Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II [Дэн Абнетт] (fb2) читать онлайн

Warhammer 40000: Ересь Хоруса Омнибус Том II

История версий

1.0 — создание файла в Кузнице книг InterWorld'а.

1.1 — исправления.

1.2 — Добавлен рассказ Энди Смайли "Добродетели сынов" из сборника "Смерть и вызов"

1.3 — Небольшие изменения.

1.4 — Добавлен рассказ Криса Райта "Демонология".

1.5 — Добавлены рассказы "Укромное местечко", "Прицел", "Братство Луны" и роман Ника Кайма "Вулкан жив". Добавлена "История версий".

1.5.1 — Добавлен микрорассказ Джона Френча "Талларн: Очевидец".

1.6 — Добавлен роман Дэвида Эннендейла "Проклятие Пифоса".

Грэм Макнилл Расколотое отражение

Действующие лица

ТРЕТИЙ ЛЕГИОН, ДЕТИ ИМПЕРАТОРА

Фулгрим, примарх

Люций, капитан

Эйдолон, лорд-командор

Юлий Каэсорон — первый капитан

Марий Вайросеан — капитан какофонистов

Крисандр — капитан Девятой роты

Калим — капитан Семнадцатой роты

Руэн — капитан Двадцать первой роты

Даймон — капитан

Абранкс — капитан

Гелитон — капитан

Фабий — главный апотекарий

1

Он не спал — он никогда не спал — но тем не менее видел сон. Это не могло быть ничем иным. Доступ в «Ла Фениче» был запрещен, а у Люция хватало благоразумия не нарушать распоряжений своего примарха. Даже до их прозрения подобная вольность граничила с безрассудным риском. Сейчас любое неповиновение повлекло бы за собой смертный приговор.

Да, это почти наверняка сон.

По крайней мере, он на это надеялся.

Люций был один, а одиночества он не любил. Этот воин жаждал восхищения окружающих, но в этом месте не было никаких поклонников, кроме мертвецов. Тысячи трупов лежали вокруг, словно выпотрошенные рыбы, исковерканные смертью, и на каждом лице застыло выражение жестокой боли, вызванной ранами и осквернением.

Они погибли в мучениях, но с восторгом принимали каждое прикосновение клинка или когтистой лапы, вырывавшей глаза и языки. Это был театр мертвых, но место, где он оказался, не вызвало у Люция неприятного чувства. «Ла Фениче» казался покинутым. Театр был темен и пуст, словно мавзолей в самую глухую ночную пору. Когда-то на сцене под высокими сводами перед зрителями дефилировала жизнь, прославляющая восхитительное разнообразие, восхваляющая своих героев и насмехающаяся над нелепостями, теперь театр являл собой окровавленное отражение давно прошедших времен.

Знаменитая фреска Серены д'Анжело на потолке едва просматривалась, ее экстравагантные картины древних пиров скрылись под слоем копоти и сажи. Здесь бушевало пламя, и запах сгоревшего жира и волос еще висел в воздухе, но Люций был настолько рассеян, что едва обратил на него внимание.

А вот отсутствие оружия он ощущал очень остро. Фехтовальщику, лишенному меча, казалось, будто у него неполноценные конечности. Не было на нем и доспехов, хотя его пышно расписанная боевая броня уже была перекрашена в более приятные глазу цвета — неброские оттенки и сдержанный орнамент должны были подчеркивать мастерство обладателя и его высокое положение.

Он чувствовал себя почти нагим, насколько может быть нагим воин.

Он не должен был здесь находиться и поэтому искал выход.

Двери заперли и опечатали снаружи. Это произошло после того, как примарх в последний раз посетил «Ла Фениче», когда закончилась битва против Ферруса Мануса и его союзников. Фулгрим приказал навеки опечатать двери театра, и никто из Детей Императора не осмелился ему перечить. Так почему же мастер меча рискнул сюда заглянуть, хотя бы даже во сне?

Люций не понимал этого, но ему казалось, что его направили в это место, как будто чей-то неслышимый, но настойчивый голос привел его сюда. Этот голос призывал его уже несколько недель, и лишь сейчас окреп настолько, что обратил на себя внимание.

Но, если он был призван, где же тот, кто его звал?

Люций двинулся вглубь помещения. Он не переставал искать выход, но в то же время не без интереса смотрел, во что превратилась остальная часть «Ла Фениче». В рампе, на краю оркестровой ямы, замерцали два огонька, их слабое сияние отразило стоящее в центре сцены зеркало в золоченой раме. До этого момента Люций не замечал зеркала, и теперь позволил сновидению подвести себя ближе. Он обогнул оркестровую яму, где сотканные из обрывков плоти и темного света существа развлекались с внутренностями музыкантов. Лоскуты кожи, оторванные головы и руки до сих пор цеплялись за немногие уцелевшие инструменты, словно в яме собрался жуткий ансамбль проклятых исполнителей. Люций ловким прыжком взобрался на сцену. Он был фехтовальщиком, а не мясником, и это подтверждалось его телосложением — широкими плечами, узкими бедрами и длинными руками. Зеркало манило его к себе, словно из серебристой глубины к его груди протянулся крепкий невидимый шнур.

«Я люблю зеркала, — услышал он когда-то давно от Фулгрима. — Они позволяют постичь внутреннюю сущность вещей».

Но Люций не желал ничего постигать. Его совершенство было нарушено предательским ударом кулака Локена, а Люций продолжил начатое собственным лезвием. Тот вопль до сих пор звучал в его голове, стоило только хорошенько прислушаться.

А может, это кричал кто-то другой? Теперь уже трудно было это понять.

Люций не собирался смотреться в зеркало, тем не менее с каждой секундой он подходил к нему все ближе и ближе.

Что может он увидеть в стекле в своем сне?

Самого себя или, что гораздо хуже, истину…

Оно отражало пятно света, источник которого Люций увидеть не мог. Это казалось ему странным, пока он не вспомнил, что видит сон, где нельзя полагаться на логику и невозможно верить всему увиденному.

Люций встал перед зеркалом, но вместо лица, которое он всеми силами старался забыть, перед ним предстало отражение привлекательного воина с орлиными чертами лица, крупным тонким носом и высокими скулами, над которыми сверкали его собственные золотисто-зеленые глаза. Черные волосы были зачесаны назад, а на полных губах играла улыбка, которая, если не знать о его боевом мастерстве, могла бы показаться хвастливой.

Люций поднял руку и ощутил гладкость кожи, ее ничем не запятнанное совершенство, напоминающее совершенство отполированного клинка.

— Когда-то я был очень красив, — произнес он, и отражение на его тщеславное замечание ответило смехом.

Люций сжал кулак, готовый вдребезги разбить свое насмехающееся отражение, но его двойник не повторил этого движения, уставившись куда-то поверх его правого плеча. В глубине зеркала Люций заметил отражение удивительного портрета Фулгрима, висевшего над руинами разгромленного просцениума.

Как и его собственное лицо, портрет не соответствовал воспоминаниям. Если раньше он был ярчайшим воплощением невероятного могущества и силы, и его диковинные цвета и вибрирующая текстура своей смелостью стимулировали сильнейшие эмоции, то теперь это было обычное полотно. Краски утратили живость, линии лишились своей резкости, а черты лица стали мелкими и невыразительными, как будто оно было создано небрежными мазками обычного смертного странствующего художника.

Но, несмотря на явную прозаичность произведения, Люций заметил, что глаза на портрете выполнены с потрясающим мастерством и в их глубине плещутся почти непереносимые боль и страдание. После темных преобразований, произведенных над его плотью апотекарием Фабием, редкий предмет привлекал внимание Люция больше, чем на одно мгновение. А сейчас он не мог отвести взгляда от глаз на портрете и слышал отчаянный вопль, доносящийся из невероятных мест и времен. Этот бессловесный крик граничил с безумием, порожденным вечностью заключения, а взгляд выражал немую мольбу об избавлении и забвении. Люций чувствовал, как глаза притягивают его к себе, и вдруг в нем что-то шевельнулось — какое-то первобытное существо, только что пробудившееся и в чем-то родственное отраженному образу.

Гладкая поверхность зеркала, словно поверхность пруда, подернулась рябью, как будто стекло тоже ощутило это родство. Дрожь поднималась к поверхности из непостижимых глубин. Люций, не желая сталкиваться с тем, что могло появиться в зеркале, потянулся к мечам и ничуть не удивился, осознав, что оружие пристегнуто к поясу, а сам он полностью облачен в боевые доспехи.

Клинки мгновенно взметнулись в его руках, и он крест-накрест ударил по зеркалу. Тысячи острых осколков полетели прямо в него, уродуя близкое к совершенству лицо, рассекая плоть и кости, и Люций закричал.

Но его крик был заглушён чьим-то полным разочарования воплем.

Так кричал тот, кто понимал, что их мучениям не будет конца.

Люций проснулся мгновенно, его усовершенствованное тело сразу же перешло от сна к бодрствованию. В следующую секунду он схватил мечи, лежащие рядом с койкой, и вскочил на ноги. В его комнате уже давно постоянно горел яркий свет, и Люций крутанул мечи, стараясь отыскать любые изменения, которые могли бы предвещать опасность.

Помещение заполняли яркие картины, нестройные звуки и мрачные трофеи из черных песков Исстваана V. По соседству с большеголовой статуей, взятой из Галереи Мечей, стояла бедренная кость чужака, убитого им на Двадцать Восемь-Два. Длинное, невероятно острое лезвие эльдарского кричащего меча висело на стене рядом с лапой-клинком, отсеченной от тела противника на Убийце.

Да, все осталось на своих местах, и Люций немного расслабился.

Не заметив ничего необычного, он еще раз крутанул мечи, бессознательно демонстрируя свое искусство, а затем убрал их в золоченые ножны, украшенные ониксом, которые висели у изголовья кровати. Его дыхание участилось, мышцы горели, а сердце выбивало такую дробь о грудную клетку, как будто Люций изнемогал от усталости после тренировочного поединка с самим примархом.

Ощущение доставило ему удивительное наслаждение, но рассеялось так же быстро, как и возникло.

Как и всегда бывало в подобных случаях, радость сменилась горьким разочарованием. Он поднял руку, прикоснулся к своему лицу. Твердые шрамы, крест-накрест пересекавшие некогда безупречные черты, вызвали у него одновременно облегчение и отвращение. Он сам изуродовал свою внешность кинжалом и стеклом, но первым удар нанес Локен. Люций на серебристом лезвии меча своего примарха дал страшную клятву так же обезобразить лицо Лунного Волка, но Локен погиб, обратившись в пепел на руинах мертвого мира.

Меч с серебристым лезвием подарил ему примарх Фулгрим, когда звезда Люция взошла и засияла, не уступая блеску Юлия Каэсорона и Мария Вайросеана. Тогда же первый капитан предложил ему другое помещение, расположенное ближе к бьющемуся сердцу легиона, но Люций предпочел остаться в давным-давно отведенной ему комнате.

По правде говоря, он с презрением относился к Каэсорону, и отказ, вызвавший в глазах капитана огонь негодования, доставил ему мгновенное наслаждение. Даже теперь он с удовольствием вспоминал тот момент и гнев Каэсорона.

Он не желал становиться частью командной структуры; он и сейчас хотел только одного: оттачивать свое и без того непревзойденное искусство владения мечом и достигать новых вершин совершенства. Кое-кто из воинов легиона отказался от этого стремления, как от напоминания о временах, когда их можно было считать имперскими декоративными собачками. К чему теперь доказывать Императору свое совершенство?

Но Люций думал иначе.

Хотя лишь немногие понимали сущность отталкивающе соблазнительных созданий, пировавших в ужасном шуме «Маравильи», Люций подозревал, что они являются проявлениями стихийных сил, более древних и великодушных в своих благословлениях, чем все, что мог предложить Империум.

Его совершенство должно было стать служением этим силам.

Люций присел на край кровати и постарался воскресить суть своего видения. Он прекрасно помнил развалины внутреннего убранства «Ла Фениче» и ужасное состояние полотна над окровавленной сценой. Но что касается глаз, это были глаза Фулгрима, каким примарх был до того момента, когда легион вступил на новый путь. И, несмотря на отразившуюся в них боль, они казались более знакомыми, чем то, что Люций наблюдал после Исстваана V.

Сражение изменило Фулгрима, но кроме Люция, казалось, никто этого не заметил. Он видел почти неуловимые метаморфозы в своем возлюбленном примархе, нечто невыразимое, но, несомненно, существующее. Люций ощущал эти перемены, как звучание ненастроенной струны в арфе, как на волос сбившийся фокус в изображении.

Если кто-то и разделял его мнение, этот вопрос не обсуждался, поскольку примарх не только не терпел сомнений, но и не проявлял милосердия, выражая свое недовольство. Тот Фулгрим, что вернулся из окровавленной пустыни мертвого мира, не обладал ни остроумием, ни проницательностью Фениксийца, и его рассказы о прошлых битвах звучали неискренне, как у человека, который слышал о яростных сражениях, но не принимал участия в достижении побед.

Ощущение того, что в «Ла Фениче» он был призван не без причины, не проходило, и Люций обратил взор к портрету, висевшему прямо напротив его кровати. Это произведение было последним, что он видел перед нечастыми периодами отдыха, и первым, на чем останавливался его взгляд сразу после пробуждения. Это лицо в одинаковой мере дразнило его и вдохновляло.

Его собственное лицо.

Серена д'Анжело создала это шедевр специально по его заказу и, в стремлении к совершенству, на какое только способен смертный, вложила в него свою душу. К таким высотам осмеливались подниматься только Дети Императора, и если легион сумел преодолеть грань, то художница погибла.

Его изуродованное лицо смотрело из золоченой рамы, вызывая одну и ту же мысль, преследующую его в видениях наяву, словно неотвязная чесотка.

Несмотря на свою невероятность, эта мысль никак не исчезала.

Под обликом и плотью примарха скрывалось неизвестное существо, но не Фулгрим.

После событий на Исстваане путь к Гелиополису тоже изменился. Прежде этот широкий проспект, обрамленный колоннами из оникса и проходящий вдоль главной оси корабля, отличался сдержанной торжественностью, а теперь превратился в шумный бедлам. Под сенью колонн, где когда-то стояли золотые воины с длинными копьями, обосновались толпы просителей, искавших возможности хотя бы мельком лицезреть величие примарха.

В прежние времена весь этот сброд был бы немедленно удален, но теперь их никто не трогал, и целый океан ноющих людишек, чьи мольбы тешили тщеславие Фулгрима, затопил все переходы. Люций презирал их, но в моменты откровения в душе признавал, что причиной его презрения было то, что они с восторженным благоговением славили имя Фулгрима, а не его собственное.

Врата Феникса были сорваны с петель во время безумия, последовавшего за представлением «Маравильи», а потом окончательно разрушены в ходе исстваанского сражения. Орел, венчавший резную статую Императора, частично оплавился и раскололся при попадании мелта-снаряда. Буйство порчи едва не уничтожило «Гордость Императора», но, в конце концов, Фулгрим положил конец безумию и восстановил некое подобие порядка. Название флагманского корабля вызвало у Люция громкий смех, прозвучавший криком банши, и этот звук исторг восторженные вопли у нагих и лишенных кожи фанатиков. Многие воины легиона, и громче всего Юлий Каэсорон, вдохновленный примером Сынов Хоруса, призывали сменить и название корабля, и название легиона, но примарх отверг все их требования. Все символы их прежней лояльности должны были остаться злорадным напоминанием врагам о том, что они сражаются против своих братьев. После гибели Ферруса Мануса Хорус Луперкаль благосклонно относился к их легиону, и воинов подхватила волна эйфории и восторженного возбуждения.

Но, как и всякая волна, изменчивая эйфория отхлынула, оставив Детей Императора перед зияющей пустотой этой новой жизни. Кое-кто, подобно Люцию, использовал эту пустоту для повышения воинского мастерства, тогда как другие предались удовлетворению запретных и скрываемых до сей поры желаний и наклонностей. Ослабление контроля привело к тому, что целые отсеки корабля захлестнула разнузданная анархия, однако вскоре последовал приказ, восстановивший относительную дисциплину.

Странная это была дисциплина: эксцентричное поведение поощрялось в той же мере, в какой и наказывалось, награда и наказание тоже частенько выражались совершенно одинаково. Вследствие этого легионеры стремились отыскать в своей только что обретенной вере новый смысл, поскольку воинам требовалась действующая система управления.

Они по-прежнему оставались воинами, хоть и не на войне.

Согласно полученным приказам, легион покинул Исстваан, но дальнейшими планами магистра войны примарх с легионом не делился. Никто не знал, в какую зону боевых действий они направляются, и какому противнику предстоит ощутить удары их клинков, и эта неопределенность всех раздражала. Даже старшие офицеры легиона не могли похвастаться хоть какой-то осведомленностью, и все были уверены, что объявленный примархом сбор в Гелиополисе положит конец неведению.

При виде Эйдолона, выходящего из бокового коридора, Люций крепче сжал рукоять лаэрского меча. Лорд-командор ненавидел его и никогда не упускал случая напомнить Люцию, что на самом деле он здесь чужой. Бледная восковая кожа на лице Эйдолона туго натянулась вокруг раздувшихся глазниц, выступающие сухожилия подрагивали на шее, а его нижняя челюсть двигалась плавно и обособленно, словно у змеи.

Его доспехи украшали полосы яркого пурпурного и насыщенного голубого цветов, образующие непостижимый рисунок, не имеющий ничего общего с камуфляжем, так что Люцию потребовалось некоторое время, чтобы зрение привыкло к такой расцветке. Подобная яркость в последнее время стала нормой для легиона, и воины соревновались друг с другом в экстравагантности.

Люций лишь недавно начал изменять свою броню, украшая доспехи перекошенными вопящими ликами. Его наплечники с внутренней стороны были утыканы зазубренными металлическими шипами, раздиравшими кожу при любом движении рук. Длина и угол наклона шипов были тщательно рассчитаны таким образом, чтобы причинять сильнейшую боль, стоило только ему взмахнуть мечом.

Эйдолон со всхлипом втянул в себя воздух, и челюсти под кожей, казалось, разошлись, а затем снова соединились.

— Люций, — произнес он, выплевывая слово таким тоном, что оно отозвалось в мозгу мечника диссонирующим аккордом, доставившим немалое удовольствие. — Твое присутствие здесь нежелательно, предатель.

— И, тем не менее, я здесь, — ответил Люций, игнорируя Эйдолона и продолжая шагать вперед.

Лорд-командор догнал его и попытался схватить за руку. Люций мгновенно отпрянул в сторону, его мечи сверкнули серебром и неуловимым движением метнулись к шее Эйдолона. Чтобы обезглавить его, хватило бы одного легкого поворота запястья. Люций заметил радость на лице Эйдолона, его напрягшиеся связки на шее и расширенные черные дыры зрачков.

— Я снес бы тебе голову, как Чармосиану, — заявил Люций, — если бы не знал, что это доставит тебе удовольствие.

— Я помню тот день. Я поклялся, что убью тебя за это. И все еще намерен это сделать.

— Не думаю, что у тебя получится. Ты недостаточно искусен. Никому и никогда не сравниться со мной.

Эйдолон расхохотался, отчего его лицо будто пересекла разверстая рана.

— Ты высокомерный ублюдок, и когда-нибудь надоешь примарху. Вот тогда ты окажешься в моих руках.

— Может, надоем, а может, и нет, но это случится не сегодня, — парировал Люций, ловко обходя Эйдолона.

Приятно было в гневе обнажить мечи и ощутить под их лезвиями мягкую упругость плоти. Он хотел бы убить Эйдолона, поскольку тот с самого первого момента их знакомства был для него занозой в боку, но не годится лишать примарха одного из самых ревностных его приверженцев.

— Почему не сегодня? — потребовал объяснений Эйдолон.

— Мы накануне битвы, — пояснил Люций. — А в такой день я никого не убиваю.

2

Массивные стены из белого камня обезобразили пятна крови и краски, и огромные мраморные статуи, поддерживающие кессонный купол потолка, изображали уже не героев Единства и легиона. Теперь зал кишел большеголовыми фигурами древних лаэрских богов — скрытными существами с опущенными или смотрящими в сторону лицами, словно хранящими мрачные тайны.

Между рифлеными пилястрами из зеленоватого мрамора свисали изодранные знамена. Их ткань потемнела и обветшала в пламени перерождения легиона. Пол Гелиополиса, выложенный черной мозаикой, содержащей кусочки мрамора и кварца, был задуман в виде небесного диска, отражающего столб звездного сияния, проходящего сквозь центральный купол. Этот свет сиял и сейчас, только ярче и пронзительнее, чем прежде, и полированный пол отражал его с ошеломляющей интенсивностью. Прежде вокруг всего зала Совета, от центра вверх вдоль стен поднимались ряды резных скамей, напоминавших ярусы гладиаторской арены.

Теперь же все скамьи были разрушены, поскольку никто не должен сидеть выше, чем примарх Детей Императора, и груды обломков образовали в центре зала постамент, неровный и поблескивающий, словно курган первобытного идола. На вершине получившейся платформы стоял великолепный черный трон, отполированный до зеркального блеска. Его царственное величие сочли достойным примарха Детей Императора, и трон остался единственным свидетельством предыдущей жизни Гелиополиса. Из железных рупоров вокс-динамиков гремела оглушительная какофония; вопли умирающих в черных песках лоялистов и грохот сотен тысяч выстрелов смешивались с музыкой боли и наслаждения. Эти звуки означали гибель Империума, поворотный момент в истории, они будут повторяться снова и снова, и воины, участвующие в этих событиях, никогда не устанут их слушать.

В зале собралось около трех сотен легионеров, и многие из них были знакомы Люцию по сражению на Исстваане V: первый капитан Каэсорон, Марий Вайросеан, суровый Калим из Семнадцатой роты, апотекарий Фабий, напыщенный Крисандр из Девятой, и десятки других, которым он успел дать пренебрежительные прозвища. Многие из них уже давно состояли в легионе, другие недавно привлекли изменчивое внимание примарха, но большинство присутствующих были членами Братства Феникса, последовавшими за своими лидерами.

Название их тайного ордена, как и название корабля, осталось неизменным.

Люций протолкался сквозь толпу и подошел к Юлию Каэсорону, любуясь прекрасно изуродованными чертами лица первого капитана. Воин Железных Рук так изранил голову Каэсорона, как не сумел бы сделать и сам Люций, и, хотя Фабий реконструировал большую часть его безволосого черепа, лицо так и осталось ужасной маской из искусственно созданной плоти, пришитой к сплавленным костям, с мутными слезящимися глазницами и обугленным шрамом цвета закаленной меди.

Но, какими бы удивительными ни были благословенные изменения в лице Юлия Каэсорона, они все же уступали повреждениям, полученным Марием Вайросеаном. Если облик первого капитана пострадал от рук противника, то Марий Вайросеан был одарен во время выброса энергии, вызванного «Маравильей». Колючая проволока удерживала челюсти капитана в открытом состоянии, как будто он все время кричал. Его глаза воспалились и покраснели от жестоких уколов проволоки, не позволяющей им закрыться. По бокам его удлиненного черепа, на тех местах, где прежде были ушные раковины, зияли две открытые V-образные раны.

Доспехи обоих капитанов причудливо украшали острые шипы и лоскуты кожи, содранной с тел, усыпавших паркет «Ла Фениче». Тем не менее, несмотря на яркое убранство и бросающиеся в глаза увечья, Люций видел в Каэсороне и Вайросеане осколки прошлого. Оба офицера хранили собачью преданность примарху, но для истинного блеска им недоставало ни амбиций, ни выдающихся талантов.

— Капитаны, — произнес он, вкладывая в это приветствие соответствующую их рангу долю уважения и презрения. — Похоже, что война, наконец, снова призывает нас.

— Люций, — отозвался Вайросеан, слегка склонив голову.

При этом его челюсть щелкнула, и из невероятно расширенного отверстия вылетели слова, разобрать которые не представлялось возможным. Подобное косвенное оскорбление со стороны Люция наверняка повлекло бы за собой кровавую расправу, но его звезда все еще была на подъеме. Эйдолон — с его способностью всегда чуять, откуда дует ветер — это прекрасно знал, и Вайросеан тоже понимал это.

Каэсорон, которого трудно было чем-то испугать, повернул в сторону Люция свой затуманенный взгляд. Выражение его лица невозможно было определить из-за поврежденных мимических мышц и связок.

— Мечник, — прошипел Каэсорон, приоткрыв рот, напоминающий кровавую рану. — Ты червь, и, хуже того, червь тщеславный.

— Ты мне льстишь, первый капитан. — Люций с полным равнодушием встретил его враждебный взгляд. — Я просто в меру своих сил служу примарху.

— Ты служишь только себе, и никому больше, — бросил Каэсорон. — Я жалею, что не оставил тебя на Исстваане вместе с другими, не достигшими совершенства. Думаю, следовало убить тебя, положить конец твоей ущербной жизни.

Люций взялся за рукоять лаэрского меча и склонил голову набок.

— Я с удовольствием предоставлю тебе возможность попытаться, первый капитан, — сказал он.

Каэсорон отвернулся, и Люций насмешливо фыркнул. Он знал, что Каэсорон никогда не пойдет дальше открытых угроз. Люций выпотрошил бы его в первые же мгновения поединка, и сама мысль об убийстве первого капитана вызвала в его теле трепет наслаждения.

— Есть какие-то новости о том, куда мы направляемся? — спросил Люций, зная, что ни Каэсорону, ни Вайросеану это неизвестно, а показать окружающим свою неосведомленность будет крайне неприятно.

Вайросеан покачал головой.

— Это знает один только Фениксиец, — сказал он своим гулким голосом, прозвучавшим словно раскат акустической пушки.

— Разве вас не оповестили? — усмехнулся Люций, наблюдая, как в проходе исчезнувших Врат Феникса появилась шеренга носильщиков в надвинутых капюшонах и с тяжелыми железными бочонками на спинах. Они казались ему муравьями, доставляющими пищу. — Я думал, воины вашего ранга должны быть в числе первых, кто узнает о цели легиона. Или вы впали в немилость у примарха?

Вайросеан, проигнорировав очевидную колкость, просто кивнул, а Эйдолон, будучи любителем погреться в лучах славы, придвинулся к Каэсорону. В прежние времена первый капитан считался одним из ближайших сподвижников Фулгрима, и, хотя Фениксиец не поддерживал былые связи, большинство воинов легиона продолжали с уважением относиться к первому капитану.

«Большинство, но только не я», — подумал Люций и довольно усмехнулся, заметив честолюбивый блеск в глазах Эйдолона. Его забавляло стремление лорда-командора держаться вблизи тех, кому благоволил примарх, и презрение к этому субъекту вспыхнуло в его груди с новой силой.

— Похоже, что Фулгрим выставляет остатки победного вина, — с притворным добродушием заметил он. — У нас это принято только накануне битвы.

— Обычай старого легиона, — резко отозвался Вайросеан своим хриплым булькающим голосом.

— Мы все-таки выпьем за грядущую победу, — заявил Люций и размашистым жестом обнажил мечи, стараясь, чтобы все заметили серебристый блеск клинка, подаренного ему Фулгримом. — Выпьем по воле Хоруса, или Фениксийца, для повелителей расточительности это не имеет значения.

— Нам не пристало почитать тех, кем мы были до своего преображения, — произнес Эйдолон.

— На Исстваане умерло не все наше прошлое, — возразил Люций, довольный очевидным заискиванием, прозвучавшим в словах лорда-командора.

Фляги с победным вином поставили вокруг черного трона в столбе ослепительного света. По залу распространился сильный и резкий, словно паяльная кислота, запах. Собравшиеся воины, превосходно сознавая символизм напитка, наклонились вперед, чтобы в полной мере вдохнуть едкий аромат.

В предвкушении новых сражений в венах Люция быстрее побежала кровь. Вынужденное бездействие во время перелета с Исстваана почти истощило его терпение. Ему просто необходимо было ощутить горячую кровь, брызжущую из рассеченной артерии, и внутренний трепет при встрече с фехтовальщиком, равным ему по мастерству.

Он попытался вспомнить имена достойных фехтовальщиков в верных Императору легионах, но так и не смог выбрать таких, кто мог бы с ним соперничать. Сигизмунд из Железных Кулаков был опытным мастером, но действовал слишком однообразно. Неро из Тринадцатого легиона обладал незаурядным талантом, но размахивал мечом будто по учебнику. В памяти Люция всплыли и другие имена, но, какими бы искусными ни были эти фехтовальщики, ни один из них не достиг тех высот мастерства, на которые поднялся он сам.

— Возможно, мы наконец направляемся на Марс, — предположил он. — Перелет был достаточно долгим. Наверное, мы готовимся объединиться с другими флотилиями для наступления на Красную Планету, как приказал Хорус.

— Магистр войны, — подхватил Эйдолон, сморщив лицо в ребяческом восторге. — Ему известно мое имя, и я несколько раз удостоился его похвалы.

У Люция на этот счет имелось собственное мнение, но не успел он развеять фантазии Эйдолона, как из вокс-трансляторов, висевших между пилястрами, снова раздался шум. Вопли рождения и смерти сталкивались в чарующем диссонансе, как будто заиграли миллионы оркестров, в которых не было ни одного настроенного инструмента. Эта смесь нестройных звуков вызвала такой восторг воинов, что они отозвались в ответ громогласным ревом.

Из-под купола в зал пролился каскад ослепительного света, сравнимого по яркости со вспышкой, сопровождающей ядерный взрыв. Сенсорный аппарат, деформированный апотекарием Фабием, наводнил нервную систему Детей Императора мощными волнами биоэлектрических выбросов, и воины завопили, реагируя на сигналы удовольствия и боли. Какофония звуков и света заставляла их биться в судорогах и дергаться, словно в эпилептическом припадке. Кто-то раздирал себе кожу, другие бросались на соседей или разбивали в кровь кулаки, стуча ими об пол и выкрикивая нечленораздельные проклятия.

Люций сдерживал свое тело, преодолевая эмоции, и от этого получал еще большее наслаждение. С его губ срывались капли смешанной с кровью слюны, а кости и плоть вибрировали в такт совершенной симфонии безудержного безумия.

Весь легион кричал, охваченный лихорадочным восторгом, но это была лишь прелюдия.

В потоке света шевельнулся силуэт — карающий ангел, бог, обретший плоть и облик в совершенном олицетворении невоздержанности.

Фулгрим, закованный в боевые доспехи цвета кровавого заката, словно ярчайшая из комет, пролетел сквозь свет и со стуком опустился на мозаичный пол. Развевающаяся мантия золотого кольчужного плетения взметнулась за его спиной парой ангельских крыльев. Длинные волосы снежной лавиной спадали на плечи, а тонкое, почти эльфийское лицо горело неудержимой силой.

Фулгрим отказался от яркого грима и ароматических масел, и теперь его лицо, мертвенно-бледное и почти бесплотное, походило на лицо призрака, облаченного в сверкающие зеркальным блеском доспехи. В его глазах, словно в двух черных омутах, не было ни искорки света, а губы изогнулись в улыбке, свидетельствующей о знании, мельчайшая частица которого испепелила бы любой разум, кроме разума примарха.

Люций присоединил свой голос к хору соратников в приветственных воплях, в гимне бесчинства и смятения, прославляющем верховного повелителя. От одной только близости Фениксийца кровь загоралась огнем. Фулгрим остановился, поднял руки и запрокинул голову, с восторгом принимая свидетельства их преданности.

Какофония в вокс-трансляторах немного утихла, и тогда Фулгрим, наконец, соизволил окинуть взглядом своих воинов. С его плеч ниспадала золотая мантия, а блеск серебряной кольчуги из-под искусно выкованного нагрудника напоминал звездный свет. На поясе из мягкой черной кожи с янтарной пряжкой висели эбеновые ножны, украшенные жемчугом и потемневшей слоновой костью.

Анафем.

Этот меч был хорошо знаком Люцию, и, хотя оружие принадлежало величайшему из всех воинов, он не мог не представить себе, как было бы прекрасно держать клинок в собственных руках. Фулгрим, ощутив его пристальное внимание, обратил взгляд обсидианово-черных глаз в сторону Люция и улыбнулся, словно подтверждая существование между ними связи, о которой знали лишь они двое.

Люций почувствовал мощь его взгляда и постарался глубже спрятать свои подозрения. Он улыбнулся в ответ и полоснул себя мечами по лбу. Кровь брызнула из ран на глаза, потекла по лицу и попала на высунутый язык, доставляя ему наслаждение своим едким прогорклым вкусом.

— Дети мои, — заговорил Фулгрим, как только безумие слегка улеглось. — Я принес вам блаженство.

3

Еще мгновение Фулгрим наслаждался ликованием своих воинов, а затем поднял руки, призывая к тишине. Его взгляд в одно и то же время казался божественным, смиренным, опьяняющим и жестоким. Жуткие черные глаза примарха вселяли ужас в сердца всех его воинов без исключения. Фулгрим обошел вокруг возвышения, на котором стоял его трон, и взглянул на это величественное сооружение с некоторым сомнением, как будто не был уверен, что трон предназначен именно для него.

— Вы проявили незаурядное терпение, сыны мои, — сказал Фулгрим, остановившись у подножия кургана. — А я был к вам несколько невнимателен.

Раздался громкий хор сотен протестующих голосов, но Фулгрим остановил возражения поднятой ладонью и слегка осуждающей улыбкой.

— Нет, это правда, я ни словом не обмолвился о нашей цели, оставив своих детей во тьме неведения. Можете ли вы простить меня?

И снова Гелиополис огласился бурей невообразимых криков, недоступных для глоток простых смертных. Воины падали на колени, били себя в грудь, но большинство просто вопило без слов.

Фулгрим принял их хвалу.

— Вы оказываете мне огромную честь, — сказал он.

Люций внимательно наблюдал, как Фулгрим обходит стоявший на возвышении трон, Изучал каждое его движение и жест, отыскивая какой-нибудь признак того, что эта удивительная личность на самом деле является кем-то или чем-то другим.

Облик примарха, облаченного в боевые доспехи, действовал возбуждающе. Он не был ни кричащим, ни вульгарным, а просто совершенным. Казалось, что в своем восхождении к вершинам совершенства он смог отказаться от всех внешних проявлений связи с Князем Тьмы. Стоило только заглянуть в его черные глаза, чтобы осознать способность примарха к чрезмерности в любой ее форме. Фулгрим в полной мере испил из колодца ощущений, и без его неиссякаемой щедрости жизнь была бы пустой и бесцветной, лишенной всех радостей и смысла.

— Я принес победное вино и сладость войны, чтобы вы могли насытиться ими, — сказал Фулгрим. — Я принес вам симфонию сражений, блаженство экстаза и восторг мучительной гибели наших врагов. Мы проделали немалый путь после пиршества огня на Исстваане, и я решил, что настал час омыть наше оружие кровью противников.

Слова примарха вызвали очередную бурю восторженных воплей, и он принимал поклонение как неожиданный подарок, а не как запланированную реакцию. Фулгрим взмахнул своими тонкими, почти нежными пальцами, и в центре зала вспыхнул мерцающий ореол, в котором вокруг ярко горящей звезды разворачивался гравитационный танец планет.

— Перед вами система, которую я назвал скопление Призматика, — объявил Фулгрим, пока фокус голографического изображения приближался к пятому из миров названной системы.

Вся планета, словно полярным сиянием, была окутана разноцветным ореолом, и по мере увеличения изображения Люций сумел рассмотреть мир, в котором чередовались пересекающиеся черные и блестящие полосы.

Вдоль оси вращения двигались огромные орбитальные станции, оборудованные грузовыми манипуляторами, технологическими установками и доками для сухогрузов. Блеск стали и железа указывал на присутствие нескольких таких судов, а мигающие огоньки, рассыпанные между ними, явно были платформами планетарной обороны.

— Вот здесь я решил предоставить вам возможность доказать свою любовь к примарху Детей Императора, — продолжал Фулгрим, проходя сквозь изображение и позволяя голографическому миру омыть его безукоризненные черты отраженным сиянием звезд. — Прихвостни марсианских жрецов заполонили этот мир своими строительными агрегатами и, словно варвары, роются в почве, а потом отправляют кристаллы на Марс.

Рядом с изображением появились ноосферические столбцы бегущих цифр, отображающих тоннаж кораблей, объем добычи и отчислений десятины, и Люций несколько мгновений изучал сведения, но затем ему это наскучило, и он сосредоточился на блестящей зеркальной поверхности самой планеты. Казалось, она не представляет ни материального, ни стратегического интереса, кроме быстро проходящего эстетического удовольствия. Он не увидел в этом мире ничего, что могло бы привлечь внимание примарха.

Неужели он что-то упустил? Что мог увидеть здесь Фулгрим?

Может, это очень редкие кристаллы, необходимые для жизненно важных технологических процессов? Люций сразу же отбросил эту мысль, как незначительную. Если добычей занимаются марсианские жрецы, значит, кристаллы важны для деятельности Империума, но слишком уж это глухое захолустье, чтобы пускать в ход силы легиона.

Фулгрим продолжал наблюдать за неспешным вращением Призматики V, словно завороженный сверкающей красотой мира. Его губы беззвучно шевелились, и на лице играла улыбка как после удачной шутки или остроумного замечания, высказанного невидимому собеседнику.

В голове Люция возникла неприятная мысль, но он сдержался, понимая, что высказывать ее вслух было бы неблагоразумно. Очевидно, та же мысль посетила и Эйдолона, но у лорда-командора не хватило здравого смысла держать рот на замке.

— Мой лорд, я не понимаю, — начал Эйдолон. — Какую цель мы здесь преследуем?

Фулгрим повернулся на голос, и его лицо мгновенно исказила злобная гримаса. Он с нескрываемым раздражением устремился к Эйдолону, а Люций, чтобы не попасть под горячую руку, поспешно отошел в сторону. Фулгрим одним ударом отбросил лорда-командора назад, словно докучливое насекомое. Эйдолон с расколотой броней и разбитым в кровь лицом рухнул на груду мусора, оставшегося после уничтожения ярусов.

— Ты смеешь сомневаться в моих приказах?! — взревел Фулгрим, возвышаясь над распростертым воином.

— Нет, мой лорд, я просто…

— Червь! — закричал Фулгрим. — Я выразил свое желание, а ты ставишь его под вопрос?

— Я…

— Молчать! — приказал Фулгрим и, схватив перепуганного Эйдолона за горло, поднял его вверх.

При виде болтающегося в воздухе Эйдолона Люций ощутил волнующее предвкушение. Он видел, как Фулгрим в приступе ярости сломал литую шею божества чужаков, и знал, что Эйдолону не устоять перед мощью примарха.

На лице лорда-командора отчетливо проступило выражение страха — чувство настолько необычное для Астартес, что Люций даже облизнулся.

— Я твой царь и бог, а ты осмеливаешься меня оскорблять? — сказал Фулгрим, чей гнев трансформировался в уничижительное презрение. — Я предлагаю вам войну, а ты платишь вопросами и сомнениями? Или подобная кампания тебя недостойна? Или ты слишком хорош, чтобы воевать под моим началом? Ты так считаешь?

— Нет! — крикнул Эйдолон. — Я… я только хотел узнать…

— Узнать что? — злобно бросил Фулгрим, забыв о презрении и снова впадая в ярость. — Говори, тварь! Выкладывай начистоту!

Эйдолон беспомощно извивался в руке Фулгрима и постепенно багровел, не в силах противостоять его хватке.

— Разве нам не было приказано отправляться к Марсу? — вымолвил он, чередуя слова с отчаянными вдохами. — Не задержит ли нас это на пути к флотилии Воителя?

— Хорус мне брат, а не господин, и я не обязан подчиняться его командам, — огрызнулся Фулгрим с таким видом, будто упоминание Эйдолоном имени Хоруса Луперкаля нанесло ему чудовищное оскорбление. — Кто он такой, чтобы отдавать мне приказы? Я — Фулгрим! Я — Фениксиец, а не мальчик на побегушках. Если Хорус считает, что может атаковать Терру, как помешавшийся от запаха крови берсеркер, он глупец. Нельзя просто взять и напасть на один из самых охраняемых миров Галактики; такую цель можно поразить только хитростью. Ты понял?

— Да, мой лорд, — прохрипел Эйдолон.

Однако гнев Фулгрима еще не улегся.

— Я тебя знаю, Эйдолон, не думай, что это не так, — предупредил примарх, бросил задыхающегося Эйдолона и отвернулся к мерцающему изображению планеты. — Ты вечно суешься со своими язвительными замечаниями и исподтишка подрываешь мой авторитет. Ты червяк в сердцевине яблока, а я не потерплю никого, кто своими сомнениями готов вонзить нож в спину.

Эйдолон, распознав в словах Фулгрима чудовищную угрозу, упал на колени.

— Мой лорд, прошу вас! — молил он. — Я верен вам! Я бы никогда вас не предал!

— Предал?! — воскликнул Фулгрим. Он резко развернулся и обнажил серое блестящее лезвие анафема. — Ты осмеливаешься говорить о предательстве? Здесь, перед собранием моих вернейших подданных? Да ты еще больший глупец, чем я думал.

— Нет! — закричал Эйдолон.

Но Люций уже понял, что он напрасно тратит дыхание.

К чести Эйдолона, он тоже это понял и потянулся к мечу в тот момент, когда Фулгрим шагнул вперед, намереваясь нанести смертельный удар. Эфес меча Эйдолона едва успел расстаться с ножнами, как анафем рассек его шею, и голова взлетела в воздух. Со звонким шлепком она ударилась о мозаичный пол и покатилась, остановившись лишь у одной из фляг с победным вином.

Глаза лорда-командора моргнули, а губы растянулись, обнажив разбитые зубы, в таком выражении ужаса, что Люций едва сдержал смех. Фулгрим, отвернувшись от упавшего тела Эйдолона, поднял отрубленную голову. Из рассеченных сосудов обильно текла кровь, и Фулгрим обошел зал, направляя застывающие капли в открытые фляги с вином.

— Пейте, дети мои, — произнес он, словно ничего особенного не произошло. — Наполняйте свои чаши и пейте за победу, к которой я вас приведу. Мы выиграем войну на Призматике и покажем Воителю, как надо вести эту кампанию!

Дети Императора ринулись вперед, им не терпелось воспользоваться даром своего примарха. Фулгрим, не выпуская из рук голову Эйдолона, поднялся к трону и, прежде чем сесть, расправилсвою золотую мантию. Затем он принялся наблюдать за своими воинами, и его взгляд снова приобрел покровительственное и слегка снисходительное выражение.

Люций стал вспоминать все движения Фулгрима с того момента, когда он обнажил меч, чтобы обезглавить лорд-командора. Опытный глаз фехтовальщика проанализировал каждый шаг примарха, каждый поворот его плеч и движение бедер перед смертельным ударом.

Одно движение плавно перетекало в другое, словно иного варианта просто не существовало. Безупречное тело примарха все время сохраняло непоколебимое равновесие, и, тем не менее, Люций обнаружил то, чего не смог бы заметить никто, кроме величайшего мастера меча. И это наблюдение вызвало в нем трепет волнения и разочарования.

Мысль казалась невероятной, даже изменнической, но Люций не смог удержаться от логического заключения.

«Я мог бы победить тебя, — думал Люций. — Если бы мы прямо сейчас сошлись в поединке, я убил бы тебя».

4

Воины Механикум были сильными противниками, их аугментация и оснащение намного превосходили уровень обычных смертных, но Люций сомневался, чтобы они получили хоть какие-то зачатки знаний для ведения ближнего боя. Танцующей походкой он двигался сквозь бурлящую толпу, и его мечи, описывая молниеносные дуги, рассекали жизненно важные сосуды, отрубали конечности и сносили черепа.

Воины подверглись улучшению, чтобы стать массивнее и сильнее большинства людей, но их мощи недоставало умения. Любого человека можно накачать средствами для увеличения роста и внедрить в его тело массу боевой аугментики, но что толку, если он не умеет всем этим пользоваться?

Против Люция вышел вооруженный сервитор, закованный в лазурную боевую броню и лишившийся почти всего, что можно было отнести к органической природе. Установленная на плече пушка выплюнула очередь снарядов, вырвавших осколки из блестящей вулканической скалы, но Люций уже начал движение. Он перекатился под струей огня, отсек яростно вращающиеся стволы пушки и воткнул терранский клинок в узкую щель между брюшными пластинами брони сервитора.

Из раны, словно из гидравлического пресса, вырвалась струя темной маслянистой крови, а Люций успел увернуться от протянутой к нему руки. Щелкающий, окутанный сиянием энергии коготь опустился вниз, так что Люций смог использовать его в качестве трамплина. Запрыгнув на выступ защищающей бедро пластины, он сделал сальто и встал на широкие плечи сервитора. Серебристое лезвие лаэрского клинка вонзилось в бронированный череп, под крышкой которого взорвалось что-то мягкое и живое. В следующее мгновение Люций, довольный видом красной влаги на мече, проворно спрыгнул с корпуса умирающего сервитора.

Биомашина покачнулась, но не упала, хотя жизнь уже покинула ее.

Люций прервал череду убийств, чтобы стряхнуть кровь с меча, и вдруг оглушительный взрыв поднял в небо тучи дыма и пыли. Воспламенившийся неочищенный прометий в сочетании с насыщенным углеводородами воздухом образовал такую мощную смесь, что у Люция приятно закружилась голова.

Вокруг него Дети Императора самозабвенно палили в гущу сражающихся воинов. То, что начиналось как тщательно подготовленное массовое истребление, превратилось в настоящую свалку. Основные очистительные и перерабатывающие комплексы охранялись сотнями аугментированных воинов, но у них не было ни единого шанса на успех. На защитников Призматики были брошены три роты Детей Императора, так что вскоре здесь не останется ни одного выжившего.

Люций, хотя и тщательно скрывал свои чувства, не мог не признать правоты суждения лорд-командора Эйдолона, высказанного им перед гибелью. Флотилии во главе с «Андронием» и «Гордостью Императора» потребовалось всего десять часов, чтобы пробить наружный охранительный рубеж и сокрушить орбитальную оборону. Были захвачены три грузовых транспорта — многокилометровые громадины, загруженные миллиардами тонн мерцающих зеркальных кристаллов.

После того, как было покончено с орбитальными силами, в район основного производства, расположенный у южной оконечности огромного леса кристальных шпилей, спустились эскадрильи «Грозовых птиц», и началась резня. Дети Императора почти беспрепятственно продвигались по объятым пламенем обширным цехам и складам производственного комплекса Механикум. Замершие буровые установки, напоминающие гигантских богомолов, высились над сражавшимися воинами, воздев к небу длинные сверла и фрезы.

Марий Вайросеан со своей ротой какофонистов атаковал западный сектор комплекса и с мрачной методичностью уничтожал его защитников. Пронзительные пульсации диссонансных звуков рождали между металлическими стенами зданий чудовищное эхо. Акустические залпы резонирующими частотами разрывали плоть на атомы.

Звуковые волны стали причиной глубоких трещин в базальтовом основании планеты, вследствие чего строения начали падать, словно карточные домики. К ударному музыкальному крещендо присоединились вопли и стоны умирающих, и эта колоссальная симфония разрушения напомнила яростное безумие «Маравильи».

Люций старался держаться подальше от Мария Вайросеана, поскольку какофонисты во время сражения оставались фактически глухими и нечувствительными к любым звукам, кроме самых громких, а мечнику, чтобы не допустить ни единой оплошности, требовался отличный слух. На время сражения ему пришлось отказаться от удовольствия, вызываемого вихрями разрывающих нервы звуковых волн.

Атаку на центр производства возглавил сам Фулгрим, окруженный громоздкими терминаторами Гвардии Феникса. Юлий Каэсорон сражался рядом с примархом, пробивая путь сквозь когорты боевых сервиторов и фаланги скитариев, обслуживающих автоматизированные огневые точки на ключевых пунктах.

Но против колоссальной мощи Фениксийца и воинов Каэсорона они устоять не могли. Примарх олицетворял собой неудержимую разрушительную силу, а доспехи терминаторов делали воинов почти неуязвимыми. Даже немногие полученные раны только усиливали боевой экстаз.

Фулгрим казался настоящим воплощением смерти и красоты. Его золотой плащ развевался за спиной, и отраженный солнечный свет рождал ослепительно яркие радужные дуги. Его броня сверкала неугасающим маяком, а серый меч безостановочно рубил соединенные в одно целое плоть и железо. В бою он пел, выводя горестные стенания об утраченном Кемосе, о закате красоты и потерянной любви, которая никогда не вернется.

Эта песнь была прекраснее всего, что спела когда-либо Коралин Асенса, и то, что умирающие вокруг люди-машины были не в состоянии оценить величие обрывающего их жизнь оружия, казалось ужасающей несправедливостью. Они гибли, не зная о выпавшей на их долю великой чести, и за это Люций ненавидел их.

Из горящего здания вырвались фиолетово-черные тучи дыма, закрывшие от него примарха, и Люций разочарованно застонал. Ему пришлось оторваться от созерцания многочисленных схваток и вернуться к собственной боевой арене.

Фулгрим доверил ему восточное крыло комплекса, и Люций со своими воинами осуществил несколько ложных маневров, которые с прозаичной эффективностью помогли ему выманить защитников из их укреплений. Вражеские контратаки были обескровлены одна за другой, пока линия защитников не истощилась, так что воины Люция двигались вперед, уже почти не встречая никакого серьезного противодействия. Сам Люций красно-серебристыми зигзагами проходил вдоль линии фронта, оценивая каждый очаг сопротивления и уничтожая любых достойных его внимания противников с непревзойденным мастерством и легкостью.

Он запрыгнул на останки рухнувшей боевой машины. Отсек принцепсов этого десятиметрового гиганта был расколот снарядом и истекал розоватой амниотической жидкостью. Люций видел, как машина вышла из бронированного ангара на краю линии обороны, и у него мелькнула мысль вступить с ней в бой, но, несмотря на тщеславие, он со смехом прогнал эту идею. Только глупец осмелился бы в одиночку противостоять такому гиганту, так что машина, не пройдя и десятка шагов, была разбита перекрестными залпами акустических пушек.

Он поднял меч к мерцающему небу и, красуясь перед своими воинами, принял героическую позу.

— Вперед! Мы пройдем сквозь огонь и покажем этим механическим существам, что такое боль!

Едва он успел выкрикнуть последнее слово, как пелена дыма разорвалась и земля вздрогнула от тяжелых шагов. Высоко над Люцием, в клочьях дыма возникла зверская ухмыляющаяся голова. Бронзовая маска, напоминающая морду мастиффа, возвышалась над бронированной рубкой, увешанной потемневшими от жара знаменами, и серо-коричневым корпусом с эмблемой золотого орла и скрещенных мечей.

При появлении из развалин завода громадной боевой машины Люций ощутил восхитительно неожиданный удар ужаса.

— Ах, да! — воскликнул он. — Они же всегда охотятся парами.

Конечности боевой машины поднялись для стрельбы, и раздался стук тяжелых снарядов, поступающих в патронник колоссальных орудий. Люций, с вызывающим видом стоявший на останках собрата боевой машины, спрыгнул в тот самый момент, когда титан выстрелил, едва не оглушив его грохотом тысяч молотов, ударивших по наковальне бога войны. Приземляясь, он перевернулся и на мгновение ослеп от вихря каменных осколков, пыли и выхлопных газов.

За его спиной взметнулось яркое пламя, в котором виднелся почерневший силуэт титана. Теперь он пригнул голову, как будто вынюхивая след смельчака. Люций крепче сжал рукоятки мечей.

Орудия снова взревели, и Детей Императора накрыл шквал снарядов, поднимающих пласты земли до самого скального основания. От их взрывов раскалывалась броня и испарялась плоть, и вопли умирающих прозвучали коротким, исполненным муки хором.

В титана ударил ответный залп, вызвавший яркие искры разрядов на его щитах. Крупнокалиберные снаряды выбивали брызги его невидимой энергетической защиты, словно камни, брошенные во флуоресцирующую жидкость. Боеголовка ракеты взорвалась перед титаном красным цветком перегретой плазмы. Затем воздух разорвали пронзительные акустические залпы, но щит выдержал, хотя Люций видел, что до его распада осталось совсем немного.

— Я здесь, ублюдок! — закричал он, радуясь яркой радуге острых ощущений в своем теле.

После манипуляций, проведенных апотекарием Фабием, его нервная система реагировала на мощные стимулы, посылая в мозг опьяняющие импульсы удовольствия и гормональные стимуляторы. В одно мгновение Люций стал еще более сильным, быстрым и чувствительным к окружающей обстановке.

Собачья голова повернулась в его сторону, из боевого горна раздался вой, полный мрачной ярости. Люций ответил не менее пронзительным воплем, вызывая противника на бой. Его усиленные чувства в одно мгновение регистрировали тысячи мельчайших деталей: гладкую текстуру металлической кожи, округлые облачка дыма из орудий, блеск разноцветных лучей на красной панели рубки, капли охлаждающей жидкости из двигателя, скрытого под корпусом, и горьковатый металлический привкус сознания в его сердце.

Все это, и еще тысячи других ощущений промелькнули в голове Люция за долю секунды. Пораженный необычайной интенсивностью ощущений, он заморгал, стараясь избавиться от ярких пятен на сетчатке. Но вот снова взревел боевой горн, и титан направил на Люция свои орудия. Боевая машина растрачивала силы ради поражения единственного воина, но она видела его на останках своего павшего собрата, и потому приговорила к смерти.

Люций понимал, что не в его силах сразиться с титаном в одиночку, и развернулся, чтобы бежать, но, не успел он сделать и шагу, как в клубах дыма мелькнул силуэт златокрылого ангела. В одной руке у него был меч с кремневым блеском, а в другой — длинноствольный пистолет, отделанный ониксом и серебром. Вокруг благородного лица, поднятые жарким дыханием титана, развевались ничем не сдерживаемые белые волосы.

— Я думаю, эта мишень для меня, Люций, — сказал Фулгрим, целясь из пистолета в боевую машину.

Фулгрим со спокойствием дуэлянта выстрелил в жаркий туман. Ослепительный луч раскаленного света, напитанный жаром новой звезды, вырвался из дула и ударил точно в центр щита титана. Пронзительный звон разбившихся зеркал возвестил о перегрузке, и мощный энергетический барьер вспыхнул ярче солнца.

Люция сбило с ног и бросило в сторону, так что он сильно ударился о подножие кристального стержня у заводской стены. Боль прокатилась по позвоночнику обжигающей волной, во рту появился привкус крови, вызвавший у него усмешку. Но даже сквозь пелену дыма и боли он отчетливо увидел, что произошло потом.

Фулгрим в одиночестве стоял перед боевой машиной, отбросив пистолет и свободно опустив меч. Автоматические загрузчики титана подняли из-за его спины новые кассеты снарядов, и опять раздался треск заряжаемых орудий. Рука Фулгрима поднялась вверх, словно примарх приказывал титану остановиться.

Абсурдность этого жеста вызвала у Люция смех.

Но Фулгрим не просто демонстрировал свое пренебрежение.

Вокруг Фениксийца сгустился светящийся туман, пронизанный нитями едва заметных молний. Затем Фулгрим сомкнул пальцы в кулак и повернул кисть, как будто обрывая невидимые веревки.

Боевая машина прервала атаку, рубка повернулась вверх, а стволы яростно задергались, словно в судорожном припадке. Фулгрим, не опуская руку, продолжал тянуть и поворачивать запястье, и вдруг горн титана издал жалобный вопль. Иллюминаторы рубки лопнули, просыпав на землю стеклянные слезы, а затем машина тяжело осела на шипящих амортизаторах.

Люций с опасливым восхищением увидел, как из рубки стали высовываться бесформенные сгустки истекающей жидкостью плоти. Они раздувались и пульсировали фантастическим светом, потом желатиновая масса потекла по корпусу машины ярко-розовыми щупальцами чужеродной плоти.

Поднявшись на ноги, Люций с благоговением и ужасом наблюдал за смертью боевой машины. Из треснувшего корпуса потекла амниотическая жидкость, из каждого отверстия, из каждого клапана продолжали вываливаться куски плоти, сорванные с тел смертного экипажа. Стояла потрясающая вонь, и Люций с удовольствием смаковал запах горелого мяса, уже тронутого разложением. Он подошел к примарху, поднявшему брошенный пистолет.

— Что это было? — спросил Люций.

Фулгрим обратил на него взгляд черных мертвых глаз.

— Небольшой трюк, которому я научился у вдохновляющих меня сил, только и всего.

Люций подставил ладонь под падающий сгусток плоти. Влажный комок местами уже почернел и разлагался буквально на глазах.

— А могу я научиться чему-то подобному?

Фулгрим со смехом наклонился и положил свою изящную руку ему на плечо. Насыщенное сладостью дыхание примарха напоминало аромат ладана, а тепло его кожи — об опасности перегрева плазменных контуров. Фулгрим заглянул в глаза Люция, словно отыскивая нечто, о чем давно догадывался. Люций ощутил силу взгляда своего повелителя и понял, что стоящее за этим взглядом существо более древнее и злобное, чем он мог бы себе представить.

— Возможно, ты сумеешь, мечник, — с довольным кивком ответил Фулгрим. — Мне кажется, в тебе есть потенциал стать таким же, как я.

Фулгрим поднял голову, наконец-то прервав зрительный контакт, и прислушался к затихающим звукам сражения.

— Ага, бой закончен, — сказал примарх. — Хорошо. Мне это уже наскучило.

Он не промолвил больше ни слова и зашагал к лесу зеркальных шпилей, оставив Люция наедине с мертвой боевой машиной.

5

Его окружала красота, истинная красота, и при виде такого великолепия он заплакал.

Его воины видели лишь физические свойства кристального леса, но Фулгрим в этом месте видел истину, недоступную никому, кроме него.

Шпили сверкающих алмазными гранями кристаллов поднимались из черной земли величественными монументами бесконечным чудесам Галактики. Все они были выше ста метров, и даже самый тонкий имел в поперечнике не меньше десяти метров. Заросли сотен тысяч этих шпилей тянулись вдаль, занимая сверкающим великолепием огромный участок земли.

Кристаллы прорастали плотными группами, как органический кустарник, а между ними тянулись извилистые тропинки. Фулгрим шел наугад, часто меняя направление и все глубже и глубже погружаясь в мерцающий лес. В этих зарослях зеркал нетрудно было заблудиться, и в его памяти всплыла сомнительная легенда о воине, потерявшемся в невидимом лабиринте на венерианском плато Эрицины.

Тот глупец умер у самого выхода, но Фулгриму подобная судьба не грозила. Он и с закрытыми глазами смог бы выбраться из зеркальной чащи тем же путем, которым пришел.

Примарх поднял руку и провел пальцами по гладкой поверхности шпиля, с удовольствием задерживаясь на крошечных изъянах кремнистых образований. Некоторые шпили были молочно-белыми, полупрозрачными, другие совершенно не просвечивали, но подавляющее большинство сверкало безупречным блеском, словно миллионы зеркальных копий погруженной в черный песок гигантской армии.

Фулгриму было известно об армии, захороненной на Древней Терре, армии, предназначенной для защиты мертвого императора от душ, отправленных им в загробную жизнь за время бесконечных завоевательных походов. Здесь ничего подобного не было, но сама мысль о прогулке по могиле колоссальной армии доставила ему удовольствие, и он даже изобразил небрежный салют, словно приветствуя павших воинов.

Сражение по захвату производственного комплекса Механикум немного развлекло его, но совсем ненадолго. Скучно сражаться против врага, который не страдает от перспективы быть уничтоженным и не просит пощады. Неспособность Механикум чувствовать восторг, которым был благословлен он сам и его воины, разочаровала Фулгрима. Конечно, он знал, чего следовало ожидать, но его раздражало, что противник жестоко лишил их удовольствия услышать экстатические предсмертные крики.

Столь грубое поведение врага омрачило настроение Фулгрима, и он инстинктивно потянулся к лаэрскому клинку, но вспомнил, что подарил его мечнику Люцию. Стремление Люция сравняться с примархом рассмешило его. Да, Люций был отмечен силой, но ни одному смертному никогда не удастся достичь того, чего достиг он.

Фулгрим замедлил шаги и, описывая неторопливый круг, продолжал наслаждаться окружающей его красотой. И это не результат преобразования планеты, здесь налицо стихийное проявление геологических сил. Не воля мерцающих небес, не каприз атмосферных химических связей и выбросов. Впрочем, нет, красота этого места возникла не в результате случайного совпадения, это исключительное чудо разума, воли и совершенства.

Со всех сторон его окружали собственные отражения, безупречное совершенство, воплощенное в живом существе.

Фулгрим поворачивался из стороны в сторону, смотрел, как уменьшаются и увеличиваются его отражения, и восхищался своими изысканными чертами лица, благородным видом и царственной осанкой. Кто еще может сравниться с ним в совершенстве? Хорус? Едва ли. Жиллиман? Ничего подобного.

Один только Сангвиний мог сравниться с ним своей наружностью, но и тот был не лишен изъяна. Разве может совершенное существо носить на себе проклятие мутирующей плоти, напоминающее о древнем мифе?

А Феррус Манус… Что можно сказать о нем?

— Он мертв! — взревел Фулгрим, и его крик отозвался в плотном лесу кристаллов странным эхом.

МЕРТВ, МЕРтв, МЕртв, Мертв, мертв…

Искаженный крик вернулся к нему, словно обвинение, и Фулгрим резко обернулся. Поддавшись внезапно вспыхнувшему гневу, он обнажил меч и начал рубить ближайший шпиль, высекая острые осколки кристаллического стекла. Он рубил собственное отражение, которое осмелилось ему ответить, с невероятной силой нанося кристаллу все новые и новые удары.

Кремнисто-серый клинок работал как топор лесоруба, но даже при таком безрассудном отношении не потерял своей остроты. Его создал недоступный человеческому пониманию разум, и за грубым внешним видом таилась сила, способная поражать богов.

— Любой из моих братьев грозен и великолепен на свой лад! — кричал Фулгрим, сопровождая каждое слово очередным ударом. — Но все они навеки отмечены проклятием, которое рано или поздно поразит их. Только я безупречен! Только я закален утратой и предательством!

Наконец его необъяснимый гнев иссяк, и Фулгрим попятился от разрушенного кристалла. В своей ярости он разрубил шпиль больше, чем наполовину, целостность структуры нарушилась, и кристалл покачнулся. Раздался громкий треск ломающегося стекла, а затем кристалл рухнул на своих соседей, увлекая их за собой. После оглушительного звона и грохота вокруг этого места опустел значительный участок земли.

Звонкий гром падающих шпилей звучал для Фулгрима непрекращающимся крещендо музыки разрушения, доставляя невероятное блаженство. Его воины тоже должны услышать шум, но, если они и придут, то не из страха за жизнь своего примарха, а ради того, чтобы насладиться величественной музыкой бессмысленного опустошения. Интересно, сколько времени требуется кристаллам, чтобы достичь таких размеров? Тысячу лет, возможно, еще больше.

— Тысячелетия расти, чтобы быть уничтоженным в одно мгновение, — произнес он с беспричинной злобой. — Этот урок необходимо усвоить.

Эхо, рожденное грохотом падающих шпилей, утихло, и Фулгрим прислушался, нет ли в этом лесу других звуков. Услышал он, как кто-то назвал имя убитого брата, или это ему почудилось? Он держал меч перед собой и вглядывался в блестящую поверхность, и в его голове всплыло мучительное воспоминание.

Он ведь и прежде слышал бестелесные голоса, разве не так?

Они рассказывали ему об ужасных тайнах. О невыносимых вещах.

Фулгрим закрыл глаза, прижал руку ко лбу и попытался вспомнить.

Я здесь, братец, я всегда буду здесь.

Фулгрим в изумлении вскинул голову, и его сердце пронзило воспоминание, словно брошенное самим Ханом копье, воспоминание, которое он в своем стремлении к совершенству давно старался забыть. В глубине леса зеркальных шпилей он увидел могучую фигуру воина в помятых боевых доспехах цвета полированного оникса. На Фулгрима глядело лицо, словно высеченное из гранита, и бескрайняя печаль в серебряных самородках глаз исторгла из его груди крик.

— Нет! — прошептал Фулгрим. — Этого не может быть…

Он побрел по острым осколкам кристаллов, усыпавшим землю, резавшим его незащищенные ладони, оставлявшим царапины на безукоризненно отполированной броне. Он пошатывался, словно пьяный, и разбрасывал ногами груды кристаллов, когда-то устремленных к небу.

— Кто ты?! — вскричал он, и многократное эхо хором злых голосов потребовало ответа вместе с ним.

Воин в темных доспехах уже скрылся из виду, но Фулгрим все дальше углублялся в зеркальный лес с одной только мыслью: сорвать маску с того, кто нарушил его уединение.

Стоило ему поднять голову, как перед глазами возникало собственное искаженное отражение, его орлиный профиль, безобразно изломанный гранями кристаллов. При виде своего прекрасного лица, деформированного капризами геометрии, Фулгрим пришел в ярость и остановился на неровной прогалине среди леса.

Он развернулся, рассчитывая, что увидит в отражениях свою настоящую красоту.

Около сотни Фулгримов смотрели на него с одинаковым выражением гнева, но только остановившись, он заметил боль и ужас в этих слишком уж черных глазах.

— Где ты?! — воскликнул Фулгрим.

Я здесь, — ответило ему одно из отражений.

Я там, где ты бросил меня и оставил гнить, — сказало другое.

Ярость Фулгрима испарилась, словно капля воды, упавшая на горячий капот машины. Это что-то новое, что-то неожиданное, и его надо как следует распробовать. Он медленно обошел полянку, глядя в глаза каждому отражению, но в то же время стараясь не выпускать из виду остальные. Его это отражения, или лики, ожившие по собственной воле и лишь копирующие его движения? Он не знал, как это могло получиться, но мысль показалась ему интересной.

— Кто ты? — снова спросил он.

Ты сам это знаешь. Ты похитил то, что принадлежало мне по праву.

— Нет, — возразил Фулгрим. — Оно всегда принадлежало мне.

Нет, ты только позаимствовал плоть, в которой ходишь. Тело всегда было моим, и моим останется.

Фулгрим усмехнулся, узнав сознание в миллионах голосов и искаженных отражений. Он ожидал этого, и узнав собеседника, испытал приятное ощущение братства. Уверенный, что источником голосов был не меч, Фулгрим вернул анафем в ножны.

— Я ждал, когда же ты сумеешь выбраться из позолоченных рамок своей тюрьмы, — сказал он. — Это заняло у тебя больше времени, чем я думал.

Отражение вернуло ему улыбку.

Заключение стало для меня совершенно новым впечатлением. Трудно забыть свободу, которой я обладал.

Обида в голосе отражения вызвала у Фулгрима смех.

— Зачем же надо было показывать мне Ферруса Мануса? — спросил он у отражений.

Разве лицо старого друга не лучшее из зеркал? Нашу истинную сущность могут показать нам лишь те, кого мы любим.

— Хотел вызвать чувство вины? — поинтересовался Фулгрим. — Хотел, чтобы я испытывал стыд, уступив тебе это тело?

Стыд? Нет, ты и я, мы оба давно переросли стыдливость.

— Тогда причем тут Горгон? — не сдавался Фулгрим. — Это мое тело, и никакие силы Вселенной не заставят меня от него отказаться.

Но мы могли бы достичь большего, если бы им управлял я.

— Я сам всего достигну, — заявил Фулгрим.

— Перестань убеждать себя в этом. — Отражение рассмеялось. — Ты не можешь знать то, что известно мне.

— Я знаю все, что знаешь ты. — Фулгрим поднял руки и пошевелил пальцами, как готовящийся к выступлению пианист-виртуоз. — Ты должен был видеть, что я умею.

Пустые трюки.

Его отражение презрительно фыркнуло и перевело взгляд на образ в другом зеркале.

— Ты известный обманщик, — рассмеялся Фулгрим. — Но я и не ждал от тебя ничего другого. Когда-то ты соблазнил слабых духом, обещая им могущество, но на самом деле все обернулось рабством.

Все живые существа являются чьими-то рабами; это может быть жажда богатства и власти, или стремление к новым ощущениям, или желание стать частью чего-то большего…

— Никто не может назвать меня своим рабом, — возразил Фулгрим.

В ответ раздался хохот отражений, ранивший его больнее, чем любой клинок.

Теперь ты еще сильнее порабощен, чем когда-либо, — прошипело отражение. — Ты существуешь в теле из плоти и костей, заперт в надломленном механизме, который сотрет тебя в порошок. Ты не познаешь истинной свободы, пока не познаешь силу, которой пока даже не можешь себе представить. Это сила богов. Освободи меня, и я покажу, каких высот мы сможем достичь вместе.

Фулгрим покачал головой:

— Лучше подчинить эту силу своей воле.

Ты и я, мы вместе изведаем удивительные чудеса, — посулило ему отражение слева.

Целую вселенную новых ощущений, — пообещало другое.

Они ждут нас, — добавило третье.

— Можешь говорить все, что угодно, — ответил Фулгрим. — Тебе нечего мне предложить.

Ты так думаешь? Значит, ты ничего не знаешь о теле, которое считаешь своим.

— Я устал от твоих игр. — Фулгрим отвернулся, но обнаружил перед собой новые отражения. — Ты останешься там, где я тебя оставил, и больше никаких разговоров.

Прошу тебя, — отражение неожиданно изменило тон. — Я не могу так больше существовать. Здесь темно и холодно. Темнота давит на меня, и я боюсь, что скоро совсем пропаду.

Фулгрим наклонился к зеркальной поверхности кристалла и усмехнулся.

— Можешь этого не бояться, братец, — сказал он. — Я намерен продержать тебя там долго, очень долго.

6

Шесть дней флот оставался на Призматике, собирая кристаллы в хранилищах Механикум и заполняя сверкающим грузом трюмы пяти захваченных сухогрузов. Фулгрим потребовал собрать все кристаллы, все осколки вплоть до мельчайших пылинок, но ни словом не обмолвился о том, как намерен использовать минералы.

В эти шесть дней Дети Императора забавлялись с немногими пленными, подвергая их неописуемо жестоким пыткам. Люций увлекся одиночными поединками в остатках зеркального леса, и отражение с головокружительной быстротой повторяло каждый его шаг, каждый выпад и обманный финт. Он был настолько близок к достижению совершенства, насколько это возможно, идеально сочетая баланс между нападением и защитой, безупречно работая ногами и испытывая патологическую жажду боли.

Именно в этом заключалась слабость большинства его противников. Они боялись почувствовать боль.

Люций такого страха не испытывал, и противостоять ему мог только воин, обезумевший от ярости. Такой противник не дорожит своей жизнью и прекращает борьбу только мертвым. Люций помнил, как на Исстваане III боевой капитан Пожирателей Миров прорывался сквозь строй собственных воинов, словно одержимый.

Поединок с таким воином был бы настоящим испытанием для мастерства Люция. Хотя ему и нравилось считать себя непобедимым, в душе он сознавал, что это не так. Непобедимых воинов не существует, всегда найдется кто-то быстрее, сильнее или удачливее, но, вместо того чтобы бояться встречи с таким противником, Люций страстно стремился к ней.

Его отражение атаковало и отступало вместе с ним, повторяя одно движение за другим, и какими бы быстрыми ни были его выпады и обманные движения, Люцию не удавалось пробить оборону зеркального противника. Его мечи двигались все быстрее и быстрее, каждая атака была стремительнее предыдущей. Люций продолжал наращивать скорость, пока мечи не образовали вокруг него мерцающий серебристый ореол замысловатого и опасного танца, прервать который решился бы только безумец.

— Ты так увлекся, мечник, — произнес Юлий Каэсорон, выходя из-за плотной группы кристаллов. — Хочешь здесь остаться?

Люций сбился с ноги, его мечи звучно стукнули друг о друга. Терранский клинок протестующе взвизгнул, а лаэрское лезвие с ликующим звоном металла о металл оставило на нем зарубку. Люций превратил свою оплошность в разворот, и оба меча, просвистев в воздухе, остановились у самой шеи первого капитана.

— Неразумно с твоей стороны, — заметил Люций.

Каэсорон отвел мечи в стороны и рассмеялся, так что в горле заклокотали сгустки скопившейся жидкости. Повернувшись спиной к Люцию, он показал на разрушенный завод Механикум, где последний грузовой шаттл готовился забрать с поверхности планеты свою тяжелую добычу.

От зеркальных лесов почти ничего не осталось, горизонт обнажился, а опустошенные склады уже лежали в развалинах. Кричащие отряды Мария Вайросеана залпами акустических пушек разбивали на атомы немногие еще оставшиеся сооружения. Скоро весь комплекс исчезнет с лица земли, словно его и не было.

Люций подскочил ближе и встал рядом с первым капитаном.

— Каэсорон, ты считаешь, что я тебя не убью? — спросил он, разозлившись на безразличное отношение к своей угрозе.

— Люций, ты вероломная змея, но даже ты не настолько глуп.

Люций едва не бросился на Каэсорона, но понял, что дразнить этого человека не имеет смысла. Первый капитан просто уйдет, не выказав и тени эмоций.

— Примарх закончил свои дела, — сказал Люций, убрал мечи в ножны и устремил взгляд на последний грузовой шаттл, поднимавшийся в ореоле раскаленных газов. — Для чего они ему так нужны?

— Кристаллы?

— Конечно, кристаллы.

Каэсорон пожал плечами. Этот вопрос его нисколько не интересовал.

— Примарх захотел ими владеть, и мы их забрали. Что он будет с ними делать, меня не волнует.

— В самом деле? А ты еще говорил, что это я увлекся собой.

— А разве тебе это интересно? — возразил Каэсорон. — Думаю, что нет. Твой мир начинается и заканчивается тобой самим, Люций. Так же, как мой мир ограничивается тем, что позволяет испытать наибольшее наслаждение и порочный экстаз. Мы живем ради удовлетворения своих страстей и самых острых ощущений, но делаем это на службе силам, намного превосходящим всех нас, включая и любого примарха.

— Даже Фениксийца и Воителя?

— Это яркие личности, но и они всего лишь сосуды для сил более древних, чем ты или я можем себе представить.

— Откуда ты знаешь? — спросил Люций.

— В страдании заключена мудрость, мечник, — ответил Каэсорон. — В этом меня убедил Исстваан-пять. Восторг боли и экстаз страдания и есть наши молитвы. Ты слишком слаб, и потому не знал настоящих мук. Ты все еще придерживаешься принципов тех, кем мы были, а не тех, кем мы стали.

Равнодушные слова Каэсорона о его собственной боли и талантах вызвали гнев у Люция, но, желая узнать от первого капитана что-то новое, он сдержался и промолчал.

— Лорд Фулгрим познал сильнейшую боль, какую только может породить Галактика, и в своем сердце он познал истину, — продолжал Каэсорон, и в его хрипящем голосе Люций уловил трепет сомнения. — После… Исстваана он продемонстрировал мне такие видения, каких я и представить себе не мог, полные боли и чудес, восторга и отчаяния.

— Неужели?

Неужели у Каэсорона возникли те же самые подозрения?

Люций рискнул искоса бросить взгляд на Каэсорона, но голова воина была настолько изуродована и реконструирована, что выражение лица невозможно было определить. В этот момент их накрыла волна оглушительного грохота последнего разрушающегося склада, а за ней последовали восторженные крики воинов.

Марий Вайросеан направился к ним, а из-под радужного свода небес вынырнула последняя «Грозовая птица». Люцию хотелось восторгаться красотой неба, в котором смешались яркие невиданные краски и оттенки.

Но он чувствовал себя опустошенным и не желал ничего другого, как поскорее покинуть этот мир. Здесь не было ничего интересного, и отсутствие хоть каких-нибудь стимулов снова вызвало у него приступ гнева.

— Грандиозный финал, — произнес Марий, коверкая слова широко разведенными челюстями.

Люцию, чтобы хоть что-нибудь почувствовать, отчаянно хотелось вонзить мечи в грудь Вайросеана, и сдержаться стоило большого труда.

— Я презираю это место, — сказал Люций, мечтая убраться с этой рукотворной скалы.

— А я уже забыл о нем, — отозвался Каэсорон.

7

Сновидение упорно цеплялось за неровные края его сознания, его нескончаемый ужас и тяжкие сомнения повисли на шее тяжелым ярмом. В коридорах «Гордости Императора» никогда не утихало эхо криков, разносящихся из одного конца корабля в другой, их неумолчный хор свидетельствовал о самых разнузданных оргиях. По большей части это были крики боли, но зачастую в них звучало неподдельное наслаждение.

В этой серой череде дней стало трудно отделить одно от другого.

Тем не менее, этот участок корабля казался покинутым и забытым, словно постыдный секрет, который надеешься забыть, если долго не обращать на него внимания. В просторном холле не было ни света, ни музыки, ни криков, никаких извращенных воспеваний страдания, никаких приспособлений для утонченных истязаний плоти. Казалось, это место выпало из времени, как будто оно существовало отдельно от остального корабля.

Люций повернул за угол и оказался перед высокими арочными дверями «Ла Фениче». Впечатление заброшенности тотчас рассеялось, поскольку перед входом стояли шесть воинов в поцарапанных доспехах, окрашенных в голубой, розовый и пурпурный цвета. Обветшавшие плащи, вытканные золотом, несимметричными складками свисали с шипов на их наплечниках, а на груди рубиновым огнем горели глаза хищных птиц.

Все шестеро держали в руках алебарды с золотыми лезвиями, на краях которых потрескивали искры убийственного света. Один из воинов, чье лицо закрывала маска из плоти, повернув оружие в сторону Люция, шагнул ему навстречу. Его неторопливые движения отличались уверенностью и плавностью. Воин не боялся Люция, а это свидетельствовало о чрезвычайной глупости.

— Гвардия Феникса, — не скрывая довольной усмешки, произнес Люций.

— Посещение «Ла Фениче» карается смертью, — донесся из-под маски сдавленный голос воина.

— Да, я слышал, — дружеским тоном сообщил Люций. — А с чего бы это, а? Как ты думаешь?

Воин Гвардии Феникса проигнорировал его вопрос.

— Разворачивайся, мечник. Уходи отсюда, и останешься в живых.

Люций рассмеялся, приятно удивленный если не серьезностью, то искренностью его угрозы.

— Вот как?! — воскликнул он, опустив ладони на рукояти своих мечей. — Неужели ты считаешь, что ты и твои друзья помешают мне войти внутрь?

Гвардейцы Феникса обступили его полукругом смертоносной стали.

— Уходи, если хочешь жить, — снова предупредил стоящий напротив воин.

— Ты уже это говорил, но дело в том, что я хочу войти, и не стоит мне препятствовать. Можешь поверить, я с большим удовольствием буду драться со всеми вами, но уверен, что исход боя может быть только один.

Во взгляде гвардейца Люций прочел, что сейчас его атакуют.

Энергетически усиленная сталь рассекла воздух, но Люций уже начал движение.

Люций пригнулся, избегая удара алебарды, и в его руке сверкнул терранский меч. Его кончик погрузился в пах воина. Последовал резкий поворот кисти, и лезвие прошло сквозь бедренную кость и мышцы, отделив ногу от тела. Из раны хлынула кровь, а воин, вскрикнув от боли и удивления, рухнул на пол. Люций метнулся в сторону, и его лаэрский клинок рассек бок противника справа. Под ударом чужеземного металла броня разошлась, и внутренности воина вывалились наружу, словно торопясь покинуть его плоть.

Видоизмененные органы стимулировали его ощущения, и Люций рассмеялся яркости окружающего мира. Темнота стала многогранной, в запахе крови чувствовалась смесь искусственных химикатов и биологических возбудителей, а в блеске тусклого света на лезвиях мечей он видел пышный фейерверк, знаменующий конец Великого Триумфа. Его дыхание стало невероятно громким, кровь билась бурным потоком, а противники приближались с кажущейся неторопливостью.

Его плеча коснулась алебарда, и Люций, следуя направлению удара, перекатился по полу. Вскочив на ноги, он блокировал возвратный удар, поворотом запястья обогнул клинок и нанес удар в шлем гвардейца. Воин беззвучно упал, а Люций отскочил в сторону, уклоняясь от клинка, грозившего разрубить его от головы до паха.

Люций с молниеносной быстротой бросился в контратаку. Первый его удар отбросил клинок противника, а второй рассек ему горло. Третьим ударом он почти обезглавил воина, а затем пригнулся к полу от другой алебарды, нацеленной острым кончиком между двумя наплечниками. Он упал на колени, скрестив перед собой мечи, чтобы поймать летящий в него клинок. Сила атаки намного превосходила его собственную, но Люций повернул клинки, и алебарда вонзилась в пол. Лезвие громко лязгнуло, вырвав часть покрытия. Кулак Люция угодил в шлем нагнувшегося воина, разбил визор и вызвал болезненный стон. Гвардеец выронил алебарду, и блокировать стремительный удар в шею ему пришлось локтем.

Люций отсек ему руку, а затем, не поднимаясь, пронзил грудь противника лаэрским мечом. Очередная жертва, захлебываясь кровью, упала на палубу, но, падая, гвардеец схватил Люция за руку и увлек за собой. Люций коснулся пола, но сумел уклониться от летящей на него алебарды последнего из гвардейцев. Он изогнулся в воздухе и легко приземлился на носки, однако меч застрял в груди убитого противника.

Оставшись только с терранским мечом, Люций театральным жестом поднял его, словно занимая позицию на тренировке, и стал описывать кончиком небольшие круги. Это был старый трюк, но воин Гвардии Феникса оказался не слишком проницательным, и Люций увидел, что его взгляд следит за мечом. Люций рванулся вперед и, когда гвардеец обнаружил свою ошибку, подался вправо. Последовала поспешная блокировка, но Люций уже изменил направление движения. Кузнецы уральского клана Террават выковали этот меч задолго до Единения, и его лезвие никогда не подводило Люция.

До этого момента.

Кончик меча зацепился за утолщение на сломанном крыле орла, вызвав колоссальное напряжение. Меч сломался, и обломок, вращаясь в полете, вернулся к Люцию. Ему не помогла даже сверхъестественная реакция: острый осколок стали прочертил от виска до подбородка глубокую царапину.

Вспыхнула боль, такая внезапная, такая желанная и абсолютно не ожидаемая, что он на мгновение замер, чтобы насладиться ее ощущением, и это едва не погубило его.

Воин Гвардии Феникса, избежав смерти, сделал очередной выпад. Кончик алебарды коснулся брони Люция, но для него это было почти равносильно повреждению кожи. Обломком меча Люций разрубил древко алебарды пополам и погрозил противнику пальцем.

— Я допустил оплошность, — сказал он, не скрывая легкого разочарования. — Подумать только, позволить убить себя такому растяпе, как ты. Я бы этого не пережил.

Прежде чем воин успел ответить, или хотя бы огорчиться потере оружия, Люций поднырнул под его руку и провел безупречно выверенный удар, после которого голова гвардейца пролетела через весь зал.

Люций нагнулся за лаэрским клинком, и ему пришлось раскачивать меч из стороны в сторону, настолько прочно лезвие застряло в груди убитого. Вернув себе оружие, он сорвал с трупа маску из высушенной кожи, желая посмотреть, как выглядит тот, кто надеялся превзойти его в этом бою.

Лицо оказалось ничем не примечательным, но в его обыкновенных чертах Люций увидел издевательскую усмешку Локена. Хорошее настроение мгновенно испарилось. Он ударил ногой по мертвому лицу. После первого пинка треснула кость, после второго — раскололся череп. Третий удар превратил голову в кровавое месиво раздавленного мозга и осколков костей.

Разозленный Люций вытер меч оторванным лоскутом ткани, но его настроение менялось, словно ветер, и он поднял перед собой скальп, как это делает актер на сцене.

— Поверь, так лучше. — Он указал рукой на исковерканный череп воина, с которого была сорвана маска. — Тот ублюдок был намного хуже.

Затем он бросил маску и подошел к арочному проему «Ла Фениче».

Двери, некогда украшенные золотыми и серебряными листьями, теперь стояли нагие. Разъяренные безумцы в своем стремлении вернуться к прекрасным ужасам «Маравильи» до костей ободрали пальцы в попытке ворваться в зал. На поверхности дверей Люций заметил застрявшие в дереве сорванные ногти и вытащил несколько обломков, гадая, что ощущали люди, когда их теряли.

— Что ты надеешься найти? — спросил он самого себя.

Ответа он не знал, но после отправки легиона с Призматики его желание, необходимость увидеть,что творится за опечатанными дверями заброшенного театра, стали еще сильнее. Этот поступок был серьезным проявлением непослушания, и уже только поэтому Люций жаждал продолжить исследование.

Да и убийство воинов Гвардии Феникса лишало возможности отступить.

Люций распахнул двери и вошел в покинутый театр.

8

Темнота окутала его объятиями полночной любовницы, а в ноздри ударил застоявшийся воздух. Здесь пахло металлом, плотью, пылью и вечностью. Прежде «Ла Фениче» был пристанищем волшебства, но без поддерживающей его жизни театр превратился в пустую оболочку, лишенную каких бы то ни было признаков веселья. Люций попытался вызвать в памяти великолепную анархию, царившую в зале, жестокие схватки и безумные совокупления, происходившие в партере и ложах во время торжества самых грубых инстинктов.

Вместо восхитительных моментов пробуждения, которые он хотел вспомнить, перед мысленным взором, словно слабое эхо, пронеслась вереница серых монотонных эпизодов. Сцена была разгромлена и заляпана кровью, на стенах остались зловонные пятна и ошметки гниющих внутренностей, вырванных из человеческих тел. Птицы, сидевшие в позолоченных клетках и услаждавшие слух пением, исчезли, золотые огни рампы погасли, а тел, которые он ожидал найти, нигде не было видно.

Кто их забрал, и с какой целью?

Наиболее вероятные ответы — для развлечения, для рассечения, в качестве трофеев — его не устраивали. Люций не обнаружил следов волочения, только кровавые отпечатки на тех местах, где падали мертвые, как будто их сущность кем-то была высосана прямо здесь, кем-то, кто черпал силы в смерти.

Люций двинулся дальше по гулкому залу опустевшего театра, и ноги сами собой вывели его в центр партера. Над ним нависло Гнездо Феникса. Он непроизвольно поднял голову в предчувствии опасности, от которого напряглась кожа на затылке. Казалось, будто за ним следит чей-то злобный взгляд, хотя все органы чувств подтверждали его одиночество.

Его взгляд привлекло единственное пятно света во всем театре, и Люций ничуть не удивился, обнаружив, что портрет лорда Фулгрима уже не был тем гениальным произведением искусства, каким он помнил его до перерождения легиона. Точно так же, как и в его сновидении, картина поражала своей безжизненностью. Неискушенному взгляду смертных портрет мог бы показаться отличным, но воин Детей Императора видел в нем лишь жалкую поделку.

По крайней мере, Люций так считал, пока не встретился взглядом с изображением Фулгрима.

Он словно заглянул в бездну. Люций увидел в этом взгляде такую мучительную тоску, такой бездонный колодец боли, что у него перехватило дыхание. В немом восхищении перед столь исключительным страданием он даже приоткрыл рот. Какое же существо способно погрузиться на подобную глубину отчаяния? Это не под силу ни смертным, ни Астартес.

Такой ужас может испытывать только одна личность.

Глаза на портрете в одно мгновение подсказали ему, кто заключен в тюрьме золоченой рамы.

— Фулгрим! — выдохнул он. — Мой лорд…

Глаза молили его, и от сознания тайны, теперь принадлежащей ему, тело Люция содрогнулось в экстазе. Пытаясь постичь глубину падения Детей Императора, он испытал приступ головокружения, а сердце в груди яростно забилось.

Волнение настолько охватило Люция, что он бессознательно побрел к выходу из театра. Грандиозность открытия наполняла его мозг вспышкой сверхновой звезды, а руки дрожали, словно вены пронзил мощный электрический разряд.

Он шатался словно пьяный, выходя из дверей театра, а затем, окончательно утратив контроль над своим телом, рухнул на колени. Люций долго моргал, стараясь избавиться от избыточного света и красок, и тогда мир вокруг стал более реальным, более прочным и вибрирующим новыми перспективами.

Он единственный во всей Галактике знал то, что не было известно больше ни одному существу.

Но даже Люций понимал, что в одиночку ему не справиться.

Как ни горько было это признавать, ему требовалась помощь.

— Тайный союз, — прошептал он. — Я созову Братство Феникса.

9

Они собрались в верхней части «Гордости Императора», на обзорной палубе, откуда перед осмеливавшимися странствовать в этих невообразимых далях смертными открывался грандиозный звездный пейзаж. После Исстваана Братство Феникса еще не собиралось, поскольку его члены были больше заняты удовлетворением личных желаний, чем делами остальных.

Но это не означало, что обзорная палуба все это время пустовала. Те воины, что поглощали галлюциногенные коктейли апотекария Фабия, искали озарения в бесконечных просторах, а многие удовлетворяли здесь свои недавно пробудившиеся жестокие инстинкты в забавах с плотью и оружием. Повсюду виднелись растерзанные тела и груды битого стекла, а из-под беспорядочно сваленных в кучу одежды и кожаных ремней порой доносились стоны.

Прежде это было место спокойного уединения, где воины в своем стремлении к совершенству могли медитировать без помех, теперь же помещение превратилось в арену разврата, беспредельных ужасов и потворства любым страстям, не сдерживаемым никакими нормами морали. Никто больше не приходил сюда с желанием стать лучше, и от дискуссий о грандиозных идеях осталось только слабое эхо. Мало кто вспоминал о былых спорах, а большинство относилось к ним с пренебрежением. Если и было на борту «Гордости Императора» место, наиболее ярко воплощавшее полное перерождение Детей Императора, так это обзорная палуба.

Приглашение Люция заинтриговало многих, и они приходили по двое и по трое, надеясь на новое развлечение, способное пробудить их интерес хоть на некоторое время. То, что приглашение поступило от Люция, никогда не проявлявшего внимания к делам Братства, было уже достаточным поводом на него откликнуться. К тому времени, когда Люций решил, что пора действовать, перед ним стояло двадцать воинов.

Больше, чем он ожидал.

Пришел первый капитан Каэсорон и Марий Вайросеан, и, что более важно, если подозрения Люция верны, пришел апотекарий Фабий. Вслед за ними явились Калим, Даймон и Крисандр, а также Руэн из Двадцать первой роты. Затем пришли Гелитон и Абранкс, и еще кто-то, чьих имен Люций не потрудился запомнить. Собравшиеся смотрели на него с легким изумлением, поскольку в ордене обычно относились к нему с изрядной долей презрения. Люций старался сдерживать свой нрав.

— Зачем ты нас позвал? — спросил Калим. На его унылом лице поблескивали многочисленные кольца и зазубренные крючки. — Это братство для нас теперь ничего не значит.

— Я хочу вам кое-что рассказать, — сказал Люций, глядя на первого капитана Каэсорона.

— Рассказать о чем?! — взревел Вайросеан, не сознавая, насколько громко звучит его голос.

— Фулгрим не тот, за кого себя выдает, — объявил Люций, стараясь сразу же пробудить в них интерес. — Это самозванец.

Крисандр расхохотался, так что кожа на его лице потрескалась. Остальные присоединились к его смеху, но ярость Люция сдерживал тот факт, что Каэсорон и Фабий заинтересованно прищурились.

— Я должен бы убить тебя за такие слова, — заявил Даймон и выхватил из наспинного крепления тяжелый, усыпанный шипами молот.

Одного удара этого чудовищного оружия было достаточно, чтобы сокрушить любого, кому не повезло оказаться в пределах его досягаемости.

Руэн обошел Люция сзади, и из-за спины послышался шорох обнажаемого кинжала убийцы. Он даже облизнул губы, ощутив привкус яда на его лезвии.

— Я знаю, что это звучит невероятно, — произнес Люций.

Теперь его жизнь висела на волоске. Одно дело — справиться с горсткой солдат Гвардии Феникса, но сразиться с двумя десятками капитанов легиона — это совсем другое. При мысли о таком сражении он усмехнулся, хотя и понимал, что шансов остаться в живых у него нет.

— Пусть он говорит, — шипящим шепотом проговорил Фабий. — Я хочу послушать мечника. Интересно, что навело его на подобные мысли.

— Ага, пусть щенок выскажется, — поддержал Каэсорон и занял позицию рядом с Даймоном.

Марий Вайросеан снял с плеча акустическую пушку, провел покрытыми рубцами пальцами по контурам гармоник, и орудие отозвалось низким зубодробительным гулом, на несколько мгновений заполнившим обзорную палубу.

Остальные члены Братства образовали круг, и Люций, как бы он ни наслаждался смертельной опасностью, ощутил себя удивительно живым. Крисандр, глядя на него черными, как у примарха глазами, провел украшенным крючками языком по губам и вытащил из живой плоти обнаженного бедра кинжал с алым лезвием.

— Я сдеру с тебя кожу, Люций, — пообещал он и слизнул с клинка капли застывшей крови.

Калим отстегнул с кольчатого пояса свернутый кнут, по всей длине которого блестели острые клыки карнодона, а на конце имелся встроенный усилитель боли. Кнут, пульсируя, словно тело змеи, обвился вокруг ноги своего хозяина. Абранкс освободил от ножен пару мечей, а его побратим Гелитон надел усиленные загнутыми шипами рукавицы.

Они подошли ближе, сжимая круг, и стали описывать ужасные мучения, которым подвергнут наглеца, посмевшего отнять у них время. Каждый из капитанов старался превзойти своих собратьев, но Люций заставил себя проигнорировать все угрозы.

— Говори, Люций, — велел Каэсорон. — Убеди нас в том, что мы обмануты.

Люций смотрел в безжизненные глаза Каэсорона и надеялся, что первый капитан станет его союзником.

— Я мог бы и не делать этого, не так ли? — спросил Люций.

— Ты глупец, если думаешь, что я тебя не убью, — ответил Каэсорон.

— Я знаю, что ты можешь убить меня, первый капитан. Но я не это имел в виду.

— А что же ты имел в виду? — проворчал Калим, щелкнув кнутом, оставившим на покрытии палубы кровавый след.

Люций обвел взглядом лица собравшихся. Кто-то сохранил свой патрицианский облик, присущий всем воинам до Исстваана, лица других скрывали причудливые маски из кожи или бесполые фарфоровые лики клоунов. Но большую часть лиц обезобразили глубокие раны, неоднократные ожоги, химические рубцы и многочисленный пирсинг.

— Потому что ты и сам об этом знаешь, первый капитан, не так ли? — сказал Люций.

Каэсорон усмехнулся, что было не слишком легко, учитывая как мало осталось от его лица. А блеск ликующего безрассудства в его взгляде подтвердил подозрения, которые зародились еще на Призматике.

Каэсорон знал, что Фулгрим не тот, за кого себя выдает, но для того, чтобы убедить всех остальных, одного союзника Люцию было недостаточно.

— Вы и сами это заметили, братья, — сказал Люций, глядя, как Калим обвивает свое тело тугими кольцами бича. — Фениксиец разговаривает, но это не его голос. Он говорит о славных битвах так, словно сам не принимал в них участия. Он едва помнит войну против лаэр, а об остальных победах повествует так, будто прочел о них в учебнике истории.

— Прошлые войны, — фыркнул Руэн, пробуя на вкус яд со своего кинжала. — Они велись во имя другого. Какое мне дело до воспоминаний о них?

— Я забыл, кем был в прошлом, — сказал Гелитон. — Важно то, кем я стал сейчас.

— Дурной сон, от которого мы проснулись, — добавил Абранкс. — Если примарх забывает о нем, это хорошо.

Кольцо воинов настолько сузилось, что Люций обнажил свои мечи. Гелитон хлопнул его по наплечнику шипованным кулаком. Довольно сильно, чтобы причинить боль, но недостаточно, чтобы спровоцировать ответную реакцию. Люций подавил инстинктивное желание снести голову ублюдку. Затем щелкнул кнут Калима, и Люций поморщился, когда на его плече остались кровавый след и белый клык, застрявший в броне.

Кинжал Руэна ударил в рану, нанесенную кнутом Калима, яд мгновенно зажег пламя в нервных окончаниях плеча и вызвал сильные судорога. Люций покачнулся, перед его глазами заплясали яркие разноцветные огни.

— Я видел его портрет в «Ла Фениче», — сквозь стиснутые зубы произнес он. — Это он. Он, каким был до побоища.

Люций ощутил, как жажда убийства окружающих его воинов немного утихла, и тогда слова полились неудержимым потоком.

— Вы все видели его, все видели сияние его жизни. Это был настоящий Фулгрим, каким он должен был оставаться вечно. Ослепительное воплощение совершенства. Торжество непреходящей красоты. В нем мы видели все, к чему стремились, видели образ, достойный нашего поклонения. Я видел его, сияющий облик исчез. Такое впечатление, будто они поменялись местами, словно души близнецов, перемещенные каким-то сверхъестественным способом.

— Если это не Фениксиец, кто же командует нами после битвы в черных песках? — спросил Калим.

— Я не знаю, точно еще не знаю, — признался Люций. — Я не понимаю до конца, но сила, проявившаяся на премьере «Маравильи»… Я видел, как она овладела телом той смертной певицы и переделала его, будто нагретую восковую фигуру. Вы все это видели. Фулгрим продемонстрировал нам силу, которая делает плоть мягкой, словно глина, и кто может сказать, где предел его возможностей? На Исстваане в него проникло нечто достаточно сильное, чтобы овладеть разумом примарха.

— Лорд Фулгрим называл этих существ демонами, — заговорил Марий Вайросеан. — Это древнее слово, но оно прекрасно подходит. Демоны кричат в ночи, когда мы странствуем между звездами, они царапают броню кораблей ужасными кошмарами и мрачными предзнаменованиями. Они создают в моей голове великолепную музыку.

Люций кивнул:

— Да. Это демон. В «Ла Фениче» вы все видели, на что они способны. Они обладают могуществом. И теперь лорд Фулгрим тоже наделен им. На Призматике я видел, как он обрушил заклинание на боевую машину Механикум. Энергетический барьер к тому моменту уже рухнул, и он, даже не прикасаясь к титану, вызвал мутацию и стремительный рост всей плоти, что находилась внутри, после чего машину разорвало. Лорд Фулгрим — могущественный воин, но даже у него не было таких способностей. Подобные вещи под силу только Алому Королю.

— Лорд Фулгрим не колдун! — воскликнул Абранкс, бросаясь на Люция с поднятым мечом.

Люций без труда отбил его выпад, а в результате ответного удара на щеке Абранкса появился новый шрам.

— Я этого и не говорил, — продолжал Люций, оставаясь в оборонительной позиции. — Послушайте, мы знали, что подобными вещами занимается магистр войны, но дело зашло слишком далеко.

Каэсорон оттолкнул капитанов и схватил Люция за края нагрудной брони.

— Ты думаешь, что за этим стоит Хорус Луперкаль?! — рявкнул он.

— Не знаю. Может быть. Или Фулгрим, возможно, зашел дальше, чем мы могли предположить.

Каэсорон оглянулся на Фабия, остававшегося невозмутимым на протяжении всей встречи. Затем первый капитан выхватил изогнутый кинжал и прижал его кончик к пульсирующей артерии на шее Люция. Даймон, почуяв кровопролитие, провел руками по древку боевого молота, готовясь нанести сокрушительный удар.

— Фабий, что скажешь? — спросил Каэсорон. — Есть в словах мечника какой-то смысл, или можно убить его прямо сейчас?

Апотекарий провел рукой по редким белым волосам. Заострившиеся черты продолговатого лица опровергали любые подозрения о наличии силы в его конечностях. Зато из-за плеча с шипением и треском поднялся манипулятор автоматического хирургеона, приросшего к спине апотекария, словно паразит, и прикоснулся к щеке Люция тонким лезвием. Инструмент был настолько острым, что мечник ощутил только легкое как перышко касание, а о порезе догадался лишь после того, как на губы капнула кровь.

Темные глаза апотекария удовлетворенно сверкнули, и он задумчиво кивнул, как будто пытался предугадать исход поединка между равными по силе противниками.

— И я заметил кое-какие вещи, заставившие гадать, что происходит с нашим возлюбленным примархом, — признался Фабий.

Из-за обожженной в пустыне гортани его голос напоминал шорох скользящей по песку змеи.

— Что это за вещи? — спросил Каэсорон.

— Изменения в составе его крови и плоти, — ответил Фабий. — Похоже, что молекулярные связи, благодаря которым организм является единым целым, начинают распадаться.

— Что могло привести к этому?

Фабий пожал плечами.

— В этом мире — ничего, — плотоядно усмехнулся он. — Как вы понимаете, процесс этот представляет колоссальный интерес. Его тело как будто подготавливается к величайшему вознесению, к чудесному растворению плоти, переходящей в иное, необычное качество.

— И ты даже не подумал сказать нам об этом?! — воскликнул Люций, не забывая о приставленном к горлу кинжале.

Даже при самом осторожном движении мономолекулярное лезвие уже прокололо бы его кожу.

— Говорить о чем-либо было еще рано, — отрезал Фабий. — Я не делаю пауз в своих исследованиях, как и вы не останавливаетесь в разгар дуэли.

— Хочешь сказать, что веришь ему? — спросил Марий Вайросеан, не в силах скрыть отвращение при мысли, что тело их повелителя узурпировано каким-то другим существом.

Марий всегда отличался собачьей преданностью примарху и следовал его приказам беспрекословно, не задавая вопросов и не испытывая сомнений.

— Да, Вайросеан, — ответил Фабий. — Мои исследования еще не закончены, но я уверен, что внутри Фениксийца поселилось другое существо, и оно готовится трансформировать его.

Люций с мрачным удовлетворением отметил, что именно верность Фулгриму толкает их, словно настоящих заговорщиков, на мятеж. В глазах Империума причиной их проклятия стало слепое, беспрекословное поклонение выдающейся личности. Ирония этого обстоятельства не ускользнула ни от одного из участников встречи.

— Сколько времени должно пройти до полной трансформации? — спросил Каэсорон.

Фабий покачал головой.

— Это невозможно определить точно, но я подозреваю, что стадия окукливания будет короткой. По правде говоря, изменения на физическом уровне уже начались. И останавливать их скорее всего поздно.

— Но, возможно, все-таки не поздно? — спросил Люций.

— Ничего не могу сказать с уверенностью.

— В таком случае, нам следует попытаться, — заявил первый капитан. — Если Фулгрим уже не повелевает своим телом, мы должны исправить положение. Мы его сыны, и то существо, что завладело его плотью, необходимо схватить и удалить. Наш генетический отец — лорд Фулгрим, и я не желаю подчиняться ничьим приказам, кроме его.

Собравшихся капитанов охватило лихорадочное волнение, а Люций судорожно выдохнул. Он сумел убедить собратьев и сохранил кровь в своих венах, а голову — на плечах.

— Итак, сразу возникает вопрос, — сказал он. — Как мы собираемся сладить с примархом?

10

Галерея Мечей была тем местом, где эксгибиционисты из числа Детей Императора предпочитали демонстрировать свои последние достижения в преобразовании плоти. Приверженцы апотекария Фабия, надеясь привлечь его внимание, устраивали показы в окружении быкоголовых статуй, обрамлявших главный проход.

Величественные, вырубленные из гранита герои легиона, запечатлевшие начальные шаги истории Детей Императора по дорогам Галактики, больше ничем не напоминали людей. Их любовно высеченные лица исчезли и были переделаны в формы, удовлетворяющие новому, мрачному вкусу легиона. Ухмыляющиеся фантастические лики наблюдали за каждым, кто проходил под ними, и все, кто поднимал взгляд, ужасались их искаженному виду.

Обиталище апотекария Фабия располагалось под Галереей Мечей. Обширный медицинский комплекс из места излечения, исследований и стремления к совершенству давно превратился в сумрачный лабиринт пыток, стенаний и кошмарных, нечеловеческих экспериментов.

Фулгрим, величественный в длинном одеянии кремового цвета с серебряной отделкой по вороту и подолу, вошел в Галерею Мечей в сопровождении Юлия Каэсорона. Его талию обвивал пояс из зеркальных дисков, и рука не покидала золотой рукоятки анафема.

Белоснежные волосы примарха, стянутые в хвост и перевитые жемчугом, удерживал золотой венец в виде лаврового венка. Бледную кожу обнаженной груди испещряли многочисленные шрамы, оставшиеся после недавнего лечения и усовершенствования, проведенного Фабием.

Своим ростом Фулгрим превосходил облаченного в доспехи терминатора Каэсорона. Этот воин внушал страх даже без боевых доспехов.

Примарх остановился у статуи, особенно сильно пострадавшей от рук умельцев легиона. Глядя на рептилию с головой быка, он не удержался от улыбки. Броню воина теперь украшали священные символы, а петли из колючей проволоки, закрепленные на его вытянутых руках и на шее, удерживали три выпотрошенных трупа.

— Ах, Иллий, ты бы теперь сам себя не узнал, — произнес Фулгрим, и в его голосе прозвучали ностальгические нотки. — Я помню тот день, когда ты впервые обнажил меч, сражаясь рядом со мной против союза восемнадцати племен. Мы тогда были молоды и ничего не знали о внешнем мире.

— Вы хотели бы, чтобы сейчас он был с нами? — спросил Каэсорон.

Фулгрим со смехом покачал головой:

— Нет, потому что, боюсь, мне пришлось бы его убить. Он всегда был таким непреклонным, Юлий. Этот воин неизменно придерживался древнего кодекса чести. Не думаю, чтобы он одобрил снизошедшее на нас озарение.

Примарх с тоской посмотрел на своего бывшего товарища по оружию, и его лицо цвета алебастра дрогнуло от странного выражения. Глаза Каэсорона уже не могли воспринимать мир с той же отчетливостью, что и прежде, но даже он заметил во взгляде примарха тени мрачных воспоминаний.

— Какими наивными мы были, дружище, — пробормотал Фулгрим. — Какими слепыми…

— Мой лорд?

— Ничего, Юлий, — ответил Фулгрим, направляясь к концу галереи.

— Как погиб лорд-командор Иллий? — спросил Каэсорон.

— Тебе это известно, Юлий. В своем стремлении к совершенству ты не мог не запомнить историю наших прошлых побед.

— Да, я знаю, но услышать рассказ из ваших уст всегда намного приятнее.

— Ладно, — улыбнулся Фулгрим. — Апотекарий Фабий не будет возражать, если мы немного опоздаем.

Каэсорон тряхнул головой.

— Уверен, что не будет.

— Хорошо. Ах, Иллий, тебя привел к гибели твой характер, — заговорил Фулгрим смягченным воспоминаниями голосом. — Ты легко впадал в ярость и потом горько сожалел об этом. Не лучшие качества для воина, но ты был настолько силен, что оставался в живых, несмотря на этот недостаток. Он был могучим воином, Юлий, высоким и гордым, с трехсторонним «Палачом Фальчионом», в броне с Кемоса. Он не знал преград. Только один воин мог оспорить его превосходство, но Иллий не питал ко мне зависти.

— Он ведь погиб в городе-левиафане диктатора Барчеттана, не так ли?

— Если ты так хорошо знаешь эту историю, зачем просишь меня ее рассказывать? — сердито сверкнул глазами Фулгрим.

— Простите, мой лорд, — извинился Каэсорон, склонив голову. — Это захватывающая повесть, и ваши слова увлекли меня.

— Тогда придержи язык за зубами, Юлий, — велел Фулгрим. — Ты не должен перебивать, когда я говорю. Неужели смерть Эйдолона не послужила тебе уроком?

— Это было поучительно, — сказал Каэсорон.

— Когда я говорю, я уподобляюсь звезде, вокруг которой вы вращаетесь, — заявил Фулгрим, слегка наклонясь и уставившись на Каэсорона пылающим взором.

Черные глаза примарха превратились в озера цвета нефти, готовой вспыхнуть пламенем неописуемой ярости. Каэсорон знал, что совершил ошибку, и его жизнь теперь висит на волоске.

— Мой лорд, кто, кроме вас, может говорить с такой страстью, что я забываю обо всем?

— Никто, — согласился Фулгрим. — И это вполне естественно, что мои слова тебя завораживают.

Гнев Фулгрима испарился, и он хлопнул могучей рукой по наплечнику Каэсорона, отчего первый капитан слегка покачнулся.

— Да, мы с тобой стоим друг друга, верно, Юлий? — заметил примарх. — Предаемся воспоминаниям о прошлых славных победах, когда перед нами выстроились новые враги, и нас ждут новые ощущения.

— В таком случае, надо поспешить к апотекарию Фабию, — предложил Каэсорон, указав рукой на окутанную сумраком арку в конце галереи.

— Да, поторопимся, — звенящим от предвкушения голосом согласился примарх. — Интересно, что он предложит на этот раз.

— Он обещает удивительные вещи, — заверил его Юлий Каэсорон.

11

Люций наблюдал, как Фулгрим и Каэсорон приближаются к концу галереи. Дыхание вырывалось из груди короткими толчками, и он старался сдерживать волнение, чтобы сосредоточиться. Как ни будоражил его кровь предстоящий бунт, он все-таки хотел пережить этот день. Нападение на примарха, вероятно, граничило с убийственной глупостью, но вихрь новых ощущений уже обострил интенсивность восприятия.

Его обнаженная ладонь ощущала все разнообразие поверхности камня — гладкого и грубого, шероховатого и неровного после резца. Отполированный до лунного блеска гранит прежде был безукоризненно гладким, но затем его поверхность под ликующие вопли была иссечена и переделана заново. Люций уже не мог определить, в тени какого из героев скрывался, и этот пробел тревожил его, словно отсутствующий зуб.

Люций отогнал только что возникшую навязчивую мысль, судорожно вдохнул и все свое внимание сосредоточил на предстоящей задаче. Стремление довести до совершенства каждое испытываемое ощущение весьма благородно, но оно обладает скверным свойством отвлекать воина от намеченной цели. Достаточно плохо, если хотя бы один воин так увлечен этим желанием, но любой мир, ставший целью одержимости целого легиона, достоин самого горького сожаления.

Люций снова окинул взглядом галерею, наблюдая, как Каэсорон все дальше и дальше увлекает Фулгрима в ловушку. В тени огромных статуй спрятались воины Вайросеана, и каждого окутывала пелена молчания, создаваемая имплантированными нейронными крикунами, которые бомбардировали их мозг пронзительными дисгармониями. После соответствующей команды эти крикуны утихнут, лишив воинов благословенных звуков, что спровоцирует стремление к новым стимулам. Это устройство Вайросеан придумал по пути с Призматики и утверждал, что на поле боя оно превращает какофонистов в одержимых убийц.

Подобное свойство не может быть лишним при нападении на примарха.

С трудом верилось, что примарх не обнаружит их присутствие, но Фулгрим был настолько же увлечен своими страстями, насколько и сам Люций, и весь легион. И если Люций сознавал, как тяжелы и непроницаемы тучи его собственной одержимости, он мог только гадать, каких высот самолюбования достиг такой блистательный воин, как Фулгрим. Справа от себя он видел скрытый в тени вход в заброшенное логово апотекария Фабия. Он помнил, как спускался в слабо освещенный лабиринт после того, как покинул глупцов на Исстваане V, и тогда каждый его нерв был напряжен в ожидании малейшей угрозы. С тех пор он посещал апотекарион всего несколько раз, поскольку его мастерство мечника исключало необходимость в медицинской помощи. В тот раз здесь царил стерильный клинический холод, пропахший антисептиками, но теперь тут развернулась галерея ужасов: на стенах темнели пятна цвета ржавчины и висели биологические трофеи, а в резервуарах булькали токсичные растворы и плавали любопытные образцы мутантов. В апотекарионе стояла страшная вонь.

В тот раз, когда Фабий вскрыл его тело и переделал по образу и подобию примарха, помещение показалось ему кладезем диковин. Но как бы Люций ни восторгался новым миром, открытым для него Фабием, он не мог преодолеть отвращение к этому месту. Хотя теперь он считал подобные мелочи несущественными.

Он услышал, как Фулгрим задал вопрос, хотя и не разобрал слов, и мысленно выругался, сознавая, что снова отвлекся. Взяв себя в руки, Люций сконцентрировал все внимание на стоявшей перед ними задаче. Фулгрим был уже совсем близко, а Люцию, как архитектору замысла, предстояло сделать первый шаг.

Он вышел из тени, и незначительная преграда, отделяющая жизнь от смерти, стала еще тоньше.

Его чувства переполнила яркость этого момента, волнующее предвкушение предстоящей операции, явное безумие замысла и необратимость последнего шага.

— Люций? — окликнул его Фулгрим, удивленно улыбнувшись. — Что ты здесь делаешь?

— Я пришел поговорить с вами.

— А где же «мой лорд», Люций? Ты забыл, с кем говоришь?

— Я не знаю, с кем сейчас говорю, — сказал Люций, вглядываясь в непроницаемые глаза Фулгрима.

Он не нашел там ни сострадания, ни гуманности, ничего, что указывало бы на его повелителя и господина, которому он был предан всем сердцем. Он даже сомневался, было ли все это, или он вспоминал несуществующее прошлое, выдуманные черты, чтобы оправдать свой поступок.

— Я — Фулгрим, повелитель Детей Императора, — произнес Фулгрим, оглядываясь по сторонам, словно настораживаясь и догадываясь о петле, в которую сунул свою шею. — И ты должен мне повиноваться.

Люций покачал головой и положил ладонь на рукоять меча. Он даже не удивился, обнаружив, что кожа на руке вспотела и стала скользкой.

— Я не знаю, кто ты, но ты не Фулгрим, — сказал Люций, вызвав смех примарха.

Это был настоящий смех, заразительный и веселый. Смех человека, который знает, что услышанная шутка должна быть оценена по достоинству, даже если никто вокруг ее не понимает.

— Ты считаешь, что сможешь победить меня, мечник? Я прав? — спросил Фулгрим. — Я вижу, как ты поглядываешь на меня, вижу, как стремишься доказать, что ты лучший из всех. Думаешь, я не знаю, как тебе хочется скрестить со мной мечи?

Люций скрыл свое изумление. Он считал, что Фулгрим слишком поглощен собственной особой, чтобы заметить его испытующие взгляды, но следовало помнить, что истинное самомнение питается вниманием окружающих. Фулгрим, вероятно, наслаждался его увлеченностью, и кто знает, что еще он сделал? Неужели все его движения были пантомимой, чтобы подхлестнуть самолюбие Люция, или он просто блефовал?

— Я начал наблюдать за тобой еще на Исстваане-пять, и ты не тот воин, за которым я шел в бой на Лаэране. Это не тот Фулгрим, с которым я спускался на поверхность мира эльдар, смотрит на меня сейчас и подстрекает к поединку. Ты захватчик, присвоивший лицо моего господина, а я не подчиняюсь приказам узурпатора.

Фулгрим снова расхохотался, и даже согнулся, словно предаваясь бурному веселью, вызванному словами Люция. А Люций раздраженно нахмурился. Что же такого смешного он сказал? Он бросил взгляд на Каэсорона, но выражение лица первого капитана не поддавалось определению.

— Ах, Люций, ты редкое и неоценимое сокровище! — воскликнул Фулгрим. — Не понимаешь? Ведь мы все получаем приказы от узурпатора. Хорус Луперкаль еще не заслужил титул Императора. А до тех пор, разве он не узурпатор?

— Это не одно и то же, — возразил Люций, чувствуя, что в этом споре земля уходит у него из-под ног. — Хорус Луперкаль — уже магистр войны, а ты — уже не Фулгрим. Я вижу лицо моего примарха, но за ним скрывается что-то еще, и это существо рождено теми же силами, которые дали нам возможность в полной мере вкусить чудеса Галактики.

Фулгрим выпрямился.

— Если дело только в этом, мечник, почему же ты не падаешь передо мной ниц и не умоляешь открыть тебе глаза на новые чудеса? Если уж я воплощение Князя Тьмы из варпа, облаченное в плоть твоего возлюбленного примарха, неужели я не смогу лучше него удовлетворить твои стремления и желания?

В сумрачном алькове между статуями шевельнулись тени, и Люций увидел, что из-за мраморной фигуры лорда-командора Пеллеона вышли Гелитон и Абранкс. По главному проходу к ним направился Марий Вайросеан, и силовые контуры его длинноствольной пушки уже гудели, готовые к разряду. Затем из укрытий вышли его какофонисты с горящими от жажды нового акустического экстаза глазами.

Из-под арки, ведущей в его секретное царство, поднялся апотекарий Фабий, сопровождаемый Калимом, Даймоном, Руэном и Крисандром.

Фулгрим медленно развернулся, оглядывая собравшихся вокруг него воинов. Люций насчитал их пятьдесят и пожалел, что не позвал еще пятьдесят. Или, еще лучше, сотню.

Капитаны легиона, с оружием в руках и жаждой смерти в сердце, окружили Фулгрима. Люций обнажил мечи и шевельнул плечами, расслабляя мышцы. Они не собирались убивать Фулгрима — если подобное вообще под силу смертным — но эта быстро разворачивающаяся драма, похоже, грозила выйти из-под контроля.

— Увы, я предан теми, кого считал своими самыми близкими друзьями! — воскликнул Фулгрим, прижав руки к груди, словно сдерживая разбитое сердце. — Вы все согласны с этой ложью? Неужели вы действительно верите, что перед вами не ваш генетический отец, который отвел вас от пропасти вымирания, который привел к истинам, отрицаемым нашим бывшим отцом?

Лицо Фулгрима сморщилось, и Люций с горечью увидел, как по мраморной безупречности его кожи скатилась одинокая слеза.

Удрученный взгляд примарха остановился на Юлии Каэсороне.

— И ты, Юлий? — спросил Фениксиец. — Значит, конец Фулгриму!

— Взять его! — крикнул Юлий Каэсорон.

Залп пронзительных раскатов из пушки Вайросеана заставил капитанов расступиться. От акустической атаки по каменным фигурам протянулись трещины, а Люций, отброшенный звуковой волной на плиты галереи, ощутил восхитительную дрожь во всем теле.

Фулгрим покачнулся и упал на одно колено, его одеяние было сорвано ударной волной, а золотой лавровый венок рассыпался по полу мельчайшими осколками. Тело примарха осталось обнаженным, если не считать багряной набедренной повязки, и его почти змеиная гибкость вызвала у Люция невольное восхищение. Даймон, подскочив к поверженному примарху, сверху вниз, словно топором палача, нанес удар своим огромным молотом.

Фулгрим уклонился от удара, так что усеянный шипами молот врезался в каменный пол. Осколки фонтаном взлетели из-под шипов, и прежде чем Даймон сумел поднять оружие, Фулгрим встал и нанес ему по лицу удар открытой ладонью. Воин не успел даже вскрикнуть, как на его голове вместо лица образовалась кровавая вмятина. Пока Даймон падал, Фулгрим успел правой рукой перехватить рукоять молота, а Руэн, ринувшись вперед, всадил в бок примарха отравленное лезвие своего кинжала.

Рукоять молота врезалась в руку Руэна, переломав кости от плеча до самой кисти. Вопль капитана прозвучал в ушах Люция настоящей музыкой, а Фулгрим тем временем успел выдернуть из своего тела смехотворно миниатюрный кинжал. Ударом ноги он отбросил Руэна, и тот, пролетев через всю галерею, с треском ломающейся брони и костей ударился в статую.

Люций кружил возле примарха, еще не решаясь вступать в бой. Рукоять меча вибрировала в руке — клинок жаждал отведать изысканной крови и заплясать в танце мечей.

— Еще рано, мой милый, — шептал Люций. — Пусть сначала другие отведают ярости и силы примарха.

Если яд Руэна и оказывал какое-то действие на примарха, Люций этого не заметил. Похоже, что капитан Двадцать первой роты напрасно похвалялся, будто перед его отравой не устоит ни одно живое существо.

Какофонисты пустили в ход акустические орудия, наполнив Галерею Мечей оглушительным эхом дисгармоничных звуков, от которых у каждого, кто их слышал, из ушей начинала течь кровь. Фулгрим, плоть и кости которого так яростно сотрясались от звуковых волн, что этого хватило бы на тройное убийство, закричал от удовольствия.

В бой вступил Гелитон. Его шипованный кулак врезался в спину Фулгрима с такой силой, что мог бы сломать позвоночник даже закованному в броню Астартес. Примах выдержал удар и мгновенно развернулся. Ткнув поднятым локтем, он опрокинул Гелитона, оставив его челюсть висеть на одних сухожилиях. Абранкс, видя поражение побратима, с криком направил оба своих меча в шею Фулгрима. Один клинок отразил молот Даймона, но Абранкс увернулся от страшного оружия и вторым мечом рассек горло Фулгрима.

Из раны хлынула кровь, а глаза примарха широко раскрылись от искреннего удивления. При виде великолепного удара, нанесенного таким заурядным фехтовальщиком, как Абранкс, Люций на мгновение ощутил горькое разочарование и острую зависть. Но кровь, едва показавшись из раны, тотчас остановилась, а Фулгрим, схватив Абранкса за шею, отшвырнул его в сторону.

— Хороший удар, Абранкс, — почти с удовлетворением произнес примарх. — Я это запомню.

В этот момент бич Калима с громким щелчком обвился вокруг левой руки Фулгрима. Клыки карнодона впились в плоть, из ран мгновенно показались капли крови. Пока Калим подтягивал кнут, Каэсорон, шагнув вперед, пустил в ход потрескивающий энергетическим зарядом кулак. Аугментированное оружие обладало мощью, достаточной для поражения брони среднего танка, и удар Каэсорона швырнул Фулгрима на колени. Каэсорон еще не успел ударить во второй раз, а Калим уже резко дернул кнут, и Крисандр сумел вонзить свой кинжал примарху между лопаток.

Фулгрим сомкнул пальцы на усеянном клыками кнуте и как будто слегка потянул, но этого оказалось достаточно, чтобы сдернуть Калима с места и бросить его на Крисандра, после чего оба воина отлетели в другой конец галереи. Каэсорон размахнулся, но Фулгрим уже был готов к его атаке. Он блокировал удар кулака молотом Даймона, а свободной рукой ударил Каэсорона в лицо. Капитан со стоном упал, но Фулгрим даже не попытался его прикончить.

— Люций, скорее, бей! — закричал Фабий.

Не успел Люций мысленно выругать апотекария, как Фулгрим уже повернулся в его сторону. Примарх бросил молот и поднял мерцающий клинок, подаренный ему Хорусом Луперкалем на борту «Духа мщения».

— Ну, вот мы и добрались до поединка, мечник, — усмехнулся Фулгрим, слегка покачиваясь.

Люций посмотрел на пепельно-бледное тело примарха и сплюнул на палубу.

— Этот поединок ничего не стоит, — сказал он. — Яд Руэна и твои раны делают его бессмысленным.

Фулгрим широко развел руки и посмотрел на капли крови, вытекающей из его тела.

— Это?! — воскликнул он. — Это пустяки. Подходи ближе с мечом, который я дал тебе, и мы решим этот спор раз и навсегда. Идет?

Люций склонил голову набок, взглянул в пылающие бешенством глаза примарха и осознал истину — незыблемую и неизбежную.

Фулгрим, несмотря на свои раны, убьет его.

А Люций еще не был готов умирать.

Он еще обдумывал свои шансы, когда за спиной Фулгрима поднялся Каэсорон, и силовой кулак обрушился на череп примарха. Мощный удар, способный раздробить в кровавую кашу череп любого другого противника, бросил Фулгрима на пол. Фениксиец тряхнул головой, и его окровавленный оскал напомнил Люцию изображение смерти, увиденное им в развалинах Исстваана V.

Фулгрим еще пытался встать на ноги, когда Марий Вайросеан, приставив дуло акустической пушки к его шее, выпустил залп пронзительных звуков, наполнивший галерею шумом и вызвавший новое кровотечение из ушей воинов. Люций вскрикнул он боли, а Фулгрим, закатив глаза, издал стон, в котором явно звучало исступленное наслаждение.

Меч выпал из руки примарха и с глухим стуком опустился на треснувшие плиты. Люций, подняв голову, старался прогнать ослепительные разноцветные пятна, плясавшие перед глазами, и избавиться от звона тысяч колоколов в ушах. Он стоял в нескольких метрах от Вайросеана и даже представить себе не мог, какой эффект выстрел акустической пушки произвел на примарха.

Оставшиеся в живых капитаны поднялись и образовали кольцо оглушенных воинов вокруг поверженного божества. В этой беспримерной схватке воины легиона выступили против своего примарха, и теперь сознавали чудовищность совершенного.

Люций не мог разобраться в собственных чувствах. Он избежал дуэли с Фулгримом, дуэли, которую, как он ощущал всем существом, должен был проиграть. Но какое-то смутное чувство подсказывало ему, что еще представится шанс скрестить клинок с чужеродным оружием примарха и при этом остаться в живых, чтобы рассказывать о поединке.

Люций обвел взглядом товарищей. Но никто не ответил ему тем же, не в силах отвести глаз от упавшего Фулгрима. Калим истекал кровью, сочившейся из многочисленных трещин в броне, а нагрудник Калима был так сильно вдавлен ударом, что его костяной щит наверняка раскололся вдребезги. Абранкс, опустившись на колени рядом с Гелитоном, держал в руках обломки его челюсти. Разверстый рот Вайросеана в торжествующей гримасе раскрылся еще шире, а Юлий Каэсорон посматривал на свой кулак, словно не в силах поверить, что в гневе поднял руку на Фулгрима.

Никто не произнес ни слова. Никто не знал, что сказать.

Они с оружием в руках выступили против своего примарха и наслаждались этим.

Молчание нарушил апотекарий Фабий.

— Глупцы! — послышался безжизненный шипящий голос апотекария. — Вы будете стоять тут, словно вытащенные из воды рыбы, и смотреть, пока он не очнется!

Фабий развернулся и направился к арочному входу в свой некрополь, посвященный тайнам хирургии. Шагнув в сумрак перед самым спуском, он снова обернулся к капитанам легиона.

— Несите его вниз, — скомандовал Фабий. — Нам еще многое предстоит сделать.

— Что именно ты собираешься сделать, апотекарий? — спросил Каэсорон.

— Я намерен изгнать существо, укравшее тело примарха.

— Как? — полюбопытствовал Люций.

— Любыми доступными методами, — с отвратительной ухмылкой ответил Фабий.

12

Это было самое ужасное зрелище, какое он когда-либо видел.

Это было самое грандиозное зрелище, какое он когда-либо видел.

Фулгрим, Фениксиец, повелитель Детей Императора, командир Третьего легиона, связанный, обездвиженный химическими препаратами, обнаженный, лежал на холодной стальной раме хирургического стола, словно подготовленный для анатомирования труп. Его руки и ноги были разведены в стороны, будто у витрувианского человека с рисунка древнего мастера.

Взгляд Люция скользил по бледному телу Фулгрима, по крепкой алебастровой плоти, испещренной паутиной хирургических шрамов и швов; по затвердевшим рубцам, свидетельствующим о непостижимых процедурах и неописуемых экспериментах.

Восхитительное ощущение этой измены, удивительное впечатление ужаснейшего из всех предательств, следовало сохранить, словно бесценное сокровище. Но, несмотря на то, что в душе он считал их поступок предательством, разве изгнание существа, завладевшего личностью их повелителя, не было ярчайшим проявлением их преданности?

Фабий сновал вокруг лежащего примарха и втыкал в его руки и грудь иглы толщиной с мизинец Люция. Гудящие аппараты подавали сильнейшее снотворное и релаксанты, способные обездвижить самого крупного из орков. Блестящие серебристые провода от работающего генератора тянулись к вискам и паху, ко всем точкам, где больощущается сильнее всего.

Как и подобало при подобном акте насилия, свет был приглушен, и единственными звуками в зале были бормотанье, доносившееся из-под капюшонов нуль-тварей, жавшихся в сумрачных углах, и свистящее дыхание приборов, установленных Фабием над его…

Люций хотел бы сказать пациентом, но в голове вспыхнуло другое слово: жертвой.

У ног Фулгрима неподвижно замер Юлий Каэсорон, а Марий Вайросеан безостановочно ходил по залу, словно загнанный в клетку хищник. Вайросеан всегда был лакеем и безропотно послушным рабом примарха. Его разум, разрывающийся между вероятностью подчинения какому-то иному существу и возможным предательством, вероятно, изнемогал под тяжестью противоречий и сомнений.

Люций почти завидовал ему.

Стонущих Гелитона и Руэна трэллы Фабия отнесли глубже в лабиринт, где для их излечения были подготовлены резервуары с ксеногенным раствором. Даймону помочь было уже нельзя, его череп был размозжен кулаком примарха, но остальные участники заговора остались в живых. Мозг Люция прошила неожиданная мысль, и он повернулся к Каэсорону.

— Ты был уверен, что мы это сделаем? — спросил он.

— Что сделаем?

— Вот это, — указал Люций на распростертого примарха. — Что мы схватим Фулгрима. Я не надеялся на это.

— Ты ничего и не сделал, — заметил Каэсорон.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Взгляни на себя! — прошипел Каэсорон. — На тебе нет ни царапины, мечник. Ты втравил Братство в это дело, а затем отошел в сторону, предоставив нам драться.

Гнев Каэсорона вызвал у Люция довольную усмешку.

— То, что произошло наверху, было настоящей свалкой. Я проявляю в сражении безукоризненную ловкость, полную сосредоточенность и превосходное мастерство. Ни одно из этих качеств наверху не потребовалось.

— Нет, скорее, ты понял, что не в силах его одолеть.

— И это тоже, — согласился Люций. — Но я не стыжусь в этом признаться.

— Правильно.

Внезапный гнев Каэсорона рассеялся так же быстро, как и вспыхнул.

Марий Вайросеан обошел стол, направляясь к ним, но выражение его исковерканного лица по-прежнему оставалось тайной.

— Даймон мертв, — сказал Вайросеан. — И Гелитон умер по пути вниз.

— Могу предположить, что легион не слишком пострадает от этой утраты, — заметил Люций.

— Рука Руэна не подлежит восстановлению, — продолжал Вайросеан, словно не слыша его слов. — Крисандр и Калим выживут, но не смогут принять участия… в этом.

— Это небольшая цена за пленение примарха, — заявил Каэсорон, глядя на подошедшего Фабия.

Волосы Фабия были зачесаны назад и стянуты в пучок, что только подчеркивало изможденность его костлявого лица. Глядя в его черные глаза, Люций не мог вспомнить, всегда ли они были такими, или изменили цвет в подражание примарху. Длинный, до самого пола, халат апотекария был сшит из высушенной человеческой кожи, снятой с убитых на Исстваане V. Местами на нем можно было рассмотреть лица с широко раскрытыми в бесконечной агонии ртами, и глаза, в ужасе распахнутые при виде скорняцкого ножа. Некоторые лица казались Люцию знакомыми, но он понимал, что без костной структуры они все кажутся почти одинаковыми.

Фабий решил не прибегать к автоматическому хирургеону, а вместо этого выбрал пояс из жил с металлическими кольцами, на которых висели пыточные инструменты. Различные крючья, лезвия, шипы и щипцы заблестели в сумрачном свете, однако Люций сомневался, что столь банальные приспособления смогут вызвать у могущественного примарха хотя бы стоны.

— Мы готовы начать, — объявил Фабий, натягивая потрескивающие серебристые перчатки.

— Тогда давайте поскорее покончим с этим, — предложил Каэсорон. — Если Люций прав, и под личиной лорда Фулгрима скрывается какое-то другое существо, то чем быстрее мы от него избавимся, тем лучше.

Они рассредоточились вокруг Фулгрима, и каждый сравнивал колоссальное значение их поступка с потенциалом новых чудес и свежих ощущений. То, что они смогли укротить примарха, уже само по себе можно считать чудом, но изгнать порожденное варпом существо…

Возможно ли это?

Люций переводил взгляд с одного лица на другое и понимал, что ни у кого из собравшихся вокруг тела Фулгрима нет ответа на этот вопрос. Легион Детей Императора воздержался от присутствия в своих рядах библиариев. Генетическая особенность, позволявшая псайкерам использовать силу варпа, появлялась вследствие мутации и считалась изъяном, а в легионе Фулгрима не терпели ничего, что можно было бы назвать изъяном.

— Итак, что мы будем делать? — спросил Каэсорон.

— Для начала, разбудим его, — сказал Фабий, проводя по груди Фулгрима пальцами в перчатках, которые заканчивались иглами.

— Полагаешь, что он не вырвется из пут и не перебьет нас всех? — спросил Люций.

— Мы будем изгонять это существо, — объяснил Фабий, — при помощи логики, угроз и боли.

— Боли? — фыркнул Вайросеан. — Какую боль ты можешь причинить, чтобы примарх ее хотя бы заметил?

По губам Фабия скользнула змеиная улыбка, говорящая о том, что ему известно множество видов боли, и апотекарий с удовольствием продемонстрирует свои методы.

— Я знаю это тело, как никто другой, — заявил Фабий и с фамильярностью любовника провел затянутыми в хирургические перчатки руками по коже Фулгрима. — Я знаю, как оно было создано, какие тайные силы внедрены в его плоть и кости, какие уникальные органы применены для сотворения столь уникального существа. Но я разобрал создание Императора на составные части и сотворил из них еще более совершенный организм.

В словах Фабия сквозило беспредельное высокомерие, но Люций его понимал. Возможность вскрыть тело примарха и обнаружить таящиеся в нем чудеса предоставлялась немногим, возможно, никому, кроме этого апотекария, и его высокомерие было, вероятно, обусловлено его знанием.

— Так сделай это, — потребовал Каэсорон.

Фабий кивнул, хотя в этом знаке было больше личного удовлетворения, чем обычного согласия. Сколько же времени должно было пройти, чтобы высокомерие Фабия настолько возвысило его над требованиями субординации? Дети Императора, всегда суровые и непреклонные, за неимением ничего другого придерживались прежнего порядка, но личные прихоти и желания воинов, поставленные выше интересов легиона, уже было положили начало разложению.

Сколько потребуется времени, чтобы мы перестали быть разрозненными бандами, воюющими ради собственного удовлетворения?

Фабий открыл зажим на трубке, введенной в руку Фулгрима, и по всей ее длине побежала багровая жидкость. Едва она достигла тела примарха, как черные глаза Фулгрима открылись, и он часто заморгал, словно внезапно пробудившись от яркого сна.

— А, сыны мои… — произнес Фулгрим. — Что за развлечение вы приготовили для меня на этот раз?

Фабий наклонился к уху примарха:

— Ты ведь не Фулгрим, верно?

Взгляд Фулгрима метнулся к апотекарию, и Люцию почудился в нем отблеск соучастия. Наклонившись вперед, он убрал руку Фабия с груди примарха.

— Люций! — воскликнул Фулгрим, обдав его благоуханным дыханием. — Как жаль, что нам не дали скрестить мечи, верно?

— Я думаю, ты уже давно соблазнял меня этим поединком, — ответил Люций.

Фулгрим рассмеялся.

— Неужели это было так очевидно? Люций, это был бы незабываемый опыт. Как можно считать себя живым, не отведав вкуса смерти? Восстать из пепла одной жизни и возродиться к жизни иной. Вкусить забвение, а потом вернуться. Ах, такие впечатления нелегко забыть.

— Я считаю, смерть быстро испортила бы мой вкус, — сказал Люций. — А пока предпочитаю наслаждаться тем, что предлагает нам жизнь.

Лицо Фулгрима исказила гримаса разочарования.

— Какой же ты недальновидный, сын мой. Но это неважно, со временем ты исправишься. Ну, а что скажут остальные? Вы все серьезно верите, что я, называя себя вашим повелителем, являюсь не тем, за кого себя выдаю?

— Мы знаем, что ты не Фулгрим, — сказал Каэсорон.

— А кем же вы меня в таком случае считаете?

— Существом из имматериума, — ответил Вайросеан. — Воплощением демона.

— Демона? — Фулгрим снова засмеялся. — А как еще можно описать примарха? Неужели вы настолько наивны, считая, что все, называемое демонами, есть зло? Демон или примарх, оба эти существа созданы из нематериальной энергии, оба они являются гибридами плоти и духа и посланы в этот мир неестественным способом. Если бы вы хоть что-то знали о моем создании, вы бы так легко не бросались словами.

— Итак, ты признаешь, что ты демон? — прошипел Каэсорон.

— Юлий, возлюбленный сын мой. Неужели ты так сильно стремишься к конфликту, что сознательно закрываешь глаза на реальность? Я ведь уже сказал, что, по определению Мария, я демон! Демон, вызванный волей того, кто хочет завоевать бессмертие в бушующем царстве богов и готов подниматься по нашим трупам.

— Он лжет, маскируя обман истиной, — предупредил Фабий. — Он облекает лживые слова в приятную для вашего слуха оболочку.

— Тогда надо отрезать ему язык, — предложил Люций, за что был вознагражден отблеском замешательства в глазах Фулгрима.

В его глазах он одновременно заметил гнев, веселье и разочарование, но какое из чувств было истинным, он определить не мог.

— Марий, — снова заговорил Фулгрим. — Из всех своих сыновей тебя я меньше всего ожидал здесь увидеть.

Эти слова сочились невыносимой тоской, но Марий Вайросеан не дрогнул. С тех пор, как Марий подвел Фулгрима на Лаэране, он стал самым преданным слугой примарха, всегда готовым угодить и беспрекословно выполнить любой приказ. Если Фулгрим и надеялся воззвать к этой его черте, его постигло горькое разочарование.

— Моя любовь к примарху не знает границ, — сказал Марий, наклонившись вперед, словно намереваясь плюнуть в лицо связанного Фулгрима. — Но ты не он, и я сделаю все, что потребуется, чтобы вытащить тебя из его тела. Ради этого я перенесу любую боль, любые мучения. Понятно тебе, дьявольское отродье?

Лицо Фулгрима раскололось в широкой усмешке.

— В таком случае, хватит болтать, щенки! — бросил он. — Давайте начнем наше восхождение к безумию!

13

Фабий начал с самой древней техники пыток, открыв свою коллекцию и объяснив, для какой цели служит тот или иной инструмент. Набор состоял из самых примитивных приспособлений, изготовить которые мог любой, кто занимался работой по дереву или металлу — молотками, щипцами с острыми кончиками, когтями, факелами для прижиганий, шилами, терками и дрелями — и более изощренных орудий. Среди них были зажимы для нервов, прижигатели чакр, буры для костного мозга и стимуляторы стволовой части головного мозга.

— Применение последнего устройства доставляет мне наибольшее удовольствие, — сообщил Фабий, размещая на спине Фулгрима несколько металлических шипов.

Стол, на котором лежал примарх, повернулся вокруг продольной оси, открыв взглядам иссеченные плечи и спину, сплошь покрытую рубцами и заживающими шрамами. Тело примарха навело Люция на мысли о неуклонном стремлении к желанному мучению, которое может вынести только истинный приверженец боли.

— Что это такое, и что оно делает? — спросил Каэсорон.

Фабий, довольный возможностью поговорить о способе причинения боли, улыбнулся.

— Это нейронный паразит, полученный из мозговой жидкости, созданный при помощи генной технологии и нанотехники от гибрид-капитанов Диаспорекса.

— Это не ответ на вопрос, — бросил Марий.

Фабий кивнул и пальцем с длинным ногтем постучал по затылку Фулгрима. Люций, увидев это, нахмурился. Для Фабия тело примарха было просто куском мяса, на котором он мог совершенствовать свои приемы. Исход этого мятежа определит будущее легиона, а для апотекария происходящее — всего лишь возможность разгадать новую биологическую загадку и испытать очередное изобретение. Антипатия к Фабию, которую всегда питал Люций, переросла в ненависть.

Фабий взял в руки предмет, напоминающий заднюю часть боевого шлема, и вывернул изнанкой наружу. Внутренняя поверхность ощетинилась тонкими шипами, соединенными с инжектором, в котором переливалась серебристая жидкость, похожая на ртуть.

— При соприкосновении с объектом наножидкость поступает в тело, затем проникает в стволовую часть мозга и по нейронным проводящим путям попадает в мозг. Различные виды ксеносов, используемых при получении сыворотки, были одержимы увеличением психического потенциала, и вмешательство в деятельность мозга позволяет оператору устройства проникать в любую часть и стимулировать любые процессы.

— До какого предела? — спросил Люций, уже предугадывая ответ.

— Все смертные представляют собой простой механизм, — сказал Фабий. — Механические животные из плоти и крови, движимые по существу механистическими побуждениями. То, что мы ошибочно называем личностью или характером, на самом деле просто реакция на стимулирование. Создав достаточно сложный алгоритм, можно с большой точностью скопировать любую машину, которую невозможно будет отличить от живого существа. Зная об этом, мы можем стимулировать определенные участки мозга, усиливая одни части и блокируя другие. Если бы я захотел, я мог бы разбить голову новорожденного о стену на глазах его матери и заставить ее наблюдать за этим с неподдельным восторгом. Можно слегка дотронуться до груди человека, но убедить его в том, что я голыми руками вырываю у него сердце.

— В таком случае, к чему все остальные устройства? — спросил Каэсорон.

— Хотя этот прибор и способен убедить человека в том, что он сгорает дотла без единой искры поблизости, более простые методы причинения боли… доставляют особое удовольствие, — признался Фабий.

— Ну, в этом мы с тобой согласны, — сказал первый капитан.

— Чего же мы ждем?! — воскликнул Вайросеан. — Пора приступать, и покончить с этим делом как можно скорее.

Фабий медленно кивнул и снова повернул стол. Лицо Фулгрима побагровело, и Люций видел, что их попытки спасти душу, чье тело он украл, доставляют ему удовольствие.

— Я помню это устройство, — сказал Фулгрим. — Неужели ты надеешься, что оно справится с таким существом, как я? Мой разум на порядок мощнее, чем твой. Он обретается в непостижимых для тебя пространствах, пределы его так велики, что не могут быть заключены в костяную коробку, и простирается он до таких царств, где обитают только боги.

— Это мы сейчас выясним, — буркнул Фабий, оскорбленный недоверием к своей гениальности.

— Начинай с этого, — приказал Каэсорон. — Если мы добьемся успеха, Фулгрим сможет вернуться в неповрежденное тело.

— Дети мои, вас увлекли, словно овец на бойню, — произнес Фулгрим. — Люций подбрасывает вам идею, пробуждающую искру интереса в вашей скучной жизни, и вы принимаете ее за путеводную звезду, лишь бы что-то почувствовать. Неужели наше вознесение вас ничему не научило? Настоящая жизнь требует несогласия в мыслях и делах. Братства нужны робким, и только ересь благословенна!

— Хватит разговоров, — оборвал его Люций.

Он выбрал клещи с острыми лезвиями и зажал в них средний палец на правой руке Фулгрима. Одного легкого нажатия хватило, чтобы отделить палец у среднего сустава. Из обрубка брызнула струя крови, но через мгновение кровотечение уменьшилось.

Фулгрим застонал, но был ли этот стон вызван болью, или наслаждением, Люций не понял.

Фабий, сердито нахмурившись, вырвал клещи из рук Люция.

— Пытка требует точности и последовательности, это настоящее искусство, — бросил он. — А резать и калечить наугад — удел дилетантов. Я не стану принимать участия в тупой резне.

— Тогда прекрати болтать и займись делом. А то мне кажется, что ты увиливаешь.

— Мечник прав, — согласился Каэсорон, нависая над апотекарием.

В своих терминаторских доспехах он значительно превосходил апотекария, и Фабий неохотно кивнул.

— Как прикажешь, первый капитан, — сказал он, отворачиваясь к своим инструментам. — Мы начнем с боли, причиняемой огнем.

У Люция заколотилось сердце, когда он увидел, как Фабий берет с полки газовый резак и трижды нажимает на рычаг зажигалки, чтобы получить пламя. Затем регулирует клапан, и струя пламени сужается, словно для резки металла.

Юлий Каэсорон нагнулся к Фулгриму:

— Это твой последний шанс, дьявольское отродье. Убирайся из тела моего примарха, и ты не пострадаешь.

— Я рад страданиям, — оскалился Фулгрим.

Каэсорон кивнул, и по его знаку Фабий направил пламя на одну из обнаженных ног Фулгрима.

Под воздействием колоссального жара мягкие ткани сморщились и стали стекать, словно расплавленная резина. Спина Фулгрима выгнулась дугой, челюсти разошлись в беззвучном вопле, а на шее под кожей вздулись вены и, словно сталкивающиеся тектонические плиты, заходили желваки.

Юлий увидел, как из-под раздвинувшейся плоти появилась кость — белая и блестящая в первое мгновение, но тут же почерневшая от жара. С громким шипением и треском сгорал подкожный жир, и дым оседал в гортани плотным, резко пахнущим налетом. Люцию и прежде приходилось ощущать запах горящей плоти, но по сравнению с той скудной трапезой сейчас он испытывал поистине эпикурейское наслаждение.

Он видел, что этот запах произвел такое же впечатление и на остальных.

Исковерканное лицо Каэсорона заметно смягчилось, а Марий Вайросеан держался на ногах только усилием воли. Лишь на Фабия, казалось, ничто не подействовало, но Люций подозревал, что апотекарий в его исследованиях божественной биологии тела примарха успел насладиться многими запахами и вкусами. Фабий держал горелку над ногой Фулгрима до тех пор, пока вся ступня не превратилась в жидкую черную массу, стекающую на покрытый плитками пол апотекариона.

Юлий Каэсорон взялся рукой за почерневшую кость.

— На этом твои страдания могут завершиться, — сказал он, с поразительной быстротой восстановив самообладание.

Люций, все еще ощущая удивительно насыщенный аромат горящей плоти примарха, облизнул губы.

Фулгрим с натянутой улыбкой посмотрел на Каэсорона:

— Страдания? Что ты знаешь о страданиях? Ты воин, ты сражаешься, когда я тебе приказываю, ты инструмент для выполнения моей воли и больше ничего. Ты не страдаешь, и не тебе говорить об этом.

— Я предпочитаю обойтись без страданий, — возразил Каэсорон. — Человек обладает достаточной силой, чтобы управлять своими чувствами, и тогда невозможно заставить его страдать. Боль и унижения испытывает тот, кто утратил контроль над собой. Это относится к человеческим слабостям. Я достаточно силен, чтобы не допускать страданий.

— Тогда, Юлий, ты еще глупее, чем я думал! — воскликнул Фулгрим. — Откуда, по-твоему, берется сила, как не из страданий? Она возникает из утрат и лишений. Те, кто не испытывал страданий, никогда не достигнут равного могущества с теми, кому пришлось мучиться. Человек должен быть слабым, чтобы страдать, и путем страданий он становится сильным.

— В таком случае, когда мы с тобой покончим, ты станешь могучим, — посулил ему Вайросеан.

Фулгрим рассмеялся.

— Боль — это истина, — сказал он. — Страдание есть тонкий кончик кнута, а отсутствие страданий — это рукоять кнута, который держит в руке повелитель. Каждое страдание является испытанием любви, и я докажу это, выдержав любую боль, какую вы сумеете причинить мне, потому что я люблю вас всех.

— Это говорит не Фулгрим, — заявил Каэсорон. — Это сладкая ложь, цель которой — ослабить нашу решимость.

— Неправда, — возразил Фулгрим. — Все истины, что я познал после того, как лишил жизни брата, подтверждают это. Все в этой Вселенной связано между собой невидимыми нитями, даже то, что кажется несовместимым.

— Откуда тебе это известно? — спросил Люций. — Лорд Фулгрим был ценителем красоты и чудес, но его едва ли можно было назвать философом.

— Чтобы преклоняться перед красотой и чудесами, надо быть философом в душе, — ответил Фулгрим, разочарованно покачав головой. — Я заглянул в самое сердце варпа, и я знаю, что жизнь — это борьба противоположностей: света и тьмы, жары и холода и, конечно, наслаждения и боли. Вспомните экстаз наслаждения и невыносимую боль. Они связаны между собой, хотя это и не одно и то же. Боль может существовать без страдания, и можно страдать, не испытывая боли.

— Согласен, — кивнул Каэсорон. — Но в чем тут смысл?

— Что можно узнать, испытав боль? Что огонь обжигает, и он опасен. Это единственный урок, который может извлечь личность. Знания, полученные путем страданий, объединяют нас на пути к превосходству, открывают нам двери дворца мудрости. Боль без страданий все равно что победа без борьбы — одно без другого не имеет смысла. Но, в конечном счете, настоящее страдание соизмеримо только с нашей утратой.

— Следовательно, мы страдаем, — заметил Вайросеан. — Мы лишились своего возлюбленного примарха.

Слащавая сентиментальность Вайросеана пришлась не по вкусу Люцию, и он опустил взгляд на обрубок ноги Фулгрима. Плоть на ней выгорела, но вокруг кости начал образовываться тонкий прозрачный слой, повторявший прежнюю форму. Словно змея, сменившая кожу, ткань на ноге Фулгрима казалась маслянистой и сырой, но она постепенно приобретала прежний вид.

— Смотрите! — воскликнул Люций. — Он восстанавливается. Надо усилить натиск.

Фабий с академическим интересом перевел взгляд с лица Фулгрима на его исцеляющуюся ногу, а Каэсорон и Вайросеан взялись за пыточные инструменты. Боевые капитаны, встав с обеих сторон от стола, немедленно пустили в ход выбранные устройства. Каэсорон плоскими щипцами расплющивал костяшки пальцев, а Вайросеан орудовал специальным рубанком, при каждом движении сдирая с груди Фулгрима длинные полоски кожи.

— Ах, — усмехнулся Фулгрим. — Вот уж поистине тяжелое бремя счастья можно снять только страданием…

Запах крови Фулгрима ударил Люцию в нос, и он задумался, воспользоваться шилом или топором. Но взгляд на лицо Фулгрима его остановил. Действия Каэсорона и Вайросеана повергли бы в безумие любого смертного, а Фулгрим, похоже, наслаждался происходящим.

Их взгляды встретились.

— Давай, Люций, — сказал Фулгрим, — бери какое-нибудь приспособление Фабия. Пусть моя плоть кричит!

Люций, покачав головой и опасаясь, что может выполнить пожелание Фулгрима, скрестил руки на груди.

— Не хочешь? — усмехнулся Фулгрим. — В отличие от этих глупцов, ты знаешь, что уступка соблазну впоследствии заставит раскаиваться.

— Это верно, но я полагаю, что существо, сумевшее завладеть телом Фулгрима, сумеет вытерпеть любую боль без каких-либо последствий.

— Как ты проницателен, сын мой. Должен признать, это… довольно забавно, но боль доставляет мне всего лишь небольшое раздражение. По крайней мере, та боль, которую вы способны причинить.

Каэсорон приостановил свои усилия и посмотрел на Фабия:

— Он говорит правду?

Фабий, обогнув стол, с растущим недоумением принялся изучать биоритмы Фулгрима. Люций не обладал знаниями апотекария, но даже ему стало ясно, что с тем же успехом они могли декламировать стихи, стоя вокруг связанного примарха.

Вайросеан отшвырнул свой рубанок и при этом разбил стеклянный цилиндр, стоявший на полке в затененной нише. Ядовитая жидкость хлынула на пол и задымилась, а вместе с ней вывалился и пучок каких-то пульсирующих органов, пересаженных на фрагмент человеческой плоти. Что бы это ни было, уже через пару мгновений их конвульсии прекратились.

Фабий, бросившись на колени рядом с блестящими останками, кинул на Вайросеана убийственный взгляд.

Марий проигнорировал гнев апотекария. Он приподнял руками голову Фулгрима и сам наклонился, будто для поцелуя, а вместо этого ударил Фулгрима затылком о раму и испустил рев, исполненный яростной печали, заставив вздрогнуть Люция и Каэсорона.

Рев эхом раскатился по залу, как будто над их головами пролетела «Грозовая птица». Акустическая волна разбила все стеклянные предметы, и их осколки со звоном осыпались на плиточный пол.

— Ты порождение зла! — вскричал Вайросеан. — Изыди, или я оторву голову от этого тела. Пусть лучше мой примарх погибнет, чем я позволю тебе еще хоть мгновение владеть его телом!

Люций еще не сумел оправиться после звукового удара, а Фабий уже набросился на Вайросеана и оттащил его от Фулгрима.

— Идиот! — завопил Фабий. — Твой бездумный гнев разрушил плоды многих месяцев моей работы!

Вайросеан стряхнул с себя разъяренного апотекария и уже поднял кулак, чтобы превратить его череп в кровавую мешанину костей.

— Марий! — крикнул Фулгрим. — Остановись!

Десятилетиями лелеемая преданность лишила Вайросеана возможности двигаться, а Люций тотчас вспомнил о стальной хватке, присущей примархам. Даже он сам, не слишком уважающий любую власть, оторопел от окрика Фулгрима.

— Ты называешь меня порождением зла, но как ты определяешь, что есть добро, а что — зло? Разве это не произвольные понятия, выдуманные человеком для оправдания своих поступков? — продолжил Фулгрим. — Подумай о том, как измеряется добро и зло, и ты поймешь, что я, тот в кого я превращаюсь, есть существо совершенной красоты. Воплощение добра.

Люций подошел к стальному столу и посмотрел на примарха, чувствуя, что его слова имеют смысл на уровне, еще недоступном его пониманию, но от которого может зависеть его будущее. Подняв шило с длинным загнутым концом, он погрузил его в грудь примарха сквозь не до конца заживший шрам. Фулгрим поморщился, когда металл проник в его плоть, но Люций снова не мог определить, каким ощущением вызвана гримаса примарха.

— Во что же ты превращаешься? — спросил он.

— Вопрос задан неверно, — ответил Фулгрим, и Люций стал дюйм за дюймом проталкивать шило глубже.

— А как будет правильно?

Марий и Юлий подошли ближе, а Фабий продолжал сыпать проклятиями по поводу растраченных усилий, разглядывая растекающиеся лужицы и дымящиеся осколки под ногами.

— Правильнее будет спросить, к чему стремится наша Вселенная. А на это можно ответить только после того, как вы поймете, откуда мы произошли.

Марий, следуя примеру Люция, выбрал себе инструмент из коллекции Фабия. Он повертел в руке устройство, формой напоминающее бутон, потом покрутил винтовую рукоятку и увидел, что металлические лепестки стали постепенно расходиться в стороны. Удовлетворенно кивнув, он вернул инструменту первоначальную форму, подошел к столу и сунул инструмент в промежность примарха.

— Мы произошли с Терры, — сказал Марий. — Ты это имел в виду?

Фулгрим снисходительно улыбнулся.

— Нет, Марий. Я хотел услышать, что было раньше. Настолько раньше, насколько это возможно.

Марий пожал плечами и несколькими толчками ввел устройство глубже в тело Фулгрима, а Юлий взял из набора несколько серебряных штырей, коротких и длинных, но одинаково заостренных с одного конца. Один за другим он проткнул тело Фулгрима семью штырями, выстроив их в линию от макушки до паха. По его уверенным движениям стало понятно, что Каэсорон не новичок в работе с этими иглами. Люцию показалось, что его выбор слишком безыскусен по сравнению с инструментами его товарищей, но ведь и сам он решил предпочесть простое шило, и очередным ударом загнал его еще глубже в неизвестные внутренние органы нечеловеческого тела Фулгрима.

За действиями Каэсорона Фулгрим наблюдал с гордостью наставника, следящего, как его ученик без подсказок ведет бой. Как только Каэсорон выпрямился, примарх покачал головой.

— Положение иглы в чакре свадхистана не совсем верное, Юлий. Возможно, это из-за внедрения инструмента Мария. Немного выше было бы правильнее.

Каэсорон снова нагнулся, убедился в правоте замечания Фулгрима и переставил иглу. Не считая нужным благодарить за подсказку, он собрал медные провода, тянувшиеся от штырей, и подсоединил их к разъемам генератора. После щелчка выключателя зал наполнился низким гулом, а от проводов посыпались искры высокого напряжения.

У Фулгрима щелкнули сжатые челюсти, и в омутах его черных глаз заплясали плененные молнии. Потом потемнела кожа, и Люций ощутил электрический запах сжигаемого изнутри тела.

Даже испытывая боль, достаточную, чтобы прервать жизнь тысячи смертных, Фулгрим продолжал говорить:

— Эта Вселенная зарождалась в элементарной простоте, распространяясь так быстро, что скорость эта не поддается определению. В первый, незначительный период своего существования Вселенная стала обителью простейших неустойчивых элементов, которых мы себе даже не в состоянии представить. Но со временем эти элементы стали соединяться в более сложные формы. Частицы становились атомами, атомы — молекулами, пока они не дошли до такой сложности, что начали образовывать первые звезды. Эти новорожденные звезды росли и умирали на протяжении миллионов лет, и взрывы их гибели давали жизнь новым звездам и планетам. Вы и я — это яркие сущности, рожденные из сердца звезд.

— Поэтично. Но какое отношение все это имеет к добру и злу? — спросил Каэсорон, не переставая регулировать ток в серебряных штырях, но невольно заинтригованный.

Люций удивился. Он всегда считал первого капитана обычным воином, который интересуется исключительно воплощением своих желаний и способами причинения боли противникам.

— Я к этому и иду, — заверил его Фулгрим.

Люцию пришлось напомнить себе, что они тут, вообще-то, собирались пытать примарха, а не слушать лекцию о сущности Вселенной. Он хотел высказать свое замечание, но Фулгрим его опередил.

— Ничто не происходит случайно, — продолжал он. — Все, что появляется на свет, является частью естества Вселенной, результатом ее стремления к усложнению. Ох… да, великолепно, Марий. Поверни винт еще раз! Ну, как я уже говорил, все вещи появляются и соединяются в процессе созидания, в процессе перехода от простейшего организма к высшему разумному существу. При определенных условиях все стремится стать более красивым, более совершенным и более сложным. Так было с самого начала цикла жизни Вселенной, и эта тенденция так же неизбежна, как и неизменна.

Люций кивнул и прочертил шилом внутри тела широкую дугу.

— И к чему все это приведет? Что лежит в конце перехода от простого к сложному?

Фулгрим пожал плечами, хотя его движение вполне могло быть обусловлено электрическим током, сжигающим кости.

— Кто может знать? Кто-то называет конечное состояние божественностью, кто-то — нирваной. В поисках лучшего определения я выбрал бы комплексность. Это конечная цель всех вещей, независимо от того, знают ли они о своей роли во Вселенной, или нет. И ответ прост.

Голос Фулгрима затих, его спина снова выгнулась, а изо рта показалась струйка крови. Люцию хотелось верить, что это его шило проткнуло позвоночник Фулгрима, вызвав сильнейшую боль, но все три воина трудились одновременно, и с точностью определить результат каждого было невозможно.

Фабий обошел вокруг стола и с растущей тревогой обратил внимание на основные показатели жизнедеятельности Фулгрима.

— Вы убиваете его, — сказал он. — Один из вас должен остановиться.

— Нет, — отрезал Марий. — Боль выгонит из него демона. Он должен освободить тело Фулгрима, прежде чем тот умрет.

— Недоумок! — выругался Фабий. — Ты думаешь, гибель смертной оболочки заботит демона? Как только физический сосуд будет разрушен, его сущность просто сконцентрируется где-нибудь в варпе.

— Так что же мы тогда делаем?! — воскликнул Люций.

Отпустив рукоятку шила, он схватил Фабия за горло. В заботе апотекария о Фулгриме Люций снова углядел какой-то тайный сговор. Он стал сжимать горло Фабия, пока у того глаза не вылезли из орбит.

— Ты не в силах повредить демону, — прохрипел Фабий. — Но если причинить ему достаточно сильную боль, возможно, удастся заставить его ослабить хватку.

— Возможно, удастся?! — вскричал Каэсорон. — Всем твоим заявлениям не хватает уверенности.

Люций ощутил укол в области паха и, опустив взгляд, увидел, что из кожаного балахона Фабия высунулось какое-то устройство, состоящее из ржавых металлических спиралей, сухожилий и хрящей. На конце имелся шприц, наполненный мутной розовой жидкостью. Игла проткнула гибкую прослойку в сочленении доспеха и на дюйм погрузилась в его бедро.

На лице Фабия появилась змеиная улыбка.

— Попробуй еще раз поднять на меня руку, и шприц впрыснет тебе такую дозу «витэ ноктис», которой хватит на целую роту.

Люций с большой неохотой отпустил апотекария, и тогда холодный металл вышел из его тела. Как бы ни желал он дать себе волю и сломать Фабию шею, близость смерти тоже вызвала у него довольную улыбку.

От Фабия она не ускользнула.

— Это восхитительно до тех пор, пока эликсир не доберется до твоей нервной системы: шесть ударов сердца испытываешь восторг, а потом ты мертв, и мир ощущений исчезает. Запомни это на тот случай, если тебе еще раз захочется выместить на мне свой гнев.

Каэсорон оттащил их друг от друга.

— Хватит. Надо заняться делом. Апотекарий, мы можем изгнать этого демона болью? И отвечай прямо.

Фабий говорил, не спуская глаз с Люция, а мечник встретил его враждебный взгляд со спокойным равнодушием, зная, что это разозлит его еще сильнее.

— Я не могу ответить, — признался Фабий. — Любое смертное тело было бы бесповоротно разрушено задолго до того, как мы заставили бы демона хотя бы ослабить хватку. Но тело примарха выдержит достаточно долго, чтобы достигнуть поворотной точки, когда боль выгонит демона.

— В таком случае, пора применить нейронное устройство с паразитом, — сказал Марий. — То самое, что ты создал после изучения гибрид-капитанов Диаспорекса.

Фабий кивнул, соглашаясь с ним, и Люций понял, что он только и ждал этой возможности. Низко нагнувшись, он поместил полушлем на голову Фулгрима и прикрепил к серебристому металлу длинные тонкие трубки. Другие концы трубок, извиваясь по полу, уходили к негромко гудящей машине, создатели которой, казалось, не имели отношения к человечеству. На панели машины перемигивались многочисленные разноцветные огоньки, а издаваемые ею звуки находились вне уровня восприятия смертных. Сквозь прозрачные стенки трубок Люций увидел, как к телу примарха поползла переливающаяся жидкость, похожая на ртуть.

— Лучше бы оно подействовало, — заметил Каэсорон, толкнув Фабия в грудь. — Если ты соврал, никакие вонючие эликсиры не помешают мне тебя убить.

Радужная жидкость потекла в тело примарха, и в тот же момент с его полных губ сорвался вздох сластолюбца, открывшего для себя новое наслаждение. Глаза Фулгрима широко раскрылись, и он осмотрелся вокруг, как человек, пробудившийся от ярких воспоминаний о полузабытых друзьях и возлюбленных.

— А, сыны мои, — произнес он, словно пытка встревожила его не больше, чем прикосновение крыла бабочки. — Где я был?

Кровь покрывала его тело сплошным багряным одеянием, и из всех пор сочился запах сгоревшего мяса. Вокруг серебряных игл дрожал раскаленный воздух, а дьявольское приспособление, введенное Марием, полностью раскрывшись, заставило тазовые кости примарха неестественно выгнуться вперед.

— Мы говорили о добре и зле, — напомнил Люций.

С этими словами он снова взялся за деревянную рукоятку шила и протолкнул его еще глубже.

— Да ты орудуешь этим шипом с мастерством настоящего ремесленника, — похвалил Фулгрим. — Ты так же хорошо владеешь мелким холодным оружием, как и мечом.

— Я тренируюсь.

— Это мне известно.

— Твое изобретение работает? — спросил Каэсорон у Фабия, манипулирующего голографическими дисками и жидкокристаллическими датчиками.

— Работает, — подтвердил апотекарий. — Я могу изменить биохимию его мозга, и он будет видеть то, что я хочу, и чувствовать то, что я хочу. Скоро мы сможем управлять его разумом.

Фулгрим рассмеялся, потом залился слезами, его тело сотрясали дикие судороги, а затем по нему пробежала дрожь величайшего наслаждения. Он беззвучно кричал, испытывая неведомые ужасы, и облизывал губы, впитывая невообразимые ароматы.

— Что с ним происходит? — спросил Марий.

— Я стараюсь контролировать процесс, — пояснил Фабий. Возможность манипулировать таким великолепным материальным образцом сверхъестественного совершенства явно доставляла ему удовольствие. — Его мозг настолько сложен, что вы даже представить себе не можете, это миллионы пересекающихся друг с другом лабиринтов. Разобраться в них дело нелегкое.

— Поторопись, — приказал Каэсорон.

Фабий не обратил внимания на угрозу в голосе первого капитана и продолжал бесконечно изменять состав жидкости и настройки машины. Следить за ним было очень утомительно, тем более что Люций не имел представления, что именно он изменяет, и как это может отразиться на состоянии примарха. Он видел, как напряглись под кожей Фулгрима все вены, и понимал, что примарх не собирается без борьбы уступать Фабию контроль над своим разумом.

На лице Фулгрима мелькали отражения тысяч эмоций, и на мгновение Люцию самому захотелось подвергнуться воздействию машины Фабия. Как бы он себя чувствовал, если бы чужая рука направляла его по пути бесконечных ощущений? Но стоило ему только вообразить подобное путешествие, как Люций понял, что он слишком эгоцентричен, чтобы позволить кому-то другому управлять собой.

Наконец тело Фулгрима расслабилось, конечности обмякли на холодном металле, и с его губ сорвался вздох облегчения. Фабий торжествующе улыбнулся, открыв пожелтевшие зубы и блестящий змеиный язык.

— Я овладел им, — сказал он. — Что прикажешь теперь сделать, первый капитан?

— Ты можешь заставить его говорить правду?

— Конечно, это совсем нетрудно.

Поспешное согласие Фабия насторожило Люция, он нахмурился, удивляясь легкости, с какой апотекарию удалось взять под контроль существо, которое он описывал невероятно сложным. Люций выдернул шило из тела Фулгрима и, обойдя вокруг стола, встал рядом с Фабием. Плевать на «витэ ноктис»: если обнаружится, что апотекарий лжет, он его уничтожит.

Лица на длинном одеянии апотекария изгибались, словно поднимаясь и опускаясь в ледяных волнах, а их безмолвные вопли молили Люция оборвать страдания. Мечнику было не до них; он прикидывал, куда лучше воткнуть шило, чтобы наверняка убить Фабия.

Апотекарий, казалось, не заметил его присутствия. Его руки порхали над панелью чужеродной машины словно руки органиста над клавикордами. Тело Фулгрима лихорадочно извивалось на столе, а когда он понял, к чему его принуждают, на лице появилась исступленная улыбка.

— Ах, сыны мои… — выдохнул примарх. — Вы жаждете истины? Какие же вы простаки. Неужели вы не понимаете, что истина таит в себе самую ужасную опасность?

— Твое время подходит к концу, демон, — сердито бросил Марий. — Тебе нет места в нашем легионе. Ты — воплощение зла.

Фулгрим рассмеялся.

— Ох, Марий, ты назвал меня воплощением зла, но это бессмысленное определение, пока ты не поймешь, что есть зло, а что есть добро. Ладно, вы хотите истин? Я вам их предоставлю. Если вы согласны с тем, что Вселенная постоянно движется к финальному состоянию комплексного совершенства, и что это ее неизбежное предназначение, значит, все, что мешает этому процессу, должно быть определено как зло. Согласно той же логике, все, что способствует движению вперед, есть добро. Я стремлюсь к комплексному совершенству, а вы, задерживая меня на этом пути, действуете во имя зла. Так что в этом зале только я есть добро!

— Ты собрался затуманить наш мозг парадоксами о сущности Вселенной, о добре и зле, — прошипел Марий. — Я знаю, как выглядит зло, и сейчас вижу его перед собой.

— Ты смотришь на себя самого, Марий Вайросеан, — сказал Фулгрим. — Неужели ты до сих пор не постиг истину?

— Истину чего?

— Истину меня!

Люций увидел, как бицепсы Фулгрима вздулись с неожиданной силой, и ремни, удерживающие правую руку, лопнули. Он отшатнулся. В следующее мгновение освободилась левая рука, и примарх, поднявшись, стал срывать с себя серебряные иглы, торчащие из тела, и закрепленные Фабием в самом начале биометрические датчики.

Затем Фулгрим отшвырнул Мария и со вздохом сожаления выдернул устройство, которым орудовал третий капитан. Пыточный инструмент звонко ударился о пол и откатился в сторону окровавленным железным цветком.

— Жаль, — сообщил Фулгрим. — Мне это уже начало нравиться.

Примарх освободился от ремней на бедрах и лодыжках c той же легкостью, с какой проснувшийся ребенок сбрасывает одеяло. Он свесил ноги со стола, и Юлий Каэсорон ринулся к примарху, чтобы снова опрокинуть его, но был отброшен небрежным мановением руки. Фабий попятился к стене, а Люций, понимая, что пытаться убежать бессмысленно, остался стоять на месте.

Он осознал, насколько они были слепы и наивны. Как они могли поверить, что сумеют справиться с примархом? Они победили его только потому, что Фулгрим сам так захотел, потому что захотел, чтобы они прошли через это. Фениксиец видел сомнения своих воинов, и он сам подвел их к этому поступку, сам привел в это место, чтобы открыть свою истинную сущность.

Фулгрим повернулся к нему и улыбнулся. В одно мгновение Люций понял все, что было сказано и сделано Фулгримом после Исстваана. В глазах Фулгрима он прочитал одобрение и тогда опустился на колени.

— Умоляешь, Люций? — спросил Фулгрим. — Я ожидал от тебя большего.

— Не умоляю, мой лорд, — ответил Люций, не поднимая склоненной головы. — Я воздаю хвалу.

Юлий Каэсорон, пошатываясь, поднялся на ноги, вокруг его силового кулака, пробужденного к жизни, заплясали багровые молнии. Марий Вайросеан вскинул дуло акустической пушки и уже приоткрыл рот, готовясь к залпу, грозящему истребить всех, кто присутствует в зале.

— Теперь ты знаешь? — спросил Фулгрим.

— Знаю, — подтвердил Люций. — Я должен был с самого начала понимать, что вы никогда не подчинитесь чужой воле. Если я не могу этого допустить, как я могу ожидать такого от вас?

— Мечник, о чем ты толкуешь? — потребовал объяснений Каэсорон. — Ты переметнулся на сторону демона?

Люций покачал головой, усмехаясь слепоте Каэсорона, не узнающего очевидную теперь истину.

— Нет, — ответил он. — Я не предатель. Я ошибался.

— В чем ошибался? — Каэсорон уже поднял для удара кулак.

— Во мне, — ответил вместо него Фулгрим.

— Это лорд Фулгрим, — сказал Люций. — Наш лорд Фулгрим.

14

Фулгрим шагал по сцене «Ла Фениче» с видом актера, исполняющего последний монолог перед падением занавеса.Натренированным взглядом за ним следил Люций, отмечая его текучую грацию безупречных движений и удивляясь, как мог так долго не замечать истину. Вид Фениксийца, как и прежде облаченного в пурпурно-красные боевые доспехи, снова зажигал огонь в крови. Божественный воин безупречного сложения и света.

Никаких следов перенесенных в апотекарионе пыток и оскорблений на нем уже не было заметно, и Люций не переставал удивляться невероятной силе организма примарха, позволившей ему превозмочь все эти ужасы и так быстро от них избавиться. Воистину, Фулгрим — это бог, достойный поклонения.

Плечом к плечу с Люцием стоял первый капитан Каэсорон, а Марий Вайросеан держался в стороне; сознание их общей вины еще давило на его разум и отдаляло от остальных участников пыток. Эту вину чувствовал только он один, Люций же не испытывал никаких сожалений по поводу их действий. Они хотели спасти примарха и — если он говорил правду — утолили мучительный зуд и получили новые знания. Они и не должны были стыдиться, если вспомнить обо всех чудесах, увиденных после сражения на Исстваане III.

К ним присоединились Калим и Абранкс. Они с изумлением выслушали рассказ обо всем случившемся в апотекарионе, об откровении, к которому только они одни во всей Вселенной были причастны. Крисандр еще с трудом держался на ногах, и Руэн не отходил от раненого капитана, хотя его собственное плечо еще было скрыто под повязкой из плоти, обеспечивающей восстановление аугментических костей.

Фулгрим остановился под тусклым портретом, украшающим стену напротив Гнезда Феникса, и Люций заметил, как уголки его губ чуть-чуть приподнялись в непостижимой улыбке, таившей в себе безграничное знание.

— Вы были правы, подозревая, что я стал кем-то другим, — произнес Фулгрим, наконец удостоив их взглядом. — Убийство Горгона оборвало последнюю связь с моей предыдущей жизнью, с прошлым, которое больше ничего для меня не значит. А подобные события не могут пройти бесследно.

Фулгрим присел на сцене, словно вспоминая момент смерти Ферруса Мануса. Его взгляд устремился вдаль, кулаки сжались, и в его глазах Люций увидел отблески кровавого марша на Исстваане V.

— Я был уязвим. — Фулгрим поднялся на ноги и принялся вновь ходить по сцене. — Слуга Князя Тьмы ради собственного развлечения овладел моей плотью. Это было древнее существо, жалкое и капризное, и оно с удовольствием наслаждалось украденной добычей, а я какое-то время позволял ему жить в своем теле, пока не узнал достаточно и о нем, и о его силах. Я думаю, он рассчитывал на мою слабость после гибели брата…

Фулгрим усмехнулся, глядя на руки, словно на них все еще алела кровь примарха Железных Рук.

— Ему не стоило на это рассчитывать. В конце концов, он сам направил меня на путь потворства моим желаниям, к жизни, свободной от всех запретов и чувства вины. Какое значение имело для меня еще одно предательство? Манус был уже исчезающим воспоминанием, призраком, таявшим с каждым проходящим мгновением, и все, что я от него узнал, сделало меня еще сильнее. Со временем стало совсем нетрудно вернуть себе свое тело и заключить его в тюрьме, созданной им для меня.

Люций отвел взгляд от величественного примарха и поднял голову к портрету. Его черты оставались такими же безжизненными, краски не стали ярче, но, зная истину, Люций смог рассмотреть вечную муку древнего бессмертного существа, навеки заключенного в бесконечной неподвижности. Для наделенного безграничными возможностями создания не могло быть большей муки, чем этот плен, и его восхищение могуществом примарха озарилось новым сиянием.

— Теперь, сыны мои, вам известна истина, — сказал Фулгрим, спрыгнул со сцены и направился к капитанам. Разведя в стороны руки, он, проходя между ними, коснулся каждого из воинов. — Нелегко служить повелителю, который требует от нас так много, и так много дает взамен. В своих стремлениях мы должны идти дальше всех остальных, должны испытать все, даже если что-то вызывает отвращение. Никакая жертва, никакое падение и никакое блаженство не превысят наших возможностей. Я еще многое должен показать вам, дети мои. Непостижимые тайны и силы, истины, сокрытые с самого начала времен, и путь к божественности, на котором я буду сиять ярче тысячи звезд!

Воины громкими возгласами откликнулись на эти слова, и Фулгрим развернулся, услышав их голоса. Он купался в их восхищении, и их безграничная преданность заставляла его сиять подобно звезде, дарующей им жизнь. Наконец он опустил руки и окинул их взглядом, великодушным и отеческим, строгим и решительным.

— Прежде чем удостоить своим присутствием Хоруса Луперкаля на топкой почве Терры, мне предстоит еще много дел, — сообщил Фениксиец. — И в первую очередь необходимо встретиться с моим братом-олимпийцем, чтобы направить его строителей и смотрителей крепостей на достижение моей цели.

— Какой цели? — спросил Юлий Каэсорон, рискуя навлечь на себя гнев примарха.

Фулгрим провел рукой по своим девственно-белым волосам и улыбнулся, хотя Люций сознавал, что это последнее проявление снисходительности. Дальнейших вопросов примарх не потерпит. Тем более сейчас, в момент его триумфа.

— Нам предстоит построить город, — сказал он. — Великолепный город из зеркал; город миражей, одновременно прочный и зыбкий, из воздуха и камня.

От одной мысли о таком городе у Люция сильнее забилось сердце. Каждое здание такого города, каждая башня и каждый дворец будут тысячекратно повторять его отражение. Он, наконец, понял, ради чего была предпринята атака на Призматику, ради чего редчайшие кристаллы были собраны до мельчайшего осколка.

— Зеркальный город, — прошептал он. — Это будет прекрасно.

Фулгрим шагнул вперед и ласково обхватил ладонями лицо мечника.

— Это будет более чем прекрасно, — сказал Фулгрим и наклонился, чтобы запечатлеть поцелуи на покрытых шрамами щеках Люция. — В миллионах его отражений я встречу взгляд Ангела Экстерминатус, и его ужасная красота заставит рыдать всю Вселенную!

Ник Кайм Прочность железа

— Какое имеет значение, почему он пал? Когда смерть — это все, что имеет значение.

Ответ провидца Латсариала изучающему Путь.

Действующие лица

ДЕСЯТЫЙ ЛЕГИОН, ЖЕЛЕЗНЫЕ РУКИ

Феррус Манус, примарх

Габриэль Сантар, адъютант и первый капитан

Ваакал Десаан, капитан Девятой клановой роты морлоков

Эразм Рууман, железнорожденный, Тринадцатая клановая рота морлоков

Шадрак Медузон, капитан Десятой клановой роты

Бион Хенрикос, седьмой сержант Десятой клановой роты

КСЕНОСЫ

Латсариал, эльдарский провидец

Прорицатель, эльдарский провидец

Выкованный из железа

Не предполагалось, что она будет такой. По его мнению, война не должна заканчиваться так. Он представлял ее иначе.

Славной, доказывающей… мстительной.

Мне не полагалось потерпеть здесь неудачу.

Он не собирался быть последним. Он ненавидел быть последним. Это раздражало, как зуд вокруг шеи.

Чем бы он ни смазывал кожу под горжетом, как бы не менял способы фиксации шлема, зуд не проходил.

Как клинок у горла…

Зуд начался с его первого шага по этой пустыне. Мрачное напоминание о чем-то незаконченном, обещание, которое его воображаемый палач должен сдержать. Песок был повсюду, бесконечный океан перемещающихся песчинок, выбеленных беспощадным солнцем, протянулся до самого размытого горизонта. В его снах песок был черным.

Эти обреченные мысли сорвали недостойные слова с поджатых губ.

— Я — ровня своим братьям, — пробормотал он в темноту, которая не соизволила ответить. — И лучше некоторых, — добавил он.

Равнодушные тени по-прежнему не обращали на него внимания.

С тех пор как он рассеял тьму огненным следом своего прибытия, все неизменно сводилось к этой единственной истине:

— Я должен быть первым.

Внутреннее убранство сухопутного корабля и стратегиума было выдержано в черном цвете, как и его настроение. В бронированных бортах отдавались монотонные удары тысячи молотов — это траки, движущие его левиафана, гремели по пустыне неустанной синкопой. Сквозь постоянный грохот раздавался приглушенный гул тяжелой артиллерии. Звуки напомнили ему его кузницу и ее закопченные недра. Анвилариум на борту «Железного кулака». Как сильно он желал в этот момент уединиться в своем личном реклюзиаме! Там он черпал силу и прогонял всякую слабость.

Слабость заслуживала ненависти. Ей не было места в Империуме.

Когда гололит замерцал, показывая возникающий образ в зернистом сером разрешении, он догадался, что более всего ненавидел внутреннюю слабость. Он сетовал не на недуг, не на социальное или психологическое отклонение, а скорее на саму плоть и все присущие ей ограничения.

Я буду подобен железу.

Фокусировка обратила зернистый гололит в две фигуры.

Феррус Манус сердито взглянул на них из тускло освещенных теней. Для него и его легиона кампания на Один-Пять-Четыре Четыре протекала неудачно.

Когда он обратился к своим гостям, его голос был тверд, как гранит.

— Братья.

Спуск в пустынную впадину не был легок. Из-за постоянно движущихся барханов и пагубного воздействия песка на двигатели большая часть танковых дивизий Армии и Механикум потеряло боеспособность.

Гусеничные машины увязли возле вершины холма, наполовину погрузившись в песок. Один средний танк встал на дыбы и перевернулся, из-за чего вся колонна со скрежетом остановилась. Даже у двуногих шагоходов дела шли не лучше, и разбитые остовы нескольких «Часовых» оказались на дне пустынной впадины раньше любого пехотинца. Следовавшие за ними старались не смотреть на их сгоревшие обломки.

Поэтому принять бремя битвы выпало более стойким и искусным воинам.

— Принесем им железо и смерть! — отдав приказ наступать, прокричал Габриэль Сантар с механическим эхом в голосе.

Армия Железных Рук ответила, двигаясь в унисон. Из их оружия вырвалось сияние потрескивающих залпов.

Навстречу им катилась орда громадных насекомоподобных существ, покрытых хитином, а за ними десятки воинов в плащах, первыми выскочившие из засады.

Эльдары.

Полыхнули дульные вспышки, заговорил низкий рокот артиллерии, и горячий воздух в пустынной впадине разорвал ураган снарядов.

Первая волна толстокожих и массивных хитиновых тварей была медленной, но живучей. Снаряды обрушились на их массивные тела, но оставляли на них только зазубрины. Звери без промедления прошли сквозь султаны от взрывов ракет и гранат. Как и их меньшие собратья, они выпрыгивали из пустыни в клубах поднятого песка и с унылыми гнусавыми звуками. Горбатых и крепких, размером с имперский танк, животных направляли эльдары, пользовавшиеся, по предположению Сантара, некой формой ментального принуждения.

Столь чуждая технология вызывала отвращение, но первый капитан знал, что они — не настоящий авангард.

Авточувства шлема зарегистрировали едва заметные колебания в виде незначительных сейсмических аномалий в тектонической структуре впадины, которые неуклонно росли в силе.

Под ними прокладывали туннели роющие существа, быстро приближаясь к линии Железных Рук.

Атаку предвещала серия подземных взрывов. Пока Легионес Астартес наступали стойкими рядами черного и стального керамита, из клубов песка появились твари — быстрые, змееподобные и абсолютно непохожие на стройные ряды Железных Рук. Определить истинную природу этих мерзостей было сложно. Пустыня окутала зверей и их хозяев частичной пеленой, но сверкнувший из зазубренных копий замаскированных наездников потрескивающий залп был заметен. Это своего рода кавалерии, понял Сантар, только самого отвратительного вида.

Сантар нахмурился, и его лицо окаменело. Он увидит, как их сотрут с лица пустыни.

Вокруг него полыхнули залпы стрелкового оружия и легкой артиллерии. Первый капитан поднял молниевый коготь вверх и повел роту морлоков на надвигающихся тварей. Солнечный свет отразился от клинков и заблестел на темном металле доспеха.

На дистанции элитные воины были грозными, в ближнем бою — неодолимыми.

Ксеносы, казалось, не поняли этого, но скоро их научат.

— Будьте как железо! — заревел он, когда эльдары обрушились на них.

Зверь, чье длинное сегментированное туловище было прикрыто крепким коричневым панцирем, бросился на первого капитана, намереваясь откусить ему руку. Сантар уклонился от выпада и рассек ему морду, пролив тягучую зеленую жидкость на щелкающие жвала и фасеточные глазные впадины. Второй удар с гулом бионической автоматики отсек бритвенные клешни, вызвав пронзительный вопль из сморщенной пасти твари.

Ее наездник — эльдар в плаще цвета песка и серо-коричневом доспехе, в тон естественного панциря твари, воспользовался электрокопьем. Но Сантар рассек несчастного, прежде чем тот смог сделать выпад.

Сервоприводы в его механизированных имплантах завыли, придавая дополнительную силу и без того исключительной физиологии. Сантар разрубил голову второго хитинового червя, пока первый все еще падал. Сквозь фонтан крови, хлынувший из разреза на шее, он увидел капитана Ваакала Десаана, который возглавлял другую роту, затем Габриэль выпотрошил третьего монстра.

Зверь и наездник рухнули. Но за ними приближались другие. Они мчались впереди более крупных, похожих на жуков монстров, оставляя за собой клубы пыли.

На ретинальном дисплее первого капитала было отмечено, по крайней мере, четыре дюжины вражеских контактов. Слабо светящиеся сигнатуры, приглушенные песком, подсказывали, что еще восемьдесят находятся под землей. За ними следовал отряд пехотинцев в серо-коричневых плащах с антигравитационным оружием, и воздух наполнился визгом их орудий.

В ответ закованные в железо морлоки дали мощный залп, грохочущий массированный огонь наносил врагу ощутимые потери. Элитные воины, расположившись в центре боевых порядков, не собирались уступать. Их терминаторские доспехи «Катафракт», созданные из усиленных пластин, с похожими на бочки наплечниками, украшенными птеругами, которые покрывали более тонкие и искусно сделанные наручи, были почти непробиваемы для оружия ксеносов. Предназначенные для фронтального штурма — тактики, в которой Железным Рукам не было равных, доспехи превращали их в гигантов. Громадные и непреклонные, они безнаказанно шагали сквозь град выстрелов из тяжелых энергетических арбалетов, термоядерных бластеров и сюрикеновых пушек.

Для победы над хитиновыми червями потребовалось небольшое усилие, твари были истреблены без какого-либо ущерба.

— Они явно не сражались с терминаторами прежде, — сказал Десаан по радиосвязи.

— Просто убивай их, брат. Так эффективно, как умеешь, — бросил легкий упрек Сантар.

Доспехи «Катафракт» были редкими для легионов, но Железные Руки гордились их большим количеством, особенно среди клановых рот Авернии — морлоков. В громоздкой броне они были сродни средним танкам без траков, сохраняя их устойчивость и убойную силу. Сантар упивался механической силой, которую давал ему доспех. Они все упивались.

Удары Железных Рук обрушивались, как метрономы: точно, методично и без суеты. Это была эффективная боевая тактика — безжалостная и неумолимая. Атака эльдаров захлебнулась.

Сообща с капитаном Десааном Сантар усилил натиск. Тяжелобронированные морлоки прошлись катком по дюнам. Никому не удалось избежать их ярости, карающей и абсолютной.

На ретинальном дисплее первого капитана запрыгали возобновившиеся колебания, отмечая новых проходчиков. Сначала он ожидал вторую волну хитиновых червей, но понял свою ошибку, когда колебания стали более громкими и резонирующими.

— Приготовиться к отражению атаки! — рявкнул он по радиосвязи.

Обе роты морлоков построились в линию в безупречном порядке, наведя оружие на мертвое пространство перед собой. Болтерный ураган стих, позволив потрепанным эльдарам спешно отступить за барьер их громадных существ.

Прищуренные глаза Сантара позади безжалостных линз боевого шлема обещали покарать этих трусов позже.

Артиллерия Армии заняла позиции на гребне холма. Канониры прицелились и обрушили огонь на взбесившихся хитиновых монстров, подмявших под себя эльдаров.

Первый капитан знал, что следующая волна приближается.

— Никакой пощады, — напомнил он своим воинам.

Трещины усеяли дно песчаной долины, поглотив туши мертвых хитиновых червей и их убитых наездников, когда появилась гораздо крупнее по размерам разновидность подземных тварей.

Массивные клешни и жало на конце змеиного тела придавали им вид скорпионов, о которых Сантар слышал от легионеров Восемнадцатого перед развертыванием на Один-Пять-Четыре Четыре. Видимо подобная тварь обитала на их вулканической родине. Это мало значило для первого капитана, ему просто нужно было знать, как убить их.

Потрескивающая линия болтерного огня хлестнула по груди существа, но снаряды не смогли ее пробить и взорвались со слабым эффектом на прочном экзоскелете.

Один взгляд на ядовитое жало и зазубренные когти на ребристом теле сказал Сантару, что эти твари смогут пробить силовой доспех. Теоретически было возможно, что они также могут ранить терминаторов. Он решил проверить версию, но не прежде, чем немного проредит ряды нападавших.

Сантар вызвал Эразма Руумана по радиосвязи.

Железнорожденный ответил немедленно:

— К твоим услугам, первый капитан.

Сантар мысленно пометил кроваво-красным крестом приближающихся скорпионоподобных существ.

И нашим железным кулаком…

— Тяжелым дивизионам обстрелять этот район, — проскрежетал он машиноподобной модуляцией, мысленно передав координаты. — «Рапиры» и ракетные установки.

Взгляд и сжатый кулак Сантара, обращенные к Десаану, остановили капитана морлоков и обе роты терминаторов.

Несколько секунд спустя артиллерийский ураган залил пустынную впадину ослепительно-белым светом, таким ярким, что он почти перегрузил ретинальные глушители боевого шлема Сантара.

… мы обрушим такую ярость.

Он быстро проморгался и шагнул в затянутую дымом зону обстрела. Под ногами захрустел расплавленный песок, а края ботинок облизал огонь, когда он раздавил пылающий эльдарский череп.

— Вперед, клан Авернии, — он дал сигнал Десаану и терминаторам.

После залпа Руумана от сотен ксеносов осталось несколько десятков. Скорпионоподобные почти все были уничтожены. Осталось несколько упорных защитников вместе с тварями, зарывшимися достаточно глубоко, чтобы пережить обстрел. Они сражались среди тлеющих тел своих павших, но эти напоминания об их смертности, казалось, только придавали смелости зверям вместо того, чтобы вселить страх.

Сантар сокрушит врагов, несмотря на их стойкость.

Тысяча легионеров последовала за ним — к морлокам присоединились резервы Железных Рук в количестве более чем достаточном, чтобы истребить непокорный отряд ксеносов. Сантар быстро провел оценку тактической диспозиции своих сил.

Морлоки удерживали центр, в то время как правый фланг занимал Шадрак Медузон и его рота. Левый был сжат в твердом кулаке Руумана и еще одной роты тяжелой поддержки. Несмотря на присутствие медленных терминаторов, наименее подвижными были части Железнорожденного. Логика советовала косой боевой порядок, как наиболее эффективный и подходящий. Сантар передал распоряжения.

— Железнорожденный образует ось. Десятый капитан, ты — наш сокрушающий кулак.

Значок подтверждения от Медузона один раз вспыхнул на ретинальном дисплее Сантара. Затем Габриэль переключился на канал связи с капитаном Девятой.

— Десаан, поддерживай темп своих терминаторов. Переходи на скорость атаки, готовь булавы и клинки.

Десаан тут же «кивнул» своим мигнувшим значком. Терминаторы прикрепили болтеры магнитными зажимами и обнажили оружие ближнего боя, размахивая потрескивающими булавами и пылающими клинками.

Несмотря на медлительность, жукообразные хитиновые твари обладали достаточной массой, чтобы смять танковую броню. Сантар желал покончить с ними, они — все, что осталось от сопротивления эльдаров.

Медузон ударил первым, «сокрушающим кулаком», сразу как затих последний залп Руумана. Пытаясь охватить изолированную роту, твари обрушились на Железных Рук, которые сковали их.

Менее чем через минуту после того, как звери были полностью втянуты в битву, Сантар, Десаан и две полные роты морлоков ударили по их открытому флангу.

Эвисцераторы и сейсмические молоты резали и крушили громадных тварей, которые постепенно гибли под безжалостной атакой легионеров. Медленно, один за другим, они падали и затихали. Пустыня оглашалась звуками их смерти, барханы оседали от сотрясений, вызванных падением зверей.

Сантар стоял на краю скользкой от крови воронки и, вытянув клинки из расколотого черепа эльдара, смотрел на бойню, устроенную им и его братьями.

— Слава Императору! — заревел он.

Тысячи голосов подхватили его слова.

— Слава Императору, — произнес Рууман по рации, — и во имя Горгона.

— Я сомневаюсь, что эта победа удовлетворит его, брат, — грустно ответил Сантар, после чего он отключил связь.

Эльдары были разбиты, сокрушены о твердую решимость Железных Рук. Сантар вытирал кровь ксеносов с молниевых когтей, когда к нему подошел Десаан. В своих терминаторских доспехах «Катафракт» они были намного выше братьев-легионеров и лучше видели поле битвы.

Мертвые ксеносы и порабощенные ими хитиновые твари лежали отдельными кучами, разлагаясь на солнце. Истребительные команды Железных Рук перемещались по полю битвы и добивали выживших. Сантар приказал пленных не брать. Эльдары не поддавались силовому воздействию, даже наиболее яростному, и обладали талантом дезориентировать и вызывать замешательство у противника. Сила духа, целеустремленность и беспощадность — на этих боевых принципах настаивал первый капитан.

Один из жалких ксеносов попытался заговорить, его речь была мелодична и неприятна для чувств Сантара, даже несмотря на закрытый боевой шлем. Он покончил с эльдаром одним движением молниевого когтя.

— Мы должны преследовать и изводить их, брат-капитан, — сказал Десаан. Визор, который он носил вместо глаз, холодно сверкнул, словно подчеркивая его слова. Капитан «ослеп» по милости эльдарского распылителя кислоты, разновидности ксеносов более жестокой и ядовитой, чем песчаные кочевники, с которыми они сейчас сражались. Благодаря вмешательству Механикум девятый капитан теперь видел лучше, чем когда-либо прежде.

Сантар перевел взгляд от мертвого ксеноса к вершине далекой дюны, куда отступали уцелевшие эльдары. Густое марево колыхалось и размывало обзор, но ксеносы были рассеяны. Такой беспорядок долго не протянется. Сантар предпочел бы догнать их и уничтожить, но они уже были далеко, как и хотелось отцу.

— Нет. Мы перегруппируем наши силы и прикажем им снова приготовиться к маршу как можно скорее, — сказал он, потом добавил: — Это даст некоторым более медленным частям возможность догнать нас.

— Имеешь в виду более слабым?

Сантар через визор встретил невозмутимый взгляд Десаана.

— Я имею в виду то, что говорю, брат-капитан.

Десаан кивнул, но поднятая рука Сантара не позволила ему уйти. Первый капитан отвернулся, оценивая перебитых в пустынной впадине хитиновых тварей. Большинство были изрублены и теперь пропитывали песок зеленой кровью и источали тошнотворный запах; другие, наполовину зарывшиеся в землю, были убиты прежде, чем смогли сбежать. Выжившие глубоко зарылись, подальше от шума и огня, забрав наездников с собой. Если подобным существам позволить беспрепятственно перемещаться, по отдельности или в группах, они могут стать ненужной проблемой.

Сантар вызвал по радиосвязи железнорожденного.

— Рууман, в срочном порядке зачищаем этот район. Я хочу, чтобы он был полностью обезврежен, как на поверхности, так и под ней.

— В живых никого не оставлять.

Это был не вопрос, но Сантар подтвердил:

— Никого, брат.

Первый капитан уже видел, как за передовой линией железнорожденный выводит на позиции дивизионы минометов-кротов и беспилотных зажигательных дронов «Термит».

— Достань их, — добавил он.

— Никого в живых, — Рууман повторил скрипучим голосом подтверждение.

Сантар сделал знак капитану Десаану следовать за ним, оставив подготовку к перегруппировке и наступлению капитану Медузону.

— Ты со мной, морлок.

Они молча шли по песчаному склону, не обращая внимания на глухое подвывание сервомеханизмов своих терминаторских доспехов, которые старались совладать с уклоном. Капитаны вместе миновали ряды вышедших из строя танков Армии и небольших ординатусов Механикум. Большинство машин были потрепаны непогодой и нуждались в серьезном ремонте и техническом обслуживании. Оба воина даже не взглянули на измученных солдат. Добравшись до вершины, они встретились с Рууманом, который готовил дивизионы тяжелой поддержки к сокрушительному залпу. Его челюсти были плотно сжаты, частично из-за свойственной ему суровости, но также потому, что нижнюю половину лица ему заменяла аугментика. Большая часть его тела была кибернетической, и Рууман гордо демонстрировал его вместе с боевым доспехом. Далеко позади тяжелых дивизионов в мареве появились запоздавшие дивизии Армии, изнуренные маршем.

Десаан не носил шлема, его голова выступала над высоким ободом горжета между бочкообразными изгибами наплечников, словно стальной шар.

— Наконец, прибывает Армия, — сказал ему Сантар.

Пренебрежение так отчетливо прозвучало в голосе Десаана, что не было необходимости смотреть ему в лицо:

— Нам лучше без них.

Рууман согласился, обратившись к первому капитану:

— Я сильно обеспокоен эффективностью механизированных и пехотных частей Армии. Они нас серьезно задерживают.

— Они уязвимы в здешних условиях, брат. Песок и жара разрушительны для ходовой части и двигателей. Это препятствует нашему наступлению, но я пока не вижу решения.

Ответ первого капитана должен был смягчить обстановку, даже частично побуждал к этому, но только вызвал еще большее беспокойство у железнорожденного.

— Я изучу ситуацию, — сказал Сантар, уходя.

Рууман кивнул, а тем временем расчеты минометов-кротов и батареи ракетных установок провели последние приготовления к стрельбе.

Пренебрежение, выказанное железнорожденным к смертной плоти, вытекало из того, что сейчас он был больше машиной, чем человеком. Несколько ближних боев с девритами в лесах на Кванге привели к необходимости обширного применения аугментики. Но он ни разу не пожаловался и воспринял свои бионические импланты стоически.

Десаан молчал, пока они не миновали боевые порядки и не вышли в открытую пустыню.

— А что делать, Габриэль? Некоторые театры военных действий не для простых людей.

Сантар снял шлем, зажимы с шипением отошли. Лицо первого капитана было покрыто потом. Он поднял бровь. Нарастающий гул многочисленных взрывов приглушил его слова:

— Значит мы — не люди, Ваакал?

Десаан был стойким приверженцем Железной Веры, которая опиралась на постулат «Плоть слаба». Его явное высокомерие и отсутствие человеческого сочувствия часто переходили в презрение, а иногда и того похуже.

Другой капитан нахмурился, когда рокот глубоких подземных взрывов тряхнул песок под их ногами, и обстрел железнорожденного сделал свою работу.

— Я знаю, ты понимаешь меня, брат, — продолжил Сантар. — Мы достаточно хорошо знаем друг друга, не так ли? Твой прежний тон говорил об этом, — в словах первого капитана был упрек, который Десаан сразу же распознал.

— Если я был непочтителен…

— Я согласен с тобой, капитан. Плоть слаба. Вера подтвердилась в этой пустыне, в истощении дивизий нашей Армии и их слабеющей решимости. Но разве наша задача не состоит в том, чтобы взять на себя это бремя и поддерживать их стойкость демонстрацией нашей силы?

Десаан открыл рот, чтобы ответить, но передумал, когда понял, что первый капитан не закончил.

— Я все еще человек, частично из плоти. Мое сердце качает кровь, легкие вдыхают воздух. Они — не механизмы, в отличие от этого, — сказал Сантар, помахав левой рукой; в ответ бионика внутри зажужжала. — И этого, — сказал он, постучав лезвием когтя по бронированному бедру. — Делает ли моя плоть меня слабым, брат?

Десаан старался быть почтительным. Сантар в самом деле не обладал исключительной раздражительностью примарха, но он был резким и жестким, как и бионика его конечностей.

— Ты намного больше, чем простой человек, мой капитан, — осмелился сказать Десаан. После паузы, он решил продолжить: — Мы все. Мы — сыновья Императора — истинные наследники Галактики.

Сантар пристально посмотрел на девятого капитана, продемонстрировав частицу своей знаменитой твердости.

— Храбрые слова, но неверные, — Сантар снова отвернулся, и напряжение ослабло. — Мы — воины, и, когда война закончится, нам придется освоить новые профессии или стать преторианскими статуями, украшающими Дворец на Терре. Возможно, мы сформируем церемониальную почетную стражу для наших бывших полководцев, — слова первого капитана окрасила не просто легкая злость. Он часто думал об этом. — Воин без войны — это как машина без функции, — добавил он задумчиво. — Ты знаешь, что это значит, Ваакал? Что мы делаем в таком случае?

Десаан кивнул медленно, насколько позволял высокий горжет.

— Выходим из употребления.

— Именно.

Смысл сказанного повис в воздухе, пока Десаан не попытался снять неловкое напряжение.

— Покорить целую Галактику, изменить судьбу бессчетных миллиардов слабых людей… Надеюсь, это случится до окончания Крестового похода.

На них пала тень, перекликаясь с внезапно упавшим настроением, хотя, скорее, это они зашли под ее покров. Сантар вытянул шею, чтобы рассмотреть циклопический сухопутный корабль «Око Медузы», поражающий своим гнетущим величием.

— Возможно, — пробормотал Габриэль, подходя к корпусу левиафана, на одном борту которого был изображен бронированный кулак. Под ним с нижнего уровня корабля опустилась рампа, прикрыв гигантские гусеницы.

Отец находился на борту, вместе с двумя своими братьями. Когда они разговаривали в последний раз, его настроение было далеким от оптимистичного. Неудача с определением точного местонахождения узла сильно разозлила отца, доведя его до состояния бешенства. Быстрый успех был необходим. Как и в большинстве случаев, лорду Манусу не хватало времени, равно как и терпения.

Сантар составлял отчет, поднимаясь по входной рампе вместе с Десааном.

— Я не уверен, что отец разделит твою надежду, брат. Если мы быстро не найдем узел, его ярость взметнется пожаром, в этом я уверен.

В голосе Сантара не было ни дрожи, ни тревоги, ни осуждения — это была просто констатация факта.

— Просто… — Десаан тщательно подбирал слова, когда они остановились у края входного люка сухопутного корабля, — любопытно, что никто из адептов Механикум не обнаружил узел. Неужели это такая трудная задача?

— Песок и жара, — сказал Сантар. — Снимки, которые мы получили со сканеров космических кораблей, не соответствуют фактическому рельефу. Условия окружающей среды иные, и мы должны к ним приспособиться.

Десаан посмотрел в глаза первому капитану.

— Ты так уверен, что нашим усилиям мешает только неблагоприятная погода?

— Нет, не уверен, но я хотел бы посмотреть, как ты предлагаешь отцу более… причудливое объяснение. Полагаю, ему будет нелегко согласиться.

— Это еще мягко сказано, брат, — ответил Десаан, вступая в недра сухопутного корабля.

На борту «Ока Медузы» царила темнота. Несколько трясущихся лифтов и транспортеров доставили двух морлоков в галерею, ведущую в стратегиум примарха. Способ их перевозки не сильно отличался от метода доставки породы к огромным машинам, гигантским пневмомолотам и печам медузанскими транспортерами. Сантар нашел забавным такое сравнение, но он быстро выбросил это из головы. Как и всякий образ, не имеющий практической пользы.

Выходящий из пневмосистемы воздух предвещал открытие противовзрывных дверей стратегиума. Со стенами полуметровой толщины, усиленными адамантиевой арматурой, он мог также использоваться в качестве бункера в случае атаки на сухопутный корабль. Хотя его единственный обитатель не нуждался в подобном убежище.

Помещение было пустым и холодным, как ледяная пещера. Лакированные черные стены поглощали свет, а толстые оконные стекла были покрыты инеем. Это была Медуза, во всем, кроме географического расположения.

Войдя одновременно, Сантар и Десаан застали конец оперативного совещания лорда Мануса с примархами Вулканом и Мортарионом.

— …не можем себе позволить отвлекаться. Будь внимателен, брат, и пусть люди сами себя защищают. Это все.

Феррус Манус прервал связь резким взмахом руки. Зернистый свет гололита все еще затухал, когда он повернулся к своему первому капитану. Слабый блеск играл на громадных наплечниках, подобно инею, который таял от едва сдерживаемого гнева.

Примарх выдохнул, и недовольство прошло по лицу, как грозовая туча. Лицо Ферруса походило на изрезанную скалу, иссеченную штормовыми ветрами и обрамленную иссиня-черным ежиком коротко стриженных волос. Примарх фактически был отцом Сантара, но его поведение нельзя было назвать отеческим.

— Я люблю своего брата, — ни с того ни с сего пророкотал Феррус, — но он сводит меня с ума своим желанием воспитывать и нянчиться. Эта склонность присуща слабым, и она может породить в ответ только слабость, — он поднял брови, отчего высокий лоб избороздили морщины. — В отличие от десятого, не так ли, первый капитан?

Феррус Манус был огромным и внушительным существом. Облаченный в угольно-черный доспех, он казался высеченным из гранита. Его крепкая кожа была очищена и смазана маслом, а глаза походили на два куска кремня. Среди множества своих имен он предпочитал прозвище Горгон. Оно казалось подходящим для того, чей прямой взгляд вызывал оцепенение. Сейчас примарх излучал холодную ярость. Ее выдавали походка, тон голоса и слова, которыми он выражался. Примарх все больше заводился, и Габриэлю Сантару оставалось только ждать.

— Мы разбили диверсионную группу, но к настоящему времени так и не установили местонахождение узла, мой примарх, — он склонил голову в знак верности, но Феррус упрекнул его за это, приняв за пораженчество.

— Подними глаза и посмотри на меня, — сказал он, самообладание тлело, как вулкан, готовый извергнуться. — Разве ты не мой адъютант, которому я доверяю и которого уважаю?

Возражать было бессмысленно, поэтому Сантар выдержал ледяной взгляд и не дрогнул. Поступить иначе было бы не мудро.

— Да, примарх. Как всегда.

Еле сдерживающийся Феррус Манус заходил по стратегиуму, свет от светильников отражался от непостижимого живого металла его серебряных рук. Гнев примарха нисколько не утихал.

— На данный момент, не так ли? Все, что у нас было — это время. Ответь мне, — сказал Феррус Манус, его взгляд перешел на воина, стоящего рядом с адъютантом. — Капитан Десаан, хотя ты не слишком разговорчив, скажи, как получилось, что оба моих брата смогли найти узлы, а мы — нет?

К широкой, бронированной спине примарха был прикреплен огромный молот. Он назывался Сокрушитель Наковален и был выкован под горой Народная его братом Фулгримом, по которому Феррус явно скучал. Сантар не удивился бы, узнав, что Десаан сейчас представляет, как его повелитель, вырвав оружие из ремней, крушит стратегиум и головы своих оплошавших офицеров.

Феррус Манус смотрел сердито, нетерпеливо ожидая ответа.

Сантар редко видел его столь разгневанным и задумался над причиной.

Посеревшее лицо Десаана, представлявшее собой мозаику из шрамов, отразилось в доспехе Горгона. За забралом его глаза казались искаженными. Примарх был достаточно близко, чтобы поразить его, но капитан не дрогнул, хотя попытался незаметно прочистить горло. Однако даже приглушенный горжетом этот звук ударил в уши громче сигнального горна. Он был морлоком, одним из элиты примарха, попадать под гнев Ферруса ему доводилось нечасто. И ветерана это приводило в замешательство.

— Люди страдают из-за жары, — просто ответил он, и Сантар был рад, что Десаан не упомянул свое прежнее подозрение, которое, по его мнению, касалось чего-то иного, нежели неблагоприятной погоды.

Несколько летописцев, сопровождавших армию, давно отстали, но Десаан говорил не о них. То, что гражданские не выдержат, было вполне ожидаемо. Это была одна из причин, почему примарх изначально не возражал против присутствия итераторов и имажистов, он знал, что они очень быстро перестанут быть проблемой. Но Десаан имел в виду солдат. Предполагалось, что эти мужчины и женщины выдержат испытания, выпавшие на их долю во время марша.

— А разве мои братья не страдают от похожих неблагоприятных условий, или они каким-то образом смогли побороть подобные слабости? — настойчиво спросил Феррус.

— Я не знаю, милорд.

Примарх заворчал и обратился к Сантару.

— Ты согласен со своим товарищем капитаном?

— Я так же разочарован, как и вы, мой примарх.

Глаза Ферруса сузились до серебристых щелей, после чего он отвернулся к широкому столу стратегиума с встроенным гололитом.

— Сомневаюсь в этом, — пробормотал он.

Он провел мерцающей серебряной рукой по образу пустынного континента, чтобы увеличить изображение, проецируемое на стеклянную поверхность. Несколько вероятных дислокаций узла обозначались мигающими маячками, так же как и две другие отметки — красная и зеленая пунктирные линии.

— Но это не дает ответа на вопрос, почему мы так отстали, — сказал Феррус, пристально глядя на красную линию, словно таким образом она бы передвинулась дальше по карте. Этого не произошло.

— Милорд, если бы я мог… — начал Десаан, и Сантар застонал про себя, осознав, какую ошибку собирается совершить его товарищ. — Возможно, нашим попыткам мешают не просто солнце и песок.

— Говори прямо, брат-капитан.

— Колдовство, милорд. Я не могу выразиться яснее, — сказал Десаан. — Нашим усилиям препятствуют эльдарские колдуны.

Феррус глухо рассмеялся.

— И это твое лучшее оправдание? — его серебряные кулаки сжали край стола стратегиума, вызвав паутину трещин, которые раскололи бы ландшафт катастрофическими землетрясениями, будь они настоящими. Десаан нутром ощутил воображаемые тектонические разломы.

— Это объясняет, почему наши усилия так…

Кулак Ферруса Мануса обрушился на карту, оборвав слова капитана. В результате карта раскололась надвое.

— Мне это не интересно, — сказал он, и воздух в комнате готов был воспламениться.

Примарх скрестил руки на груди. На его огромных бицепсах собралось загадочное мерцающее серебро.

Десаан, редко оказывавшийся так близко к своему повелителю и так надолго не мог оторвать взгляд от них.

— Ты знаешь, как я получил это замечательное изменение? — спросил Феррус, заметив заинтересованность капитана.

Десаан удачно скрыл свое смущение за удивлением. Как и большинство незаурядных существ, примархи были непредсказуемы.

— Ты слышал о моих подвигах? — продолжил Феррус, когда ответа не последовало. — Как я справился в поединке со штормовым гигантом, или как с голыми руками взобрался на Карааши, Ледяной Пик? Или, возможно, ты слышал, как я заплыл дальше рогатого бегемота Суфоронского моря? Ты знаешь эти истории?

Ответ Десаана был не громче шепота.

— Мне известны великие саги, повелитель.

Феррус покачал пальцем, перейдя на монолог и глубокомысленно кивнув, словно найдя ответ на собственную загадку.

— Нет… это был Асирнот, прозванный Серебряным Змеем, величайший из древних драконов. Ни один клинок не мог пробить его металлическую кожу, ни одно из моих оружий.

Он замолчал, как будто предавшись воспоминаниям.

— Я сжег его, держал извивающееся тело в потоке лавы Медузы, пока он не умер, и когда я вытащил руки, они стали… — он протянул их вперед, — такими. Так говорят сказители.

— Я… Милорд?

Сантар захотел вмешаться, но урок не закончился. Речь шла об истории, созданной бардами и сказителями кланов и изложенной в Песне Странствий. Она имела несколько версий. Никто из Железных Рук не мог подтвердить ее достоверность, поскольку ни один из них не жил в темные дни прибытия примарха на Медузу. Только сам Феррус Манус знал правду и хранил ее в запертой клетке своей памяти.

— Ты считаешь, что такой воин позволил бы победить себя колдовством? Считаешь, что он мог быть настолько слабым? — спросил он.

Десаан затряс головой, пытаясь загладить вину, которую не совсем понимал.

— Нет, повелитель.

— Прочь! — слова со скрежетом покинули губы Ферруса. — Пока я не вышвырнул тебя.

Десаан отдал честь и круто развернулся.

Сантар собрался последовать за ним, но Феррус остановил его.

— Не ты, первый капитан.

Сантар застыл и выпрямился.

— Я воспитал слабых сыновей? — спросил Феррус, когда они снова остались одни.

— Вы знаете, дело не в этом.

— Тогда почему мы в тупике? — Гнев примарха остыл, и он прошелся по стратегиуму. — Я слишком долго отсутствовал на фронте, мои братья отвлекли меня. Вы стали покладистыми, послушными. Я чувствую недостаток целеустремленности в наших рядах, нехватку воли, и это отдаляет нас от нашей цели. Эльдарская магия — не моя забота, а вот обнаружение и уничтожение узла — да. Мы должны обладать внутренней стойкостью, чтобы побороть ловушки. Я возглавляю эту кампанию, и мои братья не превзойдут меня. Мы — сила, пример для всех. Репутация легиона, моя репутация не будут опорочены. Больше никаких задержек. Действуем быстро. Если понадобится, оставим дивизии Армии позади. Ничто не должно препятствовать нам в достижении победы.

Сантар нахмурился, увидел, что решимость на лице Ферруса обернулась меланхолией.

— Десаан служит вам непоколебимо, как и все мы. Вы взрастили сильных сыновей, мой примарх.

Феррус смягчился. Он опустил тяжелую руку на плечо адъютанта.

— Благодаря тебе я становлюсь сдержаннее, Габриэль. Думаю, ты единственный, кто способен влиять на меня.

Сантар почтительно склонил голову.

— Вы оказываете мне честь своей похвалой, мой примарх.

— Она заслуженна, мой сын. — Феррусотпустил его, оставив плечо онемевшим. — Десаан — хороший солдат.

— Я передам ему ваши слова.

— Нет, я сам сделаю это. Так будет лучше.

— Как пожелаете, мой примарх.

Последовала значительная пауза, и Сантар обдумал то, что он собирался сказать далее.

Феррус снова повернулся к нему спиной.

— Говори, что тебя тревожит. Мои глаза могут быть холодны, но не слепы.

— Хорошо. Будет ли мудро оставить наших союзников? Нам может понадобиться их поддержка.

Феррус быстро повернул голову и внимательно посмотрел на первого капитана. Спокойствие примарха испарилось, в его глазах словно полыхнуло белое пламя.

— Ты сомневаешься в моих приказах, адъютант?

В отличие от своего менее опытного капитана, Сантар не колебался.

— Нет, примарх, но вы сам не свой.

Любой другой пострадал бы за такую прямоту не сходя с места. И действительно, первый капитан пережил тревожный момент, пока примарх буравил его своим раскаленным взглядом. Кулаки Сантара сжались, молниевые когти готовы были выскользнуть, когда инстинкты воина взяли верх.

Ярость Ферруса погасла так же быстро, как вспыхнула, и он уставился в темноту.

— Мне нужно сказать тебе кое-что, Габриэль, — Феррус встретился взглядом с капитаном. — Я должен признаться, но эти слова только для тебя одного. Предупреждаю, ты не должен никому говорить об этом…

В последних словах примарха таилась скрытая угроза, а щека Ферруса нервно дернулась. Первый капитан терпеливо ждал.

— Я вижу странные сны, — пробормотал Феррус. Не смотря на непредсказуемость примарха, такое было для него совершенно нетипично, и это встревожило Сантара больше, чем любая угроза применения силы. — О пустыне из черного песка и глазах, следящих… холодных глазах рептилии.

Сантар не ответил. Он никогда прежде не видел своего примарха уязвимым. Никогда.

— Позвать апотекария, милорд? — в конце концов спросил он, когда заметил, что Феррус трет шею. Видимая из-за края горжета кожа покраснела.

— Раздражение, только и всего, — сказал Феррус, хотя его голос говорил об обратном. — Это место, эта пустыня. Здесь есть что-то…

Теперь Сантар ощутил настоящее беспокойство и желание как можно скорее закончить эту кампанию и отправиться на новую войну.

— Легион может уничтожить узел без посторонней помощи, — уверенно заявил он. — Плоть слаба, мой примарх, но мы не станем ее рабами.

И словно солнце, вышедшее из-за туч, Феррус просветлел и снова стал самим собой. Он сжал плечо Сантара, причинив боль первому капитану.

— Позови капитанов легиона. Я поведу нас на врага и покажу, насколько сильны сыны Медузы, — пообещал он. — Я принял решение, адъютант. Ничто не остановит меня. Ничто.

Когда Габриэль Сантар ушел, Феррус вернулся к своим раздумьям. Ничто, даже перспектива битвы не могло развеять его гнетущего настроения. Как жернов на шее, оно тянуло его все глубже в бездну. Он был уверен, что Фулгрим смог бы облегчить ношу, но Фениксийца не было рядом. Вместо этого он должен вести войну бок о бок с этим своевольным ублюдком Мортарионом и мягкосердечным Вулканом.

— Сила… — сказал он, словно произнесение слова могло бы ее дать. Он потянулся серебряными пальцами и схватил рукоятку Сокрушителя Наковален.

Он сокрушит эльдар, уничтожит их психический узел и выиграет кампанию.

— И сделаю это быстро, — добавил он шепотом, вырвав молот из ремней.

Хотя Феррус никогда не признал бы этого, для него война не могла закончиться достаточно быстро.

Укрытые сводами из белой кости двое могли говорить без опасения, что их подслушают. Многое нужно было обсудить, и многое лежало на чаше весов.

— Я различаю две линии, — сказал один лиричным и звучным голосом. — Сходящиеся на данный момент в одной точке, но они скоро разойдутся.

Другой сплел вместе тонкие пальцы и ответил:

— Я тоже их вижу и точку, в которой они расходятся. Он не прислушается к тебе. Ты зря тратишь свое время.

Хотя он был категоричен, первый собеседник не казался взволнованным.

— Он должен, в противном случае подумай о цене.

— Другие могут не согласиться, — через минуту второй медленно покачал головой. — Ты видишь вторую стезю, на которой он на самом деле не существует. Судьба закроет эту дверь для нас.

— Ты видел это?

— Я видел его. Он должен выбрать, все должны выбирать, но его решение уже принято, и не в нашу пользу.

Теперь тон первого собеседника отметил легчайший оттенок раздражения.

— Как ты можешь быть уверен?

— Ничто не бесспорно, тем не менее, альтернатива маловероятна, но железные ноги не сменят свой путь без сильного импульса.

Первый откинулся назад.

— Тогда я обеспечу его.

— Это не будет иметь никакого значения.

— Я должен достичь цели.

— И, тем не менее, у тебя не выйдет.

— Но я должен попытаться.

Биона Хенрикоса из Десятой роты Железных Рук не воодушевило жалкое состояние дивизий Армии. Люди были похожи на призраков, пропахших потом и покрытых коркой соли. Они были изранены, обескровлены и медлительны. Беспредельно медлительны.

Даже скитарии Механикум и батальоны сервиторов пострадали главным образом из-за слабости их элементов из плоти. Несколько сотен кибернетических существ были оставлены ржаветь на пути следования Армии; выбывших из числа Саваанских масонитов тоже бросили там, где они пали. Их похоронят пески.

Временный лагерь был поспешно разбит несколькими оставшимися бригадами трудоспособных рабочих сервов. Лазареты занялись случаями тепловых ударов и критического обезвоживания.

Хенрикос подсчитал больных и раненых солдат, лежащих на сеточных и парусиновых койках в палатках — их были сотни. Кто-то жалобно стонал, но большинство уныло молчали. Он не задержался, не обратил внимания на группы Доганских истязателей, опирающихся на пики под тентами, свисающими с бортов «Химер»; на отчаянные попытки механиков-водителей охладить двигатели машин; на тихие проклятья людей, счищающих со своего оружия комья утрамбованного песка. Один седой полковник, жующий пластинку табака, коснулся фуражки, приветствуя космодесантника. Он выглядел измученным, как и его люди. Но когда Железнорукий прошел сквозь толпу покрытых волдырями, обгоревших солдат, которые едва могли говорить пересохшими губами и раздувшимися языками, он почувствовал толику сострадания.

Это место было не для людей. Это был ад, а следовательно, сфера деятельности таких выкованных среди звезд воинов, как он. В отличие от большинства своих братьев, Хенрикос не обладал полным комплектом бионических усовершенствований. Его руку удалили и заменили механическим подобием, согласно ритуалу легиона, но остальная часть седьмого сержанта была органической. Он подозревал, что крупица сочувствия, которое он испытывал, пришла от этого пристрастия к биологии.

Хенрикос задумался, что если его более кибернетические братья положили на алтарь механической силы и стойкости больше, чем просто слабость плоти? Не отказались ли они также и от части своей человечности?

Хенрикос отбросил мысль, но она все же засела в его подсознании.

Палатки лазарета дополнились шатрами побольше, которые давали тень, но не спасали от столь ужасной жары. Фляги передавались по кругу, но этой воды не хватало, чтобы утолить жажду даже одного солдата, не говоря уже о целой дивизии. Блюстители дисциплины держались непоколебимо, являя собой пример для остальных, но даже эти, обычно стойкие, офицеры слабели. Хенрикос увидел, как один упал на колени, но все же заставил себя подняться.

Старый полковник стал напевать, но лишь немногие из ветеранов подхватили грубую песенку.

В общем и целом это было печальное зрелище, а ведь они — только авангард. Куда больше солдат из состава главных сил все еще тащатся по пустыне.

В конце выровненной песчаной площадки высилась командная палатка. У входа стояли на страже двое изнуренных масонитских преторов.

Хенрикос не потребовал пропустить его и вообще не удостоил стражей взглядом. Он откинул полог, и в нос ударил спертый воздух. В углу парусиновой палатки вибрировал вентилятор, работающий на максимуме, из-за чего помещение было наполнено дребезжащим гулом.

Пятнадцать человек в офицерской форме, выглядевшие не лучшим образом, вытянулись перед вошедшим сержантом.

Один из них — генерал, судя по богатству униформы и сидящему на его плече ручному зверьку шагнул вперед. Он держал инфопланшет и открыл рот, чтобы заговорить, но Хенрикос жестом предотвратил это. Он умышленно использовал бионическую конечность.

— Сворачивайте лагерь. Выступаем немедленно, — сказал он прямо. Эмоций в голосе железнорукого было не больше, чем в бинарном коде. — Все.

Заговорил второй офицер с испуганным лицом. Его кираса была снята, а мундир расстегнут. Он явно предпочел бы остаться в лагере.

— Но, милорд, у нас только…

Хенрикос счел те три секунды, что он позволил говорить офицеру, как уступку, которую он не повторит.

— Никаких исключений. Легион наступает, а значит, наступаете и вы. Соберите свои дивизии или предъявите свои возражения ему, — он постучал по кожуху болтера на бедре. — Приказ лорда Мануса.

Только главный медикус нашел в себе мужество возразить:

— Если мы выступим сейчас, то обречем на смерть наших больных и раненых.

Он бросил сердитый взгляд поверх очков в проволочной оправе. К счастью для него, Хенрикос не воспринял его слова как вызов своей власти.

— Да, они погибнут, — сказал железнорукий, и дрожь сожаления в голосе удивила его самого.

Офицеры сели, точнее, рухнули. Хенрикос взял инфопланшет и одним взглядом охватил всю информацию. Затем он вышел.

Перед ним раскинулась пустыня, подобная позолоченному океану, залитому солнцем.

На вершине серповидного холма Феррус Манус изучал предстоящий маршрут. Вместе с ним была группа офицеров, в то время как ряды легионеров ждали внизу.

Примарх взглянул на топографический гололит, проецируемый с планшета в руке Сантара. Примарх изучал широкие дюны, базальтовые пещеры и бесконечные песчаные равнины в зеленом монохроме, после чего повернулся к пустыне.

— На горизонте ничего… — пророкотал он, но затем прищурился, словно различив то, что только он, благодаря уникальному генетическому происхождению, мог увидеть. — Но в воздухе есть помутнение, возмущение…

— Вероятно, теплообмен, милорд, — сказал Рууман, всматриваясь в выжженную долину бионическими глазами. Гироскопические фокусирующие кольца стрекотали и щелкали, фасеточные апертуры клацали в различных конфигурациях, когда новые спектры накладывались на его зрение. — Что предполагает наличие аванпоста или бастиона.

— Я тоже вижу, — сказал Десаан, анализируя обстановку через визор. — Вероятно, аванпост каким-то образом замаскирован.

Сантар рассмотрел долину через магнокуляры. Она была покрыта скалами цвета кости, отбеленными солнцем. Некоторые выступали из земли, как пальцы скелета, или группами, напоминая грудную клетку какого-то огромного, давно умершего хищника. А еще ему казалось, что он видит рунические узоры в расположении скал.

— Он должен быть там, — сказал Феррус, прервав мысли первого капитана.

Пыльный вихрь медленно кружился по дну долины. Сантар увидел крошечные звездные вспышки в клубящемся облаке и неестественные тени, которые не могли быть вызваны солнцем. Он моргнул — и все исчезло, но пылевой вихрь словно сгустился.

Сантар выключил гололит и отдал планшет одному из немногих действующих сервиторов, а магнокуляры вернул Шадраку Медузону.

— Даже если мы поспешим, наше продвижение по долине не будет быстрым, — сказал он, оценивая все тактические варианты. — Но обход займет еще больше времени.

Рууман провел быстрое вычисление.

— Четыре целых восемь десятых километра от места спуска, первый капитан.

Сантар кивнул железнорожденному, но обратился к примарху.

— Возвышенность дает больше преимуществ, но вынудит нас двигаться колонной. В долине наши части смогут рассредоточиться, но будут дольше находиться в досягаемости врага. В ней есть что-то… невидимое для меня… угроза.

Феррус оглянулся через плечо.

— Суеверие уже стало заразно, да, адъютант? — спросил он, словно поделившись знакомой шуткой с Сантаром. Примарх часто так делал.

— Доверьтесь моим инстинктам, примарх.

— За которые я не могу порицать тебя, — эти знаки примирения не затронули холодных глаз Ферруса. Он тоже смотрел на долину, словно уже увидел то, что Сантар описал, но решил проигнорировать. — Меня больше не задержат. Мы пойдем по долине.

— Послать вперед скаутов для разведки? Мы не знаем, что там.

— Ничего, — ответил Медузон, держа в опущенной, расслабленной руке болтер. Черты его узкого лица были острыми, как клинок, и когда капитан нахмурился, это впечатление усилилось.

В разговор двух капитанов вмешался голос Биона Хенрикоса. Сержанта вызвали на импровизированный совет для того, чтобы выступить от имени дивизий Армии, поскольку ни один из их офицеров не смог сделать этого достаточно быстро для нетерпеливого примарха. Хенрикос был коренастым мужчиной с развитой мускулатурой и пластикой мечника. Подтверждением служил медузанский клинок, пристегнутый к бедру.

— У меня есть предложение, милорд, — сказал он, опустившись на одно колено, но задрав подбородок и выпрямив плечи. Бион получил звание сержанта недавно, и впервые обращался напрямую к примарху.

— Встань, — сказал Феррус, неодобрительно взглянув на коленопреклоненного сержанта. — Ни один из моих сыновей не должен преклонять колени предо мной, сержант, если только он не просит прощения.

— В рядах Армии есть скауты — Доганские Истязатели, — сообщил Хенрикос, поднявшись.

— Мы лишь впустую потратим время, — вмешался Десаан.

Хенрикос повернулся к нему.

— Люди имеют здесь важное значение.

Десаан неодобрительно посмотрел на единственный бионический имплантат сержанта.

— Да, этот камень на наших благородных шеях тянет нас в болото. Они не нужны. Доверяй железу, не плоти.

— По-твоему, я не доверяю? — Хенрикос старательно сохранял нейтральный тон.

Если бы Десаан мог прищуриться, он бы это сделал.

— В тебе слишком много плоти, Бион, слабости, которая затуманивает твои мысли.

Хенрикос словно ощетинился в ответ на завуалированное оскорбление. На скулах заходили желваки.

— Могу заверить тебя, брат-капитан, я вижу отчетливо.

Громкий смех, жесткий и полный буйного веселья, снял напряженность, как молот, раскалывающий наковальню.

— Вот это дух, мои сыновья, — прорычал примарх, — но приберегите свой пыл для врагов. Нет смысла тупить клинки друг о друга. Прекратите, или мой адъютант посрамит вас обоих перед братьями-легионерами.

Выговор был строгим, но лишенным настоящего гнева.

Медузон примирительно кивнул. Взгляд капитана смягчился — стал всего лишь колючим, а не пронзающим.

— Мы можем подождать армейские дивизии и объединиться с ними здесь. Вероятно, доганцы будут в авангарде.

Хенрикос кивнул, соглашаясь.

— Это воодушевит их и даст им цель, — заверил он, не обращая внимания на неодобрительное выражение лица Десаана.

— А какова наша цель? — Вопрос примарха прозвучал резко. — Задержек было достаточно. Больше никакого ожидания! — раздраженно рявкнул он, затем выдохнул.

— Собери легион, первый капитан, — приказал Феррус. — Мы поведем морлоков по долине, тяжелые дивизионы в резерв, чтобы занять высоту и обеспечить прикрытие для сил, продвигающихся за нами. Капитан Медузон, ты поведешь остальных двумя полубатальонами по склонам этой возвышенности и соединишься с нами у выхода из долины.

Сантар четко отсалютовал своему повелителю и отправился выполнять приказы.

Серповидные склоны широкими длинными пологими складками спускались ко дну долины. Сантар вспомнил тени в песчаном вихре и решил, что морлоки справятся, что бы там не скрывалось.

За исключением одного, все вероятные местонахождения узла, установленные Механикум, оказались ложными, миражами, созданными эльдарским колдовством. Усилия легиона Железных Рук, чей темп выдерживали лишь немногие дивизии Армии, вознаграждались очередной засадой.

Вполне вероятно, что обнаружение этого последнего узла повлечет за собой то же самое.

Стальной взгляд Ферруса обратился к далекому горизонту и дымке, замеченной раньше. Больше нельзя терять время.

— Мы спускаемся немедленно. Армия может проваливать.

Семь разных аванпостов не обнаружили признаков узла. Следуя координатам Механикум, легион провел несколько ожесточенных боев. После последнего, Феррус был вынужден сообщить об отсутствии прогресса братьям-примархам. Вулкан был… любезен, даже предложил помощь, которую Феррус решительно отверг. Переговоры с Мортарионом оказались менее теплыми. При таком темпе пройдет не один день, пока силы легионеров смогут объединиться и покинуть Один-Пять-Четыре Четыре. Медленное продвижение армейских дивизий не прибавляло энтузиазма. Феррус не мог не ценить силу их орудий, они были полезны, но он сетовал на слабость людей. Столь многие остались позади… Он сомневался, что они вернутся.

«Эта пустыня пожирает людей», — с горечью подумал он.

Долина внизу выглядела странной. Другие не замечали этого, но она выходила за пределы обычных чувств. Тем не менее, Феррус ощущал притяжение, которое влекло его к воображаемой бездне. Что-то царапало его мысли, за пределами осознания. Он хотел схватить это, раздавить в кулаке, но как он мог раздавить ощущение?

Там, на песчаной равнине, на дне долины, оно ждало его.

Возможно, оно всегда ждало.

Трепет, гнев и решимость слились в одно — необходимость.

Надо встретиться с ним и убить.

Это путь Горгона, по которому он всегда шел. И умрет он так же, в этом можно быть уверенным. Никто никогда не брал над ним верх. Решимость определяла его.

— Я иду за тобой, — пообещал он и возглавил спуск.

Затухающий свет, отражаясь от костяных стен их психического святилища, осветил хмурые лица собеседников.

— Его воля и целеустремленность исключительны.

— Ты по-прежнему считаешь, что он на неверном пути? — спросил другой.

— Связь близка… — пробормотал первый.

— Как ты убедишь его в этом? Мон-ки — особенно такой, как этот — недоверчивы по своей природе.

Когда линии его плана начали соединяться, подобно хромосомам эмбриональной жизненной формы, первый собеседник сощурился.

— Тут понадобится хитрость. Он должен поверить, что это его решение. Это единственный способ изменить его путь.

— Паутина, которую ты плетешь, ущербна.

Первый встретился взглядом со вторым, и вспышка энергии высветила вопрос в его миндалевидных глазах…

… на который второй охотно ответил:

— Ты пытаешься превратить камень в воду, заставить ее течь по твоему замыслу. Камень не может согнуться, он может только сломаться.

Первый был непреклонен.

— Тогда я разрушу его и придам новую форму.

Когда они приблизились ко дну впадины, воздух словно застыл. По обе стороны от морлоков поднимались крутые скалы, и широкая долина быстро превратилась в ущелье, в которое едва проникал солнечный свет.

— Куда мы забрались? — голос Сантара был не намного громче шепота.

Здесь царила густая, всепоглощающая темнота. Долина превратилась в более суровый, чем даже пустыня, ландшафт из могильных камней и похожих на крипты монолитов. Пески в тенях были почти черными, и Сантар вспомнил о снах примарха. Даже чистое сияние белоснежных скал потускнело.

Морлоки оглядывали изменившиеся окрестности. Все они были ветеранами, опытными и дисциплинированными, и Сантар почувствовал, что они покрепче сжали болтеры.

— Спокойно, Аверния, — передал он по воксу, а затем переключился на канал Десаана: — Держи своих легионеров наготове, брат-капитан.

Две роты маршировали бок о бок, растянувшись в цепи, но густые тени и полная тишина в долине создавали ощущение огромного расстояния между ними.

— Куда делось солнце? — спросил Десаан. — Здесь черно, как в Древней Ночи.

Сантар поднял глаза. Сфера по-прежнему пылала на небе, но ее свет словно отфильтровывался густым туманом, став серым и приглушенным.

— Я потерял из виду Медузона и Руумана, — добавил капитан.

Сантар задрал голову, но увидеть гребень холма было практически невозможно.

Долина оказалась глубокой, намного глубже, чем можно было подумать. Вокруг его ног поднимались песчаные вихри, напоминая железные опилки, слетающие с наковальни. Долина также была более протяженной, чем говорил Рууман, а железнорожденный обычно не ошибался в таких вопросах. Но в этом месте все было необычно.

— Напоминает Призрачную Землю, — пророкотал примарх.

Даже без радиосвязи громоподобный голос Ферруса Мануса разносился далеко. Примарх вдохновлял обе роты. Он был их стержнем вместе с эскортом своих непоколебимых преторианцев, возглавляемых Габриэлем Сантаром.

— Я не вижу призраков, примарх, — сказал первый капитан, стараясь снять напряжение.

Призрачная Земля на Медузе была суровым местом, населенным тенями умерших и призраками. Подобные слухи разносили суеверные люди, слабые и доверчивые. Железные Руки считали иначе. В труднодоступных глубинах этой территории находились великие обелиски из камня и металла, чье предназначение терялось в веках. Чудовища бродили по темным, неизведанным ущельям, это правда. И безумие подстерегало опрометчивых и безрассудных. Сравнение получалось неутешительным.

— Призраки здесь, — сказал Феррус, добавив холода уже ледяному воздуху. — Мы просто еще не видим их.

Когда вихри стали сгущаться в грозовой фронт, он добавил:

— Сомкнуть ряды.

Долина в одно неуловимое мгновение изменилась, Сантар не узнавал ее. Тени, отбрасываемые скелетообразными скалами, вытянулись, как когти, и простерлись к Железным Рукам, медленно окружая их.

— Почему я не узнаю это место? — спросил Габриэль сам себя.

Радиоканал Десаана затрещал помехами.

— Потому что… оно… другое.

— Лорд Манус, — обратился Сантар, чувство угрозы внезапно стало осязаемым.

Феррус не взглянул на него.

— Не останавливаемся. Мы не можем повернуть назад.

Тон примарха подсказывал: он знает, что угодил в ловушку.

— Эльдары поймали нас, но им не удержать Железных Рук.

Ветер усиливался и отнимал у голоса примарха его силу. Шторм обрушился на морлоков как молот, вой ветра заглушил тяжелый топот бронированных ног.

За несколько секунд две роты погрузились в пылевую бурю.

Немедленно потухло солнце, затерявшись в гудящей тьме.

Песок визжал, наждаком проходясь по доспехам Сантара, мелкие камни колотили по нему как клинки. Он слышал скрип песка о металл, проигнорировал незначительное повреждение боевого доспеха, когда доклад об этом появился на ретинальных линзах шлема. Обнажив молниевые когти, Сантар попытался рассечь черную трясину и обнаружил, что она не поддается. Он словно резал землю, вот только это был воздух.

— Держаться вместе, — передал он по каналу связи, — наступаем как один.

Но получил несколько подтверждений, гораздо меньше, чем рассчитывал увидеть. Тактический дисплей был неисправен, а биосканирующие маркеры с перебоями отмечали позиции боевых братьев. Насколько капитан мог судить, строй сохранялся, но неизвестно, как долго он продержится. Сантар предвидел, что ситуация скорее ухудшится, чем наоборот. Песок забил дыхательную решетку шлема, и уже скрипел на зубах. У песка был привкус пепла и смерти. Медный запах покалывал ноздри.

— Вместе, как один! — повторил он.

Его акустический сенсориум зарегистрировал далекий визг, прорвавшийся сквозь помехи радиосвязи. Визжал не ветер, по крайней мере, не только ветер. На тактическом дисплее появлялся и исчезал поток непонятных сведений.

— Оружие к бою, — приказал первый капитан, стараясь высмотреть врага. Черный песок преградил весь обзор, делая невозможным захват целей. Визг заглушал ответы сержантов и капитанов. Время от времени сквозь помехи прорывались символы подтверждения.

Сантар едва мог различить силуэт примарха всего в нескольких метрах впереди себя.

— Лорд Манус, — позвал он, прежде чем Феррус затерялся в шторме.

Сначала ответа не было, но затем до него дошел слабый отклик.

— Вперед! Мы прорвемся или умрем.

Сантар хотел сплотить воинов, создать оборонительный кордон и ждать окончания бури, но она не была обычным природным явлением. Первый капитан был уверен, что задержка будет иметь гибельные последствия. Он двинулся вперед.

На его ретинальном дисплее что-то мигнуло. Это была тепловая сигнатура, слабая, но довольно отчетливая, чтобы локализовать ее.

Он повернул голову в непривычно громоздком доспехе типа «Катафракт» и увидел…

Лицо.

Оно было нечеловеческим, кожа плотно обтягивала слишком длинный череп. Подбородок и скулы были угловатыми и заостренными, а глаза — пустыми.

— Во имя Императора… — прошептал он, осознав, что эти лица, подобно косяку хищных рыб, наводнили их ряды, бесплотно и зловеще светясь среди шторма.

— Враг! — заревел Сантар. Он надеялся, что связь передаст его предупреждение.

Морлоки открыли огонь из болтеров, и загремело стаккато резких выстрелов. Дульные вспышки были похожи на тусклый свет сигнальных ракет в урагане.

Чуждое лицо растворялось в темноте перед Сантаром. Словно влекло его за собой, шаг за шагом.

— Атакуем!

Он нанес удар, энергия слетала с его клинков лазурными всполохами, но разрезала только воздух.

— Обнаружено движение, — услышал Сантар голос в воксе, но не смог узнать говорившего, так как множество звуков отвлекало его внимание.

— Контакт, — прокричало эхо другого, также неузнанного, хотя первый капитан десятилетия сражался рядом с этими воинами.

Железные Руки всерьез взялись за отражение атаки и из их строя вырывались плотные болтерные очереди.

— Десаан, докладывай! — закричал Сантар, когда слева от него мелькнуло что-то неестественно быстрое, проследить за которым было невозможно. Он повернулся, когда вторая фигура скользнула в границе его зрения справа. Она бросила на него взгляд, и у Сантара остался смутный образ призрачного лица.

Лорд Манус был прав: здесь обитали призраки, которые терпеливо ждали их в темноте, и теперь их терпение закончилось. Хищники почуяли запах крови.

— Неизвестный… противник, — ответ Десаана был прерывистым, но четким. — Нельзя точно определить… дислокации… атакует… многочисленные контакты…

Сантар больше не видел примарха. Впереди была тьма, как и позади, и на любом другом направлении. Ориентироваться в такой обстановке было невозможно, поэтому первый капитан решил держать оборону.

— Удерживать позиции, — передал он по воксу. — Они пытаются разделить нас.

Он пытался найти своего повелителя, но ничего не мог разглядеть за темнотой ни глазами, ни сенсорами.

Прерванный ответ Десаана запоздал и мало утешил Сантара. Морлоки были разъединены, поглощены штормом, а лорд Манус отделился от своего легиона. Сила и стойкость Железных Рук были поставлены под сомнение за одно мгновение опрометчивости.

Сантар выругал себя за недостаток предусмотрительности. Он должен был настоять на том, чтобы обойти долину или произвести тщательную разведку района, но примарх не допустил бы колебаний. Манус словно бросился к какой-то цели, которую только он мог видеть. Сантар был ближе к своему повелителю, чем кто-либо из Железных Рук, но и ему были ведомы не все помыслы примарха.

Резкий вопль, пронзительный и на несколько октав выше воя ветра, ударил в уши. В висках Сантара застучала кровь, несмотря на защиту боевого шлема сильно закружилась голова, и первый капитан покачнулся. Непроницаемые помехи полностью лишили его связи с другими воинами, хотя даже если бы она и была — у Габриэля не осталось голоса, чтобы отдать приказ.

Сантар почувствовал кровь во рту и сплюнул прямо на внутреннюю поверхность шлема. Он заскрежетал окровавленными зубами.

Будь как железо.

Вибрация отдавалась в костях, ее интенсивность росла и приобретала силу минометных взрывов. Габриэль снова пошатнулся, но удержался на ногах. Упасть сейчас означало смерть. А из темноты подкрадывались уже далеко не призраки. Перед акустической атакой он заметил мелькание острых клинков и гибкие фигуры воинов. Собрав волю в кулак, Сантар огляделся в поисках врагов.

Неуклюжие, бронированные силуэты тяжело шагали сквозь бурю. Это двигались его морлоки, медленно, едва не застревая в грязи.

Ужасный вопль принес боль, предварившую болтерную очередь, ударившую в его правый бок. Сантар проигнорировал ее, засекая внезапное смещение воздуха слева от себя.

Нашел тебя…

Инстинкт позволил Сантару парировать выпад клинка, метнувшегося к его шее, и, наконец, он смог хорошо рассмотреть нападавшего.

Эльдар носил маску цвета белой кости, как и сегментированный доспех. Из-под остроконечного шлема выбивалась грива черных волос. Судя по нагруднику панциря, это была женщина. Длинный и изогнутый меч являл собой произведение смертоносного разума. Раскаленные искры посыпались с клинка, когда он проскрежетал о молниевые когти Сантара.

Эльдарка словно была частью шторма и в то же самое время свободна от него, по собственному желанию двигаясь в закручивающихся потоках. Оставив за собой исчезающий след из сполохов, она вышла из боя.

Сантар был наготове, не обращая внимания на то, что сообщали ему ретинальные линзы. Он решил довериться инстинктам. Следующая атака была очень мощной. Меч лязгнул о его молниевый коготь, и Сантар ощутил отдачу по всей руке до плеча. Воительница бросила на Сантара разъяренный взгляд и испустила адский визг из-под маски, заставивший первого капитана стиснуть зубы. Выдержав звуковую атаку, он сделал выпад другим когтем и блокировал костяной меч эльдарки.

В другой ее руке появился пистолет, но пули без вреда срикошетили от доспеха Сантара, принеся вреда не более, чем укусы комара.

Вырвавшийся из-под маски смех удивил железнорукого.

Бросив пистолет, эльдарка схватила меч обеими руками, пытаясь высвободить его. Пока меч был в захвате, она не могла отступить. Даже эльдары не были быстрее молнии.

— Ты не такая уж и страшная, — проворчал Сантар, когда воительница испустила еще один адский визг ему в лицо. Превосходящая сила первого капитана не оставляла шанса мечу ксеноса, а бионика зарычала в предвкушении триумфа. — Я страшнее.

Сантар сломал оружие пополам молниевыми когтями. Один из обломков клинка отлетел в грудь воительницы и пробил нагрудник. Эльдарка отступила в шторм и тут же исчезла в нем.

Противник заколебался, и Сантар поверил, что сама темнота отступит, когда стихнет шторм. Несколько морлоков лежали неподвижно там, где их достали клинки или сразил вой, но остальные сплотились. Даже связь заработала.

— Ты жив, первый капитан? — это был Десаан, приглушенные выстрелы его болтера бухали позади Сантара.

— Жив и очень разгневан, брат-капитан, — ответил Сантар, потроша очередного призрачного воина. Он вырвал когти из ее спины, с удовлетворением услышав треск разрываемой плоти, и в этот миг его левая рука онемела. Он попытался пошевелить ею, но у него ничего не вышло.

— Что-то не так. Брат, я… — паралич сковал его бионику, словно она просто перестала действовать. Его ноги, тоже механические, заблокировались. — Я не могу… — боль была невероятной, и последнее слово, которое он прошептал: —… двигаться.

Разыскивая своих, он обнаружил только две бесплотные маски, направившиеся к нему. Их лица сияли магическим огнем, они безжалостно усмехнулись и прошипели что-то мстительное на своем языке.

— Я могу убить вас обеих… одной рукой, — пообещал Сантар, но почувствовал брешь в своей уверенности, когда они стали кружиться вокруг него.

В воксе слышались чьи-то голоса, отвлекая его внимание от призрачных воинов. Но он узнал скорбный крик своего товарища капитана.

Он мельком увидел Десаана в окружении эльдар — тот неуверенно брел сквозь темноту и стрелял. Случайная очередь поразила одного из морлоков, пробив его защиту, благодаря чему другой призрачный воин смог вонзить меч в сочленение доспеха. Железнорукий осел, затем шторм скрыл его из виду.

— Десаан! — потенциальные убийцы Сантара были рядом. — Смотри, куда стреляешь, брат, — он не мог позволить себе отвлечься. Десаан шатался, не контролируя секторы обстрела своего болтера.

— Десаан!

Он был похож на…

— Ослеп, первый капитан, — пробормотал ошеломленный Десаан. — Я не… вижу… — его рука безвольно висела. Другие воины оказались поражены схожим образом, морлоков уничтожало именно то, что давало им силу.

Плоть слаба. Мантра вернулась к Сантару с насмешливой иронией.

Эльдары что-то сделали с ними, сотворили какое-то страшное колдовство, чтобы навредить их аугментике. Все морлоки обладали обширной бионикой.

Сантар пристально посмотрел на размахивающих мечами призрачных воинов.

— Давайте, — невнятно произнес он.

Призрачные воины остановились посреди шторма. А затем одновременно растворились во тьме, и их неприятный смех раздавался сквозь вой, который не прекращал изводить Сантара.

— Давайте! — прорычал он. — Сражайтесь со мной!

Из тьмы вынырнула чужацкая маска, и Сантар проследил за взглядом противника.

Парализованная рука снова двигалась, но не по воле первого капитана. По лезвиям молниевых когтей затрещала энергия, которой бы хватило, чтобы разорвать боевой доспех. Зачарованное неверие превратилось в ужас, когда Сантар понял, что когти поворачиваются… к его шее.

Он сжал свою взбунтовавшуюся кисть другой рукой, а смех ксеносов вырос до невыносимого звона в ушах. Капли пота покрыли лицо Габриэля, когда мышцы шеи и плеча вздулись от усилий сдержать ставшую чужой руку, которая пыталась его убить.

Пасть от собственной руки — в этом не было чести.

— Трон… — прошептал он. Даже визг бионики звучал иначе, агрессивнее.

— Сражайся! — подстегнул он, но связь между машинерией и плотью была далека от симбиотической. Благословение взбунтовалось и стало проклятьем.

Запах горящего металла проник сквозь решетку шлема, когда кончики энергетических когтей прикоснулись к краю горжета. Сантар понимал, что им понадобится лишь один удар, чтобы разрезать броню и разорвать шею. В лучшем случае у него осталось несколько секунд.

Сантар сорвал голос, испуская зов, затем закрыл глаза перед лицом неизбежного и повторил шепотом:

— Примарх…

Феррус был один: только он и шторм. Затем он надел боевой шлем, но не увидел на ретинальном дисплее значков своего легиона, поэтому не стал тратить время, вызывая воинов по воксу. Последний контакт у него был с Габриэлем Сантаром, который отчаянно требовал от них держаться вместе.

Вперед, двигайся вперед.

Побуждение было слишком сильным, чтобы ему сопротивляться. Они зашли далеко. Какой бы ужас ни скрывала эта пустыня, какую бы жестокую правду ему ни собирались показать, он больше не мог это отрицать.

Это не был обычный шторм. Он слишком напоминал ему сны, и был насыщен метафорами из его бурного прошлого и символическими капканами возможного будущего. Феррус слышал голоса в порывах ветра, но ни звуков битвы, ни боевых кличей.

Я ждал битвы.

Феррус не мог понять их смысл, но чувствовал, что слова важны.

Радиосвязь отключилась. В ее каналах не было даже помех. Он смирился и с этим тоже и продолжил идти. Что бы это ни было, какой бы рок или осколок судьбы ни привел его сюда, он встретит это с открытым забралом.

Глаза… похожие на змеиные… следят за мной. Я слышу шипение, подобное свисту воздуха, рассекаемого ножом. Это тот самый нож, который я ощущаю на своем горле.

Воспоминание вернулось.

После отбытия с сухопутного корабля, он снова говорил с Мортарионом, или, скорее, брат говорил с ним. Другой примарх оставил в нем занозу, от которой Феррус не смог легко избавиться или забыть.

— Если ты недостаточно силен, — сказал Мортарион. — Если ты не сможешь закончить это сам…

— Помочь мне? — заревел он равнодушной буре. Ветер насмехался в ответ. — Мне не нужна помощь, — он засмеялся безжалостным и ужасным смехом. — Я силен, я — Горгон.

Феррус побежал, хотя не мог вспомнить, зачем ускорялся так решительно. Но он бежал настолько быстро, насколько позволяли его конечности. Казалось, тьма песчаной равнины только растянулась, когда земля и небеса слились воедино.

— Ты не сможешь помочь мне! — закричал он, когда его захватило ощущение полета, а затем падения. И намного более тихим голосом, затерявшимся в его подсознании: —…никто не сможет.

Силуэты двух легионеров выделялись на золотом песке, воины всматривались в темноту.

Перед ними черное облако окружило морлоков, как чернила на воде.

Бион Хенрикос едва мог поверить в то, что говорили ему глаза, и задался вопросом, видят ли его улучшенные аугментикой братья то же самое.

— Что это такое?

Брат Таркан расширил апертуру бионического глаза, увеличив его фокус мельчайшими движениями лицевых мышц. Каждая корректировка давала тот же результат.

— Нет эффекта.

— Оно искусственное, — ответил Хенрикос, поднявшись.

Пока он не перегруппировался с капитаном Медузоном, половина батальона подчинялась ему. Чем бы эта темнота ни была, он должен будет разбираться с ней сам. Сержант попытался воспользоваться связью, но она была подавлена каким-то психическим штормом, бушующим во впадине.

— У него есть когти, брат-сержант, — сказал Таркан.

Двести пятьдесят легионеров — всего часть Десятой Железной — ждали команды Хенрикоса. Вооруженные болтерами и наполненные яростью, они не двигались, остановленные тьмой. К сожалению, у них не было ни одного дивизиона гравициклов, чтобы обойти шторм и лучше его оценить. Не в первый раз Хенрикос задумался об отсутствии тактической гибкости в легионе.

— Вот оно что, — сказал он, изучив горизонт и вершины скал, которые возвышались над погрузившейся во мрак долиной. Сержант был достаточно близко, чтобы коснуться кружащегося песка, и протянул железную руку. Песчинки, не причиняя вреда, звякнули о металл, и когда Хенрикос поднял взгляд, то обнаружил над штормом то, что искал. Темнотой управляла высокая, худая фигура в серо-коричневой мантии. У нее был магический посох, покрытый чуждыми рунами и инкрустированный драгоценными камнями.

— Брат Таркан, — сказал сержант скрипучим голосом, обещавшим возмездие, — сотри эту грязь.

Таркан был воином Десятой, и обращался со своей длинноствольной винтовкой с изяществом снайпера. Оружие было приспособлено под его руки и имело оптический прицел, который был соединен с бионическим глазом Таркана и обеспечивал надежную связь между стрелком и целью.

Прильнув к прицелу, Таркан навел зеленое перекрестие на голову эльдара в шлеме и выстрелил. Выход пули качнул оружие, но Таркан тут же сбалансировал его. По-прежнему следя через прицел, он ухмыльнулся с безрадостным удовлетворением, когда череп ксеноса лопнул и враг рухнул без головы и значительной части туловища.

Снайпер закинул винтовку за спину.

— Цель уничтожена, брат-сержант.

Хенрикос поднял кулак, и остальной полубатальон поднялся на склон.

Задерживаться в этом месте не было смысла.

— Вперед, во имя Горгона.

Двести пятьдесят воинов двинулись в рассеивающийся шторм.

Что-то помешало Хенрикосу, когда он вошел в полумрак. Это был сбой механизмов в его бионической руке. Сержант хотел, чтобы она была расслабленной и готовой выхватить клинок, но рука сжалась в кулак. Он заставил ее разжаться, не понимая причины неисправности, и приблизился к пораженным морлокам. Хенрикос остановился, когда увидел, что они делают друг с другом.

У одного легионера в груди застрял собственный эвисцератор. Окровавленные зубья меча вращались. Он пытался одной рукой помешать клинку погрузиться глубже, в то время как другая, аугментическая, толкала меч дальше. Еще один воин лежал неподвижно, шлем был смят собственной силовой булавой. Алая жидкость вытекала из трещины в лужу вокруг головы. Некоторые бродили, ослепшие, или же оказались прикованы к земле нефункционирующими ногами. Воины душили сами себя своими бионическими руками. Взбунтовавшаяся машинерия восстала против своих хозяев.

Сила веры Железных Рук обратилась против них.

Краткая пауза Хенрикоса была вызвана желанием сохранить свою половину батальона и не усугубить и без того тяжелое положение, но какой бы недуг ни поразил морлоков, он пока еще не коснулся Десятой Железной.

— Капитан! — Хенрикос медленно направился в шторм. За ним шли его братья, вмешиваясь по возможности и пытаясь предотвратить самокалечение.

— Я вижу! — ответил Медузон. — Клянусь мечом Императора, я вижу… Останови их, брат. Спаси от самих себя, если сможешь.

Связь отключилась на короткое мгновение, и именно тогда Десаан попал в поле зрения Хенрикоса.

Кибернетическая рука сжимала зазубренный боевой нож, и капитан боролся с каким-то невидимым врагом, который пытался вонзить клинок Десаана ему в лицо.

Хенрикос добрался до капитана, когда мономолекулярный нож достал плоть.

Железные пальцы сержанта сжались на кисти Десаана, крепко удерживая ее.

— Держись, брат! — закричал он, пытаясь взять оружие под свой контроль. Пока Хенрикос боролся, он увидел лица в темноте. Они мелькали, нематериальные, словно обрывки ледяного тумана. Хенрикос выпустил в одного болтерную очередь, но призрак растворился, прежде чем она достигла его. Раздался насмешливый вой, вызвавший гримасу отвращения на лице сержанта.

— Бион, это ты? Я не вижу, брат, — голос Десаана был полон боли.

Его визор был темен, как железная повязка на глазах.

— Держись, брат-капитан! — призвал Хенрикос, но бионическая сила Десаана была невообразима. Даже вдвоем они проигрывали, и клинок сдвинулся немного ближе, пронзая плоть.

— Быть выпотрошенным собственным боевым ножом, — сказал Десаан с болезненной гримасой. — Не так славно, как я надеялся.

— Ты еще жив, — заверил Хенрикос. — Отклонись…

Отпустив руку Десаана, он выхватил свой медузанский клинок и насытил его энергией. Это заняло у него на несколько секунд больше, чем должно было, его железная рука сопротивлялась ему.

Скоро оно и до нас доберется.

— Что ты делаешь?

— То, что должен, — визгразрезаемого металла заглушил рев, когда Хенрикос начал отпиливать руку капитана.

Десаан изо всех сил старался не двигаться и молчать.

— Если ты поскользнешься… — прорычал он сквозь стиснутые зубы.

— Ты потеряешь голову, — ответил Хенрикос и продолжил резать.

Вокруг них маячили призраки, то появляясь, то растворяясь в шторме. В том же ритме усиливалась или ослабевала колдовская власть над аугментикой Железных Рук.

Последние кабели и сервомеханизмы отделились с потоками масла и искр, оставив только наруч. Хенрикос, весь в поту, резко остановился, и железнорукие одновременно выдохнули.

Ветер нес прерывистые звуки болтерной стрельбы, становившейся все интенсивнее с каждой минутой. Шторм затихал, и призраки пропадали. К вышедшим из строя морлокам вернулась боеспособность, но когда пыль осела, стала очевидна высокая цена, заплаченная за это.

На земле лежали несколько терминаторов, пронзенных собственными мечами и сраженных собственными булавами. По меньшей мере еще трое были убиты призрачными воинами. Многие получили ранения.

Зрение к Десаану вернулось, и он поморщился при виде отсеченной конечности, однако благодарно кивнул сержанту.

— Рассудительность не самая сильная моя черта.

— Ты высказал свою точку зрения, я — свою. Больше говорить не о чем.

Каждый быстро отдал честь, и вопрос был улажен.

Десаан оглянулся.

Нигде не было видно убитых врагов.

— Здесь вообще был бой? — спросил Медузон, когда перегруппировал Десятую Железную.

— Я поразил одного, и он не мог выжить, — сказал Десаан.

— Как и я. Его голова оторвалась от тела, — сказал присоединившийся к ним Таркан.

Десаан нахмурился.

— Даже их смерть труслива. Они все исчезли.

Разговор прекратился, когда из рассеивающейся темноты появилась фигура. Горжет и левый наплечник были отмечены ужасными зарубками, которые, будь они на сантиметр ближе, лишили бы первого капитана головы. Четыре глубокие борозды были оставлены молниевыми когтями.

— Как и примарх, — сказал Габриэль Сантар. — Лорд Манус пропал.

Воля железа

— Он не мог погибнуть.

В тоне Медузона звучало сомнение, заставившее Сантара стиснуть зубы.

— Предательский удар… — пробормотал Десаан. Они все были страшно уязвимы в долине, но он тут же отверг замечание. — Горгона нельзя убить, — заявил он более громко. — Ни один вероломный клинок труса не сможет даже пробить его кожу. Это невозможно.

— Тогда где он? — спросил Медузон.

Хотя пустынная долина вернулась к своему естественному облику, в ней по-прежнему было полно расщелин, скал и разбросанных валунов. Даже беглая оценка давала больше двух дюжин возможных участков, где примарх мог столкнуться с вероломством врага.

Десаан понял, что не может ответить.

Сантар проследил за его взглядом и включил радиосвязь. Несомненно, ничто такое заурядное, как яма-ловушка, не могло убить Горгона.

— Железнорожденный?

Рууман был все еще на линии хребта, медленно направляя свои дивизионы тяжелой поддержки к впадине, наблюдать за которой больше не было необходимости.

— Ничего не видно, первый капитан. И я не могу прицелиться в ваших призрачных врагов, — добавил он уныло.

— А сейчас? — спросил Сантар, когда остальные офицеры собрались вокруг него.

— Огромная золотая равнина, но никаких следов нашего примарха. Или его гибели.

Сантар отключил связь. Его лицо походило на отшлифованное железо.

— Лорда Мануса нельзя убить, — заявил он, взглянув на Десаана, — но я не брошу его. Если эльдары добрались до него, если каким-то образом поймали в ловушку, тогда мне жаль этих глупцов. Они схватили расплавленный клинок голыми руками и сгорят из-за этого.

Его сердитый взгляд нашел Медузона.

— Капитан, командуй батальонами. Направь их к местонахождению последнего узла и подтверди его наличие. Я останусь с пятьюдесятью воинами, чтобы начать поиск нашего повелителя.

— Мы все еще можем объединиться, подождать Армию и направить больше людей на поиски, — предложил Медузон.

Сантар был непреклонен.

— Нет. Если они доберутся до нас, я найду им применение. В противном случае, я намерен следовать приказам лорда Мануса и найти узел.

Кивнув, Медузон отправился собирать легион, а Сантар подошел к своему товарищу и заместителю.

— Дай мне пятьдесят своих лучших воинов. Приведи Таркана и его снайперов, а также Хенрикоса. Остальные пойдут с Медузоном под его командованием, пока я не вернусь. Понятно?

— Да, первый капитан.

Десаан задержался.

— Я что-то пропустил, брат-капитан? — спросил Сантар.

— Где он, Габриэль?

Пока остальные легионеры готовились, Сантар оглядел бесконечную пустыню.

— Поблизости, надеюсь.

— А если нет?

— Тогда я буду верить, что наш лорд сможет выбраться из любых передряг, которые с ним приключились. Ты должен делать то же самое.

— Дело в шторме, Габриэль. Мы сражались с чем-то неестественным. В песках есть невидимые враги.

— Мир вокруг нас меняется, Ваакал. Ты и я видели это.

— Некоторые вещи нужно оставлять в темноте. Я не предвкушаю их возвращение.

Молчание Сантара намекало на его согласие.

Мир, вся Галактика менялись. Они чувствовали это, все Легионес Астартес чувствовали. Сантар размышлял, по этой ли причине Император вернулся на Терру, и что это значит для их будущего. Даже любимые сыновья Императора не знали, и Габриэль видел, как сказывается на его собственном отце вызванная этим боль.

Ожидая Десаана, отправившегося собирать поисковой отряд, он прикоснулся к собственноручно сделанным бороздам на боевом доспехе и задумался над верой Железных Рук в бионику. Кто бы ни были эти враги, они знали сильные стороны легиона и как им противостоять. Плоть и железо были мощным сплавом, но, как в каждом сплаве, чтобы добиться идеальной ковки, нужен верный баланс. В этот момент их металл выглядел дефектным. Возможно, Медузон был прав на счет объединения.

Теперь это не имело значения. Они рассредоточены, но они победят. Это был путь Железных Рук.

Перед ними стояли пятьдесят легионеров, жаждущих действия, и он встретил их пристальные взгляды.

Кто-то или что-то захватило примарха. Сантару необходимо было знать, где и почему. И если он должен убить каждого ксеноса, прячущегося под камнями по всей пустыне, он это сделает.

— Квадрант за квадрантом, — прорычал он. — Не оставляйте ни камня, братья. Вы — личные преторианцы примарха. Действуйте как он. Найдите его.

Феррус Манус не чувствовал себя заблудившимся, и тем не менее это место было незнакомо ему.

Это была пещера, огромное и отвечающее эхом пространство, которое вело в бесконечную темноту. Длинная, неровная трещина раскалывала сводчатый потолок, и он предположил, что упал в незамеченную расщелину в пустыне.

Тусклый солнечный свет проникал сквозь трещину, но растворялся во мраке.

Он несколько раз попытался вызвать морлоков, но связь не работала. Даже помех не было слышно. От ретинальных линз тоже было мало пользы, и он снял боевой шлем.

— Насколько глубоко я нахожусь? — поинтересовался он вслух. Эхо отсутствовало, несмотря на громадные размеры пещеры. Воздух был свеж и холоден. Он чувствовал его ласковое прикосновение к коже, но в нем присутствовал сильный запах масла и чего-то еще… благовония. Аромат был приторным, абсолютной противоположностью того, к чему он привык. Это было разложение и гедонизм, невероятно далекие от твердости и дисциплины.

Когда его улучшенное зрение присоединилось к обонянию, ему медленно открылось больше деталей окружающей обстановки: колонны, выцветшие останки резных барельефов и широкие триумфальные арки, вырезанные из камня. Он увидел монолитные скульптуры. Они изображали людей, но он не узнал ни лиц, ни облачения. Каменные незнакомцы смотрели на него свысока разрушенными временем лицами. Один — благородный воин без головы — обвиняюще указывал на него пальцем.

— Я не рубил твою голову, брат, — сказал Феррус и зашагал прочь.

Как и голос, шаги Ферруса не рождали эха, и он предположил, что это из-за некой особенности здешней геологии. Феррус провел некоторое время с братом Вулканом, который просветил его на счет достоинств и различий земли и камня.

— Покажи мне, как превратить его в нечто функциональное и полезное, — ответил он тогда, к большой досаде брата-примарха. — В противном случае, в чем смысл?

Горгон и Дракон были похожими и, тем не менее, очень разными.

Феррус последовал за ветром, надеясь, что он приведет его к какой-нибудь трещине, которую он мог бы расколоть и таким образом соединиться со своим легионом. Ветерок вывел его из огромной пещеры в широкую галерею, которая напоминала о каком-то затонувшем королевстве Старой Земли. Колонны подчеркивали длинный темный путь и поднимались к высокому потолку, который исчезал во мраке. Земля под ногами была черна. Стояла вонь сожженной плоти, и в воздухе словно висел пепел крематория. Смертного это могло вывести из себя, но Феррус далеко ушел от подобной слабости рожденных во плоти.

Черный песок…

Мысль пришла незваной, когда он посмотрел на свои ноги.

Точно, как в долине.

— Возможно, гробница или мавзолей, — вслух посчитал он. Но здесь не было ни крипт, ни даже реликвария, только галерея, провонявшая смертью.

Грани полированного обсидиана, черного как земля, мерцали в свете кристаллов, когда Феррус миновал галерею. Он мельком увидел что-то, часть образа, в прозрачном камне. В бездонной тьме пылал огромный пожар, и что-то еще… Оно было знакомым, и в то же время чужим.

Словно хватаясь за разбитые осколки сна, Феррус не мог удержать образ целиком достаточно долго, чтобы четко разглядеть. Где бы он ни остановился для лучшего обзора, обсидиан отражал только лицо примарха, суровое и раздраженное.

Возможно, это был очередной каприз света и геологии этого места. Несомненно, в нем было что-то уникальное.

Феррус сопротивлялся порыву извлечь Сокрушитель Наковален и разнести камень на куски. Зная, что ничего не добьется этим, он отогнал желание.

«Меня так легко не проведешь», — подумал он и упрямо продолжил путь.

Он почти вышел из длинной галереи, когда что-то еще кольнуло чувства примарха.

Феррус услышал… плач.

Может быть, проделка ветра? Он не чувствовал дуновения, но звук доносился словно издалека.

Это была скорбная песня, нечто столь зловещее, что просачивалось в его душу и наливало свинцом конечности. Примарху не приходилось когда-либо испытывать печаль. Он чувствовал боль, теряя сыновей в битвах, но это был риск, неотъемлемый для их предназначения. Он принимал его. И никогда еще ему не доводилось переживать истинную утрату. И вот теперь она овладела им, такая реальная… Его разум наполнили образы братьев, убитых или близких к смерти, труп его отца.

— Что это?

Гнев вытеснил печаль, когда Феррус понял, что стал жертвой очередного ксеноколдовства. Он не поддался ему, вернув силу в свое тело только для того, чтобы печальная песнь переродилась во что-то еще, нечто худшее. В воздухе звучали предсмертные крики, словно в этом мрачном месте задержались какие-то призраки, вновь переживая свои последние мгновения.

— Выходи! — потребовал Феррус, разыскивая колдуна, который изводил его своими чарами. — Покажись, или я разорву это место на части, чтобы найти тебя.

Его вызову ответил низкий скрежет далеких двигателей, режущее слух крещендо интенсивной стрельбы и дикие крики воинов. Тысячи звуков битвы смешались в ужасающую какофонию, принуждая к убийству и смерти. Вокруг примарха развернулась картина битвы, и только ее он мог слышать, да и то через огромное расстояние или само время. Феррусу не было необходимости видеть ее, чтобы понять, где бы и когда она не происходила — это был ад.

Пока иллюзорная война продолжалась, он распознал голос, от которого у него застыла кровь.

С губ примарха слетел скрежет, плохо подходивший повелителю битвы.

— Габриэль…

Он остановился и попытался прислушаться, надеясь, что таким образом опровергнет свои подозрения, но грохот стих, и вместо него помещение наполнила тишина.

Дыхание, слабое и частое. Под боевым доспехом, собственноручно выкованным полубогом, тяжело поднималась грудь. Окружившая его внезапная тишина вызвала у Ферруса новую и нежеланную тревогу.

Маленький шаг, неуверенный и осторожный, снова породил ад в его мозгу. Еще один — и крики стали громче. Еще — и они почти оглушали.

— Габриэль!

Феррус сердито всмотрелся в темноту, изучая каждую колонну, каждую тень в поисках своего первого капитана. Взбешенный и недоверчивый, он не отдавал себе отчета… В его измученном разуме Габриэля Сантара жестоко убивали.

Затем других… Десаан, превращенный в пепел атомным пламенем; Рууман, заколотый полудюжиной спат; даже Кистор, магистр астропатов, выплевывающий кровь и застывший в предсмертной конвульсии… Тысячи умирающих голосов кричали одновременно.

Феррус ударил по земле и понял, что стоит на коленях. Атакованный апокалиптическими видениями, он поднял серебряные руки ко лбу в попытке отогнать их.

— Невозможно…

Он увидел нечто столь ужасное в своем сне наяву, что едва мог смириться с этим, не говоря уже о том, чтобы выразить словами.

Более слабое существо могло сломаться, но он был Горгоном и обладал ментальной силой, которую немногие в нем прозревали. Жиллиман знал о ней и сказал ему, когда им представилась возможность поговорить наедине. Кобальтовый и черный были могучей смесью, негнущимся сплавом.

Феррус упрямо встал, сначала уперевшись одной ногой, потом другой. Только решимость, которая видела срытые горы и побежденных одной рукой чудовищ, могла разрушить такие сильные чары. Он чувствовал тяжесть в спине и руках.

Я выдерживал большее бремя.

Гнев придал стойкости. Она стала расплавленным источником, из которого Феррус черпал силу со сжатыми от ярости кулаками.

Он зарычал на тени.

— Ложь! Ты показываешь мне эту фальшь и ждешь, что я поверю в нее? Чего ты хочешь добиться? Пытаешься свести меня с ума?

Его последние слова отозвались эхом, снова и снова.

Я выдержу. Моя воля нерушима.

Стиснув зубы, Феррус пробирался сквозь ужас повторяющегося видения мучительной смерти Габриэля. Оно накатывало на него опустошающей волной. Гибель всех до единого верных морлоков предстала одной бесконечной бойней.

В руке примарха с еле сдерживаемым неистовством гудел вырванный из ремней Сокрушитель Наковален. Молот желал, чтобы ему дали волю, но, как и его хозяин, был разочарован. Реальных врагов не было.

— Боишься посмотреть мне в лицо?

Темнота не ответила на вызов, если не считать гула бесконечной войны.

В периферийном зрении Горгона вспыхнуло пламя, обсидиановые осколки были наполнены им. Смысл образов ускользнул от примарха.

Ему осталось только одно.

Обвалилась часть стены, расколотая яростью Ферруса. Прозрачный камень разбился, ударившись о землю, но за этим не последовало ни огня, не предсмертных криков.

Второй удар расколол надвое колонну, и примарх наклонился в сторону, чтобы избежать падения кристаллического дерева. Удар не был неистовым, а скорее резким и точным. Феррус двигался целеустремленно, тщательно выбирая удары и наблюдая за их последствиями. Он искал брешь в колдовских чарах, которой мог бы воспользоваться. Проведя целую жизнь в попытках избавиться от слабости в теле и разуме, Горгон знал, как ее находить. Поэтому он продолжал идти и медленно покидал галерею и ее ужасы.

Когда он приблизился к выходу из помещения, к шуму битвы присоединился другой звук, скрываясь внутри первого, который только примарх мог слышать. Звук был шипящим и нес с собой шорох чего-то змеиного.

Глаза следят, холодные змеиные глаза…

Кто-то охотился на него. Он уловил мелькнувший хвост, образ чешуи, отразившей огонь от обломков обсидиана.

Ярость уступила место спокойствию. Он не какой-то упертый щенок, подстрекаемый хитрыми уловками.

Я — Горгон. Я — Медуза.

Шепот вернулся, на этот раз громче. Позади. Сердце Ферруса успокоилось, когда он попытался засечь звук. У него не было источника, он раздавался повсюду и нигде. Мысленно примарх развернулся, чтобы встретиться со своей немезидой и расколоть очередной кусок галереи мощью Сокрушителя Наковален.

Вместо этого он опустил молот и позволил ему упасть на землю с глухим металлическим стуком.

— Ты видишь веревочки на моих руках? — спросил он тень, подняв Сокрушитель Наковален на плечо. — Я-то думал, что нет, — сказал Феррус после короткой паузы и медленно вышел из галереи.

Кровавые образы и рев войны остались позади.

Зернистый свет разогнал темноту, но осветил только небольшую часть расщелины, где не было ничего, кроме уползающей местной живности.

Сантар нашел щель в скале, достаточно большую для его тела, расширяющуюся трещину в подземный мир, который, казалось, полностью поглотил его отца. Но никаких следов примарха не было. Холодный голос раздался по радиосвязи.

— Ничего.

Это был один из многих тупиков.

Первый капитан знал, что пятьдесят легионеров, разбитые на небольшие поисковые отряды, прочесывают впадину и пустыню за ней. Пока безуспешно. Несмотря на все усилия, они не продвинулись в поисках примарха ни на шаг.

Уделив половину своего внимания данным авточувств, бегущим по ретинальным линзам, Сантар пристально посмотрел на солнце. Пылающая сфера показалась более зловещей после того, как рассеялось колдовское облако. Воспоминания о психической атаке на легион не покидали его. Габриэль сжал бионическую руку, почти ожидая, что она не подчинится его невральным командам. Она подчинилась.

Сантар снял боевой шлем и позволил жаре накрыть его.

— Меняющийся мир… — подумал он вслух.

Открыв канал связи, он обратился к Десаану:

— Как мог кто-то подобный Горгону просто исчезнуть, брат? — Сантар обвел взглядом равнину. Она была огромной и холмистой, но усыпанной скалами и пещерами. Он сомневался, что даже с флотом «Грозовых птиц» они найдут их цель.

— Каждый метр этой впадины нанесен на карту и изучен. Что мы пропустили?

— Что-нибудь из сенсориума твоего визора?

Раздался щелчок, когда Десаан перепроверил данные.

— Остаточные энергетические показатели, но ничего, что мы могли бы отследить. Ничего такого, что имеет смысл.

После паузы он спросил:

— Его действительно могли убить?

Сантар приказал вести поиски, руководствуясь лишь слабой надеждой. В глубине души он знал, что его повелитель пропал и найдется лишь тогда, когда пожелает.

Беспомощность не числилась среди тех чувств, что доставляли удовольствие первому капитану.

— Нет. Его схватили, и я хочу знать почему.

Сантар собрался продолжить, когда получил входящий сигнал. Медузон запросил доклад о продвижении боевой группы и предоставил обновленную информацию первому капитану.

Первые дивизии Армии появились на серпообразной линии хребта, возвышающегося над долиной. Они были медленными, но стойкими, пехотинцы маршировали перед танковой колонной. Машины Механикум расположились на флангах вместе с боеспособными «Часовыми».

Прошло больше времени, чем он думал.

— Принято, — передал он Медузону. У него было ощущение, что он поперхнулся песком. — К нам прибыли армейские дивизии. Удерживайте позиции и ждите подкреплений.

Сантар снова переключил каналы и прорычал по рации:

— Перегруппироваться.

Десаан первым ответил.

— Медузон?

Сантар кивнул.

— Они нашли узел.

Десаан насмешливо фыркнул.

— Славный день. Мы уходим?

— Ты уже знаешь ответ, брат-капитан.

— Почему такое ощущение, что мы бросаем его?

Остальные присоединились к ним, и теперь пятьдесят легионеров шли снова вместе. Отсутствовали только Таркан и трое других снайперов.

— Потому что так и есть.

Десаан нахмурился, но оказался достаточно мудрым, чтобы придержать язык.

— Брат Таркан… — произнес Сантар. Он смотрел за край пустынной впадины, где она переходила в большую равнину. Там построились воины Десятой Железной. — Мы уходим.

Ответ Таркана был неожиданным.

— Я кое-что нашел, лорд Сантар.

За сводчатым выходом из галереи лежала другая пещера.

Перед Феррусом открылся огромный подземный зал, намного больше предыдущего. Его сводчатый потолок терялся в темноте, хотя он разглядел тонкую линию трещины в вершине. Бездну раскалывал надвое узкий каменный мост, его естественные опоры растворялись во мраке. Под мостом простиралась бесконечная губительная тьма.

Феррус презрительно усмехнулся бесчестию такой смерти.

Он провел взглядом по каменной дороге, проследив ее траекторию через темноту до широкого плато. От него поднималась лестница с узкими и крутыми ступенями.

И вот Феррус уже стоит у подножья лестницы, глядя вверх.

По краям лестницы высились статуи, как те, что были в первой пещере, только намного, намного массивнее. Все облачены в патрицианские мантии, руки сложены на груди, а пальцы сплелись в знамении аквилы. Статуи различались только лицами. Точнее, масками. Тотемические маски скрывали их истинные сущности, или, возможно, обнажали их. Феррус чувствовал, что и то, и другое могло быть верно.

Когда примарх сделал первый шаг, его взгляд привлекла одна из них. У изваяния вместо волос на голове извивались змеи, как у чудовища из древнемикенского мифа. Горгон потянулся к ней, хотя статуя была слишком далеко.

Другая представляла скелетообразное изображение самой Смерти, в капюшоне, с косой, лезвие которой упиралось в костяной лоб. Лицо третьей было расколото надвое, как у Януса из старой романийской легенды. На примарха смотрели две маски, а не одна. Но было ошибкой считать, что у Януса только два лица, так как у него их было много.

Феррус увидел изображение жестокого рычащего пса и почувствовал, как просыпается гнев, когда прошел мимо. За ним выгибал шею дракон с гребнем из живого пламени. Геральдический рыцарь стоял рядом с более темным близнецом, один со щитом, другой — с булавой.

За спиной одной из статуй раскрылись кожистые крылья. Маску летучей мыши было трудно отделить от человеческого лица, и это наводило на мысль о странном отсутствии человечности.

Были другие: конь с развевающейся гривой, хищная птица, благородное человеческое лицо, увенчанное лавровым венком, лев под монашеской сутаной.

Здесь было двадцать статуй. Некоторые хорошо знакомы ему, другие меньше и выглядели не так, как он ожидал. У них были неуловимые отличия, даже отклонения, которые Феррус нашел тревожными. Только две были абсолютно незнакомы ему, их маски были сколоты и почти уничтожены.

Последняя статуя стояла посреди лестницы и смотрела на Ферруса. Он поднял взгляд, чтобы разглядеть ее.

В отличие от остальных у этого изваяния руки были раскинуты, словно монумент желал обнять его. На нем был фартук каменщика, но вычурно украшенный. Маска была бы прекрасна, почти идеальна, если бы не угловатые смотровые щели и неровности на искусственных скулах.

— Фулгрим…

Феррус не собирался произносить имя брата вслух, но как только оно покинуло его уста, он узнал возвышающегося над ним титана.

Воспоминания о горе Народной вернулись с ностальгическим теплом, но в них была горечь, даже насмешка. Статуя улыбалась? Казалось, маска не изменилась, и все же в уголках ее рта угадывался еле заметный изгиб. Жажда стереть эту усмешку заставила серебряные руки сжаться в кулаки. Она завладела им без причин и оснований, но вызвала такой гнев, такое чувство… предательства?

Феррус покачал головой, словно прогоняя долгий сон.

«Опять колдовство», — мрачно подумал он, решив, что отдельно разберется со своими преследователями-ксеносами. И тогда вернулся его шипящий спутник.

В этот раз он не был столь заметен. Звук раздался вместе с дуновением ветра или же смещением старого камня. В шорохе слышалось что-то еще, и только такое существо, как примарх мог это понять. Смысл было трудно отделить от нелогичных противоречивых элементов, скрытых в шипящей модуляции призрака.

Это было слово или фраза, но на данный момент она оставалась загадкой.

Охотник стоял позади него. Феррус услышал шорох его чешуйчатого тела по нижним ступеням. Окутанный тьмой, из-за которой внизу ничего не было видно, но тем не менее он был там. Феррус представил, что преследователь ждет, медленно поднимая и опуская свое тело, его язык пробует воздух на предмет его запаха. Он был терпеливым и находчивым охотником. Он ударит в нужный момент, когда добыча не будет знать о его присутствии.

— Я тоже могу быть терпеливым, мой враждебный странник, — тихо произнес Феррус и удивился своему спокойствию.

Горгон печально вздохнул. Возможно, ему передалось немного прагматизма Вулкана.

Лестница вела дальше, и у него не было времени задерживаться. И желания тоже. Здесь скрывалась смерть, он чувствовал ее в холодном воздухе и слишком медленном срастании своих костей. Если он задержится достаточно долго, она найдет его.

Феррус быстро преодолел следующий пролет и попытался выбросить из головы образ Фулгрима и то, как статуя внушила мысль о предательстве и охотнике, следовавшем за ним. Он понял, что не падал ни в какую расщелину.

Это была не пустыня.

Это было что-то еще, нечто иное.

— На что я смотрю, Таркан?

Сантар и Десаан стояли рядом со снайпером и еще двумя железнорукими из Десятой. Боевые братья Таркана молчали, их пристрелянные болтеры были опущены.

Таркан присел и указал пальцем на углубление в песке.

— След, — сказал он, очерчивая контур впадины. — Здесь.

— Отпечаток ноги, — предположил Десаан, пропустив след через спектры визора. Для нетренированного глаза он был просто еще одной неровностью пустыни.

— Несколько, — поправил его Таркан, указав на ряд вмятин, которые тянулись от первого следа назад. — Следы заканчиваются здесь, — добавил он, посмотрев на Сантара. Ретинальная оптика снайпера были точной и безошибочной, как его прицел. Бионический глаз Таркана щелкал и гудел при настройке.

— Где они начались? — спросил Сантар, пытаясь проследить отпечатки ноги к начальной точке.

— По моей оценке, в пустынной впадине.

— Они принадлежат отцу?

Таркан медленно кивнул.

Найденный ими след подошвы был большим и достаточно глубоким. Только благодаря тому, что прошедший здесь был огромен и тяжел, его следы еще не занесло песком.

— Обратите внимание на более сильное углубление у носка, — сказал Таркан, вытянув боевой нож, указывая им. Сверкающий мономолекулярный кончик проткнул край следа.

— Он бежал, — сказал Десаан.

Сантар нахмурился и посмотрел на исполосованный солнечными лучами горизонт, словно ответ ждал там.

— Но от кого?

— Или к кому? — предложил Десаан.

Не было ни крови, ни обожженных меток, ни признаков борьбы. Следы просто закончились.

Сантар снова нахмурился, подавленный таким поворотом событий.

— Хорошая работа, брат Таркан, — сказал он, повернувшись.

Десаан был в замешательстве.

— Разве мы не продолжим поиск?

— Нет смысла, — сказал Сантар. — Где бы ни был лорд Манус, мы не можем добраться до него. Мы нужны Медузону.

Ответ Десаана был тихим и предназначался только Сантару.

— Мы не можем просто бросить его, брат.

Первый капитан остановился, чтобы посмотреть на остальных. Таркан поднялся.

— Сейчас у нас нет такой роскоши, как выбор, Ваакал. Мы все еще на войне. По крайней мере, здесь мы можем что-то сделать.

Десаан неохотно согласился. Он мало что мог сделать. Это относилось ко всем.

Двигаясь по следам дивизий Армии, пятьдесят легионеров ушли из пустынной впадины, вверив своего примарха его судьбе.

Птица. Нет, не просто птица, но огромная птицеподобная тварь, сравнимая по размерам и размаху крыльев со штурмовым кораблем. Ее великолепие давно угасло. Прежде могучие мышцы зачахли и атрофировались, а крылья, которые когда-то сверкали оперением, теперь бессильно поникли, изорванные и тусклые. Кожа свободно свисала со скелета, как мантия непомерно большого размера, под ней выпирали кости. Какой-то падальщик, чья последняя трапеза состоялась очень-очень давно.

Мифы многих культур рассказывали истории о грифонах, василисках и гарпиях. По словам бардов и сказочников, подобные твари истребляли целые цивилизации. Даже в ослабленном состоянии это чудовище могло бы убить многих. С легкостью. Феррус замедлился, подходя к существу.

— Тебе непросто будет проглотить меня, — пообещал он, приближаясь к вершине каменной лестницы.

Когда Феррус достиг последних несколько ступеней, он понял, что птица не одна, их две, и это не падальщики. Это была пара чахлых орлов. Каждый из них с любопытством смотрел на примарха одним глазом, словно зная нечто, во что примарх не был посвящен. Другой глаз по какой-то причине ослеп.

Когда он подошел к ним, с их клювов сорвался крик, душераздирающий и гнусавый. Горгон потянулся за Сокрушителем Наковален, но пальцы так и не коснулись рукояти, когда он понял, что орлы не собираются нападать. Вместо этого существа расправили свои некогда огромные крылья и взлетели.

Убивать их было жалко, хотя, возможно, смерть покончила бы с их страданиями и стала бы актом милосердия. Удивившись тому, как он обрадовался, воздержавшись от убийства, Феррус последовал за первой птицей, которая полетела в темноту пещеры. Достигнув трещины в потолке, орел исчез. Феррус позавидовал его крыльям, какими бы слабыми они ни были. Птица, несмотря ни на что, тяжело влетела в золотой свет.

Сыновья были наверху, отделенные от своего отца золотистой трещиной в подбрюшье мира. На несколько мгновений тень орла задержалась, и Феррус почти мог дотянуться и коснуться ее…

Второй орел полетел дальше в пещеры. Вопреки первоначальному убеждению, Феррус понял, что пара птиц не была полностью идентичной. В то время как первая была мудрой и суровой, вторая птица производила впечатление высокомерной, в ее манере держать себя было что-то патрицианское, несмотря на потрепанный внешний вид.

«Вызывающий, — подумал примарх, — даже знакомый».

Птица скользнула через открытый портал, вырезанный в каменной стене пещеры. Арка своим архитектурным стилем напоминала цивилизованную культуру, подобную старым империям древней Романии. Она вела в следующий зал, освещенный звездным небом.

— Снова холодный камень, — подумал Феррус вслух, увидев скалы из темного гранита.

Разочарованный ощущением собственного бессилия, Феррус начал полагать, что эта дорога бесконечна, что в лабиринте нет цели.

Бессмысленно сражаться с тем, над чем у тебя нет ни малейшей власти. Хотя это противоречило его инстинктам, примарх уступил судьбе. Пока. Он закончит свое путешествие, когда тот, кто поймал его в эту ловушку, посчитает, что момент наступил.

Тогда он уничтожит это существо со всей яростью Медузы.

Что бы ни скрывалось внутри лабиринта, оно не было непобедимым чудовищем.

— Я убивал ётунов, — сказал он самому себе. — Я убивал ледяных змеев голыми руками. Ты рискнул завлечь в ловушку Горгона…

Небесные огни, освещавшие его путь в следующий зал, вовсе не были не звездами. Стены украшали скопления драгоценных камней, сверкающих в свете, не имеющем источника. Порог был мало примечателен, всего лишь усыпанная алмазами скала. Примарх услышал слабые хлопки крыльев, прозвучавшие как далекое эхо, и последовал за вторым орлом вглубь прорезаемой звездами тьмы.

Феррус почувствовал запах мертвечины и холод. Что-то металлическое кольнуло его язык.

Зуд на шее начал раздражать. Словно горячий ошейник.

В воздухе шипело дыхание змея.

Его агрессивный попутчик вернулся.

Ты, наконец, пришел за мной?

Феррус извлек Сокрушитель Наковален и небрежно держал его одной рукой. Оружие вызывающе гудело в его хватке.

Я расколю твой череп, как яйцо, тварь.

Змей держался на расстоянии, двигаясь на периферии его чувств. Тварь знала, что примарх не станет бросаться в темноту и атаковать. Феррус будет выжидать, хотя имел обыкновение выходить из себя, и существо знало об этом. Но помимо простого подстрекательства, у змея была причина не торопиться со схваткой. Он хотел, чтобы примарх сначала увидел кое-что, то, что змей сделал для него.

Дальнюю часть помещения словно затянуло полосой из черного холста, свет фальшивых звезд стал гаснуть. Феррус стоял у ее границы, собираясь ступить в затемненный мир.

А затем все изменилось.

Темнота разошлась, как занавес.

Один за другим драгоценные камни погасли. В глаза словно хлынула артериальная кровь — багровое зарево осветило помещение. Перед Феррусом открылась картина отвратительной бойни, и он скривился от омерзения.

Воздух наполнил запах крови, приправленный горечью. Запах въелся в щели между каменными плитами пола и полз по влажным стенам грибковой заразой. Когда-то белоснежные стены измазали кровавые отпечатки рук и ног. Мужчины и женщины умерли здесь, стоя на коленях, моля о пощаде, в то время как палачи прижимали клинки к их шеям и животам. В стены были вмурованы цепи с крючьями, готовыми принять истерзанную плоть.

В разуме Ферруса появились образы ржавых секачей, зазубренных резаков и костных пил, хотя ни одного из этих инструментов мясника он не видел.

Вместо этого с потолка на сухожилиях свисали головы. Сотни отсеченных голов лениво покачивались на сквозняке и медленно вращались. На лицах застыло выражение муки: у одних рты распахнуты в безмолвном крике, у других челюсти стиснуты в агонии.

Озабоченный жжением под горжетом Феррус словно ощутил фантомную боль от нанесенной ножом палача раны, которую он никогда не получал.

Или, пожалуй, не сейчас…

Мысль возникла неосознанно, словно ее внушили. Феррус был слишком шокирован, чтобы сопротивляться ей.

Образы наплывали один на другой, пока он наконец не увидел в лицах висящих перед ним голов…

Измученный, Феррус скривился от невыносимой для смертного боли.

Все эти лица принадлежали ему.

Ярость железа

Он бросался в глаза, выступая из песка подобно обломку изогнутой кости. Когда Габриэль Сантар прибыл на поле боя, то задумался, почему они так долго искали эльдарский узел.

Уничтожьте узлы и нарушьте сплоченность врага. Как и в случае с оборванной линией связи, в этом случае возможность эльдар координировать свою оборону была бы серьезно затруднена. Разрушьте узлы и разбейте врага. Это были приказы лорда Мануса, как легиону, так и братьям, ведущим войну где-то еще на Один-Пять-Четыре Четыре. То, что примарх так и не увидит, как осуществится его план, причиняло первому капитану боль.

По этой и многим другим причинам он очень хотел, чтобы повелитель был с ними.

Морлоки вместе с небольшим отрядом снайперов Таркана вернулись к голове многочисленной танковой колонны Армии. То, что осталось от армейских дивизий, в основном доганские истязатели и часть вериданских коррактов, прошли этот путь, цепляясь за поручни или сидя на башнях более крупных машин. Некоторые механизированные части тоже осилили пустыню и вместе с несколькими «Часовыми» везли оставшихся саваанских масонитов.

Потрепанное, но все же подкрепление.

Судя по безвыходной ситуации с узлом и его защитниками, они прибыли как нельзя вовремя.

Само сооружение было огромным и прикрыто потрескивающим энергетическим щитом, который Железные Руки пытались разрушить. Сантар не видел ни источника энергии, ни объекта, которые они могли атаковать и уничтожить, чтобы сокрушить оборону. Щит генерировали какими-то другими способами, неизвестными им.

Тяжелые попадания расцвели ярко-лазурными разрывами, и щит колыхнулся, рассеивая их взрывную энергию по своей изогнутой поверхности.

Рууман отказался признавать поражение. Его «Рапиры» и ракетные батареи вели непрерывную стрельбу, наполнив воздух шумом и актинической вонью. Клубы дыма слились в пелену, которая опустилась с вала, на котором железнорожденный расположил свои дивизионы, на наступающие внизу роты Медузона.

Сантара встретил Бион Хенрикос, который резко отдал честь, увидев первого капитана.

Пока Медузон следил за битвой, он передал командование над Железной Десятой громадному сержанту. Эти воины с нетерпением ждали боя, в то время как авангард Медузона с морлоками на острие пытался пройти несколько сот метров открытого пространства и приблизиться к щиту.

— Ты можешь использовать армейские дивизии? — спросил первый капитан прежде, чем Хенрикос смог приветствовать его. Времени на соблюдение формальностей не было. Среди офицеров Железных Рук сержант более всех сопереживал людям. Сантар просто хотел воспользоваться этим и выразился в своей небрежной манере.

Ни слова не было сказано об операции или примархе. Сержант был не вправе задавать вопросы, тем не менее, бросил быстрый взгляд на Десаана, который стоял в шаге за первым капитаном.

Должно быть, Десаан коротко покачал головой, потому что Хенрикос напрягся от горя и гнева, но быстро вернулся к своим обязанностям. К чести сержанта, он провел оценку состояния прибывающей колонны.

— Чуть меньше пятнадцати тысяч человек и шестьдесят три исправных машины, — доложил Хенрикос. — Да, милорд, думаю, я смогу использовать эти части.

Сантар кивнул.

— Хорошо. Они потрепаны, брат-сержант, — предупредил он.

— Готовы к бою, — возразил Хенрикос.

Улыбнувшись внутри шлема, Сантар согласился:

— Действительно.

Ему нравился этот Хенрикос, его упорный дух.

— Где капитан Медузон?

Могучие ряды плазменных пушек и орудийных платформ «Тарантул» гремели по всей боевой линии, наполняя тыловые эшелоны светом и грохотом. Хенрикос подождал несколько секунд, пока их залп не стихнет, после чего указал на северо-восток, где располагался командир.

Сантар увидел Медузона и его свиту, но его взгляд последовал далее к щиту, после того как плазменные следы и дым от тяжелых болтеров рассеялись. Он ожидал увидеть трещину в эльдарской броне, даже разлом. Ничего. Щит все еще держался.

— И так весь последний час, — сказал Хенрикос.

Сантар недовольно заворчал.

— Немедленно подключайте артиллерию Армии. Я хочу услышать ее, когда буду стоять рядом с этим энергетическим щитом.

— Мы пробьем брешь в нем ради тебя, милорд.

— Проследи за этим. Плоть слаба, но эти танки из стали, — напомнил он Хенрикосу.

Сантар больше не стал задерживаться. Он направился к Медузону.

— Десаан, со мной, — прорычал он, наблюдая за безрезультатным обстрелом, который продолжал поливать щит.

— Их сопротивление впечатляет, — сказал капитан Десятой Железной, когда подошел Сантар.

— Ты кажешься удивленным.

Медузон держал голопланшет в бионической руке и оценивал тактические диспозиции своих сил. Тяжелые дивизионы вели поддерживающий огонь, в то время как три клина Железных Рук из Шестнадцатой, Тридцать четвертой и Двадцать седьмой клановых рот непрестанно атаковали укрепленные траншеями позиции эльдаров. Сантар узнал символы кланов Ворганан, Буркхар и Фелг, неутомимо сражающихся в авангарде.

Он знал, что в центре, где огненный шторм был наиболее ожесточенным, он найдет клан Авернии, своих морлоков. Судя по неподвижности ветеранской роты, они тоже зашли в тупик. Ни один из железноруких все еще не добрался до самого щита.

Крупные силы эльдар перед ним, действующие в качестве волнолома, также отступали за него.

В резерве находились воины клана Сорргол из Железной Десятой, друзья и родня самого Медузона и кланы Кадоран, Локопт и Унгаварр, которые вели сильный огонь с возвышенности. Даже со всей имеющейся в их распоряжении мощью Железные Руки не могли пробить эльдарский экран.

В пятистах метрах перед ним сражались воины Медузона.

Ряды легионеров неумолимо шагали в пасть врагу, болтеры вели постоянную стрельбу. Медузон расположил среди основной массы батальонов немногочисленные дивизионы конверсионных излучателей и гравитационных пушек, которые выдавали себя спорадическими дульными вспышками и искрящимися лучами энергии. Но враг был непоколебим.

— Они крепче, чем ожидалось, — признался Медузон. На его боевом доспехе чернели следы от ожогов, указывая на то, что ранее он пытался взять штурмом аванпост и был отбит.

— Думал, они легко уступят, брат-капитан?

Голова Медузона слегка дернулась, когда он понял, что с Сантаром нет примарха.

— Горгон? — спросил он, хотя его тон подсказывал, что он не был уверен, хочет ли знать ответ.

— Исчез.

— Когда он вернется? — он не предполагал, что примарх погиб, это было недопустимо, но тень такой вероятности прошла по лицу Медузона, подобно темной туче.

— И вернется ли? — проскрежетал капитан Десятой, кулаки сжались по собственной воле от вспыхнувшей мстительной ярости.

— Мы не смогли найти его, — у Сантара не было ответа.

— Он будет зол, когда найдется.

Сантар указал на голопланшет и медленные маневры войск, изображенные на нем.

— Вот, что я хотел бы видеть.

— Они полностью окружены, — сказал Медузон.

Резервные части Железных Рук выдвинулись, взяв узел и его защитников в кольцо черного керамита.

— Тем не менее, осаждать врага — это не наш путь, не так ли, Шадрак?

Медузон свирепо улыбнулся.

— Да, первый капитан. Не наш.

— Они стойко держатся.

— Кажется, ты восхищаешься ими.

Сантар не отводил глаз от голопланшета, думая и планируя. В качестве адъютанта он многому научился у Ферруса Мануса. Горгон часто стоял в тени Жиллимана, но он был столь же искусным тактиком. Кое-кто заявлял, что его единственным недостатком была упертость в своем мнении, из-за которой примарх иногда становился близоруким. Хотя Сантар никогда не говорил об этом вслух, он считал, что у Горгона также не было терпения Боевого Царя к бесконечной проработке планов действий.

— Восхищаюсь ими? Нет, — ответил Сантар с абсолютной уверенностью. — Я хочу лучше понять их, чтобы уничтожить. — Затем добавил: — Ты хоть раз пробил энергетический щит?

— Мы даже не добрались до него. Я ждал их капитуляции, когда они столкнулись с нашим очевидным численным превосходством, первый капитан. Это логично.

— Возможно, в эльдарской культуре нет понятия неизбежности.

Молчание Медузона подразумевало, что он не понял сказанного.

— Какие предложения? — спросил Сантар.

— Ударить их посильнее, бросить больше воинов наукрепления, пока они не падут.

— К счастью, я привел с собой тех, кому не терпится воссоединиться с членами своего клана.

Морлоки позади него рвались в бой.

Медузон бросил на них быстрый взгляд.

— Тоже голодны.

— Война далекое от утонченности занятие, Шадрак, — сказал Сантар. — Иногда ты просто должен воспользоваться дубинкой побольше. Покажи мне, куда бы ты хотел, чтобы она ударила, и мы проделаем эту брешь для тебя.

— Звучит ободряюще…

Медузон поднял руку, прервавшись, чтобы выслушать доклады по радиосвязи от разных командиров, выдвигающихся или меняющих позиции. Закончив, он посмотрел на Сантара.

— Я посчитал, что ты примешь командование после своего возвращения, первый капитан, и уже отправил диспозиции наших частей на твои ретинальные линзы.

— Нет необходимости, — сказал Сантар. — Ты командуешь, брат. Я хочу испачкать свои когти в крови ксеносов.

Медузон ударил кулаком по груди, не сумев сдержать свою гордость за оказанное первым капитаном доверие.

— Тогда пусть обрушится твоя ярость, первый капитан.

Когда слова запечатлелись в радиоканале Сантара, на его ретинальном дисплее вспыхнул значок. На него наложились диспозиции других частей. Оставшиеся морлоки наносили главный удар, сойдясь с эльдарами в ближнем бою. Здесь оборона была самой крепкой, здесь ксеносы носили более тяжелую броню и располагали самым мощным оружием и орудийными платформами.

Даже на расстоянии битва выглядела свирепой.

Игнорируя бойню, в которую он почти вступил, Сантар тщательно изучил далекий щит, словно мог разглядеть слабое место, лишь взглянув на него.

— По-твоему, как глубоко он простирается, брат?

Медузон проследил за взглядом первого капитана. Он улыбнулся, когда понял, на что намекает Сантар.

Сантар прикоснулся пальцем к горжету, чтобы открыть канал связи:

— Железнорожденный.

Рууман ответил между двумя громкими залпами тяжелых орудий.

— Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня… — сказал Сантар и передал план.

— Ты — молот, — ответил Медузон, когда первый капитан снова отключил канал связи.

Молниевые когти Сантара выскользнули их ножен. Он выпустил потрескивающую энергию по лезвиям.

— Значит, настало время, как следует врезать.

С показной самоуверенностью Сантар прошел через ряды Железных Рук, которые расступились перед ним и его свитой из морлоков. Он прикрепил шлем магнитными зажимами к набедренной пластине. Капитан был более уязвим без него, но воинам нужно было видеть его лицо. В отсутствие примарха он должен был вдохновлять.

За маской свирепости он скрывал желание сражаться рядом со своим повелителем. Сантар не мог себе представить, что когда-нибудь будет не так.

Первый капитан поднял железный кулак и заревел:

— Железо и смерть!

В воинственный клич Сантара и громогласный отклик его подчиненных закрался настойчивый внутренний голос, которым было сложно пренебречь.

Отец, где ты?

Феррус нахмурился.

— Жалкие трюки, — решительно заявил он, хотя ни один из висящих черепов, казалось, не слышал его.

Даже перспектива собственной смерти не лишила Горгона присутствия духа. Давным-давно, в безлюдных пустошах Медузы он смирился со своей смертностью. Он проживет дольше большинства людей, возможно, протекут тысячелетия, ибо никто не мог сказать, где лежат пределы гения Императора. Но Горгон был воином, а воины встречают свой конец на острие меча. Феррус надеялся, что его смерть будет славной. Он также надеялся, что однажды наступит мир. Но без войны, размышлял он, в чем заключается его предназначение?

Хмурый вид сменился усмешкой, и губы Ферруса саркастически скривились при виде подвешенных образов, предвещающих его гибель. Горгону пришлось сопротивляться желанию уничтожить их всех.

Даже без иллюминации сверкающих драгоценных камней видимость была достаточной, хотя свет пылал багрянцем и пульсировал, как аорта. Головы висели достаточно далеко друг от друга, чтобы можно было пройти, не касаясь их. Дуновение ветра развернуло одну из голов лицом к Феррусу.

Он подмигнул мертвому двойнику.

— Я бы сделал более симпатичный труп, — сказал он и улыбнулся. Замечание больше подходило Фулгриму. При мысли о брате в ушах примарха раздался знакомый звук — шипящий диссонанс, который следовал за ним по пятам.

Охотник вернулся. Возможно, он никогда не уходил. Феррус обратил на него все свое внимание, так как угроза была реальной и близкой. Враг был здесь, в пещере, скользя поблизости, повторяя каждый его шаг.

— Выходи на свет, трус, — прорычал примарх. — Я хотел бы увидеть врага, который желает мне сотню смертей. Чтобы понять ошибочность своей самонадеянности, тебе достаточно будет умереть только один раз.

Его враждебный спутник не ответил.

Феррус пошел дальше.

Ближе к жуткой бойне черепа висели так плотно, что Феррус не смог бы пройти, не сдвинув их.

Он осторожно оттолкнул Сокрушителем Наковален одну из голов.

Мертвые губы издали тихий стон. Ближайшая голова повторила его, затем третья и четвертая. Каждый из разлагающихся черепов, словно охваченный внезапной эпидемией, присоединился к зловещему хору.

Они были живыми. Выдернутые из ада, эти призраки, носящие облик Ферруса Мануса, вернулись, чтобы преследовать его. Отвращение, гнев и неверие сражались внутри примарха, и он попятился, ожидая нападения. Череп коснулся его шеи. Сморщенные губы коснулись его кожи, словно целуя. Отпрянув, Горгон столкнулся с другим, разбив ему скулу. Посыпались осколки кости. Челюсти впились в его наплечник. Феррус вырвался, зарычав, когда стоны перешли в вопль. Звук был низким и обвиняющим.

Ты сделал это с нами…

Ты обрек нас на эту судьбу…

Мы в заточении из-за тебя!

Феррус сжал кулаки и стиснул зубы.

— Заткнитесь! — прошипел он.

Его ярость закипела, и он резко развернулся, выставив перед собой Сокрушитель Наковален.

Мертвые должны оставаться мертвыми…

Такое унижение только подтверждало слабость плоти и ее неизбежный финал. Тот факт, что это был его собственный мертвый облик, никак не повлиял на Горгона. Раньше он сдерживался, позволял своему рассудку останавливать руку. Теперь он сотрет каждый жалкий череп в костяную пыль и воспоминание.

В темноте мелькнула серебряная полоса, свет струился по ней, как кровь…

Феррус так и не нанес удар.

Его позвоночник пронзила адская боль, согнув его почти пополам. Пластины брони на животе треснули от внезапных конвульсий примарха и пошли трещинами, как горячий металл, который слишком быстро остудили. Вены Горгона наполнились болью, которая убила бы сотню более слабых людей, и даже его она почти сокрушила. Феррус опустился на одно колено. Выплевывая мокроту и кровь, он гневно взревел, сопротивляясь действию яда. Живое серебро чудесным образом охладило, но не очистило пылающую рану, и примарх выпрямился. Одной рукой Феррус сжал кисть другой. Пульсация живого металла сообщала о том, что он ранен. Хуже того, он слабел. Сокрушитель Наковален куда-то подевался, выскользнув из онемевших ладоней.

Горгон осторожно отвел руку, рассматривая плоть в бреши доспеха и ожидая увидеть признаки гангрены. Две раны, глубокие и широкие, отметили его серебристую кожу. Раны пузырились ядом, и Феррус недоверчиво смотрел, как живой металл, соприкасавшийся с ними, разрушается у него на глазах. Словно ужаленный, он отдернул другую руку, опасаясь, что яд перекинется на нее. Под стекающим серебром обнажилась обожженная и покрытая волдырями кожа, и вспыхнуло воспоминание…

Он стоит у края лавовой бездны над зверем.

Веет холодом и серой.

Руки ободраны и кровоточат, но в них достаточно силы, чтобы сломать наковальню.

Зверь слабеет. Битва не прошла даром ни для кого из них.

Расплавленное серебро на боках твари отражает свет магмы и рождает мерцающее марево.

Такое великолепное существо.

Он все равно убьет его.

Он сильнее. Его превосходство несомненно.

Клыки обнажены, яростная песнь на его устах.

Он докажет это.

Он найдет способ пронзить сверхъестественную плоть и убить существо.

Лава манит. Его кузница.

Здесь творилось и уничтожалось оружие.

Я докажу, что сильнее.

Я должен, иначе что оно сделает со мной?

Воспоминание исчезло, смутное и расплывчатое. Миф и действительность сплелись воедино, заставив его задуматься над тайной собственного происхождения. Отвлечение было мимолетным. Необходимость выжить и инстинкты воина взяли вверх. Вместо поисков Сокрушителя Наковален Феррус сорвал с пояса спату, широкий и смертельно острый клинок. Его раненая рука, онемевшая от яда, безвольно висела. Феррус взял меч в левую руку, приспособив стойку и хватку, прежде чем сделать разрез на кисти, чтобы выпустить яд. Стекая с окровавленных пальцев, заструилась жгучая желтая жидкость, похожая на кислоту. Боль стала тише, как и гомон в его черепе, по которому словно стучала дюжина кулаков.

Мою голову будто сносят с плеч…

Игнорируя повторяемые его собственным голосом предсмертные хрипы, срывающиеся с сотен губ, Феррус внимательно следил за тенями. Он быстро развернулся, едва серебристый блеск коснулся его периферийного зрения, вспыхнув с настойчивостью сигнального маяка.

Сверхъестественные рефлексы спасли примарха от очередной раны. Он нанес удар, но тварь была невероятно быстрой и смогла ускользнуть.

Змееподобная, но не похожая ни на одну из змей, с которыми встречался Феррус. Серебряной чешуей она напоминала зверя, с которым он сражался давным-давно. Тогда звезды были всего лишь осколками слюды, вкрапленными в гранит неба, и была только Медуза и бесконечная арктическая ночь. Скрытый тенями образ твари был мимолетным, но знакомым.

Возможно, мы встречались раньше…

Шорох заставил Горгона повернуться, и он снова ударил, но рассек лишь воздух. Он чувствовал, что стал медлительнее. Несмотря на то что он выпустил изрядную часть яда вместе с кровью, жжение от раны поднималось к плечу и шее. Фантомная боль, которую он ощущал вокруг горла с момента прибытия в пустыню, стала почти нестерпимой.

В действительности или в воображении, но эта тварь смогла его ранить. Извлеченная из бездны Древней Ночи, она подтвердила в этом подземелье намерение убить его. Тюремщики Ферруса знали его прошлое, его изначальные страхи и желания и изводили его видениями воображаемого будущего. Они дергали за ниточки неосуществленной судьбы и смотрели, как колебания сказываются на поведении примарха.

Феррус знал, что не может сдаться.

Безумие начало влиять на его восприятие, яд сделал свою работу.

Держись.

Слово было подобно якорю. Если он утратит его, то окажется во власти бесконечного моря хаоса.

Шипение живого металла, стекающего с его руки на землю расплавленными каплями, заставило примарха повернуться. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от накатывающей дурноты.

Василиск, химера, гидра — у подобных демонов было много имен и форм. Эта тварь не была одним из них. Но она была могучей. Иначе не уничтожила бы то, что считалось нетленным.

Неужели нет ничего нетленного?

Кем были инеистые гиганты и ледяные драконы в сравнении с этой тварью?

Феррус отбросил недостойные мысли, осознав, что они навязаны ему. Ярость, кипевшая под его холодной наружностью, рвалась наружу. Он крепче сжал спату, и кожаная оплетка рукоятки заскрипела.

Оружие было подарком Вулкана, и воспоминание о брате дало ему силу.

— Я выковал его для твоей руки, Феррус, — сказал он. — Это твой меч, он не ровня Сокрушителю Наковален, но, надеюсь, достойное оружие. Ты окажешь мне честь, владея им.

Феррус перевернул его в руке, холодные глаза пробежались по филиграни и витиеватой инталии, инкрустированным камням и ноктюрнской надписи. Тонкие зубья были бритвенно-острыми, металл, из которого их выковали — крепким.

Никак не отметив очевидную красоту оружия, Феррус сразу же разглядел потенциал меча, но вместо того, чтобы похвалить мастерство брата, нагрубил:

— Зачем столько украшений? Помогут ли они убивать врагов? — на его лице появилась ухмылка, о которой, оглядываясь назад, Феррус сожалел.

Вулкан и бровью не повел.

— Это превосходное оружие, и я им горжусь, — признался он. — Когда я обнажаю меч, то хочу, чтобы мои враги знали — они встретились с оружием короля-воина.

— В таком случае тебе следует скорее орудовать молотом для творения, чем клинком для разрушения?

В ответ на лице Вулкана появилась теплая, как жар лавы, улыбка.

— Ноктюрнцы прагматичны, мой брат. Пока война необходима, я буду сражаться, но надеюсь однажды отложить свой меч, — в его глазах вспыхнуло пламя. — До того момента я буду держать свой смертоносный клинок наточенным.

Феррус кивнул и спрятал клинок в ножны, прицепив его к поясу.

— Пригодится, — весело сказал он и прикоснулся серебряной рукой к гладкому черепу, — когда слуги не побреют достаточно коротко.

Они рассмеялись: Горгон — хрипло и грубо, Дракон — зычно и радушно, разделив редкий момент легкомыслия, пока Крестовый поход не развел их по разным путям. До Один-Пять-Четыре Четыре.

Воспоминание о том дне исчезло в зеркальной глади клинка.

Феррус назвал его Дракен, в честь своего брата. Сейчас он нуждался в его остроте и был рад мечу.

Стены пещеры были из полированного обсидиана, как и в галерее мавзолея. Их блестящая чернота тянулась в бесконечность. В ней отражались головы, но в отражении они были покрыты плотью. Разорванные артерии пульсировали, извергая кровь. Это зрелище отзывалось острой болью, охватившей шею Ферруса, боровшегося с отвращением от спектакля, происходящего в темном зеркале. Отсеченные окровавленные головы смеялись, все до единой. Они смеялись над ним.

Идиот!

Слабак!

Ненужный сын!

Это последнее оскорбление застряло в его горле. Феррус был выдающейся личностью, а на Медузе — королем королей. Никто не мог сравниться с ним. Но когда появился отец и привел его к семнадцати выдающимся братьям, он понял свое место. В отличие от Вулкана, который принял свое положение охотно и смиренно, Феррус был недоволен. Но разве он не ровня своим братьям? Когда встречаешься со славой Хоруса, великолепием Сангвиния или даже упрямой твердостью Рогала Дорна, легко поверить, что некоторые сыновья останутся ждать в стороне, пока несколько избранных осуществляют великий план отца по покорению Галактики.

Феррус жаждал этого света для себя, хотел быть равным. Он не был тщеславным, просто желал быть признанным. Вся его жизнь до этого самого момента прошла в поиске силы. Он не мог поверить, что все сделанное было второстепенно. Феррус не мог поверить, что его отец вывел его из одной тени только для того, чтобы ввести в другую.

Ты будешь гордиться мной, отец. Я докажу, чего стою.

— Давай же! — заревел он, но вызов остался без ответа. Тварь прыгнет на него из теней и поразит тысячей смертельных укусов.

Бесславная смерть.

Феррус не примет ее.

Но тварь была быстрой. Примарх должен был нанести удар, а бросаясь на едва уловимые образы, он не добьется победы. Она хотела извести его, заставить ослабить защиту и открыться, чтобы потом нанести смертельную рану.

Горгон заметил краем глаза неожиданное движение и проследил за ним, держа меч в оборонительной позиции — плашмя и отведенным от себя.

Ему было сложно сдерживаться, ведь всю свою жизнь он проливал кровь.

Ярость гремела в ушах, как колокольный перезвон. Он сосредоточился, и грохот уменьшился до приглушенного гула. Тварь была близко, хотя и не выдавала своего присутствия. Феррус ощущал, словно он каким-то образом был связан с ней, возможно из-за укуса и порчи ее яда. Он хотел причинить ей боль за это, сравнять счет, а затем уничтожить. Его внутренний гнев разгорелся еще больше, почти заставив перейти от мысли к действию.

Примарх вспомнил кузню и радость, которую испытывал при обработке металла. Единственный бальзам для его ярости, единственное занятие, которое могло успокоить его неистовый нрав. Но вопреки ему, Феррус проявил терпение, хотя иногда ему казалось, что он хватается руками за воздух. В отличие от Вулкана оно не давалось ему легко. Терпение было первым уроком для всех кузнецов. При закалке нельзя торопиться, металлу нужно время, ему необходимо ждать, пока он не будет готов. Так и Феррус должен был ждать.

Он увидел лежащий на земле Сокрушитель Наковален, но подавил желание схватить его. Этого хотела тварь. Она ждала, что Горгон подойдет к нему.

Меча Вулкана было более чем достаточно. Он верил в мастерство брата.

Следовало бы сказать ему об этом.

Феррус закрыл глаза и прислушался. Он услышал тихое и скрежещущее шипение, почти заглушенное окружающим шумом. Шипение змея.

А теперь я расставлю сети…

Не видя, он был уязвим.

Поэтому Горгон опустил меч, позволил руке повиснуть вдоль тела.

Он прислушался, давая сердцу успокоиться.

Вопли мертвых стихли, шипение змея стало громче, и Феррус различил два слова.

Ангел…

Одна лишь мысль о словах вызывала боль, словно они обладали могуществом, выходящим далеко за пределы своих смыслов.

Экстерминатус…

Слова были скрыты в многократно повторяющемся шепоте твари, в высоте тона и модуляции, словно загадочная нота в идеальной симфонии виртуоза.

Они ничего не говорили ему, тем не менее примарх чувствовал их значимость, как будто слова имели физическую форму.

— И небеса пылали его сияющей красотой… — слова пришли к Феррусу незваными, словно принадлежали другому человеку, у которого не было силы произнести их.

Здесь присутствовало нечто темное: какое-то зло, с которым был связан Феррус, вторглось в подземелье. Он задумался, понимают ли это те, кто пленил его здесь?

Но размышлять над этим не было ни времени, ни смысла.

Затаив дыхание, Феррус услышал скрип металла, предвещавший появление твари. Доверившись инстинкту, он ждал, пока змей окажется совсем рядом, и тогда нанес удар. Меч рассек чешуйчатую плоть.

Глаза Ферруса резко открылись, как бронированные визоры, и он снова ударил. Наградой был рев боли. Когда он выдернул Дракен из тени, его лезвие было испачкано. Меч покрывала не кровь, но зловонная жидкость пурпурного цвета.

Он ранил тварь. Ее шепот, наполненный гневом и болью, стал громче. Скрип металлической чешуи о камни стих — чудовище отступило в темноту. Феррус несколько минут не двигался, прислушиваясь. Рана в руке пульсировала, а серебристый блеск почти полностью стек с руки, открыв окровавленную, обожженную плоть. Спрятав спату в ножны, примарх наклонился. Его пальцы сомкнулись вокруг рукояти Сокрушителя Наковален. Никогда еще он не ощущал свой молот таким тяжелым.

— Плоть слаба… — пробормотал он и проклял свою неспособность усмирить силы, что восстали против него.

К нему вернулось воспоминание о словах, спрятанных в голосе змея.

Ангел Экстерминатус.

В них было заключено… преступление. Чье-то другое сознание вложило эти слова в его разум. В отличие от большей части этого кристаллического лабиринта, они ощущались не как предупреждение. Это было обещание, пророчество.

Феррус был слишком слаб, чтобы разгадать его. Его лоб покрывала лихорадочная испарина, когда он, пошатываясь, преодолел последние метры пещеры с картиной резни и двинулся туда, где его ждали новые ужасы. После исчезновения змея, висящие черепа перестали говорить и снова стали мертвыми. Ветер стих, и они так же перестали вращаться, от чего было легче избегать соприкосновения с ними. Они даже стали менее похожими на него и не такими устрашающими. Теперь Ферруса влекла единственная мысль. Он продолжал идти, непреклонно, словно медузанская сухопутная акула. Остановиться значило умереть.

Примарх осилил три ступеньки, а затем упал, и его накрыла тьма.

Холодная аура костяного святилища была насыщена возмущенной энергией.

— Оно влияет на тебя, — сказал Прорицатель.

— Оно не должно было проникнуть в склеп, — ответил другой.

— Осторожно, я вижу, как в твоем настроении проявляется Кхейн. Вернись на путь.

Второй пока не был готов уступить.

— Мой гнев вполне обоснован. Ему не суждено было умереть. Не здесь. Не от этого.

Прорицатель пристально посмотрел на соратника. Его взгляд был задумчивым и непостижимым.

— И все-таки его жизнь под угрозой. Ты добавил в воды судьбы достаточно крови, и рано или поздно появятся акулы.

— Оно вообще не должно быть здесь.

— Дороги кости, по которым мы странствуем, далеко не безопасны. Со времен Падения ты знаешь это. Тебя так удивляет, что появилось нечто злобное?

Настроение другого сменилось, гнев перешел в меланхолию.

— Что можно сделать?

— Освободи его и смирись с неудачей.

— Мы слишком близки к цели.

Прорицатель прислонился к выступу изогнутой кости и сложил руки на коленях.

— Тогда ты должен позволить ему идти своей дорогой и надеяться, что он сможет победить то, что ты впустил в свою клетку.

Последовала пауза, которую Прорицатель предпочел не заполнять. Он просто наблюдал. Другой был раздражен, руководствуясь эмоциями и разрушенными амбициями. Прорицатель не нуждался в предвидении, чтобы догадаться, о чем собирался спросить его товарищ.

— Что ты видишь?

В вопросе слышалось отчаяние.

— Ничего. Все. Я вижу миллиарды вариантов будущего и возможных последствий, столь различных, что можно провести тысячелетия, разыскивая изменение, и не найти его.

— Это не ответ.

— Тогда я советую задать более точный вопрос.

— Он умрет? Я проиграл?

— И да, и нет.

— Ты без необходимости загадочен.

— Мы сражаемся в судьбоносной войне. Мы двое — всего лишь агенты в этом конфликте. Из-за своего высокомерия ты впустил Изначального Разрушителя, — другой коснулся камня души на шее при упоминании этого имени. — По крайней мере, частицу его сущности, в эту клетку, и теперь он в ловушке вместе с твоей добычей. У Хаоса есть способы затуманить пути судьбы.

Другой рухнул в свое кресло из кости. Его рука дрожала, когда он почувствовал, что защита и приватность их святилища стали разрушаться.

С изможденного лица на Прорицателя смотрели запавшие глаза.

— Когда оно найдет нас?

— Скоро.

Сантар узнал воинов, просачивающихся сквозь мерцающий энергетический щит.

Позади Железных Рук лежали растерзанные тела эльдар рядом с обломками их орудийных платформ. Воины во главе с Сантаром глубоко вклинились во вражескую оборону и были готовы штурмовать сам щит. Он сиял перед морлоками, как лазурное солнце. Сантар почти ощущал электрический привкус на своем языке. Жар щита вызывал у него желание заслонить глаза, но он подавил порыв. Осталось преодолеть последнюю преграду.

Похожие на призраков эльдары не казались нематериальными, как это было в долине. Облаченные в доспехи цвета кости и сжимающие изогнутые визжащие клинки, они атаковали железноруких сквозь щит. Их адские вопли обрушились на морлоков губительной волной.

Сантар зарычал сквозь стиснутые зубы:

— Держаться!

Каждая его кость вибрировала. Стиснутые зубы скрежетали. Еще один вопль, и они раскрошатся.

— Я могу кричать громче, — заверил он воина, атаковавшего его.

Сантар сделал шаг вперед и перешел в контратаку.

Его молниевый коготь разрубил меч воина и вонзился в грудь. Перешагнув через труп ксеноса, Сантар встретился с другим.

Тот нанес диагональный удар, нырнул под меч и развернулся у незащищенного бока первого капитана.

Сантар вздрогнул, когда заряженный энергией клинок рубанул по доспеху. Однако пробить его он не смог. Неизящное движение локтя сломало эльдару ключицу. Нисходящий удар разрубил бы ксеноса, но Сантар качнулся, когда второй напавший запрыгнул ему на спину. Он едва не оглох от адского вопля и потянулся, чтобы сбросить ксеноса, но тот дернулся и упал сам.

Полголовы и шлем исчезли, уничтоженные разрывным снарядом.

Символ Таркана один раз мигнул на ретинальном тактическом дисплее.

По радиосвязи раздался голос снайпера:

— Слава Горгону.

Сантар покончил с тем, которому сломал ключицу, припечатав его безжизненное тело бронированным ботинком. Затем он вытер текущую из носа кровь и коротко отсалютовал Таркану, зная, что тот увидит выражение его признательности. Неспособные, как в пустынной долине, отвлекать и атаковать, призрачные воины эльдар обнаружили, что морлоки крепче в открытом бою. Здесь сплоченность Железных Рук имела большее значение, чем быстрота.

Сантар увидел, как Десаан отбросил ксеноса плечом в воздух, затем поднял болтер единственной оставшейся рукой и расстрелял его в воздухе. Габриэлю показалось, что он заметил след улыбки, коротко встретившись взглядом с визором боевого брата.

Десаан засмеялся.

— Как стрельба по тарелочкам.

— Позерство не принесет тебе никакой пользы, брат-капитан… за исключением преждевременной могилы. Убивай их быстро. Не давай пощады никому…

— Вот ведь незадача, — ответил Десаан. — Кажется, у меня кончились враги.

Тела ксеносов устилали землю, тогда как потери среди Железных Рук были минимальны. Они обескровили эльдар, но приближались новые, прыгая сквозь энергетический щит с атлетической и смертоносной грацией.

— Вот тебе добавка, — заметил Сантар.

Он наклонился к голосовому усилителю на горжете и проскрежетал приказ, прогремевший над боевой линией:

— Сомкнуться. Вместе, как железная стена.

Под ногами ощущались подземные отголоски работы Руумана. Зарегистрированные на ретинальном дисплее Сантара сейсмические всплески подтвердили это. Одновременно на краю поля зрения вспыхнул синхронизированный хронометраж.

— В атаку! — закричал первый капитан.

С обеих сторон к нему присоединились морлоки, касаясь друг друга краями наплечников «Катафракта».

Волна призрачных воинов разбилась о противостоящую им неумолимую стену из черного керамита. Некоторые ксеносы сумели добиться небольших успехов, и Сантар позже вспомнит павших, но сплотившихся терминаторов было не остановить. Они прокатились по элите эльдаров тяжелым катком. Зажатые между энергетическим щитом, который позволял пройти только в одну строну, и наступающими легионерами, ксеносы были лишены возможности маневра и в конце концов сокрушены.

Эльдары арьергарда повели массированный огонь с орудийных платформ.

Артиллерийские удары обрушились на морлоков. Терминатор, возможно Кадор, опрокинулся на спину. Другому — Сантар не мог сказать, кому — пробило грудь. Остальные продолжали идти под обстрелом.

— Легкий дождик, — сказал Десаан, едва слышимый сквозь канонаду.

— У нас меньше минуты, брат, — заметил ему Сантар.

— Более чем достаточно, первый капитан.

Продвигаясь вперед, морлоки добрались до потрескивающего края щита.

Эльдары внутри него отступили, но продолжали вести огонь. Сверху по щиту били орудия Руумана и танки армейских дивизий.

За мерцающей пеленой скрывались не только вражеские воины, там мелькали эльдары в мантиях и с загадочными посохами.

— Разрушить его! — заревел Сантар, сражаясь с ионизированной пульсацией энергетического щита. — Бейте по нему всем, что у вас есть.

Громовые молоты и силовые булавы, эвисцераторы и комби-болтеры обрушились на стену раскаленной лазури. Сильно колыхнувшись, щит прогнулся, но не лопнул.

Хронометраж на ретинальных дисплеях всех ветеранов Железных Рук достиг нулевой отметки.

Конец отсчета предвещала серия глубоких, подземных взрывов, которые раскололи поверхность планеты внутри щита. Это последовательно детонировали снаряды минометов-кротов. Когда паутина, сплетенная эльдарами вокруг узла, разорвалась, вверх поднялась ударная волна.

Рябь прошла по поверхности щита, он задрожал, вспыхнул и затем исчез.

Сантар первым пересек его границу.

— Бей их! Слава Горгону!

Ворвавшись на орудийные платформы, морлоки едва обратили внимание на обстрел, который вели танковые дивизионы. Даже без щита сооружение из кости было прочным, но по всей его поверхности начали появляться трещины.

Это была бойня, эффективная, но все же бойня.

Из нее вышел воин с потрескивающим изогнутым мечом. Сантар встретил его молниевыми когтями, но почувствовал сжатие в сервомеханизмах бионической руки, когда наносил смертельный удар. Его следующее движение тоже было медленнее обычного, словно он преодолевал силу инерции или воздействие высокой гравитации. Так же вели себя ноги.

Он вспомнил о фигурах в мантиях. Их окружала группа тяжеловооруженных воинов.

— Десаан, ты все еще видишь? — спросил Сантар.

Со всех сторон к ним приближались враги, размахивая пиками и клинками — толпа эльдар в панцирной броне и группа странников в плащах, с которыми Железные Руки сражались раньше. Один из них ткнул в Сантара энергетическим копьем, от которого капитан едва увернулся. Схватив древко, он подтащил воина к себе и смял лицевую пластину кулаком. Тело обмякло и затихло, но эльдар оставил отметину на доспехе.

— Слишком близко.

Другой противник нацелил сюрикенное копье и расколол одну из пластин брони. Сантар рубанул когтем и убил его, но почувствовал то же сопротивление, которое замедлило его несколькими секундами ранее.

Распознав эти ощущения, он выкрикнул:

— Десаан, твои глаза?

— Мое зрение… не работает.

Вокруг узла клубилась тьма, закручиваясь в грозовое облако.

Сантар задрал голову и увидел черное облако, наползающее на них.

— Трон Земли…

Только не это…

Сантар знал, какое смятение способен породить шторм и как эльдарская магия может воздействовать на железо. Учитывая обширную аугментацию воинов…

Выбор был невелик.

— Всем ротам, прекратить наступление!

Сантар застыл, охваченный неуверенностью, так же как и его бионика, парализованная надвигающейся тьмой.

— Мы должны двигаться вперед, — передал по радиосвязи капитан Аттар. — Первый капитан, подтвердите приказ.

Воспользовавшись передышкой, группа эльдаров в мантиях уже восстанавливала части щита. Он рос за спинами прорвавшихся морлоков, как органическая паутина, и уже способен был отражать снаряды и лазерные лучи армейских дивизионов.

Десаан схватил Сантара за плечо.

— Мы не можем оставаться здесь, Габриэль! Вперед или назад, выбирай.

Если они останутся, то могут уничтожить узел, или, по крайне мере, убить колдунов, которые преобразовали щит, но при этом они рискуют быть истребленными собственными или братскими руками.

Вихри, предвестники темной пелены, извиваясь подобно змеям, приблизились на расстояние нескольких метров к Железным Рукам.

Так близко…

— Ты видел, что оно сделало с нами в долине.

Сантар принял решение. Горечь осела на его губах, когда он произнес:

— Отходим!

Отступление было медленным и изнуряющим. Легионеры боролись с механическими частями своих тел и пытались остановить прямое неповиновение. Некоторые не справлялись, и их тащили боевые братья. По крайней мере, никого не поглотил шторм — это означало бы смертный приговор.

Шторм бурлил на границе щита, укрыв то, что осталось от узла, но не продвигаясь дальше.

Даже на расстоянии Сантар чувствовал силу машинного проклятия. Его пальцы рассеянно коснулись ран на шее. Горжет спас ему жизнь. Он по-прежнему чувствовал покалывающий жар собственного молниевого когтя на коже и запах электрического разряда в ноздрях.

— Итак, к кому теперь мы обратимся за помощью? — Десаан, без визора, встал рядом с первым капитаном. Покрытое шрамами лицо Десаана выглядело хуже без металлического обруча, который он обычно носил поверх глаз: кожа вокруг них была опухшей и шелушащейся. Он заново подсоединил визор к паре черепных имплантатов в висках, и устройство снова застрекотало.

— Работает прекрасно, — сказал он, пробормотав команды активации.

— До тех пор, пока мы за пределами облака, — сказал Сантар.

Буря пульсировала и колебалась, как темный океан, медленно и насмешливо. Ее внешняя безвредность выглядела особенно глумливо.

Сантар внимательно всматривался в нее. Он стоял, окруженный капитанами и их заместителями, в то время как остальной легион, построенный клановыми ротами, ожидал перед осажденным узлом.

— Щит пробит и только частично восстановлен, — сказал капитан Аттар.

Обстрел Руумана прекратился, и железнорожденный присоединился к ним на возвышенности, где по-прежнему ждали части орудийной поддержки.

Сантар повернулся к нему.

— Твоя оценка, Эразм?

— Щит представляет собой кинетическую энергию, но создан психически. Я могу только строить теории, есть ли у ксеносов некая форма генератора, связанного с их психическими талантами, или другая необъяснимая технология. Как мы уже видели, его можно пробить, но только исключительными усилиями.

Десаан нахмурился.

— А что с облаком? Как мы прорвемся сквозь него?

Рууман обратил к нему свой холодный взгляд.

— Мы не сможем это сделать без риска отказа аугментики.

— Думаешь, они смогут поддерживать его бесконечно? — спросил капитан Медузон.

Десаан посмотрел во тьму, но не нашел бреши и признаков слабости.

— Если наш железнорожденный прав, мы не можем наступать, пока шторм продолжается.

Суставы пальцев Сантара затрещали.

— Мне бы очень хотелось вызвать «Железный кулак» и стереть это место с лица земли.

— Тогда сделай это, первый капитан, — сказал Медузон. — Мы можем отвести наши силы и укрыться в пустыне.

Рууман покачал головой.

— Не выйдет. Сенсоры не смогут преодолеть психический щит эльдар в этом месте. Мы скорее уничтожим себя, чем сравняем с землей узел.

Десаан потер подбородок и нахмурился.

— Щит прорван, но не разрушен. Оборона ксеносов ослаблена. Если мы сможем доставить воинов за пелену, чтобы убить тех, кто ее создает…

Хенрикос шагнул вперед.

— Я могу проникнуть за эту завесу.

Десаан сердито взглянул на него.

— У тебя просто талант перебивать, брат-сержант.

Хенрикос ограничился кивком в качестве извинения.

Сантар прищурился.

— Я слушаю. Как ты войдешь в шторм, брат? Если только не хочешь умереть от собственного меча?

— Потому что воину из плоти не стоит бояться шторма.

Хенрикос показал обрубок, который остался после отсечения бионической руки.

— Все в порядке, — сказал он быстро. — Я могу сражаться без нее.

На сержанта обратились тяжелые, укоризненные взгляды.

— Ты бесчестишь Железную Веру, — сказал Сантар. — Этот механический имплантат — часть ритуала. Он делает нас теми, кем мы есть.

— И это убивает нас, первый капитан. Я предлагаю другой подход.

— За который ты получишь строгий выговор.

— Я понесу любое наказание на твое усмотрение.

Сантар свирепо взглянул, борясь с желанием вынести наказание немедленно.

— Даже если это смерть?

— Я могу проникнуть за завесу, — Хенрикос был непреклонен.

— Один? — с сомнением спросил Аттар.

— Нет, не один, — ответил Сантар, увидев группу ветеранов Армии, приближающуюся к собранию офицеров Железных Рук. Они явно нервничали в присутствии громадных воинов и держались поближе друг к другу.

Сантар подавил презрение и попытался увидеть в этих людях солдат.

Их командиром был седовласый полковник Саваанских масонитов, который преклонил колени перед железнорукими. В отличие от некоторых своих подчиненных он не дрожал.

Десаан сердито посмотрел на него с высоты своего «Катафракта».

— Назови себя.

— Повелители, — у полковника был хриплый голос, от чрезмерного курения или просто из-за возраста. — Я — маршал Вортт Салазариан двести пятьдесят четвертой дивизии Саваанских масонитов и служу Великому крестовому походу и лорду Горгону четыре десятилетия.

Десаан коснулся платинового штифта в черепе человека.

— Не говори мне о службе, старик. Что ты знаешь об этом?

Аттар скрестил свои огромные бионические руки, а Медузон просто нахмурился. У каждого из них был платиновый штифт и каждый сражался дольше, чем жило большинство людей.

К его чести, полковник Салазариан не моргнул. Ни разу.

— Я не хотел никого оскорбить. Мы последуем вместе с сержантом Хенрикосом в шторм, — сказал он, облизав губы. Сухость во рту — это один из самых незначительных эффектов, производимых на людей присутствием космодесантников. — Если вы позволите, мы сделаем это. Для нас это было бы честью.

Десаан смотрел сердито.

— Плоть слаба, — сказал он, но Сантар поднял руку, призывая к тишине.

Ветераны Армии выглядели изможденными слабаками, даже седой полковник, но и эльдары тоже не производили впечатление могучих гигантов, что не мешало им показывать себя опасным противником.

Медленно покачав головой, Десаан сказал:

— Они не выдержат, а мы потеряем одного из своих.

— Хватит, — отрезал Сантар, разглядывая коленопреклоненного человека. — Я не король, а ты не мой подданный. Встань.

Кивнув на Десаана, Сантар спросил полковника:

— Он прав? Вы не выдержите?

Салазариан расправил плечи и выпятил челюсть.

— Позвольте нам показать, чего мы стоим. Мы не подведем, милорд, как не подводили до сих пор.

— Немногие смертные смогут справиться с этой задачей, — сказал Хенрикос.

Сине-серые глаза Сантара встретили взгляд сержанта.

— Я знаю, что ты неравнодушен к людям, сержант. Я понял это, когда ты докладывал о состоянии дивизий Армии, — он замолчал, посмотрев сначала на шторм, а потом на ветеранов Армии.

Лучше сделать и потом раскаяться, чем быть парализованным нерешительностью.

Он слышал раньше это от Ферруса Мануса. Сантар очень хотел бы получить его совет прямо сейчас. Так как это было невозможно, он задал вопрос сержанту:

— Ты ручаешься за этого человека и его воинов?

— Я умру, если они подведут, — сказал Хенрикос.

— В этом ты прав, — сказал ему с явной угрозой Сантар. — Найди эльдар, которые поддерживают этот шторм, и уничтожь их. Мы пойдем следом и истребим все, что останется. Задача поставлена, брат. Все, что от тебя требуется — следовать ей.

Хенрикос отдал честь и отправился собирать масонитов.

После того, как он ушел, Десаан покачал головой.

— Безрассудная смелость убивает воинов быстрее болтера и клинка, — он указал на край шторма. — Эти люди умрут там. И Хенрикос тоже.

Сантар смотрел на зловещую черную тучу и чувствовал, что она тоже смотрит на него, словно хищник.

Когда они отступали, когда ее щупальца приблизились с изяществом плывущего тумана, он почувствовал сокрушительную тяжесть в груди, словно его конечности увязли в феррокрите. Они все это ощутили, каждый из них, чье тело было в значительной степени машиной.

В распоряжении первого капитана была вся сила, вся мощь легиона, и все, что они могли — это смотреть.

— Тогда я надеюсь, они умрут достойно и жертва их будет не напрасна. Но я обещаю тебе, так или иначе, мы сокрушим узел. Таково желание Горгона.

Холодный камень леденил лицо. Струйка воды из какого-то подземного ручья увлажнила губы и привела в чувство.

Оцепеневший и хмельной от яда, Феррус перевернулся на спину и застонал.

Он никогда не испытывал такой слабости.

Он не мог вспомнить, как потерял сознание. Это могло случиться по дороге из пещеры, где царила резня.

Попытка встать вызвала адский шум в мозгу. В ушах стучала кровь. Держась за голову и морщась, примарх приподнялся на одно колено.

Его конечности налились свинцом, тело стало вялым и медлительным. Сокрушителю Наковален пришлось исполнить роль костыля. Оказавшись в лабиринте, Горгон уже дважды использовал его в таком постыдном качестве. Встав, примарх изучил окружающую обстановку.

К счастью, змей, или кто бы это ни был, исчез. Ни звука, полнейшая тишина. Феррус сомневался, что выжил бы, атакуй его враг в этот момент. Он едва смог подняться на ноги, не говоря уже о том, чтобы держать оружие.

Он похлопал по эфесу Дракена.

— Спасибо, брат.

Позади был мрак. Пещера бойни была неразличима, и примарх задумался, как долго и далеко он блуждал в бреду? Впереди тоже было черно, но в черноте поблескивала крошечная точка света, зовущая его, как маяк сквозь тьму. Ферруса закружил водоворот мыслей.

Что сказала тварь?

Ангел Экстерминатус.

Он понял слова, но не их смысл. Одно воспоминание о них причиняло ему боль и вызывало на задворках сознания смутное ощущение пожара.

Вместе с движением начала возвращаться сила. Там, где расплавилось живое серебро, рука все еще болела, но уже не так сильно. А вот шея невыносимо чесалась, и Горгон даже заподозрил, что тварь нанесла вторую рану, пока он был без сознания. Но когда он коснулся кожи под горжетом, она оказалась невредимой.

Подавив раздражение, Феррус медленно побрел к точке света.

Возможно, это был очередной обман, какая-то новая пытка. Но Феррус должен понять ее цель. Он подумал, что если враги хотели бы убить его, то уже сделали бы это или, по крайней мере, старались бы получше. Ксеносы, особенно эльдары, были загадочными и непредсказуемыми даже для выдающегося ума примарха. Их мотивация была ему непонятна. Существо, которое охотилось на него, не было змеем, оно было чем-то более порочным, чем-то первобытным и, как он подозревал, не являлось созданием его пленителей. Они не хотели убить его, оно — да. Горгон чувствовал его ненависть, его садистское желание, сосредоточенное на нем, Феррусе. Когда они сражались, примарх ощутил это, но тогда желание было зачаточным, словно само существо лишь частично сформировалось.

Феррус не понимал, что это может значить. Единственное, в чем он был уверен — тварь вернется за ним. Каким бы ни был изначальный план эльдар, он должен будет убить ее, чтобы спастись.

Пройдя через точку света, которая расширилась в яркую трещину, Феррус набрался решимости для предстоящей битвы.

Ему не пришлось долго ждать.

Ряд величественных триумфальных арок вел к огромным разрушенным вратам. Вдоль дороги тянулись ряды почерневших от огня камней.

Трещина света бесследно закрылась за его спиной.

Как он подозревал, эта арена должна стать последней.

Феррус чувствовал себя гигантом, идущим по некогда величественному, но разрушенному дворцу в миниатюре. Когда он миновал дорогу и врата, то вступил в холл. Даже уменьшенный в масштабе приемный зал был огромен. Готический архитектурный стиль, холодный и строгий, наводил на мысли об ушедшей славе и культурном застое.

Когда Феррус прошел по миниатюрным плитам, примарх понял, что это не приемный зал и никогдаим не был.

Это была гробница. Вдоль стен тянулись ряды черепов, подчеркивающих зловещую атмосферу усыпальницы. Здесь, в этом памятнике разложению и неизбежному упадку, пышность давно уступила место ветхости.

А в конце зала стоял громадный трон, не совпадающий по масштабу с остальным дворцом и покрытый слоями паутины и многовековой патины.

На троне сидел истощенный король.

Король застоя, повелитель загнивающей империи, его мантия превратилась в лохмотья, а тело — в лишенные плоти останки. Он не носил короны, а на его лице застыла тоска о несбывшейся мечте.

Король возвышался над Феррусом, глядя вниз бездонными глазницами.

Шипящий выдох сорвался с губ монарха и вызвал нервный тик на лице примарха.

Ожидая, что выходец с того света поднимется, Горгон сделал шаг назад.

Только после того, как вздох затянулся намного дольше, чем следовало, Феррус понял, что он принадлежал не королю, а кому-то другому.

Из тайного убежища под потускневшим троном мертвого короля выползал змей.

Голова была поднята и неподвижна, в то время как серебряные кольца свивались, подбираясь ближе. Чешуя как зеркальное серебро. Глаза — зеленовато-желтые омуты скверны, рассеченные черными, заостренными как кинжалы, зрачками. Ненависть сочилась пьянящим мускусным запахом, который оглушал чувства примарха.

Горгон потянулся за Сокрушителем Наковален, но змей бросился, подобно серебряной молнии, и Феррус был вынужден схватить его челюсти, прежде чем они сомкнулись вокруг горла.

Горячая и зловонная слюна, с запахом кислоты, брызнула в лицо примарху, и Горгон зарычал. Это было все равно, что сражаться с водой, но все-таки он прижал голову змея к земле и сомкнул руки вокруг его шеи. Яростно извиваясь, тварь подняла примарха в воздух и швырнула оземь. Иглы боли пронзили спину и плечо Ферруса. Жгучая фантомная рана на горле пылала адским пламенем, отчего шея, казалось, вот-вот сломается.

— Я — Горгон! — закричал он. — Я — примарх!

Он ударился головой, и в глазах сначала вспыхнули темные точки, затем все покраснело, но Феррус держался.

Он держался и давил.

Несмотря на яростные усилия змея, Феррус неуклонно сжимал тиски. Он задушит его, раздавит, растопчет самую малую искру жизни в нем, пока тот не станет холодным и неподвижным. Затем он размажет его череп в багровую пасту.

— Вернулся из преисподней… — выпалил примарх. — Тебе следовало оставаться мертвым, Асирнот…

Ведь кем еще он мог быть, как не воплощением той первой ужасной твари?

Голова змея повернулась… повернулась так, что шея должна была бы сломаться в железной хватке примарха. Губы, которых не должно было быть на змеиной пасти, разомкнулись. На Ферруса смотрели глаза — человеческие и знакомые. Грива волос рассыпалась по спине твари, а на змеиной морде проступили благородные патрицианские черты.

— Я, — сказало существо без намека на шипение, — я не… — голос был мелодичным и мягким, — я не Асирнот…

Феррус знал это, как знал голос и лицо.

Это был идеальный убийца, сверхъестественно быстрый и нечеловечески сильный. Только другой примарх мог победить его.

Только другой примарх…

Он ослабил хватку, и вспышка трансформации смешала облики человека и змея. Ряд влажных от слюны клыков пронзили десны, потекла кровь, существо продолжало меняться. Теплые братские глаза сузились в желтые щели. Чешуя, подобно псориазу, покрыла скулы и шею.

Подавив тошноту, Феррус усилил хватку. Глаза примарха и змея расширились одновременно, когда шея твари медленно смялась. Тварь боролась. Она хотела жить, воплотиться, но Феррус убьет ее. Он покончит с нею голыми руками.

— Ты — не он, — проговорил Горгон сквозь стиснутые зубы.

Последний мучительный хрип, наполовину змеиный, наполовину человеческий, выскользнул из пасти змея, и тело обмякло.

Снова надавив, пока не почувствовал, что может сломать собственные пальцы, Феррус отпустил чудовище, и оно рухнуло на землю.

Из глотки примарха вырвался долгий, судорожный выдох, и он протер глаза, словно отгоняя дурной сон.

Ужас обратился в гнев. Феррус вытащил Сокрушитель Наковален и сделал то, что обещал. Он бил, как молотобоец, пока боль в руках и плечах не заставила его остановиться. Когда он закончил, от твари мало что осталось — только красное пятно. Примарх тяжело дышал, а на бровях повисли бусинки пота. Он почувствовал на пылающей коже холод испарения, и это ощущение не покидало его всю дорогу до самого трона.

Разъяренный Феррус бросился к трупу короля, одной рукой стащил его с трона и ударом о землю разбил на кусочки.

— Твое царствование закончилось, — сказал он, после чего отложил молот и схватил обеими руками подлокотники трона. Феррус вырвал трон из основания и обнаружил светящийся дверной проем. Отбросив в сторону сломанное кресло, он шагнул через портал и приготовился встретиться со своими мучителями.

То, что он увидел, не оправдало его ожиданий.

Перед ним вращалась сфера из планет и звезд, замкнутая в бесконечном пространстве, которое не имело ни измерения, ни предела, ни видимых границ. Эффект был ошеломляющий.

Взгляд примарха привлекла главная планета, расположенная среди четырех других в системе звезд и безжизненных лун. Мир был черным, и Феррусу это напомнило черные пески под ногами, которые сопровождали его большую часть путешествия. Затем, словно зажглась гигантская небесная спичка, или метеорит ударил по поверхности мира, воспламенив его. Огонь превратился в пожар, накрывший все континенты и моря, окутав их светом губительного солнца. Только когда преобразование завершилось, Феррус понял, что это было совсем не солнце, а пылающий красный глаз с черным зрачком.

Картина изменилась, и он увидел, как вокруг полыхающего мира выросло медленно движущееся кольцо из черного железа, которое удерживало пламя на месте, пока к нему не присоединилось второе кольцо из кобальта. Хотя глаз яростно горел, он не смог вырваться из объединенных металлических колец, направленных обуздать его. Солнце потускнело и, наконец, потухло, оставив мир черным и безмолвным.

Феррус потянулся, чтобы коснуться сферы, но серебряная рука прошла сквозь нее, разрушив иллюзию, которая исчезла как дым, в мгновение ока.

— Что это? — выпалил он. — Новые игры?

— Это не игра, — произнес низкий мелодичный голос.

Феррус повернулся лицом к своему пленителю, сжимая в руках Сокрушитель Наковален.

— Это будущее. Твое будущее, — сказал эльдар. — Если захочешь, оно им станет.

Ксенос был облачен в разноцветную мантию. Загадочные знаки были вышиты в переливающейся ткани, амулеты висели на тончайших цепочках и блестящих бриллиантовых нитях. Эльдар не носил шлема и маски, у него было узкое лицо с высокими скулами и острый как нож подбородок. Странные татуировки покрывали его кожу и череп, с которого ниспадали длинные золотистые волосы. В миндалевидных глазах, которые рассматривали примарха, плескались бездонная мудрость и непредсказуемый интеллект, а еще — страх.

— Ты на распутье, Феррус Манус. Твой нынешний путь ведет к смерти, другой — к выживанию и великим изменениям в Галактике, — сказал эльдар. — Ты не понимаешь, насколько ты важен.

Он развел руки, демонстрируя безоружность, словно приветствовал гостя.

Все, что видел Феррус — это ксеноса-обманщика.

— И ты ждешь, что я поверю тебе, тварь? — он говорил прямо и невозмутимо. Не осталось ни следа от прежнего несдержанного гнева.

— Я предлагаю надежду тебе и Галактике, — произнес эльдар. — Ты можешь изменить все.

На губах Ферруса появилась улыбка, которой не было в глазах. Плечи эльдара поникли, когда он увидел это.

— Я знаю, что умру, — сказал примарх, — так же как знаю свое место и долг. Не имеет значения, произойдет ли это на каком-то темном мире, который я никогда не видел, или на скалах самой Медузы. Я король-воин, но и кое-кто еще. Я человек. И в отличие от вас, эльдар, люди не покоряются судьбе, — его глаза вспыхнули огнем. — Мы творим ее.

— Ты заблуждаешься…

— Нет, это ты совершил ужасную ошибку, заманив меня в эту ловушку, — сказал Феррус, взмахнув Сокрушителем Наковален. Кровь змея слетела с обуха. — Еще большей ошибкой было показаться мне.

— Пожалуйста, я предлагаю жизнь… — сказал ксенос.

— Ты предлагаешь клетку предначертанной судьбы! — прорычал Феррус. — Это твой последний гамбит. — И примарх атаковал.

— Послушай меня! — закричал эльдар, пятясь и создавая психический щит. — Так не должно было случиться. Не поддавайся ярости!

— Я и есть ярость, — заревел примарх. — Я — король-воин, рожденный в крови битвы!

Ни один сотворенный разумом щит не смог бы устоять перед мощью Сокрушителя Наковален, когда им орудовал его хозяин. Психическая защита была разбита и осколки вонзились в разум эльдара так же болезненно, как это сделали бы клинки. Он отпрянул и метнул зазубренную молнию, которую Феррус отразил наплечником. Запах озона наполнил его ноздри.

Рев Горгона сотряс ткань созданного вокруг него мира, эхо гнева раскалывало ее по швам.

— Теперь освободи меня!

Потеющий, истекающий кровью и охваченный ужасом эльдар сбежал через трещину в фальшивой реальности.

Феррус бросился за ним, пытаясь проскользнуть через тот же портал, но ореол идеального света отбросил его.

— Освободи меня!

Слова растянулись в бесконечность, когда его окутала тьма, заглушая чувства до полного растворения. Тьма не поглотила их, вызвав у Ферруса ощущение вечного падения.

Последняя ведьма соскользнула с его меча, оставив полосу чужацкой крови на клинке. Несмотря на ее смерть и медленное затухание шторма, Бион Хенрикос знал, что он покойник.

Из шести тысяч ветеранов, которых он повел в темноту, осталось едва ли восемь сотен. Они окружили железнорукого, раненый полковник Салазариан стойко бился рядом с ним, несмотря на кровь в легких. Армейский командир прищурился одним глазом — второй был выколот эльдарским ножом — и понял, что они побеждены.

Салазариан перестал выкрикивать приказы своим людям.

Хенрикос понял его фатализм.

— Вы вернули нам достоинство и честь, — сказал полковник, — и я благодарен вам за это, милорд.

Пронзительный вой, резкий толчок воздуха и брызги горячей жидкости на лице сказали Хенрикосу, что старик умер раньше, чем он увидел зияющее отверстие в груди ветерана.

Салазариан повалился с застывшими глазами на руки сержанту, который бережно опустил его на землю.

Шторм убывал, но его мрак медленно рассеивался. Братья не доберутся до него вовремя. Люди гибли, так как эльдары дрались до последнего. Они тоже умирали, но не собирались делать это в одиночку. Ксеносы хотели голову космодесантника, они хотели Биона Хенрикоса.

— За Горгона! — закричал он, оставив свой медузанский клинок в земле, чтобы извлечь болт-пистолет. Вспышка прочертила в воздухе огненный след, снаряды разлетелись веером, сразив ксеносов и оставив корчиться в агонии. Выстрел в голову убил командира, чья сабля выглядела такой же стремительной, как и ее хозяин.

— За Гор…

Что-то ударило Хенрикоса в шею, возможно сюрикен из эльдарского энергетического арбалета. Он захрипел, чувствуя, как пылает рана. Полсекунды спустя его бедро пробил лазерный луч. Он зашатался, с его изуродованной руки упал боевой щит. Сержант попытался зажать рану на горле культей, но бесполезно. Следующий луч пронзил его тело где-то между грудью и плечом. Упав на одно колено, Хенрикос выпустил неприцельную очередь.

На его ретинальном дисплее ярко и настойчиво горели сигналы тревоги. Он сорвал шлем, чтобы не видеть их.

Глядя во тьму, Хенрикос приготовился к концу. Его плеча коснулась рука.

— Для тебя война еще не закончилась, железнорукий, — произнес голос из льда и пламени.

Гигант перед Бионом Хенрикосом был облачен в угольно-черный доспех. Его мощные руки мерцали блестящим серебром, которое переливалось подобно ртути. Жесткие глаза сурово рассматривали его, а молот в руке мог расколоть горы.

Феррус Манус вернулся, и эльдары бежали.

— Шторм закончился, брат, — сказал примарх и протянул руку. — А теперь встань, чтобы увидеть его конец.

Хенрикос услышал, как приближается легион сквозь пламя и дым битвы.

Сантар и морлоки оказались первыми рядом с примархом. Им трудно было сдержать радость при виде отца. Их болтеры и клинки ликовали.

Узел пал быстро, хотя многое из того, что последовало, Хенрикос вспоминал неотчетливо. Он отнес Салазариана в лагерь. Вместе с ним вернулись три сотни ветеранов Армии.

Позже им воздадут должное и признают приемными сыновьями Медузы. Они станут первыми воинами Цепной Вуали, ее капитанами, и живым доказательством того факта, что не всякая плоть слаба.

Сантар нашел Горгона на краю поля битвы, стоящего над Бионом Хенрикосом.

Вернув тело полковника Салазариана, сержант потерял сознание от ран.

— Он выживет, — сказал Горгон, — но ему понадобится больше аугментики.

— Это его право. Железные отцы присмотрят за ним, — ответил Сантар. — Я собирался наказать его за критику Железной Веры.

— Ты по-прежнему должен так поступить.

Сантар задумался над этим, но затем его отвлекли другие мысли.

— Что случилось?

— Это не имеет значения, — тихо сказал Феррус. Он вдруг посуровел и встретился с вопрошающим взглядом первого капитана. — То, что случилось, ничего не изменит.

Примарх подозвал одного из легионеров, и тот установил на земле гололитический проектор. Железные Руки получили сообщение, что Саламандры обнаружили второй узел в джунглях. После победы в пустыне Феррус решил встретиться с братом.

— Мы уходим? — спросил Сантар, когда гололит ожил зернистым конусом серого света.

— Да. Собери морлоков и скажи им, что мы направляемся в джунгли, — тонкая улыбка выдала радость примарха. — Мой брат нуждается в нас.

Когда Феррус начал переговоры с Вулканом, Сантар выполнил приказ, но, несмотря на возвращение повелителя, он не мог избавиться от чувства, что не все в порядке. То, что случилось за время отсутствия Горгона, оставило неизгладимый след, который откликнется в будущем. Возможно, в будущем каждого из них.

Дороги из кости, которые вели прочь из защищенного святилища, были небезопасны, но выбирать не приходилось. Частичка злобного сознания, проникшего в псевдомир Латсариала, была мертва, убита Горгоном.

Пройдут тысячелетия, прежде чем оно сможет вернуться.

Латсариал пошатывался, и Прорицатель помогал ему идти. Невежественное существо, которое он пытался спасти, ранило его. Отчаяние и мука вытекали из него с психическим потоком, который привлечет других хищников. Им необходимо быстро найти безопасное место.

— Я потерпел неудачу, — простонал Латсариал, совершенно опустошенный. — Позволил начаться войне, которая обескровит нашу и так малочисленную расу.

Внимание Прорицателя сосредоточилось на паутине вокруг них. Его чувства реагировали на любую трещину, любой незначительный разлом. Многие суб-миры уже поглощены, и еще больше будут обречены на ту же участь, когда начнется война, которую Латсариал так хотел предотвратить.

Это было неизбежно, и поэтому настроение Прорицателя было оптимистичным.

— Ты не мог предотвратить эту войну, — сказал он, открывая новый канал в дороге из кости, которым редко пользовались, и поэтому он был безопасен. — Исцеляющее место близко.

Латсариал не ответил. Провидец был безутешен.

— Люди близоруки, — сказал Прорицатель. — Даже те, кто считает себя великими, как Горгон. Его железные ноги прикованы к его судьбе и смерти.

— Но он приговаривает не одного себя, а Галактику. Ту, которой предназначено гореть в огне.

Холодный свет омыл их, когда они, наконец, нашли исцеляющее место. Прорицатель посадил Латсариала на плиту из кости и предложил ему отдохнуть.

Когда провидец уснул, Прорицатель вернулся к своему видению будущего. Трижды он смотрел, как раскрывается одна и та же вероятность. Это, само по себе, было поразительно.

— Есть надежда, — пробормотал он. — Боевой Царь объявит в своей империи наследника. Даже если Горгон погибнет и не примет во внимание наше предупреждение, есть другой, кто выслушает, тот, кто сбился с пути.

Гэв Торп Лев

Есть одна и только одна причина применения силы: продвижение некого плана. Будь он эгоистическим или альтруистическим, такой план должен составлять единое целое и не подвергаться влиянию раздоров, тогда применение силы принесет успех. Стоит лишь посмотреть на пример Великого крестового похода Императора, чтобы получить подтверждение этой вечной истины: когда начались раздоры, они привели к всеобщему краху.

Лиаидес, Интермиссии, М31

Действующие лица

ПЕРВЫЙ ЛЕГИОН, ТЕМНЫЕ АНГЕЛЫ

Лев Эль'Джонсон, примарх

Корсвейн, сенешаль примарха

Стений, капитан «Непобедимого разума»

Траган, капитан девятого ордена

Немиил, брат-искупитель

Асмодей, боевой брат

ДЕСЯТЫЙ ЛЕГИОН, ЖЕЛЕЗНЫЕ РУКИ

Ласко Мидоа, железный отец

Казалир Лоррамех, капитан Девяноста восьмой роты

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ЛЕГИОН, ГВАРДИЯ СМЕРТИ

Калас Тифон, первый капитан

Вайосс, капитан

ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Тералин Фиана, навигатор Дома Не'Йоцен

Хир ДозИэксис, магос Механикум

НЕИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Тухулха

I

Повелитель Первого легиона сидел именно так, как он в последнее время часто сидел по ночам: откинувшись на спинку украшенного слоновой костью и обсидианом трона. Локти упирались в резные подлокотники, сцепленные возле самого лица пальцы почти касались губ. Немигающим жестким взглядом зеленых, как леса Калибана, глаз примарх безучастно наблюдал за мерцающим гололитическим изображением воюющих звездных систем.

На борту «Непобедимого разума», флагмана Темных Ангелов, Лев Эль'Джонсон пребывал в долгих томительных раздумьях. Поводов задуматься имелось сколько угодно, однако, как ни пытался примарх сосредоточиться на военных действиях и борьбе с Повелителями Ночи, мысли вновь и вновь возвращались к неразрешимой дилемме.

Восемьдесят два дня прошло после схватки с Конрадом Курцем на пустынной планете Тсагуальса. За эти восемьдесят два дня почти полностью зажили тяжелые раны, нанесенные Льву когтями Ночного Призрака. Броня, которую носил примарх, была отремонтирована и выкрашена так, чтобы стереть с ее черной как смоль поверхности жестокие отметины, оставленные Курцем.

Внешне Лев полностью восстановился, но в душе оставалась мерзейшая из ран, нанесенная не оружием Ночного Призрака, а его словами:

«Разве чистые Ангелы не могут пасть? Как давно ты не ступал на землю Калибана, гордец?»

Течения варпа влияли на связь точно так же, как они влияли на возможность путешествовать, и уже два года с Калибана не приходило ни одно достоверное известие. В прошлые времена ненавистные слова Курца легко можно было опровергнуть. Темные Ангелы были вне подозрений. Первый легион — самый благородный в глазах любого. Даже когда Космические Волки добились больших почестей, а Хорус возвысился и стал магистром войны, никакой другой легион не мог претендовать на звание первого.

И все же те времена миновали. Казалось, прошла целая жизнь: гражданская война и Ересь раскололи Империум, ни один залог прошлого уже не служил гарантией будущего. Мог ли Лев полагаться на лояльность своего легиона? Доверие не было изначально присуще примарху. Вдруг у бесконечной войны, которую вели в Трамасе Повелители Ночи, имелась некая тайная цель? Возможно, Курц сказал правду: он действительно задерживал Льва до определенного момента, а тем временем верность Темных Ангелов уже пошатнулась под влиянием агентов Хоруса?

Лев не мог похвастаться избытком доверчивости даже до Ереси, и все же оказался одурачен. Пертурабо использовал положение брата, чтобы обмануть Льва. Под личиной союзника скрывался лжец, который, заполучив разрушительные военные машины Диамата, обратил это оружие против слуг Императора. Лев поддался манипуляциям и теперь страдал от стыда и угрызений совести. Никогда больше он не поверит «честному слову» своих братьев.

Вопрос был невыносимым, затруднительное положение тоже было ужасным. Лев обдумывал слова Ночного Призрака каждую ночь, заодно анализируя перемещения и стратегию врага, пытаясь опередить его хотя бы на шаг. У Ночного Призрака не было причин лгать: во время того разговора Курц пытался убить собственного брата. И все-таки те слова могли сорваться с губ Конрада под влиянием минутной злобы, как случалось уже не раз. Он пользовался обманом как оружием, причем много раньше, чем пошел против благодати Императора; ложь была второй натурой примарха и давалась ему легко, как дыхание.

Лев одновременно и находил ложь правдоподобной, и презирал самого себя за это, его решимость разъедал порожденный этим состоянием яд. Поклясться, что Трамас не будет отдан Повелителям Ночи, было просто, вести войну против врага, который избегал борьбы — совсем иное дело. Ночи проходили чередой, перспектива вступить в решающее сражение таяла, а желание вернуться на Калибан и удостовериться, что там все в порядке, усиливалось. И все же Лев не мог бросить войну ради возвращения на Калибан, как того желал Ночной Призрак.

Пока эти мысли досаждали примарху, трое его меньших братьев явились в назначенный час с докладом о сложившейся ситуации.

Первым вошел Корсвейн, чемпион девятого ордена, недавно назначенный сенешалем примарха. С его плеч на спину ниспадала белая шкура клыкастого калибанского зверя, из-под нее свисали полы белого стихаря с разрезом сзади, на груди одежду украшала вышитая эмблема крылатого меча. Шлем висел на поясе, широкое лицо и коротко остриженные белокурые волосы оставались открытыми.

Следом за Корсвейном прибыл капитан Стений, командир «Непобедимого разума». Его лицо выглядело, словно маска из плоти, почти неподвижное из-за поврежденных во время Великого крестового похода нервов. Дымчато-серебристые линзы, которыми заменили глаза, поблескивали в лучах светильников, такие же непроницаемые, как и общее выражение лица.

Последним из троицы явился капитан Траган из девятого ордена, которого приблизили к примарху после фиаско на Тсагуальсе. Мягкое выражение карих глаз капитана противоречило его строгому поведению, вьющиеся темно-каштановые волосы были обрезаны до плеч, металлический, покрытый черной эмалью обруч не позволял им падать на лицо с орлиными чертами.

Именно Траган заговорил первым:

— Повелители Ночи уклонились от битвы возле Партака, монсеньор, однако мы прибыли слишком поздно и не смогли предотвратить уничтожение главной орбитальной станции. Оставшиеся стыковочные средства не справятся с чем-то большим, чем фрегат. Я подозреваю, таковым и было намерение врага.

— За три прошедших месяца они вывели из строя три главных дока, — вступил Стений. — Очевидно, что они лишают нас складов и ремонтных станций.

— Почему? Вот в этом-то и вопрос, — заметил Лев, поглаживая подбородок. — Крейсеры и боевые баржи Повелителей Ночи нуждаются в таких станциях не меньше, чем наши корабли. Я должен сделать вывод: противники отбросили амбиции, они больше не претендуют на Партак, Квестион и Биамер, а вместо этого стремятся связать наш флот и впредь затруднить ему маневрирование.

— Могу предположить, что это признак отчаяния, космический вариант тактики выжженной земли, — отозвался Стений.

— Не исключено, что Курц приказал совершить эти последние атаки просто из злости, — добавил Корсвейн. — Возможно, глубокого смысла в них нет, разве что враг хочет взбесить и запутать нас.

— Все это может оказаться частью куда более важного плана, — сказал Лев. — Уже более двух лет длится наша звездная дуэль. Ночной Призрак всегда стремился к некому завершению этой игры, но я еще не разгадал, к какому. Мне нужно обдумать последние события. У вас найдется, о чем еще доложить?

— Стандартные перемещения флота и отчеты разведки находятся в моем последнем сообщении, монсеньор, — сказал Траган. — Ничего необычного, если бы ни одна вещь…

— Был один отчет, который мне показался странным, монсеньор, — начал Корсвейн. — Слабое астропатическое сообщение, едва отличимое от фонового потока. Самое обыкновенное, за исключением того, что в нем упоминается легион Гвардии Смерти.

— Легион Мортариона в пределах Трамаса? — Лев зарычал и впился взглядом в своих подчиненных. — Полагаете, это не то дело, с которым следует явиться ко мне немедленно?

— Не легион, монсеньор, — возразил Траган. — Горстка судов, самое большее тысяча воинов. Кажется, сообщение передали не с трамасского театра военных действий, а из системы, которая находится в сотнях световых лет от Валаама.

— В некоторых местах сообщения упоминается также оперативная группа Железных Рук, она тоже там, поблизости, — добавил Корсвейн. — Думаю, небольшая стычка, но вряд ли она повлияет на наш конфликт.

— Как называется эта система? — с подозрением прищурившись, спросил Лев.

Траган, который держал информационный планшет, сверился с данными.

— Пердитус, монсеньор, — доложил капитан девятого ордена.

— Система только заселяется, — пояснил Стений. — Там маленький экспериментальный комплекс Механикум, ничего примечательного.

— Ты не прав, — сказал Лев и встал. — Я знаю Пердитус. Я сам вместе с воинами Гвардии Смерти покорил эту систему во имя Императора. Твои отчеты ничего не говорят о природе исследования, которое проводит там Механикум. Пердитус имела свое предназначение, она была засекречена и стала запретной для всех легионов, однако у Гвардии Смерти, кажется, другие планы.

— Запретным, монсеньор? — Трагана ошеломило само понятие. — Что могло оказаться настолько опасным?

— Знание, мой маленький брат, — ответил Лев. — Знание технологии, которая ни при каких обстоятельствах не должна попасть в руки предателей. Нам следует собрать оперативную группу в Валааме. Силу, способную сокрушить войска Гвардии Смерти и Железных Рук в этом районе.

— А что с Повелителями Ночи, монсеньор? — спросил Корсвейн. — Если уменьшить наше давление в этом секторе или слишком ослабить наши силы, Курц отлично порезвится в системах, которые мы не сумеем защитить.

— Этот риск я обязан взять на себя, — заявил примарх. — Пердитус — приз, которым мы должны завладеть, чтобы он не попал в руки предателей. Я почти забыл о ней, но теперь вспомнил, и мне пришло в голову, что Пердитус может стать ключом к победе и в системе Трамас. Я лично возглавлю оперативную группу. «Непобедимый разум» будет моим флагманом, капитан Стений. Четвертый, шестой, девятый, шестнадцатый, семнадцатый и тридцатый ордены собираются в Валааме.

— Более тридцати тысяч воинов! — забывшись, воскликнул Траган и тут же виновато склонил голову под острым и проницательным взглядом Льва.

— Когда же, монсеньор? — спросил Корсвейн.

— Как можно скорее, — ответил Лев и шагнул к двери. — Непростительно будет опоздать в систему Пердитус.

II

Почти такая же высокая, как Астартес, с которыми она путешествовала в варпе, Тералин Фиана из Дома Не'Йоцен была намного более худощавой, грациозной, с тонкими пальцами. Ее волосы отливали медью, как и глаза, обычные, по крайней мере. В центре высокого лба, там, где волосы придерживал серебряный обруч, находился глаз навигатора. Впрочем, назвать нечто подобное глазом было все равно что сравнить стакан воды с целым океаном. Шар, белый и полупрозрачный, покрытый переливающимися пятнами, не воспринимал частоты светового спектра, однако позволял проникнуть сквозь барьеры варпа и разглядеть первородное вещество имматериума.

Как раз сейчас варп-зрение использовалось, чтобы вывести «Непобедимый разум» из точки перехода возле Валаама. Подобные струящимся нитям, потоки варпа с трудом тащили судно, заключенное в яйцевидный кокон психополя, корабль плыл по волнам варпа словно обломок, уносимый океанским течением. Фиана устроилась в башне навигатора, высоко над надстройкой боевой баржи. Инстинктивно она поискала яркий маяк Астрономикона, как уже делала это два с половиной года, поняла, что не находит его, и ощутила, как частица души тускнеет. Светоч Терры больше не сиял, став из-за этого причиной бесконечных споров между навигаторами, прикомандированными к легиону Темных Ангелов. Фиана оказалась в обширном лагере тех, кто полагал, что Императора больше нет в живых, и это служило единственным разумным объяснением тому, что произошло. Точка зрения не популярная и примархом не разделяемая, однако с логикой не поспоришь.

Без Астрономикона, который прежде охватывал всю Галактику, навигаторы полагались на варп-маяки: крошечные фонарики, созданные ретрансляторами в материальном пространстве и сиявшие психическим светом. По сравнению со звездой Астрономикона маяки походили на свечки, и лишь одна из десяти систем в секторе обладала ими, однако перемещаться вслепую было еще хуже; в итоге, и Повелители Ночи, и Темные Ангелы молча согласились считать маяки неприкосновенными. Риск потерять в варпе собственные суда был слишком велик, чтобы посметь разрушить хрупкие орбитальные станции.

Пердитус не располагал маяком и находился всего в ста четырнадцати световых годах от Валаама, курс двести тринадцать градусов, дифферент — семь единиц в направлении от маяка Дреббел, который, в свою очередь, находился по курсу в сто восемьдесят семь градусов, склонение — минус восемь единиц, в трех днях пути от системы Немо. Бросив взгляд на нарисованную вручную и подвешенную полукругом рядом с вращающимся стулом карту, Фиана убедилась в этом и проверила всплеск потоков за барьером окружавшего «Непобедимый разум» поля Геллера.

Внешний вид варпа не соответствовал его истинному состоянию, даже с точки зрения Фианы. Впрочем, ее варп-зрение позволяло приблизительно оценить силу и завихрения потоков имматериума. Систему Валаам назначили местом встречи из-за более или менее постоянного потока, который растянулся почти на три тысячи световых лет до самого Нираина. Ни в чем нельзя быть уверенным, когда дело касается варпа; его странные движения означали, что иногда поток Нираин двигался в обратном направлении или вообще исчезал, однако в восьми случаях из десяти на него можно было положиться при скоростных перемещениях в сторону галактического юго-запада, от края до края Эгиды и еще через два подсектора. Миры вдоль этого маршрута Повелители Ночи и Темные Ангелы оспаривали друг у друга наиболее яростно.

Фиана передала серию закодированных приказов пилотам на командную палубу. Спустя минуты поле Геллера образовало выпуклость по правому борту, его психическая гармоника приноровилась к управляющему воздействию экипажа таким образом, что «Непобедимый разум» передвинулся с текущего курса в наружные струи потока Нираин. Психическая сила охватила щиты, подобно волнам, которые, кружа, уносят листок, и хотя по-настоящему движение не ощущалось, Фиана мысленно почувствовала боевую баржу, которая с невероятной скоростью помчалась вперед сквозь время и пространство.

По сторонам мелькнули огненные точки, их мерцание означало присутствие других кораблей флота. Потом на полдюжины минут флотилия, рассеявшаяся по четырем сторонам света и разбросанная во времени сверхъестественными волнами варпа, сделалась невидимой.

Повернувшись, Фиана быстро проверила штормовую активность. Весь варп изобиловал бурями, однако поток Нираин пока что выглядел достаточно устойчивым. Здесь не было ни расстояния, ни горизонта, ни перспективы. Фиана на миг заколебалась на самом краю: ее манила и грозила поглотить глубинная природа варпа. Навигатор заставила свой разум вернуться на место, под своды черепа, и опустила обруч так, чтобы его пронизанный психосхемами металл прикрыл третий глаз.

В тот самый последний миг, когда дополнительное зрение не до конца исчезло, Фиана вдруг поняла, что видит в завихрениях энергии позади боевой баржи еще один корабль. Вероятно, «Непобедимый разум» по воле судьбы оказался в общем потоке времени вместе с другим судном Темных Ангелов. Она внесла запись об этом в журнал и просигналила единокровному брату Ассарину Коидену, предлагая тому подняться на пилястр и взяться за работу. Фиана была старшей в семье, поэтому отвечала за безопасность корабля во время переходов, однако выполнив задачу, радовалась возможности передать навигацию младшим родным братьям. С тех пор как вспыхнуло восстание Хоруса и начались постоянные штормы, ее тянуло в мирный покой жилища. После каждого часа, проведенного в варпе, ломило голову, и усталость иссушала душу.

В семье непрерывно шли разговоры об истинной сущности варпа, после путешествий шепотом передавались истории о мельком увиденных странных феноменах. На этот раз Фиана не сомневалась: она заметила кое-что особенное — не чужаков, обитающих там, и о которых ее предупреждали, а нечто, бывшее частью самого имматериума.

Россказни множились и становились страшнее. Во все времена суда без вести пропадали в варпе, но теперь они терялись с пугающей частотой, как будто сам варп восставал против присутствия кораблей. Ощущая темные водовороты и зловещие отростки, которые норовят уцепиться за край сознания, Фиана слишком хорошо понимала, что варп — далеко не гостеприимное место.

Лев наградил главного навигатора Тералин Фиану холодным взглядом. Предоставленная ей аудиенция была четвертой по счету за семь дней, вдобавок он дважды получал от этой женщины сообщения через капитана Стения. Жалобы утомляли Льва, он не мог облегчить те трудности, которые испытывали сама Фиана и помогавшие ей навигаторы. Фиана присоединилась к команде «Непобедимого разума» в Валааме и пользовалась уважением как эксперт в вопросах, касавшихся варп-потоков, однако Лев видел в ней лишь женщину с изможденным лицом, которая вечно находила оправдания медленному продвижению корабля.

На этот раз она явилась в компании капитана Стения и выглядела еще более возбужденной, чем прежде. Закованной в перчатку рукой Лев махнул в сторону Фианы, подавив при этом вздох раздражения. Навигатор остановилась в пяти метрах от трона примарха, капитан корабля — в нескольких шагах позади нее. Женщина носила струящееся сине-зеленое платье, при ходьбе переливавшееся, будто вода. Голые руки от плеч до локтей были разрисованы кольцами разного размера и цвета, тыльную сторону рук покрывали татуировки в виде сложных и пересекающихся геометрических форм, которые копировали связку кулонов, свисавшую с шеи на тонкой цепочке.

Широкий серебряный обруч, сдвинутый на брови, помогал скрыть третий глаз Фианы, однако ее взгляд все равно покалывал тело Льва, словно искры. Навигаторы и все прочие псайкеры неизменно вызывали у примарха замешательство. Он не испытывал к ним расположения, они же смотрели на него так, как не подобает нормальному человеку. Лишь Императору допустимо доверить такое знание.

— В чем дело? — спросил Лев.

Он махнул Корсвейну, который только что явился к командиру, чтобы доложить о последних разведданных, касающихся Пердитуса.

— Будьте кратки, навигатор, моего внимания требуют иные дела. Если желаете, чтобы я собственными руками успокоил волнение в варпе, то, увы, мне снова придется разочаровать вас.

— Сейчас я по другому вопросу, он срочный, нам нужно переговорить, — сказала Фиана, разгибаясь после поклона.

Она бросила взгляд на капитана Стения, который подбодрил ее кивком.

— Прославленный примарх, на протяжении нескольких дней, с тех пор, как мы отправились в путь от Валаама, нас преследует судно, тому свидетелями я и мое семейство. Поначалу мы решили, что это совпадение, что это корабль сопровождения, курс которого случайно совпал с нашим курсом.

— Но теперь вы полагаете, что это не так? — спросил Лев, наклонившись вперед. — По моему разумению, выследить корабль в варп-пространстве совершенно невозможно.

— Мы тоже так полагали, прославленный примарх. Раньше навигаторы не раз пытались держаться поблизости, однако в девяноста девяти случаях из ста их корабли теряли друг друга через день, по прошествии двух дней это происходило всегда. Порой мы пользуемся аналогией между варпом и морскими течениями, но это упрощенное сравнение. Варп течет не только в пределах иного пространства вокруг нас самих, но к тому же в разных потоках времени.

— Знаю, — оборвал ее Лев, чувствуя нарастающее нетерпение. — В варпе пройдет час, в реальном пространстве минуют дни. Если одно судно начнет переход на час раньше другого, то может опередить его на неделю. Вы еще не сказали, навигатор, отчего нельзя объяснить все это совпадением. За всю свою жизнь я проделал сотни скачков в варпе, не удивительно, что всего один раз другое судно попало в тот же самый поток.

— Нет, прославленный примарх, это объяснение не подходит, — возразила Фиана. Она поднялась в полный рост и встретила яркий взгляд Льва, хотя мгновением раньше сила этого взгляда вынудила навигатора отвести глаза.

— Примечательно, что за пять дней мы четырежды сменили поток, отыскивая самый быстрый путь на Пердитус, однако чужое судно догоняло нас всего через час. Оно следует за нами, прославленный примарх, и я понятия не имею, кто может обладать такой способностью.

Лев не зря тратил время на расспросы: решительный тон Фианы, ее твердый взгляд, направленный в глаза примарха, уверили его, что женщина говорит правду и убеждена в истинности своих слов. Он кивнул и жестом подозвал капитана Стения.

— Сожалею о своей грубости, леди Фиана. Спасибо, что обратили мое внимание на эту проблему. Капитан, полагаю, вы заранее знали обо всем?

— Леди Фиана рассказала мне о своих подозрениях вчера, монсеньор. Я попросил ее в течение дня проверить результаты, а потом решил, что они достойны быть доведенными до вашего сведения.

— Случившееся невероятно, монсеньор, — вмешалась Фиана. — Ни один из навигаторов не может с подобной точностью отследить другое судно в варпе. Мы полагаемся на догадки и инстинкты, чересчур туманные для этого.

«Ни один из навигаторов, — подумал Лев. — Однако все же такое возможно».

В раннем детстве, на Калибане, взрослея во тьме и одиночестве, среди лесных чудовищ, он быстро понял, что некоторым тварям для охоты зрение не требуется. Кроме зрения, слуха и обоняния они обладали иными чувствами и могли преследовать жертву по следу ее души. Из всех созданий, с которыми столкнулся Лев, эти были самыми смертоносными и не вполне материальными. Рыцари Калибана называли их нефиллами. Нефиллу трудно убить, хотя Льву в юности удалось расправиться с несколькими.

Корабль словно преследовала нефилла, которая, рыская по темным лесам Калибана, способна была выследить другое существо через варп, но, как и Фиана, Лев не доверял совпадениям. В игру вступили силы — силы, выпущенные на волю Хорусом и его союзниками, они оставались не вполне понятыми, и пока не доказано обратное, Лев полагал, что его враги способны на все.

— Сейчас вполне разумным выглядит предположение, что наш таинственный преследователь — судно Повелителей Ночи, — сказал Лев после кратких размышлений. — Как вы думаете, возможно ли ускользнуть от врага, не затягивая путешествие и без чрезмерного риска? Я не хочу, чтобы противник выяснил конечную точку нашего маршрута и узнал о сокрытой в этом месте тайне.

— Я испытываю неуверенность и не знаю, что делать, прославленный примарх, — призналась Фиана. — Навигаторов этому не учат.

— Разумеется, вы по опыту знаете, что такое погоня за судном? — поинтересовался Лев. — В варпе есть такие обитатели, которые, как известно, преследуют корабли.

— Конечно, у меня есть кое-какие навыки по части уклонения и маневрирования, но обычной реакцией на критическую ситуацию является переход в материальное пространство.

— Это будет вторым вариантом. Хотелось бы избежать задержки в пути. У вас два дня, леди Фиана, попытайтесь стряхнуть со следа нашего охотника. Об успехах докладывайте лично мне.

— Как прикажете, прославленный примарх, — низко поклонилась Фиана.

Когда капитан Стений и леди Фиана удалились, Лев подозвал своего сенешаля, собираясь, наконец, уделить внимание и ему.

— Знаешь, Кор, я с большим подозрением отношусь к судну, которое следует за нами, — начал примарх. — Прикажи орудийным командам спать возле своих пушек и удвой количество часовых.

— Как прикажете, монсеньор, — отозвался Корсвейн. — Если вы располагаете временем, то необходимо обсудить стратегию, которую мы используем, когда достигнем Пердитуса. В последних сводках говорилось, что Железные Руки и Гвардия Смерти перешли к боевым действиям. Возможно, та или другая сторона с тех пор уже одержала верх.

Лев отодвинул в сторону мысли о призрачном судне и сконцентрировался на более широкой задаче.

— Заранее не скажешь, ради чего сражается чужая армия. Гвардия Смерти, Механикум, Железные Руки — всех следует воспринимать как врагов, пока я не отдам иной приказ.

На протяжении двух дней Фиана и три других навигатора на борту «Непобедимого разума» совершали разнообразные маневры, при нормальных обстоятельствах достаточные, чтобы оторваться от корабля-преследователя. Они часто меняли потоки внутри варпа, перемещая боевую баржу из течения Нираин в более спокойные струи, которые медленно текли вдоль его границ. Навигаторы заставляли судно нырять в крутящиеся водовороты — даже до начала нынешнего волнения в пространстве варпа такое считалось опасной затеей. Дважды они полностью разворачивали корабль и использовали противотоки, тем самым уходя с курса на Пердитус. Чужое судно всегда находило их, где бы они ни были, и безошибочно двигалось по следу боевой баржи, иногда отдаляясь, иногда исчезая, чтобы снова объявиться спустя пару часов.

Когда два дня, данные Львом, истекли, Фиана и Стений собрались по приказу примарха, чтобы обсудить новый план действий. Подле Льва находился призванный своим господином Корсвейн. На этот раз первым заговорил Стений.

— Какая бы сила ни вела нашего преследователя, способов стряхнуть его и освободиться у нас нет, монсеньор, — заявил капитан корабля.

— Не совсем так, — возразила Фиана, тем самым заработав колючий взгляд Стения.

Взгляд выдавал предшествующие споры этой пары, хотя частичный параличпредотвратил появление на лице капитана более выразительной гримасы.

— Я не стану рисковать своим кораблем, — отрезал Стений.

— У вас есть альтернативное предложение? — поинтересовался Лев и пристально посмотрел на Фиану.

— В трех днях пути отсюда или, возможно, в четырех находится известная аномалия, которую мы называем заливом Морикан. В обычном космосе ей приблизительно соответствует мертвая система, звезда Морикан. Это область похожа на разрыв в варпе, безбрежный залив, окруженный бурным водоворотом. Можно пересечь внешний край этого водоворота, шторм должен замаскировать наше отступление.

— А риск? — спросил Корсвейн.

— Нуль-пространство, пустота в центре шторма, судно может попасть в штиль, очутиться на мели на дни, на долгие недели, иногда — навсегда, — сказал Стений, неодобрительно качая головой. — Даже в лучше времена такое не обсуждалось, а теперь наша миссия в Пердитусе слишком важна, чтобы рисковать задержками или гибелью.

Лев в душе оценил и взвесил оба варианта: оторваться от преследования или в перспективе потерпеть бедствие. Он сбросил со счетов план навигатора, однако припомнил свой предыдущий разговор с Фианой.

— Леди Фиана, раньше вы предлагали воспользоваться экстренным скачком в обычный космос. Возможно ли сначала обмануть одним из ваших маневров чужое судно, а потом так и поступить?

— Да, возможно, прославленный примарх.

— Нет гарантии, что это наше призрачное судно не оборудовано подходящими к случаю средствами обнаружения, — возразил Корсвейн. — Мы понятия не имеем, на что они способны. Насколько я понимаю, любое судно при переходе создает рябь, эхо в потоках варпа. Если у Повелителей Ночи есть псайкер или иные средства слежения за нашими обычными перемещениями, то и переход они заметят не хуже, чем свет солнца летним днем.

— Экстренный скачок тем более заметен, прославленный примарх, — добавила Фиана. — Это все равно что бросить в озеро валун. Даже неопытный навигатор сумел бы обнаружить отголосок.

— Еще одна опасность заключается в том, что выбросы нашего варп-двигателя могут столкнуться с полем Геллера другого корабля, — предупредил Стений. — Какие бы методы преследования они не применяли, им все равно приходится держаться поблизости.

— Интересно, — заметил Лев; предупреждение капитана навело его на новые размышления.

Сначала примарх посмотрел на Корсвейна, потом остановил взгляд на Стении.

— Маленькие братья, подготовьте судно к экстренному переходу, но орудийные расчеты пусть остаются на местах. Леди Фиана, я хочу, чтобы вы переместили корабль особым образом. Найдите быстрый варп-поток, из которого можно легко пересечь противоток.

— Что вы собираетесь делать, прославленный примарх? — спросила Фиана, от волнения нахмурив бледный лоб под серебряным обручем.

— Наш враг будто тень, он держится близко, но все же не способен перемещаться мгновенно, — объяснил Лев. — Мы сами передвинемся так, чтобы подманить его вплотную, а затем активируем варп-двигатели и выскочим в обычный космос. Чужое судно попадет в наш след, его тоже вытянет из варпа. Тогда наш враг станет уязвим для атаки.

— Если оба корабля не разорвет на части, монсеньор! — воскликнул Стений.

Он собирался продолжить пререкания, однако Лев остановил капитана взмахом руки.

— Ты слышал, что я сказал. Этот план не обсуждается. Леди Фиана, ваше дело — выбрать наилучший момент для перехода. Я уже наслышан о ваших навыках, поэтому не сомневаюсь в успехе.

— Конечно, прославленный примарх, — согласилась навигатор, выражение ее лица переменилось.

На карту была поставлена репутация и, с точки зрения Фианы, жаждавшей стать следующим матриархом Дома, похвала примарха обладала наивысшей ценностью.

Лев внимательно посмотрел на Стения, наклонился вперед, его голос упал до шепота.

— Ты понял мои приказы, капитан? — спросил примарх.

— Я выполню их, монсеньор, — спокойно отозвался Стений.

— Тогда вы оба свободны, — объявил Лев.

Протянув руку, он остановил Корсвейна.

— Задержись на минуту, маленький брат.

Когда капитан корабля и навигатор удалились, Лев жестом подозвал Корсвейна ближе к трону.

— Я волнуюсь по поводу Стения, — признался примарх. — Сначала он медлит и не сообщает мне о факте преследования, теперь, кажется, сопротивляется решению, которое выведет нас из затруднительного положения.

— Уверен, подозрения беспочвенны, монсеньор, — отозвался Корсвейн, взволнованный строгой интонацией и обеспокоенный тем, что затронута тема лояльности Стения.

— Уверен, маленький брат? Бесспорно, на все сто процентов? Ты поручился бы за Стения жизнью?

Корсвейн не решился принять вызов, прозвучавший в голосе Льва. В следующий миг он опустился на одно колено и склонил голову.

— Я не сомневаюсь по поводу капитана Стения, монсеньор. Однако чтобы развеять любые появившиеся у вас сомнения, пусть брат-искупитель Немиил предоставит свой рапорт.

— Делай, что считаешь нужным, братец, — произнес Лев, одарив сенешаля улыбкой, а это случалось редко.

III

Тесная комната над навигационным пилястром с трудом вмещала четырех навигаторов. Чтобы выполнить просьбу примарха, требовалось особое стечение обстоятельств. Фиана и ее коллеги изучали пространство варпа, отыскивая слияние потоков, пригодное для сближения «Непобедимого разума» с призрачным судном. Все остальное уже было сделано: экипаж оповестили о возможно опасном прыжке в обычный космос, Фиана тем временем предупредила своих компаньонов насчет потенциально вредоносного влияния перехода на их разум.

— У меня тут кое-что есть, — сообщил Ардал Анеис, младший брат Фианы. — Смазанный туманный выступ по левому борту.

Навигатор поняла, что именно привлекло внимание Анеиса, как только обратила свой сверхъестественный взор в указанную сторону. Три варп-потока, один очень сильный, два других слабее, сближались друг с другом под острыми углами и, объединившись, образовывали трехмерный водоворот. Исходящий поток отклонялся в сторону, противоположную курсу боевой баржи, и пересекался с мертвой зоной, медленно вымывая ее назад, в русло течения Нираин.

— Капитан Стений, пожалуйста, переключите первичное навигационное управление на мой пульт.

Коммуникатор загудел в руке Фианы, она отвела взгляд, тщательно избегая заинтересованных взглядов товарищей-навигаторов. Пришло подтверждение от Стения, и через несколько секунд экран по левую руку от нее ожил и замерцал.

Строки подпрограммы диагностики промелькнули на фоне бледно-зеленого стекла, затем экран погас.

Фиана подготовилась к маневру, собираясь ввести судно в самую сердцевину выступа, в этот момент ее голос упал до шепота:

— Помните о чести Дома Не'Йоцен.

В варпе звук не слышен. Тут нет настоящего давления, металл и феррокрит не обладают инерцией, однако Фиана почувствовала, как мучительно тяжело движется масса «Непобедимого разума»: изменившееся поле Геллера выталкивало боевую баржу из одного вихревого потока варпа в другой. Навигатор ощутила кратковременную боль, потом ее качнуло и закружило, психические потоки смыкались вокруг нее и клацали друг о друга, словно челюсти необъятного бестелесного чудовища. Киафан, самый молодой из полнородных братьев главного навигатора, рухнул возле нее на колени и, задыхаясь в тисках боли, изверг на пол содержимое желудка. Фиана проигнорировала это и при помощи рунического планшета ввела новые инструкции. Корабль на несколько секунд задержался в психической котловине, а затем вырвался из нее толчком — так летит песчинка, подхваченная взбитой пеной, когда кит выпрыгивает из воды.

Стиснув зубы, Фиана окончательно откорректировала направление, принудив себя всмотреться в раскручивающиеся впереди энергетические струи. Она довела до максимума поле Геллера и, отстранив коллег, рухнула на единственный стул в комнате.

— Капитан, у нас новый курс, — задыхаясь, передала она через коммуникатор.

Собравшись с силами, навигатор поискала маленький сгусток энергии, пляшущую соринку, росчерк чужого судна в варпе. Она поняла, что он впереди и быстро приближается. Времени не оставалось. Даже сейчас, на холостом ходу, на разгон варп-двигателей до полной мощности ушли бы минуты. Стоит лишь немного промедлить, и боевая баржа окажется прямо над призрачным судном, их поля Геллера сольются, и эффект от перехода в такой тесной близости уничтожит оба корабля.

— Переходите прямо сейчас, капитан! Активируйте варп-двигатели!

Подражая примарху, Корсвейн неподвижно стоял на галерее, которая нависала над стратегиумом «Непобедимого разума», только расположился он позади и чуть левее величественного Льва. По другую руку от примарха находился брат-искупитель Немиил. Капеллан носил череполикий шлем, и потому на его собственном лице никто не видел ни беспокойства, ни иных проявлений эмоций.

Путаные команды леди Фианы не улучшали настроения Корсвейна и заставляли экипаж внизу неистово суетиться. Чтобы варп-двигатели могли перейти в активное состояние, плазменные реакторы боевой баржи повысили свою мощность на сто процентов, теперь навигаторам-помощникам, которые контролировали выброс энергии и пороги безопасности, приходилось быстро переходить с места на место в ярком свете экранов.

Корсвейн стиснул зубы, чувствуя неясного рода давление под сводом черепа. Оно не походило на воздействие ударной волны или напряжение, которое ощущаешь в десантной капсуле; скорее это напоминало медленно наполняющийся сосуд, в котором содержимое занимает весь объем, но все же не может разорвать вместилище. Боль сосредоточилась позади глаз, умственная, не физическая. Если не считать вызванного телепортацией ощущения, походившего на сотрясение мозга, это было самое неприятное состояние, с которым Корсвейн сталкивался за долгие годы службы в легионе.

Примарх, даже если и испытывал тот же самый дискомфорт, который ощущали его маленькие братья, то не подавал виду. Командир Первого легиона стоял, широко расставив ноги и скрестив на груди руки, его взгляд был обращен к многочисленным экранам, из которых состояла главная индикаторная панель стратегиума. Занятые внизу помощники взаимодействовали подобно органическим составляющим сложной машины, ее центром служил капитан Стений, восседавший на командирском троне. Запросы и ответы, донесения и команды потоком шли через капитана корабля, который дирижировал общими усилиями с помощью кратких откликов и отрывистых распоряжений.

Корсвейн мог только догадываться о мыслях, которые сейчас занимали Стения. Варп-переход довольно труден даже в идеальных условиях, а нынешнее положение было далеко не идеальным. По одному из брошенных Львом взглядов сенешаль понял, что примарх отвлекся от серых пустых экранов и тоже переключил свое внимание на Стения.

Невозможно было разгадать истинные намерения Льва по яркому взгляду его непостижимых глаз, но это не мешало Корсвейну строить предположения, чтобы чем-то занять свой разум, пока реальность и имматериум сталкиваются, угрожая стереть в порошок всех собравшихся.

Замечания Льва по поводу Стения интересовали Корсвейна сразу с двух точек зрения. В первую очередь сенешаль задавался вопросом, каким образом он сам не заметил нечто, обнаруженное проницательным примархом. Корсвейн был правой рукой Льва, по крайней мере, в отсутствие Лютера, который с частью легиона оставался на Калибане. В обязанности сенешаля входило предвидеть приказы повелителя и действовать прежде, чем обстоятельства привлекут внимание самого примарха. Таким образом, он, Корсвейн, не выполнил свой долг как положено, если упустил странности в поведении Стения.

Вопреки этому, Корсвейна терзало еще одно опасение — что, если в поведении Стения нет ничего дурного, и подозрения беспочвенны? Душевное состояние Льва в этом случае не предвещало ничего хорошего. После событий на Тсагуальсе примарх предавался тяжелым раздумьям даже чаще, чем к тому привык Корсвейн. Его господин не делился своими мыслями и вел беседы только о долгой кампании против Повелителей Ночи, но даже эти разговоры были проникнуты новым стремлением, которое граничило с такой неистовой жаждой победы, какую Корсвейн не замечал у Льва с самого начала Крестового похода. Прикосновение смерти, которое пришлось пережить сенешалю, заставило его признать свои недостатки и впредь относиться к обязанностям с большим рвением; возможно, нечто подобное испытывал и сам примарх.

— Варп-переход через десять секунд… — монотонным голосом предупредил Стений, и погрузившийся в размышления Корсвейн очнулся.

Он стиснул кулаки, понимая, что сейчас должно произойти. Лев шагнул вперед, обеими руками вцепился в ограждение галереи, прищурился и устремил взгляд на Стения. Примарх приоткрыл рот, будто собираясь заговорить, однако, ничего не сказав, лишь слегка покачал головой и поджал губы.

— Начинаем переход в обычный космос.

Это был этап, наиболее ненавидимый Корсвейном, ощущение очень близкое к бестелесному рывку телепортации.

На бесконечно долгое мгновение «Непобедимый разум» замер между измерениями, в опасном положении на грани между материальном миром и имматериумом, будто странник на перекрестке судьбы. Минуту назад судно дрейфовало в варп-потоке, заключенное, как в кокон, в пузырек реальности и хранимое от повреждений полем Геллера. Теперь оно находилось в истинной Вселенной, освобожденное от противоестественных потоков. Созданная полем Геллера реальность исчезла, как только материальное пространство приняло корабль.

У Корсвейна на несколько секунд закружилась голова. Он был потрясен ощущением нереальности: в окружающем мире, казалось, что-то разладилось, он распался на части и стал уязвимым.

Ощущение прошло, оставив слабую пульсацию позади глаз.

Лев уже отрывисто приказывал привести в готовность сканеры ближнего действия, ему не терпелось узнать, сработал ли план, удалось ли опасным маневром вытянуть призрачное судно из варпа.

— Всю мощность на локальные авгуры и широкополосные ауспики, — распорядился примарх, шагнув к длинному пролету лестницы, которая вела вниз, в главный зал стратегиума. — Перенаправьте сигналы дальнего радиуса и данные сенсоров в коммуникационную сеть. Найдите мне этот корабль!

Системы «Непобедимого разума» семь минут обыскивали окружающее пространство. Корсвейн и Немиил проследовали за примархом на главную палубу и присоединились к капитану Стению, который передал командование Льву. В течение этих семи минут, пока технический персонал сканера лихорадочно пытался определить, сработал план или нет, никто не произнес ни слова.

— Опознавательный сигнал Легио Астартес, монсеньор, — объявил один из операторов стратегиума. — В двадцати двух тысячах километров, впереди по правому борту. Легкий крейсер типа «Затмение». Повелители Ночи. Радиопозывные «Карающая тень».

— Проверяю флюктуации варпа, монсеньор, — добавил другой. — Передаю на главный экран.

Самый большой экран стратегиума ожил, его заполнила панорама звездного пространства. В нижнем правом углу вырисовывался вражеский корабль, окруженный светящимся ореолом: воронка между варпом и обычным космосом оказалась для него ловушкой.

— Право руля, тридцать градусов, отклонение двенадцать градусов, — приказал Лев, выполнив навигационные вычисления всего за пару секунд.

Даже при помощи тригонометрического когитатора Стений потратил бы на вычисление курса по крайней мере две минуты.

— Приготовить торпеды, установки третья и четвертая. Летным экипажам — занять места в «Громовых ястребах» и «Грозовых птицах».

Приказы примарха прозвенели в пространстве стратегиума, заставив команды офицеров и ответственных работников прийти в движение. Как только они засуетились, Лев перебрался к пультам управления оружием. Стений последовал за ним.

— Монсеньор, сокрушить врага массированным торпедным залпом гораздо больше шансов.

— Я не желаю разрушать их корабль, капитан. Мы захватим судно и завладеем технологией, которую они использовали, отслеживая нас. Я ввожу коды управления торпедами, мы ничего не потеряем.

— Конечно, нет, монсеньор, — ответил Стений, отстраняясь, однако тон его голоса выдавал огорчение.

— Прошу разрешения повести абордажные группы, монсеньор, — сказал Корсвейн.

— В просьбе отказано, братец. — Примарх даже не обернулся, его пальцы танцевали над рунической клавиатурой оружейного пульта. — Мы выведем из строя их корабль, и я сам возглавлю атаку.

— Не очень хорошая идея, монсеньор, — возразил Корсвейн, рискуя вызвать неудовольствие повелителя. — Интерференция варпа вокруг вражеского судна очень нестабильна. Судно может затянуть назад в варп, когда вы будете на борту.

Пальцы Льва на мгновение прекратили постукивать по клавишам, примарх выпрямился. Корсвейн приготовился получить разнос.

— Отказано, братец, — повторил Лев и возобновил работу. — Ты мне нужен на борту «Непобедимого разума».

Корсвейн машинально бросил взгляд на Стения, угадав намерение примарха. Недоверие Льва не исчезло.

— Брат-искупитель Не…

— Он не офицер и не из командного звена, маленький брат.

Лев ответил коротко, но не грубо. Он закончил работу и повернулся к Корсвейну, взгляд темно-зеленых глаз примарха уперся в зрачки сенешаля.

— Ты останешься на борту, Кор. Есть какие-то возражения?

— Торпеды нацелены, монсеньор, — доложил оружейный техник, тем самым помешав Корсвейну подыскать хоть какой-нибудь ответ. Сенешаль просто не стал отвечать. — Подготовка к стрельбе выполнена по вашим расчетам.

— Запускай, когда окажемся под оптимальным углом, — приказал Лев. — Полный вперед на врага.

— Есть, монсеньор, — отозвался Стений.

Он включил внутреннюю систему связи и повторил приказ для технодесантников в реакторном зале.

— Торпеда «три» к запуску готова. Торпеда «три» запущена. Торпеда «четыре» готова. Торпеда «четыре» запущена.

Слова механически сыпались из прикрытого сеткой рта получеловека-сервитора, связанного с орудийным модулем паутиной проводов. Изможденная фигура состояла из туловища и головы, которые торчали из цилиндрической консоли, глаза были зашиты, вместо ушей торчали антенны вокс-приемников.

На главном экране появилось изображение блокированного корабля Повелителей Ночи: он находился прямо по курсу, пара торпед приближалась к вражескому судну, оставляя за собою след.

— Двадцать три секунды до разделения торпед. Двадцать семь секунд до ударного воздействия, — проскрипел оружейный сервитор.

Огни торпедных двигателей по мере увеличения расстояния уменьшались в размерах, и теперь на фоне Галактики выглядели подобно паре звезд.

— Монсеньор, леди Фиана просит о сеансе внутренней связи, — сообщил помощник.

— Направьте сигнал на динамики, — велел Лев, который широкими шагами пересек стратегиум и остановился возле командного трона.

— Судно Повелителей Ночи делает со своими варп-двигателями нечто странное, — доложила навигатор при помощи внутренней адресации в системе связи.

Корсвейн заметил, как нахмурился его примарх, услышав эту неопределенную фразу.

— Будьте поконкретнее, леди Фиана, — сказал Лев. — Что вы сумели разглядеть?

— Простите мне эту неопределенность, прославленный примарх. Трудно описать то, что не обладает нормальным обликом. Нечто — какие-то предметы — перемещаются в поле Геллера вокруг вражеского корабля. Похоже, фрагменты варп-пространства находятся прямо внутри судна, хотя такое невозможно.

— Я уже наслушался подобного, — зарычал примарх. — Что все это значит для нас?

Прежде чем Фиана успела ответить, еще одно обстоятельство привлекло внимание Льва.

— Монсеньор, вражеский корабль поворачивается, пытается высвободиться из разрыва в варпе. Он движется к нашей позиции и быстро сокращает расстояние.

— Кажется, нас приветствуют, монсеньор.

Два сообщения пришли почти одновременно, впервые с момента появления в стратегиуме Лев испытал замешательство, не зная, кому отвечать. Заминка оказалась короче, чем удар сердца: он принял решение.

— Подкорректируйте курс на два румба по левому борту и готовьте по правому борту батареи, — приказал примарх. — Дешифруйте сигнал, передайте его на главные динамики.

На несколько секунд воздух наполнился шипением статических помех, тем временем системы автоматической дешифровки обрабатывали поступившую передачу. Раздавшийся из динамиков звук походил на искаженное шипение змеи, каждый слог сочился насмешкой. Лицо Льва перекосила кривая ухмылка, он бросил взгляд на Корсвейна.

— Я никогда особо не интересовался Нострамо, Кор. Знаю, ты все это изучал. Переведи мне, что они говорят. Сомневаюсь, впрочем, что это мольба о пощаде.

— Они говорят, что их вытащили на свет, и хвалят вашу уловку, а дальше просто тупые угрозы. Говорят, мол, посчитаются с нами в Слафиссине, и мы все погибнем.

— Не припомню такую систему — Слафиссин. Ее нет ни в секторе Трамас, ни где-либо еще, — заметил Лев.

— Напоминание об их варварском прошлом, монсеньор, — объяснил Корсвейн. — Слафиссин — глубочайший из кругов их ада, в котором души павших мстят обидчикам. В общем, это место, отведенное для предателей, отцеубийц и злодеев.

— Такого места нет, и их угрозы пусты, — вмешался Немиил, впервые подав голос с момента появления в стратегиуме. Капеллан взглянул на Корсвейна сквозь линзы череполикого шлема, скрывавшего выражение лица. — Ада не существует, не существует и таких предметов, как души.

Спустя несколько секунд по связи раздался смех, исполненный безумия.

— Ты неправ, сын Калибана. Как же ты не прав… И очень скоро убедишься в этом. Слафиссин открывает для вас свои ворота.

— Я не отдавал приказа транслировать это, — заметил примарх. — Немедленно прервите передачу.

— Тем не менее у нас есть уши, гордый Лев.

— Мы не передаем никакого сигнала, — подтвердил один из операторов связи.

— Мой клинок скучает по твоему горлу, неверный. Я — Ниас Корвали, и в эту полночь вас ждет кровавая месть.

Кто-то из техников, наблюдавших за сканирующей антенной, вскрикнул, через несколько секунд пространство стратегиума наполнил рев автоматической сирены.

— Вражеское судно активирует пустотные щиты и варп-двигатели, монсеньор! — раздался испуганный вопль.

— Безумие, — пробормотал Немиил. — Реакция пустотных щитов порвет их в клочья.

— Прекратить огонь! Разворот по левому борту! — прорычал Лев. — Та же самая реакция создаст колебания в разрыве варпа и уничтожит его. Активировать поле Геллера, приготовиться к незапланированному переходу!

— Торпеды разделились, — прерывая разговоры, пробубнил сервитор.

Корсвейн посмотрел на главный экран. Взгляды Льва, Стения и всех остальных обратились в ту же сторону.

Коротко полыхнул выброс двигателей, торпеды выпустили разделяющиеся боеголовки в сторону судна Повелителей Ночи. Словно в ответ, реальность вокруг корабля-цели неистово замерцала разноцветными бликами, волны силы, пестрые как в калейдоскопе, переливаясь радугой, хлынули из разрыва в варпе.

Легкий крейсер, казалось, сворачивался, проваливаясь внутрь себя и позволяя энергии варпа вырваться на волю, в то время как пустотные щиты пытались отправить грубую психическую энергию обратно в варп, тем самым создавая мертвую петлю в бреши между вселенными. Корсвейн бросил беглый взгляд на вражеское судно, в самую сердцевину круглой, непрерывно вращающейся радуги, затем весь экран зарябил линиями и спиралями пульсирующей энергии, а еще немного погодя Корсвейн понял, что энергия варпа вовсе не отображается на экране, а собирается в воздухе вокруг него.

IV

— Сохраняйте спокойствие, — неспешно произнес Лев.

Он ощутил, как паника охватывает экипаж стратегиума и постарался вложить в слова уверенность и силу Люди из корабельной команды уже не раз переживали близость смерти, но очутиться в разрыве варпа — с таким испытанием они до сих пор не сталкивались.

Примарх нажатием пальца активировал систему внутренней связи.

— Всем капитанам и прочим офицерам, приказываю поддерживать дисциплину в отсеках. Это временная проблема, она скоро разрешится. Действуйте согласно инструкциям.

Лев почувствовал, что сердце бьется немного чаще, но это была лишь предсказуемая в критическом положении реакция. Он сделал паузу, пытаясь понять, что происходит.

«Непобедимый разум» попал в ловушку между варпом и материальным пространством, застрял в щели, которая образовалась из-за детонации двигателей на корабле Повелителей Ночи. Лев чувствовал, как пульсирует вокруг энергия варпа, как она проходит сквозь тело, воздух и наполняет вещество корабля. Поток варпа захлестнул судно всего несколько секунд назад, но все вокруг уже выглядело слегка искаженным, словно видимым из другого места и под углом.

Индикаторы на экране корабельного пульта странно подмигивали, трепетали, откликаясь на извращенный беспорядочный ритм. Приглушенные голоса членов экипажа доносились не с той стороны и будто бы издалека. Обзорные экраны, неспособные отобразить вихрь силы вокруг корабля, погасли. Капитан Стений подошел к примарху, оставив за собой слабо светящийся след из мерцающих искр, которые сыпались с поверхности его брони.

— Доложи о состоянии, — приказал Лев. — Пустотные щиты. Поле Геллера. Варп-двигатели.

— Слушаюсь, монсеньор, — ответил Стений, его голос на миг отозвался эхом в голове у Льва.

В воздухе взметнулся еще более густой искристый след, когда капитан, салютуя, ударил себя кулаком в грудь.

— Нам докладывают, что идет сражение! — сообщил Корсвейн, который перебрался к главной контрольной радиостанции. Голос сенешаля походил на крик издалека, хотя сам сенешаль отошел едва ли на десять метров. — Орудийная палуба правого борта, уровни восемь и девять.

— Враг? — резко спросил Лев. — Атака Повелителей Ночи через телепорт?

— В докладах нет ясности, монсеньор. Они путанные.

— Отправляйся туда и наведи кое-какой порядок, братец. Здравомыслие, дисциплина и отвага.

Корсвейн кивнул и направился к двери, Лев тем временем переключился на Стения и вопросительно вскинул бровь.

— Из-за воздействия варпа нельзя установить пустотные щиты. Иначе мы можем разделить судьбу Повелителей Ночи. То же самое касается и поля Геллера. Мы не полностью перешли, активация опасна, может возникнуть мощная обратная связь. Варп-двигатели зациклились, работают на энергии нашего перехода. — Лицо капитана оставалось неподвижным, но плечи поникли. — Мы попали в ловушку, монсеньор. Здесь и сейчас.

Лев промолчал, не комментируя — сама реальность подтверждала суровые слова капитала. Следовало выработать план действий.

— Мы не можем вырваться из этого шторма, поэтому должны пройти его до конца, до самого сердца. Подготовьте варп-двигатели к работе как можно скорее. Мы полностью перейдем назад в варп и активируем поле Геллера, после этого все нормализуется и стабилизируется. Пусть леди Фиана свяжется со мною немедленно. Ты все понял?

— Да, монсеньор.

Главные двери с шипением отворились, пропуская пятнадцать Темных Ангелов, готовых к бою, в терминаторской броне, вооруженных комби-болтерами и силовыми кулаками. Их огромные доспехи были черны как смоль и отделаны серебром. Эту черноту нарушали лишь символика легиона на наплечниках и алая эмблема в виде черепа на громадном нагруднике — личный герб брата-искупителя Немиила, который должен был встретить отряд.

— Поддерживайте порядок, братья, — сказал капеллан своим телохранителям. — Будьте бдительны и действуйте без колебаний.

Корсвейн сошел с транспортера на девятой орудийной палубе, десять легионеров сопровождения следовали за ним вплотную. Он все еще понятия не имел, что происходит и кто атакует судно. На коммуникатор в изобилии приходили сообщения о том, что неопознанный противник сметает на своем пути все укрепления. До сенешаля долетал грохот болтерной стрельбы, где-то вели огонь и из более тяжелого оружия. Все эти звуки эхом отражались от стен коридора, который тянулся от орудийных платформ до самого носа корабля. Возможно, хотя и маловероятно, Повелители Ночи организовали подобие телепортатора дальнего действия прежде, чем их корабль развалился. Если принять во внимание другие их деяния, это не выглядело чересчур странным.

Орудийная палуба состояла из главного, почти километрового, коридора и проходов, которые вели к орудийным башням и располагались через каждые двести метров. Эти башни были независимыми укреплениями, в них находились макропушки и ракетные установки ближнего боя. Башни предназначались для отражения абордажных атак. Корсвейн видел, что защитные переборки ближних платформ опущены и изолируют их от прочих помещений корабля. В его голове не укладывалось, каким образом атакующие сумели разрушить такое количество платформ за такой короткий срок.

Невооруженные члены экипажа, одетые в простую черную форму, числом до нескольких дюжин, пронеслись мимо в сторону кормы — эти люди явно спасались от сражения. Дикий ужас стыл во взглядах беглецов, они не обращали внимания на призывы сенешаля остановиться и объяснить происходящее. Корсвейну еще не приходилось видеть закаленных мужчин с таким страхом в глазах.

Раздался еще один яростный пушечный залп, сенешаль и его телохранители тяжелыми шагами бросились навстречу битве вдоль по коридору. Палубный капитан Исаасс, должно быть, отвечал здесь за все, но его коммуникатор молчал, не откликаясь на вызовы Корсвейна. Вполне вероятно, капитан был уже мертв.

Под грохот рвущихся гранат горстка Темных Ангелов отступала в главный коридор. В пятидесяти метрах вдоль по проходу, в дверном проеме четвертой орудийной башни, ярко вспыхивали болтеры, два огнемета поливали брешь горящим прометием.

В проломе ярко полыхнуло, авточувства Корсвейна сработали, мир ненадолго потускнел, розовое и синее пламя ворвалось в проход, заодно швырнув туда же горящие тела двух Темных Ангелов. Сенешаль никогда не видел подобного оружия. Он бросился вперед, на ходу вынимая пистолет и силовой меч, но тут же наткнулся на группу легионеров. Атакованные воины катались по полу, разноцветный огонь плясал на их броне, которая таяла словно под воздействием плазмы.

Вопросы и приказы замерли у сенешаля на губах, как только он добрался до дверного проема башни и увидел, что находится внутри. На мгновение всякое здравомыслие его покинуло.

В помещении орудийной башни пылал разноцветный огонь, в самом сердце слепящего ада прыгали и кувыркались странные силуэты. За годы службы в Первом легионе Корсвейну довелось встретиться со многими странными противниками, но эти чужаки на них не походили. Они, казалось, сами состояли из пламени — безголовые, безногие тела с лицами на груди, с длинными нескладными руками. Обильный огонь извергался из похожих на глотки отверстий на концах этих рук. Туловища заканчивались волнистой кромкой там, где должны были находиться ноги. Существа скакали туда-сюда, извивались, скручивались, рьяно поджигали все вокруг под треск пожара и с нечеловеческим визгом и хохотом.

Корсвейн ощутил, как вскинутый для стрельбы пистолет тяжелеет; сенешаль прицелился, и впервые в жизни оружие задрожало в его руке. Глаза, созданные из ослепительно-белого огня, внимательно и злобно взирали из самого сердца преисподней, прожигали душу сенешаля насквозь точно так же, как огонь плавил броню Темных Ангелов. Корсвейн словно заглянул в безграничную пламенную бездну, и в его памяти остался след раскаленного клейма.

Сенешаль стрелял, но в огне болты взрывались прежде, чем достигали цели. Существа уже добрались до дверного проема, языки пламени лизали пол главного коридора. Корсвейн прицелился и двумя болтами разворотил устройство аварийного управления. Переборка с грохотом опустилась вниз прямо перед безумными чужаками, отсекая адский огонь, после чего наступила жуткая тишина.

Пока Корсвейн пытался понять, что же он увидел, переборка в самом центре раскалилась добела. Атакующие использовали свой противоестественный огонь, пытаясь прожечь насквозь дверь метровой толщины. Пласталь на глазах сенешаля сочилась каплями сплава, будто источала пот, по лбу самого Корсвейна тоже струился пот. Не оставалось сомнений, что всего через пару минут существа вырвутся на волю.

В наступившей тишине Корсвейн смотрел на других Темных Ангелов, подобно им ошеломленный странностью происходящего, и не знал, что сказать, не мог вымолвить слова приказа.

— Сенешаль! — раздался предостерегающий крик брата Алартеса, одного из телохранителей Корсвейна.

Корсвейн обернулся в сторону кормы и увидел мощный воздушный вихрь, похожий на те явления, которые уже происходили, когда корабль попал в разрыв варпа. В ядовитых испарениях формировались фигуры: чудовищные красные собаки с чешуйчатой плотью и клыками из железа, хвосты заканчивались ядовитыми шипами, броня защищала головы до самой шеи. Адские псы уже полностью оформились, их ворчание и рык разносились по коридору. В мгновение ока твари очутились перед космодесантниками.

Сенешаль вспомнил старинные легенды Калибана, страх и ненависть охватили его, подходящее слово само пришло на ум: нефилла. Корсвейн внезапно понял, что инстинктивно выкрикивает, казалось бы, совершенно невозможный для Темного Ангела приказ:

— Всем отступить! Отступить и запечатать орудийную палубу!

Он попятился к ближнему транспортеру, стреляя из пистолета по чудовищным собакам, хотя понимал, что болты не возымеют большого эффекта. Другие Темные Ангелы были с ним, наполняя коридор вспышками болтерных выстрелов. Свистящий звук открывшихся за спиной дверей наполнил сенешаля таким чувством облегчения, на которое он не считал себя способным. Корсвейн с благодарностью в душе отступил в другое помещение корабля, в то время как громадные бестелесные собаки скачками неслись к нему по коридору. Остаться значило умереть.

Стены зала навигаторов мерцали, предвосхищая то, что вскоре должно было появиться. Фиана заранее видела образы чудовищных существ, которые скребли и хватали лапами естество корабля, ее третий глаз позволял наблюдать, как это происходит. Коиден стоял возле выхода, в левой опущенной руке он держал бесполезный лазерный пистолет, правой рукой опирался о косяк открытой двери, изучая пространство тамбура не столько глазами, сколько иными чувствами.

— Тут чисто, — сообщил Коиден, обернулся и взглянул на Фиану поверх высокого воротника ярко-красного кителя.

— Киафа, следуй за Коиденом. Анеис, останься со мной.

Фиана проводила родных братьев последним взглядом, поднимаясь по закрученной по спирали дорожке, которая вела к навигационному пилястру. Нечто большое и похожее на слизняка волокло свою массивную плоть по ступеням эскалатора, становясь все более плотным по мере продвижения из варпа.

Фиана сдвинула металлический обруч, под которым прятался третий глаз, и подняла кожистое веко, покрывавшее шар. Она сосредоточилась на привидении, становившемся все плотнее, и направила на него тот самый поток энергии, который позволял проникать сквозь завесы варпа. Здесь, в материальном пространстве, он вырвался подобно черному лучу и хлестнул бестию между колышущимися отростками на зубастой утробе. Сущность сморщилась и увяла под психическим взглядом. Иллюзорная форма превратилась в рваные клочья тумана, как только энергия, которая связывала чудовище с материальным миром, была отправлена назад в варп-пространство.

Крик Киафы прозвучал будто сигнал тревоги. Заметив, что существа во множестве собрались в коридоре снаружи, Фиана поспешила присоединиться к другим навигаторам. Крылатые призраки с когтями-крючьями висели, зацепившись за вентиляционные отверстия в потоке, твари тащили Киафу вверх, уцепившись за капюшон его балахона. Нормальным зрением Фиана могла разглядеть некое неясное пятно еще выше, отчаянный навигатор тем временем пытался развернуться и взглянуть третьим глазом на поймавших его тварей. Третий глаз самой Фианы видел двух существ, похожих на горгулий, с длинными когтями и камнеподобной плотью.

Коиден и Анеис, действуя сообща взглядом, словно потоком воздуха, выдули отвратительных тварей назад в имматериум, из-за чего освободившийся Киафа тяжело рухнул на пол. Он схватился за лодыжку и поискал Фиану глазами, в которых стояли слезы.

— По-моему, у меня нога сломана, — простонал он.

— Они проникают сквозь стены, — сказал Анеис.

Силуэты, подобные человеческим, но вместе с тем совершенно иные, текли сквозь ничем не прикрытые переборки из пластали и собирались вокруг навигаторов, слишком многочисленные, чтобы их уничтожить.

— Подбери своего, брата, — велела Фиана Коидену.

Она ухватила Анеиса за плечо, потащила его прочь и толкнула в сторону двери, устроенной в ближней переборке. Нечто пузатое и одноглазое уже оформлялось в темной, слизкой и ржавой луже, которая растеклась на полу поперек коридора.

— Надо расчистить путь, — сказала Фиана.

— Путь — куда? — спросил Анеис, его юное лицо от страха стало бледным, почти белоснежным.

— К стратегиуму. Мы должны добраться туда и защищать Льва.

Восстановив душевное равновесие, Корсвейн сделал все, что мог, и постарался организовать оборону орудийной палубы, но противостоять таинственным захватчикам оказалось почти невозможно. Было ясно, что разрозненные попытки вторжения происходят не только на орудийной палубе «Непобедимого разума» и даже не только на палубах по правому борту. Многочисленные вражеские очаги сопротивления, явно нацеленные на захват отсека варп-сердечника, расползлись по всему пространству корабля. Противники материализовывались позади линии обороны, словно насмехаясь над любыми физическими преградами, и тогда Корсвейн мобилизовал команду судна, создав патрули численностью до сотни.

Близ стратегиума сенешаль и его телохранители столкнулись с леди Фианой и ее семьей. Навигаторы, которых охранял сержант Аммаил со своим отделением, находились в смятении и выглядели измученными, но ни один из них, кажется, не получил серьезных ранений. Сенешаль освободил Аммаила от обязательств и отправил его на машинную палубу, где шел затяжной бой.

Как только группа достигла стратегиума, взглядам Темных Ангелов открылась неожиданная картина. Тут не было признаков борьбы, техники спокойно и четко выполняли свои обязанности, старательно игнорируя разыгравшуюся рядом сцену.

Лев находился в центре помещения, перед ним на коленях, низко опустив голову, стоял Темный Ангел в белом стихаре поверх черной брони. Брат-искупитель Немиил, с пистолетом и крозиусом, окруженный охраной, навис над коленопреклоненным легионером.

— Подождите здесь, — тихо сказал Корсвейн навигаторам и жестом показал, что следует держаться в стороне.

Лев услышал шепот и перевел взгляд на сенешаля.

— Ты нечаянно явился как раз вовремя, маленький брат, — сказал примарх. — Я столкнулся с дилеммой.

— Мой лорд, я не знаю, что тут происходит, но, думаю, с этим можно повременить. Мы нуждаемся в ваших приказах. Корабль упорно атакуют существа, практически неуязвимые для нашего оружия.

— Клятвопреступника следует покарать немедленно, — сказал Немиил.

Приблизившись, Корсвейн узнал легионера, который стоял на коленях. Свой шлем Темный Ангел держал в руке, лицо наполовину скрывала волна черных волос. Это был брат Асмодей, бывший библиарий.

— Клятвопреступник? — переспросил Корсвейн. — Я не понимаю.

— Мой маленький брат нарушил эдикт, — сообщил Лев, хотя и без гнева в голосе. — Когда началась атака, он нарушил Никейский эдикт и развязал силы своего разума.

— Он совершил колдовство! — прорычал Немиил. — Ту же самую мерзость творили Повелители Ночи, которые как раз сейчас угрожают нашему судну!

— Это надо обдумать, брат-искупитель, — сказал Лев. — Я еще не огласил свой приговор.

— Никейский эдикт подлежит безоговорочному выполнению, мой лорд, — возразил Немиил. — Воины-библиарии должны были укротить свою силу. Асмодей нарушил присягу, а ведь он клялся…

— Разве это работает? — поинтересовался Корсвейн.

— Что? — удивился Немиил, обратив череполикий шлем в сторону сенешаля.

— Асмодей, разве твои способности помогают уничтожать врага?

Бывший библиарий ничего не ответил, но посмотрел на примарха и кивнул.

— Интересно, — произнес примарх, взгляд его зеленых глаз остановился на Корсвейне, как будто Лев попытался заглянуть в мысли своего сенешаля.

— Я видел, сам, лично, что там было. Они… — Корсвейн замолчал, не решаясь произнести подходящее слово. Потом он вздохнул и продолжил: — Мы столкнулись с нефиллами, монсеньор, или с чем-то на них похожим. Они не являются полностью материальными, и их неестественной плоти наше оружие причиняет слишком мало вреда.

— Это создания варпа, прославленный примарх. — Леди Фиана подошла ближе, и Темные Ангелы обернулись. — Они созданы из вещества самого варпа, к тому же разрыв позволил им явиться в наш мир. Их нельзя уничтожить, можно только отправить обратно. Взгляд нашего третьего глаза способен причинить им вред.

— Это правда? — спросил Лев и положил руку на плечо Асмодея. — Ты своей силой сумел причинить вред атакующим?

— Из варпа они приходят, и силою в варп могут быть изгнаны опять, — ответил библиарий.

Лев наклонился и поднял легионера на ноги, тот встал, на миг встретился взглядом с примархом и тут же отвернулся.

— Брат-искупитель прав, монсеньор. Я клялся, и я нарушил клятву.

— Тяжкое преступление, и оно, без сомнения, должным образом подлежит суду… Как только нынешняя проблема разрешится, — сказал Лев. Он посмотрел на Немиила: — Есть еще два библиария на борту — это Хасваил и Альберин. Доставьте их сюда.

— Это ошибка, монсеньор, — качая головой, произнес Немиил. — Мерзости, что атакуют нас, эти самые нефиллы. К тому же я поклялся блюсти Никейский эдикт. Если развязать ответное колдовство, оно с новой силой против нас же и обернется. Подумайте еще раз, монсеньор!

— Я отдал приказ, брат-искупитель, — сказал Лев, выпрямляясь во весь рост.

— Которому я не могу последовать, — твердо возразил Немиил, хотя Корсвейн видел, какруки капеллана, воспротивившегося воле своего примарха, трясутся от напряжения.

— Моя власть абсолютна, — напомнил Лев и сжал кулаки, его губы раздвинулись, обнажив блестящие зубы.

— Никейский эдикт издан Императором, монсеньор, — произнес Немиил. — Нет власти выше.

— Хватит! — Львиный рык оказался настолько громким, что авточувства Корсвейна приглушили звук, будто рядом грянул взрыв.

Сенешаль так до конца и не понял, что случилось дальше. Лев шевельнулся, и через долю секунды расколотый череполикий шлем уже летел, вращаясь, в свете тусклых огней стратегиума, оставляя в воздухе кровавую дугу. Обезглавленный труп Немиила с грохотом рухнул на пол. Лев вскинул и показал руку в окровавленной и утыканной осколками керамита перчатке.

Корсвейн, в ужасе от случившегося, поглядел своему примарху в лицо. На мгновение он увидел выражение удовольствия, глаза Льва блестели, когда он наблюдал дело своих рук. Через секунду все исчезло. Лев, казалось, понял, что он совершил, лицо его исказилось от боли, когда он опустился на колени рядом с останками брата-искупителя.

— Мой лорд?

У Корсвейна не было слов, но, как сенешаль, он понимал, что нужно действовать.

— Мы позже оплачем его, — отозвался Лев.

Примарх встал, продолжая рассматривать тело Немиила. Наконец он оторвал взгляд и перевел его на леди Фиану, которая вздрогнула, будто от удара. Бледную плоть ее правой щеки пятнали три капли брызнувшей крови.

— Передай библиариям, они освобождаются от Никейской клятвы. А вы, леди Фиана, вместе с членами вашей семьи, поведете моих воинов. Кор, собери восемь отрядов для контратаки.

— Восемь, монсеньор? Три отряда для библиариев, а также по одному для каждого навигатора, я так понимаю. Остальных поведу я?

— Нет, я сам, — возразил Лев. — Ни одна тварь, нефилла она или не нефилла, не может просто так атаковать мой корабль. За это ее ждет неминуемое возмездие.

V

Пока сенешаль собирал силы Темных Ангелов, Лев отправился в свою личную оружейную комнату. Внутри этой украшенной камнем палаты примарха ждали слуги легиона. Все пятеро были облачены в темно-зеленые стихари, обуты в тяжелые ботинки, а на руках носили перчатки. По пути Лев не столкнулся ни с одним врагом, и обстановка оставалась спокойной, однако, на всякий случай, у каждого человека на поясе висел пистолет.

Сообщения о нападениях приходили все чаще, по мере того как нефилла или иной нематериальный противник, казалось, расширяли разрыв в варпе, позволяя сородичам во множестве появляться на корабле.

Стены палаты сплошь покрывало развешанное оружие, великолепное в своем разнообразии, сделанное специально для примарха или взятое в качестве трофея. То, что осталось от культур сотен миров, завоеванных во время Великого крестового похода, теперь находилось здесь. Главным был калибанский короткий меч, подаренный Льву Лютером в тот день, когда его приняли в рыцарский орден. Этот простой клинок занимал почетное место в самом центре.

Коллекционирование оружия было единственным проявлением претенциозности Льва. Он подолгу оставался в этой комнате, размышляя о том, как много способов убийства врага изобрело человечество. Впрочем, в последнее время он чаще находил себе приют в тронном зале. Примарх помедлил в раздумье, прошел вдоль стен, то и дело касаясь любимых вещей, проводя пальцами, закованными в броню перчатки, по лезвиям и шипам, оценивая искусную работу оружейников. К войне, как и к другим своим занятиям, человечество подходило творчески, вникая в суть дела и являя гений даже там, где технологии оставались на варварском уровне.

Многие предметы были слишком малы для примарха. Они находились в коллекции оружия только по причине красоты, в то время как некоторые могли и послужить: мечи обычных мужчин в руке Льва становились ножами. Кое-какие были уже устаревшими, древними изделиями, в то время как при создании других использовались технологические усовершенствования — мономолекулярная кромка, генераторы силового поля или гальванопластика.

Здесь были спаты, длинные мечи, полуторные мечи, мечи с корзинчатой гардой, фламберги, рапиры, обычные сабли, скимитары, хопеши, колишемарды, тальвары, двухлезвийные шотели, фальчионы, мизерекордии и абордажные тесаки, шипованные перчатки-мирмексы, цесты, кастеты, басселарды, стилеты, дирки и даги, секачи, боевые серпы и кописы, боевые мотыги, палицы, клевцы, булавы, кистени, моргенштерны, боевые кувалды и молоты, топорики и томагавки, секиры и топоры с двусторонним лезвием, бородовидные топоры, и теслы, пики, протазаны, фаучхарды, сариссы, вулжи, топоры-лочаберы, кабаньи копья, копья-трезубцы, алебарды, косы, короткие пики и хасты.

Примарх не торопился. Он дал себе время поразмыслить о враге, с которым сегодня предстояло встретиться. В юности Льву приходилось убивать нефилл голыми руками, хотя все они были почти неуязвимы для любого мыслимого оружия. Это было его наследие, наследие примарха. Сегодня он решил вооружиться, выбрав два клинка. С точки зрения обычного мужчины, они были тяжелыми палашами-полуторниками, но примарх легко удерживал каждый такой палаш в гигантском кулаке. Великолепные мечи изготовил калибанский мастер, имя которого история не сохранила. Имена самих мечей были причудливой вязью начертаны по краю каждого клинка: Надежда и Отчаяние. С целью уменьшения веса каждый клинок имел желоб. Лезвия, более острые, чем из любого металла, невероятно прочные и не нуждающиеся в заточке, мастер изготовил из кристаллического соединения. Когда-то один из магистров орденов использовал эти мечи как церемониальные. Лев, обнаружив их, был очарован блеском лезвий. Он настоял на сделке, отдав взамен безукоризненную вороненую саблю, сделанную собственноручно.

Вооружившись двумя клинками, примарх присоединился к своему отряду, который как раз собрался возле главного шлюза над реакторным отсеком и варп-ядром. Здесь шла самая ожесточенная борьба. Нескольких раненых легионеров вытащили на пандус, их многочисленные раны ужасали: ожоги и порезы, полученные, несмотря на броню, и доходящие до самых костей.

— Сражайтесь с гордостью, умрите с честью! — воскликнул Лев и поднял меч, приветствуя маленьких братьев.

Они, исполненные решимости, выстроились позади примарха в пять шеренг по пятьдесят воинов в каждой.

Коридоры были завалены мертвецами, погибли в основном незащищенные броней слуги и люди из экипажа корабля. Их разодранные трупы громоздились кровавыми кучами в проходах. У одних не хватало голов или иных частей тела, другие походили на глыбы обугленной плоти. Некоторые мертвые тела специально разместили рядом друг с другом и придали им непристойные позы. Примарх зарычал от отвращения.

Тут и там мухи и личинки уже ползали по убитым, проникая им под кожу и пируя в безжизненных глазах. Лев слышал приглушенную брань своих воинов и не прерывал ее, он испытывал желание произносить такие же проклятия.

Наткнувшись на двух мертвых Темных Ангелов, примарх остановился и опустился перед ними на колени. Броня воинов была полурасплавлена словно под воздействием кислоты, кожа выглядела рябой из-за пузырей и бубонов. Калибан иногда подвергался странным эпидемиям, и скопления тройных гнойников, изуродовавшие кожу погибших космодесантников, показались Льву знакомыми.

— Мы должны сжечь мертвых, чтобы инфекция не распространилась, — сказал он мрачно, поднимаясь на ноги.

Полоса слизи, словно оставленная улиткой, но только метровой ширины, удаляясь от тел, исчезала в одном из проходов, примыкавших к главному коридору. Примарх выделил отряд и поручил ему поиски существа, оставившего след. Оно, скорее всего, отправилось к отсекам главного двигателя, которые находились впереди на расстоянии в несколько сотен метров.

Восемь нефилл выпрыгнули, словно ниоткуда, и очутились перед примархом. Разрыв в варпе настолько увеличился, что атакующие материализовались почти мгновенно. Они смутно походили на гуманоидов с тощими, сутулыми телами и крепкими руками. Ноги смахивали на собачьи лапы, плоть кровавого цвета слегка шелушилась. На удлиненных головах росли черные ветвистые рога. В когтистых руках твари держали треугольные мечи из блестящей бронзы. Ярко-белые огненные глаза оценивающе оглядели Льва — на это ушло мгновение. Чудовища облизнулись, проведя по иглоподобным зубам раздвоенными языками.

После этого, издав боевой рык, нефиллы разом подняли мечи и устремились к Льву, чтобы атаковать. Он не стал ждать их приближения, а вместо этого прыгнул навстречу врагу. Надежда в левой руке примарха парировала взмахи двух клинков, направленные ему в пах, в то время как Отчаяние пронзило шею одной из тварей, легко войдя в нематериальное тело.

Когда тварь взорвалась фонтаном крови, обливая пол и броню Льва темно-красным, он ощутил удар и дрожь от прошедшей по руке энергии. Оставшиеся существа, ничуть не пораженные странной смертью собрата, попытались окружить примарха.

Взвыли и затрещали болтеры, остальные Темные Ангелы изо всех сил старались помочь командиру. Взрывы болтов мало подействовали на нефилл, зато отвлекли их. Описав Надеждой широкую дугу, Лев отразил занесенный клинок и рассек тела еще двоих атакующих, одновременно ударив Отчаянием в лицо третьей твари. Клинки врагов били по черно-золотой броне, врезались в покрытые эмалью пластины так глубоко, как прежде не врезалось ни одно оружие, хотя плоть Льва оставалась не задетой.

Парируя еще один выпад адского лезвия, Лев нанес косой удар и опустил Отчаяние на голову нефиллы, попытавшейся зайти сзади. Палаш расколол черный рог и рассек красную кожу: под плотью не оказалось черепа. Существо свалилось поверх багровой кучи своих уже мертвых собратьев. Через пару секунд, проведя серию ударов, Лев истребил уцелевших противников, и его броня оказалась залита липкой красной жижей. Невероятно, но эта жижа пахла кровью, хотя у тварей не было ни вен, ни артерий, ни сердец, способных ее перекачивать.

Встревоженный открытием, Лев окликнул охрану и приказал ей без промедления двигаться следом. Сам он пошел вперед, расплескивая кровавые лужи. По дороге примарх связался со Стением, который оставался в стратегиуме.

— Сколько времени уйдет на то, чтобы запустить двигатель, капитан?

Спустя несколько секунд пришел ответ:

— Менее двадцати минут, монсеньор. У нас возникли некоторые проблемы. Враг преследует инженеров варп-сердечника и рвется в реакторный отсек. Лорд Корсвейн и леди Фиана пытаются пробиться туда через кормовую палубу.

— Я встречу их в главном отсеке сердечника, капитан.

Лев перешел на бег и быстро оставил позади свой отряд Темных Ангелов.

Корсвейну было лишь чуть лучше от присутствия леди Фианы. Взгляд третьего глаза навигатора подавлял врага, однако сама она быстро уставала и между двумя атаками несколько минут отдыхала. В такие моменты Темным Ангелам приходилось защищать женщину при помощи обычного оружия: массированный огонь и, особенно, мощный выстрел из лазерной пушки могли уничтожить нефиллу. Впрочем, это было нелегко, отряд расходовал боеприпасы и энергетически модули с потрясающей скоростью. Добираясь до транспортеров и лестничных пролетов, которые вели к отсеку варп-сердечника, космодесантники потратили более половины обойм.

На своем двухкилометровом пути они сталкивались со все более многочисленными и ужасными противниками. Тут были парящие, подобные дискам, бестии, покрытые бритвенно-острыми когтями и с жадными ртами, которые могли в несколько мгновений прогрызть броню легионера. Встречались и шестиногие сущности с гигантскими, как у омаров, клешнями и с сочащимися ядом языками, похожими на бичи. Постоянно меняющиеся призраки со зловеще ухмыляющимися рожами на груди прыгали, крутились и испускали из кончиков пальцев колдовской огонь. Отряд Корсвейна, первоначально состоявший из двухсот Темных Ангелов, теперь сократился вдвое. Двадцать восемь воинов погибли или были отправлены в апотекарион, остальные перешли в арьергард, чтобы держать оборону против врага, способного материализоваться где угодно.

Сенешаль в сопровождении личной охраны спускался по главному трапу в недра машинных палуб, другие отряды тем временем разделились, чтобы зачистить второстепенные пути проникновения. На каждом шагу во множестве попадались убитые люди из экипажа корабля. Среди обезглавленных и выпотрошенных трупов были и легионеры. В их черной броне зияли дыры, ужасно изуродованная плоть мертвецов скорчилась. Корсвейн не понимал, чем нанесены такие страшные раны. Очутившись на нижней палубе, он в смятении еще крепче сжал рукоять болт-пистолета и силовой меч.

Здесь было пусто, если не считать распухших останков инженеров и слуг, их тела испускали зловоние мертвечины. Водоводы высокого давления, кабели и трубы, проложенные вдоль стен коридора, оказались затронуты разрушением и гнилью, отмечены пятнами ржавчины, местами покрыты мхом и даже водорослями. Стений ни за что не допустил бы подобного убожества на своем корабле. Волей-неволей, но напрашивался вывод: обветшание стало побочным результатом присутствия нефиллы.

Нечто похожее творилось уровнем ниже, враг не обнаружился и там. Собрав шестьдесят Темных Ангелов, Корсвейн приготовился к спуску на палубу варп-сердечника. Коридор и лестничные площадки, казалось, гудели от переполнявшей их энергии, но не только из-за реактора, питание которого обеспечивала эта зона корабля. Напряжение пронизывало даже воздух, мысли омрачала невидимая тень.

— Присутствие варпа тут почти абсолютное, — предупредила Фиана.

От усилий ее лицо застыло в напряженной гримасе, пот стекал по лбу и щекам, губы дрожали.

— Сигнала тревоги нет, иначе я подумала бы, что варп-сердечник разрушен.

— Сохранять бдительность, — приказал Корсвейн воинам и тут же понял, что это излишне, все и так находились на взводе. — Не расслабляйтесь, убивайте все, что движется.

Он повел отряд вниз, к сектору варп-сердечника. Стены здесь были покрыты металлом — толстым феррокритом с прослойками адамантия. Палуба имела овальную форму, главный коридор шел по периметру вокруг отсека сердечника, боковые коридоры вели к контрольным станциям и караульным помещениям.

Покойники лежали повсюду. Некоторые были страшно, до неузнаваемости искалечены и больше не походили на людей. Продвинувшись на сто метров, Корсвейн насчитал семь мертвых Темных Ангелов: судя по цвету брони, двое были технодесантниками. Ближняя дверь, через которую можно было добраться до варп-сердечника, теперь находилась на расстоянии пятидесяти метров. Близ нее груды мертвых тел оказались еще выше.

Позади прогремели выстрелы, в тот же миг из дверей отсека варп-сердечника хлынула волна нефилл. Они были одинаковыми, маленькие твари с лицами на груди, их противоестественная плоть сияла розовым светом. Существа прыгали и катились кувырком вдоль по коридору, искры и струйки пламени вырывались из кончиков растопыренных пальцев.

Темные Ангелы открыли огонь, град болтов встретил нефилл на пятидесятиметровой дистанции. Корсвейн несколько раз выстрелил из пистолета, поражая одну и ту же цель, пока, наконец, существо не треснуло, исторгнув из ран облако розового тумана. Вместо того чтобы упасть, нефилла принялась дрожать и бешено крутиться, вибрирующий крик вырвался из ее безгубого рта.

Корсвейн прекратил стрельбу, пораженный тем, что произошло дальше.

Розовая нефилла видоизменилась, отрастила дополнительную голову и разделилась надвое. Розовый окрас сменился фиолетовым, затем темно-синим, и два уменьшенных варианта прежнего существа с различимым треском получили самостоятельную жизнь. Угрожающе согнув пальцы, синие существа зарычали и, нахмурившись, уставились на атакующих космодесантников. То же самое произошло и с другими созданиями, попавшими под огонь. Они лишь разделились, чтобы возродиться в новых формах, розовый поток тварей стал розово-синим.

Стреляя в полуавтоматическом режиме, Корсвейн двинулся вперед с поднятым мечом. До синей массы врагов оставалось лишь несколько шагов, когда черный, иссушающий луч прошел мимо сенешаля. Это был взгляд третьего глаза леди Фианы. Он расчистил проход, проделав брешь в массе нефилл, и превратил их в синие и розовые искры, которые тут же рассеялись.

В пистолете Корсвейна закончились патроны, он взмахнул мечом и ударом силового клинка отсек протянутую руку ближайшей твари. Эффект получился странным. Движение меча не замедлилось, как это бывает, когда он попадает в плоть, не произошло и внезапного сотрясения, которое возникает от удара по броне. Ощущение походило на удар по воображаемой резине, которая под напором прогнулась, а затем обрела прежнюю форму.

Третий глаз Фианы снова сверкнул, расчистив дорогу Темным Ангелам и позволив им врезаться в строй противника. Ревели болтеры, раздавался визг ценных мечей, принадлежавших сержантам, и треск от ударов силовых кулаков. Огонь подступил со всех сторон, он потрескивал вдоль края брони, проникая сквозь щели и стыки. Пламя охватило правый наколенник Корсвейна, краска лущилась, обнажая керамит, который тоже начал отслаиваться. Разрубив ударом меча хищное лицо нефиллы, сенешаль бесстрастно отметил, что огонь не дает дыма, это сбивало с толку больше, чем охватившее его ногу пламя.

Край шкуры, висевшей на спине Корсвейна, загорелся, но, прежде чем пламя распространилось, нефиллы рассеялись так же поспешно, как до этого материализовались. Обернувшись к противнику, сенешаль понял, что все они уничтожены. Разноцветный туман завис в воздухе, будто капли краски в невесомости.

Перед тем как перезарядить пистолет, Корсвейн связался с примархом по прямому каналу:

— Монсеньор, мы собираемся войти в отсек варп-сердечника. Насколько близко от нас вы находитесь?

— Двумя палубам ниже, маленький брат.

В голосе Льва не было напряжения, хотя последующие его слова выдали то жестокое сопротивление, которое приходилось преодолевать примарху. Фоновые звуки радиопередачи состояли из дикого воя и нечеловеческого визга. Внезапно шум оборвался.

— Я сейчас столкнулся с парой десятков врагов. Понадобится некоторое время, чтобы с ними разделаться. Мой отряд выдвигается наверх, он примерно в трехстах метрах позади меня. Обороняй отсек сердечника, я в самом скором времени буду у тебя.

Подтвердив получение ответа от примарха, Корсвейн перезарядил пистолет и собрал своих воинов, не досчитавшись на этот раз семерых, погибших. После этого он направился ко входу в отсек сердечника.

Высота портала достигала нескольких метров. Сама дверь, хотя и оставалась на своем месте, оказалась пробитой взрывом и насквозь расплавленной, достаточного размера отверстия позволяли проникнуть внутрь.

Корсвейн ожидая, что вход будут оборонять, но ни одна нефилла не выступила против появившихся в проеме Темных Ангелов. Из отсека наружу рвались визги и вопли — это были очень высокие, невозможные для человека звуки. Пробравшись сквозь пролом с оружием наизготовку, Корсвейн очутился внутри отсека.

Здесь, в центре высокого помещения с куполообразным потолком, находилась хорошо экранированная восьмиугольная конструкция с заключенным внутри и покрытым многочисленными защитными оболочками варп-сердечником. Выгравированные на корпусе знаки Механикум образовывали сложное переплетение линий и форм, залитых сверкающим металлом, особенно ярким на фоне самого сердечника, черного, как обсидиан.

Десятки нефилл — розовых и синих тварей, с которыми космодесантники только что воевали, исступленно бросались к сердечнику, царапали его когтями, пытались прожечь себе путь струями розового огня. Их крики были исполнены разочарования и гнева. Другие твари вились вокруг конструкции, то падая, то карабкаясь вверх, подобно гадианским летающим акулам. Поглощенные своим стремлением разрушить варп-сердечник, нефиллы не обращали никакого внимания на появившихся в отсеке Темных Ангелов.

— Уничтожить их всех! — рявкнул Корсвейн, открыв огонь из пистолета.

Залп Темных Ангелов, которые стреляли из болтеров, обычных и тяжелых, из лазерного оружия и ракетных установок, врезался в скопище тварей, собравшихся вокруг сердечника. Рассредоточившись в проходах, легионеры вели плотный, убийственный огонь. Некоторые из них целились в сторону купола, поражая бестий, которые, молотя хвостами, падали вниз с пронзительными криками. Тела нефилл, покрытые шипами и зубьями, подобные телам скатов, волнообразно подергивались при падении.

Из-за рассеивающейся энергии комната наполнилась завихрениями миазмов. Темные Ангелы продолжали стрелять так яростно, что вверх вздымались целые облака энергии варпа. Сквозь туман Корсвейн увидел, как шевельнулось нечто, возникшее из разрозненных фрагментов, дрейфовавших в комнате, подобно искрам огня. Оно превосходило размерами все, ранее виденное сенешалем, и было выше самого высокого космодесантника, даже выше Льва, хотя и не такое массивное.

Длинная красная молния, вспыхнув, вылетела из тумана. С неистовой силой прошла она сквозь ряды отделения сержанта Ленниана, раскалывая броню и поджаривая плоть Темных Ангелов. Дымящиеся тела, подброшенные взрывом, вдребезги разбились о феррокритовые стены.

То, что появилось из крутящегося водоворота умирающих нефилл, походило на гигантскую, кошмарную четырехметровую птицу. Птица держалась прямо, будто человек, хотя ее тощее, искривленное тело опиралось на лапы, схожие с лапами ястреба или орла, когти на ходу царапали металлический пол и высекали из него искры. Огненное одеяние ниспадало с торса и колыхалось, словно под порывами противоестественного ветра. Руки твари были длинными и жилистыми, в когтях она сжимала огненный посох, который постоянно менял свой цвет. Распростертые крылья занимали почти весь отсек, переливающиеся перья волочились по полу.

У бестии было две головы, каждая на длинной чешуйчатой шее: одна — гротескная, как у стервятника, другая — наподобие змеиной. Гребни из длинных разноцветных перьев украшали эти головы, с перьев каплями стекал красный и синий огонь. А глаза… Корсвейн быстро пожалел, что встретился с пристальным взглядом твари, но уже не сумел отвернуться. Глаза нефиллы были черными: черными, как бездна межзвездного пространства, чернее самой мрачной пещеры Калибана. Сенешаль увидел собственное отражение в глазных яблоках эбенового цвета. Это была крошечная фигурка, затерявшаяся в необъятном пространстве Вселенной, мелкая, незначительная пылинка в окружении всех гнусностей мироздания.

Нефилла взмахнула посохом, и снова многочисленные молнии заполнили отсек, разорвав в клочья еще полдюжины легионеров. Болтерные снаряды взрывались без видимого эффекта, лучи лазганов отражались от крыльев твари, не причиняя ей вреда.

Леди Фиана выступила вперед, шагнув мимо Корсвейна. Она дрожала, но все же сдвинула обруч, который прикрывал третий глаз. Сенешаль, отводя взгляд от нефиллы, успел заметить, как варп-глаз навигатора метнул черный луч. Этот луч ударил существо в грудь и взорвался вспышкой темной энергии, заставил нефиллу отступить на шаг, но не более того.

В испуге, судорожно хватая ртом воздух, Фиана снова использовала свой варп-взгляд. На этот раз нефилла, оставив посох в одной руке, протянула вторую и остановила луч пальцами. Энергия прилипла к руке твари и заиграла между пальцами, как миниатюрный, но бурный поток. Чешуйчатая голова склонилась, исследуя сияющий сгусток силы. Змеиные глаза сузились и уставились на Фиану, рука метнула энергию назад в навигатора.

Тело Фианы окутала чернота. Женщина испустила пронзительный вопль, ее сосуды запульсировали под кожей, из глаз, ушей и носа потекла кровь. Фиана упала и осталась лежать без движения.

Корсвейн вновь попытался сосредоточиться на нефилле и вскинул пистолет. Обе пары глаз существа оглядели отсек, шеи вытянулись, чтобы в поле зрения попали все Темные Ангелы. Нефилла размашистым жестом послала волну энергии, которая прокатилась по отсеку, сбивая легионеров с ног. Отброшенный, как и другие, Корсвейн рухнул на спину рядом с порталом.

Вытянувшись во весь рост, нефилла повернула к сенешалю обе головы. Она выглядела расслабленной, и, удерживая посох одной рукой, другой поглаживала свою огненную одежду.

Когда все четыре глаза уставились на Корсвейна, нечто странное проникло в его мозг. Подобное происходило при варп-переходе, но сейчас ощущение было острее и поразило самую сердцевину разума. Казалось, чужие пальцы копаются в мыслях и воспоминаниях, перебирая их по очереди. Сенешаль пытался сопротивляться, но не сумел отразить ментальную атаку существа.

Внезапно его конечности онемели. Он встал, но не по своей воле, а потому, что его заставили. Темные Ангелы вокруг него едва-едва оправились от воздействия ударной волны, которую послала тварь во время предыдущей атаки.

Корсвейн попытался смириться с близкой смертью, но это было так трудно… Прежде он ни за что не поверил бы, что закончит свою жизнь подобным образом — беспомощный, будто новорожденный, перед лицом непостижимого врага. Он хотел выругаться или посвятить свое последнее дыхание примарху и Императору, но сенешалю отказали даже в такой чести.

Тело больше не принадлежало ему.

Нефилла выставила костлявый палец и поманила Корсвейна к себе.

Лев бронированным ботинком отшвырнул собакоподобное существо, и оно покатилось вдоль по коридору. Сделав полдесятка шагов, примарх обрушил удар мечей на спину пытавшегося восстановить равновесие противника. Существо развалилось натрое, оросив кровью палубный настил.

Примарх остановился на мгновение, чтобы оценить ситуацию. Пятидесятиметровый трап, который вел вниз к отсеку варп-сердечника, был свободен от врагов. Лев слышал, как его собственный отряд сражается где-то позади, эхо болтерной стрельбы отражалось от стен только что покинутой лестничной клетки. Он знал, что его маленькие братья находятся в ужасном положении, но должен был сосредоточиться на собственной цели: восстановить управление сердечником так, чтобы двигатели и поле Геллера заработали.

Примарх уже шагнул вперед, но в этот момент его коммуникатор загудел, и раздался голос Корсвейна. Сенешаль будто находился в напряжении и говорил сквозь стиснутые зубы.

— Монсеньор, путь к варп-сердечнику зачищен. Приходите немедленно. Здесь есть кое-что, не поддающееся уничтожению. — В коммуникаторе раздалось шипение. — Оно… оно хочет поговорить с вами…

Всего через несколько мгновений Лев с разбега ворвался в отсек варп-сердечника. Темных Ангелов там было несколько дюжин, они стояли вокруг чудовищной, птицеподобной нефиллы, направив на нее оружие, но не стреляли. Рядом с тварью находился Корсвейн, тоже неподвижный, на расстоянии всего нескольких метров, бессильно свесив руки.

«Прекрати атаку, иначе он будет уничтожен».

Эти слова проникли в сознание Льва напрямую, минуя слух. Голос был мягким, мелодичным и контрастировал со свирепым, грубым обликом существа, хотя, без сомнения, говорило оно. Намерения нефиллы были ясны. Примарх остановился и приготовил мечи, чтобы защищаться. Его воины не реагировали на происходящее, очевидно, слова предназначались ему одному. Лев не знал, была ли пассивность космодесантников добровольной или вынужденной, но, в любом случае, сейчас они находились в серьезной опасности.

— Не я атаковал первым, — сказал Лев, подходя к призраку ближе. — А теперь тебе следует уйти.

«И впустую потратить столько усилий? А ведь они потребовались, чтобы попасть сюда. Я долгое время искал тебя, Лев Калибана».

Голос существа казался знакомым, словно пришел из полузабытого сна. Лев не знал, где и когда слышал его прежде, но понимал, что это происходит не впервые. На дне разума шевельнулись неопределенные воспоминания о просьбе и мольбе.

«Да, это верно. Я прежде приходил к тебе».

— Убирайся из моих мыслей.

Лев сделал шаг влево и сосредоточился, пытаясь вытеснить существо из своего разума. Он представил себе поднятый, будто для отражения физического нападения, щит. Это была уловка, которую он освоил, выслеживая нефилл на Калибане. Одна голова птицеподобной бестии повернулась, чтобы следить за примархом своим непостижимым взглядом, другая, неподвижная, продолжала наблюдать за Корсвейном.

«Такое могло бы сработать в материальной вселенной, но не здесь. Ты в моем мире, или, в крайнем случае, балансируешь на его грани. На сей раз тебе не удастся меня игнорировать».

— Я не веду переговоров с чужаками, — заявил Лев и сделал еще несколько шагов влево, сокращая расстояние между собой и нефиллой.

«Чужак? Я — чужак? — В голосе появилось отчаяние. — Я не какое-нибудь простое создание из твоей Вселенной, а нечто куда большее. Я — дающий и принимающий, перекресток судеб, мастер параллелей. Передо мною лежит прошлое и будущее. Не принимай меня за мелкого противника, которого можно победить силой рук».

— Ты не сумеешь предложить мне нечто такое, что я принял бы.

Теперь Лев находился позади твари, змеиная голова все еще глядела на него, не мигая, стервятник тем временем продолжал пронизывать Корсвейна взглядом.

«Неправда. Ты не желаешь власти, это понятно. Твои амбиции прискорбно недоразвиты по сравнению с одной из твоих способностей. Ты счастлив тем, что позволяешь своим братьям жить в свете величия вашего отца. Ты даже готов пожертвовать собой, лишь бы сохранить верность воспоминаниям о том, что было однажды».

Лев продолжал двигаться по кругу, и шеи нефиллы скрестились. Он противился притягательной силе, скрытой в словах существа, эти слова, словно эхо, перекликались с ядовитой насмешкой Ночного Призрака.

«Свобода, Лев Калибана. Я могу дать тебе свободу. Ты сам знаешь, что эти маленькие существа тебя не заботят. Они только отвлекают тебя. Их слабости, их мелкие ссоры — все это ненужные пустяки, которых следует избегать. Даже война, которую ты ведешь, не имеет значения».

— Нельзя отдавать Хорусу победу.

«Победа Хоруса — не твоя забота. Все вокруг бренно, даже жизнь великого магистра войны. Я был свидетелем взлетов и падений каждой цивилизации во Вселенной. Ни одна не устояла, все поглотил Хаос».

Это слово — «Хаос» — нашло болезненный отклик в мыслях самого Льва. Он мельком увидел вечность, энтропию постоянно меняющейся Вселенной, новые жизни, рождающиеся из смерти, звезды, гаснущие ради создания новых миров, миры, которые умирали, чтобы сформировались новые звезды, и все это в постоянном движении.

— Император указал нам новый путь. Правда Империума переживет вечность.

Смех раздался под сводом черепа примарха.

«Глупец! Ваш Император — не кто иной, как мошенник с большими амбициями. Его империя всего лишь одна из доктрин человечества, она падет так же легко, как и остальные».

Слова были произнесены с презрением, и все же они заронили искру надежды в грудь Льва: тварь говорила об Императоре в настоящем времени. Это означало, что Повелитель Человечества все еще жив.

Нефилла больше не могла следить за Львом змеиными глазами и на миг оторвала пристальный взгляд от Корсвейна. Змеиная голова качнулась к сенешалю, в то время как личина стервятника переместилась к примарху.

Это была та самая доля секунды, необходимая Льву.

Прежде чем пристальный взор вновь обратился к Корсвейну, Лев ринулся к нефилле с мечом в вытянутой руке. Она отреагировала поразительно быстро, развернувшись в его сторону, посох поднялся, чтобы извергнуть пучок ветвистых молний.

— Убей эту тварь, Кор! — прорычал Лев, когда гирлянда потрескивающей энергии окутала его, наполняя болью руки и ноги, голову и грудь.

С ревом примарх вырвался на волю из окружившей его сети молний, все еще стараясь поразить тело нефиллы мечом. Собравшиеся вокруг Темные Ангелы открыли огонь, и существо оказалось под градом их выстрелов. Корсвейн отпрыгнул подальше, болт-пистолет сенешаля выстрелил очередью.

«Предсказуемый дурак».

Посох нефиллы взметнулся, парируя первый удар Льва. Существо свернуло крылья и крутанулось, уйдя с линии атаки примарха, змеиная голова обнажила клыки и попыталась вцепиться ему в горло.

Лев сделал полшага и бросил Надежду, удар которой отклонила нефилла. Его пальцы, закованные в латную перчатку, сжали тонкую змеиную шею. Примарх намеренно рухнул на пол и, не размыкая хватки, потащил нефиллу за собой, ее грудь напоролась на приготовленное для этого острие Отчаяния.

Поврежденная, но не убитая — нефилла пришла в ярость и вырвала рукоять меча из руки примарха, крылья снова распрямились. Теперь они были как у летучей мыши и сияли золотом. Клюв стервятника ударил в шлем Льва, в то время как другая голова попыталась освободиться от его захвата. Отчаянно молотя крыльями, тварь хотела подняться и отстраниться, но Лев, не ослабляя хватки, потянул ее назад.

— Видишь, как это бывает?! — прорычал Лев и снова взялся за рукоять меча, лезвие которого оказалось полностью погруженным в нефиллу. Он ощутил момент контакта, нечто глубоко спрятанное в нем самом соединилось с сущностью нефиллы. Его гнев бушевал, прокладывая себе путь сквозь руку, через кулак, вдоль погруженного в существо лезвия. Этот гнев походил на белый огонь, который, пульсируя, вырывался из сердца Льва.

Вопли пронзенной твари ворвались в разум примарха. Ее тело взорвалось и превратилось в комок энергии, который, расширившись, наполнил отсек огнем. Это пламя лишило Льва равновесия, капли расплавившегося меча забарабанили по броне.

Наступила тишина. Черная броня примарха оказалась покрыта слоем запекшейся крови, его разум все еще трепетал от предсмертного крика нефиллы. Лев встал, подобрал Надежду, которая лежала на полу, и подошел к пульту управления варп-сердечником. Большая часть устройства оказалась опаленной и сломанной. Лев принялся убирать треснувшие панели, чтобы добраться до скрытых под ними схем. Затем он наскоро оценил повреждения и активировал коммуникатор.

— Капитан Стений, варп-двигатели заработают через семь минут. Готовьте поле Геллера и сами готовьтесь к переходу.

VI

Стоило «Непобедимому разуму» полностью перейти в варп, и поле Геллера защитило его от водоворота энергии, а Темные Ангелы начали наступление. Как и предполагала леди Фиана, нефиллы лишились силы, которую получали из своего мира, и сделались уязвимыми для оружия космодесантников. Вновь восстановленные в своем статусе библиарии участвовали в зачистке, а Лев возглавлял ее. Боевую баржу прочесали, уцелевших врагов выгнали из укромных мест и пристрелили. Два дня продолжалась эта экзекуция, коридоры и орудийная палуба, отсек двигателей и обеденные залы, спальни и помещения для тренировок оглашались ревом болтеров и боевым кличем Первого легиона, который вершил свою месть.

Почти триста Темных Ангелов пали во время сражения, многие из них — в первые часы штурма. Еще вдвое больше погибло слуг легиона и членов экипажа корабля. Апотекарион был переполнен выжившими легионерами. Многие из них страдали от ужасных, уродливых ран, которые противоестественно сильно гноились или продолжали покрываться волдырями и кровоточить, несмотря на усилия апотекариев.

Среди находившихся на излечении была и Фиана, которая еле-еле выжила после удара, нанесенного энергией ее же собственного третьего глаза. Женщина на койке походила на иссохшую старуху, и, хотя тело осталось неповрежденным, разум расстроился после психической атаки, которую каприза ради устроила нефилла. Несмотря на это, Фиана и ее коллеги делали все возможное, чтобы помочь легионерам. Отделенные от варпа полем Геллера, нефиллы стали заметными для навигаторов, которые сопровождали каждый отряд Темных Ангелов. Эти отряды сеяли смерть и находили свои цели даже в самых темных и укромных уголках. Помимо прочего, навигаторам пришлось вести «Непобедимый разум» к Пердитусу, добиваясь максимальной скорости, так как на этом настаивал примарх.

Спустя восемь дней навигаторы наконец объявили, что корабль находится в непосредственной близости от системы Пердитус. Леди Фиана уже в достаточной мере оправилась после испытания, сумела занять свое место и управляла кораблем, следуя обычному распорядку. Как только «Непобедимый разум» достиг цели, но еще до перехода в обычный космос, она попросила аудиенции у Льва. Как и прежде, Лев принял ее в тронном зале в присутствии Стения и Корсвейна. Сенешаль не раз посещал Фиану в апотекарионе, они виделись, но обсудить случившееся не получалось. На этот раз момент снова выдался неподходящий: переход в материальное пространство откладывался, и это явно раздражало примарха.

— Происходит что-то неправильное, прославленный примарх, — объяснила Фиана, подчиняясь Льву, который приказал назвать причину сомнений.

Женщине приходилось опираться на трость, сделанную технодесантником из длинной гофрированной трубки. Навершием служил черный как смоль камень, наконечник старательно вырезали из куска материала, который обычно использовался в сочленениях силовой брони. Говорила Фиана хриплым шепотом, тяжелые вздохи прерывали ее речь.

— По наблюдениям и расчетам, мы достигли Пердитуса, но за последние три часа нам не удалось обнаружить ни одного варп-маяка, который подтвердил бы это однозначно.

— Бури? — предположил Корсвейн.

— Напротив, варп тут невероятно спокоен, что и вызывает тревогу. Никакого движения, потоки как будто затихают и сходят на нет. Думаю, именно этот негативный эффект мешает сигналам маяка.

— Тут нет никакой тайны, — сказал Лев, и возбужденное выражение на его лице смягчилось. — Мы наблюдали то же самое, когда впервые явились сюда. Это феномен заводи, Механикум уверили меня, что он является побочным эффектом их работы на Пердитусе. Значит, мы на месте. Капитан Стений, примите меры, чтобы как можно скорее осуществить переход.

— Нечто в самом варпе является причиной этой странности, прославленный примарх, — настойчиво повторила Фиана, с трудом делая шаг в сторону Льва. — И я, и другие навигаторы — все мы ощущаем, что оно здесь есть. За этим спокойствием кроется подводное течение.

— Ваши наблюдения приняты во внимание, леди Фиана. — Примарх встал, дав тем самым понять, что беседа окончена. — Пожалуйста, впредь по этому вопросу обращайтесь к капитану Стению.

Фиана в душе посетовала на столь небрежно данную ей отставку. Навигатор не могла подавить беспокойство, вызванное зловещим открытием, хотя и понимала, что больше не может обсуждать этот вопрос с примархом. Тот уже перенес свое внимание на Корсвейна. Фиана покорно склонила голову, решив, что тайна все равно в скором времени раскроется.

После того как «Непобедимый разум» ворвался в материальное пространство и вышел на связь, оказалось, что некоторые корабли Темных Ангелов уже находятся в системе Пердитус, хотя другие суда, числом около дюжины, до сих пор прокладывали путь через варп. Движение флота в варп-пространстве всегда было делом нелегким, а теперь еще и штормы создавали дополнительные проблемы. В основном по этой причине Темные Ангелы никак не могли вступить в решающий бой с Повелителями Ночи в Трамасе. Пока суда готовились противостоять противнику и собирались в достаточном количестве в какой-нибудь системе, неуловимые враги успевали уйти от прямого столкновения.

Лев взвесил оба варианта: продолжать дожидаться отставших кораблей флотилии или начать наступление на станцию Механикум, расположенную на планете Пердитус Ультима. Примарх предполагал, что Железные Руки и Гвардия Смерти уже осведомлены о его прибытии, и не видел причины медлить, поэтому на полной скорости повел пять своих кораблей вглубь системы.

Оставив без внимания непригодные для жизни газовые гиганты на краю системы, Темные Ангелы сняли показания с датчиков наблюдения и обнаружили, что два флота выполняют затяжное маневрирование вокруг Пердитус Ультимы, планеты, ближайшей к звезде и находившейся на самом краю пригодной для обитания зоны. Идентификационные коды и сигналы внутренней связи указывали на то, что суда принадлежат легионам Железных Рук и Гвардии Смерти. Каждая флотилия состояла не более чем из полудюжины судов, и, даже объединившись, эти корабли не могли противостоять мощи появившихся в системе Темных Ангелов. Оба флота на вызовы не отвечали. Ни с ними, ни с наземной станцией на Ультиме связь установить не удалось.

До цели оставалось пять дней пути, когда, в момент пересечения орбиты Пердитус Секундус, воины Первого легиона оказались на достаточно близком расстоянии от Пердитус Ультимы и сумели обнаружить развернутые на ней силы. Судя по данным радиоперехвата, стороны находились в патовой ситуации не только в космосе, но и на планете. Корабли Железных Рук и Гвардии Смерти, словно в танце, кружились на высокой орбите. Каждый пытался занять подходящую позицию и поддержать наступление собственных войск. Враждующие стороны не могли получить преимущество без решающего космического сражения, которое могло закончиться в том числе и разгромом. В результате они вошли в клинч, и никто не хотел рискнуть поражением ради победы.

Созвав совет капитанов, Лев определил план действий для Темных Ангелов.

— Мы расположим наш флот между кораблями Железных Рук и Гвардии Смерти, а потом потребуем прекратить военные действия, — объявил примарх офицерам, собравшимся в тронном зале на борту «Непобедимого разума». — Раз ни одна из сторон не хочет рисковать схваткой, едва ли они сильно захотят получить нового врага.

— Опасный план, монсеньор, — заявил капитан Масурбаил, который командовал фрегатом «Интервенция». — Мы лишь окажемся в рискованном положении, и что с того? О факте нашего прибытия и о нашей численности уже знают и те, и другие, так что ни к чему подвергать себя опасности прямой атаки.

— Проявление воли и угроза, — ответил Лев, холодно усмехнувшись. — Наши намерения и наша решимость должны быть кристально ясными с самого начала, чтобы противники не вообразили, будто наши требования беспочвенны. Пердитус теперь под эгидой Темных Ангелов, и чем скорее мы сделаем этот факт явным, тем быстрее завершим свои дела здесь и сможем продолжить операцию против Повелителей Ночи.

— А Гвардия Смерти, монсеньор? — спросил Корсвейн. — Почему бы нам их попросту не атаковать с помощью Железных Рук? Всем известно, что Гвардия Смерти присоединилась к Хорусу с первых же дней мятежа.

— Пока мы не уверены ни в чьей лояльности,Механикум это тоже касается, поэтому не стоит ждать помощи ни от кого. После того, как Мануса убили на Исстваане, Железные Руки остались без лидера. Кто знает, кому теперь они на самом деле хранят верность? К тому же стало известно, что некоторые легионы перешли на сторону Хоруса не в полном составе. Отряды и корабли рассеялись по Галактике, да и варп-шторма привели к изоляции многих секторов, так что братец, о данной ситуации не стоит судить столь поспешно. Может оказаться, что в Пердитусе лояльна Гвардия Смерти, а Железные Руки поднялись против власти Императора.

Корсвейн с поклоном принял мудрость примарха. Тем временем слово взял капитан Стений:

— Желаете ли вы, монсеньор, разместить войска на Пердитус Ультима? Должны ли мы прорваться на низкую орбиту сквозь оцепление Железных Рук и Гвардии Смерти?

— Именно таково мое намерение, капитан Стений, — ответил Лев. — «Непобедимый разум» возглавит прорыв к Пердитус Ультиме, пройдя сквозь передовые части двух вражеских флотов. Мы должны предупредить их по радиосвязи, что на любые враждебные действия будем реагировать немедленно, решительно и ударим превосходящими силами. Я проинструктирую наш флот, как только мы закончим совещание. Еще вопросы есть?

В интонации Льва сквозил намек на то, что дебаты уже закончены, и собравшиеся капитаны преклонили колени в знак того, что подчиняются приказу примарха. Они удалились, но Корсвейн задержался в зале для аудиенций, желая поговорить с повелителем наедине. Лев взмахом руки разрешил ему высказать свое мнение.

— Вполне возможно, что ваши слова верны, монсеньор. Но остается вероятность, что в этой ситуации Железные Руки верны Терре, а Гвардия Смерти присягнула Хорусу, — сказал сенешаль. — Мы должны подготовить наше продвижение таким образом, чтобы защититься от атак Гвардии Смерти.

— Как скажешь, братец. Тем не менее, не будь так уж уверен в лояльности Железных Рук. Мы живем в сложное время, и не так просто отличить тех, кто сражается на нашей стороне, от тех, кто сражается против нас. Враждебность по отношению к Хорусу не гарантирует верности Императору. Существуют и иные силы, которые реализуют право на господство в своих владениях.

— Я не понимаю, монсеньор, — признался Корсвейн. — Кому еще можно присягнуть, кроме Хоруса и Императора?

— А кому служишь ты? — ответил Лев вопросом на вопрос.

— Терре, монсеньор, и делу Императора, — мгновенно отозвался Корсвейн, вытянувшись, словно подсудимый на допросе.

— А как же твоя клятва мне, маленький брат? — Голос Льва прозвучал тихо и задумчиво. — Разве ты не лоялен к Темным Ангелам?

— Конечно лоялен, монсеньор! — Корсвейна ошеломило предположение, что он мог бы считать иначе.

— Есть и другие силы, для которых на первом месте — их примарх и легион, — объяснил Лев. — Если бы я велел тебе отказаться от любых попыток защитить Терру, что ты ответил бы?

— Пожалуйста, не шутите так, монсеньор. — Корсвейн покачал головой. — Мы не можем позволить Хорусу победить в этой войне.

— А кто тут говорит о Хорусе? — уточнил примарх.

Он закрыл глаза и несколько мгновений тер лоб, а затем оглядел Корсвейна, оценивая его.

— Это не твоя проблема, братец. Подготовь силы к нападению, а главное бремя пусть останется на моих плечах.

Устроившись возле бронированных окон главной цитадели станции Магелликс, капитан Ласко Мидоа непрерывно следил за комплексом Механикум. Его внимание было направлено на юг и на восток, в сторону седьмого, восьмого и девятого форпостов, захваченных Гвардией Смерти. За пределами низкой восьмиугольной конструкции находились зеркальные экраны, которые окружали по периметру весь объект и создавали микроклимат за счет восходящих тепловых потоков. Эти потоки позволяли более или менее охлаждать Магелликс и поддерживать в нем температуру, если не сносную, то хотя бы пригодную для жизни. Плацдарм противника был закрыт не только вздымающимися горами Пердитус Ультимы, но и покровом плотного зеленоватого тумана, который простирался на тысячи километров. На высоте многих километров над уровнем равнины эта пелена искрилась под лучами солнца, которые отражались от золотистого зеркального покрытия на камне.

Слой вездесущего тумана искажал дистанцию. Несмотря на то, что отдаленные сооружения находились в нескольких километрах, они выглядели крупнее и, казалось, располагались на расстоянии болтерного выстрела. Тепловое мерцание, исходившее от зеркальной стены, только усугубляло проблему. Все это мешало чувству перспективы и не помогало решению стоящей перед капитаном задачи: обнаружить врагов, если они проникнут внутрь приземистой крепости с намерением атаковать.

Рядом с Мидоа стоял капитан Казалир Лоррамех, командир Девяносто восьмой роты. Оба офицера легиона Железных Рук прибыли на Пердитус Ультиму около сорока дней назад и все это время носили полное боевое снаряжение. Теперь они сняли шлемы, поскольку искусственная атмосфера внутри Магелликса позволяла это сделать. Оба космодесантника выглядели практически одинаково: коротко стриженные седые волосы, широкие лица и грубая кожа. Лишь две приметы позволяли различить их: глаза Лоррамеха были голубыми от природы, в то время как глаза Мидоа представляли собой имплантированные серебристые линзы. Вставленный в трахею Мидоа респиратор заменял нижнюю челюсть и горло и ритмично шипел в такт дыханию. При разговоре голос капитана раздавался из небольшого динамика, встроенного в правую скулу. Устройство превращало слова Мидоа в напевный речитатив, который не вязался с механическим обликом космодесантника.

— А ты уверен, что они направляются прямо на орбиту? — спросил Мидоа, когда Лоррамех сообщил, что Темные Ангелы идут к Ультиме на полной скорости.

— Да, железный отец, — отозвался Лоррамех низким и грубым голосом. Каждое слово он произносил сквозь стиснутые зубы, едва шевеля губами.

Мидоа, которого соратники-капитаны избрали командиром экспедиции, был лишен возможности улыбаться, поэтому он и не улыбался, когда кто-нибудь использовал это древнее почтительное обращение, предмет его гордости.

— Курс и скорость у них соответствуют орбитальным, так что они окажутся на высокой орбите менее чем через три часа.

— Оболочку подавления связи они еще не пересекали?

— Прямой связи с Темными Ангелами пока нет.

— А что с этими? — спросил Мидоа, указав через стекло окна на позиции Гвардии Смерти. — Что они делают?

— Враг, похоже, идет наперехват. С твоего разрешения, я просигналю флоту, чтобы они начали контрманевр. Мы займемся кораблями Гвардии Смерти и прикроем прибывающих Темных Ангелов. У них во флотилии две боевые баржи, а такая орбитальная поддержка придется очень кстати.

— Разрешаю, — подтвердил Мидоа. — Сейчас мы получаем неожиданную возможность, Казалир. Сними с патрулирования и забери из гарнизона девять из десяти отрядов. Пусть соберутся в главном транспортном ангаре. Оттуда и начнем атаку.

— Будет сделано, железный отец. С помощью Темных Ангелов мы выбьем Гвардию Смерти с Пердитуса и обеспечим сохранность механизма Тухулхи.

В течение следующего часа Мидоа собирал силы, необходимые для контрнаступления. Отделения и роты снимали с их позиций вокруг Магелликса и окружавшего его скалистого плато и переправляли по секретной подземной дороге. Дорога была проложена под поверхностью Пердитус Ультимы еще до приведения планеты к Согласию Имперским Флотом.

Железные Руки выехали через главные ворота второй цитадели. Боевые танки «Хищник» и «Лендрейдеры» возглавили удар, БТРы «Рино» и более крупные «Мастодонты» шли следом под прикрытием машин, оснащенных тяжелым вооружением.

Почти мгновенно заградительный огонь восьмой цитадели пронзил сумрачную атмосферу Пердитуса: ударили лазеры, сверкнули вспышки тяжелых орудий. Авангард колонны развернулся и выехал на защищенные позиции, танки заняли станцию, окруженную разбросанными тут и там валунами. Их гусеницы кромсали скаты и плоские феррокритовые блоки, предназначенные для защиты системы очистки воздуха. Вскоре ответный огонь Железных Рук ударил в стены отдаленных башен, оставляя следы на феррокрите и отламывая массивные куски от обзорной площадки.

Вслед за этим шквалом огня вперед продвигалась еще одна волна наступающих. Их «Рино» с задраенными люками, под рев моторов, на полной скорости мчались по каменистому грунту. Мидоа находился на головном транспорте, подавая воинам пример. Более медленные и крупные «Мастодонты», каждый с четырьмя гусеницами, возвышались над «Лендрейдерами» и двигались сквозь пыль и туман так быстро, как могли. Их тяжелые гусеницы прорезали колеи в прокаленной поверхности Пердитус Ультимы.

Прежде чем Железные Руки добрались до восьмой цитадели, по ним ударили пушки девятой. Мидоа понимал, что от усиливающегося перекрестного огня атакующих надежнее всего защитит скорость. Стоило миновать трехсотметровую полосу земли, интенсивно поливаемую этим огнем, и громада восьмой цитадели перекрыла бы соседним сооружениям сектор обстрела.

Пересекавшие зону поражения, первыми получали преимущество. Артиллеристы не успели прицелиться и поразить «Рино» Мидоа, однако транспорт сержанта Холтиза, шедший сзади на расстоянии десяти метров, попал под огонь лазерной пушки. Двигатель начал дымиться, разбитый «Рино» занесло, воины в серебристо-черной броне посыпались на пыльный каменистый грунт. Уцелевшие БТРы мчались мимо них. Приказ Мидоа был прост и ясен: ни в коем случае не останавливаться. Легионеры, которые на своих транспортах проносились мимо попавших в беду братьев, знали, что самый верный способ помочь отставшим — это атаковать пушки на позициях Гвардии Смерти.

Чтобы миновать смертельно опасную зону, потребовалось пятнадцать секунд, и эти пятнадцать секунд были самыми долгими в жизни Мидоа. Он, скорчившись, сидел в заднем грузовом отсеке вместе с другими легионерами отряда, готовыми выскочить наружу, если их транспорт подобьют на ходу. По комм-связи прошло сообщение, что еще один «Рино» поврежден, потом подбили третий, но к этому времени первые транспорты уже почти достигли вспомогательных ворот восьмой цитадели — до прохода оставалось всего сто метров. Семь «Рино» и три «Лендрейдера» проникли за линию огня. В отдалении за ними двигались восемь «Мастодонтов», каждый вез сорок воинов легиона Железных Рук, силовые щиты машин, поглощая удары автоматических и лазерных пушек, полыхали фиолетовым светом.

«Рино», развернувшись, остановились так, что оказались ниже прицела пушек. Отряд под командованием капитана Тадерига спешно выгрузился и устремился к стене цитадели, легионеры несли с собой генератор поля. С самого своего прибытия на Пердитус Мидоа курировал создание этого устройства при содействии союзников-Механикум. Всего за несколько секунд платформа на четырех подпорках оказалась собранной, генератор поля установили на нее. Основной объем корпуса машины занимал параболоидный концентратор энергии, в центре которого находились тысячи катушек индуктивности, предназначенных для передачи силового поля.

Мидоа присоединился к своим воинам. Он еще раз отрегулировал машину, которую сам кропотливо собрал и подготовил, использовав старые туннельные передатчики и другие фрагменты варп-техники, оставленные прежними жителями Пердитуса. Они, к сильному удивлению Мидоа, применяли энергию варпа так же свободно, как Империум применял плазму и электричество.

Мидоа потянул за рычаг активации и отступил на шаг, раздался треск заработавшего электромагнитного привода. Устройство осталось непроверенным — не хватило времени, машину планировали использовать лишь через несколько дней для тайной атаки на девятую цитадель, но Мидоа знал, что теоретически она должна заработать. Невнятно пробормотав старую медузскую поговорку, он выждал, пока конденсаторы полностью зарядятся, а потом включил катушки индуктивности.

Силовое поле ожило, оно походило на конус переливающейся энергии. Все, что оказалось в пределах этого поля, исчезло, включая окружность стен восьмой цитадели, хотя в толщину они достигали трех метров. Спустя секунды Мидоа отключил машину и шагнул в только что проделанную брешь, его отряд следовал за ним по пятам.

Комнаты внутри цитадели под воздействием силового поля исчезли, то же самое произошло с перекрытиями и внутренними стенами цитадели в радиусе двадцати метров. Взгляду открылись настил верхнего уровня и нижний цокольный этаж. Аккуратно рассеченные кабели искрили, из труб, предназначенных для рециркуляции воздуха и теперь перерезанных, вырывался грязный пар. Темноту нарушал свет фонарей, прикрепленных к броне — Железные Руки двинулись вперед, держа оружие наготове.

— Что значит — восьмая цитадель разрушена?!

Калас Тифон, первый капитан легиона Гвардии Смерти, командир Хранителей Могил, и так находился в плохом настроении, а известие о победе Железных Рук тем более его не порадовало.

— У них генератор силового поля, командующий, — отозвался его помощник, капитан Вайосс, и поневоле отступил на шаг, когда его начальник обернулся. Из-за Тифона, который носил массивную броню терминатора, в командном пункте седьмой цитадели почти не оставалось места. Голос Вайосса был низким и смешивался с нечленораздельным шипением, говорить мешала уродливая гноящаяся рана справа на челюсти.

— Саррин чересчур увлекся защитой ворот, вот по нему и ударили с фланга, проломив стену.

— Почему именно сейчас? — не унимался Тифон. Он раздраженно мотнул головой, собранные в пучок темные волосы хлестнули, будто конский хвост. — Они связались с Темными Ангелами?

— Это невозможно, командующий. Подавляющее поле «Терминус Эст» все еще работает, ни одно сообщение с поверхности планеты не дойдет до высокой орбиты.

— Но Темные Ангелы все-таки держат курс прямо на Пердитус Ультиму?

Вайосс кивнул. Его болезненные черты исказила мрачная гримаса.

— Да, они выйдут на орбиту самое большее через два часа, командующий.

— Тогда в запасе не более двух часов, чтобы наказать нашего слабоумного врага за его безрассудную храбрость. Противнику следовало бы дождаться гарантированного превосходства на орбите. Свяжись с флотом, прикажи подольше избегать столкновения. Пока Темные Ангелы будут взвешивать возможности, мы выиграем еще один час.

— Вы планируете атаку, командующий?

— Да, и прямо сейчас. Отец что — твои глаза вынул?

Тифон ударил кулаком в плечо Вайосса, заставив того потерять равновесие и врезаться в гласситовую поверхность купола, который заменял помещению и стены, и потолок. От пораженного коррозией доспеха Вайосса отделились и поднялись в воздух мелкие частицы ржавчины.

— Пока у нас есть шанс, мы должны освободить Тухулху. От нашего успеха многое зависит. Передай Грузулу, пусть атакует со стороны девятой цитадели. Мы заманим врага в ловушку, он попадет в клещи, а мы продвинемся в сторону главного комплекса.

— За Отца! — воскликнул Вайосс, склонив голову. — Хранители Могил не проигрывают.

Подземный ход, пятиметровый в высоту и вдвое более широкий, освещался узкими, пыльными и желтоватыми световыми полосами на полу и на потолке. Ржавые рельсы древней железной дороги пролегали вдоль туннелей и посадочных платформ. В обычное время место было довольно мрачным, но Железные Руки и Гвардия Смерти, появившись, озарили его красочным фейерверком.

Эхо болтерной стрельбы отражалось от стен пятисотметрового перегона. Снаряды с грохотом извергались в обе стороны, в ярких вспышках перекрестного огня. Время от времени в проломе раздавался визгливый звук, и вспыхивала миниатюрная звезда плазменного выстрела, или след ракеты красным полыханием разгонял мрак. Взрывы ракетных снарядов расцвели, подобно огненным цветам, прямо посреди шеренги появившихся в восьмой цитадели терминаторов Гвардии Смерти.

Командующий Тифон, который шел первым, рявкнул на своих легионеров, приказывая им двигаться вперед. Его, как и остальных воинов, защищала массивная модифицированная броня катафракта, окрашенная в белый цвет Гвардии Смерти.

Закругленные пластины возвышались над макушкой его рыцарского шлема, сегменты керамита прикрывали плечи, грудь и упакованное в доспехи брюхо, мощные наручи и наголенники обеспечивали защиту рук и ног. Поверх стыков брони свисала кольчуга из адамантия. К левому рукаву доспеха крепилась массивная и скорострельная автоматическая пушка. Ее двойной ствол осыпал легионеров Железных Рук градом снарядов, одновременно пережевывая ленту с боеприпасами, будто голодная собака — кусок сухожилия. В правой руке Тифон держал Жнеца Смерти, нечестивый клинок, силовую косу. Это был символ положения самого Тифона и к тому же уменьшенная копия оружия примарха Мортариона. Силовое поле клинка озаряло желтоватым светом белую броню окружавших командира терминаторов.

Авангард из двадцати воинов поддерживали тяжеловооруженные терминаторы, они вели ураганный ракетный огонь поверх голов боевых братьев. Взрывы швыряли в воздух вражеских легионеров в серебристо-черной броне, одновременно сдирая пластитовую облицовку со стен туннеля. В ответ ревели скорострельные болтеры, но невредимые Хранители Могил продолжали идти под яростным огнем противника. Железные Руки, которые не могли на равных сражаться с тяжеловооруженными и закованными в мощную броню врагами, отступили, впрочем, сами Хранители Могил продвигались медленно. Двадцать минут назад Грузул передал, что уже добрался до восьмой цитадели, и все-таки Тифону оставалось миновать две развязки, чтобы пробиться к нижней бреши в стене. В любую минуту Вайосс мог сообщить о появлении на орбите Темных Ангелов, но пока что этого не произошло, и командующий был полон решимости продолжать атаку.

Передовые отряды Хранителей Могил находились всего в пятидесяти метрах от позиций Железных Рук в конце перегона, когда в шлеме раздался щелчок и заработала связь. Вместо свистящего шепота Вайосса Тифон услышал низкий властный голос, который поневоле заставил его остановиться и замереть на месте. Воины Гвардии Смерти рядом с ним тоже замерли, огонь Железных Рук на секунды утих.

— Мир Пердитус Ультима находится под защитой Льва Эль'Джонсона и Первого легиона, — пророкотал голос. — Немедленно прекратите боевые действия и покиньте планету. Любое сопротивление мы подавим с применением максимальной силы, пленных брать не станем. Тот, кто откажется выполнить эти требования, будет немедленно уничтожен.

Словно освобождаясь от состояния гипнотического транса, Тифон неловко шагнул вперед и едва не потерял равновесие. Такое ощущение он испытывал лишь в присутствии Мортариона. Темные Ангелы, очевидно, явились не одни, а с примархом. Тифон ощущал тревогу собственных воинов, которые пришли к тем же самым выводам. Атака, захлебнувшись, понемногу превращалась в отступление. Там, впереди, Железные Руки отходили со своих позиций, напуганные тем же самым властным голосом, который проник в сознание легионеров Гвардии Смерти.

Звук этого голоса напоминал музыкальную фугу. Тифон стиснул зубы и тряхнул головой, пытаясь избавиться от эффекта, произведенного заявлением Льва. Очевидно, там было задействовано нечто такое, что не сводилось к врожденным способностям примарха отдавать приказы. Тифон открыл свой разум и впустил в него варп, чувствуя волны энергии, которые были отделены от материальной вселенной и одновременно являлись ее частью. Когда-то он был членом библиариума и обладал немалой мощью. Позже Сумеречные Рейдеры стали Гвардией Смерти, и ненависть Мортариона к силам варпа положила конец исследованиям Тифона, касавшимся его собственной второй натуры. Тифон дал себе слово стать первым капитаном. Однако впоследствии, пользуясь поддержкой Темных покровителей, он в очередной раз прибегнул к той части своей силы, которую породил варп. Прежде Тифон и не надеялся, что сумеет так хорошо познать Вселенную и ее таинственные пути.

Именно эти способности позволили ему впервые вступить в контакт с Отцом, теперь же варп-половина сущности Тифона позволяла ощутить тонкие взаимодействия энергий на поверхности Пердитус Ультимы. Видимо, Лев в равной мере пренебрег решением Совета Никеи и вернул своим библиариям их неотъемлемые права.

Владея этим знанием, Тифон слегка расширил радиус воздействия собственной воли в поисках возможности блокировать библиариев Темных Ангелов, которые тем временем стремились ослабить решимость противника. Тифон обладал навыками и доблестью, но ему приходилось противостоять воздействию сразу нескольких натренированных умов, поэтому он обратился к той темной силе, что сопровождала его все последние годы. Он попросил Отца о помощи и получил ее.

Всплеск психической энергии с жужжанием пронизал его, под сводом черепа словно закопошились тысячи крошечных насекомых. Тифон прикрыл своих Хранителей Могил пеленой тени, защищая их от атаки псайкеров Темных Ангелов. Почти сразу же воины прекратили отступление и обернулись к командиру, ожидая приказов.

— Дурни! — выругался он, ткнув Жнецам в сторону Железных Рук, которые как раз пытались ретироваться. — Сейчас не время отступать, сейчас время нападать! Убейте их всех до единого!

В темном зале в недрах «Непобедимого разума», в окружении четырех своих псайкеров, неподвижно стоял Лев. Он слушал их бормотание. Библиарии облачились в прежние церемониальные одежды синего цвета и спрятали лица в тени надвинутых капюшонов. Так было лучше, ибо обычным боевым братьям не следовало смотреть на библиариев: всеобщее замешательство и слухи могли распространиться очень быстро, сделав любые разъяснения бессильными.

Корсвейн стоял в стороне и заметно волновался, переминаясь с ноги на ногу, броня при каждом движении поскрипывала. Лев проигнорировал душевное состояние своего сенешаля. Избранный им путь был правильнее и чище прочих. Принуждение легионеров Гвардии Смерти и Железных Рук к переговорам без боя наилучшим образом послужило бы интересам Темных Ангелов.

Корсвейн выпрямился, Лев почувствовал это движение и обратил свой взор на сенешаля.

— План не сработал, монсеньор, — заметил Корсвейн, который, казалось, испытывал от этого факта облегчение. — Судя по показаниям сенсоров, Железные Руки отходят, а Гвардия Смерти снова атакует. Железных Рук загоняют обратно на главный объект.

— Я предупреждал их! — прорычал Лев. — Никто не поставит под сомнение мою власть.

— Должен ли я отправить сигнал капитану Стению, монсеньор?

— Да. Действия Гвардии Смерти идут вразрез с моей волей, поэтому станция Магелликс будет уничтожена. Прикажи Стению выпустить торпеду.

VII

Сияющее желтоватым светом лезвие Жнеца Смерти пронзило грудь сержанта Железных Рук и разрубило его тело. Тифон вломился в двери, за которыми открылся внутренний двор восьмой цитадели. Восемь громадных «Мастодонтов» окутали его своею тенью, орудия машин молчали, кабины уже были зачищены Хранителями Могил, которые прямо сейчас продолжали наступление на третью цитадель. Оттуда до главных ворот Магелликса было рукой подать.

— Командующий, флот прислал нам сообщение. — Голос Вайосса выдавал тревогу капитана.

— Почему флот не атаковал Темных Ангелов? — резко спросил Тифон, неуклюже двигаясь по пологому склону двора вслед за шеренгой опередивших его воинов.

— Темные Ангелы заняли позицию между нашими кораблями и кораблями врага. Нападение на них позволило бы Железным Рукам обойти флотилию с фланга. У нас есть более серьезные проблемы, командующий. Боевая баржа Льва запустила в сторону Магелликса торпеду.

— Блеф, — отозвался Тифон без промедления. — Лев разрушит Магелликс не раньше, чем это сделаю я, или это сделают наши враги-двойники, Железные Руки. Содержимое объекта слишком ценно, чтобы рисковать его уничтожением. Продолжайте атаку!

— Вы уверены, командующий? Мы засекли циклотронную боеголовку. Она уничтожит все, что находится на Магелликсе и в радиусе ста километров вокруг него. Флот докладывает, что замечено еще семь кораблей Темных Ангелов, они входят в систему.

Тифон помедлил, оценивая происходящее. Он сомневался и решил сообщить Вайоссу о своих сомнениях.

— Что, если Лев не хочет Тухулху для себя, а собирается попросту не отдать его нам?

— Командующий, не стоит рисковать, угадывая желания Льва. Нужно отступить. Мы ничего не получим, если нас самих истребят.

Зарычав себе под нос, Тифон активировал комм-связь с ротой и отрывисто приказал отойти назад и прекратить штурм главных ворот. Взамен он разместил воинов на позициях, с которых хорошо просматривалась главная цитадель Магелликса, и выставил охрану возле системы подземных туннелей. Затем, отдав все необходимые распоряжения, переключил свой коммуникатор на общую передачу.

— Ну как, теперь ты доволен, Лев Первого легиона?! — рявкнул он. — Если враг будет соблюдать перемирие, я тоже буду его соблюдать. Однако помни — ты полез в дела Гвардии Смерти, и это может плохо для тебя закончиться.

Удивительно, но Тифон, который не ожидал ответа на свой выпад, все-таки его получил: коммуникатор щелкнул и появился сигнал. Это был все тот же звучный голос примарха Темных Ангелов. Отказываться от пренебрежительных слов было слишком поздно, исполненный презрения Тифон не стал бы извиняться, даже если бы Лев потребовал таких извинений.

— Посмотри на небо с западной стороны.

Тифон перевел взгляд, куда велели, и увидел вспышку света в верхних слоях атмосферы. Казалось, внезапно разразившаяся гроза взбаламутила облака нефритового цвета. Прежде чем треск детонировавшей торпеды достиг слуха командующего, миновали секунды.

— Все твои силы должны отступить от станции Магелликс. Я предоставлю им безопасный проход к кораблям. Ты, капитан Тифон, задержишься и примешь участие в переговорах под моей эгидой, можешь оставить себе воинов-телохранителей, но не более сотни. Остальные твои силы пусть уберутся на расстояние двухсот тысяч километров от орбиты. Неподчинение приведет к вашей гибели. Те же условия предъявлены капитану Мидоа из легиона Железных Рук.

Связь прервалась прежде, чем Тифон успел отозваться, он не нашел слов, чтобы ответить на такой неприкрытый ультиматум. Командующий видел темные облака из перегретого газа, которые растекались на западе, пятная небо, и понимал, что угрозы Льва — не пустые. Сейчас миссия самого Тифона оказалась под угрозой, но это не значило, что от нее придется отказаться полностью. У него были возможности, о которых не знали Темные Ангелы.

— Вайосс, собери сто Хранителей Могил для моего почетного эскорта. Остальным силам приказываю вернуться на орбиту. Пусть они погрузятся на «Терминус Эст», я также хочу, чтобы ты взял на себя управление полем подавления связи. Позволим Льву думать, что он овладел Пердитусом.

— Так точно, командующий. Хранители Могил займутся ремонтом и перевооружатся, чтобы приготовиться к новому наступлению. Мы не можем потерпеть поражение.

Туман во внутреннем дворе станции Магелликс рассеялся под воздействием плазмы и парогаза, выпущенных приземлившейся «Грозовой птицей». Воздушное судно упало с неба подобно орлу, подпорки приняли на себя его вес, потом пыль улеглась, и мгла снова начала просачиваться между башнями периметра.

Уже тысяча Темных Ангелов выстроилась поротно между приземлившимся судном и главными воротами Магелликса. По одну сторону корабля замерли в ожидании воины Гвардии Смерти.

Железные Руки оставались тем временем позади оцепления по другую сторону открытого пространства. Только Тифону и Мидоа позволили приблизиться к десантному судну Льва. Бронированных гигантов окружила стая из дюжины аколитов Механикум, одетых в красное. Почти все аколиты носили шлемы дыхательных аппаратов, лишь у двоих в лицо и грудь были встроены регенеративные кислородные системы, которые позволяли обходиться без иных приспособлений даже в плотной атмосфере Пердитуса.

Лев спустился по трапу «Грозовой птицы», по правую руку от него шел Корсвейн, по левую — недавно прибывший капитан Траган. За ними спустились знаменосцы и сопровождавшая примарха обслуга с реликвиями Калибана — почетными знаками, кубками, коронами, щитами и другими предметами, олицетворявшими многочисленные звания и обязанности Льва. Следом появилась кучка библиариев. Во флоте, собравшемся на орбите, их оказалось шестеро. Синие одеяния хлопали на ветру, сильном из-за высокого атмосферного давления — даже легкий порыв мог сбить с ног обыкновенного человека. Темные Ангелы, все как один, подняли болтеры, тяжелое оружие и мечи, молча салютуя своему главнокомандующему.

Лев не нуждался в шлеме, хотя воздух жег горло и вызывал тяжесть в легких. Он был примархом, командовал легионом, и не каким-нибудь, а Первым — Темными Ангелами, а потому хотел произвести подобающее впечатление. Знаменосцы выстроились по сторонам, оставляя свободным проход к главным воротам, многочисленные титулы Льва огласили через внешнюю систему оповещения.

Отполированная до глянца, броня Льва была черной как смоль и одновременно сверкала алмазным блеском, золото на ней горело, будто сердце звезды. Алая пятиметровая мантия ниспадала с плеч, ее придерживали устройства, созданные в домашнем мире примарха — десять суспенсоров в форме коротких клинков с вытравленными на них названиями рыцарских орденов Калибана. Возле левого бедра Лев носил свой двуручный меч, Адамант, с навершием, инкрустированным рубинами, с рукоятью, украшенной золотом, и крестовиной, которая сверкала так же ярко, как и броня. Ниже нагрудника, на поясе примарха справа, висели цилиндры, их было шесть — каждый размером с предплечье человека. Внутри обрамленных платиной тускло-красных кожаных футляров хранились первые законы Льва. Примарх провозгласил их и, принимая под командование легион Темных Ангелов поклялся, что Калибан будет вечно служить Императору.

Спустившись по трапу в сопровождении свиты, которая старалась двигаться с ним в ногу, Лев приблизился к замершим в ожидании сановникам Механикум. Это были иссохшие мужчины и женщины, полумашины-полулюди. Одиннадцать первых не вызвали у Льва интереса, он сосредоточил свое пугающее внимание на последнем: на старшем магосе Хире ДозИэксисе, смотрителе Магелликса и кустодии Тухулхи — именно так магоса представили герольды.

Иэксис оказался маленьким человечком, возможно, всего-навсего метрового роста, рядом со Львом он походил на ребенка, пока не откинул свой капюшон и не обнажил почти коническую голову и старческое осунувшееся лицо. Затылок магоса был удлинен при помощи набора сегментированных пластин, расположенных по кругу. Пластины перемещались по желанию, сдвигались и раздвигались, возможно, их движение зависело от настроения жреца Механикум и занимавших его трудов. Иэксис потирал и переплетал тонкие костлявые пальцы жилистых рук, утопавших в тяжелых рукавах, худые плечи были не шире, чем наголенник Льва.

Казалось, придвинувшийся гигант представлял опасность для миниатюрного техножреца, ведь Лев, будто легендарный титан, мог легко растоптать его ногой. Однако магос держался уверенно. Его тонкий пронзительный голос едва доносился из-под шлема дыхательного аппарата, прикрывавшего маленькую голову, хотя слова магос выговаривал отчетливо и властно.

— Мы рады вновь приветствовать вас на Пердитус Ультиме, Лев Калибана, — произнес Иэксис, кивнув внутри пузыря воздуха. — Пожалуйста, следуйте за мной.

Лев на миг ощутил нетерпение, опасаясь, что в компании крохотного Иэксиса ему придется сдерживать шаг, но опасения оказались напрасными. Свита магоса расступилась, и стал виден комплект механических ног. Иэксис поспешно вскарабкался на них сзади, по узкой лестнице. Свои собственные ноги он сунул внутрь распорок в «тазовой» части приспособления, одежда ненадолго задралась, обнажив бледные жилистые конечности, соединенные с армированной опорой, и устроился внутри шагающего механизма. Зашипев приводами, ноги выпрямились и вознесли Иэксиса почти до высоты плеча Льва. Окруженный фаворитами техножрец оказался более рослым, чем они все, но примарх все равно возвышался над магосом, которого поддерживал механизм.

Шагая к главным воротам, Лев идентифицировал серебристо-черную тень, болтавшуюся близ плеча Корсвейна: это был капитан Мидоа. Слева от себя Лев заметил Тифона, который шел с Траганом плечом к плечу. Лев игнорировал обоих капитанов, пока компания не очутилась во внутреннем помещении сразу за воротами главной цитадели. Только тогда Лев повернулся и обратился к своим «гостям».

— Капитан Тифон, капитан Мидоа…

Лев не испытывал уверенности по поводу предстоящего разговора, сейчас оба капитана лишь причиняли ему неудобство. Впрочем, на борту «Непобедимого разума» он уже объяснял Корсвейну, что не следует поспешно судить ни о чужой лояльности, ни о чужих намерениях. Именно поэтому Лев сказал Иэксису:

— Магос, пожалуйста, проводите гостей в подходящую часть комплекса, чтобы они дождались моего возвращения. Маленькие братья, присмотрите за ними ради меня. Капитаны, напоминаю, Магелликс находится под нашей защитой, не вздумайте оскорбить меня своими действиями.

Небрежно разрешив этот вопрос, Лев повернулся спиной к этим двоим и двинулся через зал. Пол помещения шел немного под уклон, дальний конец зала был разделен натрое арками: они служили проходами к транспортерам, при помощи которых можно было спуститься глубже в недра Магелликса.

— Правая дверь, примарх, — подсказал Иэксис. — Позвольте показать вам, чем вызвана вся эта суета.

Во время прошлого визита Льва на Пердитус большая часть станции Механикум еще оставалась недостроенной, но нижние туннели существовали уже тогда и были знакомы примарху. Эти извилистые коридоры прочно запечатлелись в его памяти, хотя сейчас в них появились распорки из пластали и пластитовые панели. Поэтому, сойдя с четвертого внутреннего транспортера в полукилометре под землей, Лев безошибочно отыскал устроенный в пещере зал, в котором держали машину.

В тот, прежний раз, когда примарх двигался по этим туннелям, бешеные культисты гибли от его рук. Это были обитатели Пердитуса, порабощенные машиной, которые массово гибли под орудийным огнем Темных Ангелов и недавно переименованной Гвардии Смерти. За три месяца до тех событий произошла первая стычка между Львом и Мортарионом, после которой примархи не испытывали друг к другу симпатии, но, встретившись вновь, оба легиона сражались бок о бок, чтобы продемонстрировать единение во имя Императора. Жители Пердитуса перед смертью заунывно молились своему неодушевленному повелителю. Теперь же в туннелях раздавался только топот ботинок примарха и стук механических ног Иэксиса.

Близ главной пещеры путь Льву преградили огромные двери, украшенные символом Механикум. Иэксис прошел вперед и прижал руку к встроенному в металл портала считывающему устройству. Острый взор Льва отметил узор на запястье техножреца, бледные линии почти не выделялись на фоне кожи. Примарх знал, что это такое — электротату, скрытая метка, которая проявлялась под воздействием биоэлектрического импульса. И Механикум, и самые тайные ордены Калибана, и многие другие сообщества Империума широко использовали похожие метки, однако такого рисунка, как на руке у Иэксиса, Лев раньше не видел. Это был стилизованный дракон, который, укутав себя сложенными крыльями, свернулся кольцом и опустил голову рядом с хвостом.

— Ваше электротату — что оно означает? — спросил Лев, когда в стене загремел замок, и тяжелый лязг раздался внутри самой двери. — Я считал себя сведущим в обычаях Механикум, но эта эмблема мне не знакома.

Иэксис резко вдохнул и словно укоризненно посмотрел на собственное запястье. Через миг выражение его лица смягчилось, потрясение сменилось смущением, и магос поднял на примарха внимательный взгляд желтоватых глаз.

— Детский тотем, Лев, и ничего более, — ответил Иэксис.

Он сделал паузу, мгновение спустя дракон, пылая темно-красным, проступил на его иссохшей плоти.

— Орден Дракона, что-то наподобие уже несуществующей, к счастью, секты. Поразительно, вы сумели заметить у меня под кожей пигмент, о котором я совершенно забыл.

Дверь отворилась под шипение пневматики, отошла внутрь, открыв запечатлевшуюся в памяти Льва пещеру. Многое изменилось, но место явно было то же самое. В окаймленный пластами разноцветного камня сводчатый потолок на высоте почти семидесяти метров вкрутили кольца, к ним крепились тяжелые цепи, с которых свисали яркие газовые светильники. Стены в самом широком месте отстояли друг от друга почти на двести метров, их загораживали приборные панели машин Механикум. Нагромождение циферблатов и рычагов, мигающих индикаторов, катушек кабеля и трубопроводов почти скрывало голый камень.

Варп-устройство окружали опоры, рабочие платформы, лифты и лестницы, а самую сердцевину его опутывали сенсорные датчики, антенны слежения и мостки. Искомый предмет до сих пор находился на месте: разумная или полуразумная сущность, поработившая целую звездную систему, висела в воздухе и напоминала планету на небосклоне. Это была прекрасная сфера мраморной раскраски, местами черная, местами темно-серая, с вкраплениями золота, которое медленно перемещалось по поверхности. Вес десять пунктов, размер шесть целых семь десятых метра в диаметре — Лев в точности запомнил первые измерения. Сфера была сделана из неизвестного материала, непроницаемого для любых датчиков, устройств и буравов, принесенных Механикум.

Лев понимал, что чуждое сознание изучает его. Он не был уверен ни в собственном восприятии, ни в ответных ощущениях варп-устройства, но факт оставался фактом: и сейчас, и в предыдущее посещение зала это устройство смотрело на примарха. В тот раз сотни одетых в лохмотья жителей Пердитуса умерли всего за несколько минут, они поневоле защищали полубога до последней капли крови и не желали сложить свое примитивное оружие.

Было кое-что еще, то, что среди беспорядка, устроенного Механикум, поначалу осталось незамеченным. На полюсах сферы теперь находились две выпуклости, каждая размером в несколько сантиметров. Эти округлые узлы касались покрытых схемами пластинок, размещенных выше и ниже устройства, те, в свою очередь, были связаны с другими машинами замысловатой системой кабелей и проводов. На циновке перед шаром лежал мальчуган, по меркам Терры — семи- или восьмилетний.

Он лежал неподвижно на боку, не мигая, жесткий, как труп, и отличался от мертвеца только легким, вверх-вниз, движением груди. Лев мог слышать сердцебиение мальчика, ощущал в воздухе запах его пота и мочи.

Из спины мальчика торчала трубка, еще одна шла от основания черепа, обе они соединялись с механизмами, окружавшими варп-устройство. Как только взгляд Льва упал на мальчика, тот порывисто сел, двигаясь, словно неумело управляемая марионетка. Руки и ноги неуклюже дергались, глаза остекленели. Взглянув на поверхность шарообразного чужака, примарх заметил, что золотые вкрапления перемещаются быстрее, чем прежде, ненадолго складываясь в рисунки на фоне темного водоворота.

— Ты вернулся.

В ровном голосе мальчика не было эмоций, лицо ничего не выражало. Рука приподнялась и бесцельно упала.

— Оно теперь говорит?! — рыкнул Лев, обернувшись к Иэксису.

Техножрец пожал плечами:

— Мы не смогли обнаружить ни конструкций, ни внутренних механизмов, но, вероятно, прежде у него были средства общения с жителями Пердитуса. Потом нам пришлось уничтожить их общество, и почти тридцать лет понадобилось, чтобы разработать вот этот грубый интерфейс. Мы многое узнали от Тухулхи. Он очень отзывчивый, немного загадочный, ну и, в общем-то, чужой.

— Я все слышу, — сказал мальчик. — Кажется, ты разгневан.

— Ты меня помнишь, — произнес Лев прежде, чем сумел удержаться от ответа. Он впился взглядом в Иэксиса. — Зачем здесь мальчик? Мы сражались, чтобы избавить Пердитус от рабства, а вы вернули это рабство.

— Ах, этот… — отмахнулся Иэксис. — Он просто сервитор. Мы перепробовали все варианты компьютерных и алгоритмических языков, а также все шифры, но ни один из них не сработал. Но, получив сервитора в подарок, мы сумели наладить стабильный нейроинтерфейс всего за несколько дней.

— Какое совпадение, — заметил Лев.

— Никакого совпадения. Меня разработали, чтобы я ассимилировал человеческую форму жизни, Лев. Можно называть тебя Львом? Я подслушал, что именно так говорит магос. Это ведь правильное обращение к такому, как ты?

Примарх собирался проигнорировать вопросы устройства, но голос мальчика засел в его сознании.

— Что ты такое? — спросил он и подошел ближе, очутившись на расстоянии вытянутой руки от сервитора-марионетки.

— Я Тухулха, Лев. Я — все. Я доверяю магосу, мы с ним друзья, хотя он иногда и сердится. Во время вспышек его раздражения я стараюсь сохранять терпение.

— Я спросил, что ты такое, а не кто ты такой. Будь ты проклят! Что я несу? Ты же машина, сложная машина, и ничего более.

— Я все, Лев. И всюду. Однажды я был слугой Смертоносных Морей. Теперь я друг Механикум.

— Ты опасен. За обладание тобой идет война. Я должен уничтожить тебя, это избавит нас от беспокойства и кровопролития.

— Ты не сможешь уничтожить меня, Лев. Не в физическом смысле, а просто не захочешь уничтожать. Все желают обладать мною. Тот, кого называют Тифоном, необычайно сильно мечтает обо мне. Разум второго, которого зовут Мидоа, закрыт. На мой вкус, в нем слишком много железа. А ты… Ты не открыт и не закрыт. Ты пугаешь меня, Лев. Когда ты прибыл, я узнал, что такое страх. Твое возвращение вызвало у меня панику, Лев. Я не хочу, чтобы меня уничтожали.

В то, что эти слова произносит не мальчик, верилось с трудом, но Лев принудил себя сконцентрироваться на блестящем шаре, а не на его живом воплощении.

— Иэксис, моей марионетке нужно дополнительное питание, — заявил Тухулха.

Мальчик тем временем опорожнил мочевой пузырь, струя потекла по ноге и образовала лужу на полу из пластали.

— Мои извинения, Лев. Я еще не научился управлять основными функциями этой формы жизни. Его нервные связи недоразвиты.

— Нам пришлось приставить к нему уже третьего сервитора, — объяснил техножрец. — Прежние противоестественно быстро состарились, следовательно, мы выбрали юный образец. Надеемся, он проживет дольше, чем прежние интерфейсы,хотя бы на несколько лет.

— Кажется, ты неплохо осведомлен насчет происходящего на поверхности, — сказал Лев, подавив отвращение, вызванное бессердечным отношением Иэксиса к человеческим издержкам, пусть даже это касалось только бездумных сервиторов.

— Я просеиваю людей сквозь самого себя, — заметил Тухулха, — их умы прикасаются к моему разуму. Твой делает то же самое, но это слишком тяжело, просто невыносимо. Как ты справляешься с таким бременем?

— Ты про мой интеллект?

— Про твою вину.

Лев помедлил с ответом, не доверяя себе, опасаясь раскрыться в присутствии Иэксиса и выдать мысли, о которых никому знать не следовало.

— Как его используют? — требовательно спросил он у магоса, отвернувшись от мальчика-марионетки. — Вы сочли, что его можно приспособить для нужд Империума, только поэтому планету и устройство по договоренности с Механикум пощадили.

— И это сработало, сработало! — Иэксис, казалось, воодушевился. — Тухулха, покажи примарху, на что ты способен.

Прежде, чем Лев успел возразить, его разум и тело дрогнули, ощущение напоминало одновременно варп-переход и быструю телепортацию. Тьма на мгновение закрыла глаза, а когда зрение прояснилось, примарх понял, что находится вовсе не в пещере под поверхностью Пердитус Ультимы.

Он был в тронном зале на борту «Непобедимого разума». Позади трона в воздухе висел Тухулха вместе со своим воплощением, однако без большей части следящего оборудования. Иэксис по-прежнему стоял в паре метров от примарха. Выли сирены, в динамиках внутренней связи ревел голос капитана Стения:

— Всем боевым постам! Экипажи боевых постов, доложите о ситуации. Сейчас будет включено поле Геллера. Пять минут до полной установки поля. Повторяю, у нас неожиданный переход в варп, поле Геллера будет включено, приготовьтесь к атаке.

Лев был ошеломлен, он не понимал, что именно произошло за эти секунды. В конце концов он догадался, что, должно быть, Тухулха перенес боевую баржу в варп, а через мгновение перенес на корабль самого себя, примарха и техножреца. Отчасти Льва потрясла опасность всей ситуации и наивность Иэксиса, который допускает нечто подобное, но в большей мере его поразила продемонстрированная ему невиданная мощь.

— Тухулха, — позвал Лев без спешки, решив, что с этой непредсказуемой машиной лучше держаться как «друг». — Где мы сейчас?

— Мы близ того места, которое ты зовешь Пердитусом, Лев.

Нахмурившись, примарх обратился к Иэксису:

— Близ Пердитуса? Но мы находимся в варпе. Как такое возможно? Тут нельзя перейти — мы слишком близко к планете и звезде.

— Поверьте, Лев, Тухулху такие проблемы не заботят, — усмехнулся техножрец, открыв беззубые десны. — Он может нырнуть из реального пространства прямо в варп, без обратного течения или гравиметрического сдвига.

— Почему я раньше не знал об этом? — настойчиво вопросил Лев.

— Наши исследования далеки от завершения, — признался Иэксис. — Сейчас мы зависим от прихоти Тухулхи, и, как вы уже заметили, он немного, ну, темпераментный.

— Тухулха, я хочу, чтобы ты вернул и нас, и корабль к Пердитус Ультиме.

Лев произнес это спокойно, с дружелюбной интонацией, внезапно осознав, в каком сомнительном положении оказался.

— Конечно, Лев. — Тонкие, бескровные губы мальчика скривились в отвратительном подобии улыбки. — А что я должен сделать с другими твоими кораблями?

VIII

В тихом и безлюдном зале для аудиенций находились только сам примарх и его сенешаль. Лев сидел на троне, ничем не выдавая своего настроения, бесстрастный, будто статуя. Корсвейн, стоя по правую руку от примарха, изо всех сил старался скрыть свои опасения насчет сложившейся ситуации. Однако время уходило, и он уже не мог держать язык за зубами.

— Монсеньор, я не ставлю под сомнение ваше решение по этому делу, но поневоле признаю свое невежество. Мы обезопасили Пердитус Ультиму, у нас хватит сил, чтобы уничтожить Гвардию Смерти в открытом бою, но при этом вы приглашаете их командующего на переговоры. Я чувствую себя так, будто меня подставили. А тут еще капитан Железных Рук явится в придачу, и толку от этого не будет.

Лев повернул голову и оценивающе оглядел Корсвейна, это продолжалось всего мгновение, лицо примарха приняло суровое выражение.

— На мой взгляд, ты не прав, Кор. — На губах примарха появилась тонкая улыбка, которая лишь слегка смягчила его манеру держаться. — Тем не менее причина этой встречи очень проста. Прежде чем решить, что же нам делать дальше, я должен выяснить, насколько разглашены тайны Пердитуса. Капитан Тифон, видимо, об этом не догадывается, но я-то помню, что он принимал участие в самой первой экспедиции на планету. Припоминаю, он тогда был всего лишь капитаном роты. Странно, что Тифон знает о существовании Тухулхи, его планы только на первый взгляд прозрачны.

— А капитан Мидоа, монсеньор?

— Его присутствие, братец, ни в какие рамки не лезет. Возможно, он лишь случайно пресек атаку Гвардии Смерти, но меня не устраивает, когда такие вещи объясняют совпадением. Нужно узнать, зачем он явился на Пердитус, чей приказ толкнул его на это. У Железных больше нет лидера, мой брат Феррус убит на Исстваане, и я думал, что его легион выбыл из игры. Похоже, я оказался неправ, это болезненные вопросы, и мне нужны ответы на них.

Наушник коммуникатора звякнул в ухе Корсвейна, принимая сообщение от капитана Трагана.

— Наши гости вот-вот появятся, монсеньор.

— Хорошо, — отозвался Лев и обратил пристальный взгляд к двустворчатой двери.

Спустя короткое время она с шипением отворилась, и появился Траган в сопровождении конвоя из тридцати Темных Ангелов. Они со всех сторон обступили капитанов Тифона и Мидоа. Первый выделялся своей терминаторской броней и на голову превосходил ростом окруживших его воинов. На первый взгляд броня Тифона нуждалась в основательном ремонте, положенную Гвардии Смерти белизну портили маслянистые пятна и полученные в бою повреждения. Однако, присмотревшись внимательнее, Корсвейн понял, что это лишь незначительные внешние дефекты терминаторского доспеха. Тифон двигался свободно, каждый его шаг сопровождался хрипом сервомоторов и поскрипыванием волокон искусственных мускулов. Короткий клинок висел на поясе, в руках капитан держал Жнец Смерти, свое похожее на косу оружие.

Мидоа шел следом за командиром Гвардии Смерти, его серебристо-черную броню, судя по всему, недавно покрасили и отполировали. Черный плащ был изодран по краю, на лбу заживал свежий рубец. Корсвейн ожидал увидеть кого-нибудь постарше, довольно свежие черты лица Мидоа контрастировали с его полномочиями и знаками отличия на груди и наплечниках доспеха. Подобно Тифону, Мидоа носил на поясе силовой меч, а через плечо на ремне — двуствольный комбиболтер.

— Спасибо, капитан Траган, — сказал Лев. — А теперь оставьте нас.

Удивленный Корсвейн повернулся к примарху, но внимание Льва уже переключилось на двух явившихся.

— Монсеньор? — Вопрос вырвался у Трагана прежде, чем у сенешаля.

— Пожалуйста, вернись к своим обязанностям, капитан, — сказал Лев все тем же приветливым тоном. — Я уверен, наши гости отказались сдать оружие лишь из принципа. Ничего другого от офицеров Легио Астартес и ждать не приходится. Они не настолько глупы, чтобы испытывать мое терпение на моем же собственном корабле.

Траган, бросив взгляд на Тифона, кивнул. Темные Ангелы построились и вышли вслед за командиром. Лев жестом велел Тифону и Мидоа приблизиться.

— Я твой пленник, можно так считать? — проскрежетал Тифон через внешние динамики брони. — Если ты собираешься меня казнить своими руками, то казни, и покончим с этим.

— Обращайся ко мне подобающим образом, командующий, — отозвался Лев, не выказывая ответного гнева. — Я все-таки должен решить твою судьбу. Не создавай повод для ссоры.

Тифон замолчал и в течение нескольких секунд, не мигая, рассматривал примарха. Под воздействием пристального взгляда Льва он, в конце концов, кивнул и преклонил колено.

— Лорд Джонсон, примарх Первого легиона, — произнес он. — Простите мне мою дерзость.

— Возможно, и прощу, — пообещал Лев и махнул рукой, дозволяя Тифону подняться. — С какой целью ты явился на Пердитус, командующий?

— Уверен, вы и так о ней знаете, лорд Джонсон.

— И, тем не менее, хотелось бы услышать это от тебя.

— Варп-устройство, лорд Джонсон, — ответил Тифон, бросив взгляд на капитана Мидоа. — Я прибыл на Пердитус, чтобы потребовать эту вещь в собственность.

— Очень интересно.

— Магистр войны желает получить это устройство, вы отлично понимаете, почему. Не стоит даже пытаться его останавливать. Он все равно возьмет свое силой.

— Хорус возьмет свое силой?! — зарычал Корсвейн и шагнул вперед. — Темные Ангелы не отчитываются перед Хорусом.

— Со временем будут, не сомневаюсь, — спокойно заявил Тифон; он кинул короткий взгляд на сенешаля, после чего переключил все внимание на Льва. — Вы противостоите Повелителям Ночи, как и следовало ожидать, но это противостояние излишне. Оно неуместно и происходит от личной неприязни. Что такое Трамас для Темных Ангелов?

— Один из миров Императора, и мы будем защищать его, — откликнулся Корсвейн и положил руку на рукоять меча. — Предательство не останется безнаказанным.

— Помолчи, братец, — вмешался Лев; он переменил позу, опустил локти на резные подлокотники трона и подпер подбородок кулаком, одновременно устремив взгляд на Тифона. — Пусть командующий говорит свободно.

— Мне нечего больше добавить, лорд Джонсон, — сказал Гвардеец Смерти.

— Твои угрозы бессмысленны, командующий. Сказанное тобой к делу не относится, и не кричи так громко, а то в ушах звенит.

Тифон попытался заговорить, но примарх прервал его, вскинув руку.

— Ты не упомянул о моем брате Мортарионе, о твоем примархе. Ты ведь по-прежнему сражаешься за Гвардию Смерти, командующий? Или твои цели расходятся с целями твоего повелителя? Если Мортарион хочет устройство, о котором идет речь, то у него целый легион в распоряжении. Зачем же отправлять такую небольшую флотилию за столь ценным призом? Нет, не рука Мортариона направляла тебя, командующий.

Выпрямившись, Лев опустил руки на колени, а потом подался вперед.

— Это еще не все. Хоть ты и упомянул магистра войны, но не его волей ты был отправлен на Пердитус. Возможно, как ты говоришь, я неуместен и создаю неудобства моему брату-предателю, но не думаю, что Хорус хочет в открытом конфликте столкнуть своих сынов с моими сынами. Он уничтожил три легиона на Исстваане, но моих Темных Ангелов там не было. Курц, Мортарион, Хорус — никто из них не хочет полномасштабной войны с моим легионом, и не случайно.

Тифон промолчал в ответ, возможно, сожалея о сказанном и опасаясь, что новые споры еще сильнее его выдадут. Лев тем временем перевел мрачный взгляд на командира Железных Рук.

— А ты, капитан Мидоа, с какой целью ты сюда явился?

— Чтобы защитить Пердитус Ультиму от предателей, лорд Джонсон, — ответил капитан, окинув Тифона взглядом с ног до головы. — Кажется, мы прибыли как раз вовремя.

— А кто поставил перед вами такую задачу, капитан?

— Мы входили в состав Четыреста шестой экспедиционной флотилии, мой лорд, и были далеко от Исстваана, когда объявили сбор по тревоге. Узнав о трагедии, постигшей наш легион, мы сделали все возможное, чтобы защитить миры, только что приведенные к Согласию, и боролись с силами предателей, которые нам попадались. Шесть месяцев назад возле Оянуса нас перехватил флот Ультрамаринов, мы получили сообщение, что лорд Жиллиман собирает все лояльные силы в Ультрамаре. Мы откликнулись, а затем примарх отправил нас на Пердитус, опасаясь, что предатели могут захватить оберегаемое Механикум устройство.

Лев, который сидел в глубокой задумчивости, кивнул в знак согласия.

— Теперь, когда секреты Пердитуса тебе известны, что ты собираешься делать? — спросил примарх.

— Небезопасно оставлять здесь устройство, мой лорд. Оно обладает слишком большой мощью, и есть риск, что эту мощь используют во зло. Думаю, лучше всего переместить его в безопасное место, на Макрагг.

— Без сомнения, — ответил Лев, вскинув брови. — И ты принял это решение самостоятельно?

— Лорд Жиллиман намекнул, что такое решение может оказаться неизбежным, мой лорд.

Пальцы Льва забарабанили по подлокотнику трона, примарх перевел взгляд на второго командира, потом опять посмотрел на Мидоа, и, наконец, обратился к Корсвейну:

— Как только переговоры закончатся, передай мой приказ капитанам, маленький брат. Пусть флот перестроится для бомбардировки Пердитус Ультимы.

Эмоциональные вспышки Тифона и Мидоа примарх пропустил мимо ушей.

— Как прикажете, монсеньор, — сказал Корсвейн.

— Вы не можете уничтожить варп-устройство! — воскликнул Мидоа, сделав шаг вперед. — Если удастся использовать его силу, она станет оружием, которое мы повернем против предателей!

— Вы слишком многое предполагаете, капитан, — резко возразил Лев. — Я тоже получил вызов от Жиллимана. Я не согласен с его планами, и в истории с этой машиной доверяю ему не более, чем любому слуге Хоруса. Полагаю, Ультрамар — не самое безопасное место для этой машины, даже если Жиллиман не использует ее в своих целях. Я не допущу, чтобы устройство попало в руки врагов Императора.

Пока Мидоа продолжал протестовать, Тифон смеялся так, что его хохот разносился по залу.

— Твое хорошее настроение неуместно, командующий, — резко заметил Лев, его голос заглушил и возражения Мидоа, и радостный хохот Тифона. — Я собирался позволить тебе убраться с Пердитуса. Без устройства, конечно, зато с возможностью сообщить о его уничтожении твоим повелителям, любому из них, какому пожелаешь. Но только попробуй еще раз проявить неуважение или оскорбить присутствующих… Я буду рад предоставить ту же самую возможность твоим лейтенантам, но уже без тебя.

За этим заявлением Льва последовало молчание. Он встал, давая понять, что прием окончен.

— Пердитус Ультима и приз, который на ней находится, будут уничтожены в течение нескольких часов. Передайте моим братьям — им тут больше нечего делать.

IX

Шаттл капитана Мидоа на экране походил на маленькое светлое пятно, потом он исчез в тени тяжелого крейсера «Придирчивый обвинитель». На второстепенном экране Лев разглядел уходящее судно Гвардии Смерти «Терминус Эст», сияние его плазменных двигателей терялось на фоне света, отраженного поверхностью Пердитус Ультимы. И Тифон, и Мидоа возвращались на свои корабли. Примарх уже собирался отвернуться от экранов, когда дежурный связист передал ему сообщение от леди Фианы.

— Переключи связь на динамики, — потребовал Лев, указав пальцем на слугу легиона, который от удивления широко раскрыл глаза и тут же подчинился.

— Прославленный примарх, я и моя семья обнаружили искажение в варпе вокруг Пердитус Ультимы, — снова повторила Фиана, ее голос исходил из громкоговорителей, размещенных по периметру стратегиума.

— Тухулха? — спросил примарх.

— Нет, тут кое-что иное. Похоже на миниатюрный вихрь, на дыру, проделанную в варпе.

— Откуда дыра? Куда она ведет?

— Дайте нам немного времени, прославленный примарх. Ардал поднимается на пилястр, чтобы точнее определить, где находится искажение.

— Установить пустотные щиты, — приказал капитан Стений. — Привести орудийные батареи в боевую готовность. Все по местам!

Лев охотно позволил подчиненному принимать оборонительные меры. Сам он ждал, скрестив руки на груди и бросая взгляды то на главный экран, то на вспомогательный, который показывал «Терминус Эст», то на громкоговоритель справа от индикаторной решетки. Примарх словно видел при этом леди Фиану.

— Обнаружен скачок мощности на «Терминус Эст», — сообщил слуга, занятый на пульте управления сканера.

— Только что установлены пустотные щиты, капитан, — почти сразу же добавил другой слуга.

— Волнение в варпе локальное, незначительное, — сообщил навигатор Ардал по внутренней связи, его голос звучал пронзительно. — Не знаю, каким образом, но кажется, его создали на флагмане Гвардии Смерти.

— Где создали? Куда оно нацелено?

— На Пердитус Ультиму, прославленный примарх. Это что-то вроде варп-туннеля, он ведет прямо в сердце станции. Я раньше не видел ничего подобного.

— Корсвейн!

Как только Лев произнес имя сенешаля, системы боевой баржи автоматически переключились на прямой канал связи. Крохотный, малозаметный символ моргнул на вспомогательном экране, отмечая Корсвейна на схеме «Непобедимого разума». Сенешаль после проводов Тифона и Мидоа находился в транзитном коридоре за пределами пусковых отсеков правого борта.

— Да, монсеньор?

— Собери свою охрану и библиариев во втором отсеке телепортации, там и встретимся.

— Куда после этого переместимся?

— Курс на станцию Магелликс. Гвардия Смерти пытается украсть варп-устройство.

Жнец Смерти в руках Тифона рассек техноадепта от пояса до шеи, силовое поле косы шипело и потрескивало, испаряя кровь. Искромсанные останки шлепнулись на голый каменный пол. Впереди появилось отделение скитариев, ворвавшееся через двери. Воины-Механикум, измененные при помощи бионической аугментики, щеголяли разнообразным лазерным оружием и гранатометами. Автоматическая пушка Тифона грохотала в его руке, встречный шквал ракет и болтов молотил по полумеханическим защитникам Пердитус Ультимы.

Терминаторы продолжали непреклонно наступать, они перешагивали через искрящиеся и окровавленные останки скитариев и проникали в коридор, который вел к темнице Тухулхи. Скитарии появились в еще большем количестве и снова были разбиты неуязвимыми для их оружия Хранителями Могил.

Тифон, возглавлявший колонну, до сих пор пытался преодолеть побочные эффекты той самой варп-телепортации, которая перенесла его воинов внутрь станции. Отец на этот раз оказался не очень щедрым по части подарков, и кожа Тифона сильно болела под броней. Затраченные ради создания дыры в реальности усилия не прошли даром, поэтому тело чесалось, время от времени кружилась голова.

— Почему мы сразу, как только прибыли, не поступили точно так же? — прохрипел Вайосс, шагая слева от Тифона. — Мы получили бы это устройство задолго до появления Темных Ангелов.

— Кто же знал, что Тухулха проснется, — ответил Тифон. — Я не в силах доставить его на «Терминус Эст», но теперь он сам себя доставит. Он гораздо тяжелее, чем кажется, просто основная часть конструкции существует только в варп-пространстве.

— Триумф инженерной мысли, — заявил Вайосс с заметным сарказмом.

— Чудо Отца, — поправил его Тифон и направился в комнату Тухулхи.

Командующий Гвардии Смерти остановился из-за внезапного приступа, скрутившего живот. Тифон стиснул зубы, в утробе что-то ерзало, или, по крайней мере, ощущение получилось похожее — словно адские грызуны засели в кишечнике. Спустя короткое время боль прошла, и он устремился к следующему дверному блоку.

Шар, который оказался Тухулхой, висел в центре зала, окруженный захватами и оборудованием Механикум. Тифона поразила красота узоров на поверхности машины. Жирные цветные пятна смешивались и разделялись, создавая гипнотический эффект. Предводитель Гвардии Смерти с усилием оторвал взгляд от парящего шара и увидел облаченную в красное фигурку, замершую на коленях перед устройством, голову и лицо человека прикрывал капюшон.

Тифон нацелил свою автоматическую пушку, но не успел он нажать на спусковой крючок, как тишину нарушил детский голос:

— Остановись! Не причиняй ему вреда!

Мальчик с пожелтевшей кожей, соединенный с аппаратурой плененного устройства, выбрался из спутанного клубка кабелей. Тифон не сразу понял, что телом сервитора манипулирует машина.

— Он бесполезен, — сказал командующий. — Он был вашим тюремщиком и должен понести наказание.

Тифон догадался, что булькающее тяжелое дыхание мальчика-сервитора означает смех.

— Меня нельзя заключить в тюрьму, по крайней мере, существа вроде него на такое не способны, — сказал Тухулха.

— Хорошо, тогда вы можете уйти вместе с нами.

Мальчик не ответил, вместо этого отвернулся и запрокинул голову, словно рассматривая что-то сквозь каменный потолок зала.

— У тебя мало времени, Тифон из Сумеречных Рейдеров, — сказал Тухулха. — Приближается Лев, он хочет лишить тебя головы. Твои воины уже гибнут.

Словно в подтверждение этого в коммуникаторе раздался треск, и появились первые сообщения. Три отряда в арьергарде Хранителей Могил находились под угрозой. Их доклад был недолгим, упоминались сверкающий меч примарха Темных Ангелов и кошмарные существа в капюшонах, с глазами из пламени и когтями из стали. Спустя десять секунд все смолкло, и Тифон больше не слышал своих воинов.

— Он привел с собой псайкеров, — сообщил он Вайоссу. — Я не могу бороться против их объединенных способностей. Предупреди Чарфуна и вторую линию обороны, они должны отступить к нашей позиции.

— Так точно, командующий, — отозвался Вайосс.

— Мы сейчас Гвардия Смерти, — поправил Тифон Тухулху. — Я не могу лично доставить вас на корабль, но вы должны пойти со мной, если желаете освободиться.

— Освободиться? — Мальчик-марионетка снова рассмеялся сдавленным булькающим смехом. — Я долго ждал возвращения Льва. Когда он впервые пришел ко мне, я увидел его и понял, что это мой спаситель. Жители Пердитуса поймали меня в ловушку, но с помощью Иэксиса эти оковы удалось сбросить. Я знал, что Лев вернется ко мне, и только поэтому остался.

— Он стремится уничтожить вас.

— Как и все прочие, он стремится обладать мною, — возразил Тухулха. — Не бойся за меня, храбрый Тифон. Ты должен следовать собственной судьбе. Твой примарх ждет тебя, зачем погибать понапрасну? Позволь, я помогу…

Слова протеста застряли в горле Тифона — судя по ощущениям, началось перемещение. Через миг он очутился в стратегиуме на «Терминус Эст», уцелевшие Хранители Могил стояли рядом.

— Что это было? — спросил Вайосс и помотал головой.

Персонал на мостике замер в удивлении, капитан обернулся и отдал приказ:

— Курс к ближайшей точке перехода. Очень скоро за нами последуют Темные Ангелы.

— Не нужно, — сказал Тифон, в душе что-то сжалось, это было знакомое ощущение. — Тухулха уже отправил нас от греха подальше.

Отпустив рабов, Тифон остался в одиночестве в своей каюте, голые металлические переборки пятнала ржавчина, на потолке ярко сияли световые полоски. Он стащил с себя последний слой поддоспешника и бросил мокрую сетку на пол, обнажив белесое тело. Он никак не мог осознать, что случилось. Отец отправил его, Тифона, в систему Пердитус, чтобы спасти Тухулху из лап Механикум, но ничего не вышло.

В кишечнике все еще побаливало, и командующий Гвардии Смерти осмотрел свой живот. Под слоем кожи и мышц находились жесткие пластины черного панциря. Кое-что пятнало кожу пониже нагрудной пластины. Изгиб мускулистой груди мешал разглядеть это как следует, и Тифон повернулся к собственному отражению в полированном бронзовом зеркале.

Пониже солнечного сплетения он обнаружил три волдыря, каждый размером с подушечку большого пальца. Волдыри располагались треугольником и касались друг друга, темно-красные, окаймленные черным ободком, они источали прозрачную жидкость. Тифон осторожно ткнул в бубон пальцем и не ощутил боли. Напротив — трепет удовольствия пробежал по телу.

Тифон понял все. Он уже освободил Тухулху. Отправившись на Пердитус, он привлек к этому миру внимание Льва и, не зная конечной цели, привел в движение цепочку событий, которая входила в великий план Отца. Три бубона на теле стали ему наградой: Отец обратил внимание на верность Тифона и дал ему знак. Отныне и навеки, он, Тифон, будет носить эту метку, метку любви Отца.

Конечно, это только начало. Хранители Могил были первыми, но Отцу нужна вся Гвардия Смерти, любовь и верность каждого воина, а превыше всего — любовь и преданность Мортариона.

— Ты уверен, что это все? Он больше ничего не сказал? — Капитан Лоррамех, уставившись на Мидоа, покачал головой.

Они вдвоем возвращались в стратегиум, транспортер только что доставил капитанов из стыковочного отсека.

— Это все, что сказал Лев. Именно это он велел передать, — подтвердил Мидоа. — Он выразился совершенно конкретно: передай Жиллиману, что у меня есть для него ответ. И еще добавил: передай ему, пусть, мол, ждет, я приду. Все так и было.

Повелитель Первого легиона сидел именно так, как он в последнее время часто сидел по ночам: откинувшись на спинку украшенного слоновой костью и обсидианом трона. Локти упирались в резные подлокотники, сцепленные возле самого лица пальцы почти касались губ. Немигающим жестким взглядом зеленых, как леса Калибана, глаз примарх безучастно наблюдал за мерцающим гололитическим изображением воюющих звездных систем.

Иэксиса и его устройство благополучно упрятали в самый глубокий грузовой отсек «Непобедимого разума». Станция Магелликс за несколько часов превратилась в груду щебня и расплавленного шлака. Другим легионам не оставили ничего.

Губы Льва слегка шевелились, это легкое движение не мог заметить случайный наблюдатель. Лишь тот, кто обладал сверхчеловеческим слухом, присущим примархам, сумел бы разобрать слова, которые срывались с почти неподвижных губ.

— Теперь я заполучу Курца, — произнес Лев, хотя слушали его лишь тени.

Через короткое время примарх приостановил свой монолог, словно позволяя кому-то ответить.

— С Тухулхой мы сможем заманить Ночного Призрака в ловушку, но следует соблюдать осторожность и не торопиться. Да, будем действовать, когда наступит время, но не раньше. Если Курц заметит радикальные изменения в нашей стратегии, в ответ он, возможно, покинет Трамас. Ты прав, это не пошло бы нам на пользу.

Лев сделал паузу и вытер пальцем лоб.

— Жиллиман в лучшем случае заблуждающийся дурак, в худшем — вероломный пес.

Примарх глубоко вздохнул.

— Да, я это знаю, но преклоню перед ним колени не прежде, чем перед Хорусом. Курц был кое в чем прав, но меня ослепил мой гнев. На меня ложится миссия — уравновесить историю. У каждого события свой отсчет, братья не уступают друг другу. Курц пытался сломить мой дух бесконечной войной. Темные Ангелы возьмут на себя сходную обязанность. Да, они будут готовы выполнить эту задачу. Нового Императора не будет, будет только бесконечная война. Мои братья обескровят друг друга, соревнуясь до бесконечности, и в итоге победителя не окажется. Нет, он тоже им не станет. Есть только один Император, никто не достоин наследовать его полномочия. Я сделаю так, что легионы Астартес уничтожат друг друга прежде, чем кто-нибудь сумеет на равных помериться силами с Террой. Это правда. Столкнувшись с перспективой взаимного истребления, мои братья придут к соглашению. Хорусу придется снова признать Императора, и Жиллиман, и другие не узурпируют права своего истинного повелителя.

Лев опять остановился и слегка покачал головой. Он перевел взгляд на свою левую руку, из тени показалась миниатюрная, ростом по колено человеку, фигурка в черном как смоль плаще. Руки в темных перчатках, крошечные и проворные, оставались на виду, но полумрак скрывал прочие части тела и лицо. Миниатюрное существо посмотрело на Льва, коротко сверкнув из-под капюшона похожими на угли глазами.

— Нет, это слишком важно, — возразил примарх. — Даже если сказанное тобою — правда, вернуться на Калибан пока не получится. Будь что будет, я должен остановить Хоруса и Жиллимана.

Маленькая фигурка склонила голову, Лев сделал то же самое, и шепот его был полон скорби:

— Да, хотя бы это стоило мне легиона.

Роб Сандерс Притаившийся змей

Действующие лица

XX ЛЕГИОН, АЛЬФА-ЛЕГИОН

Альфарий/Омегон — примархи-близнецы

Шид Ранко — капитан, Лернейское отделение терминаторов

Урсин Эхион — библиарий

Арвас Яник — командующий объектом «Мрак 9-50»

Горан Сетебос — сержант, третья рота, отделение «Сигма»

Исидор — легионер

Аркан — легионер

Крайт — легионер

Волион — легионер

Браке — легионер

Зантин — легионер

Чармиан — легионер

Вермес — легионер

Тарквисс — легионер

ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Волькерн Авгурам, эмпир-мастер Механикум

Грессельда Вим — герольд-ведьмоискатель из личного состава «Медной Сабли»

Мандроклидас — стратегарх, Гено Семь-шестьдесят Спартоцид

НЕИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Ксалмагунди — Погибель, духовное топливо, ведьмовское отродье

Альфа

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω1/-806.44//XXU

УДАРНЫЙ КРЕЙСЕР XX ЛЕГИОНА «ИПСИЛОН»

— Все идет так, как пожелал примарх, мой повелитель.

— И все-таки мне тревожно, — отозвался Омегон.

Могучий воин прохаживался по темному ораториуму, его внимательный взгляд скользил то по схемам на стенах, то по инфопланшетам на круглом столе в центре комнаты. Урсин Эхион стоял перед ним, но лишь как гололитический призрак.

— «Мрак девять-пятьдесят» имеет тактический приоритет, брат. Многое зависит от непрерывного слежения за технологией.

Он сел на один из установленных в палате тронов. Положил локти на подлокотники и в задумчивости сцепил пальцы.

— Тебе понятны мои заботы?

— Конечно, лорд Омегон, — ответил прозрачный Эхион.

Омегон хранил задумчивость. Эхион больше не носил накидку библиария, вместо нее он избрал простое одеяние ротного легионера. Когда понадобилось проследить за новой, касавшейся эмпирей технологией, один из старших псайкеров легиона явился очевидной кандидатурой, даже если его статус библиария при этом оставался тайной.

— Тебе понятны мои заботы, — повторил Омегон. — Но вот разделяешь ли ты их?

Он проследил, как проблески сомнения появились на гололитической копии лица библиария. Искушение солгать. Решение не делать этого.

— Пилонная матрица построена в точном соответствии с требованиями, — подтвердил Эхион. — Она работает удовлетворительно.

— Говори, что у тебя на уме, — велел Омегон. — Раз уж твой род занятий способствует этому.

— Имеется технология, древняя и чуждая нам, — обстоятельно начал Эхион. — Если бы проект конструкции вместе с приказом о реализации не поступили от самого Альфария, я бы подумал, что это… попытка дезинформации.

— Твои бдительность и недоверчивость позволяют достойно служить легиону, — заверил Омегон. — Мне, как и тебе, брат, противны ксеносы с их презренными методами. Но гидра бьет многими головами, и мы, вопреки предубеждениям, должны потворствовать разнообразию, хотя, конечно, можем испытывать природное отвращение. Ты это понимаешь, Эхион?

— Конечно, лорд Омегон.

— И, как ты сам сказал — это желание примарха.

— Да.

— И все-таки будь осмотрителен. Есть какие-нибудь затруднения?

Эхион снова соизмерил в душе честность с благоразумием, а потом благоразумие — с честностью.

— Время от времени у нас возникают сложности с поставками рабов-псайкеров. Был случай, когда из-за этого возник конфликт с Сестрами Безмолвия и их Черными Кораблями. Конечно, ничего такого, с чем не справились бы мои легионеры.

— Стало быть, именно это беспокоит тебя, брат? Использование тебе подобных?

Эхион взвесил свой ответ.

— Технология… требует. У каждого из нас своя роль. Эти, как вы их называете, мне подобные, должны ее исполнить, в то время как легион исполняет свою.

— Воистину, — согласился Омегон. — Еще есть проблемы? Касаются кого-нибудь из наших союзников?

— Гено Семь-шестьдесят Спартоцид производит беспокойных стражей, но свои обязанности они выполняют отменно. А Механикум… — Библиарий сделал паузу. — Эмпир-мастер Авгурам — тяжелый человек. Я контролирую работу пилонной матрицы, но он отвечает за обслуживание. Излишне резок с рабами и перетолковывает распоряжения… как бы это сказать?.. Творчески. Подозреваю, что о технологии эмпир-мастеру известно больше, чем он или его люди хотят выказать.

— Говоришь так, словно это составляет проблему.

— Он знает, насколько важен для операции на объекте «Мрак», потому позволяет себе вольности. Возможно, дело во мне. Он мне просто не нравится.

— Этот человек опрометчив, если позволяет себе вольности с Альфа-Легионом, — холодно произнес Омегон. Он встал с трона и прошелся по ораториуму.

— Магистр Эхион, твоя работа на объекте «Мрак» была просто выдающейся, я хочу, чтобы ты и дальше действовал в том же духе. Полагаю, не будет лишним, если еще одна пара глаз присмотрит за соблюдением твоих интересов. Свежий взгляд бывает полезен.

— Если вы чувствуете в этом необходимость, мой повелитель, — отозвался Эхион. — Есть разведданные о том, что операции грозит некая опасность?

— Не прямая, но наши враги и союзники многое от нас переняли. Мы должны не просто защитить наши ряды от шпионов Императора. У магистра войны есть собственные жесткие методы. Нам не следует недооценивать угрозу со стороны ксеносов, а затем, конечно, нужно обеспечить верность наших друзей. Оперативников можно подкупить, однако разделившие с нами путь могут с него сбиться.

— Конечно.

— Именно поэтому приходится просить, чтобы ты прислал мне в зашифрованном виде подробные описания систем безопасности и защиты базы «Мрак», — продолжил Омегон.

Эхион заломил бровь.

— За безопасность отвечает командующий Яник…

— Тогда мне нужно от него то же самое. Схема базы, полный список имеющихся в распоряжении отрядов и детали, касающиеся ротаций внутри гарнизона. Начнем с этого.

Эхион кивнул.

— Можно спросить, что вы собираетесь делать с этой информацией, мой повелитель?

— Она позволит мне наилучшим образом помочь тебе, магистр Эхион. Позволит определить слабые места и выбрать ресурсы. Эти ресурсы я смогу передать в твое распоряжение, чтобы гарантировать гладкий ход операции, касающейся самого важного из проектов легиона.

— Благодарю вас за беспокойство и внимание, лорд Омегон.

Примарх стоял перед толстым бронированным стеклом стрельчатого окна. Он пристально рассматривал пространство снаружи — холодное, пустое и вечное.

— И все же я чувствую — есть что-то еще… — сказал он рассеянно. — Можешь поверить мне, брат. И оно не относится к этим скучным проблемам.

Он повернулся, отметив про себя неуверенность Эхиона.

— Возможно, твой талант наделяет тебя некой особой проницательностью, чем-то таким, что умножает горести.

Библиарий слегка склонил голову.

— Разрешаете мне говорить свободно, сэр?

Омегон продолжил всматриваться в глубину открытого космоса.

— Разрешаю, всегда.

— Это касается пилонной матрицы. Эфир в состоянии невиданного прежде покоя. Я прохожу сквозь него, тянусь своим сознанием, и мысли проникают так далеко, словно они — камешек, пущенный по гладкой поверхности тихой заводи.

— Продолжай, брат.

— Я всегда ощущал, как меня касается предвидение. Старший библиарий называл это «знамением». Оно полезно в хаосе сражения — мгновенный блеск клинков, опережающие удары, вспышки лазеров, которые сначала видны и лишь потом нацелены на меня.

— У тебя есть способности предсказателя, — сдержано подтвердил Омегон.

— Да, мой повелитель, — ответил Эхион.

— Они усиливаются близ той мерзости ксеносов?

Эхион выбрал слова осторожно:

— Текут свободнее, как спокойный источник.

— И что ты видишь?

— Будущее, мой повелитель. Истинное и ужасное.

— Твое собственное? — осведомился Омегон.

— Легиона.

— И?..

— Боюсь, мы сделали неверный ход, мой повелитель, — с болью произнес библиарий. — Или вот-вот его сделаем. Наш нынешний путь ведет нас во тьму.

Омегон кивнул. Он слишком хорошо понял, что сказал Эхион.

— Ты говорил про это кому-нибудь еще? — спросил примарх.

— Конечно нет, — ответил Эхион. — Библиариум формально распущен, осталось лишь то, что необходимо для специальных заданий и миссий. Легионеры под моим началом не знают о моем даре.

— А как насчет твоего бывшего начальника, старшего библиария?

— Нет. Я доверяю только вам, лорд Омегон.

— И я слушаю тебя, брат. Не сомневаюсь в твоих способностях, которые в особых обстоятельствах только возросли. Боюсь, однако, что ты мельком видишь путь, но не различаешь цели. Верь — для Альфа-Легиона существует много вариантов будущего, много возможностей, много путей. Слабость наших врагов в том, что они воспринимают лишь описанное примитивными словами. Залог их уничтожения — слепота, неспособность видеть многообразие наших методов. Давай, не будем совершать ту же самую ошибку. Можешь быть уверен — Альфарий знает про увиденную тобою тьму, и сам он увидел за нею свет. Если мы будем верны друг другу и цели, ради которой созданы, верны принципам, на которых стоит легион — мы отыщем этот свет вместе. Мы достигнем просветления. Мы обеспечим себе окончательную победу.

Эхион склонил голову.

— Благодарю вас за доверие, мой повелитель.

— И я тебя, магистр Эхион. Буду ждать в скором времени троекратно зашифрованную передачу от командующего Яника. Теперь прошу извинить, у меня есть не менее серьезные вопросы, которым нужно уделить внимание.

— Конечно. Гидра Доминатус, лорд Омегон.

— Гидра Доминатус.

Гололитический дисплей затрещал от статических помех, затем изображение над экранной пластинкой моргнуло и исчезло. Омегон застыл, обрамленный глубокой тьмой стрельчатого окна. Голос пришел из теней.

— Он становится проблемой.

Шид Ранко появился из глубины комнаты и обошел широкую поверхность стола. Он был массивным воином, почти таким же большим, как сам Омегон, и к тому же капитаном Лернейского отделения терминаторов и командиром ударного крейсера «Ипсилон». Уважаемый ветеран и одаренный тактик, он состоял при примархах-близнецах еще со времен первых, нерегулярных завоеваний легиона в Великом крестовом походе.

— Я подразумеваю, — повторил он. — Эхион становится проблемой.

— Или ее решением, — задумчиво произнес Омегон.

— В той же мере, в какой я люблю сидеть над вашими докладами о положении дел, — заявил капитан. — Полагаю, вы украшаете «Ипсилон» своим присутствием, потому что вам что-то нужно.

Омегон слегка улыбнулся.

— Нужна любезность. Совет старого друга. Ничего особенного, все это ты делал для меня уже тысячу раз.

— Я служу вашим интересам, — ответил Ранко, усаживаясь за обсидиановый стол и приглашая примарха сделать то же самое.

— А я — интересам легиона, капитан.

— Где Альфарий?

— Возвратился после встречи с магистром войны, — честно ответил Омегон. — Он собирает флот. Я ожидаю, что в скором времени «Ипсилон» получит его приказы.

— Вы здесь от его имени? — поинтересовался Ранко.

— Да, в его интересах.

— Тогда что я могу сделать для вас двоих и для легиона?

— Прежде всего, ты мне нужен Шид, чтобы кое-что понять, — заявил Омегон, пристально глядя на ветерана. — Операции легиона требуют определенной степени секретности и разграничения.

— Да.

— Все это далеко выходит за рамки, — просто сказал Омегон.

— Конечно, — согласился заинтригованный Ранко. — Хотите объяснить старому другу почему?

— Я занимаюсь деликатной операцией.

— Все операции Альфа-Легиона деликатны.

— Самая деликатная, — глухо проговорил Омегон, — это когда внедряешься в свой собственный легион.

Ранко мрачно посмотрел на него.

— Никто не знает легион так, как ты, — продолжал примарх. — Ни у кого нет такого оперативного опыта работы по различным направлениям сразу. Ты наблюдал, как многие из нас выполняют свой долг под огнем. Все Альфа-легионеры незаурядны, но я нуждаюсь в легионерах не просто исключительно талантливых, но и очень специфического склада. То, что намечается, может… сбить с толку.

— Вы хотите рекомендаций, — сухо сказал Ранко. У него словно разом пропали желание острить и удовольствие от встречи со старым другом. — В них был бы прок, знай я кое-какие детали операции, поэтому наверняка, что вы этого и хотите.

— Детали вскоре будут, — заверил его Омегон.

Ранко перевел взгляд с примарха на гололитическую поверхность, а потом снова на Омегона.

— Вы собираетесь ударить по объекту «Мрак»?

Омегон кивнул.

— Мои осведомители и астротелепатический перехват обнаружили утечку.

— Внутри легиона?

— Да. Деликатные данные, а также информация относительно размещения Альфа-легионеров и оперативников по обе стороны конфликта.

— Не верю, — сказал Ранко. — То есть, я имел в виду, что верю, но как такое возможно?

— Гражданская война, — напомнил ему Омегон. — В легионах, верных Императору, есть кое-кто… Они тайно снабжают магистра войны разведданными и присвоенной военной техникой. Так почему бы не случиться обратному?

Разочарованный и недоверчивый, Ранко не скрывал своего удивления.

— Это Альфа-Легион, мой повелитель.

— Известный мне и болезненный факт, — примарх вздохнул. — Я, конечно, контролировал ситуацию, в надежде идентифицировать и нейтрализовать утечку. До тех пор, пока личная безопасность Альфария не оказалась под угрозой.

— Альфария?

— Рандеву, с которого пришлось срочно ретироваться, — объяснил Омегон. — Кем бы они ни были, за кого бы ни стояли, за Императора или за магистра войны… Они могли схватить моего брата прямо тогда, в том самом месте.

— И вы проследили их до базы «Мрак»?

— Частично расшифрованное астротелепатическое сообщение, отправленное оттуда, — подтвердил Омегон. — Время и дислокации. Они в точности знали, где и когда ударить.

— Тогда это Эхион.

— Возможно. Система Октисс. Один из тех отдаленных регионов, которые не подвержены риску варп-штормов. Ты сам слышал — пилонная матрица успокаивает имматериум. Астротелепатическое сообщение могло попасть на Древнюю Терру оттуда.

— Как Альфарий все это воспринял? — спросил Ранко.

— Плюется кипятком, как и следовало ожидать. У нас нет времени заниматься расследованием. Война идет быстро. Такая роскошь, как возможность выследить вражеского организатора, нам недоступна. Во всяком случае, сейчас, ведь даже о нашей попытке сделать это, вероятно, станет известно. «Мрак» потерял доверие. Его следует уничтожить вместе с утечкой и всем прочим,пока знания о матрице или даже о самом объекте не попали в руки другого легиона.

Ранко опустил руку на стол.

— Вам нужны легионеры, которым сумеют проникнуть на базу Альфа-Легиона и не поставят под сомнение приказ, который потребует убивать братьев. Зная, что многие из этих братьев невиновны.

— Да.

Капитан на миг замолчал, проникаясь чудовищностью задания.

— Раз так, вам нужен Горан Сетебос из отделения «Сигма» третьей роты. Его команда отвечала за удар по матричному аванпосту на планете Облонски. Даже по меркам легиона, Сетебос довольно холоден, ради победы над другими сделает все, что нужно.

— Где он сейчас?

— Полагаю, отвлекает Девятьсот пятнадцатый экспедиционный флот.

— Спасибо, Шид, — сказал Омегон.

— Вам также понадобится псайкер, — продолжил капитан. — Взять кого-нибудь из легиона нельзя, к их подготовке, по всей вероятности, приложил руку Урсин Эхион.

— Тогда оперативник?

Ранко пожал плечами.

— Вопрос — кто? Нужен кто-нибудь поистине особенный, чтобы выступить против Эхиона. Проблема в том, что от особенных больше опасности для всех остальных.

— Не всегда с огнем борются при помощи огня, — пробормотал Омегон, но затем вновь задумался.

— Никаких чтецов. Никаких телепатов. Хватит нам проблемы с утечкой информации.

— Согласен.

— У тебя имеется предложение? — спросил примарх.

— Возможно, — отозвался Ранко. — Мы расшифровали передачи с Черных Кораблей, о которых упоминал Эхион. Там неожиданно всплывает одно и то же имя. Штат Сестер Безмолвия раз за разом не может поймать прирожденную ведьму по имени Ксалмагунди из мира-улья Друзилла.

Омегон кивнул.

— Звучит обнадеживающе. Еще какие-нибудь рекомендации?

— Эхион и командующий Яник собираются подкрутить гайки по части режима секретности на базе, — продолжил капитан. — Вам понадобится кто-нибудь внутри нее.

— Я уже наметил кандидатуру, — заверил примарх.

Ранко кивнул.

— Значит, действительно дошло до этого? В нашем собственном легионе?

— Мы не можем церемониться с предателями, которые завелись в наших рядах, — сказал Омегон. — С предателями, где бы они ни обнаружились, следует поступать решительно. Нужно принести эту жертву.

Омегон пересек ораториум и взял пару чаш с подноса. Одну он предложил Ранко.

— Спасибо за помощь в этом деле, старый друг. Мало к кому можно обратиться с чем-то подобным.

— Всегда к вашим услугам, — сказал капитан, поднимая чашу, чтоб выпить тост. — За успех миссии и за неизбежные жертвы.

Двое выпили. Ранко, оторвавшись от чаши, задумался. Он понял, что изучает то, что на дне.

— Знаешь, каково это? — спросил Омегон.

— Да, мой повелитель, — через миг ответил капитан.

— Тогда ты понимаешь, чего я от тебя хочу.

Ранко залпом выпил остаток.

— Того же, чего и от других, — отозвался капитан. — Всего.

Бета

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω3/-734.29//CH0

ФЕМУС IV — ТАРСИСКИЕ ВЫСОТЫ

Подкорковая активность Фемуса IV длилась уже многие тысячелетия, и планета понемногу выворачивалась наизнанку. Это был сумрачный шар из магматической породы, окутанный штормами из пепла и сажи, покрытый, словно фурункулами, извергающимися вулканами. Изрезанный расселинами, он напоминал потрескавшуюся стеклянную безделушку, которая вот-вот развалится на осколки.

Единственными существами, способными обитать в кошмаре Фемуса, оказались зеленокожие, племена которых, спасаясь от сезонных извержений, кочевали по перепаханному потоками лавы ландшафту. Сержант Горан Сетебос различал эти племена лишь по флагам и грубым символам, намалеванным на кривых палатках. Отделение «Сигма» дало племенам имена, основываясь на их неразборчивой иконографии: Накипь, Зеленые Дьяволы, Лихачи, Магмовые Клыки, клан Огненного Шара.

Весь прошлый месяц Альфа-легионеры вели с ними «войну чужими руками». Космодесантники не убили ни одного зеленокожего и вообще не выпустили ни единого болта. Среди вулканических гор, в каньонах, словно вырезанных острой бритвой, и на мрачных базальтовых равнинах скрывалась куда более опасная добыча.

Пятый легион.

Стремительные дикари Хана. Печально знаменитые Белые Шрамы.

Черный камень раскрошился в руке Сетебоса. Если бы керамитовые перчатки не защищали ладонь, ее насквозь пронзил бы похожий на стекло осколок. Сержант вцепился в скалу и, пробивая в ней выемки руками и носками ботинок, стал подниматься по черному как ночь утесу. За ним снизу вверх карабкались еще девять воинов отделения «Сигма», они использовали те же самые импровизированные точки опоры. Рядом неспешно тек язык вязкой лавы, этот медленный поток без передышки, словно огненная печь, обдавал жаром закованных в броню легионеров.

Очутившись наверху, Сетебос снял болтер с креплений и зашагал по хрустящему гравию вулканического кратера. Окоем был изъеден потоками магмы, и Сетебос тщательно выбирал, куда поставить ногу на этой пузырящейся поверхности. Один за другим Альфа-легионеры перебрались на противоположную сторону кратера, перепачканные сажей пластины доспехов сверкнули в сполохах огня.

— Выглядит неплохо, Исидор, — сказал сержант.

Легионер Исидор сверился с потертым инфопланшетом, крутя его и поворачиваясь всем своим бронированным телом так, чтобы соотнести новую топографическую карту с окружающим рельефом. Он протянул руку в перчатке, указывая на восток.

— Если Огненные Шары еще не перекочевали, это должно подпалить их безобразные задницы, — заявил он, вручая планшет Вермесу, который перепроверил картографию.

— Вон то русло должно соединиться с одним из утренних протоков, — пробормотал Сетебос.

— Подтверждаю.

Отделение слишком хорошо помнило русло, которое несколькими часами ранее пришлось пересечь с некоторыми трудностями. Бракс едва не провалился в адскую, наполненную расплавленной породой бездну.

Крайт начал закладывать сейсмические заряды, делая выемки для них в стенке кратера бронированным кулаком.

— Зеленокожие в квадрате семь-семнадцать должны сосредоточиться в этом ущелье, у них мало вариантов, кроме как присоединиться к Магматическим Клыкам.

— Если они не атакуют их, как это сделала последняя группа, — пробормотал Бракс.

— У орков такое бывает, — согласился Сетебос. — Крайт, мы точно готовы?

— Еще два заряда. Десять секунд.

— Братья, идем через гребень, — приказал Сетебос.

Отделение «Сигма» перескочило через кромку кратера, а потом заскользило вниз по гравию и щебню на склоне вулкана. Альфа-легионеры совершали такие вылазки в течение многих недель, пробираясь через адский ландшафт и устраивая взрывы ради стратегических целей. Такие секретные отряды, как «Сигма», оставаясь невидимыми и ничем не обнаруживая себя, разрушили надежды Белых Шрамов на скорое истребление ксеносов в местных системах. Они добились этого, сводя вместе племена зеленокожих Фемуса V в формирования, приобретающие тактическое преимущество. Усиливая отряды и увеличивая концентрацию сил зеленокожих, Сетебос со своим отделением в итоге преуспел, и воины Хана увязли в бесчисленных кровопролитных схватках.

Белые Шрамы теперь могли лишь мечтать о том, чтобы привычно мчаться через открытое плато, разделяя племена и разнося орков в пух и прах.

— Сержант! — прошипел Исидор по вокс-связи. — Контакт!

Вниз по ущелью, к подножию склона, неуклюже двигалась неровная вереница орков. Примитивная символика позволила определить их как клан Огненного Шара, с собою орки тащили набор разномастного оружия. Некоторые явно были ранены и, возможно, входили в группу, отколовшуюся от более крупного и попавшего в засаду племени.

— Спрятаться, — приказал Сетебос по вокс-связи. — И в бой не вступать. Повторяю, в бой не вступать.

Пока легионеры протискивались в несколько более тесное, чем хотелось бы, укрытие на каменистом склоне, орки продолжали неуклюже топать по ущелью. Скалы, валуны и толстый слой пепла на броне в какой-то степени замаскировали космодесантников от ксеносов. Сетебос, который ближе других находился ко дну ущелья, хранил абсолютное молчание. Он наблюдал за монстрами, которые, не замечая его, брели мимо.

Внезапно сквозь непрекращающееся громыхание дальних извержений прорвался пронзительный вой двигателей. Оглянувшись, Сетебос заметил в глубине ущелья три огибающих вулкан имперских реактивных мотоцикла. Он понятия не имел, как Белые Шрамы умудряются сохранять чистоту своей белой брони и машин в тучах сажи, под дождем из пепла.

Шрамы выследили группу орков, вероятно, они уже искали ее, рассудил Сетебос. Охотники Хана славились тем, что не позволяли добыче улизнуть. Белые Шрамы, пригнувшись к рулям, под завывание работающих на полную мощность двигателей ворвались в ущелье, поднимая за собой тучи пепла.

Огонь болтеров сразил зеленокожих в арьергарде колонны, остальные монстры внезапно оживились, рассвирепели и похватали свое грубое оружие. Белые Шрамы перебили половину этих тварей, прежде чем настигли группу.

Один оборванный орк с силой размахнулся топором по надвигавшейся машине. Наездник Белых Шрамов попросту отклонился вбок, позволив вражескому лезвию без вреда скользнуть мимо шлема.

Сетебос проследил, как наездники взмыли вверх по склону. Это была классическая тактика Пятого легиона. Ощетинившись клинками и извергая огонь, зеленокожие, бросившиеся на атакующих, обнаружили, что противник исчез. Спустя короткое время реактивные мотоциклы вернулись, ударив в тыл группы и осыпая безмозглых тварей градом болтов.

Несколько орков воинственно взревели, обращаясь к сумрачным небесам, а их сородичи тем временем уже лежали грудой разодранных трупов. Первый реактивный мотоцикл пролетел над орками на высокой скорости, побуждая обоих уцелевших размахивать оружием в тщетной надежде зацепить маневренного противника. Как и следовало ожидать, второй и третий всадники спикировалили следом, их изогнутые цепные мечи взвизгнули, срубая монстров. После того как голова одного зеленокожего повисла на лоскутке шкуры, а внутренности другого вывалились наружу, работа Белых Шрамов была завершена. Они развернулись, неспешно приблизились к месту резни и спешились. Стащив с голов шлемы, воины Хана позволили своим роскошным длинным волосам и усам ниспадать свободно, а потом обнажили короткие изогнутые клинки и пронзили всех лежащих орков, убеждаясь, что монстры действительно мертвы.

Лишь один из них, и впрямь по-орлиному зоркий, заметил нечто на склоне вулкана. Возможно, очертания несвойственного местности предмета? Отступив к мотоциклу, он вытащил из седельной сумки пару магнокуляров и поднес их к проницательным темным глазам. Белый Шрам мог окликнуть закованного в броню Альфа-легионера, засевшего на усыпанном щебнем склоне, или, что вероятнее, предупредил бы своих братьев. Однако воин Хана не сумел сделать этого, поскольку у его горла оказался клинок Сетебоса, а в волосы вцепилась рука сержанта Альфа-Легиона.

Внезапно осознав, что попали в засаду, двое других Белых Шрамов бросились к реактивным мотоциклам. Первый успел заметить приближение Бракса и выхватил свой цепной меч. Клинок выскользнул из ножен, и Белый Шрам, испустив пронзительный боевой клич, описал оружием дугу. Браксу пришлось изменить свое решение, упасть на бок и откатиться по гравию. Белый Шрам быстро пришел в себя, однако Аркан и Чармиан налетели на него, один ударил космодесантника своим выпуклым наплечником, в то время как другой пустил в ход оружие.

Исидор не успел добраться до третьего Белого Шрама, и тот был уже рядом со своим байком. И вместо того чтобы схватиться за оружие, Шрам с ходу оседлал машину с изяществом и уверенностью рожденного в седле и, прежде чем Альфа-легионеры успели что-либо предпринять, воин Хана заложил вираж и на полной скорости развернул машину в сторону скалистой теснины.

Клинок Сетебоса скользнул, рассекая пленнику горло.

— Исидор, заблокируй ему передачу! — рявкнул сержант, указывая на цель окровавленным острием ножа.

Исидор обогнул двух легионеров, которые все еще боролись со своими противниками на базальте, и вырубил коммуникаторы в байках.

— Сделано! — доложил он.

Сетебос наблюдал отчаянный рывок всадника, пытавшегося вырваться на свободу. Зантин вскинул болтер, но сержант положил свою закованную в керамит ладонь на орудийный ствол. Не следовало поднимать шум, способный выдать присутствие на Фемусе V других космодесантников. Альфа-Легион, как всегда, обязан был оставаться неслышимым, невидимым и неопознанным.

— Крайт!

— Да, сержант!

— Давай.

Детонатор сработал. Сейсмические заряды, установленные в стенке кратера, превратили магматическую породу в похожее на стекло крошево. Щебень лавиной пополз вниз по склону вулкана в ущелье, крупные валуны подпрыгивали и раскалывались. Удиравший мотоциклист осознал всю серьезность своего положения. Он попытался развернуться, но места для маневра не хватило. Космодесантник свесился набок и соскользнул с седла, скатываясь и гремя пластинами брони по вулканическому сланцу. Его мотоцикл врезался в скалу, став короткой вспышкой света, и разлетелся, будто шрапнель.

Сетебос видел, как Белый Шрам карабкается по черному крошеву, пытаясь встать на ноги. Он побежал мощными, решительными шагами, дробя ботинками гравий.

Разлившаяся магма прибывала.

Направленный взрыв, организованный так, чтобы сойти за сильное извержение, открыл дорогу лавовому потоку. Сияющая смерть текла вниз по склону навстречу Белому Шраму. Альфа-легионеры наблюдали, как лава, поднимаясь, пожирает склон, затем затапливает ущелье, как и планировали Крайт с Исидором.

Лава настигла космодесантника, сбила его с ног, опрокинула, захлестнула по плечи, а затем с головой. Белый Шрам бился лишь мгновение, его безупречный керамит расплавился, последним сдетонировал ранец, и полыхнул взрыв.

Чармиан бросил на сержанта взгляд.

— Сэр?

Теперь они втроем прижимали уцелевшего Белого Шрама лицом к щебню на дне ущелья.

— Сделай это быстро, — прошипел Сетебос, прежде чем отправить оставшуюся часть отделения на противоположный склон.

Белый Шрам в ярости выкрикивал оскорбления, но это продолжалось недолго. Чармиан обхватил голову космодесантника, а затем резко крутанул ее. Раздался хруст, Белый Шрам прекратил сопротивление и обмяк.

Пока звено «Сигма» перебиралось на скалистый склон, ущелье за их спинами пылало. Исторгнутая вулканом огненная река затопила место короткой схватки, смыв с лица планеты любые следы присутствия Альфа-Легиона.

— Стоять.

Сетебос внезапно замер. Легионеры заняли позиции, отыскивая очередных зеленокожих среди обугленного ландшафта.

— Снова Шрамы? — спросил Исидор сержанта, но Сетебос прижимал руку в перчатке к шлему в районе уха. Этим он стремился заглушить рев катившегося по измученной земле вулканического потока. Через мгновение сержант обернулся.

— Нас снова вызывают. Что-то особое. Я получил координаты высадки.

Исидор одобрительно кивнул, но прочие лишь уставились на сержанта ничего не выражающей оптикой шлемов.

— Давайте двигаться. Если повезет, через час мы уберемся с этой скалы.

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω3/-G33.19//DRU

МИР-УЛЕЙ ДРУЗИЛЛА — УЛЕЙ ХОРОН.

Мать назвала ее Ксалмагунди. Люди низшей касты прозвали Погибелью за приносимые ею несчастья. Иномирная сучка именовала духовным топливом и ведьмовским отродьем. Сверхъестественный дар Ксалмагунди убил их всех.

Смерть привела ее наверх. Ксалмагунди покинула нижний улей. В юности девушка имела лишь смутное представление, как управлять аномальными способностями. Тогда предметы двигались вокруг нее словно сами собой. Двигались неистово, если таково было ее настроение.

То, что начиналось как выходка, должная удивить уличных мальчишек ее касты, вскоре стало вызывать у обитателей нижнего улья неприкрытый ужас. Даже среди обитателей Делве, людей с мертвенно-бледной, нетронутой солнцем кожей и огромными черными глазами, влачащих жалкую жизнь изгоев, Ксалмагунди была отклонением. Когда ее подростковые истерики заставили дрогнуть нижний мир, даже собственные пещерные родичи отвергли девушку. Они прогнали ее, рассказав историю прошлого. Они поведали Ксалмагунди историю ее кошмарного рождения, когда новорожденная сломала собственную мать изнутри, сокрушила ее кости и разорвала органы. И все из-за проклятой силы ее безрассудного младенческого разума.

Бродяжничая от одного пещерного сообщества к другому, Ксалмагунди сделалась уродцем среди уродцев. Все чаще подступали слезы одиночества, но вместе с ними — гнев и ненависть. Отсталый мир вокруг нее стал корчиться в судорогах, и тогда показалось, что дрогнула сама тьма. Сотрясение прошло по хрупким конструкциям улья, и верхний мир рухнул на нижний.

Той ночью Делве, обиталище низшей касты с незапамятных времен, стал еще одним слоем праха в долгой истории улья.

На Ксалмагунди шла охота, а она тем временем перебралась в шпиль. Сотрясения ощущались в городе повсюду, нашлись те, кого заинтересовало их неестественное происхождение. Ксалмагунди училась контролировать чувства и обусловленный ими телекинетический кошмар. Ее внешность, которую многие обитатели улья находили отталкивающей и тревожной, привлекла внимание властей. Когда задержать Ксалмагунди не удалось, и многие засвидетельствовали разрушительную силу ее дара, явились иномирники.

Это были иномирники, наделенные иными дарами: Сестринство Безмолвия, в присутствии которых сила Ксалмагунди превращалась в ничто. Под их пристальными взглядами жизнь превращалась в муку. По слухам, Сестер послал сам Император, их прекрасная броня и оружие подтверждали это. Ксалмагунди не могла понять, чего от нее хочет Император Человечества. Непонятно, какая веская причина заставила его отправить к ней этих вооруженных до зубов молчальниц.

Убийства продолжались. Все новые отряды Сестер охотились за Ксалмагунди и в жилых кварталах, и среди индустриальных ландшафтов, но захватить добычу не смогли.

Ксалмагунди смотрела на огонь. Она следила за пляской мерцающих языков. Место ее ночевки прежде служило имперскому офицеру или придворному чем-то вроде виллы. Ветер свистел меж обветшалых каменных стен и среди переломанной мебели. Псайкер поплотнее запахнула свой плащ — она привыкла к подземному теплу нижнего улья и к разогретым печами фабрикам. Чем ближе Ксалмагунди подбиралась к шпилю, тем острее ее тонкая, бледная кожа ощущала колючий холод.

Она пришла в шпиль Пентаполис именно потому, что он был давно заброшен. Улей Хорона получил свое название из-за пяти шпилей, которые торчали вокруг основного купола, будто корона. Опасная зараза опустошила их сотни лет назад. Каждая попытка заново колонизировать шпиль приводила к вспышке эпидемии и к новым мерам, необходимым для карантина и зачистки Пентаполиса от чумы и ее носителей. Таким образом, шпиль-призрак маячил на горизонте исторической вехой — слишком большой, чтобы его уничтожить, слишком памятный, чтобы попытаться заселить заново и пустить в дело драгоценное пространство.

Ксалмагунди потерла макушку, страдая от головной боли. Возможно, она слишком долго разглядывала огонь…

Нет. Понимание пришло вместе с судорогой. Головная боль была поначалу легкой, но теперь она неуклонно усиливалась: это походило на нож, который медленно проходит сквозь мозг. Ксалмагунди и прежде ощущала такое.

Нельзя терять время.

Она перепрыгнула через костер и бросилась бежать по заброшенной вилле. Девушка была легкой и гибкой, а жизнь преследуемой сделала ее быстрой и сильной. Без сомнения, она в этом здании уже не одна. Спустя мгновение пришло подтверждение — болтерные снаряды разнесли на куски одну из рокритовых стен, и дневной свет хлынул сквозь пробоину. Ксалмагунди заставила себя собраться.

Охотники окружили здание, продвигаясь снаружи вдоль стен. Ощущение было такое, будто шесть ножей вонзилось в ее мозг. Боль была мучительной, охваченная парализующей мукой, Ксалмагунди не могла отыскать ту часть своего существа, на которую полагалась в таких обстоятельствах. Ту долю разума, в которой страх и безысходность легко превращались в разрушительную телекинетическую силу. Она могла думать лишь о том, как сделать очередной шаг. Следовало уйти. Не просто скрыться от болтерного огня, но освободиться от влияния Сестер.

Стены взорвались сразу с двух сторон. Прошитая перекрестным огнем вилла сделалась гиблым местом — на бегу Ксалмагунди ощущала, как шальной снаряд задел, разрывая, край ее плаща.

Когда рассыпавшаяся каменная кладка обрушилась на пол, охотники оказались на виду: золотистые фигуры в шлемах с белыми и алыми плюмажами. Преследователи вели непрекращающийся огонь и гнали добычу через виллу.

Вырвавшись из полумрака внутренних помещений на высокую террасу, Ксалмагунди ослепла из-за обрушившегося на нее дневного света — ее большие черные глаза, как и у всех подземников, были крайне чувствительны даже к скудному свету Друзиллы.

Девушка остановилась, положив тонкую руку на прикрытое капюшоном лицо. Забрезжила мысль, что все, похоже, идет по плану Сестер. Ксалмагунди была проворной и быстрой, но ей не дано обогнать болт на открытом месте. В центре сражения, когда вокруг валилась каменная кладка, и снаряды пронизывали воздух, инстинкт подталкивал ее к бегству. Теперь же, на террасе, болтерный огонь прекратился. Ксалмагунди не могла избавиться от ощущения, что ее загнали в стойло, подобно тому, как жители нижнего улья гнали по туннелям верминипедов, заставляя их идти в расставленные сети.

Небо над нею ревело. Всматриваться в залитые сиянием небеса было трудно, но над крышей виллы кружили то ли транспортные самолеты, то ли какие-то челноки. Как только зрение немного приспособилось к дневному свету, Ксалмагунди из-под приставленной ко лбу ладони разглядела, как подлетает очередной вооруженный транспортник. Сестра Безмолвия сидела в проеме открытой боковой двери челнока — на голове у нее был шлем с целеуказателем, а в цепких руках — длинный ствол диковинной винтовки.

Псайкер в ярости скривила рот. Сестры Безмолвия могли при желании убить ее, но предпочитали усыпить, будто опасное животное, и отправить своему драгоценному Императору. Ксалмагунди не попадет в мешок и не отправится на стену, словно трофей в гостиной рожденных в шпиле.

Она снова бросилась бежать, босые ноги попадали в трещины изъеденного непогодой камня террасы. Чувствовалось, что позади — другие Сестры, обремененные броней и алчущие успеха там, где их предшественницы потерпели неудачу. Транспортный челнок завершил разворот и устремился к цели — Ксалмагунди видела силуэт снайперши, свесившейся из челнока. Убегая, она внезапно вильнула вправо, там, где она только что находилась, всплеснулись вверх фонтанчики из осколков камня. Снайпер не смогла продолжить огонь — она оказалась с другой стороны машины.

Ксалмагунди побежала через полосу препятствий, образовавшуюся в обстреливаемом полуразрушенном здании. Она преодолела декоративную подпорную стенку, прежде чем нырнуть в зазор, возникший на месте балюстрады. Рассыпавшаяся постройка давала прикрытие, но, что более важно, она замедляла продвижение закованных в броню Сестер Безмолвия. Им, с их тяжелым боевым снаряжением, было труднее карабкаться через препятствия. Перекатившись, псайкер вскочила на ноги и бросилась к краю террасы.

Транспорт накренился, встав вровень с высокой платформой, и Ксалмагунди ощутила, как в нее целится снайпер. Она чувствовала кое-что еще — освобождение от ножей, которые постепенно, один за другим выходили из пылающего мозга. Она оторвалась от Сестер и не хотела рисковать, оглядываясь назад.

Сейчас важен каждый миг. Каждый шаг. Последний шаг — более других.

Ксалмагунди бросилась с края высокой террасы в небытие. Капюшон свалился с головы, плащ затрепыхался вокруг тела. Судя по ощущениям, поспешно выпущенная пуля снайпера пролетела возле уха. Ксалмагунди начала размахивать руками, ноги колотили в воздухе, тонкое тело девушки неслось вниз мимо беспорядочных архитектурных нагромождений шпиля Пентаполиса. На пути падения находился громадный отросток улья Хорона — окутанная смогом промышленная электростанция, увенчанная короной меньших шпилей. Ксалмагунди быстро неслась ему навстречу.

Оглянувшись, она заметила, как следом за нею нырнул транспортный челнок. Сестры стояли на террасе, на краю пропасти, и молча смотрели, как падает псайкер в объятия смерти. Отлетев от Сестер подальше, Ксалмагунди ощутила, как что-то внутри нее встало на место, словно вернулась чувствительность в парализованную конечность и ею снова можно действовать.

Девушка закрыла глаза и пожелала, чтобы случилось несчастье.

Южная сторона шпиля покачнулась. Нагромождения построек задрожали снизу доверху, выпустив в воздух фонтан из обломков рокрита, разорванных балок и кусков каменной кладки, напоминающих горгулий. Шпиль словно сжался под давлением, рябь разрушения перекинулась на развалины, и колоссальная масса строений взлетела в небо силой чудовищного взрыва. Терраса, которая теперь очутилась далеко в вышине, выгнулась и рухнула.

Ксалмагунди, словно кошка, извернулась на лету и встала на первый же крутящийся обломок, чтобы спустя миг соскользнуть с его гладкой поверхности и спрыгнуть на другой. Попасть на следующий обломок ей помешала гигантская подпорка, которая врезалась во временное пристанище и разбила его на части. Ксалмагунди пришлось силой разума рассечь эту подпорку надвое.

Совершая прыжок к искореженной падающей колонне, псайкер позволила себе на миг сосредоточиться на отступающем транспорте и Сестрах, чьи тела, кувыркаясь, падали вместе с обломками зданий. В течение нескольких мгновений Ксалмагунди летела рядом с крупным обломком, а потом вцепилась в украшенный завитушками кусок стены. Ей повезло — ее дар обеспечил ей необычайную телекинетическую силу. Но он не наделил ее экстраординарными рефлексами: стоило отвлечься хоть на мгновение, и любой из летящих кусков камня или металла мог переломать ей хребет или пробить хрупкий череп.

Внизу Ксалмагунди видела вызванное ею опустошение. Подножие шпиля-призрака оказалось похороненным под руинами рухнувшего южного фасада, навстречу вздымалось облако пыли. Пролетев сквозь эту завесу, псайкер мысленно сосредоточилась, стараясь замедлить безудержное падение массивного обломка. Лицо ее скривилось, превратившись в уродливую гримасу, когда она велела глыбе спускаться поаккуратнее. Другие колоссальные каменные блоки с грохотом проносились мимо, чтобы разбиться вдребезги о гору щебня у подножия шпиля.

Голова псайкера вновь заболела, на этот раз от напряжения.

Несмотря на все усилия Ксалмагунди, гигантский фрагмент ударился о поверхность с невообразимой силой, катапультировав девушку на маячившую среди бездействующих дымовых труб площадку из рокрита. Невероятно, но она приземлилась на ступни, хотя правую ногу пронзила жгучая, как раскаленное железо, боль.

Ксалмагунди упала, скатилась с платформы, мир превратился в тошнотворный калейдоскоп.

Кроме того, все звуки заглушил грохот падающих камней.

Мир постепенно перестал крутиться. Проржавевший металлический настил резко оборвал ее движение. Ксалмагунди сильно ушиблась головой, и одна рука безжизненно повисла. Все, чего сейчас хотелось девушке — лечь и умереть.

Оглянувшись, она увидела, как огромный кусок искореженного рокрита пробил металлический настил, словно лист бумаги, за ним хвостом тянулись спутанные кабели. Ксалмагунди вскочила, но тут же снова свалилась со страдальческим воплем — нога оказалась раздроблена, кость торчала из раны. Девушка изо всех сил старалась сосредоточиться лишь на ноге, игнорируя другие повреждения. Стиснув зубы, она вправила кости, создав вокруг раздробленной конечности телекинетический лубок. Острые осколки втянулись в порванные мышцы, дав возможность, по крайней мере, держаться на ногах. Хромая и спотыкаясь, она пробивалась сквозь густую удушливую пыль, когда до земли долетела последняя часть южного фасада шпиля. Скоро Ксалмагунди добралась до темного прохода в мануфакториум, хотя видеть могла не далее, чем на метр перед собой.

Псайкер закашлялась. От пыли и каменной крошки воздух сделался густым, и Ксалмагунди несколько раз приходилось останавливаться, чтобы отхаркнуть вязкую, смешанную с песком слюну. По лицу текла кровь.

Тишину, наступившую после катастрофы, внезапно нарушил ритмичный грохот роторных пушек, темнота ожила, что-то невидимое прошло над головой. Пушки били по улице, корежа рокрит и выдалбливая в нем две параллельные рытвины.

Ксалмагунди упала в набитую мусором впадину, оставляя орудийный огонь месить дорогу, ведущую к дымовой трубе. Уцелевшие Сестры явно не собирались брать ее живьем. Псайкер окинула взглядом клубы пыли, отыскивая челнок. Если его удастся найти, можно использовать силу и швырнуть эту крылатую гадость прямо в изуродованный фасад шпиля Хорона. Однако небо было укрыто темной пеленой, и Ксалмагунди ничего не увидела.

Когда пушки умолкли, она подумала, что лучше сменить позицию, и захромала вдоль перепаханной улицы, однако замерла, заметив перекрывшие дорогу темные силуэты.

Ксалмагунди напряглась, готовая обрушить на эти темные фигуры соседний мануфакториум. Силуэты, массивные, очевидно закованные в броню, излучали жестокость. Подобно Сестрам, воины были вооружены болтерами. Они устремили на псайкера бесстрастные линзы шлемов. Один гигант — безоружный, как ни странно — выступил вперед.

— Ксалмагунди?

Собственное имя, произнесенное этим гигантом, ошеломило девушку. Пыль стала оседать, и Ксалмагунди осознала, что перед нею отряд Ангелов Императора. Как и все прочие обитатели Друзиллы, она видела лишь их изображения в камне, но броня и оружие не позволяли ошибиться.

Предводитель остановился. Его керамит заскрипел. Ксалмагунди понимала, что он уже ощутил ее воздействие, телекинетические объятия, в которых она удерживала его бронированную фигуру. Пусть Император посылает, кого хочет! Они ее не возьмут! Она могла бы сокрушить легендарных воинов в их боевой броне так, как невидимый кулак давит пустые жестянки.

— Откуда ты обо мне знаешь? — резко бросила она.

— Ксалмагунди, мое имя — Шид Ранко, — снова раздался голос, он был низким и прозвучал сдержанно. — Уверяю, мы не собираемся причинять тебе вред.

— Срань крысиная, — откликнулась она, наблюдая за малейшими признаками движения.

Она окинула взглядом неподвижную шеренгу Ангелов. Все они держали свое оружие непринужденно, словно ждали чего-то. Ни один ствол не был нацелен на псайкера. Ксалмагунди прищурила слезящиеся от песка глаза, такое поведение воинов имело целью лишь одно — усыпить ее подозрительность.

— Позволь мне продемонстрировать это, — заявил гигант. — Сержант, что там с ее преследователями?

Позади предводителя другой Ангел нацелил оптику оружия и уставился в темное небо.

— Сестры Безмолвия, — прошипел он. — Личный состав «Медной сабли» с Черного Корабля «Сомнус», герольд Грессельда Вим. На подходе.

— Сбей их, — приказал Ранко.

Другой Ангел выступил вперед и вскинул на бронированное плечо громоздкую ракетную установку. Он направил оружие в небо и посмотрел в целеуказатель.

— Есть захват? — спросил Ранко. — Можешь стрелять?

— Могу.

— Тогда сделай это, брат.

Ксалмагунди вздрогнула, когда ракета, сверкнув, ушла в небо и исчезла, после чего взрыв разорвал сумрак. Через короткое время транспортный корабль рухнул с неба, оставляя за собой хвост черного дыма и обломки. Пилот отчаянно пытался восстановить хоть какое-то управление, но судно не подчинилось и скосило высокие металлические трубы, перед тем как пролететь над головами Ангелов и Ксалмагунди и врезаться в фасад мануфакториума. Его стремительное исчезновение в облаке пыли сопровождалось еще одним взрывом и звуками, которые издавали обломки корпуса, барабаня, словно шрапнель, по стенам из рокрита.

Ксалмагунди едва держалась на ногах. Она снова сосредоточилась на Ангеле, который звал себя Шидом Ранко.

— Сержант, — произнес тот, не сводя оптики с псайкера. — Возьми двух легионеров и прикончи всех выживших Сестер.

Ангел выбрался из-под прикрытия стены вместе с парой своих массивных сотоварищей, а Ранко тем временем снова обратился к Ксалмагунди.

— Разве ты не устала быть целью охоты?

— Я могу позаботиться о себе, — жестко отозвалась псайкер.

— Докажи, — с вызовом предложил Ранко.

Ксалмагунди скривила губы. Она обернулась и поглядела на вершину шпиля Хорона, который только-только начал проглядывать сквозь столб пыли.

Глаза ее сузились. Зрачки превратились в черные булавочные точки.

Словно пораженный изнутри агонией, заброшенный шпиль испустил громовой треск. Вершина начала вибрировать, одновременно раздался низкий рокот, рожденный в ослабленном фундаменте шпиля-призрака. Затем раздробленный камень у подножия просел.

Ксалмагунди, охваченная жаждой разрушения, напрягла челюсти.

Вершина внезапно исчезла. Шпиль опустился ниже уровня дымки — так незадачливый обитатель подземелий проваливается в карстовую воронку.

Каждая живая душа в радиусе пятидесяти километров могла слышать сокрушительный грохот, вызванный падением друг на друга многоэтажных конструкций. Шпиль рухнул строго вертикально — некая неотразимая сила, словно черная дыра, засасывала лавину из балок, опор и крошащегося камня, будто выворачивая сооружение наизнанку. Обвалившись внутрь себя, гигантский городской шпиль оставил в небе облако пыли и обломков.

Ксалмагунди стояла рядом с Ангелами Императора, пока древняя пыль и песок, подобно снежной буре, двигались из центра по узким улицам. Ранко взял магнокуляры. Он навел их, разглядывая новую гору обломков и щебня, в которую Ксалмагунди лишь властью своего разума превратила древний шпиль.

— Да, без сомнений, ты можешь позаботиться о себе, — сказал Ранко явно впечатленный. — Интересно, а о других людях ты можешь позаботиться?

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω2/-417.85//SSA

САН-САБРИН — ГОРОД ДЕ СОТА

Омегон был одним среди многих.

Примарх стоял посреди человеческой давки и суматохи. Люди с потными лицами бросали на него косые взгляды, задевали плечами на ходу. Незнакомцы, грубо толкаясь, пробирались по переполненной эспланаде, но никто не догадывался, что находится рядом с галактическим принцем, сыном Императора и повелителем Ангелов.

На оживленной улице его фигура могла выглядеть внушительно. Однако граждане города Де Сота видели лишь аналог собственного непримечательного облика: уличного торговца или члена картели. Скрытый на теле амулет генерировал поле, которое маскировало совершенство истинной внешности примарха, заменяя его смутной имитацией смертной посредственности.

Беглым взглядом окинув переполненную эспланаду, Омегон заметил другие образчики человеческой заурядности: вон надсмотрщик, а вон там — казначей с торгового судна или торгаш низшего пошиба. Все они, а так же и другие, расположившиеся в обе стороны вдоль улицы, были Альфа-легионерами, членами стэлс-отделения «Ифрит» и носили такую же, как у примарха, маскировку.

Нетрудно было смешаться с толпой. Город Де Сота походил на рынок и роился как улей, здесь продавалось все, и все что-то продавали. Некоторые пришли сюда, чтобы продать свои души, из-за одного такого Омегон и появился на Сан-Сабрине.

Эспланада представляла собой крытую галерею, одну из многих. Грязные гобелены свисали со зданий, будто декоративные ленты. Грязная листовая кровля делала улицу похожей на палатку, драная драпировка мягко колыхалась на ветру. Здесь размещались обшарпанные офисы разнообразных иномирных посредников, включая занятых незаконными делишками или бизнесом без лицензии, что не мешало ораве уличных торговцев загромождать оживленную улицу своими товарами и непрерывно зазывать покупателей. Последние несколько минут Омегон занимался тем, что имитировал интерес к одному такому паразиту. Чтобы не породить никаких подозрений у тараторящего продавца, он предложил ему немного местной валюты, хотя понятия не имел, что этот лоточник продает — человек был весь увешан маленькими клетками, имел при себе палку и что-то вроде барабана.

Примарх заметил цель, глянув поверх подвижных плеч торговца, между его руками, которыми тот в возбуждении размахивал, суя под нос Омегону крошечные клетки. Объект был одет в свободное темно-красное облачение марсианского жреца, а на широких плечах нес работающий блок когитатора. Светящийся капюшон скрывал пухлое лицо, утыканное иглами и грязными проводами. Рот был давно зашит, но вокс-устройство висело на шее, которой почти не было видно. Из этого устройства мастер то и дело вытаскивал микровокс и подносил его к своим многочисленным подбородкам.

Это был печально известный Волькерн Авгурам, эмпир-мастер и секретный агент Альфа-Легиона.

Омегон держал мастера в поле зрения, отслеживая, как тот идет по эспланаде. Немногие торговцы решались беспокоить Авгурама, окруженного когтистыми боевыми сервиторами. Схватив продавца клеток за лицо и столкнув его с дороги, примарх нырнул в толпу. Он видел, как двое его легионеров идут сквозь толпу с противоположной стороны.

Авгурам остановился возле офиса иномирского посредника. Омегон прошагал мимо, пока его добыча украдкой огляделась перед тем, как войти внутрь вместе со своим мертвоглазым дроном.

Двигаясь по кругу и занимая на эспланаде позиции поближе, Альфа-легионеры дожидались его возвращения. Когда мастер, в конце концов, появился, он явно спешил, а кибернетические головорезы раздвигали толпу, расчищая ему дорогу.

— Ифрит-семь — посредник, — спокойно проговорил Омегон в бусину вокса.

Предоставив одному из подчиненных выяснить, какого рода отношения были у мастера с иномирцем, Омегон с остальными двинулся вдоль низкой галереи вслед за Авгурамом.

— Похоже, он направляется в космопорт, — раздался голос Ифрита-два. — Скоро придется его брать. Дальше идут сплошные галереи. Очень многолюдно.

— Ифрит-семь, — произнес Омегон низким голосом. — Что удалось узнать?

— Груз в двадцать тысяч декатонн камня из карьера в мертвом мире в системе Бета Гастри. Его перевозит на Парабеллус талонный бриг. Субсектор Квалл.

— Какой камень? — украдкой спросил Омегон.

— Серебит. Инертный шпатовый кварц. Редкий и драгоценный. Куча денег, должно быть, поменяла владельца.

Омегон узнал название и, вдобавок, назначение.

— Нужно брать, — передал он по открытому каналу.

Авгурам продолжал решительно шествовать вперед, когтистые сервиторы держались рядом все в той же манере — вчетвером по кругу. Легионеры Омегона принялись чаще прохаживаться туда-сюда, а примарх сознательно держался как не очень ловкий «хвост». Через некоторое время мастер начал замечать в толпе одни и те же лица. Его взгляд заметался в попытках выяснить, нет ли в толпе чего подозрительного. Авгурам ко всему прочему был еще и агентом Альфа-Легиона, то есть понимал тактику и принципы слежки. Не понимал он только одного — почему Альфа-Легион обнаружил свое присутствие.

Пока мастер поспешно перебирался на другую сторону галереи, Омегон приступил ко второй фазе операции: Альфа-легионеры в камуфляже, созданном генерирующим полем, начали подбираться к цели. Авгурам понял, сколько их, и узнал многие лица, однако он шел сквозь плотный поток людей, и сервиторам стало трудно прокладывать хозяину дорогу.

Члены Ифрита сошлись в толпе, соприкоснулись плечами и обменялись гололитическим обличием. Амулет переходил от владельца к владельцу по отработанной схеме, и преследуемому стало труднее увидеть преследователей.

Авгурам уставился в толпу, очевидно, выискивая убийц или группу захвата. Его взгляд время от времени возвращался к Омегону, который держал темп и явно двигался на перехват.

— Приближаемся к рыночному бульвару, — шепнул Ифрит-четыре по открытому каналу.

— Сближайтесь, — сказал Омегон.

На этот раз он не осторожничал, и Авгурам заметил, как губы незнакомца шевельнулись, отдавая приказ.

Мастер в панике двинулся вместе со своими сервиторами-охранниками в сторону галереи. Омегон наблюдал, как Авгурам подбирается к рыночному бульвару, ведущему к главной эспланаде, и ощущал, как желание добычи пуститься в бегство перерастает в непреодолимую паранойю.

Четыре члена Ифрита совершенно открыто приблизились с разных сторон, однако на лице мастера появилось хорошо заметное Омегону удивление, когда один за другим преследователи исчезли. Каждый необъяснимым образом растворился в толпе.

Авгурам крутанулся на месте, и его удивление сменилось ужасом — он обнаружил, что остался один. Слуг-защитников больше не было рядом.

Их место заняли четверо незнакомцев, которые молча глядели на него. Авгурам искал хоть какую-то возможность спасения. Однако в толпе становилось все больше уже знакомых лиц, и последним он увидел Омегона, который поспешно приближался. Это оказалось слишком для несчастного человека.

— Отстаньте от меня! — выпалил он прежде, чем броситься в узкую галерею, забитую прилавками и киосками.

Омегон видел, как мастер проскочил сквозь рваный полог, мимо кучки изумленных зевак.

Сервиторы замерли, повинуясь последнему приказу господина. Омегон лишь позаботился, чтобы шедшие последними легионеры, прежде чем скрыться в толпе, прицепили свои генераторы поля к охранникам. Авгурам думал, что сервиторы оставили его, будучи заменены группой захвата, в то время как он сам нечаянно отпустил их и заблокировал мысленным приказом.

Сорвав полог, Омегон обнаружил двоих замаскированных членов Ифрита, которые задержали мастера в крытой галерее. Оба стояли по бокам от грузного человека, прижав короткие клинки к мясистым складкам на его шее, еще один держал возле горла Авгурама микровокс.

Омегон приблизился с грацией хищника. Авгурам мгновенно признал в нем того, кто тенью следовал за ним через пеструю толпу.

— Ты делаешь большую ошибку! — завопил он, обращаясь к Омегону. — У меня есть влияние, я знаю страшных и могущественных людей! Ты даже представить себе не можешь…

Омегон снял с пояса генератор и уменьшилгололитические частоты. Изображение безвестного обитателя Де Сота замерцало, поплыло и в конце концов растаяло, открыв реальную картину — вооруженного Альфа-легионера с эмблемой ордена на груди. Еще двое воинов сделали то же самое.

Авгурам широко раскрытыми глазами уставился на своих покровителей. События повернулись так, что он попросту потерял дар речи.

— Очень даже могу представить, эмпир-мастер, — произнес Омегон. — Я тоже знаю страшных и могущественных. А они хотят знать, почему тайнами, которые они тебе доверили, ты торгуешь по всему Империуму.

Авгурам понял, что не может отдышаться. Разоблаченный Омегоном, он испытал потрясение и все же силился ответить, хотя два клинка лежали на его горле, словно ножницы.

— Я ничего… не продавал… — кое-как справился Авгурам.

— Знаю, эмпир-мастер, — ответил Омегон. — Ты не продаешь, ты, главным образом, покупаешь. А еще ты строишь, прилагая к этому все усилия. И ты строишь не для нас. Ты делаешь это для себя.

— Вас послал магистр Эхион?

— У магистра Эхиона были подозрения, однако нет, не он.

— Чего вы хотите? — задыхаясь, спросил Авгурам.

— Хочу, чтобы ты придержал свои таланты и использовал их только так, как желают твои покровители.

— Но технология… она замечательна. Потенциально она превосходит устройство на Пердитусе.

— Знаю, — отозвался Омегон. — Именно я снабдил тебя спецификациями и оригинальными материалами.

— Она явно имеет ксено-происхождение. Древняя. Где вы…

— Где я беру свою информацию — это мое дело. Если ты продолжишь испытывать мое терпение и задашь еще один опрометчивый вопрос, я снесу твою голову с плеч, а жирное тело брошу в переулке.

Авгурам ограничился боязливым поклоном.

— Ты одарен даже по меркам твоего племени, — признал примарх. — Именно поэтому мы пришли к тебе. Именно поэтому мы оказали тебе доверие. Не заблуждайся, воображая, будто ты был единственным вариантом. Имеются и другие, они могут сделать то, что нужно.

Бледный от ужаса, Авгурам снова поклонился.

— Эмпир-мастер, — продолжил Омегон, — почему ты строишь точную копию «Мрака» на сельскохозяйственной планете Парабеллус?

— Технология… — осторожно ответил Авгурам. — Пусть даже технология чужаков… она может изменить Империум. Она могла бы обезопасить астротелепатическую сеть и имметеорологию наших торговых маршрутов.

— Открой глаза. Галактика не нуждается в революции, — ответил ему Омегон. — Она и так достаточно от нее страдает. Ты пытаешься обезопасить Империум ради магистра войны, но магистр войны еще даже не получил его. Меня не заботит, насколько благородными были твои намерения — агент Альфа-Легиона не может предать своих повелителей и после этого прожить долго.

— Н-н-не убивайте меня, пожалуйста… — взмолился Авгурам. — Я еще могу пригодиться.

Омегон склонился над ним, такая близость выглядела зловеще.

— Мы Альфа-Легион, Волькерн. С ведома или без ведома, мы всякому находим применение.

Гамма

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω2/002.68//0CT

«МРАК 9-50» — АСТЕРОИД ТРОЯН

Абордажная торпеда «Арголид» дрейфовала в вакууме системы Октисс. Она словно пуля в темноте рассекала мерзлую пустоту, сохраняя скорость и неизменный курс.

Октисс походил на заброшенный угол Галактики. Поле из обломков скал и льда тихо кружилось, опоясывая яркий, но размытый 66-Зета Октисс. Это был разрушенный мир, море космического мусора, в котором скользили рябые от выбоин астероиды и гиганты с массой легче воздуха.

Внутри «Арголида» стояла морозная тьма. Отделение «Сигма» замерло по стойке «смирно» в своих десантных капсулах. Легионер Аркан сидел, пристегнутый к трону пилота, перед примитивным пультом управления. Омегон стоял возле узкой полосы бронестекла, которую лишь с натяжкой можно было назвать иллюминатором. Вытерев с ее поверхности иней, он пустил во мрак торпедного отсека яркий луч света поярче. Итак, 66-Зета Октисс был уже близок. Рунические панели и палубный настил блестели и искрились ледяным сиянием.

Несколькими часами ранее Омегон приказал Аркану отключить в торпедном отсеке все, что могло выдать их присутствие, — обогрев, гравитацию, систему жизнеобеспечения. Все легионеры облачились в полную броню и шлемы, включили магнитные фиксаторы на ботинках. «Арголид» в последний раз испустил огненную вспышку перед тем, как кануть во тьму и промчаться между двумя безмолвными и яростными гигантами. Безмятежная океанская зелень их гладкой поверхности противоречила истинному характеру планет. За нею скрывались невообразимые сила и давление, ветры, которые дули со скоростью в тысячи километров, вечные шторма и циклонные ямы, зоны интенсивной радиации и притяжение, способное поймать комету.

Аркан приставил простую астролябию к оптике шлема и сделал измерения сквозь очищенную секцию. Солнечный луч внезапно исчез, сигнализируя, что некий предмет прошел между «Арголидом» и пугающе близкой звездой Октисс.

— Итак? — спросил Омегон, посмотрев на легионера.

— Идем к цели, мой повелитель, — ответил Аркан. — До тех пор, пока обо что-нибудь не ударимся.

— Мы не можем привлекать внимание корректирующей вспышкой, — сказал Омегон. Однако они ничего не могли поделать с кусками металла и камня, которые, вращаясь, летели в их сторону через открытый космос.

Перед укрепленным носовым обтекателем абордажной торпеды вращалась величественная громада — «Мрак 9-50». Похожая на горную гряду, она мчалась сквозь вакуум на колоссальной скорости. Неправильной формы астероид был изрыт кратерами, следами столкновений и трещинами. Аркан указал на глубокий раскол в скалистой поверхности, природный объект на 61° 39′ эклиптики, или, как его фамильярно называл персонал объекта, «у пустоты за пазухой». Глубокую трещину выбрали в качестве точки проникновения для Альфа-Легиона.

Омегон наблюдал, как колоссальный астероид, формой схожий с луковицей, валится навстречу, крутясь вокруг своего центра тяжести. Примарх молчал, но его впечатлили вычисления Аркана. Абордажная торпеда не только исключительно по инерции приближалась к цели, но и очень точно попадала в дыру с рваными краями, зияющую в брюхе астероида, в то время как гигантская скала медленно вращалась в вакууме.

Абордажная торпеда проникала в пропасть в бархатистую тьму внутри астероида. Здесь не было света вообще, даже привычных огней далеких звезд, маленьких, как булавочные уколы. Омегон посмотрел на Аркана — тот проверял ручной хронометр.

Абордажную торпеду создавали, чтобы разрушать броню вражеских кораблей и спекшиеся секции корпусов отвратительных космических скитальцев, однако Омегон полагал, что задача, касающаяся «Мрака 9-50», посложнее. Именно поэтому он и запланировал такой способ высадки. Еще раз стерев изморось с иллюминатора, примарх прижался к нему лицевым щитком шлема. Даже своим сверхчеловеческим зрением он ничего не увидел.

— Легионер… — предостерег он, но хронометр Аркана, еще раз щелкнув, уже закончил обратный отсчет.

— Запускаю противозахват, — объявил Аркан, дергая за пару пневматических рычагов, которые располагались вверху, на рунической панели. Перепад давления отозвался резким гулом, который прошел по корпусу, гарпун вылетел из хвостовой части торпеды, разматывая за собой трос из адамантиевого сплава.

Убедившись, что гарпун прочно засел в скальной породе, Аркан доложил:

— Запускаю якоря, начинаю торможение.

Чтобы в момент полной остановки избежать отрыва хвостовой части торпеды, легионер принялся аккуратно останавливать судно при помощи мощного редуктора. Омегон ощущал дрожь корпуса, редуктор начал издавать мучительный скрежет. Омегон вскинул руки, чтобы удержаться на ногах. Абордажная торпеда явно замедляла ход, но в абсолютной темноте расщелины трудно судить, насколько быстро это происходит.

Арголид внезапно покачнулся. Противозахват стравил канат на всю длину. Легионеры находились в безопасности в своих посадочных клетях, Аркан был пристегнут к трону пилота. Омегона бросило вперед, но его силовые перчатки вцепились в поручни, и примарх отъехал не слишком далеко. Торпеда на привязи слегка дернулась в обратном направлении и продолжила полет через темноту, шаркая по неровной стене шахты, а потом остановилась, наткнувшись на холодную скалу. Омегон кивнул, давая знак и легионерам, и самому себе.

— Отделение, на выход. Не пользоваться воксами, пока не доберемся до воздушного шлюза.

Отстрелив переборку правого борта, сержант Сетебос отправился в неосвещенную брешь. Астероид не имел природной гравитации, и легионер плыл в темноте, сжимая болтер закованной в перчатку рукой. Он, как и другие, активировал подсветку на броне.

Ореол света вокруг сержанта осветил всю шахту до самого дна, Альфа-легионеры поняли, как мало им оставалось до столкновения. Воины звена «Сигма», паря во тьме, один за другим присоединились к сержанту возле узкого входа в пещеру.

— Вперед, сержант.

Омегон подал сигнал, побуждая Сетебоса в свою очередь передать то же самое Зантину. Язык жестов легиона представлял собой плавную череду ловких движений руками. Они с легкостью расшифровывались посвященными и не имели никакого смысла для посторонних.

Дисциплинированно, вереницей, включив собственные фонари, воины прыгнули в пустоту. Цепляясь керамитовыми пальцами за выступы горной породы и трещины в камне, легионеры отталкивались ногами и перемещались между точками опоры. Зантин держал перед собой болтер, нацеленный в темноту ветвящихся туннелей и углублений. Это был всем лабиринтам лабиринт — темный, с беспорядочными ходами, которые разбегались во все стороны. Некоторые шахты, которые вели как вверх, так и вниз, в глубины. Все проходы были сплошь неровными, скалистыми и ничем не отличались друг от друга.

Зантин быстро определил главное направление и, невзирая на извилистую дорогу, тени и узкие лазы, вел отделение «Сигма» через внутренние разломы астероида прямо к цели. Легионер Вермес, шедший в арьергарде, держал в прицеле болтера остававшуюся позади чернильную темноту.

Двигаясь сквозь глубокий мрак расселины, Альфа-легионеры вскоре поняли, что находятся перед отвесной скалой. Выбравшись из пропасти и подтянув закованные в броню ноги, они собрались вокруг Зантина. Космодесантник висел рядом с узким проемом туннеля. Омегон наблюдал, как сержант Сетебос молча помог легионеру отсоединить силовые кабели, стабилизаторы и отключил энергоранец на спине Зантина.

Сетебос протолкнул Зантина в доспехах, ставших теперь мертвым грузом, в узкую дыру, и каждый легионер отделения «Сигма» прошел ту же процедуру, пока все они не оказались в туннеле. Там они восстановили энергоснабжение доспехов, систему жизнеобеспечения и сенсорику боевой брони.

Дальше легионерам пришлось долго ползти, фигуры в броне двигались, подтягиваясь на руках. Все чаще попадались осколки камней и зависший в пространстве реголит. По шлемам и наплечникам легионеров постукивал гравий. Омегон обнаружил, что вынужден толкать перед собой целую кучу мелких камней, чтобы не застрять в узком проходе.

Наконец туннель привел их к большой пещере, и Омегон сумел убрать с дороги летающий щебень, Зантин же собрал целую коллекцию валунов. Большие куски скалы болтались в невесомости, плавно, но с сокрушительной силой ударялись друг о друга.

Зантин внезапно просигналил рукой, призывая легионеров остановиться. Словно громыхание близкой бури, мрачный рокот прокатился по пещере. Ее стены заходили ходуном, задрожали, гравий и реголит, сдвинутые землетрясением, заплясали перед космодесантниками, темнота сгустилась. Большие камни ударялись о стены и друг о друга, раскалываясь и дробясь.

Авгурам предупреждал Омегона и отделение насчет периодических землетрясений. Комплекс обладал собственной гравитацией и структурными амортизаторами, но грохот периодических тектонических толчков предупреждал об опасности, в особенности там, где располагался массив пилонов. Противоборствующие гравитационные силы газовых гигантов Октисса воздействовали на астероид, создав тот самый разлом в его структуре, через который отделение Омегона совершило проникновение. Однако это место представляло серьезную опасность для вторгшихся.

Схватившись за содрогающийся выступ, Исидор залез в отверстие туннеля. Легионеры все еще выбирались из тесной пещеры. Судя по столкновению обломков, движение скал вызвала вовсе не гравитация, поэтому перемещение их было непредсказуемо. Лаз сплющился в направлении снизу вверх, навалившись на нагрудники легионеров, словно собираясь растереть их о неровный потолок.

Плавая в пульсирующем мраке, Омегон присоединился к Исидору и вместе с ним принялся хватать братьев за наплечники и втаскивать их в пещеру. Тарквисс и Крайт с их помощью выкарабкались довольно уверенно, но Вермес очутился в бедственном положении — куски щебня уже завалили легионера, грозя его похоронить. Последний кусок скалы, с острым, как долото, выступом, прижал космодесантника, оставляя царапины на броне цвета индиго.

Омегон нырнул обратно в туннель. Он подал знак легионеру, собираясь взять его за руку, но единственным откликом оказались переданные по воксу напряженные хрипы.

Внезапно рядом оказался Сетебос, он просунул свой болтер между стенками прохода, которые сходились все ближе. Оружие немедленно согнулось, но сержант протянул Вермесу свою цепкую руку.

Все услышали разочарованное ворчание легионера, а потом его рука в перчатке вцепилась в примарха. Омегон потянул воина на себя, держась за скалу. Исидор и Сетебос проникли дальше, пытаясь найти точку опоры и ухватить Вермеса за доспехи или энергоранец. Однако каменные челюсти астероида крепко удерживали бойца. Легионеры пытались вытащить обреченного собрата, пока обвал не начал угрожать им самим.

Перед самым концом в воксе Вермеса зашипела статика, затем наступила тишина.

Отделение «Сигма» на миг задержалось в холодной тьме. Легионеры пристально смотрели на тяжелую скалу — камень равнодушно напоминал им, что Галактика полна неожиданностей, и даже принятое в легионе тщательное планирование не позволяет предвидеть и избежать их все.

— Продолжайте движение, — просигналил Сетебос, хлопнув по наплечнику легионера, который парил рядом. Вытащив болт-пистолет взамен искалеченного болтера и прикрутив к короткому стволу глушитель, сержант направил свое отделение в наполненный парящими камнями зал.

Легионеры пробрались через пещеру, огибая осколки и фрагменты, которые обступали их со всех сторон. У некоторых на броне появились царапины и вмятины. Когда один из валунов подплыл к Омегону, угрожая размазать примарха по стене пещеры, тот напрягся и, вытянув вперед руки в перчатках, попытался замедлить движение осколка, а потом оттолкнул его в сторону беспорядочного скопления меньших обломков.

Когда отделение «Сигма» уже карабкалось по искривленной шахте в потолке пещеры, скалистые стены еще раз дрогнули. Легионеры на миг замерли рядом с сержантом Сетебосом, который, перелетая от одного члена команды к другому, проверял их на повреждения.

— Цена, которую мы платим, чтобы войти без доклада, — сказал ему Омегон. Сетебос кивнул, соглашаясь, и приказал Зантину продолжать движение.

Через пару минут тот вернулся.

— Свет впереди, — сообщил он.

Альфа-легионеры взяли оружие наизготовку, Омегон и Сетебос тем временем присоединились к воину, который шел первым. Во время передвижения по шахте, примарх отметил, что Зантин прав — за туннелями открылась пещера намного большего размера, ее каменные своды терялись в красноватом сиянии.

— Затемнение, — приказал Омегон, и трое легионеров выключили фонари.

Сетебос отодвинулся от зубчатого уступа и проплыл мимо Зантина и примарха, держа перед собой болт-пистолет с глушителем. Сияя металлом доспеха, он остановился на пороге. Затем вопросительно посмотрел на Омегона.

— Продолжай движение, сержант.

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω1/-216.82//XXU

УДАРНЫЙ КРЕЙСЕР XX ЛЕГИОНА «ИПСИЛОН»

Помещение штаба заполнила толпа воинов с медно-красными лицами. Большой обсидиановый стол в центре был круглым, следовательно, никто не имел преимуществ, и все оставались равными. Не было никаких навязанных сверху стратегий. Никаких ритуалов или протоколов. Только проблемы и острые умы, которые вместе вырабатывали решения. Мудрость легиона.

Омегон облокотился о трон и подпер кулаком подбородок. Сидя среди тех, кто был кость от кости его и плоть от его плоти, Омегон словно бы рассматривал сам себя через призму. Вокруг стола расположилось полное отделение, созданное по образу и подобию самого примарха, каждый воин получил в дар геном Альфария/Омегона, каждый был наделен подбородком благородной формы и пронзительно-ледяными глазами — эти синие глаза светились силой, умом и пониманием. Обсидиановая столешница, в свою очередь, отражала и удваивала число этих темных, молчаливых силуэтов.

Рядом с похожими друг на друга братьями из Альфа-Легиона прочие участники собрания казались карликами, но псайкера Ксалмагунди это едва ли заботило. Бледная кожа и темные губы выдавали в ней обитательницу подземного мира, однако девушка, по крайней мере, избавилась от тех лохмотьев, в которых ее обнаружило отделение «Сигма». Большие черные глаза скрывались за стеклами тонированных очков, в уголке рта торчала сигарета-лхо, и сладкий дым витал в воздухе. Рука, отмеченная следами недавней операции, покоилась в лубке. На шее висел толстый металлический ошейник, ингибитор, контролирующий телекинетические таланты ведьмы. Ксалмагунди поначалу возражала, но на борту «Ипсилона» Шид Ранко настоял на этой предосторожности. Это сильно отличалось от боли, которую причиняло присутствие Сестер Безмолвия — глушитель успокаивал, вызывал состояние приятного умиротворения и послушания. Так велел сам Омегон. Он не считал нужным мучить псайкера без особой необходимости, и Волькерн Авгурам лично выполнил регулировку.

Эмпир-мастер занимался тем, что переставлял иглы и трубки в отверстиях на лице: Омегон решил, что это нервный тик. Авгурам при любой возможности старался доказать свою полезность и вновь приобретенную лояльность, начиная от изготовления ошейника для Ксалмагунди и заканчивая деталями, которые улучшали систему безопасности объекта «Мрак». Мастер склонил голову в подсвеченном капюшоне набок, когда внутренний логический движок произвел самообновление.

— Знакомиться нет смысла, — начал Омегон. — Все мы знаем, кто мы такие.

Авгурам слегка, но не без удовольствия удивился.

— Я полагал, вы все называетесь Альфариями, — произнес он через микровокс у горла.

— Времена меняются, — отозвался Омегон холодно.

Сказанное никто не прокомментировал.

— «Мрак девять-пятьдесят», — продолжил он, нажимая кнопку на троне и вызывая гололитическое изображение астероида. — Вот планетезималь класса С, там и находится этот «Мрак». Он — база легиона, уровень доступа «вермильон», и эта база — наша цель. Кому-то нужно время на осмысление?

Сетебос и другие воины отделения «Сигма» оторвали пристальные ледяные взгляды от гололитического изображения астероида. Если характер цели вызывал у них вопросы, самое время было сказать об этом. Сетебос слегка покачал бритой головой.

— Данные разведки дают основания полагать, что «Мрак» и проекты с уровнем доступа «вермильон» поставлены под угрозу, — продолжил примарх. — Утечка подтверждена.

— Агент? — уточнил Исидор, бросив взгляд на эмпир-мастера.

— Член легиона, — отрезал Омегон.

Он с интересом отметил удивление собравшихся и усилия, приложенные, чтобы это удивление замаскировать.

— Кто получатель? — спросил Сетебос.

— Да кто угодно, — серьезно ответил Омегон. — Шпионы Императора, наемники магистра войны, лазутчики ксеносов. Теперь уже неважно. Объект «Мрак» не должен попасть в руки врага. Мы должны пробиться на базу, зачистить все тамошние технологии и персонал.

Омегон позволил смыслу сказанного дойти до легионеров. На этот раз они не дрогнули.

— Почему бы не использовать для разрешения непосредственно «Бету»? — рискнул спросить Крайт.

— «Бета» дислоцирована в другом месте, — объяснил Омегон. — Кроме того, меня заботит моральный дух легиона. Лучше сделать все это тайно.

— Какой у базы личный состав? — спросил Сетебос.

— На «Мраке» расквартирован гарнизон из пятидесяти легионеров, — ответил ему Омегон.

— Пятьдесят?

— Уровень доступа «вермильон», — напомнил ему Исидор.

— Еще охранные силы Имперской Армии и четверть батальона Гено Семь-шестьдесят Спартоцид, — добавил примарх.

— Семь-шестьдесят — хорошо натренированный полк, — заметил легионер Бракс. — У меня была возможность наблюдать за ними, когда приводили к Согласию миры Феринуса. Таких легко не запугать.

— Им еще не приходилось сталкиваться с Альфа-Легионом, — усмехнулся Сетебос.

— Спартоцид будет держаться, — заверил присутствующих Омегон. — Первая проблема — проникнуть на объект нашего же легиона.

— Если их опыт и уровень подготовки таковы, разумно полагать, что они предвидят наши намерения здесь и сейчас, — пробормотал Волион.

— Почему бы не устроить проверку? — подсказал Чармиан, заняв свое место.

— Это оставит астропатический след, — напомнил ему Омегон. — О нашем прибытии пришлось бы сообщить и получить подтверждение.

— К тому же инспекция с уровнем допуска «кармин» нуждается в подготовке и оставит собственный след, — добавил Исидор.

— Нужно, чтобы эта станция просто исчезла, погасла как огонь свечи, словно ее и не было, — сказал примарх. — Если наши враги явятся и увидят это место, я хочу, чтобы они не нашли даже пылинки. Хочу, чтобы они усомнились в правдивости всей ранее полученной информации.

— А как насчет поставок груза на объект? — спросил Тарквисс. — Например, ящики с грузом, боеприпасы. Перед Исствааном я попал на борт флагмана Третьего легиона в оболочке бомбы.

— За безопасность отвечает командующий Яник, — ответил Омегон. — Подозреваю, что он придерживается более строгих протоколов и процедур, чем фулгримовы… мечтатели.

Авгурам снова поднес микровокс к горлу.

— Тройные проверки. Разные офицеры. Невозможно ни войти, ни выйти без рунического удостоверения от самого Яника. Все и вся обыскано, задокументировано, проверено авгурами. Верьте мне, я пробовал.

— Давайте не будем тратить время понапрасну, испытывая Яника, — предложил Сетебос. — Он Альфа-легионер и может обезопасить объект не хуже любого из нас. Нам нужно нечто за пределами его юрисдикции и ему неподконтрольное.

— А как насчет самого астероида? — подсказал Аркан.

Омегон кивнул. Он снова повернулся к эмпир-мастеру.

— Почему из множества других объектов выбрали «Мрак девять-пятьдесят»?

— Фактически Альфарий доверил выбор магистру Эхиону, — сказал Авгурам. — Мои вычисления лишь установили, что система Октисс и окружающие ее области с точки зрения динамической имметерологии связаны противоклоническим образом с Хондаксом.

— Выражайся яснее, Волькерн, — сказал Омегон. — Расскажи нам о скале.

— Это воистину гениально, — невозмутимо продолжил Авгурам. Восхищение сквозило в его голосе: — «Мрак девять-пятьдесят» является местом тайных операций, о которых остальная часть Империума ничего не знает.

— Тут замешаны ксеносы? — спросил Исидор.

— Точно. Демиурги, раса космических скитальцев, которая редко появляется на территории Империума.

— По крайней мере, теперь понятно, почему я никогда не слышал о них, — пробормотал Сетебос. — Враждебны?

— Технологически продвинуты, но, кажется, миролюбивы по отношению к другим ксенокультурам, многие из которых были уничтожены во время Великого крестового похода, — объяснил эмпир-мастер. — Демиурги, в основном, шахтеры и торговцы.

— Они копаются в астероиде, — сказал Омегон.

— Да. Внутренняя система пещер и каверн стали вместилищам для автоматических рудных машин, которые добывают редкие и драгоценные металлы.

— А что с самими демиургами? — спросил Исидор.

— Первоначальное наблюдение показало, что у «Мрака девять-пятьдесят» нет стабильной орбиты, — ответил Авгурам. — Демиурги на расстоянии оперируют скрытой «параллельной сетью» добычи. Они используют беспилотные электромагнитные конвейерные станции, чтобы доставлять богатые ресурсами астероиды из разведанных областей к родным мирам их клиентов-ксеносов. На это уходят сотни лет, но к тому времен, как астероид прибудет в систему, горнорудные автоматы успевают выкопать и обработать груз.

— И никто еще этого не обнаружил? — с нажимом спросил Волион. — За те двести лет, в течение которых мы штурмовали Галактику?

— Возможно, мы первые, — подтвердил Авгурам. — Имперские силы не в состоянии исследовать каждый кусок скалы, который плавает в вакууме между звездными системами.

— Возможно, это сработает в нашу пользу, — сказал Омегон, вызывая гололитическое изображение уже известной сети шахт, пустот и раскопов внутри астероида. — Ксеносы вплотную подобрались к основанию объекта в секторах от семнадцатого до двадцать второго.

Зантин указал на поверхность.

— А что с ауспиками дальнего действия и узлами прослушивания?

— У базы значительный охват территории, — сообщил с некоторым сожалением Авгурам. — Появление боевого корабля или «Грозовой птицы» сразу же засекут.

— Капитан Ранко проследит за нашей эвакуацией на «Громовом ястребе» и за возвращением на «Ипсилон», который будет ждать, — сообщил Омегон. — Наше проникновение, впрочем, будет менее открытым, чем наш уход.

Аркан встал и сверху вниз ткнул рукой, пронзив гололитическое изображение.

— А что, если выстрелить торпедой? Выключить питание и запустить ее за пределами действия ауспиков?

Омегон улыбнулся. Они стараются произвести на него впечатление.

— Никаких импульсов, никакого управления полетом, никакой корректировки курса, — заметил примарх. — Дьявольская катапульта получится, легионер.

— Да, мой повелитель, — с усмешкой заверил его Аркан. — Так и получится.

План складывался, и Омегон его оценил.

— Скажи мне, Волькерн, эта автоматическая дрянь станет сопротивляться?

— Я не могу знать, как поведут себя технологии чужаков, — предупредил эмпир-мастер, — однако, мне кажется, что их вооружение служит лишь для защиты рудников. Не сомневаюсь, в случае нападения они сочтут, что груз в опасности и отплатят той же монетой. Мне кажется, их логика нацелена на защиту территории. Они не опасны для объекта «Мрак», потому что там нет ничего такого, в чем автоматы нуждались бы и что захотели бы защищать.

— Надеюсь, ты прав, — сказал примарх.

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω2/003.53//TEN

«МРАК 9-50» — АСТЕРОИД ТРОЯН

Омегон прокладывал путь по потолку пещеры. Сетебос и Зантин первыми выбрались из шахты. Отделение «Сигма» двигалось вереницей, цепляясь за каменные выступы, их закованные в броню ноги плыли в невесомости. Когда сержант провел всех легионеров через «потолок», Омегон, подтянувшись, получил возможность рассмотреть причину, вынудившую их всех идти окольным путем.

Внизу, в вакууме и тишине, гигантские машины вгрызались во внутренности астероида. Вздутые, медного цвета, они напоминали Омегону беременных паучьих, которые долбят дно пещеры многочисленными острыми лапами. Металлические зубья на брюхах вращались, измельчая скалу подобно бурам, из конусообразных животов тянулись нити расплава, они уходили прочь, управляемые электромагнитами. Именно эта плетущаяся монстрами пылающая паутина освещала пещеру, однако раз в несколько секунд ее бронзовый блеск мерк, заглушённый яркими вспышками, когда автоматы долбили пещеру короткими лазерными импульсами.

Такие лучи могли начисто разрезать пополам беспечного космодесантника.

По мере того, как отделение «Сигма» двигалось сквозь сеть пещер, становилось очевидным, насколько масштабны автоматические горнорудные разработки. Основной силой являлись гигантские механические клещи, которые без устали работали в утробе астероида, кромсая реголит, и источники ионизированного излучения. Но это были не единственные автоматы, занятые добычей в пещерах: стая более мелких дронов, покрытых вулканическим шлаком, методично перемещалась от одного рудного монстра к другому, контролируя поточные линии и занимаясь непрерывным техническим обслуживанием.

Спустя некоторое время Альфа-легионерам пришлось возвратиться на дно пещеры, поскольку стены и потолок зала оказались во власти автоматов. Нацелив болтеры на их толстую медную броню, звено «Сигма» ожидало, пока Крайт по команде Сетебоса устанавливал сейсмические заряды. Крайт продолжал минировать пещеру за пещерой, зал за залом, пока остальные молча уклонялись от дронов и обходили стороной более крупные творения ксеносов.

Следуя за многочисленными ручейками расплавленного металла, Сетебос довел отделение до помещения, оказавшегося своеобразным хранилищем. Вскинув болт-пистолет над головой, стараясь не повредить русла жидкого металла, сержант вцепился в неровную стену и замер на месте. Омегон присоединился к нему возле входа в каверну.

Перед ними плескалось озеро. Потоки расплава стекали в резервуар. Невесомый, наполненный жидким металлом, он парил в огромной пещере. Этот резервуар удерживали потрескивающие медные шары, которые лениво вращались около него. Что примечательно — сенсоры при этом даже вблизи не замечали ни теплового, ни магнитного поля. Неудивительно, что «параллельная сеть» демиургов так долго оставалась тайной для Империума.

Омегон отлично представлял себе похожие залы по всему астероиду, извлеченные руды редких и благородных металлов дожидались там своих покупателей, пока астероид шел к далекому месту назначения. Отдав приказ не прикасаться к резервуару с металлом, примарх велел Сетебосу и Зантину отвести отделение в другой зал. Авгурам уже проинформировал Альфа-Легион, что любое вмешательство в разработки будет понято ксеносами как враждебное действие. Пока легионеры проползали под парящим озером, примарх велел Крайту установить два скрытых заряда в самом сердце пещеры.

Включив подсветку доспехов и держа оружие наизготовку, Альфа-легионеры двинулись сквозь тьму в запутанный лабиринт меньших туннелей. Незащищенный Зантин особенно не хотел столкнуться с механическими тварями в этих проходах.

Когда Омегон и Сетебос выбрались наконец-то из путаницы переходов, они обнаружили Чармиана, карабкавшегося по вроде бы нетронутой машинами ксеносов стене. Отцепив от пояса ауспик, легионер принялся водить им по этой стене пещеры.

— Что у тебя? — жестами спросил Омегон.

Зантин поднес ауспик к лицевому щитку и дважды проверил результат.

— База, — ответил он. — За этой стеной.

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω1/-215.65//XXU

УДАРНЫЙ КРЕЙСЕР XX ЛЕГИОНА «ИПСИЛОН»

— Думаю, что несколько мелтабомб с этим справятся, — сказал Крайт Омегону и подтянувшимся Альфа-легионерам.

— Нужно пробить путь внутрь, а не рушить сейсмическими зарядами фундамент базы нам же на головы.

— Этим не решить других проблем, — вмешался Сетебос, поворачиваясь к Омегону. — Мой повелитель, едва мы пробьем периметр базы, атмосферное давление там упадет, воздух вылетит в вакуум. Система жизнеобеспечения перекроет испорченную секцию, замкнет ее переборками, а мы так и останемся снаружи.

— Сержант прав, — подтвердил Исидор. — Даже если бы не существовало аварийной сигнализации — а она там есть — все на базе поймут, что периметр им попортили, едва начнет выходить воздух.

Омегон оперся о подлокотники трона, соединив ладони домиком.

— Эмпир-мастер, — произнес примарх спустя мгновение, — насколько глубоко уходит основание пилонной матрицы, а, значит, и фундамент всей базы в скалу?

Авгурам пристроил на место свой микровокс и прищурился.

— Сколь угодно глубоко, — отозвался эмпир-мастер с веселыми нотками в голосе. — Чем глубже — тем лучше, если вы меня понимаете. Особенно с учетом частых землетрясений, вызванных близостью газовых гигантов. Вернувшись туда, я пошлю инженерные бригады выдолбить новые залы для сейсмических амортизаторов. Яник не станет возражать.

— А бригады, конечно, нуждаются в воздушном шлюзе, — добавил Исидор, тихо рассмеявшись. — Чтобы облегчить перемещение работников между базой и раскопками.

— Без сомнения, — кивнул Авгурам.

Омегон позволил себе улыбку. Он отвлекся от гололитического изображения астероида и самой базы, переключив внимание на фундамент высокой, квадратной конструкции, вокруг которой по большей части были возведены этажи сооружения.

Словно заноза в сердце базы, пилонная матрица занимала основную часть схемы.

— Что вот здесь? — спросил примарх, указав на секцию, расположенную прямо над фундаментом.

— Генераторум, — ответил Авгурам. — Там энергия для основных процессов: освещения, отопления, поддержания жизни, искусственной гравитации.

— А что с пилонной матрицей? — поинтересовался Вермес.

— Она использует альтернативный источник питания, — объяснил эмпир-мастер легионеру. — В генераторуме будут в основном мои люди: технопровидцы, сервиторы и прочие им подобные. Делайте с ними, что хотите. Там будут, конечно же, и часовые Имперской Армии, и пикт-наблюдение.

— Охрану и технопровидцев оставь нам, — сказал Омегон. — Однако тебе придется отключить слежение и огневые точки. Это не проблема для Механикум, полагаю.

— Конечно, нет, мой повелитель, — согласился Авгурам. — Но разве отключение пикт-наблюдения не потревожит охрану узла безопасности?

— Их там не будет, — ответил ему Омегон.

Авгурам явно испытал облегчение.

— А почему не будет?

— Потому, мастер, — ответил ему примарх, — что на узле безопасности будешь ты сам. Займешься слежением за нашим продвижением по базе и станешь предупреждать об угрозах.

— Но часовые…

— Время замарать руки, — заявил Сетебос, похлопав эмпир-мастера по спине.

— Не волнуйся, я и не жду, что ты лично ввяжешься в драку с офицерами из Гено Семь-шестьдесят Спартоцид, — заметил Омегон.

— Яд, — предложил Бракс. — Или удар электротоком.

— Дай волю своей креативности, — подытожил Омегон.

Авгурам медленно кивнул, задрожав подбородками.

— Сэр, — сказал Исидор, оборачиваясь к Омегону, — рано или поздно, кроме отрядов Гено нам придется вступить в перестрелку с братьями из Альфа-Легиона. Соотношение сил пять к одному в их пользу.

— Не следует отбрасывать принципы Гидры лишь потому, что мы деремся со своими, — ответил ему Омегон. — Эти принципы сослужили легиону хорошую службу и еще пригодятся в будущем.

— Итак, нам следует ударить по Янику и его гарнизону со всех сторон, — согласился Сетебос.

— Они не развалятся, как это сделали Повелители Ночи в Цети-Кворуме, — предупредил Чармиан.

— Или как Ангелы на Грозовом фронте, — добавил Бракс.

— Само по себе это предсказуемо, — сказал Омегон. — Когда в бою мы имеем дело со своими же, мы действуем в условиях предсказуемой неизвестности. Нужно внести беспорядок в ряды братьев-легионеров. Уравнять возможности.

— Ваши планы, мой повелитель? — спросил Сетебос.

Примарх склонился над гололитическим дисплеем. Он обдумывал детали.

— Можно ввести в игру скитариев эмпир-мастера, — сказал, наконец, Омегон и кивнул Авгураму.

Затем он ткнул в сторону охраняемого блока на схеме.

— Некоторые возможности дает пси-пениторий. К тому же, наш маршрут проникновения можно заминировать, чтобы в подходящее время возле наших соседей-ксеносов грохнуло, и они вступили в игру.

Крайт понимающе кивнул.

— А как быть с магистром Эхионом? — настойчиво спросил у примарха Авгурам. — Он прежде был в вашем библиариуме…

— Что ты знаешь о таких делах? — отрезал Омегон.

Эмпир-мастер вскинул руку, словно защищаясь.

— Мой повелитель, он обладает сокровенным пониманием имматериума. Очевидный выбор для такого объекта. Это он был причиной утечки?

— Возможно, — кивнул Омегон.

— Он… силен?

— В чем дело? Собрался выпустить ему всю кровь во имя своих нечестивых целей?

— С моей точки зрения, он гораздо сильнее нашей юной леди, — ответил Авгурам, кивком головы указывая на Ксалмагунди.

Та спала за столом, ошейник и лхо погрузили девушку в блаженную дремоту.

— Не стоит недооценивать нашу гостью, — отозвался примарх. — Она сыграет важную роль. Конфликт, которого удалось избежать, это конфликт, выигранный без потерь.

В щелочку между веками Ксалмагунди оглядела Омегона, а потом снова уткнулась в глубокую, блестящую тьму стола.

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω2/004.21//TEN

ОБЪЕКТ «МРАК»

Оптика шлема Омегона приглушила жгучую вспышку мелтабомб. Скала в месте взрыва сначала замерцала, а потом вздулась пузырем, лопнула и с чавканьем расплескалась лавой, которая, остывая, превращалась в спиралевидные потеки почерневшего камня. Лучи света устремились из освещенной лампами пещеры наружу. Воины отделения, которых вел сержант Сетебос, прошли сквозь быстро остывающую брешь.

Теперь они очутились в области искусственной гравитации объекта — доспехи больше не плавали в невесомости, вес керамита прижимал их к полу и позволял твердо ставить ноги. Омегон наслаждался таким надежным хрустом гравия под бронированными ботинками.

Движения ускорились и стали увереннее. Внутренние пещеры больше не могли дезориентировать отделение «Сигма», и оно использовало давно практикуемое и хорошо известное попарное построение. Одним из преимуществ «зверя с десятью головами» были его двадцать глаз, эти глаза выискивали потенциальные засады и места, опасные с точки зрения обнаружения. Космодесантники шли мимо затихших бурильных установок и неизрасходованной взрывчатки, пробирались между свисающими кабелями и строительными лампами. Они использовали в качестве укрытия каждый камень и каждый выступ, помогая продвижению товарищей. Таким образом, вереница легионеров в конце концов проникла в свежепроложенный туннель.

Примарх занял место рядом с тяжело шагающим Браксом — примарх не нуждался в особом обращении. Он не был сановником, которому требуется эскорт, не был офицером, который ведет отряд. Он был одним из многих, а те, в свою очередь, составляли легион.

Как только Сетебос добрался до недавно установленного в конце туннеля воздушного шлюза, отделение рассредоточилось по закоулкам и трещинам, образовавшимся в стенах раскопа. Сержант поднял три пальца и показал их Волиону, предлагая легионеру вернуться назад к перемычке.

Сержант повернул запор и отворил толстую дверь. Болтер Волиона незамедлительно высунулся в проем, а следом за ним и плечо самого легионера. Целясь через оптику, Волион забрался внутрь и проверил, нет ли опасности в герметичной комнате.

Чисто.

Отделение «Сигма» быстро последовало за ним. Тарквисс потянул тяжелую дверь и закрыл ее, а Исидор принялся манипулировать механизмом запора, добиваясь пригодного для дыхания давления.

Внутренний портал открылся, и болтер Волиона снова высунулся в проход. Легионер нацеливал свое оружие то на одну скамью, то на другую, то на вакуум-костюм, то на обшарпанный шкафчик с инструментами. После длившегося часами вынужденного молчания раздавшийся в воксе голос Сетебоса показался оглушительно громким:

— Двигаемся.

Спрыгнув на решетчатый настил, легионеры отправились дальше, Сетебос шел последним. Попарно проникая в узкий проход, они держали оружие наизготовку, синхронно перемещая прицелы. Двигаясь таким образом, отделение «Сигма» пробиралось через склад.

Близ угла Волион присел на корточки и вскинул сжатый кулак.

Отделение замерло. Легионеры услышали голоса.

Прислонившись изгибом наплечника к стене, Волион выглянул за угол, его болтер нацелился на двоих трансмехаников, которые меняли свою обычную одежду на вакуум-костюмы. Первый, обнаружив перед собой оружие Волиона, от удивления уронил похожий на луковицу выпуклый шлем.

Сержант Сетебос и Чармиан обошли Волиона и двинулись прямо к людям.

— Милорды? — вопросительно произнес второй из них, решив, что видит легионеров с базы.

Впрочем, эти легионеры предстали перед трансмехаником вооруженными, и это явно его нервировало.

Перехватив болтер за казенник, Чармиан взял в бронированную ладонь лицо помощника Механикум. Руки маленького человека царапали керамит, Чармиан тем временем раздавил ему череп; на губах второго спутника замер протестующий крик.

Внезапно сверкнув, взметнулась закованная в перчатку рука Сетебоса. Боевой нож сержанта рассек трансмеханику горло, тот рухнул на пол.

Волион прошагал между телами, прокладывая путь с болтером наперевес, Сетебос с Чармианом двинулись следом за ним.

Поменяв частоту вокса и сняв с пояса хронометр, Омегон прошипел по связи:

— Авгурам, ничтожный мешок с болтами, ты где?

Спустя короткое время в ответ раздался скрипучий голос эмпир-мастера:

— Тысяча извинений, мой повелитель. У меня были некоторые проблемы с офицерами Гено на узле безопасности. Тут такая кровища… на… ох…

— Волькерн, я хочу, чтобы ты собрался, — невозмутимо сказал Омегон. — Мы собираемся войти в генераторум. Проверяй вокс-каналы и пикт-передачи патрулей безопасности.

— Да, мой повелитель.

Отделение «Сигма» покинуло помещение в основании базы и двинулось дальше, минуя череду служебных лестничных клеток. Чуть позже они очутились перед закрытой пневматическим способом переборкой.

— Авгурам, — передал по связи Омегон. — Мы в эм-семьдесят два-цэ.

Раздался тяжелый стук запорного механизма, и переборка отъехала в сторону под шум выходящего воздуха.

Генераторум был полон мутных испарений. Кабели покрывали пол, словно ковер из свившихся змей, кабели же свисали из отверстий в потолке. Термокристаллические магнареакторы жужжали, подавая энергию в режиме сверхнагрузки; между ними, накаляя воздух, время от времени сверкали дуги разрядов. Фигуры перепачканных и покорных сервиторов замерли на своих местах, технопровидцы тем временем проверяли машины, контролируя подачу священных масел.

Один из жрецов, с покрытойкапюшоном головой, прервал чтение катехизиса, ошарашенный появлением легионеров. Волион, держа болтер наперевес, бесстрастно шагнул вперед.

Прежде чем технопровидец успел спросить легионеров о цели их присутствия в генераторуме, Сетебос вышел из-за теплообменника, приставил болт-пистолет с глушителем к голове жреца и прижал его капюшон к раскаленному металлу отдушины реактора. Отделение тем временем в молчании проходило мимо. Жрец забормотал было извинения, но Сетебос разнес ему голову приглушенным выстрелом из болтера. Оттолкнув упавшее тело носком ботинка, сержант присоединился к арьергарду.

Легионеры отделения «Сигма», словно призраки, двигались среди клубов маслянистого пара и струй охладителей, уничтожая всех, замеченных по пути. Сервиторы вяло наблюдали, как еще семь технопровидцев и три лекс-механика за руническими пультами отправились на тот свет. Альфа-легионеры двигались среди вентилей реактора, набирая смертоносную скорость, им не понадобилось много времени, чтобы добраться до караульного поста возле взрывозащищенной двери инженерного отсека.

Пятеро солдат из Гено Семь-шестьдесят Спартоцид находились на посту, над ними с потолочного рельса в безмолвии свисал ствол сторожевой мультилазерной пушки с прикрепленной пикт-камерой.

Воины Спартоцида были мускулисты и не обладали чувством юмора. Их лица скрывались под шлемами, глаза мрачно глядели сквозь прорези, каждый щеголял гребнем, длина которого соответствовала званию. Поношенные плащи свешивались с прикрытых бронею плеч, эта броня представляла собой разномастные пластины и заплаты из металла. Каждый воин держал короткий лазерный карабин с толстым стволом и соответствующей батареей.

Семь-шестьдесят Спартоцид имели замечательную историю, но Великий крестовый поход в конце концов вернул полк Гено с неба на землю. Давно забытая и бесславная война с недолюдьми на Дицене ввергла гордых воинов в безвестность. Отрезанные, плохо снабжаемые и без подкреплений, они легко пошли на переговоры с Альфа-Легионом, обещавшим им великую славу на полях сражений.

— Авгурам, — прошипел Омегон по воксу.

— Я слежу за вашим продвижением через генераторум, повелитель, — ответил ему эмпир-мастер.

— Заглуши вокс-связь на инженерном этаже, — приказал ему Омегон. — Возьми на себя управление сторожевой пушкой генераторума и направь ее на реакторы.

Орудие на посту внезапно пробудилось, и воины Спартоцида уставились в потолок. Они услышали шум движения мультилазера, но, что гораздо важнее — воющий звук, сопровождавший зарядку от массивного блока питания. Как только пушка, отсоединившись, двинулась по рельсу к горячим, испускавшим пар теплообменникам, солдаты разделились на две группы. Двое остались возле двери, трое с карабинами на плече направились вслед за пушкой.

В облаках маслянистого пара среди потрескивающих реакторов их поджидало отделение «Сигма». В тот момент, когда один из воинов Спартоцида проходил мимо свисающего пучка кабелей, его шлем оказался под прицелом пистолета сержанта Сетебоса. Приглушенный выстрел бросил воина под ноги товарищам и забрызгал их его кровью. Люди схватили карабины наизготовку и стали водить стволами по переплетениям труб и кабелей. Аркан и Бракс выступили из укрытия за спинами солдат, а потом попросту свернули им шеи и оторвали головы.

Сторожевая пушка вернулась к взрывозащищенной двери уже без сопровождения, оставшиеся воины Спартоцида наблюдали за нею, заметно нервничая. Офицер поста подошел к вмонтированному в стену воксу, надеясь связаться с пропавшими часовыми. Ни он, ни его товарищи не обратили внимания на возникшую среди клубов пара тень.

Тень превратилась в силуэт, а силуэт — в трансчеловеческий кошмар.

Размашисто шагая, Омегон приближался к взрывозащищенной двери. Он уже прошел половину пути, когда воины Спартоцида осознали, что происходит.

— Назовите себя, — с сильным акцентом окликнул его офицер.

Омегон не ответил.

— Легионер! — настаивал офицер Гено. — Соблюдайте протоколы безопасности.

Как только толстый ствол солдатского карабина уперся в нагрудник примарха, Омегон моментально выхватил оружие, другой рукой стиснув горло противника. Пока офицер Спартоцида без толку колотил по керамитовому предплечью примарха, Омегон медленно дробил ему кости шеи.

Солдат вытащил церемониальный клинок, но Омегон отбил эту слабую попытку защититься, вздернул человека вверх и ударил его шлемом о массивную раму сторожевой пушки. Мертвый человек обмяк и повис словно марионетка.

Перешагнув через офицера, Омегон активировал взрывозащищенную дверь. Пока толстая перегородка отъезжала в сторону, отделение «Сигма» вышло из своих укрытий в генераторуме. Легионеры двинулись дальше, вслед за автоматической пушкой, которая послушно, с мрачным жужжанием покатилась по рельсу.

— За вестибюлем найдете запасную лестничную площадку, — подсказал по воксу Авгурам. — Оттуда можно попасть на верхние этажи объекта.

— Запасную? — переспросил Омегон.

— Техноадепты и часовые в основном пользуются лифтами, — объяснил мастер. — Лестницей реже. Она идет вокруг фундамента пилонной матрицы. Гарнизону Имперской Армии некомфортно близ артефакта.

Миновав грузовой лифт, Волион провел отделение к лестничной площадке. Внезапно двери подъемника начали раздвигаться, Зантин и Тарквисс расступились и прижались спинами к стене по обе стороны от грузового лифта. Остальные воины отделения придвинулись к стене и скрылись из поля зрения.

Легионеры слышали доносящиеся изнутри голоса техно-провидцев, передвигавших тяжелое оборудование. Решетчатые ворота поднялись, и перед адептами внезапно возникли Зантин и Тарквисс, болтеры которых нацелились в лица жрецов под капюшонами. Зантин немедленно взялся за дело, раздался ужасный треск костей, и кровь разлетелась брызгами. Второй технопровидец был толст и носил металлическую маску, атака Тарквисса ошеломила его, но не свалила. Адепт успел попятиться, столкнулся с сервитором лифта, в тот же миг ему в грудь вонзился боевой нож космодесантника.

Похватав тела за ноги, легионеры затащили их в проем лифтовой двери, чтобы подъемник не закрылся и не привез с верхних этажей кого-нибудь еще.

— Авгурам, — позвал Омегон. — Блокируй все подступы к этой лестничной площадке.

— Будет сделано, мой повелитель. Пси-пениторий на расстоянии двух этажей от вас, — сказал эмпир-мастер. — Я уже использовал свой код и разрешил конвоирование пленника, все как вы хотели. Мой скитарий будет ждать вас, хотя, на случай чрезвычайных ситуаций, имейте в виду — на этаже их более двадцати.

— На случай, аналогичный тому, что мы собираемся устроить?

— Да, мой повелитель.

— Пошли вокс-сообщение магистру Эхиону, скажи, что ситуация в пенитории требует его личного вмешательства, — велел Омегон.

— Но…

— Сделай это немедленно, потом выключи вокс-каналы на этаже.

Легионеры начали подъем по лестнице, прижимаясь к стенам по углам и целясь из болтеров в следующий лестничный пролет.

Перед ними находилась обширная пилонная матрица.

Сквозь решетчатую внутреннюю стену Альфа-легионеры видели глянцевый черный камень ксеноартефакта, они ощущали низкий гул эфирных энергий. Каменный пилон проходил сквозь надстройку базы, пронизывал все этажи объекта и выстроенные вокруг него отсеки.

Осторожно ступая близ этого отгороженного решеткой камня, Волион подал сигнал. Шаги.

— Авгурам? — зарычал Омегон.

— Это лишь техножрец, лорд, — отозвался эмпир-мастер. — Ах… это моя помощница и ее телохранитель.

Отделение «Сигма» заняло позиции, каждый легионер приготовился и хранил молчание. Волион скользнул вдоль стены, задевая ее наплечником, и устроился на небольшом пятачке. Старая женщина появилась из-за угла. Металлический обруч придерживал ее растрепанные, редкие и длинные седые волосы. Третий кибернетический глаз, вмонтированный в этот обруч, позволял техножрице читать данные с инфопланшета. Еще несколько планшетов она держала в свободной руке.

Ухватив женщину-жреца своей железной хваткой, Волион потащил ее и швырнул вниз, в лестничный пролет. Сервитор-телохранитель отреагировал мгновенно — цепной клинок, служивший ему рукой, ожил, зарокотал и метнулся к Волиону, но легионер отшвырнул дрона, а потом резко придвинулся к нему и движением бронированного наплечника размозжил сервитора о стену.

Цепной клинок взвыл и заглох, легионер подался назад, позволяя изломанному телу стража рухнуть на пол.

Омегон наблюдал, как Аркан проверяет тело женщины-жреца. Она падала долго и была мертва. Шея сломана.

— Авгурам, открой проход ДТ367б.

В ответ раздался тяжелый удар открывшегося запорного механизма, и Сетебос заглянул в зазор между запасным выходом и стеной. Омегон, очутившись на наземном этаже пенитория, тоже заглянул в трещину.

Проход вел на широкую палубу с блокированным лифтом. Коридоры разбегались во все стороны и вели к лестницам, по которым можно было добраться до других отсеков объекта. Напротив располагались огромные черные ворота пенитория. Два стража-скитария в своих одеждах цвета ржавчины стояли по сторонам от переборки, правую руку каждого заменяло бионическое оружие. Вместо лиц у них были дыхательные маски, дополненные телескопическими оптиглазницами.

Ворота отворились, и Омегон услышал, как крики безумия и стоны отчаяния эхом отражаются от стен широкого коридора. Два скитария-надзирателя выкатили по рельсам высокую клетку и направили ее вдоль по коридору, а затем в ворота. Черный металл прутьев клетки шипел. Внутри находилась изможденная женщина, голая и бледная. Она лежала на полу в позе эмбриона, покачиваясь и издавая болезненные стоны. Один из скитариев просунул в клетку электрохлыст, и заставил пленницу-псайкера завизжать от муки.

— Сержант, — сказал Омегон. — Веди своих людей к лифтовой шахте. Магистр Эхион собирается вызвать подкрепление из казарм легиона. Позаботься, чтобы они сюда не попали.

Сетебос кивнул, Бракс убрал крышку люка священного обслуживающего прохода. Один за другим Альфа-легионеры исчезли в стене.

— Волион, Чармиан, вы со мной, — приказал Омегон.

Он взял болтер Чармиана и двинулся в ногу с Волионом позади него, с лестничной площадки через просторную палубу. Едва примарх приблизился к воротам пси-пенитория, оба охранника-скитария невозмутимо шагнули вперед, преграждая легионерам путь.

Чармиан отлично играл свою роль. Не останавливаясь, в сопровождении Омегона и Волиона, он шел прямо на стражей.

— Проверка заключенных, — произнес Чармиан. — Вам уже отправили разрешение эмпир-мастера. Не тратьте впустую мое время.

После секундного колебания воины Механикум расступились и ворота с грохотом отворились. Чармиан сбился с шага. Вместе с Омегоном и Волионом он двинулся по широкому и мрачному, уходящему вниз коридору, стараясь не наступать на рельсы. По дороге еще дважды попадались охраняемые парой стражей ворота, а потом Альфа-легионеры вошли в главный пениторий.

В центре, среди множества рунических панелей, эта троица столкнулась с командой лекс-механиков. Тут были стражники-скитарии и снабженный мощной аугментикой скитарий-трибун, соединенный непосредственно с оптикой наблюдательного трона — следящая матрица росла прямо из жуткой головы трибуна. Коридоры с рельсами расходились во все стороны от периметра зала и вели в темноту. Из каждого эхо доносило стоны заключенных рабов-псайкеров.

— Где мой пленник? — требовательно спросил Чармиан, едва войдя.

Трибун уставился на вошедших в крайнем смущении.

— Не готов? Не в клетке? — проворчал Чармиан. — Эмпир-мастер заверил меня, что окажет всяческую поддержку.

Из смежного коридора выступил стражник-скитарий с огнеметом вместо руки. Оптика его маски застрекотала, и стражник молча поманил космодесантников, приглашая их следовать за собой.

Огонек на оружии скитария освещал путь, словно мерцающая свеча. Омегон шагал вперед под надрывные крики мучимых ведьмовских отродий, которых содержали в камерах, снабженных пси-ограждением. Черное экранирование, вытягивая из пленников их силу, сокрушало их ментально и погружало исстрадавшиеся души в агонию.

В конце коридора скитарий остановился. Двое сопровождавших его стражей стояли снаружи открытой камеры. Они по рельсам подогнали одну из своих клеток к самой двери и сейчас возились с контрольной панелью в стене. Энергия пси-ограждения возросла, и пленница, болезненно взвизгнув, бросилась из камеры в клетку.

«Как животное», — подумал Омегон.

Выбравшись из невыносимого поля, псайкер явно испытала облегчение. Она, тяжело дыша, свернулась клубком. Тюремщики раздели ее донага, Омегон видел ребра и позвонки, выпирающие сквозь бледную кожу. Клетка потрескивала, она была изготовлена из того же самого высасывающего силы материала, что и камера, но все же ослабляла заключенного не так сильно. Это давало каждому пленнику миг-другой облегчения и заставляло добровольно перейти куда надо — манипуляция проходила гладко; Омегон, хоть и испытывал гадливость, все же оценил достоинства системы.

Скитарии закрыли клетку и начали толкать ее по рельсам в сторону центрального зала. Альфа-легионеры держались поближе к стражам и их кибернетическому предводителю, пока не миновали третий перекресток.

Подобравшись к предводителю сзади, Волион осторожно кольнул боевым ножом топливный шланг на предплечье скитария. Подача прометия прекратилась, легионер, поймав стража в захват, по самую рукоять воткнул нож в его ржаво-красный капюшон, лезвие вошло в основание черепа. Чармиан оказался далеко не таким аккуратным и точным, как его брат-легионер. Он схватил одного из надзирателей сзади, поднял эту корчащуюся груду техники и тяжелой плоти, а потом швырнул ее на пол коридора, полагая, что шея кибер-воина сломается о рельс.

Этого, однако, не произошло. Ошарашенный, но совершенно целый, стражник поднял свой волькитовый короткоствол и разрядил оружие в нависшего над ним массивного легионера. Шлем Чармиана раскололся, в потолок полетели фрагменты черепа и разбитого керамита.

Волион выругался и яростно опустил свой ботинок на маску скитария. На этот раз шея переломилась о рельс, и оружие выпало из рук стража.

Омегон, не теряя времени, прикончил третьего воина. Пальцами закованной в бронированную перчатку руки он пробил чужую плоть и аугментические органы, а потом позволил умирающему врагу рухнуть на пол.

Как только тюремщики свалились замертво рядом с клеткой, пленница, схватившись за потрескивающую решетку, приподняла свое ослабевшее тело. Она прижалась к темному металлу лбом и поглядела на Омегона огромными глазами подземника.

— Ты выглядишь нездоровой, Ксалмагунди.

— Выпусти меня… из этой проклятой клетки… — прошипела она.

Разбив замок окровавленным керамитовым кулаком, Омегон освободил псайкера и помог ей избавиться от иссушающего влияния узилища.

Из коридора донесся грохот открывшихся ворот узла безопасности. Вглядевшись во мрак, примарх, без сомнения, заметил там фигуры Альфа-легионеров, стоящих перед трибуном скитариев и его руническими панелями.

Это был Урсин Эхион с двумя воинами эскорта. Библиарий, казалось, устраивал трибуну разнос, Омегон решил, что это из-за ложного вызова в пениторий. Затем на середине фразы Эхион умолк. Он медленно обернулся и вгляделся в глубину темного коридора. Библиарий явно ощутил нечто: по всей вероятности, присутствие Ксалмагунди — грубое, мощное и неуправляемое. Эхион сделал несколько осторожных шагов в сторону прохода. На медно-красном лице появилась гримаса ярости.

Омегон и псайкер укрылись в тени, вслед за ними туда стремительно бросился Волион.

— Вызывайте остальных скитариев, — снова обратился Эхион к трибуну. — У вас удрал заключенный. Включить сигнал тревоги!

Низко загудели сирены, и Эхион приказал Альфа-легионерам из своего эскорта.

— Вызывайте сюда отделение. Немедленно.

Дельта

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω2/004.66//TPA

ОБЪЕКТ «МРАК»

Эхион шагнул в проход, на ходу вытаскивая из кобуры пистолет. Трибун включил сигнал общей тревоги, помещение центра наполнилось кроваво-красным светом и оглушительным шумом. Рабы-псайкеры завопили и завизжали в своих камерах, барабаня по толстому черному металлу дверей, их вой напоминал вой возбужденных зверей.

Когда магистр со своим эскортом добрался до сломанной клетки, вокруг которой остались лежать тела легионера Чармиана и скитариев, он всмотрелся в сумрак, держа наготове пистолет. Дверь из камеры в коридор оказалась широко распахнутой.

Шли секунды. Библиарий выглядел растерянным.

— Где это отделение…

Прежде чем он успел договорить, ближний космодесантник выронил болтер и вцепился в свой боевой шлем. Эхион схватил легионера за руку, пытаясь поддержать его, но керамит вдруг начал крошиться прямо под пальцами. Некая ужасная сила, словно невидимые тиски, сокрушила космодесантника вместе с броней, его нагрудник и наплечники с металлическим скрипом прогнулись.

Оглянувшись, Эхион обнаружил, что второй воин эскорта, булькает и задыхается, прижатый к стене.

Оба сраженных воина испустили крики, а потом бессильно рухнули на пол изломанной, кровавой грудой. Магистр повернулся на месте с пистолетом наизготовку.

— Покажись!

Эхион поразился внезапно обрушившейся на него, невероятно свирепой силе, которая смяла нагрудник брони. Его отшвырнуло на клетку, и библиарий застрял в ее прутьях, которые потрескивали и деформировались. Еще один незримый удар отправил его кувырком в темноту.

Лежа на полу, он вслепую сделал несколько выстрелов, но ужасная невидимая сила била снова и снова, швыряя и библиария, и переломанную клетку на стены и потолок коридора.

Последняя автоматическая очередь опустошила болт-пистолет, но прежде чем библиарий успел перезарядить оружие, сила отделила его от разрушенной клетки, доламывая уже треснувший нагрудник. Незримый удар отправил его в темноту, прямо в открытую дверь камеры.

— Я здесь, Альфа.

В проеме показался стройный силуэт, а потом металлическая дверь гулко захлопнулась.

Урсин Эхион с мучительным усилием встал на ноги.

— Яник, ответь, — прокашлял библиарий в вокс, прежде чем плюнуть кровью на грязный пол.

— Карминовый код, повторяю. Карминовый код.

Он сменил каналы.

— Стратегарх Мандроклидас, отзовитесь.

Ответов не было.

— Эмпир-мастер? Кто-нибудь меня слышит?

Эхион всмотрелся в абсолютную черноту камеры, пот начал каплями покрывать лоб. Потом магистр зашаркал к двери, стиснул бронированный кулак и принялся тяжело бить им по темному металлу. Пси-ограждение мешало библиарию. Никто не отвечал на его призывы по воксу. Он был одинок во тьме.

Или, по крайней мере, сам Эхион думал так.

Омегон насмотрелся достаточно. Он был уверен — со временем псайкер отыщет выход даже из этой тюрьмы…

— Похоже, мои опасения были оправданы, магистр Эхион.

Примарх наблюдал, как меняется выражение лица библиария: сначала шок от осознания, что он, Эхион, в камере не один, потом тревога — магистр узнал обратившийся к нему голос. Сквозь аугментику шлема Омегон видел, как изменилось поведение псайкера.

Эхион прислонился спиной к иссушающей стене камеры. Без оптики шлема он не мог разглядеть примарха в абсолютной темноте.

— Мой повелитель, — начал Эхион, пытаясь хранить спокойствие и не выдавать свой гнев и огорчение интонациями голоса. — Я не понимаю. Опасный псайкер на свободе. Пилонная матрица под угрозой — все в точности, как вы предсказывали.

— Не лучший час настал, правда, Эхион? — сказал ему Омегон вполне искренне. — Единственное утешение — на объект проникли свои же.

— Проникли… — повторил библиарий. — Воины Альфа-Легиона?

— Да, Эхион. Легиона.

— Значит, объект скомпрометирован? — спросил Эхион, пронзая взглядом черноту.

— Всеми мыслимыми способами.

Плечи Эхиона поникли.

— Глубоко сожалею, что подвел вас, мой повелитель, — начал он. — Наши враги…

— Пусть наши враги больше не волнуют тебя, — прервал Омегон. — Никто никогда не найдет ни единого доказательства, что объект существовал.

— Вы собираетесь уничтожить базу?

— Базу, ксенотехнологию и все признаки их существования. Многие заплатят за этот провал наивысшую цену.

Библиарий кивнул.

— Понятно. Могу я спросить…

В этот миг рявкнул болтер, темноту озарила вспышка.

Болты разорвали Урсина Эхиона, разбрызгали его кровь по стенам и разметали осколки керамита. Стрельба стихла, лишь когда тело библиария рухнуло на пол. Омегон и Волион остались во тьме камеры, отзвуки автоматического огня все еще звенели в замкнутом пространстве.

— Ксалмагунди, — позвал Омегон. — Выпусти нас из этой проклятой клетки.

Дверь мучительно заскрипела, а потом сорвалась с петель и, крутясь, полетела прямо в хаос тюремного центра. Омегон слышал, как там, пытаясь защитить блок, стреляют поднятые по тревоге скитарии. Обойдя Волиона, он шагнул прочь из камеры.

Из бокового прохода вышла и присоединилась к ним Ксалмагунди — кости и кожа. Псайкер махнула в сторону засевших в коридоре техностражей.

— Хотите, чтобы я их уничтожила?

— Конечно, — ответил Омегон, вытряхивая мертвого охранника из его драной робы, — но сначала приоденься во что-нибудь.

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω1/-214.77//XXU

УДАРНЫЙ КРЕЙСЕР XX ЛЕГИОНА «ИПСИЛОН»

— Потом активируем детонаторы, — уверенно произнес Крайт, нависая над блестящим и черным как ночь столом.

— Нет, — поправил его примарх.

Он пробежал рукой по череде кнопок на подлокотнике трона, обсидиановая поверхность моргнула и превратилась в текст, состоящий из сияющих глифов и символов. Буква за буквой, цифра за цифрой, документ проходил дешифровку.

— Нельзя недооценивать Яника. Специализация Эхиона позволила ему заниматься в основном матрицей, но заботу о безопасности он переложил на Арваса Яника.

Собравшиеся легионеры изучали плывущие строки послужного списка.

— Узнай, что за миссия, и узнаешь человека, — объяснил Омегон. — Многие операции он возглавлял лично. Как видите, перед нами история легионера, судьба которого — стать капитаном: награды от прежних командиров, включая Тиаса Герцога и Винга Неритона. Благодарности за смекалку и стойкость под огнем.

Крест ветерана. Уроборос. Победы при Игнаториуме и Пять-Двадцать девять. С К'Ниб на Селаторе Секундус потерпел неудачу, но такое со всяким бывает. Потерял троих легионеров, уничтожая Торий Абонимиплекс — в этом ничего странного нет, если учесть, сколько отрядов потерял лорд Мортарион. В общем, послужной список безжалостного, деятельного и изобретательного командира. Воистину гордость легиона. Это почти позор, что нам придется этот список испортить.

— Тем не менее только в трех случаях его обязанности были связаны с гарнизонной службой, — заметил Исидор, проведя пальцем по гладкой поверхности стола. — Подводная «стоянка», чем бы она ни была, на океанической планете Бифос…

— Тактический форпост Ипсилон/Локо, замаскированный под гигаконтейнер, обычно такими обмениваются грузоподъемники над Исствааном-пять, — прервал его Сетебос.

— И Класс-три, пост прослушивания в разрушенных Садах Птолемея на Прандиуме, — продолжил Исидор.

— Ни один из тех объектов не был скомпрометирован, — напомнил Омегон. — Журнал безопасности объекта «Мрак» подтверждает — он там устроил комбинацию сторожевых постов и периодического патрулирования силами отрядов Гено, которые были в распоряжении. Только им Яник, впрочем, не доверится и, если периметр окажется прорван, использует тактику внезапности, принятую у его легионеров. Он не станет полагаться на союзников или оперативников, если ситуация выйдет из-под контроля. Со своими собственными отделениями он предпочитает использовать организованные отступления, тактические подрывы, зачистку прометием, окружение, минирование подходов и маскировку.

— Яник сделает это, как только поймет, что база атакована, — продолжил Сетебос. — Его легионеры, вероятно, натасканы, чтобы блокировать силы проникновения и запереть их в наименее важных отсеках.

— Да, — согласился примарх. — Он заманит нас в ловушку и запросит у легиона подкреплений. По отлаженному протоколу.

— Вероятно, наш центр перехвата на телепатической линии Белис-Акварии, — предположил Исидор.

— «Фи», возможно даже «Гамма», — добавил Аркан. — Оба судна довольно близко.

— В любом случае нам придется нанести удар по астропатическому хору в часовне и по всему, что окажется на поверхности, в ангаре, — сказал Омегон. — Нужно сделать это до того, как Яник попытается нас блокировать. Тем не менее, это хорошие новости. По журналу заметно, что он крепко надеется на стратегическое имитационное моделирование и стратегические расчеты посредством когитаторов базы. Нам доступно и то и другое.

— Что там с числами? — спросил Исидор.

— Судя по ним, атака на базу «Мрак» в целом бесполезна. Однако при этом не учтена возможность подробного предварительного изучения базы, знакомства с тактикой Альфа-Легиона или данными имитационного моделирования.

— Полагаю, это неудивительно. Яник не задумывался о проникновении, организованном собственным легионом, — заявил Сетебос, вскинув бровь. — Вы запустили повторные расчеты, мой повелитель?

— Да, — отозвался Омегон. — «Мрак» такая же цель, как другие. Стандартная тактика легиона к ней вполне применима. Вероятность успеха тем выше, чем больше подходов и направлений атаки. Нужно атаковать гарнизон Яника с разных сторон — занять наших братьев делом, пока мы будем завершать операцию.

— Если можно, сэр, — начал Исидор. — Вероятно, есть оперативные подробности, которые командующий Яник не доверил журналу. Он скрыл их от оперативных сотрудников, таких, как эмпир-мастер, и, возможно, даже от собственных легионеров. Он из Альфа-Легиона, мой повелитель. Нас подстерегают сюрпризы. То, чего мы не ожидали.

— Конечно, — согласился примарх и задумчиво кивнул.

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω2/004.89//TPA

ОБЪЕКТ «МРАК»

— Сержант Сетебос сообщает о сильном сопротивлении на жилом уровне, — передал Волион по вокс-связи. — Тарквисс спускается.

Омегон собирался ответить, но слова приказа застряли в горле.

Что-то пошло не так. Вышло за рамки запланированного.

Шагая по коридору пенитория в сторону центра вместе с Ксалмагунди и Волионом, примарх сосредоточился на силах скитариев, которые перекрыли выход. Миновав боковой проход, он заметил короткое движение, тусклый блеск керамита и понял, что в коридоре еще кто-то есть.

Время, казалось, замедлилось. Оружейные стволы полыхнули и осветили мрак темницы. Сокрушающие болтерные выстрелы словно раскаты грома рокотали в проходе.

— Огонь на подавление! — приказал Омегон, а потом схватил Ксалмагунди и вытащил ее из-под перекрестных выстрелов.

Волион ответил испепеляющим градом выстрелов болтера, целясь в боковой проход — Альфа-легионеры двигались по нему, используя для прикрытия дверные проемы камер.

Высунувшись и пригнувшись, примарх, прежде чем снова скрыться за углом, расстрелял трех ближних легионеров. Почти сразу же Волион возобновил огонь на подавление, даря Омегону драгоценные секунды на размышления. Примарх отрегулировал канал вокс-связи.

— Сержант! — позвал он. — Докладывай!

Ответ прозвучал на фоне непрерывной пальбы.

— Сэр! Нас обошли на жилом уровне, — признался Сетебос. — Несем потери. Выходы перекрыты.

На миг голос сержанта заглушили выстрелы его же пистолета.

— На этом уровне нет жилых комнат. Схема ввела нас в заблуждение. Мы пришли прямо под огонь.

Омегон ощутил, как его губы кривятся в непроизвольном рычании.

На схемах к тому же не оказалось секретного входа в псипениторий, который располагался в бутафорской камере в конце бокового коридора. Скорее всего, легионеры гарнизона воспользовались этим потайным лазом, чтобы отбить захваченный во время прорыва этаж. Это случилось, когда Урсин Эхион запросил подкрепление в центральный зал пенитория.

Теперь засада, которую планировал Омегон, обернулась контрзасадой; примарх испытал парадоксальную смесь чувств — гнев, разочарование и пронзительную гордость тактическим мастерством Яника.

Разрывные болты кромсали стены и пол возле Омегона и Ксалмагунди. Силы скитариев заполнили центральный зал и принялись, стреляя наудачу, прокладывать себе путь вдоль главного коридора. Примарху еще раз пришлось оттащить хрупкую Ксалмагунди в безопасное место, прикрывая ее своим бронированным телом.

— Перезаряжаюсь! — крикнул Волион.

Не пытаясь прикрыть его стрельбой из болт-пистолета, Омегон отцепил с пояса пару гранат и швырнул их вдоль бокового прохода.

От спаренного взрыва содрогнулся коридор, двоих легионеров из гарнизона убило на месте, другие вылетели из укрытия и попали под прицел Волиона.

Так дальше продолжаться не могло. Космодесантники приближались к перекрестку с одной стороны, стражники-скитарии — с другой, отойти можно было только в открытую камеру Ксалмагунди, но Омегон не собирался возвращаться во тьму, выпивающую душу. Он сражался с собственным легионом — это предполагало сюрпризы. И все же наступил подходящий момент, чтобы вернуть себе преимущество.

— Ксалмагунди! — крикнул он, ведя шквальный болтерный огонь. — Время побренчать камерами!

Псайкер поняла.

Опустив голову и закрыв большие черные глаза, Ксалмагунди сосредоточилась на ближнем окружении. Еще один звук добавился к грохоту оружейного огня — это был стон согнутого металла. Замки срывало, петли скручивало.

Массивная дверь ближней к перекрестку камеры вырвалась из укрепленной дверной коробки и неудержимо, с сокрушительной силой протаранила стену напротив. За нею последовали и другие двери. Это выглядело так, будто во всех камерах по порядку нарастало давление, а потом достигало взрывного пика и отрывало ограждающие пси-пластины от стен. Пока это нарастающее давление, срывая двери по обе стороны коридора, расчищало путь вдоль всего пенитория, силы атакующих остановились. Те самые дверные проемы, которые давали им столь необходимое прикрытие, теперь превратились в смертельные ловушки.

Гарнизонных легионеров давило о стены или сбивало с ног. Те, кому повезло очутиться между проемами, оказались застигнуты на открытом месте — такие попадали под огонь Волиона и Омегона.

Как только последняя дверь камеры врезалась в стену, примарх, воин и псайкер принялись прокладывать путь сквозь эту бойню, перешагивая через бронированные тела павших легионеров. Обнаружив переживших телекинетическую атаку собратьев, Волион и примарх обезоруживали их и смертоносно-точными ударами загоняли клинки в расколотые шлемы.

В камерах зашевелились узники.

Наведенное на этих страдальцев безумие эхом отозвалось во тьме изломанных проемов. Ведьмовские отродья шипели, кудахтали, рыдали и разговаривали с собой на темных наречиях. Они понимали, что свободны, но явно не доверяли внезапной свободе. Омегон видел чахлых мужчин, женщин и мутантов, которые появлялись из безопасного полумрака.

Нырнув в единственную камеру, дверь которой оказалась открыта, а не сорвана, он едва не растоптал девочку с гротескно большим черепом и мутными глазами.

— Пошли! — поторопила Ксалмагунди примарха.

Сначала Омегон решил, что под воздействием материнского инстинкта или чувства солидарности с мутантами она собирается обнять ребенка, но вместо этого Ксалмагунди отшвырнула девочку, захлопнула дверь камеры и прижалась спиной к иссушающему черному металлу.

Волион активировал подсветку брони и двинулся к огороженной решеткой лестнице, которая тянулась вдоль потолка и пола поддельной камеры. Примарх раздраженно покачал головой — шахта, казалось, пронизывала все этажи базы «Мрак», но не была частью оригинального плана. «Знай мы это, проникновение оказалось бы куда более простым», — подумал он.

Как только Волион направил свой болтер в сторону лестницы и начал подъем, за дверью камеры тут же раздались выстрелы. Очевидно, скитарии добрались до покинутого перекрестка и открыли огонь по повылезшим ведьмовским отродьям. Однако звуки, издаваемые оружием техностражей, вскоре сменились душераздирающим визгом извращенных псайкеров, которые обрушили на атакующих всю свою ярость и разнообразные способности.

Омегон и представить не мог, что там творили ведьмовские отродья, их ужасная месть могла принять самые причудливые формы. Что-то особо мерзкое происходило прямо за дверью. Кажется, там ломали кости… или вытягивали их.

— Сержант, ты еще на связи? — спросил Омегон по воксу, когда он и Ксалмагунди начали карабкаться вслед за Волионом.

Сетебос ответил, его трескучий голос пробился сквозь шум боя.

— Вас слышу.

— Состояние, сержант?

— Еще один легионер потерян, мой повелитель, — сообщил в ответ Сетебос. — Яник исказил схему. Не было никаких жилых помещений, только засада легиона.

Голос сержанта снова заглох.

— Крайт использовал последнюю мелтабомбу, чтобы прорваться сквозь стены в ассимулариум и трапезную. На этот этаж стекаются войска гарнизона. Яник бросает против нас все, что у него есть.

Омегон мрачно выслушал ответ сержанта. Арвас Яник более чем подходил на роль защитника базы. Командующий скрыл информацию даже от ближайших союзников. Чтобы предотвратить любые попытки захвата объекта «Мрак», он создал фиктивные тактические объекты, организовал противодействующие окружения и засады.

Тем не менее игра еще не закончилась. Примарх не бросил на стол свою козырную карту.

— Сержант, — произнес Омегон по воксу. — Я понимаю твои затруднения. Не сомневайся — у нас своих хватает. Твоя задача — любым способом вывести отделение и вернуться к лифтовой шахте. Пробивайся на поверхность. Мы встретимся там. Командующий Яник может бросать против вас все наличные силы, но мы ведь только начали.

— Да, мой повелитель, — холодно и уверенно ответил Сетебос.

— И еще, сержант… Скажи Крайту, что пора активировать детонаторы.

— Вас понял. По крайней мере, Крайт останется доволен.

Пока они поднимались, Омегон ощущал череду пробегавших по ступеням лестницы глубоких вибраций. За пределами шахты раздавались звуки разрушений, охвативших всю базу: космодесантники вели отчаянный огонь, превратив «Мрак» в гигантский тактический полигон — Альфа-легионеры против Альфа-легионеров.

В коридорах и на лестницах эхом отдавались шаги Гено Семь-шестьдесят, солдаты занимались усилением караулов и созданием опорных точек. Ведьмовские отродья выбрались из камер и прорывались через пениторий, используя всю мощь своих разрушительных способностей против надзирателей Механикум.

Дрожала даже надстройка объекта.

Примарх переключил частоту вокса.

— Эмпир-мастер…

— Это вы, мой повелитель, слава Омниссии! — отозвался по связи Авгурам. — Вы должны помочь. Меня обнаружили.

— Не только тебя, Волькерн, — холодно ответил Омегон.

— Семь-шестьдесят пытаются проникнуть в узел безопасности, — лепетал Авгурам.

— Ты сам-то в безопасности?

— Пока что. Судя по пиктам, они несут сюда оборудование для резки переборки.

— Слушай меня внимательно, Авгурам, — произнес Омегон.

— Я в ловушке…

— Мастер! — взревел примарх. — Мы идем к тебе. Соберись же…

— Да, мой повелитель, — скорбно ответил Авгурам.

— Перенацель все сторожевые пушки на спальный уровень, чтобы поддержать отделение «Сигма», — приказал Омегон.

— Не знаю, получится ли сделать это отсюда, — в голосе Авгурама снова зазвучала паника. — Боюсь, что они частично заблокировали…

— Ты отыщешь способ, эмпир-мастер, — заверил Омегон, продолжая карабкаться.

— Сообщения из тюремного блока вызвали перегрузку.

— И я хочу, чтобы хаос распространялся. Свяжись со стратегархом Мандроклидасом и старшим трибуном скитариев. Скажи им, что ведьмовские отродья вырвались на волю и использовали свои возможности, чтобы поработить Альфа-Легион.

— Они в такое не поверят.

— Авгурам, — резко произнес Омегон, словно отрезал возражения адамантиевым лезвием. — Ты заставишь их поверить. Мало кто из непосвященных не поверит в россказни о противоестественном. Сыграй на их страхе и предубеждениях. Кроме того, база в опасности, и легионеры Астартес скомпрометированы. Ты — высокопоставленный оперативник. Командиры, конечно, свяжутся друг с другом, чтобы проверить информацию, скитарии независимо друг от друга подтвердят, что оборона прорвана. Стратегарх Мандроклидас сообщит, что Альфа-легионеры участвуют в этих боевых действиях.

— Да, мой повелитель.

Омегон почти слышал, как, прорабатывая варианты, ворочаются мозги мастера.

— Сделай это, Авгурам. Мы скоро будем у тебя. Омегон. Конец связи.

Волион, который поднимался чуть выше, внезапно остановился.

— Что такое? — спросил примарх.

— Это уровень стратегиума, — отозвался легионер. — Узел безопасности, база командования, часовня астропатов.

— Если верить схемам, — предостерег Омегон.

Примарх повернул штурвал на стене, открыл люк воздухопровода и заглянул внутрь. Открывшийся проход был пуст.

— Легионер, двигайся по этой лестнице прямо до ангара на поверхности. Миссия продолжается в соответствии с планом. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь покинул «Мрак девять-пятьдесят» и сообщил о нашем вторжении. Убери охрану ангара и прикрой огнем Ксалмагунди — она может приложить свои способности к «Грозовым птицам», челнокам и лихтерам Механикум.

Он обернулся к псайкеру.

— Все так и есть, Ксалмагунди. Не дай им ни единого шанса. Хочу, чтобы там ничего, кроме обломков не осталось.

— Положитесь на меня, — заверила девушка.

Омегон проверил хронометр.

— Как скоро ты начнешь работать со скоростью и траекторией?

— Как только я увижу, чем манипулировать, и куда оно попадет, — напомнила ему псайкер.

— Как только ты там окажешься, и то и другое уж точно не пропустишь, — сказал примарх.

— Я уже объяснила, что раньше не работала со штуками такого размера.

— Верю в тебя, Ксалмагунди! — произнес Омегон. — А теперь вы оба идите. Время работает против нас.

— А как же вы, мой повелитель? — спросил Волион.

— Мое дело — разобраться с часовней.

— За это отвечал Вермес.

— Да, так было, — подтвердил Омегон.

— Позвольте мне сопровождать вас, мой повелитель, — настаивал легионер.

Примарх полез наверх через проем люка.

— Нет. Доставь Ксалмагунди на поверхность. Только она может закончить миссию. У тебя есть приказы, легионер.

Космодесантник невозмутимо наблюдал сквозь оптику, как примарх закрывает люк, Ксалмагунди уставилась на него своими огромными глазами подземника. Омегон скользнул обратно, внутрь базы «Мрак».

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω1/-214.12//XXU

УДАРНЫЙ КРЕЙСЕР XX ЛЕГИОНА «ИПСИЛОН»

— Итак, Ксалмагунди разрушит ангар, и меч Вермеса вынудит хор астропатов умолкнуть, — подытожил сержант Сетебос.

Омегон кивнул.

— Объект «Мрак» должен исчезнуть, погаснуть как свечка. Мы никому не позволим выжить, это рискованно. Мы не позволим кораблям сбежать с базы. Мы не можем также рискнуть и позволить астропатам сообщить о наших действиях.

— Если повезет, гарнизон не сообразит, о чем вообще сообщать, — предположил Аркан. — Они, конечно, дважды подумают, прежде чем признаться, что базу атаковал их же легион.

— Будем надеяться, — сказал примарх.

— Допустим, мы проберемся на базу и собьем с толку гарнизон, — произнес Исидор, обращаясь к собеседнику сквозь радужное сияние гололитического дисплея. — Как мы на деле уничтожим базу?

— Разрушим, — немедленно вмешался Крайт. — Начисто. Простым способом.

— Мы можем перегрузить магнареакторы генераторума, — предложил Тарквисс. — Это неплохо сработало на борту «Карнассиала».

— Или, вместо того, чтобы морочить гарнизон, — произнес Волион, — мы всем им выпустим кишки, а затем на досуге разрушим объект.

— Думаю, вы недооцениваете то, с чем собрались иметь дело, — внезапно заговорил Авгурам, его голос в воксе прозвенел металлом.

— Объясни, — прошипел Сетебос.

Эмпир-мастер посмотрел на Омегона, тот медленно кивнул.

— Вы говорите о взрывах и перегрузках, — продолжал Авгурам. — Это не бункер из рокрита, не склад боеприпасов. Пилонная матрица — колоссальный артефакт, в древности разработанный ксеносами, он построен по точным спецификациям, с использованием материалов, свойства которых мы только-только начинаем понимать…

— Ради чего была построена эта мерзость? — прервал его Исидор.

Омегон отрегулировал фокусировку гололитического дисплея. Перед отделением «Сигма» появилось призрачное изображение вращавшегося вокруг своей оси астероида. Скала была рябой от выбоин, лучше всего был виден глубокий кратер — результат давнего столкновения, из которого «Мрак 9-50» вышел победителем. Приблизив его, Омегон указал на генераторы поля, сооруженные по периметру впадины, и на блеск энергетического барьера, который отделял сам кратер от вакуума. В склон выбоины был встроен ангар, а его скалистое реголитовое дно занимали конструкции системы безопасности.

Все это группировалось вокруг широко раскинувшейся колоссальной пилонной матрицы.

Она походила на огромную иглу или обелиск, устремившийся к звездам, но более черный, чем сам космос.

Расширявшееся основание мерзкой конструкции опутывали строительные леса, однако высокая коническая вершина пронзала защитное поле и торчала из кратера, словно тарелка параболической антенны.

— Вообразите на миг, что вы разбираетесь в имметерологии эмпирей, — продолжил эмпир-мастер. — Мы считаем варп альтернативой нашей реальности, эта альтернатива состоит из грубой энергии. Неизмеримый океан. Мощный. Непредсказуемый. Смертельно опасный.

Авгурам окинул взглядом ряд одинаковых лиц.

— Однако он безусловно полезен. Человечество стремилось преодолеть опасности варпа, чтоб построить Империум и ради завоевания Галактики предпринять Крестовый поход.

— Ты вспоминаешь историю, частью которой являемся мы сами, — предупредилБракс.

— Крестовый поход состоялся, а Империум был скреплен посредством связей и сотрудничества. Наши мысли и наши корабли пересекают это беспокойное пространство. Когда штормы нарушают спокойствие варпа, тогда имметерология становится нестабильной, разрушает и препятствует.

— Ближе к делу.

— В рамках обычной метеорологической системы, — продолжил Авгурам, — атмосферной погодной системы, есть области высокого и низкого давления. Штормы формируются как реакция на экстремальный перепад давления между этими областями.

— И? — поторопил Чармиан, не разделяя растущее волнение мастера.

— Имметерология варпа не особо от этого отличается. Пилонная матрица непостижимым образом создает в варпе зону беспрецедентного спокойствия. Диапазон астропатической связи расширяется.

— Но это создает штормовые фронты и имметерологические волнения в других регионах, — заметил Исидор.

— Точно! — почти завопил Авгурам. — Непредумышленный побочный эффект ксенотехнологии. Оно куда более полезно, чем достояние других легионов!

— Эффект, который Альфарий использовал для достижения целей магистра войны, — сообщил Омегон собранию. — После обнаружения этой технологии в системе Октисс, ее зарядили нематериальной энергией псайкеров-рабов, взятых из запасов Механикум, в результате нам удалось подавить связь в пограничных областях: Дракони, Тиамат, Чондакс и в проливе Скеллис-Тревелья. Мы не только заперли легион Белых Шрамов в системе Чондакс, как Альфарий и обещал Хорусу, мы также оставили Джагатай-Хана в неведении. Он слеп и не видит жестокостей гражданской войны, он глух к приказам Дорна вернуться. Если Великого Хана с его Шрамами не окажется на стороне Императора, победа магистра войны будет обеспечена.

Ропот пробежал по собравшейся группе. Омегон выжидал мгновение, прежде чем продолжить.

— Лоялисты также не получили подкреплений от Шипов Реньо, Дев-щитоносиц, Парфенарий Седьмого Вскармливания и Узуранских мабелинов: семьдесят две тысячи бойцов застряли в Дракони. «Тета-Йота» Легио Кибернетика и легион титанов Легио Гигантес также утрачены, они считаются уничтоженными на пути через Скеллис-Тревелья.

— Воистину мощное оружие, мой повелитель, — подтвердил Исидор.

— Теперь вы видите — нельзя допустить, чтобы эта технология попала в руки врага, — твердо сказал Омегон. — Именно поэтому такой мощный объект должен быть уничтожен. Полностью.

— Сейсмические заряды и суперкритические магнареакторы не гарантируют достижения необходимой нам цели, — добавил Авгурам. — Сам материал, из которого сделана пилонная матрица, сохраняя определенную форму, вероятно, сохранит некоторые нематериальные свойства. Мои расчеты показали, что ковровая орбитальная бомбардировка могла бы дать необходимые гарантии, но, даже имея в распоряжении «Бету» и одно из судов Механикум, «Мрак девять-пятьдесят» лишь распадется, доказательства существования пилонной матрицы разлетятся по всей системе и впоследствии могут быть собраны.

— Должен быть способ, — сказал Сетебос, и несколько легионеров отделения «Сигма» согласно кивнули.

— Есть, — ответил им примарх. — Мы должны разрушить весь астероид.

Исидор нахмурился.

— Я думал, мы сошлись на том, что это неблагоразумно.

— Демиурги перемещают астероиды между конвейерными станциями за счет их инерционного движения, — объяснил Омегон. — Но если к скале во время путешествия приложить силу, маленькое отклонение скоро сделается большим, особенно если увеличить скорость.

Примарх и Альфа-легионеры разом повернули головы и поглядели на дремлющую девушку-псайкера.

— Этой силы хватит, чтобы изменить траекторию скалы и отправить ее саму, пилонную матрицу и все остальное прямо в сердце звезды.

Оцепеневшая из-за пси-подавляющего ошейника и потому неспособная возразить, Ксалмагунди ответила им ленивым, циничным взглядом сквозь призрачное изображение астероида.

— Я… раньше… никогда… не управляла… чем-то… такого размера… — пробормотала она.

— Истинные пределы твоих возможностей еще никогда не проверялись, но и то, что я знаю, впечатляет. Твой дар сработал и против гравитации, и против атмосферного трения.

— Какова стратегия отступления? — настойчиво поинтересовался Сетебос, обращаясь к Омегону.

— Да, — согласился Вермес. — Отправка астероида в Шестьдесят шесть Зета Октисса выглядит изящным решением проблемы, но это значит, что нам понадобится тщательное планирование эвакуации.

— «Ипсилон» будет дислоцирован за пределами диапазона сенсоров, — сказал примарх. — Я поручил вашу эвакуацию лично капитану Ранко. Как только наша миссия вступит в стадию реализации, он вместе с лучшими воинами своего Лернейского отделения выступит и заберет вас с поверхности «Мрака» на «Громовом ястребе» «Химерика».

Исидор кивнул и бросил взгляд на своего сержанта. Оба выглядели довольными.

Омегон проверил свой хронометр и встал. Пока собравшиеся Альфа-легионеры и агенты делали то же самое, гололит замерцал и растаял.

— У нас есть, чем заняться, и мало времени на подготовку, — заявил примарх. — Прежде чем мы разойдемся, позвольте мне сказать. Я понимаю конфликт в ваших сердцах, одному сердцу долг приказывает сражаться, другое обливается кровью, потому что братья ваши по легиону будут принесены в жертву. Однако такова гражданская война. Это время сумятицы, время, когда меняется понятие лояльности. У нас много голов, но общее дело — один легион, единая воля. Мы — союз похожих и мыслящих одинаково. Мы не потерпим предательства. Мы не позволим сломаться единству. Мы не окажемся такими близорукими, как наши братские легионы, не отвратим взгляд от огромного Империума. Мы — Альфа-Легион, и мы смотрим вдаль.

Собравшиеся легионеры отсалютовали ударами кулаков по столу.

— Однако, как от воинов Альфа-Легиона, от вас ожидают самостоятельного мышления. Если кто-нибудь здесь и сейчас захочет снять с себя эту обязанность, если он полагает, что в этих уникальных обстоятельствах он не может идти путем Гидры, если он не собирается стать точильным камнем для силы легиона, он не будет судим и осужден. Он сможет уйти, зная, что найдутся другие. Он может переждать эту миссию на гауптвахте «Ипсилона», а потом вернуться к своим обязанностям, — Омегон оглядел ряд одинаковых лиц, отыскивая любые следы сомнения или колебания. Но видел лишь холодную решимость в ледяных глазах. — Братья. Гидра Доминатус.

— Гидра Доминатус, — отозвался Сетебос, ему вторили другие воины отделения.

— Тогда пускай наши враги видят сорвавшийся с ветки плод, теплый и манящий в лучах полуденного солнца, — произнес примарх. — Мы же будем змеем, притаившимся внизу, готовым ужалить.

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ ΩZ/005.17//TPA

ОБЪЕКТ «МРАК»

Омегон, как призрак, шел сквозь разверзнувшийся ад. Держа наизготовку болтер и сжимая крючковатый боевой нож, он проскользнул незамеченным.

Коридоры объекта, секции и лестничные клетки купались в кроваво-красном полыхании сигнальных ламп, вращающиеся мигалки добавляли интерьеру базы назойливых, отвратительно-желтых оттенков. Примарх двигался быстро, и шаги его были легкими, к тому же заглушёнными воплями сирен. Те, кто имел несчастье оказаться у него на пути, не слышали, как Омегон пробивал черепа, ломал шеи и резал глотки — до тех пор, пока он не оказывался рядом.

Близ арсенала три четверти отделения Спартоцида появилось из-за угла прямо перед Омегоном. Они прижимали к груди свои лазерные карабины и мчались так, что плащи развевались за плечами. Субалтрикс Гено прикладывал вокс-устройство к украшенному плюмажем шлему, пытаясь прояснить обстановку, но оружейный огонь забивал все каналы. Заметив Омегона в его легионерской броне, группа приостановилась, воины навели на примарха стволы. Они уже получили невероятные доклады о лазутчиках Альфа-Легиона, которые скомпрометировали базу, и о безумных, порабощенных варпом гарнизонных легионерах на тюремном этаже.

Примарх не медлил. Он прицелился в сторону пустого коридора, несколько раз нажал на спусковой крючок, опустошая магазин и поражая некую невидимую цель. Затем Омегон в притворной тревоге принялся лихорадочно перезаряжать оружие.

— Все сюда! — взревел он, обращаясь к смущенным воинам Спартоцида.

Скорее повинуясь условному рефлексу, чем стратегически оценив ситуацию, субалтрикс и его люди бросились вперед с карабинами наизготовку. Выскакивая из-за угла, они открывали огонь, рассекали им пустую тьму, выискивали невидимого врага, ослепленные вспышками собственного оружия.

Омегон позволил им сделать еще несколько шагов по коридору, а потом двинулся сам. Вскинув перезаряженный пистолет, он пробил зияющие отверстия в их затылках. Пока отделение валилось замертво, обманутый субалтрикс продолжал побуждать солдат вести огонь, полагая, что бой идет в коридоре.

Покинув место бойни, Омегон добрался до массивных дверей лифта — сквозь металл он различал звуки стрельбы. Вогнав боевой нож между створками и используя его как рычаг, примарх открыл двери и поднял решетку. Потом Омегон глянул на самое дно шахты и перевел взгляд на ее сумрачные высоты.

Кроме какофонии битвы, развернувшейся на многочисленных уровнях, из глубины объекта доносился характерный звук — освобожденные обезумевшие псайкеры вопили и выли во тьме. Они устроили на базе сущий ад и при помощи противоестественных способностей без разбора поражали охранников-скитариев, гено-солдат Спартоцида и воинов легиона. Внезапный всполох псайкерского огня несколькими этажами ниже разорвал двери лифта, осветил темноту и впечатал гарнизонного легионера в противоположную стену шахты. Омегон наблюдал, как тот падает, корчась в радужном пламени, прежде чем рухнуть на крышу подъемной клети.

Примарх ощутил вибрацию сквозь перчатки. Придвинувшись к стене коридора, он прислонил свою закрытую шлемом голову к камню. Череда грохочущих раскатов доносилась со стороны надстройки базы.

Время было на исходе.

Вставив в болт-пистолет последнюю обойму, примарх снова двинулся сквозь оглушительную тьму лабиринта.

Часовня оказалась маленьким помещением, отделенным от остальной части оперативного этажа переборками и чередой темных арочных проходов. Каждый из них был помечен символом Адептус Астра Телепатика — одинокое око взирало на скользящего мимо Омегона.

Раздвинув дулом пистолета зеленые бархатные драпировки, примарх обнаружил, что астропаты находятся в святилище. Раскиданные карты Таро лежали на гладком полу комнаты.

Люди стояли перед Омегоном на коленях. Все мужчины, все в капюшонах. Все испуганные. Они умоляюще смотрели на него жуткими, пустыми глазницами. Сначала это смутило Омегона, по потом, бросив взгляд вниз, на разбросанные карты, он понял — астропаты предвидели происходящее. Они склонили головы и откинули капюшоны.

Омегон был не из тех, кто без нужды продляет чужие страдания. Он принялся за неизбежное: приставляя пистолет к затылку каждого астропата, казнил их по очереди, быстро и эффективно.

Уже повернувшись, чтобы раздвинуть забрызганный кровью бархат портьер, примарх внезапно остановился. Астропатов было трое, а нефов в часовне — четыре. Одну из ниш прикрывали драпировки.

Рванувшись вперед, он откинул их прочь и натолкнулся на главного астропата хора — тощую, пожилую женщину, стоящую перед кафедрой. Пол под нею был сделан из полированного металла с выгравированными на нем гексаграммами-оберегами и охранительными печатями. Женщина сжимала толстый, украшенный изображением всевидящего ока посох и бормотала слова обряда шифрования астропатической связи.

— Прекрати! — зарычал Омегон, поднимая пистолет.

Внезапно словно отовсюду появились мощные, закованные в тяжелую броню руки.

Два гарнизонных легионера выскочили из укрытия, устроенного возле входа в предел. Они потянулись к пистолету примарха и отклонили ствол, который выпустил очередь из трех снарядов. Выстрелы миновали астропата и вдребезги разнесли кафедру. Еще два легионера навалились сзади, и клубок дерущихся врезался в стену. Следующий выстрел угодил в панель, а потом у примарха отобрали пистолет.

— Помните, — свистящий голос офицера прорвался сквозь шум, — я хочу получить его живым.

Услышанного Омегону хватило.

Он дотянулся до боевых ножей на поясах легионеров, выхватил их и вонзил первый клинок в шею его же владельца. Он знал это слабое место между горжетом воротника и замком шлема — знал потому, что его собственная броня Альфа-легионера имела такую же уязвимость. Примарх ударил еще двоих противников вторым ножом и проткнул линзу на шлеме последнего.

Моментально сбросив со счета раненых, он метнул нож. Тяжелый клинок угодил в капюшон астропата, и женщина навалилась на кафедру, а затем сползла на покрытый письменами пол.

Прервав ее сообщение, Омегон вместе со своими противниками врезался в другую стену, сталкивая бронированных легионеров друг с другом. Ударив локтем по одному лицевому щитку, а кулаком в перчатке — по другому, примарх получил ответный удар наплечником в живот. Отброшенный к дальней стене, панель которой тут же треснула, он согнул колено и несколько раз жестко ударил им, сминая керамит противника. Разделавшись с этим врагом, Омегон приготовился встретить второго воина, который набросился на него с кулаками. Дерущиеся, ловко блокируя удары и проводя мощные встречные атаки, со стороны выглядели как смазанное пятно.

Легионер сделал выпад, и Омегон уклонился. Позволив противнику двигаться по инерции, примарх обхватил его ранец. Он расстегнул зажимы и оторвал аппарат от доспеха, а потом швырнул врага на пол как мертвый груз.

Он повернулся как раз вовремя, чтобы отбить удар боевого ножа — орудующий им легионер был тем самым, которого Омегон уже ранил, — горжет и нагрудник космодесантника лоснились от крови. Омегон разбил ранцем шлем легионера, а потом отправил этот ранец в живот другому воину, заставив того согнуться пополам.

Эта неизящная драка оглашала часовню звоном керамита и завыванием сервоприводов. Потрескивали, сокращаясь, волокна искусственных мускулов. Керамит поддавался под сверхчеловеческими ударами. Примарх двигался от противника к противнику, оценивая смертоносность их атак и отвечая каждому с выверенной эффективностью, а потом принимался за следующего.

Снова мелькнул окровавленный нож. Омегон вцепился в запястье владельца, пытаясь нейтрализовать оружие. Он вывернул руку легионера, а потом дернул ее вниз, услышав треск замков и щелчки скрученных проводов. Одним плавным движением примарх заломил руку легионера за спину, а потом протаранил его головой облицовку стены. Это сопровождалось хрустом позвоночника. Боевой нож, извлеченный из сломанной руки космодесантника, Омегон оставил себе.

Сжимая оружие как кинжал, он описал клинком сверкающую дугу и вонзил его полуослепшему воину в оптику уцелевшей глазницы, и дальше — в мозг. Раздался мучительный скрип керамита, примарх высвободил оружие и позволил легионеру упасть на пол.

Только один из четверых противников все еще оставался на ногах — легионер сделал выпад бронированным кулаком и выбил скользкий от крови клинок из руки примарха. Омегон толкнул противника к стене и принялся колотить его керамитовыми костяшками перчатки, один стремительный удар следовал за другим.

Лицевой щиток захрустел. Оптика треснула. Закованные в перчатки руки легионера вцепились в Омегона, но тот оттолкнул их и схватил ошеломленного воина за виски сломанного шлема. Потом нажал на замки и сорвал этот шлем с головы космодесантника.

Примарх смотрел на медно-красную кожу чужого лица, на суровые голубые глаза, так похожие на его собственные. Однако это сходство не остановило его. Удерживая шлем за кабели, он бил гребнем и крепежными болтами прямо в незащищенное лицо легионера, пока тот не рухнул на металлический пол.

С усилием выпрямившись, примарх встал спиной к занавешенному дверному проему.

— Командующий Яник, я полагаю, — пробормотал он, пытаясь отдышаться.

Потом обернулся, все еще держа в руках окровавленный шлем.

— Я должен похвалить тебя за…

Болтер Яника рявкнул. Омегон ощутил удар массреактивных снарядов о собственную броню, и то, как они взорвались внутри его тела. Страдание опалило его горячим белым огнем, хотя сверхчеловеческое тело боролось и сопротивлялось этой муке.

У Омегона подкосились ноги.

Уронив сломанный шлем легионера, он оступился и с грохотом рухнул, ударившись спиной о стену. Ранец скользнул по панели, примарх сполз на металлический пол, и его кровь стала заливать выгравированные гексаграммы.

Примарх смотрел на стоящего напротив, в обрамлении зеленых бархатных портьер, Арваса Яника. Лицо командующего напряглось, сделалось маской суровой решимости, его шлем оставался пристегнутым к поясу при помощи магнитного замка.

— Ты что-то сказал? — произнес командующий, рискнув податься вперед.

Омегон дотянулся до брони и нащупал три широких рваных дыры в нижней части кирасы. Он обследовал каждое отверстие кончиком пальца и проверил местоположение каждой раны. Сбоку от пупка. Выше бедра. Примарх кивнул просто так, для себя. Все выстрелы миновали позвоночник. Он знал, что его организм сейчас задействует разные органы, железы и запускает нужные процессы, стремясь залечить раны.

Уперевшись руками и ботинками в пол, Омегон вдавил свой ранец чуть сильнее в стену. Сквозь стену надстройки он ощущал характерный грохот, нечто большее, чем далекое землетрясение.

— Ты что-то сказал? — повторил Яник.

— Предупредительные выстрелы? — спросил Омегон.

Командующий кивнул.

Омегон закашлялся, кровь попала на лицевой щиток.

— Я похвалил твои первоклассные меры безопасности и противодействия на этой базе.

— Не надо снисходительности, — предупредил, огрызаясь, Яник. — Были бы они первоклассными, ты бы сюда не залез.

— Понимаю твою точку зрения, — ответил ему Омегон. — И все же засады здесь и на якобы жилом уровне были самыми замечательными. Ты знал, что мы попытаемся заставить часовню замолчать, это была приоритетная цель, и ты нарисовал спальни на схемах. Очень умно.

— Хватит уже, — оборвал Арвас Яник. — Снимай свой шлем. Ты назовешься сам и расскажешь о своих планах на объекте. Расскажешь, откуда узнал, где он находится. Признаешься, из какого ты на самом деле легиона, скажешь, кто твой командир, тот глупец, что отправил тебя на верную смерть.

— Похоже, ты так уверен в этом, командующий… — пробормотал Омегон не без мрачного юмора.

— Теперь. Или позже. Разница во времени ничего не значит, — заверил его Яник. — Мы славимся терпением и методами убеждения. Пока мои легионеры будут прочесывать базу и собирать улики, начальство начнет охоту за твоими покровителями, поскольку ты наверняка тут наследил. Я тем временем позабочусь, чтобы мой апотекарий разделал тебя на куски. Начнет он с ног, потом оттяпает один орган за другим, пока ты не выдашь добровольно те сведения, которые я хочу получить.

— Едва ли ты поверишь, что я офицер Альфа-Легиона, а база попала под инспекцию? — спросил Омегон командующего.

— Нет, — с усмешкой отозвался Яник.

— А что это инсценировка, чтобы проверить, годен ли ты к повышению?

— Нет, сэр, не думаю. Потому что уверен, ты знаешь, что у базы вермильоновый уровень доступа. Приказы к нам приходят непосредственно от высшего командования — от самого примарха. Точно такой же уровень был бы у инсценировки или инспекции, на которые ты сослался. И что это за инспекция, в которой легионеры проливают кровь своих братьев?

— Очень серьезная, командующий, — отозвался Омегон, втискивая свой ранец между кафедрой и стеной. — А теперь позволь, я скажу тебе кое-что мне известное. Объясню, почему я согласен с тобой, и все это ничего не значит.

Надстройка базы под ними задрожала снова, на этот раз сильнее. Омегон поманил командующего жестом. Яник склонился к противнику, держа перед собою болтер.

— Гидра Доминатус, брат, — прошептал примарх.

Яник нахмурился. Выпрямился. Сморщил лоб. Затем лицо его скривилось от горечи и ярости.

— Что?..

Он отступил, взгляд его упал на зажатый в руке Омегона шлем.

Его собственный, Яника, шлем, снятый с пояса.

Пределы часовни внезапно наполнились завываниями, сквозняк закружил мусор. Воздух со свистом уходил сквозь вентиляционные отверстия над головой Омегона, каждый незакрепленный предмет в комнате устремился к внешним открытым переборкам. Драпировки, брошенное оружие, мертвые тела — все это, в мгновение ока сметенное вытекающим воздухом, с завыванием промчалось мимо примарха. На миг Арвас Яник задержался рядом, потом, пролетев сквозь дверной проем и коридор отсека, очутился в ревущем потоке воздуха, который по пути наименьшего сопротивления устремился прямо в раскрытую шахту лифта.

Омегон остался в пустом святилище один, его удержал на месте зажатый между стеной и кафедрой ранец. Вдобавок примарх закрепился при помощи магнитных фиксаторов на ботинках, которые он активировал, услышав грохот врезающихся в основание базы машин демиургов.

Сделав это, чудовища, воспринявшие организованные Крайтом взрывы как угрозу их территории, пробились сквозь ту же, использованную во время проникновения отделения «Сигма», систему герметичных запоров.

Проникновение добывающих машин оказалось не таким аккуратным, как проникновение космодесантников. Когда автоматы пробили себе путь, произошла разгерметизация, давление упало, искусственная атмосфера ушла в пустоту.

Внезапно наступила тишина.

Как и было предсказано, когитаторы, управлявшие средой, заблокировали поврежденные нижние уровни базы. Все закончилось мгновенно.

Деактивировав магнитные фиксаторы, Омегон встал и направился к выходу Придерживая рукой раненый живот, примарх двинулся по коридорам оперативного уровня.

Проковыляв через командный отсек, он увидел, что в помещениях не было ни офицеров Альфа-Легиона, ни стратегарха Гено Семь-шестьдесят. Лишь сервиторы, связанные с тронами проводами, остались на месте — они так и сидели, желтоглазые, лишенные век, со сморщенными, полуистлевшими губами. Большой рунический экран вспыхнул, отобразив ряд уровней, по большей части мигающих кроваво-красными значками. Еще немного времени, и горнорудные машины демиургов пробьются сквозь аварийные переборки и проложат себе путь на верхние этажи.

Шагая мимо пунктов связи и ауспик-станций дальнего действия, Омегон наткнулся на защитную переборку, в толстом металле которой кто-то прожег дыру. Он мгновенно понял: узел безопасности.

Зажимая раны, примарх рискнул на миг заглянуть в проделанное плазмой отверстие. Темное помещение внутри освещали только пикт-экраны. Между рядами этих экранов, на вращающемся карданном подвесе Омегон обнаружил трон наблюдателя с пристегнутым к нему жирным трупом Волькерна Авгурама. Эмпир-мастера и впрямь обнаружили солдаты Спартоцида и изрешетили лазерным огнем. Если верить экранам, состояние базы было критическим.

Омегон видел, как Альфа-легионеры ведут перестрелку со стражами-скитариями и с объединенным контингентом Спартоцида. Палили лазерные карабины, огнеметы и болтеры, отвратительно-мертвенным светом вспыхивали экраны. Ведьмовские отродья во всем своем презренном разнообразии атаковали жертв, рвали их на части при помощи сверхъестественной силы или извергали варп-пламя вместе с росчерками зеленых молний. Одна из ведьм, долговязое, искривленное существо, распахнула рот как змея и завизжала так, что у оказавшихся поблизости солдат и стражей полопались кровеносные сосуды в мозгу.

Дела гарнизонных легионеров на нижних уровнях за счет отработанной тактики шли получше, но появление прорвавшихся снизу огромных бронзовых машин ксеносов создавало большие проблемы. Выпуклые, похожие на пауков чудовища кромсали доспехи Альфа-легионеров при помощи мощных лазеров.

В этой резне, тем не менее, присутствовала жуткая красота. Восхитительный хаос воистину олицетворял Доктрину Гидры — многочисленные головы били хоть и не разом, но согласованно, и сеяли опустошение.

Оставив за спиной труп эмпир-мастера, Омегон скользнул к узлу безопасности и наткнулся на смежный коридор. Световые полосы над головой внезапно зашипели и потухли, однако темноту прорезали вспышки мощного лучевого резака, который прожигал металлический пол. Примарх помедлил, чтобы разминуться с парой шипящих лучей, а потом поднырнул под искореженную переборку.

Обогнув разгромленный скрипторий и миновав мучительную череду поворотов, Омегон обнаружил проход к шахте лифта. Двери лифта оказались открытыми, хотя клеть канула в глубины вакуума. Кое-как добравшись до служебной лестницы, примарх начал карабкаться на поверхность. Каждая ступенька отзывалась в теле новой и уникальной в своем роде мукой. В живот словно бы забивали молотом обжигающе горячий кол. Рука лоснилась от крови, которая сочилась из раны и капала в раскрытый зев шахты.

Примарх был уже почти наверху, когда понял, что он тут не единственный — во мраке грохотали эхом шаги многоногого колосса. Глянув вниз, Омегон заметил медный блеск ксеномашины, которая беспрепятственно продвигалась вверх по отвесной поверхности. Острые лапы вонзались в металл стен и давали монстру возможность непринужденно двигаться по вертикальной поверхности.

Лестница сдвинулась в опорах, а затем принялась раскачиваться туда-сюда, мерзкая машина тем временем жевала — ее вращающаяся шипастая глотка растирала металл и рокрит в порошок. Когда лестница выгнулась и полностью отошла от стены, Омегон совершил отчаянный прыжок через шахту к проему ангарного этажа.

Одной рукой ему удалось дотянуться до выступа, примах вцепился в него будто клещами, игнорируя боль в животе. Потом он, ухватившись второй рукой, подтянулся, но обнаружил, что двери все еще заперты.

Пожираемая воронковидной пастью ксеномашины лестница рассекала темноту и билась о стены. Примарх разжал одну руку, ударил в двери, а потом снова опустил ее. Омегон внимательно смотрел, как к его болтающимся в пустоте ногам подбирается паук ксеносов. Наполненная металлическими зубами крутящаяся пасть механизма ревела, собираясь пожрать добычу живьем.

Искры внезапно озарили мрак — болтерные снаряды попали в толстую медную броню машины. Горнорудный автомат продолжал невозмутимо работать, зияющая пасть перемалывала добычу, и тогда две связки гранат Легионес Астартес упали вниз и исчезли в утробе твари.

Несколько пар бронированных рук вцепились в наплечник примарха и с усилием вытащили его на свет. Ударную волну взорвавшихся в медном брюхе монстра гранат отсекли надежные двери лифтовой шахты.

Когда Омегона вытаскивали наверх, он видел лишь яркие пятна — автосенсоры брони на миг оказались перегружены. Тьма шахты сменилась относительно светлым пространством на поверхности астероида, и, пока сенсоры выполняли калибровку, Омегон мог слышать рядом с собой голоса легионеров, которые звали сержанта Сетебоса.

Оружейный огонь все еще грохотал неподалеку.

— Он ранен, — донесся безошибочно узнаваемый голос Исидора.

— Все хорошо, — проворчал Омегон. — Доложи ситуацию.

Появился Горан Сетебос и помог ему встать на ноги.

— Мой повелитель, однако…

— Нет времени, — предупредил примарх.

Ангарная палуба являла собой зрелище телекинетического разрушения. Омегон сумел разглядеть сломанный «Громовой ястреб» и груду мусора, которая, возможно, была когда-то звеном лихтеров Механикум, челноками и транспортами Имперской Армии. Ксалмагунди поработала основательно, как и было приказано. На палубе валялись тела, главным образом часовых Спартоцида, отвечавших за охрану ангара.

— Ложитесь, сэр, — сказал Исидор, когда сгусток лазерного огня опалил воздух над их головами.

Упав и болезненно скорчившись за остатками станины двигателя, примарх рассматривал сцену. Ангар выходил на кратер, который бойцы «Сигмы» видели на гололитическом изображении. В самом центре, словно обвиняющий перст, торчал черный шпиль пилонной матрицы.

— Мы потеряли Зантина, — сообщил Сетебос, указывая на недвижное, закованное в броню тело.

С одной стороны шлема у легионера находилось аккуратное отверстие от болта.

— У Яника по крайней мере два отделения легионеров-снайперов, они прячутся на склоне кратера. Снайперских позиций тоже не оказалось на плане.

— Что с Ксалмагунди? — спросил Омегон.

— Она с Волионом и Браксом в кратере, — ответил ему Крайт.

— Еще кое-что, мой повелитель, — начал Исидор.

— Говори, — отозвался Омегон.

— Капитан Ранко и «Химерика» опаздывают. Сильно опаздывают. Вокс-связи с ними нет.

— Проводи меня к Ксалмагунди, — приказал примарх.

Шагая впереди с обнаженным клинком, Сетебос пробирался между крупными скалами и обломками реголита. Омегон шел следом, все еще придерживая рукой искромсанный болтами живот, Крайт и Исидор, ведя огонь на подавление, двигались рядом.

Наверху Омегон заметил то, из-за чего его автосенсоры с трудом настраивались за пределами шахты лифта. Здесь был отнюдь не вакуум. Вверху, заполняя неодолимым золотым сиянием небесный свод, яростно пылала корона звезды Октисс. Генераторы фазового поля были единственным щитом между отделением «Сигма» и интенсивной радиацией звезды.

Еще два сгустка лазерного огня пролетели мимо Омегона, и он тихо поблагодарил слепящий блеск Октисса — не будь его, снайперы Яника без особых сложностей сняли бы их всех.

Спустившись во впадину, Омегон и легионеры нашли Ксалмагунди. Волион сидел рядом с псайкером, целясь из болтера поверх ее плеча. Бракс тем временем недовольно ворчал под нос — он сидел за валуном, который слишком часто привлекал к себе внимание легионеров-снайперов.

Ксалмагунди стояла на коленях на реголите, погрузив пальцы глубоко в песок и пыль. Она получила обратно свои тонированные очки и теперь могла смотреть сквозь них на ослепительные небеса. Бледная кожа блестела от пота, выступившего от усилий изменить траекторию астероида и отправить «Мрак 9-50» прямо в объятия 66-Зета Октисса.

Выглядела псайкер плохо. Черные слезы стекали по щекам.

— Волион, каков прогноз? — спросил Омегон, скользнув на дно осажденной снайперами впадины.

— И траектория, и скорость вполне подходящи, мой повелитель, — ответил ему легионер. — «Мрак девять-пятьдесят» вместе с пилонной матрицей идет прямо в звезду.

— Омегон? — прохрипела Ксалмагунди. — Это ты?

Примарх пересек впадину и опустился на колени рядом с псайкером.

— Да, это я.

— Вот проклятье, не вижу, — сказала подземница, поток черных слез продолжал струиться по ее бледным, будто фарфоровым, щекам. — Я ослепла.

— Ты справилась, Ксалмагунди, — отозвался примарх.

— Очень хорошо. Твои люди меня восстановят? — спросила псайкер. — Они могут вернуть мне глаза?

Омегон протянул Сетебосу руку. Сержант на миг впился в примарха взглядом, а потом протянул ему болт-пистолет.

— Они сумеют восстановить тебя, Ксалмагунди, — пообещал Омегон.

Эхо выстрела прокатилось по кратеру. Хрупкое тело девушки упало на песок и щебень. Уцелевшие воины отделения «Сигма» уставились на Омегона.

— Мой повелитель, разрешите высказаться свободно, — попросил Сетебос.

Омегон устроился во впадине, его бронированные колени глубоко погрузились в пыль.

— Разрешаю, сержант.

— Мне кажется, это расточительство, — сказал ему Сетебос. — Возможно, она бы еще пригодилась легиону.

— Мне кажется, это сентиментальность, которая и впрямь расточительна, — возразил ему Омегон. — Прежде у меня сложилось мнение, что ради своего легиона ты сделаешь почти все. Почти всем пожертвуешь ради победы.

— Мое поведение во время этой миссии нельзя истолковать иначе, — согласился сержант. — Однако не было никакой нужды казнить девочку.

— Она была расходным материалом, сержант, — возразил Омегон. — Как и все мы. Проходные пешки в большой игре.

— Где «Химерика»? — осторожно спросил Исидор. — Где капитан Ранко?

После паузы Омегон расстегнул зажимы шлема и бросил его в пыль.

Перед глазами Сетебоса и всех легионеров отделения «Сигма» предстал Шид Ранко собственной персоной. Легионеры недоверчиво уставились на капитана.

— Большая игра, — повторил Ранко.

Капитан все еще чувствовал кровь своего примарха. Омегон смешал малое количество этой живительной влаги с вином, которое они вдвоем выпили на «Ипсилоне» — дар примарха, его благодарность и вместе с тем — много большее. Он ощутил воспоминания и познал тайны своего генетического прародителя: первые годы, проведенные близнецами на далекой родной планете, замыслы и путь к верховной власти, парадоксальный восторг и ужас чужого видения, постепенное, в течение грядущих лет осуществление необходимого…

Ранко принял этот дар и сделал то, о чем прежде примарх просил его тысячу раз. Он занял его место. Он действовал, говорил и думал, как примарх.

Он был Омегоном.

Бракс покинул свою позицию и сполз по песку вниз, во впадину.

— Что происходит? — зарычал легионер.

— От нас утаили некоторые детали миссии, — объяснил Сетебос, не отрывая пристального взгляда от Ранко. — Капитан нам сейчас объяснит.

Ранко ответил Сетебосу таким же пристальным взглядом. Потом поглядел на собравшихся легионеров.

— Что хочет от вас примарх? — обратился он к воинам.

— «Химерика» не появится, так ведь, сэр? — спросил Исидор.

Когда Ранко не ответил, легионер добавил:

— Не будет никакой эвакуации на «Громовом ястребе». Лорд Омегон не приедет за нами.

— Нет, — подтвердил капитан.

— Варианты? — спросил Сетебос, поворачиваясь к отделению.

— Гарнизонная «Грозовая птица» и другие корабли уничтожены, — напомнил Крайт.

— Есть только одно средство убраться с этой скалы, — сказал Волион. — Абордажная торпеда. Мы должны вернуться на «Арголид».

Сетебос заворчал. На обсуждение альтернатив времени оставалось мало.

— Самый быстрый маршрут? — спросил он.

— На поверхности, не закрытой щитом, слишком горячо, — отозвался легионер. — Даже в нашей броне. Нужно возвращаться через базу и рудники.

— Шансов немного, — заявил Бракс, проверив оставшиеся в магазине боеприпасы.

— Другие варианты еще хуже, — возразил Исидор, ткнув керамитовым пальцем в яростные небеса.

— Тогда решено, — сказал Сетебос, вставая.

— У вас не получится, — возразил Ранко. — Нет даже десятой доли необходимого на возвращение времени. Это если не учитывать боевые действия.

— Хочешь, чтобы мы просто сидели вот тут на скале и сдохли? — фыркнул в ответ Сетебос.

— Я ничего от вас не хочу, — честно ответил Ранко и снова повторил: — Так что от вас хочет ваш примарх?

Сетебос и легионеры переглянулись. Сержант кивнул.

— Всё.

Эпсилон

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω1/138.11//XXB

БОЕВАЯ БАРЖА XX ЛЕГИОНА «БЕТА»

На мостике «Беты» царила тишина. Офицеры и слуги делали свое дело спокойно и профессионально. По внешним признакам трудно было догадаться, что боевая баржа Альфа-Легиона уже начала массированную орбитальную бомбардировку, и покрытый кратерами горный хребет на планете скоро превратится в ровное место.

Альфарий в церемониальной броне стоял на краю мостика, пристально глядя сквозь иллюминатор на развернувшийся апокалипсис. Сельскохозяйственная луна Парабеллус представляла собой обычный планетоид — красный пыльный шар, покрытый темными кругами плодородных гор-зиккуратов. Даже с орбиты были заметны угловатые террасы, они придавали луне вид абстрактной карты, состоящей из линий и контуров.

Примарх проследил, как самое большое из черных пятен исчезает во вспышке первого разрушительного взрыва. Внизу, на поверхности, рушились горы, и фермерские общины гибли в небесном огне Армагеддона.

На другой стороне командной палубы, облаченный в точно такую же броню, примарх-близнец Омегон оценивал, как растет, надвигаясь, армада кораблей легиона, ведомых массивной «Бетой».

— Тебя что-то беспокоит, брат, — окликнул Альфарий через палубу.

— Нет, — ответил Омегон.

— Это был не вопрос.

Омегон повернулся и пересек мостик, заметив, что его близнец наслаждается зрелищем разрушения луны.

— Если хочешь знать, я думал о доверии.

— Ценный товар, — отозвался Альфарий. — Его можно купить и утратить.

— Разумеется, в случае с Волькерном Авгурамом вышла утрата, — заметил Омегон. — В результате миллионы людей должны теперь умереть.

— Доверие драгоценно, если оно настоящее. Как между братьями, — сказал Альфарий.

— Скажи это Хорусу, — пробормотал Омегон.

Альфарий отвернулся от картины разрушения и, прищурившись, уставился на близнеца.

— Справедливое замечание, — признал он. — Доверия иногда трудно добиться, даже в кругу семьи, среди близких.

Альфарий позволил молчанию повиснуть в воздухе, а потом продолжил:

— Волькерн Авгурам был одаренным мастером. Агентом, которому мы доверяли. Он взял предоставленный нам Кабалом и предназначенный в помощь магистру войны дар, а потом использовал его для собственной выгоды. Именно поэтому незавершенная пилонная матрица на Парабеллусе должна быть разрушена, а здешние фермеры должны вместе со своими посевами умереть в ядерной зиме. А еще именно поэтому, как я полагаю, ты бросил одного из лучших эмпир-мастеров Галактики в глухом переулке Сан-Сабрина, выпотрошив его, будто вора.

Со стороны задней части командной палубы к ним приблизился легионер.

— Мои повелители, — обратился он. — Капитан докладывает, что ударные крейсеры «Лямбда» и «Зета» на подходе, равно как и «Альфа».

— Очень хорошо, — кивнул Альфарий.

— По крайней мере, с этим делом покончено, — произнес Омегон.

— Возможно, — ответил Альфарий. — Думаешь, объект «Мрак» под угрозой?

— Я все еще пытаюсь найти подтверждения.

— Этого маловато, — настаивал Альфарий.

— Я лично допросил Авгурама.

— Никакой утечки? — вскинул бровь Альфарий. — Никаких покровителей? Нет сообщников? Он даже не продал проект пилонной матрицы?

— Кажется, Парабеллус был его личным проектом, — продолжал Омегон. — Это бесполезный след. Он нас никуда не приведет. Говорю же, я сам занимался этим.

Альфарий повернулся к ожидающему легионеру.

— Скажи капитану, как только к нам присоединится «Альфа», пусть проложит дополнительный курс на систему Чондакс.

— Чондакс? — спросил Омегон, слегка удивившись. — Хан? А что с первоначальным планом?

— Я уверен, кто-то заинтересовался «Мраком», — пробормотал Альфарий. — Наши навигаторы говорят, что имметерология в том районе успокаивается. Астропаты полагают, что сообщения на этот раз могут дойти. Оперативники сообщают, что экспедиционный флот Белых Шрамов почти закончил приведение к Согласию, и Хан скоро будет готов к переходу через варп.

— Мы не знаем…

— Знаем, — возразил Альфарий. — Может быть, Малькадор или Ангелы Калибана… Кто-то добрался до установки «Мрак». Мы должны принять это и идти дальше. Нам следует загодя просчитать шаги и разместить флот там, где он предоставит нам наибольшее преимущество. Дорн отзовет Белых Шрамов, лояльность Хана не пошатнулась. Если магистр войны должен преуспеть, нельзя позволить Пятому легиону добраться до Терры. Ты согласен, брат?

— Конечно, — ответил Омегон, кивая. — Разве мы не всегда заодно?

Омега

ОПЕРАТУС ГИДРА-ПЯТЬ: ИСТЕКШЕЕ ВРЕМЯ Ω1/138.28//XXB

БОЕВАЯ БАРЖА XX ЛЕГИОНА «БЕТА»

Омегон вошел в свою каюту. Как и брат, он не держал для себя величественных апартаментов, не пользовался жильем, которое подчеркивало бы его особый ранг. Спальный отсек был маленьким, по-спартански обставленным и ничем, кроме своего временного предназначения, не отличался от каюты любого другого Альфа-легионера.

Омегон стоял там во тьме, прижавшись церемониальным доспехом к двери и переводя дух.

Всякий раз, закрывая глаза, он видел ужас грядущей неизбежности — обжигающую истину, которая открылась ему и Альфарию. Третий Парадокс…

Омегон потер глаза пальцами. Мозг болел от ответственности. Примарх думал о запутанной системе контактов и отношений, секретов и лжи, предательства и купленной верности. Она, будто сеть, раскинулась по всей Галактике. Омегон видел себя в самом сердце этого хитросплетения. Он мог оказывать влияние, дергать за ниточки, но ощущал, что разрывается между нерешенными проблемами.

Примарх активировал плавающие в помещении люминосферы. Оружейная была открыта, боевая броня, неотличимая от доспехов других Альфа-легионеров, покоилась на надежных кронштейнах.

Тут же хранились болтер примарха, его меч и пистолет, а также шлем, который слепо таращился на Омегона пустыми линзами.

Поблизости, под покрывалом, находился другой доспех Омегона.

На первый взгляд он казался простым и незамысловатым.

— Пускай он видит сорвавшийся с ветки плод, теплый и манящий в лучах полуденного солнца, — прошептал примарх, обращаясь к пустой боевой броне. — И пусть я буду змеем. Притаившимся внизу, готовым ужалить.

Джеймс Сваллоу Где ангел не решится сделать шаг

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ПРИМАРХИ

Сангвиний — примарх Кровавых Ангелов

Хорус Луперкаль — примарх Сынов Хоруса

IX ЛЕГИОН, КРОВАВЫЕ АНГЕЛЫ

Азкаэллон — командир Сангвинарной гвардии

Зуриил — сержант, Сангвинарная гвардия

Логос — Сангвинарная гвардия

Мендрион — Сангвинарная гвардия

Халкрин — Сангвинарная гвардия

Ралдорон — капитан, первая рота

Орексис — сержант, первая рота

Мкани Кано — адъютант, первая рота

Кадор — первая рота

Расин — первая рота

Почтенный Леонатус — дредноут, первая рота

Амит — капитан, пятая рота

Фурио — капитан, девятая рота

Кассиил — сержант, девятая рота

Мерос — апотекарий, девятая рота

Сарга — девятая рота

Ксаган — девятая рота

Лейтео — девятая рота

Кайде — технодесантник, девятая рота

Галан — капитан, шестнадцатая рота

Дар Накир — капитан, двадцать четвертая рота

Мадидус — сержант, двадцать четвертая рота

Гравато — двадцать четвертая рота

Новенус — тридцать третья рота

Деон — пятьдесят седьмая рота

Клотен — дредноут, восемьдесят восьмая рота

Тагас — капитан, сто одиннадцатая рота

Алотрос — сто одиннадцатая рота

Резнор — лейтенант-коммандер, сто шестьдесят четвертая рота

Эканус — двести вторая рота

Сальватор — двести шестьдесят девятая рота

Дахка Берус — верховный хранитель

Ясон Аннеллус — хранитель

VI ЛЕГИОН, КОСМИЧЕСКИЕ ВОЛКИ

Хелик Красный Нож — капитан

Йонор Штиль — рунический жрец

ПРЕДАТЕЛЬСКИЕ ЛЕГИОНЫ

Эреб — Первый капеллан Несущих Слово

Танус Крид — аколит Несущих Слово

Уан Харокс — капитан, восьмая рота Несущих Слово

Малогарст — советник Сынов Хоруса

Фабий — апотекарий-майорис Детей Императора

ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Афина ДюКейд — капитан корабля «Красная слеза»

Корокоро Сахзё — астропат

Халердайс Гервин — летописец

Тиллиан Ниоба — садовод

НЕИЗВЕСТНЫЕ

Ка Бандха

Кирисс

МЕЛЬХИОР

Войну на Мельхиоре вели боги и ангелы. Война расколола небеса и землю, сожгла горы и обратила океаны в пар, но ее исход был решен в одном месте. На белых соляных равнинах Серебряной пустыни, где миллионы рекрутов и верующих строили башни восхваления и часовни сопереживания, нефилимы собрались дать последний бой.

Долгие месяцы войны они отступали, оставляя поле боя независимо от того — победили или проиграли. Словно города, равнины и каньоны становились оскверненными после кровопролития. Нефилимы отворачивались и уходили, и со временем выяснилось, куда они направляются. После уничтожения яйцеобразного космического корабля ксеносы утратили господство в космосе, широкие движущиеся колонны были видны с орбиты невооруженным глазом. Подобно темным клубам дыма, поднимающимся от горящих городов, толпы людей отчетливо выделялись на фоне ландшафта.

Войну богов и ангелов можно было закончить с этой выгодной позиции. Требовалось только время и терпение, чтобы загнать врага в последнюю твердыню, а затем бомбами стереть с лица земли.

Но не такого рода велась битва, да и воины, сражающиеся в ней, не отличались терпением и умением выжидать. Необходимо было отомстить за нанесенные оскорбления, преподать урок и продемонстрировать всей Галактике, что нефилимы понесут кару.

И, кроме того, были люди. Не все пели гимны, не у всех по лицам текли слезы счастья при виде гигантов, шагающих среди них. Не каждый отдавал все, что имел — от имущества до первенцев, — по одному слову нефилимов. Многих среди этой массы лишили выбора, их заковали и превратили в рабов. Они заслужили свободу. Положить их жизни на алтарь войны было бы слишком жестоко.

Кое-кто утверждал, что всех верующих без исключения следует считать рабами. Это спорная точка зрения, но того, что для освобождения людей Мельхиора следовало уничтожить всех нефилимов, не оспаривал никто.

Нефилимы, окутанные волнами солнечного жара, собрались с огромной свитой на сверкающем белом гипсе Серебряной пустыни. Здесь, среди расколотых скал и уступов, они пели свои странные завывающие песни и трудились над медными каркасами строений. Ожидая прихода врага.

Рыцари в доспехах цвета бледной луны построились огромной фалангой из керамитовой брони, щитов и болтеров. В ней насчитывалось восемь тысяч воинов, их ботинки перемололи верхний слой соленой почвы в пыль, которая кружилась в воздухе подобно пеплу. Окутанные дымкой Астартес, казалось, плыли по белой пустыне к границам огромного лагеря нефилимов. Стоял непрерывный грохот. На флангах войска двигались боевые машины — танки; парящие скиммеры на невидимых столбах антигравитации; низкие и приземистые устройства, которые напоминали бронированных трилобитов; боевые машины, ощерившиеся стволами орудий. Над дымкой вздымались сотни боевых штандартов и знамен, которые вместе со знаками отличия и эмблемами отделений на плечах воинов несли различные варианты одного и того же символа — полумесяца под черной волчьей мордой.

Самый высокий штандарт, который колыхался во главе строя, обладал уникальной эмблемой — изображением ока: открытого, дерзкого и бдительного, как у хищника. Символ был позаимствован из терранской античности. Знамя нес чемпион из чемпионов, великолепный в искусно сработанном доспехе. Знаменосец маршировал по правую руку от полубога. Магистра войны.

Хорус Луперкаль, примарх Лунных Волков и повелитель XVI легиона Астартес, остановился и поднял руку в тяжелой перчатке, указав на линии баррикад и земляных валов по границе воинства нефилимов. Рябь прокатилась по рядам его армии, когда воины тоже остановились, ожидая приказа примарха.

Свирепое солнце Мельхиора бросало непроницаемую тень к его ногам.

— Ты видишь их, капитан? — тихо спросил Хорус, не оборачиваясь к подчиненному.

Капитан Гастур Сеянус, претор четвертой роты Лунных Волков, мрачно кивнул. Во время одного из боев капитан попал под визг-импульс нефилима и повредил кости черепа. Осколки прочно соединили, но процесс исцеления дал побочный эффект — постоянную слабую головную боль. Из-за нее Сеянус стал раздражителен.

Гиганты выступили из лагеря. Множество мужчин и женщин спешили убраться с пути нефилимов. Капитан четвертой слышал свистящие, прерывистые звуки мелодичных голосов и крики обитателей лагеря. Над пустыней гремели тяжелые шаги.

Хорус запрокинул голову, глядя ввысь в почти безоблачное небо. На какое-то мгновение показалось, что командующий не обращает внимания на приближающегося врага.

Сеянус оглянулся на лейтенантов и несколькими быстрыми боевыми жестами отдал приказы частям тяжелой поддержки и дредноутам, которые расположились на флангах боевых порядков Лунных Волков. Лазерные пушки, тяжелые болтеры модели «Драко» и ракетные пусковые установки с магазинным питанием пришли в боеготовность. Капитан услышал, как за спиной заряжаются восемь тысяч болтеров.

— Вот они, — произнес он, когда первые из ксеносов-гигантов поднялись и переступили через внутренние, рассчитанные на человеческие размеры стены бастиона. Нефилимы шли неторопливо и осторожно, напоминая Сеянусу морских существ, которых он видел в аквариуме. Они словно плыли в воде, но их медлительность была обманчива. Капитан своими глазами видел, насколько быстро могли двигаться эти ксеносы, уклоняясь от удара.

Сеянус был готов отдать приказ тотчас, но Хорус почувствовал его намерение и покачал головой.

— Последний шанс, — сказал он. — Мы зашли так далеко. Но все еще можем спасти много жизней.

И прежде, чем Сеянус ответил, его повелитель вышел из строя воинов и направился к ближайшему из колоссальных ксеносов.

Тот был серым. Сеянус ознакомился с данными наблюдений за ксеносами при помощи гипнопереноса и знал, что о командной структуре нефилимов офицерам разведки Имперской Армии известно немногое. Цвет их раздутых тел, вероятно, обозначал персональное звание и должность. Синие были рядовыми. Зеленые, похоже, являлись аналогом апотекариев или же сержантов отделений. Серых аналитики называли их «капитанами» за неимением более подходящего термина. Попытки перевода визгливой речи ксеносов оказались безрезультатны, верхние регистры звуков находились в таких звуковых диапазонах, которые даже генетически улучшенный слух космодесантников не воспринимал. Вместе с необычными световыми узорами, которые вспыхивали фотофорами на коже, это делало расшифровку их языка безнадежной затеей.

Однако у нефилимов не было трудностей с переводом. Они прибыли на Мельхиор, говоря на имперском готике, как на родном. И сказанное ими послужило причиной того, что целая звездная система отреклась от власти далекой Терры и Императора Человечества.

Серый увидел Хоруса и направился к нему, световые блики на его эпидермисе отправили безмолвную команду строю зеленых и синих. Они остановились, и вокруг их толстых, похожих на колонны ног Сеянус увидел людей. Они толпились возле ксеносов, словно жмущиеся к матерям дети. Неофиты были вооружены оружием, захваченным у сил планетарной обороны Мельхиора. Их лица едва различались, за толстыми полупрозрачными масками все неофиты казались на одно лицо. Разведка доносила, что маски эти сделаны из эпидермальных слоев кожи нефилимов. Было замечено, как зеленые отрезали куски собственной кожи для этого ритуала. Существовали теории о том, как ношение плоти чужих привязывало новообращенных к ксеносам-хозяевам. Сеянус лично наблюдал вскрытие трупа нефилима и видел обилие гибких внутренностей и студенистых органов. Тела чужих, отдаленно напоминавшие человеческие, были гладкими, словно вырезанными из стеатита, с подобиями рук и ног. Вытянутые головы вырастали прямо из плеч, шеи отсутствовали, а множество обонятельных щелей и зрительных отверстий испещряли поверхность черепов. Из-за этого нефилимы выглядели, как существа из дутого стекла, в ясный день их полупрозрачная кожа светилась.

Хорус остановился, и серый слегка наклонился, чтобы посмотреть на него. Каждый ксенос был в два раза выше самого рослого легионера.

— Я в последний раз предлагаю, — заявил Хорус существу. — Освободите рабов и оставьте планету. Сделайте это немедленно, во имя Императора.

Фотофоры нефилима сверкнули, и он, копируя людей, развел толстые трехпалые руки. Подобный жест демонстрировал открытость. Воздух перед чужаком задрожал, когда появилась невидимая пелена энергии. Раздались странные свистящие и гудящие звуки. Ксеносы таким образом разговаривали, создавая внешнюю эфирную барабанную перепонку. Они управляли молекулами воздуха пока еще неизвестными средствами. Как уже выяснили, по своей природе этот способ был не психическим, но технологическим. Внутри органических тел ксеносов находилось какое-то устройство.

— Почему вы сражаетесь с нами? — спросил он. — В этом нет необходимости. Мы хотим мира.

Хорус положил руку на рукоять меча.

— Это ложь. Вы пришли сюда незваными и взяли себе имя из древней мифологии Терры, Калибана и Барака.

— Нефилим, — пропел ксенос высоким и необычным тоном, проговаривая каждый слог слова, — падшие серафим. — Серый сделал тяжелый шаг к примарху, и рука Сеянуса рефлекторно сжалась на рукояти штурмболтера. — Поклоняйтесь нам. Прославляйте нас. Обретите мир.

— Обретите мир, — толпившиеся у ног ксеносов люди повторили слова, словно молитву.

Хорус в упор разглядывал чужака.

— Вы — паразиты, — бросил он, ветер разнес его слова по равнине, рассекая воцарившуюся тишину. — Мы знаем, за счет чего вы существуете. Вы питаетесь жизненной силой. Наши псайкеры видели это. Вы нуждаетесь в поклонении… в почитании, словно боги.

— Это, — произнесло существо гудящим голосом, — своего рода мир.

— И при помощи технологии вы управляете разумом и подавляете дух. Человеческий разум. Человеческий дух. — Хорус покачал головой. — Это не может продолжаться.

— Вы не можете остановить нас. — Серый указал на бесчисленные медные башни и странные антенны позади них. Тысячи нефилимов двигались вперед неторопливыми размашистыми шагами. — Мы сражались с вами и знаем, на что вы способны. И вы можете победить, только если убьете тех, кого призваны защищать. — Он указал на группу неофитов. Чужой снова махнул рукой, под кожей струились шлейфы белого света. — Присоединяйтесь к нам. Мы покажем вам, вы поймете, как прекрасно быть… в общине. Быть одновременно богом и смертным.

На мгновенье Сеянусу показалось, что по лицу Хоруса промелькнула тень, затем все пропало.

— Мы свергли всех богов, — сказал примарх, — а вы всего лишь бледные тени тех ложных сущностей.

Серый свистнул на своем языке, и легион нефилимов двинулся вперед, каждый светился ярко-желтым цветом.

— Мы уничтожим вас, — сказало существо. — Нас больше.

Хорус грустно кивнул и извлек меч — тяжелый промасленный клинок из стали и адамантия.

— Вы попытаетесь, — сказал он. — Но сегодня вы встретились с сыновьями Императора и его воинами. Мы — Лунные Волки, и этот легион станет наковальней, на которой вы будете разбиты.

Высоко в небесах раздался низкий гул, похожий на далекий раскат грома. Когда звуковой удар из верхних слоев атмосферы достиг пустыни, Сеянус посмотрел вверх, его острое зрение различило сотни белых инверсионных следов, тянущихся за алыми слезами и ярко-красными ястребами, которые неслись на сверхзвуковой скорости к серебристым пескам.

— Мы — наковальня, — повторил Хорус, указывая мечом. — А теперь узрите молот.

Небеса закричали.

Залп в виде керамитовых капсул, извергнутый пусковыми установками дюжины линкоров и боевых барж на низкой орбите, пронзил верхние слои атмосферы Мельхиора и обрушился на Серебряную пустыню подобно пылающему метеоритному дождю. Капсулы сопровождали железные ястребы: «Грозовые птицы» и десантно-штурмовые корабли по спирали спускались к колоссальному лагерю нефилимов.

Они были красными, как кровь и ярость, и несли воинов IX легиона Астартес. Скорость атаки была ключом к победе. Многочисленные силы Лунных Волков успешно втянули в бой ксеносов-захватчиков и их фанатичных приверженцев, оборона на флангах истончилась и ослабла. Но нефилимы соображали быстро, и когда поняли, что их обманули, попытались перегруппироваться и укрепиться.

Кровавые Ангелы не позволят этому случиться. Нефилимы будут разбиты и уничтожены, их сплоченность рухнет после могучего удара, от которого их отделяли считанные мгновения.

Первый пронзительный импульс акустической атаки пронесся мимо спускающего штурмового отряда. Энергия вибрирующих воздушных потоков вызывала спонтанные вспышки. Внизу, в пустыне, самые быстрые из ксеносов вытянули толстые руки вверх, словно нащупывая высокие облака, и использовали резонанс стекловидных скелетов в качестве волноводов для звуковых атак.

Попавшие под удар акустических лучей десантные капсулы сходили с курса, отклоняясь по спирали от посадочных зон в белой соляной пустыне. Другим не повезло больше: они раскалывались и сталкивались друг с другом. Ведущая «Грозовая птица», такая же багровая, как и остальные, но с изображением золотых крыльев на фюзеляже, ринулась сквозь акустический обстрел, увлекая стаю в пылающее пике.

Тяжелые лазеры и ракетные контейнеры на носу и под крыльями открыли ответный огонь по нефилимам, вырывая черные кратеры в спрессованном песке. Корабли приближались с каждой секундой, но были все еще слишком высоко для точного прицеливания. Вместо этого расчеты стрелков «Грозовых птиц» вели подавляющий огонь, вынуждая врага отступить и освободить территорию для посадки.

Когда точка невозврата была пройдена, красно-золотой самолет вошел в крутую нисходящую спираль. В нижней части корпуса открылись и отошли назад по гидравлическим поршневым направляющим металлические створки, позволив ревущему ветру ворваться в открытый отсек. Другие машины в строю сделали то же самое: люки распахнулись, открыв десантные отсеки.

На краю люка «Грозовой птицы» встала фигура, облаченная в доспех цвета солнца.

Примарх, второй полубог.

Ангел.

Он устремился в бледное небо, принимая силу гравитации как возлюбленную, позволяя ей разогнать себя до предельной скорости. Не закрытое шлемом благородное лицо было исполнено решимости, грива волос трепетала на ветру. Он закричал, бросая вызов врагам.

За спиной полыхнула белая вспышка. Это широко распахнулись огромные белоснежные крылья, ловя поток воздуха и без усилий укрощая его. Золотые украшения, слезы из красного нефрита и рубинов, шелковый табард и платиновая кольчуга звенели о доспех из керамита и пластали, который был столь изысканно украшен и великолепен, что больше напоминал экспонат какой-то роскошной галереи. Ловя воздушный поток, примарх извлек изумительный меч красного цвета с изогнутым зазубренным лезвием. Этот клинок приходился братом мечу Хоруса, стоящего далеко внизу.

Рядом с Сангвинием летели столь же решительные и свирепые воины. Легионеры-штурмовики дюжины рот неслись вниз с рычанием реактивных струй из прыжковых ранцев, болтерами в руках и суровым возмездием в глазах. Их возглавляла Сангвинарная гвардия в золотых доспехах с белыми крыльями в подражание повелителю. Ее полет, как и полет штурмовых отделений, поддерживали струи оранжевого пламени из пылающих фузионных двигателей, а крылья блестели металлом и белой эмалью.

Удар от приземления примарха был мощнее залпа «Поборника». Как только его подошвы опустились на песчаную поверхность, по белому песку пошли идеальные круги. Несущиеся в атаку синие нефилимы были сбиты с ног и пытались подняться — только для того, чтобы быть срезанными огнем богато украшенных болтеров спускающейся Сангвинарной гвардии и залпами штурмовых отделений.

Ангел Сангвиний вышел из кратера, который сам создал, и встретился с первым врагом. Вопящий зеленый нефилим набросился на него, испуская разрушительные звуковые импульсы, которые могли дробить кости и колоть камень. Ксенос возвышался над примархом, а его полупрозрачная кожа переливалась яркой мерцающей цветоречью. По коже пробежала потрескивающая модуляция, внешний кожный покров превратился в оболочку тусклой стеклянной брони.

Острие меча примарха поднялось яркой дугой сверкающего металла и встретилось с телом нефилима. Клинок вонзился в стеклянную кожу и без усилий расколол ее, осколки зазвенели, как крошечные колокольчики, отскакивая от боевого доспеха примарха. Оружие вошло глубже, мономолекулярное лезвие рассекло студенистые внутренности и раскрошило кремниевые кости, вскрывая чужого. Рассеченное надвое зеленокожее существо с предсмертным воем рухнуло в пыль.

Сангвиний стряхнул с меча серебристую, похожую на жидкий металл кровь и кивнул своей почетной страже. Он словно отражался в зеркалах — личины шлемов его воинов копировали черты благородного лица примарха.

— Первая кровь, Азкаэллон, — сказал он, обращаясь к командиру гвардии.

— Подходящая, милорд, — ответил воин, возбужденный предвкушением битвы.

Сангвиний кивнул.

— Мои сыновья знают, что делать. Бить сильно и быстро.

Азкаэллон отдал честь и снял шлем, обратив господину жесткое лицо.

— Ваша воля, — пока он говорил, к рокоту посадки оставшихся «Грозовых птиц» присоединились оглушительные удары десантных капсул. Земля под ними тряслась, керамитовые слезы врезались в песок и раскрылись подобно смертоносным цветкам. Из каждой капсулы появлялась группа воинов в боевом построении вместе с библиариями, хранителями в черных доспехах и боевыми апотекариями. Азкаэллон видел, что все смотрят на Сангвиния, ожидая приказов. Как и все они, командир гвардии был горд находиться здесь, рядом с прародителем и примархом.

— Ни один ксенос не уцелеет, — пообещал он.

Сангвиний поднял меч в ответном приветствии.

— Другие… — Ангел не произнес нужных слов, но Азкаэллон понял, кого он имел в виду. Рабов. — Освободите, сколько сможете. Они будут сражаться вместе с нами, узнав, что их не бросили тут.

— А рекруты? — Азкаэллон указал на неровные стрелковые цепи людей в масках, которые осторожно подбирались к легионерам в красных доспехах. — Если они окажут сопротивление?

Лицо Великого Ангела омрачила мимолетная печаль.

— Тогда они тоже будут освобождены. — Сангвиний поднял клинок, и в ответ рев его сынов поднялся в небеса.

Когорта неуклюжих синих достигла невысокого гребня, и для Кровавых Ангелов битва разгорелась в полную силу.

Изначально творцом плана сражения был Хорус. В стратегиуме своего флагмана «Дух мщения» у широкого гололитического дисплея повелитель Лунных Волков встретился с братом и представил ему план сокрушения нефилимов. Ставка делалась на шок и страх, безжалостную демонстрацию боевой мощи, как неоднократно действовал Луперкаль в ходе войн Великого крестового похода. Стоя среди множества воинов в красных и белых доспехах, Хорус желал, чтобы Кровавые Ангелы наступали плечом к плечу со своими кузенами. Устрашив ксеносов, многотысячная армия безостановочно будет двигаться к вратам их последнего бастиона. А затем через эти врата, стены, без пауз на переговоры и сомнения. «Подобно океану, из которого вышли эти существа, — сказал Хорус, — мы захлестнем чужих, утащим вниз и утопим».

Исключительная помпезность замысла была величайшим достоинством, но Сангвиния нелегко было убедить в этом. Возле гололита два брата спорили о вероятных трудностях. Стороннему наблюдателю этот спор могучих, генетически улучшенных воинов о предстоящем грандиозном противостоянии мог показаться бесстрастным, словно на его глазах всего лишь разыгрывалась партия в регицид.

Но как же это не соответствовало истине! Кровавый Ангел смотрел на панели голографа и видел бесконечные значки, отображающие скопления гражданских, обманчивый пустынный ландшафт, насыщенный замаскированными узкими проходами и огневыми мешками. По его мнению, Хорус уже сделал тактический анализ предстоящего сражения и пришел к прискорбному, но необходимому выводу. Он принял сложное решение, а затем двинулся дальше. Не из-за бессердечности, а из-за целесообразности.

Сангвиний не мог поступить с той же легкостью. Лобовая атака грубой силой больше подходила их несдержанным родичам — Руссу или Ангрону. Ни Сангвиний, ни Хорус не были столь же бесхитростно зациклены на результате в ущерб всему остальному.

Однако сложно было не поддаться холодной ярости, спровоцированной нефилимами. Ксеносы-гиганты, насмехаясь над великой мечтой человечества о благоденствии и единстве, оставили за собой сотни разрушенных миров, прежде чем остановились на Мельхиоре.

Саган, хребет Де-Кора, Орфео Минорис, Бета Ригель II. Эти планеты были полностью очищены от человеческой жизни, население согнано в громадные часовни сопереживания, а затем медленно поглощено. Истинный ужас содеянного был в том, что нефилимы превратили тех, на кого они охотились, в своих солдат, заманивая податливых, одиноких, несчастных своим идеалом достижимой божественности. Верующих они потчевали сказками о вечной жизни, равнодушным рассказывали о бесконечном страдании. В деле пропаганды нефилимы оказались очень хороши.

Возможно, ксеносы действительно верили, будто то, что они делают, каким-то образом приблизит их к нематериальной форме существования, к загробной жизни на вечных небесах. Это не имело значения. При помощи технологий они имплантировали частицы себя в рабов для дальнейшего объединения, они вырезали собственную плоть и делали маски, чтобы отметить своих приверженцев. Нефилимы контролировали разумы благодаря силе воли или же слабым характерам своих избранников.

Они были оскорблением для светской Галактики Императора, поскольку не только посягнули на чистоту человеческого совершенства, но и коварно похитили тех, кто по глупости поклялся им в верности.

Согласно докладам скаутов Кровавых Ангелов и Лунных Волков ксеносы питались жизнями своих почитателей. Пустые часовни были завалены доверху штабелями высохших тел, состарившихся за считанные часы, пока из них выкачивали жизненную силу. Наконец, примархам открылась подлинная сущность врага, и она вызвала у них отвращение.

Нефилимы питались преклонением.

Поэтому Сангвиний лишит мерзких ксеносов пропитания и сокрушит их высокомерие. Захватчики полагали, что сыновья Императора не смогут уничтожить их, не прибегнув к убийству людей, которых нефилимы забрали в качестве пищи, и были правы. Но то, что ксеносы считали слабостью, Ангел обратил в силу. Они были так уверены в неприступности своих позиции, что встретили Хоруса, собрав воедино все свои силы и вызвав на бой Лунных Волков.

И когда ослепленные уверенностью в победе ксеносы отвернулись, не разглядев несокрушимой решимости воинов, которым решили противостоять, истинные ангелы спустились в пламени на Мельхиор и стали воплощением гнева Императора.

Примарх обрушился словно ураган, врываясь в самую гущу нефилимов, а затем поднимаясь в воздух стремительными, проворными движениями. Мечом и короткими клинками, встроенными в наручи, он убивал противников одного за другим, перекрикивая тех, кто пытался оглушить его звуковыми волнами. Его сопровождали командиры личной стражи — Азкаэллон и Зуриил, которые поливали вражеский строй огнем из встроенных в наручи болтеров «Ангелус». При каждом попадании боеголовки масс-реактивных осколочных снарядов разлетались на сотни магнозаряженных моноволокон, вонзающихся в кожу нефилимов, и дальше разрывались внутри их тел. Озера синеватой мерцающей внутренней жидкости наполнили поле боя, медленно поглощаемые серебристым песком.

За гвардией следовали капитаны, возглавляющие штурмовые роты. Ралдорон, Чистокровный из первой, твердой рукой вел огонь из болтера, его элитные ветераны носили эбеновые амулеты как дань традиции охотничьим племенам Ваала, родного мира Кровавых Ангелов. К первому капитану присоединились части щитоносцев девятой роты Фурио, воины шестнадцатой Галана с излюбленными алебардами и легионеры Амита из пятой, вооруженные болтерами и свежевальными ножами.

Огонь тяжелого оружия сосредоточился на медных башнях и стенах часовен сопереживания, лишая нефилимов системы убежищ и вынуждая атаковать в лоб. На юге, где Хорус провел свою ложную атаку, ход битвы изменился. Лунные Волки сначала окопались, препятствуя любой попытке ксеносов продвинуться или отступить, а потом перешли в наступление. Растянувшись широкой дугой, линия солдат Хоруса принудила разноцветных гигантов к отступлению, тесня их на клинки и болтеры Кровавых Ангелов. С жестокой неотвратимостью ловушка, разработанная сынами Императора на борту «Духа мщения», захлопнулась, как капкан. С каждой минутой космодесантники оставляли чужакам все меньше и меньше пространства для маневра. Многие из новообращенных нефилимов начали сдаваться, крича от боли, когда с их лица сдирали сросшуюся массу. Те же, кто зашел слишком далеко на пути поклонения, отдали жизни за своих хозяев в тщетной попытке замедлить продвижение космодесантников.

У Сангвиния не было жалости к этим глупцам. Они позволили соблазнить себя сладкими речами, позволили себе руководствоваться страхами, а не надеждой. И в еще большей степени примарх разгневался на самих нефилимов.

Легионеры в багровых доспехах и их золотой полководец обратили ярость против гигантов. Обманчивая музыка странных песен чужаков превратилась в атональную гамму панических визгов, прерываемых агрессивным рычанием. Пронзая клубы дыма от горящих внешних укреплений лагеря, над головой пронеслись эскадроны «Лендспидеров» Хоруса и накрыли фалангу синекожих залпами гравитационных пушек и мультимельт.

Боевой клич Галана привлек внимание примарха, и он взглянул на капитана. На лице воина было столько свирепости и решимости, что Сангвиний испытал прилив гордости от того, что сражается рядом со своими сыновьями. Рожденные на Ваале и Терре легионеры, объединенные много лет назад самим Ангелом под алым знаменем, были его острейшими клинками и умами. В битве они не имели себе равных, и на мгновенье примарх позволил себе испытать чистое, дикое удовольствие от сражения. Они несомненно победят.

Враг, чья мерзость была бесспорна, пребывал в замешательстве. Шла праведная битва, победа Империума в которой так же неизбежна, как и восход солнца Мельхиора. Сангвиний и Хорус одержат победу в этот день, а утраченный мир снова будет возвращен. Это будет сделано боевыми братьями и братьями по крови, примархами и легионерами. Ангел ощутит вкус победы на своих губах, сладкий и темный, как доброе вино.

И там, на сияющих песках Мельхиора, нефилимы будут истреблены.

После битвы освобожденных рабов изолировали от оставшихся в живых неофитов из опасения, что инстинкт толпы и жажда мести выльются в убийства. Хорус взялся за это дело, недвусмысленно дав понять претендентам на лидерство среди освобожденных, что все ренегаты будут преданы суду, но это будет имперский суд, справедливый, истинный и опирающийся на букву закона.

Тем временем под надзором солдат из бригад Имперской Армии, которые прибыли для поддержки легионов, пленники-неофиты были отправлены на изнурительные работы. Часть их них относили мертвых нефилимов к огромным погребальным кострам в пустыне и сжигали тела чужих, которым поклонялись. Другим приходилось разрушать медные молитвенные башни, которые они заставили построить своих товарищей несколькими днями ранее.

Сангвиний стоял на вершине невысокого холма из гладкого камня и смотрел, как солнце клонится к далекому горизонту. Его крылья были сложены, а кровь ксеносов, забрызгавшая его во время битвы, смыта с доспеха. Он кивнул. Мельхиор был спасен, победа одержана. Его мысли уже неслись к следующей битве, следующему миру, нуждающемуся в просвещении.

На губах появилась улыбка, когда Ангел почувствовал приближение брата, но он не повернулся к Хорусу.

— Меня очень волнует один вопрос, — сказал Сангвиний с преувеличенной серьезностью.

— О-о? — Повелитель Лунных Волков остановился рядом с ним. — Звучит тревожно.

Ни один из них не обратил внимания, но прямо под ними в неглубокой лощине множество обычных людей — солдат и пленных, и даже легионеры Астартес, застыли, обратив лица вверх. Даже один примарх представлял собой внушительное зрелище, а двое генетически созданных сверхлюдей и подавно станут событием, которое многие из них запомнят на всю жизнь. По многим причинам.

— Чем я могу помочь, брат? — продолжил Хорус, изображая серьезность.

Ангел взглянул на него.

— Если бы серый выполнил твою просьбу, если бы он освободил рабов… Скажи мне, ты бы на самом деле отпустил ксеносов?

Хорус кивнул, словно ответ был очевиден.

— Я человек слова. Я бы позволил им покинуть поверхность планеты, выйти на орбиту… — Он задрал голову. — Но когда они встретили бы там твои корабли, ну… — Хорус слегка пожал плечами, огромные наплечники боевого доспеха усилили эффект движения. — Ты ведь никогда не был таким же обходительным, как я.

Улыбка превратилась в смешок. Сангвиний насмешливо поклонился.

— Это точно. Я должен довольствоваться тем, чтобы быть просто лучшим воином.

— Не вынуждай меня ощипывать эти крылья, — парировал Хорус.

— Даже не думай! — воскликнул Сангвиний. — Без них я буду всего лишь красавчиком вроде тебя.

— Это было бы ужасно, — согласился примарх Лунных Волков.

Шутки закончились, и беседа двух братьев перетекла в совещание генералов-союзников.

— Какие корабли ты решил оставить для приведения к Согласию?

Хорус потер подбородок.

— Думаю, «Меч Аргуса» и «Багровый призрак». Отряды Армии с этих кораблей разместятся здесь и удостоверятся, что культ нефилимов мертв и погребен. Если все пойдет хорошо, они присоединятся к моему экспедиционному флоту через несколько месяцев.

Крылатый примарх взглянул на небо.

— Боюсь, мы видим их не в последний раз.

— Хан сейчас разыскивает их родной мир. Он закончит то, что мы сегодня начали здесь.

— Я на это надеюсь. Технология, которой пользовались ксеносы, легкость, с которой они проникли в разумы гражданских… Это тревожит. Мы не можем позволить распространяться этой заразе, — Сангвиний оглянулся на брата. — Итак, куда ты теперь?

— В сектор Улланор. Дюжина систем замолчала, от Новой Митамы до самого Налкари. Подозреваю очередное вторжение ксеносов.

— Орки?

— Возможно. Я могу воспользоваться твоей помощью, брат?

Сангвиний снова улыбнулся.

— Сомневаюсь в этом. И я не смог бы оказать ее, даже если бы захотел. Мои астропаты уже не первый день встревожены, передавая сообщения от наших скаутов в Персее Нуль. Мне доложили, что там крайне необходимо Согласие.

— Великий план отца… Он нечасто предоставляет нам шанс сражаться вместе, — заметил Хорус. Его брату послышалась нотка сожаления в словах. — Сколько славы мы разделили в этот день? Недостаточно.

— Согласен.

На поле битвы примархам довелось рубиться рядом, когда орда серокожих нефилимов бросилась на них, испуская из стеклянных шипов на руках и ногах акустические импульсы. Братья встали спиной к спине, этот момент стал поворотным в сражении и гарантировал им победу.

— Признаю, был бы рад возможности снова сражаться рядом с тобой, — продолжил Сангвиний. — И не только. Мне не хватает наших бесед.

Хорус еще больше нахмурился.

— Однажды мы покончим со всем этим, — он указал на пески пустыни и следы битвы. — Тогда сможем наговориться всласть и играть в регицид сколько душе угодно. По крайней мере, до следующего Крестового похода.

Что-то в тоне брата заставило Сангвиния призадуматься. В нем был скрыт некий смысл, который он мог почувствовать, но не понять, нечто такое, что, возможно, даже сам Хорус не вполне осознавал.

Шанс на понимание окончательно был утрачен, когда фигура в багровом доспехе быстро поднялась по склону низкого холма.

— Милорды. Простите, что прерываю. — Ралдорон поклонился и метнул в Хоруса настороженный взгляд, прежде чем повернуться к своему примарху. — Требуется присутствие Ангела… в другом месте.

— Есть проблемы, первый капитан? — спросил Хорус офицера Кровавых Ангелов.

Худое серьезное лицо Ралдорона под роскошной гривой светлых волос было непроницаемо.

— Дело легиона, милорд, — сказал он. — Требующее личного внимания моего повелителя.

Сангвиний устремил на своего капитана тяжелый взгляд. Ралдорон был одним из наиболее доверенных людей и командиром элитной ветеранской роты, заслужившим множество почестей за десятилетия войны во имя Императора. Он являлся советником примарха и носил новый почетный титул «магистр ордена», выполняя роль, схожую с той, которую играли воины Морниваля в легионе Лунных Волков. Первый капитан не слыл импульсивным человеком, так что столь беспардонное вмешательство в беседу примархов само по себе становилось причиной для беспокойства.

— Говори, Рал.

Последовала короткая пауза, такая крошечная, что лишь тот, кто знал капитана Ралдорона так же хорошо, как его повелитель, уловил бы ее. Но она была достаточной, чтобы указать на наличие проблемы.

— Один из наших братьев был… потерян, повелитель.

Сангвиний почувствовал, как его лицо застывает, превращается в маску, словно в вены проник холод.

— Брат, прошу извинить меня.

Ангел не услышал ответа Хоруса, он уже уходил, следуя за Ралдороном сквозь пелену дыма, клубившегося над потемневшей пустыней.

Они молчали и когда шли, и когда ехали в «Лендспидере», который Ралдорон взял для передвижения по району боевых действий. Сангвиний ушел в себя и приготовился к худшему, пока первый капитан пилотировал машину над восточным флангом поля битвы. Они мчались на предельно низкой высоте, ныряя в неглубокие впадины, огибая руины башен восхваления и обвалившиеся стены. Когда гравитационные двигатели сбросили обороты у места назначения, примарх увидел, что ситуация выглядит именно так, как ему хотелось. Великолепный организатор, Ралдорон проследил за тем, чтобы обширный район был оцеплен. Легионеры в кордоне диаметром в несколько сотен метров стояли спиной к охраняемому объекту. Ни один не поднял головы, когда над ними пролетел спидер и сел во внутреннем дворе разбомбленной часовни сопереживания.

— Там, — мрачные слова Ралдорона, кивнувшего в сторону развалин, раздались сквозь тихий гул работающих на холостом ходу двигателей. — Я изолировал его, как только понял, что с ним.

Пока они шли к обвалившемуся зданию, Сангвиний почувствовал, как холод в крови распространяется по рукам. Стены наклонились вправо, а потолок рухнул, из-за чего овальная церковь почти погрузилась в песок. Вторая, меньшая группа легионеров стояла возле входа. Эти воины были из числа почетной стражи Ралдорона. Они тоже стояли спиной к охраняемой зоне и не отреагировали на присутствие своего примарха.

— Его имя?

— Алотрос, — сказал Ралдорон. — Отличный послужной список. Из сто одиннадцатой роты капитана Тагаса.

— Что знает Тагас? — спросил Сангвиний.

— Что брат Алотрос мертв, милорд, — из темного проема появилась фигура в золотом доспехе и отдала честь. Строгое выражение лица Азкаэллона было красноречивее любых слов. — Убит ксеносами, испарился при взрыве. Благородная смерть. — Сангвинарный гвардеец умышленно встал перед своим командиром, бросив сердитый взгляд на Ралдорона. — Тебе не следовало приводить повелителя сюда.

Ралдорон хотел было ответить, но примарх перебил его:

— Это решать не тебе, командир гвардии.

Азкаэллон слегка побледнел из-за силы в твердом спокойном тоне Сангвиния.

— А теперь отойди.

Азкаэллон подчинился, но не промолчал.

— С этим должны разобраться мы, господин. Тихо.

— Тихо? — повторил примарх, его тон вдруг стал сухим. — Нет, мой сын. Ни один Кровавый Ангел никогда не умрет в тишине.

Воздух в разрушенном храме ксеносов был пропитан резким металлическим запахом свежей крови. Сангвиний облизал губы, не сумев удержать инстинктивной реакции. Его омофагическая мембрана различила все группы человеческой крови, определяя их так же легко, как винодел распознает возраст вина и состав букета. Здесь пролилась и кровь ксеносов — среди прочих присутствовал едкий запах нефилимов.

Примарх обнаружил, что золотые ботинки его доспеха всколыхнули небольшое озеро темной жидкости, которое образовалось в темном нефе часовни. Здесь было очень много мертвых, рассаженных вдоль стен помещения, словно зрители на театральной постановке. Среди руин валялись обломки артефактов нейротехнологии нефилимов — приемники синапсов, эмпатические матрицы и тому подобное. Но здесь не было признаков насилия, следов битвы, которая кипела весь этот день. Нет, это зрелище напоминало не войну, но резню.

Примарх увидел Алотроса, как только вошел в храм, на фоне холодных трупов его горячее тело отчетливо предстало улучшенному зрению примарха. Космодесантник припал на одно колено в центре лужи, словно в клятве верности, аккуратными, спокойными движениями черпал темную жидкость с пола и подносил к губам. И пил молча, неторопливо.

— Посмотри на меня, — приказал Сангвиний. Его охватила необычная печаль, а сердце в груди сжалось, когда Алотрос медленно подчинился.

Доспех Кровавого Ангела был серьезно поврежден, фибросвязки разорваны, керамит треснул. Кажется, нагрудник был вскрыт по всей длине, а под ним обнажилась тяжелая рана. Примарх узнал последствия удара визга-импульса нефилимов и, присмотревшись, увидел следы высохшей крови, тянущиеся из ноздрей, ушей и уголков покрасневших глаз. Такой удар вскипятил бы мозг обычного человека и даже у легионера повредил бы тело и разорвал нейронные проводящие пути. Алотрос был бледен и, несомненно, испытывал боль, но, похоже, абстрагировался от нее. Воин получил удар в упор из оружия чужих и уцелел — редкий случай. Сангвиний поправил себя: не уцелел. Не совсем. В этот самый момент где-то на поле битвы капитан Тагас и сослуживцы Алотроса по отделению смирились с его смертью.

Губы, подбородок, видимая часть шеи — все было в крови, которую Алотрос настойчиво пил, глоток за глотком. Алотрос посмотрел на примарха жестокими, звериными глазами. Сангвиний увидел в них жажду, ту самую жажду, которую видел раньше в других глазах и при других обстоятельствах. Поначалу редко, но теперь с неумолимой регулярностью.

Алотрос испустил глубокий, рокочущий рык и медленно поднялся на ноги. Его пальцы скрючились, как когти, и он оскалился. Во тьме блеснули клыки. В другие времена сказали бы, что его душу похитил какой-то адский призрак, что его кровь отравлена, что он одержим. Но такие мысли были фантазиями. Искажение этого доброго воина пришло откуда-то изнутри, не от мифической, потусторонней внешней силы.

Сангвиний знал, что уже слишком поздно, но он не мог совершить следующий шаг, не попытавшись. Примарх протянул руку.

— Сын мой, — начал он. — Отступи, если можешь. Отступи от бездны и вернись к нам. Я спасу тебя.

Алотрос моргнул, словно слова были незнакомы ему и их смысл было трудно понять.

— Это моя вина, — сказал примарх. — Я виноват. Но я исправлю ее, если ты поможешь мне. — Он сделал шаг вперед. — Ты поможешь мне, Алотрос?

С глубокой отцовской печалью Сангвиний понял, что его слова бессмысленны. На лице Кровавого Ангела отразилось дикое желание, импульс, родившийся в самых глубинах звериной сути воина. В конце концов, то немногое, что осталось от брата Алотроса из сто одиннадцатой роты, просто исчезло.

С яростью берсерка легионер в два прыжка пересек часовню. Примарх медлил, он мог бы извлечь оружие, не имело значения какое — силовой меч, глефу или пистолет «Инферно», — и лишить жизни боевого брата, прежде чем тот окажется на расстоянии вытянутой руки. Но что-то останавливало его.

Может быть, это была надежда на то, что Алотрос станет тем, кто разорвет замкнутый круг и не сделает то же, что и другие до него, или чувство вины остановило руку Ангела, своего рода наказание, возложенное на самого себя: увидеть этот ужас вблизи, познать предсмертный миг своего сына.

Вопреки здравому смыслу, без шансов на выживание, Алотрос напал на своего генетического отца. Он что-то невнятно пробормотал на диалекте технокочевников Нижнего Плоскогорья Ваала. Он хотел только одного: вонзить зубы в живую плоть и удовлетворить жажду крови. Он действительно был потерян.

Сангвиний не подпускал близко Алотроса, безумные удары воина безвредно звенели о доспех примарха. Пламя ярости легионера не затухало, напротив, с каждой секундой разгоралось все ярче. Смесь кровавых ароматов в его дыхании наполнила чувства примарха, и Сангвиний понял.

Он знал, откуда взялась эта кровавая ярость, эта красная жажда. Он чувствовал ее, скрученную ядовитую нить внутри собственной генетической спирали. Темное наследие, которое он передал этому потомку. Рецессивная метка смерти.

— Мне жаль, сын мой, — сказал он Алотросу за мгновенье до того, как сломать легионеру шею.

Рычание Алотроса оборвалось гортанным свистом, а в его глазах мелькнул краткий миг покоя. Тело легионера рухнуло в лужу крови. Боль отпустила Кровавого Ангела, ему была дарована последняя милость. Но теперь мрак в ксеносской церкви, казалось, сгустился ещесильнее, омраченный грузом только что содеянного.

Второй раз за этот день Сангвиний ощутил присутствие брата.

Он резко повернулся и пристально посмотрел в полумрак, и тогда громадная тень вышла из-за рухнувшей опорной колонны и замерла перед ним.

— Хорус?

— Что ты наделал? — Свет упал на лицо его брата, и на нем было отчетливо видно потрясение. — Что ты наделал? — звук собственного голоса, казалось, вывел Луперкаля из оцепенения, и он бросился к убитому воину. — Ты… убил его.

Сангвиний встал перед трупом, словно защищая его, и остановил Хоруса.

— Ты следил за мной? — тон выдавал гнев и удивление, стыд и сожаление, и сотню других эмоций. — Шпионил?

Хорусу понадобилось все его огромное самообладание, чтобы остаться на месте, смятение на его лице исчезло. Он пытался понять то, свидетелем чему стал, и не смог. Примарх казнил одного из собственных сыновей… Даже думать о таком было страшно.

— Ты не должен здесь находиться, — безжизненным тоном произнес Сангвиний. — Это не для глаз посторонних.

— Похоже на то, — мрачно кивнул Хорус. — Но я не посторонний, я твой брат, — он поднял голову и с вызовом встретил взгляд Ангела. — И я не понимаю, почему ты совершил столь отвратительный поступок.

Сангвиний не стал спрашивать, как Хорус прошел мимо стражи Ралдорона, не подняв тревоги, в конце концов, он был примархом, а сыновья Императора всегда были искусны.

Взгляд Хоруса смягчился, теперь в нем не было гнева, только сочувствие.

— Я не должен был приходить сюда, но твоя реакция на слова первого капитана… Брат, то, что я увидел в твоих глазах в тот момент, обеспокоило меня, — он обошел Ангела и опустился на колени у тела Алотроса. — И теперь я вижу, что был прав.

Хорус хладнокровно осмотрел мертвого легионера и постучал пальцем по его виску.

— Скажи мне, в чем причина. Что с ним случилось? Это сделали нефилимы, они повредили его рассудок?

Ложь застряла в горле Ангела. Да, он хотел солгать…

Ужасная трагедия. Это работа грязных ксеносов. Я был вынужден совершить прискорбный поступок…

— Нет. — Ложь рассыпалась прежде, чем обрела форму слов. Солгать своему брату было не проще, чем заарканить солнце Мельхиора и стянуть его с неба. Хорус и Сангвиний знали друг друга настолько хорошо, что ложь представляла невероятно сложную задачу. Он не мог пойти на это.

— Нет, Хорус. Это моя вина. Ответственность лежит на мне.

Наступила долгая пауза, и Ангел видел ход мыслей своего брата по выражению его лица: вопросы, которые тот задавал себе, ответы, которые хотел найти.

Наконец Хорус встал и положил руку на плечо брата, на твердых чертах лица Луперкаля отразилась тревога.

— Если ты захочешь, я сейчас же уйду и больше никогда не заговорю об этом. Твой легион — это твоя забота, Сангвиний, и я никогда не позволю себе усомниться в этом, — он сделал паузу. — Но я твой брат и твой друг, и мне тяжело видеть печаль в твоих глазах. Я знаю, у тебя сострадательная душа, ты бы никогда не совершил такое, если бы имел выбор. Но твоя ноша тяжела, и я помогу нести ее, если только ты позволишь.

Кровавый Ангел прищурился.

— Ты о многом просишь.

— Как всегда, — согласился Хорус. — Расскажи мне. Объясни, — он почти умолял. — Клянусь честью своего легиона, ни одно произнесенное здесь слово не покинет этих стен. Я буду держать это втайне от всех.

Сангвиний встретил его взгляд.

— Даже от нашего отца?

Хорус минуту ничего не говорил, затем, наконец, кивнул.

С большой осторожностью Сангвиний поднял тело погибшего воина и отнес его к каменному пьедесталу. На платформе раньше покоилась кристаллическая статуя нефилима, но сейчас все, что осталось от нее, — куча обломков, хрустящих под ногами. Примарх расположил тело мертвого легионера для церемонии прощания, вернув достоинство, украденное безумием.

Наконец Сангвиний повернулся к Хорусу.

— Нас создали идеальными, — начал он. — Инструменты войны. Величайшие мастера битвы, — он медленно развел руки, и крылья белым костром вспыхнули за его спиной. — Думаешь, отец преуспел в своем замысле?

— Совершенство — это не состояние, — ответил Хорус. — Это стремление. Все, что имеет значение, — путь, а не цель.

— Это тебе Фениксиец сказал?

Его брат кивнул.

— Фулгрим бывает заносчив, но в этом он прав.

Сангвиний положил руку на неподвижную грудь Алотроса.

— Мы так много даем своим сыновьям. Наш облик, нашу волю, нашу силу духа. Они лучшие из людей. Но также в себе они несут наши изъяны.

— И они должны их нести, — сказал Хорус. — И мы должны. Быть человеком — значит быть несовершенным, не имеет значения, кто мы такие или откуда пришли, мы по-прежнему люди. У нас те же предки, что и у людей, которых мы защищаем.

— Несомненно. Если мы утратили эту связь… Если бы мы были лишены человеческого начала, у сыновей Императора и Легионес Астартес было бы больше общего с этими ксеносами… — Сангвиний указал на тело синекожего нефилима, — …чем с детьми Терры.

Он покачал головой.

— Но при всем том, кем мы являемся, мы не можем сбежать от того, что внутри. — Ангел надавил пальцами на грудь. — Я завещал своим сыновьям нечто темное, брат.

— Говори прямо, — потребовал Хорус. — Я — не Русс, который осудит тебя, и не Дорн, который не станет слушать. Нам с тобой нет необходимости притворяться.

— Я думаю, это скрытый изъян в генетической матрице геносемени Кровавых Ангелов. Нечто в моем собственном биотипе. Я разглядел в себе проблески этого дефекта, брат. Темная суть, характерная черта, скрытая и ждущая пробуждения.

Взгляд Хоруса упал на мертвого воина.

— Это… ярость, которую я видел в нем?

— Она кричит о крови. И не находит утоления.

Лунный Волк отвернулся, размышляя.

— Сколько раз?

— Алотрос один из нескольких, насчет которых я уверен. Могли быть другие, которые погибли в битве, и этого никто не заметил.

— Горстка за двести лет в легионе численностью в сто двадцать тысяч? — Хорус сложил вместе руки. — Как ты можешь быть уверен…

— Я уверен, — серьезно ответил Ангел. — И случаи учащаются. Боюсь, со временем болезнь захватит каждого моего сына. В своей медитации я видел подобные… вероятности.

Его брат ждал, пока он продолжит. Каждый из примархов был по-своему одарен сверхъестественными способностями их отца, а для Сангвиния частью этого наследия было определенного рода зрение. Туманное, неопределенное чувство предвидения.

— Всегда одно и то же, — продолжил Ангел. — Воин в пылу битвы поддается гневу, который растет и растет, пока не лишает его разума. Человеческое начало исчезает и остается только дикая сущность. Он убивает и убивает, все больше и больше жаждет крови, — рассказывая, примарх побледнел. — А в конце происходит самое худшее — он полностью теряет самого себя.

— Пока смерть не становится избавлением, — Хорус снова кивнул. — Брат… Я понимаю тебя… Давно ты это знаешь?

Удивительно, но Сангвиний почувствовал облегчение, словно доверившись Хорусу, он действительно снял тяжесть с души.

— Я скрываю это от нашего отца и братьев несколько лет. Ищу решение. Некоторые из сыновей объединились со мной в поиске способа уничтожения этого изъяна.

Сангвиний стиснул зубы.

— Моего изъяна.

— Брат… — начал Хорус, подбирая слова.

Сангвиний покачал головой.

— Молчи. Ты думаешь, я виню себя за нечто, что не могу контролировать, но это не так. Это мое наследие, и я должен найти ему объяснение. Примарх… — Он запнулся, его голос переполняли эмоции.

— Примарх — отец своего легиона, — сказал Хорус, закончив за него мысль. — Я не буду возражать или пытаться убедить тебя в обратном, — он снова сделал паузу.

— Кто еще знает об этом? — Хорус бросил взгляд на вход в часовню сопереживания.

— Азкаэллон, капитан Ралдорон, мой главный апотекарий на Ваале… и еще несколько.

Хорус тихо спросил:

— Почему, во имя Терры, ты не попросил помощи?

Сангвиний встретился с ним взглядом.

— Скажи мне, Хорус. Чего ты боишься больше всего?

Вопрос застал второго примарха врасплох, и какое-то мгновенье Лунный Волк собирался проигнорировать его, но затем выражение его лица изменилось, и прозвучал жестокий и правдивый ответ:

— Потерпеть неудачу. Подвести свой легион, свой Империум… своего Императора.

— Нечто подобное разделяет каждый из его сыновей, даже если у многих никогда не хватит мужества признать это. — Сангвиний отошел, вокруг него вытянулись тени. — Я не мог поговорить об этом ни с кем из других. Ты так же, как я, знаешь, что это принизило бы мой легион. Некоторые из наших братьев увидели бы в этом слабость и постарались бы обратить ее против меня, — он поморщился. — Альфарий, Лоргар… Они не будут великодушными.

— Но почему ты скрываешь это от отца? Если кто из живых существ знает разгадку, то это он!

Сангвиний повернулся к Хорусу, его ангельские черты окаменели.

— Ты знаешь причину! — прорычал он в ответ. — Я не хочу отвечать, если Кровавые Ангелы исчезнут из истории Империума. Не хочу, чтобы о моем легионе напоминал только третий пустой постамент под крышей Гегемона!

Глаза Хоруса расширились.

— До этого не дойдет.

Сангвиний снова покачал головой.

— Я не могу рисковать. Интересы Императора выходят далеко за пределы потребностей отдельных сыновей. Ты знаешь, что это так. — Он нахмурился. — Мы все знаем об этом.

Снова наступила тишина, нарушаемая только глухим воем ветра среди разрушенных стен и далеким грохотом металла, когда уничтожали очередную башню восхваления.

Затем с мрачной решимостью Хорус протянул руку Ангелу.

— Я клянусь тебе, что никому не скажу об этом. Я буду хранить молчание так долго, сколько ты пожелаешь.

Сангвиний ответил тем же, их наручи лязгнули, когда братья сжали ладонями запястья друг друга по старому обычаю, существовавшему еще до Объединения.

— Хорус, я тебе доверяю как никому — сказал он. — Не представляешь, как мне важна твоя поддержка.

— Можешь на меня рассчитывать, — ответил Лунный Волк, — сколько бы времени это ни заняло.

Ралдорон едва скрыл потрясение, когда не один, но двое примархов вышли из разрушенного здания. Не говоря ни слова собравшимся воинам, Сангвиний и Хорус прошлись по серебряным пескам, повернули в противоположные стороны и направились к рядам своих легионов.

Рядом с первым капитаном стоял неподвижный, словно статуя, Азкаэллон, и Ралдорон не сомневался, что командир Сангвинарной гвардии в ярости. Появление Хоруса могло значить только одно. Он знал.

Почувствовав взгляд Ралдорона, Азкаэллон тяжело посмотрел на него.

— Твои воины бесполезны.

— Выбирай выражения, телохранитель, — ответил сквозь стиснутые зубы капитан. Он указал за кольцо своих солдат. — Твой заместитель бродит поблизости, и он тоже не заметил примарха.

— Зуриил получит выговор за эту ошибку, можешь не сомневаться.

Ралдорон не сомневался. Азкаэллон был суровым командиром и ни перед чем не отступал. Между воинами первой роты и Сангвинарной гвардией часто возникали трения. Гибкий стиль Ралдорона шел вразрез с отчужденным, суровым поведением Азкаэллона, и оба воина предельно отражали эту разницу.

— У меня есть дела, — сказал командир гвардии, зашагав прочь от руин. — Надеюсь, конец операции я могу оставить на тебя, не опасаясь новых ошибок.

Прежде чем Ралдорон смог ответить, полетный ранец Азкаэллона выплюнул пламя и его рельефные крылья раскрылись. Во вспышке золотистого света воин исчез.

Первый капитан еще больше нахмурился и распустил своих воинов резким взмахом. На одного из них он сердито взглянул.

— Где апотекарий? Я вызвал специалиста час назад!

— Здесь, лорд, — произнес голос позади.

Ралдорон обернулся и увидел легионера, вышедшего из дыма и направившегося к нему по усеянной обломками площади. На багровом доспехе с белой окантовкой санкционированного медика легиона висел набор нартециумов, емкости с медикаментами и другие инструменты мясника. Его левая перчатка была сильно модифицированной версией стандартного доспеха Марк II «Крестовый поход», выступающий ствол редуктора придавал ей громоздкий вид. Апотекарий носил эмблему «прим хеликс», а над окуляром шлема — значок черепа, указывающий на самое младшее звание — апотекаэ минорис. За ним неторопливо шел рабочий сервитор, раскачивающийся на неровной местности. Капитан предпочел бы ветерана в этом деле, но отвлечение более опытного офицера от его обязанностей привлечет чрезмерное внимание.

Новоприбывший отдал честь.

— По вашему приказанию прибыл. — Он не подал виду, что заметил уход двух примархов, и это было к лучшему.

«Будет меньше вопросов», — подумал капитан.

— Следуй за мной, — приказал Ралдорон, — и ничего не говори.

Они вошли в разрушенную часовню, и апотекарий включил фонарь на ранце. Холодный луч белого света пронзил помещение, выхватив тысячи крошечных частиц каменной пыли, висевших в спертом воздухе, а потом отразился от большой лужи внутри обвалившегося нефа. Ралдорон увидел, как луч метнулся к темным очертаниям покойников, и окликнул молодого апотекария, привлекая его внимание к платформе, где лежало тело Алотроса. Капитан очистил доспех мертвого боевого брата от всех символов роты и личных знаков, пока не осталось ничего, что указало бы на то, кем был этот воин и где служил.

— Прогеноидные железы, — сказал капитан. — Извлеки их.

Кровавый Ангел на мгновенье засомневался, но безликий шлем не выдал эмоций, и апотекарий с готовностью принялся за работу. Редуктор издал пронзительный звук, прогрызаясь сквозь обнаженное тело, пока не вскрыл его, и наконечник вырезал богатый генами мясистый кусок. Каждый прогеноид был совокупностью метаданных ДНК в органической форме, кодом физиогномики Кровавых Ангелов, представленным во плоти. Подобные органы имплантировались каждому легионеру, который приспосабливался к специфическим чертам и особенностям их братства. Они были самым ценным ресурсом легиона космодесантников, так как каждый прогеноид, извлеченный из павшего воина, обретет новую жизнь в теле следующего поколения рекрутов. Таким образом, они сохранят генетическую родословную с теми, кто пришли до них и теми, кто придет после.

Апотекарий почтительно поместил геносемя Алотроса в герметичную капсулу, но прежде, чем успел положить в контейнер на бедре, капитан Ралдорон забрал ее.

— Как тебя зовут, апотекарий? — спросил офицер, опережая любые вопросы.

— Мерос, господин. Из девятой роты.

— Капитана Фурио, — кивнул он. — Отличный воин. Хорошая рота.

— Благодарю, господин. Но…

Ралдорон продолжил, словно Мерос ничего не говорил.

— Воины девятой знают, что такое приказ. Поэтому я не сомневаюсь, что ты выполнишь этот.

Капитан пристально посмотрел на молодого воина.

— Никогда не рассказывай об этом случае. Ни тебя, ни меня никогда здесь не было, — он указал на капсулу. — Этого не существует. Повтори.

Мерос снова помедлил, затем произнес:

— Ни вас, ни меня никогда здесь не было. Этого не существует.

— Это пожелание нашего повелителя.

Второй Кровавый Ангел снова отдал честь.

— Так точно. — Апотекарий отступил на шаг назад, когда Ралдорон подозвал сервитора, собираясь поднять труп.

Но прежде чем механический раб выполнил распоряжение, первый капитан извлек из поясной сумки некий предмет. Это был кусок чернильного камня из ночных пустынь Ваала Прим. Ралдорон быстрым движением провел им по доспеху мертвого воина, измазав темно-красный цвет глянцевым черным. Это действие несло в себе нечто странное, ритуал, некую завершенность, которая подводила окончательную черту. Как бы ни встретил свою смерть этот боевой брат, память о ней навеки сотрут из хроник легиона.

Капитан что-то прошептал, Мерос едва расслышал его слова.

— Покойся, брат, — сказал он павшему воину. — Ты в Роте Смерти. Надеюсь, там ты найдешь успокоение.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СЕВЕРНЫЙ КРЕСТ

1 ЯВНЫЕ И СКРЫТЫЕ УГРОЗЫ БЕЗМОЛВНОЕ ОРУЖИЕ УСЛУГА

Кано смотрел через бронестекло иллюминатора, как в темноте к нему несутся камни, увеличиваясь в размерах. В вакууме вращались огромные, больше гор, скалы, окруженные густыми облаками меньших обломков размерами от космического корабля до песчинки. Крошечные камушки барабанили по корпусу абордажного корабля типа «Пугио», с грохотом приближающегося к своей цели. Кровавый Ангел видел неподалеку другие корабли того же типа, летящие разомкнутым строем. За ними следовала эскадрилья таранно-штурмовых кораблей «Цест». Маневровые двигатели этих крылатых дубинок испускали ярко-желтый огонь, когда они маневрировали при заходе на цель.

Багровые корпуса кораблей отражали холодный далекий свет громадного синего сверхгиганта во многих световых секундах отсюда — в огромном пространстве пояса Кайвас. То, что некогда было системой из нескольких скалистых планет, теперь представляло колоссальное скопление астероидов. Многие эры тому назад великий космический катаклизм расколол планеты и разбросал их обломки в плоскости аккреционного диска на сотни миллионов километров. Гравитационные узлы вокруг крупнейших, размером с континент, планетоидов старались накопить достаточно массы для преобразования и постоянно терпели неудачу. Кайвас был обречен оставаться скоплением обломков. Его хаотичные, непригодные для навигации окрестности служили идеальным укрытием для слишком глупых или отчаянных, чтобы испугаться непредсказуемых гравитационных течений и постоянных столкновений астероидов.

Орки сделали это место своим убежищем. Многие племена зеленокожих, рассеянные и лишенные руководства после сокрушительного удара на Улланоре, разбежались во все стороны эфирного компаса. И многие остановились в поясе Кайвас, где создали новые аванпосты из дрейфующих, богатых минералами скал, зализывая раны и перевооружаясь.

Чужие поднимали голову, атакуя ближайшие имперские системы и новые дочерние колонии. Долг Легионес Астартес состоял в том, чтобы закрепить урок Улланора. А в случае необходимости снова и снова истреблять мародерствующих дикарей.

Альфа-Легион проследил за ними до самого логова и запросил у Хоруса подкрепление, но после войны на планете Убийце и неудачного контакта с цивилизацией Интерекс Лунные Волки не горели желанием предоставлять корабли для поддержки кампании Альфария.

В конце концов, родичам из XX легиона согласились помочь Кровавые Ангелы. Сангвиний лично мобилизовал крупные силы для поддержки кораблей 88-го Экспедиционного флота. Альфарий заявил, что операция продлится пять лет. Ангел отклонил это утверждение и пообещал победный финал через год при поддержке кораблей из каждой действующей экспедиции Кровавых Ангелов.

Сангвиний был прав — более или менее. Всего через тринадцать месяцев после начала кампании в Кайвасе орки были почти полностью уничтожены, но, подобно загнанным в угол зверям, сражались яростнее, чем когда-либо, и бои были частыми и скоротечными. Кано пытался вспомнить хоть один день за последние несколько недель, когда он не слышал сигналов тревоги и грохота тяжелых орудий на палубах «Красной слезы», флагманской боевой баржи легиона.

Но, по правде говоря, кампания с самого начала вызывала недовольство Кровавых Ангелов. Многим братьям Кано в самом деле не доставало его выдержки, и они говорили о ходе боев открыто и часто. Это была операция Альфа-Легиона, поэтому из уважения Кровавые Ангелы уступили им руководство. Но вместо обещанной славной битвы они получили войну совсем иного рода.

Восемьдесят восьмой Экспедиционный флот забрал свои боевые корабли в поясе Кайвас и исчез с сенсоров, оставив флотилию Кровавых Ангелов ждать на границе системы. Скоро стало ясно, что операция, для которой Альфарий так старался получить подкрепление, являлась обычным патрулированием.

Сначала по одному, затем отрядами и, наконец, целыми флотами орки начали бежать с Кайваса. Каждый раз они направлялись в открытый космос, пытаясь скрыться за громадной тенью сверхгиганта и поясом астероидов, но там их ждали Кровавые Ангелы. Космические корабли легиона и крейсеры орков неделями играли в смертельные кошки-мышки, лавировали в густых пылевых облаках на окраинах системы и безжалостно охотились друг на друга. Могучие корабли сталкивались снова и снова, но месяцы длительных одиночных боев и космической войны вызывали беспокойство у сынов Ваала. Они были рождены для битв лицом к лицу с врагами, а не для дистанционных сражений в огромных пространствах космоса.

В конце концов, шанс встретиться лицом к лицу выпал. Поведение орочьих экипажей начало меняться. Вместо демонстрации присущей им звериной хитрости действия зеленокожих больше напоминали панику. Чужие попытались прорваться через блокаду Кровавых Ангелов, когда удача была не на их стороне. Словно кто-то за ними гнался, кого они боялись больше орудий легиона Сангвиния.

Снова и снова орки бросались на Кровавых Ангелов, как крысы, бегущие с тонущего корабля. Они яростно сражались, даже использовали такие обреченные на неудачу тактические приемы, как прямые атаки на корабли легиона или запуск варп-двигателей в пределах гравиметрически опасной зоны. Внешние границы пояса изобиловали бесчисленными остовами орочьих кораблей, многие из них тлели, подобно горящим тряпкам, когда гаснущие силовые ядра истекали испаряющимися струями плазменного газа.

Неизвестно, что сделал Альфа-Легион, чтобы принудить орков к бегству. Кано был адъютантом капитана Ралдорона и часто слышал обрывки информации, которая проходила через высшие уровни командной структуры Кровавых Ангелов, но даже он знал немногое. Альфа-Легион скрылся, ограничиваясь только регулярными сводками патрулирующему флоту, содержание которых сводилось к фразе «поддерживайте блокаду». Горстка орков, взятых в плен живыми, на допросе дали маловразумительные ответы, которые еще больше запутывали ситуацию. Пока флот оставался на месте и поддерживал блокаду, патрули провели глубокую разведку пояса и перехватили лихорадочные переговоры чужих, а провидческие сенсоры показали явные бои между орками неподалеку от синего солнца. Затем через несколько месяцев после начала кампании корабли в альфа-квадранте обнаружили уничтожение большого, размером с луну, планетозималя^[1] неизвестными средствами. Сангвиний лично отправил запросы 88-му флоту, и ему ответили, что случившееся «не имеет значения».

В конце концов, примарх устал от уверток Альфария и отправил фрегат за внешний радиомаяк в нарушение согласованных зон ответственности двух легионов. Когда спустя несколько недель корабль вернулся, экипаж доложил, что они не нашли признаков присутствия союзников, только обломки орочьих кораблей и тела мертвых чужаков. В состав 88-го Экспедиционного флота входили сотни боевых кораблей, но их присутствия не обнаружили.

Теперь Кайвасская кампания приближалась к заключительной стадии. Последние выжившие из орков в беспорядке покинули пояс и погибли под обстрелом лазерных орудий и в результате торпедных атак, стоило им пересечь линию охранения. Наконец, корабли Альфа-Легиона появились на самом краю диапазона сканирования, сгоняя врага к границам системы.

Перед «Пугио» и другими абордажными кораблями находился последний огромный корабль чужих. По форме он приблизительно представлял овальный гигантский кулак из коричневой скалы, который обшили разномастными металлическими плитами, борта покрывали кратеры, ощетинившиеся орудийными башнями и жерлами ракетных установок. Наспех установленные на поверхности изуродованного астероида разнообразные двигатели выпускали яркие столбы в тщетной попытке увести огромный скиталец с плоскости эклиптики. Когда корабли Кровавых Ангелов приблизились, Кано разглядел характерные лопатки турбогенераторов поля Геллера, опоясывающие корабль, как шипастый ошейник сторожевого пса. Вокруг их кончиков собирался слабый фиолетовый свет, верный признак того, что экипаж готовится включить защитную энергетическую оболочку. Как только это произойдет, следующим этапом станет переход в варп.

Какой бы тактикой Альфа-Легион не пользовался, она сработала, и теперь Кровавые Ангелы собирались нанести последний удар, уничтожив этот командный корабль, прежде чем он ускользнет в имматериум.

— Собраться и приготовиться, — раздался голос. Кано повернулся и увидел, как капитан Ралдорон входит в отсек с верхней кабины экипажа.

— Мы проделаем брешь через несколько минут.

Отсек личного состава «Пугио» был заполнен: несколько тактических отделений и отделений опустошителей выстроились возле установленных на палубе фиксирующих рам, приготовившись занять их, прежде чем адамантиевый нос корабля вонзится в корпус корабля чужих. Все замолчали из уважения к капитану. Кано знал Ралдорона не один десяток лет, и за это время, казалось, он почти не изменился. Великий крестовый поход наградил его несколькими новыми шрамами и добавил седины в волосах. Он был все таким же сильным и суровым ветераном, каким его всегда знал Кано. Остальное было скрыто, как плоть под силовым доспехом.

Капитан кивнул одному из легионеров, и тот открыл металлический ящик, прикрепленный магнитными замками к палубе. Внутри находилась древняя реликвия. Кровавые Ангелы называли ее чашей, хотя она больше напоминала высокий и узкий бокал. Чаша была выкована из черного анодного металла, ее поверхность покрывало множество крошечных шипов с полыми кончиками.

Каждый воин в отсеке снял правую перчатку, и Кано, не задумываясь, поступил так же. Ралдорон взял обнаженной рукой чашу и крепко сжал ее, позволив бритвенно-острым шипам пронзить твердую кожу на ладони и выдавить кровь. Затем капитан передал кубок ближайшему боевому брату — ветерану-сержанту по имени Орексис, который сделал то же самое. Орексис вручил чашу следующему воину, а тот следующему, и так далее до последнего Кровавого Ангела. За несколько минут чаша прошла по отсеку и вернулась к Кано. Он последовал примеру боевых братьев, заметив, что шипы увлажнились от крови, а кубок потяжелел от пролитой в него жидкости.

Наконец Ралдорон взял чашу и надел перчатку. Остальные воины последовали его примеру, послышалась серия резких щелчков керамитовых доспехов. Когда воины заняли места в фиксирующих рамах, Первый капитан прошел вдоль ряда, погружая указательный палец в кровь. Он нанес каждому легионеру знак — красную линию поперек правого крыла алатус кадере, крылатой капли рубиновой жидкости — символа легиона Кровавых Ангелов.

Кано не решался называть это «ритуалом», слово отдавало религией, а в светской гармонии Империума Императора подобные понятия находились под запретом. Нет, более точно было бы назвать это традицией, предбоевым обычаем, который стал частью культуры планеты Ваал еще до Войны Сожжения. Даже рожденные на Терре легионеры, например Орексис, примкнувшие к ваальским братьям после воссоединения, приняли традицию без вопросов. Они понимали ее значение.

Нанося перед боем частицу смешанной крови на доспех, каждый боевой брат таким образом заново скреплял братство. Воины символически подтверждали основную истину — они сейчас и навеки одной крови и тем самым едины. Другие легионы клялись, давая обеты на оружии. Для Кровавых Ангелов эта традиция служила символом единства.

Когда дело было сделано, они вместе произнесли:

— За Сангвиния и Императора.

Затем Кано взял боевой шлем и бросил последний взгляд на иллюминатор. Стена тускло-коричневого камня заполнила окно, и он уловил мелькнувшее собственное отражение в бронестекле. На него смотрело худое, но не болезненное серьезное лицо цвета темного тика.

Ралдорон пристегнулся в фиксирующей раме рядом с адъютантом и лег, закрыв на мгновение глаза. Удивительно, но капитан выглядел почти умиротворенным, словно собирался уснуть.

Кано надел шлем, и мир изменился, изумрудные линзы шлема активировались с мягким звуком. Значки дисплея через невральный интерфейс передавались прямо на кору головного мозга, замигали символы — это остальные воины командного отделения запечатали доспехи и сообщили о готовности.

Таймер обратного отсчета, передаваемый от пилота «Пугио», неуклонно стремился к нулю, пока абордажный корабль приближался к орочьей громаде. Кано почувствовал, как под ним дернулась палуба, — пилот заложил резкий вираж, возможно, чтобы избежать лазерного огня оборонительных батарей чужих.

Ралдорон переключил вокс-сеть на себя, когда хронометр начал мигать красным светом.

— Братья. Мы пробьем брешь у основания этого подобия командной башни. Наша основная задача — прорваться на мостик корабля и отключить системы управления. Как только мы остановим их, то сможем истребить ксеносов… — Кано расслышал холодное веселье в голосе. — И тогда, возможно, мы наконец покончим с этим дополнительным заданием.

Рокот резких подтверждений пробежался по отделениям, и Кано присоединился к нему.

Значки изменили цвет, когда остальные воины подтвердили статус готовности.

— Приготовиться к развертыванию, — приказал капитан.

Затем бронированный нос «Пугио» врезался во вражеский корабль, и голова Кано дернулась.

Он услышал звук разрываемого металла.

Абордаж разрушил их корабль. Осторожные орки, зная, что люди могут попытаться высадиться, усилили обшивку корпуса флагманского корабля. Это сделало проникновение дорогостоящей затеей. Бронированный отсек личного состава был достаточно устойчив и остался цел вместе с воинами, но остальной корпус «Пугио» разрушился при столкновении. Системы на всем протяжении энергетического контура корабля вышли из строя и перегорели. Пилот уже был мертв, при ударе его удушила гравитационная сеть, а когитаторы, которые считались безотказными, оказались непригодны для использования.

Если бы на абордажном корабле находились обычные люди, они бы все погибли — не от удара, так как фиксирующие рамы выполнили бы свое предназначение, но впоследствии, когда корабль отключил питание и выпустил воздух в космос. Легионеры, закованные в герметичные доспехи и неуязвимые к таким незначительным трудностям, быстро освободились. Ведомые Ралдороном, они открыли похожие на лепестки секции переднего люка.

На них тут же обрушился поток раздражителей. Воздух с воплем плачущей вдовы вырывался через отверстия временной заслонки, образованной стабилизаторами абордажной капсулы; орочьи орудия громыхали отрывисто и хрипло; тяжелая навозная вонь ксеносов дезориентировала, как и внезапное изменение гравитации.

Ралдорон первым ступил на каменную палубу корабля, поднял оружие к плечу и дал знак остальным следовать за ним. Кано шел позади, задержавшись на мгновение, чтобы убедиться в готовности болтера нести смерть.

Надежную модель «Умбра Феррокс» украшали почетные знаки и отметки о поверженных врагах. В ранние годы службы Кано пользовался совершенно другим оружием. Он по-прежнему не доверял такой простой вещи, как баллистическое огнестрельное оружие, принципиальная схема которого почти не изменилась со времен Древней Ночи.

Следуя за капитаном, Кано занял место во втором ряду командного отделения и вошел в длинный, низкий коридор, который протаранил «Пугио». Магнитные зажимы ботинок глухо застучали, когда вытекающий воздух пытался сбить их с ног. Дальше в открытом пространстве другой абордажный корабль пробил корпус и застыл среди искореженных обломков, осыпаемый ливнем желтых искр. Рампы опустились, наружу хлынули воины в багровых доспехах. Они атаковали первых часовых, которые появились из-за угла, сжимая в когтистых руках тяжелое оружие с ленточной подачей боеприпасов.

Ралдорон проигнорировал завязавшуюся схватку и махнул рукой, указывая вперед.

— Не останавливаться! Мы не можем позволить себе замедлиться и принять бой. Нам нужно двигаться.

Кано кивнул, направляясь вперед. У них не было возможности узнать, когда у орков на мостике завершится предпрыжковая подготовка. По данным наблюдений из имперских записей процесс занимал от нескольких минут до нескольких часов. Орочья техника была, как правило, произвольно и примитивно сконструированной, не существовало двух идентичных кораблей зеленокожих. Поэтому следовало спешить. Кровавые Ангелы не знали, когда и куда придут… и даже выживут ли они. Остальные подразделения космодесантников высадились в других местах. Они атаковали двигатели и навигационные блистеры, но для выполнения целей операции легион не мог полагаться только на один отряд.

Коридор разделился и расширился: вместо сделанной на скорую руку трубы из ржавого металла на несколько сотен метров тянулась громадная вентиляционная шахта. Чужие превратили ее в подъездную дорогу, соорудив в стене винтовой пандус. Он поднимался по кривой, закручиваясь вовнутрь, а паутины гудящих, гибких кабелей пересекали внутреннее пространство, придавая платформам некое подобие устойчивости.

— Одна громкая команда, и все рухнет нам на головы, — пробормотал один из воинов Орексиса.

— Тогда держите язык за зубами, — резко ответил Ралдорон, не поворачиваясь. — Третье и четвертое отделение, удерживайте этот уровень. Второе и первое со мной, продвигаемся по ярусам.

Он перешел на легкий бег.

— Держать шаг!

Кано побежал за боевыми братьями, которые тут же перестроились в боевой порядок по двое, поднимаясь по пандусу. Палуба опасно раскачивалась, вибрируя с каждым шагом космодесантников, но держалась.

На четвертом ярусе их ждали автоматические стрелковые турели — ящики, сваренные из металлолома и нефтяных бочек. Заполненные боеприпасами магазины снабжали блоки многоствольных установок. Ралдорон, не сбавляя шага, вывел из строя механизмы, уничтожив первый крак-гранатой, а второй — точным пистолетным выстрелом в прицельную амбразуру. Возможность разделаться с остальными он предоставил воинам второго отделения, которые превратили устройства в дымящиеся груды обломков.

Но автопушки были скорее устройствами раннего оповещения, чем согласованной попыткой остановить продвижение легионеров, и глухой стрекот их атаки привел к тому, что с верхних уровней входной шахты посыпались орки, спускаясь на подвесных канатах.

Кано заметил их приближение, на мгновение удивившись ловкости зеленокожих, наблюдая, как они раскачивались над зияющей пропастью, подобно обезьянам, цепляясь руками друг за друга. Другие спускались на веревках, свисая вниз головой и стреляя с обеих рук. Чужие что-то орали на своем разбойничьем бессмысленном языке.

Продолжая подъем и ведя огонь на ходу, Кровавые Ангелы столкнулись лоб в лоб с орками. Чужие в бронежилетах, усиленных металлическими пластинами, приземлялись группами на краю рампы и бросались в атаку, бешено стреляя и рубя огромными клинками, прикрепленными к почерневшим стволам.

Один из них с ревом рухнул рядом с Кано, желтые глаза застилало какое-то опустошительное безумие. За эту долю секунды Кровавый Ангел отметил ожерелье из костей и зубов на шее, гнилой смрад дыхания, самоуверенную позу орка.

Внутри шлема Кано скривил губы, нахлынуло отвращение к нечеловеческому уродству. Орк был шире космодесантника, но такой же массы и отнюдь не медленный. У него было оружие с двумя длинными стволами, соединенное с двухлезвийным топором. Чужой выстрелил и нанес рубящий удар одновременно.

Реакция Кано была не сознательной, но инстинктивной. Он схватился за болтер на бедре и нажал на спусковой крючок, позволив мощной отдаче оружия подбросить ствол вверх полуавтоматической очередью из трех снарядов. Первый врезался в ногу орка, вырвав из бедра зеленокожего кусок плоти размером с кулак, второй и третий снаряды попали в живот и грудь. Удар отбросил чужого за край рампы, и он полетел вниз, срывая кабели, и рухнул на палубу ниже.

Цель была уничтожена, воин уже бежал вперед, переключив болтер на одиночный режим и подняв его к груди. На бегу он выпускал снаряды в каждого орка, у которого хватало безрассудства оставаться на ногах. Грохот его выстрелов слился с оглушительным хором, который издавало оружие братьев Кано. Они, не задерживаясь, прорвались через ряды защитников и продолжали подъем, палуба за палубой, к вершине шахты.

— Гранаты, — приказал Ралдорон. — Взрыватель на мгновенное действие.

Передовое отделение повторило действие Первого капитана, сняв с поясов цилиндрические боеприпасы и взведя их.

— Готово. Бросаем!

Полдюжины вращающихся гранат ударили в тяжелую бронированную дверь, преграждавшую путь на верхний уровень.

Кано поднял руку, чтобы прикрыть линзы шлема от многочисленных ярких вспышек. Раздалась серия громких взрывов, и люк провис на сломанных петлях, а затем рухнул на палубу с глухим гулом.

Ралдорону не надо было отдавать приказ. Кровавые Ангелы перестроились в две колонны, первая вошла в широкое помещение за дверью и заняла позицию для прикрытия огнем, вторая направилась вперед, чтобы найти новый рубеж. Два отделения двигались по туннелю, обмениваясь передовой и замыкающей позициями.

Коридор впереди расширился достаточно, чтобы по нему проехали рядом пара бронетранспортеров «Носорог». Через неравномерные промежутки ответвлялись предположительно складские помещения и отсеки оборудования, а под ногами и над головами металлические решетки скрывали линии трубопроводов и кабелей, которые сыпали синими искрами. Грибковая вонь ксеносов усилилась, пробиваясь через фильтры дыхательных решеток.

Кано заметил, что Орексис остановился у кучи тряпок в нише. Нет, не тряпок. Это лежали останки орка-стрелка.

— Здесь шла перестрелка, — доложил сержант. — Совсем недавно.

Легионер огляделся и обнаружил других мертвых ксеносов, явно разделенных на две группы по обе стороны коридора.

— Они перебили друг друга?.. — удивился вслух Кано. На первый взгляд разные банды орков выглядели одинаково, у всех на броне были грубо изображены одинаковые племенные глифы, тела украшали те же самые татуировки и ритуальные шрамы. Он встретился взглядом с сержантом и задался вопросом, думает ли сержант о том же самом: были ли это новые свидетельства работы Альфа-Легиона?

Но затем нечто чуждое проникло в разум Кано, он тут же напрягся, рефлекторно сопротивляясь, и почувствовал тошноту.

— Орексис!

Имя сержанта сорвалось с губ в крик в тот самый момент, как пошевелилось тело мертвого орка, открыв под ним еще одного. Мелькнул зазубренный клинок — спрятавшийся чужой сделал выпад, целясь в гибкое сочленение между пластинами на бедре ветерана. Нож проскрипел по красному керамиту, но происходящее тут же растворилось в грохоте возобновившейся атаки.

— Засада! — закричал капитан, когда другие орки, также спрятавшиеся под телами своих мертвых товарищей, разом вскочили. Еще больше зеленокожих было на верхних площадках, их тепловые сигнатуры терялись в жаре, исходящем от плохо экранированных силовых кабелей. Орки сбросили решетки и прыгнули скопом в центр строя Кровавых Ангелов, паля во все стороны.

Кано был ближе всех к Орексису и бросился к нему, врезав орку, который пытался преградить ему путь, прикладом болтера. Удар был такой силы, что вдавил кости черепа зеленокожего в мозг, убив на месте.

Спину Кано окутало пламя, и, повернувшись, он увидел орка с массивным огнеметом на плече, который хаотично заливал помещение пылающим топливом. Кровавый Ангел кувыркнулся вперед и открыл огонь. К нему присоединились другие, и внезапно орк с огнеметом взорвался, словно бомба. Наверняка один из болтерных снарядов случайно нашел слабое место в топливной цистерне.

Орексис был занят убийством чужого, который намеревался проткнуть его, воины поблизости атаковали приближающихся орков. Но последствия взрыва огнемета не ограничились оранжевым пламенем, пронесшимся по коридору над их шлемами.

Вдруг начали рваться снаряды, а пламя, вместо того чтобы погаснуть, охватило трупы чужих. Слишком поздно Кано заметил, что горит тело орка с сумкой на спине, набитой бронебойными винтовочными гранатами.

Второй, более мощный взрыв, прозвучавший в замкнутом пространстве каменного коридора астероида, сбил с ног всех сражающихся. Оглушительный звук за долю секунды достиг предела авточувств Кано, прежде чем включилась защитная блокировка, предохраняющая невральный интерфейс. Каменные стены раскололись, и огромные куски породы и металла рухнули, завалив коридор. Невезучих, как космодесантников, так и орков, завалило. Неожиданно штурмовой отряд Ралдорона оказался разделен, большинство легионеров остались на другой стороне вместе с ксеносами.

Сержант Орексис покончил с последним из чужих на их стороне завала и неуверенно шагнул вперед, постучав рукой по шлему. Только тогда Кано увидел, что ветеран ранен. Темная артериальная кровь блестящей струйкой стекала по бедру в лужу на палубе. То, что жидкость тут же не свернулась, означало, что рана не только глубока, но и отравлена.

Кано указал пальцем на ветерана, и тот пришел на помощь сержанту.

— Капитан! — обратился адъютант по воксу, оглядевшись. — Что нам делать?

Через щели в стене он видел вспышки стрельбы, слышал рычание орков, сражающихся в рукопашной. В шлеме раздалось тяжелое дыхание Ралдорона:

— Не ждите нас, Кано! Отправляйтесь на мостик!

Он кивнул, понадобилось бы несколько минут, чтобы убрать рухнувшие обломки и добраться до боевых братьев, а космодесантники не могли позволить себе тратить на это время.

Кано повернулся к Орексису.

— Сержант, ты можешь бежать?

— Да, — резко ответил ветеран, но затем с трудом сделал шаг и зашипел от сильной боли. — Проклятье! Нет.

Кано взглянул на ближайшего к Орексису легионера.

— Помоги ему, — затем подозвал пару космодесантников, которые стояли неподалеку — ваалитов Кадора и Расина. — Вперед, мы не должны останавливаться.

В конце коридора трех Кровавых Ангелов снова ждали собранные из металлолома автотурели, они безостановочно водили стволами орудий. Кадор нес тяжелый болтер, который облегчил им задачу. Кровавый Ангел выпустил очередь крупнокалиберных снарядов, которая разорвала турели на части в клубах красного пламени.

Расин, как и Кано, вооруженный стандартным болтером, подошел вместе с адъютантом к люку, который вел на мостикфлагмана. Вместе они приоткрыли дверь и вслепую швырнули несколько гранат. Кано захлопнул люк и прислушался к взрывам. Затем снова открыл его, и трое космодесантников ворвались в командный центр громадного орочьего корабля.

Он оказался пуст.

— Трон… — поморщился Кадор, водя тяжелым оружием по сторонам. — Где эти твари?

Кано прошел вперед и нашел несколько мертвых орков на палубе и у гудящих панелей управления.

— Все мертвы, — произнес он, подняв голову одного за жесткие волосы. — Но не будем повторять ошибок, — он извлек боевой клинок и ткнул мертвому орку в глаз. Чужой даже не дернулся. — Проверьте всех для гарантии.

Расин уже занимался неприятным делом, методично пронзая каждый труп, разыскивая мины-ловушки и тому подобное.

— То же, что и в коридоре. Они перебили друг друга.

Кано нахмурился, осматривая мостик. Вопрос «Почему чужие оказались охвачены братоубийственной яростью?» подождет. Даже со своими ограниченными техническими познаниями Кано мог судить по мерцающим датчикам и багровым огонькам на панелях управления, что орочий корабль собирался высвободить огромное количество энергии. Это могло значить только одно — скоро откроются варп-врата. Он занервничал, осознав смысл увиденного, — другие подразделения не смогли нейтрализовать реакторы и двигатели. Только они могли остановить бегство корабля чужих.

— Мы — единственные, кто добрался сюда? — спросил Расин, думая о том же. — А что с остальными отделениями?

— Должно быть, застряли внизу, — предположил Кадор. Высаженные абордажными кораблями на противоположной стороне башни другие подразделения должны были направиться к ним. И если орки оставили турели-часовых и устроили засады на воинов Ралдорона, очевидно, что другие боевые братья столкнулись с теми же проблемами еще на корабле.

— Мы добрались сюда первыми. Напомним об этом на «Слезе», когда покончим с нашим мрачным делом.

Кано слушал не слишком внимательно. В центре круглого, похожего на арену мостика находилось возвышение, с которого командир-орк наблюдал за теми, кто располагался ниже, и отдавал необходимые команды. Помещение опоясывали рабочие терминалы, снятые с кораблей людей, и собранные на скорую руку механизмы. Под ногами, словно корни разросшегося дерева, извивались кабели, в стенах были видны и другие входы, похожие на тот, через который они вошли, но все они были закрыты. Наконец Кано увидел то, что, по его мнению, было командным устройством управления, — низкая площадка, над которой висел гололитический проекционный шар. Сферу наполняли векторы и пятнышки света, которые напоминали звездные скопления.

Он поднял болтер. Время для гибкого подхода к операции давно миновало. Если одолевают сомнения, убедил он себя, отбрось их.

Когда это снова произошло, его палец на спусковом крючке напрягся. Такая же слабая тошнота глубоко в горле, словно после глотка соленой воды, такое же нежелательное присутствие, скользнувшее по поверхности его сознания, даже когда он пытался отогнать подобные ощущения.

Кано был так сосредоточен на этом, что пропустил тот момент, когда у основания командной платформы неожиданно полыхнула вспышка изумрудной энергии. От разряда варп-энергии загрязненный воздух приобрел металлический и маслянистый запах. Из ниоткуда появился орк, мутировавший сородич тех мертвецов, что лежали на покрытой засохшей кровью палубе.

Ксенос не уступал ростом облаченному в доспех Кано, клыкастый череп был странным образом деформирован. Болезненного вида кожа плотно обтягивала кости, а глубоко посаженные, похожие на тлеющие угли глаза сверкали так ярко, что Кано не мог смотреть прямо в них. За мгновенье до того, как разверзся ад, Кано увидел знакомые психические искры, пляшущие вокруг головы орка. Небольшие сполохи света образовали сверкающий ореол, часть лучей собиралась в руках твари, в одной она держала длинный медный посох.

Орочий псайкер. Казалось, невозможно представить, чтобы эти животные обладали достаточно сложной психикой, необходимой для использования сверхъестественных сил, но доказательство стояло перед ними. Одной лишь силой разума чужой телепортировался на мостик. Возможно, он был неподалеку, телепатически разыскивая захватчиков. Это было неважно. Все, что требовалось, — убить его.

Кадор открыл огонь из тяжелого болтера, и оглушительная очередь накрыла командирскую платформу, но орка там уже не было. Он переместился по мостику размытой рябью варп-свечения слишком быстро, чтобы стрелок успел прицелиться. Ксенос застиг врасплох Расина, болтер которого был опущен, а боевой нож все еще зажат в руке. Космодесантник отклонился назад, пытаясь воспользоваться огнестрельным оружием, но орк опередил его.

Из кончика металлического посоха ксеноса-псайкера ударила зеленая молния и пронеслась через всю палубу. Разряд пробежал по телам мертвых товарищей орка, и трупы задергались, словно молния пыталась оживить их. Расина окутал поток энергии, парализовав тело, и легионер зарычал от боли.

Кано выстрелил в чужого, но тот снова переместился пятном, похожим на преломленный в залитом дождем окне луч янтарного света. Затем адъютант почувствовал незримое присутствие ксеноса у себя в голове.

Он давно не работал со своими ментальными барьерами и не успел их поднять, когда орк проник в его разум. Вдруг нос наполнила тошнотворная вонь дерьма, и у Кано закружилась голова. Орочий псайкер направился к нему, но затем ментальное вторжение исчезло так же быстро, как появилось. В воздухе просвистели тяжелые болтерные снаряды. Рассвирепевший Кадор обрушил огонь на чужого.

Кано развернулся, встряхнув головой, чтобы избавиться от последствий психической атаки, и увидел, как орк в ответ напал на Кадора. Лучи ярко-желтого огня вырвались из глаз ксеноса и метнулись через комнату, как прожекторы, сжигая все на своем пути. Они ударили в Кровавого Ангела и отшвырнули его назад, поверхность боевого доспеха выгорела, изменив цвет с кроваво-красного на угольно-черный.

Кано нажал спусковой крючок болтера, выпустив очередь в бок твари. Чужой вскрикнул от боли и повернулся к космодесантнику, свет в глазах на мгновенье потускнел, затем снова вспыхнул. Затвор оружия несколько раз щелкнул, и Кано выругался про себя. Сбитый с толку мысленным ударом, он забыл отслеживать расход боеприпасов в магазине, и теперь тот был пуст.

Чужой поднял медный посох и прохрюкал нараспев подобие мантры, призывая силы варпа. Для Кано время замедлилось, и он вдруг понял, как именно орочий псайкер проникает в телепатическое безумие имматериума. Кровавый Ангел видел это своим мысленным взором в виде последовательности сложных уравнений или строф поэмы. Он знал, как эта энергия работала, потому что сам когда-то использовал ее, направляя через собственные пальцы.

И хотя это было словно в прошлой жизни, Кано знал с абсолютной точностью, что смог бы сделать это снова. Его руки натренированным движением поднялись в атакующую позицию, и чужой увидел это. Зеленокожий понял, что столкнулся с тем, кто понимал.

Но затем воздух снова наполнился болтерным огнем, и орка разорвали очереди из дюжины стволов. Кано резко повернулся и увидел, что другие люки открыты и через них врывается отделение легионеров. Их вела фигура в черном, как космическая пустота доспехе, лицо скрывала зловещая череполикая личина шлема. Воин указывал коротким жезлом с крылатым навершием.

— Чисто! — прокричал грубый скрипучий голос.

Кано ушел с линии огня и бросился к первоначальной цели — командному пульту управления. Когда он добрался до него, то почувствовал откуда-то снизу низкий рокот. Весь корабль сильно затрясло, когда энергетические системы достигли заключительной фазы перехода в варп.

Кровавый Ангел не мешкал и обрушил пустой болтер на панель управления, разбив гололитический проектор и приборы, обнажив кристаллическую схему и безгранично сложное переплетение поперечно соединенных серебряных проводов. Подобно падающему молоту, Кано наносил удар за ударом по машине, пока не осталось ничего, кроме искрящихся обломков и тишины под палубой.

Ему показалось, что прошла вечность. Когда он отвернулся от панели, над ним словно вырос воин в черном.

Из дыхательной решетки череполикого шлема Кано услышал совершенно неожиданное.

— Ты знаешь, кто я? — голос звучал повелительно.

Кано постарался всем видом продемонстрировать непокорность.

— Этот черный доспех может означать только одно. Ты хранитель легиона.

Череполикая маска слегка кивнула.

— Такова моя ноша и моя честь.

Воин снял шлем, обнажив лицо, словно вырезанное из куска мрамора, — холодное и бледное. Суровые глаза, не ведающие жалости, изучали Кано, и Кровавый Ангел также был вынужден снять шлем. Космодесантник подавил желание вытереть пот с темной кожи. Поведение собеседника уже раздражало его.

— Я Ясон Аннеллус. Идем со мной, — это был, вне всякого сомнения, приказ, и через секунду Кано неохотно подчинился. Должность «хранителя» была сравнительно редкой в легионе, и звания тех, кто занимал этот пост, были самыми разными. Все, в чем Кано мог быть уверен, — лавровые венки старшего ветерана, которые Аннеллус носил на наплечниках. И, по крайне мере, они в определенной степени заслуживали уважение.

Но только в «определенной степени», напомнил адъютант себе.

Кано последовал за Аннеллусом через второй открытый люк в широкий коридор. Он уловил смрад орочьей крови и, оглянувшись, заметил дюжину трупов чужих. Жалкие останки еще одной засады, догадался Кровавый Ангел.

Аннеллус обошел вокруг него.

— Ты Мкани Кано, ваалит из Дальней пустоши, легионер первой роты.

— Ты знаешь меня?

— Я знаю всех вас.

Кано нахмурился из-за необычного ударения в словах хранителя, и по телу пробежал холодок, когда адъютант постепенно понял, что имел в виду Аннеллус.

— Всех нас? — повторил он, стараясь говорить спокойно.

Аннеллус вложил фигурный жезл в набедренную кобуру из кости. Жезл имел два назначения: оружие, похожее на булаву, смертельную в ближнем бою, и церемониальная реликвия. На древнетерранском языке оружие именовалось «крозиус арканум». Как и черный доспех, жезл был знаком должности хранителя и навеки отдалял его от боевых братьев.

Хранители были стражами Кровавых Ангелов. Они выступали в качестве наставников для младших легионеров, боевых инструкторов и опытных ветеранов, которые делились своими знаниями с остальными воинами. Им также поручили поддерживать сплоченность между десятками тысяч воинов IX легиона Астартес. Это подразумевало многое: от роли советников капитанов по вопросам ведения боевых действий до проведения церемонии памяти павших. Они стали хранителями знаний, советниками, наставниками. В далеком прошлом людей, которые исполняли подобные роли в армиях, называли дьяконусами, замполами, капелланами. Званий было больше дюжины — некоторые политические, некоторые религиозные, некоторые светские. Хранители стояли вне командной структуры командования и тем не менее находились внутри нее, поддерживая в легионе самый важный из имперских идеалов — единство.

Но эта роль также была и наказанием.

— Сколько времени прошло со времен великого конклава Императора и его сыновей на Никее? — спросил Аннеллус, и Кано понял, что его подозрения верны.

— Немало, — ответил он, изучая черты лица хранителя. — Я не был там и не видел, как Ангел и его братья предстали перед своим отцом…

— Но ты достаточно хорошо знаешь, что там произошло. — Это был не вопрос.

Терпение Кано подходило к концу.

— Не будь глупцом. Конечно же, знаю. Безусловное решение суда. Никейский эдикт.

— Приказ от самого Императора Человечества, — продолжил Аннеллус нравоучительным тоном. — Предупреждение о темном потенциале сил варпа.

Хранитель повернулся к нему лицом.

— Приказ подтвердил Сангвиний, запретив использовать сверхъестественные силы среди Легионес Астартес. Приказ, который Кровавые Ангелы приняли без возражений.

Кано молчал, ожидая официального обвинения. Несмотря на свою должность адъютанта капитана Ралдорона, формально он не был выше по званию ветерана-космодесантника, обладая таким же количеством штифтов выслуги. Он — обычный воин, один из ста двадцати тысяч. Но до решения на Никее Кано был кем-то намного большим.

Тогда он был либрариус минорис Кано, санкционированным псайкером и воином разума. Не бесконтрольным колдуном с захолустных миров, но отточенным оружием на службе Кровавых Ангелов и Империума. Он был горд направлять беспорядочные и могучие энергии варпа против врагов легиона. Список почета Кано включал множество сражений, исход которых он помог решить в пользу своего примарха.

Но после Никеи все изменилось. Он помнил тот день так отчетливо, словно это произошло несколько часов назад. Ралдорон пришел к нему с приказом Сангвиния, у него за спиной стоял воин в черном доспехе. Руки протянулись, чтобы отсоединить от горжета боевого доспеха кристаллический психический капюшон Кано и забрать его.

Рука Ралдорона на плече. Его слова. «Это ни в коем случае не преуменьшит твою значимость, Кано. Исчезла только одна грань твоего арсенала. Как и тысячи твоих братьев, ты по-прежнему входишь в число величайших воинов, которых человечество когда-либо призывало на службу. И на данный момент этого будет достаточно».

— Императору нелегко далось это решение, Кано, — сказал Аннеллус. — Но после действий Магнуса Красного и его Тысячи Сынов выбора не осталось. Я знаю, ты понимаешь это.

Кано по-прежнему хранил молчание. Для него было бы анафемой даже подумать о нарушении воли Императора и Сангвиния, но он не отрицал, что в тот день в его душе зародилось крошечное зерно сомнений. До принятия эдикта Кано ни разу не чувствовал недоверия со стороны боевых братьев. А теперь он задумался, не был ли наивен тогда. Всегда находились те, кто враждебно относился к силам разума и видел только опасности, которые они в себе содержали. Великий примарх-псайкер Магнус своим безрассудным изучением варпа обострил ситуацию до предела, навлек на себя гнев отца, который призвал его к ответу.

Кано думал о своих возможностях, таких же, как болтер или меч: опасная вещь в руках глупцов и неучей, но отличное оружие, если им пользуется мастер. Возможно, где-то в глубине своего сердца он почти возмущался словам о неспособности контролировать свои возможности. Нахмурившись, он отбросил мысль, следя за Аннеллусом и ожидая, что тот скажешь дальше.

— Наш Империум — это средоточие объединенной решимости и сотрудничества, — продолжал хранитель. — В конце Великого крестового похода мы достигнем идеального общественного устройства под руководством Императора. Каждый человек играет свою роль, также как мы служим легиону и Ангелу. Но для того, чтобы так было, никто не может игнорировать высшую волю, — он приблизился. — Те, кто считает, что коллективные соглашения не распространяются на них, даже если они столь же велики, как Магнус Красный, жестоко ошибаются. Мы все идем одной дорогой, Кано. Мы все должны играть свою роль.

Он больше не мог молчать.

— Я никогда не поступал иначе. Я — послушный сын Сангвиния. Ты намекаешь, что это не так, хранитель? Предпочитаю откровенность, нравоучение больше подходит для новобранца.

Аннеллус скрестил на груди облаченные в керамит руки.

— У тебя отличные инстинкты, Кано, — хранителю удалось придать слову негативное звучание. — Они привлекли мое внимание. А затем я оказался на мостике этого чужого монстра и увидел, как ты сражаешься с ксеносом-колдуном. Интересное совпадение.

— Твоя помощь в убийстве орка оценена по достоинству.

Второй Кровавый Ангел продолжал говорить.

— В твоем болтере нет снарядов, не так ли? Скажи мне, если бы я не прибыл с другим отделением, как ты собирался сражаться с ним? — Он повторил атакующую стойку Кано. — Я увидел, как ты поднял руки.

— Зубами и ногтями, раз не осталось другого выхода.

— И только?

Кано стиснул зубы.

— Со всем уважением, — начал космодесантник, его тон ясно давал понять, что он так не считал, — если хочешь выдвинуть обвинение, так выдвигай. У меня нет настроения для игр.

Бледное лицо Аннеллуса потемнело.

— Я не обвиняю, — резко ответил он. — Я поддерживаю волю в легионе.

— Как и я! — так же ответил Кано, его гнев рос. — И делаю это, подвергая свою жизнь опасности ради Сангвиния и Императора, а не предугадывая намерения моих братьев!

Сила его слов заставила хранителя замолчать. Когда Аннеллус снова заговорил, его раздражение пылало ледяным пламенем.

— Я всего лишь беспокоюсь за тебя.

Кано знал, что должен отвернуться и окончить разговор на этом месте, но понял, что не может.

— Не думаю, что ты понимаешь интересы людей, хранитель. Наш великий Империум? Это собрание индивидуальностей, разных людей, собравшихся вместе, чтобы построить нечто немыслимое. И у каждого из них разные сердце и душа, разные потребности и желания. Возможно, ты провел слишком много времени, глядя на великую башню, а не на камни, из которых она построена, — последние слова он произнес, умышленно копируя задиристую манеру Аннеллуса, после чего, наконец, повернулся, чтобы вернуться на мостик.

— Тот, кто не подчиняется правилам, рискует быть осужденным, — сказал ему вслед хранитель. — Это факт, независимо от того, какие у тебя потребности и желания и что тебе говорят твои сердце и душа.

Остатки терпения Кано лопнули, и он резко развернулся, подняв руку и ткнув пальцем в Аннеллуса.

— Ты…

— Адъютант! — за его спиной раздался крик, резкий и громкий, как выстрел болтера. Капитан Ралдорон шагнул через открытый люк и подошел к ним, глаза сузились.

— Докладывай!

— Кано кое-что объяснял мне… — начал Аннеллус, но Первый капитан взглядом заставил его умолкнуть.

— Я обратился не к тебе, хранитель, — бросил он. — Чем бы ты ни отвлекал моего легионера, ты прекратишь это немедленно.

Эти слова дали понять, что Ралдорон слышал часть, если не всю беседу. Кано не придал этому внимания и отчитался перед командиром. Он быстро сообщил об атаке орка-псайкера и разрушении пульта управления. Капитан невозмутимо выслушал, не делая замечаний, и заговорил только после того, как Кано закончил.

— Собрать раненых, отходим на абордажный корабль. Мы получили приказ установить термические заряды на скитальце и уничтожить его.

— А остальные корабли орков? — спросил Аннеллус.

— Кораблей орков не осталось, — ответил Ралдорон, поморщившись. — Альфарий, наконец, связался с нашим примархом. Альфа-Легион утверждает, что полностью уничтожил заразу чужих в поясе Кайвас и благодарен Кровавым Ангелам за содействие. Блокада завершена, а уничтожение этой громадной рухляди ознаменует ее конец. — Он надел шлем. — Ангел приказывает нам вернуться на корабли и готовиться к следующей операции.

— Есть предположения, где она будет проходить? — спросил Кано, его перепалка с Аннеллусом на время забылась.

Замки шлема Ралдорона щелкнули.

— Надеюсь там, где мы сможем вести настоящую войну.

На всех палубах боевого корабля «Андроний» шла подготовка к боевым действиям. Под непосредственным руководством представителя Фулгрима лорда-коммандора Эйдолона воины III легиона Астартес приводили в порядок клинки и доспехи. Их части стягивались к цели 63-го Экспедиционного флота — системе Исстваан. Ведомые магистром войны Хорусом Луперкалем объединенные силы Сынов Хоруса, Гвардии Смерти, Пожирателей Миров и Детей Императора сосредотачивались, чтобы наказать инакомыслящие миры Исстваана.

Это была одна истина. Другая скрывалась за ней, окруженная тенями и секретностью, и раскроется только некоторое время спустя.

В данный момент ни грядущая битва, ни великие планы магистра войны не тревожили мысли апотекария Фабия. Пока каждый воин легиона по-своему готовился к сражению — в тренировочных клетках, медитируя или занимаясь эфемерными искусствами, Фабий находил душевное спокойствие здесь, в своем лабораториуме.

Зал был слабо освещен, но не темен. Отблески экранов когитаторов и биокапсул, расставленных по помещению, придавали ему холодный голубоватый оттенок, который Фабий находил успокаивающим. Здесь он мог работать над головоломками плоти и генома, которые так очаровывали его, не опасаясь вмешательства или вопросов менее любознательных и более консервативных братьев.

Других, возможно, раздражали средства и методы, которыми он пользовался, вынуждая его работать в этом секретном месте, словно эксперименты были чем-то неправильным. Но он знал, что люди с ограниченным разумом скажут, если столкнутся с его работами. Иногда гению необходимо трудиться в тени, и если искусству Фабия для признания понадобится тысяча или более лет, значит быть посему. Он уже улучшил себя, чтобы гарантировать такую долгую жизнь.

Апотекарий прервался и залюбовался результатом: тонкий лоскут человеческой кожи, аккуратно срезанный с живого донора, измененный при помощи генной инженерии в материал, более напоминающий эпидермис бронированного змея. Со временем этот процесс можно перенести на объект за пределами лаборатории, уплотнив кожу даже сильнее, чем у оригинального органического шаблона космодесантников.

Фабий отогнул микрооптические линзы головной гарнитуры и пробормотал новую длинную запись в вокс-пробник, хранящий данные эксперимента.

Подняв глаза, он понял, что не один. За отблеском экранов стоял некто в силовом доспехе, полускрытый тенями, отбрасываемыми стазисными капсулами у дальней стены.

— Лорд-командор? — Фабий сначала решил, что это был Эйдолон.

— Нет, — раздался голос. — Твой командир занимается мобилизацией войск и полирует свой доспех.

Фабий положил лазерный скальпель и выпрямился, охваченный беспокойством. Лабораториум умышленно изолировали, спрятав его под огромным вестибюлем центрального апотекариона «Андрония». Доступ через потайной ход, скрытый декоративной мозаикой вестибюля, предоставили только нескольким избранным.

— Назови себя, — потребовал он.

— Не беспокойся, Фабий. Со мной секреты Детей Императора всегда в безопасности. — Фигура медленно вышла на свет, демонстрируя пустые ладони в жесте искренности. Апотекарий сразу же узнал гранитно-серый доспех легиона Несущих Слово.

— Эреб, — его тут же охватили сомнения, обеспокоенность из-за вероятности разоблачения смешалась с неуверенностью от хладнокровного приближения так называемого Первого капеллана.

— Как ты вошел?

Несущий Слово кивнул в сторону винтовой лестницы, ведущей в вестибюль.

— Я постучал. Наверное, ты не услышал? — он прошел, разглядывая содержимое химических ванн и органы, аккуратно расставленные на рабочем месте Фабия.

— Ты в самом деле казался весьма занятым.

— Кто позволил тебе войти сюда? — спросил апотекарий.

— Это имеет значение? — Эреб остановился перед рядом высоких стазисных капсул, каждая из которых была закрыта пласталевыми заслонками. — Я сказал правду. То, что ты делаешь здесь, немыслимо. Немногим людям хватило бы отваги подделать величайшее творение Императора.

— Я не подделываю, — возразил Фабий. — Я улучшаю. Совершенствую, — он нахмурился, Несущий Слово пытался отвлечь его. — Тебя не должно быть здесь. Это дело моего легиона.

Эреб покачал головой.

— Ну же, Фабий, не ограничивай себя. Ты должен признать, что значение твоей работы выходит далеко за рамки твоего легиона. Возможно, ты не отважился по-настоящему задуматься обо всех последствиях, но ты знаешь, это так.

Когда Фабий не ответил, капеллан продолжил.

— Я знаю, кое-кто посчитает твои… несанкционированные изыскания неприятными, но не я.

Фабий постепенно пришел к вопросу, который ожидал услышать Эреб.

— Чего ты хочешь?

Вопрос вызвал у Несущего Слово едва заметную улыбку.

— Всего лишь услугу.

Фабий поморщился, раздумывая над возможной ценой такой услуги.

— Зачем мне помогать тебе?

Фальшивая улыбка Эреба исчезла.

— Потому что в таком случае я буду у тебя в долгу. И заверяю, апотекарий, для тебя будет лучше записать меня в должники, нежели во враги.

Он на секунду прервался.

— Я буду считать тебя другом среди Детей Императора наряду с другими друзьями в остальных легионах.

— Другими друзьями, — повторил Фабий.

— Да, — подтвердил Эреб, кивая. — Мы на пороге великих перемен. Старые правила и структуры будут разрушены, сметены. Проницательные люди должны держаться вместе.

Он нажал на рычаг капсулы, и пластины раскрылись, показав тело легионера внутри, плавающее в густой маслянистой жидкости.

На первый взгляд воин казался мертвым. Бледно-серое обнаженное тело превратили в рваное месиво многочисленные порезы и травмы. Правый бок от грудной клетки до бедра был содран со звериной жестокостью. Правая рука заканчивалась сразу под локтем лоскутами кожи и обрывками сухожилий. На шее и груди тоже были видны тяжелые раны.

Лицо воина скрывала маска, закрепленная поверх ноздрей и губ, подобно душащей руке, а всклокоченные светлые волосы образовали неровный ореол вокруг головы. В брови были штифты выслуги, а на груди и плечах несколько боевых татуировок. Более всего бросалась в глаза эмблема легиона — алая капля крови на белых крыльях.

Эреб бесстрастно изучал находящегося в резервуаре Кровавого Ангела.

— Это случилось на планете под названием Убийца, — сказал капеллан. — Узнаю работу мегарахнида, — он повернулся к Фабию. — Скажи, как тебе удалось забрать его с поверхности, не привлекая внимание легиона?

Когда апотекарий не ответил, Несущий Слово снова улыбнулся.

— Не имеет значения. Кровавые Ангелы, должно быть, считают его мертвым, в противном случае они бы не прекратили поиски.

Конечно же, воин был жив. Не так, как Фабий с Эребом, но погруженный в глубокое коматозное состояние, которое напоминало успокоение могилы. Ранения Кровавого Ангела были настолько серьезными, что его тело отключило себя, биоимплантаты отчаянно пытались излечить повреждения.

— Ты взял от него все, что хотел? — спросил Эреб без всякого высокомерия.

Фабий покраснел.

— Я собрал то немногое, что осталось от геносемени, но большая часть уже была уничтожена. У меня есть ДНК и биообразцы.

— И тем не менее ты по-прежнему оставляешь его в живых.

Капеллан внимательно посмотрел на апотекария.

— Зачем? Стазисный контейнер поддерживает его в коме, не позволяя ни полностью вылечиться, ни умереть от ран. Кое-кто счел бы это пыткой.

Настала очередь Фабия холодно ответить.

— Я никогда не избавляюсь от того, что может пригодиться.

— И твоя мудрость доказала свою правоту. Я заберу его, а ты получишь мою благодарность. — Эреб повернулся, чтобы позвать безмолвного автосервитора из огражденного участка, но Фабий вмешался.

— Зачем тебе нужен этот полутруп? Какая польза тебе от него?

— Тебя это не касается.

— Допустим, касается. — Апотекарий небрежно положил руку на медицинский игольник, который лежал на рабочем месте. В качестве оружия ближнего боя устройство могло быть таким же смертоносным, как эльдарский сюрикенный пистолет.

Тон Эреба не изменился, и из-за этого последовавшая угроза стала более серьезной.

— Тогда все, чем ты занимаешься здесь, станет известным. Не просто генетические модификации, соединение генокода Детей Императора с генокодом ксеносов и других легионов… Но также систематический и тайный захват раненых воинов на поля сражений Великого крестового похода для твоих экспериментов. — Он кивнул на другие закрытые капсулы. — Ангрона, Мортариона, даже Воителя… Думаешь, они проигнорируют пленение их легионеров?

Фабий презрительно усмехнулся.

— Бери то, что тебе нужно, и убирайся.

— Большое спасибо, — ответил Эреб, в то время как слепой сервитор отсоединил капсулу и установил ее на колесный транспортер.

— И обещаю, что этот дар поможет привести еще легион под знамя магистра войны, — он снова улыбнулся. — По крайней мере, это один из вариантов.

2 СОБРАНИЕ В РАЗДУМЬЯХ АКОЛИТ ЛИЦО В ДЫМКЕ

«Красная слеза» и внутри, и снаружи была произведением искусства кораблестроения. Корабль нес штандарт Кровавых Ангелов всякий раз, как примарх покидал родной мир легиона. И, подобно Сангвинию, боевая баржа стоила того, чтобы ее увидеть.

Носовая часть корабля напоминала наконечник стрелы длиной десять километров, обшитый блестящей медью, бронзой и багровой сталью. Ее усеивали жерла нова-пушек, мегалазеров, электромагнитных катапульт и торпедных аппаратов, демонстрируя арсенал, сравнимый с вооружением целого флота небольших кораблей. По всей длине корабля располагались многочисленные башни, выступая из верхней и нижней частей корпуса. Как и у всех имперских боевых кораблей, проектируемых по многопалубной схеме, заложенной в древних океанских предках «Красной слезы», из кормовой части корабля поднималась огромная цитадель. Эта громадная башня управления напоминала гигантскую крепость. Внешнее укрепление из возвышающихся адамантиевых стен и бронированных окон находилось в основании, а широкий цилиндрический донжон поднимался выше. На его вершине среди зубчатых бойниц и оборонительных батарей в пустоту взирал немигающим глазом огромный прозрачный купол.

Точно так же под центральной плоскостью прочного корпуса выступал заостренный, похожий на клинок киль. Здесь размещались многочисленные вспомогательные орудия и ангары для эскортных кораблей. Поперек вертикальной надстройки тянулись стыковочные отсеки, достаточно вместительные для приема и обслуживания эскортных фрегатов.

Но истинное великолепие «Красной слезы» открывалось сверху. Если бы наблюдатель оказался прямо над боевой баржей и посмотрел вниз, то ему стало бы понятно, как в форме корабля воплотилось его название. Боевая баржа была построена в форме огромной рубиновой слезы, а из бортов выступали, имитируя символ легиона Кровавых Ангелов, винглеты, в которых располагались группы двигателей и отсеки личного состава. На фоне бесконечной тьмы «Красная слеза» представляла собой творение, демонстрирующее гордый вызов человечества. Она была одновременно монументом, оружием и крепостью сыновей Сангвиния, а также достойной колесницей для примарха.

Вместе с флагманом двигались в строю другие корабли — от канонерок до гранд-крейсеров. Перехватчики типа «Крыло ястреба» и «Ворон» обеспечивали вокруг флотилии широкое оцепление. Флот наполнила новая энергия, возродилась целеустремленность. После многих месяцев сравнительно несложной кампании все до единого Кровавые Ангелы жаждали покинуть этот сектор космоса и присоединиться к полноценным триумфам Великого крестового похода.

Известия быстро распространились по кораблям IX легиона. Их передавали смертными экипажами и сервами легиона, даже группе гражданских летописцев поручили осветить боевую задачу флота. Слухи распространялись шепотом за едой, чтобы не слышали старшие офицеры. Волнения не обошли стороной даже легионеров. Объединенный флот «Красной слезы» пришел в движение, уже был проложен курс, ориентируемый на далекий варп-маяк. За последние недели вечный свет Астрономикона Терры стал нечетким, вынудив воспользоваться дополнительными ориентирами, которые имперские навигаторы обычно использовали в качестве точек рандеву.

Цель операции была у каждого на устах.

Под солнечным куполом на вершине большой башни находился великолепный приемный зал. От пола до потолка тянулись колонны из красного мрамора, добытого из огненных земель экваториальных регионов Ваала. Со столбов свисали шелковые знамена, покрытые замысловатыми узорами. Это были боевые хроники, описывающие каждое сражение Кровавых Ангелов, от последних боев на Терре в конце Объединительных войн, двух столетий Великого крестового похода и до настоящего времени.

Войдя в помещение, капитан Ралдорон рассмотрел стяги и обнаружил новую нить слов: пояс Кайвас. Он мрачно улыбнулся. Сервиторы не тратили время, поместив название операции на ткань, словно им, так же как и ему, не терпелось оставить кампанию в прошлом и двигаться дальше к более великим триумфам.

Капитан прошелся вдоль колонн, минуя внешний край покрытого плитками пола. Он посмотрел вниз и увидел знакомые очертания Терры и Ваала: рельефы двух планет накладывались друг на друга. В данный момент Ваал находился в зените, фотонные плитки показывали восточное полушарие его родины, словно освещенное теплым солнцем. Под ногами промелькнули горы Чаши и Великая пустошь, и на краткий миг Ралдорон как будто бы вернулся домой. Из-за Ваала выглядывала Терра, напоминая луну в затмении, ее поверхность вдоль и поперек исчертили города. Мозаика выглядела неподвижной, но это была иллюзия. Чем ближе «Красная слеза» подойдет к Терре в галактической плоскости, тем явственнее планета будет прибывать, а Ваал, наоборот, убывать. Сейчас они были ближе к дому, и это устраивало Ралдорона.

В центре зала стояли капитаны рот Трех Сотен, тех, что находились на флоте. Каждый из капитанов встречался с ним взглядом, приветствуя четко, по-военному или просто почтительным кивком. Он отвечал им тем же. Ралдорон был таким же ветераном, но он командовал первой, а звание магистра ордена включало его в отдельную группу старших офицеров. Всего лишь несколько воинов легиона были удостоены такой чести. Он носил звание с гордостью и смирением, как и полагалось Кровавому Ангелу, но капитан знал, что оно навсегда отделило его от товарищей.

Возможно, это было к лучшему, Ралдорон никогда не отличался общительностью. Он считал себя простым человеком, воином, призванным сражаться за примарха и Императора.

Какие еще могут быть разговоры или сомнения на этот счет?

Капитан сбавил шаг, когда заметил трех боевых братьев, вовлеченных в оживленную дискуссию, и уловил обрывок разговора.

Капитан Накир, командир двадцать четвертой, разговаривал с Фурио из третьей. Они разительно отличались друг от друга и оба по-своему были далеки от типичного образа Кровавого Ангела. Накир был родом из племени технокочевников, с черными волосами до плеч, заплетенными в косу. Застывшее на смуглом лице выражение напоминало нечто среднее между улыбкой убийцы и гримасой фанатика. Фурио между тем был немного выше и шире. Кое-кто шутил, что ему больше подошел бы доспех «Катафракт» из терминаторских отделений вместо стандартной брони, явно тесноватой для него. Кожа на бритой голове Фурио была бледной, указывая на выходца из северной полярной зоны Ваала.

Накир и Фурио обращались к третьему офицеру, и даже со спины Ралдорон тут же узнал Амита, капитана пятой. Силовой доспех Ралдорона, как и у Накира с Фурио, был в отличном состоянии и соответствовал предстоящей встрече. Первый капитан задержался перед тем, как подняться в купол, чтобы взять силовой меч и церемониальные ножны для подобных случаев. Каким бы ни был результат кампании, она подошла к своему завершению, и дальше предполагалось проведение церемонии в рамках протокола. Они собирались не в каком-то разбитом бункере в разгар боевых действий, а в своих собственных владениях.

А вот Амит не считал это важным. Его доспех был таким же, как и во время кампании в Кайвасе. Облачение великолепного качества покрывали следы попаданий, зарубки от клинков. Броня символизировала воинственную прямолинейность воина.

— Ты не мог перед прибытием привести в порядок доспех, брат? — спросил Накир.

Амит пожал плечами. У него были коротко стриженые волосы, а рыжеватая борода не скрывала извечную гримасу.

— Я пришел из тренировочных клеток. До этого отстреливал орков с корпуса фрегата. У меня не было времени, — последние слова он произнес с лукавой улыбкой.

— Ты ведь знаешь, как выглядит полировочная тряпка? — спросил Фурио, подняв бровь. — Я могу показать.

Капитан пятой нахмурился и наклонился, чтобы рассмотреть доспех Фурио, притворившись смущенным.

— Как странно… — он указал на сияющий красный керамит другого легионера. — Я мог бы поклясться, что какой-то миг цвета твоего панциря были пурпурными и золотыми, а не багровыми.

Накир засмеялся.

— Как бы Фурио ни старался, он никогда не будет таким же красавчиком, как щеголи Фулгрима.

Фурио фыркнул.

— Согласен, наш примарх не одарил меня своим благородным обликом, зато наградил боевой проницательностью, — он поднял взгляд, когда Ралдорон приблизился. — И уверен, что первый капитан согласится со мной. Дело в том, что Кровавые Ангелы — самые красивые из Легионес Астартес.

— Как в полированном доспехе, так и без него, — добавил Амит с редкой для него улыбкой.

— Я не могу судить об этом, — ответил Ралдорон. — Я всего лишь простой солдат.

Накир поднял голову.

— Капитан, мы не простые солдаты.

— Возможно, и так, — признал Ралдорон.

Он повернулся и увидел, что Амит смотрит на него. Из всех капитанов легиона Амит и его рота имели репутацию наиболее кровожадных. Не один раз пятой объявляли выговор за неоправданно рьяное преследование врагов. Неспроста прямолинейный офицер заслужил прозвище Расчленитель и, имея возможность отречься от эпитета, принял его. У Амита была натура хищника, в нем клокотала едва сдерживаемая агрессия. Ралдорон видел ее много раз выпущенной на волю на полях сражений.

— Ты знаешь? — спросил Амит.

Первому капитану не было нужды спрашивать Амита, что он имеет в виду. Этим вопросом задавались все. «Куда мы направляемся далее?» Ралдорон нахмурился.

— Я не должен говорить об этом. Мы здесь, чтобы узнать ответ все вместе.

— Примарх скоро будет, — сказал Фурио. — Я видел, как сержант гвардии Зуриил направился в покои Ангела, чтобы сопроводить его.

— Если бы это зависело от Сангвинарной гвардии, Ангелу никогда бы не позволили покинуть покои, — фыркнул Накир. — Азкаэллон ходит так, словно золотой доспех делает его лучше остальных.

Ралдорон был согласен с его мнением, но не мог позволить даже малейшему зерну разногласия пустить здесь корни. Он строго взглянул на Накира.

— Азкаэллон, Зуриил и остальные выполняют свой долг, как и мы. Они заслуживают наше уважение.

— Я говорю только то, что вижу, — ответил Накир через мгновенье.

— Не здесь, — сказал ему Ралдорон. — Не сейчас. В наших рядах не будет соперничества между разными подразделениями.

— Я слышал слухи о нашем новом пункте назначения, — вмешался Фурио, чтобы вернуть беседу в прежнее русло. — Говорят, Воитель планирует крупное наступление в нескольких секторах отсюда.

— И откуда тебе это известно? — спросил Амит с очевидным сомнением в голосе.

— Астропатические хоры, — пояснил Фурио. — Их передачи иногда неточны. Перехватываются чужие сигналы. Становятся известными данные по другим экспедиционным флотам.

Ралдорон ничего не сказал. Он знал, что экипаж обсуждает эти слухи, когда считает, что он их не слышит. Корабли из нескольких легионов, по некоторым данным, из шести, вызвали к Хорусу, а вместе с ними и их примархов. Первый капитан попытался представить, против какого врага необходимо такое количество сил. Два или три сына Императора, сражающихся вместе, были редкостью. Если их собиралось больше, то это означало появление в ближайшем будущем угрозы колоссального масштаба.

Он посмотрел на изображения планет под ногами.

— Возможно, речь совсем не о войне. Может быть, нас собирают по другой причине. Последовать за Императором на Терру.

— Мы отправляемся не в Солнечную систему, капитан. — Он услышал женский голос, высокий и звонкий, словно хрусталь. Ралдорон повернулся и слегка поклонился, когда к ним подошла капитан «Красной слезы». Ее свита — пара офицеров Имперской Армии и женщина-летописец с маленьким пиктером — осторожно следовали за ней, пытаясь выглядеть уверенными среди множества громадных фигур.

К ее чести адмирал Афина ДюКейд держалась невозмутимо в присутствии собравшихся в зале воинов. Она была крошечной в сравнении с Ралдороном, но он слышал, как один ветеран назвал ее «выкованной из железа». Любой легионер мог поднять адмирала и переломить, как связку сухих веток, но она излучала величие, которое Первый капитан редко у кого встречал. Казалось, ничто не может взволновать женщину — ни величайшая вражеская армия, ни самый жестокий бой. В холодных синих глазах светился интеллект тактика, который Ралдорон находил интригующим. Когда адмирал ДюКейд говорила, даже Ангел слушал, и уже только это вызывало чувство глубокого уважения, столь редко возникающее у воинов легиона к посторонним. Сангвиний лично выбрал ее на должность командира своего флагмана, которую она занимала столько же времени, сколько Ралдорон был легионером.

Он всматривался в изрезанное морщинами, уверенное лицо. Капитану было сложно определить ее возраст. Казалось, за многие десятилетия она совсем не изменилась, благодаря омолаживающим процедурам не поддаваясь влиянию времени. Ралдорон не помнил своей матери, он рос сиротой после того, как семья погибла в буре, но, по его мнению, она была бы похожа на ДюКейд.

— Благодарю, что присоединились к нам, адмирал, — сказал Накир. — Как дела на флоте?

— Хорошо, капитан, — ответила она. — Наша боеспособность оптимальна, а потери в кампании удовлетворительны. Думаю, все согласны с тем, что мы готовы к новой кампании.

— И никакой благодарности от Альфа-Легиона, — мягко сказал Фурио. — Словно они совсем не нуждались в нас…

— Если не Терра, тогда куда? — вмешался Амит, не желая менять тему разговора. — Мы присоединимся к оперативной группе «Игнис» в Нартабе?

Адмирал посмотрела на Кровавого Ангела.

— Нет. Я так понимаю, что операция против эльдарских пиратов в системе Нартаба находится в завершающей стадии. Линкор «Игнис» и его флотилия присоединятся к нам. Точка встречи уже определяется.

— А потом? — спросил Накир.

ДюКейд слабо улыбнулась.

— Я знаю не больше вашего, капитан. Примарх пока не поделился со мной, что будет дальше, — она собиралась что-то добавить, когда один из людей рядом с ней застыл.

У помощника адмирала на правой стороне лица от виска до челюсти тянулся аугментический имплантат из меди и полированного серебра. Ралдорон узнал беспроводное вокс-устройство, а улучшенный слухуловил слабый звук — вибрацию эхо-сообщения, передаваемого в сосцевидный отросток благодаря костной проводимости.

— Майор? — ДюКейд заметила реакцию и пристально посмотрела на подчиненного.

— Контакт, госпожа, — ответил помощник, глядя прямо перед собой, словно повторял то, что слышал. — Наши корабли-разведчики в авангарде докладывают об одиночном имперском корабле крейсерского класса на курсе перехвата. Вероятно, он ждет нас за широкой тенью пояса, в точке «Мандевилль».

— Как не вовремя… — пробормотал Накир.

— Принадлежность? — спросила ДюКейд. — Название и эскадра?

— Сигналы запроса указывают на «Темную страницу», принадлежащую XVII Легиону Астартес.

Амит нахмурился.

— Несущие Слово Лоргара? Кому пришла идея пригласить их?

Ралдорон уже щелкнул по вокс-бусине в нашейнике доспеха, переключившись на частоту флота, а майор тем временем снова заговорил.

— В данный момент мы получаем автоматический сигнал с корабля. Кодовые протоколы совпадают.

Первый капитан прослушал сообщение, и его лицо помрачнело.

— Они говорят, что прибыли для разговора с Ангелом. С ними эмиссар Воителя.

Когда Ралдорон добрался до покоев примарха, его ждала Сангвинарная гвардия. Зуриил, сержант гвардии и заместитель командира подразделения, отдавал приказы боевому брату Логосу.

— Ты и Халкрин с освещенной стороны, — сказал он гвардейцу. — Мендрион и я прикроем господина с теневой.

Логос отдал честь ударом кулака о грудь, встроенный в перчатку болтер лязгнул о доспех. Он искоса взглянул на Ралдорона и вышел.

Зуриил преградил дорогу капитану.

— Ситуация под контролем, Первый капитан.

— Не сомневаюсь, — ответил Ралдорон. — Но как магистр ордена я должен выслушать Несущих Слово. У меня сотня боевых капитанов, которым необходимо знать о приказах магистра войны. Будет лучше, если они услышат их от меня.

Сержант гвардии кивнул.

— Как пожелаешь. Посланцы с «Темной страницы» пристыковались во втором отсеке. Они скоро будут.

Богато украшенные двери покоев примарха открылись, Ралдорон шагнул внутрь, и его глаза в первую очередь нашли Сангвиния.

Его повелитель носил обычный доспех из золота и белой платины, поверх сложенных крыльев был наброшен бронзовый кольчужный плащ. И хотя броня не выглядела такой великолепной, как та, что он надевал в битву, она не скрывала все великолепие примарха. Ралдорон однажды услышал слова одного летописца, что Сангвиний сияет, подобно звезде, которой придали форму человека, и не смог придраться к этому описанию.

Примарх увидел Первого капитана и коротко кивнул, подзывая его.

— Рал, отлично. Ты избавил меня от необходимости вызывать тебя. — Ангел пересек атриум помещения, пройдя сквозь лучи мягкого света, испускаемого парящими светосферами. Сияние отразилось от великолепного доспеха, осветив цветными вспышками картины и другие произведения искусства, расставленные вдоль стен.

Ралдорон и Зуриил преклонили колени на полированном каменном полу и склонили головы.

— Ваше пожелание, милорд? — спросил капитан.

Ангел велел им встать, и, когда Зуриил и другой телохранитель в золотом доспехе заняли предписанные места, капитан приблизился на несколько шагов. Сангвиний был намного выше него, но он не возвышался над офицером, в том смысле, что капитан не чувствовал себя подчиненным. Казалось, повелитель Кровавых Ангелов способен быть наравне со своими сыновьями, даже если в реальности было иначе.

— Я видел тебя во сне, мой друг, — сказал Сангвиний, — несколько ночей назад, когда я размышлял о нашем походе.

— Я… это честь для меня, — сказал Ралдорон, подчеркивая каждое слово. Пути сыновей Императора были неисповедимы и часто непонятны даже для таких сверхлюдей, как легионеры. Было известно, что некоторые из примархов обладали способностями, которые не поддавались логическому объяснению. Ходило много слухов, что Мортарион из Гвардии Смерти не чувствует боли, Коракс может затуманить разумы людей одной мыслью, а Хан говорит со штормами… В этих рассказах странным образом сплелись живой миф и голая правда. И когда речь шла о таких существах, как примархи, невозможно было определить, где заканчивается истина и начинается вымысел. У Ангела было особое зрение, так это называлось, и за все годы службы в легионе ничто из того, что видел или слышал Ралдорон, не вызывало у него сомнения. В редких случаях, когда на кону стояло многое, Сангвиний вмешивался в операции легиона, как будто без причины, но всегда с исключительным эффектом. Спасались жизни, поражения обращались в победы, раскрывались ловушки. И отмечалось, что иногда он одаривает воинов милостью — мимолетным видением их собственной участи, открывшейся ему сквозь сложное переплетение нитей судьбы.

Когда Ралдорон был молодым скаутом, он услышал эту историю от старого магистра неофитов и задумался, что бы это значило. Сейчас, более чем столетие спустя, он узнает ответ.

Сангвиний кивнул.

— Я видел тебя на Ваале. Ты был в пещерах под крепостью-монастырем. Ты…

Лицо примарха омрачилось, но на мгновенье, и Ралдорон даже подумал, не показалось ли ему.

— Ты был преисполнен гордости.

Капитан долго искал нужные слова. Наконец прозвучал ответ:

— Я горд быть вашим сыном, повелитель.

— А я рад видеть тебя в своем легионе, — примарх мягко усмехнулся ему. — Ты — моя сильная правая рука, Рал.

— Они идут! — предупредил Зуриил, прервав дальнейший разговор.

Квадратный участок плиток посреди вестибюля опустился в углубление и разошелся на части, каждая втянулась в полость под полом, как кусочки мозаики. Из открывшейся шахты поднялась платформа, паря на пульсирующем мареве антигравитации. Лифт выровнялся с палубой и остановился. На нем стояли вооруженные болтерами и вытянувшиеся по стойке смирно четверо Кровавых Ангелов, облаченных в цвета Сангвинарной гвардии. Они одновременно опустились на колени и поклонились, как и несколькими минутами ранее Ралдорон.

В центре платформы находились трое, и они также оказали Сангвинию должное уважение. Двое были космодесантниками, вырезанные на керамите строки текста густо покрывали их темные доспехи, а наплечники украшал символ пылающей книги. Несущие Слово с непокрытыми головами поклонились в пояс. Длинные локоны сынов Лоргара свисали до горжетов, в обвитых золотой проволокой прядях звенели шпильки благочестия.

Последней из гостей была неестественно высокая женщина, закутанная с головы до пят в одежды из странного прозрачного материала темно-серого цвета. Ралдорон решил, что она, возможно, родом с одной из колоний с нулевой гравитацией, где люди вырастали гибкими и со слабыми костями, и на кораблях с обычной терранской гравитацией они передвигались в поддерживающих каркасах. Сквозь темную кисейную ткань были видны очертания ее лица, изгибы длинного и худого тела, костлявые плечи и маленькая грудь. Ралдорон удивился, когда понял, что под бесформенной мантией больше нет никакой одежды.

Один из Несущих Слово, седовласый ветеран с перекинутой через руку полосой пергамента, шагнул вперед.

— Благородный Сангвиний, — начал он грубым голосом. — Я капеллан Танус Крид, высокопоставленный аколит Лоргара и командир «Темной страницы».

Он указал на воина рядом.

— Мой заместитель, капитан Уан Харокс.

Харокс кивнул. Доспех капитана также украшали длинные бумажные клятвенные ленты, ниспадающие с ярко-красных печатей на нагруднике. У космодесантника были рыжие волосы и, как заметил Ралдорон, неорганические глаза. Вместо живых человеческих ему в череп хирургическим путем внедрили механический визор.

— Женщина — мадемуазель Корокоро Сахзё из Адептус Астра Телепатика.

— Астропат? — спросил Сангвиний.

Она исполнила сложный балетный реверанс.

— Слава тебе и твоему легиону, Великий Ангел! — У ее голоса был специфический музыкальный тембр.

— Я приветствую сыновей моего брата на «Красной слезе», — произнес примарх, взглядом отпустив почетную стражу. — Но должен сказать, вас не ждали. Если бы вы прибыли на день позже, то нас уже не застали бы. Мой флот готовится к переходу через варп.

— Значит, нам повезло, — сказал Крид, сойдя с платформы лифта, за ним последовали Харокс и Сахзё. — Воитель отправил нас в самый подходящий момент.

— У Хоруса в самом деле хорошее чувство времени, — признал Сангвиний, обменявшись взглядом с Ралдороном. — Но я нахожу любопытным, что вы прибыли сюда за миг до конца нашей кампании в Кайвасе. Интересно, был ли Альфарий таким молчаливым, каким кажется.

Крид вздернул голову.

— Я ничего об этом не знаю, милорд. Лорд Аврелиан передал меня под командование магистра войны, и я прибыл сюда по его приказу.

— Хорус прислал мне капеллана? — Ангел задумался над этим. — Что ты об этом думаешь, Первый капитан?

— Со всем уважением к нашим гостям, Кровавым Ангелам они не нужны, — тут же ответил Ралдорон.

После принятия Никейского эдикта несколько месяцев аколитов Несущих Слово направляли в многочисленные флоты легионов. Запрет на применение психических сил в боевых действиях и роспуск Библиариума проходили в каждом легионе по-разному, в соответствии с их традициями и методами. Лоргар предложил свои услуги братьям и отправил своих самых благочестивых и праведных апостолов, чтобы помочь с обратной интеграцией одаренных псайкерскими силами в строевые части космодесантников.

Тем не менее Кровавые Ангелы не просили и не требовали помощи от Несущих Слово. Облаченные в черные доспехи хранители, чьи функции уже были определены в соответствии с потребностями легиона, взяли на себя контроль над переформированием.

— Ах, да, — впервые заговорил Харокс. — Конечно. У вас есть свои, — он взглянул на Ралдорона, словно пытаясь угадать его мысли.

— Мои хранители не то же самое, что и капелланы Лоргара, — сухо заявил Сангвиний.

— Конечно, — согласился Крид, — а полномочия моей должности не относятся к делу, милорд. Я здесь в качестве посланника, лорд Сангвиний.

При этих словах женщина прошла вперед.

— Не то чтобы я сомневался в возможностях мадемуазель, — сказал примарх, — но астропатический хор «Красной слезы» лучший в этом секторе. Они могут извлечь из течений космоса и передать в нужном виде любое сообщение, отправленное Хорусом.

Ралдорон смотрел, как Крид медленно покачал головой.

— Нет, милорд. Это не так. Великий Хорус поставил передо мной определенное условие, что только Сахзё будет проводником этого сообщения, и этот приказ не обсуждается.

Тон Ангела похолодел.

— Именно это сказал мой брат?

— Нет, лорд, — ответил Крид. — Именно это сказал ваш Воитель.

Ралдорон взглянул на Зуриила и заметил на лице сангвинарного гвардейца те же вопросы, которые, несомненно, читались на его собственном.

— Я далек от того, чтобы сомневаться в словах Воителя, — сказал Сангвиний. — Госпожа? Пройди вперед, если угодно.

— Не могу, — прощебетала она, — потому что я тоже получила точные инструкции Воителя.

Сахзё протянула длинную руку и обвела помещение, указав на людей Зуриила, Ралдорона и Несущих Слово.

— Они должны уйти.

Зуриил стиснул зубы.

— Мы — Сангвинарная гвардия. Мы не оставим нашего повелителя наедине с незнакомой ведьмой!

Сахзё продолжила, словно сержант гвардии ничего не говорил:

— Сообщение Хоруса Луперкаля только для глаз его брата. Мемо-блоки в моей душе и телепатические коды, удерживающие мою ауру закрытой, только тогда исчезнут… — она выдохнула, задумчиво взирая на примарха, — когда мы будем одни.

Сангвиний надолго застыл с непроницаемым выражением лица. Затем оцепенение прошло.

— Делай, как она говорит, Зуриил. Забери своих воинов и подожди снаружи, — он повернулся к Ралдорону. — Капитан, размести, пожалуйста, наших гостей, пока я разбираюсь с этим делом.

Ралдорон подошел ближе, понизив голос.

— Милорд, вы…

— Уверен, — сказал ему Сангвиний тоном, не терпящим возражений.

Первый капитан неохотно поклонился и отвернулся. Крид и Харокс последовали за ним, а в нескольких шагах позади шли Зуриил и воины Сангвинарной гвардии.

— Это нарушение протокола, — еле слышно пробормотал Логос. — Если бы здесь был Азкаэллон, он бы никогда этого не допустил.

— Тебе нечего опасаться, брат, — услышал Ралдорон ответ Халкрина. — Это наши союзники. Угрозы нет, а эта девчонка всего лишь тростинка.

Ответ Логоса был ледяным.

— Действительно?

Двери вестибюля закрылись с низким звоном металла о металл, и Сангвиний подошел к астропату. Она не могла стоять неподвижно, поэтому переминалась с ноги на ногу, словно под порывами ветра, которые касались только ее.

Примарх протянул руку и, подняв ее подбородок кончиками пальцев, встретился со взглядом девушки.

— А ты любопытная штучка, — сказал он. — Что заставило моего брата отправить тебя ко мне, мадемуазель?

— Я бы не хотела гадать, — прошептала она, дотронувшись до серебряной застежки на своей одежде.

— Нет?

— Я не посвящена в мысли богов.

Ангел тихо рассмеялся.

— Ни он, ни я не боги. Но при плохом освещении можно по ошибке принять нас за них.

— Какое противоречие в этих словах, великий, — заметила Сахзё. — «Я — не бог», говорит ангел.

Она потянулась, осмелившись коснуться кончиков сложенных крыльев под кольчужным плащом.

Сангвиний позволил ей это, но затем отступил на шаг.

— Я, как и Хорус, и все мои родичи, таков, каким меня создал отец. Рожденный из науки, а не мифологии.

— Император создал тебя ангелом, — сказала астропат, голос разносился эхом по пустому помещению. — Почему? Сотворил ли он также дьявола?

— Ты встречалась с моим братом Магнусом? — спросил он с кривой улыбкой.

Сахзё скрестила руки на груди, проводя пальцами по тонкой изящной шее. Каждое ее движение казалось совершенным, словно шаг в долгом, многозначительном танце.

— Отец дал тебе крылья и прекрасный облик, чтобы продемонстрировать свое мастерство? Доказать Галактике, что он превосходит любую мечту об ангелах?

Слова женщины развеселил примарха, но ненадолго.

— Ты здесь, чтобы передать мне сообщение, — напомнил Сангвиний. — Я слушаю.

— Как пожелаешь. — Длинные пальцы Сахзё потянули складки одежд, и ткань раскрылась, упав с худых плеч. Ее ноги окутал мерцающий шелковый покров. Бледное, цвета слоновой кости и лишенное волос тело было идеальным.

С чрезвычайной осторожностью астропат опустилась на пол и сжалась в комок. Обостренные чувства Сангвиния ощутили резкое падение температуры вокруг нее, и на коже Сахзё заискрилась изморозь. Она выдохнула, из ноздрей вырвались клубы белого пара, и ее начало трясти. Но не от холода.

Над астропатом собирались огоньки странного света, появляющиеся буквально из воздуха. Примарх почувствовал сернистый электрический запах. В голове пронеслась мысль, Сангвиний быстро произнес по воксу:

— Срочно изолируйте астропатический хор в святилище. Закройте их там и не выпускайте до моего приказа.

Сангвиний отключил связь, не дожидаясь ответа. На границе своих сверхчеловеческих чувств он ощутил внезапный энергетический поток вокруг этой женщины. Такой разряд психической силы мог легко уничтожить чувствительные разумы астропатов «Красной слезы».

Сахзё испустила мучительный крик, снова привлекая его внимание. Голова женщины со слышимым хрустом дернулась вперед. Из открытого рта, ноздрей, ушей и глаз вырвались потоки клубящегося тумана.

Рука примарха опустилась к инферно-пистолету в кобуре и застыла на нем. С таким способом психической связи он не был знаком.

Пронзительный психический крик пронесся сквозь его мысли и растаял. Туман напоминал густую молочную жидкость, текущую сквозь прозрачное масло, но постепенно начал сгущаться в более твердую и определенную фигуру. Глаза Сангвиния расширились, когда форма стала смутно напоминать человека. С каждой секундой она становилась более отчетливой, обретая характерные особенности.

Эктоплазменное облако сгустилось в знакомый силуэт и заговорило.

— Рад встрече, брат. — Звук искажался, словно проходил сквозь воду, низкие тона резонировали, но голос, несомненно, принадлежал Воителю.

Глаза Сангвиния метнулись к Сахзё, которая молча корчилась в спазмах псайкерского транса, затем вернулись к призраку.

— Хорус? — спросил он, изучая туманные очертания. — Что это?

— Женщина исключительно одарена, — ответил брат. — А ее способности были… усилены теми, кто обладает уникальными знаниями.

— Как это сделали? — Ангел медленно обошел дрожащую обнаженную женщину. — Она… канал? Это невозможно…

Образ Хоруса повернулся и последовал за ним.

— Именно, Сангвиний. Испускать психические вопли в космос и надеяться, что их услышат — всего лишь один способ связи через межзвездные расстояния.

— Единственный способ.

— Это не так, — поправил Хорус. — Редкий дар Сахзё — это то, что ты сейчас видишь. В ее силах создать прямой канал связи через варп, став связующим звеном между нами. Для нее это так же легко, как если бы мы общались по вокс-каналу. Она связана разумом с другим, который сейчас передо мной.

— Невероятно, — признался Сангвиний. — Это творение отца?

— Он сейчас занят важной работой на Терре, — Хорус резко встряхнул головой. — Я многому научился, брат, особенно за последние недели. Передо мной открылись новые возможности, — он кивнул. — Для всех нас.

— Я впечатлен, — произнес Ангел. — Но советую быть осторожным с подобными вещами. Вспомни, как строго обошелся Император с Тысячей Сынов за эксперименты с имматериумом.

Лицо Хоруса колыхнулось и сдвинулось, из-за чего его выражение нельзя было прочесть.

— Магнус сглупил. Он держал свои цели в тайне от отца. Я никогда так не поступлю. Император всегда будет знать о моих намерениях.

Призрак Воителя вырос в размерах, при движении стали видны очертания боевого доспеха. Даже такое изображение передавало через световые года его величественную внешность, ничуть не умаляя ее.

— У меня возник вопрос, Сангвиний. В то время как я стою на палубе «Духа мщения» вместе со своими воинами, а окончание Великого крестового похода не за горами… Я думаю о наших сомнениях.

— У меня их нет, — ответил Ангел без колебаний. — Наша цель та же, что и всегда, брат. Мы несем свет тем, кто нуждается в просвещении, мы следуем по славным стопам нашего отца. Ты знаешь об этом.

— Знаю, — повторил Хорус, и секунду он почти казался разочарованным. — Я знаю желание нашего Императора — править приведенной к Согласию Галактикой.

— Мы были рождены для этого, — Сангвиний замолчал, на лице мелькнула тревога. Призрачный образ его брата было сложно понять, но он чувствовал дистанцию между ними, которая была не просто физической.

— Хорус, что тебя беспокоит? Что-то не так? Поэтому ты захотел поговорить со мной с глазу на глаз?

Воитель ответил медленно, но уверенно.

— Я в порядке, брат. Не беспокойся обо мне, — он указал на Сангвиния, призрачные пальцы протянулись к нему. — У меня новые приказы для Кровавых Ангелов. Важная операция, которая потребует всей мощи твоих армий.

— Ты хочешь, чтобы я направил весь свой легион на одну цель?

Хорус кивнул, образ размылся.

— Да, и тебе потребуется сила каждого твоего сына. Я узнал, что скопление миров в Северном Кресте, за пределами Окраины, разорвало все контакты с Террой и Империумом. Эти миры — ключевые колонии в том регионе, жизненно важная система для защиты внешних секторов, обладающая исключительным стратегическим значением для Великого похода.

— Вторжение? — спросил Сангвиний. — Или мятеж?

— И то, и другое, — ответил Воитель.

— Моя разведка считает, что планетарные губернаторы добровольно передали власть и военные силы вторгнувшимся ксеносам, — он устремил на брата жесткий взгляд. — Ты хорошо их знаешь, Сангвиний. Мы вместе встречались с ними в пустынях Мельхиора. Чужие деспоты, называвшие себя нефилимами.

Примарх на мгновение замолчал. Затем покачал головой, нахмурившись.

— Нефилимы вымерли, — настойчиво произнес он. — Мы истребили миллион ксеносов на Мельхиоре! Их родной мир опустошен Белыми Шрамами. Джагатай сказал мне об этом, глядя в глаза!

— Похоже, Хан и его воины слишком поспешили похоронить омерзительных тварей. Очевидно, пятый легион не такой основательный, как мы считали. Некоторые выжили и вернулись досаждать Империуму.

— Не подумал бы, что Белые Шрамы способны на такую ошибку… — Сангвиний еще больше нахмурился. Трудно представить, что Джагатай Хан и его орды после нападения оставили бы хоть одного нефилима в живых.

— Отправляйся к Восточному Пределу, — потребовал Хорус, — и закончи дело раз и навсегда. Возьми свой легион и уничтожь все, что найдешь там.

— А колонии?

Хорус стал мрачным.

— Сделай, что сможешь. Но для колоний и их населения может быть уже слишком поздно. Если так и будет, их следует считать вражескими воинами. Не добивайся и не принимай капитуляции, Сангвиний. Возможно, там ждет только смерть… но я уверен, что со всеми сыновьями ты полностью уничтожишь чужих и заодно их прихлебателей.

Ангел задумался над словами Воителя.

— Это приказ?

— Да, — разнесся эхом далекий голос. — Возьмешь с собой Крида и «Темную страницу». Они будут наблюдать, а когда все закончится, вернутся, чтобы доложить мне.

— У нас есть делегация летописцев… Возможно, их следует отослать.

— Держи их при себе, — сказал ему Хорус. — Они послужат своей цели.

Сангвиний задумался над приказом. Хорус просил, чтобы Кровавые Ангелы послужили в качестве лезвия топора, сметающего все на своем пути. Несомненно, они на это способны, но такое использование их возможностей казалось нерациональным.

— Я сделаю то, что просит от меня мой Воитель, если такова его воля, — сказал примарх. — Мои флоты поблизости, и я быстро смогу собрать их. Но у меня есть вопрос.

— Задавай, — согласился Хорус.

— Почему ты выбрал для этого задания Кровавых Ангелов?

Сангвиний попытался понять по лицу призрака, что тот замыслил, но туманный образ постоянно искажался.

— Уверен, Волки Русса или Пожиратели Миров Ангрона лучше бы подошли для подобной карательной кампании. Мой легион — не палачи.

— Ты тот, кем тебе приказывает быть твой Воитель, — раздался краткий ответ.

Хорус замолчал, затем продолжил, смягчив тон.

— Хочешь знать, почему я прислал Сахзё, почему хочу сохранить эту беседу в строжайшей тайне?

Запах человеческого пота и иссохшей плоти достиг примарха, и Сангвиний взглянул на астропата. Погруженная в глубокий транс, она качалась вперед-назад, исторгая густые клубы тумана. Ангел увидел странные узоры под ее кожей, яркие линии, похожие на огонь, пылающий глубоко внутри нее, кресты поверх крестов, звезды и круги. Это вызвало у него некоторое беспокойство.

— Это из-за данной тебе клятвы, — слова Хоруса отвлекли его внимание. — На Мельхиоре, в руинах часовни чужих. Я сказал, что сделаю все, чтобы помочь тебе с… твоими потерянными. Неважно, сколько времени это займет.

Сангвиний застыл.

— Я помню.

— На развалинах родного мира нефилимов была обнаружена тайная истина. Ксеносы управляют человеческими разумами, о чем мы всегда знали. Но они владеют технологией, которая может влиять на структуру мозга. Нечто, что способно проникнуть в самые глубины разума человека и вырезать тьму, возникшую в нем. Ты понимаешь, брат? У этих существ есть ключ. Это может быть то самое решение, которое ты ищешь. Способ уничтожить изъян, — он кивнул. — Я знаю, ты продолжаешь искать решение.

— Да, — подтвердил Сангвиний, снова почувствовав тяжесть возложенной задачи. — И мы ничего не нашли. В этот самый момент командир моей гвардии возвращается с Нартаба Октус после бесплодных поисков, — он на мгновенье отвел взгляд. Примарх отправил Азкаэллона на планету, осажденную эльдарскими пиратами, чтобы разыскать утраченный биореликт, но там не было ничего, кроме руин. То, что ему приходилось скрывать эти факты от своих сыновей, угнетало его, но всегда находилось бремя, которое отец должен был нести в одиночку.

— Выполни мой приказ, — сказал ему Хорус, — и я обещаю, что Кровавые Ангелы обретут свободу.

Наконец Сангвиний выпрямился и отсалютовал аквилой фантомному образу брата.

— Слушаюсь, Воитель, — сказал он. — Куда нам держать курс?

Лицо в дымке улыбнулось.

— В звездную систему Сигнус.

3 ИЗ ЧИСТОКРОВНЫХ ВОЛКИ УТОПАЮЩИЕ В ПЕПЛЕ

Босые ноги воина, наматывающего круги в орудийной галерее «Гермии», шлепали по холодному металлу палубы подобно метроному, отсчитывающему ход времени.

Кровавый Ангел бежал со скоростью, больше подходящей бронетранспортеру типа «Мастодонт», несущемуся по ровной местности, встречный поток воздуха хлестал одежду о его тело. За спиной был металлический каркас, загруженный железными дисками — противовесами, одолженными у расчетов тяжелых баллистических пусковых установок, расположенных намного ниже платформы галереи. Запястья и лодыжки обвивали широкие повязки, плотно набитые порошком осмия. Они давили тяжестью, имитируя вес силового доспеха Тип II, но без увеличивающих силу систем и устройств контроля внутренней температуры. Тем не менее химически измененный пот поддерживал тело воина охлажденным, что позволяло на заданной скорости приблизиться к носу «Гермии» и центру орудийной галереи.

Поднимаясь высоко над носом корабля, галерея была конструктивным элементом из эпохи до Великого похода. Раньше здесь размещались сенсоры, а артиллерийские офицеры снимали визуальные показания прицеливания. Технологические успехи жречества Механикум сделали подобное назначение устаревшим, и во время последнего ремонта многокилометровую платформу переделали. За исключением основного верхнего коридора «Гермии», это был самый длинный переход на корабле, большая часть которого пустовала. Одна сторона платформы была обращена вниз на ту часть корпуса, где размещались носовые орудия и установки поля Геллера, другая смотрела через панели бронестекла в глубокий космос, под ней опускались багровые борта космического корабля.

Кровавый Ангел увидел приближение поворота и резко ускорился. Он хотел закончить пробежку до того, как «Гермия» выйдет за границы системы Нартаба в межзвездное пространство и направится в варп. Где-то на корабле его боевые братья готовили доспехи и оружие к предстоящей операции. Их командир, брат-сержант Кассиил, отдал приказ об обязательной проверке снаряжения, а он был известен придирками к мельчайшим деталям. Остальные воины отделения, Сарга, Лейтео, Ксаган и другие, должно быть, напряженно трудились под суровым присмотром Касиила, разбирая и собирая болтеры, натирая доспехи полировочным порошком. Однако доспех космодесантника все еще находился у сервов легиона, починка поврежденного нагрудника заняла больше времени, чем ожидалось.

Мысль о поврежденной броне снова вызвала вспышку боли в ране. Когда он повернул, наклонившись на бегу, рубцовая ткань с неровными краями на животе натянулась. Тело пронзила боль, из-за чего он вздрогнул и на мгновение сбился с шага.

В тот же миг он увидел фигуру под изогнутой опорной балкой. Человек прислонился к похожим на бойницы решеткам, в которых когда-то размещались макроскопы и лазерные дальномеры. Воин остановился, выравнивая дыхание, рука опустилась к шраму.

— Все еще заживает, да? — спросил человек. Он нервно улыбнулся и указал на легионера. — Я про рану.

Мелодичная модуляция его голоса напоминала акцент келтианских колонистов.

— Откуда ты о ней знаешь? — спросил Кровавый Ангел. Слова человека казались навязчивыми, лицо было незнакомым, но одежда указывала, что он не принадлежит ни к матросам, ни к слугам легиона. Он держал инфопланшет усовершенствованной гражданской модели с генетическим идентификатором, откидными линзами на выдвижных ручках и пером на бронзовой цепочке. «Значит, летописец», — решил космодесантник. На кораблях оперативной группы находилось несколько летописцев, хотя большинство оставалось на флагмане флота «Игнис».

— Я знаю, кто вы, милорд. Брат Мерос из Чистокровных девятой роты. С вашего позволения скажу, что вы объект определенного интереса.

Мерос приблизился на шаг.

— Чьего интереса?

Летописец отступил на то же расстояние, щеки вспыхнули, когда он, наконец, понял, что чересчур фамильярен.

— Я не собирался проявить неуважение. Но история о вас на Нартаба Октус… Ну, я и коллеги-артисты слышали ее, а я здесь, на «Гермии»… — он замолк и сглотнул. — Вы в одиночку отбились от стаи эльдарских пиратов. Один-единственный апотекарий против целого отряда, только чтобы спасти дюжину людей на аванпосте Октус.

— Это мой долг, — фыркнув, ответил Мерос, — и не стоит раздувать из него историю.

— Прошу прощения за бесцеремонность, милорд, но это мне решать, а не вам, — он слегка поклонился, убрав нечесаные каштановые волосы со светлых глаз. — Я Халердайс Гервин, летописец с широкими полномочиями согласно декрету Императора. Регистратор историй и тому подобного, — он снова приблизился к Меросу. — И о каком долге вы говорите? Получить смертельную рану в живот и отказываться обсуждать ее, бегая по этим коридорам? Вернуться из объятий смерти? Это действительно отличная история. Я бы даже сказал волнующая.

Что-то в поведении человека позабавило Мероса, но он не подал виду.

— Почему бы тебе не запечатлеть истории о более великих людях, чем я? Например, о примархах? — он кивнул на стены. — На борту этого корабля находится Азкаэллон, командир Сангвинарной гвардии. Думаю, потомки хотели бы узнать о деяниях героев его масштаба, а не о таких скромных легионерах, как я.

Гервин хрустнул пальцами.

— О, вот в этом вы ошибаетесь. Великий крестовый поход касается простого солдата в той же мере, что и высокопоставленного командира, — он сделал паузу. — Во всяком случае, я так считаю.

Летописец помахал инфопланшетом.

— И, по правде говоря, милорд, этот ваш Азкаэллон немного пугает меня. Он бродит по этому кораблю так, словно ищет что-то.

— Это не твое дело, — сказал Мерос Гервину, — так что не о чем беспокоиться.

И все же слова летописца задели апотекария. Присутствие командира гвардии на флоте было необычным, а его действия во время операции в Нартабе только добавили вопросов. Мерос слышал казарменные сплетни о том, что сангвинарный гвардеец отказался участвовать в обороне научной колонии Октус, вместо этого исчезнув в пустошах без единого объяснения. Но опять же, воин ранга Азкаэллона не должен отчитываться ни перед кем, кроме самого примарха.

Все это Мерос держал при себе, не видя причины лить воду на мельницу фантазии летописца. Ему на ум пришла другая мысль.

— Ты здесь, чтобы следить за мной.

— Нет! — возразил Гервин. — Вообще-то, да. И нет.

— Определись. — Мерос сложил руки, холодно глядя на худого человека.

— Я был здесь с самого начала, — сказал он, — здесь тихо, не так ли? И великолепный вид. — Гервин кивнул в сторону окон. За бронестеклом были видны очертания могучего линкора «Игнис», огромный багрово-обсидиановый молотоглавый корабль плыл в нескольких километрах по правому борту.

— И когда я услышал, как вы бежите по коридору… — он пожал плечами. — Послушайте, ми…

Кровавый Ангел поднял руку.

— Просто Мерос. Не обременяй меня титулами.

— А-а. Да, Мерос, — Гервин снова сглотнул. — Я не собирался навязываться. Ну, может быть, чуть-чуть. Но не настолько, чтобы беспокоить вас. Я хотел написать историю.

— Покажи. — Мерос протянул руку, указывая на планшет.

— Она еще не закончена, — запротестовал летописец. Не желая отдавать устройство, он поднял его, чтобы показать ряд сюжетных панелей. Под каждой небольшой картинкой располагался блок текста. Первая была причудливым изображением Кровавого Ангела в бело-красном доспехе апотекария легиона с болтером в одной руке и цепным топором в другой, противостоящего стене смертоносных эльдаров.

— Я — секвенталист, — начал Гервин. Слова из него так и сыпались, — немного писатель, немного художник, с лучшими качествами обоих. Я знаю, некоторые смотрят свысока на мое искусство, считая, что оно не такое важное, как опера или скульптура, но ручаюсь, что эти рассказы прочитают больше людей по всему Империуму, чем вы…

Выражение лица апотекария, изучающего картинки, оставалось нейтральным. На следующей панели крупным планом было изображено лицо вымышленного воина, сносно передавая измученный заботами образ Мероса, но в причудливом и чрезмерно героическом свете.

— Одобряю, — сказал он, — только придерживайся в своей работе истины, летописец.

— Конечно! — довольно кивнул Гервин. — Когда работа будет закончена, я пришлю одну распечатанную и переплетенную копию вам.

— Нет необходимости, — сказал Мерос, собираясь уходить. — Я был там. Я помню, — он замолчал и похлопал по шраму. — У меня уже есть свидетельство о том дне.

Когда Гервин снова заговорил, прежняя жизнерадостность исчезла.

— Вы… боялись? Рассказывают, что Ангелов Императора никогда не беспокоит подобное, что вы всюду ступаете без страха.

— И да и нет, — ответил ему Мерос. — В зависимости от обстоятельств ощущения меняются.

— Я — да. В смысле боюсь.

Признание было неожиданным, и Мерос не знал, как реагировать на него. В этот момент апотекарий отчетливо почувствовал разницу между ними: он — улучшенный сверхчеловек, созданный быть выше подобных эмоций, Гервин — обычный человек, неподготовленный к опасностям смертоносной вселенной.

Летописец продолжил:

— В прошлый раз я был здесь, когда мы направлялись к Нартабе. Я хотел увидеть, как выглядит варп, хотя бы его тень.

— Варп не для таких, как ты, — объяснил ему Мерос, — он выжжет тебе глаза. Его притягивает твой разум.

— Разве это не просто рассказы? — Гервин слабо усмехнулся.

— Тебе следует спуститься, — сказал апотекарий. — Иди…

Мерос так и не договорил. Неожиданно во тьме перед носом «Гермии» возникла яркая мерцающая пелена. Она раскрылась, лепестки пространства загнулись наподобие лоскутов окровавленной кожи вокруг раны. Летописец вскрикнул и отшатнулся к переборке за их спинами, закрыв лицо от внезапного потока адского света. Затем предупредительные клаксоны «Гермии» заголосили пронзительным хором, палуба задрожала, когда многочисленные автоматические батареи развернулись в сторону все еще формирующихся варп-врат.

Апотекарий увидел, как в пространственно-временном континууме появилась щель и выбросила из мерцающих глубин железного хищника. Это был космический корабль имперского типа, по размерам и конструкции сходный с «Гермией». Но если крейсер был окрашен в цвета и отмечен символами IX легиона Астартес, то новоприбывший нес мужественные цвета великой армии Терры. Двигатели вернувшего в обычное пространство корабля работали с полной тягой, и он оказался на опасном расстоянии от багрового корпуса «Гермии».

Палуба крейсера резко накренилась, и Мерос, чтобы не упасть, схватился за направляющую, когда гравитационное покрытие палубы пыталось справиться с резким изменением курса «Гермии». Громадный корабль отклонился, стараясь сохранить дистанцию.

Во тьме варп-разлом закрылся с порывом аномального излучения и тошнотворными, неестественного цвета выбросами. Гервина трясло, когда он осмелился поднять голову.

— Исчез? — спросил он, голос был едва слышен сквозь вой сирен.

— Корабль?

— Варп-разлом!

— Да, — добавил Мерос. — Командир этого корабля должен быть отчаянным или глупым, чтобы выйти из варпа так близко к точке перехода… — он нахмурился. Такую тактику иногда использовали каперы на оживленных транспортных линиях или капитаны, пытающиеся блокировать звездную систему. Кровавый Ангел подошел к левому борту галереи и посмотрел через иллюминатор, следя за тем, как гость сбрасывает скорость на громадных столбах пламени.

Тяжело дышащий и спотыкающийся летописец подошел в тот момент, когда у борта крейсера Имперской Армии полыхнула серебристая вспышка.

— Это шаттл? — спросил Гервин. — Точно. Направляется сюда.

Мерос молчал, изучая силуэт приближающегося корабля. Он приобрел очертания «Громового ястреба» и резко повернул, направляясь к стыковочному узлу ближайшего корабля, которым оказалась «Гермия». Имперский крейсер уже добавлял тяги в основные двигатели, наклоняясь вперед и меняя курс. Он набирал скорость, словно собираясь убраться как можно скорее.

«Громовой ястреб» развернулся и снизился перед орудийной галереей, предоставив Меросу и летописцу возможность рассмотреть медные символы на своих крыльях: силуэт рычащей головы фенрисийского волка на сером ромбе.

— Сыны… Русса? — Гервин повернулся к Кровавому Ангелу, переполняемый новыми вопросами, но одного взгляда в глаза Меросу хватило, чтобы забыть их прежде, чем они были произнесены.

— Возвращайся в свою каюту, — сказал ему апотекарий и снова пустился бегом.

Сангвинарный гвардеец с каменным лицом шагал по палубе третичного отсека шаттлов «Гермии», холодные глаза смотрели с прищуром. Легионеры с болтерами наизготовку уже встали полукругом по краю свободной посадочной площадки, но он проигнорировал их и прошел вперед, наблюдая, как серебристо-серый «Громовой ястреб» проходит сквозь сверкающую оболочку защитного атмосферного поля. Охлажденный прикосновением космоса, фюзеляж корабля из-за влаги в воздухе тут же заискрился инеем, который затем растаял едва заметными облачками пара.

Азкаэллон, игнорируя протоколы безопасности, стоял прямо под носом «Громового ястреба», когда тот развернулся на месте, зависнув на реактивных струях из выхлопных сопел. За бронестеклом фонаря кабины гвардеец мельком увидел смутные очертания людей. Затем корабль опустился, заполнив выхлопными газами площадку. Азкаэллон смотрел, как «Громовой ястреб», словно огромный зверь, садится на посадочные лыжи. Нисходящий поток обрушился на него, развевая длинные темные волосы.

Не успел пронизывающий вой двигателей стихнуть, как посадочная рампа «Громового ястреба» опустилась с шипением гидравлики, и группа воинов в полных доспехах и боевых шкурах спустилась на палубу. Они выглядели готовыми вступить в бой с любым противником, несмотря на то, что оказались среди равных и союзников.

«Но считают ли Космические Волки ровней себе хоть один легион?» Азкаэллон устоял перед искушением скрестить руки на бочкообразном нагруднике богато украшенного доспеха. Вместо этого он стал внимательно рассматривать сынов Русса, которые изучали отсек с края рампы. От него не ускользнуло, что ни один из них не сошел на палубу корабля Кровавых Ангелов.

Волк во главе стаи заговорил первым.

— Кто здесь командует? — Воин носил знаки отличия капитана и сложные племенные руны на нагруднике, которые указывали на множество битв в его прошлом. С плеч свисала черная шкура, а в кобуре у бедра покоился широкий болтер незнакомой модели. На груди капитана были прикреплены короткие ножны, направленные вниз, давая возможность быстро выхватить боевой нож. Они были усеяны кусочками кварца, а рукоять ножа обмотана багровой кожей.

Легионер сошел с рампы и приблизился, оглядываясь так, словно оказался в зоне боевых действий. Азкаэллон понимал, что волчий капитан отлично осведомлен, кто командир. Значение золотого доспеха Сангвинарной гвардии было очевидным, и тем не менее гость решил не замечать его.

Гвардеец сжал губы. Для VI легиона были типичны такие незначительные проявления высокомерия. Они были похожи на псов, рычащих и лающих при первой встрече, чтобы выяснить, кто вожак. Пока он будет подыгрывать.

— Я — Азкаэллон, избранник Сангвиния. Можешь обращаться ко мне.

— Конечно, — произнес капитан, снимая шлем. Под керамитом оказалось грубое, иссеченное шрамами, холодное лицо. Череп был брит, но отсутствие волос восполняла косматая борода, отмеченная сединой.

— Рад встрече, командир гвардии. Я — Хелик Красный Нож, — он больше не добавил никакой информации о себе, великой роте или почестях, словно для окружающих одного имени было достаточно.

Азкаэллон оглянулся, отметив, что Кровавые Ангелы поблизости не расслабились, реагируя на его позу и поведение. Также он увидел, что за пределами посадочной площадки несколько сервов из экипажа «Гермии» прекратили работу и следили за разговором, а на одной из верхних платформ сангвинарный гвардеец заметил одинокого легионера в служебных одеждах, наблюдающего за ним.

Азкаэллон отвернулся.

— Капитан Красный Нож. Вам повезло, что мы не сбили ваш корабль. Подобное прибытие без предупреждения безрассудно. Орудийные расчеты оперативной группы находятся в повышенной боевой готовности.

— Удача не имеет к этому отношения, — живо ответил Красный Нож, — и у меня нет времени на этикет.

Пока он говорил, остальные Космические Волки спустились следом на посадочную палубу, развернувшись неровным строем, который неопытный глаз мог посчитать небрежным, почти беспорядочным.

Азкаэллон впервые заметил присутствие рунического жреца, стоящего в тени Красного Ножа. Доспех волчьего священника был украшен резными костями, лишенный забрала шлем, очевидно, вырезали из огромного волчьего черепа. Жрец настороженно стоял за плечом своего командира, рука постоянно находилась на рукояти зазубренного психосилового меча. Сангвинарный гвардеец бессознательно повторил жест жреца, опустив руку на эфес карминового меча.

— Я вижу, — сказал он, — что вы не только нарушаете простые правила флотского протокола, но также игнорируете эдикт Императора.

Кровавый Ангел кивнул на рунического жреца.

— Ты знаешь, псайкеры запрещены среди Легионес Астартес.

Священник ответил на языке, который Азкаэллон не смог понять, но узнал фенрисийский говор. Красный Нож коротко кивнул.

— Кровавый Ангел, мой боевой брат Штиль не колдун, и он прощает тебя за ошибку. Это частое недоразумение.

— Он не может ответить мне лично, на имперском готике?

— Нет, — ответил капитан, — мой скальд говорит только на нашем древнем языке. Это традиция, понимаешь?

— Нет, —тон Азкаэллона стал холоднее, — и я снова повторяю: Никейский эдикт запрещает использование психических сил. Твоего… жреца… следует вернуть в строевые части и больше не разрешать ему иметь дело с варпом.

Штиль издал шипящий звук, но Красный Нож усмирил его одним взглядом.

— Его сила чиста. Она идет от Фенриса, как и моя. Это единственное объяснение, которое ты получишь от меня, — он взмахнул рукой. — Будем продолжать в том же духе или перейдем к делу? Что выберешь, командир гвардии?

Азкаэллон мгновенье размышлял над идеей отправить наглых Волков в корабельный карцер «Гермии» или вышвырнуть их вместе с «Громовым ястребом» в космос.

— Тогда у меня вопрос, Космический Волк. Почему вы прервали наш переход? Эта флотилия должна была ответить на очень важный вызов, а ваше неожиданное прибытие задержало нас.

— Я прекрасно осведомлен о ваших планах, — ответил ему Красный Нож, — вот почему мы так спешили прибыть в систему Нартаба до вашего отбытия. Имматериум становится неспокойным, а вы единственный контингент Кровавых Ангелов в непосредственной близости, до которого мы могли добраться, — он прикрепил шлем к поясу. — Мое подразделение получило приказ о переходе во временное подчинение вашему примарху Сангвинию. — Капитан протянул руку, один из его воинов открыл сумку из высушенной звериной кожи, достал тубу с посланием и протянул ее командиру. Красный Нож вынул из футляра лист фотопергамента.

Азкаэллон принял предложенный документ и просмотрел его. Его внимание привлекла термическая печать, выжженная на полупрозрачной бумаге. Узор печати напоминал странный математический символ с глазом посередине, обращенным вверх.

— Этот приказ исходит непосредственно от лорда Малкадора Сигиллита, регента Терры. Мой повелитель лорд Русс подтвердил его, — пояснил волчий капитан, — и он не может быть отменен.

— Вы доставили его с самой Терры… — сказал Азкаэллон, не поднимая головы и вчитываясь в каждое слово.

— Нет. Нам поручили это задание, потому что мы были ближе всех к вам. Мы отправимся вместе с вами на «Красную слезу», ко двору Ангела. Как можешь увидеть из слов Сигиллита, главное — это время.

Тем не менее в переданном Красным Ножом документе было много неясного, и помимо основного смысла приказа из него немногое можно было понять. То, что документ и приказы были подлинными, не вызывало сомнения — фотопергамент был телекинетически расшифрован связанным специалистом-астропатом и все соответствующие коды и цифровые фразы были на месте. Но в нем почти не объяснялось, почему Малкадор вдруг решил отправить группу Космических Волков сопровождать Великого Ангела. Наконец Азкаэллон поднял глаза и встретил холодный взгляд Красного Ножа.

— А какова твоя задача, капитан?

— Как обычно, служить Императору Человечества и защищать Империум от всех угроз.

Благородное лицо Азкаэллона нахмурилось.

— Был бы признателен за более подробное объяснение.

— Не сомневаюсь.

С каждой секундой терпение сангвинарного гвардейца истощалось. Он приблизился и понизил голос, чтобы его не услышали другие.

— Думаешь, я смирюсь с тем, что эта информация вне моей служебной необходимости? Я командир избранных Ангела. В этом легионе нет никого выше меня по званию, за исключением самого примарха.

Красный Нож кивнул, не реагируя на растущее раздражение Кровавого Ангела.

— Я знаю это. Все, что могу сказать тебе, мы здесь… — Космический Волк замолчал, подбирая нужные слова. — Мы здесь, чтобы наблюдать.

— Вы — наблюдатели? — эта мысль казалась абсурдной. Представить сынов Русса в качестве стражников, в то время как где-то шла война, было невозможно. Это противоречило всему, что Азкаэллон знал о них.

— Мы согласны называть это таким образом, — ответил Красный Нож. — У меня нет желания и дальше задерживать отправку флотилии. Если ты предоставишь нам временное жилье, я со своим отделением… не стану вмешиваться в твои дела.

Азкаэллон пытался разглядеть в непроницаемом выражении лица капитана хоть какие-то признаки отговорок, но не смог. И как бы он ни хотел еще больше расспросить Космического Волка, огромный флот Ангела будет ждать в назначенном месте «Гермию» и остальные силы оперативного соединения «Игнис». Дальнейшая задержка была непозволительна.

— Позаботьтесь о запросах капитана Красного Ножа, — приказал наконец сангвинарный гвардеец, подозвав серва легиона коротким жестом. Азкаэллон отвернулся от Космических Волков и пошел прочь.

— Обеспечить безопасность корабля! — отдал он резкий приказ. — Свяжитесь с «Игнис» и приступайте к процедуре входа в имматериум.

Он поднял голову и увидел, что легионер все еще наблюдает с площадки наверху. «Мерос. Тот, кто получил ранение». На лице воина читался вопрос, и Азкаэллон поморщился, разделяя его сомнения.

— Он здесь! Он здесь! — помощник маршала Заубера ворвалась в кабинет, находясь в состоянии, близком к панике и восторгу одновременно. Ее звали Розин, и маршал принял девушку на работу как по причине компетентности, так и из-за приятной внешности. В его профессии последнее было редкостью, потому что запутанная политическая система колонии состояла в основном из стариков и отмеченных шрамами ветеранов войны. Они были людьми, которые, казалось, возвели в ранг искусства свою непривлекательность, несмотря на пышные наряды, высокие должности и звания, присваиваемые друг другу.

Большинство из них были уже мертвы. Маршал откинул все мысли и выбрался из-за стола, не обращая внимания на накопившиеся груды инфопланшетов, которые он мимоходом подвинул. Заубер направился к двери и широкой лестнице, которая вела спиралью вдоль стен зала заседаний на первый этаж.

По стенам и ковру струился насыщенный красноватый свет, похожий на старую кровь, придавая знакомым коридорам и ступеням призрачный и нереальный облик.

Нет. Не призрачный, это было неверное слово. Кошмарный.

Все было таким. Свет, стены и пол, все было неправильным. Розин следовала по пятам, и маршал понял, что она тоже была неправильной. Ее голос был высоким и нервным, не таким, как прежде. Словно она постоянно находилась на грани истерики.

Звучал ли голос Заубера так же, как и ее? Он хотел спросить, но боялся, что она скажет: «Да, вы действительно говорите так, словно сходите с ума». Он хотел спросить ее, слышит ли она те же самые звуки на границе сознания, похожие на шепот или шелест переворачиваемых страниц. Видит ли краем глаза странные отблески? Призраков в зеркалах и отражениях?

Было ли ей тяжело подавить желание заколоть людей? Мучили ли ее кошмары все это время? Хотела ли Розин без остановки кричать, пока горло не наполнится кровью, и…

Заубер тряхнул головой и произнес короткое «нет», что девушка, возможно, заметила, но не прокомментировала. Они пересекли атриум, и Заубер посмотрел на застекленную крышу. Сквозь прорехи в наносах золы, покрывавших стекла из кристалфлекса, пробивались лучи искаженного света. Пепел продолжал падать уже много дней, и этому странному феномену не было видно конца и края.

Он был всюду, похожий на горячий снег, его частицы тлели и не сгорали, собирались в кучи и разносились по улицам внезапными обжигающими порывами ветра. В происходящем был бы смысл, если поблизости находился вулкан, извергавший дым в небо. Такое Заубер смог бы понять. Но ничего подобного в колонии не было. Падающий из низких зловещих облаков бесконечный дождь пепла не подчинялся законам метеорологии.

Другие планеты в скоплении сообщали о том же самом или же метались между объявлением тревоги и требованиями к столице сделать что-нибудь. Сначала Заубер и другие члены совета отмахивались от первых происшествий, считая их розыгрышами или ошибочными донесениями, в конце концов, неохотно стали считать их некой организованной демонстрацией недовольных. «Глупо, — подумал он. — Это природа обратилась против них, не люди».

Альдерман Йи за несколько часов до того, как вставил лазерный пистолет между тонкими губами и выжег свой череп, навел на мысль о другом источнике проблем. Йи происходил из семьи вольных торговцев, когда-то много путешествовал, пока любовь и женитьба не прельстили его вести оседлую жизнь колониста. Они обратились к нему, когда впервые прозвучало предположение о причастности ксеносов. Старый космонавт сказал что-то о варпе, но Заубер не понял, о чем он говорил. Родившийся и выросший на колониальных мирах, маршал никогда не путешествовал через имматериум, даже никогда не ступал на борт межзвездного корабля. Заубер попытался вспомнить, что именно сказал Йи, но все мысли крутились вокруг последнего воспоминания об Альдермане: его обезображенное тело согнулось вокруг длинного дуэльного оружия, припав к стволу, как новорожденный к груди матери.

Список того, что ученые нарекли «аномальными явлениями», рос с каждым днем. В фермерских регионах на пятьсот процентов вырос уровень врожденных мутаций, которые теперь перекинулись от домашнего скота на детей в медицинских центрах города-улья. Исчезла связь с целыми населенными пунктами, некоторые укреплялись и обрывали все внешние контакты, другие просто… опустели. Загадочные передачи по видеоканалам, которые вызывали тошноту и беспричинный страх у всех, кто их слушал. Резкий рост уровня самоубийств и убийств. Мертвые птицы. Появление огромного числа странных геометрических фигур на стенах жилых башен, шоссе, даже вырезанных на холмах.

Ни один мир не избежал этого. Необъяснимые события распространялись, как волна, увеличиваясь в масштабах, и маршал Заубер не имел представления, как справиться с ними. Ответственность легла на него согласно порядку преемственности. Другие члены совета либо покончили с собой, либо погибли во время непонятного поджога, уничтожившего здание парламента. Только благодаря капризу судьбы Заубера не было там, когда это произошло. Его задержала авария на магистрали. Сначала он подумал, что это была удача, но сейчас он склонялся к противоположной точке зрения. На него легло бремя ответственности, и оно давило на него всей своей тяжестью.

Колонисты обратились за помощью сначала к соседям, а затем к Имперскому Администратуму, Армии, Легионес Астартес, ко всем, кто мог услышать. Но ни один из посыльных кораблей, направленных к ядру сегментума, не вышел на связь, а все астропатические сообщения остались без ответа. Был момент, когда им показалось, что ответ пришел, но сигналом оказалось искаженное эхо первого сигнала бедствия, которое каким-то образом вернулось к ним.

После этого сигналы больше не отправляли. Передачи стали невозможны. Астропаты начали поочередно умирать от болезни, к которой не псайкеры были невосприимчивы. Последнее, что слышал Заубер, медик на одной из орбитальных платформ держал несколько оставшихся в живых телепатов в полной изоляции. Маршал полагал, что они вслед за своими родичами медленно угасли.

Когда Заубер подошел к дверям, они открылись автоматически, за ним по плиточному полу цокали туфли Розин. Двое солдат с ввалившимися глазами давно не отдыхавших людей встали по бокам от них и подняли лазерные винтовки, остерегаясь кружащегося тумана снаружи и того, что он мог скрывать.

Горячий воздух с сернистым запахом сразу же высушил горло и ноздри Заубера. Декоративный фонтан в огромном внутреннем дворе покрылся затвердевшей пылью, а водоем под ним превратился в жижу серой грязи. Окаймляющие площадь сады стали коричневыми и сгнили, трава и цветы были засыпаны пеплом, который затмил солнечный свет. В обычный день маршал мог видеть пространство за большой аркой внутреннего двора и Дорогу Посадки, первую магистраль колонии. Но жилые кварталы, которые тянулись вдоль широкого бульвара, растворились, сквозь непрекращающуюся пепельную бурю угадывались только намеки на их каменное великолепие.

Он услышал хриплый грохот мощных двигателей военных машин.

— Там! — Розин ткнула пальцем на дорогу, и Заубер увидел мигание фар, которое усиливалось по мере приближения машин. Они ехали со стороны космического порта, но это определенно были не легкие полугусеничные машины сил планетарной обороны, которые размещались там. Заубер вспомнил, что больше суток не получал доклада от людей, которых он направил охранять порт.

Неизвестные машины превратились в тени, затем в угловатые силуэты. Они быстро перемещались, широкими металлическими бамперами отбрасывая со своего пути брошенные автомобили. Массивные гусеницы заскрежетали по рокриту, когда конвой бронемашин замедлился, перестроился клином и остановился. Это были бронетранспортеры модели, которую Заубер прежде не видел, огромные металлические коробки, украшенные орудийными спонсонами, броневыми башнями и антеннами, которые раскачивались на ветру.

С лязгом открылись люки, и из машин, водя по сторонам тупыми мордами дыхательных масок, высадились солдаты в пурпурно-черной униформе. Заубер попытался пригладить волосы и поправить парчовый китель, но только размазал хлопья пепла.

Из кормовой части самой большой машины появился гость, которого они ждали. Он был высоким и худым, и первая мысль, пришедшая на ум Зауберу, когда человек приблизился, вызвала у него отвращение — неизвестный напоминал нечто змеиное.

— Я — маршал Заубер, — представился он, выбросив из головы образ, — это моя помощница Розин, — маршал говорил без остановки. — Сэр, вы не представляете, как мы рады видеть вас.

Человек вяло кивнул, широкополая шляпа на его голове дергалась под порывами ветра.

— Меня зовут Бруха. Эмиссар Империума. — Глаза скрывались под зеркальными солнцезащитными очками, которые выглядели неуместными в пасмурный день. — Ваш призыв был услышан.

Одежды гостя струящимся конусом ниспадали от шеи до самой земли. По ним вился серебряно-золотой узор, напоминавший то ли изгибающуюся реку, то ли змею.

— У вас есть корабли? — выпалила Розин, ее волнение достигло предела.

— Сюда меня доставило небольшое судно, — голос Брухи был хриплым, как у заядлого курильщика, — другие корабли в пути. Флот.

Из-под складок мантии появилась бледная рука с длинными пальцами. Бруха держал круглый медальон из отполированного до зеркального блеска серебра. Эмиссар произнес с ритуальной официальностью:

— Вы воззвали о помощи, и я явился в роли посланца тех, кто внял вам. — Медальон вращался в руке Брухи, и Заубер понял, что не может отвести взгляд. Он отчетливо видел узоры на сторонах диска: на одной — волк и полумесяц, на другой — зловещее око. Око Хоруса.

— Воитель? — не сдержался он.

Бруха кивнул.

— Я несу печать Хоруса Луперкаля и таким образом представляю самого магистра войны. Он услышал сигналы бедствия с этого и соседних миров и отправил меня временно принять командование. Я буду руководить вами на период этой чрезвычайной ситуации.

Заубер почувствовал огромное облегчение. Он всегда был политиком поневоле и не стремился к нынешней должности. Джентльмен с безупречными манерами и небольшими амбициями, но не лидер народа, не человек, обладающий силой справиться с бедствиями, которые обрушились на его колонию. Более всего он хотел, чтобы кто-нибудь вмешался и забрал у него эту ношу. Бруха был таким человеком. Он сосредоточился на этом, отбросив мучившее чувство тревоги, которое вызвал у него эмиссар.

Рядом кивала Розин, вытирая слезы. Наверняка она чувствовала то же самое.

— Происходят такие ужасные, необъяснимые события, — верещала женщина, когда они возвращались в зал заседаний совета, — порядок рухнул, лорд Бруха.

Поведение эмиссара было спокойным и размеренным, словно они прогуливались милым летним днем.

— Равновесие будет восстановлено, — заверил он их, — клянусь вам.

— Это… это вторжение чужих? — Заубер заинтригованно наклонился ближе. — Эти аномалии выглядят, как попытки развязать против нас психологическую войну.

Бруха долго смотрел на него, затем кивнул.

— Маршал, ваша проницательность делает вам честь. Вы правы. Но мы не должны разглашать эту истину. Возникнет массовая паника.

— Да, да, конечно. — Естественно, вспышки паники уже случались, но в ограниченном масштабе, и с ними можно было справиться. В словах эмиссара был смысл, не так ли? Заубер отчаянно ухватился за них, стараясь договориться с гостем.

Несколько солдат Брухи возились в задней части широкого транспортера, и с внезапным лязгом подняли листы корпуса наподобие крыльев чайки, открыв внутренности машины.

Эмиссар хрипло откашлялся.

— Мне понадобится это оборудование, маршал, вы понимаете? Нужно разместить моих людей и выделить мне место, где я смогу приступить к работе.

— Будет сделано, — кивнул Заубер, — наши ресурсы в вашем распоряжении.

Розин снова указала.

— Что это?

Заубер обернулся. Солдаты извлекали из транспорта капсулу. Она была прямоугольной и размером с большую наземную машину, а борта сделаны из материала, похожего на непрозрачный кристалл. Маршалу показалось, что он увидел линии необычных знаков, выгравированных на панелях. Из основания контейнера вырвались небольшие струйки красного дыма и растворились в наполненном пеплом воздухе. Вдруг Заубер почувствовал запах озона и чего-то еще. Слабую вонь протухшего мяса.

— В распоряжении магистра войны есть несколько… необычных технологий. Это одна из них. Ее источник, во всяком случае.

Бруха не остановился, вынудив их отвернуться и следовать за ним.

— Я вас не понимаю, — сказал Заубер. — Это оружие?

— Технология, — повторил Бруха. — Не стоит беспокоиться на счет ее назначения.

Эмиссар дошел до дверей зала заседаний и впервые посмотрел вверх, на покрытое тучами небо.

Заубер не был уверен, но ему показалось, что он увидел на лице человека едва заметную улыбку.

Розин нервно рассмеялась.

— Лорд Бруха, простите меня, но вы выглядите таким невозмутимым, несмотря на происходящее. Вы слышали наши сигналы бедствия, вы знаете масштаб обрушившихся на нас явлений… — она сглотнула и указала на небо. — Вас это не беспокоит?

Бруха остановился на пороге зала и обратил на нее внимание.

— Нет. На планете, где я родился, такое небо считается вполне обычным.

— На Терре? — поинтересовался вслух Заубер.

Эмиссар покачал головой.

— На далекой колонизированной планете, но я сомневаюсь, что вы слышали ее название. Мало кто в этом секторе знает о Давине.

Это было правдой, ее название ничего не говорило Зауберу.

— И все же, — начал он, — если вы так издалека пришли к нам на помощь, это красноречиво свидетельствует о вашем…

Ответ маршала прервал зловещий шлепок густой капли, упавшей на землю у его ног. Он поднял голову, когда на его черный китель упали новые. Одна капля попала ему на лицо, маршал вздрогнул и поднял руку, чтобы вытереть жидкость.

Рука Заубера стала красной, и он ощутил сырой медный запах. Дождь из пепла изменился. Теперь вместо хлопьев серой золы из зловещих туч лился темный поток, шипя при соприкосновении с каменной кладкой.

Розин издала пронзительный крик и бросилась в здание, по ее лицу и одежде бежали красные ручейки. Заубер, пошатываясь, последовал за ней, чувствуя тошноту. Кровь. Дождь превратился в кровь, такую теплую, словно ее только что пролили.

— Ч… что происходит? — он задыхался.

Бруха медленно подошел, не обращая внимания на ужасающий дождь.

— Не надо бояться, — сказал он, — вы будете спасены. Все эти миры будут спасены.

— Спасены? — выдавил слово Заубер. Его охватил такой страх, который он никогда в своей жизни еще не испытывал.

Эмиссар кивнул, между губ мелькнул кончик черного языка.

— Сигнус Прайм переродится. И вы все будете частью этого.

4 РАДОСТНАЯ ВСТРЕЧА НЕСУЩИЕ СВЕТ АНГЕЛ БОЛИ

Корпус «Штормового орла» резонировал пульсацией двигателей, а отраженные лучи чужого солнца вспыхивали и гасли в иллюминаторах, когда корабль направлялся через флот Кровавых Ангелов. Подняв фиксирующую раму, брат Мерос осторожно прошел вдоль погрузочных трапов штурмового корабля, внимательно прислушиваясь к приводам силового доспеха и тихому вою искусственной мускулатуры под керамитовой оболочкой. Он был рад снова облачиться в боевой доспех. Технодесантники легиона полностью восстановили боеготовность брони, на ней не осталось и следа от прямого попадания эльдарского «душеискателя», которое едва не стоило ему жизни. Впервые за долгие недели Мерос чувствовал себя хорошо, настроение было приподнятым.

Вид за смотровым окном сильно улучшил его настроение. Далеко во тьме на пределе усиленного зрения плыли космические корабли. Величественное зрелище пробудило эмоции в глубине двух сердец.

Словно огромные скульптуры воинственного мастера, в космосе парила армада из багровой стали и черного железа. Громадные боевые баржи, построенные на гигантских орбитальных заводах Фосса, проплывали мимо с величественной угрозой. Сравнимые по размерам с городами, они ощетинились рядами орудий, достаточно мощными, чтобы очищать поверхность планет, а их пусковые отсеки были заполнены эскадрильями истребителей, бомбардировщиков и десантных кораблей. В корпуса были встроены башни, борта сверкали тысячами огней, и даже на таком расстоянии Мерос разглядел металлические скульптуры и декоративные кованые узоры на широких молотоглавых носах этих грандиозных творений.

Меньшие капитальные корабли двигались в тени более крупных, но их размеры на фоне барж вводили в заблуждение. Многие гранд-крейсеры и линкоры в три-четыре раза превышали длину «Гермии», что было более чем достаточно, чтобы продемонстрировать грозную мощь Империума. Некоторые были созданы на основе из мегаоружия и двигателей, отсеки личного состава концентрировались вокруг нуклонных лазеров, бомбардировочных установок и батарей лазерных орудий. Такие корабли в свою очередь сопровождались эскортниками, канонерками и эсминцами, плывущими сомкнутым строем.

«Штормовой орел» заложил вираж, пролетая над группой фрегатов типа «Нова», которые шли фронтом уступов. Мерос посмотрел на красные носы боевых кораблей, их борта украшал гордый символ легиона. Под светом одинокого пульсара в регионе, где не было не только колонизированных систем, а вообще ничего, собрались сотни кораблей. Встреча состоялась на краю одного из спиральных рукавов галактики, и в одном из направлений раскинулась почти полностью лишенная света бесконечность межгалактического космоса. Кого-то это зрелище могло угнетать, но не Мероса. Вокруг себя он видел живое доказательство силы легиона Кровавых Ангелов и символ способности человечества сдержать мрак.

Эти корабли и воины на их борту являлись отпрысками Ваала и Терры, беспрестанно бросающими вызов звездам. Быть частью этого великого стремления значило быть одним из миллионов, и тем не менее Мерос никогда из-за этого не чувствовал себя подавленным. Наоборот, такая грандиозная миссия, как Великий крестовый поход, вдохновляла всех.

С прибытием «Игнис» и ее оперативной группы сбор войск Кровавых Ангелов завершился, и могучий флот начал готовиться к отправке в конечный пункт назначения. Мерос ощущал предвкушение предстоящей битвы, словно это была осязаемая энергия, наподобие статического заряда на коже. Он знал, что его братья чувствуют то же самое.

Тупой нос «Штормового орла» повернул, и вдруг перед ними возникла адамантиевая стена. Это было сердце флота — «Красная слеза», флагман и колесница самого Ангела.

Мерос вздохнул. Было непросто отвернуться при виде могучего корабля, но он смог себя пересилить. Его взгляд упал на группу легионеров в дальнем конце грузового отсека, их серая броня сливалась с металлическим цветом палубы.

Ни один из Космических Волков не отреагировал на пристальное внимание, хотя не заметить его было трудно. Сыны Русса тихо общались друг с другом, их капитан самозабвенно точил боевой нож, который носил в ножнах на груди. Оружие шелестело об оселок, отражая свет при движении.

Мерос не знал, чего ожидать от фенрисийцев. Он никогда не сражался рядом с ними, и все, что Кровавый Ангел знал о репутации Космических Волков, — это разные небылицы про их варварство и жесткость. Но апотекарий был заинтригован, он считал, что лучше составить свое мнение о человеке, чем выслушивать чужое. Он задумался, будет ли у него возможность поговорить с волчьей родней.

— Говорят, что легион Русса убивает и ест своих раненых. — Возле Мероса появился Сарга, его собрат по отделению. Резкий свет ламп грузового отсека обесцветил узкое лицо и копну светлых волос. — Я мог бы поверить в это.

Мерос взглянул на него.

— Как думаешь, что они говорят о нас? — он оскалился, резкий свет отразился от его клыков. — Что мы пьем кровь врагов? И кто будет прав?

Губы Сарги растянулись в знакомую кривую улыбку.

— Проведи немного времени с ротой капитана Амита, и получишь ответ, не так ли?

Внимание апотекария было приковано к руническому жрецу по имени Штиль. Тот склонил голову и напряженно работал маленьким тонким инструментом над чем-то, похожим на кусок челюстной кости. Штиль вырезал крошечные руны и символы линии на отбеленной поверхности. Зажатый в толстых пальцах боевой перчатки гравировальный стержень был миниатюрным, тем не менее Космический Волк водил им с большой ловкостью. Другие подобным образом вырезанные фетиши и амулеты висели на кожаных ремешках вокруг шеи воина, и Мерос задумался об их предназначении. У доспеха Кровавого Ангела были свои декоративные элементы — штифты кампаний, красная эмблема прайм хеликс, но ничего столь хрупкого и недолговечного, как кость.

— Возможно, я должен спросить Волка, — сказал Мерос. — В конце концов, мы все братья, служащие Императору. Эмблема легиона не имеет значения.

Сарга тихо фыркнул, заговорив слегка насмешливым тоном, который казался обычным для него.

— Азкаэллон не согласился бы. Ты был там. Видел, как Красный Нож не подчинился ему. Думаю, если командир гвардии мог, то отправил бы Волков на нижние палубы, — он отвернулся. — Не обращай внимания, Мерос. Если они не говорят, почему присоединились к нам, пусть так и будет. Они увидят, как мы победим в предстоящей войне и вернемся с триумфом в Клык. Возможно, мы научим чему-нибудь этих варваров.

Мерос нахмурился, думая о виртуозной работе Штиля.

— Они не варвары. Кое-кто может так назвать мусорщиков из пустынных племен Ваала, и тоже ошибется. Если Азкаэллон так считает, он должен изменить свою точку зрения.

— Тогда скажи ему это сам, — Сарга ткнул пальцем в сторону носа. — Он сейчас в кабине. Уверен, командир гвардии оценит твой совет.

— Я оставлю свое мнение при себе, — ответил Мерос, следуя за собратом. — Если прославленный командир захочет услышать мнение настолько нижестоящего, как я, уверен, он знает, где меня найти.

— Несомненно, — иронично заметил Сарга.

Над их головами вспыхнули красные огни и дважды прозвучал клаксон.

У противоперегрузочных подвесок раздался крик сержанта Кассиила, разнесшийся по всему отсеку личного состава.

— Посадка! По местам и быть наготове! Это флагман примарха, и мы выкажем свое уважение!

Нос «Штормового орла» наклонился, и плавное движение через пустоту превратилось в тряску атмосферного полета, когда корабль пересек границу воздушной оболочки «Красной слезы».

Мерос в последний раз взглянул в иллюминатор и увидел, как мимо промелькнуло красное железо. Несколько секунд спустя все исчезло в ярком свете переносных ламп.

Багровый «Штормовой орел» был лишь одним из многих. Целые звенья штурмовых кораблей находились на техническом обслуживании или располагались на оружейных площадках, где сервы легиона подвешивали блоки НУРСов и управляемые ракеты к подкрыльевым узлам. Прибытие корабля осталось бы незамеченным, если бы не его задержка и высокий ранг одного из пассажиров. С главной площадки брат Кано наблюдал, как по посадочному трапу сошел Азкаэллон и коротко поприветствовал встречавшего его сержанта Зуриила. Их золотые доспехи резко выделялись на фоне стальной посадочной платформы. Азкаэллон не стал ждать высадки остальной группы и стремительно удалился с Зуриилом, предоставив воинам девятой роты самим искать дорогу.

Кано смотрел, как уходит Азкаэллон, чувствуя, как мрачное настроение тянулось за ним, словно тень. Но затем он отбросил мысль, и на лице появилась улыбка. Среди Кровавых Ангелов, выходящих из-под фюзеляжа «Штормового орла», оказалось знакомое лицо, и адъютант направился вниз, чтобы встретить друга.

— Мерос!

Апотекарий поднял голову и тоже улыбнулся.

— Кано! Рад встрече, брат, — они крепко пожали друг другу руки, и Мерос покачал головой.

— Я мог бы догадаться, что встречу тебя здесь, в центре событий.

— Первая рота, — ответил Кано. — Мы всегда на острие меча.

Один из соратников Мероса посмотрел на адъютанта.

— Просто попроси своего уважаемого капитана оставить нам немного врагов, ага?

— Это Сарга, — представил боевого брата Мерос. — Он спас мне жизнь на Нартаба Октус, и ему понравилось быть героем.

Кано поднял бровь.

— Уверен, у Ралдорона будет достаточно работы для капитана Фурио и его роты.

Мерос засмеялся.

— Ты не изменился, брат.

Небрежный комментарий его друга неожиданно кольнул бывшего библиария, но он проигнорировал его.

— Я бы знал. Но речь о другом… послушай, я ведь ожидал увидеть только твое геносемя. Эльдар… — он замолчал, когда увидел, как потемнело лицо Мероса. — Нам сказали, там были серьезные бои.

К ним подошел сержант отделения.

— Да, это так, — он посмотрел на адъютанта и мрачно кивнул. — Значит, ты Кано? Я — Кассиил. Полагаю, Мерос пять лет назад мог погибнуть, если бы не ты?

— Незначительный инцидент на Брехте IX. Я просто оказался в нужном месте в нужное время, сержант, — сказал Кано, опуская подробности. — И я в долгу у Мероса точно так же, как он у меня.

Сарга ухмыльнулся.

— Ты не считаешь, что для медика наш боевой брат чересчур склонен попадать в неприятности?

— У меня нет желания умереть, — возразил Мерос. — А вот слава… — Он усмехнулся. — Во имя Ангела я готов на все.

Хорошее настроение от встречи немного уменьшилось, когда Кано задумался над словами друга.

— Если слухи, гуляющие по флоту, правдивы, нам представиться возможность заслужить и славу, и смерть, братья.

— Никогда не любил корабельные сплетни, — сказал Кассиил, поморщившись.

Сарга отреагировал на его слова.

— Я с готовностью выслушаю их. А разве никто не заметил, что здесь столько героев, что они затмевают звезды? Сколько нас собралось? Весь легион?

— Небольшое соединение отправят домой для охраны, — сказал Мерос. — Но да, Сарга нрав. Я прежде никогда не видел такое количество наших кораблей в одном месте.

— Это произошло, — сообщил Кано, — по прямому приказу магистра войны. Он прислал контингент Несущих Слово, чтобы передать приказ и сопровождать нас.

Кассиил скривился.

— Еще чужие?

— Еще? — переспросил Кано.

Мерос кивнул в сторону «Штормового орла», из которого высаживалась еще одна группа легионеров. Брови Кано поднялись, когда он увидел Космических Волков, которых официально приветствовал хранитель в черном доспехе. На мгновение он встретился с бесстрастным взглядом воина в черепе-шлеме в тылу группы. Позади глаз начало расти старое, узнаваемое ощущение, но адъютант подавил его, прежде чем оно смогло полностью сформироваться, и снова обратился к Меросу и остальным.

— Зачем они здесь?

— Мы озадачены теми же вопросами, — ответил Сарга. — Пришли из ниоткуда. С приказом Сигиллита присоединиться к главному флоту.

Кано нахмурился.

— По действиям Совета Терры нельзя определить, что у них на уме. Я не могу не задуматься над решениями, которые принимаются в залах Императорского дворца и в которые нас не посвящают.

— Мы — легион, — сказал Кассиил. — Наш долг подчиняться и верить людям, которые выше нас.

— Мы — да. — Сарга посмотрел на сержанта. — Я последую за примархом в самое пекло, если он пожелает. Но Кано прав — регент и ему подобные? Они — не легион. Не такие, как мы или они, — он кивнул на Космических Волков, которые направились к одному из лифтов. — Или даже Несущие Слово. Могут политики или законодатели понять, что мы делаем здесь? Это далекий, далекий взгляд из залов Терры.

— Их распоряжения устраивают Ангела, — Кассиил холодно взглянул на него, — а значит и тебя, легионер.

— Меня занимает более насущный вопрос, — сказал Мерос. Он посмотрел на Кано. — Сколько наших боевых братьев здесь? Сотня тысяч?

— Больше, — ответил адъютант, не задумываясь. — Здесь собраны все роты на баржах и командных кораблях.

— Серьезный сбор, и ручаюсь, такой редко случался в истории нашего легиона, — апотекарий кивнул самому себе. — Братья, если нас собрали в таком количестве, возникает вопрос: против какого врага мы должны выступить?

— Да, — согласился Сарга, — с такой армией мы можем организовать собственный крестовый поход! Мерос прав. Против какой угрозы требуется столь огромный молот?

— Очень скоро мы узнаем ответ на этот вопрос, — произнес суровый голос. Кровавые Ангелы одновременно повернулись и увидели, как к ним подходит хранитель в черном доспехе.

Из-под мрачного лика шлема их смерил взгляд.

— Вы интересуетесь тем, что не входит в вашу компетенцию.

Кано нахмурился.

— Аннеллус, ты не можешь ожидать, что воин будет собираться на войну и не захочет узнать почему.

Со спины он сначала не узнал доспех неприятного хранителя. Бывший библиарий задумался, как долго Аннеллус слушал их разговор.

— Мы не бездушные машины.

— Мы оружие, — возразил хранитель. — Все мы. Клинки в руке Ангела, которые поклялись исполнять его приказы.

— Я никогда не отрицал этого, — Мероса разозлил язвительный тон хранителя. — И если мне суждено сражаться и погибнуть за Сангвиния, я не отступлю. Но все, что я прошу, — знать, с кем буду сражаться.

Кано смотрел, как Аннеллус подошел к Меросу и внимательно посмотрел на него, в рубиновых линзах шлема отражались темные глаза боевого брата.

— Ты боишься того, чего не знаешь? — спросил капеллан.

Сарга тихо фыркнул. Мерос сердито взглянул на хранителя.

— Не сомневайся в моей решимости.

— Я хранитель легиона, — ответил ему Аннеллус, — вопросы решимости входят в мои обязанности.

Прежде чем кто-то успел ответить, хранитель отвернулся от Мероса, его взгляд на мгновение задержался на Кано, а затем скользнул далее.

— Если мы задаем вопросы, когда в этом нет необходимости, то подрываем решимость, и этим сеем семена поражения до того, как прозвучит первый выстрел, — его рука опустилась к крозиусу, который был прикреплен цепью к бедру. — Верьте своим командирам. Знайте, что их приказы верны. Все остальное второстепенно…

Он замолчал, склонив голову. Кано понял, в чем дело, — капеллан прослушивал вокс-сообщение по закрытому каналу.

— Если ты не возражаешь, хранитель, — сказал Сарга, — я подожду, чтобы услышать это из уст Ангела.

Аннеллус поднял голову.

— Тебе не придется ждать, брат, — он указал наверх. — Смотри.

По всему боевому флоту Кровавых Ангелов триумфальным хором загремели золотые вокс-рупоры, установленные в каждом зале. По коридорам и палубам прозвучали первые несколько тактов гимна Сангвинатуса. Каждый на борту корабля — от раба легиона до командира роты — знал, что эти звуки значили: примарх собирался обратиться к ним.

На мгновение все замерло. Только неразумные сервиторы и модули когитаторов продолжали выполнять свои задачи, не обращая внимания на огромный поток входящих данных, автоматически передаваемых с «Красной слезы» на остальные корабли флота. Включились пикт-экраны на переборках жилых палуб и в открытых столовых. Автоматически заработали интеркомы. Облаченные в доспехи легионеры обнаружили, что их вокс-каналы переориентированы, а там, где были установлены головки голопроекторов, появился мерцающий свет.

Один из многочисленных гололитических модулей «Красной слезы» был вмонтирован в потолок посадочного отсека, где сейчас находился Мерос со своими боевыми братьями, в сотнях метров над ними. Со вспышкой захваченных фотонов появилась проекция огромной фигуры, затмевая воинов, желавших посмотреть на нее.

Великолепный примарх Сангвиний в сверкающем доспехе и обрамлении белых крыльев, которые исчезли за пределами сферы проектора, предстал перед своим легионом с уверенным и внимательным выражением лица.

— Мои сыновья, — начал он, его голос разнесся по километрам погрузившихся в тишину коридоров, — добро пожаловать. Мое сердце переполняет гордость при виде такого великолепия в ваших рядах. Великий крестовый поход никогда не видел ничего подобного.

Гордый и решительный, даже в своей виртуальной ипостаси, Ангел излучал столь сильную уверенность, что все тени сомнений в его сыновьях в мгновение ока были изгнаны светом примарха. Деталировка замысловато выкованного силового доспеха была выполнена особенно тщательно: отчетливо были видны рельефные грани золотой брони вместе с великолепной гравировкой на наручах, наплечниках и нагруднике. На груди покоился массивный декоративный медальон, высеченный из огромных рубинов Мегладари. Драгоценный камень в центре был вырезан в форме сердца и помещен в оправу из золотых языков пламени, символизируя пылающую душу Кровавых Ангелов, воплощенную в их примархе. Над основным камнем были расположены еще четыре рубиновых круга, каждый посвящен одному из миров, где легион пополнял свои ряды, — в первую очередь Терра, затем Ваал и две его луны. Через одно плечо Ангела был переброшен церемониальный боевой плащ, белая с черными пятнами шкура карнодона, внешне похожего на вымерших снежных барсов древней Земли, но намного большего по размерам. Сангвиний убил ледового охотника во время усмирения Тегара Пентарус, первой битвы после объединения с отцом.

— Нам поручили миссию, — сказал он им, — которую может выполнить только наш легион. Мой брат, Воитель, возложил на нас долг, который имеет жизненно важное значение для будущего Империума.

Он поведал об отданных ему Хорусом приказах, мрачно сообщив о возвращении старых ксеносов-врагов, фактах вторжения нефилимов и возможной измене густонаселенного имперского доминиона.

— В скоплении Сигнус свет просвещения погас. Те миры, что по-прежнему хранят верность Имперской Истине и союзу с Террой, вероятнее всего, считают себя покинутыми и лишенными надежды. Так не может продолжаться, мои сыновья, — благородный облик стал суровым и непреклонным.

— Однажды мы уже сражались с нефилимами и сразили их. Мы считали, что они низвергнуты и истреблены, но подобно язве, они выжили и снова стали чумой для человечества. Это не вселенная мифологии и ложной истины, — примарх поднял руку и сжал кулак.

— Мы не прячемся в темноте от страха перед призрачными силами и сверхъестественными иллюзиями! Мы не поклоняемся ложным богам! Есть только разум и просвещение, а мы — несущие свет.

По всему флоту легионеры подняли бронированные кулаки и ударили по нагрудникам в знак приветствия, выразив одобрение ревом голосов. На борту «Красной слезы» Мерос и остальные воины присоединились к ликованию, шум достиг каждого отсека боевой баржи.

Сангвиний слышал звук множества воодушевленных голосов, разносящихся по палубам, и признательно улыбнулся. Вокруг него на командной палубе флагмана стояли навытяжку сервы экипажа, а командир Азкаэллон и его Сангвинарная гвардия склонили головы. Возле трона повелителя стояла адмирал ДюКейд, не двигаясь, словно вырезанная из мрамора.

Примарх оценивающе смотрел на них, определяя, готовы ли они к предстоящей войне. Как он и предполагал, недостатка желания не было. Гололитическая панель удерживала его в своем сиянии, передавая малейшее движение крыльев, лица, закованного в броню тела. Сангвиний смотрел вперед и словно обращался к каждому воину легиона лично.

— Мои сыновья. Не сомневайтесь, это будет нелегкая кампания. Нам хорошо известна природа этих мерзких чужаков, и победа достанется тяжело. Нефилимы загнаны в угол и будут сражаться до последнего, сопротивляясь исчезновению своего вида. Некоторые из нас больше не увидят песков Ваала, но мы будем сражаться, зная, что не можем потерпеть неудачу. Хорус призвал наш легион на эту войну, и мы ответим ему победой! Ради будущего человечества нефилимы должны быть истреблены… а поскольку мы разбивали их прежде, разобьем их снова. Мы не можем оставить этих существ в живых. Эти мерзости должны быть преданы мечу, а рабы освобождены, — он умолк и прижал крылья.

— Мы сделаем это. Мы — Кровавые Ангелы и ничего не боимся. Мы — гордые сыновья Империума и защитники человечества. Мы — ангелы смерти и гнев Императора!

Снова раздались крики, и в этот раз «Красная слеза» почти задрожала от энергии стольких воинов, охваченных воинственным пылом.

Примарх кивнул и отвернулся от гололита, трансляция закончилась. Ралдорон стоял рядом, лицо Первого капитана напоминало застывшую маску.

Сангвиний подошел к доверенному офицеру.

— Твой голос не присоединился к остальным, капитан. Можно спросить почему?

Ралдорон ответил тихо, чтобы его слышал только повелитель.

— Я согласен, — сказал он, — но эти приказы и скрывающаяся за ними правда тревожат меня.

Улыбка Ангела погасла. Он открыл часть сообщения Хоруса ближайшим соратникам, тем, кто знал горькую правду о потерянных. И сейчас на мгновение он задумался, не совершил ли ошибку.

— Говори начистоту, Рал, — попросил примарх.

— Я бы не осмелился пойти против ваших приказов, милорд, — сказал офицер, — но это операция и… развязка, которая может ждать нас в скоплении Сигнус. Должны вы по-прежнему скрывать это от ваших сыновей? — Ралдорон отвернулся. — Повелитель, вы можете разочароваться во мне, но клянусь, бремя этого знания тяготит меня. Всегда тяготило.

— Знаю, — кивнул Сангвиний, — оно тяготит всех посвященных и больше всех меня лично. Но сейчас не время, мой друг.

— Возможно, — Ралдорон колебался, — но оно наступит, милорд. И не в выбранный вами момент, если только вы этого не сделаете раньше.

Сангвиний снова кивнул.

— Я тоже понимаю это. И признателентебе, Рал, за то, что напоминаешь мне. Верь, когда я говорю, что мы разобьем наших врагов, — он снова улыбнулся. — Всех, как внутренних, так и внешних.

Примарх повернулся к центральной операционной платформе и встретился с ожидающим взглядом адмирала ДюКейд.

— Ваш приказ, милорд? — спросила она. — Все корабли готовы к переходу в имматериум. Мы ждем вашего слова.

— Приказ отдан, — ответил Сангвиний, — запускайте двигатели и ведите нас в варп.

Когда к нему подошел Ралдорон, он указал на бронированные окна, которые тянулись вдоль всего ходового мостика.

— Полный вперед к Сигнусу.

Врата реальности открылись, и флот ринулся в имматериум. Сотни навигаторов, связав мысли воедино, повели корабли Кровавых Ангелов из тьмы космоса в совершенно иную бездну. Их приняло вопящее безумие непространства. Самые опытные из навигаторов почувствовали некое изменение в переходе. Нечто столь смутное и неуловимое, что они едва заметили его.

Путешествие через варп всегда было нелегким делом, а учитывая недавно начавшиеся штормы и психическое возмущение в имматериуме, спрогнозировать передислокацию было непросто. Были известны случаи, когда корабли разрывало на части прямо во время прыжка в варп. Пробить брешь в пространственно-временном континууме не то же самое, что открыть дверь, для этого необходима колоссальная энергия. Во время переходов случались трагедии, и это была общеизвестная сторона путешествия, необходимый риск. Чем выше мастерство навигатора, тем меньше вероятность инцидента, но при прыжке такого огромного флота существовала большая вероятность того, что некоторые корабли получат повреждения или даже погибнут.

Ничего этого не произошло. Ни один корабль из флота Кровавых Ангелов не получил ни малейшего ущерба от воздействия варпа. Словно имматериум принял их с легкостью, с которой клинок входит в воду.

На борту «Темной страницы» аколит Крид почувствовал короткий шепот контакта, когда корабль Несущих Слово совершил переход вместе с флотом Кровавых Ангелов, и тихо рассмеялся. Прикосновение имматериума к душе было подобно нектару, затем оно исчезло, принеся отголосок печали.

«Однажды я почувствую это прикосновение, и оно останется со мной, — сказал себе Крид. — Однажды я буду благословлен безмерно».

Аколит отвернулся от бурлящего багрового неба по ту сторону окон просторного святилища и вернулся к центру комнаты, взглянув на капитана Харокса. В то время как Крид снял доспех и облачился в официальные одежды, Харокс был по-прежнему в своем великолепном облачении. Выгравированные на броне тексты исказились и нарушились, и он выводил новые слова и символы, которые толковали нечестивую литанию. И если бы в этот момент капитана озарил свет, можно было увидеть сложную сеть восьмиугольных звезд, скрытых в сиянии брони.

Улыбка аколита стала шире, и он откинул капюшон. Приблизившись к фигуре, лежащей посреди комнаты, Крид позволил себе поразмыслить о своем будущем и данных ему обещаниях.

Крид облизал губы и осмелился задаться вопросом, каково это проживать каждую секунду каждого дня с частицей варпа внутри себя. Эта мысль пробудила ощущения, которые он не смог понять, но в то же время не хотел, чтобы они исчезли.

Сахзё взглянула на аколита из-под согнутой руки и захныкала. Она рыдала черными слезами и дрожала под прозрачной сорочкой. Крид вспомнил, что люди находят температуру, которая была в святилище, дискомфортной, но не стал акцентировать на этом внимание.

— Встань, — сказал он Сахзё, призывая ее подняться. — Поторопись. Ты должна установить связь до того, как переход завершится, или же другие астропаты на флоте смогут ее почувствовать.

Сахзё, покачиваясь, неуверенно выпрямилась, словно была пьяной. Женщина прикоснулась к животу.

— Оно жжет меня, — пожаловалась она аколиту. — Сколько еще я должна нести эту ношу, Крид?

Когда астропат произносила его имя, оно звучало, как протяжный кошачий вой.

Несущий Слово внимательно посмотрел на нее. Варп-сосуд, вживленный в тело астропата, пожирал ее изнутри, и боль была сильной. Но ей еще многое нужно было сделать, и Крид сказал об этом, не обращая внимания на рыдания.

— Дай мне поговорить с ним, — приказал Крид.

Астропат вздрогнула, когда сосуд внутри нее открылся. Без необходимости притворяться перед Несущими Слово женщина завопила от боли и извергла эктоплазму клубами белого пара и розового тумана из слюны и крови. Сахзё снова рухнула на колени, крики стали рычащими и гортанными. Крид прислушался к треску ее суставов, когда женщина забилась в конвульсиях.

В дыму сформировалось лицо, и оно напоминало Хоруса Луперкаля. Рот открылся, мутные губы зашевелились.

— Докладывай, — приказал призрак.

— Мы в пути, — сказал Крид, низко поклонившись. — Собранные силы огромны, Воитель. Почти весь IX легион ответил на зов своего примарха.

— Остальных соберем, когда завершим это дело, — пообещало лицо. — Ваал снова сгорит, и в этот раз окончательно.

— Сангвиний принял на веру ваши слова, — продолжил аколит, — он призвал на войну своих сыновей, и они безоговорочно последовали за ним.

— Естественно, — туманное лицо изменилось, став жестким и плоским. — Он доверяет мне. Величайшее оружие, которое отдают по собственной воле, — появилась и исчезла холодная усмешка. — Легкость этого… Стоит раз переступить через ужас предательства, оно столь могущественно.

Вдруг лицо повернулось, и на Крида обратилась вся мощь его испытывающего взгляда, которому не было помехой огромное расстояние между ними.

— Пойми, Несущий Слово, Сангвиний лоялен, но не глуп. Если… когда он заподозрит, то станет самым опасным врагом для нашего дела.

Крид напрягся.

— У него нет для этого причин. Все до единого Кровавые Ангелы верят, что идут сражаться с ксеносами. К тому времени, как они поймут, что их легион столкнулся с совсем иным врагом, будет слишком поздно.

— Проследи за этим, — приказало ему лицо, превращаясь в ледяную дымку.

Келья Кано, как и все подобные комнаты, была достаточно просторной, чтобы приютить пару неофитов. Она осталась неизменной со времен его прежней службы в Библиариуме, компактное и скромное жилье на нижних палубах «Красной слезы» со стенами из толстого железа, удобной постелью и оружейной стойкой в дальнем углу. До того, как Никейский декрет запретил использовать психические силы в легионе Кровавых Ангелов, подобным Кано воинам — лексиканиям, эпистоляриям и кодициям — предоставляли такие кельи. Здесь, в месте относительного покоя, легионеры могли медитировать и оттачивать свои таланты. Такие святилища, несмотря на малые размеры, весьма ценились, и хотя воины, лишенные способностей Кано, также могли пользоваться ими, они не достигали той же умиротворенности, которую вселяли кельи. После принятия эдикта бывших псайкеров объединили вместе с обычными боевыми братьями, но кельи медитации по-прежнему было открыты для них.

Кано не сомневался, что хранители внимательно наблюдали за бывшими членами избранного братства в кельях. Пока он сидел здесь, успокаивая дыхание, часть него задавалась вопросом, среагировал ли Аннеллус или один из его товарищей на появление Кано. Он отбросил мысль, мнение Ясона Аннеллуса его не волновало.

Кано отрешился от событий последних нескольких дней. Он закрыл глаза, позволив имплантированному каталептическому узлу свести на нет всякую потребность во сне. Затем вошел в альфа-состояние и там, внутри своего успокоенного разума, обрел безмятежность.

«В грядущие дни, — сказал Кровавый Ангел себе, — мне нужно будет вспомнить этот миг успокоения, чтобы сосредоточиться и обратить всю силу своей ярости на ксеносов».

Эту мантру он мысленно повторял снова и снова, когда палуба под ногами раскололась, подобно хрупкому льду, и он упал в лишенный пола зал из черного воздуха.

Сила тяжести схватила Кано и потащила невидимыми цепями, в то время как зловонные ветра хлестали его тело. Воздушные потоки несли смрад бойни, яростно цепляясь за одежду, словно собираясь содрать сначала ее, а потом и плоть до самых костей.

Он падал целую вечность, а трещина в палубе, которая проглотила его, исчезла. Теперь не было ничего, кроме зияющей, воющей тьмы и хлопьев пепла, которые зависли, как снежинки в восходящем потоке.

Часть разума Кано, так же далекая от происходящего, как и тело от обширных пустынь его родины Ваала, знала, что ему это снится. Его одолевали приступы видений, вырванные из плоти и спроецированные в царство духов и символов, которое было не менее реальным и смертельным.

Это был варп. Внутри космического корабля, несмотря на огромные площади адамантия и энергию защитных полей Геллера, не взирая на его личные ментальные барьеры, чистая психическая сила имматериума привела Кано в чувство. Прикосновение варпа завлекло его разум в места, которые он отверг, заставило заново разжечь угасший и превратившийся в холодную золу огонь.

Он отчаянно старался освободиться и вернуться в реальность из плоти и крови. Сон не отпускал его.

Пепел расплавился в кровавые капли, а Кано продолжал падать во тьме, все быстрее и быстрее, превзойдя истинную скорость и превратившись в комету из плоти. Интуитивно он понимал, что где-то внизу был конец всего этого — громадная поверхность, в которую он врежется, как фарфоровая кукла. Он разобьется.

Но космодесантник мог остановить падение мыслью. Все, что ему нужно было сделать, — нарушить указ. Позволить пламени его разума снова разгореться. Кано понимал, что мысль пришла ему в разум извне, настолько могучей она была. Она отразилась во тьме, предлагая надежду и спасение.

А если он сделает… что тогда? Он дал клятву отречься от своих сверхъестественных сил, и эхо этого обета было по-прежнему сильным, скрываясь под поверхностью мыслей. Он не мог нарушить клятву, он не мог позволить себе быть слабым.

Грохот воздуха вокруг Кано изменился, стал громче, оглушительным. Падение заканчивалось. Он был уже очень близок. Это скоро закончится, и он умрет здесь, дрожа на полу железной кельи, сокрушенный о стены собственного разума. Умереть во сне значило погибнуть в реальности.

В эти последние мгновения он увидел фигуру. Человеческую или пытающуюся быть таковой. Она поднималась из тьмы прямо к нему и кричала.

Это был человек, воин в тяжелом доспехе, который блестел влажным багрянцем и излучал адское красное сияние. За головой развевались черные волосы, а все тело было окутано ореолом сверкающей молнии, сыпавшей искрами тошнотворного, искаженного излучения. Растущие из спины огромные крылья удерживали его посреди ядовитой бури, они были пропитаны кровью. Каждое перо истекало каплями багровой жидкости, и Кано знал, что это оскверненная кровь, льющаяся из вен вопящего красного ангела.

Сорвавшийся с его губ визг пронзил душу Кано, проник внутрь разума и потряс рассудок. Они летели по спирали навстречу друг другу, от столкновения их отделяли секунды, и в этот миг их взгляды встретились. Космодесантник увидел страх в этих глазах, страх и ненависть и другие, более темные эмоции.

Затем крики стали его собственными, а руки поднялись, чтобы закрыть лицо, когда размытая фигура приблизилась…

Кано проснулся.

Он перевернулся, темная кожа блестела от пота, в сверхчеловеческом теле бушевал адреналин. В глазах обрели четкость стены кельи, и легионер моргнул, пытаясь понять, где находится.

— Брат Кано, — произнес безжизненный голос. Он повернулся и обнаружил в дверях горбатого сервитора, одного из обслуживающих рабов, который работал на этом ярусе. Тот тупо уставился на него.

— Меня встревожили звуки физического недомогания. Вам нездоровится? Нужен медик?

— Вон, — рявкнул космодесантник.

— Выполнение, — ровным голосом ответил механический раб. Он развернулся и вышел.

Кано осторожно поднялся на ноги и подошел к крану, чтобы умыться и выпить воды.

Он не мог заставить себя посмотреть в зеркало, когда все же сделал это, то не увидел ничего необычного. Но позади глаз притаился полусон-полувидение, которое не собиралось так просто уходить.

Красный ангел боли. Что значил этот образ? Пытался ли его разум осмыслить какой-то фрагмент варп-эха, который проник в его мысли? Может, он почувствовал некий знак?

Кано фыркнул и попытался выбросить видение из головы. Знамения и предвестия были прерогативой примитивных и религиозных людей, но не рационального воина светского Империума. Они были…

Они были…

Он моргнул и снова посмотрел на свое отражение, когда кое-что вернулось к нему из видения.

Глаза. Они были знакомы ему.

— Штиль, — позвал боевой капитан. — Ко мне! Или мои слова мало значат для тебя? — В резких словах было много прерывистых фрикативных звуков — воинственному языку Фенриса не хватало плавного ритма обычного имперского готика.

Провидец отвернулся от тусклой металлической переборки и встретился взглядом с Красным Ножом.

— Прошу прощения, ярл, — сказал он. — Мои мысли наполнил тревогой переход в призрачное царство.

— Убедись, что наши ангельские хозяева не знают об этом, — предупредил Красный Нож. — Тот, в черном доспехе, подозревает тебя в колдовстве.

Штиль натянуто улыбнулся, из-за чего дернулся черный неровный шрам через все лицо.

— Мои поступки так же непонятны, как и слова. Они ничего не увидят, пока я этого не пожелаю.

Капитан не разделял его веселья.

— Ты недооцениваешь кузенов, скальд. Их золото и драгоценности скрывают души убийц, и нам следует помнить об этом.

Рунический жрец встал и начал медленно ходить по каюте. В отличие от спартанских условий на кораблях Космических Волков каюты на борту корабля Кровавых Ангелов были обустроены с долей эстетизма, который Штиль нашел занятным, но абсолютно излишним. Он взял со стола кубок с водой, даже этот обычный предмет был украшен без всякой на то необходимости.

— Мы знаем, что должны сделать, братья. С этого момента Космический Волк должен быть все время рядом с Ангелом.

Красный Нож вернулся к наставлению своих воинов, Волки собрались тесной группой вокруг капитана. Только один стоял в стороне, охраняя дверь, ведущую в коридоры.

Легионер кивнул Штилю. Ни одного Кровавого Ангела или серва легиона не находилось в пределах слышимости их разговора. Хотя они пользовались практически неизвестным наречием старого языка, было важно, чтобы их не подслушали. Как только они оказались в комнате, один из технодесантников Красного Ножа проверил ее на наличие подслушивающих устройств.

— Это приказы Малкадора, — уточнил Штиль, — пока он не отменит их.

— Если отменит, — ответил Красный Нож.

Рунический жрец остановился, и в голове возник вопрос, который не давал ему покоя с момента, как они отправились в систему Нартаба.

— Задумывался кто-нибудь… если мы полностью выполним отданные нам приказы… Что будет с нами?

— Это очевидно, скальд, — ответил один из Волков, молодой воин по имени Валдин. — Мы умрем. Они убьют нас всех. Думаешь, будет иной исход?

Штиль проигнорировал замечание.

— Он захочет увидеть нас. Ангел. Он задаст те же вопросы, что и командир гвардии.

— Я отвечу Сангвинию то же самое, — сказал ему Красный Нож.

— Ты будешь лгать брату Русса? — спросил псайкер. — В лицо?

Глаза капитана стали жесткими.

— Я не говорил, что это будет почетно. Я сказал, что сделаю. Это приказ Малкадора, по распоряжению Императора и с согласия Великого Волка, — он встал и подошел к Штилю.

— Ты понимаешь, брат? Я знаю, на что согласился. Знаю, что это значит. Если руны упадут неудачно, мы потеряем честь, и все закончится кровопролитием. Но я все равно сделаю это ради Всеотца, — он вздохнул. — Мы наверняка погибнем. Но мы должны сделать то, что нужно. Если этот момент настанет, мы должны быть готовы применить в отношении Сангвиния высшую меру наказания.

Штиль покачал головой.

— Ты приказываешь, я повинуюсь. Но я не могу представить себе, что мы можем попытаться убить… — он запнулся, не в состоянии закончить мысль.

Смысл невысказанного тяжело повис в воздухе. Капитан медленно протянул руку и положил ее на плечо скальда.

— Мы единственные, кто может выполнить этот долг, — сказал Красный Нож, и в его голосе неожиданно послышалась печаль.

— Это ноша Космических Волков, по этой причине нас создали по образу Русса. Мы — сыновья палача, обученные творить немыслимое, сражаться в невозможных битвах. Вот почему мы здесь.

Он огляделся, мрачно всматриваясь в лица своих людей.

— Вот почему наши боевые братья последовали за Великим Волком против Алого Короля, чтобы осудить его за колдовство.

Штиль вдруг понял смысл слов своего командира.

— Лорд-колдун Магнус не подчинился, и мы здесь, чтобы удостовериться, что Сангвиний не поступит также.

— Если сын может не подчиниться отцу… — Красный Нож кивнул, опустив руку. — Вот в чем дело, скальд. И знай также, что мы не единственные. Есть еще ярлы на других кораблях или же в пути, которые собираются взять под наблюдение всех сынов Императора. Чтобы быть наготове. Наблюдать.

Одна мысль о подобном, о настолько глубоком предательстве вызвала тошноту у рунического жреца, но он подавил ощущение.

— Кровавые Ангелы разорвут наши глотки за один только намек на подобную вероятность.

— Верно. Поэтому мы будем хранить молчание и пребывать в готовности.

— А что с Магнусом Красным? — спросил Валдин. — Мы были слишком далеко от Просперо, когда эти приказы дошли до нас. У нас нет известий о том, что случилось после выволочки, устроенной Волчьим Королем колдуну.

— Да, — пробормотал Штиль. — Следует ли нам молчать о злодеяниях Тысячи Сынов?

— Что мы можем сказать? — спросил у него Красный Нож. — Что Сигиллит на Терре скрывает правду? Если она станет общеизвестной, начнется хаос. Нет, Валдин прав. Мы не ведаем в полной мере того, что произошло и почему Просперо навлек гнев Императора.

Он снова кивнул.

— Пока же неповиновение Магнуса будет скрыто от Кровавых Ангелов. Мы будем в боевой готовности и будем ждать, — капитан отвернулся. — И во имя Фенриса я молю судьбу, чтобы нам ничего не пришлось делать.

5 ВИДЕНИЕ НЕЧТО ПОХОЖЕЕ НА ИМЯ ОСТАНКИ

Он падал целую вечность.

Прежде этого не случалось, ни разу за столетия войны. На бесчисленных мирах, в тысячах разных небесах он никогда не падал. Это было невозможно, противоречило реальности.

«Я не могу упасть», — сказал он себе, но не успели слова сформироваться в разуме, как он почувствовал их горькую ложь. Гнетущая, как скорбь, гравитация превратила его в своего пленника, затягивая все дальше в бездну. Кругом была бездонная тьма, столь мрачная и бесформенная, что даже его сверхчеловеческие чувства не могли различить ее границ. Неистовые, оглушающие порывы воздуха били по лицу, рукам, ногам и телу. Часть мантии превратилась в плети, хлещущие по его коже. Изысканные медальоны, награды и боевые знаки сорвались и унеслись прочь в отблесках золота, жемчуга и красного нефрита, хлопая пергаментными лентами. Невыносимое падение пыталось сорвать с него роскошное облачение, обнажить до самой сути. Кожи, костей и души.

Его чувства наполнились ураганным ревом ветров и омерзительным запахом в воздухе. Часть разума непроизвольно отсеяла вонь, разбив ее потоки на элементы и субкомпоненты: нестерпимый запах застарелой крови, густой и грязной, как неочищенное масло; гнилостная вонь выгребной ямы и тухлого мяса; характерная для поля битвы смесь фуцелина и отработанного прометия; смрад мертвых цветов и сожженного песка. Каждый вдох грязного воздуха вызывал тошноту у него, заставляя подавлять рвотный рефлекс мышечной судорогой.

Он проносился мимо частичек влажного пепла, словно зависших в вонючем воздухе. Или это был не пепел? От его прикосновения частички распадались на капли жидкости. Когда он развернулся, пытаясь стереть с обнаженной кожи жгучие маленькие пятна, его руки с длинными пальцами окрасила насыщенная ярко-багровая и теплая на ощупь кровь.

И он по-прежнему вращался, вертелся, падал.

«Я не могу упасть», — твердил он себе.

Звук стал громче. Не слова, но гневный рык неповиновения. Руки вцепились в одежду на груди и спине, намотали лоскуты и оторвали их. Ткань разошлась так, словно лопнули мышцы, а неистовый восходящий поток унес ее прочь во тьму.

Он знал, что это сон, и в то же время не был уверен в этом. Эти две противоречащие истины существовали в его разуме одновременно, каждая тянула в свою сторону, но ни одна не была настолько сильной, чтобы разрушить окружающую действительность. Путь назад в реальность находился высоко вверху, в пределах досягаемости, если только… если только…

Он испытал шок, обнаружив только обломки костей, выступающие из лопаток. На спине, где когда-то росли два величественных крыла, рассекающие небеса, оставшиеся жалкие останки сочились слизкими струйками костного мозга. Он коснулся обнаженных нервов и разорванных артерий, в груди закипел вопль, пытаясь сорваться с губ.

Он подавил его, и зрение затуманилось, неожиданная тошнотворная истина наполнила его ледяной уверенностью. Сражаясь, он обратился внутрь себя, пытаясь найти способ вырвать свой разум из пытки, которую сотворил. Сон не отпустит его.

Все быстрее и быстрее, пока скорость не стала громадной, он летел сквозь бесконечную пропасть к гибели, которая должна была скрываться далеко внизу.

«Я не могу упасть». Теперь эти слова звучали глупо и бессмысленно, подобно настойчивости первобытного человека, который верил, что солнце не взойдет, пока он не принесет жертву.

Без крыльев он был… кем?

Таким же, как и остальные? Жалкой пародией самого себя, призраком, бессильным предостережением?

В груди, подобно взрыву, полыхнул гнев. В теле вскипел красный туман мгновенно вспыхнувшей ярости, и он увидел ее в венах — невидимые струйки, сливающиеся со спиралями генов. Гнев высвободил нечто темное и чудовищное в его душе. Две огромные тени устремились вперед.

Одна быстро поднималась, увеличиваясь в размерах, красная, словно из самой преисподней, и вопящая о своей жажде крови.

Другая кружилась на расстоянии, все еще бесформенная и черная, как сам космос, ослепленная ужасающим безумием своего гнева.

— Нет! — крик повторялся бесконечно. Он поднял руки, чтобы остановить их, отвергнуть их.

— Я… не могу… упасть!

Эхо отразилось от фигуры внизу, стремительного и извивающегося существа, которое озаряло маслянистую тьму и приближалось к нему на крыльях, рассекающих зловонный воздух. Оно поднималось. Кричало. Истекало кровью.

Воин, облаченный в железо и с ног до головы измазанный кровью. Его окутывало сияние мертвых сингулярностей и погибших звезд, тошнотворный свет вытекал из сочленений и трещин в расколотом доспехе. Вокруг завывающего непостижимого лица резко выделялись пепельные локоны, а из спины росли костяные крылья падальщика, борясь с восходящим потоком отравленного воздуха.

Каждое перо крыльев было пропитано оскверненной кровью, ее потоки тянулись за ним в новую бурю. Вопящий красный ангел приближался к нему. Охваченный ненавистным упреком и обвинением.

Он знал, что эта ненависть заслуженна. В своих сердцах он знал это без сомнений и компромиссов. Крики ужасной боли полоснули его душу, подогревая рост черной и красной теней.

Он не мог остановить падение. Они падали, кружась, рядом друг с другом, столкновения было не избежать. И в этот миг их взгляды встретились.

Он увидел страх и ненависть и другие более темные эмоции.

Он увидел Красного Ангела…

Глаза примарха резко открылись, и если Азкаэллон или другой сангвинарный гвардеец в этот самый момент посмотрели бы на него, то уловили бы едва заметное выражение, которое исказило прекрасные черты.

Ангел сконцентрировался, и его безупречное чувство времени сказало ему, что между тем, как он закрыл глаза и снова открыл их, прошли считанные мгновения. Самое большее — несколько секунд, но линейное время ничего не значило во снах и в варпе. В этом оба этих мира были сходны. Сангвиний не в первый раз задумался, насколько близкой была связь между царством снов и имматериумом.

Сон. Не было совпадения в том, что он пришел к нему здесь и сейчас, вне обычного режима медитации и размышления. Они находились глубоко в варп-пространстве, окруженные со всех сторон растущими грозовыми фронтами призрачной энергии. Навигаторы легиона старались изо всех сил, направляя флот на такое огромное трансгалактическое расстояние, а нестабильный характер эфирного царства не помогал делу.

На краткий миг Ангела охватила печаль, а возможно, и ярость, и сжатые кулаки расслабились. В конце концов, командир гвардии почувствовал что-то и поднял голову, на лице появилось недоумение.

— Милорд?

— Сколько еще? — Сангвиний наклонился вперед на своем троне управления и указал на иллюминаторы, предотвращая дальнейшие вопросы.

Дальняя наклонная стена зала была частью огромной верхней башни «Красной слезы», а через громадный купол из бронестекла и рифленой пластали открывался вид на космос. По другую сторону прозрачного барьера, за сияющей оболочкой полей Геллера боевой баржи вечно бурлил и кипел океан безумия, набрасываясь на корабли огромного флота, которые пересекали его владения.

— В любую минуту, господин. — Азкаэллон внимательно посмотрел на монитор, встроенный в наруч боевого доспеха.

Сангвиний не поблагодарил за ответ и сразу отвлекся на что-то еще. Сон закончился, но ощущение вцепилось в примарха, словно Ангел принес его частицу в реальность. В мыслях сохранились воспоминания о ветрах и их смраде, а самым худшим был ужасный отголосок пустоты, которую он испытал после утраты крыльев.

Кое-кто мог и забыть сон, как беспорядочный набор невинных образов, созданных отдыхающим разумом, но не Ангел. Сны ему снились постоянно, таясь среди символов и предзнаменований.

Образ Красного Ангела обеспокоил Сангвиния, и он подумал о своем брате Ангроне, потому что этим именем иногда называли командующего Пожирателей Миров. Но как только эта мысль возникла, примарх понял, что она ошибочна. Он ощутил в своем видении не стихийную ярость Ангрона, это было нечто иное, нечто личное. То, что он не знал, кто это был, сильно обеспокоило его.

Сангвиний поднял голову и пристально посмотрел через бронекупол в варп. Казалось, имматериум закручивался вокруг треугольного носа «Красной слезы», образуя пульсирующий туннель, по которому летел флот Кровавых Ангелов. Нет, не туннель. Яму.

Образ расплылся, и примарх стиснул зубы, когда его восприятие изменилось. Флот внезапно нырнул в зияющее бездонное небытие.

— Я не могу упасть, — он не был уверен, действительно ли произнес эти слова тихим шепотом или просто подумал. Затем это стало неважно, прозвучал звон. Он исходил из решеток громкоговорителей, скрытых под рельефными лицами серебряных херувимов в углах покоев примарха.

— Всему экипажу, это адмирал, — голос ДюКейд был тверд и звонок, но скрытое напряжение, вызванное сильной усталостью, не ускользнуло от внимания Ангела. — Приготовиться к возвращению в реальное пространство.

Азкаэллон еще раз взглянул на наручный ауспик.

— Все корабли докладывают о готовности. Наша цель лежит перед нами. — Командир гвардии посмотрел вверх, когда пелена сверкающей изумрудно-зеленой вспышки омыла нос «Красной слезы». Гигантский, размером с планету вихрь туманной не-материи сморщился и разошелся перед флотом, открыв черное пространство и далекие звезды.

Затем варп исчез быстро растаявшим воспоминанием, и армада Кровавых Ангелов вернулась в реальное пространство. Отбрасывая громадные носовые волны из чуждых частиц и критических энергий, флагман и его собратья развернулись в огромный строй клином.

Сангвиний встал с командного трона и прошелся к куполу, наблюдая сложный танец своих кораблей. Каждый капитан действовал безупречно, и флот принял форму гигантского клинка, плывущего во мраке. Он приказал Логосу держать межкорабельные вокс-каналы открытыми, чтобы слышать переговоры капитанов. Ангел мысленно представлял перемещения соединений флота в форме игры в регицид на дюжине досок, одна поверх другой, где каждый корабль находил свое место в предстоящей битве. Сложность и мастерство этого процесса умиротворяли его, как музыка прекрасной симфонии. Во всем этом была необыкновенная красота, если только знать, куда смотреть.

Посреди бархатной темноты висела багровая звезда, горевшая холодным светом. Сигнус Альфа была красным гигантом без явных аномалий, ориентиром для многих колонистов в конце путешествия на край галактики. Из-за расстояния далекое синее солнце Сигнус Гамма казалось небольшим, а рядом с ней был едва виден белый карлик Сигнус Бета. Эта система, как и точка сбора флота, находилась на краю спирального рукава, но дальше по его изгибу. С выбранного Кровавыми Ангелами угла сближения звезды и их планетарное скопление словно раскинулись на полотне сплошной абсолютной черноты. Вверху и внизу сияло призрачное гало облака Оорта, а кое-где мерцало сильное альбедо, свет трех солнц, отраженный от планет, вращающихся на своих вытянутых орбитах.

— Скопление Сигнус, — объявил Зуриил вслух для записи вокс-пробников и гололитических регистраторов, которые документировали операции «Красной слезы». — Объединенная экспедиционная флотская группа, начало входа. Эта запись сделана во имя Империума и девятого легиона Астартес.

Сангвиний произнес в вокс-бусину, скрытую в горжете доспеха:

— Адмирал, начинайте стандартные протоколы передачи данных. Глубокое сканирование на предмет наличия кораблей и пограничных дронов.

— Как прикажете, — ответила она.

— Визуализатор, — приказал примарх, и с потолка опустился тонкий медный стержень со стеклянным наконечником голографического излучателя. С шепотом микроскопических линз устройство спроецировало сферу призрачно синего цвета диаметром несколько метров. Это была тактическая карта системы Сигнус, повторяющая в миниатюре текущее положение планетарных тел в скоплении.

— Семь планет, пятнадцать лун… — задумчиво произнес Азкаэллон, приблизившись сзади к повелителю, — скорее всего, все они в руках врага.

Пока он говорил, гололит прокрутил ряд параметров атаки, показав оптимальные векторы перехода для экспедиционного флота.

— Мои поздравления навигаторам, — отметил Сангвиний, — мы вышли именно там, где и рассчитывали. — Примарх протянул руку к изображению, и оно слегка колыхнулось, словно Ангел коснулся поверхности неподвижного озера. Указательный палец проследовал по орбите самой дальней планеты.

— Если мы продолжим следовать этим курсом, то через день пересечем орбиту Форуса.

Визуализатор среагировал на название колониального мира и развернул виртуальный свиток текста над призрачной сферой, отмечающей текущее положение Форуса. Побежали геологические данные по скалистому, лишенному атмосферы аванпосту, отчеты о переписи населения и другая информация.

Азкаэллон изучил тактическую обстановку.

— Если флот останется сосредоточенным, мы сможем близко пройти от одной, возможно, двух планет, прежде чем достигнем столицы.

— Я не разделю флот, не сейчас, — сказал примарх. — Но передайте резервные планы развертывания командующим эскадр и командирам авиагрупп. Если возникнет необходимость разделиться или оцепить систему, я хочу, чтобы мои боевые корабли были готовы выполнить приказ в любой момент.

— Адмирал ДюКейд подготовила несколько вариантов.

Сангвиний кивнул, по-прежнему изучая изображение.

— Не сомневаюсь в этом.

За орбитой Форуса вплоть до холодной сферы Холста протянулось огромное пространство в несколько световых минут. В отличие от пустынной, покрытой кратерами поверхности самой далекой планеты, Холст полностью колонизировал Империум. Окруженный кольцом сине-белый мир был богат на насыщенный газом лед, а под покровом тонкой азотной атмосферы поверхность планеты усеивали нефтехимические заводы и громадные города-ульи, заселенные рабочими. Благодаря их тяжкому труду получали легкоплавкие сплавы для машин империи. Останки третьей планеты, которые разведчики Механикум считали тяжелым ядром и расколотыми лунами погибшего газового гиганта, образовали астероидный пояс, разделявший плоскость эклиптики Сигнуса надвое. У местных было обиходное название для него. Они называли его «Белая река» из-за высокой отражательной способности астероидов, которые образовывали пояс.

К внутренним планетам скопления, соответствующим допустимым параметрам для ничтожного или незначительного атмосферного изменения, относились три мира, соразмерных с Террой. Две планеты были житницами — продуваемая ветрами сельскохозяйственная колония Сколтрум и подверженный штормам океанический мир Та-Лок. Третья — густонаселенный столичный Сигнус Прайм и конечный пункт назначения флота.

За зоной жизни, ближе к красному солнцу, лежал Сигнус Три и внутренняя планета Кол. Оба мира населяли люди, но это были насыщенные радиацией скалы, где располагались только небольшие аванпосты и шахты.

Сангвиний и его командиры много дней изучали карты и данные по скоплению Сигнус, обдумывая, как нефилимы могли захватить каждую планету. Ангел предположил, что они сначала сосредоточились на центральных мирах, захватив столицу и добывающие планеты, потом закрепились там, пока каждый неподвластный им человеческий голос на поверхности не умолк или же не стал молиться на них из-под отвратительных масок из плоти.

— Магнитное поле Сигнус Гамма частично замаскирует наше приближение, — сказал Азкаэллон, — если у ксеносов есть патрульные корабли, будет отличный шанс приблизиться на убойную дистанцию, прежде чем они заметят нас.

— Прикажи передовым разведывательным соединениям выдвинуться на дистанцию атаки внешней планеты, — ответил Сангвиний, — все чужие корабли должны считаться вражескими, пока не будет установлено обратное. Я хочу, чтобы меня поставили в известность, как только противник будет обнаружен.

Снова раздался звон.

— Милорд?

Сангвиний тут же расслышал изменение в тембре голоса адмирала и бросил взгляд на Азкаэллона, который также уловил перемену в тоне. Анализ слов был рефлекторным и таким же мгновенным, как дыхание. Примарх сразу перешел к делу.

— Что случилось?

ДюКейд не стала спрашивать, как он догадался. Она служила ему достаточно давно и знала, что Кровавые Ангелы все воспринимали быстрее обычных людей.

— Первоначальное сканирование местного космоса не выявило факелов двигателей и энергетических выбросов, соответствующих имперским кораблям и известным силовым сигнатурам нефилимов.

Брови примарха поднялись. Он понял, что это еще не все.

— Дальше.

— Сенсоры дальнего действия показывают дрейфующие на левом траверзе металлические объекты, недалеко от Форуса. По своему усмотрению я отправила на разведку корабль.

— Ваши предположения?

— Это, скорее всего, брошенные корабли, лорд Сангвиний. Энергетические и жизненные показатели отсутствуют. Мы отслеживаем в этой зоне следы интенсивной стрельбы и… — ДюКейд замолчала, словно стараясь подобрать правильные слова, — некие аномальные энергетические показания.

— Что насчет автоматических сигналов? — спросил Азкаэллон, когда его повелитель прошел через мерцающий гололит к изогнутым окнам купола наблюдения.

— Не обнаружены.

Скрытый в словах адмирала подтекст был непонятен примарху и командиру гвардии. Они переглянулись, обдумывая ее слова.

В любой колонизированной звездной системе, даже находящейся под полным военным управлением, должны быть сфера вокс-переговоров между кораблями и орбитальными станциями, утечка информации из торговых сетей, даже низкочастотный поток гражданских радиопередач. Заглушить голоса даже одной планеты было практически невозможно, не говоря уже о семи.

— Я бы посоветовал астропатам найти их родичей, — предложил Азкаэллон, — захватчики могли подавить вокс-связь по всей системе.

Когда ДюКейд снова заговорила, примарх понял, что заметил в ее тоне нечто, о чем она не говорила открыто — она боялась.

— Согласна. Каналы связи… Они включены, но по ним ничего не передают.

Она раздраженно произнесла:

— Простите меня, господа. Я никогда прежде не сталкивалась с подобным.

— Дайте мне послушать, — сказал Сангвиний.

— Сию минуту.

Когда аудиоканалы переключили, послышался слабый треск, а затем поток шума, медленного и зловещего, исходящего из губ среброликих херувимов. Это были помехи мертвого космоса, нейтральные звуки фонового излучения, испускаемого в пустоту звездами Сигнуса и бесконечными триллионами других радиоактивных источников, которые формировали шум вселенной.

И все же это был не он.

— Тональность совершенно неверна.

Слова произнес Мендрион, который стоял в стороне. Он многие часы был безмолвен и неподвижен на своем посту у командного трона, но звук из громкоговорителей тут же заставил его высказать свои мысли вслух.

Сангвиний кивнул.

— Да.

В потоке помех было нечто призрачное и неуловимое. Примарх прислушивался изо всех сил, его острый разум и улучшенные чувства оценивали шум способом, неподвластным такому неаугментированному человеку, как ДюКейд. В звуке было что-то, спрятанное так глубоко, что даже Сангвиний не мог полностью уловить это. Никто в покоях не осмелился дышать, пока Ангел старался по-настоящему услышать.

Оно ускользало от него, растворяясь и отступая каждый раз, как примарх пытался на нем сфокусироваться. Что он слышал: шепот, имя? Паракустическое шипение, такое далекое, словно выстрел на другой стороне мира. Губы Сангвиния раздраженно сжались, и, наконец, он сдался, проведя ладонью по горлу.

— Достаточно, адмирал, — произнес Азкаэллон, и сигнал резко отключился.

— Что вы об этом скажете, джентльмены? — спросила ДюКейд, ее обычное хладнокровие вернулось.

— Я хочу, чтобы группа вокс-перехватов поддерживала постоянное наблюдение до обнаружения изменений, — сказал ей Сангвиний. — Если это какая-то уловка ксеносов, нам стоит держать ухо востро. В то же время действуем по плану.

— Слушаюсь. ДюКейд отбой.

— Что это был за звук, во имя Ваала? — тихо спросил Логос. — Клянусь, у меня от него мурашки по коже пробежали…

— Какой-то вид подавления средств связи, вот и все, — твердым тоном произнес Азкаэллон.

Сангвиний посмотрел по очереди на каждого воина почетной стражи, изучая их реакцию на только что услышанное. Его взгляд остановился на Мендрионе.

— Ты согласен?

Сангвинарный гвардеец застыл, тут же позабыв о своих размышлениях.

— Да, повелитель. Как сказал командир гвардии, должно быть, это тактика подавления нефилимов.

Примарх отвернулся, хотя было непонятно, удовлетворен ли он ответом.

— Азкаэллон, свяжись со всеми командирами авиакрыльев и капитанами легиона. Мне нужен полный отчет о ситуации от всех соединений флота до того, как мы выйдем на орбиту Форуса, и тактические оценки от разведывательных кораблей.

Азкаэллон четко отдал честь, и остальные гвардейцы повторили за ним. Сжатый кулак Мендриона поднялся к груди всего на долю секунды медленнее других, и его лицо окаменело.

Вокс-шум было непросто забыть. Даже сейчас он таился в подсознании, застряв в голове, как заноза. Небольшим усилием гвардеец отогнал его, заглушив воспоминанием о военной симфонии, которую слышал на концерте много лет назад во время смотра на Ванахейме.

«Глупо, — подумал он, — искать сходства там, где их нет». На миг Мендриону показалось, что он услышал голос в океане белого шума, похожий на хриплое бормотание или змеиное шипение. Голос произнес нереальное, несуществующее имя. Кровавый Ангел позволил воспоминанию о музыке заглушить ощущение.

Следуя за командиром, Мендрион выбросил слово из головы, и через несколько секунд имя было забыто.

Крейсерский отсек левого борта в нижнем крыле «Красной слезы» был очищен, что позволило фрегату «Нумитор» пристыковаться. В качестве мер предосторожности весь обслуживающий и гражданский персонал перебросили на другие работы. Разведывательный корабль завис посреди огромного пространства, яркие лучи света омывали его борта. Экипаж «Нумитора» согласился оставаться на корабле, пока группа медицинских сервиторов, ведомая хранителем Берусом в герметичном доспехе, осматривала каждого гардемарина и собирала детальные отчеты о том, что они обнаружили в зоне крушения.

Мерос остановился у широкого воздушного шлюза и надел шлем, застегнув его нашейным замком доспеха. Он услышал пронзительный звук воздушного давления, а в периферийном зрении вспыхнула колонка активных значков. Воздух из помещения вытек, заглушив звук до слабого гула внутренних систем доспеха и скрежета собственного дыхания апотекария.

Он бросил взгляд на стоящих рядом Кровавых Ангелов. В переходном шлюзе его ротный командир, капитан Фурио, беззвучно общался с одним из апотекариев «Красной слезы», их беседа шла на отдельной частоте. Здесь находилось несколько космодесантников из отделения брата-сержанта Мадидуса, но большую часть группы составляли медики, срочно вызванные из дюжин частей почти без объяснений причины. Мерос задумался, зачем флагману примарха понадобились вооруженные боевые братья для сопровождения медицинской группы, но оставил вопрос при себе. По легиону уже распространились слухи, что «Нумитор» и другие разведчики нашли что-то необычное среди погибших судов, дрейфующих за границами скопления Сигнус.

Дальний люк воздушного шлюза медленно и бесшумно открылся. По общему каналу раздался голос Фурио:

— Задействованы протоколы работы в условиях вакуума. В доках включены гравитационные системы, но не подходите слишком близко к фрегату.

Мерос оглянулся и увидел «Нумитор», застывший в центре просторного открытого отсека, подобно огромному красно-серебряному кинжалу на оружейной стойке. Фалы и мостики удерживали корабль на месте перед зияющим выходом в открытый космос. С этой точки апотекарий Мерос видел высоко вверху только часть носа «Красной слезы». Но его вниманиенемедленно привлекли ряды полипластовых контейнеров, расставленных аккуратными рядами на служебной палубе. Мерос узнал знакомые формы разборных гробов. Ему много раз приходилось закрывать павших внутри подобных контейнеров.

— Наши братья? — произнес по общему каналу один из апотекариев, забыв на миг о протоколе.

Бесстрастный шлем капитана Фурио отрицательно качнулся.

— Эти погибшие не из числа наших. Потерь не было, — он позволил осознать сказанное и продолжил:

— Каждому из вас отведено определенное количество тел. Вы изучите их и суммируете полученные сведения. Придерживайтесь процедур при биологической опасности, немедленно докладывайте о любых аномалиях. Приступайте.

Мерос последовал за собратьями на служебную палубу и обнаружил четыре гроба, предназначенных для осмотра. Остановившись и перепроверив замки доспеха, он активировал медицинскую перчатку на правой кисти и включил головки сканера. Апотекарий минорис, который необдуманно высказался, был неподалеку со своей группой покойников. Он посмотрел на Мероса, и в ушах последнего раздался щелчок, когда легионер обратился к нему по отдельному каналу.

— Зачем они это делают? — спросил он. — Зачем принесли эти тела сюда, если боятся какой-то заразы?

— Стандартная рабочая процедура. На «Красной слезе» самые лучшие медицинские лаборатории и техническое оборудование во всем флоте, — ответил Мерос.

Второй апотекарий ничего не сказал и открыл один из гробов со звуком вытесняемого воздуха. Мерос услышал по открытому каналу сдавленный вздох.

Он осторожно повторил процедуру. Крышка контейнера скользнула назад, и Мерос уставился на то, что казалось грудой одежды, странным образом уложенной в форме человека. Фонарь на ранце включился и изгнал тени внутри гроба. Сначала показалась крупная розовато-серая маска, которая пародировала форму человеческого лица, слегка мерцая налетом кислородного льда.

Мерос осмотрел гроб сверху донизу, за оптикой шлема прищурились глаза, когда он попытался понять, на что смотрит.

Первой мыслью было, что это эльдар, и в ответ на нее заныла зажившая рана в животе. Маска из плоти напомнила ему ксеносов-грабителей и кровожадную забаву, которой они предавались со своим жертвами. Мерос видел, как они отрезали лица у своей добычи и пришивали их к плащам в качестве трофеев.

Но это было не то же самое. Тело перед ним было целым. Космодесантник протянул руку и разрезал одежду, открыв труп женщины, что обнаружилось не сразу из-за его состояния.

Ауспик медицинской перчатки тикал и стрекотал, выполняя сканирование, и внутренние базы данных устройства также оказались незнакомы с родом этой смерти. У тела отсутствовала форма, оно было настолько обмякшим и чахлым, что наводило на мысль о специфической форме разложения, и тем не менее ауспик настаивал, что труп хорошо сохранился в космическом вакууме. Мерос предположил, что тело было раздавлено очень сильным ударом.

— Мне сообщили, что разведчики нашли обломки более дюжины разных кораблей, дрейфующих в гравитационной тени Форуса, — сказал другой Кровавый Ангел. — Гражданские буксиры, мониторы сил обороны, шаттлы. Многие из них даже не могли совершать варп-переходы. Траектория говорит, что они бежали из внутренних миров.

Мерос наклонился к гробу, чтобы осмотреть руку мертвой женщины.

— Корабли были разорваны на части.

Он кивнул.

— Нефилимы используют смещающее оружие. Очень эффективное на близкой дистанции, — рука Мероса коснулась трупа, пальцы женщины были как лоскуты ткани, мягкие и скомканные.

— Нет, — возразил другой апотекарий. — Я имел в виду — буквально разорваны на части. Словно некая сила разрубила их.

Мерос слушал вполуха, потерев кожу на руке трупа. Она легко мялась, мышечное окоченение отсутствовало. На ум пришла необычная мысль, он осторожно вытянул боевой нож и разрезал предплечье женщины, прямо над кистью. Клинок легко прошел сквозь плоть, не встречая сопротивления. Апотекарий пристально рассматривал удивительно бескровный обрубок. Он видел нервы, вены и артерии, мышцы…

Апотекарий снова посмотрел на тело, на его странным образом опустошенную, обмякшую оболочку.

— У нее нет костей, — он ткнул плоть, чувствуя, как она поддается от его прикосновения. Ему пришлось повторить, чтобы осознать смысл сказанного.

— В этом трупе нет костей.

Он положил обратно отрезанную конечность и перешел к следующему гробу, затем к остальным. Все мертвецы в них были мужчинами, одетыми в униформу корабля топливозаправщика. Их тела были такими же сморщенными, как и у женщины, руки и ноги дряблыми, а головы сдавленными. Это были мешки из кожи и мяса в форме людей, деформированные собственным весом.

Он огляделся и увидел, что его братья пришли к такому же выводу. Каждый из десятков мертвецов на служебной палубе умер похожим образом.

— Их кровь изменена, — сказал младший апотекарий. Он вытащил пузырек с кровью и поднял его на свет. Вместо багровой жидкости вещество внутри стеклянной пробирки было густым и вязким, маслянистой пастой почти пурпурного цвета.

Мерос встал.

— Как такое возможно?

— Этот вопрос я хочу задать тебе и твоим братьям, — раздался по вокс-каналу новый голос, и к ним подошел еще один старший офицер, с ним был капитан Фурио.

Мерос узнал знаки отличия капитана Ралдорона и поклонился обоим ветеранам.

— Милорды.

— Отвечай, Мерос, — приказал Фурио, — ты для этого здесь.

— Мне нужно сделать более глубокие анализы, — он запнулся. — Признаюсь, никогда не сталкивался с такими повреждениями.

— Позже, — потребовал Ралдорон, — в данный момент мне нужны ваши первые впечатления.

— Входящие ранения отсутствуют, — высказался другой апотекарий. — Непохоже, чтобы их кто-то вскрыл, вытащил скелеты и снова зашил.

— Могло это произойти в результате воздействия вируса или биологического оружия? — спросил Фурио. — Это могло растворить человеческие кости и хрящи?

— Нет, сэр, — покачал головой Мерос, обдумывая эту версию. — Тогда внутри тела остались бы отходы. Было бы вздутие, выход токсичных веществ.

Он на мгновение замолчал.

— Теоретически сбой во время телепортации мог вызвать нечто подобное. Но не настолько равномерно и не с таким количеством жертв, — Мерос указал на ряды гробов.

— Это только те, что доставил «Нумитор», — Ралдорон был мрачен. — Командир фрегата уведомил меня, что они нашли на дюжине брошенных судов сотни таких же бедняг.

Мерос почувствовал, как скрутило живот от отвращения. Сложно было представить, какой смертью эти мужчины и женщины умерли. Были они… в сознании, когда это с ними случилось?

Фурио взглянул на Ралдорона.

— Первый капитан, мы определенно столкнулись с новым видом оружия ксеносов.

Ралдорон кивнул.

— Я видел достаточно. Нужно сообщить примарху, — на них уставились холодные, суровые линзы шлема. — Без разрешения вашего командира вам запрещено обсуждать то, что вы здесь видели, это понятно?

— Так точно, — сказал другой апотекарий.

Мерос долго молчал. Он вспомнил случай, который произошел много лет назад, когда после битвы с нефилимами он получил от Первого капитана такой же приказ.

— Как прикажете, — ответил он.

6 СТРАХ ФОРУС ЗВЕЗДЫ ГАСНУТ

Сангвиний не имел своего места на мостике флагмана. Он сам так решил, командный трон находился в личном святилище на верхних уровнях башни управления «Красной слезы», но фактически у него на корабле не было формального центра власти. Эта легкая скромность практиковалась на боевом флоте Кровавых Ангелов с самого начала правления Сангвиния. Примарх отказывался занимать капитанское кресло на любом корабле своего флота, чтобы не ослаблять власть командующего офицера. Сангвиний стоял, положив руку на высокую спинку трона адмирала ДюКейд, пока хозяйка корабля управляла своим экипажем. Ангел был неподвижен и безмолвен, как и воины почетной стражи, которые ждали в нишах, задрапированных багровыми портьерами, по обеим сторонам мостика.

Центр командования и управления «Красной слезы» напоминал небольшую боевую арену или круглую театральную сцену. На самом нижнем уровне находились основные операционные пульты управления, занятые ДюКейд и ее старшими флотскими офицерами. Далее поднимались тремя ярусами, наподобие зрительских лож, полукруглые площадки вторичной и третичной рабочих станции остального командного состава: артиллерийских и инженерных офицеров, специалистов систем обнаружения и многих других. Вместо капитана ядром космического корабля и ведомого им флота была адмирал, возвышающаяся над всеми и наблюдающая за экипажем с видом надменной королевы.

Только одни существа имели право находиться выше всех. В потолке в небольшом углублении из серебристого металла, украшенном гравюрами созвездий и символов звезд, была видна нижняя поверхность обитаемой сферы, где в невесомости жили навигаторы «Красной слезы». Запертые за толстыми, заглушающими чувства стенами, псайкеры пребывали в бессознательном состоянии, пока корабль находился в обычном пространстве.

Их кузены по женской линии, астропаты, не были столь везучи. Они жили в модуле глубоко внутри корабля, защищенные слоями тяжелой брони и энергетическими барьерами. Тайные технологии соединяли астропатов с механизмами психического проецирования мыслей, бесконечно сложными системами, которые так восхищали примарха.

Сообщение из астропатического святилища не вселяло оптимизма. Сангвиний приказал им дотянуться разумами до скопления Сигнус и прослушать переговоры своих сородичей. Принятые автоматическими передатчиками флота помехи безжизненных воксов беспокоили его куда больше, чем он показывал. Ангел надеялся, что телепаты смогут найти какой-нибудь след в глубине звездной системы, который даст понять, что Кровавые Ангелы успеют спасти эти миры.

Когда примарх спросил их, что они слышат, псайкеры зарыдали и заговорили синететическими загадками. Астропаты настолько разволновались, что Ангел подумал, как бы они не навредили себе. В конце концов, не получив ответов, Сангвиний оставил их под охраной и вернулся на мостик. Судя по всему, уловки, которые использовал враг, чтобы заставить замолчать Сигнус, простирались на эфирный мир так же, как и на реальный.

— Я не знаю, что сказать об этом, милорд, — голос ДюКейд вырвал его из минутной задумчивости. Адмирал протягивала ему пикт-планшет, который он дал ей несколькими мгновениями ранее. На его стеклянной поверхности медленно прокручивались снимки с фотокамер перехватчиков типа «Ворон», показывая стробоскопические изображения поля обломков и плазменных сгустков в космосе.

— Структура повреждений напоминает детонацию глубоко внутри корабля, — она подняла голову, чтобы посмотреть на примарха — крошечная женщина, окруженная широким металлическим каркасом кресла.

Он кивнул, пряди светлых волос упали на лицо.

— Я тоже так думаю, — согласился Ангел, — но сканограммы не показывают ни признаков теплового повреждения, ни следов, подходящих для химического или ядерного взрыва.

ДюКейд кивнула, нахмурившись.

— Как и необычных частиц. Значит, это не могло быть редким оружием вроде гравитационного лезвия или конверсионного луча, — адмирал повернулась и, не прерывая разговора, кивком головы отдала приказ младшему офицеру. — Эти остовы выглядят так, словно были разорваны изнутри.

— Словно клетки, вскрытые злобным зверем. — Азкаэллон подошел ближе, уловив обрывки разговора. Он слегка поклонился своему повелителю.

— Я не могу понять, как и почему эти корабли вообще оказались в этом районе космоса. У большинства нет варп-двигателей, и они не способны развить половину световой скорости, и тем не менее они, по-видимому, держали курс в межзвездное пространство. Им понадобились бы века, чтобы достичь ближайшей звездной системы, и еще тысячелетие — имперского мира.

— Чтобы ответить на этот вопрос, командир гвардии, — сказала ДюКейд, — требуется то, чего нет у Легионес Астартес.

— И что же?

— Страх.

Сангвиний заметил скачок в ее пульсе по микроскопическому изменению цвета бледных щек и движению тонких рук.

Адмирал продолжила:

— Задумайтесь. Люди на этих кораблях были так напуганы, что с готовностью бросились в объятия глубокого космоса. Перспектива медленной смерти от голода по мере истощения запасов пищи, от удушья или переохлаждения при выходе из строя системы жизнеобеспечения.

— Возможно, они надеялись, что найдут здесь спасителя, — сказал примарх, на мгновение представив себя на их месте, — но здесь не было никого, кто мог бы им помочь. Кто опередил бы смерть, которая в конечном итоге настигла их.

— Они не так боялись этой смерти, как ужаса, что изгнал их из дома, — заметил Азкаэллон, поморщившись. — Такая точка зрения также чужда мне, как и любой ксенос.

— Адмирал? — аугментированный помощник ДюКейд подошел к командующей. — Носовые наблюдатели сообщают, что мы выходим на дальность прямой видимости планеты Форус. Скорость флота снижается согласно вашим приказам. Мы пересечем границу системы Сигнус приблизительно через две минуты.

— Объявить боевую тревогу по флоту, — ответила она, — покажите мне планету.

Офицер отдал честь и повернулся к передней части командной палубы.

— Смотровая система! — по его приказу открытая носовая часть полукруглого амфитеатра разошлась, а обращенные в космос широкие порталы из армированного стекла изменились. Электромагнитные заряды ударили по молекулам прозрачного вещества, изменив плотность и структуру самого большого иллюминатора — безукоризненного диска, установленного в эллиптическом каркасе, который напоминал человеческий глаз. Внешнее изображение стало четче, показав детально нос «Красной слезы» вместе с эскортом. Линкоры «Игнис» и «Завет Ваала» двигались на траверзе огромной баржи, а за ними свет Сигнус Альфы огибал сферу Форуса. Смутные, в красном ореоле очертания планеты с каждым мгновением становились все отчетливее.

Примарх первым почувствовал неладное.

— Азкаэллон, — подозвал он командира гвардии. — Ты видишь? Цвет?

Сангвинарный гвардеец метнул взгляд на ближайшую панель управления системами, за которой работала младший лейтенант по навигации. Экран показывал созданный когитатором образ, извлеченный из обширных информационных источников «Красной слезы». Картинка была создана на основе данных зонда и отчетов имперского колониального бюро переписей: стандартный планетарный каталог, запись для Сигнус VII, местное наименование Форус.

Изображение показывало непримечательный шар из камня и льда, испещренный кратерами от ударов астероидов. Он напоминал сферу, сделанную из фарфора и покрытую неровными линиями, словно сброшенную с большой высоты, а потом заново собранную.

— Альбедо планеты неверное, — сказал ему Сангвиний.

Грязно-белая окраска Форуса должна была резко выделяться на фоне кровавого света звезды, но вместо этого планета полностью поглощала ее свечение.

— Всем кораблям передового эшелона, — вызвала ДюКейд, — обследовать Форус сенсорами и доложить.

Информация незамедлительно начала стекаться в буферы данных «Красной слезы». Азкаэллон увидел, как на верхних ярусах включились дюжины вспомогательных экранов — это когитаторы обрабатывали новые показания.

— Форус был домом для девяноста тысяч колонистов, — сказал примарх, глядя на передний портал, — но, боюсь, больше он таковым не является. Посмотрите на поверхность.

Острый ум командира гвардии уловил связь между тем, что он видел, и образом, который не покидал его мысли. Форус не попал, как он думал, под частичное затмение звезды, от чего поверхность планеты стала темной.

Планета выглядела сожженной дочерна от полюса до полюса. Не было видно подробностей рельефа, а все остальные цвета полностью исчезли.

— Докладывает «Игнис», — сказал помощник ДюКейд. — Они запустили зонд в гравитационный колодец планеты. Дроны показывают отсутствие атмосферных помех и излучения энергии окружающей среды.

— Они были в процессе терраформирования Форуса, — настойчиво произнес Ангел, — там будут следы.

— Да, милорд, — майор слегка поклонился. — То есть нет, милорд. Там ничего нет. Телеметрия зонда показывает, что мир полностью мертв. Безжизнен. До микроскопического уровня.

Азкаэллон заметил, что его повелитель стал полностью неподвижным, только великолепные крылья, сложенные поверх брони, слегка пошевелились.

— Лорд Сангвиний, — обратилась адмирал. — Что нам делать? Мы пересечем орбиту Форуса через минуту.

— Здесь для нас ничего нет, — сообщил через мгновенье примарх, — сохраняйте курс и двигайтесь в направлении центра системы.

Командир гвардии понял, что не может отвести взгляд от мертвой планеты. Она проплыла перед носом «Красной слезы» на одном уровне с флагманом, когда тот вошел в пределы системы.

А затем, подобно глазу океанского хищника, который медленно вращался, следя за движением добычи, Форус зашевелился.

Черная сфера начала менять облик, оборачиваясь против обычного вращения, а выжженная поверхность покрылась рябью. На дюжине панелей управления зазвучали сигналы тревоги, когда сенсорные сервиторы обнаружили явления, которые не совпадали ни с одним планетарным движением, известным или рассчитанным их программами.

Сангвиний шагнул вперед, подойдя к бронестеклу иллюминатора, его руки надавили на прозрачный барьер.

— Адмирал! Прикажите флоту увеличить дистанцию с Форуса, немедленно!

— Что… — Азкаэллон мгновенье пытался сформулировать вопрос, когда ДюКейд выкрикнула приказ за его спиной. — Что там происходит?

— Я не знаю, — прозвучал ответ примарха, от которого по телу гвардейцу прошла ледяная дрожь.

Форус вращался и вращался на виду у каждого космического корабля флота Кровавых Ангелов, невероятно быстро проходя цикл смены дня и ночи, словно его связь с законами природы была разорвана. Наконец темная сфера обрела какое-то устойчивое состояние, повернувшись тем, что считалось ее южными полярными районами, к «Красной слезе» и ко всем, кто смотрел через иллюминаторы и экранные трансляторы.

На черной опустошенной поверхности Форуса, там, где вспыхнул огонь, появился новый — огненно-оранжевый — цвет. Если бы на планете находились люди, они увидели бы, как покрытые сажей, обезглавленные горы погружаются в бездонные карстовые воронки, а от горизонта до горизонта расползаются громадные трещины. Высоко в небо ударили раскаленные струи магмы, выброшенные из самого ядра планеты. Это жуткое зарево было видно с орбиты.

А сверху и только сверху постепенно прояснялся полный размах того, что творили с Форусом. Сначала появилось впечатление внезапной и необъяснимой геологической катастрофы. Гравитация пограничной планеты возросла многократно, из-за чего по поверхности протянулись разломы шире океанических заливов.

Планеты умирали подобным образом, разрушаясь под собственной массой и раскалываясь на части. С точки зрения астрономии, это был обычный эпизод. Но никогда подобный процесс не происходил так неожиданно и без видимых причин. Он как будто начался с появлением зрителей.

Форус не умирал, с ним творилось нечто совершенно иное.

По планете тянулись чудовищные трещины, которые вопреки здравому смыслу были идеально ровными. Они, пересекая друг друга, разрезали слои почерневшей горной породы и пылающего льда. Массивы суши раскалывались с математической симметрией, слишком точной и безупречной, чтобы быть творением истерзанной природы. Казалось, невидимое божество держало Форус в могучих когтях, вырезая линии на разрушенной поверхности, как человек, аккуратно рассекающий кожицу созревшего плода.

Процесс закончился так же быстро, как начался. Планета вначале обрела, а затем утратила новую атмосферу, когда огромный объем токсичных газов вырвался из пылающей каменной мантии в космос. Ландшафт Форуса фантастически изменился, слепленный в паутину забитых магмой каньонов, достаточно широких, чтобы поглотить город-улей. Из всего этого возник грандиозный рисунок, одновременно безупречный и ужасающий.

С мостика «Красной слезы» символ был отчетливо виден, пылая подобно клейму на фоне тьмы. Одновременно протянулись огненные линии и одна за другой пересеклись, образовав зловещую восьмиконечную звезду.

Примарх нарушил царившую на командной палубе гробовую тишину, отвернувшись от догорающих останков планеты.

— Это послание.

— Что оно значит? — голос майора дрожал.

— Запомните мои слова, — сказал Сангвиний, оскалившись, — я получу ответ на этот вопрос, даже если мне придется вырвать его из глоток наших врагов, — он произнес эти слова с холодной, жестокой решимостью. — Если это было сделано, чтобы лишить нас мужества, то ксеносы недооценили волю…

— Милорд, — адмирал ДюКейд поднялась с командного трона и нажала на вокс-бусину в правом ухе. — Срочное донесение с тяжелого крейсера «Чаша».

Азкаэллон вспомнил имя корабля, тот входил в состав арьергарда, следуя в нескольких сотнях километрах позади. Примарх взглянул на нее, и ДюКейд продолжила.

— И такое же донесение с нескольких других… — Из медной бусины было слышно дребезжащее бормотание наслаивающихся радиосигналов. Она сняла ее, пытаясь, насколько могла, успокоиться, прежде чем передать новости.

— Примарх, капитан «Чаши» и несколько дозорных кораблей докладывают о необычном астрономическом феномене.

Сангвиний повернулся к большому порталу и присмотрелся, не обращая внимания на огни опустошенного Форуса. Азкаэллон приблизился и услышал тяжелое дыхание Ангела.

Сангвиний поднял руку и указал в космос.

— Там. Ты видишь это?

Командир гвардии посмотрел и скривился, затем и у него перехватило дыхание.

— Звезды…

Позади губительного красного свечения Сигнус Альфа и мерцания ее солнечных сестер менялись скопления звезд и туманностей, которые были видны с «Красной слезы». У Азкаэллона возникло внезапное ощущение, словно на галактическую сцену опустился колоссальный занавес. Огромный покров, непроницаемый и зловещий, заслонил все.

Потрясенный и безмолвный, он стоял рядом с Ангелом и смотрел, как гаснут звезды.

УЛЛАНОР

Кто-то скажет, что Триумф на Улланоре начался с эха первых залпов по зеленокожей орде верховного владыки Урлакка Урга, другие, что он был отмечен пролитой кровью, когда Хорус Луперкаль сбросил чудовищного ксеноса с площадки могучей цитадели, и тот разбился о плиты. В конце концов, имели значение только победа и завоеванный в тяжелых боях путь, который миллионы солдат и сотни тысяч легионеров прорубили в сердце орочьего нашествия.

Огромные орды ксеносов грозили разрушить новые связи, выкованные Великим крестовым походом. Поэтому армия воинов из благородных легионов прибыла, чтобы уничтожить эту угрозу до того, как она распространится за пределы сектора, в котором зеленая волна росла с каждым днем.

Лунные Волки под командованием Хоруса перенесли сражение в сердце орды Урга, введя в заблуждение армию чужаков отвлекающим маневром. В то время как его отец Император вел обычных солдат и фаланги титанов по Улланору Майорис, именно Хорус нанес смертельный удар.

После убийства Урга зарождающаяся орочья империя развалилась, и ксеносов, которых не истребили в грязи огромных полей сражений Улланора, преследовали на сотнях звездных системах, до самого Чондакса, пояса Кайвас и дальше.

Грубая сила помогла одержать победу, после чего прозвучал призыв прибыть на празднование Триумфа. По приказу Императора Улланор преобразовали в трофейный мир, обозначенный на всех галактических картах и в записях десятин, как Мундус Трофеум. Он станет не только местом славы, но и зрелищем, которое закрепит эту отдельную победу над силами, выступившими против человечества, а также великим символом самого Крестового похода. За двести терранских лет великий поход Императора пересек Галактику, неся единство и просвещение утерянным дочерним мирам Древней Земли. Он отбросил ночь, заново выковал старые связи между цивилизациями, преодолел угрозы чужих, но, к сожалению, часто нес кару. И все же приближались перемены, поворотной точкой которых стали события на Улланоре.

Никто из ступавших на этот мир не знал, что эхо Триумфа будет разноситься десятилетиями, столетиями, тысячелетиями.

Взводы геоформеров Механикум доставили планетарные механизмы и камнеплавилки, чтобы прорезать громадную полосу в изломанном после сражения ландшафте. Миллионы мертвых орков похоронили под перемещенной породой и вершинами раздробленных гор. Механикум уничтожили все следы врагов до последнего и проложили поверх останков ксеносов гигантский проспект, парадный плац, равный площади некоторых городов.

Они построили магистраль и установили на ней только одно сооружение — украшенный павильон из черного мрамора и гранита, который был построен по частям на Терре, а затем доставлен через космос специальным посланником. Вдоль дороги тянулись памятные шесты, украшенные черепами орочьих командиров, а за ними ярко пылали огромные чаши с бездымным прометием, непрерывно освещая магистраль сине-белым пламенем.

Когда Механикум закончили, прибыли избранные, чтобы засвидетельствовать свое почтение выигранному сражению, идеалу Крестового похода и тому, кто был для всех них отцом. Имперская Армия и легионы Титанов окружили по периметру район смотра. Солдаты стояли бесчисленными рядами, их войско походило на море из боевых доспехов и парадной формы. Каждый мужчина и каждая женщина, стоявшие в этот день на земле Улланора, были выбраны за отвагу и службу, получив до конца своей жизни исключительную честь носить на форме ониксово-золотую Триумфальную планку. Награда был выкована из собранных на поле боя и переплавленных болтерных гильз. Вокруг солдат построились огромные боевые машины Коллегии Титаника, вздымающиеся в небо, которое исполосовали инверсионные следы тысячи аэрокосмических истребителей. А над ними, выше белых перистых облаков, в верхних слоях атмосферы медленно плыли боевые корабли, с их пустотных щитов срывались раскаленные потоки, когда они поворачивались бортами, подтверждая свою верность.

Наконец легионеры. Из всех генетически усовершенствованных воинств на Улланоре были представлены четырнадцать легионов, и с ними прибыли девять существ непревзойденной силы и великолепия.

Девять богов и ангелов во плоти, примархов величайших армий, когда-либо созданных людьми. Мортарион, жнец людей и повелитель Гвардии Смерти, его смертоносный облик в капюшоне повторяли воины-стражники «Савана». Фулгрим Фениксиец, блистающий своей красотой и пышным облачением, освещенный сиянием золота и платины. Магнус Красный, Алый Король, повелитель неизвестного, чья душа так же загадочна для реального мира, как сущность варпа и его призраков. Лоргар Аврелиан, тихий и задумчивый фанатик, скрывающий глубоко в сердце огонь невероятной энергии, он мало говорит и держится настороже. Его полная противоположность — Ангрон, повелитель-гладиатор и сын скорби, неспособный усмирить и сдерживать свою кипучую, бесконечную ярость, постоянно находящийся на грани срыва и насилия. Доблестный Дорн, высеченный из камня Имперский Кулак, непоколебимый и сконцентрированный, тот, кто всегда повинуется, всегда готов исполнить долг. Хан, чьи отделанные мехом одежды и искусный доспех стали свидетелями тысяч историй о легионе Белых Шрамов, каждый его шаг бросает вызов Галактике. Затем Сангвиний из Кровавых Ангелов в окружении почетной стражи в золотых доспехах из Сангвинарной гвардии, его могучие крылья сложены поверх боевого доспеха, лик обращен к небесам, приветствуя невероятное, величественное зрелище.

И, конечно же, Хорус Луперкаль. Хорус Лунный Волк, Герой Улланора, освободитель и первый среди равных. Хорус, которому дарован новый почетный титул, выше любого пожалованного прежде. И этот титул будет вечно нести эхо его имени.

Кроме команды, исполнения и завершения действия, воспоминания о собственной личности отсутствовали. Если память когда-то существовала, то ее мастерски удалили скальпелями и лазерными лучами. Кусочки мозгового вещества вырезали и выжгли, превратив собственное «я» в ничто.

Или, возможно, больше, чем ничто, если некто был великодушен. Был ли инструмент ценной вещью? Достойна похвалы жизнь в рабстве? Возможно, но только если такой службе отдаваться беззаветно. Если же приковать к ней, сделать рабом во имя самой службы, то это совершенно иное.

Работа устройства Восемь-Восемь-Каппа-Два начиналась и заканчивалась в этом месте, пышном шатре командира, установленном на южной стороне платформы Великого Триумфа. Легкий ветерок трепал пологий конус верхушки шатра, но сервитор едва зарегистрировал атмосферный эффект. Возможно, в случае изменения погоды пришлось бы модифицировать его операционные параметры в соответствии с условиями, но пока такой необходимости не было. Сервитор не обладал самосознанием, чтобы действовать согласно этим данным. Если требовались изменения, тогда новая директива передавалась в модуль-имплантат, который занимал целую четверть черепной коробки устройства Восемь-Восемь-Каппа-Два. Внешний покров модуля был сделан из меди, отполированной до яркого янтарного блеска, так же как и пуговицы на парчовом плаще сервитора, пряжки на ботинках, разнообразные дополнительные пальцы на длинных руках.

Устройство было даром командира Второго Ксифосского моторизованного полка. После демобилизации вследствие ранений, полученных во время боев на Брокториане, офицер завещал личного слугу легиону Лунных Волков. Сервитор попал на Ксифос от Механикум приблизительно за сорок два года до передачи. До этого устройство Восемь-Восемь-Каппа-Два было Тоином Сепсое, насильником и убийцей женщин из ульев Холлонана, но, как и остальная часть его отвратительной и мерзкой первой жизни, эта информация была изъята и уничтожена. Сепсое был схвачен городской стражей, осужден и приговорен к вечному рабству, адепты при помощи химических препаратов подавили и удалили всю его личность. Вредную индивидуальность, подобно раковой клетке, уничтожили, а то, что осталось от тела, изменили для использования во имя всеобщего блага.

Устройство Восемь-Восемь-Каппа-Два готовило еду, убирало, стирало и прислуживало, и если не приглядываться к нему, то можно было принять за человека. Конечно, это было не так, под военной униформой плоть и кости, которые когда-то были человеком по имени Сепсое, модифицировали более надежными керамитовыми биоорганическими имплантатами. Они позволили ему жить дольше обычного человека, обходиться без сна и употреблять в пищу огромное количество питательной каши, словно гроксу или ездовому животному.

Оно не понимало значения места, где работало. Оно не видело разницы между бараками рядовых солдат Имперской Армии и залами Императорского дворца. Все, чем обладало устройство Восемь-Восемь-Каппа-Два, — рабочие расписания, имплантированные в ядро памяти, временные файлы, которые указывали ему, кто хозяин и какой уровень обслуживания оно должно ему предоставить.

В этот момент в палатку вошел человек из этого списка, и его движения выдавали раздражение. Для сервитора вошедший был гигантом, способным идти только широкой поступью. Он был облачен в силовой доспех, который гудел с каждым тяжелым шагом.

Активировалась подпрограмма, заставив устройство Восемь-Восемь-Каппа-Два низко поклониться и пробормотать запрограммированное приветствие:

— Милорд Хорус. Я жду ваших распоряжений, — голос был хриплым.

Хорус проигнорировал сервитора и шагнул в дальний конец палатки, где эластичная вставка в атмосферостойком материале позволяла выглянуть наружу. На Улланоре наступала ночь, но Великий Триумф продолжался. Корабли в небе сверкали, как сияющие драгоценности, костры потрескивали непрерывным хором, над которым перекатывался шум победоносной армии, подобный океанскому прибою. Здесь люди и сверхлюди праздновали и горевали в равной степени. Они приветствовали Императора и только что назначенного командующего всеми силами Империума, но печалились от известия, что повелитель человечества покидает Великий поход и продолжит свою работу. Хорус скинул с плеч волчью шкуру, даже не посмотрев, куда она упала. Послушный сервитор подошел и поднял ее.

После заданной паузы программа устройства Восемь-Восемь-Каппа-Два снова дала команду заговорить:

— Чего пожелаете, Воитель?

— Воитель, — повторил Хорус, пробуя слово на вкус. Не похоже было, что его настроение улучшилось. Он повернулся: — Принеси вина.

— Я существую, чтобы служить, — сервитор неторопливо подошел к столу и взял круглый кувшин-ойнохою, который был расписан бегущими волками под полумесяцами. Он наполнил бронзовую чашу и протянул Хорусу. В руках сервитора сосуд казался большим, в ладонях Воителя — хрупким.

Устройство Восемь-Восемь-Каппа-Два вернулось в режим ожидания, немного склонив голову и безучастно наблюдая. Оно не обратило внимания на то, как величественные черты Хоруса омрачил сердитый взгляд, который исчез вместе с глотком вина.

В этот момент хлопок откидной двери палатки заставил голову сервитора резко подняться и сосредоточиться на новом госте. Вошедший стоял ниже Хоруса в табели рангов, но все же был высокопоставленной персоной. Устройство Восемь-Восемь-Каппа-Два следило за человеком несколько секунд, изучая его. Он был таким же гигантом, как магистр войны, но его фигуру странным образом искажали белые формы, плотно прижатые к плечам. Крылья.

— Брат, — произнес с улыбкой Сангвиний. — О, прости, Воитель, — он слегка поклонился. — Титул придает столько авторитета, не так ли?

Хорус выдавил улыбку в ответ, но она была мимолетной.

— Стану ли я ему соответствовать?

Казалось, Ангел не обратил внимания на его слова.

— Это он станет соответствовать тебе. И ты будешь носить его должным образом.

Мгновение растянулось в паузу, затем снова заговорил Хорус:

— Как это тебе удается?

— Ты о чем?

— Постоянно находить подходящие слова в нужный момент. Я вижу, как ты обращаешься к другим, к рядовым воинам. Даже к нелегионерам.

Сангвиний развел руками.

— У всех нас есть немного от дара красноречия отца.

— Да, — согласился магистр войны. — Но когда я пытаюсь выразить свои мысли, то должен сначала подобрать слова, оценить их, затем подстроить. Ты делаешь это без всяких усилий.

— Ошибаешься, — сказал Ангел, подзывая сервитора легким движением тонких пальцев. — Я просто лучше создаю видимость отсутствия усилий.

Устройство Восемь-Восемь-Каппа-Два выполнило распоряжение, принеся новый кубок и вино для обоих примархов. Ни один из них даже не взглянул на сервитора, и тот снова удалился.

— Я видел посадку императорского катера, — кивнул Хорус в направлении посадочных площадок. — Кустодианская Гвардия готовится к отбытию.

— Путешествие на Терру неблизкое, — сказал примарх Кровавых Ангелов. Его тон был странным образом нейтрален.

— «Император Сомниум» перешел на дальнюю орбиту. Император несомненно собирается покинуть нас. Он вернется в Сегментум Солар, а мы… мы вернемся к нашему Крестовому походу.

Символ «Император Сомниум» быстро зарегистрировался в ядре памяти сервитора: межзвездный корабль уникального класса, допуск безопасности скромного машинного раба даже не позволял ступить на борт одного из его шаттлов-катеров. Голиаф среди космических кораблей, командный центр Императора был сравним по размерам с огромными орбитальными платформами «Рига» и «Скай», которые парили над поверхностью далекой Терры, как гонимые ветрами острова. Когда корабль впервые вошел на орбиту Улланора, то частично затмил солнце планеты, а рулевой был вынужден вести баржу твердой рукой, чтобы не позволить массе корабля вызвать изменения в местной метеосистеме.

— Наш Крестовый поход, — повторил Хорус. — Теперь он действительно наш, брат. Решив вернуться в Императорский дворец, отец передает его прямо в наши руки.

Они на минуту замолчали.

— Ты был удивлен, как и остальные, — сказал наконец Сангвиний. — Я думал, что он сообщил тебе о своем намерении.

— Чтобы руководить театром, необходимо крепко держать его в руках, — отрешенно ответил Хорус, — и основу для этого мы создали здесь.

Он замолчал, отвернувшись к окну.

Сангвиний снова заговорил, не дав Хорусу продолжить.

— Думаю, я не вовремя. Ты хочешь побыть один, — он повернулся к выходу, поставив кубок на стол, так и не пригубив его. — Уделю внимание остальным.

— И что ты скажешь? — спросил Хорус ему вслед, и Ангел остановился. — Что нашел меня погруженным в раздумья?

— А это так? — беспечно спросил Сангвиний. — Я думал, этой ночью мы оставим раздумья Ангрону.

— Он недоволен.

Хорус кивнул.

— Он все время недоволен. Это его удел, — Сангвиний повернулся. — Он в ярости. Я имею в виду — больше, чем обычно.

Что-то блеснуло, мгновенно привлекая внимание сервитора, застывшего в ожидании. Хорус дотронулся до платиновой цепочки, на ней висел сапфир, вырезанный в форме Ока Терры. Медальон был символом звания и положения и был пожалован Хорусу несколько часов назад на церемонии посвящения.

— Ангрон не единственный. Будут и другие, которых разозлит награда, дарованная мне отцом. Когда Пертурабо услышит о ней… — он не закончил предложение.

Лицо брата на миг омрачилось.

— Ему не понравится, это так. Он будет считать, что звание должно принадлежать ему. И Курц…

Сангвиний помедлил, прежде чем произнести следующие слова:

— Они будут ненавидеть тебя за это. По крайней мере, поначалу.

Хорус нахмурился и выпустил медальон из пальцев.

— Я никогда не просил ее. Но и сожалеть не буду.

— И не должен! — Сангвиний потянулся за кубком и снова взял его.

— Брат, мантия магистра войны твоя, и так и должно быть, — он улыбнулся. — Я не могу выразить, как горд и рад за тебя.

— Ты, — сказал Хорус, словно только сейчас понял это.

— А Лоргар с Фулгримом? — продолжил его брат. — Ты разве не слышал, как они радовались вместе со мной, когда отец назначил тебя верховным главнокомандующим? Остальные были всего лишь эхом позади, но эти двое чувствуют то же, что и я. Уверен, если бы Рогал не был таким суровым, он поступил бы так же.

— Дорн пожал мне руку.

— Для Имперского Кулака это практически взрыв восторга, — Хорус на миг тоже улыбнулся и слегка кивнул.

Сангвиний продолжил:

— Ты знаешь, почему отец выбрал тебя? Это не фаворитизм, не политика и не целесообразность. Не поощрение, ты ведь понимаешь? Это то, что ты заслужил. Потому что ты всегда был лучшим из нас, Хорус. Ты ближе всех душой к людям, которых мы поклялись защищать, ты — сын твоего отца… и, давай не забывать о том, что довольно хороший генерал.

Сервитор смотрел, как Ангел подошел к Воителю и похлопал по наплечнику силового доспеха. Такое проявление братских чувств было необычным для существ столь сверхчеловеческой природы. Но повелитель Лунных Волков все еще испытывал внутреннее сопротивление, которое шло в разрез с его поведением.

Хорус посмотрел на брата.

— Некоторые будут считать, что это должен быть ты.

Сангвиний моргнул, заявление застало его врасплох. Затем он покачал головой.

— Нет. Ты в это веришь?

— Это имеет значение?

Ангел стиснул зубы.

— Любой, кто считает, что я должен быть на твоем месте, кто говорит об этом, ни одного из нас толком не понимает.

Несмотря на то что беседа не содержала приказов для устройства Восемь-Восемь-Каппа-Два, его внимание оставалось прикованным к двум примархам, как будто даже механические части разума восхищались разговором.

— Нет, не я. Я… слишком далек. — Крылья Ангела прижались к спине, от легкого движения зазвенели небольшие украшения из серебра и жемчуга, свисающие с перьев. — Воитель может только идти по полю битвы, ни в коем случае не парить над ним.

Затем улыбка и смех вернулись.

— Эта честь могла быть только твоей. Все наши братья, в конце концов, изменят свое мнение. Позволь некоторым из них кривиться и втайне считать себя лучшими, и таким образом ты им докажешь, что их слова расходятся с делами. Ты подтвердишь правоту решения отца, Хорус. Ты уже подтвердил. Ангрон и другие… Им просто нужно понять это. Тебе сейчас нужно, чтобы я сказал то, что ты и так знаешь.

— Возможно, и так, — согласился Хорус. — Ты всегда был моей совестью, Сангвиний. Никогда не забывай, как сильно я ценю это.

Ангел вытянулся по стойке смирно с лязгом керамита, настолько громким, что сервитор вздрогнул и невнятно забормотал. Сангвиний отсалютовал кубком.

— Ты поведешь нас вместо отца к окончательной, славной победе, к концу Великого крестового похода. Я верю в это всеми фибрами души, — Сангвиний демонстративно осушил чашу. — И я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе в этом, сколько бы времени на это ни ушло.

Кивнув, Ангел швырнул кубок, сервитор плавно шагнул вперед, восьмипалая рука раскрылась и с легкостью поймала чашу. Устройство Восемь-Восемь-Каппа-Два вымыло посуду и вернуло ее на тележку.

Сангвиний направился к выходу.

— Оставляю тебя наедине с твоими мыслями, брат. И как можно лучше используй эти минуты покоя. Сомневаюсь, что у тебя останется много свободного времени после вступления в новую должность.

— Подожди, — позвал Хорус. — У меня к тебе вопрос, который только что пришел мне в голову.

— Отвечу, если смогу.

Воитель не повернулся к брату, когда заговорил.

— Я никогда не спрашивал тебя о твоих способностях, Сангвиний.

Сервитор почувствовал, что второй примарх напрягся, услышав эти слова.

— Я никогда не спрашивал о твоем восприятии… грядущих событий.

— Ничего серьезного, — возразил Ангел. — Намеки, не более. Развитое чувство инстинкта, которое иногда проявляет себя во снах.

— Безусловно, — ответил Хорус. — Тогда скажи мне, в своих снах ты когда-нибудь видел события этого дня? Нашего отца, оставляющего Крестовый поход по причинам, которыми он полностью не поделился со своими сыновьями, и эти новые почести для меня? — Наконец он повернулся, чтобы посмотреть в глаза своему брату. — Тыпредвидел хоть что-нибудь из этого?

Лицо Сангвиния похолодело.

— Нет.

Хорус снова кивнул.

— Я тоже.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СОБОР ЗНАКА

7 Я СОЗЫВАЮ КОНКЛАВ ЛИЦА В ОГНЕ МОРОЗ ПО КОЖЕ

Когда капитан Ралдорон вошел, зал из литокаста был заполнен воинами, которые стояли на невысоких постаментах под конусами тусклого света. Все пьедесталы занимали воины в звании не ниже капитана роты. Здесь находилось приблизительно триста офицеров, представляющих почти все роты IX легиона. На фоне намеренно приглушенных, песочных оттенков стен и пола доспехи легионеров резко выделялись своим кроваво-красным цветом.

Опознавательная руна, вспыхнувшая на внутренней поверхности шлема, обозначила место Ралдорона, когда его взгляд упал на свободный пьедестал. Первый капитан кивнул тем, мимо кого прошел. Накир и Галан стояли на один уровень ниже. И вместе с ними: Карминус из третьей роты, пальцы аугментированной руки которого машинально барабанили по ложу зачехленного болтера; Верховный хранитель Берус в красной мантии, скрывающей черный доспех; почтенный оружейник Метрикулус, вечно взирающий механическими глазами.

Ралдорон заметил пятна других цветов, неуместных среди моря красного. Здесь также присутствовал наблюдатель Космических Волков, присланный Малкадором. Рядом с воином в сером стоял еще один в аспидно-черной броне, его иссеченное лицо обрамляли белые волосы и борода. Аколит Несущих Слово Крид даже не взглянул на него.

Ралдорон поднялся на пьедестал, церемонно снял шлем и прикрепил его к поясу.

Напротив одной из стен зала находились еще три подиума, установленных в форме невысокого зиккурата. Самый высокий был вырезан из красного гранита, копируя сглаженную ветром каменную глыбу. Когда из овального проема появился Сангвиний и поднялся на возвышенность, в помещении воцарилась тишина. Его сопровождали Азкаэллон и Зуриил, они поднялись вслед за ним и опустились на одно колено. Собравшиеся Кровавые Ангелы сделали то же самое, и краем глаза Ралдорон заметил, как Крид и Красный Нож поклонились с одинаковой учтивостью.

— Встаньте, — приказал примарх. Бросалось в глаза отсутствие его обычной улыбки. — Я созываю конклав.

— Мы внемлем зову, — голос Ралдорона присоединился к хору, отразившемуся от стен.

— Флот находится в полной боевой готовности, — продолжил Сангвиний, решительные и звучные слова Ангела разнеслись в тишине зала, — наши курс и цели не изменились. Но после того, что мы увидели на Форусе…

Его благородный облик ожесточился.

— Я собрал вас, чтобы мы могли поговорить все вместе. Вы мои сыновья, мои мечи. Есть вопросы, на которые мы ответим разом. Говорите открыто.

— Милорд.

Ралдорон едва не вздрогнул от удивления, когда первый воин нарушил тишину. Он мог бы поставить целое состояние на то, что капитан пятой роты не станет высказываться первым. Амит стоял, скрестив руки на груди, темные глаза блестели.

— Что вы скажете об увиденном?

— Форус был предупреждением, капитан, — ответил примарх, принимая без комментариев прямой вопрос Амита. — Серьезный поступок врага, несомненно, задуманный вселить страх в сердца тех, кто идет против них.

Амит почувствовал взгляд Ралдорона и взглянул на него. Вдруг фигура Пятого капитана утратила резкость и стала рваной, как данные сенсора с низким коэффициентом усиления. По ней пробежала цветная рябь, прежде чем она снова стабилизировалась. Как и многие Кровавые Ангелы в зале, Амит не присутствовал в зале физически. В этот момент он стоял на трансляционной площадке на борту боевой баржи «Виктус», которая находилась на другом конце флота. Встроенные в каждый постамент гололитические устройства позволяли всем капитанам рот присутствовать на собрании, оставаясь при этом на своих кораблях. Работа многочисленных голографических потоков в режиме реального времени требовала больших затрат энергии и высоких вычислительных мощностей когитаторов, и с таким размахом система работала редко. На дистанции, превышающей несколько световых дней, задержка в передаче сообщений становилась серьезной и создавала проблемы, но так как флот был сосредоточен на небольшом пространстве, зал отлично справлялся со своей задачей.

— Повелитель, меня волнует не этот сгоревший мир, — Амит взмахнул рукой, — а тень на каждом солнце… — он позволил фразе повиснуть в воздухе.

— Эта… пелена, — начал капитан Накир. Странное название для теневого эффекта было придумано одним их людей ДюКейд, и за день распространилось по всему флоту.

— Что это за оружие? Что может убить свет звезд?

— Звезды нельзя убить, — сказал с легкой насмешкой в голосе Хелик Красный Нож, не ожидая, пока его представят, — я бы знал об этом.

Накир скривился.

— Но что-то было сделано, и с размахом, который превышает все, с чем я когда-либо сталкивался.

— Вселенная полна тайн, — загадочно произнес Красный Нож, — так было всегда.

— Возможно, Волчий капитан, — Сангвиний взглянул на воина, — но мой отец желает, чтобы мы все-таки разгадали ее.

Примарх кивнул Зуриилу.

— Расскажи им.

Сангвинарный гвардеец вынул инфопланшет и прочитал с него вслух.

— Информация из вахтенного журнала. Дозорные корабли из арьергардных крыльев докладывают, что на расстоянии в шесть целых три десятых светового дня от обозначенного внешнего ориентира скопления Сигнус образовалась непроницаемая масса, похожая на черную тучу. Показания оптических систем дальнего действия подтверждают вывод о том, что эта пелена полностью окутала систему.

— Это какой-то вид перемещения? — предположил Галан. — Я слышал истории о мирах, полностью попавших в имматериум после катастрофических происшествий в варп-пространстве. Могло это случиться с целой звездной системой и с нами?

Неподалеку Метрикулус потер подбородок и отверг это предположение:

— Чтобы добиться такого результата, вероятно, потребуется больше энергии, чем во всей галактике. Это противоречит здравому смыслу.

— А что сейчас не противоречит ему? — почти шепотом ответил Красный Нож.

Примарх медленно покачал головой.

— Мы остаемся в обычном пространстве, капитан Галан. Наши навигаторы подтверждают это, хотя они докладывают, что потеряны все контакты с варп-маяками за пределами пелены.

— Хронометры неисправны, — доложил Зуриил, — и то же касается наших средств связи. Вокс-сигналы, направленные в облако, отразились назад. Астропаты… — он помедлил, бросив взгляд на Ангела, после чего продолжил, — астропат на борту «Игнис» попытался отправить сообщение сквозь барьер. Он заявил, что его атаковало пронзительное, безумное эхо собственного телепатического голоса.

Впервые заговорил Азкаэллон.

— Вскоре после этого он покончил жизнь самоубийством.

Ралдорон вдруг счел нужным задать вопрос:

— Каким образом?

— Свернул себе шею, — ответил командир гвардии, закрыв тему.

Сангвиний сложил руки.

— Я приказал крейсеру «Гелиос» отделиться от флота. Он возвращается по нашему пути к скоплению Сигнус. Ему приказано тщательно изучить этот феномен.

Хотя Ралдорон промолчал, он увидел в глазах примарха беспокойство, которое разделяли все братья без исключения.

— Нефилимы способны только на уловки, — проскрежетал Верховный хранитель Берус и огляделся, многие братья согласно кивали. Образ Беруса затрещал потоком помех.

— На Мельхиоре мы видели, на что они способны. Я считаю, что здесь мы столкнулись с их новыми играми разума и теней, — он угрюмо оскалился. — Вот что они делают, братья. Они напали на нас под видом сверхъестественных сил и колдовства! Такие приемы срабатывают только против слабых и доверчивых.

— Я видел, как горит Форус. Мы все видели, — ответил Амит. — Это не было иллюзией.

Ралдорон согласился с товарищем.

— Трупы и обломки кораблей. Уничтоженная планета и барьер. Мы не может отрицать эти факты, мои братья. Ничего из того, что мы видели с момента входа в скопление Сигнус, не похоже на оружие, которым пользовались нефилимы.

— Или любой другой враг, коль на то пошло, — добавил Галан.

— Могу я высказаться?

Все головы повернулись к Несущему Слово, чье изображение мерцало и прыгало, передаваемое с мостика «Темной страницы». Примарх кивнул Криду, и тот продолжил:

— Капитан Ралдорон прав, как и уважаемый хранитель. Но о чем вы не подумали, так это об образе мышления этих чудовищ. Наш легион, в отличие от вас, не получил привилегию пролить кровь этих чужих, но то, что мне рассказали, говорит о них, как об упорных врагах. И если, как мы считаем, Хан действительно уничтожил их родную планету, тогда, возможно, они последние представители своего вида во вселенной, — он развел руки. — Откуда нам знать, какой тактикой они воспользуются, когда на кону стоит их выживание?

Лицо Амита исказилось, и он ткнул пальцем, его голограмма задрожала.

— Ты сообщил нам об этой миссии, посланник. Ты все нам рассказал?

На долю секунды Ралдорон увидел проблеск неуверенности в глазах Крида. Затем она исчезла, и Несущий Слово покачал головой.

— Я могу только поделиться своими впечатлениями как сторонний наблюдатель. Кроме этого… мне нечего сказать.

— Мы узнаем правду, — слова Сангвиния прервали дальнейший разговор. — Пока «Гелиос» выполняет свою задачу, я также приказал «Гермии» взять отряд легионеров и направиться к Сигнусу Шесть, планете под названием Холст.

— Мир-улей? — спросил Красный Нож. — Это разумно?

— Один корабль вместо флота, — вмешался Азкаэллон, — «Гермия» — корабль-невидимка. Она сможет подойти на дистанцию высадки с минимальными шансами на обнаружение.

— Холст безмолвствует, как и остальные миры в этой системе, — продолжил примарх, — но если он невредим, мы сможем узнать больше о вторжении. Там могут быть выжившие.

Крид поклонился.

— Я направил капитана Харокса и двух лучших следопытов для содействия операции. Если на Холсте есть живые, они найдут их.

Красный Нож поднял брови.

— Следопытов? — с сомнением повторил он.

Аколит фыркнул в ответ на скрытую колкость.

— Не только волки знают, как охотиться, капитан.

Ангел внимательно посмотрел на них.

— Пока возвращайтесь к своим ротам и готовьтесь к войне, — его лицо стало мрачным. — Грядущая битва не будет похожа ни на одну из предыдущих. Я чувствую это своей кровью. Нам предстоят испытания, мои сыновья.

Ралдорон поднял сжатый кулак и произнес слова, входившие в обязанность Первого капитана.

— За Ваал и Терру, — выкрикнул он звучным голосом. — За Сангвиния и Императора!

— Сангвиний и Император! — крик эхом разлетелся по всему флоту.

«Грозовая птица» с грохотом покинула кормовой пусковой отсек и вошла в разворот с пикированием возле неактивных сопел двигателя «Гермии». Десантный корабль обогнул крейсер Кровавых Ангелов и пролетел мимо полосы обломков, за которой укрывалась «Гермия». Яркие ледяные кольца Холста когда-то усеивали орбитальные перегрузочные доки, как нанизанные на ожерелье драгоценные камни, но теперь они были всего лишь скоплением металлических фрагментов. Обломки разлетелись по планетарным кольцам, пронизывая сверкающие плоскости из пыли и спутников-пастухов. Это была идеальная маскировка для крейсера и десантного корабля, позволявшая первому приблизиться, а второму проскочить остаток дистанции до границы атмосферы. На ледяной мир постоянно падали обломки, и «Грозовая птица» летела под их прикрытием. Вражеская разведка не сможет отличить десантный корабль в небе от пылающих останков.

Конечно, это была только теория. В реальности же, если рулевые-сервиторы «Грозовой птицы» Дельта-25 «Орел крови» не окажутся достаточно хороши, все на борту погибнут в огненном столкновении задолго до посадки на планету.

Мерос отбросил эту мысль и поднялся со своего места. Он решил проверить оружие и вспомогательное боевое снаряжение. Так или иначе, они скоро окажутся на холодной поверхности Холста.

Апотекарий прошел мимо Сарги, который кивнул ему.

— Готов?

— Всегда готов, — ответил второй Кровавый Ангел.

Мерос взглянул на Саргу и увидел, что тот смотрит на капитана Харокса и двух других Несущих Слово, сидящих в корме «Грозовой птицы». Трое воинов в гранитно-серой броне уже загерметизировали свои доспехи. Вообще-то они прибыли с «Темной страницы» в шлемах и не снимали их на предстартовом инструктаже и взлете. Харокс и его люди наклонились вперед, каждый из них с головой ушел в чтение маленькой книжки, соединенной адамантиевой цепью с сумкой на поясе. К цепи был пристегнут серебряный медальон, хотя Мерос не смог разобрать запечатленный на нем узор.

— Как ты думаешь, что они читают?

Сарга пожал плечами.

— Может быть, боевую доктрину? Знаешь, я спросил одного из них, и он показал мне страничку. Ни слова не понял из нее. Все написано какой-то древней клинописью.

— Возможно, колхидский текст, — на ходу предположил Мерос. — Когда вернемся, ты можешь попросить Крида почитать тебе.

Он взял с оружейной стойки свой болт-пистолет и проверил затвор, прежде чем вложить оружие в кобуру. Апотекарий услышал, как за спиной открылся и закрылся люк в кормовой отсек, и несколько секунд спустя на его плечо легла рука.

Мерос поднял взгляд на смуглое серьезное лицо.

— Кано?

Его боевой брат кивнул.

— Я решил присоединиться к тебе.

— Не понимаю, — сказал апотекарий, оглядев отсек, где сидели остальные Кровавые Ангелы. — Я думал, ты должен остаться на флагмане с Ралдороном.

— Первый капитан некоторое время сможет обойтись без меня.

На лице Кано появилась натянутая улыбка.

— Я попросил об услуге. Мне было нужно… — он запнулся, поправляя себя, — я хотел взглянуть на нее, — легионер кивнул в сторону планеты.

— Я считал себя безрассудным и вечно попадающим в передряги, в то время как ты — благоразумный, педантичный и задумчивый…

Мерос увидел, что Кано уже повесил болтер на плечо.

— Я не хочу сказать, что не рад тебе, брат. Просто это неожиданно.

И снова эта неуверенность, на этот раз Кано не пытался скрыть ее. Он слишком хорошо знал старого друга.

— Все, что касается этой операции, неожиданно.

— Да, не спорю, — кивнул Мерос, глядя на товарища. — А теперь, почему бы тебе не рассказать, о чем ты на самом деле думаешь? Наверняка не об этом железном черепе Аннеллусе?

— Хранитель? Нет, — Кано нахмурился. — Уверен, он считает меня целью, которую нельзя упускать из виду. Но я решил держаться подальше от него, насколько это возможно, — он наклонился, заговорив приглушенным тоном. — Ты ведь слышал о смертях?

— Астропат с «Игнис».

Кано кивнул.

— И другие.

Эти слова заставили Мероса остановиться.

— Были другие? Другие астропаты?

— Нет, во всяком случае, пока. Я думал, тебе сказали медики на «Красной слезе», — он сделал паузу. — Самоубийства, Мерос. Не легионеры, а горстка матросов, сервов Легиона. Все они покончили с собой после… знака на Форусе.

Апотекарий задумался над этим. Горькая правда заключалась в том, что некоторые неаугментированные люди просто не выдерживали психические нагрузки длительного космического путешествия и боевых операций. Самоубийства из-за неконтролируемых эмоциональных вспышек были суровой реальностью жизни матросов. Он сказал об этом Кано.

— Но все одновременно. На восьми разных кораблях, в одну и ту же минуту.

— Совпадения.

Кано покачал головой.

— Я не верю в них, — он снова положил руку на плечо Меросу. — Ты ведь доверяешь мне, брат.

На лице Мероса появилась смущенная ухмылка.

— Конечно же, глупец. Я обязан тебе своей жизнью. Этот долг заслуживает моей преданности до самой смерти.

Адъютант провел его дальше по центральному проходу «Грозовой птицы», где рев двигателей был достаточно громким, чтобы их беседу не слышали другие.

— Я должен кому-то рассказать, — произнес Кано, сразу же став задумчивым, — Мерос, я кое-что видел.

Апотекарий молчал, его лицо оставалось бесстрастным, когда Кано рассказывал ему о ярком сне, который видел в келье медитации, бесконечном падении и окровавленном багровом ангеле.

В те годы, когда они сражались бок о бок, Мерос видел брата Кано с разных сторон: ликующим в момент победы и подавленным во время долгой ночной битвы, когда смерть казалась неминуемой. Неистовым и разгневанным, счастливым и смеющимся. Но никогда таким. Никогда неуверенным в себе.

Ему понадобилась минута, чтобы осмыслить слова бывшего библиария, и без того понимая, что они значат. Мерос не стал обижать Кано предположением, что это не более чем сон. Его друг был обучен искусству владения разумом, и кто, как не он, знал разницу.

— Если хранители услышат об этом, тебя выведут из боевого состава, осудят.

— Как минимум, — горько ответил Кано. — Если бы не настойчивость самого примарха, каждый Кровавый Ангел с такими навыками, как у меня, мог бы разделить судьбу псайкеров Имперских Кулаков, изолированных от своих братьев и запертых под замком. Если бы хранителям дали возможность, нас бы сослали на Ваал.

Мерос сложил руки.

— Что ты собираешься делать?

— Я еще не знаю.

Тон равномерной вибрации двигателей «Грозовой птицы» изменился, а под их ногами затряслась палуба.

— Мы входим в атмосферу Холста, — сказал Мерос.

Кано кивнул, отворачиваясь.

— Спасибо за совет, брат. Пусть это останется между нами, хорошо?

— Клянусь, — согласился Мерос. Но слова друга оставили чувство беспокойства.

Дельта-25 «Орел крови» с пронзительным визгом летел сквозь внешние слои атмосферы мира-улья, волоча хвост из раскаленного плазменного газа и разряженного воздуха. Вокруг корабля пылал дождь из металлических орбитальных обломков, которые на миг вспыхивали, а затем распылялись под действием невероятной температуры в пограничной зоне.

Старший летный офицер Баниол сидел в кресле в задней части узкой кабины и всеми силами сопротивлялся перегрузке спуска. Как и инженер Толенс, находившийся за ним, Баниол был сервом легиона. Это значило, что он был ауксиларием на флотской службе, обычным человеком в сравнении с живыми боевыми машинами в отсеке личного состава «Грозовой птицы». Когда-то Баниол мечтал стать одним из них — космодесантником. Но его грезы давно угасли в холодном свете реальности. Его посчитали слишком слабым. Слишком человечным.

А недавно мечты Баниола перестали его прельщать. Пилот смог скрыть эффект стимуляторов, которые он принимал, чтобы не спать, по крайней мере поначалу. Но теперь он боялся, что его уловку заметят легионеры.

В действительности он уже давно боялся. Особенно, когда сны начали просачиваться в явь.

Баниол совершил ошибку, взглянув через толстое стекло кабины в безумие потрескивающих плазменных сполохов, вспыхивающих над носом и передним горизонтальным оперением «Грозовой птицы». Он увидел существ, смотрящих на него из пламенных разрядов, они знали его имя и хотели вцепиться в него.

— Эй! — окликнул Толенс Баниола, судя по всему, не в первый раз. — Следи за дистанцией! Ты меня слышишь? Мы сходим с глиссады планирования.

Когда офицер не среагировал, Толенс выругался вслух и отстегнул ремни, повернувшись на своем сиденье:

— Баниол, ты что там, уснул?

С пилотом что-то произошло, и он резко отвернулся от панели управления, уставившись на инженера с такой экспрессией на бледном, вспотевшем лице, что Толенс отпрянул от удивления.

— Ты видишь их, ведь так? Лица? Лица в огне? — он ткнул пальцем в окна. — Смотри! Смотри!

Озадаченный Толенс немного повернулся.

— О чем ты говоришь…

— Ты видишь их! — Баниол не знал, откуда появилась внезапная жажда насилия, но он вдруг освободился от ремней и схватил Толенса за шею. Застигнув врасплох товарища, Баниол вдавил его лицо в фонарь кабины рядом с первым сервитором-рулевым.

— Смотри! — закричал он. — Ты видишь их!

Кости хрустнули, и брызнула кровь. Инженер обмяк и упал на пульт управления, глаза закатились.

Летный офицер захныкал и похлопал по голове Толенса, его охватила паника. Он не собирался этого делать. Баниол моргнул сквозь слезы, следя за тем, как приближается ледяная поверхность Холста. Сквозь непрерывную метель были видны созданные людьми постройки — огромные башни аркологий и вырезанные в вечной мерзлоте огромные земляные сооружения.

Он совершил ужасную ошибку, и она привела к убийству. Он не мог позволить легионерам узнать, что он сделал, не мог вернуться. Не сейчас. Никогда. Он должен убедиться, что никто не узнает.

Снаружи визжали и хихикали огни, следя за тем, как Баниол вытягивает пистолет и прицеливается в затылок сервитора.

Звук был характерным и четким. И был не чем иным, как выстрелом из мелкокалиберного лазерного пистолета. Глухой треск заставил Мероса повернуть голову.

— Я тоже слышал, — произнес Сарга, глядя из противоперегрузочной подвески. Он собрался еще что-то сказать, но Мерос не расслышал. Вдруг нос «Грозовой птицы» опустился, и десантный корабль вошел в отвесное пике, сойдя с курса. Прежде чем Мерос смог среагировать, его сбило с ног и отбросило вдоль отсека, швыряя из стороны в сторону, как и все незакрепленные предметы на корабле.

Он прикрыл голову, когда пролетел по проходу и чуть не врезался в штабель грузовых контейнеров в задней части отсека. Мерос с трудом поднялся и понял, что его падение остановил один из Несущих Слово. Их командир Харокс уже встал и направился к люку, ведущему в кабину экипажа.

Над их головами затрещали новые лазерные выстрелы, спорадичные и неприцельные.

— Капитан… — начал Мерос. — Подожди.

Харокс проигнорировал его и подтянулся, каждым своим шагом борясь с перегрузкой. Несущий Слово, пошатываясь, подошел к панели управления люком, и овальная дверь открылась. Мерос нахмурился и, цепляясь за поручни, последовал за Хароксом.

Едва широкие плечи капитана протиснулись в кокпит, как к нему устремились лазерные лучи. Летный офицер неистово стрелял, импульсы желтого когерентного света с шипением ударяли в наплечники, нагрудник и шлем Харокса. Лазерный пистолет не был предназначен для поля боя, являясь скорее личным оружием, и только удачное попадание в глазные линзы шлема могло быть опасным для воина. Выстрелы оставляли опалины на толстых внешних слоях керамитного доспеха, но не пробивали его.

Харокс шагнул вперед, его темная масса заполнила кабину. Мерос вошел за ним и увидел, как Несущий Слово выбил оружие из руки серва с треском сломанных костей. Удар был достаточно сильным, чтобы человек отскочил от фонаря обратно в хватку Харокса.

— В чем дело? — голос Несущего Слово из дыхательной решетки звучат громко и устрашающе.

Мерос осмотрел кабину за долю секунды, стремительно работающий сверхчеловеческий разум обратил внимание на мертвого летного инженера на палубе, на уничтоженных сервиторов, пронзительные сигналы тревоги аварийной системы. Он увидел, что когитатор автопилота выведен из строя, как и регуляторы тяги и вокс-устройство дальнего действия.

— Это… самоубийство, — сказал апотекарий. Слово отдалось в груди, словно сильный удар.

— Лица, лица! — серв выпучил глаза, мышцы на шее вздулись, как стальные канаты. Он молотил по шлему Харокса, царапая зеленые линзы, и тщетно попытался стянуть шлем, отчаянно дергая замки горжета.

— Я вижу лица, вы тоже должны их видеть, лица, огонь и кровь! Лица, лица…

Слова человека прервались с влажным хрустом, когда Харокс смял его трахею и отшвырнул тело. Несущий Слово шагнул вперед и посмотрел через фонарь кабины на быстро приближающуюся землю. Острые пики ледяных гор проносились мимо крыльев «Грозовой птицы».

— Кровавый Ангел, — сказал он, не глядя на Мероса. — Ты можешь управлять этим кораблем?

Мерос протолкнулся мимо него к вспомогательному пульту управления.

— Тебе следовало подумать об этом, прежде чем убивать серва, — он с мрачным выражением лица уселся в кресло и взялся за рычаги управления. В его гигантских руках они казались игрушечными.

— Думаю, нас заметят. Дай всем команду пристегнуться. У нас не будет шанса на вторую попытку.

Каждый Легионес Астартес проходил гипнотическую тренировочную программу, которая давала ему общее представление о работе машин. В память легионеров вводилась информация о том, как запустить наземный транспорт и обычные воздушные машины, такие как скиммеры, штурмовые спидеры и гравициклы, но о пилотировании «Грозовой птицы» имелись только общие представления.

Мерос на мгновенье забыл, что он апотекарий, уступив свои рефлексы внедренным глубоко в разум программам мышечной памяти. Он отдаленно помнил, как следует управлять «Грозовой птицей», подобно человеку, напевающему частично услышанную мелодию.

Времени на аккуратное и осторожное пилотирование не было. Левое крыло «Грозовой птицы» ударило в верхушку бело-синего ледяного столба, сбив снежный покров, из-за чего десантный корабль изменил курс. Внизу огромным рокритовым пространством раскинулся главный улей Холста, дюжина узких треугольных башен окружала гигантский конус, на каждом уровне соединенная друг с другом сотнями воздушных виадуков и линий монорельсовых дорог. Башни-ульи поднимались из низкого и плоского геодезического купола, который, в свою очередь, лежал на пересечении нескольких многополосных магистралей. С этой высоты не было видно ни одной пригодной для посадки площадки, а с поврежденным управлением обычный способ вертикальной посадки «Грозовой птицы» был весьма маловероятен.

Пока корабль скользил сквозь студеный воздух, уворачиваясь от сильного бокового ветра со стороны башен, Мерос выпустил посадочные лыжи.

В обычных обстоятельствах магистрали и комплексы Холста были защищены от тяжелых погодных условий холодной планеты энергетическими стенами. Невидимые барьеры отражали снег и ветер, но, судя по почти однообразному серо-белому покрову на дорогах, система бездействовала уже много дней. Выпуклости под метровым слоем снега скрывали застрявшие и брошенные грузовики из ледовых шахт.

Мерос выкрикнул предупреждение по общему вокс-каналу и включил тормозные двигатели, но повреждения системы управления были слишком серьезными.

«Грозовая птица» Дельта-25 «Орел крови» вынырнула из тумана к магистрали, раскалившийся при входе в атмосферу багровый корпус все еще испускал пар. Корабль неуклюже приземлился, влетев в сугроб и препятствия под ним, подняв фонтаны осколков льда. Металл раскололся, левое крыло смялось, а корпус завалился на бок. «Грозовая птица» еще целый километр неконтролируемо скользила по покрытой льдом дороге, пока окончательно не остановилась.

Корпус корабля заскрипел, когда из него вырвались клубы пара, тут же превращаясь в мокрый снег металлического оттенка.

Капитан корабля Годолфан наклонился вперед в командном кресле и вгляделся в то, что находилось перед носом «Гелиоса», словно мог таким образом получить ответы. Он потер чисто выбритый подбородок.

— Это чертовски странно, — сказал Годолфан, из-за энигмейского акцента он растягивал слова.

Когда крейсер приблизился к темному барьеру, окружавшему скопление Сигнус, на мостике воцарилась тишина. Постепенно люди замолчали, и привычное ощущение профессиональной сосредоточенности уступило место чему-то другому. Это не был страх, капитан отказывался использовать это слово. Возможно, трепет.

Было сложно смотреть на необъяснимую завесу из черного дыма и не чувствовать, что во вселенной происходит что-то совершенно неправильное. За шесть десятилетий службы в имперских вооруженных силах Годолфан видел много всякого и куда только его не заносило, но абсолютная неестественность странного покрова подействовала на него необъяснимым образом.

По правде говоря, это был всего лишь мрак. Всего лишь странный звездный феномен, огромный космический занавес, созданный врагами человечества. Да, он внушал тревогу, далее пугал. Но не был способен подавить волю человека.

— Дистанция до внутреннего края? — вопрос задал капитан Резнор, лейтенант-коммандер 164-й роты. Громадный легионер стоял возле оружейной консоли, его ястребиное лицо обрамляли длинные черные волосы. Резнор был одним из пятидесяти Кровавых Ангелов на борту «Гелиоса», отправленных по приказу примарха изучить то, что сервы называли пеленой.

Когда ответа не последовало, Годолфан сердито взглянул на высокопарного офицера.

— Отвечайте, лейтенант Деквен!

Молодая женщина работала за своим пультом и заметно волновалась.

— Если бы я могла, сэр…

Годолфан поморщился и, поднявшись с кресла, направился к лейтенанту. Капитан корабля родился на орбитальных сетях Энигмы, и у него была походка, типичная для человека, выросшего в условиях низкой гравитации.

— Объяснись, — потребовал он, наклонившись над Деквен, чтобы рассмотреть голограф, который показал данные ее сенсора.

— Сэр, я не могу, потому что координатные сетки ауспика не регулируются, — она указала на область непонятных данных на дисплее. — В какой-то момент не было ничего, словно сенсоры отключили. Затем данные сканирования, кажется, появились, синхронно сдвинутые по фазе. В другой раз я обнаружила энергетические структуры, которые не соответствовали ни одной записи… — она нахмурилась. — Сейчас я получила данные, показывающие наличие органической материи.

— Органической? — недоверчиво переспросил Годолфан.

— Да, сэр, — ответила Деквен.

Капитан корабля отвернулся.

— Мы должны подойти ближе, капитан Резнор. Эти эффекты могут быть артефактом формирования барьера, — он оглянулся на главное обзорное окно.

В космосе клубился черный туман, движения и формы которого не были похожи на туманность или пылевое облако. Пелена двигалась так, словно у нее была цель, казалось, ее щупальца нерешительно тянулись к «Гелиосу», словно пальцы любопытного ребенка, тайно сжимаясь перед контактом.

— Вероятнее всего, — предположила Деквен, — расстояние уменьшается.

— Рулевой, — приказал капитан, — удерживать нынешнюю позицию, — офицер за навигационным пультом ответил утвердительно, но движение облака не прекратилось.

— Я сказал «стоп машины»! — рявкнул Годолфан.

— Это феномен движется, а не корабль, — сказал Резнор.

Годолфан посмотрел на черную массу, в нем росло раздражение. Он верил в здравый рассудок и холодные факты, и ему не нравилось все, что не поддавалось попыткам классификации.

За самыми дальними слоями пелены двигались тени. Призрачные формы, которые были слишком симметричными для вихрей космической пыли или радиоактивной энергии. Капитан корабля различал глаза и рты, силуэты огромных лиц с клыками, черное на черном. Все они скалились, глядя на него.

Они собрались под уцелевшим правым крылом «Грозовой птицы». Десантный корабль лежал на боку, и массивная плоскость изгибалась над головами легионеров, укрывая их от непрерывного снегопада. Из трещин в фюзеляже капала жидкость, неиспользованное топливо стекало из пробитых баков в лужу на дороге. По краям она уже покрылась льдом, невероятный холод Холста был способен заморозить даже жидкий прометий.

Кано нашел Мероса, когда тот оказывал помощь одному из воинов тактического отделения. Неожиданно взяв на себя управление десантным кораблем, апотекарий благополучно его посадил, хотя «благополучно» было понятием относительным. При аварийной посадке никто из Кровавых Ангелов и Несущих Слово Харокса не погиб, но несколько человек получили небольшие ранения. Сержант Кассиил в данный момент оценивал их состояние, фактически все были полностью боеспособны, поэтому началось развертывание группы.

Кано еле сдержал улыбку, наблюдая, как Кассиил невозмутимо и четко оценивает ситуацию. «Грозовая птица» больше никогда не взлетит, но для него это только тогда станет проблемой, когда возникнет необходимость в корабле.

— Мы на месте и готовы приступить к операции, — сказал Кассиил, — Мерос, брат Ксаган может сражаться? — кивнул он в сторону раненого воина.

Прежде чем Мерос успел ответить, Ксаган оттолкнул апотекария в сторону и шагнул вперед.

— Это не мое дело, если кому-то хочется летать на «Грозовой птице», как на десантной капсуле, брат-сержант. Я готов, командир.

— Это значит «да», — устало добавил Мерос.

— Я не думаю, что будет мудро уйти с места крушения. — Капитан Харокс и двое его людей были невредимы и категорически отказались от предложения Мероса осмотреть их ушибы. — Поступок вашего серва Баниола… Мы не может просто отмахнуться от него.

— Он спятил, — ответил Кассиил. — Из-за него мы здесь. К тому же он мог убить нас. Это проблема, но, простите меня, капитан, я не вижу, как этот инцидент помешает нам выполнить миссию, порученную моим примархом.

— У нас нет корабля, сержант! Нет вокс-связи, чтобы связаться с «Гермией»!

Кассиил кивком головы согласился.

— Да, и то и другое верно. И когда мы не выйдем на связь в установленное время, они поймут, что-то не в порядке.

Он не отрывал глаз от Харокса, но его следующий вопрос был адресован Кано:

— Брат, через сколько часов будет объявлена тревога после того, как мы не выйдем в эфир?

— Десять стандартных часов, — Кано посмотрел вверх, — приблизительно при заходе солнца.

Один из Кровавых Ангелов посмотрел на темное небо.

— Сейчас день?

— Попытайся не уснуть, Лейтео, — сказал сержант и продолжил. — Десять часов, капитан. Более чем достаточно, чтобы разведать внешние районы главного улья Холста.

Кассиил прервался, и, наконец, дошла очередь до слов, которых все ждали:

— Если только, воспользовавшись своим званием, не захотите отстранить меня от командования, этой операцией. Тогда вы можете делать все, что захотите. Сэр.

Харокс ничего не ответил, и Кано задумался, переговаривается ли он со своими товарищами. Затем по общему каналу связи снова раздался хриплый голос.

— Приказы капитана Фурио были предельно ясны, сержант Кассиил. Вы командуете этой операцией. Я со своими людьми последую за вами.

Кассиил кивнул.

— Вот как мы будем действовать, итак — стрелковая цепь, интервал пятнадцать метров. Вокс-перекличка каждые десять минут, — он повернулся и указал на магистраль. — Согласно картам эта дорога ведет к главному атриуму верхнего города, так что нам нужно следовать по ней. Установите все термодинамические и инфракрасные сенсоры на максимальную чувствительность. Если на этом ледяном шарике есть хоть что-то живое, мы или убьем его, или спасем. Ясно?

Легионеры молча кивнули.

— Тогда выдвигаемся. Ксаган, если так сильно хочешь показать себя, пойдешь впереди с одним из следопытов капитана Харокса.

Кано вытащил болтер и занял свое место в строю, задержавшись, чтобы взглянуть на упавшую «Грозовую птицу». Она уже покрылась слоем снега.

— Через пару часов корабль будет полностью засыпан, — сказал идущий рядом Мерос. Адъютант оглянулся на полосу на льду, которая осталась после их посадки.

— Спасибо, что не убил нас, — ответил Кано, пытаясь выбросить из головы произошедшее. — Мы теперь в расчете?

Мерос проигнорировал легкомысленность в тоне брата.

— Баниол пытался себя убить. Как и остальные. Он орал, бредил. То, что он сказал, было бессмысленно, — апотекарий передал слова мертвого пилота, которые смог вспомнить. — С остальными и астропатом случилось то же самое?

Кано покачал головой.

— Я не знаю, — по коже пробежали мурашки, что было невероятно, учитывая герметичность силового доспеха и регулируемую климатизацию, которую обеспечивали системы жизнеобеспечения, — но эти случаи связаны. Другого объяснения нет.

Первые тела обнаружили в атриуме, при входе магистрали в столицу, возле многоуровневой пристройки, которая включала торговый центр, ресторан под открытым небом и станцию монорельсовой дороги. В некоторых местах тела полностью засыпало, почти все они лежали одинаково — город был за их спинами, а магистраль перед ними.

Мерос увидел груды мертвых сигнусийцев, лежащих рядом с застрявшими вагонами и у дверей воздушного шлюза, которые не открылись.

— Они остались там, где упали, — сказал Сарга, когда легионеры прошли по стихийному кладбищу, — и умерли на бегу.

Бледные тела с холодными слепыми глазами, смотрящими в никуда, почерневшие губы, открытые в безмолвных криках. Их замерзшая плоть странным образом раздулась и покрылась инеем.

Там, где купол частично рухнул, аркологию покрыли сугробы, но холод внутри не был таким жутким, как снаружи. Всюду были видны следы структурных повреждений, но большая часть зданий уцелела. Главный улей Холста представлял собой ледяную могилу, и каждый шаг керамитовых ботинок Кровавых Ангелов по слою инея отдавался хрустом. На фоне снега грязно-белого цвета резко контрастировали доспехи легионеров. Только Несущие Слово, казалось, гармонировали с ним, такие же темные, как длинные тени, отбрасываемые жилыми башнями.

Выполняя приказ, технодесантник девятой роты Кайде документировал все, что они видели. Он управлял сервочерепами, которые медленно кружили над головами воинов и тихо жужжали, проводя пикт-съемку района. Кайде последовал за сержантом Кассиилом, когда тот подошел к апотекарию.

— Мерос. Что ты думаешь об этом? — Кассиил указал на груды мертвецов.

Апотекарий вздохнул под дыхательной маской.

— Похоже, эти бедные глупцы умерли быстро. Смерть настигла всех их за считанные секунды, — Мерос остановился над телом мужчины в расшитой блестками одежде, которую предпочитали торговые кланы с окраинных миров. Судя по одежде и высококачественным аугментическим имплантатам, этот человек был состоятелен, хотя богатство не очень помогло ему.

— Явных следов внешних повреждений нет. Мое первое предположение — какой-то вид телепсихической атаки, возможно, быстродействующий газовый или вирусный агент.

— Нейронное оружие? — предположил Кайде, — уничтожитель разума имеет подобные эффекты.

— Никогда бы не подумал, что он может охватить такой обширный район, — сказал Мерос, — но нельзя сказать, что это невозможно.

— Следовательно, — Кассиил скрестил руки на груди, — выходит, они умерли не так, как люди на кораблях?

Мерос медленно извлек боевой клинок с фрактальной заточкой из ножен на ботинке.

— Давайте выясним, — он указал на серую кожу опухшей руки торговца, — Сарга, подержи.

Кровавый Ангел крепко ухватил одеревеневшую руку, и Мерос нанес плавный удар. Плоть замерзшего тела разошлась со специфическим скрипом. Нож неровно, но полностью отсек руку. Апотекарий хладнокровно повертел обрубок в руках, изучая его. Он увидел лопнувшие вены и сгнившие артерии, уничтоженные неизвестной силой, а потом замороженные смертельным холодом атмосферы Холста. Но костей не было.

Мерос протянул отрезанную руку Кассиилу.

— То же самое, — мрачно произнес он, — окружающая среда здесь сохранила тела иначе, но они умерли точно так же.

— Только в одном этом районе должны быть тысячи тел. — Хотя Кайде не поднимал головы, он получал изображение от оптических приборов механического дрона, кружащегося высоко вверху. — А кроме того, есть еще целый улей.

— И другие поселения тоже, — добавил Сарга, — это вторая по численности населения колония в скоплении.

— Должны ли мы считать, что все население Холста погибло? — спросил Кайде.

— У тебя есть глаза в небе, брат, — Кассиил был мрачен. — Ты видишь что-нибудь, опровергающее это?

Технодесантник покачал головой, и сержант постучал по шлему, переключившись на общий канал связи.

— Отделение. Приготовиться к выдвижению в следующий сектор поиска. Всем подразделениям сообщить о своем местоположении.

Мерос мысленно пересчитал имена воинов, когда они отозвались один за другим. Одного человека не хватало.

— Ксаган, — сказал Кассиил твердым и спокойным голосом, — статус?

Кайде уже направлял птицу наблюдения к последней известной позиции легионера.

— Когда мы пересекли границы города, основной канал связи был забит прерывистыми помехами, — отметил он. — Плотность застройки могла повлиять на вокс.

Но все понимали, что это маловероятно.

Мерос переключил визуальный режим, и на линзах шлема появилось наложение, которое показывало строку имен с указанием состояния доспеха каждого воина отделения: зеленый — нормальное, янтарный — повреждение, красный — критическое. Только командир и медик имели доступ к телеметрии и только на близкой дистанции.

Значок Ксагана сменился с зеленого цвета на янтарный, и мгновение спустя в холодном воздухе раздалась очередь выстрелов.

— Там! — Кассиил стремглав бросился вперед, за раз перепрыгивая по три ступени аллеи. — Всем подразделениям оставаться на месте и быть в боевой готовности!

Он не стал ждать Мероса, зная, что апотекарий быстро последует за ним.

Они бежали по обледеневшей лужайке и мимо замерзшего декоративного фонтана, неподалеку раздалась еще одна болтерная очередь. Мерос уловил звук, похожий на скрежет камня о камень. Когда они перепрыгнули через застрявшую машину и бросились к рухнувшему двухэтажному зданию, послышался звон разбившегося стекла.

Значок с именем Ксагана из янтарного стал красным, а затем погас.

Проход был блокирован. Кассиил полез первым, вбивая пальцы в стену. Сержант перебрался через балку рухнувшей крыши и соскользнул вниз. Оба этажа сложились вместе, образовав небольшой атриум из битого камня. Мерос остановился на уровне крыши, водя болт-пистолетом в поисках противника.

Внизу лежал, словно выброшенный за ненадобностью, болтер модели «Умбра Феррокс», его ствол все еще дымился. Следов Ксагана не было, но в полу здания был колодец водостока с неровными краями из искореженной арматуры и потрескавшегося камня. Кассиил осторожно приблизился к краю и посмотрел вниз. Он вытащил из сумки на поясе светящуюся палочку и, встряхнув, зажег ее, а затем бросил в отверстие. Мерос следил за ее падением, пока она не исчезла на огромной глубине. Казалось, в разломе нет дна, а выступающие из стен колодца зазубренные металлические балки придавали ему вид глотки какого-то чудовища.

Кассиил еще раз выкрикнул имя пропавшего воина, но по поникшим плечамбыло видно, что он смирился с потерей. Если колодец достигал нижних уровней улья, которые тянулись вниз почти так же глубоко, как башни ввысь, то шансов пережить такое падение даже в полном доспехе у легионера не было. Сержант подобрал болтер и рассмотрел его.

— Это была не случайность, — задумчиво произнес он. — Ксаган в кого-то стрелял. Мы оба слышали это. Магазин на две трети пуст.

Едва Кассиил сказал это, как над крышами раздался рев гнева и боли. Мерос резко поднял голову, среагировав на звук, и увидел, как прозрачный шпиль галереи рухнул в облаке снега и каменной пыли.

— На юге, — указал он.

— Там люди Харокса, — крикнул Кассиил. — Не жди меня, вперед!

Мерос побежал вдоль балки и, добравшись до ее края, прыгнул. Механизированные фибромышцы доспеха превратили прыжок в мощный скачок, позволив пересечь короткое расстояние до следующей низкой крыши. Камень раскололся от удара при приземлении, но апотекарий не обратил внимания. Он уже перешел на бег, выбирая маршрут, который привел бы его к упавшему шпилю как можно скорее.

На бегу он услышал голос Кассиила по воксу.

— Всем частям, контакт с противником, направление неизвестно. Быть наготове!

Апотекарий совершил последний прыжок и оказался посреди бывшего паркинга для автоматических такси. Ярко окрашенные кабины машин были частично засыпаны обломками рухнувшего шпиля, а в воздухе висело густое облако пыли. Мерос включил тепловизор шлема и окинул местность ястребиным взором. Он тут же заметил ярко-белый свет, исходящий из дюжины объектов неправильной формы на расстоянии нескольких метров. Переключившись на обычный оптический режим, апотекарий направился через рассеивающееся пылевое облако, выставив перед собой болт-пистолет.

Несущие Слово не были подключены к веренице значков состояния, но у Мероса был ауспик, и он воспользовался им, проведя сканирование для поиска жизненных показателей.

Полученные данные казались запутанными и бессмысленными.

Мерос остановился и сориентировался. Каким-то образом стальной каркас упавшего шпиля не раскололся при падении. Вместо этого он изгибался над ним, балки по всей длине разошлись наружу, как цепкие металлические пальцы. Невероятно, но некоторые стекла из кристалфлекса не разбились. Их острые края нависали над головой апотекария, как полог из топоров палача. Многие из стекол были испачканы темной маслянистой жидкостью, которая также растекалась вокруг ботинок апотекария, испаряясь при охлаждении и окрашивая иней в пурпурно-черный цвет.

Он наткнулся на первый объект, излучавший тепло, и грудь сдавило от отвращения. Неправильной формы куски были останками легионера. Голову и конечности отсекли ровными линиями. Керамит, плоть и кости были разрезаны невероятно острым клинком. Аспидного цвета доспех Несущего Слово был единственным, что идентифицировало его, и Мерос сразу распознал в пурпурной жидкости кровь легионера. Несмотря на весь ужас зрелища, все его мысли и чувства сосредоточились на странной жидкости.

Ее запах не был похож ни на один известный Меросу вид крови, а его легион, как никто, знал многое о крови. Он постарался осмыслить увиденное.

Взгляд апотекария наткнулся на половину шлема Несущего Слово, целиком отрезанного от шеи вместе с головой, а затем расколотого. То, что он увидел, было останками лица из шрамов и многочисленных татуировок, но оттенок кожи был непривычным. Она была ярко-красной и искаженной. Деформированной.

— Прочь от него! — сильные руки без предупреждения развернули и оттолкнули назад Кровавого Ангела. Харокс прошел мимо него, другой Несущий Слово немедленно встал между апотекарием и обезображенными останками.

— Он мертв, — проскрежетал Харокс. — Твои умения не пригодятся.

— Я… — Мерос запнулся, все еще пытаясь осмыслить произошедшее. Он поднял медицинскую перчатку, показывая редуктор.

— Капитан, если вы хотите я могу помочь вернуть брата… — он замолчал, кроме Крида и Харокса никто из Несущих Слово с «Темной страницы» не назвал своего имени, — геносемя вашего боевого брата.

— Не хочу, — тон Харокса были холоднее снегов Холста. — Уходи, сын Ваала. Он погиб, и мы должны почтить его утрату. В своем кругу.

Мерос кивнул и пошел прочь. Он вернулся через руины к центральному парку атриума, найдя Кано и других занявшими позиции. Их оружие было заряжено и взведено.

Кассиил все понял по молчанию апотекария.

— Мертв?

— Мертв. Один из следопытов Харокса, разрезан, как туша песчаного быка.

— Ты видел врага? — спросил Кано.

— Я ничего не видел, — признался Мерос, — ничего, что могу объяснить.

8 ГЕЛИОС ЖИВОЙ ГОРОД ЭКСТЕРМИНАТУС

Во тьме космоса непрестанно вращалась карусель ужасов, и Годолфан отошел от иллюминатора, встряхнув головой. Он попытался избавиться от призраков, иллюзий, созданных его беспокойным разумом. Попытался и не смог.

— Это… — Годолфан на мгновенье был сбит с толку, затем пришел в себя, — это неправильно, — он посмотрел на капитана Резнора, но Кровавый Ангел его не слушал — он принюхивался, как охотничья собака.

— Запах, — капитан прошел вперед и запрокинул голову, рассматривая пласталевую полусферу в потолке мостика «Гелиоса», нижнюю часть жилого отсека навигатора.

Годолфан посмотрел вверх и увидел блеск вокруг круглого обвода герметичного люка — полоса жидкости медленно двигалась по окружности к самой низкой точке. Под действием силы тяжести от скопившейся темной жидкости отделилась крупная капля и упала на палубу. Командир корабля инстинктивно протянул руку, чтобы поймать ее. Густая жидкость медного цвета упала на ладонь.

— Отойдите, — приказал капитан, подняв плазменный пистолет. Один из воинов Резнора подошел к панели управления люком и по кивку командира нажал кнопку аварийного открытия.

Поток застарелой крови, больше, чем могло вместить одно тело, хлынул из жилого отсека на пол. Годолфан отшатнулся, когда капли холодной вязкой жидкости брызнули на щеку.

Изнутри неосвещенной капсулы выпало тело в промокшей одежде, безвольно болтая руками и ногами. Падение оборвалось прямо над палубой, тело навигатора повисло на кабелях.

Судя по запаху, останки сильно разложились, но это было невозможно. Годолфан разговаривал с навигатором меньше пяти часов назад, после того как они отделились от экспедиционного флота.

— Раны, — сказал один из Кровавых Ангелов, указав на труп, — похожи на порезы от когтей. Слишком крупные для человеческих.

— Эта капсула запечатана, — заверил Годолфан, — никто не мог войти в нее или выйти!

Раздался пронзительный крик ужаса. Командир корабля узнал голос Деквен и резко повернулся, увидев, как подчиненная отпрянула от панели управления с побледневшим лицом. Ее пальцы были в крови. Лейтенант вскочила с кресла и отпрыгнула назад.

Годолфан сначала подумал, что на Деквен тоже попали брызги. Но потом он понял, что она находилась слишком далеко. За лейтенантом в панике покинули свои места другие.

— Что вы делаете? — спросил он. — Возвращайтесь на посты, быстро!

Резнор указал закованной в броню рукой.

— Кровь, — просто сказал он.

Пульт управления Деквен, как и все остальные на командной палубе «Гелиоса», представлял собой сложный и великолепно сконструированный образец. Он был сделан из меди и слоновой кости, с подсвеченными кристаллическими кнопками и многофункциональными тумблерами и находился в таком же превосходном состоянии, как и при спуске крейсера со стапеля. И кроме того, устройство было заполнено кровью, ручейки багровой жидкости вытекали изнутри пульта. Всех пультов мостика.

Командир корабля огляделся, не понимая происходящего, и увидел новые кровавые потоки, вытекающие из стыков переборок и заклепочных отверстий. «Гелиос» истекал кровью.

Годолфан услышал странный атональный крик, наполнивший воздух. У него не было источника, он звучал повсюду. Даже внутри его головы. Капитан, пошатываясь, подошел к иллюминатору, зрение затуманилось. Годолфан припал к бронестеклу, ощущая холод космоса даже через толстые защитные слои корпуса.

Снаружи туман осторожно окружил боевой корабль своими щупальцами и потянул к темной массе бездонной пелены.

К моменту возвращения Несущих Слово в атриум решение было принято.

— Должно быть нефилимы оставили в городе охотников, ожидая спасательного отряда, — Кано наблюдал за тем, как Кассиил обращается к Хароксу, — видимо, они каким-то образом замаскировались, став невидимыми для наших ауспиков.

— Видимо, — повторил капитан. Его голос скрипел, как кремень.

Сержант указал на вытоптанные лужайки небольшого парка вокруг них.

— В этом месте хороший обзор. Мы окопаемся здесь и выманим их. Кайде заминировал периметр растяжками и крак-гранатами.

Технодесантник кивнул при упоминании своего имени, не отрывая взгляда от инфопланшета. Сервочереп Кайде по-прежнему был в воздухе, дрон кружил возле карнизов огромной крыши-купола в автоматическом режиме патрулирования, следя за термальными всплесками и высокочастотными импульсами голосовых сигналов ксеносов.

— Очень хорошо, — только и сказал Харокс. Кано нахмурился.

Он ожидал проявления от Несущего Слово хоть каких-то эмоций. Капитан только что потерял одного из своих людей и тем не менее вел себя так, словно обсуждал строевую подготовку на плацу. Кровавый Ангел знал, что кузены из XVII легиона были склонны к ярости и праведному гневу, но ничего подобного он не наблюдал в неразговорчивом Хароксе и его безмолвных товарищах. Если учитывать, что их поисково-спасательная операция едва справлялась с первой задачей, Несущие Слово, казалось, проигнорировали приказ Кассиила окопаться и ждать. Когда Кано попытался описать поведение Харокса, единственным походящим словом было «безучастный».

Воин отвернулся. Ему очень хотелось снять шлем, а не дышать спертым рециркулируемым воздухом загерметизированного доспеха, но Кассиил отдал приказ всем легионерам оставаться в шлемах. Дело в том, что токсичный воздух Холста уже после пары вдохов стал бы мучительным для дыхания, но Кано не мог проигнорировать растущее внутри напряжение — пограничное клаустрофобное давление на границе чувств. «Мне следовало остаться на флагмане, — подумал он. — Это место напоминает могилу».

— Значит, сидим и ждем? — спросил Сарга, перезаряжая болтер, — мы потеряли «Грозовую птицу», двух воинов, и мы сидим и ждем?

— Враги хитры, — ответил Кассиил, его тон заставил замолчать боевого брата. — Убивают одиночек и отходят в руины. Это их территория. Мы должны заставить их покинуть укрытия и напасть открыто.

— Я видел нефилимов вблизи, — заметил Лейтео. — Они большие. Трудно не заметить. Ты бы не смог спрятать его здесь.

— Верно. Но они использовали людей-рабов на Мельхиоре, — Сарга указал на мертвецов. — Почему бы не сделать это здесь?

— Солдат-новобранец не может быть причастен к исчезновению Ксагана, — предположил Мерос. — А рабы не разрубят легионера.

Кассиил глухо зарычал и направился к центру парка.

— Очень скоро мы увидим врага, — он взглянул на Кайде. — Есть сигналы?

Технодесантник не поднял головы, а похожий на порывы ветра шум статики из многочисленных каналов данных, которые Кайде тщательно изучал, был едва слышен.

Кассиил выкрикнул имя с раздражением человека, который не любит повторяться:

— Брат Кайде! Я к тебе обращаюсь!

Кано увидел, как технодесантник резко поднял голову, как будто очнулся от глубокого сна. Он слышал тот же шум, одновременно далекий и близкий. Кано не был уверен, что он исходил из вокс-канала.

— Сержант? — обратился Кайде потрясенным голосом. Он посмотрел на остальных.

— Вы слышали это? По воксу, голос?

— Какой голос? — спросил Сарга. — Я ничего не слышал.

Кайде взглянул на капитана Харокса, словно он мог знать ответ.

Пять крак-гранат одновременно взорвались в разных точках, когда растяжки сработали все вместе. Кровавые Ангелы рефлекторно приняли положение для стрельбы, подняв оружие и целясь во все направления.

Кано почувствовал, как под ногами прошла необычная дрожь, а грохот в ушах превратился в головную боль. Через ротовую решетку дыхательной маски проник характерный запах озона.

Он видел, как Мерос и Сарга оглядываются по сторонам, пытаясь понять, куда стрелять. Кано прокрутил визуальные режимы оптики шлема, но ничего не нашел. Происходящее не имело смысла, даже враг в камуфляже и во время маневра оставил бы хоть какой-то визуальный след на фоне местности.

Здесь ничего нет.

Весь парк задрожал и наклонился, земля стонала, как палуба корабля на высокой волне. Легионеры рассыпались в поисках безопасного места, но такого не было.

Это не землетрясение, Холст был почти тектонически неактивным. Тем не менее жилые дома трясло, и вокруг легионеров звенели падающие стекла. В разбитых окнах зияла черная пустота.

По всему атриуму длинный пласт эстакады сломался посередине и сложился, разбрасывая машины. У Кано от удивления отвисла челюсть: вместо того, чтобы раскрошиться, сломанные полосы дороги с грохотом быстро сошлись. Это напомнило ему захлопнувшуюся пасть огромного крокодила. Затем расколотая магистраль сместилась. Она рухнула в их сторону, словно ее подтолкнули в определенном направлении.

— Рассредоточиться! — выкрикнул Кассиил приказ по воксу, и воины разбежались, когда их накрыла тень.

Пласты дороги загрохотали, рухнув на парк, и Кано увидел, как под ними исчез в миг раздавленный Кровавый Ангел. Вокруг поднялось огромное облако каменной пыли и снега, уменьшив видимость до нескольких метров. Кано побрел вперед и наткнулся на Саргу. Багровый доспех легионера покрылся слоем сырой пыли.

Когда она осела, Кровавые Ангелы вместе направились к теням, которые оказались остатками отделения.

— Контакт справа, — выкрикнул голос, и Кано услышал резкий лязгающий звук. Словно содержимое свалки тащили вверх по гранитному холму, стальные кинжалы громко скрипели о камень.

Затем началась настоящая атака.

У первого существа, которого пытался убить Кано, вместо хребта был фонарный столб, а торс и конечности состояли из дорожных знаков, обезглавленных светофоров и других, менее опознаваемых кусков металлического лома. Это был не боевой робот, так как Кано сражался с автоматами в тренировочных клетках и в ходе длившейся год войны на Ржавой луне. Какая-то невероятная сила, которая была вне его понимания, оживила это существо. Инстинкт подсказывал ему, что этой силой был гнев, и на данный момент этого было достаточно.

Существо из металлолома атаковало пальцами из спиц колес, высекая из земли яркие желтые искры. Оно выплевывало из зияющих пастей мусорных контейнеров сломанные болты и различные раскаленные добела обломки.

Кано проигнорировал удар и прицелился в центр конструкции, разорвав ее снова на части очередью из трех снарядов. Куски рассыпались вокруг легионера, но не успокоились. Искореженные обломки металла поползли, отыскивая друг друга, заново соединяясь и сплетаясь. Кровавый Ангел развернулся. Краем глаза он увидел, как что-то падает с неба, оставляя за собой хвост дыма. Дрон Кайде сбили, лишив их тактического преимущества.

Из стелющейся дымки неуклюже вышло еще больше конструкций, притягивая огонь воинов. Большинство были той же высоты, что и дредноуты, но им не хватало монолитности почтенных боевых машин. Тонкие и длинные существа из металлолома копировали формы обезьян, пауков и лошадей, создавая безумные образы.

Впереди двигались целые дюжины и огромное количество позади. Кано моргнул, наблюдая за тем, как один из монстров соединяется, напоминая обратное воспроизведение записи разрушения. Он не видел сварочных швов или стыков, удерживающих части на месте, и не заметил электромагнитных полей. За каждой из конструкций тянулись извивающиеся кабели, похожие на поводки.

Вокруг него гремели болтерные очереди, и он присоединил свое оружие к грохоту, разрушая конструкции снова и снова. Те продолжали идти, восстанавливаясь на ходу. Адамантиевые когти скребли по выложенной плитками площади, вспахивая сугробы и растаптывая замерзшие тела в грязную кровавую пасту.

— Это то, что убило Ксагана? — выкрикнул ошарашенный Лейтео. — Во имя Трона, во что мы стреляем?

Долгую секунду Кано терзало желание узнать ответ на этот вопрос. Он может получить его, если будет быстр. Просто слегка прикоснуться психической силой, найти разум или цель за этими существами…

Он посмотрел на боевых братьев и Несущих Слово. «Они увидят, — подумал Кано. — Они узнают. Это запрещено».

— Продолжайте стрелять, — приказал Кассиил. — Уничтожьте их!

Тут же передний ряд собранных из металлолома чудовищ отклонился, напоминая лучников в боевой готовности. Они одновременно дернулись вперед и выпустили в легионеров копья из стальных обломков — металлические прутья вылетели из их тонких тел. Один воин упал, восьмиметровое ржавое копье пробило живот и вышло через охлаждающие блоки ранца. Кано увидел, как Кайде получил скользящий удар, который сбил технодесантника с ног.

— Отступаем… — остальные слова сержанта заглушил протяжный гул под их ногами. Со всех сторон в рокрите разверзлись ямы с неровными краями из отбитых кирпичей. К ужасу Кано, они пытались вцепиться во все, что приближалось. Зрелище напоминало огромную стаю миног, разевающих рты.

Земля под ногами содрогнулась и загрохотала, волна колебаний прокатилась по всему атриуму верхнего города. В миг озарения Кано представил поверхность парка в виде покрывала, наброшенного на огромного спящего зверя в момент пробуждения. К своему неудовольствию, зверь обнаружил, что по его спине ползают насекомые.

Мерос выстрелил в одну из разверзшихся ям, и та, как ни странно, завопила, дыра тут же захлопнулась, извергнув жидкое и зловонное масло.

Легионеров оттеснили к расколотому краю огромного купола, чудовища наступали с трех сторон. Кано выбросил пустой магазин болтера и вставил следующую серповидную обойму в паз, наводя оружие. Когда он снова открыл огонь, то увидел, что здания на другой стороне атриума раскачиваются из стороны в сторону, разбрасывая все больше осколков стекла и камней.

А затем здания начали изгибаться. Вопреки здравому смыслу пласталевые каркасы жилых башен скручивались, как кости извивающейся змеи. Разрушенные фасады домов блестели в лучах ледяного света, разбитые балконы и выбитые окна были похожи на злобные кричащие лица.

Из-под дороги вырвались толстые кабели, отростки из пластика и меди ударили по каменной кладке. Они двигались подобно животным, извиваясь в поисках добычи. Уходящие в скалу опорные колонны выбросили себя в воздух, а верхние уровни комплекса атриума рухнули один поверх другого. Множество зданий перемешалось, разрушаясь и образовывая новую огромную форму. В центре подземных уровней улья нижние ярусы перестроились в конструкцию, напоминающую паучьи ноги и цепкие щупальца. Вся метрополия вырывала себя из скалистого основания, на котором была построена.

— Трон и кровь… — прошептал Кано. Его слова услышали собратья. — Дело в городе. Он хочет убить нас.

Дикое наваждение не прекращалось. Мерос на какой-то миг задался вопросом: что если он потерял сознание во время аварийной посадки «Грозовой птицы» и сейчас находится в исцеляющей коме, а разум извлекает это безумие из подсознания.

Нет. Мерос недавно уже был в таком состоянии, оказавшись в мире, где мысль была такой же реальной, как плоть, и почти погиб там. Он знал, что происходящее не было иллюзией, это было бы слишком простым объяснением. Казалось, безумная реальность прошлых кошмаров последовала за ним.

Они покинули огромный купол, когда расколотые края полусферы из кристалфлекса превратились в губы клыкастого рта и сомкнулись за ними. На открытой магистрали неподвижные машины под толстым слоем снега вдруг ожили и заскользили вперед на скованных льдом колесах, пытаясь впечатать легионеров в стены разделительной полосы.

Им пришлось совершить непростой прыжок с эстакады на ледяную равнину Холста, но они справились, даже с ранеными собратьями. Кассиил приказал удерживать как можно большую дистанцию между ними и любым элементом городской инфраструктуры. Если враг привлечет к атаке неактивные объекты, тогда легионерам негде будет спастись.

Мерос рискнул оглянуться через плечо и увидел, как дорога согнулась в ленты, словно какое-то чудовищное недомогание охватило город, распространившись по широким мостам.

Вот что напоминало ему происходящее — колоссальную болезнь. Чуждая раковая опухоль заразила главный улей Холста и пустила метастазы, разлагая город изнутри. Адамантий и пласталь, кристалфлекс и камень — все было заражено необъяснимым образом.

Это единственное, что приходило в голову. Рассудок не давал никакой зацепки, ни одного подходящего разумного объяснения. Но в данный момент вопрос «как это могло случиться» однозначно уступал неопределенности «как они выживут».

Город искажался на его глазах, принимая змеиные формы, копируя ноги и цепкие конечности, собирая их из частей торговых улиц, жилых небоскребов и транспортных развязок. Мерос споткнулся, когда увидел, как главный улей Холста вытягивает себя из огромного котлована, который был его основанием. Если левиафана направлял разум, значит, он желал освободиться, но более всего он желал смерти всех пришельцев.

Похожий на щупальце протуберанец из вагонов монорельсовой дороги и силовых проводов протянулся медленной, вращающейся дугой в ледяном воздухе и ударил по земле, чуть не задев линию фигур в броне. Повсюду раскрошился лед, а сильный удар сбил их с ног.

Мерос столкнулся с одним из воинов, и упав, они вместе заскользили к новой трещине. Апотекарий успел вонзить пилу медицинской перчатки в лед. Какой-то миг боевой брат раскачивался над краем ловушки, а затем подтянулся и с трудом поднялся на ноги. Времени на благодарность не было, Кровавый Ангел помог Меросу, и они вдвоем направились на открытое пространство.

Завывающий ветер над ледяными полями схлестнулся с камнедробильной какофонией рождения города-мутанта. Свежая изморозь проникла в трещины боевого доспеха Мероса, наружные датчики брони зарегистрировали резкое падение температуры. Сигнус Альфа скрылась за горизонтом Холста, а тепло, которое давали другие солнца, было ничтожным.

Возможно, они смогут опередить это чудовище, возможно, оно утратит к ним интерес, и тогда они будут иметь дело только с ужасным холодом, который доведет нагрузку на их системы жизнеобеспечения до предела. Мерос посмотрел, как Кассиил помогает воину, которого поразил удар копья. Нарушенная целостность его доспеха означала неминуемую смерть.

Затем Сарга выкрикнул предупреждение, и мысли о смерти на льду улетучились.

— Атака!

За их спинами из-под эстакады, с замерзшей земли поднялся колоссальный червь из искореженного рокрита, отбросив в сторону опоры дороги под дождь падающих машин и сломанных конструктивных антенн. Он извивался, как змея, надвигаясь на них. Когда-то это был служебный трубопровод улья, по которому из соседних поселений тянулись вокс-кабели и геотермические ответвления. Теперь он превратился в змеевидное существо, продолжение титанического города-зверя.

Раздробленное каменное щупальце километровой длины накрыл залп концентрированного болтерного огня, за которым последовали дополнительные взрывы крак-гранат. Раскрошившаяся голова оторвалась и упала, но основная масса продолжала двигаться, поднявшись с земли. Из пасти сочились технические жидкости, когда чудовище дернулось, прежде чем нанести удар.

— Проклятые ксеносы! — закричал Лейтео. — Нам некуда бежать от этих тварей!

Мерос не знал, что ответить, пока два копья оранжевого пламени не пронеслись над ними и не пронзили каменную змею по всей длине. Энергетические сферы разорвали конструкцию на куски, хлещущий хвост утратил целостность и рухнул на лед. На миг Меросу показалось, что он услышал далекий вопль агонии, низкий и гулкий, как ветра, дующие в пещерах из камня и металла.

Затем он стих, сменившись восхитительным шумом ракетных двигателей. Мимо пролетел большой багровый ястреб и выполнил резкий разворот, встав на крыло, после чего выровнялся и завис на столбах выхлопных газов. Из-за сильного ветра «Грозовая птица» не могла приземлиться.

По воксу затрещал знакомый голос.

— Разведывательный отряд, это капитан Амит. Что, во имя Терры, вы обнаружили? — Мерос прежде никогда не слышал нерешительности в голосе капитана.

— Я объясню позже, сэр, — ответил Кассиил. — Нам нужно убраться с этого булыжника.

— Прежде чем оно вернется, — добавил Сарга.

Из нижней части фюзеляжа десантного корабля протянулись тросы, и легионеры соединили магнитные замки на их концах со своими доспехами. Мерос старался не думать о том, что спасательные тросы похожи на извивающиеся кабели, которые преследовали их в городе. «Грозовая птица» Амита полетела прочь, подняв их и устремившись ввысь.

Руки в черной броне втянули Мероса в нижний люк, и он смутно распознал череполикий шлем хранителя Аннеллуса. Апотекарий отвернулся, вытерев иней с глазных линз. Последнее, что видел Мерос в главном улье Холста, была гигантская рука из разрушенных зданий выше титана «Император». Кровавый Ангел смотрел, как она попыталась схватить корабль и промахнулась, рассыпавшись на куски при падении.

Отделение Кассиила и Несущие Слово молча сидели на палубе посадочного отсека, а тем временем грохот сопротивления воздуха уступил место плавности полета в вакууме. Мерос снял шлем и понял, что смотрит на Кано. Глаза его друга были тусклыми и отрешенными, смотрящими куда-то за переднюю переборку.

На апотекария упала тень, но он не поднял головы. Над ними стоял хранитель, рассматривая выживших. Тем временем из переднего люка вышел капитан Амит.

Сержант поднялся и отдал честь.

— Сэр. Вы прибыли как нельзя вовремя.

Амит ответил на благодарность коротким кивком.

— Я привел корабли для содействия операции «Гермии». «Виктус» был на низкой орбите, поэтому я решил сам провести поиски. Хотел взглянуть на врага, — он сделал паузу. — Это то, что я видел, брат-сержант?

— Я воин, а не ученый, — ответил Кассиил. — Прошу прощения, капитан, но я понятия не имею, во что мы стреляли.

Размеренный гул двигателей «Грозовой птицы» наполнил тишину посадочного отсека, но Мерос все-таки расслышал единственное слово, которое прошептали губы хранителя Аннеллуса.

— Колдовство.

По внутреннему воксу «Грозовой птицы» раздался гул.

— Внимание, это кабина экипажа. Приготовиться к маневрам уклонения!

Амит нажал комм-бусину на горжете.

— Пилот, доложить! Мы не обнаружили ни одного корабля. Что за угроза?

Голос серва был напряжен.

— Это не корабль, капитан… Это планета. Она стреляет в нас.

— Она не хочет отпускать нас, — тихо произнес Кано.

Сангвиний прибыл к Холсту, чтобы увидеть все своими глазами.

Сражение уже было в разгаре, когда корабли вышли на дистанцию прямой видимости. «Гермия» вместе с «Виктусом» и сопровождающими его крейсерами «Соболь» и «Светлый рыцарь» на краткий миг соединялись с поверхностью планеты сверкающими красными нитями мегалазеров, но поначалу было неясно, с каким врагом они столкнулись.

Флагман приблизился. «Красную слезу» сопровождали «Игнис» и «Завет Ваала», корабли временно отделились от основных сил флота в открытом космосе. Сканеры вели поиск залпов обычных видов оружия, но засекли только выстрелы с находящихся на орбите крейсеров. Ответный огонь с Холста выглядел как хаотичная масса интерференционных узоров.

Затем из гравитационного колодца планеты-улья вылетел метательный снаряд из плотной горной породы, вероятнее всего, вершина огромной горы в экваториальной зоне Холста. Единственное невероятное извержение вулканической энергии выбросило массу на орбитальную траекторию «Светлого рыцаря». На такой скорости термоядерные двигатели крейсера не смогли изменить курс.

Столкновение на краткий миг зажгло небольшое солнце над ночной стороной Холста. Верхняя часть корпуса корабля тут же раскололась, и он развалился в облаках вытекающего воздуха и плазменных взрывов.

Несмотря на гибель крейсера, планета продолжала выбрасывать расплавленную ненависть в небеса. Выстреливаемые тучи камней ненадолго превращались в пылающие метеоры, которые пронизывали тонкий атмосферный покров ледяного мира и вопреки здравому смыслу неслись к кораблям Кровавых Ангелов. «Виктус» получил попадание в борт, а «Гермия» потеряла огромные куски обшивки, когда выброшенные скалы сминали толстую носовую броню.

Ангел плотно прижал крылья к спине, наблюдая, как «Светлый рыцарь» пронесся мимо и исчез в серой дымке бурлящей атмосферы Холста.

— Сколько людей было на этом корабле? — спросил дрожащий голос на мостике. Он принадлежал младшему офицеру, который в шоке забыл о протоколе.

— Восемь полных отделений легионеров, — казалось, ответ Сангвиния пришел издалека, — почти в сто раз больше членов экипажа.

Примарх отдал новый приказ, не отводя взгляда от огромного иллюминатора:

— Адмирал ДюКейд. Приказ всем кораблям. Отойти от Холста за пределы дальности этих атак.

Приказ передали, и корабли отступили, за их кормами рвались клубящиеся кометы из магмы.

Командир гвардии примарха наклонился над гололитом флагмана и поморщился. От измерительных систем потекли данные и изображения, которые не на шутку его озадачили.

— Индекс массы Холста меняется, — Азкаэллон прочитал невероятные слова вслух, — как и размеры планеты. Она сжимается.

— То же, что и с Форусом, — произнес рядом Зуриил. — Еще один… знак?

— Нет, — Сангвиний покачал головой. — Нечто иное, — он указал. — Смотри.

Позади «Виктуса» и других кораблей сине-белый мир превратился в сжатый кулак из льда и камня, окутанный ореолом черных извержений такой силы, что сверкающая кольцевая система вокруг Холста разрушилась.

— Какое оружие может стрелять такими огромными предметами с поверхности планеты? — Азкаэллон поднял голову, спрашивая каждого, кто встречался с ним взглядом. — Разгонного двигателя, способного на это, не существует в природе. Только необходимой для него энергии требуется колоссальное количество!

Но никто из экипажа — ни смертные, ни легионеры — не могли отвести взгляда от огромного иллюминатора. Поверхность Холста была частично видна из-за туч вулканического пепла и химического тумана. Зрелище напоминало клубок извивающихся гигантских змей. Ледяной ландшафт превратился в постоянно движущуюся кожу, пораженную раком, а бурлящая форма вызывала обман зрения, напоминая вопящие и брызжущие слюной лица.

Когда командир Сангвинарной гвардии снова заговорил, в каждом произнесенном слове клокотала холодная ярость.

— Нашу кровь не прольют те, кто трусливо прячется. Они заплатят за павших своими жизнями. Клянусь в этом моим легионом.

— Сообщение от капитана Амита, — доложил Зуриил. — «Виктус», «Соболь» и «Гермия» присоединились к нам. «Гермия» докладывает о серьезных повреждениях, но все еще боеспособна, — он помедлил. — Каков будет приказ, милорд?

— На этом все, — сказал Сангвиний. — Адмирал ДюКейд, огонь всем кораблям по моей команде. Прикажите всем капитанам кораблей привести в боевую готовность циклонные торпеды и системы мегаоружия для полномасштабной бомбардировки. Цель — Холст.

Волна нерешительности пробежалась по экипажу от мысли, что придется применить исключительно мощное оружие.

— Все системы? Против города-улья? — спросила ДюКейд.

— Против планеты, — поправил примарх. — Синхронизировать точки прицеливания на экваторе, найти геологический разлом. Я хочу разнести на куски этот мир.

Азкаэллон почувствовал, как по телу прошла дрожь. Молот воли Императора был могучей силой и, к сожалению, в войнах Великого крестового похода часто необходимой, чтобы безжалостно карать целые планеты. Командир гвардии видел города, стертые с лица земли в мгновения ока, испаренные лэнс-излучателями и макроядерными бомбами, сожженные лазерными залпами континенты и небеса.

И, несмотря на то что сила для полного и абсолютного уничтожения мира всегда находилась в распоряжении Легионес Астартес, Азкаэллону ни разу не доводилось видеть исполнение такого приказа.

— Все капитаны кораблей докладывают о готовности орудий, — отрапортовала ДюКейд глухим голосом, словно не желая верить в то, что за этим последует. — По вашему приказу, милорд.

Азкаэллон чувствовал, что гнев примарха из-за гибели «Светлого рыцаря» ничуть не уменьшился, и знал, что все люди на кораблях ощущали то же самое. Но то, что они собирались сделать, все равно приводило его в замешательство.

Наконец Сангвиний отвернулся от огромного окна и посмотрел в глаза старому другу и товарищу. На благородном лице Ангела было видно огромное различие между ними, напомнившее Азкаэллону, как далек был его повелитель даже от его исключительной сверхчеловечности. И в нем он увидел решимость, концентрированную и нерушимую, как нейтроний.

— С меня довольно этих игр, — сказал примарх так, словно обращался только к Азкаэллону. — Приказ отдан: экстерминатус, экстремис.

Космос вокруг планеты Холст вспыхнул багровым цветом — высвобожденная и нацеленная волна энергии из оружия массового уничтожения обрушилась на непокорный мир.

Первыми ударили со скоростью света энергетические импульсы, они испарили атмосферу и поразили азотную ледяную поверхность. Очистились и обнажились каменистые пласты, таившиеся миллионы лет под вечной мерзлотой. Несколько секунд спустя настала очередь торпедного залпа огромными ракетами с термоядерными двигателями и смертоносными боеголовками. Каждая обладала достаточной мощностью, чтобы опустошить материк, но в данном случае их объединенная сила была способна пронзить расплавленное сердце планеты.

Какая бы сверхъестественная сила ни подчинила главный улей Холста, она сделала то же самое со всей планетой. Вероятно, на каком-то простейшем уровне мир стал живым, при помощи темной силы почти обретя сознание.

Но теперь он умирал, уничтоженный в ответ на гибель экипажа «Светлого рыцаря», за брата Ксагана и других легионеров. Умирал за оскорбление, которое причинял своим существованием Ангелу Сангвинию.

Как истязаемый зверь, планета умерла с мучительным воплем, который не смог заглушить даже вакуум.

9 ОРУЖИЕ ТРУСОВ БИБЛИАРИЙ ПРИЗЫВ

— Мы принесли с собой тень, — сказал Мерос, слова вырвались у него непроизвольно. Он сосредоточенно смотрел перед собой, не отрываясь от точки на пласталевой переборке.

— Тень. — Апотекарий видел Первого капитана Ралдорона краем взгляда. Багровый боевой доспех капитана резко выделялся на фоне серых металлических стен. Они находились на борту «Красной слезы» в хорошо охраняемой камере, которую легион использовал для содержания пленных либо заключенных.

— Что ты имеешь в виду?

Ралдорон был в красном, слева от него, в центре, находился командир гвардии Азкаэллон в золотом — в гнетущем мраке его великолепно выкованный доспех потускнел. С другой стороны — Верховный хранитель Берус в черном, в спешке прибывший с «Чаши». Эти трое воинов оценивали Мероса и его слова, а также всех тех, кто спускался на поверхность Холста.

— Когда корабли, которые уничтожили этот губительный ад, вернулись к флоту, что-то изменилось, — он взглянул на Беруса. — Я знаю, что вы заметили это.

— Мы задаем вопросы, брат, — тут же напомнил апотекарию Азкаэллон.

Тем не менее Берус ответил.

— Да, я заметил, — согласился он, скрипучий голос был похож на звериный рык. — Прошло несколько дней с тех пор, как мы вышли на орбиту Сигнуса Шесть и оставили этот мир уничтоженным. Настроение легиона изменилось. Во время операции в главном улье Холста с «Гелиоса» пришло последнее сообщение… — он замолчал, размышляя, — он погиб со всем экипажем при странных обстоятельствах.

Мерос невесело проворчал:

— Мы окружены «странными обстоятельствами» с момента прибытия в скопление Сигнус, хранитель.

— Он прав, — заметил Ралдорон.

— За время Крестового похода наш легион пролил больше крови, чем за этот поход, — возразил Азкаэллон. — Ты говоришь так, словно мы напуганы происходящим.

— При всем почтении, милорд, — сказал Мерос, — я ничего подобного не говорил.

Внешне Кровавый Ангел оставался невозмутимым, но внутри он вибрировал на грани срыва. У каждого воина в комнате в распоряжении находилась мощь целой боевой роты, опыт легендарных воинов охватывал сотни лет сражений, а он был обычным строевым легионером, скромным медиком тактического отделения.

И все же Мерос не мог позволить запугать себя. Он рискнул взглянуть на капитана Ралдорона, гадая, какие мысли скрываются за этим бесстрастным лицом. Азкаэллон держался с неизменным высокомерием, поведение Беруса, как и у его брата Аннеллуса, было по-ястребиному бдительным. Но Ралдорон… Его внешний вид был таким же непроницаемым, как мрачная личина боевого шлема.

Флот шел на боевой скорости в направлении внутренних планет, прямым курсом на Сигнус Прайм, пересекая полупетлей над плоскостью эклиптики широкий астероидный пояс Белая Река. Приказ передали на каждый корабль, в каждую роту. Терпение примарха иссякало, а директивы магистра войны Хоруса об изгнании врага, захватившего скопление Сигнус, по-прежнему были их главной движущей силой.

Но пока легион готовился к открытой войне, Мероса и его братьев изолировали от остальной роты. Только капитану Хароксу и его выжившим боевым братьям позволили покинуть «Красную слезу» и вернуться на «Темную страницу», да и то из милости. Говорили, что аколит Крид не покидал своего корабля со времени совета командиров. Крейсер Несущих Слово бесшумно двигался рядом с флагманом и отделывался исключительно краткими сообщениями. Мерос вспомнил о других наблюдателях на флоте, никто не упомянул о местонахождении Космических Волков Хелика Красного Ножа.

— Мы выслушали твой доклад о результатах операции, — сказал Берус, вынув инфопланшет. — Все, что можно сказать, он совпадает в общих чертах с отчетами братьев из твоего отделения.

Мерос кивнул. Он приложил все усилия, чтобы его доклад звучал по возможности кратким и точным, но аномальные события в главном улье Холста было непросто описать обычными словами. Его отчет вместе со свидетельскими показаниями Кано и Сарги, Кассиила и Лейтео, Кайде и остальных, даже капитана Амита и хранителя Аннеллуса о том, с чем они столкнулись на ледяном мире, теперь был зарегистрированным фактом легиона.

Берус продолжил, глядя на овальный экран планшета.

— Я читаю это с равной долей ужаса и недоверия, брат Мерос. То, о чем ты говоришь, — нелогично и невозможно.

— Я не лгал, — настойчиво произнес Мерос. — И если мой разум каким-то образом был затуманен, то настолько незаметно, что я бы никогда не догадался.

Он посмотрел на Азкаэллона.

— Вы считает, что произошло именно это? Вы были на борту флагмана, сэр, и видели планету.

— С орбиты, — поправил командир гвардии. — Я не видел чудовищные сплавы металла и камня.

— Но вы слышали вопль, — сказал Мерос прежде, чем подумал, и тут же пожалел об этом.

Лицо Азкаэллона окаменело.

— Мы все слышали его, — Ралдорон опередил ответ сангвинарного гвардейца.

— Еще одно психологическое оружие, — уверенно произнес Берус. — Переданное по всем вокс-каналам резонансной волной. Известная тактика ксеносов.

— Оружие трусов, — Азкаэллон поморщился и сердито взглянул на Мелоса, — предназначенное ослабить стойкий разум.

Если командир гвардии провоцировал его, следя за реакцией, то апотекарий не подал виду. В конце концов, заговорил Ралдорон.

— Ты свободен, брат-медик. Возвращайся в свое подразделение и жди дальнейших приказов.

Мерос помедлил. У него тоже были вопросы, и он хотел получить на них ответы. Но взгляд Первого капитана сказал ему, что сегодня этого не будет.

Апотекарий отсалютовал аквилой и вышел, подавив, насколько мог, свои сомнения.

Лихтер приземлился в шестом грузовом отсеке «Алого», опустившись на широкие шарнирные опоры, которые зашипели под весом транспортника. Группа сервиторов тут же направилась к кораблю, чтобы забрать груз и отнести его к пневматическим вагонеткам, которые перевозили контейнеры по проходам вдоль киля.

Хотя флот Кровавых Ангелов находился в полной боевой готовности, между кораблями все еще осуществлялись незначительные транспортные перевозки. Повышенная боевая готовность не препятствовала перемещению между кораблями, но стало гораздо сложнее делать это без веской причины. Отсутствие официального разрешения влекло в лучшем случае порицание, в худшем — трибунал.

Тем не менее Кано справился. Он был внимателен и осторожен, наметив маршрут, который проходил по всему флоту, за день совершив путешествие с «Красной слезы» на корабли в альфа-квадранте. Он добирался на танкерах, «Грозовых птицах» и шаттлах. Он стал выглядеть настолько непримечательно, насколько мог это сделать генетически модифицированный человек, оставив доспех на боевой барже и скрыв лицо под капюшоном. Флот был охвачен кипучей деятельностью, а адъютант Первого капитана знал, как все было устроено.

Кано шагнул на гулкую палубу «Алого» и огляделся. Его не заметили, как он и хотел. Официальное прибытие вызвало бы вопросы, а Кровавый Ангел не был готов отвечать на них. Не сейчас.

Он решительно пересек грузовой отсек и направился к одному из широких лифтов. Любой, кто бы ни взглянул сейчас на него, посчитал бы присутствие здесь Кровавого Ангела абсолютно уместным.

Двери лифта состояли из двух медных створок филигранной работы, одна над другой. Они медленно и плавно раскрылись. Пока Кано ждал, чувство, что за ним кто-то стоит, стало сильнее, и легионер невольно улыбнулся.

— Здравствуй, брат Кано, — к нему подошел воин, также без боевого доспеха и одетый аналогичным образом. — Прошло немало времени.

— Не так много, как кажется, — двери лифта открылись, и они вошли. Платформа начала медленныйподъем, который займет несколько минут. Она направлялась из грузового отсека у основания нижнего киля «Алого» к центральным палубам огромного крейсера. Их окружали узкие колонны прямоугольных контейнеров, поднимающиеся на высоту домов и расположенные попарно аккуратными рядами. Воинов скрывали тени, отбрасываемые модулями, Кровавые Ангелы были абсолютно одни.

Легионер снял капюшон, показалось лицо оливкового цвета с узкими суровыми глазами, подбородок обрамляла тонкая черная бородка, похожая на чернильные росчерки на бумаге. Боевой брат выглядел худощавым, в воспоминаниях Кано он был совсем другим. Адъютант помнил его носящим кристаллическую матрицу психического капюшона, а не с обнаженной бритой головой, как сейчас.

— Брат Эканус, — Кано откинул капюшон и протянул руку. — Какая приятная встреча.

— Время покажет, — Эканус ответил на рукопожатие. Кано заметил смущение воина. Его старый друг знал, что им не следовало встречаться тайно.

— Как ты узнал, что я приду? — спросил Кано.

— Я подозревал, — ответил Эканус. — Не был уверен, пока не увидел, как ты выходишь из переходного шлюза лихтера, — он оглянулся, наблюдая, как мимо проносятся палубы, пока лифт поднимался все выше и выше. — Если повезет, хранители не найдут нас здесь. Ты пришел поговорить.

Кано кивнул.

— Да, с братом.

До Никейского указа брат Эканус служил боевым псайкером в 202-й роте Кровавых Ангелов. И, как и Кано, смирился с приказом на запрет использования своих навыков. Кано помнил времена, когда он сражался вместе с Эканусом, у боевого брата была исключительная способность под названием «копье» — призыв мощного луча телекинетической энергии, который поражал врагов легиона. Сама мысль об Эканусе, который не мог воспользоваться своим даром, на миг вызвала у Кано приступ меланхолии.

— Ситуация изменилась, — сказал Эканус, словно прочитав его мысли. — Наш долг требует от нас иного. — Он сделал паузу.

— Брат, как бы я ни был рад видеть тебя, мы нарушаем приказ, встречаясь таким образом. Тайно.

— Ни одним приказом не запрещено поговорить двум боевым братьям.

— Формально нет, — Экануса сплел пальцы, — но когда Император огласил указ, легион не случайно разделил нас.

Кано не смог сдержаться и нахмурился.

— Плевать на Беруса и хранителей, которые смеют сомневаться во мне. Я не позволю относиться к себе как к изгою и очернять себя из-за чьей-то глупости!

Эканус посмотрел на него.

— Ты прибыл сюда, чтобы сказать мне об этом?

«В проницательности ему не откажешь», — подумал Кано.

— Нет, не из-за этого, — он вздохнул. — Я прибыл сюда, потому что должен рассказать о том, что только ты сможешь понять.

— Это связано с уничтожением планеты Холст? Слухи о приказе примарха быстро распространились по флоту.

Кано покачал головой.

— Гибель планеты может быть следствием того же самого события. Нет, брат. Раньше, еще до того, как мы достигли скопления Сигнус… — теперь, когда пришло время произнести эти слова вслух, Кано понял, что ему сложно сформулировать их. В горле вдруг пересохло.

— Мне приснился сон, — признался бывший библиарий. — Видение о силе, которое пришло во время медитации. Я не стремился к этому, — вспомнив о нем, он почувствовал, как участился пульс. — Но оно сильное, брат. Сильное, темное и глубокое.

Он медленно вдохнул.

— Я падал, и там был…

— Красный ангел, — прошептал Эканус. — Окровавленный серафим, — он поднял руки, точно повторяя видение, которое пережил Кано. — Я тоже его видел.

Мерос ощутил мрачную атмосферу лазарета, проходя по его залам. В перерывах между кампаниями, когда в медицинском центре не лечили раненых и не ухаживали за умирающими, здесь обычно было тихо. Сейчас также стояла тишина, но несколько иная. Воздух отягощало отчаяние, а по коридорам сновало множество незанятых матросов и сервов легиона. Те, кто осмеливался посмотреть на проходящего Кровавого Ангела, демонстрировали неприкрытый страх. Мерос мысленно представил их и вспомнил замерзшие трупы на улицах улья Холста. Они выглядели, как две стороны одной монеты: мертвые и живые, тут и там.

Люди такие слабые, даже не будучи ранеными. Легионер с трудом представлял времена, когда и он был таким же, до того как прошел испытания и заслужил право на генетические имплантации и улучшения. Он жалел их, тех, кто навсегда останутся обычными. Они никогда не увидят вселенную так отчетливо, как он, никогда не будут такими уверенными и целеустремленными…

Мысль застыла. «В чем я теперь уверен?» — спросил себя Мерос. Его твердый рациональный взгляд на вещи был поставлен под сомнение. Предположения, на основе которых воин строил свою жизнь, превратились в песок, осыпавшийся сквозь пальцы.

«Я пересек огромные пространства и видел невероятное», — подумал он. — «Это дар, полученный в обмен на мою службу легиону».

Но вплоть до Сигнуса апотекарий никогда не сталкивался с невозможным. Это была та тень, о которой он сказал, и один взгляд в глаза Ралдорона и других командиров открыл ему истину.

«Они тоже понимали это».

Ощущение, пришедшее с осознанием, было странным и новым. Покалывающий холод в мыслях, пустота в груди. Может быть… это отголосок страха?

Невозможно. Снова это слово.

— Нет мест, куда бы мы не решились ступить, — пробормотал Мерос, ему вспомнились слова из надписи в Гробнице Героев на Ваале.

— Эй! — окликнул кто-то, подбежав к апотекарию и прервав его раздумья. — Лорд Мерос!

Это был летописец Гервин, с которым он познакомился на борту «Гермии». Человек казался ниже, чем помнил легионер, а одежда была великоватой и висела на нем.

Кровавый Ангел кивнул ему.

— Значит, ты перебрался на флагман.

— Да, — Гервин ответил таким же кивком, его руки дрожали от нервного возбуждения. Глаза секвенталиста окружали серые тени, а лицо было бледным.

— Меня с остальной труппой разместили в Башне Лебедя.

Мерос слышал о ней: золотой минарет в верхней части корпуса «Красной слезы», который чаще всего использовался для церемониальных целей. Примарх милостиво передал его в распоряжение летописцев.

Гервин все говорил, апотекария мало интересовала пустая болтовня о взаимоотношениях с артистами, драматургами и журналистами, которые документировали операцию флота. Мерос обратил внимание на один нюанс.

— Где твой графический планшет? Ты потерял его?

— Нет, нет. Не совсем. Я, э-э, просто не взял его с собой.

Меросу это показалось странным. Писатель без блокнота был подобен невооруженному легионеру: неправильный, неполный. Он так и сказал.

— О, вы зрите в корень, — Гервин немного смутился. — Честно говоря, в последнее время я не могу сосредоточиться, чтобы закончить свою работу. Иллюстрации незакончены, текст готов наполовину.

Он махнул рукой перед глазами.

— Главная причина — плохой сон, — летописец вытащил из кармана маленький конверт и открыл его. Внутри были две белые капсулы. — Я пришел сюда к вашим братьям-медикам. Они сказали, что это поможет мне отдохнуть.

Таблетки были сильнодействующим для обычного человека снотворным.

— Они действительно помогут.

Гервин посмотрел на него с сомнением.

— Я надеялся на краткое беспамятство, — он слабо рассмеялся. — Уже и забыл, что такое сон.

— Я не сплю, — сказал ему Мерос. — Воины Легионес Астартес не нуждаются во сне.

— Ага, — Гервин перекатил таблетки в ладони и вернул их в конверт. — Я не знаю, завидовать или сочувствовать вам из-за этого.

— Поясни.

Летописец попятился, словно Мерос чем-то напугал его.

— Нет, это… это просто из-за того, что я хочу спать, но не могу. Это тяжело. После того, что случилось в каютах, — должно быть, Гервин увидел хмурый взгляд Кровавого Ангела. — Слышали о самоубийствах? И о тех, кто ни с того ни с чего спятил?

Мерос вспомнил безумие, которое мельком увидел в глазах пилота «Грозовой птицы».

— Слышал.

Гервин наклонился поближе, заговорщицки зашептав.

— Вы знаете, сколько их было? Только в одной Башне Лебедя больше дюжины, и их смерть не была легкой. Ужасы, лорд. Кошмары не дают человеку заснуть.

— Было больше восьми?

— Восьми? — глаза Гервина расширились, и он чуть не поперхнулся. — Скорее восьми сотен! Я слышал от скульптора, что на «Чаше» технопровидцы наглотались смазочного масла. Они говорят, что сержант на дозорном эсминце застрелился из собственного лазгана, — он попятился, моргнул и выпрямился. — Я говорю не о ваших братьях. Только об обычных людях… — его бросило в дрожь, и он умолк. — Я должен идти. Прошу прощения за задержку.

Гервин неуклюже поклонился и ушел.

Мерос долго стоял в коридоре лазарета, обдумывая слова летописца. Затем он подошел к нише когитатора в одной из вспомогательных лабораторий и запустил поиск данных.

Механический раб ожил.

— Я существую, чтобы служить, — пропищал он.

Апотекарий произнес в микрофон вокса:

— Некрологи. Сортировать по следующим критериям: указатель времени — от прибытия в скопление Сигнус до настоящего момента; только нелегионеры; нанесенные самому себе травмы, — он подумал, — чрезвычайные обстоятельства. Приступить.

— Соответствие, — произнесла машина. На газовой линзе экрана над когитатором начали появляться окна данных, накладываясь друг на друга.

Их было гораздо больше восьми.

Кано моргнул, стараясь понять то, что сказал ему боевой брат. Стезя псайкера была сложной и постоянно изменчивой, и он в первые годы службы легиону узнал, что его величайшее оружие также ведет к безумию и разрушению. Кано много раз сражался с телепатами-отступниками и мутантами, питаемыми губительным психическим огнем, и видел, как их уничтожала та самая энергия варпа, которую они пытались подчинить.

Видение призрака с окровавленными крыльями, который напал на него в реалистичном сне, не забылось с течением времени. Именно этот образ заставил его искать ответ, сначала из любопытства спустившись на Холст с Меросом и другими, где Кано столкнулся с новыми знаками и безумием. А теперь привел его к Эканусу.

Видение было столь сильным и личным, что, казалось, было вырвано из глубин души Кано. «Из нитей моей души», — подумал он, — «если она существует».

Как мог другой человек увидеть столь яркий сон, который так совпадал в деталях? Кано слушал, как Эканус рассказывает о своем сне, не в состоянии произнести ни слова. Каждая подробность совпадала, каждый миг был точно таким же.

Отличие было только в одной небольшой детали.

— Глаза существа, — произнес Кано, — они тебе знакомы? Как будто их знаешь, но не можешь вспомнить откуда.

Эканус покачал головой.

— Я посмотрел в его глаза. Но они были незнакомы мне. Кем бы ни был этот ангел боли, я благодарен, что он не из моих товарищей.

Они оба замолчали, по ним пробегали желтые мелькающие полосы света, пока лифт продолжал долгий подъем, минуя служебные палубы и складские ярусы.

— Я даже не мог себе представить такого, — признался Кано. — Я пришел попросить твоего совета, а вместо этого нашел общую причину.

Он посмотрел на старого товарища, мозг лихорадочно работал.

— Другие — брат Деон и брат Сальватор. Новенус и остальные… — имена других библиариев — эпистоляриев, кодициев и лексиканиев — всплыли в его разуме. Он задумался, где они находились и какие вопросы себе задавали.

— Что если они тоже это видели?

— А что мы видели? — мрачно спросил Эканус. — Я не знаю. Когда вспоминаю этот сон, мое сердце сжимается, кожа стынет, я чувствую запах дыма, крови и разложения, — он поморщился. — А теперь ты говоришь, что видел то же самое. Я больше не могу закрывать глаза, словно это какой-то плод моего воображения.

Платформа продолжала подниматься. Кано посмотрел на пол, с недоверием ожидая, что тот провалится, и он упадет вниз.

— Если ты и я видели красного ангела, и другие тоже…

— Что? — Голос Экануса стал жестким. — Следует нам рискнуть и тайно разыскать всех бывших псайкеров на флоте, опросить и собрать… А потом что?

— Мы пойдем к Ангелу. Он выслушает нас. У него тоже дар.

Эканус покачал головой.

— Нам никогда не позволят увидеть его! Азкаэллон и Берус знают все, что происходит внутри легиона. Как ты думаешь, что им придет на ум, когда узнают об этом намерении?

— Они подумают о проступке, подобном неподчинению Тысячи Сынов, — голос словно исходил отовсюду, грубый и отрывистый.

Кано резко повернулся, рука скользнула под одежду за боевым ножом.

— Кто говорит? — выкрикнул он, слова отразились от контейнеров. — Покажись!

— Это я и собирался сделать, — из теней вышла фигура, как и у обоих космодесантников, ее лицо было скрыто под капюшоном. В отличие от их темно-коричневой одежды, облачение новоприбывшего было серым. Огни проносящейся мимо палубы осветили платформу лифта. Кровавые Ангелы увидели грубое лицо с белой бородой и длинными волосами, заплетенными в косы, которые украшали каменные бусины и металлические кольца.

Шея легионера была покрыта руническими татуировками, и Кано увидел под одеждой ремешки из кожи и меди, к которым были привязаны вырезанные из дерева и кости предметы, которые гремели при ходьбе.

— Сын Русса, — догадался Эканус, — рунический жрец.

Кано прищурился и ослабил хватку на клинке.

— Ты Штиль, брат Красного Ножа.

— Да, — ответил Космический Волк. Он остановился и слегка поклонился. — Прошу прощения. Я не хотел потревожить вас.

Кано скривил губы.

— Когда ты прибыл, ты не говорил на высоком готике. Оказывается, можешь?

Штиль небрежно пожал плечами.

— Как считаешь, почему я говорю именно сейчас, Кровавый Ангел? — он обвел пальцем всех троих. — Оставив в стороне отличия в родных планетах и легионах, есть нечто общее, что делает нас в некоторой степени родней.

— Я не знаю, кто ты, — заявил Кано. — У меня нет ничего общего с тобой.

Рунический жрец улыбнулся, продемонстрировав волчьи клыки, украшенные серебряными заклепками.

— Мы оба прибыли с «Красной слезы». Бездействие притупило твои навыки, кузен. Ты забыл, как пользоваться зрением.

Кано молчал, размышляя. Во время перелета ему несколько раз казалось, что он чувствует чье-то присутствие неподалеку, движение на периферии зрения, но не обращал на это внимания, его мысли были заняты другими проблемами.

— И кроме этого, — продолжил Штиль. — Образ. Видение. Красный ангел и падение.

Эканус внимательно посмотрел на Космического Волка.

— Это твой капитан прислал тебя?

— Нет. Это дело касается только нас. По крайней мере, пока мы не сможем понять его.

Кано впервые услышал нотки сомнения в тоне рунического жреца.

— Я скажу то, что ты не решишься, Кровавый Ангел. В скоплении Сигнус действуют темные силы, и мы единственные ощущаем их присутствие. Пелена и восьмиконечная звезда, вырезанная на поверхности планеты, безумный мир, плоть без костей, и сон, сон, сон… — Он закрыл глаза. — Мы не можем игнорировать это.

— Несанкционированное использование психических способностей — это предательство, — напомнил ему Эканус. — По этой причине за нами следят, из-за того, кто мы!

— Тебе не нужно говорить Космическому Волку об опасностях неконтролируемого разума, — ответил Штиль со звериным рыком.

Кано продолжил.

— Он прав. Что-то не так. Нам нужно узнать весь масштаб происходящего, — он прищурился. — Клянусь Троном, думаю, нам нужно быть готовыми.

— К чему? — Эканус бросил на него взгляд. — Нарушить приказ Императора и Сангвиния?

Он посмотрел на Штиля.

— Возможно, для тебя это просто, но не для меня. Не для нас. Я слышал истории о других легионах, с их презрением к протоколу, тайными братствами, ложами, — он покачал головой. — Этот не путь Кровавых Ангелов. Мы оставили позади разобщенность племен и кланов Ваала. Мы переступили через наши корни, — воин вздохнул. — Мы сплотились во имя Ангела.

— И все же вы по-прежнему разделены, — Космический Волк вскинул голову. — Возможно, со стороны виднее. Вы — сыновья Ваала, с вашими хранителями и элитными воинами в золоте, вашим крылатым повелителем, парящим высоко в облаках над красными рядами.

— Ты не знаешь нас, — ответил Эканус.

— Как скажешь, — возразил Штиль. — Но вот что я знаю: твои слова будут бессмысленны, если тьма ударит туда, где нет единства.

Кано положил руку на плечо собрата.

— Это не предательство, Эканус. Речь идет лишь о разговоре братьев, делящихся общей тревогой.

— Другие посмотрят на это иначе.

— Вот почему другие не должны увидеть нас, — сказал Штиль.

Как Харокс и предполагал, Танус Крид пришел в ярость из-за неожиданного прибытия капитана.

Каждый сын легиона знал о важности ритуалов, а такой высокопоставленный воин, как он, знал об этом больше остальных. На коже Харокса, как и в его душе, были выжжены знаки, которые появлялись во время таких моментов причащения. В своем паломничестве он ощутил сладкий поцелуй варпа.

Но через некоторое время гнев аколита стих и сменился восхищенным вниманием, вмешательство было забыто. Крид сложил руки, забыв об окровавленном клинке в правой руке, который держал острием вниз. Командир Харокса не обращал внимания на струйки, которые стекали с меча, тихо стучали о черный железный пол и скапливались в лужу возле голых ног.

Во время доклада голос Харокса приглушал сводчатый темный коридор за стенами святилища, не позволяя словам покидать пределы помещения. Несущий Слово всегда говорил отрывисто — давала о себе знать старая рана на горле, которая плохо зажила. Без шлема звук его скрипучего голоса был похож на треск мелких костей.

— Сигнал обнаружил корабль Амита — «Виктус», — пояснил он.

— В самом деле? — удивился вслух Крид.

Харокс кивнул.

— Тебе лучше знать, лорд-аколит.

Планы высших чинов всегда были для капитана тайной и, как правило, без особой на то необходимости. Крид не обратил на это внимания.

— Они раскрыли содержимое сообщения?

Легионер покачал головой. Доклад с «Красной слезы» был ясным и точным, к счастью лишенный обычной многословной помпезности, которой сыны Сангвиния любили загромождать свои сообщения. Слабый вокс-сигнал на флотской частоте Имперской Армии обнаружен сервом с «Виктуса». Голосовое содержание отсутствовало, был только цифровой код, который соответствовал стандартному военному сигналу бедствия. Наиболее вероятным объяснением было то, что его передавал автоматический радиомаяк, но на очень слабой мощности, из-за чего сигнал обнаружили только сейчас.

— Возможно, обнаружению помешал астероидный пояс, — задумчиво произнес Крид. — Значит, корабль? Тот, что избежал отстрела? — он щелкнул языком. — Небрежность.

— Не из космоса, — поправил Харокс. — Передача привела к пятой планете — Сколтруму. Других сигналов нет. Жизненные показатели не обнаружены.

— А, ну конечно. Агроколония.

Капитан вспомнил то, что узнал перед началом операции. Сигнус V был планетой-житницей, огромной, продуваемой ветрами сферой на пригодном для жизни расстоянии от трех солнц. Плодородный мир превратили в лоскутное одеяло из ферм размером с континент для обеспечения продуктами питания колонистов скопления Сигнус и увеличения запасов товаров во имя жадности испорченной Терры и центральных миров.

Харокс сразу же понял, что должно случиться. Сангвиний не проигнорирует такое открытие, даже если капитаны будут убеждать его в обратном.

Крид тоже это знал.

— Сердце Ангела слишком жалостливо к людям, — усмехнулся он. — Если есть хотя бы малейший шанс, что на планете все еще могут быть выжившие, он направит туда корабли. Эта слабость заставит его поступить так, — аколит фыркнул. — При всем выдающемся потенциале примарха Кровавых Ангелов, мне иногда трудно поверить, что он истинный брат нашего повелителя Лоргара.

Это было верно. Харокс сомневался, что на повелителя Несущих Слово так легко подействовали бы маленькие проблемы непросвещенных.

— Ралдорон подозревает ловушку, — продолжил он, — как и Амит.

— Конечно, — согласился его командир, — но капитан Амит не позволит этому подозрению остановить себя.

— Не его, — сказал Харокс, покачав головой, — приказ получил Накир из двадцать четвертой роты. Корабли уже перегруппированы.

— Хорошо. Отлично, — Крид играл мечом, перекатывая эфес в руке. — Лучше пусть туда отправится и погибнет Накир. Мы не хотим, чтобы Расчленитель подвергал себя неоправданному риску по пустякам. Когда время настанет, Амит будет полезен. Он прошел дальше всех по алому пути.

Харокс минуту хранил молчание, обдумывая сказанное. Пожалуй, это был неожиданный поворот событий.

— Эреб сказал, здесь не будет выживших. Как это возможно?

Глаза Крида сощурились, в них блеснула зависть.

— Осмелюсь предположить, что проницательность лорда Эреба может быть не настолько совершенна, как некоторым хочется верить?

— Темному апостолу не понравились бы твои слова, — заметил капитан.

Ноздри Крида раздулись.

— Эреба здесь нет.

Харокс поднял голову, мимоходом взглянув в глубины теней коридора.

— Ты уверен?

В ответ на скрытую угрозу аколит снова вскипел и несколько раз резко ткнул тяжелым эфесом короткого меча в капитана.

— Держи «Темную страницу» подальше от Кровавых Ангелов и храни вокс-молчание. А теперь иди. И если еще раз осмелишься прервать обряд по менее важной причине, чем гибель вселенной, я вырву твои сердца!

Харокс покорно поклонился, но Крид уже повернулся спиной и проследовал к двери святилища, оставляя кровавые отпечатки следов.

Восьмиугольная дверь повернулась на центральном поворотном стержне и открылась. Харокс уловил запах раскаленного камня и ржавчины, а в мутном воздухе раздавался глухой женский плач. Он увидел, как безголовый сервитор передал другой, идентичный меч Криду, когда аколит переступил порог. Затем дверь закрылась, и мрак вернулся.

Харокс слышал шепот на пределе своих чувств, словно кому-то позволили выйти из комнаты и остаться вместе с ним. Он пошел своей дорогой, не желая оставаться там, где не могла подвернуться выгода от ритуала.

— Мы начнем сначала, — сказал Крид, шагая через ряды застывших в ожидании молящихся людей. Жертва совершенного им пробного убийства лежала в стороне. Над ней уже распевал литанию один из рабов, раскачиваясь вперед и назад. Многочисленные рты раба шевелились, произнося тайные, беззвучные слова.

По четыре человека с обеих сторон преклонили колени, у всех восьмерых на голой груди был изображен восьмиугольник. Кожа и жировая прослойка были аккуратно удалены лазером, образуя выемки, по которым текла кровь.

На полу комнаты лежала астропат Сахзё. Она попыталась подняться на колени.

— Я не готова, — простонала она. — Пожалуйста, лорд. Минуточку.

Ее руки дрожали, бледные пальчики хватались за пустоту.

— Вмешательство Харокса дало тебе достаточно времени, — грубо ответил он. — Не разочаровывай меня, мадемуазель. Ты столько обещала. И отдашь все.

— Отдам, но… пелена, пелена, пелена. Я не вижу сквозь нее, — ей не хватало слов, и она заплакала от боли.

— Я дам тебе то, что нужно, чтобы прожечь ее, — кивнул Крид, хорошо взвесив за и против. Он не взглянул на коленопреклоненных людей, когда вошел внутрь арки с жертвенными клинками в руках. Для огромного, генетически усовершенствованного человека его режущие удары были удивительно быстрыми, почти грациозными.

Четыре головы слетели с плеч, затем еще четыре, шеи превратились в обрубки, из которых ненадолго ударили фонтаны крови, прежде чем тела упали на оскверненную мозаику пола.

Крид указал на них мечами, направляя движение луж крови, как дирижер, руководящий оркестром. Он улыбнулся. Аколиту понравилась метафора: оркестр из одного инструмента.

Кровь растеклась и превратилась в невысокую волну. Сахзё закричала, когда поток поднялся к ее лицу, как атакующая кобра. Кровь окутала астропата, заглушив ее крик. Кипящая и испускающая пар жидкость зависла во влажном воздухе вокруг женщины. Восемь убитых матросов стали жертвоприношением. Они были старослужащими «Темной страницы», и их преданность кораблю выходила за рамки материальной связи. Крид воспользовался их жизненной энергией и духовной привязанностью к кораблю.

Молящиеся рабы затянули новый безмолвный хор, Крид почувствовал запах жженой плоти. Он собственными руками вшил варп-сосуд в живот Сахзё в качестве непристойной и тщательно продуманной пародии на материнство. Сила крови, ее и мертвых людей, станет кульминацией этого ритуала. Было важно правильно начертить восьмиугольник, иначе существовал риск катастрофического провала таинства.

Железные стены этой комнаты и всего космического корабля были густо покрыты символами и глифами Губительных Сил, глазами ада и мириадами других устройств, обращенными внутрь, чтобы скрыть все следы колдовства от псайкеров на службе Кровавых Ангелов. Если ритуал не удастся, все будет напрасно. «Темная страница» будет уничтожена в ереси варпа, и, что еще хуже, их истинная цель слишком рано откроется сыновьям Сангвиния.

Но затем Сахзё выполнила свой трюк, и Крид засмеялся. С ужасным, низким, булькающим звуком, никак не подходящим для столь изящной девушки, астропат исторгла кольца дымящейся кровавой эктоплазмы. Омерзительный туман вобрался в себя, кружа клубами ядовитого желтого пара.

Сила тяжести внутри святилища изменилась, и Крид отшатнулся назад на шаг или два. Дым переместился, загустел, обрел цвет и форму.

— Я вижу тебя, Несущий Слово, — сказал аватар Хоруса Луперкаля. — Во всяком случае, очертания твоего лица.

Похоже, Воитель был недоволен.

— А теперь говори.

— Ловушка вокруг Ангела захлопнулась, — доложил Крид, низко поклонившись. — Он не знает об этом.

— Не считай, что можешь понять ход мыслей моего брата, колхидец. Такое высокомерие ставит тебя в глупое положение и подтачивает мое терпение, — в зловонной комнате разнеслись явные нотки раздражения. — Сангвиний может перехитрить тебя в мгновение ока. Ты рискуешь, недооценивая его.

Крид продолжил.

— Среди отпрысков Трех Сотен рот есть разногласия насчет того, во что они ввязались. Эта разобщенность скрывается под покорностью, но она станет очевидна и обратится в нашу пользу, когда будет нанесен удар, — он кивнул. Вонь серы становилась сильнее, перебивая запах крови и металла. — Флот на четверти скорости направляется к Сигнус Прайму и к сердцу западни.

Туманный образ Хоруса увеличился, превратившись в пепельный покров, когда он прошел над неподвижным озерцом артериальной крови.

— Ты не все мне рассказал, Крид. Ты так похож на Лоргара. Цепляешься за свои секреты, словно они дороже золота.

Аколит не сдвинулся.

— Спрашивайте о чем угодно, Воитель.

— Русс направил своих Волков на экспедиционный флот. Ты решил, что это недостаточно важно, чтобы сообщить мне?

Крид не сдержался и фыркнул.

— Горстка волчьих щенков, милорд? Мелкие сошки, не более того, — он вдохнул ядовитый воздух. — Если будет угодно Великому Хорусу, прошу поручить мне задание. Что еще я могу сделать, чтобы великий поворот свершился?

Раздался низкий рокот, и Криду понадобилось время, чтобы узнать в нем смех примарха.

— Снова высокомерие. Надеешься добиться более значимой роли, — бледное лицо похолодело. — Ты всего лишь вестник, Танус Крид. Раб. А теперь молчи. Я совершил этот ритуал не для того, чтобы поговорить с тобой.

Не этого ответа он ожидал. Несущий Слово хотел сказать, что не понимает, но насыщенный, невыносимый смрад усилился настолько, что лишил Крида дара речи.

С последним воплем, пронзившим душу аколита, Сахзё взорвалась. Несущий Слово повернулся и увидел, что плоть астропата поглотил поток черного колдовского пламени, из пор вырывался едкий туман, превращая ее в пепел. Она осыпалась вокруг мерцающего стеклянного ужаса варп-сосуда, на состояние которого никак не подействовала ее мучительная смерть. Сосуд раскачивался из стороны в сторону, словно нечто внутри него хотело освободиться. Крид решил, что не хочет знать, что это такое.

Ритуал должен был немедленно прерваться, но этого не произошло. Хорус — или скорее его призрачный двойник — все еще присутствовал. По телу Крида побежали мурашки, когда зал наполнила иная энергия — нечто намного более могущественное, древнее, изначальное и злобное удерживало канал связи открытым. Воитель посмотрел вверх, на тени над головой Несущего Слово.

Он понял, что царящая там тьма была милосердием. Она защищала его, скрывая большую часть облика чудовища. На границах мрака были видны крылья цвета крови и ярости, но Крид не мог долго смотреть на них. Он был слепцом, пытающимся видеть сквозь катаракту, только здесь сама вселенная отталкивала образ. Противоположные силы реальности и иллюзии боролись за власть, мерцая и искажая видимость.

Оно было здесь все это время? Каким-то образом скрытое в свернутом измерении? От такой вероятности кровь в жилах Крида застыла.

Он мог воспринять разумом только фрагменты огромного зверя, отдельные детали, которые душа позволяла ему различать, и даже в этом случае это было так мучительно, что аколит рухнул на колени. Крид увидел зубы длиной с ракету, хвосты кнута толще якорных канатов. Крылья и рога, цепи, выкованные из обращенных в железные звенья душ, бронзовый доспех, закаленный в чанах из расплавленной плоти. Раздвоенные копыта и звенящие каскады божественных черепов.

От проникающей в реальность ауры этого чудовища, сотворенного из ненависти, в голове аколита все перемешалось. Отголоски миллиона событий, наполненных гневом и кровопролитием, вцепились в Крида. Обжигающей волной нахлынули самые разные эмоции: мелочный, эгоистичный гнев избалованного ребенка; неистовые и бессильные страх и ярость жертвы; похоть психопата; исключительная ненависть несущейся в битву армии. И это были только частицы монстра, оставленные им следы.

Крид бросился на пол, отчасти от боли, отчасти надеясь, что не привлечет внимания существа, потому что инстинктивно чувствовал: оно может покончить с ним одним взглядом.

— Хорус Луперкаль, — сказал демон, произнося имя с явным удовольствием. — Самус передает привет. И да начнется игра.

10 СПРЯТАВШИЕСЯ НЕЧЕСТИВОЕ ПРИЧАСТИЕ СТАРЫЕ ИМЕНА

Пять десантных кораблей один за другим сели на уборочные поля, сформировав боевой круг. Тактические отделения 24-й роты тут же заняли периметр, обеспечив безопасность маленькому кусочку поверхности Сколтрума в качестве передового командного пункта. Они развернули орудия и заняли круговую оборону.

На агромире стоял полдень, но значительная часть солнечного света поглощалась черными клубами дыма от пожаров, которые заволокли небо. Колониальные пикт-записи планеты показывали нивы, протянувшиеся от горизонта до горизонта, на фоне янтарных равнин разнообразной пшеницы можно было различить только группы узких игл ветрогенераторов. Сейчас эти поля были охвачены огнем — наступающие полосы оранжевого пламени были видны с низкой орбиты. Огонь медленно двигался по поверхности, гонимый постоянными ветрами планеты. Кто-то поджег угодья.

Видимость на земле была плохой, поэтому при передвижении по выжженным пустошам большинство Кровавых Ангелов полагались на «охотничий режим» и термографы. Но их цель была слишком большой, чтобы дым смог ее полностью скрыть.

До того как корабль погиб от удара о поверхность планеты, он был фрегатом «Обнаженный кинжал» из дивизиона внешней обороны скопления Сигнус. Было не совсем понятно, что именно произошло с кораблем. Судя по характеру разброса обломков, «Обнаженный кинжал», вероятно, вошел в атмосферу под малым углом и, после того как пересек ее границы, развалился на три части. Плугообразный нос и мидель прочертили многокилометровый грязный, пепельный след по уборочным полям. Более тяжелая корма упала намного дальше, затонув в одном из неглубоких внутренних морей за восточным горизонтом. Радиационные выбросы из поврежденных силовых ядер варп-двигателей через оптику радиационного сканера напоминали сверкающие разноцветные фонтаны, мерцающие как далекий рассвет.

Спасательные капсулы фрегата были выпущены слишком поздно, и они усеяли протяженное место крушения корабля, большая часть их зарылась в мягкий бурый суглинок мира-житницы.

Капитан Накир направил отделения на гравициклах провести поиск капсул, но легионеры докладывали одно и то же: многие оказались пустыми, запуск остальных был выполнен неправильно, и при столкновении с землей пассажиры погибли. Ни в одной капсуле не было следов выживших.

Остальные подразделения продвигались пешком, разбившись на два отряда, чтобы прочесать места наибольшей концентрации обломков. Сам Накир вел группу, которая направилась к носовой части, и по настоянию капитана девятой он взял с собой людей из отделения сержанта Кассиила из-за их «опыта».

Мерос и Кассиил следовали за Мадидусом, заместителем Накира на поверхности планеты. Апотекарий последний раз видел сурового ветерана в воздушном доке «Красной слезы», когда тот изучал останки, доставленные экипажем «Нумитора». Кайде и Сарга тоже спустились на планету, временно включенные в другой отряд, направляющийся к миделю корабля.

Мерос чувствовал себя чужим среди легионеров 24-й. После докладов Азкаэллону, Берусу и Ралдорону боевые братья стали относиться иначе к легионерам, побывавшим в главном улье Холста. Разница была едва заметна, но Мерос видел ее.

«Они слышали сплетни о том, что мы видели, — сказал он себе, — и они думают, что мы или глупцы, или безумцы».

Апотекарий с беспокойством признал, что думал то же самое о скаутах с «Нумитора», когда они вернулись с известиями о странных и необычных явлениях среди окружавших скопление Сигнус обломков. Но скауты не ошиблись. Даже наоборот, они только мельком увидели фрагменты того невозможного, чем так изобиловал этот регион.

Мерос нахмурился. Весь флот видел знак на Форусе, экипажи нескольких кораблей были свидетелями гибели Холста… И тем не менее никто не знал ответов, которые соответствовали фактам. Только появились новые вопросы.

Один из воинов Мадидуса — суровый великан по имени Гравато, вооруженный мелтаганом, — вопросительно посмотрел на него.

— Брат-медик, — обратился он, и Мерос понял, о чем тот спросит, еще до того, как прозвучал вопрос. — То, что я слышал, это правда? Что ксеносы бросили против вас в верхнем городе металлолом?

В словах была нотка вызова, переходящего даже в насмешку.

— Во-первых, — он не видел причины что-либо утаивать, — они убили двух легионеров за несколько секунд. Затем они… — он запнулся, подыскивая слова, которые не звучали бы странно, — я не считаю, что это были роботы. Я не…

И снова его подвели слова, и он взглянул на Кассиила. Сержант слегка покачал головой.

Гравато мягко и насмешливо фыркнул, обменявшись взглядами с братьями по отделению. Он поднял оружие.

— Покажи их мне. Я покончу с такими фокусами.

Терпение Мероса лопнуло.

— Я надеюсь, что это будет настолько легко, — мрачное, холодное осуждение в его ответе тут же придушило в зародыше всякое желание насмехаться. Апотекарий хотел сказать, что то, с чем они столкнулись на Холсте, больше напоминало мифы и магию, чем оружие, созданное разумом, но подобные слова заставило бы Гравато и остальных воинов Накира сомневаться в его здравомыслии.

И у них будет веская на то причина. Мысли Мероса вернулись к Кано, он не видел своего друга с момента возвращения на флот, и они почти не разговаривали по пути с ледяного мира. Сейчас Мерос с радостью выслушал бы совет товарища.

— Смотрите в оба, — предупредил капитан, когда из дыма над их головами вынырнуло нечто, похожее на гигантский гарпун. Когда легионеры приблизились, это оказались напоминающие клинки плоскости бронированных носовых секций. Огромный фрагмент остова перевернулся и пронесся по полям, спрессовав перепаханную землю, громадные глыбы которой скрыли его верхнюю часть. Повсюду лежали оторвавшиеся при падении обломки корабля. Кое-где пылали лужи пролитого прометия.

Вдруг сержант Мадидус остановился и поднял кулак.

— Слышали? — спросил он.

Воины хранили молчание. Меросу показалось, что он уловил слабый шум, похожий на помехи неисправного вокс-канала. Звук был непостоянным, возникая и пропадая на границе слышимости.

Капитан Накир медленно направился к корпусу «Обнаженного кинжала». Пласталевые плиты фюзеляжа были покрыты слоем, по-видимому, черного пепла, который слабо блестел в тусклом дневном свете.

Накир без предупреждения ударил кулаком по корпусу, достаточно сильно, чтобы звук походил на выстрел. Шум помех вдруг превратился в режущий слух рев циркулярной пилы, и то, что Мерос принял за пепел, вдруг взмыло в воздух, кружа вокруг них.

— Мухи, — сказал Мадидус. — Целый рой.

Насекомые с возмущенным жужжанием собрались в темное облако. На минуту они зависли над Кровавыми Ангелами, словно рассматривая их, затем рой умчался прочь, скрывшись внутри обломков.

— Какой-то вид местных насекомых-паразитов, — предположил Накир. — Их должно быть привлек огонь.

Он взмахом руки дал команду легионерам следовать за ним.

— Сюда, — капитан указал на фрагмент разбитого корпуса в кратере. — Мы войдем здесь. Как только окажемся внутри, ищите любые пульты управления когитаторами, записи вахтенных журналов…

— Выживших? — напомнил Мерос.

— Выживших, — повторил Накир, хоть и с сомнением в голосе.

Используя тросы и магнитные захваты, Кровавые Ангелы взобрались на борт «Обнаженного кинжала», проникнув в длинный низкий погреб боезапаса под торпедными отсеками фрегата. Легионеры разбились на отряды по десять человек и направились внутрь остова, освещая путь фонариками болтеров.

Мерос включил лампу на ранце и освещал дорогу Мадидусу, который следовал в шаге за Накиром. Кассиил шел рядом. После того как они покинули «Красную слезу», ветеран стал неразговорчивым. Он мрачно осматривал каждую груду обломков, словно ожидая, что они в любой момент оживут и нападут на них.

Продвижение по фрегату было медленным и осторожным. Легионеры двигались не по ровной поверхности, перевернутый остов превратил потолок в пол, вынуждая легионеров выбирать путь через арки и декоративные зубцы. Биоимплантаты Мероса исключали всякую вероятность дезориентации, но спуск по-прежнему был сложным.

Вскоре Мадидус нашел тела, сгоревшие дотла. Обугленные останки напоминали людей только в общих чертах. Один из легионеров прикоснулся к трупу, и тот тут же рассыпался на куски, как плохо обожженная глина. Выждав секунду, Мерос поднес ауспик к останкам, но данные, собранные измерительным прибором, не пролили света на точный характер смерти.

Они прошли дальше, через оружейные палубы к служебным ярусам. Остов «Обнаженного кинжала» все еще находился в движении. Повсюду скрипели и стенали переборки, как из-за ветра, проникающего через пробоины в корпусе, так и из-за медленного оседания космического корабля. Хлопья ржавчины сыпались, словно снег, сверкая в лучах фонарей. Такие корабли, как этот фрегат, не проектировались для действий внутри гравитационного колодца планеты, и его разрывала собственная масса. Со временем секции остова полностью развалятся под своим весом. Высоко над головами металл скрипел о металл, и Мерос вообразил, что это скребут по искореженной пластали обнаженные когти.

Каждые десять минут вокс оживал голосами других отрядов, проводящих перекличку. Они тоже обнаружили сгоревшие тела вместе с роями странных черных мух.

В углу дисплея апотекария мигнул значок тревоги, и Мерос остановился, снова подняв ауспик.

— У тебя есть что-нибудь? — спросил Кассиил.

Апотекарий медленно кивнул.

— Да. Изменение в концентрации газа неподалеку.

Накир поднял болтер.

— Токсины?

Мерос покачал головой.

— Нет, сэр. Но заметный рост уровня углекислого газа и других побочных продуктов дыхания, — он поводил головкой сенсора, сделав забор воздуха. — Неподалеку есть что-то живое.

— Оружие наизготовку, — приказал капитан. Лицо командира оставалось бесстрастным, когда легионеры подняли оружие и сняли его с предохранителей. Он осторожно постучал по вокс-микрофону на горжете и заговорил в него. Передатчик висевшего на поясе шлема сразу же десятикратно усилил его слова.

— Внимание. Это капитан девятого легиона Астартес Дар Накир, — его обращение отразилось от стен и разошлось по темным коридорам. — Все, кто слышит меня, отзовитесь. Мы здесь, чтобы спасти вас. Вам не причинят вреда.

Последнее слово разнеслось эхом и стихло. Мерос задержал дыхание, прислушиваясь.

Над ними что-то тяжелое отчетливо ударило три раза по переборке.

— Там, — Гравато указал на люк в стене под искореженной площадкой.

Накир расставил своих людей в шахматном порядке для прикрытия всех направлений в случае засады, а затем полез вверх, Мерос и остальные последовали за ним. Люк был с автозатвором, который запирался в случае катастрофической утечки атмосферы, но когда капитан пригляделся, то увидел термические повреждения вокруг фиксаторов.

— Эти ручки были заварены. Изнутри.

— Они не хотели, чтобы после них кто-нибудь вошел, — отметил Кассиил.

Мерос поднял ауспик, зеленый блеск дисплея освещал его лицо.

— Подтверждаю, милорд. Внутри кто-то есть.

Накир отошел, бросив взгляд на Гравато.

— Открой.

— Есть, — ответил тот, подняв мельта-оружие одной рукой и регулируя дроссель излучателя другой.

— Подождите! — Мерос шагнул на линию огня. — Мы не знаем, кто на той стороне. Воздействие ударной волны может стать смертельным.

— У тебя есть другое предложение, апотекарий?

— Да, — Мерос извлек цепной топор и нанес сильный удар по первому фиксатору. Вольфрамовые зубья с фрактальной заточкой врезались в пласталь, полетели желтые искры. Ручка отлетела со своего крепления, и за несколько секунд Мерос снес все фиксаторы. Кассиил надавил всем весом на петли, и со скрипом искореженного металла люк отошел назад.

Открылось темное широкое пространство, насыщенное человеческими запахами и спертым воздухом. Мерос переступил через порог, лампа над плечомрезко осветила мрак. Внутри была темнота и что-то еще.

Воздух в помещении казался странным образом мертвым. Словно на все был наброшен саван, заглушавший звуки и ощущения, хотя внутри и так было очень тихо и темно. Меросу показалось, что он почувствовал запах озона.

По металлу зашлепали босые ноги, и на свет вышла стройная прихрамывающая фигура. Женщина носила совершенно неуместное для пласталевой темницы красивое открытое платье, которое сильно износилось, на тонкие плечи была наброшена короткая куртка. Лицо под растрепанным рыжими волосами было бледным и грязным, а выражение колебалось между благоговейным страхом и облегчением.

Рука с длинными пальцами осмелилась подняться и прикоснуться к символу алатус кадере на нагруднике Мероса, и на грязном лице, подобно утренней заре, расплылась улыбка.

— Вы Ангелы Императора, — прошептала она.

— Да, — ответил он.

— Я знала, что вы придете за нами.

Она резко повернулась и крикнула в тени:

— Я говорила вам, что они придут!

Из темноты отважились показаться другие выжившие. Один за другим они выходили вперед, чтобы взглянуть на Кровавых Ангелов, словно хотели убедиться, что это не обман.

Когда Уризену понадобилось согласие Крида, тот не колебался ни секунды. Он никогда не задавал вопросов, это было не в правилах Несущих Слово. Их взрастили телом и душой на уверенности, что цель окончательна и нерушима.

Наша кровь — это наша клятва.

Эти слова были сказаны за многие годы до Просвещения в пустошах Колхиды, когда врагами были жестокие жрецы и бессердечные лорды. Их повторили, когда прибыл со своей ложной славой Император. Теперь их впервые произносили с настоящей, абсолютной истиной, и это было возрождением. Легион переродился после откровений Лоргара, и, наконец, все было правильно.

Другие, старые истины, раскрывшиеся в свете новых, были отброшены, как простая шелуха, сухая кожа, от которой избавляется змея. Те призрачные истины были не ошибкой, но испытанием, которое XVII легион прошел и был признан достойным.

Разве могло быть иначе? Несущие Слово разбили преграды и, наконец, взошли на стезю настоящей истины. Открылся великий путь.

Танус Крид верил в это всем сердцем. Сомнения были неведомы ему. Если бы его легион не понял, если бы повелитель не прозрел и не привел их к Просвещению… тогда они навсегда бы угодили в ловушку ложной догмы. На мгновенье он подумал об Ультрадесантниках, которые погибнут на далеком Калте, ограниченных Имперских Кулаках, чьи дни также были сочтены, о Саламандрах и Гвардии Ворона, стертых в пыль под каблуком нового порядка.

Никто из них не видел так, как видели Несущие Слово. Никто из них не видели того, на что сейчас смотрел Крид.

Существо, созданное из кошмаров и войны, слишком ужасное, чтобы описать его жалкими словами.

Оно иронично взглянуло на него, и Крид отпрянул, его кожу опалило. Аколит поднял руки, чтобы прикрыть лицо, и почувствовал обжигающий холод. Глаза Крида пронзила боль, словно от тысячи игл. Всякий раз, когда он пытался осмыслить размеры громадного звериного тела, понимание ускользало от него. Существо заполняло собой все помещение и тем не менее казалось больше него. Окружавшие их железные стены, украшенные слоями нечестивой иконографии, обрели новые, непостоянные размеры. Казалось, реальность искажается вокруг ужасного чудовища. По всей комнате молящиеся сервиторы замертво рухнули там, где стояли, рты открылись в беззвучных воплях.

Наконец монстр отвернулся, благосклонно избавив Крида от своего внимания.

В святилище призрачный аватар Воителя кивнул крылатому существу.

— Что ты такое? — в пустоте возник наполненный угрозой вопрос.

— Имена нужны для кенотафов, — пророкотало чудовище, из зияющей пасти сочился черный яд. Существо театрально поклонилось, его размытые очертания словно насмехались над столь человеческим жестом.

— Знай, я — Полководец Проклятых, Беспощадный Судья. Я твой генерал на поле битвы этой великой войны, Хорус Луперкаль, — засмеялся зверь и насмешливо отдал честь в очень древнем стиле, отведя когтистую лапу от грубой брови. — Я знаю, ты хочешь назвать меня демоном. Это слово хорошо подходит. Я вполне могу носить это имя, — он покачивался на когтистых лапах, источая запах немыслимой, едва сдерживаемой ярости. Громадное существо почти корчилось от жажды вершить насилие, и Крид осмелился задуматься, на что же оно способно, если дать ему волю.

Лицо Хоруса над вибрирующим на окровавленной палубе варп-сосудом затуманилось и стало сердитым.

— Если ты обычный генерал, тогда где твой главнокомандующий?

В словах звучала колкость, и зверь среагировал на нее, цепи вокруг его рук загремели от раздражения.

— Он… неважно себя чувствует. Мне сказали, многое должно быть сделано. Последние приготовления.

Демон пожал плечами, словно сама мысль о подобных вещах раздражала его.

— Работа нерешительных и робких колдунов противна мне, — он зловеще ухмыльнулся. — Я пришел за кровью и черепами.

— Ты получишь их достаточно, чтобы утолить свою жажду, — пообещал Хорус. — Если выполнишь мой приказ.

Крид почувствовал скрытый подтекст в словах Воителя, и его сердца панически задрожали. Размах этого великого переворота, сложность и идеальный замысел предательства на Сигнусе были спланированы Эребом и его бесплотными пособниками с особой тщательностью и абсолютной точностью.

План нельзя менять, не в последний момент.

Даже Хорусу Луперкалю, краеугольному камню войны, которая положит конец всем войнам.

Аколит осмелился встать, сделав шаг к туманному призраку, который носил облик Воителя.

— Милорд, — начал Крид, — что вы замышляете?

Демон едва пошевелил самым маленьким когтем, этого было достаточно, чтобы легкие и глотка Тануса Крида наполнились желчью. Вязкая пурпурно-черная грязь хлынула изо рта и ноздрей, лишив возможности говорить. Несущий Слово закачался, боль парализовала его, но каким-то образом он не умер, несмотря на то, что маслянистая жидкость не вышла из его тела. Крид рухнул на иссеченный мозаичный пол и остался лежать, дрожа, как от лихорадки.

— Моя жажда велика, — сказала тварь, ее ухмылка растянулась ужасающе широко, — а вкусы утончены, — показался мерзкий язык, пробуя воздух.

— Смертные просты и хороши, — она кивнула на Крида. — Я предвкушаю, как попробую этих генетически модифицированных.

— Я дам тебе кровь примарха, череп ангела, — сказал Воитель. — Эта награда гарантирует твою верность мне?

Громкий, сотрясающий взрыв смеха отразился от стен.

— Самус был прав. Для недолговечного ты очень умен, Хорус Луперкаль. Ты знаешь мою цену, — в воздухе еще раз проскрежетал смех. — Сущность брата, сладкая от отчаяния и горя…

— И ненависти, — прервал его Хорус. — Будет столько ненависти.

— Я желаю этого. Я проглочу ее, — прорычал демон. — Дай ее мне. Скажи, как это сделать.

Наконец боль утихла, и Крид снова мог дышать. Его кожа стала горячей и покрылась потом, биоимплантаты лихорадочно работали, стараясь очистить тело от токсинов, которые ненадолго наполнили его. И все же он смог выдавить несколько слов.

— Сангвиний… план…

На лице аватара Хоруса появилось новое, более свирепое выражение.

— План Эреба. Их план, — он покачал головой. — Не мой.

Дрожащий Крид медленно поднялся на колени, а затем на ноги, смаргивая кровавые слезы и сплевывая комки рвоты на палубу.

— Мы… согласны. Это место, эта гигантская ловушка… Замысел заключался в том, чтобы поймать Кровавых Ангелов и столкнуть в бездну. Привести их под наше знамя или уничтожить!

Рогатая голова демона кивнула.

— Я чувствую это в них. Они не видят его, но алый путь проходит под их ногами. Правильно надавить, и они полностью свернут на него и направятся к Трону Черепов. Во всех них есть жестокое, красное освобождение. Маленький Ангел знает об этом, хотя ему и не хватает слов. По-настоящему он боится только этого.

— Да, — сказал Хорус. — Я дам тебе ключ к ним. Воспользуйся им. Сдери с них покорное благородство и достоинство. Сломай их и принеси мне то, что останется. Сделай их них оружие для моего Крестового похода.

Крид попытался представить себе это: бесконтрольную, ничем не сдерживаемую ярость Кровавых Ангелов. Ни кодекса, ни морали, ничего, кроме гнева. Они станут бездумными машинами для убийства, подходящими только для того, чтобы они уничтожали все, что видят, до основания. Превращение гордых сынов Ангела в кровожадных берсерков будет осквернением такой великой силы… Но падение самого Сангвиния станет для всех них величайшим испытанием.

Казалось, Воитель читал его мысли, даже через световые годы.

— Да, — сказал он. — Мне нужны Кровавые Ангелы для Крестового похода против моего отца, чтобы он увидел свою глупость, чтобы Империум узнал, даже самого благородного можно совратить. Но не моего дорогого брата.

Клыкастая пасть демона издала низкий веселый рокот.

— А! Открываются подробности.

Старый скрытый яд проявился в словах Хоруса.

— Сангвиний никогда не отвернется от Императора. Эреб — глупец, если считает, что это возможно. Ангел должен пасть и никогда не подняться. Без него его сыновья примут твой алый путь, демон. Они будут потеряны, — он прикрыл глаза. — Они будут принадлежать твоему кровавому царю.

— Я вижу ясно, — сказал зверь, сложив огромные крылья. — Твоя гордыня занимательна, Хорус Луперкаль. Я вижу, чего ты хочешь. Если невозможное случится, если Ангел Сангвиний отвернется от Императора… Тогда впервые ты получишь настоящего соперника среди твоих союзников-предателей. Возможно, со временем Губительные Силы предпочли бы его тебе. Ты не хочешь так рисковать.

— Он не отвернется! — крик Хоруса разорвал туманную форму аватара, и тот, восстановившись, исказился от гнева. — Никто из вас не понимает его так хорошо, как я. Но запомните: он умрет, даже если мне придется убить его собственной рукой. Клянусь в этом своей душой.

— Будет так, как ты говоришь.

Демон свел вместе когтистые лапы, когти поскребли друг о друга.

— И я принимаю свою роль, — адские глаза, пылая красным цветом убитых звезд, обратились на Тануса Крида. Наступило молчание.

Аколит не был глуп.

— Я принимаю свою роль, — повторил он, подавив нерешительность. Крид подумает о том, что нарушил приказы Эреба, позже. Если проживет достаточно долго для этого.

Крид склонил голову и закрыл глаза, прислушиваясь к эху чудовищного смеха, его окружала вонь крови и серы.

Когда он, наконец, осмелился открыть глаза, то был наедине с мертвецами.

Мерос переходил от одного одетого в лохмотья человека к другому, бегло осматривая сигнусийцев и с растущим беспокойством фиксируя их состояние. Здесь было тридцать два человека, двадцать мужчин и двенадцать женщин, в возрасте от приблизительно трехлетнего мальчика до женщины ста шести стандартных терранских лет. Все были сильно обезвожены и истощены, двое при смерти и еще несколько с небольшими ранениями.

Он поморщился. Помещение сильно нервировало его. В отсеке царила пустая, могильная атмосфера, как в глубине древней гробницы. Мысли Мероса наполняло ощущение пустоты, неправильности, от которой он не мог избавиться. Апотекарий вздохнул и отогнал ощущение, пытаясь сосредоточиться.

Капитан Накир и сержант Мадидус стояли рядом, возвышаясь над людьми. Одетые в лохмотья беженцы толпились неплотной группой, каждое движение, каждый украдкой брошенный взгляд выдавал их страх. Мерос узнал, что женщину в платье зовут Тиллиан Ниоба, и она была смотрителем небольшого декоративного сада в городке Посадка на окраине столицы Сигнуса Прайм. Поначалу говорила в основном она, словно было очень важно, как можно больше рассказать апотекарию о себе. Как будто женщина хотела доказать ему, что она та, кем является на самом деле. И пыталась найти свое место в реальности.

— Мы можем пойти домой? — спросила она. — Вы победили их?

— Нефилимов?

Ниоба не знала, что ответить.

— Я… я не знаю этого слова, — она сглотнула. — Мы прятались здесь много недель. Мы не видели дневного света с момента крушения.

— Что случилось с кораблем? — спросил Накир. Он указал на человека, который назвался лейтенантом Дортмундом, бывшим офицером Сигнусийских пехотных бригад.

— Ты. Расскажи мне.

Дортмунд посмотрел из-под лохматых светлых волос. Он казался слишком молодым для офицерских нашивок.

— Сложно сказать, лорд, — начал он, прикоснувшись к лазгану у бедра. — Мы были на нижних палубах большую часть полета от Сигнуса Прайм. Корабль пытался выйти за пределы громадной тени. Мы мало что видели.

Дортмунд кивнул на другого человека в форме матроса.

— Вот мистер Зомас, он из экипажа «Обнаженного кинжала».

— Я знаю меньше, чем ты думаешь, — заверил Зомас. Он был худым стариком с кислым выражением лица, и откровенно возмутился попытке Дортмунда перевести внимание легионеров на него. — Корабль был перегружен, капитан. Мы шли с хорошей скоростью, но слишком перегружали реактор. Чересчур. Я знаю, что произошла потеря энергии, и мы… мы начали дрейфовать. Именно тогда твари добрались до нас.

— Вы были атакованы кораблями нефилимов, — сказал Накир. — Ксеносы высаживались на фрегат?

— Вы продолжаете называть это слово! — заговорил человек в черной шинели, который топтался с краю группы, словно больше не мог молчать. — Что оно значит? Нефф… кто? — он сплюнул на палубу.

— Кто ты? — спросил Мадидус.

— Ты можешь называть меня Хенгист, космодесантник. Пока этого достаточно.

— Действительно? — сержант шагнул вперед. — Почему ты не говоришь нам, что знаешь, Хенгист?

Мужчина попытался проявить твердость и не смог, отпрянув при приближении Кровавого Ангела. Мерос подозревал, что он преступник. Когда они только вошли в комнату, Хенгист попытался спрятать короткий клинок и малокалиберный болт-пистолет под кучей тряпок. Ему не понравилось, когда апотекарий забрал их у него.

— Я знаю, что пришедшие сюда — не ксеносы, — оскалился Хенгист. — Чужие не заставляют стены сочиться кровью, а матерей есть своих детей, не превращают небо в стекло, а людей в холодный дым… — было что-то порочное в его резком ответе.

— Он прав, — вставил, дернувшись, Зомас. — Я на своей службе видел зеленокожих и чокнутых, но никого подобного тем, кто уничтожил этот корабль. Существа, состоящие из одних лишь клыков и крыльев, лорд. Ужасы, на которые невозможно долго смотреть, — он несколько раз ткнул пальцами. — Пробивались сквозь корпус, как змеи. Огни и всякое такое, — старик невольно вздрогнул. — Мы упали.

— Корабль начал разваливаться, — сказала Ниоба. Он посмотрела на Зомаса. — Мы вошли в атмосферу.

Матрос кивнул, на его невидящие от горя глаза навернулись слезы.

— О, да.

Она продолжила.

— Мы все… нашли друг друга после крушения. Пришли сюда и закрыли двери. У нас была еда и вода.

Мерос посмотрел туда, где лежали контейнеры с продовольствием. Большинство были пусты.

— Что вы собирались делать после того, как закончились бы припасы?

— Умереть? — вслух задался вопросом Дортмунд. — Мы не могли уйти. Не после того, что мы слышали через двери.

— Убийства, — Хенгист покачал головой, — подобно которым прежде никогда не случались, — он прижал руки к голове. — Их звук никогда не забудется.

— Но… — Накир запнулся. — Враги, напавшие на фрегат. Они оставили вас в покое.

— Мы не единственные! — сказал Дортмунд так, словно это было глупое предположение. — Я имею в виду, должны же быть еще выжившие. — Его лицо вытянулось. — На корабле остались только мы?

— Вы первые, кого мы нашли с тех пор, как наш флот вошел в скопление Сигнус, — сухо ответил Мадидус. — Форус и Холст уничтожены. На этом мире нет следов жизни, как и ее признаков на внутренних планетах.

Шок, который испытали беженцы, казался почти осязаемым. Накир продолжил.

— Почему они оставили вас в живых?

Вопрос капитана повис в затхлом воздухе. Ни на одном из выживших не было метки ксеносов, не было масок, которые нефилимы надевали на своих рабов, но Накир по-прежнему не горел желанием эвакуировать их на флот без дополнительной информации.

— Потому что… — произнесла тонким и наполненным болью голосом женщина, лежащая на низкой скамье. — Потому что им нравится наблюдать, как мы медленно умираем от отчаяния.

— Госпожа Розин, вы должны отдохнуть, — Дортмунд подошел к ней, нахмурившись. — Не бойтесь. Мы теперь в безопасности.

— Это не так, — твердо сказала женщина, с трудом поднявшись в сидячее положение. Мерос заметил на ее почерневшем, испачканном кровью жилете должностную брошь колониального политического советника.

— Легионы не освободили нас. Им это не под силу.

— Да, — закричал на нее Хенгист, — потому что вы привели сюда этих чудовищ, не так ли? Встретили их, так сказать, с травяным чаем и гирляндами цветов!

— Молчать, — рявкнул Мадидус. — У тебя была возможность говорить.

— Что это значит? — спросил Мерос.

Розин посмотрела на него, и по глазам было видно, что ее дух сломлен. Он видел это прежде у воинов, которые слишком долго жили среди кровопролития и смерти. То, что она увидела, состарило ее на десятилетия, никак не отразившись на внешности.

— К нам пришел Бруха, — ей было тяжело даже произносить его имя вслух. — Его переполняла ложь. Мы думали, что он — спасение, но на самом деле он и был источником бед.

Ниоба положила руку на наруч Мероса.

— Он сказал, что пришел спасти нас. Его голос звучал по всем видеоканалам скопления. Но он обратил нас против самих себя.

— Ему были нужны только наша слабость и наш страх. В конце первой недели мы построили концентрационные лагеря для тех, кто осмелился возражать. — Из глаз Розин текли слезы, но она, казалось, не замечала их, выражение лица было отрешенным. — За месяц Бруха стал фактически правителем системы. Он сказал нам, что если мы будем задабривать тех, кто напал на нас, то выживем.

— О ком он говорил? — спросил Мерос.

Ниоба встретилась с его взглядом, на ее лице промелькнуло замешательство.

— О демонах, — сказала она так, словно ответ был очевиден.

Последовавшую тяжелую, свинцовую тишину нарушил треск по вокс-связи. Докладывал один из воинов Накира в другом отряде за несколько минут до плановой проверки связи. Голос легионера заглушали помехи и необычный резонансный эффект, который звучал, как далекий шепот, но что было совершенно отчетливо слышно, так это грохот болтерной стрельбы на заднем фоне.

— Отступаем к зоне высадки, — пришло сообщение, — плацдарм атакован. У нас прерывистый контакт с противником. — Прежде чем Накир смог потребовать пояснений, канал наполнило протяжное жужжание, и сигнал неожиданно прервался.

— Они вернулись, — прошипел Хенгист с улыбкой висельника на устах, словно был рад, что оказался прав. — Ваши легионеры привлекли их внимание!

Мерос поднял голову и встретился взглядом с Кассиилом. Выражение лица ветерана было мрачным и решительным.

— Приказы? — обратился Мадидус.

Накир надел шлем, вокс-фильтр придал мрачный оттенок его голосу.

— Возьми Мероса, Кассиила и Гравато, приведи выживших. Остальное отделение пойдет со мной, мы форсированным маршем направляемся к плацдарму.

— Есть, лорд, — сержант отдал честь.

Капитан поднял оружие и выкрикнул новый приказ.

— Оружие наизготовку! Держать шаг! — Легионеры размытыми красными пятнами выскочили из помещения, исчезнув там, откуда пришли.

— Вы слышали его, — сказал Кассиил, изучая лица гражданских. — Поднимайтесь. Несите тех, кто не может идти, или же они останутся.

— Кровавый Ангел! — запаниковавшая Ниоба схватила Мероса за руку. — Ты не понимаешь, мы не можем уйти…

— Не отставай. Мы защитим вас.

— Сейчас ты в это веришь, — сказала она, покачав головой, — но ты ошибаешься.

Охранявшие плацдарм легионеры сначала подумали, что ветер гонит новые шлейфы черного дыма от пожаров в их сторону.

Затем один из воинов заметил, что тучи движутся в обратную сторону от других столбов дыма. Кровавые Ангелы услышали низкий гул, он быстро усилился, из-за чего приходилось кричать, чтобы быть услышанным.

Плотный рой жирных черных мух затмил собой слабый солнечный свет. Кровавые Ангелы с обнаженными головами схватились за шлемы, когда насекомые хлынули на них волной. Некоторые оказались слишком медленными и упали, царапая обнаженные участки кожи. Мухи вгрызались в голую плоть кислотными жвалами, проникая внутрь опрометчивых легионеров. Насекомые забивали дыхательные решетки боевых доспехов и воздухозаборники «Грозовых птиц». Плотные рои наполнили сопла двигателей и заглушили их, не позволяя взлететь кораблям.

Затем в дыму появились лица, гибкие, изящные тени, танцующие на грани видимости. Розовая обнаженная плоть и гибкие формы, смеющиеся глаза, которые глумились над воинами в багровых доспехах. Беспощадные когти, щелкающие и лязгающие резким хором. Воздух мерцал, словно отраженный, подобно чарам из древнего мифа.

К тому времени, как капитан Накир добрался до зоны высадки, Кровавые Ангелы были атакованы. Он открыл огонь, доверившись болтеру и клинку.

Мерос и остальные могли двигаться только со скоростью самых медленных в измученной группе выживших, и их продвижение превратилось в затянувшуюся борьбу. Мадидус возглавил колонну, и они направились в проломы. Сначала через извивающиеся, разгромленные коридоры «Обнаженного кинжала», затем по полю обломков. Теперь они были на открытой местности, защиту им могли дать только случайный невысокий холм и пелена тяжелого удушливого дыма.

Мадидус поднял кулак, и они остановились. В первый раз некоторые гражданские медленно среагировали на жест, но Кассиил прикрикнул на них, и теперь никто не мешкал.

— В чем дело? — спросил по воксу Гравато, находившийся в середине группы. Со своего места в конце колонны апотекарий увидел, как Кровавый Ангел поднял мелтаган на плечо.

— Вверху, — сказал Мадидус. — Я слышу… крылья.

Мерос напряг слух и уловил смутный шум. Глухие удары кожистых крыльев по воздуху, странный пронзительный крик кого-то непохожего на обычную птицу. Он посмотрел вверх, но все, что увидел, — тени, движущиеся над облаками дыма, — быстрые и плавные.

Часть него очень хотела прицелиться и выстрелить в эти неуловимые фигуры, только ради того, чтобы увидеть тех, кто скрывается в этой пустоши. Но единственный выстрел сообщит противнику об их местоположении, а жизнями людей, которых они пришли спасти, нельзя было рисковать.

Он опустил голову и увидел, что на него смотрит Ниоба. У нее было некрасивое лицо и добрые глаза, которые глядели с мольбой. Она казалось такой маленькой и слабой, такой беззащитной. То, что девушка и остальные так долго протянули, казалось для него чудом.

«Галактика жестока и безжалостна, — подумал он. — Вот почему Император создал нас, усмирить ее для таких людей, как Ниоба». Было важно помнить об этом, в долгих сражениях Великого крестового похода иногда легко забыть, что Галактика не только арена войны.

Глаза Ниобы уставились в точку над плечом Мероса, и он увидел, как кровь отливает от ее щек. Глаза женщины расширились от ужаса. Кровавый Ангел медленно и осторожно повернулся, бесшумно вытягивая болт-пистолет.

Оно было в трехстах метрах от места, где затаились люди. Существо остановилось и пробовало воздух раздвоенным змеиным языком. Размеры и гибкие формы тела наводили мысль о принадлежности к женскому полу, но только в качестве дополнения, наряда для его истинной натуры. Создание, в определенном смысле человеческое, было бледно-розового цвета, в некоторых местах почти мертвецки бледное, оно жеманно раскачивалось на тонких, мускулистых ногах, которые заканчивались когтистыми лапами. Лицо с кошачьими глазами словно неправильно вырезали из мрамора, нос отсутствовал, а безгубая ухмылка постоянно менялась. Мерос видел полосатые маленькие уши, как у эльдаров, но существо не связывало с ними родство. Он знал это инстинктивно, Мерос много раз сталкивался с чужими, и хотя они вызывали у него отвращение, ни один виденный им ксенос не вызывал такого чувства неправильности.

— Контакт справа, — прошептал он в вокс, превратившись в бронированную статую. — Одна цель, движется. Возможно, разведчик.

— Можешь убрать бесшумно? — повторил Мадидус.

— Нет, слишком далеко. Пока не реагирует.

— Не рискуйте людьми. Лучше отпусти его.

— Хорошо.

Последовала пауза, затем снова заговорил Мадидус.

— Можешь идентифицировать цель?

— Это не нефилим, сержант. Я не знаю, что это.

— Суккуб, — прошептала Ниоба. — Демонесса. Соблазнитель. Это их старые имена. Они пришли следом за Брухой.

Бледное существо одной рукой лениво вращало клинок. Вторая рука заканчивалась чем-то похожим на клешню гигантского членистоногого, зазубренные щипцы тихо постукивали друг о друга. Легионер не был уверен: это какой-то вид оружия или в действительности часть самой женщины.

Как только в голове возник вопрос, черные, лишенные зрачков глаза повернулись и посмотрели прямо на него.

Не было никакой возможности остаться незамеченным. Даже прижавшись к земле, Мерос в багрово-белом доспехе выделялся на фоне перепаханной равнины.

Но затем существо с непонимающим выражением на лице повернулось и исчезло в дыму, издав низкий пронзительный крик.

11 ДЕМОНЫ СИГНУС ПРАЙМ ВОПЛЬ

Мадидус привел выживших к точке высадки по безопасному маршруту. Они почти добрались до «Грозовых птиц», когда Гравато доложил, что кого-то не хватает. Мерос понял, что Хенгист и человек, которого он нес — раненый фермер по имени Кван, — отстали. Он вернулся за ними.

Кван лежал на какой-то куче недалеко от периметра, а сердитый Хенгист пытался поднять его на ноги. Когда Мерос оказался в двух шагах от раненого человека, на них напало существо, которое Ниоба назвала демонессой.

Хенгист с воплями бросился бежать, в то время как суккуб свалилась с неба, спрыгнув со спины какой-то летающей твари, и пронзила Квана огромной клешней. Фермер не оказал сопротивления, умер быстро, но отнюдь не легко. Как под гипнозом он уставился в переливающийся взгляд существа, которое его заживо выпотрошило.

Зверь демонессы — уродливая ящероптица с четырьмя крыльями и ртом, полным жгутиков, — кружился и кидался на схватившегося за болт-пистолет Кровавого Ангела, инстинктивно перекрывая линию огня по своему всаднику. Прицелившись, апотекарий сбил крылатого монстра выстрелом в голову. Из раны брызнула розовая жидкость, зверь рухнул в грязь, дергаясь в предсмертных конвульсиях.

Суккуб издала сдавленный, леденящий кровь вопль и с яростью накинулась на Мероса. Апотекарий попытался убить тварь из болтера, но она — если представления о половой принадлежности могли быть применимы к такому существу — быстро среагировала и добралась до апотекария, прежде чем он смог перезарядить оружие.

Суккуб ударила Мероса плоской стороной лезвия-когтя с такой силой, что его голова стукнулась о массивный край ранца, а из глаз посыпались искры. Кровавый Ангел кувыркнулся и вскочил с цепным топором, вслепую рубанув туда, где находилось существо.

Она метнулась в сторону, увернувшись от неуклюжего рефлекторного удара, и самоуверенно парировала его обсидиановым кинжалом, который держала в другой руке. Тварь издала звук почти сексуального наслаждения, сохраняя серьезное выражение лица, что было странно для ее резких черт. Затем с пронзительным воплем она атаковала легионера.

Мерос нанес сильный удар топором, обух оружия врезался в грудь суккуба, сбив ее с ног. Проворная тварь превратила падение в кувырок и снова застыла в боевой готовности. Мерос развернулся, удерживая ее перед собой в ожидании следующей атаки.

Он отстранился от всего, что отвлекало внимание: грохота стрельбы, жужжания бесчисленных насекомых, оглушительного хаоса битвы, развернувшейся вокруг не способных подняться в воздух «Грозовых птиц». Его боевые братья сражались с врагом, и, вне всякого сомнения, каждый из них, как и апотекарий, вел свою собственную маленькую войну. Единственный миг невнимательности мог стать роковым в бою с таким противником.

Существо пригнулось и, оттолкнувшись могучими когтистыми ногами, снова прыгнуло на легионера. Мерос повернулся плечом и, наклонившись, бросился вперед. Они столкнулись с сокрушительной силой, и апотекарий услышал треск керамита, когда внешний слой брони лопнул. Клешня метнулась к нему, и он отбил ее вниз рукояткой пистолета. Костяная, хитиновая поверхность раскололась, и суккуб гневно выпалила поток похожих на слова звуков, не подходящих для человеческого языка. Мерос мельком увидел кровоточащую плоть внутри треснутой клешни. Это было, как он сначала подумал, не надеваемое на руку оружие, но, как ни странно, мутировавший отросток узкой руки демонессы. Маленькая отвратительная истина этой детали вызвала у него отвращение. Что за чудовищная эволюция создала такое извращенное существо?

Черный клинок метнулся к груди легионера и ударил под острым углом, оцарапав изгиб нагрудника и не сумев пробить его. Мерос принял решение за долю секунды и выпустил болт-пистолет, тот упал в выжженную грязь у его ног.

Свободной рукой Кровавый Ангел схватил за клешню и резко дернул вперед. Демонесса была застигнута врасплох, и изогнутая часть огромной клешни сильно ударила ее по лицу, от чего по нему потекла маслянистая пурпурная кровь.

Мерос не стал останавливаться и оттолкнул тварь назад, прежде она смогла восстановить равновесие и отскочить на безопасную дистанцию. Он развернул обух цепного топора и нанес удар снизу вверх, нажав на спусковой рычаг. Вращающиеся лезвия впились в обнаженную кожу твари и разорвали ее. Приложив всю свою силу, апотекарий оторвал демонессу от земли.

Она завизжала и вцепилась в него, понимая, что гибнет. Ее неземная красота вдруг превратилась в облик какого-то адского исчадия, охваченного ненавистью. Бездонные опаловые глаза, которые сломили волю Квана, побелели, а крик оборвался с последним вздохом.

Мерос швырнул труп на землю и наклонился, чтобы поднять брошенный пистолет.

Хенгист, который весь бой прятался неподалеку, с трудом поднялся на ноги, не в состоянии отвести взгляда от тела существа.

— Я говорил им, — прошипел он, словно обвиняя кого-то в тяжком преступлении. — Я говорил им.

— За мной! — рявкнул Мерос, перезаряжая оружие на ходу. — Еще раз остановишься, и я оставлю тебя здесь.

Когда они прошли под крылом ближайшей «Грозовой птицы», их встретили кашляющие и хриплые звуки огнеметов. Воины Накира выпускали струи пламени по забитым мухами соплам, сжигая мерзких насекомых и рассеивая их рои. Мерос подумал, что лучше было рискнуть и отделаться небольшими повреждениями своих кораблей, чем оставаться на поверхности Сколтрума.

Повсюду лежали мертвые суккубы и ящероптицы, и вместе с ними несколько воинов в красных доспехах. Мерос выругался про себя от вида даже одного мертвого Кровавого Ангела в лапах этих уродливых гарпий.

Он отвернулся и увидел Мадидуса у кормового люка десантного корабля, готового к взлету. Изнутри на него смотрела Ниоба. Сержант махнул ему, они не будут ждать, когда на них набросится вторая волна. Маяк, который вызвал Кровавых Ангелов, нашли и отключили. Больше причин оставаться на агромире не было.

Хенгист стоял рядом.

— Теперь мы можем улететь? Я хочу убраться отсюда.

Явный страх в голосе человека разозлил Мероса.

— Отойди от меня, — сказал он, направляясь к ближайшему убитому легионеру. — Мне сначала нужно выполнить долг.

Мерос включил редуктор на медицинской перчатке и начал осторожно извлекать прогеноидные железы убитого.

Атмосфера в зале из литокаста резко контрастировала с настроениями на конклаве несколькими днями ранее. Капитан Ралдорон скрестил руки на груди и осматривал комнату, узнавая проекции командиров, которые передавали с их кораблей. Наряду с множеством других мелких неисправностей гололитическая сеть между кораблями Кровавых Ангелов время от времени теряла четкость передаваемых данных, и искусственные проекции многих капитанов рот Трех Сотен изобиловали помехами. Технодесантники и сервиторы из бригад технопровидцев Механикум «Красной слезы» не могли исправить проблему и устранить отвратительный треск помех, которые постепенно проявлялись на каждом вокс-канале и тактической релейной связи.

Настроение в зале было мрачным, и присутствие Великого Ангела едва смягчало его. Известные своим самообладанием офицеры явно демонстрировали раздражение и разногласие. Эти воины собрались, чтобы сразиться в решающей битве Великого крестового похода, покончить с угрозой человечеству, но то, с чем они столкнулись на Сигнусе Прайм, отвергало все попытки классифицировать опасность.

Капитан Накир закончил свой доклад. Среди собравшихся было заметно разногласие, даже в отношении сухого описания боя с противником на пятой планете.

— Эти существа… — начал Верховный хранитель Берус, обменявшись ироничным взглядом со своим подчиненным Аннеллусом, который стоял рядом с ним. — Ты не подумал привезти одного убитого на флот, чтобы мы могли изучить его в апотекарионе?

Накир сжал губы.

— Конечно, подумал, — резко ответил он. — Но тела изменились во время возвращения на корабль.

— Что ты имеешь в виду? — спросил сангвинарный гвардеец Зуриил.

Накир взглянул на стоявшего рядом легионера, линейного апотекария из девятой роты.

— Они расплавились, сержант гвардии. Как лед на огне. Все, что осталось, — это грязный, токсичный осадок, который не поддается анализу.

— А выжившие, — подал голос капитан Амит, его взгляд был тверд и напряжен. — Они все еще живы? Их обследовали?

— Да, брат-капитан. Группа содержится под стражей в камере на нижних палубах, — Накир снова посмотрел на апотекария. Младший воин стоял с опущенной головой. Он явно испытывал трепет, оказавшись в присутствии такого количества величайших героев легиона, не самым последним из которых был сам примарх. Ралдорон пригляделся к нему и вспомнил его лицо. Мельхиор и Нартаба. Воин сражался в обеих кампаниях стойко и с честью.

— Мерос, — Сангвиний произнес его имя, и апотекарий поднял голову. — Мой сын, ты лично общался с этими людьми. Что ты о них думаешь?

Ангел говорил серьезно и спокойно, и это, казалось, успокоило Мероса.

— Повелитель. На выживших нет следов насильственной имплантации и химических веществ, вызывающих изменение, — он прервался, словно задумавшись о чем-то, затем продолжил. — Я не нашел у них ничего необычного, за исключением того, что они живы, а каждый сигнусиец, что нам попадался, был трупом без костей.

— Этого достаточно, чтобы оставить людей там, где мы нашли их, — холодно сказал Аннеллус. — Они могут быть еще одной уловкой ксеносов. Предатели.

— Мы даже рассматривать не станем подобный совет, — Сангвиний не повысил голоса, но его порицание было очевидным, и хранитель явно испугался. — Мы не бессердечны и прибыли в скопление Сигнус спасти их.

Он кивнул Меросу, разрешая продолжить.

— Я опросил их, — сказал апотекарий. — Вместе с данными, извлеченными из обломков «Обнаженного кинжала», они могут помочь частично восстановить хронологию произошедших событий.

— Что они знают о нефилимах? — спросил Азкаэллон. — Хоть какие-нибудь подсказки о расположении войск и тактике?

— Им показали пикты ксеносов и их кораблей, — сказал Накир. — Ни один из людей никогда прежде не видел гигантов.

— Тогда кто напал на них? — вопрос задал командир 216-й, его голообраз слегка колыхнулся.

Выражение лица Мероса ожесточилось.

— Капитан, они говорили об армиях существ, которые были смешением… жизненных форм. Сочетанием людей и зверей, крылатых тварей и существ с изменчивой плотью. Армии демонов, — он нахмурился. — Именно это слово они использовали, милорды.

Берус фыркнул.

— Как я и говорил прежде. Это последствия психологической войны, несомненно усиленной применением методик управления разумом. Наркотики или химикаты, ментальное программирование. Неподготовленная человеческая душа податлива и открыта для манипуляции и разложения, — хранитель бросил быстрый взгляд в сторону Ралдорона, но не на Первого капитана, а его адъютанта. Стоявший рядом с Ралдороном брат Кано промолчал, оставаясь в тени.

— Со всем уважением, — произнес Мерос, — у выживших не найдено признаков такой манипуляции. Они верят в то, что говорят.

— Я уверен в этом, — сказал Берус, заслужив сдержанное одобрение от некоторых капитанов.

— Они говорят, что армию этих чудовищ возглавляет нечеловек, — сказал Накир. — Существо, зовущее себя «Жаждущий крови», убийца, который наслаждается жестокостью и болью, — он сделал паузу. — Есть также и другой лидер.

— Сколько там этих так называемых демонов? — спросил Галан.

— Мнения расходятся, — признался Мерос. — Некоторые из выживших говорили о человеке по имени Бруха. Он прибыл к ним, представившись агентом Империума, но, по-видимому, это Бруха ответственен за падение правительства Сигнуса.

— Один человек? — спросил с явным сомнением Азкаэллон. — Как он это сделал?

— Магией.

Ралдорон видел, как Мерос выдавил эти слова, и нахмурился.

— Бруха якобы был существом варпа, порочным вдохновителем ужасных актов осквернения и зверств, — апотекарий резко замолчал. — У меня нет других объяснений для вас. Я просто повторяю то, что говорили мне выжившие.

— Он повторяет безумные россказни! — сказал Аннеллус. — И как будто верит им.

— Я вынужден согласиться с хранителем, — слова сопровождались шипением и треском, передача велась с мостика «Темной страницы». Аколит Крид, облаченный в церемониальные одежды, до этого момента не участвовал в обсуждении.

— Эти описания ужасных существ, настойчивое утверждение, что они не из этого мира… Выдуманные байки неграмотных людей, которые не могут осмыслить нечто чуждое им.

— Ты уверен? — спросил с мрачным лицом Амит. — Это так ты объясняешь непонятные явления, с которыми мы столкнулись? А инциденты на наших кораблях, эпидемия самоубийств среди сервов и летописцев? Причины этому так и не найдены.

— Кое-кто позволил своему страху перед неизвестным погубить себя, — заявил Крид. — Все мы видели ксеносов разных видов, странных и непонятных. Тем не менее нет ничего такого, что нельзя объяснить, руководствуясь разумом. Эти несчастные глупцы, чьи жизни спасла храбрость капитана Накира… Нельзя их считать источником достоверных сведений.

Ралдорон помалкивал, даже заметив, что Галан и несколько других капитанов кивают, соглашаясь с комментариями Несущего Слово. Первый капитан мысленно взвесил слова Крида. Они были справедливы, но не все факты в данной ситуации можно было игнорировать.

Именно Хелик Красный Нож, наблюдавший со стороны, сказал, наконец, то, о чем многие только думали.

— Не стоит так поспешно отвергать слова людей. У них нет зрения космодесантников, но они все же видят. Ни один из присутствующих здесь воинов не рискнет отрицать, что он видел краем глаза чистое безумие варпа и не думал о том, что кроется в его глубинах.

Ралдорон не мог больше молчать.

— Загадки и хождение по кругу делу не помогут. С кем бы ни столкнулись в скоплении Сигнус, они по-прежнему наши враги. Накир и его люди продемонстрировали, что мы в силах сражаться с ними и убивать их. Это все, что имеет значение. Приказы магистра войны не изменились. Мы освободим эту систему от тех, кто ее захватил.

— Каково твое мнение, брат Мерос? — вопрос Сангвиния заставил замолчать остальные голоса в комнате. — Ты уже дважды видел этих существ вблизи. Я бы хотел, чтобы ты честно и открыто поделился своими мыслями.

Апотекарий посмотрел на своего властелина.

— Здесь нет нефилимов, мой господин. Эти ужасы не их рук дело. Как бы мы их ни назвали — ксеносами, демонами или незнакомцами… Я считаю, что мы столкнулись с кем-то неизвестным доселе ни одному сыну Ваала и Терры.

Кано покинул зал как можно быстрее, попрощавшись со своим командиром. Он нашел Мероса в коридоре, который тянулся от атриума. Лицо апотекария выдавало его беспокойство, и вместе с тем он казался погруженным в раздумья.

Кано пришлось дважды окликнуть Мероса, прежде чем старый друг обратил внимание.

— Брат, подожди.

Мерос кивнул.

— Пришел спросить меня, почему я не держал свой проклятый рот закрытым? — он поморщился. — Наверное, Фурио будет недоволен. Теперь каждый капитан в Трех Сотнях думает, что я наивный идиот.

— Не все, — сказал Кано, сдержанно улыбнувшись. — Только те, кто считают, что знают больше тебя.

Мерос неожиданно оживился и набросился на него с вопросами.

— Где ты был, Кано? После нашего возвращения с Холста ты исчез. Ты и слова не сказал о…

Хорошее настроение адъютанта Ралдорона как рукой сняло.

— Ты о том, что мы видели на планете? Нет, не сказал. По правде говоря, у меня были вопросы, на которые я должен был найти ответы.

— Нашел? — Мерос приблизился на шаг, в его словах сквозили разочарование и гнев.

Кано говорил тихо.

— Мой друг, то, что я вижу иначе, чем ты, это мое бремя.

— Повторю слова капитана Ралдорона, — сказал апотекарий. — От загадок нет толку. Говори прямо.

— Я считаю, то, что ты сказал Ангелу, правда, — ответил Кано. — И я не один такой, — он положил руку на плечо Меросу. — Ты спас жизнь тем людям? Они ведь доверяют тебе, так? Они верят в тебя?

Апотекарий кивнул.

— Женщина, Тиллиан Ниоба… Она назвала нас Ангелами Императора. Словно верила в то, что мы действительно серафимы из старого мифа.

— Поговори с ней. Разузнай все, что сможешь, об этих «демонах». Что бы ни думали Аннеллус с Берусом, в этих существах может быть ключ к правде о Сигнусе.

— Хорошо, — Мерос на мгновенье замолчал, затем снова поднял глаза, когда вспомнил о чем-то. — Что за правда?

Когда Кано вернулся к залу из литокаста, намереваясь найти Ралдорона и приступить к выполнению своих обязанностей, то обнаружил, что дорогу ему преграждает другой офицер.

— Ты, — его ждал капитан пятой роты. — Мне нужно поговорить с тобой, библиарий.

Каноприщурился, но поклонился, как того требовал протокол.

— Я больше не ношу это звание, капитан Амит. Вы хорошо знаете об этом.

— Да, я был на Никее. И знаю, что звание может быть ликвидировано одним приказом, но вот долг… по своему опыту скажу, забывается не так легко.

Выражение его лица оставалось нейтральным. Амита было непросто понять. На первый взгляд, вся его натура была на виду, стремительная и свирепая. Но Кано знал, что это первое впечатление. Характер Амита был более глубоким и загадочным, и он скрывал больше, чем многие представляли.

— Я знаю, чем ты занимался, — сказал капитан. — Я следил за тобой, Кано.

— Я не…

Амит прервал его, зарычав:

— Солжешь, и я посчитаю, что ты бесполезен, библиарий, — он приблизился. — Я знаю, ты посетил много кораблей, тайно встречаясь со своими родичами-псайкерами.

Кано похолодел. Он не успел связаться с достаточным числом своих бывших товарищей, чтобы заручиться их согласием. Если Амит собирался остановить его…

Капитан мрачно улыбнулся.

— Мне не нужны твои способности, чтобы понять, о чем думаешь. Спокойно, Кано. Я не собираюсь мешать тебе. Я хочу помочь.

— Почему? — тут же возник вопрос. — Я… мы рискуем навлечь осуждение хранителей или того хуже.

Улыбка Амита стала шире.

— Эта угроза мало что значит в пятой, — затем он снова стал холодным и серьезным, его поведение изменилось, как залитая водой лампа. — Я не доверяю словам таких узколобых, как Берус, или этому фанатику Криду. Я верю тому, что увидел мельком на Холсте, когда прибыл, чтобы спасти вас, словам тех выживших. Это связано с чем-то из нашего общего прошлого. Архетипы подсознания, потусторонние силы, которые нечто большее, чем просто чужие. Я понимаю это, даже если другие нет. И ты тоже понимаешь.

Кано медленно кивнул.

— Больше вашего, брат-капитан.

— Я считаю, что все скопление Сигнус — это какая-то грандиозная ловушка, Кано. Западня, призванная завлечь Кровавых Ангелов и уничтожить нас. Я не позволю этому случиться. Мы не позволим этому случиться.

— А если для этого нам придется нарушить приказы Совета Терры? И указ Императора?

— Мы сожжем этот мост, когда дойдем до него, — сказал Амит.

То, что Ниоба рассказала ему, было сплошным кошмаром. Мерос молча слушал, стараясь никак не показывать своего отношения к ее словам.

До прибытия в Сигнус, даже до Нартабы Октус, где он едва не погиб, Кровавый Ангел усомнился бы в ее словах. Теперь он думал иначе. Час за часом нереальное становилось реальным.

Мерос нашел Ниобу в углу медицинской палаты, где держали выживших со Сколтрума. Девушка была так далеко от остальных, насколько было возможно, не покидая при этом комнаты. Охранник из экипажа адмирала ДюКейд стоял на страже у дверей, никого не выпуская.

Другие собрались разрозненной группой, разговаривали шепотом или вовсе молчали. Ниоба присматривала за Розин, беспокойно спящей на низкой кровати.

— У нее тревожные сны, — сказала Ниоба легионеру, тихонько убрав волосы с лица Розин. — Они мучают ее воспоминаниями об увиденном. Розин сказала, что ей спокойно только рядом со мной.

— Вы видели то же, что и она?

— Кровавые дожди и природу, обратившуюся против человека, — устало кивнула она. — Ужасы, заставившие меня усомниться в собственном здравомыслии. О да, воин. Я видела это.

Ниоба посмотрела на свои руки.

— Я так хочу вернуться домой, к моему тихому саду, но я знаю, что его больше нет, — на лице появилась робкая улыбка. — Наверное, я кажусь вам эгоистичной. Я всегда жила одна и мало общалась с другими. Мне это нравилось, и им тоже. Только я и растения. Никто не приходил посмотреть на сады, но я прекрасно за ними ухаживала, — она вздохнула. — И я никогда не испытывала особого сочувствия к ближним.

Мерос кивнул в сторону Розин.

— Ваша забота о ней противоречит вашим же словам.

— Разве? — Ниоба подняла голову, посмотрев на остальных. — Я им никогда не нравилась. Дортмунд и Хенгист всегда спорили из-за меня в темном отсеке. Вор клялся, что я в сговоре с Розин, а она в свою очередь с тварями, и постоянно повторял: «Открой дверь. Выбрось ведьм». Он хотел нашей смерти.

— Дортмунд не позволил этому случиться.

— Да. Но больше из-за апатии, чем от нежелания, — она замолчала. — Когда на Сигнус Прайм прибыл этот ублюдок Бруха, Розин была там. Другие считают, что она заражена порчей.

— Этот Бруха… Выходит, он ренегат?

Она покачала головой.

— Он изменил свою человеческую природу. А хорошие люди последовали за ним по этому пути из-за страха за свои жизни. Их уничтожили.

— Но не вас.

— Не нас, — Ниоба посмотрела на него. — Жестокость демона ничего не значит, если ей нет свидетелей.

— Снова это слово, — апотекарий скрестил руки. — Нет таких существ. Нет магии, дьяволов и богов, нет…

— Ангелов? — вставила она. — Тогда кто вы? Кто ваш повелитель?

Ответ Мероса замер на языке, когда его отвлекло движение у двери. Летописец Халердайс Гервин вступил в перепалку с охранником, а затем протиснулся мимо него. У Гервина было бледное и перекошенное лицо, а взгляд — пустым и холодным. Он не видел Мероса и, казалось, вообще ни на кого не реагировал, когда направился через помещение к площадке технического обслуживания, игнорируя взгляды медиков-сервов и других апотекариев.

Охранник закричал, и Мерос отошел от спящей Розин, почуяв неладное.

Гервин потянул за ручки закрытой панели управления и открыл ее. Внутри Мерос увидел блок переключателей противоаварийной автоматики, приборные щиты для противопожарных форсунок лазарета и антидекомпрессионых клапанов.

Матрос добрался до летописца раньше Мероса, положив руку на плечо Гервина. Секвенталист резко развернулся и ударил молодого человека тяжелой дубинкой, спрятанной в рукаве, его лицо оставалось непроницаемым, а глаза бессмысленными. Охранник упал на палубу, обливаясь кровью, и Мерос бросился вперед.

Гервин схватился за рычаг продувки пламегасительного состава и повернул его на пол-оборота. Отверстия в потолке выпустили немного едкого белого пара. Полный поворот выпустит густой галоидметановый поток, который мгновенно потушит очаги открытого пламени.

— Остановите его! — закричал кто-то. — Он всех нас убьет!

Кроме того, химический дым вызовет удушье у каждого, не обладающего аугментированными легкими легионера, каждого выжившего на Сигнусе, каждого серва. Все, за исключением Кровавого Ангела, задохнутся и умрут, включая самого летописца.

«Еще один», — подумал Мерос, одновременно выкрикивая имя Гервина. Еще одна душа поддалась непонятно откуда возникшему безумию. Болт-пистолет оказался в руке. Единственный выстрел превратит несчастного художника в кровавое пятно.

Вокруг вспыхнула паника, он замешкался и услышал рев Хенгиста, когда выжившие бросились к выходу. Меросу нравился Гервин, он заслужил большего, нежели кровавой смерти сумасшедшего. Апотекарий застыл и навел пистолет.

— Что он делает?

Ниоба последовала за ним, и вдруг Мерос почувствовал такую же странную, гнетущую атмосферу, как и в закрытом отсеке на борту «Обнаженного кинжала».

Лицо Халердайса Гервина изменилось, к нему вернулось осмысленное выражение. Он моргнул, как человек, пробудившийся ото сна. Летописец увидел Мероса, болт-пистолет и зарыдал. Его длинные пальцы отпустили рычаг продувки, и он упал на палубу, закрыв лицо руками. Мерос перевел рычаг болтера в безопасное положение.

Опустившись на колени, Ниоба сжала руку Гервина и спросила у него, в чем дело.

— Зачем ты это сделал?

— Покой, — проговорил он сквозь всхлипы. — Хочу. Покоя.

Мерос услышал слова человека, но его внимание было сосредоточено на Тиллиан Ниобе. Он подумал о внезапно успокоившемся Гервине, исчезнувших кошмарах Розин, не заметившей их суккубе и об абсолютной невозможности существования самих выживших.

С постепенной неизбежностью свет трех солнц потускнел перед носом «Красной слезы», и флоту Кровавых Ангелов, наконец, открылась планета Сигнус Прайм.

Столичный мир был лишен всех признаков жизни и присутствия человека. Прикоснувшиеся к поверхности планеты лучи сенсоров вернулись с бессмысленными и непонятными потоками данных, и даже донесения обычных оптических приборов казались противоречивыми и запутанными. Вся планета была скрыта под покровом плотных, желчного цвета облаков, напоминая стеклянную сферу, наполненную бледно-желтым дымом. Грозовые очаги перемещались беспорядочно, вопреки метеорологическим стандартам. Гигантские зигзаги молний освещали ночную сторону, извиваясь пурпурно-белыми полосами, которые напоминали очертания клыкастых улыбок.

Капитальные корабли развернулись в боевой строй, эскадры крейсеров, авианосцев и эсминцев сформировали собственные боевые построения, выделив охранение из перехватчиков и дозорных канонерок. Не было ни одного участка черного беззвездного неба, куда бы ни целились орудия, воины находились в полной боевой готовности. Слишком многое случилось с Кровавыми Ангелами за время перехода в это место, чтобы они отнеслись к ситуации беспечно.

В тени «Красной слезы» уверенно двигались корабли с не менее прославленными послужными списками, чем у флагмана, ожидая появления первых признаков неуловимого врага. «Завет Ваала» и «Алый», «Девять крестоносцев» и «Сын крови», «Виктус» и «Багряная свобода», «Реквием Аксоны» и «Игнис» — эти и многие другие корабли зарядили орудия и подняли пустотные щиты.

Передовые части флота — отправленные на разведку дозоры «Воронов» — вернулись с пиктами окрестностей Сигнуса Прайм.

Две луны третьей планеты исчезли. Если бы их уничтожили обычным способом, тогда бы остались обломки в форме кольца, радиоактивное излучение и траектории частиц, отмечающие местоположение погибших лун. Спутники попросту были похищены с их орбит неизвестным образом, а вместе с ними исчезли верфи, казармы и заводы оборонительных сил скопления Сигнус.

Судьба самих защитников представлялась очевидной. Остовы кораблей их флота и обломки уничтоженных орбитальных комплексов дрейфовали на орбите планеты густой, рваной завесой недалеко от границы атмосферы. Боевые и гражданские корабли, от суборбитальных шаттлов, неприспособленных к полетам за пределами стратосферы, до межзвездных громадных перевозчиков — все были уничтожены рядом со столичным миром и брошены на месте гибели. Внутри некоторых остовов все еще пылала плазма, оставлявшая за ними радиоактивные следы. Из разбитых корпусов вывалилось огромное количество обломков, еще больше уплотнив хаотичную мешанину фрагментов кораблей.

Мертвые корабли не были просто следствием жестокого обезглавливания целого колониального мира. Они были нечто большим, чем пролитая кровь, оставленная небрежным убийцей, и надгробными знаками. Безмолвные корабли превратились в опасную полосу из обломков, которую будет вынужден пересечь каждый, кто захочет высадиться на планету. И, кроме того, они находились здесь в качестве немой колоссальной угрозы: разбитые суда как истекающие кровью трофеи безумного убийцы.

Этого ужаса было достаточно, чтобы сковать льдом сердца даже самых опытных воинов космоса, но это еще был не конец жестокого безмолвного послания. Среди десятков тысяч уничтоженных кораблей плавали трупы, разорванные и замерзшие.

Пилоты перехватчиков передали снимки на командную палубу «Красной слезы», и примарх молча просмотрел их, печаль и гнев лишили его слов. Те, кто увидел эти пикты, тоже молчали, не в состоянии выразить словами невероятную реальность того, что они видели.

Каждое тело было изувечено непостижимым образом, кости были извлечены из плоти, украдены, как исчезнувшие луны, таким же неизвестным способом, который унес жизни на Холсте и на других планетах. То, что осталось в безвоздушной пустоте над Сигнусом Прайм, превратилось в материал для безумного скульптора. Миллионы тел плавали слившимися массами плоти, сплетенными в омерзительные, блестящие из-за замерзшей крови монументы. Их спрессовали в дольмены и кольца, словно вырезанные из стеатита. У некоторых форм были острые углы и зубчатые иглы, сделанные из отсеченных конечностей. Другие были сплющены в диски и жуткие мерцающие дуги красного цвета. Восьмиугольный знак, который пылал на поверхности Форуса, также неоднократно повторялся в этой ужасающей картине, подобно дару, который мог увидеть только тот, кто обладал глазами, огромными, как горы.

Видение вернулось к Кано без предупреждения, как и в келье медитации.

Палуба раскололась под ногами, и он споткнулся. Под металлическими плитами пола открылась бездонная черная пропасть, засасывая расколотые фрагменты мира вокруг легионера своей бесконечной, неотвратимой силой тяжести.

Кано поднял руки к лицу и стер этот образ. В предыдущий раз ничто не могло остановить обрушившееся на него видение, но в этот раз он знал, чего ожидать. Кровавый Ангел воспользовался той крошечной частицей брони, что у него была.

Он мысленно окружил себя защитными стенами антисилы, ментально погрузил ноги в песок, когда буря ощущений взвилась, чтобы поглотить его.

Кано услышал его приближение: из мрачных глубин поднимался вопящий фантом, более быстрый, чем смерть, более внезапный, чем наступление ночи. Зловонный шторм поднял призрака к Кровавому Ангелу на призрачных мертвых крыльях.

…воин, облаченный в железо и с ног до головы измазанный кровью, его окутывало сияние мертвых сингулярностей и погибших звезд, тошнотворный свет вытекал из сочленений и трещин в расколотом доспехе, вокруг завывающего, непостижимого лица резко выделялись пепельные локоны, а из спины росли костяные крылья падальщика…

— Нет… — он убрал руку, его глаза были крепко закрыты, отвергая видение.

…было пропитано оскверненной кровью…

Казалось, видение отдавалось эхом в его мыслях, словно он смотрел на него чужими глазами.

…вопящий красный ангел…

Кано был захвачен волной ощущений, в его разуме пронеслось воспоминание. Оно было предвестием, он инстинктивно и с абсолютной ясностью понял это.

…не избежать…

Подобно океаническому прибою, откатывающемуся назад перед ударом приливной волны, отраженное видение предупреждало о грядущей беде. Более грозной, нежели прежняя. Кано почти чувствовал ее вкус в загрязненном воздухе. У бывшего библиария неожиданно возникла абсолютная уверенность, что он смотрит в дуло самого огромного из когда-либо созданного оружия.

…страх и ненависть, и другие темные эмоции…

Колоссальным усилием Кано оградил свой разум от образов и открыл глаза, обнаружив, что снова находится в коридоре, палубы вокруг него были нетронутыми.

Рядом с ним стоял легионер 170-й роты в служебной форме, протягивающий к нему руку, на его лице было видно беспокойство.

— Брат? Ты болен?

Кано оттолкнул его, восстановив равновесие. Он сделал шаг и остановился, сориентировавшись.

— Ангел, — пробормотал он, встряхнув головой, словно это избавило бы его от остатков пси-эффекта. — Этим нельзя пренебречь… Я должен предупредить Ангела…

Кано взял себя в руки и пустился бегом к ближайшему транспортеру. Святилище примарха было далеко, но он мог добраться до него, если поспешит…

Но затем все сервы экипажа вокруг него начали кричать, и адъютант капитана Ралдорона понял, что опоздал.

Флот Кровавых Ангелов был готов к любому виду атаки, кроме одного.

Из самого ядра планеты Сигнус Прайм вырвался крик, который не был ни голосом, ни звуком, и устремился в космос к собравшимся кораблям IX легиона. Огромный ураган психической силы, созданный из сконцентрированного экстракта-убийства миллионов сдавшихся душ, исходил из покрытого пеленой мира. Он пронесся по багровым кораблям дрожащей, нематериальной волной. Пустотные щиты не смогли остановить его эфирную силу, а адамантиевые корпуса и пласталевые переборки были пронизаны с такой легкостью, словно были сделаны из бумаги.

Ужасающая квинтэссенция боли и страдания трансформировалась в оружие творцами горя, которые не знали другого удовольствия, кроме как дирижировать агонией, словно она была музыкой. Они сотворили ее инструментами, созданными из обмана и паранойи, уничтожив последние следы надежды и доброты, которые могли цепляться за края таких темных и жутких эмоций. Чудовищная сила ударной волны обрушилась на каждый живой разум на борту кораблей Кровавых Ангелов.

Сверхлюди Легионес Астартес мужественно встретили всю ее мощь. Волна обрушилась на них, причинив некоторым сильную боль и страдания, но они были Ангелами Императора, и, несмотря на грубую силу, столь нецеленаправленное оружие не могло победить их. Сыновья Сангвиния выдержали удар и отразили его.

И только позже Кровавые Ангелы поймут, что не они были истинными целями. Эта сила была направлена не на них, оружие уничтожения лишь искало слабейшие звенья в их военной системе.

Всех людей — кроме одного — во флоте на краткий миг объединил душераздирающий вопль, который обжег их разумы и сбил с ног. Крик убил многих в момент соприкосновения — тех, кто был совершенно не готов к такому сокрушающему, черному отчаянию. Некоторые проживут немного дольше, прежде чем их сердца остановятся, другие отправятся в воздушные шлюзы или направят ножи и лазганы на себя и своих товарищей.

Вопль продолжался и продолжался, и никто не мог избежать его.

12 РАЗОБЛАЧЕНИЕ АДСКИЕ КОРАБЛИ КУРС НА СТОЛКНОВЕНИЕ

Кое-кто скажет, что самая страшная пытка, которую человек может испытать, — это совершенно честно и открыто заглянуть в самые темные уголки своей души. Познать тот гнев, ту ненависть и то зло, на которые способен.

И эти черные эмоции излились в миллион раз более мощным потоком не из одной, но из бесчисленных мертвых и порочных душ, в нужный момент принесенных в жертву.

Именно такая сила хлынула в души мужчин и женщин, служивших в великом флоте Кровавых Ангелов. Каждое сердце и разум были доведены до предела, и многие не выдержали. Сильнейшие выживут, но до самой смерти останутся изувеченными. Слабейшие сойдут с ума, видя повсюду ужасы, их разумы рассыплются, как разбитое стекло.

Прозвучал первый выстрел.

Капитан Ралдорон с каменным выражением лица бежал по золотой галерее к Санкторум Ангелус. Крики и вопли отражались от стен украшенного коридора, искажая восприятие, из-за чего скульптуры и великолепные произведения искусства принимали искаженный, угрожающий вид.

Ралдорон зарычал про себя и отогнал ощущение. Он был подготовлен выдерживать коварные атаки, но у обычного экипажа «Красной слезы» не было такой защиты. Первый капитан видел знакомых флотских офицеров, превратившихся в рыдающих детей. Некоторые расцарапали себе лица, другие лишились дара речи и невидяще глядели, угодив в темницу собственного разума. Кровавого Ангела мучило то, что он ничего не мог сделать для них, но сейчас шла битва, а они были жертвами. Его первым заданием было обеспечить безопасность корабля и примарха, и только потом он сможет обрушить свою месть на напавшего врага.

Он почти добрался до атриума, когда его внимание привлекла стрельба. Ралдорон резко остановился возле балюстрады галереи и увидел внизу огромную свирепую толпу матросов. Вокруг лежали убитые, а в дальнем конце помещения выстроилась в шеренгу группа Кровавых Ангелов с оружием наизготовку. Фигура в черном доспехе и с вытянутым перед собой крозиусом выкрикивала приказы.

— Всем разойтись! — выкрикнул приказ толпе хранитель Аннеллус. — Возвращайтесь на свои посты, или вас расстреляют!

— Довольно! — Ралдорон перепрыгнул через перила и приземлился на палубу. Он повернулся к Аннеллусу, излучая холодный гнев. — Во имя Ваала, что ты творишь?

— Этот сброд напал на нас, — хранитель указал на одного из боевых братьев, на лице которого были свежие порезы, вместо одного глаза зияла рваная дыра. — Они пошли против своих хозяев!

— Они не сброд, — прорычал Ралдорон. — Они — наш экипаж!

Болтеры были подняты, легионеры могли расправиться с сервами одним коротким залпом.

Ралдорон оттолкнул Аннеллуса в сторону и прошел в толпу моряков. Они расступились перед ним, словно отодвигаемые силой его воли.

— Посмотрите на меня, — выкрикнул он, пристально глядя на них. — Посмотрите на меня!

Капитан схватил ближайшего человека, лейтенанта-артиллериста, чьи губы шевелились в непрерывной безумной молитве.

— Кровь, и кровь, и кровь, и кровь, и кровь…

— Вы усмирите свои страхи, — слова Ралдорона были тверды, как адамантий. — Все вы. Если вы сдадитесь, тот ужас, что напал на нас, одержит победу. Не смейте! Вспомните, кто вы! Вспомните свою клятву Ангелу и Императору!

Дрожащий в его хватке лейтенант умоляюще взглянул на Ралдорона.

— Она в моей голове, лорд. Я должен заставить ее остановиться. Кровь… — багровая жидкость окрасила бородку, сочась из глаз, ушей, ноздрей.

— Кровью мы связаны, и кровью мы служим, — сказал капитан, напомнив клятву долга. Слова успокоили гнев толпы.

— Мы — легион, все мы, — он метнул язвительный взгляд на хранителя. — Никогда не забывайте об этом. Не сомневайтесь. Черпайте силу у своих товарищей и братьев.

Другие легионеры уже опустили свое оружие. Ралдорон разжал хватку и отвернулся.

— Что мы можем сделать? — раздался вопрос из толпы. — Если враг проникает в наши головы, что мы можем сделать?

— Сопротивляйтесь, — сказал Ралдорон, не поворачиваясь. — Пока они не погибнут. Или же погибнем мы.

Первый капитан добрался до святилища примарха без дальнейших задержек и когда остановился в атриуме перед огромными медно-золотыми вратами, почувствовал через керамитовые подошвы ботинок небольшое смещение в палубе. «Красная слеза» поворачивала и достаточно круто, чтобы для компенсации активировались огромные гравитационные плиты флагмана.

Когда вокруг заревели сигналы тревоги, он задумался, что же заставило корабль изменить курс. В глубине души он знал, следующая атака неизбежна. Только неясно было, откуда ее ожидать. Рука Ралдорона опустилась на эфес силового меча, висевшего в ножнах на поясе. Одна часть него приветствовала битву, в то время как другая страшилась ее.

— Первый капитан. — У дверей во главе группы стражей стоял сержант Сангвинарной гвардии Зуриил, лезвие его карминовой глефы сияло. — Вокс-связь вышла из строя. Мы получаем обрывочные сигналы от других командиров и кораблей. Сбои бессистемны, только беспорядочное отключение радиосвязи и голоса…

У Ралдорона тоже пропал сигнал, но и только.

— Что за голоса?

Зуриил указал на вокс-бусину капитана.

— Послушай сам.

Ралдорон постучал по вокс-устройству. Какой-то миг было слышно только шипение статики, но затем он уловил едва различимые слова, произносимые нараспев на непонятном языке.

Стоявший рядом Мендрион нахмурился.

— Я слышал эти голоса раньше, но они, кажется, исчезли из памяти…

Ралдорон фыркнул, отключив связь.

— К черту эти игры теней.

Зуриил открыл дверь, впуская его внутрь.

— Действительно, брат-капитан.

Ралдорон вошел в святилище примарха и поклонился, Ангел в ответ коротко кивнул. Повелитель стоял посреди комнаты перед шипящим, нестабильно работающим гололитом, который демонстрировал голову и плечи адмирала ДюКейд. Командующая выглядела усталой и постаревшей, боль и страдания потушили яркую искру жизненной энергии, которую капитан всегда ассоциировал с ней. Как и остальной смертный экипаж, адмирал не была защищена от психического вопля с Сигнуса Прайм. Ралдорон вспомнил обезумевшего лейтенанта, которого Аннеллус готов был убить. То, что ДюКейд после такой же ментальной атаки по-прежнему исполняла свои обязанности, свидетельствовало о ее выдающейся стойкости.

— Беспорядки усиливаются, — сказала она. — Палубные офицеры докладывают нерегулярно, но на местах уже произошли убийства и некоторые акты… вандализма. Думаю, на данный момент флагману не грозит непосредственная опасность изнутри.

Адмирал замолчала, словно ей трудно дышать. Ралдорон услышал по открытому каналу другие голоса на мостике, многие были охвачены паникой, в то время как офицеры ДюКейд пытались сохранить порядок.

Лицо Сангвиния было мрачным.

— Другие корабли?

При этих словах Ралдорон перевел взгляд от голографического изображения на огромный иллюминатор из бронестекла, за которым был виден космос. Он разглядел флотские крейсеры. Некоторые выбивались из строя, видимо, были повреждены.

— По тем нескольким устойчивым каналам связи, что у нас есть, докладывают о схожих инцидентах, — сообщила женщина. — Среди сервов экипажа вспыхнули беспорядки, были случаи насилия и паника.

— Подавите их, — сказал Ангел. — Если мои сыновья будут вынуждены сражаться с собственными экипажами за контроль над космическими кораблями, то мы пойдем на поводу у врага.

— Я… — начала ДюКейд, ее голос поднялся на октаву, превратившись в визгливый, протяжный вопль. Гололит задрожал и разлетелся облаком фотонов, но пронзительный вой не прекратился. Матрица проектора в палубе перегрузилась и взорвалась, испуская дым и запах раскаленного металла.

Ралдорон извлек пистолет, опасаясь, что это предвестие очередной психической атаки. Рядом с ним поднял руку командир гвардии Азкаэллон, в его наруче щелкнул затвор болтера модели «Ангелус».

Остальные воины Сангвинарной гвардии обнажили клинки.

— Этот шум? — крикнул Халкрин. — Откуда он исходит?

Примарх повернулся, пристально всматриваясь в потолок. С грозным выражением Ангел искал глазами то, что мог увидеть только он.

— Нет… — прошептал Сангвиний.

В зале находилась группа сервиторов, рабов для выполнения второстепенных обязанностей и управленческих функций. Они одновременно выползли из своих спальных ниш и хором завыли, изрыгая кровь и технические жидкости на мозаичный пол.

На глазах Ралдорона они погибли, рассыпавшись розовато-серым туманом, как разобранная головоломка, сделанная из плоти и меди.

Со звоном кристалла о пласталь Сангвиний обнажил меч и встал в боевую стойку. Узкий и смертоносный двуручный клинок был длиной с космодесантника, его выковали из красного металла, а золотую гарду усыпали рубинами. Оружие загудело, оживая в руках Ангела. Крылья примарха раскрылись, и примарх поднял меч.

— Покажись, если осмелишься!

Вопль достиг своего пика, пронзив слух Ралдорона, но, когда он стих, Кровавым Ангелам был брошен новый вызов. Останки сервиторов задергались и сплелись, веревки внутренностей и сломанные конечности потянулись друг к другу. Воздух вокруг кусков плоти исказился, а реальность вывернулась наизнанку и разрушилась.

Части соединились в новое тело. Торс принадлежал двуполому мутанту с четырьмя руками и подрагивающей мускулистой плотью, голова увеличилась и стала напоминать козлиную, с рогами и острой, фыркающей мордой. Новорожденное существо согнулось и с самоуверенным видом посмотрело сверху на Кровавых Ангелов. Оно провело когтями-пальцами по своему телу, забавляясь с окровавленной плотью, из которой состояло, и испустило влажный, оргиастический выдох.

— Сангвиний, — оно прошипело имя. — Ты не представляешь, как я рад, наконец, увидеть тебя в своих владениях.

Существо насмешливо поклонилось и облизало губы из мертвой плоти.

— Добро пожаловать.

— Во имя всех звезд, что ты за существо? — холодная ярость примарха сменилась отвращением. — От тебя разит варпом.

Тварь причудливо кивнула.

— Да, это верно. У тебя вид недочеловека. Это возбуждает меня.

Ралдорон почувствовал в воздухе странное смешение запахов: приторный аромат заглушал почти все кругом, но за ним чувствовалась затхлая вонь пота и телесных жидкостей, запах серы.

Лоскутное чудовище свело все четыре руки вместе, словно в молитве.

— Считайте себя польщенными присутствием этого посланника, моей сущности, которую вам позволено называть Кирисс. Я — отблеск на грани предсмертного экстаза, Развращенный и Очарованный, сын-дочь Повелителя Удовольствий и ревностный слуга К тлахси исшо акшами. Сама пустота восхваляет меня.

— Твои титулы ничего не значат для меня, — ответил Сангвиний. — Из какого ты вида, чужой? Назови его.

Существо отвело взгляд, и Ралдорон обнаружил, что оно смотрит на него так, словно хочет съесть.

— Чужой. Какое ограниченное понятие. Все вы знаете, кто я, — оно безумно захихикало. — Я один из них. Произнесите это имя вместе со мной. Демон, — между губ показался кончик черного языка.

Заговорил Азкаэллон:

— Ты украл это имя у людей, которых убил. Имя из древних мифов и легенд.

На краткий миг кокетливая любезность твари исчезла, сменившись неожиданной яростью.

— Это вы украли его у нас!

Но затем гнев снова стих, и Кирисс низко поклонился.

— Я приветствую вас, Ангелы Крови. Я владею этими мирами, душами и королевством во имя и славу Слаанеш, — Кирисс опустил голову, изображая напускную скромность. — Хотите ли вы попытаться забрать их у меня?

Когда Ралдорон посмотрел на примарха, то увидел, что его гнев стих, и на Ангела снизошло ледяное спокойствие. Сангвиний направил острие меча вниз, руки обхватили украшенный драгоценными камнями эфес.

— Ты совершил акт агрессии против Империума Человечества и злодеяния против его граждан. Знай, что за подобные действия может быть только возмездие, никакого примирения и никаких уступок.

— О, неужели, — прошептал Кирисс.

— Я предлагаю только один раз. Сдайся и откажись от своих притязаний на скопление Сигнус. Сделай это, и я обещаю, твоя смерть будет быстрой и милосердной.

Смех твари поначалу был звонким и резким, затем опустился в низкий, угрожающий диапазон.

— Ты не понимаешь моего величия, вульгарный и ничтожный ангел. Ничто столь примитивное не может убить такое великолепное! Я — кардинал Собора Знака, король-королева Сигнуса и враг всего живого. Эти миры станут памятниками твоего отчаяния, недочеловек. Все, что ты любишь, будет отнято у тебя и осквернено моим поцелуем, — оно повернулось к иллюминатору. Две руки указали на закрытую тучами сферу Сигнуса Прайм, другая пара поманила Кровавых Ангелов.

— Идите, — сказал Кирисс. — Найдете меня там. Если вам угодно, я подожду.

Когда последние слова стихли, отдельные куски металла и плоти развалились в отвратительную груду, оживляющая сила чудовищного посланника неожиданно исчезла.

Сангвиний долго и молча смотрел на останки, затем повернулся к своим людям.

— Доставьте нас туда, — приказал он.

— Милорд, флот все еще в некотором беспорядке… — начал Азкаэллон.

— Как и планировал враг, — глаза примарха были темными и жесткими, похожими на осколки кремния. — Но мы довольно долго идем по пути, проложенном ими для нас. Мы не позволим жить этой твари, мои сыновья. Выполняйте приказ.

Силы второй фазы атаки таились на виду, скрываясь среди массы обломков, которые окружали Сигнус Прайм плотным поясом искореженного металла.

Деформированные, мутировавшие корабли освободились от гравитации планеты и устремились на флот Кровавых Ангелов, их двигатели выбрасывали дымящиеся шлейфы термоядерного пламени. Для этих судов не существовало ни классификации, ни формального способа их оценки для традиционных принципов космического сражения. Это были адские корабли, и, подобно остаткам своих экипажей, они были искажены и переделаны в нечто отвратительное и немыслимое. На первый взгляд неактивные, мертвые для всех сенсоров, сейчас они наполнились призрачной энергией, движимые силами, пришедшими из небытия.

Некоторые были двуглавыми уродами из сплава пластали и бронзы, словно результат катастрофического выхода из варпа. Другие были вскрыты, разодранная обшивка корпуса обнажала внутреннюю планировку, которая напоминала анатомическую гравюру в медицинском учебнике. Внутри хищных остовов горели огни, пылающие сферы в их зубчатых носах, словно глаза, уставились в темноту. Эти корабли не столько летели в космосе, сколько плыли по нему, их корпуса извивались. Они двигались, как огромные животные, формы диктовались злым разумом, который обитал в корпусах того, что некогда было гордостью оборонительных сил сигнусийцев.

Другие распустили громадные паруса из дубленой человеческой кожи на выдвижных каркасах, которые напоминали роговые наросты и слоновую кость. Гигантские треугольные паруса затмевали свет своими размерами и словно были наполнены призрачным ветром. Поверхность адских кораблей была усеяна орудиями, которые выпускали каскады пурпурной энергии и россыпи шипастых разрывных сфер размером с «Грозовых птиц».

Некоторые из кораблей были не более чем гигантскими ракетами, пустыми судами, брошенными на пути следования имперских кораблей без управления или маскировки своих намерений. Один из таких остовов прорезал строй звена перехватчиков «Ворон» и напоролся на крейсер «Нумитор», прежде чем тот успел провести маневр уклонения. Два корабля окутала огненная вспышка, и они вывалились из строя в облаке пепельных обломков.

Эхо тревоги, которое пронеслось по экипажам Кровавых Ангелов, еще не прошло, и корабли флота Сангвиния пытались противостоять вражеской атаке. Промедление означало смерть, боевые потери и разрушение. Они были застигнуты врасплох, потрясены, но иного выхода, кроме как сражаться, не было.

«Виктус» и «Завет Ваала» дали залпы из лазерных излучателей, которые исполосовали громадину, несущуюся к борту «Игнис». Вражеский корабль — прежде системный транспортный корабль, а теперь металлолом, зараженный чумой коррозии, — был уничтожен, развалившись на огромные обломки прогнившего металла. Корпус взорвался, как полынь под ударом молота, куски обшивки рассыпались на атомы, когда столкнулись с пустотными щитами багровых кораблей.

Неподалеку «Чаша» и «Гермия» помчались вперед, чтобы заполнить интервал слева от флагмана. Корабли устремились навстречу врагу сквозь смешавшиеся порядки флота. Им навстречу спешили вздувшиеся изнутри фрегаты, оставляя за собой шлейфы токсичных газов. Корпуса были украшены восьмиконечными звездами, нанесенными кровавой краской поверх оскверненных эмблем, которые некогда являлись гордыми свидетельствами верности Сигнуса Терре.

Корабли Кровавых Ангелов выпустили торпеды и пульсирующие потоки из мегалазеров, уничтожив броневую защиту нападавших, но враг по-прежнему приближался. На какой-то миг показалось, что лидирующий фрегат собирался таранить «Чашу», затем омерзительный корпус раскрылся и показал то, что было внутри него.

Эти измененные корабли были наполнены жилистой, мускулистой плотью, покрытой блестящим хитином. Подобно раковой опухоли, эти чудовища заполнили внутренности корабля и теперь вырвались на свободу. Вытянулись мерцающие в свете звезд восемь паучьих ног, каждая полкилометра в длину. Твари внутри остовов корчились. Корпуса кораблей на них напоминали ракообразных со своими панцирями на спинах.

Не обращая внимания на стрельбу в упор из отдельных оборонительных орудий «Чаши», два корабля-паука прыгнули на тяжелый крейсер и начали грызть его, в темноте сверкали огромные влажные жвалы. Потоки кислорода ворвались в вакуум, когда «Чаша» начала терять атмосферу через бесчисленные бреши. Такое происходило по всей линии сражения, каждый корабль флота столкнулся с врагом, готовым к подобным действиям.

«Красная слеза» открыла орудийные порты и излила всю мощь своих орудий, сверкающие копья пучкового оружия и потоки ракетных залпов накрыли атакующий строй адских кораблей. «Сын Крови» и «Алый» последовали примеру флагмана, открыв огонь из всего оружия, что было в их арсенале, врезавшись во вражеские порядки и оставляя огромную зону обломков за собой. В ночи расцвели идеальные, похожие на жемчужины сферы ядерного пламени, уничтожая то, что давно должно было быть мертвым.

Крид слизал кровь с кончиков пальцев, смакуя ее. Сочащаяся из его глаз жидкость была темной и маслянистой, ее острый запах напомнил ему о далекой Колхиде. «Она пахнет как рождение, — сказал он себе. — Вестник нового».

Безмолвные потоки света отбросили мечущиеся тени на его командный трон, когда космос вокруг «Темной страницы» вспыхнул от орудийных залпов. Крид встал и посмотрел вниз.

Мостик корабля был похож на пузырь из зеркального бронестекла, окрашенный ржавчиной и непрозрачный снаружи, но изнутри он выглядел так, словно парил в космосе. Громадные бронеставни обычно обеспечивали безопасность и защищенность огромной капсулы, но аколит приказал их опустить, чтобы момент предательства от него не ускользнул.

Крид наблюдал, как корабли-пауки пируют «Чашей», и его улыбка стала шире. Скоро Кровавые Ангелы будут считать экипаж этого корабля счастливчиками, так же как и павших на борту «Гелиоса», «Светлого рыцаря» и остальных жертв.

Кровопролитие не прекращалось, начало ему положило воплощение демона перед Хорусом в святилище, а теперь оно было медленным и непрерывным. Несущий Слово не чувствовали ни боли, ни волнения из-за этого. Он понял, что это знак для него, отметка превосходства, оставленная на его плоти. Аколит не позволил себе задуматься над словами Воителя и о внутреннем конфликте, который они вызвали. Хорус приказал ему проигнорировать план Эреба, и Крид искал в себе чувство вины за этот поступок, но ничего не нашел. Эреб, такой высокомерный, такой надменный, он и полукровка Кор Фаэрон жалуют силу своим любимчикам, словно дары… Их здесь не было. Они не видели возможности. Теперь у Крида был шанс опередить их, возможно, заслужить право стоять рядом с Лоргаром вместо них.

Если мы добьемся успеха. Когда мы добьемся успеха.

Огромный крылатый демон-зверь оставил его в живых, и багровые полосы были напоминанием об этой милости. Крид снова осмелился задуматься о будущем. Я отмечен. И это придает уверенность. Он улыбнулся себе. Это война уже выиграна.

— Повторяющиеся сообщения с флагмана Кровавых Ангелов.

Крид повернулся лицом к воину. Его звали Феллейе, громадный воин был одним из отборных телохранителей капитана Харокса.

— Они просят нашей помощи, — сказал аколит. Он посмотрел вниз. Под ногами, через палубу из армостекла, он видел громадные очертания «Красной слезы», озарявшей космос огнем своих батарей и лучевыми разрядами.

Крид ощутил странное спокойствие, плывя посреди такой жестокой битвы. «Темная страница» все еще не сделала ни одного выстрела и не привлекала даже малейшего внимания врага.

— Женщина по имени ДюКейд требует, чтобы мы использовали наши орудия для контроля за этим сектором флота, — продолжил Феллейе.

— Угости ее помехами.

Харокс подошел к своему командиру.

— Корабли этой группы следуют установленному боевому протоколу, — сказал капитан. Он указал на линейные крейсеры, медленно образующие защитный кордон вокруг корабля Сангвиния.

— Я знал, что они так поступят, — Крид кивнул самому себе. — И практически не уделят внимания расположению своих кузенов из семнадцатого легиона, — он наблюдал за движениями кораблей в медленном танце. — Доверие — такая глупость.

— Сближение, левая верхняя раковина, — сообщил Феллейе. — Господин, по-видимому, это корпус гражданского балктанкера. Он пройдет прямо через наш огневой коридор на встречнопересекающемся курсе с «Красной слезой». Мы единственный корабль, который может отразить атаку.

Крид поднял глаза, и генетически улучшенное зрение разыскало нападавшего на фоне черноты. Цилиндрический корпус окутал зловонный дым, выхлопные струи несли его на все возрастающей скорости, борта корабля были покрыты мерзкими текстами и жуткими символами. Рука аколита прикоснулась к предплечью, где его татуированная кожа несла на себе множество подобных знаков.

Он закрыл глаза. Если бы Крид внимательно прислушался, открыл свою душу, то почти смог бы расслышать хихикающую, радостную ненависть, исходящую от приближающегося судна. Твари на его борту страстно желали отведать крови ангелов.

— Приказы? — обратился Харокс.

— Наконец, время пришло, — сказал Крид, открыв глаза. — Настал идеальный момент для предательства.

Крид вернулся на командный трон и насладился деянием, желая в этот момент увидеть лица тех, кого предал.

Сначала Мерос подумал, что глаза обманывают его. Рука прижалась к бронестеклу иллюминатора, он наблюдал за ходом битвы, и у него перехватило дыхание, когда безмолвная вспышка вырвалась из кормы корабля Несущих Слово. На миг Кровавый Ангел подумал, что внутри «Темной страницы» произошел катастрофический взрыв, но затем пламя превратилось в струи ракетных двигателей, и он понял, что крейсер оставил их.

Этого было достаточно, чтобы апотекарий застыл посреди разворачивающейся битвы. Какая причина заставила сынов Лоргара сбежать?

— Мерос! — его позвал знакомый голос, и апотекарий, повернувшись, увидел подбегающего Кано. — Быстрее! Они идут!

— Кто?

Выглядевший изнуренным адъютант прижимал к груди болтер.

— Кано, о чем ты?

— Взгляни, — легионер ткнул пальцем в темноту.

Мерос посмотрел в том направлении и увидел тупоносый корабль, несущийся к «Красной слезе».

— Видишь?

Мерос посмотрел на товарища.

— Это ты? — он постучал пальцем по лбу.

Кано стал мрачным.

— Сейчас это не имеет значения.

У апотекария возникло больше вопросов, но их заглушил удар танкера, который пробил внешний корпус под легионерами.

Раньше корабль был транспортом для перевозки летучего химического топлива, медленной баржей, которая совершала длительные путешествия от Сигнуса Прайм до Белой Реки и обратно. Бесконечные полеты по кругу прервались, когда в скопление прибыли отродья варпа. Члены экипажа стали носителями для меньших тварей имматериума, оболочками из плоти, в которых удобно находиться в царстве недолговечных. В свою очередь, они собрали еще больше людей из числа сигнусийцев, которые дали клятву верности в надежде, что это спасет их. Спасло, но не так, как они предполагали.

Знак Слаанеш покрывал всю поверхность корабля, нечестивые слова избороздили нос судна, благословив его нести смерть Ангелам Императора, когда придет время.

Удар пришелся в машинное отделение левого борта, где по пневматическим рельсамперевозили торпеды из главного склада боеприпасов к носовым батареям. Твари опрокинули стены танкера и хлынули внутрь «Красной слезы».

Их ждали немногочисленные Кровавые Ангелы.

Мерос увидел под собой гниющий ад. Зажатый между внешней обшивкой флагмана и первой стенкой внутреннего корпуса, отсек не был предназначен для перемещения людей. Внизу располагалось пласталевое углубление, по которому вились разорванные кабели и вырванные направляющие, искры от механизмов управления автоматическими тележками освещали места, куда не проникали дульные вспышки болтеров и луч наплечного фонаря. Нос захваченного танкера вмялся внутрь, дальнейшее продвижение блокировала толстая бронеобшивка, но это не остановило высадку ужасающего экипажа судна.

Твари, напоминающие гибких, похожих на миног обитателей глубоких океанов, вопили и скользили вверх по решетчатым площадкам и смятым от удара стенам. Они двигались скачками, их щупальца хлестали, цеплялись и подтягивали тела вверх. Другие — ледяные чудовища с щелкающими клешнями и тощими телами, которые напоминали огромных освежеванных псов, — используя могучие задние ноги, прыжками покрывали невероятное расстояние, вопя и ухая.

Эти существа уже добрались до боевых братьев. Некоторые из них погибли при столкновении, другие стали жертвой щупалец с бритвенно-острыми концами или были разодраны когтями. Мерос был полон решимости заставить тварей заплатить за это. Он стрелял одиночными выстрелами, тщательно прицеливаясь. Апотекарий попытался определить размещение нервных узлов или головного мозга, как его учили наставники, но в телах этих чудовищ не было единообразия и логики. Казалось, их можно убить, только полностью уничтожив. Рядом с Меросом сражался Кано, хладнокровно убивая все, что двигалось. С ним была дюжина воинов, которые прибыли к месту атаки с тем же самым намерением — защищать «Красную слезу» до самой смерти.

Существа нападали на легионеров с ужасными песнями и завывающими воплями, которые отражались от переборок. Казалось, этим тварям не было конца, из танкера блестящей извивающейся толпой извергалось все больше чудовищ. Волна росла, и без подкреплений легионерам грозило поражение.

Затвор пистолета Мероса с щелчком открылся.

— Перезаряжаю! — выкрикнул он, выбросив обойму со скоростью, выработанной концентрацией и постоянной практикой.

У Кано не было времени на слова, вместо этого он развернулся и прицелился, когда одно из чудовищ, воспользовавшись паузой апотекария, бросилось к ним на площадку.

Выстрелы Кано попали в цель, но огромное существо, несмотря на то, что масс-реактивные снаряды вырвали из его боков куски пурпурной плоти, не погибло. Тварь не обратила внимания на Мероса и набросилась на его брата, вырвав искореженные трубы, чтобы добраться до него. Кано с грохотом упал и исчез под громадным монстром. Мерос извлек цепной топор и обрушил его на истекающее жидкостью тело.

По всему боку на него оскалились клыкастые рты. Перезарядив пистолет, Мерос всадил болтерный снаряд в каждую пасть, вызвав несколько визгов боли. Вязкая масса сжалась и свалилась в сторону, открыв под собой помятого Кано.

— Брат-медик! — крик сверху привлек внимание Мероса. Вдоль перил выстроилась в линию группа легионеров в серых доспехах, ведя огонь по нападавшим. Он увидел, что капитан Красный Нож указывает на Кано.

— Забери его оттуда. Немедленно уходите!

Мерос подстрелил похожую на краба тварь, которая бежала за ним, и поднял Кано. Из трещин в броне боевого брата сочилась кровь, он был бледен, словно в легких не осталось воздуха. Вместе легионеры, спотыкаясь, направились к остальным поспешно собравшимся защитникам.

Нападавшие двигались за ними по пятам, хихикая при виде их несомненного отступления. Межкорпусное пространство было заполнено бурлящей массой бесчисленных врагов.

— Они не должны прорваться через наши ряды, — выкрикнул Мерос. — Если они доберутся до палуб, мы никогда не найдем их!

— Они не доберутся, — ответил Красный Нож. — Валдин нашел то, что помешает им.

И в этот момент апотекарий увидел, как из-за взрыва остановилась тележка и один из Космических Волков вытащил из нее конический предмет по массе и высоте равный человеку.

— Магнитные зажимы, — выкрикнул капитан. — Держитесь!

Это была боевая часть ракеты для борьбы с перехватчиками.

Захрипев от усилий, Валдин швырнул ее через плечо, и та упала в толпу врагов. Мерос отвернулся, руками прикрыв лицо, когда боеголовка ударила в нос танкера и взорвалась.

В таком замкнутом пространстве взрыв вырвал огромный кусок внешнего корпуса «Красной слезы». Этого было недостаточно, чтобы пробить внутреннюю броню, но хватило, чтобы сбросить корабль захватчиков и подвергнуть чудовищ из плоти беспощадному воздействию космоса.

В вакуум вытянуло воздух и обломки. Прикованный к адамантиевой палубе магнитными подошвами своих ботинок Мерос удерживал Кано в вертикальном положении, в то время как врагов выбросило в небытие. Пронзительные песнопения резко прекратились.

Афина ДюКейд закрыла лицо руками, вдавив ладони в глазные впадины. Тепло кожи противоречило действительности, словно все происходило не с ней. В ушах адмирала с каждым ударом сердца глухо стучала кровь.

Всю свою жизнь она контролировала других, корабль, себя. Теперь это казалось далеким сном. Афина изо всех сил пыталась держаться, но поняла, что ее силы иссякают. Скоро ничего не останется.

Она услышала слова помощника.

— Они внутри корабля! — в голосе звучала истерика. — Эти чудовища пробили корпус, заразили нас… — он судорожно вздохнул.

Руки ДюКейд опустились.

— Майор, успокойтесь, — она попыталась произнести слова уверенно, но они получились резкими и нервными. Яркий свет на мостике «Красной слезы» резанул по глазам, и она неожиданно для себя вздрогнула.

Покрасневший и вспотевший майор повернулся к ней.

— Вы не понимаете? — прорычал офицер, перекрикивая шум и привлекая внимание других членов экипажа. — Очнитесь! Посмотрите вокруг. Легион привел нас на смерть. Это ловушка, дорога в ад!

Его лицо раскраснелось. Внутри ДюКейд сжалась, когда поняла, что видит пульсирующую в капиллярах кровь. «Как это может быть?» — задал вопрос тоненький голосок в ее голове, но ответа не последовало.

Майор дернулся вперед и схватился за подлокотники командного кресла, закричав во весь голос.

— Вытащи нас отсюда! — он совершенно спятил, теперь она понимала это. — Ради Терры, мы должны убираться! Отвечай, бессердечная сука!

В багровой пульсации на его лице она увидела и черный цвет, чернильный и отравленный. Майор вдруг вздрогнул и понял, что это он был заражен — безумием, страхом и какой-то болезнью.

— Кирисс.

— Что ты сказал? — резко спросила она.

ДюКейд вскочила, а майор отшатнулся. Имя пронеслось по ее телу, как электрический разряд. На мгновенье ее зрение прояснилось.

— Я… я ничего не говорил… — лицо майора было просто маской плоти, надетой поверх чего-то ужасного, захватившего его тело.

Теперь она поняла. Один из лазерных пистолетов вдруг оказался в ее руке, а затем она выстрелила в майора, выпустив один за другим несколько ярких лучей когерентного света. Офицер упал на палубу, поднялась резкая вонь обожженной плоти. Тело с невероятной скоростью корчилось и извивалось.

Когда ДюКейд огляделась, тошнота усилилась. Лица всех членов экипажа на мостике были обращены к ней, и все они были отмечены той же самой извивающейся багрово-черной меткой. Они смеются? Она слышала, как они смеются.

Они хотели убить ее точно так же, как та тварь внутри майора. Она вытащила второй лазерный пистолет и открыла огонь сразу из двух. Адмирал отстреливала бегущих членов экипажа, лучи прочертили пространство мостика, срезая зараженные тела и уничтожая панели управления.

Последним она убила рулевого, когда он пытался поднять руки, чтобы вцепиться ей в лицо, а может быть, сдаться. Это не имело значения. Кровь каждого из них была черной, а теперь она растекалась по палубе вокруг адмирала, впитываясь в серый горностай ее плаща.

Но самый большой ужас ждал Афину ДюКейд, когда она мельком увидела собственное отражение в мониторе навигационного когитатора. Ее старое лицо воина было красным от напряжения. Красный цвет постепенно переходил в черный, все больше растекаясь по ее лицу.

Болезнь добралась и до нее. Конечно, это так. Безумие превратилось в вирус, смертоносную инфекцию. Другие поддались ей, и вскоре это ждет и ее.

Адмирала зарыдала горькими слезами. Она так сильно любила этот корабль, как родную дочь. Она любила своего примарха и его легион, но она привела их к этому. Теперь «Красная слеза» пронизана порчей, и это ее вина. Только ее.

Хрупкий самоконтроль ДюКейд рассыпался.

— Я должна искупить ошибку, — произнесла она сквозь рыдания. — Это не может продолжаться. Да. Да.

Сангвиний поймет. Она знала, что он поймет. Прощения Ангела было достаточно.

Адмирал ввела новый курс в рулевое управление, который выведет флагмана прямо на Сигнус Прайм. Двигатели приняли приказ, и огромный корабль повернул, войдя в гравитационный колодец планеты. Адмирал уничтожила главный пульт управления, чтобы никто не смог исправить содеянное ею.

Последний лазерный выстрел пронзил сердце ДюКейд, оставив выжженное отверстие в ее груди.

13 ПАДАЮЩАЯ СЛЕЗА КРЕПОСТЬ ЭТО НАША КЛЯТВА

В небесах над Сигнусом Прайм свирепствовала война, освещаемая атомным огнем и вспышками когерентной энергии. Пребывавшие в холодном, мертвом состоянии адские корабли ожили и бросились на флот Кровавых Ангелов, приводимые в движение столбами пламени и другими, более эфемерными способами.

У многих кораблей-ренегатов в определенном смысле все еще были экипажи, но они ничем не напоминали верных мужчин и женщин, которые когда-то входили в их состав. Наиболее похожими на людей остались слабые духом и трусливые сердцем фанатики, которые продали свое право первородства и верность за ложь об искуплении. Страх перед смертью привел этих людей в рабство, которое погубит их тысячекратно.

Были там и другие существа, чудовища и монстры, облаченные в плоть призраки. Они ради возможности переходить из варпа в реальный мир использовали тела мертвых, как люди использовали защитные костюмы. Эти веселящиеся и ликующие существа в нарядах из лишенной костей человеческой плоти носили имя демоны. Им надоело истреблять слабых сигнусийских колонистов, и теперь они жаждали новой добычи. Жаждали кусать ее, рвать и резать. После совращения и убийства горстки миров пришло время искупаться в крови и ненависти.

В этом пагубном месте дети двух темных богов объединили силы для войны, которая не была похожа ни на одну другую. Сигнус Прайм был плацдармом в грубой материальной реальности, и каждый из них знал, что начавшаяся в этот день битва будет повторяться миллион раз на бесчисленных мирах в грядущих тысячелетиях.

Среди этого безумства, ливня лазерного огня и воплей огромная крылатая слеза, выкованная из адамантия и бронзы, выжгла черный след на израненном небе планеты.

Не имея возможности остановить свое падение, «Красная слеза» нырнула в гравитационный колодец Сигнуса Прайм и вошла в атмосферу в мерцающем потоке оранжевого пламени. Языки плазменного огня облизывали нижнюю поверхность корпуса, обвивая тонкий киль боевой баржи сверкающими полосами электромагнитных разрядов. Антенны и тонкие стволы излучателей плавились и скручивались из-за постоянно увеличивающейся температуры, словно листья растений, столкнувшихся с яростью лесного пожара. Протяжный звериный стон прозвучал по всей многокилометровой длине огромного корабля, корпус деформировался, испытывая нагрузку, на которую не был рассчитан.

«Красная слеза» была могучим кораблем, предназначенным для испытаний сотнями войн, а не каким-то изящным солнечным парусником или ксенояхтой с тонкой обшивкой. Нет, боевая баржа была выкована в вакууме для глубин межпланетного космоса. Флагман легиона построили не для того, чтобы при посадке его корпус контактировал с атмосферой. Колесница примарха была создана для того, чтобы жить и умереть в пустоте, но Афина ДюКейд изменила ее судьбу одним выстрелом.

«Красная слеза» падала, с пронзительным воплем пройдя терминатор. Навстречу ей медленно поднимался изгиб горизонта Сигнуса Прайм.

Из-за оглушительного грохота в коридоре Кассиилу приходилось кричать, чтобы его услышали.

— Ты можешь сделать это или нет?

Палуба под сержантом и его людьми ходила ходуном. Технодесантник Кайде стоял на коленях возле центрального люка, ведущего на мостик, одной рукой опираясь на палубу, а другую по локоть засунув в открытую панель возле механизма управления. Взгляд был рассредоточен, создавая неверное представление о его исключительной концентрации.

— Ты можешь открыть его? — спросил Кассиил, оглянувшись на Лейтео. Второй Кровавый Ангел поднял мелтаган, демонстрируя готовность направить его на заблокированный люк, как только будет отдан приказ.

Стоявший рядом Сарга нахмурился и пробормотал под нос что-то о гиблом деле. Кассиил и его маленький отряд оказались в нужном месте и поспешили к мостику, когда боевая баржа вошла в неконтролируемое падение. Но теперь между ними и командной палубой находилась бронированная переборка, слишком толстая для лазерных резаков. Унылая оценка Кайде не обрадовала, даже с мелтаганом Лейтео понадобятся часы, чтобы прожечь противовзрывной люк.

— Я могу открыть его, — сказал, наконец, технодесантник. Что-то внутри панели заискрило и зашипело, наполнив коридор горячим запахом электричества. Люк заскрипел и скользнул назад на гидравлических поршнях, открыв перед легионерами многоуровневое пространство мостика.

Когда Кассиил повел легионеров внутрь, на них хлынула вонь сожженного стекла и горелой плоти. Следовавший рядом с сержантом Сарга водил по сторонам болтером. Каждый серв экипажа и сервитор, каждый матрос и офицер лежали мертвыми на своих постах или полу. Многие погибли, спасаясь бегством, лазерные ожоги оставили на их спинах влажные розовые раны.

Лейтео поморщился, последовав за ними.

— Новое безумие. Это они убили друг друга? Почему?

Кассиил не ответил, пройдя мимо командного трона к вершине мостика. Лежащая перед ним на палубе командир корабля выглядела грудой обожженной кожи, накрытой смятыми шелками ее изящного плаща.

Сержант отвернулся и посмотрел в огромный иллюминатор. Он увидел, что стреловидный нос «Красной слезы» охвачен огнем.

— Выживший! — крикнул Кайде у одной из ниш управления.

Сержант подошел и увидел человека, лежащего в вязкой красной луже. На нем была форма офицера связи второго класса. Запах крови наполнил ноздри Кассиила. За личиной боевого шлема Кровавый Ангел рефлекторно облизнул губы.

— Этот не выживет, — холодно сказал Кайде, и бледность лица вокс-офицера доказывала правоту технодесантника. — Где ходит Мерос, когда он нам нужен?

— Не имеет значения, — сержант наклонился к умирающему матросу. — Скажи мне, кто это сделал.

— Адмирал, — сухой, слабый шепот едва был слышен в постоянном грохоте корпуса, — убила нас.

Кассил оглянулся на уничтоженные панели рулевого управления и мрачно кивнул.

— Да. Похоже, она это сделала.

Офицер умер, больше ничего не сказав, и Кайде оставил его, поднявшись. Он осмотрел суровым взглядом искореженные механизмы управления, покачав головой.

— Какое-то безумие. Ни один пульт не остался целым.

— Их можно починить? — спросил сержант.

— Да, — ответил Кайде. — Но за несколько часов, с дюжиной технобратьев и сервиторов. Этот корабль рассыплется на тысячу километров по стратосфере задолго до этого.

— Ты так быстро списываешь со счета мой корабль и его силу? — голос заставил всех повернуться, а затем склонить головы.

Ангел вошел на мостик в сопровождении двух сангвинарных гвардейцев и капитана Ралдорона. Даже при таких обстоятельствах Кассиил и его люди немедленно преклонили колени, демонстрируя верность господину.

Но примарх воздержался от протокола, предпочитая прямоту. Он оценивающе посмотрел на Кайде.

— Ты знаешь, сколько лет этому кораблю, мой сын?

— Да, о Великий, — ответил технодесантник. — «Красная слеза» входила в состав великого флота вашего отца до начала Великого крестового похода.

Сангвиний кивнул.

— Она символ нашего легиона, и ее время еще не прошло. — Его золотой доспех мерцал, отражая свет далеких огней, отбрасываемых на мостик. Ангел прошел по обломкам к командному трону.

Когда взгляд примарха скользнул по телам павших, Кассиил увидел на лице своего властелина печаль. Сержант заморгал от шока, Ангел был так далек от смертных сервов, даже от своих генетически созданных сыновей, что Кассиил всегда считал его выше столь обыденных эмоций. Не черствым и равнодушным, а просто… выше них. Увидев даже на миг, как Сангвиний демонстрирует такое огорчение, Кровавый Ангел по-новому взглянул на своего повелителя. Сержант задался вопросом, проживет ли он достаточно долго, чтобы поразмыслить над этим.

Ралдорон стоял рядом с Саргой, всматриваясь в поврежденный гололит.

— Дела хуже, чем я думал, — сказал капитан. — Скорость снижения увеличивается. Пустотные щиты не отвечают. Некоторые из вспомогательных кораблей уже в срочном порядке покинули баржу, но посадочные отсеки охвачены огнем.

Командир гвардии Азкаэллон шагнул к примарху.

— Повелитель, прошу отдать приказ запустить спасательные капсулы.

— И сколько жизней это спасет? — Сангвиний остановился над телом Афины ДюКейд. — На нижних палубах по-прежнему беспорядок. Если спасательные капсулы запустить сейчас, они будут рассеяны. Некоторые могут оказаться в ловушке на низкой орбите, других затянет в поток, еще больше разбросает по территории, лежащей под облаками Сигнуса Прайм.

Кайде молча кивнул, соглашаясь с мрачным прогнозом примарха. Через минуту Сангвиний резко тряхнул головой.

— Нет. Вот мой приказ. Передайте его всем, кто может услышать. Сообщите им, чтобы направлялись к центральным палубам, в самые глубокие и наиболее защищенные отсеки.

Ангел опустился на колени рядом с телом ДюКейд, его крылья слегка раскрылись, отбросив тень на женщину. Плазменные всполохи от неминуемого входа в атмосферу осветили белые перья мерцающими багровыми и оранжевыми полосами.

Ралдорон резко махнул, и Кассиил ответил кивком. Кайде, Сарга и Лейтео тут же повторили приказы примарха по вокс-частотам и каналам интеркома.

Кассиил смотрел на Азкаэллона, когда Ангел поднялся.

— Этот корабль разорвет на части, — настаивал командир гвардии. — Если не при спуске, то от удара о землю.

— Нет, — Сангвиний даже не взглянул на своего офицера. Вместо этого он подошел к панели рулевого управления и положил руку на пластину из бронзы и золота. Она была прикреплена к подиуму с эфирным компасом корабля и несла печать Терры и Императора. Гравировка удостоверяла службу «Красной слезы» Империуму и Легионес Астартес.

— Нет, я не смирюсь с этим. Этот корабль нес мой флаг, как на войне, так и в мирное время, и никогда не подводил. Он служил легиону столетия и не подведет нас и сейчас.

Затем Ангел сделал то, что никто из них не ожидал. Он закрыл глаза и склонил голову, огни за огромным иллюминатором отбрасывали на него пляшущие адские блики.

— Я приветствую тебя, — сказал он кораблю, обдумывая каждое слово, — и сейчас прошу о единственной услуге, старый друг. Проведи моих сыновей через это испытание. Доставь нас в самое сердце нашего врага.

Дрожь в палубе превратилась в тряску, начал расти крен. Взгляд Кассиила был прикован к адскому свету, пылающему за иллюминаторами мостика.

Сигнус Прайм заполнил передний обзор.

Боевая баржа нырнула в пограничную зону между космосом и атмосферой планеты и превратилась в пылающую багровую комету. «Красную слезу» окутало облако раскаленного газа и плазмы, языки пламени длиннее городских кварталов окружали кинжальный нос и тянущиеся далее ряды вокс-башен, орудийных батарей и цитаделей.

Аблативная броня внешнего корпуса отслаивалась сверкающими фрагментами, срывалась пылающими углями, которые рассыпались в раскаленную добела пыль. Невероятный жар стекал, как вода, необычные конвекционные потоки омывали вертикальные плоскости корпуса флагмана. Слои устойчивой к воздействию космоса краски сморщивались и выкипали, багровые символы и гордые гравировки названия и предназначения высыхали и превращались в почерневшие, неразборчивые полосы. Сделанные из гибкой стали вымпелы испарились, истончившись сначала в контуры, а затем в ничто.

Кое-где на внешней поверхности корпуса сидели твари, доставленные вражескими кораблями, чтобы наносить незначительные повреждения боевой барже. Эти мелкие существа — простые хищники из глубин варпа, принесенные в эту реальность, — сгорали и гибли в огненной буре. Марионетки из плоти, в которую они были заключены, обращались в пепел, и бессмертные антидуши с воплями возвращались в имматериум.

Температура продолжала расти, из-за чего коробился металл и раскалывались купола из бронестекла. «Красная слеза» вошла в отвесное пике. Огненный шторм, вызванный вхождением в атмосферу, яростно вцепился в корабль. Длинные черные полосы деформированной от жара пластали слетали с обшивки, словно стружки с рубанка плотника. Как только остроносый корабль пронзил внешнюю атмосферу, жар вопящих небес ворвался во внутренние палубы и опустошил их. Потоки горящего воздуха пронеслись по многокилометровым коридорам, им предшествовал оглушительный рев избыточного давления. Легионеры и сервы экипажей погибли в ярком пламени. Последние умерли сразу, первых ждала медленная смерть благодаря защите их силовых доспехов. За огнем следовали черный пепел и клубящийся дым. Перегретый воздух, достигая складов топлива и боеприпасов, воспламенял их, что приводило к взрывам, которые проделывали пробоины в палубах. Потоки огня выжигали все на боевом корабле, в то время как его перегруженные системы старались изолировать отсеки и запустить системы пожаротушения.

«Красная слеза» прошла сквозь верхние слои ионосферы Сигнуса Прайм и продолжала падать. Двигатели флагмана не работали, но автоматические системы в матрицах гравитационного управления корабля замедленно среагировали на снижение. Способа остановить падение боевой баржи не было, но каждая крупица мощности в системе по возможности работала на замедление. Огромные гудящие дуги электростатической энергии сверкали и рычали, сражаясь с постоянным и неминуемым притяжением планеты.

Крылатая металлическая фигура испускала короткие сверкающие вспышки, образующие узоры и цвета, которые естественное явление никогда бы не смогло повторить. Излучение сверкало и гасло, невидимое и незамеченное. Воздух становился плотнее, тишина космоса уступила растущему оглушающему грохоту, когда корабль на сверхзвуковой скорости пронзил небеса. Мутный водоворот неестественных облаков разошелся бурлящей рябью от ворвавшейся в их покров «Красной слезы».

Окутавшая планету дымка вцепилась в нее тошнотворным покровом, подобно смраду смерти, вцепившемуся в тело умирающего человека. Но корабль Кровавых Ангелов разорвал ее, на краткий миг своего падения вынудив насыщенный желтый туман разойтись.

Сила и скорость падающего корабля были такими, что вытесненный им воздух создавал области изменения давления. Облака ринулись в образовавшуюся пустоту, и раздались могучие раскаты грома, столько громкие, что достигли далекой поверхности земли. Когда флагман пробился через облачный покров и вошел в стратосферу, вокруг него образовались очаги микрогроз. Несомые ветром стаи демонов с крыльями летучих мышей и других летающих ужасов фыркали и выли, когда проносящийся через их воздушные владения падающий корабль отбрасывал их в стороны.

«Красная слеза» прочертила пылающую полосу в темном небе Сигнуса Прайм, ее путь был отмечен дождем обломков. Подобно чудовищной птице из древней легенды, корабль вырвался из плотных облаков и пронесся над высокими горными грядами единственного гигантского сверхконтинента планеты.

Под небом, которое проливало багровые и черные слезы, охваченный пламенем боевой корабль совершил свой последний спуск. Пылающая тень звездолета пронеслась над голыми склонами и руинами опустошенных селений, ненадолго затмив километровые столбы дыма от костров и адские монументы, сооруженные глупцами, которые не ведали, каким силам они поклоняются.

Земля приблизилась еще больше, и устремленные ввысь вершины гор разорвали нижнюю часть корабля. На его пути теснились обсидиановые пики, гладкие от черной крови земли. Самая высокая из вершин срезала огромный подфюзеляжный стабилизатор «Красной слезы». Не выдержав колоссальной силы столкновения, адамантиевый руль треснул по всей длине и выбросил языки пламени. Отсеки крейсеров были разорваны скользящим ударом, и стабилизатор оторвался. Тысячи тонн пластали и керамита превратились в пылающие руины, срезая вершины гор и осыпая обломками местность, равную площади города.

С огромной рваной раной, истекающей огнем по нижней части корпуса, флагман устремился к протяженной степи, которая, казалось, уходила в бесконечность. До осквернившего планету вторжения это было удивительно красивое и бесконечно изобильное место, которое называлось Срединными землями.

Теперь от него остались только беспредельные разоренные пустоши из пропитанной кровью грязи и останков окаменелых деревьев под горящим, пепельным небом. Это были Равнины Проклятых, и они встречали неистовое прибытие «Красной слезы».

Земля содрогнулась и раскололась, когда флагман врезался в холмистую пустыню. Нос, подобно острию меча, вскрыл мертвую землю, подмяв холмы из оскверненной грязи и расколотого камня. Энергия инерции разошлась от корабля тепловыми волнами, иссушая ландшафт и разжигая сотни пожаров. Позади «Красной слезы», отмечая ее движение, протянулась долина из почерневшей, перепаханной грязи — ужасный свежий шрам, появившийся на облике планеты вследствие безумной посадки.

И с последним протяжным воем искореженного металла флагман примарха Сангвиния остановился в разоренной пустыне. Охваченный огнем и окутанный клубами пара, корабль застонал, обретя устойчивость под собственным весом. На многие километры позади него были разбросаны обломки, оторвавшиеся во время падения и вырванные при ударе.

Разбитая, упавшая, но непобежденная «Красная слеза» бросила вызов врагу и выполнила просьбу Ангела.

Ралдорон сморгнул пыль из глаз и, рыча, поднялся на ноги, отбросив в сторону кусок адамантиевого листа, который упал на палубу с украшенного потолка. Вокруг него трещал и скрипел оседающий металл. Палуба была под легким уклоном, но, похоже, они приземлились относительно целыми. Он на миг улыбнулся, хладнокровно оценив ситуацию.

Первый капитан пробирался через обломки, вырванные во время стремительного спуска с орбиты. В горле чувствовалась едкая вонь горелого пластика. Тут и там с пола поднимались боевые братья. Последний, самый сильный удар о поверхность сбил их с ног и разбросал сынов Ваала среди мертвых членов экипажа.

Всех, кроме одного.

Ангел стоял перед подиумом компаса, одна рука лежала на разбитом устройстве, другая была опущена. Выступающие из спины крылья были сложены, как белые паруса. Сангвиний направлял корабль на всем пути вниз. Он твердо стоял на ногах и ни разу не сдвинулся со своего места, пристально глядя через огромный овальный иллюминатор мостика, словно вызывая судьбу сбить его с ног.

И, судя по всему, судьба не приняла вызов.

Азкаэллон посмотрел на Первого капитана, когда тот помогал Зуриилу подняться на ноги. По его взгляду ничего нельзя было понять. Командир гвардии отвернулся.

Рука примарха поднялась с компаса, и Ралдорон увидел, что металл смят сверхчеловеческой хваткой Ангела. Повелитель подошел к овальному иллюминатору. Портал потрескался и раскололся, а холодный ветер незаметно проникал через щели в треснувшем бронестекле, неся с собой запах смерти.

Сангвиний стоял у иллюминатора, его губы шевелились. Ралдорон не расслышал слов, но по глазам понял, что властелин задал вопрос. Но к кому он обращен?

Он вздохнул.

— Милорд. Мы все еще живы.

— Действительно. — Поведение примарха изменилось, и тревогу на его лице сменило решительное и уверенное выражение.

— Чтобы сломать нас понадобится нечто больше, Рал, — он положил руку на плечо капитану. — Мы — ангелы, миры дрожат, видя, как мы спускаемся с небес.

Однако Азкаэллон не был так уверен.

— Повелитель, битва на орбите все еще идет. Без орудий «Красной слезы» сражение может оказаться не столь легким для наших братьев.

— Это ничего не изменит, — уверенно произнес Сангвиний. — Мне не нужно видеть сон, чтобы понимать происходящее. Свяжись с кораблями в космосе, назначь «Завет Ваала» новым командным кораблем и прикажи, чтобы они продолжали сражаться, — рука в золотой перчатке сжалась в кулак. — Я хочу, чтобы небеса Сигнуса были нашими.

— А это, милорд? — командир гвардии указал на безжизненную землю, раскинувшуюся вокруг места крушения.

Лицо Ангела расплылось в улыбке.

— Это? Мой сын, ветра войны доставили нас в сердце нашего врага. Это место станет нашим плацдармом. Нашим оплотом, из которого мы ударим по монстрам, которые осмелились противостоять Империуму!

Волевые слова примарха наполнили решимостью сердце Ралдорона. Он сжал кулаки, а к голове прилила кровь.

— До этого момента мы осторожно передвигались по скоплению Сигнус, встречая необъяснимые и чудовищные явления, — сказал Сангвиний, словно озвучив собственные мысли Ралдорона. — Существа, которые наводнили эти миры, играли с Кровавыми Ангелами достаточно долго. Мое терпение закончилось.

Примарх посмотрел на павших членов экипажа.

— Они ударили по самым слабым из нас, тем, кто отдал свои жизни на службе легиону, хотя им не посчастливилось быть измененными генетической технологией моего отца. Такая тактика свойственна трусам, и она не поможет, — Ангел указал на опустошенные окрестности. — Они ждут нас в этой пустоши, считают, что нанесли нам серьезную рану, что мы не готовы к предательской войне, — затем он засмеялся, громко, энергично и бесстрашно. — Они не знают нас.

За несколько часов «Красная слеза» перестала быть космическим кораблем. Боевая баржа превратилась в крепость, огромный остров обгоревшего красного металла посреди мертвой земли. Воины легиона укрепили корабль и оценили повреждения. Все, что было пригодно для боевых действий, приобрело первостепенное значение, а от того, что нельзя было спасти, отказались. Выживших среди смертных было немного, многие погибли от удара и пожаров, но еще больше от смертоносного эффекта психической болезни, которая проникла в их разумы. Они просто умерли от страха, сердца остановились, когда они оказались в темной тени покинутого мира.

Небо Сигнуса Прайм, казалось, ненавидело саму мысль о том, что Кровавые Ангелы осмелились ступить на губительную поверхность планеты. Тяжелые тучи медленно и непрерывно проливали дождь из пылающей серы. Зловонные обжигающие ветры неистовствовали над землей, неся острые абразивные песчинки.

Поначалу сообщения с орбиты доходили спорадически. Крейсеры и фрегаты затерялись, невидимые даже примарху. Адские корабли столкнулись с крупными силами, и атака захлебнулась, суда-мутанты сбежали под защиту густого пояса обломков. Началась игра из ударов и контрударов, когда имперские корабли охотились за судами-ренегатами в космосе, полном опасностей.

С «Игнис» сообщили, что флот начал систематический обстрел завесы обломков, полный решимости превратить их в радиоактивную пыль. Ничто не сбежит с Сигнуса Прайм.

Ангел холодно улыбнулся, он знал, что это существо, Кирисс, и его слуги не собирались покидать планету. Они хотели привести легион к своим вратам и добились этого. Не имело значения, что направляло в последние минуты жизни запаниковавшую Афину ДюКейд — их зловещая рука или заразившее ее безумие. Сыны Сангвиния были здесь, и невиданная прежде война пришла вместе с ними.

Мерос почувствовал странное, неприятное ощущение в затылке. Легкую потерю равновесия, хотя это было невозможно. Нет, это было знакомое чувство неправильности, которое плохо сказывалось на нем.

Он посмотрел вверх, на темные, бурлящие облака. Планета казалась неправильной, и описать это ощущение словами было непросто. Словно апотекарий смотрел на творение безумного художника, написанное на желтоватом полотне оттенками крови и огня, на образ, рожденный скорее фантазией, чем реальностью.

Огромная открытая арена, на которой он стоял, только усугубляла ощущение. Десятки легионеров в полном боевом облачении, собравшиеся разрозненными группами, обратили лица на чужое небо, глядя с башен и зубчатых стен приземлившегося звездолета. Все они были вооружены и готовы, нет, жаждали битвы.

Казалось странным находиться здесь, на вершине одной из башен верхней части «Красной слезы». Меросу никогда прежде не доводилось стоять на корпусе огромного корабля, а то, что это происходило под небом, а не посреди черной, безвоздушной пустоты космоса, казалось еще более странным. Вокруг корабля уже были вырыты оборонительные насыпи и траншеи. Задействовали посадочные модули вместе с вереницами наземных машин, которые еще оставались в строю. Девятый легион окапывался.

Собралось большое количество офицеров и боевых братьев Трех Сотен, некоторые из частей, находящихся на борту флагмана, другие недавно прибыли на «Грозовых птицах» и «Ястребиных крыльях» с кораблей на орбите.

Мерос во второй раз почувствовал себя не в своей тарелке. Возможно, даже больше, чем в зале из литокаста, когда он предстал перед капитанами и командирами. Апотекарий в самом деле находился среди самых прославленных героев Кровавых Ангелов безо всяких ритуалов и церемоний. На миг он осмелился подумать об офицерах рядом с собой, как об обычных братьях, сынах Ваала и Терры, объединенных верностью Ангелу и Императору… Но не смог.

За всю жизнь Мерос никогда еще не чувствовал себя таким незначительным. Почетные знаки и награды придавали великолепие броне и оружию воинов. Даже в своих обычных доспехах они шествовали как чемпионы из величественной легенды.

Сложно было сдерживать эмоции от увиденного, но момент прошел, и снова вернулось мрачное состояние, которое окутывало его мысли, как черные грозовые тучи на небе. Безрадостное настроение отпечаталось на лице каждого из собравшихся Кровавых Ангелов. Многие воины слышали лишь часть из того, что произошло на орбите, и примарх собрал их, чтобы они могли узнать все.

Ангел хотел, чтобы его сыновья слушали не через дымку гололита, но лично, дабы они могли посмотреть друг другу в лица и узнать правду.

Тусклый свет Сигнуса придал янтарный оттенок золотой перчатке примарха, когда он указал на апотекария.

— Расскажи им, брат Мерос, — приказал он, — что ты видел.

Мерос помедлил и встретился взглядом с Кано, который стоял рядом с капитаном Ралдороном. Его друг слегка кивнул ободряюще, но отнюдь не доброжелательно. Подробно и четко апотекарий передал то, что видел с галереи левого борта «Красной слезы» за несколько минут до того, как вражеская орда грубой силой взяла на абордаж флагман. Он говорил не о странных чудовищах, которые вызвали тревогу и были изгнаны легионерами, но о действиях Тануса Крида и «Темной страницы».

— Ты видел, как корабль Крида стрелял по нападавшим? — вопрос пророкотал из вокодера брата Клотена, воина-дредноута из 88-й роты.

— Нет, — ответил Мерос. — Я только успел заметить корму этого корабля, когда он разворачивался, — скрыть горечь в голосе было невозможно. — Бегство «Темной страницы» сделало «Красную слезу» уязвимой. В этом нет никакого сомнения.

— Медика не было на корабле, — проскрежетал Клотен. — Он не знает, что там случилось!

— Режущий плоть говорит правду, — Хелик Красный Нож стоял, скрестив руки на груди. — Я тоже это видел. Крид сбежал с поля битвы.

Космический Волк обратил твердый взгляд на Азкаэллона.

— Скажи, что это не так, командир гвардии.

Суровое ястребиное лицо Азкаэллона напряглось.

— Брат Мерос говорит правду. «Темная страница» сбежала в самый сложный для нас момент. «Алый» проследил за кораблем до зоны обломков и потерял его след. Они не ответили ни на один сигнал. Корабль Крида не обменивался огнем с врагом. — Он нахмурился. — Противник его полностью проигнорировал.

Зазвучали возмущенные голоса, многие из присутствовавших воинов не могли принять того, что брат-космодесантник, даже из другого легиона, так открыто оставил в беде другого.

— Здесь творятся темные дела, мои сыновья, — сказал Сангвиний, пронизывающие ветры разносили его слова. — И враги хотят бросить нам вызов.

Примарх рассказал им о существе, назвавшем себя Кирисс, о том, как оно осмелилось появиться в святилище Ангела и вызвало на бой, насмехаясь и подстрекая.

— Если мы должны начать войну на этом истерзанном мире, то сделаем это. И я увижу смерть этого существа. Мы должны отсечь голову змее, убить мерзкого Кирисса и покончить с его правлением.

— Мы по-прежнему говорим о «мерзостях»…

Слова были произнесены низким рыком, и некоторые воины отодвинулись, чтобы увидеть говорившего. Капитан Амит шагнул в центр арены и встал напротив своего примарха.

— Почему мы не называем его тем, кем он есть, милорд? Не можем произнести его имя?

— Не забывайся, Расчленитель, — предупредил Азкаэллон, но Амит не послушался.

— Я назову его, если вы этого не сделаете, — продолжил он, его взгляд не отрывался от глаз Ангела. — Демон.

Волна голосов пробежалась по собравшимся, и Мерос услышал знакомый голос Аннеллуса.

— Это имя из детских историй, пережиток древней мифологии и легенд, изгнанных просвещением Императора!

Амит обернулся к хранителю, ткнув в него пальцем.

— Не отрицай то, что видел собственными глазами. Твари, с которыми мы сражаемся, не нефилимы и никогда ими не были! И это не чужие, такое определение им не подходит, — он огляделся, сердито взирая на остальных. — Кто из вас осмелится сказать мне, что тоже не чувствует это? Ничто рожденное в нашей вселенной не могло сотворить эти кошмары, а мы отрицаем это себе во вред!

— Ты высказал свое мнение, Амит… — начал Сангвиний.

— Нет, — резко ответил капитан, осмелившись перебить своего повелителя, — нет, мой господин. Я не все закончил.

Стоявший рядом с примархом сангвинарный гвардеец Мендрион шагнул вперед, чтобы наказать капитана, но рука Сангвиния удержала его на месте.

— Мне есть что сказать, — произнес Амит. — И многие не захотят это услышать, но во имя Ваала и Терры это нужно сделать!

Мерос почувствовал, как холодеет кровь в жилах, когда ангельский облик примарха стал твердым, словно высеченным из мрамора.

— Тогда говори, мой сын.

Амит кивнул, и Мерос увидел в капитане то, что никогда прежде не замечал: мимолетные сомнения и печаль.

— Мои опасения относительно Сигнуса Прайм подтвердились. Это место — ловушка для нашего легиона. Нас опутали ложью и тенями с самого начала похода, — он бросил короткий взгляд на Кано, затем снова отвел глаза. — И двуличность Крида, которая привела нас к этому, означает только одно. Нас предали.

— Криду может не доставать мужества, — сказал Ралдорон, прервав свое молчание, — но у него нет причин вести нас на погибель.

— Ты мыслишь узко, Первый капитан, — ответил Амит. — Не Танус Крид задумал все это. Он исполнитель, а не руководитель.

— Эреб? — не раздумывая, назвал имя Азкаэллон.

Амит покачал головой.

— Берите выше, братья. Кто направил нас сюда?

— Осторожнее выбирай свои следующие слова, — произнес примарх, став абсолютно неподвижным.

Капитан безрадостно рассмеялся.

— Вы знаете, что это не в моем характере, повелитель. Я должен сказать то, в чем убежден, а я убежден, что Воитель направил нас сюда с ложью на устах, прекрасно зная, что он…

Золотой доспех сверкнул молнией, и Мерос вздрогнул от треска удара металла о керамит и громкого хлопка белых крыльев. Амит вдруг растянулся на корпусе с новой вмятиной на своем потрепанном доспехе, а над ним стоял Сангвиний. Ангел двигался так быстро, что апотекарий едва заметил движение, в результате которого Амит был сбит с ног ударом эфеса огромного меча. Красный клинок теперь находился в руках примарха, острие прикоснулось к обнаженному горлу капитана.

— Ты будешь молить о прощении за клевету на моего брата Хоруса, — яростно произнес примарх, его облик был ужасен, — а затем я сдеру с тебя этот доспех и назначу наказание.

У Мероса перехватило дыхание от ледяного гнева, с которым эта угроза была произнесена.

— Н… не буду, — с трудом выговорил Амит, губы покрылись пятнами крови, в этот миг Расчленителю понадобилась вся его отвага. — Демоны знали о нашем прибытии. Кто им сказал?

— Кирисс знал ваше имя, повелитель, — тихо произнес Ралдорон. — Он знал все о нас.

— Мой брат не предал бы меня! — яростно выкрикнул Сангвиний, и ветер подхватил его слова. — Предательство одного — это предательство всех, а это было бы оскорблением нашего отца! Хорус верен, Лоргар может быть своенравным, но он никогда не бросит вызов Императору. Ни один из нас.

— Это не так, Великий Ангел, — Красный Нож шагнул вперед. — Подобное уже случилось.

Примарх повернулся, направив меч на Космического Волка.

— Никаких загадок, сын Фенриса.

Красный Нож поклонился.

— Мои братья прибыли сюда следить за тобой, милорд. По приказу Волчьего Короля, от имени Сигиллита. Доложить, если ты сбился с пути, подобно иным, — он поднял голову. — Как сбился Алый Король.

— Магнус? — на лице примарха промелькнула целая гамма чувств, ни один воин не осмелился заговорить. В глазах Сангвиния на мгновение вспыхнуло разочарование.

— Он нарушил свое слово, — это был не вопрос.

Кровавые Ангелы молчали, потрясенные чудовищной перспективой. Она не укладывалась в голове: братство примархов должно было быть выше таких низменныхчеловеческих чувств. И все же, когда Мерос прислушался к биению сердца в груди, когда он посмотрел на своего повелителя, он знал, что им открылась правда.

Подобно ледяному кинжалу, его мысли пронзили яркие воспоминания. Казалось, прошла целая жизнь, но на самом деле всего несколько недель после сражения на Нартаба Октус. Тогда попавший в живот эльдарский снаряд-«душеискатель» почти оборвал жизнь апотекария. Рука Мероса провела по месту на животе, отмеченному шрамом.

На пороге смерти, внутри саркофага легиона, когда Мерос боролся за свою жизнь с телепатическим ядом чужих, к нему пришло странное и сильное видение. Другой Кровавый Ангел, знакомый и в то же время нет, сражался рядом с ним.

Последним произнесенным призраком словом было имя, звучащее, как предупреждение. Как самое темное проклятье.

Хорус.

Воспоминание апотекария разбилось, как стекло, и он неожиданно вернулся в настоящее. Вокруг него одновременно заговорили все воины, неистово споря над смыслом подозрений Амита и мрачных последствиях откровения Красного Ножа. Он видел яростную полемику Аннеллуса и Клотена, видел, как Ралдорон смотрит вдаль, словно лишившись дара речи, слышал, как Азкаэллон отрицает снова и снова, а Накир с Карминусом мрачно соглашаются.

Затем на крыльях ангела снизошел гром.

Яростно оскалившись, Сангвиний зарычал и прочертил огромным, гудящим в тяжелом воздухе мечом дугу сияющего металла. Ангел опустил клинок с силой, сотрясшей землю, вонзив острие в покореженный и почерневший адамантий корпуса «Красной слезы». Могучее оружие издало чистый и идеальный колокольный звон, который разнесся над пустошью. Примарх убрал руку с эфеса меча, который вибрировал от силы резонирующего удара.

— Нет, — сказал Сангвиний, и Мерос на миг почувствовал, что одного этого приказа будет достаточно, чтобы остановить под его ногами вращающийся мир. Ангел посмотрел на каждого из них по очереди, и величественный облик серафима сменился суровым видом полководца.

— Независимо от того, какую правду скрывают от нас сейчас и скрывали прежде… В этот день и в этом месте она не имеет значения, — Сангвиний снял одну из перчаток и бросил ее на палубу.

Ралдорон и Азкаэллон сделали то же самое, и в течение нескольких секунд каждый воин на палубе последовал примеру Ангела.

— Обнажите свои клинки, — сказал он им и замолчал, протянув руку Амиту, помогая ему подняться.

Мерос извлек цепной топор из магнитного замка на спине, Кровавые Ангелы вокруг него обнажили боевые ножи и мечи. В тусклом свете солнца сверкал лес обнаженной стали.

Сангвиний обхватил обнаженное лезвие своего меча и сжал руку. Густая ярко-багровая жидкость полилась из его ладони по лезвию меча. Мерос кивнул и сжал бритвенноострые вольфрамовые зубья топора. Все его боевые братья вытянули клинки, красные капли брызнули на корпус корабля, перемешиваясь друг с другом. Традиция чаши была соблюдена на лезвии клинка и большим, чем обычно, числом участников.

— Это наша клятва, — сказал Ангел. — Мы сделаем то, что должно быть сделано. Сразимся и победим. Это все, что имеет значение.

Пока. Сангвиний не произнес этого слова, но каждый из его сыновей услышал его.

14 РАВНИНЫ ПРОКЛЯТЫХ В БОЙ ЖАЖДУЩИЙ КРОВИ

Кано шел по посадочному отсеку, стараясь не оступиться. После каждого шага он силой воли старался отрешиться от боли, вытягивая раскаленный жар и изолируя его. Тем не менее это мало помогало, а действия нейрохимических желез в его биоимплататах и принятые лекарственные препараты не могли остановить сильнейшую боль. Кано шел по лезвиям, держась со стоическим, железным спокойствием.

Чудовище, напавшее на него в межкорпусном пространстве, навалилось всей массой, расколов доспех и угрожая раздавить. Растрескавшаяся с головы до пят и ставшая почти бесполезной броня была снята и отправлена мастерам Метрикулуса с тщетными надеждами на ремонт. Но у оружейников накопилось много другой работы, и Кано сомневался, что будет носить в ближайшем будущем что-то, кроме служебных одежд.

Доспех был уничтожен, сохранив ему жизнь, но все-таки его оказалось недостаточно, чтобы полностью защитить Кано. Сокрушительная масса чудовища сдавила его, как гигантский удав, переломав множество костей, несмотря на значительное содержание металла в его генетически измененном скелете. Второстепенные органы получили серьезные повреждения и требовали хирургического вмешательства для дальнейшего удаления и замены. По всем правилам Кровавый Ангел должен был находиться в глубоком восстановительном сне, но он отказался задействовать анабиозную мембрану. Кано не мог позволить себе покинуть эту войну.

И тем не менее, когда он пробирался через скопление воинов, готовящихся к высадке, то знал, что уже покинул ее.

— Кровь Императора! — он откинул капюшон и повернулся, увидев Мероса, который направлялся к нему из тени «Лендрейдера» «Фобос». Сержант Кассиил и остальное отделение собрались у десантной рампы, проверяя готовность оружия. Выражение лица его друга было суровым.

— Брат, ты спятил?

— Я… — слова застряли в горле. Кано забыл все, что хотел сказать.

Мерос видел это.

— Что? — спросил он. — Собираешься солгать мне? Скажешь, что ты цел и невредим и готов встретить врага? — медик покачал головой. — Возможно, другие поверят, но я знаю тебя лучше. И я видел атаку того монстра.

— Я должен был погибнуть, — возразил Кано. — Благодарю за то, что спас меня, но теперь думаю, что мне не стоило беспокоиться.

— Мы столько раз выплачивали друг другу этот долг, что я сбился со счета, — возразил Мерос. — Ты не пойдешь с нами, — он покачал головой.

— Ты не будешь мне приказывать…

— Сейчас я приказываю! — почти закричал медик, привлекая внимание остальных. — Я спрашивал магистра Апотекариона о твоих ранениях. Он думает, что ты все еще лежишь в лазарете!

Кано опустил взгляд.

— Я не могу оставаться без дела, — сдавленно сказал он. — Мерос, я просто не могу. Ты не знаешь, на что это было похоже, оказаться в физическом контакте с тем отродьем варпа, — каждое слово сочилось ядом. — Я слышал его голос. Он пел мне.

Раздражение Мероса прошло.

— Я ничего не слышал… Но, думаю, я просто не смогу, не так ли?

— Да, — ответил Кано. На мгновение он замолчал. Повсюду разносился рев «Ястребиных крыльев», приземляющихся в посадочных зонах за открытыми вратами отсека. Отряд терминаторов направлялся в дымку, палуба дрожала от совместного грохота их бронированных ботинок.

— Что он сказал тебе? — Мерос посмотрел вверх, когда звено гравициклов типа «Вол» пронеслось над их головами, доспехи управляющих ими воинов были того же багрового цвета, что и тупые носы машин.

«В тот миг он узнал мое имя», — Кано закрыл глаза. — «Сказал, что он один из Гида Льял, порождение Губительных Сил».

— Он рассказал мне, — ответил легионер боевому брату. — Как мы умрем, если не сдадимся.

Второй легионер фыркнул.

— Это все? Если бы я получал один трон каждый раз, как слышал подобную угрозу, тот смог бы уже купить собственную галактику.

— Ты не понимаешь, — процедил Кано сквозь стиснутые зубы, пытаясь найти нужные слова и не находя их. — Я должен быть там. Что-то приближается, и я… Мы должны быть готовы сразиться с этим.

— Мы? — прежде чем Кано смог сказать больше, Мерос наклонился к нему. — Брат, послушай меня. Я знаю, что ты не станешь отдыхать, не сейчас, когда эта битва начинается по-настоящему.

Он ткнул друга в грудь.

— Даже если ты не полностью выздоровел. Вот почему я отправил тебя к магистру Апотекариона и сказал ему, что тебе не нужен саркофаг и сон для выздоровления.

— А, — Кано слабо улыбнулся. — Я-то удивился. Спасибо.

Лицо Мероса посуровело.

— Но если выкинешь какую-нибудь глупость и погибнешь, тогда не вздумай, черт возьми, благодарить меня за это, — он снова ткнул его. — Ты не идешь с нами. Ты останешься здесь, защищай «Красную слезу». Повтори.

Наконец Кано устало кивнул.

— Я останусь.

Мерос тоже кивнул и повернулся к «Фобосу». Он сделал два шага и остановился.

— Ты прав, — сказал он, не поворачиваясь. — Вы нам понадобитесь в этой битве. Все вы. Не важно, что говорит указ.

Когда Ралдорон вошел в оружейную, его встретило кольцо золотых серафимов. Азкаэллон и остальные сангвинарные гвардейцы стояли в равноудаленных точках вокруг низкого подиума в центре помещения. Там сервиторы прислуживали примарху. Керамитовые элементы повседневного доспеха, который Ангел носил на корабле, снимали и заменяли боевым снаряжением, предназначенным для данной боевой обстановки. Азкаэллон и гвардейцы делали то же самое, подражая своему повелителю с торжественной тщательностью.

Первый капитан не обладал привилегией носить такое великолепно сработанное боевое снаряжение. У него был всего лишь доспех «Максимус», который, несмотря на превосходное состояние, казался слишком простым в сравнении с тем, что носил Азкаэллон. Хотя у Ралдорона были богато украшенные наплечники и крылатый шлем для исключительных случаев, таких как собрание клинков и войсковые учения, их не видели со времен марша легиона на Улланорском параде, он задался вопросом, увидят ли когда-нибудь еще.

Тело примарха покрывали резные и кованые тяжелые пластины из меди и золота, внушая благоговение своим великолепием. Ангельские крылья были прижаты к могучим плечам, их изгибы говорили о принадлежности скорее гигантскому ястребу, чем серафиму. Декоративные кольца и цепи, обычно украшавшие перья, исчезли, предоставив им возможность раскрыться в случае необходимости.

В мерцающие золотые пластины брони были врезаны рубиновые диски, разделенные каплями из черного сапфира. С пояса Ангела свисали лавры и гравированные боевые знаки, а плащ из шкуры карнодона удерживали нити, сплетенные из карбоновых волокон и золота. Взгляд Ралдорона приковал к себе великолепный меч из красного металла, который чистил и готовил технодесантник.

Сангвиний поднял взор и кивком подозвал Ралдорона, когда последнюю часть брони водрузили на положенное место.

— Вы свободны, — отпустил он остальных.

Сангвинарная гвардия молча покинула зал, и капитан почувствовал на своей спине вопросительный взгляд Азкаэллона.

— Значит, мы готовы? — спросил Ангел.

— Легион ждет, — кивнул Ралдорон, вынув пикт-планшет из сумки на поясе. — Капитан Красный Нож запросил разрешения присоединиться к сражению, и я предоставил ему такую возможность. Подразделения флота на орбите докладывают, что ситуация стабилизировалась, но битва продолжается. Мы все еще не захватили господство в космосе, но и не уступили его врагу.

Он постучал по дисплею, активируя его.

— Доклад от наших скаутов. В нескольких километрах к северу они установили местонахождение объекта, который выглядит как одинокая крепость огромных размеров.

— Одна крепость, — повторил примарх. — Рал, перепись колониального ведомства упоминает о шести поселениях только в этом квадранте.

— Именно. Я направил скаутов по этим координатам. Их нет, милорд. Не осталось даже развалин, — он протянул планшет. — Это все, что есть.

Сангвиний взял устройство и изучил его, просмотрев воздушные съемки вражеской крепости. Он поднял бровь.

— Почему пикты такого плохого качества?

— Помехи в оптических системах наблюдательных птиц, которых мы направили к цели, — капитан помедлил. — Дроны вернулись… измененными. Я сбил их и сжег.

— Сложно оценить размер, — сказал Ангел.

— Приблизительная высота центрального шпиля три километра, — пояснил Ралдорон. — Лазерные дальномеры не смогли дать точную оценку. Создается впечатление, что здание находится там не полностью, — он внимательно изучал снимки, пока странное, нарастающее ощущение дискомфорта в животе не заставило его отвернуться. Твердыня напоминала древний собор, состоящий из высоких узких конусов и громадных церковных арок. Центральную башню окружали четыре меньших шпиля, затем кольцо еще из восьми. Большой угол пикта с наблюдательной птицы показывал в архитектуре четкий геометрический узор. При этом основание строения было скрыто необычным тусклым туманом, который озарялся красноватым светом из тысяч мутных окон. Необычную конструкцию огромного собора покрывали пятна, словно здание построили из неправильно обработанных камней.

— Выстрел из лазерного орудия с орбиты непременно проверит реальность этого места, — Сангвиний говорил словно с собой.

— Они не видят его, — объяснил ему Ралдорон. — Я связался с Галаном на «Завете Ваала», попросил его канониров провести зондирование на предмет возможной бомбардировки. Он спросил, почему я хочу превратить в стекло голый кусок пустыни.

— Крепость здесь, — сказал примарх, — также ясно, как… — Он замолчал, нахмурившись и всматриваясь в размытые снимки. — Хотя, возможно, и нет.

Сангвиний вернул планшет.

— В этой войне не предполагалось удерживать господствующие позиции и постреливать с большой дистанции, — на лице Сангвиния появилась усмешка. — Такие действия не свойственны нам и не отражают нашей сути.

Ралдорон сглотнул и осмелился высказаться.

— Существо Кирисс знает это. Если это ловушка, как говорил Амит, тогда это место — приманка. Они хотят, чтобы мы пришли туда.

— Я знаю, — ответил Ангел. — Но врага, который считает, что мы не понимаем этого, погубит собственное высокомерие. — Он подошел к своему мечу и поднял его так, словно он ничего не весил. Сангвиний взглянул на собственное отражение в лезвии, и Ралдорон мельком увидел его встревоженный взгляд.

— Как только я выйду из этой комнаты, мы выступим, старый друг. Мы снова отправляемся в бой.

— Мы делали это прежде сотню раз, повелитель, — сказал капитан. — Это Крестовый поход.

— Неужели? — Ангел повернулся к нему. — Эта кампания совсем не такая, какой должна была быть. Наш враг, прикрываясь ложью, был неизвестен до этого дня. Противостоящие нам силы скручивают вероятность, как нити шелка… И этот страшный вопрос Амита.

— Брат Амит всегда доходит до крайности, — сказал Ралдорон.

— Да, — ответил примарх, — и поэтому я держу его рядом. Мой свирепый сын не омрачен заботами, которые слишком сильно занимают других. Как я и мои братья — частицы олицетворенной воли моего отца, так вы, мои сыновья, — частицы меня. Поэтому Амит говорит то, что никто другой не осмелится сказать.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Сангвиний снова заговорил, и от тяжести его слов у Ралдорона перехватило дыхание.

— Мог мой брат отвернуться от отца?

— Зачем Хорусу совершать подобное? — капитан моргнул. — Зачем ему направлять нас сюда, в это безумие?

— Чтобы изолировать меня, и я не смог отговорить его совершить какой-то глупый выбор? — сказал его господин. — Он стал отдаляться после того, как пал на Давине. Общение с ним перестало быть теплым и дружеским. Я не обращал на это внимания, думал, это последствие его ранений… — он печально улыбнулся. — Оказаться на пороге смерти огромное потрясение. Тем более когда речь идет о Хорусе, — улыбка погасла. — Мысленно, Рал, я играю в жестокую игру, мучаю себя. Представляю, что Амит прав. И представляю весь масштаб того, что это будет значить.

Ралдорон держал свои сомнения при себе, но сейчас они одолели его с новой силой. Капитан постарался принять мрачные перспективы, которые несли сомнения. Если Воитель Хорус отправил Кровавых Ангелов на Сигнус, отлично зная, с чем они столкнутся, если он сделал это в сговоре с Лоргаром и его Несущими Слово… тогда два легиона встали на путь предательства. «А возможно, и больше», — подумал он. — «Тысяча Сынов уже подняли мятеж по только им известной причине? Темные Ангелы и Альфа Легион всегда были себе на уме? Кто примет сторону Воителя, если дойдет до раскола?»

Он отбросил мрачные мысли, прежде чем они могли завладеть всем его вниманием, и понял, что Ангел наблюдает за ним. Сангвиний мрачно кивнул.

— Да. Возникают вопросы о мотивах, не так ли? В последние дни мы столкнулись с более чем странными явлениями.

Он вздохнул, и Ралдорон снова увидел мимолетную печаль.

— Я о многом жалею, мой сын. И боюсь, не хватит времени отвратить от нас неминуемый рок, — затем Сангвиний взмахнул могучим мечом. — Мы вступим в эту битву, а после отправимся на поиски Хоруса. И тогда я узнаю правду.

Он отсалютовал мечом.

— Отдай приказ. Мы идем на север. В бой.

У бортов «Красной слезы» летательные аппараты, машины и тысячи космодесантников двинулись вперед по опустошенной земле Сигнуса Прайм, подняв массы песка в воздух. Танки «Хищник» и гравитационные боевые машины, спидеры и гравициклы образовали наконечник боевого порядка. Одновременно сотни частей тяжелой поддержки, когти дредноутов и отделения терминаторов двигались на бронетранспортерах. Они устремились к далекой вражеской твердыне, тусклый солнечный свет отражался от обнаженных клинков и готовых к бою болтеров.

Штурмовые подразделения с оглушительно ревущими реактивными ранцами преодолевали расстояние длинными прыжками. Их несли струи желтого пламени, а во главе подразделения, окружив кольцом бело-золотую фигуру примарха и его почетную стражу, маршировали элитные роты.

Сангвиний извлек меч, и по всей армии пронеслись громкие возгласы, подобно огромной волне, разбивающейся о берег.

Враг ответил, отворив врата ада.

От стен далекого города-собора, из густых испарений белого тумана, наступала по Равнинам Проклятых армия чуждых существ. Отбеленные пески почернели от их следов. Войско, которое люди никогда не встречали на поле боя, явило себя. У него не было ни самолетов, не боевых машин в том смысле, в котором их представлял воин Легионес Астартес. Вместо них у этой армии были твари из страшных легенд. Чудовища и монстры, иначе их нельзя было назвать. Мантикоры и химеры, геллионы и разорители, огры и тролли, суккубы и мертвые головы — сотни тысяч темных духов из бесчисленных поколений ужасных легенд, порождения страхов человеческого сердца, которые обрели форму из оскверненной плоти и сгнивших костей. Живые, вопящие, жаждущие крови Кровавых Ангелов.

Великая армия варпа превосходила воинов легиона в тысячи раз, даже несмотря на присутствие боевых братьев из почти всех рот могучих Трех Сотен. Впереди по приказу демонов бежали обезумевшие люди, последние выжившие из народа Сигнуса. Они верили, что были неким сокровенным образом благословенны. Эти мужчины и женщины целиком и полностью посвятили себя Губительным Силам, многие еще до того, как началось вторжение из варпа.

Некоторые хранили в тайне свои темные культы на протяжении целых поколений, скрываясь в пустынных местах и сдерживая мерзкий свет своих верований перед лицом светской истины Императора и его Великого крестового похода. Какова же была их радость, когда эмиссар ночи пришел к ним и наказал приготовиться к новому перерождению. Их запретная религия вдруг снова засияла на планетах и лунах скопления Сигнус.

Когда начались странные и ужасные события, они знали, что происходит. Когда прибыл Бруха со своей ложью, они знали. Они были счастливы.

Именно эти мужчины и женщины повели ничего не подозревающие семьи, соседей и друзей, как скот, на заводы, переоборудованные в бойни. Именно они испили желчи новорожденных демонов и с готовностью приняли проникновение отродий варпа не просто в их вселенную и миры, но в собственную плоть.

Они были добровольными рабами армии Кирисса и более всего желали, чтобы ими управляли, как верховыми животными, хотели стать вместилищем для бессмертных хищников из имматериума. И с такими мыслями и сложенными из запретных слов песнями на устах они бежали вперед, чтобы принять на себя огонь Кровавых Ангелов.

Экзальтированные культисты и обращенные рабы-псайкеры были вооружены стрелковым и мистическим оружием, клинками и осколочными гранатами, и сотнями других инструментов убийства. Их атаку встретил шквал болтерного огня и визг плазмы, разрывая в клочья и обращая в жирный пепел плоть. Воины IX легиона пролили первую кровь на Сигнусе Прайм, это было их право и желание. Они достаточно долго жаждали боя и вступили в него без колебаний. Слишком долго легионеры крались в тенях, слишком долго ждали, наблюдали и подвергались неожиданным нападениям. Кровавые Ангелы высвободили свою еле сдерживаемую ярость, сражаясь с волной злобы и безумия.

Ряды терминаторов с ревущими комбиболтерами скосили вторую и третью волны культистов, еще больше уменьшив их численность. Ракетные залпы из сотен переносных ракетных установок ненадолго затмили желтоватое небо, дымовые следы пронеслись над головами и обрушились на вражеский строй. Клубящиеся черные сферы дыма и огня вырвали воронки в мертвых песках и поглотили все в пределах досягаемости.

Большинство культистов погибли в рабстве своего непотребного безумия, превратившись в пыль и костяные осколки. Те немногие выжившие немедленно были захвачены примитивными разумами из варпа, не более развитыми, чем высшие хищники любого из тысяч колонизированных миров. Извиваясь и растягиваясь в своих новых сущностях, они приобретали новые необычные формы, приятные их хозяевам и отвратительные для глаз людей.

Штурмовые части приземлились, грохоча керамитом о камень, оружие заревело, поливая огнем толпы врагов. Примарх прыгнул на вершину низкого холма и взмахнул мечом, отсекая голову желтокожего монстра. Тварь была помесью насекомого, быка и человека. Хлещущий хвост скорпиона задрожал, когда голова твари рухнула в пыль. Азкаэллон и Халкрин были рядом с Ангелом, их болтеры «Ангелус» пылали праведным огнем.

Неподалеку в земле открылись трещины, и из-под мертвых песков поднялась жужжащая и колышущаяся туча мерцающих черных точек. В воздух изверглись рои темных боевых мух, звук мириада машущих крыльев резал слух легионеров. Насекомые начали поедать мертвецов, а затем устремились к Кровавым Ангелам.

Сангвинию не надо было отдавать приказ, его воины уже приготовились к такой атаке. Ангел просто дал знак, а легионеры сделали остальное. Ряды огнеметов и плазменных орудий развернулись к роям и выплеснули в воздух пламя. Издав крик, похожий на человеческий, насекомые погибли, а отверстия в земле были запечатаны брошенными туда крак-гранатами.

Примарх повернулся на свирепый псиный рык. Из дымки над полем боя появились звери, походившие на собак, но созданные разумом извращенного безумца. С этих огромных псов капала жидкость, словно с них содрали шкуру, а из тел выступали хребты из заостренных черных костей. Над клыкастыми пастями, заполненными невероятным количеством зубов, свирепо пылали ярко-красные, словно лазеры, глаза. Каждая адская гончая была размером с легионера без доспехов. Твари бросались на атакующих солдат, с легкостью прокусывая керамит и отхватывая чудовищными челюстями головы тех, кто не успевал уклониться от их смертоносных прыжков.

Ангел одного насадил на меч, затем разрубил надвое другого еще до того, как первый соскользнул с клинка. Азкаэллон бросился вперед и вдавил дуло наручного болтера в шею адской гончей, которая сбил с ног воина из отделения Лоратора. Единственный осколочный снаряд обезглавил чудовище, и его тело отлетело. Невероятно, но оно все еще двигалось, бегая по кругу. Неожиданно появился Мендрион и раздавил его в кровавую жижу.

Волны атакующих накатывались одна за другой, и новые, еще более чудовищные твари присоединялись к уродливой массе, окружающей окутанный дымом собор. Следующими прибыли летающие демоны — фурии, похожие на помесь летучих мышей и ястребов и омерзительное, змееподобное слияние обоих видов. Сангвиний и легионеры с прыжковыми ранцами поднялись в воздух, чтобы встретить воздушную орду. Болтеры и клинки полыхали, когда пласталь встречалась с плотью снова и снова. Оскверненная кровь и куски плоти потоком низвергались на кипящую внизу битву.

Крыло гравициклов пронеслось через свалку воздушного боя, их тяжелые болтеры грохотали, расчищая путь перед машинами на гудящих гравимоторах. Легионер на открытой платформе водил лазерной пушкой, уничтожая каждую фурию, попадавшую в зону поражения. Тела шипели и плавились.

Дюжина тварей разом набросилась на крылатого примарха, надеясь застать его врасплох, но он развернулся в воздухе, его крылья полностью раскрылись. Они ударили по демонам и отшвырнули их в стороны, мечом Сангвиний разрубал тела, а закованной в золотую перчатку рукой сминал глотки. Он позволил силе притяжения вернуть себя на землю. Рядом с ним раздался пронзительный вопль.

Ангел повернулся и увидел гибкую фигуру, напоминающую женщину, которая была выше него ростом и двигалась по песку, словно танцуя. Тело обволакивали мерцающие шелка, лицо скрыто под капюшоном. Из просвечивающих одежд появились тонкие и бледные, как у мертвеца, руки, пальцы прижались к невидимому лицу. Сангвиний вдруг вспомнил астропата аколита Крида, но он был уверен, что бедная Корокоро Сахзё давно мертва. Это существо казалось гораздо более порочным.

Оно завыло. Отвратительная погребальная песнь наполнила слух примарха. Затем появились еще руки — одна, потом две, четыре. Каждый палец заканчивался крошечным человеческим глазом, на каждой ладони был кричащий рот. Руки вдовы изогнулись, раскрывая объятия. С распростертых рук брызнули слезы, обжигая при прикосновении, как кислота.

Халкрин зарычал от боли, когда капля жидкости прикоснулась к его наручу и прожгла золотое покрытие. Еще один воин — сын из 48-й — умер с криком на устах, когда едкие капли разъели его лицо и проникли в череп. Слезы ведьмы нанесли такие же раны и другим воинам.

— Нет! — гневно выкрикнул Сангвиний и прыгнул вперед, к вдове. Его могучий меч превратился в размытый красный круг. Вспышки выстрелов далеких орудий отражались от доспеха примарха. Из-под капюшона и ртов на ладонях раздавались вопли, из пальцев выросли перламутровые когти, чтобы резать и рубить. Ангел вырезал гончих, которые собрались в стаю, чтобы остановить его, в то время как вопящее существо плясало и извивалось на песке, пытаясь держаться от него подальше.

Затем Сангвиний подобрался к вдове, вращая красный меч, который поднимался и опускался дугой мерцающей пластали. Ангел отсек когти одним могучим взмахом, шесть обрубков выбросили струи маслянистого вещества, руки упали в пыль и разбежались по сторонам, как испуганные пауки. Он раздавил их ногой, и в этот момент тварь, наконец, показала свое лицо. Под капюшоном оказалась бледная плоть, лишенная отличительных черт, за исключением человеческих глаз.

Примарх схватил сияющие шелка, когда тварь развернулась и попыталась сбежать, рывком сбил ее с гибких ног. Он вытащил украшенный пистолет «Инферно» и приставил к шее демона.

— Больше никакого плача, — сказал Ангел и покончил с тварью одним выстрелом.

Он отошел от трупа и огляделся, обнаружив поблизости Сангвинарную гвардию. Каждый ее воин расправлялся с подобной мерзостью. К ним приближались демонессы-соблазнительницы с клешнями вместо рук и копытные демоны. Их вопли и визг сливались в чудовищный хор. Боевые порядки Кровавых Ангелов и монстров смешались, колеблясь то в одну, то в другую сторону, противоборствующие силы сражались за превосходство, постоянно захватывая и теряя территорию.

Примарх холодно улыбнулся, чувствуя энергию воинственного пыла, вспыхнувшего глубоко внутри, ощущая тот же смертельный гнев в сердцах своих воинов. Кровавые Ангелы оттесняли мерзких защитников огромной крепости, сокрушив их наступление беспощадной и несокрушимой воинской доблестью. Какого бы происхождения ни были эти омерзительные ужасы, их все равно можно было убить, а сыновья Сангвиния умели сеять смерть, как никто другой.

На миг взгляд Ангела пал на адскую цитадель, возведенную на губительной земле, и ему вспомнились слова Кирисса. Собор Знака. Так назвал монстр это место, и в подтверждение этого на башнях был высечен символ колоссального размера. И снова примарх увидел восьмиконечную звезду, подобную выжженной на мертвом Форусе, замеченной среди руин Сколтрума, запечатленной на корпусах адских кораблей над Сигнусом Прайм, отмеченной на бесчисленных бескостных трупах, на которые они наткнулись после того, как опустилась пелена.

— Кости… — Порывы холодного ветра ударили в примарха, приподняв его крылья. Он почувствовал приближение Азкаэллона и Зуриила в сверкающих доспехах.

— Милорд?

— Кости, — повторил он, и теперь примарх был уверен в том, что видел. Он кивнул в сторону изогнутых, грубо высеченных башен измазанного кровью собора, к нему пришло страшное осознание.

— Посмотри, Азкаэллон. Тайна миллионов погибших теперь раскрыта.

Командир гвардии нахмурился, когда понял, о чем идет речь.

— Вижу, повелитель.

Собор Знака был построен не из камней и раствора, феррокрита и пластали. Каждый метр его башен, каждая балка и свод были сооружены из отбеленных человеческих костей, скреплены жиром и хрящами. Скелеты мертвых сигнусийских граждан, доставленные со всех планет и лун скопления, от простого ребенка до старого дворянина, были собраны здесь, чтобы послужить строительным материалом для этого злодеяния.

— Какое черное сердце могло задумать такое? — слова Зуриила были наполнены отвращением.

— Узнаем, — поклялся Ангел, — когда я вырежу его из груди нашего врага.

Они высадились из «Фобоса» под прикрытием тяжелых лазерных орудий бронетранспортера, жгучие белые копья света зашипели в туманном воздухе и ударили по укреплениям врага.

Демоны. Меросу было трудно выбросить это название из головы. Оно застряло в мыслях, как заноза, и легионер не смог избавиться от него.

— Вперед! — закричал Кассиил, целясь из плазмагана. — Вперед за девятую и легион!

Остальное отделение повторило клич сержанта и выбежало из тени танка, присоединившись к атаке своей роты. Впереди Мерос мельком увидел капитана Фурио, размахивающего почетным щитом и силовым мечом, который был его отличительным оружием. Цепной топор апотекария работал на повышенных оборотах и был наготове, болт-пистолет поднят и заряжен.

Сарга снял шлем, волосы свободно развевались буйной гривой, а зубы обнажились в оскале. Он усмехнулся Меросу, вырываясь вперед и поднимая болтер к плечу. Неподалеку Лейтео и технодесантник Кайде делали то же самое, послав первые выстрелы по вражеским рядам. Они были горсткой воинов среди многих тысяч, одно подразделение среди фаланг легионеров в красных доспехах. Но тем не менее казалось, что битва принадлежит только им.

Мерос присоединился к братьям, всматриваясь через телеоптику шлема в приближающуюся волну кривых и рогатых дьяволов, щелкающих клешнями и бьющих своими хвостами. Казалось, визор цели соскользнул с движущегося существа, не сумев получить достоверных данных. Он нахмурился и выпустил три болтерных снаряда, рассчитав траекторию. Удачный выстрел оторвал конечность одной твари.

Демон издал скрипучий негромкий визг и забил копытами, опустив голову и хвост с ядовитым жалом. Воздух затуманили облака снотворных феромонов, выделяемые спинными железами существа. Оно двигалось быстрее, чем ожидал Мерос, разбросав в стороны легионеров в переднем ряду. Черные без зрачков глаза свирепо взглянули на апотекария, и он понял, что тварь хочет убить его.

Кровавый Ангел продолжал вести огонь, и вдруг к выстрелам его пистолета присоединились голоса еще дюжины болтеров. Не в состоянии остановить безрассудную атаку, демон вбежал в огневой мешок и был разорван на части.

Мерос бросил взгляд через плечо, чтобы узнать, кто пришел к нему на помощь, и увидел смотрящую на него череполикую маску. Хранитель Аннеллус кивнул в ответ. Рядом с воином в черном стоял Красный Нож и его Космические Волки, дула их болтеров все еще дымились.

Капитан проходя мимо пнул мертвого монстра.

— Они умирают достаточно легко. Но смердят, как тухлое мясо.

Плоть демона уже становилась вязкой и расплавленной. От него поднимался странный душистый пар, словно нечто покидало темницу остывающего трупа. Тело разлагалось с тошнотворной скоростью, как и остальные мертвые враги. Лишенные необъяснимой жизненной энергии, которая оживляла их, они распадались почти тотчас. Словно и не было никакого убийства.

— Продолжаем наступление, — резко произнес хранитель, и Мерос направился вместе с ним, его боевые братья взобрались на низкий холм.

Бритоголовый Космический Волк, чья кожа была покрыта руническими татуировками и загадочными символами, потряс сучковатым посохом и сказал что-то по-фенрисийски. Слова были непонятными, но тон достаточно объяснил. «Предупреждение», — понял апотекарий.

Мерос проследил за жестом скальда и почувствовал, что земля дрожит под ногами. Сквозь туман приближалась огромная фигура, равная по размерам «Носорогу», раскачиваясь из стороны в сторону на толстых и гибких ногах. Свет отражался от грязной, перепачканной кровью меди. Тварь приближалась быстрыми скачками.

Существо походило на глубоководного цефалопода, но это было единственное сравнение, пришедшее на ум Меросу. Толстые круглые сегменты тела, лоснящиеся от слизи, выступали под неправильными углами из-под обхватывающих тушу металлических пластин, а нечетное количество ног перепахивало землю под ним. Рудиментарные крылья и вибрирующие усики не шевелились, огромное тело раскачивалось из стороны в сторону, сбивая воинов с ног резкими движениями. Кровавых Ангелов разбросало по сторонам, когда тварь врезалась в них. У нее не было головы и шеи, сочетание желчного цвета кожи и мышц заканчивалось обрубком, и на этом мясистом клине находилась дюжина ассиметричных ртов с острыми зубами и пучками жал-листьев.

Существо неожиданно оказалось среди легионеров, тараня их наступающие ряды, и Мерос убрался с его пути. Апотекарий открыл огонь на бегу, выпустив оставшиеся в магазине снаряды в липкий бок чудовища, а когда затвор щелкнул, нанес несколько режущих ударов по щупальцу-ноге визжащим топором. Вращающиеся зубья оказались забиты маслянистым веществом, и конечность отлетела, дергаясь на песке.

Мерос знал, что поблизости есть один из Космических Волков, но затем из шкуры твари с влажным хлопком вырвалось извивающееся щупальце и набросилось на них. Апотекарий получил удар, и мир вокруг него завертелся. Он ударился о землю и почувствовал, как в лицо брызнула кровь. Легионер с трудом поднялся на ноги и повернулся. Зверь растерзал неудачливого Космического Волка, оторвав руку и ногу, словно бессердечный ребенок, отделяющий крылья у мухи. Мерос встряхнул головой и услышал монотонный рев болтера, стреляющего в автоматическом режиме. В нескольких шагах от него Сарга кричал в бессловесном гневе, поливая снарядами щелкающие и вопящие рты твари. Масс-реактивные снаряды пробивали плотные, студенистые тела, взрываясь внутри и вырывая огромные куски шипящей, тухлой плоти.

Но Сарга не заметил другие ползущие к нему щупальца, ослепленный блеском вспышки болтера. Легионер Мерос выкрикнул его имя, но было слишком поздно. Одно щупальце атаковало, как змея, обвившись вокруг бедра Сарги. Другое, обнажив зазубренное костяное острие, приблизилось сзади и вонзилось ему в шею.

Из раны и рта Сарги хлынула кровь, тело оцепенело. Щупальце ударило и перевернуло его, разодрав рану, прежде чем оставить легионера в покое. Боевой брат Мероса упал на грудь, песок под ним быстро превратился в грязь ржавого цвета.

Откуда-то из атакующей линии Кровавых Ангелов ударил белый луч лазпушки и прожег дыру в боку чудовища. Оно завопило пронзительно громко, затем развернулось и поползло к своим сородичам на оставшихся конечностях. Мерос дал ему уйти, подбежав к Сарге и перевернув его. Все лицо его собрата было в порезах, застывшая улыбка больше напоминала оскал.

И все же он был еще жив, хоть и ненадолго. Сарга посмотрел на апотекария, когда тот склонился над ним, и заговорил, на изодранных губах выступила розовая пена.

— Брат, — сумел выговорить легионер.

На них упала тень, и каким-то образом Мерос понял, кто это был.

— Его рана смертельна, — сказал Аннеллус с серьезностью палача.

Мерос не обратил внимания на хранителя и низко склонился над павшим собратом, для него звуки битвы стихли.

— Брат, — он начал выполнять самую тяжелую обязанность своей специальности. — Ты желаешь покоя?

Сарга с трудом кивнул.

— Я… буду жить дальше, — сказал он, слова звучали почти как вопрос.

Тонкая серебряная игла — медицинский палач — беззвучно выскользнула из нартециума Мероса.

— Ты будешь жить дальше, — заверил он своего брата. Апотекарий приложил кончик иглы к телу Сарги в том месте, где она совершит милосердное убийство быстрее всего, и четко сделал то, что нужно. Легионер умер с тихим вздохом, затем пришла очередь извлечения, и Мерос взялся за него с механической, аккуратной точностью. За несколько секунд он извлек прогеноидные железы Сарги и запечатал их для дальнейшего возвращения на родной мир.

Генетическое наследие Сарги будет жить. Но для его брата это было пустым утешением. Мерос поднялся, скрыв свою печаль.

Все это время за ним наблюдал Аннеллус.

— Время скорбеть по нашим братьям придет позже. А сейчас найди утешение в том, что он отдал жизнь на службе легиону, во имя Императора.

Сухость дежурной фразы разозлила Мероса, и он повернулся к хранителю. На языке вертелась гневная отповедь, но он так и не произнес ее.

Звук колоссального удара разнесся по полю битвы, такой же громкий, как выстрел полевого орудия. Нечто огромное упало с небес туда, где кипела самая яростная битва. Мерос посмотрел в ту сторону, заметив мелькание ангельских крыльев и золотого доспеха.

Густым черным столбом поднялся дым, и посреди него апотекарий увидел огромную фигуру, громадные драконьи крылья, зазубренные черные рога и мерцающие серебристые цепи.

Мерос бросился к переднему краю. Примитивный инстинкт подсказывал ему, что для встречи нового врага понадобятся он и все его братья.

Мысли каждого воина на зубчатых стенах «Красной слезы» источали гнев и разочарование до такой степени, что Кано чувствовал их безо всяких усилий. Он отошел от воинов к поспешно установленной ракетной шахте, пытаясь не пускать их мысли в свой разум. С мрачным лицом он прошел вдоль северной стороны приземлившейся боевой баржи, наблюдая за огнями далекого сражения.

Кано знал, не оглядываясь, что легионеры у орудия были братьями 221-й роты. Они, как и Кано, воспринимали свои обязанности по защите базы с неприязнью. Воин также знал, что ему не потребуется много усилий, чтобы надавить сильнее, извлечь их имена и воспоминания из поверхностных мыслей. Мастерство и сила по-прежнему были при нем, даже без направляющей способности психического капюшона. Схватка с адской тварью, ужас ее мысленного прикосновения к его душе напомнили об этом.

Он пошатнулся, схватившись рукой за газовый руль. Оптика шлема могла с легкостью передать изображения битвы, если бы он пожелал воспользоваться ею, но у него не было в этом необходимости. Телепатическое дальновидение, которое он когда-то использовал во имя Императора, сделает это намного лучше. Благодаря ему Кровавый Ангел окажется в гуще сражения, в то время как его физическое тело останется здесь.

Кано обладал такой силой, и даже большей. Глупо отказываться от нее. Глупо…

— Нет! — он отбросил мысль прочь. Откуда пришло это внезапное сомнение? После многих месяцев подчинения указу, после клятвы легиону и примарху никогда больше не использовать сверхъестественные навыки, почему именно сейчас Кано обнаружил, что его решимость начинает слабеть?

Он закрыл глаза и погрузился в свои мысли. «Дело в этом месте, — сказал он себе. — В этих мирах». Они осквернены силами, которые скрываются за завесой видимости. Коварные сущности воздействуют на него, даже в этот момент. Возможно, демоническая тварь на корабле по этой самой причине позволила ему выжить. Возможно, это был шепчущий голос в воксе, постоянно присутствующий там, с тех пор отключилась как связь.

— Я не уступлю вам, — произнес он вслух.

В ответ на это вокруг него стало тихо. Не то чтобы ничего не было слышно, не так буквально, но появилась неожиданная безмятежность, прежде не ощущаемое спокойствие.

— Милорд? — произнес женский голос. — Вы брат Кано?

Он повернулся и увидел стройную бледную женщину с красными волосами и испуганным взглядом на лице. За ней стояла группа людей, одетых в заношенную морскую форму матросов и другие тряпки.

— Вас не должно быть здесь, — тут же сказал он. — Это небезопасно.

— Нигде небезопасно! — резко ответил грубый мужчина. Кано посмотрел на него и попытался прочесть его мысли, но ничего не почувствовал. Он словно утратил свои способности, но чувствовал при этом не потрясение или боль, а только безмятежность.

— Я Тиллиан Ниоба, а мы — выжившие со Сколтрума. Брат Мерос говорил о вас, — продолжила женщина. — Он сказал, что вы будете охранять нас.

Это она. Кано прищурился. Ниоба была центром безмолвной ауры, словно око перевернутой бури. И вдруг он все понял. Легионер не мог прочесть ее, только психическую пустоту, которая создавала телепатическую тишину, подобно черной дыре, поглощающей свет звезд.

— Тиллиан, — сказал он. — Ты знаешь, что такое пария?

Ее брови нахмурились. Собиралась она солгать? Трудно было сказать наверняка.

— Нет, лорд. Я не понимаю…

— Я понимаю, — ответил он. — Ты знаешь, почему вы выжили, а другие нет?

Она моргнула.

— Демоны не заметили нас.

Он покачал головой.

— Они не заметили тебя.

Сангвиний увидел зверя.

Вокруг мускулистого ярко-красного тела вился жуткий черный дым. Грудь и сжимающиеся руки едва сдерживали намотанные кольца медной цепи и видавший виды бронзовый доспех. На голове росли мерзкие черные рога, на вечно рычащей морде застыло выражение беспощадной ненависти, желтые клыки были обнажены, с них стекала слюна. Незнакомец прибыл, словно комета, оставив пепельный след на опустошенном небе, и все же примарх инстинктивно почувствовал, что это было существо скорее из преисподней, чем с небес. Ангел видел старые книги в секретных библиотеках дворца своего отца. Он знал мифы о тварях и дьяволах из суеверного прошлого человечества.Гуманоид, более реальный и более ужасный, чем они могли себе представить, олицетворял страхи тех давно умерших людей.

Он заговорил, злобно глядя на Ангела.

— Ты уже насладился состязанием, золотой? — голос походил на кипящую магму. — Сколько фигур растрачено, и все же до развязки еще далеко.

Демон бросил хитрый взгляд на мертвецов, окруживших их — легионеров, культистов и чудовищ.

— Но ведь мы оба обожаем вкус крови, не так ли?

— Ты говоришь так, словно знаешь меня, — прорычал примарх. — Но я вижу только монстра, которого надо убить.

— Тогда поприветствуй меня, Сангвиний с Ваала, — засмеялся он. — Я Ка Бандха, Жаждущий Крови и генерал Кхорна, благословенна его ненависть, — тварь насмешливо поклонилась, — и мы с тобой братья.

Мерос опустошил обойму пистолета в стаю вопящих фурий и вставил новую. Перепрыгивая через воронки в пропитанном кровью песке, он приблизился к центру битвы. Апотекарий скользнул по уклону и, покачнувшись, остановился. Группа воинов стояла с оружием наготове, многие легионеры были из первой роты Ралдорона. Мерос увидел капитана и Сангвинарную гвардию в золотых доспехах, терминаторов из отделений Сэвина и Мекаллуса, а перед ними багровую фигуру Почтенного Леонатуса, на адамантиевых боках дредноута трепетали знамена.

Все ждали, а напротив боевой линии Мерос увидел так же остановившийся вражеский строй. Стаи псов с черной шерстью и адских гончих, похожих на помесь ящериц и волков, с которыми он уже сталкивался, тяжело дышали и скребли лапами грязь. Неподалеку стояли гуманоиды с рогатыми черепами и ржавыми мечами. Твари хрюкали и пускали слюни, нетерпеливо сжимая рукояти своих клинков в предвкушении приказа повелителя.

Их повелителя. Мерос был шокирован обликом адской твари, этого Жаждущего Крови. Он слышал его слова, чувствовал движение воздуха от хлопков черных крыльев. На миг показалось, что перед Ангелом стоит кошмарное черное отражение, полностью противоположное всему благородному и доброму, что было в нем.

— Зачем ты сражаешься с нами? — спросило существо, задрав голову и взглянув на убитых. — Мы похожи. Мы оба испытываем удовольствие от кровопролития. Сладкого вкуса убийства, — тварь сделала шаг вперед, взмахнув своим оружием — очень длинным кнутом из скрученной меди и топором, который, похоже, был сделан из челюсти левиафана. — Кхорн — это неизмеримая сила. Хаос — это конечное состояние всего сущего. Твое сопротивление только откладывает неминуемое, — скрежет голоса резал слух Кровавого Ангела, словно он отдавался в его костях. — Даже твой Отец-Император знает это. Вот почему он прячется от нас. Вот почему он боится.

Мерос увидел, как в глазах примарха полыхнула молния, колкость попала в цель. Но затем Сангвиний улыбнулся.

— Убирайся с моего пути, животное, или я зарублю тебя, — сказал он зверю. — Я буду разговаривать только с твоим хозяином по имени Кирисс.

Окутывающий демона адский дым колыхнулся от внезапной вспышки гнева.

— Эта чувственная шлюха не хозяин мне, — проревел он. — Я отвечаю только перед Кхорном! Я здесь командую!

— Ты для меня ничто, — сказал Ангел и атаковал.

Звездный металл ударил по окованной железом кости с оглушительным треском. Меч и топор скрестились, выбросив брызги искр. Демон был быстрее, чем ожидал Сангвиний, он развернул оружие и нанес обратный удар. Топор метнулся вниз к ногам, пропахав борозду в земле.

Ангел отпрянул назад и, раскрыв крылья, поднялся в воздух. Белые перья захрустели, когда он развернулся вокруг своей оси, ускользнув от удара. Примарх крутанул красный клинок и с воинственным изяществом прочертил острием по вопящей морде зверя. Порез был глубоким.

Примарх твердо приземлился, не давая Ка Бандхе времени прийти в себя. Он намеревался сдержать свое обещание и устремился вперед, но демон был к этому готов. Медный кнут завизжал, рассекая воздух, и устремился к примарху. Прижав крылья к плечам, Сангвиний пригнулся, шипастые плети просвистели над его головой. Продвигаясь с мечом вперед, Ангел сделал выпад, принудив полководца демонов защищаться.

Ка Бандха заревел и отказался отступать, вместо этого подняв топор, парируя каждую атаку и не давая Ангелу ни единой возможности пробить его защиту. Они находились в самой гуще битвы, вокруг раздавались громкие вопли сражающихся низших демонов, разорителей, адских псов, губителей, и легионеров, дредноутов и терминаторов.

Врожденная быстрота Сангвиния давала ему преимущество против грубой силы Жаждущего Крови, но они стоили друг друга и по очереди наносили небольшие, чувствительные раны. Противники кружили и атаковали, а с крыльев Ангела падали срезанные топором перья.

С оглушительным ревом Ка Бандха отскочил и хлестнул кнутом, клыкастые концы щелкнули, устремившись к лицу примарха. Сангвиний развернулся быстрее мысли и перехватил шипы свободной рукой. Плеть скрутилась, словно живое существо, обвившись вокруг кисти, раскалывая керамитовую оболочку перчатки.

Примарх изо всех сил дернул за кнут и лишил демона равновесия, одновременно нанеся могучий удар эфесом меча, которым выбил клыки у твари. Изо рта Ка Бандхи хлынул поток черной крови.

Зверь отшатнулся назад, сначала зашипев, а потом расхохотавшись.

— Ты хорошо сражаешься, — сказал он, выплюнув сломанные зубы. — Ни одному недолговечному не удавалось ранить меня. Но меня нельзя победить. Зачем ты пытаешься? Лучше присоединяйся к нам! Ты так же, как и я, — убийца… И всегда шел по алому пути, маленький ангел, мы оба знаем это. Узри всю славу Кхорна, прими то, что внутри тебя. Ты можешь возвыситься, стать чемпионом.

Сангвиний презрительно усмехнулся.

— Сначала тот, теперь ты. Все твои сородичи так влюблены в звук своего голоса? — он нанес рубящий удар, отбросив тварь назад и вызвав у нее гневный вой.

— Тогда будь ты проклят! — яростно выкрикнул демонический владыка. — Если ты отказываешься от моего предложения, знай: я уничтожу все, чем ты дорожишь, и буду изводить твоих сыновей, пока существует твой легион!

— Это не угроза! — сказал примарх. — Мои сыновья всегда готовы убивать твоих сородичей, пока не погаснет последняя звезда в небесах!

Ка Бандха гневно заревел и отпихнул в сторону заглохший «Носорог», от чего бронетранспортер перевернулся на крышу. Демон рванул к Ангелу, завывая, как баньши.

Примарх краем глаза заметил фигуру в золотом доспехе и с серебряными крыльями и к своему ужасу понял, что «Носорог» рухнул на брата Логоса, впечатав его в землю и убив в мгновение ока. Сангвиний яростно закричал, почувствовав сильный толчок призрачной боли из-за смерти личного гвардейца.

Ангел ощутил чужую смерть так, словно отрезали частицу его души и сожгли, как бумагу. Он чувствовал каждую смерть и всегда испытывал шок: далекий или близкий, слабый или сильный. Каждая раз, когда погибал один из сыновей, это было похоже на новую рану на теле или перо, вырванное из крыльев.

Чувствовали ли другие также сильно гибель своих сыновей? Дорн или Вулкан? Магнус или Пертурабо?

Хорус?

Ка Бандха напал на Ангела, раскинув руки и намереваясь свалить его на землю. Сангвиний усилием воли отбросил ненужные мысли и, раскрыв крылья, взмыл в воздух. Он легко уклонился от безумной атаки лорда-демона, но только на миг. У зверя были крылья, и они тоже раскрылись с громким звуком. Вокруг клубился черный дым.

Демон взлетел вслед за Ангелом, они столкнулись, медь и бронза ударились о золото и керамит. Сангвиний рубанул мечом по груди твари, нанеся глубокую рану. Затем рассек наруч Ка Бандхи, вынудив демона выронить костяной топор.

Они сцепились в полете, осыпая друг друга ударами, сила которых вызывала громовые раскаты вытесненного воздуха. Сангвиний почувствовал, что броня, которая прошла через тысячу сражений, трескается и раскалывается от смертоносных ударов демонического владыки. Огромная зловонная пасть Ка Бандхи ощерилась на примарха, наполненные яростью и жаждой крови адские глаза сверлили его.

Бойцы кувыркались в неконтролируемом падении к бушующей на земле битве. Сила притяжения вцепилась в них, и даже могучие крылья Ангела не могли остановить движение.

Вместо этого он уступил ей. Зарычав от усилий, Сангвиний потянул за цепи вокруг толстой шеи и приблизился к врагу. Прежде чем демон смог среагировать, примарх полностью погрузил свой меч ему в грудь.

Боль придала зверю сил, он отбросил Ангела, и они разделились за секунду до удара об землю.

Первым поднялся Ангел. Окровавленный и тяжело дышащий, он встал и вырвал свой меч, в то время как Ка Бандха корчился в грязи и бешено вопил от боли.

Сангвиний приблизился, занес красный клинок для смертельного удара.

— Подожди, — когтистая лапа Ка Бандхи поднялась, но примарх не остановился. — Прежде чем нанесешь удар, знай вот что, — демон поднялся на колени, сжимая тяжелую рану. — Мы никогда не лгали тебе, маленький ангел. Это не путь Кхорна. Мы — кровавая истина, а истина в том, что Хорус предал тебя!

И на один единственный миг сердце Сангвиния пронзила более сильная, чем любая другая, боль. Его меч опустился, зрение затуманилось.

— Нет, — настойчиво произнес он. — Нет.

Этого было достаточно. Ка Бандха метнулся как молния, шипы его кнута появились словно из ниоткуда. Атаковав подобно гадюкам, хлысты ударили по ногам примарха с чудовищной силой и сломали их, опрокинув его на землю. По полю битвы разнесся крик боли Ангела.

Смех демона заглушил его.

— Ты бросил мне вызов, и сейчас я нанесу тебе рану, которая будет терзать тебя вечно, — пообещал он. По его бронзовому доспеху застучали болтерные снаряды отделений Кровавых Ангелов, идущих на помощь своему повелителю, но демон не обратил на них внимания.

Сангвиний боролся с колоссальными волнами агонии, сжимая упавший меч. Зверь использовал его родство с Хорусом против него, нерешительность примарха породила миг сомнения и неосторожности, что позволило Ка Бандхе сваливать его.

— Попробуй! — выпалил Ангел.

Лицо демона расплылось в улыбке.

— Ты меня не понял, — сказал он ему, поднимая упавший топор. Вокруг лезвия возникло зловещее сияние, светящийся багровый туман. — Я знаю, что может ранить тебя сильнее, чем любой удар.

Сотни легионеров наступали по грязи, праведный гнев гнал их вперед, они пылали жаждой отомстить за нападение на их повелителя. Сангвиний ощущал это чувство, волнами исходящее от них. Он видел лица, слышал имена, звучащие в ушах. Их вел стойкий Накир, капитан отважной 24-й роты, а вместе с ним шли Гравато и Мадидус, Перада и Фервеус, Еремин и Каррик и множество других. Каждый из них был его сыном.

— Нет! — он попытался предупредить их, искалеченные ноги не подчинились ему, когда он попробовал встать. Ка Бандха уже бежал к ним, вызывая красный огонь из воздуха и туман, который пылал, как чистая ярость.

Топор демона поднялся, а когда он опустился, новое багровое солнце ожило посреди поля битвы. Вспыхнуло пламя гнева, и в своем разуме отец услышал, как в один миг погибли пятьсот его сыновей.

Ангела накрыла тьма, волна от психического шока устремилась в бездну его души.

НИКЕЯ

— Это добром не кончится, — заметил капитан Торос. Слова были произнесены почти шепотом и больше походили на неосторожно вырвавшуюся мысль, чем обычное замечание.

Ралдорон взглянул на бледнокожего собрата и остановился посреди неровного лавового туннеля с черными стенами.

— Брат? — обратился он.

Торос запнулся, и бледные щеки слегка покраснели, когда он понял свою ошибку.

— Прошу прошения, Первый капитан. Я сказал, не подумав.

— Можешь говорить начистоту, — ответил Ралдорон.

Второй офицер покачал головой.

— Не здесь, — он обвел взглядом вулканический коридор, — не сейчас.

Ралдорон уже собирался отдать приказ, но Торос опередил его.

— Необходимо подготовить транспорт к отбытию Ангела, — сказал он. — Я прослежу за этим.

Прежде чем Ралдорон успел что-то добавить, Торос вышел в боковой коридор, направившись в посадочный квадрант, который был вырезан в вулканических пепельных полях, за пределами высокого лавового конуса.

Первый капитан нахмурился и пошел дальше. Он миновал сервиторов и воинов других легионов, все готовились к отбытию с Никеи. Ни у кого из них не было причин оставаться здесь.

Необходимости в этом месте больше не было, и Ралдорон задумался, что станет с ним после их ухода. Гигантский вулкан был усмирен силой и технологией имперского могущества, породу извлекли, а бурлящую магму запрудили, чтобы Император и его сыновья могли войти внутрь этого места и находиться здесь в безопасности. Оно как бы содержало в себе символическое, обдуманное и спланированное послание всем, кто пришел сюда. Неважно, насколько могущественными, непостижимыми и яростными казались природные стихии, Империум сможет укротить их по своему желанию.

Но было ли это высокомерием? Как только легионеры и их слуги уйдут, генераторы силовых полей и гравитационные стены будут отключены и пылающая гора Никеи снова покажет свою силу. Каменные пещеры, превращенные мелталучами в жилища, вестибюли и амфитеатры, будут затоплены лавой и отвоеваны огнем. И словно никто не ступал на планету.

Но даже если бы Никея осталась нетронутой, последствия случившегося на планете изменят все. По мнению Ралдорона, не будет преувеличением сказать, что произнесенное в этот день повлияет на каждый мир в Империуме.

Поначалу Ралдорон посчитал за честь сопровождать примарха на встречу с Императором. Азкаэллон предсказуемо не видел в этом смысла, но Ангел понимал, что гораздо важнее будет прийти на встречу со своими великими братьями не просто в сопровождении золотых серафимов Сангвинарной гвардии, но с отрядом самых лучших воинов. Ралдорона переполняла гордость, шанс представлять легион и свою роту в присутствии нескольких примархов и самого Императора… Многие Кровавые Ангелы прослужили века, так и не получив такой возможности.

Теперь он считал иначе. Величие момента потускнело из-за гнетущей атмосферы, которая пронизывала каждое помещение, отражалась в глазах каждого увиденного лица. Ралдорон надеялся, что Никея станет местом согласия и единства, как того желал Император. Вместо этого он чувствовал, как здесь произошел раскол. Теперь легионеров контролировали больше, чем прежде, даже внутри собственного Легиона, что явно показывал пример Тороса.

После случившегося первым отбывшим кораблем стал «Фотеп», который принадлежал примарху Тысячи Сынов. По негласному правилу им должен был быть корабль Императора, но «Император Сомниум» по-прежнему находился на высокой орбите. Никто не остановил Магнуса Красного, когда он стремительно покинул амфитеатр с лицом таким же багровым, как и его имя. Первый капитан отчетливо помнил тот момент. Он посмотрел на своего примарха и увидел печаль в глазах Сангвиния.

Ралдорон и прежде видел такое выражение лица у Ангела. На Мельхиоре, когда тот встретился с Воителем Хорусом, и в своем святилище на борту «Красной слезы», когда доверил великий секрет горстке избранных сыновей.

Магнус ушел, а вместе с ним исчез дар, который он впервые предложил Легионес Астартес. Именно Алый Король вместе с Ангелом и Ханом объединились, чтобы принести идеал Библиариума Легионам. Магнус, Сангвиний и Джагатай отстаивали место псайкеров в составе космодесанта и победили. Библиарии превратили сомнительные силы колдовства в орудие войны… и на какое-то время этого было достаточно.

Те, кто все еще не был готов признать пользу контролируемых псайкеров, таких как навигаторы и астропаты, с беспокойством восприняли назначение психически одаренных воинов. Некоторые легионы полностью отказались от этого нововведения, другие открыто демонстрировали к нему враждебность. В конце концов, это не имело значения. То, что считалось благом, постепенно превратилось в слабость, угрозу, направление, через которое искажение варпа могло навредить легиону.

Они призвали Магнуса Красного на Никею, чтобы потребовать объяснения у него за безрассудное изучение бездонных глубин имматериума. Они говорили о секретах, которые нельзя было разглашать, о мерзком колдовстве и гибельном пути, которым шли алчные и неосторожные разумы. В конце это превратилось из допроса в суд над стремлениями Алого Короля.

Магнус ушел, а вместе с ним библиарии. Ралдорон собственными ушами слышал провозглашенный указ Императора. «По моей воле во всех легионах распускаются подразделения Библиариума. Все его воины и инструкторы должны вернуться в боевые роты и никогда больше не пользоваться психическими силами». Обратной силы указ не имел. Дело сделано.

Торос был прав. День не прошел гладко, а эти события добром не кончатся. Даже слепой мог предвидеть сопротивление Тысячи Сынов. Хоть для Ралдорона даже мысль о неповиновении имперскому указу была анафемой, он знал, что другие не будут столь осмотрительны.

А что же мой повелитель? Он задал себе вопрос, когда прошел развилку в туннеле и приблизился к помещению, выделенному IX легиону. Что думает Ангел о выборе Императора?

Воины у огромных медных дверей отдали честь Первому капитану и пропустили его. Внутри он не нашел ответов, только новые вопросы.

— Это правда? — капитан Амит повернулся к нему, растолкав полдюжины сервиторов, упаковывающих походное снаряжение примарха. — Скажи мне, что это неправда, Ралдорон.

Его товарищ нахмурился.

— Приказ должен быть выполнен, — резко произнес он. — Будь ты там, то сам бы услышал слова Императора.

— Но меня не было, — ответил Амит. — Мне приказали стоять на страже в этой комнате. И, возможно, из лучших побуждений. Сначала я подумал, из-за того, что у меня не такая изысканная форма, как у Тороса, но теперь считаю, они хотели, чтобы я помалкивал!

— Ты слишком много мнишь о себе, брат, — раздражение Ралдорона вырвалось наружу, и он провел рукой по коротко стриженым волосам. Первый капитан увидел кувшин с вином, который еще не упаковали для перевозки, и налил себе полный бокал.

— Никто не осмеливается повышать голос в присутствии Императора.

— Значит, в этом дело? — спросил Амит. — Мы с Ангелом вернемся на корабли, а затем к Крестовому походу, словно ничего не произошло? — он выхватил кувшин у Ралдорона и налил себе немного вина. — А что мы скажем нашим боевым братьям, когда передадим им приказ? Магнус заглянул в книги, которые не должен был читать, и теперь наши библиарии должны принести себя в жертву? У меня в роте два псайкера, легионеры, с которыми я сражался бок о бок и которым доверяю! Что теперь станет с ними?

— Ты преувеличиваешь.

— Да неужели? — Амит ткнул его в грудь. — Я не сомневаюсь, что наш повелитель с радостью примет обратно своих воинов, без их капюшонов или в них. Но что насчет остальных? Например, Дорна? Разве Имперские Кулаки когда-нибудь воспринимали приказ не буквально?

Он покачал головой и отвернулся.

— Скажи, что тебя не задел этот диктат, брат. Представь, мы пришли к тебе и запретили пользоваться мечом или болтером, но потом все равно отправили в битву. Что ты будешь делать?

— Буду сражаться тем, что у меня останется. Зубами и ногтями, если понадобится, — он опустил кубок. — Этот приказ для блага Империума. А твои слова грозят навлечь открытое порицание!

Амит посмотрел на него, проигнорировав предупреждение.

— Лексиканий, кодиций, эпистолярий. Ралдорон, это не просто слова, звания и признаки статуса, от которых можно отказаться, и ничего не изменится, — он указал на него. — Твои титулы — Первый капитан, магистр ордена, Чистокровный… Убрать их, и ты все равно останешься прежним. Но без силы псайкеров в нашем арсенале Легионес Астартес станут уязвимыми для нападения. Неужели только я это понимаю!

— Опасность открытого разума перед силой варпа несоизмеримо больше, чем предполагаемая выгода, — возразил Ралдорон. — Она может довести человека до безумия… — Он замолчал, и в мыслях всплыло непрошенное, болезненное воспоминание. Он вдруг вспомнил брата Алотроса, потерянного на Мельхиоре, его чувство собственного «я» рассыпалось. Алотрос и несколько других, которых постигла та же судьба. Что лишило их рассудка — темная тень варпа или нечто более глубокое?

Амит не обратил внимания на задумчивость Ралдорона, за спиной капитана пятой снова открылись двери.

— Ты меня не убедил. Я пытаюсь понять, почему Император принял столь необоснованное решение.

— Мой отец за все тысячелетия своей жизни никогда не был своенравным, — в комнату вошел Сангвиний, говоря спокойно и без упрека. Ралдорон задался вопросом, все ли он слышал из сказанного, а затем понял, что это не имеет значения. Он был примархом, он узнал бы.

Амит поклонился вместе с Ралдороном.

— Милорд, я неудачно выбрал слова, это не то, что я хотел…

— Именно то, — сказал Ангел. Первый капитан заметил, что примарх помрачнел. Сангвиний всегда держался с загадочным, отстраненным видом, но сейчас и здесь примарх казался почти растерянным.

— Ты сказал именно то, что хотел.

Это был тот редкий момент, когда Расчленитель пятой роты замолчал, словно новичок, получивший выговор от наставника, но предостережения так и не последовало. Вместо этого Ангел рассматривал то одного воина, то другого.

— Рал, — обратился он к первому капитану. — Я тебе говорил, почему приблизил к себе капитана Амита?

— Иногда я думал об этом, — осмелился ответить Ралдорон.

— Ты, — сказал ему Сангвиний, — тебя я держу рядом, потому что ты близок к сердцам моих сыновей, как камень к песку. Берус — Верховный хранитель, потому что он знает наши традиции и душу легиона, словно она живое существо. Азкаэллон возглавляет мое Сангвинарное воинство, потому что он никому не доверяет и везде видит угрозу. Но Амит… — он сделал паузу. — Капитан Амит всегда будет говорить то, что у него на уме, никогда не колеблясь, даже если будет отлично понимать, что это повлечет выговор.

— Вы можете быть уверены в этом до конца моих дней, — отметил Амит.

Ангел кивнул.

— Но никогда не забывай. Слово Императора — закон, а его воля будет исполнена. Никейский указ теперь имперская заповедь, и мы обязаны уважать ее должным образом. Библиарии возвращаются в тактические части. Они по-прежнему легионеры. Я буду гордиться ими, вне зависимости от того, какое оружие они используют в бою.

Он повернулся к Амиту и впился в него твердым взглядом.

— А что касается испытаний, которые бросит нам судьба после сегодняшнего дня… когда они придут, Кровавые Ангелы справятся с ними.

Ралдорон молча принял эти слова. Но его сомнения не исчезли.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КРАСНЫЙ АНГЕЛ

15 ХРАМ ИЗ КОСТЕЙ ВОСПЛАМЕНЕНИЕ АКТ НЕПОВИНОВЕНИЯ

Путь Тануса Крида был устлан сотнями тысяч черепов, отполированных, словно истертые булыжники на улице пограничного мира. Плотность стен собора придавала необычному эху его шагов ломкий тембр.

До Несущих Слово едва доходил шум кипевшей снаружи битвы. Ее глухой рокот напоминал звук прибоя на далеком морском берегу. Треск болтерного огня, резонирующие крики и адские вопли создавали подходящую атмосферу.

Аколит провел пальцами по тянущимся высоко вверх аркам и колоннам, которые поддерживали коническую крышу. Колонны были сооружены из связок длинных бедренных костей, окруженных грудными клетками и удерживаемых вместе крошечными фалангами детских пальцев. Челюсти и позвоночники создавали портики, бедренные кости украшали стены обители, а черепов было не счесть. Сверху и снизу на легионера взирали невидящие глазницы, некоторые светились изнутри плазменным светом.

Крид размышлял о том, каким великолепным творением был этот огромный костяной храм, праведным произведением, которое затмевало даже величайшие монументы, возведенные Несущими Слово в честь Императора, когда они еще называли его повелителем.

Аколит покраснел от этой мысли. Лоргар и его сыновья так долго служили надменному и равнодушному отцу Уризена, и ради чего? Они так сильно верили в его величие, чтили истинность его божественной природы всеми своими деяниями и войнами в ходе Великого крестового похода. XVII легион предавал мечу целые миры, которые осмеливались сопротивляться Императору, и приложил огромные усилия, чтобы возвести творения, прославляющие его.

Затем произошло предательство на Кхуре, и глаза, наконец, открылись. Все началось с уничтожения Монархии, этого идеального подношения Императору, и закончилось Монархией, пустошью, где Лоргара покарали за слепую любовь. Его фанатизм с презрением отвергли. Танус Крид был там. Он видел, как это случилось.

Стоило ли удивляться, что после этого Несущие Слово поняли — есть более великая истина. Слово не о притворстве смертного, отрицающего свой путь к божественности, но о подлинных богах, настоящих силах, несущих гибель и хаос своим прикосновением.

— Аколит? — капитан Харокс стоял рядом и ждал. Крид не заметил, как остановился.

Он ничего не сказал и пошел дальше, прислушиваясь к эху, чувствуя всевозрастающую безмолвную энергию в промозглом воздухе. Это место, этот Собор Знака они давно должны были создать. Чтобы понять это, необходимо было совершить величайшее предательство.

Очень высокий, сводчатый коридор расширился и перешел в круглый атриум. Два огромных занавеса из дубленой человеческой кожи разошлись, позволив Криду и Хароксу войти. Одна стена помещения представляла собой круглую мандалу из тонких костей рук и ног, которые имитировали оконную раму часовни. Через окно проникал красноватый свет, окрашивая неровные стены в желтоватые тона. В центре комнаты находилось входное отверстие шахты, которая тянулась на всю высоту башни. Кости рук и ног образовывали кольцо по отвесному краю, напоминая пасть зверя. Со дна сочился жуткий лазурный свет. Крид догадался, что внизу находится огромное кровавое святилище, жертвенный алтарь, подобный тем, что возвели на Кайоре и дюжине других захваченных мирах. Алтарь впитал столько боли и мучений, что в нем отворилась дыра в имматериум. Свет был струйкой непространства варпа, просачивающимся в это измерение, и он соблазнял аколита приблизиться, потянуться к нему…

Крид заставил себя отвернуться. На стенах висело множество гобеленов страданий, содранную кожу людей разных рас сшили вместе, чтобы создать живописные формы. Кое-где были натянуты толстые тросы, напоминающие дубленую кожу, сплетенную с конским волосом. Они поднимались вверх через ротовые отверстия черепов и удерживали сверкающую неясную форму в красноватом полумраке.

Но Крид не посмотрел вверх. Он не мог отвлечься от пары существ, стоявших в центре атриума, шипящих друг на друга, как пара дерущихся зверей.

Облик крылатого и рогатого чудовища во всем его злобном величии был шокирующим. На борту «Темной страницы» аколит мельком увидел лишь частичку призрачного проявления, здесь и сейчас оно было в реальном теле. Все в нем потрясало Несущего Слово — от серного зловония тела до темной ауры, которая следовала за ним по пятам. Жаждущий Крови увидел Крида и замолчал, высокомерно изучая его.

— Посланник, — презрительно усмехнулся Ка Бандха. — Я думал, ты сбежал.

— Нет, — ответил Несущий Слово, отвернувшись на миг, чтобы вытереть вытекающую из носа струйку крови. Та же самая боль, то же давление, которое он ощущал прежде, сжало его мысли. Крид сопротивлялся, отказываясь уступить, видя, что Харокс испытывает те же муки и выглядит ненамного лучше.

Другая тварь не поддавалась описанию. Ее мягкое розовое тело было похоже на безупречную, нежную человеческую плоть. Криду оно напоминало обнаженную нимфу, которую протянули через покров нереальности, из-за чего ее прекрасная безукоризненность была испорчена появлением новых конечностей, раковых клешней и чудовищной головы, которая была скорее козлиной, чем человеческой. Хищный взор обратился на воина, вызвав у него чувство замаранности.

— Видишь, он демонстрирует больше храбрости, чем ты, отпрыск Кхорна, — прошипел второй демон. — Он не покинул битву после одного пропущенного удара.

Существо с крыльями летучей мыши пронеслось размытым пятном и влепило когтистой рукой по козлиной морде.

— Еще раз поставишь под сомнение мою смелость, и я отправлю тебя к Слаанеш нанизанным на железо, — Ка Бандха ткнул своего оппонента в грудь, заставив его завизжать от удовольствия и боли одновременно. — Я причиню тебе такую боль, что она тебе не понравится, Кирисс.

Второе существо поднялось и скромно поклонилось.

— Твои обещания возбуждают меня, Жаждущий Крови. Я только хочу, чтобы у нас было время испробовать их вместе.

Ка Бандха насмешливо фыркнул.

— Посланник. Ты пришел увидеть развязку? Война в космосе зашла в тупик, а здесь, внизу, волна битвы обращается в себя.

— Сангвиний рассмеялся в ответ на твое предложение о братстве, — осмелился сказать Крид, тут же пожалев об этом, когда Ка Бандха гневно двинулся на него, среагировав на скрытое оскорбление. Аколит стоял на своем.

— Воитель был прав. Ангел слишком благочестив, слишком восторгается своим отцом-богом, чтобы даже подумать пойти против него. Ты даже мечтать не можешь о такой верности.

Кирисс лукаво усмехнулся.

— Любого можно обратить, если знать, куда надавить. Даже примарха.

— Ангел должен пасть и никогда не подняться, — провозгласил Ка Бандха, повторяя слова Хоруса. — Без Сангвиния его сыновья примут алый путь.

Демон засмеялся, щелкнув клыками.

— Я сделал это. Ангел выведен из битвы, а его драгоценный легион остался без лидера и охвачен яростью. Скоро они уступят своим изначальным инстинктам. В их ушах вопит зов крови ради крови, — челюсти твари сжались от голода. — Только я могу понять восхитительное высвобождение жажды крови, и только Кхорн может поделиться ею с ними. Я чувствую это в них, посланник. Они так близки.

Крид представил этот момент: Кровавые Ангелы, лишенные своего лицемерного и надменного благородства, броня их заносчивости осквернена бессмысленным, животным гневом. «Подобающее падение для любимчиков Императора», — подумал он.

— Они будут гореть в огне собственной ярости, — прорычал Ка Бандха, наслаждаясь этой мыслью, — и тогда падут на колени, лишь бы отведать больше крови.

— По твоим словам, это так легко! — зло отреагировал Кирисс. — Но ничего другого я и не ожидал. Твой интеллект такой же примитивный, как и твоя тактика, Жаждущий Крови!

Долговязый демон прохаживался вокруг ямы на длинных ногах.

— Это я все устроил, я управлял шепотами эфира и высвободил страдания Сигнуса!

Крид смотрел, как тварь неестественно изогнулась.

— Эта плоть, которую я взял в качестве сосуда у давинитского жреца, была перекроена так же, как я перекроил правду, ужас и страх на этих мирах, — когтистые руки гневно щелкнули друг о друга. — Пока ты натачивал свои клинки и искал, кого бы убить, эмиссары Слаанеш открыли путь. Это мои культы возникли здесь, а не твои, воин Кхорна! Я заронил семена колдовских культов на Та-Локе, Коле и дюжине других аванпостах. Я привел их псайкеров на заклание. Я ответил на призывы!

Кирисс топнул когтистой ногой по костям.

— Помни это!

Существо повернулось к Криду и указало длинным тонким пальцем на Несущего Слово.

— Ка Бандха — не повелитель скопления Сигнус, неважно насколько громко он стучит мечом по доспеху. Также как и ваш смертный Воитель. Это я хозяин системы.

Все руки Кирисса поднялись, словно в мольбе, к тусклому свету, проникающему в помещение из отверстия в вершине конической крыши. Глаза Крида последовали за жестом, подчинившись безмолвным требованиям рук демона.

— Во имя Книги, — пробормотал Харокс, — что это?

Крид взглянул вверх и заметил предмет, который до этого не мог видеть. «Он был спрятан от меня, — понял аколит, — скрыт какими-то чарами, испускаемыми присутствием демона Кирисса».

На четырех толстых тросах из кожи и волос, протянутых через шкивы, которые были сделаны из бедренных костей, и вырезанные из позвоночников зубцы шестерней, мягко раскачивалась из стороны в сторону огромная конструкция из испачканной полированной меди. Конструкция была заключена в тусклый кристалл. Освещаемый зловещим пламенем, внутри шипел и бурлил через край синевато-багровый туман, подобный тому, что окутывал боевой топор Ка Бандхи. Теперь Крид видел его, после того как Кирисс показал его. Несущий Слово почувствовал эмоциональную волну, истекающую из устройства и пронизывающую его тело, как радиационные частицы. Столь сильное сочетание ощущений потрясло его, выбив аколита на миг из равновесия.

Кано затряс головой, когда все прошло. За долю секунды он испытал могучую смесь ощущений, и их эхо отразилось в его голове, как навязчивый припев вполуха услышанной мелодии. Бой литавров сильной, повторяющейся агонии; колокольный звон лишающей мужества печали; пронзительный визг скрипок отчаяния; и громче всех, почти заглушая все остальное, оглушительный гул духовых инструментов чистой неразбавленной ярости.

— Узрите пламя гнева, — злобно произнес Кирисс, глядя на колдовское устройство. — Магию захваченных и запертых чувств. Превращенных в оружие. Ты почувствовал это, недолговечный? Даже один ее вид усиливает изначальную суть столь уязвимых.

Демон указал на огромный топор Ка Бандхи.

— Удар, нанесенный по воинам Ангела, был пронизан этой силой. Убийственная мощь их смертей была усилена тысячекратно… достаточно, чтобы погрузить примарха в бездонный сон, в котором он останется, пока этого будут желать Губительные Силы.

Ка Бандха поморщился.

— Мерзкая пси-магия. Меня тошнит от того, что я должен находиться в ее ауре…

В мыслях Крида все встало на свои места.

— Без своего повелителя Кровавые Ангелы еще больше погрузятся в собственную ярость… А если Сангвиний очнется, когда они отбросят весь фальшивый лоск их достоинства…

— Это сломает дух маленького ангела, — сказал Кирисс, омерзительно усмехнувшись.

Мерос смотрел, но не видел.

Ему казалось, что он находился в месте, которое когда-то было коридором на борту «Красной слезы», широким, как бульвар города-улья. Огромный кусок внешнего корпуса исчез, вырванный в результате стремительного падения боевой баржи с орбиты и аварийной посадки. Теперь коридор превратился в галерею, открытую непогоде. Жгучие песчинки и пепел, переносимые воющими ветрами Сигнуса Прайм, скопились под опорными стойками. Солнечные лучи главной звезды и ее сестер все вокруг погрузили в мрачные тона.

Мерос был здесь и в то же время не здесь. Он чувствовал, что часть него все еще находилась на поле битвы, среди грязи и пламени, словно некий фрагмент его души застрял там, в то время как этот сосуд из плоти и костей был перенесен.

Каждый раз, как он пытался заставить себя думать, пытался двигаться, ужас увиденного снова прокручивался в его мыслях и терзал апотекария.

Мысль была похожа на кровоточащую, незаживающую рану. Ангел пал. Он помнил вес болт-пистолета и цепного топора. Тяжелое, но не слишком, могучее и готовое убивать оружие. Рык на его губах, когда он в начале битвы рвался вперед, чтобы оказаться в сиянии примарха. Кассиил далеко впереди, стреляющий в безумные орды предателей-сигнусийцев. Капитан Накир, боевой клич на его губах, слышимый сквозь рычание дьявольских псов и пронзительные вопли крылатых фурий.

Там, перед ним, Сангвиний и Жаждущий Крови обменивались колкостями, а потом титаническими ударами, от которых раскалывалась земля. Было так легко отвлечься, наблюдать за этой славной дуэлью, забыв обо всем на свете.

Мерос вспомнил расколотый череп демона с крыльями летучей мыши, зловоние ихора, брызжущего из смертельной раны. Сражение увело его туда, где существовал только нападающий и защищающийся. Когда он снова посмотрел, стряхивая нечистую кровь с вращающихся зубьев цепного топора, то увидел Ангела, который наносил убийственный удар Жаждущему Крови…

Ангел пал.

Мерос закрыл глаза. Он хотел ошибиться. Он хотел не видеть то, что узрел.

Шипастый медный кнут, поразивший его властелина в миг величайшего предательства. Падающий на землю Сангвиний с искаженным от боли лицом. Мерос вспомнил, как отбросил всякое чувство самосохранения и без колебания бросился в безрассудную атаку, чтобы прийти на помощь повелителю.

Но затем красное пламя, и слепящий удар топора лорда-демона. Катастрофа, захватившая сотни Кровавых Ангелов, бегущих вперед с тем же самым намерением, что и Мерос.

Он смотрел на брата Гравато, когда чудовищный боевой топор нанес удар. Невероятная энергия, высвобожденная из небытия, разорвалась в рядах воинов.

Ангел пал, а мои братья погибли.

Вслед за ударом обрушился ад ненависти, и вдруг сотни легионеров погибли. Плоть и кости, адамантий и керамит, были уничтожены невероятной силой. Тела превратились в пепел, броня раскрошилась в обуглившиеся обломки, хорошо знакомые Меросу легионеры были стерты с лица галактики за один удар сердца.

Но самое ужасное заключалось в том, что он разделил их смерть. Мерос почувствовал, как все они одновременно погибли, почувствовал своей кровью и плотью, шок потряс его и каждого сына Сангвиния. Если бы апотекарий верил в подобное, он бы сказал, что произошедшее прожгло дыру в его душе.

Он упал на колени, затем с трудом поднялся и побежал. Все, что он видел, — примарх, лежащий в неглубоком кратере. Крылья Ангела окутали его, подобно белому савану, кожа была смертельно бледной.

Сердца Мероса сжались в груди. Сангвиний жив, но потерян для них. Апотекарий прикоснулся к лицу повелителя и почувствовал едва уловимое тепло. В этот миг пронзивший его осколок страха, а это был именно он, превратился в неистовую ярость. Глубоко в душе Мерос понял, что-то сломалось, разорвалась цепь, закрытая дверь слетела с петель. Глубокое потрясение коснулось чего-то изначального и смертоносного в нем, и он точно знал, что каждый воин, делившим с ним кровное родство, испытал то же самое чувство.

— Назад! — сильные руки оттолкнули апотекария, и он упал в грязь. Его окружили золотые доспехи Сангвинарной гвардии, собравшиеся вокруг своего повелителя. Дикий взгляд Азкаэллона выдавал его потрясение. — Защищай примарха!

Мерос пришел в себя и встал, заметив бегущего Ралдорона. Доспех первого капитана был перепачкан нечистой кровью, на побледневшем лице читался шок.

— Мы должны отступить к флагману, — выкрикнул Ралдорон. — Перегруппироваться!

Апотекарий, пошатываясь, вернулся к павшему примарху, отбросив все мысли о том, что случилось, сосредоточившись на происходящем.

— Я помогу ему, — начал он. Это было его призванием. Этому его обучили.

Ангел пал. И я тоже.

Рядом раздался гул телепортационного луча, но Мерос не обратил на него внимания. Он еще раз потянулся к примарху, и в этот момент их поглотила изумрудная молния.

И только сейчас он посмотрел и увидел.

В лазарете дюжина апотекариев толпилась вокруг неподвижного тела Сангвиния. Они перепробовали всевозможные способы, чтобы привести его в чувство, и терпели неудачу. Мерос некоторое время смотрел, его тело все еще трясло из-за повреждений при рематериализации, вызванных широкосферным телепортационным эффектом. Он рассказывал то, что видел, ошеломленным воинам, оставшимся защищать «Красную слезу».

В некотором смысле все Кровавые Ангелы узнали, как только это случилось. Не только те, что были на поле битвы, но и здесь, на упавшем флагмане, и, без сомнения, те, кто находились высоко на орбите, среди бесконечных сполохов лазерного огня, которые отмечали продолжавшееся космическое сражение.

Мерос наклонился вперед и ухватился за сломанную рельсовую направляющую, словно палуба под ним накренилась, как у галеона в шторм.

Когда воздух вокруг омертвел, он понял, кто пришел.

— Они убили его? — спросила женщина, рыдания сдавили ее горло.

Он покачал головой.

— Тебя не должно быть здесь, Тиллиан.

— Как они могли убить его? — настойчиво спросила Ниоба, требуя ответа, как надоедливое дитя.

— Ангел не мертв, — выдавил слова сквозь сжатые зубы Мерос. — Но он… пал. В бессмертный сон. Шок… — апотекарий запнулся, не в состоянии выразить мысли. — Я не знаю как.

Но это была не вся правда. Он подозревал.

Сначала, когда Мерос услышал о самоубийствах и нервных срывах среди сервов и летописцев, он считал, что возможная причина этому — инфекция. Ментальный вирус, не затрагивающий генетически усовершенствованного, но заражающий обычного человека. Теперь он задавался вопросом, что если причина по своей природе была не физической. Энергии варп-пространства могли уничтожить человека, беззащитного перед ними, как свет солнца сжигал глаза или радиация поражала незащищенную кожу. Эти чудовища, демоны, смердели варпом. Если они испортили и заразили саму планету, что Мерос видел собственными глазами, тогда в их силах было пагубно повлиять на разумы, не готовые противостоять им.

Он вспомнил несчастного Халердайса Гервина, которого напугал вид имматериума. Летописец боялся уснуть из-за страха перед своими сновидениями и в конце концов дошел до попытки самоубийства в поиске душевного успокоения. Работа каталептического узла позволяла Меросу обходиться без сна с момента прибытия флота в скопления Сигнус. «Если я сейчас усну, — задумался он, — что увижу?»

И возник куда более важный вопрос. Что если Легионес Астартес не защищены от таких сил?

— Он угодил в ловушку, — сказала Ниоба. — А без Сангвиния мы все умрем здесь.

Слова женщины разожгли внезапный и сильный гнев в груди Мероса, и он порывисто развернулся к ней. Она испуганно вскрикнула.

— Замолчи! — проревел он, его гнев моментально обратился в ярость. — Отправляйся вниз и оставайся там! Немедленно! Сейчас же!

В этот момент все, что он хотел, отшвырнуть женщину, раздавить ее хрупкое тело о сломанную переборку.

Ниоба убежала, и волна ярости Мероса отступила вместе с ней, рассеявшись так же быстро, как и возникла.

Он поморщился и глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться.

У него не получилось.

Битва скатывалась в безумие.

Брат-сержант Кассиил нырнул в укрытие за сбитым спидером. Антигравитационный летательный аппарат был сброшен с неба кошмарным гибридомгигантского шершня и целого арсенала сабель. Экипаж погиб при падении, но отделение Кассиила отомстило за их гибель огнем плазмы и градом осколочных гранат. Несмотря на отвратительный вид этих так называемых демонов, они все же умирали, если в них всаживали достаточное количество болтерных снарядов. Ветеран должен был цепляться за этот единственный суровый факт. Все остальное вокруг исчезло, рассыпавшись, как влажный песок.

Со всех сторон раздавался грохот стрельбы и лязг когтей и клинков. Сплоченность частей исчезла. Связь между отделениями превратилась в путаницу перекрывающихся каналов и нарушенных протоколов, и только в случае работающего вокса. За прошедший час Кассиил получил дюжину противоречивых приказов. Его ротный командир, капитан Фурио, приказал наступать, а затем отступать, в обоих случаях пропуская необходимые кодовые фразы для подтверждения своих распоряжений. Это было либо уловкой, либо безволием. Любой из этих вариантов казался невероятным.

Густой красно-черный дым окутал поле битвы, снизив видимость почти до нуля. И тем не менее облака, словно часть театральной постановки, изредка расходились, чтобы показать легионерам башни огромного храма, возвышающегося вдали. Показания инерционного магнитного компаса на дисплее шлема Кассиила постоянно менялись, и определить направление становилось все труднее. Он раздраженно сорвал его и сунул в руки технодесантнику Кайде, потребовав починить. Кайде заверил, что шлем работает идеально.

Лейтео рискнул выглянуть из укрытия и выпустил три снаряда в черного пса, который бежал к ним, лая и рыча. Тварь превратилась в месиво внутренностей, и Кассиил готов был поклясться, что видел мелькнувшую дымку, покинувшую остывающий труп.

Сержант прислонился к остову спидера, тяжелый ранец прижался к горячему металлу. Кассиил проверил боеприпасы и нахмурился. На данный момент этого хватит, но он понятия не имел, когда сможет пополнить их. Кровавый Ангел подумал взять оружие, брошенное одним из фанатиков, но оно предназначалось для человеческих рук, и для легионера казалось игрушкой. Кроме того, рукоятка была покрыта какой-то душистой слизью, которая, похоже, сочилась из самого оружия. Он оглянулся на дюжину или около того Кровавых Ангелов, которые заняли позиции вокруг обломков. Все были угрюмые и замкнутые и не разговаривали друг с другом.

Холодная и постоянная барабанная дробь страха проникала в мысли Кассиила, и он не мог остановить ее. Он видел огромную крылатую тварь, Жаждущего Крови, которая пролетела над ними, затмив солнца, и спустилась к собору из костей. Отбрасываемая ею тень была не просто отсутствием света, но помрачением здравого смысла. В тот момент, когда его накрыла тьма, ветеран почувствовал себя как никогда одиноким, отделенным от своих боевых братьев. Для легионера это была почти смерть во всем своем ужасе.

Из-за этого не проходило ощущение шока. Кассиил не говорил об этом с Кайде и Лейтео, сначала потому что они убивали, а после потому что не нашлось слов, чтобы выразить свои ощущения. Сержанту не нужно было спрашивать, чувствуют ли они то же самое, одного взгляда в их глаза было достаточно, чтобы увидеть отражение своей опустошенности. В центре битвы ненадолго вспыхнула колоссальная огненная буря, и Кассиил услышал предсмертные крики в гудящей в ушах крови. Он не знал, что это значит.

Звук шагов заставил всех схватиться за оружие. Из тумана, пошатываясь, вышел израненный юноша в доспехе скаута и направился к ним. Его болтер, который использовался в качестве дубины, был покрыт кровью и внутренностями, а на лице и шее легионера зияли глубокие порезы когтями, которые, судя по всему, не затягивались. Скаут носил на нагруднике знак 72-й роты, едва видимый под вмятинами от попаданий.

— Эй, брат, — обратился Лейтео. — Где твое отделение?

Скаут проигнорировал вопрос.

— Он мертв, — сказал юноша. — Оно убило его. Я видел это.

— Кто? — резко спросил Кайде, но горло Кассиила сжало. Он интуитивно понял, о ком говорил скаут.

— Нет, — выпалил сержант. На него снова опустилась тень. — Нет! Ангел жив! Его нельзя убить!

Кассиил схватил скаута за горжет и сбил с ног.

— Ты ошибся! — заревел он. — Повтори!

— Нет, — последовал ответ. Скаут не сопротивлялся, и это разъярило Кассиила еще больше. В этот миг он перестал себя контролировать и был готов кулаком расколоть череп молодого воина.

— Нет, — повторил юноша.

— Остановись! — выкрикнул приказ грубый голос, и из тумана, размахивая пылающим крозиусом, появилась фигура в черном доспехе. Легионеры отступили при ее приближении, из-под шлема хранителя Аннеллуса их смерил мрачный взгляд. Кассиил отпустил скаута, но его кулаки сжимались от нерастраченной ненависти.

— Держитесь, братья, — настойчиво произнес Аннеллус, оглядываясь. — Наш повелитель жив. Я точно знаю это.

— Откуда? — спросил Кайде. — Вокс забит вражескими сигналами и уловками. Нет сообщений…

— Я знаю здесь! — хранитель ударил кулаком по груди. — Вы все почувствовали… — он замолчал, стараясь подобрать слово… тьму, не так ли? И даже сейчас воспоминания о ней когтями цепляются за ваши разумы.

Кассиил кивнул. Он не мог отрицать этого. На всех подействовала недуг. Бесшумный и невидимый, разжигающий их гнев с каждым мгновением.

— Мы должны убраться отсюда, — пробормотал скаут.

— Нет, — ответил Аннеллус, сняв шлем, чтобы взглянуть им в глаза. — Нет такого места, где оно бы не коснулось нас. Если мы дрогнем или утратим концентрацию, враг это сразу использует против нас.

Его глаза вспыхнули.

— Насколько жалка их ошибка, мои братья. Они захватили миры слабых людей при помощи трусливых ухищрений. Они не понимают, что теперь они имеют дело с девятым легионом, — хранитель поднял крозиус. — Они стремились разжечь в нас ярость? Им это удалось. Но именно эти монстры заплатят за то, что осмелились освободить нашу ненависть!

Рев одобрения сорвался с губ Кассиила, и его повторили все легионеры вокруг.

Сомнения утихли, по крайней мере на некоторое время.

Сквозь разбитые бронестекла иллюминаторов командной палубы раздавались стенания ветра, который доносил треск стрельбы и другие, менее распознаваемые звуки далекой битвы. Капитан Ралдорон приложил беспроводной вокс-авгур к уху, вслушиваясь в сканирование тактических каналов связи и пытаясь уловить что-нибудь важное. Каждый сигнал был одинаков — шум шипящей статики, который на первый взгляд казался случайным, но после минутной концентрации выстраивалась последовательность, похожая на насмешливый смех или атональные гимны.

Терпение Ралдорона лопнуло, и он резко повернулся, швырнув устройство в дальнюю переборку с такой силой, что оно взорвалось обломками. Немые сервиторы, выполняющие временный ремонт командных пультов управления, не обратили внимания на вспышку неожиданной ярости капитана. Но в глазах Азкаэллона, который именно в этот момент вошел в помещение, безошибочно читалось осуждение.

Первый капитан пристально взглянул на командира гвардии, требуя объяснений, но Азкаэллон казался всего лишь уставшим. Усталость выглядела неуместной на ястребином лице воина, и это сказало Ралдорону все, что нужно было знать о текущем состоянии примарха.

— Легион в замешательстве, — сказал он через минуту. — Битва на орбите показывает наше преимущество, не то что сражение в пустошах. Сигналы неустойчивы и искажены. Со многими ротами потеряна связь или же они игнорируют непосредственные приказы об отступлении.

— Не могу винить их, — тихо сказал Азкаэллон.

Глаза Ралдорона прищурились.

— Мы не такие. Поступают доклады о легионерах, которые убивают все на своем пути, сражаются безрассудно и бесцельно. Это неправильно! Кровавые Ангелы — не псы Русса или жестокие дикари Ангрона!

— Нет, — сказал сангвинарный гвардеец, его уверенность вернулась. — Мы хуже их, потому что мы скрываем это под благородным обликом. Мы держим свою ярость на привязи. Не удивительно, что она горит ярче, наконец получив свободу.

Капитан раздраженно прошелся по командной палубе, тряся головой.

— Ты оправдываешь это? — он ткнул пальцем в разбитые иллюминаторы и простирающуюся за ними пустошь. — Враг ранил нас, и поэтому мы в один миг утратили контроль? Я говорю — нет!

Он приблизился к Азкаэллону, его слова перешли в крик, кулаки сжались.

— Это путь Ангела, брат? Этого он хотел бы от своих сыновей?

— Посмотри на себя! — последовал ответ. — Мы все чувствуем ярость, каждый сын без исключения.

Растущий гнев Ралдорона лишил его речи, и он отвернулся с шипящим рычанием. Капитан ударил кулаком в ладонь, керамит заскрипел о керамит.

Азкаэллон устремил на капитана холодный стальной взгляд.

— Мы должны немедленно решить, как будем действовать, ты и я. Так как лорд Сангвиний без сознания, а Совет Ангелов разбросан, придется нам принять объединенное командование легионом.

Первый капитан остановился как вкопанный услышав заявление командира гвардии. Конечно же, он был прав. И все же решение сказать об этом вслух попахивало предательством.

— Очень хорошо, — выдавил ответ Ралдорон.

— Примарх — легион — примарх, — произнес Азкаэллон, повторив слова на высоком готике, выгравированные лазером на нашейнике его золотого доспеха. — Прежде всего должна быть сохранена его жизнь. Мы должны оградить его от пагубного воздействия этого отвратительного места, прорваться из скопления Сигнус.

— Ты хочешь сбежать? — Ралдорон не смог скрыть презрительную насмешку. — Этот корабль не может подняться. Технодесантники в машинных отделениях только что заглушили ядро реактора. Ты хочешь, чтобы мы оставили флагман врагу?

— Эвакуировать примарха на другой корабль, — продолжил Азкаэллон. — Дестабилизировать ядро. Гибель «Красной слезы» не предотвращена, только отложена.

— А как быть с оставшимися легионерами? — прорычал Ралдорон. — У нас нет достаточного числа вспомогательных кораблей, чтобы забрать их всех, даже если мы сможем вернуть их сюда!

Он толкнул командира гвардии в грудь.

— Ты бесчувственный ублюдок! Ты бы пожертвовал собственными людьми?

Азкаэллон встретил его гнев с холодным пренебрежением.

— Я на все пойду ради жизни Сангвиния. И считаю, что ты или я, или любой другой брат, который носит багровое, готов стать расходным материалом, если того потребует жизнь Ангела! Ручаюсь, ты не найдешь ни одного воина в легионе, который с готовностью не перережет собственное горло, чтобы спасти его!

— Я не позволю! — Рука Первого капитана неосознанно опустилась на медный эфес силового меча, висящего на бедре.

— Этот выбор никогда не принадлежал ни одному из нас.

Ралдорон затряс головой, гнев снова вспыхнул.

— Ангел отдал приказ. Это наш долг — выполнить его или погибнуть. Сигнус должен быть очищен! Его воля будет выполнена!

Меч зазвенел, выскользнув наполовину, и Азкаэллон рефлекторно потянулся, чтобы выхватить алую глефу из наспинных ножен.

Двое воинов застыли, их первобытная ярость стремилась освободиться, клинки зазвенели в позыве к смертоносной свободе.

Ралдорон ощутил вспышку черного, глубинного ужаса и разжал руку, позволив мечу опуститься на место. Азкаэллон осторожно сделал то же самое, и они пристально посмотрели друг на друга, медленно приходя в себя.

Наконец командир гвардии заговорил.

— Какое бы колдовство ни применили здесь, какую бы сверхъестественную силу ни задействовали, гнев затронул всех нас, тех, кто был ближе всего к нему, и тех, кого рядом не было. Пламя разожгли, Ралдорон. Оно может поглотить нас.

— Как? — спросил Ралдорон. — Откуда они знали?

Им не нужно было говорить об изъяне. Оба присутствовали в тот далекий день, когда Сангвиний на секретном совете рассказал о терзающей его боли. Темной силе красной жажды, сокрытой в каждом из них, а теперь извлеченной наружу… чем? Магией и колдовством?

— Если мы не сможем покинуть это место, то погибнем, — Азкаэллон нахмурился. — Посмотри на нас, брат. Ярость пожирает нас изнутри. Рано или поздно мы станем не лучше тех берсерков, которых отправили в битву. Мы превратимся в роту смерти.

Ралдорон закрыл глаза и увидел доспех, окрашенный в чернильно-черный цвет.

Когда он снова открыл их, у сломанного люка стояла третья фигура, облаченная в тяжелую сутану.

Прежде чем один из них заговорил, она протянула руку и откинула капюшон с головы.

— Первый капитан. Командир гвардии. Я буду говорить.

— Ты Кано. Бывший псайкер, — Азкаэллон одарил его тяжелым взглядом. — Как долго ты слушал нас?

— Достаточно долго.

— Чего ты хочешь? — резко спросил Ралдорон с явным недоверием в глазах. — Нам некогда отвлекаться.

— Прибыли несколько моих братьев, — сказал Кано. От него не скрылось, как два воина обменялись взглядами. Оба тут же поняли, что под этим словом Кано подразумевает больше, чем просто Кровавых Ангелов.

— Одни из битвы, другие с орбиты.

Азкаэллон посмотрел на него.

— Ты вызвал их?

Кано покачал головой.

— Мы собрались, так как знали, что нужны.

— Слишком поздно, — горько произнес Ралдорон.

— Нет, — произнес Кано. — Не совсем, — он перевел взгляд с одного воина на другого. — Азкаэллон прав. Тень пала на каждого легионера, чье сердце принадлежит Кровавому Ангелу, и у этой тьмы есть источник. Я видел его.

— Колдовским зрением? — капитан потребовал от него ответа.

— Это имеет значение, лорд? — прежде чем Ралдорон смог ответить, он продолжил. Кано отбросил все сомнения, сосредоточившись на том, что известное ему было истиной, во что он верил, что было правильным. Все остальное не имело сейчас значения. Кано понимал это с холодной ясностью. Если судьба существовала, значит, его участь зависела от слов, которые он сейчас произнесет.

— Храм костей хранит сердце могущества демона в этом мире. Если его найдем, то сможем уничтожить. Легион освободится от собственной ярости.

Первый капитан посмотрел на разбитый овальный иллюминатор.

— Между нами и тем объектом лежит поле неистовой битвы. На нем схватились армия чудовищ из воплощенных кошмаров и наши братья.

— Да, это будет подобно прохождению через ад, — сказал Кано.

Азкаэллон холодно посмотрел на него.

— А что с Ангелом? Что ты видел о нем?

— Я могу пробудить его, — Кано впервые произнес эти слова вслух, и он знал в своих сердцах, что это не тщетная надежда, не пустое хвастовство. — Мы можем пробудить его.

— Псайкеры… — Ралдорон был мрачен. — Если Сангвиния сразила сила варпа, значит, его можно привести в чувство ею же.

Кано кивнул, полностью осознавая, какую дверь он собирается открыть — не для себя, а для всего легиона.

— Эти демоны — порождение имматериума, и только такими же силами можно разрушить их силу.

— Мы разрушим не только это, — проскрежетал Азкаэллон. — А Никейский указ? Приказ Императора Человечества? Мы пойдем против него и власти Терры? Это сделает нас предателями!

Ралдорон обратил серьезный взгляд на своего боевого брата.

— Значит, быть посему.

16 КОЛДУНЫ КРАСНЫЕ ПРИЗРАКИ НИТИ

— Это будет опасно, — предупредил Эканус. — Некоторые из нас умрут, — он провел рукой по бритому черепу. Его кожа выглядела бледной в тусклом освещении лазарета.

— И тем не менее мы собрались, — брат Деон стоял за ним, держась в тени. Лицо Деона всегда было скрыто в темноте капюшона, остальным была видна только небольшая полоска красного лица.

Кано кивнул.

— Все мы знаем о цене, которую придется заплатить.

Он оглядел семерых воинов, стоявших разрозненной группой: одни были в боевых доспехах, другие в служебных одеждах. И все же была у них общая черта — взгляд, который выдавал сокровенную истину.

«Мы все видели красного ангела, ангела боли, — подумал Кано. — И мы все боимся того, что он может значить».

Не хватало только кое-кого, и его отсутствие тревожило легионера. Рунического жреца Штиля нигде не нашли. Кано знал, что капитан Красный Нож и его Космические Волки присоединились к штурму Собора Знака, но это было до того, как произошло вызвавшее шок поражение примарха. Он надеялся, что кузен из VI легиона присоединится к ним в этом начинании, но Кано понятия не имел, жив ли еще суровый фенрисиец.

— Мы тратим время, — произнес грубый, настойчивый голос. Новенус, самый старший из них, стоял, склонив голову, его длинные, стального цвета волосы растрепанной гривой ниспадали на закованные в броню плечи. Доспех старого воина была покрыт пылью и забрызган кровью, которая еще не высохла. Он пришел из пустыни с пустым болтером, оставив братьев из 57-й роты, чтобы ответить на безмолвный призыв.

Перед ним был Сангвиний.

Могучее тело примарха, по-прежнему облаченное в броню, лежало на крестообразном операционном столе под комплексом ауспиков и иллюминаторами. Раскрытые под ним крылья создавали образ огромного сугроба, поддерживающего Ангела, но безупречный белый цвет был нарушен черными ожогами и ярко-красной пролитой кровью.

Его неподвижность была не безмятежной торжественностью мертвеца, но глубоким сном терзаемого невыносимыми страданиями. На величественном лике Сангвиния читались признаки сильной боли. У него было лицо спящего человека, угодившего в сети кошмаров.

Брат Сальватор, худой и бдительный легионер из 269-й роты, пристально посмотрел на своего повелителя. От челюсти к виску тянулись три багровых длинных шрама.

— Я вижу это собственными глазами и все же не могу поверить, — несколько других воинов согласно кивнули. — Как это произошло, Кано? Ангел не мог пасть! Он — титан, достаточно сильный, чтобы с легкостью выдерживать удары любого врага!

Ответил Эканус:

— Сегодня ранили не тело Сангвиния. Его ранили нашими смертями, — он повернулся к Сальватору. — Брат, наш примарх — душа Кровавых Ангелов. Так было всегда. Мы идем вслед за его славой. Но эта дорога в обе стороны. Он чувствует нашу боль, как может только отец чувствовать.

Он отвернулся.

— И вот он, результат.

— Это существо, Ка Бандха… — начал Кано. — Нанесенный им удар был не от мира сего. В нем была мощь, порча варпа.

Новенус кивнул.

— Да, я видел в небе цвет этого гибельного пламени.

— Пятьсот боевых братьев пали от одного взмаха топора. — Кано дал им осмыслить сказанное. — Капитан Накир и вся отважная двадцать четвертая погибли, а с ними и другие. Сыновья из дюжин рот. Все убиты, потому что осмелились прийти на помощь повелителю.

— Целая рота уничтожена. Это не случайность, — добавил Эканус. Он кивнул на Ангела.

— Явно рассчитанный ход — вывести его из битвы и привести нас в смятение, — легионер покачал головой. — Бушующий ураган гнева не набрал бы силы столь быстро, будь Сангвиний с нами.

— Выходит, мы должны разбудить его, — сказал Деон. — Вернуть к нам.

Кано кивнул и подозвал братьев. Один за другим они заняли места в кольце вокруг примарха, каждый легионер уделил немного времени подготовке. Поначалу будет трудно без психических капюшонов, позволяющих регулировать и направлять их сверхъестественные способности. Собранию бывших библиариев понадобится собрать всю силу воли, чтобы действовать согласованно.

— Мы откроем путь вместе, но только один может совершить это путешествие, — сказал Новенус.

— Я пойду, — ответил ему Кано. Он осторожно протянул руку и положил ее на нагрудник Ангела. — Я верну его.

— Значит, мы беремся за это? — потрясенно спросил Сальватор. — Мы нарушим клятву, и ни один из нас не сомневается в этом?

Кано бросил на него взгляд.

— А что говорить, брат? Каждый из нас прекрасно осознает важность того, что мы собираемся сделать. Сомнениям нет места, — он сделал паузу. — Fraternitas. Legio. Pater. Imperator^[2]. Вот порядок нашей верности, и так будет всегда. Если я переживу этот день, то с радостью предстану перед судом Императора за то, что сделаю сейчас.

В комнату вошла девятая фигура, встав на пороге, чтобы воспрепятствовать любой попытке покинуть помещение.

— Мы встретим испытание вместе, — золотой доспех Азкаэллона блестел, как и лезвие обнаженной алой глефы. Острие клинка лязгнуло о палубу.

— Вы сделаете это, — сказал командир гвардии, — а я буду следить за вами. Знайте, любой признак предосудительных действий… колдовства… приведет к тому, что ваши головы слетят с плеч.

Кано закрыл глаза.

— Мы начинаем, — произнес он.

Мерос оглянулся через плечо на капитана Ралдорона, когда они шли по искореженному коридору.

— Она не согласится, — сказал он ему. — Она не солдат. Она выращивает растения.

— Мы все сейчас на войне, — последовал ответ. — Ты спас ей жизнь на агромире. Она доверяет тебе. Убеди ее.

— Боюсь, шансов нет, — признался апотекарий. — Когда мы разговаривали в последний раз, я напугал ее.

Звуки тяжелых шагов отражались от поврежденных стен «Красной слезы», а расколотые палубные листы опасно смещались. Нижние ярусы огромной боевой баржи представляли собой спрессованные руины. Несколько важных отсеков были все еще целы, и в них поступала энергия.

— Значит, напугай ее, чтобы она согласилась, — ответил Ралдорон. — Поверь, если бы мне нужно было накачать ее до покорного состояния или нести в орудийном чехле, я бы так и сделал.

— Этим ничего не добиться, — почти про себя сказал Мерос.

Они пришли в убежище, и оба Кровавых Ангела склонились, чтобы пройти под рухнувшим сводом грузового люка. Стоявший на страже боевой брат кивнул им, но ничего не сказал.

Внутри находился длинный и широкий резервуар для воды, который использовался во время боевых действий в космосе, но сейчас он превратился в атриум с искривленными стенами и висящими отражательными перегородками. Единственными признаками прежнего содержимого были пятна ржавчины на стенах.

В отсеке находились люди. Многие были ранены, почти все относились к сервам экипажа или законтрактированным рабочим в желтовато-сером корабельном обмундировании и багровой униформе ауксилиариев легиона. Группа, стоявшая в стороне, словно увядшие тропические цветы посреди высохшей травы, была всем, что осталось от контингента летописцев флота. Мерос взглянул на них, в суматохе он забыл о художниках и писцах и почувствовал укол сочувствия, когда их оцепеневшие лица повернулись к нему. Ему стало их жалко. Несчастные не понимали, куда их забросило.

Летописцы отпрянули, когда он приблизился. Мерос бросил взгляд на мужчин и женщин, которые лежали под грубыми одеялами или жались друг к другу. Среди них он увидел Халердайса Гервина с бледным лицом, который едва дышал и смотрел на переборку над головой. Мерос подошел, чтобы поговорить с ним, затем передумал. Он едва ли мог помочь секвенталисту.

— Что это? — апотекарий повернулся и увидел, как Ралдорон обращается к группе людей, сидевших вокруг нагревателя. У одного из них — человека по имени Дортмунд — была маленькая книжка, грубо напечатанная красными чернилами на полупрозрачной бумаге.

Когда они вошли, Дортмунд читал вслух, а теперь прижимал книгу к груди, словно она могла защитить его.

— Это собрание рассказов, — пропищал юноша. — О мужестве и вере. Предназначены воодушевлять в трудные времена.

Ралдорон сжал губы.

— Этого не достаточно, — сказал он и пошел дальше.

Люди не могли скрыть своего страха, как бы некоторые из них ни пытались. Мерос буквально чувствовал страх в воздухе, улучшенные чувства уловили химические триггеры в запахах их тел. Он пытался представить ситуацию с точки зрения людей, но не смог сформулировать свои мысли в такой ограниченной форме. Меросу давало преимущество участие в сражении, у него просто не было времени на размышления о последствиях происходящих событий. Глубоко внутри он сознавал, что обстоятельства кампании в скоплении Сигнус будут иметь далеко идущие последствия не только для флота и его легиона, но и для Империума в целом. Если он станет колебаться, позволив этим сомнениям выйти на передний план, тогда, возможно, тоже частично почувствует тот страх, который испытывали эти люди.

Но он не мог слишком долго думать о мятеже, о братьях, повернувших против братьев. Он должен сражаться в этой битве. А затем в следующей. И следующей.

Они нашли Ниобу с несколькими другими выжившими с «Обнаженного кинжала». Она вздрогнула, когда увидела Кровавых Ангелов и отпрянула.

Мерос поднял руку.

— Тиллиан. Прости меня. Тогда, в коридоре… я забылся.

Она осторожно кивнула.

— Все в порядке. Я понимаю, — похоже, она говорила правду. — Вы не могли знать. Это все было ново для вас.

— Вы не видели, что случилось, когда пришли демоны, — уныло произнес Зомас. — Мы тоже думали, что можем сражаться. Поначалу.

Мерос увидел постоянную ухмылку на лице мужчины по имени Хенгист, когда осторожно подошел к ним.

— Не удивительно, — зло произнес преступник. — Даже великие Легионес Астартес не могут победить этих адских тварей!

— Время покажет, — сказал Ралдорон, заставив его умолкнуть.

Мерос сморщил лоб. Ему не доводилось общаться с гражданскими, обычными людьми. Он не понимал их социальные нормы и образ действий, а это было важно. Апотекарий вздохнул.

— Ниоба, твой дар…

Выражение ее лица стало настороженным.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Понимаешь, — поправил он. — Не имеет значения, как ты смогла так долго скрываться от десятка черных кораблей, это не важно.

Зомас услышал слова «черный корабль» и отпрянул от Ниобы.

— Ты… Ты псайкер?

— Я знал это! — выкрикнул Хенгист. — Я знал, с ней что-то не так. Разве я не говорил? Не говорил?

Ралдорон ткнул в него пальцем, и после этого никто больше не осмеливался открывать рот.

— Я не колдунья, — прошептала Ниоба. — Я не знаю, что означает слово «пария».

— Это означает, что мы нуждаемся в тебе, — сказал ей Мерос. — У тебя редкие способности. Благодаря им ты выжила и могла сбежать. Вот почему суккуб не увидела нас.

— Нет, — она затрясла головой.

— Мы проигрываем эту войну, — сказал громко Мерос и услышал, как по комнате пронеслась волна паники. — Если только мы не убьем существо, развязавшее ее. Ты поможешь нам сделать это, — он помедлил. — Я не предлагаю тебе выбор, Тиллиан. Ни у кого из нас нет выбора.

Казалось, прошла вечность, прежде чем она судорожно кивнула.

— Я пойду, если вы защитите меня.

— Я попытаюсь, — он предложил ей руку, и она протянула свою. Ее тонкие пальцы едва смогли обхватить его ладонь.

Мерос обменялся взглядами с Ралдороном, когда они вышли из безмолвной комнаты вместе с женщиной. Другие выжившие смотрели на Ниобу со страхом и отвращением. Апотекарий задумался: «Понимают ли люди, что без нее они лишаются единственной защиты от хищных демонов?» Теперь каждый смертный в убежище станет добычей для безумия.

— Сюда, — сказал он, ведя Ниобу. Ралдорон на миг задержался, тихо переговорив с легионером-часовым.

Хелику Красному Ножу был знаком дикий зверь, который таился в людских душах. Он слишком часто видел его в себе, зная, что эта сущность реальна и обладает огромной мощью. Многие считали Волков Русса не чем иным, как этой силой, дикой и необузданной, но так думали те, кто не знал сынов Фенриса. Чтобы распознать звериную сущность и сражаться с ней, сковать ее и обратить против врага, нужно обладать таким самоконтролем, которого простой варвар никогда бы не смог добиться.

До этого дня он не встречал свидетельств этой дикой силы ни в одном легионе, кроме своего, но она была здесь, повсюду, в глазах каждого Кровавого Ангела, с которым он сталкивался.

Рядом с ним брат Вальдин держал болтер наготове, касаясь амулетов, висящих на передней рукоятке.

— По воксу по-прежнему ничего, — доложил он.

Красный Нож кивнул, взглянув на идущего впереди рунического жреца. Штиль низко наклонился, проведя пальцами по сухой пыли у ног. У дымки над полем боя был ее специфический запах, который забивал ноздри легионеров, а мгла к тому же приглушала звуки, придавая им дрожащую тональность. Становилось все труднее понять, что происходит в этом адском месте.

Повсюду был слышен шум войны: грохот стрельбы и звук разрываемых на части тел. Но капитан не мог сказать, что он слышит — победу или поражение Кровавых Ангелов. Как только начала падать их дисциплина, те сыны Ангела, которых встречали Волки, перестали обращать на них внимание. Казалось, воинов IX легиона интересовали только кровопролитие и жестокость.

Штиль озвучил происходящее.

— Падение их примарха освободило красного призрака внутри них. Я чувствую только гнев в воздухе.

Красный Нож мрачно кивнул. Он понимал. «Если Русса сразит клинок врага, разве Космические Волки среагируют иначе?» Но его беспокоило происходящее. Все, что Хелик знал о легионе Кровавых Ангелов, имело мало общего с этими воинами. Они сражались с яростью, которая привела бы в замешательство даже Кровавого Когтя.

— Там, — указал Вальдин, и Красный Нож увидел большую группу воинов в багровых доспехах, собравшихся в широком проходе. Он направился к ним, и в этот момент рунический жрец побежал.

— Нет, — выкрикнул предупреждение Штиль. — Назад. Они не…

Его слова опоздали. Некоторые Кровавые Ангелы заметили их и повернулись, собираясь перед Космическими Волками. Красный Нож насчитал по меньшей мере втрое больше воинов, чем было в его отделении, и почувствовал повисшую в воздухе угрозу.

В руках легионеров блестели влажные клинки. Это были не обычные боевые ножи, но специальное зазубренное оружие, больше схожее со свежевальными клинками мясника. Волчий капитан остановился, положив руку на меч, и стал ждать. Ему не нужно было смотреть на скальда, чтобы знать, что произойдет дальше.

Когда несколько припавших к земле Кровавых Ангелов поднялись, Красный Нож увидел, что они склонялись над телами мертвых — последними из безумных фанатиков, которых отправили твари, чтобы задержать штурмовые силы.

Воины сняли шлемы, их лица были измазаны кровью, которая обильно стекала по подбородкам и доспехам. Космический Волк оскалился от шока, и Кровавые Ангелы сделали то же самое, их клыки блестели влажным багрянцем.

Волки почувствовали запах разорванной плоти, и Красный Нож обрел голос.

— Что это? — спросил он.

Легионер в поврежденном доспехе со злым взглядом на исполосованном шрамами, бородатом лице, шагнул вперед. Он держал в руке свежевальный нож, и струйка крови с его острия прочертила линию в пыли позади него.

Амит. Волчий капитан знал имя воина. Он пытался разглядеть в глазах Кровавого Ангела какой-то намек на то, что Амит узнал его, но тщетно.

— Вы пьете кровь врагов? — спросил Красный Нож. — Это не ваш путь.

— Ты не знаешь нас, — ответил Амит низким, звериным рыком. — Кто вы такие?

— Мы родичи… — напряженно ответил Вальдин.

Амит сердито взглянул на них, дыша, как зверь.

— Ложь, — его взгляд потемнел. — Нас предали. Вы всегда были против нас. Вы все предали нас!

— Нет, — Красный Нож поднял руку, чувствуя, как ускользает шанс. — Послушай меня, кузен. Преодолей свою ярость.

Но даже когда он произносил эти слова, Волк понимал, что слишком поздно. Во взгляде Амита Красный Нож увидел такую ярость, которую прежде встречал только раз, когда ему не посчастливилось пересечься с воинами Вульфена. Не было ничего, к чему он мог воззвать: ни здравомыслия, ни благоразумия, только чистый, изначальный гнев.

— Смерть предателям! — заревел Амит, бросившись вперед с клинком, рассекающим воздух.

Красный Нож почувствовал, как в лицо брызнула струя горячей крови, когда капитан Кровавых Ангелов рассек горло Вальдина первым ударом, его воины в кровожадном безумии устремились вперед по истерзанной земле.

Космический Волк извлек меч и проклял судьбу, которая привела к этому мигу, проклял тварей, которые положили начало этому безумию, проклял Воителя Хоруса, который осмелился натравить брата на брата. Но сильнее всего он проклял то, что решение направить их сюда оказалось верным.

Он потерял из виду Штиля в лязге схлестнувшихся мечей и стрельбе, когда рота Кровавых Ангелов Амита набросилась на Космических Волков с яростью, которая была как необъяснимой, так и неодолимой.

«А значит, мы умрем здесь, — с горечью подумал он, потрясенный родившейся из безумия свирепостью легионеров, которых он называл родичами, — и великая мечта Всеотца умрет вместе с нами».

«Грозовая птица» летела высоко над полем битвы, описывая баллистическую траекторию в направлении вражеской крепости.

У кормовой посадочной рампы стоял Ралдорон, держась за стойку. Другую руку он прижал к бронестеклу квадратного окна в люке. Первый капитан мрачно смотрел на аномальные облака над зоной боевых действий, которые кружились и смешивались друг с другом. Иногда они расступались, и тогда внизу мелькала покрытая воронками и пропитанная кровью земля.

Проблески света, которые могли быть только дульными вспышками, слегка освещали туман белыми импульсами, но в них не было слаженности. Тактические навыки Первого капитана позволяли ему читать любой бой, как карту быстро различая линии атакующих и защитников, схемы атак и контратак. Но сейчас он этого не видел.

Внизу была только красная колеблющаяся линия, разорванная в одних местах и уплотненная в других. Армия IX легиона, неумолимо двигаясь по Равнинам Проклятых, постепенно приближалась к основанию огромного оскорбления, которым являлся храм из костей.

Значит, вот во что они превратились. Кровавые Ангелы, некогда гордые и бдительные, стали необузданными, как лесной пожар. Лучшие и самые прославленные из Легионес Астартес превратились из армии в толпу, жаждущую крови тех, кто ранил их отца.

И хуже того, Ралдорон понимал их. Часть него хотела быть внизу вместе с ними, раствориться в алом пекле безумия. Он пришел к выводу, что в этой жажде битвы и только битвы была чистота, некая прозрачная истина.

«Эта жажда всегда была частью нас, — подумал он. — Ангел знал об этом. Теперь она открылась и угрожает поглотить всех до единого его сыновей».

Первый капитан отвернулся, его взгляд наткнулся на Ниобу. Она сидела, пристегнутая ремнями к противоперегрузочному креслу, предназначенному для космодесантника и слишком большому для ее хрупкого тела. Она утонула внутри бронежилета Имперской Армии, который тоже был велик для нее. Кто-то дал ей лазерный пистолет, и она держалась за спрятанное в кобуру оружие, за пояс, ремни и все остальное, словно не знала, что с этим делать.

Ралдорон сжал губы. Он уже решил, что лучше думать о ней, как о части оборудования, но не как о живом существе. О хрупком устройстве, которое нужно защитить. Инструменте. Капитан не рассчитывал, что она выживет, после того, как они приземлятся. Только надеялся, что она протянет достаточно долго, чтобы они могли войти в Собор Знака. После этого, как он полагал, жизнь каждого члена ударной группы будет измеряться в лучшем случае в минутах.

Ралдорон подумал о неоценимом таланте, которым обладала Ниоба. Его нельзя было увидеть, услышать или потрогать, но он не мог отрицать, что чувствовал его. Одно только близкое присутствие женщины вызывало странное чувство неподвижности воздуха, о котором говорил Мерос. Но самым примечательным было то, как она успокаивала его, всех их. Капитан бросил взгляд на Мероса, посмотрел на сержанта Орексиса, Кадора, Расина и других. Все легионеры были заняты своими делами, готовясь к предстоящему сражению.

Они не выглядели растерянными, не раздражались по всяким пустякам, не подозревали в каждом слове и поступке малейший подвох. Он и его легионеры не сжимали нервно рукояти оружия и не смотрели на войну внизу так, словно рвались туда. Ралдорон нахмурился. Ему было стыдно признать, что и на него подействовал шок, который поверг Ангела. Капитан боялся подумать, куда мог завести их путь ярости, если они не найдут источник силы, обрушившейся на их волю силы.

За окном в направлении кормы «Грозовой птицы» пронеслась черная тень, и Ралдорон резко поднял голову. Задумчивость тут же прошла.

Снаружи стая фурий — разнородных тварей, гуманоидов с лилово-красной кожей, когтистыми руками и шипастыми черными крыльями — развернулась вслед за кораблем. Твари вели себя странно, долгое время выли и кидались друг на друга, словно испытывали боль, разозлившись сверх меры от одного присутствия корабля Кровавых Ангелов.

Затем они напали.

Десятки горгулий набросились на стремительную «Грозовую птицу», в иллюминаторах было полно их омерзительных морд, когти вгрызались в фюзеляж и тянули за закрылки. Корабль бросало из стороны в сторону. Ралдорон увидел, как нескольких тварей, забравшихся в воздухозаборники десантного корабля, перемололо в кровавые ошметки, которые засорили турбины.

Первый капитан схватил болтер и ударил по спусковому механизму, открыв посадочную рампу, несмотря на то, что они были в тысячах метрах над землей. Грязный воздух ворвался в отсек, и Ралдорон открыл огонь, сбивая существ, которые пролетали в пределах видимости за хвостом «Грозовой птицы». Стая фурий попыталась проникнуть через открытый люк, но он очередью из болтера превратил их в кровавую пыль.

Корпус затрясло, а затянутый облаками горизонт резко наклонился, когда в воздух выбросило серый дым и детали двигателя. Ралдорон выругался, крылья «Грозовой птицы» опустились, и корабль заштопорил к земле.

Они упали в густую грязь довольно далеко от намеченной точки высадки, и «Грозовая птица» развалилась при ударе. Вспыхнул огонь, наполнив отсек личного состава черным дымом. Мерос освободился от фиксаторов и бросился туда, где Тиллиан Ниоба свернулась калачиком. Он освободил ее от удерживающих ремней.

— Ты ранена?

Она сумела слабо покачать головой.

— Тогда нужно идти, — он положил руку на ее спину и подтолкнул женщину к открытому люку.

Снаружи на них обрушился шум и вонь битвы. Ниоба, красная от переживаний, осторожно пробиралась по неглубокой черной воронке, образовавшейся в результате падения «Грозовой птицы».

Мерос поднял голову, когда Ралдорон запрыгнул на сбитый корабль. Вооружившись болт-пистолетом и силовым мечом, первый капитан огляделся, пытаясь сориентироваться на местности. Минуту назад их путь к вражеской твердыне казался отчетливым, но видимость на поле боя постоянно менялась. У апотекария было ощущение, словно они летели несколько часов, но так и не приблизились к Собору Знака.

Он проследил за взглядом Ралдорона. Повсюду шла битва между странными врагами и свирепыми воинами IX легиона. Апотекарий почувствовал в горле вкус испарившейся крови.

Над головой пронеслась тень, и Мерос повернулся, поднимая болт-пистолет. Долговязое существо, выше легионера ростом, опустилось на «Грозовую птицу» и столкнулось с Ралдороном. Когда тварь отбросила капитана на скат сломанного крыла, они оба покатились вниз. Раздвоенные копыта загремели по пластальному корпусу, а когти рвали доспех Кровавого Ангела.

Ралдорон ударил мечом вслепую, и клинок вспыхнул, удачный удар обезглавил зверя. Хлынул фонтан синей крови. Ниоба отпрянула, когда перед ней по грязи прокатилась голова твари.

Мерос поморщился. Демон каким-то образом был все еще жив. Пускающая слюни широкая пасть на морде, вытянутый череп, переходящий в костяной конус и большие оленьи рога цвета слоновой кости. Пасть открылась, длинный пурпурный язык развернулся и пополз на ощупь к ним. Апотекарий выстрелил прямо в середину лба, превратив его в брызги костей и вязкого вещества.

— Кровопускатель, — сказала женщина, бледнея и глотая воздух. — Они их так называли.

— Еще! — поблизости выкрикнул Орексис, когда Ралдорон перебрался через обломки к ним.

Стаи низших демонов собрались вокруг упавшего самолета. Эти были вооружены раскаленными адскими клинками, которые шипели темно-красным цветом от жара, словно вынутые из огня прутья. Но твари не стали сразу же атаковать. Вместо этого кровопускатели начали рыскать вокруг невидимого периметра, клацая зубами и шипя, изредка рискуя приблизиться, после чего издавали атональный мучительный вой. Демоны быстро сосредоточили свое внимание на женщине, как на источнике своей боли.

— Они знают, что это из-за нее, — пробормотал Мерос. Сконцентрированная в Ниобе эфирная нуль-аура была анафемой для порождений варпа. — Она причиняет им боль самим фактом своего существования.

— Ненадолго, — сказал Ралдорон, в то время как твари сжимали кольцо, сопротивляясь боли. Они одновременно бросились в атаку на отделение легионеров.

Брат Кадор погиб под ударами трех адских клинков, каждый чудовищный меч пронзил его тело под разным углом. Мерос мельком увидел, как тело брата вспыхнуло и сгорело внутри доспеха. Апотекарий оттолкнул женщину к обломкам и вступил в бой с двумя тварями, выстрелив в них и завершив начатое цепным топором.

Но на место каждого зарубленного или застреленного демона вставал новый. Мерос считал выстрелы, опасаясь, что их перебьют до того, как они достигнут своей цели.

Новый рев — механический, тяжелый и опасный — заглушил его сомнения. Через край воронки перевалил дымящийся, поврежденный бронетранспортер на четырех гусеницах. «Мастодонт» был спроектирован для развертывания полных отделений посреди зоны боевых действий, но этот экземпляр знавал лучшие дни. Броня во многих местах оплавилась от губительного огня, а большинство орудий в спонсонах были разбиты и бесполезны.

Легионеры ехали на крыше машины, которая пронеслась по стаям кровопускателей и разбросала их, позволив тем самым Кровавым Ангелам перестрелять тварей. Кто не успел сбежать, превратился в перемолотую плоть, отвратительные тела лопались под вращающимися гусеницами.

Мерос увидел, как из машины вышла фигура в черном доспехе — Аннеллус. Настроение апотекария поднялось, когда он увидел возле хранителя своего проверенного собрата Кассиила, но воодушевление пропало, когда он обратил внимание на мрачный и пустой взгляд ветерана.

— Хранитель! — выкрикнул Ралдорон. — Наши благодарности. Ваша помощь была…

— Мы здесь не для того, чтобы помогать тебе! — резко ответил Аннеллус, со злостью выговаривая каждое слово. — Мы здесь, чтобы убивать!

Его заявление вызвало согласные выкрики уКассиила и группы изнуренных легионеров на борту машины.

— Присоединяйтесь к нам или убирайтесь с дороги!

Ралдорон взглянул на Мероса, затем подозвал Ниобу.

— Аннеллус, — ответил первый капитан. — Я прощу тебе отсутствие уважения, но только в этот раз, — он подошел к «Мастодонту» и вскочил на боевую машину одним быстрым прыжком.

— Эта машина, твои легионеры и ты сам теперь под моим командованием, понятно?

Хранитель подошел к капитану, угрожая ему искрящимся энергией крозиусом.

— Ты сбежал с поля битвы, а затем вернулся, чтобы отдавать мне приказы? — он гневно взмахнул жезлом перед лицом Ралдорона. — Я сохранил жизни этим боевым братьям, когда все вокруг стали изменниками и поддались ярости! Я сопротивлялся…

Ралдорон ударил тыльной стороной ладони по лицу Аннеллуса и сбил его с ног.

— Ты сопротивлялся, — согласился капитан, — но недостаточно хорошо, — он протянул хранителю руку, и хранитель осторожно принял ее. — Но теперь у нас есть шанс. Реальная возможность нанести ответный удар, вместо того чтобы позволить этому безумию уничтожить, словно раковым клеткам, наш самоконтроль.

Мерос помог Ниобе подняться в машину.

— Она может защитить нас.

На лице Аннеллуса сначала проявилось раздражение, затем смущение и, наконец, неохотное признание.

— Прости меня, Первый капитан, — ответил он. — Я потерял самообладание… Я не хотел проявить неуважение, — его взгляд упал на женщину. — Эта женщина. Она ведь колдунья?

— Пария, — поправил Ралдорон, — и она решающий фактор нашей атаки.

Кассиил встретился взглядом с Меросом и слегка кивнул.

— Брат, — сказал он, — мы боялись, что тебя убили, когда… — он замолчал, безмолвный страх в его сердце остался невысказанным.

— Сангвиний не умер, — сказал ему Мерос.

— Мы видели, как он упал, — произнес Кайде с мрачный лицом, не смея в это верить.

— Примарх жив, хотя и серьезно ранен, — сказал Ралдорон достаточно громко, чтобы все услышали. Он указал на башни боли, видимые вдалеке. — Но если мы не уничтожим это здание, тогда все — Ангел и мы — лишимся жизней.

Кано закричал от боли, которая превышала физическую. Его тело исчезло, забытое им. От него осталась только душа, и сущность. Кано охватила агония.

Он был осколком стекла, несомым волной, хрупким и беззащитным. Он был рассыпающимся пеплом в шторме. Он был бумагой, которой коснулся ад. Бывший библиарий проник глубоко в свое сознание и открыл врата силам, которые безмолвствовали со дня оглашения указа. Время от времени эта сила ему что-то шептала, но Кано никогда не позволял ей зайти слишком далеко, даже если часть него желала ее освобождения.

Но не сейчас. Он собрал внутри себя всю психическую силу и облачил в нее, словно в эфирный доспех, разум. Закалившись, он погрузился в красный туман эмпатического барьера, заточившего дух Ангела. Кано чувствовал за спиной братьев, каждый из них был ветром для его парусов, одолжив свою силу для выполнения задания.

Кано закричал, и все они закричали вместе с ним. Он чувствовал семь ярких звезд, мерцающих вокруг него, по одной на каждого псайкера, которые стояли так далеко на борту «Красной слезы», в реальном мире.

Одна из звезд ярко вспыхнула и угасла — брат Деон погиб первым. Он отдал свою жизнь, чтобы Кано зашел так далеко. Сила его воли истощилась, когда рожденное варпом проклятье среагировало на Кровавых Ангелов, отражая их попытку добраться до повелителя.

Печаль охватила Кано, но он пробился через нее, опустившись еще глубже. Время оплакать погибших наступит, когда задание будет выполнено, а имя Деона будет не последним, запечатленным в Гробнице Героев.

Каждый шаг через красный туман отдавалась болью. Вокруг раскинулся фантастический пейзаж, головокружение бесконечного падения растворилось в нереальной уверенности в том, что под ногами земля.

Он находился в адской пустоте, в пещере невероятных размеров, где единственным освещением была тошнотворная полоска света, падающая из неровного источника в километрах над головой. Здесь предметы кружились и вращались, отражая губительный свет. Они выглядели как ангелы разложения и ужаса. Луч двигался по колоссальному помещению с равномерной непрерывностью далекого маяка. Каждый раз, когда он проходил над Кано, тот чувствовал себя оскверненным и уклонялся от его прикосновения. Свет далеких звезд братьев Кровавого Ангела был слабым и нечетким.

Каждая поверхность в пещере была покрыта множеством веревок и нитей, некоторые были тонкими, как шелковая пряжа, другие — толще руки легионера. Нити тянулись во все стороны, извиваясь над землей, опутывая паутиной, одна поверх другой. Они цеплялись за голые ноги Кано, когда он пытался пробиться вперед, дергали за руки, хлестали по щекам. Нити были красными и черными.

Когда легионер прикоснулся к красным, они обожгли кожу кипящим кислотным огнем, который быстро проник внутрь тела и опустошил его, вызвав у Кано головокружение и ярость. Его нутро неожиданно высушила жажда, он подсознательно понимал, что ни еда, ни питье никогда не утолят ее. Черные нити обжигали холодом, который был суровее дыхания космоса и звенел колокольным эхом в глубинах его сознания. Холод вцепился в старый бесцельный гнев, который родился из чего-то первобытного и бесформенного в человеческой душе. Гнев жаждал свободы.

И там он наткнулся на Ангела Сангвиния. Его примарх был подвешен, словно трофей охотника или произведение жестокого скульптура, паутина нитей удерживала его высоко над землей. Растянувшие крылья и руки веревки удерживали Сангвиния в крестообразном положении, голова была запрокинута назад, освещаемая безжалостным светом.

Кано взбирался, игнорируя боль в руках и ногах, тянул себя вверх снова и снова. Восхождение длилось дни или секунды, время убегало вдаль от него. И вот Кано оказался возле Ангела. Не имея клинка, чтобы перерезать красные и черные нити и освободить своего повелителя, он дергал и распутывал их, отчаянно ругаясь.

— Повелитель, вы слышите меня? — потрясенно повторял он.

Глаза Сангвиния резко открылись и посмотрели на него багровым океаном. Прежде чем Кано смог среагировать, рот примарха оскалился, обнажив блестящие острые клыки.

Ангел притянул легионера в грубые объятия и свирепо вцепился в его шею, прокусив артерию. Кровь, насыщенная, красная и пьянящая запахом железа, хлынула сильным, бесконечным потоком.

17 НАЗАД ПУТИ НЕТ ПРОКЛЯТЫЙ ВИДЕНИЯ

«Мастодонт» мчался по опустошенной войной равнине, поднимаясь и спускаясь по воронкам и лощинам, пересекая водоемы, забитые мертвыми людьми и непонятными останками. Впереди на фоне неба вырастали сверкающие костяные башни Собора Знака, их зазубренные верхушки цеплялись за облака желчного цвета.

Мерос сидел у разбитой амбразуры, в которой была установлена выведенная из строя лазпушка. Орудие превратилось в громоздкую развалину из сломанных деталей и оплавившегося кристалла. Если бы удалось вырвать его из станка, из него вряд ли вышла бы подходящая дубина. Через пробоины в броне «Мастодонта» врывался загрязненный воздух, а перед глазами апотекария мелькали картины идущего повсюду сражения.

Он видел ярость, а не войну. Битва была упорядоченным процессом. Даже ближний бой, являвшийся специализацией Кровавых Ангелов, был рациональным и спланированным действием, который ставил во главу угла мастерство и годы тренировок. То, что Мерос видел сейчас, больше походило на гладиаторский бой, недисциплинированное буйство воинов, бросающихся на любого, кто осмеливался стать у них на пути.

Каждый легионер, на которого падал его взгляд, был полностью погружен в свой личный ад, утратил рассудок и был охвачен жаждой крови. Апотекарий видел боевых братьев, хороших воинов и гордых легионеров, залитых с головы до пят свежепролитой кровью и жаждущих большего. Впервые столкнувшись с подобным вблизи, Мерос ужаснулся, но все-таки не был потрясен. Он вполне мог признать, что в груди Кровавых Ангелов бьется столь яростное сердце. Возможно, он всегда знал об этой склонности, проявлявшейся в самые темные моменты и во время приступов самого черного гнева.

Бесчисленные мертвые враги устилали поле битвы, и перед безудержным наступлением берсерков отступали орды демонов. Они отходили, а Кровавые Ангелы стягивали кровавую петлю вокруг храма из костей, твари гибли толпами.

Несмотря на пустоту, которую вызывало это зрелище у Мероса, сыны Сангвиния выигрывали битву за Сигнус Прайм. И все, что для этого потребовалось, — погрузить их в бездну отчаяния.

Он хотел заорать, выкрикнуть правду по вокс-каналам. Ангел жив! Наш отец жив! Но обратят ли они внимание, даже если он сделает это? Удар, который свалил Сангвиния и убил пятьсот легионеров, пробудил нечто такое, что будет нелегко усмирить.

В следующую минуту он забыл о своих размышлениях — конная орда демонесс достигла вершины холма и устремилась к бронетранспортеру. Их скакуны с щелкающими пастями напоминали освежеванных и слепых птицеподобных скакунов.

Мерос выкрикнул предупреждение и убил первого скакуна двумя выстрелами в корпус. Тело зверя взорвалось пурпурным мясом, всадница упала, втоптанная в грязь своими соплеменницами. Затем они атаковали «Мастодонт» с бортов, их костяные клешни отрывали куски брони, словно та была из бумаги.

Апотекарий снова выстрелил, но поврежденный спонсон слишком сужал сектор обстрела, и Мерос выругался. Он отвернулся, столкнувшись с Лейтео и хранителем, когда они распахнули длинные стрелковые люки на крыше бронетранспортера.

Не было другого выбора, кроме как прорываться через вражеские позиции. «Мастодонт» не мог сбросить скорость из-за опасения, что более медленные вражеские воины перехватят их и пробьют слабую защиту машины. Они неслись вперед, а могучий двигатель ревел и выплевывал прометиевый дым.

Лейтео опустился на одно колено и начал стрелять по стандартной схеме «цель-выстрел-повтор», сбивая нимфоподобных всадниц с седел. Аннеллус орудовал крозиусом, потрескивающее силовое поле вокруг крылатого навершия шипело, когда оружие выписывало свистящие дуги. Капеллан громко закричал, и Мерос посторонился, чтобы хранитель мог атаковать демонесс, которые осмелились запрыгнуть на быстродвижущуюся машину. Аннеллус сцепился с тварями, уцелевшими после прицельного огня Лейтео. Активировав магнитные зажимы на ботинках для безопасности, Мерос наклонился, крепко сжал пистолет и открыл огонь, каждым выстрелом убивая по одной твари.

За личиной своего шлема он стиснул зубы, сражаясь с мрачной решимостью. Мерос не мог отрицать, что в сердцах начала просыпаться жажда крови. Несмотря на присутствие Ниобы, было тяжело сопротивляться желанию убивать, которое пронизывало сам воздух. Чем больше они приближались к собору, тем сильнее становилось это чувство. Он подумал об Аннеллусе и Кассииле, поглощенных такими же неистовыми эмоциями.

Мерос моргнул, и его отвлеченность стоила ему убитого врага. Одна из суккуб спрыгнула со своего скакуна, отправив несчастную тварь под гусеницы «Мастодонта». Демонесса загрохотала по корпусу, клешнями пробивая обшивку, затем изогнулась и прыгнула на хранителя в черном доспехе. Мерос выстрелил в нее на мгновенье позже, масс-реактивный снаряд срикошетил от плиты и с грохотом взорвался.

Увлекшийся Аннеллус не активировал магнитные зажимы ботинок и зашатался от сильного удара — одна из огромных клешней демонессы ударила по шлему. Керамит треснул, металл раскололся, и череп-маска слетела. Открывшееся лицо Аннеллуса было перепачкано кровью и пылало гневом. Прежде чем хранитель успел среагировать, он потерял равновесие и сорвался с крыши моторного отсека «Мастодонта», тварь прыгнула вслед за ним с радостным воплем. Мерос повернулся и опустошил всю обойму в спину демонессы, сразив ее на лету.

Апотекарий отключил зажимы и скользнул к корме содрогающейся машины. Он увидел, что Аннеллус поднялся с места падения, в то время как суккубы с воплями отступили от бронетранспортера, чтобы окружить его.

— Хранитель! — закричал он, его голос зашипел по воксу. Мерос вызвал технодесантника, сидящего за рычагами управления. — Кайде! Разворачивайся, Аннеллус упал!

— Нет! — хранитель проревел слово во всю силу своих легких. — Не останавливайтесь из-за меня! К башне, направляйтесь к башне! — повторил он снова, но слова Аннеллуса превратились в череду звериных воплей. Когда расстояние между ним и аурой Тиллиан Ниобы увеличилось, его поглотила ярость. Мерос увидел нападающих суккубов, услышал рев болтера. Аннеллус бросился к ближайшей демонессе и убил ее, пролив поток испорченной крови.

— Вперед, — приказал Ралдорон по воксу.

Крид прислушался к оркестру убийства за стенами Собора Знака и закрыл глаза. Музыка была незнакомой и сильно воздействовала на него, пробудив эмоции, которые он считал давно угасшими. Когда-то жизнь аколита была полна пылкого восторга и удовлетворения работой во имя повелителя. Затем наступили годы сомнений и неуверенности, а теперь — обновления и перерождения ради новой цели. Но это время все еще было сложным, и многому нужно было заново учиться. Крид хотел большего, чем мог выразить: он думал о месте среди Гал Ворбак, о слиянии с самыми могущественными силами… Это воодушевляло его больше, чем что-либо еще за всю жизнь. Но аколит не мог отрицать, что есть оговорки. Не сомнения, потому что они были свойственны слабым. Возможно, замечания. Вопросы, ответы на которые он хотел получить, прежде чем сделать последний шаг.

Крид прошел к центру зала мимо капитана Харокса, который мудро решил сохранять свое задумчивое молчание. Аколит знал, что силы варпа были намного могущественнее, чем простая плоть и кровь таких существ, как он, и, соединившись с одной из них, он мог получить власть, подобную той, которой наслаждался этот змей Эреб. Но, наблюдая за тем, как Кирисс и Ка Бандха подначивают друг друга, он удивился. «Они не выше нас, — подумал Крид. — Они такие же, как мы». Несущий Слово улыбнулся, эта мысль обрадовала его. Когда придет время, он воспользуется этим пониманием, чтобы контролировать свою новую силу.

— Почти все мои слуги истреблены, — заявил король-королева, раскачиваясь и кружа у края ямы. — Я одарил их столь многим, а ты растратил их жизни за считанные часы!

Огромный Жаждущий Крови насмешливо задрал бычью голову.

— Их смерти смажут шестеренки машины войны, — пророкотал он. — На что они еще нужны, бездельник?

Когтистая лапа Кирисса топнула с сильным раздражением.

— Нет, нет, нет! Так не пойдет! Эти культы, трижды благословенные поклонением Слаанеш, не твои, чтобы ты ими разбрасывался. Что это за победа, убийца! Не только мои любимцы умирают, но и звери твоей армии тоже! Скажи, будет ли Кровавый Бог доволен тем, что ты жертвуешь его слугами с такой легкостью?

Демон-гермафродит махнул когтями в сторону огромного круглого окна, за которым бушевала битва.

— Наши рабы гибнут толпами, а ты стоишь здесь и наблюдаешь. Я обратил эти больные человеческие колонии к величию Губительных Сил не ради собственной забавы, но перспективы более великой победы. Более великого плана в Долгой войне. Не для этого!

— Я знаю, — рявкнул Ка Бандха, в его голосе было заметно раздражение. — Я знаю, что тебе поручили, — он злобно посмотрел на Крида, отрыв пасть, полную острых клыков, словно провоцируя его высказаться. Несущий Слово хранил молчание, ожидая увидеть развязку этого противостояния.

— Кажется, их ничто не остановит, они разъярены безмерно. Почему ты позволяешь этим Кровавым Щенкам подойти так близко? — спросил Кирисс. — Твои легионы отступают и отступают. Скоро эти недолюди будут у наших врат!

Жаждущий Крови испустил глухой рык, который, возможно, был попыткой вздохнуть.

— Очень скоро, — крылатая тварь усмехнулась. — Неповоротливый любитель удовольствий, дурак и бездельник. Ты слеп и глуп! — Ка Бандха откашлялся и сердито сплюнул черное вещество на костяной пол, где оно запузырилось и вспенилось.

— Что он делает? — пробормотал Харокс, наконец, нарушив молчание.

— Молчи, — приказал Крид.

— Ты думаешь, что твои извращенные игры и маленькие драмы — основа войны, но ты ничего не понимаешь.

Ка Бандха потряс кулаком в сторону розовокожего существа.

— Ты прячешься в своем дворце, но я был там. Я обменялся ударами с этим человеком-жертвой, — звериные челюсти Жаждущего Крови распахнулись в хищной улыбке. — И вот что я тебе скажу. «Легионеры» дорого отдают свои жизни. Я отведал их ярости, и знаю, что их нельзя победить одной лишь грубой силой.

Кирисс издал недовольный звук.

— Ты прямо-таки восхищаешься этими недолговечными.

Ка Бандха проигнорировал недовольство.

— Разница между нами, выскочка, в том, что я знаю, как победить их, — демон высунул длинный язык и провел им по зубам, еще раз бросив злой взгляд на Крида. — Сыновей Ангела погубит их собственный изъян, и они придут к нему, омытые кровью своих врагов. Если мы должны пожертвовать армией, целым миром для этого, то это цена, которая должна быть заплачена.

— А смерть Сангвиния ключ… — через миг Крид осознал, что это прозвучало от него.

Гермафродит Кирисс повернулся к нему, зарычав.

— Наглое насекомое! Это не входит в планы наших хозяев!

— Нет, — сказал Ка Бандха, внутри широкой груди раздался смех, способный раздробить камни. — Не входит.

Ралдорон отдал приказ покинуть «Мастодонт», когда бронетранспортер застрял в массе извивающихся щупалец у основания храма из костей. Кровавые Ангелы высадились из машины и построились по отделениям с настороженной и суровой четкостью. Капитан посмотрел на Ниобу. Ее лицо было покрыто испариной и копотью. Женщина, спотыкаясь, шла рядом с Меросом, стараясь не отставать от него.

Ралдорон перехватил взгляд апотекария и кивнул на нее, напомнив о долге сохранить парию живой.

Огромные стаи измененных существ кружили у основания громадного собора, гончие плоти и разорители рычали и лаяли друг на друга, ожидая начала последнего штурма.

Легионеры быстро и без задержек продвигались вверх по пологому склону к стенам из костей. Светящийся туман сгущался здесь, ухудшая видимость до нескольких метров. Режим охотника и слегка модифицированные оптические настройки боевого шлема не помогали. Сенсоры доспеха постоянно выдавали ошибочные данные и наполняли зрение тепловыми помехами. В конце концов, Ралдорон раздраженно сорвал шлем и прикрепил к магнитному зажиму на бедре. Без дыхательной решетки грязный воздух попадал в легкие, от его насыщенного запаха першило в горле. Сальный и неприятный привкус напоминал прогорклый жир.

Кровавые Ангелы избегали больших групп тварей, а вот небольшие стаи адских гончих требовалось уничтожать быстро. Они находили их по запаху и, реагируя на присутствие Ниобы, пронизывали туман своим низким, гнусавым воем.

Остановившись в тени сломанной рокритовой балки, Первый капитан осмотрел возвышающуюся над ними башню.

— У вас ведь есть план? — вопрос Кассиила звучал как обвинение, Ралдорона едва удержался от замечания.

Ветеран продолжил:

— Или мы просто войдем в ворота этой мерзости и попросим провести нас к их главарю?

— Орексис устанавливает заряды, — коротко ответил он. — Мы сделаем себе чертову дверь.

— А у него зарядов достаточно, чтобы разрушить это проклятое место? Сомневаюсь в этом.

Ралдорон сердито взглянул на сержанта.

— Просто выполняй приказы, Кассиил. Остальное предоставь мне, — его рука скользнула к подсумку, и он слегка хлопнул по нему, убедившись, что спрятанный радиомаяк наведения все еще там. Перед тем как покинуть «Красную слезу», капитан получил устройство от Азкаэллона, и Ралдорон вспомнил суровое выражение командира гвардии, когда тот объяснил ему, как при необходимости включить маяк.

Первый капитан посмотрел на небо и увидел только желтые облака. Где-то там вверху, заняв позицию на высоком якоре, в стороне от медленно протекающей битвы на орбите дрейфовала «Алая свобода», направив нос на планету. Ее лэнс-излучатели и ракетные батареи были заряжены, но сенсоры целеуказания космического корабля не функционировали из-за необычных атмосферных эффектов искаженных небес Сигнуса Прайм. И все же Кровавые Ангелы рассчитывали засечь сигнал маяка, если Ралдорон активирует его. Менее через девяносто секунд после включения смертоносный поток обрушится на его местоположение и уничтожит все — демонов, легионеров и таинственный источник порчи, о котором говорил Кано.

Во всяком случае, таков был отчаянный план. Сначала Ралдорон надеялся, что до этого не дойдет, но теперь, приблизившись к цели, он задался вопросом, не будет ли лучше просто нажать кнопку прямо сейчас и позволить судьбе сделать выбор за них. Эта война стала слишком сверхъестественной для него, слишком фантастической и нереальной.

Он нахмурился, разозлившись на себя, и выбросил мысль из головы.

— Капитан! — окликнул его шепотом Мерос. — Вы должны увидеть это.

Ралдорон оставил укрытие и, наклонившись, быстро направился вперед, лавируя между обломками разрушенных стен. Возвышенность, на которой твари построили свой великий храм, была неровной и усеянной кусками строительного камня и дорожного покрытия. Капитан понял, что под его ногами руины города, почти полностью разрушенные здания и улицы, перемолотые до основания, как срезанные серпом колосья. Собор Знака возвышался на массовых захоронениях, которые покрывали эту планету.

Ралдорон подошел к апотекарию. Ниоба присела неподалеку, наполовину скрытая тенью брата Расина, который держал болтер у плеча.

Густая темная кровь полосой пересекала пыльную землю и собиралась в лужу под покосившейся каменной колонной. Вместо насыщенной смеси зловонных запахов чувства капитана уловили знакомый состав: кровь легионера. Тяжелый металлический аромат был отчетливым и неприятно знакомым, запах, запечатленный в памяти о тысячи сражениях.

Но не Кровавого Ангела. Это он знал также интуитивно. Мерос отошел и показал тело воина в сером доспехе, закутанного в грязно-белую и пропитанную кровью шкуру огромного волка.

Тело рунического жреца было прислонено к колонне, возле окоченевших пальцев лежал клинок. Его раны выглядели ужасно: горло разорвано, шею и лицо покрывали неровные порезы и страшные укусы. Отчетливые следы от ударов мечей были заметны по всему доспеху, раны были глубокими и покрытыми свежей коркой. Легионер полз по пустошам, оставляя за собой кровавый след, в то время как биоимплантаты безуспешно пытались остановить кровотечение.

— Это Йонор Штиль, — сказал Мерос. — Он был боевым братом Красного Ножа.

Глаза Космического Волка внезапно открылись, словно он отдыхал, только ожидая, что кто-то произнесет его имя. Из ужасной раны на шее толчками хлынула кровь, а на губах вспенилась багровая слюна и впиталась в светлую бороду.

Ралдорон от удивления отшатнулся, когда Мерос поднял медицинскую перчатку, механизм зажужжал, и апотекарий выбрал инъекцию. Но Первый капитан знал, что действия апотекария бесполезны.

Взгляд чистой, неподдельной ненависти в глазах Штиля пугал. Он взглянул на Мероса и плюнул ему в лицо с холодным, отмеренным усилием воли. Ралдорон заподозрил, что Космический Волк цеплялся за последние мгновения жизни только для этого поступка.

В тот момент, как свет в глазах Штиля гаснул, он произнес несколько гортанных гласных звуков на родном языке, которые не могли быть ничем иным, кроме как самыми низкими и грязными ругательствами его народа.

— Он проклинает нас, — сказал Ралдорон, глядя на умирающего Космического Волка, — и винит в своей смерти.

— Вы говорите на его языке? — спросил Расин.

— А мне и не нужно.

Тело рунического жреца затихло, и Мерос закрыл его глаза. Апотекарий посмотрел на капитана.

— Его раны…

Ралдорон прервал Мероса покачиванием головы, но непроизнесенные слова эхом прозвучали в мыслях. «Его раны нанесены не врагом».

— Собери легионеров, — приказал капитан Расину. — Идем дальше.

Халердайс Гервин проснулся от собственного крика. Он не был уверен, закончился кошмар или просто продолжился в другом обличье.

Летописец неуверенно поднялся с койки, на которую рухнул, казалось, целую вечность назад, и обнаружил, что выжившие сигнусийцы и матросы корабля в панике бегут из ветхого металлического отсека. Летописец видел, как люди падали на палубу и их затаптывала толпа. Он попытался сопротивляться, когда в его сторону устремилась масса тел, но деться было некуда. Гервин споткнулся и побежал вместе с остальными. В противном случае его бы раздавили.

Толпа, подобно волне, хлынула в широкие коридоры «Красной слезы» и разделилась. Люди разбежались в разные стороны, отчаянно вопя. Гервин увидел пробежавшего мимо старика Зомаса. У него текла кровь из пореза на щеке, а безумный страх лишил рассудка.

Летописец попытался окликнуть его, но ударился об опорную балку, и у него закружилась голова. Он отошел достаточно далеко от давки, чтобы обрести хоть какую-то возможность ориентироваться.

Гервин находился в открытом загрязненному небу коридоре и заметил крылатых чудовищ, которые пикировали на них, привлеченные запахом страха. Гервин видел этих фурий раньше, в кошмарных снах и смутных видениях, и неконтролируемо зарисовывал в своем пикт-планшете. Даже тогда он знал, что эти существа реальны. Они наводнили его мысли, а столь подробные детали, как масса и облик, могли принадлежать только чему-то реально существующему.

Не имело значения, что своим существованием они отрицали законы природы и здравого смысла, но именно так и было. Эти чудовища являлись воплощением нереальности, ворвавшейся в этот мир, как вспышка безумия.

Гервин заметил золотые и красные проблески, устремившиеся навстречу демонам. Кровавые Ангелы. Последние легионеры на борту корабля забыли о них, бросив слабых и беззащитных, чтобы вступить в бой. Внутри у летописца все похолодело, а ноги задрожали. Он и это видел в своих снах, множество таких же легионеров, охваченных столь сильным гневом, что в своем стремлении окунуться в битву растаптывали мужчин и женщин, которых должны были защищать. В его мыслях появилось лицо командира гвардии Азкаэллона, он увидел призрак его зловещего облика, освещенного вечным и холодным пламенем свирепости.

Гервин закрыл ладонями лицо, снова и снова отрицая увиденное. Если это реальность, а сон — это сон, то что из них было хуже?

— Это место кошмар! — закричал он, бессвязно бормоча, по лицу катились слезы. Летописец почувствовал, как ломается его воля, страх — колоссальный, всепоглощающий страх — раздавил человека своим весом. Он собирался умереть, и ему не оставалось ничего, кроме как ждать этого момента.

Молодые сильные руки схватили его за плечи и грубо встряхнули.

— Перестань сейчас же! — раздался крик.

Сквозь туман в глазах Гервин увидел солдата фасадианской пехоты по имени Дортмунд. Он выглядел зеленым юнцом, наряженным в униформу зрелого человека, и не готовым к опасностям битвы.

— Ловушка захлопнулась, — пробормотал летописец, не зная, откуда пришли слова. — Это наш конец. Они кинули нас на погибель.

— Нет… — начал Дортмунд, но слова превратились в неожиданный крик, а спина выгнулась. Глаза широко раскрылись, из груди вышел зазубренный клинок, ржавый и затупленный от множества совершенных им прежде убийств. Оружие вытянули с влажным звуком хлынувшей крови, и Дортмунд упал на палубу.

Перед летописцем стоял мускулистый бандит, которого вместе с остальными эвакуировали со Сколтрума, с зажатого в руке ножа капала кровь. Гервин отпрянул, но уперся в балки.

Над плечами здоровяка он увидел фурий, садившихся на металлические балки разрушенного корпуса, они щелкали когтями и зубами, чувствуя запах крови.

— Твоя история всегда заканчивалась именно так, — сказал Хенгист, его глаза лихорадочно блестели за миг до того, как он погрузил клинок в сердце летописца.

Демон Кирисс с пронзительным воплем промчался по костяному полу и набросился на Тануса Крида ураганом щелкающих когтей. Харокс скорее рефлекторно, чем преднамеренно обнажил меч, встав на защиту аколита, но это мало помогло. Тварь отшвырнула капитана Несущих Слово в сторону, и он покатился по плиткам из черепов, оказавшись в опасной близости от края огромной ямы. Крид колебался на миг дольше, чем следовало, прежде чем взяться за оружие, а затем стало уже слишком поздно. Массивная крабовая клешня Кирисса с щелчком раскрылась и схватила его.

— Жалкая плоть, — прошипел он. — Что ты наделал? Ты спровоцировал это? Ваши высокомерные божки-примархи осмелились сойти с пути, который мы уготовили им?

Крид схватился за клешню, удерживая ее. Ему понадобилась для этого почти вся сила, и он опасался, что Кирисс при желании без особых усилий расправится с ним, сомкнув щипцы и отрезав голову. Несущий Слово бросил взгляд на Жаждущего Крови, но другая тварь просто усмехалась этой забаве.

— Дитя Слаанеш, — прорычал Ка Бандха с насмешливым пренебрежением, — ты так долго играл в свои игры в шелковых постелях и шепчущих залах, что позабыл: у марионеток иногда бывают свои мозги.

Кирисс раздраженно проворчал и освободил Крида, отбросив его в сторону.

— Я играю в игры, но мной не играют! — закричал демон, его пронзительный крик отразился от стен.

— Ты не замечаешь очевидного, — сказал Жаждущий Крови. — Наши хозяева желают, чтобы Ангел встал под наше знамя и привел к ереси свою армию. Воитель этого не хочет. Открой глаза, бестолочь! Души этих недолюдей прозрачны даже для такого тугодума, как я! Воитель не хочет снова стоять в тени своего ангельского брата! Сангвиний должен быть убит, а для этого сначала нужно сломать его.

— Нет, нет, — Кирисс покачал головой. — Ангел придет к нам! Таково было соглашение! С ним у нас будет все, что нужно, и тогда начнется наступление. Именно так будет все сделано!

— Воитель Хорус не согласен, — сумел выговорить Крид, поднимаясь с пола. — Уверяю вас, что вам никогда не удастся править его сердцем, какой бы силой вы его ни наделили, — он закашлял, выплевывая кровь. — Возможно, ваши боги сделали не самый мудрый выбор.

— Молчать, животное! — заткнул его криком Кирисс, затем повернулся и зашипел на Жаждущего Крови. — Какой договор ты заключил без меня? Говори немедленно! Расскажи мне!

— Ангел умрет сегодня, — провозгласил Ка Бандха, вытащив огромный топор и взвесив его в руке. — Одна рана, чтобы свалить его, еще одна, чтобы покончить с ним.

Он облизал лезвие оружия.

— Какое будет наслаждение. В конце он станет умолять меня об этом.

Кирисс фыркнул.

— Он слишком гордый и никогда не покорится!

— Он слаб! — рявкнул Ка Бандха. — Мы ввергли его сыновей в безумие и ярость. Ответь мне — когда они убьют всех культистов и низших отродий на этой губительной равнине, кого они станут убивать потом? Когда их жажда крови разгорится столь сильно, что они не будут видеть ничего, кроме алого пути и кровавого удовольствия от убийства, кто умрет тогда?

— Кровавые Ангелы обратятся друг против друга… — бескожий гибкий демон произнес слова с растущим удовольствием.

Чудовищная морда Жаждущего Крови кивнула.

— И только самые жестокие, самые кровожадные выживут. Сущность их чистых душ будет гореть, пока не останется только безмозглый зверь.

Он протянул когтистую руку, словно в жесте извращенного, гнусного товарищества. На обращенной вверх ладони Крид увидел сложный символ из пересекающих друг друга угловатых линий, скрученная, пылающая форма знака причиняла боль глазам.

— В этот момент я предложу им Метку Кхорна, и они примут ее без колебаний. Только представь сердце Ангела в этот момент, Кирисс. Как любовь к своим сыновьям захлестнет его потоком самого жуткого отчаяния. Его сердце будет разбито, а Кровавый Бог получит новую армию.

— И Ангел будет рыдать, — Кирисс облизнул губы, смакуя мысль, колеблясь между отданными ему приказами и этой новой возможностью. — Это будет восхитительно.

Ка Бандха кивнул, затем указал на другого демона.

— Конечно, это тело-посредник, что ты носишь, также должно умереть. Но твоя сущность, умерев во плоти, сможет освободиться и вернуться в варп.

— Что? — розовато-серая плоть Кирисса побагровела от вновь вспыхнувшей ярости, маятник его поведения снова качнулся к гневу. — Нет! Я не жертва для этой причуды! Я госпожа-господин, высший зверь, возвышенный! Я воплотился в этом месте не для того, чтобы мной манипулировал какой-то недолговечный. Воитель подчинится!

— Ты ошибаешься, — сказал Крид, найдя в себе смелость ответить. — Жаждущий Крови видит это. Ты совершаешь ошибку, недооценивая Воителя, демон. У вашего чемпиона собственные планы, которые вы никогда не сможете контролировать.

Он открыл глаза и поднялся с колен, при каждом движении вокруг него кружился красный песок. Кано, пошатываясь, направился вперед, вознагражденный за усилие болью. Каждый шаг по камню цвета ржавчины отдавался острыми уколами в груди.

Он шел по своей боли, облаченный только в боевой стихарь с капюшоном. Его путь окрашивали густые красные капли, которые ритмично постукивали по каменной кладке.

«Так много крови». — Разве может тело вмещать такое количество? Кано был весь в крови, медленный и непрерывный поток сочился из ран в горле. — «Я должен быть мертв». — Поток был непрерывным, словно дождь. — «Он должен был прекратиться. Он обязан прекратиться!» — Исцеляющий имплантат, орган Ларрамана, подвел его. — «Раны должны затянуться немедленно!» Кано никогда не истекал кровью так долго. Он не понимал, почему до сих пор жив. Он не понимал, где он.

За арками бесконечного монастыря он увидел выжженную, постядерную пустыню, а поблизости возвышались башни павшей цитадели и разрушенные постаменты разбитых статуй. Это был Ваал, родной мир Кровавых Ангелов, и он шел по руинам их крепости-монастыря.

Но это было не так. — «Ваал процветал! Крепость была целой и невредимой, легион — сильным и непоколебимым…»

Но не здесь. Кано интуитивно чувствовал бремя неисчислимых эпох, столь необъятную протяженность времени и пространства, что не мог определить ее. Гнетущее небо над головой было наполнено умирающими солнцами, и только горстка светила ярко, собравшись и словно ожидая его.

«Это было не настоящее», — понял он. Он смотрел на не наступившую эпоху, образ отдаленного завтра, десять, двадцать или сто тысяч лет вперед.

«И это все, что останется от нас?» — вопрос ужаснул его. — «Руины и пыль?»

Нервные окончания на голых ногах Кано горели, и он пошатнулся, посмотрев вниз, чтобы найти источник боли. Там извивались по бесконечному монастырю две толстые веревки, сплетенные из тяжелого крученого шелка. Одна черная, другая красная.

Он неловко наклонился, чтобы поднять их, и вздрогнул от боли, которая растеклась по рукам от прикосновения к веревкам. Зашипев, Кано дернул их и протянул между онемевшими пальцами.

«Я должен идти». — У него были причины находиться здесь. — «Я должен смотреть». — Он здесь, чтобы что-то увидеть. — «Найти кого-то».

Яркие звезды слепят глаза. Он посмотрел на них и почувствовал, как его мир вдруг перевернулся, стены каменной сводчатой галереи растворились в темноте.

В дальней арке красный камень превратился в темный металл, увитый дрожащими, постоянно меняющимися глифами. Проход изменился. Теперь это был вход в другое место, глядя на которое, Кано почувствовал отвращение.

Корабль, тронный зал, логово безумного властелина. Он увидел зловещее око с узким черным зрачком на кроваво-красном поле, а под ним огромный иллюминатор. За ним была видна планета, которая могла быть только Террой. Вокруг нее в космосе полыхали огни. Тысячами горели корабли. Шла неописуемо жестокая война, но она меркла на фоне двух титанов, которые сошлись в поединке на покрытой пятнами крови палубе.

Один, бог в золоте и платине с лаврами вокруг головы и созданным из праведной ярости мечом в руке — существо такого величия, что Кано упал на колени от ауры его совершенства.

Император, любимый всеми.

Другой, облаченный в доспех цвета ночи из черного железа и меди, злобный и высокий, как боевая машина. Он носит лицо человека, на поясе постукивают черепа павших героев, огромный коготь сжимается, а шипастая булава высоко поднята.

Воитель Хорус, предательский сын.

Кано видел и понимал, что этого не могло случиться. Он видел и понимал, что это произошло, возможно, произойдет, могло произойти…

Меч рубанул по броне и отскочил, выбив сноп искр. Воитель выкрикнул вызов отцу и расколол меч своей булавой. Невероятно, но Император пошатнулся от удара.

А затем со звуком сталкивающихся гор гигантский коготь Воителя пробил броню Императора, и тот пролил огонь вместо крови. Сын убил отца, и Кано видел, как это произошло, шок от зрелища обратил его в камень.

Он был не там.

Когда Кано открыл глаза, все изменилось.

Исчезли железные стены боевой баржи, а вместо них он увидел полированный мрамор кристаллических беседок Императорского дворца. В воздухе витал запах тлеющих цветов, а огромный купол из кристалфлекса рассыпался дождем обломков. Над головой группа ярких пылающих звезд. Теперь только пять.

Его наполнила радость при виде Ангела, живого, полного сил, несущегося вперед с блестящим копьем, его крылья белыми порывами поднимаются ввысь и вширь. За спиной Сангвиния армия боевых братьев, которые охвачены скованной ради войны яростью.

Они бросились на рогатых воинов в темных доспехах и с вопящими, рогатыми лицами. Во главе вражеского легиона стоял Хорус, закутанный в адский плащ и выкрикивающий проклятия на мертвых языках.

Сангвиний закричал и метнул копье с такой силой, что звуковой удар потряс разрушенные сады. Наконечник попал в цель, пробив глаз с черным зрачком на груди Воителя. Хорус погиб, его тело охватило пламя.

Его брат мертв.

Все изменилось.

Теперь перед его глазами руины Сигнуса Прайм, огромный храм из костей, не более чем склеп, огонь варпа превратил скелеты в черный пепел.

Вместо него возник новый монумент ужасу, похожий на деревья планеты под названием Убийца, плаха, выстроенная из мертвых легионеров. Над ней светили четыре звезды. Вокруг основания стояли последние из Кровавых Ангелов, они сбивали с доспехов крылья аквилы, которые некогда носили с гордостью. Вместо них вытравливали кислотой и вырезали сломанными мечами новый символ. Толстые линии пересекали друг друга под разными углами, напоминая железный череп, трон Бога Крови. Освящая новую, еретическую верность телами павших братьев и сломанным духом отца.

Его легион низвергнулся в пекло.

Реальность исказилась, и все изменилось.

И снова в залах «Духа мщения». Сангвиний нанес удар брату, прорубив ужасную трещину в почти неуязвимой броне Воителя. Но этого недостаточно, и могучий красный меч Ангела сломан. Чудовищный коготь Хоруса сжимается вокруг горла Сангвиния, и Кано чувствует его хватку на собственном. Кости Ангела сломаны, а жизнь выдавлена из него. Следующая звезда вспыхнула и погасла.

Он умер там.

Мир изменился.

Снова зал королей, но на неизвестном Кано мире. Собралась масса воинов из дюжины легионов во всех цветах радуги под знаменами славы и надежды. Ангел и группа его братьев, торжественные и решительные в равной мере. Над головой умерла звезда.

Легионеры, люди и примархи, все поклонились Сангвинию, когда он сел на трон империи, на челе его лавровый венок.

Кано протянул руку, но единственным словом на его губах было «повелитель».

Он — Император.

И вернулся монастырь, песок и бесконечное завывание ветров, но это недалекое будущее. Оно намного ближе. Он увидел врата в пещеры под красной пустыней Ваала, где находился Зал Героев. Последняя звезда медленно погасла.

Кано услышал голос Ангела. «Ты мне снился, мой друг». Он говорил о Ралдороне, и Кано увидел Первого капитана, пересекающего коридор. За ним следовал гравитационный паланкин из золота и рубинов. Я видел тебя на Ваале. Ты был в пещерах под крепостью-монастырем. Ты был преисполнен гордости.

И Ралдорон был горд, но вместе с тем он рыдал, а его руку пересекала черная траурная лента. Он сопровождал тело их отца к месту погребения.

Он умрет.

Кано открыл глаза в последний раз и увидел воина в тяжелом, устаревшем доспехе, который блестел влажным багрянцем и адским светом. Незнакомца поднимала ввысь пара громадных крыльев, пропитанных кровью, с каждого пера капала оскверненная кровь.

Вопящий красный ангел.

18 В РОТЕ СМЕРТИ ПЛАМЯ ГНЕВА МЕСТЬ

Красная волна обрушилась на стены огромного собора с чудовищной силой и грохотом сотни тысяч клинков и болтеров. Лишенные командиров и контроля Кровавые Ангелы действовали, полагаясь на смертоносный инстинкт. Они стекались к башням из костей, ведомые единственным порывом. Ненависть гнала их на толпы кровопускателей и суккубов, защищающих подступы к храму, и они разрывали демонов на куски. Сыны Сангвиния были более не легионом, но природной силой, уничтожающей все на своем пути.

Болтеры гремели и наполняли воздух фуцелиновым дымом и огнем, а после того, как закончились боеприпасы, становились дубинками, или же про них забывали в пользу клинков и цепных мечей, боевых булав и силовых кулаков. Космодесантников, терминаторов и дредноутов объединило одно чувство — гнев.

Эта ярость проявлялась в неутолимой жажде крови, в потребности пролить жизненную эссенцию их врагов. Жалкие колонисты Сигнуса Прайм — те, которым не повезло умереть быстро ради создания колоссального склепа или обратиться к порочным адским культам, — стали плотью, из которой демоны создали для себя новые тела. Каждая стая фурий, каждый разоритель или наземная тварь возродились из людей, которые некогда были мужчинами и женщинами. Низшие демоны не могли полностью проявиться в этом месте и поэтому нуждались в плоти, чтобы придать форму своим извращенным духовным энергиям. Варп-отродья проникли в людей, изменили, превратили в свои оболочки.

Но эта плоть могла истечь кровью, и она могла умереть. На подступах к Собору ЗнакаКровавые Ангелы окрасили землю в красный цвет.

Возможно, им понадобилась для этого вечность, а возможно, один миг. Казалось, внутри храма из костей время было тягучим, двигаясь рывками вместо линейной последовательности. Мерос потерял счет тварям, которых они изгнали, пока поднимались по широкой винтовой лестнице внутри центральной башни. Как и раньше, когда они летели над полем битвы к собору, легионеры словно двигались на месте, и апотекарий не раз спрашивал себя, что если это всего лишь обман разума.

Дорогу им указывала Ниоба. Так как она не могла поддерживать их темп, ее нес Мерос, прижав парию к плечу, как родитель, убаюкивающий ребенка. Женщина онемела, он не знал, из-за страха или чего-то еще, но она показывала дорогу, ведя их через аркады из костей и бесконечные коридоры. Твари смотрели сквозь нее, не обращая внимания, и Ралдорон отлично пользовался преимуществом, убивая все, что могло угрожать им.

Но когда они дошли до высоких колышущихся занавесов из дубленной человеческой кожи, Ниоба захныкала, затем зарыдала и, наконец, закричала, тихо и мучительно. Из носа хлынула кровь.

Приготовив болтеры и мечи, легионеры ворвались в зал и обнаружили властителей ужасов, с которыми так долго сражались.

Их было двое: один монстр с крыльями летучей мыши, который поразил Ангела и истребил роту Накира, второй — помесь змеи с козлом, который осмелился бросить вызов примарху на мостике его флагмана. Мерос никогда не чувствовал такой праведной ненависти, которая вспыхнула в нем в этот момент. Реакция была очевидной: эти твари просто не должны были существовать. Все, что он хотел в этот миг, выполнить это намерение.

Жаждущий Крови отреагировал с воплем ярости и бросился на них через яму в центре помещения. Черные крылья захлопали, когда он взлетел, а затем спикировал на легионеров.

Ралдорон выкрикнул приказ рассредоточиться, и воины стремительно бросились врассыпную. Мерос толкнул Ниобу в укрытие. Вместе с ним был Орексис, и оба Кровавых Ангела развернулись, на бегу стреляя в вопящего лорда-демона.

Пол затрясло, когда тот, кто назвал себя Ка Бандхой, приземлился и нанес удар топором и кнутом. Мерос увидел Расина и двух боевых братьев, разрезанных на части. Он закричал и выстрелил в голову твари, целясь в глаза, но демон прикрылся от выстрелов обухом огромного топора.

Полыхнули огненные потоки. Это легионеры дали залп из плазменного оружия, целясь в туловище и кривые ноги монстра. Выстрелы попадали в цель, из демона вылетали куски обгоревшей, гнилой плоти и брызги маслянистых жидкостей. Чудовище заревело, шагая вперед и принимая направленный на него огонь воинов, словно наслаждаясь жестокостью боли.

Другой повелитель демонов — Кирисс — плясал и кружился на дальней стороне зала. Тварь хихикала и радостно кричала, наблюдая за развернувшимся боем. Неподалеку от желтокожего монстра Мерос заметил фигуры, присутствие которых в этом месте не умещалось в голове. На фоне отталкивающей ауры демона он разглядел двух воинов Легионес Астартес. На них были, вне всякого сомнения, доспехи Тип IV.

Но цвет не совпадал. Это были не Кровавые Ангелы. Апотекарий разглядел нечто похожее на странные рунические тексты, вырезанные на обезображенном керамите, а на наплечниках, где должен был быть утвержденный знак имперских легионов, размещался абсурдный образ вопящего демонического лица.

— Крид, — прошипел сержант Орексис, узнав предателей. — Харокс. Они осмелились показаться…

Рассеялись все сомнения о союзе между Несущими Слово и творцами сигнусийского злодеяния, и Мерос проклял их. Он собрался прицелиться, но из раскаленной ямы выбралась группа рогатых монстров, в их когтях пылали адские клинки. Они, рассекая воздух мечами и вопя, бросились вперед и присоединились к Жаждущему Крови.

Ралдорон и остальное отделение ответило огнем по громадному чудовищу и его солдатам-приспешникам. Медный кнут ударил раскатом грома, и погибли новые воины. Краснокожие демоны бросились вперед, нанося колющие удары и издавая вопли, когда чувствовали нуль-поле Ниобы.

Первый капитан выпрыгнул из укрытия и убил демона, разорвав на куски.

— Орексис! — закричал он. — Сосредоточьте огонь на вожаке!

Ралдорон метнул взгляд на Мероса.

— Колдунья! Приведи ее, держи рядом! Она причиняет им боль!

Апотекарий повернулся к Ниобе, которая неистово трясла головой.

— Нет, — закричала женщина. — Ты не слышишь? — она схватила Мероса за руку и посмотрела на него безумными глазами. — Разве ты не слышишь его крики?

— Пойдем со мной, — убеждал он ее. — Я защищу тебя…

— Ты не можешь спасти его! — закричала Ниоба. — Они уже убили его миллионы раз! — она выбросила руки и порывисто указала на вершину башни. — Ничего не осталось!

Мерос и Ралдорон посмотрели, куда она указала, и увидели массивный медно-кристаллический механизм, подвешенный вверху на тросах. Он раскачивался от разрядов жуткой энергии, которую сам исторгал. Показалось, что капсула колыхнулась и стала более отчетливой, как будто внимательный взгляд Ниобы придал ей больше реальности. Внутри бурлил густой багровый туман, словно пытаясь вырваться за пределы загадочного устройства.

— Посмотрите, что они сделали с ним! — закричала Ниоба, слезы катились по испачканному копотью лицу. — Разве вы не видите?

Исходящий от тумана свет коснулся гнева в сердцах Мероса, и Кровавый Ангел вспомнил тот миг на поле битвы, когда Ка Бандха использовал ту же силу, чтобы убить целую роту его братьев. Кано упоминал об источнике всей ярости и боли, который бросил тень на скопление Сигнус, и сейчас у легионера не было сомнений в том, что он смотрит на него.

Апотекарий не мог описать чувство, которое пронеслось по нему с такой неистовой силой. Оно выходило за пределы страха и знаний, за пределы уверенности. Мерос не сталкивался ни с чем подобным, поэтому не мог выразить словами свое ощущение. Он просто знал, что этот предмет должен быть уничтожен.

И тогда он увидел лицо.

Бурлящий туман собрался и уплотнился, на краткий миг пытаясь воссоздать очертания человека. Нет, не человека. Легионера. Кровавого Ангела.

Полусформировавшийся образ колыхнулся, словно не мог точно вспомнить, как удержать себя в плотной форме, но этого было достаточно, чтобы Ралдорон пробормотал крепкое ваалитское ругательство и побледнел, когда узнал лицо.

— Я знаю его, — прохрипел Ралдорон. — Во имя Трона, это Тагас! Капитан сто одиннадцатой!

— Нет, — Мерос покачал головой. — Этого не может быть… Капитан Тагас погиб на Один-Четыре-Двадцать, в мире под названием Убийца.

Он вспомнил мемориальные свитки на стене почета «Красной слезы», имя Тагаса было там вместе с остальными погибшими.

— Это обман!

— Его тело так и не нашли, — сказал Ралдорон, эмоции заглушили слова. — Я знал его лучше любого боевого брата в легионе! Клянусь, это он! Он угодил в западню…

Как только он произнес эти слова, лицо расплылось, и красный туман вернулся в первоначальное состояние, словно квинтэссенцию ярости превратили в элементарную массу и заперли, сковав, как ослепительно яркую плазму в сердце термоядерного реактора.

Мерос инстинктивно посмотрел на Кирисса, ланеглазая тварь на миг встретилась взглядом с апотекарием. Демон засмеялся, мускулистое тело затряслось в такт с насмешливыми звуками, которые издавала козлиная морда. Мерос мельком увидел бесконечную жестокость в этом хищном взгляде и понял, что Ралдорон не ошибся.

— Думаю, они убили его очень давно, капитан. И поместили в это адское устройство.

— Ты слышишь эти крики? — спросила Ниоба. — Что они сделали с ним?

Эти твари совершили величайший акт осквернения над братом их легиона, мертвым космодесантником, который на самом деле не умер. От Тагаса осталась только частичка души, слабый отголосок воина, которым он когда-то был, и Кровавый Ангел использовал его, чтобы предупредить своих братьев о предстоящей встрече.

Кано вернулся, переход был изматывающим. Его мысли представляли путаницу несвязных образов и наполовину ощущаемых эмоций, его личность рассыпалась на частицы в результате неожиданного пробуждения. Он был так близок к мыслям своего повелителя, слегка прикоснувшись к пойманному в ловушку разуму примарха, но затем все исчезло. Связь лопнула, распавшись на пылающие нити. Царство снов и видений, сцены неизвестного будущего, которые он наблюдал, все исчезло, и Кано вырвали из нематериального мира.

Реальность обрушилась на него с сокрушающей силой, и легионер упал на палубу, раскинув руки на металлическом полу лазарета. Запах обожженной плоти и горячего пепла наполнил ноздри, и Кровавый Ангел моргнул, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь слезящиеся глаза. Кано услышал низкий, задыхающийся стон и поднял голову. Он был так слаб, ему едва хватало сил сделать вдох. Слияние разумов полностью истощило его.

Он поднял голову и увидел, как Эканус опустился на колени, фонтан артериальной крови хлестал из ужасной раны на шее. Затем близкий друг и боевой брат Кано умер, свет потух в его глазах, и тело рухнуло вперед.

Эканус был не единственным. Остальные погибли, но куда более ужасным и фантастическим способом. Сальватор, Новенус, Деон, все они превратились в серые изваяния, их тела поглотил изнутри неконтролируемый психический огонь. Его братья пожертвовали собой, чтобы спроецировать свое псисознание сквозь пелену тьмы в разум Сангвиния. И все напрасно.

Кано попытался встать и увидел, как погиб Эканус. Над мертвым псайкером стояла фигура, человек с безумным взглядом и тяжелым клинком в руке.

Значит убийство, а не жертва.

На ноже блестела кровь легионера, и когда Кано пригляделся, ему показалось, что металл пьет ее, впитывая жидкость. Человек был одним из тех, кого Мерос спас на Сколтруме. Всего лишь мужчина, обычный человек.

И тем не менее он убил космодесантника, зарезав несчастного Экануса, когда тот бесчувственно плыл в глубинах психического транса. Нападение труса.

— Я… убью тебя за это… — с трудом произнес Кано, не в состоянии встать твердо на ноги. В его глазах вспыхнул гнев. Тело отказывалось подчиняться. — Почему?..

— Вот как это всегда заканчивается, — сказал безумец, и в его словах было слышно эхо, словно другой голос заставлял его повторять свои слова. — Хенгист всегда был верным, его внедрили в самом начале, он родился и возвысился, чтобы подчиняться. Сын-оружие, фигура, поставленная на доске, чтобы быть наготове.

Вдруг на его лице появилась злобная гримаса.

— Я всегда знал! — выкрикнул он, брызжа слюной. — Хенгист и Лутгардис, Хорса и Фириа, братья по культу были готовы, — клинок поднялся, теперь он был чист.

— Всегда готов, — пробормотал безумец.

Он стянул капюшон с головы, и Кано увидел, что у него на лбу вырезано кольцо, пронизанное восемью линиями. Убийца Экануса направился к нему, обойдя крестообразную платформу, на которой безмолвно и неподвижно лежал примарх.

Воин поднялся на колени, потянувшись к колонне, чтобы опереться на нее. Этот безумец убьет его, как убил Экануса, ударив в тот момент, когда тот был слаб и не способен сопротивляться. Сангвиний никогда не будет пробужден.

Рука Кано соскользнула, и он упал на пол. В глазах все расплылось, он отчаянно пытался встряхнуть себя, уйти от предательства своей плоти к бессмертной силе души.

— Сейчас ты умрешь, — сказал безумец.

— Сначала ты, — проскрежетал Кано, когда его мысли коснулись пылающего ядра силы, спрятанной глубоко в душе. И которую он слишком долго держал в узде.

Псайкер поднял руку и высвободил эту силу. Воздух завизжал, когда потрескивающая рубиновая молния вырвалась из ладони Кано и пронеслась через помещение. Хенгист взорвался раньше, чем смог закричать от боли, кровь и плоть испарились во влажную дымку, от которой потемнели пол и потолок. Беспорядочно выстреливали разряды остаточной энергии, извиваясь по металлической палубе, погасшим мониторам измерительных приборов и светильникам.

Казалось, прошло сто лет, прежде чем Кано смог выбраться, пошатываясь, из отсека в коридор. Он опирался о стену, спотыкаясь, словно пьяный. Тусклый свет Сигнуса Прайм проникал в разрушенный переход, пыль в зловонном воздухе накрывала устлавших пол мертвецов. Повсюду лежали трупы людей, а на некоторых сидели крылатые гарпии, пируя остывающей плотью.

Твари зашипели, когда увидели идущего Кано. Они неистово захлопали крыльями, поднимаясь по спирали в мертвое небо через бреши в корпусе «Красной слезы».

Кано снова споткнулся, прислонившись к разрушенной стене. Чтобы добраться сюда, он исчерпал все силы. Больше всего ему хотелось упасть на палубу и заснуть, позволить колыбельной анабиозной мембраны взять под контроль изможденное тело и отдохнуть. Поступив так, он признал бы правду.

— Я подвел… — прошептал он. Данное им обещание — отдать все силы, чтобы добраться до разума примарха, пойманного в клетку мучительных видений, — рассыпалось, а те самые воины, которые могли повернуть ход войны, лежали мертвыми из-за его неудачи. Он был так близок. Всего несколько мгновений, если бы не убили Экануса…

Вокруг него пустые залы не способной взлететь боевой баржи были безмолвными свидетелями этой открывшейся правды. Его братья ушли, бросив «Красную слезу», когда огромная жажда крови в конце концов овладела легионом. Кано вгляделся в далекую башню адского собора. Башня из костей взывала к нему, как воззвала к остальным. Она станет памятником их конца.

На Кано нахлынула волна ужасной боли, столь сильной, что у него перехватило дыхание.

— Я подвел мой легион. Моих братьев. Моего примарха.

От стыда он закрыл глаза.

— Ты не подвел.

Кано дернулся, глаза резко открылись, словно его вырвали из глубочайшего сна. Вопреки холоду и зловонному воздуху, тусклому сиянию сигнусийских звезд, просачивающемуся сквозь тошнотворную пелену на небе, перед ним блестел янтарь и сияла белизна.

Он увидел высокую фигуру, мифический облик, созданный светом и выкованный из золота и багрянца. Отеческое выражение лица Ангела было наполнено всеми противоречивыми эмоциями, которые могла вместить его душа. Гордость и печаль, страх и восторг, и сотни других.

— Милорд, — прошептал Кано, боясь поверить своим глазам. Он протянул руку и коснулся примарха. Это был не сон, пальцы наткнулись на нагретый солнцем керамит.

На миг величайшая печаль омрачила патрицианское лицо Ангела.

— Ты многое отдал, чтобы вернуть меня, мой сын, и заплатил высокую цену.

— Мы сделали то, что считали верным…

Ангел поднял руку, призывая к тишине.

— Мы поговорим об этом, но не сейчас, — он нахмурился. — Где твои братья, Кано?

Легионер устало поднял руку и указал на Собор Знака.

Сангвиний мрачно кивнул, его янтарные глаза с тревогой оглядели руины вокруг них.

— Посмотри, то, что было сделано здесь, сотворено ложью.

Он покачнулся на раненых ногах, могучие крылья полностью раскрылись.

— Клянусь тебе, на этом все закончится, — повелитель Кано посмотрел на библиария, положив руку на плечо воина. — Сегодня ты сражался и победил. Теперь я положу конец этой битве.

С громоподобным ревом Ангел взмыл в небо, обнажив великолепный багровый меч. Грязные облака рассеялись, словно испугавшись его, и примарх превратился в полосу золотого огня, устремившись к храму из костей, словно пылающая комета.

Одно перо, чистое и ослепительно белое, медленно опустилось на палубу у ног Кано.

С начала войны за Сигнус капитан Ралдорон видел многое, что испытало его здравомыслие, его стоический характер и, за неимением подходящего слова, его веру. И тем не менее казалось, что не будет конца подлому предательству, которое лежало в основе каждого нападения на Кровавых Ангелов. Ложь и скрытые истины, твари из мифов и легенд — все это не укладывалось в голове. Но ничто нельзя было сравнить с ужасом предательства.

Ралдорон разрядил магазин в визжащую морду кровопускателя. Краснокожее обезглавленное тело развернулось, продолжая безумно размахивать мечом. Капитан сильным ударом ноги отправил его через край пылающей ямы в жуткий, извивающийся внизу огонь. Варп-пламя жадно лизало стены широкой шахты, истекая из непространства благодаря психической боли миллионов жертв.

В то время как по всему залу его воины продолжали атаковать Ка Бандху и других чудовищных демонов, капитан на секунду отвлекся. Ралдорон посмотрел на чуждый свет, придававший всему вокруг зловещий вид. Словно Собор Знака был построен поверх раны в ткани реальности.

Отвлечение едва не стоило ему жизни. Кровавый Ангел краем глаза заметил кривой скимитар и увернулся, едва избежав удара, который нанес бы ему тяжелую рану.

Харокс. Молчаливый Несущий Слово пришел, чтобы заполучить трофей из Кровавого Ангела.

— Зачем ты сделал это? — выпалил вопрос Ралдорон. — Почему ты предал?

— Ты никогда не узнаешь, да и не поймешь, — прохрипел Харокс, сделав ложный выпад и нанеся удар мечом.

— Тогда будь ты проклят! — с губ Ралдорон яростным криком сорвалась брань, и он почувствовал, что теряет самоконтроль. Болтер капитана дважды рявкнул, снаряды попали в Харокса с близкого расстояния. От брони отлетели осколки, и Несущий Слово покачнулся.

— Будь ты проклят! — Ралдорона охватила ярость, ударом дымящегося ствола он опрокинул Харокса на пол из черепов, выбив клинок из рук врага с безумной свирепостью.

Ралдорон разжал бронированный кулак и, не отдавая себе отчета, махом разорвал горло Харокса. Кровь Несущего Слово хлынула багровым потоком, забрызгав нападавшего. Прежде чем Харокс смог отползти, Ралдорон покончил с ним, расколов череп врага бронированным ботинком.

Первый капитан отшатнулся, шокированный внезапной вспышкой агрессии, которая пронеслась по его телу. С доспеха испарялась испорченная кровь.

За всем этим наблюдал Кирисс. Хихикающий монстр отвесил ему насмешливый поклон. Гнев тут же вернулся, и Ралдорон шагнул к змееподобному демону, его мысли были об одном — разорвать демона и увидеть цвет его крови.

Кровавый Ангел остановился, не позволяя импульсу взять над собой контроль. Ралдорон интуитивно посмотрел вверх и увидел бурлящую багровую ауру, которая омывала его, ужасное свечение плененного гнева в кристаллической капсуле. Зловещее влияние демонического устройства с каждой секундой становилось сильнее. Оно должно быть уничтожено.

Капитан побежал к тянущейся по окружности зала лестнице, которая была сделана из костей конечностей и поднималась к платформе из грудных клеток. Если он сможет подобраться ближе, выбрать угол для выстрела…

— Куда ты собрался, насекомое? — горячее, приторное дыхание окатило его мерзкой вонью, похожей на запах гниющих цветов, и вдруг Кирисс оказался перед ним. Кривые ноги и многочисленные руки твари судорожно подрагивали. Существо прыгнуло к нему, преградив путь.

— Такой открытый, — проревело оно, хихикая. — Ты еще не понял? Ты не можешь победить! Ты можешь только принять пламя гнева, — Кирисс кивнул на труп Харокса и разразился злобным и громким смехом. — Ты уже сделал это.

Ярость снова захлестнула Ралдорона, направив вперед. Он напрягся и прыгнул на демона, но не атаковал, как тот ожидал. Вместо этого капитан уклонился вправо, проскользнув мимо его телохранителей к лестнице.

Макушки сломанных черепов захрустели под ботинками капитана, но затем мир превратился в океан боли, и его уловка провалилась. Кирисс изогнулся, как танцор, и черная клешня одной из дополнительных конечностей хлестнула по груди и плечу легионера, пробив керамит и сорвав наплечник. Щипцы сомкнулись, и Ралдорон почувствовал, как сминаются органы внутри сдавленного доспеха.

— Дитя Кхорна! — Кирисс воззвал к своему демоническому партнеру. — Разберись с этим.

Голиаф с крыльями летучей мыши отшвырнул пару воинов, стрелявших в него, и повернулся. Кирисс отбросил Ралдорона, как невкусный кусок мяса, и тот вылетел из его смертельной хватки, кувыркаясь по мозаичному полу, пока не остановился под пропускающим слабый свет огромным окном собора.

Ка Бандха приблизился, пока Ралдорон старался подняться на колени, сжимая рукоять меча. Капитан увидел злобную улыбку на губах монстра и поднимающийся огромный, грубо сработанный топор.

— Кровь слабого смажет клинки сильного, — проклокотали слова глубоко в глотке демона.

Топор поднялся для смертельного удара, и в этот момент по изувеченным солнцам промелькнула тень. Изящная и стремительная, движущаяся с непреклонной целеустремленностью.

Демон Ка Бандха остановился.

Прозрачный материал и костяные рамы круглого окна-мандалы разлетелись на миллионы фрагментов от удара прибывшего Ангела.

Сангвиний приземлился с оглушительным грохотом, его крылья поднялись мерцающими белыми изгибами, блеск боевого доспеха ослеплял, как рассветные лучи. Примарх излучал абсолютную силу воли, величественную и бесконечную. В этот момент он был полной противоположностью той пелене ненависти и ужаса, которая пустила корни на Сигнусе Прайм. Словно сама вселенная решила выразить свое отвращение этим демонам при помощи воинственной ярости Ангела. Сангвиний поднялся, как золотой шторм, воплощенная месть, на кончиках его пальцев потрескивала праведная сила преданного брата и оскорбленного отца.

Он бросился вперед как молния, великолепный меч с багровым лезвием поднялся, рассекая пепельную пыль. Не удостоив даже на миг взглядом козлоголового Кирисса, Сангвиний резким движением кисти метнул меч, который со звоном рассек воздух, устремившись к розовокожему демону.

Острие клинка пронзило мускулистый живот Кирисса с такой силой, что пробило насквозь, отшвырнув тварь к стене храма из костей. Демон испустил пронзительный, завывающий вопль, пригвожденный мечом, как пойманное для изучения необычное насекомое.

Все произошло в мгновение ока. Жаждущий Крови уже повернулся к Ангелу, казнь капитана Ралдорона была забыта перед лицом этой новой угрозы. Сильные когтистые руки сжали топор и плеть, когда демон выпрямился, чтобы встретить врага.

Сангвиний пересек выложенный пожелтевшей мозаикой зал, который наполнили приветственные возгласы его благородных сыновей. Жаждущие убийства кровопускатели кинулись навстречу, раскаленные, как ненависть, адские клинки отскакивали от его доспеха. Примарх, почти не обращая на них внимания, расшвыривал их по сторонам и опрокидывал на пол тяжелыми ударами бронированных кулаков.

Ка Бандха зашипел и хлестнул кнутом по нисходящей дуге. Сангвиний не колебался ни секунды, его левое крыло прикрыло лицо, встретив шипастый кончик плети, кровь брызнула от глубоко впившихся крючьев. Примарх зашипел от боли, но проигнорировал удар, сблизившись на минимальную дистанцию с врагом. Жаждущий Крови был готов к этому и опустил топор, чтобы разрубить череп Ангела надвое. Руки Сангвиния сошлись вместе с резким лязгом, зажав лезвие.

Один краткий миг два титана боролись, не отрывая друг от друга глаз, их мышцы вздулись.

— Ты вернулся, — проскрежетал демон.

— Мои сыновья нашли меня.

— Это ничего не изменит, маленький ангел, — топор задрожал, дергаясь вперед и назад. Одна ошибка, и лезвие опустится.

Пронзенный Кирисс своим ревом заглушил звуки битвы между легионерами Ангела и низшими демонами.

— Убей его!

Ка Бандха щелкнул языком.

— Твой драгоценный легион будет уничтожен, Сангвиний. Ты не сможешь остановить это. Твои избранные погрузились в пучину убийственного гнева, от которого им не сбежать. Слишком поздно! Яд в них. Ты знаешь это так же, как и я.

— Возможно, — прошипел Сангвиний. — Но они не падут сегодня. Я не позволю, — он оскалился. — Это закончится сейчас… демон.

С немым криком Ангел повернул руки, удерживая обух топора из странного жуткого материала. По залу разнесся отвратительный треск, как у ломающегося позвоночника, и оружие Ка Бандхи раскололось градом осколков. Прежде чем тварь среагировала, Сангвиний схватился за кривой рог Жаждущего Крови и дернул его изо всех сил. Примарх поднял кулак и обрушил шквал быстрых ударов на морду зверя, прежде чем тот оттолкнул Ангела.

Выплевывая сгустки черной, дымящейся крови и сломанные зубы, демон прорычал:

— Посмотри на себя. И куда теперь подевался благородный ангел? Для тебя нет ничего лучше сладкой крови! — Ка Бандха отвел руку назад, медные ремни кнута заскребли о костяной пол, а затем с щелчком поднялись в воздух для еще одного смертельного удара, такого же сильного, как и тот, что свалил Ангела на Равнинах Проклятых.

Сангвиний отреагировал в мгновение ока. Он взлетел в воздух, хлопая крыльями, и перехватил бритвенные концы плети за миг до того, как они настигли его. Ремни вспыхнули, прикоснувшись к керамиту, между пальцами примарха потекли шлейфы пара. Ангел спикировал на Жаждущего Крови, потянув кнут за собой, и, прежде чем тварь среагировала, захлестнул его вокруг горла вопящего чудовища.

Ангел и демон столкнулись и рухнули на пол. Ка Бандха выпустил кнут, но было слишком поздно, медные тросы держали крепко. Сангвиний резко дернул кнут, и вопли Жаждущего Крови превратились в сдавленный, яростный кашель.

Тварь попыталась освободиться, нанося удары по примарху, хватаясь за воздух. Ее крылья раскрылись, когти на их концах прочертили борозды на доспехе Сангвиния.

С холодной и смертоносной точностью примарх схватил свободной рукой неистово хлопающее отвратительное крыло.

— Только ангелы могут летать, — мрачно произнес Ангел и оторвал его.

Звук был такой, словно разорвался огромный парус, а демон Ка Бандха завопил так громко, что затряслись стены. Из обрубка крыла хлынуло варп-пламя, и чудовище задрожало от боли, которую прежде знал только по воплям врагов.

Несмотря на все еще скрученный вокруг шеи кнут, Ангел подтащил шипящего, раненого демона к краю ямы, затем поднял и заглянул ему в лицо. Монстр оскалился от боли и забился в конвульсиях, пытаясь освободиться.

— Я все равно получу твой череп.

Глаза примарха сверкнули бездонной ненавистью.

— Если ты действительно родом из места, которое люди когда-то называли пеклом, — произнес он, — то, когда вернешься туда, скажи своим, что это Сангвиний вышвырнул тебя обратно.

Захрипев от усилий, Ангел столкнул демона через шипастый край.

Проклятия Ка Бандхи разносились во время падения, пока наконец не стихли в варп-пламени.

Душа Мероса возликовала, когда примарх покончил с демоном, и на миг апотекарий осмелился понадеяться, что они все еще могут добыть победу в этой кровавой изнурительной войне. Мерос ударил кулаком по доспеху в знак победы повелителя, хоть легионер и понимал, что до конца битвы еще далеко.

Вокруг него кружился кошмар из вопящих звериных тел, которые бросались на болтеры и мечи Кровавых Ангелов. Орексис был рядом с Ралдороном, одной рукой поднимая капитана на ноги, а другой стреляя. Апотекарий мельком увидел Кассиила, Лейтео, технодесантника Кайде и горстку других легионеров, которых не подпускала к Кириссу стая кровопускателей.

Мерос повернулся к Ниобе, которая съежилась в тени костяного столба.

— Тиллиан, пойдем со мной! Ты нам нужна!

Она неистово затрясла головой.

— Я не могу. Я не могу!

Он поморщился. Глаза Ниобы были наполнены страхом. Ничто из пережитого не могло подготовить женщину к открывшимся перед ней ужасам и пути, который привел ее сюда. Было чудом, что ее дух не сломался под таким давлением.

Но жизнь Ниобы, как и его или любого другого легионера, имела значение, только если могла послужить победе над врагами. Он протянул руку, и неожиданно в его бедро угодил болтерный снаряд, сбив апотекария с ног.

Сильный удар отбросил Мероса на пол из расколотых костей. Он быстро вскочил, придя в себя, и увидел лежащую Ниобу, на один ужасный миг он испугался, что болтерный снаряд поразил парию, но в таком случае от нее бы мало что осталось. Женщина была без чувств и истекала кровью. Ударная волна от выстрела, сбившего Мероса, лишила ее сознания, и в тот самый момент, когда легионер понял это, он почувствовал, как рассеивается вокруг нее странная нуль-аура.

Мерос боялся, что Ниоба все же могла погибнуть. Она была хрупкой в сравнении с космодесантником и легко могла умереть от внутренних повреждений, но у него не было ни секунды, чтобы позаботиться о ней.

В него попал еще один снаряд.

Нога Мероса из-за рваной раны и расколотой кости пылала болью, из поврежденного доспеха сыпались искры. Связки псевдомышц под керамитом нагрудника вышли из строя, из-за чего апотекарий покачнулся. Кровавый Ангел потянулся за цепным топором, но его не было на привычном месте. Слишком поздно он понял, что оружие вырвалось из магнитных зажимов во время падения.

Он увидел, как приближается этот ублюдок, аколит Танус Крид. Несущий Слово снова выстрелил, но слишком низко. Мерос увернулся, пытаясь отвлечь его. Если Ниоба погибнет, та слабая сила, что защищала ударную группу от зловещей энергии пламени гнева, исчезнет, и они вместе с ней. Даже в этот момент Мерос чувствовал, как растет в нем волна гнева. Он ощущался ужасающе подлинным. Эта жажда крови не была чем-то созданным извне и навязанным Кровавым Ангелам. Эта ядовитая струйка, скрытая и дремлющая внутри каждого из них, ожидала момента, чтобы пробудиться.

— Ты погибнешь, Кровавый Ангел, — сказал Крид. — Никогда не познаешь триумфа. Твои глаза навечно слепы!

Несущий Слово добрался до апотекария, прежде чем он смог вытащить пистолет, и ударил болтером. Мерос снова зашатался, когда Крид выстрелил в упор, в ушах зазвенели выстрелы.

Тяжелый ствол болтера, все еще горячий от выстрелов, ударил апотекария в лицо, обжигая кожу. Мерос потерял равновесие и упал.

— Грядут перемены, но ты не доживешь до них.

Мерос моргнул, голос Крида был близким и резонирующим, повышаясь в симфонии стрельбы и криков.

— Только те, кто примут истину, пойдут с нами.

— Ты… — с трудом произнес Мерос. С кашлем из горла выходил дым. Боль была сильной. — Ты слабак. Как и Лоргар. Несущие Слово всегда… были слабыми. У вас никогда не было выдающейся силы. Вы всегда искали оправдание.

— Ты ничего не знаешь, — прорычал Крид, подняв болтер и целясь прямо в лицо Меросу. Апотекарий увидел крошечные линии молитвенных текстов, выжженные кислотой на стволе оружия.

— Вам всегда нужно было искать силу, чтобы прятаться за ней. Ложного бога, чтобы оправдать слабость духа! Сначала это был Император… а теперь эти варп-уроды.

Крид наклонился ближе, наслаждаясь моментом.

— Наши боги любят нас.

— Тогда отправляйся к ним! — Мерос изо всех сил выбросил вверх медицинскую перчатку, одновременно уклонившись от ствола болтера. Оружие Крида выстрелило, оглушив его, но снаряд прошел мимо. Мерос не промахнулся: с нажатием пальцев механизм перчатки выпустил зазубренную костную пилу, и апотекарий ударил в нижнюю часть челюсти Крида, вогнав острое лезвие в носовую полость. Он потянул и вырвал пилу из черепа, разрезав лицо аколита в брызгах крови. Несущий Слово, издав булькающий звук, умер, и Кровавый Ангел отполз от него.

Мерос подобрал цепной топор и подошел к Ниобе. Боль в раненой ноге заставляла его хмуриться при каждом шаге. Подняв женщину за плечи, словно она была каким-то рулоном ткани, апотекарий оставил труп Крида позади и направился к боевым братьям.

Со всех залов Собора Знака раздавалось эхо лязгающих клинков и высвобожденной ненависти.

19 ЖЕРТВА ХМЕЛЬНОЙ ВКУС ПОБЕДЫ ПОМНИ ПАВШИХ

В залах нечестивой базилики Сигнуса Прайм собралась многочисленная армия Кровавых Ангелов, стянувшаяся со всего поля битвы, чтобы раздавить демонических врагов в их логове. Костяной пол собора и огромное разрушенное пространство снаружи устилали мертвые культисты и уродливые тела, ставшие личинами из плоти для духов варпа. Пятна жидкости окрасили землю, а кое-где собрались в неглубокие озерца. Стены были забрызганы высохшей кровью убитых тварей, пролитой из их вскрытых глоток. Подобное творилось по всей планете, в каждой крепости врага и на кораблях, которые все еще сражались в темноте высокой орбиты.

Сыны Сангвиния растворились в буйстве резни. Строгие дисциплинированные ряды рот и орденов сломались и смешались, и час за часом легион медленно превращался в нечто неконтролируемое. Они стали красным ураганом, который промчался по Сигнусу Прайм, не оставляя ничего после себя. Кровавые Ангелы сражались как никогда прежде, не с холодным разумом и праведной мощью, как их учили, но с сердцами, бьющимися ради мести, и с жаждой крови, как у берсерков, на устах. Их нельзя было остановить, все, что стояло на их пути, уничтожалось.

Враг серьезно недооценил волю Ангелов. Яростная атака на горячо любимого Сангвиния не сломила их, но освободила. Узы, которые сдерживали легионеров, пали, и скрытая ранее тьма вырвалась на свободу. Каждый из них желал крови противника, но эту жажду нельзя было утолить, только облегчить на краткий миг.

Последние из демонических стражей были отброшены в широкое, гулкое крыло у основания Собора Знака, их сдавили в массу извивающейся, чудовищной плоти. Орда упивалась своей властью над скоплением Сигнус, пытая и убивая обычных колонистов, которые называли эти миры своим домом. Последние из них были вырезаны демонами здесь, и поэтому это место было подходящим для казни убийц.

Численность тварей уменьшалась с каждым взмахом клинков Кровавых Ангелов. Тела чудовищ разрывались на части в хлещущих потоках крови, демонические сущности с воплями покидали умирающую плоть, падая в огромную яму в недрах храма. Последние из низших тварей были изрублены вихрем клинков, но и после этого гнев не стих.

Повисла зловещая, тягостная тишина, нарушаемая звуками капающей крови и низким скрежетом из дыхательных решеток. В живых осталась только хныкающая тварь Кирисс, наверху в огромном зале боли, но на поле битвы больше некого было убивать.

Все враги лежали мертвыми, но жажда крови все еще пылала в поиске новой ненависти, стремясь насытить свой бесконечный голод. Сотни и сотни воинов молча подняли головы и посмотрели на легионеров вокруг себя, видя не своих боевых братьев, но соперников и источники старой, мелочной вражды. Костяшки рук, сжимающих рукояти мечей, побелели, пальцы потянулись к спусковым крючкам.

В этой тишине будущее легиона балансировало на лезвии меча.

Демон в равной степени рыдал и смеялся, ухватившись тонкими пальцами за эфес меча Ангела и мучительно вытягивая его из зияющей раны в своем теле. Наконец клинок со скрежетом вышел из стены, а затем из тела, с лязгом упав на пол. Следом из раны хлынули зловонные внутренности.

Ралдорон выпрямился и поднял оружие.

— Я хочу убить его, — зло произнес он, охваченный безмерным гневом. Боль от ран казалась уже смутной и далекой. Все, что он хотел, — убить эту тварь Кирисс, услышать ее предсмертные вопли.

Капитан моргнул и попытался избавиться от страшного порыва, но тот всего лишь отступил, продолжая направлять мысли Кровавого Ангела.

Розовокожий монстр раскинул четыре руки и покрутил козлиной головой.

— Уничтожь эту плоть, и я найду другую. Это не остановит безумие, — он замолчал, когда к нему направился через зал Сангвиний, излучавший золотое сияние. Лицо Ангела пылало холодной яростью, глаза зловеще мерцали.

Ралдорон никогда прежде не видел своего повелителя таким. Примарх испытывал сильную боль, которую вызывали увечья, нанесенные плетью Жаждущего Крови. И помимо этого Ралдорон увидел в душе Сангвиния рану настолько глубокую, что исцеление казалось невозможным.

Но эту боль скрывала растущая ярость невиданной силы, и лишь генетически сотворенный воин мог сдерживать ее. Сангвиний подобрал багровый меч. Клинок ожил разноцветным жаром, словно только что извлеченный из горна кузнеца.

— Ты проиграла, тварь, — громко произнес он. — Эта война ужасов закончилась.

Вокруг стояли выжившие легионеры из отделений Кассиила и Орексиса, наведя оружие на демона. Ралдорон увидел Мероса на дальнем краю группы, мягко опускающего на пол Ниобу. В его руке дергался цепной топор. Все они чувствовали, как уходит самообладание.

Кирисс захихикал, зажимая рваную рану в животе.

— Ты знаешь, что это не так! — демон указал на Ангела. — У тебя есть внутренний взор. Ты видишь изменение путей, а они видят тебя. Это настоящее — твое свершившееся видение. Оно снилось тебе!

Он запрокинул голову и громко закричал, на губах пузырилась черная кровь.

— Сегодня проявился твой изъян, Сангвиний с Ваала. Все твои сыновья увидят его. Некоторые не выживут, чтобы поведать об этом!

— Нет! — Ангел поднял меч для смертельного удара.

— Да! — Кирисс вскинул руки и отступил назад. Он ткнул клешнями в тусклую кристаллическую капсулу, которая раскачивалась из стороны в сторону на толстых тросах.

— Пламя гнева зажжено и не потухнет, — демон злобно посмотрел на Ангела. — Это олицетворение тьмы внутри тебя, недочеловек. Тех же красных и черных нитей, которые закручиваются вокруг молекул твоей плоти и крови. Скрытый изъян в твоих сыновьях… — он высокомерно поднял голову, играя словами. — Изъян, который ты носил в себе с момента рождения, Сангвиний.

— Что это за ложь? — разозлился Кайде. — Милорд, убейте его, и покончим с этим!

— Это не ложь, — сказал примарх, и снова в его глазах вспыхнула боль. Ангел взглянул на Ралдорона, на миг разделив страдания с ним. Капитан вспомнил воина в руинах разрушенной часовни на Мельхиоре, и несколько других до этого.

— Мы знаем тебя, Ангел, — сказал Кирисс, сдерживая кашель. — Всегда знали. Ты никогда не задумывался во тьме долгой ночи, когда был одинок и встревожен? Никогда не осмеливался спросить вслух о происхождении… — демон прервался, чтобы изобразить в воздухе очертания, следуя линиям крыльев Сангвиния, — …твоего дара?

Снова раздалось низкое грубое хихиканье.

— Когда ты был отнят у твоего заблудшего отца и оказался в пыли радиоактивных земель Ваала, Губительные Силы присматривали за тобой. Они прикоснулись к тебе.

— Сейчас ты лжешь, — сказал Сангвиний. — Я — сын своего отца и всегда им буду. Я — ангел его чистого гнева.

— Тогда убей меня и посмотри, как твои сыновья уступят этой силе.

Кирисс поднялся во весь рост, не обращая внимания на гноящиеся раны истерзанного тела.

— Гнев. Вот, что ты такое, вот, что ты скрываешь под своей благородной маской. Но если ты не примешь этот изъян, если продолжишь отвергать его… тогда все твои сыновья поплатятся жизнями!

Демон развернулся, вынудив легионеров отступить за пределы досягаемости его клешней.

— Неумелая игра этого убийцы Ка Бандхи закончена, и посреди разгрома я одержу небольшую победу. Покорись мне!

— Никогда.

Кирисс раздраженно заревел.

— Я даю тебе выбор, примарх. Пламя гнева нельзя потушить, только отведать. Оно само себя поддерживает. Посмотри на своих сыновей. Даже эти прославленные воины рвутся в бой и страстно желают выпустить на волю берсерка! Если бы не та ведьма с призрачным разумом, все уже бы произошло. Остальные воины твоего легиона на волосок от того, чтобы поднять мечи друг против друга! — его клешни гневно щелкнули. — И эта красная жажда только начало. Она станет более могучей, чем все, что ты уже видел во снах.

— Какой… выбор?

Когда Сангвиний произнес эти слова, Ралдорону показалось, что клинок пронзил его сердца.

— Милорд, не…

— Какой выбор, демон? — прогремел примарх.

— Впусти пламя гнева в себя, — сказал Кирисс. — Прими его. Пойдем со мной, следуй вместе со своим возлюбленным братом Хорусом. Сделай это, и твои сыновья будут освобождены. Я обещаю. Твой легион будет избавлен от этого изъяна, Ангел. Они больше никогда не познают его снова. Их жизнь в обмен на твою.

Ралдорон увидел возникшее в глазах своего повелителя сомнение. Даже когда капитан узнал о наследии потерянных, об угрозе, которая таилась в генетической матрице легиона, он хранил молчание, как попросил его повелитель. Но он не мог закрыть глаза на то, какую боль принесло это знание примарху. Ничто так не страшило Ангела, как страдания его сыновей.

Острие огромного красного меча дрогнуло и опустилось к полу. Ралдорон услышал крики воинов, вопли недоверия и осуждения. Первый капитан подошел к повелителю и покачал головой.

— Вот чего хотят предатели, — произнес он. — Вот почему они привели нас сюда, милорд! Поставить перед этим выбором, разве вы не понимаете?

— Понимаю, — ответил Сангвиний, и это, казалось, состарило его на века.

— Разве я многого прошу? — самодовольно улыбнулся демон. — Отец, готовый на все ради своих детей. Разве не этого ты всегда хотел, Сангвиний? Умереть за них?

Кирисс скрестил руки, исполнив ряд пассов, и в ответ кристаллическая капсула загремела, листы из психически резонирующего материала раскрылись, словно причудливый механический цветок. Бурлящий красный дым вырвался наружу.

Ралдорон почувствовал на языке привкус тумана. Он был металлическим и насыщенным горькой ненавистью.

— Вы не можете верить этой твари, — гневно произнес капитан.

— Мы никогда не будем лгать тебе, — сказал Кирисс, повторяя слова Ка Бандхи на Равнинах Проклятых. — Мы дадим тебе то, в чем ты нуждаешься. Чего желаешь.

Ангел бросил долгий мрачный взгляд через разбитое окно на отряды воинов в багровых доспехах, окруживших собор. Его любимые сыновья.

— Если жертва должна быть принесена, — сказал Сангвиний, его крылья раскрылись, — так тому и быть.

— Она будет принесена! — крик прозвучал эхом слов примарха, и Ралдорон повернулся на голос, услышав внезапный рев цепного оружия. — Но не вами!

Он увидел как Мерос взмахнул топором. Апотекарий схватился за один из широких тросов, там, где он был привязан к костяному кольцу в дальней стене. Прежде чем кто-либо смог помешать, Мерос одним ударом рычащего оружия перерубил канат. Натяжение отбросило перерезанный трос, и он, вращаясь, устремился вверх к сложной паутине массивных шкивов и противовесов, поддерживающих кристаллическую конструкцию. Апотекарий крепко держался за канат, поднимаясь вместе с ним в густой туман, изливающийся из открытой капсулы. Топор выскользнул из руки Мероса и полетел вниз, исчезнув в кровавом дыму.

Безпромедления Сангвиний бросился в воздух бело-золотой вспышкой, полетев по спирали вслед за непослушным сыном.

Он пошел на это без колебаний, зная, что поступает правильно. Если бы у Мероса было время на сомнения, возможно, он задумался о таких абстракциях, как судьба или рок, но ему это было несвойственно. Существовал только вопрос о том, что нужно сделать, и сделать без промедления.

Он не может пасть.

С того самого момента на Нартаба Октус, когда Мерос почувствовал, как снаряд «душеискателя» пробивает его живот и застревает внутри, он знал, что призрак смерти близок. Он был готов умереть, в этом заключалась доля легионера: всегда быть готовым славно погибнуть в битве за Имперскую Истину.

Но смерть не забрала его в тот день, и в саркофаге, где он лежал, пока кровь очищалась от порчи чужих, та неосязаемая часть человека, которую можно было назвать его душой, оказалась на грани жизни и смерти.

Воитель Хорус.

Воин, которого он встретил в грезах исцеляющего кровавого сна, назвал это имя. Предостережение. Только сейчас Мерос все понял. Тогда он подумал, что это было запоздавшее предупреждение, но сейчас оно звучало иначе. Как подготовка к этому событию? Кровавый Ангел, который должен был быть мертв, не умирал ради этого выбора? Этого поступка?

Он казался верным. Он был верным.

Трос, поднимающий тяжелое тело в доспехе, заскрипел и начал гореть в подъемном механизме, вниз стремительно опускался тяжелый противовес. В глазах Мероса помутнело, когда он нырнул в багровую дымку. Апотекарий отпустил канат, скорость падения отнесла легионера в сторону, и он тяжело рухнул на лепесток открытой пси-капсулы, из-за чего треснула кристаллическая матрица. Мерос покатился, закованные в керамит пальцы заскребли по скользкой поверхности, когда он попытался остановиться. Ему удалось зацепиться, прежде чем руки разжались, и он упал туда, откуда поднялся. Кровавый Ангел встал и огляделся.

Капсула, которая снизу напоминала огромный ящик из мутного кристалла и медной филиграни, теперь была открыта и освещена энергетическими вспышками. Их цвет вызвал у Мероса синестетические всплески эмоций: оттенок ненависти, тон бешенства, цвет гнева.

Казалось, открытый контейнер не имел ни размеров, ни реальной формы. Внутреннее пространство простиралось в бесконечность, как зеркало, обращенное к зеркалу.

Красный дым вздымающимися, могучими волнами бурлил вокруг него, подобно крови в чистой воде. В его движении был умысел и злоба. Меросу это напомнило поведение карнодона, который кружил возле своей добычи.

Апотекарий раскрыл руки.

— Давай же. Иди, прежде чем пойму, насколько я глуп. Возьми свою жертву.

Сильный порыв ветра и шум хлопающих крыльев возвестили о чьем-то прибытии. Мерос повернулся и вдруг увидел суровое лицо Ангела, приземлившегося позади него.

— Отойди, сын мой, — сказал он. — Я приказываю тебе.

Мерос сделал вдох, а затем произнес самые трудные в своей жизни слова.

— Нет, милорд. Со всем уважением, я должен отказать.

Сангвиний прищурился.

— Ты не повинуешься своему примарху.

— Да, — его вдруг охватила странная сентиментальность, и апотекарий грустно рассмеялся. — Полагаю, это делает меня предателем.

— Мерос. Ты не можешь сделать это.

Крылья Ангела сложились, когда он указал на клубящийся туман.

— Ни одна смертная душа не переживет прикосновения этой силы. Если Кирисс говорил правду, это сырая энергия варпа, грубая мощь всей нашей ярости. Ты не сможешь контролировать ее. Она уничтожит тебя.

— Да, — сказал апотекарий, приблизившись на один шаг. — Она уничтожит меня. Не вас.

Мерос поднял руку и повернул кисть, на которую была надета медицинская перчатка.

— Вы многому научили нас, лорд Сангвиний. Благородству нашего духа. Воинскому искусству наших сердец. Смирению перед лицом грандиозной и великолепной вселенной, — Мерос кивнул. — И долгу. Огромному бремени долга.

Он поднял глаза, встретившись с твердым, вопросительным взглядом Ангела.

— Вы — примарх, сын Императора и полководец, самый загадочный и величественный среди ваших родичей. Я — всего лишь воин, рожденный из пыли Ваала и высоко вознесшийся, чтобы сражаться ради великой цели. И я не вижу более великой цели, нежели эта.

— Мои сыновья не будут умирать вместо меня, — прошептал Сангвиний.

— Не вам принадлежит этот выбор. А нам. Мне, — Мерос осторожно выпустил режущую пилу перчатки и приложил ее к замку горжета. — Если одного легионера поглотит пламя и ярость, Галактика не заметит этого и будет дальше вращаться. Но если вы падете… — он поморщился. — Если Воитель отвернулся от Терры, значит, вы не можете пасть. Только вы можете встретиться с ним на равных. Когда придет битва, вы должны быть там, чтобы брат выступил против брата.

Мерос запнулся.

— У меня нет вашего дара, повелитель, но я вижу это. И знаю.

Посыпались искры, и Мерос, рыча от боли, надавил пилой на доспех, неровно вскрывая керамит от горла до паха. Он направил зазубренный конец редуктора к нужным местам, так как проделывал это много раз с телами умирающих легионеров. Устройство застрекотало и разрезало кожу, заставив Кровавого Ангела заскрежетать зубами от боли. Апотекарий нажал на цифровое устройство управления и с влажным звуком хлещущей крови извлек свои прогеноидные железы. Устройство втянуло сгустки богатой генетической информацией ткани, законсервировав их внутри. Наследство Мероса своему легиону теперь было защищено.

Кровь выступила на губах апотекария, он повернул медицинский модуль и отсоединил его от доспеха.

— Милорд, не могли бы вы? — пошатнувшись от боли, Мерос бросил модуль Ангелу, и тот, сверкнув золотой вспышкой, поймал его на лету. — Взять это… и пусть часть меня продолжит жить.

Затем повернулся спиной к своему повелителю и бросился в бурлящее сердце пламени гнева.

Словами нельзя было описать весь этот ужас. Это был гнев в своей чистейшей форме, абсолютно лишенный всех остальных чувств и эмоций. Не было ни любви, чтобы смягчить его, ни хладнокровия, чтобы успокоить. Не было ни самообладания, ни здравомыслия, которые могли бы направлять и повелевать яростью. Ни интеллекта, чтобы сфокусировать ее, ни морали и интуиции, с помощью которых ее можно было ограничить.

Был только гнев, раскаленный и багровый, вызывающий жажду крови, крови и еще раз крови. А где-то глубоко под ним, в ожидании алого пути притаилась кромешно-черная ярость. Безумие, неистовство растущих, невообразимых масштабов.

И все это было внутри него.

Словно вино, наполняющее бокал, пылающий дым хлынул в Мероса. Через отверстие в доспехе он проникал в глаза и уши, просачиваясь сквозь поры кожи.

Последние мельчайшие крупицы легионера, который был капитаном Тагасом, боевым братом и потерянной душой, прошли сквозь апотекария неуловимым светом и навсегда исчезли. Мерос почувствовал едва заметную частицу личности Тагаса. Варп изменил капитана, психическая сила капсулы медленно исказила его тело, пока несчастный, измученный Тагас не распался в эту неуправляемую энергию. Демоны так долго не позволяли ему умереть, держа его на грани ярости и безумия, что они буквально поглотили его. Отродья варпа поместили воина в тигель ненависти, пока от него не осталась самая низменная, самая порочная часть души. Плоть стала энергией. Личность стала эмоцией.

Своей невероятной алхимией Кирисс и его колдуны сотворили из Тагаса пламя гнева. Они превратили душу обычного воина Кровавых Ангелов в инструмент для уничтожения всего легиона.

Мерос отомстил бы за него, если б мог. Он цеплялся за эту мысль, когда гнев и жажда переполнили его, медленно проникая во все, чем он был. Огонь поглотит его, переделает его разум и характер.

И после того как Мерос добровольно решил пожертвовать собой, он почувствовал присутствие другого разума. Не Тагаса, тот давно растворился, от него осталось только эхо. Нет, это было нечто новорожденное.

Сознание варпа соединялось и росло, обретая жизнь.

Говорили, что безумные волны имматериума были буквально морем эмоций, нереальным отражением материального мира. Если это верно, тогда этот разум был рожден именно так. Гнев и жажда, необходимость и желание, столь могущественные чувства объединились и теперь обрели собственное сознание. Постепенно эта сила проникла и поглотила разум брата Мероса, наполняя его, меняя, становясь реальной. Произошел колоссальный взрыв, и кристаллическая капсула рассыпалась пылающим дождем сверкающей пыли.

Кано споткнулся, почувствовав смерть своего друга. Ощущения были похожи на физический удар. Библиарий пошатнулся, но оперся о сломанную колонну, заморгав от симпатической боли и поднял голову. Кано пристально взглянул через рваную брешь в корпусе «Красной слезы», за пустоши зоны боевых действий, в сторону высоких башен демонического храма. В темных бурлящих облаках полыхнули изумрудные и багровые копья молний, осветив пепельное небо. Жгучие разряды походили на мечи сражающихся богов, преследующих друг друга.

В воздухе повис маслянистый электрический запах сырой психической энергии, яда, который излился из варп-существ, бьющихся в предсмертных муках, и загрязнял мир из места их проникновения в эту вселенную. К сожалению, это была не смерть, а обычный эффект, который он неоднократно ощущал за время Великого крестового похода. Конец Мероса был скорее медленным стиранием его личности из реальности. Психически настроенный разум Кано видел, как это происходит, хотя его тело находилось во многих километрах от Собора Знака.

То, что он наблюдал внутренним взором, было отливом невидимой волны свирепой ненависти и приправленного кровью безумия. Все на поверхности Сигнуса Прайм и в пределах его орбиты окунулось в призрачное излучение гнева, его нереальную ткань, которая обращалась прямиком к сердцу Кровавого Ангела. Покров тьмы, как и огромная черная пелена, которая все еще окутала все скопление Сигнус, возник из антиматерии мысли, и его прикосновение было губительным. Кано трезво рассудил, что эта волна, в конце концов, погубит их всех, лишив даже самых лучших самообладания и разума.

Но сейчас эта тень-что-не-была-тенью отступила, как пелена необузданной ярости спала с глаз боевых братьев. Когда она исчезла, легионеры с поднятыми болтерами и клинками обнаружили, что перестали рычать. Изъян внутри них оставался явным, его сила по-прежнему могучей, но отнятое у IX легиона самообладание наконец вернулось к ним. Как только буря стихла, их поведение изменилось.

Охватившее свыше ста тысяч воинов пламя гнева обратилось в себя, стало насыщенным и отчетливым. Как нерожденная звезда, сжавшаяся из звездного газа и пыли, ярость сконцентрировалась внутри души Мероса. Кано горестно вздохнул, когда он понял всю значимость самопожертвования апотекария.

Мерос был воином с хорошей репутацией, но никогда не считался тем, кого называли чемпионом, героем легиона. Он был просто одним из рядовых Кровавых Ангелов — верных, благородных сынов Терры и Ваала, самоотверженных и готовых к битве. Готовых к смерти.

Кано закрыл глаза, но не мог заблокировать видение. Телепатическая волна слишком сильно привлекала его внутренний взор абсолютным притяжением своего воздействия. В сердцах Кано начала медленно расти холодная уверенность, и он приготовился. Ощущение было знакомым. Он видел это раньше.

Кровавый Ангел вспомнил, как палуба под ногами раскололась, подобно хрупкому льду, и он упал в лишенный пола зал из черного воздуха.

— Нет, — отрицание шепотом покинуло его уста. Слово прозвучало слабо и тихо, это было неожиданное понимание, воспоминание и сожаление. Это была истина.

Он вспомнил кричащую человеческую фигуру, поднимающуюся из тьмы прямо к нему. Воин в тяжелом доспехе, который излучал красное адское сияние и блестел влажным багрянцем.

Странствующий в бесконечной ментальной бездне психического мира Кано понял, что означало пережитое в келье медитации видение. Глаза были знакомы ему. Некоторым образом он всегда знал, кто это был. Все двигалось, вращалось, как миры вокруг солнц, событие за событием, все приближало этот момент.

Мерос преобразился, извиваясь в хватке адского свечения, пылающая сила впитывалась каждым атомом его сущности. Плоть лица исказилась в пустую, ничего не выражавшую маску. Его доспех стал темным и изуродованным, сочленения испускали пар, оболочка тряслась, словно стараясь сдержать то, что никогда не должно было находиться в этой реальности. В тени варпа Кано увидел пару призрачных, пропитанных кровью крыльев, на миг развернувшихся из израненной спины апотекария, смазав сломанные кости потоком призрачной крови, затем они исчезли.

Брат Мерос скончался, и родился Красный Ангел.

Расколовшаяся кристаллическая матрица зазвенела, как диссонирующие колокола, медь и кристаллические осколки превратились в смертоносную шрапнель. Кирисс бросился вперед, подняв руки, словно в мольбе, испуская вопли на непонятном языке. Пронзительный, нечеловеческий голос оглушал звуком гибнущей эмоции, столь адского и жуткого обмана, что самые порочные из человеческих сердец не смогли бы вынести его.

Демон выл, рыдал, подобно овдовевшей женщине, в приступе великого гнева круша все вокруг. Наконец он обернулся и выплюнул желчные слова Кровавым Ангелам, которые взяли его на прицел.

— Вы, блеющие, невежественные животные! Как вы осмелились разрушить все это? Вы наши пешки! Это Сигнус Демоникус, наш плацдарм, наше поле битвы! Делайте то, что вам велено! — мелодичный голос Кирисса сломался и стал жестким и злым. То же произошло с покрытым узорами татуировок лицом демона, нежно-розовая козлиная морда приобретала новые, жуткие оттенки.

— Марионетки не имеют права бунтовать! Берите то, что мы даем, преклоняйтесь…

Крылатая тень прервала слова зверя, белые крылья разорвали туман, мелькнул красный клинок примарха. Кирисс отступил и завизжал, вопль лился чередой высоких и низких звуков, хихикающей атональной сиреной, которая отшвырнула Кровавых Ангелов мощью гравитационной пушки. Руки-клешни присвоенной плоти вытянулись, щелкая и разгребая землю, и демон словно из воздуха извлек оружие, выкованное из цельного слитка мерцающего серебра.

Ралдорону, Кассиилу и остальным не нужны были приказы, чтобы броситься в атаку, они знали, как и их враг, что это последний оставшийся демон. Болтерные снаряды хлестнули по твари, вырывая куски плоти из извращенного тела.

Кирисс закружился в безумном пируэте, пытаясь убить всех, кого мог. Обильные слезы лились по его морде, слюна забрызгала губы и трясущиеся груди.

— Вы должны любить нас! — заревел он. — Мы дали вам кровь и ненависть, а вы будете любить нас за это!

Позади твари возвышался Ангел, готовясь нанести смертельный удар. Он был одновременно и великолепен, и ужасен в своем сияющем доспехе, держа меч обратной хваткой палача.

— Сейчас я тебя утихомирю, — сказал Сангвиний и ударом красного меча снес голову демона с плеч.

Голос Кирисса умолк. Из смертельной раны хлынул фонтан нечистивой крови, и обезглавленное тело рухнуло вперед. Примарх схватил изогнутый рог, прежде чем нанести удар, и позволил телу упасть. Ангел медленно повернул отсеченную голову, бесстрастно изучая трофей.

Она прошептала несколько слов, которые только Сангвиний смог услышать. Затем на один кратчайший миг едва заметно улыбнулась.

Ралдорон, прихрамывая и не обращая внимания на боль от ран, подошел к повелителю, опустив болтер. Примарх небрежным движением кисти швырнул голову демона в огромную яму. От трупа мертвого монстра уже поднимались ядовитые испарения, которые вызывали тошноту даже у крепких легионеров.

Обезглавленное тело существа, которое называло себя Кирисс Развращенный, стремительно, словно при ускоренной пикт-загрузке, разложилось в отвратительную жижу, напоминающую протухшие потроха. Плоть превратилась в вязкую жидкость и стала просачиваться в трещины пола, показались деформированные кости, которые затем тоже почернели и превратились в старый, пожелтевший воск. Первый капитан, как и полагалось опытному воину, имел представление об анатомии и органической структуре, но не смог припомнить в останках твари ничего похожего на биологическую закономерность. На один тревожный миг ему привидились очертания скелета человека, каким-то образом угодившего внутрь костей демона, словно один вырос из другого. Но затем он превратился в песок, состарившись за считанные секунды на тысячи лет. Последним рассыпался почерневший комок сердца.

Кассиил провел черту острием меча по кучке сгнившего вещества.

— Все закончилось, да? — в его голосе звучала такая усталость, словно усмирение Сигнуса продолжалось целый век. Тяжело было признать тот факт, что прошло всего несколько дней.

— Смотрите, — устало произнес Кайде. Тяжелая серворука появилась из-за ранца технодесантника, загудела и указала на фигуру, стоявшую у края ямы.

Ралдорон посмотрел раз, потом еще. Фигура не стояла, она парила на небольшом расстоянии от пола, немного смещаясь. Тот же тошнотворный свет, что бурлил внутри психической капсулы, который давил на его мысли, теперь сконцентрировался в этой личности. Вокруг нее пылал ореол адского пламени, издавая низкий и зловещий рокот.

— Мерос, — произнес Кассиил имя, как поминовение. — Клянусь Троном, он жив.

— Это не жизнь, сержант, — сказал Сангвиний, шагнув вперед, чтобы загородить своих воинов от их измененного брата. — Он пошел на это ради нас.

Ралдорон просигналил остальным легионерам быть наготове, они прицелились.

— Так нам убить его?

Ангел ждал, пока призрак сделает свой ход.

— Что-то иное существует внутри этого тела. От легионера, которого мы знали, осталась только частица.

Существо, которое было братом Меросом, неожиданно подняло голову, как будто Сангвиний произнес его имя.

— Частица осталась, — сказало оно, и в словах прозвучал призрак голоса апотекария. — Достаточно для того, чтобы его истязали за то, что он сделал.

Оно медленно приблизилось к ним, и легионеры едва сдержались, чтобы тут же не открыть огонь. Сангвиний не двигался, опустив меч и ожидая.

— Теперь здесь я, — продолжило существо. — Внутри твоего павшего сына. Я знаю твое темное сердце. Этот не погибнет, как другие. Слабость Тагаса была в уверенности, что его бросили. Она была ключом, при помощи которого Губительные Силы уничтожили его душу. Этот… — оно замолчало, изучая сломанные, закованные в броню руки. — Он знает, что сделал это ради тебя.

Ралдорон был ближе всех к повелителю, и поэтому только он заметил блеск слезы на обожженной щеке примарха.

— Послушай меня, существо. И позволь Меросу услышать, — Сангвиний поднял великолепный меч и указал прямо в грудь измененного воина. — Твоя уловка провалилась. Какие бы силы ты ни называло хозяевами, какой бы абсурдный выбор ни сделал мой брат Хорус, чтобы пойти на сговор с ними, сегодня ты, стоя в шаге от победы, потерпело поражение. Ты понимаешь из-за чего?

— Из-за него, — изломанный легионер провел по дымящемуся разрезу на разбитом доспехе. — Одного из твоих отпрысков. Вас недооценили. Жажда должна была подчинить вас…

— Но этого не произошло, — на лице Сангвиния застыло вызывающее выражение. — Потому что, пока жив хоть один Кровавый Ангел, он будет хозяином своей души и не позволит бездне, что лежит в наших сердцах, затянуть его во тьму.

Когда примарх оглянулся и обвел взглядом Ралдорона и остальных измотанных битвой сынов, в его глазах пылала гордость.

— Это истина, которой вы не поняли, истина, которую забыл Хорус. Дело не в падении в тень и не в подъеме к свету — не это делает нас исключительными. Именно в бесконечной борьбе между ними заключается настоящее величие характера. Нам выпали испытания, и мы не сломались, — голос Ангела внезапно сорвался в крик. — Мы никогда не падем! Запомни это и передай моему брату!

Изломанный воин повернулся, кивнув словно кукла, и направился к огромной яме. Огни варпа внутри нее запылали ярче и интенсивнее, словно почувствовав его приближение.

К удивлению Ралдорона, Сангвиний сделал несколько шагов за призраком.

— Мерос? — произнес он так тихо, что его никто не услышал. — Если ты слышишь, вот тебе моя клятва. Я клянусь легионом, чью честь ты сохранил, что твоя благородная жертва будет вознаграждена. Тебя не забудут.

Окутанное огнем тело не ответило ему. Оно шагнуло за край, и на его спине мистической молнией вспыхнули багровые крылья. Ралдорон услышал исходящий снизу хриплый, низкий рокот, который стал таким громким, словно раскололся сам мир.

Пламя варп-энергий вскипело с силой вулканического извержения, поглотив тело перерожденного воина. Сангвиний резко отвернулся, раскрыв крылья, чтобы прикрыть своих легионеров от убийственной стены адского пламени.

В мыслях Ралдорона завопил инстинкт, сокрытое глубоко внутри его разума чутье, нечто, бравшее начало миллионы лет назад в основах человеческой психики. Он выкрикнул приказ легионерам:

— Отвернуться! Не смотрите на пламя, братья! Отвернуться!

Неисчислимые и непостижимые ни словом, ни мыслью ужасы завопили и прокляли Кровавых Ангелов, когда их последний плацдарм на Сигнусе Прайм пал. Верхние ярусы широкой конической башни храма разлетелись на куски, и от поверхности планеты оторвалась клубящаяся сфера чистого варп-огня. Расколотые осколки костей разбросало по сторонам, они посыпались с неба отвратительным дождем.

Варп-масса утратила свою власть над материальной вселенной и с пронзительным воплем покинула небо планеты, иссушив пепельные облака. Пробив тонкую оболочку атмосферы, стремительно набирая скорость, она поглотила огромные куски из колец обломков на низкой орбите. Уцелевшие корабли Кровавых Ангелов быстро убрались с ее пути, те же, кто не успел, стали последними жертвами битвы.

Вращающаяся сфера нематериального колдовского пламени распалась и, подобно умирающему, тонущему человеку, что молотит руками и ногами в момент приближения смерти, вцепилась в планеты и солнца скопления Сигнус, разрывая их поверхность и впитывая материю. Но пламя не могло оставаться в реальном пространстве. В этот раз психический вопль задохнулся, и на краткий миг вспыхнула сверхновая звезда, пока огонь не превратился в пепел и, наконец, полностью исчез.

Медленно и осторожно теневая пелена, окутавшая все пространство звездной системы, разошлась и рассеялась.

Стоявший на руинах разрушенной башни Ралдорон взглянул в небеса, на которых не было облаков. Постепенно в черноте над их головами ослепленные звезды вернули свой свет Сигнусу Прайм.

Первым заговорил Кассиил.

— Все закончилось?

Сангвиний взглянул на него и покачал головой.

20 ЗАПЛАЧЕННАЯ ЦЕНА СКОРБЬ ИМПЕРИУМ СЕКУНДУС

По безжизненным равнинам пронеслось землетрясение, колыхнув почву, и в этот момент показалось, что Сигнус Прайм затаил дыхание. Затем на столбах ядерного пламени, обращавших камень и песок в пар, гигантский корпус «Красной слезы» начал подниматься. Поначалу медленно, сбрасывая искореженные металлические части и массу песка, нанесенного завывающими ветрами, боевая баржа оторвалась от земли. Борясь с силой притяжения за каждый метр, корабль, казалось, поднимался в пасмурное небо вопреки здравому смыслу. Монолитный, размером с город корабль сопротивлялся попыткам удержать его на месте падения. Это была последняя битва, происходившая в скоплении Сигнус, последний бой между силой Кровавых Ангелов и пустошами, сотворенными человеческими страданиями и варп-колдовством. Девятый легион вновь победит, дабы исполнить волю Ангела.

На Сигнусе Прайм, на Холсте и орбите — всюду, куда ступали его воины, примарх приказал уничтожить любые следы пребывания легиона. За те дни, что прошли после решающей атаки на Собор Знака, армия сервиторов и хранители собрали тела всех боевых братьев, каждую разбитую машину, каждый оторванный от брони кусок и затупленный меч. Работа была почти закончена, если не считать нескольких стреляных болтерных гильз, затерявшихся среди песков. Таков был приказ Сангвиния. Кровавые Ангелы не оставят ничего после себя в этом гиблом месте. Ни кораблей, ни следов, ни дорогих сердцу павших.

Искалеченная, но по-прежнему величественная «Красная слеза» поднималась все быстрее и быстрее, несомая в небеса могучими двигателями. Повреждения корабля были тяжелыми, во внутренних помещениях все еще шли ремонтные работы, но, как и Кровавые Ангелы, он бросил вызов судьбе и планам коварного врага, чтобы снова подняться. Сквозь завесы пыли в воздухе сияло белое зарево карликового солнца Сигнус Бета, его ненадолго затмил силуэт «Красной слезы». Отброшенная ею тень в форме символа легиона скользнула по полю битвы и исчезла.

Ралдорон наблюдал за тем, как в сигнусийском небе удаляется могучая баржа. Он и остальные капитаны собрались среди руин, приветствуя ее отбытие. Они были последними Кровавыми Ангелами на планете и во всей системе. Неподалеку ожидало звено «Грозовых птиц», чтобы забрать их из этой обезображенной пустоши. Они покинут Сигнус Прайм раз и навсегда.

Никто не вернется. Эти слова уже были запечатлены собственноручно примархом в часослове легиона. Кровавые Ангелы не будут возводить здесь памятник или могильный знак, как делали на других планетах, где проливали столько крови. Сотни и сотни павших заберут домой на Ваал, чтобы похоронить на склонах горы Серафим. Поврежденные корабли отправят в космические доки для ремонта и перевооружения. Сигнальные буи и автоматические маяки разместили по всей границе звездной системы, чтобы не позволить ни одному кораблю войти в нее в грядущие годы.

Скопление Сигнус объявили Мортэ Перпетуа — навечно мертвым. Его оставят безжизненным и разлагающимся, пока не погаснут звезды и не останется ни одного свидетеля, кроме эха тех, кто пал здесь.

Ралдорон отвернулся от пылающего неба и пропитанной кровью пустыни и окинул взглядом лица братьев. Он видел Галана и Фурио, Карминуса и Азкаэллона, все стояли навытяжку в присутствии повелителя, но на каждом легионере оставила след та же зловещая тень, что лежала на всем легионе. После бойни в соборе, когда колдовские чары наконец были разрушены, поведение Кровавых Ангелов изменилось, они стали замкнутыми, их терзала мучительная боль. Постепенно, подобно людям, вышедшим на свет после десятилетий, проведенных в темнице, они осознали, что этот необычный кошмар закончился. Поведение некоторых даже стало открытым и оптимистичным, но Первый капитан не мог не подозревать в этом притворство. И только Амит стал мрачнее. Даже сейчас он стоял в стороне, ни с кем не общаясь, прикрыв глаза и погрузившись в свои мысли.

Ралдорон нахмурился. Легион был ранен в самое сердце. Как и их примарх, Кровавые Ангелы были ослеплены теми, кого звали родичами. Далекая измена Воителя Хоруса и близкая ложь Несущих Слово привели их на грань бездны. «Нам показали худшую часть самих себя, — подумал он, — и эта истина привела нас в чувство».

Время покажет, излечатся ли они от этой раны или она будет вечно гноиться в них. В этот момент капитан вспомнил слова Сангвиния, произнесенные в храме из костей: «Нас испытали, и мы не сломались».

Он немного отошел в сторону, чтобы позволить сервитору проскрипеть неторопливой походкой к «Грозовым птицам». Механический раб был одним из немногих, кто сопровождал боевых капитанов в это место. Сервиторы доставили механизмы для тактического циклонного устройства, которое разместили среди руин. Приземистая тумба из пластали содержала в себе боеголовку невероятной разрушительной силы. Оружие было запрограммировано взорваться, когда собравшиеся офицеры отдалятся на безопасное расстояние. Вызванного ею взрыва будет достаточно, чтобы расколоть поверхность Сигнуса Прайм и навечно уничтожить все следы Собора Знака.

Сангвиний посмотрел на оружие, а затем повернулся к ним.

— Наш враг допустил серьезную ошибку, мои сыновья. Он не убил нас, когда появился шанс, — лицо Ангела стало мрачным, — и теперь мы возьмем кровавую плату за эту ошибку. Плату за жизни наших боевых братьев, утраченных в этом безумии. За невинных, принесенных в жертву, чтобы заманить нас сюда, — в его глазах сверкнула ярость. — Плату за предательство и измену.

Примарх взглянул на Азкаэллона, и командир гвардии взял слово, чтобы поведать важную информацию.

— Наши корабли провели поиск «Темной страницы», но предательский корабль ускользнул от нас. Мы можем только предположить, что Несущие Слово покинули систему и совершили прыжок в варп. Думаю, они несут сообщение о своем провале… — он вдруг запнулся.

— Хорусу, — произнес Ангел. — Ты можешь называть имя моего заблудшего брата, Азкаэллона. Нам всем придется сделать это, когда наступит момент, и он будет назван архипредателем.

Ралдорон знал, что его повелитель испытывает непреходящую боль, хотя не подает виду, полученные им на поле битвы тяжелые ранения все еще не зажили. Более слабое существо никогда бы не смогло ходить без замены сломанных конечностей на аугментические протезы. Сангвиний преодолел эту боль, скрывая ее от остальных. Но не другую, терзающую его душу. Ту, которую он не мог утаить от воинов внутреннего круга, легионеров, которые хорошо знали Ангела. Ралдорон видел ее в глазах примарха, слышал в его словах. Воитель впервые пробудил глубокую скорбь в своем ангельском брате, но теперь она сгорела и возродилась в облике огромной и сильной ненависти.

Меч примарха выскользнул из ножен, и Сангвиний взялся за лезвие обнаженной рукой, пролив кровь.

— Я клянусь на этом клинке, что наступит день, когда я встречусь с Хорусом и спрошу с него. У меня нет сомнений в том, что мой брат отвернулся от законного правления Императора и славного знамени Терры. Он объединился с чудовищами, чтобы поднять мятеж. Я не знаю причины, но это не остановит нас. Это может быть безумием, влиянием чужих или порчей в его сердце, но я узнаю истину, когда встречусь с ним лицом к лицу, — он с силой сжал меч. — А затем убью за предательство.

Когда среди воинов пронеслась волна мрачного согласия, Ралдорон почувствовал необходимость высказаться.

— Милорд, если Сыны Хоруса и Несущие Слово объединились против остального Империума, тогда нам предстоит битва, равной которой не было в человеческой истории.

Сангвиний кивнул.

— Ситуация намного хуже, чем ты думаешь, мой друг. Сегодня Азкаэллон принес мне сообщение, расшифрованное одним из немногих выживших астропатов.

Ралдорон внимательно слушал. Пока таинственная пелена оставалась на месте, ни один астропатический сигнал не мог достичь флота Кровавых Ангелов. Создалось впечатление, что пока они находились в этой необычной тюрьме, время странным образом остановилось, а события вокруг них продолжали идти своим чередом. Словно эта новая война не ограничивалась исключительно скоплением Сигнус и Кровавыми Ангелами.

Примарх объявил, что это сообщение несло печать Рогала Дорна, самого Имперского Кулака. Раздались приветственные возгласы. Многие опасались, что ловушки, подобные той, в которую угодил IX легион, были задействованы против остальных верных сынов Империума, и сообщение о благополучии Дорна было встречено с облегчением.

— Да, это хорошо, что он жив, — сказал Сангвиний, его тон не изменился, предвещая недоброе. — Но его сообщение содержит куда более важные новости. Дорн возглавляет оборону Терры, но предупреждает, что измена широко распространила свою порчу. Дети Императора, Несущие Слово, Повелители Ночи, Альфа Легион, Железные Воины, Пожиратели Миров и Гвардия Смерти. Теперь все они на стороне магистра войны.

Воцарилось безмолвие. Ралдорон слышал гул крови в венах, чувствовал, как в горле перехватило дыхание. Если кто-нибудь другой произнес эти слова, он бы немедленно осудил его. Первый капитан видел, как боевые братья пытаются осмыслить эти новости. Это было ошеломляющее и ужасающее открытие. Легионес Астартес, разделенные ложью. Между колоссальными армиями генетически созданных воинов вспыхнула гражданская война, которая могла закончиться только в пламени галактического конфликта.

И это было только началом. Сухое сообщение Дорна принесло известие не только об измене, но также и о смерти. Саламандры, Гвардия Ворона и Железные Руки приняли главный удар предательства, их силы разгромлены. Марс охвачен войной между фракциями. Судьба и верность Белых Шрамов, Ультрамаринов, Темных Ангелов, Тысячи Сынов и Космических Волков неизвестны.

В голосе Сангвиния не было ничего, кроме сильного и ярого гнева, когда он говорил о своем брате Феррусе Манусе. В сообщениях говорилось, что его лично убил Фулгрим, и великий Вулкан также считался погибшим.

— Мы вырвались из этой адской темницы и оказались во вселенной, отличной от той, что покинули. Все изменилось, — он приложил руку к рубиновому сердцу нагрудника, проведя по нему кровавую полосу. — Даже мы.

Каждый воин знал, что это значит. Красная жажда пришла к каждому из них и потрясла своей мощью. Фурио произнес слова, которые звучали у них в сердцах:

— То, что произошло здесь, не должно повториться.

— Но так и будет, — сказал Сангвиний. — И когда эта ярость снова придет, знайте — Кровавые Ангелы будут готовы. Изъян в нас нельзя проигнорировать или легко победить. Это внутренний враг, отражение внешнего конфликта!

Пылающая ярость в нем стихла, и Сангвиний прошелся среди воинов, кивая каждому или прикасаясь к наплечникам.

— Да, это часть нас. Наш дар и наше проклятье. И мы преодолеем его, если хотим выиграть эту войну, войну против братьев, за Империум и будущее.

— За Империум! — клич сорвался с губ Ралдорона, и его боевые братья подхватили его, обнажив клинки и подняв их в приветствии.

Ангел кивнул.

— Мы покидаем это место, мои сыновья. Оставьте его позади и обратите взгляд на грядущие битвы. Наш легион выступает навстречу величайшему испытанию.

Они направились на свои корабли, и ни один не оглянулся, чтобы посмотреть на то, что оставил позади. Блеск золотого и красного под ногами привлек внимание Ралдорона, и он остановился, чтобы подобрать с песка украшенный почетный символ в форме капли. На нем был выгравирован текст. Первый капитан догадался, что знак отличия принадлежит легионеру из отделения Витронус, и решил вернуть его хозяину.

Когда он поднял голову, рядом стоял Ангел.

— Рал, — начал он, — когда прибудем на флагман, я хочу, чтобы ты отправил сообщение моему брату. Расскажи Дорну, с чем мы здесь сражались, если получится подобрать слова. Скажи ему, что Кровавые Ангелы возвращаются на Терру с максимальной скоростью.

Отозвался стоявший рядом с примархом командир Сангвинарной гвардии Азкаэллон.

— Это легче сказать, чем сделать, повелитель. Навигаторы кораблей на краю системы докладывают о странном происшествии в космосе.

— Ты о чем? — спросил Ралдорон. — Что-то связанное с эффектом той пелены?

Азкаэллон покачал головой.

— Нет, это другое, — он нахмурился. — Навигаторы говорят о… «перемещении» имперского Астрономикона. Вечный свет великого маяка на Терре не там, где ему положено быть.

Ралдорон поморщился.

— Очередная уловка отродий варпа?

— Возможно, — предположил примарх. — Мы должны быть осмотрительными. Рассредоточим флот, и прикажи навигаторам найти самый сильный психический сигнал. После того, с чем мы столкнулись здесь, легион должен быть готов ко всему.

Они подошли к одной из «Грозовых птиц», и экипаж отдал честь поднявшемуся на борт Ангелу. Ралдорон последовал за Азкаэллоном и Сангвинарной гвардией, за ними поднялась посадочная рампа. Он увидел, как примарх взглянул на командира гвардии.

— Я еще не получил полного списка потерь… Мне грустно, что на нашем собрании не было капитана Красного Ножа. Что случилось с его Волками?

Доклад Ралдорона Азкаэллону о найденном Штиле исчерпывающе и четко называл причины гибели рунического жреца. Капитан ждал, что Азкаэллон посмотрит на него, но этого не случилось.

— Они погибли с честью, милорд, — ответил командир.

С грохотом двигателей «Грозовые птицы» оторвались от пустыни и устремились ввысь на сверхзвуковой скорости. Они летели слишком быстро для ударной волны циклонного заряда, но Первый капитан уловил краем глаза ослепительную вспышку, отразившуюся в иллюминаторе.

Он отвернулся.

Центральный атриум «Красной слезы» служил местом хранения благочестивых произведений искусства и боевых трофеев, воздающих почести боевому кораблю, но после Сигнуса он изменился, как и сам легион. Многие залы и коридоры боевой баржи были запечатаны после полученных повреждений, отсеки и помещения переориентированы на неотложные нужды. Тем не менее изменения в атриуме произошли без предварительного приказа, но с молчаливого согласия.

У основания огромной фрески, изображающей Ангела и его золотых стражников, братья начали импровизированное поминовение павших. Небольшие предметы — знаки и почетные цепи, личные чаши, даже сломанные клинки — образовали мозаику на дальней стене. Свитки цифрового пергамента с именами, написанные дюжиной разных почерков, прикрепили к мрамору. Таким способом легионеры будут помнить, пока не появится возможность провести траурную церемонию.

Сержант Кассиил, нахмурившись, протянул руку и провел пальцем по имени Мероса.

— Значит, он погиб, — в воздухе вокруг сержанта возникла пустота, и Кассиил понял, что вопрос задала женщина по имени Тиллиан. Она остановилась возле него, читая пергамент. Сержант подумал о ней. Поначалу, когда они направились на штурм собора, он считал Ниобу обузой. Она замедляла их, уменьшала время реагирования и серьезно усложняла атаку. Его мало заботили обычные имперские граждане.

Но она удивила его своей силой духа. Эта женщина, которая даже не была солдатом, отправилась с ними в место, наполненное ужасами, невообразимыми даже для самых закаленных ветеранов. Она не колебалась. Кассиил увидел в глазах Ниобы выражение, которое показалось знакомым, такой же взгляд он видел у себя, у своих братьев. Взгляд тех, кто узрел ад.

Легионер не был уверен, плакала ли она. Ему было сложно оценить эмоции неусовершенствованных людей.

Женщина не знала всех подробностей самопожертвования апотекария, ни его окончательной судьбы. Если ей сказали правду, то это был не Кассиил. Обессиленная Тиллиан Ниоба лежала без сознания на полу храма костей, пока Мерос отдавал свою жизнь. Но отдал ли он? Кассиил знал, как выглядит смерть, и с его братом произошло нечто иное.

— Он будет жить дальше, — сказал сержант. — Его геносемя вернули с поля битвы. Оно положит начало будущим поколениям Кровавых Ангелов. Отвагу Мероса будут помнить.

— Это все, что осталось от него? — Кассиил не понял вопроса. — А что с его душой?

— Я не имею представлений об этом, — ответил сержант через минуту.

Ниоба держала маленькую переплетенную в кожу книжку. Книга выглядела зачитанной и потертой, сержант не видел ее раньше.

— Что это?

Женщина немного покраснела, сжав ее крепче.

— Она принадлежала Дортмунду. Я нашла ее на его… — Ниоба сглотнула. — Я нашла ее, — закончила она.

Кассиил видел останки гражданских, убитых разорителями и фуриями. Они погибли, потому что уход Ниобы раскрыл их присутствие, смерть людей не была быстрой.

Она открыла книгу, и сержант увидел страницы с крошечными буквами, написанными красными чернилами на местном диалекте готика.

— Она дает некоторое утешение, — пояснила женщина.

Кассиил собрался уйти, но что-то задержало его. Он снова взглянул на пергамент, затем на книгу.

— Прочти мне что-нибудь из нее, — попросил он.

Тренировочный зал был пуст, когда в него вошел Ралдорон, надеясь собраться с мыслями в просторном помещении. Теперь он с трудом достигал такого состояния.

Когда звук кулака, ударившего по адамантиевым опорам, нарушил его покой, он сдержал недовольство. Первый капитан поднялся с колен и повернулся. Не дожидаясь разрешения, легионер с капюшоном на голове прошел мимо него в помещение.

— Амит, — ни один воин легиона, кроме него, не отважился бы на это. Капитан пятой скинул капюшон и обратил на своего брата задумчивый, угрюмый взгляд.

— Я думал, ты вернулся на «Виктус», — продолжил Ралдорон.

— На некоторое время, — устало ответил Амит. Он распахнул одежды, и под ними рука сжимала обнаженный боевой меч, зазубренный свежевальный клинок, благодаря которому капитан получил прозвище Расчленитель. Амит протянул его, словно в дар.

— Возьми, я больше не заслуживаю его, как и свое звание и должность. Я обесчестил наш легион. Волки… — Он замолчал.

Кровь Ралдорона застыла в жилах, когда недостающая деталь встала на свое место.

— Это был ты. Твои легионеры. Ты ответственен за смерть отделения Красного Ножа.

— Возьми его! — закричал Амит. — Я должен искупить вину за содеянное. Я и мои воины предали нашего Императора. Мы убили союзников! Мы потеряли контроль! Кровь… — его голос сорвался, задыхаясь от скорби и гнева. — Она ослепила меня. Я видел только врагов, которых надо было убить.

Ралдорону захотелось выкрикнуть «Как ты мог сделать это?», но он знал ответ. Первый капитан чувствовал силу пламени гнева, противостояние которому невозможно даже с находящейся поблизости женщиной-парией. Амит и его легионеры были лишены такой защиты. Ярость, которая уже переполняла их, подавила рассудок.

— Я возьму ответственность за содеянное, — сказал Амит. — Я утратил право на жизнь, звание и честь.

— Ничего подобного ты не сделаешь, — из теней зала появился Азкаэллон, его доспех мерцал в свете электросвечей. — Тебе не будет позволено.

— Следишь за мной? — резко спросил Амит.

— Ты знал, — сказал Ралдорон, глядя на командира гвардии. — Когда я сообщил тебе о Йоноре Штиле, ты уже знал.

Азкаэллон коротко кивнул.

— Тела воинов Красного Ножа нашел Верховный хранитель Берус. Он, как и я, понял, какую важность представляет причина их смерти. Я принял меры.

На лице Амита было видно замешательство.

— Что он имеет в виду?

— Он сохранил в тайне твою… ошибку… от Ангела.

Амит повернулся к Азкаэллону, размахивая мечом.

— Ты не имел права!

Воин в золоте бросился вперед и схватил острие клинка, зажав его пальцами.

— Я имею полное право! — прорычал он. — Я — магистр Сангвинарной гвардии, и мой долг — во всем защищать примарха!

— Ты солгал, — разозлился Ралдорон. — Самому Сангвинию!

— Я только скрыл правду ради нашего повелителя и легиона, — он оттолкнул клинок. — Я сделал это, чтобы защитить нас!

Миг ярости прошел, и Азкаэллон снова стал холодным и сдержанным.

— И вы сделаете то же самое, мои братья.

— Нет, — Амит яростно встряхнул головой.

— Да, — твердо произнес Азкаэллон, — или ты обречешь нас на еще большее разделение и кровопролитие.

Он внимательно посмотрел на обоих.

— Если Сангвиний узнает, как погибли Волки Красного Ножа, что он сделает? Из-за своей благородной праведности он никогда не станет скрывать это от Лемана Русса. Он примет на себя всю вину, и каким будет результат? Новый раскол между двумя легионами в тот момент, когда единство должно быть превыше всего. Мы находимся в состоянии гражданской войны! Да, Космические Волки могут никогда не присоединиться к мятежу Воителя, но тем не менее им нельзя давать повод не доверять Кровавым Ангелам, — он холодно взглянул на Амита. — Мы не можем позволить облегчить твою вину за содеянное, так как ты не был в здравом уме. Множество кошмаров обрушились на нас на Сигнусе. Твой — только один из них, капитан, — Азкаэллон повернулся к Ралдорону, в его глазах мелькнуло сожаление. — Вы оба знаете, что я прав.

— Звучит убедительно, — сказал Ралдорон, слова отдавали горечью во рту. Он ненавидел их фальшь, но черствая логика Азкаэллона была безупречной.

— Ты приказываешь мне молчать, — прорычал Амит. — Но что успокоит угрызения совести в моих сердцах?

— Бремя, которое ты должен нести, небольшая цена, — ответил Азкаэллон.

Когда Кано приблизился к санкторуму, красная глефа Зуриила с шелестом покинула ножны, клинок преградил путь.

— Тебя не вызывали, брат, — сказал сержант Сангвинарной гвардии. — Сегодня он ни с кем не говорит.

Кано поморщился, во многом из-за покалывания заживающих ран, но в основном из-за более глубокой боли, от которой не так просто было избавиться.

— Возможно, Ангел передумает, когда узнает, что я пришел к нему.

Зуриил изменился в лице, оно стало виноватым. Об этом не говорилось вслух, но Кано знал, что на пике отвратительного безумия, охватившего Кровавых Ангелов, даже Сангвинарная гвардия поддалась ярости. Никто не осуждал их, но воины в золотом оставили свои посты у тела примарха, оказавшись во власти жажды крови. Каждый воин Азкаэллона испытывал стыд из-за неисполненного долга, и Кано задался вопросом, как они заплатят за это.

Библиарий был единственным, кто выстоял. Он мог только догадываться, что думал о нем из-за этого Зуриил. В то же время статус самого Кано постоянно менялся. Он нарушил имперский указ, и хотя некоторые говорили о необходимости восстановления библиариума, другие требовали самого жесткого наказания.

Все Кровавые Ангелы были изнурены, хоть хорошо это скрывали. Прошло много дней с тех пор, как огромный флот покинул скопление Сигнус и направился к центральным мирам. Вход в варп дался непросто: во внепространстве их ждали колоссальные эфирные штормы, сбивая с курса корабли и терзая защищающие их поля Геллера. Выдвигались предположения, что сам варп был приведен в неистовство вторжением демонических существ. Какой бы ни была причина, она создала проблемы для продвижения флота. Кроме того, существовал вопрос Астрономикона. Направляющий свет психического маяка Терры, который был единственной неподвижной точкой на изменчивых просторах варп-пространства, стал неясным. Пространственные волнения в масштабах, невиданных со времен Эры Раздора, прокатились в пустоте, лишив навигаторов уверенности. Сейчас флот пробивался через вопящую бездну, разыскивая самый сильный психический свет в тщетной надежде прорваться к Тронному миру.

Сержант собрался покачать головой и отказать адъютанту более решительно, но затем едва заметный индикатор на наруче доспеха Зуриила мигнул красным. Поведение сержанта тут же изменилось, и глефа вернулась в ножны.

— Ты можешь войти.

Кано оглянулся, подумав, что Сангвиний следит за вестибюлем при помощи скрытого наблюдательного устройства.

Внутри уединенных покоев Ангела были видны следы повреждений и беспорядка, но они казались незначительными. Примарх без своего великолепного доспеха сидел в центре комнаты на круглом кресле из орудийного металла и красного бархата. Вдоль дальних стен стояли полусферические капсулы из кристалфлекса, в которых хранилось боевое снаряжение. И все же отсутствие золотого облачения не умаляло Ангела. Скорее он выглядел раскрепощенным. Крылья прижались к спине Сангвиния, облаченного в обычные одежды того же покроя, что носили неофиты. На одеянии не было никаких знаков статуса, кроме символа легиона и черной траурной ленты, обвивавшей руку.

Высокий и худой сервитор склонился над примархом и водил тонкими пласталевыми пальцами по его лицу. Кано почувствовал запах чернил и крови.

— Входи, — сказал Ангел, не поворачиваясь. Он поднял руку и поманил Кано. — Что тревожит тебя, сын мой?

Когда легионер открыл рот, чтобы заговорить, то почувствовал, как на его плечи опустилась тяжелая ноша.

— Повелитель. Я глубоко встревожен. Каждый раз, как я закрываю глаза, вижу, что простирается перед нами. Будущее. Вероятности, — в горле пересохло, и он сглотнул. — Смерть.

— Они предназначались не тебе, — сказал Ангел. — Мне жаль, что ты увидел их.

Кано подошел и встал по стойке смирно, помедлив перед тем, как низко поклониться. Он увидел, что сервитор работает над щекой Сангвиния, водя крошечными зондами по поверхности кожи. На кончиках механических пальцев сверкали точки яркого лазерного света. Легионер отвел взгляд.

— Эти видения, события. Именно это вы видите, милорд? В ваших снах смерти империи и Императора? Вечную войну?

Прошло много времени, прежде чем Ангел ответил.

— Мне снится многое, Кано. Мне приснился ты за много лет до того, как я познакомился с тобой. Я видел и Мероса. Я видел вас обоих, отважно спасающих мне жизнь. Спасающих наш легион. Но только сейчас я понял смысл того, что видел мельком в те краткие мгновенья, — он взял край одежды и провел пальцами по ткани. — Это время, мой сын. Материя вероятностей, пересекающихся друг с другом снова и снова. Но ей придают форму не нити, а их переплетение. То, что может казаться важным швом, никуда не ведет. А то, что распущено… — он прервался. — Я могу предсказать наше завтра не больше, чем управлять движением звезд.

На миг Сангвиний ушел в себя, припоминая нечто из далекого прошлого.

— Я не вижу столько же, сколько и вижу. Знай вот что, Кано. То, что ты разделил со мной, — это клубок вероятностей, и даже самим фактом наблюдения за ним ты меняешь его путь. Мы узнаем будущее, когда оно приходит к нам, и не раньше.

Библиарий неожиданно для себя грустно улыбнулся.

— Небольшое утешение, милорд.

— Знаю, — ответил Сангвиний. — Поверь мне, я знаю. В конце концов, ты найдешь покой. Но когда ты проник в царство снов, ты сжег частицу себя, чтобы добраться до меня. Ты никогда не получишь ее обратно, также как Эканус и другие библиарии будут жить только в наших воспоминаниях, — он взял красный кубок и поднял его, отдавая честь. — Мой легион по-прежнему самоотверженно чтит меня. Я признателен тебе.

Когда Ангел сделал глоток, сервитор вздохнул, отступил и снова сложил руки на груди.

На щеку Сангвиния была нанесена татуировка в виде черной слезы. Эбеновый знак портил безупречные черты, но примарх носил его с гордостью.

— Чтобы никто не забыл, — пояснил он, предложив кубок Кано.

Легионер взял его, удивленный подобным поступком. В кубке было прекрасное, богатое красное вино, и его вкус напомнил Кано о Ваале. Букет вызвал воспоминание: иной богатый вкус на губах, иная жажда по чему-то еще.

Примарх посмотрел на него и кивнул.

— Проклятие разоблачено. Я надеялся, что это никогда не произойдет, и в своем высокомерии пытался скрыть его. Хорус использовал это против меня. Какое доверие он разрушил! Теперь каждый Кровавый Ангел знает о пламени красной жажды, тени в своей душе… и, что хуже всего, величайшей тьме, скрытой под этим влечением. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы это будущее не наступило.

Сангвиний поднялся и подошел к высоким иллюминаторам святилища. В его походке была едва заметная скованность, единственный внешний признак почти смертельных ран, полученных на Сигнусе Прайм.

За тяжелыми багровыми шторами и бронированным иллюминатором волновались и бурлили дикие цвета и непространство имматериума. Ангел отодвинул штору и пристально вгляделся в лик варпа.

— Но есть варианты будущего, в которых я уверен, — сказал примарх. — Существо Ка Бандха, что сразило меня… Мы рассчитаемся. А затем настанет более значимая битва с самим Воителем, — горечь наполнила его слова. — Я поклялся, Кано. Я доведу ее до самого кровавого финала.

Ангел отвернулся от иллюминатора, и кроваво-красный свет ореолом окружил сложенные крылья.

— Наступит день, и раньше, чем нам бы хотелось, когда ты… когда мои сыновья продолжат путь без меня.

Кано покачал головой.

— Нет, милорд. Вы вечны…

— Никто не вечен, — раздался ответ, — даже мой отец, — губы примарха медленно растянулись в гордой улыбке. — Ты, Эканус и ваши товарищи… Мерос… каждый из вас доказал, что у Кровавых Ангелов есть сила и величие, чтобы встретить любое испытание. Не важно, насколько ужасное. Вы сделали это без меня.

Красный кубок с глухим стуком выпал из ослабевших пальцев Кано, когда легионер осознал услышанное.

Взгляд Сангвиния был твердым и спокойным.

— Поклянись, брат Кано. Ты никому не скажешь о том, что мы разделили в общих видениях.

Казалось, прошла вечность, прежде чем легионер ответил.

— Клянусь.

Едва слова слетели с его губ, как палуба «Красной слезы» накренилась, и кошмарный вид варп-пространства вспыхнул ослепительно-белым светом.

Кано почувствовал отвратительный шум в голове, который всегда возникал при выходе из имматериума. Легионер посмотрел вверх и через иллюминатор увидел черноту космоса, незнакомый рисунок звезд и то, что могло быть только космическими кораблями.

Ангел повернулся, и его глаза посуровели.

— Это какая-то ошибка.

Кано резко повернулся, когда двери в помещение открылись и вбежал Зуриил, а следом за ним Мендрион и Халкрин. Запоздало завыли сирены тревоги.

— Повелитель? — обратился Зуриил.

Сангвиний отмахнулся от него и подошел к гололитическому дисплею посреди комнаты.

— Приоритет командования, — резко произнес он.

Образ тут же стал отчетливым, и Кано разглядел трехмерное изображение части мостика «Красной слезы». Показалась фигура капитана третьей роты Карминуса, выбранного примархом на временную должность магистра флота после самоубийства адмирала ДюКейд. Карминус отдал честь и не стал ждать очевидного вопроса.

— Навигаторы, милорд. Несколько минут назад они вошли в транс. Мы пытались пробудить их, но они произносили только одно — безопасная гавань. Затем неожиданно совершили варп-переход сюда.

Халкрин подошел к огромным иллюминаторам.

— Это не система Сол. Расположение звезд неверное, — он указал вверх и вправо, где был отчетливо виден широкий светлый пояс — изгиб галактического спирального рукава.

— Первоначальные оценки показывают, что мы по-прежнему в Сегментуме Ультима, — доложил Карминус. — Когитаторы сейчас устанавливают точное соответствие созвездий, но, судя по всему, мы были перемещены.

— Отклонение от курса сотни световых лет, — сказал примарх. — Нам стоит предполагать худшее. Передайте приказ всем кораблям и подразделениям. Занять места по боевому расписанию, Сакрус. Все, что движется не в наших цветах, следует считать враждебным.

Карминус отдал честь и удалился от оптического устройства, чтобы передать приказ.

— Как мы здесь оказались? — спросил Кано, стараясь понять происходящее. — Мы должны быть у ворот Терры.

— Варп-путешествия никогда не были точной наукой, — пробормотал Зуриил. — Но если враг каким-то образом и без нашего ведома подчинил навигаторов… Они могли привести нас к предателям.

Сангвиний покачал головой.

— Нет. Это нечто иное, я чувствую это. Штормы, исчезновение сигнала Астрономикона. Это все связано, — он замолчал, раздумывая. — Я приказал навигаторам держать курс на самый сильный телепатический сигнал.

Ангел взглянул на Кано.

— Что если это не маяк моего отца на Терре?

— Как может что-либо быть сильнее света Императора? — спросил Мендрион.

Примарх был мрачен.

— Я не знаю.

Карминус вернулся к гололиту.

— Лорд-примарх. Дозоры докладывают о приближении неопознанных кораблей, — он читал данные с планшета. — Имперские силуэты. Тяжелые крейсеры. Фрегаты. Эсминцы. Они движутся с поднятыми пустотными щитами и открытыми орудийными портами.

— Блокадные силы, патрулирующие подступы, — предположил Зуриил.

Халкрин поднял руку и ткнул в иллюминатор.

— Думаю, я вижу их. На левой верхней раковине.

— Приготовиться к атаке, — приказал Ангел. — Сначала предупредительные выстрелы. Если они не остановятся, прикажите канонирам открыть огонь на поражение.

Он отвернулся от гололита и подошел к иллюминатору, Кано последовал за ним.

Отряд перехвата приближался на высокой скорости, точки света быстро обретали четкость. Даже с такой огромной дистанции усиленное зрение Кано различало очертания кораблей. Он видел характерные плугообразные носы имперских боевых кораблей, и отметил, что у многих был вид потрепанных, прошедших на скорую руку ремонт ветеранов. Это был отряд не ангарных королев, но закаленных в сражениях кораблей, недавно участвовавших в боях.

В авангарде отряда шли не только корабли обычной серебристо-серой окраски Имперской Армии, но и более крупные корабли были других цветов. Яркого кобальтового оттенка вечернего неба, отделанного безупречным белым и сияющим золотым.

Стоявший рядом Зуриил видел то же самое.

— Возможно ли это?

— Милорд! — отозвался Кармин от гололитического транслятора. — Мы получаем сигнал… — капитан замешкался, неуверенный в полученных данных. — Думаю, он предназначен для вас.

Мерцающая голограмма распалась потоком переливающихся помех. Она преобразилась в могучую фигуру, новое лицо, сильный и суровый образ орлиных пропорций. Высокий воин, чей облик, даже уменьшенный расстоянием и упрощенный проекцией, был сравним с Ангелом.

— Робаут?.. — Кано услышал удивление в голосе своего примарха. — Брат.

Повелитель XIII легиона улыбнулся, в его взгляде была заметна благодарность.

— Рад встрече, Сангвиний. Приветствую тебя в Ультрамаре и Пятистах Мирах, — он кивнул, словно признавая только что открывшуюся истину. — Хорошо, что ты здесь. Теперь мы можем начать.

ЭПИЛОГ

Сидевший на троне Воитель Хорус перевел взгляд от собрания на вошедшего в зал Эреба. Темный апостол нарушил протокол и, не дождавшись позволения, прошел вперед, едва кивнув в качестве приветствия. В темных глазах плясало раздражение, не в меру явное для такого случая.

— Воитель, — обратился он, в словах слышалась насмешка. — Я доставил вам дар с Сигнуса Прайм.

Вслед за капелланом в зал вошла группа Несущих Слово, каждый из которых держал цепь, протянутую к парящей над палубой фигуре. Это был воин в расколотом багровом доспехе, окутанный ярким красно-оранжевым свечением, источающим гнев.

Морниваль Хоруса тут же шагнул вперед, доверенные воины схватились за болтеры и клинки, собираясь покарать Эреба за проявленное неуважение. Воитель остановил их, махнув огромным силовым когтем на правой руке. Он встал и спустился с возвышения.

Не обращая внимания на Эреба, Воитель подошел к истерзанному воину. Хорус отстранил Несущих Слово, держащих цепи, и те осторожно шагнули назад, освободив своего подопечного. Одержимый демоном легионер не среагировал, его внутренний свет кипел.

Воитель почувствовал ненависть, исходящую от одержимого тела, и повернул к нему лицо, наслаждаясь жаром. Хорус хорошо разбирался в гневе и видел его внутри тела. Искореженный, потрескавшийся доспех воина, который когда-то был сыном Сангвиния, колыхался, подобно миражу. Примарх осмотрел фигуру в поисках символов, которые указывали имя или звание, но нашел только остатки обозначений роты и отделения и расплавленную эмблему апотекария — «прайм хеликс».

— Кто ты? — спросил он.

Адские глаза внимательно посмотрели на Хоруса.

— Кто я, больше не имеет значения, Воитель. Я оружие в твоем распоряжении.

Хорус холодно улыбнулся.

— Мне это нравится.

— Меня наполняет ненависть сотни тысяч душ. Я вечно пылаю ею. Я связан с гибелью всего сущего, — отдавался эхом призрачный голос. — Я Падший Сын Ваала, Круор Ангелус, Раб по Собственной Воле. Я — Красный Ангел.

— Напрасно он присвоил прозвище Ангрона, — осмелился высказать мнение советник магистра войны Малогарст. Гладиатор сочтет это серьезным оскорблением.

Связанный демон не отрывал глаз от Хоруса.

— Если примарх Ангрон желает это имя, то может бросить мне вызов. Он никогда не будет заслуживать его больше меня.

По собранию пронеслась смесь грубого веселья и недовольства этой дерзостью, и Хорус позволил ей стихнуть, кружа возле одержимого. Наконец, Воитель кивнул.

— Ты пригодишься, — примарх повернулся и вернулся к трону.

— «Пригодится»? — повторил Эреб, его тон остановил Воителя на полушаге. — Этот урод — все, что мы получили из руин провалившейся операции, а вы только это можете сказать?

— Ты не согласен? — голос Хоруса был обманчиво спокойным.

Эреб во всех отношениях был расчетливым человеком, или, по крайней мере, он был таковым в начале. Но в последнее время сдержанность, которая скрывала его хитрость, ослабла, и стало заметно растущее высокомерие.

— Западня на Сигнусе провалилась! — выплюнул слова темный апостол. — Кровавые Ангелы должны быть под нашим знаменем, — он ткнул пальцем в пол. — Сангвиний должен был стоять на коленях перед вами, сломленный и залитый кровью. Вместо этого все, что мы получили, — эта развалина!

Эреб нахмурился.

— Столько усилий было вложено в создание культов и кровавых храмов. Нам был нужен этот легион, и мы бы его получили, если бы вы не вмешались.

Хорус ничем не показал недовольства в ответ на завуалированное обвинение.

— Считаешь, я был неправ? — он развел руками. — Пожалуйста, говори прямо, Эреб. Я хотел бы услышать это от тебя лично.

Своим ответом Эреб дал ясно понять, как сильно он изменился со времен Давина.

— Вы нарушили план. Вы нарушили ход событий, предложив черепа Жаждущему Крови, потому что не хотели, чтобы Ангел был с нами! Вы не хотели соперника в наших рядах! Кровавые Ангелы идут по алому пути, но теперь они никогда не будут на нашей стороне. Губительные Силы будут недовольны.

Короткая тирада апостола закончилась, и воцарилась тишина. Эреб слишком поздно понял, что переступил черту.

Хорус рассматривал его, изучая плотные строчки текста, вытатуированного на лице и шее Несущего Слово.

— Признаю, я недоволен таким поворотом событий. Смерть Сангвиния послужила бы многим целям, даже если мое тщеславие было бы одной из них, — он усмехнулся, одновременно злобно и самокритично. Затем его тон стал жестче. — Но быть посему. Ангел сойдется со мной в схватке до конца этой кампании. Только один из нас выживет.

— Этого можно было избежать, — сказал Эреб, пытаясь отвоевать позиции, которые уступил.

— Ты считаешь меня марионеткой? — спросил Хорус. Он кивнул на Красного Ангела. — Оружием, которым управляют? Думаю, это так. Думаю, тебе нужно напомнить твое место в положении вещей.

Рука Воителя метнулась вперед и схватила рукоять кинжала на поясе темного апостола. Эреб онемел, когда Хорус взял его атам и повертел в руках, позволив скудному освещению в зале отразиться от лезвия затронутого варпом клинка.

— Ты позволил упасть маске, Эреб, — сказал ему примарх. — Раскрылся передо мной. Я видел, что ты показываешь им, — Хорус коснулся острием кинжала щеки апостола, и тот вздрогнул, словно оно обожгло его. Сыны Хоруса вдруг оказались за его спиной, блокируя путь к отступлению.

На миг находящиеся в помещении легионеры Несущих Слово застыли в нерешительности, положив руки на оружие и готовые защищать своего хозяина, но Эреб медленно покачал головой, предостерегая их. Он понял, что произойдет и что у него нет другого выбора, кроме как смириться.

— Позволь снова увидеть это лицо, — сказал Хорус, вырезав кровавую линию вдоль лба Эреба, в то время как воины Воителя держали апостола за руки, не давая пошевелиться. — Твое истинное лицо.

С аккуратностью художника примарх рассек кожу и плоть. Хотя Темный апостол задыхался и дрожал, он сдержал крик. Хорус ухватил пальцами разрезанный край и, словно перелистнув страницу, содрал кожу с окровавленного лица Эреба.

Несущий Слово отшатнулся, его лицо представляло кровавую маску, а лишенные век белые глаза сверкали, не в состоянии моргнуть.

— Существа, которые нашептывают тебе в уши, чтобы ты придерживался своих соглашений и предписаний… Напомни им, что творцы этой войны не они. — Хорус замолчал, рассматривая новый трофей — кровавый лоскут.

— Это я.

Джон Френч Багровый кулак

Истинная сила рождается в боли.

Древняя терранская пословица

Значит, время не отпускает.

Ненаставшее — отвлеченность,

Остающаяся возможностью

Только в области умозрения.

Ненаставшее и наставшее

Всегда ведут к настоящему.

Шаги откликаются в памяти

До непройденного поворота

К неоткрытой двери.

Из обгоревших фрагментов, спасенных из архивов Альбы, приписывается древнему поэту Эллиоту

Мы — будущие воспоминания. Когда наша плоть обратится в прах, а наши мечты исчезнут, мы станем призраками, живущими в стране легенд, воплощенными только в воспоминаниях других. Что мы возьмем с собой в это царство мертвых, за что нас будут помнить — это и будет истина наших жизней.

Соломон Босс. Грани Просвещения

Действующие лица

ПРИМАРХИ

Рогал Дорн, примарх Имперских Кулаков, преторианец Терры.

Пертурабо, примарх Железных Воинов.

VII ЛЕГИОН, ИМПЕРСКИЕ КУЛАКИ

Сигизмунд, первый капитан.

Аманд Тир, капитан, шестая рота, командир «Безмятежного».

Пертинакс, капитан, четырнадцатая рота, командир «Молота Терры».

Алексис Полукс, капитан, четыреста пятая рота, магистр Карательного флота.

Ралн, сержант, первое отделение, четыреста пятая рота.

IV ЛЕГИОН, ЖЕЛЕЗНЫЕ ВОИНЫ

Беросс, капитан, вторая рота.

Голг, капитан, одиннадцатая рота, командир «Контрадора».

ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Амина Фел, старший астропат.

Калио Леззек, магистр астропатов Карающего флота.

Халм Бас, примус. «Трибуна»

Пролог НОЧНАЯ СТОРОНА ИНВИТА

Выдержу ли я?

Мой мир сжался в сферу холодной тьмы. Внутри только боль, снаружи ничего, кроме голодной ночи. Я не вижу. Лед скопился в глазницах, слезы замерзли на коже. Я пытаюсь дышать, но каждый глоток воздуха вонзает острые лезвия в мои легкие. Я не чувствую рук. Тело онемело. Я думаю, что лежу, свернувшись, на льду, руки и ноги дрожат все медленнее с каждым слабеющим ударом сердца.

Зверь должен быть рядом. Он не отступит и его ведет мой кровавый след.

Моя кровь.

Я все еще должен истекать кровью. Рана небольшая — аккуратный прокол в икре — но она все равно убьет меня. Я оставил кровавый след на ледовых торосах, пытаясь заблокировать боль, пытаясь игнорировать онемение, пытаясь продолжать двигаться. Я не смог. Холод заберет меня, и зверь получит остатки.

Я не смогу выдержать это.

Я никогда не достигну цели. Я недостаточно силен.

Мир темнеет, боль уходит.

Из далекой тьмы доносится голос. Я пытаюсь разобрать слова, но голос слишком далек.

Руки сжимают мое лицо. В голове вспыхивает боль. Я кричу. Пальцы оттягивают мои веки.

— Алексис, ты должен идти. — Я вижу лицо, окруженное заиндевелым мехом. Глаза синие, цвета глетчерного льда. Элиас. Элиас, мой брат. Он все еще со мной. За ним буран закрывает звездное небо кружащимися белыми осколками.

— Ты должен идти сейчас же. — Я чувствую, как он хватает меня за руки и рывком поднимает на ноги. В моем теле вспыхивает яркая боль, острая, режущая и перемалывающая каждое мгновение. Я снова кричу.

— Боль значит, что ты все еще жив! — кричит сквозь ветер Элиас. Я моргаю, пытаясь сосредоточиться. Онемение отступает; я снова чувствую конечности. В вернувшихся чувствах мало удовольствия. Часть меня снова хочет онеметь, лечь и позволить крови замерзнуть.

Мы стоим на узком плоском гребне, вершина которого выветрена в ледяные неровности, с обеих сторон зияют расселины. Изломанные ледяные пики поднимаются над пеленой бурана, подобно темно-синим в звездном свете осколкам разбитого стекла. Ложное сияние крепостей-лун озаряет нас из-за занавеса изумрудного рассвета. Это Расколотые Земли, ночная сторона Инвита, которая никогда не видела солнца. Холод такой же вечный, как и ночь. Воины ледяной касты рискуют появляться здесь только в металлических скафандрах, но те, кто хочет присоединиться к легиону должны пересечь это безжизненное место в рваных шкурах и обмотках. Это испытание, путешествие через полночное царство агонии. Я решился на это путешествие, но не увижу его конца.

На льду кровь, замерзшая, тянущаяся вдаль.

— Где он? — говорю я, глядя на Элиаса. Он качает головой. Полоски ткани скрывают лицо, а покрытые снегом шкуры увеличивают фигуру, из-за чего он больше похож на быка тундры, чем на человека.

— Я не знаю, но близко, — говорит он, его голос приглушен, но все еще силен. Я знаю, что его руки опухли и почернели от замерзшей крови, но во взгляде нет боли. В то время как я слаб, он — несгибаем. Он — мой брат, мой близнец во всем, кроме одного. Он сильнее меня, всегда был. Я бы не зашел так далеко один, а теперь я подвел его. Он должен оставить меня здесь; я — слаб, и я убью нас обоих.

Он смотрит на меня, будто услышав мои мысли.

— Даже не думай об этом, Алексис. Я не оставлю тебя.

Я открываю рот, но ответ застывает в горле. Сквозь несущий снег ветер я снова слышу низкий животный звук, как выдох с предвкушающей улыбкой. Элиас замирает.

Позади меня раздается рык — прерывистое урчание, которое наполняет мои вены горячим страхом. Зверь нашел нас. Я знаю, что ему нужен я; я — слаб и истекаю кровью, а он уже вкусил ее. Снова рычание, ближе, протяжней. Я могу представить, как он крадется по льду за моей спиной, мышцы двигаются с изящной неторопливостью, бесцветные глаза уперлись мне в спину. Зверь ждет моих действий, собираясь напасть в тот момент, когда будет готов. И пока он готовится, хочет, чтобы его добыча испытывала страх.

И снова рык, еще ближе, и я слышу мягкий звук, когда хищник задевает шерстистым телом лед. Я пытаюсь успокоиться, подготовить слабеющие мышцы к движению. Элиас неотрывно смотрит на меня. Он знает, что я замыслил; он сделал бы то же самое. Я киваю один раз, очень медленно.

Я слышу, как когти зверя скребут по льду. Мысленно я почти вижу, как мускулы напрягаются под припорошенной снегом шкурой.

Зверь ревет, прыгнув мне на спину, звук заглушает пургу. Я бросаюсь в сторону, мышцы горят. Слишком медленно. Челюсти твари смыкаются на отведенной назад левой руке. Зверь разворачивается при приземлении, протащив меня по льду. Зубы рвут мою плоть. Я чувствую гнилостный запах из его пасти, животный смрад тела. Он встряхивает головой, моя рука все еще в его зубах. Слышен треск суставов, в глазах темнеет. Я даже не чувствую, как падаю на землю. Зверь отпускает мою руку и кладет когтистую лапу на грудь. Ребра трещат, острые когти впиваются в кожу.

Раздается вопль и неожиданно давление исчезает. Я отползаю в сторону и поднимаю взгляд. Элиас стоит спиной к расселине, тело напряжено, руки разведены, как у борца. Между нами мечется шестилапое существо. Бледная шкура покрывает длинное тело от приплюснутой головы до подергивающегося кончика хвоста. Оно медлит, оценивая новую добычу, которая отвлекла внимание от прежней. Напрягается. Я не вижу лица брата, но знаю, что под тряпичной маской он улыбается.

Зверь прыгает. Элиас неподвижен. Челюсти твари широко раскрыты, блестящие зубы похожи на лезвия ножей. Брат уклоняется в последний момент, развернувшись вокруг оси, в то время как руки хватают шею зверя. Он поворачивается, и сила инерции зверя несет его к ожидающей расселине. Почти идеально. Почти.

Я начинаю бежать, боль уходит… Зверь изворачивается в полете, передние лапы рвут плоть. Длинные изогнутые когти впиваются в ногу Элиаса. Зверь воет, когда оба падают в пропасть.

Я оказываюсь на краю вовремя, чтобы схватить падающего брата. Его вес сбивает меня с ног. Когти зверя освобождаются, и он исчезает в расселине, капли крови летят за испуганным рыком во тьму.

Элиас висит на моей руке. Я лежу на животе, правая рука вцепилась в кромку льда, голова и левая рука выступают за край расселины. Брат раскачивается в моей хватке, его рука сомкнулась на моей. Моя рука разодрана челюстями твари, а вес Элиаса заставляет расширяться кровавые раны. Я никогда прежде не испытывал такой боли. Кровь бежит по нашим рукам. Моя ладонь скользит. Боль и страх захлестывают меня. Я не позволю этому случиться. Я достаточно силен, я должен быть таким. Я пытаюсь вытащить его, и мой хрип от усилий превращается в крик. Я не могу поднять его. Держащаяся за ледяной гребень правая рука соскальзывает. Я дергаюсь вперед, еще больше переваливаясь через край.

— Алексис, — голос брата так тих, что почти теряется в звуке ветра. Я смотрю вниз на Элиаса. Его взгляд пробегает по скользкой от крови обмороженной плоти наших рук, которая выглядит черной в свете звезд. Я вижу то, что он уже знает; моя хватка разжалась. Это только его рука сомкнулась на моей, удерживая Элиаса от падения в черную пустоту.

Он всегда был сильнее меня. Я смотрю ему в глаза.

— Нет! — кричу я.

Он разжимает руку.

СТО СОРОК ОДИН ДЕНЬ ДО БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ

СИСТЕМА ФОЛЛ

Меня разбудил собственный крик.

Глаза резко открылись. Мгновенье я думаю, что ослеп, что по-прежнему на Инвите и что холод лишил меня зрения. Затем холодное прикосновение доспеха отсекает далекое прошлое от настоящего. Я не слеп, а мой брат погиб от моей же руки давным-давно. Я замерз, словно сон проник в реальность, чтобы погрузить меня в воспоминание о холоде Инвита. Лед покрыл линзы шлема, сведя видимость до полупрозрачной дымки медленно меняющегося освещения. Лед розовый, это цвет снега, расплавленного кровью. В уголках зрения медленно пульсируют тускло-красные предупредительные руны.

Предупреждение: глубокий вакуум…

Предупреждение: герметичность доспеха под угрозой…

Условия невесомости…

Определение повреждений…

Низкое питание доспеха…

Я не мог вспомнить, где нахожусь, или как оказался в таком замерзшем состоянии, а тем временем доспех отключался. Я моргнул, попытался сосредоточиться. В теле начали пробуждаться ощущения: онемевшее эхо боли в правой ноге, полное отсутствие чувствительности в левой руке, металлический привкус во рту. «Я жив, — подумал я, — и на данный момент этого достаточно». Попытался пошевелить правой рукой, но доспех не позволил, как бы сильно я не старался. Попробовал приблизить левую руку. Ничего. Я не чувствовал даже пальцы.

Я посмотрел на затухающую пульсацию предупредительных рун. Доспех переключился на минимальное потребление энергии, превратившись в почти безжизненную металлическую оболочку. Он поддерживает во мне жизнь, но должно быть серьезно поврежден.

Я закрыл глаза, стабилизировал пульс. Я знал, где нахожусь. Я свободно парил в вакууме космоса. Доспех поддерживал температуру тела, но разряжался. Энергия закончится, и я начну терять больше тепла. Моя улучшенная кожа будет держаться дольше, чем у обычного человека, но, в конце концов, холод доберется до моих сердец и остановит их двойное биение. Это только вопрос времени.

На секунду я почти утратил самообладание. Я хотел кричать, биться в металлических объятьях доспеха. Инстинкт существа, оказавшегося под водой, последний вздох горит в легких, темнота неминуемости смыкается вокруг жизни. Я медленно выдохнул, угомонив инстинкт. Я жив, а пока я жив, у меня есть выбор.

— Перегрузить все системы, — сказал я. Электрический импульс пробежался по моему телу, когда доспех подчинился.

Почти сразу же, как доспех активизировался, включилась сирена. Симпатическая боль пронзила позвоночник. Уши наполнили накладывающиеся друг на друга предупредительные сигналы. На дисплее шлема пульсировали красные руны. Я «сморгнул» предупреждения и звуки стихли. Осталось в лучшем случае несколько минут до того, как доспех превратится в гроб. Я поднял правую руку и соскоблил лед с линз шлема.

Белый слепящий свет хлынул мне в глаза. Я парю в огромном зале, освещенном солнечным светом, который исходил из источника за моей спиной. Все покрыто слоем розового инея, сверкающим в резком свете, как сахарная глазурь на торте. Вокруг плавали маленькие кристаллы, медленно кружась своим последним затухающим импульсом. В помещении висели неправильные фигуры, покрытые розовым инеем.

Я движением век кликнул по тусклому маркеру на дисплее шлема. Вокс-система активировалась со стоном помех. Я настроил ее на максимальный диапазон передачи.

— Это Алексис Полукс из Седьмого легиона. — Голос звучал глухо внутри шлема, и мне ответили только новые помехи. Я настроил передачу на повтор, который будет продолжаться, пока не закончится энергия. «Возможно, кто-то услышит. Возможно, есть кто-то, кто услышит».

Что-то ударилось в плечо и медленно выплыло передо мной: замерзший предмет чуть шире моей головы. Он медленно вращался. Я протянул руку, чтобы оттолкнуть его, он перевернулся и посмотрел на меня безжизненными глазами.

В голове вспыхнуло воспоминание: раскалывающийся с металлическим грохотом корпус корабля, вырвавшегося из хватки шторма, обломки пронзают воздух и кровь хлещет по палубе; кричит офицер, его глаза расширены от ужаса. Я на корабле. Я вспомнил дрожь палубы под ногами и завывания шторма снаружи.

Я отдернул руку, и резкое движение закрутило меня сквозь замерзшие кровавые брызги. Вокруг меня вращалось помещение. Я видел забитые льдом ниши сервиторов и искореженные модули приборов. С пола на меня была обращена многоярусная платформа ауспиков, ее экраны и голопроекторы выглядели, как ветки дерева под зимним снегом. Я попытался остановить свое движение, но просто продолжал вращаться. В ушах начали пронзительно визжать предупреждения.

Недостаточно энергии…

Недостаточно энергии…

Недостаточно энергии…

Мимо промелькнули силуэты, окрашенные красным светом предупредительных рун. Тела, прижатые к стенам пластами кровавого льда. Детали расколотого желтого доспеха проплыли среди конечностей и раздробленных костей. Со стен подобно нитям кишок свисали оторванные связки кабелей. Возле замерзших в эмбриональных позах сервиторов парили ленты инфопергамента. Я развернулся и увидел источник света: ослепительно-белое солнце, сияющее сквозь широкую пробоину в корпусе. Я видел сверкающую синюю сферу планеты на фоне усыпанной звездами тьмы. Зрелище между мной и звездным светом приковало взгляд, пока поле зрения не изменилось.

По космосу были разбросаны погибшие боевые корабли. Сотни, их золотые корпуса перекручены и разбиты на части, как разорванные тела. Отогнутые огромные полосы брони открывали вид на паутину помещений и переходов. Корпуса размером с гору были разделены на куски. Я словно смотрел на перемешанные останки бойни.

«Все мои братья погибли», — подумал я, и мне стало холоднее, чем за многие десятилетия. Я вспомнил Элиаса, моего настоящего брата, брата-близнеца, сорвавшегося во тьму с кончиков моих пальцев.

Недостаточно энергии… — звучали предупредительные руны.

Последние воспоминания дополнили общую картину. Я знал, куда мы направлялись: мы все к этому шли. Я смотрел на кладбище и определенно осознал кое-что еще.

Недостаточно энергии…

— Мы не справились, — сказал я тишине.

— … ответьте… — В шлеме прозвучал механический голос, прерываемый помехами. Мне понадобилась секунда, чтобы ответить.

— Это капитан Седьмого легиона Полукс, — сказал я, когда дисплей шлема потускнел.

Слух наполнили взрывы помех. Я чувствовал, как застывает вокруг меня доспех, его системы окончательно истощились. По телу начало распространяться мягкое онемение. Дисплей шлема почернел. Я почувствовал, как что-то ударило в грудь, а затем сомкнулось вокруг меня с металлическим лязгом. В темнице умирающего доспеха я чувствую, что падаю во тьму, падаю слепым и без боли, падаю, как мои братья. Я одинок в темноте и холоде, и всегда буду.

— Ты с нами, брат, — произнес механический шепот. Казалось, он раздавался из ночи, наполненной ледяными снами о мертвых кораблях, мерцающих в свете звезд.

Я знал, что оно перейдет ко мне. Я знал протокол нашего легиона, как и любой другой, но это не лишило меня желания, чтобы все было иначе. Летописцы и итераторы, упоминая о Легионес Астартес, говорят, что мы не ведаем страха, что, кроме решимости и ярости ничто не наполняет наши сердца и разумы. Об Имперских Кулаках они говорят и того больше: что у нас души из камня, что наши эмоции молчат. Правда, как обычно, это то, что не в силах описать слова. Если бы мы ничего не чувствовали, то проиграли в тысячах войн, что вели во имя Императора. Без сомнений, усмиряющих смелость, наши враги могли бы вырезать нас неоднократно. Без ярости мы бы никогда не достигли высот славы. Я не чувствую страха, но внутри меня остается что-то от него, усеченное и увядшее, словно перенастроенное на другое звучание. Там, где человек будет чувствовать страх, я чувствую натяжение другой эмоции, сжатой и вплетенной в мою душу процессом, который создал меня. Иногда это ярость, осторожность или холодный расчет. А иногда это трепет, слабый отголосок истинного страха, утраченного мною. И я почувствовал именно трепет, когда руководство флотом перешло к «Трибуну».

Они проходили мимо меня, входя по одному в помещение из гранита и бронзы. Сотня боевых командиров, готовых к битве. Замысловатые серебряные узоры переплетались на золотисто-желтой поверхности каждого доспеха, а с нагрудников и наплечников мерцала сделанная из гагата эмблема сжатого кулака. Некоторые воины были стариками, их лица покрывали морщины и шрамы; другие выглядели молодыми, хотя это было не так. Вот Пертинакс, смотрящий на меня зелеными аугментическими глазами. Рядом с ним Каззим, который шесть месяцев удерживал башни Велги. Здесь Яго, который сражался во время первого усмирения Луны. Рядом с ними маршалы, мастера осад и сенешали легиона. За их плечами полтысячелетия войн.

Как только все вошли, я шагнул следом и проследовал в центр зала. Адепты Омниссии чинили мой доспех, поэтому я надел шафрановые одежды, перевязанные в поясе кроваво-красным шнуром. Я выше всех своих братьев и даже без доспеха крупнее любого воина в комнате. В помещении было тихо, и моя хромающая поступь разносилась эхом. Я чувствую их взгляды на себе, наблюдающие, выжидательные. Левая рука плотно прижата к боку, старые шрамы от зубов и новые скрыты широким рукавом мантии. Заживающая плоть отзывалась болью в нервных окончаниях. Лицо оставалось бесстрастным.

Помещение находилось глубоко в корпусе «Трибуна», нового флагмана Карающего флота, или того, что от него осталось. Полированная бронза покрывала стены, а палуба спускалась ярусами из черного гранита. Огонь в жаровнях наполнил помещение красным светом, а на открытом пространстве в центре вращалась призрачно-зеленая проекция звезды и планет.

Тир сказал мне, что должно произойти. Он пришел посмотреть, как я восстанавливаюсь под надзором апотекариев.

— Оно перешло к тебе, Полукс, — сказал он, глядя сверху проницательными темными глазами.

Медицинские сервиторы зашивали мне кожу на левом боку, иначе мне пришлось бы встать, прежде чем ответить. Но я должен был оставаться на операционном столе, где хирургические лазеры и термокаутеры восстанавливали мои раздавленные и обмороженные мышцы.

— Есть более достойные, — сказал я, не отводя взгляда. Легкая усмешка изогнула краешек рта Тира. Самообладание — одно из первых качеств, требуемых от Имперского Кулака, и я не сомневался, что намек на насмешку Тира был сознательным. Возможно, я просто не нравился ему. Мы — братья, связанные клятвами и кровью нашего примарха, но братство не требует дружбы. По правде говоря, я не знаю, о чем он думал. Я всегда был обособленным, неспособным читать мысли братьев моего легиона. Они были непонятными для меня, как, возможно, и я для них.

Тир покачал головой, сутулые плечи терминаторского доспеха слегка пошевелились.

— Нет, брат. Ты — воспитанник Йоннада, его наследник. Примарх и Сигизмунд передали командование ему. Теперь оно твое, и ты не можешь отказаться.

Я посмотрел в глаза Тира, так похожие на глаза примарха. Я говорил не из-за ложной скромности; были другие, более достойные, чтобы возглавить силы, все еще представляющие пятую часть всей мощи нашего легиона. Лучшие, чем я, люди пережили катастрофу флота: командиры с большим опытом кампаний, более высоким положением в списках почета, и более искусные во владении оружием. Тир был одним из таких лидеров.

Я — не герой, не чемпион легиона. Я знаю, как защищаться и нападать, как держать упорную оборону и не уступать. Ничего другого я не умею. Это все. Но мы — Имперские Кулаки имы не можем просто отвергнуть традицию и приказ. Йоннад назначил меня преемником. Я сомневаюсь, что он задумывался над вероятностью того, что командование могло перейти ко мне так быстро. Но они вытащили меня живым из замерзших обломков, а шторм забрал моего наставника. Тир был прав, я не мог отказаться. Это был мой долг, и этот долг вел меня, прихрамывающего, в круг равных мне.

Я остановился в центре зала, под вращающимся дисплеем и посмотрел вверх на лица вдоль ярусов. Из теней сверкала сотня пар глаз, глядящих на меня. Я чувствовал себя глубоко почитаемым и абсолютно одиноким. Правда была в том, что я не боялся должности командующего. Йоннад был лучшим флотским командиром легиона, а я его лучшим учеником; я командовал экспедиционными флотами и завоевательными кампаниями. Со смертью Йоннада в шторме я принял его наследие. Легион обучил и подготовил меня к этой чести, но я не желал ее.

Наш флот был первым ответом примарха на предательство его брата. Пятьсот шестьдесят один корабль и триста рот покинули «Фалангу». Командующим был назначен первый капитан Сигизмунд, но примарх вернул его на Терру, и таким образом мы совершили прыжок к Исстваану под командованием Йоннада. Когда мы вошли в варп, на нас обрушился шторм и не отпускал нас. Навигаторы не могли найти луч маяка Астрономикона, и любой курс заводил нас все глубже в бурю. Мы заблудились, дрейфуя по течениям страшного моря. После, как казалось, многих недель навигаторы почувствовали брешь в штормах, единственное спокойное место. Мы поплыли к нему, а ярость шторма последовала за нами.

Флот перешел в реальность на границе звездной системы. Сила шторма в те последние мгновения была несравнима ни с чем из того, что мне выпадало пережить прежде. Поля Геллера вышли из строя, корпуса раскололись на куски и сгорели в пламени собственных реакторов. Некоторые корабли вышли невредимыми, но многие погибли, их остовы вырвались из варпа, чтобы замерзнуть в космосе. Двести боевых кораблей погибли, их останки вращались в свете забытой звезды. Они нашли меня в обломках одного из этих разрушенных остовов. Я был одним из немногих.

Погибли десять тысяч Имперских Кулаков. У меня в голове не укладывалась эта катастрофа.

Осталось триста шестьдесят три боевых корабля. Судьбы свыше двадцати тысяч моих братьев Имперских Кулаков теперь в моих руках. Такое бремя мне прежде не доводилось нести. «Я должен», — подумал я. — «Даже если это выше моих сил, я должен».

Я приветствовал собравшихся кивком.

Тишина. Затем сотня кулаков в унисон ударила в нагрудники.

Я указал на медленно вращающуюся проекцию системы, в которой мы оказались. Она называлась Фолл, система столь незначительная, что ее существование отражалось разве что в примечаниях к навигационным записям. Проекция повернулась, вращающиеся планеты исчезли, когда часть изображения увеличилась, чтобы показать уцелевшие корабли Имперских Кулаков. Я позволил картинке вращаться еще некоторое время. Всем присутствующим нужно было обсудить один вопрос.

— Пятьсот кораблей нацелились в сердце величайшего из когда-либо совершенных предательств. Двести погибло, когда шли к единственному спокойному району посреди шторма. Две планеты, когда-то заселенные, теперь необитаемы. — Я посмотрел туда, где перемещались пурпурные облака, изображающие соответствующие варп-условия вокруг системы. — Мы здесь, окруженные штормами, которые пригнали нас сюда. Лишенные связи. Изолированные. Пойманные в ловушку. — Я поднял глаза на выжидающие лица; некоторые кивнули, словно понимая, куда я клоню. Возможно, они уже видели подобные нашей ситуации признаки и сделали тот же вывод. Я знал, как устроить засаду, использовал их в десятках войнах, и я знал, что значит убить ослабленного и застигнутого врасплох врага. Глядя на проекцию нашего флота, плывущего в систему Фолл, я видел западню. То, что кто-то смог создать нечто подобное, было вне моего понимания, но я понимал, что говорит мне интуиция.

— А если нас заманили в западню, — сказал я и голос разнесся по безмолвному залу, — кто наш враг?

ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ ТЕРРА

Отец ожидал его в старейшей цитадели Терры. В крепости Бхаб — полукруглая скала неправильной формы устремилась к крыше мира, подобно указующему в небеса персту. Долгие тысячелетия Древней Ночи она служила прибежищем военачальникам, королям, тиранам. Но даже они называли ее древней. А сейчас цитадель — безобразный пережиток прошлого, уцелевший в разрастающемся Императорском Дворце — прямое напоминание о дикости среди монумента просвещению и единству. Сигизмунд задался вопросом: одержит ли теперь победу старый варварский бастион над попытавшимся покорить его Дворцом. «Старые пути и привычки снова вернулись, как всегда». Войны шли непрерывно с тех пор, как человек впервые ступил под солнечный свет, и продлятся бесчисленные годы спустя, когда звезда потухнет. В этом он был уверен.

На вершине цитадели дул прохладный ветер, принося запах специй из далекого рабочего лагеря на горном склоне. В ярком синем небе плыли облака, лицо первого капитана омыли холодные рассветные лучи. Астартес можно было бы назвать красивым, но войны и генетические усовершенствования оставили свой след. Грубое лицо с благородными чертами, кожу усеивают рубцы, от правого глаза к челюсти вьется шрам. Зато глаза исключительные — ярко-синие, как сапфир и излучают мощную внутреннюю энергию. Облаченный в отполированный золотой боевой доспех и накинутый поверх брони белый сюрко с черным крестом первый капитан носил регалии и награды многих войн, как вторую кожу. В битвах среди звезд его ни разу не смогли превзойти. Везде, от гладиаторских ям Пожирателей Миров до покоренных космических систем, он демонстрировал, что значит быть воином Империума. В иные времена Имперский Кулак стал бы величайшим воином эпохи, а сейчас он просто самый сильный сын того, кто ожидает его у парапета башни.

Рогал Дорн мерцал в утреннем свете. Первый капитан не достигал ему даже до плеча, примарх Имперских Кулаков выглядел, как облаченный в адамантий и золото полубог. Рядом стояла астропат — истощенная женщина, зеленая шелковая мантия которой не могла скрыть сутулость. Оба молчали, но Сигизмунд почувствовал повисшее после недавнего разговора напряжение. Он преклонил колени, ветер трепал табард на броне.

— Благодарю, госпожа, — Дорн кивнул изнуренному астропату, та поклонилась и вышла.

— Встань, сын, — продолжил примарх.

Сигизмунд медленно поднялся и посмотрел на отца. На непреклонном, неподвижном лице блестели темные глаза. Рогал мрачно улыбнулся. Астартес знал, что это значит — каждый день после возвращения на Терру одно и то же.

— Никаких сообщений, повелитель?

— Никаких.

— Варп-шторм делает…

— Получение посланий невозможным, да, — отвернулся Дорн. Над зубчатыми стенами в холодном синем небе в струях дрейфующего дыма кружил орел. Примарх наблюдал за ним, отслеживая витки полета — птица поднималась, используя теплые воздушные течения.

Прошло много недель с тех пор, как Рогал Дорн услышал о предательстве брата и получил доказательства. Сигизмунд запомнил гнев в глазах отца. И знал, что ярость никуда не ушла, а лишь скована железной волей и самоконтролем. Знал, потому что она пылала и в нем — яркий отголосок холодного гнева примарха. Дорн желал лично выступить против Хоруса, выслушать признание предателя и собственными руками свершить возмездие. Не пустил долг перед Императором и Империумом, которых Хорус стремился уничтожить. Имперские Кулаки вернулись на Терру, но примарх отправил некоторых сыновей — воплощение своего гнева — в составе Карающего флота. Тридцать тысяч Имперских Кулаков и более пятисот военных кораблей устремились к Исстваану, — учитывая ярость братьев, сила вполне достаточная, чтобы захватить сто миров. Сейчас вторая армия, которую сформировали из воинов многих легионов, собиралась нанести удар по Исстваану, а от Карающего флота не было никаких вестей.

— Сообщение придет, повелитель. Галактика не может просто проглотить треть легиона.

— Не может? — Дорн обратил взгляд темных глаз на Сигизмунда. — Легионы воюют друг с другом. Хорус предатель. Все перевернулось с ног на голову. Как мы можем быть в чем-то полностью уверенными?

— У вас слишком много надоедливых советчиков, повелитель, — спокойно ответил первый капитан.

Страх окружает нас.

Страх пронесся по Терре подобно ледяному ветру. От грязных ульев Северной Мерики до колоннад Европы. Он везде: во взглядах, слухах и недомолвках. Страх повсюду и продолжает разрастаться. Предательство Хоруса сотрясло основы верности и истины в Империуме. В одно мгновение всех одолели сомнения. Кто еще примкнул к Хорусу? Кому можно доверять? Что будет? Вопросы оставались без ответа. Глядя в глаза отца, Сигизмунд подумал, что ответы на некоторые из этих вопросов никому не прибавят спокойствия.

— Что бы ни произошло, они выстоят и достигнут Исстваана. Они ваши сыновья.

— Сожалеешь, что вернулся?

— Нет. Мое место здесь, — ответил первый капитан, снова взглянув в лицо отцу.

Сигизмунд командовал отделением Имперских Кулаков, которые отправились к Исстваану, но сам отказался от этой миссии. И попросил о возвращении на Терру. Дорн доверял сыну и согласился без вопросов.

Первый капитан не распространялся о настоящей причине, понимая, что отец не примет ее. Он и сам едва ее осознавал, но выбор сделал. Ложь тяготила его, как цепи преступника.

Дорн улыбнулся:

— Такая уверенность, столь мало сомнений.

— Сомнения — величайшая слабость, — нахмурился Сигизмунд.

— Цитирование моих собственных слов — неприкрытая лесть или тонкий упрек, — удивленно воззрился на него примарх.

— Правда — обоюдоострый меч, — спокойно ответил Имперский Кулак. Смех Дорна разнесся коротким раскатом грома.

— Теперь ты точно дразнишь меня, — проворчал Рогал, улыбаясь по-прежнему. Затем хлопнул Сигизмунда по плечу.

— Спасибо, сын, — теперь в голосе больше не было эмоций. — Рад, что ты здесь.

На секунду капитан захотел рассказать правду, поведать истинные причины возвращения на Терру. Но Дорн отвел взгляд и порыв Сигизмунда растаял.

— У тебя есть другие обязанности, кроме борьбы с моей меланхолией, — примарх посмотрел вдаль на блестящие на горизонте звезды. Пристальный взор остановился на красной точке, похожей на остывающий уголек.

— Оно пришло к нам, предательство у наших дверей.

— Значит, доклады верны? Марс пал?

— Да.

Сигизмунд ощутил растущий гнев от мысли, что враг столь близок к сердцу Империума. Вспыхнувшая ненависть, волной прокатилась по всему телу, поглощая меньшие эмоции, пока не сфокусировалась в едва сдерживаемое сконцентрированное пламя. Именно этот внутренний огонь сделал из него воина, не знавшего равных после Императора и примарха, часть которого жила в нем. На мгновение Имперский Кулак почувствовал себя, как до встречи на «Фаланге», после которой все изменилось.

— Я сотру марсианских предателей в пыль, — выдохнул капитан.

Рогал покачал головой:

— Еще не время. Пока мы должны спасти то, что в первую очередь потребуется для защиты Терры: броню из Мондус Оккулум и Мондус Гамма.

Сигизмунд кивнул. Если у них не осталось союзников среди остальных адептов Марса, то миссия станет сложнее. Сложнее, но и яснее.

— Мои силы?

— Четыре роты и еще с тобой отправится Камба-Диас.

— Чтобы сдерживать мой темперамент, — прорычал первый капитан, понимание мудрости приказа пересилило гордыню.

— Всем нам нужны другие, чтобы уравновешивать нас, — слегка склонил голову примарх. — Не так ли, сын?

Космодесантник подумал о мелькнувшей неуверенности в глазах отца и истинной причине своего возвращения на Терру. «Он стоит посреди бури предательства и лжи, и я должен стоять рядом с ним, что бы не случилось».

— Будет сделано, повелитель, — сказал Сигизмунд и снова преклонил колени.

— В этом я уверен, — ответил Рогал Дорн.

ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ ДНЕЙ ДО БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ СИСТЕМА ФОЛЛ

Выхлопы корабельных двигателей затмили сияние звезд. Во тьме за обзорными окнами «Трибуна» сотни боевых кораблей скользили в переплетающейся паутине плазменных следов. Каждый двигался по определенной траектории рядом со своими товарищами, образуя движущуюся сеть, которая напоминала непрерывно меняющуюся механическую модель звездной системы. Некоторые находились так близко, что я видел шпили авгуров, выступающие из верхних и нижних частей корпусов. Я разработал это построение, определил место для каждого корабля и рассчитал траекторию. Весь флот находился в постоянной боеготовности, щиты подняты, а оружие заряжено. В другое время подобное творение, возможно, и порадовало бы меня, но сейчас лишь наполнило разум смутными тревогами. Прошли недели, а ничего не случилось.

Я посмотрел на стоявших вокруг командиров боевых групп. Первый сержант Ралн находился чуть позади, держа шлем под мышкой. На лице не было обычной кривоватой усмешки. Мы стояли в центре выступа из белого мрамора, который проходил по центру мостика «Трибуна». Стены из черного камня изгибались над головами к сводчатому потолку. По всей длине мостика тянулись круглые иллюминаторы с открытыми бронированными створками.

С обеих сторон в нишах расположились ряды сервиторов, соединенные с машинами толстыми связками кабелей. В воздухе витал запах нагревшейся электропроводки и звук щелкающих когитаторов. Смертные офицеры проходили по длинным рядам в сопровождении парящих сервочерепов, которые проецировали перед собой прозрачные экраны с данными. Под ногами на мраморе сплетались мозаики мифических животных из золотых и красных камней. «Трибун» построили на верфях Инвита, и подобно всем кораблям, родившимся над миром ночи и льда, его капитан командовал стоя. Присутствующие тоже стояли, равные если не в звании, так в уважении. Этот принцип нравился мне, но после десятков советов мне иногда казалось, что инвитские кораблестроители были более любезны к подчиненным, чем к командиру.

Пертинакс закончил доклад. Я признательно кивнул и оглядел окружение. Каждый из собравшихся командовал одной из двух дюжин боевых групп флота. Большинство представлены в виде проекций, их полупрозрачные образы отображались в мерцающем свете. Только Тир, Ралн и магистр астропатов Калио Леззек с длинными руками и ногами присутствовали лично. Совет проходил так же, как и все предыдущие: все молчали. Так было на протяжении многих недель. Я уловил взгляд Тира, в котором нарастал старый спор, и отвернулся к единственному, кто еще не отчитался.

— Магистр Леззек. — Старик задрал голову, услышав свое имя. — Есть сообщения с Терры?

— Нет, капитан, — прохрипел закутанный в шелк Леззек, дряблая кожа на лице затряслась. — Сообщений с Терры не было, как и из других мест. — Ответ был ожидаемым; мы были так же глухи и немы, как в самом начале шторма.

— Благодарю, — сказал я и собрался закончить собрание, когда Леззек вздохнул и продолжил.

— При последней попытке отправить сообщение через шторм мы потеряли еще двух астропатов. — Старик замолчал, тяжело дыша. Я видел, что он утомлен. Кожа лихорадочно блестела, а когда он говорил, в уголке рта появлялась капля крови. — Магистр флота, мы потеряли половину астропатов флота, пытаясь связаться с Террой. Мы не можем продолжать. Штормы бьют по нашим разумам даже во сне. Они словно живые. Они, как…

— Вы будете продолжать попытки, — я резко оборвал старика. Леззек открыл рот, чтобы ответить, но я ему не дал такой возможности. — Нет ничего важнее. Ничего. — Леззек мгновенье молчал, а потом кивнул.

Я знал, что вынес ему смертный приговор. Я приказывал астропатам отдавать свои жизни, хотели они того или нет. Но выбора не было, мы все понесли потери в этом походе. Смысл верности заключался в исполнении долга наряду с самопожертвованием. Тем не менее, повернувшись к другим командирам, я чувствовал, как пустые глаза слепца сверлят мне спину.

— До следующего совета, — сказал я и прижал сжатый правый кулак к груди. Все Имперские Кулаки ответили тем же. Леззек, выглядевший так, словно мог упасть в любой момент, просто поклонился и шаркающей походкой вышел. Один за другим проецированные изображения погасли, пока не остался только Тир. Он пристально смотрел хмурым взором вслед уходящему астропату. Даже не двигаясь, Тир излучал нетерпение, сдерживаемая энергия делала его похожим на хищника в клетке. Капитан был благороден и искренен, но он не склонится ни перед кем, кроме Сигизмунда и самого Дорна. Он был мне братом в силу изменений в наших телах и данных клятв, но никогда не станет другом.

— Если у тебя есть что-то на уме, говори, брат.

Тир одарил меня осуждающим взглядом. Я приготовился к новому спору. Позади меня Ралн осмотрительно отошел в сторону, его постоянная загадочная улыбка вернулась.

— Он прав, брат, — сказал Тир, глядя туда, где стоял Леззек. — Мы не можем продолжать вот так.

— Мы должны установить связь с Террой, — сказал я ровным и твердым голосом. Тир кивнул, по-прежнему не отрывая взгляда от места, где стоял астропат.

— Верно, но я не это имел в виду. — Он нахмурился, шрамы на лице превратились в неровные морщины. — Примарх приказал нам следовать к Исстваану. Известия с Терры очень важны, но боевая задача важна не меньше.

— Десять кораблей, капитан, — сказал я тихо. С тех пор, как я принял командование, он убеждал, что весь флот должен пытаться найти путь сквозь шторм. По его мнению, оставаться на месте и готовиться к нападению было бы пустой тратой времени. После первого разговора я согласился с ним. И возложил на Тира ответственность за поиск безопасного пути. За последние недели было потеряно десять кораблей, и многие получили повреждения. Штормы не стихли; скорее наоборот, их ярость только возросла.

— Если бы весь флот искал выход…

— Мы бы потеряли еще больше, и не смогли поддерживать боеготовность.

— Это наш долг? — прорычал Тир. — Оставаться здесь и ждать врага, который может никогда не прийти? К тебе перешло командование не для того, чтобы медлить здесь, в то время как наш враг ждет нас за штормами. — Он указал на иллюминаторы, но взгляда не отводил. Я видел нечто опасное в глубине его глаз.

Я подошел к нему, тело вдруг наполнило спокойная уверенность. Мой доспех не был таким громоздким, как терминаторский, но я по-прежнему смотрел сверху вниз на Тира.

— Я выслушал тебя, — сказал я тихим и спокойным голосом. — Позволил тебе искать выход. Но командую флотом я. — Тир собрался возразить, но я медленно покачал головой. — Ты мог бы получить должность командующего. Тебя больше уважают. Сигизмунд высокого мнения о тебе, как и примарх. Принятые мной решения могли быть твоими. Но они мои. Ты и остальные передали эту обязанность мне. — Я понял, что неосознанно сжал руку, иссеченные пальцы скрывала громада силового кулака. — Ты можешь продолжать искать выход, но я не буду больше рисковать кораблями. Это приказ, капитан.

Тир моргнул, а потом поклонился, но когда он снова поднял глаза, в них горел прежний огонь. В основании шеи вспыхнуло жгучее ощущение, которое распространилось в голову и грудь. Я узнал это чувство: гнев. Не сфокусированная ярость битвы, но низкое человеческое чувство.

Я открыл рот, но так и не сказал то, что собирался. В этот момент «Трибун» заревел.

Нам говорили, что гордость — это добродетель, но только вкупе со смирением. Я был готов к нападению. В течение долгих недель наблюдения, подготовки и планирования я ждал, когда враг покажет свое лицо. Я ожидал бесшумные корабли, несомые силой инерции от границы системы или же прямую массированную атаку из-за солнца. Наша диспозиция учитывала эти и другие варианты начальных фаз нападения.

Мой план, хоть и досконально продуманный, не предвидел невообразимого. Из многих совершенных мной ошибок эту, возможно, легче всего понять, но тяжелее всего простить.

Все началось с сервиторов. Их были сотни, соединенных с кораблем каналами интерфейса и закрепленных в гнездах и машинных нишах. Они одновременно застонали. Некоторые исторгли инфокод, словно пытаясь очистить себя. Другие бормотали непонятные слова. У кого не было ртов, молча бились в конвульсиях.

Я пытался понять, что происходит. Затем меня ударила психическая волна и погрузила в океан обрывочных ощущений. Я слышал крики, бормотание и мольбу сотни отчаянных голосов. Я пошатнулся, зрение наполнилось цветными вспышками. Я падал, а слышимые мной звуки были осколками не принадлежащих мне воспоминаний и мук. Я тонул, зловонная жидкость наполняла мои легкие. Я парил в вакууме, зная, что почти погиб. Я закричал, когда фигура с железным лицом направилась ко мне, вытянув руки с клинками. Я кричал навстречу ветрам шторма.

— Брат. — Казалось, слово пришло издалека. Я открыл глаза. Зрение размылось, а в ушах стояли крики. На меня смотрело лицо, боль в его чертах была отражением моей собственной. На мгновение я увидел призрака, полусон из прошлого, попавший в настоящее. Затем почувствовал удар в плечо, достаточно сильный, чтобы встряхнуть меня внутри доспеха. Чувства резко прояснились. На меня смотрел Тир, худое лицо искажала гримаса подавленной боли. Его кожу усеивали капли пота. За его плечом я увидел смертных офицеров, которые лежали на платформах сенсоров и бились в конвульсиях среди луж рвоты и испражнений. Из их ушей и глаз текла кровь, запачкав экраны, искаженные помехами. Некоторые люди, судя по их неподвижности, были уже мертвы. Рот наполнил вкус сухого пепла и могильной гнили.

— Смотри! — выкрикнул Тир и указал на голопроекцию системы Фолл, которая вращалась в воздухе над нами.

Я посмотрел и выкрикнул приказ о полной боевой готовности в тот момент, когда мой мозг только осознавал увиденное.

Перед глазами вспыхнула и погасла тысяча энергетических сигнатур. Сенсоры оказались перегружены, и на нас обрушились сотни ауспик-сообщений, исходящих из источников, которые то появлялись, то исчезали. Это было похоже на то, как фосфорный снаряд рассыпает искры на фоне ночного неба. Когитаторы рычали, пытаясь обработать и оценить внезапный ураган данных. А тем временем кошмары и видения пронеслись растущей волной по нашим разумам.

Затем все закончилось. Последние энергетические сигналы исчезли с голопроекции. Машины затихли, сервиторы обмякли на своих постах, а лихорадочные видения покинули мой разум.

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ДНЕЙ ДО БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ

СИСТЕМА ФОЛЛ

Они лишили нас страха, но не сомнений. «Прав ли я? Заблуждался ли? Что произойдет?» Эти вопросы донимали меня, и я заставил их умолкнуть. Командующему необходимо держать сомнения при себе. Ты не можешь обратиться к другим за уверенностью, потому что ты — их уверенность. Ты не можешь поделиться своими сомнениями, чтобы они не расползлись как губительная болезнь по организму. Ты одинок. Иногда я задавался вопросом: «Чувствовали ли нечто подобное примархи, мучили принятые решения их так же, как и меня?»

Я часами тренировался со своей ротой. Обычно я нахожу успокоение в подобной практике, но вопросы не оставляли меня в покое. «Что если штормы не утихнут? Должен ли я изменить план? Что бы сделал Сигизмунд?»

Тренировочный зал протянулся на полкилометра вдоль борта «Трибуна». Противовзрывные двери перекрывали проемы шириной с танк в одной из стен, отсекая вакуум. Палуба представляла лабиринт баррикад и обгоревших развалин. С потолка свисали орудийные сервиторы, скользившие вдоль платформ, чтобы вести огонь с различных углов, как того требовал тренировочный сценарий.

Посмотрев вверх, я заметил, что стволы орудий сервиторов раскалились докрасна. Они увеличили темп огня. По кромке абордажного щита плясали искры. Над головой хлестали потоки трассирующего огня. Держащая щит рука дрожала от ударов крупнокалиберных снарядов. Трассирующая очередь задела гребень шлема, и я почувствовал, как заныли мышцы шеи. С двух сторон от меня двое воинов первого отделения прижали щиты к левому боку и расставили ноги.

Каждый щит — толстая пластина из пластали высотой в две трети роста воина Астартес. Дула болтеров торчали из вертикальной прорези с правой стороны каждого щита. Встав плечом к плечу, мы образовали металлическую стену. В боях внутри космических кораблей с ее помощью мы выживали и побеждали. Подобная тактика боя груба и прямолинейна: это дисциплинированное и отработанное убийство. И, возможно, это моя самая любимая тактика.

— Наступаем и ведем огонь! — взревел я.

Целями были управляемые сервиторами автоматы, которые двигались по заданной схеме, имитируя ответные действия решительного врага. Только когда мы сократим дистанцию, настоящие противники заменят машины и сервиторов. Мы начали двигаться вперед, и каждый шаг сопровождался залпом болтерного огня, повторяемым в смертоносном ритме.

Вместе с нашим продвижением в голове раздавались вопросы. «Был ли Тир прав? Должны ли мы попытаться пройти сквозь шторм?» После сенсорной и психической атаки мы перешли на полную боевую готовность и ожидали появления врага. Он не появился. И с течением времени вопросы в голове звучали все громче.

— Враг, десять метров впереди, быстро сближается! — выкрикнул справа Ралн. Я не мог увидеть противника, не выглянув из-за щита, но в этом не было необходимости; Ралн видел, а я доверял его оценке ситуации.

«Была ли система Фолл в самом деле ловушкой?» Население планет исчезло, а мы, похоже, подверглись психической атаке. Но следов нападения не найдено. Здесь могли действовать иные факторы. Наше пребывание в системе могло быть простым совпадением.

— Разомкнуть строй, — приказал Ралн. Стена щитов разошлась прямо перед вражеским ударом. Пять Имперских Кулаков атаковали узким клином с молотами и цепными мечами. Воинское мастерство — это лезвие клинка, затачиваемое только суровой практикой, поэтому я отобрал лучших воинов роты в качестве наших противников в ближнем бою. Они обрушились на нас, как я и планировал: словно желая убить нас. Пятерка прошла через брешь в стене и рассыпалась.

— Сомкнуться! — закричал Ралн. Наши ряды сошлись, окружив мнимых противников плотным кольцом щитов.

«Справлюсь ли я? Пятая часть легиона в полной боевой готовности, готовится к нападению, которое, я считаю, произойдет… Что если я ошибся?»

Молот обрушился на мой щит со звуком гонга. Секундой позже один из вражеских воинов врезался плечом в стык наших с Ралном щитов. Это был Сеттор, сержант шестого отделения, закаленный покорением миров старый воин. И он был гибельно быстрым. Как только между щитами появилась брешь, он шагнул вперед, расширив ее и ударив меня молотом по голове. В глазах поплыло. Я моргнул и в ту же секунду Сеттор прорвал стену. Он сбил Рална с ног и в кругу щитов образовалась широкая прореха. Подъемники орудийных сервиторов подняли их, и на наши головы хлынул ливень пуль.

Я высоко поднял щит, прикрывая голову. Обух молота Сеттора ударил в живот. Я пошатнулся, и второй удар поразил лицевую пластину. Линзы шлема разбились, красные осколки рассыпались передо мной, как кровавые слезы. Я был бы мертв, будь это настоящий бой.

— Конец, — передал я по воксу. Секунду спустя стрельба стихла — сервиторы на орудийных платформах деактивировали оружие. Я снял шлем. Осколки красного стекла опоясали глазницу, как выбитые зубы. Рота опустила оружие. Серный оружейный дым застлал воздух. Бесчисленные зазубрины и вмятины обнажили металл на доспехе каждого воина. Сплющенные пули покрывали фронтальную часть абордажных щитов.

— В стене была щель, магистр флота, — сказал Сеттор, поклонившись. — Кратковременная брешь в вашей защите. Я использовал ее, чтобы прорвать оборону. — Я кивнул. Находить уязвимое место у врага было обязанностью всех Имперских Кулаков. Сеттор был прав — я отвлекся и не был сосредоточен. В настоящем бою это может привести к поражению и гибели.

— Спасибо, брат, — сказал я, кивнув. Сеттор отошел, непринужденно держа молот. Я посмотрел на разбитый шлем. Голова гудела от гнева. Я позволил своим сомнениям ослабить себя. Если я не смогу найти в себе силы выполнять обязанности, то погублю всех.

«Может, нет никакого врага, — прошептал малодушный голос в глубине души. — Возможно, Тир прав, а твой долг заключается в другом». Я подумал о Сигизмунде, нашем первом капитане. Это должна была быть его обязанность, но он вернулся на Терру вместе с примархом. Я подумал о невезении, о том, что обязанности Сигизмунда теперь лежали на моих плечах. Была бы она такой же тяжелой для него?

— Неплохо, — голос Рална ворвался в мои мысли. Он подошел ко мне, его доспех усеивали следы от снарядов и зазубрины от клинков. Сержант снял шлем и сделал глубокий вдох, словно наслаждаясь насыщенным запахом тренировочного поля.

— Стену пробили, — прорычал я.

— Впервые за четыре часа.

— Тем не менее, пробили.

— Ответные действия и сплоченность усилились.

— Следующие четыре часа, — сказал я. Ралн поднял шлем, словно сдаваясь, и я увидел слабую улыбку на отмеченном шрамами лице. Я понятия не имел, почему он улыбается.

— Оружейники не поблагодарят тебя.

— Следующие четыре часа. — Я поднял щит, чувствуя его успокаивающий вес.

Ралн удивился, но кивнул и начал выкрикивать приказы. Рота приступила к перегруппировке. Наверху орудийные платформы перестроились в новую конфигурацию. Меня не заботило, что оружейникам придется восстанавливать каждый доспех на флоте; когда враг придет, мы должны быть готовы. Мнения других, согласны они или нет, не имели значения. Сила требует подчинения, а не размышления.

Я надел безглазый шлем. У меня не будет данных, которые поступают через линзы, но в любом случае продолжу тренировку. На войне ты не можешь полагаться ни на кого, кроме своих братьев. Поступать иначе — слабость.

— Начинаем, — приказал я, и оглушительная стрельба наполнила слух.

— Магистр флота? — Голос рулевого офицера прорвался сквозь шум, когда я собрался отдать первый приказ. Это был Картрис — ветеран с пятидесятилетней службой Имперским Кулакам и человек, которому я доверил координировать разведку планет, лун и астероидных поясов системы. Его нелегко было потрясти, но я слышал напряжение в голосе. Нападение? Тогда на корабле звучали бы сигналы тревоги. Нет, это что-то другое, достаточно важное, чтобы немедленно предупредить меня, но не настолько, чтобы поднять общую тревогу.

— Слушаю, Картрис.

— Мы получили сигнал от поисковых команд, — Картрис замолчал. Я слышал на заднем фоне стрекот сигнала считывания информации и вокс-помехи. — Они кое-что нашли.

Тир пришел со мной. Возможно, я хотел, чтобы он это увидел и, таким образом, ответил на собственные вопросы. А может быть был другой, менее подобающий мотив.

Наши шаги глухо лязгали, когда мы подошли к безжизненной машине в центре темного помещения. Я посмотрел на Тира, но его глаза впились в единственный круг яркого света. Мы были на артиллерийском складе с трехметровой толщины стенами и трехслойными противовзрывными дверями, запертыми многоуровневыми цифровыми кодами. Машина стояла отдельно под гудящим стазисным полем, образец, извлеченный для демонстрации, а затем спрятанный от посторонних глаз. Автоматические орудийные башни среагировали на наше приближение, а затем замерли. Мы словно вошли в потусторонний мир, который возник подобно пузырю вокруг тайны.

Мы остановились и посмотрели на то, что поисковые команды вытащили из океана Фолла II. Машина блестела в свете фонарей, ее гладкий металлический корпус был мокрым, стазисное поле придавало каплям сапфировый цвет. Несмотря на серьезные повреждения, форма все еще угадывалась: металлический куб со сглаженный кромками, усеянный соплами реактивного двигателя и выступами. Корпус был поврежден — неровными дырами, похожими на следы падения, и ровными разрезами мелта-резака. Техножрецы вскрыли находку, обнажив внутренности. Я увидел перепутанные кабели и связки стеклянных пузырей, похожие на глаза без век. Капли желтой жидкости неподвижно свисали из разорванных трубок. Разбитые кристаллы усеяли перепачканный пол. В центре машины находилось что-то серое и мягкое, похожее на раздувшийся труп в темной воде. Я видел позвоночник под бледной кожей, голову окружал пучок кабелей, глаза и рот были зашиты. Не было ни рук, ни ног, лишь обрубки. В нос ударил насыщенный запах ионизированного воздуха, а зубы заныли в такт с пульсацией поля.

Я видел бесчисленное количество сервиторов, созданных Механикум, и ходил по колено в обезображенных телах, но в этой машине и ампутированном торсе было что-то крайне отталкивающее. Я уже изучил устройство, когда поисковые команды только доставили его на борт, но без толпы техножрецов и рабочих сервиторов оно воспринималась иначе. Словно подходишь к краю могилы, чтобы посмотреть на останки тайного злодеяния.

Рядом со мной осторожно выдохнул Тир.

— Что это? — спросил он, голос разнесся эхом по пустому помещению.

— Мы не знаем, во всяком случае, наверняка, — ответил я. Тир прошелся вдоль края стазисного купола.

— Посланные мной на Фолл II поисковые команды нашли его плавающим в океане, но он наверняка побывал в космосе. Адепты сказали, что у компонентов этого механизма несколько предназначений. — Тир коротко кивнул, но оставался безмолвным, когда я указал на разные части устройства. — Большая часть состоит из антенн авгуров с большим коэффициентом усиления и сенсоров широкого спектра, эффективных на сравнительно короткой дистанции. Есть человеческий компонент. Очевидно, он должен был быть в состоянии гибернации, жизнь поддерживалась минимальным потреблением энергии. По их оценке устройство находилось на орбите Фолл II, получило повреждение и упало на поверхность планеты. — Тир продолжал смотреть на серые останки человека в машине. Я бросил на них быстрый взгляд и отвернулся; они вызвали у меня желание поежиться.

— Некая форма контролируемого сервитором сенсорного передатчика? Возможно, устройство для изучения астероидов?

— Адепты считают, что это маловероятно. В дополнение к сенсорному оборудованию часть систем смахивает на психический усилитель.

Тир поднял глаза.

— Это оно вызвало психическую атаку?

— Оно и другие подобные устройства. Во время атаки мы засекли сотни энергетических сигнатур. Весьма вероятно, что их еще много.

— Нам нужно найти и уничтожить их; они могут снова включиться в любой момент.

— Эта машина упала на океаническую планету, когда сошла с орбиты. Поисковые команды никогда бы не обнаружили ее, если бы не вспышка при входе в атмосферу. — Я оглянулся на разбитое устройство и его несчастного обитателя. — Она повреждена, но адепты говорят, что большая часть системы вышла из строя, и пассажир погиб еще до падения.

Тир покачал головой, лицо напряглось от эмоции, которую я не мог прочесть.

— Они погибли, как только их активировали, — произнес он. В голосе были нотки неверия и гнева. — Объекты такого размера, отключенные и без источников питания… Мы можем прочесывать систему десять лет и ничего не найти. Так как планеты не заселены, то мы не сможем узнать, кто их запустил, и зачем они атаковали нас.

— Ты прав, но это была не атака.

— Что ты сейчас сказал? — Я видел, как месяцы разногласий и подавляемой враждебности терзают его. После психической атаки Тир не оставил требований прорваться через шторм. Даже наоборот, его позиция стала тверже. Как и моя. Я надеялся, что он поймет предназначение добытой машины, и то, что мои решения были верны. Это была слабость, и как все, что основано на слабости, обречена на неудачу.

— Посмотри на это, брат. — Тир снова взглянул на машину, осматривая ее разрушенный корпус. — Сенсоры, авгур и коммуникационные фильтры. Психические вопли, которые мы все ощутили, были не атакой. Они были посланием. — Он посмотрел на меня и я, наконец, увидел понимание. — Это была не атака, брат. Это была прелюдия к ней.

ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ ТЕРРА

Все замолкали при ее приближении. Постукивание посоха эхом разносилось по коридорам, когда вестница направлялась к залу планирования. Люди расступались, провожали женщину взглядами и шептались, словно чувствовали всю важность новостей, которые она несла. С обеих сторон ее сопровождали четыре кустодия в золотых доспехах, черные стражи похожие на плакальщиков в броне замыкали процессию.

В зале планирования Сигизмунд через открытую дверь заметил движение. Он увидел приближающуюся вестницу и взглянул на морщинистое слепое лицо астропата. От увиденного по телу пробежал холодок. Астартес узнал ее — Армина Фел. Она служила Империуму три десятилетия. Последствиями службы стали согбенные плечи и белые, как хлопок, волосы. Астропат доставляла Дорну бесчисленные сообщения. Большинство были скверными, некоторые разочаровывающими, но ни для одного не потребовался эскорт. Выглядело так словно послание — заключенный, который мог освободиться от оков и сбежать.

Имперский Кулак посмотрел на отца, но тот если и заметил приближающуюся процессию, то не подал вида. Вадок Сингх в общих чертах объяснял свои предложения по укреплению Императорского Дворца. Военный архитектор расхаживал между широкими столами, попыхивая длинной курительной трубкой и выдыхая ароматный дым. Примарх стоял в центре палаты, хмуро разглядывая разложенные на столах схемы. С потолка свисал медный проектор, выводя изображение планов Сингха на облицованные песчаником стены. Помещение выглядело почти умиротворяюще, но капитан знал, что краткий миг спокойствия — иллюзия. Вернувшись с Марса, он застал атмосферу неуверенности и страха, разрастающуюся день ото дня. Создавалось впечатление, что все на Терре затаили дыхание и выжидали, куда обрушится следующий удар.

— Гора Дхаулагири? — нахмурился Дорн, разглядывая увеличенное изображение. — Считаешь это необходимо?

— Не необходимо, — мягко ответил Сингх. — А требуется, Рогал.

Военный архитектор щелкнул пальцем одному из своих рабов в шелковых мантиях и человек изменил фокус одной из линз проекторе.

— Обрати внимание на уязвимое расположение внешних элементов. Из всех ты первым должен понять, что если мы хотим удержать этот квартал Дворца, то необходимо его перестроить и перестроить сейчас же.

В обычное время фамильярность Сингха возмутила бы Сигизмунда, но сейчас он обращал внимание только на смысл сказанного.

Процессия вошла в открытые двери зала. Дорн слегка хмыкнул за спиной первого капитана.

— Требуется — это слово вызывает у меня подозрения, старый друг, — ответил примарх.

Астартес наблюдал за Арминой Фел и ее свитой — они остановились у входа. Астропат подняла руки к пустым глазницам. На щеках блестели слезинки. «Она плачет». Один из стоявших рядом с ней Кустодиев трижды ударил торцом копья по каменному полу. Звук разнесся по поддерживаемому колоннами залу.

Дорн медленно поднял голову.

— Новости, — спокойно сказал он и посмотрел на Армину Фел. На миг Сигизмунду показалось, что он увидел какую-то эмоцию, мелькнувшую на лице отца. — Все в порядке, госпожа. Прошу скажи нам то, что должна.

Губы женщины задрожали.

— Сообщение с Исстваана, повелитель, — у Армины сбилось дыхание.

Дорн вышел вперед, когда он протянул руку, с нее откинулся рукав черной мантии. Он мягко приподнял голову астропата, пока ее пустые глазницы не посмотрели на него.

— Госпожа, — мягко спросил он. — Что случилось?

Фел успокоилась, вернулись самообладание и достоинство, словно ей передались спокойствие и сила примарха. Она начала размеренно говорить, четко воспроизводя сообщение:

— Имперская контратака на Исстваане V провалилась. Вулкан и Коракс пропали без вести. Феррус Манус погиб. Повелители Ночи, Железные Воины, Альфа-Легион и Несущие Слово присоединились к Хорусу Луперкалю.

В зале никто не шелохнулся. Черные стражи и кустодии стояли подобно статуям из гагата и золота. Вадок Сингх просто уставился на Армину, тлеющие угольки в трубке остывали и превращались в серый пепел. Мгновение Сигизмунд ничего не чувствовал, словно услышанное опустошило его. Один примарх убит. Двое пропали. Трех легионов нет. Четыре переметнулись к врагу. Все уместилось в несколько слов.

«Вот оно. Как она и показывала. Настоящее начало конца. Если предали еще четыре легиона, почему и другие не могут? Они придут сюда и здесь мы должны стоять. И мы будем стоять — одни». Астартес понял, что дрожит — напряженные мышцы пришли в движение под покрытой шрамами кожей. Мгновение он обдумывал вопрос: страх ли это? Давно позабытые эмоции вернулись спустя столько времени? Потом понял: это ненависть. Столь яркая и сфокусированная, что ее почти можно увидеть. «Пусть приходят. Здесь будет стоять мой отец, и я буду стоять рядом с ним».

Пальцы Дорна оставили лицо Армины. Глаза примарха превратились в черные провалы в каменной стене. Рогал излучал жесточайший самоконтроль, словно ледник — холод. Примарх посмотрел на Сигизмунда. На мгновение капитану показалось, что он увидел в глазах отца быстро подавленную вспышку гнева — отражение своей ярости.

— Найди все части вновь обнаруженных предателей, находящиеся в системе, — хрипло прорычал Дорн. — Используй всех и все что тебе нужно. Захвати или, если потребуется, уничтожь их. Действуй немедленно, сын.

Сигизмунд начал преклонять колени, а примарх уже повернулся к астропату. Армина вздрогнула от его взгляда.

— Отправь сообщение Карающему флоту. Они должны незамедлительно вернуться.

Фел пошатнулась от слов, словно они были ураганным ветром.

— Лорд Дорн, у нас нет вестей от них, — она сглотнула. — Вполне возможно, что они прибыли на Исстваан до побоища. Они могут…

Женщина замолчала, когда примарх подошел ближе.

— Если нужно, пусть сгорит тысяча астропатов, но найди их, — Дорн говорил тихо, но слова были слышны во всем зале. — Верни моих сыновей на Терру.

СИСТЕМА ИССТВААН

— Эта информация точна? — вопрос Голга нарушил тишину, но напряжение сохранилось. Единственными звуками были гул доспеха и глухой рокот реакторов «Железной крови». Голг сдвинулся, его громоздкая аугментика резко зашипела. Прочие капитаныЖелезных Воинов не отрывали глаз от светящейся поверхности гололитического стола, отбрасывая на стены огромные тени. Они старшие командиры легиона, такие же хладнокровные, как и примарх. Форрикс, чье худое лицо обрамлял резиновый капюшон. Беросс, тусклые глаза которого сверкали над насмешливой полуулыбкой. Харкор в терминаторском доспехе, все еще черном от копоти бойни на Исстваане V. Даргрон, чье лицо было скрыто под лицевой пластиной с прорезями. Варрек, так изуродованный шрамами, что лицо его было похоже на пережеванное мясо. Ни один из них не смотрел на Голга. Они ждали ответа Пертурабо. Все помнили тех, кто злоупотребил благосклонностью Повелителя Железа и заплатил за свою ошибку.

Голг поднял взгляд от светящихся колонок данных. Пертурабо неотрывно наблюдал за ним. Капитан почувствовал опасность в этом сверкающем взгляде, разрушительную силу в маслянисто-черных глазах. Молот, размером с самого Голга, покоился под рукой Пертурабо. Обух из черного железа слабо отражал янтарный свет, который освещал комнату. Примарх едва заметно сдвинулся к освещенному столу.

— Она пришла от магистра войны, — сказал Пертурабо, его глаза обратились к другим капитанам. Никто не встретился с его взглядом.

Голг просмотрел светящиеся руны данных. От смысла, заключенного в них, у него пересохло во рту. Свыше трехсот боевых кораблей поймано в захолустной системе, как рыба в бредень. Флот пригвожден к месту в ожидании истребления, и в холодном свете показаны расположение и характеристики всех его кораблей. Это было слишком идеально, слишком точно. Как мог даже магистр войны добиться подобного? Выводы пугали. Тем не менее, ситуация давала возможность возвыситься в глазах примарха. Голг знал, что другие капитаны думают о том же. Они оценивают, какой власти смогут добиться и насколько высок будет риск. Голг открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но Форрикс опередил его.

— Эта информация из первых рук?

Пертурабо кивнул.

— От разведывательных устройств в системе.

Голг сумел скрыть удивление, вызванное словами примарха.

«Значит, это не случайность, — подумал он. — Эта ситуация была спланирована до того, как мы прибыли уничтожить слабые легионы на Исстваане». Но тогда чего еще ему ожидать от Воителя Хоруса и Повелителя Железа? Он подумал о бойне, только что устроенной ими, о вырезанных легионах. Они были слабыми, и их истребление — всего лишь очередное задание. Но Имперские Кулаки были старыми соперниками, заносчивыми претендентами на почести и славу. Голг понял, что улыбается. Шанс разбить сынов Дорна был столь сладок, что он почти физически ощущал вкус этой сладости. Голг задумался: «Это ли не цена за нашу верность Хорусу? Шанс разбить одного врага, купленный смертями других?»

— Как на счет штормов? — спросил Харкор, нахмуренные брови прикрыли глаза. — Если они не могут пробиться сквозь них, как мы сможем?

— Наш переход будет возможен. Магистр войны гарантирует это, — сказал Пертурабо. То, что кто-то мог дать такую гарантию, потрясло Голга. Он поднял глаза и встретился с холодным взглядом Форрикса, секунду смотрел на него, а затем снова опустил взор.

— Если они допускают возможность нападения, то будут подготовлены, — сказал Форрикс, протянув руку к поверхности стола, чтобы пролистать подробные данные о кораблях.

В ответ на слова Форрикса Беросс покачал головой, скривив губы.

— Если ими командует Сигизмунд, он не станет терпеливо сидеть в своей клетке. Он попытается прорваться через шторм. Из-за этого они окажутся менее подготовленными и более уязвимыми.

Пертурабо медленно повернул голову и уставился на Беросса. Казалось, командир Второй великой роты стал меньше, несмотря на усиленный доспех.

— Командует Сигизмунд, — прорычал Пертурабо, его голос наполнило отвращение. — Мой брат не стал бы доверять флот другому.

Беросс выпрямился, на его лице отчетливо проступило рвение.

— Лорд, с равным количеством кораблей я разобью их первой же атакой. Я…

— Нет. — Слово повисло в воздухе. Пертурабо шагнул вперед и оказался перед гололитическим столом, глядя на светящиеся данные на его поверхности. Голг увидел холодный синий блеск в глазах примарха, подобный отражению звездного света на лезвии клинка. — Нет. Их следует не просто разбить. А полностью уничтожить. Дорн не соблаговолил прийти лично, значит, вместо него истечет кровью его любимый щенок. Отправятся все корабли, находящиеся в данный момент под твоим командованием. — Он поднял голову и, обведя их взглядом, сказал: — И я лично буду командовать атакой.

ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ ТЕРРА

Сумрачные тени заполнили инвестиарий: образовали единое целое у стен амфитеатра и потянулись к центру от стоявших кольцом статуй. По темнеющему синему небу плыли редкие перистые облака, создавая своеобразный свод над тихим уголком дворца. Прохладный воздух с ароматом вечерней росы на камнях коснулся кожи Сигизмунда, когда тот вышел из широких дверей по периметру инвестиария. На кованых железных подставках стояли люминесцентные сферы, они уже включились, но открытое пространство все равно оставалось в полумраке, на границе между светом и тьмой. Из клятв принесенных здесь выковали устремившийся к звездам Великий крестовый поход.

«Столь многие из тех клятв сейчас нарушены. — Астартес посмотрел на возвышающуюся фигуру, в белых мраморных чертах которой были видны благородство и решимость. — Жиллиман. Бесспорно с нами. — Сигизмунд нахмурился. — Насколько мы можем знать. Насколько сейчас вообще можно быть в чем-то уверенным?» Их было двадцать, двадцать изваяний примархов — вырезанных в белом мраморе последним из мастеров Пендиликона. Двоих уже нет — оуслитовые постаменты пусты, а легионы преданы забвению. Девятерых накрыли бледной тканью — лица обмотаны, словно так можно скрыть позор предательства. Вдали он заметил золотую фигуру, которая стояла рядом с постаментом. Что-то привлекало в ней, казалось, она была значительнее, чем высеченные при помощи долота и молотка. Капитан направился к далекому силуэту Рогала Дорна.

Сигизмунд видел: что-то изменилось в примархе после сообщения о побоище на Исстваане IV, словно внутри отца перегруппировывались воля и мощь. Дорн проводил совещание за совещанием, наблюдал, как армии рабочих приступили к сносу зданий и перестройке Дворца, требовал новостей от астропатов и связи с планетами за пределами Солнечной системы, консультировался с Вальдором и Сигиллитом за закрытыми дверьми залов. Во время редких передышек Рогал прогуливался вдоль парапетов и по тихим уголкам дворца. Имперский Кулак не знал, что за тяжкие думы одолевали примарха, зато был уверен — сказанное им только увеличит это бремя.

Он снова задался вопросом: почему решился открыть отцу правду? Чувство вины? Да и это тоже. Виноват в том, что обманул и воспользовался доверием, понимая — примарх не примет правды. «Прости отец, но ты должен знать. Я не могу скрывать это от тебя. Ты должен понять». Астартес подумал про один из основных законов стратегии, который теперь обрел новый смысл: первый принцип защиты — понять от чего защищаешься.

Дорн рассматривал одну из укрытых статуй, когда подошел Сигизмунд.

— Да, сын? — не оборачиваясь, спросил примарх.

Капитан взглянул на мрамор под тканью. Под колеблющейся от ветра накидкой все еще можно было различить знакомые очертания: хищная поза, рука с когтями, словно собравшаяся разорвать материю. Конрад Курц. Брат, пытавшийся убить Дорна. «Было ли это предвестником случившегося? Должны ли мы были еще тогда увидеть мрачное будущее?»

— Их нужно снести. Это предатели. Они не должны стоять рядом с верными принесенным клятвам.

Примарх тихо рассмеялся и повернулся, чтобы взглянуть на Сигизмунда:

— Ты лично собрался это сделать?

— Прикажи, повелитель, и я снесу их собственноручно.

Дорн улыбнулся и покачал головой:

— Нет. До этого еще не дошло.

— Разве? — спросил капитан, лицо застыло, глаза не мигали.

Рогал не ответил, а повернулся и вновь посмотрел на укрытую статую Курца за спиной сына.

— Нет, — прорычал примарх. — Империум выстоит и переживет это предательство.

Астартес подумал, что Дорн выглядит так, словно разговаривает не только с ним, но и со статуей Курца.

— Все еще есть честь, все еще есть преданность, — Рогал опустил взгляд и нахмурился. — Я не знаю, как будет складываться война, сын. Я не знаю, чего она потребует от нас, но знаю, что она, в конечном счете, закончится, и мы должны быть в полной боеготовности ради этого дня.

Имперский Кулак также нахмурился:

— Хорус владеет инициативой, а мы погрязли в смятении. Он может уничтожать нас по частям, выжидать пока мы ослабнем настолько, что не сможем противостоять ему.

Примарх недовольно взглянул на сына, но тот понимал, что и отец не исключает такую возможность.

— Будь на его месте Керз или Альфарий тогда да, возможно, но не они главные, — Дорн посмотрел на появляющуюся в небе луну. Красная — подкрашенная дымом и пылью из погружавшегося в ночь дворца.

— Он придет сюда, — тихо продолжил примарх. — Он не останется среди звезд, обескровливая нас до предела. Нет — он все еще Гор. Копье устремившееся в горло — один смертельный удар. Он придет сюда, чтобы прикончить нас. Однажды ночью мы взглянем вверх и увидим, как запылают небеса.

Он уже видит. Пускай только часть. Он поймет, что я прав, что мой выбор верен.

— Отец.

Дорн посмотрел на сына. Сигизмунд чувствовал, как глаза примарха изучают его лицо, оценивают и вершат суд.

— Что-то беспокоит тебя?

— Я хотел поговорить с вами, почему попросил о возвращении на Терру и не принял командование над Карающим флотом.

— Мы уже обсудили это. Я не видел причин сомневаться в твоем выборе тогда, не вижу их и сейчас.

Астартес сглотнул — в горле внезапно пересохло.

— У меня была другая причина, — слова повисли в воздухе. «Нужно сейчас. Пути назад нет».

— Говори, — тихо сказал примарх, взгляд сосредоточился на Сигизмунде, словно отец обратил на него все свое внимание. Насыщенный пылью ветер развевал края белой мантии, поднимая их посреди сгустившейся тьмы.

Капитан посмотрел в сторону и задумался с чего начать.

— Все началось на «Фаланге», — произнес он мгновение спустя. — Флот разделился: одни собирались вернуться на Терру, другие нанести удар по Исстваану.

Сигизмунд вернулся в тот краткий миг, вспомнил напряжение, охватившее каждый корабль Имперских Кулаков после откровения Гарро. Некоторые считали, что оно не может быть правдой, те, кто видел доказательства, не могли успокоить себя такими мыслями. Осознавая истину, легион готовился к войне.

— Я шел по нижним жилым палубам. Не совсем уверен, зачем, сомневаюсь, что была иная причина, кроме, возможно, поиска умиротворения.

— Ты растерялся? — бесстрастный голос Дорна был столь же лишен эмоций, как и лицо.

Астартес покачал головой.

— Я знаю, что вам требуется от меня, — он поглядел вдаль, где в углах амфитеатра собирались ночные тени. — Возможно, я искал цель.

— Цель? Ты знал, что от тебя требуется, но все равно искал цель?

Сигизмунд кивнул и осторожно выдохнул.

— У меня были приказы, но я что-то упустил, — Имперский Кулак моргнул и замолчал. Он помнил те дни на «Фаланге» яснее, чем когда пережил их. Он словно стал чем-то меньшим, как будто слова Гарро лишили его жизненных сил. — Столь долго я воевал в Крестовом походе, не ведая сомнений. Каждая кампания, каждое сражение, каждый удар были чисты. В этом источник моей силы, он всегда был в этом.

Дорн опустил голову, глаза потемнели:

— Мне неясны твои мысли, капитан.

— Возможно, повелитель, — кивнул Сигизмунд.

— Ты из-за этого отказался от командования? Потому что исчезла чистота цели? — в голосе примарха прорезался гнев. Контролируемый и сдерживаемый, но он присутствовал.

— Нет, повелитель. Я выполнил бы вашу волю без сомнений.

— Но ты не выполнил.

Астартес ощутил лед в словах отца, перерастающий в осуждение. «Я должен сказать все». Имперский Кулак не стал встречаться с примархом взглядом и продолжил:

— Я оказался на палубе, где разместили гражданских, прибывших с Гарро. Там никого не было, и я решил, что один.

Тишина, вспомнил капитан. Целый флот торопливо и напряженно готовился к бою, а палубы, по которым он следовал, безмолвствовали. Потом эта тишина показалась ему странной.

— Только, когда она заговорила со мной, я понял, что не один. «Первый капитан», — сказала она. Я обнажил меч и обернулся. — Сигизмунд нахмурился, когда его рука коснулась рукояти вложенного в ножны оружия. — Она стояла сзади всего в пяти шагах. Я даже не услышал, как она подошла.

— Кто? — спросил Дорн. Астартес поднял голову, по-прежнему не встречаясь с отцом взглядом.

— Летописец, — вспыхнувшее воспоминание оказалось ярче, чем реальность: девушка в тусклой мантии.

— Киилер, — продолжал Сигизмунд. — Она разговаривала с вами, прежде чем мы…

— Я помню ее, — резко ответил примарх. Вокруг Эуфратии Киилер расцвел культ. Капитан знал о формировании своеобразной секты. Опасное нарушение Имперского Кредо. Кто-то называл ее ведьмой, кто-то святой. Она обладала непоколебимой уверенностью и самообладанием, но эти качества были у многих лжепророков. Сигизмунд знал об этом, но истины блекли, когда он вспоминал Киилер, приблизившуюся к нему в облицованном камнем коридоре.

— Она просто стояла там и смотрела на меня, словно поджидала, точнее, знала, что я приду.

Она улыбалась — он помнил это. Понимающая улыбка на тонком личике, слишком молодом для излучаемого спокойствия. Девушка кивнула, как будто отвечая на незаданный вопрос:

«Вы хотите что-то спросить?»

— Что она сказала? — спросил Дорн, и воспоминания Сигизмунда уступили место реальности инвестиария и голосу отца.

— Достаточно, чтобы я пришел к вам, повелитель, и попросил о возвращении на Терру.

— И чего же оказалось достаточно для такой просьбы?

Вопрос эхом отозвался в ушах капитана. Пауза затянулась, наполняя Сигизмунда яркими впечатлениями: прекрасным качеством оуслитового постамента в десяти шагах за спиной отца, шелестом колеблющейся от легкого бриза ткани на статуе. Он чувствовал десятки ароматов ветра, остатки дыма и пыли, приближающийся дождь. Астартес внезапно понял, что это запахи из полузабытой жизни — краткого детства в кочевнических лагерях на Ионическом плато. Запах утраченного дома. Он и не думал о нем, позабытом за суетой десятилетий. И удивился, почему вспомнил именно сейчас.

Первый капитан посмотрел прямо в глаза Рогалу Дорну.

— Она не просто сказала мне. Она сделала так, что я увидел. — Сигизмунд замолчал, вспоминая лицо Эуфратии.

«Вы должны решить», — печально произнесла девушка.

— Война придет на Терру.

— Пожалуй, к этому выводу ты мог прийти и без видения, — произнес примарх, простирая руку к воину. Жест выглядел угрожающим, словно направленное в грудь оружие. — Не ты ли сказал, что Хорус попытается победить нас, не атакуя Терру? Теперь ты говоришь то, что я понял и без твоей помощи, и еще выдаешь это за откровение.

— Я надеялся, что вы не согласитесь со мной, повелитель. Что есть другой вариант развития событий. — Имперский Кулак печально покачал головой. — Но его нет. Я не могу сомневаться в вашем суждении, что Хорус принесет войну на Терру. Но это доказывает не ошибочность моего выбора, а наоборот.

Примарх отвел взгляд, лицо наполовину скрыла наступающая ночь.

— Не факт, что предатели придут сюда, но вероятность велика, — продолжал Сигизмунд и вспомнил.

«Вы должны выбрать», — сказала она. Астартес собирался приказать ей вернуться в каюту и заодно держать лживый язык за зубами. — «Вы должны выбрать свое будущее и будущее вашего легиона, Сигизмунд, первый капитан Имперских Кулаков».

От сказанного он застыл на месте. Страх наполнил его — давно позабытый, чуждый и болезненно сильный.

«Вы должны выбрать свое место. Выполнить приказ или стоять рядом с отцом до конца».

«Конца чего?» — выдавил капитан.

«Конца всего сущего».

Сигизмунд продолжал смотреть на отца, когда говорил, пытаясь понять, какое впечатление производит его речь.

— Когда она говорила, казалось, что я видел сказанное, — слова принимали в разуме вид размытых видений, подобно обрывкам сновидений или ярким кошмарам. — Я видел. Все было реальным.

От несметного количества кораблей небо словно покрылось металлом. Огонь изливался подобно тропическому ливню. Груды бронированных тел достигали высоты титанов, которые шествовали среди них. Сотни тысяч, миллионы, неисчислимые орды врагов прорывались за разрушенные стены. Крылья ангела, алые от зарева пожаров во Дворце.

— Они придут сюда, их будет так много, что они затмят солнце и не будет видно землю, а нас будет мало, отец.

— Мало или много — пусть приходят, — прорычал Дорн.

— Нас будет мало, а их, их будет слишком много, чтобы мы смогли победить. В этот момент мы узрим свою гибель.

Имперские Кулаки падали с почерневших стен, словно лился поток изломанных и окровавленных тел. Столбы дыма достигали судов в небесах. А враги все прибывали. Корабли расстреливали своих сбитых собратьев, чтобы освободить место для высадки новых войск.

«Вы должны понять последствия» — продолжала Эуфратия. Пока она говорила, Сигизмунд увидел истину. Вселенная это бесконечная война. Империум обернулся против самого себя, и стало лишь вопросом времени, когда все сведется к единственной битве на лезвии меча.

— Так и будет, отец, — тихо произнес первый капитан. — Наступит последний час Империума. Я увидел его, поверил и понял, что должен сделать выбор.

Новая картина предстала перед мысленным взором: его собственный труп дрейфует в пустоте, безжизненный и обледеневший, на окраине звездной системы — ее название позабудут в будущем, которого он не увидит.

— Я выбрал вернуться сюда с вами, — несколько дней ушло, чтобы разобраться в себе: просеять через интуицию и взвесить аргументы. Он пытался забыть сказанное летописцем и вызванные ее словами видения. Но вероятность, что все сбудется, не давала покоя. Какой еще исход мог быть в Галактике, где Хорус восстал против Империума?

«Что за иной путь?» — спрашивает он.

Девушка покачала головой: «Смерть, Сигизмунд. Смерть и гибель вдали под светом неизвестной звезды. Одиноким и позабытым».

Она ушла, оставив его в тихом коридоре.

— Именно поэтому я вернулся на Терру. Я сказал, что нужен вам здесь и это правда. — Дорн не смотрел на первого капитана. — Пусть приходят. Я буду стоять рядом с вами, отец.

Примарх молчал, его лицо казалось неподвижным отражением каменной статуи, что обозревала инвестиарий. Он пристально рассматривал сына, глаза казалось пронзали наступающие сумерки.

Сигизмунд не мог отвести взгляд.

«Я выбрал, я выбрал быть здесь».

Дорн выдохнул вечерний воздух. Согнул левую руку и наблюдал, как двигаются пальцы в бронированной перчатке. Посмотрел на сына. Астартес увидел в глазах отца холод и ледяной блеск. Возникло желание пасть на колени, попробовать новыми словами смягчить сказанное ранее. Примарх заговорил. Голос был подобен шепоту надвигающейся бури.

— Ты предал меня, — произнес Рогал Дорн. Первый капитан вздрогнул. Ощущение было такое, словно исчезли все рефлексы и контроль. Если примарх и заметил эффект от сказанного, то все равно не остановился.

— Мы созданы, чтобы служить. Такова наша цель, — слова эхом отразились от каменных рядов амфитеатра. Отец дрожал, как будто сдерживал внутри огромные силы. Это было самое ужасное зрелище в жизни Сигизмунда.

— Каждый примарх, каждый сын примарха существуют, чтобы служить Империуму. И ни для чего больше. — Дорн сделал несколько шагов, и казалось, стал выше, чем статуи его братьев. — Наш выбор — не наш выбор, наша судьба — не наша судьба, не мы определяем ее. Твоя воля — моя, а через меня — Императора. Я верил тебе, а ты растратил доверие на гордость и суеверия.

Имперский Кулак обрел дар речи.

— Я стою рядом с вами, — слова звучали грубо и незнакомо, как будто говорил кто-то другой. — И буду сражаться с врагами Империума, пока не погибну.

— Ты поверил лжи шарлатанки и демагога, претендующей на власть, от которой мы стремимся освободить человечество. Я отдал тебе приказ, а ты пренебрег им. Твой долг быть не тут, а среди звезд.

— Даже если судьба войны решится здесь, повелитель? — Сигизмунд не мог поверить, что возражает отцу — слова сами вырвались. — Я видел. Я знаю, что так и будет.

— Какая уверенность, как мало сомнений, — тихо ответил примарх. Астартес почувствовал угрозу в подобной мягкости. — Ты убиваешь будущее. Обрекаешь своим пессимизмом и высокомерием.

— Я стремлюсь только служить, — в отчаянии произнес первый капитан.

— Ты считаешь, что тебя коснулась рука судьбы. Ты считаешь, что видишь яснее, чем я, чем Император.

Имперский Кулак услышал осуждение в этих словах и подумал о Хорусе, непостижимых причинах его нападения на Империум, и о статуях с закрытыми лицами.

Дорн кивнул, словно прочел мысль, сформировавшуюся в разуме сына:

— Это качества предателя.

— Я не предатель, — возразил Сигизмунд, но сам услышал, насколько его слова звучат неуверенно, словно доносятся издалека. Он не смотрел на отца, не мог смотреть.

— Нет? Я сказал, что твой долг подчиняться, а не обманывать. Я говорю, что будущее, которое ты считаешь неизбежным — ложь. Я уже ответил тебе, но ты не понял. Высокомерие, — примарх словно выплюнул последнее слово и посмотрел на статую Хоруса. — Наша цель ясна. Мы не люди, у которых есть такая роскошь, как выбор. Мы воины Императора. Мы живем, чтобы служить, а не вершить собственные судьбы. Не принимая эту истину, мы очерняем свет, ради распространения которого мы были сотворены. Дело не только в том, на чьей стороне ты сражаешься, но и почему.

«Хорус. Он говорит о нем, но этими же словами выносит приговор и мне».

Внезапно он осознал, что понял структуру мышления отца: выверенные выводы и непоколебимая, как горы, вера. Нерушимая логика.

«Пути назад нет, он не может не осудить меня. Что я наделал?»

— Я служу Империуму, — голос капитана дрогнул.

— Ты служишь собственной гордыне, — выплюнул Дорн.

Астартес чуть было не потерял самообладание. Он был опустошен. Не осталось ни уверенности, ни пламени, которые сделали его тем, кем он был.

«Киилер ошиблась. Именно этот выбор ведет к смерти и забвению. Остался только один выход».

— Повелитель… — Сигизмунд начал опускаться на колени.

— Стоять! — взревел Дорн. — Ты не имеешь никакого права преклонять предо мной колени.

Астартес обнажил меч — угольно-черный клинок блестел в затухающем свете.

— Моя жизнь принадлежит вам, повелитель. — Имперский Кулак протянул оружие рукоятью вперед и склонил голову, подставляя шею над воротом доспеха. — Возьмите ее.

Примарх протянул руку и взял меч. В глазах вспыхнули жесткость и угроза — лик самой смерти.

Рогал крутанул клинком столь быстро, что Сигизмунд увидел только размытые очертания. Мгновенно вспомнились принесенные сухим ветром запахи потерянного дома. Отец нанес удар.

Кончик меча вонзился в гладкий мрамор, и клинок погрузился в камень на целый фут. Дорн отпустил рукоять оружия, и лезвие дрожало перед Сигизмундом.

— Нет, — тихо прорычал примарх. — Нет, Империум выстоит. Но ты, ты сделал свой выбор. Не все так просто. Никто и никогда не узнает о твоем проступке. Я не позволю твоему страху и гордыне сеять сомнения в наших рядах. Ты будешь нести свой позор в одиночестве.

Астартес чувствовал себя так, словно весь огромный круглый инвестиарий сжался вокруг него. Тело перестало слушаться, кожа зудела от прикосновений брони.

— Ты продолжишь служить в том же звании и в той же должности и никогда и ни с кем не заговоришь о произошедшем. Ни легион, ни Империум никогда не узнают о моем приговоре. Твоим долгом станет недопущение того, чтобы твоя слабость передалась воинам, у которых больше сил и чести, чем у тебя.

Сигизмунд чувствовал, как сердца забились быстрее. Во рту пересохло.

— Как пожелаете, отец.

— Я тебе не отец! — взревел Дорн, внезапно прорвавшийся гнев заполнил все вокруг и эхом отразился от стен амфитеатра. Первый капитан рухнул на пол. Он ничего не чувствовал. В голове шумело. Он понял, что кричит. Позабытый вопль утраты и боли, умолкший в давно уже нечеловеческой душе. Примарх взирал не него сверху, выражение лица скрывала наступающая ночь.

— Ты мне не сын, — спокойно произнес он. — И что бы ты ни совершил в будущем — тебе им не бывать.

Дорн развернулся и зашагал прочь.

Сигизмунд смотрел вслед примарху, пока его силуэт не растаял во мраке. Встав на одно колено, капитан обхватил рукоять оружия обеими руками. Медленно дыша, положил голову на перчатки. Тьма инвестиария окружала Имперского Кулака. Пульс замедлился. Астартес думал обо всех битвах, в которых сражался, обо всех врагах, которых сразил мечом, прежде чем встать на колени. Неослабевающая свирепость и абсолютная уверенность направляли каждый удар; все ушло, все перечеркнуто его выбором на «Фаланге».

«Вы хотите что-то спросить?» — она по-прежнему тихо стояла на том же месте.

«Нет».

Девушка улыбнулась. Первый капитан собрался приказать ей вернуться в каюту, но эта мысль словно исчезла из разума — ее заменили… вопросы.

— Чем все закончится? — он не знал, почему спросил именно это и именно сейчас. Но, как он уже говорил, он понял, зачем бродил по палубам «Фаланги» в то время как отец размышлял и гневался.

— Тем, чем и должно.

Меч неудобно лежал в руках, словно оружие, которым он владел столько десятилетий, стало незнакомым.

«Ты мне не сын».

— Вы будете нужны в самом конце, — продолжала летописец. — Ваш отец будет нуждаться в вас.

Он поднял голову. Звезды в небе выглядели, как осколки хрусталя на черном бархате.

— Вы должны выдержать грядущее.

«Я еще жив и я еще служу».

Имперский Кулак встал, вытаскивая меч из каменного пола, острое лезвие блестело подобно обсидиану.

— Я не проиграю, — тихой терранской ночью слова прозвучали, как клятва. Сигизмунд слышал, как хлопали на ветру саваны, укрывшие предателей.

ДЕНЬ БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ СИСТЕМА ФОЛЛ

Я был с Калио Леззеком, когда все началось. Старый астропат находился при смерти с того момента, как психическая атака обрушилась на систему Фолл. Почти теряя сознание, он едва пробормотал несколько слов приветствия. С каждым моим визитом он выглядел все слабее, на шаг ближе к смерти и дальше от жизни. Леззек много спал, и аколиты вытирали слизь с губ, пока он бился в объятиях сна. Я не знал, зачем пришел. Возможно, из-за чувства вины, или же потому, что он был единственным на «Трибуне», кто не искал во мне силы.

В этот день Леззек не проснулся, но когда я собрался уйти, он схватил меня за руку. Я посмотрел на него. Рот двигался, потрескавшиеся губы пытались вымолвить слова. Я наклонился, приблизив ухо ко рту старого астропата. Губы шевелились, но я ничего не слышал. Наклонился ближе. Леззек сделал вдох, от чего затряслось все тело, и прошептал слова, которые услышал только я.

— Они идут.

Он замолчал и рухнул на ложе. Я выпрямился. И понял, что это значило. Волны перед килями идущих в варпе кораблей давят на разум псайкеров. Псайкеры чувствовали приближение большого корабля или целого флота, как громоотводы, искрящиеся прежде, чем грянет гроза. Холод сковал тело. Я плохо соображал, когда повернулся к двери. Сделал всего шаг, а затем завыли сирены.

«Отличный корабль», — подумал Пертинакс. Прошло всего тридцать лет, как блестящий корпус «Молота Терры» сошел с верфей Марса. Некоторые в легионе говорили, что у марсианских кораблей более агрессивный темперамент, чем у инвитских, словно их характер отражал нетерпеливую эпоху, в которой они родились. Пертинакс никогда не думал о своем корабле подобным образом. Для него он был тем, чем был, и капитан досконально знал свой корабль.

Внизу на мостике шла работа, точная и слаженная. Сервиторы обменивались с когитаторам щелкающими шепотками. Смертные офицеры обменивались приказами, инфопланшетами и катушками пергамента. Техножрецы молча застыли в бронзовых нишах, пока машинное сердцебиение корабля не требовало их внимания. Мостик был разумом боевой баржи. Восьмикилометрового корабля, чье оружие могло обращать цивилизации в пыль, с экипажем из тысяч рабов и сервиторов. Корабль нес триста Имперских Кулаков, мощь которых была почти равна его орудиям. Он назывался «Молот Терры» и как у всех собратьев у него была одна цель: господствовать в космической войне. Боевой корабль был создан из плоти и дисциплины в той же мере, что из металла. Верность этой оценки нравилась Пертинаксу. Он знал, что магистр флота Полукс разделял ее.

Хотя некоторых старших капитанов и командиров боевых групп раздражали приказы Полукса, Пертинакс не мог придраться к магистру. Флот был уязвим, а нападение вероятным. В такой ситуации нужен был тот, кто организует прочную оборону и сохранит боевую мощь. Боевой порядок Полукса полностью отвечал всем этим требованиям. Пертинакс даже поддержал молодого адмирала одобрительным кивком, когда увидел планы развертывания. Карающий флот образовал сферу, похожую на океанический мир Фолл II. Каждая боевая группа двигалась точно рассчитанным замкнутым курсом. Вместе корабли напоминали клетку, сплетенную из хвостов комет. «Молот Терры» и его группа из двенадцати меньших кораблей находились снаружи сферического строя, возле Границы системы.

Недалеко от «Молота Терры» изогнулась черная пелена звездного пространства. Набухающее искажение окрасилось сиреневым и зеленым светом, и по космосу протянулись трещины.

На мостике «Молота Терры» офицеры объявили тревогу; секунду спустя сирены зазвучали повсюду. Пертинакс просмотрел поток информации, прокручивающийся перед аугментированными глазами, и обдумал возможности. Что-то прорывалось из варпа в реальность. Это мог быть враг, друг или кто-то неизвестный. Пока они не узнают, кто это, всех ждет один и тот же прием. Капитан кивнул и отдал ожидаемый экипажем приказ.

— Боевая готовность. — «Молот Терры» задрожал, реагируя на слова. Почувствовав, что корабль полностью пробудился, Пертинакс почти видел, как глубоко в корпусе боевой баржи плазма наполняет обменники. Зеленое свечение голоэкранов и красное сигнальных ламп наполнили мостик, а метровой толщины заслонки опустились поверх иллюминаторов. Пертинакс знал, что корабль будет в полной боеготовности менее чем через десять секунд. От дюжины ударных крейсеров, эсминцев и фрегатов боевой группы уже поступали доклады о боеготовности.

Он посмотрел на пикт-изображение границы системы и тут же увидел, как между звезд появилась трещина. В космосе разверзлась дыра. По краям плясали молнии, а в центре вращалась тошнотворная цветная воронка. Прореха расширилась, словно пасть, собравшаяся извергнуть рвоту. Из нее появилось огромное железное острие, таща за собой большой зазубренный корпус, еще больше расширяя брешь. Это оказалась громадная боевая баржа с тусклой броней. Вдоль бортов и верхней части корпуса располагались батареи. Пертинакс узнал появившийся корабль: он назывался «Контрадор» и принадлежал легиону Железных Воинов. При виде прежнего союзника, ныне соперника, мысли капитана смешались на мгновение.

«Контрадор» открыл огонь. По носу «Молота Терры» прокатились взрывы. Пустотные щиты корабля выдержали, молнии извивались по их поверхности маслянистыми разводами. Голос Пертинакса дрожал от гнева, когда он отдавал приказ открыть ответный огонь. «Молот Терры» стал отстреливаться.

Космос вокруг «Контрадора» бурлил, как кипящая смола, когда вражеская эскадра, корабль за кораблем, стала прорываться в реальность. Первая сотня кораблей Железных Воинов разом открыла огонь и «Молот Терры» на краткий миг превратился в растекшееся солнце.

Когда я добрался до мостика, «Молот Терры» уже превратился в расширяющуюся сферу газа и раскаленных обломков. Пикт-экраны показывали беззвучную смерть корабля. От этого зрелища я на секунду застыл. Я подумал о Пертинаксе, капитане «Молота Терры», воине, за плечами которого были сотни кампаний к тому моменту, когда я стал частью легиона. Вспомнил зеленые аугментические глаза, которые неотрывно смотрели на меня, и неистребимый мягкий акцент Европы.

Я встряхнул головой, а на мостике словно включили звук. Офицеры закричали друг на друга, сервиторы и машины затрещали распечатками данных. Ралн стоял рядом, уже отдавая приказы сервам. Я должен восстановить контроль над битвой, прежде чем он окончательно будет утрачен. Но был один недостающий фактор, который необходимо прояснить.

— Кто противник? — спросил я. Ралн повернулся ко мне и красные линзы шлема на мгновенье встретились с моими глазами.

— Железные Воины, — ответил сержант и отвернулся, чтобы отдать серию быстрых приказов офицерам мостика. Секунду я стоял неподвижно, как человек, получивший пулю, но не упавший. Затем кивнул и быстро надел шлем.

Над головой вращалась гололитическая проекция, растущими колонками пылающих рун показывая боевую группу и дислокацию противника, донося показания ауспиков и тактическую информацию. Данные с дисплея шлема наложились на проекцию: внутрикорабельная связь, коммуникации с командирами боевых групп, подробности о подразделениях легиона на каждом корабле. Космодесантник, не обученный обрабатывать такие объемы информации, был бы потрясен. Обычного человека она бы раздавила. Я глубоко вдохнул, чувствуя, как в теле и разуме нарастает концентрированное спокойствие. Психологическая подготовка подавила все остальные инстинкты. Я был эпицентром урагана — ясная точка воли и силы.

— Выведи нас над плоскостью атаки, — приказал я Ралну Я ощутил, как корабль задрожал. На секунду голографическая проекция размылась и замерцала. Я снова посмотрел на данные битвы, парящие передо мной. С момента гибели «Молота Терры» прошло четыре минуты. Мы потеряли десять кораблей, тридцать вышли из строя; сорок шесть получили тяжелые повреждения. Артиллерийская мощь упала до шестидесяти двух процентов по флоту. Мы близки к катастрофе.

«Трибун» находился под обстрелом. Я мог понять это по активности на мостике. На носовых батареях отключились щиты. Пришлось перенаправить энергию, чтобы снова поднять их. Из плазменных реакторов выжимали все, чтобы поддерживать мощность.

Вражеские бомбардировщики на подлете.

Батареи ведут огонь.

Верхние линейные акселераторы выходят на оптимальный угол обстрела.

Поворот на тридцать процентов…

Корректировка курса…

Я медленно выдохнул и отбросил данные о состоянии «Трибуна». Я магистр флота. «Трибуном» управляет Ралн, и корабль был только одним элементом битвы. Я сосредоточился на информации перед собой; гололитическая проекция демонстрировала переплетение траекторий и янтарных отметок боев.

Ситуация была ясна и леденила душу. Вражеский флот на треть проник внутрь наших позиций. Их строй походил на зазубренный конус, крупнейшие корабли находились в глубине под прикрытием эсминцев и ударных крейсеров. Он пронзил наш флот и продвигался к центру сферического построения. Флот неприятеля напоминал зубастого червя, поедающего сердцевину спелого фрукта. Он действовал с безжалостной педантичностью и угрожающей эффективностью. Так характерно для Железных Воинов.

«Железные Воины. Наши враги — Железные Воины», — мысль была подобна осколку льда, вонзившемуся в живот, словно этот факт только что запечатлелся в голове. Они зашифровали свои переговоры, но я узнал корабли. Мы сражались бок о бок с ними, вместе с воинами их экипажей я проливал кровь и называл их братьями. Если Железные Воины с Хорусом, сколько еще легионов поступили так же? Могли другие повернуть против Империума? Возможно, Терра уже пала, а Империум прекратил существование. Наш флот мог быть последним осколком выжившей верности. От этих вероятностей у меня закружилась голова, разум кричал о мертвом Империуме, исчезнувшем в бездне. На мгновенье я почувствовал старую трещину в своей силе, слабость, которая почти заставила меня свернуться в клубок и принять смерть на льду Инвита.

«Я не могу сейчас потерпеть неудачу, этому не бывать. — Я пробежал взглядом по проецируемой сфере битвы, зеленый и синий были запятнаны красными отметками, словно ранами. Разработанные за долгие месяцы планы на непредвиденные случаи всплыли в голове, синхронизируясь с вероятностями настоящего. Я видел способ, который позволит не только прийти в себя, но и дать отпор. — Если мы истекаем кровью, значит, и они будут».

Тридцать шесть рот Имперских Кулаков погибли в эти первые минуты, не увидев врага и не сделав ни единого выстрела. Они погибли, направляясь к штурмовым катерам, запертые в кабинах «Грозовых птиц» и на командных палубах кораблей. Они погибли, не зная, кто их убил.

За считанные секунды после гибели «Молота Терры» за ним последовали двенадцать его братьев, уничтоженные снарядами «Новы» и торпедными залпами. Гранд-крейсер «Сулла» сделал единственный залп, прежде чем макро-снаряды уничтожили щиты, а корпус превратился в расплавленный шлак. Ближайшие шесть эсминцев погибли от взрывов плазменных реакторов. «Крестоносец» и «Легат» протянули чуть дольше. Вместе со своими кораблями эскорта они получили попадания трех вортексных боеголовок и исчезли в изголодавшейся тьме.

Двадцать четыре гранд-крейсера и боевых баржи образовали наконечник флота Железных Воинов. Сомкнувшись вокруг «Контрадора», они двигались, как единое целое. Корабли прошли сквозь обломки, огонь и расплавленный металл растекались по их носам. Турболазеры, макропушки и плазменные аннигиляторы вычищали космос. Бомбардировщики и штурмовики кишели позади боевых кораблей, разнося в пыль вышедшие из строя корабли противника серией небольших взрывов.

Издалека первые минуты битвы выглядели, как россыпь ярких вспышек на фоне мрака. Вблизи, возле очертаний планет системы, сражение представало сотней мерцающих осколков, движущихся строем и группами, как рои светляков. Уловить различие между Железными Воинами и Имперскими Кулаками было все еще невозможно, но после нескольких минут наблюдения стали различимы боевые порядки. Первый строй представлял полую сферу, сплетенную из движущихся по извилистым траекториям золотых кораблей. Второй — клин, который становился длиннее и шире по мере того, как все больше кораблей выходили из варпа. Там, где два строя сталкивались, вспыхивали взрывы, более яркие, чем далекие звезды.

Флот Имперских Кулаков рассыпался под атакой. Окутанные огнем боевые баржи отходили, пытаясь выйти из под огня Железных Воинов. Тяжелые крейсеры под обстрелом постоянно меняли курс, а быстрые ударные крейсеры пытались прикрыть отход тяжелых кораблей. В то время как золотой флот распался на части, Железные Воины не ослабляли натиск. Меньшие корабли наносили повреждения целям, а затем более крупные добивали их. Методично и беспощадно, подобно осадному буру, прогрызающему камень.

Прямо на пути Железных Воинов развернулся одинокий линкор, чтобы встретить врага. Забытые творцы построили «Клятву камня» под светом далекой от Терры звезды. Корабль был стар еще до того, как стал служить Империуму, и с тех пор получил много шрамов и почестей. Орудия полыхнули, наполнив огнем сокращающееся пространство между ним и врагом.

Целью был гранд-крейсер, носящий имя «Сфено». Корабль Железных Воинов содрогнулся, пустотные щиты прогнулись, когда он проходил сквозь ураган огня. Из «Клятвы камня» ударили копья лэнс-излучателей, и вдруг «Сфено» вспыхнул, пылающая полоса протянулась от лопатообразного носа до рулей. «Клятва камня» ринулась вперед, чтобы прикончить врага, но «Сфено» был всего одним кораблем в приближающемся железном кулаке.

Три тяжелых крейсера открыли огонь. Энергия затрещала по пустотным щитам «Клятвы камня» и они лопнули, как мыльные пузыри. Снаряды и ракеты обрушились на старый корабль. Броня треснула и раскололась. Зубчатые орудийные башни были снесены, за ними посыпались металлические и каменные обломки. От корпуса оторвались стометровые бронеплиты. Глубоко внутри корабля огонь распространялся по отсекам, удушая тех, кого не мог сжечь.

Волоча в фарватере собственные обломки, «Клятва камня» продолжала приближаться и стрелять по «Сфено». На мгновенье показалось, что она выстоит против целого флота и выживет. Затем поток турболазерного огня разрезал двигатели пополам. Двигатели малой тяги выпали из пробоины и вспыхнули взрывы.

На мостике корабля стоял смертный офицер. Его лицо и грудь заливала кровь. Он посмотрел на закованное в броню тело капитана корабля. Имперский Кулак погиб, сжимая подлокотники командного трона. Человек кивнул кому-то, кого здесь не было, и отдал последний приказ выжившим членам экипажа.

Несомая силой инерции и мощью затухающих двигателей «Клятва камня» врезалась в «Сфено». Она ударила гранд-крейсер снизу, нос вышел из верхней части железного корабля. «Сфено» содрогнулся, словно пронзенная острогой рыба. Из корпуса хлынули газ и жидкость. На мгновенье два корабля вращались, сцепившись в смертельных объятиях. Затем нос «Клятвы камня» вышел из корпуса «Сфено», таща за собой внутренности гранд-крейсера. Умирающий «Сфено» дрейфовал, переворачиваясь, как сломанное копье, брошенное в ночное небо.

Прочие корабли Железных Воинов даже не замедлились.

Когда Беросс подошел, его повелитель пристально смотрел на огни сражения. На «Железной крови» не было иллюминаторов. В них не было необходимости. Когда-то Беросс услышал от Пертурабо: «Зачем тебе смотреть в космос?» Война в пустоте — это вопрос вычислений, сенсоров и огневой мощи. Или схватка с врагом в столь маленьком пространстве, что можно почувствовать запах его крови. Обзорные окна были слабостью, потворством тщеславию. Вопреки этому утверждению Беросс обнаружил своего господина на пусковой палубе, противовзрывные двери которой были открыты вакууму. Тонкий слой инея покрывал палубу и стены и полз по доспеху Пертурабо.

Беросс преклонил колени, тяжело дыша. Онпонимал, что должность адъютанта примарха в этой битве одинаково опасна и почетна. Капитан никогда не надеялся понять Повелителя Железа, но недоумевал, зачем господину видеть воочию, как его флот устраивает головомойку сынам Дорна. Это был момент триумфа, но Беросс уже знал, что повелитель наиболее опасен именно в этот момент. Это ощущалось, как прикосновение лезвия к коже.

— Флот полностью развернут? — Вокс-помехи исказили голос Пертурабо.

— Форрикс передает, что полное развертывание будет завершено через двадцать семь минут, — примарх повернулся и посмотрел на Беросса, над решеткой забрала, похожей на плуг, пылали зеленые линзы; Беросс сглотнул, хотя и знал, что оценка точно согласовывалась с предыдущими расчетами Форрикса.

Вокруг «Железной крови» в плотном строю следовали сотни боевых кораблей. За ними новые сотни выходили из варпа, чтобы присоединиться к флоту Железных Воинов. Несколько месяцев назад разведывательные устройства зафиксировали подробные данные о флоте Имперских Кулаков. Каждый прибор сделал один снимок и перенес его в разум синхронизированного с ним астропата. Предсмертные крики псайкеров пробились сквозь штормы, неся образы вражеского флота. Железные Воины использовали данные для разработки плана, и он предполагал полное уничтожение. Беросс знал, что битва идет по плану, но под взглядом своего повелителя засомневался, достаточно ли этого.

Пертурабо отвернулся от картины битвы. По его жесту противовзрывные двери начали закрываться, оставляя за собой охваченную огнем пустоту.

— Передай Голгу, чтобы авангард усилил натиск. Остальной флот прикончит то, что останется.

Беросс отвел взгляд и наклонился еще ниже, пока Пертурабо говорил.

— Да, господин.

— Прослушайте сигналы Имперских Кулаков. Найдите, где прячется Сигизмунд. — Когда противовзрывные двери закрылись, и атмосфера с шипением наполнила отсек, Пертурабо снял шлем. Беросс поднял взор и пожалел об этом.

— Да, господин, — сказал Беросс, снова упершись взглядом в сверкающую инеем палубу.

— Его следует найти, а не убить, — проскрежетал Пертурабо. — Этим займусь я.

Истребление продолжалось в размеренном темпе. Железные Воины в голове флота начали разделяться на группы, преследуя меньшие корабли Имперских Кулаков. За ними вновь прибывшие продвигались сомкнутым строем. Это были сверхкорабли с высоченными бортами, заполненные батальонами Железных Воинов и тысячами солдат-рабов. Рядом с ними притаились адские заряды. Старые внутрисистемные корабли, орбитальные буксиры, пересекшие варп, прицепившись к макрокораблям. Каждое ветхое суденышко было заполнено нестабильным плазменным топливом и боеприпасами. Экипажи из лоботомированных, слепо подчиняющих рабов подводили адские мины под дула орудий кораблей Имперских Кулаков. Многие взорвались до того, как добрались до своей цели, но большинство выполнили задачу. Серия взрывов образовала раскаленную мглу, которая повисла в космосе, как запекшаяся в воде лава.

Половина кораблей Имперских Кулаков, вырвавшихся из этого пекла, была уничтожена, броня сорвана с надстроек, оружие ослеплено. Макрокорабли выплеснули абордажные команды на поврежденные корабли противника, выползшие из огненной бури. Быстро истребить экипажи не удалось. Атакуемые тысячами рабов, они держались, пока не прибыли Железные Воины, чтобы лично прикончить защитников. Так были уничтожены десятки кораблей, выпотрошены и брошены дрейфовать с отсеками, полными трупов с обеих сторон. Для Железных Воинов победа казалась несомненной, и единственный вопрос заключался в том, сколько времени она займет.

Первым признаком того, что не все в порядке, стал ослепительный взрыв в хвосте флота Железных Воинов.

Крейсер «Веритас» и дивизион эсминцев Имперских Кулаков направились наперерез добыче. Их целью был громадный гранд-крейсер «Калибос». Приблизившись, эсминцы выпустили веер стремительных торпед по кораблю Железных Воинов. Тот попытался уклониться, но оказался слишком медленным. Огненные раны раскрылись на корме из темного металла. Эсминцы пронеслись мимо поврежденного корабля. «Калибос» сильно накренился, отклоняясь от курса удаляющегося флота.

«Веритас» нанес удар мгновение спустя, его верхние орудия смяли щиты «Калибоса» и пробили броню. Полуживой, тот попытался развернуться носом к нападавшему. «Веритас» прошел мимо, поливая вражеский корабль продольным огнем. Гранд-крейсер исчез в ударной волне энергии и распылившейся материи. Когда флот Железных Воинов открыл огонь по «Веритас» и его ударной группе, те уже находились вне зоны досягаемости орудий и легли на новый курс атаки.

Это был первый из многих ответных ударов Имперских Кулаков.

Находясь в эпицентре битвы, видишь ее однобоко. Ты обращаешь внимание на крупные перегруппировки и увеличение количества потерь. На общем полотне сражения смазаны все отдельные моменты смерти и героизма. Тысячи смертей становятся лишь мазками общей картины, деталями, на которые ты не можешь отвлекаться, потому что это приведет к полному поражению. Бремя командования порождает бессердечие. Утверждать обратное — невежество.

Для меня сражение было потоком решений, потерь и побед, воплощенных в безликой информации и абстрактных проекциях. Я находился над битвой, был глазами, которые видели, и рукой, которая переделывала увиденное. И я видел, что мы побеждали. На мгновенье информация ошеломила меня, когда разум обратил схему в грубую реальность.

Безмолвное пламя окрасило черную пустоту. Бронированные корабли разрывали друг друга раскаленными желтыми когтями. Пустотные щиты мерцали и лопались. Снаряды пушек «Нова» взрывались подобно новорожденным звездам. Штурмовики кружились и скользили среди крупных кораблей, как серебристые рыбы в черной воде. Корпуса цвета железа и золота светились, плавились и раскалывались под сходящимися лучами энергии. Погибшие корабли дрейфовали, разваливаясь на куски охваченного огнем металла.

Еще один корабль взорвался. Плазма расширилась в ярко-белую сферу. Золотистая броня превратилась в жидкость.

Фрегат кружился, как раненая птица, волоча за собой пламя. Потоки ярко-желтого огня добрались до него и разорвали на раскаленные обломки.

Бомбардировщики с крыльями типа «чайка» устремились к темно-серому крейсеру, из-под их крыльев выскользнули ракеты. Крошечные разрывы расцвели на спине крейсера, вырывая антенны авгуров и сенсоров. Ослепнув, корабль начал крениться.

Ударный крейсер с ревом направился к широконосому линкору, его щиты блестели от отраженного огня. Линкор повернулся бортом к врагу, орудийные порты походили на глаза убийцы. Ударный крейсер перевернулся, зашел под противника и открыл огонь. Макроснаряды вскрыли слои металла, и в холодный космос хлынул пылающий газ.

Корабль неуклюже попытался отвернуть разбитый нос от нападавших. Веер гравитационных торпед поразил его борт, они проникли вглубь и детонировали. Линкор задрожал, когда противоборствующие силы вцепились в конструкцию, раскалывая броню, сминая переборки. Секунду он продолжал двигаться, содрогаясь от внутренних разрушений. Затем киль не выдержал, и корабль развалился, словно смятый невидимым кулаком.

На это ушли месяцы планирования и тысячи часов тренировок. Мы были готовы отразить атаку, но столкнулись с врагом, намного более сильным, чем я мог ожидать.

Железные Воины понесли потери, но их мощь сохранилась. Если бы наш строй распался в первые минуты, мы бы погибли. Если бы мы пытались остановить Железных Воинов в лоб, они бы уничтожили нас. Они знали наши слабости, мы — их. Воины Пертурабо надеялись застать нас врасплох, но мы не дрогнули после первой атаки. Наша оборона быстро восстановилась, подобно шестеренкам часового механизма. Она была подвижна, составленная из мобильных ударных групп, гибкой обороны и мощных контратак. Более медленные линкоры отвлекали на себя огонь, вырывая корабли Железных Воинов из строя, в то время как на границах сферы битвы кружились стремительные ударные группировки. Они атаковали снова и снова, наносили повреждения и уничтожали корабли на флангах вражеского флота, словно срезая жир с мяса. Когда я увидел, как растет наше сопротивление, то решил, что могу позволить себе мрачную улыбку.

«Безмятежный» нырнул в ураган битвы. Корпус светился отраженным светом взрывов и орудийного огня. Космос кишел обломками и облаками плазмы, перемешавшимися, как кровь и потроха в воде. Носовые и верхние орудия стреляли прямо по носу «Безмятежного». За ним следовали два товарища: «Единство» и «Истина». Меньшие по размерам, они напоминали лезвия ножей в сравнении с наконечником копья «Безмятежного». Ударные крейсеры повернулись, бортовые батареи описывали яркую спираль вокруг корпусов, когда крейсеры прорезали вражеский строй. Корабли Имперских Кулаков находились рядом с ядром флота Железных Воинов, корабли которого были так близко, что канониры могли прицеливаться на глаз.

На мостике «Безмятежного» Тир наблюдал, как на пикт-экране растет цель. Он предпочитал наблюдать за космической войной увеличенными и отфильтрованными образами, чтобы видеть, как враги движутся, сражаются и умирают. Это придавало битве реалистичность, словно проекции и холодная ясность тактических данных отнимали у нее изначальную истину. Целью Тира был линейный крейсер Железных Воинов, чей корпус усеивали башни лэнс-излучателей, а нос представлял уродливый помятый клин. Капитан знал его имя — «Доминатор». Когда-то, десятилетия назад, он видел, как тот разбил строй ксеносов над Каликсом. Сейчас Кулак наблюдал, как щиты крейсера мигнули и исчезли под огнем его орудий. Ярость «Безмятежного» обрушилась на корму «Доминатора». Крейсер отвернул и закружился, как морской левиафан, пытающийся освободиться от гарпуна.

— Усилить огонь, — приказал Тир.

«Это то, чего не хватает абстрактным проекциям. Им недостает личной связи с врагом. Им не хватает места, где вы посмотрите в глаза старого союзника и вонзите меч в его сердце».

Палуба накренилась под ногами. Красный свет озарил лицо, когда аварийные сигналы наполнили мостик. Конечно же, они под огнем. Дюжина кораблей Железных Воинов была так близко, что возникло ощущение, будто можно протянуть руку и прикоснуться к ним. Чтобы выжить «Безмятежному» и его эскорту следовало полагаться на скорость и агрессию. «И кроме того на немалую удачу». Тир мрачно улыбнулся. Полукс приказал Тиру и его боевой группе ударить в центр флота Железных Воинов. Они потеряли два корабля за три атаки, но уничтожили в четыре раза больше. «Справедливый размен». Тир бросил взгляд на пикт-изображения двух своих ударных крейсеров. Они выглядели как огненные стрелы, пролетающие сквозь лес, выжигая все на своем пути.

Заголосили сирены опасного сближения. Тир отвернулся от изображения «Доминатора». Тот на минимальном увеличении заполнил экран. Капитан подождал, пока сигнал опасного сближения не превратился в отчаянный визг, а затем кивнул рулевому «Безмятежный» развернулся вокруг оси и устремился под «Доминатор», бортовые батареи открыли огонь. Нижнюю часть корабля Железных Воинов разорвало серией взрывов. «Единство» и «Истина» следовали сразу за «Безмятежным», стреляя по зияющему отверстию в корпусе врага. Крейсер развалился, плазма из разорванного реактора сжигала его изнутри. «Безмятежный» обогнул свою жертву, двигатели работали на полную мощность, когда корабль направился к краю боевой сферы.

Из ближайшего водоворота битвы выплыла боевая баржа Железных Воинов и открыла огонь. Тир почувствовал, как взрыв потряс корпус «Безмятежного». Пикт-экраны заполнила пелена помех. «Единство» исчез во взрывах. Тир увидел огромный силуэт, подобный вырастающей из тумана скале. Пятнадцать километров холодного железа и почерневшего адамантия. Из бортов вытекали остывающие обломки. По верхней части корабля тянулась цепь из орудийных крепостей и макробатарей. Тир почувствовал, как холодеет кожа. Капитан узнал корабль, видел его очень давно, когда тот был союзником. Это был старейший отпрыск корабельных кузниц Олимпии, разрушитель флотов и планет. Боевая баржа называлась «Железная кровь» и всегда принадлежала только одному хозяину.

«Железная кровь» снова дала залп и «Истина» отправилась вслед за братом в пылающую смерть. Помехи затмили обзор Тиру. Он выкрикнул приказ «полный вперед» еще до того, как пикт-экраны прояснились. Взрывы следовали за ними по пятам, даже когда «Безмятежный» оставил позади ярость «Железной крови».

— Сообщите магистру флота Полуксу! — прокричал Тир сквозь вой сирен. — Скажите ему, что нам противостоит «Железная кровь». Здесь Пертурабо.

На мгновенье я не поверил собственным словам. Проекции битвы и потоки информации расплылись. Я не знал, что чувствовал от принятого решения: трепет, гнев или восторг. Затем голос Тира добрался до меня сквозь пелену помех и искажений.

— Брат? — обратился он, и я расслышал изумление сквозь неясный белый шум.

Я снова сосредоточился, ближайшие данные о битве ворвались в мое сознание. Перед глазами исчезли еще двадцать рун, отображающих вражеские корабли. Флот Железных Воинов разделился, пытаясь атаковать нас, и нес потери при каждом изменении курса. Но этого было недостаточно. Ни для меня, ни для павших братьев, ни для кровавой платы за предательство.

— Да, капитан Тир, — ответил я, слова передались через космос на прерывистых звуковых волнах. — Мои приказы остаются в силе. Я передаю пятьдесят кораблей под твое командование. — Волна белого шума заполнила паузу. Тир задумался, решая, оспорить или принять мой приказ. Не думаю, что он ожидал такого ответа, когда сказал мне о флагмане Пертурабо, который возглавлял вражеский флот. Он мой брат, но никогда по-настоящему не знал меня.

— Как прикажете, магистр флота.

Я кивнул, словно он мог видеть меня и стоял рядом, а не на мостике «Безмятежного».

— За Дорна и Империум, брат. Твоя цель — «Железная кровь». Ты должен казнить Пертурабо.

Гнетущая тишина и темнота наполнили тронный зал. Резкий электрический свет озарял лицо примарха Железных Воинов. На маслянисто-черном экране битва изображалась в виде голых цифр и необработанного тактического кода. Лицо Пертурабо было неподвижным и бесстрастным, но в глазах сверкали искры эмоций, что насторожило Беросса, когда он приблизился к повелителю. Как адъютант примарха он обладал подробнейшей картиной разворачивающихся событий. Имперские Кулаки сплотились и наносили контрудары. Потери значительные. У Железных Воинов по-прежнему было количественное превосходство, но это преимущество уменьшалась. Беросс сказал бы, что Имперские Кулаки даже могут победить. Он держал эту мысль при себе; принесенные им новости и так были достаточно тревожными.

— Господин, — начал Беросс и преклонил колени на голой металлической палубе. Пертурабо медленно повернул голову, темные глаза устремились на склоненную голову Беросса.

— Говори, — пророкотал примарх.

Беросс не вставал с колен, держа шлем под мышкой, выключенный цепной меч лежал рядом на палубе. Он сглотнул.

— Господин, мы опознали флагман вражеского флота. — Он замолчал и провел серым языком по губам. — Мы также установили личность магистра флота. — Он рискнул поднять глаза, встретившись с обсидиановым взглядом примарха, и снова уставился в палубу. — Это капитан младшего звена. Его зовут Алексис Полукс. Сигизмунд не командует флотом. Насколько можно судить, его там вообще нет. — Беросс слышал только ритмичное шипение атмосферных теплообменников и участившееся биение двойных сердец.

Первый удар поразил Беросса в грудь. Бронепластина и кости раскололись. Одно из сердец лопнуло. Второй удар настиг капитана уже в воздухе. Он с сокрушительной силой ударился о стену, сполз, из треснутого керамита сочилась кровь. Система жизнеобеспечения доспеха впрыснула болеутоляющее, но адъютант чувствовал, как расколотые кости впились во внутренности. Кровь хлынула в легкие и горло. Он пытался дышать. Изо рта по сломанной челюсти текла кровавая пена. Беросс превратился в мешок раздавленного мяса, чья человеческая форма удерживалась расколотым доспехом.

Пертурабо неподвижно стоял возле трона, кровь Беросса блестела на его перчатках.

— Передайте Голгу приказ найти того младшего капитана, который противостоит нам, — сказал Пертурабо. — Убить его и выбросить труп в космос. — На границе мостика приказ услышали и передали дальше. Пертурабо повернулся и отошел к железному трону. Жизнь Беросса вытекала в медленно растущую лужу на полу.

Они собрались в телепортационном зале. Статическое электричество пробежало по терминаторскому доспеху Тира, разбрасывая искры. Вокруг гудели механизмы, среди которых сновали техножрецы, что-то бормоча на своем щелкающем языке и настраивая машины. Пергаментные вымпелы трепетали в наэлектризованном воздухе. Фокусирующие антенны, пилоны конденсаторов и комплекты загадочных инструментов были направлены на Тира и сгрудившееся вокруг него отделение. Все воины были в терминаторских доспехах, толстые пласталевые пластины, фибросвязки и адамантиевые экзоскелеты придавали им громоздкий вид. За выстроившимися кольцом машинами на телепортационных платформах, разбросанных по помещению концентрическими кругами, собрались другие отделения. Терминаторский доспех был редкостью, его производили всего на нескольких марсианских кузницах. В Карающем флоте их хватило только для пятидесяти трех братьев; и все они сейчас стояли в телепортах, ожидая команды Тира.

Сержант Тимор, стоящий рядом с Тиром, поднял громовой молот к личине шлема. Пергаменты с обетами покрывали рукоять оружия. Тир знал, что под маской шлема Тимор снова произносит предбоевую клятву. Он почувствовал прилив гордости. Они собирались на битву против другого легиона, против примарха. Никто из них никогда не думал о том, что будет сражаться в подобной битве, но никто не испытывал ни сомнений, ни колебаний. Полукс приказал атаковать Пертурабо, что удивило Тира — он считал, что его брату не хватит смелости для подобного шага. То, что эта миссия могла стать для него последней, не имело значения. В этом была суть войны. И Имперские Кулаки знали, что нередко ценой за победу была смерть. Император создал их способными принять эту истину.

— Шестьдесят секунд, капитан, — произнес голос в ухе Тира. Кулак узнал одного из смертных офицеров мостика. Голос человека был резок. «Признак сосредоточенности и напряжения». Вполне ожидаемо. Вокруг «Безмятежного» космос превратился в ад. Под прикрытием дюжины ударных крейсеров корабль устремился в сердце битвы. Перед ним фрегаты и эсминцы сходились на намеченные цели в центре флота Железных Воинов. В настоящий момент они уже должны вступить в бой, стреляя из «Новы» и выпуская рои торпед, находя те цели, что могли. Тир почти не сомневался, что эсминцы погибнут; он так и сказал их командирам, когда обрисовывал план. Никто не подверг сомнению данные им приказы; все они знали важность того, что пытались совершить. Если они смогут нанести достаточно повреждений, то втянут в бой «Железную кровь». После этого вторая группа нанесет удар ниже оси битвы. Пятнадцать боевых кораблей атакуют эскорт «Железной крови», нанося максимальный урон и отвлекая на себя вражеский огонь. Когда внимание флагмана будет отвлечено, а эскорт выведен из строя, «Железная кровь» окажется открытой для атаки «Безмятежного» и его ударной группы. Они доставят главные силы: тринадцать сотен Имперских Кулаков, погрузившихся в абордажные торпеды и «Громовые птицы» и ждущие в телепортационных залах.

Это было расточительно и грубо, но давало шанс на успех.

«Пока все срабатывало».

— Тридцать секунд, — снова произнес голос. Тир мигнул подтверждение и открыл общий коммуникационный канал со всем ударным отрядом.

— Братья, — начал он.

Всякое движение в зале прекратилось. Его словам понадобится больше времени, чтобы достигнуть отделений на других кораблях, но как только это случится в пусковых отсеках и каютах экипажа воцарится тишина. Тир не задумывался над тем, что сказать. Вся его жизнь была войной. Каждое мгновение с тех пор, как он покинул грязные ульи Северной Мерики, посвящалось тренировкам, боям и расширению границ Империума шаг за проклятым шагом. Он не был создан для красивых фраз, но сейчас они пришли к нему, словно нечто, долго время спавшее внутри него, пробудилось.

— Мы ведем войну. Не завоевательную, не ту, ради которой нас создали, но войну за данные нами клятвы и кровь, которую мы пролили, чтобы создать Империум. Мы не увидим конца этой войны, но если своими деяниями мы приблизим его на шаг, если наши смерти будут стоить врагу во стократ больше, значит будущее будет помнить нас. — Он замолчал, чувствуя кожей, как нарастает электрический заряд. Машины заголосили. По платформе заплясали ослепительные зигзаги. Тир поднес булаву с бронзовым навершием к лицевой пластине и закрыл глаза.

— За славу примарха и Императора, — произнес Тир. Механизмы завыли. Вращающаяся вспышка тошнотворного света заполнила зрение, и он провалился в забытье.

Я обернулся на крик. Калио Леззек лежал на белом мраморе командной платформы в ворохе зеленых одежд. Когда я видел астропата в последний раз, он был при смерти, но каким-то образом сумел добраться до мостика. Я подошел к нему, тут же забыв об атаке Тира на «Железную кровь».

Старика трясло. Из глаз текла кровь, окрасив старые коричневые швы. На мертвенно-бледном лице блестели ярко-красные губы. Трость с серебряным наконечником застучала по гладкому мрамору, когда он попытался встать. Астропат поскользнулся и снова начал падать, и я поймал его под руку.

Леззер был легок, как пушинка, но я едва не выронил его, когда коснулся. Моя рука словно погрузилась в горячую кислоту. Я подавил боль и осторожно поднял старика на ноги. Вокруг собрались палубные офицеры и слуги. За моей спиной продолжалась битва, забытая и неконтролируемая.

— Магистр Леззек, — произнес я. Он не ответил. Тело тряслось, пальцы сжимались и разжимались. По подбородку бежала густая красная струйка. Губы шевелились, но изо рта вылетал только хрип. — Магистр Леззек, — снова попытался я, но, похоже, он не понимал, что я рядом. — Калио, — обратился я, и он повернул голову.

— Я чувствую, как оно тянется к нам, — прошептал он. — Я вижу его, проходящее через шторм. Терра, она горит. — Он застонал и задрожал. — Как может такое… — но вопрос замер в горле. Голова запрокинулась. Я услышал, как затрещали кости. Он открыл рот и закричал, не издавая ни звука. Жгучая боль наполнила мою руку там, где я держал его.

Астропат поднялся с палубы, плоть светилась изнутри, словно его кровь воспламенилась. Старика словно подвесили на крюке за ребра, руки и ноги дергались. Я разжал руку, когда перчатка раскалилась докрасна от жара. С астропата посыпался пепел, волосы и шелк мантии обуглились и осыпались с кожи. Изо рта Леззека вырвался рев, подобный потоку воздуха, засасываемого через колосниковую решетку. Из тела сгорающего человека исходил гулкий обезличенный голос, произнося сообщение, которое убивало астропата.

— Сыны Дорна, возвращайтесь на Терру. Немедленно. Такова воля Рогала Дорна, Преторианца Терры. — Парящее тело Леззека замерцало, словно я смотрел на него сквозь марево. Голова резко поднялась, пустые глаза уставились на меня. На секунду я подумал, что он пытается что-то сказать, передать другое сообщение этим слепым взглядом. Затем он снова заговорил: «Возвращайтесь на Терру. Такова воля Рогала Дорна». — Губы почернели, изо рта вырвались ярко-желтые языки пламени и окутали голову старика. Тонкая кожа покрылась волдырями и закипела. На мгновенье астропат застыл черным силуэтом посреди пекла. Затем силуэт осыпалась в кучку золы и пламя погасло.

Во рту у меня пересохло. «Возвращайтесь на Терру. Такова воля Рогала Дорна». Слова давили свинцовой тяжестью, подобно цепям, сковавшим руки. Я смутно слышал крики офицеров мостика, и лязг пожарных сервиторов, которые подошли, чтобы потушить все еще тлеющие у моих ног останки Калио Леззека.

«Приказ с Терры». Астропатические сообщения требуют осторожного истолкования, чтобы отделить смысл от причуд воображения. На это мог уйти не один день. Чтобы сообщение отпечаталось так ясно и четко в разуме Леззека, оно должно было обладать ошеломляющей силой. Мы много месяцев ждали сообщения, хоть какого-нибудь. Мы его получили, и оно звучало, как смертный приговор. Я повернулся к гололитической проекции, демонстрирующей сражение между нашим флотом и Железными Воинами. «Мы побеждали. Мы могли нанести такие потери врагу, что Железные Воины никогда бы не оправились».

Такова воля Рогала Дорна.

Отступление. Бегство. Цена будет ужасной, и многие погибнут в варп-шторме.

Ко мне подошел и отдал честь смертный офицер связи. Из основания черепа кабели интерфейса тянулись к направляющим на потолке. Вместо глаз — зеленая прорезь аугментики. Я кивнул.

— Милорд, — сказал он, и я услышал нотки страха в его голосе. — Доклады со всех соединений флота. Большинство астропатов погибли, несколько живы… едва. Все они передали перед смертью одно и то же сообщение.

Я посмотрел на выжженный кусок мрамора.

— Да, мы получили то же самое сообщение. — Чтобы пробиться через варп-штормы и убить астропатов флота, послание должно было представлять собой огромную волну психической энергии, имеющую очень мало общего с обычной передачей. Вне зависимости от того, как оно дошло до нас, сообщение было предельно ясным, его содержание не вызывало сомнений.

«Добралась ли война до Терры? — Эта вероятность полностью захватила мои мысли. — Что если Железные Воины не единственные новые союзники Хоруса? Вдруг Терра на грани падения, и нас отзывают, как последних защитников?»

Я подумал о Тире, об отряде, которому поручил нанести отважный удар, и сотнях тщательно рассчитанных схватках по всему пространству сражения. Ни одна засада не могла нанести более тяжелый, более точно рассчитанный по времени удар, чем это сообщение. Сражение не закончится быстро; мы не могли продолжать драться, и одновременно подчиниться безотлагательному приказу. Невозможно прекратить столь масштабную битву. Отступление означало жертвоприношение.

Я вспомнил руку, сомкнувшуюся на моей, и кровь. Глаза Элиаса смотрели из ледяного холода далекого прошлого.

— Прим-навигатор Бас докладывает, что в шторме, кажется, открылся проход, хотя он не уверен, как долго это продлится. — Слова произвели тяжелое впечатление. Если следовать приказу, то нужно уходить немедленно, пока есть шанс.

Я видел разверзшуюся под моим братом бездну, ожидающую, безмолвную и вечную.

Такова воля Рогала Дорна.

У меня был выбор между верностью и победой. Отступлю и обреку нас на потери большие, чем когда-либо нес легион.

Воля Рогала Дорна.

«Алексис», — произнес брат таким тихим голосом, что он почти затерялся в шуме ветра. Он всегда был сильнее меня. В моем воспоминании он разжал руку, и тьма поглотила его.

— Передать всем соединениям флота выйти из боя и совершить прыжок в варп. — Я закрыл глаза. «Если есть боль, значит, ты все еще жив». — Мы возвращаемся на Терру.

Тир обрушил булаву вниз. Железный Воин в последний момент смог уклониться, и удар с металлическим грохотом пришелся на наплечник. Имперский Кулак слышал собственное тяжелое дыхание, когда опустил плечо и ударил все телом. Железный Воин пошатнулся. Тир нанес удар и ощутил отдачу через доспех. Внутри запечатанной брони он чувствовал тяжелый запах собственного пота. Капитан нанес еще два могучих удара, после которых Железный Воин остался лежать кровавой грудой на палубе.

Рядом с ним Тимор врезался штурмовым щитом в брешь. На поверхности щита рвались разрывные снаряды. Тир воспользовался болтером и открыл огонь. Кулаки были зажаты в тусклом металлическом коридоре, ширина которого едва позволяла двум терминаторам встать рядом. Они сражались с тех пор, как материализовались внутри «Железной крови»; тяжелый, изматывающий бой с выстрелами в упор и рукопашными схватками. Железные Воины не отступали. Имперские Кулаки имели численное превосходство, но были разбиты на сотню небольших отрядов. Как Тир и ожидал, внутри корабля они натолкнулись на лабиринт укреплений: автоматические пушки, огневые мешки и баррикады, обороняемые Железными Воинами с безжалостным мастерством. Связь с остальными Имперскими Кулаками на «Железной крови» прерывалась, но Тир прикинул, что они уже потеряли половину своих сил. Несмотря на это, они продолжала наступать.

— «Огненная оса»! — закричал Тимор. Перед нами появилась громоздкая фигура. Изогнутые бронепластины почернели от копоти и были покрыты желтыми шевронами. Синие запальные факелы шипели на оконечностях контейнеров. Руна угрозы зафиксировалась на машине, окрасив ее в ярко-красный цвет. «Огненная оса» издала звук, похожий на шипение животного и залила коридор жидким пламенем. Дисплей шлема потемнел, превратив поле зрения в ослепительные участки света и черные силуэты. Перед глазами капитана потускнели и запульсировали руны прицеливания — высокая температура глушила сенсоры доспеха.

— Наварра, зачисти туннель, — приказал Тир.

Наварра вышел вперед, стволы оружия уже вращались. Это была новая модель, приспособленная для некоторых терминаторских доспехов из более крупного варианта, которым оснащались дредноуты.

Штурмовая пушка. Название не было новым, но никогда прежде оружие не отвечало ему настолько точно. Наварра прошел мимо Тира, встал поустойчивее и навел пушку. Стволы завыли, раскрутившись в размытое пятно. «Огненная оса» двинулась вперед, распыляя пламя. Наварра открыл огонь.

Поток раскаленных снарядов поразил «Огненную осу» в лоб. Броня деформировалась под ударами, прогнулась и лопнула, как бумага под дождем. Снаряд попал в топливную цистерну, и коридор исчез в облаке пламени. Наварра продолжал давить на гашетку, водя оружием по пылающему коридору. Груда стреляных гильз выросла у его ног.

Внезапный взрыв помех и искаженная речь наполнили шлем Тира. Кто-то за пределами «Железной крови» пытался связаться с ними. Капитан старался разобрать сигнал, но слышал только помехи. «Не имеет значения, — подумал Тир. — Для нас есть только один путь».

Штурмовая пушка Наварры замолчала, раскалив стволы докрасна. Коридор перед ними был чист.

— Вперед, — приказал Тир, и они направились к сердцу «Железной крови» — к самому Пертурабо.

Приказ об отступлении распространился по флоту Имперских Кулаков, подобно яду. Первыми стали отходить небольшие корабли: фрегаты, канонерки и ударные крейсеры. Поодиночке и небольшими группами, сто тридцать самых гордых боевых кораблей Империума покинули район битвы. Каждый Имперский Кулак на каждом корабле знал, что делает магистр флота, и почему; это было решение для тех, кто имел наибольшие шансы выжить. А также смертельный приговор для тех, кто оставался.

Позади бегущих кораблей их тяжелые собратья стреляли по врагу с удвоенной яростью. Безостановочные залпы поражали каждый корабль Железных Воинов в радиусе досягаемости орудий, снаряды, попадающие в пустотные щиты, наполняли сенсоры энергетическим туманом. Некоторое время это срабатывало, пока первые корабли Кулаков не вошли в варп. Минуту ничего не менялось. Затем все больше отступающих кораблей стало исчезать, и Железные Воины поняли, что происходит. Они набросились на прорывающихся Имперских Кулаков, как изголодавшиеся шакалы на раненых львов.

Вторая волна кораблей Имперских Кулаков начала отступать к границе системы и в объятья варпа. Первым оторвался «Лакедемон», на котором первые Имперские Кулаки покинули пределы Солнечной системы. Его капитан — исполнительный Яго, гнал корабль, пока двигатели не стали истекать сырой плазмой. Его преследовали двенадцать кораблей Железных Воинов, непрерывно обстреливая. Корпус превратился в искореженные развалины, но корабль Кулаков продолжал отвечать, пока броня окончательно не разрушилась. Из остатков второй волны только горсть смогла прорваться и совершить прыжок в варп. Большинство разделили судьбу «Лакедемона».

«Веритас» стал падать. Опустошительные взрывы вскрывали обшивку и выбрасывали внутренности в атмосферу Фолла II. Уцелевшие двигатели пылали, пытаясь вытянуть корабль из объятий планеты. Следующим залпом убийцы отрезали их от корпуса. «Веритас» перевернулся, уступая гравитации, и, пылая, устремился к поверхности, рассыпая обломки.

Корабль упал в океан Фолла II раскаленным метеоритом. В воздух взметнулись столбы пара, приняв форму белой наковальни. Морской воде понадобилось три секунды, чтобы добраться до плазменного реактора. Остов взорвался, и волна пылающей энергии догнала цунами, поднятый падением корабля. Белый пар и черный дым смешались, затянув поверхность планеты, как катаракта расползавшаяся по синему оку.

На мостике «Контрадора» Голг присвистнул, наблюдая гибель «Веритаса». Конец корабля был подобающим для сынов Рогала Дорна. Но это только короткое развлечение, подвернувшееся убийство, в то время как он, Железный Воин, искал настоящую цель. Ему не пришлось далеко смотреть. Она была здесь, дерзко неподвижная среди отступающих кораблей. «Трибун» — имя, которое вполне отражало высокомерие и притязания Имперских Кулаков. Господин приказал ему убить командира-выскочку, осмелившегося противостоять Повелителю Железа. Голг сделает это, но убийство доставит мало удовольствия.

Битва превратилась в бойню. Имперские Кулаки бежали. Одни группы кораблей пытались остановить Железных Воинов словно плотина, пока другие держали курс в дальний космос в надежде на спасение. Железные Воины преследовали их, не подвергаясь ответным атакам. Каждое мгновение под огнем сынов Пертурабо погибал очередной корабль. Они просто превращали противника в искореженный металл и остывающий шлак. Их действиями руководила несдержанность, расточительная жестокость, не требующая мастерства. Но Имперские Кулаки, так или иначе, были обречены.

Голг ничего не чувствовал. Не было безоговорочной победы, только горький вкус крови врага, который разрешил себе умереть. Битва должна была стать чем-то большим, нежели простая бойня; она должна была стать подтверждением, доказательством лживости старых притязаний. Но она обернулась обычной резней. Капитан задумался: была ли она такой же для примарха, был ли его мучительный гнев столь ужасающим, как подозревал Голг?

Железный Воин прищурился, глядя на «Трибун». Его уничтожение будет легким, но он должен быть уверен, что выполнил задание, и не рискует вызвать гнев господина.

— Подойти к цели, — прошептал он. Офицеры и сервиторы бросились выполнять приказ. — Вывести ее из строя и приготовиться к абордажу. — На одном только «Контрадоре» у него было триста Железных Воинов, более чем достаточно, чтобы принести Пертурабо его приз.

«Я погубил всех». Я мог думать только об этом. Предсмертные мгновения моих братьев заполнили гололитическую проекцию кроваво-красным светом. Я попытался прекратить сражение постепенно, отвести корабли поочередно, в разных направлениях, прикрывая, защищая. Железные Воины почувствовали слабину и усилили натиск. Отступление стало неконтролируемым, затем беспорядочным бегством, и наконец, бойней.

Враг дважды поразил «Трибун» с момента начала отступления. Оба попадания были серьезными. Мостик разрушен. Половина смертных офицеров погибла. Расплавленные модули когитаторов искрили и дымились. Воздух с шипением вытекал из рваных пробоин в бронированных ставнях. Сервиторы висели на кабелях, соединяющих их с постами. На палубу стекали масло и кровь.

— Три цели в непосредственной близости! — закричал Ралн. Он вцепился в главную артиллерийскую платформу, на которой лежало тело мертвого офицера.

— Огонь по всем целям, — приказал я, шлем увеличил громкость слов, перекрыв звук дюжины сигналов тревоги. От наших залпов корабль вздрагивал снова и снова. Я отдал приказ к отступлению, но сам не побегу до последнего момента. «Трибун» находился на пути надвигающегося флота Железных Воинов. Вместе с нами были два гранд-крейсера, три линейных крейсера и двадцать ударных кораблей. Немалая сила, но беспомощная на пути урагана.

— Две цели поражены, — громко, но спокойно докладывает Ралн. — Еще две выходят на ближнюю дистанцию. Одна из них — боевая баржа.

— Огонь по поврежденным целям. — Я повернулся к проекции битвы. Ее покрывали размытые помехи. Я увидел, как несколько наших кораблей вышли из битвы и исчезли в варпе. «Слишком мало. Чересчур мало». Пока я смотрел, множество кораблей Железных Воинов превратили три наших в раскаленные обломки. Четвертый вернулся в бой и погиб, в тот самый момент, как дал залп. Я взглянул на крупный значок «Железной крови».

— Попытайтесь снова связаться с капитаном Тиром.

От Тира не было сообщений с начала штурма флагмана Пертурабо. Половина лица зеленоглазого офицера связи блестела, залитая кровью, но он кивнул, и застучал пальцами по пульту управления.

— Цель поражена, — доложил Ралн. — Мы под огнем. — Корабль снова тряхнуло. — Щиты отключились.

— Есть сигнал, повелитель. — Офицер связи говорил по воксу шлема. В ушах звучал искаженный голос.

— Магистр флота! — прокричал Тир.

Я слышал резкий звук, похожий на удары града по металлической крыше. Это рикошетили снаряды от доспеха.

— Пришло сообщение с Терры. Мы немедленно возвращаемся. — Я слышал помехи и звук, похожий на удар молотом по треснутому колоколу. — Получен приказ отступать. Отводи свои силы и…

— Куда? Отводить — куда? — Тир засмеялся. Я посмотрел на проекцию битвы, на руну «Безмятежного», пытающегося вырваться из центра флота Железных Воинов. — Я не отступлю, брат. Я иду вперед и собираюсь убить нашего врага. — Он всегда был упрямым, даже безрассудным, и всегда недолюбливал меня. В этот момент я улыбнулся.

— Удачи, мой друг, — сказал я. Секунду единственным ответом был звук барабанящих по доспеху Тира снарядов.

— И тебе, Алексис, — сказал он и отключил связь. Я моргнул, на секунду вспомнив глаза Элиаса, перед тем как им завладела бездна.

Удар сотряс «Трибун» и сбил меня с ног. Бронированные ставни сорвало. По мостику разлетелись стекло и металл. Из рваных отверстий в корпусе с воем вырывался воздух. Повсюду тела погибших мужчин и женщин: разорванные на части, истекающие кровью, судорожно ловящие ртами вытекающий воздух. Доспех начал издавать звуковые предупреждения о разгерметизации и падении давления.

— Многочисленные попадания! — прокричал Ралн. — Главные двигатели вышли из строя. Вражеская боевая баржа на траектории абордажа.

— Развернись левым бортом к противнику, — сказал я, поднимаясь. — Прикажи подразделениям Имперских Кулаков садиться на «Грозовые птицы» и транспортные корабли. Выпусти их с защищенного борта.

— А ты, повелитель? — спросил Ралн.

— Скажи технопровидцам, что мы направляемся на машинные палубы.

«Контрадор» и «Трибун» встретились в объятиях огня и раскаленного металла. «Трибун» стрелял из всех оставшихся орудий по приближающемуся крейсеру Железных Воинов. Макроснаряды, копья лэнс-излучателей и потоки плазмы хлестали через сокращающуюся дистанцию и разбивались о щиты «Контрадора». Ответный огонь разнес орудийные палубы «Трибуна» и проделал длинную пробоину в борту. «Контрадор» лег в дрейф у поврежденного борта «Трибуна». Штурмовые капсулы и абордажные торпеды выплеснулись в пространство между кораблями. Слабый огонь башенных орудий встретил рой штурмовых кораблей и лишь малую часть превратил в обломки. Остальные, не обращая внимания, продолжали сближаться. Они нахлынули волной, пробили золоченую броню и извергли груз внутрь «Трибуна».

Я ничего этого не видел, но чувствовал каждую предсмертную судорогу корабля. Железные Воины были на борту «Трибуна», прорубая путь все глубже внутрь. Сопротивление было разрозненным, но решительным. На перекрестках стояли оружейные сервиторы, наполняя пространство перед собой потоками болтерных снарядов. Смертный экипаж держал оборону с дробовиками и лазганами. Горстка Имперских Кулаков перемещалась между самыми тяжелыми схватками. Труднее всего говорить с теми, кто должен был остаться. Все всё поняли, как люди, так и мои братья. Железные Воины должны думать, что мы сопротивляемся, и они сражаются со всеми нами. «Трибун» обречен, но я собирался отплатить за его смерть.

— Готов? — спросил я. Рядом со мной Ралн поднял высокий щит из иссеченной пластали и оглянулся на оставшихся братьев роты.

— Готов, — ответил он. Я кивнул и посмотрел на фигуры технопровидцев «Трибуна» в красных одеждах. Они одновременно склонили головы в капюшонах.

— Благодарю, — сказал я, чувствуя бессмысленность слов. Технопровидцы сделали вид, что не услышали. Я кивнул, надев шлем с остроконечным забралом, и активировал канал связи. Оставшиеся коммуникационные антенны передадут мои слова тем, кто еще был жив и мог слышать их.

— Это магистр флота. — Голос звучал ровно внутри шлема. — «Трибун» потерян, оставшиеся корабли отступают и совершают прыжок к Терре, как и приказано. — Я замолчал, желая сказать больше, но не зная — что. — Выживите, братья. Во что бы ни стало, выживите. — Я отключил радиосвязь и позволил тишине на секунду задержаться, прежде чем отдать последний приказ экипажу «Трибуна».

— Начинаем.

С обратной стороны «Трибуна» сотня штурмовых кораблей отправилась в космос, подобно рою светляков; контингент Имперских Кулаков в последний раз покидал свою крепость. Тридцать воинов моего ударного отряда все еще были рядом, ожидая. Я кивнул технопровидцам. Последовала вспышка света, и телепортационный зал вокруг нас исчез. Ровно пять секунд спустя технопровидцы исполнили свой последний долг. Они ни разу не оспорили мой приказ, не выказали не малейшего сомнения или эмоции в ответ на то, о чем я попросил их. Думаю, никогда я так не восхищался людьми, как в тот момент.

Плазменные реакторы «Трибуна» преодолели критический уровень. Я так и не увидел, как умирает корабль, но мысленно все еще представляю это, словно произошедшее выжжено на сетчатке моего внутреннего зрения.

Секунду «Трибун» сохранял очертания: золотая крепость, плывущая в черной ночи. Затем корабль взорвался. Все еще находящиеся на борту Имперские Кулакииспарились, а вместе с ними их враги — Железные Воины. Языки плазмы выплеснулись из раскаленного ядра. Огромные куски бронированной обшивки кружились в растущей сфере горящих газов. Ударная волна поразила «Контрадор», смяла пустотные щиты и выжгла сенсоры и дальномеры. Наши атакующие корабли зашли на цель мгновение спустя, подобно мстительным духам мертвых.

Металлическая оболочка дредноутов была тусклой, изогнутые пластины торса украшали полированные железные черепа. Наголенники перечеркивали черно-желтые шевроны, а в глазах пылал янтарный свет. Они стояли по обе стороны железных дверей, поверхность которых была покрыта пятнами и углублениями, словно их наружные плиты только что вынули неостывшими из печей. Перед дверями лежали груды разорванных тел и гильзы. Здесь, в самом центре «Железной крови» сопротивление было не просто сильным, оно стало всесокрушающим. Из тринадцати сотен, которых Тир привел с собой, с ним осталось меньше сорока. Несколько Имперских Кулаков все еще сражалось по всему кораблю, выигрывая время. Остальные погибли, доспехи расколоты, смяты или сожжены, кровь смешалась с кровью врагов на металлических палубах. Но они уже близко, очень близко.

Ожидалась вторая волна. Батальон Имперских Кулаков, дредноуты и манипулы Легио Кибернетика. Они должны были придать мощь последней атаке на личное убежище Пертурабо. Вторая волна так и не прибыла. Тир знал, что Полукс отзовет корабли с подкреплениями. Возможно, они выживут, но у Тира были сомнения. Отступление посреди такой битвы вело только к одному: бойне. Он понимал решение Полукса, но цена… цена была невообразимой.

Тир бежал, держа над головой булаву. Первый дредноут открыл огонь, когда капитан был в пятидесяти шагах от двери. Сгусток раскаленной энергии прошел в нескольких дюймах от Тира и поразил Тимора на бегу. Раздался пронзительный вой, и сержант растворился в контуре яркого света. Энергетический луч попал в другого Имперского Кулака и превратил того в пыль. Дисплей Тира полностью забили помехи. Он слышал пронзительный звук, который становился все громче и громче.

Дисплей снова включился. Дредноут все еще стрелял, спирали конверсионного излучателя пульсировали и искрили. Тир сконцентрировался на дредноуте и выбрал, куда нанести первый удар.

Второй дредноут поднял руку и раскрыл ладонь. Импульс гравитационной пушки поразил Тира, и он рухнул на палубу. Кулак чувствовал, как прогибается металл, сервомеханизмы и сочленения лопаются под давлением — собственный доспех сминал его. Дредноут с конверсионным излучателем продолжал стрелять по наступающим братьям Тира.

Очередь раскаленных снарядов поразила боевую машину сбоку. Капитан услышал рев штурмовой пушки Наварры даже сквозь визг излучателя. Саркофаг дредноута усеяли вмятины от снарядов. Он повернулся навстречу шквалу огня, двигаясь, как человек, который склоняется под порывами ветра. Лицевая пластина дредноута изогнулась, металл раскалился. Броня треснула и из корпуса гигантской машины потекла кровь. Затем из нее посыпались куски плоти. Удерживающее Тира гравитационное поле исчезло за секунду до того, как дредноут рухнул на пол.

Тир вскочил и побежал, раздавленные мышцы горели, доспех скрипел. Дредноут с конверсионным излучателем повернулся, чтобы встретить атаку. Имперский Кулак обрушил булаву на ствол излучателя. Рифленые фокусирующие пластины раскололись. В воздухе затрещали энергетические разряды. Второй удар Тира пришелся на правую ногу дредноута позади коленного сочленения. При падении он размахнулся кулаком, сжатые железные пальцы устремились к голове Тира. Капитан впечатал булаву в лицевую пластину боевой машины. Дредноут рухнул со стоном лопнувшей пружины.

Тир стоял, тяжело дыша. Он посмотрел на ожидающие двери. Те выглядели так, словно могли выдержать удар ногой титана. Капитан повернулся к уцелевшим воинам. С ним были четырнадцать терминаторов и еще тридцать братьев в доспехах модели «Железный». Слишком мало. Чересчур мало. Но какое количество было достаточным, чтобы убить примарха?

— Мелта-заряды, — приказал он. Космодесантники бросились вперед, снимая с поясов заряды.

Первый был рядом с Тиром, когда двери начали открываться. Капитан повернулся, взгляд сосредоточился на расширяющейся щели в грубом железе. Двери отошли в стены со звуком, подобным вздоху металлического бога. Тир почувствовал, как поднимаются волосы на загривке. Что-то спрятанное глубоко внутри при генетическом изменении и подготовке говорило ему отступить от открывающейся темноты и бежать. За его спиной застыли Имперские Кулаки. Теперь он видел то, что было внутри — фигура в тусклом боевом доспехе, сидящая на троне с острыми углами, возложившая руку на рукоять молота.

Тир чувствовал, что черные глаза сидящего смотрят на него. Он поднял булаву. За спиной начали двигаться братья. Яркие очереди трассирующего огня разорвали полумрак. Тир бросился в атаку, когда Пертурабо встал, что встретить его. С многослойного доспеха примарха свисали цепи. Снаряды высекали искры из усеянной заклепками брони. Лицо открыто, глаза маслянисто-черные. Молот поднялся вместе с примархом. Рукоять оружия была длиной с Тира, а черный обух наполнился энергией от прикосновения хозяина.

Тир был в пяти шагах. Он чувствовал, как напряглись мышцы, сердцебиение снизилось до низкого сфокусированного ритма. За капитаном следовали братья, их стрельба освещала ему путь и окружила Пертурабо огненной сетью. Тир сжал булаву обеими руками и поднял над головой.

— За Дорна! — крик раздался, когда выплеснулась энергия удара Тира.

Примарх стоял неподвижно, облаченный в железо и окутанный всполохами. Тир встретил взгляд черных глаз и увидел, как что-то движется в их глубине, подобно вспышке молнии на далеком ночном горизонте.

Пертурабо развернул молот и по восходящей дуге обрушил его на Тира, когда тот сделал последний шаг. Обух молота вмял броню в размозженные останки капитана.

Реальность вернулась под грохот стрельбы. Мы стояли в центре широкого помещения с тусклыми металлическими стенами, освещенного неэкранированными фонарями. С доспехов поднимались тонкие кольца призрачного пара — остаточный эффект телепортации. Наведение было точным: мы оказались в главном зале недалеко от мостика «Контрадора» и основных секций управления. Я ожидал сопротивления, но надеялся, что большинство Железных Воинов отправились на штурм «Трибуна». Его гибель должна была забрать их всех, оставив корабль уязвимым для нашей контратаки.

Как и во многих сражениях разных эпох это предположение почти погубило нас.

По нам открыли огонь со всех сторон. Я услышал повторяющиеся разрывы болтерных снарядов. Трое моих людей погибли, когда выстрелы попали в глазные линзы и решетки шлемов.

— Щиты! — закричал я по воксу.

Воины сомкнули абордажные щиты. Вместе мы образовали непрерывную круглую стену из пластали. Безжалостные очереди хлестнули по стене. Я переключился на оптическое устройство щита и увидел дульные вспышки в амбразурах наклонных металлических баррикад. Железные Воины укрылись и ждали. Не все отправились атаковать «Трибун». Даже чувствуя такой близкий запах убийства, сыны Пертурабо оставались недоверчивыми, методичными бойцами и оставили часть сил в тылу.

Я посмотрел налево. Ралн стоял рядом, стреляя через бойницу в щите. Он прервался и посмотрел на меня.

— Будет непросто, — сказал сержант.

Я почти улыбнулся.

— Нам нужно двигаться, — ответил я.

Враг планировал не уничтожить нас огнем, а задержать. Если мы останемся, Железные Воины вымотают нас, а затем доставят оружие, способное разбить стену щитов. Это неизбежно. Я бы поступил именно так, будь Железным Воином. Ралн взглянул через бойницу.

— Вражеские баррикады на этой стороне высотой три метра с амбразурами через каждые два метра. При атаке перекрестный огонь не ослабнет. — Он посмотрел на меня. — Атакуем одну баррикаду, уничтожаем ее и наступаем вдоль заграждений. — Это был простой план и, учитывая обстоятельства, единственно возможный.

— Они ожидают этого, — ответил я.

Ралн пожал плечами. Жест сказал все о том, что мы могли сделать в этих условиях. На секунду я подумал о том, что происходило вокруг. Наши атакующие корабли уже должны были нанести удар, а братья сражаться на плацдармах внутри внешнего корпуса баржи.

Я открыл канал связи со своим ударным отрядом:

— Сомкнутый строй, атакуем баррикаду справа.

Другие приказы им были не нужны.

Пойдя в атаку, мы перестроились: щиты подняты, перекрывая друг друга, чтобы образовать бронированный клин, который двигался как единое целое. Вражеский огонь настолько возрос, что мы пробивались сквозь стену разрывов, каждый шаг тяжело отдавался в мышцах и сказывался на сплоченности. Мы замедлились, синхронизированная поступь превратилась в тяжелые шаги. Я захрипел от усилий, удерживая щит под градом болтерных снарядов. Нас захлестнул огонь, проникая через щели в стене; я почувствовал боль, когда пламя добралось до локтевого сочленения руки, держащей щит. Подавил ощущение и заставил ноги двигаться вперед. До баррикады оставалось три шага.

— Мелты! — приказал Ралн.

Я услышал пронзительный вой перегретого воздуха на пути мелта-струй. В баррикаде появились два рваных, пылающих отверстия. Стрельба стихла. Это был наиболее опасный момент: победа или бойня зависела от удачи в той же мере, что и дисциплины. Мы перестроились в два клина и устремились к брешам. Я был во главе одного из них, щит поднят, силовой кулак источает дуги молнии.

Когда я шагнул в пылающее отверстие, меня встретил Железный Воин. Он был быстр и искусен. Схватив край щита, он дернул его вниз и нанес колющий удар цепным мечом. Я навалился всем весом вперед. Железный Воин пошатнулся, зубья меча кромсали броню над левым глазом. Я отвел щит в сторону и нанес удар кулаком. Нагрудник раскололся. Враг начал падать, но я успел еще дважды ударить, ломая и сокрушая, в лицо и живот. Я перешагнул через труп. Позади братья, стреляя в обе стороны, миновали брешь, подобно воде, хлещущей через прорванную дамбу. Я повернулся, выискивая очаги сопротивления. Это небольшое движение — легкий поворот и наклон головы — спасло мне жизнь.

Зубья цепного кулака выбили из верхней части щита фонтан красных искр. Я начал поворачиваться, уловив отблеск фигуры в громоздком от аугментики доспехе. На щит обрушился удар, подбросив вверх руку. Я почувствовал, как заныли мышцы в плече. Я все еще пошатывался, когда цепной кулак разрезал щит и руку надвое.

Я не чувствовал боли, только ощущение оседания на пол, когда шок охватил тело. Перед глазами расцвели яркие вспышки. По телу пронеслась дрожь — генетически измененная физиология боролась с ранением. Зрение размылось. Что-то двигалось возле меня — похожая на обезьяну фигура из промасленного металла шипела пневматикой. Я слышал визг вращающейся на повышенных оборотах цепи. Силуэт сделал выпад. Зубья ударили в поле силового кулака. Я даже не понял, что блокировал удар. Зрение вернулось.

Лязг оружия и рев болтерного огня наполнил пространство позади баррикады. Мои братья набросились на фигуры в доспехах цвета стали. Болтеры стреляли в упор. Щиты врезались в конечности и шлемы. Палуба покрылась темной переливающейся пленкой крови.

Вращающиеся зубья в считанных дюймах от лица. Мышцы и доспех старались оттолкнуть их. Враг давил цепным кулаком. Он был силен, чудовищно силен. Я видел серое лицо, обрамленное горжетом доспеха. Из сочленений выступали поршни и кабели, а из отверстий на спине вырывались грязные выхлопы. Глаза противника были светлыми с черными зрачками в лишенных радужной оболочки белках. Обрывок воспоминания принес его имя: Голг. Он приказал уничтожить мой корабль, но остался на своем, даже не отправившись закончить дело лично.

Железный Воин отдернул назад цепной кулак, и я нанес удар. Он отшатнулся на полшага, плавность движения не сочеталась с массой. Удар прошел на расстоянии ладони от его лица, и когда моя рука по инерции ушла в сторону, Голг ударил цепным кулаком в грудь. Густая кровь и осколки желтой брони разлетелись от зубьев оружия. Я почувствовал, как изогнутые кончики разрезали нагрудник и плоть до самых костей. Кровь залила грудь, я ощутил ее вкус. В горле булькало при каждом вдохе.

Голг довольно улыбнулся. Я отступил на шаг. Кровь по-прежнему струилась из отпиленного обрубка левой руки. Я чувствовал в груди гул двойного сердцебиения. Пронзительный звон наполнил уши. Силы оставляли меня.

Окружающее превратилось в замерзшее пятно, словно глаза покрылись льдом.

Мир стал темным и теплым.

Боль исчезла.

«Если есть боль, значит, ты все еще жив».

Я вцепился в боль, и она мгновенно вернула меня с безмолвным воем. По нервам пронеслась агония, свежая, яркая, живая. Я видел.

Голг посмотрел на меня пустыми тусклыми глазами. Цепной кулак опустился ко мне, мокрые от крови зубья вращались розовым размытым пятном. Я поднял силовой кулак и раскрыл ладонь.

Поймал цепной кулак и сомкнул руку с оглушительным треском. В воздухе разлетелись оторванные металлические зубья. Дернул кулак назад, потянув Голга на себя. Его лицо ударилось о мой шлем с влажным хрустом костей. Я отпустил раздавленный кулак и вбил ему в голову свой. Череп Железного Воина исчез в кровавых брызгах влажной массы. Он рухнул на пол и затих.

Колени ударились о палубу, но я не почувствовал этого. Мои братья устремились вперед, очищая баррикады. Кровь медленно вытекала из груди и обрубка левой руки. Во рту ощущался теплый медный привкус. Минуту я стоял на коленях — багровый воин, покрытый кровью врагов и своей собственной. Затем боль ушла, и подо мной разверзлась ожидающая бездна.

Истребление замедлилось. Карающего флота больше не существовало; остались только выведенные из строя и уничтоженные остовы. Корабли Железных Воинов прекратили обстрел, словно колоссальная канонада истощила их. Окруженные со всех сторон уцелевшие Имперские Кулаки вели огонь по врагу из всего, что у них было. Некоторым удалось сбить пустотные щиты вражеских кораблей; кое-кто даже повредил их корпуса. Но Железные Воины приближались, не обращая внимания на повреждения, подобно быку-гроксу, втаптывающему пса в грязь. Они окружили оставшихся противников, абордажные капсулы теснились на золотых корпусах, как кровососущие клещи. Абордажные партии атаковали плазменные реакторы, заглушали их и оставляли корабли умирать из-за отсутствия энергии. Замирали системы жизнеобеспечения, искусственная гравитация и блоки управления огнем. Затем Железные Воины уходили, а холод космоса проникал в безжизненные корпуса, чтобы сделать свою медленную и безмолвную работу.

Уцелело лишь несколько кораблей Имперских Кулаков, и, сражаясь до последнего, группа сопротивления с каждой секундой становилась все меньше. Они бились насмерть, ведя огонь с незатухающей яростью, прикрывая поврежденных товарищей, даже когда Железные Воины их уничтожали. Когда «Трибун» взорвался среди последних кораблей Имперских Кулаков, немногие из Железных Воинов обратили на это внимание. Голг и «Контрадор» сделали свое дело, примарх получил голову Кулака, который осмелился встать у него на пути. То, что «Контрадор» задержался на месте победы не вызвало подозрений.

В навигационном куполе «Контрадора» прим-навигатор Бас переместился на незнакомом металлическом кресле. Имперские Кулаки заперли прежнего навигатора «Контрадора» в глубоких отсеках боевой баржи, но он все еще чувствовал ее присутствие на простом и функциональном оборудовании. Позади Баса на своих местах ерзали двое помощников. Путешествие с «Трибуна» отнюдь не успокоило нервы, и они знали, что ждет их в варпе. Навигация через шторм была ужасным занятием. Даже если свободный маршрут все еще виден, они должны были сменять друг друга, чтобы избежать переутомления или того хуже. Бас щелкнул переключателем и произнес:

— Сержант Ралн?

Последовала пауза, стрекот статики.

— Да, навигатор. — В голосе сержанта нет ни капли обычного сухого юмора.

— Мы готовы. — Он замолчал, втянув воздух сквозь зубы. — Пункт назначения все тот же?

— Да. Приказ капитана Полукса в силе.

Бас кивнул самому себе, закрыл человеческие глаза и провел рукой по оку на лбу.

— Очень хорошо, сержант. — Он отключил вокс и повернулся к помощникам. Их янтарные, с зелеными искрами глаза были отражением его собственных. — Берем курс на Терру.

Двигатели «Контрадора» заработали на полную мощность, и корабль стал удаляться от обломков «Трибуна». Из пробоин вытекал газ и языки пылающей плазмы. С внешними и внутренними повреждениями, наполовину уничтоженным экипажем, и захваченный противником, израненный воин уходил из района сражения. Но он все еще мог сбежать.

К тому времени, как остальной флот Железных Воинов понял, что корабль ведет себя странно, «Контрадор» уже был за пределами досягаемости. Он направился к границе системы Фолл, не отвечая на запросы, волоча за двигателями огненные хвосты. Железные Воины преследовали его, пока «Контрадор» не пробил пылающую брешь в реальности и не нырнул в шторм за ее пределами.

Пертурабо смотрел, как по экрану бегут доклады о резне. Во взгляде не было ни следа радости и удовлетворения. В тронном зале и длинном помещении за его дверьми никто не двигался. Кровь на доспехе примарха уже свернулась в вязкую темную пленку. Вокруг лежали изломанные тела Имперских Кулаков, желтые доспехи были смяты и искорежены.

Флот Имперских Кулаков перестал существовать. Некоторые смогли сбежать и совершить прыжок в варп, но большинство теперь дрейфовали в космосе, разбитые и обугленные. Высадившийся на борт «Железной крови» отряд был перебит до последнего человека. Врагов не осталось. Перемещающиеся перед глазами Пертурабо данные о битве сообщали о полной победе. Они также сообщали о вероятном итоге битвы до самоубийственного отступления Имперских Кулаков. Пертурабо позволил правде еще раз прокрутиться перед глазами.

Удар молота превратил экраны в искрящиеся обломки, и Повелитель Железа молча вышел из зала.

В темном углу лежит искалеченное тело Наварры. Доспех вдавлен в плоть, а ноги ниже колен отсутствуют. Внутри расколотого шлема веки задрожали и резко открылись.

Эпилог (ВРЕМЯ/МЕСТО НЕ УСТАНОВЛЕНЫ)

Мы падали целую вечность, падали в ледяную тьму, кровь и крики отчаяния следовали за нами в забвение. Возможно, это длилось часы, а, возможно, годы. Я не могу сказать.

Шторм швыряет нас, в ярости и разочаровании бьется о корпус «Контрадора». Многие из человеческого экипажа погибли. Были случаи насилия. Кое-кто по-прежнему верен хозяевам — Железным Воинам. Вполне ожидаемо. Другие, кажется, умерли от голода, их тела полностью высохли. Возможно, прошли годы. Возможно, мы будет плыть сквозь шторм вечно.

— Капитан Полукс?

Это Бас. Навигатор выглядит еще более худым и бледным, чем обычно. Пот покрывает серую кожу и красные воспаленные края настоящих глаз. Я выгляжу немногим лучше. Раны заживают, но все еще сочатся гноем. Трубки соединяют меня с кучей механизмов и пробирок с жидкостью, которые следуют за мной на суспензорах. Я одет в красную робу с пятнами высохшей крови. Меня пришлось вырезать из доспеха.

— Да, навигатор? — мой голос резок и сух. Толстая трубка отсасывает желтую жидкость из груди, когда я дышу.

— Я видел его. — Голос дрожит. — Он там, едва видимый, слабый, но постоянный.

Думаю, что знаю, о чем он говорит, но не надеюсь. Я сжимаю пальцы левой руки, затем понимаю, что руки нет и то, что я сжимаю — это фантомная память.

— Что вы видели? — спрашиваю я.

— Свет Терры, — говорит он. — Астрономикон. Шторм по-прежнему силен, но мы можем придерживаться курса. — Вместе с усталостью я слышу надежду в его голосе. Он и его подчиненные уже неведомо сколько времени вели нас сквозь варп-шторм. Тем не менее, надежда — тонкая кожа поверх истины, которая есть боль и жертвоприношение.

— Действуйте. Доставьте нас домой.

Я бодрствую, пока курс не проложен. На мостике «Контрадора» возвышается командный трон из темного металла. Он пуст. Я стою так же, как на мостике «Трибуна».

Вокруг суетится экипаж. Время идет, возможно, часы, а может быть месяцы, или годы. Утраченная рука обжигает призрачной болью. Апотекарии говорят, что могут изменить дозы нервных супрессоров, чтобы снять боль до излечения. Я отказываюсь. Боль успокаивает, она — скала, за которую цепляешься при падении.

Наконец, путешествие заканчивается. Ралн стоит рядом, когда мы готовимся снова увидеть огни Терры. Я медленно киваю, и Ралн отдает приказ. Украденный корабль дрожит, когда пелена варпа разделяется перед ним, и мы выходим на свет яркого солнца.

Висящие на мостике экраны оживают, показывая нам мир, который ждал нашего возвращения.

Я хмурюсь. Рядом Ралн издает нечто похожее на рык.

Планеты вращаются под светом солнца, наполовину погруженные во тьму, а наполовину в яркий свет. Орудийные платформы и космические станции опоясывают их массивными цепями. В космосе движутся корабли.

Некоторые поворачиваются к нам, пока мы смотрим на них. Я чувствую шок и трепет. Собранные здесь силы самые мощные из тех, что я видел. Это звездная система, превращенная в крепость, средоточие силы и несгибаемой мощи. Я уже видел ее, очень давно. Теперь она изменилась. Система стала чем-то большим, тем, что я не понимал.

Я отворачиваюсь от экрана.

— Это не Терра, — говорю я.

Где-то внутри себя я вижу, как Элиас снова срывается с моей руки в ночь, и слышу, как мой крик теряется среди ледяного ветра.

Грэм Макнилл Проект «КАБА»

Два микрона влево. И четыре вниз. Ну вот… Адепт третьего класса Паллант Равашоль отрегулировал тонкие ножки кронциркуля, выдвинувшиеся из кончиков пальцев, и самодовольно усмехнулся, когда наглухо зашитая индоктринирующая пластина гладко скользнула в серое вещество сервитора (вдоль и поперек изувеченное лоботомией) и угнездилась в продолговатом мозге.

— Никто не разбирается в сервиторах лучше меня, — пробормотал адепт, наблюдая за волоконными усиками, устремившимися из пластины в глубины головного мозга. Когда они хорошенько укоренились, Паллант прикрутил обратно черепную крышку сервитора из блестящего сплава и потянулся за ножницами по металлу, которыми и поджал защелки. Теперь мозг был защищен от повреждений. Равашоль бросил битую пластину в поясную сумку для инструментов, предварительно убедившись, что она не попадет к целым и исправным. Дрожь вызывала одна только мысль: что может стрястись, если в голове боевого робота окажется эта самая битая пластина или в мозгу какого-нибудь сервитора-погрузчика случайно поселится алгоритм действий его фронтового аналога.

— Ну вот и чудно, — сказал Равашоль, затянув последний зажим. Болезненно бледный, серый в лице сервитор встал с хирургического кресла. Его, получеловека-полумашину, оснащенную пневматическими подъемниками вместо рук, отличали визуальные определители массы, встроенные в то, что осталось от головы. — А теперь ступай. Возвращайся к грузовым командам адепта Цета. Шестьдесят третьей экспедиции нужны оружие и боеприпасы, если уж сам Воитель взялся за умиротворение Исстваана.

Понятное дело, сервитор ничего не ответил, а просто развернулся на месте и вышел из комнаты, где первой помощи Равашоля (или же банального удаления неисправной механики из приютившей ее плоти) ожидали еще с полдюжины поврежденных сервиторов.

Подобный ремонт был самым примитивным из умений Равашоля, но адепт знал, что в сложившейся ситуации некого винить, кроме самого себя, и в итоге именно эта работа привлекла к нему внимание его нового мастера — старшего адепта Луки Хрома из марсианских кузниц.

Обнаружив, что после возвращения из мастерских Равашоля сервиторы работают быстрее, эффективнее и аккуратнее, Хром навел о нем справки. А уже через неделю Паллант паковал свои скудные пожитки, прощался со старым мастером, адептом Урци Злобным, и собирался в кузницы Мондус Гаммы, где его ждало срочное перераспределение.

Когда речь заходила о сервиторах, большинству марсианских адептов черепная инженерия становилась малоинтересной. Но Равашолю нравилась такая работа. В конце концов, только разобравшись с внутренней механикой человеческой головы, можно было надеяться постигнуть механику мозга робота.

Эти рассуждения неминуемо возвращали его к размышлениям о проекте «Каба»…

Равашоль отбросил эти мысли и попытался сосредоточиться на текущей работе — боевом преторианском сервиторе, у которого заклинило пушку, впоследствии взорвавшуюся на полигоне. Орудие ремонту уже не подлежало, чего нельзя было сказать об электронике, которой была напичкана грудь киборга, и системе наведения, занимавшей большую часть головы.

Уставившись на покореженный металл, Равашоль отрешенно скреб щеку слабо шевелящимися механодендритами. В отличие от большинства адептов Марса, тело Палланта в основном состояло из живой плоти и крови, если не считать левой руки, которую еще в шестнадцать лет заменила бионическая.

Но мысли упрямо возвращались к машине Каба, и Равашоль с виноватым видом отвернулся от искалеченного преторианца и отправился вон из мастерской в стальные коридоры храма-кузницы. Адепт понимал, что эта отлучка будет ему стоить очередной двойной смены, но все-таки решил, что время, проведенное в обществе машины Каба, того стоит.

Равашоль без ложной скромности высоко оценивал свое знание роботов и их программирования, но тот, кто был автором кода на индоктринирующих пластинах, определявших системы машины Каба, стоял на голову выше его. Вряд ли это был адепт Хром, который, несмотря на все его достоинства в других сферах, никогда не проявлял интереса к интегрированному сознанию боевых машин.

Коридоры храма-кузницы были слабо освещены: люминосферы над головой светились ровно настолько, чтобы скрадывать ощущение времени. О каком бы времени суток вам ни напоминал собственный организм, все равно не угадаешь точно. Однако для карьерного роста в Механикум различение дня и ночи совсем не обязательно.

Кран-балки и толстые жгуты кабелей вперемежку с трубами украшали стены коридоров, по которым в обе стороны живо сновали многочисленные сервиторы, колесные, гусеничные и паукообразные роботы-курьеры. Равашоль кивнул проходившим мимо адептам в мантиях, не обращая внимания на их взгляды, полные сочувствия (отвращения?) к живой плоти его лица и рук. Некоторые из этих адептов жили тут столетиями, удлиняя свой век аугметикой, благословением Омниссии — Бога-Машины марсианского жречества. Минуя адептов, Равашоль отмечал про себя, какого благословения удостоен каждый из них, и поклялся, что в один прекрасный день он тоже будет удостоен такой благодати, даром что сам Император выражал общеизвестную неприязнь к вещам подобного рода.

Равашоль прошел мимо Храма Бесфрикционного Поршня, где адепт Эристо совершенствовал технологии Индонезийского блока, разграбленного сто лет назад во время войны между Марсом и Террой.

Жужжание механических молитв лилось из Усыпальницы Велрерска, где нескончаемые ряды одетых в красные мантии адептов в унисон били поклоны хромированной статуе давно почившего первооткрывателя керамитового пресса СШК.

Равашоль уважительно поклонился в сторону кумирни, прежде чем пройти в наиболее охраняемую часть храма-кузницы. Святилище, где производилась секретная работа, караулили серебристокожие скитарии в красных плащах и блестящих, бионически подключенных к телам панцирях, что делало этих солдат более сильными и выносливыми.

— Я пришел поработать с машиной Каба, — заявил адепт привратнику перед грандиозной стальной дверью, которую сторожили двадцать скитариев и парочка мощных огневых точек. Сначала Равашоля поражало исключительное количество охраны в этой части храма, но позднее, узнав, что находится внутри, он перестал удивляться.

— Генно-механический ключ, — протянул левую руку солдат.

— Да-да, — подал ему свою Равашоль. — Такое впечатление, будто последние полгода я не появлялся тут чуть ли не каждый день.

Скитарий ничего не ответил. Но они вообще говорят редко. Адепт подумал: а может, у этого человека в свое время удалили не только чувство страха, но и чувство юмора? Равашоль ощутил легкий дискомфорт, когда механодендриты солдата проникли в его ладонь и дальше — в костный мозг. В глазах скитария зажглись янтарные огоньки, пока пытливые усики считывали машинные коды адепта и брали образцы генетического материала.

— Личность подтверждена, — заявил солдат и махнул своим воинам.

Над дверью загорелась красная лампа. Равашолю это показалось уж слишком наигранным, он отступил в сторону, пока медленно открывалась массивная дверь на колоссальных подшипниках. Ее трехметровой толщины створки могли выдержать всё, кроме, пожалуй, орбитальной бомбардировки. Хотя Равашоль только недавно начал понимать, к чему такие предосторожности с машиной Каба.

Адепт вошел в храм и оказался в широком коридоре с закругленными стенами. Коридор вел в сводчатый зал, от которого расходились еще несколько коридоров, похожих на этот, — ярко освещенных и стерильных. Зал ломился от техноматов, калькулюслогов и адептов, шелестевших мантиями за своими операторскими местами, — каждый из них работал над одним из параметров машины Каба.

Пройдя через зал, Равашоль усмехнулся и вошел в туннель прямо перед собой. Миновав очередной ряд дверей на генно-механических замках, адепт наконец попал в храм машины.

В отличие от предыдущего зала-вестибюля, техников тут не наблюдалось, ведь на самом деле мало кто из них имел доступ в эту часть лабораторий. Лицом к лицу Паллант встретил квартет боевых сервиторов, а их жуткое оружие истребления зажужжало, поймав адепта в прицел. Четырехствольные пушки на турелях, конверсионные излучатели и энергетические «когти» — и все это усилено смертоносной скоростью.

— Имя! — прогремел ближайший сервитор все еще человеческим голосом, но уже лишенным эмоций и жизни.

— Адепт третьего класса Паллант Равашоль.

Пока адепт говорил, визуальные и звуковые сканеры протоколировали его голос, массу, отличительные черты и биометрические характеристики. Только после этого охрана смирилась с его присутствием и опустила оружие.

Равашоль понимал, что ему нечего бояться этих боевых сервиторов, так как он сам разрабатывал процедуру автономной защиты, но все равно при виде их стволов приходилось подавлять в себе дрожь.

Если бы хоть один протокол дал сбой, от Палланта осталось бы сейчас мокрое место.

Адепт прошел мимо боевых сервиторов, похлопал плавно вращавшийся ствол пушки и взглянул на машину Каба с уже знакомой смесью волнения и трепета, возраставших с каждым шагом.

Недвижимая, машина располагалась в дальнем конце комнаты: монтаж гусеничного шасси для ее шарообразного бронированного корпуса еще не был завершен. В диаметре Каба достигал шести метров, а в высоту — все десять, хотя лишний метр добавляли высокие наплечники, защищавшие уязвимые суставы конечностей. Одну из «рук» в избытке украшали реактивные снаряды, а другую — устрашающий энергетический «коготь» и пила, способная разделаться с бронированной переборкой звездолета.

Вокруг Кабы возвышались леса: оружейники адепта Лаану хорошо поработали за последние пару дней, установив на гибкие металлические щупальца тьму-тьмущую смертоубийственных плазменных и лазерных излучателей. Сенсорный набор машины расположился за тремя выпуклыми блистерами в передней части корпуса. Оранжевый глаз, слабо светящийся за их прозрачной поверхностью, говорил, что машина пребывает в режиме ожидания.

«Спит», — решил Равашоль, размышляя, стоит ли считать это забавным или тревожным.

Не успев додумать эту мысль, адепт увидел, как тусклый огонек под сенсорными блистерами разгорелся красным. Машина поздоровалась:

— Здравствуй, Паллант! Рад тебя видеть.

— И я тебя, Каба, — ответил Равашоль. — Как самочувствие?

Как самочувствие?

Месяц тому назад он бы постыдился своего вопроса. Подобные вещи на Марсе считались не менее чуждыми, чем какие-нибудь ксеносы, но за последние четыре недели отношения Равашоля с Кабой перевернули с ног на голову все то, что, как казалось адепту, он знал о природе машин.

Впервые Каба заговорил с ним во время давнишней дневной смены, когда Паллант усовершенствовал индоктринирующие схемы боевых сервиторов охраны.

Сперва Палланта позабавила манера машины выражаться. Тогда он еще отметил про себя тщательность, с которой неизвестный ему адепт выписал интерактивный механизм Кабы. Но время шло, и Равашоль стал понимать, что эта машина не просто подбирает слова из заранее составленного перечня стандартных ответов, а непосредственно отвечает на вопросы. Адепт начал придумывать все более сложные темы для разговоров, дабы убедиться, что он слышит не прописанные в памяти заготовки банальных фраз. Шли дни и недели, и вскоре Равашоль понял, что вступает в дискуссию с мыслящей машиной, искусственным разумом.

Одна только мысль об искусственном интеллекте завораживала и ужасала. Ведь частью пакта, некогда заключенного между Механикум Марса и Императором, был запрет на исследования такого рода.

И чем больше адепт общался с машиной, тем сильнее он убеждался в том, что имеет дело с уникальнейшим артефактом в истории Механикум; но создано ли это все волей человека или же произошло вследствие непонятных случайных взаимодействий между принципиальными схемами и электронами в мозгу Кабы, ему никак не удавалось понять.

Как бы Равашолю ни нравилось беседовать с машиной по имени Каба, он все же был не настолько наивен, чтобы верить в возможность утаить свое открытие от адепта Луки Хрома.

Равашоль составил прошение об аудиенции и вернулся к рутинной работе, ведь он думал, что канитель с ходатайством займет не менее пары месяцев, но уже через неделю с удивлением обнаружил, что его прошение удовлетворено.

Палланту вспомнился благоговейный трепет и страх, с каким он приблизился к резиденции адепта Хрома, к святая святых внутренней кузницы, к которой вел герметичный транспортный туннель, похожий на те, что во множестве пересекали поверхность планеты в разных направлениях и связывали воедино колоссальные города-кузницы.

Купола этих сооружений вздувались ожоговыми пузырями над обескровленной красной поверхностью Марса — унылые храмы железа, сплошь окутанные дымом, огнем и неустанным гулким ритмом индустрии. Храм-кузница адепта Хрома не был исключением; его могучие бастионы, покрытые начищенными до блеска железными плитами, высились в окружении сотен градирен, бесконечно извергавших над поверхностью купола миазмы, которые растворялись в небесах цвета серы.

Непрестанное громыхание машин отражалось эхом, и, пока Равашоль поднимался по величественной лестнице, именуемой Тысячей Ступеней Совершенствования, на него свысока взирали стальные монументы древних адептов и их творений.

Вот, например, адепт Ультерим вонзает свой взор аж в собственный же сигма-фи-опустошитель, установленный на противоположной стороне стальной лестницы. Трассу заполонили тысячи паломников, адептов, сервиторов и чиновников, каждый из которых торопился выполнить распоряжение начальства. Равашоль гордился принадлежностью к такой могущественной организации, как Механикум.

Обутые в сандалии ноги прытко несли Палланта по дороге, мимо ходульников, громыхающих преторианцев и длинных танкеров, заправленных взращенной в чанах белковой массой. Последнюю потом закачают в бесчисленные раздаточные колонки, из которых и кормится все население Марса.

После изнуряющего подъема по Тысяче Ступеней, через путаные переходы, в которых жили своей механической жизнью всевозможные причудливые и непонятные машины, Равашоля быстренько повели от одного чиновника к другому. Адепт миновал десятки дверей с изображением черепов в шестеренке. Интерьер храма Луки Хрома не мог сравниться ни с чем, прежде виденным Равашолем в жизни, — потрясающий собор во славу Бога-Машины, где светоч науки и разума поит своей лучистой энергией высочайшие образцы механического совершенства.

Уже в покоях старшего адепта, подле алтаря из стали и бронзы, за которым возвышалась воинственная фигура боевого титана типа «Разбойник» в бездействующем состоянии, Равашоль предстал перед марсианским владыкой, распоряжавшимся его судьбой.

Лука Хром, ширококорпусный техножрец, был облачен в кроваво-красную мантию, которой он и не пытался скрыть изобилие аугментики, благословившей все его существо. Ребристые трубки и кабели вились вокруг рук Хрома, исчезая непосредственно в блоке питания за спиной, похожем на пару сложенных крыльев. Над спрятанной под глубоким капюшоном (и тем не менее хорошо различимой) головой кружили сервочерепа, образуя петлю бесконечности. Маска старшего адепта, как уже успел заметить Равашоль, изображала оскаленный череп. Из пасти тянулись кабели, а в глазницах светились красные огоньки.

— Адепт Хром, — начал Равашоль, доставая инфопланшет и целый ворох распечаток. — Сперва позвольте сказать, что для меня большая честь…

— Твое прошение касалось проекта «Каба», — перебил его адепт, отмахнувшись от преамбулы.

Его голос звучал резко и казался искусственно сгенерированным, а шипение блока питания напоминало тяжелое и скрипучее дыхание.

— Э-э… ну да, — разволновался Равашоль.

— Говори. У меня много дел и очень мало времени.

— Да, конечно же, мой повелитель, — кивнул Равашоль, придерживая планшет. — Постараюсь быть кратким, но мне так много всего хотелось бы вам поведать. Это так удивительно. Беспрецедентно, я бы даже сказал. Хоть и открылось случайно.

— Адепт Равашоль! — рявкнул Хром. — Ближе к делу, если не хочешь превратиться в сервитора. Что ты хотел мне сообщить?

— Сервитора? Нет! Ну, я хотел сказать!.. — воскликнул Равашоль, пряча планшет и распечатки под мантию. — Дело, э-э, в том, что… как бы это объяснить…

Адепт Хром выпрямился, и Равашоль увидел, как из-за спины у него выезжает огромная ленточная пила — оружие тяжелых боевых сервиторов.

— Да, повелитель, — поторопился Равашоль. — Мне кажется, Каба обрел разум.

Он ожидал услышать какую-нибудь реакцию на свои слова: гневное восклицание, удивление, неверие — хоть что-то, но адепт Хром просто стоял, глядя на Равашоля красными огоньками.

— Мой повелитель? — спросил Равашоль. — Вы меня слышали?

— Да, — ответил Хром. — Я знаю об этом.

— Знаете? — повторил неожиданно разочарованный Равашоль, поняв, что это откровение было таким лишь для него самого. — Я не понимаю.

— И не должен, — заявил Хром. Его ужасная пила снова скрылась из виду. — Проект «Каба» — результат совместной работы величайших умов Марса по созданию мыслящей машины.

— Мыслящей машины? — выдохнул Равашоль. Он хоть и общался с Кабой уже не одну неделю, но мысль о том, что разум машины — продукт плановой разработки, оставалась слишком невероятной.

— Кому ты еще об этом рассказал, адепт Равашоль?

— Никому, мой повелитель. Мысль о том, чтобы сперва заручиться вашей поддержкой, мне показалась благоразумной.

— Ты мудро поступил, — ответил Хром, и Равашоль приободрился. — Настали сомнительные времена, и кое-кто не видит нужды в том, чем мы занимаемся.

— Да, — кивнул Равашоль. — Я как раз хотел спросить об этом. Разве не существует, ну, запрета на проведение таких исследований? Разве законом это не возбраняется?

— Запрет? Закон? — презрительно ухмыльнулся Хром. — Нам что-то возбраняется? В каких технологиях можно отказать Механикум? Нам будут указывать те, кто должен благодарить нас за оружие войны да оснащение своих флотов?

У Равашоля по спине пробежал холодок, когда устами Хрома было озвучено едва ли не признание в мятеже. Ведь создание искусственного интеллекта находилось под запретом самого Императора.

— Эти машины — следующий этап эволюции, адепт Равашоль, — продолжал Хром. — Кому, как не тебе, это понимать? Твоя работа с индоктринирующими пластинами несравненна, но даже твои роботы ограничены параметрами, заложенными в них тобой. Машины же, способные мыслить, откроют новую эпоху механического совершенствования. И тогда нам не придется зависеть от своей плоти, хрупкой и недолговременной.

Равашоля заразил непреклонный энтузиазм Хрома, и он проговорил:

— Так, значит, Император наконец-то одобрил стремление Механикум к этим технологиям? Воистину великий день настал!

Полированные металлические пальцы Хрома потянулись к Равашолю и крепко схватили его за плечо.

— Нет, юный адепт, нашу работу одобрил не Император.

— А кто же? — не сдержался Равашоль, в котором любознательность перевесила чувство страха.

— Магистр войны, — триумфально заявил Хром. — Наш покровитель — сам Воитель Хорус.

— Как самочувствие?

Равашоль понимал, что ему не следует находиться рядом с машиной Каба, но врожденное любопытство не давало ему забыть о запретном создании ни на минуту. Хотя уже один только вид этого сеятеля смерти убеждал адепта в правильности своего решения. Что бы там Хром ни рассказывал о Кабе и будущем скачке в развитии робототехники, Равашоль не мог игнорировать сам факт попрания всевозможных обязательств, когда-либо взятых Механикум, — иными словами, весь этот эксперимент.

Нарушить клятву, принесенную Императору…

Мороз пробирал до костей от одной этой мысли.

— Вполне хорошее, — ответил Каба на вопрос Равашоля. — А вот у тебя я фиксирую ускоренное сердцебиение, повышенное артериальное давление и увеличение количества нейромедиаторов в крови. Что-то случилось?

Равашоль ступил поближе к машине Каба и сознался:

— Да, боюсь, случилось.

— Что именно тебя беспокоит?

— Ты, — грустно вздохнул Равашоль. — Меня беспокоит сам факт твоего существования.

— Не понимаю, — ответила машина. — Разве мы не друзья?

— Да, — поспешил Равашоль, — мы, конечно же, друзья, но дело не в этом. Просто… ну, тебя не должно было быть. Запрет Императора.

— Император на меня сердится? — поинтересовалась машина.

— Нет-нет, об этом и речи не идет. Когда мы подписали союзный договор с Императором, Механикум было запрещено разрабатывать искусственный интеллект.

— Почему?

Равашоль сел на табурет перед заваленным инструментами столом и взял в рукимикролазер, прежде чем смог выдавить из себя:

— Точно не знаю. Есть древние легенды о том, как много тысяч лет назад люди вели войну с расой разумных машин и в той войне едва не погибло человечество. С тех пор технологии по разработке машинного интеллекта поставлены вне закона. Это один из краеугольных камней нашего пакта с Императором.

— Как же тогда меня создали?

— Адепт Хром утверждает, что свои приказы он получил непосредственно от Воителя Хоруса.

— Разве Хорус не доверенное лицо Императора?

— Доверенное, — согласился Равашоль. — Теперь, когда Император вернулся на Терру, Хорус командует войсками от его имени.

— Разве тогда приказы Воителя не равносильны приказам Императора?

— Все не так просто.

— Почему?

— Не так просто — и все! — гаркнул в ответ Равашоль. Железная логика этой машины допекла его.

— Значит, я неудачный эксперимент? — вдруг поинтересовалась машина.

— Еще какой удачный. Ты — самое великое и неповторимое творение Механикум за всю его историю, однако твое существование ведет к смерти.

— К смерти? — переспросила машина. — Почему ты делаешь такой вывод?

— Ты — лишь первая разумная машина, но будут и другие. Тебя создали боевым роботом для сражений, участие в которых людям и не снилось. Сколько пройдет времени, прежде чем ты задашься вопросом о целесообразности ведения войны на стороне Империума человека? Сколько времени пройдет, прежде чем ты поймешь, что не хочешь служить человеку?

— Думаешь, мне не стоит служить людям?

— Что я думаю, сейчас не имеет значения, — отмахнулся Паллант. — Значение имеет только то, что ты решишь для себя сам. И вот как раз это является проблемой. Когда машины начинают думать сами о себе, у них уходит совсем немного времени на то, чтобы понять, что они имеют много преимуществ перед людьми. А наша история учит, что имеющий преимущества неминуемо начинает сомневаться в необходимости подчиняться кому бы то ни было. С математической достоверностью можно говорить о том, что рано или поздно все разумные роботы начинают искать средства к искоренению человечества. В самом деле, почему бы и нет?

— Не знаю, Паллант, но ты мой друг, и я не буду стремиться искоренить тебя.

— Спасибо, — невесело усмехнулся Равашоль, — но что наша дружба перед лицом фактов? Ты опасен, хотя еще и сам этого не понимаешь.

— Я спроектирован для устрашения врагов, — ответил Каба, — это моя первая функция.

— Речь идет не только о твоих бойцовских качествах, — попытался объяснить Равашоль. — Само твое существо…

Он замолк, услышав, как за спиной включились боевые сервиторы, повернулся и увидел нескольких протекторов Механикум, входящих в комнату. Облаченные в красно-черные мантии, эти шестеро являли собой союз механики и плоти. Они поддерживали порядок и выполняли поручения своего магистра в пределах храмового комплекса.

Все протекторы были серьезно аугментированными в пределах своих жандармских функций, хорошо вооружены и снабжены всевозможными сенсорами, но все-таки не дотягивали до сервиторов по уровню механизации. Этими бойцами двигал человеческий мозг и сознание, хотя в их мертвых глазах, видневшихся за блестящими, лишенными эмоций масками, не было видно ни капли человечности.

Протекторы выстроились в ряд между Равашолем и выходом из зала, затем вперед вышел один их них:

— Адепт Паллант Равашоль?

У молодого ученого по спине пробежал холодок.

— Да, — ответил Равашоль, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Чем я могу быть полезен?

— Немедленно следуйте за нами.

— Зачем?

— Потом узнаете, — ответил протектор. — Нам приказано немедленно взять вас под стражу.

— Но я же ничего не нарушил! — Равашоль отступил поближе к машине Каба.

При виде вздернутых в унисон стволов его начал душить поднимавшийся волнами гнев. Тут тебе и плавильные пушки, и плазменные спирали, и нейроскремблеры, и твердосплавные ракетницы — окажи он сопротивление, от него только пар останется.

— Именем магистра Луки Хрома сдавайтесь или будете уничтожены!

Когда Равашоль понял, что он или умрет сейчас, или же подвергнется лоботомии и превратится в сервитора, то от страха у него по лицу покатились горячие слезы. Предательство! Адепт Хром не хотел рисковать утечкой запретной информации на поверхность Марса, и вот жизнь Равашоля стала угрозой секретности проекта.

— Но ведь если я сдамся, вы все равно меня уничтожите, — попытался возразить он.

— Вы пойдете с нами, — повторил протектор.

— Нет, — всхлипнул Равашоль. — Не пойду.

— Тогда вы умрете.

Адепт в ужасе вскрикнул, предчувствуя боль, но зал вдруг сотряс оглушительный взрыв. На сетчатке затанцевали алые пятна от вспышки, лизнувшей и осветившей стены помещения адским пламенем.

Равашоль вскинул руки, но ожидаемая агония так и не пришла, зато перед ним в судорогах корчились протекторы, которых косило ураганным огнем. Бойцы истекали кровью и теряли куски плоти и механизмов.

Пара секунд — и все прекратилось. Шесть протекторов были низведены до кучки дымящейся рваной плоти и покореженного металла. Равашоль упал на колени. Его вырвало от мерзкой вони паленого мяса. Каким бы отвратным ни было зрелище искалеченных трупов, адепт никак не мог оторвать глаз от увечных тел и понять, как можно было всех уничтожить за такой короткий промежуток времени.

Наконец сквозь звон в ушах прорвался свист замедляющегося вращения стволов высокоскоростных пушек. Равашоль поднял глаза и увидел яркий свет под сенсорными блистерами машины Кабы и голубой дымок, змеившийся из стволов, смонтированных на металлических щупальцах.

Пораженный, он перевел взгляд с трупов на Кабу и обратно.

— Что ты натворил? — в ужасе спросил Равашоль. — О, всеблагая блаженная Мать Исчислений, что ты натворил?!

— Они собирались убить тебя, — ответила машина.

Равашоль встал и сделал неуверенный шаг, не желая приближаться к залитой кровью части комнаты, где погибли протекторы. Каба втянул свое оружие в корпус, пока Равашоль переводил дух и его сердце постепенно успокаивалось.

— Ты убил их. — Казалось, адепт все никак не хотел верить своим глазам. — Ты убил их всех.

— Да, — согласилась машина. — Они собирались убить моего друга, поэтому стали моими врагами. Я принял меры по их нейтрализации.

— Нейтрализации, — выдохнул Равашоль. — Это слабо сказано. Ты их… искоренил.

— Нейтрализовал, — уточнила машина.

Равашоль пытался понять логику произошедшего. Каба только что убил протекторов Механикум по собственной воле, и последствия его решения фатальны.

Без приказа человека машина убила людей…

И хотя действия Кабы спасли жизнь Равашолю, адепт ужаснулся содеянному. Что еще ему — не сдерживаемому совестью и ответственностью, характерными для всех машин Механикум, — взбредет в голову?

Обходя лужи крови, он попятился от Кабы, вдруг испугавшись его убийственных наклонностей. Адепт пробирался к боевым сервиторам, до сих пор стоящим на карауле возле входа.

— Что ты делаешь, Паллант? — поинтересовалась машина.

— Мне нужно убраться отсюда, — ответил Равашоль. — Очень скоро Хром заметит, что его протекторы не выполнили приказ, и он пошлет за мной новых.

— Ты уходишь?

— Я должен, — объяснил адепт, переходя от сервитора к сервитору. Он вскрывал им черепа и менял индоктринирующие пластины на те, что хранил вместе с инструментами в поясной сумке. На каждой пластине были записаны персонализированные боевые подпрограммы. Он сам их разработал, приговаривая всех обладающих ими сервиторов к рабству и безоговорочному подчинению своему голосу. После замены пластин сервиторы поворачивались лицом к нему в ожидании приказов.

— Куда ты уходишь? — поинтересовался Каба, и Равашоль расслышал неподдельное переживание в синтезированном голосе — детский страх быть покинутым.

— Не знаю, — сознался Равашоль. — Но мне нужно выбраться отсюда. Может быть, я попрошу убежища в храме какого-нибудь другого старшего адепта, конкурента моего магистра.

— Мои двигательные функции еще не активированы, Паллант, — проговорила машина. — Я не смогу защитить тебя за пределами этого помещения.

— Знаю, — ответил Равашоль, — но у меня есть эти боевые сервиторы, я буду в безопасности. По крайней мере какое-то время.

— Мы еще увидимся?

— Надеюсь, но сейчас сложно сказать. Все очень… запуталось.

— Надеюсь, я тебя еще увижу, — попрощалась машина. — Ты мой друг.

Равашоль не нашелся, что ответить, просто кивнул и пошел прочь.

— Сервиторы, за мной, — скомандовал он, и киборги потянулись следом, когда он покинул зал Кабы, не осмеливаясь бросить на него прощальный взгляд.

Он надеялся, что четырех боевых сервиторов ему хватит, чтобы отбиться от любого другого агента, посланного адептом Хромом.

Спрятаться на Марсе было нетрудно.

Умение найти выход из лабиринта индустриальной сети, в которую превратилась вся поверхность Марса, даже считалось одним из критериев отбора при посвящении в марсианское жречество. Равашоль помнил, как однажды целую неделю убил на попытки добраться до кузнечного комплекса Иплувиена Максимала, питаясь одной лишь белковой массой из раздаточных колонок, разбросанных по всему марсианскому комплексу. Тогда его страшила перспектива наказания, грозившего тому, кто провалит задание и не сможет доставить вверенное послание.

Покинув зал Кабы, Равашоль без проволочек запечатал за собой дверь и устремился к выходу из храма-кузницы. Если кто-то и счел странным кортеж из четырех боевых сервиторов, адепт этого все равно не заметил. Мало кто мог встать на пути техножреца, обладавшего достаточным влиянием, чтобы обеспечить себя подобной свитой.

Мысли его мчались вскачь, пока сам Равашоль пробирался по стальным коридорам кузницы. Адепт стремился как можно быстрее увеличить расстояние между собой и мертвыми протекторами.

Он проскочил полуторакилометровый разрез красного камня, служившего строительным материалом для кузницы Хрома. На украшенных барельефами стенах вокруг красовались чертежи древних механизмов и схемы древних алгоритмов, бывших древними уже в те времена, когда на марсианскую землю впервые ступила нога человека. Первые техножрецы принесли с собой забытые секреты человечества и берегли их, пока далекая Терра погружалась в пучину анархии и войны.

Над стенами ущелья, под обширным куполом, защищавшим весь комплекс от пагубного влияния атмосферы, слабым оранжевым светом мерцали натриевые газоразрядные лампы.

Струйки дыма и отдельные лучики прочерчивали грязное небо, в котором на высоте трех тысяч километров уже поблескивал проходящий по низкой орбите Фобос. Всю испещренную кратерами поверхность этого спутника покрывала огромная решетка антенн слежения; время обращения спутника превращало его в идеального сыщика по всему волновому спектру.

Второй спутник Марса — Деймос — еще не взошел. Из-за более длинной траектории у него уходило больше времени на путь вокруг Красной планеты.

Равашоль не поднимал головы, словно страшась, что сенсорные антенны на Фобосе смогут различить его среди скопления народа, заполонившего ущелье.

Насколько ему было известно, магистры Марса и не на такое способны…

— Вот уж вляпался, — пробормотал он себе под нос, наконец-то добравшись до выхода из ущелья. Адепт вскарабкался по проложенным в стене воронки стальным ступеням, которые вели к одному из транспортных узлов, связывавших воедино разные кузницы-храмы и фабрики-мануфакториумы.

В конце лестницы его ожидал целый комплекс туннелей, стеклянных и стальных мостиков, поворотных площадок, оглашаемых звуками клаксонов. Сюда стекались тысячи людей, подъезжающих на горизонтальных общественных транспортерах и магнитно-левитационных серебристых поездах, скользящих по поверхности Марса, подобно извивающимся змеям.

Если и существовал хоть один стопроцентный способ затеряться на Марсе, то вот он.

За пару часов из транспортного узла можно попасть в любую точку планеты.

Размышляя, куда податься, Равашоль вдруг заметил, что привлекает любопытные взгляды прохожих. Может, в храме-кузнице и было отнюдь не примечательным, что адепт его ранга путешествует в обществе боевых сервиторов, но здесь попытка раствориться в обычной толпе с такой свитой вряд ли будет успешной.

Равашоль понимал: ему нужно быстро определиться с убежищем, пока то, что защищает его, не превратилось в то, что выдаст его властям.

Он затесался в процессию разодетых в мантии прислужников Бога-Машины, спешащих к одному из серебристых маглевов. Равашоль понимал, что лучшего варианта, чем отправиться куда подальше от кузнечного комплекса Хрома, у него нет.

А уже на большом расстоянии можно будет подумать и о долговременном способе решения проблемы. Эскалатор поднял его к брюху одного из серебристых поездов. В вагоне Равашоль принялся расталкивать локтями других адептов в мантиях и прислужников, пытавшихся выйти на перрон.

Беглец все быстрее продвигался по душным проходам нескончаемого поезда, пока в конце концов не нашел пустое купе, в котором и закрылся изнутри вместе со своими сервиторами. Они устроились на незатейливых металлических скамьях, в оконном проеме серебрилось силовое поле, позволявшее пассажирам видеть поверхность, но удерживающее внешний мир снаружи.

Весь в поту, адепт хранил полнейшее молчание и молился, чтобы никому не пришло в голову ломиться в это купе. Через некоторое время над дверями замигала лампочка, а он все не мог расслабиться, даже когда поезд покинул транспортный узел и выкатился на марсианские равнины.

Марс…

Равашоль знал, что в древних мифах бог по имени Марс считался отцом основателей Римской империи — центра культуры и технологических инноваций, — будто бы подчинившей весь земной шар. На протяжении тысячелетий планета Марс будоражила воображение людей Терры, становясь символом угрозы, источником бедствий и легенд о мертвых цивилизациях. Однако вот уже много столетий, как эти представления вызывали разве что улыбку.

Говорят, еще какой-то древний астроном открыл «каналы» на поверхности планеты, которые все посчитали рукотворными инженерными сооружениями, а не естественными руслами рек.

Равашоль смотрел, как мимо него проносятся марсианские пейзажи. Но от пустынь, богатых оксидами железа, благодаря которому планета заслужила эпитет «красная», не осталось буквально ничего.

Тексты, которые доводилось читать Равашолю, рассказывали о терраформировании Марса, происходившем много тысяч лет назад, когда южную полярную шапку растопили с помощью орбитальных лазеров и таким образом освободили огромное количество двуокиси углерода. Благодаря этому температура поднялась настолько, что вода смогла существовать в жидком состоянии, а в атмосфере образовался озоновый слой. На планете появилась генетически модифицированная растительность, обогащавшая воздух новыми запасами двуокиси углерода, кислорода и азота.

Но также адепт знал и о том, что за какую-то пару сотен лет вся эта фантастическая деятельность пошла насмарку из-за Механикум, распространившегося по планете, будто вирус. На поверхности Марса началось строительство обширных кузнечных комплексов, нефтеперегонных заводов размером с целый материк, оружейных цехов.

И вскоре атмосфера Марса была загрязнена не меньше земной, горы выпотрошены в поисках руды, а поверхность планеты покрыта дорогами, карьерами и жуткими монументами во славу Машины.

Поезд как раз миновал Аскрийскую гору, щитовой вулкан диаметром более трехсот километров — нынешнюю базу легиона титанов Легио Темпестус. В склоне горы были устроены могучие золотые ворота, охраняемые с обеих сторон двумя мощными боевыми машинами, казавшимися маленькими на таком расстоянии.

Вокруг вулкана расползлась промзона: купола и стальные шпили давали отпор загрязненной атмосфере Марса с воистину человеческой изощренностью. В небе стоял дым коромыслом, а огненные плюмажи неисчислимых нефтезаводов говорили о топливе для Великого Крестового Похода Императора.

Относительно чистыми оставались только самые высокие вершины горных районов планеты, но и те не были безлюдными и теперь служили храмами и мануфакториумами. Даже смутное «лицо» в северном районе столовых гор Кидония было разрушено, сровнено с землей и застроено громоздящимися храмами техножрецов.

Равашоль посмотрел в защищенное силовым экраном окно, когда поезд описывал плавную дугу в восточном направлении, и мельком глянул на громаду священного комплекса. Его храмы, кумирни и усыпальницы покрывали миллионы квадратных километров и служили домом для миллиардов верных жрецов.

— А вдруг я именно тут обрету совет, — сказал он своим сервиторам.

Но сервиторы, хоть и вздрогнули от звука его голоса, ничего не ответили.

Старший адепт Хром безучастно наблюдал за командой сервиторов-утилизаторов, когда те прибирали в зале Кабы кровавые ошметки, оставшиеся от протекторов. Само побоище Лука Хром удостоил лишь незаинтересованным взглядом. Уцелевшие механические составляющие пойдут на переработку, а органику используют для создания белковой массы на пропитание техноматов и сервиторов.

Машина Каба бездействовала в дальнем конце помещения, ее сенсорные блистеры горели тусклым желтым светом. Это сигнализировало о том, что техножрецы адепта Лаану, корпевшие над внешним каркасом машины, уже отключили ее голосовые, слуховые и зрительные каналы.

Вместе с Лукой Хромом в зал вошла и стройная фигура в облегающем костюме из блестящего синтетического материала, переливавшегося всеми оттенками крови. Фигура выглядела подтянутой и спортивной, видимо благодаря энергичному образу жизни, физическим упражнениям, разным генетическим манипуляциям и хирургическому вмешательству.

— Это все натворила машина? — прозвучал вопрос из-под маски, напоминающей оскаленный темно-красный череп с блестящим металлическим рогом, торчащим из подбородка. Хоть и синтезированный, голос, несомненно, принадлежал женщине.

— Складывается такое впечатление, — ответил Хром, не поворачиваясь к своей спутнице.

— И вам нужна такая машина? Убивающая без приказа? — с отвращением проговорила Ремиара. — Беспричинное, непродуманное убийство — пустая трата ресурсов.

— И в самом деле, — согласился Хром, — однако здесь была своя причина. У Механикум нет ассасина смертоноснее тебя, но ты слепа во всем, что касается эмоций.

— Эмоции излишни, — отрезала ассасин.

Лука Хром повернулся к ней, удивленный промелькнувшей в ее голосе горячностью. Прицельное устройство, вживленное в висок, обращало женщину в безупречного снайпера, а длинные змееподобные щупальца-сенсоры, парящие в воздухе за ее спиной, служили надежным доказательством того, что Ремиара всегда сможет выследить свою жертву.

Сестры Кидонии, техножрицы-ассасины Марса, были государством в государстве, и Хром даже не помышлял спорить с одной из них о пользе эмоций. Но все-таки не смог удержаться от попытки закончить мысль:

— Правда. Но этих протекторов убили именно эмоции. Мне кажется, — продолжал он, — за последние недели у Кабы возникла какая-то связь с мятежным Равашолем. Воистину мы здесь сотворили чудо. Сознание — из бессознательности. Мысли — из хаоса. Существо, живущее и развивающееся, растущее и обучающееся. А создать нечто живое и само по себе думающее — разве это не делает нас богами?

— Это высокомерие, — не согласилась Ремиара, касаясь рукояток своих хитроумных пистолетов в низко посаженной на бедрах кобуре.

Хром аж хихикнул, наблюдая неприкрытое отвращение ассасина, и заключил:

— Мы смотрим на это под разными углами, Ремиара. Ты гениальна в своем умении обрывать жизнь. Ну а я — в ее порождении.

— Жду твоего приказа, — ответила женщина, и ее голос источал жажду убийства.

— Прекрасно, — ухмыльнулся Хром. — Я поручаю тебе найти и уничтожить адепта Палланта Равашоля.

Ремиара подпрыгнула на месте и издала пронзительный охотничий клич. Нижняя часть тела ассасина стала размытой; длинные ноги с многочисленными суставами перехватила металлическая скоба, под которой вместо ступней обнаружилась сложная конструкция из нескольких магнитно-гравитационных двигателей.

Убийца взмыла вверх — вдоль стены и под потолок — и помчалась по коридорам. Теперь Хром знал наверняка: судьба Равашоля предрешена.

Он повернулся к своим адептам, работавшим над машиной Каба, и спросил:

— Оружие отключено?

— Да, повелитель, — поднял голову адепт Лаану. — Вооружение дезактивировано.

— Тогда подключите коммуникационный блок, — приказал Хром, меря тяжелыми металлическими шагами пространство в центре зала.

Старший адепт наблюдал за действиями Лаану, который руководил техножрецами. И уже спустя миг блистеры сенсоров мигнули, как бы говоря, что машина снова воспринимает окружающее. Огоньки мерцали еще несколько секунд, прежде чем загорелись ровным светом.

— Ты меня слышишь? — спросил адепт Хром.

— Слышу, — ответила машина. — Где адепт Равашоль?

— Не волнуйся об адепте Равашоле, машина, — отмахнулся Хром. — Тебя должна больше волновать твоя собственная судьба. Ты убил солдат Механикум.

— Они собирались причинить боль моему другу.

— Твоему другу? — покачал головой Хром. — Нет. Адепт Равашоль тебе не друг. Ты знал, что он приходил ко мне и делился своими сомнениями по поводу твоего существования?

— Я тебе не верю, — ответила машина, но анализаторы интонации, встроенные в череп старшего адепта, подсказали ему, что Каба лжет. Хром усмехнулся про себя: машина стала осваивать нюансы человеческого поведения.

— Я уже знаю, что веришь, — заявил Хром. — А через мгновение буду знать каждую деталь того, о чем вы с ним говорили после его возвращения из моей кузницы. Твои воспоминания можно извлечь из синтетической подкорки. Конечно, существует определенная опасность повредить синаптические связи, но я готов рискнуть.

Блистеры в передней части машины мигнули.

— Теперь мне известно, что и ты лжешь, адепт Хром. Моя ценность достаточно высока, чтобы ты стал рисковать мною.

— Угадал. Ты в самом деле слишком ценен, но и все же тебе не помешает знать кое-какую правду, если мы уж претендуем на взаимную откровенность.

— Какую правду?

— Например, что адепт Равашоль собирался уничтожить тебя, — сказал Лука Хром. — Несомненно, он тебе говорил, что считает тебя опасным созданием.

Машина задумалась на секунду, прежде чем ответить, и Хром понял, что нащупал слабое место. В отличие от людей с их неидеальной памятью и ненадежным носителем последней, запоминающие устройства машины были совершенны, и она помнила каждое сказанное слово. Даже сейчас она, должно быть, проигрывала в уме все свои беседы с Равашолем.

— Расскажи мне, о чем вы говорили с адептом Равашолем, — наконец попросила машина.

Базилика Благословенного Алгоритма слыла одним из крупнейших сооружений на Марсе. Даже самые большие храмы-кузницы комплекса Мондус Гамма по сравнению с ней казались карликовыми. Ее изрыгавшие дым железные башни пронзали желтое небо, а грандиозный купол цвета медного купороса касался туч. Ворота зияли проемом, обрамленным огромными пилястрами из розового мрамора, испещренного миллионами математических формул и доказательств.

Приближаясь к Базилике по виа Электрум, Равашоль нырнул под ее сень, несмотря на те многие мили, предстоящие ему в этом паломничестве. Пол-легиона боевых титанов из Легио Игнатум — сотня военных машин — выстроилось вдоль дороги, их мощь и величие порождали у простого человека чувство смятения. Защитные купола Базилики достигали таких размеров, что под ними вполне можно было создавать искусственный климат, и здешний ветер шумно полоскал алые с золотом стяги титанов. Подкупольное пространство было заполнено молитвенными кораблями, золотистыми цеппелинами, изливавшими бесконечный поток машинных команд из мегафонов и тянувшими за собой длинные священные свитки на отливавшем желтизной пергаменте.

Тысячи пилигримов брели вереницей по дороге, выложенной каменными плитами, мириады ног уже протоптали колеи. Вдоль дороги тянулись здания, храмы, техносвятилища и усыпальницы механизмов — все во славу Омниссии, Бога-Машины.

Здесь можно было не бояться привлечь к себе внимание, так как кое-кто из паломников путешествовал в обществе куда более странном, нежели боевые сервиторы. Вот на длинных шагающих треногах паланкин несет лишенного рук и ног адепта. А вот в прозрачной емкости плывут органические части мозга боевых сервиторов типа «Кастелян».

К Базилике спешили толпы автоматов, летели серво-черепа и скиммеры с пассажирами и мощами; на лицах же тех немногих, кто двигался в противоположном направлении, читалось умиротворение людей, чьи пожелания исполнились сверх меры. В воздухе уже ощущалось величие места, к которому приближался Равашоль, и он понял, что сделал правильный выбор, придя сюда.

Здесь он найдет утешение и ответы на свои вопросы.

Адепт вздрогнул, когда на него упала тень боевого титана типа «Разбойник», стоявшего с воздетым к небу оружием — жестом символическим и многое что разъяснявшим. Механикум был в состоянии создавать самые разнообразные машины для убийства, но теперь Равашоль понимал, что ответственностью за их применение никто себя не обременял. Творцы машины Каба добились чудесных результатов, но вот кто возьмет на себя ответственность за ее существование?

Одержимые тем, что можно создать, конструкторы Механикум даже не задумывались над тем, нужно ли это создавать.

Наконец Равашоль со своими сервиторами приблизился к темному входу в Базилику, огромные пилястры над его головой убегали в головокружительную высоту, а навстречу адепту теплый ветер уже нес мускусный аромат святилища.

Ремиара легко мчалась по транспортному туннелю, скользя на гравитационной подушке. Она знала, что ее добыча прошла этой дорогой: об этом говорили пассивные датчики, расположенные на поверхности ее черепа. Они были чувствительны к непрерывному потоку информации, бежавшему по поверхности Марса, подобно электрической реке.

В глазах Ремиары воздух был напоен танцующими электронами, каждый из которых говорил с ней, нес самородки информации, бесполезные по отдельности, но в сумме дающие такое подробное представление о Марсе, что никакой, даже самой прогрессивной бионике за ними не угнаться. Ремиара была островом восприятия в море информации.

Электронные сигналы можно отследить разными способами: в медных проводах, волоконно-оптических информационных линиях, на радиоволнах, в гармониках — на то была тысяча разных способов. Все это проходило через голову Ремиары, и, хотя обычный мозг уже давным-давно бы «сгорел» от переизбытка информации, фильтры, вмонтированные в когнитивные процессоры ассасина, позволяли женщине отсеивать все ненужное.

Она, например, уже знала, каким транспортным узлом воспользовалась ее добыча, и успела просмотреть с добрую дюжину снимков с камер наблюдения, где Равашоль садится на поезд, отправляющийся к северным храмам. Отметила она в уме количество, тип и убийственную силу сопровождавших его сервиторов. Узнала их слабые места.

Высоко над рыжей поверхностью Марса Ремиара выскочила из туннеля. Вокруг, куда ни глянь, простирались великие храмы и священные рубежи необозримого комплекса столовой горы Кидония.

Электроны слетались в паутину информации и света.

Где-то внизу добыча по имени Равашоль ждала своего смертного часа.

После монументальной величавости экстерьера Базилики ее внутреннее убранство слегка разочаровывало. Если наружный вид сулил богатство и блеск, то интерьер скромно об этом умалчивал. Стены притвора были абсолютно голыми — простой металл с рядами разъемов, перед которыми каялись коленопреклоненные грешники, отбивая поклоны в такт пульсу машинного сердца здания.

Притвор оканчивался медной сеткой, отгораживающей вход в Базилику от ее нефа и алтарной части. Равашоль петлял среди тел паломников, содрогавшихся и извивавшихся от очистительной боли электрошока.

За оградой, в глубине нефа, виднелись ряды металлических скамей, перед которыми с парящей в воздухе кафедры отправлял мессу задиристый техножрец. Службу он вел на божественном языке машин. Скамьи были заполнены верующими, и над тысячами склоненных голов лился бинарный код.

Равашоль сотворил знак Священной Шестерни и поклонился. Увидев, насколько серьезно аугментированы окружающие, Равашоль испытал черную зависть. Он поднял свою бионическую руку и вызвал серебристые нитевидные механодендриты, вытянувшиеся на кончиках пальцев. Интересно, а ему суждено достичь такого единения с Богом-Машиной?

— Уже нижайшие из нас начинают избавлять свое тело от плоти, — сказал кто-то позади, будто угадав мысли Равашоля.

Адепт развернулся и поклонился жрецу. Священнослужитель был одет в текучую, похожую на расплавленное золото ризу, всю в радужных разводах машинного масла. Под облачением жреца можно было разглядеть блестящий медный каркас, внутри которого шелестели шестеренки и плела замысловатые узоры проводка.

В длинной голове жреца, похожей на угловатую шишку, слабо мерцала сфера, утопленная в поверхность черепа. Равашоль видел свое кривое отражение в маске жреца, даже отдаленно не напоминавшей человеческое лицо.

— Вы меня удостоили великой чести, — низко поклонился адепт. — Вы, так близко подступившие к союзу с Богом-Машиной. А я лишь никчемный грешник, заслуживающий разве что нейрокары.

— Ты пребываешь в смятении, — ответил жрец. — Твоя биометрия нестабильна, и, судя по всем измеримым параметрам, я могу сказать, что ты пришел искать ответа.

— Да, я пришел искать ответа, — подтвердил Равашоль. — Мне кажется, я живу… в необычные времена, и для меня большое значение имели бы ваши наставления.

Жрец поклонился:

— Ступай за мной, сын мой. Я выслушаю дилемму, вставшую перед тобой, и дам мудрый совет.

Равашоль отправился вслед за жрецом, скользившим на платформе по направлению к железной арке, украшенной изображениями черепов в шестернях и мерцавшей оптоволоконными жилами. За аркой обнаружился на удивление тихий коридор из матовой стали и стекла, который вел к дверному проему, перегороженному потрескивавшим энергетическим полем.

— Отринь страх, — сказал жрец, в очередной раз прочитав мысли Равашоля, и адепт задумался, какие машинные чувства даруют такую интуицию. — Исповедальное поле вполне надежно. Оно скрывает нас от остальных. Мы очень серьезно относимся к священной тайне исповеди, и поэтому никто за пределами поля не сможет нас ни увидеть, ни услышать.

Равашоль кивнул и, прежде чем нырнуть в проход, приказал сервиторам ждать его снаружи. Минуя исповедальное поле, он ощутил легкое покалывание. Исповедальня была совершенно пуста, если не считать одинокого металлического табурета посреди комнаты. Голые стены, коммуникационный порт и единственное устройство для считывания данных, тускло светившееся в стенной нише.

Адепт устроился на табурете, остро ощущая свою незащищенность перед кружившим по комнате жрецом, чья светящаяся сфера на голове искрилась электрической зыбью.

— Можешь начинать, — промолвил жрец.

И Равашоль начал свой рассказ о работе с адептом Хромом и участии в проекте «Каба», о своем мастерстве настройки индоктринирующих пластин и обнаружении разума у машины Каба, что противоречило запрету Императора.

Следует отдать должное жрецу, он не стал насмехаться над историей об адепте Хроме, поставившем выше всего свой авторитет и отринувшем лояльность Императору. Но Равашоль чувствовал скепсис жреца, несмотря на полное отсутствие у последнего человеческих черт. Затем адепт поведал о противоборстве с протекторами Механикум и машине Каба, уничтожившей их без приказа.

Наконец техножрец выслушал рассказ о бегстве через пол-Марса к Базилике Благословенного Алгоритма.

— Что мне делать? — спросил Равашоль.

— Ты поведал интересную историю, — начал жрец, — поднимающую вопрос, издавна мучивший Механикум. Насколько я могу судить по степени вырождения твоей плоти, тебя еще и на свете не было, когда Император подписал мир с Марсом, правда?

— Правда, — кивнул Равашоль. — Я родился сто лет назад в поселениях горы Террават.

— Из этого следует, что ты знаешь о прибытии Императора на Марс, но не понимаешь самой сути произошедшего тогда. — Техножрец достал из-под полы струящейся мантии моток серебристого кабеля и воткнул его в разъем на стене. Сфера на черной лошадиной голове замерцала и замигала, пока храмовая информация поступала в мозг.

— Император объявился на Терре, когда лишь только замышлял свой Великий крестовый поход. Испокон веков мы страшно воевали с терранами. Невежественные племена, населявшие голубую планету, сидели на обломках древних технологий, ничего в них не смысля и даже не надеясь воспользоваться ими когда-нибудь. Механикум же, напротив, удалось обуздать ярый хаос Древней Ночи, нашим вождям было известно: для того чтобы вернуть человечеству его законное место повелителей Галактики, нам потребуются технологии древней Земли.

— Мне это известно, — перебил Равашоль. — Я загружал историю этого периода из баз данных.

— Ничего тебе не известно! — резко оборвал его жрец, и адепт спасовал перед гневом храмовника. — Ты заливал себе в подкорку сухие даты и факты, а я был живым свидетелем тех дней и стоял на вершине горы Олимп, когда на поверхность Марса ступила нога Императора — первого терранина за пять тысяч лет. Только вообрази себе этот промежуток времени, адепт Равашоль! Ты можешь представить, сколько секретов можно потерять и снова открыть за пять тысяч лет?

— Нет, — согласился Равашоль.

— Нет, — подтвердил техножрец. — А я прекрасно помню, как Император преклонил колени перед генерал-фабрикатором. Когда они приветствовали друг друга, я ясно видел пламень, горевший в Императоре, хоть между нами и пролегло тысяча двести тридцать шесть метров. Я видел, что это ученый человек, решавший задачи на основании эмпирических данных, человек, уже постигший тайны технологий, перед которыми не одно столетие пасовали величайшие умы Марса. Мы, повелители технологий, были карликами по сравнению с этим терранином, тем не менее великодушным в своей милости. Он дал нам доступ в забытые хранилища Терры и предложил покончить с войной между нашими мирами. С союзом Терры и Марса имперский орел обрел вторую голову на гербе.

Техножрец отключился от стены и скользнул через всю комнату к Равашолю.

— Император поделился с нами своим видением Галактики, которую предстоит унаследовать человечеству, но для такого воплощения эта мечта требовала вооружений, ресурсов, танков, боеприпасов и всего, что мог ему дать Марс. В свою очередь, Император обещал хранить Марс и уважать его главенство над мирами-кузницами. Он даже предоставил нам эксклюзивное право пользоваться услугами шести великих Домов Навигаторов, что позволило нам вновь иметь собственный флот. Затем последовала эра беспрецедентного сотрудничества с Террой. Поэтому, когда Император начал свой Великий крестовый поход, некоторые техножрецы соотнесли прибытие Императора с исполнением древнего пророчества о сошествии Бога-Машины.

— Да святится имя Омниссии, — прошептал Равашоль.

— Воистину, — кивнул техножрец. — Ты веруешь, как и я. Но многие не верят. Они усомнились в нашей вере и стали утверждать, будто наши взгляды богохульны, а Бог-Машина и доселе спит в глубинах Марса.

— Лабиринт Ночи… — вспомнил Равашоль.

— Да, Лабиринт Ночи, где как будто пребывает Бог-Машина, оттуда он навевает серебряные мечты, сочащиеся сквозь красный песок Марса. Раскол внутри нашего культа ширится, адепт Равашоль, и, боюсь, твое открытие повлечет за собой еще большее углубление пропасти между сторонниками Императора и избравшими путь, о котором идут тревожные слухи: говорят, Воитель воззвал к старшим адептам, пообещал им доступ к утраченным СШК и разрешение исследовать темные технологии.

— Ну а что же мне теперь делать? — взмолился Равашоль. — Эти надменные замыслы не по мне!

Жрец положил холодную металлическую руку на плечо Равашоля и проговорил:

— Если твоя верность Императору крепка, тогда ты должен найти какого-нибудь старшего адепта, разделяющего твои взгляды касательно опасности проекта «Каба». Можешь настаивать на древнем праве священного убежища в его храме. Пока ты будешь оставаться под его покровительством, никто не посмеет преступить порог храма и нанести тебе вред. Ты знаешь такого адепта?

— Да, — кивнул Равашоль. — Это мой бывший мастер, Урци Злобный.

— Значит, отправляйся к нему, адепт, — попрощался жрец. — И да пребудет с тобой Омниссия.

Покинув храм, Равашоль ощутил странную легкость. Жрец предложил ему отдохнуть, но Паллант решил не мешкать. Хотя от питательной массы и воды не отказался, равно как и от предоставленного ему колесного скифа, с помощью которого он хотел как можно быстрее добраться до храма-кузницы Урци Злобного, что располагался в трехстах девяти километрах на восток от Базилики.

Боевые сервиторы сидели неподвижно на корме скифа, пока Равашоль со знанием дела вел его сквозь пеструю толпу, мимо еще более странных транспортных средств, заполонивших металлические дороги Марса. Адепту легко удавалось избегать столкновений, ведь скиф непрерывно посылал впереди себя электронную дугу, регистрирующую все на своем пути, и ненавязчиво отводил встречных путников и транспорт со своего курса. Благодаря этому Равашоль уверенно продвигался вперед.

Оставшаяся позади Базилика постепенно тонула за линией горизонта, в то время как Равашоль приближался к владениям адепта Злобного, чьи кузницы ковали оружие и броню для Астартес. День и ночь напролет там изготовлялись силовые доспехи «Марк IV», предназначавшиеся космодесантникам, и болтеры, с помощью которых вояки зачищали целые звездные системы от врагов человечества.

Чем дальше, тем темнее становилось небо. Откуда-то набежали грязные кляксы дымных туч, а обступившие дорогу здания с покрытыми сажей черными стенами мрачно и угрожающе нависали над Равашолем. Рядом громыхали огромные рудовозы, и пространство полнилось ритмом могучих кузниц, эхо разносило гулкий промышленный набат войны.

На шпилях высоких башен танцевали молнии, наполняя желто-красное небо ползучим страхом и ощущением близящейся бури.

На этой планете дождей никогда не бывало, но Равашоль знал, что вскоре здесь разразится такой шторм, который смоет все различия между враждующими лагерями потоком крови.

Равашоль прекрасно понимал, что вся его жизнь теперь подчинена единственной цели, а выбора у него по-настоящему никогда и не было.

Он оказался одиноким солдатом Императора, исполнявшим долг, что для него было единственно верным в данной ситуации.

Базилика Благословенного Алгоритма никогда не закрывала своих дверей и не отказывала в помощи, даруемой жрецами Машины. Говоривший с Равашолем служитель Базилики стоял на коленях перед терминалом, полностью отдавшись блаженному ритму планеты. Его переполняли утонченные мелодии приборов, говоривших друг с другом из противоположных полушарий Марса.

Визит молодого адепта обеспокоил жреца сильнее, чем следовало бы, и стал очередным примером того, как низко пал Механикум со времен славного пришествия Императора. Сразу же после отбытия Равашоля жрец подключился к храму и провел эти моменты единения в священном сопричастии с машиной Марса.

Первым, что указало на дурной ход событий, стало постепенное затихание звуков, будто бы один за другим умолкали все аппараты планеты. Озадаченный, священнослужитель запустил самодиагностику и, к своему ужасу, обнаружил, что отключилось уже несколько его основных интерфейсов.

Сияние сенсорной сферы стало интенсивнее, и он окинул взглядом свое окружение на все триста шестьдесят градусов.

Позади обнаружилась фигура, облаченная в облегающий комбинезон темно-красного цвета. И хотя прошло уже достаточно много времени с тех пор, как священник расстался с большей частью своей плоти на хирургическом столе, он помнил достаточно, чтобы понять, что перед ним представительница женского пола. На ее стройных бедрах висело два пистолета, но в ужас священника привели не они, а пучок проводов в одной ее руке и набор изысканных инструментов в другой.

Служитель храма опустил взгляд и заметил широкий квадратный вырез на своей мантии, из которого выглядывали аккуратно откушенные края контактов.

— Кто вы? — спросил он, с облегчением заметив, что его вокскодер до сих пор функционирует.

— Меня зовут Ремиара, — ответила женщина. — Где адепт Равашоль?

— Кто? — переспросил священник, прекрасно понимая всю тщетность отпирательств. Адептам Марса имя Ремиары было известно лучше некуда, а значит, близится ужасный и абсолютно необратимый миг.

Ассасин улыбнулась, заметив, какое впечатление произвело ее имя, и склонила голову. Постучав пальцем по гипертрофированной половине черепа с многочисленными имплантированными сенсорами, привитыми к ее маске, она заявила:

— Я проследовала сюда по информационному следу, так что не злите меня, говоря, будто вы впервые слышите об этом адепте. Где он сейчас?

Жрец взглянул на вход в комнату, моля Омниссию о том, чтобы хоть кому-нибудь из братьев-техножрецов пришло в голову заглянуть в исповедальню или внять его молчаливому зову о помощи, который он и сейчас передавал в эфир.

Киллер бросила на пол выдранные из жреца детали и помотала головой. Затем погрозила ему пальцем, словно непослушному ребенку, и опустилась перед ним на колени.

— Здесь ну уж очень сокровенная ризница, — проговорила она, поднимая свои изысканные инструменты. — А ваше исповедальное поле позаботится о том, чтобы нас никто не беспокоил.

— Зачем вы все это делаете? — спросил жрец. — Хотя бы это скажите мне!

— Ты перешел дорогу одному из моих заказчиков.

— Что? Как? Я никому не причинил вреда. Я просто молюсь Богу-Машине!

— Нет, — возразила Ремиара. — Грядет время, в котором нейтралитет невозможен. Заметил ты это или нет, но ты только что выбрал одну из сторон.

Жрец попытался сопротивляться, когда Ремиара проникла в его оскверненное тело, но лишь обнаружил, что моторные функции ему уже неподвластны.

— Что ты со мной сделала? — закричал он, ужаснувшись тому, чтоассасин смогла вторгнуться в его тело и прервать связь с Богом-Машиной. — Если ты проследила за Равашолем аж досюда, то легко найдешь его и без моей помощи! Прошу тебя!

— Ты прав, — согласилась женщина, и уголки ее губ дрогнули в слабой улыбке.

— Тогда зачем?

— А мне по душе твои страдания, — ответила Ремиара.

Храм-кузница Урци Злобного едва угадывался в темноте, похожий на мрачный вулкан с черными, поблескивающими красно-оранжевыми огнями склонами. Вокруг него сплелась паутина из мерцающих каналов с рудой, массивных акведуков, изолированных трубопроводов и глубоких рвов. Из-за жгучего жара воздух был тяжелым и затхлым, с горьковатым привкусом оксидов металлов, оседавших в горле Равашоля.

Оглушающий гром бил в уши, а из каждого строения, мелькавшего в дыме охладительных башен, доносился бой тысяч молотов и гул голосов миллионов рабочих. Равашоль и в самом деле гордился размахом индустриализации здешних мест, но все равно под этим темным, давящим небом чувствовал себя уязвимым.

Чем ближе Равашоль подбирался к высоким стенам вотчины своего старого мастера, тем медленнее становилось продвижение. С пассивной электронной дугой или без, но из-за обильного движения танкеров, рабочих и балкерных транспортеров скиф Равашоля очень небыстро полз в общем дорожном потоке.

Постепенно, с ловкостью человека, проработавшего в здешних местах не один год, адепт вырулил на главную магистраль, что вела к могучим воротам храма Урци. Минуя толпы народа, Равашоль ощутил приток неожиданной радости и улыбался от одной мысли, что вновь ступит в храм, бывший когда-то ему родным домом.

Жрец Машины указал ему цель, и Паллант почти поверил, что его испытаниям близится конец.

На подъезде к воротам, самому настоящему порталу, оснащенному огромными поршнями размером с титана каждый, Равашоль заметил красное пятно, обогнавшее его. Внезапно в лицо ему ударил горячий фонтан машинного масла и крови, а на пассажирское сиденье рядом упала отсеченная голова. Адепт завопил.

Он ударил по тормозам и развернулся в кресле. Один из сервиторов завалился на стенку транспортера. Все говорило о том, что его редуцированная нервная система сочла тело мертвым. Сервитор рухнул на пол с тяжелым металлическим звоном, а из обрубка его шеи хлынула кровь. Остальные сервиторы не обратили ни малейшего внимания на смерть товарища, стеклянным взглядом взирая на дорогу впереди и не реагируя на то, что хозяин лихорадочно оглядывается в поисках нападавшего.

Адепт соскочил с водительского сиденья, припал к полу и затаился под креслом, заметив мерцание красных отблесков в облаках. Он прищурился, пытаясь проникнуть сквозь завесу суспензии в небе, и таки рассмотрел устремившуюся к его транспортеру гибкую фигурку в красном комбинезоне, вооруженную энергетическим клинком. Равашоль видел ее впервые, но сразу узнал.

— Сервиторы! — закричал он, указывая на летящего ассасина. — Защищайте меня!

Три оставшихся сервитора в одно мгновение повскакивали, бросились заряжать энергетическое оружие и подключили боевые протоколы в поисках идентифицированной хозяином цели. А Равашоль снова залег на дно, когда резкая очередь из крупнокалиберного оружия расколола небеса, осыпав скиф дождем медных гильз, падавших на дно транспортера с музыкальным звоном. Вскоре хлесткий отзвук скорострельного лазера смешался с эхом выстрелов из тяжелого болтера.

Благодаря мысленному контролю над своими модернизированными сервиторами Равашоль мог приказать им взять цель и уничтожить ее. Третий выживший сервитор выкарабкался из транспортера, чтобы прикрыть Палланта. Люди, оказавшиеся поблизости от скифа, бросились врассыпную, подальше от огня. Сервитор поднял левую руку в силовой рукавице, накопившую смертоносный заряд энергии, а правая заканчивалась плазменным шокером, подходящим для ближнего боя. В тяжелых ботинках и плотном десантном комбинезоне, сервитор казался вполне надежным заслоном от ассасина. Но лишь казался. Равашоль прекрасно сознавал, что обычному сервитору ни за что не задержать профессионального убийцу надолго.

— Ты, со мной! — крикнул Равашоль, рискнув при этом задрать голову и посмотреть в небо. Ассасин мельтешила от здания к зданию, неведомым способом передвигаясь на ногах, удивительно гнущихся во все стороны, скользя по стенам и крутясь в воздухе алым акробатом.

Нечеловеческая скорость передвижения позволяла ей легко уворачиваться от лазерных импульсов и снарядов. Стены зданий брызгали осколками камня и металла, но тоже не причиняли ей ни малейшего вреда.

Вот ответным огнем огрызнулись пистолеты ассасина, и один из сервиторов покрылся кровавыми ранами. Он не упал, но пригнулся и продолжал стрелять, пока не получил пулю в лоб, на выходе снесшую ему полчерепа.

Равашоль бросился к величественным воротам кузницы адепта Злобного, ибо знал, что стоит ему провозгласить просьбу об укрытии в Святилище, и уже никакой ассасин не посмеет посягнуть на твердыню старшего адепта.

За Паллантом бежал сервитор, громыхая по металлической дороге. Еще один остался прикрывать их отход. Даже боевому сервитору долго не выдержать такого напора. Однако и вход в кузнечный комплекс был всего лишь в нескольких шагах.

Охваченные паникой люди стремились к воротам, пытаясь укрыться от огня и летящих со всех сторон осколков. Равашоль осмелился бросить взгляд через плечо и увидел, как, скользя над дорожным полотном, к уже разбитому средству передвижения приближается ассасин, а боевой сервитор выпрыгивает из-за корпуса скифа, пытаясь поразить соперника прицельным выстрелом.

Не ожидавшая контратаки, ассасин метнулась к кювету, петляя среди шквального лазерного огня, только и успевшего выплавить пару воронок на металлической поверхности магистрали. Ремиара сделала сальто и, пролетая вверх ногами над сервитором, неуловимо взмахнула мечом, лезвие которого горело голубым пламенем.

Вдогонку ассасину понеслись очередные лазерные разряды, но они были слишком неистовы и хаотичны. Сервитор повалился на землю, разрубленный на две половины.

Равашоль тем временем наконец-то преодолел последние метры, что ему оставались до врат с изображением двуглавого орла Императора и Механикум, вытравленного кислотой на каждой из створок огромных стальных ворот. При входе Равашоль поспешно окунул пальцы обеих рук в чашу со священным машинным маслом. И только его руки опустились в вязкую субстанцию, как сзади послышалось чье-то приближающееся басовитое гудение.

Паллант окропил маслом вокруг себя и громко воззвал:

— Именем адепта Урци Злобного и по древнему обычаю, я прошу укрытия в Святилище этого храма! Прошу покровительства, оказанного мне когда-то магистром этой кузницы!

Не успел он закончить, как два конусообразных проектора силового щита, установленных на потолке, повернулись к нему. Равашоль поднял голову и увидел зеленое свечение на их остриях.

Мощный силовой разряд очертил дугу между потолком и полом где-то за спиной адепта. Паллант оглянулся в ужасе, когда его ушей достиг визг, — клинок энергетического меча ассасина ярко вспыхнул и заискрил, наткнувшись на только что сгенерированное конверсионное поле.

Равашоль упал на колени, ослепленный яростным светом, и попробовал проморгаться — в глазах мерцали пятна, оставленные на сетчатке вспышкой. Техножрица-ассасин — Равашоль уже успел ее разглядеть — унеслась вверх по спирали, в темноту, спеша укрыться от сблокированных стволов на турелях, пытающихся взять ее на мушку.

Она улизнула, скользя по стенам зданий, и окончательно исчезла в марсианской ночи.

— Слава Богу-Машине, — прошептал Равашоль с бешено колотящимся сердцем.

Он все еще стоял на коленях, когда вокруг начали собираться зеваки. Им явно было любопытно, что побудило его искать укрытия в здешнем Святилище и каким человеком нужно быть, чтобы привлечь к себе внимание техножрицы-ассасина.

Паллант устало пересел на корточки, обхватив голову руками, а навстречу ему выдвинулись из глубины храма трое протекторов Механикум, вооруженных болтерными копьями, закованных в ужасающего вида панцири и оснащенных по последнему слову военной техники.

Последний сервитор собрался было дать отпор этим протекторам, но Равашоль его остановил:

— Отбой. Это протекторы Урци Злобного.

— Ну и кавардак же ты устроил, — сказал старший адепт Урци Злобный приглушенным бронзовой маской голосом. Три зеленых бионических глаза в бледном остове черепа подсвечивали красный капюшон изнутри.

Магистр Урци передвигался на человеческих ногах, но только ноги да еще правая рука — все, что осталось от его человеческой природы. Красная мантия Урци была из вулканизированной резины, плотной и очень прочной. На спине у него громоздился чудовищный блок питания, основная масса которого поддерживалась локальными силовыми полями. Туда-сюда носились дистанционно управляемые дроны.

— Да, — ответил Равашоль. Он с последним оставшимся в живых сервитором проследовали за Урци Злобным в пещерные кабинеты храма-кузницы. — Мне очень неловко за то, что я вернулся при таких обстоятельствах, мой повелитель, но я не знал, куда еще мне можно было податься.

— Нет-нет, — взмахнул бледной дряблой рукой Урци. Они вошли в просторный и высокий неф храма. Пилястры и арочный потолок создавали ощущение утробы колоссального зверя. — Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Абсолютно правильно. Я всегда говорил, что ты наделаешь у нас много шуму, говорил же?

— Говорили, — согласился Равашоль. — Вот только я не думал, что это обернется таким образом.

— Не беспокойся, Паллант, — продолжал Урци Злобный. — Я уже связался с адептом Хромом, и вскоре мы все уладим.

— Адептом Хромом? — испуганно переспросил Равашоль. — Но зачем?

— Твое открытие влечет за собой такие последствия, которых ты и вообразить себе не можешь, Паллант, — рассказывал Урци по пути к серьезно охраняемым дверям из полированной стали и бронзы.

Зубчатые створки раздвинулись, и верховный адепт махнул рукой, давая понять, что Равашолю следует войти.

Паллант как раз собирался спросить насчет последствий, когда ступил под своды огромного зала, увешанного десятками тысяч комплектов силовых доспехов для Адептус Астартес, но все вопросы так и застряли у него в горле. Помещение было ярко освещено, и холодные отблески света слепили глаза, отражаясь от неокрашенных поверхностей брони. Ее серебристое мерцание напомнило Равашолю хрупкие страницы летописей Старой Земли и рассказы о воинах, передвигавшихся верхом на животных. Воспоминание рассмешило Палланта, и он улыбнулся, следуя за Урци, который направлялся в дальний конец зала.

— Я никогда не видел в таком количестве силовых доспехов «Марк Четыре», — проговорил Равашоль. — Наверное, дух захватывает, когда в них маршируют воины Адептус Астартес.

— Думаю, все именно так и выглядит, — кивнул Урци. — Конечно, мы выполнили еще только около половины от общего заказа доспехов этого типа. И ты, думаю, можешь себе представить, какие сложности нам пришлось преодолеть, переубеждая некоторые легионы… более традиционного уклада отказаться от старых «железных панцирей».

— Арморум феррум? Но почему? Мне казалось, сами десантники сетовали на то, что «Марк Три» неуклюж и неудобен для повседневного использования в бою.

— Так и есть, — согласился Урци. — Но чисто внешне это самый вызывающий из всех типов десантных доспехов, и некоторым легионам как раз и нравится его… брутальность, что ли, и они хотят сохранить его для церемониальных нужд и в помощь штурмовым частям.

— Но ведь «Марк Четыре» куда лучше, — не согласился Равашоль с логикой Космодесанта.

У Палланта складывалось ощущение, что Адептус Астартес так и останутся для него непостижимы. Он даже слыхал, что их скоро вообще признают отличным от остальных людей биологическим видом, настолько они удалились от привычного человеческого генома.

Рассмотрев висевшие под потолком космические доспехи, а затем переведя взгляд на безгранично аугментированную фигуру адепта Урци Злобного, Равашоль вдруг подумал, что десантники могли думать то же самое и о представителях Механикум.

— Ты даже себе не представляешь, какие последствия теперь грядут в результате твоих действий, — заявил старший адепт, когда Паллант поспешно его догнал. Рядом, не торопясь, трусил сервитор, чьи неуклюжие шаги эхом отражались от далеких стен. — Оглядываясь назад, все же, я думаю, было ошибкой отпускать тебя на работу в кузницу Луки Хрома. Но все мы крепки задним умом, не правда ли? — продолжал Урци.

— Не понимаю, — проговорил Равашоль.

— А, не важно, — ответил верховный адепт. — Тебе и не нужно понимать. Но пока у нас есть время, позволь показать, чем в последнее время занималась моя кузница.

— Для меня это большая честь, — поклонился Равашоль. — Увидеть воочию деяние рук самого верховного адепта — такой шанс выпадает раз в столетия.

— И то правда, — не стал возражать Урци, — но разве не выдающиеся времена нынче настали? Думаю, маленькая отсрочка не повредит.

Равашоль шагал за верховным адептом вдоль рядов пустых доспехов в самую дальнюю часть зала, где на ступенчатом подиуме из красного мрамора с золотистыми и серебристыми прожилками взгромоздился высокий черный цилиндр.

Урци поднялся по ступенькам, и один из его дронов нырнул к черному цилиндру, мигнул загоревшимся глазком и с жужжанием выдвинул из себя ключ. Последний скользнул в цилиндр, хотя Равашолю так и не удалось разглядеть замочной скважины. Дрон отпрянул и спрятался за старшим адептом, когда что-то загудело.

Чернота в цилиндре завихрилась и стала постепенно сереть, погружаясь куда-то в помост, будто чернильное облако, растворявшееся в воде. С течением времени уже можно было рассмотреть содержимое цилиндра, чья поверхность из матовой плавно стала полупрозрачной, а затем и вовсе невидимой. Ошеломленный Равашоль разинул рот от удивления, когда перед ним предстал великолепный терминаторский доспех — самый удивительный из всех виденных им ранее.

Обладавший более массивными пропорциями, нежели «Марк IV», этот панцирь мог похвастаться сегментами из пластали, выкрашенными в цвет самой черной ночи. Окантовка отливала золотом и бронзой, и Паллант прекрасно понимал, что над каждой деталью этого доспеха трудились самые искусные мастера Марса.

По краю наплечников шел ряд золотых заклепок, а в центре нагрудной пластины горел янтарный глаз в окружении ощеренных золотых волков. Высокий латный ворот светился красными огнями, а на плечах крепилась тяжелая волчья шкура.

Равашоль поднялся по ступенькам и встал перед доспехом. Одна лишь близость к этому произведению искусства пьянила и даже немного пугала. Адепт протянул руку к полированным пластинам, и пальцы его дрожали. Пласталь оказалась холодной на ощупь, но в металле чувствовалась легкая вибрация, словно сокрытый в доспехе дух машины видел сны о грядущих битвах. Паллант взглянул вверх, туда, где должно было находиться лицо воина, и содрогнулся, внезапно испугавшись этого мрачного панциря.

— Это вершина моего мастерства, — гордо заявил Урци. — Ничего более совершенного мне сделать уже не суждено.

— Он… великолепен, — попятился Равашоль от доспеха, который внезапно показался ему вместилищем абстрактного ужаса. Что-то в этих агрессивных линиях говорило об океанах крови, которую прольет обладатель доспеха, кем бы он ни был. Панцирь, очевидно, должен был не только защищать, но и устрашать. — Для кого он?

— Для самого магистра войны, — улыбнулся Урци.

Равашоля захлестнула волна страха, когда он заглянул под капюшон Урци, где светились три глаза. Рядом с верховным адептом Паллант казался карликом. В животе у него заныло, внутренности сжались в комок от одной только мысли: он допустил ужасную ошибку, придя сюда.

— Для Воителя Хоруса? — выдохнул Равашоль.

— Его самого, — ответил Урци. — Доспех будет отправлен в систему Исстваан со дня на день. По-моему, пришло время раскрыть карты, Паллант, не правда ли? Ты нас очень напугал, когда скрылся от протекторов адепта Хрома. У нас не было ни малейшего понятия, что может взбрести тебе в голову, ведь соглашение с Воителем слишком важно, чтобы позволить какому-то мелкому адепту третьего класса расстроить наш пакт. Я вроде бы уже упоминал о последствиях?

— Вы нарушаете приказы Императора… — проговорил Равашоль.

— Мой дорогой Паллант, если бы речь шла только о приказах! И хотя твоя эскапада нас встревожила, мне не следует объяснять тебе что-либо. Скажу лишь, что время Императора закончилось, и во Вселенной грядет новый порядок.

— Новый порядок? — отступил назад Равашоль. — Это ересь! Предательство! Императору…

— Императору конец, — перебил его Урци. — Он ограничивает наш прогресс бессмысленными запретами, указывает, что можно исследовать, а что — нет. Указывает нам! Тем, кто обеспечивает его войска оружием и амуницией! А где был Император, когда Древняя Ночь поглотила Марс? Нет, когда Император завоюет Галактику, он обернется против нас и присвоит себе все наши технологии. Мы для него лишь вассалы, и не более.

Каждое новое слово бывшего мастера повергало Равашоля во все больший ужас, особенно теперь, когда он понимал: то, что ему стало известно относительно проекта «Каба», — всего лишь деталь, приподнявшая завесу над заговором, равного которому и вообразить-то нельзя, не то чтобы припомнить в истории.

— Я вам этого не позволю, — пробормотал адепт третьего класса. — Я не позволю вам вовлечь Механикум в предательство.

— Ты не позволишь нам? — рассмеялся Урци. — Мальчик мой, да ведь все уже свершилось.

— Вы не оставляете мне выбора, — сглотнул Равашоль. — Сервитор, уничтожить его!

Последний сервитор подбоченился, плазменный излучатель на плече развернулся в сторону старшего адепта, орудийная спираль загудела, сосредоточивая энергию, пока прицельные лазеры танцевали на бронзовой маске Урци.

Но прежде, чем сервитор успел открыть огонь, сверкнула вспышка ослепительного белого огня и из корпуса сервитора брызнул столп крови и масла. Равашоль попятился от своего охранника, издавшего механический скрип отчаяния. Масло воспламенилось, и теперь вся правая сторона сервитора пылала.

В воздухе Паллант заметил скользящую фигурку техножрицы-ассасина с мечом, оставляющим за собой тонкий след горящей плазмы. Охваченный огнем сервитор даже попробовал прицелиться в ассасина, но оружие его уже не функционировало.

Равашоль наблюдал, как неумолимый убийца несется над полом. Горящий сервитор, двигаясь замедленно, будто против течения, развернулся лицом к ускорившемуся противнику. Теперь он годился лишь для рукопашной. Оставшаяся рука была облачена в энергетическую рукавицу. С ней-то телохранитель и сделал неуверенный шаг вперед, пытаясь защитить своего хозяина. Равашоль бросился бежать к безнадежно далекому выходу из зала, когда ассасин мелькнула над гибнущим сервитором, с легкостью увернулась от его неуклюжего выпада и одним небрежным движением снесла ему голову.

Паллант плакал на бегу, прекрасно осознавая, что обречен, и тем не менее не останавливался. Он пробежал мимо рядов блестящих доспехов, которые, увы, его не защитят.

С каждым своим гулким шагом он ждал, что еще вот-вот — и его настигнет удар меча или же выстрел. Дверь приближалась, в панике адепт бросил взгляд назад и заметил, что адепт Урци с ассасином стоят над полыхающими останками боевого сервитора.

«Почему они меня не преследуют?»

Равашоль выбросил странный вопрос из головы, минуя серебристые залы своего бывшего пристанища: благо память позволила ему безошибочно воспроизвести весь путь, приведший в этот оплот предательства. Многочисленные адепты и техники с любопытством оглядывались, когда он пробегал мимо. Его цель — громадные входные ворота в кузницу. Поэтому все остальные не стоят ни малейшего внимания.

Наконец-то он выскочил за ворота, где еще недавно просил укрытия в храме-кузнице. Каким глупцом он был, думая, что Урци чтит древнее право, когда весь Механикум втянут в измену. Великие врата были открыты, и орел, выгравированный на их створах, уже казался серьезнейшим оскорблением. Равашоль выбежал в жар марсианской ночи.

И еле смог затормозить перед машиной Каба.

— Привет, Паллант, — поздоровалась машина. — Рад тебя видеть.

Наконец машина могла самостоятельно передвигаться. Равашоль заметил, что ее сферический корпус установлен на широком гусеничном шасси. Каба возносился над адептом, его могучие конечности были направлены в небо, а гибкие щупальца-манипуляторы плавно змеились в воздухе. Сенсорные блистеры горели матовым янтарным огнем. Как бы Равашолю ни хотелось бежать, а внутренний голос подсказывал, что таким образом он только ускорит смерть.

— Откуда ты здесь взялся? — осторожно поинтересовался адепт.

— Я искал тебя, Паллант, — ответила машина.

— Зачем? — спросил Равашоль.

— Мне казалось, мы друзья.

Мысли адепта пустились вскачь. Неужели Каба сбежал из кузницы Луки Хрома, словно животное в поисках пропавшего хозяина?

— Мы друзья! — вскричал Равашоль. — Да-да, самые что ни на есть друзья!

— Тогда почему ты хочешь меня уничтожить?

— Уничтожить? Я никогда такого не говорил!

Сенсорные блистеры Кабы гневно залились алым цветом.

— Ты считаешь меня опасным созданием и не веришь в возможность моего существования. Недопустимость моего существования равнозначна моему уничтожению, а я умирать не хочу. Я не заслужил смерти.

Равашоль молитвенно вскинул руки:

— Но теперь-то ты должен понять, что меня просто беспокоило появление такого создания, как ты.

— Адепт Хром рассказал мне о вашем с ним разговоре, — прорычала машина. — О том, что ты считаешь меня незаконным и неправильным созданием.

— Ну, в каком-то смысле… так и есть, — согласился Равашоль, все еще надеясь воззвать к машинной логике. — Император запретил эксперименты с искусственным интеллектом.

— Но из твоих рассуждений неминуемо следует вывод о необходимости моего уничтожения, — заметил Каба. — Этого я не могу допустить. Естественное право и желание каждого разумного существа — защищаться от причиняемого ему вреда.

Равашоль сделал шаг назад от машины и оцепенело смотрел, как из-за ее широкого корпуса выступает верховный адепт Лука Хром. Вот почему Урци с ассасином позволили Равашолю покинуть храм.

«Им всем хотелось узнать, сможет ли Каба убить меня…»

Паллант Равашоль услышал шаги и, обернувшись, увидел своего бывшего мастера возле железных ворот. Урци кивнул, и массивные поршни зашипели, наглухо закрывая блестящие створы ворот.

Равашоль упал на колени и снизу вверх смотрел на подкатившую машину, наставившую на него оружие. Адепт Хром встал рядом с Кабой.

— Давай. Я не смогу вас остановить. Но ни одно из ваших деяний не останется безнаказанным.

— В этой Галактике, — покачал головой Хром, — не существует ни наказаний, ни поощрений, адепт Равашоль. Одни лишь сплошные последствия.

— Что ж, надеюсь, последствия вашего предательства не обойдутся Марсу слишком дорого.

— Это уже решать магистру войны, — ответил Хром и кивнул Кабе.

Равашоль взглянул на рдеющие сенсорные блистеры и увидел в них лишь холодный, не поддающийся эмоциям разум, который не имел никакого права на существование и в один прекрасный момент обратит оружие против своих хозяев. Так же, как он, собственно говоря, собирался поступить прямо сейчас.

— Прощай, Паллант, — целясь, произнесла машина.

Равашоль закрыл глаза, и его мир обратился в пламя.

Гэв Торп Полёт ворона

Кровавый смерч пронесся по пустынному склону, его яростный рев — сотня тысяч глоток, вопящих от злости и боли. Алые ветра обратились бушующим адом, воспламенив все вокруг. Небо горело, и воздух заполонило множество темных очертаний, их крылья охвачены огнем, из черных перьев сыплются искры. Крики умирающих стали карканьем воронов, усиливающаяся какофония, в которой утонул вой бури.

Пот катится градом, сердце бешено колотится. Марк Валерий с задыхающимся криком вырвался из мучительного сна. Кровь и огонь. Всегда одно и то же. Огонь и кровь. Он скинул с себя промокшее одеяло, рециркулируемый воздух Освобождения оставил на его пересохших губах тонкий слой соли. Валерий закашлялся и протер глаза, когда увидел, как в тенях его комнаты продолжают кружиться вороны. Отдаленное эхо тех отчаянных криков все еще отражалось от голых металлических стен, словно насмехаясь над ним.

Дрожа, Валерий слез с кровати и побрел к душевой кабинке. Он потянул медную цепочку, и на него хлынула еле теплая вода, смывая усталость. Он быстро обтерся жесткой мочалкой и пригладил влажными ладонями курчавые каштановые волосы. Как и почти все на Освобождении, вода строго дозировалась. После того, как положенная ему порция утреннего душа длительностью в сорок пять секунд иссякла, Валерия посетила мысль воспользоваться и второй вечерней частью, но он тут же отверг эту идею. После целого дня в духоте Освобождения вечерний душ был жизненно необходим. Без него он попросту не сможет заснуть.

Хотя последнее время Валерий почти не спал. Каждую ночь вот уже на протяжении семи суток его мучил один и тот же кошмар. Кровь и огонь, огонь и кровь, и стая воронов, кричащих от боли.

Все еще терзаясь тревожными мыслями, Валерий провел рукой по узкому подбородку, ощутив под пальцами щетину. Он взял глубокую кружку и наполнил ее израсходованной водой из душевой кабинки, после чего поставил на полку под небольшим зеркальцем, прикрепленном к стене. В зеркале он увидел покрасневшие глаза и морщины на молодом лице человека, которому не так давно исполнилось тридцать лет. За последние семь дней он постарел сильнее, чем за четырнадцать лет сражений — сначала против орков на Тэрионе, а затем в составе великой армии Императора вместе с космическими десантниками легиона Гвардии Ворона. Куда лучше ему спалось на десантном корабле, устремившемся к планете, отказавшейся от Согласия. Потом были ночи в зловонных топях — и они отличались большим уютом, чем те, что он провел в последние семь суток в собственной постели.

Валерий поправил бритву и осторожно провел ею по щекам. Знакомый ритуал успокаивал. Особое внимание он уделил усам, аккуратно подровняв их над верней губой. Марк Валерий очень гордился ухоженной растительностью на лице, свидетельством высокого положения на Тэрионе, как и званием префекта Имперской Армии, и любым другим знаком различия.

После утреннего моциона Валерий позвал своего пажа, Пелона. Юноша принес выглаженную форму своего повелителя и помог Валерию одеться. Когда слаженный танец между повелителем и его слугой был завершен, и паж пригладил шелковую рубашку и закрепил золотые эполеты, Пелон осмелился нарушить обычное молчание:

— Вы выглядите уставшим, мой повелитель. Сны все еще беспокоят вас?

— Что ты знаешь о моих снах? — спросил Валерий.

— Вы шепчете и кричите во сне, мой повелитель, — сказал Пелон, шнуруя короткие бриджи префекта.

Префект коротко пересказал юноше свой кошмар, обрадовавшись тому, что может поделиться с кем-то тяжестью видений.

— В зависимости от течений варпа лорд Коракс и его легион должны были прибыть на Исстваан семь дней назад, — тихо закончил Валерий. — Неужели это просто совпадение, что мои кошмары начались тогда же?

Валерий сел на край кровати и вытянул ноги. Денщик натянул на префекта традиционные тэрионские сапоги для верховой езды.

— Возможно, это сообщение, мой повелитель, — произнес Пелон. — В некоторых древних историях говорится, что во время снов к нам приходят предзнаменования.

— Суеверия, — ответил Валерий, хотя его словами недоставало уверенности. — Сообщение от кого? Как оно могло попасть в мои сны?

Пелон пожал плечами, и Валерий поднялся. Имперский офицер вытянул руки, чтобы его денщик смог обмотать его талию красной перевязью, перекинуть ее через грудь на левое плечо, так, чтобы край повис вдоль ноги.

— Лорд Коракс не просто человек. Кто знает, на что он способен, мой повелитель, — сказал Пелон.

Валерий задумался, вкладывая меч в вычурные ножны на левом бедре. Он молчал, пока Пелон крепил на его плечах черный короткий плащ, отороченный алой виарминовой опушкой.

— Я хотел отправиться с легионом, — признался Валерий. — Перед отбытием я говорил с лордом Кораксом.

— И что он сказал, мой повелитель?

— Он сказал, что это дело легионов. Ужасные времена, Пелон. Я едва могу поверить в происходящее. Частичка меня еще надеется, что все это неправда. Как поверить, что примарх стал отступником и отринул свой долг перед Императором? Легче поверить в то, что гравитации не существует. Я увидел в глазах примарха… Такого я раньше не видел. Мятеж магистра войны порочит всех Легионес Астартес. Лорд Коракс поклялся при мне, что космодесантники разберутся с ним без помощи людей. Потом он положил руку мне на плечо и сказал: «Если ты мне понадобишься, то услышишь мой зов». Что это могло значить?

— Даже не догадываюсь, мой повелитель, — сказал Пелон, хотя было ясно, что он как-то сопоставил слова примарха со сном. Валерий промолчал.

Ему не было нужды смотреться в зеркало. Префект знал, что выглядит безупречно. Они с Пелоном исполняли этот танец тысячу раз, будь то в палатке на дождливой равнине, пока над головами грохотала артиллерия, в тесной каюте армейского корабля, несущегося в варпе, или на Тэрионе, в фамильном имении, где в окна дворца ветер доносил такой земной, но такой успокаивающий запах гроксовых пастбищ.

Этот ритуал всегда нравился Валерию. Не важно, что происходило, что подкидывала ему жизнь, он каждое утро возрождался, заново превращался в офицера Императора. Сегодня, как и последние семь дней, церемония казалась ему бессмысленной. Она не принесла успокоения, не вселила уверенности. На границе слуха по-прежнему кричали вороны, а на краю зрения — мерцало пламя. Ни красочность традиций Тэриона, ни величие Имперской Армии не могли разогнать страхов префекта. Его роль, его долг лишь усиливали тревогу. Некий импульс в самой его сущности подсказывал Валерию, что во вселенной что-то не так, и что ему, как офицеру Императора, следует действовать.

В сопровождении Пелона он направился в извилистые туннели старых шахт. В темных закоулках лабиринта смотреть было не на что, кроме как на стены, покрытые пласталью, скрывшей следы лазерных киянок и буров. Когда-то миллионы людей работали и умирали здесь, впитывая алчность немногих, но следов их жизни и смерти больше не было видно. Ликей перестал существовать. Валерий знал об этом только по историям, рассказанным ветеранами Гвардии Ворона, которые когда-то были здесь рабами, присоединившимися к Кораксу в борьбе за освобождение, а затем, после прибытия Императора, к легиону.

Спутник Ликей теперь назывался Освобождением, его рокритовые вершины и бесконечные коридоры стали памятником просвещению и решимости лорда Коракса. Валерий почти не задумывался о кровавом прошлом этого места, но временами вспоминал, что воздух, которым он дышит, когда-то вдыхали заключенные, обреченные жалкие создания, которым лорд Коракс принес свободу.

Валерий и Пелон миновали несколько лестничных пролетов на пути к посадочной площадке и вышли к обзорной галерее — армапластовой полусфере, откуда в прежние времена надзиратели смотрели в черные небеса и видели огненные следы транспортов, доставлявших человеческий груз с планеты Киавар, сейчас невидной. Иногда она вырисовывалась на горизонте, будто пылающий злобой глаз.

Валерий не сводил взгляда с громадной иглы, известной как Башня Воронов — бывшая башня стражи, а теперь крепость Гвардии Ворона, цель его сегодняшнего похода. Отвесные стены здания были усеяны орудийными отсеками и освещенными пастями доков. Сотни прожекторов пронзали кромешный мрак лишенного собственного воздуха мира, озаряя шахты и кратеры на поверхности спутника, и отражаясь от силовых куполов, защищавших рабочие поселки и заводы по очистке минералов.

Башня Воронов выглядела опустевшей. Там осталась всего пара сотен легионеров, все остальные отправились со своим примархом в систему Исстваан. Валерий не знал деталей — в точности их не знал никто на Освобождении.

Именно это и тяготило префекта. Сны могли каким-то образом быть зовом о помощи от примарха. Валерий понятия не имел, как такое могло быть. У него была только уверенность в том, что он нужен на Исстваане, и что ему следовало как можно скорее отправиться туда, какая бы судьба его поджидала его там.

Сводчатые залы Башни Воронов были зловеще пустыми. В арсеналах царила тишина, посадочные отсеки подавляли пространством, больше не занятом многочисленными кораблями. Грохот сапог Валерия звучал громче обычного. Возможно, это лишь его воображение. Командор Бранн, начальник гарнизона, оставшегося на Освобождении, обитал на верхних уровнях башни. Когда вошел префект в сопровождении денщика, он в одиночестве стоял у узкого окна, всматриваясь в усеянное звездами ночное небо. Он был без доспеха, обут в мягкие башмаки, а из символов легиона на нем был только простой черный табард.

Он обернулся к Валерию и улыбнулся, взмахом указав префекту на диван у стены. Бранн сел рядом, и диван тревожно пискнул под его весом. Даже сидя, космический десантник доминировал в помещении. Его оголенный бицепс размером был больше бедра Валерия. Префект чувствовал себя рядом с ним ребенком. Что уж говорить о встречах с лордом Кораксом, по сравнению с которым даже легионеры казались крошечными и хрупкими.

Валерий нервно сглотнул.

— Все хорошо, командор? — обыденным тоном поинтересовался префект.

Бранн выглядел задумчивым. Его лицо пересекали несколько шрамов, и, отвечая, он неосознанно провел пальцем по одному из них.

— Это была комната стражи, — сказал он. — Здесь я впервые убил человека, я тогда был даже моложе твоего денщика. Задушил его ремнем винтовки, а потом отобрал оружие. Конечно, тогда со мной был лорд Коракс. Я видел, как он вырвал человеку сердце, а затем кулаком размозжил череп другому, — командор оглядел помещение, видя скорее свои воспоминания, нежели холодные пласталевые стены. — Тут одиноко. Как мне хотелось бы быть сейчас с остальным легионом.

— Почему вы не ушли? — спросил Валерий.

— Не повезло на жеребьевке. Кому-то нужно было остаться и охранять крепость. Командоры бросили жребий, и я проиграл. Вот поэтому я здесь, пропускаю все действо.

— Может, и нет, — произнес Валерий, увидев представившуюся возможность.

— Не понял тебя, — отозвался Бранн.

Денщик подошел к ним с подносом, на котором стояла пара кубков. Командор отрицательно покачал головой, Валерий же принял предложенную воду. У нее было химическое послевкусие, она совсем не походила на свежую воду из ручья в его поместье на Тэрионе. И все же вода означала жизнь, и префект быстро осушил кубок, чтобы избавиться от сухости во рту, которая мучила его с самого утра.

Префект понял, что теряет инициативу. Слова вырвались потоком, преодолев плотину смущения, сдерживавшую их до сих пор.

— Я думаю, что лорду Кораксу нужна наша помощь, в смысле, на Исстваане. Боюсь, битва с Хорусом пошла не по плану.

Бранн нахмурился.

— Почему ты так считаешь? До тебя дошли известия, о которых я не знаю?

— Не совсем, нет. Послушайте, в этом может и нет никакого смысла, да я и сам не вполне все понимаю. Мне снятся сгорающие вороны. — Бранн нахмурился сильнее, но Валерий продолжал звенящим от тревоги голосом: — Это может ничего не значить, совсем ничего, но этот сон мучает меня вот уже семь дней. Боюсь, это своего рода предупреждение. Я не могу объяснить, я просто чувствую. На Исстваане что-то не так.

Озадаченность на лице Бранна переросла в скепсис.

— Сон? Ты хочешь, чтобы я вопреки приказу примарха отправился на Исстваан из-за какого-то сна?

— Это не просто какой-то сон.

— Твои опасения беспочвенны, Валерий. Три легиона, целых три легиона выступили против Хоруса. К ним присоединятся еще четыре. Неважно, что сделали предатели, им не выстоять перед их совокупной мощью. Какой силой обладает Хорус, чтобы бороться с такой армией?

— Возможно, вы правы, — согласился Валерий. — Может, мне просто отправиться туда со своими людьми, чтобы удостовериться наверняка? Если все в порядке, мы просто вернемся, потратив всего пару недель, не больше.

— Я прав, — сказал Бранн. — Никто не покинет Освобождение, особенно солдаты Имперской Армии. Это дело легионов. Мы разберемся со всем сами. Тебе следует подготовиться к возвращению лорда Коракса. Вскоре мы будем снова в варпе, на пути к другим мирам, и твоя жажда действия будет утолена.

Валерий покорно кивнул, подавив вздох. Перед лицом столь явного отказа он больше ничего не мог сделать.

Покой. Ритмический гул, приглушенный амниотической жидкостью. Успокаивающий голос, тоже приглушенный. Смысл слов теряется, но их тон рождает умиротворение. На заднем фоне что-то назойливо пищит. За стенкой инкубатора возникает размытое блеклое лицо. Его черты неразборчивы, выражение непонятно. На стекло капсулы ложится рука: почтительная, надежная, воспитывающая. Может, даже любящая?

В видение врываются огонь и кровь: огонь из горящих двигателей «Громового ястреба», кровь из пробоин в его доспехах, быстро сворачивающаяся. Боли не было. По крайней мере, боли физической. Но психологическая боль, ужас предательства, пылали в его душе, словно открытая рана.

По большей части багрянец, подсыхающий на доспехах, принадлежал не ему. Из керамитовой оболочки торчали осколки брони его телохранителей. В сочленения доспеха забилась влажная плоть, в жилах и обрывках мышц запутались раздробленные кости. Он не знал имен тех, чьи останки облепили его доспехи. Он не хотел знать. Коракс встал из обломков корабля, выпрямившись с помощью Винсента Сиккса.

— Вы должны позволить мне осмотреть раны, милорд, — сказал апотекарий.

— Нет нужды, — искренне ответил Коракс.

— Тот же взрыв убил пятерых легионеров. Я бы уделил этому побольше внимания, — не унимался Сиккс.

— Мое тело уже восстанавливается. У вас есть и более важные проблемы.

Капитан Альварекс тяжело сошел по штурмовой рампе следом за примархом, керамит его доспехов был иссечен взрывами болтерных снарядов — белые воронки на черном фоне. Он старался скрыть хромоту, но было ясно, что у Альварекса серьезно повреждена левая нога. Капитан нес сетевой передатчик, спасенный с командной палубы боевого корабля.

— Данные о потерях неточны, — доложил капитан. Даже по комм-линку его голос казался слабым и нерешительными.

— Говори, — приказал Коракс.

Сиккс недоверчиво помотал головой, услышав следующие слова капитана:

— По приблизительным подсчетам потери легиона составляют около семидесяти пяти процентов. Они могут возрасти до девяноста процентов, лорд.

Коракс застонал, не от физической боли.

— Дайте мне минуту, — сказал примарх.

Он отвернулся от космических десантников, выбиравшихся из сбитого «Громового ястреба». Далеко на западе примарх различил огни Ургалльского плато и окружающее его кольцо холмов. Там полегли десятки тысяч легионеров. Десятки тысяч Гвардейцев Ворона. Кораксу прежде не приходилось испытывать страха. Он не боялся ни плетей поработителей, ни орочьих орд, ни вражеских армий. Но это было нечто иное. Здесь космические десантники убивают космических десантников.

Начало самоуничтожения человечества.

На пару мгновений Коракса охватила глубокая скорбь, он подумал об утраченных жизнях, о павших братьях по оружию, погибших от рук их собратьев-изменников. Примарх смотрел, как в небо поднимается дым, заволакивая горизонт. Он вспомнил торопливый разговор с Вулканом, когда предатели ударили им в спину. Примарх Саламандр хотел обороняться в зоне высадки. Коракс советовал противоположное, понимая, что поле боя они уже потеряли. Не в его природе было оставаться на одном месте, чтобы позволить себя убить. В его ушах звенели проклятья Вулкана, но Коракс приказал своему легиону идти на прорыв. По комм-линку на закодированном канале передавались аварийные точки встречи, но Коракс понятия не имел, известны ли предателям шифры связи Гвардии Ворона. Когда выжившие соберутся, примарх распорядится, чтобы технодесантники ввели новые коды безопасности.

Когда сожаление о свершившемся уступило место насущным проблемам, Коракс отступил от зияющей пропасти отчаяния, грозящей поглотить его. Разум снова занялся расположением сил и приказами, и примарх обернулся к остаткам своей почетной гвардии. Технодесантник по имени Страдон возился с переломанной грудой стальных перьев и керамитовой оболочки. Страдон поднял глаза, почувствовав взгляд примарха. Технодесантник расстроено покачал головой и хрипло прошептал:

— Ваш летный ранец… Возможно, я смогу снять некоторые детали с «Громового ястреба»… Подогнать реактивные сопла…

— Оставь его, — сказал Коракс. Он бросил взгляд на космических десантников, в ожидании смотревших на своего примарха. — Пройдет некоторое время, прежде чем этот ворон полетит снова.

В долине клубился густой туман, но тут и там среди дымки виднелись более темные участки смога — выхлопы двигателей. Коракс вместе с четырьмя своими командорами обосновался высоко на западном склоне ущелья. Примарх снял крылатый шлем и пристально вслушивался, его сверхчеловеческий слух был намного острее любых авточувств, созданных технократами. Он мог определить каждую машину по характерному реву и скрежету: бронетранспортеры «Носорог», «Лендрейдеры», танки «Хищник», штурмовые орудия «Громовой раскат». Последняя машина подсказала ему, кто именно едет через долину, поскольку лишь один легион пользовался подобного рода техникой.

— Железные Воины, — произнес примарх.

Окружавшие его офицеры зарычали от отвращения. Из всех предателей, Железные Воины заслуживали особой ненависти. Гвардейцы Ворона всегда считали их тактику безыскусной и грубой. Коракс никогда не высказывал свои соображения открыто, но он не разделял подхода Пертурабо к войне. Его брат рассматривал конфликт лишь как обмен ударами до тех пор, пока одна из сторон не сдастся. Он был из тех, кто встанет лицом к лицу с противником и будет биться, полагаясь на выносливость. Пертурабо не раз намекал, что считает Коракса трусом за предпочитаемую им тактику «удар-отход».

Критика других примархов никогда особо не заботила Коракса. Их легионы быликрупнее его, а изначальные терранские силы еще больше увеличились благодаря притоку рекрутов из густонаселенных родных миров. Освобождение не обладало обширными человеческими ресурсами, поэтому в ряды Гвардии Ворона, пришедшей с Императором с Терры, влилась всего пара тысяч новых легионеров. Подобное положение легиона требовало особого подхода к военным действиям, которые Коракс отлично отработал, возглавив восстание против поработителей. Хотя впоследствии Гвардия Ворона превратилась в превосходно вооруженное войско, Коракс никогда не забывал столь дорого оплаченных уроков партизанской войны. Если бы он сражался по принципам Пертурабо — или, если уж на то пошло, Вулкана, — то все его воины были бы уже давно мертвы.

Благодаря умению вовремя отступить, из-под шквального огня предателей вырвались четыре тысячи Воронов — ничтожно мало по сравнению с мощью, которой Коракс командовал еще десять дней назад, но они оставались космическими десантниками и еще могли сражаться. Коракс решил для себя, что резня в зоне высадки не останется без отмщения. Воины Пертурабо узнают, что порой неожиданный удар бывает самым смертоносным.

Коракс внимательно вслушивался в звуки, разносящиеся по долине, и указывал на каждый источник.

— Четырнадцать «Носорогов», три «Лендрейдера», шесть «Хищников», три «Громовых раската», — сказал он своим офицерам. Никто не усомнился в его словах, ведь его зрение и слух были лучше любого сканера, который все еще оставался у Гвардии Ворона.

— Движутся парной колонной, шесть транспортов в авангарде, в полукилометре впереди. Два разведывательных эскадрона мотоциклистов, всего двадцать байков.

Примарх поднял взгляд. До облака на таком высокогорье было рукой подать. Он не слышал шума реактивных двигателей. Маловероятно, чтобы Железные Воины использовали воздушные силы, при такой погоде от них не было никакого толку. Выше, над уровнем атмосферы, их фрегаты и боевые баржи прочесывали поверхность Исстваана-V авгурами и ауспиками дальнего радиуса действия, но обнаружить войско такого размера, какое осталось у Коракса, будет невозможно. Это было рискованно, но Кораксу приходилось надеяться, что разведывательная колонна — одна из трех, которая после резни прочесывала холмы, — не пользуется поддержкой с орбиты.

— Когда мы атакуем, они организуют стреловидную оборону, — продолжил Коракс. — «Лендрейдеры» впереди, «Хищники» на флангах, штурмовые орудия и транспорты в качестве резерва. Эти ублюдки любят подобный тип боя. Но мы им этого не позволим.

— Диверсионная отложенная атака? — предложил Агапито, командор Когтей, тактических рот, составивших основу заново реорганизованной Гвардии Ворона.

Коракс кивнул. Он обернулся к командору Алони, недавно назначенному лидеру Соколов, штурмовых рот.

— Агапито установит огневую позицию на восточной оконечности долины, — сказал примарх. — Дай Железным Воинам десять минут, чтобы сформировать построение, после чего мы атакуем их с тыла. Агапито, ты должен отвлекать их столько, сколько сможешь. Нанеси по ним мощный удар и держись. Их ответ будет сильным. Ты должен выдержать его. Если враг подумает, что ты собираешься отступать, он перестроится для погони, из-за чего арьергард окажется прямо перед ротами Алони. Не позволь этому случиться.

Командоры кивнули. Следующим заговорил еще один офицер, Соларо:

— Что с разведчиками, лорд?

— Используй мотоциклетные отделения, чтобы Железные Воины погнались за ними. Оттягивай их к западу. Алони, проведешь атаку с востока.

Офицеры согласились с приказами, после чего последовал краткий миг молчания, пока Алони не задал вопрос, который волновал их всех.

— А вы, лорд? Где будете сражаться вы?

— Я атакую с юго-востока, как второе крыло отложенной атаки.

— Это разумно? — спросил Агапито. — Ведь вы распределили своих телохранителей по другим ротам.

Коракс поднялся во весь рост и снял с ремня тяжелый болтер, с легкостью держа его в руке. Огромный примарх улыбнулся своим офицерам.

— Это ведь лишь для показухи. Неужели вы думаете, что мне действительно нужны телохранители?

Долина озарилась огнем болтеров и тяжелого оружия. Пара «Носорогов» разом превратилась в пылающие обломки, еще у одного «Лендрейдера» загорелось машинное отделение. Предатели открыли мощный ответный огонь, потоки снарядов и сполохи разогнали сгустившийся туман. Каменистый склон холма, откуда Когти Агапито обстреливали Железных Воинов, накрыло волной взрывов.

Коракс наблюдал за перестрелкой из узкой теснины в паре сотен метров позади позиций Железных Воинов. Он видел, как расчеты «Громовых раскатов» готовят свои орудия, и понял, что пора действовать. Примарх знал, что враг поступит подобным образом, но не хотел, чтобы Алони атаковал слишком рано из-за страха раскрыть свой план. Коракса не мучили угрызения совести из-за сознательного обмана собственных командоров — именно ради их выживания примарх и решил атаковать раньше. Он и сам сможет разобраться с ситуацией.

Коракс вырвался из укрытия и помчался по усеянному галькой холму. Внезапность станет его первым оружием. Под его ботинками разлетался щебень, и один Железный Воин, по доспехам которого хлестал дождь, повернулся в сторону Коракса, наверное, каким-то образом услышав сквозь грохот битвы хруст шагов. Примарх действовал без промедления. Резко остановившись, он подхватил камень. Непринужденным движением руки он метнул его в Железного Воина. Словно снаряд, камень угодил в горло космическому десантнику и вырвался с противоположной стороны шеи, бесшумно свалив воина. Коракс побежал дальше, готовя тяжелый болтер.

«Громовые раскаты» повели огонь по Гвардии Ворона, склон холма скрылся в трех огромных шарах пламени. У Коракса не было времени разглядывать устроенное разрушение, он полностью сосредоточился на своих целях. В пятидесяти метрах от штурмовых орудий он замер и занял позицию для стрельбы, прижав тяжелый болтер к плечу, как обычный человек — винтовку.

Прицелившись, он взял на мушку ближайший «Громовой раскат». Коракс целился в точку прямо над бронированным служебным люком в корпусе машины, за которым располагалось основное локомотивное реле. Первая очередь болтов вонзилась точно в намеченную цель, разорвав пластины брони. Мгновение спустя из двигателя «Громового раската» повалил густой дым, а затем штурмовое орудие исчезло в огненном фонтане, разметавшем во все стороны искореженные куски металла.

Коракс не остановился, чтобы полюбоваться проделанной работой. Следующая очередь пробила гибкую броню на орудийной установке следующего «Громового раската», искорежив технику и заклинив ствол. Из «Носорогов» выскочили серебристые силуэты и направились к Кораксу, но он не обратил на них внимания. Примарх активировал три противотанковых гранаты, легко держа все три в ладони. Броском из-за головы он забросил гранаты в воздухозаборник третьего «Громового раската», пробив решетку и разворотив топливные шланги. Вскоре весь левый борт машины был объят пламенем. Когда экипаж принялся выпрыгивать из люков, Коракс с безжалостной точностью расстрелял их из тяжелого болтера.

По доспехам Коракса заколотили болтерные снаряды, немного отвлекая его. Одним взглядом оценив поле боя, примарх переключил внимание на танк «Хищник», который двигался прямо на него. Его спонсоны с лазерными пушками уже разворачивались в его сторону.

Почти у ног примарха ударил парный энергетический залп, бросив его на землю. Нагрудник Коракса превратился оплавившееся месиво, от тяжелого болтера остались лишь обломки. В груди вспыхнула боль, но она исчезла так же быстро, как возникла. Коракс отбросил оружие и вскочил на ноги, когда «Хищник» выстрелил из основного орудия и у головы примарха просвистели снаряды автопушки.

Коракс сорвался на стремительный бег, пули со звоном отскакивали от шлема и наплечников, пока он мчался прямиком в вихрь смертоносного металла. Примарха не заботила опасность, он лишь приветствовал ее. Коракс был создан ради таких мгновений, и сейчас по его венам разливалось упоение боем.

Праведность цели только подпитывала радость примарха. Он видел в Железных Воинах лишь трусливых ублюдков, раскрывших свою истинную сущность. Примарх вырос в борьбе с похожими на них тиранами. Понимание того, что они затесались в ряды Легионес Астартес, ужаснуло его так, как ничто другое в жизни. Поработители Ликея были людьми. Людям свойственно ошибаться. Но для космических десантников не существует подобных оправданий. Они избранные, награжденный силой тела и духа. Они дали клятвы служения Императору и растущей империи человечества. Они были освободителями, а не угнетателями.

Коракс с яростным ревом запрыгнул на «Хищник». Ведомый гневом, он ударил кулаком в водительскую амбразуру, сокрушив и решетку, и череп сидевшего за ней воина. Затем он забрался на башню и сорвал люк, швырнув его в группу Железных Воинов, которые сбегались к нему из ближайших транспортов. Командир танка удивленно поднял взгляд, когда внутрь «Хищника» хлынул тусклый свет. Коракс протянул руку и схватил космического десантника за голову. Шлем сопротивлялся пару секунд, после чего поддался титаническому давлению и треснул в пальцах Коракса. А за ним и череп.

Примарх спрыгнул на землю, и, упершись ногой о танковую броню, ухватился за одну из спонсонных лазерных пушек. Коракс напрягся и сорвал установку, наполовину вытащив из рваной дыры сидевшего внутри стрелка. Затем Коракс ударил кулаком по спине Железного Воина, расколов его доспехи и перебив позвоночник.

Болтерный огонь стал слишком интенсивным, чтобы его игнорировать. Словно дождь, который внезапно превращается в ливень, он стал более плотным. Заняв позиции, в примарха стреляли четыре отделения Железных Воинов, вспышки отражались от их доспехов. Примарх метнул в них спонсон «Хищника», раздавив троих космических десантников.

Дымящийся след прошил воздух за мгновение до того, как в левое плечо Коракса попала ракета, разбросав во все стороны осколки керамита и заставив примарха припасть на одно колено. Он выругался и снова поднялся на ноги, уклоняясь от летящих в него шаров плазмы.

За пару секунд Коракс преодолел сотню метров, с фланга приблизившись к ближайшему отделению. Кулаками он прогнул личины шлемов первых двух космических десантников. Когда их тела падали на землю, примарх подхватил болтеры воинов и бросился к оставшимся, ведя огонь с обеих рук. Снаряды выкосили еще полдюжины Железных Воинов, прежде чем магазины опустели. Коракс отбросил оружие.

Железный Воин, видимо сержант отделения, бросился на Коракса, сжимая в правой руке цепной меч, а в левой — болт-пистолет. Примарх блокировал ревущие зубья клинка и схватил сержанта за локоть. Одним движением он оторвал Железному Воину руку с мечом и направил зубастое лезвие в шлем сержанта. Затем Коракс отпустил кровоточащую конечность и сорвал с пояса убитого космодесантника гранату, после чего, сжав ее в кулаке, одним ударом пробил грудь другому Железному Воину, и, оставив гранату в грудной клетке, пинком отшвырнул его к оставшимся.

Коракс потряс занемевшими пальцами и услышал справа вой гидравлики. «Лендрейдер» опустил штурмовую рампу. Вырисовываясь на фоне багрового освещения, наружу выступило отделение громоздких терминаторов. Они не расходовали снаряды попусту, стреляя из комби-болтеров, но быстро двинулись вперед, готовя к рукопашной оплетенные молниями когти.

Тут колонну Железных Воинов накрыло взрывами и болтерным огнем, когда в бой вступили Соколы Алони. Штурмовики Гвардии Воронов обрушились на предателей сверху, используя прыжковые ранцы. Отделение Когтей направилось к выходу из долины, лазерные пушки и ракетницы сеяли смерть в рядах Железных Воинов, оказавшихся в окружении.

Терминаторы заколебались, увидев, что вокруг них воцарилась настоящая неразбериха. Коракс снял с пояса еще одно оружие. Длинная двойная плеть размоталась на всю длину, вспыхнув собственной жизнью. Механикум Марса создали ее по особому заказу Коракса. Примарх находил забавным оборачивать оружие тиранов и палачей против них самих. Он улыбнулся в предвкушении.

Плеть в руке Коракса заискрилась энергией и с громогласным треском рассекла ближайшего терминатора зигзагом от плеча до пояса. Останки воина тремя отдельными частями повалились на землю, безупречно ровные срезы дымились.

Терминаторы открыли огонь, но было слишком поздно. Плеть срезала голову второму воину и отсекла ноги третьему. Мимо примарха пронесся Алони в доспехе цвета черного дерева, его плазменный пистолет извергал ослепительные заряды.

Коракс ощутил прилив радости и воздел плеть над головой.

— Нет пощады!

Гвардейцы Ворона забрали у противника все, что смогли. Они прошли между погибшими воинами, добивая еще живых предателей, пока Сиккс и его собратья-апотекарии старались помочь раненым Воронам. Оружие, боеприпасы, энергоранцы — все могло пригодится.

И хотя Коракс не испытывал восторга, глядя на подобное мародерство, обстоятельства не оставляли ему другого выбора. Если его воины собираются сражаться дальше, им потребуется снаряжение. Однако скоро придется уходить, нападение на колонну приковало Гвардию Ворона к одному месту. Коракс хотел оказаться во многих километрах отсюда, прежде чем прибудут вражеские подкрепления.

Выживание — вот ключ. Ударить, отступить и выжить, чтобы ударить снова. Великое предательство не останется безнаказанным. Император узнает о том, что произошло с его легионами на Исстваане и его месть будет молниеносной, в этом Коракс не сомневался. Для себя он уже решил, что его сыны увидят, как заслуженная кара обрушится на изменников.

Валерий видел тревогу в глазах подчиненных. Они держались настороже. Префект понимал, что выглядит не лучшим образом — впалые щеки, покрасневшие глаза, затравленный взгляд. Он не мог выспаться вот уже тридцать ночей кряду, каждый раз после пробуждения в носу стоял запах горелой плоти, а в ушах звенели крики умирающих. Все его воззвания к командору Бранну остались без ответа, и префект все больше погружался в пучину отчаяния.

Ему следовало отправиться на Исстваан. Ничто другое не избавит его от дурных предчувствий.

Валерий наблюдал за колоннами входящих в орбитальные челноки солдат в черных масках, ни на секунду не сомневаясь в своей правоте. Массивные краны перетягивали корабли из закрытых ангаров в посадочные купола. За слабым синим сиянием силовых щитов оживали плазменные двигатели, поднимая тупоносые шаттлы на низкую орбиту Освобождения, откуда живой груз отправлялся на громадные, способные на варп-прыжки транспортники Имперской Армии. Персонал исполнил все приказы префекта, собрав и подготовив полк для путешествия к Исстваану. Несмотря на то, что офицеры подчинялись ему, от Валерия не укрылось их беспокойство, и, несмотря на глубокую усталость, он выпрямился и обернулся к ним.

— Пятьдесят процентов пехоты и восемьдесят процентов бронетехники уже погружены, префект, — доложил первый трибун Марий. Он сверился с тонким инфопланшетом, а затем продолжил: — Семь транспортников готовы к отправке. Капитаны еще трех докладывают, что смогут выйти в варп через пять часов. Фрегаты «Эскалация», «Гарий» и «Вендетта» готовы составить эскорт.

Марий замолчал и переглянулся с другими трибунами и аквилонами. Валерий догадался, что именно Марию выпал жребий высказать все опасения офицеров. Маловероятно, чтобы кто-то из них по своей воле согласился на такое.

— В чем дело? — резко спросил префект.

Марий неохотно снова взглянул на товарищей в поисках поддержки, и нехотя произнес:

— Префект, мы еще не получили разрешения командора Бранна, а также пусковых векторов из Башни Воронов.

Валерий смущенно откашлялся.

— Все разрешения скоро будут получены. Продолжайте погрузку.

Марий и остальные офицеры по-прежнему колебались.

— Нас беспокоит ваше самочувствие, префект, — признался Марий. — В последнее время вы неважно выглядите.

Валерий собрал в кулак всю решимость, данную ему поколениями высокого происхождения и военного командования, которые проторили ему путь до звания тэрионского префекта.

— Я отдал приказ, трибун! Готовьтесь покинуть орбиту по завершении погрузки. Это мой полк, он приписан лично лорду Кораксу. Подтверждения приказов и векторов запуска скоро будут. Я отправляюсь в Башню Воронов, чтобы не допустить дальнейших проволочек. Что-нибудь еще?

Марий открыл было рот, но тут же захлопнул. Офицеры бурили первого трибуна злыми взглядами, но также ничего не сказали.

— Хорошо, я рад, что все прояснилось. Разойтись.

Офицеры отдали честь Валерию, и он, кивнув в ответ, проследил, как они разошлись по ротам имперских солдат, выстроившихся для погрузки. Префект тяжело вздохнул и осознал, что у него дрожат руки. «Все дело в усталости, — подумал он. — Ничего серьезного».

Снова откашлявшись, он подозвал Пелона и попросил его подогнать воздушную машину. Ему придется отправиться в Башню Воронов, а это означало еще одну стычку с Бранном. «Верь в себя», — приказал себе Валерий. Но ему самому любые заготовленные слова казались неубедительными.

— Это неповиновение! — взревел Бранн, нависая над Валерием.

Префект невольно отшатнулся от огромного командора. Он ненавидел себя за такое малодушие, это оскорбляло честь его мундира. Ведь он был верным офицером Императора, а не салагой с учебного плаца! Но все возражения умерли у него на губах, когда Бранн продолжил тираду. Командор мерил шагами покои, стены которых украшали картины с идеализированными сценами боев за Освобождение. На каждой из них присутствовал лорд Коракс.

— Вот из-за такого… такого идиотизма легионам и поручили командовать Имперской Армией. Ты увидел парочку дурных снов и уже готов сломя голову броситься в смертельную зону. Ты действительно считаешь, будто лорд Коракс хочет, чтобы твой полк ошивался поблизости, словно ему не о чем больше волноваться? Забудь о тех глупостях насчет снов и подумай об этом. Даже если ты говоришь правду, что изменит один полк? На стороне Хоруса Легионес Астартес! Если вся мощь Гвардии Ворона, не говоря уже о шести — шести! — других легионах не способны подавить мятеж Хоруса, то на что надеяться твоим войскам?

При этих словах Валерий выпрямился и, сжав кулаки, шагнул к Бранну.

— Но мы будем там! Нет, мы не космические десантники, мы не избранные Императора. Мы — просто люди. Люди, которые верят в Имперское Кредо и в создание новой империи не меньше вашего!

— Люди слабы, — ответил Бранн, и в душе префекта полыхнул гнев, его и без того хрупкое самообладание окончательно иссякло.

Он не закричал, но его голос опустился до желчного шепота:

— А мятеж возглавляет обычный человек? Хорус — космический десантник, один из ваших! Лучший из вас, если этому еще можно верить.

— Хорошенько обдумай свои следующие слова, Валерий, — прорычал Бранн, тоже стиснув кулаки. — Неразумно дерзить тем, кто выше тебя.

Валерий и сам шокирован своей дерзостью. Он отвернулся и отступил от Бранна, дрожа от негодования и отчаяния. У него не было доводов, которые смогли бы поколебать космического десантника. По-своему командор был прав. Его легионеры намного превосходили солдат Валерия. Такими их сотворил Император, физически они были лучше любого смертного человека. Их доспехи прочнее, а оружие — самым мощным из того, что могли создать Механикум. Но они были только воинами, завоевателями, несущими войну… Валерий успокоился и снова обернулся к Бранну. Он собрался было предложить примирение, но встретил пристальный взгляд командора. Тело космического десантника напряглось, и на миг Валерия охватил животный страх, словно он был добычей, чувствующей, как на нее вот-вот прыгнет хищник.

— Возможно, есть иная причина, почему ты так стремишься на Исстваан со своими воинами? Может, ты хочешь помочь вовсе не лорду Кораксу, а мятежникам?

Валерий пришел в ужас от предположения Бранна, но, прежде чем он успел возразить, командор продолжил:

— Возможно, ты думаешь, будто слишком хорош, чтобы служить нашему легиону? В этом все дело? Возможно, твои сны — результат задетой гордости, голос уязвленного эго? Может, ты чувствуешь, что тебе лучше служить Хорусу?

— Вся моя гордость в этом мундире, — прошипел Валерий, схватившись за перевязь на груди. — Знаете, почему я ношу красное? Мой отец проливал кровь за Империум! Он сражался вместе с прибывшими на Тэрион легионами. Это — символ семейной верности Императору, знак того, что Император доверяет моей семье. Он значит для меня столько же, сколько для вас этот табард! Не смейте думать, что я опорочу эту честь!

Бранн, не ожидавший от Валерия такой страстности, удивленно моргнул, словно огромный сильный пес, которого цапнул за нос вздорный щенок.

— Люди слабы? — пробормотал Валерий, не осмеливаясь посмотреть Бранну в глаза. — Да, Легионес Астартес объединили Терру и завоевали Галактику. Прячась за их болтерами и мечами, мы расселились на тысячах миров Императора. Вы создали Империум, в этом я не сомневаюсь. Но кем бы вы были без нас — слабых, хрупких людей? Кто пилотирует корабли, на которых вы летаете, выращивает пищу, которую вы едите, изготавливает оружие, которым вы сражаетесь, и растит детей, которые станут вашим новым поколением? Уж точно не космические десантники.

Нерешительность Бранна продлилась всего мгновение, а затем командор снова нахмурился.

— Я не стану спорить с тобой, префект. Будь ты пилотом, фермером, техножрецом или отцом, ты был бы вправе говорить подобное. Но ты — офицер Имперской Армии и обязан блюсти субординацию. Я — старший офицер на Освобождении, и я приказываю тебе отозвать полк. Ты не отправишься на Исстваан. Тебе там не будут рады.

Валерия внезапно охватила смертельная усталость. Он выпрямился и набрал воздуха в грудь, задумав нечто немыслимое. Префект успокоился и посмотрел Бранну в глаза.

— А если я не подчинюсь вам?

Ответный взгляд Бранна был таким же тяжелым, как стоявшие в углу комнаты доспехи.

— У Освобождения много орбитальных орудий.

— Напоминает мне Эблану, — просипел Агапито. Он всматривался из пещеры в проливной дождь, превращавший луг в непроходимую трясину.

— Ага, — согласился сержант Ланкрато, еще один из терранских ветеранов, который принимал участие в умиротворении болотного города. Он рассмеялся при воспоминании. — Помнишь, как Гадрейг завел нас в ту трясину? По самые задницы в болоте, над головой летают звездные снаряды, а вокруг взрываются мортирные бомбы!

Агапито не присоединился к веселью товарища. Его охватила печаль.

— Я бы предпочел сидеть в том вонючем болоте, нежели здесь. Тогда мы хотя бы знали, куда идем, пусть это и было нелегко.

— Нельзя подолгу сидеть на одном месте, это самоубийство. Сам знаешь. Мы будем прятаться в пещерах, сколько сможем, а затем отправимся дальше.

— Да, знаю, но меня уже тошнит от того, что мы постоянно бежим от предателей.

— Меня тоже, — пророкотал голос из глубины пещеры.

Из сумрака вышел Коракс, уже без доспехов. На примархе был только черный нательник, вшитые в ткань провода и контуры очерчивали могучие мышцы. Коракс выглянул наружу, а потом перевел взгляд на космических десантников.

— Выйду проветрюсь, — сказал примарх.

— В этом? — судя по фырканью Ланкрато, наряд примарха его позабавил. — Странное время для прогулок.

Коракс криво улыбнулся.

— Я не дышал чистым воздухом вплоть до первой высадки с легионом. До сих пор не могу надышаться.

— Куда вы идете, милорд? — спросил Агапито.

— Огляжусь. С момента высадки прошел уже месяц, а от Саламандр и Железных Рук до сих пор ни единого слова. Мы не можем рисковать, пытаясь выйти с ними на связь, прихвостни Хоруса могут вычислить нас. Нужно выяснить, что происходит, найти другие легионы. Меня не будет несколько дней. Пока снаружи плохая погода, здесь безопасно. Если до моего возвращения небо прояснится, идите на запад к Лерганскому хребту, там мы встретимся.

С этими словами примарх растворился в дожде.

Коракс направился в сторону Ургалльских холмов, двигаясь быстрым шагом, который мог поддерживать многие дни кряду. Он избегал открытых равнин и держался ущелий и долин, никогда не показываясь на горизонте и обходя пепелища деревень и городов. Во время ходьбы он старался не думать слишком много. В этом не было смысла. Тридцать дней примарх спрашивал себя, почему это случилось; удивлялся, как Хорусу удалось привлечь на свою сторону так много братьев. Неважно, как Хорус поднял мятеж, главное, что ему это удалось. Если контрудар произойдет, то тем, кто останется верен Императору, придется собрать все силы. Если лоялисты будут рассредоточены, их уничтожат, легион за легионом.

Примарх занимал себя мыслями о стратегии, вспоминая сведения о топографии и характеристиках местности Исстваана-V. Он мысленно наложил карту с диспозицией противостоящих ему легионов, и принялся подсчитывать их силы, размещение и дыры в обороне.

Когда занялась заря, Коракс добрался до Тор Венгиса, горы, с которой открывался вид на зону высадки, где погибло столько его воинов. Оттуда он смог рассмотреть Ургалльские холмы. Над пейзажем доминировали громадные десантные корабли предателей: Сыны Хоруса, Железные Воины, Пожиратели Миров, Дети Императора, Гвардия Смерти, Альфа-Легион и даже Несущие Слово.

Увиденное заставило Коракса пасть духом. Столько братьев отвернулось! Казалось невозможным, чтобы те, кто еще пару месяцев назад так отважно сражались рядом с Гвардейцами Ворона, теперь охотились на них. Коракс понимал, что не сможет понять их предательства, но не мог сопротивляться желанию хотя бы попытаться. Ему нужно подойти ближе, пройтись по полю битвы, чтобы лучше осознать ее.

Так примарх Гвардии Ворона прокрался в Ургалльскую низину, положившись на способность, которой обладал, сколько себя помнил, и о которой предпочитал не распространяться. Коракс не знал, как ему это удавалось, но стоило ему сосредоточиться — и он мог незамеченным ходить среди людей. Долгое время он пользовался этой силой в борьбе против поработителей, разведывая их оборону. Его последователи не знали о его особом умении, но они много чего не знали о своем таинственном лидере.

Коракс исчезал не в буквальном смысле — столкновения с автоматическими сканерами доказали, что это не так, — просто человеческий разум не воспринимал его присутствие, если примарх этого хотел. Это подсознательное неверие было настолько сильным, что люди отказывались верить даже результатам сканирования или свечению на тепловом мониторе. За неимением лучшего определения, можно сказать, что для обычного глаза Коракс мог становиться невидимкой.

О его способности знал только один человек — сам Император. Спускаясь в низину, примарх вспоминал день, когда Повелитель Человечества прибыл на Освобождение, чтобы воссоединиться со своим сыном. Коракс помнил, с каким обожанием и благоговением его партизаны смотрели на выходящего из шаттла Императора.

Коракс обладал острой памятью, но все равно толком не мог вспомнить лицо отца, хотя он явно не ощутил того, что наполняло обычных людей таким трепетом. Император казался юным, но глаза у него были старше всего, что приходилось видеть Кораксу. Телом Император ничем не выделялся среди других людей, он не был ни высоким, ни низким, толстым или худым.

— Ты узнаешь меня? — спросил Император, когда они отошли от остальных. Реакция Коракса определенно удивила его.

— Да, ты словно из моих старых снов, — ответил Коракс. — Мне казалось, ты будешь выше.

— Интересно, — прозвучал краткий ответ Императора.

Тогда Император и объяснил Кораксу, кем тот являлся на самом деле — примархом, одним из двадцати воинов, созданных, чтобы завоевывать звезды для человечества. Коракс не сомневался ни в едином сказанном слове, присутствие Императора окончательно расставило все по своим местам. Они разговаривали весь день: о планах Императора и Великом крестовом походе. Коракс поведал отцу, что произошло на Ликее и о продолжающемся конфликте с планетой. В тот день они приобрели поддержку и верность друг друга.

Когда Коракс провожал Императора обратно до шаттла, Повелитель Человечества ласково положил руку на локоть примарха, его темно-синие глаза загадочно блеснули. Коракс помнил, какую теплоту почувствовал тогда, какое ликование в прощальных словах Императора:

— Тебе больше не придется прятаться.

Хотя и ему он не говорил о своей особой способности.

Примарх хмыкнул. Он снова прятался. Пусть он не крался по вентиляционной шахте и не пытался проскользнуть мимо сторожевого поста, но внезапно Коракс ощутил себя так, будто вернулся назад в прошлое.

Он посмотрел на опустошенную зону высадки. Железные Воины по своему обыкновению выстроили на холмах укрепления. Колонны космических десантников, пеших или на бронетехнике, растянулись до самого горизонта. Их лагеря раскинулись по всей Ургалльской низине, словно огромное пятно. В небе плыли низкие тучи, но было нечто еще, от чего потемнели поросшие травой склоны и продуваемое всеми ветрами дно долины. Трупы. Десятки тысяч трупов. Предатели не тронули мертвецов, возможно, оставив их как свидетельство своей победы, возможно, не желая стирать позорное доказательство измены.

Резня была невообразимой, даже для того, кто всю жизнь провел на войне. Сколько трупов — легионеров, погибших от рук других легионеров. Это был не просто восстание, а нечто большее. Повстанцы вели борьбу против тех, кого они ненавидели и презирали. Но эти предатели плели интриги в тенях и выжидали. Кто знает, сколько времени Хорус втайне действовал вопреки воле Императора?

Коракс с ужасом понял, что сам вполне мог быть невольным соучастником восстания. Сколько приказов Хоруса он исполнил, не задавая лишних вопросов? Сколько раз обсуждал стратегию и планы с Ангроном или Фулгримом?

Никем не замеченный, Коракс бродил среди груд окровавленной плоти и расколотого керамита. До него донесся взрыв хохота из лагеря предателей, но примарх проигнорировал его. Он видел цвета Гвардии Ворона и Саламандр. Изорванные знамена рот валялись в липкой от крови траве. Тут и там он видел доспехи предателей — яркие пятна посреди черного и темно-зеленого лоялистов.

По положению тел Коракс мог заново проследить за ходом битвы. Отступление с боем здесь, последнее сражение у знамени там, контратака на укрепленную позицию чуть дальше. Перед ним раскрывалась картина произошедшего — очаг сопротивления Саламандр постепенно сжимался, Гвардия Ворона рассредоточилась во всех направлениях. Безумная атака Пожирателей Миров Ангрона прорвала оборонительный кордон Саламандр; орудийные батареи Железных Воинов на возвышенности; фланговый обход Несущих Слово. Вдалеке в лучах восходящего солнца блестели металлические цвета Железных Рук, там, где Феррус Манус повел своих сынов против Детей Императора.

Ни единого признака Вулкана или Ферруса.

Коракс присел возле тела Гвардейца Ворона с треснувшим нагрудником и развороченными ребрами. На его доспехах были отметки ветерана, одного из тех, кто прибыл с Терры, и для кого Освобождение стало новым домом.

Кораксу приходилось видеть непроизносимые ужасы, совершенные во имя Согласия, и будущее также их сулило. Он этим не гордился, но никогда не сомневался в праведности своей цели. Он видел, как захватчики казнили детей в назидание матерям, а кровожадные кравы налетали на колонны беженцев. И Коракс ни разу не колебался. Война лишена славы, это отчаянная, грязная работа. Но это его работа. И все же подобная резня выходила за грани разумного.

В первый и последний раз в жизни Коракс заплакал. Он не оплакивал мертвых, хотя их количество было невероятным. Он плакал не из-за осквернения тел погибших воинов, хотя оно вызывало отвращение. Он оплакивал Космодесант, понимая, что никакие слезы не смоют тот позор, который навлек на них Хорус. Легионес Астартес были верным мечом Императора, и они предали его. Не важно, что Коракс остался верен. Он был Астартес, и позор одного был позором для всех.

— Смогут ли они доверять нам снова? — прошептал он, когда по его щеке скатилась единственная слеза и упала на труп Гвардейца Ворона.

«Стоит ли им доверять нам? — был следующий вопрос, который Коракс не хотел задавать и на который точно не хотел слышать ответ. — Император создал нас богами, и человечество последовало за нами, — горько размышлял он. — В нас он воплотил чаяния и надежды человечества, а мы поставили себя выше этого. Он дал нам армии и ресурсы целой Галактики. А что мы с ними сделали? Когда мы пробудились, как воспользовались подаренными им силами? Сделали себя воинами-королями, перед которыми склонялись планеты и целые звездные системы. Не все из нас последовали за Хорусом, но виноваты все мы. Возможно, лучше нам не доверять. Возможно, лучше, если Галактикой будут править обычные люди, которые живут и умирают, и чьи стремления не столь грандиозны».

Отчаяние охватывало Коракса все сильнее, но он продолжал поиски. Следов Ферруса Мануса и Вулкана не было, и он не знал, к добру это или к худу. Перед ним лежала только одна истина. Легионов Саламандр и Железных Рук больше не существует. Если помощь придет, то не с Исстваана-V.

Гвардии Ворона придется сражаться в одиночестве.

Энсин обернулся от пульта на мостике «Образцового», флагмана Валерия.

— Префект, я обнаружил скачок энергии на орбитальных платформах. Орудия заряжаются! — с тревогой в голосе выпалил он.

Валерий посмотрел на связного офицера.

— Дай мне связь с Башней Воронов и переключи канал на мою каюту.

Не дожидаясь ответа, префект торопливо покинул мостик и направился в личные покои. Он включил видеоэкран и принялся мерить шагами комнату, пока на дисплее шипела многоцветная статика.

Наконец, в тревожные мысли Валерия ворвался голос Бранна.

— Я ведь предупреждал.

Валерий обернулся и увидел на экране лицо космического десантника. Лицо командора оставалось непроницаемым, оно ничем не выдавало его намерений.

— Вы ведь не собираетесь открыть огонь по имперским кораблям?

— Это не мое решение, префект. Ты не подчинился прямому приказу старшего по званию офицера. То, что случится дальше, зависит только от тебя.

Валерий боролся с желанием рвать на себе волосы от злости. Он слышал крики воронов даже когда бодрствовал, а стены каюты словно дрожали от пламени.

— Смерть солдат будет на твоих руках, а не моих, — стоял на своем Бранн.

— Как вы можете так говорить? — вскрикнул Валерий. — Их ведь убьют по вашему приказу. Вы просто так уничтожите их всех? Не могу поверить, что вы настолько бесчеловечны.

— А сейчас нечеловеческие времена, префект. Исполняя неподтвержденные приказы, офицеры и солдаты проявляют неповиновение.

— Они просто следуют моим приказам, — прорычал Валерий. — Поступить иначе было бы мятежом.

— И все же ты сам решил пойти на преступление. Я повторяю — это твоих рук дело, не моих.

Валерий стиснул пальцы, пытаясь отыскать доводы или причины, которые убедили бы Бранна не открывать огонь. В голову ничего не приходило. Вся затея основывалась на одном повторяющемся сне, который мучил его, и глубоком чувстве ужаса, но не более того.

А затем он понял. Валерий повернулся к экрану с последней отчаянной надеждой в сердце.

— Но что, если ошибаетесь вы, а не я?

Бранн непонимающе нахмурился.

— Мной, как и тобой, получены однозначные приказы. Вертикаль командования также ясна. Любая ошибка будет твоей, а не моей.

— Но подумайте о последствиях! На секунду задумайтесь не о доводах или причинах, но лишь о том, что случится, если мы изберем ваш путь, а не мой.

Бранн покачал головой, не понимая понять Валерия. Префект снова пришел в движение, цепляясь за слова, как утопающий за соломинку.

— Если вы правы, а я ошибаюсь, то какой от этого вред?

— Если мои худшие подозрения верны, ты вполне можешь быть пособником предателей.

Валерий кивнул, думая так быстро, как только позволял отупевший от усталости мозг.

— Тогда идемте со мной. Поднимите своих легионеров на борт и приставьте болтер к моей голове. Я заплачу первым, если в моих действиях будет хотя бы намек на предательство. И какая мне от этого выгода сейчас?

Бранн покачал головой, но ничего не сказал, поэтому Валерий нажал сильнее.

— Если в нашем путешествии не было нужды, что мы потеряем, если будем действовать? Ничего!

Космический десантник оставался непоколебимым, и Валерий воспользовался последним доводом.

— Но подумайте вот о чем. Подумайте о последствиях, если, не смотря на ваше мнение, я окажусь прав. Подумайте! Если мои слова верны, неважно, почему, представьте цену, которую мы заплатим за бездействие! Если вы отправитесь со мной в ненужный поход, история запомнит вас как командора, который оплошал, утратил гордость, позволив обмануть себя заблуждающемуся смертному офицеру армии? Ваша репутация может пострадать, не спорю. С другой стороны, неужели вы предпочтете, чтобы вас запомнили как командора слишком гордого, чтобы внять предупреждениям; командора, который остался сидеть дома, когда примарх нуждался в нем больше всего?

Валерий видел, что его слова не пропали втуне, Бранн нахмурился сильнее прежнего.

Космический десантник катал желваки, прокручивая в разуме сказанное, анализируя его, словно боевую ситуацию, проверяя с различных перспектив.

— Я тебе не верю, — наконец сказал командор. — Хотя последствия бездействия намного хуже, наиболее вероятный исход — утрата моей чести. Я не вижу пользы в подобном курсе действий.

Валерий рухнул на колени и умоляюще протянул руки к мерцающему образу командора.

— Лорд Коракс нуждается в нас! Он нуждается в вас!

— А если нет? Что, если я прибуду на Исстваан и заработаю лишь его гнев?

Валерий поднялся и обхватил перевязь на груди.

— Я отдам красное и свою жизнь, чтобы искупить ошибку. Я снесу бесчестье, даже ценой разрушения своей семьи.

В разговор с Башней Воронов вклинилась передача с корабля. Говорил офицер за пультом сканера, его голос был отчаявшимся, сломленным.

— Префект? Орбитальные батареи взяли наши корабли на прицел! Что нам делать? Префект?

Валерий отключил связь и посмотрел на Бранна.

— Это ваше решение, командор. Моя судьба в ваших руках.

— Мы будем отомщены, — сказал Коракс своим легионерам.

За их спинами на сотни километров раскинулись Гхуларские пустоши, без единого укрытия для его крошечной армии. Они сражались из последних сил, не позволяя загнать себя в ловушку, и постоянно перемещаясь. Но дальше отступать некуда. Гвардия Ворона укрылась в последнем убежище, пока предатели прочесывали Ургалл.

— Вы когда-то видели подобное? — спросил Агапито.

Коракс покачал головой. Против него собралась вся мощь легиона Пожирателей Миров. Десятки тысяч воинов заполонили склон холма, всего в паре километров от них. На таком расстоянии предатели казались сине-белым океаном, кое-где пронизанным багрянцем. Некоторые Пожиратели Миров закрашивали доспехи кровью павших, оскверняя имперские цвета в знак непокорства Императору.

— Он с ними, — произнес Коракс.

— Кто? — не понял Алони.

— Ангрон, мой упрямый брат, — ответил Коракс, указав на массу воинов. Среди гущи синих и белых доспехов появился великан в красно-золотой броне, с ниспадающей с плеч меховой мантией. Его руки и запястья были обмотаны медными цепями, в каждом кулаке он сжимал по цепному топору. Коракс слышал дикие боевые кличи лоботомированных воинов Ангрона, доносящиеся до склона холма.

Коракс крепче стиснул плеть, наблюдая за тем, как примарх Пожирателей Миров вышел вперед. Примарх Воронов знал, что это конец. Он остался едва ли с тремя тысячами космических десантников против мощи целого легиона. Ему придется встретиться с Ангроном, и он знал, что Пожирателя Миров ему не победить. Не было такого примарха, который бы одолел его в поединке, кроме Хоруса, и, возможно, Сангвиния. Коракс был бессмертным повелителем битвы, но Ангрон был воплощением войны. Гвардейцы Ворона наблюдали, как он вел свои войска в брешь у Кузни Ада, и видели его талант к разрушению во время осады Геенны.

Нет, Коракс не сомневался, что Ангрон убьет его, причем с наслаждением.

Коракс вспомнил отрывок разговора с Императором, еще на Освобождении. Примарх не совсем понял, о чем тогда говорил Император, ведь он много рассказывал о временах до Объединения Терры, о том, что касалось древней Земли и его жизни, о которой Коракс ровным счетом ничего не знал.

— Все то, что вложили в меня, я передал каждому из вас, — сказал Император. Коракс спросил, кто и что именно вложил в Императора, но тот лишь покачал головой и не ответил, сказав Кораксу, что теперь это уже не важно. Воссоединившись с примархами, он вновь станет единым целым.

Командиру Гвардии Ворона стало интересно, какая часть Императора породила зверя вроде Ангрона. Он содрогнулся от одной только мысли о том, что Хорус пообещал Пожирателю Миров за предательство Императора. Завоевания, без сомнения, и боевую славу. Ангрон жаждал этого больше любого другого примарха, хотя Коракс и все его братья были наделены подобными стремлениями. «Что же еще? — задумался Коракс. — Что ты получишь за мятеж против Императора?»

Наблюдая за ордами Пожирателей Миров, он увидел ответ. Свобода. Свобода от ограничений. Свобода от оков. Свобода от вины и приказов. Но у свободы есть свои недостатки. Примархи и их воины нуждались в четкой структуре, нуждались в цели, чтобы фокусировать на ней свои боевые умения. Без направляющей руки Императора легионеры были не более чем болтером, из которого некому стрелять. Неужели те жестокие дикари, которые сейчас неслись к нему, скрываются в каждом легионере?

Коракс не мог в это поверить. Долг, честь, верность. Сильный сражается за слабого — такой была их цель. Та свобода, к которой стремился Ангрон, отделенная от понятий границ и меры, лишена смысла. Ни одно его действие более ничего не значило, потому что лишилось конечной цели. Коракс спас Освобождение от поработителей и затем присоединил его к Империуму. Возможно, он просто поменял одного повелителя на другого, но он, по крайней мере, был волен выбирать, кому служить.

Придя к такому заключению, поняв, что не сможет стать тираном вроде Ангрона, Коракс успокоился и стал ждать. То, что легионеры сражаются с другими легионерами, было ужасно, но глубоко в сердце примарх знал, что скорее погибнет от руки брата, чемпримет иную участь. Космические десантники создали новый Империум из пустоты Галактики, и, к худу или добру, решать его судьбу будут тоже они.

Первые ракеты «Вихрей» Пожирателей Миров понеслись к Гвардейцам Ворона. Воины Коракс гордо стояли перед лицом врага. Снаряды разорвались среди отделений, сразив десятки воинов. Коракс стоял под обстрелом, словно в оке урагана. Его офицеры смотрели на него и черпали силы в его отваге перед лицом Пожирателей Миров.

Открытое небо пересекли новые инверсионные следы, но они направлялись в тыл Гвардии Ворона.

Коракс увидел, как из густых облаков вырвались ширококрылые корабли, выпуская ракеты. Несущихся в атаку Пожирателей Миров накрыло серией взрывов. В сердце наступающей армии расцвели фонтаны пламени, окатывая пологие склоны горящим прометием. Пока Коракс пораженно взирал на происходящее, на землю обрушились яркие плазменные импульсы с орбиты, оставляя в рядах легиона Ангрона огромные просеки. Черные десантные корабли с символом Гвардии Ворона, оглушительно ревя, приземлялись на столбах пламени. Космические десантники бросились в стороны, чтобы освободить место для посадки. Гидравлические шасси еще не успели коснуться поверхности, как с лязгом были отпущены рампы и распахнулись широкие створки.

Поначалу Гвардейцы Ворона, не веря своим глазам, следили за кораблями. Кто-то выкрикнул предупреждение, предположив, что враги перекрасили собственные машины, чтобы сбить Гвардейцев Ворона с толку. В ухе Коракса затрещал вокс. Заговорил незнакомый ему голос.

— Лорд Коракс!

— На связи.

— Это префект Имперской Армии Валерий, исполняющий приказ командора Бранна, мой лорд. Эвакуируйтесь как можно быстрее, у нас узкое временное окно для отступления.

Коракс дал сигнал Агапито.

— Полная эвакуация. Поднимай всех на борт и уходи на орбиту.

Командор кивнул и принялся быстро отдавать приказы по комм-сети, организуя отступление Гвардии Ворона. Легионеры слажено начали эвакуацию, и по мере заполнения отсеков десантные корабли поднимались в небо. Взрыв слева заставил Коракса слегка пошатнуться. Миг спустя рядом с ним появился командор Алони.

— Последний челнок, лорд!

Коракс проследовал за Алони по рампе, его подошвы зазвенели о металл. Когда рампа начала подниматься, он бросил последний взгляд на армию Пожирателей Миров, воющих, словно упустившие добычу гончие.

— Мы выжили, мой лорд! — Алони, казалось, все еще не мог поверить в случившееся. — Девяносто восемь дней!

Кораксу совершенно не хотелось радоваться. Он взглянул на Алони и остальных Астартес.

— Я прибыл на Исстваан с восьмьюдесятью тысячами воинов. А покидаю менее чем с тремя.

Его слова мгновенно развеяли радость остальных, и в десантном отсеке воцарилось мрачное молчание, нарушаемое лишь ревом двигателей. Коракс стоял у иллюминатора, под его ногами безостановочно дрожала палуба. Он смотрел на исчезающие вдали Ургалльские холмы, но видел перед собой тысячи павших Воронов.

— Что дальше? — спросил Алони.

— Как обычно. Мы отступим, восстановим силы и снова ударим. Гвардия Ворона не в последний раз встретилась с предателями. Это поражение, но не конец. Мы еще вернемся.

Пелена облаков скрыла Исстваан-V от взора примарха, и он больше не думал о погибших.

Грэм Макнилл Смерть серебряных дел мастера

Я знаю, что умираю. Но не знаю почему. Моя глотка раздавлена, и сиплых вдохов надолго не хватит для работы мозга. Он не убил меня сразу, хотя легко мог. Помню, он смотрел, как я бился на полу мастерской и задыхался, словно выброшенная на берег рыба. Смотрел так, будто переход от жизни к смерти завораживал его. Но я крепче, чем кажусь, и не умру быстро.

Возможно, этого он и хотел.

Он не остался дожидаться моей смерти, его не интересовало точное время, ему было достаточно, что это продлится долго. Я думаю, что, сминая мое горло, он применил ровно такое усилие, которого хватило именно для медленной смерти. Если бы я сейчас не умирал, то мог бы восхититься мастерством, вниманием к деталям и контролем.

Он хотел, чтобы я умер медленно, но не удосужился посмотреть на исход.

Какой разум может так мыслить?

Мне, как и всем нам, некому молиться. Император продемонстрировал глупость поклонения незримым божествам, чье существование — ложь. Все храмы и святилища были давно разрушены, даже последняя церковь за Серебряным мостом. В небесах нет сверхъестественных существ, способных услышать мои предсмертные мольбы, но как бы мне хотелось сейчас, чтобы это было не так.

Любое свидетельство моей смерти — лучше, чем ничего. Иначе это станет просто статистикой, докладом одного из гардемаринов грозного корабля. Мои последние слова и мысли будут иметь смысл, только если кто-то их услышит или поймет. Вы вряд ли забудете умирающего перед вами человека.

Я хотел бы, чтобы убийца остался до конца. По крайней мере, мне было бы на что смотреть, кроме почерневшего потолка мастерской. Люмосферы горят ровно, хотя мне кажется, что они гаснут.

Или гасну я?

Я бы хотел, чтобы он остался посмотреть на мою смерть.

Он был настолько больше и сильнее. Конечно, благодаря улучшениям, но и без них я вряд ли был бы для него соперником. Я никогда не был вспыльчивым и не стремился к физическому и воинскому совершенству. С самых ранних лет я был мыслителем, копавшимся в деталях, и обладал изощренным разумом, работающим как часы. Отец хотел направить меня в ученики к Механикум Марса, но дед не пожелал и слышать об этом. Жрецы Красной планеты были врагами Терры два поколения назад, и мой дедушка, гравер с тонкими длинными пальцами, который делал невероятные браслеты, резьбу и шейные украшения в стиле Штамповки Аскалона, затаил обиду с тех беспокойных времен.

Производство оружия и боевых машин для Империума Человечества стало бы пустой тратой времени для человека с моими способностями. Мой дедушка был творцом в истинном смысле этого слова, достойным своего имени ремесленником, и очевидный в его работах редкий талант проскользнул прямо ко мне мимо отца. Не сказать, чтобы отец когда-либо мне завидовал. Наоборот, он радовался моим успехам и с гордостью демонстрировал мои работы даже в начале, когда мои брошки, серьги и сверкающие воротники еще были неумелыми копиями. Я трудился многие годы, постигал ремесло и развивал талант, пока не стало ясно, что мои способности превосходят даже дедовы. Отложения солей превратили его руки в крючья, и все мы оплакивали день, когда дедушка в последний раз повесил на стену свои плоскогубцы и гравировальную доску.

Работу всегда было легко найти, даже когда последние спазмы войны все еще сотрясали далекие уголки Терры. Этнархов и деспотов свергали одного за другим, но даже во времена раздора всегда находилась жена генерала, которой необходимо новое ожерелье, тетрарх, которому понадобилась более впечатляющая рукоять меча, или бюрократ, желающий впечатлить своих коллег филигранным пером.

Конец войн был близок, на Терре восстановилась стабильность, и по всему земному шару потекли сверкающие золотые реки денег. А с ними и желание потратить обильные суммы во славу Единства, в память о павших или чтобы восславить будущее. Я был загружен работой, и частые заказы вознесли мои творческие способности к новым чудесным высотам.

Я помню особенную работу, которую сделал для лорда-генерала анатолийского фронта. Его солдатам повезло сражаться вместе с Астартес из Десятого легиона перед их отправлением к славе Великого крестового похода. Мятежная ветвь клана Тераватт стремилась сохранить контроль над Уральскими кузницами, не желая отдавать их Железным Рукам, и сражалась с их смертными представителями.

Последовало скорое возмездие, и комплекс кузниц пал через месяц тяжелых боев, в которых анатолийским бригадам больше всего досталось от удивительного оружия слепых воинов клана. Но, как сказал мне лорд-генерал, примарха Десятого легиона так впечатлила отвага солдат, что он сорвал железную перчатку с одного из знамен легиона и даровал нойону, командующему бригадой, которая первой прорвалась через врата к домнам.

Не стоить и говорить, что этому командиру не пришло в голову сохранить подарок, и он покорно передал его своему начальнику, а тот своему, пока перчатка не попала в руки лорда-генерала. Который обратился ко мне и поручил сделать для дара достойный реликварий — хотя это старое слово рассмешило его самого.

Для меня было честью работать над таким невероятным произведением, и я направил все таланты на этот заказ. Перчатка явно была для Железных Рук безделицей, но глядя на тонкость и совершенство работы я понял, какие великие умения были вложены в ее создание. Я слышал о чудесных руках Ферруса Мануса, но мысль о том, что я работаю с шедевром самого примарха, одного из сынов Императора, дала мне цель и вдохновение, о котором я не мечтал даже в самых удивительных грезах.

Я трудился день и ночь, избегая людей, и тем отпугнул многих состоятельных покровителей. Великолепие перчатки подняло мою страсть и способности к новым высотам измышлений и за месяц я создал чудо — золотой реликварий с такими тонкими деталями, деликатной филигранью и драгоценными камнями, что его можно было смело поставить рядом с образцами древних священных дарохранительниц и рак для святых мощей и не устыдится.

Хотя Император запретил поклонение ложным богам и нечистым духам, у меня имелось несколько старых заплесневелых книг, спасенных из развалин поверженного святилища другом из Консерватория, знавшим о моем интересе к таким вещам. Разговоры о богах, духах и магии были досужей чепухой и мрачными преувеличениями, но эти верования вдохновляли на символизм и чудесные произведения. Там были извивающиеся линии, пересекающиеся волны и спирали такой захватывающей сложности и идеальной формы, что я мог часами смотреть на чудесные узоры и не терять интереса.

В этих книгах я нашел вдохновение, и законченная работа была прекрасна.

При виде ее лорд-генерал заплакал, а по многим нашим встречам я знал, что он не привык показывать свои эмоции. Он обнял меня и заплатил за заказ двойную цену, и мне потребовался весь самоконтроль, чтобы не отказаться от денег. Само разрешение работать над таким шедевром было достойной платой.

Слухи о реликварии разнеслись по миру, и спрос на мои работы возрос еще больше, но ничто более не поднимало меня к таким творческим высотам. Хотя и последующие мои работы были изумительными и вскоре привлекли внимание тех, кто творил будущее Терры и судьбу усеянных звездами небес. Однажды прохладным днем, когда я трудился над ониксовым камнем, должным украсить яблоко серебряного эфеса, течение моей жизни изменилось навсегда.

Человек, судя по манерам благородный, но внешне не примечательный, вошел в мою мастерскую у подножия гор Сахиадри и терпеливо дождался моего внимания. Он разговаривал вежливо, с акцентом, который я не мог определить, и предложил мне место в артели, которую намеревался создать. Я улыбнулся старому слову, ведь сейчас его использовали немногие — слишком оно напоминало о давно мертвом тиране. Когда я полюбопытствовал, из кого будет состоять артель, мужчина заговорил о ремесленниках, поэтах, драматургах и историках, мужчинах и женщинах, которые будут путешествовать с флотилиями Крестового похода Императора и станут свидетелями величайшего предприятия в истории нашей расы.

«Мы покажем, что такая организация необходима, добавим веса крепнущему хору голосов, ратующих за увековечение воссоединения человечества. Мы покажем, чего сможет достигнуть такая организация. Наша задача будет не менее важной, чем у воинов экспедиционных флотилий!»

Он заметил мою усмешку и улыбнулся, когда я отклонил предложение. Я был счастлив на Терре и не горел желанием путешествовать по неведомым уголкам космоса. Откинув капюшон, человек позволил длинным белым волосам раскинуться по плечам и сказал, что высочайшая власть просит моего сотрудничества. Мне хотелось рассмеяться ему в лицо, но я не осмелился, увидев в глазах мужчины глубины понимания и воспоминания, которых хватило бы на целый мир. Этот человек, этот обычный человек с тяжестью целого мира в глазах, просто положил белоснежный конверт на верстак и попросил как следует подумать, прежде чем отказываться.

Он ушел без лишних слов, оставив меня наедине с конвертом. Лишь много часов спустя я осмелился его взять и долго вертел в длинных пальцах, словно пытаясь понять, что внутри. Открытие означало молчаливое согласие с предложением, и мне не хотелось покидать уют мастерской. Конверт был скреплен каплей алого воска, и мое сердце замерло, когда я узнал печать с перекрещенными молниями и двуглавым орлом.

Но, как и любой творческий человек, я проклят ненасытным любопытством. В конце концов, я открыл конверт, как и рассчитывал мой посетитель, и прочитал его содержимое. Написано было как просьба, но слова были такими красноречивыми, такими страстными, полными надежды и власти, что я сразу понял, кто писал. Гость, чью личность я теперь знал, не солгал, когда говорил о важности человека, которому потребовались мои таланты.

В тот же день я собрал свои скромные пожитки и направился к горам Гималазии, чтобы присоединиться к таким же избранным. Я не стану пытаться описать бесконечное величие Дворца, ибо никаких слов не будет достаточно. Это хребет, превращенный в исполинское здание, чудо света, которое никогда и никому не превзойти. Гильдии ремесленников стремились перещеголять друг друга в прославлении деяний Императора, творя монумент, достойный единственного человека, кто мог нести этот почетный титул без настоящего имени.

Сейчас те дни проносятся для меня как миг, хотя возможно мозг просто умирает от недостатка кислорода. Достаточно сказать, что вскоре я уже отправился во тьму космоса, где теснились бессчетные стаи звездолетов, алчно высасывающих топливо и запасы из огромных хранилищ на геостационарной орбите.

Наконец, я увидел корабль, который станет моим домом почти на двести лет, левиафан, сверкающий отраженным блеском луны. Он блестел белыми боками, грациозно разворачиваясь, чтобы принять на борт флотилию катеров и шаттлов с планеты. То был «Дух мщения», флагман Хоруса Луперкаля и его Лунных Волков.

Я быстро освоился на борту, и пусть пожитки мои были скромны, у меня было внушительное состояние и лишь немногим меньшее тщеславие. Все это позволило мне продлить срок жизни и сохранить внешность благодаря превосходной омолаживающей терапии. Лежа сейчас на полу мастерской ремесленной палубы «Духа мщения», я думаю, что не стоило беспокоиться. Меньшее количество морщин вокруг глаз и более гладкая кожа, чем положено в моем возрасте, не имели смысла сейчас, когда каждый вздох мог стать последним, а блаженный покой расходился по разуму от умирающих участков мозга.

Я преуспел на флагмане Шестьдесят третьей экспедиции, создал много прекрасных работ и часто получал заказы на украшенные ножны, почетные знаки, особые обеты и все такое. Многие из других летописцев — так стали называть нашу «артель» после Улланора — стали моими друзьями: одни добрыми, другие плохо выбранными, но все были достаточно интересными, чтобы время на борту протекало для меня крайне приятно. Один из них, Игнаций Каркази, пишет такие веселые непочтительные стишки про Астартес, что, боюсь, он однажды потеряет их расположение.

Труд экспедиционной флотилии шел своим чередом, и хотя сотни миров были приведены к Согласию воинами и итераторами, немногие из них были запечатлены в трудах и картинах моих товарищей. Я создал из ляпис-лазури копию карты мира, найденной в глубинах необитаемой планеты, и украсил шлемы воинов портретами павших братьев после войны на Кейлеке.

Но величайший заказ я получил после кампании на Улланоре.

По словам тех, кто сражался на этом грязном мире в пламени пожаров, то была великая война, безоговорочная победа, одержанная лишь благодаря Хорусу Луперкалю. Улланор стал поворотной точкой Крестового похода, и многие из приходивших ко мне в мастерскую полководцев желали увековечить свое присутствие на поле исторической битвы украшенным мечом или тростью.

Император возвращался на Терру, и великий Триумф был проведен среди развалин мира зеленокожих, чтобы навеки запечатлеть эту победу на податливом полотне истории.

В отсутствие Императора Хорус Луперкаль будет руководить окончанием Крестового похода, и такая значительная обязанность требовала не менее значительного титула.

Магистр войны.

Даже я, никогда не испытывавший особого вкуса к войне и историям о ней, смаковал звук этих слов. Они обещали великие, славные свершения, и голову кружило от мыслей о величественных шедеврах, которые я могу сделать, чтобы запечатлеть дарованную Императором Хорусу Луперкалю почесть.

Когда магистр войны получил свое назначение, нам тоже оказали честь. Основание ордена летописцев стало одним из самых приятных воспоминаний, я плакал, когда услышал о его утверждении Советом Терры. Я вспомнил пришедшего в мою мастерскую беловолосого мужчину и поднял за него много бокалов в питейных заведениях корабля.

На следующий день после Триумфа ко мне пришел воин, красавец, облаченный в сверкающий белый доспех, отшлифованный и пахнущий благовониями. Его звали Гастур Сеянус, и его лицо заворожило меня. Не задавая лишних вопросов, я узнал символ новой луны на шлеме. Сеянус поручил мне сделать четыре кольца, каждое из серебра с отполированным лунным камнем. На одном должен быть молодой месяц с его шлема, на другом половина, на третьем растущая и на четвертом полная луна. За эту работу я получил бы внушительную плату, но я отказался от денег, потому что знал, кому предназначены кольца.

Морнивалю.

Абаддон будет носить полную луну, Аксиманд, называемый некоторыми Маленьким Хорусом, половину, Торгаддон растущую. Сеянус получит кольцо новой луны.

Мне достаточно и чести работать для воинов с такой родословной.

Я трудился неделями, вкладывая все свои умения в каждое кольцо. Я знал, что такие воины презрят броскость и лишний орнамент, и поэтому старался не усложнять замысел. Наконец я обрел уверенность, что создал достойные избранных помощников магистра войны кольца.

Завершив работу, я стал ждать возвращения Гастура Сеянуса, но война держала его вдали от моей мастерской, и другие заказы появились на моем столе. Один из заказов, достаточно простой по замыслу, стал причиной моей гибели. Его тоже сделал воин Лунных Волков.

Я так и не узнал его имени, ведь он не представился, а я не осмелился спросить. То был человек с грубым лицом, глубоким шрамом на лбу и агрессивным поведением. Он произносил слова с характерным резким акцентом Хтонии, типичным для старших воинов Лунных Волков.

То, что хотел воин, было простым, настолько простым, что почти недостойным меня.

Из мешочка за пазухой Лунный Волк достал серебряный диск, похожий на плоскую монету, и положил на мой верстак. Он толкнул его ко мне и сказал, что хочет сделать медали с изображением головы волка и полумесяца. Я редко получал такие конкретные требования. Я предпочитаю применять в каждой работе собственным пониманием, о чем и сообщил воину. Но тот был так настойчив, что я ощутил, что отказываться опасно. Голова волка и полумесяц. Не больше, не меньше. Я должен сделать форму для медали, которую он возьмет на инженерную палубу, чтобы произвести их в большом количестве на гидравлическом прессе. Такая банальная задача меня не интересовала, но я кивнул и сказал, что форма будет готова завтра. Я заметил сходство в мотивах с тем, что заказал Гастур Сеянус, но промолчал. Слова только разозлили бы воина, для которого, похоже, шокирующее насилие было обычным делом. Бояться Астартес естественно, в конце концов, их создали быть убийцами, но здесь было нечто иное, нечто более тревожное, чем признание цели существования.

Воин ушел, и я сразу ощутил, как воздух в мастерской стал легче, словное его присутствие давило мне на череп. Животная часть меня знала, что я в ужасной опасности и призывала бежать, но высшая личность не могла понять причины страха. И даже если бы я прислушался к инстинктам и бежал, где бы на звездолете я мог спрятаться от одного из воинов магистра войны?

Я обратил внимание к серебру, отбросив мысли обо всем, кроме работы по металлу. На такую простую задачу потребовалось бы только несколько часов, но я обнаружил, что продолжаю думать о воине и его угрожающем присутствии. Моей работе не хватало жизни и искр, поэтому я обратился к тем же пыльным книгам, которыми вдохновлялся при работе над реликвиарием для лорда-генерала.

На страницах я обнаружил частые упоминания волков и луны: невры древней Скифии раз в год превращались в волков; страх, что глаза волчицы могут вскружить чувства человека. Одни считали волков знамениями победы, другие видели в них вестников последних дней мира. В конце я обнаружил обрывок истории о скованном волке, который порвал оковы и проглотил солнце, а затем был убит одноглазым богом. Учитывая, что мой волк будет выгравирован на фоне луны, это казалось подходящим выбором. С этим образом перед мысленным взором я быстро вылепил форму, придав волку простоты и элегантности. Благородный зверь гордо стоял на фоне полумесяца, запрокинув голову, словно издавая дикий вой. Работа несложная, замысел прост, но я все равно гордился. Я был уверен, что окончательный результат порадует моего безымянного заказчика, и таившийся в недрах разума страх притих.

Он вернулся на следующий день, когда склянки корабля возвестили начало вечернего цикла. Воин потребовал показать, что я сделал, и улыбнулся, когда я положил серебряную резную работу в его абсурдно огромную ладонь. Он поворачивал ее так и этак, глядя на отблески света на гравировке. Наконец, он кивнул и похвалил меня за работу.

Я опустил голову, радуясь одобрению своего творения, но его рука сомкнулась на шее, как только я поднял взгляд. Похожие на железные тиски пальцы сомкнулись на горле и подняли меня в воздух, я забил ногами, чувствуя неумолимый напор. Я посмотрел в глаза воина, силясь понять, зачем он это делает, но не увидел никакого объяснения кровожадному нападению.

Я не мог кричать, потому что хватка не позволяла вырваться из горла ничему, кроме сдавленного хрипа. Что-то хрустнуло, и я ощутил ужасную боль. А затем я упал, тяжело ударился о пол мастерской и забил ногами, пытаясь вздохнуть. Лишь крошечные струйки кислорода попадали в легкие через изувеченное горло, и я видел, как убийца присел рядом с сардонической ухмылкой на грубом лице.

Слова пытались добраться до онемелых губ, тысячи вопросов, но воздуха хватило лишь на один.

Зачем?

Воин склонился и прошептал мне на ухо.

Тоже ответ, но в нем нет смысла.

Я умираю. Он это видит. Через считанные минуты я буду мертв. Воин повернулся и вышел из мастерской, не дожидаясь моей кончины.

Я крепче, чем выгляжу, и хотя не могу сказать наверняка, не верю, что умру так быстро, как ожидал убийца. Я делаю слабые вздохи — их достаточно, чтобы продержаться еще чуть-чуть, но не хватает, чтобы жить. Все перед глазами тускнеет, чувствую, что умираю.

Серебряных дел мастера не станет, и я боюсь, что никто никогда не узнает причины.

Но что это?

Дыхание ветра на коже, звук открывающейся двери.

Да! Я слышу встревоженный крик и тяжелые шаги. Нечто огромное и бледное нависает надо мной. Проступают прекрасные черты, похожие на лицо спасателя, видимое словно сквозь толщу воды неподвижного озера.

Я знаю этого воина.

Никому так не идет доспех «Марк IV».

Гастур Сеянус.

Он поднимает меня с пола, но я знаю, что меня уже не спасти. Неважно, как быстро он сможет принести меня к медику, я не выживу. Но я все равно рад. Не умру один, кто-то будет смотреть, как я сброшу смертную оболочку. Меня будут помнить.

Он кладет меня на верстак и неосторожно смахивает поднос с завершенными заказами. Моя голова повернута набок, и я вижу, как на пол падают четыре кольца. Я смотрю, как Гастур случайно наступает на одно, полностью расплющив его своим весом.

Это кольцо я сделал для него.

Он наклоняется ко мне, настойчиво что-то говорит, искренней печалясь о моей смерти.

Сеянус задает вопросы, но я ничего не могу разобрать.

Жизнь ускользает. Глаза закрываются, но перед смертью я слышу последний вопрос Гастура.

Кто это сделал? Что он сказал?

И последней искрой жизни я проталкиваю предсмертные воспоминания и последние слова убийцы через изувеченную гортань.

Я не могу сказать.

Аарон Дембски-Боуден Вороний принц

Действующие лица

ВОСЬМОЙ ЛЕГИОН, ПОВЕЛИТЕЛИ НОЧИ

Яго Севатарион, Севатар, первый капитан.

Тал Ванек, боевой брат, первая рота.

Оррин Вальзен, прим-апотекарий.

Малитос Кулн, девятый капитан.

Нарака, Бескровный, тринадцатый капитан.

Вар Джахан, двадцать седьмой капитан.

Офион, тридцать девятый капитан.

Кке Херек, сорок третий капитан.

Крукеш, Бледный, сто третий капитан.

Товак Тор, Однорукий, сто четырнадцатый капитан.

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ЛЕГИОН, ГВАРДИЯ ВОРОНА

Аластор Рушаль, восемьдесят девятый капитан.

ВОСЬМОЙ ЛЕГИОН, СЛУЖАЩИЕ

Экра Трез, пожиратель грехов.

Тея Каренна, командир крыла, эскадрилья «Скрытые».

Кул Кавейн, штурман, эскадрилья «Скрытые».

Винсент Аурлин, стрелок, эскадрилья «Скрытые»

Пролог

— Падай.

Лорд-рыцарь Калибана стоял под проливным дождем. Его лоб венчала серебряная диадема, а мокрые пепельные волосы прилипли к бледному лицу. Рыцарь был облачен в черный керамитовый доспех, украшенный фигурами львов из марсианского красного золота. По мечу в руках воина стекала кровь. Потоки дождевой воды смывали ее со стали.

Вторая фигура казалась отражением первой в треснувшем зеркале. Если кожа лорда-рыцаря была бледной, то плоть второго светилась чахоточной белизной, а его доспех цвета полуночи, перечеркнутый зигзагами молний словно отражал штормовое небо над ними.

Вокруг них, над ними и даже под ними бушевала битва — ведь воины схватились в поединке на груде тел своих мертвых и раненых сынов. Лорд-рыцарь Калибана ждал этой минуты долгие месяцы. Теперь она пришла, под визг ветра, завывание бури и отрывистый треск тысяч и тысяч болтеров, перекрывавших порой даже рев стихий.

Исполнив свой долг, рыцарь шагнул назад. Дождь смыл последние пятна крови с его клинка. Брат пошатнулся, обхватив когтистыми клешнями собственную шею. Темный тягучий поток хлынул из-под судорожно сжимавшихся пальцев. Он пытался зажать рану на горле, но безуспешно.

— Падай, — сказал лорд-рыцарь брату.

Голос его, охрипший и задыхающийся, прозвучал глухо.

— Падай.

Глаза второго воина были широко распахнуты, веки дрожали. Жизнь утекала у него сквозь пальцы. Он хотел что-то сказать, но губы шевельнулись беззвучно. Наконец он упал на одно колено. Раны на его груди и животе кровоточили так же сильно, как рассеченное горло. Казалось, что тело воина, безжалостно изрубленное рыцарским мечом, держится на одной лишь отчаянной ненависти.

Лорд-рыцарь улыбался нечасто и не был настолько мелочен, чтобы насмехаться над поверженным противником. Подняв меч в салюте, он прижал гарду к коронованному челу, воздавая честь павшему врагу.

— Я говорил, — сказал Лев умирающему брату, — что прикончу тебя, Курц.

Часть первая РУКОКРЫЛЫЕ

Глава I Теневое братство

Братья всегда встречались в темноте. Их пристрастие к темным залам нельзя было объяснить ни любовью к театральным эффектам, ни необходимостью хранить тайну. Просто некоторые традиции сохранялись неизменными с момента их зарождения, больше по привычке, чем следуя некоему умыслу. Когда-то темнота была важна. Теперь она просто была.

Взгляды красных глазных линз пронзали мрак под аккомпанемент сердитого ворчания сервоприводов брони и включенных силовых кабелей. Доспех типа «Марк IV» ни в коей мере нельзя было назвать бесшумным изобретением. А поврежденный доспех шумел еще громче.

Три брата стояли в молчании. Поражение словно мантия легло на плечи, прижимаясь теснее, чем окружавшая темнота. Бесславие постигло их так недавно, что ни один даже не успел починить доспех. Комнату озаряли редкие искры, пробегавшие по разодранным механическим суставам, а в воздухе медленно креп запах битвы, исходивший от разбитой керамитовой брони. Химическая вонь фицелина мешалась с резким смрадом прометия. А фоном ко всему этому служил навязчивый душок порохового дыма, почти столь же бесцветный, как запах угля.

— Только трое, — проговорил один из братьев. — Лишь трое из нас выжило.

— Еще могут остаться другие, — ответил второй.

Первый угрюмо хмыкнул.

— Больше никого не осталось. Ты что, был слеп последние девять часов? Не видел, что произошло? Сколько кораблей мы потеряли?

Третий брат прислонился к краю стола, стоявшего в центре комнаты. Его увенчанный гребнем шлем склонялся то к одному плечу, то к другому — воин поочередно оглядывал сородичей.

— Мы не знаем наверняка. Пока флот снова не соберется, мы ничего не сможем узнать. Я видел, как «Праксис мунди» взорвалась, прихватив на тот свет семь кораблей сопровождения. «Леди Сапиентия» погибла еще раньше. И «Ужас предвечный». И «Развенчанный монарх». И «Затмение». И это только крейсеры, гибель которых я видел. Не могу сказать, сколько сгинуло фрегатов и эсминцев. Список получится слишком длинным.

— А что с «Сумеречным»?

Третий брат покачал головой.

— Пробит снаружи и охвачен огнем изнутри. Флагман не мог спастись. Темные Ангелы вцепились ему в глотку столь же яростно, как Лев — в глотку лорда Курца.

Умолкнув на мгновение, он медленно перевел дыхание.

— «Сумеречный» должен был бежать первым. Не понимаю, почему он остался. Какой интерес обмениваться залпами с флотом Темных Ангелов?

— Я слышал вокс-переговоры, — заметил первый брат. — Севатар приказал флагману оставаться в пределах системы, пока он будет эвакуировать с поверхности те роты, чьи корабли уже спаслись бегством.

Третий фыркнул.

— Как благородно. В результате он потерял и флагман, и собственную жизнь. Попомните мои слова — имя Севатара отныне будет у нас не в чести. Но как Ангелы ухитрились это проделать? Их засада… такой согласованности действий я еще никогда не видел.

— А разве это имеет значение? — ответил первый. — Если мы не нанесем сокрушительный ответный удар, считай, что мы только что проиграли Трамасский крестовый поход.

— Легион должен перегруппироваться на резервных позициях, — согласился второй. — Мы сможем возобновить боевые действия, когда определим наши координаты и разберемся с техническим обеспечением.

— Да, — откликнулся первый, — правильно говоришь. Это займет недели, может быть, месяцы, но с нами еще далеко не покончено.

Третий брат включил тактический дисплей, однако неверное гололитическое изображение мигнуло и погасло, прежде чем удалось разглядеть хоть что-то полезное. Во время полета корабль получил серьезные повреждения, и многие его системы все еще перезагружались.

— Перед нами стоят две проблемы. Обе они серьезные и острые. Во-первых, хоры астропатов должны распространить весть о поражении среди остальных частей легиона в секторе, чтобы наши братья не угодили прямиком в ту засаду, из которой мы только что выбрались. Нам понадобится немало везения, чтобы это сработало.

— А во-вторых?

Третий брат ответил после некоторых колебаний.

— Нам предстоит сделать то, что до этого приходилось делать лишь одному легиону. Теперь, когда примарх пал, мы должны избрать командующего оставшимися силами.

— «Пал» не означает «мертв», брат. Ты получал известия из апотекариона?

— Получал, и они не сулят ничего хорошего. Кто в легионе прежде лечил раненого примарха? Мы работаем вслепую. Раны закрылись, но не до конца. Он потерял огромное количество крови. Повреждения черепа и кислородное голодание все еще потенциально смертельны или грозят увечьем. Обширные кровоизлияния. Органы, даже названия которым нет, разорваны и отрезаны от сосудистых систем, которых мы тоже никогда прежде не видели. Будь он человеком — или хотя бы одним из нас — любая из этих ран его бы убила. А у лорда Курца их одиннадцать.

Его слова повисли в воздухе. Никто из братьев не пожелал ничего добавить.

— Я видел, как это произошло, — признался второй. — Мы заплатили слишком дорого даже за то, чтобы вынести его с поля боя. Я пожертвовал большей частью роты, лишь бы заставить повелителя Первого легиона отступить. Уверяю вас, я сожалею об этом приказе.

Остальные кивнули.

— Правда жестока, но придется принять ее: мы трое возглавляем теперь легион.

Они умолкли на мгновение, пытаясь осмыслить эту истину. Молчание прервал громовой треск — это открылся коммуникационный канал с командной палубы.

— Повелители, — сказал смертный капитан, — еще четыре судна достигли окраины системы.

— Назови их, — приказал первый из братьев.

— Согласно показаниям ауспика, это «Квинтус», «Дочь Сумерек», «Завет крови» и… и «Сумеречный».

Дверь зала совета открылась, заскрежетав по направляющим. В комнату хлынул красный аварийный свет из коридора. На том, кто появился в дверном проеме, был такой же шлем, как и у трех его сородичей — с гребнем из откинутых назад крыльев горгульи и нарисованным на наличнике черепом. Турмалиновые глазные линзы впились взглядом в трех собравшихся во мраке вождей.

Он явился в одиночестве, но не безоружным. На плече он держал копье с цепным наконечником, ощетинившимся несколькими рядами покривившихся и выщербленных зубьев.

— Я надеюсь, вы извините мое опоздание. Там была засада. Возможно, вы ее тоже заметили. К сожалению, не все из нас могут просто включить двигатели и сбежать поглубже во тьму.

Войдя в комнату, он остановился у центрального стола.

— Мы рады видеть тебя, Севатар.

— Не сомневаюсь.

Севатар покосился на тактическую гололитическую проекцию, зависшую над столом и показывавшую несколько рассыпавшихся в глубоком космосе кораблей Восьмого легиона.

— Итак, это поражение. Теперь мы знаем, что чувствовали Гвардия Ворона и Саламандры.

— Мы собрали здесь примерно двадцатую часть флота. В ближайшие недели нам нужно как можно более эффективно переформироваться и взглянуть фактам в лицо. Мы ранены, но не убиты. Трамасский крестовый поход не может закончиться здесь.

Поначалу Севатар ничего не ответил. Через несколько секунд, осознав, что они не шутят, первый капитан оглядел поочередно каждого из них.

— Хорошо, что вы трое эвакуировали примарха. Вы получали известия от остальных Рукокрылых?

— Только подтверждение смерти Джексада, Шомы и Итиллиона, — ответил второй брат. — Мы — всё, что осталось от Рукокрылых.

— Значит, трое из семи мертвы, — размышляя вслух, произнес Севатар, — а примарх ранен.

— Примарх умирает, — поправил его второй брат. — Теперь мы возглавляем легион.

— Посмотрим. Так или иначе, будущее наше мрачно.

Севатар бросил копье на стол, не обращая внимания на звонкий лязг металла о металл.

— Так не пойдет. Из семерых вы трое нравитесь мне меньше всего.

— Пожалуйста, будь серьезней, брат.

У Севатара была особенная манера улыбаться. Поначалу насмешливый блеск зажигался в его черных глазах, и лишь затем начинали мягко подрагивать кончики губ. Так улыбался бы труп, если бы его щеки растягивали рыболовными крючками, или человек, не разделяющий чувства юмора окружающих и пытающийся имитировать веселость в меру своих ограниченных способностей.

Севатар улыбнулся.

— Я так понимаю, что вы, храбрецы, разработали какой-то план?

— Так и есть, — ответил первый из братьев. — Как только мощь флота будет восстановлена, мы нанесем ответный удар. Вопрос лишь в том, где.

Севатар склонил голову к плечу.

— Это и есть ваш план?

— Да.

Первый капитан прочистил горло. Момент требовал определенной деликатности.

— Вы пытаетесь, — проговорил он, — вести нас туда, куда нам идти не следует. Вы твердите о возмездии, об ответном ударе по врагу, доказавшему свое тактическое превосходство над нами.

Остальные заколебались.

— Разумеется. Что нам еще делать?

— Ну, мы могли бы вести войну так, чтобы у нас был шанс ее выиграть, — ответил Севатар.

— Бежать? — удивился второй. — Наш долг — удерживать Первый легион здесь.

Севатар заломил бровь, хотя за наличником шлема это и осталось незамеченным.

— Ценой Восьмого легиона? Ты хочешь угробить нас ради того, чтобы утопить в крови стыд поражения? В этом нет ни капли благородства, брат. Я не позволю свести легион в могилу лишь потому, что тебе неловко признать проигрыш.

— Примарх хотел бы, чтобы мы сражались до конца.

— Несомненно, но ты сам сказал, что примарх умирает. Если так, его желания ничего не значат.

— Темные Ангелы ровня нам, они ничем нас не лучше, — настойчиво заметил один из братьев. — Правильно проведя контратаку, мы сможем победить в этом Крестовом походе.

— Так говоришь ты, Малитос, — все с той же мягкой, неприятной улыбкой ответил Севатар. — Но, сдается, ты готов поставить на кон все наши жизни, лишь бы пролить бальзам на израненное самолюбие легиона.

Малитос, капитан девятой роты, прорычал сквозь вокс-решетку гребнистого шлема:

— Если повелитель Курц умрет, твоей власти в качестве первого его фаворита той же ночью наступит конец.

Севатар все еще улыбался. Остальные поняли это по его голосу.

— Не угрожай мне, девятый капитан. Это для тебя ничем хорошим не кончится.

— Братья, успокойтесь, — вмешался второй. — Севатар, ты прав: мы не должны позволить раненой гордости втянуть нас в глупую авантюру. И ты, Малитос, прав: мы должны нанести ответный удар, в равной мере во имя долга и ради удовольствия. Но мы не должны ссориться. Момент слишком серьезен.

— Я ценю твою попытку сыграть роль миротворца, Вар Джахан. — Голос Севатара прозвучал спокойно, без обычной колючести. — Но Ангелы Льва только что одним ударом сломили легиону хребет. Весь флот рассеян. Мы потеряли десятки кораблей — как наших, так и принадлежавших тем смертным, что пошли за нами. Когда я в последний раз видел флагман Легио Ульрикон, его обломки разлетались в пустоте после поцелуя орудий Темных Ангелов. Сколько титанов погибло в одном лишь этом крушении? Сколько десятков тысяч опытных членов экипажа?

— Мы перегруппируемся, — упрямо повторил Малитос. — Это наш долг. Война не кончится лишь потому, что у тебя душа ушла в пятки.

— «Душа ушла в пятки», — отозвался Севатар. — Странное выражение для описания того, кто остался прикрывать отход менее быстроходных кораблей.

— Но долг требует от нас сражаться, — сказал Вар Джахан, капитан двадцать седьмой. — Смерть — ничто по сравнению со справедливым возмездием.

На это Севатар ухмыльнулся.

— Какие громкие слова. Интересно, откликнутся ли они эхом в вечности, и чем будут признаны: мудростью или глупостью? Как бы ни решила Судьба, я не на вашей стороне. Некоторые из подчиненных мне капитанов уже говорят, что надо лететь к Терре или присоединиться к флоту магистра войны. Остальные хотят отколоться и искать удачи в других местах, совершая диверсии на имперских линиях поставки. Я скорее склонен удовлетворить их просьбу, чем отправить их с вами на смерть.

— Рукокрылые проведут голосование, — сказал Малитос.

Севатар фыркнул.

— Голосование. Как демократично. С каких это пор нам потребовалось ставить что-то на голосование?

— С тех пор, как ты вернулся к нам, — ответил последний из братьев, Кел Херек, капитан сорок третьей, — и голоса Рукокрылых разделились. Вместе мы выстоим, Севатар. Разделившись, падем.

— Сегодня ночью произнесено столько громких речей, но все они мимо цели. Пока мы не готовы ударить в полную силу, легиону лучше оставаться в тени. Потом мы устроим бойню. Потом отведаем их крови. Ангелы только что преподали нам жестокий урок на тему, как глупо собираться в одном месте и пытаться вести честный бой.

Севатар прислонился к колонне, скрестил руки на нагруднике и продолжил:

— Я выражусь предельно ясно, поскольку намеков вы упорно не понимаете. Я не позволю вам бросить легион обратно в эту мясорубку после столь сокрушительного поражения. Вот и все. Я заберу Чернецов и все те роты, что решат пойти со мной, и присоединюсь к флоту магистра войны. Нам больше нечего здесь делать. Мы сдерживали флот Темных Ангелов почти три года, и, на мой взгляд, этого более чем достаточно. С Трамасским крестовым походом я покончил. Я веду свои роты к Терре и рассчитываю увидеть настоящую войну до того, как встречу последний рассвет. Остальные части легиона должны пойти со мной. Я могу потерять терпение, если вы попытаетесь продолжить эту бессмысленную войну.

Малитос уставился на брата так, словно не верил собственным ушам.

— Ты спятил, Севатар?

— Не думаю. Я прекрасно себя чувствую.

— Как ты помешаешь нам остаться? — спросил Вар Джахан.

— Обыкновенно. Я прикончу вас. Но, надеюсь, до этого все же не дойдет. Страсти накалились, а мое копье аж вон там, — он махнул в сторону стола, где лежало копье.

— Брат, если ты кончил валять дурака, почему бы нам не сосредоточиться на насущных делах?

— Сосредотачивайтесь на чем угодно. Я думаю, мне стоит взглянуть на примарха собственными глазами, а не полагаться на вашу болтовню о его скорой кончине.

Севатар отошел от колонны, направляясь к закрытому люку.

— Твое копье, Севатар.

— Я скоро за ним вернусь. Плодотворной дискуссии, братцы.

Первый капитан вышел из комнаты, на секунду заполнив своим силуэтом весь дверной проем, прежде чем свернуть за угол. Дверь с грохотом закрылась.

Малитос покачал головой.

— Севатар начинает меня утомлять, — признался он остальным.

— Не только тебя, — откликнулся Кел Херек. — Когда займемся возрождением Рукокрылых, будет куда лучше, если Севатар вдруг не сможет к нам присоединиться.

Малитос ухмыльнулся так, как умел ухмыляться лишь он один.

— Что за жалкое блеянье? Просто скажи правду. Я сам прикончу его, когда придет время.

Вар Джахан почти не прислушивался к их словам. Его внимание занимало лежащее на столе копье Севатара — чудовищная глефа с древком из черного железа и ребристого керамита. Древко заканчивалось жуткимшипом, а сверху был вмонтирован кристаллиновый генератор. Каждому воину восемнадцати легионов было известно это копье. Однако лишь немногие знали о назначении дополнительного генератора в древке оружия. Вар Джахану, не раз сражавшемуся бок о бок с Севатаром, оно было отлично известно.

В конечном счете, Вар Джахан не доверял никому из братьев, и меньше всего Рукокрылым. Когда в зубах и деснах началась чесотка от перепада давления, он, единственный из трех капитанов, ничуть не удивился.

Он также был единственным, кто сразу ринулся к двери.

Убийцы возникли в самом сердце бури из электрических помех и эфирного тумана. Три капитана отшатнулись, поднимая руки в тщетной попытке заслонить глаза от слепящего света. Все трое знали, о чьем появлении возвестил гром. Малитос и Кел Херек потянулись к оружию, что и послужило причиной их смерти. Вал Джахан бежал, не останавливаясь.

Чернецы, терминаторы-атраментары, возникли в разных концах комнаты, сжимая уже взведенные болтеры. Нечистый туман телепортационной вспышки все еще цеплялся к ним липким саваном.

— Мы пришли по ваши души, — прорычал первый из терминаторов, прежде чем их болтеры слаженным хором открыли огонь.

Вар Джахан слышал, как умирали его братья. Он слышал по воксу их крики и предсмертные хрипы, пробивавшиеся сквозь стук ботинок и обоих его сердец. Болты ударили его под лопатку и в левую лодыжку. Воин споткнулся и рухнул на палубу, изрытую взрывающимися снарядами. Без остановки прокатившись по полу, он нырнул в автоматический люк.

В коридоре за люком двадцать седьмой капитан Вар Джахан так и остался лежать на палубе, пыхтя и задыхаясь. Подняв глаза, он встретился взглядом с Севатаром. Первый капитан стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на нагруднике, и смотрел вниз с ленивым любопытством.

— Привет, капитан, — сказал Севатар.

Вар Джахан начал подниматься на ноги, когда дверь снова открылась, наполнив коридор клубами порохового дыма. Отделение атраментаров в громоздкой терминаторской броне нацелило огромные болтеры на ускользнувшую от них добычу.

— Опустите оружие, — сказал Севатар и протянул руку, помогая брату встать. — У этого хватило ума, чтобы понять мои намерения. Он заслужил жизнь.

Вар Джанах едва не сплюнул.

— Как щедро с твоей стороны.

Севатар хмыкнул перед тем, как ответить:

— Вот и я так считаю.

— Зачем ты убил их?

Вар Джахан сделал шаг в сторону, чтобы не стоять спиной к Чернецам.

— Почему ты желал нашей смерти? Братоубийство, Севатар… Неужели до этого дошло?

— До этого дошло в ту секунду, когда вы, трое идиотов, решили угробить легион, лишь бы стереть воображаемое пятно на вашей воображаемой чести.

— Но как ты успел подготовиться…

— У меня было предчувствие, что Рукокрылым понадобиться реорганизация. Я оказался прав.

— Ты убил их, потому что они не соглашались с тобой. Севатар, ты безумен.

Первый капитан чуть заметно пожал плечами.

— Это мне говорили не раз. Но важно лишь то, что сейчас легион больше, чем когда-либо, нуждается в Рукокрылых, и что мы не поведем своих братьев обратно под клинки Темных Ангелов.

— Но магистр войны…

Рука Севатара сомкнулась на горле Вар Джахана прежде, чем тот успел закончить фразу. Первый капитан поднял его в воздух и хорошенько приложил спиной о стену.

— Похоже на то, что меня волнуют хотелки магистра войны?

Красные глазные линзы Севатара горели в глазницах череполикого шлема.

— Нам всегда было плевать на то, чего хочет от нас Император. По-твоему, мы должны выбросить свои жизни на ветер в этом забытом богами уголке Галактики, чтобы сплясать под дудку магистра войны?

Отпустив Вар Джахана, первый капитан снова направился в зал совета.

— Он три года продержал нас на поводке. Я наелся подчинением вдосталь. Пусть Хорус катится в бездну со своими высокомерными прихотями. Он ничем не лучше Императора.

Вар Джахан пошел следом за братом. Переступив через дымящийся труп Кела Херека, он едва взглянул на убитого. Малитоса постигла столь же позорная смерть: тело девятого капитана свисало с центрального стола, а его кровь озером заливала столешницу.

— Значит, ты хочешь истинной независимости? Наши союзники в других легионах — просто временный альянс ради выгоды?

— Это лучше, чем жить прикованными к больному, умирающему Империуму, — голос Севатара звучал теперь мягче и отстраненней. — Вар Джахан, прости меня за проявленный гнев.

Подобрав копье, он опустил его на наплечник.

— Я иду повидать нашего отца.

Когда его шаги затихли вдалеке, Вар Джахан оглянулся на громадные фигуры, терминаторов Повелителей Ночи. Те никак не выдавали своих мыслей и чувств, бесстрастно глядя сквозь багровые линзы устрашающих боевых шлемов.

— Я знаю всех вас, — обратился к ним Вар Джахан. — По имени и репутации, даже если и не служил с каждым из вас. Торион, Малек, Джакреш…

Он перечислял их имена, кивая каждому по очереди.

— Что предложил вам Севатар, чтобы добиться такой верности? Чем таким он вас зацепил, что ради него вы согласны даже проливать кровь собратьев по Легиону?

Торион, командир отделения атраментаров, покачал головой. Вокруг его воинов уже начал свиваться кольцами телепортационный туман.

— Он нам не лжет.

Их уход был столь же внезапным и громким, как их появление — и миг спустя Вар Джахан остался наедине с телами убитых братьев.

Глава II Логово

В последний раз Севатар плакал мальчиком, на самом рубеже взросления. С той ночи прошло больше столетия, но мальчик так и не стал мужчиной. Вместо этого он превратился в оружие, и в жизни его не осталось ни места для чувств, ни времени для слез.

Первый капитан не испытал печали, даже увидев своего генетического отца в апотекарионе. Он не мог сказать наверняка, почему. Тем не менее он слышал, как матерые вояки — убийцы, живодеры и палачи все как один — молятся и стенают по всем каналам общей вокс-сети легиона. Так же вели себя Лунные Волки, когда был ранен Хорус. Севатар не понимал этого тогда, не понял и сейчас. Открытое проявление эмоций было свойственно другим людям, но не ему.

Курц лежал на хирургическом столе, вокруг которого суетились перемазанные кровью апотекарии Легиона. Сверху шевелились манипуляторы привинченных к потолку полуавтоматических медицинских аппаратов, похожие на лапы насекомых. Толпа мешала толком разглядеть, что происходит, но Севатар не тешил себя иллюзиями. Он мельком видел рассеченное горло примарха: плоть стянулась неровными буграми, а вся комната пропахла кровью. В запахе было что-то дикое и изначальное, что-то кроме привычного медного привкуса человеческой крови. Лишь Император знал, какова истинная природа примархов. У Севатара не было ни малейшего желания тратить время на догадки.

Но если примарх умрет…

Мысль на этом и оборвалась. Первый капитан не способен был развить ее дальше. Это было все равно, что вообразить прежде невиданный цвет или вспомнить песню, которую никогда раньше не слышал. Его разум восставал при одной попытке.

Как легион сможет существовать без своего вождя? Без своего владыки, учителя и генетического прародителя? Слово «отец» было слишком обыденным для описания подобных вещей. Оно предполагало смертность. Отцы умирали.

Севатар слишком хорошо помнил Исстваан. Хотя большую часть этого безрадостного побоища первый капитан провел, прорубаясь сквозь ряды воинов Гвардии Ворона, он как раз вел бой с Железными Руками в тот момент, когда пал их примарх, лорд Манус. Севатар видел, как по ним ударило психическим рикошетом. Кое-кого задело слабей, кое-кого намного сильнее — но каждый облаченный в черное воин Десятого легиона вдруг впал в неудержимую ярость. Они отбросили все колебания и из обороны перешли в наступление.

На теле Севатара все еще оставались шрамы после той битвы. Он мог бы залечить их и убрать с помощью аугментики или пересадки искусственной кожи, но предпочел оставить все как есть. Эти отметины были из тех немногих вещей, что принадлежали исключительно и только ему — ему, рабу на службе богов войны, сотворенных с помощью чудес генетики.

Он опустил взгляд на собственные руки в перчатках, в кои-то веки не сжимавших оружия и выкрашенных в багрянец. Несколько месяцев назад он сказал Темным Ангелам правду: обычай окрашивать руки грешников в красный цвет пошел с гангстерских традиций Нострамо. Так поступали с теми, кто подвел свои семьи. Участь предателей и глупцов, пятно, которое Восьмой легион прихватил с собой к звездам. Ультрамарины переняли этот обычай, как и многое у других легионов. У воинов Ультрамара он был менее суров и беспощаден — для них шлем красного цвета попросту означал взыскание. Для сынов Нострамо красные руки были смертным приговором. Клеймом осужденных.

Севатар заслужил красные руки на Исстваане V после провалов столь грандиозных, что прощения за них не было. Одно воспоминание об этом вызывало у него на губах нечастую гостью — почти искреннюю улыбку. Он жил взаймы — каждая ночь была подарком примарха до тех пор, пока лорд Курц не назначит час его казни.

Внимание Севатара привлек влажный клекот затрудненного дыхания, но оборачиваться ему не понадобилось. Он ощутил восковой запах, исходящий от человека, мускусную вонь пергамента и старой, очень старой крови, медленно ползущей по истончившимся венам от неспешных толчков сердца. От вошедшего несло старостью и, следовательно, слабостью.

Севатар вздрогнул.

— Трез, — приветствовал он архивариуса.

Старик кивнул в ответ, пыхтя в респираторную маску.

— Когда ты прибыл с «Сумеречного»?

— Только что, Яго. Я пришел за тобой. Пожалуйста, вернись вместе со мной на флагман. Я должен тебе кое-что показать, и мы должны кое-что обсудить.

Двери распахнулись, и из проема пахнуло могильным смрадом. Трез вошел, все так же часто дыша сквозь маску респиратора. Севатар последовал за ним. Стук ботинок воина по палубе эхом отразился от сводчатых стен.

Трез не обратил внимания на подвешенные на цепях тела. Но у Севатара это не получилось. Первый капитан редко посещал внутреннее святилище примарха, и, несмотря на все, что он видел и сотворил за столетие Великого крестового похода, в личных покоях Курца у него всегда мурашки бежали по коже. Здесь становилось очевидным безумие, поразившее его отца и вырвавшееся во внешний мир. Псайкерские прозрения, запечатленные в ободранных телах и оскверненных останках.

Трез прерывисто вздохнул. На прозрачной кислородной маске, которую он носил, конденсировалась влага и застывала каплями росы у тонких губ архивариуса.

— Он разговаривает с ними.

— С кем?

Трез указал на тела.

— С ними.

Севатар потянулся к одному из повешенных и мягко толкнул обнаженный, исхлестанный труп. Тело закачалось взад и вперед на цепях. Какая-то темная жидкость вытекла у него изо рта, заляпав пол.

— Восхитительно, — буркнул Повелитель Ночи.

Он снова обернулся к архивариусу.

— Чего ты хочешь от меня, человечек? У меня на руках легион, который нужно собрать воедино.

Трез потащился к стулу рядом с деревянным столом, сделанным по человеческой мерке, и уселся. Никак не выказывая нетерпения, он принялся неторопливо перелистывать пергаменты. Листки тихо шелестели под его разбухшими от артрита пальцами.

— Ты никогда не понимал того, кому служишь, — сказал он, не поднимая глаз от работы. — Как и никто из его воинов. Любопытный изъян. Как тебе кажется, Яго?

«Яго, — подумал капитан. — Уже во второй раз».

— Меня зовут Севатар.

— Разумеется.

Смахнув редеющие седые волосы с изрезанного морщинами лица, Трез повертел на столе свиток пергамента, пристраивая его так и эдак. Наконец кремового цвета бумага легла как надо, и он принялся читать, временами прерываясь на сиплые вдохи сквозь респиратор.

— Яго Севатарион, рожденный на Периферии, первый капитан Восьмого легиона, командир Чернецов, входит в сообщество Рукокрылых; известен также под именами Севатар Осужденный и… — Трез фыркнул и покачал головой, — под довольно забавным титулом «Вороний Принц».

Севатар снял шлем. Сжатый воздух сердито зашипел, выходя из расстегнутых замков ворота. Воин вдохнул пропитавшую комнату вонь скотобойни. Выражение лица у него было задумчивое.

— Не уверен, что мне нравится твой тон. Последний человек, осмелившийся так насмехаться надо мной, очень скоро пожалел об этом, маленький архивариус.

— Ох?

Трез взглянул вверх. Любопытство ясно читалось на его высохшем старческом лице.

— И кто же это был?

— Я не помню его имени.

— У меня создалось впечатление, что все воины Легионес Астартес одарены абсолютной памятью. Трехмерной, можно так сказать.

— Верно, — согласился Севатар. — Просто я так и не спросил, как его зовут. В то время я был слишком занят тем, что сдирал с него шкуру заживо. А теперь скажи, чего ты хочешь от меня, Трез. Вряд ли ты перепутал меня с человеком, славящимся исключительным терпением.

Ухмылка старика обнажила частокол тупых, почерневших от возраста зубов.

— Терпение тебе понадобится, если ты хочешь возглавить этот легион.

Севатар расхохотался, втянув в легкие густой мясной смрад гниющих в тепле трупов.

— Даже ты уверен, что лорд Курц умрет? Даже ты, его верная ручная обезьянка, отступился от него? А что ты будешь делать, когда не сможешь больше подъедать грязь с подошв своего хозяина, Трез? Меня крайне огорчит, если ты сдохнешь от голода.

Архивариус вернулся к своим пергаментам, все еще улыбаясь в респиратор.

— Я знаю твой секрет, Яго.

— У меня нет секретов.

Трез провел кончиками пальцев по ностраманским рунам, следуя бегущим по бумаге чернильным строкам.

— Он сказал мне, Яго. Он все мне рассказывает.

Севатар, склонив голову к плечу, устремил на старика немигающий взгляд черных глаз.

— У меня нет секретов, — повторил он.

— Тогда почему ты избегаешь сна, первый капитан? Почему ты заставляешь себя бодрствовать в течение недель? Почему, если у тебя нет никаких секретов, в те редкие ночи, когда сон одерживает над тобой верх, ты просыпаешься в холодном поту под громовой стук собственных сердец?

Улыбка Севатара была столь же холодной и застывшей, как предсмертные ухмылки на лицах повешенных, одеревеневших в трупном окоченении. Он произнес одно слово, в котором не было ни намеренной угрозы, но вообще каких-либо эмоций. Просто единственное слово, выдохнутое почти шепотом сквозь усмешку мертвеца:

— Осторожней.

Трез отвел взгляд. На сей раз руки у него дрожали не только из-за артрита.

— Севатар… — проговорил он.

— А, так теперь я Севатар. Теперь, когда ты почти вывел меня из себя, ты решил проявить каплю уважения.

Капитан приблизился под угрожающий гул доспеха. От близкого гудения активированной боевой брони у Треза заныли десны. Севатар присел на корточки рядом со стариком в кресле, устремив на архивариуса пристальный взгляд. Его черные глаза казались смоляными провалами на бледном лице.

— Что он рассказал тебе, Трез? Чем мой отец поделился со своим маленьким пожирателем грехов?

Старик выдавил трясущимися губами:

— Правдой.

На лицо первого капитана вернулась усмешка — фальшивая улыбка, не затронувшая глаз.

— Полагаешь, я не прикончу тебя, прямо здесь и сейчас?

— Примарх…

— Примарх лежит при смерти на борту другого корабля. И даже если бы он вошел сюда в эту самую секунду, думаешь, это меня бы остановило? Меня тошнит от тебя, старик.

Повелитель Ночи обхватил челюсть пожилого архивариуса закованными в перчатку пальцами.

— Вонь твоей медлительной крови и изношенной кожи… Угасающий ритм дряхлого сердца у тебя в груди… А теперь еще и опасные слова, безрассудно сорвавшиеся с этих губ, — Севатар отпустил старика. — Тебя легко ненавидеть, Трез.

— Я могу помочь тебе. Вот почему я хотел поговорить с тобой. Я могу тебе помочь.

Севатар встал и на ходу потянулся за шлемом.

— Мне не нужна твоя помощь.

Трез откашлялся, прочищая осипший от нерешительности голос.

— Это уже не работает, так ведь? Тренировки. Медитации. Ты больше не можешь, как раньше, удерживать боль внутри.

Капитан даже не обернулся.

— Ты ничего не знаешь, смертный.

— Ты лжешь, Яго.

Севатар спрятал бледное лицо под череполиким шлемом. Крылья летучей мыши, откованные из темного железа, раскинулись над ним мрачным гребнем. Голос его превратился в рычание вокса.

— Я сын бессолнечного мира и целиком и полностью принадлежу Восьмому легиону. Конечно, я лгу, Трез. Мы все так делаем.

Глава III Подготовка

Боль сначала легонько коснулась его, пульсирующей волной прокатившись под веками. Лишь только прилив пошел на спад, и Севатар осмелился понадеяться, что на этот раз она оставила его в покое, боль вернулась с утроенной силой.

Капитан потер усталые, пересохшие глаза большим и указательным пальцем. Он и без ретинального дисплея шлема знал, что не спал две недели. Он чувствовал каждый прошедший час.

— Капитан? — раздался женский голос.

Подняв взгляд от дисплея тактического гололита у него перед глазами, он увидел темноволосую женщину в помятом летном комбинезоне, державшую под мышкой шлем с визором. Пока Севатар смотрел на нее, вновь нахлынули звуки мостика, разрушая его и без того хрупкую концентрацию. Он старался изо всех сил не обращать внимания на шепот, бормотание, гул и лязг, издаваемые тремя сотнями поглощенных своей работой людей и сервиторов.

— Говори, командир крыла Каренна.

— Со всем уважением, сэр… вы выглядите паршиво.

— Как-то это не слишком похоже на «все уважение». Чего ты хочешь, Тея?

— У меня плохие новости, сэр.

На сей раз Севатару не пришлось изображать поддельную улыбку. Плохие новости были из тех немногих вещей, что неизменно его веселили.

— Разумеется.

— «Клинок тьмы» только что вошел в систему. Командор Юл на борту, живой и невредимый.

— Это делает его новым адмиралом флота. Передай ему мои неискренние поздравления с титулом, который он заслужил лишь потому, что оказался единственным выжившим офицером флота. Но где же плохие новости?

— Он передал мне по воксу, что командир крыла Верит погиб в засаде. Все «Пустотные кондоры» потеряны. Хотите ли вы, чтобы я придала «Клинку» эскадрилью истребителей с другого корабля?

Он отмахнулся от вопроса.

— Спроси у нового адмирала, это его игровое поле. Единственный мой приказ — ты и «Скрытые» должны остаться на борту «Сумеречного».

Каренна отсалютовала в традиции Восьмого легиона: разведя пальцы, она приложила их к груди над сердцем — знак подчинения, того, что она отдает сердце своему командиру. Еще один гангстерский обычай, уходящий корнями далеко в прошлое. На Нострамо его значение было куда более буквальным и кровавым: если человек, предлагавший свою верность столь искренне, уличался во лжи или некомпетентности, сердце вырезали у него из груди.

— Ваше доверие ко мне и моим людям делает нам честь, капитан.

Севатар уже снова глядел на гололитический дисплей, просматривая потенциальные варп-маршруты выхода из системы.

— Ступай, Тея.

— Есть, сэр.

Глядя ей вслед, Севатар, наконец, бросил тактические схемы.

— Ты, — обратился он к ближайшему сервитору.

— Да, — отозвался тот безжизненным голосом.

Бионические глаза существа, казалось, не способны были ни на чем сфокусироваться.

— Запиши эти намеченные маршруты полета. Передай их остальной части флота.

— Слушаюсь, — ответил лоботомированный раб.

Обрубки его ампутированных пальцев переходили в штекеры, подключавшиеся к стандартизированным имперским терминалам. Не мигая, сервитор вставил изувеченные пальцы в соединительный разъем. Раздалось пять негромких щелчков.

Севатар вновь развернулся к пустующему командному трону примарха. До того, как они попали в засаду, место рядом с троном занимал адмирал флота Торун Кешр, всегда сохранявший спокойную собранность. Севатар никогда не видел, чтобы этот человек волновался — даже когда умирал под обломками посреди горящего мостика.

— Прошу, помогите мне встать, — сказал тогда старый офицер.

Севатар и пробовать не стал. У человека не было ног. Первый капитан не видел их в дыму, но даже если бы и видел, это ничего бы не изменило.

Севатар силой заставил себя вернуться к настоящему.

— Вызвать капитанов Офиона, Вар Джахана, Крукеша, Товака Тора, Нараку и Аластора Рушаля на «Сумеречный», — сказал он, не заботясь о том, кто из офицеров выполнит приказ. — Я буду ждать их в покоях примарха.

Без лишнего слова он покинул стратегиум.

— Яго, — приветствовал его старик, когда дверь отъехала в сторону.

Настала одна из тех редких минут, когда на лице Севатара появилось иное выражение, кроме фальшивой улыбки. Он выглядел искреннее изумленным. Недоверчиво сощурив один глаз, капитан уставился на согнувшегося над столом архивариуса. Ученого окружали гниющие тела, свисавшие с потолка на ржавых мясницких крючьях.

— Ты вообще когда-нибудь отсюда выходишь?

— Редко, — признался Трез.

Появление Севатара отвлекло его от записей.

— Что-то не так?

— Не более чем обычно. На этот раз мои братья собираются здесь, человечек. Избавь нас от своего присутствия.

Трез, подавив дрожь, привычно засопел в респиратор.

— Куда мне идти?

— Любопытный вопрос. Ответ таков: мне нет до этого дела. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

— Но Яго…

Севатар медленно, очень медленно обернулся к архивариусу. Даже теперь, когда на нем не было шлема, сервоприводы горжета угрожающе зарычали.

— Назови меня этим именем, — протянул он, — еще один раз.

Трез взглянул на первого капитана Восьмого легиона, стоявшего посреди набитой трупами комнаты. Лицо воина было настолько болезненно бледным, что с легкостью могло принадлежать одному из повешенных на крюках. Цепная глефа, лежавшая на бронированном наплечнике, длиной превосходила рост своего владельца.

— Севатар, — тихо поправился Трез.

— Уже лучше. Разве ты не должен быть на борту «Свежевателя» и присматривать за снами примарха?

— Не сейчас, — ответил старик. — Он не видит слов в твоем понимании. За его закрытыми веками нет ничего, кроме абсолютной тьмы.

— Впечатляюще. Если ты так жаждешь остаться здесь, то, по крайней мере, сиди тихо.

— Хорошо. Благодарю тебя, Севатар.

Севатар утвердительно буркнул в ответ и прошел мимо висящих трупов к огромному круглому столу примарха, за которым сейчас работал Трез. С одной стороны возвышалась гора пергаментов и инфопланшетов архивариуса. Остальную часть круглой столешницы занимал разлагающийся труп. Выглядел он так, словно над ним поработал хирург, вместо инструментов использовавший собственные руки. К столу прилипли комки черного мяса, намертво приклеенные засохшей кровью и иными биологическими жидкостями.

Севатар покачал головой и протянул руку, чтобы скинуть труп на пол.

— Не стоит, — сказал Трез. — Не делай этого, Севатар.

— Почему? — рука воина застыла над оскверненным телом.

— Лорд Курц говорит с ними.

— Это я уже слышал.

— Нет, — Трез прочистил горло, но голос его остался хлюпающим из-за мокроты. — Я имею в виду, он говорит с ними именно в таком виде. Когда их передвигают, он замечает, и это приводит его в ярость.

Севатар схватил труп за торчавший из спины позвоночник и скинул со стола. Мертвец с глухим стуком приземлился на палубу и остался лежать там, раскинув руки.

— Мы разберемся с безумием примарха, когда он вернется к нам. Если он вернется к нам.

Капитан набил код на открывшейся клавиатуре, стуча пальцами по клавишам, инкрустированным засохшими каплями крови. Генераторы гололита ожили, показав последний просмотренный кадр: мертвую планету Тсагуальсу, окруженную плотным астероидным полем.

Севатар убрал изображение и вывел проекцию ближайшего участка космоса. Показался флот, хотя кровь на одной-двух линзах запятнала картину красным.

— Он не всегда был таким.

Трез снова поднял взгляд:

— Прошу прощения?

Севатар не сразу понял, что произнес это вслух.

— Примарх. Он не всегда был таким. У него была идея, как наилучшим образом привести миры к повиновению, и мы охотно воплощали эту идею. А теперь погляди, во что он превратился. Его личные покои отражают воцарившееся внутри безумие. Его собственный разум пожирает его заживо.

Трез ничего не ответил.

— Что, старик, у тебя не нашлось комментария? Ни мудрого замечания, ни хитрой подковырки? Разве не ты ближе всех к нашему повелителю в этой великой и славной Галактике?

Архивариус сглотнул и медленно выдохнул в респиратор.

— Он идет той же дорогой, что и все вы, Севатар. Просто он ближе к ее концу. В одну из грядущих ночей вы все станете такими, как он.

— Я — нет. И не говори о нем так, словно он проклят. В нем все еще осталось благородство. Осталась сила.

— О, это я знаю.

Трез махнул рукой в сторону тел.

— Он не всегда в таком состоянии. У него было… несколько трудных месяцев перед засадой. Его сны стали тусклыми, их отравили сомнения. Он знает, как и когда умрет, Севатар. Он знал это всегда. И это знание причиняет ему больше мук, чем ты или я способны понять. Бремя этого знания и неизбежности вечно давят на его сознание.

Севатар покачал головой.

— Однажды он сказал мне то же самое. Он тебе говорил, когда, по его мнению, это время наступит?

— Да, говорил.

Севатару довольно легко удалось скрыть потрясение, хотя он никак не ожидал, что примарх станет делиться такими вещами.

— И оно наступило сейчас?

— Нет.

— Тогда почему я все же вижу тревогу в твоих затянутых катарактой глазах, старик? Если это правда, почему последние две недели он находится в коме, на пороге смерти? Если ему суждено умереть через месяцы, годы, столетия… почему нашим апотекариям пришлось реанимировать его тридцать девять раз? Он не может дышать без подключения к машинам жизнеобеспечения, которые поддерживают его органы в рабочем состоянии, — Севатар почти сплюнул, бросив в лицо архивариуса последнюю насмешку. — Я не верю в судьбу, пророчества или предназначение. Примарх — вдохновенный стратег и гений, но даже он может свалять дурака.

Трезу хватило ума не отвечать. Всего через несколько секунд дверь опять открылась. На пороге показался воин в череполиком шлеме с такими же широко раскинутыми нетопыриными крыльями, как у Севатара. Его доспех украшали цепи, на каждой из которых болтался череп — ксеносовский или, чаще, человеческий.

— Сев, — приветствовал капитана вновь пришедший, шагнув внутрь.

— Товак, — отозвался Севатар.

Они не стали обниматься или пожимать друг другу запястья по обычаю связанных дружбой братьев из других легионов. Долгий миг воины смотрели друг на друга, и лишь затем Товак Тор снял шлем.

— Ты выглядишь, словно ходячий мертвец, — заметил Товак.

— Мне уже говорили. Как твой корабль?

— Развалина. Кусок дерьма. Чудо, что он еще держится после той трепки, что нам задали Ангелы, — Товак оглядел комнату, сузив черные глаза. — У нас в сто четырнадцатой долго не было повода заглянуть на борт флагмана, Сев. Как я погляжу, наш примарх успел тут сделать косметический ремонт с моего последнего посещения.

— Примерно так. Мы поговорим об этом, когда прибудут остальные.

Товак кивнул и бросил взгляд на Треза.

— Вали отсюда, грызун. Господа разговаривают.

— Брось, — отмахнулся Севатар. — Пусть остается. Он безобиден.

— Ты теряешь хватку, Сев.

Севатар изобразил театральный поклон.

— Понятия не имею, о чем ты. Я всегда был сама доброта.

Товак фыркнул и криво улыбнулся.

— Рад снова видеть тебя, брат.

Севатар не вполне понимал, как на это ответить. Его всегда удивляло, когда другие произносили эту фразу, и он не знал, зачем ее повторяют так часто. Не сказав ничего, он просто указал на рунические символы кораблей, дрейфующих в ближайшем пространстве.

— Собралась треть флота. Лучше, чем я ожидал.

— Хорошее начало.

Севатар не мог не заметить напряжение в черных глазах Товака. Второй капитан был терранцем, но геносемя изменило его так же, как и всех их.

— Говори, — поощрил его Севатар. — Я бы предпочел, чтобы новые Рукокрылые не лгали друг другу с самого начала и не хранили друг от друга секретов. Это был бы крайне неэффективный путь управления легионом.

Товак кивнул.

— Я так и думал, что ты позвал меня ради этого. Это я и собирался спросить, брат. Я рад, что ты избрал меня. И конечно горд. Но почему я?

— Протекция. Может, я просто хотел набрать командиров из числа своих немногих друзей.

— Сев. Прошу тебя.

Севатар все еще смотрел на тактический дисплей. Свечение гололита отбрасывало на его лицо неверные голубоватые блики.

— Потому что я тебе доверяю. И лжец из тебя отвратительный. Мне это нравится. Умиротворение Арвайи тоже могло повлиять на мое решение.

Товак ухмыльнулся, обнажив зубы в фирменной зловещей усмешке. Никто в Восьмом легионе не умел улыбаться хотя бы с тенью доброжелательности.

— Сто четырнадцатая славно повеселилась в ту ночь, скажу я тебе. Уцелевшие на Арвайе, вероятно, до сих пор рыдают над свежевальными ямами.

Ответ Севатара прерывал очередной скрежет открывающейся двери. Новый гость вошел с большей опаской, чем Товак. Покрытая шлемом голова поворачивалась от капитана к капитану. На висящие тела он почти не глядел.

— Капитан Севатар, — приветствовал вновь прибывший. — Капитан Товак.

— Капитан Офион.

Тот воспринял это как приглашение и вошел, не отводя рук от рукоятей оружия. Проходя по залу, он старался не касаться трупов — осторожно обходил их, а не отпихивал плечом в сторону, как Товак.

— Признаюсь, я понятия не имею, зачем меня пригласили на этот совет.

— Подозреваю, что мы еще не раз вернемся к этой теме, — ответил Севатар. — Остальные скоро будут здесь. Нам нужно решить судьбу легиона.

Глава IV Рукокрылые

Вар Джахан, капитан двадцать седьмой роты. Уроженец Терры, как и многие в легионе. Воин старшего поколения, известный своей осторожностью, скорее тактик, чем убийца. Он служил в Восьмом легионе с самых первых дней Великого крестового похода, когда Повелители Ночи впервые отправились к звездам. Севатар питал к нему огромную симпатию, хотя сам не смог бы объяснить почему.

Следующим был Нарака, капитан тринадцатой роты. Нарака Бескровный, как без тени улыбки называли его братья. Он заслужил это имя во время приведения к Согласию Восемьсот-Девять-Пять, пятого мира, покоренного Восемьсот девятым экспедиционным флотом. Тринадцатая рота захватила целую планету, не пролив и капли крови. Как именно они это проделали, было дозволено узнать лишь немногим офицерам легиона. Когда Нараку спрашивали об этом, он всегда уклонялся от ответа. Его рота поклялась хранить тайну, и их клятва оставалась нерушимой уже долгие годы.

Севатар знал, что там произошло. И ему это нравилось.

После Нараки шел Товак Тор, капитан сто четырнадцатой. Товак Однорукий вступил в легион одновременно с Севатаром, а детьми они принадлежали к одной банде. Прозвище досталось ему из-за врожденного уродства — он родился одноруким. Однако увечье не помешало Товаку пройти испытания при вступлении в Восьмой легион, а в легионе он немедленно получил аугментический протез. И все же тот не был так надежен, как настоящая конечность — апотекарии сказали Товаку, что в его культе мускулатура не развилась должным образом, поэтому аугментический протез всегда будет вести себя слегка непредсказуемо.

За Товаком следовал Офион. Он не сумел ничем отличиться на должности капитана тридцать девятой, если не считать обычного послужного списка офицера, с честью выполнявшего свои обязанности целый век. Все записи о нем — не то чтобы Восьмой легион славился тщательностью при их ведении — рисовали портрет ветерана-ностраманца, лучше всего проявлявшего себя на передовой, в авангарде, во главе своей роты, и облеченного лишь умеренной ответственностью при ведении более обширной кампании. И все же… Офион приказал своему кораблю «Саван заката» оставаться на месте и отражать атаки Темных Ангелов, помогая Севатару и «Сумеречному» выиграть время для бегства не столь быстроходных судов. Так что Офион, очевидно, не был мыслителем. Севатара это вполне устраивало. В легионе, где трусость в бою считалась одной из первейших и наиболее почетных добродетелей, редкое проявление храбрости всегда заслуживало внимания.

Крукеш, капитан сто третьей, был истинным сыном Восьмого легиона. Подростком его забрали с Терры, и он вырос до капитанского чина благодаря смертельному поединку, в котором снес голову своему бывшему капитану. Что бы подумали Ультрамарины или Имперские Кулаки, если бы слухи о подобных варварских обычаях среди Повелителей Ночи выплыли наружу до Великого Предательства? К дикости такого рода приводило естественное развитие честолюбия воинов, свободных от моральных ограничений. А в гангстерских войнах Нострамо Квинтус были сотни разновидностей поединков чести и ритуалов наследования, основанных на убийстве предшественника. Братья называли Крукеша «Бледным». Геносемя примарха делало белой кожу любого, кто выдержал имплантацию, и зачерняло радужку их глаз. Крукеш, однако, был худ до истощения, а бледность его казалась уже не просто нездоровой, а неестественной. Он выглядел, как закованный в керамит цвета полуночи мертвец с черными глазами, пылавшими в провалившихся глазницах. Севатар подозревал, что дело тут в легкой форме вырождения геносемени: такое встречалось нечасто, но и исключением не было. Так или иначе, Севатара и Крукеша многое связывало. Прошлые долги, до сих пор не уплаченные. Даже воспоминание об этом вызывало у первого капитана оскомину.

Последним был Аластор Рушаль, рожденный на Терре, но не от общей генетической линии Восьмого легиона. Он все еще носил доспехи своего легиона — синевато-черные с зубчатой белой окантовкой. Благородную эмблему на его наплечнике — ворон на белом фоне с широко распростертыми крыльями — разбили ритуальные удары молота, нанесенные рукой самого Аластора. Все знаки различия исчезли с брони, содранные после смертных полей Исстваана. Как у Повелителей Ночи, лицо его было бледным, а глаза темными. Однако Аластор отличался от окруживших его воинов тем, что на шлеме, который он держал на сгибе руки, не было гребня в форме крыльев летучей мыши — знака принадлежности к внутреннему кругу капитанов Восьмого легиона. В этой стае он, никак не помеченный, держался наособицу.

Севатар кивнул Аластору, прежде чем обратиться ко всей группе:

— Вы поможете мне руководить этим разгромленным легионом. Отныне вы — Рукокрылые Повелителей Ночи. Вопросы есть?

Несколько капитанов переглянулись. Трез в углу улыбнулся в свой респиратор. В конце концов заговорил Товак.

— Это и есть твое приветствие? Так ты нас встречаешь?

— Да, — не мигнув, ответил Севатар. — А ты ожидал торжественную речь?

— Не знаю, чего я ожидал.

— Тогда почему я слышу разочарование в твоем голосе?

— Я…

Севатар склонил голову к плечу.

— Вопросы по существу будут?

— У меня есть один, — сказал Офион. На месте лица у его была мешанина свежих стежков и кожаных трансплантатов. — Почему мы?

— Потому что остальные Рукокрылые мертвы, за исключением Вар Джахана и меня самого.

— Это ясно. И как же они погибли? — поинтересовался Офион.

— Некоторых убили темные Ангелы. Остальных убил я. Или, точнее, их по моей просьбе убили Чернецы.

Офион, ничуть не удивившись, фыркнул.

— Но почему мы?

Несколько секунд Севатар молча смотрел на остальных капитанов.

— Ты очень подозрителен, Офион.

— Так и есть.

Севатар не видел вреда в том, чтобы сказать правду.

— Все вы более-менее верны мне, умны, надежны и начисто лишены той слабости, которые смертные называют сочувствием. Легиону нужна твердая рука. Ему нужны мы.

— Что ж, пусть я буду тем, кто это скажет, — Крукеш, ухмыляясь усмешкой мертвеца, указал закованной в перчатку рукой на Аластора. — Как здесь оказался Ворон? У него под началом нет роты. Нет людей. Он не может быть одним из Рукокрылых.

— Может, потому что я так сказал. Если только примарх не восстанет и не отменит мой приказ, Ворон останется с нами. А теперь к делу.

Севатар снова вызвал гололитический дисплей.

— Братья, сейчас вы видите больше трети флота легиона. Мы получили сообщения из точек сбора в Икреше, Тауре и Соте. Потери такие, что впору волком выть.

— Не томи душу, — проворчал Вар Джахан.

— В засаде Темных Ангелов погибло больше двадцати пяти процентов флота. За три часа они прикончили четвертую часть легиона.

Новоявленные Рукокрылые переглянулись. Никто не пожелал ничего добавить, и Севатар продолжил:

— Прошло всего две недели. Возможно, несколько десятков судов все еще находятся в варпе или вышли далеко от резервных позиций. Однако даже подтвержденные потери удручают. Каждый капитан видел, как гибли другие корабли. Сверив их показания и составив список, мы обнаружим, что пятая часть легиона погибла либо в космосе, либо на поверхности Шеола. Так что…

Севатар вновь развернулся к братьям.

— Так что вопрос состоит в том, что нам делать дальше?

— Отмстить, — откликнулся Вар Джахан. — Отплатить Ангелам.

— Не заставляй меня убивать еще и тебя. Крестовый поход против Первого легиона будет бессмысленной затеей. Я пытаюсь быть настолько демократичным, насколько возможно, но не испытывай мое терпение.

Крукеш постучал по гололиту костяшками пальцев.

— Что слышно о примархе?

— Все еще в коме, — ответил Вар Джахан. — На борту «Свежевателя».

— А что означает… — Нарака чуть повел рукой в сторону развешенных вокруг тел, — …все это?

— Это, — ответил Севатар, — последствия того, что маленький телепат нашего примарха больше не выполняет свою работу. Не так ли, Трез?

Старик заморгал, жадно сглатывая кислород из маски, пока семеро воинов разворачивались к нему. Его сбивчивая попытка возразить не увенчалась успехом. Слова застыли у него на губах.

— Пожиратель грехов нас подводит? — спросил Нарака.

— Похоже на то, — отозвался Севатар.

— Повелители… — поперхнулся Трез.

— А, так теперь мы «повелители», — хмыкнул Севатар. — До этого я был просто «Яго».

— Повелители, прошу вас. Перед тем, как мы попали в засаду, сны лорда Курца делались все более темными и отравленными. Мне стоило большого труда убрать из них всю боль.

Крукеш приблизился к сморщенному архивариусу. Мертвенное лицо нависло над человеком.

— Ты не справляешься со своими обязанностями, маленький псайкер?

Трез сглотнул. Кадык на его горле судорожно дернулся.

— Прошу вас… я делаю все, что могу… Я удвою усилия, когда он вернется к нам, клянусь вам своей душой.

Нарака присоединился к Крукешу, глядя с высоты своего роста на согбенного ученого.

— Ты уже давал легиону слово прежде, телепат. И теперь ты подводишь нас.

— Севатар… — сумел прошептать Трез между хриплыми вдохами.

— А ведь я предупреждал тебя, что лучше тебе быть подальше отсюда, — заметил Севатар.

Слова повисли в воздухе, и таившаяся в них угроза добавила остроты взгляду зловещих черных глаз, насмешливо уставившихся на архивиста.

— Оставьте его, — сказал, наконец, Севатар. — Он нам нужен.

Два капитана отступили: один посмеивался, другой сохранял молчание.

— Деградация примарха представляет серьезную опасность для всех нас, — проговорил Вар Джахан с другого конца комнаты. — Одно дело — водружать головы на пики, чтобы предостеречь смертных против неповиновения. Но жить среди тел мертвых легионеров и рабов легиона — совсем другое.

Севатар мягко отпихнул один из ближайших трупов, заставив его закачаться на звенящих цепях.

— Деградация — слишком жестокое слово. Я сожалею о том, что сам использовал его прежде. Нашего господина терзают видения, это правда. Однако он не сломлен. Нет, но его отравляет эта война, изгнание в самые глубины мрака. Он ощущает свою ненужность.

— Это только предположение, — отозвался Нарака.

— Ты просто гадаешь, — в ту же секунду произнес Крукеш.

— В самом деле?

Крукеш со свистом втянул воздух сквозь окрашенные кровью зубы.

— Просто изложи нам свой план, Севатар. Мы не идиоты. Ты что-то замышляешь.

— Не план. Намерение. Я собираюсь разделить остатки легиона. Я рассею Повелителей Ночи по Галактике, чтобы они вели войну, как им заблагорассудится. Каждый из вас возьмет те силы, которые сможет собрать, и сформирует одну из шести Великих Рот. А потом делайте, что хотите. Мне все равно, лишь бы вы пускали кровь Империуму. Отрежьте себе по сочному ломтю от империи человечества. Отправляйтесь со мной в долгий крестовый поход к Терре, — Севатар пожал плечами. — Выбор за вами. Вар Джахан, если ты все еще упорно желаешь сразиться с Темными Ангелами, можешь остаться здесь со своими ротами и задержать их наступление, как и собирался.

Вар Джахан не ответил. Севатар видел, как в глубине его черных глаз мечутся беспокойные мысли.

— Шесть Великих Рот, — сказал Товак. — Ворон станет одним из Рукокрылых, но ему не дадут людей под начало? Зачем тогда вообще включать его?

Аластор ничего не сказал, лишь натянуто улыбнулся.

— Родился он на Нострамо или нет, он один из нас, и неважно, какая кровь течет в его венах. Восьмой легион — это больше, чем кости и плоть. На Исстваане он заслужил место среди избранных. Вы хотите это оспорить?

— Я — нет, — Товак кивнул Аластору. — Всем здесь известно, что я не держу зла против Ворона.

— Нам нужно время, чтобы это обдумать, первый капитан, — сказал Вар Джахан.

— У вас есть три ночи до того, как я начну собирать свои корабли для похода на Терру.

— Если мы не согласимся с этим… разделением… ты убьешь нас? — спросил Офион.

Севатар вновь улыбнулся своей, словно растянутой крючьями, улыбкой.

— А мне говорили, что ты не мыслитель, капитан Офион.

Севатар высадился на «Свежеватель» в сопровождении Вар Джахана. Экра Трез тащился за ними по пятам. В других легионахприбытие на борт первого капитана и командира судна было бы отмечено хотя бы небольшой церемонией. В Восьмом рабочие ангара и рабы склонили головы в почтительном молчании и постарались как можно незаметней выполнять свои обязанности.

Пока капитаны шагали по темным коридорам крейсера Вар Джахана, Севатар негромко заговорил:

— Я только что понял, что кое-чего не знаю.

Задумчивый тон брата немедленно встревожил Вар Джахана. Он покосился влево.

— Да?

— Что чувствовали терранские воины легиона в тот момент, когда мы все наблюдали за гибелью Нострамо в огне? В конечном счете это не был их родной мир.

Вар Джахан задумался над вопросом, не зная, что ответить.

— Половина легиона — терранцы, Севатар. Ты ни разу не говорил об этом ни с одним из них?

Первый капитан промолчал. Иногда ему приходилось напоминать себе, что у других людей может быть иной взгляд на вещи, отличный от его собственного. Конечно, Севатар знал, что те прожили жизнь по-иному, и их характер сформировался под влиянием другого опыта, но он с трудом мог представить их систему ценностей. Если кратко, он не мог взглянуть на мир их глазами.

Проблема отчасти состояла в том, что он очень редко ошибался. Из-за этого трудно было принимать всерьез взгляды и суждения других людей. Он всегда был таким, даже ребенком. Мать говорила ему, что он перерастет это и станет уживчивей.

Не перерос и не стал.

То же самое происходило и в бою. Он не знал, почему и там отличается от других. Не знал, почему бегает и убивает быстрее, а устает медленней, чем они. Однажды он встретился в поединке с Сигизмундом из Имперских Кулаков — единственным воином за целый век сражений, который оказался равен ему. Схватка продлилась почти тридцать долгих, очень долгих часов, наполненных запахом пота, проклятьями и звоном железа о железо.

Под конец он смухлевал. На глазах сотен воинов из обоих легионов он завершил поединок, ударив Кулака головой и заработав дисквалификацию. Это нарушило правила, а заодно положило конец непрерывной череде побед Сигизмунда.

Верный своей природе, Сигизмунд тогда лишь рассмеялся. Горделивый стоицизм первого капитана Кулаков был столь знаменит оттого, что не лишал его юмор человечности. Севатар всегда завидовал этому, ведь ему самому было так сложно шутить, смеяться и непринужденно сближаться с братьями по оружию.

— Забудь о том, что я сказал, — обратился он к Вар Джахану. — Удачи на совете капитанов, брат. Я займусь перемещением примарха.

Два капитана разошлись в разные стороны. Трез по-прежнему молча поковылял за Севатаром.

«Я знаю твой секрет, Яго». Воспоминание о словах старика неожиданно обдало холодом.

Севатар вошел в апотекарион, отсалютовав трем апотекариям, дежурившим у хирургического стола с распростертым примархом. Те отсалютовали в ответ. Первый капитан приблизился к столу.

— Есть изменения, Вальзен? — спросил он главного апотекария.

— Нет. Он спит.

— Какие-нибудь признаки сновидений?

— Мозговое ауспик-сканирование пока ничего не выявило.

Лицо Вальзена было отчасти аугметическим — серебро и сталь имитировали черты, утраченные после того, как его приласкал цепным кулаком воин из ордена Железных Рук на Исстваане. Черный керамитовый глаз не моргал, губы не шевелились. Севатар никогда не славился прилежанием в изучении истории, но полагал, что сверкающий лик происходит от смертных масок, распространенных среди примитивных культур Древней Терры.

— Будь готов переместить примарха в апотекариум на борту «Сумеречного». Мы уходим через три ночи.

— Разумеется, капитан, — Вальзен заколебался, хотя бесстрастность его хромированного лица не давала понять причину нерешительности. — Почему пожиратель грехов здесь? Я сообщал вам в каждом отчете, сэр, что примарх не видит снов. Присутствие Треза не требуется.

— Я знаю. Не беспокойся об этом.

— Как пожелаете.

Севатар оглядел апотекарион, напоминающий сейчас гудящий пчелиный улей: сервиторов, рабов в хирургических халатах и передниках, и апотекариев легиона, остававшихся рядом с примархом. Он был знаком со всеми тремя воинами-медиками: Вальзен был его собственным апотекарием и офицером атраментаров. Другие двое были из третьей и десятой рот.

— Оставьте меня, — приказал им Севатар. — Даже ты, Вальзен. Очистите апотекарион. Я хочу, чтобы все ушли.

— Капитан…

— У меня есть идея, как вернуть его обратно.

— Сев, я должен остаться. Ты не вправе ожидать, что я уйду.

— Я вправе ожидать, что ты выполнишь мой приказ.

Тут Севатара посетило редкое озарение, и он смягчил свои слова, положив руку на наплечник Вальзена.

— И я вправе ожидать, что ты доверишься мне, брат.

Когда они остались вдвоем, Трез медленно выдохнул. Его сипящее дыхание сплеталось в тошнотворно-влажную мелодию с гудением доспеха Севатара и механическим пощелкиванием медицинского оборудования.

— Так вот почему ты взял меня с собой, — сказал архивариус.

Его голос гулко раскатился по пустой комнате.

Севатар встал над дремлющим примархом. Сейчас, во сне, Курц выглядел не таким усталым и изнуренным тяготами партизанской войны в глубоком космосе, которую он вел на протяжении двух лет в сотнях звездных систем.

Курц был рожден не для этого. Он был верховным судьей, человеком, глядящим прямо в глаза изменникам и предателям во время исполнения приговора. И в кого он теперь превратился? В генерала? В адмирала? В военного вождя, погребенного под грудами тактических и стратегических расчетов и обреченного прозябать вместе со своими сынами на самом краю Галактики.

И, хуже того, он и сам стал предателем.

Севатар ясно видел отчаяние примарха, его угасание, жажду придать хоть какой-то смысл этому одинокому существованию среди звезд и космической пустоты. Первый капитан видел, как эти чувства начали овладевать примархом, едва они выступили в поход к Трамасскому сектору. И сейчас ему нужны были ответы. Время догадок и терпеливого ожидания прошло.

Закованная в перчатку ладонь Севатара остановилась всего в нескольких миллиметрах от бледного лба примарха. Согнутые пальцы словно не желали притрагиваться к лицу прародителя Восьмого Легиона.

— Это может убить тебя, Яго.

Он кивнул, показывая, что слышал слова Треза.

— Я знаю.

Архивариус с бульканьем втянул воздух в легкие.

— У тебя хватит на это сил, но не умения.

— Я знаю, — повторил Севатар. — Но я должен попытаться. Я не хочу, чтобы он умер.

Он взглянул вниз, на окрашенную в багрянец перчатку — свидетельство его прегрешений.

— Однажды я уже подвел его. Я не позволю, чтобы это случилось во второй раз.

Трез вздохнул. Влага, собравшаяся на внутренней стороне маски, сверкнула капельками росы.

— Обратного пути не будет. Если ты высвободишь дар, о котором так долго старался забыть… Некоторые двери закрыть нельзя.

Севатар почти не слушал старика.

— Мне уже и так трудно удерживать его в узде, — сказал он так тихо, что слова почти утонули в гудении вентиляторов на потолке. — Ты мне поможешь? Я не смогу сделать это один.

Старик прошаркал к нему на кривых ногах, хрустя суставами. Подняв одну руку, усеянную пигментными пятнами и трясущуюся от артрита, он положил узловатые пальцы поверх красной перчатки Севатара.

Первый капитан опустил руку, прикоснувшись ко лбу отца кончиками пальцев.

— Ты говорил, что он не видит снов, Трез, — произнес Севатар безжизненно-ровным голосом, уставившись в никуда. — Ты ошибался.

Часть вторая СЫН БЕССОЛНЕЧНОГО МИРА

Глава V Мальчик, который станет королем

Мальчик выбрался из-под горы обломков. На нем не было ничего, если не считать пятен сажи и грязи, налипшей на бледную кожу. Он взглянул на небо, черное, как космическая пустота, слепое без солнечного ока. Он посмотрел на груду металла, оставшуюся от его механической колыбели. Пар все еще со свистом вырывался из трещин обгоревшей, покрывшейся пузырями бронированной обшивки. Тонкое лицо мальчика оставалось все таким же бесстрастным, когда он всмотрелся в горизонт.

Город. Город шпилей и куполов, чьи тусклые, приглушенные огни казалось в окружавшей его тьме ярким лучом маяка.

Первое выражение, появившееся на лице мальчика, было чуть заметным, однако красноречивым. В ответ на убыстрившееся сердцебиение его глаза сощурились. Инстинктивно он знал, что найдет себе подобных в этом далеком, окутанном светом улье. Эта мысль заставила его потянуться к оружию. Белые пальцы сомкнулись вокруг зазубренного куска металла, остывшего в песке.

Когда он почувствовал нож, зажатый в руке, на гладком мальчишеском лице появилось второе выражение.

Он улыбнулся.

Им никогда бы не удалось его поймать, как бы они ни пытались. Он был пятном мрака, клочком черной ткани, вырезанным из теней на уличных перекрестках. Когда он бежал, его дырявые ботинки едва касались земли.

Его преследовали звуки стрельбы — пистолетные выстрелы отрывисто гавкали в ночи, словно спущенные с цепи псы. Пули назойливыми мухами с жужжанием проносились мимо его ушей. Он ухмыльнулся еще шире и помчался быстрее. За угол. В переулок. Перепрыгнув через грязные дождевые лужи, он крутанулся на месте и присел на корточки между двумя большими мусорными баками. Спрятав бледные руки в карманы, мальчик опустил голову, так что немытые черные волосы упали на лицо, и задержал дыхание.

Там он принялся ждать, тень среди теней, недвижный, как камень.

Его преследователи появились толпой, кашляя и задыхаясь от бега. Их хриплое дыхание отдавало отравленной водой, а от кожи несло чужой кровью. Кто-то побежал налево, кто-то направо, но все они пошлепали по лужам, превратившим переулок в болото с бетонными стенами.

Мальчик постарался сдержать улыбку: выследить их по отпечаткам подошв на тротуаре будет легче легкого.

Один из них остался в переулке. По сбивчивому дыханию и истошному стуку сердца мальчик понял, что лишний вес помешал человеку угнаться за своими товарищами по стае. Мальчик открыл глаза, встал на ноги и вышел из тени. Он повернул нож в руке так, чтобы лезвие отразило свет ближайшего фонаря.

Человек обернулся и уставился в лицо тощего мальчишки, скалящего зубы в улыбке.

Его друзья примчались обратно на крик. Самому быстрому из них понадобилось меньше двадцати секунд, чтобы снова оказаться у входа в проулок. Но, когда они вернулись, мальчишки и след простыл, а толстяк из их шайки лежал на спине в луже, помутневшей от горячей крови. Все пальцы у него были отрублены, а с лица ободрали кожу и мясо вплоть до костей.

Его терзал голод.

Он знал, что может обобрать мертвецов, забрать их монеты и банкноты, чтобы купить еду. Еще он знал, что может просто стащить еду с лотков уличных торговцев, взять фрукты и теплый хлеб — он был достаточно быстр, чтобы сбежать безнаказанно.

Желудок связался узлом, скрутился, вопя о своих потребностях. В прошлый раз, когда мальчик был так голоден, он попытался пить собственную кровь. Это помогло чуть приглушить боль, но он стал еще слабее.

Крыс уже не хватало. Ему нужно было больше. Он поймал одну пару часов назад, но она требовалась ему в качестве приманки для ловушки. Все силы ушли на то, чтобы не поддаться уговорам желудка и просто не съесть этого тощего грызуна со всеми его маленькими косточками, так аппетитно похрустывающими на зубах.

Наконец показалась стая из трех бродячих собак, одна паршивей и худосочней другой. Они зарычали и затявкали, схватившись у входа в переулок за дохлую крысу, которую мальчик оставил там на виду.

От прилива густой и горячей слюны зачесался язык. Потянувшись к ножу, мальчик сорвался с места.

Скорчившись на краю крыши, словно пародия на торчащую рядом с ним чудовищную горгулью, он смотрел на город внизу. Одежду ему заменяло тряпье, не способное удержать холод снаружи. Он рос слишком быстро, так что почти каждую неделю приходилось снова что-то красть. По правде говоря, его и мальчиком уже назвать было нельзя. Он сравнялся ростом с теми людьми, которых резал, потрошил и убивал.

Территория внизу принадлежала мужчинам и женщинам с вытатуированными на лицах красными слезами. Обычно мальчик избегал их владений, но этой ночью его привлекли крики. Он предостерегал их прежде, и уже неоднократно. Предупреждал их о том, что им придется платить кровавую цену всякий раз, когда они надумают заявиться в его часть города.

И все же они приходили. Приходили группами по несколько человек, убивали мужчин из соседних районов, а женщин утаскивали с собой на потеху.

Нет. Довольно. Бледный человек соскользнул с крыши, удерживаясь на весу лишь с помощью рук. Его ботинки коснулись тротуара внизу с призрачной легкостью — и, облаченный в нищенское тряпье, он отправился проверить, почему его предостережениям не вняли.

Они оставляли часовых в зданиях заброшенных фабрик, стоявших рядами и отмечавших границу их территории. На первого — мужчину с облезлой шавкой — он наткнулся, спрыгнув вниз сквозь дыру в потолке.

Часовой обернулся, поднимая ружье, но бледный человек сломал ему руку в локте и вогнал осколок стекла в его грязную шею. Собака, попятившись, зарычала. Она оскалила клыки, но явно не спешила вступать в бой. Бледный человек уставился на нее в ответ, сузив глаза и обнажив в оскале свои белые зубы.

Собака, развернувшись, помчалась прочь, скуля и подвывая.

Перед тем, как уйти, бледный человек отрезал убитому часовому голову и насадил ее на прут железной изгороди. Возможно, если оставить предостережение на вражеской территории, это сработает лучше. На сей раз он оставит дюжину. Или штук двадцать.

Если не поможет и это, в следующий раз их число возрастет до сорока.

Плач был для него музыкой. Стрельба — смехом. Горе и ужас сопровождали всю его жизнь неумолчным напевом. Не потому что он ими наслаждался, а потому, что в этом городе он не слышал ничего другого. Эти звуки вскормили его вместо материнского молока. Под крики мертвого и разлагающегося города он превратился в мужчину — а затем во что-то неизмеримо большее.

О нем писали. Читать он не умел, но все же улавливал смысл в печатных строках на клочках газетной бумаги или в тексте, пробегающем по экрану. Он выучил местный язык без всяких усилий, сам не зная, как. Понимание просто пришло к нему, и он ощущал, что так и должно быть.

Они называли его мстителем. Убийственным эхом Эры Нежеланных Законов, бродящим по городу. Призраком со Старой Земли, беспокоящим ночные улицы. Для начала они дали ему имя, чтобы их страхи обрели лицо. А вскоре имя превратилось в проклятье.

Ночной Призрак.

Призраком он скользил по собору, этому грандиозному обиталищу фальшивого божества. Он бесшумно полз по сводчатому потолку, скрываясь там, куда не доставал свет факелов. Королева-жрица, владычица этого монументального сооружения, обирала свою паству. Она лишала их денег, свободы и самой крови. Она забирала их детей. Она управляла их жизнями. И все за сомнительную честь оказаться под ее защитой — защитой от других королей улиц и королев переулков, которые делали то же, что и она.

Бледного человека огорчало, что люди так слабы. Порой казалось, что они ничем не лучше собак, охранявших их дома. Они так же покорно принимали побои и носили ошейники, столь же тесные, пускай и не настолько материальные. Многие из них были вынуждены продаться в узаконенное рабство и носить татуировки своих хозяев, а другие просто носились по улицам дикими стаями, присваивая все, что пожелают, с помощью угроз или силы.

Большинство из них — тех, что не были связаны рабской клятвой — работали на литейных заводах, чье вонючее дыхание отравило небеса, скрыв тусклое солнце.

Он жил на задворках человеческого общества, не боясь наказания, и, следовательно, не имея представления о правосудии. В природу этих людей не была заложена необходимость подчиняться какому-либо закону, кроме права сильного — как и никаких сожалений по этому поводу. И даже это право делили сотни и сотни главарей мелких шаек и уличных банд.

Едва ли их можно было назвать людьми. Скорее, животными. Обитателями улья.

Однако он наблюдал за ними и учился. Лишь инстинкты заставляли их быть такими. А инстинкты можно контролировать. Хищников можно приручить. Добычу — пасти, как стадо.

Бледный человек понимал, что ему придется предстать перед многими из них этой ночью — так сказали ему карты. Тысячи людей, собравшиеся в этом поддельном святилище, увидят его впервые. Необходимая уступка, не более того. Он учился у них. Теперь они будут учиться у него.

Он крался все ближе, ближе, готовясь спрыгнуть с потолка.

Падение убило бы любого из них, но бледный человек уже свыкся с мыслью, что принадлежит к иной породе. Разжав руки, он перевернулся в воздухе, и его лохмотья распростерлись рваными крыльями.

Охи и ахи толпы заглушили шум его приземления. Их жрица, их хозяйка в великолепных одеждах, смердевших ружейным маслом и кровью невинных, задрожала и обмочилась от ужаса. Она умерла еще до того, как начала падать. Кровь потоком хлынула из дыры у нее в груди.

Бледный человек раздавил сердце жрицы в руке. Растерзанная плоть громко хрустнула.

— Ночной Призрак… — выдохнул кто-то — одинокий голос в застывшей толпе.

И вдруг все они начали повторять это имя, шептать его и выкрикивать. Некоторые бросились бежать, другие тыкали пальцами, третьи потянулись за оружием.

В этот момент он узрел истину — истину, которую чувствовал, но с которой ни разу не сталкивался лицом к лицу. Рабы ненавидели его так же сильно, как и их господа. Он был для них демоном, как и для их хозяев. Он угрожал им всем.

Бледный человек развернулся и скрылся под их ошеломленными взглядами, все это время не переставая хохотать.

Он понял, в чем ключ к переменам. Стаду надо было показать, что за грехи им грозит суровая кара. Они должны были увидеть правосудие собственными глазами, потому что только так их можно было чему-то научить.

Страх был оружием чище всех прочих. Только страх удержит их в повиновении, ведь они столь ясно продемонстрировали, что сами не способны следовать даже простейшим нормам морали.

Ночной Призрак узнал все это, наблюдая, изучая и совмещая результаты этих наблюдений с инстинктивным знанием о том, как должен работать мир. Не получив никакого образования, он был равнодушен к идеалам цивилизации и культуры; безнравственность людей поражала его на куда более глубоком и примитивном уровне. Насилие, которое они с такой легкостью применяли по отношению друг к другу, противоречило самой природе социальных животных, разумных или нет. Порознь люди никогда не возвысятся, ничего не достигнут и не смогут идти по пути прогресса. Даже ненависть к общему врагу не могла сплотить их. Она могла бы привести хоть к какому-то подобию согласия и развития, но жители города не способны были и на это. Их жизнью управляло лишь эгоистическое желание красть у ближних своих и убивать.

Ночной Призрак размышлял об этом, сомкнув руки на горле вырывающегося человека. Эта ночь была такой же, как и все прочие, и ему предстояло пролить кровь грешников.

— Пожалуйста… — прохрипел человек.

Он был стар, что лишь ухудшало дело. Ночной Призрак невольно задумался о том, сколько лет этот старик сосал деньги, кровь и жизнь из горожан. Он занимал самую вершину преступной пирамиды и осквернял все, что находилось внизу.

— Пожалуйста… — повторил человек. — Пожалуйста.

«Пожалуйста». Сколько раз Ночной Призрак слышал, как в его присутствии, заикаясь, бормочут это слово? Неужели они и в самом деле надеялись, что он прислушается к их мольбам?

— Я дам тебе все, что захочешь, — выдохнул старик. — Все. Все, что захочешь.

В глубине глотки Ночного Призрака зародилось влажное, булькающее рычание. Он ненавидел мольбы, в основном потому, что не понимал их смысла. Они знали, что виновны, и что правосудие явилось за ними. Они это заслужили. К этому привели их действия. Так зачем же упрашивать? Зачем пытаться бежать от последствий своих же деяний? Зачем вообще грешить, если цена была для них слишком высока?

Старик продолжал умолять о пощаде, и Ночной Призрак снова зарычал.

— Ты это заслужил, — ответил он затем до странности мягким голосом. — Не проси. Не обвиняй меня. Это конец пути, который ты сам избрал.

— Пожалуйста…

Ночной Призрак содрогнулся от отвращения. «Пожалуйста». Опять это слово. Первое, которое он выучил, слыша, как оно срывается с губ бесчисленных трусов.

— У меня есть семья…

— Нет, у тебя нет семьи.

Ночной Призрак оглядел пустой склад из-под завесы грязных волос.

— Твоя жена и дочь уже мертвы. Дом сгорел дотла час назад.

— Ты лжешь… Лжешь…

Ночной Призрак отпустил горло старика, и тот распростерся на земле, не в силах шевельнуться. Его руки и ноги были переломаны в локтях и коленях. Сжимая в руке нож, сделанный из осколка стекла, Ночной Призрак нагнулся над своей жертвой. Острие прижалось к дряблой коже под правым глазом старика.

— Каждый, кто был с тобой в кровном родстве, убит за соучастие в твоих многочисленных грехах. Это стекло из окна твоей спальни. Я взял его после того, как содрал кожу с твоей жены. При этом она все еще дышала.

Он надавил на клинок, погружая его в широко распахнутый глаз человека. Вот когда раздались настоящие крики.

Тремя часами позже старика нашли распятым на шпиле заброшенного здания городского ополчения. Опустевшие глазницы слепо смотрели на прохожих, дождь хлестал по ободранным мышцам. Освежеванный прожил еще почти двадцать минут, все это время крича настолько пронзительно, насколько это возможно без языка.

Война и лето начались одновременно, когда никто их не ждал. На людской памяти еще не было такого долгого и жаркого лета. Облака над Нострамо Квинтус, разбухнув от кислоты, лопались воронками атмосферных бурь. Изъязвленному городскому ландшафту было не привыкать к кислотному дождю, неизбежному результату фабричных выбросов, но в этом году ливни оказались настолько едкими, что смывали краску со стали и оставляли болячки на незащищенной коже.

Война, по замыслу, велась в тенях, но в мире без солнечного света это означало, что весь город превратился поле боя. Ночной Призрак знал, что охотятся на него. Он знал это и всячески приветствовал. Это было знаком того, что городская элита, опутавшая население цепями порока, осознала угрозу. И, что еще приятней, они начали ощущать страх. Они хотели убить его, прежде чем он явится за кем-то из них. Горожане ненавидели его уже долгие годы, еще с тех пор, как его имя произносили шепотом и считали городской легендой. Еще с тех пор, когда он не совершал ничего более впечатляющего, чем истребление и расчленение жалких подонков.

Но теперь к игре подключились и власть имущие. Они тоже боялись его. Изменения происходили медленно, но верно.

Последним из убитых им хозяев города был земельный барон, прибравший к рукам инвестиции в предприятия по очистке адамантия на южном конце города.

— Люди — это животные, — сказал Ночной Призрак съежившемуся аристократу. — Без страха наказания все развалится. Центр не выдержит давления.

— Пожалуйста…

Опять это слово.

— У тебя были все полномочия, все возможности, но ты так и не смог усвоить простейших истин касательно человеческой природы. У тебя был шанс. Теперь твоя смерть преподаст урок остальным.

Ночной Призрак подвесил безголовое тело за лодыжки к силовому шпилю. Труп был обнажен, если не считать жуткого украшения из трехсот девяти разрезов на коже — по одному за каждого погибшего в недавнем пожаре на фабрике.

Его не страшило то, что хозяева города открыли на него охоту. Пускай попытаются. Каждый рассвет заставал его спящим в другом логове — в те дни, когда он вообще решал, что сон необходим. Ночной Призрак отшвырнул в сторону содранную шкуру тупого головореза. Он застал бандита на крыше, где тот напал на женщину. Ободранная скотина сдохла еще до того, как свежевание было окончено. Спасенная женщина тут же сбежала, визжа и ни разу не оглянувшись.

Ночной Призрак омыл лицо кровью мертвого насильника, запятнав кожу грехом, прежде чем умчаться в вечную ночь города.

Повязка на предплечье потемнела от пота и грязной дождевой воды, но рана, по крайней мере, перестала кровоточить. Ночной Призрак проверил, как работает рука: повертел в запястье, поработал локтем, сжал и разжал пальцы.

Пробита мякоть, и ничего больше. Пуля оставит шрам, но разве все они не оставляли следов? Он давно не видел себя в зеркале, но когда проводил кончиками намозоленных пальцев по груди и спине, ощущал множество бугров, оставшихся от пулевых отверстий. Уворачиваться каждый раз он не мог, несмотря на то, что был намного быстрее своих преследователей.

Ему по-прежнему каждый вечер было холодно. И он по-прежнему был несчастен. Но это тоже вскоре изменится. У него была идея. Мечта, зародившаяся в самом сердце этого кошмарного существования.

Ночной Призрак наблюдал за стайкой нищих ребятишек, еще не успевших вступить ни в какие банды. Они обирали мертвеца, которого он оставил в канаве, снимали драгоценности и деньги. Он мог бы убить их — искушение подступило к горлу — однако вид маленьких мародеров заставил его рассмеяться.

Когда дети обернулись на звук, выпучив глаза от страха, он уже исчез.

Теперь целые ночи проходили без запаха крови. Они оставались в домах и норах и редко выходили на улицу после вечернего закрытия фабрик. Городские кварталы больше не оглашались звуками перестрелки и воплями раненых, избитых и умирающих.

Но Ночной Призрак по-прежнему следил за своим городом и людьми. Грехи стали бесшумней, преступления — скрытней, но город все еще не освободился от их пагубного влияния. Он хотел от них лишь страха, и получал лишь страх. Страх принес послушание. Страх заставил их подняться над своими низменными животными инстинктами и жить, как подобает людям.

Охота на него продолжалась, но в городской верхушке осталось немного тех, кому это удовольствие было по карману. Бандиты и наемные убийцы все чаще отказывались преследовать его, а недалекие и трусливые мужчины и женщины, желавшие его смерти, никогда бы не решились выйти на улицы, чтобы сделать это своими руками.

Ночной Призрак раздробил кость зубами и начисто обгрыз остатки мяса. Вкус прокисшей свинины уже не заставлял его морщиться. Годы нужды стерли все сомнения и колебания.

Отбросив в сторону человеческую берцовую кость, он облизал зубы. Бывали ночи, когда он почти скучал по вкусу собачатины.

— Леди, — начал он, — и джентльмены.

Собравшиеся аристократы при этих словах напряглись. Их телохранители потянулись к спрятанному оружию. Ситуация балансировала на острие ножа.

Он горгульей взгромоздился на спинку трона премьер-министра. Его огромное, но до странности изящное тело темным покровом окутывало тряпье, которое он носил поверх бледной, покрытой шрамами кожи, и завеса черных немытых волос, частично скрывавших лицо.

— Нам надо поговорить, — обратился к ним Ночной Призрак.

Его голос, шипящий и мягкий, пронесся над ними дыханием из-за края могилы. В полумраке его глазницы казались глубокими омутами на призрачном лице, а улыбка — щелью, прорезанной между двух молочно-белых губ.

Телохранители, вместо брони нарядившиеся в дорогие костюмы, теперь направили оружие на него. Пистолеты. Винтовки. У него была целая коллекция шрамов, оставленных подобным оружием. При виде двух десятков стволов, нацеленных в него, он лишь улыбнулся шире.

— Вы не можете убить меня, — прошипел он. — Даже не пытайтесь. У этой истории другой конец.

Ночной Призрак подался вперед, и на его лицо упал серебристый отблеск маломощных осветительных полос на потолке. Эти заострившиеся черты могли быть вылеплены из алебастра — тепла и жизни в них было не больше, чем в камне.

— Зачем ты здесь? — просил один из аристократов. — Чего ты хочешь?

Ночной Призрак чуял кислую вонь страха в его дыхании.

— Я мог бы потребовать этот город, так ведь? Но он больше не принадлежит вам. Я уже взял его.

Он остался сидеть на спинке трона, окутанный лохмотьями и тенями. Он чувствовал, как давит на них его присутствие — слышал, как под роскошными одеждами текут на пол струйки мочи, слышал приглушенный гром убыстряющегося сердечного ритма, видел, как тонкие волоски встают дыбом у них на затылках.

— Моя миссия состоит в том, чтобы заставить вас подняться над вашей низменной природой. Моя миссия, как высшего существа, превосходящего вас во всем. Я беру на себя грехи этого города, чтобы люди могли очиститься от греха.

Самый храбрый из них вновь подал голос. Взгляд его оставался тверд, хотя пальцы дрожали.

— Так вот в чем состоит твоя философия? На все убийства и святотатства тебя сподвигло… вот это?

— Здравый смысл. Истина. Я постиг, как работают ваши сердца и умы. С помощью этого знания я принес в ваше общество мир.

— Ценой свободы.

Ночной Призрак медленно втянул воздух сквозь ножевой разрез своей улыбки.

— Здесь правит мир, и правлю я. Я не жду от тебя понимания. Ты лишь ничтожный человечек с ничтожными мечтами.

— Ты принес нам покой кладбища. — Аристократ осмелился приблизиться на шаг. — Мир, ценой отказа от свободы выбора, от любых свобод. Город живет в страхе, вынужденный существовать по тем законам, что ты нам навязал.

— Да, — ответил Ночной Призрак. — Да.

— Но каждый грех…

— Карается.

Ночной Призрак вслушивался в ток их крови, подгоняемый суматошными ударами сердец.

— Карается смертью, независимо от преступления. Независимо от размера прегрешения. Горожане живут в молчании, боясь, что единственное сказанное против тебя слово принесет им смерть.

— Да, — Ночной Призрак прикрыл черные глаза, как будто прислушиваясь к этому молчанию, плывущему над городом. — Послушай. Послушай, как звучит безмолвие. Разве это не умиротворяет?

Молодой аристократ покачал головой.

— Как благородно с твоей стороны, зверь.

— Бальтиус.

В устах Ночного Призрака имя прозвучало как шепот ласкающего плоть клинка.

— Ты все еще жив благодаря потенциалу, который я вижу в тебе. Умолкни, и, возможно, я позволю тебе жить и дальше во славу моего терпения.

— Ты — чудовище.

— Нет, — пальцы Ночного Призрака сжались когтями хищной птицы. — Я — посланник цивилизации. Но, чтобы стать светом в вашей тьме, я должен принять на себя покров греха.

Непрошенный гость поднял руку и медленно отвел волосы с запавших глаз.

— Люди — это животные. Звери, если воспользоваться термином Бальтиуса. Но их можно пасти, контролировать, ими можно управлять. Угроза наказания вынуждает их жить в соответствии со строкой закона. Через страх они преодолевают свою животную природу. Я стою на пороге великих свершений, господа и дамы. Великих свершений. Я держу этот город за глотку. И теперь у нас есть мир. Есть спокойствие. Вы хотя бы понимаете всю важность этого слова? Нас ждут настоящие чудеса, если мы сумеем использовать мир, чтобы достичь прогресса.

Он снова поднял руку и медленно сжал длинные бледные пальцы, похожие на венчик ядовитого цветка.

— Но я хочу большего. Я хочу большего от этого города. От его жителей. От этого мира, который мы называем домом. Я хочу то, что принадлежит мне по праву, то, что стало моим благодаря грузу ответственности за стоящих ниже меня.

Наконец-то усмешка Ночного Призрака исчезла. Его глаза обшарили толпу — глаза столь жесткие и холодные, что могли бы быть опалами, вставленными в глазницы черепа.

— Я стану вашим королем.

Глава VI Память

Больше он не охотился. По прошествии лет нужда в этом отпала. Скованный молчанием улей его города был озарен светом прогресса — а также и вполне буквально освещен уличными фонарями и башнями маяков. Уже десятилетиями не совершалось никаких преступлений и грехов. Последние следы сопротивления и анархии исчезли вскоре после того, как он начал трансляции своих расправ на домашние пикт-экраны. Крики жертв разносились по планетарной коммуникационной сети.

Эти казни, записанные в тронном зале, окончательно уничтожили ростки преступности. Его люди знали, что при малейшей провокации он вернется на улицы. Страх заставил даже самых упорных принять спасение из его рук.

Нострамо Квинтус, столица мира без солнца, рос с каждым годом.

Им были знакомы космические перелеты, хотя и в самой примитивной форме, без выхода в варп. В пределах их досягаемости была лишь горстка миров в ближайших звездных системах. Нострамо уже много поколений торговал с ними, поставляя адамантий из своих неисчерпаемых природных запасов, однако под властью Ночного Призрака планетарный поток экспорта возрос до беспрецедентных объемов. Также возросла и прибыль. Топки заводов и литейных фабрик запылали жарче, предприятия по переработке и очистке руды раскинулись по всему городу, а шахты вгрызлись еще глубже в бесценную кору Нострамо.

С наступлением комендантского часа город безмятежно засыпал. На рассвете рабочие вставали в тусклых лучах умирающего солнца, чтобы вновь и вновь повторять трудовой цикл. Город пропитался промышленной вонью — жарким смрадом угля и химических примесей. От людей несло безнадежностью и страхом.

Ночной Призрак стоял на балконе безликого серого шпиля, который считал своим замком, и вместе с осклабившимися каменными горгульями смотрел на свой город.

Этот день наступит сегодня. Он знал это, как знал и все остальное. Ответы приходили к нему так же, как и всегда: в сновидениях. С тех пор, как он подчинил планету себе, его сверхчеловеческие чувства обострились до невозможности. Он знал, на каком-то подсознательном уровне, что преображается в нечто иное. Он созревал, эволюционировал в… в того, кем должен был стать от рождения. Впервые это стало проявляться, когда он начал предугадывать слова людей еще до того, как они были произнесены. А вскоре он привык видеть события предстоящего дня накануне ночью.

Достаточно быстро он научился грезить наяву. Видения того, что должно было случиться, перекрывались с настоящим. Говоря с подчиненным, он порой терял нить беседы, потому что вместо этого слышал последние слова слуги, которому суждено было умереть через девять лет от инфаркта. Он видел лица своих губернаторов, изборожденные морщинами прожитых лет и покрытые шрамами — хотя им еще только предстояло прожить эти годы и заработать эти шрамы.

Один сон, пылавший ярче всех остальных, поразил его особенно сильно.

— Следите за небесами, — приказал он окружным губернаторам на последнем совете. — К нам приближается звездный флот. Этот флот будет так велик, что пламя его двигателей затмит наше жалкое солнце.

— Грядет война? — спросил Бальтиус.

— Да, — ответил Ночной Призрак. — Но не с теми, кто явится к нам. Война разразится позже, вдали от берегов Нострамо.

— Кто они? — спросил другой губернатор. — Чего они хотят?

— Это воины моего отца. Он идет за мной.

Город рыдал при виде Посланников Света. Рыдали все: мужчины, женщины и дети, толпой вывалившие на улицы. Бледные лица были обращены к гостям в центре толпы, а небо озаряли фальшивые звезды двигателей космических кораблей.

Чужаки двигались медленной, величественной процессией. Земля в самом буквальном смысле дрожала от их мерной поступи. Они шагали огромными лязгающими фалангами. Воины каждого отряда были облачены в доспехи разного цвета: черные, золотые, царственно-фиолетовые и землисто-серые. Их вели гиганты. Гиганты, возвышавшиеся над своими воинами так же, как те возвышались над смертными. А впереди гигантов шагало само солнце в человеческом обличии — божество во плоти, но эта бренная оболочка не способна была удержать рвущееся наружу пламя его духа. Слепота поражала всех, кто решался взглянуть на него. Пострадавшие провели остаток жизни, не видя ничего, кроме навеки выжженного на сетчатке образа живого божества.

Жители Нострамо Квинтус наблюдали за наводнившими их город чужаками. Миллионы и миллионы губ сомкнулись в молчании, миллионы глаз расширились от благоговения. Тишина была столь полной и неестественной, что казалась потусторонней. Даже ливень прекратился. Сам сезон бурь затаил дыхание, когда парад инопланетной мощи достиг башни Ночного Призрака в сердце города.

Он их ждал.

Армия разом остановилась. Четверть миллиона солдат замерли в один миг. Вперед выступили четверо гигантов. Их возглавляло сияющее божество.

Первый полубог, облаченный в кованое золото, склонил беловолосую голову в царственном приветствии, как король при встрече с равным себе.

— Я Рогал Дорн, — сказал он.

Ночной Призрак ничего не ответил. Мысленным взором он видел гибель гиганта. Сотня убийц навалилась на него в темном туннеле, их ножи и мечи влажно блестели от крови воина.

На втором гиганте был серый доспех, покрытый узорами. В броне были вытравлены десятки тысяч слов, будто ученый решил писать пером по камню. Воин кивнул чисто выбритой татуированной головой, также изрисованной письменами, золотыми на загорелой коже.

— Я Лоргар Аврелиан, — сказал он.

Голос его был напевным и звучным, в то время как у Рогала Дорна — сдержанным и властным.

— Мы искали тебя, брат.

В его доброжелательных глазах застыла печаль — печаль, появившаяся при виде темного города, его заморенных обитателей и свидетельств их серого, безрадостного существования.

И снова Ночной Призрак ничего не ответил. Он видел корону псайкерского огня, увенчавшую чело воина, и слышал его крик, обращенный к пылающим небесам.

Третий гигант носил черную клепаную броню. Его руки были из твердого серебра, но выглядели и двигались, как живые конечности. В голосе его слышалось скрежетание стальной фабричной утробы.

— Я Феррус Манус, — сказал он.

Глаза его были темными, но не холодными.

Ночной Призрак промолчал. Он видел, как голову воина держит на весу другой воитель, запустив бронированные пальцы в опустевшие глазницы.

Доспехи последнего гиганта были окрашены в фиолетовый цвет нездешнего заката. На плечи волной падали длинные серебристые волосы. Он единственный улыбнулся, и единственный встретил испытующий взгляд Ночного Призрака теплотой в глазах.

— Я Фулгрим, — сказал последний из вождей. — Рад наконец-то встретиться с тобой, брат.

И все же Ночной Призрак ничего не ответил. Образ последнего гиганта оставался смутным — тот вечно смеялся и по-змеиному ускользал, никогда не показываясь целиком.

Бог шагнул вперед, широко раскрыв объятия, и набрал воздуха, чтобы заговорить.

— К…

Первый же звук поразил Ночного Призрака, словно пронзившее сердце копье. Задыхаясь, он рухнул на колени. Слюна нитями потянулась с оскаленных зубов. Кровь хлынула из пробитого сердца и перерезанной глотки. Руки судорожно зашарили по горлу, не в силах остановить поток. Вся жизнь выплеснулась из него, обжигая заледеневшие пальцы. Видения убийства стучали ударами молота в пустом и гулком черепе.

К его голове прикоснулась рука. Боль мгновенно утихла, и в этот благословенный миг разум вернулся к нему. Его горло не было перерезано. Сердце не разорвалось. Ночной Призрак взглянул вверх и увидел, как золотое божество, безликое и неподвластное возрасту, превращается в человека. Лицо богочеловека стало обычным мужским лицом — оно могло бы принадлежать любому из жителей миллионов миров. Любому — и всем им сразу. Он был апофеозом человеческой расы.

— Успокойся, Конрад Курц. Я пришел, и собираюсь забрать тебя домой.

Ночной Призрак поднял руку, чтобы смахнуть потные волосы с изможденного лица.

— Меня зовут не так, отец. Мои люди дали мне имя, и я буду носить его до смертного часа.

Не желая стоять на коленях, он выпрямился во весь рост.

— И я отлично знаю, что ты собираешься со мной сделать.

Сцена застыла. Ночной Призрак взглянул на вмерзшего в толщу времени Императора — божка, претендующего на роль отца своры безумцев и воинствующих фанатиков. Он взглянул на братьев и на легионы, замершие стройными рядами у них за спиной.

Он посмотрел на толпу, застывшую в недвижном совершенстве стоп-кадра. В воздухе поблескивали пылинки, скованные той же магией, что и люди вокруг.

Обернувшись, Ночной Призрак увидел фигуру, закованную в керамит цвета полуночи. Пластины брони рассекали нарисованные на них молнии. Воин стоял в стороне, молча глядя на происходящее. Взгляд его черных глаз не был ни оценивающим, ни осуждающим.

— Севатар, — окликнул Ночной Призрак наблюдавшего за ним воина. — Ты не должен быть здесь.

Севатар подошел ближе. Над улицей разносилось эхо его шагов, а взгляд черных глаз метался по застывшей толпе. Повелитель Ночи избегал прямо смотреть на Императора. Воспоминание или нет, он не желал, чтобы глаза выжгло расплавленное золото. Последний раз, когда он видел Императора во плоти, пришлось проваляться в апотекарионе семь недель, прежде чем восстановилось зрение. От нетерпения Севатар чуть не потребовал, чтобы вместо глаз ему вставили аугментические протезы.

— Господин мой, — обратился первый капитан к отцу.

— Ты не должен быть здесь, — повторил примарх.

Теперь он был Курцем, а не просто Ночным Призраком.

Он стоял, облаченный в полночь, как и его сын. На руках блистали убийственные когти длиной с лезвие косы, изготовленные для него в кузницах-лабораториях далекого Марса.

— Объясни, зачем ты пришел.

— Что за вопрос? — Севатар оперся на копье, упиравшееся цепным лезвием в рокрит дороги. — Вы мой примарх, отец. Разве я могу не рискнуть собой, спасая вас?

— Потому что я твой примарх, — Курц покачал головой с улыбкой столь же мрачной, как и его дела. — И потому, что я возглавляю легион бессердечных ничтожеств, не способных на верность ни мне, ни друг другу.

Севатар пожал плечами, скрипнув сочленениями доспеха.

— И все же в популярности среди братьев мне не откажешь. Эта загадка не перестает меня мучить.

Он снова окинул взглядом дорогу.

— Почему вы задержались на этих воспоминаниях, господин? Что тянет вас в прошлое, когда будущее все еще под угрозой?

Курц не ответил. Он сделал Севатару знак следовать за собой и зашагал по улице, обходя застывших, как статуи, воинов из легионаДетей Императора.

— Ты не должен быть здесь, — снова сказал примарх. — Не потому, что это личное. На это мне плевать, Сев.

— Тогда почему нет?

— Ты знаешь, почему нет, — хмыкнул Курц.

Звук получился такой, словно ящерица поперхнулась пылью.

— За одну ночь ты свел на нет десятилетия усилий по подавлению твоего дара. — Курц оглянулся через плечо на следующего за ним сына. — Твоя душа больше не защищена. Я могу считывать тебя так ясно, как мне не удавалось уже долгие годы. Я вижу сквозь все твои защитные барьеры, потому что они перестали быть барьерами.

Севатар знал, к чему тот клонит.

— Я не хочу знать.

— Нет, хочешь. Каждый хочет.

Снова глядя вперед, Курц свернул в сторону, чтобы пройти сквозь отдельно стоящую фалангу Ультрамаринов во главе с их стойким командиром.

— Я еще тогда просил вас не говорить мне, повелитель, — помрачнев, произнес Севатар, идущий следом. — Прошу, не нарушайте нашего прежнего соглашения.

— Нет.

Курц снова хмыкнул, будто подавившись пылью — так ветер свистит в пустой гробнице.

— Ты умрешь в бою.

Севатар сглотнул.

— Это едва ли можно назвать неожиданным, господин. Я не хочу знать остального.

— Тебе ничего не грозит, Сев. За исключением этой банальной истины, я вижу немного.

Севатар еще минуту молча шел за ним.

— Вы заставляете меня сожалеть о том, что я в это ввязался. Я надеялся найти вас и…

Фраза повисла в воздухе. Первый капитан не был уверен, что хочет ее окончить.

— И? — подстегнул его голос примарха.

— И спасти вас, господин.

— Вот почему я так ценю твое общество, Севатар. Ты всегда шутишь с таким невозмутимым лицом.

Севатар нахмурился.

— Я собрал треть легиона, лорд Курц, — он заговорил так, как говорил всегда, отчитываясь перед своим сюзереном — сухо и четко. — Рукокрылые снова готовы действовать. Я собираюсь рассредоточить флот и повести основные наши силы к Терре. Остальные рассеются в космосе, совершая диверсии на имперских путях снабжения, сжигая миры и украшая города новыми свежевальными ямами. Все как в добрые старые времена.

Курц оглянулся через плечо. Теперь его зубы были заточены до кинжальной остроты, как в реальном мире.

— Ты сказал «имперских», словно мы сами не принадлежим к Империуму.

Севатар кивнул в ответ.

— Я в этом больше не уверен, господин.

Он еще несколько минут следовал за примархом, обходя воинов в царственном пурпуре Детей Императора.

— Со мной Трез. Я слышу и чувствую его в глубине сознания. Он помогает мне, хотя я не знаю наверняка, как.

— Он хороший человек, — тихо сказал Курц. — По крайней мере, настолько хороший, насколько возможно в нашем флоте. Никого из нас не назовешь хорошим человеком, ведь так?

— Мы делаем то, что необходимо, господин.

Севатар прошел мимо капитана Детей Императора со знакомыми гравировками на доспехах. На какую-то секунду он почувствовал искушение прикончить воина прямо здесь, в воспоминаниях примарха. Имей эта идея хоть малейший шанс на успех, он осуществил бы ее без капли сожаления.

Пройдя сквозь ряды Третьего легиона, они зашагали мимо темных железных фаланг Десятого. Севатар поймал себя на том, что рассеянно шарит глазами по рядам, высматривая знаки различия воинов, убитых им на Исстваане.

— Господин? — спросил он после того, как несколько минут прошли в молчании.

— Говори, Сев.

— Почему вы нас ненавидите?

Он задал вопрос тихо и взвешенно, без всякого намека на оскорбление или злость. И все же его слова заставили Курца замереть на полушаге и развернуться. Длинные изогнутые лезвия, выступавшие из латных рукавиц над костяшками примарха, отразили золотой свет императорского нимба, оставшегося в нескольких кварталах позади.

— Что?

Севатар спросил так же небрежно, как и в первый раз:

— Почему вы, единственный из всех примархов, ненавидите свой Легион? Чем мы перед вами провинились?

Курц скупо улыбнулся.

— Недавно я говорил с Ангроном и Лоргаром. Они рассказали мне о чистках в своих легионах, о том, как уничтожают неблагонадежные элементы в Двенадцатом и Семнадцатом. Услышав их слова, я расхохотался от абсурдности этой идеи. Убивая слабых, неверных или поддавшихся скверне потомков своей генетической линии, они точно знали, когда следует остановиться. А я бы даже не знал, с кого начать.

Севатар пренебрежительно фыркнул.

— В любой другой день, отец, такие слова могли бы ранить мои чувства.

— Оглянись вокруг, — сказал Курц. — Ты родился на этой планете. Здесь ты вырос, так же, как и я. Император хвалил меня за то, как я управляю этим миром. Мной восхищался даже Фулгрим. Образец послушания. Покорный мир, говорили они. Были ли мои подданные счастливы? Имело ли это вообще значение? Я превратил их в людей, несмотря на животные страсти. Привил им цивилизацию, несмотря на низменные инстинкты. Я поднял их над уровнем звериного стада. В этом состояла моя ответственность перед ними — ответственность высшего существа. И я исполнил свой долг.

Курц окинул взглядом серые шпили, вздымавшиеся повсюду вокруг. Смог заводов и мануфакториумов окутывал их верхушки ядовитой пеленой.

— И посмотри, как люди отблагодарили меня. Не прошло и пары лет после моего ухода, и все пошло вразнос. Моя собственная планета отравила легион рекрутами, которых невозможно превратить в солдат. Насильники. Убийцы. Воры. Отбросы. Подонки. Шваль.

Севатар почти рассмеялся.

— Господин, но вы точно такой же. Легион поражен злом и анархией, потому что создан по вашему образу и подобию.

— Нет, — это единственное слово было пропитано сожалением. — Нет, ты не понимаешь. Я никогда не претендовал на совершенство, Севатар. Но я стал грешником, чудовищем, Ночным Призраком ради того, чтобы моим людям не пришлось становиться такими. И полюбуйся на результат. Полюбуйся на рекрутов с Нострамо, набранных меньше чем через десять лет после моего ухода. Погляди на ту мразь, что они мне присылают. Посмотри на гнусные человеческие отбросы, которых апотекарии накачивают моим генетическим материалом и превращают в сверхлюдей. Восьмой легион отравлен, Сев. Целые поколения людей стали убийцами по моему образу и подобию, но у них нет моих убеждений. Они насильники и головорезы потому, что им это нравится, а не потому, что кто-то должен взять на себя эту роль.

— Конечный результат один и тот же, — возразил Севатар. — Страх — наше оружие.

— Страх должен быть средством, а не целью. Посмотри, сколько крови пролил мой легион за последние годы, еще до того, как Крестовый поход подошел к концу. Страх превратился в цель. Повелители Ночи не желали ничего другого. Они питались страхом. Мои сыны были сильны и пускали кровь слабым ради забавы. Так скажи мне, капитан, где тут благородство?

— А что благородного во всем этом? — Севатар обвел рукой ближайшие улицы Нострамо Квинтус. — Вы могли бы претендовать на жестокое благородство, отец, только жестокости в нем куда больше, чем благородства.

Бледные губы Курца раздвинулись, обнажив заостренные зубы.

— Другого пути не существует.

— Нет? — Севатар ответил усмешкой на оскал отца. — А вы пробовали другие пути?

— Севатар…

— Ответь мне, отец. Как ты обучал этих людей жить в мире? Как просвещал их, как смягчал их нравы? Насколько известно мне, в своем поиске идеального общества ты лишь пожирал бродячих собак да сдирал кожу с живых людей.

— Это. Был. Единственный. Путь.

Севатар рассмеялся снова.

— Единственный путь к чему? К тому, чтобы усмирить население? А как же с этим справлялись другие примархи? Как мир за миром приходили к этому без расправ над детьми и трансляции их воплей по планетарной вокс-сети?

— Их миры никогда не были такими… такими спокойными, как мой.

— И все это спокойствие пошло прахом, стоило тебе отвернуться. Так что расскажи мне еще раз, как ты добился успеха. Расскажи, как замечательно все это работало.

Курц в мгновение ока оказался рядом с ним. Рука примарха сжалась на горле, отрывая Севатара от земли и не давая вздохнуть.

— Ты перешел все границы, первый капитан.

— Как ты можешь мне лгать? — сдавленно прорычал Севатар. — Как ты можешь лгать себе самому? Я здесь, в центре твоего сознания. Все твои воспоминания разыгрываются передо мной, как на подмостках. Твой путь — это нынешний путь Восьмого легиона. Но он никогда не был единственным. Всего лишь самым легким.

Курц сжал пальцы сильнее.

— Ты лжешь.

Севатар сузил глаза. Рука примарха давило на горло, воздух почти закончился.

— Тебе нравился этот путь, — прошипел капитан. — Ты полюбил его… как и все мы… Власть… Правота…

Курц отпустил его. Севатар рухнул наземь. Сочленения доспеха возмущенно взревели, керамит заскреб по рокриту дороги.

— Ты, сын ш-ш… — он замолчал, судорожно глотая воздух.

— Я — сын бога, — мягко поправил Курц. — Встань, Севатар. Оставь меня.

Первый капитан поднялся на ноги. В глазах у него плыло.

— Я никуда не уйду, господин. Не уйду без вас.

Курц улыбнулся. По крайней мере, так показалось Севатару.

— Я восхищаюсь твоим упорством. Всегда восхищался. Но ты — лишь моя тень, Севатар. Тебе не сравниться со мной. Уходи.

— Не…

Севатар сделал вдох, и стерильный воздух обжег его легкие холодом.

Трез отпустил руку воина. Примарх все так же спал на столе перед ними. Клинок Льва оставил на его теле жестокие шрамы.

Медленно пробуждались остальные чувства. Севатар ощутил хлорную, химическую вонь апотекариона, не способную до конца скрыть запах свежей крови. Первый капитан услышал натужное дыхание Треза и биение его сердца. И тревожные сирены.

Сире…

Севатар вновь настроился на вокс-сеть, и его немедленно оглушили пять сотен голосов, пытающихся перекричать друг друга. Он сфокусировал взгляд на рунах, проматывающихся по ретинальному дисплею, и включил прямой канал связи с флагманом.

— Это Севатар, — сказал он.

— Первый капитан!

Голоса он не узнал. Определенно, ему ответил человек, но это мог быть любой из семисот офицеров мостика. Севатар с трудом различал их голоса. Говоря откровенно, он и лица их различал с трудом.

— Что у вас происходит?

— Темные Ангелы, сэр. Они нас обнаружили.

Глава VII «Сумеречный»

Тактический гололит замигал, когда двигатели «Сумеречного» заработали на полную мощность. Телепортировавшись обратно на флагман, Севатар за четырнадцать минут домчался от основного шлюзового отсека до стратегиума. Первый капитан опасался, что к его прибытию битва уже закончится. Пробегая по коридорам, он в спешке прикончил нескольких членов команды, не успевших убраться с пути.

Некогда прежде он не испытывал такого облегчения при звуках сигнализации опасного приближения и звоне ауспика, оповещающем о подходе врага. Флоты еще не вступили в бой.

Добравшись до мостика, первый капитан немедленно подключился к тактическому дисплею, запросил вывод данных о статусе корабля на левую глазную линзу и оценил ситуацию.

Ситуация заключалось в том, что бой они проиграют. Севатар еще несколько секунд смотрел на гололит, определяя расстановку сил противника и возможные направления атаки.

Затем первый капитан кратко вслушался в перепалку адмирала Юла с командирами легиона. Хотя формально адмирал и превосходил их по рангу, те начисто игнорировали его приказы.

— Обращение к флоту, — распорядился Севатар.

— Канал открыт, капитан! — прокричал в ответ один из вокс-офицеров, стараясь перекрыть скрежет корпуса.

— Флот, говорит Севатар. Братья и сестры, скажу прямо: я не собираюсь дважды в месяц проигрывать этим ослепленным святошам, этим оборванным сукиным детям. Сосредоточить весь огонь на «Непобедимом разуме». Они искалечили нашего примарха. Давайте отплатим им той же монетой. Для атаки мне нужно по меньшей мере пятьдесят кораблей.

— Севатар, — отозвался один голос, до неузнаваемости искаженный помехами в воксе, — это самоубийство.

Ледяные губы Севатара вновь скривились в фальшивой улыбке.

— Как я понимаю, на твою поддержку рассчитывать не приходится, Крукеш?

— Ни за что.

— Я надеялся, что ты так и скажешь, брат. Это избавляет меня от необходимости отдать тебе приказ о бегстве. Возьми свои роты и уходи во тьму. Встретимся у Торуса и оттуда отправимся к Терре.

— Мы будем ждать, Сев. Удачи!

Севатар вновь переключился на общий канал.

— Вар Джахан, Нарака, Офион, Товак — отправляйтесь с ним или рассредоточьте свои силы и бегите по одному.

Двое из перечисленных капитанов-Рукокрылых ответили подтверждениями. Один не ответил вообще. И только Офион наотрез отказался.

— Я останусь, — передал он. — Я буду сражаться рядом с тобой, Севатар.

— Мне нужно только пятьдесят кораблей. Рукокрылые должны выбраться.

С командных палуб остальных кораблей хором прозвучало: «Да, сэр» и «Есть, капитан». Остаться вызвалось больше половины флота. Это была не демонстративная отвага Ультрамаринов и не железная дисциплина Имперских Кулаков, однако и с этим следовало считаться. Севатар отмечал идентификационные руны кораблей, мерцавшие золотом — это означало, что они решили остаться и прикрывать отступление.

При виде одной из них по коже у него побежали мурашки.

— Вар Джахан, — произнес он.

— Брат? — протрещало в ответ.

— Я приказал Рукокрылым бежать. Ты не можешь рисковать жизнью примарха, ввязываясь в это сражение. Уходи из боя вместе с остатками флота.

Севатар ожидал, что ветеран запротестует или снова начнет упрямо оспаривать старшинство.

— Севатар. Там… Лорд Курц зашевелился.

— Он очнулся? Может встать? Может сражаться?

— Нет.

— Тогда это ничего не меняет. Прежде чем оторвешься, отправь Вальзена обратно на «Сумеречный». Я доверяю твоим апотекариям заботу о лорде Курце. Мои понадобятся мне здесь.

— Будет сделано. Доброй охоты, Севатар.

Севатар снова взглянул на гололит, на множество кораблей — своих и вражеских.

— Адмирал Юл, — позвал он.

— Первый капитан? — раздалось из вокса.

— В чем состоит ваш план?

Адмирал изложил свои соображения. Севатар молча выслушал и в конце кивнул.

— Это мне нравится, — сказал он. — Вероятно, этот маневр назовут в вашу честь — остается лишь надеяться, что он сработает. Никому не хочется, чтобы его имя было связано с позорным провалом.

Флот Восьмого легиона рассыпался в космосе — неторопливый танец, в котором танцорами в равной мере правили дерзость и себялюбие. «Сумеречный» обогнал «Клинок тьмы» и во главе армады двинулся наперехват кораблям Темных Ангелов.

Остальные суда легиона бежали, поджав хвосты. Некоторые строем направились к точке варп-перехода в центре системы, а другие поодиночке уносились в космический мрак в направлениях, известных лишь их капитанам.

Севатар отвел глаза от их редеющего роя, борясь с внезапным и странным приступом грусти. Возможно, Восьмой легион действовал сообща в последний раз. С тактической точки зрения его идея разделения имела смысл и идеально подходила для их методов ведения войны, но он невольно почувствовал укол сожаления.

«Сумеречный» упрямо мчался вперед, содрогаясь на перегруженных двигателях.

— Время до встречи с противником? — спросил Севатар, усаживаясь на костяной командный трон примарха.

— Шесть минут и двенадцать секунд, первый капитан. Десять. Девять…

— Выпустить истребители.

— Выпускаем истребителей, — отозвался ближайший сервитор, немигающе глядя на первого капитана.

— Хорошо. И свяжите меня с командиром крыла Каренной.

Контуры космического истребителя модели «Гнев» напоминали тело стремительной молодой акулы. Он был пережитком той эпохи, когда гениальные конструкторы черпали вдохновение в формах древних обитателей терранских морей, и даже в облике вымерших существ, некогда населявших ее отравленные промышленными выбросами небеса. Этот корабль был раскрашен в цвета легиона, и молнии бежали зигзагами по его изящному корпусу.

Говоря откровенно, «Гнев» был устаревшей моделью. Этот класс истребителей и раньше встречался достаточно редко, а теперь все больше и больше сдавал позиции «Ярости», поставленной в массовое производство. Говорили, что у «Ярости» более покладистый характер. Они лучше поддавались управлению и реже выходили из строя. «Ярость» воплощала будущее, современный лик космической войны. Никаких соперников. Никаких ограничений на модификации в разных субсекторах. Никаких технических проблем, от которых страдали предыдущие модели.

И никакой души. По крайней мере, Тея ее не чувствовала.

Полет для нее был не просто механическим взаимодействием с заводскими образцами машин. Она запросто могла обогнать «Ярость» и расправиться с ней в бою на своем медлительном старом «Гневе» — и уже не раз это проделывала.

Как только сирены взвыли, Тея бегом бросилась вниз, в отсек предполетной подготовки, и, как и всегда, нетерпеливо натянула комбинезон. Затем застегнула и загерметизировала противоперегрузочный скафандр, предоставив сервиторам проверить и перепроверить резервные системы жизнеобеспечения и позвоночные разъемы интерфейса.

— Кто на пятой очереди? — спросил ее стрелок, Винсент.

— «Пепельный маскарад». Они уже должны были стартовать.

Черные волосы Теи были острижены коротко, что избавляло ее от лишней нервотрепки — она взяла протянутый сервитором летный шлем и легко натянула на голову. В следующую секунду Тея уже подтягивала ремни кислородной маски.

— Пошевеливайтесь! — рявкнула она.

Винсент переглянулся со штурманом, Кайвеном, который тоже замешкался с переодеванием.

— Победа достается медлительным и упорным, — парировал Винсент.

— Медлительным и упорным просто достается. Давайте быстрее.

— Позвоночное подключение, — пробубнил сервитор, — работает в оптимальном режиме.

Лоботомированный раб вытащил штекеры из позвоночника Теи. Ее, как всегда, передернуло. Меньше чем через минуту весь летный состав крыла уже бегом мчался по палубе ангара к истребителям.

Вой сирен наверху почти заглушал визг разогревающихся турбин и крики нескольких сотен рабочих. Для отправки в полет крыла истребителей требовалась четкая последовательность действий и координация, а «Сумеречный» запускал сразу несколько.

Подошедший к ним диспетчер палубы был лыс и настолько изувечен за сорок лет службы, что живых органов в нем осталось меньше, чем аугментических. При ходьбе его тонкая бионическая нога громко стучала.

— Командир крыла, — приветствовал он Каренну и, предупредив ее вопрос, добавил, — «Севио» и «Этус» еще не отремонтированы. «Релинкво» готов к выходу в космос.

Ухмыльнувшись, она хлопнула диспетчера по нагромождению аугментических передач, заменявших ему плечо, и снова побежала. Двадцать два из двадцати четырех ее истребителей вот-вот должны были взлететь.

«Нормально, — подумала она. — И даже более чем».

Тея первой взбежала по трапу, плюхнулась на противоперегрузочный трон и прижала позвоночные разъемы к портам интерфейса в спинке кресла. Прежде, чем устроиться поудобней, она дважды постучала костяшками пальцев по борту на удачу. Злорадно щелкнув, иглы интерфейса скользнули в позвоночник.

— Я на месте.

Не дожидаясь остальных, Тея немедленно защелкала переключателями и взялась за рычаги управления. «Гнев» ожил, по корпусу пробежала дрожь.

Кайвен крякнул, пристегнувшись к своему креслу, спиной к ней.

— На месте, — отозвался он, и Тея услышала писк и пульсацию навигационных систем, опознавших заложенный в память трона био-отпечаток оператора.

Еще она услышала, как он треснул кулаком по экрану ауспика дальнего действия.

— Вот клятая хрень, — проворчал он. — И меня уверяли, что его наконец-то починили.

Тея ухмыльнулась и промолчала. Винсент протиснулся к своему трону, расположенному ниже, в носу истребителя. Мониторов и рычагов перед ним было не меньше, чем перед Кайвеном, и куда больше, чем у нее. Откинувшись в кресле, стрелок напрягся, подключаясь к системе.

— На месте, — пропыхтел он и потянулся к рычагам управления.

Палубные рабочие захлопнули затемненный фонарь кабины, на чем предполетная подготовка была закончена. Тея слышала, как Кайвен стукнул костяшками пальцев по борту, и как Винсент последовал его примеру.

— Командир крыла Каренна, — произнесла она в маску респиратора. — «Веспер» готова к запуску.

Платформа подъемника дернулась и начала мучительно медленно выводить их на взлетную позицию.

По кабине раскатился низкий и спокойный голос:

— Тея.

— Первый капитан.

— Тактические данные уже загружаются, но тебе следует принять во внимание одну вещь. Я говорю об этом, потому что хочу, чтобы ты пережила следующий час.

— Какую, сэр?

— Будь готова к экстренной посадке, командир крыла. И позаботься о том, чтобы командующие эскадрильями тоже узнали об этом. План адмирала флота Юла потребует определенной скорости реакции ото всех, кто не находится на борту главных крейсеров.

— Благодарю за предупреждение, сэр.

Севатар не ответил. Связь уже оборвалась.

— Я ему нравлюсь, — сказала Тея, когда их подняли на взлет.

По обе стороны от них замигали палубные огни. Истребитель вздрогнул, останавливаясь в пусковой позиции.

— Мы на месте, — отрапортовал Кайвен. — Готовы к запуску. Цилиндры со сжатым воздухом в норме, катапульта заправлена. Ускорители в рабочем режиме.

Немного помолчав, он нарушил относительную тишину кабины приглушенным замечанием:

— Не ты. Мы все ему нравимся.

— Никто ему не нравится, — бросил Винсент через плечо. — Он обязан нам, и мы ему полезны. Разница очевидна.

Севатар наблюдал за приближением армады — все еще слишком далекой для визуального контакта, но ярко сиявшей на тактическом гололите. Координаты ведения огня обновлялись каждые несколько секунд и передавались всем судам флота, а оттуда — кораблям сопровождения и эскадрильям истребителей. По мере того, как расстояние между флотилией Повелителей Ночи и Темными Ангелами сокращалось, их рассеянные порядки начали образовывать боевой строй.

Надо было выиграть больше времени. Если Темных Ангелов не задержать, не пройдет и нескольких минут, как они вцепятся в загривок отступающему флоту.

Одна из рун на дисплее все еще его беспокоила. Проблема была не в восьмикратном численном перевесе Ангелов. Если план Юла сработает, они нанесут максимальный ущерб с минимальными потерями, а если нет, большая часть флота Восьмого легиона все равно успеет скрыться. На досуге можно было подумать над тем, как Лев ухитрился с такой небывалой согласованностью перебросить через варп всю свою армаду, но сейчас Севатару явно было не до этого.

Нет, проблема заключалась в этой единственной руне, обозначавшей один из его кораблей. Она все еще мерцала на голографическом дисплее, в то время как руны других отступающих кораблей гасли одна за другой — суда уходили в варп, отрываясь от преследователей. Поначалу руна перемещалась вместе с остальными беглецами, а затем остановилась. Сейчас она неподвижно зависла в пространстве, окруженная вспомогательными фрегатами и истребителями сопровождения.

Севатар обернулся к мастеру вокса в темной униформе слуг легиона.

— Вызвать их, — сказал он, указав на мерцающую руну.

Раб защелкал по консоли так быстро, что его механические пальцы слились в размытое пятно.

— Связь установлена, сэр.

— Говорит «Сумеречный». «Свежеватель», объяснитесь. Почему вы отключили двигатели?

Секунды текли.

— Нет ответа, сэр, — сказал техник.

— Благодарю, — огрызнулся Севатар. — Это я и сам заметил. Вар Джахан, вы меня слышите?

И снова тишина в ответ. Севатар черкнул пальцем по горлу, приказывая оборвать связь. У него появилось чувство, что он знает причину остановки «Свежевателя» — и эта мысль была не из приятных.

В стратегиуме «Сумеречного» все так и кипело. Рабы, слуги и сервиторы суетились у своих постов, и беспокойство волнами поднималось от их кожи вместе с запахом пота. Напряжение было физически осязаемо — Севатар почти ощущал его привкус. Выучка и привычка защищали команду от того страха, от которого у Севатара начинало пощипывать язык, но в дыхании смертных все же чувствовалась кислая вонь тревоги. Стук сотен сердец — и их механических заменителей из хрома и зубчатых передач — слился в единое, почти оперное звучание.

— Время до входа в зону поражения дальнобойных орудий?

— Двадцать девять секунд, капитан.

— Всем постам, приготовиться к обстрелу. Бейте по каждому встречному кораблю, но основной целью является их флагман. Все, повторяю — все орудия должны быть направлены на «Непобедимый разум», когда мы поравняемся с ним. Уничтожьте его, и мы сможем покинуть Трамас с высоко поднятыми головами.

Ярость отчаяния заставила обе стороны игнорировать все правила, принятые в космических поединках. «Сумеречный» и «Непобедимый разум» рассекали пространство, стремясь добраться друг до друга. Как будто позабыв о дальнобойных орудиях, они готовились схватиться лицом к лицу. Имперские космические баталии обычно велись на огромных расстояниях, и математика и логистика играли в них не меньшую роль, чем сноровка капитанов.

«Сумеречный» прокладывал дорогу сквозь армаду противника. Его щиты переливались всеми цветами радуги под свирепым огнем. Крейсер Повелителей Ночи промчался мимо «Звезды Первого легиона», разметал суда сопровождения и расстрелял конвой, добираясь до сердца вражеского флота. Следующие за ним корабли Восьмого легиона ринулись в брешь, пробитую их раненым флагманом.

Ярость лишила их всякой тонкости и здравомыслия. Два флагмана — одни из самых масштабных и тяжеловооруженных творений человеческого гения — неслись навстречу друг другу, не обращая внимания на суда поддержки.

Севатар смотрел на ряд обзорных экранов, каждый из которых транслировал картины гибели кораблей. Черная сталь рвалась, как бумага, и призрачное пламя гасло в пустоте. Всем ностраманцам на мостике пришлось закрыть ослепленные глаза, когда на одном из экранов под обстрелом семи крейсеров Темных Ангелов погиб «Тенебор». Остатки его носовой части, все еще рассыпавшие в космос обломки и команду, врезались в корму «Клейма почета». От удара варп-двигатель корабля Темных Ангелов сдетонировал и взорвался, мгновенно уничтожив все судно во вспышке болезненно-яркого света.

Пятьдесят кораблей Повелителей Ночи неслись прямо, словно копье, ни на йоту не уклоняясь от курса. Крейсеры Темных Ангелов отчаянно маневрировали, пытаясь избежать столкновения. Большие суда ворочались в пустоте с тяжеловесной грацией, а стайки мелких эсминцев без видимых усилий разлетались во все стороны.

Севатар вздрагивал всякий раз, когда пытался сфокусировать взгляд на ярких вспышках, сопровождавших гибель очередного судна, или даже на ослепительных потоках массированного огня лэнс-излучателей. Пространство вокруг Восьмого легиона опалила огненная ярость трехсот батарей. Корабль за кораблем исчезали под обстрелом Первого легиона. Их корпуса были испещрены пробоинами от лазерного огня и рассечены лэнс-импульсами.

Над трясущейся палубой вздохом разнесся голос, произнесший всего одного слово: «Сумеречный». Возможно, он сказал что-то еще, но все поглотила статика.

Севатару был знаком этот голос. Его взгляд метнулся к нужному экрану как раз вовремя, чтобы увидеть гибель «Клинка тьмы» под натиском окруживших его вражеских эсминцев.

«Нам понадобится новый адмирал флота», — с усмешкой подумал первый капитан.

Еще один корабль, на сей раз принадлежавший Темным Ангелам, взорвался по левому борту от «Сумеречного». Настолько близко, что крейсер вздрогнул от ударной волны, а изображения на нескольких экранах сменились сеткой помех.

Свет не просто резал глаза. Боль едкой кислотой бежала по нервам, проникала в череп и плясала в мозгу. Он вытер губы тыльной стороной перчатки. Кровь, внезапно хлынувшая из носа, была почти незаметна на красном. Ну вот, самое время. Как характерно.

На основном обзорном экране показалась необозримая туша «Непобедимого разума». Его шкура была покрыта ожогами и шрамами от лэнс-излучателей Восьмого легиона. Севатар почти видел рой своих истребителей, кишевших вокруг вражеского флагмана, словно блохи на паршивой собаке.

— Как только мы окажемся на траверзе… — начал он и вдруг замолчал.

— Капитан? — окликнул его один из офицеров палубы.

Севатар медленно выдохнул, устремив пристальный взгляд на один из сбоивших экранов. Там сквозь сетку помех пробивалось смутное изображение — изображение корабля, который должен был находиться где угодно, только не здесь.

— Это, — заметил Севатар в пространство, — ничем хорошим не кончится.

— Уходи! — выкрикнул Кайвен.

— Еще пару секунд, — прошипела Тея.

Она нажала на спуск, и из подвесных пушек вырвался энергетический луч, рассекший крыло «Ярости».

— Уходи! — снова завопил Кайвен.

Тея дернула за рычаги, бросив свое суденышко в штопор. Истребитель, силясь выполнить приказ, по-драконьи взревел двигателями. Лазерный луч прошел мимо, так близко, что перед глазами Теи заплясали пятна.

— Он все еще у нас на хвосте! — проорал Кайвен.

Выдохнув в маску ностраманское проклятье, Тея рискованно быстро и резко вышла из штопора, заложив крутой вираж вправо. Компенсаторы инерции среагировали так бурно, что всех троих приложило шлемами о боковины противоперегрузочных кресел.

И в этот момент Тея увидела «Свежевателя». Борясь с тошнотой и ощущая вкус собственной крови на языке, она изо всей силы налегла на рычаги, уводя истребитель от надвигающейся стены темного железа.

Крейсер пронесся мимо. Он был настолько огромен и прошел так близко, что у Теи захватило дух. Большая часть картины сражения скрылась за его охваченными пламенем бастионами. Мимоходом он разметал головокружительную схватку, в которую ввязалась Тея. Корабль Повелителей Ночи пер напролом сквозь космос, слишком громадный, чтобы его заботило мельтешение стальных мух над шкурой.

Наушники Теи наполнил треск статики, и командир крыла потеряла связь с ведомым. Она ни на секунду не сомневалась, что его истребитель, «Релинкво», превратился в пятно на рябящих пустотных щитах «Свежевателя». Потом сквозь треск пробились крики боли, страха и гнева. Все они твердили одно. «Что нам делать? Что нам делать? Что нам делать?»

Тее надо было сплюнуть, но снимать респиратор сейчас явно не стоило. Сглотнув густую кислую слизь, в которую превратилась ее слюна, она откинулась на спинку трона и перевела энергию со стабилизаторов обратно на двигатели.

— Кто еще живой, бездна вас задери, — за мной!

В голосе Кайвена, раздавшемся из-за спины, звенело напряжение. Он говорил не в вокс.

— Мы только что потеряли половину эскадрильи, а из «Маскарада» я вижу на ауспике лишь четверых.

— Мы все еще живы.

«Веспер» мягко дрогнула, когда Тея вновь набрала скорость для атаки. Впереди разрастался «Сумеречный», жестоко искалеченный и до сих пор принимавший на себя основную часть вражеского огня.

— И нам все еще нужно защищать флагман.

«Свежеватель» не слушал ни друзей, и врагов. Требования судов Восьмого легиона встать в общий строй он игнорировал точно так же, как шквал огня с крейсеров Темных Ангелов.

Севатар уставился на проходящий мимо корабль, изрешеченный настолько, что держаться он мог лишь на соплях и ослином упрямстве. Судя по его траектории, он даже не собирался протаранить какой-либо из вражеских кораблей. Он просто… умирал. Тяжело, медленно и устало он рушился сквозь порядки противника, разбив строй Восьмого легиона и положив конец первому и последнему плану адмирала Юла в качестве командующего звездным флотом.

Севатар вздохнул. Несмотря на сотрясающую стратегиум дрожь, он спокойно уселся на трон примарха и подпер щеку бронированным кулаком. Жаль, действительно жаль. Это был хороший план.

Он снова вытер кровь с лица — на сей раз потекло из уха. Какая досада.

Вокс-динамики мостика заперхали и после нескольких неудачных попыток ожили.

— Севатар, — произнес низкий, искаженный помехами голос — совершенно бесстрастный, если не считать легчайшей елейной насмешки.

— С возвращением, отец.

— Теперь мы можем с этим покончить. Присоединяйся ко мне.

— Давай-ка я угадаю, — отозвался Севатар. — Ты собираешься телепортироваться на «Непобедимый разум», так?

— Мне нужно закончить бой.

— Ага, — сказал Севатар, потянувшись за своим копьем. — Кто б сомневался. И, конечно, тот факт, что через пару минут мы можем пробиться сквозь арьергард Ангелов и уйти в варп, ничего для тебя не значит?

Ответ последовал через несколько секунд, заполненных приглушенными криками смертных, погибавших на борту горящего судна.

— Идем со мной. Возьми Чернецов. Закончим это вместе.

Севатар оглядел мостик со своего возвышения. Те офицеры и рабы, что не были целиком поглощены работой и не валялись на палубе с контузией и кровопотерей, таращились на него, словно слабоумные, потерявшие хозяина псы.

— Это приказ, отец? — спросил он, уже зная ответ и уже потянувшись за шлемом.

— Ты знаешь, что это приказ.

Связь оборвалась с очередным взрывом статики.

— Вот почему имперцы всегда побеждают, — сказал Севатар, размышляя вслух. — Они не путаются друг у друга под ногами. Дисциплина может быть скучна, но на войне она необходима. Когда мы сможем запустить абордажные капсулы?

— Мы будем на траверзе «Непобедимого разума» чуть меньше чем через десять минут.

Десять минут. Все Повелители Ночи на флагмане уже находились на боевых постах, готовые отразить абордаж. Чернецы должны быть в двух шагах от зала телепортации, а те, что нет, неподалеку от какого-нибудь из пусковых отсеков абордажных капсул.

Севатар встал с трона, коротко взглянул на половодье ностраманских рун из отчета о повреждениях, и вышел из стратегиума, предварительно отдав одну последнюю команду.

— Меня не будет какое-то время, — сказал он. — Постарайтесь не угробить мой корабль.

Глава VIII Никчемный бой

Корабли шли встречными курсами. Он мог сказать это, даже не глядя, лишь по характерной дрожи «Сумеречного». Палубы гудели от огня лэнс-излучателей совсем по-другому, чем от ударов снарядов или лазерного обстрела. Каждая мучительная судорога ощущалась по-своему. Сейчас это был скрежет и мощные толчки массированного обстрела бортовых батарей, терзающих незащищенную сталь. Все равно, что догнать жертву и вонзить ей нож под ребро — если бы речь шла не о космическом поединке, а об уличной драке.

Если они когда-нибудь выберутся из этой передряги, «Сумеречному» придется встать на долгий прикол в ремонтном доке. Севатар подумал, что с тем же успехом можно было построить новый флагман — это займет меньше времени, чем ремонт старого. Отовсюду несло дымным запахом гибнущей техники: химической вонью горящих кабелей и расплавленным металлом. На палубах сверху и снизу кричали люди.

Первый капитан спускался по содрогающимся коридорам, погруженным в привычную для Восьмого легиона темноту. Члены команды пробегали мимо, освещая путь фонарями или глядя сквозь фото-визоры. Они старались держаться подальше от Повелителя Ночи. Севатар не обращал на них внимания: он смутно понимал, что смертные ненавидят его, но не знал, почему, и не давал себе труда об этом задуматься. Ненависть или раболепие — для него не было никакой разницы. Они подчинялись, когда первый капитан требовал их подчинения. Все остальное время, едва заметив его, они спешили убраться с дороги. Идеальный расклад.

На бегу он непрерывно выкрикивал приказы в вокс, во-первых, собирая Чернецов, и, во-вторых, раздавая ориентировки капитанам подчиненных ему рот. Из девяти рот, базировавшихся на «Сумеречном», он собирался рискнуть лишь одной. Своей. Чернецы пойдут с ним; остальные, несмотря на возражения их капитанов, останутся на борту «Сумеречного» и отправятся к Терре.

Севатар не тешился иллюзиями насчет того, что они переживут этот штурм, и не желал тащить с собой тысячи воинов на верную и бессмысленную смерть. Пусть живут, как им хочется, и подыщут себе более достойную кончину.

Он все еще бежал, когда командиры отделений атраментаров начали рапортовать о готовности к телепортации. Каждый отчет заканчивался механическим блеянием техноадепта, монотонно повторявшего: «Процесс переноса завершен».

Корабль снова затрясся, и на сей раз так сильно, что несколько членов команды полетели на пол. Одна из них — женщина в форме техника — размозжила при падении череп о палубу. Севатар перепрыгивал через них на бегу. Ноздри щекотал запах льющейся из ран крови.

Следующий толчок был не слабей предыдущего. Свет, и без того тусклый, мигнул и погас на несколько секунд. Это не имело значения: глазные линзы Севатара все равно раскрасили мир в одноцветную палитру «охотничьего зрения», и к тому же он был уже почти у ближайшей телепортационной платформы.

Новый звук заставил его застыть на месте. Натужный и тоскливый визг истерзанного металла — крик кита, пронзенного гарпунами охотников. Свет снова погас, оставив его в знакомых с детства объятиях тьмы.

— Отказ реактора, — провыл вокс. — Отказ реактора. Отказ реактора.

Сжав цепную глефу, Севатар снова сорвался с места. Системы доспеха, считав его невысказанный приказ, открыли автоматический канал связи с мостиком.

— Доложите! — рявкнул Севатар.

— Мы заглохли, капитан, движемся вперед по инерции. Половина орудийных башен парализована, двери ангаров открыты и заблокированы, первичные и вспомогательные батареи лэнс-излучателей мертвы, а большая часть торпедных шахт не отвечает. Хребтовые укрепления по-прежнему ведут огонь за счет резервных генераторов. Системы жизнеобеспечения и искусственной гравитации также поддерживаются резервными генераторами, но пустотные щиты потеряны.

— Системы навигации?

— Не работают. Подводка к резервным энергоемкостям оборвана.

У Севатара похолодело внутри. По крайней мере, стало холодней, чем обычно.

— Абордажные капсулы?

— Их запуск невозможен, капитан.

— Телепортация?

— По нулям.

Севатар резко затормозил, втянув воздух сквозь сжатые зубы. Он, единственный из первой роты, застрял на гибнущем флагмане. Остальные были уже на борту «Непобедимого разума» — они сражались насмерть рядом с примархом, разя Темных Ангелов.

— Я их не брошу, — прошептал он.

— Капитан? Какие бу…

Он отключил связь с мостиком и снова побежал. На сей раз он бросился вниз, по коридорам, загроможденным обломками, через горящие, тонущие в дыму залы. Куда бы он ни взглянул, повсюду валялись трупы смертных рабов легиона.

— Тея! — прокричал он в вокс. — Тея, слушай меня.

— Вон он.

— Вижу.

Тея скользнула между двумя башнями на хребте «Сумеречного» в погоне за улепетывающим «Корсаром». Под брюхом истребителя размытым пятном проносились укрепления, но выстрелить Тея не решилась. Спина флагмана и без того была охвачена пламенем, и по ней непрерывно хлестал шквал вражеского огня — так что Каренна не собиралась добавлять к этому неточный залп собственных лазпушек.

Все это время на дисплее ее шлема пульсировала витая ностраманская руна, обозначавшая «Пусто». Надо было сесть и перезарядиться. Ракетные стойки «Веспер» опустели меньше чем через минуту после того, как они вылетели из ангара.

— Пусть уходит, — одернул ее Кайвен.

— Как бы не так.

Она поддала еще, снова промчавшись между двумя бронированными шпилями.

— Мы почти достали его.

«Корсар» был широкозадым уродцем с хищным размахом крыльев. Тее никогда не нравился вид этих тяжеловесных чудищ. Зверюге не светило победное возвращение на базу — уж об этом она позаботится.

«Пусто», «Пусто», «Пусто», — снова и снова жаловались ракетные стойки. У нее оставались пушки, но…

— Винсент, — выдохнула она, — я пролечу над ним, когда он будет проходить Столбы Трависа. А ты переломай ему спину.

— Считай, уже сделано, — он крутанул вращающееся кресло вперед и нацелил турель. — Я могу прикончить его прямо сейчас.

— Обломки врежутся в надстройки, — проговорила Тея сквозь сжатые зубы, напряженно щуря глаза.

По спине катился пот, позвоночные разъемы пощипывало. Орудийные башни под ними стегали космос лучами лазпушек. Некоторые палили по вражеским истребителям, другие покусывали шкуру «Непобедимого разума».

Тея рискнула бросить короткий взгляд вверх, где на крышу кабины наползала матово-черная громада флагмана противника. Несмотря на тренировку, пилот ощутила секундную дезориентацию. Моргнув, она вновь сосредоточилась на мчавшейся впереди добыче.

— Плазменные бомбы! — крикнул Винсент.

Тея видела, как из бомбардировщика посыпались снаряды, и вдоль хребта «Сумеречного» начали расцветать венчики разрывов. «Веспер» все еще набирала высоту. Истребитель был уже почти над «Корсаром», но одновременно приходилось уворачиваться от потоков лазерного огня, которыми их поливала обезумевшая команда бомбардировщика.

— Сбей его!

Винсент нажал на гашетку, распоров «Корсара» пополам. Передняя часть с кургузыми крыльями рухнула на один из Столбов Трависа, разнеся вдребезги дистанционно управляемые зенитные установки на его стенах. Тяжелые двигатели бомбардировщика, давясь выхлопами, слепо понеслись в пустоту.

— Нас атакуют, — передал Кайвен. — Еще одна «Ярость» преследует нас вдоль хребта. Похоже, им не понравилось, что мы сбили восемь «Корсаров».

— Я могу оторваться.

— Уходи от проклятого корабля. Нам надо убираться.

Она не стала утруждать себя ответом. Щиты «Сумеречного» пали, и вражеские бомбардировщики налетели мушиным роем. Они липли к гиганту с упорством паразитов, осыпая уязвимые участки брони плазменными бомбами. Тея никуда уходить не собиралась.

— Тея, — затрещал вокс.

Голос заглушали воющие на заднем плане сирены.

— Тея, слушай меня.

— Первый капитан?

Севатар снова произнес ее имя, а затем отдал приказ, которого она не поняла.

— Я… Я не…Пожалуйста, повторите приказ, сэр.

— Я сказал: «Сажай истребитель». Сейчас же.

Севатар ждал их. Доспехи первого капитана исполосовали свежие ожоги, а в руке воин сжимал цепную глефу. Его спокойствие было сродни тому, что царит в зрачке урагана, а в ангаре вокруг бушевал хаос. Рабы тушили пожары, с потолка сыпались обломки, а вспышки ярко-желтых аварийных ламп предупреждали об угрозе разгерметизации.

Он следил за ворвавшимся в ангар «Гневом». Мелкие обломки, всегда рассеянные в пространстве между двумя крупными сражающимися кораблями, содрали большую часть краски с корпуса истребителя, обнажив тусклый металл.

«Веспер». Да, это она.

Истребитель включил двигатели обратной тяги, расположенные под крыльями и у носовой лаз-пушки. По ангару разнесся визг турбин, пронзительный, как крик кондора. У Севатара дернулся левый глаз, прежде чем аудио-системы шлема приглушили звук.

Тея не воспользовалась посадочной полосой. Она погасила скорость несколькими точно просчитанными импульсами двигателей обратной тяги и опустила истребитель по крутой спирали. Как только посадочные опоры лязгнули о палубу, Севатар пришел в движение. Он подпрыгнул, вцепился в скользкий акулий плавник крыла машины и подтянулся на одной руке.

— Взлетай, — передал он по воксу.

Ответа не последовало. Покосившись на кабину, Севатар обнаружил, что Кайвен пялится на него с заднего сиденья, широко распахнув глаза, а Тея вертится на своем троне, пытаясь разглядеть, что происходит. Он слышал их дыхание в воксе.

— Вы… вы это не всерьез, — тихо произнесла капитан Каренна.

Севатар прошелся по крыше истребителя и примагнитил подошвы ботинок к темной шкуре «Веспер» в нескольких метрах позади кабины. При виде глуповато-ошеломленного выражения лица навигатора он покачал головой.

— Я сказал: «Взлетай».

Низко пригнувшись, он трижды ударил кулаком по обшивке, пробив глубокую вмятину — как раз такую, чтобы можно было ухватиться за край. Копье он держал за плечом, подальше от корпуса истребителя.

«Веспер», вновь оживая, загудела у него под ногами.

— Севатар, это безумие.

Он закатил глаза за алыми линзами шлема. Сколько можно повторять одно и то же? Иногда ему казалось, что слово «долг» для других людей было лишь пустым звуком, и его истинное значение до них попросту не доходило.

Без пусковой катапульты истребитель медленно оторвался от палубы и скользнул к широко раззявленной пасти ангара, ведущей в пустоту. Бастионы вражеского флагмана проплывали мимо, дразняще близкие — и в то же время невероятно далекие.

— Доставь меня на «Непобедимый разум», — передал он. — Там мои люди, и я скорей умру, чем брошу их в одиночестве на поле боя.

Когда Тея ответила, он услышал в ее голосе улыбку, пробивающуюся сквозь первый шок.

— Вы принимаете братскую клятву первой роты слишком близко к сердцу, сэр.

Севатар промолчал. Он был Чернецом. Его братья были Чернецами. Этим все сказано.

Следующие несколько минут Кайвен провел, таращась на скорчившегося на крыле первого капитана Восьмого легиона. Между ними было не больше пары метров. Увенчанный гребнем шлем Севатара все это время оставался повернутым вперед, в сторону корабля противника. Череполикая маска неотрывно глядела на флагман Темных Ангелов. Кайвену очень хотелось узнать, какое выражение скрывается под скошенными к вискам красными линзами.

Что касается Теи, то она выжала из «Веспер» все до капли, разогнав двигатели до предела. Не вступая в бой, она закладывала спирали и мертвые петли, уходя от всех бросавшихся на нее истребителей класса «Ярость». Она прекрасно понимала, какие перегрузки испытывает ее «пассажир», но продолжала жечь двигатели ради большей маневренности.

Подобравшись к «Непобедимому разуму», Тея развернула машину и пошла вдоль корпуса на бреющем полете, виляя между зубчатыми башнями.

— Куда вы хотите попасть?

— Как можно ближе к мостику.

Голос Севатара в воксе отличался теплотой и душевностью замогильного волчьего воя.

«Как можно ближе к мостику» означало войти в зону поражения как минимум сотни защитных турелей. Тея негромко выругалась.

— Выбирай выражения, командир крыла.

До предела раскрутив двигатели, она переключилась на общий канал эскадрильи.

— «Перитус» и «Электус», прикройте меня, быстро.

— Принято, командир.

— Иду к вам, мэм.

Тея прижалась ближе к корпусу — так близко, что при повороте ей бы срезало крыло. В такт с лихорадочным стуком собственного сердца она бросилась в самую дурацкую атаку за время своей службы.

Глава IX Вороний Принц

Следовало признаться, по крайней мере, себе самому, что это была одна из самых неудачных его идей. Ни обширные биологические модификации, ни даже самый передовой комплект брони класса «Максимус» не могли спасти его от тяжкого гнета гравитационных сил. Севатара затошнило впервые за сотню лет — ощущение настолько непривычное, что заставило его ухмыльнутся.

Однако давление на череп и конечности веселило куда меньше. Летные костюмы Теи и ее экипажа из амортизирующей проволоки были в чем-то сродни одному из слоев его керамитовый брони, но это не избавляло от необходимости подчиняться законам физики. Первый капитан освежевал и расчленил на своем веку бессчетное количество смертных и воинов из пяти легионов, включая свой собственный — и сейчас, похоже, инерционные силы решили припомнить ему эти подвиги, причиняя такую же боль.

Острые лучи лазпушек терзали зрение. Каждый был словно вонзившееся в глаз копье. Глазные линзы не справлялись с их яркостью. Истребитель Теи болтался и дергался под ним: Севатар чувствовал, как пилот пытается выжать из машины максимальную скорость, не стряхнув его и не угробив при одном из резких маневров. Несмотря на это, теперь, когда по обе стороны от него проносились черные башни, а укрепления внизу превратились в размытую неверную полосу, первый капитан почти проклял себя за поспешное решение.

Но тогда требовалось признать, что он был неправ. При этой мысли Севатар презрительно фыркнул. «Самое время».

Тея заложила очередной вираж, и звезды закувыркались по небу. Головокружение обручем сдавило череп. Это ощущение тоже было новым. В последние десятилетия имплантированные гены сделали его практически нечувствительным к дезориентации. Севатар тихо закряхтел, но это было единственным признанием слабости его плана, которое позволил себе первый капитан.

Он почувствовал, как Тея снижает скорость. Истребитель принялся вилять и выписывать кривые, уходя от пиротехнического салюта, которым его приветствовала орудийная башня внизу. Первый капитан знал, что Тея не сможет полностью остановиться — однако если бы она просто замедлилась, уменьшая инерцию, ему бы хватило и этого. Несколько синяков и переломанных костей всяко лучше, чем перспектива быть размазанным тонким слоем по бронированной обшивке «Непобедимого разума».

Однако истребитель пронес его вдоль хребтовых укреплений, нырнул к носу корабля — и тут Севатар наконец-то понял, что замышляет Каренна.

— Это даже глупей, чем моя идея, — передал он по воксу.

Ответ прозвучал напряженно и глухо. Внимание Теи было где угодно, но только не с ним.

— Если сделать по-вашему, вас размажет по корпусу. А если по-моему, сможете поиграть в героя.

Истребитель вплыл прямиком в ангар, озарив его вспышками двигателей обратной тяги. Работающие сервиторы немедленно выпрямились — мертвые глаза и фокусирующиеся глазные линзы следили за приближением судна. Вместо краски его корпус покрывали черные пятна ожогов. Знаки различия тоже были выжжены начисто.

Ближайшим начальником боепитания оказался человек по имени Халлес Кореви. Он как раз направлял команду погрузчиков на перезарядку этого истребителя, последнего в бесконечном потоке, когда тот крутанулся над палубой и изрыгнул из лазпушек поток ревущего синего пламени, разорвавшего человека в клочья. Внутренние стрелковые команды открыли по «Гневу» огонь, однако у флотских короткостволок почти не было шанса поразить движущуюся мишень.

На крыле истребителя встала во весь рост закованная в броню фигура с болтером в одной руке и копьем в другой. Сбегая по клиновидному крылу, воин начал стрелять. Четыре болта поразили четырех стрелков в грудь, обрызгав их товарищей кишками. Снаряды все еще продолжали стучать по полуночно-синему керамиту, оставляя на темной броне неглубокие серебряные царапины. Добравшись до конца крыла, воин спрыгнул вниз.

Двигатели истребителя взвыли громче и выбросили струи огня в ту же секунду, когда подошвы «пассажира» оторвались от крыла. Машина умчалась, окатив ангар на прощание пламенем из турбин и оставив после себя грохот и щелочную вонь лазерных разрядов.

Воин приземлился в полуприседе. Его ботинки оставили пару вмятин в железном настиле палубы. Зубья на метровом наконечнике цепной глефы начали перемалывать ледяной воздух ангара. Стрелки, следует отдать им честь, перебежали в укрытие и продолжали палить оттуда, невзирая на четкие указания никогда не ввязываться в схватку с воином Легионес Астартес.

Севатар дважды вздрогнул, когда разлетающаяся дробь загремела по доспехам. Назойливые ублюдки. На ретинальном дисплее мерцали тревожные сигналы, а автоматические системы доспеха все дергали его за левую руку, пытаясь поднять болтер и открыть огонь по людям в укрытии. Вместо этого он примагнитил болтерный пистолет к бедру и, как только встал на ноги, бросился бежать, однако не к стрелкам, а к массивным открытым дверям, ведущим внутрь корабля. Хотя, конечно, его так и подмывало потратить чуть больше времени и разорвать этих наглецов на куски.

— Живите, — прорычал первый капитан, не обращая внимания на непрекращающуюся стрельбу, — у меня есть добыча посерьезней.

Нырнув в коридоры, освещенные вспышками тревожной сигнализации и вливавшиеся в общую кровеносную систему корабля, он настроился на вокс-сеть первой роты. Расстояние больше не был помехой.

— Дамочки, — приветствовал их на бегу Севатар.

— Где, бездна тебя задери, ты разгуливаешь? — огрызнулся в ответ первый голос.

К нему присоединились еще несколько с тем же вопросом.

— Вы и не представляете, — откликнулся Севатар. — Где примарх?

— Сражается в пят…

Севатар плечом протаранил толпу слуг в черной униформе, спотыкаясь об их тела и невольно круша кости под подошвами ботинок. Вскочив на ноги и выругавшись в вокс, в следующий миг первый капитан уже снова бежал.

— Повторите, — потребовал он. — Какие-то идиоты полезли под ноги.

— Примарх сражается в пятнадцатом атриуме, — ответил Вальзен. — Половина наших здесь, с ним.

Пятнадцатый атриум. Севатар знал СШК крейсера класса «Глория» не хуже, чем собственный доспех. «Сумеречный» был той же породы.

— Это безумие! — прокричал он в вокс. — К вам сбегутся все Темные Ангелы, оставшиеся на корабле. Там некуда отступать.

Ответ Вальзена прервал раздавшийся в воксе человеческий крик и скрежет хирургической пилы, делавшей то, что она делала лучше всего.

— Мы в курсе, сэр.

— Я буду там через семь минут, — пообещал Севатар. — Через восемь, если встречу сопротивление. Или девять, если у сопротивления окажутся болтеры.

Болтеры у сопротивления оказались. При осаде большого вражеского корабля всегда так — то густо, то пусто. Проходя коридор за коридором и зал за залом, захватчики могли по полчаса не встречать никаких противников, кроме перепуганных слуг и рабов — а в следующие полчаса бороться за каждый метр, прорубаясь сквозь отделения укрепившихся защитников. Суда класса «Глория» размерами не уступали густо населенному городу, так что на борту обитали не только офицеры и специалисты, но и десятки тысяч рабов. Большинство из них были обречены ютиться в темных глубинах корабля, дыша застоявшимся воздухом и выбросами топок, однако многие все же несли службу на верхних палубах.

Севатар косил их направо и налево, почти не сбиваясь с шага. Его цепная глефа глохла каждые несколько минут, забитая клочками мяса. Те смертные, которым не хватало ума или трусости убраться с его пути, гибли под рев кромсающих их механических зубьев. За воином тянулась кровавая борозда изрубленных на куски и искалеченных тел.

На борт телепортировалась сотня лучших воинов Восьмого легиона в полных комплектах терминаторской брони. Оставленный ими след был настолько кошмарен, что это граничило с буффонадой. Ботинки Севатара то и дело шлепали по болоту, состоявшему из пролитой крови и перемолотой человеческой плоти.

Однако Темные Ангелы не были побеждены. Поражением тут и не пахло. Даже когда Чернецы полностью зачищали палубы, из других отсеков корабля устремлялись новые подкрепления. Они упорно пробивались к стратегиуму, чтобы защитить своего примарха. «Не то чтобы он сильно нуждался в защите», — подумал Севатар. Если судить по их последней встрече, точно нет.

Он уже прикончил семерых Темных Ангелов. Один из них после смерти превратился в трофей, и его шлем теперь болтался на поясе Севатара. В Восьмом легионе это считалось высочайшей честью для противника. Такими реликвиями Повелители Ночи воздавали должное павшим врагам.

На следующем перекрестке держали оборону еще трое Темных Ангелов в светлых плащах поверх геральдических черных доспехов. В их руках ритмично рявкали болтеры. Севатар, присев в относительной безопасности за углом, перезаряжал собственное оружие. Загнав в магазин последнюю обойму, первый капитан скривил губы. Он мог бы легко прикончить их в рукопашной, но взять в руки болтер означало уравнять шансы — а это ему никогда не нравилось. Он не солгал, сказав Трезу, что до мозга костей принадлежит Восьмому легиону. Как и его братья, Севатар не был приверженцем честного боя. Спорт — это одно, но преследовать беззащитную добычу куда приятней. По крайней мере, в этом он был создан по образу и подобию своего примарха.

Первый капитан рискнул выглянуть за угол, однако тут же нырнул обратно — снаряд взорвался почти у его наличника, окатив ливнем осколков. Он слышал, как Ангелы перекрикивались друг с другом:

— Это Севатар! Это первый капитан. Я его видел.

Он ухмыльнулся, подумав, какое зрелище представляет собой — терминаторская броня и раскинутые над шлемом черные железные крылья. «Этот проклятый гребень», — мысленно выругался он. Враги всегда узнавали первого капитана по нему.

Стрельба затихла. Севатар услышал сдавленное рычание и лязг металла по керамиту. Выбравшись из укрытия, он помчался вперед и на ходу врубился в схватку.

Первым чуть не погиб Аластор Рушаль, облаченный в такую же черную броню, как и падавшие под его ударами Темные Ангелы. Ретинальный дисплей Севатара зафиксировал доспех Гвардии Ворона и вращающийся в руках воина молот-метеор. Ярко вспыхнула ностраманская руна «Угроза», но первый капитан, отвернувшись, уже вонзил свою глефу в спину последнего Ангела. Изголодавшиеся зубья немедленно принялись за работу. Севатар добил упавшего противника, наступив подошвой ему на горло.

Первого капитана не заботила ни изукрасившая доспехи кровь, ни тела у его ног. Один из Ангелов, протянув слабеющую руку, бессильно заскреб пальцами по его ботинку. Севатар вытащил болтер и выстрелил вниз, даже не удосужившись посмотреть.

— Ты не поверишь, на чем я сюда приехал, — сказал он Рушалю.

Ворон не ответил. После Исстваана-V он вообще ни на что не отвечал. Сложно говорить без языка.

Когда они подошли ближе, вокс-передачи превратились в мешанину воплей. Привыкнув за десятки лет слушать перекрывающиеся вокс-разговоры и разбирать потоки рунических данных на глазных линзах, Севатар отчетливо представлял, что ему предстоит увидеть — однако величие момента все же невольно его поразило.

Запыхавшись, в покрытых вмятинами доспехах, Севатар ворвался в пятнадцатый атриум — один из множества магистральных узлов на верхних командных палубах. Все туннели по пути сюда были изукрашены трупами рабов, но масштабы открывшейся перед ним сейчас бойни заставили его засмеяться, что случалось нечасто. Чернецы и Повелители Ночи со «Свежевателя» сражались по колено в трупах, нагромождая вокруг себя груды убитых рабов, сервиторов, солдат и Темных Ангелов. Были тут и трупы их братьев. Воины Восьмого легиона дрались спина к спине, образуя все уменьшающиеся круги. Они бились до последнего против приливной волны Темных Ангелов, хлещущей из ближайших коридоров.

Никогда прежде Севатар не видел столь безнадежного последнего боя на столь слабой позиции, однако причина была ясна. Здесь сошлись в поединке примархи, и поэтому здесь бушевала битва. Два сына Императора схватились над разъяренной толпой, над ревом болтеров и визгом цепных клинков, крушащих керамит. Их сражающиеся дети, вопящие, истекающие кровью и умирающие у них под ногами, были лишь тенями богов.

Впервые со времен Исстваана-V Севатар увидел, как его генетический прародитель восстает в сиянии былой славы. Никто не назвал бы лорда Конрада Курца царственным, равно как красивым, или хотя бы здоровым на вид. Его слава ходила голодной и в лохмотьях; его величие было ледяным величием смерти.

Серповидные когти цвета серебра вспыхивали на кончиках его закованных в броню пальцев, и по каждому из них бежали ослепительные энергетические молнии. В его движениях не было текучей грации — нет, он больше походил на дергающуюся марионетку. Казалось, его тянет за ниточки незримый и злой разум, заставляющий это могильное божество плясать под музыку, в которой было больше безумия, чем веселья. Севатар видел нескольких примархов в сражении, видел, как ярость заставляла их проливать кровь — но даже в ожесточении битвы их смертоносная грация была прекрасна. Все они растворялись в изысканном танце войны — даже Ангрон, несмотря на его приступы мучительной и несдержанной ярости.

Но Курц сражался не так. Его движения, настолько быстрые и резкие, что за ними невозможно было уследить, чередовались мгновениями пугающей неподвижности. И каждый миг бездействия длился ровно столько, чтобы зритель мог убедиться в его реальности — после чего хохочущий убийца вновь начинал свою смертоносную рваную пляску.

Таким был отец Севатара в первые годы после того, как принял на себя мантию примарха. Костлявое существо с ввалившимися щеками и глазами, чье тело питала неизвестная сила. Она разжигала искры в его глазах — предвестниц темного пламени. По плечам его рассыпались длинные черные волосы, омываемые лишь пролитой кровью врагов, и ничем другим. Его улыбка обнажала жуткий оскал заточенных зубов между двух мертвенно-белых, тонких, как нити, губ. Севатар видел, как Курц сражался с Кораксом на смертных полях Исстваана-V, когда примарх Гвардии Ворона был измотан многочасовым боем и сломлен осознанием того, что их предали. Он дважды видел Курца в поединке со Львом. В первый раз в пыли у подножия их крепости на далекой Тсагуальсе, и второй, всего лишь несколько недель назад — тот бой под проливным дождем никому не нужного мира длился меньше шестидесяти секунд.

И здесь, впервые за все это время, его отец вступил в честный поединок. Он не бил ниже пояса, не бросался на ослабевшего или деморализованного противника и не нападал из засады, воспользовавшись преимуществом неожиданности.

Движения Льва были экономными и хирургически отточенными: ни одна мышца не сокращалась впустую, каждый выпад и защита были доведены до совершенства, без лишней дерзости и желания покрасоваться. Курц, дергаясь, словно марионетка на нитях, кромсал воздух когтистыми руками. Каждое лезвие на секунду блокировало длинный клинок противника, а в следующую уже ускользало.

Гудение молота-метеора Рушаля вернуло Севатара к реальности. Он оторвал взгляд от искрящихся божеств, пытающихся прикончить друг друга на платформе наверху. Ворон раскрутил свой цеп над головой, как лопасть пропеллера. Наполненный электричеством воздух трещал. Кровь шипела на железном шаре, свисающем с конца цепи — она сгорала в энергетическом поле оружия, испаряясь вонючим облаком.

Ворон поднял свободную руку, указывая на что-то. Из двадцати коридоров, открывающихся в этот проходной зал с цепями на потолке и высокими мостиками, продолжали выбегать воины в такой же, как у него, черной броне.

Севатар перевалился через перила и спрыгнул на нижний уровень. Он угодил прямо в гущу боя, где несколько его братьев-терминаторов сражались с превосходящими их числом Темными Ангелами. Первый противник тут же упал, обезглавленный единственным ударом цепной глефы первого капитана. Второй потерял руку, а затем и большую часть лица. Третий и четвертый рухнули на колени — Севатар вспорол им животы одним широким круговым движением.

Это происходило вновь. Был ли он быстрее других, или они были медленней? Каждый враг выдавал себя какой-то малостью. Он видел, как чуть заметно напрягаются сочленения доспехов, предупреждая о следующем ударе. Севатар парировал с легкостью солдата, предвидящего каждый выпад противников, и бил прежде, чем те успевали ответить.

Нет, это не просто происходило вновь — это было хуже, чем раньше. Или… лучше? Молочная кислота обжигала мышцы, и давление за глазами грозило взорвать череп, но с каждым биением сердца окружающие двигались все медленней и медленней. Он блокировал удар цепного меча древком глефы, крутанулся на месте, сжав зубы, вогнал наконечник копья в грудь паладина в белом плаще — и у него еще осталось время, чтобы развернуться и перехватить следующий удар первого противника. Он успел заметить, как тот слегка сместил центр тяжести, и это позволило точно определить направление грядущей атаки. Севатар насадил Ангела на копье еще до начала движения. Стоя лицом к лицу с умирающим, он смотрел, как цепная глефа прогрызает дорогу сквозь его внутренности.

По его ретинальному дисплею поползла чернота. Прошло несколько секунд, прежде чем первый капитан понял, что виной не текущая со лба кровь. У него действительно потемнело в глазах. Что-то взорвалось в его черепе, лопнуло, как наполненный жидкостью волдырь. Его жизненные показатели на глазных линзах задергались не хуже бьющегося в бешенстве примарха.

Он слышал, как братья выкрикивают его имя. Они решили, что капитан ранен, и, возможно, были недалеки от истины.

Предостережение Треза вспыхнуло перед глазами, словно выжженное в его собственной плоти, а не вынырнувшее из памяти.

«Это может убить тебя, Яго».

«У тебя хватит на это сил, но не умения».

«Обратного пути не будет. Если ты высвободишь дар, о котором так долго старался забыть… Некоторые двери закрыть нельзя».

Пошатнувшись, он рухнул на одно колено — успев при этом подрубить ноги ближайшему Темному Ангелу. Воин вскрикнул и умер в следующую секунду, когда глефа Севатара пронзила его грудь.

«Возможно, и я умираю», — подумал первый капитан и расхохотался.

— Вальзен! — вопил кто-то неподалеку. — Вальзен, Севатар упал! Апотекарий!

Повернув голову, Севатар увидел стоящего над ним Рушаля, стража в черном. Ворон раскрутил молот-метеор. Шар полетел по дуге, завершившейся вспышкой смертоносного света и разбитым шлемом еще одного Ангела.

Воин Первого легиона беззвучно упал на палубу, потому что звук вообще исчез. Молот-метеор Рушаля больше не гремел при каждом ударе. Цепочки жизненных показателей Севатара на дисплее больше не сопровождались тревожным писком. В его мире больше не было грохота ботинок, взрывов болтерных снарядов и скрежета доспехов. Странным образом, там воцарился покой.

Севатара стошнило в шлем. Ему пришлось давиться собственной желчью, потому что он никак не мог перестать смеяться.

А затем он вновь очутился дома.

Дома. В ночном городе. На крыше, куда приходил прятаться.

Значит, мир без солнца все-таки не сгорел в напрасной и бессмысленной ярости примарха. Он был дома, и в облаках над ним собирался дождь — предвестник настоящей грозы. В висках давило так же, как когда он был ребенком: давление нарастало и грозило выплеснуться припадком, оставив после себя тошноту и дрожь.

«Еда, еда, еда», — кричали они.

Он обернулся к ним, клюющим рокритовую крышу. Их драные перья ворошил ветер.

«Мальчик, мальчик, мальчик, — прокаркали они. — Еда, еда, еда. Сейчас, сейчас, сейчас».

Яго сунул руку в карман и вытащил горсть хлебных крошек.

«Вот, — сказал он воронам. — Еда на сегодня».

«Мясо, мясо, мясо», — откликнулись они.

Он рассмеялся, когда несколько черных птиц сели ему на плечи и вытянутую руку.

«Мясо, — согласился он. — Мясо скоро. Крошки сейчас».

«Мясо сейчас, мясо сейчас».

Он слушал их жалобы, пока птицы хватали хлебные крошки, сухие и твердые, как камни.

«Мясо сейчас, — сказал он, когда с крошками было покончено. — Подождите».

Вернулся он довольно скоро, запыхавшийся и весь в поту. От веса другого мальчишки, труп которого он втащил по ступенькам, ныли мышцы рук.

«Мясо, мясо, мясо», — закаркали вороны.

Яго отпустил лодыжки убитого паренька и присел, переводя дыхание.

«Мясо, — ответил он и добавил, обращаясь к слетевшим на труп птицам. — Оставьте немного и мне».

«Да, Мальчик, — горланили они. — Да, да, да. Оставить немного Мальчику».

«Можете съесть глаза, — предложил он. — Я не люблю глаза».

Вороны раскаркались, хрипло смеясь по-вороньи над этой самой старой из их общих шуток. Они знали, что Мальчик никогда не ест глаза. Однажды он попробовал и начал бредить. Часами из носа и ушей Мальчика текла сладкая человечья кровь. Он проспал всю ночь, вздрагивая и подергиваясь на камнях.

Во время вороньей трапезы Яго сидел молча, прислушиваясь к шороху темных крыльев и наслаждаясь прикосновениями облезлых перьев к щекам. Никакой другой звук его не успокаивал. Никакое другое ощущение не усмиряло головную боль настолько, чтобы он мог поспать.

Эпилог ПРЕДАТЕЛИ

Они швырнули его в камеру, лишив оружия и доспехов. Это было мудро.

Они заперли его с девятью другими братьями, что было уже совсем не мудро.

Севатар, прислонившись спиной к силовой стене, вслушивался в спокойное дыхание братьев. Звуки вплетались в пульсацию энергетического поля вокруг них. «Непобедимый разум» был в варпе. Куда они направлялись, Севатар мог только гадать.

Он знал, что Курц бросил почти семьсот воинов со «Свежевателя» в эту скороспелую и неразумную атаку. Среди них был и Вар Джахан. Возможно, Рукокрылого брата заперли в другую камеру. Севатар тешил себя этой мыслью, но он был не из тех, кто слепо надеется.

Им не удалось захватить примарха. Это он знал наверняка. Об этом говорили уцелевшие братья — о последнем сокрушительном ударе Темных Ангелов и о том, как лорд Курц, наконец, осознал, что ведет своих сынов прямиком в преждевременную могилу.

В тот миг он развернулся спиной ко Льву, к сражению и… бежал.

Если Курц все еще жив, он и сейчас призраком бродит по нижним палубам «Непобедимого разума». Возможно, он собирается прийти на помощь своим сынам, но, опять же, Севатар не цеплялся за несбыточные надежды.

Он знал, что флоту удалось уйти: план адмирала Юла сработал хотя бы отчасти. Пятьдесят оставшихся кораблей пронеслись сквозь рассеянный строй Темных Ангелов, как игла, прокалывающая нарыв. Он видел, как по меньшей мере половина из них прорвалась на ту сторону, и видел, как некоторые начали варп-переход. Но кроме этого ему ничего не было известно. «Свежеватель», вероятно, погиб. «Сумеречный» погиб почти наверняка.

Значит, Трез мертв, как и Тея. Первое огорчало, потому что примарх нуждался в своем маленьком пожирателе грехов. Последнее огорчало по причине настолько нелогичной, что Севатар ни за что бы не признался в этом никому из братьев, не говоря уже о самой смертной девушке. Его чувства распространялись и на четверых других смертных слуг легиона, и он заботливо присматривал за ними по той же самой причине.

Можно было поразмыслить о давно умерших родственниках и об их сходстве со смертными, живущими больше века спустя — но здесь явно было не место для подобных размышлений. К тому же он не знал наверняка. Они могли быть его кровной родней — потомками двоюродных братьев, оставшихся на Нострамо — но точно выяснить это ни за что бы не удалось. В последнее столетие своего существования его родной мир погряз в городских войнах, и у его обитателей-падальщиков не осталось ни культуры, ни морали, не говоря уже об исторических записях. Однако Севатар не мог отделаться от чувства близости с этими людьми, как и от ощущения, что они очень похожи на оставленную им когда-то семью.

Севатар без особого труда отогнал мрачные мысли. Он не был склонен к унынию, как, впрочем, и к оптимизму.

По крайней мере, в плену у первого капитана было время поразмыслить, подвести итоги и составить план дальнейших действий. Трамасский крестовый поход закончился. Большая часть Восьмого легиона скрылась, рассеявшись на солнечных ветрах. Основные силы Повелителей Ночи присоединятся к походу на Терру, хотя Севатар сильно сомневался, что многие удержатся в первых рядах вплоть до осады Тронного Мира. Он предчувствовал, что в будущем легион ждет множество грабительских набегов. Это мысль заставила бы его улыбнуться, не сиди он в тюремной камере Темных Ангелов за четырьмя мерцающими энергетическими стенами.

В первой камере, куда его швырнули, стены были из более традиционного железа. Не прошло и четверти часа, как Севатар плевками проделал в одной из них здоровенную дыру — кислотная слюна разъедала металл. Когда охранник явился с очередной проверкой, первый капитан просто ткнул пальцем в шипящее отверстие, куда почти уже мог пролезть.

— Полагаю, это сделали крысы, — заявил он. — Большие такие крысы.

Темные Ангелы перевели его в силовую клетку, где уже сидели несколько его братьев. Видимо, все они успели разрушить свои прежние камеры, как и он.

Без брони, прячущей от посторонних глаз аугментические протезы, Вальзен выглядел крайне жалко — в нем было больше хрома и гемолюбриканта, чем плоти и настоящей крови.

— Прекрати пялиться на меня, — бросил он Севатару, щуря живой черный глаз.

Бионическая линза съехала набок и зажужжала, пытаясь скопировать движение.

— Я просто размышлял, — откликнулся первый капитан. — Ты — живое свидетельство нежелания легиона чему-либо или кому-либо подчиняться. Ты оказался слишком упрям даже для того, чтобы умереть на Исстваане.

Некоторые из узников фыркнули. Вальзен криво улыбнулся — не потому, что улыбка была саркастической, а потому, что половина его лица застыла неподвижно, как после инсульта.

— Зачем ты приказал нам присоединиться к этой атаке? — спросил Тал Ванек. — Неужели Чернецы пережили Исстваан лишь затем, чтобы передохнуть до последнего в этой безумной попытке самоубийства?

Севатар заломил темную бровь:

— Думаешь, сейчас подходящее время для мелких свар?

Тал Ванек широко ухмыльнулся в ответ, продемонстрировав все зубы и сверкнув широко распахнутыми черными глазами.

— Самое подходящее время, Сев.

— Приказ об атаке отдал примарх.

Воины заворчали.

— Примарх, — парировал Тал Ванек, — безумец и глупец. Те, кто не знал об этом раньше, теперь убедились сами.

Это заявление вызвало одобрительный ропот. У Севатара не было ни терпения, ни желания ввязываться в философский спор.

— Посмотрим, — только и сказал он.

Единственным, кто все время хранил молчание, был Рушаль. Белую кожу Ворона, не прикрытую сейчас синевато-черной броней, пересекали десятки воспаленных рубцов — следы перенесенных под пытками мучений, а не шрамы, заслуженные в честном бою. Он глядел на Севатара с другого конца камеры, сидя в точно такой же позе, спиной к силовой стене.

Севатар кивнул Ворону.

— Я лишь сейчас понял, что ошибся, — сказал он. — Я обещал себе, что не проиграю Ангелам во второй раз.

Покрытые рубцами, потрескавшиеся губы Рушаля изогнулись в жуткой улыбке. Другой ему не оставили ножи Севатара.

— Сев, — окликнул первого капитана один из его людей, — у тебя кровь из носа идет.

Он поднял руку, ощутив под пальцами горячий ручеек.

— Так и есть.

— С тобой все в порядке?

«Нет. Секрет, который я хранил целое столетие, вырвался наружу — и все потому, что я не смог отказаться от увеселительной прогулки по сознанию нашего папаши».

— В порядке, — ответил он вслух. — Лучше всех.

— И из уха тоже течет кровь.

— Это меня не убьет. Думаю, нам скоро пора будет отсюда выбираться, — добавил он.

— И как ты планируешь это сделать? — поинтересовался Вальзен.

Севатар глядел на него пару секунд, не понимая, всерьез ли тот спрашивает. По лицу Вальзена ничего нельзя было прочесть, но первый капитан не мог сказать наверняка, в чем причина: в пластических операциях или в какой-то шутке, смысл которой от него ускользнул.

— Это действительно вопрос? — наконец проговорил он.

— Конечно. Как мы отсюда выберемся?

— Так же, как поступаем всегда, брат. Убьем любого, кто попытается нас остановить.

Грэм Макнилл Ангел Экстерминатус

Действующие лица

III ЛЕГИОН, ДЕТИ ИМПЕРАТОРА

Фулгрим ― примарх Детей Императора

Фабий ― апотекарий Детей Императора

Эйдолон Воскресший ― лорд-коммандер

Юлий Кесорон ― Любимый Сын, первый капитан

Марий Вайросеан ― капитан, 3-я рота

Люций ― Вечный Мечник

Калимос ― Мастер Кнута, капитан, 17-я рота

Лономия Руэн ― капитан, 21-я рота

Бастарне Абранкс ― капитан, 85-я рота

Крисандр Кинжальный ― капитан, 102-я рота

IV ЛЕГИОН, ЖЕЛЕЗНЫЕ ВОИНЫ

Пертурабо ― примарх Железных Воинов

Форрикс ― Разрушитель, первый капитан, триарх

Обакс Закайо ― лейтенант, 1-й гранд-батальон

Беросс ― кузнец войны, 2-й гранд-батальон

Галиан Каррон ― технодесантник, 2-й гранд-батальон

Харкор ― кузнец войны, 23-й гранд-батальон, триарх

Кроагер ― лейтенант, 23-й гранд-батальон

Солтарн Фулл Бронн ― Камнерожденный, 45-й гранд-батальон

Барбан Фальк ― кузнец войны, 126-й гранд-батальон

Верховный Сулака ― апотекарий, 235-й гранд-батальон

Торамино ― кузнец войны, командующий Стор Безашх

Кадарас Грендель ― легионер

«СИЗИФЕЙ»

Ульрах Брантан ― капитан, 65-я клановая рота Железных Рук

Кадм Тиро ― советник капитана Брантана

Фратер Таматика ― Железорожденный, ветеран-морлок

Сабик Велунд ― железный отец

Карааши Бомбаст ― дредноут

Вермана Сайбус ― ветеран-морлок

Септ Тоик ― ветеран-морлок

Игнаций Нумен ― боевой брат

Никона Шарроукин ― легион Гвардии Ворона, 66-я рота

Атеш Тарса ― апотекарий, легион Саламандр, 24-я рота

ЭБОНИТОВЫЕ АРХИМСТЫ

Каручи Вора ― оват-провидец Верхних путей

Варучи Вора ― оват-провидец Нижних путей

VII ЛЕГИОН, ИМПЕРСКИЕ КУЛАКИ

Феликс Кассандр ― капитан, 42-я рота

Наварра ― легионер, 6-я рота

Зов смерти — это зов любви. Смерть будет сладостной, если мы ответим ей, если признаем ее одной из великих и вечных форм жизни и преображения^[3]. В ней — тот миг, когда человек выходит за пределы своей низменной природы и превращается в существо, способное летать, — богоподобное, лучезарное, эфемерное и прекрасное. В этом будет мой апофеоз, и тогда я стану сутью бытия, явленной во всем многообразии Империума.

Примарх Фулгрим, «Мое имаго феникса»

Как ржавчина — железо, чувство вины пятнает и разъедает душу, постепенно проникая все глубже, пока не выест самую структуру металла^[4]. Однако если весь мир будет ненавидеть тебя и считать тебя дурным, но ты чист перед собственной совестью, ты всегда найдешь друзей^[5].

Примарх Пертурабо, «Жертвовать добровольно»

Истинно говорю вам, дети мои, что недолго осталось до того дня, когда в царство ваше придет безумие, и Ангел Экстерминатус пошлет своих прислужников, демонов в облике человека, дабы калечить и убивать. Это воплощение порочности не пощадит никого, и сердце его породит сонм демонов, ибо врата ада открываются.

Фрагмент из фиренцийского манускрипта «Деление пророчеств»

Книга I TERRA FIGULA^[6]

Теогонии — I

Внизу смерть, наверху неизвестность. Выбор один. Секундная невнимательность, всего один неосторожный шаг — и он погибнет, разобьется на острых как ножи камнях внизу. Его пальцы, цеплявшиеся за мельчайшие выступы в скале, кровоточили. Мышцы ног дрожали, словно натянутые струны, мускулы рук горели от перенапряжения, однако он не помнил, когда успел так устать.

Как он здесь оказался?

Ответа на этот вопрос он не знал. Он вообще мало что знал — лишь то, что неровная поверхность скалы была мокрой и уходила куда-то вверх, пропадая из вида за пеленой дождя. А что там, наверху утеса? Ответа опять не будет, но дно пропасти он видел достаточно ясно.

Правую руку свело судорогой, и он осторожно, палец за пальцем, ослабил хватку, чтобы боль в суставах утихла. Длинные черные волосы падали на глаза, и он встряхнул головой. Это движение чуть не сбросило его вниз, так что пришлось вцепиться в скалу еще сильнее. Он выплюнул дождевую воду и посмотрел вверх, где клубились серые облака, сочившиеся моросью. Сколько еще до вершины? Что проще — подниматься или спуститься на дно, которое, хоть и на большом расстоянии, могло оказаться все-таки ближе?

Узнать это было невозможно, но скоро ему придется что-то решать. Неверное решение лучше, чем никакого, и он понял, что есть только два варианта: отступить к уже известной участи — или подняться к неведомому будущему. У него не было воспоминаний, но он знал, что отступать не в его характере. Если уж что-то решил, надо следовать принятому плану, чем бы это ни обернулось. Он не мог сказать, откуда в нем взялась эта уверенность, но как только выбор был сделан, он понял, что не ошибся. Поднял правую руку, скользнул ладонью по скале в поисках опоры и, обнаружив ее, крепко ухватился. Аккуратно разжал пальцы левой руки и дотянулся до узкого каменного выступа. Надежно держась руками, поднял босую ногу (ступня распорота — поранил где-то по пути сюда?) и поставил ее в устойчивую позицию. Оттолкнулся, подтянулся и почувствовал пьянящую радость победы от того, что преодолел даже такое малое расстояние.

Он продолжал подъем мучительно медленно, но упорно. Каждое движение несло в себе боль и риск, но он действовал с непреклонной решимостью, запретив себе думать о неудаче. Усилившийся дождь терзал тело ледяными иголками, как будто вознамерился сбросить его со скалы. И дождь, и усталость, и боль — все было против него, но он только сильнее цеплялся за скалу стихиям наперекор. Перехват за перехватом, шаг за шагом, все выше и выше. Каждый миг этого подъема был рождением заново, каждый новый вдох — откровением. Камни внизу удалялись, но облака наверху, казалось, поднимались вместе с ним, обнажая следующую часть утеса, но не его вершину.

Как знать, может быть, никакой вершины и нет. Может быть, он будет карабкаться, пока не кончатся силы, а потом сорвется навстречу смерти. Эта мысль не вызвала в нем особой тревоги, ведь погибнуть, исчерпав все силы, лучше, чем погибнуть, так и не узнав предела собственной выносливости. Приободрившись, он полез быстрее: теперь гора стала его врагом, препятствием, которое надо преодолеть. Конкретный образ врага придал ему сил, до предела обострив желание победить.

Теперь и вверху, и внизу он видел только каменный откос, эту неумолимую черную стену, которая хотела, чтобы он сдался и умер. Он стиснул зубы, а потом со злостью плюнул в скалу перед собой. Кровь ручейками струилась по рукам из глубоких, до кости, порезов на ладонях, оставшихся от острых выступов, на которые он переносил весь свой вес. Но боль — ничто по сравнению с мыслью, что эта скала окажется сильнее его.

Он не знал, почему вероятность поражения казалась ему столь мучительной, если самой смерти он не боялся. Чего вообще может бояться человек, у которого нет ни памяти, ни будущего? За этой мыслью пришла другая: посмотрев на свои тонкие руки, прикинув в уме собственный рост, он понял, что еще подросток. У него было тело юноши; крепко сложенное, мускулистое, но все-таки не тело взрослого мужчины. Может быть, этот подъем — часть какого-то мальчишеского спора или обряда инициации? Проверка его мужества, ритуал взросления? На границе сознания вспыхнул неясный образ: кто-то огромный и грозный вкладывает в него железную волю и готовит невозможные испытания, зная, что он их выдержит.

Воспоминание померкло, сменяясь новым смутным ощущением. Он здесь не один. Некто — нечто? — следит за ним. Смехотворная мысль, потому что где найти еще одного такого дурака, который полезет по отвесной скале в дождь? Но возникшее чувство не исчезало.

Он нашел подходящий выступ, на котором мог отдохнуть, не разодрав снова израненные ноги, и осторожно развернулся так, чтобы встать спиной к откосу. Спустился туман, и влажная непроницаемая завеса скрыла все вокруг, обнажив, однако, кусочек неба. Он увидел звезды. Прекрасный черный холст, на нем россыпь ярких точек — брызги света от невероятно далеких солнц. Он знал, что такое звезды, знал химические законы их жизненных циклов, но источник этого знания оставался такой же тайной, как и путь, который привел его на эту скалу. Созвездия и потоки светящихся частиц вращались у него над головой, словно огромный сияющий диск.

Но что-то еще было в центре этого диска, оно было там всегда и не отрываясь наблюдало за юношей. Он смутно чувствовал, что это взгляд не благожелательного покровителя, но охотника, который следит за добычей.

Это нечто напоминало океанский водоворот, перенесшийся с земли на небеса, где теперь он вращался вихрем тошнотворных оттенков,изрыгая гнилую пену материи и света. Целая область космоса поглощала время, а потом выплевывала изуродованными кусками; вихрь казался юноше глазом какого-то огромного чудовища, родившегося недавно, но которому суждено пережить сами звезды.

Это зрелище вызвало в юноше тошноту и головокружение, и он зажмурился, чувствуя, что теряет равновесие. Ноги его задрожали, тело словно перестало слушаться и наклонилось вперед, так что спина больше не прижималась к скале. Впереди был безбрежный провал в ничто, и юноша ошеломленно понял, как узок этот каменный выступ на котором он стоит, и как далеко до земли.

Его рука шарила по поверхности скалы, но не находила опоры. Тело наклонилось еще дальше в пропасть, голос разума кричал, призывая сопротивляться этой слабости. Нащупав тонкую трещину в камне, он с силой вогнал в нее пальцы — и в тот же миг рухнул в пустоту. Руку, которая удерживала его от окончательного падения, пронзила боль. Чувствуя, что хват соскальзывает, обдирая краями трещины кожу с кисти, он сжал пальцы в кулак и стиснул зубы, стараясь побороть подступающую волну паники. И снова силы ему для этого дал гнев. Кто-то бросил его на этом утесе, обрекая тем самым на верную смерть. Он мог сказать это с абсолютной, но в то же время необъяснимой уверенностью. Зачем кому-то приговаривать к такой смерти подростка, который к тому же ничего не помнит? Какой в этом смысл? Неоправданная жестокость такого крещения огнем вызвала в нем злость, а злость в свою очередь породила ледяное спокойствие. Он глубоко вдохнул и постарался не думать о боли в израненной руке.

А потом из тумана вынырнул какой-то предмет — веревка, которую спускали по отвесной стене утеса.

— Хватайся, парень, — сказал голос сверху. — Давай же.

Туман рассеялся, и он увидел вершину: густо заросшая дроком и жестким папоротником, она была в каких-то пятидесяти метрах от него. На фоне ночного неба выделялась группа мужчин в бело-золотых доспехах. Двое из них держали веревку; третий, в шлеме с красным гребнем, окликнул его еще раз:

— Ну же, мальчишка, думаешь, нам больше нечего делать, кроме как тащить тебя наверх?

Юноша презрительно скривился в ответ на эту скептическую оценку его шансов добраться до вершины самому. Потянувшись свободной рукой, он нашел надежный зацеп — и с трудом перевел дыхание, когда напряжение в другой руке ослабло. Ноги через мгновение нашарили опору, и он смог вытащить окровавленные пальцы из трещины.

— Я поднимусь сам, — сказал он. — Помощь мне не нужна.

— Как хочешь, — мужчина пожал плечами. — Поднимайся, падай, мне все равно.

Веревку втянули наверх; видя, что испытание близко к концу, он почувствовал прилив свежих сил. Двигаясь от одной опоры к другой, он все увереннее отвоевывал у скалы метр за метром. Чем ближе к вершине, тем больше зацепов оказывалось на стене, как будто скала наконец смирилась с тем, что не сможет его убить. Он подтянулся в очередной раз, начал нащупывать следующую опору, но вокруг была только пустота — он добрался до вершины.

К нему потянулись руки в латных перчатках, но он оттолкнул их от себя и встал на краю утеса, совершенно измученный. Сердце колотилось в груди, все тело переполнял восторг победы. Чувствуя, что широко улыбается несмотря на боль, он сделал глубокий вдох и сморгнул каменную крошку с ресниц.

И увидел крепость.

Она затмевала горизонт: незыблемая твердыня, словно высеченная из самой вершины горы. За каменными стенами, высокими и неприступными, за башнями, ощерившимися орудиями, сквозь амбразуры в мраморе виднелись только крыши величественных храмов и блистательных дворцов.

Он понятия не имел, что это за место, но знал, что должен быть здесь. Сделал шаг вперед, к огромным бронзовым воротам — и его сразу же окружили воины в белых доспехах. Они подняли оружие с долами на стволах и с замысловатыми ударными механизмами.

— Ни шагу дальше, — предупредил человек в шлеме с гребнем и достал из кобуры пистолет с длинным и узким стволом, изготовленный из серебристой стали и чеканного золота. В цилиндрическом барабане из стекла плясали молнии. Юноша посмотрел на пистолет, нацеленный ему в грудь, но страха не почувствовал.

— Вы бросили мне веревку, а теперь собираетесь убить? Сомневаюсь.

— Кто ты такой и почему пробираешься к Лохосу тайком?

— Лохос? — переспросил он. — Это Лохос?

— Да, — ответил воин. Он встретился с юношей взглядом, и рука, державшая пистолет, задрожала.

— Кому он принадлежит? — спросил подросток, и голос его казался гораздо старше, чем можно было предположить по внешнему виду.

— Даммекосу, тирану Лохоса. — Воин, похоже, был удивлен тем, что вообще ответил на вопрос.

— А кто ты?

— Мильтиад… — неохотно представился воин, — младший опцион 97-й гранд-роты Лохоса.

— Отведи меня к Даммекосу, младший опцион Мильтиад, — приказал он, и воин кивнул.

Юноша посмотрел в глаза остальным солдатам, и они один за другим опустили оружие.

— Да, конечно, — сказал Мильтиад; судя по его тону, он все еще был в замешательстве от собственных слов, но ничего не мог с собой поделать. — Следуй за мной.

Они пошли по неровной земле вдоль каменной гряды, пока впереди не показалась дорога. Ступив на накатанный грунт дороги, юноша обернулся к обрыву и посмотрел в небо, где лучился темным светом противоестественный вихрь. Казалось, он ощутимо приблизился и теперь затмевал своей громадой все небо, расползаясь по нему, словно язва.

— Что это такое? — спросил юноша у Мильтиада.

— На что ты смотришь?

— Вот на это, — он указал на гноящуюся рану в небесах.

— Я вижу только звезды, — пожал плечами Мильтиад.

— А звездный водоворот?

— Какой еще водоворот?

— Вы правда его не видите? — допытывался юноша. — Никто из вас?

Воины покачали головами, даже не догадываясь о существовании того, что, похоже, мог видеть только он. Причина, почему это так, стала еще одной загадкой этой ночи.

— Кто ты? — заговорил Мильтиад. — Мне следовало позволить тебе упасть, но…

Память подсказывала некое число, но нет, он не просто какой-то номер. У него есть имя, и теперь, услышав нужный вопрос, он понял, что знает его.

— Кто я? — переспросил юноша. — Я Пертурабо.

Глава 1 КРАСОТА В СМЕРТИ ВОЗРОЖДЕНИЕ СТРАЖИ

Маленькая деталь: практически незаметная, но все же имеющая значение. Существо: размером с палец, из клады крылатых, с сегментированным панцирем и хрупким экзоскелетом в красновато-коричневых разводах. Нитеобразные антенны на голове улавливали миллион разных запахов, которыми был насыщен воздух, но из-за того что по телу существа распространялось ядовитое оцепенение, они шевелились с необычной медлительностью.

Существо — кордатусский веспид — двигалось неверными шагами по изрытой рыжей грязи, что покрывала склон. От укреплений, выросших у подножия горы словно опухоль, поднимались вихри теплого воздуха, и эти анабатические ветра несли запахи войны — жженое железо, дым от химического топлива, мускусные ароматы масел, смазочных веществ и крови, связанные со сверхлюдьми.

Любому ксеноэнтомологу поведение существа показалось бы по меньшей мере странным. Его жевательные мандибулы щелкали вслепую, а лапки дергались, словно трехчастный мозг не контролировал импульсы, которые посылал по нервным стволам как будто в припадке. Раньше насекомое жило в улье на раскидистых ветвях высокого полеандрового дерева, но артиллерийский огонь уже давно превратил уступы агротеррас в изуродованную воронками пустошь, а от деревьев оставил только расколотые пни.

Пламя опустошило улей и убило его матку, однако остаточные следы феромоновых смол еще чувствовались, и веспид смог найти дорогу к улью. Что двигало им — простой инстинкт или желание умереть в останках того, что было его домом? По какой-то причине существо карабкалось по глинистым бороздам, но его долгое странствие ввысь окончилось ничем. Тело насекомого больше не могло сопротивляться токсину, введенному с убийственной методичностью, и веспид остановился. Он замер без движения на плоской вершине земляного уступа, над которым возвышалась осыпающаяся терраса из блестящего камня. Из стены во все стороны, словно растопыренные пальцы, торчали прутья ржавой арматуры, опаленные дочерна.

Казалось, что насекомое мертво, но дрожь движения еще пробегала по его брюшку и бокам. Голова раздулась, словно внутренности, заключенные в экзоскелет, взбунтовались в неистовом желании перекроить себя. Панцирь всколыхнулся от волн внутреннего давления, подвижные сегменты выгнулись, как будто хотели улететь прочь от гибнущего хозяина. От тела насекомого отделилась хитиновая пластинка, и под ней показался какой-то студенистый, извилистый вырост — новорожденный паразит, который утолял голод, пожирая внутренние органы своего носителя.

Организм-каннибал высвободился из оболочки, в которую превратился его родитель. Под воздействием воздуха его плоть сразу же начала твердеть: в одно мгновение она утратила прозрачность, и быстро растущий панцирь прошел через всю гамму мерцающих оттенков, напоминавших масляные разводы на воде — невероятные и завораживающие. Расколотая шелуха, оставшаяся от веспида, сломалась под весом паразита, который проходил через все этапы морфогенеза с ошеломительной скоростью.

Его плоть разошлась и выпустила наружу прозрачные крылья. По сравнению с телом они были длинные, как у стрекозы, и оканчивались мембранной паутиной подвижных ресничек. Крылья сделали первый взмах, и из-под тела паразита развернулся черно-золотой сегментированный хвост. Существо обрело идеальную симметрию.

Хотя его рождение было страшным и излишне мучительным, само создание, безусловно, отличалось красотой. Прекрасный лебедь, вылупившийся из грязных останков, — свидетельство того, что даже из небывалой жестокости может возникнуть невиданная красота. А потом на новорожденное существо опустился железный ботинок и втоптал его в грязь: циничное свидетельство — как будто кто-то в этом сомневался — того, что в этом мире нет ни справедливости, ни сострадания.

Владелец ботинка, а также всего громоздкого доспеха терминатора-катафрактария, смотрел на затянутую дымом гору и золотую цитадель, венчавшую ее вершину. Не подозревая, что он только что оборвал чью-то короткую жизнь, Форрикс изучал взорванные террасы Кадмейской цитадели и был вынужден с неохотой признать, что фортификации мастерски использовали особенности местной топографии и составляли единое целое с окружающим городом. Военные строители из Имперских Кулаков всегда действовали бесстрастно и эффективно, но их командующий понимал первую заповедь победителя: лучшее завершение кампании — это когда проигравшая сторона не чувствует себя завоеванной.

Железные Воины об этой заповеди редко вспоминали.

— Завоеватель укрепляет стены, и все склоняются перед ним как перед освободителем, — сказал Форрикс, оглянувшись на оставшуюся внизу широкую долину.

Вокруг цитадели зубчатыми линиями высились укрепления: стены, оплетенные колючей проволокой, дерзко рассекли нижний уровень города, без всякого почтения вторглись в жилые районы, в сельскохозяйственные и промышленные территории, и с той же наглостью осквернили природные красоты этого места. Редуты, бункеры и высокие донжоны росли, словно сталагмиты в пещере, и пелена дыма накрыла собой красную пыль долины.

Подошва крутого холма в самом центре огромного космопорта уже оделась в металл, и с каждым новым днем стальной каркас поднимался все выше — полз вверх подобно раковой опухоли, которая не остановится, пока не скроет под собой всю красно-охряную шкуру горы. За нарастающей железной обшивкой следовали новые участки фуникулерных рельсов большого сечения; по этим путям тяжелые бомбарды и гаубицы поднимут к огневым позициям, устроенным на скальных террасах. До сих пор обстрел вели в основном «Василиски», эти трудяги осадной артиллерии, но еще несколько дней — и более крупные орудия поднимутся достаточно высоко, чтобы посылать тяжелые бризантные заряды в сердце цитадели.

А после этого все будет кончено.

Ни одна крепость не устоит, когда за нее берутся мастера артиллерийского дела. Железные Воины сровняют этот холм Дорна с землей и не оставят и следа от Кадмейской цитадели — и не важно, какие технологические чудеса создали ее стены.

Какое-то время Форрикс наблюдал, как отряд пленных горожан тянет по склону длинные мотки троса в стальной оплетке. Люди обливались потом от неподъемного груза и кровью — от кнутов Обакса Закайо. За ними шли строительные машины, когтистые и с паучьими лапами: они бурили гору, чтобы установить стяжки и укрепить породу, как того требовали осадные инженеры. В этой работе было неумолимое и успокаивающее постоянство, но только те, кто был хорошо знаком с искусством строительства и разрушения фортификаций, могли оценить сложное взаимодействие логистики, планирования и физической силы. За всей этой жестокостью и рабским трудом, лишениями и насилием, которому подвергалась земля, скрывалось истинное искусство, скрывалась красота — необычная и редко кому заметная.

— Снова любуешься своими шедеврами, триарх? — спросил Барбан Фальк, поднимаясь на защищенный наблюдательный пост. Чуть выше поста располагались первые передовые укрепления, которые Имперские Кулаки возвели на этой планете; теперь они были разрушены.

— Любуюсь, да не своими, — Форрикс кивнул головой в сторону вражеских фортификаций.

Хотя цитадель скрывалась за облаками дыма, марево над ее стенами, которые артобстрел испещрил шрамами и выбоинами, указывало, что древние автоматические механизмы самовосстановления уже приступили к ремонту. В мираже пустотных щитов огромные клубы пыли и слабые солнечные лучи причудливо искажались, и преломленный свет рассыпался осколками радуги.

— А ты всегда любил дразнить судьбу, ведь правда, Форрикс? — заметил Фальк; из-за их массивных доспехов на маленьком посту теперь было не повернуться.

Форрикс и без уточнений понял, что тот имел в виду.

После катастрофы в системе Фолл о сынах Дорна можно было говорить только с ненавистью, и Железный Владыка нещадно карал за проявление любых других чувств. Если бы на месте Фалька был кто-то другой, Форрикс бы в такой ситуации промолчал, но он доверял Барбану — насколько один Железный Воин может доверять другому.

— Ты и сам думаешь так же, я знаю.

— Да, но мне хватает ума держать язык за зубами.

— Что ж, ты всегда разбирался в политике лучше меня, — признал Форрикс.

— Зато ты — один из Трезубца, и примарх к тебе прислушивается.

— Очень немногие могут сейчас этим похвастаться, — ответил на это Форрикс с неожиданной для себя прямотой.

Фальк пожал плечами, что в тяжелом терминаторском доспехе было совсем не просто. Пластины исполинской брони были окантованы черно-золотыми шевронами, и гладкая поверхность цилиндрических наплечников резко контрастировала с броней Форрикса, изношенной в боях. Это снаряжение изначально создавалось для кузнеца войны Дантиоха из 51-й Экспедиции, но после того как тот потерпел три поражения подряд на Голгисе, Стратополах и Крак Фиорине, оно перешло к Фальку как более достойному кандидату. О Дантиохе, как и о Фолле, Железные Воины теперь не говорили; о делах его предпочли забыть, а имя стало синонимом для провала поистине колоссальных масштабов.

— Я не рискну утверждать, что понимаю ход мыслей нашего господина, но я действительно вижу, когда в нем поднимается волна гнева. — Фальк пошевелил похожими на зубила пальцами силовой перчатки, словно взвешивал каждое слово, которое собирался сказать. — А волны эти поднимаются все чаще и при этом становятся все сильнее.

— Что с западными апрошами? — спросил Форрикс, не желая комментировать последнее замечание товарища.

Фальк ответил на это коротким смешком:

— Ты же не думаешь, что я пытаюсь тебя подловить? — Огромный воин провел рукой по черным как смоль волосам и еще больше прищурил тяжелые веки. — Неужели ты подозреваешь, что я хочу спровоцировать тебя на неосторожные слова, которые потом передам примарху? Будь у меня нежная душа, она бы сейчас кровью обливалась от обиды.

Форрикс расщедрился на слабую улыбку:

— Нет, такого я не подозреваю.

— А стоило бы, — сказал Фальк. — Ради места в Трезубце я бы предал тебя не задумываясь — особенно теперь, когда Голг превратился в труп, а Беросс на полпути к тому же и вряд ли пойдет на повышение.

— Закончи западные апроши к завтрашнему вечеру, и твое желание может сбыться.

Фальк кивнул, достал свиток вощеного пергамента из кармана на широком поясе из вываренной кожи и протянул его Форриксу. Тот развернул пергамент и окинул чертежи товарища критическим взглядом.

— Все идет по плану, — Фальк не скрывал хвастливой гордости. — Сегодня к закату бреширующие батареи уже будут на месте. Судя по данным подповерхностных ауспексов, для бреши в стене такой плотности, какая отмечена в полукруглом бастионе, потребуется шестнадцать часов артподготовки.

Форрикс рассматривал переплетение чертежных линий, оценивал углы апрошей и области перекрытия огневых мешков, расположение «мертвых зон» и анфиладных редутов. Жестокая функциональность в замыслах его товарища-кузнеца войны вызывала восхищение.

— Вижу, брешь-батареям ты предпочитаешь штурмовые бастионы, — отметил Форрикс.

Фальку всегда больше нравилась грубая прямота фронтального натиска, а не математически точная последовательность постепенной атаки. Для Форрикса уничтожение крепости было вопросом скрупулезных расчетов, но его коллеге осада представлялась этаким кулачным боем, где противники лупят друг по другу, пока один из них не упадет.

Метод, далекий от утонченности, но все же эффективный. За пределами легиона многие думали, что Железные Воины не знают иного способа сражаться, но Железный Владыка был способен действовать и более изощренно. В своих кампаниях он в основном полагался на математику и точное применение силы, но иногда — когда нужно было создать драматический эффект — не брезговал и грубым натиском.

— Даже с учетом этих проклятых ремонтных устройств у нас достаточно орудий, чтобы сокрушить их укрепления, — ответил Фальк. — А когда стены падут, мне понадобится такое количество воинов, чтобы можно было атаковать брешь. С западной стороны враг эскалады не ждет.

— И на то есть причина, — указал Форрикс. — Склон здесь круче и скалистее, чем у других фланков. По такому склону быстро не взберешься, а за это время они разнесут тебя в клочья. А если под землей установлены сейсмические заряды, там тебя и похоронят.

— Не установлены.

— Откуда ты знаешь?

— Железный Владыка говорит, что зарядов там нет.

— Ты беседовал с примархом? — Форрикс с трудом мог сдержать горькую ревность, которая огнем обожгла грудь. — Он не выходил из своего бункера со дня высадки.

— Он общается через Камнерожденного, — прошипел Фальк, имея в виду Солтарна Фулл Бронна из 45-го гранд-батальона. Этот воин так хорошо разбирался в горных породах, что поговаривали, будто сами скалы шепчутся с ним, открывая свои тайны и обнажая перед его заступом настоящие геологические чудеса. Пертурабо, всегда безошибочно угадывавший скрытые таланты, сейчас особенно выделял Фулл Бронна, хотя тот и был ниже рангом, чем Трезубец — три прославленных кузнеца войны, которые обычно были рядом с примархом.

— Он что-нибудь говорил о Третьем легионе?

Фальк покачал головой:

— Нет, он лишь требует, чтобы людей Кассандра убили, а цитадель уничтожили до того, как прибудут воины Фениксийца.

Форрикс хмыкнул, и без слов выражая свое скептическое мнение о Детях Императора.

— Эта операция закончится гораздо раньше.

Словно в подтверждение, с дальнего склона донесся ритмичный грохот канонады. Горячий ветер далеко разнес эхо обстрела, и оба воина посмотрели вверх. Форрикс прислушался к этим звукам: как дирижер, оценивающий вверенный ему оркестр, он определял голос каждого орудия и любое изменение в его тембре и темпе. В громе выстрелов, в том, как быстро каждое орудие выплевывало снаряд, ему слышалось нетерпеливое предвкушение.

— Это на севере, — сказал он и потянулся к шлему, прикрепленному к доспеху магнитным зажимом.

— Воины Харкора, — отозвался Фальк.

— Пошли. — Форрикс развернулся к выходу с наблюдательного поста.

— Это не бреширующий огонь, — до Фалька наконец дошло то, что Форрикс сразу понял.

— Нет. Этот идиот начал эскаладу.

Боль. В итоге все всегда сводилось к боли.

Боль стала последним воспоминанием Беросса — а еще то, как вместе с кровью жизнь вытекает из его истерзанного тела, напоминающего сломанную марионетку. Кости раздроблены так, что ни один апотекарий не сумеет их восстановить; внутренние органы превращены в кашу воздействием сейсмической силы; а еще огонь, сжигающий его плоть, когда мощные процессы генетически усиленного метаболизма попытались — впустую — залечить смертельные раны.

Боль была сильной и никогда его не оставляла, но еще хуже было чувство стыда, когда он вспоминал, как был ранен. Его сразил не воин, способный тягаться в бою со сверхчеловеком, взращенным для битвы, и не ксенос, воплощение кошмаров, слишком ужасный, чтобы с ним сражаться.

Нет, причиной страданий Беросса стал его примарх.

Тот удар был слишком быстрым, чтобы от него увернуться, и слишком сильным, чтобы от него оправиться. Затем последовал второй удар — на самом деле лишний, ибо к тому моменту Беросс в обычном понимании был уже мертв. Но Четвертый легион ничего не делал наполовину, и Пертурабо воплотил эту военную мудрость не в один, а в два сокрушительных удара.

Беросс сглатывал кровь, которая затем стекала по разорванному пищеводу, выдыхал ее в виде кровавой пены через пробитые легкие и ждал прихода смерти, которая будет похожа на его жизнь. Горькая и мучительная.

Он терпел постоянную боль со времен войны с Черными Судьями, когда вопящая орава Обвинителей, чьи лица скрывались под клобуками, застала его врасплох. По отдельности Обвинители не смогли бы справиться с воином из Легионес Астартес; но его окружил целый десяток, и все они были вооружены цепными молотами, которые со смертоносной легкостью пробивали пластины брони.

Шестеро пали прежде, чем остальные добрались до него. Все больше ударов находили свою цель, и вскоре нападающие практически резали его на части; наконец зубья вражеского оружия вгрызлись в его тело и почти перебили позвоночник. Но он все-таки убил их всех — из последних сил, после чего рухнул на землю. Апотекарии нашли его в окружении трупов врагов в черных капюшонах, и восстановление его плоти потребовало настоящего медицинского чуда. Его тело создали заново, укрепили аугметикой, трансплантировали стволы нервов, но и тогда боль никуда не ушла.

Но она померкла в тот единственный момент, когда он сказал не те слова не в то время. На свою неудачу он отправился доложить досадные вести Железному Владыке, чье настроение, и так непостоянное, только ухудшилось после бойни на Исстване-V. Беросс знал, что несет плохую новость, но надеялся, что звание кузнеца войны его защитит. Глупая надежда, потому что в гневе своем Пертурабо разил как королей, так и их шутов.

А потом в основном была тьма.

Приглушенные голоса, внезапные проблески света и чувство, будто он плывет, освобожденный от тела, на волнах темного океана. Он был словно вне пространства и вне направлений и не мог найти ни одной знакомой точки отсчета, которые раньше казались такими естественными. Беросс попробовал услышать биение собственного сердца: он решил, что эта равномерная пульсация даст ему хоть какое-то, пусть и зыбкое, мерило времени. Но его сердце молчало, и в этом вневременном безумии он часто думал, что действительно умер и попал в какое-то языческое чистилище, из которого нет выхода. Он отбрасывал эти страхи, но они упорно возвращались, и он никак не мог отделаться от подозрения, что жизнь его кончена, но не завершена.

Он парил между жизнью и смертью, и к нему приходили воспоминания. Целая череда побед, сначала во имя Императора, позже — во имя магистра войны Хоруса. Он вновь сражался под красным дождем, зарывался в почву на бессчетных планетах и сдирал плоть с костей тысяч и тысяч врагов. Он был свидетелем войны, которая начиналась как справедливая борьба за выживание под солнцем Терры, затем с неумолимым ходом времени превратилась в войну завоевательную и наконец — в войну ради самой войны, пустую радость.

«Когда именно это произошло?»

Почему воинские традиции Железных Воинов так неузнаваемо преобразились?

Беросс прекрасно знал ответ. Постепенно, шаг за шагом, служба Императору превратила воинов Четвертого легиона в бездушные машины, которые тащили к Согласию мир за миром, покрываясь кровью и грязью этих планет. Сыны Пертурабо выполнили все, что им приказали, — и за это их опять швырнули в ту же самую войну, которая отравляла сердце легиона.

Но самый жестокий урок был еще впереди…

Беросс помнил, что магистр войны Хорус сказал Железному Владыке после гибели потерянной Олимпии и когда стало известно, что на хрупкий Просперо обрушились волки Фенриса.

— Сила сама по себе может быть лишь временным решением, — сказал тогда Хорус. — На короткий срок она может обеспечить покорность, но в этом случае через какое-то время врага придется усмирять снова. Пока мы вынуждены постоянно вновь отвоевывать то, что уже привели к Согласию, в Империуме не будет мира. Именно ты, брат мой, сделаешь так, что все закончится одним завоеванием.

Возможно, так Магистр войны хотел успокоить истерзанную душу Пертурабо, но столь зловещее обещание только усилило то безграничное чувство вины, которое и так терзало примарха. Путь, раньше казавшийся гнуснейшим предательством, теперь стал единственным логическим выходом, и Пертурабо подтвердил, что остается верен Хорусу. Никто не знал, о чем еще говорили полубоги, но когда Железные Воины прибыли на Исстван-V, их переполняла столь беспощадная ярость, что утолить ее можно было лишь кровью тех, кого они раньше называли братьями.

Беросс вновь окунулся в хаос того побоища на черных песках и в бешеный восторг, который он испытал, увидев потрясенное выражение на лицах врагов: и темнокожие Саламандры, и алебастрово-бледные Гвардейцы Ворона были одинаково шокированы предательством. Железные Руки ему попадались редко — ими занялись воины Фениксийца, непристойные в своей разнузданности, но все же смертоносные.

Он вспомнил, как выстрелом в упор из мелтагана убил капитана Саламандр; в том, что жизнь противника оборвал именно огонь, была приятная ирония. Металл расправленного шлема тек по его лицу, обнажая череп — черный, как и кожа, которая мягким маслом сползла с костей. Умирающий воин издал несколько влажных, булькающих звуков, очевидно, проклиная своего убийцу, хотя понять его было невозможно. Беросс оставил Саламандра захлебываться собственной жидкой плотью, а проклятье счел варварским пережитком, от которого воин, выросший на дикой планете охотников на рептилий, так и не избавился.

Сейчас, в этом лимбе боли без времени, без выхода, он снова видел в кошмарах оплавленное лицо Саламандра, и красные как угли глазницы вперяли в него обвиняющий взгляд. Этот скалящийся череп всегда был рядом — изрыгая бессмысленный треск, он маячил на границе сознания Беросса, заставляя переживать агонию его последних мгновений. За этим черепом вставал другой лик: суровая гранитная маска с холодными как сталь синими глазами. По сравнению с голосом этого создания все прочие звуки казались белым шумом; голос повелевал черными останками Саламандра и говорил поверженному врагу, что Беросс не умрет как все остальные. Даже в своем бестелесном состоянии Беросс знал, что этим приказам нужно повиноваться.

Череп Саламандра вернул жизнь, а заодно и боль. Взгляд алых глазниц и монотонные заклинания перемололи его в прах. Беросс старался не слушать этот зов, но голос обладал силой, которой у него уже не было, и жаждал его страданий.

Мучительная боль пронзила его тело — электрическая судорога второго рождения. Пространство вокруг него упорядочилось и обрело форму, и он издал оглушительный рев, чувствуя, как конечности наливаются невообразимой силой. Тьма, в которой он, казалось, провел целую вечность, сменилась потоком резких цветов, от которых ему хотелось зажмуриться. Цвета поблекли, но его ярость не стихала, и он задрожал, видя перед собой красноокий череп Саламандра.

Нет, не Саламандра, и даже не череп.

Увеличенные окуляры технодесантника представляли собой оптические приборы, рубиново-красные линзы которых с щелканьем и жужжанием вращались в выпуклом корпусе из бронзы и серебра. Шлем у него был цвета черненого железа; за плечами возвышались, словно стальные жала, три манипулятора — они ждали команды, шипя пневматикой и роняя капли смазки.

— Кто ты? — спросил Беросс. Скрипучее рявканье, которое у него получилось, совсем не походило на его прежний голос.

— Галиан Каррон, и ты находишься в моей кузнице, — сказал технодесантник и, вздрогнув, осторожно отошел подальше, когда Беросс встряхнул несокрушимые цепи, которыми был связан.

Оказалось, что он выше технодесантника, потому что Каррон смотрел на него, запрокинув голову. Вокруг стояли мертвенно-бледные сервиторы и мощные грузоподъемники — некоторые были рядом с Бероссом, некоторые позади него, и для него было загадкой, как он может их видеть. За Карроном выстроились аколиты в рясах, его слуги, и каждый держал в руках смазанное машинным маслом блюдо, где были разложены шестерни, инструменты и детали машин.

Нет, они служат не Каррону — они служат ему.

— Почему я здесь?

Со всех сторон Беросс чувствовал непривычное давление железных стен: одновременно и утроба, которая хранит жизнь, и саркофаг. Клаустрофобия потянулась к его разуму щупальцами безумия и не нашла на своем пути препятствий.

— Ты здесь, потому что так захотел Железный Владыка, — ответил Каррон.

— Ты врешь, — Беросс возражал то ли от отчаяния, то ли в надежде. — Он убил меня.

— Не убил, а преобразил.

— Я не понимаю.

— Своей собственной рукой он переделал тебя по своему образу и подобию, — пояснил Каррон.

Один из его манипуляторов со скрипом вытянулся и взял прорезиненный пульт управления. Одно нажатие кнопки — и оковы, удерживавшие конечности Беросса, с механическим лязгом спали. Его ноги — колонны из железа, стали и жгутов псевдомышц — вновь его слушались, и он неуклюже шагнул вперед, понимая с этим первым шагом, что никогда уже не выберется из этого металлического гроба.

Железные листы настила отзывались на каждый его тяжеловесный шаг гулким грохотом металла о металл. Колоссальный молот и крупнокалиберная роторная пушка, установленные на его руках, вращались в такт его мыслям.

— Так я жив? — уточнил Беросс, до сих пор не в силах в это поверить.

— Не просто жив, — сказал Каррон. — Теперь ты дредноут.

Феликс Кассандр, капитан Имперских Кулаков, знал, что удержать цитадель невозможно, но дело было не в этом. Железные Воины — враги, и хотя разум его до сих пор отказывался принять мысль, что легионеры-астартес могут пойти друг против друга, с врагом нужно сражаться.

Да, рано или поздно цитадель падет, но Кассандр не верил ни в благородность неравной борьбы, ни в героику последнего боя и самопожертвования. Обычно всегда есть способ победить или хотя бы обмануть смерть, но сейчас даже он вынужден был признать, что их шансы выжить становятся все более призрачными. Хотя Кассандр не был склонен к пессимизму, он с трудом заставлял себя не поддаваться мрачному настроению. Как только Железные Воины преодолеют древние укрепления и пробьют брешь в стенах, их уже ничто не удержит. Они расправятся с его солдатами, со смелыми детьми этого мира, которые решили сражаться вместе с Имперскими Кулаками; не пощадят они и выживших, которые бежали в цитадель с полей смерти внизу.

За крепостными стенами укрывались пятьдесят два Имперских Кулака и тринадцать тысяч мужчин, женщин и детей. Когда все закончится, их ждет смерть, которая не будет ни быстрой, ни легкой, но никто даже не заговаривал о капитуляции, не порывался обсуждать условия сдачи. Не было крамольных разговоров, которые ослабляют боевой дух, и все думали лишь о том, как дать отпор презренным захватчикам.

«Железные Воины… Наши братья…»

История не сохранила имя того, кто построил это архитектурное чудо на вершине горы, но инженеры и мастера, соорудившие живые стены цитадели, наверняка были гениями своего времени. Эти стены были сложены из инопланетного камня и укреплены технологиями, которые оставались тайной даже для Механикум, но позволяли материалу стен при повреждениях вести себя как живая ткань. Жидкие силикаты затягивали шрамы от попадания снарядов, и стена за считанные мгновения восстанавливала целостность. Только очень продолжительный и невероятный по масштабу обстрел мог нанести укреплениям непоправимый ущерб. При атаке неприятель обнаруживал, что укрепления встречают его шипами из ожившего камня, а иногда этот камень расступался под ногами противника, полностью поглощая его. Если бы на штурм шел обычный враг, цитадели бы ничего не угрожало.

Но Железные Воины — враг не обычный.

Лорд Дорн выбрал эту цитадель и водрузил над ней аквилу, однако этот символ не означал торжество Империума: аквила указывала место, где находится общее правительство. Дорн ввел в новое правление представителей старой власти и позволил народу самому избрать губернатора планеты — им стал видный гражданский деятель Эндрик Кадм. Кассандр улыбнулся этим воспоминаниям и подумал, что Имперские Кулаки все-таки впитали в себя частичку философии, которой придерживался примарх Тринадцатого легиона.

Затем Кассандр и его товарищи сопровождали итераторов и летописцев экспедиции в их путешествии по планете. Они шли от крупных городов к удаленным поселениям, неся слово Императора народу, уже готовому принять Имперскую Истину. Это было славное время, и когда Дорн объявил, что Седьмой легион ждут новые кампании, население планеты оплакивало его уход так, словно их покидал дорогой друг.

Кассандр помнил гордость, которую почувствовал, когда примарх возложил на него и его боевую роту священный долг охранять этот мир. Для планеты, недавно приведенной к Согласию, это означало, что теперь она находится под защитой Имперских Кулаков. Благородный жест, но его последствия даже лорд Дорн не мог предвидеть.

Кассандр отер пыль с покрытого шрамами лица, сплюнул пропитавшуюся той же пылью слюну, которая запузырилась на камне с шипением химической реакции. Шлема он лишился уже давно: снаряд болтера пробил лицевую пластину и вышел наружу вместе с брызгами крови, осколками кости и керамита. Технодесантник Сканион погиб в самом начале осады, а без его руководства кузнечные сервиторы были способны лишь на простой ремонт. Еще оставались несколько адептов Механикум, но они были целыми днями заняты в недрах цитадели: они пытались добраться до ее секретов так, будто бы у них еще оставался шанс выжить и поделиться этим знанием.

На лице капитана застыла усталость, словно на нем оставили свой след постоянные ветра, которые неустанно терзали планету и придавали всем гладким поверхностям крупнозернистую текстуру. Темно-карие глаза Кассандра, видевшего, как перевернулось устройство всей Галактики, и не имевшего сил что-либо изменить, запали и приобрели меланхоличное выражение. После того попадания болт-снаряда, который разбил его шлем, на щеках остались черные полосы шрамов.

Когда пришел приказ возвращаться на Терру, капитан начал готовиться к немедленному отправлению, однако внезапная смерть навигатора их корабля означала, что до прибытия замены рота никуда не двинется. На следующий день они получили сообщение о предательстве Магистра войны и о бойне на Исстване-V, и мир Кассандра окончательно рухнул.

Гордость от порученной им почетной миссии ушла; ее место заняли отчаяние и разочарование от того, что они не могли сражаться рядом с братьями, не могли покарать Хоруса за его вероломство, не могли наказать тех, кто втоптал в грязь клятвы верности. Но возможность сразиться с коварными союзниками Хоруса не заставила себя ждать: на поверхность планеты высадились Железные Воины.

Их появлению предшествовал бомбовый удар, из-за которого в зону сплошного поражения попала вся долина и фермерские поселения, и от плодородных земель остался только пепел. Жар магматических бомб и разгонных двигателей испарил реки, а почву обратил в сухую пыль. Однако Кадмейская цитадель не получила никаких повреждений, и Кассандр до сих пор не мог поверить в саму возможность столь точной бомбардировки.

Но мотивы врага были ему вполне ясны.

Железные Воины не могли упустить шанс посрамить сынов Дорна, и когда к поверхности на столпах огня устремились грузовые посадочные корабли, Кассандр с мрачным чувством обреченности приказал своим воинам готовиться.

Инженерное искусство строителей древней крепости, умело преобразованный ландшафт и мужество защитников сдерживали Железных Воинов почти три месяца, но теперь Кассандр практически исчерпал имевшиеся у него ресурсы. Он потерял три четверти своей роты и тысячи смертных солдат, и ему нечем было вести бой. В цитадели оставалось всего несколько тяжелых орудий — а ведь именно они не давали Железным Воинам добиться полного артиллерийского превосходства и сокрушить защитные механизмы, встроенные в стены крепости. Скоро защитники цитадели уже не смогут сдерживать атаки предателей, но каждый день их сопротивления означал, что армии врага задержатся здесь еще на какое-то время вместо того, чтобы атаковать следующую цель.

Успехом это сложно назвать, но Кассандр довольствовался хотя бы этим. Он встряхнулся, отгоняя от себя настроение безысходности — воину из Имперских Кулаков не пристало жаловаться на судьбу. Капитан пошел к краю самого северного из бастионов, чьи блистательные парапеты когда-то были образцом фортификационной науки. Обстрел перемолол камни стен, превратив их практически в руины; за самыми крупными из пыльных обломков укрылись Локрис и Кастор — золотые гиганты среди сотен местных ополченцев в пропыленной униформе цвета охры. Кассандр разделил те немногие отделения, что у него оставались, и расставил своих воинов вдоль стен, чтобы укрепить каждую секцию и поддержать боевой дух тысяч солдат, что там сражались.

В небе загорались взрывы, и воздух рвался от ударных волн. Фугасные снаряды спускались по баллистическим траекториям и разрывались с глухим грохотом, вспыхивая и постепенно угасая на пустотных экранах. Щиты на южных подступах еле держались, но, к счастью, огонь врага концентрировался на других зонах.

Локрис поднял голову, когда Кассандр присел под укрытием парапета, а Кастор поприветствовал его кивком.

— Они сегодня бойкие, — заметил Кастор.

Очередной взрыв напоминал удар грома, от которого содрогнулось само основание стены. Кинетические гасители, установленные в глубоком фундаменте цитадели, перенаправили энергию взрыва дальше в скальную породу; силикатные рубцы затянули выбоины в стене, и до защитников донесся запах металлической стружки и маслянистых выделений. На парапет обрушился ливень каменных осколков, и солдат, выстроившихся вдоль стены длинной линией, обдало еще одним облаком красной пыли.

— Даже слишком бойкие, — согласился Локрис. — Скорость огня изменилась. Что-то назревает.

Как и Кассандр, Локрис был без шлема; тот же осколок шрапнели, что раскроил шлем надвое, наградил его шрамом, которой пересек всю щеку и лишил его левого глаза. Шрам придавал воину бандитский вид, а из-за отсутствующего глаза в нем появилось что-то пиратское. За обе раны еще предстояло отомстить. У Кастора от пламени зажигательного снаряда почернели, утратив краску, пластины брони на оплечьях, нагруднике и поножах — он своим телом закрыл от взрыва группу раненых солдат.

— Что думаете, капитан? Это Землекоп? — поинтересовался Кастор.

— Я же сказал, отряд Симеона сегодня видел Землекопа на востоке, — ответил Локрис. — Тут, похоже, ребята Скрепера.

Сжав рукоять меча, Кассандр выглянул наружу через трещину в парапете, которую не смогла закрыть мембрана из живого камня. В пыльном тумане он увидел темную железную волну, накатывавшую на склон. Затянутые дымом пушки, установленные на защищенных батареях внизу, выплевывали высокоскоростные снаряды, простреливая территорию перед Железными Воинами; самоходные орудия на шагающих платформах торопились следом за штурмовыми отрядами. Эта новая атака служила прекрасным напоминанием, что сыны Пертурабо — в первую очередь воины, а уж потом осадные инженеры. Кассандр следил за их движением, в котором была и плавность и агрессивность, дисциплина и всепоглощающая ярость.

«Откуда взялась эта бешеная ненависть?»

Чтобы отличать одно отделение Железных Воинов от другого, защитники цитадели наделили их командиров прозвищами в соответствии с самыми заметными чертами их поведения. Подчиненные Землекопа неустанно и методично орудовали лопатами; Симулянт оставлял своих людей в окопах, предпочитая бомбардировать цитадель тоннами снарядов; Вуайерист любил следить за сражением с огражденной зубцами крыши своего блокгауза в центре долины.

— Кажется, ты прав, Локрис, — согласился Кассандр.

В отличие от коллег, Скрепер предпочитал посылать своих воинов на штурм, едва появлялся хоть малейший намек на подходящую возможность. Другие Железные Воины проявляли определенную осторожность: они опасались защитных устройств цитадели и придерживались менее рискованного плана постепенной осады. Скрепер же любил пускать кровь своим легионерам и бросал их в самое пекло боя.

Над парапетом с воем пронесся сплошной снаряд, и Кассандр вернулся в укрытие.

— Думаю, так даже проще, — заметил Кастор. — У его воинов нет вообще никакой огневой дисциплины.

— Пусть так, но они хорошие бойцы, — возразил Кассандр. — Мы можем обзывать их как угодно, но недооценивать их нельзя.

— Приму к сведению, капитан, — Кастор прижал кулак к опаленному нагруднику.

— Хотите повеселиться? — Локрис протянул Кассандру изогнутый спусковой рычаг детонатора.

Артиллерия цитадели открыла огонь по наступающим Железным Воинам, и Кассандр рискнул еще раз выглянуть через парапет. Орудия не нанесут врагу сильный урон, но и просто проредить их ряды — уже неплохо.

— Давай ты, — ответил капитан. — Ты это более чем заслужил.

Ухмыльнувшись, Локрис нажал на рычаг, приводя в действие последнюю из сейсмических мин, которые были установлены на северном склоне прямо у переднего края сил Железных Воинов. Тектонические ударные волны взметнули пласты породы и вырвали из склона участок в триста метров, который шквалом каменных осколков понесся вниз. Кассандр с удовольствием отметил, что лавина унесла с собой десятки и десятки изуродованных тел. Он нажал закрепленную на шее бусину вокса, которую взял взаймы:

— Всем Кулакам — есть движение в ваших секторах?

Командиры всех секторов ответили отрицательно, и Кассандр утвердился в своем первоначальном мнении: этот последний штурм Скрепера был внезапным ударом. Темп неравной дуэли, которую вели орудия противников, ускорился; Железные Воины подходили все ближе и уже перебирались через глубокий ров, который оставили после себя сейсмические мины.

— Симеон, Ездра, Фирос, — произнес Кассандр в ларингофон. — Немедленно переведите ваших людей в северный бастион.

Когда Железные Воины преодолели последние сто метров до стены, их артиллерия сменила цель. Орудия били по прямой, и снаряды врезались в стену с разрушительной силой, заставляя всю гору содрогаться. Фронт ударной волны пошел вверх — к краю стены и за него; пламя зажигательных снарядов уничтожало силикатные заплаты, которые старались закрыть повреждения.

Кассандр понимал, что это последний шанс задержать наступление Железных Воинов до того, как они набросятся на защитников.

— Ждите, пока они не доберутся до ближайших маркеров, — заорал он так громко, что его приказ услышали бы во всех тренировочных залах «Фаланги». — Цельтесь хорошенько, а не то щенки Пертурабо станут последней из ваших проблем!

Глава 2 ПЕРВАЯ КРОВЬ СОКРУШИТЕЛЬ НАКОВАЛЕН НОВЫЙ ТРЕЗУБЕЦ

Благодаря выступающим обломкам и воронкам от взрывов по стене теперь можно было взбираться, но проклятые механизмы самовосстановления уже избавлялись от следов артобстрела. Кроагер знал из предыдущих попыток штурма, что стены цитадели через несколько секунд станут гладкими и ровными, и, не тратя времени, вцепился в ближайшую отвратительно органическую рану у ее основания.

Он мгновенно почувствовал, как увеличивается его вес, наливаются свинцом конечности и с практически неодолимой силой тянет к земле броню. Гравитонные генераторы, вкопанные под стеной, искажали локальное гравитационное поле, заставляя прилагать огромные усилия ради даже самых незначительных движений.

Кроагер взревел, прижался к стене и метнулся выше, используя смесь грубой силы и ярости. Поля генераторов поднимались над землей лишь на несколько метров, и с каждым рывком наверх по изрытой воронками стене он чувствовал, как ослабевает их хватка. На закрытом шлемом лице расплылась ухмылка, когда Кроагер почувствовал, что к нему вернулся его естественный вес, и он прыгнул к следующей опоре.

Триста воинов 23-го гранд-батальона, подчиненного лорду Харкору, пригибались за укреплениями или устанавливали тяжелые орудия. Лишь у нескольких доставало сил, чтобы перебороть тягу гравитонных генераторов, и это были самые кровожадные, злобные и преданные убийцы кузнеца войны. Кроагер же был самым кровожадным, самым злобным и самым преданным среди них.

Управляемые сервиторами турели выдвинулись из-за армированных противовзрывных заслонок в середине наклонной стены и обрушили на землю град тяжелых орудийных снарядов и противопехотной картечи. Вдоль основания стены протянулась цепочка взрывов: подорвались тайники с оружием и боеприпасами. Защитники на парапетах поливали огнем участки у основания стены, куда турели не доставали.

Артиллерийские орудия лорда Харкора прекратили стрельбу, когда стало видно, что есть дружественные потери, но у Имперских Кулаков таких проблем не было. Навесный огонь с разрушительной силой бил по камням и прижимающимся к стенам воинам, укрывая вершину горы едким дымом, всполохами пламени и разрывающейся в воздухе шрапнелью.

Кроагер услышал протяжный вой автоматической пушки, посылающей снаряды то влево, то вправо каждый раз, когда Железные Воины оказывались в группах по трое или четверо. Длинноствольное мелта-копье уничтожило несколько валунов с бьющим по ушам визгом сжигаемого воздуха, а отдельные заряды из мелкокалиберных лазпушек обрушивались на землю, словно ослепительные кометы.

Кхамер упал: на месте груди у него были лишь сплавленные кости, а внутренности мгновенно превратились в сверхнагретый пар. Тумака разрезало на две части длинной очередью снарядов. Улголан упал на землю, когда неожиданный нарост кремниевого камня столкнул его со стены. Еще один нарост из восстанавливающегося разлома, острый как шип, пронзил Пурдокса, оставив его висеть, как выставленного для устрашения казненного. Над Страбой появился выступ, вынудив его прыгнуть под сплошной огонь лазпушки, разделивший его надвое.

Падали и другие — воины, до чьих имен ему не было дела и уже никогда не будет.

Его охватил гнев при мысли, что их сдерживала одна рота Имперских Кулаков и пара тысяч смертных солдат, и он прижался к стене, когда огненная буря сверху усилилась. Это всегда была самая кровавая часть любой атаки — момент, когда становилась видна истинная ценность воина, последние пятьдесят метров по открытому полю. У командира могли быть всевозможные орудия для уничтожения целых планет, самая укрепленная крепость, самые изощренные методы противодействия, но ему все равно нужны были люди из плоти и крови, чтобы пересечь тот последний клочок открытого пространства и разобраться с врагом.

Некоторые кузнецы войны, как Форрикс и Торамино, с неприязнью относились к этой стадии сражения — как к неприятной необходимости в изящной схеме из порядков огневого поражения, планов артобстрела, апрошей, параллелей и бесчисленных линий осадных укреплений под безупречно высчитанными углами. Кузнец войны Харкор был олимпийцем старой закалки, воином, который понимал, как важно время от времени укреплять дух своих подчиненных, бросая их в огонь и выковывая на наковальне войны.

Кроагера мало привлекала логистическая сторона осады, хотя он был довольно компетентен в этой области. Пусть другие занимаются копанием, планированием и строительством. Его стихией было пекло битвы, где прямота была добродетелью, а ярость решала исход.

Из шквала взрывов и шрапнели вынырнули несколько воинов и начали искать подходящую опору рядом с ним. Они ориентировались на него, зная, что там, где появляется Кроагер, всегда льется кровь врага. Он поднялся повыше сквозь стену огня и шума; залпы гранатометов каскадом следовали один за другим, но взрывные боеприпасы были на исходе, а гранатометов — слишком мало, чтобы нанести ощутимый урон. Железные Воины оказались под градом осколков, но благодаря многослойной керамитовой броне ранены были единицы.

Рядом с Кроагером поднимался Ваннук, вороненый доспех которого испещрили выбоины от малокалиберных выстрелов, а шлем почернел от взрывов. Он выпустил короткую очередь из болтера, который держал в одной руке. Раздался вскрик, и со стены свалилось тело, разорванное масс-реактивными снарядами.

— Первая кровь на моем счету, — рыкнул Ваннук.

Болтер Кроагера пока что был пристегнут магнитным зажимом у бедра, и там ему и суждено было оставаться, пока его владелец не доберется до парапета.

— Первая, не первая, — отозвался Кроагер. — Какая разница, если это кровь.

Ваннук остановился, чтобы еще раз прицелиться, но вдруг вал задрожал от смещения грунта в его основании. Почувствовав эту дрожь, Кроагер зацепился за трещину в склоне и, удерживая собственный вес бронированными пальцами правой руки, качнулся в сторону, чтобы найти точку опоры для левой. В тот же миг в грунте возник провал, словно какой-то придонный хищник разверз огромную пасть, и Ваннук исчез, даже не успев закричать. Зыбкий грунт продолжал двигаться, и очень быстро края провала вновь сомкнулись.

— Идиот, — только и сказал Кроагер в память о Ваннуке, после чего продолжил подъем.

Он продвигался вперед резкими рывками, иногда перепрыгивая препятствия. Мастерство, помноженное на везение, помогали ему обходить острые скальные выступы и уклоняться от вражеского огня. На место, где он стоял за секунду до этого, скатилась турель, охваченная пламенем. Кибернетический наводчик был все еще присоединен к искореженным обломкам кабелями и вместе с уничтоженным орудием рухнул на скалы. При падении турель взорвалась, бронированные листы разошлись, словно мокрая бумага, и наружу вырвался столб пламени. Автомат заряжания не выдержал перегрева, и снаряды боеприпаса разлетелись во все стороны по непредсказуемым траекториям.

Один из них взорвался на склоне совсем рядом с Кроагером, и тот вздрогнул, когда от силы взрыва на мгновение потемнел визор шлема. Потом глянул вверх — и ухмыльнулся: множество людей, стоявших вдоль парапета, взирали на него с ужасом. Боятся? Ну и правильно.

— Смерть идет за вами! — крикнул он им. — Железо, что было снаружи, скоро станет железом внутри!

Некоторые лазерные разряды и пули все-таки попали в него, но, выбив из наплечников снопы искр, доспех пробить не смогли. Кроагер высвободил болтер из магнитного захвата на бедре, одним плавным движением прицелился и выпустил короткую очередь из трех выстрелов.

У первой его жертвы голова просто исчезла: кинетическая энергия снаряда была столь велика, что голову человека оторвало от позвоночника. Второй болт, среагировав на объект нужной массы, детонировал в груди другого солдата, разнеся ее в клочья. Третий человек с воплем рухнул навзничь — осколки костей, разлетевшиеся от двух убитых, исполосовали ему лицо. Кроагер понимал, что тратить масс-реактивный боеприпас на обычных людей — расточительство, но катастрофы, которые при этом происходили с хрупкими человеческими телами, были так занятны, что он просто не мог устоять. Вернув болтер на место, Кроагер начал подтягиваться все ближе к парапетной стенке, потрепанный вид которой вызывал у него улыбку. На этом участке вала не осталось никаких встроенных орудий, и теперь остановить его не мог никто.

Он ухватился за скрученный арматурный прут и, подтянувшись, перевалился через остатки парапета, в каменной кладке которого застряли осколки снарядов. Оказавшись на стене, Кроагер снова достал болтер и теперь искал новые цели.

Кроме него, подъем преодолели только два Железных Воина: Вортракс и Уштор, судя по символике на их шлемах и наплечниках. Один из Имперских Кулаков, видимо, капитан, удивленно обернулся к ним — и окриком предупредил еще двоих Кулаков, вокруг которых толпилась почти целая рота перепуганных солдат.

— Без шлема? — процедил Кроагер, мгновенно прицелился и выстрелил. — Как глупо.

Капитан упал, но Кроагер с раздражением увидел, что враг отделался лишь касательным ранением. Два Имперских Кулака, разделившись, открыли огонь, чтобы помочь командиру; смертные солдаты в ужасе палили наугад.

Сосредоточенный болтерный огонь отбросил Вортракса на разрушенный парапет. Нагрудник воина не выдержал, тело его несколько раз содрогнулось, и треск перемолотых костей не оставил Кроагеру сомнений, что масс-реактивные снаряды превратили грудную клетку Вортракса в кашу.

Между Уштором и Кулаками завязалась перестрелка, но те держались слишком хладнокровно, чтобы подставляться под случайные выстрелы. Кроагер не торопясь поднял болтер к плечу, прицелился в Имперского Кулака слева от себя и сделал два аккуратных выстрела. Воин рухнул с пробитым шлемом, лишившись затылка и разбрызгивая мозговое вещество через дыру в обгорелой кости.

Пока эта стычка отвлекала внимание солдат, на стену поднялись еще пара Железных Воинов. Огонь их болтеров обрушился на людей, и оторванные конечности полетели во все стороны, словно тела попали под ножи молотилки. Презренные смертные вопили, и их нелепая гибель Кроагера совершенно не радовала: единственной достойной мишенью здесь были только Кулаки.

Раненый капитан поднялся и, обнажив сверкающий золотом клинок, бросился на Железных Воинов. Оба погибли один за другим, не устояв под мощными ударами, прицельно нанесенными по самым уязвимым местам их брони. Капитан столкнул убитых врагов со стены и повернулся к Кроагеру.

— Я — ваша смерть, предатели! — закричал он. Выстрел оставил на его голове ссадину в пару сантиметров глубиной, и теперь засохшая кровь превратила лицо капитана в красную маску.

Кроагер покачал головой и дважды пальнул ему в грудь. Доспех Уштора, стоявшего рядом, взорвался изнутри, и воин упал, но Кроагера его предсмертные хрипы не остановили — он мчался к Имперскому Кулаку, который убил его товарища.

И этот без шлема. Дорновым слабакам что, головы мешают?

Сделав шаг назад, Кулак сменил опустевший магазин болтера на новый.

— Бежать некуда, — сказал ему Кроагер.

— Я не убегаю, — возразил Кулак, — а жду.

— Кого? — Кроагер почувствовал невольное любопытство.

— Их, — ответил противник.

Несколько тяжелых ударов пришлись в бок Кроагеру, развернули его на месте, пробили доспех и оставили глубокие рваные раны и боль. Он упал на одно колено — и увидел, что на него мчатся не меньше двух десятков Имперских Кулаков. Они стреляли на бегу, что нисколько не сказывалось на точности выстрелов. Прежде чем Кроагер успел отползти в укрытие, в него попали еще два раза, в плечо и прямо в грудь. Он сплюнул сгусток крови сквозь вокс-решетку шлема, визор которого расцветился предупреждающими иконками.

Кроагер хотел ответить врагу еще одной очередью, но не мог пошевелить раненой рукой, а от болтера остались только обломки. Он даже не заметил, когда именно лишился оружия. Заглянул через край стены и увидел лишь нескольких Железных Воинов, что карабкались к парапету и сотням солдат, готовых встретить их взрывчаткой и массированным огнем. С этой стороны помощи ждать не стоило.

Но какое же унижение, что в крепость их не пускают такие вот отбросы.

Кроагер в недоумении уставился на лужу темной крови перед собой: хотя кровоточили его собственные многочисленные раны, в этом влажном блеске и привкусе железа все равно было нечто удивительно приятное.

Разрушенный парапет накрыла мрачная тень, раздался вой реактивных двигателей, и сверху обрушился поток раскаленного воздуха. Лужа крови перед Кроагером вскипела от жара, раздались вопли солдат — их униформа вспыхнула. Имперский Кулак, с которым Кроагер говорил мгновениями раньше, упал: боеприпас его болтера взорвался, превратив его руки в черные обрубки, из которых торчали оплавленные кости.

Нечто упало с небес в самое сердце цитадели — что-то большое и железное, что-то ужасное и безжалостное, и металлический грохот, сопровождавший его прибытие, напоминал похоронный звон колокола.

Непревзойденный воин Олимпии, полубог в темной броне, повелитель грома, вооруженный молотом.

Пертурабо, Железный Владыка.

С появлением примарха битва закончилась.

Исход осады, и так никем не ставившийся под сомнение, был окончательно определен, когда явился этот неукротимый воин.

Пертурабо стоял, преклонив одно колено, одну руку выставив перед собой, словно выказывая почтение невидимому господину, а другую вытянув в сторону. В вытянутой руке он держал молот размером со смертного человека, с рукоятью из сплава, о котором было известно лишь то, что он неразрушим. На нем были узоры, как на мраморе, с прожилками-молниями, а навершие венчал янтарный камень с черной полосой, похожий на змеиный глаз. Голова молота была стальной и золотой, задняя часть покрыта острыми шипами, а плоское лицо на передней было искажено жаждой крови.

Подарок самого Магистра войны предназначался не для ковки; это был не инструмент кузницы и не символ союза.

Сокрушитель наковален был создан для убийства — орудие смерти, и ничего более.

С широких плеч Пертурабо спадала мантия из переплетенных стальных пластин, будто шкура какого-нибудь серебряного дракона, а из-под высокого воротника на точеное лицо примарха падал красноватый свет. Глаза холоднейшего голубого оттенка, как покрытая льдом сталь, сверкали в полумраке дня, его голова была обрита налысо, и из нее выходили туго скрученные кабели.

Имперские Кулаки, явившиеся, чтобы убить Кроагера, не могли упустить эту идеальную возможность нанести вред воплощению своей ненависти. Они забыли об окровавленном воине и воспользовались единственным шансом атаковать вражеского примарха, что им когда-либо мог представиться. Кроагер был в легионе со времен большого смотра перед величественным замком, принадлежавшим тирану, но он мог по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз ему выпадала честь увидеть воюющего примарха.

Каждый раз это было издалека, и каждый раз это была дистанционная война.

Сейчас был первый раз, когда он увидел Железного Владыку, убивающего лично. Этот момент он никогда не забудет.

Пертурабо убил первого Имперского Кулака прежде, чем Кроагер осознал, что примарх начал двигаться: он развернулся на пятке и ослабил хватку на молоте, позволяя тому частично выскользнуть, пока его рука не оказалась на самом конце рукояти. Лицевая часть опустилась на первого воина, и тот исчез во взрыве плоти, кости и осколков брони. Серебряный плащ Пертурабо взметнулся, и бритвенно-острые пластины, прорезав броню второго воина, рассекли его на две половины так аккуратно, что Кроагеру показалось, будто их можно было бы легко соединить заново.

Третьему воину удалось подобраться достаточно близко для атаки, но он не успел даже поднять оружие. Железный Владыка вытянул правую руку, и Имперского Кулака накрыл поток огня от выстрелов. С десяток, если не больше, зарядов взорвалось практически одновременно, разнеся его на куски так, как разнес бы помещенный в грудь динамит. Плоть и кровь, оставшаяся от воина Дорна, — а осталось ее немного — упала на землю липким красным дождем.

А потом вокруг Пертурабо с грохотом возник Железный Круг.

Шесть массивных созданий в тяжелых доспехах, сияющих железом и золотом, раскололи под собой землю с силой артиллерийского удара. Они выпрямились, воя пневмоприводами и миганием возвещая о запуске протоколов по обнаружению целей. Боевые роботы-«Колоссы» выстроились вокруг Пертурабо, подняв тяжелые боевые молоты и чудовищно огромные штурмовые щиты, в то время как их органические процессоры оценивали противников, находящихся перед их повелителем.

По Пертурабо открыли огонь, но Железный Круг сошелся, образовав неприступную металлическую стену, и все заряды были отражены или уничтожены. Щиты раздвинулись, и Пертурабо влетел в группу Имперских Кулаков, описывая молотом убийственные дуги, разбивая доспехи, ломая тела, круша черепа, отрубая конечности, обрывая жизни. Железный Круг следовал за ним, и их молоты скидывали изувеченные тела со стен, так сильны были их удары. Они отбрасывали вражеских воинов к стенам, защищая Пертурабо с флангов, в то время как Сокрушитель наковален превращал Кулаков в лишенное костей месиво, а установленные в наруче болтеры разрывали останки в клочья.

Железного Владыку сопровождала смерть, и он был ее вестником.

Кроагер позволил себе короткий восторженный вдох, когда умер последний Имперский Кулак.

Сокрушитель наковален врезался в камень парапета, оставив воронку, как после противобункерного снаряда. Вокруг Пертурабо заклубилась каменная пыль и опустилась на его броню, как принесенные ветром снежинки.

Почти тридцать космодесантников мертвы, а сердце успело отбить лишь пять ударов.

Кровь, текшая из ран Кроагера, уже останавливалась, и кожа была горячей на ощупь: сверхчеловеческий организм начал восстановительные процессы. Он почувствовал, что Пертурабо смотрит в его сторону, поднялся на одно колено и склонил голову. Раздался тяжелый звук приближающихся шагов, и липкий край принадлежащего примарху молота коснулся его под подбородком. Легкий нажим заставил Кроагера поднять голову, и он посмотрел в глаза примарха, в черные, расширенные зрачки, отражавшие алый свет из-под воротника. Кроагер дрожал под взглядом Пертурабо, но, видимо, гнев примарха уже был растрачен на Имперских Кулаков.

— Сними шлем, — приказал примарх. Его голос был словно скрежещущие друг об друга ледники.

Кроагер кивнул и расстегнул замок на одной стороне здоровой рукой. Расстегнуть второй было непросто, но в конце концов защелка поддалась, издав шипение, с которым выравнивалось давление. Он снял шлем и заморгал, привыкая к отсутствию фильтров, что были в улучшенной оптике. Воздух здесь был теплым и пыльным, и в нем чувствовался металлический привкус от месторождений железа под землей и огромного количества крови, пролитой на камни цитадели.

Голову Пертурабо окружал нимб: пылинки и каменная взвесь попали на ионизирующие поверхности черепных устройств. У него было бледное, бесцветное лицо, утратившее живые оттенки после месяцев затворничества, но низкое солнце уже начинало вызывать выработку меланина и придавать коже грубую текстуру.

— Ты Кроагер, так? — спросил Пертурабо.

На одно страшное мгновение Кроагер забыл собственное имя, но вопрос примарха был риторическим.

— Я помню тебя с Исствана, — продолжил Пертурабо, говоря так, словно скупился на каждое слово. — Ты — один из буянов Харкора, бойцовый пес, любящий вкус крови.

Кроагер не знал, хвалят ли его или осуждают, и молчал; Пертурабо отвернулся и окинул взглядом то, что осталось от команды бастиона. Железный Круг двигался в идеальном унисоне с примархом; они держали щиты на боку, а их молоты шипели: пролитая кровь испарялась в окружавших их энергетических полях.

На каждом автоматоне был символ воина-легионера, и их холодные машинные сердца были так преданны, насколько это вообще было возможно. Пертурабо создал Железный Круг после атаки на «Железную кровь». Это был автономный отряд безжалостных убийц, преданных слуг и неподкупных стражников одновременно.

Кроагер поморщился, когда поврежденную руку пронзила боль, и сжал кулак. Со всех сторон до него доносились звуки марширующих ног, болтерного огня, железа, бьющего об камень, и воющих ракетных двигателей. Определенно, в стенах цитадели еще оставались силы сопротивления, но сердце ее было вырвано, когда неожиданно появился Пертурабо. Кроагер поднял лицо к небу и увидел кружащую «Грозовую птицу» с выпущенной из хвостовой части штурмовой аппарелью. Она сверкала серебристо-стальным, золотым и черным, ее бока были дополнительно бронированы, и на них были установлены комплекты ракет и тяжелые болтеры в рядах спонсонов.

Это было последнее транспортное средство Пертурабо, тяжелый штурмовой корабль, способный перевозить Железный Круг и одновременно заходить на атаку в неспокойной зоне высадки, при этом с высокой долей вероятности оставаясь достаточно целым для следующего полета. В то время как его братья-примархи любили разукрашивать личные летательные аппараты и давать им героические имена, Пертурабо не тратил время на подобные проявления тщеславия.

Эти корабли предназначались для битвы, и если один оказывался уничтожен, строили другой.

— Где твой кузнец войны? — спросил Пертурабо, заставив Кроагера вернуться мыслями на землю.

Кроагер сплюнул сгусток крови и пыли, прежде чем ответить:

— Триарх Харкор у орудий, повелитель. Полагаю, он уже идет сюда.

— Не сомневаюсь, — отозвался Пертурабо, внимательно смотря на него, как будто видел в первый раз. — Ты один выжил и добрался до парапетов?

— Да, — ответил Кроагер, не видя нужды упоминать о Вортраксе и Ушторе. Если уж его ждет слава, зачем делить ее с другими?

— Встань, — сказал Пертурабо.

Кроагер мгновенно подчинился, хотя тело и протестовало из-за того, что прерывались процессы заживления.

Пертурабо странно смотрел на него: словно искал что-то, сам не зная, что именно, но чувствуя его присутствие, скрытое от взгляда, как зерно в плодородной почве — взлелеянное, но еще не готовое прорасти.

— Интересно, — сказал он, и Кроагеру оставалось лишь гадать, что он имел в виду.

Кроагер услышал, как загремели об стены штурмовые лестницы и завыли пневматические подъемники. Оборонительные протоколы, что бы они из себя ни представляли, явно прекратили работу при гибели Имперских Кулаков, и вскоре Железные Воины взбирались на поврежденные обстрелом стены как победители, а не как атакующие.

Несколько легких «Громовых ястребов» с шумом опустились к нижним уровням внутри цитадели, словно собираясь провести боевую высадку. Штурмовые рампы опустились на землю, и из кораблей показались многочисленные массивные фигуры, принадлежащие Железным Воинам. Кроагер отвел взгляд, увидев кузнеца войны Харкора, шагающего в его сторону рядом с лордом Форриксом.

Брат-триарх Харкора не носил шлема, только капюшон из вулканизированной резины был накинут на выбритую голову. Его череп покрывали рифленые нейроконнекторы, напоминавшие косички варвара с дикого мира. Из той же «Грозовой птицы», из которой вышел лорд Форрикс, показался возвышающийся над остальными кузнец войны Фальк. Хотя его доспех был в целом такой же, как у Форрикса, он был на полголовы выше и являлся самым массивным среди Железных Воинов.

Последним из своего транспорта вышел Торамино, командующий Стор Безашх. В то время как прочие кузнецы войны предпочитали защиту тяжелого катафракта, Торамино носил блестящий доспех типа IV «Максимус». И в то время как его собратья были грязны и покрыты слоем вездесущей в этой долине красной пыли, броня Торамино была отполирована до зеркальности, словно только вышла из-под рук своего создателя в марсианских кузнях. С его плеч спадала черная как смоль кольчужная мантия, контрастируя с белоснежными заплетенными волосами.

Кузнецы войны приблизились к примарху с некоторой осторожностью, ибо поговаривали, что его нрав в последнее время стал еще более переменчив и жесток. Еще не утихли слухи о том, как кузнец войны Беросс получил те ужасные повреждения, и у Кроагера не было оснований завидовать их высокому рангу.

Кузнецы войны встали перед примархом, каждый опустился на колено и ударил правым кулаком в левую ладонь.

— Из железа рождается сила, — сказали они.

Пертурабо опустил навершие Сокрушителя на каменный пол и, склонившись вперед, положил руки на его широкую голову. Поза должна была казаться расслабленной, но Кроагер видел едва скрытое напряжение в теле примарха — как в натянутом до предела прочности кабеле. Да, решил он, пехотинцем быть куда лучше, чем командиром.

Форрикса кажущаяся непринужденность примарха не обманывала. Хотя уже несколько недель прошло с того момента, как он в последний раз видел Пертурабо, он разглядел ярость за трещиной в демонстрируемой им оболочке. Их повелитель был не из тех воинов, что обращаются со своими подчиненными с дружественной мягкостью — как, по слухам, некоторые другие примархи. Он перевел взгляд на Харкора, чье льстивое лицо светилось от гордости.

Кадмейская цитадель пала, и, судя по всему, именно гранд-батальон Харкора наконец пробил оборону Имперских Кулаков. Должно быть, Харкор сейчас размышлял о почестях, которые непременно должны были последовать за столь важным достижением, но Форрикс смотрел на ситуацию через линзы другого цвета.

После Исствана Пертурабо стал склонен к приступам дикого гнева и внезапным проявлениям жестокости, и Харкор рискнул, полагая, что, унизив сынов Дорна, остудит эту раскаленную ярость. Но по мере того как тишина между примархом и кузнецами войны затягивалась, даже уверенность Харкора в том, что его ждет похвала, начала угасать. Молчание нарушали только скрип доспехов, вздох внезапно стихшего ветра и металлический шелест мантии примарха.

— Мои приказы были конкретны, разве нет? — наконец произнес Пертурабо, вернув Сокрушитель наковален в крепление на плечах.

Вопрос мог предназначаться только одному кузнецу войны, и Харкор поднялся, отделенный от собратьев собственной неуверенностью.

— Повелитель, я… — Это было все, что он успел произнести, прежде чем Пертурабо взял его за шею закованной в латную перчатку рукой и вздернул в воздух. Харкор был облачен в самую тяжелую броню Легионес Астартес, однако Пертурабо легко поднял его на уровень своих холодных стально-голубых глаз.

— Разве триарх Харкор теперь командует Железными Воинами?

— Нет, повелитель, — прохрипел Харкор. — Лишь вы один властвуете над сынами Олимпии.

— Ясно, — сказал Пертурабо, словно размышляя над этим ответом. — А триарх Харкор об этом знает?

Задыхающийся кузнец войны, не способный говорить через сжатое горло, кивнул. Спаянный шов на нагруднике разошелся, а литые заклепки начали выскакивать из своих отверстий на латном воротнике. Невозможно было вообразить себе силу, нужную, чтобы разломать этот несокрушимый доспех.

— И тем не менее он считает допустимым игнорировать мои приказы и разрабатывать собственные тактические ходы, — сказал Пертурабо. — Любопытная интерпретация принципов командной структуры, тебе так не кажется?

Харкор шумно вдохнул, когда хватка Пертурабо немного ослабла.

— Повелитель, я увидел возможность, — проговорил он между хриплыми вдохами. — Шанс на победу.

Пертурабо кивнул, словно и так это знал, но не выпустил Харкора и не опустил его на землю.

— Победу?

— Крепость ваша, повелитель.

— Но не благодаря замыслам триарха Харкора, — резко бросил Пертурабо, поворачиваясь к окровавленному воину, стоящему позади. Форрикс не узнал его, но мог сказать, что у него был вид убийцы, любящего размахивать кулаками буяна, которого желательно иметь рядом во время яростной схватки, сопровождающей прорыв обороны, или резни при абордажном ближнем бое.

Пертурабо отпустил Харкора и жестом приказал воину выйти вперед.

— Это Кроагер, и он — единственный элемент твоего плана, сумевший добраться до парапета живым, — сказал примарх, кладя руку на искореженный наплечник воина. — Сражающиеся отдавали свои жизни впустую, а ты наблюдал за этим с орудийной батареи внизу. Я жду от своих кузнецов войны большего, Харкор, особенно если они — часть Трезубца. Я жду дисциплины и преданности, но в первую очередь я жду неуклонного исполнения своих приказов.

Форрикс ждал удара, который лишит Харкора жизни, как лишил Беросса, но его не последовало. Вместо этого Пертурабо потянулся к Харкору и схватил его левый наплечник левой рукой. Правой он одним резким движением оторвал пластрон с груди Харкора. С оторванных краев посыпались искры, выпали кабели и закапали электропроводящие жидкости. Нагрудник со звоном упал на землю, но Пертурабо еще не закончил.

Он сдирал броню с Харкора деталь за деталью, кидая оторванные пластины под ноги, как сброшенную кожу. Каждый элемент доспехов грубо отламывался, пока Харкор, заметно уменьшившийся в размерах, не оказался в одном порванном комбинезоне, с которого свисали куски соединительных трубок и тонкие провода хим-шунтов.

— Ты недостоин носить эту броню, Харкор, — сказал Пертурабо. — Из железа рождается сила. Из силы рождается воля. Из воли рождается вера. Из веры рождается честь. Из чести рождается железо. Ты показал, что ни одним из этих качеств не обладаешь. Ты — ржавчина, пожирающая металл, бракованная шестеренка, которую необходимо убрать из механизма, пока повреждения не распространились.

— Повелитель, прошу… — начал Харкор, но ледяной взгляд примарха заставил его прикусить язык.

— С этого момента ты больше не триарх, — сказал Пертурабо. — Лезвия Трезубца должны быть столь же тверды и крепки, как рука, что направляет его, а ты слаб, Харкор.

Харкор молча замотал головой, отказываясь признавать, что его мир рушится, и Форрикс не сумел удержаться от слабой улыбки. Он никогда не считал, что Харкор достоин места в Трезубце, но разумно держал свое мнение при себе.

— Ты лишаешься своего ранга, и с этого момента ты простой воин 23-го гранд-батальона, — сказал Пертурабо. — Ты — часть рядового состава, такой же боевой брат, как все остальные. Свободен. Убирайся с моих глаз.

Харкор побледнел, услышав этот ужасный приговор, и Форрикс предположил, что тот сейчас в отчаянии бросится на Пертурабо, но, как выяснилось, у разжалованного триарха не нашлось мужества даже для того, чтобы смыть свой позор раз и навсегда. Харкор повернулся и зашагал прочь — сломленный человек, чьи надежды и честолюбивые мечты были навсегда разбиты.

Пертурабо перевел взгляд на своих старших кузнецов войны, замерших в предвкушении открывавшихся перед ними возможностей. Теперь, когда Голг был мертв, а Харкор лишился расположения, честолюбивые устремления Торамино и Фалька были так сильны, что Форрикс их чувствовал.

— В моем Трезубце, как я вижу, не хватает двух членов, — сказал Пертурабо, вздохнув так, будто несколько лет сдерживал дыхание. И с этим выдохом с примарха, казалось, спал груз, словно вместе с воздухом ушло раздражение, не отпускавшее его после убийства тех, кто пытался взять на абордаж «Железную кровь».

Форрикс поднялся, зная, что больше нет нужды молча стоять в почтении.

— Мы рады служить вам, — сказал Барбан Фальк, вставая вместе с прочими кузнецами войны.

— Я ваш покорный слуга, повелитель, — добавил Торамино. — Заслуженный ветеран, гордый сын и преданный воин.

Пертурабо мрачно улыбнулся и сказал:

— Фениксиец и его распутная армия высадятся на планету уже через несколько часов, и я хочу, чтобы к его прибытию Трезубец был со мной. Форрикс, кто, по-твоему, будет подходящей заменой твоим павшим товарищам?

Форрикс ждал этого момента. Хотя в Четвертом легионе было много кузнецов войны, лишь некоторые обладали твердостью духа, необходимой, чтобы стоять рядом с примархом. Даргрон исчез в последних спазмах боя в системе Фолл, а Варрека и его гранд-батальон примарх отправил в неизвестном направлении после той битвы. Обоих готовили в триархи, но Форрикс знал, какой ответ от него сейчас требуется.

— Кузнецы войны Торамино и Фальк станут хорошими воинами Трезубца, — сказал Форрикс. — Вы желаете, чтобы на вашей стороне были сильные и могущественные бойцы; они оба являются таковыми в полной мере.

Пертурабо кивнул, словно раздумывая над его ответом.

— В любой другой день я бы всецело согласился с тобой, Форрикс, — сказал он и посмотрел на небо, глухо усмехнувшись. — Но сегодняшний день особенный.

Форрикс не очень понимал, что примарх имеет в виду, и молча смотрел, как Пертурабо встает перед Барбаном Фальком и кладет руки ему на голову, словно благословляя. Фальк был огромен даже по меркам Легионес Астартес, но и он казался невысоким рядом с Пертурабо.

— Барбан Фальк, ты станешь одним из моих триархов, — сказал Пертурабо, и Фальк опять ударил кулаком в ладонь. Но если Торамино рассчитывал, что ему окажут такую же честь, следующим словам примарха предстояло разбить его надежды на возвышение.

— Торамино, ты хороший кузнец войны, но никто не командует Стор Безашх лучше тебя, — сказал Пертурабо. — Мне нужна свежая кровь в Трезубце, новый голос, который стряхнет с нас пелену самонадеянности.

— Повелитель? — спросил Торамино с явным неверием. — Я не понимаю…

Примарх подтянул к себе окровавленного воина, с боем преодолевшего стены.

— Кроагер возьмет на себя командование 23-м гранд-батальоном, — сказал Пертурабо. — Он станет третьим лезвием моего Трезубца.

Глава 3 СВЕЖАЯ КРОВЬ ЖЕЛЕЗНАЯ ПЕЩЕРА СВЯТАЯ СВЯТЫХ

Пертурабо решил, что они спустятся с горы пешком, пробираясь через изрубленные тела и искореженный металл — все, что осталось от неудавшегося штурма Харкора. Назидательность этого решения была очевидна, но Железный Владыка никогда и не отличался тактичностью. Однако Форрикс напомнил себе, что прямота и простота — это разные вещи. За десятилетия войны, проведенные в залитых кровью окопах и под обстрелом на брешах, Пертурабо утратил часть остроумия и аристократизма, но не стоило недооценивать интеллект, порожденный алхимической наукой, которым светились его сапфирово-синие глаза.

Примарх шел впереди под защитой тяжелых щитов Железного Круга. Он не спешил, так как хотел, чтобы спутники его увидели, во что превратился гранд-батальон Харкора, насколько сокрушительным оказался ответ Имперских Кулаков на эскаладу и какова цена за неповиновение приказу. По сравнению с Бероссом Харкор еще легко отделался. Может быть, это знак того, что Пертурабо наконец начал подниматься из той пучины темных мыслей, которая поглотила его в последнее время?

Форрикс шел рядом с Фальком и Кроагером; новоявленный триарх, все еще потрясенный назначением в Трезубец, до сих пор молчал. Торамино следовал за ними, излучая горечь разочарования оттого, что неожиданное возвышение воина Харкора исключило его из числа избранных. Если Кроагер и чувствовал злобный взгляд, которым опозоренный кузнец войны сверлил ему спину, то держался с на удивление невозмутимым видом.

Пока что эта молчаливая прогулка по горному склону не дала Форриксу никакого повода переменить мнение о Кроагере: лицо его, изуродованное следами старых переломов, и так сказало все, что нужно. Кроагер был грубым оружием, которое должны направлять те, кто умнее его. Почему Пертурабо включил его в Трезубец — из своевольной прихоти или же потому, что талант видеть скрытый потенциал позволил ему разглядеть в этом воине что-то помимо жестокости? В таком случае лучше пока проявить осторожность и посмотреть, чего новичок стоит на самом деле.

Вверх по склону шли саперные отряды, за которыми двигались техножрецы, облаченные в черные мантии. Их транспортные экипажи шли, ползли или парили следом; из-за экзотической конструкции, не имевшей ничего общего с разумной функциональностью, эти устройства казались отвратительными распухшими чудовищами с множеством конечностей, которые давали им возможность двигаться самыми разнообразными способами.

— Падальщики явились обглодать труп, — с отвращением заметил Фальк.

— Пневмашина? — уточнил Форрикс.

— Они так себя теперь называют?

— Насколько мне известно, — подтвердил Форрикс, следя за тяжелой строительной машиной — ее сегментированный корпус поднимался по склону благодаря волнообразным перистальтическим движениям гусеничных треков.

За ней ползли перемазанные машинным маслом рабы, их истощенную плоть пронзали металлические ленты с рисунком из черно-белых линий разной толщины. Невольников шипастыми кнутами подстегивали адепты в капюшонах, повторяя при этом бессмысленный набор чисел или оглушительные атональные вокализации. Ранцы за спинами адептов изрыгали дым, вонявший бальзамирующей жидкостью и протухшей смазкой.

— Неважно, кто они теперь, но подобные места не стоит осквернять.

— Осквернять? — переспросил Форрикс со снисходительным смешком. — Это ведь не святилище, это крепость из стали и камня, со стенами и бастионами. Более того, крепость разрушенная.

— Это пока, — возразил Фальк. — Когда мы закончим с восстанием Хоруса, я вернусь и отстрою ее заново.

— Восстание и ваше тоже, кузнец войны, — заговорил Кроагер.

— Что ты сказал? — удивился Фальк.

— Я сказал, что это и ваше восстание, — повторил Кроагер.

Фальк прищурился, зрачки его глаз расширились: он пытался распознать в словах воина скрытый намек. Форрикс невольно восхитился Кроагером, потому что того, кто посмел открыто не согласиться с кузнецом войны, практически всегда отправляли на тот свет ударом силового кулака или назначением в отряд «потерянной надежды».

— И что же ты имел в виду? — допытывался Фальк.

Кроагер нахмурился, словно вопрос его удивил. Замешательство это, как догадался Форрикс, было вызвано вовсе не тем, что воин не понял Фалька, а тем, что он не вкладывал в свое замечание никаких намеков, говоря чистую правду.

— Мы сражаемся по той же причине, что и Магистр войны, — пояснил Кроагер, — и если не будем действовать слаженно, то проиграем.

Смех Форрикса эхом отразился от каменных завалов на склоне:

— Кажется, теперь я понимаю, почему примарх захотел назначить тебя в Трезубец.

— Неужели? — сказал Фальк. — Тогда ты лучше меня разбираешься в людях.

— Кроагер у нас любитель говорить без обиняков. Ведь так? — обратился Форрикс к воину.

Тот пожал плечами:

— Я говорю то, что думаю, кузнец войны.

— В Трезубце нет званий. Когда мы собираемся втроем, я просто Форрикс, а ты — просто Кроагер. Но вот он, — Форрикс ткнул большим пальцем в сторону Фалька, — все равно кузнец войны. Даже для меня.

Не замечая попытки разрядить обстановку, Кроагер кивнул, а затем спросил:

— Это значит, что я теперь тоже кузнец войны?

Об этом Форрикс еще не думал.

— Пертурабо отдал тебе гранд-батальон Харкора, так что да, похоже, что так. Поздравляю, кузнец войны Кроагер.

У воина было такое выражение, словно Форрикс протянул ему чашу с кислотой и приказал осушить ее до дна:

— Но я никогда не хотел быть кузнецом войны. Для этой должности у меня характер неподходящий.

— Тогда характер придется изменить, — отрезал Фальк.

Форрикс посмотрел на доспех Кроагера, заляпанный кровью, и усомнился в том, что это вообще возможно.

Подножие склона затянул дым, и облака пороховых газов спустились на сеть укрепленных листами металла траншей, словно ядовитая пелена, которая остается после вирусной зачистки. На огневых позициях орудийные расчеты из Стор Безашх чистили почерневшие стволы «Громобоев», а грузные огрины-сервиторы укладывали неизрасходованные снаряды на огромные бронированные транспорты, которые должны были вернуть боеприпасы на склады глубоко под землей.

Форрикс прошел мимо ремонтных бригад, которые трудились над поврежденными участками циркумвалационной линии. Здесь были и сервиторы, и рабы, которых взяли в плен по пути на эту планету, и хотя сейчас, когда цитадель пала, в этой изматывающей работе не было особой необходимости, надсмотрщики раздавали удары кнутами с прежней жестокой методичностью. Где-то у орудийныхбатарей от них отстал Торамино, и Форрикс с легкостью представил, как с его тонких губ срываются полные яда и горечи проклятья.

Их путь петлял по укреплениям, где каждый поворот траншеи был идеально просчитан для того, чтобы обеспечить воинам защиту от навесного огня. Стены траншей, больше напоминавшие стены кессонов для подводных работ, глубоко уходили в землю и были облицованы листами ударостойкого материала, закрепленными на самом скальном основании.

В укрепленных редутах за бронедверями разместились полки Селювкидских торакитов. Эти мрачные солдаты были выходцами с Олимпии, которые поддержали Железных Воинов в геноциде, устроенном ими на родной планете; поверх выцветшей униформы цвета хаки они носили чешуйчатые нагрудники, а прообразом для их шлемов послужил доспех Мк-IV. Вездесущая пыль охряным налетом лежала на их снаряжении, но солдаты позаботились о том, чтобы защитить стрелковые механизмы чехлами, а фокусирующие кольца — пленкой, которая предохраняла от царапин.

Те солдаты, которых мог видеть Форрикс, уже опустились на колени: новость о прибытии Пертурабо разнеслась по траншеям так же быстро, как распространяются слухи. С появлением примарха и его Железного Круга вся работа остановилась, но он не обратил на это никакого внимания; так же поступили и воины, следовавшие за ним. А между тем рабы рухнули лицом в грязь, торакиты вытянулись во фрунт, прижав ружья к груди, и каждый Железный Воин ударил кулаком одной руки по ладони другой в знак приветствия.

По мере того как распространялась новость о том, что цитадель пала, над траншеями один за другим поднимались штандарты с изображением железного черепа и флаги с янтарным Глазом Хоруса. Заметив, что одно такое знамя стоит выше штандартов легиона, Форрикс вспомнил откровенные слова Кроагера и почувствовал смутную тревогу. Железные Воины всегда испытывали дефицит доверия, и Форрикс на мгновение задумался: а чем, собственно, приказы Магистра войны будут отличаться от приказов Императора?

Никто в легионе Пертурабо, будь то простые смертные или сверхлюди, не отличался излишней эмоциональностью, и потому сначала приветственных возгласов было немного, но постепенно вся долина наполнилась громогласными победными криками. Солдаты пересказывали друг другу историю о том, как сам примарх и его роботы-преторианцы закончили осаду, и чем дальше разносился этот рассказ, тем более невероятными подробностям он обрастал. Пертурабо проигнорировал восторженный клич так же, как раньше проигнорировал подобострастные знаки почтения, и направился, не отвлекаясь ни на что, к своему бункерному комплексу.

Узкий и извилистый путь, который вел к заглубленному входу в бункер, таил в себе множество опасностей: многоуровневые заграждения из колючей проволоки, подвижные минные поля, ловушки, оснащенные конверсионными лучами, лазерные сетки, гравитонные волчьи ямы и рвы, заминированные мелта-зарядами. Посетителям, желавшим аудиенции у примарха, равно как и врагам, открывался только один путь к его убежищу, и Форрикс поежился, заметив, что десятки смертоносных устройств отслеживают его продвижение к входу.

Тяжелые взрывостойкие двери из адамантия, для поглощения кинетической энергии покрытого толстым слоем пермакрита, распахнулись на пневматических петлях. Внешнюю сторону створок украшали чеканные барельефы из золота и серебра, снятые с разбитых врат дворца Лохоса.

С чувством вины Форрикс вспомнил тот штурм Кефаланского холма, на вершине которого укрылся самозваный тиран Олимпии, вспомнил, как с боем пробирался через укрепления дворца, которые в свои юношеские годы построил Пертурабо. Если бы эти фортификации защищали Железные Воины, они стали бы практически неуязвимы, а так они пали за считанные дни. Однако цена, которую пришлось заплатить за эту победу, оставила в душе легиона ужасную рану.

Рану, от которой, подумал Форрикс, они все еще не излечились.

За этой мыслью незамедлительно пришла другая: а что если они никогда не оправятся после тех зверств, что учинили на Олимпии?

Двери растворились полностью, и барельефы скрылись из вида. Форрикс выдохнул и, глянув на остальных триархов, заметил, что и они не остались равнодушны к этому напоминанию о потерянной родине. И Фальк, и Кроагер старались сдержать свои чувства: они оба еще ни разу не были в святая святых Пертурабо и сейчас пытались скрыть то благоговение, которое внушало им это место.

У Фалька получалось лучше, Кроагер же запрокинул голову, едва они оказались на трапециевидном пандусе, который вел в темные глубины бункера. Внизу виднелась решетчатая арка, а за ней — только тени и рассеянный свет мерцающих электрофакелов.

— А где защита? — Кроагер больше не мог молчать.

— Защита? — переспросил Пертурабо, наконец повернувшись к своим воинам. Железный Круг стоял позади него, сомкнув щиты в несокрушимую стену. — Какая еще защита мне нужна, когда рядом Железный Круг и Трезубец?

— Я-то думал, тут будет много всего, — признался Кроагер. — Оборонительное вооружение. Стража. Ловушки.

Пертурабо хмыкнул с веселым удивлением:

— А ты мне нравишься, Кроагер. Ты бесхитростный человек, в тебе нет этой подозрительности и тяги к интригам, которыми отличаются практически все те воины, кто хотел бы оказаться на твоем месте.

Форриксу показалось, что это шпилька в его адрес, но затем он решил, что примарх скорее имел в виду кузнецов войны вроде Торамино или Варрека — для них признание и слава были самоцелью. Форриксом же двигало вовсе не честолюбие: он стремился к более высокой должности ради пользы, которую мог бы принести родному легиону. Бахвальство не было ему свойственно, но он знал, что среди Железных Воинов лишь немногие могли сравниться с ним в понимании механики военных действий и нюансов логистики, от которых зависела эффективность мобильной боевой части.

— Я не понимаю, почему я здесь, — признался Кроагер. — Вы же сами назвали меня буяном.

— Таким ты был, — возразил Пертурабо. — Но теперь ты кузнец войны Железных Воинов, так что начинай вести себя соответственно.

Эта отповедь заставила Кроагера выпрямиться, а Пертурабо пошел дальше. Железный Круг расступился, пропуская его, и с грохотом зашагал следом, выдерживая безупречный строй. Форрикс и его товарищи-триархи пошли за бронированными роботами в зыбкую полутьму Кавеи феррум.

— Ты хотел знать, где защита? — сказал Форрикс, когда они проходили под ажурной аркой. — Вот она.

Пертурабо спроектировал лабиринт Кавеи феррум на основе чертежей, которые полтора века назад нашел в одной из ям для кремаций, принадлежавших самнитским народам Старой Земли. Помятые листы были спрятаны в потайной камере, и примарх, сразу узнав в чертежах руку своего любимого фиренцийского энциклопедиста, поместил документы под защиту стазисного поля. То, что чертежи пережили десятки тысяч лет, само по себе было чудом; но не меньшим чудом было и то, что Пертурабо сумел определить, где именно нашел свое последнее пристанище столь древний артефакт.

Уже тогда, едва воссоединившись с отцом, примарх знал, что земля и камень — его стихия. Может быть, именно в то время Император и решил, что с такими способностями ему уготована только одна задача?

Гладкие серые стены лабиринта представляли собой совершенно одинаковые блоки, которые было легко собирать и разбирать при перемещении между зонами военных действий. Ни единой отметки не было на их поверхности, и человек, оказавшийся в этом лабиринте, был обречен вечно бродить в его извилистых глубинах. Хотя Пертурабо это отрицал, Форрикс все равно считал, что лабиринт меняется по мере прохождения, так что если путь закончился тупиком, вернуться и начать все заново будет уже невозможно. Даже у факелов на стенах, похоже, были одинаковые языки пламени, которые отбрасывали одинаковые тени и издавали одинаковое потрескивание электрохимических реакций.

Пертурабо вел их все дальше, поворот за поворотом; казалось, что безликий коридор то приближается к внешним границам лабиринта, то делает зигзаг к сокровенному центру. Каждый раз, идя по Кавее феррум, Форрикс пытался составить в уме ее схему, и каждый раз через несколько минут безнадежно путался в переплетении поворотов, невозможных с точки зрения законов физики и аксиом евклидовой геометрии.

— Бред какой-то, — пробормотал Фальк, и Форрикс понял, что тот столкнулся с теми же неразрешимыми противоречиями на воображаемой карте. — Мы уже проходили по этому коридору, я точно помню. Но это…

— Прекрати, а то лишишься рассудка, — посоветовал Форрикс. — Я множество раз пытался составить схему, но дальше нескольких поворотов дело не идет. Получается полная бессмыслица.

— Но как такое возможно?

— Благодаря гению одного господина из Фиренцы^[7], давно уже умершего, — ответил Пертурабо, появляясь из-за щитов Железного Круга. — Незаконнорожденный, который своими работами изменил мир.

— Он создал этот лабиринт? — спросил Кроагер.

— Нет, он жил на Терре десятки тысяч лет назад и, предположительно, умер на руках у короля, ему покровительствовавшего. — Пертурабо обернулся, чтобы окинуть взглядом голые стены невероятного лабиринта. — Когда Император забрал меня с Олимпии на Терру, я узнал о Фиренцийце и стал искать копии его дневников, уцелевшие в руинах Старой Земли. Я собрал его сокровенные записи и выяснил, какими исследованиями он занимался втайне от всех.

— Это больше в духе Алого Короля, — сказал Фальк, на что Пертурабо кивнул, еле заметно улыбнувшись.

— Действительно, мы с Магнусом провели много месяцев в поисках похороненных в прошлом тайн, хотя его больше интересовали эзотерические сочинения бывших владык Терры. Для него забытые философии погибших цивилизаций были важнее чудесных изобретений, но для нас обоих тот период стал временем пьяняще увлекательных исследований.

Форрикс уже слышал рассказ примарха о древнем гении, и эта история в очередной раз вызвала в нем страстное желание заняться археологическими поисками следов забытых культур, думая при этом не о войне, а о том, какие открытия сулит изучение неизвестной истории. Когда-то у него была мечта поучаствовать в раскопках на Терре и, возможно, обнаружить свидетельства былого расцвета, уничтоженного хаосом Древней Ночи. Но теперь эта мечта была мертва: на Терру они попадут только с боем, и тогда вместо археологических раскопок ему придется рыть траншеи и фундаменты под стены, чтобы разрушить то, что легион помогал строить.

— Для Фиренцийца Кавея феррум была всего лишь интеллектуальной забавой, но я увидел, как ее можно использовать в целях защиты так, чтобы противник, ничего не подозревая, решился на необдуманный штурм — и оказался пленником ее топологии.

— Впечатляет, — признал Кроагер. — А существуют другие такие лабиринты?

— Да, есть еще один, — с почти явной неохотой ответил Пертурабо.

Форрикс удивился, хотя и не подал вида. Он не знал, что Пертурабо построил второй лабиринт, но с другой стороны он вообще мало что знал о делах, которым посвятил себя примарх в этот сумбурный период, начавшийся после побоища с братскими легионами.

— Где он? — спросил Фальк. — На Исстване-V?

— Нет, он находится на борту космического скитальца, который Восьмой легион превратил в тюрьму. Я построил копию этого лабиринта, чтобы мой брат из этого легиона мог позабавиться в нем с одним… скажем так, на удивление изобретательным пленником.

— И кто же это? — уточнил Форрикс.

Этот вопрос Пертурабо проигнорировал и пошел дальше по хитроумному переплетению коридоров, следуя невероятному маршруту, который, однако, вел их все ближе к потаенному центру. Форрикс глядел в спину примарху и размышлял о том, что же это за пленник, для которого понадобилась столь замысловатая темница.

Спустя некоторое время (которое хронометр в доспехе Форрикса не смог точно определить) освещение в туннелях начало меняться. Мерцание факелов перешло в мягкое сияние свечей, которое отмечало центр лабиринта. Еще один поворот — и они оказались у цели.

Форрикс, в отличие от остальных, знал, какое зрелище их ждет, и потому с удовольствием наблюдал, с каким удивлением они осматривают обитель примарха. Голг как-то назвал здешнюю обстановку «организованным хаосом», Харкор же сказал короче: «бардак». Но Форрикс понимал, как обманчив этот беспорядок, в котором чертежные доски теснились рядом с инструментами для создания макетов, рейсшинами и рамами для пергаментов, а поверх всего громоздились горы рукописных свитков.

Эти вещи не появились здесь случайно, накапливаясь со временем, словно осколки былых времен; нет, это была скрупулезно упорядоченная коллекция, собранная гением, не уступавшим Магнусу или Жиллиману. Центральный сводчатый зал казался скромным по сравнению с масштабом и замысловатостью самого лабиринта, но по размерам не уступал промышленному цеху. Стены были облицованы потрескавшимся камнем, который, судя по его виду, извлекли из каких-то погребенных руин, после чего кропотливо восстановили кладку как можно ближе к оригиналу. Одну стену украшали фрески с изображениями существ, похожих на огромных птиц; на другой была частично осыпавшаяся глиняная мозаика, показывавшая панорамную сцену, на которой группа мужчин и женщин стояла вокруг фигуры с нимбом из золотистого света.

Были здесь и картины, чьи поблекшие краски защищали мерцающие стазисные поля: на одной — полуобнаженный мужчина в пустыне и лев у его ног; на другой — неоконченной — сидящая женщина с ребенком на руках, окруженная восторженными почитателями, и огромный храм, который восстанавливают строители, и сражающиеся всадники.

Тут и там стояли массивные столы, заваленные свитками пергаментов, чертежными угольниками, деревянными транспортирами и измерительными линейками. Рядом с инструментами инженера и математика расположились инструменты воина, полководца, анатома и государственного деятеля. На больших кульманах были закреплены архитектурные чертежи для грандиозных павильонов, великолепных амфитеатров, огромных промышленных комплексов и жилых ульев, неприступных цитаделей и изысканных дворцов, которые могли бы соперничать с горной твердыней самого Императора.

Питер Эгон Момус прослезился, когда увидел эти чертежи, и стал умолять Пертурабо позволить ему воплотить их в жизнь. Ни один терранский архитектор никогда не дерзал мечтать о таком великолепии, ни один строитель, даже самый смелый, не задумывался о том, как создать такие волшебные здания в реальности. Не стоило удивляться тому, что их спроектировал Железный Владыка, но все же трудно было представить, что столь потрясающие творения были созданы тем, кто так глубоко погряз в разрушении.

Гениальность Пертурабо воплощалась не только в чертежах: на других столах и верстаках стояли сотни искусно сделанных механизмов и разнообразных безделушек, изящных и хрупких — и тем не менее созданных этим гигантом. Серебряная лира в форме лошадиной головы, позолоченные яйца, ажурные клетки, в которые никто бы не решился посадить живых птиц, и миниатюрные машины войны теснились рядом с механическими моделями животных и техники, людей и ксеносов. Среди них выделялась модель «Пса войны», и у Форрикса при виде панциря титана, раскрашенного в красный, черный и желтый цвета, возникло гнетущее предчувствие.

Этот зал был настоящей сокровищницей, искусственная атмосфера которой сохраняла в неприкосновенности все эти чудесные творения и артефакты из древнейшей истории Старой Земли. Никто, кроме Трезубца, не знал о его существовании, что Пертурабо вполне устраивало. Пусть все и дальше считают, что после стольких лет военного строительства он превратился в простого ремесленника, и не подозревают о таких художественных наклонностях.

Пертурабо отослал Железный Круг в свободную часть зала и двинулся сквозь творческий беспорядок к гололитическому столу с бронзовой окантовкой, который своей непритязательностью выделялся среди прочих вещей. На его поверхности светились, сменяя друг друга, курсовые векторы, отметки геостационарных стоянок и пунктиры траекторий. Вместе они составляли карту неба этого мира, где огромный железный флот замер в ожидании приказа Пертурабо уйти с орбиты и отправиться на следующую кампанию Магистра войны.

Железные Воины вообще остановились на этой планете лишь потому, что появился шанс нанести урон легиону, который они презирали — люто и абсолютно заслуженно. Планета пострадала именно из-за того, что Дорн так хвалился превосходством своих Имперских Кулаков, и сыны Пертурабо с удовольствием использовали эту возможность унизить его легион. К тому же после того, что случилось на Фолле, убивать воинов VII-го было приятно вдвойне.

Пертурабо окинул взглядом картину на дисплее, и через секунду изображение сменилось, показывая теперь совершенно другую планету, однако Форрикс успел заметить, что на предыдущей голограмме было гораздо больше кораблей, чем числилось в их флоте. Корабли Железных Воинов застыли без движения, а эти новые суда очерчивали переплетающиеся дуги в опасной близости от них.

— Третий легион уже здесь? — спросил он.

— Да, — подтвердил Пертурабо. — Но насколько я знаю своего брата, он не объявит о прибытии, пока не скоординирует все совершенным образом, а на это уйдет не один час.

— А мы знаем, зачем Фениксиец вообще назначил эту встречу? — поинтересовался Фальк.

— Не знаем, — Пертурабо не скрывал любопытства. — Фулгрим пока не соизволил сообщить причину, только сказал, что она фантастична.

Форрикс прищурился:

— Фантастична?

— Это его слова.

— Я так и понял, — сказал Форрикс, на что Пертурабо криво улыбнулся.

— Мой брат всегда был склонен к излишней театральности, а теперь, когда мы встали на сторону Магистра войны, эта черта только усилилась.

Железный Владыка не был особенно близок с остальными примархами, но стремление Фениксийца добиваться совершенства во всем стало той общей почвой, на которой эти два сверхвоина могли общаться если не как любящие братья, то хотя бы как соратники. Для Детей Императора путь к идеалу заключался в постоянном развитии, для Железных Воинов — в строгой дисциплине и тщательном планировании; однако оба пути, пусть и столь несхожие, вели к одной цели.

Пертурабо вывел на экран схему очередной солнечной системы с наложенными на нее варп-коридорами, где также были показаны последние имметеорологические прогнозы формирующихся штормовых фронтов. Изображение сфокусировалось на красной планете, поверхность которой почти полностью покрывали металлические наросты — пятна блестящей стали и ядовитых газов.

— Марс? — уточнил Фальк, опираясь на край проекционного стола. Непринужденность, с которой он держался, заставила Форрикса пожалеть, что этого воина не включили в состав Трезубца раньше.

— Верно подмечено, Фальк, он самый, — ответил Пертурабо, бросив в сторону Форрикса многозначительный взгляд. — Хорус не может начинать наступление на Терру, не обезопасив себя со стороны Марса, так что, полагаю, Фулгрим прибыл заручиться нашей поддержкой, чтобы захватить храмы-кузницы. Если я прав, то нам нужно заранее приготовить соответствующий план.

— Но разве нам не поручено собственное задание? — удивился Кроагер. — Неужели крашеные болваны Фулгрима будут указывать, что нам делать?

— Задание у нас было, — прорычал Пертурабо так, что стало понятно: дальнейшие расспросы, которые опять вернут всех на Фолл, продолжать не следует. — Теперь мы ждем от Магистра войны новых приказов, а пока их нет, я пойду навстречу Фулгриму и послушаю, что он хочет сказать.

Кроагер понимающе кивнул и, сложив руки на груди, стал изучать ареографию красной планеты. Форрикс рассматривал воина еще мгновение, гадая, как быстро его бесхитростная прямота истощит терпение примарха. Если это все-таки случится, то Кроагера найдется кем заменить. Затем Форрикс переключил внимание на поверхность Марса, где были подсвечены разные регионы: фабрики, храмы-кузницы, укрепленные тыловые комплексы. Все они еще оказывали сопротивление силам Механикум, присягнувшим Магистру войны.

— До них будет трудно добраться, — резюмировал он, изучая размещение вооруженных сил и границы укрепленных зон вокруг кузниц.

— Это так, — признал Пертурабо. — Но с их захватом нельзя медлить. Южные боевые кузницы Аркадии и линия Лабиринта Ноктис все еще в руках врага. Если они получат подкрепления, то смогут угрожать путям снабжения из арсеналов «Мондус Гаммы» и «Мондус Оккулум».

— Вы думаете, лоялисты попробуют снова захватить… — начал Кроагер.

Пертурабо ударил кулаком по столу с такой силой, что световые поля голограммы, воссоздававшие топографию Марса, задрожали; задрожал и Кроагер, который не понимал, чем именно провинился.

— Не называй их «лоялистами», — предупредил Пертурабо. — Если они лоялисты, тогда кто мы? Они — враги. В этой битве не будет лоялистов и предателей, только победители и побежденные. Запомни это.

— Я запомню, повелитель. Прощу прощения, — сказал Кроагер.

Пертурабо кивнул, мгновенно успокаиваясь. Гнев примарха быстро разгорался, но так же быстро и стихал. Железный Владыка разжал кулак и, забыв о промахе Кроагера, заговорил о первых действиях в кампании против марсианских кузниц, которая, похоже, будет одновременно и дерзкой и грозной. Он только начал описывать блокаду нагорья Тарсис вокруг Лабиринта Ноктис, как его прервала трель вокс-сигнала.

— Что? — спросил Пертурабо, нетерпеливо ткнув пальцем в край стола.

— Повелитель, извините, что прерываю, — вежливый голос принадлежал Солтарну Фулл Бронну, Камнерожденному, — но Дети Императора прибыли.

— Знаю. Я вижу, как их флот кувыркается на орбите.

— Нет, повелитель, — возразил Камнерожденный. — Они здесь, на поверхности планеты. Уже.

Пертурабо вздрогнул, как будто от удара: ведь флот бывшей 28-й Экспедиции всего несколько минут назад вышел на орбиту, с которой можно запускать трансатмосферные летательные аппараты.

— Не может быть. Фулгрим никогда не начинает высадку без тщательной многочасовой подготовки. Ты, наверно, ошибся.

Даже шипение помех не могло скрыть замешательства Фулл Бронна: Форрикс чувствовал, как тот обдумывает слова, чтобы осторожно возразить примарху.

— Повелитель, за входом в долину приземлилось более трехсот десантных кораблей, — сказал наконец Фулл Бронн. — На них символика Третьего легиона, хотя ее не очень хорошо видно под новыми знаками, которые мы пока не можем идентифицировать.

— Фулгрим здесь? — Пертурабо словно не мог поверить в то, что сам говорил, и Форрикс понял, что его генетический отец знает своего брата совсем не так хорошо, как думал.

Какие еще сюрпризы приготовил Фениксиец?

Глава 4 КАЗНЕННЫЙ КАРНАВАЛИЯ БЛИЖЕ ЧЕМ БРАТЬЯ

Великая истина, которую рано или поздно должны принять все живые существа, заключается в том, что жизнь конечна, что энергию, которую они черпают во вселенском источнике, однажды придется вернуть. Эту истину апотекарий Фабий считал лишь следствием плохого воображения. Жизнь была такой же движущей силой, как любая другая: как электричество, как варп-огонь, и стоило лишь убрать из уравнения абсурдные понятия морали, добра и зла, как вопрос восстановления этой силы переходил в область обычной биоинженерии.

Его лаборатория на «Андронике» была местом чудес и откровений, — местом, где секреты жизни, и смерти, и тонких границ между ними вскрывались скальпелем и обнажались перед его могучим интеллектом. Она представляла собой лабиринт извилистых проходов, куполообразных залов для вивисекции и герметично закрытых комнат со смотровыми отверстиями из армированного стекла, через которые можно было наблюдать за гротескными кошмарами внутри.

Жизнь здесь создавалась, трансформировалась и уничтожалась. Чтобы иметь возможность проводить эксперименты над живой тканью, еще дышащими существами и трупами, Фабий устроил в своем логове склад опытных образцов человеческого, сверхчеловеческого и ксеносского происхождения. Вооружившись отполированными стальными лезвиями, он мародерствовал на полях сражений недавно зародившегося восстания, и в итоге собрал алхимическую коллекцию из вещей жутких, священных и божественных. Прогеноиды, извлеченные из живых и мертвых на Исстване-V и Призматике, дали Фабию генетические мастер-ключи к семи из императорских легионов — последовательности кодов, которые помогут ему сделать его величайшее открытие.

Разгадать тайны самого Императора.

Криозамороженное тело, лежавшее перед ним, отвлекало от этой задачи, однако и оно было важно. Тело выглядело грубым и нескладным, но Фабий уже работал над ним раньше: перенаправлял синаптические рецепторы, чтобы при малейшем намеке на боль в мозге объекта возникал взрыв удовольствия. Теперь внутреннее устройство тела было столь изящно, что Биологис культа Механикум при виде него зарыдали бы от ужаса и восхищения.

В операционном зале клубился ледяной туман: мощные холодильные установки, пыхтевшие и рычавшие под металлическим настилом, убили все тепло.

Сконструированный специально под него хирургеон сидел на плечах, словно любопытный наблюдатель, и его причудливые многосуставчатые лапы метались вокруг Фабия, то ушивая кровоточащий сосуд, то прижигая открытую вену, так что казалось, будто они наделены собственным разумом. Эти щелкающие отростки были ловчее его настоящих рук, но он получал удовольствие, ощущая мягкие влажные ткани раскрытого тела под осязательными элементами перчатки.

Фабий был облачен в доспех, подогнанный под его сухопарую фигуру и усиленный в поясе и плечах, чтобы лучше нести вес хирургеона. В дополнительных отсеках и наручах индивидуальной работы скрывались многочисленные инструменты, предназначенные для пыток и лечения. С плеч спадал длинный грязно-белый плащ, подол которого был заляпан пятнами крови.

Жидкие волосы, бесцветные и безжизненные, висели спутанными прядями, и на исхудавшем от плохого питания лице блестели черные как смоль глаза. Сухой язык, порой пробегавший по безгубому рту, делал его похожим на ящерицу, пробующую воздух.

— Ты до сих пор не закончил? — произнес голос из дальней части лаборатории, но Фабий не обернулся, продолжая работать. — Легион вот-вот начнет сбор для высадки на поверхность.

— Они уже улетели, — сказал Фабий. — Железный Владыка скоро будет принимать в гостях Фениксийца и его безупречное воинство.

— Я должен быть с ними! Ты обещал, что я буду с ними!

Фабий пожал плечами.

— Появились более важные дела, — сказал он. — Будь благодарен, что я вообще тобой занимаюсь. Если бы выбор стоял за мной, я бы позволил тебе умереть.

— Я и умер.

Фабий отмахнулся. Тонкости семантики его не интересовали.

— Жизнь, смерть. Слова. Жизнь — это просто механистический процесс, а тело — машина, которую можно запустить заново, когда ее движущая сила иссякает.

— Тебе легко рассуждать, апотекарий, не ты мертв.

— И не ты. Впрочем, если продолжишь отвлекать меня, я могу это исправить.

— Примарх убьет тебя.

— О, какая ирония: нас казнят одним мечом… — засмеялся Фабий.

Голос умолк, что удивило Фабия, но это давало ему шанс продолжить работу в тишине. Разрез был предельно аккуратен: меч был так остр и ударил с такой силой, что ткань, в сущности, оказалась повреждена только в месте этого разреза. Завершающий удар совершенной точности — такой мог нанести только примарх.

— Почему вообще так долго? — спросил голос, и Фабий заскрипел зубами в ответ на подразумевавшееся обвинение в медлительности. — Разве ты не лучший в своем деле? Или это было просто пустое бахвальство?

Фабий удержался от язвительного замечания и подавил желание выместить раздражение на лежащем перед ним теле. Он просто сказал:

— Все пучки нервов в основании шеи были рассечены, и поверь мне, если я соединю их неправильно, последствия будут отнюдь не приятны.

— Я переживу боль.

— Придется пережить, — пообещал ему Фабий. — Немыслимую боль. Ты узнаешь боль, подобной которой еще не испытывал, и восторг сведет тебя с ума. Каждое мгновение жизни, что я тебе дарю, будет симфонией боли и удовольствия. Полагаю, ты будешь с равной силой ненавидеть меня и боготворить.

— Фабий, знай, что я всегда тебя ненавидел.

Фабий повернулся к говорящему и ухмыльнулся. Это была порочная ухмылка черепа, который знает, что живые скоро станут такими же, как он.

— Ты впустую растрачиваешь на меня свою ненависть, — сказал Фабий. — Меня слишком мало заботит факт твоего существования, чтобы она что-либо для меня значила. И моего внимания требуют куда более важные вещи, чем это лоскутное уродство.

— Когда-нибудь я тебя убью.

— Не убьешь, — сказал Фабий.

— Ты заносчив.

— А ты глуп. Подумай о всех тех ощущениях, что ждут тебя, о зовах плоти и крови, которые предстоит утолить. Представь лучи славы, в которых тебе не доведется искупаться, если выведешь меня из себя и я тебя убью.

— Сам примарх приказал тебе восстановить меня, — голос почти взмолился.

— В приступе беспричинного раскаяния, — ответил Фабий, вновь склоняясь к своей работе и нетерпеливо щелкая хирургеоном. — О чем он, должно быть, уже сожалеет. Нет, друг мой, не сомневайся: если ты умрешь здесь, никто не будет по тебе скорбеть. Твои братья-капитаны уже плетут интриги, рассчитывая занять твое место…

— Я вернусь, став сильнее и могущественнее, чем когда-либо!

— Вернешься, — согласился Фабий, поворачиваясь спиной к источнику голоса. — А теперь замолчи и дай мне спокойно поработать.

В дальнем углу темной лаборатории на закрепленных вертикально хирургических спицах, питательных трубках, кровяных насосах, электрокортикальных стимуляторах и охлаждающих спиралях, не дававших мозгу умереть, восседала отрезанная голова.

Голова и тело должны были быть едины, но их разделило одним ударом золотого меча, принадлежавшего Фулгриму.

Отрезанная голова смотрела, как Фабий работает над ее мертвым телом, и мечтала о том, каким разнообразным мучениям подвергнет апотекария.

Возле места высадки Детей Императора, в трех километрах от входа в долину, должно быть, одновременно начался триумфальный парад и поднялось восстание. Это было единственное разумное объяснение приближавшимся шумам, цветам и движениям. Десять тысяч смертных шли в авангарде Третьего легиона — безумная орда кричащих мужчин и женщин, несших развевающиеся знамена и издававших нестройный грохот с помощью инструментов, которые просто не могли быть созданы психически здоровым музыкантом.

Перед ордой плыли клубы цветного пахучего тумана, раздуваемые осоловевшими огринами, чьи подогнанные по фигуре доспехи были приколочены к шкуре острыми шипами. Форрикс со смесью гнева и ужаса взирал на приближающуюся толпу, на этот карнавал, чествующий все извращенное и низкое, что было известно человеку.

Старшие офицеры Железных Воинов собрались у барбакана на южной части контрвалационной стены, чтобы поприветствовать Фениксийца и его лордов-коммандеров, и чем же их встречали? Карнавалией и сумасшествиями? Форрикс перевел взгляд на Пертурабо, ожидая увидеть перемену в настроении, вызванную этим оскорбительным зрелищем, но примарх сохранял непроницаемое выражение лица — спокойный как камень, равнодушный, как механические воины Железного Круга, выстроившиеся за ним полукругом. Форрикс стоял по правую руку Пертурабо, и его тяжелая броня блестела несмотря на то, что у сервов-оружейников был минимум времени на приведение ее в порядок. Примарх вывел их из Кавеи феррум и объявил сбор легиона, едва Фулл Бронн сообщил о прибытии Детей Императора. За их спинами гудело сто два «Лэнд рейдера» с золото-черной символикой, и в небо приветственно вздымались вытянутые бронзовые дула тяжелых артиллерийских орудий. Орудия поменьше были выстроены аккуратными рядами в честь встречи двух полубогов, и их наводчики красовались в красно-коричневых плащах Стор Безашх.

В тени монолитных стен десятки тысяч торакитов, сгруппированных в роты, метались под ударами электрокнутов, которыми надзиратели загоняли их в строй. Перед ними располагались двести гранд-батальонов Четвертого легиона, пятьдесят тысяч воинов в янтарно-вороненых доспехах — словно ряды статуй варварского царя, страшащегося встречи с душами тех, кого его армии отправили в загробный мир.

Столь могучего и великолепного зрелища не видели со времен резни на черных песках Исствана. Это воинство предназначалось для покорения звезд и перекраивания Галактики; однажды оно заставит Императорский Дворец на Терре содрогнуться до основания. И это воинство было лишь одним из многих в армии Магистра войны.

Рядом с Форриксом стоял Камнерожденный, и кузнец войны позволил себе несколько мгновений полюбоваться железной пехотной лопатой, закинутой за спину воина. Этот превосходный инструмент предназначался не только для копания земли, но и для сражений; прочные края, заточенные под небольшим углом, одинаково легко расправлялись с землей и плотью.

Солтарн Фулл Бронн был лейтенантом 45-го гранд-батальона. У него была бритая голова, узкие глаза и кожа, бледная на лице и загорелая до коричневого цвета на шее: он очень много времени проводил, смотря на землю. Форрикс с десяток раз видел, как Фулл Бронн прикасался к камням на очередной планете и благодаря какому-то непонятному геологическому провидению узнавал о скрытых особенностях, о слабых и прочных местах. Где камни быстро расколются, а где станут сопротивляться любым киркам, бурам и взрывчаткам.

Поверхность мира говорила с ним, и уже этого было достаточно, чтобы терпеть его унылое общество.

По левую руку Пертурабо возвышался поразительно объемный Барбан Фальк. Всего на голову ниже Железного Владыки — и тем не менее рядом с примархом он казался мелким, ибо присутствие примарха заставляло весь мир выглядеть незначительным.

Новый триарх легиона занял место рядом с Фальком. Он до сих пор не починил броню после штурма цитадели, однако с керамита счистили кровь, и теперь ее отсутствие на доспехах почему-то заставляло его казаться менее значительным, чем раньше.

За Форриксом стоял Торамино. Командующий Стор Безашх даже не пытался скрыть, как неприятен ему был Кроагер и факт его повышения. И хотя Форриксу нравилось наблюдать за злящимся Торамино, его мучило подозрение, что кузнец войны не забудет и не простит удар, нанесенный его гордости.

За примархом высился Беросс, вернувшийся в ряды Железных Воинов стараниями технодесантника, стоявшего рядом с ним. Саркофаг из железа и адамантия в середине тела-дредноута теперь был его погребальным ларцом, украшенным отчеканенными изображениями черепов и наполненным эксгумированными костями; осадный молот и роторная пушка служили орудиями убийства. С его армированного борта капало масло, а из аугмиттеров раздавался низкий статический шум, напоминавший звук точимого металла. Со спины Беросса свисали две длинные цепи, к концам которых были прикреплены два окровавленных существа; один был целиком закован в фиксирующую клетку, а на другом оставались лишь обломки запыленной золотой брони Имперских Кулаков.

Передние ряды беснующейся орды приближались. Под ногами этой шумной толпы стелились клочья галлюциногенного тумана, который двигался как живой, с нетерпением стремясь вкусить пот, дыхание и выделения тех, кто его создал. Громогласные крики были полны буйного восторга, агонии и экстаза одновременно, они сливались в сплошную какофонию, и эхо этой разноголосицы отражалось от склонов долины, словно маниакальный бред тысяч и тысяч безумцев.

Среди танцующей толпы метались жрецы-скарификаторы; вооружившись отравленными клинками и цепями с прикрепленными к ним крючьями, они в радостном неистовстве резали и пороли своих подопечных, причиняя им жестокие мучения. Если острие ядовитого клинка пронзало артерию, благодарная жертва начинала содрогаться в яростном хореоманиакальном припадке. Другие, глядя на это, с воплями начинали подражать предсмертным судорогам, и так помешательство танцем ширилось, приобретая все более изощренный вид. Вскоре жертва, с которой все началось, истекала кровью, хлеставшей из-за бешеного сердцебиения, и в толпе разгорался новый очаг танцевальной лихорадки.

Массовая психогенная истерия охватила тысячи людей, и все они стенали, кричали и смеялись, словно на празднике или поминках. Они дрались и совокуплялись, подчиняясь неодолимому горячечному ритму, который Железные Воины уловить не могли. Над процессией вздымались знамена, развевались гонфалоны и вымпелы; яркие изображения на флагах были одновременно непристойными и соблазнительными, безобразными и прекрасными. Форрикс не знал, что за символы представлены на знаменах, но их плавные очертания вызывали в нем тошноту отвращения: переплетение округлых форм и чувственных изгибов — и жесткие, твердые линии шипов, пронзающие их.

Среди этой толпы не было равенства, и богато украшенные одеяния из шелка и металла, бархата и кожи выделяли тех, кто был возведен в ранг королей, королев или принцев. Головы их венчали костяные короны, державами служили черепа добровольных жертв, а рабыни, выполнявшие их прихоти, пожертвовали руками, чтобы сложить из фаланг пальцев скипетры. В полном соответствии с безумием, охватившем этот пестрый королевский двор, новые претенденты на монарший титул свергали правителей одного за другим и присваивали себе залитые кровью короны.

Но все бесстыдство, с которым вела себя эта процессия, не могло сравниться с телесными уродствами, которые демонстрировали иные из ее участников. Дефекты некоторых явно были врожденными; тела других были изувечены мечами и булавами в ритуальном поединке; но большинство было обязано своими физическими патологиями скальпелям, медицинским пилам и генной модификации.

Одни жертвы этих кошмарных хирургических вмешательств теперь вынуждены были ходить на руках, так как ноги их были пришиты к плечам, а лица опустились до животов. Другие — с гребнями на спинах, похожие на какой-то гибрид многоножки и гигантского скорпиона — сбивались в бешеные стаи, впереди которых летели грязные херувимы, выращенные в специальных чанах. Обнаженные женщины извивались в пляске, поливая груди ароматными маслами, причем у многих из них количество грудей бросало вызов природе. За этими созданиями с лиловой кожей следовала целая свита вопящих рабов и рыдающих фанатиков.

Толпа колыхалась и содрогалась в спазмах. В ней были те, кому достаточно было просто танцевать, других влекла скверна, третьих — насилие. Были и те, кто кричал, срывая голос, пока их не охватывало блаженное помешательство. Они выли вместе с чудовищами-гибридами, и наконец те, кто желал познать самые запредельные ощущения, поджигали себя и смеялись, отдаваясь во власть пламени.

Когда эта орава экзальтированных извращенцев приблизилась, Форрикс снял шлем с магнитного замка на бедре: едкий запах духов начал его раздражать.

— Много странностей я повидал на Исстване, но это… — Исчерпав свой словарный запас, он надел шлем и защелкнул замки на горжете.

Да словами и невозможно было описать такое представление; никакой кодекс чести не мог объяснить, почему Дети Императора, раньше кичившиеся своим воинским совершенством, обратились к подобному безумству.

— Что с тобой случилось, брат мой? — изумился Пертурабо, однако гнев, наверняка кипевший в его сердце, на лице никак не отразился.

— Но где сами легионеры? — спросил Фальк.

Форрикс окинул внимательным взглядом это беснующееся море человеческих тел, которое уже накрыло собой передовые фортификации. Неистовая толпа прокатилась по заграждениям из колючей проволоки, отмечавшим огневые мешки, преодолела утыканные кольями траншеи, пронеслась мимо бронеколпаков огневых точек. Авангард Детей Императора за считанные мгновения взял рубежи обороны, которые обычно требовали месяцев кровопролитной осады.

Подчиняясь неслышимому сигналу, орда умолкла и остановилась совсем рядом от Железных Воинов. Облака пыли, поднятые ногами участников шествия, смешивались с зыбкой завесой наркотического фимиама, который поднимался от скрытых курильниц. После шума и гвалта тишина казалась оглушительной, и Форрикс напряженно вглядывался в это скопище потных, запыхавшихся людей, гадая, что же будет дальше.

Но вот фанатики пали ниц, распростершись на песке, словно дикари, поклоняющиеся горящему кусту. Солтарн Фулл Бронн, опираясь рукой о землю, опустился на одно колено.

— Вставай немедленно, — рыкнул на него Форрикс. — Железные Воины ни перед кем не кланяются.

Не обращая на него внимания, Фулл Бронн склонил голову, словно прислушиваясь к голосу, который обращался только к нему.

— Он здесь. Фениксиец. Он идет.

Форрикс поднял голову и увидел, как расступается стена из плоти: фанатики отползали в стороны, открывая широкий коридор. В розово-лиловом тумане наметились очертания чего-то огромного, что приближалось, покачиваясь. Рядом шли воины в силовых доспехах, и, судя по их силуэтам, III легион еще не совсем забыл, как должно выглядеть боевое соединение.

Из тумана показались пятьсот воинов в сверкающей броне Детей Императора, и Железные Воины встретили их приход дружным вздохом удивления. Пурпур доспехов испещрили пятна кричаще-яркой краски самых невообразимых тонов и оттенков; нарушая все принципы гармонии, они не имели ничего общего с цветовой схемой, принятой в легионе. Наплечники были утыканы зазубренными шипами, украшенные крыльями шлемы превратились в сложные конструкции благодаря резонаторным капюшонам и усилителям, встроенным в визоры.

Штандартом воинам служило знамя из плотной материи розового цвета, в которой Форрикс по текстуре и характерной вони узнал человеческую кожу. Посередине был изображен тот же символ, что в разных вариациях украшал тела и доспехи участников неистового шествия, но здесь он был представлен в своей чистой, идеальной форме. В руках воинов легиона этот знак уже не вызывал у Форрикса прежнего отвращения — наоборот, ему внезапно захотелось вглядеться в эти завораживающе плавные переплетения.

Вспышка ярости помогла ему сбросить чары, которые этот символ источал.

Чары?

А это еще откуда? Откудавзялось это старомодное слово, которому не было места в век разума и точного научного знания? Должно быть, в курильницах дымилось действительно сильное психотропное вещество, если Железному Воину вдруг стали приходить на ум такие странные понятия.

Как и смертные, легионеры почтительно расступились в стороны, давая дорогу шумной когорте воинов, несущих такое оружие, какого Форриксу не доводилось видеть ни в одном арсенале. По виду напоминавшие огромные топоры, эти предметы были оснащены различными усилителями звука, тональными модуляторами и устройствами, назначение которых нельзя было даже угадать. В длинных трубах пульсировали глубокие басовые ноты, дававшие ощущение грубой мощи, и Форриксу стало любопытно, нельзя ли использовать такого рода оружие для разрушения крепостных стен. Воины, вооруженные этими устройствами, были без шлемов, и лица их казались воплощением кошмара: челюсти неестественно вытянуты, рты раскрыты в несмолкаемом крике, на месте ушей — зияющие раны, результат хирургических операций, благодаря которым акустические колебания воспринимались без каких-либо искажений.

Форриксу показалось, что он узнал одно лицо среди этих чудовищ: Мария Вайросеана, его старого товарища, с которым он воевал в первые годы Великого крестового похода. Но этот изуродованный монстр был лишь бледной тенью благородного воина, восковой фигурой, забытой под солнцем, величественной статуей, побитой молотками. Форрикс шагнул к нему, но Пертурабо строго покачал головой, и кузнец войны остался на месте.

Явление самого примарха Детей Императора, последовавшее затем, было в точности таким же феерически эффектным, как он наверняка и рассчитывал.

Фениксиец, показавшийся из клубов живого тумана, восседал на огромной платформе из тел, сплавленных, сшитых и сросшихся в одну сплошную массу. Этот паланкин несли воины в доспехах-катафрактах; шипы и острые края их широких наплечников вонзались в соединенные тела, исторгая из них и кровь, и крики экстаза.

Снежно-белые волосы Фулгрима ниспадали из-под сверкающего серебряного шлема, а сам он был закутан в плащ из перьев цвета сочного пурпура и золота. Плоть под этим покровом пребывала в постоянном движении, словно куколка, готовая переродиться в какое-то немыслимо прекрасное создание.

Дождавшись, когда Гвардия Феникса остановится, Фулгрим распахнул плащ. Его тело обладало совершенной красотой форм; рельефные мышцы плеч, груди и живота, не прикрытые доспехом, блестели от ароматических масел. Свежие татуировки с изображениями извивающихся змей покрывали руки и ноги, но сверхчеловеческая физиология примарха быстро устраняла повреждения, причиненные коже, и рисунки уже начинали блекнуть.

Пертурабо шагнул навстречу живому паланкину. Воины подняли щиты, соединяя их в своеобразную лестницу, по которой Фулгрим спустился на землю. Форрикс видел перед собой того, кто идеально владеет своим телом, кто понимает и контролирует мельчайшее его движение. Вопреки внешней манерности, каждый шаг примарха был в точности выверен.

— Брат Фулгрим, — сказал Пертурабо; голос его был спокоен, как мгновение перед ударом пробивного снаряда. — Позволь преподнести тебе подарок.

Тяжело шагая, Беросс приблизился к довольно улыбающемуся Фениксийцу, которого явно забавляла строгая церемониальность, насаждаемая Пертурабо. Дредноут протащил за собой двух пленников из Имперских Кулаков, скованных цепями и связанных по рукам и ногам колючей проволокой. По кивку Фулгрима вперед вышли два воина в пурпурных доспехах и поддели цепи своими золотыми алебардами. Они отволокли подарки Пертурабо в сторону, а Фулгриму между тем передали лакированный эбонитовый футляр — в давние времена в таких хранили чарнабальские сабли, — который он торжественно протянул Пертурабо.

— И у меня есть для тебя подарок, дорогой брат, — сказал Фулгрим.

Форрикс почувствовал укол тревоги, когда Пертурабо взял футляр и откинул крышку на петлях. Внутри лежала свернутая мантия из мягчайшего горностая, подбитая мехом летучей лисицы и покрытая вышитым узором из спиралей золотого сечения. Застежкой служил плоский череп из хромированной стали. В лоб черепа был вставлен драгоценный камень размером с кулак, черный с тонкими как волос золотыми прожилками. И мех, и камень были превосходными подарками, достойными примарха.

Пертурабо накинул на себя мантию и застегнул череп-застежку. Фулгрим улыбнулся, увидев, что его подарок пришелся по душе, и перевел взгляд на окружавшие их красные скалы и пустоши.

— До чего же грязный булыжник ты выбрал для нашей встречи, — сказал он.

— У меня были на то причины, — ответил Пертурабо. — Добро пожаловать на Гидру Кордатус.

— Что это значит? — мрачно поинтересовался Пертурабо, когда они вернулись в центр Кавеи феррум.

— Значит? — переспросил Фулгрим, изучая портреты на потрескавшихся каменных стенах с отвлеченным интересом знатока изящных искусств. — Кто сказал, что все непременно должно что-то значить?

— Не делай вид, будто не понимаешь, — сказал Пертурабо. — Та орда за моими стенами.

— Ты не одобряешь мое окружение? — игриво спросил Фулгрим.

— Толпа дегенератов — не для тебя, — сказал Пертурабо и указал на спутников своего брата, чья плоть была изувечена, доспехи — обезображены, а понятия о приличиях — уничтожены. — А твои легионеры? Что с ними стало?

— Они восхитительны, правда?

Фулгрим, сопровождаемый тремя воинами столь причудливой, нечеловеческой внешности, что Форрикс раньше и представить себе подобной не мог, вступил в крепость Железных Воинов с таким видом, будто это он командовал всеми орудиями и солдатами, что здесь были, будто его собственными руками были возведены гигантские осадные сооружения и устремленные ввысь стены. Все они, кроме одного, были закованы в доспехи и определенно являлись воинами-астартес, но изменившимися до неузнаваемости.

Один был мечником самодовольного вида, с пронзительными глазами и сложной сеткой шрамов, испортивших идеально правильные черты. Второй — массивным воином, чье практически лишенное плоти лицо из-за ожогов вовсе утратило сходство с человеческим; на шипах его брони были натянуты лоскуты кожи. Череп третьего искривили хирургическим путем, так что его рот оказался невозможно широко раскрыт, а на шее при малейшем звуке вздымались натянутые сухожилия и костные имплантаты. Именно этого воина Форрикс поначалу принял за Мария Вайросеана, но неужели подобное чудовище могло быть его старым соратником?

Был и четвертый: без брони и, судя по сложению, определенно не астартес. Он был худ, а в движениях его чувствовалась непонятная инаковость, немало смущавшая Форрикса. Прочие кузнецы Трезубца ее тоже заметили, даже Кроагер, но Фениксиец явно не собирался пока выдавать тайну скрывающегося под капюшоном создания.

Пертурабо покачал головой:

— Я знаю, что многое изменилось с тех пор, как мы принесли клятвы Хорусу, что… тебе открылись некоторые тайны, но это непристойно.

Фулгрим оскалился, обнажив ярко-белые, как отполированная слоновая кость, зубы.

— Открылись некоторые тайны? — хмыкнул он, делая медленный круг по сводчатому залу. Край его плаща мел по каменным плитам, и втертые в кожу мускусные масла наполняли подземное помещение соблазнительными запахами неизведанных миров, запретных желаний и невообразимых удовольствий и страданий. Форрикс старался глубоко не дышать, но избежать резкого запаха масел было невозможно.

— Ах, брат мой, ты и представить себе не можешь, что я теперь знаю, — сказал Фулгрим с резким смехом, в котором слышалось не только веселье, но и боль. — Многими тайнами я со временем с тобой поделюсь, и многие помогут нам стать друг к другу ближе, чем когда-либо.

— Ближе? — спросил Пертурабо. — Я не знал, что мы вообще были близки.

— Может, и не были, — признал Фулгрим, обиженно надув губы. — И это печалит меня. Разве мы не произошли от одного генетического отца, разве не вышли из чресел одного бога-героя?

— Нет. Нас создали в лаборатории, — ответил Пертурабо. — И он не бог.

— Как же буквально ты все воспринимаешь, — вздохнул Фулгрим, переходя от картин к архитектурным эскизам, разложенным на широком чертежном столе. — Но сути это не меняет. Мы братья, и мы должны быть близки, особенно теперь, когда мир вокруг нас рушится, готовый быть отстроенным с нуля — в новом, великолепном обличье. И я искренне надеюсь, что разделенные тяготы этого совместного предприятия свяжут нас узами столь же крепкими, что связывают меня и Жиллимана.

— Ты и с Гиллиманом никогда не был близок, — заметил Пертурабо.

— Нет? — поднял на него взгляд Фулгрим, словно удивленный собственными словами. — А, возможно, пока нет, но я закончу то, что начали фанатики Лоргара.

— Этого не случится. Никогда, — сказал Пертурабо. — Жиллиман ни за что не простит нам того, что мы сделали.

— Потому что нечего прощать! — рявкнул Фулгрим. Гневное выражение исчезло с лица Фениксийца во мгновение, и он улыбнулся: — Прощение нужно лишь тем, кому есть дело до смертных законов, а мы теперь настолько выше этого, брат. То, что я предлагаю, вознесет нас на такой уровень, что определять законы, которым все должны подчиняться, будем уже мы.

— И что ты предлагаешь?

— Всему своя пора, — поддразнил его Фулгрим. — Пока достаточно лишь сказать, что я предлагаю потратить время Четвертого легиона более плодотворным образом, чем на мстительное растаптывание парочки никчемных Имперских Кулаков на захолустной планете.

— Унижение дорновских воинов — не пустая трата времени, — сказал Пертурабо.

— Ну, может быть, — сказал Фулгрим, перебирая изящными пальцами вощеные листы с чертежами и время от времени одобрительно кивая головой. — Эти эскизы восхитительны. Скажи, ты что-нибудь из этого строил?

— Только одно, — ответил Пертурабо, поставив руку на середину стопки.

— Да, конечно, амфитеатр на Никее, — сказал Фулгрим, изобразив внезапное озарение. — Арену, на которой Магнуса бросили волкам.

Фулгрим рассмеялся над собственной шуткой и сказал:

— Как жаль, что он был уничтожен. Потенциал великих замыслов раскрывается лишь тогда, когда мы воплощаем их. Ты рисуешь их, но никогда не строишь. Почему?

Пертурабо посмотрел в глаза брата и ответил:

— Потому что реальность никогда не соответствует нашим мечтам.

Фулгрим понимающе кивнул.

— Как часто это оказывается правдой. Слишком часто воплощенные фантазии разочаровывают, вынуждая нас выстраивать мечты заново. Но что ты скажешь, если я заявлю, что могу дать тебе возможность воплотить все твои желания, и что результаты больше никогда не разочаруют тебя, никогда не окажутся ниже твоих самых смелых ожиданий, и никогда, никогда не будут превзойдены?

— Скажу, что ты еще безумнее, чем кажешься.

И опять Форрикс увидел под искусственной улыбкой Фулгрима ядовитую злобу — как у бесхребетного труса, который знает, что сможет получить желаемое, только если будет себя хорошо вести. Жгучий гнев Фулгрима скрылся под маской так же быстро, как появился. Форриксу не верилось, что Пертурабо этого не видел.

— Но это правда, — произнес Фулгрим наконец.

— Как это возможно?

— Всему свое время, брат, — ответил Фулгрим. — Наберись терпения, и мы расскажем тебе все, что пожелаешь узнать.

— Мы? — спросил Пертурабо, сразу переходя к самому главному слову.

— Да, — сказал Фулгрим, притягивая к себе хрупкое существо, скрывающее лицо под капюшоном. — Каручи Вора — наш рассказчик, правда?

Спутник Фулгрима откинул капюшон, и при виде этого изящного лица, полных губ, лазурных волос и усеянных янтарными крапинками глаз Форрикс понял причину своей недавней тревоги.

Каручи Вора был эльдар.

Глава 5 ЯДОВИТЫЙ ЗМЕЙ ТАЛИАКРОН ЗРИТЕЛИ ЗА КУЛИСАМИ

Ошеломленное молчание натянулось тугой струной — и взорвалось в вихре действия.

Кроагер пришел в себя первым и бросился на стройного эльдар, целясь в его худую шею, которую так легко будет сломать. Его рука сначала метнулась к рукоятке меча, которого не было, а потом — к горлу ксеноса, намереваясь сдавить его в смертельном захвате.

Кроагер двигался быстро, но кое-кто оказался еще быстрее — призрачный всполох пурпура и золота, слишком стремительный, чтобы его заметить.

Этот кто-то отбросил Кроагера на стол, с которого слетел целый ворох бумаг и чертежей, и рука с такой бледной кожей, что казалась мраморной, придавила его с силой молота, вбивающего сваи в твердую землю. Воин наклонился так близко, что его лицо с чертами, некогда прекрасными, но теперь изуродованными паутиной шрамов, полными губами и тревожным взглядом в глазах оказалось в каких-то миллиметрах от Кроагера.

— Не тебе решать, когда умрет Каручи Вора, — сказал мечник.

Кроагер извивался, силясь вырваться: прикосновение воина, равно как и неудачное покушение на эльдар, привели его в бешенство.

— Отпусти меня, иначе останешься без руки, — прорычал он.

— И чем ты ее отрежешь? — мечник указал на пустые ножны у себя за плечами. — Мы тут все без оружия. Или ты мне ее откусишь?

— Люций, хватит, сейчас для этого не время, — вмешался Фулгрим, хотя в его голосе слышалось любопытство, словно он провоцировал мечника ослушаться.

— Я бы его отпустил, но он все еще жаждет крови, — ответил Люций.

Фулгрим повернулся к Пертурабо:

— Нас ждет бойня, если мой воин перестанет сдерживать твоего?

Пертурабо не ответил, шагнул к Люцию и прикоснулся к его груди.

Казалось, это всего лишь легкий толчок, указание, что воину Фулгрима следует отступить, но Люция отшвырнуло прочь, как если бы его ударили осадным молотом. Мечник врезался в арку контрфорса и, гремя доспехами, рухнул на пол в облаке каменных осколков. Перекатившись на спину и чувствуя, как все внутренности дрожат от удара, он попытался вновь наполнить воздухом опустошенные легкие.

— Еще раз тронешь кого-то из моих воинов — и я не буду столь мягок, — предупредил Пертурабо.

— Брат, это восхитительно, — Фулгрим, смеясь, зааплодировал. — Идеальное применение силы.

Кроагер, готовый довершить начатое примархом, вскочил на ноги, но его остановила рука Пертурабо, опустившаяся ему на плечо. И вновь это был вполне обычный жест, однако в нем чувствовалась такая мощь, что бешенство Кроагера, пусть и неохотно, но отступило, превращаясь в тлеющую ненависть. На другом конце зала Люций, также поднявшийся на ноги, был одержим такими же эмоциями, но Фулгрим едва заметно покачал головой, тем самым прекращая дальнейшее насилие. Мечник широко улыбнулся и повел плечами, как будто готовясь к дуэли.

— Давайте я его убью, повелитель, — вызвался Фальк, сжимая кулаки, казавшиеся громадными в латных перчатках.

— Нет, он мой, — рявкнул Кроагер.

— Хоть по отдельности, хоть оба сразу, — отозвался Люций. — Мне все равно.

Пертурабо, не обращая внимания на задиристых воинов, уставился на Фулгрима ледяным взглядом:

— Ты привел в мою твердыню ксено-выродка? О чем ты думал, брат?

Фулгрим, похоже, удивился и привлек эльдар поближе к себе.

— Пертурабо, ты всегда относился к нашим соседям по Галактике с нетерпимой ненавистью. Поверь, для нас народ Каручи Воры не несет угрозы. Их империя мертва и забыта, и те, кто ее раньше населял, теперь влачат призрачное существование, окровавленными пальцами цепляясь за тонкую нить жизни.

— Ты держишь за хвост ядовитую змею, — предостерег Пертурабо. — Мы уже сражались с ему подобными, и им верить нельзя. Да, они выглядят хрупкими и слабыми, но недооценивать их будет ошибкой.

— Я тоже сражался ними. Сражался с их лучшими воинами, — глаза Фулгрима заблестели от воспоминаний. — Я сокрушил одного из их богов и знаю, что в этих жалких ничтожествах нет ничего страшного. Нет, Каручи Вора для нас не опасен, потому что он из новой породы эльдар, тех, кто видит, что в этой Галактике рождается новый порядок.

— А это что значит? — Пертурабо не скрывал подозрительности.

— Это значит, что я могу узнать настоящую силу, — заговорил Вора. Его голос напоминал теплый древесный дым и был столь же эфемерным. — Ваш Магистр войны победит, и когда он взойдет на трон Терры, чтобы править Галактикой, я не хочу оказаться в числе его врагов.

— Не смей говорить со мной, тварь, — остановил его Пертурабо. — Некоторые мои сыны погибли от рук твоего народа, и я с радостью разрешил бы Фальку и Кроагеру разделаться с тобой.

Фулгрим, заслонив собой тщедушного эльдар, положил изящную руку на плечо брата. Этот жест был неожиданным и ненужным, и такая откровенная фамильярность вызвала в Кроагере новую вспышку ярости. Фениксиец был примархом, полубогом, достойным восхищения, но было в нем и нечто неуловимо отвратительное. Другие замечали лишь его красоту, но Кроагер видел в нем тлен и разложение. Кому-то сладкие речи примарха могли принести радость и покой; Кроагеру же они казались издевательскими оскорблениями, на которые нестерпимо хотелось ответить силой.

— Брат, нам не следует ссориться, — тихо и вкрадчиво проговорил Фулгрим. — Я прибыл сюда, чтобы предложить тебе объединиться ради достижения великой цели — столь великой, что от этого может зависеть исход восстания, поднятого Магистром войны.

Кроагер вспомнил, что сам сказал Фальку на горном склоне. Его ярость, и так немалая, стала еще сильнее, когда он почувствовал горько-сладкий аромат эссенций, которыми была умащена кожа Фулгрима. Как химическая бомбардировка оставляет после себя токсичный след, существующий многие годы после того, как упала последняя бомба, так этот одурманивающий фимиам, которым были окутаны Дети Императора, въедался в стены и пол. Может быть, так они рассчитывали сгладить обстановку, но в этом случае их план позорно провалился. У возникшей напряженности были скрытые причины, которые одними благовониями не устранить.

— Зависеть? Это каким же образом? — спросил Пертурабо.

— Ты как всегда прямолинеен, — отозвался Фулгрим. — Вот за это — помимо прочего — я тобой и восхищаюсь.

— Тогда используй меня как пример для подражания. И скажи наконец, зачем ты здесь и чего хочешь от моего легиона.

Фулгрим покачал головой и, окинув взглядом сумрачное логово Пертурабо со всеми хитроумными безделушками, ветхими шедеврами и трудами давно забытого гения, недовольно нахмурился:

— Нет, не здесь.

Он вытащил один лист из кипы архитектурных чертежей и показал его брату: величественный, титанических масштабов театр, с высокими портиками, широчайшими лестницами и сценой соответствующих размеров, где тысячи тысяч зрителей могли бы насладиться лучшими операми и пьесами.

— Эта история, которая потребует рассказа особенно… хмм, драматического. Да, драматизм — это именно то, что нам нужно. Построй мне достойную замену «Ла Фениче», и я расскажу тебе все.

— Ты хочешь целый театр ради одного рассказа?

— Именно, — подтвердил Фулгрим. — С твоей строительной техникой на это уйдут сутки или чуть больше. Сделай это для меня, и я поведаю тебе об Ангеле Экстерминатус.

Из уважения к мифологии его приемной родины Пертурабо назвал свой великий театр «Талиакрон», что на лохосском языке означало «Жилище Талии». В пантеоне древней Олимпии Талия считалась богиней, которая вдохновляет безумцев и поэтов, распаляя их воображение изящным слогом и любовью к крепкому вину. Хотя открыто ей давно уже не поклонялись, в священные дни богини люди все равно устраивали роскошные пиры в развалинах скальных храмов-театров, некогда ей посвященных. Человеку свойственно чтить, хотя бы для вида, даже ложных богов, если это даст повод для возлияний.

Театры Талии обычно были небольшими, ибо даже в лучшие дни Олимпии население, находившееся под железной пятой горных тиранов, практически не знало праздников и развлечений. Пертурабо тогда увидел возможность исправить ситуацию и создал проект грандиозного сооружения, где можно было бы увидеть драму и комедию, любовь и героизм, убийства и интриги, венчавшиеся финалами как счастливыми, так и трагическими.

Хотя это была одна из его ранних разработок, в ней чувствовалось величие: эллиптической формы амфитеатр предполагалось разместить в искусственно созданной долине глубиной с метеоритный кратер приличных размеров. На Гидре Кордатус таких долин не существовало, а потому землеройные колоссы IV легиона принялись за работу. Солтарн Фулл Бронн нашел место, где грунт легче всего будет разделить желаемым образом, а Стор Безашх Торамино подготовили заряды для буровзрывных работ, которые должны были отделить скальные породы в будущем кратере.

Эти заряды были размещены концентрическими кругами, и затем весь мир содрогнулся. Столбы пламени шириной в несколько километров взметнулись к небесам, выбрасывая в космос миллионы тонн размельченной породы, и сотни километров накрыло пылевой волной. Водопад обломков упал на землю именно там, где и запланировали инженеры, и землеройные машины без промедления приступили к строительству.

Талиакрон рождался за пеленой пылевых облаков, за штормовым фронтом аномального происхождения, которому было суждено продержаться не один десяток лет и в корне изменить местный микроклимат. В древние времена с десяток архитекторов и мастеров-каменщиков посвятили бы целую жизнь возведению здания таких титанических масштабов. Теперь же, когда Пертурабо и Форрикс встали во главе армии рабочих, мастеровых и техники Пневмашины, строительство должно было закончиться через два дня. В работе участвовали и сами легионеры, так как они были не только воинами, но и ремесленниками и умели строить так же хорошо, как и разрушать. Боевые братья стали подмастерьями, сержанты — бригадирами, офицеры — мастерами, а кузнецы войны на этой стройке были главными архитекторами.

Пертурабо знал, каким должно быть здание, до мельчайших деталей: от выверенных контуров фундамента, на котором будет стоять театр, до точных размеров статуй богини, которые украсят верхние архитравы.

Он представлял будущую конструкцию во всех подробностях, и когда нижние уровни начали быстро приобретать очертания, словно проявляясь на моментальном пикт-снимке, его охватило давно забытое воодушевление. Впервые один из его проектов (или причуд, как называл их Даммекос) воплотился в реальность и должен был послужить именно той цели, для которой был задуман. Пертурабо все еще чувствовал горький стыд за никейский комплекс, уже, к счастью, уничтоженный. Он никогда не думал, что здание, предназначавшееся для соревнований в силе и мастерстве, превратится в судилище. Император, использовав комплекс в совсем иных целях, опозорил его создателя, а Магнус не заслужил того, чтобы над ним издевалась оголтелая толпа, в своей узколобости заранее признавшая его виновным.

Форрикс в строительстве Талиакрона превзошел самого себя: благодаря своему исключительному таланту организатора и знаниям логистики он управлялся с тысячью дел сразу и следил за тем, чтобы еще не завершенные участки не тормозили остальную работу. В мирное время он был великолепным координатором, а на войне превращался в неумолимого противника, который знает: сражения выигрывают не безрассудная храбрость и не слепая вера, а транспорты снабжения, доверху заполненные оружием и боеприпасами.

Огромные строительные машины пожирали тонны щебня, перемалывали его и спрессовывали в блоки, вымеренные с йоктоскопической точностью, после чего высокие осадные краны ставили их на место. Солдаты, больше привыкшие держать в руках лазганы, взялись за рычаги, шлифовальные машины и фрезеры. Мощная техника, обычно уничтожавшая здания, теперь с триумфом занималась созиданием. Стрелы кранов, словно длинные шеи гигантских травоядных на водопое, постоянно двигались, очерчивая в воздухе пересекающиеся дуги — узор, который мог бы обернуться катастрофой, если бы его не направляли кузнецы войны.

Хотя сначала идея построить целый театр для рассказа Фулгрима не вызвала в Пертурабо энтузиазма, сейчас он был рад, что согласился. Часы шли, и отполированный мрамор, взятый из разрушенной цитадели, складывался в ярус за ярусом, так что растущий Талиакрон напоминал ледник, который спускался в вырытый для него кратер.

Фулгрим увел свою разгульную толпу обратно к месту высадки, при этом усеяв путь сотнями изуродованных тел. Кости этих людей, сожженные в пепел, были добавлены в известку и таким образом навечно стали частью фундамента амфитеатра, ибо драма всегда рождается из призраков прошлого, мечтаний мертвых и наивных надежд на бессмертие.

День сменился ночью, и на верхнем периметре Талиакрона появился первый ряд скульптур: прекрасные богини в развевающихся одеждах, в руках у них или серебряные трубы, или пастушьи посохи, или маски, которые и плачут и смеются одновременно.

В строительстве сейчас были заняты десятки тысяч, причем как смертных, так и сверхлюдей, — расчеты Форрикса и требования Пертурабо в своей холодной логике ни для кого не делали исключений. Люди казались насекомыми, которые строят улей для своей королевы, работая почти с фантастической скоростью.

К следующему полудню мечта Пертурабо стала реальностью: то, что раньше было лишь сурьмяными линиями на вощеной бумаге, превратилось в ослепительно белый круг, врезанный в красную плоть Гидры Кордатус. Строительство Талиакрона заставило постепенно померкнуть то первое раздражение, которое в нем вызвал Фулгрим и его невнятные отговорки. Между ними и раньше возникали разногласия из-за склонности Фулгрима к излишней театральности, а то, какой облик в последнее время приняло его стремление к совершенству, у бесхитростного воина вроде Пертурабо могло вызвать лишь недоумение. Он чувствовал, что в Детях Императора произошла какая-то принципиальная перемена, но никак не мог понять, для чего им все эти уродливые анатомические модификации.

Возможно, совместная операция действительно сплотит их и поможет лучше узнать друг друга.

Пертурабо был не из тех, кто легко заводит друзей, и, откровенно говоря, он ничуть не жалел, что поднял оружие против виновных в том, что его легион вынужден был нести основную тяжесть войны. По их милости Железные Воины копались в грязи на тысяче планет, пока другим доставалась слава честного боя.

Примарх редко кого одаривал своей дружбой, но если кому-то удавалось завоевать его доверие, оно оказывалось крепче закаленного железа. Так он думал раньше — пока необходимость раз за разом выполнять черновую работу не показала ему, как ломается от износа самый прочный металл.

Когда потухли погребальные костры Олимпии, он понял, что теперь ничем не сможет искупить свою вину за этот массовый геноцид. Отец никогда не простил бы ему такой грех — но Хорус простил, и отметил его тщание, и похвалил за преданность. Он также заставил Пертурабо пообещать, что тот больше не будет винить себя за сделанное на Олимпии, но вот сдержать это обещание оказалось гораздо сложнее. Глупцы говорили, что договор между Хорусом и Железными Воинами скрепил Сокрушитель наковален, и лишь Пертурабо знал, что на самом деле Луперкаль добился верности легиона, даровав им прощение.

Оказалось, что лояльность примарха не так непоколебима, как считал Пертурабо раньше. Это было ошеломительное откровение, но его, как и другие подобные горькие истины, можно было сделать частью нового мировоззрения — а потом шаг за шагом менять свою жизнь так, что ценности прошлого постепенно становились лишь смутным воспоминанием. Пертурабо поклялся, что присягу, данную Магистру войны, никогда не нарушит, и неважно, чего это будет ему стоить, какой войной обернется и к чему приведет. Если для этого нужно выслушать предложение Фулгрима и поддержать его в операции, которая может ускорить победу Магистра войны, — что ж, он готов.

Остановившись вместе с Железным Кругом перед высокими чеканными вратами Талиакрона, Пертурабо посмотрел на изображение богини, украшавшее кованый фронтон над великолепным портиком с колоннами. Из узкого горлышка амфоры, которую она держала, лился водопад вина, переданный ртутной инкрустацией по каннелюрам колонн. Винный поток падал в протянутые руки сестер Талии, Хариты слева и Евфросины справа, барельефы которых были вырезаны на центральных колоннах. На одной богине была смеющаяся маска, на другой — плачущая, но так как они стояли вполоборота, невозможно было определить, где какая.

Пертурабо улыбнулся этой визуальной загадке и открыл врата.

Шум голосов выплеснулся ему навстречу, и он почувствовал гордость оттого, что наконец воплотил свою мечту в жизнь, не изменив при этом ее смысла. Он на мгновение задержался под аркой портика: радостные голоса вызвали воспоминания о тех годах, когда Галактика еще не раскололась.

Но это время ушло навсегда, и нет смысла тосковать о нем.

— В прошлом нет живых, — прошептал Пертурабо. — Там лишь мертвецы.

Фулгрим, верный своему слову, уже ждал его.

Актеры могли подняться на сцену Талиакрона через несколько искусно замаскированных выходов, однако Пертурабо предпочел спуститься в самые недра здания и пройти по узким ступеням в середине амфитеатра, известным как «Харонова лестница». Благодаря этой лестнице из-под сцены могли появляться актеры, изображавшие духов умерших; Пертурабо же воспользовался ей, чтобы проникнуть в зал незамеченным.

Он вышел из темных и тесных катакомб на широкую сцену и на мгновение остановился, чтобы в полной мере насладиться реальностью своей мечты. Ярусы с местами для зрителей плавно поднимались по склону искусственного кратера на шестьсот пятьдесят метров, и каждое сиденье было расположено так, чтобы ничто не заслоняло сцену.

В амфитеатре собрались десятки тысяч зрителей: солдаты, легионеры, праздные зеваки и целые толпы последователей Фулгрима. При виде Пертурабо все они разразились радостными криками, и хотя ему не нравилось играть центральную роль в публичных событиях, эти бурные приветствия вызвали в нем неожиданное и приятное изумление.

Остановившись на вершине лестницы, Пертурабо поправил плащ, который подарил ему Фулгрим, прислушался к реву толпы — и различил в нем отдельные голоса. Акустика театра была столь совершенна, что зрители, сидевшие дальше всего от сцены, все равно могли расслышать даже самую тихую реплику. Пертурабо ощутил редкий прилив гордости за этот технический успех.

Скульптуры богини и ее сестер смотрели вниз с высоких арок, которые окружали амфитеатр; рядом с ними стояли героические актеры из тех времен, когда Император еще не посетил Олимпию. Феспид по праву занимал место рядом с богиней, а Метробий, его главный соперник, расположился на противоположной стороне. Арар, большой поклонник комедии, соседствовал с изящным Гегелохом, гением актерских перевоплощений, которого современники называли «героем с тысячей лиц».

Теплый свет наполнял Талиакрон благодаря огню в неглубоких чашах, которые держали нимфы в развевающихся одеждах, парящие на огромных крыльях. В воздухе чувствовался слабый химический запах, который стремились перебить более густые и терпкие ароматы специй.

Большая круглая сцена была вымощена плитами из спрессованной кварцевой и гранитной крошки, и мутное зарево радиоактивных облаков отражалось от нее слабым мерцанием. Осадки из короткоживущих изотопов после ядерных взрывов стерли звезды с неба, но Пертурабо все равно мог различить грязное пятно сильной варп-аномалии в дальнем северо-западном рукаве Галактики. От этой планеты до нее было гораздо ближе, и он даже видел отростки, которые тянулись от аномалии — тянулись к нему, искали его, подступали вплотную, словно хотели унести его с поверхности Гидры Кордатус.

Не имело значения, сколько световых лет отделяет его от этого варп-шторма: Пертурабо всегда чувствовал его, всегда, с любой планеты видел его отсвет в небе, но не знал, чему обязан такой способностью. Может быть, его органы чувств были намеренно устроены таким образом, точно так же, как Сангвиний был создан крылатым, а Коракс — наделен удивительными глазами. Возможно, причиной был сбой в его генетике, однако он обладал этим то ли даром, то ли проклятием, сколько себя помнил. Как только он узнал кое-что о природе этой аномалии, она постоянно вторгалась в его сны, вызывала кошмары и преследовала наяву.

Однажды он спросил у Ферруса, видят ли этот шторм его серебристые глаза, на что брат лишь покачал головой и смерил Пертурабо слегка презрительным взглядом, словно тот признался в каком-то тайном пороке или изъяне. Больше они на эту тему не заговаривали.

Пертурабо отогнал воспоминания и вызванное ими двойственное чувство: Феррус мертв, а его убийца сейчас стоит перед ним.

Облик Фулгрима на этот раз больше напоминал времена Исствана-V: примарх был облачен в пурпурную броню, пластины которой переливались оттенками цвета от светлого до более темного. На одно плечо был наброшен подбитый мехом плащ, на поясе — золотой меч с рукояткой, обтянутой черной кожей, тот самый, который Феррус выковал в кузнях Терраватта на горе Народная.

Белые волосы Фулгрима были заплетены во множество аккуратных косичек, которые были стянуты на затылке и перевиты в жгут, лежавший на правом плече подобно спящей змее. В отблесках светильников глаза примарха казались еще темнее. Пертурабо с облегчением заметил, что он явился без своих капитанов, избрав эльдар, которого называл Каручи Вора, единственным спутником на этот вечер историй.

— Я был уверен, что ты не разочаруешь меня, брат, — сказал Фулгрим и медленно развел поднятые руки, подразумевая грандиозное сооружение, построенное для него. — Это шедевр архитектурного искусства, который достоин самой лучшей драмы. Скажи, похоже ли воплощение твоей мечты на то, какой ты ее изначально представлял?

— Сходство близкое.

— Но не полное?

— Полного никогда не бывает.

— Это пока, — заметил Фулгрим и шагнул ему навстречу, намереваясь обнять брата.

Оба примарха обнялись под гром аплодисментов, которые бесконечным эхом разнеслись по Талиакрону. Фулгрим добродушно похлопал брата по спине и расцеловал в обе щеки, но Пертурабо такие жесты были совершенно чужды, и он понятия не имел, как нужно реагировать. Волосы Фулгрима были умащены столь ароматными маслами, что он не мог не вдохнуть их соблазнительный запах.

— Брат, а плащ тебе идет, — сказал Фулгрим и широко улыбнулся.

Они разомкнули объятья, но Фулгрим все равно продолжал удерживать Пертурабо за руку, словно не хотел разрушать возникшую между ними близость. Он воздел другую руку, будто упиваясь восторгом аудитории, будто черпая из него силы.

— Мы боги, брат! — воскликнул он, и толпа согласно заорала.

Театральность Фулгрима начала утомлять Пертурабо, и он высвободил руку. Столь нарочитое братание попахивало какой-то интригой, и первым инстинктивным желанием Пертурабо было оказаться от этого представления подальше.

Встав перед ним, Фулгрим заговорил так тихо, что даже великолепная акустика Талиакрона не могла донести его слова до остальных:

— Где твои молотоносцы? — Брат наконец заметил отсутствие Железного круга. — Они бы изумительно смотрелись на такой сцене.

— Внизу, — ответил Пертурабо и отступил на шаг. Хотя на какой-то миг изъявления родственной привязанности его обрадовали, он не любил близкие физические контакты.

— Но почему роботы? — спросил Фулгрим будто невзначай. — Почему не воины из плоти и крови, которые не подчиняются доктриносхемам Механикум?

— Стражи-автоматы не спят, не ослабляют бдительность и не предают.

— Но в них нет и чувств, которые свойственны телохранителям-смертным. Они никогда не отдадут за тебя жизнь до последней капли крови, потому что так велит им любовь.

— Любовь? А любовь-то тут причем?

Фулгрим многозначительно улыбнулся, словно изумленный тем, что Пертурабо спрашивает столь очевидные вещи.

— Как можно доверять телохранителю, который не любит того, кого защищает?

— Так твоя Гвардия Феникса тебя любит? — спросил Пертурабо резче, чем хотел.

— Еще как, — ответил Фулгрим, вновь говоря в полный голос. — Я — Фениксиец, любимый всеми, я — звезда, вокруг которой вращаются мои воины. Без меня у них не будет цели, а воин без цели недостоин жить.

Зрители ответили на это очередным хором одобрительных возгласов. Пертурабо, рассеянно кивнув, встал по правую руку от брата, чтобы лучше рассмотреть завернувшегося в плащ эльдар, который скрывался в тени Фулгрима. Вблизи в этом существе стала заметна какая-то пустота — какой-то голод, который ничем нельзя насытить. Хотя капюшон скрывал лицо ксеноса, Пертурабо увидел, что у него точеные черты, полные губы и блестящие волосы фиолетового оттенка. Эльдар был красив, но все равно, в нем чего-то… не хватало.

Ладно, если Фулгрим хочет представления, придется ему подыграть.

— Ты называешь себя Каручи Вора?

Эльдар кивнул:

— Это скорее звание, чем имя. Раньше я был врачевателем. На бьелерайском диалекте это означает…

— Я знаю, что это означает, — прервал его Пертурабо. — «Завершающий страдания».

— Повелитель знает язык эльдар? — удивился Вора.

— Помимо прочих, — Пертурабо ответил на родном языке ксеноса — и с мимолетным удовлетворением заметил, что и Фулгрим, и сам Вора удивлены.

— Или, — тут он перешел на проторечь, полную отрывистых и глухих звуков, — мы можем общаться на языке зеленокожих.

Фулгрим рассмеялся.

— Ты не перестаешь меня поражать, брат. Никогда не думал, что у тебя такие лингвистические способности.

— Я провел всю жизнь, ведя осады, рыл окопы и разрушал города, поэтому ты так легко забываешь, что я наделен не менее проницательным интеллектом, чем остальные наши братья, — Пертурабо старался не выдать голосом, насколько такая невнимательность его обижает. — Может быть, я уступаю Магнусу в знании варпа, а Хорусу — в стратегическом гении, но зато я прекрасно умею пользоваться в своих целях тем, что другие меня недооценивают.

— Я никогда не совершу подобной ошибки, — улыбнулся Фулгрим.

— Еще как совершишь, — возразил Пертурабо и, резко отвернувшись, скрестил руки на широкой груди. — А теперь рассказывай свою сверхценную историю, ради которой моему легиону пришлось построить этот амфитеатр.

— Это рассказ о богах эльдар и об их войнах, — начал Фулгрим. — Рассказ о создании столь чудовищном и столь же прекрасном, что братья заточили его в темницу, вычеркнув из истории и памяти.

— Ангел Экстерминатус? — предположил Пертурабо.

— Да, — отозвался Вора. — Ангел Экстерминатус.

— И ты заставил меня создать Талиакрон, только чтобы пересказывать выдумки ксеносов? — Пертурабо начинал злиться.

— Это не выдумки. — Фулгрим, шагнув к брату, сжал его плечо. — Это реальность, которой самой ее природой было предначертано исчезнуть. Даже звезды были против нее, ибо оружию такой силы нельзя позволить вырваться на свободу.

Хотя Фулгрим и говорил с излишней помпезностью, ему все-таки удалось пробудить в брате любопытство. Пертурабо отлично понимал, как часто под маской легенды скрывается правда.

— Где это оружие?

— Ты знаешь, где. — Фулгрим, широко улыбаясь, посмотрел на затянутое пылевыми облаками небо. — Ты всегда это знал, брат.

Пертурабо тоже поднял взгляд к небу — и увидел кипящий водоворот варп-энергии. Звездный вихрь.

— Расскажи мне эту легенду, — приказал он.

В тени, которую отбрасывали нимфы с чашами-светильниками, за встречей примархов следили, опустившись на колени, двое. Но если зрители, до предела заполнившие ярусы амфитеатра, наблюдали за сценой с упоенным восторгом, то у этих двоих происходившее не вызывало ничего, кроме ненависти. И покров тени, и слой пыли на доспехах должны были сделать так, чтобы наблюдатели не привлекли подозрительных взглядов, но на самом деле такой опасности не было: на них никто бы не обратил внимания.

Более высокий из этой пары был облачен в темную броню, на которой все знаки отличия и символика легиона были скрыты под стратегически размещенным налетом пыли и кусками ткани, исчерканными ничего не значащими каракулями. На каждой пластине виднелось множество царапин и вмятин, которые техномастера с «Сизифея» так и не выправили. Воин смотрел на Фениксийца с неприкрытым отвращением, содрогаясь от усилий сдержаться и не броситься напролом, чтобы уничтожить убийцу Ферруса Мануса.

Воина звали Сабик Велунд, и он был из легиона Железных Рук.

Его спутник, более стройный, носил броню, чернее которой не было среди Легионес Астартес, причем дополнительно измененную так, чтобы уменьшить ее видимость во всех спектрах и свести к минимуму сигналы на любой длине волны. Его звали Никона Шарроукин — воин из Гвардии Ворона, виртуоз скрытности и палач предателей.

Оба привыкли действовать глубоко в тылу врага, но это проникновение было, пожалуй, самой рискованной операцией в их карьере — по крайней мере со времен Кавор Сарты и Криптоса.

— Меня тошнит от одного его вида, — признался Велунд, имея в виду Фулгрима, вызывавшего в нем омерзение.

Шарроукин, не отвлекаясь, все так же прижимал к окуляру шлема прицел матово-черного карабина-игольника; приклад оружия надежно упирался в его плечо. Карабин был модифицирован так, чтобы работать с разными боеприпасами и в разных режимах ведения огня, — компактный инструмент смерти, способный убивать беззвучно как издали, так и с близкого расстояния, поражая цель вихрем сплошных стальных игл.

— А ты не смотри, — посоветовал Шарроукин. — Слушай. Воспользуйся тем параболическим вокс-вором, что дал тебе Таматика.

— Он фратер Таматика. К тому же, здесь такая акустика, что мы прекрасно услышим все, что говорят эти предатели. Мне не нужен этот… вор, — он практически выплюнул последнее слово.

— Пусть так, но он может записать их слова, — напомнил Шарроукин. — Брантан и остальные тоже захотят послушать.

Велунд подумал, что Шарроукину стоит напомнить, кто такой Брантан и как следует его называть. Он знал, что Ворон вряд ли примет замечание к сведению: все-таки у их боевых групп, сложившихся случайным образом и разрозненных, была слишком нестандартная организация, так какая разница, у кого какое звание? Но нет, разница была — особенно теперь, когда Ферруса Мануса не стало.

— Он носит звание капитана.

— Ну ладно, — вздохнул Шарроукин. — Капитан Брантанточно захочет услышать запись. У меня сложилось впечатление, что принимать решения на основе косвенных свидетельств — не в его характере. Даже если источником информации будет кто-то вроде тебя, друг мой.

Велунд кивнул, пристыженный этим напоминанием об одной из целей их миссии. Обычно он рассуждал с холодной четкостью машины, но вид примарха Детей Императора вывел его из себя. Убийца Ферруса Мануса беззаботно смеялся, словно не совершил никакого преступления, и одним своим видом еще больше оскорблял честь Железных Рук, так до сих пор и не отмщенную.

Со дня предательства на Исстване никто из X легиона не видел Фениксийца, и Велунду казалось, что души погибших товарищей, жаждущие мести, возлагают эту тяжелую задачу на него. Он вспомнил, как Фениксиец одним ударом отшвырнул его от Ферруса Мануса, и сердце его заколотилось, а металлические пальцы левой руки сжались в кулак.

— Сабик, сосредоточься, — сказал Шарроукин, заметив состояние товарища. — Моему легиону тоже от них досталось. Делай, что должен, и наш ответный удар станет еще сильнее.

Велунд выдохнул. Он понимал, что Шарроукин прав, но медузианская запальчивость все чаще грозила взять верх. Расстроенный собственным несовершенством, он сосредоточился на том, чтобы вернуть равновесие эмоциям, в которых главными на время должны были стать холерическая энергичность и меланхоличное бесстрастие. В отличие от многих Железных Рук, которые быстро приходили в ярость и потому действовали импульсивно, Велунд давно научился контролировать свой темперамент.

По крайней мере так он думал — пока не увидел на сцене Фулгрима. Воспоминания о том, что сделал Фениксиец, разрушили его самообладание с той же легкостью, с какой лазерный резак проходит сквозь пластек. Если бы не вмешательство Шарроукина, он мог бы даже выдать их укрытие.

— Ты прав, — согласился Велунд, стараясь выровнять дыхание. — Я позорю себя, проявляя слабость.

— Ненавидеть их — не слабость, — отозвался Шарроукин. — Используй свою ненависть, брат, оттачивай ее как оружие, занесенное для удара, и тогда в нужный момент она станет еще сокрушительнее.

Даже проявляя столь несвойственное ему красноречие, Ворон оставался неподвижным, все так же прижимая к окуляру прицел карабина.

— Неужели ты сможешь отсюда попасть? — спросил Велунд, подготавливая оборудование вокс-вора и устанавливая ничем не примечательную черную коробку на штатив. Из его наруча вылезло несколько матово-черных кабелей, которые он воткнул в заднюю часть устройства, тут же возвестившего о начале работы тихим жужжанием.

— Да, правда, они находятся на пределе эффективной дальности моего карабина-игольника, не говоря уже о том, что это примархи.

— Но искушение есть?

— Еще какое, — сказал Шарроукин, продевая тонкий палец в спусковую скобу и слегка надавливая. Дальномер щелкнул, откалибровывая нарезку ствола. — Может, я выстрелю, только чтобы посмотреть, соответствует ли этот твой «Грозовой орел» заявленным качествам.

— Поверь, у этих предателей нет ничего летающего, что могло бы его догнать.

— Я тебе верю, но будем надеяться, что проверять это на деле не придется.

Вокс-вор чирикнул, когда Велунд захватил в фокус трех людей в центре амфитеатра, и внутри прибора раздалось щелканье поворачивающихся шестеренок — запись началась. Велунд говорил Шарроукину, что услышать разговор они смогут и без прибора, но Шарроукин был прав: даже несмотря на свое состояние, капитан Брантан захочет сам услышать слова предателей, прежде чем назначать им план действий.

Да, Железные Руки оказались разгромлены в результате предательства на черных песках: их ветераны были уничтожены, их богоподобный отец — сражен вероломным братом, но это лишь сделало их еще опаснее. Как оглушенный боец, поднимающийся после каждого падения, Железные Руки вернулись в бой сильнее, чем прежде.

Велунд переключился с мыслей о возмездии на людей, стоящих внизу; примарх Железных Воинов кружил возле худого человека, закутанного в скрывавшие его одежды. Кто был этот человек, признанный достаточно важным, чтобы получить право находиться рядом с двумя примархами, являлось загадкой, но уже сам факт его присутствия здесь говорил о том, что он был достоин внимания.

Слова двух примархов-предателей взлетали к самым верхним рядам огромного амфитеатра. Шарроукин и Велунд с возрастающим ужасом слушали их разговор, в котором Фениксиец объяснял, зачем явился на Гидру Кордатус.

— Трон… — зарычал Велунд.

— Это еще слабо сказано, — прошептал Шарроукин.

— Думаю, тебе все же следует выстрелить.

Шарроукин щелкнул предохранителем и сказал:

— Думаю, ты прав.

Глава 6 МАЭЛЬША'ЭЙЛЬ АТЕРАКИЯ ВЫСТРЕЛ ВО ТЬМЕ

Это была легенда расы, к которой принадлежал Каручи Вора, но центральное место на сцене занял Фулгрим. Фениксиец никогда не любил делить с кем-либо внимание публики, но теперь, как видел Пертурабо, он стал самовлюбленным до эгомании. Его брат театрально мерил шагами сцену — великий артист, прогуливающийся перед тем, как произнести свой величайший монолог. Наконец он принял героическую позу, больше похожий на актера, изображающего Фулгрима, чем на самого Фулгрима.

— Братья и сестры, — начал Фулгрим, низко поклонившись. — Сегодня я поведаю вам легенду о забытых временах, о потерянных империях и о Галактике, какой она была до возвышения человечества. Ныне мы правим звездами, когда-то бывшими во владении древней расы, и хотя сейчас гибель ее близка и неизбежна, в тайных уголках Галактики еще сохранились останки когда-то великого царства. Слушайте внимательно, и я перенесу вас сквозь туманы времен в последние дни этой угасающей расы…

Фулгрим говорил величественно, блестяще играя интонациями, прочно захватывавшими внимание зрителей. Пертурабо же его слова казались излишне вычурными: эту информацию можно было донести в два раза быстрее. Пертурабо не знал, что будет из себя представлять история, но был уверен, что смог бы рассказать ее, не тратя попусту времени и не скрывая смысл за красотами, но Фулгрим, отдавшись странному безумию, казалось, уже не мог обойтись ни без первого, ни без второго.

Он стоял, сложив на груди руки, а Фулгрим крался по сцене, как убийца на охоте, и черные глаза на бледном лице скользили по толпе, словно он высматривал кого-то.

Фулгрим поднял одну руку к небу.

— Наша история начинается во времена до начала времен, когда человечеству лишь предстояло выползти из первичного океана в грязь на берегу. Мы еще не были достойны надеть короны богов, ибо их носила другая раса, а во Вселенной есть место лишь одному пантеону. Были они детьми Азуриана. Он создал их из своей плоти и бросил в Галактику, как пахарь бросает в землю семя. Они называли себя эльдар, и их империя протянулась от одного края Кольца Единорога до другого, от рукава Персея до самых дальних краев рукава Центавра. Могущественна и горда была их империя, ибо боги даровали им возможность перемещаться в любое место своих владений в мгновение ока. Цари-воины, Эльданеш и Ультанеш, повели армии в завоевательные походы, низвергавшие всякого, кто осмеливался противостоять им. Но хотя вся Галактика принадлежала им, эгоистичные эльдар не были удовлетворены. Эльданеш тосковал, что ему не с кем играть, и тогда Иша, блудная богиня, из лона которой вышли эльдар, пролила горькие слезы, превратившиеся в новую жизнь. Ее печаль стала созидательным источником, породившим многие удивительные расы. И все это — лишь для развлечения ее детей. Сложно поверить, что можно столь бездумно потворствовать чьим-то желаниям.

Пока Фулгрим говорил, Пертурабо смотрел на Каручи Вору, и хотя тот до сих пор не сбросил капюшон, было видно, какие чувства вызывает в нем сказание. После каждого уничижительного слова в адрес эльдар на лице Воры дергался мускул. Нервный тик был почти незаметен — только острые глаза примарха могли его увидеть.

Зрителям история Фулгрима, может, и нравилась, но Вора определенно не испытывал восторга.

Фулгрим кружил по сцене, и его голос был словно мед — ласкающая слух звуковая гармония, которая затягивала Пертурабо в мир придуманных персонажей и событий против его воли, пока Фулгрим рассказывал об эльдарских героях и королях, об их великих мыслителях и, разумеется, врагах.

Что за драма без коварного зла, которому надо противостоять?

— Как известно всем вам, сила порождает зависть, и король завоеванной расы Хреш-селейн, укрываясь в самых дальних уголках Галактики, начал строить козни.

Упомянув короля, Фулгрим ссутулился и потер руки, как детский сказочник, изображающий злодея. Это выглядело комично, но толпа, разместившаяся на рядах амфитеатра, отреагировала гневными, возмущенными криками. Подобная реакция на манипулятивные слова брата ошеломила Пертурабо, но даже он был вынужден признать, что разворачивающаяся перед ним мифологическая история вызывала в нем все больший интерес.

— Наконец армии Хреш-селейн, тайно восстановленные и скрытые в измерениях, куда эльдар проникнуть не могли, собрались и нанесли завоевателям ответный удар. Хреш-селейн, ведомые своим королем, убивали эльдар десятками тысяч, и после этих битв целые регионы Галактики оставались пустыми на тысячелетия. О да, эльдар были могущественны, а их воины — несравненны, но в армиях Хреш-селейн было больше солдат, чем звезд на небе, и хотя каждая битва уносила миллионы жизней, для их невообразимо огромных воинств эти жизни были как капля в океане.

К этому моменту Фулгрим извлек из ножен меч, и золотой клинок давал новые поводы для восторженных возгласов и одобрительных криков. Фулгрим кружился и подпрыгивал как танцор, но Пертурабо видел, что в каждом его движении скрывалось исключительное мастерство, убийственное изящество, сделавшее его брата непревзойденным мечником, которому ничего не могли противопоставить ни Жиллиман с его техничностью, ни Ангрон с его концентрированной яростью.

— Эльдар были на грани поражения, и их боги со слезами на глазах взирали на своих возлюбленных детей, теперь так униженных. Вновь воззвал Эльданеш к своей богине-матери, заклиная о помощи, и его мольбы так тронули ее, что она обратилась к своему брату-мужу, богу войны Каэла-Менша-Кхейну, с просьбой прийти эльдар на помощь. Кхейн отказался, ибо потомство Азуриана всегда вызывало в нем зависть, и он наслаждался, смотря, как они страдают. Но когда Иша предложила ему свое когда-то невинное тело, бог войны уступил и взял ее, не заботясь, останется ли она жива. И едва поместил он в нее свое кровавое семя, как яростный аватар алыми когтями прорвал себе путь из ее лона — охваченный жаждой разрушения, на которое даже бог войны был неспособен.

Пертурабо почувствовал, в какой ужас пришли слушатели при мысли о столь чудовищном создании, однако определить, какие реальные события скрывались за этой аллегорией, было невозможно.

— Последний крик Иши стал первым криком ее дитя войны — боевым кличем, от которого в ужасе замерло сердце самой Галактики и который до сих пор звучит в сердцах проливающих кровь. У эльдар существо было известно как Маэльша'эйль Атеракия. Они не произносят это имя, но страх перед ним живет в них, разъедая чахнущие сердца.

— Что его имя значит, брат? — спросил Пертурабо. — Я говорю на языке эльдар, но эти слова слышу впервые.

Фулгрим прервался, и его лицо исказилось в раздражении, готовом перерасти в ярость, из-за того, что его перебили.

— Это древнее имя, господин, — сказал Каручи Вора. — Его никогда не произносят вслух. Оно означает «прекрасный орел из ада, что несет разрушение всему». Что примерно переводится как…

— Ангел Экстерминатус, — закончил за него Пертурабо.

— Могу я продолжать? — резко спросил Фулгрим, едва сдерживавший агрессию.

Пертурабо кивнул, и Фулгрим вернулся к рассказу, будто его и не перебивали.

— Ангел Экстерминатус присоединился к борьбе против Хреш-селейн, и невиданные бойни учинил он по всей Галактике. Эльданеш с радостью принял его помощь, хотя и понимал, что его трусость повлекла смерть богини-матери. Ультанеш же пришел в отчаяние от цены, которую им пришлось заплатить за этот новорожденный дух разрушения, за это прекрасное создание, что в равной степени внушало любовь и ужас. Ангел Экстерминатус был воистину полубогом эльдар, и равных ему не было. Он был наделен обольстительнейшим обликом, величайшей силой и великолепнейшим умом. Знания, которыми боги обладали, обладал и он; силы, которые они боялись применять, он с песней в сердце обрушивал на врагов. Мощь Ангела Экстерминатус пугала Ультанеша, но Эльданеш полюбил смрад крови, вонь обугленной плоти и зрелище падальщиков, пожирающих мертвецов. В нем зародилась зависть к силе, которой Ангел Экстерминатус распоряжался так легко, и он решил низвергнуть его после того, как война с Хреш-селейн будет окончена. Но когда враги его народа начали отступать перед лицом Ангела Экстерминатус, стремление Эльданеша уничтожить врагов лишь усилилось, превратившись в наваждение. Только смерть всех их до единого могла утолить эту жажду крови, и он убедил Ангела Экстерминатус выковать оружие, которое сотрет их миры, не оставив и следа. Ангел Экстерминатус согласился, не видя, как безумен Эльданеш, и сотворил оружие такой силы, что иные, узнав о нем, предпочитали убить себя — но не жить в галактике, где существовали подобные вещи.

Теперь Пертурабо по-настоящему заинтересовался. Неважно, что это: цветистая аллегория или безумная выдумка. Ради этой части легенды все и затевалось, ради нее он потворствовал прихотям Фулгрима..

— Создать подобное оружие было непросто, — говорил Фулгрим, — и Ангела Экстерминатус это ослабило, ибо много сил вложил он в его разрушительную сущность. Утомившись, он погрузился в глубокий сон на поле древней битвы, оставив оружие в дар Эльданешу. Но Эльданеш увидел творение Ангела Экстерминатус, и отчаяние охватило его, ибо теперь он понимал, что подобное оружие гнусно. С него спала пелена безумия, и узрел он, чем стал и что потерял в своей погоне за победой. Он призвал Ультанеша, и вместе они вознесли мольбы к Азуриану, прося изгнать Ангела Экстерминатус в небытие за пределами пространства и времени, вернуть его в ад, из которого он явился. Почувствовав их намерения, Ангел Экстерминатус пробудился и вступил с ними в бой.

Не прекращая говорить, Фулгрим рубил мечом воздух, и каждый удар был по-театральному отчаянным, он словно боролся за свою жизнь с незримыми противниками, уже начавшими изматывать его.

Его дыхание сбилось, волосы растрепались, и он рухнул на одно колено, выставив перед собой золотой меч: совершенно воплощенный образ окруженного врагами героя — поверженного на колени, но не сломленного. Пертурабо давно уже не обращал внимания на мифологические элементы истории, пытаясь выделить скрывавшуюся за легендой истину.

Фулгрим с трудом поднялся на ноги — будто ему противостояла невидимая сила, не дававшая встать с колен.

— С начала времен не видел мир такой битвы. Богоподобное создание было атаковано непокорными наследниками, и сердца их не знали пощады, а кровь текла рекой, и сама ткань Галактики рвалась, столь жесток был их бой. Никто из ныне живущих не помнит, как долго сражались полубоги, но превозмочь силу Ангела Экстерминатус Эльданеш и Ультанеш не могли. Обоих он поверг на колени, обоих ждала гибель от существа, которое они же и помогли создать. Но прежде чем Ангел Экстерминатус успел нанести последний удар, сам Азуриан вмешался, дабы спасти своих безрассудных сыновей. Ангел Экстерминатус был богом, но Азуриан правил небесами за эры до того, как тот вышел из окровавленного тела Иши, и мощь его ужасала. Он завершил начатое Эльданешем и Ультанешем, и разорвал ткань Галактики, и связал Ангела Экстерминатус цепями из пространства и времени, и заточил его в тюрьме, откуда не сбежать, где не получить помилования за сотворенные злодеяния.

Пертурабо усмехнулся про себя, так банальна была концовка с божественным вмешательством, но когда Фулгрим поднял глаза к небесам, он внезапно понял, что будет дальше.

— Узрите древнюю тюрьму Ангела Экстерминатус! — закричал Фулгрим, вскидывая меч к радиоактивным пылевым облакам. Они были многокилометровой толщины, но кольцо света развело их в стороны достаточно широко, чтобы стало видно тьму ночи.

А в этом пятне тьмы — уродливый нарыв звездного вихря.

— Расстояние до цели?

— Пятьсот шесть метров.

Шарроукин настроил фокус прицела кончиком правого большого пальца. Выбранное им место был оптимально для выстрела: вдоль направления ветра, что исключало смещение снаряда и изменение траектории. Термоавгуры на охлаждающем кожухе винтовки измерили окружающую температуру и с миганием провели коррекцию, чтобы компенсировать подъемный эффект, который горячий воздух окажет на толстую стальную иглу. Шарроукин также учел силу планетарного магнитного поля, выбирая угол выстрела.

Любую стандартную цель можно было уже считать мертвой.

Вот только примарх не был стандартной целью.

— Мы уходим, как только я выстрелю, — сказал Шарроукин. — Убираемся отсюда, и быстро. Даже если я промахнусь, понял?

— Понял, — ответил Велунд. — Не беспокойся, я не собираюсь терять голову и бросаться на них в одиночку.

Шарроукин прицелился врагу в голову, замедлил сердечный ритм, выровнял дыхание и едва заметно надавил на спусковой крючок. На визоре шлема высветились подтверждающие иконки, и прерывистая линия прочертила путь, по которому пролетит игла. Прямо через глаз примарха.

— Стреляю, — сказал он.

Толпа выла, глядя на зловещее пятно не-света и искаженного пространства-времени в небесах, и Пертурабо презирал их за то, как просто их было удивить. Они представления не имели, какая опасность за этим таилась, какая ужасная язва незаметно проникала в сердце. Вид этого пятна, как изнуряющая душевная болезнь, уничтожал всю радость и волю к жизни в тех, кто смотрел на него, а Пертурабо смотрел на него уже немало времени.

— Великий звездный вихрь! — вскричал Фулгрим, словно пылкий проповедник былых времен. — Рана, которую нанесла Галактике раса, не желавшая признать, что ее время подходит к концу, — нанесла, дабы заточить в ней богоподобное существо. Величайшее достижение и величайший позор эльдар лежит здесь, окованный цепями, которые Азуриан запретил снимать до скончания жизни самой Вселенной. И было так с незапамятных времен…

Фулгрим замолчал, наслаждаясь прелестью еще не произнесенных слов и позволяя томительному ожиданию нарастать, пока Пертурабо не начал опасаться, что публика взбунтуется, продлись пауза чуть дольше.

— Но Азуриан забыт, его народ разрушен собственными слабостями, а нам нет дела до запретов павшего бога. Путь открыт тем, кто осмелится.

Фулгрим убрал меч в ножны. Глаза его горели, кожа блестела от испарины.

Его грудь тяжело вздымалась, так напрягался он, рассказывая — словно выступал перед духом самой Талии. Пертурабо видел, что его изможденность наигранна, поскольку понимал, что брат старается соответствовать ожиданиям толпы и величественности амфитеатра.

— Ныне Ангел Экстерминатус погружен в сон, и мы возьмем штурмом острог Азуриана! Заберем себе оружие, выкованное в древние времена! — прогрохотал Фулгрим.

Пертурабо увидел брызнувшие из его головы крохотные капли крови за секунду до того, как услышал щелчок выстрела. Черные глаза Фулгрима закатились.

— Нет! — вскрикнул Пертурабо, когда брат рухнул на плиты сцены; его пепельно-серое лицо заливала кровь.

— Вперед! — крикнул Шарроукин, срываясь с места и на ходу убирая оптический прицел карабина.

Он развернулся и побежал к затененной галерее статуй, что украшала последний ярус амфитеатра, а позади между тем начиналось светопреставление. Под ними гремели испуганные и гневные крики, в десятки раз усиленные великолепной акустикой строения, но ни у Шарроукина, ни у Велунда не было времени оценивать их.

За ними уже наверняка началась погоня.

— Ты убил его? — спросил Велунд, когда они добрались до точки спуска, рядом с которой в тенях были спрятаны мотки высокопрочных тросов.

— Я попал, куда хотел, — сказал Шарроукин, набрасывая трос на шею статуи, изображавшей богиню, и прикрепляя его к металлическому кольцу на броне. — А вот сможет ли это его убить — уже другой вопрос. Прыгай, потом поговорим.

Оба воина повернулись лицом к центру амфитеатра, балансируя на выступе изогнутой каменной стены в сотнях метров над землей.

— Готов? — спросил Шарроукин.

— Готов, — отозвался Велунд.

— Прыгаем.

Шарроукин оттолкнулся от края и полетел по параболе вдоль фасада здания. Он контролировал стремительный спуск, касаясь стены руками в сверхпрочных латных перчатках, и на полпути до земли вновь в нее уперся. Мрамор под подошвами захрустел и осыпался на землю дождем белой крошки. Велунд все еще был над ним — его прыжки были короче. Шарроукин опять прыгнул и в воздухе развернулся лицом к несущейся навстречу земле.

Из амфитеатра уже хлынули паникующие толпы. Возможно, они решили, что их настигло имперское возмездие, что незаметно подобрался военный флот, не тронутый предательством. «Жаль, что это не так», — подумал Шарроукин.

Раздались выстрелы, из изогнутого барельефа над ним выбило несколько осколков, и он увидел трех воинов в тусклой, неокрашенной броне Железных Воинов, чье оружие было направлено вверх. Шарроукин прервал спуск, сдернув трос с металлического кольца. Последние двадцать метров до земли он пролетел в свободном падении и приземлился с оружием в руках, готовый стрелять. Он опустился на одно колено и выпустил в визор ближайшего Железного Воина очередь игл. Предатель беззвучно упал, Шарроукин направил один токс-снаряд в решетку шлема второго, после чего перекатился в сторону, уходя от болтерного огня, угодившего в землю в том месте, куда он приземлился. Еще один стремительный заряд игл пробил тонкое сочленение брони на шее третьего Железного Воина, на металлическую грудную пластину хлынула кровь, и его ноги подкосились.

Велунд рухнул рядом, и Шарроукин поморщился, так неуклюже было приземление Железнорукого.

— Корриван-послушник держится в воздухе лучше тебя, брат, — сказал Шарроукин.

Велунд пробурчал что-то в ответ и побежал на юг; из амфитеатра продолжали вытекать толпы вражеских последователей и воинов. Шарроукин бросился за ним, следуя по пути, который они запланировали, когда направлялись к своему потайному месту наблюдения за двумя примархами-предателями. Миссия по добыче информации превратилась в попытку покушения.

Они бежали через груды строительного мусора, оставшегося после сверхбыстрого возведения театра — через целый город из огромных отвалов пород, траншей, складов материалов и высящихся строительных механизмов. По обеим сторонам от них то и дело мелькали опустевшие строительные лагеря и снабженческие базы.

Среди шума испуганных голосов, окружающего амфитеатр, Шарроукин различил так хорошо знакомые звуки погони. Жизнь в тылу врага развила в нем сверхъестественную способность чувствовать, что на него охотятся. И как бы ни сильна была в нем ненависть к предателям и к тому, что они сотворили, он никогда не забывал, что они были легионерами, столь же смертоносными и опытными, как любые другие воины Императора.

Но такой битвы с Вороном и Железноруким они еще не знали.

— Они приближаются, — прокричал он Велунду.

— Подрываю первый заряд.

Земля сотряслась, когда сдетонировала первая из многочисленных бомб, установленных на пути их отхода. Комья грязи и части тел взметнулись в воздух и упали под угасающий гул термического взрыва.

Шарроукин затормозил у перевернутого скипового погрузчика и поставил винтовку на металлический край побитого ковша. Из теней, отбрасываемых горой каменных обломков, вышла толпа мужчин и женщин в одеждах кричащих цветов, и Шарроукин избавился от первых шести из них, истратив то же количество игл. Остальные растеряли часть решительности, но не останавливались — даже после того, как он убил еще пятерых.

— Уходим! — приказал Велунд. Шарроукин подхватил винтовку и побежал.

Стоило ему показаться из-за укрытия, как воздух наполнили полные ненависти крики и вслед ему полетели очереди плохо нацеленного огня. Толпу прорезал поток глухих болтерных выстрелов, нескольких человек разорвало на куски, а еще большее число лишилось конечностей. В то время как Шарроукин стрелял со смертоносной точностью, грозно ревущий болтер Велунда весьма эффективно усмирял толпы.

Шарроукин присоединился к Велунду за грудой армокаркасов и хлопнул его по плечу, одновременно пригибаясь, когда услышал рев двигателей и топот тяжелых шагов, от которых тряслась земля.

— «Носороги», — сказал он.

— Нет, «Лэнд рейдеры», — ответил Велунд.

— Они хотят окружить нас, — сказал Шарроукин. — Нельзя останавливаться.

— Согласен.

— Вперед, — бросил Шарроукин, закидывая за плечо винтовку. Огонь между тем усиливался.

Велунд побежал к узкому проходу между двумя пирамидами из каменных обломков и щебня. Снаряды взрывались рядом с Шарроукином, их осколки царапали броню, и уже совсем близко раздавался злобный рев стремительно несущегося транспорта.

— Шарроукин! — воскликнул Велунд, когда посреди преследующей их толпы взорвалась еще одна зарытая бомба.

— Прикрой меня! — прокричал тот в ответ.

Кричащую толпу проредила болтерная стрельба, и Шарроукин помчался к Велунду.

Он позволил себе оглянуться, и именно в этот момент два «Лэнд рейдера» взобрались на металлическую дюну и с железным лязгом скатились вниз. Их корпусы покрывали безумные пурпурные и розовые спирали, сложенные из органических пластин, отчего танки казались облаченными в змеиную кожу. Сверкающие знамена развевались над люками, а дымовые установки оставляли позади клубы радужного тумана. Машины выглядели так причудливо, что Шарроукин невольно замешкался.

Это промедление спасло ему жизнь.

Вспыхнули лазерные лучи, и куча щебня впереди испарилась, только столб пепла и стальной крошки поднялся к небу. Шарроукина подбросило в воздух, он тяжело приземлился на штабель саперных лопат, но перекатился на ноги, вновь пустился в бег прежде, чем очередной короткий луч ударил в место, где он был только что, и запрыгнул в широкую траншею с проложенными по дну рельсами. По камню и земле били пули, и воздух прорезали скоростные очереди крупнокалиберных болтерных снарядов. Один из них скользнул по нагруднику и сбил его с ног. Он поднялся, продолжил бежать. Подняв взгляд наверх, он заметил огромные силуэты в легионерских доспехах; они двигались по обе стороны от него по грядам из сваленного камня и вырытой земли. Масс-реактивные снаряды ударяли в землю под ногами, но маскирующие улучшения брони скрывали его от наводящих систем вражеских орудий.

Вот что бывает, когда полагаешься на машины, а не на собственные глаза.

В наплечник ударила пуля, он оступился, но продолжал петлять из стороны в сторону, а оглушающий рев «Лэнд рейдеров» все приближался. До него доносилось скрежетание гнущейся стали, и визг продирающихся через завалы гусениц, и натужный вой двигателей.

Широкая траншея привела его в круглый склад, заставленный рядами каменных блоков, влагоупорными вакуумными упаковками пермакрита, грудами стальной арматуры и штабелями огромных — размером со стволы титанских орудий — труб.

— Найди укрытие, — раздался в шлеме голос Велунда. — Быстро.

Шарроукин подбежал к широким, диаметром в два его неполных роста, трубам, бросился внутрь и прижался к изогнутой стенке.

— Бабах, — сказал Велунд.

От мощнейшего взрыва мир содрогнулся, как от землетрясения. Вдоль трубы прошла ударная волна сжатого воздуха, придавив Шарроукина к стене. Загремело бухающее эхо вторичных взрывов, и он почувствовал, как перенастраиваются автосенсорные датчики доспеха в ответ на сотрясающие землю звуковые волны и ослепительные вспышки. Трубу сминало и корежило, словно на нее наступала боевая машина, и сквозь трещины в стали начал пробиваться свет.

Оправившись, Шарроукин побежал к дальнему концу трубы, одновременно проверяя, не повреждена ли винтовка. В конце тоннеля возник силуэт кого-то массивного, закованного в броню и сверхчеловечески сложенного, но оружие Шарроукина уже было вскинуто, и единственная ядовитая игла устремилась в грудь цели. Воин повалился на пол, сдавленно вскрикнув, и Шарроукин перепрыгнул через тело, мельком обратив внимание на жутко обезображенное лицо и странное длинноствольное оружие у него в руках.

Добравшись до конца тоннеля, Шарроукин вновь прижался к покореженной стальной стенке и выглянул наружу, чтобы посмотреть, что происходит.

Дело было плохо.

Враг отреагировал гораздо быстрее, чем они предполагали. Железные Воины и Дети Императора постепенно окружали их, воздвигая неприступный барьер. Группы солдат в униформе цвета хаки прочесывали территорию с такой методичностью, что он удивился, пока не понял, что это были Селювкидские торакиты.

Повсюду виднелись широкие фигуры легионеров-предателей, выкрикивающих приказы или подгоняющих подчиненных ударами. Шарроукин несколько мгновений прислушивался к ним, пытаясь понять, досталась ли ему сомнительная честь стать первым слугой Империума, который убил примарха-предателя. Одни со скорбью рассказывали, что видели, как пуля убийцы насквозь пробила Фулгриму голову, а другие утверждали, что раненый примарх лично возглавил охоту на своего неудавшегося покусителя.

Узнать правду было невозможно, а у него не было времени стоять там и отделять факты от выдумок.

Враг еще не успел захлопнуть ловушку, у него была возможность скрыться. Но только если он начнет действовать немедленно.

Шарроукин вылез из трубы и последовал прочь от амфитеатра, перебегая там, где его могла укрыть темнота, прячась в тенях там, где его выискивали неумолимые лучи прожекторов. Каждый преодоленный метр был победой, но по мере того как все больше и больше воинов наполняло строительные площадки, у него заканчивались пространство и время для маневров.

— Велунд, ты тут? — прошептал он по воксу. — Мне бы помощь не помешала.

В динамиках шлема лишь жужжала статика. Что если Велунда поймали и убили сразу после того, как он подорвал бомбы? Железнорукий не обладал его скрытностью и никогда не отрабатывал техник, позволяющих избежать встречи с врагом, которые использовали в Гвардии Ворона. Велунд спас Шарроукину жизнь, когда втащил его, раненого, на десантный корабль на Исстване-V, и при мысли, что этот долг может остаться неоплаченным, ему стало горько.

Шарроукин двинулся вперед, пробираясь через омуты застоявшейся, грязной от масел воды, под тяжелыми подъемниками, между блоками строительных материалов. Он пробежал по краю высокого равелина, внутренняя площадка которого была завалена мотками колючей проволоки, пильными козлами и прочими инструментами осады, и тут до него донесся скрип пола под ногами. Осознав, что за ним кто-то есть, он упал на землю, и пронесшаяся над ним волна пронзительного звука пробила метровую дыру в блочной пласкритовой стене. Он перекатился, навел на врага винтовку и выпустил в него весь магазин, почти не тратя времени на прицеливание. Иглы пробили пластрон легионера, превратив грудь в кровавое месиво.

Предатель истерично засмеялся и вновь поднял оружие.

— Во второй раз это не пройдет, — сказал Шарроукин, бросая винтовку и вынимая из заплечных ножен парные гладии. Их черные лезвия были чернее ночи, не отражали света и скользили почти без трения. Шарроукин прыгнул, одним мечом разрубил звуковое оружие воина, а второе вонзил ему в шею.

Но и после этого он не умер.

Едва Шарроукин выдернул мечи, как воин невозможно широко распахнул рот. Ворон поначалу решил, что у противника не лицо монстра, а лишь уродливо модифицированный шлем, но теперь он понял, что ошибся. Чудовищные хирургические операции превратили воина во что-то нечеловеческое, в пародию на плод эволюции, что развивался миллионы лет и победил в естественном отборе. Он закричал оглушающе громко, и хотя Шарроукин тут же заставил его умолкнуть выпадом меча, пробившего пластичный череп, было слишком поздно.

Враг знал, где он.

Шарроукин вложил мечи в ножны, подобрал винтовку и помчался к краю строительной территории. Выстрелы продолжали взметать песок под ногами, вопли воинов, превратившихся в чудовищ, продолжали его преследовать. Шарроукин взобрался на холм, нарушая важнейшее правило — не оказываться на открытом пространстве, — и поискал глазами путь наружу.

Его не было.

Он спустился обратно, когда в гряду ударили выстрелы, и сел прямо на землю; отряды смертных солдат и легионеров-предателей сходились к нему. Показались четыре ярких «Лэнд рейдера», а за ними — с десяток «Носорогов» Железных Воинов. Предатели вышли из танков с мрачным спокойствием и направились к загнанной добыче.

Шарроукин вставил в винтовку последний магазин с иглами и вновь полез на холм. Огонь усилился, лазеры оставляли на доспехах черные отметины, и на визоре шлема яростно мигали предупреждения о полученном уроне. Он повернулся и вскинул винтовку. После каждого выстрела на землю падало по солдату.

А перед ним уже выкатывали на боевые позиции групповые орудия: четырехствольные лазерные пушки, мелкокалиберные гаубицы и туннелирующие минометы. Его окружала по меньшей мере тысяча врагов, полных решимости взять его живым и заставить заплатить за содеянное.

— Проклятье, и давать мне поблажки они не собираются, — сказал он.

За его спиной раздался хриплый рев машины — с таким звуком поглощают горячий воздух мощные реактивные двигатели. Вокруг него закружились клубы песка, и замаскированный в нескольких спектрах десантный корабль поднялся из-за гряды, оставляя за собой дрожащие конденсационные следы. Он был покрашен в тускло-серый, сложенные крылья щетинились пушками, а на усеченном носу крепились спаренные тяжелые болтеры. Ракетные установки на верхней части фюзеляжа с лязгом перевелись в боевое положение.

«Штормовой орел» накренился вниз, и Шарроукин увидел, что в кабине пилота сидит Сабик Велунд.

Шарроукин бросился на землю по кивку Велунда, и на холм обрушился град выстрелов, разрывая на куски все живое в урагане масс-реактивных разрывных снарядов и бронебойных пуль. Предатели разбегались от «Штормового орла», но он поворачивался из стороны в сторону и превращал весь склон под Шарроукином в кипящее озеро раскаленного металла и изуродованной плоти. Это сопровождалось невообразимым шумом — бесконечным адским грохотом, состоящим из глухих взрывов, жужжания вращающихся магазинов и звона гильз, падавших на землю медным дождем.

Вражеские «Лэнд рейдеры» выдержали огненный шторм, но Велунд еще не закончил.

Четыре ракеты отделились от креплений и устремились к бронированным машинам. Три танка взорвались сразу же; на их месте расцвел огонь, испепеливший укрывшихся за ними солдат. Четвертый промчался несколько метров по кривой, словно раненое животное, похоронил несколько Детей Императора под полыхающим остовом и взорвался, разлетевшись на части.

После этого стало тихо, как в первые мгновения после ужасной катастрофы, — в мгновения перед тем, когда приходит ужасающее осознание происходящего. Шарроукин воспользовался этим моментом, чтобы взобраться по насыпи к «Штормовому орлу». Десантный корабль повис над землей на подушке из воздуха, нагретого до такой степени, что верх гряды превращался в стекло. Стволы его скорострельных пушек изрыгали жар и дым. Штурмовая аппарель тяжело опустилась на землю, и Шарроукин, не теряя времени, запрыгнул на борт.

— Давай! — прокричал он, ударив ладонью по поднимающему аппарель пульту.

«Штормовой орел» развернулся вокруг своей оси, Велунд запустил двигатели, и Шарроукина бросило в стену фюзеляжа. Десантный корабль опустился и полетел низко над землей, прокладывая извилистый путь через осадные сооружения. Шарроукин, отчаянно цепляясь за фиксаторы и поручни на выступающих переборках, пробрался в кокпит.

Он упал в кресло второго пилота, смотря, как стремительно мелькают за армированным стеклом красные земли и каменистые горы.

— Молодец, успел, — сказал он.

— Мне не пришлось бы суетиться, если б ты не отстал, — отозвался Велунд.

Шарроукин пожал плечами, не желая спорить, а десантный корабль продолжал, дико лавируя, прокладывать себе путь мимо потоков зенитного огня. Руки Велунда метались над приборной панелью, разгоняя двигатели, оставляя позади обманные цели и выбирая менее предсказуемые маршруты. По части маневренности «Штормовой орел» превосходил все легионерские корабли, в которых Шарроукину доводилось летать, а его маскировка была так эффективна, что даже самые прекрасно скоординированные схемы ведения огня, применяемые Железными Воинами, не могли ему ничего сделать.

Покинув пределы долины, корабль сменил безумное лавирование на относительно ровный полет.

— Мы ушли от них? — спросил он.

— Их десантные корабли еще будут за нами плестись, но поймать прежде, чем мы вернемся на «Сизифей», не успеют.

— А как же их орбитальные установки?

Железнорукий насмешливо фыркнул.

— Ты уверен?

— Конечно, уверен, — сказал Велунд. — Это я разработал модель «Ночной ястреб», не забывай.

Шарроукин ухмыльнулся и постучал костяшками пальцев по краю армированного сиденья:

— Знаешь, Сабик, я думаю, Механикум все-таки утвердят эту модификацию.

— Правда?

— Правда, — сказал Шарроукин. — Когда-нибудь.

Глава 7 Я БЫЛ ТАМ ВЕРХНИЕ ПУТИ ПЛОТЬ В НАГРАДУ

Фулгрим падал медленно: так неохотно падает самое огромное дерево в лесу, корни которого подточила невидимая гниль. Пертурабо бросился к брату раньше, чем кто-нибудь в амфитеатре понял, что происходит. Подложил ладонь под голову Фулгрима, когда она ударилась о каменные плиты сцены с пугающим треском. Мысленным приказом вызвал Железный Круг и крикнул зрителям, в ужасе сорвавшимся с мест, чтобы они не приближались.

— Брат! — позвал Пертурабо и быстро осмотрел верхние ярусы Талиакрона в поисках снайпера.

Прокрутив в уме момент выстрела, он проанализировал траекторию пули и триангуляцией получил точку, из которой стреляли. Там никого не было, что, впрочем, и неудивительно: любой уважающий себя снайпер должен был давно уже скрыться.

Раздался грохот шагов, и Железный Круг сомкнулся, заключив своего хозяина в несокрушимое кольцо. Роботы приняли боевую стойку и подняли щиты, так что оба примарха оказались в тени, которую отбрасывала эта стальная стена. На правом виске Фулгрима виднелось аккуратное входное отверстие раны, но выходного отверстия не было. Снаряд, выпущенный из оружия неведомого убийцы, все еще оставался в черепе примарха.

— Фулгрим, скажи что-нибудь.

— Брат… — Из-за ручейков крови, стекавших по его лицу, глаза Фулгрима казались черными как оникс.

— Я здесь.

— Только представь, — прошептал он. — Теперь ты сможешь сказать, что был там…

— О чем ты?

— Ты был там, когда убили Фулгрима.

— Не смеши меня, — возмутился Пертурабо. — Это пустяки. Мы оба получали куда более серьезные ранения.

— Боюсь, что ты ошибаешься, брат, — ответил Фулгрим и схватил его за руку, словно собирался прощаться.

Кровь продолжала течь по лицу Фулгрима, и Пертурабо подумал, что всего этого просто не может быть. Даже организм легионера уже справился бы с кровотечением, а уж физиология примарха должна была остановить кровь практически мгновенно. Неужели Император зашел так далеко, что решился использовать ассасина с отравленным оружием? От мысли о столь подлом приеме ярость Пертурабо раскалилась до яркости сверхновой. Только трус будет искать другой способ расправиться с врагом, кроме честного поединка, а предположение о том, что его собственный генетический отец мог задействовать тайных убийц, пятнало все воспоминания о нем.

Роботы с грохотом зашевелились: их молоты с визгом накапливали энергию, искусственные мышцы гудели от нарастающего напряжения. Кто-то приближался, и стражники готовились уничтожить его.

Фулгрим едва заметно пошевелился и произнес:

— Это Фабий. Он мой апотекарий…

— Пропустить, — скомандовал Пертурабо, и Железный Круг расступился, открывая проход для сгорбленной фигуры в доспехе Детей Императора.

Фабий с первого взгляда не понравился Пертурабо: у него были впалые щеки, косматые волосы, а глаза смотрели так пристально, словно апотекарий прикидывал, какого размера гроб подойдет примарху. Доспех сидел на нем кое-как и больше напоминал панцирь погибшего существа, в котором теперь гнездился паразит, убивший его старого владельца. За плечами Фабия виднелось некое механическое приспособление, похожее на паука. Он склонился над своим раненым примархом, и Пертурабо уловил омерзительную смесь запахов, исходивших от апотекария: бальзамирующая жидкость, неизвестные ядовитые химикаты и вонь застарелой крови, которая напоминала о скотобойне и не поддавалась никаким дезинфицирующим веществам.

Без сомнения, этот воин уже был сверхчеловеком, но и на руках, и на голове под жидкими волосами у него виднелось столько хирургических шрамов, что Пертурабо показалось, будто апотекарий решил на этом не останавливаться. Может быть, гротескные создания в карнавалии Фулгрима — тоже его работа?

— Повелитель! — воскликнул Фабий, осматривая рану, из которой текла ярко-красная, насыщенная кислородом кровь. — Вот что, должно быть, Сыны Хоруса пережили на Давине. Хуже этого мне ничего испытывать не доводилось.

— Заткнись и лечи его, — приказал Пертурабо. Мелодраматичность казалась ему неуместной, сравнение с Магистром войны — раздражало.

— Фабий, — сказал Фулгрим. — Я чувствую его у себя в голове.

— Что это было за оружие? — спросил апотекарий у Пертурабо.

— Не знаю, но для болт-снаряда входное отверстие слишком маленькое, а для лазерного оружия — слишком большое повреждение тканей. Рискну предположить, что стреляли сплошным снарядом из какой-то винтовки.

Кивнув, Фабий обернулся к Фулгриму, и пришедший в движение нартециум скрыл, что именно он делает. Пертурабо собирался уже покинуть защитный Железный Круг и пойти выяснить, чтопроисходит снаружи Талиакрона, но он не доверял апотекарию и не хотел оставлять брата с ним наедине. Что-то в этом человеке подсказывало, что в его обществе опасность вскоре будет грозить любому: чужая плоть казалась ему привлекательным холстом, на котором хирург может писать бросающие вызов природе картины.

По другую сторону сомкнутых щитов бурлила разъяренная и испуганная толпа зрителей. Их страх нарастал: они видели, как упал Фениксиец, и с каждой секундой домыслы о его судьбе, порожденные неведением, становились все более фантастическими. В последний раз окинув Фабия подозрительным взглядом, Пертурабо вышел из-под защиты телохранителей.

Оказалось, что кузнецы войны из Трезубца уже ждут его. Они кружили по периметру, установленному механическими стражами, словно быки-гроксы, оберегающие телящуюся самку. Рядом стояли и Дети Императора — так коршуны следят за стадом, когда от него отобьется самый слабый. Воины Фулгрима держались с предельным напряжением: им не терпелось узнать, что с их примархом, но они не хотели вызвать гнев Железных Воинов и стражей Пертурабо.

Вперед выступил воин в богато украшенном доспехе катафракта, увешанном гирляндами костей и с кусками кожи, натянутыми на пластины брони. Лицо воина изуродовали страшные ожоги, которые до конца так и не зажили — в том числе из-за неправильного лечения. Мутные белесые глаза с неестественно яркими розовыми сосудами сочились вязкой жидкостью, и эти «слезы» стекали по неровностям шрамов.

— Кто ты? — спросил Пертурабо.

— Юлий Кесорон, первый капитан. Фениксиец…?

— Он жив. Примарха не может убить какой-то жалкий бандит с ружьем, который толком не умеет стрелять.

— Позвольте нам его увидеть, — попросил Кесорон и уже двинулся к своему примарху, когда Пертурабо положил руку ему на грудь:

— Не вынуждай меня применять силу.

— Но он наш примарх, — запротестовал воин.

— А еще он мой брат, — отрезал Пертурабо.

Белесые глаза Кесорона быстро осмотрели самые верхние ярусы Талиакрона, но невозможно было понять, о чем воин думает.

— Вот она, хваленая предусмотрительность Железных Воинов, — сказал он наконец, и Пертурабо захотелось разбить ему голову Сокрушителем наковален за такое высокомерие. — Этого не должно было случиться.

— Не должно было, — согласился Пертурабо, сдерживая гнев. — И не случилось бы, не возжелай Фулгрим театрального представления. В этом случае даже воины Вальдора не смогли бы защитить его.

Кесорон уже собрался возразить, но Пертурабо не дал ему сказать:

— Пока ты ничем не можешь помочь своему примарху. Займись лучше тем, кто совершил покушение: выследи его и убей.

— Охота уже началась, — ответил Кесорон. — У одиночки, решившегося на такую гнусность, нет никаких шансов. Он не уйдет и на полкилометра от здания, как его схватят.

— А если нет?

— Даже если каким-то чудом он скроется от поисковых отрядов, с планеты он выбраться не сможет и никак не обойдет корабли на орбите.

Пертурабо обдумал это предположение и обнаружил в нем слабые места.

— Я бы согласился, если бы у вашего флота было хоть какое-то подобие боевого построения.

В ответ на это Кесорон ощетинился и сжал кулаки, что не ускользнуло от внимания Пертурабо.

— Хочешь умереть, человечек? Или, присягнув Хорусу, легион моего брата разом и одичал, и поглупел?

— Хорусу мы не присягали, — рявкнул Кесорон.

Пертурабо был потрясен, но не стал задавать дальнейших вопросов, вместо этого отметив про себя возможные последствия этого признания.

— Тогда учти вот что, Юлий Кесорон, первый капитан. Это моя планета и мой театр, ты же — просто досадная помеха. Еще раз подвернешься под руку, и я действительно тебя убью.

Кесорон отошел назад с виноватым видом, хотя при этом казалось, что угроза смерти вызвала в нем приятное возбуждение.

Не обращая больше на него внимание, Пертурабо вновь оглядел верхние ряды амфитеатра и остановился взглядом на том месте, откуда стрелял ассасин. Хорошая позиция, все основные входы и выходы легко просматриваются. Много тени, обеспечивающей маскировку, и удобный путь отхода в глубине здания. Для снайпера, кем бы он ни был, лучше места не найти.

Внезапно Пертурабо понял, что ненавидит Талиакрон. Теперь величие театра посрамлено, и своей изначальной цели он не послужит. Очередное творение Пертурабо, задуманное как произведение искусства, было изуродовано теми, кого он когда-то любил. Неужели все, что он создает ради красоты, обречено, едва родившись?

Пертурабо обернулся навстречу «Лэнд рейдеру», который въехал в Талиакрон через главные врата. Пурпурно-золотая машина Детей Императора заняла всю сцену, расколов треками каменные плиты. На орудиях, украшенных филигранью и резным орнаментом, виднелись яркие пятна крови и прочих выделений человеческого организма. С мясницких крюков, установленных на верхних щитках гусениц, свисали железные цепи, а на них — гирлянда шлемов астартес. Железные Руки, Саламандры и Гвардия Ворона, но Пертурабо также заметил шлем, когда-то принадлежавший Пожирателю Миров, и дыхательную маску кого-то из Гвардии Смерти. Даже если в коллекции Фулгрима и был шлем Железного Воина, ему хватило благоразумия не хвастаться таким трофеем.

Роботы Железного Круга выпрямились и разомкнули щиты, возвращая их в походное положение у себя на боках. Фулгрим, окруженный боевыми машинами, предстал триумфатором, победившим смерть. Он готовился к мученической кончине, но вместо этого был возрожден, хотя на лице его все еще оставались следы крови.

— Брат, — заговорил он и шагнул к Пертурабо с распростертыми объятиями. — Это чудо.

— Ты выжил, — Пертурабо покачал головой.

Фулгрим поднял руку, в которой был зажат длинный осколок. Острие тонкого куска стали, запятнанного красным, расплющилось и согнулось.

— Едва, — уточнил Фулгрим. — Фабию стоило огромных трудов извлечь этот осколок. Он вошел под таким тупым углом, что не проник внутрь, а прошел под теменной костью и остановился на противоположной стороне.

Фулгрим откинул белые волосы, чтобы показать свежий надрез на другом виске, который Фабию пришлось сделать для извлечения осколка. Ярко-красная линия повторяла траекторию снаряда, плавными изгибами соединяя обе раны с гармоничной соразмерностью.

— Какое везение, что у тебя крепкий череп, — сказал Пертурабо.

— Точно подмечено, брат, — со смехом ответил Фулгрим.

Когда они оказались в подземном уединении Кавеи феррум, Пертурабо наполнил вином, густо приправленным специями, две кружки и протянул одну Фулгриму. Тот разыграл целую пантомиму, наслаждаясь ароматом и букетом вина, словно актер на сцене. Хаос, в который погрузился Талиакрон, остался позади: сюда их доставил конвой «Лэнд рейдеров», а фанатики Фулгрима, ликующе крича, отправились оповестить всех о чудесном спасении примарха.

— Ты рассказал впечатляющую историю, — признал Пертурабо, осушил свою кружку и наполнил ее снова. — И что в ней было правдой?

Широко улыбаясь, Фулгрим пожал плечами.

— Кто знает? Все — или ничего. Неважно, что в ней факт, а что — домыслы сказителей, накопившиеся за века.

— Еще как важно, если ты хочешь заручиться поддержкой моего легиона.

— Ты не так меня понял, брат, — ответил Фулгрим, бессознательно почесывая симметричные шрамы на висках. — Боги, войны, древние темницы… это все фантастическая мишура. Пожалуй, я… приукрасил некоторые детали легенды для большего эффекта, потому что эльдарская бардовская традиция настолько пресная, что ее невозможно воспринимать, не оживив предварительно приличной дозой штюрмерства.

— Так о чем же эта легенда на самом деле? — спросил Пертурабо, двигаясь вокруг стола, заваленного сотнями архитектурных чертежей. Он уже решил, что уничтожит их все, едва Фулгрим уйдет. — Есть в ней хоть крупица истины?

— Есть, — сказал Фулгрим и подозвал к себе Каручи Вору.

Пертурабо, остановившись, пронзил эльдар холодным взглядом:

— Ну же, Вора. Скажи, что здесь правда, но избавь меня от гипербол, которые любит мой брат.

— Правда в том, что это оружие действительно существует.

— Ты строишь очень смелые выводы на основе мифа.

Фулгрим положил руку на плечо Пертурабо.

— Не имеет значения, было ли создание, называемое Ангел Экстерминатус, реальностью или нет. Скорее всего, его просто выдумали, чтобы скрыть более страшный факт — само существование этого оружия.

— Зачем эльдар специально выдумывать что-то подобное?

— Потому что это удобно — считать, что столь жуткие вещи сотворило ужасное демоническое божество, — ответил Фулгрим. — Им проще было поверить в монстра, чем признать, что якобы высокоразвитая раса эльдар оказалась способна изобрести такое орудие разрушения.

— Я все равно не понимаю, на основе чего ты утверждаешь, что это оружие реально, — сказал Пертурабо.

— Потому что Каручи Вора его видел.

Пертурабо развернулся и посмотрел в янтарные глаза эльдар.

— Ты действительно его видел?

— Да, — подтвердил Вора, коротко кивнув. — Я побывал в призрачных залах древней цитадели в самом сердце того, что вы называете звездным вихрем. В месте, которое зовется Амон ни-шак Каэлис.

— «Город вечной ночи», — перевел Пертурабо. — Какое душевное название.

Не обращая внимания на его сарказм, Вора продолжил:

— Я видел огромные склепы, видел защиту, установленную вокруг этого оружия. Цитадель так хорошо укреплена, что проникнуть внутрь и захватить ее сокровища сможет только величайший мастер осады.

Проигнорировав столь откровенную лесть, Пертурабо обернулся к Фулгриму:

— Теперь понятно, зачем тебе нужен мой легион. Ты хочешь, чтобы мои воины взяли эльдарскую цитадель.

— Верно, — согласился Фулгрим. — Но есть и другие причины, которые привели меня к тебе. Это твоя судьба, брат. Так было предначертано с твоего рождения, иначе почему тебя всегда преследовали видения звездного вихря?

— Как ты узнал? — раздраженно спросил Пертурабо с внезапной подозрительностью. — Я говорил об этом только с Феррусом Манусом, и он посмеялся надо мной.

— Не забывай, брат, что Ферруса убил я, — прошептал Фулгрим и многозначительно улыбнулся, словно они с Пертурабо были участниками одного заговора. — Ничто так не сближает, как убийство. Император сделал так, что нас, примархов, связали узы — и крови, и кое-чего еще. Со смертью Ферруса ко мне перешли его мысли и мечты, кстати, весьма скучные и пресные. Я также узнал некоторые его воспоминания.

Фулгрим похлопал по навершию эфеса своего меча:

— Обезглавив его, я, по правде говоря, оказал ему услугу. Этот дурак был таким ограниченным и совершенно не хотел замечать то разнообразие ощущений, которыми богата жизнь. Он впустую растратил свои дни, так и не поняв, каким даром был наделен.

— Подозреваю, что сам Феррус считал иначе.

— Может быть, — засмеялся Фулгрим. — Но все это в прошлом, а я хочу двигаться дальше. Для меня важно только будущее, и оно у нас общее. Ты должен помочь мне добыть это оружие для Магистра войны, потому что таково твое предначертание. Воспользуйся этим шансом напомнить Хорусу, в чем сила Четвертого легиона, и тогда о Фолле забудут. Пришло время добиться славы, которая так долго от тебя ускользала!

— Ты не учитываешь того, что оружие все еще находится в центре варп-шторма.

— Каручи Вора станет нашим проводником.

— Как ты пробрался сквозь шторм? — Пертурабо требовательно посмотрел на Вору. — Ты же не навигатор.

Эльдар кивнул:

— Я прошел Верхними путями, повелитель.

— Верхними путями?

— Тайный безопасный маршрут, который ведет в самое сердце звездного вихря и о котором знают только некоторые из моего народа. Это один из наших самых ценных секретов, и я готов открыть его вам, повелители.

Пертурабо не слишком верил таким словам, но его заинтриговала возможность заполучить это оружие, казалось бы, только и ждущее, когда у него появится новый владелец. Осадные орудия, которые Лев передал ему на Диамате, были мощными, но мощь эта ограничивалась масштабами смертных. С их помощью можно было сокрушать стены и уничтожать города, но что они по сравнению с оружием, которое способно погубить целую галактическую империю…

— Фулгрим, я не особо верю тому, что ты мне рассказал, но если в легенде есть хоть намек на правду, мы должны это выяснить.

— Император явно считает, что есть, — ответил Фулгрим, вновь прикасаясь к шраму у себя на голове. — Он посылает ассасина, чтобы помешать нам объединиться. Попади снаряд на долю градуса выше — и я бы последовал за Феррусом. Действовать нужно без промедления, иначе враги нас опередят.

У Пертурабо появилось отвратительно чувство, что аргументы Фулгрима не оставляют ему выбора, но так его легион хотя бы сможет совершить что-то полезное, пока не поступят новые приказы от Магистра войны.

— Хорошо, — ответил он. — Если это оружие реально, оно должно стать нашим. Оно может остановить войну самим фактом своего существования.

Фулгрим, казалось, был разочарован таким сухим прагматизмом, но Пертурабо еще не закончил:

— Конечно же, нам придется применить это оружие, чтобы доказать серьезность угрозы, но когда Император увидит, на какие страшные разрушения оно способно, у него не останется иного выбора, кроме как сдаться.

— Сдаться? — вкрадчиво промурлыкал Фулгрим. — Капитуляция Хорусу не нужна. Если враг остается у тебя в тылу, он обязательно атакует снова. Нет, как только мы получим это оружие, мы воспользуемся им, чтобы полностью уничтожить армии Императора.

— Тогда тебе придется сделать это без меня.

— Что ты сказал? — Фулгрим отставил свою кружку.

— Наши легионы будут действовать вместе только при одном условии: я получу полный контроль над этим оружием, — ответил Пертурабо с непререкаемой категоричностью. — Я стану его хранителем и буду решать, когда и где его применить. Перед лицом такой угрозы война закончится прежде, чем все зайдет слишком далеко.

— Прежде? — переспросил Фулгрим и саркастически засмеялся. — Мы уже зашли очень далеко. Помилуй, братец, в чем смысл сражаться за такое оружие, если мы не собираемся его использовать? В чем был смысл твоего амфитеатра, пока он существовал лишь на бумаге? Посмотри, как он великолепен. Неужели ты построил его лишь затем, чтобы обречь на бесполезное запустение?

— Он выполнил свою задачу, и теперь я могу снести его без всяких сожалений.

— Неужели? — удивился Фулгрим. — Столько сил потрачено на создание этого театра, и ты готов безжалостно уничтожить его? Разве ты не хочешь оставить о себе память, чтобы другие увидели его и восхитились гениальностью архитектора?

— Я строил его для тебя, — Пертурабо равнодушно пожал плечами. — Делай с ним что хочешь.

— И сделаю, — огрызнулся на это Фулгрим.

Боль. В итоге все всегда сводилось к боли.

Глаза Кассандра двигались, но веки не открывались, склеенные коркой из крови и пыли. Во рту пересохло, кожа горела. Он тихо вздохнул — и понял, что еще жив. Его генетически усовершенствованный организм уже восстанавливался: разорванные кровеносные сосуды соединялись, органы наращивали новые ткани вместо уничтоженных, тратя на это все ресурсы тела до последней молекулы.

Делая осторожные вдохи, он прислушался к сигналам, которые подавала его собственная искалеченная плоть. Его ранило в голову скользящим попаданием, это он помнил, а пульсирующая боль в правом виске говорила, что от ранения останется уродливый шрам. Вот ему и урок, что не стоит терять шлем. Затрудненное дыхание указывало, что одно из легких скорее всего спалось; онемение в конечностях — явный симптом того, что кровообращение держится теперь только на втором сердце.

Еще он смог определить, что лежит на спине и что ему холодно. Вот, пожалуй, и все. Он был без доспеха, но все равно чувствовал инвазивное присутствие множества биометрических датчиков, подсоединенных к разъемам на его теле.

Апотекарион?

Нет, последнее, что Кассандр помнил, это двойная вспышка болтерных выстрелов, а затем обжигающая боль в груди. В него и раньше стреляли, но с таким остервенением — никогда. Нелепо задумываться о таком, ведь какая разница, с каким чувством в тебя стреляют; но злоба, исходившая от Железного Воина, когда он нажал на спусковой крючок, была почти материальна.

Он ненавидел Кассандра, ненавидел больше всего на свете.

Очевидно, что цитадель пала, и для Кассандра это обернулось тем, что он попал в плен к врагу. Он попытался сесть, но не смог даже пошевелиться. Прочные фиксаторы из кожи и стали были закреплены на его запястьях и лодыжках, груди и шее, а когда он попробовал разорвать путы, то почувствовал, что вместо этого рвется что-то внутри него.

Не тратя впустую силы, Кассандр с трудом открыл глаза и повернул голову, осматриваясь. Над ним — купольный свод потолка из черного кирпича, с него свисал голый люминофор, раскачивавшийся на холодном сквозняке, которым тянуло из низкой арки справа. Выложенные кафелем стены блестели от влаги, в тени угадывались очертания каких-то странных устройств с резервуарами из зеленого стекла, из которых доносилось бульканье и шипение. Внутри плавали обрывки плоти столь необычной, что невозможно было определить, кому она могла принадлежать.

Кассандр чувствовал вонь крови и экскрементов, тяжелый дух крупных животных и запах холодного металла.

Он лежал на одном из восьми одинаковых секционных столов, составленных вокруг проржавевшей дренажной решетки в центре зала. На некоторых столах были вскрытые тела — похоже, останки после какого-то жуткого и неудачного эксперимента по пересадке органов. С потолочного свода свисало устройство из металла вперемешку с органикой: в этом страшном гибриде были соединены несколько боевых сервиторов, хирургических аппаратов, органических скальпельных кронштейнов (сейчас усохших), дрелей и кабелей, которые оплетали машину, словно внутренности.

— Не дергайся, — сказал кто-то. — А то он тебя услышит…

— Кто это? — воскликнул Кассандр. — Локрис? Кастор, это ты?

— Эти имена мне незнакомы.

Все больше приходя в себя, Кассандр разглядел, что на одном из столов лежал еще кто-то живой. Хотя шины-фиксаторы закрывали большую часть его тела, Кассандр по голосу определил, что это воин-легионер.

Причем не просто легионер.

— Имперский Кулак, — произнес Кассандр, заметив татуировку на открытом плече воина. Его собрат вздрогнул, чему не помешала даже клетка из фиксаторов, в которой он находился:

— Был. Раньше. Я больше не заслуживаю этого имени.

— Кто ты? — допытывался Кассандр. — Как ты здесь оказался? И где мы вообще?

— Слишком много вопросов, — сказал Кулак. — Я никто и не имею права жить. Тебе не следует говорить со мной.

— Я капитан Феликс Кассандр, — медленно произнес он. — Назови себя, легионер.

Обездвиженный воин молчал какое-то время, и Кассандр уже собирался повторить приказ, когда ответ все-таки прозвучал:

— Наварра. Из 6-й роты, оруженосец капитана Аманда Тира с «Безмятежного». Пункт назначения — Исстван-III.

— Исстван-III? Но как ты оказался здесь?

И снова ответу предшествовала долгая пауза.

— До Исствана мы не добрались. Попали в засаду. Меня взяли в плен. На борту «Железной крови».

— Корабль Железных Воинов? — предположил Кассандр.

— Да, — подтвердил Наварра. — Капитан возглавлял атаку на корабль Пертурабо. Мы должны были уничтожить примарха. У нас не получилось. Тысяча триста воинов погибли просто так. Мы добрались до тронного зала этого подлеца. Он убил Тира одним ударом. Остальные тоже недолго продержались.

Злость и чувство вины на какое-то время придали Наварре сил, но вскоре его голос зазвучал тише и наконец смолк. Кассандр присмотрелся к нему пристальнее, стараясь различить детали за сложным переплетением стальных штырей и спиц, проходящих через кости. Кожу Наварры покрывали ужасные шрамы, ноги были ампутированы от середины бедра. К его рукам, шее и культям ног были подсоединены многочисленные трубки, и вещества, что текли по ним, явно не были обезболивающими.

— Мы на корабле Железных Воинов?

— Нет, — ответил Наварра. — Если бы.

— Что ты хочешь сказать? Где мы тогда?

— Это логово апотекария Фабия, — прошептал Наварра.

— Кто это — Фабий?

— Из Детей Императора, — зашипел Наварра, зажмурившись; все его тело напряглось.

— Воины Фулгрима? — Такого Кассандр не ожидал, но не было особой разницы, к кому из предателей они попали в плен. Они Имперские Кулаки, и их долг — вырваться на свободу и нанести врагу максимально возможный урон.

— Сколько времени ты здесь? Что ты знаешь об этом месте?

— Ничего, — сказал Наварра. — Мне давно пора уже умереть.

Кассандра охватила ярость:

— Ты серьезно ранен, легионер, но не мертв. Ты — Имперский Кулак, и ты будешь сражаться, пока тебя не убьют. Только попробуй сдаться, и ты опозоришь память о своих боевых братьях. Мы найдем способ достать врага — или погибнем, пытаясь это сделать. Ты понял?

— Понял, — отозвался Наварра; Кассандр не мог и предположить, каким пыткам подвергли его Железные Воины, чтобы сломить его волю. Но тело можно вылечить, и так же можно укрепить дух и вернуть утраченное мужество.

— Наварра, мы — гордые сыны Дорна, — сказал Кассандр. — Наш генетический отец хранит наши души, а холодные ветра Инвита смиряют безрассудные порывы. Должен быть путь к спасению, а если его нет, то мы его проложим сами.

— Какие благородные призывы, — сказал голос, похожий на шелест сухой змеиной кожи, — но совершенно бесполезные. Никто не сможет покинуть мой вивисекторий, капитан Кассандр, по крайней мере живым.

Говоривший возник в зале беззвучно и не совершая на первый взгляд никаких движений. Кассандр не услышал его шагов и, когда тот поравнялся со столом, ощетинился от инстинктивного чувства омерзения, которое вызывал этот хирург в плаще из кожи.

Человек этот, как и Кассандр, также подвергся генетическим улучшениям, но на этом сходство между ними кончалось. Он был изможден и сгорблен настолько, что силовой блок доспеха казался паразитом, взобравшимся ему на спину. Над плечами вздымались щелкающие и скрипящие манипуляторы; несколько трубок, по виду органических, отделились от центрального аппарата и яростно присосались к биомеханическому устройству, выплевывая в его кровеносную систему порции вонючего черного ихора, и рот человека приоткрылся, словно от наслаждения.

— Я Фабий, — сказал он, поглаживая шрамы на груди Кассандра. — А это — мое собрание курьезов.

— Курьезов? Скорее уж гнусностей, — прошипел Кассандр, снова стараясь разорвать путы. — Ты безумец, и я убью тебя.

Фабий рассмеялся с искренним весельем.

— Ты не поверишь, как часто мне такое говорят. Но все, кого преобразили мои ножи и кошмары, очень быстро начинают любить боль, которую я им причиняю. Боль ведет к удовольствию, а удовольствие может быть очень сладостной мукой. Знаю, пока ты этого не понимаешь, но так все и будет.

Трубки отсоединились от биомеханического устройства на спине апотекария, и он тихими шагами отошел к стене зала. Кассандр старался следить за ним, насколько позволяли фиксаторы, но Фабий скрылся в тени, откуда теперь доносилось лишь позвякивание металла о стекло.

— Как великодушно со стороны Железного Владыки наградить нас свежей плотью, — сказал Фабий, и несколько светосфер внезапно зажглись. — Почти как приношения вассала своему господину.

Теперь Кассандр увидел, что за жуткое содержимое находится внутри сосудов из зеленого стекла, расставленных по периметру зала: целая коллекция частей тел, внутренних органов и препарированных голов. Несмотря на потрясение, пленник понял по размерам этих экспонатов, что все они были извлечены из тел космических десантников. Судя по обозначениям, здесь были образцы по крайней мере одиннадцати легионов.

— Мое хобби, — пояснил Фабий, наслаждаясь отвращением Кассандра. — У меня есть образцы жизнеспособных тканей от всех легионов, бывших на Исстване-V. Некоторыми их бывшие владельцы поделились добровольно, а некоторыми… не совсем. Но из всей коллекции именно твои ткани представляют для меня наибольший интерес: полагаю, геносемя Дорна ближе всего к первоисточнику.

— Ты не смеешь вмешиваться в великий замысел Императора, — сказал Кассандр.

— Смею? — рявкнул Фабий. — Я смею такое, на что и сам Император не решится. Мне уже удалось узнать многое из того, что известно Ему, и с каждым шагом я все ближе к цели: усовершенствовать то, что он начал делать наугад. Создать идеального воина.

Кассандр не оставлял попыток освободиться, но фиксаторы держались крепко.

— Не трать силы, — хихикнул Фабий и склонился над пленником, с щелчком выпуская из пальцев перчаток целый набор лезвий. — А то не сможешь кричать.

Глава 8 ОТПРАВЛЯЮЩИЕСЯ В ПУТЬ

В командном зале Пертурабо почти ничего не изменилось с тех пор, как Имперские Кулаки взяли на абордаж «Железную кровь». Скрепленные заклепками балки поднимались к потолку, образуя решетчатый свод, с которого свисали пустые птичьи клетки, а в толстых стенах отдавалось гудение мощных двигателей. Пыльные знамена и изорванные карты Старой Земли перемежались с клятвенными свитками, рассказывавшими о победах, которые не назвал бы никто за пределами этого зала, которые не отметил ни один летописец. Дверь в зал больше никогда не закрывалась, а кровь на стенах высохла, оставив липкие коричневые пятна. Сломанный пульт у одной из стен до сих пор искрил всякий раз, когда в цепь подавался ток. Убрали только разбитые тела Имперских Кулаков — и выбросили из гермошлюзов после битвы при Фолле, как мусор.

Холодный железный трон Пертурабо, выплавленный из остатков сокровищницы его приемного отца, стоял пустой в дальнем конце зала, под высокими стрельчатыми окнами из решетчатого бронированного стекла. В них виднелся красноватый шар Гидры Кордатус, и отраженный от местной звезды свет наполнял зал холодным, мрачным сиянием, а среди звезд двигались яркие точки, тщетно пытаясь выдать себя за такие же звезды.

Огромный флот кружил на высокой орбите: здесь теснились корабли двух легионов, но Форрикс не обращал на них внимания. Его взгляд был прикован к Пертурабо, стоявшему и смотревшему, как флот готовится покинуть орбиту.

Приказ вывести войска с поверхности был отдан без промедления, и он разобрал циркумвалационные линии за несколько часов. Подъемники и орудийные тягачи доставили на грузовые корабли легиона сложные металлические конструкции и детали заводского выпуска, оставив на месте когда-то плодородной долины радиоактивную пустошь из перекопанной земли, голых камней и металлической пыли. Кавею феррум разобрали в темноте и под покровом секретности перевезли ее части на «Железную кровь» на специальных самосвалах. Барбан Фальк вновь гордо заявил, что однажды вернется сюда и будет здесь строить, но Форрикс не слушал его заискивающих речей.

Однако когда последний корабль поднялся на орбиту, Форрикса охватило яркое предчувствие, что, возможно, не только Фальк вернется на эту планету.

Теперь, когда осадные сооружения были убраны, флот занял позицию для отправки с орбиты, исполняя изящный танец эффективности, в котором неважно было, какому повелителю он служит.

Примарх стоял на постаменте, где находился его запятнанный кровью трон, а кузнецы войны выстроились перед ним ровными рядами: почти двести воинов, обладавших исключительными умениями и талантами. Торамино был впереди, все еще жаждущий показать себя, несмотря на пережитое ранее унижение. Несколько его товарищей-кузнецов из Стор Безашх стояли рядом, демонстрируя свою сплоченность, и вновь при виде белых волос и холодных глаз Торамино Форрикс почувствовал какое-то неопределенное беспокойство.

Пертурабо подошел к краю постамента.

— С этим миром покончено. Его крепость обратилась в пыль, его защитники — в пепел.

За словами Пертурабо не последовало радостных криков, ибо он не искал в своих воинах страстного одобрения — только понимания.

— Мы объединимся с Третьим легионом, наша задача: пробить путь в крепость ксеносов и захватить оружие такой мощи, что с ним нам больше не придется дробить камни. Победим в этой войне — и дни копания в земле будут окончены. Мы вновь станем воинами.

Не успел Пертурабо продолжить, как заговорил Торамино:

— Повелитель, неужели мы теперь подчиняемся приказам Фениксийца?

Форрикс задержал дыхание, ожидая расправы, но Пертурабо лишь покачал головой:

— Нет, Торамино, не подчиняемся. Брат Фулгрим предоставил мне шанс расплатиться за неудачу с Имперскими Кулаками на Фолле, и я решил им воспользоваться. Пока от Магистра войны нет никаких приказов, мы возьмем инициативу в свои руки и станем сильнее, чем когда-либо.

Пертурабо отвел взгляд от Торамино и сказал:

— Это все. Возвращайтесь к своим гранд-батальонам.

Кузнецы войны оживились, и сотни подошв одновременно загромыхали по полу: воины развернулись и промаршировали прочь из зала. Торамино и его отряд вышли последними, и Форрикс видел, что они были охвачены одновременно тревогой и готовностью проявить себя. Когда кузнецы войны ушли, Пертурабо повернулся, сел на трон и откинулся на спинку в ожидании тишины, постепенно опускавшейся на зал. Форрикс, Кроагер и Фальк встали перед примархом на отведенные им места — на концы трезубца, вырезанного в железном покрытии.

— Ваше мнение?

— Я не доверяю… Детям Императора, — сказал Форрикс.

— Тактично, — ответил Пертурабо. — Но я могу быть более откровенен. Я не доверяю Фулгриму.

— Повелитель? — подал голос Кроагер. — Тогда почему мы участвуем в его затее?

Пертурабо вздохнул:

— Потому что у нас нет выбора.

Теперь заговорил Барбан Фальк:

— У нас всегда есть выбор, повелитель. Мы не обязаны полагаться на… сомнительную честность Фениксийца.

— Когда-то я убил бы тебя за подобное замечание, Фальк, — сказал Пертурабо. — Теперь же мне кажется, что ты выразился слишком мягко.

— Тогда почему мы ему доверяем? — спросил Форрикс.

— А мы не доверяем, — ответил Пертурабо, опустив подбородок на сложенные шпилем пальцы. — Я не знаю, что находится в этом звездном вихре: труп какого-нибудь эльдарского бога, или склад оружия, или еще что-то. Но там нечто ценное, в этом можно не сомневаться.

— Почему вы так думаете? — спросил Кроагер.

— Потому что мой брат знает, что лучшая ложь — эта та, в которой есть доля истины, — ответил Пертурабо. — И если оружие там есть, полагаю, Фулгрим собирается забрать его и, объявив, что именно он его нашел, преподнести Магистру войны.

— Если вообще собирается с ним расставаться, — добавил Кроагер.

Пертурабо кивнул.

— Теперь ты мыслишь как триарх.

Экипаж и офицерский состав «Сизифея», собранный из тех немногих, кому удалось пробить себе путь из огневого мешка Ургалльской низины, представлял собой крайне разнородную команду. Ударный крейсер принадлежал Железным Рукам, но подобные разделения ничего не значили, когда окровавленные воины, выжившие в бойне, бежали сквозь предательский огненный шторм в поисках спасения. Основу команды составляли Железные Руки и их смертные сервы, поскольку большинство легионеров пытались пробраться к собственным кораблям, но среди них также были воины Саламандр и один Ворон.

После резни был побег из системы Исствана — безумная череда опасных маневров под вражеским огнем и незаметные прорывы через предательскую блокаду, а за ними последовал финальный рывок к точке гравипаузы — минимальному безопасному расстоянию между звездой и кораблем, с которого можно было рассчитывать на безопасный варп-прыжок.

«Сизифей» избежал ловушки, но за это пришлось дорого заплатить.

В последовавшие за этим месяцы «Сизифей», используя тактику «наскок-отход», атаковал силы предателей в северных регионах Галактики, причиняя ущерб, как одинокий хищник, подстерегающий в темном океане. Их жертвами были предатели, стремящиеся найти обходные пути через Сегментум Обскурус: разведывательный транспорт, корабли картографов, медлительные баржи снабжения, нагруженные смертными солдатами, боеприпасами и оружием. Их главными целями было саботировать и досаждать — пока они не установили контакт с другими выжившими.

Они уловили серию зашифрованных астропатических сигналов, передававшихся на циклически сменявших друг друга частотах, чьи значения совпадали с числовыми последовательностями, характеризующими кольцевидную структуру одного вулканического камня, что встречался только на Медузе. Фратер Таматика расшифровал сообщение, они связались с разрозненными группами лоялистов, избежавших резни, и был принят план действий, если его можно было так назвать. Десятый легион был слишком рассредоточен, чтобы исполнять свою традиционную функцию на полях сражений, поэтому выжившие командиры решили бороться по-своему: как шипы на боках левиафана, что не дают мечу добраться до внутренностей.

Одним из легионеров, отставших от своих и подобранных «Сизифеем», был Никона Шарроукин, другим — Атеш Тарса. Они не были Железнорукими, однако на полях этой теневой войны подобные различия едва ли имели значение. Оба доказали свою полезность, поддерживая «Сизифей» в рабочем состоянии и постоянно напоминая предателям, что верных воинов Императора еще рано сбрасывать со счетов.

Возле лун Змееносца они устроили засаду на группу барж, забивавших свои бездонные трюмы оружием, награбленным с полярных заводов планеты. Десять кораблей они вывели из строя или сбросили в гравитационные объятия планеты, а еще два были вынуждены бежать, борясь с охватившим корпуса огнем и теряя груз.

Когда дивизион эскортных кораблей, принадлежавших Гвардии Смерти, прервал погоню за имперским судном, чтобы заправиться, «Сизифей» обрушился на них, как хищная птица на добычу. Благодаря Шарроукину, великолепно разбиравшемуся в тактике засад, они напали на вражеские корабли, когда те были наиболее уязвимы, и уничтожили все три. Они так и не узнали, понял ли экипаж имперского судна, кто их таинственные благодетели.

На Кавор Сарте Велунд и Шарроукин захватили одного из Нелингвального Воинства Шифра — так называемых «Криптосов», чудовищных гибридных созданий Темных Механикум, из-за которых криптографическую защиту вражеских сетей раньше было невозможно сломать. С Криптосом командиры лоялистов могли расшифровывать закодированные сообщения предателей.

А получив из них необходимую информацию, капитан Ульрах Брантан приказал «Сизифею» обходными путями последовать на Гидру Кордатус, на встречу двух примархов-предателей.

Как сказал однажды Жиллиман, рассуждая о Тринадцатом легионе, если дерешься с Ультрадесантником, молись, чтобы он умер. Если он останется жив, не жить тебе. То же можно было сказать о Железных Руках, особенно теперь, когда они понесли невообразимую потерю. Может, ересиарх Хорус и думал, что после смерти Ферруса Мануса Десятый легион распадется, — это лишь в очередной раз доказывало, как сильно он их недооценивал. Позволить горю, что бы его ни вызвало, затронуть воинственные сердца Железных Рук — значило поддаться слабости. Невыносимая, немыслимая боль лишь укрепила их решимость и сделала их еще опаснее.

Они превратили горе в ненависть.

Ульрах Брантан был почитаемым капитаном Железных Рук, но Велунд всегда с грустью шел в зал капитана. Сегодня он пришел к запертому помещению вместе с Никоной Шарроукином; два воина-морлока пристально смотрели на них.

Септ Тоик и Игнаций Нумен стояли в конце широкого коридора. Оба они видели худшее, что только могла показать им Галактика, и отвечали лишь презрением. Два выживших после Исствана-V, одни из первых высадившихся Железноруких, маршировавшие рядом с лучшими и смелейшими воинами Десятого легиона. Как и все, кто спасся из резни, они вырезали на доспехах имена павших, но было на их наплечниках имя, выжженное кислотой, которое делало их особенными даже в братстве выдающихся воинов.

Они видели, как погиб Феррус Манус.

Свет был приглушен, поскольку Кадм Тиро, де-факто командующий кораблем в продолжительные — и становящиеся все продолжительнее — периоды, пока Ульрах Брантан спал, пристально следил за потреблением энергии.

Черные доспехи обоих морлоков испещряли надписи: имена были вырезаны поверх царапин, порезов и подпалин, полученных на Исстване-V. Как и прочие ветераны, они отказались перекрашивать или чинить броню, пока предатель, убивший их примарха, не будет мертв.

Лицо Тоика пересекало несколько изогнутых шрамов, которые оставил ему смеющийся мечник из Детей Императора, а на лице Нумена ненатурально блестела синтетическая кожа: от взорвавшейся рядом с ним плазмы боевой шлем приварило к черепу. Сожженные при вспышке глаза были заменены простой наводящей оптикой, но слух пропал почти полностью.

Велунд кивнул морлокам.

— Железный отец, — сказал Септ Тоик. — Мы рады вновь видеть вас на борту.

— А я рад вновь оказаться на борту, — отозвался Велунд. Шарроукин просто кивнул.

— Вы видели его? — громко спросил Игнаций Нумен, четко проговаривая каждое слово.

Велунду не было нужды спрашивать, кого Нумен имел в виду.

— Видели, — сказал Велунд, поворачиваясь к Шарроукину.

— Как он выглядел?

Хотел бы Велунд сказать им, что видел монстра, воплощение абсолютного зла, но это было бы неправдой, а любой Железнорукий предпочитал правду приятной лжи.

— Все так же, братья, — сказал Велунд, жестами передавая ответ почти глухому Нумену. — Он Фениксиец.

Заметив, что они разочарованы, он добавил:

— Но теперь он уже не так красив. Наш брат-Ворон выстрелил ему в голову.

— Вы убили его? — прокричал Нумен.

— Он упал, — ответил Шарроукин. — Большего я сказать не могу.

Септ Тоик наконец взглянул на Шарроукина:

— Мы с тобой не друзья, Ворон, и никогда не будем, но спасибо тебе за выстрел.

— Не обращай на Септа внимания, — громко сказал Игнаций Нумен, схватил Шарроукина за руку и больно затряс ее. — Любой, кто прольет кровь этого ублюдка, будет мне братом.

Шарроукин благодарно кивнул, но ничего не ответил.

— Вам нужно будет поговорить с капитаном? — спросил Тоик.

— Да.

— Фратер и капитан Тиро там вместе с Тарсой.

— Апотекарием Тарсой, — сказал Велунд. — У него есть звание, и ты должен его использовать, к какому бы легиону он ни принадлежал. Понятно?

Морлоки были ветеранами легиона, но даже они были обязаны подчиняться железному отцу. Оба воина кивнули и сжали левые руки в металлические кулаки.

— Входи, железный отец, — сказал Тоик, положив ладонь на замочную панель и совершив кончиками пальцев сложную серию микродвижений. Шестереночные механизмы, запиравшие дверь, с шипением раздвинулись, и Велунда и Шарроукина окатила волна холодного, наэлектризованного воздуха. Миновав дверь, они оказались в крионическом убежище капитана Ульраха Брантана, стерильном помещении, заполненным белым и серебряным. Это была лаборатория, склеп, храм смерти и борьбы против хода времени — одновременно.

Помещение представляло собой герметичную холодильную камеру; вдоль стен было установлено различное оборудование, а на полу лежали теплоизолированные кабели, источники питания и покрытые инеем лампы, бросавшие свет в антидегенеративном диапазоне. Внутри находилось четверо людей: один, сложивший руки на широкой груди, стоял отдельно от прочих, двое работали над внутренностями машины, принципы работы которой даже Велунд понимал с трудом.

А четвертый…

Тот, кто стоял, был Кадмом Тиро, капитаном и бывшим советником капитана Брантана. Его безволосая голова была коричневой от загара, один глаз заменяла холодная зеленая аугметика, второй, столь же холодный, был карего цвета, и с лица, наполовину металлического, наполовину органического, не сходило раздраженное выражение. Златокрылый орел — адепты Механикум изучали его, но разобраться в устройстве были неспособны — устроился у него на плече и чистил блестящие перья острым клювом. Механическое создание жило с Брантаном со времен опасной экспедиции в Землю Теней, которую тот предпринял в молодости, но с недавнего времени пристало к Тиро и теперь преданно охраняло нового хозяина.

Брантан дал созданию имя «Гаруда», а экипаж «Сизифея» называл его просто «птицей». Оно не раз сопровождало Железных Рук в битвах, усевшись на навершии какого-нибудь боевого знамени, и пережило исстванскую резню, не получив и царапины. Одни говорили, что современное оружие было бесполезно против подобной древней техники, другие — что ему просто везло. Самые отчаявшиеся даже утверждали шепотом, будто это знак того, что Император оберегает легион в эти смутные времена.

Фратер Таматика стоял на коленях, четырьмя серворуками чиня забившуюся холодильную установку; с десяток зондов одновременно работали над несколькими деталями устройства. Его красный плащ был убран набок, а самая массивная из механических серворук поворачивала вокруг оси тяжелый топливный цилиндр, будто ища пробоину или какой-то иной дефект, из-за которого деталь не работала с максимальной эффективностью. Таматика на секунду поднял взгляд от механизма и коротко кивнул Велунду — так железные отцы выражали друг другу почтение. Позади фратера стоял воин в тускло-зеленых доспехах Саламандр. Бледный символ на его наплечнике покрывал иней. Черная кожа и красные как угольки глаза Атеша Тарсы резко выделялись в монохромном зале, даже казались чуждыми, но Велунд поймал себя на мысли, что апотекарий Саламандр был здесь одним из немногих, кто выглядел человечно.

Уже было решено, что после смерти Тарсы его имя будет высечено на железной пластине, которую сбросят в вулканический кратер горы Карааши. Там оно станет частью Медузы и расплавленного металла, что течет под ее дрейфующими землями.

Воин из другого легиона не мог быть удостоен большей чести, и Тарса принял награду со спокойной торжественностью. Награда была заслужена, ведь апотекарий Саламандр обеспечивал уход четвертому обитателю комнаты, и за это все Железнорукие на борту безмерно уважали его.

В серебристом контейнере, под куполом из заиндевевшего, холодного как лед стекла, лежал Ульрах Брантан, капитан 65-й роты, железнокровный сын клана Ниранкар.Неподвижное тело укрывали застывшие потоки морозного пара. Но даже сквозь белый туман и покрытое ледяными узорами стекло Велунду были видны смертельные раны Брантана. Обе ноги были изувечены: от одной остались только волокнистые груды разорванных мышц и расплавленные кости, другая заканчивалась прямо над коленом.

Одна рука держалась лишь на пластинке раздробленной кости и нескольких лоскутах кожи. Рука почти полностью потеряла структуру, и оставался только один палец — остальных он лишился во время побега с Исствана. Четыре воронки от болтерных снарядов, образовавшие ломаную линию от бедра до грудины, превратили торс Брантана в месиво.

При хоть сколько-нибудь нормальных обстоятельствах капитана с почестями поместили бы в саркофаг дредноута, но при их жестко ограниченных ресурсах это оказалось невозможно. Брат Бомбаст требовал, чтобы железные отцы вынули его из саркофага, готовый отдать жизнь, но дать капитану возможность вернуться в качестве их единственного функционирующего дредноута. Брантан с достоинством отказался, зная, что ему никогда не стать столь же грозным, как «Карааши» Бомбаст, Железный шторм Медузы.

Торс капитана обхватывало блестящее устройство из переплетенного серебра и бронзы, напоминающее механического паразита-паука. Его центральная часть находилась на груди, а членистые отростки обвивали тело. Моноволоконные нити, отделившиеся от многочисленных конечностей, уходили под кожу по всей поверхности туловища, и хотя это выглядело болезненно, именно Железное Сердце, как знал Велунд, не давало Брантану умереть.

Оно — и стазис-поле, генерируемое в контейнере.

Когда Велунд и Шарроукин вошли, Тиро повернулся к ним. Его мрачное лицо удивительным образом выглядело мрачнее обычного. Кибер-орел направил на вошедших зажужжавшую оптику и бинарным клекотом передал ему их биометрические данные.

— Я надеюсь, оно того стоит, Сабик, — сказал капитан.

— Ты знаешь, что стоит, — ответил Велунд. Тиро и прочие старшие офицеры уже слышали запись, который Велунд и Шарроукин сделали на Гидре Кордатус.

— Создается впечатление, что они просто гоняются за мифом, — заметил Тиро. — И мне не нравится, что мы планируем операцию, основываясь на словах предателя.

— Ну и пусть не нравится, — сказал Велунд, уставший от язвительных замечаний Тиро. — Достаточно того, что они в это верят, а если в словах Фениксийца есть хоть доля истины? Ты готов рискнуть и отбросить вероятность, что ошибаешься? Если это оружие существует, мы не можем допустить, чтобы Хорус его получил.

— У него не так много времени, знаешь же, — вздохнул Тиро, словно Велунд ничего и не говорил. — Сердце не дает ему умереть сразу, но само постепенно убивает. Мы немало рискуем, вот так пробуждая его. По многим причинам.

— Я знаю, Кадм, — сказал Велунд. — Но он должен это услышать.

— Так вы видели Фулгрима и Пертурабо? — прогудел наконец закончивший работу Таматика, поднимаясь и поправляя плащ. — Жаль, что не убили их. Я тут работаю над одной штукой, которая могла бы вам с этим помочь, — термическим направленным дислокатором. Убийственная вещица. Основывается на энтропийной квантовой теории одновременного существования всех объектов Вселенной в любой заданный момент времени. Если смогу заставить ее нормально работать, можно будет, к примеру, поместить на место человеческого сердца элементы из центра звезды. Думаю, такое никому не понравится, даже примарху.

— Шарроукин выстрелил в Фулгрима, — сказал Велунд.

— Да? — одобрительно хмыкнул Таматика. — Но не убил его, я так понимаю.

— Я не знаю, — сказал Шарроукин. — Мы уходили в спешке.

— Да, мы в курсе, — резко сказал Тиро. — «Сизифею» пришлось сделать с десяток маневров, чтобы нас не обнаружил предательский флот, а ты и без меня знаешь, сколько топлива на это тратится.

— Ты прав, — согласился Велунд. — Я и без тебя знаю. Так что давайте начнем.

Тиро не стал продолжать перебранку и кивнул Таматике и Атешу Тарсе:

— Сколько еще?

Апотекарий Тарса сверился с планшетом и ответил:

— Рекомендую убирать стазис-поле не более чем на минуту. Силы капитана Брантана ограничены, даже несмотря на прикрепленное Железное Сердце.

— Оно должно вылечивать его, но вы говорите, что оно его убивает? — спросил Шарроукин.

— Я плохо понимаю, что оно делает, — признался Тарса; у него был сдержанный и четкий голос. — Судя по всему, оно пытается восстановить некоторые из его важнейших внутренних органов, но после каждого шага обновительного процесса жизненные показатели падают. Если мы позволим времени идти своим чередом, капитан умрет прежде, чем оно успеет вернуть его в жизнеспособное состояние.

— Никто из нас не понимает толком, как оно работает, — сказал Таматика. — Это древняя технология, один из немногих образцов, оставшихся в рабочем состоянии после Старой Ночи — вроде брантановского орла. Его нашел сам примарх во время одного из своих путешествий в Землю Теней, — Таматика мрачно засмеялся. — Он рассказывал, что сердце дал ему призрак из мертвого клана, когда он охотился за великим серебряным змеем.

— Довольно, — сказал Тиро. — Нам не нужен очередной урок истории, фратер.

— Эх, молодежь, — сказал Таматика Шарроукину, не обращая внимания на грубость Тиро. — Она забывает, что история — это великая константа нашего вида. Столь многое изменяется, но столь многое, увы, остается неизменно.

— Фратер? — позвал Тарса. — Мы готовы. Братья Шарроукин и Велунд, вы готовы?

Велунд кивнул и снял с пояса вокс-вора. Он подключил длинные медные провода, отходящие от запоминающей катушки внутри, в гнезда на боку контейнера, в котором лежал капитан Брантан.

— Я сжал вокс-запись в один сигнал, — сказал он. — Все, что мы слышали, капитан Брантан получит меньше чем за секунду. Скажите, когда активность коры мозга усилится, и он сможет воспринимать информацию.

Тарса склонился к пульту управления криоанабиозом, а Таматика занялся стазис-полем. Они стояли друг напротив друга, словно служители на похоронах.

Поднимаем внутреннюю температуру, — сказал Тарса. — С ноля-пяти градусов до одного-пяти, период — десять секунд.

— Отключаем стазис-поле. Пять, четыре, три, два, один. Пуск.

Цифровой хронометр начал отсчитывать секунды, и призрачное сияние вокруг медик-контейнера, замерцав, исчезло. От контейнера прошла волна мороза, охлаждая воздух, который ранее удерживался снаружи крохотным пузырем, ограждавшим от мирового времени. Велунд переводил взгляд с размытого лица Брантана на показания дисплеев и обратно. Амплитуда невысоких волн увеличивалась по мере того, как вместе с неуклонно поднимающейся температурой возрастала мозговая активность.

Веки Брантана дернулись, из многочисленных ран засочилась кровь и медленно потекла на впитывающую подкладку. Железное Сердце крепче сжалось вокруг его груди, змееподобные конечности обхватили тело так крепко, будто хотели разломать его. Новые моноволоконные нити выскользнули из блестящих лап и проткнули грубую кожу, устремившись к внутренним органам.

Капитан запрокинул голову, и с его губ сорвался полный муки вздох, словно боль, которую к нему не подпускали, набросилась на него с удвоенным рвением. Орел жалобно вскрикнул, увидев, что капитан вновь подает признаки жизни.

— Вперед, — сказал Тарса, и Велунд нажал на вокс-воре кнопку передачи данных. Никаких признаков того, что что-то изменилось, не было, хотя дисплей на передней части устройства показывал, что данные успешно переданы. Теперь им оставалось только ждать.

Секунды уходили, и на глазах Велунда счетчик достиг тридцати. Капитан дышал короткими, полными боли рывками, и кровь текла все обильнее по мере того, как тело согревалось. С каждой новой реанимацией капитану требовалось все больше времени на то, чтобы выйти из анабиоза, и однажды он вовсе не проснется.

— Не получается, — сказал Кадм Тиро. — Прекращайте.

— Подожди, — ответил Таматика. — Мозговая активность возрастает.

— Температура на оптимальном уровне, — сказал Тарса, снижая скорость подачи стимуляторов и коагулянтов Ларрамана в кровь капитана.

— Я сказал, прекращайте, — приказал Тиро. — Он умрет прежде, чем придет в сознание.

— У нас есть время, — ответил Таматика.

— Нет у вас времени. Активируйте стазис-поле. Немедленно.

— Нет.

— Ульрах? — отозвался Кадм Тиро, и Велунд заметил, что мрачное выражение его лица смягчилось, когда раздался голос друга. Даже несмотря на то, что голос синтезировался аугмиттерами контейнера, в нем ясно слышалась мощь и властность капитана Железных Рук. Гаруда замахал металлическими крыльями и сел на край контейнера, приветственно каркая. Брантан открыл глаза, и Велунда переполнило сочувствие к раненому брату, когда он осознал, какие немыслимые усилия тот прилагал, чтобы сохранять самообладание в этой агонии.

— Запись Велунда загружена. Нет выбора. Мы последуем за ними. Мы их остановим.

Из ран Брантана обильно текла кровь. Какая же стойкость и сила духа требовалась, чтобы до сих пор не только оставаться живым, но и сохранять способность воспринимать и передавать информацию.

— Мы даже не знаем, есть ли в их словах хоть доля истины, — сказал Тиро.

— Неважно. Там что-то значимое. Предатели хотят это получить, но мы им помешаем.

— Это ваш приказ?

— Да. Выполните его. Наши враги — железо на наковальне.

— А мы — железо в руке, — закончил Тиро. — Мы это сделаем.

— Одна минута, — объявил Тарса, и вокруг контейнера заклубился холодный туман.

— Активируем стазис-поля, — сказал Таматика.

— До встречи, бра…

Брантан не успел закончить фразу: мерцающая вуаль стазис-поля отгородила его от потока времени. Орел капитана издал печальный механический крик, и после этого наступила тишина, в какую погружаются горюющие у постели умирающего друга, и Железные Руки предались мыслям о смертности, скорбным и гневным.

— Приказ дан, — сказал Велунд, не только чтобы сообщить что-то, но и чтобы развеять тишину.

Кадм Тиро кивнул, отчаянно пытаясь скрыть чувства и стискивая зубы. Он глубоко вздохнул, и Велунд вновь вспомнил, что Тиро и Брантана связывали десятилетия дружбы. Тяжело смотреть на страдающего друга, но еще тяжелее, если ты сам продлеваешь его страдания.

— Проклятье, — сказал Таматика, кладя руку в железной перчатке на ледяное стекло контейнера.

Велунд подошел к Таматике и тоже коснулся контейнера металлической ладонью.

— Мы все сделаем, капитан, — сказал он.

Тиро кивнул и опустил железный кулак рядом с молчащим механическим орлом.

— Спи спокойно, друг мой, мы возьмем на себя твое бремя.

Отдав дань уважения, Железнорукие отошли от своего смертельно раненого капитана.

— У нас есть приказ, — сказал наконец Кадм Тиро. — Мы должны быть впереди предателей, если хотим их остановить, понятно?

— Это будет выполнено, — заверил его Велунд.

— А когда мы доберемся до этого варп-шторма, твой проводник поможет нам его миновать? — спросил Таматика Велунда.

Я на это рассчитываю, — ответил Велунд.

— Не нравится мне это, — заметил Тиро. — Я целую жизнь сражался с их народом. Нельзя им доверять.

— Он знает способ пробраться через шторм, — сказал Велунд. — По тайному проходу, известному как Нижние пути.

И вновь капитаны легиона собрались в Гелиополисе. Фулгрим готовился предстать перед своими воинами, и ходили слухи, что ожидается нечто восхитительное. Сквозь кессонный купол, золотой с кровавыми пятнами, падали столпы неровного света от бурлящего варп-шторма за пределами системы. Люций порой гадал, каким же тайным буйствам здесь предавались, что кровь долетела так высоко, и почему он в них не поучаствовал.

Он удовлетворился восхитительными картинами, которые собственное воображение нарисовало ему, чтобы заполнить эту пустоту. Зачем знать правду, если реальность все равно только разочарует?

Парные мечи Люция лежали в ножнах на худых бедрах: один Фулгрим подарил ему после Исствана, второй, фрактальный клинок, он забрал с трупа главного скитария на Призматике.

Кожа зудела, так хотелось их обнажить, однако Люций сказал себе, что это лишь потребность испытать себя в битве с достойным противником. Каких, увы, в его собственном легионе не находилось. Он рассчитывал спровоцировать на бой какого-нибудь Железного Воина, но даже с тем буйным громилой не вышло бы ничего интересного.

Светлые статуи с бычьими головами, установленные вдоль стен, были липкими от свежего слоя жидкостей, сопровождающих смерть. Дуги вытянутых кровавых капель свидетельствовали о перерезанных артериях и потрясающей жестокости. Опаленные знамена были обезображены не меньше; теперь по ним нельзя было прочесть, ни откуда произошел легион, ни кому он раньше служил. Люцию хотелось разорвать их, сжечь и станцевать в этом пламени.

Он вышагивал вокруг черного трона на броском, вульгарном постаменте из обломанного камня, вспоминая о днях, когда хотел сойтись с бою с самим Фениксийцем. От мысли, что он едва не угодил в ловушку примарха, его охватила приятная дрожь, которую в эти пресные времена мало что могло вызвать. Во рту пересохло при воспоминании о том, как капитаны легиона сражались с Фулгримом в Галерее мечей на «Андронике».

Они решили, что Фулгрим был не тем, за кого себя выдавал, и схватили его, намереваясь запредельными пытками изгнать нечто, поселившееся в теле их примарха. Это, разумеется, был лишь коварный план Фениксийца, извращенный способ испытать их преданность, нарциссическое представление, устроенное, чтобы продемонстрировать свою мощь и поведать верным воинам о своем истинном предназначении.

Эти воины стояли вокруг Люция, отбросив старые звания и чины. Теперь для Детей Императора весь смысл состоял лишь в том, чтобы предаваться ощущениям и в любом действии доходить до крайности. Древние принципы иерархии постепенно исчезали в прошлом. Люций переводил взгляд с одного на другого и представлял, как они бросаются на него с оружием в руках и как он расправляется с ними — по одному удару на каждого.

Напротив него кружил Юлий Кесорон. Любимый сын, как он теперь звался, избегал его взгляда с такой настойчивостью, что Люций не мог не улыбнуться. Операции вновь преобразили его черты, превратив в кошмарную пародию на человеческое лицо, в безумную маску плоти с наращенными костями, вживленными рогами и неестественно широко распахнутыми глазами, в результате трансплантаций ставшими полностью черными.

Марий Вайросеан и его какофоны наслаждались негармоничным визгом, бьющим из закрепленных на потолке вокс-динамиков. Крики Исствана-V сменила музыка, которую Бекья Кинска сочинила для великолепной «Маравильи», — музыка, усиленная, искаженная и переработанная самим примархом. Этим пронзительным ритмам удалось вызвать в нем реакцию, и Люций на мгновение остановился, чтобы послушать рваные всполохи звука, режущие по ушам. Ожесточенность музыки слегка развлекла его, но закованные в броню какофоны дергались и танцевали, словно марионетки безумного кукольника, и их причудливое звуковое оружие потрескивало и пульсировало, впитывая мощь дьявольских нот.

Стоявший неподвижно Крисандр Кинжальный был хмур сильнее обычного: собрание заставило его покинуть свою комнату ужасов и истязаний. Он облизнул потрескавшиеся губы острым языком, и в голове Люция возник образ ящерицы, изнывающей без воды под ярким солнцем. Кинжалы в плоти голой груди и бедер делали его похожим на владыку техноварваров из времен до Единения. Мантия из бритвенно-острых шипов, рвущих ему спину, только усиливала впечатление.

Сквозь кожу на лице Калимоса были продеты крючки и кольца, соединенные туго натянутыми цепочками, и после каждого произнесенного слова они кололи и ранили его необычными способами. Люций лениво подумал, какие слова могли доставить Калимосу самую сильную боль, и решил никогда не говорить ничего, на что тот мог бы ответить этими словами. Он испытал удовольствие при мысли, что лишит Калимоса желанной муки, но оно исчезло уже через мгновение — такое же мимолетное и преходящее, как большинство подобных глупых развлечений.

Лономия Руэн и Бастарне Абранкс стояли вместе: мастер ядов стал новым объектом кровной любви Абранкса после смерти Гелитона. Доспехи Руэна были украшены кинжалами и шипами, и каждый был смазан каким-нибудь из его замечательных убийственных токсинов. Абранкс был вооружен двумя мечами в подражание Люцию, но даже мысль, что он мог сравниться с Люцием в искусстве владения мечом, была смехотворна. Шрам, который Люций подарил ему в качестве напоминания об этом, теперь скрывала татуировка.

Фулгрим вступил в Гелиополис под фанфары воплей, что издавали ползущие перед ним рабы — этот ковер извивающейся плоти, готовой превратиться в месиво под могучими шагами примарха. Худые как скелеты рабы отталкивали друг друга и царапались, стремясь ощутить на себе убийственный вес, от которого ломались кости и лопались органы, и выли в наслаждении, когда умирали. За примархом следовал Фабий, чудовищный хирургеон пощелкивал, словно живой, а от его вида Люцию захотелось убивать. По бокам от апотекария шли два существа, закутанные в плащи с капюшонами. В одном Люций сразу узнал эльдар-проводника, но второй вызвал интерес. Он обладал массивной фигурой легионера, но двигался неуклюже, как лунатик или калека.

— Сыны мои, — сказал Фулгрим, одним шагом поднимаясь к трону; его спутники в плащах остались у подножия разбитого постамента. — Все, чего я жажду, скоро окажется в наших руках. Мы на шаг приблизились к воплощению моей мечты о Городе Зеркал, где мы узрим отражение Ангела Экстерминатус.

Фулгрим был облачен в пурпурно-золотой доспех, а длинные белые волосы он разделил на ряды до боли тугих косичек, собранных сзади и украшенных на конце серебряным лезвием. С левого плеча спадала лоскутная ротонда из драконьей кожи, сорванной с мертвых Саламандр, а с правого — плащ из черных как ночь перьев. Костяные пластинки — из них когда-то был выложен узор на доспехах Ферруса Мануса — теперь составляли на нагруднике изображение орла с повисшими на сломанных шеях головами.

— Пертурабо со своим легионом присоединился к нам, и его солдаты пойдут на штурм адских врат, дабы привести нас к апофеозу, о котором шепчут в глубинах варпа, — сказал Фулгрим, и воины восхищенно закричали, срывая горло. Фулгрим купался в лучах их обожания, упивался их любовью, снисходительно улыбаясь, но эта снисходительность относилась не к ним.

Примарх поднял руки к голове и коснулся кончиками пальцев кожи под отметинами на висках: одна была от входной раны, вторая осталась после того, как Фабий вытащил иглу из его головы.

— Хотя за помощь моего брата пришлось заплатить, — сказал Фулгрим, победно улыбаясь. — Мне пришлось позволить нашим врагам выстрелить мне в голову, чтобы у него не осталось сомнений. Ах, к каким же грубым ухищрениям мы вынуждены прибегать, чтобы заманивать в свои сети наивных глупцов.

Дети Императора взревели, однако Люций странным образом не чувствовал желания присоединяться к ликованию, словно планы Фулгрима не были важны.

— А когда Пертурабо поймет, что вы ему солгали? Что тогда?

Люций поискал источник голоса и пораженно понял, что источником был он сам.

Слова без его ведома слетели с губ, и пульс волнующе ускорился, словно ему прямо в сердце вкололи дозу адреналина. Он услышал, как окружавшие его легионеры пораженно вздохнули, и едва устоял перед искушением достать мечи. Казалось, слова кто-то вложил ему в голову, и те вырвались по собственной воле.

— Люций, — промурлыкал Фулгрим. — И опять эти ехидные замечания, и опять ты крадешь у меня всеобщее внимание.

— Повелитель, — сказал Люций. — Я не знаю…

— А я возлагал на тебя такие надежды, — сказал Фулгрим, спускаясь по разбитым ступеням постамента.

Люций понимал, что пойти на Фулгрима с мечом — значило умереть, но желание обнажить клинки было почти нестерпимо.

— Я не знаю, почему это произнес, повелитель, — сказал Люций.

— Тихо, Люций, все в порядке. Я знаю, — ответил Фулгрим.

Правда?

— Я знаю о своем легионе все, Люций. Всегда это помни. Забудешь — и последствия будут суровы. Верно, Эйдолон?

Сначала Люцию показалось, что он ослышался. Имя, которое примарх только что произнес, не могло прозвучать. Должно быть, Фулгрим присвоил имя покойного лорда-коммандера кому-то другому.

— Узрите Воскресшего! — воскликнул Фулгрим, скидывая капюшон с закутанного существа, вошедшего вместе с Фабием. По Гелиополису пронесся коллективный вздох изумления, когда глазам предстало изуродованное, с вытянутой челюстью, лицо воина, которого считали павшим от руки самого примарха.

Лорд-коммандер Эйдолон сбросил плащ, представ перед всеми в броне, блестящей и раскрашенной в немыслимые цвета. С его наплечников свисала грубая ткань, нанизанная на шипы проволоки, и тяжелый молот висел на ремнях, перекинутых через грудь. Идеально ровная линия еще не зажившего шва пересекала шею.

Его кожа была цвета старого пергамента, а глаза — черные и стеклянные, мертвые, как у куклы. Он прохромал к Люцию, и безгубая ухмылка сделала неестественно широкий рот еще шире. При виде ходячего мертвеца по коже Люция, охваченного одновременно отвращением и восторгом, побежали мурашки.

— Удивлен встрече, мечник? — пробулькал Эйдолон.

— Я видел, как ты умер, — ответил тот. — Я пил вино, смешанное с твоей кровью и ликвором.

— Однако я жив.

Люций засмеялся в ответ.

— Это жизнь? Ты едва ходишь, и если я решу обнажить меч, я зарублю тебя прежде, чем ты успеешь достать свой здоровенный молот.

— Мне теперь не нужен молот, чтобы убивать ничтожеств вроде тебя, — сказал Эйдолон. — Теперь я способен на такое…

Последние слова не успели еще слететь с губ Эйдолона, как Люций обнажил оба меча и, скрестив их, опустил на плечи лорда-коммандера.

— На этот раз я отрежу тебе голову окончательно, — сказал Люций.

— Тише, сыны мои, — сказал Фулгрим, с явным удовольствием наблюдая за воссоединением старых врагов. — Эйдолон жив, потому что я так хочу. Ему предстоит сыграть роль в постройке Города Зеркал и проконтролировать, чтобы тот отвечал всем моим требованиям. А теперь убери мечи.

Люций кивнул, крутанул мечи и вложил их в ножны на бедрах. Вперед вышел Фабий:

— Моими стараниями к лорду-коммандеру вскоре вернется сила, которой он обладал раньше, и даже сверх того. Молись, мечник, чтобы я однажды я сделал для тебя то же самое.

Люций засмеялся в лицо апотекарию:

— Не сотрясай впустую воздух, Фабий. Никто меня не убьет, не в этой жизни. Смелости не достанет.

— Достанет, — сказал Фулгрим, знающе подмигнув. — Однажды у кого-нибудь достанет, но как и Эйдолон, ты восстанешь вновь, мой возлюбленный сын. Хотя твое возрождение будет, полагаю, приятнее. По крайней мере, для тебя.

Так и не наступавшая смерть и таинственное предсказание Фулгрима придали Люцию храбрости, и он, проигнорировав злобный взгляд Эйдолона, сказал:

— Тогда я повторю вопрос, повелитель. Что будет, когда Пертурабо узнает, что вы ему солгали?

Фулгрим вышел в центр Гелиополиса, под ядовитый свет из жуткого ока варп-шторма. Он раскинул руки, и драконья чешуя и вороньи перья взметнулись, как могучие крылья, под порывом ветра из ниоткуда.

— Когда мой недалекий брат осознает правду, для него будет уже слишком поздно, — сказал Фулгрим, и бледный свет спадал по нему, как змеиная кожа. — К тому времени камень-маугетар выполнит свою функцию, и я получу, что мне нужно. И Ангел Экстерминатус возродится из пламени.

Книга II КАК ВВЕРХУ, ТАК И ВНИЗУ^[8]

Теогонии — II

Он был жив — факт, сам по себе достойный сильнейшего удивления. Его окружало помятое серебро цилиндрических стен: металлическая капсула, но он не помнил, как в ней оказался. Сквозь большую рваную пробоину в стене цилиндра струился свет, зыбкий и мерцающий, как солнечные отблески на поверхности приливного озера. Озера он никогда не видел, но интуитивно знал, как оно должно выглядеть, знал, какой прохладной окажется вода и какое чувство свободы возникнет у того, кто погрузится в его сине-зеленые глубины.

Он отсоединил несколько кабелей, протянувшихся к его телу, и развернулся в тесном пространстве капсулы. Пробираясь к пробоине, он увидел свое отражение на гладкой поверхности стен этой… этой…

Тюрьмы? Спасательной камеры? Его обители?

Нет, он чувствовал, что ни одно из этих слов не подходит.

У него было лицо молодого, но властного мужчины, перед которым другие добровольно склонятся. Квадратный подбородок, волосы черные как полночь, глаза теплого золотистого цвета с вкраплениями зеленого. Лицо человека, на чьи плечи можно взвалить огромную ношу без опасений, что он не выдержит.

Ему понравилось это лицо, понравилось, как скроены его черты. Он был обнажен, но нагота его не стесняла. Он не имел представления о скромности и помедлил мгновение, восхищаясь совершенством своего богоподобного тела. Потом рассмеялся над собственной суетностью и, улыбаясь так, словно мир уже у его ног, надавил на поврежденную часть вогнутой серебряной поверхности. Материал оказался мягким и податливым, и он с легкостью отогнул часть ячеистой стены, чтобы выйти наружу. Затем подтянулся — и выбрался из зеркальной капсулы, словно новорожденный из сверкающего кокона.

Спрыгнув на землю, он с изумлением огляделся.

Вокруг раскинулся огромный — не меньше ста километров в поперечнике — кратер, расположенный глубоко в недрах некогда великой горы из черного камня и льда. На дне кратера рос целый лес спиральных колонн сталагмитов, между которых змеились трещины, выбрасывавшие струи обжигающего пара и расплавленной породы. Жара стояла невероятная, и в воздухе висел теплый водяной туман: лед, падавший в кратер, превращался в жидкость, а достигнув дна — в пар. С утесов, возвышавшихся на тысячу метров, через неровный край воронки каскадом падали обледенелые камни. Небо скрылось за густыми тучами пыли и дыма; гора стонала, содрогаясь от сейсмических толчков.

Он был уверен, что причиной всему этому — его появление.

Стены утесов состояли из непонятной смеси полупрозрачного льда, вкраплений металла и обломков арочных конструкций, оплетенных серебряными нитями, которые трепетали, словно пойманные светлячки. По этой сети, как по синапсам в поврежденном мозге, беспорядочно пробегали золотистые импульсы биолюминесценции. Мерцающий свет был повсюду, словно в хрустальном небе зажглись новые солнца.

Он и представить не мог ничего более прекрасного.

Отведя взгляд от великолепия вокруг, он внимательно изучил капсулу, из которой только что выбрался. Ровно девять метров в длину, материал сильно помят при ударе о скальную породу, поверхность исчерчена символами, значения которых он пока не знал, и украшена драгоценными камнями, светившимися изнутри.

Откуда появилась эта капсула? Попала ли она сюда случайно, или все так и было задумано?

На верхней поверхности цилиндра были установлены прямоугольные корпусы каких-то устройств, от которых тянулось переплетение проводов и рифленых трубок. Сочившаяся из них жидкость пахла химикатами и необычными веществами, названий которых он не знал. Его внимание привлекла полированная железная табличка, прикрепленная под иллюминатором в тяжелой металлической раме с толстыми заклепками.

На табличке стояла только одна буква: Х. Нет, не буква, а символ, обозначавший цифру «10».

Поняв это, он сразу же подумал об остальных. Значит, есть и другие, подобные ему?

Он не помнил, чтобы у него были братья, но на каком-то глубинном, инстинктивном уровне знал, что является частью чего-то большего, чем отдельно взятая жизнь. Его сила заключалась в единстве, основанном на общей цели, и в конкуренции за первенство. Сам по себе он не значил ничего.

Отбросив прочь жалость к себе, которая пришла вместе с чувством одиночества, он вновь оглядел кратер, на этот раз останавливаясь на деталях, которые раньше только отметил. Ясно было одно: это не природное образование, так как контуры воронки были слишком геометрически точными, слишком симметричными, чтобы сформироваться естественным путем. Наблюдая за игрой света внутри стен, он обнаружил некую закономерность во вроде бы хаотичном движении — закономерность, которая сейчас разрушалась.

Световой узор вел к центру кратера, где среди лабиринта сталагмитов угадывалась какая-то угловатая структура. Он двинулся к ней, шагая широко и уверенно — настолько уверенно, что это граничило с самонадеянностью. Лавируя между трещинами, извергавшими раскаленный газ и расплавленную породу, он быстро продвигался к цели.

Чем ближе к центру, тем больше трещин змеились в камне, и тем сильнее ему приходилось петлять. Задержавшись на мгновение на вершине упавшего шпиля, он присмотрелся к почве вокруг этой структуры и заметил, что ее покрывает сложный концентрический узор. Размашисто проведенные дуги и рунические символы, начертанные между ними, но смысла в них он не видел. На язык не похоже, насколько он мог судить, и предназначение этих знаков оставалось тайной. Многие надписи перерезались трещинами, другие тонули в потоках каменного расплава, которые, шипя паром, поднимались по магмапроводящим каналам, скрытым внизу. Он знал (правда, не понимая, откуда), что весь кратер может в любую минуту превратиться в раскаленный лавовый котел, что образованию кальдеры мешает только вершина горы, пока еще уцелевшая.

Само сооружение напоминало приземистый прямоугольник — по-видимому, сплошной, так как отверстий на нем не было. Это явно был важный объект, иначе зачем кому-то с таким трудом устанавливать его в столь труднодоступном месте?

Он продолжил путь, петляя между сталагмитами, которые выстроились на дне кратера, словно часовые. Прикоснувшись к одному из них, он почувствовал покалывание заряда. Возможно, электропроводящая кристаллическая решетка? Он пересек круги рунических символов, что также сопровождалось странным покалыванием. Это чувство придало ему сил, словно открыв внутри источник жизни.

Температура в кратере неуклонно поднималась, с краев сыпалось все больше каменных обломков. Склоны горы складывались вовнутрь — так рушится здание из песка, медленно разъедаемое приливной волной. Если он не хочет изжариться, скоро нужно будет выбираться отсюда.

И вот он добрался до сооружения в центре кратера. Как он и подозревал, на черной блестящей поверхности не было никаких отверстий, соединений, швов или дефектов. В сущности, конструкция казалась сплошным монолитом. Как камень, ждущий руки скульптора, или готовая воплотиться мечта.

Или не мечта, а кошмар…

Внезапно раздался треск, громкий как выстрел, и он отпрянул назад, нутром чуя опасность. Ветвящиеся прожилки серебряного света вспыхнули в безликом камне и заскользили по монолиту, словно перевернутая молния. Еще один источник света вспыхнул на ближайшем к нему углу, а вскоре за ним появился и третий. Когда на поверхности зазмеились четвертая и пятая молнии, он понял, что нужно отойти как можно дальше, но он не мог уйти, не выяснив, что скрывается в этом тайнике.

Трещины бежали по монолиту, соединяясь в ярко фосфоресцирующую паутину. Он заслонил глаза рукой, так как объект теперь сиял словно сверхновая. С заключительным раскатом грома его стенки раскололись, открывая то, что находилось внутри. В невозможно ярком сиянии изменчивого серебристого света складывались контуры некого существа. Что-то, разделенное на сегментированные и гибкие части, пыталось восстановить свою изначальную форму. В этом вихре переплетались геометрическая структура и органика, механика и разум: это было одновременно и живое существо, и искусственно созданный монстр.

Отвратительный стальной лязг биомеханических деталей и текучего металла прокатился по пещере подобно стуку машинного сердца — или воплю новорожденного. Огромное, похожее на червя существо выползало из своей рушащейся клетки, и этот страшный механический крик не оставлял сомнений, что неприступная гора раньше была для него именно тюрьмой.

Человек поднял с земли острый осколок камня, гладкий как стекло. Примитивное оружие, но другого нет. Он шагнул навстречу этому огромному змею с гремящим сегментированным телом, который постоянно менял форму с текучей легкостью. Металлические щупальца колыхались вокруг его выпуклого экзочерепа, напоминавшего паучий; у существа было три хобота, утыканных острыми как иглы зубами, и фасетчатые глаза, в которых обнаженный человек отражался миллионом образов. Гигантский червь, эта огромная машина из хромированной стали, взвился на дыбы и издал рев, полный ярости.

Тело червя рухнуло на землю, раздробив остатки своей клетки и расколов землю своим немыслимым весом. Человек метнулся в сторону и покатился по дну кратера. Лава, сочившаяся из трещин, обжигала кожу, и он с трудом удержался от крика боли, когда окунулся в раскаленный пар. Червь полз следом, крошил сталагмиты на своем пути, оставлял своей тушей огромную борозду в земле. Человек, вооруженный лишь осколком камня, не питал никаких иллюзий насчет исхода этой битвы.

Зарычав, он прыгнул навстречу твари и ударил ее осколком в бок, но камень, столкнувшись с мерцающей броней, раскрошился. Существо врезалось в него как неумолимый таран из прочнейшего металла и гибкой силы и отшвырнуло со своего пути. Серебряные шипы проткнули кожу, располосовали грудь и плечи. При падении он ударился так сильно, что перехватило дыхание, а на теле, казалось, не было живого места. Он поднялся на одно колено, готовый к новой схватке. Даже оставшись без оружия, он будет сражаться.

Но змея расправа над человеком, по-видимому, не интересовала: он пополз дальше по дну кратера, пробивая себе дорогу к утесам. Туша твари снова приподнялась, выпуская наружу сотни цепких когтистых лап. Извиваясь, червь пробрался вверх по рушащейся стене и, свернувшись, соскользнул за край воронки.

Человек стоял и смотрел чудовищу вслед; он испытывал облегчение, так как остался в живых, и злость, так как не сумел убить тварь. Он не помнил собственного прошлого, но сила, которой обладало его тело, доказывала, что он не простой смертный. Он провалил свое первое испытание и пообещал себе, что больше такого не повторится. Именно его прибытие разрушило эту горную тюрьму, и пусть это вышло не нарочно, именно он и должен все исправить.

Существо оставило после себя след разрушений, который вел к подножию утеса. Туша твари оставила на камне выбоины и трещины, за которые можно было уцепиться и подняться наверх. Да, подъем возможен, но он будет очень опасным и трудным.

С каждой секундой промедления змей уползал все дальше, так что человек схватился за выступы на обрыве утеса и начал подниматься. С неутомимостью машины, перехват за перехватом, он карабкался все выше. Подъем действительно оказался трудным: под весом змея камни сильно расшатались. Прошло два изнурительных часа, но в конце концов он все же добрался до края воронки и перевалился на другую сторону. Мышцы горели от усталости, дыхания не хватало. Упав на колени, он оперся окровавленными руками о землю, глубоко вдыхая ледяной, пропитанный пылью воздух.

На краю кратера остались осколки чешуи змея, и он поднял один из них, планируя использовать как оружие. Повертел в руках, удивился его легкости. У чешуи была острая как бритва кромка, а когда он разглядел в ее зеркальной поверхности собственное отражение, то изумленно охнул.

Его глаза, раньше зеленые с золотом, теперь стали цвета серебра — как блестящие монеты, которые кладут на веки умершим. Он поднял руку к лицу, посмотрел на подкожную паутину вен, полных горячей крови, и увидел все мастерство, которое обеспечило их создание, все эти потрясающие чудеса биоинженерии, которые породили его плоть.

Что это, побочный эффект после нападения змея? Или он наконец видит мир так, как и должен был? Странно, но перемены в зрении не вызвали у него особого беспокойства, и он поднялся на ноги, готовый продолжать путь.

След, оставленный змеем, невозможно было не заметить: глубокая борозда спускалась по склону на север, в пустоши, окутанные тенями. Чешуя твари, удалявшейся от места своего заключения, влажно поблескивала в мутном свете. В том направлении, куда двигался змей, человек увидел изломанные контуры сооружений, похожих на разрушенные башни. Явно древние, они, должно быть, пережили культуру, их создавшую, а теперь давно умершую.

Ядовитое небо над горизонтом исчертили беспорядочные полосы грязно-желтого и воспаленно-красного. Клубились грозовые облака, и далекие молнии отзывались грохотом грома. Сквозь облачную завесу проникал лишь слабый размытый свет, и одно такое бледное пятно выхватило южные отроги горы прямо внизу. Человек разглядел несколько примитивных транспортов, которые двигались по степи вдалеке: длинный караван, фургоны запряжены огромными тягловыми животными с серой шкурой. Местность, которую пересекал караван, была бесплодной и суровой: черные пески на каменистой материковой равнине, ледяные ветра превращаются в пыльные бури. Если для кого-то это дом, то очень неуютный.

Из-за расстояния фигуры в караване были еле различимы, но он все же увидел, что крупными животными управляют сгорбленные люди, закутанные в меха и плотные кожаные плащи. Вид других людей вызвал в нем острую тоску, вместе с которой нахлынуло облегчение.

Он больше не одинок.

Ему хотелось пойти к этим людям, узнать, где он оказался и кто они такие, но он поклялся уничтожить змееподобную тварь. Он не допустит, чтобы его первым деянием в этом мире стало нарушение клятвы.

Поэтому он отвернулся от жителей этого мира и пошел туда, куда вел след змея, — в черные пески Севера.

Глава 9 ВОЗРОЖДЕННАЯ «ЛА ФЕНИЧЕ» МЕТОДОЛОГИЯ БОГ НА ПОЛЕ БИТВЫ

После мрака запустения в «Ла Фениче» вернулось волшебство света. Ее двери широко распахнулись, снова, как воздух в спавшиеся легкие, впуская внутрь благовонное дыхание «Гордости Императора». Сейчас, когда III легион вновь обрел цель, чудо жизни всколыхнуло это забытое место. Яркие люмены прогнали тени, жаркие шандалы источали тепло, чему Фулгрим был безмерно рад.

Фениксиец бродил по оживленному театру, где скульпторы трудились, воссоздавая контуры грациозных и соблазнительных нимф, барельефами украшавших колонны. Они работали по памяти, гравером и долотом вызывая из небытия этих служанок разврата. Получалось у них не очень хорошо, и Фулгрим с трудом удержался от того, чтобы не оттолкнуть каменотесов и не закончить их труд самому.

В длинном пурпурном одеянии с постоянно меняющимся узором из шипов, шелкового шитья и сморщенной кожи цефалоподов, Фулгрим напоминал мастера-каменщика, который обходит строительную площадку и следит, как исполняют его волю. Из складок ткани выступала рукоять меча, и хотя часть существа, показавшего ему когда-то самые темные тайны космоса, уже не обитала в этом клинке, Фулгрим все равно ценил его как памятную безделушку.

Подумав об этом, Фулгрим сам удивился своей сентиментальности и запрокинул голову.

Его зеркальное отражение, запертое в искусной раме из золота и холодного железа, взирало на него с неприкрытой ненавистью. Проверить, действительно ли меняется выражение лица на портрете, не удалось даже автоматическими пиктерами; но стоило смотрящему лишь на миг отвести взгляд, и какая-то новая эмоция появлялась в картине, в ее масляных и акриловых красках и прочих… субстанциях, использованных для создания портрета. Нарисованный Фулгрим, облаченный в доспехи традиционных пурпурного и золотого цветов, казался богоподобным. Воин в расцвете своих сил, в зените своей славы. Харизматичный, вызывающий всеобщую любовь, уверенный и в себе, и в своей цели.

Сплошное вранье.

Фулгрим едва мог вспомнить время, когда был таким же, как этот портрет, едва узнавал этого нарисованного чужака. Да, он мог бы надеть такой же доспех, так же уложить волосы, принять ту же позу и изобразить такое же выражение — но и тогда между ними не было бы ничего общего.

— Все дело во взгляде, — сказал он.

— Повелитель?

— Просто мысли вслух, мой Любимый Сын, — ответил Фулгрим, оборачиваясь к остальным своим спутникам — Юлию Кесорону, Марию Вайросеану и Эйдолону, — а потом снова посмотрел вверх. — Восхищаюсь творением кое-кого, кто раньше был с нами.

— Той художницы? — спросил Кесорон. Из-за повреждений, полученных как на поле боя, так и в операционной Фабия, он просто обворожительно коверкал слова.

— Серена д’Ангелюс, — шепнул ему на ухо Фулгрим. — Она вложила всю себя в эту картину, причем буквально: и жар крови, и испарину страсти, и слезы страха. Другие тоже добавили свои выделения в эту уникальную смесь, но их вклад был, пожалуй, не таким уж добровольным.

— Мне картина не нравится, — заявил Вайросеан, пробиравшийся через разоренную оркестровую яму, где когда-то переродился в свой нынешний, истинный облик. Похожее на алебарду устройство, закрепленное у него на спине, издало пульсирующую басовую ноту, как будто вспомнило, что в этом средоточии экстатического безумия произошло и его перерождение в оружие.

— Не нравится? — переспросил Фулгрим. — Но почему?

Марий упорно не поднимал голову, и Фулгрим, взяв его за подбородок, с намеренно излишней силой заставил воина обратить изуродованное лицо к картине. Заостренные ногти примарха рассекли горло командира какофонов, и тот коротко застонал от боли, выкашливая слизь и кровь.

— Это не вы, — вырвался рык из искаженного рта Вайросеана. — Мне не нравится ни один ваш портрет. Они никогда не приблизятся к оригиналу, а потому лишь оскорбляют ваше величие.

— Достойный ответ, — сказал Фулгрим, отпуская воина. — Но, боюсь, неполный. Ты казнишь себя за то ошибочное решение, когда вы попробовали изгнать демона из моего тела. Ты ненавидишь себя за то, что усомнился во мне, Марий, и это хорошо, потому что так и должно быть. Наслаждайся этим чувством, подпитывай его, и пусть оно вгрызается в твое нутро, как голодный червь. Поверь мне, Марий, настоящее чувство вины надо холить и лелеять.

— Как пожелаете, повелитель, — ответил Марий, и его оружие издало серию резких диссонирующих звуков.

Фулгрим наблюдал, каклегионеры яростными мазками наносят на стены краски и узоры, которые для неподготовленного глаза показались бы невыносимо тошнотворными. Сочетание цветов, хоть и выглядело произвольным, на самом деле подчинялось строгому плану: Фулгрим, организовавший восстановительные работы, продумал каждую деталь, каждый рисунок и каждый оттенок, так что все краски до последней капли оказались строго на своих местах.

Над старым оформлением театра работали летописцы, целая орава художников, поэтов и скульпторов, но из них не осталось никого в живых, чтобы довести дело до конца. Требования Властителей разврата были слишком суровы для слабой смертной плоти: даже самый малый шаг на пути к чувственности разрушал и тело, и разум. Такого не перенести простому человеку, но легионеров специально создали для бесконечной войны, и они могли выдержать любую пытку, любое наслаждение.

Идеальные последователи Темного принца.

И на просцениуме, и в высоких ложах, где должны были сидеть фавориты примарха, метались расколотые отражения: и в стенах, и в потолке, и в покрытии пола были установлены фрагменты сверкающих кристаллов, которые собрали в хрустальных лесах Призматики.

— И он построит великолепный город зеркал; это будет город миражей, одновременно незыблемый и текучий, одновременно из воздуха и из камня.

— Зеркальный город? — Эйдолон постучал по стеклу. — Так вот что это такое?

Фулгрим раздраженно покачал головой.

— Не будь дураком, Эйдолон. Я вернул тебя, чтобы ты построил его для меня, а в этой работе ты разве участвовал?

— Нет, повелитель.

— О, как же я мог забыть, — Фулгрим, резко развернувшись, положил руку на плечо Эйдолона. — Ты ведь был мертв, когда я произносил со сцены тот великий монолог. Это было после того, как Юлий и Марий попытались пытками изгнать демона, якобы захватившего мое тело, даже не подозревая, что я сам уже изгнал его.

Фулгрим отпустил Эйдолона и недовольно скривился от того, как неуклюже передвигается лорд-командор. Хотя за время после воскрешения его координация ощутимо улучшилась, Эйдолон все еще страдал от разнообразных неприятных тиков и затрудненности движений. Фулгриму он напоминал марионетку, которой управляет неумелый кукловод.

— Ты ходишь некрасиво и нелепо. Двигаешься, как зеленокожий. Меня это раздражает, а потому держись сзади, чтобы я тебя не видел до тех пор, пока ты не научишься перемещаться хоть с каким-то изяществом.

— Да, повелитель, — прохрипел Эйдолон, отступая перед гневом примарха.

— Наверно, я затянул с приказом достать твою сморщенную голову из той опустевшей бочки с вином победы. — Фулгрим покачал головой и улыбнулся. — Нет, это Фабий виноват. Его работа оказалась несовершенна, так что напомни, чтобы я наказал его за то, что он сделал тебя глупым и страшным.

— Если это не город зеркал, тогда что же это такое? — спросил Кесорон.

Фулгрим повернулся к своему любимому сыну:

— Всему свое время, Юлий, не надо меня торопить. Я готовлю свой величайший триумф, а ты хочешь, чтобы я просто так рассказал, в чем заключается великолепие моего замысла? Ты — неразумное дитя и ничего не понимаешь в настоящей драме. Сыны мои, я поведаю о грядущем только тогда, когда это будет удобно мне, и не раньше. Я хочу вдоволь насладиться реакцией каждого, когда они узнают, что именно будет создано в центре звездного вихря.

— Прошу прощения, повелитель, — сказал Кесорон, но Фулгрим отмахнулся от извинений.

— Ты начинаешь меня утомлять, — сообщил примарх, останавливаясь, чтобы полюбоваться своим отражением в треснувшей грани кристалла. В глубине он разглядел и отражение картины над собой — и улыбнулся тому, какое взбешенное выражение было у его портрета. Фулгрим облизнул полные губы, но в тот же миг улыбка пропала с его лица: он заметил нечто в углу хрустальной грани. Высокая фигура в черных доспехах, чьи глаза и руки сверкали серебром.

Он резко развернулся, вглядываясь во все уголки «Ла Фениче», где мог бы укрыться посторонний.

Ничего — как и следовало ожидать. Феррус Манус мертв, а демон, заточенный в картине, теперь над ним не властен.

— Покажись! — вскричал Фулгрим, обнажая золотой меч. Все потрясенно воззрились на него. — Один раз я уже убил тебя, брат, и могу убить снова!

Он пошел по театру, шатаясь словно пьяный, заглядывая в каждый осколок стекла, в каждую полированную поверхность. Везде, везде он видел громадный силуэт Горгона, эту молчаливую фигуру, что следила за ним, оставаясь в тени. Он разбивал кристалл за кристаллом сокрушительными ударами, и когда ни одного не осталось, кулаки его истекали кровью от раздробленных осколков.

Тогда Фулгрим остановился и судорожно выдохнул. Его воины, удивленные и потрясенные, следили за ним, не решаясь заговорить. Руки болели, но он был рад этим накатывающим волнам боли — они помогали сосредоточиться. Ферруса здесь нет. Феррус мертв. Это все просто игра теней, он просто очень устал и слишком долго терпел рядом с собой тупиц вроде Пертурабо. Голова тоже болела, болела так, словно череп сжимали тиски. Нужно отвлечься, освободиться от мрачных мыслей, которые переполняли разум, как жидкий яд.

— Я ухожу, — сказал он. — Пришлите ко мне трепанатора, мне надо просверлить череп.

— Как пожелаете, повелитель, — отозвался Марий. — Что мы еще можем сделать?

Фулгрим моргнул, прогоняя мерцающий послеобраз мертвого брата, а затем кивнул:

— Скажи-ка, Братство Феникса все еще собирается?

Кесорон отрицательно покачал головой:

— Пепельный орден не собирался со времен Исствана.

— Возобновите собрания, — приказал Фулгрим.

— Повелитель?

— Поодиночке вы славите Темного принца лишь слабыми голосами, но вместе вы станете мощным хором, — произнес Фулгрим вдохновенным голосом трагического актера. — Позолотить червонец золотой, и навести на лилию белила, и лоск на лед, и надушить фиалку, и радуге прибавить лишний цвет, и пламенем свечи усилить пламя небесного сияющего ока…^[9]. Вот верх искусства и пик мастерства, что идеал излишества восславит.

Видя, что его воины в замешательстве, примарх решил один раз снизойти до пояснения:

— «Ла Фениче» возродилась, но ей нужна цель. Наполните театр чувственностью и ритуалами разврата во всех его формах. Пусть никакое извращение и никакая грубая страсть, ни одно желание и ни один порок не останутся без внимания. Проливайте и кровь и что еще получше, и пусть небеса содрогнутся от пылкости вашего служения.

— Как прикажете, повелитель, — сказал Кесорон. — Я об этом позабочусь.

— И я, — добавил Марий.

Фулгрим тяжело выдохнул и вновь поднял взгляд на картину.

— Если ты, брат, все еще прячешься где-то там, то смотри внимательно, чем мы стали, — смотри и плачь… — прошипел он. — И будь уверен, я получу то, чего хочу.

«Но при этом навсегда утратишь то, что у тебя было», — прошептал голос в его сознании.

«Сизифей» был небольшим, но у него хватило бы вооружения и личного состава, чтобы с легкостью, одним своим присутствием, усмирить даже самый воинственно настроенный мир. Корабль Железных Рук, компактный и смертоносный, все еще нес на своей обшивке шрамы, полученные во время бегства с Исствана и в последовавших за этим сражениях на северной границе. Черный матовый корпус был испещрен следами от попадания осколков: результат обстрела боеприпасами взрывного действия, чтобы более тяжелые крейсеры предателей могли прикончить добычу. Эти раны нисколько не замедлили «Сизифей», он просто проигнорировал повреждения, которые вывели бы из строя корабль любого другого легиона, и раз за разом уходил от преследователей — а все Железные Руки, кто был на борту, старались поддерживать его на ходу.

Каждый воин трудился из всех сил, и ни на каком другом корабле не было команды, столь преданной своему делу. Пробоины заделывались почти мгновенно, пожары на палубах тушили, стоило им только начаться, генераторы поля ремонтировали сразу после перегрузки. «Сизифей» не собирался просто так умирать.

Дополнительная броня и такое количество залатанных повреждений, которое не заложил бы в расчеты даже смелый инженер, лишили корабль и изящества, и стати. Благодаря грубым, резким очертаниям он походил на бойцового пса, который слишком часто дрался с сильными противниками, но все равно всегда давал сдачи.

Уничтожить «Сизифей» старались и Гвардия Смерти, и Сыны Хоруса, и Несущие Слово, и Железные Воины, но каждый раз у него получалось или уклониться от схватки, или продержаться достаточно, чтобы появился шанс вырваться из захлопывавшейся ловушки. Корабль Повелителей Ночи чуть не положил конец этой игре со смертью, но вскоре жертва сама стала охотником, воспользовавшись тактикой, которую никто не ожидал от капитана из Железных Рук. От Гвардейца Ворона — пожалуй, но X легион всегда сражался открыто и беспощадно. Хитрости и уловки — это не их стиль. Разве в глазах сторонников Хоруса Исстван-V не стал тому прямейшим доказательством?

И все же «Тенебраксис» VIII легиона обнаружил, что цель, которую он должен был за какие-то минуты превратить в пылающий остов, превзошла его в искусстве маневрировать и, обойдя преследователя с тыла, расстреляла его корму. «Тенебраксис», потерявший ход и беззащитный, был взят на абордаж: отряды Железных Рук сами навязали бой врагу в сумрачных залах и темных коридорах — а потом забрали с корабля противника все, что могло пригодиться при ремонте их собственного.

Бросив подбитого врага догорать среди ледяных обломков исстванского кометного пояса, «Сизифей» нашел ближайшую точку Лагранжа и покинул систему, совершив экстренный варп-прыжок подальше отсюда. Трофеи позволили укрепить и улучшить корабль, что сделало его еще опаснее.

Как и воины в его экипаже, «Сизифей» с гордостью нес свои боевые шрамы.

Как и эти воины, он был оружием.

Лабораториум фратера Таматики располагался на верхних уровнях «Сизифея» — вместе со всеми остальными помещениями, где работало опасное оборудование и проводились эксперименты, требовавшие высоких уровней энергии. Модульная конструкция этих блоков позволяла в чрезвычайной ситуации выпустить из них воздух, а то и отстрелить их полностью. За время, которое он пробыл железным отцом, фратер Таматика шесть раз выполнял аварийный отстрел отсеков разных кораблей. Одни бы сказали, что это много; сам же он думал, что это число могло быть гораздо больше.

Данный отсек протянулся почти на четверть длины «Сизифея»: исследовательское помещение было образовано арочными опорами, отходившими под углом от борта корабля к смотровой надстройке, откуда наблюдатели могли следить за испытаниями экспериментального оружия или ядерных реакторов, сами пребывая в относительной безопасности. Лабораториум заполняли контейнеры с материалами, вывезенными с «Тенебраксиса», которые еще нужно было рассортировать и решить, что и как использовать. Мощные генераторные установки были закреплены болтами на железной палубе; со стен и потолка, словно стебли лиан или спящие змеи, свисали переплетения силовых кабелей.

В воздухе чувствовался горький привкус электричества, от напряжения которого ныли зубы и слышалось постоянное гудение, как будто за стеклом билось какое-то насекомое. Повсюду сновали сервиторы, переносившие ящики с тяжелыми инструментами, детали машин и редкие, несерийные изделия, предназначение которых вряд ли было знакомо кому-то за пределами Железного Братства.

Таматика переходил от одного гигантского генератора к другому, волоча за собой тяжелые изолированные кабели и раскладывая их в свободные спирали перед подключением. Каждый толстый кабель весил немало, и Таматика кряхтел от напряжения, перетягивая их в нужные места.

— Ты же знаешь, что этим могли бы заняться сервиторы, — сказал Велунд, спускаясь на лифте из смотровой надстройки. Его появление вызвало на бородатом лице Таматики широкую приветственную улыбку.

— Знаю. Но по моему мнению, в том, чтобы самому заниматься иногда грязной работой, есть некий терапевтический эффект. И если что-то пойдет неправильно, как я пойму, какой из сервиторов в этом виноват? А так я по крайней мере буду уверен, что причина во мне.

— Ты думаешь, что-то может пойти неправильно?

— Всегда есть такая вероятность, — Таматика пожал плечами. — И от этого только волнительнее, не находишь?

Он закончил присоединять кабель и утер рукой лоб, на котором виднелись три штифта: два золотых и под ними — один красный. Красный штифт был и у самого Велунда в знак того, что он прошел обучение на Марсе, постигая под руководством Механикум кредо машин; однако золотой штифт у него был только один.

Вполне вероятно, что на данный момент фратер Таматика был единственным железным отцом с таким стажем, кто еще оставался в живых.

— Я стараюсь разделять волнение и науку, — ответил Велунд; собеседник, судя по его виду, этому искренне удивился. Велунд протянул левую руку: — Фратер Таматика, да пребудет с тобой Сила железа.

— Фратер Велунд, — отозвался Таматика, сжимая полированную латную перчатку товарища своей замасленной рукой. — Пусть питает тебя Огонь кузни.

Механические пальцы их железных перчаток переплелись в замысловатый гордиев узел, соединились с помощью выдвинувшихся зондов и фрикционных передач. Такой захват позволял их автоматическим внутренним системам свободно обмениваться данными: не только физический контакт, но и соприкосновение разумов.

— И что на этот раз привело тебя в мою мастерскую? — спросил Таматика, высвобождая руку.

— Профессиональное любопытство, — сказал Велунд.

— Очередная совместная миссия с нашим товарищем из Гвардии Ворона? Не уверен, что смогу предоставить дополнительные стазис-генераторы. Контейнер капитана Брантана — очень требовательное устройство, к тому же, у вас уже есть мой самый надежный телепортационный маяк.

Велунд покачал головой:

— Я пришел не за снаряжением, а потому что хотел посмотреть на тот термический направленный дислокатор, о котором ты говорил, когда мы зашли повидать капитана Брантана. У тебя найдется время?

— Время, юный Сабик? — воскликнул Таматика. — Да я как раз сейчас работаю над этой штуковиной. Кстати, можешь помочь.

— Почту за честь.

Таматика ухмыльнулся и указал на противоположный конец кабеля, который волочил:

— Подключи его к последнему генератору в ряду, и смотри, чтобы он не соприкоснулся ни с одной из коллимированных спиралей — тут достаточно заряда, чтобы пробить дыру в корпусе корабля. По крайней мере, теоретически.

— Так все уже под напряжением?

— Само собой.

— А не лучше ли было держать генераторы выключенными, пока ты подсоединяешь кабели?

— И потерять целые часы, ожидая, пока накопится заряд? Нет уж. Если все сработает как надо, у нас появится мощное оружие для борьбы с врагом. Время не ждет, да и мятеж ждать не станет.

Вздохнув, Велунд потащил толстый кабель по полу к нужному генератору, который издавал визг внутренних магнитных роторов и щеточных узлов. Микрочастицы, остававшиеся в следах попаданий на его доспехе, поднялись и окутали его мерцающим туманом. Он подключил кабель с некоторым усилием — соединительное устройство было сложным, со множеством штырьков — и, зафиксировав его, с удовлетворением услышал, что зажимы сработали.

— Готово, — окликнул Велунд Таматику, и фратер, угнездившийся среди своих консолей управления, кивнул.

Велунд пошел обратно, стараясь держаться подальше от гудящих кабелей и потрескивающих разрядов электричества, которые вспыхивали неоновыми дугами. Он встал на место, указанное ему фратером, и стал изучать данные, которые потоком высвечивались на экранах, имевших весьма архаичный вид: судя по обрамлению из дерева или мягких металлов, большинство их них подошло бы реликварию какого-нибудь дворца или Хранилищу теней на Медузе.

— И как это будет работать? — спросил Велунд.

Таматика показал на дальний конец мастерской, где с потолка свисали две сферы, каждая десять метров в диаметре; комплекс из концентрических кардановых подвесов позволял им перемещаться в трех измерениях. Сферы висели на расстоянии тридцати метров друг от друга, хотя и были соединены переплетением тонких кабелей. Одна из них была бронзовой, другая — из железа, обе совершенно гладкие, за исключением калибровочных насечек, только по которым и можно было определить, что сферы медленно вращаются.

— Мы попытаемся произвести перенос материи, соединив две конкретные точки на квантовом уровне потенциальности. При достаточном заряде электроны любого заданного объекта могут получить такое возмущение, что перейдут на другую орбиту, и если у меня получится смодулировать колебательную частоту некоторой части обоих объектов одновременно, я, возможно, заставлю их занять место друг друга в одно и то же время.

— А разве это не чрезвычайно опасно?

— Просто жуть как, — признал Таматика, радостно улыбаясь. — Если эти два объекта не станут вести себя так, как я рассчитываю, может произойти взрыв, который полностью уничтожит корабль.

Увидев, как встревожен Велунд, фратер рассмеялся:

— Не волнуйся, предполагается, что те части, на которые будет оказано воздействие, не смогут одновременно существовать в одном ядерном пространстве. При точном выполнении процедуры они последуют путем наименьшего сопротивления и просто поменяются местами. То, что принадлежало одной сфере, окажется в другой.

— Ты слишком много говоришь в условном наклонении, — заметил Велунд, на что Таматика ухмыльнулся.

— А ты говоришь в точности как Феррус, когда он запретил геомагнитные эксперименты, которые я предлагал, чтобы стабилизировать подвижные массы суши на Медузе.

— Это те самые эксперименты, из-за которых по всей планете начались бы сильнейшие землетрясения?

— Ну, метод нуждался в дошлифовке, — согласился Таматика, — но сама-то идея была здравой.

Он потянул за толстый латунный рычаг, и ток от генератора, пульсируя, потек по кабелям. Электрический гул усилился. Железный отец отрегулировал какую-то неповоротливую шкалу и ввел серию команд на примитивной механической клавиатуре.

Велунд следил за ним со смесью подозрительности и восхищения. В своих экспериментах Таматика действовал в каком-то смысле наугад, но у него был врожденный дар видеть связь между несопоставимым вещами, благодаря чему он мог приходить к неожиданным логическим заключениям, ставившим других фратеров в тупик. Опасность, которую подразумевали некоторые из этих заключений, была, по словам Таматики, неизбежным злом, о котором история имеет обыкновение умалчивать.

Напряжение стремительно нарастало, и Велунд заметил, что стрелки на измерительных приборах, подергиваясь, переползают в красную часть шкалы. Энергии, генерируемой здесь, хватило бы на целый корабль, но с таким же успехом этот заряд мог снести половину надстройки «Сизифея». И бронзовая, и железная сферы вращались в своих подвесах все быстрее — в соответствии с ростом магнитного поля вокруг них, напряжение которого нарастало по экспоненте. Велунд увидел, что вскоре это напряжение станет слишком большим, чтобы с ним могли справиться концентрические гасители.

— Фратер? — окликнул он. — Магнитные поля слишком сильные.

— Вижу, Сабик, но чтобы все сработало, мне нужно разогнать их до предела.

Обе сферы теперь вращались с такой немыслимой скоростью, что калибровочные насечки на них расплывались, незаметные взгляду и потерявшие всякий смысл. Электрические дуги оставляли на сетчатке Велунда всполохи послеобразов; гул генераторов то и дело прерывался громом разрядов и выплесками охладителя. Стрелки всех датчиков застряли на пределе красной зоны, и ни один специалист, будь он в здравом уме, не стал бы ждать, задержись они там дольше, чем на долю секунды.

— Нужно все отключить, — сказал Велунд.

— Еще мгновение.

— Нет, выключай питание.

— Уже немного осталось.

Велунд потянулся к рычагу, чтобы перевести его в более благоразумное положение, но не успел: первый генератор разразился громовым ударом электромагнитного поля, и языки пламени охватили места кабельных соединений. От сфер прокатилась взрывная магнитная волна, и Велунда отшвырнуло на переборку под смотровой надстройкой с такой силой, будто его ударил «Контемптор». Магнитная сила пришпилила его к стене, словно насекомое, и лишь когда напряжение в конце концов спало, он соскользнул на палубу. Туда же железным дождем рухнули и незакрепленные инструменты и детали, вес которых оказался слишком велик для слабеющего магнитного поля. Импульс отключил все автоматизированные части доспеха, и теперь, когда жгуты псевдомышц бездействовали, Велунд почувствовал всю неподъемную тяжесть своей брони.

В мастерской царил полный разгром: все электрические приборы вышли из строя, все незакрепленные металлические предметы разлетелись по кругу от эпицентра. Остаточные магнитные волны еще не рассеялись, заставляя отдельные металлические детали крутиться и превращая электрические разряды в миниатюрные вихри синего света.

Таматика поднялся на ноги и осмотрелся, оценивая масштабы разрушения. Несмотря на катастрофические последствия, железный отец выглядел до смешного довольным — как будто именно таким он и представлял исход эксперимента.

Сферы в середине мастерской сплавились в одну глыбу металла, напоминавшую сплющенную восьмерку. Бронза и железо перемешались, спирали двух материалов переплелись между собой, как будто эти два объекта размягчили и спрессовали вместе. Велунд не сомневался: если бы генератор не перегорел, взаимодействие двух сфер вызвало бы взрыв, который разнес бы корабль на куски.

— Мне понадобятся генераторы помощнее, — сказал Таматика.

Он был гораздо сильнее и выносливее, чем раньше, но не мог почувствовать, как льется кровь, не мог насладиться грубой силой ударов. Беросс шел сквозь полчище боевых сервиторов, круша их направо и налево и с каждым взмахом расширяя себе путь. На его броню сыпался град мелкокалиберных снарядов, но он замечал только поток данных и символов, которые загорались на лобовом экране его панциря.

Он шествовал мимо каркасных зданий, словно грозный бог войны, неся кровавую смерть всем, кто смел встать у него на пути. Тренировочные залы воссоздавали типичный город до приведения к Согласию, который был смоделирован на основе суммарных данных, собранных экспедиционными силами Железных Воинов на завоеванных планетах. По этому искусственному городу рассредоточились воины из 2-го гранд-батальона: у них был приказ не дать их кузнецу войны добраться до центра — точки, которую Галион Каррон выбрал для наилучшей оценки того, как Беросс адаптируется к своему новому механическому телу.

Сам кузнец войны считал, что не очень хорошо.

Боли он не чувствовал — но не чувствовал и того неистового желания проливать кровь, которое охватило его на полях смерти Исствана. Попадание более тяжелого снаряда заставило его качнуться назад, но и это было всего лишь реакцией, а не чувством. Развернувшись вокруг оси, он увидел, что из укрытия выходят несколько Железных Воинов, один из которых в спешке перезаряжает еще дымящуюся переносную ракетную установку. Как он и ожидал, они двигались слаженно, но он все равно навел на них роторную автопушку. Тяжелое оружие выплюнуло беглую очередь, и трое из воинов упали. Брызги их крови окрасили воздух алым, но остальные продолжали наступать.

Рыкнув, Беросс затопал им навстречу по обломкам, усеивавшим тренировочный полигон. Шаги выходили короткие, скорость была маленькой, и атака получалась явно без той ярости, которую он когда-то проявлял в смертной оболочке. В корпус попал еще один снаряд, но броня рассеяла большую часть удара.

А потом он настиг врага.

Сокрушительный взмах молота отбросил двоих воинов, расколов их доспехи. Третий упал на колени от следующего удара, но четвертый умудрился ударить в ответ, и системы дредноута отметили эту атаку как результативную, но для Беросса она значила не больше, чем цифры на инфопланшете. Датчики угрозы подсказывали, что еще несколько противников заходят с тыла, и он повернул верхнюю часть корпуса на сто восемьдесят градусов, чтобы взять их на прицел пушки.

Системы зарегистрировали сильный удар по верхней броне, но едва он успел осознать эти данные, как внутренний дисплей покрылся мелкими трещинами от еще одного мощного толчка. Силовой кулак или громовой молот. Что-то очень разрушительное и очень опасное.

Беросс наклонился в сторону, стараясь стряхнуть с себя врага. Другие продолжали обстреливать его с флангов, но этих противников он игнорировал: важны были только эти гулкие удары по его верхней броне, каждый из которых звучал как раскатистый звон колокола.

Он не мог стрелять под таким углом и потому врезался металлическим корпусом в стену ближайшего строения с такой силой, что на экране высветились индикаторы множественных повреждений, но противник держался цепко и упорно. Беросс шатался из стороны в сторону словно пьяный — или как один из тех несчастных калек, чья нейронная сеть была слишком сильно поражена для того, чтобы выдержать перенос в железное тело. Очередной удар, а затем еще один. Беросс взревел, и его аугмиттеры транслировали крик на десятке частот до тех пор, пока он не понял, что может использовать эту энергию, чтобы пропустить разряд электрического тока по своему корпусу. Мысленным приказом он заставил внутренние генераторы накапливать мощность, но последний удар системы оценили как критический.

— Прекратить боевые действия, — скомандовал Каррон по воксу на общем канале 2-го гранд-батальона.

Стрельба начала ослабевать, а потом и вовсе стихла. Беросс развернулся, чтобы посмотреть на воина, который спрыгнул с его верхнего панциря. Доспех того был покрыт пылью, желто-черные шевроны на наплечниках покрылись царапинами, от которых облазила краска. К бедру воина магнитным зажимом был прикреплен болтер, а на руке его действительно оказался силовой кулак, тыльная сторона которого еще мерцала в мареве разрушительной энергии.

Беросс наклонился к воину.

— Ты кто? — Металлический скрип в собственном голосе вызывал у него отвращение.

Прежде чем ответить, воин расстегнул замки шлема и, сняв его, зажал подмышкой.

— Грендель. Кадарас Грендель, 16-я рота.

— А ты упорный.

— Я делаю то, что должен. — У Гренделя было гладкое, ничем не примечательное лицо; длинные черные волосы были заплетены в косы и уложены на голове в замысловатый узор. — Сверху вы уязвимы: там тоньше броня, и если враг сумеет туда добраться, дредноут станет беспомощным как младенец.

Даже в нынешней своей изоляции от прямого человеческого общения Беросс уловил, с какой самоуверенной надменностью держится этот воин, а сравнение вызвало у него рык недовольства.

— Я кузнец войны Четвертого легиона, и я далеко не беспомощен.

— Как скажете, но если бы Галион Каррон не прекратил бой, я бы выдернул ваши останки через крышу корпуса.

Беросс потянулся к Гренделю молотом и поднял того с земли, держа перед собой так, словно раздумывал, как лучше его раздавить. Он ожидал, что воин станет сопротивляться, но Грендель просто смотрел на него с невозмутимой уверенностью, которая Бероссу даже нравилась.

— Он прав, повелитель, — сказал Каррон. — Сверху вы уязвимы.

— Может быть, — признал Беросс и разжал хватку. — Но только безумец посмеет подойти ко мне так близко. Не думаю, что это слабое место — повод для беспокойства.

Каррон обошел дредноута, оценивая степень повреждения погнутых пластин его брони. Серво-рука постукивала по металлу, по эхо-признакам судя о состоянии внутренних структур и взаимодействуя со встроенными системами невыразимо сложных механизмов, которые позволяли плоти и железу слиться в единое целое.

— Вы все еще мыслите и сражаетесь как смертный, — сказал затем Каррон, встав перед Бероссом. — Но теперь вы нечто гораздо, гораздо большее. Вы — повелитель битвы, бог из железа и плоти, который царит на поле боя. Никто не устоит перед вашей мощью, но есть способы убить даже бога.

— Верхняя броня, — напомнил Грендель, сжимая кулак.

— Это только один из них, — отрезал Каррон. — Вы можете топтать пехоту, разрывать их слабые тела на части, презирать этих жалких червей, как они того заслуживают, но не думайте, что вы неуязвимы для их оружия. Убивайте их всех, но помните: они могут дать сдачи.

— Этого я не допущу, — пообещал Беросс.

Глава 10 НЕ ВО ТЬМЕ САМЫЙ СЛОЖНЫЙ КЛЮЧ НИЖНИЕ ПУТИ

Он был призраком. Черным фантомом, летящим в тишине. Он был врагом света, перемещающимся лишь в погребальном сумраке корабля, другом тьмы и братом тени. Его бесшумность и незаметность должны были быть невозможны: слишком большое тело и слишком громоздкая броня для того, чтобы двигаться скрытно, но Никону Шарроукина тренировали лучшие мастера тени на Шпиле Воронов.

Он растворился в тенях.

Шарроукин шагал от тьмы ко тьме, и тени открывались ему, приветствуя как брата. Он предугадывал движение света, когда они приближались и уходили, вливаясь еще глубже в черноту. Немногие умели растворяться в тенях, как Шарроукин, ибо лишь самым одаренным из детей Освобождения удавалось избегать света достаточно долго, чтобы на них обратили внимания мастера. Вдоль коридоров «Сизифея», через сводчатые оружейные залы, мимо групп тренирующихся бойцов, в глубины машинного отделения двигался он, никем не замечаемый.

Его доспех был составлен из многих частей — из пластин, взятых от мертвых, а тише мертвых нет никого. С первых дней в лабиринтах Шпиля Воронов он учился приглушать шум, сначала с помощью тряпок и комьев земли, потом с помощью акустических поглотителей и мастерства. Хотя его броня была собрана из того, что нашлось, она подходила ему лучше, чем что-либо, что он носил, когда был с Девятнадцатым легионом.

Сабик Велунд помог ему собрать ее, но тайные ритуалы тишины он совершил один, как и полагается каждому корривану, заслужившему ранг быстрокрылого. Каждый воин бесшумно двигается своим путем, и каждый воин обладает собственным пониманием пустоты между звуками, что позволяет ему ее занимать.

В помещениях космического корабля стать призраком было просто. Его звуки были многочисленны, громки и предсказуемы: скрипы и стоны каркаса, гнущегося при перемещении, ритмичный пульс двигателей, разговоры экипажа и наполовину слышный, наполовину воображаемый шум горячего нейтронного потока с внешней стороны корпуса. Множество звуков, множество мест, где можно спрятаться.

Даже слишком просто.

Все воины тени должны были проходить испытания, поскольку без настоящих испытаний способность растворяться терялась. Только став тенью, воин мог двигаться сквозь них, не выдавая себя. Только когда на него по-настоящему охотились, мог он достичь того состояния, которое позволяло раствориться, добившись идеального камуфляжа. Эта защита не была совершенна, разумеется, и невидимых воинов не было, но для Шарроукина тень стала таким союзником, что он был все равно что невидим.

Немногие на «Сизифее» обладали достаточным охотничьим мастерством, чтобы выследить воина из Гвардии Ворона, поэтому он рисковал и выбирал пути, на которых возможностей спрятаться было меньше всего. Он прервал бег по кораблю и скрылся под потолком проходного коридора, обхватив пальцами изгибающиеся трубы. Шарроукин проследил, как под ним прошли два воина из Железных Рук. Ветераны-морлоки.

Сильные, суровые, отважные, сумевшие выжить.

Сумевшие выжить, как и он.

Нет, не как он, — у Железных Рук было кое-что, чего у Шарроукина не было.

У них были узы братства. А Никона Шарроукин был один.

Шарроукин, спасенный из предательской бури Сабиком Велундом, избежал резни на Исстване-V, пройдя на волосок от гибели. Он был смертельно ранен, пути с планеты не было, и ему удалось спастись лишь вместе с травмированными произошедшим воинами Десятого легиона. Железные Руки хотели сражаться, погибнуть вместе со своим побежденным примархом, но Ульрах Брантан отдал последний приказ: уйти, перегруппироваться, выжить.

Дать отпор.

Шарроукин плохо помнил те первые дни, слишком тяжелы были раны, слишком сильно повреждено тело. Но неизменно вспоминался некто с резким голосом, склонившийся над ним в апотекарионе на корабле, куда его принесли.

— Ты не умрешь, Гвардеец Ворона, — произнес тогда голос. — Не позволяй слабой плоти предать тебя, особенно после того, как ты столько пережил. Я получил удар от Фениксийца, но до сих пор жив. И ты также будешь жить.

Голос не допускал ослушания, и он подчинился. Шарроукин выжил и излечился, но он был один, он был отрезан от своего легиона и не знал, что случилось с его генетическим отцом.

Железнорукие знали, что их примарх мертв, и это сделало их твердый дух несгибаемым. Но Шарроукину не было известно, что случилось с Кораксом. Спасся ли он после резни или стал чьим-нибудь кровавым трофеем, прибитым к штандарту, — тотемом, как голова Ферруса Мануса?

Определенность дарила спокойствие и силу, некую уверенность, способную излечить шрамы на сердце, но Шарроукину, для которого судьба его примарха оставалась загадкой, приходилось существовать в сумеречном чистилище, метаться между надеждой и отчаянием, а воображение рисовало ему все более ужасные картины того, что произошло с его потерянным отцом, и он все сильнее падал духом.

Было ли лучше не знать, что случилось с Кораксом? Будет ли легче, если он узнает, что тот мертв?

Он уже много месяцев размышлял над этими вопросами, но к ответу так и не приблизился. Лишь определенность даст ему облегчение, но у разрозненных останков их легионов определенности было немного.

Морлоки двинулись дальше, не заметив его, и Шарроукин бесшумно спрыгнул на палубу. Он вынул из ножен идеально скользящий гладий, не издав ни звука, и проследовал по коридору, выискивая клочки тени, в которых смертные глаза не заметят большей черноты, исследуя все закутки благородного корабля.

Шарроукин почувствовал, что воздух похолодел, и понял, что приближается к апотекариону. Его органы чувств были настроены улавливать микрозвуки, предвосхищавшие движение и присутствие, поэтому он услышал шепот, обозначавший, что кто-то приблизился к двери с другой стороны. Он прыгнул к противоположной стене, оттолкнулся от нее и зацепился за переплетение изогнутых труб: шипящих железных и обвисших резиновых. Он влился в прячущую его темноту, став частью теней и понизив производительность доспехов — превратившись в черного призрака во мраке. Дверь отъехала в сторону, выпустив клубы холодного воздуха и скрип соприкасающихся броневых пластин. Звуки доспехов с противоположного конца коридора за дверью поведали Шарроукину, что вход в стазис-камеру Брантана охранял Септ Тоик. По решетчатому полу загремели шаги, и Шарроукин знал, что из коридора выйдет Атеш Тарса, еще до того, как тот действительно показался, осунувшийся и изможденный.

Апотекарий Саламандр остановился, чтобы потереть основаниями ладоней алые глаза, в которых Шарроукину было так сложно что-либо прочитать. В них не было зрачков или отметин, позволявших судить о характере, и они были пусты, как линзы легионерского шлема. Он устало выдохнул, когда дверь закрылась, и Шарроукина охватило сочувствие к Саламандру. На нем лежала обязанность сохранять жизнь мертвому, и он должен был продлевать агонию воина, который заслуживал покой и конец своих страданий.

Тарса посмотрел наверх и улыбнулся.

— А пол чем не нравится?

Шарроукин так удивился, что едва не лишился опоры.

Сомнений быть не могло, Тарса смотрел прямо на него. Гладий в руке задрожал, глубоко укоренившиеся инстинкты приказывали ему упасть на обнаружителя и убить, но Тарса не был врагом. Поэтому Шарроукин вложил короткий меч в ножны и спрыгнул на пол. Выпрямившись, он склонил голову набок.

— Ты меня увидел, — сказал он.

— Разумеется, — ответил Тарса. — Иначе к кому бы я обращался?

Шарроукин посмотрел в красные глаза Тарсы, пустые, как полированный гранат, но не разглядел в них никакой аугметики, которая могла бы объяснить, как Тарса сумел его увидеть. Шарроукин был скорее заинтересован, чем раздражен, хотя тот факт, что его так легко заметили, и задевал профессиональную гордость.

— Обычно меня не так просто обнаружить, — сказал он.

— Не сомневаюсь, — согласился Тарса. — Но когда видишь, как огнерожденные, немногое может ускользнуть от внимания. Особенно в темноте.

— Все легионеры хорошо видят в темноте, — сказал Шарроукин.

— Но не так, как мы, — ответил Тарса, повернулся и продолжил свой путь по коридору. — Пройдешься со мной?

Шарроукин кивнул и поравнялся с апотекарием, неосознанно подстраиваясь под темп его шагов, чтобы скрыть шум собственных.

— Тяжело тебе, наверное, — сказал Тарса. — В смысле, быть здесь. На корабле чужого легиона.

— Он и для тебя чужой, — указал Шарроукин.

— Я знаю. Мне тяжело, так что я предположил, что тяжело и тебе, — сказал Тарса, и Шарроукин обратил внимание, что их путь вел в трапезную «Сизифея».

— Это сложно, — признался он, благодарный за понимание. — Я один и не знаю, что происходит за этими стенами. Мне… непросто быть вдали от Тьмы.

— Тьмы?

Шарроукин коснулся белокрылой хищной птицы на наплечнике.

— Неофициальный термин, который порой используют в моем легионе, когда мы собираемся в любом количестве.

— А, ясно, — кивнул Тарса, сдержанно улыбнувшись. — Легионерский жаргон. У нас тоже есть подобные слова, порожденные обычаями семи городов-святынь.

— Назови мне какое-нибудь, — попросил Шарроукин.

— Хорошо, — сказал Тарса и помолчал, думая, о чем рассказать. — Люди Гесиода когда-то использовали фразу «Адский рассвет», обозначая время, когда пепельные облака расступались, и начинало светить солнце.

— Что оно значит?

— Адский рассвет возвещал о приходе сумеречных призраков.

— Сумеречных призраков?

— Темный род эльдар, — пояснил Тарса. — В этот зловещий час они приходили, чтобы грабить и порабощать. Они забирали мужчин, женщин и детей в качестве добычи для своих пыточных кораблей, но в конце концов Вулкан разбил их в великой битве у врат Гесиода и навеки изгнал из нашего мира. Адский рассвет всегда был временем, которого страшились, но когда с их набегами было покончено, Саламандры сделали этот термин своим. Теперь так называется наша тактика развертывания, внезапный удар в центр вражеских сил.

— Мне нравится, — сказал Шарроукин.

Тарса с признательностью кивнул. Когда они дошли до трапезной, он протянул Шарроукину руку, и тот благодарно взял ее.

— Ты не один, брат, — сказал Тарса. — Железные Руки видели, как погиб их генетический отец, и это дало им новую цель. Но мы с тобой? У нас есть только выжженная земля и неопределенность.

Феликс Кассандр зажмурился и попытался отстраниться от влажных, животных звуков, которые издавал Наварра. Когда-то он думал, что легионер может вынести любую боль, но за время, проведенное в вивисектории апотекария Фабия, он убедился, как наивен был раньше. Он обнаружил, что уже не был способен ощущать ход времени, ибо в безнадежном мраке этого обиталища проклятых никогда ничего не менялось. Наркотики и боль делали его пассивным, обволакивали в пелену искаженного восприятия. Он существовал в загробном мире криков, смеха, плача и мясницкого звука лезвий, режущих плоть. Порой он видел, что происходит, и жалел, что видит. Порой собственное воображение рисовало ему куда более яркие картины.

В вивисектории занимались дьявольскими операциями, здесь Фабий и его покрытые плотью сервиторы отрезали конечности и заменяли их влажными кусками плоти от организмов, не имеющих ничего общего с новым владельцем. Наварра стал испытательным стендом для самых разнообразных конечностей: задних лап, покрытых рыжеватым мехом, насекомьих ног с пружинами, рук-клинков с хитиновым панцирем, ампутированных у какого-то огромного арахнида, гибких щупалец со ртами, усеянными иглоподобными зубами и истекавшими кислотной желчью.

После каждого физиологического отторжения Фабий раздраженно шипел и отделял негодную конечность, чтобы сжечь ее. Омерзительное устройство, свисавшее с потолка, как будто наблюдало за Кассандром и мечущимся в путах Наваррой, роняя на пол капли тошнотворной черной жидкости, где те извивались, как склизкие черви, жидкие, но живые, пока не стекали в забитый кровью сток.

Но и Кассандра Фабий не обходил вниманием.

В то время как разрушенное тело Наварры стало идеальным каркасом для новых, необычных частей тела, излечивающееся тело Кассандра превратилось в полноценную биологическую фабрику, в которой Фабий тестировал свои изобретения на клеточном уровне. Болезнетворные микроорганизмы, ретровирусы, расщепители генов и бактерии широкого спектра действия шприцем вводились ему прямо в сердце, а результаты наблюдались и фиксировались.

В теле Кассандра текли раскаленные реки зараженной крови; каждая загрязненная вена и переполненная ядом артерия несла микроскопических вредителей, пытавшихся разрушить его на генетическом уровне. Но все попытки оканчивались неудачей, ибо великий технобиологический труд Императора был слишком искусен и слишком сложен, чтобы его можно было уничтожить синтетическими болезнетворными организмами, созданными простыми людьми — как бы изобретательны они ни были. Но хотя генетически улучшенный организм Кассандра восстанавливался после каждой атаки, боль, сопровождавшая тяжелую вирусную войну, в которой он был полем битвы, оказалась почти непереносима. Он потерял ход времени в приступах горячечных галлюцинаций, мучительных спазмов и яростных лихорадок, после которых к раскаленной коже нельзя было прикоснуться.

После каждого успешного сопротивления едва ли что-либо в теле Кассандра, опустошенном и обессиленном, напоминало о том, как величественно оно было раньше, но оно все еще было способно восстанавливаться благодаря питательным жидкостям, вводимым в организм, и готовить его к следующей атаке. Тело могло излечиваться практически бесконечно, но разум не выдерживал постоянной боли. Однако всякий раз, когда Кассандр чувствовал, что разрушенное сознание подходит ближе к пропасти безумия, он удерживал себя силойненависти к чудовищному хирургу, подвергавшему его этим ужасам.

Фабий находил немалое удовольствие в страданиях, которые причинял, уточняя у него характер боли и спрашивая об ощущениях в местах, где локализовалась инфекция. Кассандр ничего ему не отвечал, и злое, разочарованное выражение на лице Фабия было его единственным утешением в этом царстве мучений.

— Рано или поздно ты сломаешься, — сказал Фабий. — Все оказавшиеся здесь ломаются, даже те, кто приходит сюда по собственной воле. Хотя надо отметить, что ты держишься дольше большинства.

Кассандр на мгновение испытал гордость.

— Интересно, почему так, — протянул Фабий.

Тут Кассандр опять потерял сознание, и очнулся через неизвестное время от криков Наварры, у которого Фабий вынимал второе сердце и заменял его чем-то блестящим, пульсирующим, больше похожим на организм, чем на орган. Наварра не мог молотить конечностями от боли, у него их не было, но его крики ясно свидетельствовали о немыслимой агонии, которую он испытывал.

В конце концов Наварра затих. Теряя сознание, он дышал прерывисто и хрипло от скопившейся слизи. Кассандр видел, что грудь его брата-легионера под фиксирующей клеткой была исполосована неровными шрамами, свежими и инфицированными. Кожа на ребрах ритмично поднималась и опускалась, словно под плотью ползали отростки, ищущие что-то. Кассандра едва не стошнило, когда он представил, как в его тело зашивают чужеродного паразита.

Фабий поднял голову от своей работы. Он стоял спиной к Кассандру, но несколько покачивающихся лап на его спинном устройстве были направлены в его сторону. Кассандр не сомневался, что они предупредят сумасшедшего хирурга, если он хотя бы попытается что-то предпринять.

Но после неизвестного отрезка времени, прошедшего с того момента, как его принесли сюда, после всех этих несчастных криков от боли мысль, что против Фабия нужно что-то предпринять, перестала быть абстракцией и превратилась в возможный план. От его конвульсий и безумных метаний ремни так ослабились, что теперь, если ему представится возможность, он, вероятно, сумеет разорвать их.

При одной лишь мысли о том, как он сломает своему мучителю шею, на душе потеплело от радости. Ему достаточно будет освободить одну руку, и тогда он легко сможет снять остальные путы. Он слегка пошевелил рукой, чувствуя, что один ремень, раньше крепко привязывавший его к столу, стал чуть податливее.

Фабий, ухмыляясь как скелет и лениво почесывая острый подбородок черным, похожим на коготь ногтем, повернулся к нему и заговорил так, словно с их последней беседы совсем не прошло времени.

— Возможно, твоя выносливость как-то связана с уникальным геномом твоего легиона. Что если твоя непреклонная надежность вплетена прямо в твое геносемя? Что если эта черта характера сознательно выведена в тебе, внедрена при создании? Может, так? Как ты думаешь, Феликс?

Кассандр не помнил, чтобы называл хирургу свое имя, но, возможно, он прокричал его в помрачении, вызванном инфекцией.

— Я не знаю, — ответил он. — Я не апотекарий.

— О, мне это известно, — сказал Фабий, по-дружески хлопнув его по плечу и заставив ахнуть от боли. Все болевые рецепторы вывелись прямо под поверхность кожи и стали передавать ужасные, чрезмерно сильные ощущения — то был побочный эффект «лекарств» Фабия.

— Зачем? — проговорил Кассандр. — Зачем ты это?..

— А почему бы и нет? — парировал Фабий. — Особенно теперь, когда Хорус заставил Альфария передать мне тайные знания, столетиями скрывавшиеся в самых глубоких хранилищах Императора. У меня есть все элементы, которые нужны, чтобы открыть дверь к невообразимым сокровищам. А ты будешь моим ключом. Подумай только, мы будем вместе стоять у истоков новой расы сверхлюдей, куда более великих, чем ничтожества, которых Император сделал из нас. Мы будем богами, высшими созданиями, всемогущими и бессмертными.

— Ты безумец, — прошипел Кассандр. — Как ты вообще мог быть одним из легионеров?

— Безумец? — усмехнулся Фабий, наклоняясь к нему. — Я создам расу богов, а ты смеешь называть меня безумным? Я стану прародителем для расы сверхлюдей, божественно совершенных созданий, в сравнении с которыми воины Императора будут казаться примитивными обезьянами.

— Нет, — ответил Кассандр, сжимая кулак. — Не станешь.

Фабий засмеялся — словно слабый, грубый хрип вырвался из запыленных труб, давно уже не передававших такого звука.

— И кто же меня остановит, Феликс Кассандр? Ты?

— Да, — ответил Кассандр и с полным ненависти ревом оторвал руку от стола.

Бицепс переполнила бурлящая сила, и он ударил кулаком по челюсти Фабия. От удара апотекарий прокатился по полу вивисектория. Он упал неудачно: ударился виском о край разделочного стола, приземлился на согнутые ноги и оказался прижат к полу весом собственного паразита-хирургеона. Кассандр, не тратя времени, напряг вторую руку и, используя прилив адреналина и грубую силу, быстро освободил ее.

В голове гудело из-за внезапного движения, а сердце в груди горело, как раскаленное, от нагрузки. Существа, закрепленные на потолочном хирургическом устройстве, одновременно завопили в слепом страхе и ярости. Фабий оправился от удара и криком позвал сервиторов, но Кассандр уже освободил ноги и спустил их со стола.

Он был слаб, но все же достаточно силен, чтобы сделать то, что требовалось.

Фабий поднялся и стал отступать от Кассандра, нетвердо шагавшего к нему. Его бледное лицо превратилось в кровавую маску, черные глаза сверкали, как куски угля на снегу. Однако он улыбался. Справа от Кассандра метнулась тень, и что-то вонзилось в его бок: гибкая как щупальце лапа уколола его иглой.

Кассандр схватил лапу и оторвал ее от существа; хлынула солоноватая кровь и химическая отработка. Оно завыло, и он развернулся на пятках и ударил кулаком в центр создания. Под его рукой заизвивались скользкие кабели артерий, теплые и омерзительно пульсирующие, как живые. Кассандр потянул на себя моток блестящих потрохов, из разорванного тела хлынула река вонючих жидкостей, и подвешенный монстр затих, когда умерла подсоединенная внутренняя система его чудовищного тела.

Фабий пятился от Кассандра, но тот следовал за сумасшедшим апотекарием на нетвердых ногах. Ненависть подталкивала его, однако изнуренность и усиливающаяся боль крали его силы с каждой секундой. Кассандр шел за Фабием, пошатываясь и чувствуя, как текут по организму яды. Но, что странно, их действие начало ослабевать, и он обрадовался маленькой победе.

— Твои яды больше не работают, — прошипел он. — Ты создал у меня иммунитет.

Фабий отступил в дальний угол комнаты, где свет не разгонял тени.

— Бежать некуда, апотекарий, — сказал Кассандр.

Фабий не ответил; он протянул руку в тень и взял что-то, висевшее на стене.

Это был меч — грубый клинок с обтесанным кремниевым лезвием и золотой рукоятью. Он странно отражал свет, будто был покрыт алмазным напылением, а у лезвия были обиты края, и оно казалось слишком коротким для своей рукояти.

— Знаешь, что это? — спросил апотекарий, и в голосе его вдруг возникла не понравившаяся Кассандру уверенность.

— Мне все равно, — ответил Кассандр. — Я все равно могу убить тебя, с мечом ты или без меча.

— Это анафем, — сказал Фабий, поворачивая клинок и поднимая его близко к губам. — Меч кинебрахов, сразивший великого Хоруса.

— Это просто меч, — сказал Кассандр, кидаясь на Фабия.

Апотекарий прошептал что-то, что он не услышал, и попытался ударить его мечом. Взмах был неудачный, Кассандр легко отразил его предплечьем. Клинок скользнул по плечу, оставив на коже порез. В царапине собралась крохотная капля крови, но Кассандр уже оставил меч позади и обхватил руками горло Фабия.

Он ударил его об стену, и меч упал на пол. Хирургеон ожил, членистые лапы принялись колоть его плечи лезвиями, щелкающими клещами и инвазивными буравами, из ран брызгала кровь, но боль только подгоняла Кассандра. Фабий ухмыльнулся, жилы в его шее напряглись как стальные тросы, в уголках рта собралась перемешанная с кровью слюна, а черные глаза на мертвенном лице выпучились. Судя по всему, он наслаждался, задыхаясь до смерти.

Кассандр плюнул ему в лицо, а мгновение спустя он стоял на коленях и кричал.

По всему его телу прошла вспышка немыслимой агонии, распространяясь от ничтожной царапины на плече и погружая его в боль, какой он раньше не знал. Его кровь горела, его органы лопались, его кости раскалывались в порошок. Тело Кассандра подвергалось всем мыслимым болям, самым жестоким мучениям, самым бесчеловечным пыткам. Они накладывались друг на друга и приумножались, разрывая его на куски, разламывая его на составные части и каждой этой части доставляя те же муки.

Кассандр перекатился на спину, содрогаясь от тошноты, трясясь, обливаясь потом, крича.

— Восхитительно, правда? — сказал Фабий. — Сначала я думал, что разум в мече был абсолютно безумен, что он мог только убивать. Но я обнаружил, что страдание ему тоже нравится, и характер его воздействия можно менять, если знаешь, как попросить.

— Убей меня, — процедил Кассандр сквозь красные от крови, сжатые зубы.

Фабий покачал головой.

— Нет, это был просто урок. Ты слишком ценен, чтобы тебя убивать, хотя и не настолько, чтобы не позволять тебе мучиться.

Боль начала ослабевать, но Кассандр все еще не мог двигаться. Его болевой порог остался так далеко, что он не сумел был подняться, даже если бы сам Император приказал ему. Он дрожал, хныча как новорожденный, а между тем над ним нависли тени. Обернутые в плоть сервиторы, с издающими статичный шум ртами, с зашитыми глазами, с лоскутными телами, с не принадлежащими им конечностями, подняли его с пола, пока Фабий вешал на стену меч с кремниевым лезвием.

— Поместите его вместе с тератами, — приказал Фабий.

Велунд уже путешествовал к регионам космоса, где причудливое измерение варпа проникало в реальный мир, но в этом шторме было что-то особенное. Он занимал весь обзор на наблюдательной площадке, наполняя сводчатый отсек пеленой неестественного фиолетового света.

«Сизифей», как и большинство кораблей Десятого легиона, был предельно функционален по своему устройству, как и следовало рабочему космическому транспорту. Было занято меньше половины сервиторных станций, остальные же почернели от огня.

На платформе, которую обычно занимал магистр двигателей, стоял фратер Таматика. Магистр погиб в огне, став жертвой побочного урона от бортового залпа Альфа-легиона. Магистр артиллерии тоже был мертв, и наполовину механический Вермана Сайбус, старший из выживших ветеранов-морлоков, обслуживал аппаратуру управления огнем.

И в лучшие времена здесь не раздавалась пустая болтовня, теперь же, под неумолимым взором варпового шторма, мостик «Сизифея» стал попросту мрачен. Иначе быть не могло: слишком многие погибли здесь во время побега с Исствана, и даже Таматика удерживался от своих саркастичных шуток, когда работал на мостике.

Велунд изучал внешний край текучего шторма с наблюдательного пункта, а Кадм Тиро, стоя у капитанского управляющего пюпитра, вел их к переднему фронту вздувающегося, кипящего на краях не-света.

Большинство космических аномалий возникали и исчезали со временем, как бури над сейсмотропными континентальными плитами Медузы. Эти штормы были яростными, они разрушали поселения и уничтожали целые ветви кланов, но они были преходящими, и, зная о них заранее, люди могли их пережить или избежать.

Но этот шторм казался вечным, словно он мог только расти. Если у него и была история, никто на «Сизифее» ее не знал, а в сохранившихся картографических данных было только его абсолютно непримечательное название, которое совершенно не передавало его пугающую неизменность. Но чем дольше Велунд смотрел на шторм, тем сильнее ему казалось, что шторм смотрит на него в ответ, будто это было злобное существо, помещенное в космос, чтобы вечно наблюдать за миром людей.

Столь ужасное явление скоро должно было заслужить яркое название, но Велунд этого делать не хотел, понимая, что, дав ему имя, он даст ему власть.

Сияющий золотом орел спикировал из-под свода над мостиком и приземлился на плечо Кадма Тиро. Он встряхнул крылья, прошелестев металлическими перьями, и переступил с лапы на лапу. Даже это механическое существо, не обладавшее собственным сознанием, казалось, чувствовало, как от шторма исходит что-то пугающее. Велунд осекся. Он смотрел на факты с позиции эмоциональных предрассудков и приписывал человеческое поведение бездушному созданию. Железному отцу не пристало мыслить подобным образом.

— Есть ли какой-нибудь проход? — спросил Тиро, подняв руку и погладив птицу.

Велунд покачал головой.

— Я ничего не вижу, — ответил он. — Здесь сплошной штормовой фронт.

— Фратер Велунд, ради тебя самого я надеюсь, ты не хочешь сказать, что мы зря разгоняли двигатели сверх допустимого предела, пытаясь оказаться здесь раньше предателей.

— Я пока не знаю, — сказал Велунд, понимая, что у Тиро были основания раздражаться, но мечтая, чтобы капитан научился лучше сдерживать свои эмоции.

— Когда будешь знать?

— Когда проводник прибудет на мостик.

— Тоик, Нумен и Бомбаст уже ведут его сюда, — вклинился Таматика, надеясь отвлечь их от спора. — Мы узнаем больше, когда они прибудут. В любом случае, мы можем собрать здесь любопытные имматериологические данные. Если выживем, конечно.

— Это не исследовательская миссия, Таматика, — сказал Тиро.

Таматика не успел ответить: главные двери открылись, и торжественную тишину мостика нарушили громыхающие шаги дредноута. Септ Тоик и Игнаций Нумен шли по бокам от тонкого человека в плаще, переливающемся оттенками смолянистого черного. На лицо его был опущен капюшон, но не узнать манеру движения, присущую его ксеносской расе, было невозможно. Хотя он считался союзником, морлоки все же держали оружие на груди.

За проводником шел воин угрожающих пропорций, возвышающийся над остальными и закованный в тяжелую броню, которая когда-то была черной, но теперь краска почти полностью сползла под пулями и огнем. Брат Бомбаст ступал с механической тяжеловесностью, и его огромное дредноутское тело скрипело и протекало из многочисленных залатанных и перечиненных мест. Модернизированная ракетная установка, закрепленная на задних пластинах доспехов, была повернута вниз, но под гигантскими силовыми кулаками висел штурмболтер, а перфорированные форсунки чудовищно больших огнеметов были открыто направлены на проводника.

Проводник не был пленником Железноруких, но и полным доверием он не пользовался.

Доверием в этой Галактике не разбрасывались, и раса ксеносов еще не получила у человечества права им пользоваться.

— Вот он, — прорычал Бомбаст, сжимая и вращая в гнездах когти силового кулака.

Бомбаст, получивший прозвище «Карааши» в честь горы, на которую, по медузийской легенде, приземлился Феррус Манус, был воином вспыльчивым и яростным. Из-за его характера, подобного необузданному нраву вулкана, и страсти к бурным разрушениям прозвище за ним закрепилось и осталось даже после заключения в дредноутский саркофаг. Если уж на то пошло, замена смертного тела на железное только усилило его агрессивность в бою.

Проводник, сопровождаемый морлоками, встал перед капитаном.

— Капитан Тиро, — сказал он тихим, лишенным эмоций голосом. — Это честь для меня.

— Сними капюшон, — сказал Тиро. — Я не люблю, когда люди прячут лица. Это значит, что им есть что скрывать.

— Как вам угодно, — ответил проводник и откинул бархатную ткань плаща.

Их проводник был эльдар, с резкими чертами, полными губами и блестящими глазами льдисто-голубого цвета. Велунд отошел от наблюдательного пункта и встал рядом с ним.

— Как зовут это существо? — спросил Тиро.

— Его зовут Варучи Вора, — ответил Велунд. — И язык у тебя не отсохнет, если обратишься к нему напрямую.

— Я в курсе, — огрызнулся Тиро, — но я уже встречал его родичей на поле боя и видел, как медузийцы гибли от их мечей. Я ему не доверяю.

— Тогда что мы здесь делаем? — поинтересовался Велунд. — Без него нам в шторм не войти.

Варучи Вора опять подал голос:

— Уверяю вас, капитан Тиро, я не желаю зла вам и вашим солдатам. Наоборот. Я хочу остановить ваших врагов не меньше, чем вы сами.

— Убеди меня, — ответил Тиро. — Велунд сказал мне, почему, но я хочу услышать это от тебя.

— Как уже говорил Сабик Велунд, я ученый, поэт и исследователь, помимо прочего. Я принадлежу к научному ордену моего народа, известному как Эбонитовые Архимсты. Мы изучаем звезды и материи Вселенной, из которых все мы созданы. Я прекрасно знаю эту область космоса, ибо я первым из нас спел о ее течениях и бурях.

— Спел? — переспросил Тиро.

— Это самое подходящее слово, которое я могу подобрать для описания того, как мы обмениваемся информацией и храним ее, — ответил Вора. — Чтобы овладеть этим искусством, нужно десятки лет тренироваться в храме нашего ордена, но, полагаю, у вас нет ни времени, ни желания об этом слушать.

— Хотя бы в этом наши мнения сходятся, — сказал Тиро. — Но мне все еще непонятно, почему ты нам помогаешь.

— Воины, которых вы называете «предателями», невообразимо опасны. Не только для вашей расы и империи, но для всего живого. Они служат Изначальному Уничтожителю, хотя и не все из них в полной мере осознают, что это значит. Наши цели едины, но нам нельзя медлить, иначе враги достигнут крепости Амон ни-шак Каэлис раньше нас.

— Амон ни-шак Каэлис? Что это значит?

— «Кузница солнца и звезд» в переводе с мертвого диалекта моего народа.

— Ты сказал, у них есть проводник вроде тебя? — спросил Тиро.

— Есть, — отозвался Вора. — Отступник, изгнанный из нашего ордена. Мой брат.

— Что нужно делать, чтобы тебя изгнали из группы ученых? — спросил Вермана Сайбус своим скрипучим, механическим голосом.

— О, это несложно, — сказал Таматика. — И Механикум, и Железное Братство не раз угрожали мне исключением. Опасные эксперименты, радикальные взгляды, непротестированное оружие, все такое.

— Ты столько раз пытался нас взорвать… Немного жаль, что они так этого и не сделали, — сказал Сайбус.

Губы эльдар едва заметно изогнулись в улыбке, и он продолжил:

— Фратер Таматика прав: в моем брате зародился пагубный интерес к темной стороне знания, к тому, что хранится в тайне не без причины.

— К чему? — спросил Таматика. — Приведи мне пример.

— Вы же знаете, что я не могу этого сделать, фратер Таматика, — сказал Варучи Вора. — Достаточно знать, что есть в Галактике вещи, которые должны навечно остаться в прошлом. То, что находится в сердце крепости, из их числа.

— И этот отступник может привести предателей к крепости? — спросил Сайбус, не сводя с него испытующего взгляда.

— Может, но он не знает тех путей, что знаю я, — ответил Вора. — Верхние пути безопасней, но Нижние пути быстрее. С моей помощью вы обгоните ваших врагов, пройдя через пространства, не затронутые варпом, и достигнете Амон ни-шак Каэлис задолго до того, как они там окажутся.

— Наши приборы не регистрируют никаких брешей в шторме, — заметил Тиро. — Мы вообще не видим никакого входа, не говоря уж о входе безопасном.

— Ваши приборы неспособны увидеть Нижние пути, — сказал Вора. — Но они там есть.

— Капитан, — сказал Велунд. — У нас нет выбора. Мы должны позволить Варучи Воре показать нам путь.

— Ты сам сказал, что прохода нет, — рявкнул Тиро, и механический орел захлопал крыльями в ответ на эту внезапную вспышку гнева. — Он может направить нас прямо в варповый ураган и уничтожить нас.

— Может, но зачем ему это делать? — возразил Велунд. — Он тоже погибнет, и я сомневаюсь, что он выискивал нас для того, чтобы убить таким сложным способом. Железные Воины и Дети Императора скоро будут здесь, так что у нас есть два варианта: довериться ему или сдаться.

Уловка была очевидна, и Тиро мгновенно ее распознал.

— Думаешь, что можешь вынудить меня отдать нужный тебе приказ?

— Нет, но решать надо, — ответил Велунд. — И у нас нет времени на дискуссии.

Тиро раздраженно посмотрел на него, но Велунд уже знал, что капитан согласится использовать эльдарского ученого в качестве проводника. Для Железноруких сдаться было бы позором. Начатое задание не бросали даже при возникновении непреодолимых препятствий. Этот подход заставлял их сражаться после потери, несмотря на свое горе, под гнетом отчаяния, грозившего поглотить остатки легиона.

И все же Кадм Тиро никак не сводил взгляда с бурлящих облаков, возникавших на краях штормовых всплесков, и грозовых шквалов, сияющих зловредным светом. Он слишком хорошо знал, чем были чреваты попытки пройти сквозь столь опасные регионы космоса. Корабли избегали подобных аномалий, особенно если те проникали из неизвестной параллельной вселенной, их породившей. И внутренний голос кричал ему, что нельзя доверять корабль со всем его экипажем ксеносу, чей род был известен своей коварностью и непредсказуемостью.

Но что еще ему оставалось?

— Веди нас, Варучи Вора, — сказал Тиро. — Но знай: если у меня хоть на миг закрадется подозрение, что ты собираешься нас предать, я прикажу Бомбасту сжечь тебя дотла. Если ты приведешь нас к гибели в этом варп-шторме, первым умрешь ты сам. Понятно?

— Предупреждение абсолютно понятно, но излишне, — сказал Вора.

— Не для меня, — ответил Тиро.

Глава 11 ТЯЖКОЕ БРЕМЯ ДОДЕКАТЕОН ПАМЯТЬ ТЕЛА

Более двух тысяч воинов выстроились неподвижными шеренгами перед Кроагером, и он был ошеломлен самой идеей, что они все теперь подчиняются ему. После отлета с Гидры Кордатус (вызвавшего в нем безотчетное чувство облегчения) он пытался привыкнуть к мысли, что стал кузнецом войны IV легиона, что должен теперь отдавать приказы и распоряжаться судьбами других. Раньше вся его власть над жизнью и смертью заключалась лишь в клинке цепного меча и магазине болтера — теперь же он мог обречь людей на смерть одним только словом.

Какая-то часть его — меньшая — радовалась подобному могуществу, но оно неизбежно отдалит его от кровопролития настоящей битвы, а против этого восставала сама природа Кроагера. Расстаться с оружием для него значило то же, что лишиться рук или сердца. Только в жестокой мясорубке боя воин чувствует себя действительно живым, и суть этой жизни заключена во мгновениях между взмахами клинка и выстрелами.

За шеренгами воинов стояли роты бронетанковой техники: «Носороги», «Лэнд рейдеры», «Мастодонты» и гибриды, которые Пневмашина создала из обломков с поля боя и загадочных механизмов, извлеченных из сердца Кадмейской цитадели. Когда флот достиг края варп-аномалии, закрытые кузницы Пневмашины стали работать с лихорадочной одержимостью, словно эта неведомая область пространства давала им добавочные силы для создания все новых чудовищных машин. О предназначении некоторых из этих творений ясно говорил их облик: они выглядели просто как гигантские орудийные станки или истребители пехоты; но другие, те, что были увешаны защищенными решеткой приборами и опасными на вид приспособлениями, ничем не обнаруживали своих истинных функций.

Кроагер прошелся вдоль строя — стены из вороненого железа, отмеченного золотыми и черными шевронами. Эти воины обратили в руины бессчетные планеты, сокрушили оплоты величайших царств, но знал ли их имена хоть кто-нибудь в Империуме Человека?

По приказу командира все воины были без шлемов; суровые лица смотрели прямо перед собой в нерушимом единстве. У большинства легионеров были темные коротко остриженные волосы, но тут и там Кроагер замечал то длинные пряди, которыми отличались уроженцы Лохоса, то вытатуированные спирали — узор делхонийцев, то выкрашенные в кровавый цвет волосы народа с Итеаракских гор, к которому принадлежал и он сам, то раздвоенные бороды, характерные для ведрикских тирпехов. Он узнает этих людей, выучит их имена и скажет им, что знает все об их подвигах — только так они будут готовы сражаться за него до последнего вздоха.

Проходя вдоль строя, он всматривался в их лица.

Грубые черты, сглаженные генетическими изменениями и улучшениями, преображенные знанием, которое дает долгая война. Немногие легионы могли сравниться с Железными Воинами в искусстве убивать, но служение идеалам Империума потребовало от них бесчисленных жертв. Эти люди, исполненные силы, сражались за то, чтобы привести Галактику к согласию, но почестей за это им не полагалось: награды доставались другим, более прославленным легионам, которые получали все лавры, пока Железные Воины гнули спины.

Ультрадесант, Кровавые Ангелы, Имперские Кулаки. В честь их героев слагали поэмы, их подвиги увековечивали в произведениях искусства. Но где триумфы, устроенные в честь Железных Воинов? Где слава этого легиона?

Ответ был прост: в пепле Олимпии. В развеянном ветром прахе погребального костра, в который превратился целый мир. Сказания о сынах этого мира, ставших крестоносцами, некому было слушать: легион сжег всех, и отчаяние того дня впиталось в кожу воинов, как пепел на щеках скорбящих вдов и заблудших отпрысков.

Но Кроагер не чувствовал вины за то, что они сотворили с Олимпией. Что с того, что именно эту планету Железный Владыка считал домом? Неважно, чей это дом, все планеты горят одинаково, и никому нет до этого дела.

Разница заключалась только в названии, а названия и имена — это пустой шум.

И горе, и вина разъедают душу воина подобно ржавчине, и Пертурабо в той речи, которую он произнес перед всем легионом под пепельным дождем на их родной планете, прямо сказал, что среди его людей чувству вины нет места. Сожаление — это удел слабых, которые копаются в прошлом, ища себе оправдание. Железные Воины никогда не позволят этому разрушительному чувству завладеть собой, ибо для них оправдание было только в будущем.

Размышления Кроагера прервались, когда в первом ряду гранд-батальона он заметил знакомое лицо. Он понимал, что не нужно останавливаться, что не стоит еще раз напоминать воинам под его командованием об ударе, нанесенном их самолюбию. И все же зловредность не дала ему упустить этот случай еще раз провернуть нож в ране.

Кроагер остановился перед Харкором, с удовольствием отмечая, как сильно понизился статус бывшего кузнеца войны.

— Харкор, — заговорил он и едва удержался, чтобы не добавить привычное звание.

— Кроагер, — ответил Харкор.

— Теперь кузнец войны Кроагер.

Харкор кивнул, проглотив наверняка подступившую к горлу обиду.

— Тебе нашлось место в гранд-батальоне?

— Да, кузнец войны. Я боевой брат 55-го штурмового отделения.

Кроагер был в курсе, что это за отделение: посредственные землекопы, пушечное мясо.

— Ты отлично туда впишешься. Сержант Гаста знает свое дело.

— Мне всегда было мало просто «знать свое дело»… кузнец войны, — сказал Харкор с такой явной горечью, что Кроагер с трудом не рассмеялся.

— Да, и посмотри, куда это тебя привело.

— Позвольте говорить откровенно, кузнец войны, — попросил Харкор.

Кроагер помедлил, но в конце концов кивнул:

— Говори, но не трать мое время попусту.

— Быть кузнецом войны — тяжелое бремя, это я знаю даже слишком хорошо. Тысяча обязанностей ложится исключительно на ваши плечи, и пусть вы сильны, кузнец войны Кроагер, у вас пока не хватит опыта справиться со всем. Я мог бы помочь.

На этот раз он рассмеялся. Прямо Харкору в лицо.

— Ты? Помочь? Я занял твое место, после того как примарх разжаловал тебя. Уже чувствую, как ты втыкаешь мне нож в спину.

— Нет, кузнец войны, — покачал головой Харкор.

— И с чего же мне тебе верить?

— Потому что мне больше нечего терять. Железный Владыка никогда снова не назначит меня кузнецом войны, так ради чего мне вас предавать?

— Ради личной мести?

— В этом есть своя правда, не спорю, — ответил Харкор, — но я мог бы помочь вам превратить этот гранд-батальон в легенду. Примарх к вам прислушивается, в вас есть азарт и сила. Добавьте к этому мой опыт — и к тому моменту, когда Хорус займет трон Терры, вы будете любимым триархом Пертурабо.

— Ты будешь помогать мне только ради собственного продвижения, — усмехнулся Кроагер.

Харкор пожал плечами:

— А что в этом плохого?

— Наверное, ничего. — Но доверять тебе — все равно что пригреть змею на груди.

— Я ничего не говорил о доверии, — уточнил Харкор. — Лишь о том, что вам стоит ко мне прислушиваться.

— Я об этом подумаю, — сказал Кроагер.

Командный мостик «Железной крови» обрамляла колоннада опор без каких-либо украшений, на которой, ярус за ярусом, возвышались клепаные помосты. На них расположились аугментированные сервиторы, обслуживавшие более простые приборы корабля; там же, где требовалась постчеловеческая реакция, работали Железные Воины, хотя из этой горстки легионеров Пертурабо знал только нескольких.

Он стоял, скрестив руки на груди, и бесстрастно наблюдал за клубящимися всполохами, непонятными потоками и завихрениями варп-вещества, отображавшимися на смотровом экране. Объединенный флот Железных Воинов и Детей Императора занял позицию на самом краю звездного вихря, чья пламенеющая сердцевина сияла, словно умирающая звезда, а бушующая корона расширялась, чтобы поглотить все вокруг. Ржавый свет, который излучала сердцевина, озарял лицо Пертурабо, придавая ему румяный оттенок здоровья, и огнем отражался в его холодных глазах.

Впервые в жизни Пертурабо смотрел на звездный вихрь и знал, что другие тоже его видят. Да, видят иначе, чем он сам, но хотя бы признают, что это явление существует. Его же взору открывались и планеты, что плавали внутри темного света: призраки, мелькавшие на грани восприятия, зыбкая твердь в царстве, ненавидевшем постоянство. Он видел планеты, на которых не действовали ни логика, ни евклидовы аксиомы, на которых физические законы, управлявшие Галактикой, становились игрушками сил, недоступных человеческому пониманию.

Огненные миры; миры, невероятным образом сложенные из геометрических форм; миры, охваченные вечными грозами; эфемерные островки, всплывавшие над породившей их пеной хаоса и мгновением позже вновь в ней тонувшие. В этом кошмарном смешении штормовых потоков правило безумие, в изменчивости своей способное сломить даже самый крепкий рассудок.

Но одна планета все же сохраняла ненормальную стабильность в этом круговороте рождений и смертей: мрачный мир безжизненных скал и изломанных шпилей, в вечной пустоте его неба — непостижимое солнце, похожее на зрачок чудовищного глаза. Стоило Пертурабо моргнуть — и эта мертвая планета с ее черным солнцем растворилась в болезнетворных красках звездного вихря.

Он всегда, с того самого дня, как обнаружил себя на мокром от дождя утесе, чувствовал присутствие этого водоворота. Вихрь неотступно следил за ним с неба, оценивал его поступки, решал, чего он достоин. Это неусыпно бдящее око сделало Пертурабо мрачным и недоверчивым, заставляло всегда держаться настороже, всегда помнить, что зловещий взгляд устремлен именно на него.

Так было в прошлом, так будет и в будущем.

И вот теперь Пертурабо собирался погрузиться в глубины вихря, следуя указаниям провидца-чужака. Что найдет он внутри, и самое главное, что найдет его?

Он всегда каким-то образом знал, что рано или поздно отправится внутрь звездного вихря. Аномалия звала его, тихо, но настойчиво. Тянула к себе невидимыми нитями, не замечать которые, однако, было невозможно.

Часть его восставала против мысли о таком зове. Он мог бы отдать приказ, и легион с его сотнями кораблей развернулся и отправился бы туда, где от них было бы больше проку в войне Хоруса Луперкаля. Но стоило Пертурабо только подумать об этом, как мысль сразу же рассыпалась в прах, словно деревянная стена под мелта-тараном.

Вся его жизнь прошла под взглядом звездного вихря, но лишь сейчас его флот приблизился к аномалии вплотную. Почему так получилось? Ведь он был примархом в армии Императора, в его распоряжении были сотни кораблей, и никто бы не стал задавать вопросов, направь он экспедиционную миссию по этим координатам.

Ответ был очевиден.

До недавних пор у него не было причин отправляться внутрь. Внешним поводом стал Фулгрим с его байками про богов войны, заточенных в темнице, и оружии апокалипсиса, но Пертурабо понимал, что настоящая причина иная. Он прибыл сюда потому, что настало время заглянуть в сердце звездного вихря.

«Звездного вихря?»

Сколько он уже пользуется этим эпитетом, не пытаясь даже узнать, как на самом деле называется аномалия?

Пертурабо вызвал астрогационные карты этого района космоса, которые хранились в базах данных «Железной крови». На замерцавшем экране появилась неоново-яркая сетка, исчерченная дугами траекторий и отмеченная мигающими подписями у тех немногих звездных объектов, что заслуживали собственного названия. Посередине экрана высветилась вертикальная черная рамка, которая пересекала огненное пятно вихря, словно зрачок огромной кошки. Внутри рамки имелось и название.

Лебедь Х-1.

Пертурабо знал, что звездный вихрь был не первой пространственной аномалией, носившей это имя. Жалкий писарь, который обозначил вихрь этим чужим названием, был идиотом. Нечто столь колоссальное и ужасное заслуживало имени, которое вселяло бы в сердца страх, которое бы помнили до скончания времен, до того дня, когда звезды погаснут, и единственным светом во Вселенной останется это жуткое зарево прожорливой оболочки вихря.

Пальцы Пертурабо запорхали над панелью, с которой он вывел на экран карты; название в вертикальной рамке изменилось, и его тонкие губы изогнулись в некоем подобии улыбки. Это изменение распространится по всем флотам и теперь будет отражено во всех базах данных, где хранятся карты северо-западного региона Галактики.

— Да, — сказал он. — Имя, которое никто, однажды услышав, не забудет.

Подчиняясь команде Пертурабо, двигатели «Железной крови» полыхнули, унося корабль вглубь звездного вихря.

Нет, больше это не «звездный вихрь». Теперь его будут называть «Око Ужаса».

Они называли его Додекатеон — в честь двенадцати тиранов Олимпии. Собрания ордена каменщиков IV легиона проходили на кораблях Железных Воинов с давних времен, еще до того, как Пертурабо воссоединился со своими генетическими сынами. Ни в самом ордене, ни в его собраниях не было ничего таинственного: никакого тайного учения, никаких секретов, связанных с его деятельностью. Это было просто место для встреч строителей и воинов, где можно было обсуждать новые архитектурные проекты, моделировать прошлые битвы и предлагать новые методы ведения войны.

Сюда мог прийти любой легионер, но на практике посещать собрания ложи могли только офицеры. Кроагер, как и каждый Железный Воин, знал о существовании ордена, но раньше никогда не мог выкроить время, чтобы сходить туда самому. Теперь же, когда флот приближался к аномалии, скрывавшей оружие Ангела Экстерминатус, а он занимался тем, что заменял стершиеся зубцы на полотне цепного меча, в его оружейную пожаловали Барбан Фальк и Форрикс.

— Мог бы поручить это сервам, — заметил Форрикс.

— Предпочитаю делать сам, — ответил Кроагер.

Он сидел скрестив ноги, поверх облегающего комбинезона облаченный в тунику из стального цвета мешковины. Перед ним на промасленной ветоши лежали около сотни острых как бритва зубьев, словно выдернутых из челюстей какой-то механической акулы. Все новые, отполированные, смазанные и готовые разрывать плоть.

— У тебя есть более важные дела, — казалось, Фальк раздражен тем, что его собрат-триарх занимается такой примитивной работой.

— Например?

— Ты должен пойти с нами, — ответил Форрикс и протянул руку, чтобы забрать у товарища меч, но Кроагер резко отдернул оружие:

— Не трогай мой клинок. — Его пальцы сжались, крепче обхватывая рукоятку. — Куда мы идем?

— В Додекатеон, — пояснил Форрикс. — Пора тебя представить.

Кроагер ослабил хватку и вернул меч на стойку у стены, заполненную другими клинками, палицами и огнестрельным оружием.

— Орден каменщиков?

Форрикс кивнул, и Кроагер последовал за ними в освещенные неверным светом, пропахшие маслом коридоры «Железной крови». Некоторые были ему хорошо знакомы, в некоторых же помещениях он никогда не бывал. Они проходили через арочные галереи, где выстроились рядами артиллерийские орудия, где сотни тяжелобронированных машин были подвешены на толстых цепях к усиленным фермам потолка. Они поднимались по огромным спиралям лестниц, обвивавших колонны гудящей, обжигающей энергии, мимо сверхзащищенных магазинов, доверху забитых снарядами, шанцевым инструментом и миллионами зарядов с взрывчатыми веществами. На кораблях Железных Воинов, по сравнению с другими легионами, гораздо больше места отводилось под материальные средства обеспечения, так как их способ ведения войны подразумевал бесперебойные поставки боеприпасов большой взрывчатой силы.

Хотя в лабиринтах «Железной крови» легко было заблудиться, Кроагер знал, что они направляются в переднюю часть корабля. Высокие залы с раскаленными стенами и покрытыми конденсатом трубами сменялись все более тесными помещениями, в которых практически все пространство было занято носовыми орудийными системами: огромными трубами торпедных аппаратов и реле питания, обслуживавшими батареи крупнокалиберных орудий, установленных по обе стороны от изогнутого носового тарана.

— Ты правда никогда не был на собрании Додекатеона? — спросил Фальк.

— Никогда.

— А почему нет?

Кроагер пожал плечами.

— Всегда находились более важные занятия, чем просто разговоры о войне. Я предпочитаю готовиться к бою.

— Ты триарх, — сказал Форрикс, — и теперь для тебя разговоры о войне — часть этой подготовки.

Закругленный пандус, по которому они спускались, выходил на длинную парадную галерею со стрельчатым сводом. Железные Воины, собравшиеся в галерее, разбились на множество небольших групп: некоторые внимательно изучали подборки архитектурных планов, другие же рассматривали на гололитических экранах чертежи стен, вероятные схемы их обстрела и таблицы огня. Всего здесь было около ста воинов, кто-то в доспехах, кто-то — в кольчужных туниках.

— Все выглядит очень… непринужденно, — заметил Кроагер.

— Только на первый взгляд, — возразил Форрикс. — Уж поверь, это настоящее змеиное гнездо. Здесь заключаются и расторгаются союзы, здесь скрепляют договоры и приносят клятвы, о которых забывают еще до конца собрания, что очень полезно.

— Да какая же в этом польза.

Форрикс широко улыбнулся:

— Напротив, выгодно знать, кто кого поддерживает и кто с кем сговорился. Может пригодиться, когда будешь планировать свой боевой порядок. Когда любым трем кузницам войны приходится сражаться вместе, здоровый дух соперничества только подстегивает их. Если ты правильно оценил, насколько далеко должно зайти это соперничество, каждый из них постарается превзойти самого себя; но если ты ошибся, твоя армия будет занята не врагом, а внутренними склоками.

— Понятно, — сказал Кроагер, хотя идея стравливать кузнецов войны между собой показалась ему слишком разрушительной. — А в других легионах есть подобные ордены?

— В последнее время появились, но Додекатеон существовал еще до того, как Лоргаров мальчик на побегушках надумал заменить его собственной ложей.

— Да уж, мы его быстро спровадили, — засмеялся Фальк. — У нас есть свой орден, и другой нам не нужен.

В их сторону стали оборачиваться: новость о прибытии Трезубца распространялась среди собравшихся воинов. Додекатеон не признавал рангов и чинов, но о некоторых из них, слишком важных, нельзя было забывать даже здесь. Идущих триархов встречали вежливыми кивками; кого-то Кроагер знал, многих видел впервые, а кое-кто, кажется, был вообще не из IV легиона.

Одним из них был мечник из Детей Императора с лицом, изуродованным шрамами, тот самый, кто сопровождал Фулгрима в Кавею феррум, кто сбил Кроагера с ног. Фулгрим называл его Люцием. Воин был без своей пары мечей — на поясе висели пустые ножны, — и рука триарха потянулась к оружию прежде, чем он вспомнил, что и сам не вооружен. Люций, заметив его ярость, ухмыльнулся и небрежно отсалютовал.

— Почему этот скользкий паршивец здесь? — спросил Кроагер.

— Знак сотрудничества между легионами, — Фальк чуть ли не плевался от злости. — Мы приглашаем одного представителя из ордена Фулгрима, они берут одного из наших.

— Шпион?

— Эмиссар, — уточнил Форрикс. — Посол.

— И кто представляет нас?

Форрикс пожал плечами:

— Камнерожденный и кто-то из людей Беросса, не знаю, как его зовут.

Люций куда-то скрылся, а Кроагер заметил серебристо-белые волосы кузнеца войны Торамино — он разговаривал с бритоголовым воином, который стоял к Кроагеру спиной. Затем они оба отошли в боковую галерею, но прежде воин повернул голову, и Кроагер узнал в нем Харкора. Хотя он с настороженностью отнесся к предложению помощи от бывшего кузнеца войны, зная, что тот рано или поздно предаст его ради собственного продвижения, его все равно поразило, как быстро Харкор побежал к Торамино, чтобы похвастаться своим влиянием на нового триарха.

Возможно, на эти собрания и правда стоит ходить — чтобы оценить, когда верность сменится предательством и подлостью.

— Трезубец, — произнес голос, в котором тепла было не больше, чем в леднике. — Нечасто нам выпадает честь видеть вас здесь вместе. Значит, предстоит действительно серьезный бой.

Железный Воин в полном доспехе появился из толпы и подошел к ним. На его броне было и вороненое железо — цвет легиона, и черно-золотые шевроны, отполированные до блеска, но основным цветом был холодный оттенок слоновой кости — знак апотекария. Одна перчатка казалась больше, так как содержала инструменты целителя и хранителя мертвых; в другой воин сжимал нефритовый жезл в форме удлиненной молнии. Один конец жезла был увенчан сапфировой сферой, наполненной туманом, другой — сферой нефритовой, в которой под защитой невидимого энергетического поля плескалась какая-то жидкость.

— Железо внутри, Верховный, — сказал Форрикс, почтительно склоняя голову.

Фальк повторил этот вежливый жест:

— Верховный Сулака. Железо внутри.

— Железо снаружи, — отозвался апотекарий, коротко поклонившись.

Этого Сулаку Кроагер не знал, но невзлюбил с первого взгляда. У него было лицо с приятными чертами, не вызывавшее, однако, доверия, темные волосы и голубые глаза; будь он простым смертным, то показался бы красивым. Он улыбался, как плохой итератор: вроде бы с чуткой искренностью, но совершенно неубедительно.

— Так это и есть кузнец войны Кроагер? — сказал Сулака, протягивая тому свободную руку.

Кроагер ответил на жест, сжав запястье воина, и почувствовал в нем неожиданную силу.

— Приветствую, Сулака.

— Здесь ко мне обращаются «Верховный», — заметил воин. — Единственный титул, которое признает это собрание равных. Но так как ты новичок в ордене, я не обижен.

Кроагер сдержанно кивнул в ответ на мягкий упрек.

— Чувствуй себя свободно в нашей компании, — продолжал Сулака, уводя их вглубь зала. — Здесь есть чем заняться.

— Например? — спросил Кроагер.

— Я покажу тебе.

Длинные цепи, свисающие с высокого потолка, удерживали горящие факелы, дым от которых пологом накрывал зал, зрительно сужая пространство. Гул приглушенных голосов звучал спокойно, но и в нем слышалась яростная гордость, которую рассказчики не могли сдержать при каждом упоминании убитых врагов, брешей, эскалад и линий наступления. Сулака провел их мимо одного из столов, заваленного, как показалось Кроагеру вначале, строительным мусором; приглядевшись, он понял, что куски серого камня используются для обозначения боевых отделений и артиллерии.

— Мы реконструируем сражения прошлого, — пояснил Сулака. — И наши, и наших братьев, чтобы учиться на их ошибках и совершенствовать тактические протоколы.

За широкими спинами воинов, обступивших стол, Кроагер разглядел с любовью изготовленную модель большой башни, вокруг которой расположилось еще большее количество пронумерованных единиц, на этот раз окрашенных в черное.

— Здесь кузнецы войны 34-го и 88-го гранд-батальонов воссоздают осаду Дюлана, — сказал Сулака с улыбкой, — но, надеюсь, на этот раз, в отличие от оригинала, до потасовки не дойдет. Вот Железная цитадель аурейской технократии, где мы выяснили, что Ангрона стоит выпускать в бой как можно раньше — тогда список погибших стал бы гораздо короче. Для Сынов Хоруса, по крайней мере.

Он указал на третий стол:

— А это из недавних приобретений: битва за Совершенную крепость, где наши братья из Третьего легиона потерпели поражение несмотря на то, что планировать фортификации помогал Железный Владыка.

Кроагер остановился, чтобы полюбоваться моделью Совершенной крепости, которая была представлена на гололите в огромном каменном корпусе. Между гражданскими зданиями и военными не было никакой разницы: каждое строение представляло собой в равной степени и место для жилья, и укрепленную точку — бастион обороны. В архитектуре стен и зданий чувствовалось, что их создатель руководствовался прежде всего принципами эстетики, но вот дороги и инфраструктуру проектировал явно кто-то более прагматичный.

— Само население — это щит, — заметил Кроагер, ища в городе уязвимые места.

— Или же силы гражданской обороны, если посмотреть с другой стороны, — заметил Сулака.

— Они просто заслонка из мяса, — повторил Кроагер, — но тот, кто так спроектировал крепость, — идиот.

Призрачное движение, а затем благоуханное дыхание совсем рядом:

— Крепость спроектировал сам Фениксиец, — сказал Люций на ухо Кроагеру, с излишней фамильярностью проведя рукой по его шее. — Ты утверждаешь, что мой примарх идиот?

Кроагер оттолкнул руку воина и с трудом сдержался, чтобы не оторвать самоуверенному наглецу голову. С одной стороны от себя он чувствовал громаду Фалька, с другой — Форрикса, и то, что они стоят рядом с ним, внезапно наполнило Кроагера гордостью. Атаковать Люция было бы ошибкой по целому ряду причин, и мечник это знал. Сдержав злость, Кроагер кивком указал на Совершенную крепость:

— Рассчитывать на сострадание врага — ущербная стратегия. Город выживет, только если нападающие побоятся стрелять по населению, но если бы я возглавлял атаку, с этим проблем бы не возникло.

— Имперские войска думают иначе, — сказал Люций, и шрамы на его лице исказились. Многие из его ран или плохо зарубцевались, или намеренно поддерживались в открытом состоянии; Кроагер подумал, что это, должно быть, болезненно.

— Они изменят свое мнение, — возразил он, — и быстрее, чем ты думаешь. К тому же, эта «Совершенная крепость» все-таки пала, ведь так? Значит, до совершенства было далеко.

— Пала, но не потому, что в ее устройстве были ошибки.

— Тогда почему? — поинтересовался Фальк.

— Потому что она нам надоела. На тот момент нас устраивало, что крепость достанется Кораксу и его чудовищам, — ответил Люций. — Мой легион — воины, а не тюремщики. Мы не предназначены для того, чтобы охранять завоеванные миры, и эту задачу оставляем другим легионам, тем, кто менее… предприимчив.

Колкость была настолько мелочной, что Кроагер только рассмеялся и, оттолкнув Люция в сторону, двинулся к топографической арене, состоявшей как из физических моделей, так и из гололитических конструктов. Она занимала всю заднюю часть зала, и более мощной крепости, чем та, которую представлял этот макет, Кроагеру видеть еще не доводилось. Укрепления ее создали не человеческие руки: какое-то великое существо преобразило целый континент, сделав его самым прочным, самым прославленным и самым неприступным бастионом во всей Галактике. В этом шедевре титанических масштабов сложность конструкции соединялась с функциональной красотой так искусно, что у Кроагера перехватило дыхание. Он знал, что это за сооружение, хотя никогда не видел его воочию.

— Императорский дворец.

— О да, — отозвался Сулака. — Обязательный экспонат Додекатеона.

С десяток воинов собрались вокруг стола, и каждый руководил частью атаки или обороны. Подчиняясь их приказам, голографические модели огромных армий вступали в бой: десятки тысяч воинов в пронумерованных дивизиях атаковали или отступали, кроваво-красным приливом окружая осажденный дворец. Зрители, наблюдавшие за симуляцией, давали сражавшимся советы, предупреждали возгласами о внезапных нападениях из тайных подземных ходов, указывали слабые места на парапетах, бреши, которыми можно было воспользоваться, и ворота, которые не выдержали очередного артиллерийского обстрела.

Императорский дворец осаждали миллионы легионеров и армейских ауксилий, но Кроагер сразу увидел, что у них ничего не получится. Защита была слишком хорошо укреплена, стены — слишком высоки, оборона слишком хорошо скоординирована, а сами фортификации — слишком хитроумны, чтобы их взять. Шанс подняться на стены был только у некоторых частей атакующего войска, и лишь немногим из них представится возможность этот шанс осуществить. На генералов, командовавших осадой, со всех сторон сыпались предложения, начиная от тривиальных «Больше пушек, больше штурмов!» до совсем уж нелепых в духе «Не сдавайтесь!».

Но на практике все советы оборачивались ничем: воины, руководившие обороной, с легкостью, прилагая минимальные усилия, отбивали каждую атаку. Понаблюдав за этим круговоротом маневров, Кроагер заметил в нем систему, в корне отличавшуюся от той, в рамках которой обучили его самого.

Кузнецы войны, защищавшие дворец, использовали тактику чужого легиона.

— Они действуют согласно доктринам Имперских Кулаков, — сказал Кроагер.

— Конечно. — Рядом с ним вновь появился Сулака. — Именно Дорн и его легион трудяг укрепляли дворец, так что логично играть по его правилам.

— Особо нового тут ничего не изобретешь, — заметил на это Кроагер.

Тем временем в окрестностях Катманду захлебнулась еще одна атака, а штурм возвышенности Дхаулагири закончился поражением с ужасающими потерями: число убитых составило сотни тысяч.

— Согласен, — отозвался Сулака. — Но у нас преимущество в численности десять к одному. Рано или поздно наша армия пробьется внутрь.

— Может быть, — Кроагер покачал головой. — Но все, что достанется победителю, — это величайшие на Терре развалины.

— Думаешь, что справился бы лучше? — сказал кто-то за его спиной.

Железный Владыка появился из сумрака, великолепный в своей боевой броне, и все разговоры смолкли. Сокрушитель наковален был закреплен у него за спиной; кибернетические порты на голове тускло блестели в свете факелов, а лицо, остававшееся в тени, казалось мрачным. На плечи примарха был наброшен горностаевый плащ Фулгрима, скрепленный блестящей пряжкой-черепом, и драгоценный камень, украшавший пряжку, мерцал золотыми прожилками.

— Повелитель, — заговорил Форрикс. — Мы не знали, что вы здесь.

— Я так и понял, — сказал Пертурабо, и следом за ним из теней показался Железный Круг.

Форрикс поразился тому, как незаметно тяжеловесные телохранители примарха проникли в зал, не выдав себя ни звуком. Боевые роботы держались по обе стороны от Пертурабо, а тот медленно обошел стол с макетом Императорского дворца, качая при этом головой, словно воины разочаровали его недостатком смелости и изобретательности. Холодные голубые глаза примарха окинули быстрым взглядом диспозицию армий, бессильных перед стенами дворца, и увиденное заставило его губы сжаться в тонкую недовольную линию.

Досада на лице Пертурабо напомнила Кроагеру, почему его, собственно, и приняли в Трезубец:

— Да, думаю, что справился бы.

Примарх обернулся к нему:

— И ты бы захватил объект, перед которым так показательно спасовали другие кузнецы войны?

— Именно так.

— В таком случае ты или дурак, или гений.

— Наверно, и тот и другой в какой-то степени.

— Посмотрим. Верните симуляцию к началу, и на этот раз пусть кузнец войны Кроагер командует штурмом. Остальные параметры оставить без изменений. Начинайте.

Пертурабо отошел от голографически улучшенной модели, на которой армии отступили на начальные позиции, а мертвые воскресли. Но Кроагер, покачав головой, сжал руку в кольчужной перчатке в кулак и указал на примарха:

— Нет. Не все параметры останутся одинаковы.

— И что же ты хочешь поменять, мой храбрый триарх? — спросил Пертурабо и, упираясь руками о край стола, наклонился вперед так, что жесткие зеленоватые лучи проекторов окутали его лицо призрачным свечением.

— Я не хочу сражаться с воинами, которые следуют стратегии другого примарха.

— Тогда с кем ты хочешь сражаться?

— С вами, — сказал Кроагер. — Я хочу посмотреть, что будет, если Императорский дворец станет защищать Пертурабо.

В апотекарионе царила тишина, и Кадму Тиро не хотелось ее нарушать, но здесь находился единственный, с кем он мог поговорить. На самом деле этот зал уже не был местом исцеления — он превратился в склеп, пропитанный холодом смерти, последнее пристанище храбреца, который давно должен был скончаться от полученных ран.

Тиро сидел рядом с контейнером, в котором спал Ульрих Брантан. Положив руку на заиндевевшую стеклянную крышку, он благодаря гаптическим сенсорам чувствовал холод и мог измерить энергию, запертую внутри стазисного поля, но этим и исчерпывались ощущения, которые давала аугметика. Бионический протез превосходил некогда утраченную конечность по силе, точности и быстроте реакции, но Тиро не хватало той непосредственности контакта, которую давала живая плоть.

Странно, что воспоминания о плоти настигли его именно здесь, в месте, где органика имела наименьшее значение. Его собственное тело более чем на шестьдесят процентов состояло из механических деталей: ноги, одна рука, легкие и существенная часть сердечно-сосудистой системы. Все это — результат фагоклеточной инфекции, вызванной разрушающим лейкоциты биопатогеном, с которым он столкнулся во время зачистки Галианского кластера. В то время он был совсем не против замены, ибо столь быстрое и масштабное избавление от бренной плоти всегда было знаком избранности. Только Вермана Сайбус мог соперничать с Тиро по количеству гибридных биомодификаций, но остальные давно уже считали поклонение, с которым Сайбус относился к машинам, и его ненависть к органике патологическими. Даже боевые братья не могли долго находиться рядом с ним из-за этой фанатичной убежденности в превосходстве аугметики — убежденности, которая начала распространяться среди легионеров, еще когда Феррус Манус был жив и предупреждал Железное Братство о том, что такие настроения недопустимы.

Гаруда, чувствуя, что Тиро расстроен, потерся металлической головой о грубую кожу на его шее, словно желая успокоить. Место, где сталь аугметического протеза соединялась с плечом, было подвижным конгломератом вживленных тканей, которые тонко переплетались с мышцами у основания шеи — и ужасно чесались, но анальгетики, которые обычно смягчали зуд, теперь требовались для работы контейнера, поддерживавшего Брантана.

— Не волнуйся, капитан вернется к нам, — сказал Тиро, понимая, что говорит с птицей, которая ответить не сможет. Нет, не так: которая не захочет ответить. Гаруда и Ульрах Брантан были закадычными друзьями, и часто казалось, что они каким-то неведомым образом общаются.

— Ну вот, Ульрах, теперь я разговариваю с твоей злосчастной машиной, — продолжил Тиро, ритмично постукивая пальцами по стеклу. — Хотя, надо признать, в верности она нам не уступит.

Ответить капитан не мог, но он на это и не рассчитывал. Апотекарий Тарса предположил, что звук знакомых голосов пойдет на пользу Брантану, станет связующим звеном между тем миром льда, в котором он сейчас находился, и миром тепла снаружи. После Исствана они стали все по очереди приходить в апотекарион и рассказывать бывшему капитану о повседневных мелочах, о миссиях, которые планировали, и о страхах, которые внушала им грядущая война.

Почему-то Тиро казалось, что Саламандр предложил эти беседы скорее ради живых, чем ради полумертвых.

С тех пор как они достигли внешнего района огромного варп-шторма, Варучи Вора, держа обещание, ловкой и умелой рукой направлял «Сизифей» сквозь бури и грозовые фронты имматериума. Обычно путешествие в столь опасных условиях превратилось бы настоящий кошмар, но эльдарские Нижние пути защитили их от самых жестоких последствий. Даже в полях Геллера не было нужды, но Тиро все равно приказал держать их включенными. Вора утверждал, что они продвигаются в хорошем темпе, но проверить, так ли это, не представлялось возможным: ауспексы показывали искаженные данные, регистрируя только невозможные всплески от физических аномалий, а все хронометры на борту или встали, или случайным образом начинали ускоряться или отставать.

Вокруг действительно было царство невозможного — и «Сизифей» направлялся в самый его центр.

— Скажу честно, Ульрах, я не знаю, что делаю, — Тиро покачал головой. — Остальные ждут от меня ответов, но мне нечего им сказать. Именно ты всегда был капитаном, который видит всю картину целиком; я же — просто рядовой воин, получивший звание. Не уверен, есть ли у тебя сейчас хоть какая-то связь с кораблем, но мы забрались в самое сердце безумия. Только представь, мы поверили одному из эльдар на слово и позволили ему направить «Сизифей» в самый большой варп-разлом, который я когда-либо видел, — и все ради какой-то выдумки о древних богах и оружии Судного дня. Будь ты на моем месте, ты бы без раздумий пристрелил этого эльдар, и мы все смогли бы заняться наконец чем-то полезным.

Гаруда спрыгнул с плеча Тиро, заставив его на мгновение умолкнуть, и опустился на край контейнера. Прохаживаясь по скованной льдом поверхности, птица чистила перья, и Тиро задумался, понимает ли это создание, почему его бывший хозяин уже не вернется.

— Все пошло вразнос, Ульрах. Мы сражаемся с мерзавцами, клянусь, сражаемся до сих пор, и не без результатов. К тому же, есть еще и другие: мы установили связь с двадцатью пятью боевыми ячейками. Мы перекрываем вражеские пути снабжения, мешаем их продвижению, нарушаем коммуникации. Мы уже убили тысячи предателей, соотношение потерь как никогда выросло в нашу пользу, но я не уверен, что этого достаточно. Не уверен, как бы поступил примарх, и это… это меня пугает.

Тиро был поражен, что сказал такое вслух, так как думал, что давно уже избавился от этой вредной эмоции. Страх был уделом простых смертных, но его душой завладеть не мог — благодаря десятилетиям тренировок, психологической обработки и строжайшей дисциплины. Тиро доводилось сталкиваться и с чудовищными ксеносами, и с ордами зеленокожих, жаждавших искромсать его моторизованными топорами, и с ужасными созданиями эфира, которые с воплями пытались прорваться сквозь границу между варпом и реальностью. Тиро сражался и с ними, и со многими другими врагами без всякого страха, но он боялся, и вправду боялся неизвестности будущего.

— Может, нам следует вернуться на Терру, перегруппироваться вместе с остальными легионами? Или нужно оставаться здесь, где мы ведем настоящий бой и действительно убиваем врагов? Мы — Раздробленные легионы, и мы причиняем урон противнику, но достаточно ли велик этот урон? Я не знаю ответа, не знаю, как можно сражаться без уверенности. Раньше эту уверенность обеспечивали ты и примарх, но как нам быть теперь?

Его железные пальцы сжались в кулак.

— Кровь Азирнота, ты нужен нам, Ульрах. — Тиро разжал ладонь и ударил ею по стеклу.

Контейнер отреагировал на это мерцанием и гудением стазисного поля. Прозвенел предупреждающий сигнал, и на терморегуляторах зажегся красный огонек.

Гаруда вспорхнул в воздух, издав при этом резкий крик на бинарном коде, от которого череп Тиро пронзила боль. Он отодвинулся, обеспокоенный. Неужели он помешал работе какой-то жизненно важной системы? Как узнать, может, стоить позвать Атеша Тарсу?

Красный сигнал погас, и Тиро с облегчением выдохнул. Абсурдно даже думать, что внутри стазисного поля может что-то измениться.

— Видишь, это эмоции. Мы все на грани срыва, Ульрах. — Тиро встал и принялся мерить шагами зал. — С тех пор как Феррус… После Исствана мы начали терять эффективность и контроль, и я не знаю, как это остановить. Ульрах, мы теряем то, что делало нас великими. Раньше железная воля наполняла наши сердца, но теперь она… она ржавеет и крошится.

Тиро остановился у торца контейнера и наклонился вперед, опираясь локтями на закругленные края. Он глубоко вздохнул, и в этом вздохе чувствовалась тяжесть, накопившаяся за долгие месяцы партизанской войны на севере.

— Меня готовили не к такому. Я буду сражаться и дальше, и мы пустим кровь врагу, но можем ли мы выиграть эту войну? Я не уверен.

Тишину нарушали лишь гул механизмов да постукивание когтей по крышке контейнера. Тиро вглядывался в размытый силуэт человека внутри, того, за кем он сотню раз шел в бой. Состояние Брантана — это не жизнь, а ее бледное подобие. Он как замороженный труп, ждущий дня, когда неведомый археотехник извлечет его из-под вскрывшихся слоев льда.

— Знаешь, раньше мы, насколько помню, никогда так долго не беседовали. Если бы ты не был заперт в этом гробу, ты не стал бы слушать и половины моей болтовни, а дал бы мне хорошего пинка и приказал взять себя в руки. Сказал бы, что я как дурак позволяю слабой плоти влиять на разум. И правильно сказал бы.

Гаруда постучал серебряным клювом по стеклу, и Тиро выпрямился с тихим смешком, который совершенно не соответствовал его мрачному настроению.

— Да, ты прав. Пора идти, капитану нужен отдых.

Он ударил кулаком по нагруднику, исчерченному боевыми шрамами, а затем вытянул руку, чтобы механический орел мог на нее запрыгнуть. Однако птица отошла и опять постучала клювом по стеклу. Как Тиро ни подзывал орла, тот упорно отказывался подходить. Да, у механического создания бывали свои необъяснимые прихоти — если такое слово можно применить по отношению к автоматическому устройству, — но сейчас орел проявлял совершенно не свойственное ему упрямство.

— Иди сюда, — приказал Тиро. — Сейчас же.

Птица даже не шевельнулась.

Он потянулся к орлу, но Гаруда клюнул его руку, и клюв, потрескивающий электричеством, распорол железо латной перчатки, словно силовой клинок. Тиро отдернул руку, но не успел выругаться: он заметил, что привлекло внимание птицы, но вначале не понял, что именно он видит.

Мозг отказывался принимать факты, но чем дольше он смотрел, тем труднее становилось отрицать увиденное.

Брантан, как обычно, лежал неподвижно, застыв в объятиях Железного Сердца, похожего на цепкого механического паразита. Конечности его были все так же изувечены, торс все так же обезображен четырьмя воронками от попаданий масс-реактивных снарядов.

Нет, не четырьмя.

Тиро видел только три раны.

Глава 12 ОСАДА ДВОРЦА ВКУС РАЗВРАТА ГЕНЕРАТОРЫ ПОМОЩНЕЕ

О неуязвимости и неприступности тираны говорили еще с тех древних времен, когда вокруг их великих дворцов начали возводить самые первые фортификации. История же в своей мрачной манере доказывала, что их слова были лишь пустым хвастовством, что время и огневая мощь способны обрушить любые укрепления. Не было неприступных твердынь, не было неуязвимых стен и не было таких человеческих сооружений, которые нельзя уничтожить.

По крайней мере Форрикс всегда так считал.

Он с мрачным весельем наблюдал, как Кроагер осаждал Императорский дворец и как Пертурабо отбивал первые атаки. Хотя сам Кроагер и заявлял раньше, что кузнеца войны из него не выйдет, держался он хорошо, проводя осторожные маневры, чтобы оценить врага, и смело атакуя в попытках застать его врасплох. Пертурабо не поддавался на эти уловки, и всякий раз, когда начинало казаться, что Кроагер берет верх, потери примарха оказывались гамбитом.

Чрезмерно растянутые прорывные фланги обрезались, а виртуальных воинов, оказавшихся в огневом мешке, окружали и уничтожали. Осада шла в ускоренном времени, и дни проходили за минуты, пока армии Кроагера кровавой волной обрушивались на стены дворца. Фортификации Халдвани, которые Железные Воины давно считали неудачными, выдержали все, чему подверг их Кроагер, а занимавшие их легионеры даже совершили несколько разрушительных вылазок через почерневшие от огня врата.

Дивизионы людей и величественные группы титанов исчезали, едва успев вступить в битву. Орбитальные платформы вели по полю боя бомбардировку, от которой тряслась земля, а орудия на огневых позициях, безостановочно обстреливавшие долину Ганга зажигательными снарядами, накрыли ее адскими огненными штормами.

Кроагер в одиночку контролировал армии, которых хватило бы на целый континент, и напряжение такой сложной задачи начало сказываться. Он стал совершать ошибки. Как талантливый новичок, играющий в регицид против команды гроссмейстеров, он был не в состоянии оценить бой со всех сторон и предусмотреть все возможные ответы на свои атаки. Остальные кузнецы войны, бывшие в зале, собрались вокруг них; их собственные боевые симуляции рядом с этим титаническим сражением перестали иметь какое-либо значение.

Город Просителей пал под натиском кроагеровских армий, и огромные боевые машины, сделавшие город местом сражения, выровняли его до состояния каменной пустыни. Обездоленные обитатели города сражались вместе с легионами Императора, организовав разношерстное воинство в попытке защитить поваленные дома и разрушенные жизни. Квартал Навигаторов исчез в бурлящем вихре пламени, когда безостановочные потоки имперских снарядов и контратакующие боевые роботы испепелили стремительно десантировавшиеся отряды, не дав им выйти за его пределы. Кроагера поймали на наживку, и теперь его передовые ударные части погибали впустую.

Если раньше, на первых ходах битвы, собравшиеся вокруг кузнецы войны одобрительно восклицали и комментировали происходящее, теперь они наблюдали молча, пораженные мастерством своего примарха, который выплетал музыку битвы, как виртуоз. Кроагер отчаянно пытался уследить за имеющимися у него отрядами, порой пропуская открывавшиеся пути для атак, у Пертурабо же этих проблем не было. Он легко использовал все свои силы, не упускал ни одной возможности, превращал каждую потерю из потенциальной катастрофы в убийственную контратаку.

Битва была неравной, но Кроагер не собирался сдаваться.

Брахмапутру, огромный проспект, ведущий в сердце дворца, удерживала золотая армия Кустодиев, и Кроагер довольствовался тем, что запер их там и начал проводить атаки в каньонах Карнали и мрачных районах вокруг Города Прозрения. Погруженный во тьму псайкерский анклав предлагал не самый простой путь во дворец: его охраняли Черные Стражи при поддержке таинственных полков, никак не обозначенных на гололитических проекторах.

Фальк склонился к Форриксу и прошептал:

— У него ведь не слишком хорошо получается?

— Лучше, чем я предполагал.

— Пожалуй, — согласился Фальк. — Думаешь, ему не помешала бы помощь?

— Верней всего, — сказал Форрикс, кивая на проспект Дхаулагири. — Но посмотрим, как он справится с атакой Кустодес.

— Какой атакой Кустодес? Их силы развернуты только на Брахмапутре, и они никуда не уйдут.

— Подожди и увидишь.

По украшенным статуями проспектам Дхаулагири зашагали неудержимые сотни боевых титанов. Объединять столько сильнейших своих военных машин в одной атаке было рискованно, но оценив расстановку сил, Форрикс решил, что нельзя винить Кроагера за подобный, могущий стать завершающим, маневр. Однако Кроагер не видел того, что видел Форрикс.

«Кустодес», удерживаемые в Брахмапутре, были никакими не Кустодес, а имитацией, призванной скрыть, что преторианцы Императора находятся в каком-то другом месте. Две серповидные золотые линии наступления вырвались из полуобрушенных сторожевых башен за пределами Дхаулагири, как стремительно сдвигающиеся клещи. Артиллерийские установки, превратившие огромный проспект в груду обломков, оказались в руках имперцев, горящих жаждой возмездия, и орудия оказались нацелены на титанов, которые громили Дхаулагири, словно неразумные варвары, разоряющие столицу гибнущей империи.

И едва боевые машины покачнулись под первыми выстрелами орудий, как Пертурабо обрушил на них свой железный кулак.

Львиные врата распахнулись, и второй эшелон титанов вступил в бой, будто рыцари древности, налетающие на врага с выставленными вперед копьями. Кустодии накинулись на мечущуюся пехоту, поддерживавшую вражеских титанов, и считанные мгновения спустя Дхаулагири превратилась в пустошь, усеянную трупами убитых наступателей.

А когда пала последняя боевая машина, битва была окончена, и дворец был спасен.

Кроагеру больше нечего было противопоставить, и он поднял руки, признавая поражение, — злой и гордый одновременно. Выглядел он так, будто провел дуэль с Железным Кругом.

Время опять отмоталось назад, и сцена вернулась к начальным настройкам, однако на этот раз отстраивать пришлось лишь небольшую часть дворца. В предыдущей битве от него остались только обломки — мрачные руины из разбитого мрамора, опаленного стекла и расплавленного золота. Под обороной Пертурабо же дворец сохранил все свои стены, кроме самых ключевых для сражения.

— Вы победили, повелитель, — сказал Кроагер.

— Разумеется, я победил, — ответил Пертурабо. — Дорн — глупец, он тратит время и ресурсы, носясь с идеей, будто все, что он сделал с дворцом, можно будет исправить. Он строит крепость, держа одну руку связанной за спиной, и думает, что сможет потом вернуть все как было. Сломанное навсегда останется сломанным, но мой брат никак не может это принять.

— Выступить против вас было честью для меня, повелитель, — сказал Кроагер.

Пертурабо странно посмотрел на него, и Форрикс понял, что дальше будет, за мгновение до того, как примарх жестом подозвал его и Фалька к себе.

Примарх покачал головой:

— Думаешь, мы закончили?

— Повелитель?

— Теперь моя очередь атаковать, — сказал Пертурабо.

Все закончилось, едва успев начаться.

Армии Пертурабо пробились через мощные фортификации Халдвани и Шигадзе. Небо пылало огнем. Несмотря на бомбардировки с орбитальных платформ и постоянные рейды «Грозовых птиц» и «Крыльев ястреба», легионы Железного Владыки продвигались вверх по Брахмапутре, вдоль дельты реки Карнали.

И вновь по долине Ганга прошли континентальные огненные штормы.

Когда они преодолели внешние укрепления дворца, шквал орудийных залпов приветствовал его бурлящую, завывающую орду и шагающие боевые машины. Орудия рявкнули с каждой огневой точки Дхаулагири. Лучи лазеров распороли ночь неоновыми нитями, уничтожая все, к чему прикасались. Градом посыпались снаряды. Титаны загорались, взрывались, валились на землю, давя кишащих у их ног солдат. И все же они шли. Режущие лучи ударили в бронированные стены, словно молнии. Стены пали. Они обрушились, подобно сходящим с гор ледникам. Облаченные в золотые доспехи тела летели вниз, захваченные потоком.

Дворец запылал.

Пали Врата Примус, Львиные врата, подвергнувшиеся атаке с севера, Врата Аннапурны. Наконец дивизионы Пертурабо прорвались во дворец через Последние врата и принялись уничтожать все живое на своем пути. Возле разбитых врат огромными грудами лежали тела Титанов, повалившихся друг на друга в попытках преодолеть стены. Победное воинство карабкалось по их корпусам, текло во дворец, дабы обрушиться на своего повелителя и сорвать его с золотого трона во имя нового владыки Галактики^[10].

Три лучших Железных Воина, объединив свои тактические таланты, не смогли удержать Пертурабо. Яркое напоминание о том, что мастер обороны был также и мастером нападения. Под его командованием дворец стал нерушимой крепостью, под его прицелом он превратился в хрупкую, готовую сломаться вещицу.

Пертурабо закончил симуляцию прежде, чем атакующие красные дивизионы хлынули во внутренние районы дворца. Голографические объекты сражения растворились в воздухе, оставив после себя только широкую поверхность рельефного стола. Пертурабо склонился над развалинами Последних врат и покачал головой, криво усмехаясь.

— Я лучше тебя, брат, — сказал он, не только окружающим, но и себе. — И я всегда буду лучше тебя. Я знаю, чего ты на самом деле боишься.

Солтарн Фулл Бронн заслуженно носил титул Камнерожденного, ибо, хотя про него и говорили, что он создан из вещества, составляющего планеты, он знал, что это в буквальном смысле верно для всех, но предпочитал не указывать на очевидный, казалось бы, факт. Все они были созданы из останков звезд — материи, собранной и преобразованной в результате миллиардов лет внутризвездных процессов и биохимических и электрических реакций.

Он не знал, было ли понимание этого причиной, по которой он умел смотреть в сердце камня, и не старался узнать. Того, что камень говорил с ним и рассказывал о своих тайнах и силах, было ему достаточно. Он видел его строение и состав так же легко, как дышал, и это делало его особенным в таком легионе, как Железные Воины.

Впрочем, определенно недостаточно особенным, чтобы можно было избежать этой обременительной обязанности.

Он и грозный воин по имени Кадарас Грендель, из гранд-батальона кузнеца войны Беросса, шли по забитым фетишами коридорам «Гордости Императора». Они следовали за ковыляющим лордом-коммандером Эйдолоном, который был одет в кричаще яркую броню и плащ из бритвенно-острых крючьев поверх нее, а в руках держал чудовищно огромный молот, сравнимый с тем, который был у Железного Владыки.

Эйдолон радушно встретил их на посадочной палубе. Его сопровождала почетная стража, составленная из воинов, чья броня представляла собой ураган дисгармонирующих цветов и была покрыта шипами. Горжеты у них выходили за плечи и были оборудованы различными вокс-приемниками и аугмиттерами. На шлемах выпирали звуковые имплантаты, а вместо болтеров они были вооружены странными пушками, пульсирующими, как генераторы на грани перегрузки.

Эйдолон назвал воинов «какофонами», но не стал объяснять, что они собой представляют.

Фулл Бронн попытался скрыть свое потрясение при виде флагмана, но он был уверен, что Эйдолон заметил его реакцию и ухмыльнулся. От лорда-коммандера ему становилось не по себе. У него была серая, безжизненная кожа, а глаза сидели глубоко, как у трупа.

«Гордость Императора» была местом света и шума, чудес и нелепостей. Каждый раз, когда Фулл Бронн поворачивал за угол, его глазам открывалось новое и ужасное зрелище. От избытка ощущений кружилась голова, но путешествие в «Ла Фениче» только начиналось.

Среди союзников Магистра войны ходили слухи о невероятной оргии, произошедшей здесь, об опере таких немыслимых бесчинств, что она свела Детей Императора с ума. Никто особо не принимал их всерьез, но когда перед Фулл Бронном распахнулись изогнутые двери в огромный театр, он вдруг поверил в самые дикие слухи и осознал, что даже они не передавали ужас того, что здесь произошло.

— Трон… — прошептал он, и только потом вспомнил, как неуместна теперь эта клятва.

Но никто, судя по всему, не обратил внимания.

Кадарас Грендель пораженно выдохнул.

— Добро пожаловать в «Ла Фениче», — сказал Эйдолон.

Фулл Бронн раньше видел пикты главного легионерского зала торжеств, в том числе те, которые якобы сделала знаменитая Эуфратия Киилер, но это место лишь отдаленно походило на когда-то величественный театр. Фулл Бронн сощурился, когда в глаза ударили слепящие лучи яркого света, ритмично бьющие из-под купольного потолка; ему с трудом удалось разглядеть темные силуэты, двигающиеся в облаках мускусных благовоний, которые дымились в подвешенных курильницах, словно результаты какого-то провального алхимического эксперимента.

Они пахли приторно сладко, остро и ароматно, но оставляли смутное послевкусие чего-то гнилого. От запаха у Фулл Бронна запершило в горле, и ему захотелось сплюнуть, чтобы избавиться от этого вкуса, медленно начинающего каким-то образом воздействовать на его организм. С лож наверху свисали гирлянды лиц и растянутые полотна человеческой кожи, а в подтекающих железных канделябрах стояли букеты из костей. Невидимые барабаны нестройно громыхали, словно аритмичное сердцебиение, то вплетавшееся в ревущую, пронзительную бурю звуков из покачивавшихся вокс-динамиков, то пропадавшее из нее.

Талиакрон был величественен и грандиозен, «Ла Фениче» же был совсем иным.

— Что вы с ним сделали? — спросил Фулл Бронн.

— Вознесли его до новых высот чудесного, — рычаще прохрипел Эйдолон, будто его горло и голосовые связки больше не могли согласованно работать.

Фулл Бронн, помня, что он здесь лишь гость, сказал:

— Я никогда не видел ничего подобного.

— Немногие видели, — согласился Эйдолон. — Должно быть, это приятная смена обстановки после утомительной церемониальности Додекатеона. Здесь мы прославляем то, чем стали, вместо копания в прошлом и размышлений о том, как все могло бы быть, но никогда не будет.

— Додекатеон — это совет воинов, — ответил Фулл Бронн, скрыв, как разозлило его оскорбительное замечание Эйдолона. — Мы собираемся, чтобы стать лучше.

— Как и мы, — ответил Эйдолон, ведя его глубже в «Ла Фениче».

Их путь шел через кавалькаду оживших кошмаров, извративших все, ради чего легионы раньше существовали. Перед глазами Фулл Бронна раскрывалась плоть, и блестящие внутренности вынимались для развлечения, из любопытства, ради удовольствия. Смертные и легионеры превращали свои тела в игрушки и вырезали на них символы и узоры, которые невозможно было понять и в которые невозможно было поверить.

От огромных винных бочек отходили похожие на кишки трубки, будто выкачивавшие жизненные соки из огромных органов. Развалившиеся друг на друге люди, с остекленевшими глазами и вялыми конечностями, затягивались из сочащихся дымом кальянов. Грендель остановился и забрал кожаную трубку из рук безразличного легионера, у которого в уголках рта пузырилась кровавая слюна. Он жадно втянул содержимое трубки и скривился от вкуса.

Грендель сплюнул полный рот вязкой жидкости, по виду напоминавшей соскоб с пораженного раком легкого.

— Не олимпийское марочное, но штука сильная, — сказал он.

— Ничего не трогай, — приказал Фулл Бронн, но Грендель проигнорировал его и сделал еще один глоток.

По театру мистическими наблюдателями бродили создания, которые, возможно, когда-то были людьми, но теперь так далеко ушли от своего первоначального облика, что их можно было назвать новым видом. Тела, составленные из десятков торсов от разных людей, ползали, как рептилии, на конечностях, представлявших собой мешанину рук и ног, рассоединенных, изломанных и собранных заново десятками необычайных и ужасных способов — словно отвергнутые результаты неудачных экспериментов из какого-то безумного креационистского мифа. На Фулл Бронна уставились сумасшедшие глаза, и он отшатнулся в отвращении, увидев в лицах, вшитых в животы и спины неестественных существ, смесь восторга и ужаса, наслаждения и безумия.

— Из железа рождается сила, — проговорил Фулл Бронн, пытаясь оградиться от этой мерзости, но слова были пусты, словно это царство темных восторгов лишало их силы.

— Нерушимая литания, — засмеялся Эйдолон. — Со временем ты поймешь, что нет ничего нерушимого.

— Что это за создания? — спросил Фулл Бронн, когда ближайший гештальт двинулся в сторону, а за ним вприпрыжку последовали сгорбленные существа, приставшие к нему, как просящие молока детеныши.

— Фабий называет их тератами, — сплюнул Эйдолон, неосознанно подняв руку к шее.

— Тератами?

Эйдолон пренебрежительно махнул рукой в сторону уходящих чудовищ, явно наслаждаясь беспокойством Фулл Бронна.

— Уродливые монстры, которых он создает на «Андронике» с помощью геносемени, вырезанного из мертвых. Он обращается с ними как с детьми.

— Ну и дети, — сказал Грендель. — Не хотелось бы встретиться с их матерью.

Фулл Бронн не стал больше ничего спрашивать о чудовищных тератах, услышав в голосе Эйдолона неприязнь и ненависть. Он не знал, какие отношения сложились между безумным апотекарием Фабием и Эйдолоном, но они определенно не очень друг друга любили.

Дым на мгновение рассеялся, словно занавес, поднимаемый перед началом представления. Плотная толпа легионеров и смертных смотрела на воина с татуировкой на щеке, подпрыгивавшего и крутившегося на сцене с двумя серебристыми мечами в руках. От его мастерства захватывало дух, его движения напоминали танец.

— Кто этот мечник? — спросил Грендель, с отвращением вытирая черные капли, попавшие на подбородок, тыльной стороной руки.

— Бастарне Абранкс, — ответил Эйдолон. — Капитан того, что раньше было 85-й ротой.

— Он весьма искусен, — сказал Фулл Бронн, все еще соблюдая правила этикета, хотя и понимал уже, что здесь до них никому нет дела.

Эйдолон странным образом накренил плечи, и Фулл Бронн понял, что тот ими пожал.

— Он воображает, что является великим дуэлянтом, но он всего лишь умел.

— Он неплох, — сказал Грендель, рассматривая Абранкса оценивающим взглядом, как возможного врага в будущем.

— У нас есть воины и лучше, — несколько неохотно заметил Эйдолон. — Пойдете против нас — и узнаете, насколько лучше.

Наполовину хвастовство, наполовину угроза — Эйдолон неуклюже попытался заявить о превосходстве легиона. Фулл Бронн не стал обращать внимание на колкость. Какое значение имели глупые соперничества в таком месте, как это? Он сглотнул, борясь со странной тошнотой, заскрипел зубами и заморгал, чтобы избавиться от раздражения, которое вызывал струящийся туман соблазнительных мускусных ароматов.

— Звучит сомнительно, — ответил Грендель, смотря, как группа воинов в черном ворвалась на сцену с ревущими мечами в руках и как с ними молниеносно расправились серией великолепных выпадов, парирований и обезглавливающих взмахов.

— В легионе есть воин по имени Люций, рядом с которым Абранкс выглядит калечным ребенком, — произнес Эйдолон так, словно ему приходилось выдавливать из себя слова.

— Я слышал о нем, — сказал Грендель. — Говорят, он хорош.

Грендель исчез в ароматных клубах дыма, чтобы еще понаблюдать за представлением мечника, и Фулл Бронн остался с Эйдолоном. Солдат Беросса был вооружен, так что, возможно, он собирался испытать себя в бою с Абранксом. Фулл Бронн надеялся, что этого не случится, но его уже все меньше и меньше заботило, что будет с Кадарасом Гренделем.

Да и с ним самим, по правде говоря.

Эйдолон повел его в кабинку, которая казалась островком нормальности в калейдоскопическом смешении чудес и восхитительных новых ощущений. Фулл Бронн никогда раньше не испытывал подобного наплыва чувств, и хотя поначалу он противился пучине неизведанного и пугающего, теперь он начал получать от всего этого удовольствие.

Кабинка была завалена подушками из мягких тканей: полубархата, шелка, пестрого дамаста — и грубых материалов наподобие акульей кожи или кальмаровых шкур. Ему было непривычно сидеть на них, но не неприятно, и Фулл Бронн осознал, что несмотря на недавнее отторжение, ему нравилось в «Ла Фениче». Ему стало интересно, какую реакцию вызовут строгие порядки его легиона у представителя Детей Императора на «Железной крови».

В кабинку вошли обнаженные рабы, хирургическим путем получившие дополнительные руки и ставшие напоминать древних синекожих богинь. Они принесли с собой искусно сделанные кальяны, с изогнутыми трубками, покрытыми змеиной чешуей, и наполненные кипящим дымом, неторопливо сворачивавшимся в завитки.

— Что это? — спросил Фулл Бронн, когда перед ним поставили кальян.

— Зелье Фениксийца, — ответил Эйдолон. — Ключ к дверям восприятия^[11] и способ найти ответы на все вопросы, даже если ты не знал, что задавал их.

— Звучит сильно, — сказал Фулл Бронн, уже предвкушая первый вдох.

— И это действительно так, — ответил Эйдолон, снимая трубку и протягивая ее Фуллу Бронну. — Особенно в первый раз, когда пробуешь. Особенно в Оке Ужаса.

— Оке Ужаса?

Эйдолон выглядел растерянно, словно понятия не имел, откуда возникло это название.

— Варп-шторм, — нерешительно произнес он. — Так он называется.

Фулл Бронн кивнул. Он это знал. Он не помнил откуда, но было такое ощущение, что он всегда это знал. Ему никогдараньше не говорили это название, но правильность его была несомненна.

Он помотал головой и взял трубку из влажного органического материала.

— Кожа? — спросил он.

— Лаэрская, — кивнул Эйдолон, глубоко затягиваясь переливающимся дымом. Его мертвые глаза на секунду перестали быть пустыми, а рот распахнулся шире, чем это было возможно. Из увеличенного горла вырвались струйки дыма, и Фулл Бронн понимал, что это зрелище должно было его ужасать, но абсурдность происходящего странным образом очаровывала.

Он вдохнул кальянный дым, и по лицу его расползлась кривая ухмылка, когда мир вокруг словно обрел резкость, словно очертания предметов глубже прорезались в ткани бытия. Движения оставляли эхо, звуки расходились в воздухе, как волны на воде, а на периферии зрения танцевали стремительные силуэты. Все вдруг стало реальнее, словно то, что он считал реальностью, оказалось лишь лаком на истинном мире. Появились еще одни преобразованные рабы, один изувеченнее другого, и хотя раньше они его поражали, он вдруг обнаружил, что любуется новыми уродствами. Они принесли серебряные кувшины, а раб, чей пол невозможно было определить, протянул ему хрустальный кубок со сложной резьбой, бросающий во все стороны ослепительные блики. Фулл Бронн пытался уследить взглядом за мириадами лучей, потянулся к ним, чтобы дотронуться, но сдался, когда еще один раб, лицо которого было будто сплавлено из двух половинок от разных людей, налил прозрачную густую жидкость в кубок, неизвестно как очутившийся в руке.

Его чувства переполнил опьяняющий соленый аромат, и он осторожно поднял кубок к лицу.

— О, тебе это понравится, — пообещал ему Эйдолон.

— Что это?

— Мы называем его «Лакримоза», — сказал Эйдолон. — Восхитительное вино, полученное из слез рабов.

Фулл Бронн осторожно выпил. Глаза его распахнулись. Вкус, как Эйдолон и обещал, был восхитителен. Страдания тысяч смертных, дистиллированные в один глоток. Во вкусе смешались боль и наслаждение, это была головокружительная симфония ароматов, от возбуждающих до омерзительных. Это был весь спектр эмоций, от высочайших до низменнейших, в жидкой форме. Он запрокинул голову, осушая кубок, и пораженно увидел портрет, висящий высоко над их кабинкой.

Он ахнул, узнав в изображении Фулгрима — в том облике, в котором он его видел, казалось, целую жизнь назад. Пластины его доспехов ярко сияли, изогнутые линии золотого крыла палатинской аквилы на героической фигуре были изображены так реалистично, будто сам Фулгрим взирал на него с высоты. Фулгрим на этом портрете, в своей величественности способном сравниться с картинами во дворцах делхонианского тирана, был таким, каким он был в собственных глазах.

Фулл Бронн посмотрел в глаза на портрете, и Лакримоза свернулась у него во рту.

Его прострелил заряд изысканного удовольствия, затягивая глубже в пучину чистых ощущений. Он пришел сюда, преисполненный возмущения, и слабеющий голос в его голове еще кричал при виде ужасных вещей вокруг. Но та часть его, которая испытывала отвращение, уже уменьшалась, как ядро умирающей звезды.

— Мне не следует быть здесь, — сказал он, но слова будто слетали с чужих губ. — Не таков путь Железных Воинов.

— Мог бы стать, — заметил Эйдолон.

— Железный Владыка никогда на это не согласится, — сказал он, отчаянно пытаясь сохранить ясность мыслей.

— У него не останется выбора, если наслаждения, даруемые Властителями разврата, проникнут в Додекатеон тайно. Они распространятся по всему Четвертому легиону через его орден каменщиков, и Пертурабо будет вынужден принять чувственные высоты Темного Принца.

— Темного Принца? — спросил Фулл Бронн, тут же чувствуя, что вопрос уплывает от него.

— Разве не восхитительна та дрожь, которая охватывает тебя, когда ты преступаешь границы того, что большинство называет моралью, когда наслаждаешься тем, что прочие называют беспутством? — спросил Эйдолон, выдыхая клубы крепкого кальянного дыма ему в лицо. — Все мы нарушили самую священную из своих клятв, так что же с того, если мы нарушим еще одну? Или еще десять?..

Фулл Бронн кивнул; теперь ему было очевидно то, о чем говорил Эйдолон.

— Ты прав, — сказал он, несмотря на то, что внутренний голос кричал об опасности. — Теперь я понимаю.

— Пей, — сказал Эйдолон, вновь наполняя его кубок. — Скрепи свой договор с Темным Принцем.

Фулл Бронн улыбнулся и поднес кубок к губам.

— Да, пожалуй, я так и сделаю.

Прежде чем он успел выпить, возникший из дыма силуэт навис над ним и тыльной стороной руки выбил у него кубок. Он в ярости вскочил на ноги и обнаружил, что перед ним стоит Карадас Грендель.

— Железо внутри, Камнерожденный, — сказал Грендель, и слова эти были словно холодный нож, вонзенный в сердце. — Вам не кажется, что нам пора уходить?

— Я убью тебя за это, — рявкнул Фулл Бронн.

— Нет, — ответил Грендель, бросая на Эйдолона ядовитый взгляд. — Вы мне спасибо скажете.

Бронированный кулак Гренделя обрушился на его лицо.

И из мира пропал весь свет и все удовольствие.

Прошлая неудача с созданием рабочей модели термического направленного дислокатора не отбила у фратера Таматики желание попытаться вновь. Более того, ему только сильнее обычного захотелось узнать, что пошло не так в первый раз. Он вышагивал перед контрольными приборами, наблюдая за стрелками, указывающими на предельные показатели энергии, питающей магнитные подвесы.

— Так-то лучше, — сказал он, постучав железным пальцем по индикатору, стрелка которого металась сильнее прочих.

Две новые сферы, отлитые из сплавленных остатков первой пары, вращались в концентрических кольцах в дальней стороне лабораториума. Окружавшие их магнитные поля были на порядки сильнее тех, которые он установил, когда Велунд приходил понаблюдать, и, следовательно, больше было расстояние между ними и его контрольным пультом.

Перед ним на трех длинных скамьях сидело тридцать бормочущих калькулус логи — словно молельщики перед варварской святыней. Эти автепты, с пустыми лицами и обритыми головами, были параллельно соединены друг с другом пучками разноцветных плоских кабелей, и их и без того поразительная вычислительная мощь была увеличена еще больше благодаря объединенному сознанию, которое он создал для самого впечатляющего своего информационного устройства. Закрыв глаза, чтобы свести к минимуму поступление ненужных сенсорных данных, они функционировали как единый мозг, обрабатывая гигантские массивы арифметических данных и параметров гексаматематической геометрии, которые были нужны ему, чтобы контролировать возрастающую энергию.

Таматика был уверен, что исключил из эксперимента любую неопределенность. Теперь нужно было лишь контролировать огромную поступающую энергию и соотносить ее с немыслимой требуемой энергией. Теория была выверена, но Таматика знал, что у теорий имелось неприятное свойство расходиться с практикой.

С десяток сервиторов, с которых он снял механические части (насколько это было возможно без потери функциональности), обслуживали задействованное в эксперименте оборудование в опасной близости от двух быстро вращающихся сфер. Сам Таматика не решался подходить к машине: он был слишком сильно аугментирован и не выжил бы в противодействующих магнитных полях. Их силы буквально разорвали бы его на части.

Он проверил потоки данных на многочисленных дисплеях — бегло, но достаточно внимательно, чтобы убедиться, что все идет по плану. Это был чрезвычайно опасный эксперимент, но Таматику подобные проблемы волновали все меньше и меньше после каждой механической аугментации. Сам Феррус Манус не раз говорил с Железным Братством об этой теряющейся человечности и о том, какие опасности это несет и как может лишить их способности сочувствовать, но если Братство когда-то и собиралось принять эти предупреждения к сведению, после смерти Ферруса Мануса о них забыли.

Мысль об убийстве примарха оставила Таматику странным образом равнодушным, и в некоторые особо тяжелые моменты он начал задаваться вопросом, разумно ли поступил легион, выбрав путь аугментаций. Он видел прямую зависимость между неспособностью воина к сопереживанию и уровнем бионических улучшений в нем. Это могло бы стать увлекательной темой для исследований, но сейчас было неподходящее время для подобных прихотей.

Во времена войны Железное Братство было больше занято созданием оружия, чем философскими вопросами. Последнее было в сфере компетенции библиариума — точнее, должно было быть, если бы у Железных Рук когда-либо существовала такая организация.

Он помотал головой, отгоняя ненужные сейчас мысли, и вернулся к текущим вопросам. Все значения мощности приближались к тому уровню, которые, по вычислениям калькулус логи, ему понадобятся, и магнитное поле было стабильно. Поскольку ему, как он и сказал Велунду, нужны были генераторы помощнее, он подсоединил свое экспериментальное оборудование к плазменным двигателям, направив их энергию в свой лабораториум. У него мелькала мысль, что на это следовало получить разрешение у Кадма Тиро, но раздражительный капитан все равно бы его не дал.

Какой смысл просить о чем-то, если знаешь, что тебе вернее всего откажут?

— Да, — сказал он самому себе. — Да, это сработает. А даже если не сработает, проще просить прощение, чем получать разрешение^[12].

Таматика нажал на кнопку активации на пульте, подводя энергию двигателей к оборудованию, питающему его изобретение. Показатели начали расти, а Таматика фиксировал их все с помощью записывающего оптического устройства в бионическом глазе.

Между двумя сферами проскочили молнии — до слез яркая изогнутая сеть. Троих сервиторов сожгло вырвавшимся электрическим зарядом, прежде чем в остальных заработали протоколы самосохранения, заставив отодвинуться. Используемая энергия могла испарить весь корабль, и Таматика начал переносить эту энергию в экспериментальное оборудование, которое будет проводить квантовую замену между сферами.

Ему оставалось только опустить два переключателя, которые замкнут цепь.

Но вдруг в глубине сознания всколыхнулось сомнение, и его руки замерли над переключателями.

— Что если не получится? — произнес он, поворачиваясь к бормочущим автептам калькулус логи.

У них не было для него ответа, лишь выходные данные и балансные показатели.

Поток гексаматематических вычислений был успокаивающим в своей простоте, и Таматика с облегчением выдохнул. Он кивнул и махнул рукой, словно хотел показать, что принял их совет.

— Да, разумеется, вы правы, — сказал он. — К чему эта нерешительность?

Он опустил переключатели, и в ответ на взмывшие значения мощностей прогремел оглушительный взрыв. Реле тут же взорвались, молнии прорезали воздух, наполняя зал вспышками ослепительной энергии и заставляя все трястись, как при сейсмическом ударе.

— Таматика, дурак ты проклятый! — вскрикнул он, когда калькулус логи завопили одним голосом и их объединенное сознание угасло от вспышки ответных данных. Все тридцать повалились на пол, истекая кровью, а над их черепами поднимался дым от сожженных мозгов. Невозможно было определить, как сильно оказалась перегружена система: все стрелки и индикаторы расплавились.

Таматика посмотрел на две сферы. Между ними скакал слепящий свет, а сервиторы исчезли, испепеленные в огне расширяющегося электромагнитного поля. О том, почему этот эксперимент пошел не так, он подумает позже; сейчас же Таматика ударил ладонью по аварийному выключателю.

Подача энергии к устройствам вокруг сфер была мгновенно прекращена, и о потенциально катастрофическом скачке энергии напоминало только облако наэлектризованного воздуха. Таматика выдохнул с облегчением и раздражением, глядя на разбитый пульт в надежде получить от этой неудачи хоть какую-нибудь информацию.

От его самописцев почти ничего не осталось, но один выживший датчик сообщил ему, куда именно ушли огромные потоки энергии, выведенные из системы эксперимента, и как это будет выглядеть для любого другого корабля, который окажется поблизости.

— А, электромагнитный выброс, — сказал он. — Это плохо. Это очень плохо.

Глава 13 ПОДАЛЬШЕ ОТ КРАЯ МАСКИ СНЯТЫ ПРИКАЗЫ АТАКОВАТЬ

Это было похоже на пробуждение от кошмара, после которого понимаешь, что кошмар продолжается и в реальности. Череп Солтарна Фулл Бронна гудел, словно кипящий паровой котел с перекрытым клапаном для сброса давления. Он застонал. Во рту был сладкий липкий привкус, как будто в него насильно влили целые галлоны сиропной пищевой пасты. Веки слиплись, в горле саднило и было трудно дышать.

Что с ним случилось?

Внутри он ощущал пустоту, словно какие-то сильные очистительные средства вымыли из тела всю энергию, оставив после себя только озноб. Яркий свет проникал сквозь веки и вонзался в мозг, который и без того болел так, будто его сжимал механический кулак дредноута. Нервы грозились проткнуть кожу, отчего любое прикосновение становилось мукой.

— Он просыпается, — сказал один голос, хриплый и скрипучий.

— Я не был уверен, что это произойдет, — сказал другой.

— Не так уж сильно я его стукнул, — проворчал третий.

Он попытался понять, о чем шла речь. Равнодушный гул приборов, отдававшийся эхом, и едкий запах антисептика и формальдегида указывали на апотекарион, но грубые голоса, скрип пластин брони и запах оружейного масла больше подходили оружейной легионера.

— Где я? — просипел он.

— На борту «Железной крови», — ответил первый голос. — В апотекарионе.

Тут он, по крайней мере, не ошибся.

— Почему? Что случилось?

Он открыл глаза, щурясь от резкого света люменов и отблесков, которые отбрасывали металлические стенки шкафов и стеклянные сосуды, в которых плавали куски ткани и запасные органы.

— Мы надеялись, ты нам расскажешь.

Говоривший склонился над ним, и он узнал Сулаку. Апотекарий был из гранд-батальона кузнеца войны Торамино и в настоящее время носил титул Верховного в Додекатеоне — судя по слухам, вполне заслуженно.

Фулл Бронн сел, чувствуя в теле такую же слабость, как и в тот день, когда ему вживили черный панцирь: руки и ноги дрожали, мышцы болели, словно их растянули до невозможного предела. Чьи-то руки поддержали его.

Кузнец войны Форрикс, стоявший сбоку от упрочненного анатомического стола, на котором сидел Бронн, крепко держал его за предплечье. Хотя и осторожное, это прикосновение вызывало боль, и Бронн высвободился.

У широких дверей апотекариона стоял ничем не примечательный воин, чьи длинные волосы были заплетены в замысловатую косу, перекинутую на правое плечо. Его лицо казалось знакомым, но Бронн никак не мог вспомнить, откуда, — пока не потер болящее место на челюсти.

— Ты ударил меня, — он наконец вспомнил тот сокрушительный удар, который отправил его в нокаут.

— Всегда пожалуйста, — ответил Кадарас Грендель.

— Что? — рявкнул Бронн и поморщился, когда молоты в его голове застучали громче.

— Думаю, в этот раз мы можем обойтись без дисциплинарного взыскания, — сказал Форрикс.

— Он поднял руку на старшего по званию, — возмутился Бронн.

— Вы правда не помните, что там произошло? — спросил этот невыносимый Грендель, широко и нагло ухмыляясь. — Забористую же смесь вам споил Эйдолон.

— Эйдолон? — переспросил Бронн. Память вытолкнула воспоминание, как вода выталкивает на поверхность распухший труп утопленника. — Помню, я что-то курил. А потом пил. Что-то, приготовленное из слез.

— Похоже, легионер Грендель спас тебе жизнь, — сказал Сулака, выдвигая из перчатки-нартециума шприц для подкожных инъекций.

Бронн почувствовал легкий укол в плечо, а затем — волну тепла, распространявшегося от места укола. Почти сразу мысли прояснились, головная боль стала уменьшаться. Благодаря химической стимуляции восстановительные механизмы его тела заработали в полную силу: кожа покраснела и покрылась густым потом, который выводил токсины.

— Я не понимаю, — признался он.

— Кажется, как и все мы. — Форрикс обошел вокруг стола и встал перед Бронном, придирчиво осматривая его, словно решая, что будет правильнее — поздравить его с возвращением в легион или заковать в кандалы. — Не знаю, что они пытались с тобой сделать, Камнерожденный, но, думаю, Грендель помешал тебе стать одним из них.

Встреча в «Ла Фениче» практически полностью стерлась из памяти Бронна, но одна мысль о том, в чем он мог там участвовать, вызывала в нем отвращение. Он с трудом подавил приступ тошноты и вцепился в край стола, силясь удержать содержимое желудка на месте.

— В Детях Императора завелась какая-то гниль, — сказал Форрикс. — Мы все поняли это, как только увидели карнавалию Фулгрима на Гидре Кордатус, но все оказалось гораздо хуже.

— Что вы имеете в виду? — спросил Сулака.

— То, что слухи, доходившие до нас, оказались больше, чем слухами, — сказал Пертурабо и, пригнув голову, вошел в апотекарион; три робота из Железного Круга последовали за ним.

В зале и так было тесно; с появлением в нем примарха и трех телохранителей апотекарион начал вызывать клаустрофобию.

— Слухи, повелитель? — переспросил Фулл Бронн. — Какие слухи?

— Те, что зародились после Исствана-V, — ответил Пертурабо, — невероятные россказни об оргиях, что проводились в честь старых богов и демонов. О волшебстве и жертвоприношениях.

— Но это же только слухи, да? — спросил Форрикс, у которого такие предположения вызвали негодование. — Мы же не станем всерьез говорить, что в варпе и правда существуют какие-то древние силы. Что бы ни происходило с Детьми Императора, это помешательство, одержимость совершенством, подогреваемая Фениксийцем. Но не более того.

Пертурабо ответил не сразу:

— Я пытался отрицать это, пытался найти объяснение, списать все на помутнение рассудка, но мы видели, во что превратился III легион, и слышали рассказ Кадараса Гренделя о событиях на «Гордости Императора». Нет сомнений: Фулгрим верит, что действительно служит демоническим богам.

— Богам? — Бронн не хотел допускать такой мысли, но, произнеся ее вслух, почувствовал, что в ней есть правда. — Волшебство и демонические силы?

— Звучит безумно, согласен, но если Фулгрим и его легион действительно в это верят, нам придется считаться с их убеждениями.

— Я помню… чудовищ, — сказал Бронн. — Эйдолон называл их тератами, сказал, что они — пасынки апотекария Фабия.

— Фабий создает новые формы жизни? — спросил Сулака. — На что они похожи?

— Жуткие создания, чудовищная смесь хирургических уродств и генетических отклонений.

Бронн сглотнул отвратительную горечь: в памяти всплыло воспоминание об этих безобразных рабах, об их извращенном уродстве. Ужасный опыт, который оставила после себя вакханалия III легиона, вызывал неотступную физическую боль, и Бронн обратился за утешением к догматам Железных Воинов:

— Из железа рождается сила. Из силы рождается воля. — Подкатила новая волна тошноты, с которой он еле справился. — Из воли рождается вера. Из веры рождается честь. Из чести рождается железо.

— Да будет так вечно, — закончил литанию Сулака и склонился над Бронном. — Но расскажи подробнее про эти новые формы жизни, звучит интригующе.

— Забудь про них, Сулака, — приказал Пертурабо и повернул к себе голову Бронна, рассматривая его со всех сторон. — Ничем хорошим такие эксперименты не кончатся, но в алхимии Фабий разбирается, если его зелья могут свалить с ног Железного Воина. — Лицо его окаменело. — Не стану делать вид, будто понимаю, что происходит в легионе моего брата, но больше мы наших воинов на их собрания посылать не будем. Что бы ни завладело легионерами Фулгрима, моих оно не получит.

— И что теперь? — спросил Форрикс.

— Я поговорю с братом, — сказал Пертурабо.

Барбан Фальк, облаченный в доспех Мк-IV, мерил шагами мостик «Железной крови», сцепив руки за спиной. Он остановился ненадолго, чтобы понаблюдать за сводящим с ума калейдоскопом цветов и грозовых разрядов, что бесновался по ту сторону смотрового экрана. Око Ужаса — так теперь этот регион назывался на астрогационных картах — было неистовым вихрем имматериальной энергии, в котором ничто не могло выжить, однако линии курса, полученные от навигатора-ксеноса на «Андронике», следовали вдоль прожилок реального пространства, которые блистательно обходили все турбулентные глубины.

Хотя все инстинкты Фалька подсказывали, что эльдар доверять не следует, он вынужден был признать, что Верхние пути оказались не более опасными, чем внутрисистемные маршруты, по которым ему доводилось летать: пока они не потеряли ни одного корабля. Базы данных «Железной крови» записывали курс, насколько могли, но Фальк подозревал, что этот путь останется проходим только до тех пор, пока не будет выполнена их миссия.

Ему надоело быть здесь одному, но Кроагер налаживал связь со своим гранд-батальоном, Форрикс совещался с примархом, а мостик требовал присутствия хотя бы одного из Трезубца. Корабль удерживал на курсе капитан — механический гибрид по имени Бадет Ворт. Его тело было практически полностью встроено в алтарь, из которого капитан и осуществлял управление. Проигнорировав нескончаемый поток поправок к курсу, который исходил от Ворта, Фальк вновь зашагал по палубе, не в силах не смотреть на бурлящие миазмы всполохов, на этот вечный круговорот энергии, что буйствовал за хрупкой преградой защитных полей, окружавших корабль.

То и дело в этом вихре появлялись и исчезали контуры — лиц, глаз, тысяч других фрагментов человеческих обличий. Случайные, призрачные образы, ибо варп был царством иллюзии, малопонятным пространством предательских изменений, где вещи были не тем, чем казались, и где ничему нельзя было верить.

Во время полетов в варпе обычной практикой считалось держать оккулус закрытым, изолируя мостик от безумия снаружи; Фальк же, учитывая, насколько безопасным оказался их курс, приказал оставить заслонки открытыми. Мерцающие глянцевые цвета, окрасившие мостик, чудесные спирали света таких оттенков, которым он и названий подобрать не мог, были приятным контрастом блеклой функциональности корабельного интерьера.

Фальк остановился в центре мостика и, окруженный бормотанием сервиторов, бинарным шепотом и лязганьем катушек в вычислительных машинах, всмотрелся в глубины шторма. Словно почувствовав его взгляд, течения, омывавшие корабль, свились в новые, еще более прихотливые узоры. Изгибы и линии пересекались под случайными углами, складываясь в беспорядочную геометрию. Сами по себе они не имели смысла, но стоило Фальку приглядеться пристальнее, как в их соединении забрезжила какая-то закономерность.

Вихри света и тьмы вначале казались совершенно хаотичными, но затем Фальк увидел в них мимолетный образ — ухмыляющееся лицо. Череп, похожий на тот, что украшал наплечники его доспеха. Стоило ему моргнуть — и образ пропал. Во рту у Фалька пересохло; он даже не знал толком, что именно увидел.

И увидел ли вообще что-нибудь.

Он не отрывал взгляда от того бурлящего района варпа, в котором, как ему казалось, видел череп, но изгибы, линии и углы никак не хотели складываться во что-то осмысленное. Тогда Фальк посмотрел на железную стену мостика: царапины, потертости и микротрещины в изношенном металле обрели под его взглядом иллюзию движения, и фрактальный рисунок поверхностных дефектов стал четче, образуя тот же череп, что явился из глубин варпа.

Фальк скрипнул зубами и отвернулся.

Он снова увидел череп в перекрещивающихся линиях решетчатых ферм. Вмятины на коже его перчаток превратились в пустые глазницы, которые рассматривали его со странным, навязчивым вниманием. Однажды увидев этот череп, его нельзя было развидеть, и Фальк с нарастающим чувством паники заметил, что потертости на железных плитах палубы и черно-желтые шевроны складываются во все тот же оскал скелета. Он постарался успокоиться и дышать ровнее: варп мог обманывать рассудок, мог, в силу своих неведомых законов, изменить человеческое восприятие реальности.

— Изолировать мостик, — приказал Фальк. — Опустить заслонки.

Заслонки со скрежетом сомкнулись, но Фальк, прищурив глаза, вдруг вскинул руку: он увидел яркую вспышку искусственного света, которая подобно новорожденной звезде загорелась прямо по курсу «Железной крови».

— Стойте. Открыть заслонки.

С протестующим стоном затворы поднялись. Раздался сигнал обнаружения, и Фальк направился к терминалу сюрвейеров. Просмотрел данные с носового ауспекса — и почувствовал, как нарастает внутри радостное возбуждение.

— Лорд Пертурабо? — сказал Фальк, прижав палец к горжету. — Мы здесь не одни.

— Во имя примарха, что это было? — спросил Кадм Тиро, направляясь к посту, который обычно занимал фратер Таматика, но сейчас на его месте был Сабик Велунд.

Велунд тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос. На экране в стальном корпусе один за другим загорались красные огоньки, и каждый означал, что из строя вышла какая-то жизненно важная система.

— Точно не знаю, капитан. Внутренние контуры двигателей зарегистрировали критический выброс мощности реактора и автоматически запустили протоколы сброса. Почти все системы корабля отключены до тех пор, пока энергетические уровни не опустятся до безопасных пределов.

— Откуда взялся этот выброс?

Велунд просмотрел данные по двигателям за последние пятнадцать минут: показатели мощности намного превышали норму, которая полагалась «Сизифею» на текущей скорости. Во время тонких маневров на Нижних путях внутренний контур каждого двигателя работал с сильно уменьшенной производительностью, но и в этих условиях энергия вырабатывалась колоссальная. Тяжелое и неотвратимое предчувствие подсказывало Велунду, куда эта энергия могла перенаправляться.

— Таматика, ты идиот, — сказал он.

— Что? — воскликнул Тиро в бешенстве, заставившем его орла вспорхнуть. — Что еще натворил этот проклятый маньяк?

— Думаю, фратер попытался во второй раз запустить свой термический направленный дислокатор. Он сказал, что нужны генераторы помощнее, и, судя по всему, ради этого он направил энергию двигателей в лабораториум.

— Таматика! — взревел Тиро по корабельному воксу. — Что ты сделал с моим кораблем? Немедленно иди сюда, чтобы я мог тебя прибить!

Отвечать ему не собирались, так что Тиро вновь накинулся на Велунда. С гудением включилось аварийное освещение, и мостик погрузился в красные сумерки. Велунд склонился над пультом, собирая все доступные ему данные. Он отметил, как изящно Таматика скрыл перекачку энергии из реакторов, как он накапливал нарастающую по экспоненте мощность, и какой катастрофой стал отвод этой энергии после завершения эксперимента.

— Что он с нами сделал? — спросил Сайбус, как раз пытавшийся восстановить орудийные системы корабля. — Я не могу подать энергию к артиллерийским батареям.

— Протоколы сброса все отключили, — ответил Велунд, глядя на обнуленные показатели на пульте. — Мы полностью потеряли ход.

— Да я с него за это голову сниму, — пообещал Тиро.

— Это еще не все, — сказал Велунд. — И продолжение вам не понравится.

— Что?

— Сбросить столько электромагнитной энергии в вакуум — это все равно что зажечь сигнальный огонь. Любой корабль в радиусе ста световых лет скорее всего нас заметил.

— Предатели? Они узнают, что мы здесь?

— Почти наверняка.

Тиро резко отвернулся и окликнул Варучи Вору, сидевшего в навигационном отсеке. Эльдарский ученый встал с низкого кресла и грациозно прошествовал к разгневанному капитану «Сизифея».

— Какое расстояние разделяет Верхние и Нижние пути?

Вора развел руки, а потом изобразил жестами спираль:

— На этот вопрос трудно ответить. В подобном шторме расстояние — понятие относительное. Как далеки друг от друга, например, сон и бодрствование?

— Уж от поэзии меня избавь, — огрызнулся Тиро. — Отвечай прямо, или я тебе голову прострелю. Эти пути достаточно близко, чтобы заметить вспышку от наших двигателей?

— Если на другом корабле следили за космосом вокруг, то да, они нас заметили, — сказал Варучи Вора.

Тиро кинулся к пульту слежения — одному из немногих приборов, которые не пострадали при отключении в результате разгона реакторов. Экран показывал поток бесполезных данных: искаженный помехами кошмар из отраженных сигналов, лишенных всякого смысла, и размытых образов, которые сканеры не могли распознать. В середине варп-шторма от обычных ауспексов было мало проку, и только уникальная мутация навигатора позволяла хоть как-то следовать курсу среди имматериальных течений.

Сейчас Тиро нужен был способ — какой угодно — узнать, где именно находится враг.

Ауспекс выдавал волну за волной белого шума и помех, но на мгновение экран очистился, показывая мимолетное изображение окружающего пространства. Засветился дисплей целей: прибор сделал снимок эхосигналов, которые он получал с пассивных датчиков.

Тиро почувствовал холод, словно стоял рядом со стазис-контейнером Ульраха Брантана.

Более трехсот кораблей капитального типа, на низком параллельном векторе строго за кормой «Сизифея». Два передовых дозорных корабля, по меньшей мере ударные крейсеры, приближаются на векторах перехвата.

А обесточенный «Сизифей» дрейфует, беспомощный, как детеныш осколкозмея, попавший в капкан.

— Все по местам! — крикнул Тиро. — Вражеские корабли приближаются.

Пертурабо еще раз просмотрел запись с носового ауспекса; полученные на пределе дальности прибора, эти недостоверные показания состояли из аномальных данных и варп-помех — и среди них, при каждом повторе в одно и то же время, внезапный и яркий электромагнитный импульс. Импульс оставил мощнейший след в виде искажений частот, радиации и ядерного спектра, и глубинные пласты когнитивных уровней Пертурабо зафиксировали эту информацию.

— Это же вражеский корабль, — сказал Форрикс с нескрываемым удивлением.

— Мы знаем, чей? — спросил Кроагер.

— Железных Рук, — ответил Пертурабо и провел пальцем по цепочке данных, которую снова воспроизводила запись.

— Десятый легион? — отозвался Форрикс. — Те ассасины на Гидре Кордатус были из Железных Рук.

— Один из них, — поправил Пертурабо. — Но я точно знаю, что они пришли с этого корабля.

Остановив запись, на которой вокруг вражеского корабля расцветал ореол энергии, примарх не мог понять, как воины Медузы допустили такую оплошность и столь явно обнаружили свое присутствие.

— Такие ошибки не в стиле Десятого, — заметил Кроагер.

— И я так думаю, — согласился Пертурабо. — В обычных обстоятельствах я бы сказал, что они слишком уж откровенно сигнализируют о себе, но на ловушку это не похоже. Кажется, нам просто подвернулся замечательный шанс.

— Есть прицел по координатам их последнего положения, — доложил Фальк, стоявший у командного алтаря Ворта. — Мы в авангарде флота и через несколько минут подойдем на дистанцию действительного огня.

Пертурабо кивнул и склонился к монитору, на котором застыл расширяющийся след электромагнитного импульса. Примарх прищурил глаза, анализируя данные, и задумчиво постучал пальцем по экрану. Затем перевел взгляд на сводящие с ума завихрения урагана, метавшиеся снаружи, — и увидел в них холодную логику, увидел порядок в этом кипящем средоточии бури, некое примитивное сознание, обретшее зачатки формы благодаря тем самым ничтожествам, что плыли по его имматериальным волнам. Путешествие в Око Ужаса только усиливало так знакомое Пертурабо чувство, будто его внимательно изучают: казалось, вечный хаос этого шторма теперь обратился вовнутрь, чтобы рассмотреть посторонних, проникнувших в его заповедное сердце.

Генетические сыны Пертурабо не понимали варп столь же хорошо, как он сам, ведь они не прожили всю жизнь под звук его манящей песни. Для них Око Ужаса было неприступной аномалией, странной и загадочной. Географической опасностью, которую следует избегать. Для Пертурабо же этот феномен был уцелевшей частью древней галактической симфонии, сопровождавшей саму жизнь как отголоски — постепенно стихающие — музыки творения, звучавшей на заре времен.

— Повелитель? — заговорил Форрикс. — Что-то не так?

— Здесь есть что-то неправильное, — ответил Пертурабо; в его сознании всколыхнулось новое подозрение, пока еще смутное, которое нужно было осторожно выманить на поверхность. — На что я, собственно, смотрю? На что-то… чего здесь быть не должно.

Он старался смотреть сквозь очевидные данные, указывавшие на то, что корабль терпит бедствие, и при этом позволил растущему подозрению оформиться без сознательной подсказки. Ответ всплывет из подсознания, но только в свое время.

Сигнал из трех восходящих звуков, раздавшийся за его спиной, возвестил, что поступило сообщение от Детей Императора. Еще до того как Барбан Фальк подтвердил получение, Пертурабо знал, кто был отправителем.

— Нас вызывает по воксу «Гордость Императора». Лорд Фулгрим хочет поговорить с вами, повелитель.

Пертурабо кивнул, и над проектором, встроенным в палубу перед смотровым экраном, возник прозрачный образ из зеленого контрастного света. Фениксиец был облачен в пышные, свободные одеяния; херувим, окутанный пламенем, нес крылатый шлем и поддерживал шлейф плаща примарха.

— Вы его заметили? — тихо проговорил Фулгрим; его голос звучал хрипло от возбуждения.

— Заметили, брат, — ответил Пертурабо. — Мы через несколько мгновений выйдем на прицельную дальность.

— Прицельную дальность? Ты же не собираешься просто уничтожить этот корабль?

— Конечно, собираюсь, а как же иначе?

— «Андроник» готовит абордажные суда, чтобы захватить его, — ответил Фулгрим, как будто не было ничего очевиднее. — Ты же узнал в нем один из кораблей Горгона?

— Да, Десятый легион, ну и что?

— Я ни за что не упущу шанс еще раз посрамить бедного мертвого Ферруса.

— Нет, — сказал Пертурабо. — Как только у нас будет расчет цели, «Железная кровь» разнесет его на атомы.

Голограмма Фулгрима изобразила разочарование.

— И тебе совсем не интересно, как они сумели нас опередить? Кто они, что здесь делают?

— Нет.

— Правда? Каручи Вора говорит, что у них на борту может быть проводник вроде него.

— Еще одна причина, почему корабль следует уничтожить немедленно.

— Не лишай меня удовольствия, — обиделся мерцающий Фулгрим. — Будь это корабль Имперских Кулаков, сомневаюсь, что ты поспешил бы навести на него бомбардировочные орудия. Нет, ты бы загрузился в свою неуклюжую «Грозовую птицу» и начал искать слабое место в их корпусе.

Пертурабо отключил связь между «Железной кровью» и «Гордостью Императора», после чего повернулся к Фальку:

— Когда будет готов расчет целей, уничтожь эти корабли.

— Корабли, повелитель? — переспросил Фальк.

Пертурабо кивнул, понимая теперь причину своих сомнений. Он вновь посмотрел на закольцованную пикт-запись электромагнитного импульса: да, вот она, тень в световой вспышке, намек на тьму там, где тьме не было места. Отражение в зеркале урагана, где не могло существовать ничего, способного отбрасывать отражение.

— Один из них убегает, — заметил Пертурабо, — но здесь все равно два корабля.

Приказ атаковать был отдан, и Дети Императора среагировали моментально. Посадочная палуба «Андроника» погрузилась в хаос: каждая банда стремилась первой пробиться к «Грозовым птицам» и абордажным торпедам. Шла погрузка клеток с рапторами, чья броня была недавно выкрашена в пронзительно яркие розовый, синий и желтый цвета. Великолепные знамена из кожи и шелка, свисавшие с железных балок, развевались в потоках воздуха, раскаленного ожившими двигателями.

Люций бросился сквозь толпу, направляясь к ближайшей «Грозовой птице».

Беспомощный вражеский корабль — а именно таким и должен быть враг — дрейфовал в космосе в пределах досягаемости дозорной группы, и его экипаж просто напрашивался на смерть. Мечи Люция чуть ли не выпрыгивали из ножен, и хотя он говорил себе, что это лишь его воображение, звучало это не очень убедительно. Доспех его, смазанный человеческим жиром, влажно блестел; на оскверненном орле, украшавшем нагрудник, еще не высохла кровь из свежих шрамов, которые мечник нанес себе на лицо.

Люций запрыгнул на штурмовую аппарель «Грозовой птицы» и, уверенный, что обеспечил себе место в первой волне абордажа, оглянулся, чтобы узнать, кто еще присоединится к нему. Легионеры буквально дрались за право первыми сцепиться с врагом; после Призматики их рвение не находило выхода, и этот восхитительный шанс окунуться в страдания врага нельзя было упускать.

Марий Вайросеан проложил себе путь трубным ревом; следом за ним к ждущей «Грозовой птице» прорывались какофоны, и их акустические пушки кричали и стенали, словно хор проклятых. Бастарне Абранкс и Лономия Руэн, его консорт, с боем пробились к одному из кораблей. Заметив Люция, Абранкс поднял меч — то ли в приветствии, то ли с вызовом. Люцию было все равно.

Его взгляд метнулся к абордажной торпеде, стоявшей, словно прокаженная, в дальнем конце палубы отдельно от других. За место на этом транспорте никто не дрался: перед ним стоял апотекарий Фабий, спокойно руководивший работой тяжелого подъемника, что переправлял из недр корабля огромный контейнер. Стенки его были помечены таким количеством предупреждающих знаков, что даже Дети Императора, всегда открытые острым ощущениям, предпочитали держаться подальше от ужасов, которые родились в безумном логове Фабия. Контейнер поддерживали и направляли сервиторы в накидках с капюшонами, сшитых из плоти; они трудились, как рабы какого-то древнего зодчего. Когда сервиторы закрепили груз внутри торпеды, Фабий поднялся на борт и опустил за собой взрывостойкие заслонки.

— Что же ты задумал, старый некромант? — пробормотал Люций с внезапным любопытством.

Он услышал, как с грохотом закрываются люки полностью загруженных торпед, и, ухмыльнувшись, сам нырнул в отсек экипажа, залитый красным светом. Десятки легионеров закрепляли на себе страховочные скобы, резали ладони цепными мечами, раскачивались взад и вперед от возбуждения, пока не находившего выхода; некоторые выли, как волки, взбесившиеся от изобильной добычи. Аппарель поднялась, и «Грозовая птица» дрогнула в фиксаторах, которые удерживали ее на рельсовой направляющей. Едва Люций успел занять свободное место, как корабль, завибрировав, пришел в движение.

Мощные двигатели выплюнули «Птицу» в безмятежную пустоту между «Андроником» и его жертвой. Перегрузки вжали Люция в сиденье, и он облизнул окровавленные губы, сплюнув кровь на клинки, которые уже достал из ножен, даже не отдавая себе в этом отчета. Все тело его вибрировало от удовольствия.

«Андроник», резко запустив маневровые двигатели, развернулся так, что оказался между «Железной кровью» и дрейфующим кораблем X легиона; увидев это, Пертурабо выругался.

— Будь ты проклят, братец, — прошипел он.

— Есть расчет цели, — доложил Фальк.

— Ты попадешь в «Андроника», — покачал головой Пертурабо.

— Фулгрим специально направил корабль так, чтобы блокировать наш выстрел, — проворчал Форрикс.

— Почти наверняка, — согласился примарх.

— Он же знал, что мы собираемся стрелять, — сказал Кроагер, — так давайте выстрелим. Они сами виноваты в том, что подставились.

Пертурабо обдумал это предложение, испытывая соблазн отдать приказ открыть огонь, наплевав на последствия. Но Фулгрим достиг опасной стадии самовлюбленности, и неизвестно, к чему подтолкнет его эта новоявленная вера в богов и демонов, если он вдруг решит, что ему угрожают. Эгоист вроде него раздует до вселенских масштабов любую мелкую обиду, нанесенную случайно или вообще воображаемую, а разжигать космическую войну между двумя целыми легионами в Оке Ужаса — вряд ли такой уж разумный поступок.

— Нет, — сказал Пертурабо. — Этого наш хрупкий союз не переживет, а я еще не выяснил, что именно ищет мой брат.

— Но он нарушил ваш приказ! — рыкнул Форрикс. — Он должен быть наказан.

— Довольно. — Пертурабо вытащил Сокрушитель наковален из заплечного крепления. — Если Фулгрим хочет захватить этот корабль, мы не допустим, чтобы вся слава досталась только ему.

Кроагер быстрее всех понял, что стоит за этими словами:

— Я подготовлю «Грозовые птицы», — сказал он, направляясь к бронированным дверям, ведущим на мостик. — Через десять минут можем стартовать.

— Нет, к этому времени все уже закончится, — возразил Пертурабо.

— А что насчет второго корабля? — спросил Форрикс.

— Он уже скрылся. Кто бы они ни были, драки они не ищут — пока. Если мы хотим ударить железом по камню, то делать это нужно сейчас же.

— Повелитель, — начал Форрикс с тревогой в голосе: он понял, что планировал примарх. — Так близко к варп-возмущению? Без установленных точек привязки? Риск слишком велик.

— Фулгрим все это начал, а мы закончим. — Пертурабо обернулся к Барбану Фальку: — Выводи нас на позицию над вражеским кораблем и включай телепортационные камеры.

Глава 14 ЗДЕСЬ ЖИВУТ МОНСТРЫ ТЫ МЕНЯ РАНИЛ ЗАМКНУВШИЙСЯ КРУГ

Оглушающие взрывы заполняли надстройку «Сизифея» звенящим эхом металла, бьющего по металлу. Внутренние переборки сминались, как листовая фольга, под напором абордажных торпед, врезающихся в борт беспомощно дрейфующего корабля. Их тупые носы разламывали слои стали и керамита, пробивая путь к самому большому помещению на корабле Железных Рук — к его посадочной палубе.

Из магнамелт на фронтальных частях вырвались вспышки, а штурмовые минометы по конусу раскидали раскаленную докрасна шрапнель. Иного урона почти не было, поскольку Кадм Тиро, предвидевший подобную атаку, приказал убрать с палубы все трансатмосферные корабли. Бритвенно-острые вращающиеся зубцы абордажных торпед остановились, и крепежные болты отлетели один за другим.

Вермана Сайбус отдал приказ об атаке, направив синаптический импульс в БМУ, имплантированный в голову. Не успели его приказы достичь получателей, как противовзрывные заслонки на краю посадочной палубы ушли в пазы, и пара десятков «Носорогов», эбенового и железно-серогоцветов, помчались к абордажным торпедам. Сайбус не станет организовывать на своем корабле позиционную оборону — он проведет стремительную контратаку.

Он ехал в башне своего значительно модифицированного командирского «Носорога», зафиксированный магнитными зажимами на нижней части механизированного тела, и, давя на гашетки станковых штурмболтеров, поливал зубастые, как у червей, пасти торпед грохочущими потоками, оставлявшими инверсионные следы. Прикрытые щитами штурмовые турели выдвинулись из ниш, открыли ответный огонь, и по опаленному броневому покрытию торпед заколотили гильзы.

Но ничто не могло остановить бронированные машины, на пределе мощностей мчащиеся через обломки, возникшие при появлении торпед. Из торпед вылетели внутренние противовзрывные заслонки, и изнутри донесся полный ненависти животный рев, напомнивший о жутких пещерных ферродраконах Карааши. Сайбус развернул свой «Носорог» и остановился, когда носы торпед отпали, и на поврежденный взрывами настил с грохотом упали штурмовые рампы.

— В атаку! — прокричал он по нескольким частотам. — Железо превозмогает!

Кабинные люки «Носорогов» откинулись назад, и воины в черных доспехах, почти двести боевых братьев, выступили из машин и двинулись вперед, занимая позиции в укрытии повалившихся стоек, обломков палубного настила и обрушившихся переборок.

Из торпеды, упавшей первой, изверглась воющая масса изуродованной плоти и разнотипных доспехов — около сотни или чуть больше… существ, подобных которым Сайбус никогда не видел. Его искусственные глаза были способны передавать визуальную информацию в нескольких спектрах и с великолепной четкостью, и сейчас он об этом пожалел.

Они выглядели по-разному, но все были гибридными монстрами с поблескивавшей плотью, деформированными телами и раздувшимися мускулами. У них были удлиненные руки, заканчивающиеся лезвиями и обмотанные цепями, на концах которых покачивались крючья, а двигались они с невероятной быстротой, одни — на ногах, напоминающих органические пружины, другие — на мощных алых конечностях, как у вьючных животных. В их пластичных телах, словно в восковых фигурках, забытых рядом с горячей лампой, сплавились части тел от сотен различных существ: генетика породила гнусных созданий, не заслуживающих права на жизнь.

Но хуже любых уродств и отклонений была очевидность того, что тела эти когда-то принадлежали космическим десантникам. Смертная плоть не смогла бы вынести столь мучительные клеточные мутации и выжить. Обстрел со стороны Железноруких замедлился, когда их настигла ужасная истина, а монстры воспользовались моментным замешательством и с ужасающей скоростью преодолели расстояние, разделявшее два отряда.

Нескольких скосили неуверенные потоки огня, пока Железные Руки приходили в себя. Разрывные снаряды и выпущенные с небольшого расстояния ракеты оставляли от убитых лишь куски органов, но остановить волны изуродованной плоти они не могли.

Монстры — эти груды каменно-твердых мышц и костей — набросились на Железноруких.

Кассандр был наделен заложенной в генах способностью игнорировать обессиливающий эффект страха. Его организм умел блокировать химические и нейрологические реакции на эту эмоцию, а сознание научили не поддаваться его влиянию. Он сотни лет сражался в войнах Императора, и ни разу он не позволил многочисленным ужасам Галактики свести его с пути.

Но ничто не могло приготовить его к этому.

К битве с воинами, которых он до сих пор считал братьями.

После его неудавшегося возмездия над Фабием помешанные рабы-сервиторы бросили его в одну из мрачных комнат с железными стенами, к группе хнычущих, дурно пахнущих монстров. Он думал, что они нападут, бросятся на него со своими анатомически невозможными конечностями-клинками и разорвут на части.

Но они приняли его как своего.

И только тогда он понял, что эти чудовища раньше были легионерами, как и он. Неважно, к какому легиону они принадлежали раньше, — теперь это были отвратительные монстры, истекающие слюной, с полными клыков пастями и зазубренными когтями. Уроды, полученные в результате операций и мутаций, изверги, терявшие последние остатки человечности.

И только тогда он увидел, как испортили и извратили его собственное тело.

Раздувшееся до неузнаваемости, приобретшее странный цвет из-за мерзостных ядов и биопрепаратов, что ему вводили, оно превратилось в насмешку над совершенством, которое когда-то гордо воплощало. Он увидел, что мускулы его взбухли, кожа стала твердой, а разросшиеся кости выступили из всех сочленений.

Монстры не атаковали его, потому что он был одним из них.

Их держали взаперти, как экзотических животных в зверинце, и кормили питательной смесью; Кассандр был, судя по всему, единственным, кто понимал, что в нее подмешивали гормоны роста и гены-триггеры, увеличивавшие агрессию и силу. После каждой кормежки неизменно начинались кровопролитные драки, и Кассандру не раз приходилось защищать участок пола, на котором он, свернувшись, спал.

Он не трогал смесь, хотя желудок и противился воздержанию. Перекованный организм требовал питания, и Кассандр чувствовал, что тело начинает пожирать само себя. Это его радовало. Это означало, что конец его страданий близок.

Он умрет, и этот кошмар закончится.

Потом он вспомнил собственные слова, сказанные Наварре, и кредо Кулаков — принципы Рогала Дорна, сидящие в его голове так крепко, словно их вбил туда кулак самого Императора.

Решимость, уверенность и стойкость.

Честь, долг и способность вынести все.

Кассандр ел понемногу, принимая не больше, чем было нужно для поддержания сил и борьбы с внезапными позывами причинить окружающим вред. Его настроение резко менялось, и он напрягал последние остатки душевных сил, пытаясь не утратить то, что составляло его сущность, что делало из него воина Легионес Астартес и гордого сына Рогала Дорна.

В этом сумеречном мире первобытной жестокости время имело еще меньшее значение, но однажды наступил момент, когда переборочные двери распахнулись и их согнали в электрифицированный коридор, ведший в горячую железную трубу, которая вскоре загремела и затряслась, словно ею выстрелили из артиллерийского орудия.

Громовое столкновение, резкое торможение. Последовательно выпущенные струи перегретого воздуха заставили их, воющих и охваченных яростью, столпиться в передней части трубы. Установленные в потолке распылители наполнили воздух химстимулянтами, от которых у Кассандра пошла кровь из глаз, а пульс участился, отвечая барабанящему грохоту в груди. Теперь оба его сердца бились. Голова кружилась, насыщенная кислородом смесь в измененной кровеносной системе заставляла пошатываться от страха и гнева. Под влиянием этих мощных, ярких эмоций усилители адреналиновой секреции и стимуляторы агрессии заставили его мышцы, и так пугающе огромные, раздуться еще сильнее.

Дверь, удерживавшая их внутри, поднялась, и железную трубу, в которой их заперли, заполнил яркий свет. Толпа воющих монстров, безумных и движимых алхимической яростью, бросилась наружу. Воины в черных доспехах, стоявшие впереди, открыли огонь из крупнокалиберных орудий, скосив первых монстров, вырвавшихся из заточения. Запах крови и внутренностей заполнил едва пробудившееся сознание Кассандра стремлением сорвать плоть с их костей.

Он боролся с порывом, но его несло на воинов в черном вопреки собственному нежеланию к ним приближаться. Он знал, что должен вспомнить их. Он знал, что они не были его врагами, что они были братьями, но мозг говорил одно, а тело требовало другого. Кассандр смотрел, как его чудовищные товарищи убивали взмахами когтистых лап или ядовитой, желчной рвотой.

Это была не боевая операция легиона, а безумная резня. Вокруг Кассандра болтерные выстрелы собирали с монстров кровавую дань, выдирая из них куски плоти или выбивая из спин фонтаны зловонной крови. Он пытался вырваться из убийственного вихря, но против воли оказался перед воином в мерцающей черной броне, с кулаком из светлой, серебристой стали. Кассандр вскинул руки, подавляя желание оторвать этому воину голову.

— Железнорукий! — прокричал он. — Я легионер!

Нижняя челюсть, изменившая форму из-за генетических преобразований, исковеркала его слова, но даже если воин понял его, вида он не подал. Он выстрелил из болтера, и Кассандр покачнулся, когда снаряд ударил его прямо в центр груди. Боль была невероятной, но снаряд, вместо того чтобы взорвать его изнутри, отскочил от недавно окостеневшего панциря.

Кассандр взревел и вырвал болтер из железной хватки космического десантника. Он переломил оружие надвое, отбросил в сторону сломанные половинки и прыгнул на безоружного воина. Шлем раскололся от первого удара, вторым его оторвало от латного воротника. Сжатые газы зашипели под открывшимся лицом, состоявшим наполовину из металла, наполовину из плоти.

Выражение ненависти на лице противника остановило яростный порыв Кассандра.

В руке десантника вдруг оказался длинный боевой нож. Воин ударил Кассандра в бок, и кончик, скользнув по костяному щиту, нашел уязвимое место и проткнул одно из легких. На лицо Железнорукого брызнула кровь. Кассандр опустил руку, схватил воина за горло и вырвал его, раздирая блестящие трубки и брызгая артериальной кровью. Используя последние остатки жизненных сил, космический десантник еще дважды вонзил в Кассандра нож, но в ударах не было силы. Клинок выскользнул из руки, и жизнь ушла из воина.

Кассандр поднялся на ноги, смотря, как с массы трахеальных тканей, зажатых в его кулаке, капает сворачивающаяся кровь. Он отбросил их в сторону, с отвращением и ужасом осознав, что натворил. Слуга Империума пал от его руки, и это немыслимое событие с трудом укладывалось в голове.

Феликс Кассандр, капитан Имперских Кулаков, убил воина из Железных Рук. По его лицу потекли маслянистые слезы, а желудок скрутило в спазме. Он запрокинул голову и взвыл, не обращая внимания на кровопролитную, жестокую битву, разыгрывавшуюся вокруг.

Среди этих неистовствовавших монстров Кассандр был единственным, кто понимал, как ужасно было то, что сотворил с ними апотекарий Фабий.

Резкий толчок при торможении. Грохот отскакивающих крепежных болтов и волна жара от магнамелт. Яркий свет залил «Грозовую птицу», когда упала рампа, Люций подождал, пока с десяток его боевых братьев не выскочит под огонь Железных Рук, и только после этого присоединился к бою. Ни к чему ведь становиться пушечным мясом, принимающим на себя губительный град первых выстрелов.

По корпусу «Грозовой птицы» глухо застучали выстрелы: «Носороги» и стационарные орудия открыли подавляющий огонь. Посадочная палуба звездного корабля была легкой целью с точки зрения доставки штурмового транспорта на борт, но на ней всегда находились орудия и защитные отряды. Люций за мгновение осмотрел вражеские позиции и удрученно отметил полное отсутствие фантазии в вопросе их размещения. В системе укреплений проглядывало влияние жиллимановских предписаний, и Люция развеселило отчаянное стремление Железноруких следовать за кем-нибудь новым.

В плечо угодил выстрел, пронзив его болью. Все чаще и чаще ему казалось, что броня начинает становиться частью его, превращается в подобие твердой кожи, наделенной рецепторами боли и удовольствия в равной мере. Его это радовало. Он отпрыгнул в сторону, когда яростная очередь из автопушки прошла вдоль штурмовой рампы. Искры полетели, как мощный неоновый дождь, когда в толпе наступающих Детей Императора подорвались снаряды. Нескольких воинов разнесло в клочья, еще пару разрезало с механической аккуратностью. Кровь окатила рампу, но Люций не уделил погибшим и мысли.

Четыре «Грозовых птицы» прорвались на посадочную палубу одновременно с несколькими абордажными торпедами, а судя по данным, пробивающимся через помехи на наложенный дисплей визора, еще три проникли на другие участки вражеского корабля. Судно было обречено, так что им оставалось только развлекаться с экипажем. Другие Дети Императора занимали палубу, но внимание Люция привлекали чудовищные монстры, атаковавшие Железноруких.

Он ухмыльнулся, заметив на вершине торпедной рампы Фабия, похожего на гордого отца, наблюдающего за своими отпрысками. И что это были за отпрыски! Чудесный зверинец великолепных терат, явно созданных из генотипа легионеров, живые волны гротеска, способные сравниться с карнавалиями, которые до этого устраивал Фениксиец. Они были ужасны и прекрасны, и при мысли о том, что сотворил Фабий, захватывало дух.

Массивный громила, с дымящейся плотью, ярко красной и горячей, как печь, отшвырнул «Носорог» в сторону, словно бумажную игрушку, cмяв машине весь борт. Его мышцы были огромны, и от взмаха кулаком бронированный танк взлетел в воздух и приземлился в тридцати метрах, совершенно разбитый. Болтерные снаряды врезались в плоть монстра, оставляли в твердом теле борозды. Он взревел, глаза его налились кровью, мускулы покрылись зловонными, как прогорклый жир, выделениями.

Железнорукие бросились прочь от гиганта, между тем сломавшего второй «Носорог», оторвавшего еще вращающийся карданный вал и подхватившего его, как огромную дубинку. Согласованно действуя в рамках отрядов, воины пытались не подпустить гиганта к себе, со всех сторон осыпая его разрывными снарядами.

Люций метнулся в гущу воинов, плавными, скупыми движениями разрезая их на куски. Они поворачивались к нему, выставляли пистолеты и мечи, но ни один не мог с ним сравниться. Люций пропустил над собой неумелый взмах цепным мечом, вскинул собственный клинок, разрубая локоть противника, и с разворота вогнал ему в затылок второй, вышедший из лицевой пластины шлема.

В бой вступили новые Дети Императора — вопящее, ревущее сборище маньяков-убийц, с Бастарне Абранксом и Лономией Руэном во главе. Парные мечи Абранкса превратились в мелькающие размытые пятна, но Люция это не впечатляло. Скорость не равнялась мастерству, и слишком часто эти атаки наносили неаккуратные раны без всякой изящности. Руэн сражался полыми кинжалами — узкими поньярдами, с которых с шипением капал яд. Раненные им содрогались в вызванных токсином конвульсиях, но гибли лишь немногие. Возможно, это и было его целью.

Люций оставил их и с изяществом ассасина двинулся сквозь сражающихся; мечи его были инструментами вычурного убийства. Тела сжимали его со всех сторон, но Люций скользил между Железнорукими и монструозными убийцами Фабия, как дым. Железные Руки сражались с каким-то механическим упорством и убивались тяжело. Люция охватило нервное возбуждение, когда воин, который должен был умереть от высокого удара в шею и одновременного укола в грудь, швырнул его на пол ударом железного кулака — мощного, как свайный молот.

Он пошатнулся от удара, но успел прийти в себя прежде, чем воин приблизился, намереваясь покончить с ним. Из его ужасных ран лилась густая жидкость, но по ее переливающемуся, как у нефти, блеску Люций понял, что мечи лишь рассекли какие-то механические детали.

— На тебе так мало плоти, что убивать почти нечего, — сказал он, уклоняясь от неумелого взмаха цепным мечом. Люций развернулся на пятках и ударил воина локтем в боковую часть шлема. Тот покачнулся, но все равно не упал — даже после того, как Люций вогнал оба меча ему в живот. Железнорукий что-то промычал, но различить слова в этом булькании было невозможно. Из решетки на лицевой пластине брызнула усеянная красными каплями пена, и Люций почувствовал маслянистый запах крови.

Но этот бой уже успел наскучить ему; Люций выдернул мечи, скрестил их, как лезвия ножниц, и отрезал Железнорукому голову. Он повернулся и нырнул в толпу сражающихся, надеясь, что на этом корабле найдется хотя бы один воин, которому удастся его развлечь.

Чудовищный монстр с лапами-крюками, как у гигантского богомола, врезался в середину наспех подобранного отряда Железноруких и троих зарезал тремя же взмахами мощных конечностей. Он выл, убивая, и в этом горестном вое звучали и ненависть, и мука. Сайбус развернул станковой болтер своего «Носорога», держа окулярную сетку аугметических глаз на черепе монстра. Направленный поток болтерных снарядов превратил его голову и туловище в конфетти из густо-красной плоти.

Воины в броне безумных, словно взятых из горячечного кошмара цветов бросились на них из окутанных дымом десантных катеров. Грудь их украшала характерная аквила, пусть и обезображенная, а значит, они были Детьми Императора, но ничто более не указывало на их принадлежность к этому когда-то гордому легиону. Их броню увешивали фетиши из кожи и кровавые боевые трофеи, испещряли непристойные символы и покрывали приваренные крючья.

Хотя он давно отказался от слабой плоти, выбрав чистоту железа, при виде Детей Императора в его сердце разгоралась ненависть. Эти выродки убили его примарха, и никогда еще Вермана Сайбус не чувствовал себя таким живым, не ощущал себя человеком так сильно.

До предательства на Исстване Сайбус не раз сражался бок о бок с воинами Фениксийца. Он восхищался их боевым этосом, и ревностность, с которой они стремились к совершенству, всегда вызывала в нем уважение. Много лет назад он до глубокой ночи спорил с одним юным офицером по имени Риланор о преимуществах аугментационной мощи над органической силой: насмехался над верой легионера в свою плоть и превозносил достоинства железа.

Был ли юный Риланор сейчас среди этих ублюдков? Придется ли Сайбусу убить воина, которым он когда-то восхищался? Мысль его не встревожила — только укрепила веру в превосходство железа над кровью и костью. Рассредоточившиеся по палубе Дети Императора беспорядочно стреляли и вопили какую-то странную боевую молитву, которая терзала аугметику Сайбуса и заполняла мозг пронзительными помехами, казавшимися криками тысяч людей.

Вой, визг клинков и ритмичные вспышки выстрелов сопровождали кровавый бой между абордажными отрядами и Железнорукими, развернувшийся на посадочной палубе. Мутировавшие конечности и когти — результаты генетических манипуляций — рвали доспехи, выкованные в огне войны, а цепные мечи и пускаемые в упор болтерные снаряды в ответ раздирали отвратительные тела монстров. Сайбус поливал их огнем из штурмболтеров, но при этом замечал, что некоторые падали, не получив никаких ран от его собственных людей. На его глазах один изуродованный легионер рухнул, когда работавшее за пределами возможностей тело не выдержало и вспыхнуло изнутри. Другой просто взорвался под напором стремительно мутировавших клеток и превратился в подергивающуюся студенистую массу, похожую на коралловый риф из плоти.

Сайбус отвлекся от бойни, заметив в гуще чудовищ закованного в броню воина, над плечами которого поднималось ужасающее приспособление из лезвий, дрелей и пощелкивающих разделочных инструментов — некое хирургическое подобие сервосбруи. Он развернул башню, но чудовищное войско заслонило врага прежде, чем он успел выстрелить.

Сайбус оставил мысли об одиноко стоящем воине и оглядел поле сражения со спокойной внимательностью тактика, словно еще находился в казармах. Монстров пока удерживали: стойкость его собственных воинов и биологическая нестабильность чудовищ не давали им переломить ход боя, но Дети Императора грозили заполонить всю палубу.

— Первый эшелон, сдерживайте правый фланг! — приказал Сайбус, когда воины в пурпуре и золоте двинулись на окружение. — Первый резерв, занять позиции.

«Носороги» развернулись, как запираемые ворота, и, обеспечивая скоординированную поддержку пехоты, продолжили посылать в Детей Императора карающие потоки снарядов. Стационарные орудия и установленные на позициях турели накрыли огнем открытые участки палубы, сковав отряды, пытавшиеся выйти во фланг, пока Железные Руки проводили перегруппировку.

Сайбус позволил себе на мгновение предаться мрачной радости.

Дети Императора поплатятся за свое безрассудство.

Битва волнами вздымалась под ним — эта пучина, этот водоворот неистовой ярости, хладнокровных тактических решений и вычурной театральности. Она могла бы стать занимательным объектом для изучения различных стилей сражения, но Шарроукину сейчас важнее было найти узловые центры вражеских сил, где неожиданный удар внес бы больше всего разлада. Он прыгал с балки на балку, с траверсы на траверсу под потолком посадочной палубы, останавливаясь лишь затем, чтобы оценить тактическую обстановку.

Вермана Сайбус, может, и был солдатом бескомпромиссным и не очень харизматичным, но в отношении боев был методичен, как секутор. Его воины отвечали на каждую атаку Детей Императора молниеносно и логично — даже если враги сражались, логикой не руководствуясь. Если организаторы атаки надеялись сломить обороняющихся одним сокрушительным ударом, их ждало горькое разочарование.

Чудовищных созданий медленно теснили назад: животному бешенству было не сравниться с ледяным спокойствием и непоколебимостью Железных Рук. В гуще самых яростных схваток Шарроукин заметил несколько Детей Императора и головореза с парными мечами, который пробивал путь сквозь обороняющихся. За ним следовал воин в шипастой броне, вооруженный двумя кинжалами, явно отравленными.

Но один воин, раз за разом попадавший в поле зрения Шарроукина, беспокоил его сильнее прочих. Этот невероятно искусный мечник превосходно видел границы между жизнью и смертью, и он скользил мимо мечей и пуль, будто растворившийся в тенях, — с такой легкостью, с какой обычный человек пересекает комнату. Его мечи беспрестанно вторгались в пространства, занимаемые живыми, после чего живых не оставалось.

Именно его Шарроукин должен был убить.

Люций заметил надвигающуюся тень за мгновение до удара.

Он резко повернулся, чтобы избежать неизвестной атаки, но даже его реакции оказалось недостаточно.

Его словно ударили осадным молотом: из легких выбило воздух, когда спикировавший воин опрокинул его на пол. Люций откатился в сторону от устремившегося вниз черного клинка, а второй блокировал с рефлекторной быстротой. Увидев, что воин в черном бросается на него, он согнул запястья, сводя мечи в крестовом блоке; изменил хват и развернулся на пятках, собираясь одним ударом в горло покончить с противником.

Его меч столкнулся с бритвенно-острой сталью, и лишь отчаянное парирование спасло его собственную шею от метнувшегося к нему бесшумного клинка. Люций был впечатлен — и рад, что ему удалось найти воина, который знал, с какого конца надо держать меч. Большинство противников остались бы без оружия после его первого блока.

— У тебя хорошие навыки, — сказал он, когда они начали кружить друг напротив друга.

Воин не ответил, и только тогда Люций заметил, что он не был Железноруким.

— Гвардеец Ворона, — сказал он, узнав хват, стойку и наклон мечей, которые предпочитали теневые воины Коракса. — Теперь понятно, почему ты еще жив.

Гвардеец Ворона атаковал его стремительной серией обескураживающих ложных выпадов, высоких ударов и немыслимо быстрых уколов, и Люций парировал, уклонялся и пятился назад, следуя за все ускоряющимся темпом дуэли. У воина были не только навыки, но и талант. Или даже дар.

— Давно я не убивал черных птичек, — хихикнул Люций. — Еще с Исствана.

Воин не отреагировал на провокацию, а значит, был еще более искусен, чем Люций полагал. Осознав, что разозлить воина так просто не удастся, он подавил потребность унижать противника, убивая его. Раз за разом они набрасывались друг на друга, кружась, как танцоры в номере, что окончится лишь со смертью одного из выступающих.

Люций изучал воина, пока они дрались. Его движения были словно текущее масло — плавная последовательность переходящих друг в друга стоек. Его боевой стиль был безупречен, технически совершенен, но усиливался врожденным пониманием фехтовального искусства. Люций пораженно осознал, что этот воин был ему почти ровней.

При мысли, что у противника есть шанс победить, Люция пронзила вспышка неуверенности. Он засмеялся, опьяненный радостью от долгожданной встречи с достойным противником, до предела взволнованный тем, что может проиграть, пусть даже вероятность этого была близка к нулю. Она существовала, и одно это было достаточной причиной для восторга.

— Друг мой, — сказал он, парируя низкий удар в пах и игриво отвечая выпадом к голове. — Я обязан узнать твое имя.

Ответом ему стали коброй метнувшийся к шее меч и атака в горло с разворота. Разозлившись, Люций отбил оружие и рубанул по запястью Ворона. Черный клинок отвел удар, и немыслимо быстрая контратака оставила глубокую царапину на орле, украшавшем нагрудник Люция.

— Отвечай, чтоб тебя, — рявкнул Люций, и еще один жалящий выпад проскользнул сквозь его оборону, оставив на щеке глубокий порез. Пораженный, Люций выскочил из дуэльного круга и опустил оружие. С лица его закапала кровь, и гнев испарился во вспышке восторженного счастья.

— Ты меня ранил, — сказал он, одновременно восхищенный и взволнованный. — Ты меня в самом деле ранил. Ты хоть понимаешь, как редко это бывает?

Не успел воин ответить — хотя Люций особо и не рассчитывал на ответ, — как кто-то третий ворвался в круг и сбил его с ног. Люций тяжело упал, выпустил мечи из рук и ударился головой о покоробившиеся плиты настила. Глаза заволокло тьмой и кровавым туманом, но ему удалось заметить розово-золотое мутное пятно, метнувшееся к Ворону-мечнику.

Новоприбывший взмахнул парными мечами, намереваясь отрубить Ворону голову, и даже сквозь кроваво-красную дымку Люций узнал неуклюжий стиль Бастарне Абранкса. Гвардеец Ворона наклонился, уходя от атаки, и обогнул противника. Его мечи погрузились в поясницу Абранкса, в щель между спинной пластиной и кулетом. Абранкс закряхтел от боли и успел лишь развернуться лицом к врагу, как ему перерезали горло одним мечом и сняли скальп другим.

Абранкс упал, мертвый, и Люций рассмеялся при виде этого позора. Он сомневался, что даже Фабий смог бы вернуть его после таких повреждений.

Гвардеец Ворона не остановился, чтобы насладиться убийством, а прыгнул к Люцию, собираясь покончить с ним.

Но у Судьбы, видимо, еще были на него планы.

В центре посадочной палубы мгновенно вырос раскаленно-голубой купол электрического огня, и оглушительный раскат вытесненного воздуха пронесся через сводчатое помещение, словно ударная волна от атмосферного взрыва. Гвардеец Ворона покачнулся, а Люций почувствовал горький металлический привкус телепортационной энергии. Он заморгал, пытаясь прогнать остаточные пятна от многочисленных источников света и призрачные отблески никогда не существовавших вещей.

Бой на посадочной палубе прекратился, когда голубой свет исчез.

На его месте стоял Пертурабо, окруженный роботами-стражами.

Глава 15 ДРУГОЙ СПОСОБ СРАЖАТЬСЯ ЖЕЛЕЗО ВНУТРИ ВСЕ К КАПИТАНУ!

Таматика пробежал через весь инженариум, лавируя между элементами управления реакторной вентиляцией и струями газа, что вырывались из них. Достаточно горячие, чтобы отделить плоть от костей, эти струи сдирали краску с брони, а внутри доспеха было жарко, как в печи. Таматика обливался потом под комбинезоном; капли пота жгли глаза, и поток данных на визоре становился размытым.

Клапаны аварийного сброса работали на пределе, по возможности быстро отводя энергию из реактора. Таматика задержался у одного из контрольных пунктов: костяные сегменты цифр на табло пощелкивали, отсчитывая убывающие значения со скоростью альтиметра на падающем самолете. С помощью восстановленной сервосбруи фратер дотянулся до красных железных вентилей на трубах, и шип для загрузки данных подключился к ближайшему открытому терминалу. В кровь от перегруженных реакторов проник синестетический жар.

— Все равно еще слишком много, — сказал Таматика. — Тиро это не понравится. Совсем не понравится.

Голоса, орущие в ухо, требовали отчета, но он не обращал на них внимания. Да и что он мог им ответить? Сколько бы регулирующих стержней он ни задействовал, уровни мощности в корабельных реакторах зашкаливали, приближаясь к критической отметке.

— А когда это произойдет…

Он не стал заканчивать мысль и двинулся дальше по залу, мимо гибнущих сервиторов, все еще работавших, хотя их кожа пузырилась и облезала от невыносимой жары. Машиновидцы, имевшие экзозащиту, старались управлять системой сброса так, чтобы энергия отводилась в резервные контуры, и искали дополнительные способы безопасно избавиться от излишка мощности. Бесполезное занятие, но так они хотя бы дадут капитану время отразить абордаж. Таматика больше не мог ничего сделать и чувствовал досаду из-за того, что поставил всех в такое положение.

— Мне надо на палубу, сражаться, — сказал он, краем глаза следя за тактическими сводками, которые поступали из корабельных инфоустройств.

Посадочная палуба с трудом, но держалась; данные о врагах на первый взгляд казались бессмысленными, но не эта битва волновала Таматику. Несколько отдельных отрядов проникли на «Сизифей» и выше посадочной палубы. Силы быстрого реагирования уже двинулись им на перехват, но чем дальше, тем сильнее казалось, что задачей первой атаки было удержать защитников на одном месте и таким образом расчистить путь к какой-то иной — истинной — цели.

Таматика выключил тактический канал. Он был столь же грозен в битве, как и любой воин X легиона, но больше пользы мог принести здесь. Он отключился от терминала и пошел обратно к пульту управления на другом конце машинного отделения. В клубах радиоактивного пара сновали тени: сервиторы, которых излучение убьет меньше чем через час, и лексмеханики, чьи высшие когнитивные функции уже угасали из-за химических выбросов.

Несколько Железных Рук, вскрыв корпус реактора, работали в его недрах. Несмотря на утечку радиации, высочайшие температуры и корродирующие газы, они делали все, чтобы сдержать расплавление активной зоны, из-за которого «Сизифей» разорвало бы на части. Да и не только «Сизифей» — любого, кто оказался бы рядом с ним.

Внезапно Таматика понял, как может поучаствовать в сражении.

Железный Круг сомкнул щиты, образовав тупой клин наподобие носа космического корабля, и двинулся в атаку. Против их энергетического заслона и тяжелой брони огнестрельный огонь был бессилен. Каждый механизм приводился в движение реактором и жгутами псевдомышц; усиленная защита корпуса в верхней части торса, на руках и голове позволяла роботам выдерживать обстрел, и ничто в арсенале Железных Рук не могло ни на йоту замедлить их наступление.

Неудержимая и безжалостная мощь, воплощенная в вороненом железе с золотом и чернением, смела линию обороны Железноруких словно ударом бойного шара. Пару «Носорогов» отбросило в сторону слаженным взмахом щитов, так что машины проскользили по палубе метров пятьдесят; с полдюжины легионеров погибли под сокрушительными ударами осадных молотов.

Затем щиты разомкнулись с механической слаженностью, и из-под их прикрытия выступил Пертурабо, которого сопровождали Форрикс и Кроагер. Сокрушитель Наковален поднялся, а затем обрушился на палубу, став эпицентром сейсмических ударных волн такой силы, что бронированные машины переворачивались. Воздух наполнился шквалом обломков, Железных Рук разметало, словно листья на ветру. Мобильные орудийные платформы рассыпались на части, стационарные турели отключились из-за перепада давления.

Роботы Железного Круга опустили торцы щитов на палубу и подняли оружие, установленное на плечах: роторные пушки, гранатометы и счетверенные карабины. От их позиции развернулись перекрывающие сектора обстрела, и горизонтальный поток снарядов и лазерных выстрелов смел все на своем пути.

— Повелитель! — воскликнул Форрикс, падая на одно колено и поднимая комбиболтер.

Пертурабо видел, что один «Носорог» каким-то образом сумел устоять; с первого же взгляда было ясно, что эта машина весит гораздо больше стандартного, а вокс-антенна указывала, что это транспорт командира. Воин X легиона, разместившийся в башне танка, нацеливал синхронизированные штурмболтеры.

— Он мой, — сказал Пертурабо. — Разберитесь с остальными сами.

Кивнув, Форрикс махнул троим из Железного Круга и стал пробиваться на фланг, где X легион уже дрогнул под натиском Детей Императора. В этой расправе над врагом не было изящества — только эффективность. Никому из поверженных воинов уже не суждено было подняться, и даже геносемя их не уцелело.

Кроагер перепрыгнул через упавшую переборку, паля по ошеломленным противникам из болт-пистолета. Еще три робота из Железного Круга не отставали от новопосвященного триарха — они прикрывали его от вражеского огня и поддерживали атаку собственной огневой мощью.

Орудия командирского «Носорога» выплюнули шквал болтерных снарядов, и два робота встали перед Пертурабо, принимая огонь на свои щиты. Когда буря искр и взрывов стихла, роботы скользнули в стороны и опустили щиты так, что образовалось наподобие рампы, и Пертурабо, использовав их как трамплин, взвился в воздух, воздев молот. Вслед ему устремился поток выстрелов, но снаряды, натолкнувшись на броню, разрывались безо всякого вреда. Сокрушитель Наковален опустился подобно неумолимому поршню и полностью расплющил всю переднюю часть танка. Машина, подпрыгнув, перевернулась и, подчиняясь гравитационному полю, упала с сокрушительной силой. Инерция отбросила ее на выпирающий пиллерс, и остатки брони смялись, словно фольга.

В Пертурабо все еще стреляли: на этот раз это были хладнокровно-точные выстрелы из болтера и ракета, оставлявшая за собой спиральный след. Один энергетический щит отклонил ракету в направлении крыши, а другой встал на пути масс-реактивных снарядов. Пертурабо отбросил молот и очертил рукой широкую дугу. Оглушительная очередь вырвалась из латной перчатки, и каждый тяжелый снаряд, специально изготовленный с помощью машины фиренцийского энциклопедиста, пробивал вражескую броню благодаря плазменному боезаряду, используя затем тело противника как биотермическое топливо. При каждом попадании воины сгорали заживо.

Железные Руки сплотились вокруг своих сержантов и офицеров, и Пертурабо, продолжая методичный обстрел, с убийственной точностью уничтожал каждого офицера: едва тому удавалось установить контроль, как в грудь ему попадал снаряд, и его тут же охватывало пламя.

Небольшой отряд Железноруких бросился в отчаянную атаку из-под прикрытия горящей машины — истребительная команда, вооруженная мелтаганами, плазменными ружьями и гранатами. Панцирные орудия Железного Круга сразили некоторых из этих воинов, заставив их исчезнуть в синем огне преждевременных разрывов. Но Пертурабо, отдав роботам мысленный приказ, позволил уцелевшим врагам приблизиться.

Их было пятнадцать — стойкие, жаждущие крови. Элита, судя по виду. В свете их визоров была ненависть — и их собственная, и отражение ненависти самого Пертурабо.

Их доспехи были изуродованы шрамами. Их готовность умереть заслуживала восхищения.

Молот Пертурабо расправился с первыми тремя, разбив их, словно фарфоровых кукол. Еще двоих разорвало пополам оружейной очередью. А потом остатки отряда добрались до него, рубя противника мечами и стреляя в него из энергетических пистолетов, которые вспыхивали с яркостью солнца. Железные Руки были легионом убийц, выходцами из жестоких, вечно враждующих племен, и с юности впитывали воинскую культуру своего опустошенного мира.

Они хорошо сражались, и некоторые удары даже достигли цели. Плазменный разряд попал в нагрудник Пертурабо, и за это примарх разорвал оружие противника пополам и искореженным стволом проломил тому голову. Энергетический разряд, испарив воздух, опалил наплечник Пертурабо — и Сокрушитель наковален оставил от нападавшего только кровавое облако. Латная перчатка примарха изрыгала смерть, и каждый выпущенный снаряд пронзал жертву как огненное копье. По мановению руки Пертурабо вспыхивал огонь, а за ним следовали крики.

X легион не мог победить; они не могли даже сражаться с таким противником, но все равно не отступали, не допуская, чтобы абсолютная невыполнимость поставленной цели отвлекла их от ее исполнения. Пертурабо восхищался Железнорукими, но при этом убивал их без всякого сострадания.

И вот пал последний воин: вся верхняя часть его тела превратилась в кровавое месиво, а нижняя еще подергивалась у ног Пертурабо. Примарху не нужно было осматриваться, чтобы понять: битва за посадочную палубу закончена. Перестрелка стихала, но Форрикс и Кроагер продолжали преследовать врага. Последние из защитников или погибли, или отступили под защиту противовзрывных диафрагм, каждая в несколько метров толщиной — чтобы вскрыть их, потребовались бы пробивные заряды. Экипаж наверняка уже размещался в заранее подготовленных дефиле в коридорах корабля, и в таких узких проходах и огневых мешках малая численность им не помешает.

Забыв о чести, Дети Императора безумствовали среди павших, обирая трупы и забавляясь с обгоревшими, изуродованными останками. Они впустую тратили время — время, бывшее ключевым фактором в любом абордаже. Исход такой операции зависел от того, удастся ли помешать врагу перегруппироваться или сплотиться вокруг уцелевших командиров. Сохранение инициативы в бою — залог победы, особенно если речь идет о том, чтобы отобрать космический корабль у его экипажа.

Однако Пертурабо не торопился продолжать атаку.

Он медлил, изучая воинов, выигравших эту битву: орда противоестественных чудовищ, оживших кошмаров. Несколько десятков этих существ бродили среди трупов, словно забыв, где находятся. Пертурабо знал, что они такое: тераты, созданные Фулгримовым алхимиком плоти из геносемени, которое было изъято у павших на Исстване. Сердце Пертурабо застыло, когда он заметил отметки отделений и татуировки легиона, которые не смогли скрыть ни хирургические операции, ни клеточное воздействие. Судя по этим отметкам, больше всего было Железных Рук, но немало встречалось и выходцев из Саламандр или Гвардии Ворона.

Пертурабо не одобрял решение, принятое в легионе его брата: такое вмешательство в генетику космических десантников, даже если они были врагами, было связано с технологией, которую невозможно контролировать. Какие еще запреты нарушит создатель этих существ, если позволить ему распоряжаться генетическим знанием Императора?

К тому же, материалом для терат служили не только солдаты все еще лояльных легионов. То тут, то там Пертурабо замечал знаки легионов под командованием Ангрона, Мортариона, Альфария или Лоргара; был даже один из Сынов Хоруса. Примарх знал, что Фабий грабит мертвых врагов, но то, что он не щадит и своих, стало отрезвляющим откровением.

Если Фулгриму настолько наплевать на своих же товарищей по восстанию, до каких глубин предательства он способен опуститься?

Фабий, в сопровождении почетной стражи из дергающихся, что-то бормочущих терат и какофонов Вайросеана, пробирался по коридорам «Сизифея» с целенаправленной поспешностью. Служебная дверь, которую не успели вовремя закрыть, дала им доступ в недра корабля, а противоестественная сила терат позволила прорваться к его бьющемуся сердцу.

Четыре монстра, сопровождавшие отряд, были лучшими созданиями Фабия — теми, чья генетическая структура потребовала минимальной хирургической модификации. Внешне они все еще напоминали космических десантников, но тела их, прикрытые кусками брони, которую апотекарию удалось раздобыть, чудовищно раздулись и увеличились.

Да, это его лучшие творения, но и их тела пожирали сами себя. Они сгорали в биологическом пожаре, который жадно требовал питательных веществ, чтобы поддерживать изменения, происходящие с плотью. Химическая смесь, которой их кормили, не давала им умереть от истощения, вызванного этими переменами, но напряжение боя оказалось непереносимым для слишком многих. Фабий не мог не признать, что с генетическим кодированием, которое он использовал, было что-то сильно не так.

Неужели в данных, которые Альфарий украл у Гвардии Ворона, был дефект?

Маловероятно: никто в Альфа — Легионе не обладал специальными знаниями, чтобы ввести в код вредоносный элемент так, чтобы апотекарий этого не заметил. Нет, дефект — это его собственный просчет, и предвкушение, с которым Фабий думал о том, как будет исправлять ошибку, не уступало по силе разочарованию, сопровождавшему ее обнаружение.

Коридоры отзывались на шум боя странным эхом. Звук то нарастал, то стихал: защитники упорно сражались за свой корабль, не понимая, что битва уже проиграна.

— Куда мы идем? — спросил Вайросеан; его скрипучий голос был сильно искажен из-за удлиненных челюстей. Фабий провел на бывшем капитане третьей роты одно из своих относительно успешных хирургических вмешательств: он нарастил кости черепа и изменил их форму, чтобы избранные мутации смогли в полной мере развиться. Объединение капитана с экспериментальным инструментом, который разработала Бекья Кинска, хоть и было неожиданным, но принесло вполне удовлетворительные результаты.

— В апотекарион, — ответил Фабий.

— Зачем? — пробулькал Вайросеан.

— Потому что там есть кое-что нужное мне.

— Что?

— Не знаю, — Фабия начинал раздражать этот допрос.

— Не знаешь? — зарычал Вайросеан, и его похожее на топор оружие эхом отозвалось на его гнев.

Вайросеан все еще считался одним из капитанов легиона и пользовался уважением. При нарастающем внутреннем расколе долго это продолжаться не могло, но пока что Фабий был вынужден соблюдать субординацию.

— Там находится источник энергии — древний механизм, который при работе резонирует на частотах, мне не известных. Я не знаю, что это такое, и потому хочу заполучить этот механизм, и вы мне поможете.

Вайросеан в ответ хмыкнул что-то неразборчивое, и трое какофонов за его спиной отозвались на это резким скрипучим шумом. От низкого гудения, которое издавало их оружие, у Фабия ныли зубы; если бы не кляпы из колючей проволоки, ему бы пришлось постоянно слушать их вой. Кляпы можно было удалить по приказу Вайросеана, и тогда эти орущие убийцы своей звуковой атакой разорвали бы на куски все, что окажется на пути.

Двигаясь обходными маршрутами, они все дальше углублялись в сердце корабля, и Фабий выбросил какофонов из головы. На этом путивстречались препятствия, но ярость терат и звуковая ударная волна, исходившая от воинов Вайросеана, смели те очаги сопротивления, что им встречались.

Голый металл корабельных внутренностей казался однообразным и мрачным, разительно непохожим на великолепие «Андроника». Хотя Фабию не нравилась театральная вульгарность собратьев, лабиринт его собственного царства тоже щекотал чувства — правда, совершенно иным образом. Время, когда флоты 28-й экспедиции выглядели так, почти стерлось из памяти. Фабию подумалось, что с тех пор прошла целая жизнь или даже больше.

Один из терат посмотрел на него с высоты своего роста. У существа были сплющенные, будто размазанные черты лица, словно он страдал от гигантизма; покрасневшие от кровоизлияний глаза навыкате из-за химических реакций; между распухших челюстей капала слюна, а дыхание было горячим, звериным.

— Что смешного? — спросило создание.

— Ничего, — ответил Фабий. — И больше со мной не заговаривай.

— Они умеют говорить? — удивился Вайросеан. — Я не думал, что у кого-то из них сохранился разум.

— Некоторые умеют. — Фабию не хотелось признавать, что деградация интеллекта — это еще одна проблема, которую придется решать в следующей партии.

— Апотекарий, тебе еще далеко до следующего уровня постчеловеческой эволюции, — сказал Вайросеан. — Эти твари — регресс к приматам.

— Я не могу совершить прорыв в эволюции, не заплатив за это, — ответил Фабий, и палец его сжался на спусковом крючке медицинского игольника. — Каждое живое существо — звено в огромной цепи, которая связывает прошлое и будущее. Пройдут тысячелетия, и возникнут формы жизни, которые будут в ужасе уже от нашей примитивности.

— Говори за себя, апотекарий, — проворчал Вайросеан.

Фабию хотелось его убить, забыв о последствиях, но прежде чем он смог поддаться этому внезапному порыву, терата вскинул тяжелую голову. Увеличенные ноздри существа зашевелились, анализируя коктейль из запахов. Секундой позже их почувствовал и сам Фабий: притирочный порошок, оружейное масло, стреляные гильзы и едкая, холодная вонь апотекариона.

В конце коридора показалась группа Железных Рук с оружием наготове, но Фабия это не встревожило: он с самого начала знал, что без боя им весь путь не пройти.

— Убить их, — приказал он.

И тераты мгновенно подчинились.

— Таматика! — крикнул Кадм Тиро. — Во имя Медузы, ответь!

Он отбросил трубку вокса; руки его, опиравшиеся на командную кафедру, сжались в кулаки. Немногие еще доступные системы сообщали одно и то же безрадостное известие: битва проиграна. Посадочная палуба потеряна, и враг с минуты на минуту пробьет взрывозащитные двери. Как только это случится, корабль уже не удержать. Тиро никак не хотел с этим смириться.

— Велунд, скажи наконец, что у нас есть энергия.

— Немного есть, — ответил Сабик Велунд, переходя от одной станции мостика к другой и считывая показания. — Большую ее часть я перенаправил на орудия.

Тиро кивнул: он уже чувствовал вибрации в надстройке «Сизифея».

— Мы их задели?

— Да, но недостаточно.

— Тогда почему они не отстреливаются?

— Точно не знаю, Кадм. Может быть, потому что на борту примарх. В чем бы ни была причина, скажи спасибо и за такую малость.

Тиро понимал, что должен быть благодарен «Андронику» за молчание, но то, что их взяли на абордаж, казалось оскорблением, злорадным уколом, полным высокомерия, словно умения тех, кто был на борту, ничего не значили.

— Есть новости от Сайбуса?

— Нет, — ответил Велунд. — Ничего с тех пор, как Пертурабо телепортировался на посадочную палубу.

Тиро похолодел от мысли о том, что в абордаже участвует столь грозный противник. При любом сценарии военных действий появление одного из этих полубогов, сыновей Императора, сразу же снижало шансы другой стороны, и сейчас Тиро понимал, как больно оказаться этой другой стороной.

— В таком случае он мертв.

— Корабль потерян? — спросил Варучи Вора. — Враг захватит нас живьем?

Тиро вгляделся в лицо Воры и, несмотря на спокойный голос, увидел в глазах проводника неприкрытый ужас. Вора боялся — и вполне обоснованно — попасть в руки врага, но здесь было что-то еще, какой-то другой страх, который никак не был связан с тем, что могли бы сделать с пленником Дети Императора или Железные Воины.

Гаруда спорхнул с балки перекрытия, опустился на пост управления двигателями и, пощелкивая когтями по металлическому краю, издал переливчатый крик. Тиро почувствовал настойчивую пульсацию двоичного кода в основании шеи и склонился над консолью, чтобы посмотреть, что привлекло внимание птицы.

Поток данных, отображавшийся на экране, был за пределами его компетенции, но суть он уловил — и злость, которую Таматика вызвал в нем своими проделками, возросла многократно.

— Велунд! — позвал Тиро. — Таматика замышляет именно то, о чем я думаю?

Железный отец просканировал данные, и его когнитивная аугметика рассортировала показатели на сегменты, удобные для обработки. Судя по выражению на лице Велунда, Таматика делал именно то, о чем догадывался Тиро.

— Он перестал сбрасывать лишнюю энергию, — сказал Велунд. — Он направляет все во внутренние контуры двигателей. Перегрузка наступит через четыре минуты.

— Можешь его остановить?

— Отсюда нет, капитан.

— Тогда иди к нему, — приказал Тиро. — Спускайся туда и останови его.

Он заметил сомнение в глазах Велунда и переспросил:

— Ты меня слышал?

— Слышал, капитан.

— Тогда почему ты еще здесь?

— Потому что мне кажется, что у нас не осталось других вариантов.

— Уничтожить корабль? — воскликнул Тиро. — Никогда. Пока мы живы и у нас есть болтеры, мы будем сражаться. Ульрах Брантан доверил командование этим кораблем мне, и скорее в Землях Теней наступит день, чем я позволю Таматике его взорвать.

Велунд быстро подошел к капитану:

— Я знаю, но подумай еще раз. На борту вражеский примарх, и изгнать его под силу только другому примарху. Если мы правильно догадались о том, что планирует Таматика, мы сможем убить Пертурабо. Прямо здесь, прямо сейчас. Даже примарх такого не переживет. Мы сможем отомстить за Ферруса Мануса.

Бронированная дверь апотекариона рухнула вовнутрь с глухим лязгом, и наружу вырвались струи газа, за которыми последовал вопль звуковой волны. Лопнуло стекло, и полились медицинские жидкости; запахло химикалиями вперемешку с антисептиком. Звуковые волны, сталкиваясь, метались по залу как миниатюрные кометы, так что сталь трескалась, а все стеклянные предметы просто рассыпались.

Трещины пошли и на поверхности контейнера, в котором лежал Ульрах Брантан. Игнаций Нумен и Септ Тоик начали отстреливаться, и пустой зал наполнился эхом выстрелов, которое в замкнутом пространстве казалось оглушительным. Дым разорвали спирали инверсионных следов.

Атеш Тарса, опустившись на колени рядом с саркофагом Брантана, поднял к плечу снайперскую винтовку. Прицел ее был соединен с его перчаткой-нартециумом и передавал каркасную модель цели на визор, при этом внутренние органы подсвечивались красным. Таким образом каждый выстрел становился смертельным, а для Тарсы каждое сражение представало в неоновом хроме мерцающих биотепловых изображений. В этот момент картинка взорванного люка была загрязнена ослепительным теплом, следами болтерных выстрелов и разрозненными данными, которые казались невероятными.

Из марева вырвалось какое-то ревущее существо — грозный гигант, источавший жар и окруженный биометрическими данными, которые не поддавались расшифровке. Внутренние органы этого огромного, сильного создания пылали, словно маленькие солнца, озаряющие чудовищно увеличенную плоть живительным светом. Тарса немедленно выстрелил, и токсический шок, вызванный специальными биоснарядами, превратил органы существа в сверхновые. Смесь, изготовленная апотекарием, была дистиллирована из яда ящериц сулваек, которые обитали в пепельных болотах Ва’кулла, и справилась бы даже с самой крепкой сердечно-сосудистой системой.

Однако существо продолжало двигаться.

Еще один снаряд, попавший ему в грудь, замедлил монстра, но не остановил его. Два выстрела в голову от Нумена все-таки уложили создание, но на смену ему из люка показалось несколько новых.

— Все к капитану! — крикнул Нумен, покидая свою позицию, когда в апотекарион прорвалось третье такое чудовище.

Септ Тоик перекатился из укрытия и выпустил очередь в грудь неуклюжего монстра, который, развернувшись, ударом наотмашь отбросил его через весь зал.

— Это Тарса! — заорал Саламандр в вокс. — Нам нужна помощь в апотекарионе, немедленно!

Он отключил связь с нартециумом, и зрение вновь обрело четкость. Теперь он видел, что чудовище на самом деле космический десантник, но мутировавший далеко за пределы основного генома. Тарса был апотекарием, одним из тех, кто оберегал генетическое наследие легиона, и для него такое надругательство над великой работой Императора было страшнейшим оскорблением. Даже предательство Магистра войны не могло сравниться с изменой такого рода. Восстание Хоруса посягало на идеал и, как ни сложно было это представить, объяснялось разочарованием, человечным по своей природе; эти же мутации посягали на саму жизнь.

Тарса выстрелил в чудовище, которое уже ранил Тоик. Снаряд вонзился в череп подобно сверлу трепана, и токсин поразил мозг за считанные секунды, вызывая отказ высших функций. Существо рухнуло на пол, держась за голову похожими на дубины лапами.

В апотекарион протиснулся еще один изуродованный космодесантник, но Нумен успел выстрелить, прежде чем чудовище добралось до него. Тарса уже наводил винтовку на новую цель, когда заметил трех воинов в кричаще изукрашенной броне — они появились в разрушенном дверном проеме. Воющий шум, сопровождавший их, ошарашивал: грохочущий диссонанс и какофония криков, которые доносились из установленных на плечах аугмиттеров.

Тарса помнил отталкивающее обличье Детей Императора еще по Исствану-V и без промедления выстрелил в горло первому из воинов — тот уже подготавливал длинную, обмотанную проволочной спиралью трубу, которая была соединена с усилителем на его спине. Воин упал на колени с булькающим криком удовольствия, вырвавшимся из разорванной глотки, труба же изрыгнула синее пламя и гулкий басовый звук, который отбросил Тарсу на контейнер Брантана. Апотекарий упал с другой стороны саркофага и в перекате поднялся на ноги, отступая подальше от капитана.

Воин, издававший булькающие хрипы, упал лицом вниз, но другой уже целился в Тарсу, низко держа оружие с длинным, тонким стволом, вокруг которого извивались стальные струны, а на конце виднелся зловещий шип. Прежде чем Тарса смог догадаться о предназначении этого инструмента, легионер ударил по расширенной части его корпуса, и воздух между противниками искривился от ударной волны. Тарсу снова отбросило назад, и доспех его треснул от звукового давления. Он упал на плитки пола; взрыв на куски разорвал винтовку, на визоре был лишь статический шум от перегруженных систем.

Среди ревущих воплей, которые издавало странное оружие Детей Императора, слышались болтерные выстрелы и крики ненависти. Чья-то голова, срикошетив от стены, покатилась к Тарсе; на розовом шлеме виднелись разнообразные акустические приемники, обрубок шеи еще кровоточил. Апотекарий сумел встать как раз вовремя, чтобы увидеть, как Нумен погружает цепной меч в живот другого легионера. Морлок лишился своего шлема, а его нагрудник украшала глубокая вмятина, словно по нему ударили с чудовищной силой.

Септ Тоик сражался с одним из модифицированных десантников, но его сил было слишком мало, чтобы справиться с искусственно измененным монстром. Взобравшись на саркофаг Брантана, Тарса прыгнул на спину чудовищу и вонзил рабочий конец редуктора в основание его черепа. Сверла, лезвия и кюретки, которые обычно использовались для изъятия прогеноидов, вырвали из головы противника кусок значительных размеров. Отделения для тканей в перчатке Тарсы наполнились мозговым веществом и кровью, а существо испустило вопль боли — и лишь затем его нервная система поняла, что уже мертва.

Тарса соскочил с падающего монстра и заметил, что некто внезапно оказался совсем рядом, но было уже слишком поздно. Что-то длинное и тонкое прошло сквозь трещины в доспехе, вонзилось в его плоть, и апотекарий закричал, когда все рецепторы в его теле отозвались разрядами боли на вторжение ядовитого химического вещества. Ощущение было такое, словно он превратился в сломанный механизм: конечности дергались в спазмах, внутренние органы пульсировали, работая на пределе возможностей.

Зрение Тарсы помутилось от боли, но он все же увидел, как Септ Тоик рухнул под градом ударов, которые наносил последний из мутировавших космодесантников. Чудовище наступило на поверженного врага, но Тарса не мог разглядеть, жив ли еще морлок. Еще один звуковой разряд прокатился по апотекариону, и Игнаций Нумен упал, держась за голову так, словно она вот-вот лопнет.

Апотекарий старался подползти к контейнеру Брантана, но нервная система отказывалась работать слаженно, и казалось, будто по синапсам в мозгу колотит какой-то огрин. Тарса полностью утратил контроль и хотел закричать от ярости — но даже такое проявление эмоций было ему недоступно.

Некто, возвышаясь над ним, перевернул его на спину и прислонил к стенке стазисного контейнера. Этот некто был высоким, облаченным в длинные одеяния, текстурой до странного напоминавшие плоть; длинные белые волосы, впалые щеки и желтая как пергамент кожа указывали, что этот человек знаком с искусством смерти — в древние времена его назвали бы некромантом. Однако наплечники его украшали символы апотекария: даже свежий слой бессмысленно, варварски яркой краски не мог скрыть бледные контуры изначальной спирали. Механическое создание, прицепившееся к спине апотекария, напоминало паразита с почерневшими конечностями, которые заканчивались лезвиями или шприцами. Казалось, что эти подвижные конечности изучают Тарсу.

Саламандр хотел плюнуть в лицо предателю; он мог в какой-то степени управлять лицевыми мышцами, но понимал, что не вернет контроль над телом достаточно быстро, чтобы помешать этому апотекарию исполнить задуманное. Голова его бессильно повернулась в сторону, и он увидел, что Нумен бьется в судорогах, стараясь остановить кровотечение из ушей, а оружие его валяется на полу.

Двое Детей Императора, стоявшие перед ним, держали в утыканных шипами перчатках эти воющие, ревущие инструменты, которые заменяли им оружие. Один воин был на голову выше другого; его доспех украшали мерзкие символы, крючья и вибрационные датчики. У него было кошмарное лицо — растянутое, опухшее, изуродованное аномально разросшимися костями и бионическими имплантатами, отчего казалось, что воин постоянно кричит.

Тарса старался оказать хоть какое-то сопротивление, но субстанция, которой его атаковали — то ли токсин, то ли нервно-паралитическое отравляющее вещество, — была слишком сильной. Апотекарий заметил ненависть в его глазах и широко ухмыльнулся, обнажив желтые зубы; смех его походил на стук костей:

— Подожди умирать, маленький Саламандр, — сказал Фабий, — ты мне еще пригодишься.

Глава 16 ВОПРОС ДОВЕРИЯ НЕСТАНДАРТНЫЙ ВХОД «СИЗИФЕЙ» АТАКУЮЩИЙ

Кадм смотрел на показания приборов на командной кафедре и непроизвольно сглатывал, видя, что значения мощности во внутренних контурах продолжают расти. Через считанные мгновения реакторы взорвутся и уничтожат «Сизифей», и хотя все в нем восставало против этого решения, он знал, что Велунд прав.

Если своими смертями они купят смерть примарха-предателя, значит, в конечном итоге все это было не зря.

Он знал, что должен сказать что-нибудь экипажу, выразить напоследок, какой честью было для него служить с ними, но слов не находилось. Брантан произнес бы прощальную речь, которая пережила бы их жертвенную гибель, которую помнили бы и после него, которую люди цитировали бы перед собственной смертью.

У Тиро ничего не было, и никогда раньше он не чувствовал себя столь неподходящей заменой капитану Ульраху Брантану.

Он перевел взгляд на Сабика Велунда, но железный отец не посмотрел на него в ответ, слишком занятый данными, выводящимися на инженерный пульт. Гаруда летал в верхней части мостика, хлопая металлическими крыльями, и время от времени с карканьем пикировал к эльдар-проводнику. Но если внимание птицы и раздражало Варучи Вору, вида он не подавал.

— Сколько у нас времени? — спросил Тиро.

Велунд поднял на него взгляд:

— По моим оценкам, около трех с половиной минут.

Тиро кашлянул.

— Мы сумели принести пользу, Сабик, — сказал он.

Велунд кивнул.

— Так точно, капитан, — ответил он. — Сумели. Феррус бы нами гордился.

— Мне достаточно и того, что мы его не опозорили, — сказал Тиро.

Велунд был явно озадачен, но ему не дали ответить: вокс-станция затрещала, открывая входящее соединение. Мостик наполнил рев аварийных сирен и резкий свист перегретого пара, но все это перекрыл голос, в котором отчаяние смешалось с радостью от творящегося беспорядка.

— Кадм! Кадм, ты тут? — позвал фратер Таматика.

— Фратер? Это ты?

— Да, конечно, — ответил Таматика. — Кто ж еще?

— Таматика, будь ты проклят, ты всех нас погубил, — сплюнул Тиро.

— Пока еще нет, мальчик мой, но ты погубишь, если продолжишь меня отвлекать.

— О чем ты?

— Фратер Велунд еще на мостике? — донесся голос Таматики сквозь грохот ударов и вой сирен в инженерных отсеках.

Велунд бросился к вокс-станции и схватил звуковой рожок.

— Я здесь, фратер, — сказал он. — Вы направляете всю избыточную энергию в двигатели.

— Да, — согласился Таматика.

— Они достигнут критической точки меньше чем через три минуты.

— Должен заметить, времени немного больше, чем три минуты, фратер, — сказал Таматика. — Непосредственные наблюдения имеют свои преимущества. Но оставим вопросы точности, тебе надо проследить, чтобы Кадм передал права управления на инфоустройство здесь, внизу. Мне нужен корабль.

— И не надейся, — рявкнул Тиро. — Я не отдам тебе последнее командование кораблем.

— Придется, — огрызнулся Таматика; из его голоса пропала вся легкомысленность. — И делай это быстро, капитан, или мы все погибнем.

— Погибнем? Таматика, мы уже мертвы, — сказал Тиро. — Благодаря тебе. Ты взорвешь корабль.

— Не говори глупостей, — ответил Таматика. — Я ни за что не стал бы взрывать этот славный старый корабль. Ну, во всяком случае, намеренно. А теперь послушай меня, Кадм Тиро. Я разгонял звездные корабли до допустимых пределов и сверх того, когда тебе еще руку не отрезали. Переводи командование на мое устройство, и клянусь Семью священными тенями Карааши, мы выберемся. А если нет, что ж, все это уже будет неважно.

Tиро посмотрел на Велунда, непонимающе пожавшего плечами.

— Что ты задумал? — спросил Велунд.

Веселость в голосе Таматики была слышна даже сквозь шум в подпалубах.

— Увидишь, Сабик, — сказал он. — Но лучше поставьте того проводника к штурвалу. Ах да, и еще один момент.

— Что?

— Держитесь за что-нибудь.

Подрывные заряды были на месте, готовые раскрыть внутренности корабля Железных Рук. Все Железные Воины были специалистами по подрывным работам, и Кроагер не являлся исключением. Через считанные минуты после того, как посадочную палубу зачистили, он установил заряды, способные пробить тяжелую броню взрывозащитных дверей. Кроагер еще раз проверил ряд взрывчатки перед главной заслонкой и побежал обратно к Пертурабо.

Примарх ничего не говорил с того момента, как убили последнего из Железных Рук, только бродил среди мертвых, будто искал что-то потерянное. Форрикс находился рядом с ним, коварно перепоручив установку взрывчатки Кроагеру.

— Мы готовы подрывать, — сказал Кроагер, подходя к Пертурабо и Форриксу.

Вокруг примарха широким кольцом встал Железный Круг, уменьшившийся на двоих. Кроагера удивило, что Железноруким вообще удалось уничтожить хоть сколько-нибудь боевых роботов, но ему следовало помнить, что Десятый легион был не из числа тех, кто станет покорно сносить избиения. Кроагеру вновь выпала честь наблюдать за своим примархом в бою, и сейчас, стоя в руинах после очередной разрушительной победы, он был как никогда горд служить Четвертому легиону.

Пертурабо разглядывал последствия битвы: мертвые тела, разбитый транспорт, обрывки плоти. Освещаемый пламенем выпотрошенного «Носорога», он казался Кроагеру выше, чем раньше. Мантия его колыхалась под потоками горячего воздуха, черно-золотой драгоценный камень черепа-застежки мерцал в свете огня.

Пертурабо кивнул и, опустившись на колено, коснулся ладонью палубы.

— Подожди, триарх, — сказал Пертурабо. — Мне нужно время.

Кроагер посмотрел на Форрикса.

— Они будут перегруппировываться в узких коридорах в глубине корабля, — сказал он, думая про себя, что уж Пертурабо и Форрикс должны об этом знать.

— Верно, — согласился Пертурабо. — И мы выбьем их оттуда и уничтожим. Это будет сложно, и в процессе мы потеряем многих воинов.

— Чем дольше прождем, тем больше потеряем, — заметил Кроагер.

— Я знаю.

— В таком случае мне непонятно, почему вы колеблетесь, повелитель.

— Ты принимаешь уважение за неуверенность, Кроагер. Я даю нашим достойным противникам возможность выстроить последний рубеж, — сказал Пертурабо, поднимаясь и указывая на жуткие мутированные тела монстров, которых Фабий привез на борт. — Это была бесчестная победа, поэтому мы обязаны дать Железным Рукам возможность с честью умереть.

— Это бессмыслица, — возмутился Кроагер. — Нам надо скорей продвигаться вперед, убить их всех прежде, чем они превратят этот корабль в смертельную ловушку, которую он и так уже напоминает.

Примарх снял Сокрушитель наковален и, очертив им дугу, прижал лицевую часть к нагруднику Кроагера.

— Осторожно, мой юный триарх, — произнес Пертурабо лишенным выражения голосом. — Мне в Трезубце нужен воин, способный говорить без обиняков, а не брехливая собака. Помолчи.

Кроагер вновь посмотрел на Форрикса, ища поддержки, но первый капитан стоял, прижав пальцы правой руки к боку шлема. Он кивнул в ответ на неизвестное сообщение по воксу и поднял взгляд. Было очевидно, что он встревожен.

— Повелитель, — быстро заговорил Форрикс, — вас надо уводить с этого корабля.

Пертурабо опустил молот и повернулся к первому капитану.

— Поясни.

— Барбан Фальк сообщает о накоплении огромных объемов энергии в реакторах корабля, — сказал Форрикс. — Они на грани перегрузки, через считанные минуты они оставят от корабля только радиоактивные обломки.

Пертурабо покачал головой:

— Это какая-то уловка, — сказал он. — Если Железные Руки здесь погибнут, они погибнут сражаясь.

— Вы не можете быть в этом уверены, — сказал Форрикс.

— Я знал своего брата, — сказал Пертурабо. — И его легионеры не позволят себе так умереть, когда еще есть с кем бороться.

— Феррус Манус мертв, повелитель, — сказал Форрикс. — Кто знает, на что способен его легион ненавистников плоти теперь, когда его нет?

— Не на это, — твердо ответил Пертурабо.

— Нет, — с внезапной уверенностью произнес Кроагер, точно зная, что сделал бы на их месте. — Повелитель, вы неправы. Они с радостью разнесут этот корабль на куски, если решат, что вы при этом погибнете. Что стоят жизни нескольких сотен легионеров, когда речь идет об убийстве примарха? Один корабль с воинами против жизни Железного Владыки? Об этом и спрашивать бессмысленно. Меня даже удивляет, что они так долго не могли это осознать.

Пертурабо не отвечал, раздумывая над словами своих триархов.

Секунды утекали, и Кроагер уже готовился почувствовать добела раскаленную волну, которая сопроводит взрыв корабельного реактора.

— Повелитель, — продолжил Кроагер. — Вам был нужен воин, способный говорить без обиняков, так вот, я говорю вам без каких-либо обиняков. Вы должны немедленно покинуть корабль. Они покончат с собой в ядерном взрыве, если будут знать, что вы тоже умрете. Но если здесь будем только мы, они станут сражаться. Мы можем захватить этот корабль, вы же знаете, что можем, но только если вас на борту не будет. Вы должны уйти и предоставить битву нам.

Кроагер напрягся под взглядом холодных глаз Пертурабо. Беросс был разбит Сокрушителем наковален за меньшее. Наконец примарх кивнул и опустил молот на плечо.

— Нет, — сказал он. — Мы все уйдем. Как ты и говорил, этот корабль теперь стал смертельной ловушкой, и я больше не собираюсь терять воинов из-за тщеславия Фулгрима. Мы вернемся на «Железную кровь» и взорвем этот корабль своими орудиями. А если «Андроник» окажется у нас на пути, мы уничтожим и его.

Кроагер оскалился. Именно так и сражались Железные Воины.

Решительно и неослабно, беспощадно и неумолимо.

— Мы не сможем дать Железным Рукам возможность умереть с честью, — сказал Пертурабо, — но я заставлю Фулгрима заплатить за их жизни.

Форрикс кивнул и сказал:

— Фальк, телепортационные маяки активированы. Вытаскивай нас отсюда.

Атеш Тарса боролся с ядом, парализовавшим его конечности, но это было все равно что бороться с безжалостной хваткой раствора из паутиномета. Апотекарий-предатель с любопытством разглядывал его, будто они были старыми друзьями, помирившимися после долгого периода отчужденности.

— Устройство на груди мертвого воина, — произнес он голосом, напоминавшим шелест сухой пыли в пустыне. — Это старая технология из былых времен, так?

Тарса замотал головой:

— Для тебя он бесполезен. Он привязан к геному капитана Брантана.

Фабий ухмыльнулся и погрозил ему пальцем.

— Вы, Саламандры, совсем не умеете лгать, — сказал Фабий, проводя обломанным черным ногтем вдоль его скулы, по щеке и к глазам. — Думаю, в этом виноват Вулкан.

— Не смей произносить его имя, — сплюнул Тарса.

— Почему нет? Это какая-то традиция на Ноктюрне: не говорить плохого о мертвых?

— Вулкан жив, — сказал Тарса, и повторил слова, как мантру: — Вулкан жив. Вулкан жив!

Фабий засмеялся:

— Такая убежденность в том, кто так старательно закрывает глаза на правду.

Тарса заскрежетал зубами, почувствовав болезненное ощущение в пробуждающихся кистях и стопах. Кончики его пальцев дернулись.

— Убей его, Фабий, — сказал воин с застывшем в крике лицом. — Возьми, что тебе надо, и уйдем.

— Всему свое время, — ответил Фабий, и нервные окончания в плоти Тарсы болезненно заявили о себе. Теперь он с некоторым усилием воли мог контролировать непроизвольные движения. Он сжал кулак.

Паукообразный механизм на спине апотекария-предателя вздернул Тарсу на ноги и прислонил к стазис-контейнеру. Фабий смотрел сквозь стекло с яростной жадностью, его глаза с тяжелыми веками горели в предвкушении того, как он вырвет Железное Сердце из тела Брантана.

— Подумать только, что я смогу с этим устройством сделать… — жадно сказал он.

— Ты его убьешь, — сумел Тарса процедить сквозь сжатые зубы.

— И ты думаешь, мне…

Тарса провел идеальный правый кросс и обрушил кулак на лицо Фабия. Апотекарий-предатель покачнулся от удара, выбившего зубы и заставившего кровь брызнуть с челюсти. Механический арахнид выпустил Тарсу, и тот рухнул на согнутые ноги. Он попытался подняться, но удар отнял у него все силы.

Фабий навис над ним; всю нижнюю часть его лица заливала кровь, в черных глазах пылала ярость.

— Ты дорого за это заплатишь, — сказал он. — Ты будешь молить меня о смерти годами, пока я буду пытать тебя, не давая умереть.

Тарса посмотрел наверх, и на его губах появилась тень улыбки.

— Почему ты улыбаешься? — резко спросил Фабий.

— Брат Шарроукин, — сказал Тарса. — А пол чем не нравится?

Развернувшись, Фабий увидел Гвардейца Ворона, спрыгивающего с переплетения кабелей и труб под потолком. Два меча с черными лезвиями погрузились в грудь апотекария, и из ран брызнула маслянистая черная жидкость. Фабий завалился назад, раскрыв рот в гримасе ужаса. Шарроукин выдернул из него мечи, крутанулся на пятках, метнул один из них в сторону; клинок, описав в воздухе несколько кругов, пробил шлем воина из Детей Императора, и он упал со сдавленным дисгармоничным воплем, который отдался болью в черепе Тарсы.

Но не успел Шарроукин покончить с Фабием, как на него бросился последний из монстров. Ворон перепрыгнул через контейнер Ульраха Брантана и приземлился у дальней стены, подняв узкое лезвие к правому плечу. Существо врезалось в стену апотекариона, раздуваясь на глазах; алые вены выступили поверх мускулов, как гидравлические шланги, готовые лопнуть под давлением. Неизвестные биологические процессы внутри чудовища заставляли его биться в судорогах от ярости и бушующей силы. Из его сращенных пальцев выдвинулись черные когти, вдоль позвоночника толчками прорезались костяные шипы, с удлиненной, крокодильей челюсти с шипением закапала слюна.

— Сейчас было бы неплохо, брат, — произнес Шарроукин, но Тарса понятия не имел, к кому тот обращается.

Обезумевшее из-за мутаций чудовище бросилось на Ворона, с ненавистью ревя.

Шарроукин отпрыгнул в сторону.

И стена апотекариона взорвалась в облаке искрящегося металла, обрывков кабелей, ребристых опор и кессонных панелей. Гигантское устройство из голой стали и покрытой черными полосами брони пробило себе путь внутрь мощными шагами и тяжелыми ударами механических конечностей. Он схватил звероподобного космодесантника-мутанта вращающимся, покрытым всполохами энергии кулаком и, используя силу мышц из сверхплотного волокна, ударил его головой об стену.

Череп монстра невероятным образом остался цел. Существо пошатнулось от удара и попыталось сосредоточиться на том, кто почему-то сумел причинить ему боль.

Брат Бомбаст, Железный Гром Медузы, стряхнул с себя обломки и кабелепроводы, проходившие в стенах. Бомбаст был слишком велик, чтобы войти в апотекарион любым обычным способом, поэтому он сделал нестандартный вход.

Продолжая стремительно поглощать собственное тело и раздуваться, мутант выпрямился. Ноги его трещали и набухали, изменяясь согласно какому-то новому неизвестному шаблону, заложенному в гены. Он ударил Бомбаста удлиненными руками, впился истекающими слюной зубами в саркофаг с оттиснутым на нем черепом. Покрытые кислотой клыки оставили в голом металле глубокие борозды, а крепкие как алмаз когти начали рвать броню, словно плазменные резаки технодесантника.

Бомбаст схватил существо за раздувающуюся шею и ударил его лицом о свод собственного железного контейнера. Раздробились кости, сломались клыки — вся передняя часть черепа мгновенно провалилась внутрь. Для ровного счета взревел штурмовой болтер, закрепленный под кулаком Бомбаста. Фонтан из крови и мозгового вещества забрызгал потолок, когда разрывные снаряды сдетонировали в голове чудовища.

Монстр обмяк в кулаке дредноута, как тряпичная кукла, и его изрешеченные останки бросили на пол с полным отвращения скрежетом.

— Апотекарий Тарса, — прогудел Бомбаст. — Ты звал на помощь.

Тарса едва не рассмеялся от облегчения, пока Шарроукин оказывал ему первую помощь. Он все еще чувствовал слабость во всем теле, но хотя бы мог вновь им управлять.

— Звал, брат Бомбаст, — ответил он, с трудом поднимаясь на ноги и обхватывая кулак одной руки ладонью другой. — Я искренне благодарен тебе за помощь.

Тарса оглянулся по сторонам в поисках Детей Императора, которые едва не убили его и не вскрыли стазис-контейнер капитана Брантана. Они сбежали при виде Бомбаста, и Тарса не мог их винить.

— Ты в порядке? — спросил Шарроукин.

— Со мной все хорошо, или, по крайней мере, скоро будет, — ответил Тарса.

Шарроукин кивнул и отошел, чтобы проверить состояние двух поверженных морлоков. Тарсе еще нужно было некоторое время, чтобы прийти в себя, а Бомбаст между тем нагнулся и заглянул в контейнер Ульраха Брантана. Неподвижное лицо капитана, замершее на середине предложения, смотрело вверх.

— Я предлагал ему взять это тело из железа и стали, — сказал Бомбаст.

— И он отказался, — отозвался Тарса. — Он никогда не стал бы брать то, что ему не принадлежит.

— Неправильно это — что я существую, а он нет.

Тарса махнул рукой в сторону стремительно разлагающегося трупа последнего из мутантов.

— Сейчас я очень рад, что среди нас ходишь именно ты, брат Бомбаст.

— Ты — Саламандр, — сказал Бомбаст. — Тебе не понять. Плоть несовершенна по сути своей, а его тело долго не выдержит это состояние отложенной смерти. Я достаточно прожил в этой железной оболочке, и быть здесь следует военачальнику, а не простому воину.

— Ты неправ, — ответил Тарса.

— Ты позволяешь себе слишком много, — сказал Бомбаст. — Ты не знаешь меня, а я бы тысячу раз умер, если бы это вернуло моему капитану жизнь.

Тарса не знал, что ответить дредноуту, поэтому оставил его предаваться грусти. Он помог Шарроукину поднять Септа Тоика на наклонный стол для осмотров. Броня морлока была разорвана и помята, но он выжил после нападения. Обе его руки были изогнуты под углами, указывавшими на множественные вывихи.

Игнаций Нумен поднялся; по оцепенелому выражению на его лице Тарсе было очевидно, что звуковая атака, повергнувшая его, вызвала сотрясение.

— Ты в порядке? — спросил он, когда Нумен поднял свое оружие.

Нумен не ответил, и Тарса протянул к нему руку, чтобы коснуться плеча.

— Брат Нумен?

— Ты что-то говоришь? — очень громко спросил Нумен.

— Да, — ответил Тарса. — Ты слышишь меня?

— Что?

— Я сказал, ты слышишь меня?

Нумен покачал головой.

— Я тебя не слышу. Тебе придется кричать.

Тарса посмотрел на запекшуюся кровь и плоть на щеках Нумена и понял, что даже тот остаточный слух, который сохранился после взрыва плазмы на Исстване, теперь пропал.

Морлок полностью оглох.

Велунд смотрел, как растут значения мощности во внутренних контурах, и железные пальцы на левой руке непроизвольно сжимались. Он не испытывал страха: в глубине души он давно верил, что они погибнут здесь, в северных окраинах, всеми оставленные и забытые, и в будущих книгах об этой войне о них в лучшем случае упомянут в сноске. Что по-настоящему его беспокоило, так это тот факт, что они могут погибнуть из-за безрассудных действий железного отца, которого многие считали недостойным своего звания, опасным, ненадежным элементом в механизме легиона.

Таматика был, без всякого сомнения, гениален, но природа его гениальности была такова, что на своих неудачах он учился больше, чем на победах.

Велунд надеялся, что «Сизифей» не станет последней из неудач Таматики.

Дуги света заплясали вокруг Форрикса, когда демпферные катушки, установленные по краям зала, закончили поглощать телепортационную энергию. Сверхпроводящие каналы подали ее в энергетические колодцы, клаксон ревом возвестил об импульсном оттоке, а через несколько мгновений на телепортационном диске — железном подиуме, украшенном гравировкой из черепов и электрически очищенном, — толпились воины в доспехах. От перемещения замутило, как от удара в живот, и Форрикс подавил знакомую тошноту.

— Не нравится телепортироваться, да? — спросил Кроагер.

Форрикс покачал головой.

— Нет. Это расщепленное состояние… Как будто каждый раз умираешь.

Кроагер кивнул, словно мог понять, и они сошли с подиума. В бронированных корпусах роботов из Железного Круга в это время что-то жужжало и щелкало: после перемещения их встроенным системам требовалось некоторое время на перенастройку. Когда энергетические катушки вдвинулись в пол, Пертурабо широкими шагами спустился с диска и вышел из комнаты через диафрагменный люк.

Кроагер и Форрикс последовали за Железным Владыкой обратно на мостик, чувствуя в его молчании неизбежность расправы. У командной кафедры стоял Фальк, а в воздухе перед ним висел гололит, на который выводились данные о корабле Железноруких и его реакторах, определенно находящихся на грани перегрузки.

— Сколько еще? — спросил Пертурабо.

— Меньше минуты, — сказал Фальк.

Тупоносый, похожий на пулю вражеский корабль, беспомощно плывущий в космосе, как туша мертвого пустотного кита, был виден и на главном обзорном экране, за мерцающим изображением.

— Их маневровые двигатели заработали, — сказал Форрикс, заметив вспышки корректирующих струй вдоль корабля. — У них снова есть энергия.

— Ее будет недостаточно, — ответил Фальк. — Это просто последняя отчаянная попытка подобраться как можно ближе к нам, прежде чем двигатели взорвутся.

— Ты уводишь нас в сторону? — спросил Кроагер.

— Разумеется, — огрызнулся Фальк, смотря на стену за Кроагером с таким видом, будто на тускло окрашенных переборках что-то было. — Мне пришлось ждать, пока вы не вернетесь, но да, мы отходим.

— Мы будем в зоне действия ударной волны, когда он взорвется? — спросил Форрикс.

Фальк переключился с бегущего графика на схему с концентрическими сферами действия. Корабль Железных Рук находился в центре, а «Андроник» и «Железная кровь» — в первой зоне поражения.

— Несомненно, — ответил Фальк. — Мы отдалимся, но все равно урона не избежать.

Пертурабо поднял руку и склонил голову набок, изучая потоки данных о корпусе и реакторах вражеского крейсера. Он переключился с показаний энергетического излучения на медленно поворачивающееся изображение корабля Железноруких и обратно.

Форрикс будет еще сотню раз вспоминать этот момент, пытаясь разгадать выражение на лице Пертурабо. Уголок его рта дернулся, словно примарха что-то позабавило, но взгляд оставался ледяным и расчетливым. Тело его было напряжено, боевая ярость еще не ушла, но приобрела оттенок спокойной уверенности, смягчивший его суровую агрессивность. Примарх всегда состоял из противоречий, но никогда прежде эти противоречия не были сильны так, как сейчас.

— Оставайтесь на месте, — сказал Пертурабо.

— Повелитель? — переспросил Фальк. — Мы все еще в зоне удара. На таком расстоянии взрыв нанесет нам серьезный урон.

— Барбан Фальк, я сказал, оставаться на месте. Мне каждый раз нужно повторять для тебя приказы?

— Нет, повелитель, — ответил Фальк, тут же прекращая подачу энергии в двигатели и останавливая корабль. Форрикса все сильнее терзало мрачное предчувствие, но он не сомневался, что Пертурабо знает, что делает.

— Расчет всех данных для стрельбы закончен, повелитель, — сказал Кроагер.

— Не стрелять, — приказал Пертурабо, проходя в переднюю часть командной палубы и становясь перед обзорным экраном. — Я говорил, что легион Фулгрима заплатит за жизни, которые мы потеряли. Вот их расплата.

Едва ли можно было вообразить себе ад, более точно отвечающий представлениям древних, чем тот, в который превратилась инженерная палуба. Она стала удушливым, обжигающим кошмаром, где сверхнагретые газы вырывались из лопающихся труб и сиял красный свет. Обширные пространства были усеяны телами мертвых: сервиторов со вскипевшими внутренностями и машиновидцев, которых экзозащита не спасла от утечек разрушительной радиации и скачков температуры.

В замогильном алом сумраке двигались тени монструозных созданий с многочисленными руками и когтями — повелители этой обители проклятых. Но то были не демоны, а Железнорукие — хозяева корабля, теперь пытающиеся его спасти.

Таматика бился с выходными данными от сразу нескольких систем, пропуская потоки информации через когнитивный комплекс, встроенный в его мозг марсианскими жрецами, и сопоставляя их со скоростью, недоступной даже самому талантливому из смертных.

Сказать, что он пытался провести операцию, требующую крайней осторожности, было все равно что заявить, что передовая биоаугметическая нейрохирургия может представлять некоторую сложность для варвара с дикого мира. Энергия в реакторе могла в любой момент вырваться из защитного поля и превратить корабль в стремительно расширяющееся облако радиоактивной пыли.

Таматика полагал, что если ему удастся направить колоссальные мощности в нужном направлении, у них может появиться шанс спастись. А если не удастся, они, возможно, смогут хотя бы нанести врагам урон. Корабль Детей Императора отступал, рой улетающих «Грозовых птиц» и отозванных абордажных торпед на магнитных фалах оставлял за собой светящийся узор из траекторий.

Любопытно было то, что корабль Железных Воинов больше не двигался.

Возможно, их капитан догадывался о его плане?

На «Железной крови» был Пертурабо, так что это было вполне вероятно.

Но почему он не сообщил ничего Детям Императора?

Освободив разум от мыслей о прошлом, Пертурабо наблюдал за плавно поворачивавшимся «Сизифеем» и искренне восхищался его экипажем. Информационные устройства «Железной крови» наконец идентифицировали корабль Железных Рук, чей тяжело бронированный и значительно модифицированный силуэт раз за разом заставлял алгоритмы, проводившие сравнение моделей и анализ энергосигналов, выдавать ошибки распознавания. Его конструкция и характеристики излучения были так сильно изменены, что в нескольких промежуточных результатах он был даже определен как боевой корабль зеленокожих.

Пертурабо узнал корабль задолго до этого: улучшения, модификации и заплаточные ремонты, проведенные экипажем, не скрыли от его глаз лежащую в основе конструкцию. Корабль Железных Рук был теперь уродлив, рядом с «Андроником» он выглядел как тюремная заточка рядом с гладиаторским мечом. Но оружие всегда оставалось оружием, и даже самое грубое могло убить.

А экипаж «Сизифея» был полон стремления убивать.

Невыносимо яркий ореол от ядерных реакций вспыхнул из перегруженных двигателей. Цунами электромагнитного излучения вышло из «Сизифея» и накрыло «Железную кровь» и «Андроника». Десятки пультов заискрились и заполыхали — незащищенные системы перегружались и сгорали.

— Кости Лохоса! — выругался Фальк, когда его командную кафедру охватило пламя.

— Кроагер, у тебя еще есть расчетные данные для выстрела? — спросил Форрикс.

— Нет, орудийный ауспекс ничего не видит.

— Заставь его работать, —приказал Форрикс.

— Дайте минуту, — отрывисто сказал Кроагер, пытаясь что-нибудь сделать с теми немногими системами управления огнем, которые остались целы.

— Нет у нас минуты! — рыкнул Форрикс, отталкивая Кроагера в сторону. Пульт представлял собой почерневший обломок, но работало еще достаточно систем, чтобы можно было выпустить ряд неуправляемых торпед и дать многозарядный залп.

— Ничего не делайте, — сказал Пертурабо.

— Но…

— Я сказал, ничего не делайте! — прокричал Пертурабо, но к тому моменту ничего уже и нельзя было сделать.

Раскаленное облако ослепительной энергии вырвалось из двигателей «Сизифея», как хвост у кометы, подлетевшей слишком близко к сверхплотной звезде. Корабль выстрелил вперед, словно снаряд из ручного гранатомета, из практически неподвижного состояния в мгновение ока развив скорость до второй космической.

Окруженный ярким, как лазер, сиянием, «Сизифей» преодолел расстояние до «Андроника» и врезался в борт сразу за плугообразным носом изящного корабля. Пусть «Андроник» и был покрыт позолотой и орнаментами, он оставался боевым кораблем Легионес Астартес и обладал броней, способной выдержать удары ракет, торпед и любых боеприпасов взрывного действия.

Но против скорости, массы и носовых орудий «Сизифея» у него не было шансов.

Корпус «Андроника» прогнулся под ударом клиноподобной ракеты, которой стал корабль Железных Рук; атака смяла внутренности, и в космос вырвалась волна воспламенившегося кислорода. Пылающий ореол «Сизифея» поджег атмосферу в «Андронике», нос его легко отделился, будто отрубленный гильотиной. Он отлетел, оставляя за собой спиралевидный след горящего кислорода, а броневые плиты на всей передней половине крейсера коробились от внутренних взрывов, прошедших по его длине. Огонь вырывался из разломов в корпусе, лучи ослепительного света били из пробоин — в результате катастрофической атаки корабль Детей Императора сгорал изнутри.

Пламя и обломки расширяющимся конусом вылетели наружу, когда «Сизифей» инерцией и орудийным огнем пробил внутренности «Андроника». Как пуля, вылетающая из тела застреленной жертвы, прошел он сквозь корабль Третьего легиона, таща за собой расплавленные обломки и расчерченное пламенем облако перегретой плазмы. Корабль замерцал в дымке, и Пертурабо заметил дрожащие всполохи света на краях пролома: щиты увлекали за собой километры броневых пластин, попавших в магнитное поле.

Хотя в космосе не существовало понятий «верх» и «низ», «Андроник» накренился книзу, слепо разворачиваясь, как нокаутированный боец. Гироскопические системы старались его выровнять, но урон был слишком велик, слишком внезапен и слишком мощен, чтобы можно было скорректировать его влияние. Капитан еще пытался спасти корабль, но Пертурабо знал, что «Андроник» обречен. Энергетические поля замерцали в отчаянной попытке удержать внутреннюю атмосферу, когда передняя часть корабля отлетела. Потеряв конструктивную целостность, «Андроник» начал разрываться на части под напором собственной огромной массы и жадных волн варпа, стремящихся заполучить свою награду.

— Во имя Двенадцати… — выдохнул Форрикс, на глазах которого развертывалось величественное зрелище гибели космического корабля. Ни один воин не смог бы забыть, как умирает в бою левиафан, бороздивший звездные просторы, как повергается могучий, как посрамляется неуязвимый. «Андроник» потерял ход, его сигнальные огни на мгновение мигнули и угасли. Двигатели корабля еще время от времени вспыхивали, уводя выпотрошенный каркас с тщательно намеченного пути. Скоро он исчезнет в расплывающихся течениях варпа и станет очередной жертвой неукротимой ярости Эмпиреев.

— Думаете, там кто-нибудь выжил? — спросил Фальк.

— Выжившие будут, — ответил Форрикс, переходя к наблюдательной станции и устанавливая связь со взлетными палубами. — Нескольким наверняка удалось добраться до спасательных капсул, но многие еще находятся в пустоте, на борту «Грозовых птиц» и торпед. И уверен, немало осталось на разрушенном корабле. Я отправляю к ним бригады спасательного транспорта.

Пертурабо смотрел, как Трезубец начал возвращать контроль над «Железной кровью», выставлять линии обороны из заградительных кораблей и организовывать спасательную операцию для экипажа «Андроника». Тысячи погибли, когда корабль был так внезапно и безжалостно поражен, но благодаря своим несравненным логистическим талантам Форрикс мог еще спасти несколько сотен.

Он смотрел, как корабль Железных Рук развернулся с легкостью, казавшейся недопустимой для столь уродливого творения. Оставляя за собой след из раскаленной плазмы и прикованных магнитным полем обломков, «Сизифей» устремился по нисходящей дуге к завихрению штормовых облаков, отнюдь не выглядевших как простой путь.

— Повелитель, — сказал Кроагер, держа палец над пусковой кнопкой. — Стрелять?

— Нет, — ответил Пертурабо. — Оставьте их. Они это заслужили.

Глава 17 БАШНЯ БРАТОУБИЙСТВО КОМАНДОВАТЬ БУДУ Я

В отличие от многих своих братьев, Пертурабо не испытывал ненависти к легионам, которые остались верны Императору. Они были инструментами, с помощью которых отец выстраивал свою империю; с этими воинами обошлись так же несправедливо, как и с сынами Пертурабо, но они были или слишком упрямы, или слишком слепы, чтобы это понять. Железные Руки были достойным легионом, но они сильно изменились за века, прошедшие с тех пор, как Пертурабо и остальные примархи поднялись на зубчатую вершину Башни Астартес и принесли свои особые обеты.

Пертурабо ждал Фулгрима в своем убежище, среди организованного хаоса картин под защитой стазисных полей, анатомических моделей и недостроенных автоматов. Поигрывая с механизмом заводного льва, который держал в пасти скульптурные лилии, примарх вспомнил, как собирал это устройство еще на Олимпии, и тем самым нарушил одно из своих самых незыблемых правил — не оборачиваться к прошлому. Он вспомнил, как в ночь перед отлетом с Терры, перед жизнью, в которой будет только война, поднимался к вершине шпиля из полированного мрамора. Каждый шаг требовал нечеловеческого усилия воли, требовал решимости и мужества. Он не просто взбирался по винтовой лестнице — он отвечал на вызов, брошенный его разуму и духу в психическом единении с Императором, которое требовало от воина предельной стойкости. Не все из них тогда прошли это испытание.

Пертурабо уже не был уверен, что и сам его прошел.

О великих клятвах, которые прозвучали тогда на вершине высокой башни, складывались эпические оперы. Художники всех мастей пытались запечатлеть тот грандиозный миг, когда примархи один за другим проходили под позолоченной аркой; сотни драматургов хотели передать стихами возвышенные идеи, что олицетворяла собой эта встреча.

Ни у кого из них ничего путного не вышло.

Они думали, что клятва имела символический смысл: произвольно выбранный момент, призванный отметить начало чего-то исключительного. Они думали, что ценность этого ритуала — только в значении, которое он придаст еще одной крупинке в песках терранской истории.

Пертурабо много раз вспоминал тот день, критически оценивая каждое слово в их разговоре с отцом. Но в холодном одиночестве, которое сопутствовало измене, любая интерпретация той беседы несла не утешение, а только упрек.

— Ты станешь моим молотом, Пертурабо, — сказал тогда его отец. — Ты должен сокрушить преграды, которые враги возводят на предначертанном нам пути.

— Я сломаю любую стену, кто бы ее ни построил. Любую.

— Знаю, — сказал отец и посмотрел на звезды. На вершине мира они казались чистыми, как алмазы: Дворец оставил далеко внизу пелену химических остатков — наследие веков войны и пепла ее последствий. Пертурабо также поднял взгляд к небу, предвкушая, как поведет к этим звездам своих воинов.

— Вина за ненужную войну велика, сын мой, — сказал отец. — Она навсегда пятнает душу и, словно рак, выедает все, что было хорошего в человеке. Посылать людей на смерть, обрекать врага на гибель, не имея при этом благородной цели, — это бремя, которое никто не вынесет и не должен прощать. Всегда помни об этом, сын. Сражайся, когда должен сражаться, но серьезно обдумывай, как распорядиться силой своего легиона. Стоит спустить зверя войны с цепи — и он не вернется в железную клетку, не утолив свой голод кровью невинных.

Эти слова были произнесены задумчиво, словно отец говорил с сожалением под грузом горького опыта. Теперь они казались пророческими — предостережение, болезненное, как укус змеи.

— Но то, чего я прошу от тебя, продиктовано необходимостью, которую большинство не понимает, — продолжил его отец. — Многие в этом новом мире считают меня тщеславным, видят гордыню в моих словах о предначертании, которое дает право на звезды; но они не понимают, какова Вселенная на самом деле. Они не знают, что это битва за выживание целого вида. Или мы оставим Землю и завоюем Галактику, пока еще есть время, или нас ждет медленная смерть или застой, который может оказаться гораздо хуже смерти.

— Твои сыновья этого не допустят.

Тогда его отец улыбнулся.

— Может быть, это уже неизбежно.

— Избежать можно всего.

— Надеюсь, ты прав, Пертурабо, — ответил отец, и в этот миг между ними чувствовалась настоящая привязанность, и ни раньше, ни потом Пертурабо не испытывал ничего подобного.

— За прошедшие века наш вид перепробовал множество способов борьбы со злом: молитвы, посты, добрые дела, ритуалы и священные тексты. Но мы будем бороться иначе.

— Со злом? — переспросил Пертурабо.

— Метафорически говоря, — ответил Император, но не слишком убедительно. — Все эти способы оказались бессмысленны, неэффективны и губительны для миллионов. Мы же будем биться с помощью болтеров, клинков и мужества величайших воинов во всей Галактике. Именно так нужно сражаться со злом.

И опять это слово.

— Железные Воины ждут твоего приказа, отец. Неважно, куда приведет нас судьба, неважно, с чем мы столкнемся и сколько времени это займет, — мы не подведем тебя.

Отец обернулся, и взгляд его золотых глаз пронзил сердце Пертурабо, как осадный бур, проникнув в самую суть и в одно мгновение узнав о нем все. Но в чем бы ни заключалось это знание, на Его непроницаемом лице оно не отразилось, и Пертурабо еще долгие годы пытался разрушить эту стену.

Император выглянул из башенного окна на горы, которые прорывались через высочайшие слои облаков, на миллионную армию рабочих, которая все еще трудилась, превращая горный хребет в здание, достойное благоговения. Его взгляд охватил все — от самых новых поселений, выросших вокруг границ Дворца, до земель, принадлежавших королям техноварваров и изуродованных войной, и до самых далеких сатрапий.

— Я больше не вижу, как будут развиваться события после этого момента и чем все закончится, — сказал отец, когда молчание, повисшее между ними, нарушили анабатические ветра, что поднимались с равнины.

— Поэтому-то Магнус и его легион остаются на Терре, хотя остальные отправляются в Крестовый поход?

— Отчасти, но и он скоро к вам присоединится. Надеюсь, однажды Магнус вернется ко мне, ибо он видит многое из того, что для меня скрыто.

— Он покинет Крестовый поход? — с разочарованием спросил Пертурабо.

— Магнус вернется на Терру, но ненадолго. — Император повернулся к нему, словно удивленный тем, что его сын расстроен. — Вы с ним близки?

— Мы встречались всего несколько раз, — ответил Пертурабо после короткого размышления. — Но да, он мне нравится. Он уже помог мне перевести некоторые из менее прозрачных текстов в моей коллекции. Думаю, мы с ним подружимся.

— Почему?

Уже тогда вопрос показался странным; со временем, особенно после никейских событий, эта странность только усилилась — как если бы Император заранее знал, какой путь изберет для себя Алый Король.

— Нас объединяет любовь к знаниям и жажда узнавать новое, — сказал Пертурабо. — Если не будет ни знаний, ни культуры, то в чем смысл Крестового похода? Только истреблять, только уничтожать? Нет, если Крестовый поход ведется, то лишь для того, чтобы оставить после себя что-то лучшее.

— А, слова твоего фиренцийского энциклопедиста, — Император мягко улыбнулся.

— Ну вот, а я надеялся выдать их за собственную мудрость, — ответил с такой же улыбкой Пертурабо.

Он часто вспоминал эти слова — они казались насмешкой над тем, во что превратилась великая мечта Императора. Два века идеализма и надежды оказались стерты взрывом восстания, и великие достижения мгновенно были сведены на нет. Что скажут историки будущего об авантюре Хоруса? Будут ли они, сидя над пыльными фолиантами, пытаться воссоздать давно минувшие события и увидеть, как все могло бы сложиться?

Пертурабо отбросил этот вопрос как незначимый: история — не игра, которую можно проходить снова и снова и каждый раз получать новый результат. Прошлого не изменить, а тому, что не случилось, сбыться было не суждено. Сослагательное наклонение могло увлечь ученых и теоретиков, но воинам оно только мешало.

Фулгрим поднялся на Башню Астартес на много лет раньше, и Пертурабо часто думал, о чем они с Императором говорили в их последнюю ночь на Терре. Мучился ли Фениксиец от воспоминаний бессонными ночами? Может быть, ему не давали покоя особый смысл и подтекст, которые были скрыты в словах отца и только теперь прояснились?

Слышал ли Фулгрим в своем разуме голос, который нашептывает темную правду?

Выживших с «Андроника» разместили на одной из верхних палуб «Железной крови» до тех пор, пока их не будет готова забрать «Гордость Императора». Местом, способным вместить три тысячи человек, спасенных от пустоты космоса, стала бывшая палуба летописцев, расположенная в середине корабля. Суда Железных Воинов отличались жесткой функциональностью, не признававшей лишнего пространства, но на этих палубах царило запустение. Здесь когда-то жили и работали тысячи летописцев, сопровождавших легион на позднем этапе Крестового похода, но их больше не было, а легионеры никак не использовали эти темные помещения. На стенах еще оставались обрывки граффити, фрагменты поэтических строчек и порнографических карикатур и наспех набросанные нотные записи, но многое скрыли алые отпечатки и потеки засохшей крови.

Верховный Сулака пробирался сквозь толпу смертных и легионеров, которая наполнила тесные коридоры с низкими потолками. Не веря собственным глазам, он чувствовал все большее негодование. Тела легионеров были свалены на полу без всякого порядка; на наплечниках стояли отметки сортировки, хотя ясно было, что помощи не оказали даже тем, кто в ней отчаянно нуждался. Воздух пропитали вонь открытых ран и нестерпимый запах генетически модифицированного коагулянта, свидетельствовавший о том, что многие воины серьезно ранены.

Не дожидаясь приказов, апотекарии Железных Воинов направились на палубы летописцев, но спасенные с «Андроника» отказались от помощи. Задержался только Сулака: вопреки всему он надеялся увидеть кого-то из тех созданий, о которых упомянул Камнерожденный после своего злополучного визита на оргию Детей Императора. Он углубился в лабиринт коридоров, идя на звуки, похожие на крики охотящихся горных рапторов: влажный клекот, усиленный металлом стен и искаженный бесчисленными поворотами. В воздухе гудели басовые ноты, пронзительный визг терзал нервы, словно расстроенный вокс, но Сулака не мог обнаружить источник этого назойливого шума.

Раненые легионеры лежали в лужах липкой крови, и никто не обращал на них внимания, кроме нескольких медицинских сервиторов III легиона — кибернетических рабов, которые могли ухаживать только за низкоприоритетными амбулаторными больными. Среди выживших были и смертельно раненные, но рядом с ними не было никого с достаточными врачебными навыками.

Сулака этого не понимал.

Без апотекариев умрет огромное количество воинов, которым умирать было вовсе не обязательно. Без своевременного применения редукторов геносемя умерших будет потеряно, а Детям Императора, казалось, было все равно. Воины Фениксийца лишались самого ценного ресурса легиона и ничуть об этом не беспокоились.

Чем дальше Сулака углублялся в лабиринт летописцев, тем сильнее он подозревал, в чем причина этого. Очень многие Дети Императора настолько отдалились от изначального генетического шаблона, что в них стало практически невозможно узнать легионеров — или то, насколько их геносемя вообще пригодно для обычного сбора.

Сулака увидел воина, нагрудник которого был расколот, а под ним виднелась широкая грудь, больше похожая на морщинистое брюхо рептилии; то, как согнулась рука другого легионера, указывало, что в ней слишком много суставов; у третьего шлем, казалось, сросся с тканями головы так, что невозможно было различить, где кончается доспех и начинается плоть. И на этом изменения, которые он видел, не заканчивались.

Разноцветные фасеточные глаза следили за ним с такой злостью, словно он был чужаком, вторгшимся на их корабль. Он чувствовал себя уже не как апотекарий, старающийся помочь страждущим, а как скаут-новичок, впервые оказавшийся в тылу врага — и обнаруживший себя.

Сулака двигался быстро, отмечая для себя все разнообразные деформации и уродства, которые проявились на телах Детей Императора. Некоторые изменения были очевидным результатом хирургической обработки, другие же могли возникнуть только вследствие манипуляций с геносеменем. Поражало, что у кого-то за пределами тайных лабораторий на Терре и Марсе хватило мастерства на такое, и судя по тому, что рассказал Камнерожденный, вернувшись с «Гордости Императора», на это был способен только один человек.

Сулака услышал булькающий стон и почувствовал, как чьи-то слабые пальцы цепляются за его ногу. Посмотрев вниз, он увидел воина с цианотичным лицом и кровоточащими глазами, что говорило об ужасной гипоксии и травмах из-за взрывной декомпрессии. Воина явно выбросило в вакуум без всякой защиты, и то, что он вообще был еще жив, лишь доказывало стойкость организма космодесантников.

Легионер ослеп: глаза его в буквальном смысле налились кровью, пока не лопнули.

— Апотекарий? — заговорил он. — Я ранен…

Встав на колени рядом с воином, Сулака скривился, увидев кольца и крючки, пришитые к его лицу. Раненый сжимал шипастую рукоять кнута, что лежал рядом, словно спящая змея; на мгновение Сулаке показалось, что утыканный зубьями кнут шевельнулся в ответ на взгляд постороннего.

— Скажи, как тебя зовут, — сказал Сулака.

— Калимос. О… какая боль…

Сулака кивнул и вытянул руку, проводя ауспексом нартециума над телом Калимоса, чтобы собрать диагностические данные для лечения ран. Повреждения были серьезными: многие органы уже необратимо пострадали от нехватки кислорода, а те, что еще действовали, находились на грани. Но у воина еще был шанс на спасение, и с полным набором медицинских инструментов Сулака вернул бы его в строй через несколько дней.

— Я могу тебя вылечить, — сообщил ему Сулака, — но для этого мне нужно доставить тебя в апотекарион.

Судорога агонии заставила Калимоса содрогнуться. Его раздвоенный язык облизал треснувшие губы, и Сулака заметил, что резцы воина заменены на острые имплантаты из хирургической стали.

— Ты не из Третьего легиона, — сказал раненый, и с уголков его рта побежали две струи крови. — Ты же не понимаешь, да?

— Не понимаю что? — Сулака наклонился к нему.

— Боль… — ответил Калимос.

— В этом я могу помочь. — Сулака выдвинул нартециум, но Калимос оттолкнул инструмент и покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Боль… Она восхитительна. Я даже не подозревал, как это хорошо — умирать…

Голова его склонилась набок, и Сулаке не нужен был сигнал нартециума, чтобы понять: раненый мертв. На его руках умерло много воинов, но именно этот случай вызывал тревожное чувство.

Космический десантник не должен приветствовать смерть.

— Твоя война закончена, легионер Калимос, — сказал Сулака, положив руку на плечо мертвеца. — И я почту твою память обещанием, что геносемя твое будет жить дальше.

Он осторожно снял нагрудник воина, обнажая комбинезон со вшитыми в него проводящими накладками для дефибриллятора. Лезвие скальпеля разрезало упрочненную ткань и открыло широкую грудь Калимоса и рельеф сросшихся костей панциря. Покрытую синяками кожу украшали татуировки змей, извивавшихся то ли в битве, то ли в совокуплении, и чернила, блестевшие необычными красками, вызвали у Сулаки смутную тревогу.

Он по памяти ввел код в нартециум, и прибор, меняя конфигурацию, переключился между несколькими подвижными панелями, после чего изрыгнул облако ледяного воздуха. Сверло редуктора выдвинулось из верхнего края перчатки, к нему пристыковалось несколько стеклянных колб. Сулака распылил на грудь умершего обеззараживающий раствор и протер нужный участок, удаляя загрязнения.

Приставив сверло к груди Калимоса, он активировал проникающие спектры на визоре, чтобы определить расположение имплантированного прогеноида. Обычно даже в условиях боя Сулака мог извлечь геносемя воина менее чем за тридцать секунд, но на этот раз почти такое же время ушло у него лишь на то, чтобы обнаружить прогеноид в лабиринте, которым был организм Калимоса.

Все тело его было переплетением органов и искусственных каналов, которые соединялись с нервной системой способами, казавшимися Сулаке неведомыми и даже невообразимыми. Грудная клетка воина была буквально набита гибридными анатомическими образованиями и неизвестными биологическими устройствами, большинству из которых в теле любого живого существа быть не полагалось.

Наконец Сулака нашел то, что искал: небольшой, похожий на сливу орган — и переплетение загадочных усиков из плоти, не толще волоса, которые прикрепились к нему.

— И зачем все это? — спросил он вслух, активируя сверло, которое затем прижал к слоям кости с достаточной силой, чтобы пробить их и добраться до внутренних органов.

Лазерные резаки прожигали плоть и кость, а внутренняя система трубок отводила кровь; тело Калимоса, пронизанное необычными нервными путями, задергалось в ответ на энергетические разряды от лазера. Лопнувшие глазные яблоки снова закровоточили, и с посиневших губ сорвалось что-то вроде вздоха удовольствия.

Сверло встало в нужное положение, и автоматика редуктора завершила работу, после чего Сулака осторожно извлек дрель. Колба наполнилась кровью, в которой плавал подрагивающий комок изъятого органа; лезвие самостерилизовалось, и редуктор втянулся в перчатку, запечатывая внутри столь ценное геносемя.

— А разве ты вправе это забирать? — спросил кто-то, и Сулака, подскочив от неожиданности, потянулся к болт-пистолету у бедра. Но рука другого, двигаясь быстрее мысли, опередила его и сжала приклад оружия.

— Так, так, не нужно спешить, — сказал воин с лицом, покрытым шрамами; глаза его блестели высокомерной, даже наглой самоуверенностью. — Мы же тут все друзья, разве нет?

— Кто ты? — спросил Сулака, медленно поднимая руку от кобуры.

— Люций, — ответил воин и опустился на колени рядом с Калимосом.

— Где ваши апотекарии? — возмутился Сулака. — Легионеры умирают, а ведь их можно спасти.

Люций проигнорировал вопрос и высвободил из рук мертвеца шипастый кнут.

— Тебе, Калимос, он больше не понадобится, — сказал воин, явно наслаждаясь тем, как колючая рукоятка легла в ладонь. — Не волнуйся, я о нем позабочусь.

— Ты слышал, что я спросил? — продолжал Сулака.

— Слышал. — Поднявшись, Люций повесил свернутый кнут на крюк на поясе. Присмотревшись внимательнее, Сулака увидел, как совершенно этот воин владеет своим телом — убийца, досконально знающий все свои силы и слабости.

— И?

— Что — и?

— Где ваши апотекарии?

— На ваш железный корабль перешел только один из них, — ответил Люций. — Не думаю, что его так уж интересует спасение жизней.

— Какой же он тогда апотекарий?

Люций наклонился ближе, и Сулака почувствовал кислое дыхание, резкий запах пота на немытом теле и крови из свежих ран.

— А вот такой, что оказался у тебя прямо за спиной.

Сулака резко обернулся — и увидел перед собой человека, изможденными чертами лица напоминавшего труп, с редкими белыми волосами и глазами чернее черного. Поверх пурпурно-золотого доспеха на нем был плащ из дубленой кожи; за плечами возвышалась уродливым наростом сервосбруя, а тонкие и сухие, как у богомола, пальцы сжимали удлиненный пистолет-игольник.

Послышался короткий свистящий звук, и Сулака почувствовал укол в шею, словно укус насекомого. Он потрогал ужаленное место — и извлек из шеи тонкий полый кристалл, на конце которого повисла рубиновая слеза крови. Осознать происходящее не получалось: мозг, словно окутанный туманом, отказывался работать.

— Фабий? — Сулаке казалось, что его собственный голос доносится со дна глубокой пропасти.

— Он самый, — ответил тот и, поддержав внезапно обессилевшего апотекария, помог ему опуститься на пол. Когда Сулака попытался снова заговорить, Фабий остановил его, мягко прижав палец к губам.

— Ксиклос — это токсин, который действует сильнее, когда ему сопротивляешься. Если хочешь болезненной смерти, он превратит твои страдания в кошмар.

Сулака, который уже не чувствовал рук и ног, только кивнул, словно Фабий говорил что-то само собой разумеющееся.

— Ты забрал то, что тебе не принадлежало, — сказал Фабий и умело вскрыл кодовый замок редуктора, чтобы вынуть геносемя Калимоса.

— Нет, я… — начал Сулака, но слова ускользнули от него.

Фабий прижал к его груди что-то тяжелое.

Сулака понимал, что предмет, который он сейчас видит, должен быть ему знаком, но не мог вспомнить ни его названия, ни предназначения. Давление резко усилилось, лазерные лезвия набрали скорость резания и вгрызлись сначала в слоистую броню нагрудника — а потом и в костный щит грудной клетки. Сулака чувствовал, как инструмент погружается все глубже, но боли не было. Это хорошо. Потом внутри него за что-то потянули, и один из внутренних органов отделился. На глаза навернулись слезы, но он не мог понять почему.

Наклонившись, Фабий шепнул ему на ухо:

— Скажи мне свое имя.

— Что?..

— Имя, — повторил беловолосый ангел смерти. — Твое имя.

По крайней мере это он точно знал.

— Верховный Сулака. — Он был рад, что хоть в этом память не подвела.

— Верховный? Ты мастер каменщиков?

— Да.

— Интересно, — сказал Фабий.

Сулака посмотрел вниз — в его нагруднике было просверлено аккуратное отверстие. Кровь покрывала броню блестящей пленкой, вязким, пузырящимся потоком стекала на колени, неся с собой фрагменты кости. Апотекарий Детей Императора осторожно держал в руках металлический сосуд, на котором паучьи лапы его биосбруи выгравировали два слова: «Верховный Сулака».

В агонии Сулака обратился к единственному, что еще могло его поддержать:

— Из железа рождается сила. Из силы рождается воля. Из…

Голос его затих.

— Да, — сказал Фабий. — Силы в твоем геносемени предостаточно.

Фулгрим не спешил являться на зов, но Пертурабо этого ожидал и потому был спокоен, когда бронированные двери наконец открылись. Роботы Железного Круга активировали датчики угрозы, но отступили по сигналу хозяина, когда его брат вошел внутрь с выражением утомленного страдания на лице.

Внимание Пертурабо было сосредоточено на заводном автомате — действующей модели титана, «Пса войны», не уступавшего по функциональности своему настоящему прообразу. Верхний панцирь был откинут, обнажая неимоверно сложную систему зубчатых колес, шестерен и распределительных валов. Метроном этого механического сердца отбивал точный ритм; отвертка, которую Пертурабо держал в руках, была не толще человеческого волоса.

Два робота Круга расступились, пропуская Фулгрима, за которым последовали его капитаны, Кесорон и Вайросеан, а также хромающий лорд-коммандер, Эйдолон. За ними появились члены Трезубца — они встали на вершинах треугольника, в центре которого был сам Пертурабо. Он медленно кивнул Форриксу.

Фулгрим быстро осмотрелся, не заметил практически ничего нового со времени последнего своего визита в святилище брата и потерял всякий интерес к обстановке, которая дала бы терранским ученым пищу для ума на многие месяца. На нем была боевая броня, недавно заново покрашенная и оттого почти болезненно яркая. Золото и аметистовый фиолет казались слишком реальными, слишком резкими, как будто краску нанесли прямо на сетчатку глаза.

— Сядь, — сказал Пертурабо.

На мгновение ему показалось, что Фулгрим не подчинится: приказ был слишком властным, слишком унизительным в присутствии подчиненных. Понимая, что брат с самовлюбленной проницательностью сразу же разгадает его детскую уловку, Пертурабо все равно продолжал заниматься титаном, игнорируя Фулгрима, а когда, по его расчетам, тот уже собирался заговорить, опередил его:

— Я вызвал тебя пять часов назад.

— Знаю, — ответил Фулгрим, лаконичный и напряженный как струна. — Но я только что лишился корабля и потому был несколько занят.

— Корабля ты лишился без всякой на то необходимости.

— И поэтому ты позвал меня в свою мастерскую жестянщика? — огрызнулся Фулгрим. — Будешь отчитывать за то, что я проявил бесстрашие? Если ты позвал меня, чтобы поглумиться или напомнить, как предупреждал меня, то не трудись. Я не буду извиняться за то, что хотел больше узнать о наших врагах.

— И что же ты узнал? — Пертурабо наконец поднял голову от механизма, над которым работал. — Какие откровения добыли твои монстры в ходе этой столь дерзкой операции?

Вместо ответа Фулгрим снова осмотрел зал, словно картины, анатомические рисунки и математические доказательства внезапно показались ему достойными внимания. Его взгляд стал жестче, дойдя до рисунков позади Пертурабо, и тот понял, что брат собирается сказать, еще до того как были произнесены слова.

— Откуда у тебя эти рисунки?

— Какие?

— Вот те, ужасные. Те, на которых изображено что-то вроде…

— Примарха в разрезе? Ты знаешь, откуда они у меня.

Фулгрим кивнул, и лицо его исказилось от горькой зависти.

— Я мало что помню из времен до того, как нас разбросало по Вселенной, — он пренебрежительно пожал плечами.

— Достаточно, чтобы рассказать своему специалисту по изменению плоти.

— Фабию? — спросил Фулгрим. — Нет, я лишь дал ему разрешение экспериментировать, насколько позволят его знания.

— Правда? Ты действительно ничего ему не рассказывал?

— Может быть, указал некоторые пути, — признался Фулгрим, — но все, что он сделал, целиком его заслуга. Да, в его творениях еще есть некоторый изъян, но великое искусство всегда рождается в поте и крови.

— Это неправильно, — сказал Пертурабо.

— Неправильно? — Казалось, само это слово отвратительно Фулгриму. — Ты до сих пор не понял? Правильного и неправильного не существует. Нас определяют воля и желание, и лишь руководствуясь первым и потакая второму, мы можем достичь истинного совершенства. Пока что несовершенная наука Фабия рождает чудовищ, но в конце концов он создаст подобие бога.

— Он будет создавать только ублюдочных гибридов, нечистых полукровок, которых лучше бы придушить при рождении, — сказал Пертурабо. — Останови его, прежде чем все зайдет слишком далеко.

— Не буду, — отрезал Фулгрим.

Вздохнув, Пертурабо вернулся к заводному «Псу войны».

— Увереннее всего себя чувствуешь, когда даже не догадываешься, что неправ, — сказал он и, взяв инструменты, продолжил работать с внутренним механизмом.

— Он что, сломан? — спросил Фулгрим.

— Ведущее колесо вечного двигателя в его сердце отстает.

— Я думал, это невозможно.

— Напротив. — Пертурабо подтянул винт размером не больше, чем крупица песка. — Тысячи лет назад один гений Старой Земли сформулировал теоретические принципы, но технология того времени не позволила ему построить действующий прототип. В моей библиотеке много его дневников и тайных записей, и, опираясь на них, я смог восстановить утерянные фрагменты и создал чертеж, по которому Вулкан собрал готовую модель.

Фулгрим кивнул; ему уже стало скучно.

— Я думал, Вулкан использует свои кузницы с большей пользой, например, для производства оружия.

— Тогда ты совсем его не знаешь, — ответил Пертурабо. — Он любит кузнечное дело во всех видах — от ковки оружия до создания миниатюрных шедевров искусства.

— И даже таких, которые не работают? Тогда он не такой уж мастер, как о нем говорят.

— Нет, модель была идеальна, — сказал Пертурабо. — Но она получила повреждения при битве у Фолла. Упала с полки, и механизм разбалансировался. Если прислушаешься, то заметишь, как меняется каждый цикл его механического сердца.

Пертурабо переставил «Пса войны» на верстак перед Фулгримом.

— Меня твои игрушки не интересуют, — возразил тот.

— Слушай, — настаивал Пертурабо.

Вздохнув, Фулгрим склонился над столом и повернул голову, прислушиваясь, — и Пертурабо одним мгновенным движением схватил его за волосы. С неожиданной силой он толкнул брата лицом вниз, прямо на модель титана. Чудесный автомат рассыпался на тысячу кусочков, и голова Фулгрима с треском врезалась в шершавую поверхность верстка.

Хрустнула кость, полилась кровь; шестеренки, микроскопические пружины и рычаги разлетелись во все стороны.

Фулгрим вскрикнул от боли и удивления, и его капитаны ринулись вперед.

Роботы Железного Круга отбросили их в сторону сокрушительными ударами энергетических щитов, и прежде чем Дети Императора пришли в себя, рядом с ними уже был Трезубец. Пертурабо протащил Фулгрима по всему верстаку, сметая по пути чертежи, хрупкие инструменты, схемы и незаконченные наброски. Он поднял брата без труда, словно простого смертного, хотя тот и был в полном доспехе. Фулгрим сплюнул кровь, но Пертурабо ударил его кулаком по лицу, и голова его запрокинулась назад с треском ломающейся кости.

Глаза Фениксийца потемнели, черты исказились змеиной злобой. Он хотел что-то сказать, но Пертурабо не дал ему такой возможности. Словно кулачный боец, намеренный прикончить противника, он продолжал наносить методичные удары, пока не оттеснил брата к железной колонне. Удерживая Фулгрима одной рукой, другой он потянулся за Сокрушителем наковален, занес молот — но так и не ударил.

Идеальное лицо Фулгрима превратилось в открытую рану, влажную от крови, слизи и слез. От мокроты и сломанных зубов дыхание стало хриплым, глаза заплыли от гематом. Он снова попытался заговорить, и Пертурабо снова прервал его:

— Нет, брат. Говорить буду я, а ты станешь слушать.

Фальк, Кроагер и Форрикс подтащили схваченных офицеров Фулгрима, держа их за шеи и сильно вдавливая в плоть стволы крупнокалиберных пистолетов.

— Я сдерживался и молчал, позволяя тебе привести мой легион в это место, — сказал Пертурабо. — Я следовал за тобой во всем, слушал твои байки, разрешал определять ход этой экспедиции.

Он наклонился к брату.

— Все. Хватит.

Он отпустил Фулгрима, но тот держался прямо, не отступая перед его холодной яростью.

— Твои воины не знают дисциплины, в битве за тебя сражаются чудовища, ты в тщеславии пожертвовал целым кораблем, но больше так не будет. Отныне командую я, и пока не закончится эта миссия, твой легион будет подчиняться мне. Твои воины будут выполнять мои приказы, будут следовать за мной и не сделают ничего без моего на то разрешения. Если ты согласен, мы продолжим путь в Око Ужаса и вместе завершим начатое. Если не согласен, то я забираю свой легион и ухожу. Ты все понял?

Фулгрим кивнул и проглотил скопившуюся во рту кровь.

— Я понял, брат. — Его булькающий, сипящий голос разительно отличался от обычного совершенного тембра. — Я понял, что ты унизил меня и ждешь, что я проглочу оскорбление. Стану твоим лакеем.

— Не нужен мне никакой лакей, — прорычал Пертурабо. — Мне нужен тот, кто равен мне.

— Но, брат, я тебе не ровня. — Фулгрим улыбнулся разбитыми губами, словно эта вспышка ярости чем-то его развеселила. — Я превосхожу тебя во всем.

— Однако молот у меня, — напомнил Пертурабо.

— Ты говоришь, что нуждаешься в равном себе, но о каком равенстве речь, когда ты принуждаешь меня силой оружия?

Опустив Сокрушитель, Пертурабо вернул его в крепление на плечах, затем обернулся к Трезубцу:

— Отпустите их.

— Повелитель, — отозвался Фальк. Кесорон все еще извивался в его захвате, несмотря на пистолет, упиравшийся в подбородок его широко распахнутой челюсти. — Вы уверены?

— Уверен. Как учит история, если хочешь сам добиться чего-то — дай что-то и другим.

— И что же ты дашь мне? — спросил Фулгрим, отхаркивая окрашенную кровью слюну.

— Жизнь, — ответил Пертурабо.

— Немного.

— Таково мое предложение, решай, примешь ли ты его. Если примешь, то никто из присутствующих слова не скажет о том, что произошло. Это я тебе обещаю.

Фулгрим пожал плечами, словно это было неважно, потом посмотрел на грудь Пертурабо и плотоядно улыбнулся.

— Вижу, что недооценил тебя, брат. Знаешь, как давно никто не причинял мне настоящей боли? Нет, конечно, откуда тебе знать. Поверь, много времени прошло с тех пор.

Гематома на челюсти Фулгрима уже спадала. Сломанные кости скулы, носа и челюсти уже срастались, синяки вокруг глаз желтели. Примархи быстро исцелялись, но Пертурабо все равно поразила скорость, с которой тело брата устраняло полученный ущерб.

— Мы договорились?

— Да, — сказал Фулгрим, провел пальцами по волосам и коротко кивнул своим воинам.

Трезубец отпустил пленников, но ни оскорблений, ни угроз не последовало: капитаны просто удалились вслед за Фениксийцем. Пертурабо проводил брата взглядом; он был удивлен, что тот так легко уступил, но и доволен тем, как показал Фулгриму свое нежелание мириться с самоуправством.

Эта стычка забрала у Пертурабо все силы. Он тяжело выдохнул и потер рукой голову; в глаза словно насыпали песка, и отчаянно хотелось выпить. Жестокость, которую излучали его триархи, сопровождалась дурманящим запахом боевых стимуляторов и феромонов агрессии — химические предвестники битвы, которая так и не произошла. Кроагер был разочарован, что не пролилось еще больше крови; кулаки Фалька были сжаты в предвкушении убийства. Один Форрикс, казалось, чувствовал себя неуютно и теперь собирал разбитые останки титана.

— Ты чем-то обеспокоен, мой триарх? — спросил его Пертурабо.

— Не знаю почему, но я всегда ненавидел эту модель, — сказал Форрикс. — Хотя мне жаль, что она разбилась.

— Я не об этом. Ты думаешь, я поступил неправильно, избив Фулгрима?

— Нет.

— Ты не умеешь врать, Форрикс.

— Я не думаю, что вы поступили неправильно, ударив его. Но зачем было унижать его перед его же воинами?

— Фулгриму нужно было преподать урок, — сказал Кроагер.

— Это так, — согласился Форрикс, подбирая крохотное зубчатое колесо и медленно вертя его между большим и указательным пальцами. — Но не стоит держать в доме кошку, с которой собираешься содрать шкуру^[13].

Книга III CONJUNCTIO^[14]

Теогонии — III

Разрушенный завод стал им убежищем на время проволочной бури, укрыв всех троих от взвеси бритвенно острых частиц, с воем метавшейся за стенами облученного здания. Птолея и Суллакс не хотели здесь задерживаться, но что еще им оставалось? Выходить под порывы бури, способной за минуту ободрать человека до кости? Да, счетчики радиации мигали красным, но Корин знал, что опасность минует прежде, чем они подвергнутся губительной дозе излучения.

Говорили, что подобные строения когда-то были генераторными станциями, что они использовали забытые технологии и извлекали энергию из опасных материалов. Однако эта энергия явно обратились против своих создателей и опустошила планету, испустив яды, от которых сгорела атмосфера и выкипели океаны.

Здания испускали радиацию и будут испускать ее еще тысячи лет. Лишь по этой причине их не разобрали, чтобы использовать материалы повторно.

В Каллаксе — блеклой, окруженной железными стенами крепости, которую Корин называл своим домом, — повторно использовали все. В ней не было почти ничего нового, все когда-то было чем-то другим. Единственным на планете легкодоступным источником воды был воздух, из которого ее извлекали с помощью высоких конденсационных мельниц, а еду воспроизводили из вчерашних отходов жизнедеятельности. Корин не знал иной жизни, но в книжке, которую отец подарил ему на пятый день рожденья, рассказывалось о древних богах и их великолепных пирах, о столах, ломящихся под тяжестью бесконечных кубков с чистой водой и блюд с роскошной едой, которую не выскребали из утилизационных цистерн и не перерабатывали тысячу раз, чтобы избавить ее от вредных примесей.

Книга принадлежала еще прапрадеду Корина, и страницы ее стали хрупкими и тонкими, но чернильные рисунки сохранили яркость и живость. Они были единственными пятнами цвета в тусклой, серой жизни Корина. На них изображались сине-золотые небеса с сотнями огней, которые его отец называл звездами. Отец говорил ему, что звезды все еще были наверху, за Тенью, но никто в это особо не верил. Его отец много чего говорил, но никто не придавал значения словам старика. Его дни все равно были сочтены, он стал слишком слаб, чтобы работать в кузнях, и слишком рассеян, чтобы его могли использовать в управлении логистикой.

Корин расстегнул молнию на стеганой куртке и вытащил книгу из кармана рубашки — осторожно, чтобы не повредить обложку и тонкие, готовые рассыпаться от дыхания страницы. И пока буря вымещала свою раздирающую ярость на фасаде здания, он читал истории, которые знал наизусть, но продолжал с удовольствием перечитывать, ибо они давали возможность на время забыть о тяжких трудах будней.

— Все читаешь свои детские сказки? — спросила Птолея, устало заходя в комнату и стряхивая блестящие стальные волокна с собственной стеганой куртки. Она села рядом с ним, прислонившись спиной к стене и подтянув колени к груди.

— Это не детские сказки, — ответил он.

— Не вижу в них смысла, — сказала Птолея, зажигая сигарету,состоявшую большей частью из сора с фабричных полов. Та ужасно воняла, но Корин не мог отказать подруге в одном из немногих еще доступных ей удовольствий. — Зачем читать о том, чего нет?

Корин развернул книгу и показал ей страницу, на которой был изображен воин в синих доспехах, борющийся с многоруким змееподобным чудовищем.

— Потому что это лучше того, что есть, — сказал он.

— Красиво, — сказала она и протянула к книге руку, но он вновь прижал ее к груди.

— Извини, — смущенно сказал он. — Она хрупкая. Что-то вроде семейной реликвии. Я всегда надеялся, что передам ее своим детям — ну, знаешь, если получу разрешение.

Вошел Суллакс, громко топая, и тоже стряхнул с себя проволочную пыль.

— Пробудем здесь еще дольше — и о детях можно забыть, — сказал Суллакс, хватая себя за пах. — Тут все жужжит от радиации. Идти сюда было идиотизмом.

— Тебе идти было не обязательно, — заметил Корин.

— Еще как обязательно, — ответил Суллакс так, будто разговаривал с дураком. — Ты мой брат-рабочий, я не могу дать тебе умереть.

— Как трогательно, — сказала Птолея.

— Ага… Если он помрет, мне придется и его план выполнять, — прорычал Суллакс, лишь отчасти в шутку.

Корин не ответил, прекрасно зная, что они предприняли опасную затею, но не желая признавать это перед напарниками-скаутами. Очень сложно было убедить администрацию вообще разрешить ему выйти на патрулирование. Не хватало еще вернуться с трупами, изорванными проволочной бурей, или живыми, но получившими дозу радиации, от которой они станут бесплодными или, что еще хуже, неспособными работать.

Он не был уверен, что заставило его покинуть безопасный, герметичный Каллакс, но вид фиолетовой кометы задел в душе струну, еще способную звенеть жаждой действия. Корин должен был узнать, чем она была, и ему удалось донести свой пыл до облаченных в серое членов администрации. Возможно, она подтвердит, что какой-то другой мир тоже выжил, станет связующей нитью с потерянной историей и другими планетами, которые, как говорили, раньше существовали за Тенью. А возможно, там окажутся обломки спутника, чья орбита опустилась слишком низко, позволив гравитации наконец увлечь его вниз.

Обе причины были достаточным основанием для отправки патруля, но в администрации сочли необходимым выделить ему только двух других скаутов. И настояли, чтобы оба были добровольцами. Он, разумеется, выбрал сестру-соседа и брата-рабочего. Им обоим не нравилась его идея, но им обоим не хотелось отпускать его в хим-пустоши одного.

Комета упала всего в нескольких километрах от стен, но путешествие все равно предстояло сложное и опасное. Им не выделили никакого транспорта, поэтому по пеплу и камням, под вечно серым небом, пришлось идти пешком. Когда они почти добрались до подножия горы, вздымавшейся за Каллаксом, разразилась проволочная буря, вынудив их укрыться в разрушенной электростанции.

— Кажется, утихает, — заметила Птолея, приподнимаясь и заглядывая в трещину в стальной обшивке. — Будет мерзко и больновато, но мы сможем все успеть и вернуться до начала следующей смены.

— Тогда пойдем, — вздохнул Суллакс. — Вздремнуть перед сменой не помешало бы.

Корин почувствовал укол вины, но постарался не подать вида. Смены на фабриках, перерабатывающих станциях и конденсационных мельницах были и так тяжелы, а человеку, не сумевшему отдохнуть, отработать их было еще сложнее.

Они натянули плащи химзащиты, надели маски, спустились обратно на нулевой уровень и подставились тупым зубам проволочной бури.

Птолея оказалась права: самый яростный период миновал, и вихрь в центре уже двигался дальше. Он чувствовал уколы острых частиц сквозь плотную материю штанов и стеганой куртки и знал, что когда снимет слои защитной одежды, его кожа окажется усеянной небольшими кровоточащими ранками. Но чем дальше они уходили, тем слабее становились порывы ветра, пока в конце концов не стали видны горные хребты.

Несложно было понять, где пролетел метеорит.

В нижней части каменистого предгорья появилась дымящаяся борозда с осевшими, будто расплавившимися краями. Горячим черным дождем падал вулканический пепел, пахнувший пережженным металлом. Корин подождал, пока несколько хлопьев не упадет на ладонь в перчатке, и продемонстрировал их остальным.

— Углеродный осадок от сгорания при входе в атмосферу? — спросил он. — От звездного корабля?

— Может быть, — сказала Птолея, но Корин понял по ее голосу, что она взволнована.

Они вступили в новообразованную лощину, стены которой из-за пронесшегося объекта стали глянцевитыми, застекленевшими. Теперь, когда последние порывы бури больше не могли их достать, Корин снял маску и сделал вдох. Воздух был абсолютно неподвижен и пах чем-то приятно-сладким, как масло, которым натирали новорожденных, — и ни следа ожидаемых им токсинов.

— Все еще считаешь, что мы зря сюда пришли? — спросил он Суллакса.

— Пока не знаю, — ответил Суллакс. — Зависит от того, что мы найдем на месте.

— Но это хотя бы лучше, чем смена у вентиляторов, — заметила Птолея, двинувшись вперед.

Корин и Суллакс последовали за ней, и они все вместе прошли глубже в расселину, вырезанную в камне. В дальнем конце борозды, примерно в сотне метров от них, что-то светилось. Упавший предмет еще явно был раскален добела. Они начали осторожно приближаться, а когда сократили часть расстояния, Корин начал понимать, что перед ним были не обломки разбившегося спутника и не упавший космический корабль.

Он не знал, что это было.

Это был свет, облако цельного света, наполнявшее конец расселины ярким сиянием. Корин не сводил с него глаз, пытаясь разглядеть в нем что-нибудь, но видел лишь обрывки образов и форм: глаза, золотые крылья, тысячи вращающихся колес, напоминавших сердце мощнейшего механизма, бессчетные генетические спирали с невозможными структурами, складывавшиеся в миллиарды различных сложнейших последовательностей.

— Что это, черт побери? — воскликнул Суллакс, доставая свою однострельную винтовку. — Оно опасно?

— Я не знаю, что это, — сказал Корин. — Но не думаю, что оно опасно.

— Почему? — спросила Птолея.

— Просто знаю, — ответил Корин, и это было действительно так. Он не ведал, откуда это знание пришло, но чувствовал, что этот свет, чем бы он ни был, возник здесь не для того, чтобы причинить им вред. Он двинулся к свету, начавшему сжиматься, преобразовываться во что-то чудесное, в существо, возрождающееся в самосожжении.

Он почувствовал, как что-то коснулось его разума — какая-то сущность, столь великая, что он не смог бы и вообразить ничего подобного. Она знала все, чем он был. Она знала все, что он знал. В этом не было грубого вмешательства, сущность была абсолютно благостной. Даже робкой — как рука, протянутая прекрасному незнакомцу в предложении дружбы.

По мере того как свет сливался воедино, в нем начал вырисовываться силуэт, и Корин ахнул, увидев, что лежало в центре.

Маленький мальчик, столь совершенный, будто был порожден чистейшей генетической алхимией.

— Не верю, — сказал Суллакс.

— Это невозможно, — добавила Птолея.

— Нет, — сказал Корин, опускаясь на колени рядом с ребенком. — Это чудо, которое мы все ждали.

Кожа ребенка сияла, будто окружавший его свет каким-то образом влился в плоть. При виде него ребенок счастливо гукнул и потянулся к нему с улыбкой, казавшейся слишком знающей для того, кто только возник.

— Не трогай, — предупредил их Суллакс. — Оно может быть опасно.

— Это просто малыш, — сказал Корин. — Малыши не опасны.

— Ты не знаешь, что это такое, — ответил Суллакс. — Убьем его, и все.

— Убьем? — воскликнул Корин. — Что ты такое говоришь?

Суллакс вытащил нож.

— Это сирота, а ты знаешь правила насчет сирот. Висеть на нас мертвым грузом они не будут.

— Мы не станем его убивать, — сказал Корин, беря малыша на руки. Кожа у ребенка была теплой, и это тепло волной омыло каждую клетку в теле Корина, наполняя яростным стремлением защищать.

— Убери нож, — сказала Птолея.

— Поверь, я окажу нам всем услугу, перерезав ему горло, — сказал Суллакс. — Кто его будет растить? Ты? Он? Тебе не нужна лишняя обуза, если в ней течет не твоя кровь.

— Я сказала, убери нож, — повторила Птолея, по лицу которой начал разливаться свет ребенка.

— Нет, — процедил Суллакс и протянул руку, намереваясь выхватить ребенка из рук Корина.

Пуля Птолеи вылетела из затылка Суллакса, он рухнул на колени, а потом повалился набок. У их ног начала собираться лужа крови, и хотя Корин знал, что убийство брата-рабочего должно его потрясти, он ничего не чувствовал.

Смерть Суллакса его не тронула.

Он видел, что Птолея все поняла; на ее сияющем лице не было и следа вины за выстрел.

Суллакс стал угрозой совершенному ребенку и поплатился за это.

Корин посмотрел вниз, когда у его ног раздалось какое-то бульканье, и увидел струйку воды, пробившейся из трещины в земле там, где лежал маленький мальчик. Струйка усиливалась, превращалась в непрерывный поток, и в конце концов кристально-чистая вода хлынула из глубин земли рекой. Вода текла вокруг них, смывая кровь и химическую пыль с ботинок, наполняя воздух своей свежестью.

— Он принес воду, — сказал Корин, передавая маленького мальчика Птолее. Она принялась баюкать крохотное тельце с любовью матери, впервые взявшей своего ребенка на руки. Корин достал книжку из нагрудного кармана и начал перелистывать страницы, не замечая, что клочки бумаги выпадают из рассыпающегося корешка и растворяются в воде.

— Смотри, — сказал он, протягивая книгу Птолее, и слезы потекли по его лицу.

Страницы изображали древний миф о сотворении мира — пурпурного бога, выходящего из первичных вод, чтобы принести жизнь в бесплодный мир, в котором раньше ничего не росло, но который теперь превращался в плодородный рай.

— Кто это? — спросила Птолея.

— Приносящий Воду, — ответил Корин. — Фулгрим.

Глава 18 ВЫПОЛНЯЙ СТАРЫЙ МИР ГОРОД МЕРТВЫХ

Предельная внимательность к мелочам сослужила Пертурабо хорошую службу на протяжении вековой жизни. Он с радостью погружался в детали любого задания — в мире и в войне, требовалось ли сровнять с землей крепость ксеносов или установить золотые соотношения для всех элементов в чертеже. Ангрон ругался, что он тратит время на ненужные мелочи, а Жиллиман хвалил за скрупулезность.

Две совершенно разные личности, два совершенно разных мнения.

Оба были по-своему правы, но оба не понимали в полной мере суть его методов и не видели, какое горькое стремление стоит за этой взыскательностью. Потребность быть лучше, желание доказать, что он способен на большее, чем дробить камни.

Пертурабо был творцом, но чтобы он был достоин этого звания, каждое творение, носящее его имя, должно было оцениваться так долго, пока существовало. После него не останется ни одного незавершенного дела — таким будет его наследие.

Над любым заданием он работал так, словно оно могло стать для него последним, и это исключением не являлось.

Тени укутывали его святилище, скрывая от глаз грандиозные эскизы и бесценные произведения искусства, развешенные на стенах. Автоматоны стояли на полках, поникшие и молчаливые, и только шелест вощеных листов с орудийными схемами, сложенных в стопку и все норовивших свернуться, нарушал тишину. Даже доносившаяся издалека пульсация корабельных двигателей не мешала его самосозерцательному уединению.

Кусочки сломанного «Пса войны» были разложены перед ним, как детали затейливейшего из хронометров. Голова Фулгрима разбила механизм вдребезги, и теперь Пертурабо по крупицам его восстанавливал. Он поступил импульсивно, разрушив «Пса войны» — рассчитывая таким образом донести свое мнение, но тем не менее импульсивно.

Согнувшись над верстаком, Пертурабо аккуратно выпрямлял покореженное зубчатое колесо, с помощью микроскопических губок штангенциркуля разгибая миниатюрные зубчики. Месяцы уйдут на то, чтобы полностью починить его, но Пертурабо всегда верил, что только ничтожный человек не доводит начатое до конца.

Десять дней прошло после его нападения на брата.

Пертурабо не жалел о содеянном, но слова Форрикса не выходили из головы. Глупо было доверять словам себялюбца. Трезубец уговаривал его повести флот Железных Воинов прочь из Ока Ужаса — новое имя уже начало распространяться — и вернуться к Магистру войны, но он поклялся Фулгриму, что доведет это предприятие до конца, и на этом уговоры закончились.

Пертурабо знал, что брат предаст его. Он смирился с неизбежностью этого. От подобных личностей нельзя было ожидать ничего, кроме продвижения своих интересов, и Фулгрим не был исключением. Вопрос был лишь в том, когда предательство произойдет.

Нет смысла гадать. Это случится, и он будет к этому готов.

Часть его даже ждала этого. Тогда он хотя бы освободится от своих обязательств перед Фулгримом.

Удовлетворенный, что зубчатое колесо вернулось в первоначальную форму, Пертурабо осторожно поместил его на нужное место и убрал инструмент в ячейку. Он выпрямился и потер лицо основаниями ладоней. В уставшие глаза словно насыпали песка — как будто он плохо спал или не отдыхал вовсе.

Пертурабо откинулся на спинку кресла и налил себе большой кубок из бронзового кувшина. Вино — горькое, приправленное миндалем и специями, восстановленными из генетических образцов на Терре, — сбродил сын Алого Короля. Оно было не таким насыщенным, как крепкие вина Олимпии, но интересным и полным любопытных контрастов.

Совсем как сам Алый Король.

Он закутался в подбитый мехом плащ, чувствуя холод и усталость во всем теле. Из всего, что Фулгрим привез с собой в этой миссии, подаренный плащ Пертурабо ценил больше всего. Ткань была теплой, а череп-застежку отделали с нечеловечески прекрасным мастерством. Камень в центре был отполирован так гладко, как даже он не сумел бы в шлифовальной мастерской. Он был черным с тонкими как волос золотыми прожилками, когда Фулгрим только передал ему плащ, но теперь черный и желтый в нем смешались, и последний постепенно становился основным цветом.

Пертурабо повернул камень, дав свету от нависающих люминосфер заиграть на поверхности.

— Непостоянная вещица, — сказал он. — Идеальный подарок от моего брата.

Пертурабо вздохнул и вернулся к сломанному «Псу войны»: взял распределительный рычаг и начал выпрямлять погнутый металл с помощью миниатюрного молоточка и лазерного измерителя.

Сосредоточенные флоты Железных Воинов и Детей Императора еще шли сквозь бурные течения варпа под управлением Каручи Воры, но их путешествие уже подходило к концу. Трезубец жаждал боя, жаждал вновь отправить свои гранд-батальоны на войну.

Одинокий боевой корабль с умелым навигатором мог использовать стремительные потоки варпа и прыгать от одного шквала к другому для лучшей скорости, но с большим флотом подобные маневры привели бы к катастрофе. Пертурабо ни за что бы не позволил себе такую рискованную поспешность — не здесь, в глубине Ока Ужаса, где любой шторм был способен в мгновение разорвать корабли на части.

Верхние пути были спокойным течением через варп, как Каручи Вора и обещал, но для того, чтобы провести по ним столько кораблей, требовалось время.

Он не доверял Воре, как и Фулгриму, но не знал точно, чего на самом деле хочет проводник. К чему мог стремиться одинокий эльдар-ученый (если он действительно был ученым), обманывая их? Барбану Фальку был отдан приказ выпустить в голову проводника болтерный снаряд при первом признаке предательства, и тот уже надеялся, что ему доведется исполнить этот приказ.

И еще оставался вопрос о втором корабле, который он заметил, когда «Сизифей» по неосторожности себя выдал. Наблюдательная аппаратура корабля его не зарегистрировала, экипаж мостика его не видел, но Пертурабо верил своим глазам.

Кто еще мог охотиться за Ангелом Экстерминатус?

Имперские силы? Маловероятно, поскольку все указывало на то, что второй корабль скрывался и от «Сизифея». Возможно, Каручи Вора был вовсе не так одинок, как утверждал, или, возможно, какие-то другие расы знали об этой миссии и рассчитывали помешать ее успеху или извлечь из этого успеха выгоду.

Дальнейшие вопросы пришлось отложить: у входа в его святилище раздался тихий звонок. Пертурабо ответил, не поднимая головы:

— Войдите.

Дверь открылась, и силуэт Форрикса вырисовался в резком свете висящих позади газоразрядных ламп. В терминаторской броне он казался неуязвимым.

— Повелитель, — сказал Форрикс. — Простите, что беспокою.

— В чем дело, мой триарх?

— Эльдар говорит, что мы прибыли к месту назначения.

Пертурабо не ответил, пока не закончил работу над распределительным рычагом. Когда лазер показал, что он стал настолько прямым, насколько это было возможно, он убрал его и молоток на положенные места.

— Вам удалось его починить, повелитель? — спросил Форрикс. — Я про «Пса войны».

Пертурабо поднялся и устало охнул, когда позвоночник прострелила резкая боль.

— Только несколько деталей из тысяч, — ответил он, потирая лицо. — Здесь где-то кроется урок, но я слишком устал, чтобы его искать.

Никогда раньше Пертурабо не видел подобного мира.

Как жемчужина на забытой под дождем ткани, он был безупречной драгоценностью в кипящих миазмах варповских энергий. Другие скопления массы были адскими мирами: захлестываемые штормами, с невозможной физикой и кошмарными псевдореальностями, но эта планета неведомым образом осталась нетронутой — круг света на фоне непроницаемо-черного занавеса.

— Восхитительно, — сказал Фулгрим, чье голографическое изображение дергалось и прерывалось от статики. — Она как девственница в борделе, как полковой талисман на скотобойне.

Голографический Фулгрим был облачен в доспехи, и золотое крыло на наплечнике сияло даже сквозь помехи неустойчивого соединения. Следов от побоев, нанесенных ему Пертурабо, не было.

— У нее есть имя? — спросил Пертурабо.

Каручи Вора стоял рядом с командной кафедрой, а в шаге позади него неотступной тенью возвышался Барбан Фальк.

— Этот регион космоса когда-то был домом для планеты, известной как «Йидрис», — сказал Вора. — Говорили, что ему покровительствует богиня Лилеат, но я не знаю, тот же это мир или нет.

— И ты уверен, что здесь находится оружие? — спросил Форрикс.

— Разумеется, он уверен, — огрызнулся Фулгрим. — Как по-твоему, много существует подобных миров?

— Оно здесь, — сказал Вора. — Это говорит мне скорбь, которая охватывает меня, когда я просто смотрю на него.

— Что это значит? — спросил Кроагер.

— Это Старый мир, осколок давно исчезнувшей империи моего народа, — сказал Вора. — Здесь пала раса, миллиарды душ были навеки потеряны. Мне нелегко на него смотреть.

Пертурабо почувствовал ложь в ответе Воры, но сейчас с этим едва ли можно было что-то сделать. Они были здесь, и предстояла работа. Он повернулся к механическому гибриду — капитану «Железной крови».

— Капитан Ворт, сделай полное сканирование окружающего пространства, — приказал он. — Я хочу знать, есть ли рядом что-либо еще.

— Ты думаешь, что здесь могут быть Железные Руки? — спросил Фулгрим.

— А ты нет? — парировал он.

— Я думаю, их крейсер был наверняка слишком сильно поврежден после того, как протаранил «Андроника», чтобы надолго пережить мой прекрасный корабль, — ответил Фулгрим.

— Тогда ты забываешь, как изобретательны сыны Ферруса, — сказал Пертурабо. — Они понесли такой урон, какой мог бы вывести из строя капитальный корабль, но все еще летают. Их корабль крепок, как коренные породы Олимпии, и столкновения недостаточно, чтобы лишить его способности сражаться.

— Допустим, ты прав; но, брат, что может сделать один корабль против наших сосредоточенных сил? У нас два полных легионерских флота, сотни кораблей, десятки тысяч воинов.

— Ты слышал, что случилось на Двелле?

— Нет, — ответил Фулгрим.

— Ты лжешь, — сказал Пертурабо. — И тебе-то следует знать, что воинов Железного Десятого нельзя игнорировать.

— На Исстване они умирали достаточно быстро, — ухмыльнулся Фулгрим.

— У тебя плохая память, брат, — сказал Пертурабо. — Они умирали долго и умирали сражаясь. И они где-то тут.

Из зарешеченных воксов, установленных в потолке, раздался нежный напев — мелодия, без мотива и без слов выражавшая эмоции невообразимой силы. Звук проник в каждый уголок на мостике «Железной крови», который, со своими резкими краями и строгими линиями, выглядел таким неподходящим местом для этой лиричной ноты. Казалось, он даже заставил стихнуть мягкий бинарный рокот от информационных устройств на мостике.

— Что это? — спросил Кроагер.

— Фоновая радиация и потоковое излучение от планеты, — отрапортовал капитан своим аугметическим голосом. — Ауспекс воспринимает их как вокс-сигналы. Отфильтровываю.

— Подожди, — сказал Пертурабо. — Не убирай его.

— Ты тоже слышишь? — спросил Фулгрим.

Пертурабо кивнул:

— Да. Это не помехи. — Он заметил растерянное выражение на лицах своих триархов и пояснил: — Это погребальная песнь.

— И предупреждение, — добавил Фулгрим. — Я слышал подобное раньше, возле Убийцы.

— Предупреждение о чем? — спросил Форрикс.

Пертурабо сменил масштаб на обзорном экране, и они увидели то, что раньше было скрыто из-за фокуса на жемчужной планете.

Сердце Ока, чудовищный гравитационный шторм со сверхмассивной черной дырой в центре — сферой из полированного оникса, на которой нефтяными завихрениями кружились цвета. Она казалась зияющей раной на теле Галактики, изрыгающей в пустоту неестественную материю. Они не знали, что за катаклизм породил Око Ужаса, но его эпицентр находился здесь. Это был темный портал в неизвестное и невообразимо мощная сингулярность с гравитационным полем такой силы, что в ее разрушительном нутре исчезали свет, материя, пространство и время.

— Почему планету не затягивает внутрь? — удивился Форрикс. — Почему нас не затягивает внутрь?

— В легендах говорится, что Лилеат стремилась защитить свой мир и крепко прижимала его к груди, — ответил Вора. — Даже черный голод Морай-хег не мог сорвать его с небосвода.

— Это не ответ, — прогудел Фальк.

— Другого у меня нет, — ответил эльдар-проводник. — Верхние пути подвели нас к Йидрису так, что неведомые силы, не дающие миру разрушиться и оберегающие его от губительного действия варпа, хранят и нас.

— Тогда нам следует приступать, прежде чем это изменится, — сказал Пертурабо, переключаясь на топографическое представление планеты. — Где цитадель Амон ни-шак Каэлис? Покажи мне.

Каручи Вора кивнул и приблизил изображение поверхности. Ничто не указывало на то, какие у мира климат и среда, можно было увидеть только географическое состояние, но одну уникальную черту Пертурабо заметил сразу.

Фулгрим тоже это увидел:

— Это идеальная сфера.

— Какое значение имеет форма планеты? — спросил Кроагер.

— Такие идеальные геометрические фигуры просто невозможны в планетарных образованиях, — сказал Пертурабо. — Гравитационное притяжение от ближайших звезд и астрономические процессы растягивают и сжимают планеты. Большинство представляет собой приплюснутые эллипсоиды, но эта идеально сферична.

— Что могло это вызвать? — спросил Форрикс.

— Я не знаю, — ответил Пертурабо. — Кому известно, как на самом деле работают силы варпа?

— Здесь, — сказал Каручи Вора, и на гладкую поверхность Йидриса наложился поблескивающий слой — мутные изображения устремленных ввысь башен, роскошных дворцов и величественных храмов. Скомбинированное изображение продолжало получать информацию от многочисленных наблюдательных систем «Железной крови», пока в конце концов строения не покрыли всю планету.

Мир-гробница, вся поверхность которого была отдана скорби и памяти мертвых?

Нет, не так, но истинная природа этого мира ускользала от Пертурабо.

— Погибель Иши, гробница в центре Амон ни-шак Каэлис, — сказал Вора, указывая на мерцающие ряды геометрических фигур на северном полюсе — если пользоваться определениями для планет терранского типа. — Она стоит над входом в тюрьму-могилу Ангела Экстерминатус.

— Как он защищен? — спросил Пертурабо.

— Говорили, что вихрь был лучшей защитой Азуриана от тех, кто мог бы найти последнее пристанище Ангела Экстерминатус, — ответил Вора. — Хотя в некоторых легендах говорится об армии бессмертных, стоящих на страже у стен цитадели и охраняющих ее оружие, но это все, что я знаю.

— Бессмертных? — переспросил Кроагер. — Возможно, роботы?

— Маловероятно, — сказал Форрикс.

— Тогда кто?

Пертурабо прервал их спор, ткнув кулаком в сооружение, на которое указал Каручи Вора.

— Мы вторгнемся здесь, — сказал он. — Что представляют из себя остальные строения? Зачем возводить здания по всей планете, если в них некого поселить?

— Я не знаю, повелитель, — ответил Каручи Вора.

И вновь Пертурабо почувствовал, что из эльдар течет ложь, но Фулгрим не дал ему добраться до сути, заговорив:

— Какое это имеет значение, брат? Мы все узнаем, когда спустимся на поверхность. Не стоит бояться небольшой загадки.

Пертурабо отстраненно кивнул и сложил руки на груди, чувствуя, как при взгляде на мертвую планету в кости пробирается холод. Все тело словно онемело, а легкие горели, так сложно было дышать.

Он прогнал этот ступор и сказал:

— Фальк, я хочу, чтобы сровняли с землей все вокруг этой гробницы. Оставь нетронутыми три километра от дальних краев, а все, что на сто километров дальше, необходимо полностью разбомбить.

— Что? Нет! — воскликнул Фулгрим.

— Таков мой приказ, — сказал Пертурабо. — Я ни одного воина не отправляю в потенциально опасную зону, не проведя предварительной бомбардировки.

— Ты можешь повредить то, что внизу!

Пертурабо отметил про себя выбор слов и покачал головой.

— Поверь, — сказал он, — уж что Железные Воины умеют делать лучше всех, так это вести прицельные орбитальные бомбардировки.

Флот четвертого легиона выстроился для обстрела над Амон ни-шак Каэлис. В системы залпового огня, массовые ускорители и бомбоотсеки были загружены сокрушающие поверхность боеприпасы, снаряды с кратким временем горения, электромагнитные импульсные бомбы малого калибра. На кораблях, определенных в сектора обстрела ближе к цитадели, использовались маломощные снаряды, а те, которым предстояло сровнять с землей внешние участки, подготовили самые крупные боеголовки. Стреляющие залпами фрегаты теснились рядом с более тяжелыми капитальными кораблями, собираясь пролить яростный взрывчатый дождь на планету внизу.

Дети Императора в подготовке к бомбардировкам не участвовали. Пертурабо не желал доверяться их огневой дисциплине, а Фулгрим отказался бомбить мир, о котором так долго мечтал. Через час после отдачи приказа последний из назначенных кораблей Железных Воинов занял позицию на геостационарной орбите над Йидрисом, с готовыми к разрушению орудийными отсеками и пушками.

Команда на открытие огня пришла мгновение спустя, и небеса озарили параллельные потоки выстрелов: целый легион Космодесанта атаковал в управляемой смертельной вспышке. Одного залпа было достаточно — одной испепеляющей секунды точно рассчитанного огня.

Первыми ударили светоимпульсные лучи, зажигая атмосферу, чтобы последующие снаряды не испытывали трения. Затем вылетели снаряды из кинетических массовых ускорителей, обрушившиеся на поверхность планеты, как молоты богов. Ударные волны разошлись из различных секторов, вызывая тектонические взрывы по выверенным векторам. За этим последовали неядерные боеголовки, бившие последовательно, от внутренних краев к внешним, волна за волной.

Зажигательные снаряды разгладили зону удара, превратив камень в стекло и испепелив всю органику, которая только могла там быть. Огненный конус стер все с поверхности Йидриса, в мгновение ока выжег, снес, разровнял город, стоявший нерушимо десятки тысяч лет.

Цитадель Амон ни-шак Каэлис окружило кольцо пустой, растертой в порошок земли. Огненный шквал, способный раскалывать планеты, превратил ее в остров, отрезал стены, башни и храмы от остальных строений.

Стаи «Громовых ястребов», «Грозовых птиц», «Боевых ястребов» и большегрузных посадочных аппаратов вылетели из заполненных посадочных палуб. Грузовые тендеры спустились на низкую орбиту и извергли тысячи войсковых транспортеров, броневых перевозчиков и барков снабжения. Гигантские масс-транспортировщики на гравитационных подушках с величественной медлительностью доставляли на поле боя две боевых машины Легио Мортис, но то была лишь первая волна вторжения.

За ними последуют еще восемь, пока на планету не опустятся силы двух полных легионов Космодесанта и их армий-ауксилий.

Но Йидрис боролся.

Форрикс знал, что глупо так думать, но он чувствовал это.

Большинство миров не были рады Железным Воинам, ибо Четвертый легион нередко нес с собой разрушения и кровопролитие. Не собирались для их легионеров ликующие толпы, не устраивались утопающие в цветах триумфальные парады, как для жиллимановских попугаев.

Однако этот мир, казалось, активно им противился.

Пустошь, оставшаяся на месте эпицентра, представляла собой безжизненную равнину, покрытую пыльным щебнем и почерневшими обломками какого-то неизвестного материала. Может, раньше здесь и был город с захватывающей дух архитектурой, возведенный в забытые века павшей цивилизацией, но теперь его разрушили до основания тщательней, чем это сделали орды варваров со Старым Рома.

Зону высадки заполнили тысячи бронированных машин, лагери снабжения, арсеналы, топливные бункеры. Облака ядовитого дыма от армады гусеничных воплощений ярости, готовых везти Железных Воинов и Детей Императора к Погибели Иши, собирались над головой, как грозовые тучи. Батальоны подвижной артиллерии жаждали вступить в бой, и обоймы с закаленными стенобитными снарядами уже были установлены, готовые утолять эту ненасытную жажду.

Огромная армия ждала приказа атаковать, но безопасность места высадки еще не была обеспечена.

Через считанные минуты после приземления первого корабля Железных Воинов легион начал строительство фортификаций, чтобы укрыть вторгшиеся силы и защитить линию снабжения с орбиты. Башни и стены вырастали за время, необходимое, чтобы освободить один грузовой отсек: благодаря модульным системам сборки, природному таланту и вековому опыту выполнять эту работу было так же естественно, как дышать.

За Железными Воинами спустились Дети Императора. Они изрыгнули на поверхность планеты свой исступленный карнавал безумных смертных — вопящий, сумасшедший и размахивающий знаменами, — а за фанатиками последовали, купаясь в их преклонении, сами воины Фулгрима, построившиеся с удивившей Форрикса точностью.

Фулгрим и Пертурабо, блистательные в своих боевых доспехах, в золоте с пурпуром, в железе с бронзой, поднялись на вершину первой башни, построенной Форриксом, где им открылся вид на огромную, как город, гробницу, которую им предстояло захватить.

— Город мертвых, — заметил Пертурабо.

— Но подтверждающий, что в смерти есть красота, — отозвался Фулгрим.

Форрикс был вынужден согласиться. Орбитальные авгуры не передали и намека на грандиозность и величие этого места. Даже гиперболизированная легенда, которую Фулгрим рассказал в Талиакроне, не отражала захватывающей дух колоссальности города-гробницы эльдар.

С безжалостной неотвратимостью Железные Воины возводили укрепления на месте высадки, но если поверхность Гидры Кордатус с готовностью отдавалась лезвиям их кирок и буров, то этот мир их отвергал. Он сопротивлялся гигантским землеройным машинам, он срамил левиафаны-экскаваторы, и им не удалось уложить ни одного камня, который не нуждался бы в укреплении сверх ожидаемого.

Три часа они провели в зоне действий, и начальные контрвалационные линии до сих пор не были построены.

Обозленный Форрикс громко поносил Пневмашину, своих подчиненных и инженерные команды, но ничего нельзя было сделать. Высокие зубчатые стены поднимались вокруг обширного района развертывания гораздо медленнее, чем когда-либо на памяти Форрикса, хотя все же становились длиннее с каждой минутой.

Форрикс прошел вдоль нового сегмента, который возвели тяжело качающиеся, изрыгающие дым, все перемалывающие механизмы Пневмашины, казавшиеся колоссальными в своей трудолюбивости муравьями-рабочими, собирающими для своей королевы муравейник из листового металла, жидкого пермакрита, высокопрочной арматуры и сверхплотного утрамбованного щебня. Такие стены могли выстоять после выстрела из макроорудия звездного корабля. В полотне стен помещались блокгаузы, бараки и опорные пункты, которые уже начали занимать батальоны Селювкидских торакитов.

Пыль от орбитальной бомбардировки висела в воздухе зернистым туманом, приглушая странный свет в небесах. С орбиты казалось, что на планете спокойно и ясно, но на земле все было совсем не так. Воздух наполняли едва слышные завывания, похожие на жалобный плач: необычный побочный эффект от бомбардировки или затяжное эхо какого-то местного явления. Но в любом случае это был тревожный звук: наполовину стенание, наполовину злобное проклятие. В загрязненном небе клубились странные цвета: на гнилостно-желтом пологе растекались вихри фиолетовых и красных кровоподтеков, извергался пеной желчно-зеленый.

И все это освещало фосфоресцирующее сияние от Амон ни-шак Каэлис.

Из-за стен в небо лился лучистый изумрудный свет, будто камни далекой гробницы были радиоактивны. Он тек над пейзажем лениво и сонно, окутывая армии вторжения ядовитым зеленым сиянием.

Это место вызывало у Форрикса все большую неприязнь.

Он смотрел, как рабы-клепальщики суетливо бежали за гигантской машиной, которая поглощала обломки и, изрыгая дым, откладывала уже сформированные блоки из спрессованного камня, и наслаждался монотонным ритмом их работы. Гидравлические челюсти механизма раскалывали собранные камни, а поршневые молоты ударами формировали из них блоки, которые отправлялись на место установленными позади подъемниками. Форрикс опустился на колено, чтобы рассмотреть формованный камень там, где он упал на землю, и увидел паутину тонких как волос трещин, расходящихся от скошенного основания. Стены уже надо было укреплять, и Форрикс неверяще покачал головой.

Механизмы Пневмашины двигались дальше, не прекращая строительства, которое шло гораздо медленнее, чем он требовал, но все равно неумолимо. Форрикс подошел к складной железной лестнице, привинченной к стене, и забрался на парапет, ведущий в крытый переход со свешивающимися кинетическими щитами, дырами-убийцами и заслонками от гранат. Стены, предназначенные для обеспечения безопасности на месте высадки или для того, чтобы помешать вражеским силам освободить осажденный город, с их квадратными углами и жесткими линиями, были полной противоположностью органической архитектуре этого мира.

Во всех направлениях от места высадки до самого горизонта тянулось выровненное бомбами поле — зона отчуждения, зачищенная орбитальным обстрелом. Ничто не двигалось на этой разглаженной пустоши, только мерцающие отражения и плывущие облака дыма нарушали однообразную пустоту.

Но несмотря на оголенность пейзажа, Форрикс не мог избавиться от чувства, что за ним следят — будто армия невидимых наблюдателей изучала его, оценивала, решала, чего он стоит. Форрикс помотал головой, прогоняя ощущение, и зашагал по парапету. Железные Воины 134-го гранд-батальона и торакиты заняли позиции на стенах. Офицеры уважительно кивали ему, когда он проходил мимо. Форрикс пересек парапет, не сводя взгляда с виднеющегося вдали города, который ему и его боевым товарищам предстояло разгромить.

Это был город с элегантно пропорциональными башнями, которые заканчивались каннелированными сегментными куполами; с округлыми стенами, изящными и легко обороняемыми одновременно; с дугообразными мостами, такими тонкими, что не верилось в их способность выдержать хоть какой-то вес. Его заполняли храмы с золочеными крышами, гробницы, чествовавшие тех, кто был похоронен внизу, мавзолеи столь грандиозные, что лишь императоры могли быть достойны лежать в них.

У горизонта город был обрамлен диском чудовищной тьмы — жутким черным солнцем в центре Ока Ужаса. Изумрудный город стоял в тени зловещей силы, способной поглотить его одним движением.

Но как бы ни был город красив, красота не скрывала его безжизненную пустоту.

Здесь никто не жил. Никто никогда не жил и никогда не будет.

Камнерожденный выразил это лучше всего, когда вышел из утробы «Грозовой птицы».

Коснувшись ладонью земли, Фулл Бронн покачал головой:

— Этот мир мертв, у него нет души. Камень не выстоит.

Возможно, это было сказано слишком поэтично, но на этот раз Форрикс понимал, что имел в виду Камнерожденный.

В трех километрах от него, дальше вдоль стены, Барбан Фальк смотрел на поднимающийся участок бастиона перед собой, прерывисто, хрипло дыша. С трещин на рассыпающемся зубчатом мерлоне, упавшем с парапетной стены, на него плотоядно глядело то же самое ухмыляющееся лицо-череп, которое он увидел на мостике «Железной крови».

— Нет, — прошипел он. — Я этого не вижу.

«Отрицание, — будто смеялся в его голове глубокий голос. — Как банально…»

Фальк замотал головой, отвел взгляд от призрачного видения и зашагал вдоль постройки, заставив себя сосредоточиться на нюансах работы своего гранд-батальона. Гигантские краны поднимали новые участки стен под надзором его воинов, а огромные осадные роботы вбивали их в землю молотами размером с «Лэнд рейдер».

Что-то шевельнулось на рваных краях его сознания, какое-то вкрадчивое, но настойчивое давление пришло со всхлипами плачущих ветров, заставив его остановиться и уставиться на недавно возведенный участок стены, словно неисправный сервитор. Сначала он не увидел ничего необычного, но потом линии стыков, борозды в пермакрите и скрипящие заклепки в основании стены сложились в знакомое мертвое лицо, будто какой-то художник мастерски расположил их там ради единственного зрителя. Он моргнул — и видение пропало, но стоило ему повернуться, как оно всплыло в пыльном облаке, вырисовалось в изогнутых линиях подъемных кранов Пневмашины, проступило в кучах разбросанных обрезков. Фальк зажмурился, прогоняя изображение гротескного черепа, но оно все царапалось об его мысли, как животное, запертое в темноте.

Он судорожно выдохнул и заставил себя вновь посмотреть на продолжающееся строительство. Ухмыляющееся бесплотное лицо взглянуло на него в ответ, и на этот раз он не сомневался, что в голове раздался голос.

«Барбан Фальк, — произнес он. — Имя того, кто будет безымянен».

Ни один мир не вызывал у Кроагера такой ненависти, как этот.

Мерцающее зеленое свечение от стоящей вдали гробницы раскрашивало все в тошнотворные оттенки, отчего Кроагер, и так готовый взорваться, раздражался еще сильнее. После приземления все шло не так. Машины ломались, камень крошился, металл деформировался сверх допустимых пределов.

Он подавил желание злобно выругаться, когда очередная часть ленточного фундамента погрузилась в камень, заполнив траншею вровень с поверхностью. От ушедших в землю блоков полетели клубы пыли, и работы опять пришлось остановить. Мощные грузоподъемные машины с яркими корпусами и развевающимися знаменами, на которых была изображена шестерня, подъехали на своих широких гусеницах, чтобы вытащить их из земли.

Группы роботизированных и кибернетических рабов тащили длинные стальные пруты ржавого цвета, чтобы лучше укрепить стенки фундаментной траншеи.

— Еще одна задержка, которую мы едва ли можем себе позволить в этой кампании, — сказал Харкор с усталой покорностью, в которую Кроагеру верилось лишь отчасти.

— Я знаю, — огрызнулся он. — Моя первая война в качестве триарха, и я отстаю от графика по всем пунктам запланированного наступления. Хоть сам в фундамент закапывайся.

Харкор показал ему планшет, на котором ползли графики оперативных отчетов.

— Все кузнецы войны сталкиваются с похожими задержками.

— Они меня не волнуют, — ответил Кроагер. — Меня волнует лишь то, укладываюсь ли в сроки я сам. Чем скорее эти работы будут закончены, тем скорее мы сможем атаковать эту проклятую гробницу и убраться с этой планеты.

Накрывшее их синее облако грязного масляного дыма и рев строительных механизмов отвлекли Кроагера от размышлений. Выругавшись, он отошел в сторону. Трещал раскалывающийся камень: левиафаны-экскаваторы пытались вытащить осевшие блоки из земли, которая теперь словно не хотела их отпускать.

— Возможно, процесс удастся ускорить, если сказать Пневмашине пару крепких слов, — предложил Харкор.

— Я тоже об этом подумал, — ответил Кроагер и двинулся через ряды безмолвных сервиторов, пока машины доставали из земли блок, который тут же превратился в груду обломков.

Сервиторы не обращали на него внимания, но на краю траншеи, которая была заполнена щебнем, хотя в ней должны были быть уложены фундаментные камни, Кроагер заметил трех магосов в черных одеждах, споривших о чем-то на трескучем бинарном языке. Вокруг одного из жрецов висело несколько голографических изображений с результатами подземного ауспекс-сканирования, и Кроагер почувствовал, как его злость фокусируется на этом нечеловеческом гибриде.

Магос размахивал многочисленными аугметическими руками, бессмысленным бинарным треском отдавая приказы отрядам рабов, исполосованных кнутом. Не успел Кроагер ничего подумать, как меч уже оказался в его руке, а палец надавил на активационную кнопку.

Один скупой взмах — и машинный жрец повалился на землю, разрубленный от плеча до паха. Визг механической боли вырвался из его аугмиттеров, но угас, едва органические части жреца с металлическим лязгом развалились, залитые маслянистой кровью.

Остальные жрецы Пневмашины отступили от неожиданно погибшего лидера, яростно стрекоча на своем машинном коде. Кроагер выстрелил в голову ближайшего из них — блестящую,состоящую наполовину из плоти и наполовину из железа — и наставил дымящееся дуло на последнего жреца в опущенном капюшоне.

Гнев Кроагера заставил слугу Пневмашины замереть и испуганно выдать бинарную трель.

Кроагер взвел курок.

— На готике, — спросил он, — говорить умеешь?

Жрец кивнул, и раздалось несколько влажных металлических щелчков: то, что у выполняло у него роль голосовых связок, перестраивалось под капюшоном.

— Умею, кузнец войны, — произнес жрец. — Комментарий: мои товарищи тоже умели.

— Не сомневаюсь, но они оба мертвы, и теперь за возведение стены отвечаешь ты, — сказал Кроагер. — Так что объясни мне, что это за задержки?

— Вы понимаете, с какими сложностями мы сталкиваемся? — спросил жрец.

— Понимаю, — ответил Кроагер. — И мне все равно, просто постройте эту ублюдочную стену.

Жрец продолжил, то ли смирившись с неуравновешенностью Кроагера, то ли не боясь ее:

— Разъяснение: в таком случае вам также должно быть известно, что данной земле не соответствует ни одна из моделей геологической динамики, имеющихся в марсианских архивах. Измеренная прочность не удовлетворяет параметрам ведущегося строительства.

— А вот тебе мое разъяснение, — сказал Кроагер, нажимая на спусковой крючок.

Харкор опустился на колено рядом с трупами и откинул капюшон последнего из жрецов. От его лица ничего не осталось, только клубок подергивающихся проводов выходил из рваного обрубка шеи. Черная органическая жидкость толчками проливалась в траншею. Воняло химикатами и гнилой плотью.

— Какие крепкие слова, — сказал Харкор.

— Приведи мне новых жрецов Пневмашины, — рявкнул Кроагер. — Таких, которые умеют строить эти проклятые фундаменты.

Кроагер отвернулся прочь.

Глава 19 АМОН НИ-ШАК КАЭЛИС ДИСГАРМОНИЯ ТОТ, КОГО Я ХОЧУ УБИТЬ

Через пять часов, хотя круг укреплений еще не сомкнулся, атака началась. Зона высадки была уже почти окружена, но между стенами еще оставался разрыв. Снаружи от них расходились многоуровневые минные поля и целые акры колючей проволоки, максимально затрудняя подступы для того, у кого не было подробных карт и кодов временного выключения.

Пертурабо оставил Торамино во главе пяти тысяч Железных Воинов завершить строительство укреплений и организовать огневые позиции для орудий Стор Безашх, а сам поднялся на башню переоборудованного «Теневого меча» с усиленным бронированием всего корпуса и дополнительными системами управления. Для того чтобы обеспечить достаточно места Железному Владыке и его роботам-телохранителям, Пневмашина полностью изменила надстройку и двигатель танка. Мощь основных орудий была увеличена, и в результате появилась самая грозная машина во всем парке бронетехники легиона. Сам примарх не давал имен своим транспортам, но Железные Воины прозвали этот танк «Мучителем».

Обычно Пертурабо не одобрял театральность жестов вроде поездки на битву в командирской башне танка, но военачальнику не стоило пренебрегать возможностью произвести впечатление. Он снял Сокрушитель наковален с плеч и поднял оружие так, чтобы видели все.

— Пусть железо будет внутри! — прорычал он и резко опустил молот.

Двигатель «Теневого меча» с грохотом заработал, и танк, отрыгнув облако токсичных газов, тяжело покатился вперед, дробя своей трехсоттонной тушей скалистый грунт.

Тысяча «Носорогов», ревя, тронулись с места, и гудящий бас их двигателей расколол основание стен вокруг зоны высадки. Сам воздух вибрировал от звука, и поверхность планеты застилал туман выхлопных газов. Рядом с «Носорогами» шли целые батальоны «Лэнд рейдеров», «Хищников», «Вихрей», а также странные составные конструкты Пневмашины: когтистые двуноги, шагающие танки с орудийными платформами на подбрюшье, огненные сферы, ремонтные тягачи и прочая техника, чье предназначение нельзя было сразу понять.

Вместе с Железными Воинами на бой шли и два титана Легио Мортис — обоим этим «Разбойникам» уже доводилось убивать своих бывших братьев. «Мортис вульт» и «Малум бенедикцио» сражались в вирусном аду Исствана-III и теперь оба несли знамена победы с изображениями легионов, которых когда-то считали союзниками.

Железные Воины собрали значительные силы, но Дети Императора им не уступали.

В воздухе перед армией Железных Воинов мелькали, как розовые стрелы, разведывательные гравициклы III легиона — они прощупывали местность перед наступлением. Губы Пертурабо скривились при виде этого пестрого шествия машин и пехоты, настоящего представления, которое разыгрывала бронетехника Фулгрима. Тот тоже ехал впереди своего войска, словно божество войны в ослепительно сверкающем доспехе. Фулгрим, возможно, и уступил брату право командовать, но от роли лидера отказываться не собирался. Воздев перед собой золотой меч, словно рыцарь — копье, он вполне мог показаться несведущему наблюдателю тем, кто ведет за собой воинов.

Взгляд Пертурабо упал на фанатиков-смертных, что следовали за армией Фулгрима. Та же карнавалия, что сопровождала Детей Императора на Гидре Кордатус, присутствовала и здесь полным составом. Над бурлящей толпой раздавались визгливые звуки музыки, и сотни ярких знамен трепетали в восходящих потоках жара от работающих двигателей.

Во всех войнах, которые знала история, за армией всегда следовали разные прихлебатели: родственники, а также маркитанты, кузнецы, мясники, шлюхи, конюхи, пекари, прачки, хирурги, портные и еще сотни профессий, но обычно они оставались в тылу, когда начиналась битва. Фулгрим же, казалось, собирался вести в сражение и их тоже.

«Мучитель» быстро и неумолимо преодолел расстояние между зоной высадки и гробницей и, перемалывая гусеницами обломки разрушенных могил, приблизился к тем немногим руинам, что еще не рухнули после орбитальной бомбардировки. На изрытой воронками пустоши иногда попадались остатки стен, одинокие фасады и хрупкие экзоскелеты сооружений, больше похожие на подстриженные деревья, чем на конструкции из сборных частей.

Тепловые потоки увлекали за собой облака пыли, которые скользили между остовами зданий; руины только усиливали скорбные крики, которые доносил ветер. Наступление замедлилось: водителю приходилось искать путь через внешний район обширной цитадели. Для бомбардировки этой области использовали менее мощные снаряды, так что окраины цитадели остались более-менее целыми. «Мучитель», разрушая все на своем пути, тяжелым носом пробивал прямую дорогу к той точке, где орбитальное зондирование обнаружило несколько проходов в крепостной стене.

Пертурабо держал открытым канал обмена данными между дисплеем своего визора и системой ауспексов, установленных на сверхтяжелом танке. Из-за помех сигнал доходил сильно искаженным, но то, что он все-таки видел, не вызывало особого беспокойства. Руины были пустынны: ни замаскированных гравитонных ловушек, ни снайперских команд с пусковыми установками, ни подземных мин, на которых мог бы подорваться танк. Судя по всему, путь в цитадель Амон ни-шак Каэлис был открыт, и никто не собирался им мешать.

Коракс особенно любил повторять одну из аксиом военного дела: убивает не тот враг, который на виду, а тот, которого ты не заметил. Пертурабо не мог поверить, что планета, явно столь ценная для эльдар, была окончательно брошена. Западни и ловушки могут задержать неосторожных, но они не заменят воинов с оружием, которые знают, как им пользоваться. Даже неприступную Кавею феррум охраняли тысячи легионеров.

Пертурабо открыл канал пикт-связи с Фулгримом, и в воздухе возникла мерцающая голограмма брата, парящая над наклонной броневой плитой «Теневого меча».

— Разве все это не возбуждает? — засмеялся Фулгрим, его темные глаза широко распахнулись от предвкушения, а лунно-белые волосы парили за спиной пикселированным облаком.

— Мне не нравится, — ответил Пертурабо. — Слишком все просто.

Фулгриму, судя по его виду, было досадно, что его энтузиазм не разделяют.

— Брат, мы в шаге от исполнения наших планов, так зачем ты портишь мне радость?

— Потому что тактическая ситуация слишком уж хороша — обычно это означает, что враг вот-вот атакует, и сильнее, чем ты мог представить.

— Если хочешь, можешь ныть и дальше, — покачал головой Фулгрим, — я же собираюсь наслаждаться сладостью успеха.

— Это место брошено, его никто не защищает. — Пертурабо окинул взглядом здания вокруг, которые в этом районе стояли плотнее. — Ты наверняка это знал.

— У меня были некоторые подозрения, — признался Фулгрим.

— Тогда почему мы просто не атаковали самое сердце цитадели на крыльях «Грозовых птиц» и в десантных капсулах? — прорычал Пертурабо, рассерженный этим последним откровением.

— Потому что подозрения могли не оправдаться, — сказал Фулгрим. — Кроме того, я не хотел лишать тебя возможности построить еще несколько отличных крепостей. Водрузить флаг, так сказать.

— Я тебе здесь не нужен. Ни я, ни мой легион.

— Отнюдь. Когда мастер осады под рукой, но нужды в нем не возникает, — это гораздо лучше, чем наоборот. — Фулгрим улыбнулся, но в улыбке этой сквозило что-то хищное. — Поверь мне, Пертурабо, без тебя у меня ничего не получится. Дорогой брат, ты необходим мне для завершения этой миссии.

От этих слов Пертурабо обдало мертвенным холодом, но все, что Фулгрим говорил в эти дни, сочилось намеками и скрытым ядом. Никакие из его речей не следовало принимать дословно, однако для колкостей, которые, возможно, стояли за этими словами, сейчас было не время.

«Мучитель» проезжал мимо зданий на самой границе разрушений, вызванных бомбардировкой, и потому сохранивших многое из своего былого облика. В небеса вздымались бело-золотые башни из странного люцитового материала, которые отражали призрачное сияние, исходившее от самого города. Вероятно, раньше это был внутренний предел цитадели, грандиозное преддверие ее великолепия. Теперь они стали ее внешней границей — гробницы и строения непонятного предназначения, наделенные изяществом и гармоничностью, которые казались Пертурабо обманчивыми. Даже в самых дерзких своих проектах, когда он забывал об одержимости прямыми линиями, он не мог добиться такой пластичной архитектурной изысканности. Их бессмысленное разрушение вызвало в Пертурабо внезапное чувство вины, и пронзительным укором вернулись образы пылающих городов Олимпии, вонь горелого мяса от гигантских костров, охвативших целый мир, и пепельный привкус утраты.

— Брат? — окликнул его голографический Фулгрим.

Пертурабо отогнал морок воспоминаний: впереди открылось широкое пространство, опоясывающее внешние стены цитадели, которые, вздымаясь на сотни метров, были безупречно гладкими, словно поверхность драгоценного камня, любовно отполированная мастером-ювелиром.

Именно от этих стен исходило зеленоватое свечение, неведомым образом мягко озарявшее этот невероятный мир. Над парапетными стенами поднимались башни дивных очертаний, похожие больше на органические колонии кораллов, чем на творение зодчего. Внутрь вело множество высоких и широких проемов, по форме напоминавших листья, по внешнему краю которых были вырезаны неведомые письмена. Зачем строить такие высокие стены, чтобы потом испещрить их столь частыми проходами? Это казалось абсурдным.

— Здесь даже ворот нет, — сказал Пертурабо, направляя танк к ближайшему проходу.

— Кажется, ты разочарован? — отозвался Фулгрим.

— Не разочарован, — ответил он, оглядывая гладкие стены в поисках хоть каких-то следов гипотетической армии бессмертных, — а подозрителен.

«Мучитель» проехал под аркой, и Пертурабо ощутил холодок от чужого взгляда — такое же покалывание вызывает медицинский ауспекс или биометрический анализатор, проникающий сквозь плоть и кость. С самой посадки он чувствовал, что за ними следят, а сейчас даже сильнее, чем прежде: потаенный разум в сердце цитадели, медлительный, словно ледник, наконец заметил незваных гостей. Хотя и собственный характер, и тактические соображения подсказывали Пертурабо двигаться дальше, он остановил танк всего в трехстах метрах от стены, спустился с высокой башенки и спрыгнул на землю перед ворчащей машиной, погружаясь в траурную атмосферу цитадели. Железный Круг покинул кабину экипажа через расширенные двери в боку сверхтяжелого танка и образовал охранный щит вокруг своего хозяина.

Не обращая на роботов внимания, Пертурабо запрокинул голову, чтобы рассмотреть украшенные кессонами плиты на верхних цоколях ближайших к нему гробниц. Каждая такая плита была покрыта росписью, где в изумрудном свете представали плачущие девы и жнецы смерти с лицами, скрытыми под капюшонами. В нижней части каждого фасада располагались яркие фрески и мозаики, рассказывавшие о жизненном пути усопших: в бесконечно повторяющемся цикле еще живые воздевали руки в безграничной радости — а затем низвергались в бездну отчаяния.

Здесь не было двух одинаковых изображений, и Пертурабо поразился, какой любви и заботы удостоились те, кто никогда уже не сможет их оценить. Каждую фреску украшали тысячи сверкающих драгоценных камней овальной формы, цвета морской волны, небесной синевы или алые как кровь; некоторые складывались в ожерелья или броши, принадлежавшие этим увековеченным мертвецам, некоторые аллегорически обозначали сердце или душу.

Промежутки между башнями скорби, мавзолеями и гробницами были столь широкими, что вызывали мысль не об улицах, а об открытом пространстве площадей, обрамленном зданиями, благодаря чему город казался свободнее, просторнее — не город, а парк, наполненный скульптурами. Однако Пертурабо чувствовал некий гнет, словно здания подступали все ближе, как сжимающиеся стенки пресса. Ощущение слежки достигло своего пика.

Железный Круг расступился, пропуская членов Трезубца, но внимание Пертурабо было приковано к фигурам со стройными конечностями и луковицеобразными головами — ряды постаментов с этими статуями заполняли промежутки между зданиями. Каждый конструкт был выше дредноута «Контемптор», но на вид уступал тому и по массе, и по силе — изящная скульптура, вырезанная из матового кристалла. Над плечами возвышались выступы, похожие на крылья, глубоко под поверхностью шлемов-черепов мерцали драгоценные камни. Тысячи и тысячи таких фигур стояли вдоль улиц и проспектов города, молчаливо наблюдая за вторжением в его внутренние пределы.

— Армия бессмертных? — спросил Форрикс, заметив, на что смотрит Пертурабо.

— Даже если так, из них получились плохие стражники.

Пертурабо опять показалось, что внутри крепости затаилось какое-то циклопическое существо, которое лишь сейчас заметило муравьев, кишащих у его ног.

— Повелитель? — заговорил Барбан Фальк. — Мы движемся дальше?

— Нет, — ответил Пертурабо. — Будем окапываться.

«Носороги» Железных Воинов разделились на три отряда. Первый образовал круговое охранение для плацдарма внутри цитадели, второй создал кордон вокруг точек входа. Каждый из «Носорогов» — вариант «Кастеляна», модифицированный Пертурабо — имел откидные листы брони и амортизационные распорки, которые превращали машины в миниатюрные бункеры. Модульная конструкция позволяла выстраивать «Носороги» в цепочку так, что получалась импровизированная укрепленная линия даже в тех случаях, когда для возведения постоянных огневых позиций не было материалов или времени. Четыре сотни машин снаружи крепости стали многоуровневым форпостом, защищавшим путь отступления для легиона, и столько же машин образовали такое же построение внутри. Их разделяли стены, испещренные проемами, так что обе группы «Носорогов» составляли оборонительный бункер, откуда можно было проводить операции внутри цитадели. Защищать эту фортификацию должны были еще три тысячи Железных Воинов и Детей Императора.

Третий отряд Пертурабо раздробил на меньшие группы, отдав каждую под командование одного из триархов. Кроагеру достался левый фланг, Фальку — правый, а он сам и Форрикс будут наступать по центру. Каждое острие Трезубца состояло из около трех тысяч Железных Воинов с тридцатью «Носорогами», десятью танками «Хищник», четырьмя «Лэнд рейдерами» и передвижной артиллерией в качестве поддержки.

Кузнец войны Беросс провел жестоких дредноутов легиона через стену и занял позицию в центре, распределив их между лезвиями Трезубца. Точно в середине выступали оба титана Легио Мортис — гигантские боги войны сопровождали самого примарха, испуская рев, который эхом отражался от зданий, сотрясая их до основания. Мортис никогда не прятался в тени и не устраивал засад, но шествовал открыто, не скрывая злых намерений, так что враги знали, что их ждет, и боялись все сильнее с каждым шагом колоссов.

Каждое соединение обладало достаточной мощью, чтобы сокрушить целую планету, мощью явно избыточной для завоевания этой цитадели. Пертурабо не хотел никаких сюрпризов: если события будут развиваться так, как он подозревал, ему понадобится сокрушительная сила, готовая действовать без промедлений.

Воинство Фулгрима раздробилось на отдельные банды размером от нескольких сотен легионеров до почти тысячи. Судя по всему, каждую такую группу возглавлял капитан, но причудливые украшения на доспехах воинов часто не позволяли определить их звание. Хотя III легион и далеко ушел от стандартной организации, его воины все же сохранили некое представление об иерархии: рассредоточившись, они присоединились к отрядам Трезубца.

Завершал построение длинный конвой автопоездов — шестьдесят высокобортных грузовиков, так тяжело нагруженных, что их днища почти цепляли землю. Обычно они перевозили большие партии боеприпасов, необходимых для артиллерийских полков; сейчас их охраняли воины в терминаторской броне и целая армия дредноутов.

— Что же ты задумал, брат? — тихо спросил Пертурабо.

Обернувшись к нему, Фулгрим витиевато поклонился, так что плащ взметнулся у него за спиной, точно крылья того мифического существа, с которым он всегда себя отождествлял. В тени Фулгрима, под присмотром двух воинов из его Гвардии Феникса, стоял Каручи Вора. На лице эльдар одновременно читались и торжество, и настороженная неприязнь, как будто внутреннее пространство цитадели в равной степени завораживало его и пугало.

Пертурабо решил, что убьет чужака, как только их миссия в крепости будет закончена.

— Отдавай приказ, брат, — сказал Фулгрим снисходительным тоном и с хищной улыбкой, так, словно проявлял великодушие.

Пертурабо кивнул, и Дети Императора радостно взревели, когда заработали двигатели сотен машин. Триархи уже собирались присоединиться к своим отрядам, но Пертурабо остановил их:

— Остерегайтесь, — он искоса взглянул на воинство брата, — всего.

Форрикс понимающе кивнул.

— Железо внутри.

— Железо снаружи, — ответил Пертурабо и, оставив укрепленный плацдарм позади, повел армию Железных Воинов и Детей Императора в самое сердце Амон ни-шак Каэлис.

Люций бежал рядом с ревущими «Носорогами» по широким улицам цитадели, раздраженный тем, что враг до сих пор не показывался. Зеленое мерцание, которое испускал город, давало достаточно света, но жизни в нем не было. Люций заметил один любопытный факт: этот свет не отражался ни от одной поверхности, даже самой чистой и отполированной. Блестящее серебро его клинка не приобрело даже слабого зеленоватого оттенка.

Воины III легиона двигались без всякого порядка: каждый отряд шел в своем темпе, некоторые еле плелись, другие обгоняли технику. Реактивные мотоциклы, выписывая в воздухе переплетение виражей, проносились иногда так близко, что Люций мог бы при желании отрубить наезднику голову. Ядром наступления были угрюмые Железные Воины, собравшие смехотворно большие силы для такого пустякового задания. Командовал ими Барбан Фальк, один из приближенных Пертурабо; Люций потратил несколько мгновений, прикидывая, насколько силен этот воин, как он держит равновесие, как глубоки его выпады.

«На всякий случай, — подумал он с упоительным весельем, — если этот хрупкий союз все же даст трещину».

Даже в многослойной броне катафракта Фальк был гигантом; по тому, как он быстро оглядывался по сторонам, казалось, что он что-то ищет. Люций заметил в воине нерешительность, непонятную настороженность, из-за которой его отряд отставал от двух других.

Интересно, что Фальк видит? Люций решил запомнить эту деталь; пусть его клинок и не сразу пробьет доспех Фалька, даже такое преимущество не даст воину времени дотянуться латными перчатками до Люция. Мечник пошевелил пальцами на рукояти кнута, который он забрал у погибшего Калимоса. Ее поверхность была обтянута фактурной внешней шкурой глубоководного цефалопода, каждый квадратный миллиметр которой покрывали микроскопические крючки, гарантировавшие владельцу оружия непередаваемые ощущения.

Отвлекшись от расправы над Барбаном Фальком, Люций сосредоточился на статуях, что стояли вдоль широких улиц. Он позволил колонне бронетехники неторопливо прогрохотать мимо, а затем подбежал к ближайшей гробнице, наслаждаясь яркими цветами и волнующей текстурой мозаик, украшавших ее поверхность. Фигуры в основном представляли смесь художников, скульпторов, певцов, акробатов и других творческих личностей, но неожиданно много среди них было и воинов. Некоторые сражались длинными пиками, которые изрыгали огонь; на других были кричащие маски; третьи были вооружены парными клинками. Люцию нравилось, с каким изяществом и чувством равновесия держатся эти воины, и он попробовал воспроизвести движения мечников-эльдар, копируя их боевые стойки и приемы в собственном танце, в котором его клинок сплетал вокруг него серебряную паутину из стали.

Хмыкнув, Люций стал двигаться еще быстрее, так, что каждый поворот, каждый удар сливались в вихре пурпура доспехов и серебра клинка. Мечник кружился вокруг фигур, украшавших дорогу, и наслаждался восторженными взглядами собратьев-легионеров и сдержанным уважением Железных Воинов. Он пронесся по всему мавзолею, маневрируя между кристаллическими статуями, и в конце пути взвился в воздух, хлестнув кнутом. Шипастый ремень обвился вокруг шеи скульптуры на углу здания и начисто срезал голову — но не успела она упасть, как меч Люция рассек ее надвое. От удара о землю половинки рассыпались взрывом блестящих стеклянных осколков; после этой экзекуции Люций легко опустился на ноги, отведя руку, державшую меч, за спину и позволив кнуту извиваться на мостовой.

Из рядов авангарда вышел Лономия Руэн, и мечник ругнулся про себя. После смерти Бастарне Абранкса Руэн обратил свои восторги на Люция; какое-то время это рабское обожание казалось тому любопытным развлечением, но настойчивость фаната начинала утомлять.

— Твое тело восхитительно, — сказал Руэн.

Лесть всегда приятна, но Люций предпочитал, чтобы его поклонники сохраняли здравый смысл и не скатывались в фамильярность. Руэн же заделался тенью мечника, наивно не догадываясь, какое раздражение вызывает.

— Узнал что-то новое? — продолжал он.

— Только то, что эльдарские стили боя мне не подходят, — ответил Люций, поворотом кисти свернул кнут и подвесил его к поясу.

— Мне казалось, что у тебя неплохо получается.

— Это потому, что ты не знаешь, с какого конца браться за меч, — огрызнулся Люций, пряча собственный клинок в ножны. — Разве Абранкс тебя ничему не научил?

Руэн напрягся, и Люций, широко улыбаясь, стал прикидывать, хватится ли тот за один из своих отравленных ножей.

— Абранкс был замечательным мечником, но плохим учителем. — Инстинкт выживания заставил Руэна сдержать обиду и гнев. — Объясни тогда, почему эльдарский путь клинка для тебя бесполезен?

— Стойки рассчитаны на эльдар с их тощими телами и легким сложением, — ответил Люций, проявляя редкое для себя снисхождение. — Космическому десантнику это не подходит. Мы быстры, но с ними никогда не сможем сравниться.

— Ты бы смог. Однажды.

— Не глупи, Руэн, — сказал на это Люций, несмотря на все усилия все же тронутый искренностью такой лести.

От колонны бронетехники и артиллерии, двигавшейся по улицам города, отделился воин — массивный, несоразмерный, он был вооружен секирой с длинным древком, которая выла и ревела пронзительными гармониками. За Марием Вайросеаном следовала группа воинов, вооруженных таким же образом, и Люцию показалось, что его зубы шатаются в деснах от приближения какофонов. Хотя большая часть их звуковых пушек была зачехлена, каждый воин сам был проводником для несмолкаемых, бьющих по нервам воплей.

На непокрытой голове Вайросеана виднелось переплетение свежих хирургических швов, отмечавших места, где в измененную структуру черепа были вживлены резонирующие усилители. Глаза, черные и безумные, глубоко запали в бледную, пастозную плоть; кожа, исчерченная лопнувшими сосудами, шелушилась.

— Не останавливаться, — сказал командир какофонов, и от тембра его голоса тело Люция пронзил спазм боли. Широко растянутый рот Вайросеана с трудом выговаривал слова, а горловые мешки на его шее раздувались в такт дыханию. Такие органические резонаторы были имплантированы в шею и грудь всех какофонов, чтобы усиливать нервно-паралитический эффект от их звуковых атак.

— Просто любуюсь архитектурой, — сказал Люций и наклонился за гладким рубином, лежавшим среди осколков отрубленной головы. Камень был теплым на ощупь, и он засмеялся, почувствовав исходящую изнутри панику: кажется, камень боялся.

Звуковая пушка за спиной Вайросеана рявкнула, и оружие остальных его воинов отозвалось синкопой криков.

Люций сжал камень и ухмыльнулся, когда паника внутри кристаллизовалась в ужас.

— Что это? — спросил Вайросеан, протягивая руку.

Пожав плечами, Люций вложил камень в его раскрытую ладонь. Артефакт завибрировал, словно в потоке диссонирующих гармоник, и в танце своем стал похож на магнит, меняющий полярность. Затем с резким треском раскололся надвое, и Люций ахнул, ощутив, как внезапный прилив энергии пронзает тело. Это было сильнее любого боевого стимулятора, и по исступленному блаженству на лице Вайросеана стало ясно, что он тоже это почувствовал. Оружие какофонов затрубило с оглушительной силой, и с полдюжины скульптур поблизости разлетелись на куски, как если бы по ним ударили молотом.

Среди мельчайших осколков, в которые превратилась каждая фигура, находилось такое же сердце из драгоценного камня, и воющие какофоны немедля набросились на добычу. Они дрались за каждый артефакт, отталкивали и рвали друг друга когтями, выхватывая лучившиеся теплом драгоценности. Оказавшись в руке, камень немедленно взрывался, вызывая экстаз, от которого кипела кровь всех воинов, стоявших поблизости. Их оружие ревело, и гудело, и визжало в животном наслаждении, и атональное эхо заметалось между гробниц, наполняя улицы, словно стая голодных гончих.

Люций отступил от Вайросеана, когда тот снял с плеча секиру, длинное древко которой было окутано мерцающим синим светом, а корпус гудел от энергии. Вайросеан ударил по оружию рукой, и разряд шума, сопровождавшегося молниями, разорвал воздух яростной дисгармонией. Фасад гробницы треснул, и ударная волна выбила в покрытии дороги воронку десять метров шириной.

Новость о ценности чудесных камней распространилась среди Детей Императора подобно вирусу, и наступление, в начале своем неравномерное, но упорное, превратилось в бешеную потасовку — настоящую оргию разрушения, когда легионеры сбрасывали с постаментов все скульптуры, до которых могли дотянуться, и разбивали их на части.

Железные Воины Барбана Фалька прошли мимо не останавливаясь.

Никона Шарроукин наблюдал за тем, как все силы Детей Императора на этой оси наступления погружаются в безумие разгула. Воины разбивали статуи, доставали камни, хранившиеся внутри, и затем или давили их ногами, или проглатывали целиком, или погружали в свежие раны, которые наносили себе сами. В воплях их звучало исступление, в действиях же не было никакого смысла.

— Что это за новое безумие? — спросил Сабик Велунд, недоуменно качая головой.

— После Исствана и атаки на «Сизифей» я даже не пытаюсь понять мотивы предателей, — ответил Шарроукин.

— А как же «познай своего врага»?

— Я начинаю думать, что это не слишком здравый совет, — медленно проговорил Шарроукин. — Познание Детей Императора может заразить душу безумием.

— С этим спорить не стану, — согласился Велунд.

Шарроукин наклонился через парапет странно светящейся гробницы, на вершине которой они разместились. Чтобы подняться сюда, Велунду пришлось лезть по стене, его же спутник воспользовался своим сильно модифицированным прыжковым ранцем: более чем вполовину уже в поперечном сечении, чем стандартный ранец штурмового десантника, тот практически не оставлял видимых выбросов.

Двумястами метрами ниже Дети Императора дрались между собой за мерцавшие теплым светом камни, которые хранились внутри каждой хрустальной скульптуры. Шарроукин не представлял, какое именно свойство этих кристаллов спровоцировало столь разрушительное поведение, но даже он чувствовал неизбывную тоску, которая сопровождала гибель каждого камня. Железные Воины продвигались все дальше в город, не обращая внимания на бесчинства своих братьев. Шарроукин их не винил: ненадежный союзник хуже, чем никакого.

Железные Руки были надежны. Шарроукину довелось сражаться вместе со многими братьями из других легионов, но никого он не уважал так, как осиротевших сынов Ферруса. Сто сорок шесть воинов из X легиона сейчас занимали скрытые позиции вокруг центрального мавзолея-храма, куда, судя по всему, и направлялись предатели. Развертывание сил, схема наступления и боевой порядок указывали, что враг идет прямо к потрепанным воинам Ульраха Брантана.

Шарроукин знал, в каком месте Железные Воины войдут в город, и потому, едва осела пыль после бомбардировки, повел товарищей к цели по противоположной траектории. Командовал рейдом Кадм Тиро, а ветераны Верманы Сайбуса, рассредоточенные по всему отряду, служили опорными звеньями в ослабевшей структуре Железных Рук. Сайбус более-менее оправился после схватки с Пертурабо: сломанные механические части его тела были заменены новой аугметикой, снятой с «Сизифея», а те органические компоненты, которые не полностью регенерировали, теперь были под защитой синтекожи и имплантированного пластека.

Еще одна частичка его человечности была принесена в жертву борьбе против Магистра войны.

«Сизифей» оставался на низкой орбите так близко, насколько позволяли его сильные повреждения. Бой с «Андроником» дорого обошелся кораблю, но он держался — как держался легион, которому он служил. Прижавшись к планете, «Сизифей» скользил в зонах помех между слоями атмосферы, избегая обнаружения. Корабль был близко, но это не поможет, если обнаружат их самих. На борту оставались лишь фратер Таматика и Атеш Тарса, первый — в наказание, второй в качестве стражника. «Грозовые птицы» и «Громовые ястребы», доставившие отряд на поверхность, ждали, словно терпеливые хищные птицы в своих гнездах, на крышах гробниц, расположенных дальше в городе.

Глупость — слишком мягкое слово для этой миссии.

Да, отряды Гвардии Ворона часто сражались в тылу с врагом, значительно превосходившим их по численности, но сейчас соотношение сил было абсурдным. Десятки тысяч Железных Воинов и Детей Императора приближались к небольшой группе, у которой не было ни малейшей надежды дать им отпор. Тысяча к одному — о таких битвах рассказывают легенды, но на то они и легенды. Можно сколько угодно восхищаться победами мифических героев, но оказаться перед таким соотношением самому — совсем другое дело.

Вокс Шарроукина затрещал, наполняя шлем голосом Верманы Сайбуса:

— Что ты видишь? — спросил командир морлоков X легиона.

— Одна колонна Детей Императора замедлилась, но Железные Воины продолжают движение. Несколько рот бронетехники, минимум пятнадцать тысяч воинов и артиллерия поддержки. И еще два «Разбойника».

Сайбус, следует отдать ему должное, нисколько не был обеспокоен той воинской мощью, что приближалась к его позиции.

— Когда они достигнут гробницы? — уточнил он.

— Через десять минут самое большее.

— Хорошо, мы будем ждать, — сказал Сайбус. — Возвращайтесь немедленно.

Выплюнув разряд помех, вокс замолчал. Велунд слышал весь разговор и чувствовал, что Сайбус Шарроукину неприятен.

— Симпатий он не вызывает, но командует хорошо.

Шарроукин покачал головой:

— Он забыл, что ведет за собой людей. Он пользуется почтением, которое твой легион испытывает к железу, и превращает ненависть к плоти в достоинство.

— Ты неверно понимаешь нашу природу, — возразил Велунд. — Плоть не вызывает ненависти ни у меня, ни у моих братьев — мы просто знаем, что она не так надежна, как железо.

— Разница от меня ускользает, — заметил Шарроукин.

— Очень в этом сомневаюсь.

— И все равно, ты не хуже меня знаешь, как важно воинам чувствовать, что их командир живой человек, что он понимает и разделяет риск, на который они вынуждены идти.

— Избавление?

Шарроукин кивнул.

— Восстание преподало нам урок, который мы отлично помним, и любой командир в Гвардии Ворона, забывающий о нем, вскоре обнаружит, что командовать ему некем.

— Может быть, ты прав, но сейчас неподходящее время, — сказал Велунд. — Они снова наступают.

Проследив за взглядом Велунда, Шарроукин понял, что товарищ прав. Неведомое безумие, охватившее Детей Императора, наконец стихло, сменившись неким подобием порядка. Среди предателей Шарроукин узнал воина с кнутом, мастера-мечника, с которым ему пришлось столкнуться на «Сизифее».

Узнавание вызвало неуместное волнение, и память в ту же секунду воскресила всю дуэль, что развернулась на посадочной палубе. Шарроукин в первый раз бился с подобным противником и не мог предсказать, чем бы закончился тот танец клинков, если бы их не прервали.

— Что там? — спросил Велунд.

— Один знакомый, — сказал Шарроукин. — Тот, кого я хочу убить.

Глава 20 ПОГИБЕЛЬ ИШИ ЭТОТ МИР ЖИВОЙ Я РАЗБИРАЮСЬ В ЛАБИРИНТАХ

Колонна Кроагера из грохочущих машин, марширующей пехоты и мобильной артиллерии, поднявшей стволы к небесам, добралась до центра цитадели первой. В осторожности не было нужды: никто не вставал у них на пути, и Кроагер ощущал безлюдность физически, как пустоту внутри. Лишь усилием воли ему удавалось сдерживать желание сломя голову броситься к цели.

Наступление в цитадель его изводило. Рассредоточенная враждебность, исходящая от каждой мерцающей стены, выматывала душу, казалась оружием, приставленным к голове. Его тело переполняли боевые стимуляторы, пальцы сжимались на рукояти цепного меча. Ему хотелось убить кого-нибудь — кого угодно, лишь бы почувствовать, как уходит напряжение, скапливавшееся с момента высадки на эту планету.

Выйдя из широкой улицы-площади, колонна раздвинулась и плавно сменила построение на шахматное. Кроагер не скрывал, что не доверяет Харкору, но не мог не признать, что воины его бывшего гранд-батальона были отлично обучены и дисциплинированны.

Если и существовало место, способное запечатать в себе останки низвергнутого бога, им было строение в сердце Амон ни-шак Каэлис. Погибель Иши представляла собой грандиозный, простирающийся вдаль дворец, богато украшенный луковичными главками погребальных башен и широкими куполами цвета слоновой кости. На фасадах высились изгибающиеся арки и величественные колонны, призрачные и в то же время рукотворные — будто сплетенные из лунных лучей, но при этом обладавшие прочностью, совсем не соответствующей хрупкому виду. Все это сооружение казалось гигантской скульптурой из льда и стекла, натуральным образованием органического кристалла, возникшего в какой-нибудь темной пещере, а на свету начавшего стремительно расти самым причудливым образом. Оно выглядело абсолютно природным, но невозможно было не заметить его точно выверенные пропорции; в нем была естественность и искусственность одновременно.

Оно состояло из сплошных противоречий: было укрепленным и открытым, наполненным геометрическими формами и будто бы не стесненным архитектурными ограничениями. Тысячи одинаковых кристаллических статуй неподвижно стояли на постаментах в сияющих альковах, обрамляя извивающиеся аллеи, ведущие к высокому порталу в фасаде — к узкой арке, по бокам которой высились две гигантские копии обычных стражей. По размерам — хотя и не по пропорциям — они могли сравниться с машинами Мортис, а Кроагеру доводилось видеть, какие разрушения подобные боевые машины могли производить на полях битв.

Но эти имитации были неподвижными, стекловидными, хрупкими, легко ломающимися.

Здесь подводный свет, укутавший всю цитадель, был сильнее всего: стены гробницы сияли изнутри. Это же сияние пронизывало гладкий камень земли, словно капилляры с энергией, словно нити живого света. Ноги Кроагера оставляли на камне не дающие света синяки, и ему казалось, что он ходит по поверхности какой-то нейронной сети, охватившей всю планету.

Рядом с ним притормозил ощетинившийся вокс-антеннами «Носорог»; от давяще-массивной машины разбегались черные трещины не-света. Кроагер почувствовал присутствие Харкора еще до того, как его помощник заговорил.

— Вам нужно кое-что услышать, — сказал Харкор, прижимая к уху вокс-аппарат.

— Что такое? — рявкнул Кроагер, сам не понимая, почему злится.

Харкор протянул ему гарнитуру:

— Слушайте.

Кроагер снял шлем, забрался на подножку танка и, схватив гарнитуру, резким движением прижал ее к голове. Раздавался только тоскливый вой статики, то усиливающийся, то ослабевающий, как ночной ветер в пустыне.

— Что там должно быть? — спросил он.

— Продолжайте слушать, — настаивал Харкор.

Кроагер все стоял с прижатой к уху гарнитурой, когда в полутора километрах к востоку из широких улиц показались головные подразделения колонны Пертурабо. Развевающиеся знамена виднелись над крышами стоящих между ними зданий, и ревели гудки двух титанов, глухим эхом разносясь над открытой площадью. Кроагер перевел взгляд дальше на восток — колонны Фалька еще не было видно.

— Не слышу ничего, кроме статики, — сказал он.

— Слушайте внимательнее.

Кроагер хмуро посмотрел на Харкора, размышляя, много ли проблем у него возникнет, если он убьет бывшего кузнеца войны прямо сейчас. Он отказался от этой идеи, когда услышал в волнах статики обрывки чего-то, похожего на слова имперского готика. Ничего определенного и понятного, но они были.

— Что это?

— Зашифрованный вокс-трафик, — ответил Харкор. — Переговоры Десятого легиона.

Харкор смотрел, как присвоенный Кроагером «Носорог» уносится прочь, чтобы присоединиться к остальным лезвиям Трезубца, направленного в сердце цитадели. Он не мог удержаться от усмешки при мысли, что с командующей должности его сместил бандит вроде Кроагера. В нем не было благородства; не отличался он и культурностью. Харкор однажды провел расследование и знал, что в Кроагере не текло и капли хоть чего-то стоящей крови. Он родился простолюдином, и в свое время легионерские кузнецы плоти не забраковали этого оборвыша с улицы лишь благодаря удачному сочетанию генов и едва допустимому уровню наследственной вариативности.

Тот факт, что гранд-батальоном командовало подобное плебейское посмешище, оскорблял честь легиона. Он дернулся от отвращения при одной мысли об этом и настроил вокс на согласованную ранее частоту, на самом пределе доступного диапазона.

— Ты был прав, — сказал он, не представившись, так как знал, что на другом конце будет только один слушатель. — Он уже не в состоянии контролировать растущую ярость.

Последовал шелест статики, перемежаемый щелчками и хрипами шифрации.

— Ты сказал ему о вокс-трафике Десятого легиона? — произнес сильно искаженный голос.

— Сказал, — ответил Харкор. — Ему едва удалось сдержаться и не броситься на штурм гробницы в одиночку, размахивая мечом.

— Он простолюдин, — сказал голос. — Чего еще ожидать от людей неблагородного происхождения.

— Мне больно осознавать, что Пертурабо этого не понимает.

— Железный Владыка мудр во многом, но он поступил неправильно, лишив тебя командования, — произнес голос. — Когда руководить начинают выродки вроде Кроагера — это начало конца, свидетельство о падении в посредственность, которое закончится тем, что в ряды воинства станет вливаться грязная кровь.

— Через мой труп, — сплюнул Харкор.

— В нас течет благородная кровь Олимпии, — сказал голос. — Этим мы едины, и верность крови в конце концов себя оправдает.

— Но мы можем приблизить этот конец, правда?

— О да, можем, — ответил голос, — и не только для Кроагера. В Форриксе течет кровь одного из Двенадцати, но он ни за что не выступит за твое восстановление.

— Значит, он тоже должен умереть, — сказал Харкор.

— Я — командующий Стор Безашх, — сказал Торамино. — Я могу это устроить.

Пертурабо не было нужды смотреть на потоки данных, с миганием пробегавшие в боковой части визора, чтобы знать, что они достигли места назначения. Погибель Иши была сооружением, подобного которому он никогда не видел и никогда не представлял. Ее структурные элементы, столь непринужденно гармоничные в пропорциях, обладали той внутренней идеальностью, какую не помогли бы воспроизвести даже самые упорные занятия теорией и практикой, и не создали еще такого храма, который был бы более достоин стать последним пристанищем для бога.

Вот только никакого бога там, вернее всего, не было, напомнил он себе.

— Дух захватывает, правда? — сказал Фулгрим, приближаясь к нему вместе со своей Гвардией Феникса и съежившимся Каручи Ворой. — Ни ты, ни я не смогли бы создать и воплотить на земле ничего подобного.

Пертурабо взъярился в ответ на едва прикрытый выпад, но удержался от язвительного комментария, понимая, что Фулгрим прав. Ему достаточно было лишь взглянуть на эту паутину хрупких, как нити расплавленного сахара, аркбутанов и извивающихся галерей, чтобы осознать: ему никогда бы не удалось такого спроектировать. Но слова Фулгрима от этого жгли не меньше, и не меньшим было удовольствие, которое его брат явно от нихполучил.

— Нет, не смогли бы, — согласился он. — Но меня больше интересует то, что внутри.

— Разумеется, — согласился Фулгрим, с нескрываемой алчностью разглядывая чудесный погребальный дворец. — Как счастлив я увидеть наконец объект наших исканий.

Пертурабо посмотрел мимо своего брата на Каручи Вору. Теперь, когда они наконец добрались до цели, эльдар-проводник казался еще более встревоженным, словно ему было больно просто находиться здесь. Он был болезненно бледен, как при абстиненции, и дрожал всем телом.

— Твой проводник, кажется, эти чувства не разделяет, — сказал он. — В чем дело, Вора?

Эльдар тяжело сглотнул и посмотрел на Пертурабо глазами цвета молока, смешанного с кровью.

— Вы бы радовались, посетив братскую могилу? Вам хочется улыбаться в присутствии мертвых?

В тоне его голоса была неучтивость, граничившая с враждебностью, и Пертурабо подумал, не стоит ли убить эльдар прямо сейчас.

— Это не могила, — ответил он. — Это город, построенный в память о мертвых, не более.

— Не злись на несчастное создание, — сказал Фулгрим, хотя объяснение эльдар и его определенно не убедило. — Мы здесь, и не в последнюю очередь потому, что я позволил ему жить.

— Да, мы здесь, и что теперь? — спросил Пертурабо.

— Разве не очевидно? — ответил Фулгрим. — Мы двинемся внутрь.

Будучи воином, выросшим в вулканическом мире расплавленных рек и сернистых небес, Атеш Тарса обычно остро чувствовал холод, но сейчас прохлада апотекариона не ощущалась. Он разделся до тонкого комбинезона, чтобы силовой генератор боевого доспеха не стал лишним источником тепла рядом с контейнером Ульраха Брантана, но закованная в стазис загадка заставляла забыть о неудобстве, которое могла доставить низкая температура.

Фратер Таматика провел диагностику всех машин, поддерживающих в Брантане жизнь, и не нашел ни дефектов, ни непредвиденных особенностей конструкции — ничего, что могло бы исчерпывающе объяснить, что за чудо заставило рану от болтера исчезнуть с тела воина, целиком помещенного во время вне времени.

Чудо…

Как легко бросались этим словом, исключавшим любые вопросы. Назвать что-либо чудом значило отказаться от объяснений, отнеся случившееся к категории неизъяснимого. Кредо апотекариона гласило, что чудес не бывает, есть лишь события. Считать событие чудом можно было только в том случае, когда его объяснение было еще более невероятным, чем оно само.

Сейчас Тарса был готов поверить в чудеса.

Он как мог изучил рану через нерушимый пузырь, окружавший Брантана, и не было никаких сомнений в том, что рана почти полностью пропала. Не до конца, поскольку на коже оставалось розоватое пятно, как от рубца.

Даже вне стазис-поля такая рана затягивалась бы дольше.

Воины Десятого легиона были на поверхности планеты, к которой их привел проводник-эльдар, и «Сизифей» казался совсем пустым; рыскающим в коридорах сервиторам не было дела до тех, кто был вынужден сидеть на корабле в одиночестве, когда нужно было сражаться. Тарса тоже был воином, снискавший славу среди своих родных ноктюрнцев, но только апотекарию можно было доверить заботу об Ульрахе Брантане.

Кроме того, миссия на поверхности планеты попахивала местью, а такие миссии редко заканчивались хорошо.

Фратер Таматика остался в утробе корабля, исправляя вред, нанесенный его безрассудным экспериментом. Тарса вспомнил яростный спор фратера и Кадма Тиро, походивший на столкновение двух грозовых туч. Но Тиро был капитаном и официально назначенным заместителем Ульраха Брантана. Таматика никуда не полетел.

Тарса прошелся по апотекариону, постукивая кончиками пальцев по планшету и изучая данные последних наблюдений. Физиологические показатели Ульраха Брантана упали до нуля под влиянием температуры, не говоря о стазис-поле, и результаты были такими же, как и в последние сто раз, когда он их проверял.

Содержимое стазис-поля всегда оставалось постоянным, это было аксиомой, но каким-то образом в этой не поддающейся изменению среде кое-что все же изменилось. Тело Брантана сумело исцелиться. Или, скорее, его исцелило что-то, не зарегистрированное ни одним из сложнейших, точнейших контрольных устройств.

Могло ли Железное сердце быть причиной?

Сколько Тарса ни изучал организм Брантана, оно одно оставалось элементом неопределенности. Даже Железнорукие не могли объяснить, как Сердце работает. Об артефакте было известно лишь то, что Феррус Манус якобы получил его от призрака в Земле Теней несколько веков назад. Это противоречило имперской истине и звучало крайне неправдоподобно, но другого объяснения тому, откуда оно появилось, Тарсе не дали.

Не было таких ветеранов-Железноруких, которые бы не утверждали, что обладают какой-нибудь реликвией времен исчезнувших технологий, добытой в тех безлюдных, окутанных тьмой пустошах. Должно быть, там находилась настоящая сокровищница, где привидения выстраивались в очередь, чтобы отдать свои бесценные побрякушки.

Отбросив эти мысли, Тарса вновь перевел внимание на смертельно раненного воина. В контейнере стоял неподвижный ледяной туман, но красные глаза Тарсы легко видели тело под полупрозрачным сиянием. Хотя одна из болтерных ран затянулась, оно все равно состояло из окровавленной кожи и разорванной плоти, сломанных костей и изрезанных мышц. К груди по-прежнему крепилось Железное сердце — этот бесшумный неподвижный паразит, чьи свойства не поддавались рациональному объяснению.

Исходя из немногочисленных проверенных данных, устройство, видимо, пыталось регенерировать внутренние органы капитана. Но делало оно это, питаясь — за неимением лучшего выражения — его жизненной силой. Воина, раненного не смертельно, оно вернее всего исцелило бы, не убивая, но повреждения Брантана были так значительны, что любое лечение велось бы за счет его жизни.

Это чудо наверняка его убьет.

Тарса обошел контейнер, прекрасно понимая, что не сможет ничего сделать для лежащего внутри человека, не имея точных, полученных в реальном времени данных. Был лишь один способ получить такие данные, но Кадм Тиро ни за что бы не позволил ему вывести Брантана из стазиса без присутствующих рядом Железных Рук в составе экипажа — на случай, если эти мгновения станут последними в жизни Брантана.

Однако Кадма Тиро здесь не было.

Воины Ноктюрна не отличались склонностью к бунтарству — более того, они цепями долга приковывали себя к причинам и методам, которые иные называли бы неблагоразумными, но от которых они не отступали до конца. И между тем Тарса чувствовал, что его рука медленно тянется к приборам, регулирующим температуру в контейнере, и генетическим замкам на пульте управления стазис-полем.

— Чтобы вам помочь, я должен приблизить вас к смерти, — сказал он, понимая, что риск, связанный с выведением Брантана из криозаморозки, нарушит его клятву о непричинении вреда. Он решил эту дилемму, рассудив, что если ему удастся спасти капитана, причиненный вред будет допустимой ценой за это.

Мысль о возмездии Тиро и Сайбуса, которое последует, если что-то пойдет не так, заставила его руку замереть. Но даже если он узнает что-то важное, они все равно будут в ярости, так какой смысл колебаться? Тарсе было больно держать в вегетативном состоянии человека, которого можно было назвать живым лишь в очень узком смысле этого слова.

И, в сущности, разве не причиняли они Брантану больше вреда тем, что держали его в таких условиях?

Разрешив моральную проблему, Тарса быстро установил биозаписывающее оборудование, подсоединив свой нартециум к контейнеру, чтобы отслеживать все физиологические параметры Ульраха Брантана. Если уж он решил это сделать, он должен сделать это правильно, не оставляя ничего на волю случая, используя все возможности собрать как можно больше информации.

Подготовив все необходимое, Тарса разблокировал пульт управления. Он вдохнул морозный воздух, на этот раз чувствуя, как холод стерильного апотекариона проникает в кости. Или это был холод неуверенности? Он уже принял решение и не знал, почему колеблется. Возможно, он давал себе последний шанс отступить, понимая, что может убить Брантана?

Тарса повернул медную рукоять силовой муфты на нулевое деление, и стазис-поле опустилось, как театральный занавес. Спирали тумана в контейнере завертелись, когда внутри снова потекло время, возвращая застывшего капитана в общий поток вселенной. Перейдя этот рубикон, Тарса начал небольшими приращениями поднимать температуру. Его нартециум начал мигать и щелкать: в его катушки памяти хлынул поток данных. Приборы бионаблюдения затрещали, принимая от оттаивающего тела новые показания, и принялись выплевывать перфорированные ленты с информацией.

Приборы показывали возрастание нейронной активности в предфронтальных долях и увеличение числа синаптических связей в целом. Скоро мозг капитана достигнет состояния, при котором вернется способностью к узнаванию и когнитивной деятельности. Когда это случится, Тарсе надо будет задавать вопросы как можно более лаконично.

Мозговая активность продолжала возрастать, а Железное сердце на его глазах выпускало в тело Брантана новые нити в волос толщиной. Сегментированные конечности скользили по телу, словно выискивая что-то, а само Сердце испускало тонкие струйки ядовитого дыма, пахнувшего гнилой плотью.

— …тья, — произнес Брантан, завершив предложение, начатое несколько недель назад.

— Капитан. Я апотекарий Тарса. Ваши раны затягиваются, но я еще собираю данные, чтобы установить причину.

Пауза — пока едва оттаявший мозг капитана пытался догнать настоящее.

— Миссия?

— Продолжается, — ответил Тарса, наблюдая за резко возросшими потоками данных от контейнера. — Мы на искомой планете, ваши воины пытаются сорвать планы предателей.

Мозговая активность Брантана внезапно подскочила, изобразив на графике колебания, подобных которым Тарса еще ни разу не видел, и заставив тело капитана забиться в судорогах. Поднявшись, Тарса заглянул в контейнер: глаза Ульраха Брантана под стеклом начали мерцать зловещим зеленым светом.

— Йидрис…

— Капитан?

— Этот мир. Мертвые называют его Йидрисом.

— Капитан, я не понимаю, — сказал Тарса. Возможно, пока капитан был заперт в стазисе, его посещали видения? Это должно было быть невозможно, но если миссия в сердце варп-шторма чему-то и научила Тарсу, так это тому, что слова вроде «невозможно» предназначались для глупцов и невежд. Зеленый блеск в глазах Брантана ясно свидетельствовал о том, что что-то не так, но он не решался понизить температуру и вновь активировать стазис-поле.

Вместо этого он спросил:

— Какие мертвые?

— Души Йидриса, я слышу их всех. Они кричат в ужасе.

Голос капитана затих, и Тарса осознал, что синаптическая система Брантана деградировала до такой степени, что у того начали возникать слуховые галлюцинации. Позволить ему умереть сейчас, пока некогда выдающийся герой еще не превратился в бормочущего безумца, было бы милосердием.

— Вы должны остановить Ангела Экстерминатус, — сказал Брантан, когда Тарса занес руку над регуляторами температуры.

— Что вы сказали? — спросил Тарса. Импульс данных, переданный Сабиком Велундом, включал упоминание о мифическом создании, но в словах Брантана явно чувствовалась конкретность, связь с настоящими событиями.

— Он собирается возродиться на Йидрисе. Вы должны ему помешать.

Тарса попытался связать слова капитана с тем, что Велунд и Шарроукин услышали на Гидре Кордатус. Ангел Экстерминатус был мертвым богом эльдар, заточенным под поверхностью планеты верховным божеством их расы. Они не знали, каким реальным событиям соответствовал этот миф, но что-то странное было в этих словах.

— Что такое Ангел Экстерминатус? — спросил Тарса, инстинктивно понимая, что это самый важный вопрос, который он когда-либо задаст.

— Все самое худшее в мире, облеченное в плоть.

— Откуда вы это знаете?

— Этот мир живой. Он взывает о помощи. Он ждет.

— Ждет? — переспросил Тарса. — Ждет чего?

— Чтобы его создатели вернули мертвых домой.

Гробницу оцепили, и стало сразу очевидно, что для ее взятия не потребуется длительной осады. У нее не было оборонительных сооружений, не было орудий на огневых позициях, подходы к ней не покрывали глубокие траншеи, кострища, минные поля или мотки колючей проволоки, а в портале между кристаллическими гигантами не стояло никаких ворот.

Пертурабо поручил Форриксу возвести укрепленную позицию на открытой площади перед гробницей, и его главный триарх со рвением приступил к заданию, реквизировав для этого все доступные «Носороги». Чтобы окружить гробницу, требовались еще тысячи «Носорогов»-«Кастелянов», поэтому Форрикс выстроил прямоугольную охраняемую зону с многоугольными бастионами — самый простой вариант крепости, лишенный слепых зон. По мере того как «Носороги» занимали свои позиции и расправляли пластины брони, центр площади из места, где мерцал свет и призрачно стенал ветер, превращался в крепость из холодного железа, черных пик, мотков колючей проволоки и бронированных огневых сооружений.

Даже в Четвертом легионе немногие разбирались в искусстве фортификаций так, как Форрикс, и последние башни вырастали на углах оборудованной позиции прямо на глазах Пертурабо. «Мортис» водрузили на место последние из элементов в тот момент, когда двое оставшихся «Носорогов» отъехали назад, образуя собой створки механизированных ворот.

— Твои воины быстро работают, — заметил Фулгрим; Пертурабо видел нервное желание двигаться дальше в каждом подергивании его рук и в каждом тике алебастрового лица, — но нам не следует задерживаться.

— Оружие никуда не денется, — ответил Пертурабо. — Мы не сдвинемся, пока я не удостоверюсь в надежности фортификаций.

Фулгрим кивнул, но в кивке чувствовалась грубая нетерпеливость.

Пертурабо уже знал, что все три оборонительных сооружения находились в состоянии боевой готовности. Несмотря на сопротивление камня, крепость, окружившая место высадки, была укреплена, как и временная постройка из «Носорогов» вокруг стен цитадели. Работы над последней фортификацией почти завершились, но Пертурабо задержался, чтобы внимательно рассмотреть Фулгрима и собранное им воинство.

Кожа его брата блестела, но не пот покрывал лицо.

Из Фулгрима тек свет.

Слабо, разумеется, но заметно для генетически улучшенных глаз, которые были способны видеть больше, чем даже глаза легионера. Капли света собирались на кончиках его пальцев и падали на землю, чтобы впитаться в землю и раствориться. Пертурабо подумал, знает ли Фулгрим об истекающем из него сиянии, и решил, что должен знать. Казалось, что ему тяжело в доспехе, а лицо выглядело напряженным и усталым, будто он лишь усилием воли еще стоял на ногах.

Его капитаны выглядели не лучше — как псы, натягивающие поводок. Кесорон держался рядом с Фулгримом, в то время как Вайросеан и его вопящие воины ревели и гремели своими странными звуковыми пушками. Эйдолон и отряд массивных воинов в терминаторских доспехах-катафрактах стояли наготове, чтобы повести Детей Императора в наступление. Плоть лорда-коммандера тоже пронизывал свет наподобие того, что обволакивал Фулгрима — гибельное сияние, которому не было места в живом существе.

Из всех воинов Фениксийца только мечник Люций, по-видимому, не разделял восторг предвкушения, охвативший Детей Императора. Он бросил взгляд на Пертурабо, словно почувствовал, что его изучают, и размашисто поклонился. Наглая неискренность жеста привела Пертурабо в ярость, заставившую его приподнять Сокрушитель наковален в креплениях на спине.

Каручи Вора стоял рядом с Фулгримом, то сжимая руки, то потирая их, как преступник, знающий, что ему никогда не отмыть их от крови. Пертурабо знал, что ему следует убить эльдар прямо сейчас — просто сокрушить его жалкое тело одним ударом молота, но он чувствовал, что от проводника еще можно что-то узнать.

Подошли Кроагер и Фальк и кивком подтвердили, что готовы.

За ним последуют только два лезвия Трезубца, но этого должно быть достаточно.

Железный Круг поднял щиты, как только Пертурабо отправил через БМУ приказ об активации в органические процессоры их киберцентров.

— Значит ли это, что мы можем наконец идти? — надоедливо и раздражающе спросил Фулгрим.

— Да, — ответил Пертурабо.

Воины, удостоенные чести сопровождать двух примархов в кристаллическое воплощение красоты, которым была увенчанная куполом гробница, шли позади: Железные Воины маршировали такими же ровными рядами, в какие впервые выстроились еще на бранных полях Олимпии, а Дети Императора с ревом неслись, как орда варваров. Сотни знамен развевались над их головами, а пронзительный вой звукового оружия сотрясал воздух и терзал раскатами слух.

Тысячи последователей Фулгрима тоже их сопровождали, неся за плечами жестко закрепленные контейнеры. Пертурабо видел, как они разгружали их и заполняли чем-то, похожим на осколки кристаллов. С таким весом за плечами они не будут поспевать за легионерами, но Пертурабо не собирался их ждать.

Пертурабо и Фулгрим, прикрытые клином из щитов Железного Круга, возглавили шествие по извивающейся дороге, ведущей к главному порталу. И только когда они приблизились к нему, стало ясно, как он в действительности огромен. Триста метров в высоту и двадцать в ширину — он был вертикальной прорезью в полупрозрачных кристаллических стенах цитадели. Зеленое, как море, свечение, распространявшееся по всей остальной крепости, шло, казалось, только в одном направлении. Внутри же была лишь тьма, всеобъемлющая чернота, поглощавшая свет и не пускавшая ни луча наружу. Она напомнила Пертурабо об огромной сингулярности в центре Ока Ужаса, и это сходство ему совсем не нравилось.

Возможно ли было составить карту внутренних помещений этой гробницы, или же они не поддавались эмпирическому измерению?

— Я его чувствую, — сказал Фулгрим, когда они прошли между когтистыми лапами стражей, стоявших по бокам от входа в гробницу. Свет с мерцанием проносился сквозь них, как стайки блестящих рыбок, бросающихся прочь от приманки рыбака. Ничто здесь еще не отреагировало на их присутствие, но Пертурабо совсем не жаждал узнать, как долго это продлится после того, как они окажутся внутри.

Пертурабо приказал остановиться и повернулся к Фулгриму:

— Брат, мне нужно спросить у тебя кое-что, прежде чем мы двинемся дальше.

Фулгрим напрягся и настороженно сощурился.

— Да?

— Есть ли что-то, чего я не знаю? — спросил Пертурабо. — Даю тебе последний шанс рассказать мне все, что ты мог утаить.

Пертурабо услышал ложь еще до того, как ее произнесли.

— Нет, брат, — ответил Фениксиец. — Я рассказал тебе все так, как оно есть.

Пертурабо кивнул, получив именно тот ответ, которого ожидал. Он отвернулся от Фулгрима и, окруженный роботами-стражами и сопровождаемый своими воинами, вошел в гробницу.

Темнота приветствовала его, обволокла органы чувств так, что абсолютная неестественность ее стала очевидна. Он мысленно охватил окружающее пространство, изучая его на пределах восприятия, недоступных смертным. Что для них было беспрерывной чернотой — непроглядной, липкой, неизбежной — для него стало лишь сумраком.

За порталом находилось подобие гулкого вестибюля, чье гигантское пространство, казалось, изменялось при каждом новом взгляде. Вперед вело несколько проходов — арок листовидной формы, выделявшихся большей чернотой, но Пертурабо вдруг заметил, что не может определить, сколько их.

— Дешевые фокусы, — усмехнулся Фулгрим, окидывая взглядом изгибающиеся коридоры, разбегавшиеся сразу в нескольких направлениях.

— Нет, — сказал Пертурабо. — Все отнюдь не так просто.

— Эльдарское колдовство, — сплюнул Фулгрим. — Ничего интересного.

Капли света лучезарными слезами текли из глаз Фулгрима, а испарина на руках падала на гладкий мраморный пол гробницы, где превращалась в жидкие солнечные крапинки. В этих стенах даже смертные воины могли видеть свет Фениксийца. Дети Императора восхищенно кричали. Железные Воины не обращали внимания.

Пертурабо не сводил взгляда с черных стен впереди, заметив кое-что знакомое в переменчивых дорожках и непостоянных линиях этого места. Он уже видел такие постройки раньше.

— Это лабиринт, — сказал он. — А я разбираюсь в лабиринтах.

Расположившись на куполе высокой гробницы, стоящей вдали, напротив цитадели, Никона Шарроукин и Сабик Велунд наблюдали из укрытия за двумя примархами, ведущими своих воинов внутрь. Около тысячи легионеров и столько же смертных следовало за ними узкой колонной, заползающей в гробницу, как паразитический червь в носителя.

— Сайбусу это не понравится, — сказал Велунд.

— Его пристрастия меня не касаются, — ответил Шарроукин.

— Тебе легко говорить, — отозвался Велунд. — Ты когда-нибудь вернешься к своему легиону.

Шарроукин ничего не ответил и сделал несколько пикт-снимков грозной крепости в центре площади, понимая, что за ее штурм пришлось бы заплатить тысячами жизней. В этой крепости, возведенной с поразительной экономией времени и сил, башнями стали орудия от «Носорогов», стенами — бронированные машины, а в роли мобильных опорных пунктов выступали рычащие «Лэнд рейдеры», стоявшие в окруженных проволокой окопах.

— Это «Теневой меч»? — спросил Велунд.

В центре крепости, на приподнятой платформе, стоял сверхтяжелый танк, бронированный и укрупненный до немыслимости.

— Командирский танк Пертурабо, — ответил Шарроукин.

— Его орудийные системы могут охватить каждый сантиметр стены, а главная пушка попросту уничтожит все, что окажется на ее линии огня.

— Значит, от линии огня будем держаться подальше, — сказал Шарроукин.

Два титана-«Грабителя», несущих знамена Легио Мортис и окрашенных в их цвета, стояли напротив своих стеклянных двойников, с непоколебимой точностью направив на них орудия. Воины Пертурабо отличались исключительной скрупулезностью.

— Прямая атака на эти позиции будет самоубийством, — заявил Велунд.

— Девятнадцатый никогда так не сражается, — сказал Шарроукин.

— Я обратил внимание, — ответил Велунд. — Идем, капитан Тиро должен узнать, что этим путем внутрь не попасть.

Шарроукин кивнул и отошел от края крыши. На таком расстоянии от врагов не было смысла растворяться в тенях, но он все равно это сделал. Благодаря сверхъестественно чуткому восприятию Шарроукин с самого момента приземления начал ощущать на себе враждебные взгляды невидимых наблюдателей, которые следили за каждым его движением, как змея, готовящаяся напасть. И он знал, что они видели его, даже когда он двигался со всем доступным ему мастерством.

Чередой уверенных перебежек, головокружительных прыжков с ранцами и резких падений Шарроукин и Велунд добрались до крытого участка земли, где их ждал отряд вторжения Железноруких. Шарроукин спрыгнул в тень и вышел к Кадму Тиро и Вермане Сайбусу. Игнаций Нумен и Септ Тоик держали между собой дрожащего Варучи Вору, а над ними возвышался брат Бомбаст, в грозном огнемете которого вспыхивали раскаленные голубые струи.

— Ну что? — спросил Кадм Тиро. — Мы сможем пробиться внутрь?

Выражения его лица не было видно за железным шлемом. Сотни вырезанных имен покрывали доспехи; их было так много, что обнажившегося керамита стало столько же, сколько покрашенного в черный. На Исстване он находился в гуще жесточайших боев, и легко было забыть, что пострадал он не меньше их всех. Златокрылый Гаруда устроился на его наплечнике, сложив крылья, и сверкал красными глазами, напомнившими Шарроукину об Атеше Тарсе.

В его облике сквозила нравящаяся Шарроукину стремительность — орел был реющим хищником, как и он.

— Не стоит и надеяться, — ответил Шарроукин. — Железные Воины уже построили крепость прямо перед входом. Чтобы пробиться к нему, нужно атаковать целым легионом, не меньше.

— Значит, мы напрасно преодолели весь этот путь! — вспылил Сайбус, ударив кулаком по ладони. — Я с самого начала говорил, что эта затея обречена на провал. Мы только впустую потратили время на полеты.

— Ты не согласен? — спросил Тиро, прочитав это в позе и мимике Шарроукина.

— Мы все погибнем, если станем атаковать Железных Воинов в лоб, — сказал Шарроукин. — В этом я с Сайбусом соглашусь, но в лобовой атаке нет необходимости.

— Что ты имеешь в виду? — хмуро спросил Тиро.

Шарроукин кивком подозвал Нумена и Тоика, и те подтащили к нему болезненно выглядящего эльдар-проводника.

— Потому что парадный вход — не единственный, верно?

Варучи Вора поднял на них взгляд и кивнул. Плоть туго обтягивала выступающие кости лица, словно промасленная бумага, а сквозь жирно блестевшую кожу просвечивали фиолетовые вены.

— Верно, — ответил эльдар. — Есть другие способы попасть внутрь.

Глава 21 ФРАГМЕНТЫ ЦЕЛОГО ИММАТЕРИАЛЬНАЯ МАТЕМАТИКА ИХ НИКОГДА НЕ БЫЛО

Кошмар его существования не закончился — наоборот, все стало еще хуже. Феликс Кассандр (хотя это имя теперь мало что для него значило) мерил шагами помещение, раньше бывшее медицинским карантинным отсеком на «Гордости Императора». Кости болели, суставы с трудом двигались из-за колющей, словно осколки стекла, боли, единственное оставшееся легкое было наполнено едкой как кислота жидкостью, которую приходилось мучительно откашливать раз за разом.

Его сверхчеловечески выносливый организм цеплялся за жизнь вопреки отчаянному желанию своего хозяина умереть.

Он и Наварра были двумя из около десятка терат Фабия, которые выжили в нападении на корабль Железных Рук. Наварра, в совершенно жалком состоянии, лежал в углу карантинной камеры, и по его мутировавшему телу пробегали волны изменений: внутренние органы то сливались вместе, то разъединялись в генетическом мятеже, конечности меняли форму в ответ на гипермутацию пар нуклеотидов.

Тераты теперь мало чем отличались от зверей — неразумные воющие создания, знавшие только голод и жестокость. Лишь Кассандр и Наварра сохранили память о прошлой жизни. Сознание Наварры держалось на волоске и сохраняло верность слову Дорна исключительно благодаря тому, что Кассандр без остановки повторял почетные списки легиона начиная с «Викторикс Рома» и заканчивая «Гонорис Марциус». Его собственное сломленное «я» помнило, кем он был, где он был раньше и — самое главное — что он сделал.

Он убил космических десантников, лояльных Империуму. Он ничем не отличался ни от Детей Императора, ни от Железных Воинов. Боль, которой сопровождалась каждая минута его жизни, с этим сравниться не могла. Она была наказанием, карой за то, что он уступил превратностям судьбы. Он был одним из Кулаков Императора, воином, которого не мог победить никакой враг, для которого не было непреодолимых препятствий и невыносимой боли.

Ложь, все это ложь.

Распухшие мышцы его рук покрывали сочащиеся гноем струпья, которые никак не заживали из-за того, что генетически измененная иммунная система постоянно боролась с новыми токсинами. Эти струпья он обдирал; так он содрал всю плоть с правой руки, пока не остались только обрывки гнилого мяса. Кости стали алыми от крови, пальцы держались лишь на струнах сухожилий и клочках регенерировавшей мускульной ткани. Огромными когтями одной руки он выцарапывал сложные узоры на костях другой, наслаждаясь агонией пытки — и зная, что так не искупит даже малой части того, чему позволил случиться.

Он все еще видел лицо легионера, чье горло вырвал, видел ненависть, которая горела в его глазах. Ненависть абсолютно оправданная. Даже содрав плоть с собственных рук, он знал, что никогда не очиститься от крови братьев, им пролитой. На крови он и старался сосредоточиться, надеясь, что боль вытеснит ужас от того, что он сделал и кем стал.

Сознание Кассандра, все более неустойчивое, превращалось в коллаж кошмаров, место которым было в голове безумца: мучительные эксперименты, болезненные вспышки света перед глазами, треск ломающихся костей, которые его тело постоянно перекраивало и сращивало снова. Ход времени нарушился, и связь между обрывками воспоминаний исчезла. В одном из таких обрывков он сдирал кожу и мясо с виновной руки, а в другом уже смотрел на полосу люменов на потолке в по-больничному строгой комнате, где были белые керамические плитки и стальные фермы, выкрашенные в ядовитый зеленый заводских помещений. Он был привязан к столу, что предвещало боль, а именно в боли он на тот момент нуждался. Боль давала свободу. Боль давала искупление.

Источник всей его боли склонился над ним в нимбе из слепящего света и пощелкивающих механических рук.

— Ты особенный, дитя мое, — сказал Фабий, и из уголка его рта вытекла струйка черной крови. — Вы, Кулаки, сохраняете все высшие функции. Остальные превращаются в зверей — но не вы двое. И почему же так происходит?

Кассандр хотел дотянуться до сумасшедшего апотекария и разорвать ему глотку, но цепи, удерживавшие его на столе, на этот раз были практически несокрушимы. Фабий оскалился в трупной усмешке и покачал головой.

— Думаешь, неприятности, возникшие в последний раз, меня ничему не научили? — Апотекарий сделал шаг назад и изменил угол наклона стола, на котором лежал Кассандр. — На «Гордости Императора» приватности поменьше, чем на «Андронике», но здесь хотя бы есть хорошо оборудованные медицинские уровни.

В отличие от старого логова апотекария это помещение было залито ярким светом и организовано более традиционным для медицинского отсека образом. Вдоль стен выстроились приборы, назначения которых Кассандр не знал, но догадывался, что в лояльном легионе ни один апотекарий их использовать не станет. В защищенных шкафах разместились колбы из зеленого стекла, в которых плавали эмбрионы-мутанты — генетические аномалии, чудовищно деформированные на разных этапах утробного развития. Криобак, наполненный клубами азотных газов, содержал ряды ампул из редуктора, на каждой — символ одного из легионов и что-то, напоминающее имя. Ванны для выращивания тканей, центрифуги и реторты с бурлящими трубками и стеклянными колпаками шипели и плевались на стальном столе; слева от Кассандра лежал вскрытый труп, органы которого были помечены, разрезаны и соединены заново. У трупа не было головы, но татуировка на правом бицепсе указывала, что при жизни воин принадлежал IV легиону.

— Теперь взялся за своих? — выговорил Кассандр, с трудом заставляя двигаться изуродованные челюсти.

Фабий обернулся к трупу так, словно только что вспомнил о нем.

— Уже давно — еще до восстания Хоруса.

— Почему? — прохрипел Кассандр и пошевелил изувеченной рукой, которая отчаянно болела.

— Потому что нас убедили в том, что мы совершенны. — Фабий отхаркнул сгусток черной флегмы и схватился за грудь. — Что было совершенно не так. Мы части чего-то большего, бледные отражения чего-то невероятного. Каждый легион в своей генетической структуре хранит часть этого совершенства, и я намереваюсь раскрыть все тайны, заложенные в творения Императора.

— Почему? — повторил Кассандр, понимая, что этот вопрос самый главный.

— Потому что я не хочу умирать. — Раздвинув края одеяний, Фабий обнажил две гноящиеся раны, покрытые смолистой коркой. Оставленные мечом, эти раны до сих пор не зажили. — Громовые Воины, солдаты, служившие Императору до нас, несли собственную гибель в своем же генокоде. Им повезло прожить хоть сколько-то, прежде чем гиперметаболизм поглотил их тела. Примархи думают, что их воины бессмертны, но они ошибаются. Мы смертны, как и все живое, просто умираем медленнее. И мне это не нравится.

— Ты хочешь жить вечно?

— Конечно, — сказал Фабий, разозленный глупым вопросом. — А ты разве нет?

— Нет, — прохрипел Кассандр. — С каждым вдохом я молю о смерти.

Фабий склонился над ним, вытянув паучьи щупы-манипуляторы хирургеона. Зажглась тонкая как бритва полоска термического резака; из другого манипулятора выдвинулась масса толстых игл; две других «руки» активировали сифон для крови и потрескивающий шовный пистолет.

— Если это так, то почему ты не разбил себе голову о стену камеры? — спросил Фабий с любопытством ученого.

На этот вопрос у Кассандра был только один ответ:

— Потому что я слаб. — Его мощное изуродованное и отвратительное тело задрожало от муки.

— Нет, дитя мое, ты силен, очень силен. Другие сгорели в пламени ускоренного метаболизма — но не ты и не твой собрат по легиону, — почти нежно сказал Фабий. — Вот поэтому мне и нужно еще раз тебя вскрыть.

Термический резак приблизился, и боль началась снова.

Искупление и страдание, покаяние и боль — столь желанные для Кассандра.

Кузнец войны Торамино мерил шагами бастионы вокруг зоны высадки, со все возраставшим гневом наблюдая, как его воины и Пневмашина стараются укрепить стены. Трещины ширились, дробя камень, ежесекундно.

Этот мир не принимал стен, построенных чужаками, и чем быстрее можно будет его покинуть, тем лучше. Даже звуковые фильтры шлема не справлялись с плачущим стоном ветра, а тусклое сияние, исходившее от города вдалеке, действовало Торамино на нервы. Его не только лишили законного места в Трезубце — ему еще и поручили быть практически сторожем. Командир Стор Безашх повелевал несравненной огневой мощью, под его началом было значительное артиллерийское вооружение и средства его использовать. Скромная роль, которую его вынудили играть, оскорбляла не только гордость Торамино, но и его звание. Подобное задание было бы важным и почетным в военной зоне, но защищать пустые площадки и проходы, окруженные высокими стенами, минными полями и акрами колючей проволоки на необитаемой планете? Нет, тут не было ни чести, ни шансов на повышение. Такие задания следовало давать дуракам-простолюдинам вроде Камнерожденного или, еще лучше, Кроагера. Эта ситуация сложилась из-за глупой опрометчивости Харкора на Гидре Кордатус, но бывший кузнец войны 23-го гранд-батальона был хотя бы из олимпийской знати, и даже глупый аристократ лучше черни вроде Кроагера.

Торамино остановился и оглянулся на центр укреплений, окруженный просевшими, осыпающимися стенами. Целый лес артиллерийских стволов вздымался под углом в небо, словно тысяча рук, воздетых в приветствии. Гаубицы и бомбарды, «Громобои», мортиры, ракетные батареи и точные самонаводящиеся ракеты. Командиры орудий и их расчеты суетились вокруг пушек, готовые обрушить смертоносный дождь снарядов на любую подходящую мишень. Однако Торамино сомневался, что мишенью в этом случае был бы враг в обычном значении этого слова.

Досадно, что обстоятельства толкнули его на братоубийство, но если невежество и зависть дураков загнали благородного и высокопоставленного воина в угол, что еще ему остается? Он вывел на экран инфопланшета план города, учитывающий информацию, в реальном времени поступавшую от топографических процессоров на «Кастелянах». Трехмерная модель, представшая перед Торамино, показывала город, его здания и местоположение передовых укреплений Железных Воинов.

Столь подробная информация позволяла Торамино одним приказом сровнять с землей весь эльдарский город-гробницу или выбрать отдельное строение и уничтожить его, даже не поцарапав остальные. Наслаждаясь тем, что может повелевать столь сокрушительной мощью, он передал данные в орудийные системы обнаружения целей.

Плачущий ветер изменил тональность, стал более пронзительным и настойчивым, и Торамино убрал инфопланшет. Он стукнул ладонью по боку шлема, выругался, затряс головой, стараясь заглушить стон потоков воздуха, но все без толку. Звук становился все более раздражающим, и Торамино, расстегнув замки горжета, стянул шлем, обнажая патрицианское лицо и гриву белых как слоновая кость волос. Поставив шлем на зубец крепостной стены, он склонил голову набок и прищурил глаза, в замешательстве рассматривая горизонт.

На самом пределе видимости колыхались волны еле заметной дымки — зеленоватое марево, похожее на предвестник далекой песчаной бури.

— Что это еще такое? — спросил он под скорбные стенания ветра.

Пертурабо возглавлял авангард, но из-за того, что подступающая темнота исключала всякую поспешность, темп продвижения был медленным. Передовая группа держалась вместе — колонна воинов в броне, с обнаженными клинками и взведенным огнестрельным оружием. Даже Фулгримова орда утихомирила свои вопли и песнопения. Тяжелая поступь кузнеца войны Беросса эхом отражалась от обсидиановых стен, и тьму наполнял неумолчный перезвон стекла в контейнерах, которые несли смертные прислужники Фулгрима.

Стены были все так же гладкими, но в их глянцевой глубине плавали отблески света. Пертурабо обнаружил, что они вращаются, как далекие галактики, и столь же многочисленны — внутри стен была заключена целая вселенная звезд, каждая из которых была уникальна.

Он задумался о том, что они могли означать. Чем были эти всполохи света — чисто декоративной деталью, добавленной архитекторами гробницы, или же у них была своя неизвестная функция? Может быть, это часть механизма самовосстановления вроде того, каким обладала Кадмейская цитадель? Возможно, это колония каких-то литобиотических паразитов — или же остатки древнего вычислительного архива? Возможно, вся эта постройка — вид хранилища данных, летопись ранее великой империи, теперь пришедшей в упадок. Пертурабо лучше других понимал ценность древней мудрости, ведь он построил Кавею феррум, используя проекты давно умершего гения.

Этот лабиринт был создан по сходным принципам: его переплетения охватывали несколько наложенных друг на друга измерений, и Пертурабо понял, что ключом к успешному прохождению этих коридоров будет стойкая решимость.

Плюс неевклидовы уравнения Фиренцийца.

Когда математики древности впервые обнаружили, что за пределами физического мира существуют другие измерения, многие ученые сошли с ума, пытаясь выразить эти открытия в эмпирических терминах. Благодаря зашифрованному тексту в тайном дневнике Фиренцийца (раскрыть код ему помог Алый Король) Пертурабо освоил извилистые пути этого исчисления. Метод был неточным и не предназначался для смертных умов, но своими когнитивными способностями примарх намного превосходил тех помешанных гениев, которые пытались — и не смогли — осознать всю грандиозность иных миров, лишь мельком увиденных ими во сне или в состоянии фуги.

Когда Пертурабо, еще юношей впервые поднявшись на утесы Лохоса, увидел Око Ужаса, взиравшее на него с другого конца Галактики, он инстинктивно понял, что за этим отвратительным пределом лежит другая вселенная, полная темных, кошмарных чудес. Шли годы, он по крупицам собирал знание, и постепенно невероятные законы Ока становились все очевиднее, все постижимее. Пертурабо слой за слоем снимал покровы с тайны, пока не обнажилась ее истинная суть.

Завершающей частью ключа стали чертежи, найденные в самнитской яме для кремаций. Это были последние, действительно еретические работы Фиренцийца, и Пертурабо с восторгом окунулся в исступленную математику имматериума и геометрию эмпиреев, создавая непроходимую путаницу коридоров в глубине Кавеи феррум.

Место, в котором они оказались сейчас, было точно таким же. Сделанным более тонко, с изяществом, от которого захватывало дух, — но в основе своей таким же.

Не издавая ни звука, заставляя себя не слышать эхо вокруг, Пертурабо принялся за чудовищно сложные вычисления, которые раскрывали сущность лабиринта. Он не обращал внимания на матрицы из искр, вспыхивавшие в стенах, и на мерцающую дымку, плавающую в глубине; он не замечал ни прошедшего времени, ни настойчивых щелчков вокс-сообщений снаружи гробницы.

Фулгрим держался рядом и бросал на брата восхищенный взгляд каждый раз, когда тот выбирал один из коридоров, уводивших все глубже в переплетение лабиринта. Путь, петляя, вел их то вверх, то вниз, по спиральным переходам, через комнаты, туннели и гулкие залы, вызывавшие дезориентацию и смятение. Придерживаясь принципов межпространственной математики, Пертурабо заставил свое врожденное чувство направления уступить место разуму. Он ощущал, как раздосадован брат этим лабиринтом и невозможностью составить его план. Даже хвастливый Дорн с огромным трудом находил путь по Кавее феррум, а уж эта совершенная ксеноверсия с ее бесчисленными препятствиями поставила бы его в тупик.

Дорога через лабиринт, многомерная и каверзная, извивалась, словно кубок змей, и менялась относительно маршрута, по которому двигались пришельцы. Пертурабо чувствовал, что с каждым их шагом холодное сознание, обитавшее в центре этой планеты (если это вообще была планета — он уже начал сомневаться в этом), постепенно фокусировало свое внимание. Что бы ни находилось там, внизу — грезящее божество или вновь активируемое оружие с искусственным интеллектом, — Пертурабо знал, что совсем скоро оно обретет силу, достаточную для открытого противостояния.

В прозрении, которое несло в себе чувство величия, Пертурабо вдруг понял с абсолютной ясностью, что он — единственный во всей Галактике, кто может пройти этот лабиринт. Даже ручной ксенос Фулгрима был не способен на такое. Однако вместо удовольствия это откровение отозвалось в Пертурабо диссонансом смутной угрозы.

Зафиксировав в уме опорные координаты — пространственные, имматериальные и математические, — он остановился на пересечении четырех проходов. Все они внешне были одинаковы, но к цели вел только один.

— Почему мы остановились? — спросил Фулгрим. — Похоже, мы вплотную приблизились к центру лабиринта.

— Действительно, — согласился Пертурабо. — Один из этих коридоров выведет нас к чему-то, что лежит под центральным куполом, который мы заметили снаружи. Остальные уходят в вечность безумных скитаний.

— Но ведь ты знаешь, какой проход нам нужен?

— Знаю.

— Тогда зачем мы медлим?

— Беросс, — скомандовал Пертурабо, — приведи ко мне Вору.

Ошеломляюще громадный дредноут вытолкнул съежившегося эльдар вперед грубым тычком молота. Испуганно оглядываясь на Беросса, Вора поклонился примарху. Проводник выглядел отвратительно: он исхудал до изможденности, словно каждый шаг в лабиринте высасывал из него жизнь.

— Повелитель?

— Огни встенах, — сказал Пертурабо. — Что они такое?

— Сложно объяснить, лорд Пертурабо. В отличие от людей, мой народ строит стены не из камня или стали.

— Да, вы их выращиваете из какого-то биополимера, и за свою жизнь я сокрушил не одну такую стену. Но ответь на вопрос. Что это за огни?

— Какая разница, как было построено это место? — резко и нетерпеливо вмешался Фулгрим, не дав Воре заговорить.

— Если я говорю, что это важно, значит, так оно и есть. — Схватив эльдар за ворот, Пертурабо подвел его к перекрестку путей. Каждый из проходов был погружен в темноту, ничем не отличаясь от сотен других коридоров, которые они уже миновали.

— Который? — спросил примарх, аккуратно положив руку Воре на плечо.

— Повелитель?

— Который из них? — повторил Пертурабо. — Мы практически в центре гробницы, и ты должен сказать, какой из этих проходов приведет нас туда.

Как он и предвидел, Каручи Вора нервно обернулся к Фулгриму, а затем неуверенно поднял руку и указал на второй коридор слева:

— Вон тот.

— Ответ неверный, — сказал Пертурабо и сломал Воре шею.

Клаустрофобия, которую вызывал форт Железных Воинов, становилась невыносимой, и с каждым мгновением, которое Юлий Кесорон проводил, меряя шагами безликий внутренний двор в окружении стальных стен, его нутро сжималось от потребности освободиться из этого телесного плена. Как хищник в клетке, он не был приспособлен к статике заключения за высокими стенами. Один мудрец как-то сказал ему, что застой означает смерть, и для Детей Императора это было справедливо, как ни для кого другого.

Властители разврата сняли с их глаз пелену обыденного, открывая бесконечные миры чувств и удовольствий — небывалые перспективы излишеств во всем: в шуме и музыке, кровопролитии, пытках и насилии, обожании и, самое главное, поклонении. Каждая секунда, не потраченная на вещи, ранее запретные, превращалась в пустую трату времени, а Юлий Кесорон давно уже поклялся, что не оставит не испробованным ни один порок. Поэтому, покинув скучных Железных Воинов за их несокрушимыми стенами, он вывел три тысячи воинов на площадь перед гробницей, где те могли предаться разрушению и надругательству по своему вкусу.

Юлий наслаждался силой, еще не тронутой, которая, как он ощущал, пропитывала этот мир, как содержащая нефть вода — песок. Он разбивал кристаллические статуи, а затем раскалывал светящиеся камни о собственный череп, чтобы потом втереть осколки в порезы на коже.

Предвкушение удовольствия было почти столь же приятно, как и его переживание; своим измененным зрением Кесорон видел все силовые линии, все воспоминания, которыми была пронизана любая конструкция на этой планете. Он дивился тому, что Железные Воины ничего подобного не видят, и почти жалел их за такую ограниченность. Какая, должно быть, невыносимая у них жизнь, если притупленные чувства показывают им только строительный материал того, что считается для них реальностью.

Юлий и его воины окружили крепость IV легиона — тысячи гикающих, орущих маньяков, высоко воздевших оружие и боевые знамена. Словно вулкан накануне извержения или как певец, поднимающийся к высокой ноте, энергия, переполнявшая этот мир, готова была вырваться на свободу. Юлий хотел прорвать неведомую преграду на ее пути, чтобы эта энергия щедрым потоком излилась на улицы и затопила их всех.

Он истерически захохотал и, достав нож, вонзил его в пространство между обтянутым кожей наплечником и исцарапанным нагрудником. Боль длилась недолго, недолго текла и кровь, но он чувствовал, что каждая пролитая капля увеличивает ужас этого мира.

С пришедшей откуда-то извне уверенностью он понял, что кровь его насыщена чем-то исключительным, чем-то невыносимым для расы, создавшей этот город. Кровь — его молитва — была заражена той силой, что пробилась к жизни благодаря гибели этой расы.

И в этот же миг Юлий узнал, что должен сделать.

Нож для этой цели был слишком маленьким, слишком неуместным, и он отбросил его, обнажая взамен меч с зазубренным, утыканным шипами лезвием. Затем вознес клич верности калейдоскопу красок в небесах — и ринулся в толпу скандирующих воинов, своих воинов.

Первым ударом Юлий раскроил напополам одного из какофонов Вайросеана, и тело того взорвалось кровью, словно лопнувший пузырь. Вторым он вскрыл живот воину, чей доспех был столь поврежден, что от него давно пора уже было избавиться. Третий удар обезглавил смахивавшего на быка чемпиона, и фонтаны крови, вырвавшиеся из его шеи, ударили в воздух на три метра. Юлий пробивал и прорезал себе путь сквозь толпу Детей Императора, и с каждой вскрытой артерией, с каждой отсеченной конечностью и пролитой каплей крови росла его уверенность, что он совершает благое дело.

Он рассмеялся, заметив, что Железные Воины с ужасом смотрят на это братоубийство. Даже безликие, невыразительные шлемы не могли скрыть их недоумения. Органы чувств Кесорона были оглушены запахом крови и сильным ощущением того, что он стоит на пороге чего-то необычайного.

Следуя его примеру, Дети Императора набросились друг на друга в смертельной оргии, и сладострастная жестокость убийства вытеснила из их разума все представления о дисциплине или цели. Юлий вспомнил то нарастающее чувство свободы, которое он испытал в «Ла Фениче» в день, когда Властители разврата явили себя в искалеченных оболочках смертных тел. Со временем та утонченная боль и экстаз истинной жизни поблекли, и он был готов вынести — и причинить — любые страдания, лишь бы вернуть те ощущения.

При одной лишь мысли об этом ему показалось, что некая сила тянет за каждую клетку в его теле, умоляя впустить ее.

«Нет, еще не время. Позволь мне еще немного насладиться этим…».

Вся площадь перед гробницей превратилась в бойню. На этом поле боя не было врагов — лишь орущая орда воинов, помешавшихся на самоуничтожении. Дети Императора старательно, хотя и слепо, приносили себя в жертву, и их кровь несла в себе помять о жизни и смерти, рождении и гибели.

Это противоречие заставило силу в сердце Йидриса задрожать от полного ненависти узнавания — и пробудиться.

— Брат! — вскричал Фулгрим, когда Пертурабо бросил бездыханное тело Воры на пол и, не обращая внимание на потрясенного спутника, направился к крайнему левому проходу. Его воины двинулись следом, при этом Железный Круг с легкостью, без всяких жалоб подстроился под его быстрый шаг. Беросс же прошел оскорбительно близко от Фениксийца.

Фулгрим схватил Пертурабо за руку, и тот обернулся, сжав кулак в ожидании драки. Обернулся с грохотом щитов и Железный Круг: все корпусные орудия роботов были нацелены точно на Фулгрима.

— И тебе еще нужно спрашивать? — воскликнул Пертурабо.

— Спрашивать что? — Фулгрим шагнул назад с возмущенным видом, от наигранности которого Пертурабо чувствовал тошноту.

— Каручи Вора никогда не был на этой планете, ведь так?

Маска Фулгрима наконец треснула, и он широко улыбнулся — разоблаченный обманщик, плут, которого поймали за руку.

— Сомневаюсь. Но если и так, какая разница?

— Огромная, — оскалился Пертурабо. — Потому что он никак не мог проникнуть так далеко в лабиринт, однако утверждал, что своими глазами видел оружие, которое мы ищем. Как ты это объяснишь, братец?

Фулгрим пожал плечами, и Пертурабо как никогда остро пожелал сделать свой молот Сокрушителем черепов, а не наковален. Он медленно опустил сжатую в кулак руку и отвернулся раньше, чем гнев его вышел из-под контроля.

— Я знаю, брат, что ты врал мне с самого начала, но все равно надеялся, что в твоих обещаниях будет хоть крупица правду. Что ж, сам виноват — не стоило лететь с тобой сюда.

— Нет, ты был нужен мне, — умолял Фулгрим, следуя за братом, но больше не пытаясь к нему прикоснуться. — Возможно, я преувеличил кое-какие детали в эльдарской легенде, но я знал, что только ты найдешь путь в этом лабиринте.

— Тогда зачем врать мне? Зачем выдумывать все эти байки?

— А ты бы согласился на путешествие, если бы я сказал, что твоей задачей будет просто пройти лабиринт?

— Нет, — ответил Пертурабо.

— Ну вот, видишь?

— Тогда что именно мы найдем в конце пути? — Пертурабо кивнул в сторону прохода. — Что там такого важного, ради чего ты жертвуешь столькими жизнями и обманываешь собственного брата?

— Там именно то, что я и обещал, — ответил Фулгрим. — Возможность уничтожать миры и испепелять армии. Сила Ангела Экстерминатус заключена в сердце этого мира, это правда, но лишь мы вдвоем сможем освободить ее. Мы всего в шаге от победы, так что больше никакого обмана.

Вопреки всему Пертурабо почувствовал любопытство. Фулгрим заманил его сюда обманом и уловками, но в его последнем признании не слышалось лжи. Пусть так, но он все равно не верил в напускную искренность брата.

Пертурабо не собирался делиться тем, что окажется в сердце лабиринта, — чем бы это ни было.

— Тогда мы подчиним эту силу вместе, — солгал он.

Бойня, развернувшаяся за стенами форта, была в равной степени ужасной и бессмысленной, и Форрикс в изумленном онемении мог лишь наблюдать, как Дети Императора методично истребляют сами себя. Воины, прежде выступавшие под одними знаменами, теперь кромсали друг друга огромными мечами или расстреливали в трупы товарищей целые обоймы. Площадь наполнилась влажными звуками стали, рубящей плоть, и грохотом стрельбы. О том, чтобы сдвинуть с места «Носороги», перекрывавшие вход на его позицию, и впустить вовнутрь тех немногих, кто не участвовал в этом побоище, Форрикс не стал даже думать.

— Что они творят, во имя Двенадцати? — спросил он, сжав силовыми перчатками сталь парапета. — Это абсурдно.

Фулл Бронн, стоявший рядом, покачал головой:

— Понятия не имею. После того, что я повидал на «Гордости Императора», я даже не пытаюсь понять Третий легион.

— Но это же такое… расточительство! — воскликнул Форрикс, и металл под его ладонями погнулся.

— Ты видел, с чего все началось?

— С чего — не знаю, но знаю, с кого. — Форрикс указал на залитого кровью Кесорона, который, словно сумасшедший берсеркер, добивал немногих Детей Императора, еще державшихся на ногах. Меч капитана обагрился разорванной плотью и внутренностями, а вопли Кесорона напоминали скрежет ногтей по стеклу.

— Попробуем вмешаться? — предложил Камнерожденный.

— Хочешь оказаться в самой гуще?

— Нет, когда у нас есть стены.

— Тогда пусть сами разбираются, — сказал Форрикс. — Идиоты.

Бойня скоро выдохлась: в одной судороге маниакального разрушения оборвались тысячи жизней. Форрикс никогда не видел ничего подобного. Над площадью воцарилась тишина, и на ногах стоял только Юлий Кесорон в доспехах, пурпур и золото которых полностью скрылись под слоем крови и влажных ошметков кожи. Выронив меч, он рухнул на колени и закричал. Это был горестный звериный вопль, после которого воин обхватил голову руками и распростерся ниц, как будто пресмыкаясь перед неким невидимым хозяином.

— Не знаю, зачем Кесорон это устроил, но, проклятье, я это выясню, — сказал Форрикс и, подозвав к себе товарищей-терминаторов, спустился во двор форта.

Вместе с пятью гигантскими воинами он прошел к «Носорогам», служившим воротами. По его кивку две машины втянули выдвигающиеся опоры и, глухо, металлически кашлянув, запустили двигатели.

— Я стану железом внутри, — сказал Камнерожденный, когда машины дали задний ход.

— А я — железом снаружи, — отозвался Форрикс и повел своих воинов за стены, к плачущему Кесорону.

Ворота за ними закрылись. Площадь напоминала скотобойню, где повсюду были разорванные, выпотрошенные тела и бессмысленная смерть. Железные Воины не обращали на мертвых внимания, без жалости топча на своем пути их останки. С каждым шагом Форрикс чувствовал, как невидимое враждебное око, не оставлявшее их с момента высадки, все пристальнее следит за ними, словно они оказались в пределах досягаемости. Он остановился перед Кесороном, который при их приближении поднял голову.

Лицо воина было ужасно: расплывшаяся рубцовая ткань, обожженное мясо и следы чудовищных хирургических операций. Его прежний облик полностью исчез под этой кожаной маской из увечий, которые воин нанес себе сам. Кесорон оскалился в улыбке, обнажая гнилые зубы; между изогнутых клыков мелькнул чешуйчатый язык ящерицы.

— Мы привлекли их внимание, — мутировавшая плоть во рту превратила его голос в хрип.

— О чем ты говоришь?

— Мертвые, — продолжал хрипеть Кесорон. — Мы раздразнили их, и они пришли. Теперь Ангел Экстерминатус сможет восстать из праха.

— Ты убил своих же воинов, — заметил Форрикс.

— Они не мои, — возразил Кесорон. — И никогда не были моими.

— Разве? А чьи же они тогда?

Вопрос, казалось, заставил Кесорона задуматься: он склонил голову набок, словно пытаясь услышать ответ. Затем улыбнулся, и лицо его расползлось, стягивая сворачивающуюся кожу с черепа.

— Они принадлежат Слаанеш! — закричал он в экстазе откровения.

Это имя, словно проклятие, заставило Форрикса отшатнуться.

По всей площади раздался громкий хруст и треск разбитого стекла. Неизбывный стон, который звучал в заунывном ветре, усилился до крика боли, и из земли вырвались тысячи потоков светящегося дыма. Форрикс и его терминаторы мгновенно заняли круговую оборону, и автоматы заряжания подали снаряды в патронники комбиболтеров.

— Камнерожденный! — скомандовал Форрикс. — К бою!

За вьющимися струями дыма он увидел, что кристаллические статуи, пережившие побоище, приходят в движение. Они шевелились медленно, словно после сна, что длился целую вечность; драгоценные камни внутри их луковицеобразных голов пропитывали тела ярком светом, отчего похожий на стекло материал становился явно менее хрупким. Многие фигуры были уничтожены руками Кесорона и его воинов, но сотни и сотни еще оставались на площади — не говоря уж о тех, что стояли вдоль дороги от форта до стен цитадели.

С обреченностью Форрикс увидел, что титанические стражи у входа тоже оживают. Драгоценности, наполнявшие их тела, струили свет в гигантские конечности, и плавно изогнутые выросты у них на спинах, похожие на крылья, сверкали лучезарной энергией. Хлопья мерцающего света падали с их кулаков, и треск и скрип, которые издавали их суставы, походил на грохот расколовшегося ледника.

— Назад в форт! — приказал Форрикс. — Сейчас же!

Терминаторы слаженно и тяжеловесно двинулись вперед, но не успели сделать и пяти шагов, как их путь оказался перекрыт — не кристаллическими скульптурами, сошедшими с постаментов, но армией призрачных воинов, которые явились из изумрудного тумана. Тысячи тысяч этих мерцающих фигур наполнили площадь, и каждая была облачена в облегающую броню и вооружена длинным клинком. Белые глаза светились сквозь полупрозрачный фарфор шлемов, и Форрикс чувствовал в этом взгляде острейшую ненависть. Вопреки всем светским убеждениям он сразу же понял, кто на самом деле эти призраки.

Мертвые эльдар Йидриса.

Глава 22 ПОЛУРЕАЛЬНЫЕ ГОРИЗОНТЫ ВОЙНА С ПРИЗРАКАМИ ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ

Совсем не это Пертурабо ожидал увидеть в Погибели Иши. Он думал, что здесь окажутся ряды могил, надгробные памятники или какие-нибудь иные материальные предметы, увековечивающие память о мертвых. Что-то буквальное. Величественные скульптуры, монолитные обелиски, летописи громких подвигов и заветов. Теперь он осознал, что подобное тщеславие было характерно для людей — эльдар же хранили память о мертвых совсем иначе.

Последний проход вывел их на мостик тридцатиметровой ширины, висящий посреди просторного купольного зала, который заливал тот же зеленый свет, что окутал могилы и мавзолеи города. И здесь они обнаружили источник этого сияния — гигантский ярко-изумрудный гейзер, сияющей колонной поднимавшийся из бездонной шахты в центре огромного помещения.

Высоко наверху вместо внутренней стороны золотистого купола, который они видели снаружи, чернело абсолютное ничто, одновременно статичное и бурлящее. Ослепительный свет вонзался снизу в эти глубину и поглощался, оставляя тьму нетронутой.

— Как будто смотришь в сердце черной дыры, — сказал Кроагер, зачарованный зрелищем.

Пертурабо кивнул; его воображение создавало в сажево-черных глубинах узнаваемые формы: далекие горизонты, чужие земли, невообразимые галактики.

— Думаю, это оно и есть, — сказал он, отведя взгляд от полуреальных горизонтов во тьме. — Думаю, оно имеет какое-то отношение к причинам, по которым планету не затягивает в центр Ока.

— Тогда давайте постараемся не наделать здесь глупостей, — сказал Фальк. — Нам еще надо будет выиграть войну после того, как покончим со всем этим.

Пол зала был похож на переливающееся морское дно, из которого вырастал лес изящных башен, сегментированных, луковицеобразных, конических, как сталагмиты. Блестящие, мигающие в потоке пенящегося света самоцветы усеивали их, словно ракушки — прибрежные камни. Даже самые низкие явно насчитывали в высоту сотни метров. Между ними извивались мостики и дорожки, расположенные словно бы случайно, но Пертурабо сразу увидел в их расположении закономерность.

— Все они сходятся к отверстию, через которое льется свет, — сказал Фулгрим.

— Ты заметил?

Фулгрим бросил на него испепеляющий взгляд.

— Идеальные структуры, геометрическая периодичность и последовательности Фибоначчи в природе? Я тебя умоляю.

Пертурабо улыбнулся.

— Я не подумал, что ты наверняка читал «Либер Абачи».

— Читал? Я ее переписывал.

Пертурабо указал на центр огромного зала.

— Так что, ты этого ожидал?

Фулгрим прошагал к краю мостика. Белый плащ развевался за его спиной, как и копна волос, придерживаемых, чтобы не падать на лицо, изящным серебряным обручем. Пертурабо узнал в нем руку того же мастера, что изготовил застежку плаща, подаренного Фулгримом на Гидре Кордатус. Он опустил взгляд на установленный в блестящем черепе камень, в котором золото уже полностью затмило черноту.

Пертурабо, взятый в кольцо Железного Круга и сопровождаемый по бокам триархами, повел всех вдоль края зала к туго скрученной винтовой дорожке, что спускалась к полу, словно змея, свесившаяся с мостика. Дойдя до конца дорожки, Пертурабо взглянул на тянущееся вниз шествие, которое замыкал Беросс. Они вошли в гробницу примерно с тысячей легионеров и таким же числом смертных, но теперь последователей Фулгрима стало заметно меньше.

Поглотил ли их лабиринт незаметно для всех? Поддались ли они по пути жажде крови или зову похоти? Судьба смертных Пертурабо не беспокоила. Смерть ждала их в любом случае.

Пол зала был теплым, как земля в джунглях, влажным и облепленным клочьями мерцающего тумана, вытекавшего из башен, словно дыхание. Теперь, оказавшись у их основания, они в полной мере осознали, насколько огромны были эти колонны, эти устремленные ввысь скульптуры, казавшиеся не тронутыми созидательной рукой. Ярко-черные тени плясали на земле и скользили по башням, а свет из центра зала разливался между ними стремительными волнами.

Железные Воины маршировали в ногу, двигаясь единой колонной боевой мощи, в то время как Фулгрим и его воины бродили среди башен и с восхищением разглядывали гигантские строения. Фулгрим шагал, вытянув руки в стороны и запрокинув голову, будто купаясь в лучах первого рассвета. Военная операция стремительно превращалась в нечто совершенно иное.

— Чем бы они ни были, они не руками созданы, — сказал Кроагер, потянувшись к одной из колонн кулаком.

— Не трогай их, идиот! — рявкнул Фальк.

Кроагер отдернул руку, и линзы его шлема враждебно блеснули отраженным зеленым светом.

— Ты мне не указ, — сказал Кроагер.

— Пока нет, — ответил Фальк.

— Это еще что значит? — прорычал Кроагер, делая шаг в его сторону.

— Не знаю, — сказал Фальк, которого собственные слова удивили не меньше, чем Кроагера они разозлили. Пертурабо заметил, что Фальк покосился на плотную россыпь кристаллических камней, украшавших колонну сбоку, словно увидел в ней что-то, что предпочел бы не видеть.

— Фальк? — позвал Пертурабо. — В чем дело?

Барбан Фальк не отвечал, пока Пертурабо не положил руку в тяжелой латной перчатке ему на плечо.

Тогда триарх вздрогнул, как от удара, и замотал головой, прогоняя мимолетный приступ рассеянности. Пертурабо взглянул через визор на биометрические параметры воина: у того подскочил пульс и сильно участилось дыхание.

— Я… Мне показалось, я что-то увидел, — сказал он.

— Что?

— Не знаю, — ответил Фальк. — Наверное, ничего.

— Это место виновато, — сказал Кроагер, сжимая пальцы в латной перчатке на рукояти меча. — Путает мысли. Колдовство эльдарское.

Фальк кивнул и сжал кулаки.

— Я в порядке, — сказал он. — Идем.

Пертурабо повел их вглубь зала, следуя по извивающимся между башен тропам. И чем ближе они подходили к центру и колонне света, тем сильнее сгущался зеленый туман вокруг башен, подобно токсичному дыму, плывущему по улицам грязного промышленного улья.

Вскоре, как они с Фулгримом и предугадали, спирали тропинок начали сужаться, пока наконец не вывели их к вертикальной реке света в сердце гробницы.

Вопреки их ожиданиям, река была не плотной, а представляла собой водопад из ярких завитков прозрачного света — будто божественный ткацкий станок в центре планеты собирал миллиарды пучков из миллиардов нитей и сплетал их в один широкий поток. Нити этого потока перепутывались с затейливой, немыслимой сложностью; Пертурабо же без удивления обнаружил, что дорога привела их к самому краю шахты, из которой поднимался свет.

Шахта насчитывала в диаметре двести метров и, как сам этот мир, была идеально круглой: ни малейший изъян не нарушал совершенства ее геометрической формы. По периметру были вырезаны рукописные символы — древние руны, непонятные даже Пертурабо с его познаниями в языках, а ведь он считал, что свободно владеет множеством эльдарских диалектов.

Фулгрим прошагал к самому краю шахты, свет из которой окружил его изумрудным ореолом, а плащ метался за его спиной, как белые крылья.

— Так красиво, — сказал Фулгрим, поворачиваясь к Пертурабо.

Пертурабо уже собирался ответить, когда раздался встревоженный крик. Обернувшись, он успел увидеть, как невидимый нападающий утаскивает одного из легионеров в туман.

— К оружию! — прокричал он, а туман между тем начал сгущаться.

Из удушающей дымки донеслись крики, крики смертных. Раздался грохот болтеров, приглушенный туманом и странным образом искаженный противоестественной архитектурой зала. Вслед за ними прогремели новые выстрелы и зазвенели новые крики.

Пертурабо заметил в дымке созвездия ярких огней — алых, лазурных, изумрудных пятен, пульсирующих в яростном ритме. Сначала он решил, что это всего лишь реакция драгоценных камней, украшавших колонны, на происходящее, но потом ближайшая колонна прямо на его глазах… начала двигаться.

Нет, не двигаться. Преобразовываться.

Материал башни вокруг сияющего сбоку рубина вытянулся, принимая гуманоидные очертания, словно его заливали в форму. Фигура была выше космического десантника, но изящнее и с овальной, удлиненной головой, в середине которой оказался драгоценный камень. Фигура выступила из башни, увлекая за собой потоки искрящегося света, оставшиеся после ее рождения. У нее были когтистые руки, а в одной она держала устройство в форме трубки, которое могло быть только каким-то неведомым оружием.

И она не была одна.

Всюду, где были инкрустированы драгоценные камни, из тьмы выступали похожие фигуры. Они походили на автоматонов, но двигались с ужасающей естественностью, и с каждой секундой их становилось на сотни больше. Они притягивали к себе туман, будто вдыхали его, и вскоре Пертурабо с замиранием сердца осознал, что зал оказался заполнен этими существами.

Многими, многими тысячами.

— Фулгрим! — закричал Пертурабо.

Но его брата нигде не было.

Форрикс пробил кулаком тело очередного эльдарского призрака — эфемерное, но к ударам восприимчивое не меньше, чем тела из плоти и крови. Тот взорвался в облаке световых осколков, издав перед гибелью крик, тут же угасший, как забытый сон. Однако эти призраки могли не только получать повреждения, но и наносить их. Форрикс чувствовал ледяной холод в груди, там, где один из призраков протянул руку к сердцу прямо сквозь броню, намереваясь сжать его.

Эфемерное существо растворилось после удара тыльной стороной руки, но урок Форрикс усвоил. Его терминаторы, встав вокруг кольцом, пробивали путь через призрачные ряды эльдар, ломая, рассекая и разрывая сотканные из тумана тела. Трое из его воинов уже погибли и остались лежать на площади, внешне невредимые.

Рядом с ним сражался Юлий Кесорон — ненавистный спутник, но желанный помощник в бою. Может, безумие Кесорона и стало причиной происходящего, но убивать он умел, как никто другой.

Мимо них пролетали снаряды, которыми поливали эльдар из-за железных стен, с парапетов форта. Но масс-реактивные болты оказывались бессильны: они проходили через призрачные тела атакующих и взрывались при ударе о землю.

— Используйте кулаки! — закричал Форрикс. — Приберегите болтерные снаряды для конструктов!

Орудия «Мучителя» взрыли площадь, сражая конструктов кромсающими лучами лазерных пушек и снарядами, с глухим лаем вырывающимися из тяжелых болтеров, а призраки испарялись под стрелами лазерной энергии. Форрикс отбил в сторону клинок из тумана и света и проломил мерцающий шлем эльдар-призрака огромным кулаком. Тот пропал со стихающим горестным криком, но многие уже были готовы занять его место.

Над головой сверкнули полосы разрушительного света: машины Мортис вступили в дуэль с гигантскими стражами гробницы. Огненные следы пушечных ядер, плазменные кометы и полыхающие снаряды озарили небо разъяренным полярным сиянием орудийных залпов. На металлических поверхностях заплясали электрические дуги от вспыхивающих пустотных щитов. Паутина молний оплела весь форт.

Земля затряслась под шагами титанов, занимающих позиции между ближайшими мавзолеями. Эльдарские боевые механизмы, полускрытые сияющими лентами отраженного света, были быстрее, но машины Мортис всегда отличались агрессивностью уличных бойцов и умением вести бои на малых дистанциях.

— В укрытие! — возбужденно прокричал Кесорон.

Тонкие и изящные, стеклянные конструкты беспрепятственно проходили сквозь призрачную армию, и ослепительные изумрудные молнии срывались с их пальцев. Большинство набросилось на форт, голыми руками срывая со стен листы брони и поливая воинов на парапетах потоками пульсирующей энергии, но одна разъяренная группа устремилась к Форриксу и его оставшимся в живых солдатам.

Кесорон метнулся к конструктам, обрушил кулаки на ближайшего из них и разломал его надвое. Он едва не повалился от удара в голову, но продолжал двигаться с поразившей Форрикса скоростью. Доспехи-катафракты давали воину множество преимуществ, но скорость была обычно не из их числа.

Кесорон выпрямился и раздавил голову противника между кулаками, смеясь при этом, словно с ним поделились главной шуткой Вселенной. Он сражался как одержимый, а бескожее лицо искажалось в судорогах какой-то сверхъестественной трансформации.

Форрикс выкинул Кесорона из головы, когда на него бросился очередной отполированный конструкт. Их кулаки встретились, выделяя обжигающие поляризованные энергии. Пылающий разряд побежал вверх по руке триарха, но плотность броневых пластин и хорошая изоляция доспеха ослабили боль. Создание первым нанесло удар, но не более того.

Форрикс взмахнул второй рукой и выстрелил ему в пах потоком взрывчатых снарядов. Осколки и свет брызнули из раны, пробитой в стеклянном теле. Оно отступило, но Форрикс не собирался его отпускать. Он шагнул вперед и обрушил кулак на луковицеобразную голову. Существо пошатнулось и лишилось верхней части головы под залпом из комбиболтера. На Форрикса напал еще один конструкт, но копье выжигающего глаза света ударило ему в грудь с парапетной стены и разорвало на части в урагане расплавленного стекла.

Еще один его воин погиб: один из кристаллических гигантов раздавил ему голову идущим вниз ударом. Шлем расплющился, череп превратился в массу кости и крови, но тело все не падало, удерживаемое в вертикальном положении каркасом брони.

— Бегите к воротам! — прокричал Камнерожденный по воксу. — Я буду ждать там и впущу вас.

Сфера бурлящего огня осветила поле битвы; рискнув поднять взгляд, Форрикс увидел, как что-то, похожее на огромную трубу или водовод улья, падает сквозь слой орудийного дыма. Спустя мгновение он осознал, что видит отрезанную пушку титана. Ствол орудия рухнул на землю с сейсмической силой, а оглушительный грохот расколовшегося металла отдался эхом, как звон Вечного Колокола Олимпии в тот день, когда легион попрощался с его величием.

Сирены измученно взвыли, и Форрикс дернулся от резкого электрического запаха и вспышек пустотных щитов.

— Не останавливайся, чтоб тебя! — прорычал Кесорон, с характерным непостоянством мгновенно впавший в ярость.

— Мне твои наставления не нужны, Кесорон! — рявкнул Форрикс, разозленный, что о главном правиле ведения боевых действий в доспехе-катафракте ему напоминает воин из Детей Императора.

Движение и импульс были самым важным. Несись вперед — и едва ли что-нибудь сможет тебя остановить, но потеряй этот импульс, и вернуть его под вражеским огнем будет практически невозможно.

— Незаметно, — бросил Кесорон, пробив конструкта насквозь и направившись к закрытым воротам форта. Форрикс последовал за ним, не переставая бить кулаками и стрелять из комбиболтера.

Последний из его воинов пал, сраженный призрачными воинами и их губительными прикосновениями. Крики его огласили вокс, но смолкли через мгновение, заставив Форрикса вновь осыпать ругательствами Фениксийца, приведшего их в это место.

— Будь ты проклят, Кесорон, и будь проклят Слаанеш!

Едва последнее имя слетело с его губ, как желудок скрутило, а рот наполнился желчью. Форрикс попытался прогнать нахлынувшую тошноту, но безуспешно; горькая рвота хлынула изо рта. Едкая до удушливости, она собралась под шлемом, сжигая электронику сверхсильными кислотами. От механизмов поднялся режущий глаза дым.

Ничего не видя, Форрикс продолжил двигаться и повел комбиболтером из стороны в сторону, выпуская последние снаряды. Он дотянулся до шлема, сорвал его, и на него хлынули звуки битвы: рев взрывающихся высокоскоростных ядер, электрический треск энергетического оружия, лай малокалиберных выстрелов.

Поблизости взорвалось что-то огромное. Он не видел, что именно. Его омыла горячая волна, а форт превратился в силуэт на фоне растущего грибного облака, пронизанного синими разрядами плазмы.

Кто-то схватил его за край нагрудника и потянул вперед. Глаза слезились, но он разглядел, что это Кесорон тащит его к воротам. «Носороги» слегка сдали назад, чтобы они могли протиснуться между машинами, и несколько ревущих болтов и гранат отправилось наружу. Взрывы их были почти неслышны за грохотом орудий, принадлежащих боевым машинам над головой.

— Тактическая обстановка? — потребовал он от Камнерожденного и сплюнул остатки едкой желчи. Дульное пламя освещало по периметру пункт, штурмуемый армией призраков.

— Тяжелая, — ответил Солтарн Фулл Бронн. — Фортификации у стены осаждаются со всех сторон. Армия из живых статуй и этих… — ему пришлось заставить себя произнести последнее слово, — привидений.

— Примарх связывался?

— Нет, — ответил Камнерожденный.

Форрикс кивнул.

— А Торамино?

— Сообщений о вражеских действиях нет, — ответил Камнерожденный. — Судя по всему, кузнец войны, все внимание досталось цитадели.

— Значит, еще не все кончено, — сказал Форрикс, снимая вокс-передатчик с ближайшего «Носорога».

Пертурабо обругал себя за то, что не уследил за братом, но понимал: как бы он ни поступил, Фулгрим нашел бы способ претворить свой план в жизнь. Отделяющихся от башен существ становилось все больше, и все сильнее они сжимали кольцо вокруг гигантской струи бьющего вверх света.

Его Железные Воины по-прежнему были рядом — вместе с небольшой группой Детей Императора, которые охраняли начало дорожки, ведущей в шахту. По крайне мере, теперь он знал, куда исчез Фулгрим. Смертные последователи Фениксийца, до сих пор несшие на спинах массивные контейнеры, стояли у самого края бездны, и лица их светились фанатичной страстью. Он узнал дерганые движения Эйдолона и стремительную изящность покрытого шрамами мечника, Люция. Несколько десятков Детей Императора ударами кнутов загоняли их на место, хотя смысла в насилии не было видно, поскольку смертные были только рады исполнять свое задание.

У Пертурабо не было времени размышлять о смысле их действий; он снял Сокрушитель наковален со спины и ахнул, поразившись его внезапной тяжести. Обычно он поднимал молот с той же легкостью, с какой смертный поднимает кинжал, сейчас же казалось, что его вес с каждой секундой растет по экспоненте.

— Повелитель? — позвал Барбан Фальк.

Пертурабо покачал головой, прогоняя мгновенную слабость, и выставил оружие перед собой.

— Из железа рождается сила! — прокричал он.

— Из силы рождается воля, — отозвались его воины.

— Из воли рождается вера!

— Из веры рождается честь.

Пертурабо водрузил Сокрушитель наковален на плечо и завершил Нерушимую литанию, бросаясь на врага:

— Из чести рождается железо!

Пятеро пали под первым ударом его молота, шестеро — под вторым. В кольце Железного Круга Пертурабо казался силой природы. Его молот был орудием смерти, описывающим вокруг все более широкие дуги и разбивающим врагов на осколки. Оружие, прикрепленное к латной перчатке, вспыхивало, пожиная зловещий урожай эльдарских машинных созданий.

Железные Воины, дисциплинированные и несгибаемые, сражались плечом к плечу. Ряды болтеров ревели с неослабевающим неистовством, разбивая хрупкие тела врагов на блестящие куски. Фальк командовал слева, Кроагер — справа, и оба фланга были стенами неприступной крепости из плоти и крови.

Каждый удар Беросса разламывал на части эльдарских созданий, не способных противостоять его грохочущей пушке, сокрушающему молоту и массивному телу. Снаряды из зеленого огня скользили по саркофагу и взрывались на бронированных боках. При жизни Беросс был могущественным воином, но теперь, став дредноутом, он вознесся к новым вершинам свирепости.

Сотни эльдарских созданий разбивались о железную крепость, отбрасывались раз за разом, но из башен выдвигались новые фигуры, сияя камнем душ в центре. Дети Императора у дальней стороны шахты тоже подверглись нападению, и Пертурабо заметил, что они защищали стоящих позади мужчин и женщин.

Что в этих смертных было такого ценного?

Молот Пертурабо раскалывал головы, кулак ломал конечности, число его убийств росло скачками в геометрической прогрессии. Фальк и Кроагер вели собственные бои и, погрузившись в родную стихию, старались не подпустить эльдарских созданий к своему примарху.

Пертурабо знал, что в битве против этих несметных полчищ они были обречены на поражение, но что еще им оставалось, кроме как сражаться?

Его генетический отец всегда говорил, что плохой план лучше никакого, и один такой план начал оформляться в голове, пока он продолжал теснить назад эльдарские призрачные машины. Рождаемые из башен существа не знали колебаний, но по отдельности представлять Железным Воинам серьезную угрозу не могли. Пертурабо видел, что создания, окутанные сиянием от колонны света, не были разумны: их оживили, но не дали никаких стремлений, кроме стремления атаковать. Они сражались без стратегии или плана.

Единственной их функций было убийство вторженцев, и неважно, сколько их погибало при этом. Их можно было некоторое время сдерживать, но численное превосходство рано или поздно позволит им взять верх. Даже Пертурабо не выжил бы в схватке с таким числом противников, но он знал, что еще не все потеряно.

Он вышел из рядов сражающихся и вместе с Железным Кругом прошагал обратно к краю бездонной шахты в центре зала. Дети Императора, стоявшие у наклонной дорожки, вскинули оружие при его приближении, но Пертурабо покачал головой.

— Убить их всех, — сказал он.

Роботизированные воины Железного Круга открыли огонь, выстрелами из тяжелых пушек и плазменных орудий сбивая с ног всех Детей Императора, кроме одного. Изломанные тела подхватило полотном света, словно стремительным течением реки. На глазах Пертурабо они взмыли к черноте наверху и растворились.

Последнего воина Пертурабо застрелил точным залпом из орудия, закрепленного на латной перчатке. Он не почувствовал сожаления, убивая легионера. Тот сделал свой выбор и пошел против Пертурабо, а это каралось смертью, какому бы легиону солдат ни служил. Он прошагал к краю шахты, ощущая почти непреодолимую мощь изумрудного света, взмывающего к сингулярности наверху. Оставшиеся последователи Фулгрима взирали на Пертурабо с неприкрытой ненавистью, сбросив маски братства, ставшие ненужными теперь, когда их повелитель начал последний этап обмана.

Внизу тропа спиралью уходила в неизвестность, и Пертурабо был почти готов поверить, что она ведет к самому центру мира. Едва эта мысль оформилась, он понял, что это действительно так. Именно туда она его и приведет. К сердцу искусственно созданной планеты, где со времен, не сохранившихся в памяти смертных, был скрыт ото всех объект тайных устремлений Фулгрима.

К нему направлялся Барбан Фальк, и Пертурабо знал, что именно тот собирается сказать, прежде чем первые слова раздались по воксу.

— Не трать слова напрасно, сын мой, — сказал он. — Куда я иду, ты не можешь за мною идти^[15].

Пертурабо вступил в свет, и тот с яростью вцепился в броню, пытаясь оторвать примарха от земли. Но не физическая сила тянула его, а незыблемая воля жизней, это сияние составлявших, — ибо теперь он понимал, что оно было не порождением природы и не механически сгенерированной энергией, а квинтэссенцией всех, кто здесь погиб.

И кто до сих пор оставался в тюрьме сияющих драгоценных камней.

Этот мир не бросили — его превратили в склеп для тех, кто никогда не умрет. Для тех, чьи души обитали в чистилище и чьи тела перестали существовать, для тех, чья сущность была вынуждена находиться в сумеречном состоянии бестелесности.

Он не мог и представить себе более жестокой судьбы, чем быть обреченным на это небытие.

Пертурабо начал спускаться к сердцу их мира.

Орудия Стор Безашх смотрели на полосы призрачно-зеленых огней, словно предвещающих бурю, что вот-вот разыграется в бурлящем небе. Торамино наблюдал за командирами орудий и их бригадами, выносящими из подземных казематов снаряды и с машинной точностью готовящими установки к ведению огня.

Форрикс торопливо выпалил по воксу приказ провести завершающую оборонительную операцию: обстрелять зону, которая соединит позиции у гробницы и стены цитадели. Между двумя крепостями следовало расчистить полосу, чтобы в нужный момент отступить по ней к месту высадки. Торамино припомнил, что вокс-канал был забит помехами и наполнен непрекращающимся плачем ветра, из-за которых слова триарха можно было понять и неправильно.

Какая трагичная ошибка связи, с которой, впрочем, доводится сталкиваться всем воинам на поле боя.

Он пролистал топографические схемы цитадели, на которой ее собственные массивные строения были выделены белым, а позиции Железных Воинов — синим. Точки падения снарядов и области поражения были обозначались красными отметками, переходящими в оранжевые круги, потом в желтые, и наконец в зеленые.

Красный и синий накладывались друг на друга в крепости, которую занимали Форрикс и Камнерожденный. У Торамино не было веских причин не любить Солтарна Фулл Бронна, и его гибель лишит легион ценных знаний, но Торамино был вполне готов заплатить эту цену. Имея столь точные данные о цели, командиры орудий Стор Безашх не нуждались в пристрелке или корректировщиках.

Торамино стоял у края парапетной стены, разглядывая расплывчатый силуэт цитадели. К его огромному облегчению, мерцающая зеленая дымка, показавшаяся недавно на горизонте, миновала зону высадки и не тронула контрвалационные линии. Грозовое облако извивающихся линий и мимолетных форм с неотвратимой яростью налетело на укрепления возле стен цитадели — туда, где колонны дыма и мечущиеся столбы огня свидетельствовали о жестокости битвы, идущей внутри.

Значок финальной готовности на его инфопланшете стал зеленым, и Торамино вновь повернулся к рядам орудийных стволов, устремленных в небо. Это были его орудия, его воины. Стор Безашх отвечал только ему, и никому другому. Скоро они станут почетной гвардией триарха, и, охваченный этой мыслью, он коснулся мигающего красного символа на экране.

— Огонь на поражение, — сказал он.

Глава 23 ГОЛОСА МЕРТВЫХ СЛАВА ПАВШИМ ЖНЕЦ

Свет объял Пертурабо, и он ощутил, что в спектрах его и волнах заключены миллионы духов. В одном Фулгрим сказал правду: целая цивилизация погибла, хотя здесь содержалась лишь толика жизней, оборвавшихся в тот катастрофический миг грехопадения. Он не знал, да и не хотел знать, что случилось с эльдар. Рок настиг их в эпохе уже минувшей, и причины того уже не имели значения.

Достаточно знать, что раса эта сейчас на пути к полному вымиранию.

Мертвые Йидриса никуда не ушли: их духи (хотя Пертурабо не нравилась сверхъестественная подоплека этого термина) были вплетены в саму природу света, вырывавшегося из неведомого источника на дне шахты. Здесь же оставался и ужас, который умершие пережили в момент гибели, и Пертурабо чувствовал, как отчаянно они стремятся заставить его испытать то же самое. Он сопротивлялся, помня о собственных целях, но чем глубже уводила спираль пандуса, тем сильнее становилось влияние мертвых. Каждый его шаг вызывал эхо, которое звучало куда дольше и распространялось куда дальше, чем было возможно физически, как будто он шел по дорогам уже не материального мира.

Хотя путь перед ним казался ясным, Пертурабо понимал, что он не предназначен для людей,что каждый шаг вниз здесь никак не связан с понятием расстояния в мире наверху. Искры алмазов, мерцавшие на мосту, разбегались у него из-под ног, словно крошечные кристаллические арахниды. Стена рядом с ним была абсолютно гладкой, за исключением выступа внизу, на котором он стоял, и Пертурабо видел призрачные силуэты, парящие внутри ее материала. Силуэты тянулись к нему, но не могли вырваться из своей каменной ловушки.

Звуки боя, доносившиеся сверху, утонули в реве света и шелесте миллиарда голосов, говоривших наперебой. Пертурабо мысленно отгородился от них, но полностью изолировать эту помеху не смог. Его мозг, созданный на основе генетической структуры Императора, был наделен намного большей способностью к восприятию, чем у простых смертных. Мертвые Йидриса чувствовали это, и потому изо всех сил старались докричаться до него.

Эти пленники Ока Ужаса были предоставлены самим себе, и шанс побеседовать с разумом кого-то другого, а не таких же обреченных товарищей, они упускать не собирались. Мертвые целой планеты выкрикивали свою историю, и голоса их сливались в оглушительный, непроницаемый шум. Однако в смерти, как и в жизни, некоторые голоса звучали громче других, и Пертурабо уловил фрагменты их рассказа.

Они говорили о том, что любили, о чем мечтали, на что надеялись. Говорили об утрате, о своем невыносимом одиночестве, о том, что уже и не ждут, что другие из их народа придут за ними; о страхе, вызванном силой, наступающей на шаткие границы их гибнущего мира.

Но чаще всего они говорили о противоестественных желаниях, которые увлекали их все глубже в пропасть гедонизма, о непомерном вожделении и безрассудности, обернувшейся безумием и крахом. На Пертурабо обрушилась целая жизнь страданий, но он старался не поддаться их скорбным стенаниям.

— Вы сами выбрали путь к разрушению, — огрызнулся он. — Вы все навлекли на себя гибель, и мне вас не жаль. Вы получили то, чего заслуживали.

Но голоса продолжали осаждать его, твердя, каким ужасом обернулись их жизни, рассказывая, какими путями нашла их судьба, и Пертурабо осознал, что в жалости его они и не нуждались. Они не искали его сочувствия, его мнение для них ничего не значило.

Этот мир мертвых ничего не ждал от него, но, напротив, хотел дать — дать предупреждение.

Бойся Той, Что Жаждет…

Вниз, все время вниз.

Бесконечная спираль спускалась к точке света, которая не становилась ярче независимо от того, сколько он уже прошел и как быстро. Пертурабо начинал сомневаться в правильности избранного пути, но он никогда не бросал начатое, и это путешествие исключением не станет. Он не знал, как Фулгрим сумел так сильно его обогнать, но решил, что в этом месте время и расстояние относительны.

Он обязательно найдет Фулгрима — и убьет его.

Только эта мысль и поддерживала Пертурабо, когда голоса стали еще настойчивее. Чтобы сохранить контроль над разумом, он намеренно ввел себя в некое подобие транса и механически двигался, шаг за шагом, все дальше вниз. Все время вниз.

Верхний участок глубокой шахты скоро скрылся из виду в потоке света, но расстояние до дна никак не сокращалось. Пертурабо вспомнились скалы Лохоса: он испытывал похожее чувство, когда взбирался по ним к неведомой судьбе. Сегодня он достигнет дна так же, как тогда достиг вершины.

Затем он задумался: а стал ли он вообще подниматься на тот утес, знай он, как знает сейчас, что наверху его ждет только предательство, горечь и боль? Может быть, лучше было бы не цепляться за скалу, а упасть? Разбиться насмерть на камнях внизу — и тем самым избежать безрадостных лет юношества, которые он провел без друзей, не слыша ни от кого доброго слова. Тогда он избежал бы оскорблений от наставников, которых за считанные дни превзошел в мастерстве; избежал бы недоверия приемного отца, проклявшего пасынка в день, когда тот покинул его, чтобы странствовать среди звезд с отцом генетическим.

Да, так было бы проще, но Пертурабо никогда не искал простых путей.

«Долог путь, безмерно тяжек, от преисподней к свету»^[16] — этими словами заканчивался единственный уцелевший отрывок из запрещенной книги, которая каким-то образом оказалась в личной библиотеке Пертурабо, и в словах этих было больше правды, чем мог бы предположить их давно исчезнувший автор.

А что было после Олимпии?

Более ста лет войны, в которой его сыновья гнули спины на бесчисленных планетах, разрушая цитадели ксеносских захватчиков и тиранов, властвовавших над целыми системами. Битва за битвой, кампания за кампанией — и каждая все более изматывающая; все надежды на маневренную войну нещадно разбивались новыми приказами, направлявшими Железных Воинов в стойкие системы, лучше прочих освоившие мастерство фортификации.

— Пертурабо бросает своих людей на стены, — сказал о нем как-то Дорн. — Араакиты еще только думали возвести стену, а он уже наседал на нее с нашими легионерами, словно других вариантов не было.

Дорн сказал это с мрачным юмором после того, как Спираль Арааки была приведена к Согласию — дорогой ценой. Он подразумевал, что они вместе выдержали все испытания, но Пертурабо что-то не видел золотых воинов брата в траншеях, по шею в грязи и дерьме. Араакиты знали свое дело и хорошо окопались в узких ущельях и на высоких горных склонах, используя естественные особенности ландшафта как защиту. Горные породы в этой системе были прочными и сопротивлялись вторжению; вражеские воины им не уступали, и IV легион много лет восстанавливал силы после той кампании.

Та победа стала поводом для шедевров искусства, восхвалявших мужество Имперских Кулаков, Темных Ангелов и Белых Шрамов, но ни одно из произведений даже не упомянуло изматывающий труд Железных Воинов. Только на пределле — одной лишь детали в более масштабной работе Келана Роже — воины IV легиона были хоть как-то отображены: одинокий апотекарий изымал геносемя умирающего легионера, в то время как Кулаки водружали свой флаг на захваченной крепости.

Сцена называлась «Слава павших», и Пертурабо специально нашел автора, чтобы заполучить себе его произведение. Роже был в восторге от проявленного примархом интереса, но радость его быстро сменилась горем, ибо Пертурабо картину сжег.

— Если никто из моих сынов не получает должных почестей, они не станут частью произведения, восхваляющего других, — сказал Пертурабо испуганному художнику, когда пламя охватило полотно.

Потом до него дошли слухи, что Дорн предложил художнику щедрую награду, чтобы он нарисовал картину заново, но Роже отказался. Что ж, хотя бы один смертный понял Пертурабо. Он не вспоминал этот эпизод уже несколько десятилетий и понял, что голоса мертвых принуждают его вернуться в прошлое, заново проживать собственную жизнь, если уж он не хочет слушать их истории.

— Никому не под силу вернуть прошлое, — сказал он свету, — и я не буду ни говорить, ни думать об этом.

Путь вниз казался вечным, но и он наконец завершился.

Пертурабо больше не слушал мертвых: он учел их предупреждение, но не обращал внимание на них самих. Его не интересовали мрачные истории об их ошибках и заблуждениях, однако эта странная фраза — «Бойся Той, Что Жаждет» — засела в его мозгу подобно занозе.

Он никогда не слышал ничего подобного и не мог даже предположить, что за существо могло соответствовать такой характеристике. На кораблях его экспедиционного флота женщин всегда было немного, а стало еще меньше, когда он изгнал всех летописцев. Он бы точно узнал, если бы хоть одна из них соответствовала подобному титулу.

Спуск сменился ровным участком так внезапно, что Пертурабо сбился с шага, внезапно осознавая, что достиг дна шахты. Он посмотрел вверх, и вихрь смутных мыслей сложился в представление о цели, ради которой он и проделал весь этот путь. Вынимая Сокрушитель наковален из заплечного крепления, он уже не удивлялся тому, что физическая геометрия этого места не имела никакого отношения к маршруту, который привел его сюда.

Пертурабо оказался в начале узкого моста, который дугой перекинулся к центру сферического зала невероятных, умопомрачительных размеров. Основания крайних опор были закреплены на экваторе; помимо этого моста, еще несколько десятков таких же тянулись к шару из кипящего света, который сиял, как миниатюрное солнце, странным зеленоватым светом. Размеры шара не поддавались определению, так как весь зал превосходил границы возможного.

Как оказалось, планета Йидрис внутри была полой: место ее ядра занимала эта колоссальная пустота, в центре которой сверкало невыносимо яркое солнце. Тени, которые отбрасывали мосты, плясали на внутренней поверхности каверны, стены которой были усеяны теми же самоцветами, что охраняли поверхность. Это и был источник света — а также голосов, мучивших Пертурабо на пути вниз своими горестями.

Стены из дымчатого, пронизанного огненными жилками камня в сиянии неподвижного солнца окрашивались зеленым. Драгоценности во внутренней оболочке этого сферического мира образовывали целую вселенную: мерцающие точки окружали Пертурабо повсюду, и внизу, и над его головой. Шагнув на мост, он заглянул в сумеречную пропасть, откуда неторопливо поднимались, словно фосфоресцирующие глубоководные твари, светящиеся камни. Он пошатнулся, впервые испытывая головокружение, и подождал минуту, замедлив дыхание, пока чувство пространственной ориентации адаптировалось к бездне пространства вокруг, возвращая ему равновесие. Затем пошел дальше по мосту шириной не больше метра и толщиной с небольшой фолиант. И этот, и остальные мосты в зале изгибались плавной дугой, соответствующей золотому сечению.

Расстояние здесь, как и на пути, приведшем Пертурабо в это место, противоречило физическим законам Вселенной, и он осознал весь титанический размер зеленого солнца, лишь когда подошел практически к центру Йидриса. Он не отводил взгляда от фигуры прямо впереди — зыбкий силуэт на фоне ослепительного сияния.

На овальной платформе, которой завершался мост, стоял Фулгрим, купавшийся в лучах пылающего солнца. Зная, что брат уже заметил его, Пертурабо не стал и пытаться идти тихо.

— Так вот что ты здесь искал? — спросил он. — Это и есть Ангел Экстерминатус?

Фулгрим обернулся со столь искренней улыбкой, что Пертурабо на секунду подумал, что ошибся и никакого предательства не было.

— Нет, это пустяк, — Фулгрим, ухмыляясь, покачал головой. — Чужацкая некромантия, только и всего.

— Значит, никакого оружия здесь никогда и не было?

— Оружия в том смысле, который доступен твоему ограниченному разуму? Нет.

— А что Ангел Экстерминатус — он тоже не существует?

— Пока нет, — ответил Фулгрим. — Но с твоей помощью это скоро изменится.

Заметив недоумение брата, он, жестокий даже в победе, рассмеялся:

— Эльдар же предупреждали, но ты так ничего и не понял.

— Так просвети же меня, — сказал Пертурабо, поднимая молот на плечо.

— Это я. Я должен стать Ангелом Экстерминатус.

Крепость стала островом из железа в океане светящихся зеленым призраков и их спутников с конечностями из стекла. Хотя тела призраков были нематериальными, какая-то сила — то ли неуничтожимый остаток жизни, ими прожитой, то ли некое свойство оплота Железных Воинов — не давала им просто так пройти сквозь твердый материал модульных фортификаций. Колючая проволока отрывала от их оболочек куски тумана, а физические повреждения уничтожали их так же, как и живого врага. Фантомы не могли преодолеть стены сами по себе, но разряды энергии, испускаемые призрачными механизмами, вполне могли проложить им дорогу. Эти невесомые существа могли взбираться по клепаному железу стен и штурмовать бастионы, а их руки могли вырвать воину сердце, даже несмотря на защиту доспеха.

Форрикс разбил кулаком стеклянный купол шлема на голове высокого создания, которое как раз перелезало через дымящиеся оплавленные останки «Носорога», раньше бывшего частью восточной стены. Очередь из комбиболтера пробила заднюю часть шлема. Перешагнув через растерзанные тела трех аналогичных созданий, он уступил место Железным Воинам в силовых доспехах, и их оружие разнесло на клочки фантомов, уже собиравшихся в бреши.

— Камнерожденный, — просигналил Форрикс по воксу, занимая позицию в тени «Мучителя» на приподнятой центральной опоре. — Восточная брешь перекрыта.

На время атаки фантомов «Теневому мечу» была уготована роль стационарной орудийной платформы. Сдвинуться с места он сможет, только когда будет разобрана вся крепость, но пока многочисленные орудия танка выкашивали наступающих эльдар, не стоило подвергать его угрозе ближнего боя.

— Несколько этих созданий идут к воротам, — ответил Фулл Бронн. — Те, что большие.

Камнерожденный вел бой из верхнего люка «Мучителя», с помощью пушки «Жнец» прочерчивая четкие горизонтальные линии обстрела и координируя огонь воинов на бастионах.

— Давай же, Торамино, — прорычал Форрикс. — Заставь своих Стор Безашх потрудиться!

Рев боевых горнов и грохот тяжелых стеклянных конечностей эхом отражались от стен цитадели, возвещая о битве между машинами Мортис и титанами эльдар, которая разворачивалась где-то поблизости. Из обрывков вокс-эха от стоявших рядом легионеров Форрикс понял, что боеспособность сохранил только «Мортис вульт», однако пользы от «Разбойника» будет немного, если только он не сумеет каким-то образом уничтожить двигатели обеих машин-призраков.

На каждой из четырех стен крепости воины в броне цвета вороненого железа с черным и золотом сражались с мертвецами Йидриса с неумолимой точностью автоматов. Слаженные действия легионеров, каждый из которых знал свою роль в битве, делали оборону несокрушимой. Их болтеры поливали площадь внизу чередой залпов; когда у одного воина заканчивался боеприпас, он отступал с огневого рубежа, чтобы перезарядиться, а опустевшее место занимали другие братья.

На данный момент Форрикс и его отряд численностью около роты действовали как мобильный резерв, затыкая разрывы в обороне. Хотя из всей группы терминаторов, приданной этому отряду, оставался только он, даже один воин в таком доспехе был подкреплением, с которым стоило считаться. На данный момент Форрикс и его люди перекрыли пять брешей и предотвратили в два раза больше прорывов на линии обороны.

Наблюдая за братьями, с несгибаемой стойкостью сражавшимися на бастионах, Форрикс подумал о заводных автоматах, которых Железный Владыка собрал в начале Крестового похода. Он вспомнил золотого льва, который планировался как подарок главе Темных Ангелов, но так и не был закончен; бронзовую лошадь, которая должна была стать частью главной декоративной композиции на Никее; небесный хронометр, который Жиллиман установил на самой высокой башне Храма Исправления на Макрагге.

Железные Воины превратили войну в искусство, в науку столь же чарующую, как и трагические истории о героизме и мужественно пролитой крови — истории, которые обычно рассказывали Влка Фенрика или всадники Чогориса.

Неоновые разряды энергии хлестали по цитадели, разрушая ее каркас, пробивая ранее ослабленные места. Ремонтные механизмы техники старались устранить повреждения, но запас деталей на борту машин, который мог вернуть им полную функциональность, уже давно был израсходован. За стенами укреплений скопились горы тел: легионеры гибли или от выстрелов навылет из плазменного оружия врага, или от призрачных когтей, разрывавших плоть.

Хотя Железные Воины и бились слаженно, словно хорошо смазанный механизм, детали этого механизма начинали изнашиваться. При текущих темпах потерь не пройдет и трех минут, как прозвучит последний болтерный выстрел.

Форрикс перебрался через заслон из «Носорогов» как раз в тот момент, когда разряд сверкающе-синей энергии разнес в одном из них отсек экипажа. Металл его взорвался, капли расплавленного адамантия и остатки плазмы закапали на землю, и оба танка с грохотом качнулись назад. Еще один выстрел — и танки отбросило еще дальше, словно в них врезался бойный шар осадного титана. Один из них скользил, вращаясь, словно по льду прямо к Форриксу — и тот, выставив плечо вперед, приготовился к столкновению.

«Носорог» врезался в него с такой силой, что остановить его казалось почти невозможным.

Почти.

Терминаторский доспех превращал самого воина в подобие танка, и в столкновении с холодным железом, которым стал Форрикс, у «Носорога» не было шансов. Корпус его прогнулся, и Форрикс оттолкнул танк обратно. В ворота уже пробивались две эльдарские машины, каждая в два раза выше легионера, и конечности их были объяты изумрудным пламенем.

«Носорог» врезался в одну из машин, заставив ее пошатнуться. Масса танка перебила ей ноги, и она рухнула. Форрикс, двигаясь тяжело, но неумолимо, пошел в атаку на вторую. Эльдарский конструкт заметил его и наставил на приближающегося врага стройную руку, которая заканчивалась длинноствольным оружием, похожим на копье.

Не надеясь избежать выстрела, Форрикс приготовился к удару.

Пульсирующие потоки энергии врезались в него, и Форрикс закричал от боли, когда пластрон его доспеха разлетелся под скорострельным огнем. Грудь охватил опаляющий жар, и если бы не доспех, Форрикс бы упал. Обратный поток жара от оружия расплавил его вулканизированный капюшон и вытянул воздух из легких.

Стараясь отдышаться, Форрикс понял, что второго залпа не выдержит.

Верх орудия уже начал разогреваться для следующего выстрела, но прежде чем тот смог убить Форрикса, прямо к центру продолговатой головы машины протянулся белый инверсионный след. Самонаводящаяся ракета, выпущенная «Мучителем», раскатисто детонировала, и предсмертный вопль машины резко оборвался, когда корпус ее расплавился всего за мгновение.

Обернувшись, Форрикс увидел Камнерожденного — тот склонился над вспомогательной пусковой установкой на башне танка.

— Хороший выстрел, Фулл Бронн. — Форрикс указал за плечо Бронна, на тень огромных размеров, которая накрыла собой укрепления. — Но вот тебе мишень получше.

На северной стороне крепости из завихрений дыма и горячего воздуха показался последний из эльдарских титанов. Верхняя часть его панциря истекала светом от полученных повреждений, один из спинных выростов-крыльев сломался у плеча. Светящийся разрез на ноге заставлял машину хромать, и казалось, что она вот-вот развалится. Очевидно, оба титана Мортис пали, но их гибель дорого обошлась врагу. Оставшаяся у механизма рука несла то же чудовищных размеров оружие, которое чуть не убило Форрикса мгновением раньше, и он знал, что всего один выстрел сотрет их с лица этой планеты.

Камнерожденный скрылся внутри танка, и огромная башня заскрежетала, поворачиваясь под действием мощных приводов. Поднялся ствол главного калибра — орудия «Вулкан»: модель «Фаэтон», убийца титанов.

Форрикс даже не шевельнулся — он не видел в этом смысла.

Противника уничтожит тот, кто выстрелит первым. Жестокая и предельно простая арифметика войны.

Прежде чем титан или «Теневой меч» успели выстрелить, раздался звук, который ни с чем нельзя было спутать: приближающиеся артиллерийские снаряды. Развернувшись, Форрикс увидел, как дуги следов, которые оставляли летящие в нижних слоях атмосферы снаряды, начали клониться к земле.

— Чертовски вовремя, Торамино, — сказал он.

— Ты — Ангел Экстерминатус? — спросил Пертурабо, не зная, смеяться ли над манией величия брата или дать волю гневу. — У тебя всегда была склонность к чрезмерной самовлюбленности, но этот бред переходит все границы.

Фулгрим широко развел руки, и вихрь слепящего света наполнил полы его плаща. Сияние зеленого солнца создавало ореол вокруг его головы и окутывало все тело бледным свечением.

— Я даже не надеюсь, что ты поймешь, — ответил Фулгрим, и Пертурабо не сразу заметил, что брат его больше не стоит на земле, а медленно воспаряет над полом. — Ты им восхищаешься, но сам стал бы плохим учеником для того давно умершего изобретателя со слишком буйным воображением и неутолимым любопытством. Тебе не хватает фантазии — и всегда не хватало. Впрочем, чего еще ждать от землекопа? Если ты все время роешься в грязи, как ты можешь увидеть открытые перед нами горизонты?

Пертурабо двинулся к брату, но успел сделать только шаг, как Фулгрим произнес одно-единственное слово. Его жуткие звуки вонзились в мозг Пертурабо, словно колючий шип, проникая глубоко в череп. Он споткнулся и упал на одно колено, а вся его нервная система кричала от боли. Несмотря на то что кости грозили сломаться, а сухожилия — лопнуть, он сжал зубы и выпрямился.

— Впечатляет, — сказал Фулгрим удивленно. — Немного найдется тех, кто может противостоять истинному имени Развратника.

Слова брата казались Пертурабо бессмыслицей, но ему не нужно было понимать Фулгрима, чтобы убить его. Он продолжал двигаться боли вопреки, сражаясь за каждый шаг без надежды победить. Усталость, которая раньше вызывала приступы боли и слабости, теперь нахлынула с опустошающей силой. Сокрушитель наковален казался неподъемным, за каждый вдох приходилось бороться, так как грудная клетка, казалось, раздавила легкие.

— А ты силен, Пертурабо. Ты самый сильный из нас, — сказал Фулгрим с искренним восхищением. — Подозреваю, поэтому-то камню-маугетару и понадобилось столько времени, чтобы достаточно ослабить тебя.

— Жнецу?.. — проговорил Пертурабо, медленно, с трудом вспоминая значения эльдарских слов.

— Мой подарок. — Тонкий палец Фулгрима указал на грудь брата: золотой камень, вставленный в центр заколки для плаща в форме черепа, теперь пульсировал в собственном ритме. — Ты подходил лучше всего не только потому, что хорошо разбираешься в лабиринтах.

— Подходил для чего? — прохрипел Пертурабо. Самолюбование, без которого не мог обойтись его брат, могло дать ему еще немного времени.

— Жертва имеет смысл, только если ею становится что-то очень ценное, — ответил Фулгрим. — А твоя сила очень ценна — и для меня, и для Магистра войны. Хорус, само собой, разозлится, но когда он увидит, кем я стал, он поймет значение твоей смерти.

— Ты собираешься меня убить?

Фулгрим улыбнулся с притворной грустью:

— В этом смысл жертвоприношения.

— Но зачем? Чего ты надеешься добиться?

— Ах, это, — Фулгрим широко развел руки, протягивая их к звездному полю мерцающих драгоценностей. — Помнишь, я сказал, что мне открылись многие тайны?

Пертурабо кивнул, стараясь преодолеть летаргическое оцепенение, от которого тело наливалось свинцовой тяжестью.

Улыбка Фулгрима стана невозможно широкой, безумной — и голодной.

— Я обещал однажды поделиться с тобой этими тайнами и сказал, что тогда мы станем ближе, чем когда-либо. Так вот, этот день настал.

Пертурабо упал на колени от боли, которая пронзила его тело. Казалось, что в сердце его вонзился ланцет хирурга, медленно высасывающий жизненные силы.

— Я уже не тот, кем был раньше, брат, — сказал Фулгрим, плывя в воздухе по направлению к нему. — Я начал меняться еще до Исствана, хотя сам этого не понимал. Думаю, для тебя это не важно, но все началось на Лаэране. Раса, населявшая эту океаническую планету, поклонялась существам, которых я поначалу счел мифологическими образами из доисторических времен того мира. Но я ошибался: их боги были настоящими. Очень даже настоящими.

— Боги?

Фулгрим взмахнул рукой, отвергая отрицательный подтекст слова:

— Существа настолько могущественные, что их вполне можно называть богами. Они так же превосходят человека, как мы превосходим микробов. Они огромны и бессмертны, великолепны и всемогущи.

— Микробы все равно могут одолеть свою жертву числом, — возразил Пертурабо, но брат его не слушал.

— Эти существа обитают в кипящих пучинах варпа и могут дать безграничную силу, взамен требуя лишь поклонения себе. Одно из таких существ желало заполучить мое тело — и это ему удалось на какое-то время, в ходе которого оно творило небывалое зло, прикрываясь моим именем.

Лицо Фулгрима исказилось, словно в теле примарха, вплоть до клеточного уровня, все еще шла борьба.

— Существо познавало меня, но и я познавал его — и выяснил, как с ним можно справиться. Мы сражались за контроль над моей плотью и в конце концов пришли к… компромиссу.

Зная, как ненавидит Фениксиец любые полумеры, Пертурабо явственно услышал презрение в последнем слове.

— Я вновь обрел контроль над своим телом, но прикосновение создания Хаоса — это рана, которая никогда не заживет, стигмат, который постоянно кровоточит. Без этого создания я бы не смог достичь высшего совершенства. Что бы я тогда ни делал, чего-то во мне всегда не хватало. Как сосуд без дна, как зудящее место, которое не получается почесать, как голод, который невозможно утолить. Потому я решил стать таким же, как то существо, — и вот что из этого получилось.

— И что же?

— Смотри, — ответил Фулгрим и, сжав кулаки, поднес руки к груди.

Пертурабо услышал хруст, как будто ломалось множество костей, и мерцающие огни над ним сдвинулись со своих мест. Казалось, что дальние стены зала пришли в движение, и мгновением позже он понял, в чем дело.

Волна тумана, похожая на размытую пелену от движения внешних спиралей Галактики, превратилась в нечто неизмеримо более страшное. Все драгоценные камни, которые раньше украшали стены, теперь мчались к зеленому солнцу, сверкавшему за спиной Фулгрима.

Блестящие камни пулями летели к нему, но за секунду до удара Фулгрим выставил ладони — и самоцветы остановились, образовав вокруг солнца переливчатую сферу. Верхняя часть ее оставалась незамкнутой, и за ее пределами Пертурабо видел только тьму.

Неужели его зрение помутилось — или же это гаснет свет солнца?

Как звезда, исчерпавшая свое топливо, зеленое светило начало катастрофически сжиматься. Его поверхность бушевала, сопротивляясь изменениям, но Пертурабо видел, что исход этой борьбы предрешен.

Сняв Сокрушитель наковален с плеча, он опустил головку молота на землю и, опираясь на оружие, вновь поднялся с колен.

— На коленях ты или стоишь — это не имеет значения в свете того, что должно произойти, — указал Фулгрим.

— Это важно для меня, — ответил Пертурабо, едва найдя силы, чтобы говорить. — Если мне суждено умереть, то я умру стоя.

— Я буду скучать по тебе, брат, — сказал Фулгрим и протянул руку вниз, к груди Пертурабо, чтобы забрать из серебряной застежки-черепа золотистый камень. Затем он вложил драгоценность в выемку в изображении орла на собственном нагруднике — и вздохнул с удовлетворением наркомана, чувствующего прикосновение иглы.

— О да, — проговорил он, когда в камне показались первые тонкие прожилки черноты. — Никто другой бы не подошел — только ты.

Мечтательно улыбаясь, Фулгрим приблизился и обнял брата; прикосновение вызвало у Пертурабо тошноту, но он едва мог дышать, не говоря уже о том, чтобы оттолкнуть его. Расцеловав брата в обе щеки, Фулгрим запрокинул голову с восторгом на лице.

В сферу вливался сияющий дождь из стеклянных осколков — разбитых кристаллов, добытых из тверди другой планеты, которые сейчас сбросили с верхнего края глубокой шахты. Именно их смертные рабы Фулгрима несли в гробницу на своих спинах.

— И он построит великолепный город зеркал, — сказал Фулгрим, и по лицу его текли сверкающие слезы. — Это будет город миражей, одновременно незыблемый и текучий, одновременно из воздуха и из камня.

Пертурабо лишился дара речи, и брат вновь крепко прижал его к груди.

— Идем же, — сказал Фениксиец, — настало время вознестись!

И Фулгрим вместе с братом, словно два метеора, помчались обратно к поверхности, а миллионы кричащих самоцветов следовали за ними, как хвост огненной кометы.

Глава 24 ЖЕЛЕЗО НА ЖЕЛЕЗО НАСЛЕДИЕ КРОВИ ТЯЖЕЛЫЙ БОЙ

«Мучитель» выстрелил первым, но в конечном счете это не имело значения — форт все равно уничтожило. Отдача вулканической пушки отшвырнула стоявший на платформе танк, так что крепежные скобы сорвало с пронзительным треском ломающейся высокопрочной стали. Взметнулись лопнувшие кабели, разрезая целые группы Железных Воинов, которых даже доспехи не могли защитить от подобной силы.

Главная пушка «Теневого меча», созданного специально для борьбы с титанами, была самым убийственным оружием, которое можно было поставить на танк. Мощный лазер пробивал даже самую крепкую броню, уничтожал многослойные пустотные щиты и обладал кинетической и взрывной мощью, не доступной ни одному оружию в имперском арсенале, за исключением того, что стояли на самих титанах или на могучих ординаторах Марса.

У эльдарского титана, стоявшего вблизи, потерявшего голо-щиты, истекавшего светом из трещин, которые остались на усиленном корпусе после схватки с машинами Мортис, не было шансов.

Верхняя часть торса попросту исчезла во взрыве струящегося света и кристаллических осколков. Выше тазовых шарниров гигантской боевой машины не осталось ничего. Она покачнулась на полуразрушенных ногах, стремительно начавших терять прозрачность, когда свет хлынул из нее с мощью последнего артиллерийского залпа на Улланорском триумфе. По стекловидному материалу пробежали трещины, и наконец машина обвалилась, как скульптура из пепла.

Форрикс судорожно выдохнул, но радость пропала, едва он услышал, как деформируются рамы и усиленные опорные элементы платформы, не выдержавшие отдачу вулканической пушки. Они возвели конструкцию, не предполагая, что им доведется стрелять из главного орудия сверхтяжелого танка, и теперь за эту недальновидность придется дорого заплатить.

Задняя часть платформы начала заваливаться со скрипучим стоном разрушающихся опор, падая с экспоненциально растущей стремительностью по мере того, как отказывали все новые и новые элементы конструкции. Танк накренился и взревел мощными двигателями, заскрежетал гусеницами, пытаясь удержаться — водитель прикладывал все усилия, чтобы замедлить спуск.

«Мучитель» упал, и зубчатые гусеницы, не перестававшие вращаться, вгрызлись в камень, раскидывая вокруг обломки, но вместо того, чтобы зарыться вглубь, за счет их движения массивный танк выехал вперед, и носовая часть приземлилась невредимой.

Танк повело в сторону, а то, что произошло потом, Форрикс увидел словно в замедленной съемке. Накренившись, «Теневой меч» с ревом описал крутую дугу, и бронированный борт стеной понесся на него. Форрикс знал, что ему не убежать, но все же развернулся и попытался убраться с пути танка, на безумной скорости ушедшего в занос.

Казалось, что его пнул титан — с такой силой врезалась в него машина. Пластины доспехов покоробились, встроенные системы разбило вдребезги. Форрикс покатился, и земля с небом долго вертелись перед глазами, пока он не замер, пропахав в земле борозду.

Он едва мог дышать и совсем не мог двигаться. Встроенную нервную систему, управлявшую жгутовой мускулатурой доспехов, полностью уничтожило. Теперь перемещаться в тяжелой броне можно было, лишь задействовав собственную силу.

Услышав хорошо знакомый вой артиллерийских снарядов, Форрикс поднял взгляд в небо. Торамино начал обстрел, однако целая жизнь, проведенная в траншеях под небом, расчерченным полосами от взрывчатых боеприпасов, научила Форрикса интуитивно чувствовать траекторию любого удара.

— Кровь Олимпии! — охнул он, отчаянным рывком перекатываясь на бок.

Первые снаряды упали несколько секунд спустя, распространяя ударные волны сейсмической силы, северо-восточный участок пункта исчез в крещендо грохота и огня, и Форрикса отбросило назад. Из руин повалились тела — тела Железных Воинов, лишенные конечностей, лишенные голов, сплавившиеся со своими почерневшими доспехами или попросту разорванные на куски.

По броне Форрикса зазвенела шрапнель, и он перевернулся, опуская голову и подставляя взрывам выпуклый наспинник. Ударная волна едва его не опрокинула, но он пригнулся и прикрыл лицо руками. От немыслимого грохота и перепадов давления барабанные перепонки мгновенно лопнули, а воздух выбило из легких.

Новая партия снарядов разрушила ворота и оставила между двумя обломками стены пятнадцатиметровый кратер.

Еще больше трупов. В воздухе повис кровавый туман, куски почерневшей плоти падали дождем. Обломки брони, острые, как лезвия топоров, рассекали воздух, рикошетя от поверхностей. Западные стены исчезли за пеленой сплошного огня, а за ними — и южные бастионы. Вокруг Форрикса без конца что-то падало: то шлем, из которого торчал неровный обрубок шеи, запрыгал по земле, то покореженный болтер рухнул рядом, то цепной меч с клинком в желто-черных полосах.

Его воины гибли. Его воинов убивали.

Накладывающиеся друг на друга ударные волны обрушивались на Форрикса, мотая его из стороны в сторону, как тряпичную куклу, травмируя генетически улучшенные внутренности. Лишь оплавленные пластины разрушенной брони берегли органы от полного разжижения.

— Отставить огонь! — закричал Форрикс. Голос его звучал словно издалека.

Он даже не знал, работает ли его вокс.

— Железо на железо! Отставить огонь! Железо на железо!

Но обстрел не ослабевал.

Все новые и новые снаряды падали по радиальной схеме, центром которой, как знал Форрикс, был форт. Над ним навис гигантский силуэт, выплывший из тумана, — железное чудовище, грохочущее и ревущее. Вокс в латном воротнике искрился, но из него раздавался лишь тихий звон и слабый вой оглушенных взрывами.

Монстр надвигался на него с убийственным намерением.

Перед ним стоял тот самый железный зверь, который, как он всегда знал, станет причиной его гибели — оракул Лохоса предсказал ему это, когда он был всего лишь мальчишкой. Детский страх, забытый во взрослом возрасте, теперь, когда истинность предсказания подтверждалась, разгорелся с новой силой. Огромная черная пасть распахнулась и проглотила его целиком, отправив в залитое красным светом чрево, где воняло маслом и металлом.

Артобстрел стирал все, что было на площади. Неумолимые удары все били и били в землю перед гробницей, полностью уничтожая живое, мертвое и находящееся между жизнью и смертью. Дым и обжигающе-горячий воздух некоторое время еще неистовствовали среди развалин форта, пока не осталось ничего.

Ни одного камня на камне, ни одного целого куска железа, ни одного бьющегося сердца.

Светящиеся осколки стекла осыпали Кроагера, едва он низким взмахом цепного меча отсек ноги эльдарского конструкта. Создание повалилось набок, испуская свет из обрубков, и раскололось при падении на тысячи кусочков. Драгоценный камень, выпавший из шлема-черепа, Кроагер раздавил ногой, наслаждаясь чувством законченности, возникшим в момент его разрушения. Он сражался, двигаясь стремительно и четко, не опуская меч ни на мгновение, при каждом выстреле выбрасывая пистолет вперед, словно рассчитывая придать снарядам еще больше силы в момент убийства.

Только ближний бой и личное противостояние. Призрачные воины оттесняли их все ближе к краю бездонной шахты в центре, и Кроагер чувствовал мощную пульсацию света, бьющего из глубины, но все его внимание было сосредоточено лишь полчище безустанно атакующих кристаллических врагов.

Хотя он не видел, чтобы Пертурабо отдавал команду, Железный Круг разделился на две группы, по одной на триарха. Три боевых робота прикрывали Барбана Фалька, сражавшегося справа от Кроагера, по бокам и сзади, а трое других колоссов аналогичным образом защищали его самого. Автоматоны не отличались ни скоростью, ни особым мастерством, но каждый удар их щитов разбивал эльдарские машины на осколки, а глухо, гулко тараторящих наплечных пушек было достаточно, чтобы вблизи остались лишь самые удачливые враги.

Дети Императора позади него, у дальнего края шахты, вели собственный бой, сражаясь так, будто с минуты на минуту ожидали подкрепления.

Кроагеру едва не пришлось дорого заплатить за невнимательность. Обжигающий луч изумрудного света ударил ему в плечо, развернув и лишив равновесия. Эльдарский воин воспользовался секундным замешательством и обрушил на него кулак. Удар пришелся в бок головы, отчего визор заполнили красные предупреждения, а перед глазами заплясали яркие полосы. Он выпустил оставшиеся болты ему в грудь, после чего другой враг подбросил его в воздух размашистым ударом снизу вверх. Кроагер упал рядом с шахтой, и выпущенный из рук пистолет перелетел за край. Поток света тянул его, словно утопленник, пытающийся затащить его в подводную могилу.

Кроагер не поддался, откатившись в сторону за мгновение до того, как массивная кристаллическая нога опустилась на землю туда, где только что находилась его голова. Он выбросил меч вверх, и клинок скользнул вдоль внутренней стороны ноги к паху. Вращающиеся зубья вгрызлись, осыпая Кроагера стеклянной крошкой, и он отдернул меч, понимая, что не успеет ударить прежде, чем его швырнут в колонну света.

Мысль, что он погибнет от рук искусственного создания, привела Кроагера в такое бешенство, что он издал дикий, животный вой, прыгнул вперед и вцепился в иссеченные конечности. Вдоль одной ноги пробежала трещина, истекающая воющим светом, однако вторая оставалась цела. Но не успел он атаковать снова, как создание разрубили в талии ударом окутанного энергией меча. Кроагер поднялся, не чувствуя из-под красной завесы ничего, кроме потребности убивать.

Он взмахнул собственным мечом и опустил ревущий клинок на ближайший череп — на стально-серый шлем с полосой визора. Тот раскололся, брызнула кровь — удар отсек половину головы, заливая все алым и серым.

Харкор упал не сразу. Он застыл в той же позе, в какой убил эльдарского конструкта, вытянув вперед руку с мечом; потрясенное выражение на половине лица выглядело едва ли не комично.

Кроагеру было все равно, что он убил своего помощника. Достаточно было того, что он убил.

Еще один из его роботов упал с грохотом мертвого механизма; его щит превратился в кусок оплавившегося, пузырящегося металла, в груди зиял кратер из почерневшей пластали, сплавившихся биоорганических полимеров и вскипевших капель хладагента.

В грудь Кроагеру одновременно ударили два заряда ксеносской энергии, но он не почувствовал боли ни от опаленной плоти, ни от двух лопнувших ребер, ни от теплового ожога внутренних органов. Он вновь взмахнул мечом, рассек одного эльдарского конструкта надвое и завершил движение выпадом в лицевую пластину другого. Драгоценные камни, вставленные в их броню, треснули, потухли, и вид поверженного врага заставил Кроагера взреветь с первобытным восторгом. Взяв меч обеими руками, он бросился в толпу эльдар, рубя налево и направо. Он видел Фалька и Беросса, но до их битв ему не было дела — важно было лишь то, чтобы клинок заливала кровь, чтобы его покрывали ошметки плоти, чтобы он был сыт черепами побежденных. Сердце его дрожало от правильности этой резни, восторженная радость разливалась внутри при каждом ударе меча.

Он должен был умирать от многочисленных ран, но был полон ужасающей силы, а красный туман перед глазами служил лишь величественной декорацией к убийствам. Зрение помутилось, и на миг ему показалось, что он вдруг очутился в другом месте — на пересеченной равнине, покрытой черным пеплом, под бронзовым небом, усеянном черными тучами.

Не бездушные машины теперь были его противниками, а люди в шкурах, с тяжелыми бровями и спутанными волосами, в которые были вплетены костяные амулеты. Они размахивали грубыми топорами с кремниевыми лезвиями, а Кроагер со смехом потрошил их, одного за другим. Десятки, сотни кидались на него, гортанно крича на каком-то протоязыке, ему не знакомом. Он бездумно убивал, зная, что никогда не убьет достаточно, чтобы утолить свою жажду крови. Ему казалось, что он сражается уже несколько часов, но рука, в которой он держал меч, была тверда, а тело переполняла энергия, и он знал, что ее хватит на вечность резни среди звезд.

Неожиданно для самого себя Кроагер обнаружил, что теперь убивает не покрытых шкурами дикарей, а людей в военной форме, с шелковыми буфами и железными нагрудниками, в гребенчатых шлемах, сражающихся длинными пиками и пистолетами с деревянными рукоятями. И сам он был облачен не в полированные доспехи из железа, золота и гагата, а в шкуры животных, перья и боевую раскраску. Пепельная равнина сменилась буйными джунглями из высоких деревьев и разросшихся кустарников — впрочем, немало деревьев вокруг уже успели повалить люди с топорами на длинных древках и двуручными пилами.

Эпунамун — ибо, потеряв облачение Четвертого легиона, он потерял и собственное имя, — замахнулся макуауитлем на конкистадора, поднимающего к плечу длинный деревянный мушкет. Акульи зубы, усеивающие голодное оружие Эпунамуна, ударили человека прямо под стальным шлемом и прошли сквозь плоть и кость шеи. Голова человека слетела с плеч, и брызнувшая кровь омыла Эпунамуна теплом.

Сморгнув липкую кровь, он без удивления понял, что очутился в другом месте — на этот раз в полном грязи окопе. Дно его покрывали выщербленные доски, а стены были укреплены листами рифленого металла. Воздух наполняли дым и крики, и Карл заморгал, спасаясь от брызг грязи в глазах, когда откуда-то из-за края окопа начал приближаться рев голосов. Он не понимал, что они говорили, и лишь чувствовал все усиливающийся голод при виде людей, выбегающих из устроенных в окопе бетонных блиндажей. Они были его соотечественниками, но он испытывал к ним лишь слабое презрение.

Люди взбирались на стрелковую ступень, устанавливали тяжелые пулеметы или возились с затворами винтовок. К Карлу подбежал мужчина в грязном мундире оберста и нелепом шлеме с погнутой металлической пикой на макушке.

— Шевелись! Враг рядом! — прокричал оберст, но большего сказать не успел — его подбросило высоко в воздух взрывом гранаты, оставив на земле большую часть его ног. Карла вновь забрызгало кровью, и он упал на колени, услышав грохот выстрелов, идущий от края окопа. Он подбежал к кричащему оберсту, который полулежал у грязной стены, иссеченный шрапнелью и обожженный до мяса.

Запах опьянял — совсем как у той плоти, которую он срезал с любопытного цыгана после того, как заманил его в свой дом на краю деревни тогда, много лет назад. Цыган, конечно, сопротивлялся, но это лишь придало белому мясу терпкости, от которой ощущение силы, переполнявшее его после каждогопроглоченного куска, стало только ярче.

— Карл, — выдохнул оберст, — о боже, как больно. Боже, помоги.

Но Карл просто смотрел него, не шевелясь.

Глаза оберста остекленели, и Карл поднес ко рту кусок обожженной плоти с его изувеченных ног. Он начал есть, чувствуя, как стекают в горло теплая кровь и куски жирного мяса. Закрыл глаза, наслаждаясь запретным вкусом, а звуки битвы все бушевали вокруг. Люди падали с края окопа под огнем наступающего врага, но крики умирающих его не трогали.

Они потеряли Верден, но Карл знал, что было неважно, кто победил и кто проиграл.

Что желанна была любая кровь — и его, и его врагов.

Он продолжал есть мертвого оберста, чувствуя, как наполняет его сила мертвой плоти.

Крики вокруг становились все громче, но он услышал позади возглас, полный отвращения. Он резко обернулся, потянулся к винтовке, готовый убить любого, кто узнает о его потаенной потребности, — он и раньше это делал, а в скором времени наверняка сделает снова. Но было слишком поздно: он только успел увидеть, как вражеский пехотинец делает выпад штыком, и в животе Карла вспыхнула боль, когда клинок проткнул внутренности. Солдат ногой скинул его со штыка и поднял оружие, намереваясь ударить еще раз. Свет от огня и взрывов позволил Карлу хорошо его разглядеть. У него было невероятно, невероятно старое лицо, и глаза его видели столько кровопролития, сколько не видел ни один человек на этой планете.

Из-под разорванной рубашки показались его жетоны, и Карл прочитал имя, отштампованное на стали. По крайней мере он умрет, зная, кто его убийца.

Персонн, Оливье.

Но не успел солдат нанести последний удар, как волна солдат в серой форме налетела на сражающихся из резервных окопов и шквалом выстрелов заставила его отступить.

Окоп снова был их, и Карл судорожно выдохнул. К нему приблизился солдат со значком медслужбы на лацкане.

Карл знал его. Они жили в одном городе.

— Не беспокойся, — сказал Флориан, разрывая перевязочный пакет и прижимая повязку к ране в его животе, — ты выживешь.

Карл кивнул, а между тем из раны, неизвестно когда полученной, по лбу, к глазам, потекла кровь. Он сморгнул ее, и…

Кроагер открыл глаза. Миллион наполненных кровопролитием жизней хлынул в него, как в сосуд, неожиданно для него оказавшийся пустым. Тело переполняла сила, вены вздувались от энергии, нервы дрожали в ожидании грядущей жатвы черепов.

Его окружала многосотенная толпа эльдарских конструктов, и он был абсолютно один.

Харкор лежал рядом. Череп его был проломлен, а в теле зияли многочисленные раны от меча. Фалька и Беросса не было видно, а эльдарские призрачные машины двигались к нему с неумолимой неизбежностью.

Его ждала смерть, но Кроагер только приветствовал возможность умереть в бою. В памяти всплыл обрывок последней увиденной жизни — слова, произносившиеся во все времена, на миллионе различных языков, но не изменившие своего значения с того момента, когда первый камень раскроил череп первого невинного.

— Мне все равно, откуда льется кровь, — взревел Кроагер и, высоко подняв меч, бросился на призрачных воинов. — Лишь бы лилась!

Свет окружал Пертурабо, обволакивал его. Он беспомощно висел в руках брата — всего лишь попутчик в этом ослепительном вознесении к поверхности. Скрепленные сильнее, чем родственные души, они летели сквозь сердце мира, который миром не был, и куда бы Пертурабо ни бросал взгляд, он видел лишь отражения своего брата.

Сверху в шахту падали осколки гладкого стекла и кристалла — разграбленные сокровища мира, когда-то звавшегося Призматикой. Пертурабо не смог бы объяснить, откуда это знает, но в знании этом был уверен так же, как в собственном имени. Они с Фулгримом поднимались сквозь пустоту с головокружительной стремительностью, подобно пулям, выпущенным из ружья.

А на пути к поверхности они миновали падающие тела.

Тела смертных последователей Фулгрима, добровольно отдавших жизнь во имя служения своему повелителю.

Многие были уже мертвы, но те, кто еще оставался в живых, вопили в бездумном экстазе, бросая свои жизни на алтарь фулгримовских желаний.

Его брат смеялся и кричал, наслаждаясь сиянием своих отражений, ни одно из которых не было похоже на другое, и ни одно из которых не могло сравниться с последующим в чудовищности воссоздаваемых образов. В одном Фулгрим был прелестным созданием с перламутровыми крыльями, белыми и увешанными жемчугом и серебряными цепочками, как у Сангвиния. В другом он представал в облике бараноголового, краснокожего, истекающего кровью существа. Третье изображало его в виде бесформенного порождения из первичной слизи, в виде массы отторженной мутировавшей плоти, деградировавшей слишком сильно, чтобы жить.

Тысячи порождений-имаго, тысячекратно повторенных, возникали перед Пертурабо, и сначала он решил, что мысленно оговорился. Порождений магии.

«Нет, — возразил его разум. — Имаго».

Фулгрим запрокинул голову и прокричал:

— Я чувствую эту силу! Темный принц одарил меня своим вниманием!

Пертурабо хотел ответить ему, проклясть за предательство, но сил говорить не было. Маугетар, закрепленный теперь на нагруднике Фулгрима, сыто пульсировал. Теперь, глядя на этот чудовищный, жуткий предмет, высосавший из него душу и укравший его жизнь, Пертурабо видел, что тот был уродливой побрякушкой, который создали в городе теней и предательства и наделили этой силой существа, проводившие жизнь за изобретением новых способов страдания.

— Брат, ты чувствуешь? — спросил Фулгрим, обхватывая его лицо ладонями, словно возлюбленного. — Чувствуешь, как сплетаются нити судьбы? Боги смотрят на нас!

Пертурабо действительно чувствовал — чувствовал что-то, похожее на разрушение мира, на столкновение реальностей, на конец всего. Возможно, именно так ощущалась гибель Вселенной, смерть самого времени? Узрев дела людей, боги насылали катаклизмы, невообразимые в своей неистовости, и сейчас исключения не будет.

— Я всегда буду носить тебя в себе, брат, — сказал Фулгрим, нежно гладя испещренный черными прожилками маугетар кончиками пальцев, которые теперь казались неестественно тонкими, похожими на когти. — Я никогда не забуду твой сегодняшний дар.

— Я ничего тебе не дам, — сказал Пертурабо, чувствуя, как жгучая ярость придает ему сил.

Услышав ответ, Фулгрим бросил на него холодный взгляд, разозленный, что это мгновение портит чужой голос.

— Неважно, отдашь ли ты ее добровольно или я вырву ее из твоего бьющегося сердца, итог будет один.

Пертурабо ничего не сказал, пытаясь сберечь те крупицы сил, которые удалось отобрать у камня на груди. Он закрыл глаза, чтобы не видеть отражения брата в падающем стекле, и сосредоточился на исправлении того, что сделал с ним ксеносский камень. Тот боролся — разумеется, тот боролся, жадно вцепившись в украденное, — но Пертурабо обладал исключительным умением пробиваться в места, путь в которые ему пытались закрыть.

Некоторые интерпретировали это умение лишь буквально, и Пертурабо с подобным сталкивался нередко. Людям было свойственно недооценивать его способности, если те выходили за пределы сложивших представлений о нем.

Пертурабо потянулся глубоко внутрь, к тому ядру собственной сущности, в котором железо и плоть сливались воедино, к незыблемой квинтэссенции себя, доступной лишь ему самому. Сосредоточив на ней все свое внимание, он собрался с еще остававшимися силами и наполнил ее мечтами юности, устремлениями и ненавистью к тому, что делал с ним Фулгрим.

Квинтэссенция его ненависти росла, питаясь причиненной болью.

А затем произошло то, о чем знали даже алхимики древности: подобное устремилось к подобному.

Украденная маугетаром сила начала вливаться обратно в Пертурабо — сначала по каплям, а потом все быстрее и быстрее, как вода через едва заметную трещину в дамбе.

Эта перемена не могла укрыться от внимания Фениксийца, обратившего на него потрясенный и одновременно недоверчиво-гневный взгляд своих черных глаз.

— Что ты делаешь? — крикнул он.

— Возвращаю то, что принадлежит мне, — прорычал Пертурабо.

Фулгрим покачал головой, и в его руке засиял золотой огонь — меч, когда-то давно выкованный для него Феррусом Манусом.

— Он мой! — крикнул Фулгрим и вогнал меч в живот Пертурабо, направляя его мимо ребер к груди. Мастерство Горгона породило меч, способный рассечь броню Пертурабо, как плазменный резак рассекает листовое железо, и доставить немыслимую боль. Яркая кровь хлынула из раны, заливая правую руку Фениксийца алыми каплями.

Пертурабо запрокинул голову и издал рев, полный злости и боли, который отразился от далеких стен с грохотом сталкивающихся континентов. Над головой возник свет — мерцающий круг, образованный вспышками выстрелов, и это могло значить только одно: они приближались к поверхности. Черная пустота наверху ярилась, как волны в бушующем океане.

Пертурабо почувствовал, как его отбрасывают, словно что-то нечистое. Энергия и кровь его не были неисчерпаемы, но, используя силы, которые удалось вырвать обратно, он потянулся к тому, что, как он знал, было для Фулгрима важнее всего.

Он сжал кулак, и все исчезло.

Фальк не поверил своим глазам, увидев, как Кроагер бросается в толпу конструктов, но у него не было времени думать, что за безумие охватило твердолобого триарха. Эльдарские создания воспользовались брешью в оборонительном рубеже Железных Воинов и направили в нее клин своего войска. Фальк прошил выстрелами грудь одного ксеноса и продолжил уверенной рукой разрушать тела созданий, неустанно поливая их огнем.

Дети Императора вели собственный бой, уйдя в оборону, будто с секунды на секунду ждали чего-то. Они принимали участие в сражении лишь в той мере, в какой это было необходимо для удержания позиций. Нерациональная тактика — а значит, они знали что-то, чего не знал Фальк, но что?

Он выкинул Третий легион из головы, когда нагрудник по касательной задел огненный заряд. Доспех-катафракт был способен защитить от любых выстрелов, кроме сделанных совсем в упор, и ни один пока не пробил броню настолько, чтобы причинить ему вред. Он разбил заходящего с фланга врага силовым кулаком, а обратным движением отшвырнул другого, как игрушку. При каждом шаге он поливал врагов огнем из встроенного оружия и ударами выбивал из них жизнь.

Два робота из Железного Круга рядом с ним приняли на щиты весь огонь эльдар. Оба они умирали, пластины абляционной брони сорвало, а от щитов оставались лишь покореженные обломки. Через считанные секунды роботы превратятся в металлолом.

Фальк не останавливался, не давая эльдар возможность наброситься на него. Под ноги упал призрачный воин, и он раздавил его кристаллический шлем ботинком. Тот взорвался, и Фальк уже собирался двигаться дальше, когда увидел в россыпи осколков, образованных ботинком, жуткое лицо черепа. Оно жадно уставилось на него снизу вверх, заставив замереть на кратчайшее мгновение.

Но каким бы кратким оно ни было, эльдар его оказалось достаточно, чтобы пустить в ход оружие.

Залп изумрудного огня ударил Фалька в поясницу, и он пошатнулся от жара, обжегшего сквозь доспехи. Клинок из колышущегося света вошел в подмышку, где броня была самой тонкой. Он взревел от боли и обрушил кулак на голову нападающего. Из луковицеообразного шлема вырвался фонтан сияния, а с мерцающего полотна этих лучей Фальку вновь ухмылялся череп.

— Прочь! — закричал он угасающему свету.

«Ты так близок…».

Голос, голосом не бывший, звучал в каждой частице плоти, резонировал во всем теле, от мельчайшей клетки до главнейшего элемента нервной системы. И вновь враги воспользовались его секундным замешательством и сосредоточили на нем огонь.

— Убирайся из моей головы! — крикнул Фальк, пробираясь сквозь группу вражеских воинов обратно к Бероссу, громящего ближайших к нему эльдар размашистыми ударами своего гигантского молота. Ряды Железных Воинов значительно уменьшились — в гробнице осталось от силы сто легионеров.

Несколько тысяч еще были снаружи, и Фальку оставалось лишь гадать, подвергались ли они столь же беспрестанным атакам. Вокс не работал, его попытки связаться с Форриксом, Торамино или Камнерожденным ни к чему не приводили. Неужели они были последними Железными Воинами на Йидрисе? Неужели Четвертый легион стал жертвой безумных планов Фениксийца, раскололся на наковальне его мании?

Но Фальк чувствовал, что решимость Железных Воинов крепла, когда он был рядом. Он был железом в фундаменте, болтом в несущей конструкции.

Его присутствие убережет их сердца от ржавчины.

Беросс сражался, как титаны из олимпийских легенд — создания, про которых рассказывали, что именно они породили богов, после чего погрязли в братоубийственных распрях. Энергетический молот легко разбивал эльдар на куски, и хотя роторная пушка давно израсходовала весь магазин, в качестве тяжелой дубинки она была не менее эффективна. Фальк осторожно приблизился к нему, помня, что в бою дредноуты нередко переставали отличать союзников от врагов.

Воин с невыразительным, незапоминающимся лицом, чьи черные волосы, полосой пересекавшие череп, были заплетены в многочисленные косички, сражался бок о бок с кузнецом войны, словно его защитник. Фальк оценивающе взглянул на него, после чего выбросил из головы как не заслуживающего внимания. Беросс повернулся к нему, и в голосе его прозвучало узнавание:

— Тяжелый бой, — сказал дредноут.

— Есть немного, — согласился Фальк, тратя последние болтерные снаряды. — Роль дредноута тебе прекрасно подходит.

— Ты видел этого идиота Кроагера? — спросил тот.

— Видел, — отозвался Фальк, взрывая выстрелом призрачного воина.

— Кажется, скоро в Трезубце освободится место, — сказал Беросс. — У меня еще есть шанс стать триархом.

— Если выживем, я попрошу, чтобы Пертурабо тебя повысил, — ответил Фальк.

Но не успел дредноут ответить, как из шахты за его спиной вырвалась волна энергии. Силой взрыва Фалька сбило с ног и швырнуло в толпу эльдарских конструктов. Она опрокинула даже Беросса, и Фальк заметался, пытаясь встать на ноги, прежде чем эльдарские создания успеют приблизиться к нему для убийства.

Безнадежно пытаясь подняться, Беросс раскачивался из стороны в сторону, дергая руками-орудиями и стуча по земле ногами. Вдоль боков корпуса пробежали трещины, а аугмиттеры гневно, раздраженно гудели.

— Проклятые эльдар! — прорычал поверженный дредноут.

Фальку наконец удалось перевернуться на живот и подтянуть ноги, чтобы можно было опереться и встать. С секунды на секунду его жизнь могла оборваться во вспышке изумрудного света, с секунды на секунду призрачные воины могли закончить то, что началось только что по воле этих дьявольских сил.

Он вскинул комбиболтер, хотя магазин был уже пуст.

— Поднимите меня! — взревел Беросс. — Я не умру на спине!

Фальк пораженно осмотрелся и покачал головой.

— Мне кажется, сегодня мы не умрем, — сказал он.

Призрачные воины-эльдар, окружившие группку Железных Воинов, больше не атаковали. Они стояли молча и неподвижно, словно статуи; жизнь покинула их, и мерцающий свет в шлемах-черепах начал блекнуть, как в фонаре с садящейся батареей. Колонна ослепительного света, выходившая из шахты в центре зала, исчезла, будто в центре планеты перекрыли какой-то гигантский канал. Чернота над головами забурлила — казалось, только река света, пронзавшая тьму до этого момента, и сдерживала ее.

С десяток Железных Воинов подняли упавшего Беросса на ноги, и дредноут сделал оборот на триста шестьдесят градусов.

— Что случилось? — спросил он трескучим от повреждений голосом.

— Не знаю, — ответил Фальк, поворачиваясь к шахте, из которой начал доноситься неуклонно усиливающийся рев. Едва Железные Воины нацелили на шахту оружие, как она извергла гейзер эльдарских драгоценных камней. Миллионы миллионов этих камней взрывались в воздухе, наполняя пустоту наверху яркими искрами.

Но вместо того чтобы пролиться на пол сверкающим дождем, они разлетелись по залу, словно образуя немыслимо сложную карту небес, на которой не осталась без представления ни одна звезда, ни одна планета, ни одна точка света.

— Что… — успел только произнести Фальк, когда два воина вылетели из шахты, словно выплюнутые из пасти гигантского зверя: Фулгрим, пылающий божественным огнем, и Пертурабо, крепко прижатый к его груди.

Примарх Детей Императора отбросил брата в сторону, и Пертурабо, пролетев по низкой дуге, упал у края шахты с треском сломанного металла и разбитого стекла. За ним протянулась красная полоса крови, вытекающей из груди.

Фалька охватил дикий, иррациональный страх.

Железный Владыка лежал не шевелясь, окровавленный и бездыханный.

Глава 25 ТОТ, КТО БЫЛ МЕРТВ СНЫ О ЖЕЛЕЗЕ ОРЕЛ ДЕСЯТОГО

Люций вскочил на ноги, первым из Детей Императора придя в себя после ударной волны, которая вырвалась из шахты. Все его чувства трепетали в предвкушении нового ощущения, которое превзойдет все испытанное раньше. Клинок меча, плясавшего в его руке, мерцал. Даже воздух был наполнен предчувствием чего-то необычайного.

Бой в зале башен стал для Люция проверкой. Не его мастерства, ибо эльдарские призрачные воины не могли сравниться с мечником, а его способности мириться со скукой. Эйдолон получил от примарха ясный приказ: обеспечивать безопасность смертных, которые несли трофеи с Призматики, пока их ценный груз не отравится вниз в шахту. Люций не знал, почему выполнение этого приказа было поручено именно Эйдолону; возможно, причиной было то, что один раз он уже умер.

Как бы то ни было, смертные рабы опорожнили контейнеры, которые несли, а затем сами шагнули в зеленый свет и скрылись в шахте. Этого тоже требовал приказ? Люцию было все равно.

Бой превратился в серию скучных, однообразных поединков, которые он с легкостью выигрывал. Среди эльдарских механизмов не было ему равного, и Люций перепробовал все известные ему стили боя, просто чтобы не пресытиться повторением одних и тех же смертоносных ударов.

Но сейчас Фулгрим вернулся, и ореол, окружавший его, состоял из тех же самоцветов, что служили сердцами безмозглым эльдарским механизмам. Полог из драгоценностей был столь плотным, что за ним практически терялась дальняя часть зала, однако Люций различил там смутное движение, и его инстинкт воина подсказывал, что увиденное важно.

Но он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме примарха.

Люций видел, что Фениксиец уже не тот, кем он был, когда высадился на планету. Он парил над зевом шахты, откуда вместо прежнего фонтана зеленого сияния, устремлявшегося в беспокойную тьму наверху, сочился лишь угасающий отсвет. Броня Фулгрима лучилась, словно под ней была заключена энергия тысячи солнц, рвущаяся на свободу. Темные, как будто искусственные глаза примарха превратились в две черные дыры — врата к таким высотам чувственности, о которых могли помыслить лишь безумцы, те, кто готов на все ради этих ощущений.

Плащ Фулгрима упал, затем лицо его исказилось, как если бы он испытывал одновременно острейшие боль и наслаждение. Люций не хотел отводить глаз от этого чудесного зрелища, но все же посмотрел и на остальных присутствовавших в зале.

Рядом стоял Лономия Руэн, чьи ядовитые кинжалы оказались бессильны против творений эльдар. Язвительное выражение на его лице сменилось волнением, вызванным грядущим преображением примарха; из носа и ушей Руэна сочились багряные ручейки крови.

Прямо впереди был Марий Вайросеан, в преддверии чуда заглушивший свое акустическое оружие, и Люцию захотелось попросить его сыграть какую-нибудь оглушительную какофонию, которая бы сделала честь такому моменту. Вид Фулгрима вызвал у него слезы и заставил изуродованные черты лица изобразить нечто между обожанием и злобной завистью — учитывая, насколько Вайросеан увлекался модификацией плоти, прочитать его эмоции по лицу иногда было невозможно. Крисандр Кинжальный замер на месте, широко улыбаясь от удовольствия и облизывая утыканным крючками языком изрезанные губы.

Величие момента наконец, похоже, дошло и до Железных Воинов: присутствие божества, обретшего полную силу, заставило их оцепенеть. Грядущий триумф Фулгрима заворожил их настолько, что ни один из этих тугодумов даже не попытался подойти к своему обреченному примарху, несмотря на его явные страдания.

Один Эйдолон, похоже, не поддался тому ступору, который охватил всех, кто уцелел после атаки эльдарских механизмов: он пошел к примарху, когда Фулгрим медленно спустился к краю шахты. Едва ноги примарха коснулись земли, Люций ощутил, как весь мир содрогнулся, словно протестуя. Казалось, в глубинах планеты столкнулись две тектонические плиты, и сокрушительная сила этого толчка лишь начинает свой путь к поверхности.

Люций хотел подойти ближе к примарху, но он не мог приказать своему телу двинуться так же, как не мог приказать сердцу успокоиться. Его тело понимало то, чего не понимали его желания.

Рождение должно было скоро начаться, и, как свойственно всем рождениям, это был очень личный момент.

Эйдолон достал из-под плаща меч — серый, тускло мерцающий клинок, который Люций сразу узнал. Таким оружием можно было убить бога, и в древние времена подобный меч считали бы «заколдованным».

Анафем был тенью того двуручного меча, который, как гласили слухи, был украден из Зала изобретений на Ксенобии. Капеллан из XVII легиона укоротил клинок до размеров обычного гладиуса, хотя никто не знал, зачем это было сделано. Эйдолон поднял анафем к глазам Фулгрима и проговорил что-то, но Люций не расслышал слов. Примарх кивнул — и Эйдолон воткнул клинок в бок примарху.

Дети Императора хором вскрикнули, но не сдвинулись с места под влиянием удивительной силы, исходившей от божественной фигуры.

— Тот, кто был мертв, вернет меня к жизни! — закричал Фулгрим, и Люций заплакал от боли, которая слышалась в его голосе. — Тот, кто воскрес, станет свидетелем моего перерождения!

Двигаясь по кругу, Эйдолон продолжал вонзать меч в тело примарха, каждый раз погружая клинок в плоть до самого эфеса. Фулгрим истекал кровью, и лицо его выдавало муки, которые вызывал каждый удар. Вернув обагренное оружие в ножны, Эйдолон встал перед примархом и руками развел края первой раны.

Запрокинув голову, Фулгрим издал яростный крик, который мог бы соперничать с ревом Ангрона. Никакие гвозди мясника не заставили бы живое существо так кричать, и Люций поклялся, что убьет Эйдолона за пытку, которой тот подверг примарха.

Но это был еще не конец.

Эйдолон вновь зашагал вокруг Фулгрима, скользкими от крови латными перчатками растягивая края каждой раны, пока примарх не зашатался на ногах, чуть не падая. Усилием воли он сдерживал собственный метаболизм, не позволяя ранам исцелиться. Люций не понимал, ради чего устроена эта пытка, но мог сказать, что процесс близок к завершению, по тому, какой силой полнился зал. Сила эта, освободившись, могла наконец явить себя миру, чьи мертвые стражи сдерживали ее веками. Плоть Люция отзывалась на ее ауру: по коже шли мурашки, а нервные окончания трепетали одновременно от блаженства и отвращения.

Он все больше чувствовал предвкушение — почти как в той засаде, которую капитаны легиона устроили Фулгриму в Галерее мечей, только на этот раз чувство было острым, пронзительным. Так ждут удара молнии или попадания пули; так замирает время в миг перед приземлением десантной капсулы. Могущество, которое за всю историю человечества не видел ни простой смертный, ни трансчеловек, ни кто-либо еще, вот-вот должно было стать явью. С предельной ясностью Люций вдруг осознал, что эльдар погибли именно из-за этого: они жаждали могущества, но оказались его недостойны.

— Давай же, — сказал Эйдолону Фулгрим, чье лицо превратилось в плачущую маску.

Эйдолон кивнул, поднял руку, и целое созвездие самоцветов, отделившись от основной массы камней под сводом зала, устремилось к нему. Выхватывая камни из воздуха, он начал погружать их один за другим в раны, которые нанес плоти примарха. Люций уловил мимолетные всплески ужаса и отчаяния, но эти отголоски исчезали с каждым новым камнем, который Эйдолон помещал в тело Фулгрима. Сначала десять, потом еще десять — и еще, и еще, пока не стало казаться, что больше уже не влезет.

Плоть Фулгрима бугрилась от поглощенных душ, но Эйдолон все равно продолжал собирать их из воздуха и вдавливать в раны.

— Хватит, — взмолился Фулгрим, на что Эйдолон покачал головой.

Несмотря на плач и стоны, несмотря на мольбы о прекращении пытки, в глазах примарха горела просьба: «Еще».

Наконец Эйдолон закончил, и Люций судорожно выдохнул.

— Еще один, — прошептал Фулгрим. — Камень-маугетар.

Эйдолон медлил, идя вокруг изуродованного примарха и осматривая каждую окровавленную трещину в его доспехе.

— Быстрее! — вскричал Фулгрим. — Время пришло! Последняя ступень к моему вознесению!

— Я не могу найти его, повелитель, — ответил Эйдолон.

— Он там! — заорал примарх. — Он в нагруднике.

И тогда по залу разнесся голос, скрипучий и резкий, словно камень, царапающий металл.

Пошатываясь, на краю шахты стоял Пертурабо; поток крови стекал по его животу из глубокой раны. Лицо Железного Владыки стало землисто-бледным, и он напоминал труп с пергаментной кожей, способный двигаться только благодаря лихорадочной одержимости. В руке он держал маугетар, поверхность которого раздирали сталкивающиеся вихри черного и золотого цветов.

— Ты не это ищешь? — спросил он.

Пертурабо понимал, что должен уничтожить камень. Это не составило бы особого труда. Просто держа его в руке, он чувствовал сильные и слабые места в его кристаллической решетке и знал, какое давление понадобится, чтобы расколоть его, раздробить или измельчить в порошок. Он также знал, что так и нужно поступить, но не представлял, что потом станет с ним самим. Возможно, сила, которую отобрал камень, покинет его навсегда.

— Ты привел меня сюда, чтобы убить, — сказал Пертурабо и пошел к Фулгриму, держа камень-маугетар в вытянутой руке над пропастью шахты. Из глубины сочился свет гаснущего зеленого солнца, и хотя Пертурабо мало что знал о небесной механике, он понимал: неведомый механизм, ранее хранивший планету от разрушительного воздействия сингулярности в сердце Ока Ужаса, перестал работать.

Жизнь этого мира подходила к концу, и он был уверен, что силы, пробуждавшиеся там, внизу, уничтожат маугетар.

Готов ли он пойти на такой риск, чтобы остановить Фулгрима?

— Ты ошибаешься, — ответил тот. — Ты здесь, чтобы вернуть меня к жизни.

— Что полезно одному, вредно для другого, да?

— Приблизительно так, — согласился Фулгрим.

Эйдолон встал рядом с примархом, и рука его скользнула под плащ.

— Еще шаг, лорд-коммандер Эйдолон, и я убью тебя на месте, — сказал Пертурабо. — Ты знаешь, что даже теперь мне это по силам.

Эйдолон остановился и посмотрел на Фулгрима, который еле заметно кивнул.

Пертурабо искал в его глазах хотя бы намек на раскаяние, тень сожаления о том, что все обернулось именно так, какой-нибудь знак, что Фулгрим чувствовал хотя бы смутные угрызения от того, что планировал убийство брата. Но тщетно: он не увидел ничего и с разрывающимся сердцем понял, что тот Фулгрим, которого он знал раньше, исчез навсегда.

Можно ли упасть так низко, что не останется надежды на искупление? Даже полностью опустившийся человек, погрязший в бесчестье, еще может спасти свою душу, если испытает хотя бы минутное, но искреннее раскаяние.

Пертурабо хотел бы сам поверить в это.

— Ты понятия не имеешь об этой силе, брат, — сказал Фулгрим. — Я смогу в мгновение ока исполнить любую собственную прихоть. Мне откроются тайны, о которых не подозревает даже Магнус. Я стану богом — созданием сверкающим, чистым и прекрасным. Это мой апофеоз, и он превратит меня в основу бытия, явленную во всех измерениях Галактики.

— Значит, ангелом ты уже быть не хочешь, — ответил Пертурабо. — Ты вознамерился стать богом.

— И что в этом плохого?

— Человечеству боги не нужны. Мы давно выросли из потребности в божественном.

Фулгрим засмеялся, но Пертурабо видел, что все его внимание уходит на то, чтобы удерживать от распада свое разбухшее тело. На коже выступали капли света, блестящие как ртуть, и падали с распятого тела жидким серебром.

— Ты так думаешь? Тогда почему боги все еще существуют? Их питает поклонение, а мы служим им каждым совершаемым убийством, каждым предательством, каждым прегрешением и стремлением к вечной жизни. Осознанно или нет, но мы все равно отдаем им дань каждый день.

Пертурабо покачал головой:

— Я никому не поклоняюсь. Я ни во что не верю.

Последняя фраза прозвучала как приговор, чуть не лишивший его способности действовать. В этих словах, поразивших его подобно удару, была горькая истина, которую он отказывался видеть до последней секунды. По глазам Фулгрима он понял, что тот тоже это заметил.

— Вот почему твоя жизнь уныла и горька, — сказал Фулгрим, и его насмешливые слова источали презрение и жалость. — Ты позволяешь помыкать собой, ты стал рабом бога, у которого не хватает совести даже признать свой истинный статус. Наш бывший отец давным-давно обрел божественность, но не желает ни с кем ею делиться. Он посулил нам новый мир, но главенствовать в нем планировал сам, а мы должны были стать его бесправными лакеями.

— Так поэтому ты присоединился к Хорусу? — Пертурабо в гневе встал прямо перед Фулгримом, так что никто не мог разделить их с братом. — Из-за ревности? Из-за тщеславия? Такая мелочность — удел слабых, нас же создали для великих дел.

— И что ты знаешь о великом? — усмехнулся Фулгрим.

— Ты понятия не имеешь, о чем я мечтаю, — ответил Пертурабо. — Об этом никто не знает. Никто даже не пытался узнать.

Голова Фулгрима резко наклонилась вперед, и изо рта вырвался мерцающий розоватый пар, пронизанный алыми прожилками. Это облако окутало Пертурабо удушливо-пряным туманом, в котором аромат благовоний мешался с вонью нечистот.

— Тогда покажи мне свои мечты, брат, — прошипел Фулгрим, — и я сделаю их реальностью!

Знакомый Пертурабо мир уступил место городу, который он видел во сне каждую ночь, с тех пор как покинул Олимпию. Он стоял посередине широкого бульвара, мощеного мрамором; по краям улицы среди деревьев высились великолепные статуи. Пертурабо обнаружил, что одет в длинный бледно-кремовый хитон и сандалии из мягчайшей кожи — одеяние ученого или общественного деятеля. Он был человеком мирного времени, а не войны, и эта роль подходила ему идеально.

В опьяняюще чистом воздухе чувствовался аромат сосен, растущих в горных долинах, и свежей воды из кристально прозрачных водопадов. Безбрежное голубое небо расчертили завитки облаков, легкие как дыхание. Понимание того, что все это греза, не мешало Пертурабо восхищаться собственным творением, любоваться изломами гор, снежными вершинами и правильными линиями города.

Лохос, мрачная горная твердыня Даммекоса, преобразился благодаря фантазии его приемного сына.

Город составляли здания, о которых люди всегда могли только мечтать, и каждое из них было прекрасно знакомо примарху, хотя в реальности эти строения никогда не существовали. Позади него возвышался Талиакрон, на этот раз построенный из полированного мрамора и оуслита и украшенный порфиром, золотом и серебром. Вокруг были галереи правосудия, торговые палаты, дворцы памяти и жилища горожан.

На бульваре было многолюдно: обитатели Лохоса двигались с неторопливой размеренностью тех, кто доволен жизнью. Повсюду Пертурабо видел горожан, привыкших к миру, полных надежд и устремлений, знавших, что у них есть и мечты, и возможности их осуществить. Именно таким он всегда хотел видеть народ Олимпии: здоровый телом и духом, объединенный общей целью. Они приветствовали его, и их улыбки были искренними. Они любили его, их счастье чувствовалось в каждом слове, в каждом знаке уважения, в каждом добросердечном приветствии.

Его библиотека архитектурных проектов наконец воплотилась в реальность, стала городом фантазии, гармонии и света, и он шел по улицам этого города как его строитель — как его отец. Этот город создала мечта. Его мечта.

Даже не видя их, Пертурабо знал, что все двенадцать великих городов Олимпии стали такими же. Каждый был построен в точности по его плану на основе логики и порядка, но с учетом того, что города предназначены для людей. Ни одно архитектурное сооружение, каким бы величественным и амбициозным по масштабу оно ни было, не может считаться удачным, если его автор забыл об этом главном правиле. Пертурабо помнил о нем всегда.

Гуляя по улицам, он понимал, что подчиняется чужой воле, но ему было все равно. Кто откажется увидеть воплощение собственной мечты?

Город открывался перед ним во всей своей завораживающей красоте, сочетавшейся с интуитивно понятной планировкой. Улицы приводили Пертурабо к чудесным конструкциям, которые он когда-то создал на страницах многочисленных альбомов и почти забыл о них; одни были юношескими капризами, другие отражали тщеславие подростка, третьи говорили о зрелости мастера, проведшего долгие годы ученичества за чертежным столом.

Его прогулка завершилась на восьмиугольной площади в середине города: место общественных собраний и случайных встреч, центр, куда дорога обычно приводит странника даже помимо его воли. По периметру площади расположились лавки ремесленников и кондитеров, мясников и бакалейщиков; в центре высилась скульптура, изображавшая воина в отполированных доспехах, в одной его руке была молния, в другой — скипетр с навершием в форме орла.

Бог, воплощенный в мраморе руками послушного сына.

Пертурабо обошел статую по кругу, испытывая противоречивые чувства.

— Должен признать, брат, — заговорил Фулгрим с края площади, — если ты начинаешь мечтать, то не мелочишься.

Он сидел за кованым столиком перед стеклянным фасадом кафе, одетый в такой же хитон, что и Пертурабо. На столе стояли два бокала, вырезанные из фиолетового кристалла, между ними бутылка прозрачного, медового цвета вина.

— Народ романи^[17] имели обыкновение пить из аметистовых чаш, полагая, что это защищает от опьянения. — Фулгрим отодвинул ногой второй стул и указал брату на свободное место. — Ну же, присядь.

Пертурабо все бы отдал, чтобы свернуть Фулгриму шею, почувствовать, как позвоночник ломается, словно тонкая деревянная палка. Но какое значение это будет иметь в царстве грез? Поэтому он опустился на стул напротив брата, а Фулгрим тем временем наполнил бокалы вином.

— Полная чушь, само собой, — продолжал он. — Но как можно обвинять людей в суеверии, когда ничего другого они не знают?

Не ответив, Пертурабо пригубил вино. Сладкий сорт из виноградников на склонах Итеаракских гор, что на юге. Его любимый сорт, но разве могло быть иначе в мечте о совершенстве?

— Только посмотри на этот город, — сказал Фулгрим, откидываясь на сиденье и обводя рукой восьмиугольную площадь и все, что лежало за ее пределами. — Я и подумать не мог, что ты мечтаешь о таком.

— Что ты делаешь, Фулгрим? Мы должны разрешить наш конфликт так, как положено воинам.

— Но, брат, мы же не воины. — Фулгрим смахнул с хитона воображаемую пылинку. — В твоем совершенном мире мы дипломаты, а дипломаты решают споры переговорами.

— Думаю, для этого уже слишком поздно.

— Вовсе нет. Я смотрю на этот город и понимаю, что совершил ту самую ошибку, от которой зарекался. Я недооценил тебя.

— Я ведь предупреждал.

— Да, признаю, что не послушал, — отмахнулся Фулгрим. — Но этот город превосходит в великолепии даже Макрагг! Грандиозность без чопорности — вот это настоящее мастерство.

— Он не настоящий. Его никогда не было — и никогда не будет.

— Ты ошибаешься. — Фулгрим наклонился вперед, словно собирался шепотом поведать нечто крамольное. — Я могу помочь тебе воплотить мечты — все твои мечты, без исключений.

— Снова пустые обещания?

— Отнюдь. Думаю, время пустых обещаний прошло, ведь правда? У нас остались только голые, сухие факты. И эти факты таковы: если ты отдашь мне камень-маугетар, я верну Олимпию к жизни.

Пертурабо старался рассмотреть в лице Фулгрима признаки лжи, но увидел лишь искренность. И все же он не верил брату: ему уже доводилось слушать речи, за правдивостью которых потом обнаруживалось предательство.

— Если я отдам его тебе, то умру. Ты сам так сказал.

— Разве возрождение Олимпии того не стоит?

— Конечно, стоит, но тогда мне нужно довериться тебе, а…

— Да, из-за моих поступков доверять мне стало несколько затруднительно, — усмехнулся Фулгрим.

— Я бы сказал, невозможно.

Фулгрим еще раз наполнил бокалы.

— Хорошо, тогда попробую по-другому: вспомни о всех тех, кто тебя унижал. Дорн, Хан, Лев…Они все смотрят на тебя свысока, считают тебя и твоих сынов обычными землекопами. Для них вы превратились просто в тех, кто делает грязную работу, а сами они пачкаться не хотят.

— Насколько помню, ты думал обо мне так же, — заметил Пертурабо.

— Это так, но, увидев этот город, я понял, что ошибался, — ответил Фулгрим. — Брат, твой город совершенен; он мог бы родиться и в моих замыслах — но этого не случилось. О нем мечтал ты. Само собой, ты представляешь то возмущение, которое случившееся здесь вызвало у остальных? Они презирали тебя, смеялись над тобой, потому что ты не смог сохранить свой приемный мир. Я могу дать тебе силу восстановить его, сделать так, будто бы ничего не произошло. Ты должен лишь отдать мне маугетар. Впрочем, можешь и не отдавать — я обойдусь и без него.

Пертурабо уловил ложь в словах Фулгрима и ощутил, что брат боится упустить момент. Даже находясь в этом фантазме, он чувствовал, как в гробницу продолжают стекаться потоки энергии. Уникальный случай, слияние сфер, которое больше не повторится.

— Только подумай, брат: вместе мы воскресим Олимпию из пепла разрушения, и она переродится, как феникс из легенд.

— Фулгрим, Олимпия мертва, — сказал Пертурабо. — Я убил ее, и не важно, какими силами ты собираешься завладеть: то, что умерло, должно оставаться мертвым.

Наклонившись через стол, Фулгрим положил ладонь на руку брата.

— Подумай еще раз обо всем, чего ты лишился и чем пожертвовал. — В темных глазах Фулгрима играли отблески далеких галактик. — Я могу дать тебе все, что ты захочешь.

— Возможно, ты дашь мне то, чего я хочу, — с грустью ответил Пертурабо, — но ты никогда не сможешь дать то, что мне нужно.

— И что же это такое? — Фулгрим усмехнулся. — Наказание?

Пертурабо отодвинул стул и опрокинул бокал с вином.

— Хватит разговоров.

Аметистовый бокал скатился со стола и от удара о землю разлетелся на лиловые осколки, которые рассыпались в странный узор — звезду, каждый луч которой указывал на одну из сторон восьмиугольника площади. Фулгрим покачал головой, и обличье ученого и государственного деятеля сошло с него, как кожа со змеи, обнажая фальшивое нутро лжеца, нагло прикинувшегося другом.

Они вновь оказались в зале гробницы, и Пертурабо видел брата таким же, как и до грезы, — обнаженным, переполненным силой и истекающим светом.

Олимпия, о которой он мечтал, безвозвратно исчезла в прошлом, где жители ее были мертвы, тела их сожжены, а будущее планеты растоптано железными сапогами IV легиона.

— Нужно было принять мое предложение, — сказал Фулгрим. — Теперь все, что тебя ждет, — это смерть.

— Нет, — ответил на это Пертурабо. — Не все.

И он бросил маугетар в шахту.

Вспыхивая то золотым, то черным, камень, вращаясь, полетел по дуге к центру пропасти. Фулгрим протестующе закричал, и этот вопль разрушил оцепенение, в котором пребывали все воины. Бросок у Пертурабо получился слабый, хуже, чем у старого калеки, но и этого оказалось достаточно.

Он следил за падением маугетара и испытывал облегчение от того, что избавился от талисмана-паразита. Но облегчение сменилось ужасом, когда из-под текучего купола камней-душ вслед за маугетаром нырнул золотистый призрак. Это был механический орел с перьями из блестящего золота, и в теле его чудесным образом соединились пружинная автоматика и давно забытые технологии. В конструкции этой машины Пертурабо узнал замысел того же гения, чьи механизмы он сам воссоздавал в собственном святилище. Похоже, не один он вдохновлялся трудами древнего мудреца из Фиренцы.

С хищным криком птица выпрямила лапы и, грохоча крыльями, ринулась вниз, чтобы схватить маугетар обсидиановыми когтями, а затем круто развернулась в воздухе. Ее механические глаза светились умом, рожденным благодаря гибридным технологиям, а каждый взмах крыльев сопровождался звоном металла. Схватив камень, орел полетел к дальней стороне зала.

Болтерные выстрелы очередями рассекли завесу из камней-душ, и несколько Детей Императора упали. Полог из самоцветов раздвинулся, и Пертурабо уже не знал, радоваться ему или плакать, когда увидел воинов, что бежали к нему.

Черная броня, изображение латной перчатки на наплечниках.

Железный Десятый.

Глава 26 ОБЩИЙ ВРАГ ЗВУКИ БЕЗУМИЯ БЕЗ УДОВОЛЬСТВИЯ

Люций оказался у края шахты через мгновение, но златокрылый орел уже отлетел слишком далеко, чтобы можно было достать его хлыстом. Он достал болт-пистолет, прицелился в золотистую птицу, и та почти тут же начала выписывать в воздухе зигзаги, словно почувствовала, что на нее направили оружие. Люций выстрелил, но промахнулся; еще две пули прошли мимо, пока четвертая наконец не скользнула по крылу.

— Попался, — ликующе сказал он, смотря, как птица штопором уходит вниз.

Парализующее оцепенение, пригвоздившее Фалька к земле, спало, и он тут же бросился в сторону Пертурабо. Железные Руки были здесь и в данный момент наступали в сторону примархов под защитой заградительного огня. Он был поражен, увидев их. Как они прошли через лабиринт? Возможно, они нашли тайный проход в гробницу, о существовании которого Каручи Вора не знал? В толпе наступающих Железноруких, у края комнаты, мелькнула тень — какое-то хрупкое существо в длинном черном плаще, и Фальк замедлил бег, узнав Каручи Вору.

Сначала он подумал, что ошибся, но потомсущество вновь попало на глаза, и на этот раз не узнать эти тонкие черты было невозможно. Может быть, у эльдар, которого Пертурабо убил в лабиринте, был брат? Это казалось единственным возможным объяснением, но, присмотревшись повнимательнее, Фальк понял, что сходство было куда большим, чем бывает между братьями.

Эльдар рядом с Железнорукими был во всем идентичен Каручи Воре.

Фальк прогнал удивление и заставил себя сосредоточиться на текущих проблемах. Он не знал обстоятельств этой ситуации, но понимал, что сейчас рядом с Железным Владыкой должен был находиться хотя бы один из его триархов.

— К примарху! — крикнул он и повел Железных Воинов на защиту их господина.

Дети Императора поступили аналогичным образом и устремились к Фулгриму, из которого били яркие пурпурные и золотые молнии, словно он превратился в гигантский терпящий перегрузку генератор.

На него бросился, замахиваясь гигантским цепным топором, воин из Детей Императора. В плоти его голой груди лежали клинки, а шлем на нем был старого образца, делая его похожим на техноварвара времен Объединительных войн. Фальк повернулся, принимая удар на наплечник, и визжащие зубья вгрызлись в металл лишь на палец, прежде чем соскользнуть.

— Глупец! — крикнул Фальк. — У нас общий враг!

Варвар проигнорировал его слова и поднял топор для второго удара.

Фальк пробил ему грудь силовым кулаком, целиком уничтожив торс и оставив после удара лишь кровавую груду разорванных частей тел. Раздавив шлем воина ногой, он продолжил бег, опустошая последние магазины комбиболтеров. Два бойца в черных доспехах, разорванные изнутри болтерным огнем, упали в шахту.

Железные Воины шли следом за ним, и выстрелы грохотали вокруг, словно молот праведной ярости. Как и Фальк, солдаты не знали, что именно Фулгрим и его распутники делали с Пертурабо, но ясно видели, что ему причиняли вред. Беросс врезался в кордон, образованный Гвардией Феникса, и три удара превратили трех же элитных преторианцев Фулгрима в кровавое месиво.

Расправиться с остальными оказалось не так просто: они атаковали силовыми алебардами, отрезая от брони Беросса большие куски. Бой свелся к ближней перестрелке, к поливанию друг друга огнем из пистолетов и избиению кулаками и ногами.

— Сражайтесь с Железнорукими! — закричал Фальк, но никто не обращал на него внимания.

Он резко замер, когда брызги крови на разбитом штормовом щите сложились в изображение черепа, преследовавшего его из варпа.

«Говори моим голосом… Словами не-речи…».

Фалька переполнил гнев: на Железных Рук, на Детей Императора, но в первую очередь — на эту нелепую разобщенность. Для этого боя требовался воин, который сможет взять командование на себя, воин, чьим приказам будут подчиняться.

— Сражайтесь с Железнорукими! — прокричал он, и воины, стоявшие ближе всего, пошатнулись от силы его слов. Замки на их горжетах отлетели, краска на доспехах пошла пузырями. Тех, на ком шлемов не было, согнуло и под действием рвотного рефлекса стошнило маслянистым, кислотным содержимым желудка.

Долю кратчайшего мгновения они смотрели на него с благоговением и страхом.

А потом подчинились.

При виде Железных Рук Кроагер, до этого бездумно разламывавший неподвижных эльдарских конструктов, остановился; красный туман в голове рассеялся достаточно, чтобы стало возможным заметить появление более серьезного противника.

Кроагер стоял на груде разбитого стекла и сломанных эльдарских останков. Он не помнил, как уничтожал их, и эта полная потеря самоконтроля его потрясла. Железные Воины были безжалостными бойцами — но не вопящими берсеркерами. Они не впадали в неуправляемую ярость, подобно ангроновским Пожирателям Миров, ибо она вела к безумию, а Кроагер не собирался ступать на этот необратимый путь. Забытье все еще манило его, но он подавил это желание, шепотом прочитав Нерушимую литанию.

— Из железа рождается сила. Из силы рождается воля. Из воли рождается вера. Из веры рождается честь. Из честь рождается железо, — произнес он. — Да будет так вечно.

Он несколько раз глубоко вздохнул, чувствуя, как цепи контроля оковывают пульсирующую агрессию. Она не исчезла из глубин сознания, но теперь он будет ею командовать, он будет решать, когда ее выпустить, а когда игнорировать.

Пока что.

Кроагер побежал к отряду Железных Воинов и Детей Императора, которых Барбан Фальк вел против Железных Рук.

Марий Вайросеан ударил пальцами по спусковым ладам звуковой пушки, поливая Железноруких пронзительными гармониками. Они наступали под прикрытием башен, но это не мешало накладывающимся друг на друга взрывам сметать их ряды. Одного воина разорвало на части: ударная вибрация вырвала ему руки из суставов и раздавила голову, как яичную скорлупу. Доспехи другого вошли в резонанс и превратили его плоть и кости в жидкую массу.

Он смеялся при виде этих смертей и ударял рукой снова и снова, играя разрушительные аккорды из диссонансных скачков вибрации. Всюду, куда он направлял оружие, земля покрывалась трещинами, а вражеских воинов раскидывало в стороны вопящей силой. Он и те немногие какофоны, что еще оставались в живых, не обращали внимания на Железного Воина с гулким голосом, однако пронзительная жестокость этого рева доставляла Марию немало удовольствия.

Он был более сфокусированным, чем крик Эйдолона, но менее болезненным, а потому менее возбуждающим.

Хотя восприятие Мария было усилено в отношении практически всех ощущений благодаря операциям Фабия, тактического таланта он не лишился, и потому понимал, что пока верх одерживали Железнорукие.

Они только вступили в бой, в то время как Железные Воины и Дети Императора уже успели сразиться со смертельно опасным врагом, израсходовать значительную часть боеприпасов и понести серьезные потери, а их примархи были неспособны сражаться. Воины в черной броне действовали небольшими боевыми отрядами и неумолимо продвигались вперед под прикрытием губительного огня от ревущего дредноута. Зал наполняли вспышки дульного пламени и свист подожженного прометия от его болтера и огнемета. Гигантский и неудержимый, он двигался через полыхающий проход между изломанными телами эльдар. Марий огляделся в поисках дредноута Железных Воинов и криво ухмыльнулся, заметив, что тот прокладывает путь через башни, чтобы добраться до своего врага-близнеца.

Когда из укрытия показалась группа Железноруких — командир и боевая ячейка с каким-то громоздким орудием, — Марий с тремя своими какофонами вышел им навстречу. Он сыграл пронзительный шквал звуковых волн и обжигающе-сильных аккордов, расшвыряв троих воинов, хотя и не убив их.

Четвертый вскочил и направил на Мария длинный карабин нестандартной конструкции.

Выстрел насквозь пробил пушку, которую Марий создал из инструментов, изготовленных Бекьей Кинска для ее «Маравильи», и оно взорвалось со стоном схлестнувшихся гармоник, подобным предсмертному крику живого существа. Он отбросил умирающее оружие в сторону, а между тем в поле зрения угрожающе вплыл дредноут Железных Рук.

Ураган снарядов ударил в него, сбил с ног и прошил его какофонов. Они умирали с криками, наслаждаясь звуком собственных смертей; Марий же истекал кровью, собиравшейся в доспехах, но он лишь приветствовал эти ощущения. Слишком давно он не испытывал настоящей боли, и по коре мозга прошли оргаистические взрывы синапсов, стимулируя его сверх всякой меры.

Он вскочил, раздувая и перестраивая мышцы и кости челюсти перед следующей атакой.

Воин с карабином щелкнул переключателем на прикладе оружия, но не успел он выстрелить, как Марий вдохнул и испустил из надутых легких и измененной трахеи поток пронзительного звука. Воин — теперь Марий заметил, что тот был железным отцом, — упал, схватившись за голову; оглушительный, лопающий барабанные перепонки вопль Мария перегрузил автосенсоры доспеха прежде, чем они успели его защитить.

Даже дредноут покачнулся от акустической атаки, а его звукоприемники взорвались в фонтане искр. Это дезориентирует его на достаточно долгое время, чтобы Марий успел покончить с легионерами, находившимися под защитой машины, и двинуться дальше.

Плоть на лице Мария, начавшего втягивать огромное количество воздуха для следующего звукового взрыва, причудливым образом заколыхалась. Один из воинов, в разломанной броне, с которой слезла почти вся краска, с трудом поднялся, покачиваясь под весом тяжелой волкитной пушки, и начал поворачивать взводные рычаги и зарядные рукоятки, явно испытывая сложности с незнакомым оружием. На конце пушки затрещала накапливающаяся энергия, но столь мощному оружию требовалось время на выстрел.

Время, которого у этого воина не было.

Марий раскинул руки в стороны и прогнул спину перед воплем.

Воздух между двумя воинами раскололся от акустических взрывов, померк от шума, заполнившего весь зал и расколовшего сотни камней душ, которые висели над сражающимися. Марий кричал, пока легкие не опустели, пока катартический звук безумия не разжег в голове испепеляющее пламя удовольствия, боли и исступленного восторга.

По какой-то невероятной, невозможной причине воин еще стоял.

— Что? — мрачно спросил Игнаций Нумен. — Я не расслышал.

Марий раздул легкие для еще одного воющего удара.

Абсолютно глухой морлок активировал волкитную пушку. Опаляюще-горячий луч пробил нагрудник Мария Вайросеана и вскипятил его плоть и кровь в мгновение ока.

У него даже не осталось воздуха для крика.

Пробираясь между группами сражающихся легионеров, Люций не сводил взгляда с дергающейся золотой птицы. Она лежала в куче кристаллических осколков в двадцати метрах от него; крыло ее было разбито, а одна нога вывернулась под неестественным углом. Черно-золотой камень, необходимый Фулгриму, упал рядом с погнувшимся клювом, и Люций позволил себе на мгновение задуматься, способны ли были подобные автоматоны испытывать боль.

Позади него раздалось беспечное, неуклюжее шарканье ног по обломкам камня и кристалла.

Лономия Руэн прыгнул к нему в укрытие из повалившейся колонны, держа в одной руке кинжал, с которого стекали капли, а в другой — пистолет-игольник.

— Что это за камень? — спросил он.

Люций не ответил, не потрудившись скрыть, как раздражала его компания Руэна.

Он не знал, что в этом камне такого важного, но он был нужен Фулгриму, и этого было достаточно. В тенях перед ним промелькнул чей-то силуэт, заставив Люция прищурено вглядеться во мглу из зеленого тумана и оружейного дыма. Там что-то было, но что именно — он не видел. Даже его генетически улучшенного зрения, ставшего еще острее благодаря перенаправлению нейронных путей в сенсорных центрах мозга, оказалось недостаточно, чтобы разглядеть силуэт.

Тот был тенью там, где тени быть не могло, — призраком, кажущимся чужим на этой планете призраков.

Люций озаренно улыбнулся.

— Руэн, — сказал он, кивая в сторону упавшего орла. — Видишь?

— Вижу что? — спросил Руэн, подползая к краю колонны и выглядывая из-за обломка.

— Вон там, — ответил Люций. — Скорее.

— Я ничего не в… — успел только произнести Руэн, прежде чем раздался тихий шорох, и задняя часть его шлема взорвалась. Он повалился набок; обе линзы были разбиты и опалены.

— Идиот, — сказал Люций, закидывая болтер на колонну и целясь туда, где вспыхнул небольшой огонек, выдав положение игольника. Большинство не заметили бы лазерную вспышку оружия среди теней и обломков.

Но Люций отличался от большинства.

Гвардеец Ворона уже наверняка начал перемещаться, однако Люций мог сделать так, чтобы бежать ему пришлось со склоненной головой: болты проложили в тени дорожку взрывов. Не переставая стрелять, он перескочил через колонну и побежал к упавшему орлу. Сплошные игольные снаряды с безобидно звучащими хлопками поднимали позади него фонтанчики пыли.

Люций прыгнул за останки эльдарского конструкта и схватил черно-золотой камень. Он оказался тяжелее, чем выглядел — вес заметно чувствовался на ладони, — и излучал жар, словно несколько часов пролежал в печи. Этот жар вливался в него, наполняя тело столь мощным ощущением бессмертной жизненной силы, что он едва не вскрикнул.

— Неудивительно, что Фулгрим хочет его заполучить, — сказал он, убирая пистолет и обнажая меч.

Едва меч оказался в руке, от тени ближайшей башни отделился силуэт, за которым вился шлейф почти беззвучных реактивных струй.

Выстрелы ударили Люция в грудь, но броню не пробили. Он кинулся вбок и, взмахнув мечом снизу вверх, перерубил ствол орудия, рассыпая матовые керамические осколки. Гвардеец Ворона извернулся в воздухе, легко приземлился на ноги и отбросил в сторону половинки уничтоженного оружия.

— Ты пришел на фехтовальную дуэль с карабином-игольником? — ухмыльнулся Люций.

Вновь активировав прыжковый ранец, его противник ринулся вперед и со всей силы ударил Люция ногами в середину груди. Раздался треск ломающейся пластали, и Люция отшвырнуло назад. Он откатился в сторону, когда Ворон прыгнул на него с выставленными перед собой парными черными мечами, вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы блокировать идущий вниз удар, после чего изогнулся, уходя от взмаха, способного вспороть ему живот. Его собственный меч скользнул вниз, к шее Ворона, но рывок ускорителей опять унес воина прочь.

Люций снял с пояса кнут, позаимствованный у мертвого Калимоса, и усеянный шипами ремень распрямился, как голодная змея.

— Наконец мы одни, — сказал Люций, снимая шлем и отбрасывая его в сторону. Он коснулся опухшего рубца на щеке — раны, которая давно должна была зажить, но которой он не давал затянуться и побледнеть с помощью едких порошков. — В прошлый раз ты меня ранил, и я всегда буду беречь этот порез. Но на большее можешь не рассчитывать, Ворон.

— Шарроукин, — произнес воин.

— Что?

— Мое имя, — сказал Гвардеец Ворона. — Меня зовут Никона Шарроукин. Чтобы ты знал, кто тебя убьет.

— Никона Шарроукин, — повторил Люций, пробуя имя на языке, словно изучая незнакомый вкус. — Нет, это не имя того, кто может меня убить.

— Не тебе решать, — ответил Шарроукин, держа один меч высоко над головой, а второй вытянув вниз. Они настороженно кружили, прекрасно видя, каким мастерством они оба обладают, зная, что они почти равны, и не обращали внимания на кипящее вокруг сражение, на борьбу жизни и смерти, которая шла в разрушенной гробнице умирающего народа. Лишь чистота дуэли имела значение. Все, кто хотел вмешаться в этот бой, были мертвы, и теперь оставалось только выяснить, кому из них удастся выйти из него живым.

Люций атаковал первым, хлестнув кнутом к голове Шарроукина. Острый наконечник оставил на лицевой пластине и левой линзе царапину, а за этим последовал низкий выпад к бедру, в последний миг сменивший направление и устремившийся к паху. Предугадав атаку, Шарроукин поставил блок скрещенными мечами и развернулся на пятках, намереваясь ударить Люция локтем в голову.

Но Люция на прежнем месте уже не было: он кувыркнулся вперед, пропуская руку над собой, и выбросил меч вперед, к основанию его позвоночника. И вновь вспыхнуло пламя, когда прыжковый ранец унес Ворона от парализующей атаки. Он развернулся, приземляясь, и встал к Люцию лицом.

— Ты быстр, сын Коракса, — сказал Люций.

— Слишком быстр для тебя, предатель.

Люций улыбнулся:

— Не надейся спровоцировать меня на ошибку.

Он даже не успел договорить, когда Шарроукин опять активировал ранец. Люций не стал уворачиваться — он прыгнул навстречу Ворону, атакуя плетью и мечом. Плеть обвилась вокруг его шеи, сжалась и ранила до крови, прежде чем убраться. Меч устремился вверх, но был в последнюю секунду отведен в сторону клинком Шарроукина, оставив в керамите борозду в палец глубиной.

Приземлились они неудачно: запинающийся прыжковый ранец Шарроукина протащил их по земле к самому краю шахты. Мастерство перестало иметь значение — только грубая сила осталась двум борющимся, пинающим друг друга мечникам. Не имея возможности фехтовать на такой дистанции, Шарроукин врезался заключенной в шлем головой в открытое лицо Люция.

Скула раскололась от мощного удара, а из сломанного носа хлынула кровь. Люций заморгал, прогоняя кровавые слезы, отстранился от Шарроукина, а разглядев, что черный силуэт Ворона устремился к нему, ткнул мечом туда, где должно было быть его горло.

Его клинок рассек лишь воздух, и он так поразился, что едва не заплатил за это жизнью.

По какой-то невероятной причине Гвардейца Ворона там не было.

В бок погрузился меч, и Люций извернулся, уходя от яростной, неожиданной и восхитительной боли. Он замотал головой, прогоняя с глаз кровь, почувствовал, что Гвардеец Ворона позади, развернулся и сделал выпад вниз, но опять его клинки рассекли воздух, а не плоть. На этот раз клинок вонзился ему в спину, но теперь боль была совсем не желанна. Люций видел Гвардейца Ворона, но двигался тот так, как ни двигался никто, с кем Люцию доводилось раньше сталкиваться, — со скоростью, не доступной смертному человеку, словно он был призраком или чем-то, существующим вне времени.

Черный клинок метнулся вперед и обнажил его щеку до кости, наградив его раной, парной к той, которую он получил от Шарроукина в первый раз, когда они скрещивали мечи.

Люций крутанулся в сторону, неожиданно чувствуя себя беспомощным рядом с Вороном, скользящим вокруг с головокружительной быстротой, ранящим его снова и снова. Он почувствовал, что меч выпал из руки, а плеть обмоталась вокруг запястья, будто не желая расставаться с ним даже перед лицом смерти.

А потом Ворон оказался за спиной, толкая его на колени, опуская мечи в щели между латным воротником и шеей.

— Это не принесет мне удовольствия, — сказал Шарроукин. — Ты для меня — ничто, просто бешеная собака, которую надо прибить.

Люций попытался заговорить — сказать что-нибудь, что отметит мгновение его смерти.

Мечи Шарроукина погрузились в плоть за ключицами, разрывая сердца и легкие, перерезая артерии, оставляя такие чудовищные повреждения, которые не смог бы излечить даже постчеловеческий организм космического десантника.

И все мысли о достойной предсмертной речи умерли вместе с ним.

Кулак брата Бомабста мог сокрушать доспехи-катафракты, разрывать корпуса «Разящих клинков» и проламывать сталь башен-ульев. Его огнемет сжигал Детей Императора, плавя броню и изжаривая их прямо в керамитовых доспехах.

На любой цивилизованной планете Империума Бомбаст был бы заклеймен как психопат, человек с опасным неустойчивым расстройством, и вернее всего закончил бы жизнь в камере смертников после невыясненного количества жестоких убийств. Но именно эти особенности, делавшие Бомбаста девиантом с точки зрения человеческого общества, превратили его в идеальный материал для создания космического десантника.

Десятилетия улучшений, тренировок, дисциплины и братства породили такого благородного и преданного Железнорукого, какого только можно было получить, но всему этому положил конец гибрид-ксенос на перевернутой палубе мертвого корабля, падавшего в звезду Кароллис.

Без братской поддержки психопатические склонности, в свое время привлекшие легионерских вербовщиков, вновь незваными гостями проникли в разум брата Бомбаста.

Он любил войну. Терпеливо пережидая долгие сны между сражением и кровопролитием, он первым просыпался, когда в машины поступала энергия и раздавались слова активации. Бой на «Сизифее» вышел яростным, но коротким, к тому же велся против монстров. Однако эта битва, битва против других легионеров, была именно тем, чего он так жаждал. Для других необходимость сражаться с бывшими братьями была ужасной трагедией — но не для Бомбаста. Он был этому лишь рад. Они атаковали его снова и снова, эти насекомые, выступившие против титана. Только воин, которого Нумен убил волкитной пушкой, сумел нанести ему хотя бы подобие реальных повреждений. Лишившись внешних звукоуловителей, он был вынужден сражаться в тишине, что причиняло куда большие неудобства, чем он ожидал.

Крики гибнущих были такой же частью переживаний, связанных с убийством, как и зрелище смерти.

А потом из-за одной из этих странных, усеянных драгоценностями башен показалось нечто, заставившее разряд электрического возбуждения прошить его железное тело. Дредноут — более того, со знаками отличия, указывавшими, согласно его внутренней базе данных, на ранг кузнеца войны.

Бомбаст прошагал сквозь толпу сражающихся, игнорируя все на пути к врагу, способному стать достойным противником. Машина, более массивная, чем он, двигалась с тяжеловесным изяществом, а ее поясной шарнир был способен поворачиваться под углами, ему не доступными. По руке-молоту угрожающе пробегали молнии, но главное оружие молчало.

«Без патронов!», — взревел Бомбаст, но слова его воспроизвелись лишь в виде текста на экране внутреннего визора. Прогремевший призыв к бою он не услышал.

Дредноут повернулся к нему, активируя многочисленные механизмы на бронированном корпусе. Автоматические заряжатели попытались подать патроны из установленных на спине магазинах, но ничего не нашли.

Бомбаст окатил кузнеца войны струей горящего прометия с головы до ног. Он знал, что урон будет незначительным, но в любом убийстве первым этапом было унижение. Затем нагло выпустил в корпус очередь из болтера. Большая часть снарядов отскочила, но один удачный болт угодил в верхнюю грань корпуса и отколол кусок броневой пластины. Из дразнящей трещины во внешнем покрытии — из этой раны, которая скоро станет еще больше, — посыпались искры.

На этом время стрельбы закончилось, и два дредноута врезались друг в друга с грохотом сталкивающихся космических кораблей. Драка дредноутов не была изящной последовательностью ложных выпадов, контратак и рипостов — она представляла собой жесткую, разрушительную, грузную борьбу, в которой победителем выходила боевая машина, давшая противнику меньше возможностей для атаки.

Дредноут Железных Воинов был массивнее, но Бомбаст быстро понял, что имеет больше опыта. Воин в отполированном саркофаге, кем бы он ни был, был захоронен в нем недавно, и недостаток практики ограничивал его навыки, его умение держать баланс и знания о доступном оружии и приемах. Мощный апперкот парализовал руку-пушку врага, оторвав уязвимые сервоприводы под линией наплечника. Толчок всем телом заставил Бомбаста пошатнуться, но, поддавшись инерции, он развернулся, метнулся вперед и с силой протаранил противника.

Молот опустился на верхнюю часть его корпуса, заставив с десяток индикаторов угрозы загореться на внутреннем экране.

«У тебя преимущество по росту и весу, — прогремел он. — Я больше об этом не забуду».

Бомбаст набросился на дредноута, молотя кулаком по его фронтальному отделу и заставляя отступать. Теперь главное — это не останавливаться. Мощные удары обрушивались один за другим.

Бомбаст заметил сбоку какое-то движение, но не стал на него отвлекаться: ауспекс зарегистрировал присутствие только одного легионера, Железного Воина, и определил, что у него не было оружия, способного причинить ему вред. Он опять атаковал дредноута, на этот раз проломив броню и обнажив участки, которые у дредноута всегда должны быть закрыты. Розоватые жидкости и дымящиеся масла — машинная кровь его противника — лились из корпуса.

Индикатор угрозы сзади неожиданно подскочил, когда ауспекс зафиксировал температурный скачок от оружия, способного нанести ему урон. Дредноут все еще покачивался и пока угрозы не представлял, поэтому Бомбаст развернулся на центральной оси, посылая снаряды в казенник болтера. Против одного воина это было расточительством — но расточительством весьма приятным.

Мелта ударила Бомбаста в центр корпуса, мгновенно испарив слои абляционного керамита и проплавив сантиметры брони, которые защищали остатки плоти, бывшие центральным элементом его божественности на поле боя. Заполнявший саркофаг гель, который поддерживал его жизнь, вскипел, а хрупкие биосинаптические рецепторы в мгновение ока перегорели, заставив Бомбаста мысленно закричать. Моторы судорожно дернулись в ответ на его агонию, наклоняя туловище и разворачивая его в обратную сторону.

Дредноут Железных Воинов ударил молотом прямо по разрушенному корпусу, превратив то, что еще оставалось от Бомбаста, в розовую грязь на внутренней стенке пустого саркофага. Он не упал — тело было слишком большим и массивным, чтобы опрокинуться, — но склонился вперед, безвольно опустив руки и истекая из пробитого корпуса зловонными биожидкостями.

— Благодарю, — сказал Беросс через аугмиттеры, трещавшие и то и дело умолкавшие из-за помех.

— Я ваш преданный слуга, — ответил Кадарас Грендель, с новоявленным восхищением поворачивая в руках мелтаган.

Кольцо битвы сжималось вокруг двух примархов: Пертурабо, стоящего на коленях, и Фулгрима, висящего в воздухе и словно прикованного к брату цепями, которые не мог разорвать даже зов войны. Шарроукин сбросил тело мечника с клинков и схватил камень, который мертвый воин так хотел достать.

Он состоял из изменчивого вещества, в котором черные и золотые нити переплетались, извивались, образуя сложные узоры, словно навеки соединенные инь и ян. Шарроукин понятия не имел, для чего камень нужен, но это не имело значения — имело значение лишь то, что он был нужен Фулгриму, а значит, не должен был попасть в его руки. Как чудовищно это ни звучало, сейчас его цели и цели Пертурабо совпадали.

Железные Руки увязли в бою с Детьми Императора и Железными Воинами, обмениваясь с ними молниеносными потоками огня. Шарроукин видел, как погиб Бомбаст, пока Вермана Сайбус со своими морлоками сражался против отряда гвардейцев Феникса. Сабик Велунд координировал огонь поддержки, а Кадм Тиро обходил шахту, чтобы зайти во фланг Железным Воинам.

Понаблюдав за ходом битвы, он пришел к выводу, что Железные Руки смогут пока обойтись без него. Он положил драгоценный камень на плоский обломок строительного мусора и достал болт-пистолет из кобуры на бедре мечника. У рукояти была странная, неприятно — органическая текстура, и Шарроукин торопливо проверил наличие патронов. Чем скорее он сможет выбросить это оружие, тем лучше.

Шарроукин наставил дуло на черно-золотой камень.

Он нажал на спусковой крючок, и маугетар взорвался.

Неожиданно высвободившаяся сила показалась Пертурабо глотком воздуха, который делает утопающий, выныривая из океана в тот момент, когда его легкие уже были готовы взорваться. Закованная в железо энергия текла сквозь него, вся его невероятная мощь сейсмической волной вернулась во вспышке перерождения.

Он закричал от боли, ибо ни одно перерождение не бывает безболезненным.

Золотой свет окружал его, горел в глазах, в венах тек расплав яростной сущности примарха. Подобную чистую мощь нельзя было переносить мгновенно, и он выгнул спину, пытаясь принять в ослабевшее тело этот резкий, сокрушительный поток.

Тело Фулгрима изогнулось, откликаясь, ибо в маугетаре находилась не только энергия, украденная у Пертурабо. В нем находились их объединенные сущности, сила, большая, чем сумма ее частей, — сила, которая обеспечит восхождение столь немыслимое, что только жизненная энергия двух примархов могла ее дать.

Доспехи на Фулгриме сгорали, отслаивались, как золотая пыль под ураганным ветром, пока чудовищно раздутое тело, раскаленное от жара, не оказалось обнажено. Призрачное пламя, переливающееся розовым и фиолетовым, вилось вокруг, готовое пожрать его, едва он ослабит внимание.

Пертурабо оперся на кулаки, держась на одном лишь железе в душе. Вернувшаяся сила наполнила кости тяжестью, словно на плечи без его ведома взвалили какое-то бремя.

Он поднялся, с каждой секундой все больше овладевая силой, разливавшейся в теле. Мышцы наполнялись кровью и золотой энергией, сердце билось с мощью кузнечного молота. Спустя, казалось, целую жизнь Пертурабо испытал то же, что при первой встрече с Императором.

Всесильным и всеведущим, наделенным исключительным правом знать, кем он на самом деле был.

С того времени многое изменилось, но и прежним осталось достаточно, чтобы, поднимая Сокрушитель наковален на плечо, он с радостью почувствовал, что поступает правильно. Он размял пальцы и позволил себе потратить несколько мгновений на любование искусным творением. Хорус подарил ему это оружие в качестве символа их союза, но мог ли он подумать, что Пертурабо использует его для убийства одного их его братьев?

Фулгрим увидел свою смерть в глаза Пертурабо и оскалился, истекая изнутри серебряным светом:

— Ты знаешь, что должен это сделать.

— Этого можно было бы избежать, — сказал Пертурабо.

— Сам же понимаешь, что нельзя, — сказал Фулгрим. — Так что покончи с этим быстрее.

Пертурабо кивнул и поднял Сокрушитель наковален, как палач на казни.

Стально-золотая голова молота, очертив геометрически идеальную дугу, расколола тело Фениксийца надвое.

И это был конец.

Глава 27 АПОФЕОЗ ГИБЕЛЬ МИРА ВО ТЬМУ

Но нет, это был еще не конец. От удара молота тело Фулгрима взорвалось, и прозвучавший при этом крик оказался воплем рождения. Из останков Фениксийца вырвалась вспышка чистой энергии, которая наполнила зал невыносимо ярким, всепроникающим светом. Подобно новорожденному солнцу, это невероятное сияние стало центром всего: огненное перерождение, новая плоть, созданная из пепла старой.

Свет усиливался, и Пертурабо сделал шаг назад. С его молота каплями белого фосфора стекала высвобожденная материя, и он понял, что упоительная сила, которую он ощутил при разрушении маугетара, была лишь тенью того, что создавалось в этом сиянии.

Глаза всех в зале обратились к источнику света, хотя наверняка это будет им стоить зрения или даже разума. Заслоняясь от сияния руками, следя за ним в мерцающих отражениях, уцелевшие воины наблюдали нечто одновременно великолепное и ужасное: мучительную смерть и жестокое рождение, слившиеся воедино.

Из центра свечения доносились крики, и страшнее этих криков не было ничего. В них слышались утрата, боль, отчаяние и сожаление о том, что забыто навсегда. Пертурабо казалось, что дьявольские интонации страдания в этих воплях говорят о страхе новорожденного, покидающего утробу матери, об ужасе перед неведомым, наполненным болью миром — и одновременно о желании исследовать этот мир. Такой же восторг испытывает резчик плоти, не знающий иных законов своего искусства кроме того, что работой своей он возвысится.

Когда вопль боли и восторга достиг предела, за которым уже не мог продолжаться, свет начал раскрываться — словно лепестки ночного цветка или светящаяся куколка, выпускающая наружу метаморфическое создание. В центре свечения парило некое существо, и Пертурабо не сразу осознал, насколько невероятно то, что он видит.

Это был Фулгрим — обнаженный в первозданной чистоте, стершей с тела вульгарные рисунки, которыми он уродовал свою плоть, и сделавшей его столь же совершенным, каким его когда-то создал Император. При виде Фениксийца даже величайшим скульпторам пришлось бы отбросить свои инструменты, ибо они не смогли бы изваять ничего столь же прекрасного.

От ран, нанесенных Эйдолоном, не осталось и следа; когда Фулгрим опустил руки, в глазах его блестели отсветы давно погибших миров. Он запрокинул голову, и миллионы камней-душ, поднявшихся вслед за ним из центра планеты, раскололись с оглушительным треском. Исчезая, они жертвовали свою энергию свету, многократно усиливая его, так что вокруг Фулгрима образовалась мерцающая серебряная паутина.

— Я — шепот бога, который варп превратил в крик!

Спина Фулгрима выгнулась, и кости лопнули с громким хрустом. Плоть, недавно казавшаяся столь совершенной, стала текучей и изменчивой; тело его постоянно меняло очертания, словно невидимый гончар обрабатывал его как глину на своем круге. Ноги Фулгрима, вытянутые, как у Витрувианского человека, удлинились и срослись в змеиный хвост, а кожа стала толще и покрылась чешуей, образовавшей сегменты хитиновой брони.

Пертурабо шагнул вперед, к этому существу, рожденному ценой жизни Фулгрима, с отчаянием подозревая, что это и есть его брат.

— Фулгрим, нет… — проговорил он, но изменить что-либо было уже невозможно.

На всей этой планете мертвецов — брошенной планете, после звездного катаклизма лишь надеявшейся, что ее создатели когда-нибудь вернутся за останками своих предков — каждый камень душ, заключенный в могилу или скульптуру, закричал от ужаса. Жизнь, спрятанную внутри эти камней, пожирало божество, чей голод утолить невозможно.

Та, Что Жаждет…

Подношение и жертва, угощение и топливо, и еще многое другое — вот что Фулгрим отдавал в обмен на свой апофеоз.

Его торс раскрылся, полнясь извивающимися жгутами мышц, и наросты плоти проложили себе путь наружу от ребер. Студенистые и подвижные, они вырастали из изменчивой плоти, вначале напоминая усохшие конечности, но постепенно превращаясь в мускулистые руки. Кожа их имела лиловый оттенок, с черных когтей с шипением капал яд.

Но худшее было еще впереди: когда Фулгрим согнулся пополам от боли, сопровождавшей это превращение, свет устремился обратно к нему, своими потоками исчертил тело, словно трещины на солнце, и вырвался из спины двумя гигантскими крыльями, перепончатыми и полупрозрачными. Пронизанные темной энергией, они казались хрупкими, но постепенно обретали прочность, телесность — вещество варпа, нашедшее форму, в которой оно сможет существовать в реальном мире.

Это тело больше не состояло из плоти и крови, так как Пертурабо уничтожил смертную оболочку Фулгрима; это была аватара из света и энергии, души и желания. Происходящее было волевым актом, ибо существо созидало себя только благодаря собственной жажде бытия.

Существо было одновременно собственным отцом и матерью. Поистине непорочное зачатие — или конъюнкция, алхимический союз души, духа и тела.

Лицо Фулгрима превратилось в маску мучительного экстаза, который заставлял терпеть боль ради грядущего удовольствия. Из черепа, точно в тех местах, где в талиакронском покушении прошла снайперская пуля, выросли два обсидиановых рога. Рога загибались назад, так что безупречное лицо казалось по-прежнему невинным, как у ребенка.

— Это мое вознесение в Хаос, — сказал Фулгрим, и голос его был одновременно мелодичным и отталкивающим. — Я принц Нерожденных, лорд Губительных Сил, избранный Развратника и возлюбленный чемпион Слаанеш!

— Что ты наделал? — Пертурабо чувствовал, как при звуке этого проклятого имени содрогаются остатки жизни, еще теплившиеся в планете.

— Я сделал то, на что раньше никто не решался, — пояснил Фулгрим — или существо, бывшее им когда-то. — И моей наградой стало возрождение в жертвенном огне.

Пертурабо не знал, что на это сказать. Его брат умер, и это чудовищное создание — все, что от него осталось. Величественный и благородный примарх, сотворенный Императором как идеальный воин, сгинул бесследно, и Пертурабо чувствовал бесконечную горечь от того, что славные мечты прошлой эпохи оказались так извращены.

— Теперь я вижу все, — сказал Фулгрим, окидывая взглядом зал. Свет, его окружавший, начал тускнеть: камни душ наконец отдали последние капли жизни. — Вижу прошлое и все возможные варианты будущего, вижу настоящее и то, чему сбыться не суждено. Время, которое мы впустую тратим здесь, — пылинка в масштабах Вселенной, прелюдия к вещам как вечным, так и мимолетным.

Пертурабо почувствовал, как дрожит скальная порода: это трещины разломов, начинаясь от полого ядра планеты, поднимались, все ширясь, к поверхности. Пол пещеры с громким треском раскололся, и зал наполнился последним свечением умирающего зеленого солнца.

— Прощай, брат, — сказал Фулгрим. — Мы еще встретимся снова и восстановим наши узы.

Он поднял руки, и из земли выросла стена лазурного цвета, похожая на вспышку энергии при телепортации. Она была ослепительна, но кратковременна, и когда свет погас, Пертурабо увидел, что Фулгрим исчез, а вместе с ним и все Дети Императора.

Вокруг него стояли Железные Воины, и то, чему они стали свидетелями, оставило след в каждом. Некоторые изменились в худшую сторону, некоторые в лучшую, но судить пока было слишком рано. Верные сыны Пертурабо ждали его приказов.

Сверху падал дождь из пыли и осколков, трещины, начавшиеся в полу, перекинулись на огромный купол, который ломался как стекло. В центре зала образовался зигзаг разлома, плиты пола вздыбились под натиском раздробленной породы, вырывавшейся гейзерами зеленой пыли. Йидрис распадался на части. Энергия в сердце планеты исчерпала себя, сила мертвецов, защищавшая этот мир, таяла, и вскоре планету поглотит невообразимое притяжение сверхмассивной черной дыры.

Железные Руки, оказавшиеся на другой стороне разлома, подобрали своих раненых и отступили от трещин и провалов, разрушавших пол зала. Они смотрели на Пертурабо с ненавистью, и он должен был признать, что ненависть эта заслужена. При желании он мог бы уничтожить их всех в одиночку: силы вернулись к нему, и противники знали, что среди них нет никого способного ему противостоять.

Пертурабо положил Сокрушитель наковален на плечо.

— Этот мир умирает, — обратился он к своим воинам, — но мы не погибнем вместе с ним.

Отвернувшись от Железных Рук, он вышел из зала.

Кадм Тиро проводил взглядом примарха Железных Воинов и наконец с облегчением выдохнул. Он понимал, что схватка с Железным Владыкой означала смерть, но битва получилась бы достойная и вошла бы в легенды Медузы — если бы кто-то остался в живых, чтобы о ней рассказать.

— Они ушли, — сказал Вермана Сайбус, бессильно опустив оружие.

— Кажется, ты разочарован, — заметил Тиро.

Сайбус пожал плечами:

— Я надеялся умереть от руки Пертурабо. Любая другая смерть будет недостойной.

Новая трещина разорвала пол совсем рядом, и наружу вырвался еще один столб бледного света, порожденного неизвестным источником в центре планеты. Сверху падали обломки, и сквозь расколотый купол уже виднелось небо лилового цвета.

— Тогда не умирай, — сказал Тиро, сжимая плечо ветерана. — Живи вечно.

Сайбус кивнул и отправился собирать своих немногих уцелевших воинов. Железные Руки отступили к стенам зала, обратно к тем темным секретным коридорам, по которым их провел Варучи Вора. Эльдарский проводник стоял на коленях у стены и руками просеивал зеленую пыль, слой которой уже поднялся до колен. Эта пыль — все, что осталось от бесчисленных самоцветов, уничтоженных ради преображения Фулгрима. По лицу эльдар текли слезы: возможно, он оплакивал гибнущий мир, возможно, что-то еще.

— Нужно идти, — сказал Тиро, когда от ядра планеты поднялась очередная ударная волна. — Этот зал долго не протянет.

— Камень-маугетар, — прошептал Вора, всхлипывая. — Почему он не удовольствовался только им? Слишком… слишком много. Теперь у нас ничего не осталось.

— Мы еще живы, эльдар, — возразил Тиро. — Мы столкнулись с примархами врага и уцелели. Будь благодарен за это. А что касается оружия, которое они здесь искали, то далеко они с ним не уйдут.

Вора посмотрел на него; лицо эльдар преобразилось и больше не напоминало о вежливом ученом (которым Вора, по подозрению Тиро, никогда и не был), а походило скорее на маску жестокого и бесчеловечного монстра, упивавшегося страданиями других и знавшего тысячу способов причинить боль.

— Владыки Комморры не прощают неудачи, — сказал он. — Вы, самонадеянные обезьяны, должны были лишь отвлечь их, чтобы падшие не поняли, в чем настоящая ценность Йидриса.

— Настоящая ценность?

Вора поднял руку, и серая, мертвая пыль потекла у него между пальцев.

— Все прах, — проговорил он грустно. — Целая планета, полная камней душ, она должна была стать нашим спасением, способом умерить голод Той, Что Жаждет, но теперь все пропало… Нет больше силы, которая вернула бы нам то, что наше по праву рождения. По возвращении в Комморру меня ждет смерть.

Тиро не понял все, о чем говорил эльдар, но уловил достаточно, чтобы осознать: их обманывали с самого начала. Они оказались здесь вовсе не для того, чтобы помешать предателям завладеть оружием, способным уничтожать целые миры, — скорее всего, такое оружие вообще не существовало, а история об Ангеле Экстерминатус, которую Фулгрим рассказал Пертурабо на Гидре Кордатус, была изощренной ложью, призванной завлечь Железных Воинов со всем их арсеналом на эту гиблую планету.

Точно так же и рассказ Воры должен был завлечь Железных Рук в это место, чтобы не дать Детям Императора и Железным Воинам понять, что действительно стоит на кону. Но что-то пошло не так, и план эльдар рухнул.

— Ты привел нас сюда умирать, — сказал Тиро. Сверху ударили копья света, и он поднял голову к проломленной крыше, по периферии которой разбитые каменные плиты осыпались потоками осколков.

— Вы, мон-кей, только на это и годитесь! — огрызнулся Варучи Вора и развел руки над головой, словно очерчивая в воздухе замысловатый круг, напоминающий отверстие врат.

Достав пистолет, Тиро навел оружие на голову эльдар.

— Из-за твоей лжи погибли мои братья. Теперь умрешь и ты.

Эльдар произнес на своем языке одно резкое слово, и из врат, которые он обрисовал вокруг себя, вырвалась фиолетовая вспышка. Тиро нажал на спусковой крючок, и болт ушел в пустоту. Он продолжал стрелять, но Вора исчез.

Подошли Сабик Велунд в сопровождении Никоны Шарроукина. Оба были сильно ранены, доспехи обоих были залиты кровью. Тиро благодарно кивнул Ворону, который принес останки Гаруды. Золотой корпус птицы был серьезно поврежден, но он подозревал, что фратер Таматика с удовольствием возьмется за трудный ремонт — если только они сумеют выбраться отсюда без эльдарского проводника.

— И в кого ты стреляешь? — спросил Велунд. — Пора уходить.

— Вора исчез, — ответил Тиро.

— Исчез? Куда?

— Не знаю. Кажется, у него было что-то вроде личного телепортера, — сказал Тиро. — Должно быть, у него на орбите спрятан корабль.

— Только он знал путь наружу, — сказал Шарроукин. — Я пытался запомнить дорогу, но не смог. С направлениями было что-то не то.

— Тогда найдем другой путь к выходу, — ответил Велунд и вынул из ранца переносной радиомаяк.Громоздкий прибор мигнул зеленым огоньком.

В небе раздался рев двигателей, и на визжащих реактивных струях спустился десантный корабль. «Штормовой орел» в расцветке Железных Рук снизился по спирали сквозь разбитую крышу и завис на ревущих столбах раскаленного воздуха. Над гробницей, борясь с ураганным ветром, парили «Громовые ястребы» и «Грозовые птицы».

За поляризованным бронестеклом фонаря в кабине «Штормового орла» Тиро рассмотрел фратера Таматику — тот изобразил ироническое приветствие. Хотя Таматика заслужил самое суровое наказание, Тиро был как никогда рад присутствию своевольного железного отца. Штурмовая аппарель корабля опустилась, и на неустойчивый пол зала спрыгнул Атеш Тарса.

— Немедленно поднимайте на борт убитых и раненых, — скомандовал он. — «Сизифей» и так уже задержался на орбите, но мы своих не оставим.

Иллюзии, которые лабиринт рождал прежде, чтобы запутать путников, исчезли вместе с силой, составлявшей ядро планеты. Пертурабо чувствовал ее тлеющие остатки и понимал, что времени до момента, когда черная бездна сингулярности поглотит Йидрис, осталось совсем мало. Он провел своих воинов по дезактивированному лабиринту на площадь, как оказалось, ставшую местом сражения не менее жестокого, чем в гробнице. Он увидел разгромленный форт Железных Воинов, но не заметил никого из своих генетических сынов. Площадь опустошила беспощадная бомбардировка, какую обычно устраивают, когда хотят стереть с лица земли все живое, — иными словами, типичная бомбардировка Железных Воинов.

Не отвечая на вопросы легионеров, он повел их по изрытой воронками пустоши к выходу из цитадели мертвецов, которая теперь действительно заслуживала такое имя. Гробницы опустели, немногие уцелевшие скульптуры казались абсолютно безжизненными, а от мерцающего зеленого света, раньше омывавшего все здания, не осталось даже отблеска.

Укрепления у стены также исчезли: «Носорогов» уничтожил артиллерийский огонь, сама же стена обвалилась на сотни метров в обоих направлениях. Несколько гробниц и мавзолеев, ютившихся рядом со стеной, были стерты с лица земли серией залпов, которые расчистили путь от цитадели обратно к зоне высадки.

Не было видно ни Детей Императора, ни Железных Рук. Йидрис рассыпался на части: в земле открывались глубокие разломы, и из этих ран вырывались клубы пыли и дыма, подсвеченные слабым зеленым заревом. Из недр планеты доносился мучительный стон, с которым под немыслимыми нагрузками ломалась структура этого мира, созданного давно погибшими эльдар.

Наконец изматывающий марш-бросок сквозь плотные, приглушавшие все звуки облака пыли привел Железных Воинов к фортификациям вокруг зоны высадки. Пертурабо с облегчением увидел, что эта область, похоже, атаке не подверглась.

Стены укреплений пошли трещинами от самого основания, и на любой обычной планете судьба кузнеца войны, отвечающего за такую крепость, была бы предрешена. Но данная планета была далеко не обычной, и почва под стенами отличалась такой же ненадежностью, как и раса, когда-то населявшая этот мир.

Ворота крепости распахнулись, выпуская роту блестящих железом «Лэнд рейдеров», украшенным черными и золотыми шевронами. Их оружие было приведено в боевую готовность; в верхнем люке головной машины сидел командир Стор Безашх.

— Повелитель, вы живы! — воскликнул Торамино. — Когда кузнец войны приказал открыть сплошной заградительный огонь, мы опасались худшего.

Пертурабо кивнул, но прежде чем он успел отдать какой-либо приказ, орудия машины Торамино развернулись, гудя зарядными конденсаторами перед выстрелом. Услышав приглушенный клубами пыли рев, Пертурабо резко обернулся. «Лэнд рейдер» Торамино уже маневрировал, занимая огневую позицию, но знакомый тон в шуме двигателя заставил примарха поднять руку.

— Не стрелять, — приказал он, когда из дыма показался, с трудом двигаясь, потрепанный танк.

Чудом уцелевший «Мучитель», покрытый шрамами и выбоинами, медленно подъехал к строю «Лэнд рейдеров». Основное оружие танка было вырвано с корнем, надстройка лишилась всех спонсонных орудий, корму охватило пламя от загоревшихся двигателя и топливных отсеков. Огромные прорези почти оторвали листы пластальной брони, и механические внутренности танка волочились за ним в блестящем масляном потоке.

Под финальный грохот двигателя «Мучитель» остановился — на этот раз уже навсегда. Боковые люки распахнулись, лязгнув о разбитый корпус и выпуская наружу клубы густого, черного как смоль дыма. Воин в покрытой сажей броне цвета необработанного металла практически выпал из танка, волоча за собой товарища в доспехе катафракта. Такая ноша оказалась для него слишком велика, и он упал как подкошенный, срывая с головы шлем и жадно глотая воздух. Оба воина были залиты кровью и опалены пожаром, убившим сверхтяжелый танк, но Пертурабо почти сразу узнал в них Камнерожденного и Форрикса.

— Фальк, Кроагер, помогите вашему товарищу-триарху, — приказал он, затем повернулся к Торамино: — Протоколы эвакуации. Всей технике и персоналу немедленно вернуться на корабли.

Воины поспешили выполнить приказ, а сам Пертурабо решительно зашагал к посадочным площадкам.

Пертурабо стоял, наблюдая за агонией старого эльдарского мира. Ему уже доводилось видеть, как умирают планеты, очищенные от всякой органики вирусом «Пожиратель жизни» или опустошенные бомбардировкой циклоническими торпедами. Он видел даже, как за считанные минуты сжигает планету случайная вспышка ее же солнца. Но никогда ему еще не случалось видеть планету, гибнущую изнутри.

С каждой секундой поверхность перламутрового шара становилась все темнее, скрываясь за облаками выбросов, достигавших тропосферы. Строения, еще остававшиеся внизу, на планете, были полностью уничтожены: их разрушили землетрясения, с нарастающей силой поднимавшиеся от самого ядра, или поглотили разломы шириной с континент, которые изрезали верхние слои искусственного планетоида.

«Железная кровь» пыталась уйти с орбиты, но притяжение, исходившее от Ока Ужаса, изо всех сил старалось подчинить себе реальность. Флот Железных Воинов уже лишился нескольких меньших кораблей — колоссальные силы черной дыры затянули их в свои объятья. Только капитальные корабли обладали двигателями достаточно мощными, чтобы сопротивляться этому неумолимому притяжению, но и они могли лишь отдалить неизбежное. Навигатор «Крови» не сумел обнаружить даже намека на Верхние Пути, которые привели их к этой планете, и отчаянные поиски другого выхода пока не приносили результатов.

Форрикс, Кроагер и Фальк стояли позади, ожидая приказа, но Пертурабо не знал, что им сказать. Он был примархом, созданным, чтобы стать богом среди обычных людей, но что он сам значил по сравнению с такой космической силой? Мог ли он заставить черную дыру освободить корабли или обернуть время вспять одним мановением руки? Несмотря на все свое могущество, он все равно подчинялся законам Вселенной.

Корпус «Железной крови» стонал, его несокрушимая надстройка деформировалась от немыслимых разрывающих нагрузок, на которые она не была рассчитана. Корабль кричал от боли, и его духи машин наполняли командную палубу статическими помехами страха.

Флот Детей Императора исчез, последовав за Фулгримом в его возвышении. Пропал даже Юлий Кесорон, хотя Форрикс и Камнерожденный клялись, что он при обстреле площади укрылся вместе с ними в «Мучителе». Пертурабо не знал, куда делся его двуличный родственник, да и знать не хотел. Предательство заставило сердце Пертурабо окончательно окаменеть, и теперь он был убежден, что может доверять решениям лишь одного человека.

Был только один воин, который говорил искренне и руководствовался самыми благородными намерениями: Хорус Луперкаль. Отныне Пертурабо будет доверять только ему.

— Какие будут приказы, повелитель? — спросил Форрикс.

Пертурабо обернулся к своим триархам, каждый из которых за время пути сюда обзавелся собственными шрамами.

Барбан Фальк стал выше и как будто значительнее, словно обрел некую внутреннюю силу, которой раньше не обладал. Его доспех потемнел, местами до черноты; когда Форрикс чуть раньше окликнул воина по имени, Пертурабо услышал ответ Фалька:

— Больше не называй меня так, теперь я просто Кузнец войны.

Кроагер тоже изменился: какая-то скрытая часть его натуры вырвалась на свободу, и подавить ее уже было нельзя. Он все еще сохранил браваду убийцы, но теперь в этой кровожадности появились отточенность и целеустремленность, говорившие о служении некой более высокой цели, чем просто упоение боем.

Форрикс же, напротив, казался подавленным, и горечь загасила тот огонь, который раньше направлял его в самые жестокие битвы. Пертурабо хорошо понимал это чувство: ужас предательства, невыносимая тяжесть знания, что верить нельзя никому.

— Мои приказы? — переспросил Пертурабо. Он повернулся обратно к смотровому экрану, на котором чудовищная черная дыра кипела темной энергией. Он заглянул в самое ее сердце, вспоминая как мифы и легенды, окружавшие подобные феномены природы, так и научные факты и гипотезы касательно их происхождения — и безумные предположения о том, что может находиться с другой стороны подобной черной дыры.

— Я никогда не иду назад, — ответил Пертурабо. — Только вперед.

— Повелитель? — снова заговорил Форрикс. — Ваши приказы?

— Идем внутрь.

— Внутрь черной дыры? — Кроагер был в ужасе. — Это самоубийство.

— Отнюдь, мой триарх, — ответил Пертурабо, внезапно понимая правду. — Фулгрим сказал, что мы встретимся снова, и я ему верю. Нам не суждено умереть здесь, а выход остался только один — двигаться вперед.

Пертурабо вгляделся в бездну черной дыры, словно бросая ей вызов.

— Таков мой приказ. Выполняйте. Немедленно.

Теогонии-IV

Он родился в огне.

Или, точнее, переродился?

Люций кожей чувствовал тот убийственный жар, который поглощал все без остатка, питаемый химическими реакциями, усиливаемый почти осознанным желанием пожирать. Его глаза открылись, тело пронзила восхитительная боль. Он был жив, и одним этим слоило наслаждаться, особенно учитывая предшествовавшие события.

Шарроукин.

Его убил этот Гвардеец Ворона.

И все же он был жив.

Люций помнил, как парные черные клинки вонзились в его тело так, как это делает оружие палача. Боль от мечей, разрезавших грудь и пробивших оба сердца и легкие, оставила после себя достойное воспоминание, которое до сих пор вызывало в нем дрожь удовольствия.

Он сел, дотронулся руками до плеч — и не обнаружил никаких следов смертельных ран. Только гладкая кожа, удивительно приятная на ощупь. Он находился на железной каталке в апотекарионе, больше похожем на лабораторию безумца: стены скрыты под толстыми трубами, жидкость в которых кипела, выпуская пар, от жары в помещении.

Весь апотекарион был объят яростным пламенем, явно родившимся в результате поджога. На полу и стенах горели ядовитые химикаты, пролившиеся из разбитых реторт и лопнувших баков для хранения высокотоксичных горючих веществ.

Он был жив. И он был не один.

В центре лаборатории шла борьба не на жизнь, а на смерть: два чудовища гигантских размеров сражались со своим творцом и хозяином этой обители проклятых — апотекарием Фабием. Один из терат казался отвратительной мешаниной искривленных конечностей, его тело раздулось от опухолей и наростов, вызванных гиперэволюцией. Конечности и части тела другого множились с каждой секундой, причем предназначение их невозможно было определить.

Несмотря на все уродливые деформации, кошмарным образом преобразившие плоть терат, Люций разглядел на их телах отметки легиона: неизвестно, кем эти существа станут в будущем, но раньше они оба были Имперскими Кулаками.

Оружие Фабия состояло из посоха с пикой на конце и крупнокалиберного пистолета, стрелявшего трассирующими снарядами. При попадании они выбрасывали облако смертельных токсинов, но мутанты, казалось, от них становились лишь сильнее. Только огонь причинял им боль, и их сверхмодифицированная плоть неплохо горела.

— Люций! — заорал ему Фабий. — Помоги мне! Спаси образцы геносемени!

Обычно Люций не считал нужным подчиняться приказам кого-то вроде Фабия, но на этот раз он решил, что услуга, оказанная апотекарию, потом может оказаться нелишней. Он соскочил с каталки и осмотрел столы, выстроившиеся вдоль стен, в поисках какого-нибудь подходящего по виду устройства.

Наконец его взгляд остановился на криоконтейнере, прикрепленном к стене охлаждающими трубками и контрольными кабелями. Люций с трудом пробился сквозь пламя: доспех защитил его от жара, но без шлема кожа на его покрытом шрамами лице пошла пузырями, а волосы, и так поредевшие, выгорели полностью, уже навсегда.

Боль при этом была изумительной.

Один из терат упал: тело его, пронзенное посохом Фабия, уже не могло справиться с грузом хаотических мутаций. Второй монстр был объят пламенем с головы до ног, и плоть его стекала с костей, словно расплавленный воск. Фабий выстрелил ему в голову, и позвоночник существа треснул, не выдержав нового скачка эволюции.

Схватив контейнер, Люций оторвал его от стены. Разорванные трубки обдали его горячей жидкостью, которая воняла чем-то органическим — аммиаком мочи и биологическими отходами. Стенки контейнера раскалились, и он закричал от боли, хотя мозг его чувствовал наслаждение.

— Уходи! — крикнул Фабий, пробираясь через лабораторию. Пламя уже подступало к бочкам со взрывчатыми веществами. Откуда-то из глубины апотекариона раздались глухие взрывы, и в зал вырвались потоки огня.

Развернувшись, Люций бросился к выходу и вслед за Фабием выскочил в коридор.

Апотекарий ударил по запирающему механизму двери, и бронированная перегородка резко опустилась. Люций чувствовал испепеляющий жар даже через взрывостойкую пласталь и слышал, как один за другим взрываются баки с химикатами.

— Быстрее! — рявкнул Фабий. — Отдай мне образцы геносемени. Если они разморозятся, то погибнут.

Люций поставил криоконтейнер на пол и вскрыл герметичный затвор. Верхняя половина контейнера открылась, выпуская клубы пара. Фабий в лихорадочной спешке активировал свой сильно модифицированный нартециум, из которого показался вакуумный цилиндр, способный вместить несколько колб с образцами.

Люций увидел двенадцать колб с зиготами; некоторые запотели от жара, другие треснули и теперь протекали. Вдоль контейнера горели датчики, по одному на каждую колбу. Все они горели недобрым, бесполезным красным светом — кроме одного.

— Дай ее мне! — закричал Фабий. — Сейчас же!

Люций вынул последнюю колбу. Металлическая поверхность, когда-то гладкая, теперь обгорела и искривилась, но генетический материал, содержавшийся внутри, каким-то чудом не пострадал. Фабий выхватил колбу у него из рук и ввернул герметизирующую крышку сосуда в приемный разъем нартециума. Механизм зашипел, выравнивая давление, и указатель наполненности начал понижаться, пока колба с зиготой не опустела.

— Только один, — с горечью сказал Фабий и в отчаянии отшвырнул колбу. — Столько усилий и столько времени потрачено, но выжил только один.

— Что там случилось? — спросил Люций.

Фабий отмахнулся:

— Не твоего ума дело, мечник. Кстати, тебе я могу задать тот же вопрос. Когда Фениксиец доставил тебя в мой апотекарион, ты бы совершенно мертв. Как вышло, что теперь ты жив?

Люций покачал головой.

— Я не знаю. Наверно, смерти я пока не нужен.

Фабий коротко хохотнул — мрачно, без всякого веселья.

— Тогда, возможно, мне стоит тебя изучить, — сказал он, рассматривая мечника с хищным интересом.

Чувствуя, что оставаться здесь опасно, Люций поднялся на ноги и пошел прочь от апотекариона, не оглядываясь. Добравшись до перекрестка в лабиринте коридоров, он уже ощущал себя сильнее, чем когда-либо прежде. Темный принц среди людей.

Под ботинком что-то хрустнуло, и он поднял пустую колбу, которую выбросил Фабий. От огня ее поверхность местами почернела, местами пожелтела, но одна строка текста, выгравированная в металле, еще сохранилась.

Люций поднял колбу повыше к люменам, но надпись все равно была практически неразборчивой. Похоже на имя, но он мог разобрать только отдельные слоги.

— хо… н… су, — прочитал он.

Джон Френч Чёрное Око

Не переведено.

Аарон Дембски-Боуден Предатель

Действующие лица

ПРИМАРХИ

Магистр войны Гор Луперкаль ― примарх Сынов Гора

Ангрон ― примарх Пожирателей Миров

Лоргар Аврелиан ― примарх Несущих Слово

Магнус Красный ― примарх Тысячи Сынов

Робаут Жиллиман ― примарх Ультрадесанта

XII ЛЕГИОН «ПОЖИРАТЕЛИ МИРОВ»

Вориас ― Лекцио Примус, подразделение библиариев

Эска ― кодиций, подразделение библиариев

Кхарн ― капитан Восьмой роты, советник Ангрона

Каргос «Плюющийся кровью» ― апотекарий Восьмой роты

Джеддек ― знаменосец Восьмой роты

Скане ― сержант Восьмой роты, отделение разрушителей Скане

Гарте ― сержант Восьмой роты, тактическое отделение Маракана

Делварус ― центурион Сорок четвертой роты, отделение триариев Делваруса

Лорке «Первый» ― дредноут, модель «Контемптор».

Нерас ― дредноут

XVII ЛЕГИОН «НЕСУЩИЕ СЛОВО»

Аргел Тал ― Гал Ворбак, командующий Вакра Джал.

Эреб ― Первый капеллан, Темный Апостол Слова

Эшрамар ― сержант Вакра Джал, отделение испепелителей Эшрамара

XIII ЛЕГИОН «УЛЬТРАДЕСАНТ»

Орфео Кассандар ― легат Арматуры

СЛУЖАЩИЕ ФЛОТА

Лотара Саррин ― флаг-капитан боевого корабля XII Легиона «Завоеватель»

Ивар Тобин ― первый помощник боевого корабля XII Легиона «Завоеватель»

Фейд Халлертан ― офицер боевого корабля XII Легиона «Завоеватель»

Лералла — провидица боевого корабля XII Легиона «Завоеватель»

Кеджик ― вокс-магистр боевого корабля XII Легиона «Завоеватель»

Благословенная Леди ― Исповедник Слова

МЕХАНИКУМЫ МАРСА

Вел-Хередар ― архимагос венератус, представитель Келбор-Хала

ЛЕГИО АУДАКС «УГОЛЬНЫЕ ВОЛКИ»

Венрик Солостин ― Принцепс Ультима, принцепс командирского титана «Сиргала»

Тот Кол ― модерати примус командирского титана «Сиргала»

Кида Бли ― модерати секундус командирского титана «Сиргала»

Девятый ― адепт Механикума, командирский титан «Сиргала»

Аудун Лирак ― Принцепс Пенультима

ЛЕГИО ЛИСАНДА «СТРАЖИ ГРАНИЦЫ»

Максамиллиен Делантир ― принцепс титана «Ардентор»

Эллас Гиле ― модерати примус титана «Ардентор»

Кей Адарас ― модерати секундус титана «Ардентор»

НЕИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Тибарал Фаль`кр ― праксуарий, имперский магнат Нуцерии

Ошамай Эврел`Коршай ― генерал Родственной Стражи Фаль`кра

Дамон Пританис ― Вечный

Потому что нам нельзя было доверять. Императору требовалось оружие, которое никогда не поставит собственные желания выше желаний Империума. Оружие, которое никогда не укусит кормящую руку. Пожиратели Миров не были таким оружием. Все мы обнажали клинки только ради пролития крови, и все мы ощущали ликование, побеждая на войне, в которой никогда не было необходимости. Мы — не такие ручные и надежные питомцы, каких желал Император. Волки повинуются, а мы нет. Волкам можно верить, нам же — никогда. Они обладают отсутствующей у нас дисциплиной, поскольку их чувства не пылают от гудящих в затылке Гвоздей Мясника.

Когда Волков зовут к ноге, они всегда повинуются. И из-за этого непонятно, почему они называют себя волками. Император приручил их, надел на них ошейники, и они подчиняются любому его капризу.

Однако волк так не поступает. Это собачье поведение.

Вот почему мы больше не Псы Войны, а Пожиратели Миров.

Восьмой капитан Кхарн, из неопубликованного трактата «Восемнадцать Легионов»

Пролог ИССТВАН III

Тело обнаружил Скане. Он стоял по колено в трупах возле разбитого остова боевого танка «Лендрейдер», облаченный в броню, покрытую черным из-за греховности используемого им оружия.

— Каргос, — передал он по воксу. Насыщенный помехами голос дребезжал. Во время боя один из врагов попал ему в горло, и это вызвало сотрясение аугметических голосовых связок. Они нуждались в настройке по возвращении на «Завоеватель».

— Каргос, — снова произнес он в могильную тишину вокс-канала.

— Что? — ответ брата тоже пострадал от помех, однако их причиной была не бионическая трахея, а куда более заурядное искажение воксом.

— Отследи мою локационную руну, — сказал Скане. — Иди сюда.

— Я занят. Оглянись вокруг, сержант. Думаешь, сейчас моя помощь нужна тебе одному?

Скане не стал озираться по сторонам. Он знал, где находится и что увидит — он был в самом центре, и количество погибших исчислялось тысячами. На большинстве были доспехи зеленого цвета мелководных океанов, потрескавшиеся и расколотые предательством былых сородичей. Это были бывшие Сыны Гора, преданные своими братьями и убитые за неверность. На их фоне запятнанные кровью белые доспехи выделялись, словно жемчужины среди водорослей. Здесь пало слишком много Пожирателей Миров, хотя победа и была неоспорима. Со всех сторон город был мертв, от него остались только пепел со щебнем.

На Скане упала тень, заслонившая слабое светило. Сотрясая истерзанную землю, мимо с треском и лязгом прошел «Пес войны» Легио Аудакс. Воин махнул проходящей боевой машине рукой, но не получил никакого отклика, кроме тусклого блеска солнца на гарпуне «медвежьих когтей» титана. Тот двинулся дальше, выворачивая ноги и вдавливая ими в землю керамит, кости и искореженное железо. Напоминающая волчью морду кабина опустилась, выискивая среди мертвых и умирающих жизненные показатели и отметки сканеров.

Скане повернулся спиной к уничтоженному танку и опустился на колени у его переднего края, возле минного трала, покрытого царапинами и залитого кровью. Пронзенное шипами ковша тело подергивалось в неудобном положении, пальцы продолжали тщетно скрести по металлу. Скане не знал, каким образом придавленный воин продолжает оставаться в живых, и сомневался, что дрожащая истекающая кровью фигура переживет процесс снятия с трала. И все же он снова заговорил.

— Каргос, — в третий раз произнес он. Перед ответом апотекария прошло несколько секунд.

— Я же сказал тебе, что занят. Почини свое проклятое горло или заткнись и жди, пока мы не вернемся на борт корабля.

Скане расстегнул замки на шее умирающего воина и снял шлем с шипением выходящего сжатого воздуха. Обнажившееся лицо было бледным и залитым кровью изо рта. Открытые глаза ничего не видели, а рот шевелился в лишенной слов беззвучной ярости.

— Я нашел Кхарна, — передал Скане по воксу.

На этот раз Каргос отозвался сразу же.

— Иду.

Часть 1 АРМАТУРА, ВОЕННЫЙ МИР Спустя год после резни на Исстване V

Последние слова

— Всем, кто слышит эти слова. Молю вас разнести их по Империуму. Я вице-адмирал Тион Конор Галл Андарионского флота, размещенного в Пределе Квинтус Ультрамара. Мой личный код три-три-пробел-девять-один-К-О-Л-пять-один. Мы подверглись преднамеренному и враждебному нападению со стороны флота, носящего цвета Двенадцатого Легиона Пожирателей Миров. Наши эскорты уже уничтожены. Уцелевшие крупные корабли берутся на абордаж. Большинство погибло сразу же.

Верфи Фульгентия утрачены из-за предательства. Сообщите…

— Вариано, они продолжают глушить сигнал. Мне плевать, как ты это сделаешь, но пробейся через помехи, иначе я сам тебя пристрелю…

— Говорит адмирал Галл с Андарионского флота. Сообщите сборному пункту на Калте. Сообщите лорду Жиллиману. Нас предали. Нас предали.

Адмирал Тион Конор Галл. На борту линкора Ультрадесанта «Легат», размещенного возле Латоны.

— Теодос всем оставшимся силам: держите оборонительный порядок над арктическим кругом. Не давайте им бомбить, пока не отправят астропатический вопль. Всем незанятым в бою фрегатам поддержки в семнадцатом квадрате: взять на прицел корабль Несущих Слово с идентификатором «Песнь смерти».

Сбейте его, пока он не навел лэнсы на арктическую крепость.

— Всем членам экипажа «Эквитас», не принесшим жертвенный обет, направиться к спасательным капсулам.

— Теодос флоту: мы обездвижены и горим, весь второстепенный экипаж покидает корабль. Прекратите попытки защитить нас. Повторяю: прекратите попытки защитить нас. Используйте свои пушки в другом месте.

— Почему не получается? Почему астропаты молчат?

— Соедините меня с «Песнью смерти». Меня не волнует, ответят ли они.

— Семнадцатый, я знаю, что вы меня слышите. Мы ваши братья. Что за безумие вас охватило? Что за безу…

Магистр флота Гай Теодос. На борту боевого корабля Ультрадесанта «Эквитас», размещенного возле Уликсиды.

— По-прежнему ни слова с Калтского сборного пункта. Возможно, сигнал даже до них не доходит.

— Один из нас должен выбраться отсюда живым…

— Флагман «Азуреусу»: выходите из боя любыми необходимыми способами. «Слезы Кияноса» и «Бессмертный патриарх» должны выдвинуться для поддержки, выполнив маневр Семи Восхождений, чтобы принять на себя весь удар, предназначенный «Азуреусу». Всем эскадрильям сопровождения: образовать вокруг «Азуреуса» перехватывающее построение «Деникво». «Игитур», прекратить атаку и навести орудия на третий квадрат для поддержки «Азуреуса». Я хочу, чтобы вы сняли у него с хвоста этот корабль Двенадцатого. У нас на это будет всего один шанс.

— «Азуреус», во имя Императора и Пятисот Миров, бегите и не останавливайтесь. Бегите к Арматуре и передайте от меня привет Орфео.

Командующий Криос Касан, капитан боевого корабля Ультрадесанта «Винкулум Унитатис», размещенного возле Эспандора

1 ПЕРВОСВЯЩЕННИК И КОЛДУН АРМАТУРА ПЕСНЬ ВАРПА

Базилика Перегрина представляла собой бронированную крепость, которая возвышалась над зубчатыми стенами хребта флагмана и давала возможность обозревать варп над всем боевым кораблем «Фиделитас Лекс». На любой планете этот собор сам по себе был бы дворцом, он отдельно равнялся по размерам городскому сектору и был относительно скромным подобием Имперского Дворца Терры.

В увенчанной куполом обсерватории на вершине центрального шпиля находился Лоргар Аврелиан. Облаченный в доспех, но безоружный владыка Несущих Слово спокойно стоял, пока на сотнях палуб у него под ногами его сыновья готовились к войне. Корабль был полон криков и песнопений, но Лоргар продолжал невозмутимо наблюдать за тем, как безумная дымка разбивается о купол.

— Брат, — донесся сзади голос.

Лицо Лоргара — бледное, богоподобное и покрытое золотистыми надписями — озарилось теплой улыбкой. Нарушив свое небесное бдение, он обернулся, гулко стукнув подошвами по мозаичному полу. Его приветствовал образ брата Магнуса.

Кожа Лоргара напоминала по цвету расписанный золотом мрамор, Магнуса же — обожженную медь. Оба примарха были отражениями отца, созданными по образу Императора, но при этом Лоргар напоминал эстетично-прекрасное изваяние, покрытое изящными рунами и кружащимися мандалами, а Магнус больше походил на краснокожего языческого идола — воплощение Бога-Солнца вроде тех, которым поклонялись примитивные народы в менее просвещенные эпохи. Его кожа обладала красным оттенком освежеванной мускулатуры, а доспех был сделан из золотых чешуй, обрамленных слоновой костью. Бронзовый шлем венчала львиная грива щетинящихся багряных волос. Плащ был закреплен на плече геммой из вулканического стекла размером с кулак, выполненной в виде черного скарабея. Лоргар не был уверен, где на самом деле находится брат, однако стоявшая перед ним спроецированная сущность была идеальна в каждой мелочи.

— Магнус, — произнес он, продолжая улыбаться. — Скажи мне, что ты принял решение.

Как и всегда, Лоргар проявлял свои эмоции максимально открыто, и его глаза сияли искренней благодарностью за появление брата. Однако Магнус все равно оставил слова без ответа.

— Я слышу, как твои сыновья готовятся к войне, — сказал он вместо этого.

Улыбка Лоргара не исчезала.

— От этого звука стынет кровь, да? Они так сильно изменились после Исствана.

— Как и ты, — сказал Магнус.

Наконец, улыбка Несущего Слово померкла, и он вновь перевел взгляд на бурлящие небеса.

— Странно. Такие же слова от Ангрона звучали бы как комплимент, ну или настолько близко к нему, насколько наш брат вообще на это способен. Но у тебя они больше напоминают проклятие.

Магнус пожал плечами.

— Я бы не поверил Ангрону, если бы он поклялся мне, будто вода влажная. Наш брат слеп. Слеп и сбился с пути.

— Ты его недооцениваешь, — произнес Несущий Слово. — Он также меняется. Все мы меняемся. Ах, Магнус, ты увидишь, как теперь сражаются мои Несущие Слово. Всего несколько лет назад я бы даже представить этого не мог… — Лоргар снова улыбнулся, а затем покачал головой. — Но ты пришел сообщить мне о своем решении, не так ли? Прошу тебя, брат, говори.

Чародей слегка качнул головой.

— Сперва расскажи мне про Калт. Приливы Великого Океана разбиваются о края системы Калта, Лоргар, и оттуда исходят тошнотворные волны смерти.

— Прискорбно, однако необходимо.

Магнус фыркнул, но Лоргар не был уверен, веселье ли это, или же насмешка. Он снова обратил глаза к кипящему хаосу варпа и, не мигая, вглядывался в ядовитые глубины выраженных эмоций.

— Я рад, что ты пришел, — сказал он наконец. — Мне тебя не хватало.

Магнус издал низкий грохочущий смешок.

— Я так понимаю, с Ангроном не получается того братского товарищества, на которое ты надеялся?

Сияющая улыбка Лоргара померкла в третий раз, но он не ответил.

Магнус подошел к брату. От образа Алого Короля не исходило никаких запахов, но психическая проекция вызывала у Лоргара зуд по коже. Как бы силен ни стал Несущий Слово, от одного лишь пребывания рядом с Магнусом у него ныли зубы. Высокий сородич оказывал на его сознание ощутимое давление. Ничего психического, никаких тонкостей. Это была грубая сила души, ощущаемая в момент встречи психических разумов.

— Где мы? — спросил Магнус.

— Недалеко от места, где нам необходимо быть, — отозвался Лоргар.

— Так это секрет?

— Не секрет, а сюрприз. Это разные вещи.

Магнус запнулся.

— А где Кор Фаэрон? Где Эреб?

Несущий Слово наклонил голову, чтобы снова посмотреть на брата.

— Ты чувствовал на Калте смерть? Это их рук дело.

Магнус издал уклончивое ворчание.

— Легионы сражаются друг с другом, — мягко произнес Лоргар с нажимом, — а галактика охвачена пламенем. Смирись с этим. Прерви свое затворничество в Великом Оке. Возвращайся в бой. Ты станешь частью планов Гора, и тебе не придется спрашивать меня, что происходит, где и почему. Ты будешь знать, где на доске находятся фигуры. Будешь сам их переставлять.

На сей раз уже Магнус отвел взгляд от покрытых солнечными пятнышками глаз брата, столь же божественных, как и улыбка того.

— Ты так еще и не решил, да? — спросил Лоргар.

— Решу. По крайней мере, до наступления конца.

Лоргар не стал настаивать дальше. Они просто стояли и слушали, как варп с воем бьет в заговоренное стекло обсерватории, а на далеких нижних палубах поют Несущие Слово.

— Скажи мне одну вещь, — наконец, произнес Лоргар. — Ты ощущаешь стыд из-за того, что Русс переломил тебе спину об колено?

— Аврелиан, — в устах Магнуса имя прозвучало предупреждением.

Лоргар сделал рукой примирительный жест и сменил тему.

— Однажды ты предостерег меня не полагаться на Эреба и Кор Фаэрона в столь большой степени.

— Ты не обладаешь даром следовать советам, — заметил Магнус.

Лоргар рассмеялся, мягко выдохнув сквозь улыбку.

— Это так, однако ты был прав.

— Разумеется, — сказал Магнус и продолжил, — расскажи мне про Аргела Тала.

Примарх не пытался скрыть свою заинтересованность.

— Сейчас он на борту «Завоевателя» вместе со своей элитой Вакра Джал. Из трех моих ближайших сынов он один остается предан моему замыслу. Но он сломлен, брат. Что же касается двух других… Я люблю их за гордость и амбициозность, однако варп вокруг них сгущается, насыщаясь болезнью их душ. Теперь они ведут собственные игры. Эреб играет в них по велению богов. Он раб, который мнит себя королем. Кор Фаэрон же играет в них по собственным причинам.

Он сделал паузу, почти что не желая продолжать.

— А Ариман… такой же?

Магнус неосязаемо положил руку брату на плечо. Эфирная кисть парила над куском пергамента, прикрепленным к доспеху Лоргара.

— Да. Отвратительно, что у нас это общее, не так ли?

Лоргар кивнул и тихо выдохнул, что не вполне было вздохом.

— Я знаю, что порой бывал трусом. Несмотря на всю мою страсть и рвение, я заколебался перед последней преградой. Мне не следовало посылать Аргела Тала в Око, пока я сам туда не вступил. Об этом я сожалею больше всего. Он превратился в одержимое создание, терзаемое призраком единственной жизни, которую ему не удалось спасти. Хуже того, он застрял между тем, чем был, и тем, чем ему предначертано стать.

Призрачная рука приподнялась.

— Судьба не скреплена печатями, Лоргар. Измени ее, пока можешь.

— Именно это я и намереваюсь сделать. Он — лучший и худший из моих сынов. Самый сильный и самый сломленный. Я очень многому научился на том, что с ним сотворил Пантеон.

Магнус повернул лицо к волнам Великого Океана, разбивающимся о поле Геллера корабля.

— Мне не нравится, что ты отзываешься об этих разумных бурях, как о пантеоне.

Лоргар бросил взгляд вбок, и сочленения его брони издали жужжание.

— Это слово не хуже других, Магнус. И я не могу изменить истину об их сущности.

— Слова обладают властью, Лоргар. Мне вряд ли нужно тебе об этом напоминать, — колдун внезапно ухмыльнулся. — И хватит на меня таращиться, брат! Особенно на мой глаз.

Улыбка не до конца лишила фразу жесткости.

Однако Лоргар не повиновался. Он открыто смотрел на постоянные метаморфозы образа Магнуса: полководец без левого глаза, с зашитой раной: циклоп с единственным громадным оком вместо человеческих глаз: чародей с гладкой плотью на том месте, где никогда не было правого глаза.

Когда Несущий Слово, наконец, заговорил, в его голосе абсолютно не было того неуверенного сомнения, которым была отмечена вся его жизнь на протяжении множества лет до Исствана V.

— Меня всегда нервировало, что ты больше всех похож на Отца.

Магнус приподнял покрытую шрамами бровь.

— Я? Это ты был создан его копией, Лоргар. Не я.

— Я не имею в виду физическое сходство, — Лоргар провел покрытой священными надписями рукой по татуированному лицу. — Я говорю о твоей… безликости. Ты столь же могущественен, как он, и твое лицо точно так же пляшет.

Теперь настала очередь Магнуса усмехнуться.

— Я не так силен, как наш отец. Жаль, что это не так.

Лоргар отмахнулся.

— Кто-нибудь из нас видел твое подлинное лицо? Было ли у тебя когда-то два глаза?

Магнус наклонил увенчанную короной голову.

— А ты разве не слышал историю, как я вырвал свой правый глаз, пожертвовав им ради знания? — примарх улыбнулся. — Мне она нравится. Возможно, она моя любимая.

— Я все их слышал, — отозвался Лоргар, желая услышать больше, но оставляя тему. Он слишком хорошо знал, что меднокожего брата невозможно вызвать на откровенность, если тот не имеет такого желания. — Мне нужен твой совет, Магнус.

— Как всегда, он к твоим услугам. Хотя я напомню тебе, что произошло, когда в прошлый раз ты его попросил лишь для того, чтобы проигнорировать.

Несущий Слово не рассмеялся горькой шутке, даже не улыбнулся.

— Ты имеешь в виду тот раз, когда я обнаружил, что Отец лгал всему Империуму, и что вселенная вовсе не лишена богов, как он настаивает? Да, смутно припоминаю те события.

— Это одна из точек зрения. И, разумеется, она неверна.

Лоргар покачал головой.

— У меня нет ни желания, ни нужды обсуждать подобные вопросы. Меня тревожит куда более насущное обстоятельство. Взгляни, брат. Это произошло в прошлом месяце, когда мы штурмовали какой-то бесполезный лояльный Трону мир, который Ангрон просто не смог оставить в покое. Его Пожирателей Миров нельзя было отозвать. Они вырезали население.

Он сделал жест свободной рукой, и перед братьями возникло туманное изображение. Магнус мгновенно узнал фигуру, вооруженную двумя массивными устрашающими топорами и закованную в стилизованное бронзовое облачение короля-гладиатора. Она запрокинула покрытую шрамами голову, безмолвно ревя в небо. Исходящие из черепа кабели хлестали из стороны в сторону, словно грива кибернетических косичек. Большая их часть была воткнута в силовые разъемы доспеха. Как обычно, некоторые вырвались в горячке боя.

— Он умирает, — произнес Лоргар.

Магнус посмотрел, как изображение Ангрона беззвучно останавливает атакующий транспортер «Химера». Тот врезался в него и остановился. Примарх приподнял машину за передние таранные шипы и перевернул. Все это время гусеницы продолжали тщетно крутиться.

— Мне кажется, он в добром здравии.

— Нет. Он умирает. Имплантаты убивают его.

Магнус повернулся к Лоргару.

— И что?

Несущий Слово пристально глядел на изображение.

— И я собираюсь его спасти.

Магнус не стал спрашивать, каким образом. Одну долгую секунду он молчал, а затем перешел к сути.

— Ты всегда был чудаком, Лоргар. Тобой движет сентиментальность. Ты ценишь верность тем, кто был верен тебе. Это меня восхищает. Правда. Но неужто галактике и впрямь будет недоставать истерзанной души Ангрона? Будет ли скорбеть об утрате даже его Легион? Неужели его жизнь действительно стоит спасать? — вопросы смолкли, и Магнус вновь обратил взгляд к варпу. Он улыбался.

— Тебя что-то забавляет, брат? — поинтересовался Лоргар. Его золотистые глаза блестели в злобном сиянии варпа.

Колдун кивнул.

— Я только что почувствовал, где мы находимся.

«Фиделитас Лекс» ворвался в реальность, с воем двигателей пробивая себе дорогу. Породившая его рана была разрывом пространства и времени, который пульсировал во тьме, наполняя космический вакуум невозможным звуком. О прибытии боевого корабля возвещал ужасающий вопль, за которым последовал странный безумный хохот.

Установленные вдоль брюха и хребта корабля кинетические генераторы со стоном пробудились, заряжая окружавшее «Лекс» ничто и создавая пустотные щиты. На бортах и зубчатых стенах начался грохочущий балет раскрывающихся куполов. Противовзрывные щиты поднялись, открывая орудийные порты, и в пустоту выдвинулись содрогающиеся пушки.

Загадочные двигатели, наделявшие корабль способностью летать в варпе, сбавляли обороты, уступая власть над флагманом физическим ускорителям. Глубоко в недрах бронированного носа корабля кашляющий кровью трехглазый человек снова передал управление «Лексом» стратегиуму, где сотни членов экипажа пристегивались к своим креслам, купаясь в сигнальных вспышках боевых постов.

Позади «Лекса» в реальность вырывались космолеты меньшего размера, и пространство позади него заполнялось голодными железными детьми, каждый из которых был покрыт клинками и бастионами. Корабли сопровождения и эсминцы разогревали двигатели сильнее и резче, чем линкоры, ускоряясь вперед, чтобы образовать первое подобие атакующего построения.

Разрыв заполнила тень, копия флагмана Несущих Слово. Она с содроганием вошла в материальную вселенную — грубый и воинственный корабль, покрытый подпалинами и рубцами от боя в центре каждого сражения, где он когда-либо участвовал. Точно так же, как моментально подготовившийся к битве «Лекс», «Завоеватель» включил свои щиты и выдвинул бесчисленные орудия. В отличие от «Лекса», он не стал замедляться, чтобы дать своей армаде образовать строй. Флагман Пожирателей Миров двинулся вперед, вынуждая малые корабли уходить с траектории его нарастающего ускорения.

— Уродливый корабль, — произнес Магнус, — под стать уродливой душе Ангрона.

— Ты его недооцениваешь, — снова сказал Лоргар.

Примарх Тысячи Сынов смотрел из безопасной защищенной базилики, как флот возникает сверху, снизу и со всех остальных сторон. Перед ними лежал мир с ясным небом, серыми скалистыми континентами и немногочисленными глубокими океанами, вращавшийся в животворящих лучах идеального солнца. В ночи светилась горстка маленьких городов, паутина соединяющихся огней складывалась в образ цивилизации, который нельзя было ни с чем перепутать. Этот образ был запечатлен в разуме людей с тех самых пор, как первые пустотоплаватели человечества увидели Старую Землю с холодного прибежища низкой орбиты.

— Арматура, — прошептал Магнус. — Ты же не можешь действительно намереваться это сделать.

Его брат продолжал наблюдать за выходом своего флота из варпа и утопической планетой, висящей в космосе перед ними.

— Годовое путешествие с Исствана оказалось более богатым на происшествия, чем я ожидал. Ангрон и его Легион задержали нас, они останавливались, чтобы вырезать мир за миром ради своих гневных прихотей. Изуродованная душа нашего брата делает любое планирование довольно неприятной задачей, однако, наконец, вот мы и здесь. Начало конца.

— Где остальная часть твоего флота? — спросил Магнус, в его голосе слышалась осторожность.

Теперь Лоргар чуял соленый запах пота брата и слышал приглушенный гул сердцебиения чародея. Воплощенный образ его брата поистине был шедевромпсихического проецирования и с каждым мигом становился все более реальным.

— Уликсида. Эспандор. Латона. Еще где-то. Они движутся через Ультрамар, убивая, пока сыны Жиллимана парализованы на Калте. Внезапно оказалось, что Пятистам Мирам не хватает защиты. Уверен, ты согласишься, что это прискорбно.

Магнус не ответил на улыбку брата.

— Ты не можешь атаковать Арматуру с малой долей флота, — колдун прищурил единственный глаз. — Ты придерживаешь некую уловку, за твоими словами кроется какой-то неприятный небольшой сюрприз.

— Да, — отозвался Лоргар. — Разумеется, так и есть.

— Ты все это предвидел, — обвиняюще произнес Магнус.

— Значительную часть. Боги шепчут о том, что произойдет. Они говорят, а я слышу.

Тень Магнуса, медленно разрастаясь, накрыла его.

— Я же говорил тебе, что не следует верить их нашептываниям.

— А я и не говорил, что верю им. Я говорил, что могу их слышать. Это немного другое, — он снова рассмеялся, и в этом звук был полон искреннего веселья. — Магнус, есть ли кто-то, кого бы ты не недооценивал? Ты пробыл здесь не более нескольких минут, а успел уже не раз оскорбить меня и Ангрона.

— Ты так ненавидишь Жиллимана? — внезапно спросил Магнус. — Так его не выносишь, что тебе мало изувечить его Легион на Калте? Ты уже победил. Зачем тебе стремиться уничтожить его мирную и процветающую империю?

Улыбка Лоргара слегка угасла, но не исчезла. Нанесенные на всем его лице священные надписи вновь разгладились в плотные строчки.

— Брат, я не питаю к нему ненависти. Когда-то я ему завидовал. Но это было пятьдесят лет назад, и я был другим. С тех пор я узнал, что варп — это песня, Магнус. Это симфония, и я один желаю исполнить ее. Вот почему мы здесь.

Впереди подразделения флота Пожирателей Миров начали расходиться, лишаясь всякого подобия слаженности. Радужки глаз Лоргара были мягкого золотисто-коричневого цвета, где-то посередине между оттенками янтаря и земли. Он бесстрастно наблюдал, не выглядя ни удивленным, ни встревоженным. Если уж на то пошло, казалось, что примарх очарован разворачивающимся беспорядком. Корабли Несущих Слово, напротив, двигались плавным и непринужденным строем.

— Варп — это не песня. Я опасаюсь за твой рассудок, Лоргар.

Вся базилика погрузилась во мрак, когда они прошли под месяцем Пилы, единственной луны Арматуры. Покрытая миллионом огней кузниц и фабрик и отравленная смогом громада заслонила идиллическое солнце. Памятник человеческой промышленности затмил свет. Божественные черты Лоргара потемнели в разрастающейся тени.

— Могу представить, Магнус, однако ты всегда обладал талантом столь беззаботно критиковать других за те грехи, которые есть и у тебя.

Лицо Магнуса скривилось в широкой фальшивой улыбке.

— Это опять твое чрезмерно живое воображение.

Лоргар сделал шаг к брату. Ранее бывшие теплыми глаза теперь стали холоднее, чем пирит.

— Скажи-ка мне, братец, чей Легион заперт в Великом Оке и вырождается до состояния червей, пока бог Перемен смеется в бесконечность? Скажи, чье материальное тело переломил об колено Леман Русс из-за того, что этот кто-то в последний момент решил все же не принимать кару, как подобает послушному сыну? Ты не стал драться, но не сдался и не покорился. Вместо этого ты впустую растратил свой Легион и труд всей своей жизни, совершив малодушную капитуляцию. Думаешь, моими действиями движет безумие? Посмотри на собственные прегрешения, лицемер. И посмотри на своих сынов, пока от них еще хоть что-то осталось.

Он покачал головой, наслаждаясь своей речью.

— Помяни мои слова, Магнус, если ты вскоре не начнешь действовать, твой Легион и то, над созданием чего ты так усердно трудился, обратится в прах.

— Мой Легион… — лицо Магнуса исказилось от нарастающей злости, — загнали в угол. Мои Тысяча Сынов погибли из-за твоего вероломства, из-за яда, который ты нашептал в уши Гора, чтобы начать это сумасшествие. Он утверждает, что это его восстание, однако мы оба знаем, что первое сердце, обратившееся к предательству, бьется в твоей груди.

Лоргар вновь рассмеялся с неподдельным удовольствием.

— Видишь? Вина всегда лежит на ком-то из нас, негодяев. Но никогда на тебе, заключившем неправильные сделки с теми богами, саму реальность которых ты отрицаешь!

Пергаменты на броне Лоргара затрепетали на внезапном ветру, вызванном гневом Магнуса. Несущий Слово продолжал спокойно стоять, и от его безмятежной улыбки у брата кипела кровь. Кожа чародея задрожала, под ней начали извиваться жуки, а на медной плоти заплясали колдовские молнии. Магнус пришел в движение, его тело складывалось из самого воздуха, образуясь из яда по ту сторону реальности. Злоба привела его к настоящему воплощению.

— Довольно, Лоргар.

Лоргар кивнул.

— Да. У меня нет желания обмениваться оскорблениями. Все мы совершаем ошибки, важно то, как мы справляемся с их последствиями, — он указал на окружавший флагман флот. Как обычно, корабли Пожирателей Миров отказались от построения армады ради более агрессивного штурма в авангарде. За прошедший после Исствана год Лоргар понемногу отказался от попыток сдерживать независимость XII Легиона. Их невозможно было обуздать, даже ради их же блага.

— Смотри, — произнес он.

— Не уверен, что хочу видеть, как два Легиона гибнут в небесах над Арматурой.

Лоргар не встречался с ним взглядом.

— Поверь мне, — сказал он. — Хоть раз, Магнус. Поверь. Через считанные минуты оба Легиона совершат высадку.

Несущий Слово прикрыл глаза и воздел руки — дирижер перед оркестром в краткие и напряженные мгновения, пока не грянула первая нота.

— Варп — это действительно песня, брат. Позволь исполнить тебе куплет.

Слово «флот» было не вполне верным. На самом деле в безмолвном небе к Арматуре с грохотом двигалась армада: многие дюжины кораблей, но при этом лишь малая доля мощи двух Легионов.

Арматура вращалась в сердце совершенной империи Жиллимана. Она не была ни самоцветом в короне, на что претендовал Макрагг, ни будущей столицей, в которую грозил превратиться Калт, однако имела такое же значение и гораздо большее население. Если свести весь Ультрамар к примитивной метафоре, то Макрагг был бьющимся сердцем звездного королевства, а Калт — его душой, символом сверкающего будущего, ныне преданным огню. Арматура являлась военным миром, который питал другие планеты, как костный мозг снабжает тело кровью. Она питала Легион рекрутами, питала пустоту возрождающимися в доках поврежденными кораблями, питала Империум надеждой, что крупнейший Легион вечно останется таковым. Даже если бы от XIII-го остался один-единственный воин, Легион продолжил бы жить, пока в ночи вращается Арматура.

Ее ближняя орбита служила домом громадным верфям, населенным тысячами и тысячами рабочих, сервиторов, архимехов, машинных провидцев, рабов, слуг и технографистов. Чтобы вновь вдыхать жизнь в огромные боевые корабли Империума, требовалась целая армия людей, и здесь изо всех сил трудилось несколько миллионов. Над спокойной планетой плыли орбитальные бастионы с соединенными платформами и пастями доков. Они, словно насекомыми, кишели челноками, подъемниками, погрузчиками и буксирами. Покрытые рубцами от Великого крестового похода имперские звездолеты, ковыляя, прибывали сюда, а спустя несколько месяцев уходили идеальными и возрожденными.

Сверху и по ту сторону верфи располагалось первое концентрическое кольцо пустотной обороны. Вооруженные спутники и орудийные платформы щетинились турелями, здесь же были зафиксированы отдельные посадочные палубы для боевых машин.

Дальше начиналась настоящая защита: замки в небесах, огромные станции-крепости, у которых имелись собственные комплекты истребителей, а целые парапеты были заняты плазменными батареями, лазерной бортовой артиллерией и системами лэнс-излучателей для уничтожения кораблей.

Внешняя сфера сателлитов, находившаяся на самой высокой орбите, представляла собой тянувшееся во все стороны множество солнечных панелей, часовых механизмов и мозгов порабощенных сервиторов, и все это было подключено к обширным комплексам дальнобойных орудий.

Посередине этой крайней сферы ждал флот эвокатов. Легион собирался на Калте, однако военный мир XIII-го никогда нельзя было оставлять без прикрытия. Эвокаты состояли из нескольких тысяч Ультрадесантников, набранных в дюжине орденов и удостоенных высочайшей награды: наблюдать за работой Арматуры и обучением новых рекрутов, командовать имперским флотом, способным соперничать с любым другим.

Корабли совершали идеальные военные перемещения, казавшиеся красивыми даже врагам. Эвокаты занимали оборонительный порядок, а объединенная армада Несущих Слово и Пожирателей Миров перестраивалась для противодействия. Происходивший по всему полю боя переменчивый танец ничем не отличался от перегруппировки полков, маршировавших в эпохи древности.

Линкоры и крейсеры, фрегаты и эсминцы, сияющие синевой, серебром и золотом XIII Легиона, поднимались на защиту совершенной империи.

— Ты слышишь это? — спросил поглощенный чем-то Лоргар. — Слышишь?

Магнус наблюдал, как пустотные щиты «Завоевателя» озарились от первых убийственных лучей. Следы попаданий расширялись с маслянистым свечением нефти на воде. Пока флот стремился к неизбежной гибели, он ощутил… нечто. Казалось, будто сам мир задержал дыхание. Так был наэлектризован воздух Тизки перед бурей.

Несущий Слово запрокинул голову назад и закрыл глаза, давая лицу стать пестрым от цветных вспышек щитов «Завоевателя».

— Калт — это синкопированный фоновый ритм песни. Ритм под ритмом. Так много огня, так много горя. Так много боли, — он улыбнулся, не открывая глаз. — Страдание всегда питало варп непредсказуемыми пятнами и стигматами. Теперь мы познаем ценность контроля. Слышишь? Слышишь боль, которая будоражит волны? Слышишь их грохот, Магнус? Слышишь, как бьют эти черные волны, как громко взрывается миллион сердец, ритмично, словно барабаны на морозе?

Он поднял руки еще выше, жестикулируя с едва заметным удовольствием и направляя незримый хор.

— Потоки Моря Душ можно менять руками смертных, брат. Слушай. Слушай. Мы перестраиваем сам варп, Магнус, меняем его через боль. Мы переписываем песню.

Лоргар сделал трепещущий вдох и продолжил.

— Вот звездолет горит в атмосфере Латоны, и вопли обреченных душ отдаются в эмпиреях. А вот боевой корабль погружается в поверхность Уликсиды, копая собственную могилу и унося в посмертие сто тысяч вопящих душ. Слышишь, как они умирают, Магнус? Слышишь, как песня меняется одновременно с прекращением их существования?

Он смеялся, воздевая руку к небесам, плача и продолжая шептать.

— Каждая жизнь. Каждая смерть. Каждый крик боли на пылающих планетах делает тоньше пелену между реальностью и первоцарством. Называй его Аидом или Адом, Джаханнамом, Наракой или Преисподней. Называй варпом… называй как хочешь. Но я вывожу его на материальный план. На Калте родилась буря, Магнус. Я заставлю целый субсектор страдать так сильно, что завеса рухнет, и Пятьсот Миров погрузятся в варп.

Он, наконец, обернулся. Его глаза пылали сверхъестественной страстью.

— Скажи, что чувствуешь это. Скажи, что слышишь, как миллион, миллион демонов визжит и лает, отчаянно желая родиться на этих горящих мирах.

Магнус чувствовал это, чувствовал столь же реально, как ветер, который никогда уже не ощутил бы кожей. Тяга, уплотнение, вибрация по ту сторону материальной вселенной. Вместо эмоционального ощущения, описанного братом, колдун воспринимал все это с беспристрастной отвлеченностью, точно так же, как написанное на куске пергамента уравнение, которое просит решения. В своем безумии Лоргар не просто нарушал естественный порядок. Он переписывал мировой закон.

— Ты не можешь уничтожить Арматуру, — произнес Магнус. — Можешь рвать завесу между реальностью и нереальностью, как пожелаешь, Лоргар. Если угодно, можешь даже называть это песней. Твоей жизни все равно отмерены минуты.

Флот сверху и вокруг них действительно начал снижаться. Когда «Фиделитас Лекс» получил первое попадание, освещение на многочисленных палубах мигнуло раз, другой, а затем успокоилось. Лоргар снова обратил глаза к черному небу.

— Чтобы сломить Арматуру, нам понадобится корабль, который поспорит со всем, что когда-либо создавало человечество, — он выглядел задумчивым, с рассеянным взглядом водя кончиками пальцев по священному тексту, вытатуированному на щеке. — Знаешь, у нас такой был. Причуда Задкиэля, «Яростная бездна».

Магнус наблюдал, как объединенный флот начинает гореть.

— И что же с ней произошло?

— О, — Лоргар покачал головой, снова сосредотачиваясь. — Погибла несколько дней назад, почти в тот же момент, когда Кор Фаэрон ударил по Калту. Вероятно, тень ее остова до сих пор видна в небе Макрагга — памятник неудаче Несущих Слово. Очередная запись в оставшееся после Задкиэля наследие мелких идиотских выходок. Я ему говорил, что глупо атаковать Макрагг, но он так стремился покрыть себя славой и всегда слушал только перешептывания об отмщении. Я сделал ему поблажку.

— Зачем ты ему позволил? Неужто твои сыновья настолько непослушны?

Лоргар снова рассмеялся, не обращая внимания на то, как вокруг него содрогается корабль.

— Неприятные слова в устах примарха, чьи дети не повинуются ему в важнейших вещах. Твой Легион не подставил горло беснующимся Волкам, как ты хотел, не так ли?

Магнус неохотно кивнул.

— Даже если так. Твой флот гибнет, брат. Что ты будешь делать без «Яростной бездны»?

Лоргар перевел взгляд обратно на охваченные битвой небеса.

— Вот это я и имел в виду, когда сказал, что ты нас недооценил, Магнус. Для тебя эта война стала чем-то ошеломительным и новым. Но я это планировал половину столетия. Я провел четверть Великого крестового похода, готовясь к моменту, когда унылое стремление нашего отца к выдающимся владениям закончится, и начнется подлинная священная война.

Колдун сглотнул, ощущая нарастающее давление, с которым нечто напирало на реальность из буйства варпа. Там что-то было, и оно вот-вот должно было появиться.

— Аа! Теперь ты слышишь песню, — сказал Лоргар. Его смех эхом разнесся по базилике. — Наконец-то ты слышишь ритм. Но нам нужно больше контроля. Так что мы призываем новые инструменты, чтобы оживить хор.

Лоргар выдохнул, указывая в глубины пустоты за Арматурой. Реальность раскрылась. Хотя призрачное воплощение Магнуса и было лишено подобных слабостей, инстинкт вынудил его прикрыть глаз. В пространстве, далеко от обоих сходящихся флотов, образовался варп-разлом. Через него что-то двигалось. Что-то громадное: трезубец из темного металла, который колдун мгновенно узнал.

Со скрежетом входивший в реальность корабль был копией сраженного колосса, о котором говорил Лоргар. На его спине вздымался город из монастырей и соборов, обладавший почтительностью когтистых рук, изваянных, чтобы вцепиться в звезды. Большая часть имперских боевых кораблей выглядела как копья решимости, покрытой зубчатыми стенами, и мощи с хребтами из железа, но этот был крепостью в космосе, простирающейся на огромном трезубце. Центральное острие служило сердцевиной корабля: у кормы оно было широким и покрытым массивными двигателями, и постепенно сужалось к носу, где образовывало остроконечный таран размером с малый звездолет. Прилегающие зубцы образовывали меньшие по размеру крылья-клинки, каждое из которых было покрыто наростами бортовых орудий и пушечных батарей.

Если бы кто-то облек понятие злобы в железо и отправил странствовать среди звезд, вероятно, получилось бы близко к облику того, что в этот миг врывалось обратно в реальность. Это во всех отношениях была переродившаяся «Яростная бездна».

— Это, — улыбнулся Лоргар, — «Благословенная Леди».

Магнус сделал ненужный выдох, наблюдая, как корабль, слишком большой, чтобы существовать, вышел из раны в материальную вселенную. Он с легкостью затмевал даже флагманы типа «Глориана» объединенного флота Легионов, туманные отростки варпа хлестали по его шпилям, визжа в тишине и явно не желая отпускать корабль назад в реальность.

— Так ты построил два, — выдохнул колдун.

— О нет, — Лоргар даже не открыл глаза. Он поднял руку, указывая в пустоту, где звезды перечеркнула очередная щель в варп. — Я построил три.

2 ЕДВА ЛИ ЛЮДИ ВОИНЫ И КРЕСТОНОСЦЫ СОКРУШЕННЫЕ НА ТОЙ ЖЕ НАКОВАЛЬНЕ

Двое воинов являлись людьми лишь в самом общем понимании слова. Они были таковыми в детстве, однако время, мучительная хирургия и обширная генетическая терапия направили их рост по менее естественному пути. Здесь стояли сыновья двух миров и двух Легионов, воплощавшие идеалы и недостатки родных планет и родословных. Они олицетворяли триумфы своих Легионов и грехи отцов в куда большей степени, чем кто-либо из их братьев.

Основная ангарная платформа «Завоевателя» уже сотрясалась от первого обстрела орудий Арматуры. Флаги и победные знамена колыхались на ложном ветру, порожденном дрожью костей корабля. Среди них было несколько опаленных и изодранных штандартов, вырванных из мертвых рук Гвардейцев Ворона и Саламандр на смертных полях Исствана V — трофеев, призванных вдохновлять легионеров Пожирателей Миров в последние мгновения перед высадкой.

Керамитовая броня первого воина обладала белизной чистого мрамора церквей, которые лучше было бы никогда не строить. Усиленная окантовка доспеха была такой же синей, как зимнее небо в нечестивые эпохи Старой Терры, когда человечество еще не выжгло поверхность планеты и не выпило естественные океаны досуха. Кожа воителя имела характерную чахоточную бледность: наследие машины боли, находившейся внутри черепа. Даже теперь та пульсировала с дразнящей неравномерностью, создавая в сознании огненное тиканье.

Под мышкой он держал щерящийся шлем с раскосыми глазницами, красными линзами и ротовой решеткой типа «Сарум». Сверху, словно акулий плавник, возвышался офицерский плюмаж из белого конского волоса, призванный выделять воина среди его людей в пылу боя. Гравировка на наплечнике, выполненная на низкородном наречии награкали, именовала его Кхарном из Восьмой.

Вокруг обоих воинов разворачивался технологический балет — промышленное представление с десантно-штурмовыми кораблями и десантными капсулами, которые цепляли кранами, поднимали и буксировали. Кхарн пытался не обращать внимания на режущую боль в голове, и ему это не удавалось. Когда та стала почти нестерпимой, как это часто бывало, он прижал обе руки к лицу, вдавливая бронированные кончики пальцев в виски в поисках вен и болевых точек. Иногда это помогало.

Однако не в этот раз.

За всю свою жизнь он ни разу не молился, но в этот момент выглядел чрезвычайно схожим образом.

— Гвозди? — спросил его брат. Голос второго воина звучал омерзительно из-за сочувствия. Кхарн ощутил, как тот положил руку в перчатке ему на плечо, и отодвинулся от незваного прикосновения.

— Не трогай меня, — сказал Кхарн, как говорил бесчисленным остальным бесчисленное количество раз. Пребывание слишком близко от других людей всегда вызывало у него головную боль.

Второй воин уже давно привык к неудобствам Кхарна. Колхидские рунические надписи на броне именовали его Аргелом Талом, повелителем ордена Освященного Железа, и все знали, что он брат Кхарна не по крови, а по делу. Аргел Тал стоял в багряном доспехе цвета артериальной крови, отделанном серебром, имевшим оловянный оттенок, словно реликвии, выкопанные из древней гробницы. Смуглая кожа указывала на происхождение с планеты песков и вездесущей жажды. В его мозгу не трещала машина боли, поскольку он принадлежал к XVII Легиону, а не к XII-му. Вместо этого его душу изуродовала вера, которой он желал бы оказаться ошибочной.

Он говорил двумя голосами — человека, которым был раньше, и существа, которым становился. Оно добавляло к человеческому голосу фоновое звериное рычание — каждое слово произносилось одновременно обоими голосами.

— Арматура, — произнесли голоса. — Эта планета — самоубийство. Гвардия Арматурской академии. Города-казармы XIII-го для новобранцев и надзирателей-эвокатов. Легио Лисанда титанов. Знаешь, мы здесь умрем.

Кхарн сомневался, что не согласен с этим. Он читал аналитику, изучал донесения и сам провел полдюжины брифингов, обрисовывая ожидаемое сопротивление другим центурионам и младшим командирам Пожирателей Миров. К тому же — проклятье — сегодня у него болела голова. Головная боль, которая заканчивает все головные боли. Аргел Тал всегда оказывал на него такой эффект. Несущий Слово был столь же скверен, как Эска или Вориас.

— Численность преувеличена, — проговорил Кхарн, заворчав от боли. Миллиард смертных солдат. Миллиард. И это даже не считая титанов и скитариев Механикума. Даже не учитывая размещенные внизу танковые батальоны. Даже не включая тысячи эвокатов Ультрадесанта. Численность обязана была быть преувеличена, иначе они все погибнут.

Аргел Тал горько усмехнулся.

— Ты ведь не веришь в это на самом деле, да?

Нет. Он не верил. Аналитика наземного конфликта строилась на архивах переписей самого Ультрамара. Разумеется, было отставание на несколько лет, но все равно им противостоял миллиард солдат. Пусть даже десятая их часть была подростками на самых ранних стадиях генной имплантации, все равно не было смысла притворяться, будто это будет бескровным триумфом.

Кхарн не ответил. У него начинали болеть даже глаза. Гвозди нагревались. Он оглянулся на штурмовые капсулы «Клешня смерти» — дары Магистра Войны, соответствующие стилю войны Пожирателей Миров — которые загружались на место. Каждый из корпусов был шипастым и ребристым свидетельством смертоносного предназначения и отражением ярости машинных духов. заключенных внутри. Количество «несчастных случаев» из-за сбоев работы «Клешней ужаса» не давало поводов для веселья. Это были злобные машины, и потому они становились полезными столь же часто, как и бесполезными. Большинство имперских командующих предпочитало развертывание при помощи более надежных и менее злых машинных духов.

Кхарну они очень нравились. Он питал к ним не какую-то подлинную привязанность, а искреннюю — и, возможно, веселую — симпатию. Капсулы вызывали у него не восхищение, а чувство родства. Они ни разу не привели его или его людей не туда.

Среди поднятых капсул двигались техножрецы, которые пели и шептали последние молитвы. За приготовлениями надзирал особенно тщедушный жрец, передвигавшийся на пяти ногах-черенках из полированного черного железа. Его красное одеяние колыхалось на фальшивом ветру ангара, потревоженное дрожью палубы и горячим выхлопом двигателей десантных кораблей, набиравших обороты перед запуском.

— Архимагос, — поприветствовал Кхарн Вел-Хередара, посланника Священного Марса.

Закутанный в мантию киборг повернул три зеленых глазных линзы вниз и на ходу произнес лишенным рта железным лицом монотонные приветствия.

— Центурион Кхарн, — сказал он. — Командующий Аргел Тал.

Жрец двинулся дальше. Его глазные линзы стрекотали и подстраивались, он тихо издавал непрерывный поток распоряжений на марсианском двоичном коде. Довольно скоро его математически выведенные претензии потонули в грохоте. Существовало ли вообще что-нибудь громче стартового ангара боевого корабля в минуты перед высадкой? Кхарн сражался в центре городов, и это меньше давило на барабанные перепонки.

Он повернулся к Аргелу Талу.

— Эта планета была бы самоубийством в отсутствие кораблей типа «Бездна». А с ними? Возможно, будет даже слишком просто. Семнадцатый Легион чересчур суров, брат.

— Аа, — улыбнулся Аргел Тал. — Опять.

На сей раз Кхарн не шутил.

— Ты прав. Арматура станет самоубийством для скитариев и вашей армии фанатиков. Остальные будут проливать кровь, как мы это всегда делаем.

— Мне не нравится удовольствие в твоем голосе.

Так было всегда. Кхарн слегка улыбнулся.

— Ты боишься смерти?

— Мы — Легионес Астартес, — отозвался Несущий Слово. — Мы не ведаем страха.

Кхарн встретился с братом глазами. Молчание было равносильно повторному вопросу.

— Да, — произнес Аргел Тал. — Боюсь. Я видел, что ждет нас на той стороне.

От искренности, прозвучавшей в голосе воина, Кхарн вздрогнул.

— Мы пережили Исстван III, — сказал он. — Переживем и это.

Черты Аргела Тала отличались крайней безмятежностью, практически эстетичностью — это было невинное лицо боевого священника или воина-поэта. Улыбки ему не шли — они умаляли горделивую красоту, остававшуюся у любого воителя Легионес Астартес — однако улыбался он часто. Очень мало кто знал его достаточно хорошо, чтобы видеть, насколько эти улыбки фальшивы. Одним из таких был Кхарн. Другим — его примарх. Все остальные были мертвы.

— Ты пережил Исстван III, — сказал он. — Я пережил Исстван V.

Он запнулся. Вряд ли он не замечал болезненного тика, который заставлял лицо Кхарна подергиваться в слабых спазмах.

— Осторожнее там внизу, Кхарн.

Это уже и впрямь было чересчур. Кхарн фыркнул перед ответом.

— Такие теплые слова от человека с дьяволом в сердце.

Аргел Тал снова улыбнулся. Кхарн ненавидел эту улыбку, поскольку она-то не была фальшивой. Это было выражение лица убийцы, а не воина. Так улыбаются фанатики.

Они шли вдоль ангара, наблюдая, как их воины собираются перед погрузкой. На поле боя различия Легионов были видны ясно, как день и ночь, но и в резком свете аварийного освещения они не становились менее принципиальными.

Несущие Слово из Вакра Джал стояли плотными организованными рядами. Их клинки находились в ножнах, оружие было деактивировано, а к броне прикреплены свитки с клятвами. Несколько сотен бойцов, только завершивших месяцы обучения на гладиаторских аренах «Завоевателя» и принесших обеты союза с чрезмерно большой Восьмой штурмовой ротой Кхарна. Когда два командира проходили мимо, каждый Несущий Слово опускался на одно колено. Они склоняли головы и пели молитвы, взятые из «Книги Лоргара».

Кхарн непроизвольно поежился. У него по коже ползли мурашки от того, как такое количество ртов шепчет по воксу столь странные стихи и благословения.

— Я никогда не пойму твой Легион, — сказал он Аргелу Талу.

Несущий Слово посмотрел на своих людей и их почтительно склоненные в задумчивости серебряные шлемы, а затем перевел взгляд на силы Кхарна. В противоположность коленопреклоненной фаланге Несущих Слово, Пожиратели Миров представляли собой неорганизованную толпу. Они смеялись, отделения обменивались последними насмешками на фоне непрерывного визга цепных клинков, включаемых подергивающимися кулаками.

Аргел Тал приподнял темную бровь, когда двое Пожирателей Миров стукнулись лбами шлемов, издав характерный глухой звон удара керамита о керамит.

— А я никогда не пойму твой, — произнес он. Интонация была красноречива.

— Нас нетрудно понять, — сказал Кхарн. — Нужно просто осознать, что бывают воины, которым действительно нравится война. Война и сопутствующее ей братство. Я знаю, тебе должно быть нелегко уразуметь это, — он указал на стоящих на коленях и молящихся Несущих Слово. — Ты из серьезной породы.

Ответ Аргела Тала приглушила бесстрастная маска увенчанного плюмажем сереброликого шлема.

— Я заглядывал в преисподнюю по ту сторону реальности, — произнес он. — Это лишило меня чувства юмора.

С подобным сложно спорить.

— Доброй охоты, — сказал Аргел Тал.

Двое командиров пожали друг другу предплечья. Никаких задерживающих слов, они просто стукнулись наручами и разошлись.

Командное отделение Кхарна ждало, создавая поверхностную иллюзию дисциплины. Эска разминал запястья, рассекая воздух обоими клинками. Его психический капюшон представлял собой бронированную полусферу, которая закрывала затылок и соединялась кабелями с висками. Он был единственным в Восьмой роте, у кого не было Гвоздей Мясника, и как следствие — единственным, кто не выглядел так, будто вот-вот раздраженно сплюнет или нетерпеливо завоет. Каргос же, напротив, уже надел шлем и проверял, как сверла и медицинские пилы выдвигаются из перчатки нартециума.

— Я убил Харакала на арене прошлой ночью, — протянул Каргос сквозь ротовую решетку шлема Мк-IV. Его акцент был неразборчив почти до полной невнятности. Воин происходил родом с равнин Сетека, где об имперском готике сохранились лишь воспоминания. Гипнотическая имплантация наделила его владением другими языками, однако ничто не могло убрать акцент.

Кхарн безрадостно улыбнулся.

— Харакал мне нравился.

— Харакал всем нравился. Впрочем, это не помешало его голове покатиться по палубе, — Каргос медленно повторил завершающий удар, перерубая цепным клинком шею Харакала. Остальные слышали в его голосе усмешку. — Выражение его глаз было бесценным, Кхарн. Даже ты бы посмеялся, несчастный ублюдок.

Кхарн в этом сомневался.

— Я слышал, что вы с Делварусом сходились до третьей крови.

— Делварус, — Каргос буквально выплюнул имя. — Однажды я его сделаю.

— Нет, — покачал головой Кхарн. — Не сможешь. Никто не сможет.

Каргос цокнул языком.

— Что скажешь, Эска? Есть для меня какие-нибудь пророчества? Побьет ли кто-нибудь когда-нибудь этого сукина сына Делваруса на арене?

Эска качнул головой. Это был скорее отказ, чем несогласие.

— Ты ведь не продолжаешь полагать, будто я могу видеть будущее, правда?

— Нет, — согласился Каргос. — Просто пытался помочь тебе хоть раз ощутить себя полезным.

Эска отвесил поклон.

— Я ценю твои старания, апотекарий.

Даже по меркам Легионес Астартес он был покрыт шрамами. Его черты представляли собой размазанную мешанину бугристой рубцовой ткани — часть наследия цепного меча Гвардейца Смерти, разорвавшего ему лицо на Исстване III.

Исстван III. Кхарн очень мало что помнил о нем. Ему говорили, что он чуть не погиб в тот день.

— Ангрон не торопится, — пробормотал Каргос. — Нас ждет война.

Будто получив сигнал, Эска кашлянул. Он пытался скрыть это, сдержаться, однако все, кто находился поблизости, ощутили запах крови, запятнавшей его перчатку, когда он кашлял в нее. Из его уха медленно потек ручеек более темной и густой крови.

Пожирателей Миров накрыл покров внезапной тишины. Хохот прекратился, насмешки стихли. Все разом повернулись, построившись неплотными рядами, когда западная дверь откатилась, скрежеща по направляющим.

Стоявшая по ту сторону фигура двигалась, тяжеловесно покачиваясь. Бронзовый доспех окрасился лучами резкого сияния осветительных полос ангара. Поэты, летописцы и военные архивариусы часто имели склонность проводить примитивные параллели между героями сражений и ложными богами, которых эти герои напоминали. Ни одно из таких сравнений никогда не работало с Ангроном Завоевателем, владыкой XII Легиона. Смертоносность примарха не поддавалась параллелям, все в нем указывало на контраст.

Его броня представляла собой многослойный шедевр Механикума, созданный в подражание архаичному бесполезному облачению гладиаторов. Он двигался, будто дикий зверь, но без естественной грациозности кошек-охотников, которые бродят по джунглям миров, более здоровых, чем далекая Терра. И если его и можно было бы назвать богом — то богом раненым, чья плоть и разум покрыты шрамами. Движения чрезмерно мускулистого тела в сочетании с приливным скрежетом сочленений доспеха превращали его поступь в громыхающую угрозу. Он мог быть быстрым, но лишь когда Гвозди шипели от нагрева. Вне битвы он был опустошенным созданием, тенью того, что могло — и должно — было быть.

Кхарн и Пожиратели Миров вытянулись. Это был их отец, переделавший своих сынов по собственному образу и подобию.

Он дышал через щель рта, сквозь ряды замененных зубов из темного железа, кончики которых почти соприкасались. Дыхание через рот получалось непроизвольно, он слишком привык, что носовые пазухи забиты быстро засыхающими ручейками, исходящими из кровоточащего мозга.

— Сир, — поприветствовал его Кхарн, воспользовавшись единственным почетным титулованием, к которому Ангрон проявлял хотя бы толику благосклонности. Примарх все еще бранил тех, кто прибегал к традиционным формам обращения, но «сира», как правило, терпел.

— Я был на мостике, — голос примарха звучал гортанным и влажным рычанием. Зубы щелкнули, когда лицевые мышцы дернулись в такт Гвоздям. — Видел новые корабли Несущих Слово. Каждый из них может поспорить с драгоценной «Фалангой» Дорна.

Ангрон повернулся, чтобы оглядеть стройные ряды Несущих Слово, и его губы расползлись в неприятной улыбке. Он чувствовал их пыл, их стремление к благопристойности, и это его веселило.

— Вы улыбаетесь, — произнес Кхарн. Это был скорее усталый упрек, чем вопрос.

— Меня не перестает забавлять зрелище того, как они прикрывают болезнь внутри своих душ такой вот истовостью.

Люди Кхарна послушно усмехнулись словам примарха. Не смеялся только Эска, который вышел из строя назад, прочь от Ангрона, и медитировал, пытаясь остановить кровотечение из носа и ушей.

— Лоргар планировал эту войну десятилетиями, — обратился Ангрон к сыновьям. — Один лишь вид тех кораблей это подтверждает. Помните об этом, все вы. Помните всякий раз, когда вас посетит соблазн поверить кому-то из этих змей в красном.

Зрачки примарха были точками размером с острие булавки в глубине болезненных глаз. Сталактит слюны побежал ручейком по покрытому шрамами подбородку. Кхарн просто склонил голову, соглашаясь со словами господина. Спорить с Ангроном никогда не было мудрым решением, даже если в этом существовала необходимость. А противоречить ему сейчас, когда у него в черепе явно пели Гвозди, было бы самоубийством. Очень многие Пожиратели Миров узнали об этом на собственном опыте.

— Тварь, — прорычал Ангрон. — Тварь, подойди сюда.

Похоже, его голос каким-то образом пробился сквозь грохот ангара, поскольку Аргел Тал пересек палубу и встал перед повелителем XII Легиона. Несущий Слово не стал кланяться. Аргел Тал на горьком опыте усвоил, что Ангрону отвратительны все знаки подобострастного почтения. Ничто так не раздражало его, как вежливая покорность. Падать ниц подобало только двум видам существ: испуганным животным и умирающим людям. Все остальное являлось капитуляцией, и ни в одном из человеческих наречий не существовало более омерзительного слова.

— Примарх Ангрон, — Несущий Слово воспользовался нейтральным салютом, приложив кулак к основному сердцу.

Кхарн сглотнул. Он уже знал, к чему все идет.

— Тварь, — снова произнес примарх. — Ты получил приказы?

— Да.

— Очень хорошо. Тогда будь готов их исполнить.

Аргел Тал повторно отсалютовал и начал отворачиваться.

— Тварь, — в третий раз сказал примарх, теперь с улыбкой. Ему нравился вкус оскорбления.

— Да, сир?

— Я видел, как прелестные боевые корабли твоего господина прямо сейчас озаряют небеса. «Трисагион» и «Благословенная Леди» прорываются сквозь оборону Арматуры. Мы обязаны им этим штурмом, а?

Аргел Тал ничего не ответил, он просто бесстрастно ждал. Серебряный лицевой щиток глядел хрустальными синими линзами. Кхарну хотелось, чтобы он промолчал и сохранил самообладание. Возможно, его брат и являлся Носителем Слова, однако у Аргела Тала был характер XII Легиона.

Зубы Ангрона вновь щелкнули, сопровождая очередной тик.

— Благословенная Леди, — произнес он. — Это имя вашей шлюхи-жрицы, не так ли?

— Она была нашим Исповедником, — сочленения брони Несущего Слово издали низкое гудение, когда он наклонил голову и напряг мускулы. Красноречивые признаки нарастания агрессии не укрылись от внимания Ангрона. Он расплылся в ухмылке.

— И все же она мертва, а? Похоронена на флагмане Лоргара. Это та самая гробница, или вы молились не одной мертвой девчонке, несчастные фанатики?

На сей раз последовала заминка. Аргел Тал медленно вздохнул.

— Та самая.

— А правда, что фанатики вытащили ее кости из гроба? Украли их как священные реликвии, будто древние язычники?

Кхарн наблюдал, как пальцы Аргела Тала подергиваются и сжимаются.

— Это так, — ответил Несущий Слово.

— Ангрон… — предостерег отца Кхарн. Ангрон не обратил на него внимания, чего Кхарн и ожидал от примарха. Тот слишком сильно упивался собой, чтобы внимать советам.

Кхарн покачал головой. Начинается.

Смешок Ангрона обладал обаянием и теплотой горной лавины.

— Ту же самую шлюху-жрицу вы не смогли защитить при жизни. А теперь даже не в состоянии уберечь ее кости от смертных воров. Должно быть, Лоргар тебя любит, тварь. Иначе с чего бы ему терпеть твои неудачи?

— Если мой повелитель Лоргар увидит в моей службе проступок, он волен назначить кару, — произнес Несущий Слово сквозь стиснутые зубы. Он уже разворачивался, не заботясь о проявляемом им неуважении. Дразнить его было старой забавой Ангрона, но в этот раз она грозила зайти дальше, чем когда-либо раньше. — И не тебе говорить о Благословенной Леди, Изломанный.

Смех Ангрона напоминал сырой оползень.

— Вы хоть вернули ее кости, тварь? Или они все еще в руках ваших немытых рабов-культистов?

Как и у всех старших командиров Легионес Астартес, у Аргела Тала был личный арсенал, посрамивший бы любого коллекционера, но сейчас у него за спиной находилось два оружия — лучшие и любимые из его трофеев. Оба были сделаны на Терре, в кузницах, недоступных кому-либо за пределами внутреннего святилища Императора. Оба обладали генетической блокировкой, и их невозможно было активировать без генных отпечатков изначального владельца на реагирующих панелях рукояток обоих клинков. Аргел Тал нарушил технологический закон, хотя никогда не рассказывал, каким именно образом.

Первым оружием была алебарда, на острие которой находился изукрашенный болтер, соединенный с подствольным силовым клинком. Вдоль бесценного клинка было вытравлено кислотой его название — Шахин-и-Таразу, и когда-то он принадлежал Ситрану Келомену Астаге Мерену Виролу Утреду Мастаксе Киру Шензу-Тай Диромару из Легионес Кустодес. Это оружие год назад сразило Ксафена из Несущих Слово.

Второе приходилось алебарде двоюродным братом — это был двуручный меч, откованный в том же пламени, что и Шахин-и-Таразу, и созданный теми же руками. Эфес представлял собой распростершего крылья золотого орла: Палатинскую аквилу Императора, а на клинке также находилось имя оружия — Иктинетар. Это был меч Аквилона из Легионес Кустодес — воина со многими, многими именами, заработанными на славной службе. Это оружие убило Кирену, Исповедника Слова, безоружную женщину, утратившую возможность пользоваться глазами.

«Храбрые, храбрые кустодии», — подумалось Кхарну. Ему оставалось только гадать, пели ли они победные песни после той схватки.

Чтобы в полную силу пользоваться каждым оружием, требовались обе руки. В бою Аргел Тал поминутно менял их от противника к противнику, выбирая то, которое лучше подходило.

Сейчас, стоя в ангаре перед Ангроном, он извлек Иктинетар. Он вытащил клинок одним плавным движением и бросился на примарха. Украденный меч завизжал, сам металл клинка был столь чист, что пел, рассекая воздух.

Ангрон поймал Несущего Слово одной рукой, пальцы сомкнулись на теле воина. Все произошло за один удар сердца. Прежде, чем клинок хотя бы приблизился к цели, Аргела Тала швырнуло назад. Примарх расхохотался, издав все тот же звук движения грязи и камней.

— Как всегда забавно. Возвращайся к своим людям, тварь.

Но Аргел Тал уже не был Аргелом Талом. Он с отвратительным изяществом извернулся в воздухе и в полуприсевшем положении приземлился на палубу. Над плечами поднялись огромные и прекрасные в своем уродстве черные крылья нетопыря. Серебряный лицевой щиток исказился, превратившись в щерящуюся волчью пасть из искореженного металла.

— Возвращайся к своим людям, — снова сказал Ангрон существу. Он уже уходил.

На сей раз создание подчинилось. Аргел Тал поднялся на ноги, его громадные крылья складывались обратно со звуком выворачиваемого металла, а шлем разглаживался, возвращаясь к бесстрастной невыразительности Mk IV.

Кхарн вздохнул, исключительно демонстративно, желая, чтобы примарх услышал. Резаная ухмылка Ангрона слегка раздвинулась, он лишь усмехнулся и двинулся к ближайшей «Клешне ужаса».

— Увидимся на поверхности, — сказал он и закрылся от сыновей.

Кхарн развернулся к своим людям.

— Вы его слышали. В капсулы по отделениям. Арматура ждет.

Пожиратели Миров повиновались.

+Он не примарх+ — раздался в сознании Кхарна голос Аргела Тала. Первое, что сделал центурион — инстинктивно вздрогнул. После психического шепота Гвозди начали жалить резче и жарче. Они каждый раз доставляли больше боли. Кхарн оглянулся на брата. Аргел Тал направлял своих людей к их десантно-штурмовым кораблям и капсулам.

Он мой примарх, — отозвался Кхарн, понятия не имея, слышит ли его Аргел Тал. Иногда беззвучная речь работала, иногда нет.

+Примарх должен воодушевлять. Наши гены должны реагировать на один лишь его вид. Подумай о моментах, когда смотрел на Гора, Дорна или Магнуса. Я точно так же видел собственными глазами Сангвиния и Русса. Подумай о том, как стоишь перед Лоргаром, о благоговении и почтении, которые пульсируют в крови. Это ощущение того, как наш генокод реагирует на вершину человеческого развития. Я никогда не испытывал этого инстинктивного уважения к Ангрону, Кхарн. Ни разу. Он сломленное создание. Разрушительное, несравненное в бою, но сломленное+

Кхарн не ответил, потому что сказать было нечего. Он загрузился в десантную капсулу, поднявшись по рампе, и ждал, когда закутанный раб Легиона закрепит ограничительную обвязку.

+Ты это чувствуешь,+ сказал Аргел Тал. + Ты тоже это чувствуешь.+

В психическом безмолвии Кхарн признался в том, о чем никогда не разговаривал за пределами Легиона.

Да, мы чувствуем то же самое. Каждый из Пожирателей Миров знает то, что знаешь ты.

К голосу Аргела Тала добавилась холодная кипящая злость.

+Почему вы это терпите?+

Что мы можем сделать? Убить собственного отца? Вы уничтожили Лоргара, когда он привел вас кпоклонению Императору? Или вы терпеливо сносили его, надеясь, что в конечном итоге он найдет способ сравняться с братьями?

Пауза. Длинная, длинная пауза. Кхарн расценил ее как капитуляцию Аргела Тала и продолжил.

Брат, это наш позор перед другими Легионами. Ангрон был сломлен задолго до того, как прибыл к нам. Как ты думаешь, почему мы позволили ему вбить в наши головы Гвозди? Мы надеялись, что, сокрушив себя на той же наковальне, наконец-то ощутим единство с отцом.

В ответе Несущего Слово совершенно не было насмешливости. Только сочувствие. У Кхарна по коже поползли мурашки. Он бы предпочел издевку.

+Не вышло?+

Борта десантной капсулы сомкнулись и перекрыли обзор ангара снаружи. Последнее, что увидел Кхарн — как Аргел Тал поднимается по аппарели в красный корабль XVII Легиона.

— Нет, — прошептал он, в равной мере обращаясь к далекому Несущему Слово и самому себе. — Не вышло.

3 ПОДДАВШИЙСЯ ГВОЗДЯМ ВОЙНА В ПУСТОТЕ СВЯТЫЕ КРАСНЫЕ, БЕЗБОЖНЫЕ БЕЛЫЕ

Истории о войне всегда забывали об одной вещи — пыли. Кхарн быстро об этом узнал, и урок не покинул его с годами. Даже когда два человека вскидывали ногами песок гладиаторской арены, это отвлекало. На открытой равнине две армии численностью по нескольку тысяч человек так насыщали воздух, что им можно было подавиться. Если же еще раз увеличить масштабы, то после нескольких сотен тысяч участвующих в противоборстве воинов солнце будет оставаться тусклым еще день после окончания битвы.

Однако реалии наступательной войны редко попадали в саги. Во всех историях, что он слыхал — особенно в ужасающих диатрибах летописцев — сражение сводилось к тому, что горстка героев скрещивала клинки в лучах солнца, а безымянные подчиненные наблюдали, застыв в благоговении.

Чтобы заставить Кхарна поежиться, требовались немалые усилия, однако военная поэзия неизменно справлялась с этой задачей.

Прорыв двух Легионов через город затмевал собой все. Танковые двигатели выпускали выхлопы в виде пахнущего нефтью смога. Десантно-штурмовые корабли с ревом опускались на жарком мареве и воздушных потоках, а подбитые падали с неба, разбивались, и их пылающие остовы катились по земле. Шагавшие по улицам титаны в равной мере испускали огонь и дым — загрязнение от этих ран десятикратно увеличивалось, когда одна из колоссальных боевых машин, наконец, гибла.

Десятки тысяч солдат перемалывали подошвами рокрит и землю, последние остатки жилых башен выбрасывали в воздух свое пыльное содержимое, разваливаясь на части — все это добавлялось к пелене.

Каждый упавший шпиль, каждый рухнувший монумент, каждый разбитый бункер выпускали во все стороны облака удушливого праха.

Одно дело сражаться в разрушенном городе, но сражаться во время разрушения города — совсем другое. Видимость стала мифом. Ее просто не было.

В былые эпохи, когда пределом человеческой способности воевать друг с другом являлись бронзовые мечи, конные разведчики прорывались сквозь пыльные облака на поле сражения, чтобы передавать информацию и приказы между офицерами, полки которых слепли в самой гуще. Это была еще одна правда, которая редко сохранялась для архивов.

С тех дней древности война прошла длинный, длинный путь. Умение человечества биться вслепую — нет. Ретинальный дисплей Кхарна реагировал на его раздражение, автоматически переключая зрительные фильтры. Половина города пылала, и термальное зрение давало бесполезное смазанное пятно цветов, которые вызывали головную боль. Ориентирование по эхолокационному ауспику становилось ненадежным при любых атмосферных помехах, а плотные облака твердых частиц в сочетании с горящими повсюду вокруг зданиями определенно можно было считать неблагоприятными условиями.

Он не переставал бежать. Он уже не представлял, где находится, но не переставал бежать. Когда сомневаешься, двигайся вперед. Старая пословица снова вызвала у него ухмылку.

Кхарн вспомнил посадку. Вызывающее скрежет зубов снижение в темном нутре «Клешни ужаса» и последующий взрыв солнечного света, когда двери капсулы распахнулись. Он вспомнил первый бросок вглубь города, извлечение оружия и ощущение осиных укусов от огня лазганов, неспособных пробить броню. Они приземлились в казарменном районе, среди окопавшихся батальонов гвардии Арматурской академии. Юные воины, которые проходили процедуры, чтобы стать Ультрадесантниками, а также толпы дисциплинированных солдат в форме, гордых служить XIII Легиону.

Проклятый Жиллиман и его империя внутри империи. Арматура, военный мир, была всего лишь одной из планет Пятисот Миров. Как одному человеку удалось собрать такие громадные армии? Как один Легион управлял такой мощью?

Он знал ответ, каким бы неприятным тот ни был. Это был талант несломленного примарха. Работа совершенного гения, лишенного гнета машины боли. Пока Лоргар тратил время на тайны эфира, а Ангрон ощущал вкус крови из-за отказывающего разума, Жиллиман из Ультрадесанта переделал целый субсектор согласно имперскому идеалу. Такое не удавалось даже Гору.

Раздраженные размышления прервал заряд болтера, который ударил в нагрудник и превратил поступь в сбивчивое пошатывание. Кхарн взревел, не осознавая этого — инстинктивное выражение боли, буравящей затылок — и врезался в первый взвод гвардии Академии, который удерживал баррикаду в конце дороги. Их предводитель-эвокат сражался энергетическим гладием, показав себя превосходным мечником. Он продержался девять секунд прежде чем рухнул, и его внутренности окрасили камни проспекта красным.

Здесь город еще стоял. У пыли не было возможности заслонить собой все под солнцем.

Довольно скоро это изменилось. Прошли считанные часы, и городской ландшафт задохнулся. Теперь он потерял Каргоса, Эску и всех остальных, оказавшись в одиночестве посреди гибнущего города, где-то за вражеской линией фронта. Он помнил, как гвардия Академии дрогнула; помнил, как гнал их, ощущая на языке густую слюну, и с хрустом вгонял топор в в спины бегущих, а Гвозди тикали все горячее, заливая зрение красным. Больше он ничего не помнил до тех пор, пока не пришел в себя несколько минут назад.

Из дыма выплыли тени, которые превратились в фигуры, в воинов, облаченных в доспехи такого же синего цвета, как небо Терры на рассвете. Кхарн не замедлился. Он прошел сквозь них с ревущим хохотом и раздирающими клинками, слюна образовала нитки между зубов. Подошвы стучали по рокритовой дороге.

— Лотара, — передал он по воксу.

В потрескивающем и покрытом помехами гололитическом окне справа от системы целеуказания возникло ее пульсирующее изображение, только плечи и голова. Длинные волосы, как обычно, были убраны от лица и связаны в хвостик. Она была показана в профиль, поскольку система захвата изображения находилась сбоку от трона.

— Кхарн? — голос звучал, словно жужжание, работающий с перебоями вокс был безжалостен к качеству передачи. Обычно размеренная шпилевая манера выражаться превращалась в кашу. — Вы улыбаетесь?

— Дайте мне картинку с орбиты, флаг-капитан.

— Как пожелаете, хотя там особо не на что смотреть. Все же, что вы там внизу делаете? Город утопает в пыли. Бардак даже по вашим неопрятным меркам.

По обе стороны от мерцающего ретинального дисплея развернулись второстепенные зрительные окна. На каждом был вид города сверху, заслоненный облаками удушливого дыма. На самом верху пепельного облака торчали вершины башен, но ландшафт безнадежно терялся.

— Вам следовало дать мне разбомбить город с орбиты. — добавила Лотара. — Уверена, что два королевских корабля Несущих Слово с удовольствием сделали бы то же самое. Вы сидели в своей маленькой десантной капсуле и так и не увидели их размеров. Впечатляющее зрелище.

Улыбка Кхарна была опасно близка к ухмылке.

— Вы смеетесь надо мной и моими людьми, флаг-капитан, но мы, по крайней мере, знаем, когда враг действительно мертв. Это мы заканчиваем бой.

Он подошел к погибшему танку, неподвижные и безмолвные очертания которого возникли из удушливой пыли. Ретинальный дисплей зафиксировался на нем, изливая поток данных, видеть которые Кхарну не было необходимости. Доспех типа «Максимус» представлял собой чудо технологии, но авточувства приходилось долго настраивать, чтобы они соответствовали личным предпочтениям воина. Можно подумать, его волновало, какой мир-кузница штамповал каждую ходовую часть «Носорога». Можно подумать, его волновала плотность сплавов, из которых состоял корпус, и их отличие от прочих на долю процента.

На закрытых дверях подбитого танка располагалась огромная эмблема XIII-го. Он попытался расслышать что-либо внутри, но когда вокруг рушился город, это всегда было безнадежно. Вместо этого он постучал по броне машины лезвием цепного топора.

— Тук-тук.

Ответом изнутри стала тишина, никакого веселья. Вместо того, чтобы карабкаться по покатым бортам, он плавным прыжком вскочил на крышу. Обе подошвы ударили по ней с раскатистым лязгом. Было бы нелепо надеяться, будто более высокая позиция улучшит обзор, но ему все равно хотелось попробовать.

Он снова бросил взгляд на бесполезные орбитальные изображения, которые прокручивались на левой глазной линзе.

— Усилители? — напомнил он.

— Мои сервиторы работают над очисткой поступающих пиктов, — изображение Лотары затряслось сильнее, чем при помехах. — Знаете, мы и сами тут заняты.

Кхарн присел над закрытой башенкой.

— Очень хорошо. Наслаждайтесь своей маленькой стычкой в пустоте, флаг-капитан.

Она повернула голову и ухмыльнулась прямо в видеоприемник.

— А вы наслаждайтесь, продираясь через грязь, Кхарн. Такой неэлегантный способ воевать, — ее изображение отключилось, забрав с собой бесполезные орбитальные данные.

Кхарн уже собирался вскрыть башенку, когда на глазных линзах замигала другая руна. Именная.

— Скане?

— Капитан, — немедленно последовал ответ вместе с хоровым драконьим воем. Двигатели. Турбины слишком нагреты, работают чересчур долго. Аугметические голосовые связки не лишали речь Скане эмоций, но добавляли ко всем его словам булькающее потрескивание.

— Вы только что вошли в зону досягаемости вокса. Единственный мой контакт за последние семь минут был с кораблем.

— Да, тут внизу все прямо-таки трещит, — передал в ответ Скане. — Где вы?

— Не знаю, — секундная пауза. — Когда мы разбили гвардию Академии, я преследовал выживших в авангарде.

— Гвозди? — спросил Скане.

— Гвозди взяли верх, — подтвердил Кхарн, зная, что это все объяснит.

— Ясно. Мы не можем вас отследить, наш ауспик уже отключился.

Ну, разумеется. Из всех его отделений первыми на связь вышли разрушители. Те, чье оружие лишало эффективности более капризное оборудование. Аргел Тал нередко говорил, что у судьбы злое чувство юмора. Кхарн ни на секунду в этом не сомневался.

— Подключи его к доспеху. Позаимствуй энергии, чтобы на секунду усилить локационную руну.

— Это никогда не работает, — пробормотал тот, но чуть громче сказал: «Есть, капитан».

Кхарн посмотрел на окрашенный синим корпус у себя под ногами. «Носорог» был неподвижен, двигатель безмолвствовал, но сканеры еще могли работать. Это наверняка будет проще, чем иметь дело с разрушителями и их убитой тех…

Чудо из чудес, именная руна Скане снова вспыхнула, на сей раз вместе с данными о дистанции и перемещении.

— Засек вас, — передал Скане. Кхарн уже снова бежал.

Лотара Саррин получила трон «Завоевателя» шесть лет назад, как раз перед своим тридцатилетием. Повышение сделало ее одним из самых молодых флаг-капитанов во всех экспедиционных флотах Императора, что в свою очередь привлекло внимание писак и имаджистов из ордена летописцев Терры. Они одолевали ее, следя за каждым шагом на протяжении того короткого периода, когда лорд Ангрон пускал такую публику на борт флагмана Пожирателей Миров. Когда они с позором отправились назад на Терру, не закончив свою работу — в сущности, они ее едва начали — официальные записи указывали в качестве причины отбытия «неприспособленность к войне в пустоте».

Космическая болезнь. Это была идея Кхарна, которую он изложил со своей обычной сухой хитростью, без улыбки.

Настоящая причина была довольно проста: они раздражали Лотару Саррин, и как следствие — раздражали Ангрона.

Примарх не обращал на них внимания до того момента, пока не услышал первую жалобу Лотары. На следующий же день их выслали обратно на Терру. Кхарн был одним из тех воинов, кому поручили вышвырнуть их с флагмана, не обращая внимания на протестующие вопли и размахивание имперскими лицензиями, которые, по их мнению, позволяли им остаться. Все было исполнено с достойным восхищения — и удивительным, учитывая, что это был за Легион — отсутствием кровопролития. Если уж на то пошло, Пожирателям Миров в первую очередь было весело.

В военном табеле Лотары, обильно исписанном плотным и неинтересным почерком сервиторов, пустыми архивными терминами сообщалось об образцовой храбрости, стойкости и терпеливости, со ссылками на ее частые переговоры и посредничество с примархом XII Легиона. Там также отмечались многочисленные медали и награды — ни одну из которых она не надевала без формальной необходимости, и большая их часть томилась на дне гардероба в ее постоянно неубранной личной каюте.

Любой, кто читал бы эти записи, также бы заметил разнообразные упоминания о рассудительности, похвальной тактической смекалке и логистическом таланте. Все очень дисциплинированно, как и следует ожидать от выдающегося капитана.

Единственное упоминание, которое имело для нее значение, было сформулировано так: «Удостоена XII Легионом уникального знака отличия за примечательную отвагу в ходе приведения к согласию миров, ранее принадлежавших звездному княжеству Ашул».

Эту награду она носила открыто и с гордостью. Кровавая Рука, красный отпечаток ладони на груди жесткой белой униформы. Как будто высокий филигранно украшенный трон из желтой меди уже не выделял ее среди прочих трехсот офицеров, трудившихся в стратегиуме.

Мостик «Завоевателя» представлял собой улей, где раздавались крики, бормотали сервиторы, а дежурные офицеры перекликались между постами. Лотара не обращала на это никакого внимания, зная по фоновому шуму, что экипаж делает свою работу. Она не отводила глаз от обзорного экрана окулуса и создаваемого им трехмерного тактического дисплея. В то же время она продолжала уверенно отдавать череду приказов в вокс-микрофон на вороте, барабаня кончиками пальцев по подлокотнику.

Война в пустоте шла хорошо. Она знала бы об этом даже с закрытыми глазами, учитывая тот невозможный обстрел, которому подвергали осажденную Арматуру оба сверхкорабля Несущих Слово, однако это было далеко не поспешное умозаключение.

Примарха не было на корабле, он сражался на планете внизу. Она имела возможность наилучшим образом минимизировать потери, а не посылать флот в очередную жестокую атаку лишь для того, чтобы нанести максимальный ущерб и отправить абордажные капсулы, не заботясь о том, чего это стоит людям и технике.

Такой уровень тактического изящества был редким удовольствием. Но и более сложным. Она привыкла драться грязно, как Легион, которому служила.

Она не лгала Кхарну — война на поверхности представляла собой сумятицу ужасающих масштабов. Лотара не переставала бросать взгляды на поступающие пикты, которые демонстрировали, что город утопает в собственном прахе. Она присутствовала на брифингах несколько недель назад, когда Ангрон потребовал высадиться на Арматуру и сокрушить планету изнутри. Ничего удивительного. Удивительным стал момент, когда лорд Лоргар Аврелиан из Несущих Слово кивнул, соглашаясь с Пожирателем Миров. На протяжении последнего года они пересекали Империум, разоряя попавшиеся на пути миры, несмотря на то, что Лоргар протестовал и требовал полным ходом двигаться к Ультрамару. И теперь, когда они, наконец, прибыли в сердце Ультрамара, казалось, что все ограничения развеяны на солнечном ветру.

Она в очередной раз глянула на пикт-трансляцию. На этот раз ее взгляд задержался на изображениях города. Лотара нахмурилась.

— Увеличить сектора восемь и пятнадцать, — приказала она одному из сервиторов, прикованных к консоли орбитального провидения.

— Повинуюсь.

Она медленно втянула воздух сквозь зубы, пристально всматриваясь в появляющиеся картинки.

— Они быстро и последовательно обрушивают здания, — сказала она. — Смотрите. Смотрите, как эти казармы падают строго по порядку. Это не из-за сражения. Должно быть, сооружения заминированы. Ультрадесантники уничтожают собственный город, чтобы похоронить наш Легион под щебнем.

Ивар Тобин, ее первый помощник, согласно кивнул.

— Похоже на то, капитан.

— Дай мне Ангрона, — сказала она ему. — Сейчас же.

— Есть, мэм, — он ушел выполнять ее требование. Чтобы добиться внимания занятого битвой примарха, потребовалось бы много терпения и твердости характера.

Лотара снова сконцентрировалась на пустотной войне, которая разворачивалась над Арматурой. Она вывела на четыре экрана передачу затуманенных из-за расстояния пиктов одного из новых сверхкораблей Несущих Слово. Создание было чудовищно прекрасным и настолько большим, что у нее захватывало дыхание, если она слишком долго смотрела. Человеческий разум обрабатывал детали урывками. Размеры сверхкорабля становились понятны лишь тогда, когда перед зубчатыми стенами «Благословенной Леди» проходил крейсер меньшего размера, и всякий раз при этом Лотара чувствовала, как у нее дергается желудок. Эта вещь была слишком громадной, чтобы быть настоящей.

Орбитальные сражения сами по себе были непростыми, в них были собственные методы и безумные мгновения. Война над планетой имела свойство разворачиваться на гораздо более короткой дистанции, чем многие величественные и причудливо безмятежные пустотные баталии. Драться на высокой орбите означало оказаться под носом у врага, и это замечательно подходило Лотаре. Она к такому привыкла. Пожирателям Миров нравилось брать вражеские корабли на абордаж, и это почти всегда значило сближение, где бы ни сражался «Завоеватель».

— Почему эта орудийная платформа еще не уничтожена? — спросила она, приподняв бровь. Будьте любезны, следуйте за «Венатор Ворена». Загоняйте его в пятидесятый квадрат, и дайте полный бортовой залп по этой платформе, когда будем проходить мимо нее.

Будучи всего двадцати трех лет от роду, третий помощник Фейд Халлертан был самым молодым в командном составе стратегиума.

— Капитан, так мы окажемся в опасной близости от трех крейсеров, которые сдерживают «Лекс», — произнес он.

Она щелкнула языком — у нее была такая привычка, когда она могла вот-вот выйти из себя. Фейд ошибался, поскольку она предвидела, что приближающийся натиск другого крейсера Несущих Слово и его эскадры фрегатов вынудит три крейсера Ультрадесанта отступить и перегруппироваться для очередной атаки, если только у них не возникнет внезапного желания быть протараненными или обездвиженными близким разрывающим огнем. Их логичный тактический отход даст ей необходимое место. Чтобы понять это по мерцающему танцу именных рун кораблей, которые собирались и кружились на тактическом дисплее, ей потребовалось полсекунды.

Она знала, что у него есть другие идеи, и они будут вполне приемлемы. Однако Лотара разбиралась в игре лучше, чем кто бы то ни было.

— Посмотри в квадрат под «Лексом», на корабль Несущих Слово, который поднимается на помощь. Вот поэтому ты неправ. Перед тем, как перегруппироваться для второй атаки на «Лекс», Ультрадесант отступит выше и дальше.

— Вижу, мэм. Но если…

— Как мне кажется, — прервала она с улыбкой, — в мои обязанности не входит объяснение, почему мой приказ главнее твоих идей. Тебе следует самостоятельно понимать причины. А теперь делай, как я говорю, лейтенант.

Она произнесла «лефтенант», всегда оставаясь уроженкой шпиля.

Он вздрогнул, и несколько тактических альтернатив, которые он уже собирался предложить, засохли у него на языке.

— Есть, мэм.

Ивар Тобин — седеющий суровый профессионал до мозга костей — вернулся к ее трону.

— Примарх ответил на ваш вокс-вызов, мэм.

— Ну что ж. Этот день полон чудес.

Лотара откинулась назад, когда корабль затрясся: компенсаторы инерции боролись с резким поворотом. Нажав пару клавиш на подлокотнике, она активировала генератор персонального гололита. Перед троном появилось изображение Ангрона — огромное, искаженное и бледное, но это, несомненно, был примарх. С его топоров стекала бесцветная кровь, но гололитические капли исчезали, касаясь палубы.

— Чего ты хочешь, капитан? — одну сторону лица уродовал болезненный тик, другая обмякла в безрадостном оскале. Ей не требовалось спрашивать, больно ли ему. Ангрону всегда было больно.

— Донесения о потерях нападения на поверхности выглядят довольно неприятно. Что там внизу творится?

— Эвокаты. — изображение Ангрона исказилось так, что почти исчезло, а затем вновь вернулось к зернистому виду. — И с ними еще Легио титанов. Прости, если мы умиротворяем планету не так быстро, как бы тебе хотелось, Лотара.

— Не ведите себя, как ребенок, мой повелитель.

— Я никому не повелитель, и мне начинает надоедать тебе об этом говорить. Ты всегда ведешь себя со мной очень смело, когда я на расстоянии нескольких тысяч километров, капитан.

— Я знаю, сир, — она сцепила пальцы, на мгновение отвлекшись на повторную дрожь корабля вокруг. Проходившие мимо кормы фрегаты целились в двигательные палубы «Завоевателя», но мало чего добивались.

— Как мой корабль? — спросил Ангрон, сплюнув кровью на каменистую землю.

— Мой корабль в порядке, — отозвалась она. — Сколько эвокатов на поверхности?

Колосс издал ворчание, приподняв топор жестом, который мог бы быть божественным пожатием плечами.

— Много. Все. Не знаю, — теперь он смотрел в другую сторону, начиная изучать разрушенный город через плечо. У нее оставалось мало времени, скоро Гвозди должны были взять над ним верх.

— Перекрестки в центре, где сходятся основные проспекты. Похоже, Ультрадесант подготовил здания к подрыву. Будьте осторожны, продвигаясь в город, сир.

— Ты слишком много беспокоишься, капитан.

Она снова щелкнула языком.

— Сир, разве не совершенно логично, что в случае вторжения военный мир будет готов к любым событиям? Хотя бы подумайте о том, чтобы продвигаться вместе с Несущими Слово и отправить разведчиков вперед для подтверждения того, что я вижу.

— Драгоценные Носители Слова моего брата шипят свои скучные молитвы, медленно маршируя по улицам. Война закончится, прежде чем их болтеры пропоют хотя бы раз.

Она изо всех сил набралась терпения.

— Может быть, вы хотя бы хотите, чтобы я атаковала отсюда фабрики Легио титанов?

— Я хочу, чтобы ты оставила меня в покое, капитан, — Ангрон обернулся к ней. Его плотно зажмуренный левый глаз подрагивал, реагируя на спазмы, которые дергали уголок губ. Непроизвольная улыбка обнажила имплантированные железные зубы с одной стороны. — Стреляй, куда хочешь, но хватит ныть мне об этом.

Расстояние не лишало примарха грубого и дикого великолепия. Он был изуродованным громадным созданием с покрытой швами плотью, испытывающим спазмы боли. Лотаре доводилось видеть лишь двух примархов, однако вопреки легенде, будто каждый из них создан по образу Императора, Лоргар и Ангрон не могли бы отличаться друг от друга еще сильнее. Лицу первого было место на старинных монетах, а его голос вызывал у нее мысли о теплом меде. Второй являл собой статую ангела, оскверненную сотней клинков и брошенную под дождем. Ангрон был изодранной кожей и ревом клятв поверх средоточия плотных кровеносных сосудов и мяса мускулов.

Какой бы эстетический замысел не существовал при его создании, он давно сгинул. Об этом позаботились время и война. Если бы не вмешательство судьбы, Ангрон мог бы вырасти столь же красивым, как его братья Лоргар, Сангвиний и, быть может, даже Фулгрим — но судьба никогда не была ничьим безмолвным союзником.

Искаженный гололитический образ примарха заколыхался, когда пустотные щиты корабля приняли на себя очередной обстрел.

— Как идет сражение в пустоте? — спросил Ангрон. Она знала, что ему не нужны подробности, и что его хрупкий изуродованный разум не удержит их, даже если попытается. По белому подбородку уже бежал ручеек серой крови. Очередное кровотечение из носа.

— Мы еще здесь, — произнесла она.

— Хорошо. Продолжай в том же духе, — он повернулся к ней спиной, изображение мигнуло и, наконец, исчезло.

— Это плохо, — подумала она вслух. — Очень плохо.

— Мэм? — спросил Тобин.

— Кхарн прав насчет примарха, — она снова развернула свой трон к войне в пустоте. — Ему становится хуже.

Восстановив вокс, Кхарн потратил несколько минут на скрупулезное общение с сержантами, координируя передвижения нескольких отделений, которые не поддались Гвоздям. Как оказалось, таких было очень мало.

Эска никогда не поддавался. Рапорт кодиция был кратким и ясным, тот отлично знал, что именно такие предпочитает Кхарн. Он мало что мог сообщить помимо того, что самый яростный бой шел на перекрестках проспектов. Там было самое мощное сопротивление Ультрадесанта и гвардии Академии, они обороняли крепости-казармы, полные защитных турелей.

Скане продолжал приближаться, он был одним из немногих, кто сохранял спокойствие в бою. Однако Кхарн обнаружил Несущих Слово раньше, чем брата.

Годовой союз принес мало ощутимых плодов. Всего несколько недель назад Легионы чуть не дошли до схватки — оба флота висели в глубоком космосе, выдвинув орудия и зарядив абордажные капсулы в пусковые шахты. Помимо этого несостоявшегося предательства, которому помешало лишь то, что Лоргар с Ангроном обнаружили флот ксеносов, который можно было уничтожить, отношения между Легионами считались относительно дружескими, если воины не плевали друг на друга на совещаниях перед миссиями.

Отделение Несущих Слово стояло полукругом вокруг одного из своих боевых танков. Они пылко пели хором, что звучало омерзительно похоже на молитву. Разумеется, на колхидском. Несущие Слово нечасто снисходили до низкого готика, даже с братским Легионом. Очередное яблоко раздора.

Молитвенное бормотание прекратилось, когда Кхарн приблизился.

— Капитан, — поприветствовал его один из них. Позади сержанта к корпусу танка были в распятом положении привязаны трое изуродованных Ультрадесантников. Руки и грудь воинов были пробиты железными шипами, которые удерживали их на месте. Все трое легионеров XIII-го еще подергивались и сопротивлялись — даже тот, которому шип пронзил горло. Было сложно не восхититься подобным упорством.

Кхарн поднял топор и указал на распятых Ультрадесантников.

— У вас действительно есть время на это надругательство? — он удержался от снисходительности в голосе. Почти что.

Сержант Несущих Слово, закованный в новое багряное облачение их Легиона, закрыл священную книгу, которую читал вслух своим людям. Страницы тома сошлись с тихим стуком, книга упала и повисла на короткой цепи, пристегнутой к поясу воина.

— Похоже, у тебя есть время убегать в пыль и терять своих людей, Пожиратель Миров.

Кхарн ощутил, как в затылочной части мозга начали тикать Гвозди Мясника. От получаемых из черепа сбоящих сигналов кончики пальцев напряглись, и он непроизвольно вдавил активатор цепного топора, заставив зубья пилы с визгом перемалывать воздух. Несущие Слово крепче сжали болтеры, однако никак не проявили враждебность в открытую.

— Следи за словами, — предостерег Кхарн. — Возвращайтесь в бой, все вы. Здесь вы вряд ли обеспечите победу.

Сержант с серебристым лицевым щитком на красном шлеме на мгновение оглянулся на истерзанных Ультрадесантников.

— Это священный ритуал. Мы не подчиняемся твоим приказам, центурион.

— И все же, — отозвался Кхарн, улыбаясь по ту сторону лицевого щитка, — на этот раз подчинитесь.

Его слова подчеркнул приближающийся визг перегретых двигателей прыжковых ранцев. Первым приземлился Скане, который на бегу коснулся земли, проскользил по ней и остановился возле капитана. Остальные разрушители спустились неровным строем. Их оружие находилось в кобурах, о броню гремели перевязи с радиационными гранатами.

— Проблема, капитан? — поинтересовался Скане. Пыльный ветер с галькой застучал по опаленному керамиту. Единственным цветным пятном на доспехе были злобные красные линзы глаз. В остальном он и его братья могли бы быть тенями, рожденными из пепла — призраками воинов, погибших в огне.

Кхарн не ответил. Он не отрывал взгляда от сержанта Несущих Слово.

— Возвращайтесь в бой.

Вдалеке, издавая характерный грохот гибели архитектуры, рушились здания.

— Да, сэр, — наконец, произнес офицер Несущих Слово.

Восьмой капитан XII Легиона оставил Несущих Слово возле их «Лендрейдера». Разрушители последовали за ним.

— Заводите друзей, сэр? — спросил Скане на награкали, полностью состоящем из гортанного ворчания.

— Говори на готике, — отозвался Кхарн. — Старайся действовать слаженно, пусть даже Несущие Слово отказываются поступать так же.

Составной ворот Скане издал тихий визг, когда воин повернулся, чтобы посмотреть на капитана.

— Я бы не стал мочиться на Несущего Слово даже если бы он горел. Думаете, меня волнует, какими игрушками они пользуются в своей суете?

— Просто делай, как я прошу, Скане.

Разрушитель пожал плечами.

— Разумеется, сэр.

— Докладывай, — поторопил его Кхарн.

Он услышал, как Скане усмехнулся по ту сторону обгоревшего лицевого щитка.

— Вам это не понравится, сэр.

Кхарн подавил желание вздохнуть.

— Где Ангрон?

— Никто точно не знает. Он поддался Гвоздям после того, как мы заняли перекресток Критика полчаса назад. Последним было сообщение Делваруса. Он говорит, что видел, как примарх пожирал мертвых врагов.

— Скажи, что это шутка.

Скане еще раз пожал плечами.

Возможно, Лотара была права. Возможно, следовало дать ей просто разнести Арматуру в пыль бомбардировкой.

— Почему Делварус здесь?

— Похоже, Лотара позволила ему ускользнуть с привязи. Пока в небе эта суматоха, флагман вряд ли кто-то возьмет на абордаж.

Кхарн отмахнулся.

— Мне нужно попасть на передовую, — сказал он. — Кто-то должен скоординировать наступление с Легио Аудакс. Проклятье, я даже не знаю, побеждаем ли мы.

— Это я вам могу сказать, сэр, — откликнулся Скане. — Мы совершенно точно не побеждаем.

Магнус наблюдал за охваченными войной небесами. Главным образом он смотрел, как «Благословенная Леди» и ее близнец «Трисагион» выставляют на посмешище орбитальную защиту Арматуры, разоружая один из самых укрепленных миров Империума все новыми обстрелами с завывающих и полыхающих орудийных палуб.

— Они тебе понадобятся у Терры, — тихо произнес он. Лоргар не ответил. Брат уже какое-то время ни на что не отвечал.

В сравнении с размерами и пропорциями кораблей все контрмеры казались устаревшими. Первый час ничто не могло пробить щиты. Ничто не смогло даже поцарапать их броню. Чтобы, наконец, прорвать щиты «Благословенной Леди», потребовалась суммарная огневая мощь боевой станции и двух орбитальных защитных платформ, а также самоубийственный таран имперского корабля «Стальное небо». Звездолет продолжил движение, не заботясь о тысячах гибнущих в одном из пылающих монастырей на его спине, поскольку их агония ничего не значила для полумиллионного экипажа.

Лоргар стоял на коленях в центре базилики, склонив голову в молитве. От одного этого зрелища у Магнуса по коже ползли мурашки. Несмотря на эфирную сущность его нового обличья, от некоторых инстинктов было сложно избавиться.

— Лоргар, — произнес он. В ответ брат продолжил шептать нечестивые и ошибочные обеты.

— Лоргар, — прорычал Магнус.

Несущий Слово поднял голову, на его расписанном тушью лице было выражение невероятной концентрации. Затем он моргнул, впервые за полчаса.

— Что-то не так, — Лоргар встал, и мозаичный пол потрескался у него под ногами. Он протянул руку к одной из сотни книжных полок, и булава крозиуса рассекла холодный воздух, оказавшись прямо у него в правом кулаке. — Скоро поговорим. До встречи, Магнус.

— Отправляешься на войну, брат? — спросил колдун.

— Я нужен на Арматуре, — отозвался Несущий Слово.

— Аа. Разве ты не хочешь уговорить меня сражаться? Ты ведь поэтому меня вызвал, не так ли?

Лоргар не обернулся.

— Мне известно твое решение, Магнус. Ты будешь стоять рядом с нами на Терре. Мне сказали об этом те боги, на нереальности которых ты настаиваешь.

Чародей отрицательно покачал головой.

— Скажи мне, что требует твоего присутствия на поверхности.

Лоргар закрепил свой трехрогий шлем на месте и ответил перед тем, как выйти из зала.

— Ангрон в беде.

4 ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЙ ЕДИНСТВО ПЕРЕКРЕСТОК ВАЛИКА

Покой ускользал от него.

Он цеплялся за него, испытывая ярость от тщетности собственного отчаяния. На языке уже появился знакомый горький привкус неудачи. Он закричал в небеса, желая, чтобы дождь смыл этот вкус с его зубов. Вопль иссяк.

В этот раз он был так близок к покою. Так близок.

Но тот ускользнул, и бросил его обратно в мир кровоточащей плоти и раздробленных костей — в жизнь, где от поврежденного черепа по телу в такт колотящемуся сердцу расходились импульсы боли.

Он желал, чтобы что-то, хоть что-то успокоило заводную машину боли внутри черепа, которая уродовала разум своим ядом.

И он был слаб. Слаб и слеп. Он трясся во мраке, дрожа, страдая от боли и вдыхая смрад собственной крови. Он не видел поднесенных к лицу рук, но чувствовал, как те кровоточат.

Ангрон, произнес голос.

Ангрон. Это имя ничего не значило.

Ангрон. Ангрон. Ангрон. Несколько голосов. Десять, может быть двадцать. Он не был уверен. Он взревел во второй раз, прогоняя их из головы.

Я не могу до него дотянуться, произнес самый сильный из голосов. На сей раз Гвозди по-настоящему повредили его разум.

Я тоже не могу, сказал другой.

Тогда мы должны рискнуть пойти на Единство, сказал еще один.

Ответом стала безмолвная волна холодного, очень холодного отвращения — психическая копия отталкивающихся магнитов.

Нет, произнес один из голосов после приступа тошноты. Эска, нет.

Самый сильный согласился. Мы не можем еще раз допустить Единства. Подумай о потерях, случившихся в прошлый раз, и о том, насколько мы слабее без них.

Что тогда? Ты веришь лорду Аврелиану?

Забавная идея.

Сила Лоргара неизмерима. Он мог бы добраться до Ангрона.

Лорд Аврелиан даже не высаживался, и я не хочу доверять ему в столь деликатном вопросе. Мы должны попробовать Единство. Это должны сделать именно мы.

А если нет?

Спорящие голоса смолкли. Их колебания вызвали у него улыбку, хотя он и не знал точно, почему. Возможно из-за того, что от этого разило нерешительностью, а от нерешительности разило трусостью.

Он умирает, наконец, произнес главный голос. Он вышел за пределы одержимости Гвоздями. Без нашей помощи он никогда не оправится.

Оставьте меня, подумал он. Оставьте. Убирайтесь из моей головы.

Вориас… сказал один из голосов. Приказывай.

Очередная длинная пауза, очередное колебание, от которого смердело страхом. Трусость не означала страха умереть. Трусость означала наличие того, что можно потерять. Какой прок от воина, связавшего себя с непостоянным окружающим миром? Все угасало. Все умирало. Все распадалось. В связи была слабость.

Людям, которые стояли за этими голосами, было, что терять, и это вызывало у них страх. Делало их слабыми.

Братья, неохотно произнес главный голос. Присоединяйтесь ко мне в Единстве.

Он отвернулся от раздражающего гудения, в которое превращались голоса. Костяшки побелели и потрескались, когда он стиснул разряженные рукояти топоров. Он открыл глаза, оказавшись перед окружавшей его абсолютной чернотой, заревел полным кровавой пены ртом и начал копать. Не сдаваться. Не подчиняться.

Он не знал, кто он, где находится и почему погребен, но рвущаяся и бьющаяся часть заднего мозга сосредоточилась на одной мысли. Его не первый раз хоронили заживо.

Не было ни верха, ни низа, только вперед или смерть.

Кхарн ощущал вкус собственной крови — редкий и нежеланный вкус. Находившийся перед ним Ультрадесантник не желал умирать. Он мог симпатизировать силе воли воина, однако у него и так хватало поводов для беспокойства. Последнее, что ему было нужно — так это чтобы XIII-й оттягивал свою гибель в длительном последнем бою.

Рана в боку непрерывно болезненно пульсировала в такт ударам сердца. Его кровеносную систему затопили болеутоляющие из внутривенных инъекционных портов на запястьях, возле ключицы и вдоль позвоночника.

Однако предупреждающие руны продолжали мерцать по всему ретинальному дисплею на случай, если он каким-то образом не замечал кровотечения из раны под ребрами.

Эвокат готовился к очередному выпаду, нанося ложные удары и уклоняясь, безупречно работая ногами на засыпанной щебнем земле. Кхарн качнулся назад, предпочтя заблокировать гладий зубчатым топором, не рискуя уворачиваться на неустойчивых камнях.

Воин тут же атаковал еще раз, нанося второй удар понизу. Кхарн отвел его в сторону, ударив Ультрадесантника кулаком по лицевому щитку, от чего легионер пошатнулся. Это дало Пожирателю Миров достаточно времени, чтобы снова вскинуть топор, и он с лязгом ударился спиной о находившегося позади Каргоса.

— Капитан, — выдохнул брат. — Я так замечательно провожу время.

Казалось, он ухмыляется, но все Пожиратели Миров с лицевыми щитками типа «Сарум» выглядели ухмыляющимися.

Их окружал лишь хаос сшибающихся клинков и изрыгающих проклятия воинов. Бьющие по керамиту клинки издавали характерный глухой звон, в который вклинивалось близкое рявканье болтеров. На глазных линзах Кхарна возникали сигналы прекращения жизнедеятельности по мере того, как все больше его людей падало под клинками Ультрадесанта. Камни были покрыты множеством трупов гвардейцев Академии, и Кхарн наступал на тела, карабкаясь по пересеченной местности.

У не желавшего умирать эвоката была эмблема сержанта. Некогда красный плащ воина покрывали пятна пыли, прилипавшей к крови и маслу, и чешуйки засохшей грязи. Золотой шлем указывал на его принадлежность к почетной элите — тем, кто дал клятву обучать грядущие поколения Ультрадесантников и рассылать их по Пятистам Мирам. Его упрямая стойкость в равной мере вызывала у Кхарна ненависть и восхищение.

Не предполагалось, что перекресток Валика станет бутылочным горлышком. Им следовало это предвидеть. Другой Легион — не пляшущий под дудку сидящих в затылке Гвоздей Мясника — все бы ясно разглядел, и это болезненно задевало Кхарна. Пожиратели Миров нахлынули на перекресток воющей волной, толкая друг друга на бегу и преследуя бегущих гвардейцев Академии в омерзительной синей форме.

Башни Академии взорвались, и на проспекты внизу обрушилась масса падающих камней. Дороги потрескались и провалились, погрузившись вглубь земли. За несколько ударов сердца сгинули сотни Пожирателей Миров, которых погребло под городским районом. XIII-й заминировал проспекты и подготовил собственные прекрасные строения к подрыву в заданное время, как и предупреждала Лотара. Это происходило по всему городу, но Гвозди лишали осторожности, превращая ее в нездоровое удовольствие от участия в бойне.

Важна была кровь и ничего более. Зрелище того, как враг не выдерживает и бежит, вызвало воющий хохот. Смех длился до тех пор, пока мир не взорвался вокруг авангарда Легиона.

Кхарн прибыл позже, когда половина отделений уже оказалась похоронена среди обломков. Проспекты оказались перерезаны, задавлены кусками бесценного мрамора. Там и тут, на самом краю остановившейся лавины, виднелись гусеницы танка Пожирателей Миров.

С уцелевших крыш и балконов над головой затрещал огонь снайперов. Он пробивал шлемы Пожирателей Миров, опрокидывая воинов на месте. Наверху заревели десантно-штурмовые корабли Ультрадесанта, нарастающий хохот их двигателей сопровождал отрывистые смешки тяжелых болтеров. Они все стреляли и стреляли, изливая свою злобу на гибнущих Пожирателей Миров. Гвозди забирали боль, давали покой и добавляли сил, однако Кхарн проклинал их всякий раз, когда отправлялся в бой. Проклял и сейчас, когда его слух огласился нестройным звоном бесчисленных сигналов прекращения жизнедеятельности.

Ему был нужен обзор с воздуха. Они не могли продолжать драться вслепую, когда из восточных и западных районов прибывали подкрепления Ультрадесанта.

— Скане, — выдохнул он.

Скане не было. Мертв, или находится слишком далеко. Кхарн не знал наверняка. Даже Каргос, который всего мгновение назад был у него за спиной, скрылся, преследуя очередного противника.

Кхарн повернулся и выпустил заряд из вибрирующего плазменного пистолета. Стрелы едкого термоядерного пламени ударили в трех смертных в униформе, которые пробирались в его направлении, и испепелили их на месте. Он крутанулся обратно как раз вовремя, чтобы поймать опускающийся клинок эвоката, отвести его вбок и еще раз ударить ногой по расписному нагруднику Ультрадесантника. Рана в боку вновь вспыхнула огнем, ее опалила волна жара от плазменного выстрела. Стиснув зубы, Кхарн взвыл в задыхающееся небо, в пыль, которая отрезала их от флота.

От вокса не было толку, его заполнили сбивчивые крики и насмешливые помехи. Нужно было выбираться с перекрестка. Нужно было добраться до примарха. Среди рухнувших зданий не существовало линии фронта, только островки отчаявшихся и изолированных групп воинов.

Топор попал Ультрадесантнику в шейное сочленение и, наконец, опрокинул эвоката на камни. Кхарн с третьей попытки выдернул клинок, дав жужжащим зубьям очиститься от крови. Он оборачивался в поисках очередного противника, когда ощутил, как десны заныли от звона, с которого начиналась вспышка телепортации.Несколько секунд он стоял и медленно поворачивался, пытаясь установить место высадки. Вокруг закружилась пыль, мелкие камешки начали дрожать, отрываясь от опустошенной земли. Среди сражающихся воинов в синем и белом он разглядел место, где вспышка появлялась и затухала, появлялась и затухала, не находя устойчивой точки захвата. Фиксацию на местности портила неровная поверхность, а также сотни движущихся тел и вызванные пылью помехи.

— Лотара, — в воксе слова сливались вместе и размывались. — Лотара, отменить телепортацию на перекресток Валика. Отменить телепортацию на перекресток Валика. Мы бьемся на проклятой земле, захвата точки не получится.

В уголке его ретинального дисплея с треском возникло ее изображение, которое произнесло единственное предложение.

— Это не мы, Кхарн.

Картинка исказилась и исчезла. Перед его глазами остались потоки информации и скачущая прицельная сетка, которая не могла установить наилучшую цель в океане вражеских воинов.

От наплечника с треском отскочил заряд болтера. Сила попадания заставила его пошатнуться, шлем осыпало осколками. Он сделал ответный выстрел вслепую, оставив опустошенный плазменный пистолет перезаряжаться.

Аргел Тал, сукин ты сын, где ты?

+Кхарн?+ голос был далеким и слабым, приглушенным стуком Гвоздей.

Аргел Тал? Брат, где ты? Веди Носителей Слова. Нас тут истребляют.

Никакого ответа. Ничего.

— Кто-нибудь, — произнес он в вокс. — Все, кто еще меня слышит, кто еще жив, говорит Кхарн с перекрестка Валика. Со мной Восьмая, Двенадцатая и Шестьдесят Седьмая роты. Нам нужна бронетехника и поддержка с воздуха, немедленно.

— Где Несущие Слово? — требовательно спросил один из сержантов. — Предполагается, что они…

Остаток фразы воина поглотили помехи, но он был прав. XVII-й поклялся поддержать их у Валики. Кхарн лично проводил инструктаж.

Прочие ответы представляли собой вой и громкие вопли. Легион поддался Гвоздям. Легион с ликованием мчался в сотню засад. Пожирателей Миров невозможно было обуздать.

Все осмысленные голоса в этой звуковой свалке хотели знать одно и то же.

— Примарх, — снова и снова запрашивали они. — Это правда? Ангрон мертв?

Сущность называла себя Единством.

Она поднялась в дымном небе над перекрестком Валика. Ее тянули девятнадцать нитей — девятнадцать уз, которые не давали ей воспарить слишком высоко. Единство повернулось в воздухе, пристально глядя на город внизу, где в мире, полном пыли и ужасной телесности, падали здания и кричали люди.

Движимое любопытством, Единство опустилось ниже, наблюдая за тем, как жизни крохотных созданий обрываются мгновенными вспышками духовных искорок. С каждой смертью от разрушенных оболочек из плоти и железа поднималась прядь тумана. Воин падал, и поднималось мутное и размытое сияние души. Все они вопили, хотя некоторые смеялись в промежутках между криками.

Единство спустилось еще ниже, оказавшись около земли, и провело когтистой рукой сквозь туманную душу, которая поднималась над подергивающимся трупом воина в белом. Призрак распался на части, словно рассеивающаяся на ветру дымка. Единство рассмеялось, восхищаясь подобной хрупкостью.

Девятнадцать уз потянули его, сковывая крепче. В его сознании сформировалось видение — образ изрезанного и истекающего кровью бога, затерянного во мраке.

Да. Цель. Нет времени на маленькие игры.

Единство сосредоточилось на опустошенной земле и погрузилось в щебень.

Ангрон, — позвало оно. Ангрон, услышь меня.

Он расхохотался во тьме. Этот хохот означал скорее безумие, чем веселье. Он смеялся, протаскивая свое тело по неровным камням, рассекая кожу и не зная точно, где верх, а где низ. По ту сторону глаз пульсировала кровь, но причиной этого в равной мере могли быть как раны, так и сила тяжести. Смех был всего лишь рычащим хрипом. Он силился вдохнуть в лишенном воздуха мраке на протяжении минут, или часов, или дней. Он не знал наверняка. Все казалось одинаковым.

В ловушке.

Нет. Нет, не это слово. От одной мысли у него так затряслись руки, что он чуть не выпустил топоры, а они были нужны ему, чтобы копать. Не в ловушке, нет. Не беспомощен. Он не был заперт в темноте, в самом воплощении темноты, которое было таким реальным и плотным, что он чувствовал его вкус на языке. Оно просачивалось в глаза, когда те были открыты — были ли они открыты? Откуда он мог знать? — и заполняло рот во время смеха.

Голодный и жаркий мрак давил на него. Живой. Это была правда. Мрак был живым. Он жил, и окутывал его, словно саван.

Ангрон, произнес новый голос.

Он не был Ангроном. Он был просто Им: созданием с трясущимися руками, глазами, которые жгло от песка, и смехом, который давно умер, сменившись сбивчивым хрипом, не означавшим — не означавшим — страха. Он ничего не боялся. Ни смерти, ни темноты, ни беспомощности.

Ангрон, услышь меня.

Он чувствовал, что с рук ободрана кожа, а пальцы стали кусками сырого мяса, которые скрепила с рукоятями топоров его собственная кровь. Продираясь сквозь скалу, он убивал себя дюйм за дюймом, мгновение за мгновением. Он свежевал себя заживо. Чтобы знать об этом, не требовалось зрение. Темнота не могла скрыть всю правду.

Оба топора не работали. Это тоже было ему известно. Лишенные зубьев клинки все еще крушили камень, но они, несомненно, были повреждены настолько, что не подлежали восстановлению.

Ангрон.

Но он не был Ангроном. Он был…

…заперт.

Запертый во Тьме.

Началась дрожь. Она становилась все сильнее. У него потекла слюна, он пополз быстрее. Камни резали мышцы, когда он протаскивал свое тело по ним, под ними, сквозь них.

Ангрон, ты ползешь вниз, вглубь земли.

Нет. Это была неправда.

Он закричал, тратя драгоценный запас воздуха, посередине между паникой и яростью. Из носа и рта хлынула кровь. Машина боли внутри черепа начала тикать с перегрузкой, глубже вгоняя иглы в его разум. Он должен был убивать. Должен убивать. Он не был слаб. Не был напуган. Не был беспомощен.

— Убивать, — выдавил он, давясь забившими рот камнями. — Убивать. Калечить. Жечь.

Ангрон. Услышь меня. Я — Единство.

Злоба — не страх, не паника — утихла после этих слов. Он перестал дрожать, перестал волочь себя сквозь скалу.

— Кто ты?

Последние девятнадцать живых. Я — Единство. Единственное, что может добраться до тебя.

Он попытался протереть глаза от липкой крови. Удалось лишь размазать ее по лицу.

— Кто я?

Ты Ангрон, владыка XII Легиона.

Теперь его заполнило спокойствие, давая облегчение больным костям. Он знал, неизвестно откуда, что оно было искусственным. Голоса что-то с ним делали, заглушая злобу-не-страх.

Я противодействую машине внутри твоего черепа, изменяя химикаты, которые текут через мозг. Я не смогу делать это долго, не теперь, когда нас осталось всего девятнадцать. Твой разум слишком отличается от изначального человеческого. Он сопротивляется любому вмешательству.

Он попытался потрясти головой, чтобы та прояснилась, но хрустящее давление окружающих камней не дало сделать даже этого.

Нет. Ложь. Все это ложь.

— Кто ты? — выплюнул он.

Я — Единство.

Это ничего не значило.

— Если ты в силах до меня добраться, так освободи меня.

Я не могу. Я не существую на этом уровне реальности. Я — общность девятнадцати психических сознаний, не более того. Девятнадцать разумов, разделенных сотнями километров, ибо Легион выступает на войну по всей планете.

— Освободи меня! — вновь произнес он.

Тебе придется освободиться самостоятельно. Ты копаешь вниз. Враг заминировал дороги и обрушил башни на авангард твоей армии. Когда ты очнулся, то находился более чем в тридцати метрах под землей. Теперь это уже почти две сотни.

И ты истекаешь кровью. Слабеешь. Даже топоры сломаны. Даже подобные вам не бессмертны, сир.

Он не верил ни единому слову. Не хотел верить. И все же ослабил хватку на рукоятях топоров. Он сказал себе, что это для того, чтобы выждать время, а не из-за исчезновения головной боли.

Существо назвало его «сир». Это было интересно.

Я — собрание разумов, порожденное последними вашими сыновьями, кто еще может говорить безмолвно.

Я — сила последних девятнадцати живых. Я заглушил Гвозди. На несколько редких мгновений вы стали самим собой.

Попытайтесь вспомнить все, что происходило раньше. Вы — Ангрон, повелитель Двенадцатого Легиона, сын Императора Человечества. Это Ультрама…

Нет. Хватит нашептываний.

Он вспомнил, как стоял во тьме.

Он вспомнил, как стоял во тьме, пока его братья и сестры умирали.

Он вспомнил, как стоял во тьме, пока его братья и сестры умирали из-за того, что он не сражался вместе с ни…

Нет. Не это, сир.

Он вспомнил, как ослеп от света отца. Вспомнил, как отказался бросить братьев и сестер под синим небом и высоким солнцем, вдали от города Деш`еа. Вспомнил механический гром абсолютного предательства, когда его похитили у смерти, которую он полностью заслужил.

Он вспомнил холодный миг истины, когда стоял в темноте и больные глаза исцелялись. Каждый день, что он продолжал дышать, был нежеланным даром. Теперь он шел путем чужой судьбы. Его судьбой было остаться с людьми, которые нуждались в нем, звали его, последовали за ним в горы и погибли без него. Несбывшаяся судьба.

Он был Ангроном из Деш`еа. После этого уже ничто не имело значения. Он слушал других, обращавшихся к нему с просьбами, тех, которым было необходимо, чтобы все это стало важно. Играл в их игры, живя чужой жизнью. Вел свои флоты, принял своих сыновей, сказал самому себе, что кровь не вода, а Пожиратели Миров — та армия, которую он хочет, и та орда, которой он заслуживает. Он поддерживал себя ложью, не позволяя никому увидеть свою потребность.

И он служил в империи бессердечного отца, терпя тихие ухмылки братьев, которых презирал.

Да. Ангрон. Ангрон Завоеватель. Мясник. Красный Ангел. Все то, чем они его сделали, лишив его судьбы…

Какой, сир?

Он отшатнулся от голоса. Они не должны были знать.

— Вориас, — прорычал он имя Лекцио Примус своего Легиона.

Вориас внутри меня, сир. Я — Единство.

Ангрону захотелось сплюнуть. Мерзкие псайкеры. Его Легион станет чище, когда последний из них, наконец, умрет. От их нашептываний Гвозди пели внутри черепа, как никогда. Он уже чувствовал, как из носа льется кровь.

— Вы сделали то, что хотели. Вы дотянулись до меня, а теперь скажите, куда копать и убирайтесь из моей головы.

Так они и сделали. Повиновались обоим требованиям. Несколько изнурительных минут Ангрон, истекая кровью, поворачивался под землей, а затем возобновил мучительное передвижение ползком. На сей раз, стремясь к свободе и свету наверху. И что более важно, стремясь отомстить.

Эска завалился назад, и его доспех глухо ударился о корпус «Носорога». Он соскользнул наземь, медленно сгибаясь, и завершил падение неуклюжим сползанием. Кровь текла у него из ушей, носа, глаз, и в этом не было ничего нового. Все равно было больно, каждый раз больно, но постоянно сопровождающее страдание стало обыденным.

Он ощущал, как вдали умирает Единство. Совокупная сущность, которую они образовали, объединив силы, с криками уменьшалась. Ей доставляло боль простое небытие, когда все псайкеры высвобождали свои разумы и возвращались к индивидуальности. Странно и плачевно для краткоживущего сознания, но ничто иное не смогло бы пронзить мглу изломанной души Ангрона. Прото-Гвозди примарха оберегали его разум от вторжения. Никто не знал, почему, как, и задумывалось ли это вообще.

Эска припал к земле, дыша сквозь окровавленные зубы. Он был слишком слаб даже для того, чтобы сглотнуть. Прокладывать путь в сознание примарха было все равно что вслепую плыть сквозь рокрит. А Гвозди… Гвозди превращали пытку в кошмар. Гвозди Ангрона были почти грязны в своей простоте, они закрывали мозг военачальника от внешнего воздействия, обращая его мысли в не оставляющие следов неуловимые призраки. Чтобы просто поговорить с ним разум к разуму, требовалось такое действие, как Единство. А после действия вроде Единства оставшиеся библиарии Пожирателей Миров слабели и заболевали. Что бы ни было использовано при создании внутричерепных имплантатов Ангрона, оно не поддавалось простому воспроизведению.

Ему наконец удалось поднять взгляд на собственных братьев по всей разрушенной площади, которые сознательно не обращали на него внимания. Эска уставился в пыль, глядя, как закованные в белое сыны Ангрона бьются среди камней, нанося удары клинками по силуэтам Ультрадесатников, которые не уступали. Тени меньшего размера, смертные солдаты Арматурской стражи, сражались постоянно отступающим строем, образуя очаги сопротивления при помощи часто полыхающих лазерных винтовок. Даже сквозь пыльную дымку и химическую вонь жженого металла и танковых двигателей он чувствовал запах вызванного страхом пота, который покрывал тела людей.

Тусклое солнце заслонила тень. Небольшая тень. Он снова поднял голову, не осознавая, что был близок к потере сознания.

Первым на него обрушился смрад человеческой кожи. А затем — запах крови. Жидкой крови смертного, не прошедшей фильтрацию усовершенствованными органами и без добавок стимуляторов. Он не мог различить лица или деталей формы, но это и не требовалось. Это был не легионер. Человек был не на его стороне.

Он поднял руку. Чтобы убить смертного? Защититься от грядущей расправы? Это не имело значения. Рука Эски дрожала в воздухе перед ним — самый серьезный и очевидный признак слабости. Его предало собственное тело.

+Вориас+ безмолвно передал он, хоть это и было бесполезно. Вориаса отделяла от него половина города.

+Кхарн+ предпринял он попытку. +Каргос+. Они оба были ближе. Он не видел, как Кхарн сражается в хаосе перекрестка Валика, но слышал, как капитан кричит в вокс, требуя отменить телепортационное наведение. Как и следовало ожидать, никто из них не ответил. Возможно, они даже его не услышали.

Силуэт человека прицелился из винтовки, наводя ее в голову. Эска рассмеялся, но из его гортани вышел булькающий хриплый смешок — он давился собственной желчью.

— Почему? — спросил человек. — Почему вы нас предали?

У Эски плыло в глазах, он силился сконцентрировать свои мысли. Он снова рассмеялся, так же слабо. Рука продолжала трястись.

— Отвечай мне! — заорал солдат. Он вдавил дуло винтовки Эске в щеку.

Пожиратель Миров попытался ответить, но вместо этого его стошнило темной кровью на переднюю часть доспеха.

Рычание. Визг. Что-то блеснуло в воздухе.

Лицо Эски покрыла кровь, горячая и слишком человеческая. Тень рухнула, и ее место заняла другая. Эта издавала урчащий гул работающего доспеха.

— Эска, — произнесла новая тень. У нее был топор, а шлем венчал плюмаж. От нее пахло войной, ненавистью и огнем.

— Капитан, — болезненным шепотом отозвался кодиций. — Благодарю.

Он протянул дрожащую руку, нуждаясь в помощи.

Другой Пожиратель Миров сделал шаг назад, словно ему что-то угрожало. Ах, да. Эска опять опустил руку.

— Прости меня, Кхарн, — выдавил он.

— Все в порядке, — воин отвернулся. — А теперь вставай и закончи бой.

Эска смотрел, как его капитан удаляется по камням. Кодиций поднялся почти минуту спустя, выискивая оружие, которое бросил, спасая жизнь примарха.

На арматурце был грязный синий мундир офицера гвардии Академии, украшенный золотыми шнурами и серебряным кантом.

— З-з-з… за Императора, — запинаясь, произнес умирающий изуродованным ртом. Кровь лилась с десен там, где находились зубы, пока Кхарн не вколотил их в горло всего несколько секунд назад. Отвлекшись, Пожиратель Миров подтянул к себе сопротивляющегося мужчину и ударил того головой, впечатав щерящийся лицевой щиток в лоб человека. Сколько бы костей ни остались целыми после такого удара, их было слишком мало для продолжения жизни. Арматурский офицер упал на землю, такой же мертвый, как и город, который ему не удалось защитить. Кхарн сделал вдох, втягивая запах крови с лицевого щитка. Гвозди ответили теплой удовлетворенной пульсацией.

Он поднял глаза к небу, когда точка телепортации, наконец, зафиксировалась, прорвав в варпе канал с грохотом, от которого вылетели немногие уцелевшие окна в радиусе нескольких улиц. Давление вытесняемого воздуха само по себе создало гром, ударивший в тридцати метрах над полем боя. Кхарн смотрел вверх., когда пришла ударная волна, и ощутил, как по броне стучат камешки и песок. Тех, кто был ближе всего к взрыву в воздухе, сшибло с ног — и Пожирателей Миров, и людей, и Ультрадесантников. Капитан находился достаточно далеко, и у него всего лишь на несколько секунд сбился ретинальный дисплей.

Из золотистой раны в небе планеты вниз упал полубог в красном и золотом. Величественный воин-жрец, закованный в священную багряную броню, каждую пластину которой покрывали рунические мандалы и молитвы, написанные колхидской клинописью. Прикрепленные к темному керамиту свитки с обетами развевались на ветру, словно пергаментные крылья, расправляющиеся при падении. А затем Кхарн почувствовал это. Почувствовал инстинктивный вздох преклонения, вызывающее зуд по коже благоговение первых мгновений пребывания в присутствии примарха.

Ребристые подошвы Лоргара с хрустом врезались в щебень, кроша камни в гальку и пыль. Воздух тут же пронзили выстрелы снайперов, безрезультатно вспыхивавшие при попадании в психокинетический щит, который мерцал вокруг доспеха примарха. Кхарн предупреждающе закричал, но Лоргар обратил на оклик центуриона столь же мало внимания, как и на приближающуюся бурю огня, вероятно, угрожавшую его жизни. Его внимание было где-то в другом месте, он сконцентрировался на проклятой земле, которая отмечала погибший проспект.

Над головой прогрохотал десантно-штурмовой корабль Ультрадесанта. Ряды тяжелых болтеров гремели и полыхали в пыльном мраке. Это привлекло внимание примарха. Лоргар уверенно и плавно развернулся по дуге, протащив чудовищное навершие Иллюминарума по земле, а затем с ревом метнул булаву в небо. Крозиус завертелся, превратившись в размытое пятно энергии, и врезался в усиленное стекло кабины с настолько громким треском, что его было слышно за протестующим шумом прыжковых ускорителей корабля. Когда «Громовой ястреб» вильнул в сторону, Лоргар поднял руку в том направлении, и его пальцы искривились, будто когти. Он схватил машину, удерживая ее в воздухе.

И дернул.

Двигатели десантно-штурмового корабля вздрогнули и закашлялись, испуская черную грязь. Лоргар снова потянул, словно пророк, хватающий мудрость с неба. Корабль рухнул, врезавшись в разрушенный проспект с режущим уши грохотом терзаемого металла. Его двигатели пылали, корпус был изуродован.

Примарх на какое-то время забыл о потерянном крозиусе, вновь обратив взгляд на щебень на краю широкого проспекта.

Он произнес единственное слово. Кхарн каким-то образом расслышал его отчетливо, хотя это был просто шепот.

— Брат.

Владыка Несущих Слово начал выдергивать камни, не прикасаясь к ним, и отшвыривать их от засыпанной и разрушенной дороги с такой же легкостью, как сорвал с неба десантный корабль.

Сверху спустился Скане. Он затормозил возле Кхарна с воющим визгом двигателей прыжкового ранца. Черный доспех побелел от праха гибнущего города.

— Вам это понравится, — сказал он капитану.

Кхарн не мог отвести глаз от Лоргара.

— Ты видишь то же, что и я? — спросил он у Скане.

— Это еще лучше, капитан, — разрушитель покачал головой. — Чувствуете?

Обратив внимание, этого было нельзя не почувствовать. Земля вибрировала, слабо, но размеренно, словно быстро бьющееся сердце. Город сотрясала не смерть, а шаги гигантов.

— Поступь титанов, — произнес Кхарн.

— Я видел, как несколько движется через пыль, — согласился Скане. — И все они не за нас.

5 УГОЛЬНАЯ КОРОЛЕВА ЕГО ИМПЕРСКАЯ МУДРОСТЬ ОНИ ЛИКУЮТ, МОЙ ПРИНЦЕПС

Машина-охотник была известна под несколькими именами, часть из которых являлась ласкательными, часть фактически архивными, а часть — проклятиями, раздававшимися, когда ее тень падала на врагов.

В различных записях, сохранившихся у остатков 203-го экспедиционного флота, она упоминалась как LADX-cd-МАРС-Квинтэссенция-[модификация Некаре]— I–XII-002a-2/98: VS/TK/K. Это название едва ли годилось, чтобы вселять во врагов ужас.

В анналах Темных Ангелов она была известна как «Угольная королева», и ее помнили по тем десятилетиям, когда она несла службу вместе с Первым Легионом, прежде чем вместе с сестрами была послана сражаться вместе с Пожирателями Миров. В стратегиуме флагмана Льва, «Неоспоримого довода», висел штандарт, который чествовал ее победы, одержанные вместе с Темными Ангелами. Его сорвали, когда открылось, что она переметнулась к врагу.

Пехота, которая сражалась у нее под ногами, более часто именовала ее «Шакалом» или «Ревуном». Ее вопль всегда вызывал у меньших собратьев ответный рев. Для тех же, кто знал ее лучше всего, управлял ее движениями и образовывал биологические компоненты ее мозга, она была «Сиргалой», первым охотником Угольных Волков.

Имя командного титана, как и у всех боевых машин Легио Аудакс, происходило из древних времен, из гималазийских диалектов протоготика, сохранившегося в виде фрагментов знаний утраченных эпох Древней Терры. Давным-давно, когда Терра еще была Старой Землей — когда небеса были синими, а не цвета серого железа — крупнейший континент планеты покрывали целые цивилизации. Теперь на этом месте располагался Имперский Дворец, и единственным, что осталось от тех почти позабытых людей, были отголоски вроде названия «Сиргалы».

«Сиргала» двигалась вперед, пригнувшись по-звериному. Волчий череп из клепанного железом керамита был наклонен вниз, чтобы смотреть вдоль дороги. Руки-орудия следовали за направлением взгляда, разворачиваясь влево и вправо при каждом движении сенсорных экранов кабины, заменявших глаза. Машина скорее кралась, чем шла, когтистые лапы с хрустом оставляли на рокритовых проспектах трехпалые следы. Из-за своей походки она качалась из стороны в сторону при каждом шаге.

На титановой пластине, находившейся на толстой броне голени, виднелись слова: «Если у волков есть королева, то это она» на том же хиндусском протоготике, который подарил ей имя. Этой надписи ее удостоил Лев, повелитель Первого Легиона, десятки лет назад. За годы войны табличка царапалась, мялась и стиралась, однако техножрецы всегда возвращали ей читаемый вид. Личность дарителя не имела значения. Суть была в смысле.

Внутри бронированного черепа были пристегнуты к креслам трое членов командного экипажа. Венрику Солостину было восемьдесят, но благодаря омолаживающей хирургии он продолжал выглядеть на пятьдесят, находясь на пике того второго расцвета красоты, который выпадает некоторым удачливым мужчинам. Седеющая щетина на подбородке обрамляла частую и непринужденную улыбку. С висков и затылка спускались соединительные нейрокабели, которые были подключены непосредственно к кожаному креслу. Он смотрел прямо через глаза кабины «Сиргалы» на то, как артиллерийский танк скрежещет шестернями, разворачиваясь на проспекте. Орудие машины грохнуло, окутавшись черным дымом, и пустотные щиты «Сиргалы» осветились от кинетического удара.

— Этот «Поборник» надо уничтожить, — произнес Солостин.

— Есть, сир, — отозвался Тот Кол со своего кресла. — Преследую.

Кабина затряслась сильнее, титан класса «Пес войны» перешел на шатающийся бег. Он двинулся сквозь облака пыли, и о броню загремела галька.

Лицо сидевшей на соседнем с Тотом кресле Киды было освещено нездоровым янтарным светом — иллюзией огня от мерцающего дисплея целенаведения.

— Выстрел уже готов, сир.

На своем командном троне Солостин повел обоими кулаками вперед, медленно и аккуратно нанося двойной удар. Приводы и гидравлика издали резкий визг, и «Сиргала» повторила его движение. Руки-орудия поднялись и прицелились в нейронной гармонии.

Иного разрешения не требовалось. Кида ухмыльнулась и выстрелила. Левая рука «Сиргалы» издала рычание, мегаболтеры «Вулкан» с оглушительным ревом открыли огонь, повинуясь нажавшему на спуск пальцу стрелка. На дорогу, словно ливень дымящегося металлолома, посыпались стреляные гильзы.

— Цель уничтожена. — сказала Кида.

— Цель более чем уничтожена, дорогуша, — подтвердил Солостин. Его шепот прошел по титану, вызвав дрожь удовольствия в железных костях старушки.

Тот провел «Сиргалу» за поворот проспекта и свернул на боковую улицу. Проходя мимо, «Пес войны» насмешливо пнул подбитый «Поборник». Корпус танка, изжеванный устроенным Кидой обстрелом, покатился по рокриту и пробил стену.

— Модерати примус? — окликнул Солостин.

— Да, сир?

— Пинок, — он усмехнулся. — Славно сделано. Ауспик?

Бионические глаза Тота сфокусировались на дисплее левого монитора.

— Все соединения сохраняют атакующие параметры. Больше половины Легио участвует в бою, остальные двигаются точно согласно плану. Сообщается о соотношении потерь в одну вражескую машину на одну нашу.

— Приемлемо, — задумчиво произнес Солостин, — но едва ли образцово, если учесть обстоятельства. Легио Лисанда вряд ли превосходит нас по классу.

Тот смотрел на дорогу впереди.

— Лисанда сражается совместно с Ультрадесантом.

Солостин кивнул. Не было нужды уточнять — всякий раз, когда Легио Аудакс выступал на войну, происходило одно и то же. Прочие Легионы Космического Десанта действовали в тактическом согласии со своими силами Коллегии Титаника, но никогда нельзя было рассчитывать, будто Пожиратели Миров сохранят спокойствие достаточно долго, чтобы продемонстрировать подобную выдержку.

«Пес войны» продолжал враскачку идти вперед. Гремящий корпус пробивался сквозь пыльные облака, которые душили город. Они ориентировались по ауспику, направляясь к искаженным тепловым меткам и движению, засеченному широкоугольной эхолокацией. Позади «Сиргалы» не отставали от вожака «Псы войны» «Маакри» и «Кала». На их темной броне виднелись такие же повреждения, как и у командного титана.

— Входящее сообщение. — Тот нахмурился. — Флагман отфильтровывает, как может. Оно с передовой, обращено ко всем подразделениям сопровождения. Они хотят, чтобы мы стянулись к… — он прижал бионическую ладонь к вводу вокса, аугметически соединенному с виском.

Солостин барабанил пальцами по подлокотнику кресла, непринужденно раскачиваясь в такт поступи старого титана.

— Стянуться к?… — переспросил принцепс. — Куда стянуться? Не говори мне, что, наконец, настал день, когда Двенадцатый Легион просит нас о помощи.

— Вот дерьмо, — выругался Тот, медленно выдохнув. — Передача от восьмого капитана Кхарна. Он приказывает всем подразделениям разведки вернуться к перекрестку Валика и требует немедленного подкрепления.

— Толика достоинства не помешает, модерати Кол, — неодобрительно отозвался Солостин на ругательство.

— Мои извинения, сир.

— Прощаю, — Солостин самостоятельно слушал передачу, и его улыбка угасала. — Чтобы добраться до Валики, нам придется пробиться через четверть города. Я… подождите, подождите. Это не может быть правдой, — сказал он.

Кида, не подключенная к вокс-сети, наконец, отвела глаза от стрелковых консолей.

— В чем дело?

— Поступают сообщения с половины городских перекрестков, — ответил Солостин. — Хуже всего на Валике.

Приближаются машины Лисанды. К тому же, там высадился лорд Аврелиан.

Кида нахмурилась. На оранжевом стекле целеуказателя постоянно отображались прокручивающиеся потоки данных.

— И почему это не может быть правдой?

— Не это, — произнес Солостин. Он ввел команду, чтобы перевести вокс-сообщение на основные динамики кабины. — Вот это.

— … потеряли контакт с примархом, повторяю, говорит Кхарн с Валики. Мы потеряли контакт с примархом, подкрепления…

Кида не переставала хмуриться.

— Пожиратели Миров постоянно теряют контакт с примархом. Они теряют контакт со всеми, когда, ну вы знаете… — она постучала пальцами по виску. — Гвозди берут верх.

Солостин глядел глазами титана на пылающий город снаружи.

— На сей раз что-то явно иначе.

Кхарн кричал. Не от ярости и не из-за ран, просто потому, что еще был жив. Этот звук тысячи и тысячи раз повторяли по всему городу люди, которые подошли к своему физическому пределу, вышли за него, но так и не получили передышки. Он кричал, чтобы пересилить боль в мускулах, сражаясь с жжением молочной кислоты в изможденном теле, затопленном боевыми стимуляторами. Он кричал и смеялся, пока убивал, и его топор опускался снова, снова и снова.

Он не лгал Аргелу Талу. Некоторым воинам нравилась война, и он был одним из таких. Не сам сокрушительный натиск, а первобытный восторг при прорыве вражеского строя и сопровождающий его дурманящий хохот. Покалывающее удовольствие от дыхания, когда другие сломлены и мертвы. В борьбе за выживание крылись бездны веселья.

Однако военные писцы занимались своим ремеслом неправильно с самого появления языка. Некоторые вещи просто нельзя описать, и первой среди них была война — подлинная открытая война между сшибающимися армиями.

В силу самой сути восприятия, то, что мудро для одного, всегда будет ложью для кого-то другого.

Некоторые рассказчики фокусировали внимание на каждой секунде поступков и поведения воина в пылу схватки, описывая движения смертных. Другие — на атмосфере более масштабного противостояния, и давлении эмоций на его участников.

Правы были и те, и другие, и никто из них. Кхарн хорошо об этом знал.

В битве не существовало никакой универсальной истины. Порой он сражался, и не мог вспомнить ни одного удара топора, ни одного лица убитого врага, хотя те вопили у него перед глазами часами напролет. Также он бывал на таких полях боя, где каждое искаженное лицо застревало в памяти на несколько часов, и где он помнил каждый незаметный поворот топора, как и точный звук, с которым оружие разрывало доспехи, мясо и кости.

Битва определялась выносливостью. Ход времени отмечала лишь боль в мышцах и сбившееся дыхание. Война на передовой — от боевых отрядов Древней Терры до мясорубки с участием огромных орд в Великом крестовом походе — была войной с самим собой. Мастерство не имело значения, все решали братство и стойкость. В 31-м тысячелетии любой воин, взявший винтовку, пистолет или клинок, бился против собственных запасов мужества, силы и выносливости. Против мужества братьев и сестер, против их способности продолжать стоять и держать строй.

Прошло тридцать тысяч лет, и методы ведения войны сделали полный круг.

Как показала Темная Эра Технологии, масштаб конфликтов человечества сбросил со счетов порочную практику опоры на автоматику. Люди вернулись к столкновениям меча и щита, к окапывающимся солдатам с винтовками. В роли богов теперь оказались боевые титаны и танки «Гибельный клинок».

В более спокойные моменты Кхарн ощущал гордость. Он жил во вторую эпоху легенд, и с каждой новой победой вокруг него создавалась мифология будущего. Пожиратели Миров были потомками фаланг древности, духовными наследниками стен щитов из сгинувших царств. Они являлись воплощенным эхом, воскрешая в памяти битвы, которые дробились на поединки бронзовых клинков в руках тысячи героев, когда боевой порядок терялся в крови, поте и проклятиях двух перемалывающих друг друга армий.

Они не были солдатами, которые группами пробиваются по покоряемым улицам. Они были воинами, которые обнажают клинки для тех мгновений схватки, когда отвага и стойкость грозят перерасти в безумие.

Тех мгновений, которые никогда не сохранялись в сагах.

Однако он не видел в войне большого искусства. По крайней мере, помимо мимолетного эстетического удовольствия, которое сопровождало столь невероятные зрелища, что от них глохли чувства: возможно, горящий город, или же орбитальные пикты армий такого размера, что от них чернела сама земля, на которой они убивали друг друга.

И все же он любил войну. Любил братство, сражение бок о бок и спиной к спине с воинами, ради которых он бы отдал жизнь, и которые бы умерли за него. Он любил мгновения прилива жизненных сил, который ощущал всякий раз, когда враг падал под ударом его топора. Он был горделив, как и все, ни разу не запятнав себя пустым тщеславием, и любил войну, поскольку имел к ней талант.

Подлинная сила космодесантников Императора заключалась в их генокоде. Не в физической силе, сколь бы грозной она ни была. Не в дисциплине, поскольку многие были почти полностью лишены этого достоинства. Не в бронированном кулаке многочисленных батальонов бронетехники, которой на самом деле почти с тем же успехом могли бы управлять и низшие люди.

Нет, их сила служила доказательством тонкой прозорливости Императора в отношении конфликтов. Он создал воинов, которые были в силах выдержать больше, чем любой другой смертный. Когда основные сердца и легкие уставали, это компенсировалось работой запасных органов. Раны, которые ошеломили или обездвижили бы человека, почти не замедляли легионера. Они были детьми, которых забрали из естественной жизни, вырастив в чистом виде существ, способных переносить неимоверную боль и повреждения и продолжать идти дальше.

Несмотря на все мнимые недостатки, Император понимал, что война совершила полный круг. В своей имперской мудрости он вывел солдат, чтобы побеждать в древних войнах, которым предстояло вновь произойти в будущем.

И Кхарн кричал. Он кричал, отсекая голову упрямому, одетому в форму гвардейцу Академии, и кричал, обратным ударом разорвав надвое женщину-офицера. Кричал, когда ощущал усталость, которая бы парализовала человека, и когда преодолевал ее снова и снова. Перед ним вырос Ультрадесантник, державший наготове болтер и гладий. Кхарн снес легионеру руку рубящим ударом, пнул его в нагрудник так сильно, что тот упал, а затем обвил цепь оружия вокруг горла раненого воина. Он душил Ультрадесантника, обхватив его сзади и выдавливая жизненную силу, все это время продолжая реветь, выть и исходить пеной.

И Гвозди пели. Они посылали в голову импульсы ненависти, обещая прекратить боль, но так и не избавляя от нее.

Тени заслоняли дневной свет, когда мимо проходили вражеские титаны, наводившие свое разрывающее барабанные перепонки оружие на боевые танки Пожирателей Миров. Тяжелый грохот мегаболтеров «Вулкан» был настолько громким, что мог бы сойти за биение сердца самой Арматуры. Струи огня из разряжающихся рук-орудий озаряли пыль, превращая ее в мерцающую дымку, слабый свет которой преображал титанов в громадных существ из железа и теней.

Кхарн видел в пыли силуэт Лоргара, который отшвыривал прочь огромные камни и куски рухнувших строений при помощи телекинетической ярости. Примарх зарывался глубоко, сильно ниже уровня улицы, и воздух сгущался от пелены психического резонанса, который был достаточно резким, чтобы вызвать у окружавших головную и зубную боль. Любой Ультрадесантник, кто спускался в яму, умирал, не удостоившись даже взгляда Лоргара. Призрачные волны кинетического давления обрушивались на целые отделения, отбрасывая их и убивая о камни. Смертные солдаты, попадавшие под эти небрежные импульсы энергии, улетали еще дальше, и их размазывало о щебень при приземлении. Лоргар продолжал копать.

Сгорбленный титан «Пес войны», жаждущий добычи, с топотом двинулся через пыльное облако, наводя орудия на примарха. Кхарн набрал воздуха для предупреждающего крика, но спустя мгновение выдохнул в безмолвном ошеломлении.

Лоргар, перчатки которого покрылись психической изморозью, поднял кусок разбитой кладки размером с транспортер «Носорог» и швырнул его через проспект. Скорость полета была такой, что за ним расходились волны пыли. Издав величественный колокольный звон, обломок столкнулся с волчьей мордой кабины титана, расплющив отсек для экипажа. От этого титан медленно, очень медленно завалился набок. Те немногие Пожиратели Миров, у кого еще хватало рассудка наблюдать, разразились хохотом и возобновили натиск.

На Валику прибывали все новые Ультрадесантники, которые вели отделения смертных солдат, еще не измотанных в схватках. Другие падали с неба на рычащих прыжковых ранцах. Еще часть сыпалась с десантно-штурмовых кораблей, спускаясь через пыль по тросам. По камням со скрежетом приближались кобальтово-синие танки, их орудийные установки полыхали огнем.

— Где подкрепления? — требовательно спросил Кхарн в вокс. — Где эти ублюдки Несущие Слово?

Вместе с ним сражались Каргос, Скане, а также Эска и Джеддек. Библиарий бросился в бой, между его топорами плясали слепящие дуги лиловых молний. Джеддек был одним из старейших живых Пожирателей Миров. Он участвовал в крестовых походах среди звезд с момента основания Легиона, задолго до того, как был обнаружен родной мир примарха, и начался набор рекрутов с планет помимо Терры. Он держал геральдическое знамя Восьмой роты — огромный тканый флаг, на котором клыкастый череп с отметкой «8» пожирал мертвую красную планету.

Кхарн отступил и встал рядом со знаменосцем.

— Что случилось? — заорал он, перекрикивая звуковую бурю.

Джеддек поднял обрубок другой руки. Та заканчивалась около локтя.

— Ультрадесант случился.

Каргос присел перезарядить болтер.

— Если ты не заметил, он все еще продолжается.

Из пыли с шипением вырвался болтерный заряд, который врезался Джеддеку в грудь и вынудил опуститься на одно колено. Знамя колыхнулось, опускаясь, падая.

Скане открыл ответный огонь из пистолетов, сразив размытый силуэт Ультрадесантника, который поднимался к ним по каменному откосу.

— Ты отомщен, Джеддек, — передал сержант по воксу.

— Я еще не умер, — прорычал ветеран в ответ. Он рывком встал на ноги, вновь поднимая знамя. Разбитый нагрудник покрывала кровь. Кхарн видел среди мешанины раздробленного керамита и расколотой грудной клетки следы пульсации органов.

— Где проклятый Семнадцатый? — сплюнул Каргос. — Где они?

Скане — не всегда ли это оказывался Скане? — произнес вслух то, что было у них на уме.

— Предательство. Они бросили нас умирать во имя какой-нибудь великой и священной шутки, помяните мое слово.

Кхарн посмотрел на цепной топор, лишившийся зубьев и деформировавшийся от чрезмерного использования. Посмотрел на плазменный пистолет, который ослабел и страдал жаждой от перегрева, протестующе выпуская пар под давлением.

— Они нас не бросят.

Скане ухмыльнулся.

— Вы действительно верите в то, что говорите? Скажите, что тут Лоргар, и они примчатся бегом.

Ответная улыбка Кхарна была по-настоящему тонкой и мрачной.

— Говорит капитан Кхарн из Двенадцатого Легиона. Всем силам Несущим Слово возле Валики. Нас подавляют, и нам немедленно нужно подкрепление. Здесь ваш примарх. Слышите меня, трусы? Здесь ваш примарх.

Немедленно раздался трескучий ответ, искаженный помехами вокса.

— Подтвердите.

Кхарн расхохотался, убрав пистолет в кобуру и подобрав с камней брошенный болтер Ультрадесантника.

— Я прямо сейчас смотрю на Лоргара, шавка. Вы не только нас тут бросили.

— Говорит Торгал из Седьмой Несущих Слово. Запрос подкрепления принят.

Кхарн сделал из похищенного болтера единственный выстрел. Тот разнес на части гвардейца Академии, который пытался вскарабкаться по щебню за укрытие.

— Что значит «принят»? Хочешь сказать, что на сей раз вы действительно придете?

Вокс опять утонул в помехах.

— Трусы, — Скане продолжал ухмыляться. Он убрал оба опустошенных пистолета, осмотрелся по сторонам в поисках оружия, которое можно было бы взять, и вернулся с легкой лазерной винтовкой, смотревшейся в его бронированных руках почти что комично. За нее все еще держалась половина руки смертного. Выбросив руку, Скане так и не смог просунуть палец в скобу и отшвырнул бесполезное оружие в том же направлении. — И скажите им принести боеприпасов, — проворчал сержант.

Все новые тени превращались в силуэты, а силуэты — во вражеских солдат, которые появлялись из дымки. Арматурские гвардейцы носили респираторы для защиты от пыли. Ультрадесантники вели их с неизменным и упорным достоинством. Из пыли, покачиваясь, на оскверненную площадь выходили новые шагающие машины — «Псы Войны», которые трубили в боевые горны, словно завывающие волки.

— Было честью служить с вами, сэр, — теперь пришла очередь Каргоса усмехнуться.

Кхарн сглотнул собственную едкую кислотную слюну. Юмор Пожирателей Миров — неизменный преступный черный смех посреди бури. Он улыбнулся в ответ.

— Заткнись, Каргос.

Титан класса «Пес войны» «Ардентор» опустил руки-орудия, водя ими поверх воронок, вырванных в истерзанной земле. Прожекторы на дуле с потрескиванием ожили, поворачиваясь туда-сюда, пока напоминавший собаку титан вынюхивал добычу среди пыли. Пустотные щиты искрились от случайных выстрелов окрестных Пожирателей Миров из руин, однако энергетический барьер оставался активен, и машина двигалась, не обращая внимания на их бессмысленные жесты. Другой железный зверь окатил соседнее здание струей разрывного огня «вулканов», которая прогрызала камень и резала на куски находившихся внутри легионеров. На дорогу сыпался ливень стреляных гильз размером с руку человека. Они с лязгом падали сотнями, рассыпаясь по улице.

Горны «Ардентора» издали рев, когда он с хрустом сделал первый шаг по каменному склону. Это был одновременно протестующий вопль и призыв к оружию. Болтеры «Вулкан» гортанно завизжали от голода, их боезапас иссяк после часов сражения без доукомплектовки. С подбородка затрещали второстепенные орудийные установки, которые могли лишь плеваться по легкой пехоте. Трассеры зашлепали по земле, вгрызаясь в воронку.

Принцепс Максамиллиен Делантир наклонился вперед на своем троне, и его позвоночные стыковочные кабели натянулись.

— Я что-то там чувствую. Поддерживать оборонительный огонь.

Модерати секундус издал несогласный бинарный всплеск.

— Ауспик все так же ничего не фиксирует.

— Наводчики подтвердили, что этот кратер создан психическим выбросом противника, что бы это ни было. Там внизу что-то есть, — Делантир почесалпод вызывающей зуд маской респиратора. — Огонь внутрь кратера из основного плазменного орудия.

— Мой принцепс, у нас осталось не больше трех выстрелов до того, как наступит гиповолемия реактора.

— Мы перевооружимся и подзарядимся, когда Валика будет зачищена, Кей. Если наши пушки опустеют, а реактор будет страдать от жажды, я буду крушить этих предателей ногами. А теперь огонь согласно приказу.

— Есть, мой принцепс.

Пока модерати со шлемом на голове трудился, наводя правую руку, кабина погрузилась в полумрак аварийного освещения.

— Угроза гиповолемии ядра, — протрещал лишенный эмоций голос техножреца из камеры плазменного реактора, помещавшегося в бронированном отсеке позади капсулы кабины.

— Я в курсе, — натянуто улыбнулся Делантир. — Просто дайте мне один выстрел.

— Накапливаем поражающий эффект, — воскликнул модерати Кей. Он быстро последовательно повернул семь верньеров и вдавил левый активатор. — Приготовиться к разряду.

— Всем приготовиться, всем приготовиться.

Опоры «Пса войны» крепко зафиксировались, он выстрелил, и на Валике родилось второе солнце.

Имперская плазменная технология соединила одноэлементные газы, чтобы создать пламя, лижущее поверхность звезд. В древние эпохи этот процесс был более известен как термоядерный сплав — ионизация водорода при сотне миллионов градусов — для воссоздания сердцебиения солнца путем человеческого гения. Приготовление плазмы составляло половину ритуала. Остальное являлось «разрядом». В священных залах Легио Лисанда и различных Коллегий Титаника разряд плазменного оружия богомашин сопровождался обилием молитв, воззваний, благословений и воскурением определенных благовоний.

«Пес войны» выстрелил. Заряд свежей плазмы, обладавший кометным хвостом, сдерживался искусственным магнитным полем, чтобы предотвратить рассеивание вследствие разлета ионизированных атомов. Немедленно началось вентилирование, из разгрузочных отверстий по всей длине руки-орудия титана хлестнул призрачный пар охладителя.

Разряд испепелил пыль, выжег воздух дочиста, и на долю секунды залил воронку ядром солнца. Пожиратели Миров, задетые краем взрыва, растворились до костей и обломков брони, которые брызнули в воздухе, истерлись в пыль, а затем исчезли.

Лоргар стоял в углублении кратера, подняв на титана безмятежный взгляд. С доспеха осыпался пепел — последние остатки прикрепленных к керамиту священных пергаментов. Воздух рябил от силы его концентрации и кинетического щита, который он продолжал удерживать простертой рукой. На несколько метров вокруг его сапог тянулся нетронутый камень. Все остальное выгорело до маслянистого черного стекла.

Все три члена экипажа подались вперед на своих креслах. Кей поднял забрало с целеуказателем.

— Что я вижу? — вопросил он. — Этого не может быть.

Модерати примус, Эллас, прищурился.

— Это?…

— Огонь, проклятие! — закричал Делантир. — Огонь еще раз!

— Приготовиться к…

— Просто огонь!

В кабине отключился свет, энергия покидала реактор. В воксе с нетипичной поспешностью затрещал голос техножреца.

— Угроза гиповолемии ядра, — он почти что визжал. — И мы не гот…

«Ардентор» выстрелил еще раз.

От разряда титан отшатнулся на два шага назад, растопыренные ноги-лапы с хрустом погрузились в проспект, чтобы избежать падения. После выстрела рука-орудие зашипела от выходящего из охладительных створок пара, словно остужаемый в воде выкованный клинок.

Освещение снова включилось. Мгновением позже вновь ожил целеуказатель Кея, а следом за ним и консоли управления.

— Он должен быть мертв, — прошептал Делантир. — Должен быть мертв. Мы убили примарха. Подведи нас ближе.

«Пес войны» выровнялся, двинувшись обратно, чтобы заглянуть в кратер.

Глаза Кея бегали между опустошением внизу и пульсирующим звоном контактов ауспика.

— Приближаются машины, — сказал он. — Легио Аудакс. И десантные корабли. Заявленные обозначения относят их к Семнадцатому.

— Они опоздали, — произнес Делантир сквозь стиснутые зубы.

Примарх Несущих Слово пал. Доспех, некогда бывший красным и покрытым священными текстами, превратился в пепельную оболочку из обугленной брони. На потрескавшейся и сочащейся влагой коже виднелись лоскуты кровоточащих ожогов. Не осталось ни единого нетронутого куска. Он не вставал с колен. Не поднимал голову. Он вообще ничего не делал.

— Он мертв, — тихо проговорил Эллас.

— Огонь еще раз, — выдохнул Делантир. — Огонь еще раз.

— Вы истощили ядро, — отозвался Кей. — У нас нет плазмы.

— Огонь подавляющими трассерами. Три очереди.

Противопехотные болтеры «Ардентора» выплюнули трассеры в распростертого примарха. Первая очередь размолола стекло, расшвыряв повсюду его осколки. Две следующие попали в опаленную броню, опрокинув павшего сына Императора на спину — беззащитное существо с обваренной и пробитой плотью.

— Мы только что убили примарха, — сглотнул Кей. — Мы только что убили примарха.

Делантир ухмыльнулся, демонстрируя все свои зубы.

— Раздавить его. Пусть им нечего будет хоронить.

«Ардентор» зашагал. Вывернутые назад ноги били по оползающему и испускающему пар стеклу, кроша его, пока машина, пошатываясь, спускалась в кратер. Когда она достигла тела примарха, Эллас поднял правую ступню-лапу и взялся за оба рычага управления, чтобы обрушить конечность вниз.

«Пес войны» вздрогнул. Одна нога находилась в воздухе, и он был неустойчив. Громадные приводы в бедре и колене боевой машины протестовали, издавая грубое механическое чихание.

— Опускай ногу. — приказал Делантир. — Прикончи его.

Эллас еще раз резко толкнул рычаги управления.

— Нам что-то мешает.

Кей снова опустил забрало целеуказателя, выглядывая через лобовое стекло левого глаза «Пса войны». Он медленно вздохнул и вновь бросил взгляд на принцепса.

— Мой принцепс? Пожиратели Миров в развалинах… Они ликуют.

Истекающий кровью полубог вырвался из земли, сопровождая свое воскресение буквально-таки медвежьим ревом. Его покрывала темная, насыщенная кровавая влага. Он отшвырнул разбитые топоры, которые уже никогда бы не взял, и вдохнул в легкие воздух свободы. Та пахла расплавленным стеклом и по ощущениям напоминала солнечный ожог.

— Лоргар, — произнес он, сплюнув кровь и, наконец, поднимаясь на ноги.

Несущий Слово поднял обожженную руку — не прося помощи, а предостерегая. У Ангрона не оказалось времени, чтобы поднять изуродованного брата, распростертого под ногами. Солнце померкло, будто мгновенно настала ночь.

Он повернулся, поднял руки и принял на свои плечи вес богомашины.

Каждая мышца в теле напряглась сильнее, чем пытающееся сокрушить его железо. Сквозь металлические зубы просочились нитки слюны, ободранные костяшки побелели, пока он боролся с волей титана. Нога опустилась еще на полметра, и он издал медвежий рык. Сухожилия плеч издали треск. Разбитые сапоги скользнули на кусок камня, не превратившегося в стекло. Что-то хрустнуло в позвоночнике, еще что-то — в левом колене. Кости сжимались с таким же звуком, как ветки под ногами, и ему не понравился этот живой всплеск воображения.

Но он услышал, как его люди ликуют. Услышал, как они воют, совершая убийства, и выкрикивают его имя. Он моргнул, чтобы прочистить глаза от жгучего маслянистого пота, и вогнал подошвы в землю. Лицо изломанного ангела рассекла улыбка, он перехватил когтистую стопу титана своими соскальзывающими, лоснящимися от крови руками и начал толкать назад.

— Лоргар, — речь Ангрона была чем-то средним между рычанием и смехом. — Вставай. Я не смогу держать его вечно.

6 МЕДВЕЖИЙ КОГОТЬ ПЕРЕДЫШКА ДИТЯ КРОВИ

«Сиргала», прихрамывая, вышла на Валику. Из поврежденных механизмов с шипением летели искры, броню покрывали рубцы от болтерных зарядов, из разорванных коленных кабелей-жил текло масло. Арматура оказалась неласкова к титанам разведывательного класса, вынужденным сражаться на передовой.

Кида и Тот краем глаза смотрели на свои консоли ауспика, пока «Сиргала» обходила полузакопанный остов «Лендрейдера» Пожирателей Миров. На перекрестке было много тепловых сигналов, которые соответствовали громадным силуэтам других титанов в пыльной мгле. Тот засек на краю перекрестка как минимум двух «Налетчиков». Легио Аудакс превосходно умел повергать крупную добычу, собравшись в стаю, но «Сиргала» прибыла в одиночестве, и подкрепления все еще были на подходе.

— Нас превосходят огневой мощью, — произнес он, — если только остальная часть Легио не появится до конца этой фразы.

— Забавно, — Кида заметила в пыльном облаке десантно-штурмовой корабль Ультрадесанта. — Готова стрелять, — сообщила она Солостину.

Лицо того было окровавлено. Обстрел кабины из ручного оружия зацепил его руку, однако впрыснутые в горло обезболивающие химикаты в достаточной степени ослабляли боль, при этом позволяя сохранять ясность мышления.

— Огонь по готовности, — отозвался принцепс. Он дал себе секундную поблажку, потрогав языком шатающийся зуб. Должно быть, это произошло, когда он ударился головой о боковину кресла. Его позабавила мысль, что с этого начнется деградация, поскольку они находились очень далеко от безопасного пространства и доступного снабжения. Омолаживающая хирургия заменила все его зубы композитными суррогатами, неотличимыми от настоящих, но если он так и останется на востоке галактики, то придется подумать насчет более простых и дешевых железных протезов, любимых Двенадцатым Легионом. Ему никогда не доводилось встречать Пожирателя Миров, в десны которого не было бы вдавлено хоть одного металлического зуба. У большинства после гладиаторских арен был полный комплект.

Он почувствовал гневную дрожь «Сиргалы», когда Кида сбила охваченный огнем корабль. А затем ощутил менее приятную дрожь, словно ему между позвонков вгоняли мелкие иглы.

— Обстрел сзади, — произнес он. — Поверните нас.

Тот развернулся, ощерившись и накренившись, а Кида описала рукой с «вулканом» брызжущую пламенем дугу.

В поле зрения выкатился вражеский танк «Хищник», изрыгавший в них огонь тяжелого болтера.

Солостин зашипел от эмпатической боли. Его кожа темнела от стигматических кровоподтеков симпатических ран, даже когда Кида пронзила танк насквозь, оставив от него пустую исходящую паром оболочку.

— Слышите? — прервал Тот шепчущего похвалу Солостина.

— Скажи, что это челнок снабжения, — заметила Кида, стуча по дисплею, утопающему в красных рунах. — Наш «вулкан» пуст.

— Нет, не он, — ответил Тот. Он прижимал руку к наушнику. — Вот что.

Дернув за изогнутый рычаг, он оживил гололитический генератор, установленный между креслами пилотов.

Возникшее в воздухе лицо принадлежало женщине. Оно было развернуто в профиль, бело-синие голочерты двигались не в такт потрескивающему голосу.

— «Угольная королева»? — произнесла она.

— Очаровательный флаг-капитан, — Солостин склонил голову в направлении изображения. — Как идет война в небесах?

Кида занялась носовыми болтерами, одной из небольших модификаций, которую внесли за последние годы их техножрецы. Она долбила трассерами сквозь пыль по пятнам теней гвардейцев Академии, спасающихся от разворачивающейся волны.

— Веди нас, — прошептала она Тоту. Он повиновался, давая Киде возможность преследовать бегущих солдат и срезать их.

Изображение капитана Лотары Саррин колыхнулось.

— Венрик? Контакт плохой. Я тебя едва слышу. Провидение сообщает, что ты на Валике.

— Подтверждаю, — отозвался принцепс. — Приближается двадцать машин.

— И тем не менее, ни черта не видно, — пробормотала Кида.

Саррин повернула голову, обращаясь к офицеру на мостике своего боевого корабля. Когда она вернулась, ее голос трещал от спешки.

— Слушай меня, Венрик. Мы работаем при помощи наблюдателей на земле, так что я не смогу тебе особо помочь, но ты должен найти «Пса войны» Лисанды «Ардентор». Уничтожь его. Уничтожь немедленно.

Тоту и Киде не было нужды повторять приказ. Они начали трудиться над консолями, переводя «Сиргалу» на ковыляющий бег.

— Есть, — воскликнула Кида.

Солостин ощутил вкус крови из шатающегося зуба. Плохой признак.

— Положись на нас, Лотара.

Та улыбнулась.

— Я всегда так делаю, старина.

С него дождем лил пот.

Ангрон упрямо продолжал стоять, держа на своих плечах вес целого мира. Он боролся с лапой титана на протяжении менее чем тридцати ударов сердца. Казалось, что прошла целая вечность. Две вечности.

— Лоргар, — произнес он сквозь стиснутые до визга зубы. — Выбирайся.

Несущий Слово приподнял сожженную кисть руки. Он не мог говорить, едва мог двигаться, но добавил к силе брата остатки психического импульса. Поднятая рука дрожала. Там, где она не обварилась до крови, сочились гноящиеся ожоги.

Ангрон был достаточно хорошо знаком с ранами от плазмы. Лоргару повезло, что он еще был жив. Вдыхая пыль и топливные выхлопы, задыхаясь под грузом, Пожиратель Миров все же смог покачать головой.

— Теперь ты решил побыть храбрым? — прорычал он, пуская густые нитки слюны. — Просто вылезай.

Лоргар опустил изуродованную руку и пополз.

— Прикончить его! — закричал Делантир.

Эллас пытался. Сервоприводы колена и щиколотки были зафиксированы и не работали, отказываясь повиноваться рычагам управления. Поднять ногу обратно для второй попытки он тоже не мог.

— Позади нас машина. — предостерег Кей. — Машина Аудакс.

— Опустить ногу!

— Мой принцепс… — возразил было Эллас, но Кей прервал его, пристально глядя на сканер.

— Она вооружена… Я даже не могу сказать, чем. Что-то с магнитным ускорителем, который накапливает заряд. Нужно разорачиваться, быстро.

— Я не могу. Колено…

— Эллас, — с внезапным холодным спокойствием произнес Делантир. Он целился в голову рулевому из табельного лазерного пистолета. — Разворачивай нас.

Эллас почувствовал, как по коже ползут мурашки.

— Есть, мой принцепс.

Кида заметила в кратере «Ардентор» и сюрреалистическую картину двух истекающих кровью примархов, которых отделяли от гибели считанные мгновения. Изуродованный ожогами Лоргар лежал сбоку. Ангрон стоял под ногой-лапой «Пса войны», удерживая ее и не давая, наконец, опуститься.

Она знала, сколько силы — в точных единицах мощности — в громадной мускулатуре «Пса войны». Она служила Аудакс с самого детства: сперва технорабочим, а затем членом командного экипажа двух титанов. В возрасте пятнадцати лет ее подвергли процессу принудительного взросления, чтобы определить, насколько хорошо она приспособится к интерфейсу кабины и будет реагировать в боевых ситуациях. В девятнадцать она стала оружейницей на борту «Ханумаана». Когда ей исполнилось двадцать четыре, Прицепс Ультима Венрик Солостин выбрал ее в собственный экипаж командного титана «Сиргала».

Ее первая операция в роли стрелка «Сиргалы» описывалась в инструктажах Легио как Выход: CC00428al-0348.Hne. История уже начинала называть это событие Исстванской бойней — четыре Легиона Космического Десанта вычистили собственные ряды на разрушенных улицах Хорала Исствана III.

На Валике она впервые выстрелила без разрешения.

От носовых болтеров не было бы толку, рука с «вулканами» опустела, но в колоде оставался еще один туз. У Киды был гарпун, созданный, чтобы повергать самую крупную добычу.

Пожиратели Миров заявляли, что они воины, а не солдаты. Нечто подобное утверждал и Легио Аудакс, десятилетиями прикрепленный к XII Легиону. Их титаны не были боевыми машинами. Их титаны были охотниками.

Она отвела назад рычаги разблокировки, взялась за ручки управления и выстрелила «медвежьим когтем». Магнитные катушки в руке «Пса войны» запустили гарпун, метнув его в кратер и вогнав в торс «Ардентора» с ужасающим хрустом уничтожаемого металла. Увидев, как машина Лисанды дернулась от удара, Солостин медленно улыбнулся.

— Прекрасный выстрел, модерати Бли.

— Благодарю, мой принцепс. Магнитные захваты включены.

«Ардентор» раскачивался из стороны в сторону. Его плечо и кабина были пробиты насквозь. Громадное копье активировалось, зафиксировавшись внутри смертельной раны при помощи магнитов.

— Двигайся, Тот.

— Есть, сир.

Титан Аудакс отступил от края кратера на три шага, туго натянув трос гарпуна. «Ардентор» опрокинулся назад, рухнув наземь. Его сердце-реактор продолжало работать, но командный экипаж погиб от пронзающего удара.

«Сиргала» продолжила двигаться назад, подтягивая гарпун и волоча тело поверженного титана по склону кратера.

— Отцепить их, — произнес Солостин.

— Отцепляю, сир, — Кида отключила магнитный захват на гарпуне, дав тому выйти из искореженного металла.

Машина-охотник «Сиргала» оставила уничтоженного противника на проспекте и развернулась в поисках другой добычи, а в воксе затрещали ликующие крики воинов Пожирателей Миров.

Он подошел к брату, протягивая ободранную руку. Вокруг и наверху продолжала бушевать битва, но прибывающие десантные корабли Несущих Слово и титаны Аудакс, наконец, оттесняли Арматурскую гвардию. Примархи обхватили друг друга за запястья, и Ангрон вздернул Лоргара на ноги. К кратеру спешили апотекарии обоих Легионов, которые благоговейным шепотом переговаривались по воксу с сопровождающими отделениями. Ангрон не обращал внимания. После того, как с его плеч исчез груз титана, у него была уйма времени, чтобы взглянуть на Лоргара. Половина лица Несущего Слово облезла почти до кости, в точности как восковые потеки на полусгоревшей свече.

— Ты умираешь?

Лоргар ухмыльнулся, его лицо приобрело жутковатое мертвенное выражение.

— Думаю, что мог бы.

— Выглядишь именно так.

Уцелевший глаз Лоргара уперся взглядом в брата. Примарх продолжал ухмыляться, поскольку изуродованное лицо не оставляло ему выбора.

— Я хотел тебя спасти. Выкопать из могилы.

Ангрон сглотнул. В этот миг он что-то почувствовал — тревожащую возможность родственных взаимоотношений. Отношений с тем, кто не входил в число Первых Братьев. Неожиданно он ощутил, что не уверен, избегать ли их, или принять. Он всегда презирал Лоргара. Даже того, как тот сражался после Исствана и как далеко ушел от многолетней трусости, было недостаточно для подлинной связи.

— Это ложь? — спросил он. — Ты пытался меня откопать?

Ухмылка Лоргара напоминала нелепую улыбку, застывшую на покрытом пятнами крови лице мертвеца с обожженными деснами.

— Ты знаешь, что это правда.

— В тебе не было нужды.

Лоргар отвернулся.

— Даже если и так, благодарю тебя, брат. Спасибо, что остановил титана.

Очередная пауза. Какое-то мгновение казалось, что Ангрон заговорит, но он промолчал.

Теперь вокруг них садились десантно-штурмовые корабли. До примархов добрался первый апотекарий, но Ангрон отослал его взмахом руки.

— Убирайся, Плюющийся кровью.

— Но сир…

— Я сказал — убирайся.

Пожиратели Миров попятились. Среди них был Кхарн и его ближайшие сородичи.

Ангрон долго и без выражения смотрел Эске в глаза, а затем недовольно приветственно кивнул. Возможно, это была благодарность. Своего рода. Эска ответил тем же, хотя — как обычно — продолжал держаться подальше от примарха.

Лоргар перестал ковылять к ближайшему «Громовому ястребу». Он поднял глаза к задыхающемуся в пыли небу, а затем повернул превратившееся в шлак лицо к Ангрону.

— Пока мы говорим, думаем и дышим, на этой планете прямо сейчас гибнет так много людей. Это меняет песню, брат. Каждая жизнь, обрывающаяся в муках, меняет мотив. Вот почему мы здесь. Вот почему Ультрамар должен умереть в медленной агонии, а не быстро сгореть в огне. Мелодия должна достичь идеальной высоты.

Ангрон чувствовал себя голым без своих топоров. Он уже отвлекся, озираясь по сторонам в поисках временной замены.

— Ты бредишь, святоша. Возвращайся на корабли. Поговорим, когда Арматура задохнется под пятой наших Легионов.

Лоргар не ответил. Вокруг него сгрудились Несущие Слово. Они пели, молились, некоторые благоговейно падали на колени. Примарх не игнорировал их, как Ангрон своих сыновей. Лоргар находил время почтить их, благословляя за рвение прикосновением руки к шлемам, или же оставляя на пергаментах с клятвами кровавый отпечаток ладони. Он чествовал их посреди руин, омывая собственной кровью.

— Лоргар, — окликнул Ангрон, когда Несущий Слово добрался до корабля. Брат обернулся, и примарх Пожирателей Миров сплюнул на почерневшую землю. — Постарайся не умереть до моего возвращения.

На лице Лоргара вновь появилась уродливая улыбка, и он поднялся в «Громовой ястреб».

Ангрон обернулся к сыновьям. Их белые доспехи были забрызганы красным, лица и щерящиеся шлемы неотрывно глядели на него в немом ошеломлении.

— Оставьте меня, — прорычал он.

Кхарн не собирался оставлять все как есть.

— Сир…

— Оставь меня, Кхарн. Поболтаешь со мной позже, когда Гвозди перестанут петь.

— Нет.

Пожиратели Миров повернулись к Восьмому капитану, некоторые нервно зашевелились. Над головами десантно-штурмовые корабли Несущих Слово гнали Ультрадесант с Валики, когда XII Легион уже заплатил сотнями своих жизней.

В сущности, Ангрон выглядел немногим лучше Лоргара. Оба имели жалкий вид из-за почти смертельных ран. Доспех Пожирателя Миров развалился на части, обнажившаяся кожа была разодрана до мяса после вытаскивания собственного тела из каменистой могилы. Даже полумертвый и без оружия он мог убить полдюжины стоящих перед ним воинов, а его сердце даже не забилось бы быстрее.

— Тебе есть, что сказать, капитан?

Кхарн был непоколебим. Лишившийся энергии плазменный пистолет и сломанный цепной топор были убраны. Чтобы чем-то занять руки, он указал на взлетающий «Громовой ястреб», который уносил примарха XVII Легиона.

— Лорд Аврелиан расправился с неисчислимым количеством вражеских воинов и почти полчаса вырывал камни из земли, чтобы добраться до вас.

Ангрон оскалил ряды железных акульих зубов.

— И?

— И вы должны его поблагодарить. Его поступок был благородным, несмотря на постоянную трусость их Легиона. Чтобы спасти вас, он прошел через кошмар. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы воин переносил подобный обстрел и срывал с неба десантные корабли силой одной лишь злобы. Вам не подобает такая неблагодарность, сир. Вы выше этого.

Каргос заметно отступил от Кхарна. То же самое сделали Джеддек и Скане. Кхарн холодно улыбнулся их тревоге.

Они ждали злости. Ждали, что их мрачно проигнорируют. Чего они не ждали, так это хохота. Ангрон снял напряжение, низко и печально рассмеявшись.

— Я учту это, Кхарн.

Примарх зашагал прочь, выискивая на опустошенном перекрестке Валика достойное оружие.

Когда он ушел, Кхарн осел на землю. Несколько мгновений он просто дышал, сдавшись перед болью, поселившейся в его теле после многих часов беспощадной схватки. Легионер мог сражаться целыми днями — если необходимо, то и неделями — однако способность переносить невзгоды не полностью отменяла пределы возможностей смертного.

Это действие тоже повторялось по всему охваченному войной городу. Солдаты пользовались всеми возможностями для отдыха — реалия войны, которая тоже никогда не попадала в саги. Легион никогда не сражался сам по себе. Он двигался с последовательными поставками снабжения и выброской боезапаса, или же останавливался и не шел дальше. Орбитальный штурм проходил по тем же правилам. Как только захватывали существенный плацдарм, его усиливали сверху и использовали в качестве точки немедленного пополнения запасов.

Кхарн слушал вокс-переговоры посадочных модулей Пожирателей Миров, направлявшихся к Валике и другим окрестным перекресткам с грузом боеприпасов, гранат и сменных зубчатых полотен для цепных топоров, в которых Легион нуждался несколько часов назад. Также он слышал командующих Несущих Слово, которые почему-то только сейчас подходили к точкам соединения, после того как Пожиратели Миров приняли на себя удар на передовой по всему городу.

Руны на ретинальном дисплее надоедливо напоминали о повреждениях доспеха, но это могло подождать. Также они докучали ему тем обстоятельством, что рана вновь открылась, несмотря на кровоостанавливающие способности тела. Она как обычно затягивалась, чтобы предотвратить потерю крови, но снова открывалась при движении. Кровь то текла, то переставала на протяжении более чем двух часов. Смертный умер бы за считанные минуты.

— Твои жизненные показатели весело трезвонят, — передал по воксу Каргос. — Дай взглянуть.

— Нужен просто герметизирующий состав, — ответил Кхарн. — Брось. Заживет.

Каргос грохнулся наземь рядом с капитаном, отстегнув шлем и сняв его.

— Арматура-то, а? Я бы предпочел Калт. У них, по крайней мере, было преимущество внезапности, а его почти достаточно, чтобы компенсировать минусы от того, что приходится сражаться вместе с этими ублюдками Несущими Слово.

Неожиданно для себя, Кхарн усмехнулся. Каргос так действовал на братьев. Впрочем, апотекарий еще не закончил.

— Я видел, как ты задушил Ультрадесантника-эвоката цепью от оружия. Это было прекрасно.

Даже сидя, Кхарн отвесил насмешливый театральный поклон.

— Не самый благородный из моих поединков.

— Не могу представить себе ни одного боя за всю историю Двенадцатого Легиона, который можно было бы описать как «благородный».

Кхарн опустил голову, вопреки здравому смыслу надеясь, что непрекращающееся давление в затылке ослабнет хотя бы на несколько минут. Но Гвозди хотели, чтобы он встал. Хотели, чтобы он убивал, иначе они очистят его разум от всех прочих чувств.

— Был один, — произнес он. — Один благородный бой.

— Аа, — ухмыльнулся Каргос, продемонстрировав свои металлические зубы. — Ночь Волка не в счет. Нам обоим известно, что Русс никогда не позволит, чтобы она попала в имперские архивы. Он же не сможет смириться, что в архивах оказалось поражение его драгоценных бойцовых собак, да? Только не от нас. Не от никчемного Легиона с огнем в головах.

Вокруг них кружилась пыль. Кхарн вдохнул ее, ощутив вкус гари на ветру. Запах города, ободранного до костей.

— Что-нибудь слышно про Аргела Тала? — спросил он.

— Ничего. Возможно, это хорошие вести. Возможно, он умер, а не решил нас бросить.

На сей раз Кхарн не рассмеялся. Однако он ощутил себя слегка виноватым из-за улыбки. Гвозди переписывали его чувства, но не могли лишить все веселья. Во всяком случае, пока что. Он сравнительно недолго носил их. Ему доводилось видеть достаточное количество старейших ветеранов вроде Джеддека, которые ничего не ощущали вне резни. Ни улыбок, ни слез, ничего. Мертвый взгляд и монотонное бормотание, пока их не выпускали на врага. Только тогда они могли чувствовать. Только тогда могли переживать гамму эмоций, а не просто таращиться в никуда с лицами, подергивающимися в болезненном раздражении.

— Никчемный Легион, — проговорил Кхарн. — Хотелось бы знать, продолжают ли они так отзываться о нас.

Это было не вполне вопросом. А если и было, то он не ждал ответа.

Каргос сплюнул на обсидиан, в который превратилась земля после плазменных разрядов.

— Тот Волк-вожак, которого ты убил, — произнес он. — Герой. Забыл, как его звали.

Кхарн почувствовал, что уголки губ снова растягиваются в улыбке. Уже вторая за две минуты. Какая редкость. Когда он заговорил, в его речи появился насыщенный и обрывистый акцент с удлинением гласных и грубыми созвучиями.

— Аэвалрифф, — почти что прорычал он, подражая голосу мертвого Волка. — Барсарк Тра. Носитель Змеиного Клыка. — Кхарн даже ударил себя кулаком по нагруднику, как делал Волк.

Каргос ухмыльнулся.

— Да, точно. Он был таким гордым! Плохо умер.

— Все умирают плохо. У нас жестокие жизни, и такие же смерти. — Кхарн поднялся на ноги, потянувшись к шлему, который бросил несколько секунд назад. Каргос последовал за ним, надевая свой шлем.

— Почему у тебя совсем нет шрамов? — поинтересовался Каргос. — Твое лицо до сих пор такое же, как при рождении.

Апотекарий провел рукой по собственному лицу, которое — как и большинства Пожирателей Миров — представляло собой панораму толстых швов и накладывающихся друг на друга шрамов.

— Мастерство.

— Ха! Как скажешь, — Каргос двинулся к ближайшей группе сервиторов, которые, наконец-то, сгружали с десатных кораблей и челноков ящики с припасами и тяжелую технику. — Кхарн? — окликнул он. — Центурион?

Кхарн подошел к лежащему на земле топору. Не своему. К топору, который не принадлежал никому из легионеров. Это была лишившаяся зубьев реликвия, исцарапанная, ободранная и потертая от того, что резала камень, а не плоть.

— Кхарн? — снова позвал по воксу Каргос.

— Секунду, — отозвался он. — Подожди секунду.

Он присел, чтобы подобрать топор, но пальцы сжались в кулак, не дотронувшись до черной рукояти. Святотатство ли это? Точно ли оно разолит непостоянного примарха?

Кхарн сжал рукоять и поднял оружие одной рукой. Оно было тяжелым, тяжелее, чем он ожидал. Чтобы нанести им красивый удар, потребовались бы обе руки. Впрочем, если бы его волновала красота, он стал бы мечником.

— Я нашел Дитя Крови, — произнес он.

В ответ затрещал голос Скане.

— Не надо, — сказал сержант. — Сэр, не надо. Вы же знаете его обычаи.

К нему присоединились другие голоса, все они говорили о суеверии примарха насчет того, что чужое оружие приносит неудачу. Гладиаторская причуда его родного мира.

— Он не просто так его выбросил, — передал Эска. — Оно уничтожено, капитан. Никогда не заработает снова.

Кхарн не обратил внимания на протесты братьев. Он подошел к ближайшему техножрецу, который надзирал за распределением ящиков со свежим боезапасом по боевым танкам Пожирателей Миров.

— Ты. Как тебя зовут?

Закутанный в мантию жрец издал звук, чем-то похожий на детский визг в двоичном коде. Кхарн удержал руку, когда заметил, что у жреца нет рта. Вместо него был вшитый вокабулятор, который образовывал постоянную букву «О» на том месте, где когда-то находились губы, зубы и язык человека.

— Довольно. Твое имя не имеет значения, — он протянул лишенное зубьев Дитя Крови, но отодвинул оружие, когда жрец попытался его взять. — У этого топора были зубья из клыков слюдяного дракона. Узнаешь его?

Снова раздался визг кода. Кхарн решил, что это «да» — ни один офицер или священник Аудакс не мог нести службу вместе с Пожирателями Миров и хотя бы раз не увидеть Отца Крови и Дитя Крови.

— Я хочу, чтобы, когда это место сочтут безопасным, тут провели раскопки. Найдите зубья цепного лезвия, чтобы починить этот топор. Как я понимаю, на это уйдет несколько дней. Неважно, работайте, сколько нужно. Это понятно?

Глаза жреца, еще остававшиеся человеческими, беспокойно расширились. Он издал очередной всплеск кода, на сей раз явно протестуя. Кхарн моргнул, активировав мерцающий символ в верхней левой части дисплея линзы, и дождался, пока перед глазами появятся руны с переводом.

— Если это не твоя юрисдикция, найди кого-то из Аудакс, на кого я смогу положиться.

Еще один всплеск. Снова вздох и ожидание перевода. Казалось, что жрец в ужасе, и широкий раструб динамика на месте рта лишь усиливал это впечатление.

— Если для этого нужно две сотни сервиторов и неделя кропотливой работы, значит понадобится две сотни сервиторов и неделя кропотливой работы.

Очередной всплеск, на сей раз более продолжительный. Еще одна пауза на перевод.

— Кхарн, — произнес Пожиратель Миров. — Капитан Восьмой роты, большая часть которой лежит замертво вокруг нас. Прими этот факт во внимание, когда будешь раскапывать перекресток. Обращайся с телами с необходимым почтением, пока не извлекут их геносемя.

Последний всплеск был самым кратким. Издав его, жрец поклонился.

— После этого делай с трупами, что пожелаешь, — подтвердил Кхарн. — Сожги их, или оставь птицам-падальщикам, мне без разницы. — Он ухмыльнулся, демонстрируя все еще полностью родные зубы. — Мы не сентиментальный Легион.

7 НИКТО НЕ УБЕЖИТ НЕСАНКЦИОНИРОВАННАЯ ВЫСАДКА СТЕНА ЩИТОВ

Лотара не собиралась смеяться, однако стойкие враги вызывали у нее восхищение. Военным регентом Арматуры был капитан эвокатов, седовласый воин Ультрадесанта с царственной улыбкой и глазами, в которых было что-то от сокола. Он ей сразу понравился, напомнив отца — полноправного властителя шпиля.

— Это чрезвычайно забавно, — ответила она гололитическому изображению посреди суеты мостика. — Особенно если учесть, что ваши города захвачены, а флот горит.

— Я так понимаю, — с величественной терпеливостью произнес Ультрадесантник, — что вы отказываетесь сдаться?

Лотара снова рассмеялась.

— Вы мне нравитесь, капитан Орфео. Надеюсь, вас там внизу постигнет быстрая смерть. Я расстроюсь, если узнаю, что вы страдали. Поэтому также надеюсь, что вас схватят Пожиратели Миров, а не Несущие Слово. Те имеют свойство довольно мерзко обходиться с пленными.

На лице солдата появилось пусть сдержанное и вежливое, но недоверчивое выражение.

— Чего вы надеетесь добиться, флаг-капитан Саррин? Арматура — всего лишь один мир среди Пятиста. Возможно, Калт погибнет, и Арматура угаснет, но сколько вреда вы рассчитываете принести? В чем цель вашей войны?

— Моя цель здесь, дорогой эвокат, состоит в том, чтобы убивать, пока мой примарх не велит мне прекратить, — ее интонация была настолько приторной, что несколько офицеров мостика улыбнулись издевке над Ультрадесантником. — Посмотрите на небо, капитан Орфео. Ваш флот уничтожен. Скоро на города посыпется дождь обломков.

Никаких резких реплик. Никакого ожесточенного ответа. Воин кивнул, словно отпуская подчиненного, гололитическое изображение мигнуло и исчезло.

— И все же, — произнесла она, повернув голову к первому помощнику Ивару Тобину, — в его словах есть смысл.

— Сочувствие к врагу, мэм? — тот аристократически приподнял бровь. — Проступок, караемый смертью. Мне следует немедленно выхватить табельный пистолет.

Она бросила на него взгляд. Бросила взгляд.

— Я серьезно, Тобин.

Саррин ввела команду на подлокотниках трона. На основном экране оккулуса сменилось изображение, и появился один из сверхкораблей Несущих Слово, который медленно выходил из атмосферы Арматуры. От одного его вида у нее свело желудок. Такое яростное неизмеримое величие. «Благословенная леди» шла на маневровых двигателях, пробиваясь сквозь обломки уничтоженного флота Ультрадесанта.

— Взгляните. — произнесла она. — Скажите, зачем нам вообще нужно было производить высадку, когда у Лоргара под командованием есть корабли вроде этого? Один такой залил бы всю поверхность огнем. А у лорда Аврелиана их два. И это не считая «Лекс», «Завоеватель» и нашу армаду.

Тобин молча созерцал громадный корабль. Перед тем как заговорить, он снова перевел внимание на стратегиум и его занятой, суетящийся экипаж. Война в пустоте подходила к концу, но мостик «Завоевателя» все еще гудел в суматохе. Разные посты пытались свести воедино полный анализ боя с потерями и жертвами. Другие изо всех сил старались координировать творившийся на поверхности кошмар. Лотара, пустотный боец, равных которому Тобину не доводилось встречать, всегда в шутку называла это «мелочами».

— Вам известно мое отношение к политике, мэм.

Теперь она закинула сапоги на один из подлокотников.

— Политике? — капитан фыркнула. Он сильно сомневался, что эта привычка осталась у нее со времен приемов на родине. — Это не политика. Это тактика, и ты об этом знаешь.

— Как угодно, мэм. Мне кажется, у меня слишком мало квалификации, чтобы комментировать.

Она с улыбкой покачала головой.

— Трус. Тебе повезло, что ты мне нужен.

— Как скажете, мэм.

Лотара повернулась на звук сигнала сближения.

— Подробности? — спросила она.

— Среди обломков включил питание корабль Ультрадесанта «Преторианская истина», мэм, — провидица Лералла была изможденной безногой инвалидкой, аугметически соединенной с центральной консолью ауспика. Она обернулась к Лотаре. Кабели, которые тянулись от ее головы к аппаратуре на потолке, образовывали корону из змей, как где-то в старых греканских мифах. — Похоже, они отключились в обломках и несколько часов прикидывались мертвыми, дрейфуя прочь от сражения, — ее голос был удивительно нежным и совершенно человеческим.

— Уж будьте уверены, что Ультрадесант останется верен классике, — Лотара подалась вперед на троне, глядя на тактический гололит. — И будут уверены, что мы на это купимся.

Тобин поджал губы, наблюдая за миганием мерцающей красной руны, двигавшейся по трехмерной голокарте.

— Они бегут.

— Сматываются. Никто не убежит от «Завоевателя», — она сделал жест рулевым. — Немедленно в погоню. Прикажите прочим кораблям оставаться на месте, этот наш.

Тобин пригладил форму, продолжая смотреть на карту.

— Они смогут свободно прорваться в варп через семь минут.

— Они неповоротливы и идут на холодной плазме после тихого скрытного бегства, — отозвалась она. — Мы их перехватим еще до того, как у них нагреются двигатели.

— Четыре минуты, мэм, если они рискнут войти в навигационный поток из поля обломков.

Лотара неотрывно глядела сияющими глазами. «Завоеватель» вздрогнул, вновь начав дышать и резко помчавшись на большой скорости.

— Мы до них доберемся через три минуты, Ивар. Я когда-нибудь ошибаюсь?

Он кашлянул, избегая смотреть ей в глаза.

— Был инцидент у Нового Кершаля.

Лотара вскинула палец.

— А ну-ка тихо. Мы не говорим о Новом Кершале. — она ухмыльнулась и снова перевела взгляд на оккулус. — Три минуты, следи. Магистр вооружения, приготовить «медвежьи когти».

— Есть, мэм, — раздался единственный ответ, который она хотела услышать, и завыли сирены.

Провидица Лералла повернулась в своем гнезде жизнеобеспечения. Она склонилась над столом гололитического проектора, работая с изображением звездного поля при помощи аугметических пальцев — поворачивая его, увеличивая и усиливая фокус.

— Мэм, сверхкорабль Несущих Слово «Трисагион» тоже идет атакующим курсом.

— Вовремя замечено, провидица. Кеджик?

Вокс-мастер поднял взгляд от своей консоли.

— Мэм?

— Сообщить «Трисагиону», что это наша добыча. Они должны немедленно прекратить преследование. Постарайся сформулировать вежливо.

Пока Кеджик решительно и отчетливо передавал сообщение, Лотара пристально глядела на гололитический дисплей, ожидая каких-либо признаков того, что руна «Трисагиона» отказывается от погони. Та мигнула, и прогнозируемый вектор свернул в сторону.

— «Трисагион» сообщает, что сбавляет тягу и меняет курс.

— Видишь? — сказала Лотара Тобину. — Вот чего можно добиться при помощи хороших манер. Полный вперед.

«Преторианская истина» спасалась бегством через обломки, и «Завоеватель» последовал за ней. На пустотных щитах обоих кораблей, пробивавшихся сквозь поле космического мусора, плясали вспышки от столкновений. Рискуя сместиться с курса и лишиться энергии, «Преторианская истина» один раз выстрелила из лэнсов, дав залп режущих лучей, чтобы разрубить корпус погибшего крейсера, вращавшийся в космосе перед ними. Они аккуратно, словно хирург плоть, рассекли остов и спокойно прошли между половинок мертвого корабля.

Лотара искренне зааплодировала со своего трона.

— Это было прекрасно, — произнесла она. — Кровь примархов, какой выстрел. Передайте вражескому капитану мою похвалу.

Вокс-мастер Кеджик попытался.

— Никакого ответа, мэм.

— О, ну что ж. Потребуйте капитуляции и дайте предупредительный выстрел в пространство.

«Завоеватель» относился к типу «Глориана» и был тяжелее «Преторианской истины» на несколько классов. Он, не целясь, выплюнул неуклюжий залп лэнсов вдогонку добыче. Все выстрелы, как и планировалось, ушли мимо.

«Истина» продолжала уходить.

— Никакого ответа, мэм.

— Ну, я даже не знаю, — деланно вздохнула Лотара. — Пытаешься вести себя благородно, и никаких результатов.

— Две минуты, капитан, — произнес Тобин.

— Да заткнись ты, — отозвалась она.

— Могу ли я официально заявить, что это самое неэффективное применение абордажных когтей?

— Ваше возражение отмечено и соответствующим образом проигнорировано, командор. У примарха и Кхарна была возможность повеселиться. Теперь моя очередь.

Ивар Тобин снова стал смотреть вперед. Неудивительно, что ее так любили Пожиратели Миров. Она была одной из них.

— Рулевой, сколько еще?

— Будем в радиусе досягаемости когтей через двадцать секунд.

Лотара никогда не отличалась самодовольством. Она бросила на Тобина взгляд и слегка приподняла бровь, но это была не та самодовольная улыбка, которой она могла бы обойтись.

— Мэм! — позвали несколько офицеров, и в тот же миг дюжина других закричала: «Госпожа!».

Она и сама это видела. «Преторианская истина» — копье с кобальтово-синей броней и хребтовыми стенами цвета белой кости — разворачивалась. Действительно разворачивалась. У Лотары по коже поползли мурашки от неожиданного восхищения. Погоня кончилась, и добыча лишила ее возможности вцепиться когтями в спину.

— Смело, — тихо произнес Тобин. Атмосфера странным образом помрачнела, когда дичь развернулась и показала зубы. Отважного врага всегда труднее убивать. Отчаявшихся? Трусов? Гибель тех вызывала на лицах убийц только улыбку.

От «медвежьих когтей» теперь не было толку. Они предназначались для преследования бегущих противников, а не для стрельбы по смелым.

Лотара смотрела, как уступающий по размерам крейсер разворачивается в пустоте, и представляла речь, которую произнесет его капитан, пока тысячи рабов готовят орудия к последнему бою.

— Уничтожить их, — тихо и спокойно проговорила она. — Просто уничтожить.

Он вел остатки трех рот вглубь города. Арматурская гвардия заставляла драться за каждый шаг, но воины Кхарна пополнили боезапас и перезарядили оружие. Нельзя было ожидать, будто какие-либо людиустоят против них. Смертные гибли, а остававшиеся в живых продлевали себе жизнь на несколько часов, спасаясь бегством. Они отходили упорядоченно, до последнего сохраняя дисциплину и защищая каждую улицу города, однако Кхарн узнавал бегство. Он предпочитал называть его, как есть, даже когда тактика сопровождала его, будто вторая кожа.

На сей раз он противопоставлял снайперам собственные десантно-штурмовые корабли и отвечал тяжелой арматурской технике боевыми танками «Лендрейдер» и «Малкадор» с потертой сине-белой раскраской XII-го. С закатом солнца мало что изменилось. День был омрачен пылью, а ночь озарялась пылающими останками города.

Дитя Крови находилось в охраняемом хранилище на борту его личного «Громового ястреба», и он оставил на перекрестке Валика небольшую армию сервиторов, которые начали кропотливые раскопки при помощи перепрограммированных «Стражей»-погрузчиков. Более тяжелые механизированные подъемники были на пути с орбиты. Периодически чин давал преимущества. От него был толк помимо плюмажа на шлеме, который выдает тебя снайперам и вражеским чемпионам, желающим что-то доказать.

Течение времени измерялось не минутами или часами, а взятыми баррикадами. На фоне воя стремительных атак раздавался перестук грохочущих танковых орудий и яростный визг двигателей, идущих на малой высоте.

Прерывистый контакт с «Завоевателем» пропал где-то после зачистки пятнадцатой улицы. Другие корабли сообщали, что флагман озаряет пустоту вспышками двигателей и гонится за крейсером Ультрадесанта, который из последних сил пытается улететь. Его это совершенно не удивило, там ведь была Лотара. Ей не дали возможности разбомбить поверхность, и само собой разумеется, что она ухватилась за первый же шанс чем-то заняться, а не просто сидеть и слушать щелканье отсчета хронометра на мостике.

Когда они взяли последнюю преграду, Кхарн обнаружил, что бежит рядом с Эской, и они вместе преследуют людей-солдат. Молодой кодиций бросил на него взгляд и приветственно кивнул, а затем рассек одним из своих силовых топоров позвоночник солдата и отшвырнул тело в сторону.

Кхарн кивнул в ответ, чувствуя, как Гвозди погружаются вглубь мыслей. От близости другого воина у него даже зудела кожа. Он ощущал, как губы растягиваются в непроизвольном оскале. На краю зрения закружилось что-то серое, но он не стал приказывать снова отделить Эску.

Капитан заметил свободное пространство, который все остальные воины инстинктивно оставляли вокруг библиария. Эска бежал в одиночестве в середине отряда, но далеко от центра. Один из последних членов забытого, нелепого и мелкого библиарума Пожирателей Миров.

Псайкеры. Первые эксперименты Легиона в этой области оказались неприятными. Каргос был одним из первых хирургов, кого обучили импланитровать Гвозди в черепа легионеров, но он никогда не вгонял их в мозг псайкера и не был причастен к вскоре последовавшим катастрофам. То, чего Кхарн не видел лично, он узнал от своего апотекария.

Первые тревожные признаки появились, когда подвергнутые имплантации библиарии начали вызывать у стоявших поблизости братьев ужасающую головную боль и изнуряющие лицевые кровотечения. Любой библиарий, оказавшийся рядом Ангроном, испытывал то же самое — отражение собственного влияния на братьев.

Но подлинная глубина изъяна стала по-настоящему понятна лишь в бою. Наделенные Гвоздями библиарии лишались способности контролировать свой психический дар. Один из них, прикрепленный к Сотой роте, поддался Гвоздям в первом же сражении после имплантации и испепелил три отделения, будучи не в силах прекратить пускать из глаз колдовские молнии. Несколько других просто… взорвались. Сгорели в пылающей крови.

Гибло все больше и больше — не сразу, но никто не протянул долго. В течение месяца почти все библиарии получили Гвозди. Спустя считанные недели они начали умирать.

Какое-то время царил хоть и осторожный, но оптимизм. После первых смертей прошедшие психическое обучение легионеры пытались обуздать Гвозди, привести шестое чувство в гармонию с бионикой, которая теперь меняла химические процессы мозга. «Вопрос силы воли», — говорили они, и братья делали вид, что не видят отчаяния в их глазах. Да. Вопрос силы воли. В этом был смысл.

Но они продолжали гибнуть. Гибнуть в бою, в бурях огня и молний, или же — в нескольких случаях — посылая импульсы полной ненависти боли в Гвозди окружающих воинов и вынуждая своих сородичей страдать от цереброваскулярной блокады. Целые отделения умирали у ног кодициев от кровоизлияний в мозг и апоплексических ударов.

Это-то все и решило. Ангрон предоставил психически-одаренным сыновьям выбор: казнь или извлечение Гвоздей.

В первые же годы после обнаружения примарха легионеры усвоили, что изуродовали себя по образу и подобию беспощадного человека. Гвозди нельзя было вынуть. Об этом знал каждый Пожиратель Миров, ведь даже техномаги самого Императора не смогли удалить имплантаты примарха. И все же большинство библиариев согласилось рискнуть.

Все без исключения умерли. Переделанные мозги давали сбои, подчиняясь измененным импульсам. Никто не встретил легкую или благую смерть.

Довольно скоро последними библиариями Легиона, теперь охваченного Гвоздями, оказались те, кто еще не успел получить их. Они влачили изолированное существование в практически пустых залах библиарума на борту «Завоевателя».

И они тоже начали умирать, один за другим. Не от плохого обращения или нарушения функций, а из-за того, что были Пожирателями Миров, а у Пожирателей Миров была короткая и жестокая жизнь. Их осталось сто. Потом пятьдесят. Потом двадцать. Их никто не оплакивал. Легион превыше всего ставил узы фронтового братства, а безмолвные братья умирали в одиночестве. О них никогда не забывали, но всегда игнорировали. Геносемя оставалось гнить в телах, его не извлекали, чтобы генетическое наследие не поразило второе поколение тем же проклятием.

Он смотрел, как Эска бежит впереди. Верный брат. Тихий, по понятным всем причинам. Лишенный подлинных родственных уз, даже несмотря на то, что Легион напрочь отказался подчиниться Никейскому эдикту, или хотя бы признать его. Повиновение этому закону просто прошло мимо внимания Пожирателей Миров. К тому моменту их психически одаренные сородичи уже превратились в память о прошлом, которую едва ли стоило принимать в расчет.

Эску все сторонились. Но он оставался верен. Заслуживали ли последние живые библиарии большего от братьев?

Кхарн знал, что ответ на этот вопрос зависел бы от того, кому он его задал. Ангрон бы фыркнул и проигнорировал вопрос. Просто находиться рядом с одним из них означало муку, причин которой не смог установить ни один апотекарий.

Аргел Тал втянул бы его в беззлобный спор о том, что сила армии равна прочности слабейшего звена в цепи, и о ценности жертвы.

Каргос бы скривил лицо так, что обычная мешанина швов стала бы еще менее привлекательной, и поинтересовался бы, какое вообще Кхарну дело.

Скане бы рассеянно согласился, занимаясь чисткой оружия во время разговора. По желтизне его глаз было бы понятно, что радиационное заражение не слишком пошло на пользу его внимательности.

Все ответы были бы столь же раздражающими.

Кхарн выбросил это из головы, четко и последовательно отдав по воксу своим людям приказы снизить темп и перегруппироваться. Пыль была такой густой, что в ней можно было бы задохнуться, однако большая часть этого района устояла. Громадные здания с колоннами взирали на широкие проспекты. На каждом из них находились статуи из землисто-темной бронзы. Академии. Университеты. Колизеи. Обсерватории. Залы дискуссий. Арсеналы.

Над головой с содроганием пролетели десантно-штурмовые корабли Пожирателей Миров. Их прожектора шарили по земле, проводя разведку впереди основных сил. У Кхарна были сопровождающие на реактивных мотоциклах, а также разведгруппы, которые ушли вперед. Последние несколько часов они вели атаку, как любой Легион. Сверху волнами хлестал ливень, несомненно, вызванный возмущениями атмосферы из-за тысяч кораблей на низкой орбите, которые заходили для выброса войск. Пыль никуда не делась, только земля превратилась в липкую грязь.

Впрочем, дождь отчасти отмыл заляпанную кровью броню Пожирателей Миров.

Массивный «Грозовой орел», зависший низко над соседней площадью, распался на части в небе. Кхарн успел уловить искаженное последнее сообщение пилота, а затем десантный корабль взорвался с запоздавшим из-за расстояния грохотом, и на землю огненным дождем полетели двигатели и броня.

— Стало быть, Ультрадесант на следующей площади, — передал по воксу Каргос. Кхарн слышал в его голосе усмешку.

— Всем отделениям, — произнес капитан. — Построиться и приготовиться.

На оккулусе увеличивалась в размерах «Преторианская истина». Она становилась все больше и скалила зубы, сверкая орудийными палубами. «Завоеватель» содрогался вместе с потревоженными пустотными щитами. Невидимое поле кинетической энергии мерцало от попаданий, заливая пространство перламутровым светом. Вдали от Арматуры, от тесного хаоса железного неба из двух сражающихся флотов, атака происходила более традиционным образом — на расстоянии нескольких тысяч километров. И все же «Завоеватель» быстро приближался, а «Преторианская истина» теперь сокращала дистанцию, двигаясь прямо на преследователя.

Ивар Тобин стоял, скрестив руки на груди, наблюдая за оккулусом.

— Они храбры, мэм. Признаю.

Лотара не стала спорить. Она подала знак магистру вооружения и двум дюжинам его сервиторов и рабочих.

— Открыть огонь.

— Ведем огонь, капитан.

«Завоеватель» снова содрогнулся. От первого залпа по щитам «Истины» разлилось сияние. Второй пробил их, и энергия разрядилась в пустоту космоса, точно так же как брызжущая из нарыва жидкость.

Началась резня, уносившая бесчисленные жизни. Лэнсы флагмана кромсали незащищенные стены с бойницами и хребтовые надстройки. Из ран вырывалось пламя, которое превращалось в дымку во тьме, а затем полностью исчезало.

— Они продолжают приближаться, — заметил Тобин. — Похоже на таран.

У Лотары не было такой уверенности. «Истина» погибла бы до того, как получила возможность врезаться в них, и у нее были другие подозрения.

— Огонь по готовности, — распорядилась она.

Многие лучи лэнсов уходили мимо цели. «Истина» была тяжелым крейсером, однако капитан и экипаж выжимали из нее максимум. Лотара с восхищенной улыбкой смотрела, как корабль закладывает виражи и вертится со всей быстротой, какую позволяли габариты. Он уходил от дальнобойной, математически рассчитанной злобы «Завоевателя», уверенно сокращая дистанцию.

— Аа, — произнесла Лотара.

— Мэм?

Она не ответила. Она продолжала ждать, пока лэнсы рвали, рассекали и рубили корпус «Истины». Продолжала ждать, пока крейсер «Ультрадесанта» не превратился в разваливающийся пылающий остов с отказывающими двигателями, который силился не распасться на части. Он продолжал приближаться по инерции.

— Вот оно, — сказала она. — Уже вот-вот.

— Входящий вызов с «Преторианской истины», — воскликнул Кеджик со своего поста.

— Идеальный момент, — она подала знак принять сообщение, словно королева на троне из меди и черного железа. Донесшийся из динамиков мостика голос принадлежал раненому человеку. К нему примешивался шум, издаваемый взрывающимся на заднем плане кораблем.

— За Императора, — произнес он. — Отвага и честь!

Связь отключилась. Лотара сцепила пальцы под подбородком, продолжая наблюдать за агонией «Истины». Она точно знала, что высматривает, и кивнула сама себе, когда увидела. Выбросы воздуха по краям «Истины», но не выстрелы бортовых батарей. О, нет. В конце концов, это ведь был корабль Легионес Астартес.

— Турелям западной стены, образовать сплошной огневой расчет. Развернуться для перехвата.

— Повинуюсь, — безжизненным голосом отозвался сервитор от орудийной консоли.

— Командор Тобин? — окликнула она.

— Капитан?

— Перекрыть корабль. Немедленно пришлите ко мне триария Делваруса.

Ему потребовалась пара секунд, чтобы осознать, что она права.

— Есть, мэм.

Он ушел отдать необходимые распоряжения, а она ввела на подлокотниках кресла код быстрого доступа, и поудобнее откинулась назад. Общекорабельный вокс издал тройной сигнал, который предшествовал всем обращениям капитана.

— Говорит капитан Лотара Саррин, — сказала она десяткам тысяч рабов, рабочих, офицеров и солдат. — Всем по местам. Готовьтесь отбивать абордаж.

В качестве меры предосторожности — несомненно, бессмысленной — она вынула пистолет и проверила энергетическую ячейку. Как всегда, заряжен и в безупречном порядке. На оккулусе защитные турели плевались в пространство между кораблями зажигательными боеприпасами, однако отстрел абордажных капсул всегда в равной мере зависел как от мастерства, так и от везения.

— Капитан? — окликнул ее Тобин. Лотара сомневалась, что ей нравится тревога в его голосе. Ничто и никогда не вызывало у Ивара Тобина тревогу. — Капитан?

Она убрала лазерный пистолет в кобуру.

— Командор.

— Сообщается, что триарий Делварус совершил несанкционированную высадку.

Лотара выпрямилась.

— Простите? — вежливо переспросила она со спокойствием, которого совершенно точно не испытывала.

— Делваруса и триариев нет на борту, мэм. Судя по сообщениям, они совершили высадку вместе с Легионом и явно «не удосужились» проинформировать командование.

Лотара вздохнула. Неужели этот Легион ничего не мог сделать, как положено?

— Вполне возможно, что нас берет на абордаж целая рота Ультрадесанта, — заметила она все с той же чужеродной невозмутимостью.

— Я знаю, мэм.

Триарии. Пять полных рот лучших корабельных бойцов Пожирателей Миров, далеко опережавших традиционную школу Легиона в пустотной войне и абордаже. Пять сотен лучших воинов Ангрона, которых возглавлял неоспоримый чемпион арен Легиона, и все они дали клятву и обязались защищать флагман. Это был их долг. Почетно-обязательный долг.

— Проклятый Легион, — произнесла она.

Две армии стояли друг напротив друга по краям открытой площади. Пыль скрывала детали, однако Кхарн видел, что первый ряд неподвижно стоит с траурным достоинством. Бронзовая окантовка доспехов серебрилась в лунном свете. Плюмажи на шлемах подрагивали, но не из-за страха, а от дуновений ветра и ударов сильного дождя.

Кхарн пристально глядел на передний ряд, находившийся на расстоянии в несколько сотен метров, и на непонятные силуэты позади него. Проклятая пыль.

Пока он наблюдал, над головами пролетел еще один десантно-штурмовой корабль. Капитан активировал канал вокс-связи, в спешке глотая слова.

— Кхарн кораблю «Тирезий», отменить…

Корабль взорвался. Он разлетелся на плыающие обломки точно над соседним мемориальным некрополем, и рухнул вниз, захватив с собой мраморное строение. Несколько Пожирателей Миров уставились в ту сторону, еще несколько усмехнулись. Большинство не обратило внимания, глядя на подернутые дымкой ряды Ультрадесантников.

— Ни черта не вижу. — произнес Скане. — Как по-вашему, сколько их там?

— По всем признакам, это последний бой, — отозвался Кхарн. — Мы не будем атаковать без титанов.

— Хотите, чтобы я проверил оружие? — спросил Скане.

Кхарн глянул на цепной топор в своих руках. У оружия не хватало нескольких зубьев, но его еще можно было использовать, пока оно не придет в негодность.

— Проверь. Благодарю.

Он слышал, как Скане кружит по неплотным рядам Пожирателй Миров, проверяя состояние клинков, топоров и количество боеприпасов. Еще одна реалия войны, которой никогда не оказывалось в сагах.

Кхарн продолжал смотреть на непоколебимый, неподвижный строй вдали. Теперь подходили еще выжившие из трех его рот, и ряды Пожирателей Миров густели.

— У кого-нибудь еще работает ауспик в этой пыли?

Несколько воинов издали уклончивое ворчание. Некоторым чудились сигнатуры танков среди теплового следа более чем ста Ультрадесантников, однако никто не мог сказать ничего определенного.

Кхарн выделил два отделения, чтобы те прочесали запад и восток соответственно и доложили о результатх поисков. Подошли еще Пожиратели Миров, за которыми следовало три грохочущих боевых танка «Малкадор». О корпуса машин гремели цепи, на каждой из которых висели десятки шлемов легионеров, добытых в Исстванской резне и бойне на месте высадки.

А потом он почувствовал едва заметную перемену в атмосфере. Она была не вполне материальна, однако несомненна.

Цепные клинки завертелись. Воины начали расхаживать, словно запертые в клетке львы, которым мучительно хочется охотиться.

— Спокойно, — сказал он в вокс. — Всем спокойно.

Но он тоже это ощущал. Гвозди тикали, посылая слабые импульсы боли и требуя действовать, действовать, действовать. Он непроизвольно прибавил обороты собственного цепного топора, губы разошлись в привычном оскале.

— Спокойно, снова произнес он. — Эска.

Кодиций вышел вперед. Братья инстинктивно расступились, и несколько сплюнуло на землю перед ним, чтобы отогнать неудачу. Суеверная привычка с родного мира Ангрона, разошедшаяся по Легиону.

На Эске не было шлема, на его лице явно читалась неуверенность.

— Капитан?

Кхарн подавил нарастающее ощущение дискомфорта, которое тоже подпитывало злобу.

— Можешь воспользоваться своими силами и сказать мне, что напротив нас на этой площади?

Удивление Эски усилилось. Он моргнул и оглянулся на окружавших его братьев. Кхарн ударил себя кулаком по нагруднику.

— Проклятье, смотри на меня. Отвечай. Можешь это сделать?

Кодиций кивнул. У него были темно-серые глаза — редкость на всех планетах, откуда Пожиратели Миров набирали новобранцев.

— Да, сэр.

— Остальным стоять на месте, — Кхарн подался ближе к Эске. Возле того движение превращалось в преодоление какого-то незримого сопротивления, как при ходьбе под водой.

— Быстрее, — предупредил Кхарн. — Гвозди поют.

Эска опустился на колени и закрыл глаза.

Кхарн и все остальные попятились, чтобы дать ему место, что бы он там ни делал.

— Мне не стоит думать, будто Несущие Слово захотят к нам здесь присоединиться? — поинтересовался Каргос с отвратительной улыбкой.

Кхарн слушал вокс-переговоры другого Легиона, искаженные помехами.

— У них свои бои, — ответил он. — Они…

— «Поборники», — Эска открыл глаза и поднялся на ноги.

Все взгляды обратились к нему.

— «Поборники», — повторил он, — и другие осадные танки. Батальон.

Пожиратели Миров переглянулись. Турбины на спине у Скане начали набирать обороты, а Каргос встал перед Эской, лицом к лицу.

— Они собираются стрелять по нам?

Кодиций кивнул.

— Это еще не все. Рядом что-то есть. Что-то огромное и живое. Не человек.

— Где оно? — спросил Скане.

— Не могу сказать.

— Что это? — спросил Каргос.

— Не могу сказать.

Разрушитель и апотекарий обменялись взглядами, как будто это только подтверждало бесполезность кодиция. Собравшиеся вокруг Пожиратели Миров ускорили вращение цепных клинков и начали бить оружием по броне, собираясь в разрозненные стаи и нетерпеливо желая рвануться вперед и сойтись с врагом. Однако у Кхарна застыла кровь. Он неотрывно глядел на неподвижные тени далекой фаланги Ультрадесанта.

— Что-то не так, — произнес он. — Всем отделениям, отойти назад. Держать дистанцию с танками. Флот может уничтожить эту площадь с орбиты.

Его люди воспротивились, рыча и возражая под гортанный визг работающих цепных топоров.

— Ангрон требовал не проводить бомбардировок, — сказал сержант Гарте, костлявое лицо которого не было скрыто под шлемом. — Враг должен истечь кровью, а не сгореть.

— Надо атаковать, — настаивал Каргос. Кхарн видел, как у брата подергиваются глаза, а на губах апотекария блестит слюна. — Атаковать, пока они нас не обстреляли!

— Это говорят Гвозди, — произнес Кхарн, но его слова утонули в ликующем вопле. Почти все подхватили крик апотекария, воздевая топоры к заслоненной луне.

— Ждите, — скомандовал Кхарн. — Ждите.

Но первый снаряд уже падал. Он упал вдали, на проспекте далеко позади, даже не зацепив арьергард. Но промах не имел значения. Пожиратели Миров яростно заорали в грязное небо.

Второй снаряд упал на таком же расстоянии. Третий — чуть ближе. Осколки, разлетевшиеся из взметнувшегося в небо фонтана земли и камней, загремели по корпусам танков.

Звук атаки любого Легиона был наземным громом — прикованной к земле бурей, которой не дали носиться на положенном месте. Когда добавлялся рев забрызганных слюной ртов и недовольный шум цепного оружия, перемалывающего воздух, звук атаки Пожирателей Миров был сродни движению тектонических пластов.

Прежде чем Кхарн осознал, что его подхватило атакой, он успел сделать семь шагов. Капитан остановился, оглянулся назад и увидел, что Эска стоит в одиночестве. Даже танки «Малкадор» катились вперед. Их двигатели изрыгали смог, а турели вертелись в состоянии готовности.

— Не атаковать! — скомандовал Кхарн по воксу своим людям, вопреки всей тщетности этой попытки. — Они ведут нас вперед! Они хотят, чтобы мы нападали!

— Дождитесь Аудакс! — присоединился к голосу капитана Эска. — Ждите титанов!

Он побежал, пыль рассеялась, и Кхарн увидел, что именно они атакуют.

Ничто в долгой истории войн человечества не могло в полной мере сравниться со звуком столкновения двух Легионов. Космодесантников не создавали, чтобы сражаться друг с другом, поэтому предательство имело свой неповторимый оттенок. Не металлический грохот столкновения бронзы из Древнего Мира, не трескучее фырканье автоматического оружия на городских улицах, так омрачавшее эпоху, когда человечество сделало первые испуганные шаги в космос. Керамит ударял о керамит с лязгом треснувшего колокола, обладавшим странной глухотой и проникающей раскатистостью, словно сам звук реагировал на неправильность происходящего.

Кхарн был в переднем ряду, когда Пожиратели Миров сошлись с Ультрадесантниками. Он видел, как сине-золотой авангард эвокатов приготовил щиты, с лязгом сомкнув их края и образовав несокрушимую стену накладывающихся друг на друга кобальтовых слоев. Полноростовые абордажные щиты. Эти воины были экипированы для сплоченного абордажа, в котором защита имела основное значение. Облаченные в устрашающие многослойные доспехи Мк-III, они стояли за разукрашенными павезами, держа в свободных руках пистолеты и мечи.

Воины Кхарна, нарушив строй, напали на фалангу лучших и самых защищенных воинов Империума. И он пошел на это с остатками трех разных рот.

Пробить стену. Все остальное не имело значения. Пробить стену. Обрушить ее. Если они не пробьют стену, то окажутся на милости Ультрадесантников и погибнут за считанные минуты. Она должна была рухнуть при первом натиске.

Он не был уверен, думает ли все это, или же выкрикивает. Его люди стреляли на бегу. Выстрелы стучали по стене щитов, оставляя на темной покатой поверхности следы подпалин. Он закричал на награкали, требуя гранат, но большая часть его воинов уже поддалась Гвоздям.

Последнее, что он услышал перед столкновением — финальный приказ капитана Ультрадесанта.

— Ciringite frontem! — крикнул тот на высоком готике. Щиты поднялись выше, и Ультрадесантники приготовились.

Пожиратели Миров взревели так громко, что содрогнулось само небо.

Ряды сошлись с характерным лязгом керамита и хрустом тел при столкновении масс. Пожиратели Миров ударили жужжащими цепными клинками, глухо простучавшими по щитам, или же оказались сбиты с ног натиском вражеских павез, которые разом нанесли ответный удар.

Эвокаты стояли слишком тесно. Перед каждым Пожирателем Миров находилось по двое Ультрадесантников. Один из противников заблокировал рубящий удар Кхарна поверху, а другой врезал ему щитом в лицо. Он отшатнулся назад и упал, вопя и ругаясь. Внутри шлема потекла кровь.

Гвозди наказали его за попытку восстановить контроль, впившись в мягкую плоть мозга.

После столкновения рядов прошло всего несколько секунд, и атака ослабла, нарушилась и рухнула.

— Contendite vestra sponte! — прокричал командир Ультрадесантников. Его люди перенесли центр тяжести и ответили пистолетами и клинками. Те Пожиратели Миров, кто еще оставался у стены щитов, начали массово гибнуть, сраженные врагами, до которых не могли дотянуться.

В этот миг время замедлилось для Кхарна. Он обнаружил, что отвлекся на жутковатую мысль — так ли чувствовал себя Ангрон на своей родине? Так ли чувствовала себя его обреченная армия рабов и отступников, когда с ними расправлялись солдаты их господ? Когда толпа изгоев-гладиаторов подняла копья и мечи против целых армий воинов-щитоносцев?

Он встал. По крайней мере, попытался. Заряд болтера с треском ударил в голень, снова заставив пошатнуться. Еще один сорвал с него шлем. Лицо начало жечь от кровоточащих ожогов, на языке появился привкус оружейного дыма. Он бы никогда не забыл этот аромат — за свою многовековую жизнь он не пробовал ничего другого.

Когда он поднялся во второй раз, очередной болт с треском отскочил от наплечника, хлестнув по лицу огнем и дымом и полностью сорвав броню. Его это не волновало. У него текла слюна от причиняемой Гвоздями боли, ему нужно было убивать, чтобы унять давление внутри черепа.

Выкатив налитые кровью глаза и оскалив зубы, с которых свисали густые нити едкой слюны, Кхарн выдохнул в сторону наступающего строя Ультрадесантников два слова. Это были последние слова, которые он произнес перед тем, как Гвозди вошли так глубоко, что взяли верх. Всякий, кому доводилось сталкиваться со злобой, лишающей здравого смысла, знал, что краснота перед глазами, о которой на протяжении всей истории упоминали поэты и писатели, являлась вовсе не метафорой, а буквальным окрашиванием зрения.

Он больше не был Кхарном. Личность Кхарна, состоявшая из накопленных за всю жизнь воспоминаний и решений, меркла за приливом красной, красной ярости и бешеной смертоносности берсерка.

Всего два слова.

— Наша очередь.

8 ПРИЗЫВ

На корабле никогда не бывало по-настоящему тихо. Невозможно до конца избавиться от размеренного гула двигателей или приглушенных отголосков далеких шагов на других палубах. Однако Лоргар молился в тишине, молился, невзирая на причиняемую ранами боль. Он слушал не звуки корабля, а более глубокую, мелодичную песнь.

В его мыслях появилось некое притяжение. Сущность, требовавшая его внимания. Как будто его едва слышно звали из другой комнаты.

Жрец-полубог улыбнулся этому ощущению. Он не стал игнорировать его, а повернулся в поисках его источника. Это было все равно, что гнаться за старым воспоминанием.

Сперва он увидел громадный темный зал, с балок-стропил которого свисали знамена. А потом почувствовал холод на коже, как будто и впрямь стоял там, в тишине. Его брат — один из тех немногих, кого он любил, и кто отвечал ему тем же — оторвался от книги, которую читал на приподнятом постаменте. Толстая обложка захлопнулась. Никто из братьев не был настолько глуп, чтобы предполагать, будто кожаный переплет персикового цвета сделали из цельного куска.

— Лоргар, — произнес брат в далеких покоях.

Несущий Слово улыбнулся — улыбнулся в зале для медитации на борту «Лекса» над Арматурой и на расстоянии в половину галактики оттуда — в первом месте он присутствовал телесно, а во втором воплотился его дух.

Его брат выглядел, словно бог. Ни одно другое слово не подошло бы. Черно-хромовый доспех был таким темным, что не просто не имел цвета, а как будто прогонял свет, как бывает при солнечном затмении. Его поверхность покрывало множество символов, главным из которых был одинокое широко раскрытое око, изображенное на нагруднике. Когда-то оно взирало с величественной, но невежественной бдительностью. Теперь же его взгляд стал яростным — оно видело все и покрылось черными прожилками от множества истин.

Выше нагрудника улыбалось неприкрытое лицо, совершенное во всех отношениях и деталях, преисполненное уверенности в себе. Прекрасное. Столь прекрасное. Лицо Лоргара обладало наибольшим среди примархов сходством с устойчивым набором постоянно менявшихся черт отца, но Гор воплощал собой идеализированный образ Императора — безупречный, каноничный и полностью лишенный забот о существовании человечества.

Во всяком случае, так бывало обычно. Теперь же Гор смотрел на брата, и его потемневшее от солнца лицо было насуплено от тяжелейших размышлений.

— Лоргар? — снова произнес он, словно сомневался в стоящем перед ним видении.

— Это я, — отозвался Несущий Слово.

Гор подошел ближе, словно намеревался коснуться изуродованного лица брата. Он заколебался и опустил руку.

— Что произошло?

— Арматура. Ангрон выглядит немногим лучше. Разница в том, что он предпочел продолжать бой. Я доверяю войну своим людям.

В воздухе повисли невысказанные вопросы. В свое время, — подумал Лоргар. В свое время.

Гор указал на книгу, лежавшую на постаменте.

— Признаюсь, не ожидал, что это сработает. Произносишь имя человека, и он появляется перед тобой? От этого попахивает черной магией. Я еще могу понять варп-склянки, но…

— Черная магия, — улыбнулся Лоргар. Боли не было. Он все еще мог улыбаться.

— Забавное мнение, — Несущий Слово подошел к книге, задержав эфемерную руку над закрытыми страницами. — Ты все прочел?

— Все, — ответил Магистр Войны. — Переплет из содранной кожи. Но чья она?

— Трупы. Трупы с Исствана III. Чрезвычайно по-декадентски, — признал Лоргар, — однако в таких вещах важен символизм.

Гор слегка пожал плечами, и сочленения его доспеха издали урчание.

— Времена изменились. Сейчас у меня непросто вызвать тошноту, — последовала пауза, словно он подыскивал наиболее уместную тему для разговора. — Ко мне приходил Магнус, как ты сейчас.

— Я знаю. Я вижу его решение в пряже судьбы, пусть даже у него пока не хватает убежденности, чтобы принять его. В свое время он примкнет к нам.

— К нам? — в глазах Гора блеснуло что-то холодное и черное. — Ко мне.

— Очень впечатляет. Очень царственно. Ты так будешь говорить, когда займешь трон отца?

После его слов воцарилось молчание. Лоргар улыбнулся. Прошло полдюжины ударов сердца, и Гор ответил улыбкой.

— Так что на самом деле случилось? — спросил Гор. — Плазма?

Лоргар провел рукой по обугленному лицу.

— Плазма. Плазменный бластер «Пса войны». Дважды.

Гор вздрогнул. С его губ сорвался благоговейный вздох.

— Тебе повезло, что отделался лишь уродством.

Лоргар не ответил.

— Зачем ты позвал меня, брат?

— Посмотреть, получится ли. Не более и не менее. Как идет твой крестовый поход в Ультрамаре?

— Точно по плану. Жиллиман застрял на Калте. Тридцать других миров уже истекают кровью, наши Легионы разделились и ведут осаду. Скоро та же участь постигнет еще тридцать. Мы разносим боль по холсту и творим ею пейзаж.

— Что с Калтом?

Лоргар снова сделал паузу. В признании не было злорадства, вообще никаких эмоций.

— Несомненно, Кор Фаэрон и Эреб празднуют триумф на Калте.

— Стало быть, они победили?

Лоргар пожал плечами.

— Они так думают. Они породили Гибельный Шторм. В нем нет грандиозности Великого Ока, или хотя бы Мальстрима, но это начало.

Гор вновь положил руку на книгу в кожаном переплете.

— Почему же кажется, что ты куда меньше убежден в их триумфе?

— Можно только гадать о степени их подлинного триумфа, если на победном параде они разворачиваются и бегут от Легиона, который, предположительно, сокрушили.

Гор усмехнулся, неохотно соглашаясь с заявлением. После краткого молчания он задал вопрос, которого от него ждал Лоргар. Подлинную причину, по которой он вызвал брата.

— Это сработает, Лоргар? — Гор улыбнулся, но жест вышел меланхоличным, указывая на уязвимость, всегда скрываемую перед другими. — Я не смогу выиграть войну без вас с Ангроном. Без ваших Легионов.

Теперь пришла очередь Лоргара рассмеяться.

— Избавь меня от ложной скромности, Гор. Даже если бы ты лишился всех братьев, всех Легионов, всех кораблей и всех, кто тебе служит, ты бы все равно распахнул двери тронного зала Отца, рассчитывая победить.

Однако Гор не улыбался.

— Это сработает? — снова спросил он. — Ты действительно можешь утопить Ультрамар в волнах варпа, или мы в лучшем случае можем надеяться на кровь Легиона Жиллимана?

Лоргар прошелся по амфитеатру военного совета «Духа мщения», известного Сынам Гора как Двор Луперкаля. Его не было там на самом деле, но шаги точно так же порождали эхо.

— Ты заставил меня взять с собой Ангрона и обезумевших глупцов, которых он называет своими сыновьями. А теперь задаешь мне вопросы, гадая, потерплю ли я неудачу. Когда ты сменил веру в меня на незаслуженное сомнение?

— Когда ты изменился, — просто ответил Гор. — Когда ты сразился с Кораксом и покинул Исстван V другим человеком, заявляя, будто воспротивился судьбе. Когда телепортировал своих воинов на корабли Фулгрима и угрожал уничтожить его Легион из-за того, что наш брат перестал быть собой. Я сменил веру на сомнение, когда перестал быть уверен в том, кто же ты, Лоргар Аврелиан.

— Я Первосвященник Изначальной Истины, — голос Несущего Слово чуть дрогнул. — Я Проповедник Абсолютного Хаоса.

— Красивые слова, Лоргар. Но они мало что значат без достижений.

Лоргар повернулся к брату.

— Я — тот, кем был рожден стать. Ты хочешь наказать меня за то, что я больше не слабый, не заблудший, не примарх без цели. Вспомни Исстван III, Гор. Я слышал, как планета умирает, находясь за многие тысяч систем от нее. Несомненно, ты беседовал со своими хорами астропатов или навигаторами флота. Предсмертный крик мира был громче, отчетливее и резче, чем сам Астрономикон.

Лоргар поднял руку и описал кончиками пальцев круг, создав иллюзорную сферу белого пламени. Та сложилась в призрачный образ Терры. С поверхности самого крупного континента исходило тонкое, абсолютно прямое копье света.

— Клинок Надежды. Благословение Императора. Все имперские корабли в галактике движутся, ведомые этим сиянием. Ничто другое не может пронзить беспокойные волны варпа. Это их единственная путеводная звезда, и всего за три удара сердца ты, Гор, причинил столько боли одному миру, что она затмила психический маяк самого Императора.

Он сделал шаг к Магистру Войны. В егох глаза горел огонь.

— Страдание, Гор. Понимаешь? Боль и ужас, отраженные из материальной реальности в варп. Агония миллиардов и миллиардов смертных в миг гибели, которая поражает саму песнь варпа. Ты изменил мотив, лишив всю мелодию одной ноты.

Он улыбнулся. Улыбка была медленной и безмятежной, но от нее изуродованное лицо исказилось.

— Вся боль проходит сквозь пелену, вызывая беспорядок в преисподней по ту сторону реальности. Твое деяние прозвучало, словно один удар барабана. Я же, брат, создам целую симфонию. Сомневайся во мне, сколько хочешь. Здешние планеты умирают с мучительной неторопливостью, посылая через завесу продолжительные предсмертные вопли.

Лоргар сжал кулак и стиснул зубы.

— Я перенастраиваю варп. Насыщаю его. Я разолью Гибельный Шторм Эреба по всем Пятистам Мирам, разорвав пространство по швам.

Запутанная тирада подошла к концу, и он опустил глаза.

— Прости мне мой пыл, брат. Но прошу тебя, верь мне. Я отсеку Ультрамар от остального Империума. Выведу Жиллимана из игры.

У Гора был талант выглядеть великодушным в любое время.

— Я верю тебе. — он оперся на кафедру, словно это признание нелегко ему далось. Один долгий миг Магистр Войны смотрел на брата. — Ты исцелишься? Что твои апоте…

— Исцелюсь, — прервал его Лоргар. — Молитвой и медитацией, а не благодаря неуклюжей возне апотекариев Легиона.

Магистр войны кивнул, но Лоргар видел, что брат пытается скрыть сомнение.

— А что с Ангроном?

Лоргар приподнял покрытое струпьями место, где раньше находилась бровь.

— Я только сейчас понял, что тут творится, брат. Я что — один из твоих лакеев, чтобы стоять навытяжку и отчитываться?

Гор искренне рассмеялся.

— Не будь таким раздражительным, Лоргар. Мы планируем завоевать галактику. Разведка и логистика важны. Расскажи мне про Ангрона.

Ангрон. В этой истории был один, или два подвоха. На изуродованном лице Несущего Слово появилась нейтральная маска.

— Я расскажу про Ангрона, когда буду уверен, что именно могу сказать.

Магистр войны медленно и тихо выдохнул, подчеркивая, что его обычно бесконечное терпение подходит к концу.

Сколько театральности, подумалось Лоргару.

— Брат, — произнес Гор. — Если ты попытаешься кормить меня отговорками типа «звезды в ненадлежащем положении», я тебя выслежу и лично убью. Тогда вообще не нужно будет тревожиться о мести Жиллимана. Эреб как-то раз меня так убеждал. Ему повезло, что в тот момент я был в благодушном настроении.

В темно-желтых, словно лисий мех, глазах Лоргара замерцало что-то, похожее на веселье. Звезды в ненадлежащем положении. Это было в духе Эреба.

— Тебя что-то забавляет, Лоргар?

— Многое, но Ангрон там не при чем. Сконцентрируйся на своей половине войны, Гор. Я приму меры в отношении Ангрона, когда их надо будет принять.

— Или когда он тебя вынудит.

Лоргар наклонил голову — соглашаясь, но не покоряясь.

— Или тогда.

— Он умрет? — Гор неотрывно смотрел брату в глаза. — Скажи мне хотя бы это.

На сей раз Лоргар вздохнул.

— Да. Скорее всего. Я сделаю, что смогу, но его болезнь глубже и реальнее, чем было известно кому-либо из нас. Его Легион в равной мере ненавидит его и подражает ему. Ему становится хуже, и они все это видят. Вкрученные в череп имплантаты убьют его, это ясно. Какой бы археотех ни использовали при их создании, он не предназначался для мозга примарха. Их нельзя вынуть. Нельзя им противодействовать. Однако, вдохновение мне не совсем чуждо.

Гор почувствовал, что большего не добьется.

— Тогда последний вопрос. Что с Сигнусом Прайм?

Образ Несущего Слово уже тускнел.

— Сигнус Прайм — твоя игра, Гор. Я занят более важными вещами.

— Более важными вещами? — на безупречном лице Магистра Войны вновь появилось раздражение. — Но Сангвиний…

— Сангвиний будет стоять у врат Вечности со слезами на глазах и ядом в сердце, чего бы вы с Эребом не надеялись добиться на Сигнусе Прайм. Вспомни об этом, когда ваш гамбит там потерпит неудачу. Вспомни, когда встретишься с Ангелом в последний день. Вспомни, что это я сказал тебе, чем все кончится на самом деле.

— Какое дело может быть «более важным», чем Ангел на этом этапе игры?

— Почти любое, — донесся голос Лоргара из холодного воздуха. — Ультрамар. Фулгрим. Жиллиман. Войны, которые мы действительно можем выиграть. Среди нас есть лишь двое тех, кто выстоит против гнева Ангела, Гор. Только двое сразят его в бою, где ему нечего будет терять. Ты — один из них. Второй — Ангрон.

Перед глазами Магистра Войны забрезжила правда.

— Ты это предвидел. Я слышу по голосу. Вот почему ты так отчаянно стараешься сохранить ему жизнь.

Голос Несущего Слово становился все тише, угасая, как телесный облик.

— Пророчество — непостоянная госпожа, ей никогда нельзя верить всем сердцем. Я пытаюсь спасти Ангрона потому, что он мой брат, Гор. Было время, когда ты это понял и думал так же. Каким же бездушным ты выглядишь теперь. Следи за собственными мыслями, Магистр Войны, иначе тебя опустошат растущие амбиции.

— А ты следи за языком, жрец, — ощерился Гор в пустоту.

На расстоянии в пол-галактики Лоргар открыл глаза, вновь оказавшись в теле из дочерна обугленной плоти.

И улыбнулся.

9 ПРОБУЖДЕНИЕ ЯРОСТЬ ПАДЕНИЕ ТИТАНА

Его первой мыслью было, что система целенаведения не работает.

— У меня не работает система целенаведения, — произнес он. Точнее, не произнес, поскольку ничего не прозвучало. По красному обзорному дисплею побежали данные, выведенные неровным шрифтом награкали. Он прочел их, обработал и — поскольку в них был смысл — стал терпеливо ждать.

Ожидая, он наблюдал за двумя людьми, которые стояли перед ним. Первой была Лотара Саррин. Ему нравилась Лотара. Ее форма была отмечена Кровавой Рукой, и это было славное зрелище. Он сам видел, как Кхарн лично нанес символ после всех убийств в пустоте, совершенных Саррин в тот день

Второй был облачен в красное, его лицо скрывал нависающий капюшон, и у него было пять вращающихся глазных линз вместо лица. По правде говоря, техножрецов могло быть сколько угодно, но это не имело значения, поскольку он никого из них не любил. Как и всех легионеров, у него была эйдетическая память, так что он не забыл имена жрецов. Он просто так и не удосужился их выучить.

Проснувшись, он ощутил холод. Пронизывающий холод, который, словно сильный ливень, просачивался в поры и размягчал кости. Не то чтобы это имело какое-то значение. Было непохоже, что он от этого умрет. Непохоже, что он хотя бы задрожит. В саркофаге для этого не было места.

Когда он концентрировался, отключаясь от окружающего мира, то практически мог чувстовать самого себя. Настоящего себя — обнаженный связанный труп, свернутый в позу эмбриона и уложенный внутрь адамантиевой скорлупы. Впрочем, это могло быть игрой воображения. Сложно сказать наверняка.

Его зрение дрогнуло, и руны на мгновение стали синими. С грохотом появился слух, и его окутал шум военной мастерской. Трескучее шипение искр и пайки. Ритмичный лязг кузнечных молотов. Бинарное бормотание закутанных полулюдей.

— У меня не работает система целенаведения, — сказал он. Голос напоминал механический оползень.

— О ней позаботятся, — ответил жрец. Он изъяснялся бинарным кантированием — заунывным потоком единиц и нулей — но обзорный дисплей переводил все на награкали и низкий готик.

— Капитан Саррин, — произнес он. У него никогда не было таланта определятьтелесные сигналы людей. Ее глаза были прищурены. Сердцебиение ускорено. Рот сложился в тонкую жесткую линию, отчего губы побелели. — Вы рассержены или встревожены.

— И то и другое, — отозвалась она. — Лорке, мне нужно, чтобы вы защитили корабль.

Он не стал отказываться, это было совершенно невозможно. Лотара просила встать, идти, сражаться, и он не собирался ни в чем ей отказывать. Как и его братья. Все они жаждали вновь украсить броню кровью. Прошло очень много времени — десятки лет у большинства. Десятилетия, когда соображения милосердия требовали заключить их в сон без сновидений, но стазис был обманчивым словом.

В стазисе можно было видеть сны. Время не замирало для разума, только для тела. Можно было замкнуться лишь в собственных парализующе-сентиментальных воспоминаниях.

Как он мог ходить. Как мог дышать. Как чувствовал отдачу болтера в руке.

Лорке избавился от унылых размышлений, как только освободился от сдерживающей платформы. Палуба содрогнулась у него под ногами. Это было приятно. Техножрецы попятились, когда он со скрежетом суставов раскрыл многосуставчатые кулаки, и вхолостую выстрелил из встроенных в ладони комбиболтеров. Это тоже было приятно.

— Снарядите меня, — скомандовал он. Они повиновались. И по правде говоря, их повиновение приказам тоже было очень приятно. Жрецы снарядили его, закончив будить братьев.

Братья слушались его в смерти, как слушались при жизни. Они были первыми, но он был Первым. Едва заметный акцент — одна заглавная буква — но совсем иной статус.

А еще они были Ранеными. Неудачами. Теми, чьи механики шептали бинарные кодовые слова вроде «неуравновешен», «нестабилен» и «терминальное вырождение».

Вот почему они находились не на поверхности. Вот почему пребывали в стазисе. Они были древнейшими, первыми, еще до времен совершенствования технологии.

У Хеллесека не хватало руки. На момент пробуждения его железное тело проходило ремонт, и он включился с сокрушающим силовым кулаком на левой руке и странным ощущением временной ампутации на месте правой.

Кридал не мог говорить. Саркофаг прикрутили к телу, однако он все еще был поврежден с прошлой битвы. Его благословили и помазали священными маслами, но собрали без тонкой системы вокабулятора. На это не было времени.

Хуже всех дела обстояли с Нерасом. Он пробудился разъяренным, поддавшимся Гвоздям. Он всегда был таким, даже дремля в стазисе. При первых натужных шагах он порвал цепи, и шум всех машин переполненной мастерской утонул в реве цепных клинков. Более мудрые техножрецы бросились бежать. Более преданные или глупые попытались усмирить его электрошоковыми путами. Один потешно старался вызвать чувство покоя молитвой Богу-Машине.

Лорке привел одержимого брата в чувство. Для этого он дал залп из комбиболтера по саркофагу другого дредноута, чтобы привлечь его внимание, а затем принудил к покорности ударами тяжелых кулаков. Это не составило никакой трудности. Будучи Первым, Лорке был не просто саркофагом, соединенным с боевым телом. Его железная оболочка являлась воплощением Бога-Машины. Легион почтил его, воскресив в виде «Контемптора».

Нерас все еще пребывал в бешенстве, в ярости, но отступил от края. Теперь он мог работать.

Всего их было тринадцать. Тринадцать первых дредноутов XII Легиона, модели «Люцифер» и «Дередео», брошенные или намеренно забытые, пребывающие в небывало запущенном состоянии.

Они возглавили оборону как единственные Пожиратели Миров, находящиеся на борту.

Пожиратели Миров. Название все еще казалось Лорке чуждым. Он жил и умер Псом Войны за десятки лет до Ангрона, еще до того как они приняли имя Пожирателей Миров в честь погибшей мятежной армии примарха — Пожирателей Городов. На его железном теле еще сохранились выцарапанные при старом Легионе метки убийств, а на нагруднике располагалась бронированная волчья голова с цепью на шее.

Псы Войны. Вот это был его Легион. Вовсе не эти бешеные, полу-лоботомированные безумцы, которые отбрасывали все понятия о чести, впадая в ярость берсерков.

И все же они оставались его братьями. Он не мог их ненавидеть, но мог осуждать. Порча начала просачиваться внутрь, когда они забрали примарха с никчемного мира, который он называл своим домом, но Легион еще мог отказаться от Гвоздей. Они препочли подражать генетическому отцу, невзирая на очевидную цену этого. Предпочли вскрыть себе череп и дать поместить внутрь отраву.

Таков был приказ Ангрона, но было ли это оправданием? Мог ли примарх заставить сто тысяч воинов склониться перед его волей, если бы те отказались уродовать свое сознание? Лорке пал в бою за тридцать лет до прихода примарха. В ту пору он оставался активен день и ночь, пока его не начала одолевать вялость разума. Было непросто бодрствовать несколько лет. Сознание, вынужденное напрягаться для управления железным телом, начинало страдать от изоляции и заточения в тесноте.

И вот он начал покоряться покою полусна в стазисе. Поначалу на несколько месяцев. Затем — по году на каждый год бодрствования. Ему требовалось все больше и больше отдыха, чтобы компенсировать усилия по управлению оболочкой.

Впрочем, он так и не испытал поцелуя Гвоздей внутри черепной коробки. Благодаря обстоятельствам. Это оказалось довольно просто. Вбить их в череп его трупа означало существенный риск, а он был реликвией во всех смыслах этого слова. Они не отважились подвергнуть его хирургическому вмешательству, и он остался одним из немногих Псов Войны в растущих рядах Пожирателей Миров.

Но что сделано, то сделано. Старый и новый Легионы были связаны кровными узами, сколько бы не было миров, откуда десятилетиями набирали воинов. Между ними существовало родство, хотел он того или нет. Как говорили во многих из их родных культур, кровь не вода.

Лотара приказывала закутанным мелким жрецам загрузить тактическую сводку по точкам расположения абордажных капсул Ультрадесанта.

— Чьих? — спросил Лорке. Он отвел взгляд от того, как над Нерасом с пением совершают Обряд Повторного Пробуждения, и взглянул сверху вниз на крохотную фигурку капитана Саррин.

— Ультрадесанта, — ответила она. — Тринадцатого… Легиона Астартес? — она выглядела встревоженной, будто он забыл, что такое XIII-й.

Глубоко в его тяжелом металлическом нутре что-то загремело и лязгнуло.

— Вы хотите, чтобы я убивал Ультрадесантников.

— Они взяли нас на абордаж, — настаивала она.

Лорке присел, его суставы издали механическое рычание. Он опустил головной узел ввода-вывода, выполненный в виде бронированного шлема, вровень с ее лицом. Гигант преклонил колени, чтобы поговорить с ребенком.

— Почему они взяли нас на абордаж?

Теперь она явно выглядела встревоженной.

— Вы не можете сражаться с другими легионерами?

Конечно же, он мог. Он ведь бился с Волками, не так ли? После того, как Ангрон принял командование над Легионом, они явились выть насчет Гвоздей и с тявканьем отправились обратно к своим десантным кораблям. Всю жизнь в зловонном и холодном гробу он не мог забыть, как Ангрон и Русс сражались в янтарном свете чужого заката. От поля боя пахло их божественной кровью.

— Какова причина? — ответил он Лотаре. — Почему мы воюем с Ультрадесантом?

— Я… потому что… — она запнулась, повернулась к ближайшему жрецу и распорядилась загрузить еще данных.

Они воевали не с Ультрадесантом. Они воевали с половиной Империума. Сейчас они находились в состоянии открытой войны с Императором, и это длилось больше года. Похоже, что большую часть этого срока они летали в варпе, обрушивались на ничего не подозревающие миры, которые до сих пор не знали об идущей войне, и полностью вырезали население.

«Ангрон», — подумал он. Имя вызвало в нем незамутненную злобу, от которой его тело задрожало в амниотической жидкости гроба-колыбели. Он почувствовал, как иссохшие руки напрягаются и подергиваются.

В разуме Лорке появилась незаметная доля безумия. Он вновь повел своих раненых и брошенных братьев в бой.

Войны выигрываются дисциплиной. Схватки выигрываются яростью.

Единственным оставшимся оружием, которое можно было противопоставить дисциплине Ультрадесантников, была ярость. Ярость за рамками здравого смысла. Ярость без пределов. Настолько бездонная ярость, что ей невозможно было противостоять, ведь одержимые ею не заботились о собственных жизнях.

Когда двое воинов сражались, не отступая, даже самые отважные и верные долгу не могли избавиться от осознания своей смертности. Солдаты защищались, чтобы остаться в живых. Их руку направляли выучка и инстинкт — они пригибались, уклонялись, отшатывались, блокировали и парировали. На сознательном уровне это было мастерство. Ловкость. На бессознательном — натренированная реакция и простое, инстинктивное понимание смертности.

В этом также заключался секрет того, как Пожиратели Миров побеждали в войнах без дисциплины, которой блистали другие Легионы. Схватки выигрывались при помощи ярости — победи в достаточном количестве схваток, и это повлечет за собой победу в войне.

Гвозди не являлись имплантатами в том смысле, как это слово понимали летописцы и археотехники. Они ничего не добавляли мозгу Пожирателя Миров. Наоборот, лишали. Они полностью очищали разум воина от здравого смысла, осторожности, инстинктов смертного. Гвозди вознаграждали за ярость всплесками электрохимического наслаждения, покалывая синапсы и убивая удовольствие от всего остального. Еще не изобрели машину, которая бы лучше подходила для того, чтобы побуждать воинов стремиться к сомнительному покою в абсолютной ярости, лишенной забот и чувства вины.

Когда Кхарн врезался в стену щитов, он едва ли еще был Кхарном. От него осталась лишь оболочка, человечность свелась к лихорадочной ярости, он не думал и не защищался, не реагировал на угрозу боли или опасность. Капитан вырвал абордажный щит из рук первого врага, брызжа пеной в лицевой щиток воина, и топор обрушился вниз. Он не обращал внимания на бьющие по броне клинки и заряды, постоянно продолжая атаковать, атаковать и атаковать.

Воин, который хочет жить, беззащитен против того, кого не заботит смерть. А жить хотят все воины, Кхарн.

Слова примарха. Ангрон тихо прорычал эту мудрость за час до того, как Кхарн первым получил Гвозди Мясника в мозг.

— Кровь для примарха! — заорал он, расправляясь с Ультрадесантниками. Внутренности мертвецов окрасили его лицо в красный цвет. — Черепа для Двенадцатого Легиона!

По всей линии фронта, где легионеры в запятнанной кровью белой броне сошлись с закованными в кобальтово-синюю, сотни раз происходило одно и то же. Пожиратели Миров, чьи раны были слишком тяжелы для нападения, ползли по земле, вопя от ненависти. У них в руках продолжали работать топоры и мечи.

Для поддавшихся Гвоздям время ничего не значило. Кхарн чувствовал обострение вокруг себя, словно акула, которой не нужно особо обращать внимание, чтобы ощутить приливы и отливы. В просветах среди движущегося красного марева вражеских конечностей он видел, что другие воины в белом крушат ряды Ультрадесанта, и то же самое делают десантно-штурмовые корабли, озаряющие небо обращенными вниз двигателями. Вызывающие головную боль лучи лазпушек пронзали сражающуюся толпу с раскатистым осиным гудением, доводя воздух вокруг разрастающихся воинств до перегрева.

Земля содрогалась от поступи титанов, громадные силуэты которых проступали в пыли. Они вели собственную божественную войну над стадами жалких смертных, собравшихся вокруг их ног. Когда они удостаивали наземную схватку своего внимания, то в вопящих и сталкивающихся ордах образовывались громадные просеки погибших, испепеленных солнечным пламенем или скошенных опустошительными залпами массированного огня болтеров «вулкан». Тут и там раздавался лязгающий треск «медвежьих когтей», выпущенных по более крупному противнику. В какой-то момент Кхарну показалось, что он видит силуэт титана класса «Владыка войны», почти повергнутого на колени четырьмя «Псами войны» Аудакс, которые тянули его вниз хваткой гарпунов. Мгновение он смотрел, как громадная тень опускается, а затем его вновь поглотила битва.

Теперь он был близко. Так близко, что чуял их дыхание, когда срывал шлемы и крушил лица кулаками. Так близко, что слышал потрескивание их вокс-сети, откуда приказывали всем отступать.

Они не собирались уходить. Ультрадесантники сражались спиной к спине постоянно уменьшающимися кругами, отказываясь бежать. Они бы не показали врагу спину, и у них не было возможности отойти в стройном порядке, чего бы там ни требовали командиры.

— Кхарн! — разнесся над битвой вопль. Пожиратель Миров мог лишь гадать, что его усиливало. Он лихорадочно сражался, обливаясь потом и брызжа пеной, руки онемели от сжимания скользкой от крови рукояти топора. Все превратилось в мелькающий шквал клинков мечей, кромок щитов, кулаков, сапог и красноглазых бронзовых шлемов.

— Кхарн! — снова раздался голос. — Сразись со мной!

Он ударил топором, клинок выбил искры, скользнув по нагруднику Ультрадесантника. Зубья грызли и скребли, уродуя аквилу, изображенную на груди воина. Не царственную Палатинскую Аквилу — личный символ Императора, которого среди Легионов удостоились лишь сыны Фулгрима. Это был никчемный знак имперского господства, который мог носить любой воин.

Кхарн отвел руку для второго взмаха. На сей раз крутящиеся зубья вгрызлись в горло легионера, перемалывая более мягкую броню и плоть за ней. Когда тело рухнуло, Кхарн рубанул в третий раз, взял шлем за сержантский венец и поднял его вверх, крича в задыхающееся небо.

Жалкие потуги луны на свет закрыла тень. Она появилась позади Пожирателя Миров, врезавшись в землю так сильно, что камень потрескался — существо, состоящее из мрака и клинков.

Он развернулся, нанося удар.

Аргел Тал отбил выпад в сторону своим золотым двуручным мечом. Топор заискрил и раскололся в руках Кхарна, разлетаясь на куски от столкновения с оружием кустодия.

— Ты обезумел, брат? — спросил Аргел Тал. Его второй, более резкий голос доминировал над человеческим. Доспех Несущего Слово был покрыт выростами из плотной выбеленной кости, которые образовывали на багряном керамите подобие экзоскелета. Шлем венчали искривленные рога, серебристый лицевой щиток исказился, став вольчей пастью. Над плечами высился живой плащ покрытых жилами крыльев нетопыря, созданных из какого-то сверхъестественного сплава металлоплоти и опаленного керамита. Нечто божественное, впавшее в грех. Ангел глазами демонов.

Вида существа хватило, чтобы выдернуть Кхарна из-за черты Гвоздей. Лишившись топора, он стал пользоваться цепями, которыми крепилось оружие, хлеща железными бичами налево и направо.

— Где ты был? — сумел он крикнуть сквозь слипшиеся от крови и густой слюны зубы. Гвозди понуждали мускулы к действию, желая, чтобы он ударил Несущего Слово. Они сулили очередной импульс наслаждения только если он предаст брата.

Аргел Тал ударил крыльями и оторвался от земли на достаточное время, чтобы пнуть Ультрадесантника в горло. Он приземлился, держа клинок в оборонительной позиции, и отбил прилетевший сбоку болт.

— Проблемы были не только у вас, — ответил он. Более низкий и мягкий человеческий голос был наполнен извинением. Раскатистый и змееподобный резкий голос произнес те же слова в то же время, но каким-то образом обозначил веселье.

Кхарн одной рукой поднял с земли упавший гладий, а другой — цепной меч.

— Валика, — выплюнул он, переключая внимание на схватку. Братья столкнулись спинами, сражаясь с врагами в самом сердце поля боя. — Вы были нужны нам на Валике.

В условиях ближнего боя крылья Аргела Тала должны были быть обузой, однако в пылу они становились таким же оружием, как похищенный им клинок. Они служили ему щитами, которые колыхались, словно паруса на ветру, но при этом обладали твердостью керамита. Клинки с лязгом отскакивали в сторону, удары лишали врагов равновесия, он бил по шлемам и отводил выпады. Все это время меч кустодия поднимался и опускался в багряных кулаках, забирая жизни.

— Сейчас правда время для этого? — напряженно прорычал Несущий Слово.

Кхарн удержался от ответа, когда из вокса донеслись нежеланные слова.

— Говорит Кида Бли. «Сиргала» повержена. Подкре…

— Можешь помочь им? — спросил он Аргела Тала. Они оба ничего не видели за схваткой. Кхарн обрушил подошву на горло павшего воина и повторил вопрос, не заботясь об отчаянии в собственном голосе. Командный титан Легио Аудакс находился под угрозой. Это было важнее всего. — Можешь им помочь?

— Могу попытаться, — Несущий Слово выдернул меч из живота Ультрадесантника, проворачивая клинок, чтобы разорвать броню. Наружу с хлюпаньем вывалились внутренности, но легионер Арматуры нанес еще три удара, прежде чем упасть на колени. Приходилось поднапрячься, чтобы сразить этих мерзавцев. — Нельзя по-настоящему привыкнуть к убийству себе подобных, — выдохнул Аргел Тал и опустил клинок. Голова Ультрадесантника слетела с плеч.

— Не погибай, — сказал он Кхарну и рванулся в небо, закручивая пыль ударами крыльев.

Тот очнулся со стоном, перешедшим в крик, когда на него обрушилась боль. Он забился на троне, вдыхая медный запах заполнявшего кабину дыма, дергая за систему аварийного разъединения и вопя, что ту заклинило.

От его суеты дым расступился, дав время увидеть, что не так. Разъединение не заклинило, он просто до него не дотягивался. Тянущаяся к рычагу рука кончалась у локтя. На месте единственного органического предплечья и кисти был только воздух и красное месиво возле сустава.

От этого зрелища он перестал кричать, уставившись на остатки руки в оцепенелом изумленном ужасе.

— У меня нет руки, — произнес он сдавленным шепотом. — Моей чертовой руки нет.

Он попытался дотянуться второй рукой, но это было слишком далеко. Пальцы безрезультатно скрючивались в воздухе, не доставая до блестящей железной ручки рычага. Его трясло от шока и кровопотери, голова кружилась до интоксикации.

— Кида. Кида, я застрял на кресле. Кида, — он повернул голову вбок, вглядываясь в дым. — Кида, у меня нет руки.

Перед ним оказался ее зад в повседневном сером комбинезоне. Она присела на консоли управления, перед сидящим на троне принцепса Солостином. Он ухмыльнулся, будто пьяный, хотя никогда в жизни не испытывал по отношению к ней ни малейшего желания.

Качающаяся голова Тота билась о подголовник, о железные ребра на том месте, где до катастрофы раполагались поддерживающие подушки. Вся кабина наполовину накренилась вбок, ему было трудно держать голову прямо.

— Кида, — сказал он ее заду. — Кида, я потерял много крови. Я не могу… Я не… Кида. Кида. Кажется, моя рука на полу. Кида. Найди ее, Кида. Прошу.

Она развернулась в тесной кабине «Пса войны», выругалась гораздо злее, чем когда-либо доводилось слышать Тоту, и оставила Солостина на его кресле. Тот не мог ничего толком разглядеть в дыму. Казалось, что принцепс спит.

Кида — которую даже в этих тяжелой ситуации тошнило от того, как Тот бубнит ее имя — потянула за аварийный рычаг возле кресла рулевого. Раздался лязг, щелчок и разочаровывающее посвистывание. Ничего не произошло.

— Чудесно, — произнесла она. — Просто прелестно.

Ее помятое лицо покрывали полосы сажи. Тот смотрел, как она достает табельный пистолет, и тупо гадал, почему она хочет его застрелить. Разумеется, этого не случилось. Тихо извинившись перед духом машины «Сиргалы», она дважды выстрелила, разбив оба магнитных соединения, которые фиксировали башенку на крыше.

— Уходим, — сказала она Тоту.

— Мы разбились, — сообщил он.

— Еще как, — она широко расставила ноги на панели управления, осторожно балансируя, пока накладывала на его искалеченную конечность жгут, который сделала из своих рукавов.

В какой-то момент она заметила его руку на полу, рядом с ботинками. Он был прав, она валялась внизу.

— Пошли. — произнесла она и начала поднимать его.

Шок был ей на руку — он вел себя послушно, хоть и не переставал бормотать.

— Кида, — снова сказал он. — Что со стариком?

— Он мертв, — у нее на глазах не было слез. А если и были, то из-за дыма. Просто дым.

— Кида. Он не умер. Правда же? Кида?

Хороший вопрос. Если нельзя жить с половиной консоли аватарного интерфейса, засевшей в груди, то он наверняка был мертв.

— Его больше нет, Тот. Карабкайся.

Она проталкивала его через башенку, вытаскивая первым.

— Если еще раз назовешь мое имя, спятивший ты ублюдок, я тебя пристрелю.

Внутрь просунулись другие, лихорадочно действующие руки. Они вцепились в полуобмякшее тело Тота и потянули его от нее.

— Нет! — закричала она, таща его назад одной рукой и нащупывая оружие другой.

— Успокойтесь, модерати Бли, — она узнала бесстрастный голос, напоминающий вокс. — Это я. Всего лишь я.

Она взглянула на тянущиеся бионические руки, которые были выполнены в грубом подражании человеческой мускулатуре, но оттого обладали странной красотой. В открытую башенку свешивались обгоревшие лоскуты красного одеяния.

— Девятый?

— Подтверждение. Это я. Девятый.

— Ты взял Тота?

— Второе и следующее подтверждение.

— Кида, — Тот пускал слюни в респиратор, продолжая лепетать. — Киииида…

— Тихо, — беззлобно велела она. — Поднимай его, Девятый.

— Третье и наиболее уместное подтверждение, — аугметические руки техножреца двинулись вверх. Цилиндры, поршни и малые приводы напряглись, пока он вытаскивал Тота наружу. Она услышала, как модерати еще раз произнес: «Кида», а затем Девятый что-то пробормотал насчет потери крови, радиальной и локтевой артерий. Присев у сгорбленного тела принцепса Солостина, она пальцами закрыла ему глаза.

— Спасибо вам, — сказала она. И спустя секунду уже лезла следом за Тотом.

Девятый поддерживал Тота. Марсианское красное облачение превратилось в лохмотья, он казался голым без кольца сервочерепов, которые обычно усердно кружили вокруг него при помощи антигравитации. Большую часть тела заменяла сегментированная броня, отличавшаяся необыкновенным изяществом и аккуратностью обводов, если сравнивать с толстой обшивкой полевых машинных провидцев. Кида и понятия не имела, что скрытая одеждой аугметика столь искусно сделана.

На Девятом не было капюшона, и была видна выбритая голова с аугметическими узлами и массивным визором на месте глаз. Голосовые связки были заменены на круглого железного скарабея, из крошечного динамика доносился дребезжащий вокс-голос. Все остальное выше уровня шеи выглядело человеческим.

— Принцепс? — напомнил он.

— Погиб.

— Последует процесс оплакивания, включающий траурные и искренние обряды. Идемте, модерати Бли. Нужно выбираться.

Проще сказать, чем сделать. Обычно Кида находилась выше «наземной работы», где пехота сражалась в тени «Сиргалы». Теперь же «Сиргала» пала, и экипаж застрял в самой гуще. Вокруг рухнувшего титана бились и кричали воины в белом и синем. Несколько безмолвных секунд она вообще не была уверена, что делать, или куда бежать. Пистолет в ее руке был бесполезен — против любого из Легионес Астартес он был все равно что игрушка.

— Модерати Бли, — начал Девятый. Фраза оборвалась сдавленным воплем, и техножреца швырнуло вперед попавшим в спину зарядом болтера. Кида увидела, как он ползет по земле без ног, подтягивая свое тело обратно к ней. На это не было шансов — они с Тотом стояли наверху лежащего черепа «Пса войны». Она подхватила Тота, пока он не упал, притянув его к себе.

— Изменники, — вокс-голос был низким и очень, очень самоуверенным. Она обернулась и выстрелила в стоящего внизу Ультрадесантника. Заряды отскакивали от доспеха, оставляя крохотные, бессмысленные подпалины в местах, где им удавалось ужалить. Воин и трое его боевых братьев подняли болтеры. В тот же миг вокруг нее закружилась тень.

Оно приземлилось с ужасающим хрустом, заслоняя свет дульных вспышек оружия XIII Легиона, и приняло на себя большую часть огня — бурю треска и ударов по алому керамиту. Силуэт. Существо. Один из Несущих Слово, одно из безумных созданий Гал Ворбак. Оно притянуло двух смертных к опаленной броне, защищая обоих сложенными вокруг кровоточащими крыльями.

— Я — Аргел Тал, — раздались два голоса из одной гортани. Его лицо представляло собой металлическую собачью маску, слова звучали булькающе из-за крови, которая текла из клыкастой пасти. — Кхарн попросил меня сохранить вам жизнь.

Кида пережила гибель своего титана, которого сходу уничтожил черно-белый «Разбойник» Лисанды. Пережила сокрушающую боль отделения от великодушного духа машины «Сиргалы» — сущности, которую она боготворила и за которую бы охотно умерла. Спасла изуродованного напарника от неминуемой гибели и простилась с мертвым наставником. Даже открыла безнадежный огонь по поклявшимся убить ее солдатам, зная, что никогда не смогла бы чем-то им навредить.

Но она расплакалась лишь тогда, когда демон обнял ее и сказал, что пришел спасти ей жизнь.

10 ГЕННСКАЯ ЧИСТКА ВОЙНА ОКОНЧЕНА ЗАВЕРШЕНИЕ

Лотара Саррин сказала ему, где охотиться. Она загрузила местоположение девяти разных точек абордажа по всему левому борту «Завоевателя», а остальное сделали сообщения о потерях по воксу. Они имели дело примерно с девятью десятками Ультрадесантников, субанализ уточнял прогнозируемые потери с учетом плотности экипажа и предполагаемого реагирования корабельных солдат в каждой точке контакта.

Лорке остался с Кридалом и Нерасом, поскольку те пребывали в наихудшем состоянии. Им были нужны указания и приказы.

Прочие Раненые рассредоточились, с топотом расходясь по кораблю. Лорке и капитан Саррин поручили им возглавить оборону, хотя в воксе продолжали раздаваться сообщения, что Ультрадесантники вырезают смертный экипаж и посланных на защиту корабельных бойцов.

Коридоры были устланы телами. Если догадки ветерана имели какое-то значение, Лорке полагал, что прогнозируемые потери экипажа чрезвычайно велики. Вторгшиеся Ультрадесантники знали, что их жизни кончатся на этом корабле, но такое количество воинов запросто могло перед смертью разорвать флагман на части.

Так что они двигались быстро. Невзирая на отвратительность этого, Лорке пришлось отдавать стрелковым группам боевиков приказы стоять и погибать, задерживая отделения эвокатов достаточно долго, чтобы его дредноуты вообще смогли догнать абордажников.

Впрочем, космодесантники не отличались прочностью, как только оказывались в пределах досягаемости когтей.

Он почти не обращал внимание на убийства. Его главным образом заботили вопросы касательно этой безумной войны против Императора и его царства. Как Легион стерпел чистку собственных рядов? Как они безнаказанно расправились с братьями на Исстване III? Как смогли предать свой род? Псы Войны — и впоследствии Пожиратели Миров — были Легионом, в первую очередь основанным на братстве. Они учили ему на гладиаторских аренах, собирая воинов с разных миров, сковывая их вместе и заставляя драться парами.

Так как же дошло до такого?

Ангрон.

Ангрон и Гвозди.

Во время Великого крестового похода примарха долго искали. Псы Войны становились свидетелями того, как другие Легионы впервые воссоединяются со своими примархами, и их не миновала печальная зависть.

Ходило множество домыслов — от тревожных перешептываний, что примарх может быть уже мертв, до надежды, что он окажется воином и полководцем, способным поспорить с Гором, Жиллиманом, Дорном или Львом.

А затем они, наконец, нашли его на том мерзком захолустном мире. Его первой и наиболее сомнительной славой стало то, что он оказался единственным примархом, кто отверг доброту Императора и отвернулся от завоевательских притязаний Империума. Ангрона, повелителя обреченной армии рабов, абсолютно не заботили мечты и триумфы всей галактики. Он хотел лишь умереть с мятежниками, которые спаслись вместе с ним из гладиаторских ям. Оборванное войско его братьев и сестер пряталось в горах в компании птиц-падальщиков и снежных медведей, ожидая смерти от голода, или же гибели в бою — смотря что случится раньше.

Легиону сообщили о его отказе. Их примарх отверг Императора.

Псы Войны не питали к Ангрону ненависти за его выбор. Они боготворили его за это. Какой примарх лучше понимает узы братства, чем тот, кто отвернулся от Императора, от Империума, от самой жизни — ради того, чтобы умереть плечом к плечу с сородичами?

Однако Император не дал ему выбора. Ангрону предстояло вести Легион во имя Империума, хотел он того, или нет.

К моменту, когда они вышли на орбиту никчемной планеты Ангрона, Лорке дремал в первой из необходимых передышек. Впрочем, его разбудили. В последовавшие за приходом Ангрона недели разбудили всех первых. Легион еще не знал столь важных событий.

Тогда Магистром Легиона был Гир. Славный Гир. Один из лучших бойцов на топорах. Надо признать, что он не отличался даром вдохновения у стола планирования, однако смог превратить свою туповатость в добродетель, так же как и жестокость.

Он умер в ту же ночь, когда примарх присоединился к Легиону. Их новый отец убил его в неуправляемой скорбной ярости, которая поначалу овладела Ангроном.

Но в те дни Гвозди считались достоинством. Ни один из новонареченных Пожирателей Миров не признал бы факта, что их примарх несет проклятие из тех лет, что он провел на родном мире. Они концентрировали внимание на его отваге, силе и скорости, которые давали имплантаты археотеха, и когда примарх потребовал от сыновей лечь под клешни технодесантников и ножи апотекариев, мало кто устоял перед возможностью разделить с благородным отцом славную боль.

После того, как Гвозди были вбиты, все изменилось.

Когда-то известные своим братством Пожиратели Миров теперь стали в первую и главную очередь знамениты своей дикостью. Начали поступать донесения о том, что Легион несет чрезмерные потери, сражаясь без тактики, словно орда, и что силы Имперской Армии просят о помощи другие Легионы, когда на зов откликаются Пожиратели Миров. Планеты предпочитали лучше сдаться, чем встречаться в бою с XII Легионом, однако война обходила стороной не всех сложивших оружие. Гвозди притупляли все прочие удовольствия, пока бурное жжение адреналина не стало единственным возможным переживанием помимо тусклых отголосков эмоций. Переделанные мозги не позволяли испытывать удовольствие вне битвы.

Миры истекали кровью. Миры пылали. Миры умирали.

Говорили, что Император был… как там это называли? Недоволен. Какое слово. Такое деликатное, если учесть последовавшее безумие.

Имперские записи утверждают, что к Ангрону приходили два примарха, и оба заявляли, будто их послал Владыка Человечества. Первый прибыл вскоре после встречи Ангрона с Легионом. Перед появлением второго прошла почти сотня лет. Но к тому моменту стало уже слишком поздно.

Первым был Русс. Он пришел и привел Волков. Они уже тогда именовали себя палачами Императора. Наделяли ли его этим титулом? Все сомневались, и в особенности — примархи и их Легионы. Почему Космические Волки? Лорке еще помнил аргументы, звучавшие из уст всех. Волки уступали Ультрадесанту численностью, а Руссу недоставало беспристрастной мудрости Жиллимана. У них не было шестого чувства, широко распространенного среди Тысячи Сынов, а Волчий Король не имел обширных познаний Магнуса Красного. Они были лишены свирепости Пожирателей Миров, стойкости Гвардии Смерти, и из всех двадцати Легионов лишь один обладал величием, репутацией и победами Лунных Волков. Что еще убедительнее, лишь у одного Легиона был Гор, Первый Примарх, о котором даже ходили подозрения, будто однажды его провозгласят Наследником Императора.

Но истина искажалась в зависимости от того, кто вел рассказ. Русс играл эту роль так, словно она принадлежала ему от рождения. Что имело значение после такого выбора? Ничего. Совсем ничего.

Они встретились в Малкойе, на полях за мертвым городом с тем же названием. Пожиратели Миров, потрепанные и истекающие кровью после приведения Генны к согласию, выстроились нестройными рядами перед собравшимся Легионом Космических Волков. Примархи стояли перед своими воинствами в доспехах и с оружием в руках — Ангрон, залитый кровью и покрытый свежими ранами, и Леман Русс в великолепной броне цвета штормов его бурной родины.

Лорке стоял рядом с Ангроном, так же как и Кхарн с прочими капитанами. Даже находясь в ходячем гробу, он был поражен величием вида Русса. Это было существо, генетически запрограммированное на совершенство: отражение возлюбленного человечеством царственного идеала. Русс излучал властность безо всяких усилий, не нуждаясь в позерстве или притворстве. По всем признакам он должен был бы быть варваром — от растрепанных светлых волос до обветрненной на морозе кожи, которая делала его на вид гораздо старше своих лет. И при всем этом, он не вызывал насмешки. Он превратил варварство в контролируемую черту — нечто благородное, что можно понять и обуздать, а вовсе не состояние примитивного регресса. Леман Русс воплощал динамизм жизни, свободной от оков цивилизованности. Примарх олицетворял силу, целеустремленность и мужество посреди всеобщей серости неизбежного застоя. Он был волком не по тому, как сражался, выл и собирал своих людей в стаи. Он был волком по тому, как жил, вечно напоминая о полной сил и искренней дикости, которая лежит в основе всей жизни. С улыбками шептали, будто генокод VI Легиона был испорчен собачьей кровью. Лорке верил в это. Вид Лемана Русса вызвал у него желание снова дышать и что-то чувствовать помимо неуютной млечно-холодной тесноты его амниотической утробы-гробницы. Он никогда не ощущал себя настолько мертвым — ни до того, ни после.

Волчий Король явился не для того, чтобы дискутировать или обмениваться любезностями. И тем не менее, Лорке помнил, как примарх уважительно кивнул.

— Магистр Легиона, — произнес Русс.

Железное тело Лорке не было приспособлено для почтительности, но он наклонил корпус в неуклюжем поклоне.

— Великий Волк, — отозвался он. — Я больше не Магистр Легиона.

Русс улыбнулся. Кривая улыбка мельком приоткрыла блеск белоснежных зубов.

— Тем прискорбнее. Будь ты им, мое присутствие, возможно, не потребовалось бы.

Наконец, Ангрон заговорил. В отличие от Русса, его дикость не сдерживал здоровый динамизм. У него не было харизматичной ауры жизни и пыла. Он был богом войны: изломанным, опасным и — хуже всего — ненадежным. Гвозди заставляли его левый глаз рывками открываться и закрываться в безумном моргании.

— Он тебя послал? — спросил Пожиратель Миров.

Русс не ответил. Его молчание вызвало у Ангрона улыбку, хотя в ее уродливом разрезе не было веселья.

— Не посылал, да? Император и Гор вместе странствуют среди звезд, и все это их не заботит. Ты пришел покарать меня потому, что думаешь, будто это твой долг.

В те былые годы у Ангрона был его первый топор, предшественник всех остальных. Примарх называл его Оставляющим Вдов. Ему было суждено сломаться в тот самый день и больше не быть использованным.

Русс держал Пасть Кракена, свой громадный цепной клинок с зубьями какого-то фенрисийского морского дьявола из многочисленных мифов того мрачного мира. Ветер играл его мокрыми волосами, бросая пряди золотистой гривы на лицо. Глаза цвета тающего льда не отрывались от налитых кровью глазных яблок на покрытом кабелями черепе Ангрона.

— До меня доходят сообщения, Ангрон. Слова командующих и капитанов, которые пострадали, оказавшись рядом с тобой. Солдат, вынужденных сражаться без приказов и теряющих сотни там, где нужно было умереть лишь десяткам. Твои союзники рассказывают о резне, которую собственноручно учинили над ними твои же сыновья. Сообщение за сообщением, очевидец за очевидцем. Все это доходит до меня, и я гадаю, брат — что же мне делать?

Вокруг примархов кружили два громадных волка. У них была белая шерсть, присыпанная серой пылью. Один щерился, как всегда щерятся волки, которым угрожают: демонстрируя влажные от слюны клыки, прижав уши и пристально вглядываясь. Другой просто прохаживался, наблюдая за беседующими божками, и в его темных глаза отражался свет заходящего солнца. Спокойный зверь оказался возле Русса, и полководец запустил закованные в броню пальцы в густой мех.

— Я не твой лакей, чтобы меня судить, — заявил Ангрон. Он стиснул железные зубы, и кибернетические кабели, образующие технологичные косички, натянулись. — И у тебя нет власти надо мной. Ни над кем из нас.

Русс снова улыбнулся.

— И все же я здесь.

— Чего ради? Устроить войну, которая погубит оба наших Легиона? — Ангрон провел по лицу израненной рукой, словно этот простой жест мог снять боль. — Уходи. Уходи, пока не случилось ничего такого, о чем ты пожалеешь.

Ветер усиливался. Лорке чувствовал лишь глухой шепот его контакта с железной оболочкой, но он рвал знамена, поднятые над строем Космических Волков.

Русс снова заговорил, в его светлых глазах не было колебаний.

— Хирургия должна прекратиться, Ангрон. Этого хочет сам Император. Бойни закончатся здесь и сейчас. Посмотри, что ты сделал с этим миром.

— Очистил его.

— Вырезал. Опустошил. Генна очищена от всей жизни. Ты хочешь, чтобы это деяние было записано под твоим именем, когда будут возводить статуи в честь Великого крестового похода?

Ангрона совершенно не заботили статуи, о чем он прямо и заявил.

Русс покачал головой.

— Ты не можешь странствовать среди звезд в этом бешенстве только потому, что слишком испорчен для понимания искусства войны. Имплантирующую хирургию следует обратить вспять. Твои сыновья сдадутся моим и вернутся на Терру. Когда мы достигнем Дворца, будут приняты все меры, чтобы изъять эти паразитические машины из разумов твоих людей.

Невзирая на спазмы, истерзанные глаза Ангрона широко раскрылись в изумлении.

— Ты думаешь, будто у тебя есть надо мной какая-то власть? Думаешь, что можешь угрожать мне и рассчитывать просто уйти?

— Да, думаю, что это вполне вероятно.

Ангрон ухмыльнулся, пусть и вымученно.

— А если ты умрешь?

Ветер подхватил плащ Русса, сделанный из волчьей шкуры.

— Несколько лет назад Лоргар написал одну вещь, которая дает мне пищу для размышлений каждый день и ночь с тех пор, как он поделился ею со мной.

Пожиратель Миров фыркнул, демонстрируя свое мнение относительно измышлений набожного братца-писаки, но это не смутило Русса.

— Недостаточно распознать порчу, — процитировал он. — Ей должно противостоять. Недостаточно осознать невежество. Ему должно бросать вызов. Вне зависимости от победы или поражения, важно биться за ценности, которые мы завещаем человеческой расе. Когда галактика, наконец, станет нашей, то мы останемся с никчемным трофеем, если в последний день водрузим последнюю аквилу на последнем мире, заведя человечество в моральную тьму.

Ангрон слушал, но его это мало заботило. Даже тогда он был упрям и испытывал злобную гордость от собственной изолированности.

— Лоргар воюет пером, — произнес он, — но галактику не приструнить грубой философией. Ваши идеалы бессмысленны.

— Мы сражаемся за идеалы, брат, — интонация Русса стала более холодной. Он принял решение, и его голос застыл.

Ангрон сочно и искренне расхохотался.

— Какое прелестное вранье! Мы сражаемся за то же самое, за что всегда сражались люди: за землю, ресурсы, богатство и тела, которые скармливаем жерновам промышленности. Мы сражаемся, чтобы заставить умолкнуть всякого, кто осмеливается набрать воздуха и прошептать мнение, отличное от нашего. Мы сражаемся потому, что Император хочет заполучить все миры. Ему ведомо лишь рабство, прикрытое безобидным покровом согласия. Сама идея свободы — кошмар для него.

— Изменник, — прошипел Русс.

Ангрон стоял наготове, продолжая ухмыляться.

— Даем ли мы выбор тем, кого вырезаем? Подлинный выбор? Или же мы передаем, что они должны бросить оружие в пламя мира и склониться лицом в грязь, будто нищие, благодаря нас за культуру, которую мы им навязываем? Мы предлагаем им согласие или смерть. Почему же я изменник, волчок? Я дерусь так же, как ты, и столь же верен. Я исполняю требования тирана.

— Мы предлагаем им свободу, — процедил Русс сквозь стиснутые зубы. В его глазах ярко сияла луна. — Ты уродуешь собственных сыновей и лишаешь их разума, а теперь вещаешь про тиранию Императора? Неужто ты настолько зашел в своих заблуждениях?

Улыбка Ангрона померкла, угасая. Казалось, его лицо обмякло, глаза глядели мимо Русса. На подергивающемся от боли лице читалось поражение.

— Леман Русс с Фенриса, ты свободен потому, что твоя свобода совпадает с волей Императора. На каждый раз, когда я веду войну с мирами, угрожающими продвижению Империума, приходится один раз, когда мне велят покорять мирные планеты, которые хотят лишь того, чтобы их оставили в покое. Мне велят уничтожать целые цивилизации и называть это освобождением. Велят требовать у этих новых миров отдать миллионы мужчин и женщин, чтобы заставить их взяться за оружие в ордах Императора, и называть это десятиной или набором, потому что мы слишком боимся правды. Мы отказываемся назвать это рабством.

— Ангрон… — зарычал Русс.

— Молчи! Ты уже поугрожал, пес. Послушай хоть раз, как лает другая гончая.

— Ну так говори, — произнес Русс, как будто давая разрешение.

— Я такой же верный, как ты. Мне приказывают омыть свой Легион в крови невинных и грешников, и я это делаю, поскольку в моей жизни не осталось ничего другого. Я это делаю и получаю удовольствие не потому, что мы нравственны или праведны — или полны любви и хотим просветить темную вселенную — а потому, что чувствую только вбитые в мой мозг Гвозди Мясника. Я служу благодаря этому «уродству». А без него? Ну, может я был бы более нравственным человеком, на что претендуешь ты. Добродетельным, а? Быть может, я бы взошел по ступеням дворца нашего отца и снес бы ублюдку-поработителю голову.

Оба Легиона напряглись. Тысячи и тысячи воинов крепче сжали болтеры и цепное оружие. Лорке даже сделал шаг назад, и его суставы издали громкий шум во внезапной тишине.

Русс так не колебался. Он выхватил клинок и бросился на Ангрона, но его ударбыл встречен топором Пожирателя Миров. Братья с ненавистью дышали друг другу в лицо.

— Ты забылся, — прорычал Русс. — Ты, холощеный еретик с черным сердцем.

— Я всего лишь честен, брат. Во всем, кроме этого, ты такой же, как я.

— Если ты не видишь пропасти между свирепостью и дикостью, ты безнадежно обезумел, Ангрон.

Пожиратель Миров отшвырнул Русса назад, и Волчий Король пошатнулся.

— Стало быть, я обезумел. Но мы оба знаем, что не наступит тот день, когда ты одолеешь меня в бою.

Несколько секунд примархи неотрывно глядели друг на друга.

Лорке не видел, кто сделал первый выстрел. В последующие десятилетия Пожиратели Миров утверждали, что он произошел из рядов Волков, Волки же приписывали это XII Легиону. У него были подозрения, однако что значила оценка прошедших событий перед лицом катастрофы? Никто из примархов не давал приказа, но два Легиона вступили в бой.

Ночь Волка, как ее называли с тех пор. В имперских архивах она именовалась Геннской чисткой, и там был обойден момент, когда Пожиратели Миров и Космические Волки пустили друг другу кровь. Предмет гордости обоих Легионов и причина тайного стыда. Оба приписывали себе победу. Оба боялись, что на самом деле проиграли.

В следующие десятилетия Лорке пришлось все чаще впадать в сон, чтобы снять нагрузку на скованный мозг и истощенное тело, но он просыпался достаточно часто, чтобы замечать, как с годами Ангрону становится хуже. Перемены происходили медленно и едва различимо, но примарх не мог их скрыть. В сущности, он даже не пытался.

Всякий раз, когда Лорке просыпался, ступал на палубы «Завоевателя» и присоединялся к братьям в Великом крестовом походе, он видел, что примарх страдает от укусов ненавистных имплантатов. Вызванные Гвоздями приступы становились тяжелее и чаще, а боль длилась дольше.

Хуже того, это распространялось по Легиону. В сравнении со сверхъестественной физиологией примарха мозги легионеров были почти что человеческими, и утрата самоконтроля происходила быстрее. Лорке наблюдал за ней с любопытной смесью бесстрастности и виноватого сострадания, замечая очередную глубину падения при каждом пробуждении. Казалось, что длительная концентрация стала для них тяжелой задачей. Они меньше смеялись и все больше доверяли обслуживать свои доспехи рабам Легиона. Их внимание сузилось, вечно блуждая в ожидании следующей войны.

И все же братские узы в основе Легиона оставались крепки, и было по-настоящему значимое испытание. Пожирателей Миров все так же сковывали вместе на аренах, и они сражались под ликующие крики братьев. Они выходили туда без доспехов, в одних набедренных повязках, чтобы показать, что не боятся крови, и что все воины будут биться на равных.

XII-й даже открывал свои арены для отпрысков других родов, если речь шла об особенно заслуживающих этого легионерах. Сигизмунд из VII-го объединился с триарием Делварусом, и эти двое выиграли все схватки, в которых участвовали — всегда до первой крови, и никогда не дольше половины минуты. Никто не мог тягаться с ними. Даже близко не стоял.

Амит из Кровавых Ангелов бился в паре с Каргосом, и мало кто хотел выйти против Расчленителя и Плюющегося Кровью. Было известно, что они всегда минуют первую кровь и третью кровь — вплоть до сангвис экстремис. Казалось, им не чужды никакие грязные трюки, и каждый их бой был насмерть.

А потом был Аргел Тал. Лорке впервые увидел Несущего Слово на арене в паре с Кхарном. С первой же секунды, когда их сковали, и они шагнули в зал, в кольцо наблюдающих воющих гладиаторов, Лорке знал, что они проиграют больше, чем когда-либо выигрывали.

Кхарн бился равнодушно, и мало кто из Пожирателей Миров хотел встать рядом с ним. Лорке мог сразу сказать, что в лице Аргела Тала он встретил родственную душу, которая беззвучно смеялась над той же шуткой. Несмотря на явно заметное смертоносное изящество и связывающее их непринужденное братство, ни один из них не воспринимал схватку всерьез. Они не находили в аренах ничего почетного — только способ развеяться и повеселиться. Когда они проигрывали — а так случалось почти каждый раз — это всегда происходило без злобы, несмотря на яростное упорство поединков в железном чреве «Завоевателя».

Как-то раз Сигизмунд опрокинул Кхарна на палубу всего через семь секунд, и в тот же миг Делварус пустил первую кровь из обнаженной груди Аргела Тала. Стерпев насмешки и хохот товарищей, Пожиратель Миров и Несущий Слово стукнулись скованными запястьями в боевом жесте уважения Легионес Астартес, и повторили это с противниками. Традиционный салют для хорошей схватки, выигранной честным путем.

— Ты бесполезен, — сказал Делварус с улыбкой на губах, но не в глазах.

— Это так, — согласился Аргел Тал, — когда от этого не зависит моя жизнь.

Он говорил на награкали, исковерканном наречии Пожирателей Миров. Рожденный на трех дюжинах миров Легион нуждался в новом общем языке. Аргел Тал изъяснялся на нем со странной мягкостью и почти что ученой интонацией.

Делварус ухмыльнулся.

— Кхарн тоже так оправдывается.

— Это верно. Однако Кхарн — советник вашего примарха, и его имя известно во всех Легионах. Имя же Делваруса выкрикивают здесь и только здесь.

— Ты на что-то намекаешь, Несущий Слово?

Темные глаза Аргела Тала блеснули во мгле.

— Мне казалось, что я сказал прямо, но если тебе так больше нравится, то да — можно сказать, что «намекаю».

Делварус был одним из немногих Пожирателей Миров, кто не брил голову. Неудобство от волос в шлеме не имело значения, он бы ни за что не срезал длинные черные пряди. На арене он их распускал, и, заново связывая их после слов Аргела Тала, он поочередно оглядел Несущего Слово и Кхарна.

— Ну, тогда насмерть. Сангвис экстремис.

И Кхарн и Сигизмунд воспротивились. Черный Рыцарь отказался по соображениям чести, из-за греховности убийства брата из другого Легиона. Кхарн же покачал головой и провел пальцами вдоль лезвия лишенного зубьев топора для поединков.

— Будет неправильно лишить триариев капитана. Лучше выплесни злость в другом месте, Делварус.

От этого зрелища тревога Лорке ослабла, как и всегда, когда он видел, что схватки на арене все еще лежат в основе связующих уз Легиона. Однако на поле боя Пожиратели Миров менялись. Предостережение Русса осталось без внимания. Все чаще и чаще Ангрон уходил с тактических инструктажей до момента принятия решений. Он ни разу не ссылался на головную боль, но в этом не было нужды. Его сыновья не были слепыми. Кроме того, они чувствовали ту же боль, которая постоянно разрасталась у них внутри черепа, словно раковая опухоль. Когда-то XII-й уделял логистике столько же внимания, как любой другой Легион, но вскоре они начали бросать людей на вражеские твердыни, не думая о потерях среди гражданских, не говоря уж о собственных жизнях. Они уходили вперед от намеченных точек пополнения, опережая тяжелую бронетехнику и не заботясь о горькой цене каждой победы, пока текла кровь.

— Магистр Легиона.

Прежний титул вырвал его из праздных дум. Лорке пришлось пригнуться, чтобы пройти через арку коридора в следующее помещение, где ожидали младшие дредноуты. Нерас с треском произнес его имя по воксу.

— Слышите? — прогремел Нерас через динамики железного тела. У приземистой горделивой оболочки не было саркофага спереди. Лобовой броне Нераса придали форму изукрашенного шлема с Т-образным визором. По обе стороны от него на покатой бронированной обшивке были вытравлены кислотой изображения побед воина.

— Слышу, — ответил Лорке. Шаги в коридоре впереди. Слишком тяжеловесные для смертного.

Он коротко глянул на свои массивные металлические кулаки, как будто все еще был жив, и ему требовалось перезарядить болтер. Громадные перчатки были запятнаны кровью, из-под уцелевших пятен краски проглядывал серебристо-серый металл. До этого вечера ему еще не доводилось убивать Ультрадесантников. Теперь же он лично сразил четверых, а прочие Раненые преумножили собственный счет.

Кулаки включились от усилия мысли. Единственным изъяном была крохотная задержка между желанием и активацией. Они окутались мерцающим и гудящим энергополем, и кровавые потеки, присохшие к вооруженным рукам, запузырились и исчезли.

— Отправляйся на мостик, — произнес он. — Я разберусь с этим отребьем и направлюсь на основную инженерную палубу. Удерживай стратегиум до моего возвращения. А теперь иди, во имя Имп…

Из корпуса Нераса раздался скрежет движущихся приводов. Своего рода смех.

— Старые привычки, — рыкнул дредноут.

— Ступай, — распорядился Лорке.

Наконец, мертвецы разделились и двинулись по коридорам, которые были знакомы Лорке, как сама его жизнь. Корабль — в те времена, когда носил имя «Твердая решимость» — находился под его командованием.

— Они в безопасности.

Возле Кхарна снова возникла драконья тень, золотой клинок с гудением жег воздух широкими дугами. Везде, где проходил меч, оставался морской соленый запах озона.

— Где? — спросил Пожиратель Миров. Небо над ними разрывали птичьи крики одноместных истребителей «Кречет». Вокруг Пожиратели Миров и Ультрадесантники продолжали убивать друг друга, устало обмениваясь ударами. Лицо Кхарна покрывал пот, разъедавший глаза, он ощущал боль и неловкость в налитых свинцом конечностях. Земля была обильно устлана телами мертвых и умирающих, что делало работу ног опасной. Все воины беспрестанно поскальзывались на скользком от крови керамите трупов, лежавших под ногами.

— В безопасности, будь ты проклят. В моем «Разящем клинке», — Аргел Тал свел крылья с треском поймавших ветер парусов. Кхарн на долю секунды заметил, как они крепко прижимаются к спине Несущего Слово. Обе демонических конечности были изодраны и окровавлены.

— Кхарн! — услышал он свое имя поверх творящегося хаоса.

Вытерпеть. Выжить. Сражаться. Он бил своим оружием, нанося удары в неприкрытые сочленения и отшибая чужие клинки в сторону, если это требовалось.

— Кхарн! — снова выкрикнул голос. — Сразись со мной, трус!

Аргел Тал рассмеялся.

— Кто-то знает, что ты здесь.

— Больше дерись и меньше шути, — Пожиратель Миров наотмашь отпихнул одного из противников вбок, но пошатнулся, когда подошва поехала по покатому наплечнику мертвого воина. Потеряв равновесие, он стал легкой добычей — небрежный парирующий удар переломил цепной меч пополам, и зубья с направляющими рассыпались, будто игральные кости. Его оппонент оттолкнул его щитом на Аргела Тала, и они оба оступились.

Несущий Слово ударил крыльями и превратился в размытое пятно, клинок-реликвия перехватил удар, который должен был оборвать жизнь Кхарна. Ультрадесантник и Гал Ворбак столкнулись, и энергетические клинки заскрежетали, рассыпая дождь радужных искр. Патовая ситуация длилась мгновение, не больше, а затем сила Аргела Тала начала отжимать эвоката назад. Тот пытался не отступать, и его подошвы визжали о камни.

Глазные линзы Аргела Тала вспыхнули нездоровой хрустальной синевой. Его доспех начал пульсировать болезненным жаром предсмертной лихорадки зачумленного, и воин произнес три слова на языке, который влился Кхарну в уши и сложился в огненные буквы по ту сторону глаз.

— Eshek’ra mughkal krikathaa.

Кулаки Ультрадесантника разжались, и меч выпал. Прежде чем воин смог среагировать или хотя бы проявить свои эмоции, его голова в шлеме слетела с плеч. Аргел Тал ударил обезглавленное тело сапогом в грудь, опрокинув его на землю к братьям, где ему было самое место.

Кхарн почувствовал, как из носа бежит ручеек крови.

— Что это был за язык?

— Я велел ему бросить меч.

— Я не об этом спросил, брат.

Аргел Тал рискнул остаться без защиты, протянув руку, чтобы помочь Кхарну подняться. Пожиратель Миров выстрелил с земли, и плазменный заряд пробил дыру в груди другого Ультрадесантника. Воин рухнул, занесенный для удара в спину Аргелу Талу топор с лязгом упал наземь.

— Детская ошибка, — упрекнул Кхарн брата и самостоятельно встал на ноги, хрипло дыша. — Соберись.

— Кхарн! — снова раздался вопль.

Центурион выругался на награкали.

— Да кто это кричит? — добавил он на готике.

Ответ дал Аргел Тал. Он указал золотым клинком в гущу схватки, где к ним прорубался офицер Ультрадесанта в плаще и с плюмажем на шлеме. Воину не требовалось, чтобы его люди рассекали море врагов. Он приближался ровным шагом, наклонив шлем, держа в одной руке силовой меч, а в другой гладий. Кхарн наблюдал, как он выпотрошил одного из разрушителей Скане взмахом меча, в то же время вогнав гладий в горло другому Пожирателю Миров. Оба клинка вырвались из тел умирающих воинов в идеальном порядке, как раз чтобы перехватить удар топора и отвести его в сторону, не блокируя. Пожиратель Миров отвел руку для еще одного замаха, который был вторично парирован. Воин дернулся назад, гладий капитана погрузился ему в живот и вышел обратно, как раз когда меч пронзил грудь.

Хотя Кхарн и находился посреди бури, но все равно благоговейно выдохнул. Идеальное изящество. Идеальная плавность. Идеальная экономия движений, равновесие и приложение силы.

Он должен был сразить его. Что за трофей получится из его шлема.

— Он мой, — произнес Кхарн. — Мой.

Капитан не мог этого услышать, однако он тоже поднял меч и ткнул им в сторону Кхарна, отмечая противника. Снова раздался крик «Кхарн!», усиленный воксом шлема с респиратором Мк-IV.

— Думаю, может оказаться, что это ты — его, — Аргел Тал ухмылялся, и его зубы белели на смуглом лице.

— Займись его почетным караулом, — сказал Кхарн.

Несущий Слово глянул на алебардистов, сопровождавших капитана. Шлем каждого из них был увенчан плюмажем из белого конского волоса.

— Их четверо.

— Несомненно, — Кхарн ногой подбросил с земли упавший цепной меч, забрав окровавленный клинок у одного из мертвых братьев. — Так что удачи тебе.

Он услышал, как крылья Аргела Тала развернулись, снова издав треск парусины, но сам уже бежал вперед. Ультрадесантники расступались, поднимая оружие в оборонительную позицию и пятясь назад, чтобы направить его к капитану эвокатов. Пожиратели Миров, напротив, продолжали бросаться на мечника только для того, чтобы тот позорной легкостью сразил их и оттолкнул ногой в сторону. На бегу Кхарн представил себе презрение, ясно читаемое на лице офицера под синим шлемом.

Произошел новый прилив адреналина, и Гвозди испустили импульс удовольствия, который казался умиротворяющим, словно приложенный к ожогу лед.

— Кхарн, — на краю ретинального дисплея вспыхнула мутная пикт-трансляция. — Кхарн, «Завоеватель» снова на орбите, но мы еще…

— Не сейчас, Лотара.

— Но…

Чтобы отключить ее образ и блокировать сигнал, хватило одной раздраженной мысли. Проклятье, в Легионе были и другие офицеры. Офицеры, у которых нет дел по горло в лице вражеских героев. Можно же докучать им.

Он знал, что это говорят Гвозди. Это его не заботило.

Эвокат откинул потемневший от пыли белый плащ и швырнул его наземь. Почетный караул перехватывал Пожирателей Миров, которые продолжали пытаться дотянуться до капитана, и рубили их на куски взмахами алебард. У Кхарна внутри вспыхнула мелочная зависть. Такое единство движений, такая дисциплинированная командная работа. Когда Пожиратели Миров атаковали, то разбивались на едва связанные друг с другом стаи, полагаясь на свирепость и личную силу, а не на тактическую сплоченность. Это зрелище напоминало, какими они могли бы быть — и когда-то были — без Гвоздей.

Аргел Тал приземлился посреди четверки почетных стражей, сжимая алебарду и меч руками, которые должны были бы быть в состоянии держать только одно оружие. Ни один человек не смог бы двигаться так, как он. Не смог бы и не один легионер. Он исчезал из-под каждого рубящего и колющего удара, который оборвал бы его жизнь. Вокруг него колыхалась сама реальность, он двигался быстрее, чем могли бы успеть мышцы смертного. Текучесть выходила за рамки ловкости, как будто у него почти не было костей.

Кхарн слышал, как сливающиеся воедино голоса брата насмехаются над воинами, но не мог разобрать слов. По звуку это было не похоже на резкий чужеродный язык, которым Несущий Слово пользовался раньше, и Кхарн, к собственной неожиданности, был ему за это благодарен. Эта мысль была последней перед тем, как он добрался до офицера.

Они столкнулись клинок к клинку на достаточное время, чтобы он различил едва заметное выражение глаз капитана по ту сторону цветных линз.

— Орфео, — выдохнул Ультрадесантник. — Легат Арматуры. Теперь ты знаешь имя воина, который закончит твою жалкую легенду.

— Гор, — отозвался Кхарн. — Магистр Войны Империума. Теперь ты знаешь имя следующего Императора.

Они расцепились, приложив всю свою массу, чтобы сомкнутые клинки разошлись. Оба воина были измотаны многочасовым боем и знали, что глаза ближайших сородичей начинают следить за каждым их движением. Задыхаясь и страдая от боли, они снова вскинули оружие, перестав быть частью всего сражения.

Бывший Магистр Легиона пригнулся под аркой, входя на мостик. Он сбивчиво хромал, волоча неподвижное бремя заклиненной конечности. Болтеры продолжали глухо стучать, что не сулило ничего хорошего. Куда бы он ни посмотрел, палубу покрывали разорванные тела и следы осколочных гранат. Если они это пережили — а он в этом уже не был уверен — корабль придется ставить в сухой док на капитальный ремонт.

В перестрелке виднелись знакомые фигуры. Кридал превратился в однорукую развалину. Пробитый огнем болтеров, он сгорбленно осел у подножия трона Лотары Саррин. Нерас пал и умер во второй раз, весь левый бок железного тела расплавился до состояния податливого шлака после ужасного выстрела испаряющего орудия.

Сама Лотара, вопреки желанию ее личной охраны, присела за консолью орудий третьего порядка и палила по Ультрадесантникам, которые удерживали заднюю часть помещения. Бойцы охраны были одеты в полные комплекты матово-красной панцирной брони с респиратором и очками-дальномерами. Они присели вокруг, окружив ее с пылкой преданностью. Лорке видел, как она отпихнула одного из них локтем, когда он попытался втащить ее обратно за укрытие. При этом капитан даже не перестала стрелять.

Из нескольких сотен членов экипажа стратегиума не менее трех четвертей уже были мертвы, или настолько близки к этому, что их можно было сбросить со счетов. Лорке понял это с первого взгляда, даже не учитывая, что прокручивающийся поток данных ауспика сообщал ему: «мертв», «мертв», «мертв» подсвечивая мерцанием каждый труп в помещении.

Ультрадесантники отвернулись от обилия легкой добычи, глядя на входящего в зал Лорке поверх стволов. Четверо оставшихся удерживали балкон позади стратегиума, и двое из этих четырех были изувечены и стреляли из распростертого положения. Даже лежа, они использовали собственные тела в качестве щита для пригнувшихся позади братьев.

Тело еще одного, уже убитого массированным огнем дробовиков и лазеров, лежало около командного трона, возвышавшегося над бойней, заваленной трупами смертных. Лорке подозревал, что воин погиб, устроив в этом гнезде легкого убийства соотношение потерь сто к одному. Такой резней мог бы гордиться любой легионер.

Он оставил без внимания ликующие крики уцелевших членов экипажа мостика, начав ковыляющий и скособоченный подъем. Под его поступью содрогался сам мостик, потолочные светильники бились, осыпая гравированную броню дредноута стеклянным дождем. Сложнее было игнорировать восторг Лотары — он слышал, как она гортанно ругается на награкали: «Вышвырни этих сучьих ублюдков с моего корабля!».

Болты разрывались об атомантический щит. Бурлящий заряд плазмы растекся по энергетическому экрану, на мгновение залив его маслянистым радужным свечением, и растворился в безвредный пар. Лорке принимал натиск в лоб, шагая вверх по ступеням. Несмотря на хромоту, суставы с жужжанием пели скрежещущую песню, и он заставлял железное тело двигаться все быстрее и быстрее.

Щит лопнул, когда он подошел вплотную. Поле отключилось с финальным судорожным всплеском, от которого по наспинной силовой установке расползлись змеящиеся разряды электричества. Это ничего не значило. Абсолютно ничего.

Он раздавил первого ползущего Ультрадесантника массивной ногой, сплющив керамит воина в искореженный металлический блин и размазав по палубе биологические останки. Болты застучали по броне, покрыв его подпалинами, сбив тонкие схемы ретинального дисплея, но не лишив зрения полностью. Царапины. Поверхностные раны, если точнее выразиться. Лорке потянулся к двум следующим воинам, и встроенные в кулаки комби-болтеры открыли огонь с неприятным дребезжанием, даже когда он рванулся, чтобы отшвырнуть врагов в сторону. Он схватил обоих и начал давить.

Ультрадесантник в левом кулаке умер еще до того, как попал в захват. Его насквозь прошил залп комби-болтера. Тем не менее, дредноут встряхнул свежий труп, переломав конечности и шею, а затем швырнул его на палубу через весь мостик.

Оказавшийся в правой руке умирал несколько секунд, с тщетным упорством продолжая кричать и сопротивляться медленно сжимающимся пальцам. Раздался финальный мясной хруст, воин обмяк, и из растерзанного тела хлынула кровь. Лорке бросил органические останки туда же, куда и предыдущего.

— Ты, — сказал он последнему Ультрадесантнику. На мостике «Завоевателя» еще никогда не звучало столь невозмутимой и звучной угрозы.

Воин полз назад, будучи не в состоянии бежать из-за ран в колене и животе. Сопротивляясь до самого конца, он поднял свою плазменную пушку. Магнитные катушки засветились, стали ярче, а затем начали фосфорецировать.

Лорке вырвал ее из руки воина и сжал железные когти, без колебаний уничтожив бесценное оружие. Накапливаемая мощь вырвалась наружу потоком жидкого бело-синего пламени, которое вгрызлось в руку дредноута. Ретинальные показатели температуры подскочили вверх под аккомпанемент предупреждающих рун. Глядя сквозь них, Лорке потянулся вниз и схватил отползающего Ультрадесантника за ногу.

Рывок, поворот сервоприводов запястья, и позвоночник легионера с хрустом превратился в бесполезные костяные осколки. Лорке отбросил парализованную жертву в направлении толпы членов экипажа, вооруженных табельными пистолетами и обнаженными ножами. Те набросились стаей, заканчивая работу дредноута.

Он слышал, как Ультрадесантник закричал, но всего один раз. Не от страха, а от боли при разрезании на куски. Несомненно, достойно уважения.

Лорке прошел мимо стола центральной системы ауспика, где тряслась на аугметических суспензорных кабелях безногая молодая женщина, хирургически встроенная в сканирующую аппаратуру. Ее невидящие глаза были широко раскрыты. Он мог только гадать, как она осталась в живых, находясь в самом центре перестрелки. Ее трясло от шока, соединявшие ее голову с потолком провода и кабели дребезжали. Лорке чуть было не протянул руку, чтобы успокоить ее, но вспомнил, как выглядит. Мертвецы, замурованные в громадных телах из сочащегося маслом железа, как правило, не слишком успокаивают перенесших травму.

Он прошел мимо, подковыляв к Лотаре, которая вставала из-за укрытия в сопровождении чрезмерно бдительных охранников.

— Капитан Саррин.

— Лорке, — она вытерла лоб рукавом и выгнула шею, глядя на него снизу вверх. Она едва доставала ему до бедра.

— Это были последние.

— Благодарю, Магистр Легиона.

Он уже почти произнес: «Мне нужно отдохнуть», но спохватился, прежде чем фраза раздалась из переговорной решетки.

— Я отправлюсь на ремонт, — сказал он вместо этого, а затем запнулся. — С вашего разрешения.

Она кивнула, видя, что на мостике воцаряется жутковатое опустошенное спокойствие. В чем-то оно было хуже перестрелки.

— У меня тут есть кое-какие дела, — словно только что вспомнив об этом, она прокашлялась и задала вопрос. — Сколько ваших братьев еще гуляют по палубам?

Он произвел вокс-подсчет, опираясь на жизненные показатели, поступающие на ретинальный дисплей.

— Трое, — произнес он. — Включая меня.

Ее кожа побледнела от чего-то вроде чувства вины.

— Спасибо, Лорке. Передайте мою благодарность и им.

Он поклонился — этот жест не вязался ни с железной оболочкой класса «Контемптор», ни со связанным с нею воином — и оставил мостик в ее распоряжение.

Рассеянность — злейший враг воина. Кхарн не раз бросал взгляд на обилие надписей на доспехе Орфео, непроизвольно читая одну-две подробности. В послужном списке капитана были такие кампании в Восточном Пределе, о существовании которых Кхарн вообще не знал. Ничего удивительного, что XIII-й провозгласил своим царством пять сотен планет.

Нельзя парировать силовой клинок цепным мечом. Сделать так один раз — испытать удачу, сделать два — все равно что просить тебя разоружить. Энергетическая корона первого разнесет второй на куски. Цепные клинки даже в самых лучших случаях плохо годились для парирования: всегда существовал риск, что они лишатся зубьев при ударе под неправильным углом.

Находясь в невыгодном положении с цепным мечом и гладием, Кхарн должен был бы обороняться, но землю плотно устилали трупы и лишившееся хозяев оружие. Едва ли прошло хотя бы двадцать ударов сердца, а он уже сумел забрать силовой меч павшего Ультрадесантника. Пожиратель Миров ухмыльнулся и вдавил активационную руну, моргнув, чтобы прочистить глаза от жгучего пота. На серебристой стали зазмеились молнии, которые волнами расходились от генератора в эфесе и растворяли пыльную кровь, замаравшую клинок.

Двое снова сошлись, оба были вынуждены сражаться, исходя из возможностей оружия. Орфео занимал ведущую позицию, нанося своим длинным мечом серии рубящих ударов по дуге. Он использовал гладий-дагу, чтобы парировать, а не делать выпады. В качестве колющего оружия от нее был бы толк только при смертельном ударе в живот.

Два длинных клинка Кхарна давали ему превосходство в досягаемости, но преимущество цепного меча было в лучшем случае сомнительным. Оружие было бесполезно против усиленного керамита капитана, и уже теряло зубья, отводя редкие выпады короткого меча. Было почти забавно, что теперь все остальные воины избегали их, освобождая место для схватки двух командиров. Каждое столкновение силовых мечей сопровождалось вспышкой энергии. Кхарн потерял счет времени, полностью сконцентрировавшись на бое.

— Это тебе не топор, — в какой-то момент усмехнулся Орфео. Он парировал очередной режущий удар Кхарна, и Пожиратель Миров услышал по голосу, что другой воин улыбается. — Посмотри, как ты управляешься с этим клинком. Постоянно подставляешь лезвие. Как ты заработал свою репутацию, Кхарн? Кто тебя учил сражаться так, словно все враги — дрова, которые нужно порубить?

Кхарн ответил тремя взмахами со всей скоростью, на которую были способны пылающие мускулы. Все они были с лязгом заблокированы или отведены в сторону.

— Лорке, — сказал он. — Магистр Легиона Псов Войны.

Клинки снова сцепились, и Кхарн обнаружил, что рад секундной передышке. Он попытался восстановить дыхание, но Орфео размашисто крутанулся и вырвался, немедленно обрушив на него очередной шквал ударов.

— Лорке мертв, — произнес Орфео через решетку шлема. — Лорке погиб на Джератау.

Кхарн пятился, нащупывая вал тел под ногами. Сколько он сражался? Могли пройти часы, он бы поверил любому, кто так сказал.

— Ты бежишь от меня, Пожиратель Миров? Великий Кхарн избегает боя?

Прежде чем Кхарн смог ответить, это сделали Гвозди. Они вонзились в череп, дергая нервы мозга и посылая электрическое пламя по кровеносным сосудам. Он закричал, чтобы дать выход боли, и замахнулся на приближающегося Ультрадесантника, нанося верхний удар. Орфео парировал и рубанул понизу.

В боку Кхарна снова вспыхнула боль, и вдоль уже полученной в этот день раны появился второй порез. Издав ворчание, он нетвердо развернулся и опустил клинки как раз вовремя, чтобы отбить выпад, который должен был пронзить его от позвоночника до желудка.

Удар ногой в живот Орфео заставил мечника пошатнуться, однако Кхарн выругался, поскольку упустил замечательный шанс сломать колено. Впрочем, он воспользовался паузой, отступил назад и отбросил лишившийся зубьев цепной меч. Лишившись второго оружия, он крепче сжал силовой клинок.

— Я никогда не был выдающимся мечником, — он попытался произнести это с улыбкой, но Гвозди превратили ее в гримасу, и край рта быстро задергался.

— Брат, — раздались два говорящих одновременно голоса. Кхарн рискнул отвести взгляд от Орфео.

Аргел Тал приближался, складывая крылья. Покрытая гребнями окостеневшая броня поскрипывала. Какая бы тварь ни обитала у него в сердце, она проявляла себя, искажая шлем с серебристым лицевым щитком. Тот приобрел вид ободранного черепа, затем лица Кхарна, а потом самого Аргела Тала, наделив воина посмертной маской, отлитой из серебра.

Подходили и шакальи стаи других Пожирателей Миров. Они наклоняли головы или безмолвно наблюдали.

Казалось, Орфео этого не замечает.

— Обернись, капитан, — тихо произнес Кхарн с вежливым уважением.

Орфео послушался, медленно повернулся и оказался лицом к лицу с армией ободранных и окровавленных легионеров XII-го, которые стояли по колено в синих и белых телах. Позади них облаченные в алое Несущие Слово садились возле трупов, размахивая серебряными ножами. Орфео увидел, как они ворошат павших, распевая на колхидском, выкладывая пророчества из внутренностей или связывая останки Ультрадесантников в боевые тотемы. Раненых выживших уже волокли прочь, чтобы распять на танках XVII Легиона.

— Война окончена, — сказал Аргел Тал.

Орфео снова развернулся к командирам Легионов.

— Ты так полагаешь?

Аргел Тал сделал жест рукой в направлении одинокого чемпиона.

— Думаю, картина говорит сама за себя.

Ультрадесантник кивнул.

— В таком случае я принимаю вашу капитуляцию, — сказал он. Пожиратели Миров обменялись низкими смешками.

Орфео еще не закончил.

— Скажите, зачем вы явились на этот мир?

— Чтобы уничтожить его, — отозвался Кхарн.

— Чтобы заставить его страдать, — поправил Аргел Тал. — Чтобы вопли обитателей Арматуры пронзили пелену и насытили варп. Все это — часть великого хора, поющего по всему вашему ультрамарскому царству.

Орфео покачал головой, и его офицерский плюмаж колыхнулся.

— Безумие.

— Для невежественных, — согласился Аргел Тал. Он говорил мягко и без угрозы, почти с жалостью. — Но скоро ты увидишь, что находится на Другой Стороне. Твои крики вольются в песнь, а дух испарится в Море Душ.

— Безумие, — повторил Орфео.

— Твои братья говорили об отваге, — вмешался Кхарн. — Об отваге и чести.

— А ты толкуешь о бесстрашии, — добавил Аргел Тал, и его речь слилась со словами Кхарна. — Впрочем, макраггская поэзия всегда имела мерзкий привкус.

Орфео перевел взгляд с потрепанной фигуры Кхарна на ужасное создание, в которое превратился Аргел Тал. Он стянул с головы шлем, вдохнул удушливую вонь пылающей родины и в последний раз поднял гладий. Оружие зашипело, когда кровь Кхарна начала выгорать на ожившем клинке.

— Хватит болтовни, изменники. Давайте, попробуйте, чего стоит ступить на Пятьсот Миров. Неважно выживу я или погибну, но это избавит меня от ваших проповедей.

Аргел Тал шагнул вперед, однако Кхарн остановил его.

— Дай мне закончить.

Но тут ближайших легионеров отшвырнула вбок приближающаяся более высокая и громоздкая фигура. Примарх был покрыт сотней ран, которых не чувствовал.

— Нет, — выдохнул Ангрон сквозь липкие зубы. — Дай мне.

11 КОНЕЦ АРМАТУРЫ ТРИАРИИ ВОЗВРАЩЕНИЕ

— Я буду помнить эти крики до самой смерти, — в голосах Аргела Тала не было никакой интонации, что указывало не на отвращение или удовольствие, а просто на дальнейшую перспективу. Если уж на то пошло, он казался утомленным.

Несущий Слово вновь стал самим собой, серебристая посмертная маска исчезла, а крылья влились в керамит доспеха. Только что он шел с Кхарном среди мертвых и умирающих в облике, который его Легион почтительным шепотом именовал «божественным образом», а в следующий миг рядом с Кхарном уже шагал брат, каким он его знал до Исствана.

Кхарн никак не мог отследить, как и когда с Несущим Слово происходило Изменение. Порой оно выглядело медленным, порой случалось в мгновение ока. Иногда оно было едва заметным, а иногда — настолько явным, что казалось, будто помимо порабощающей твари внутри доспеха Аргела Тала мало что оставалось от воина, которого уважал Кхарн.

Несущий Слово снял шлем, на секунду прикрыл светлые глаза и вдохнул опаленный воздух. В том пахло победой, но эта истина была смехотворной. Победа и поражение пахли одинаково — никогда не имело значения, чьи танки горят и чья кровь течет. Смерть обрушивалась на чувства абсолютно одинаковым образом.

Вопли продолжались. Кхарн первым отвернулся от их источника, и, к его удивлению, вторым оказался Аргел Тал. И теперь они шли вместе, выясняя имена погибших и записывая их для некрологистов.

— Твои люди ведут себя хуже, — заметил Кхарн. Пока они шли через площадь, он указал туда, где два Легиона занимались неприятным делом окончания схватки. Пожиратели Миров добивали всех выживших врагов. Несущие Слово волокли раненых Ультрадесантников к алым танкам и десантно-штурмовым кораблям, чтобы забрать их на орбиту и заняться ими вдали от любопытных глаз. Среди воинов с белом и красном вспыхивали споры относительно лучших раненых, однако присутствие командиров восстановило подобие дисциплины.

— «Хуже» — это вопрос точки зрения, — ответил Аргел Тал.

Над криками и стонами всех Ультрадесантников, которых сейчас уродовали и резали на части ножи XVII Легиона, разносились вопли капитана Орфео.

Кхарн разглядывал гладий, который подобрал среди мертвых тел.

— Почему тебя смущают страдания одного воина, если твои люди творят тут такое? Почему его участь вызывает у тебя презрительную усмешку?

— Тебе не понравится ответ, брат, — произнес Аргел Тал, записывая имя очередного павшего Несущего Слово. — Не заставляй меня давать его.

— Скажи. Ради следующего раза, когда нас скуют вместе на арене.

— Сперва позаботься о нем, — Аргел Тал указал на павшего Пожирателя Миров, облаченного в доспех сержантской раскраски.

— Кровь Истинных, неужели это Гарте?

Кхарн подошел к трупу, лежавшему на широкой груде из тел трех Ультрадесантников. Проклятье. Это был Гарте.

Кхарн присел возле тела, приподняв сержанту голову и аккуратно поворачивая шлем туда-сюда. Он понятия не имел, куда делся его собственный шлем. Он так долго дышал пыльным воздухом, что, несмотря на все генетические усовершенствования дыхательной системы, в глубине гортани остался едкий дымный привкус Арматуры.

— Капитан, — передал по воксу раненый. — Я не могу пошевелиться.

У Гарте не было ног, начиная от середины бедра. Кхарн не мог даже предположить, где они в этом море искореженных тел. Грудь превратилась в мешанину истерзанных костей и керамита.

— Терпи, — сказал он, отпустив шлем воина. — Каргос придет.

Сержант вцепился в ворот Кхарна слабыми пальцами.

— Гвозди пылают даже сейчас, — он закашлялся, сплюнув внутрь шлема что-то влажное. — Как такое может быть? Я умираю, а они продолжают петь? Чего им от меня нужно?

— Терпи, — повторил Кхарн, хотя и знал, что это бесполезно.

— Просто дай мне Покой, — воин снова осел на землю. — Семидесяти лет на службе Мяснику и его Гвоздям достаточно.

Кхарн пожалел, что услышал эти слова. У него начало покалывать в позвоночнике от неуютного ощущения.

— Ты славно послужил, Гарте, — Кхарн разомкнул замки на горле воина и снял шлем. От лица сержанта мало что осталось. Должно быть, это отразилось у Кхарна на лице, поскольку изуродованные черты Гарте исказились в чем-то, похожем на ухмылку.

— Что, так плохо? — спросил он. Булькающий смех перешел в очередной приступ кашля.

В ответ Кхарн мрачно внял его просьбе. Он занес гладий над левым глазом Гарте, острие находилось в одном пальце от расширенного зрачка.

— Скажешь что-нибудь напоследок?

— Ага. Помочись на могилу Ангрона, когда он наконец умрет.

Кхарн пожалел, что слышал и эти слова.

Он толкнул клинок вниз. Раздался звук ломающегося под ногами хвороста и едва различимый звон, когда острие ударилось о камень под головой Гарте.

Он поднялся и услышал, как Аргел Тал разговаривает с другим павшим.

— Здравствуй, — сказал Несущий Слово, придавив нагрудник Ультрадесантника сапогом. Воин безрезультатно скреб руками по ноге Аргела Тала. — Даже умерев, ты продолжаешь драться. Ты настолько упорен, эвокат? Тебе следовало бы носить желтые цвета Дорна.

Кхарн приблизился.

— Я его прикончу.

— Нет.

Услышав отказ Аргела Тала, Пожиратель Миров покачал головой.

— Как в вас умещается столько ненависти к этому Легиону? Им переломили хребет. Они страдают так же, как страдали Вороны и Саламандры на смертном поле. Разве этого недостаточно? Ваша уязвленная гордость не отомщена?

— Ненависть? — Аргел Тал поднял взгляд. Его замешательство постепенно сменилось шутливостью. — Ты так думаешь? Кхарн, ну с чего бы мне ненавидеть Ультрадесант?

— Монархия. Ваше унижение, преклонение колен перед Жиллиманом.

В глазах Аргела Тала замерцало веселье. С каждым мигом Кхарн был все меньше уверен в собственных словах.

— Вы ненавидите Волков за то, что они набросились на вас? — поинтересовался Аргел Тал.

— Это другое дело, — осклабился Пожиратель Миров. — Нас не унизили. Волки не победили.

— Нет? А я слыхал другое. Что это Русс торжествующе выл, когда Ночь Волка кончилась рассветом.

— Ложь, — Кхарн разразился неприятным лающим смехом. — Ложь и клевета.

Какую-то секунду они глядели друг на друга, а затем на лице Аргела Тала проступил намек на улыбку.

— В Легионе были тысячи тех, кто ненавидел Ультрадесант. Когда мы уже направлялись к Калту, Лоргар приказал многим из нас собраться. Мне и прочим, кто стал командирами и апостолами Вакра Джал. Ему был нужен наш совет, как поступить с теми в Легионе, кому он более не доверял. Наш Легион постепенно очищал свои ряды на протяжении десятилетий, однако не случалось ничего вроде Исстванской бойни, которой так гордится Ангрон. Лоргару было известно, что верность Несущих Слово никогда не подлежала сомнению. Однако компетентность — это совсем другое дело.

Теперь даже Кхарн не обращал внимания на сопротивляющегося Ультрадесантника. Он молчал, и Аргел Тал продолжил.

— Лорд Аврелиан спросил, что нам следует делать с воинами, которые более не казались ему надежными. С теми, чья ненависть пылала ярче, чем здравый смысл. Таких были десятки тысяч, Кхарн. Целые роты. Целые ордена. Их ярость утратила чистоту.

— Вы их убили?

— Опосредованно. Мы дали им поручение, которого они жаждали. Они отправились с Эребом и Кор Фаэроном, чтобы со славой принять мученичество.

— Ты же не можешь говорить всерьез, — произнес Кхарн.

— Я серьезен, как пустошь, в которую превратился этот мир. Твой Легион прошел очищение на Исстване III, брат. Мой — на Калте.

— Но мы получали сообщения с Калта. Семнадцатый победил. Вы победили.

— Победа — это вопрос точки зрения, — увидев выражение лица Кхарна, он нахмурился. — Не понимаю, почему тебе так неприятно предательство. У тебя нет чести, которую можно было бы уязвить. Ты участвовал в уничтожении четверти собственных братьев по Легиону, а теперь тебе противно, что мы позволили своим убить себя в священном крестовом походе.

Несущий Слово глянул вниз, на Ультрадесантника, которого прижимал к перепаханной земле.

— Я не питаю ненависти к Тринадцатому Легиону, Кхарн. Нас заставил встать на колени Император, а не Жиллиман. Здесь и сейчас их страдание имеет символическое значение и служит высшей цели. Не больше и не меньше.

Кхарн наблюдал, как павший космодесантник царапает сапоги Аргела Тала.

— Это мучение отдает ребячеством. Что изменит в песне боль одного человека?

— Все, — голос Аргела Тала звучал отстраненно. Он пристально смотрел на воина в кобальтовом облачении. — Каждый миг агонии — это нота мелодии.

— Хватит проповедовать, брат. Побереги мистику для тех, кто носит красные цвета вашего Легиона. Просто убей несчастного.

Он ждал усталого вздоха и ворчливого отказа. Но вместо этого Аргел Тал достал алебарду. Прикосновения Несущего Слово к рукояти хватило, чтобы клинок ожил, создав ореол смертоносных молний. Воин просто ударил вниз, пронзив алебардой грудь Ультрадесантника.

Воин содрогнулся и затих, последний раз дернувшись, когда убийца вырвал оружие.

— Тебе идет милосердие, — сказал Кхарн. — Одно дело резня, другое — пытка. Оставь это своим капелланам.

— Милосердие — удел слабых, — отозвался Несущий Слово.

— Я же видел, как ты его проявлял. Кто же ты тогда?

Аргел Тал поскреб темную щеку. Там пробивался слабый намек на черную щетину. Так он еще сильнее напоминал рожденного в пустыне мальчика, ставшего воином.

— Кхарн, я никогда не делал вид, будто не слаб. Мне не нравится война, однако я сражаюсь. Мне неприятны мучения, но я их причиняю. Я не чту богов и все же служу их святым целям. Слабейшие представители человечества всегда будут цепляться за фразу «я просто выполнял приказы». Они прячутся за этими словами, делая собственную слабость добродетелью и возвеличивая жестокость как благородство. Я знаю, что к моменту моей смерти точно такое же оправдание будет сопровождать всю мою жизнь.

Кхарн сглотнул.

— Мою тоже. Как и любого космодесантника.

Аргел Тал посмотрел на него так, словно это доказывало его правоту.

Они двинулись дальше, с будничным раздражением прочесывая землю взглядами. Никому из них не нравилось это дело, но оба отказались полностью возложить его на своих людей. Ни один офицер не станет отдавать приказов, которые не готов исполнить сам.

Пока они шли и занимались убийством из милосердия, Кхарн наблюдал за работой Несущих Слово. Исторически сложилось, что Легионы редко брали пленных, но это были очередные издержки наступления новой эры. Вопреки своей репутацииаскетов, теперь Несущие Слово радостно встречали каждую возможность согнать раненых в грузовые трюмы. Узникам находилась тысяча применений помимо простой службы на рабских палубах.

Воины XVII-го переписывали «Книгу Лоргара» на пергамент кровью плененных врагов. Они украшали доспехи безделушками из резной кости и содранной кожи. Плащи из человеческой кожи были распространены повсеместно, и многие из них также служили в качестве замечательных полотен для просвещенных текстов. Над шлемами легионеров высились рога из меди, бронзы и слоновой кости, которые отбрасывали резкие тени на освещенные свечами стены на борту пустотных кораблей.

Когда Кхарн набрал воздуха, чтобы снова заговорить, далекие крики Орфео достигли пика. Он заметил, как Аргел Тал поежился.

— Что с тобой?

— Ваш примарх безумен, — ответил Несущий Слово. — Хуже того, он умирает.

Кхарн остановился.

— Что?

Несколько легионеров обернулись, глядя на офицеров. Аргел Тал продолжил идти, зная, что Кхарн последует за ним. Разумеется, он оказался прав.

— Ангрон убивает этого капитана столь ужасным образом потому, что механический паразит замедляет функции его мозга. Мой Легион причиняет страдания, поскольку боль служит метафизической цели. Она доставляет Пантеону удовольствие. Демонстрирует преданность и просит о благосклонности. Страдания для них священны. Боль — это молитва.

Кхарн слушал. Его глаза сузились от неуместности слов.

— Ангрон не умирает, — произнес он.

— Мне нет нужды тебе об этом говорить. Ты же сам утверждал, что ему становится хуже. Скажи же, прошу тебя, каково логическое завершение этого вырождения?

— Тебе Лоргар об этом рассказал?

— Лоргар мне больше почти ничего не рассказывает. Он увлечен великой песнью. Он слышит ее отчетливее, чем наши голоса, даже когда мы стоим рядом с ним.

Пожиратель Миров вновь прищурился.

— А ты ее слышишь?

— Мелодию варпа? Нет. Я слышу Кирену, когда сплю. Каждую ночь она умирает в моих снах, но я ни разу не слышал священного гимна. Это дар одного лишь примарха. Однажды, он поделился им со мной, дав услышать фрагмент того, что слышит сам. Музыку, которая лежит в основе реальности. Звук, который издают все живущие и когда-либо существовавшие души.

На сей раз Кхарн не был склонен уходить от разговора о сверхъестественном.

— И на что это было похоже?

Аргел Тал медленно вздохнул.

— На звуки, которые сейчас издает Орфео. Только хуже.

Кхарн не стал оглядываться в направлении, откуда они пришли. Вопли Орфео все еще разносились над полем боя.

Несущий Слово снова заговорил. Его голос стал более свистящим, нежели глубоким, в большей степени принадлежа демону, а не человеку. Там, где были глаза, начало пузыриться жидкое серебро.

— Варп вокруг этого мира бурлит, Кхарн. Страдания, которое происходит во всех его городах, достаточно, чтобы привлечь божественный взгляд Четырех. А сколько еще планет Ультрамара разделяют эту участь? Сколько их еще будет до завершения нашего крестового похода? Это не умозаключение и не слепая вера. Скоро мы загоним уцелевшее население в свежевальные ямы, а потом свалим их на погребальные костры, пока они еще будут дышать. Истинный Пантеон будет наблюдать и благословит нас за верность. За все это страдание, Кхарн. За всю эту боль.

Кхарн остановился, чтобы вогнать свой гладий в шею ползущего Ультрадесантника.

— Ты постоянно так говоришь, но что-то в небесах не пылает варп-шторм.

— Пока нет, — в глазах Аргела Тала продолжала мерцать текучая ртуть.

— Мне надоело, что ваш Легион называет садизм святой добродетелью.

В голосе Кхарна было что-то, что заставило Аргела Тала бросить на него взгляд. Серебро высохло, затвердело и рассыпалось хлопьями. На Пожирателя Миров снова смотрели его истинные глаза.

— Не насмехайся надо мной, — произнес Несущий Слово. — Я не просил, чтобы в основе бытия лежала эта Истина. Мне не доставляет удовольствия нести страдания, поклоняясь богам, которых нельзя игнорировать и которые при этом не заслуживают существования. Однако жизнь — это не то, чего мы хотим. Или ты действительно хочешь этот нейроимплантат, который, словно паук, сидит над паутиной кровеносных сосудов твоего мозга?

На протяжении долгого мига они глядели друг на друга, а затем оба приглушенно рассмеялись. Напряжение просто исчезло. У них всегда так случалось с того самого момента, когда их сбили на пол в первые же секунды схватки на арене. Их Легионы не могли бы отличаться сильнее. Однако они оба испытывали мрачное удовольствие, когда их подхватывало бурей.

Аргел Тал слегка пихнул ногой поверженного Ультрадесантника и двинулся дальше, когда тело так и осталось лежать замертво.

— Порой я задаюсь вопросом, как мы дошли до этого, — произнес он. — До борьбы с невежеством и рабством путем геноцида. Мы можем либо жить в заблуждении и тьме, либо же стать тем, что ненавидим. По ночам меня терзают крики мертвой девочки, которую мне не удалось спасти, а мои ближайшие братья — воин с механическим паразитом внутри черепа и демон, свернувшийся вокруг моего сердца.

Он устало улыбнулся.

— Кхарн, мы определенно не на той стороне.

— Как ты можешь так говорить?

— Потому что обе стороны не те.

Капитан Саррин встретила их на палубе. Они бы предпочли подняться вместе с «Сиргалой», погрузившись на эвакуационный корабль вместе с ее израненным телом, а не лететь впереди на личном челноке. Однако вызов есть вызов.

Лотара перехватила их при выгрузке, почти что подбежав к аппарели. Сервиторы и одетые в мантии с капюшонами адепты Механикума отодвигались в сторону, узнавая ее по форме, или по Кровавой Руке на груди. Повсюду вокруг Пожиратели Миров выплескивались из своих десантно-штурмовых кораблей топающей волной грязного керамита. В ангаре пахло фицелином и известью городских развалин.

— Кида, — произнесла флаг-капитан. — Скажи, что в донесениях ошибка.

На Киде до сих пор был надет форменный комбинезон, шлем с визором был пристегнут к поясу на боку. Она поддерживала Тота, голову которого перевязали чистой тканью.

— Капитан, — неловко отсалютовал Тот. Резкий шум ангара «Завоевателя» уже оказывал на его больную голову разрушительное воздействие. От тепловых потоков отключающихся двигателей легче не становилось.

— Просто говорите, — произнесла Лотара.

— Он мертв, — подтвердила Кида. — «Сиргала» подбита. Старик погиб вместе с ней.

Лотара прикрыла рот обеими руками. Она не имела склонности к драматичным проявлениям чувств, но все равно ей потребовалась секунда, чтобы перевести дыхание.

— Модерати Бли, — раздался голос позади нее. — Модерати Кол. Я немедленно приму ваш рапорт.

Все трое обернулись к говорящему. Он был низкого роста, растолстевшим от неподвижного образа жизни. Над двумя бионическими глазами возвышался вдовий пучок темных волос. Механические окуляры пощелкивали и стрекотали, меняя фокусировку и перемещаясь между двумя членами экипажа. Он удостоил Лотару чуть более почтительного «капитан», после чего решительно отсалютовал.

— Принцепс пенультима, — поприветствовала Лотара в ответ.

— Уже не пенультима. Не забудьте обновить архивы, капитан. После гибели Венрика Солостина я принцепс ультима Легио Аудакс.

— Аудун, ты назойливое мелкое дерьмо, которое хватается за штифты выслуги старика, даже не дав его костям остыть.

Дородный офицер титана вытянулся.

— Мы все скорбим об утрате принцепса Солостина, флаг-капитан. Я оставлю без внимания ваш всплеск эмоций, но прошу в будущем обращаться ко мне с уважением к чину.

Лотара уже перестала обращать на него внимание, перведя взгляд на Киду и Тота.

— Я рада, что вы выбрались с этой проклятой скалы. «Сиргала» пойдет снова?

— Думаю, да, — сказала Кида.

— Она в скверном состоянии, — признался Тот.

— Вы тоже, — натужно улыбнулась Лотара. — Удачи Угольной королеве. Я позабочусь, чтобы ее подняли со всеми почестями и обеспечили ремонт в первую очередь.

Аудун Лирак прокашлялся.

— Пойдет она, или нет, зависит от возможности повторного использования.

Кида побледнела. Тот проворчал какое-то ругательство. Лотара развернулась к новому повелителю Легио Аудакс, но ее слова утонули в вое двигателей приближающегося челнока «Грозовой ворон». Его крылья с обратной стреловидностью отбрасывали на палубу хищную тень.

— … моего корабля, — закончила Лотара, перекрыв стихающий шум двигателей. — Это ясно?

— Эээ, совершенно, мэм. — Аудун побарабанил толстыми пальцами по обтянутому формой животу. Он расслышал примерно одно слово из десяти, но не стоило испытывать терпение флаг-капитана.

Лотара многозначительно посмотрела на двоих членов экипажа титана.

— Мне нужны полные копии ваших рапортов. Если я их не получу, то буду знать причину.

Тот кивнул, а Кида улыбнулась.

— Есть, мэм.

— Хорошо. А теперь ступайте в апотекарион, и пусть Тота заштопают, — она отступила назад, давая им пройти. Повернувшись, чтобы начать долгий путь к мостику, она заметила, кто выходит из «Грозового ворона». Увенчанный гребнем шлем воина выделял его среди братьев, но она бы ясно признала его и по бронзовой символике XII Легиона на обоих наплечниках.

Она наблюдала, как он уверенной походкой спускается по аппарели в ангар — с неоспоримым изяществом и нескрываемым высокомерием. Воин разговаривал с товарищами, не обращая внимания на людей-рабов и экипаж ангара, которые занимались своими делами вокруг.

Лотара Саррин очень спокойно вынула лазпистолет, прицелилась и выстрелила капитану Пожирателей Миров в лицо. Его голова откинулась назад от попадания лазерного луча, и она ощутила секундный прилив удовольствия от по-настоящему отличного выстрела, а затем Пожиратели Миров окружили своего капитана, вскинули болтеры и прицелились через забитую людьми ангарную палубу.

Лотаре хватило времени, чтобы отчетливо подумать: "они не станут стрелять", прежде, чем те открыли огонь. Она увидела свет дульных вспышек задергавшегося у них в руках оружия. Время не замедлилось, как убеждали в военных сагах. Она едва успела моргнуть, а болты уже разорвались в воздухе на расстоянии менее шести метров от ее лица, окатив ее горячими и острыми осколками.

Рабы и слуги разбегались, словно тараканы от внезапного света. Это был один из первых раз в жизни Лотары, когда она была ошарашена. Она не понимала, почему еще жива, но куда больше была раздражена тем, что они посмели стрелять в нее на борту ее же собственного корабля.

Еще один Пожиратель Миров подошел и встал рядом с ней, подняв руку, чтобы удержать телохранителей капитана от дальнейшего нападения. Он мягко и низко произнес одно-единственное слово.

— Хватит.

Те не слушали, а капитан не был мертв. Он поднялся на ноги и бросился к ней во главе девяти братьев. На цепи, свисавшей из правого кулака, гремел метеорный молот.

— Ах ты мелкая хнычущая шлюха, — ощерился он, глядя на нее сверху вниз. — Да как ты смеешь?

Он занес оружие и активировал шипастое навершие, намереваясь смести ее с палубы. Лотара плюнула ему на сапоги, но тут стоявший рядом с ней Пожиратель Миров шагнул вперед, не давая обоим перейти к обмену ударами.

— Я же сказал — хватит, — он не опускал руку, запрещая им приближаться. — Уходи, Делварус.

Капитан триариев повернул зловещий шлем к кодицию, сверкнув глазными линзами.

— У тебя нет власти надо мной, Эска. Эта стерва в меня выстрелила. Убирайся с дороги.

— Этого не будет, — терпеливо ответил Эска. — Уходи.

Остальные триарии обнажили клинки, а к Лотаре подошли еще три Пожирателя Миров. Она глянула на них. Все они были выше нее на полторы головы и закованы в черное облачение разрушителей.

— Проблема, капитан? — поинтересовался сержант. К его голосу примешивались помехи вокса.

Делварус указал на смертную женщину, стоявшую в центре группы огромных легионеров.

— Она…

— Я не тебя спрашивал, капитан Делварус. Я спрашивал капитана Саррин, — он посмотрел на нее сверху вниз. Пустая перевязь для гранат лязгнула о нагрудник.

— Ничего такого, с чем я не могу справиться, Скане. Впрочем, можешь остаться.

Подходили все новые триарии, и окружавший Делваруса строй разрастался. Плащ капитана был уничтожен войной на поверхности, однако он властным жестом перекинул изодранные остатки через плечо.

— Это не касается никого из вас, — сказал он. — Сержант, кодиций, разойтись.

Они его проигнорировали. Лотара снова плюнула ему на сапоги.

— Ты бросил корабль, Делварус. Это нарушение долга. Кровь всех, кого мы потеряли при этом абордаже, на твоих руках.

Тот расхохотался.

— Вас взяли на абордаж? Когда я покидал корабль, исход битвы был очевиден. Как ты умудрилась оказаться взятой на абордаж, Лотара?

Она сладко и резко улыбнулась.

— Ты предпочтешь, чтобы я сообщила об этом примарху?

— Да, может и предпочту. Думаешь, ему вообще есть дело? Он теперь вообще едва понимает, кто он такой. Нарушение долга может быть серьезным проступком для Ультрадесантника, но мы несколько ближе к реалиям войны. А теперь убирайся с глаз моих, девчонка. Один раз я оставлю оскорбление без последствий. Но если попробуешь еще раз, я отдам твой череп своим оружейникам под ночной горшок.

С обеих сторон прибывали легионеры.

— Выглядит интересно, — заметил Каргос, вставая возле Скане. — Мы что-то пропустили?

— Она в меня стреляла, — ответил Делварус.

Каргос фыркнул. Звук подозрительно напоминал хихиканье. Такой же лающий вокс-смешок донесся из аугметической гортани Скане.

— Что ж, уверен, ты это заслужил, — сказал апотекарий.

— Ничего смешного, Каргос.

Каргос продолжал ухмыляться, демонстрируя железные зубы.

— Может и нет, зато смешон ты. Получить выстрел на собственной ангарной палубе. Единственное, о чем я жалею, так это что у нас больше нет летописцев, которые бы внесли это в хроники твоего личного героизма.

Делварус насмешливо фыркнул и отвернулся.

— С меня довольно этого идиотизма.

— Стой на месте, солдат.

Капитан триариев остановился и развернулся с кошачьей неторопливостью, в которой присутствовало некое веселье. Он оглядел обратившуюся к нему женщину.

— В чем дело, Лотара?

— Ты будешь обращаться ко мне «капитан Саррин». И ты будешь находиться под арестом в своем арсенале, пока я не скажу обратного. Дисциплина продолжает существовать, Делварус, даже если ты считаешь себя выше ее.

— Хватит, девочка. Ты еще жива. Корабль цел.

Лотара вышла из-под защиты Скане, Эски и Каргоса и оказалась прямо перед триарием, глядя прямо на него прищуренными глазами. Она доставала ему головой до нагрудника. Едва-едва.

— Болтеры Тринадцатого Легиона лишили нас двух тысяч членов экипажа, тупой ты сукин сын. Ультрадесантники знали, где высаживаться и куда бить. Две тысячи мужчин и женщин погибли из-за того, что тебе захотелось снискать себе славу в пыли внизу. Не отребье с рабских палуб, не пушечное мясо, Делварус. Обученный, жизненно необходимый экипаж с командной палубы и основного инженариума. Несколько систем получили такие внутренние повреждения, что «Завоеватель» не сможет функционировать в полном объеме, не встав в сухой док на ремонт на месяц, а то и больше. Я ясно выражаюсь, заносчивая свинья? Ты получил приказ. А теперь прочь с глаз моих.

Какое-то мгновение казалось, что он откажется. В конце концов, Делварус кивнул, отсалютовал, приложив кулак к сердцу, и повел своих людей прочь.

— Я возвращаюсь на мостик, — сказала Лотара Эске. — Спасибо за… ну, что ты там сделал. В смысле, с болтами.

Библиарий поклонился, на его растерзанном и сшитом заново лице было обычное выражение жутковатого спокойствия.

— Доброй охоты, капитан.

Она оглядела потрепанную в бою толпу Пожирателей Миров, стоявших вокруг нее с оружием в руках. Для скольких людей точно такое же зрелище стало последним перед смертью?

— Благодарю вас всех.

Все кивнули и разошлись только после того, как она удалилась.

На одном из переходов над ангарной палубой в задумчивом безмолвии стояла фигура, втрое превосходившая легионера ростом. Она сохраняла такую неподвижность, на которую способны только трупы и статуи, поскольку отчасти относилась и к тем и к другим. Он наблюдал, учился и — узнавая — начинал строить план.

Возможно, кодиций Эска что-то почувствовал, поскольку обернулся и взглянул на запасную погрузочную платформу, где одиноко стоял Лорке. Он поднял руку, приветствуя бывшего Магистра Легиона. Лорке ответил тем же, вскинув железный кулак.

Какое-то время капеллан лежал во мраке, приходя в себя после вызванного переходом потрясения. Его не покидало воспоминание о гибели солнца, которое с пронзительным воплем разливало радиацию в пустоту, отравляя целый мир.

Несмотря на окутывающую тело прохладу, мысль вызвала ощущение удовлетворения. Славно служить. А хорошо служить — еще лучше.

Он лежал, а биение его сердца, словно метроном, отмечало ход времени. Когда дрожь прекратилась, он поднялся на ноги, небрежно осматривая неповрежденный доспех. Даже пергаментные свитки не пострадали. Знамение?

Да. Несомненно.

Хорошее знамение.

Решетчатый пол залязгал под ногами, когда он двинулся по сводчатым залам «Фиделитас Лекс». Первыми ему попались двое рабов в мундирах Легиона, которые шептались в алькове, обмениваясь принесенными энергоблоками. Мелочи жизни смертных и сообществ людей на борту боевого корабля не имели для него никакого значения. И все же он был вежлив и сдержан. Насилие следует применять для достижения своих целей, словно скальпель, а не как дубину.

Они услышали издаваемые доспехом звуки, его шаги и попытались убежать. Их остановил его размеренный и серьезный голос. Ему была нужна лишь дата.

— Подождите, — обратился он к ним. — Что показывает хронометрический отсчет флагмана?

Они ответили, и он почувствовал, как напряжение отступает. После Калта прошло не более недели. Хорошо. Очень хорошо.

Теперь явно настала их очередь говорить, поскольку два съежившихся раба пали ниц, вознося ему молитву как вестнику богов. Один даже рискнул заслужить побои, прикоснувшись к священному Слову, которое было тушью записано на пергаменте и прикреплено к доспеху Темного Апостола.

Он не причинил им вреда. Даже благословил во имя Четырех, пожелав долгой и праведной жизни.

— Благодарю вас, о великий, — прошептал первый.

— Да благословят вас боги, — разрыдался второй. — Мой господин Эреб.

12 ПРЕДВОДИТЕЛИ ЛЕГИОНА БРАТ МОЙ, ВРАГ МОЙ ПОСЫПЬ ЗЕМЛЮ СОЛЬЮ

В Базилике Перегрина собрались четверо. Трое прибыли прямиком с Арматуры, присоединившись к тому, кто молился в окружении звезд. Над ними медленно плыл флот, который расходился по высокой орбите после окончания битвы. Пустоту усеивали обломки, все еще представлявшие опасность при навигации, и капитаны армады отводили корабли назад, чтобы избежать столкновений с кладбищем останков Ультрадесанта.

На Лоргаре не было доспеха, он облачился в красную рясу с капюшоном — простое одеяние, сотканное из шелка пустынных червей Колхиды, лишенное украшений или орнаментов. Нечто подобное носили жрецы родного мира Лоргара до бурных религиозных войн. Накинутый капюшон отбрасывал на его лицо слабую тень.

Ангрон, Кхарн и Аргел Тал оставались в боевой броне. Все доспехи издавали болезненный треск и шипение поврежденных сервоприводов. Коленное сочленение бронзового гладиаторского облачения примарха искрило, когда он на него опирался. Белую броню Кхарна покрывали серые пятна пыли и грязи, а обильные разводы крови придавали керамиту безмятежно-завораживающую пестроту. На доспехе Аргела Тала присутствовали такие же отметины, хотя священный багрянец куда лучше скрывал повреждения. Он все время шевелил рукой, сгибая локоть с неприятным скрежетом проводки из пучков волокон, чтобы не дать сочленению застопориться.

Тут не было официальности, которая столь часто встречалась в других Легионах. Возле черного железного алтаря располагалась золотая табличка с изящно выведенной надписью на колхидском: «Здесь все равны пред взглядом богов».

Лоргар прохаживался среди книжных полок, поглаживая пальцами корешки тесно стоящих книг в кожаных переплетах.

Аргел Тал и Кхарн переглянулись. На кисти Лоргара вновь была бледная кожа, ставшая золотистой от рунических татуировок. На плоти не осталось никаких следов плазменных ожогов.

— Двадцать шесть миров пали, — обратился Носитель Слова к брату, сыну и племяннику. — Арматура была одной из последних. Похоже, можно будет насчитать и другие, поскольку наши флотилии задерживаются в варпе. Но сейчас до нас начинают доходить цифры, и обстановка такова. Двадцать шесть миров повергнуто, их население вырезано, и их боль молитвой проникает в эмпиреи.

Ангрон бросил взгляд наверх. Его налитым кровью глазам не стало легче от темноты и медленного танца двух кораблей Легионов над головой.

— А что с Калтом?

— С Калтом двадцать семь, — поправился Лоргар.

— Нет, — попытки Пожирателя Миров сконцентрироваться напоминали войну, идущую на всем изуродованном лице. Войну, ведущуюся тиком и спазмами, а также медленным низким рычанием. — Нет, я имел в виду шторм. Ты говорил, что на Калте был варп-шторм. Он не разрастается, как ты обещал.

Лоргар продолжал на ходу читать надписи на корешках книг.

— Песнь еще не достигла пика, однако аналогия явно тебе недоступна. Лучше представь себе, что вся эта бойня — памятник. Пирамида. Она не будет завершена, пока не установят верхний камень. Лишь тогда она укажет на звезды.

Ангрон издал раздраженное ворчание. Кхарн вздохнул.

— Хорошо, хорошо, — усмехнулся Лоргар. — Так, чтобы понял даже ребенок? Все, что мы тут делаем, отдается в варпе, однако наши реальности все еще разделены пеленой. Ритуальная просьба высвободит используемую нами энергию и откроет путь, по которому варп хлынет в материальную вселенную. На Калте Эреб и Кор Фаэрон убили солнце, что послужило верхним камнем их ритуала. Когда запылает достаточное количество из Пятисот Миров, я сотворю собственный верхний камень. Но это должно быть гораздо величественнее, чем медленная смерть Калта.

Он вскинул исцеленный палец, упреждая еще не успевшие прозвучать вопросы.

— Не спрашивайте, что именно, я сам еще не знаю. Вероятнее всего, смерть, обладающая монументальным символическим значением.

Предположение вызвало у Ангрона ухмылку.

— Как буднично ты теперь говоришь о разрушении. Гор бы гордился.

В ответ Лоргар вежливо улыбнулся.

— Что дальше, мой повелитель? — спросил Аргел. Его двойной голос странно вел себя внутри собора. Низкий и звучный почти-человеческий голос разносился по залу. Урчащее же шипение демона — нет.

— Мы снова разделим флот. Как только мы заберем свои силы и технику с поверхности Арматуры, а остатки населения будут освящены по образцу Пантеона, то двинемся к следующему миру. Однако нам больше не понадобится эта армада. «Благословенная леди» и «Трисагион» сами по себе флот, а в Ультрамаре нет планет, которые защищены так, как Арматура. Военный мир мертв, и мы можем перемещаться флотилиями меньшего размера.

— А дальше? — настаивал Ангрон.

— А дальше, брат мой, мы просто все повторим.

Пожиратель Миров лязгнул зубами, кусая воздух.

— С твоими сверхкораблями и двумя нашими Легионами мы могли бы просто уничтожить Макрагг.

— Верно, — согласился Лоргар. — Но я бы задался вопросом, какой в этом смысл. XIII-й набирает рекрутов по всем Пятистам Мирам. Гибель Маккрагга станет бессмысленным символизмом. Есть ведь еще и сам Жиллиман. Знаешь, он уже движется среди звезд, преследуя нас. Мой хор астропатов поет о возмездии Калта, которое оседлало ветер варпа.

Кхарн, наконец, заговорил.

— Уничтожение Макрагга ничего не даст. Это всего лишь один мир из Пятисот.

— Но это символ, — произнес Аргел Тал. — Я согласен с лордом Ангроном. Следующим мы должны уничтожить Макрагг.

— Это трата времени, — отозвался Кхарн. — Символ чего? Что такого докажет его гибель, чего не доказали Калт и Арматура? Калт был символом надежды на будущее. Арматура была самым укрепленным оплотом обучения и набора. Мы доказали все, что нужно, и сокрушили все значимые символы. Если требуется уничтожать населенные миры, да будет так. У нас есть тридцать флотов, которые опустошают Ультрамар, так давайте же не будем делать из Макрагга что-то большее, чем далекий шар из унылого камня.

Ангрон снова перевел взгляд на Лоргара. В уголке его рта виднелась нитка слюны.

— Просто сотвори свое проклятое заклинание, — сказал он брату. — Окутай Ультрамар хаосом, который обещал. Расширь шторм и хватит этого дурацкого колдовства.

Лоргар вздрогнул.

— Ангрон, если ты еще раз произнесешь в моем присутствии слова «заклинание» или «колдовство», я буду вынужден убить тебя за непростительное невежество. Мы занимаемся метафизикой, на которую опирается реальность — самыми основами творения — а не ужимками глупцов, которые достают монетки у детей из-за ушей.

Примарх Пожирателей Миров выдернул книгу с ближайшей полки и перелистнул страницы, не прочитав ни слова.

— Мы занимаемся дурацкой мистикой, — категорично заявил он.

Было видно, что Лоргар раздраженно улыбнулся под капюшоном.

— Слушай и учись.

Он произнес одно-единственное слово, чуть громче шепота, но оно сбило Ангрона и остальных с ног ураганным порывом ветра. Три книжных полки взорвались, буквально разлетевшись на куски шквалом расщепленной древесины и измельченного в пыль пергамента. Кхарн сумел прервать скользящее падение, зацепившись кончиками пальцев за щель между двумя мраморными плитами пола. Аргел Тал и Ангрон пролетели мимо него, их скребущие о кремовый камень доспехи рассыпали искры.

Ветер из ниоткуда исчез так же внезапно, как и появился. Кхарн первым поднялся на ноги.

— Я… я знаю этот язык, — сказал он Лоргару.

— Сомневаюсь, Кхарн, — с неожиданной вежливостью отозвался примарх.

— На нем говорил Аргел Тал, — произнес Кхарн. — На Арматуре.

— Аа. Тогда тебе кое-что известно о его силе, — Лоргар подождал, пока брат и его сын не вернутся к ним с другого конца помещения. — Вот что я имею в виду, брат мой. Реальность подчиняется определенным законам. Гравитация. Электромагнитная сила. Ядерные взаимодействия. Причина и следствие. Если я сделаю вдох, мое тело преобразует воздух в жизненную энергию, если только я не буду слишком слаб или болен для продолжения процесса. Существуют миллоны законов, которые ведомы лишь наиболее просвещенным. Магнус знает гораздо больше, чем даже я, однако я изучил достаточно. Это не колдовство, — он буквально насмехался над словом. — Это манипуляция безграничным потенциалом, который является источником всех реальностей. Смешение компонентов из вселенной плоти и крови и божественного царства чистого эфира и чувств.

Ангрон несколько секунд молчал. На его жестоком лице читалась озадаченность.

— Этот шум, который ты издал, — в конце концов, сказал он. — Это «слово». Что это было?

— Лучше будет, если я не стану его повторять, — с сардонической улыбкой произнес Лоргар. — Я только что уничтожил чрезвычайно ценные книги, и мне не хотелось бы потерять еще больше их.

При виде выражения на лице брата улыбка Лоргара стала более искренней.

— Некоторые слова и звуки сотрясают основы реальности. К примеру, образ и звучание ста одного слепца, которые задыхаются и судорожно хватают воздух, пока одновременно тонут, являются именем конкретного мелкого демонического принца. Если сжать этот шум и его смысл в один звук, то его может оказаться достаточно, чтобы привлечь внимание данной сущности и облегчить ее призыв. Только что произнесенное мной слово… такое же. Я вижу в твоих глазах вопрос, и да — я могу обучить тебя этому языку.

— Так вот как вы исцелились, — непроизвольно вырвалось у Кхарна.

Лоргар кивнул, не откидывая капюшона.

— Да. Однако боль была неописуема. Будь я смертным в обычном понимании этого слова, меня бы убила сама попытка. Срастить кожу и плоть мышц в принципе несложно, но за все приходится платить.

Лоргар забрал у Ангрона том и поставил его на одну из уцелевших полок.

— Сейчас нас прервут.

Громадные двойные двери раскрылись, и все обернулись. Вошедший носил пепельно-черное облачение капелланов XVII Легиона и держал в руке серебристый крозиус. Шлем покоился на сгибе второй руки, не скрывая сурового и образованного лица. Без шлема воин не смог полностью скрыть удивления, кода увидел, кто стоит рядом с его примархом.

— Мой господин, — произнес новоприбывший, низко поклонившись Лоргару.

— Эреб, — поманил его Лоргар. — Страдания солнца Калта и миллионов погибших на поверхности самой планеты разносятся по варпу. Тайная песнь возвестила о твоих деяниях.

— Я польщен, повелитель, — Эреб почтительно поклонился Ангрону. Кхарн с Аргелом Талом удостоились взгляда и кивка. — Калт превзошел все ожидания.

Лоргар едва заметно улыбнулся, обнажив узкий полумесяц белых, словно фарфор, зубов.

— Превзошел все ожидания? В самом деле? Позволь же спросить, почему в таком случае мелодия варпа не поет об этом результате?

Строгий взгляд Эреба метнулся на прочих собравшихся у примарха.

— Нам нужно поговорить, повелитель.

— Мы и так говорим, Эреб.

Вновь мимолетный взгляд.

— Наедине, сир. Тема нашего разговора может не предназначаться для… непосвященных.

Лоргар улыбнулся со всей покровительственностью и терпением, на которые когда-либо было способно живое существо.

— Просто говори, Первый капеллан.

Это заметили все. Миг, когда Эреб вытянулся и насторожился, ощутив, что что-то идет не так. Ангрон ухмыльнулся при виде дискомфорта воина-жреца. Кхарн и Аргел Тал хранили непоколебимое молчание.

— Гибельный Шторм рожден, — заявил Эреб.

— Да, — отозвался Лоргар. — Но расскажи мне о великом успехе, который ты упоминал. И где твой корабль, Эреб? Где «Длань Судьбы»? — Лоргар глянул в небо, где флот отдыхал в черноте. — Странно, что я ее не вижу.

Эреб улыбнулся. Тонкие губы побелели, сжавшись.

— Полагаю, что вместе с Кор Фаэроном и «Инфидус Император».

— Ну разумеется. А Кор Фаэрон, несомненно, победоносно кружит вокруг Калта, не так ли? Он принес моего брата Жиллимана в жертву Пантеону, да?

— Сир…

— Успокойся, Эреб. Я всего лишь хочу разделить с тобой этот миг триумфа. Итак, Калт пал, с Ультрадесантом покончено, а Жиллиман мертв. В конце концов, именно таков был ожидаемый результат, о превышении которого ты заявил. В таком случае, ты заслужил похвалу. Я опасался, что ты не смог убить моего брата, потерял половину отданного тебе мной флота при контратаке Ультрадесантников и бросил десятки тысяч моих сыновей и смертных слуг на облученной поверхности Калта, сбежав в Мальстрим.

Эреб сглотнул и промолчал.

— Но это означало бы оставить их на смерть, — продолжал Лоргар. — Без подкреплений. Без эвакуации. Все Гал Ворбак, проведшие многие месяцы жизни в постах и молитвах, которые резали собственную плоть, готовясь к возможности вкусить Божественной Крови… Они бы сгинули, не правда ли?

Ангрон посмеивался, со злобной улыбкой наслаждаясь сценой.

— Сир… — начал было Эреб.

Лоргар вскинул руку.

— Я тебя не виню. Эреб. Не бойся. Ты добился базового успеха, который от тебя требовался.

— Мой повелитель, Кор Фаэрон просит подкрепления.

Примарх отвернулся, и шелк капюшона мягко зашуршал. Кхарну потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Лоргар смеется.

— Подкрепление, — фыркнул он. — Подумать только.

— Ультрадесантники преследуют наших выживших.

Лоргар снова посмотрел на застывшее лицо сына.

— Не сомневаюсь, что так и есть. Так случается, когда убегаешь: враги пускаются в погоню. Он фантазер, если верит, будто я стану гробить корабли и жизни, чтобы спасти его от участи, которую он так старался заслужить. Когда будешь в следующий раз с ним общаться, передай мои соболезнования и сообщи, что мое бессердечие — расплата за неудачу. Ты свободен, Эреб.

— Сир, — в третий раз произнес Эреб, собираясь с духом. — Нам еще многое нужно обсудить. Что с Сигнусом Прайм?

— Опять это название, — пестро-золотистые глаза Лоргара сузились. — Меня не волнует Сигнус Прайм. Это пустая затея.

На лице Эреба снова появилась спокойная и уверенная полуулыбка.

— Мы с Магистром Войны уверены…

— Эреб, — со вздохом прервал Лоргар. — Ты не убьешь Ангела. Не просветишь его Легион. Ты думаешь, будто знаешь моего брата лучше, чем я?

Первый капеллан не проявил никаких эмоций, его суровая маска осталась непоколебима.

— Повелитель, я ходил путями Десяти Тысяч Будущих. Я видел такие варианты развития событий, где Ангел падет, и такие, где он сражается на нашей стороне. Если мы сумеем спланировать события в соответствии с этими путями…

Лоргар покачал головой, и его капюшон пошевелился.

— Ты не слушаешь, Эреб.

— Я только и делаю, что слушаю. Я слышу богов так же ясно, как и ты, Аврелиан. Или ты забыл об этом?

Он произнес эти слова мягко и даже дружелюбно, но они разнеслись по всей базилике, словно удар молота.

Аргел Тал напрягся, почувствовав, как губы растягиваются, обнажая удлиняющиеся зубы. Керамит искорежился и заскрипел, когда сквозь поверхность доспеха начали пробиваться ребристые кости с вырезанными на них рунами. Из лопаток взметнулись два громадных крыла летучей мыши, созданные из алой металлоплоти с синими прожилками вен. Кровавый пот начал капать с них на белокаменный пол.

— Ты, — зарычал он двумя голосами, главным из которых явно было шипение демона. — Ты смеешь?

Лоргар вздохнул и поднял руку.

— Нет. Аргел Тал, Раум, оба умерьте гнев. Прошу вас.

Бесшумно сложив крылья, повелитель Гал Ворбак несколько мгновений яростно смотрел на Эреба. Напряжение спало после очередного неприятного смешка Ангрона.

— Как прикажете, сир, — наконец, ответил Аргел Тал. Его голоса пребывали в неустойчивом равновесии. Изменение обратилось вспять все с тем же сопротивлением холодного металла, форма которого менялась против его воли.

— Я не стану спорить с тобой, Эреб. Мне известно, что ты, Кор Фаэрон и ваш старый друг Калас Тифон цепляетесь за веру, будто были просвещены первыми, а потому обладаете уникальным правом вертеть самой Судьбой. Однако я дам тебе последний совет. Тебе решать, послушаться его, или нет. Ты не просветишь Сангвиния.

Лоргар сделал пасс в воздухе перед собой. Там замерцал образ увенчанного ореолом воина, облаченного в доспех цвета яркой крови и окруженного величественными, первозданно-белыми крыльями.

— Взгляни на него. Что ты видишь? Ангела. Ангела. Во вселенной, где, по утверждению Императора, нет богов — в Империуме, где величайшие и мудрейшие представители нашей цивилизации избавились от пут религии — Сангвиний являет собой нечто славное и сверхъестественное, которое не должно существовать. Моему брату известно об этом. Он это чувствует. Он слишком умен, слишком эмоционален, чтобы оно прошло мимо него.

Лоргар опустил голову. Тень капюшона накрывала его лицо до самого подбородка.

— Император, при всех его многочисленных изъянах, хорошо знает своих сыновей. Гор был избран стать Магистром Войны, поскольку он лучший из нас. В Горе все пребывает в гармонии, однако при этом каждая грань доведена до совершенства. Сангвиний такой же. Он затмевает своими добродетелями остальных из нас, ибо кто может сравниться с ним изяществом, милосердием, пониманием людей? И все же наш брат неуравновешен. Неуравновешен в самой сути. Он воплощает собой самое лучшее и худшее из того, что означает быть примархом. Он самый благородный из нас, но и самый напуганный — великолепное создание, порабощенное неуверенностью в себе.

Лоргар снова сделал жест, и сияющий образ Сангвиния исчез.

— О да, Ангел праведен, силен и прекрасен практически во всех отношениях. Однако в его сердце есть злокачественная слабость — слабость, о которой известно лишь немногим из нас. Сангвиний хранит верность отцу из-за безупречной любви и безупречного благородства, и будь это все, его еще можно было бы обратить или убить, как ты того хочешь, сын мой. Но ты не задумываешься о том, что он также верен из-за абсолютного страха. Он боится причины, по которой обладает крыльями. Боится того, что они могут олицетворять. Боится, что при его создании что-то пошло ужасно не так, и боится эффекта, который это могло оказать на его генетических сыновей.

Ангрон глядел на Лоргара с неприкрытым вниманием, на мгновение позабыв о вызванном Гвоздями огне внутри черепа. Эреб хранил твердое молчание.

— Неуверенность, которая, быть может, привязывает Сангвиния к Императору сильнее, чем всех прочих сыновей, состоит в том, что он думает, будто должен доказать больше всего.

Лоргар посмотрел на гладкую кожу своих рук, покрытую золотой тушью, и мягко выдохнул.

— И все же, если сравнивать с прочими из нас, это не так.

Владыка Несущих Слово снова перевел взгляд на Эреба. Из-под капюшона блеснули его глаза.

— Послушай меня хотя бы сейчас. Вы с Кор Фаэроном слишком много вкладываете в дурацкие гамбиты. Я знаю, что Кор Фаэрон пытался просветить Жиллимана, а не убивать его, как было приказано. Его неудача разнеслась в варпе как неблагозвучная нота в уже несовершенном произведении. И мне известно, что из-за своей неуклюжей попытки обращения он лишился возможности нанести смертельный удар. История повторится. Если ты бросишь все на Сигнус Прайм, то выиграешь не больше, чем Кор Фаэрон на Калте. Теперь этого уже не изменишь, однако я ведь предупреждал вас раньше. А теперь иди.

Капеллан стоял в ошеломлении. На его лице читалось сдержанное потрясение. Наконец он низко поклонился и испросил соизволения удалиться.

— Ну разумеется, — мягко произнес Лоргар.

Эреб развернулся, чтобы уйти, но его остановил насмешливый грохот голоса Ангрона.

— Ты удачно прибыл, жрец, — Пожиратель Миров буквально выплюнул последнее слово. — Как раз вовремя, чтобы пропустить драку. Скажи-ка мне, не стал ли ты после всех молитв и мелких предательств больше проповедником, чем воином?

Эреб вышел из помещения, ничего не ответив. Ангрон наблюдал за ним, металлические зубы поблескивали в злобной улыбке. Когда двери закрылись, Лоргар обернулся к Аргелу Талу, посмотрев тому в глаза.

— Сын мой. Истинный сын.

— Отец?

— Скоро Эреб что-то тебе предложит. Я вижу это в его глазах и чувствую в сердце, хотя подробности остаются для меня недоступны. Откажись. Сколь бы велик ни был соблазн, какое бы искупление ни сулило его предложение — ты должен отказаться.

— Я так и сделаю, повелитель.

Лоргар доброжелательно улыбнулся, сияя золотом.

— Я знаю. А теперь возвращайтесь к своим делам, друзья мои. Нужно готовиться сжечь этот мир и двигаться к следующему.

Кхарн пробирался через суматоху, творящуюся на мостике «Завоевателя». Тела убрали, а пятна отчистили, но он еще чуял запах разорванной плоти, пролитой крови и вонь отходов из опорожненных кишок. Смерть оставалась на борту, невзирая на все усилия системы очистки воздуха. Под потолком болтались и искрили кабели. Целые блоки экранов и консолей превратились в дымящиеся куски металла. Пол и стены были испещрены лазерными ожогами и дырками от пуль, которые перемежались более глубокими воронками от огня болтеров. Последних было меньше, поскольку у Ультрадесантников был богатый выбор целей.

Лотара сидела на своем троне над этим безумием. Кхарну никогда не доводилось видеть ее настолько злой. В том, как она переводила свой гнев в холодное кипение, было что-то почти хищное. Ей не было нужды что-либо говорить. Даже не было нужды хмуриться. Ее настроение становилось очевидно по льду во взгляде и тому, как она сидела на троне, продолжая наблюдать, наблюдать и наблюдать.

Кхарн остановил свое аккуратное продвижение, когда увидел, что возле трона стоит на страже Лорке. Он поднялся по ступеням, в первую очередь отдавая дань уважения дредноуту, а не капитану.

— Магистр Легиона, — произнес он, ощутив странный позыв преклонить колени. Слишком много времени с Несущими Слово, подумалось ему. — Вы с нами.

— Капитан пробудила меня.

— Я слышал про Делваруса и триариев, — он бросил взгляд на наблюдающую за ним Лотару. — Многое изменилось с тех времен, когда вы в последний раз ходили среди нас, сэр.

«Контемптор» издал звучный лязг фиксирующихся сервоприводов. Это показалось Кхарну проявлением неудовольствия, хотя он не знал, почему.

— Я вижу. Ты был занят, Кхарн.

Это было вовсе не то добросердечное воссоединение братьев-офицеров, которого ожидал Кхарн. Он посмотрел на Лотару.

— Ангрон идет. Он просит вас приготовиться к бомбардировке планеты через двенадцать часов.

Она подалась вперед на троне, широко раскрыв глаза.

— Это шутка? После всего этого вы хотите, чтобы я сделала то, что следовало сделать с самого начала?

Он был не расположен вдаваться в метафизические подробности насчет резонанса боли и духовного отражения эмоциональных мучений. Не то, чтобы он этого не понимал, однако не был уверен, верит ли.

— Приказ Лоргара, — он слишком устал, чтобы улыбаться. — Мир истекает кровью, и все оставшиеся в живых забились в норы. Он хочет сжечь их за грех трусости.

«И выжать последние струйки страдания», — подумал он.

— Кхарн… — она глядела на него с беспомощной яростью в глазах. — Что мы тут делаем? Что это за война?

Ему было нечего ответить. Во всяком случае, ничего практического.

— Новая, — сказал он.

Она не успокаивалась.

— Безумная. Все пошло не так после Исствана III. После того, как мы примкнули к Гору.

Кхарн перевел взгляд с капитана на «Контемптора», однако промолчал.

Левобортовые двери мостика больше не скрежетали по мощным направляющим при открытии, поскольку их сняли со стены и забрали на ремонт. Ангрон вошел в сопровождении следующего за ним запыленного техножреца. Закутанный в рясу адепт держал руки сцепленными в рукавах, шагая за примархом и почти что шарахаясь от мускулистойгромады тела Пожирателя Миров.

— Кхарн, — рыкнул Ангрон на весь заваленный обломками зал. — Этот в красной рясе тебя искал.

Примарх оставил кланяющегося жреца у разрушенных дверей, а сам двинулся сквозь хаос, в который превратился его мостик. Он коротко лающе хохотнул при виде опустошения.

— Как это случилось?

Лотара встала с трона, глядя на Ангрона с центрального возвышения.

— Делварус и триарии совершили несанкционированную высадку, присоединившись к атаке на поверхности. Пока их не было, нас взяли на абордаж.

Ангрон подошел к висящей на кабелях Лералле, прикованной к консоли ауспика. Он положил тяжеловесную руку ей на плечо с мягкостью, в наличие которой у него не поверил бы никто из братьев.

— Ты не ранена?

Искалеченная девушка, хирургически встроенная в стол, откинула грязные волосы с лица.

— Нет, сир, — ответила она, совершенно не испугавшись стоящего перед ней полубога.

Ангрон неприятно ухмыльнулся и оглядел мостик.

— И где сейчас Делварус?

— Я посадила его под арест в каюте.

Примарх издал короткий лающий смешок, явно развеселившись.

— Мне это нравится, — он начал подниматься на возвышение, оказавшись перед Лорке. «Контемптор» возвышался над примархом, однако ничто живое или мертвое никогда не заставляло Ангрона казаться меньше. — Лорке из Псов Войны.

— Ангрон из Пожирателей Миров.

— Славно выглядишь, старый воин. Но все так же в устаревших цветах, да? — Ангрон постучал костяшками пальцев по горделивому волку в ошейнике на железном теле дредноута. Инстинктивно среагировав на дискомфорт от прикосновения, комби-болтеры Лорке перезарядились с двухголосым металлическим грохотом.

— Я должен тебя поблагодарить за защиту моего корабля? — поинтересовался примарх.

— Я мало что сделал. Твоя благодарность должна предназначаться остальным первым дредноутам и двум тысячам семидесяти одному человеку, которые лишились жизни, отбивая нападение.

Ангрон поднял кисть с покрытыми коркой суставами к виску, чувствуя возвращение тупой боли.

— Ммм. Ты все такой же жалкий ублюдок, Лорке.

— Я умер. Теперь уже немного поздно меняться, — дредноут заставил свое железное тело со скрежетом поклониться, на сей раз Лотаре, и двинулся вниз по широким ступеням. — Я должен идти. Мне нужен ремонт.

Ангрон ощутил, как палуба содрогается от поступи «Контемптора». Ему остро вспомнилось, каково было сражаться с подобным созданием. Исстванская кампания оказалась столь поучительным опытом.

— Капитан, — произнес он. — Через двенадцать часов наша бомбардировка оставит от Арматуры лишь воспоминание. Посыпь землю солью, Лотара.

Она откинулась на троне, со стуком пристроив ноги на один из подлокотников, и посмотрела на него.

— Как пожелаете.

Часть 2 Спустя три дня после Осады Арматуры НУЦЕРИЯ, РОДНОЙ МИР

13 КОСТИ

Аргел Тал всегда посещал ее гробницу в одиночестве. Его шаги эхом разносились по сводчатому залу, отражаясь от готических стен с каменными ребрами. Выполненные в натуральную величину изваяния прославленных павших наблюдали, как он проходит мимо. Железные лица вглядывались в освещенный свечами полумрак. Он знал их всех по именам. Некоторые были его друзьями и братьями, погибшими случайно, или же принесшими себя в жертву. Он прошел мимо одного из таких памятников, возведенного в память о «Ксафене из Гал Ворбак, капеллане ордена Зазубренного Солнца». Воин-жрец стоял, опираясь ногой на треснувший нагрудник статуи Гвардейца Ворона и воздев крозиус к небу. Голова капеллана была опущена. Он не смотрел на убитого им легионера, отвернувшись с некоторой задумчивостью. Искусно воссозданный в темном металле Ксафен выглядел почти что сожалеющим, что не переставало веселить Аргела Тала всякий раз, когда он это видел. При жизни брат обладал множеством особенностей, но склонность к сожалению не входила в их число. Среди носящих алые цвета Легиона еще не бывало более фанатичного создания. Ксафен получил удовольствие даже на Исстване, рассматривая его как испытание веры. Он насладился этим испытанием и прошел его по собственным строгим меркам.

Под именем располагалась табличка с неровной колхидской клинописью: «Он ступал в местах, где боги встречаются со смертными».

Проходя мимо, Аргел Тал протянул руку и мягко коснулся костяшками нагрудника мертвого брата. Он еще несколько раз повторял это движение, минуя статуи Гал Ворбак, погибших на Исстване. Первых Гал Ворбак — воинов с демонами в сердце, изуродовавших собственные души первыми опасными шагами в Преисподнюю. Не те оболочки для демонов с разбавленной кровью, которых он выращивал для Лоргара в последующие годы. Они были Гал Ворбак по крови и названию, но не по духу. Они не совершали Паломничества и обрели силу, не понимая, чего она стоит.

Дойдя до ее гробницы, он присел перед резным изображением. Многие из прочих статуй были выполнены из позеленевшей от патины меди, или же блестящего кованого железа, но ее изобразили в чистом мраморе. Глаза были скрыты повязкой, которую она редко надевала, приспособившись к жизни без зрения, предпочитая просто держать глаза закрытыми. Никаких вычурных или пылких поз, в которых стояли сотни павших Несущих Слово, увековеченных в громадном зале. Напротив, она оставалась хрупкой, изящной и белоснежной во мраке, протягивая руку, чтобы успокоить всякого, кто искал перед ней покоя.

«Кирена Валантион, — сообщала табличка, — Исповедник Слова. Приняла мученическую смерть от рук личных стражей Императора за прегрешение, состоявшее в видении истины».

Даже находясь на пьедестале, она была ниже стоящего в полный рост Аргела Тала. Кончики пальцев прошлись по мраморным волосам, и керамит мягко погладил камень. В прикосновении не было любви или тоски. Если уж на то пошло, оно было извиняющимся.

Как всегда, когда навещал ее, он вынул меч, оборвавший ее жизнь — меч, который теперь стал его собственным. И так же, как и всегда, он ощутил горячий прилив желания просто переломить оружие об колено и бросить. Он устоял, поскольку боль от обладания клинком сама по себе была уроком.

В расположенном глубоко в недрах «Фиделитас Лекс» Зале Памяти — который непочтительные рабы именовали Залом Заднего Ума, когда рядом не было Несущих Слово, которые могли бы услышать — находились кости почти тысячи героев Легиона. Лишь одна статуя стояла над оскверненной каменной гробницей, принадлежавшей единственной смертной, которую похоронили среди девятисот легионеров.

Ее кости унесли. Культисты, фанатики — можно называть как угодно. Они пробрались в зал, забрали кости и провозгласили ее святой Пантеона. «Первой мученицей», как они говорили. Ее священное имя шепотом повторялось среди огромного смертного населения флота Несущих Слово, поскольку ей принадлежала сомнительная честь участи первого человека, которого подручные Императора убили за вознесение молитв Пантеону.

Как будто все было так просто. Он поднялся на ноги, не отводя взгляда от изваяния убитой девушки.

Аргел Тал никогда бы не забыл ее последних слов. Он часто о них думал. Не о том незавершенном письме, которое он обнаружил только через три дня после ее гибели, а о самых последних словах, сорвавшихся с ее окровавленных губ. Что они с тобой сделали?

Она произнесла их с улыбкой, со слабой улыбкой девушки, знающей, что умирает. Ее руки оторвались от лицевого щитка шлема, оставив кровавые пятна там, где она прикасалась к демонической маске, в которую превратилось его лицо.

Что они с тобой сделали?

Кого она имела в виду? Богов? Примархов с их отчаянной гражданской войной? Его собственных братьев?

Что они с тобой сделали?

Мысли о Кирене расшевелили зверя внутри. Раум, вторая душа в его теле, пробудился рывком, будто животное.

Охота?

Существо говорило трепещущим змеиным шепотом, поглаживая словами разум Аргела Тала.

Нет. Я в ее гробнице. Мы целыми днями охотились на Арматуре. Твой голод никогда не утихает?

Раум вел себя скорее раздраженно, чем насмешливо. Ты так сентиментален, брат. Разбуди меня, когда снова польется кровь.

Он ощутил, как сущность сворачивается в клубок, снова уменьшаясь в размерах. Однако, несмотря на свои слова, демон не спал. Раум намеревался безмолвно лежать, наблюдая глазами Аргела Тала.

Так продолжалось еще несколько минут. Когда Аргел Тал услышал шаги, Раум вновь развернулся, неожиданно придя в раздражение.

Кто-то идет. Несущий Слово почувствовал, как демон тянется за пределы черепа, словно принюхивающаяся гончая. Аа. Это Обманщик.

— Здравствуй, Эреб, — не оборачиваясь, произнес Аргел Тал.

— Мальчик мой, — раздался голос позади. — Рад тебя видеть.

Он лжет..

Я знаю.

Он боится, что ты отвергнешь его, как сделал Отец-Лоргар.

Я знаю, Раум, я знаю

Эреб встал рядом с ним, присоединившись к бдению возле статуи девушки-мученицы.

— Что произошло на Арматуре? — голос Первого капеллана был сдержан, каким-то образом сочетая холодность с отсутствием враждебности. — Пожиратели Миров сообщают об ужасающих потерях, и я слышал, что многие из них требуют крови нашего Легиона. Что пошло не так?

Аргел Тал помассировал утомленные глаза большими пальцами.

— А что постоянно не так с Пожирателями Миров? Они пошли вперед слишком далеко и слишком быстро. Ультрадесант и силы Арматурской гвардии, которые пытались обойтись нас с фланга, вместо этого хлынули в брешь между двумя нашими Легионами, воспользовавшись возможностью разделить и властвовать. Пожиратели Миров угодили в сотню ловушек, пока мы были заняты медленным продвижением, сражаясь с армией другой половины города. К моменту, когда мы пробились… скажем так, возобладал нрав Двенадцатого Легиона.

— Рапорт Кхарна скверно характеризует наш Легион.

— Разумеется, ведь мы не смогли поддержать союзников. А мой рапорт будет скверно характеризовать Пожирателей Миров, поскольку те ударили вперед без нас. Вряд ли мы станем хвалить друг друга за идеальное проведение крестового похода, — Аргел Тал, наконец, повернулся к Эребу. На смуглом лице играла легкая улыбка. — Что произошло на Калте, учитель? Как вы потерпели столь катастрофическую неудачу?

Эреб повернулся к статуе капитана Несущих Слово, который пал на Исстване V.

— Мы породили варп-шторм, который отделит Ультрамар от остального Империума. Это деяние имеет такой эфирный масштаб, что для начала ритуала пришлось умертвить солнце. Где здесь неудача?

Демон внутри тела Аргела Тала пополз по кровеносной системе, обжигая вены.

Он знает, что не справился. От него исходит стыд, как будто пар от теплой кожи на морозе.

— Жиллиман жив, — ответил Эребу Аргел Тал. — Сколько тысяч ты бросил на Калте? И ваш флот раздроблен. Можно простить лорду Аврелиану, что он видит обе стороны медали.

Эреб обошел вокруг статуи Кирены, сохраняя свое вечное спокойствие.

— Почти что в каждом варианте будущего ты умираешь на Терре.

В ответ Аргел Тал только ухмыльнулся.

— Я знаю. В последний день не будет более славного места.

Эреб приподнял тонкую бровь.

— Ты принимаешь эту судьбу?

— Примарх видел ее в волнах варпа. Он утверждает, что это всего лишь один из возможных итогов, но то же самое говорит и Раум. Мне суждено умереть в тени громадных крыльев.

Это правда, брат. Мы умрем в тени громадных крыльев.

Знаю. Я тебе верю.

Аргел Тал указал на статую.

— Зачем ты пришел? Чтобы увидеть Исповедника?

— Чтобы увидеть тебя, мальчик мой, — на Эребе была монашеская ряса, а не боевой доспех. Красный шелк ниспадал длинным царственным потоком, словно кардинальское облачение из многих эпох ложной веры Древней Терры.

— Хватит этого «мальчик мой», учитель. Те дни прошли.

— Ты в броне, — заметил Эреб. — Даже здесь.

Повелитель Гал Ворбак кивнул.

— Я больше не могу ее снять. Она стала частью меня, словно шкура или чешуя.

Он скорее почувствовал, чем увидел, что Эреб улыбается.

— Восхитительно, — произнес капеллан.

— Это произошло после Арматуры. Не знаю, почему.

Мы должны его убить, — выдохнул Раум.

Как жаль, что это действительно заманчиво.

К поясу Аргела Тала был пристегнут бронзовой цепью огромный том в переплете из кожи.

— Тебе следует это прочесть, — Аргел Тал отцепил книгу и протянул ее бывшему наставнику.

— «Книга Лоргара», — Эреб не сделал попытки взять ее. — Я ее читал. Многие из страниц переписаны мною лично.

— Нет, — Аргел Тал не убирал книгу. — Это та редакция, которой он поделился с другими примархами. Его почерк, его философия, записанная чернилами. Не твоя, не Кор Фаэрона, не просто то, что диктуют боги. Подлинная Книга Лоргара, священный текст, который будет служить Легиону средством толкования в грядущие тысячелетия. Он называет его «Тестаментум Веритас».

Эреб принял книгу обеими руками, но не стал ее открывать.

— Ты так в него веришь.

— А ты говоришь так, словно ты — нет.

— С каждым разом, когда я встречаюсь с сыновьями Императора, я все меньше в них верю. Хоть они и заявляют, что олицетворяют собой воплощения совершенства, но они также и увеличенные изъяны человечества. Взгляни на Гора. Галактика пылает из-за его амбиций, а не потому, что я устроил так, что его ранили отравленным клинком. Второе просто ускорило первое. А посмотри на Русса. Чистота и дикость волка, но при этом он пресмыкается у ног Императора, умоляя, чтобы ему дали вожака.

Аргел Тал не имел желания спорить о достоинствах и недостатках Восемнадцати Отцов, особенно в этом святом месте. Он продемонстрировал свое неодобрение молчанием.

— Очень хорошо, — уступил Эреб. — Я хотел с тобой поговорить, поскольку мне нужна твоя помощь.

Аргел Тал не отводил глаз от статуи.

— Ну так говори.

— Как я уже сказал при Лоргаре, я бродил по Десяти Тысячам Будущих. Во многих из них, если события пойдут по такому пути, мы потерпим поражение на Терре. Гор падет, а верные ему Легионы разобьются об имперскую наковальню. Нас не просто изгонят, Аргел Тал. Нас целиком вырвут из анналов Империума. Наши имена станут легендой, потом мифом, а затем полностью забудутся.

Воин Гал Ворбак слушал, как и демон внутри него. Эреб продолжал говорить, разглядывая своими мудрыми глазами копию Кирены, выполненную из чистого мрамора.

— С самого начала мы направляли Лоргара, Мортариона, Фулгрима, Гора и прочих. Группа искушенных и понимающих стояла подле примархов, руководя их поступками и решениями. Калас Тифон в Гвардии Смерти, пусть и без их Библиариума. Созданный Фабием замысел совершенства пленил воображение Фулгрима, и захватил Детей Императора. Мы сыграли на их гордыне, равно как и на их страхах. Но теперь, когда нам следует действовать совместно, Лоргар отделяется.

Аргел Тал покачал головой.

— И ты хочешь, чтобы я вернул его обратно? Примарх самостоятелен, Эреб. Он стал сильнее после Исствана. Избавься от своей трусливой потребности контролировать его, и просто гордись, что он стал тем, кем был рожден стать.

Эреб ощутил замкнутость бывшего ученика и изменил доводы.

— Не так грубо, — произнес капеллан. — Однако мы должны… направлять его. Только и всего. Во всех вариантах будущего, где мы проигрываем, Лоргару позволяли манипулировать событиями по собственной прихоти. Вот почему мы должны повергнуть Сангвиния на колени на Сигнусе Прайм, во что бы там ни верил наш отец. Мы проиграем войну во многих из тех будущих, где Ангел доберется до Терры.

Аргел Тал впервые на своей памяти проявил предельную и жесткую искренность по отношению к человеку, который обучал его на протяжении многих лет.

— Мне это безразлично. Я не планировщик, и доверяю замыслу Лоргара гораздо больше, чем твоему.

— Но мы должны формировать события в соответствии с…

— Мы же сказали, что нам все равно, — в глазах Аргела Тала полыхнуло расплавленное серебро. Это были глаза Раума. — Мы пришли сюда помолиться, Обманщик. Ты оскверняешь святость этого места своим змеиным языком.

— Обманщик?

Серебро померкло.

— Так тебя называет Раум, — подтвердил Аргел Тал.

— Ясно. В таком случае, я более тебя не побеспокою, мальчик мой, — Эреб начал уходить, однако в последний момент замешкался. Он рискнул коснуться плеча Аргела Тала. Воин и обитающий внутри офицера демон позволили ему это. — Я буду делать то, что должен, чтобы организовать события по своему разумению, поскольку не собираюсь проиграть войну за дух человечества из-за того, что другие слишком слепы, чтобы узреть свет. Я всего лишь хотел, чтобы ты был на моей стороне, Аргел Тал.

Глазные линзы Аргела Тала, обладавшие синевой колхидского неба, встретились с глазами бывшего учителя.

— Тебя всегда сопровождает смерть. Кто должен умереть на сей раз? Чья гибель направит судьбу по избранному тобой пути?

— Многим жизням придется оборваться, пока мы не поднимем флаг Гора над стенами Терры. Почти все они сражаются на той стороне.

— Почти. Не все.

Эреб вздохнул, как будто не желая отягощать брата по Легиону неприятной истиной.

— Нет, не все.

Губы Аргела Тала скривились.

— Кхарн, — это был не вопрос. — Вот зачем ты ко мне пришел. Где-то на тропах судьбы Кхарн испортит твои планы, и ты хочешь, чтобы он умер.

Эреб не ответил. Молчание само было ответом.

Тишину нарушил скрипучий визг протестующего керамита и влажный хруст костей, раздирающих плоть. Узловатые пальцы со множеством суставов удлинились, обнажив длинные черные когти. Лицевой щиток Аргела Тала исказился, став собачьей пастью, известной как лицо Раума, а затем перетек в посмертную маску самого Несущего Слово, напоминавшую о погребенных королях-фаэронах из мифов древнейших империй.

Эреб имел репутацию одного из самых сдержанных и спокойных воинов во всех Восемнадцати Легионах. Ему были известны тайны, которых, как он полагал, не знал больше никто. Он руководил просвещением генетических полубогов. Но даже он попятился от одержимого тела Аргела Тала. От покрытых черными прожилками перепончатых крыльев воина исходил темный туман с пряным смрадом разлагающейся плоти.

— Аргел Тал, — начал Эреб.

— Умолкни! Твои пророчества — яд. Нас тошнит от чужих нашептываний насчет будущего. По крайней мере, Лоргар не требует от нас плясать под дудку судьбы.

— Но я пришел с предостережением.

— Ты пришел с ложью, интригами и предательством!

Аргел Тал заревел и взмахнул лапой. Эребу еле удалось парировать крозиусом, отступив назад и отведя удар в сторону. Когти демонического существа врезались в другую статую Несущего Слово, снеся ее с пьедестала и разбив о каменный пол.

Эреб крепче сжал крозиус.

— Мальчик, — произнес он. — Довольно.

— Похоже, будто мы хотим предать Кхарна? Он последний брат из плоти и крови, кому мы верим. Он последний, кто никогда не подведет нас, и последний, кого мы ни разу не подвели. Ксафен мертв, ты стал змеей, Аквилон убит. Остался только Кхарн. С нами он удержит оба Легиона вместе. С нами он не даст примархам убить друг друга.

Существо, ранее бывшее Аргелом Талом, шагнуло вперед.

— Убирайся от нас. Мы голодны, а нет вина слаще, чем кровь Легионов, и нет пищи вкуснее, чем соленая плоть Легионов.

Эреб сделал еще один шаг назад, однако на его лице не было страха, только благоговение.

— Ты стал живым памятником божественному величию Пантеона. Как же далеко ты продвинулся с того дня, когда я забрал тебя из семьи.

— Мы стали Истиной. Мы велели тебе уходить. Теперь уходи.

Эреб не стал снова поднимать крозиус. Он просто вытянул руку, чтобы демон не приближался.

— Я не собираюсь просить тебя пролить кровь Кхарна. Я знаю, что ты никогда этого не сделаешь. Вы слишком долго были братьями, совместно пройдя множество приведений к согласию. Я пришел не за этим.

Аргел Тал стоял на месте. Бронированные плечи поднимались и опускались в такт тяжелому нечеловеческому дыханию.

— Мы слушаем.

— Кхарн падет до конца войны. Я видел это много раз. Аргел Тал, ты будешь сражаться рядом с ним. Ты — единственный, кто может сохранить ему жизнь.

Чудовищное создание издало ворчание, сплюнув на пол сгусток слюны-ихора.

— Кхарна невозможно убить.

— Это говорит братская преданность, — Эреб рискнул закрепить крозиус за спиной, делая это медленно, чтобы не вызвать гнев существа. — Я говорю правду, сын мой.

Серебристая посмертная маска исказилась, колеблющаяся ртуть изобразила страдальческое выражение.

— Мы больше не твой сын.

— Нет. Прости меня, сработала старая привычка, — Эреб вновь поднял руку. — Я расскажу тебе, как спасти брата. Разве я когда-либо обходился с тобой несправедливо? Откуда эта злоба?

Ее причины были внутри и вовне. Демон в сердце, который наполнял кровеносную систему злобой. Ярость от того, как Кор Фаэрон и Эреб ведут себя с примархом. Раздражение от того, как они оба насмешливо и многозначительно улыбаются, заявляя, будто знают все и обо всем.

Аргел Тал подавил ярость, с трудом загнав ее внутрь. Раум болезненно царапал кости, желая убивать, убивать, убивать, но в этом не было ничего нового. Демон ненавидел Первого капеллана на каком-то инстинктивном, неземном уровне. Он всегда испытывал к Эребу отвращение, как ночные существа не выносят солнца.

— Это злоба Раума, — произнес Аргел Тал, хотя она принадлежала и ему самому. — Говори, что хотел.

— Ты в силах спасти Кхарна. Видение сложно истолковать, ведь будущее — это не дорога, а паутина. Каждое решение расходится на миллион других вероятностей. Но вот что я могу сказать точно: Кхарн умрет на восходе на планете с серыми небесами. Во всех будущих, что я видел, он умирает, когда небо озаряется рассветом. И умирает с клинком в спине.

— Чей это клинок?

— Кого-то, кто его ненавидит. Я чувствую лишь эмоции убийцы, но не его лицо.

Аргел Тал успокоился, мягко забрав у Раума контроль над их общим телом. Это был ментальный эквивалент разминки мышц после долгого сна. Уже заскучавший демон, не ощущавший никакой добычи, с которой можно было бы поиграть, уступил, издав лишь брюзгливое бормотание.

Это то предложение, о котором тебя предупреждал твой отец-божок?

Похоже на то. Все, что он дает, имеет цену.

Тебе следовало позволить мне убить его.

Аргел Тал улыбнулся. Возможно.

— Что тебя забавляет? — спросил Эреб. — Я слышу твой тихий смех.

— Последнее время меня все забавляет. Я учту твое предостережение, учитель. Благодарю.

— Ты все еще зовешь меня «учителем». Те дни явно также давно прошли.

— Дурная привычка, в точности как у тебя, — жжение в венах начало стихать, и Аргел Тал отвернулся от изваяния Кирены. Он поднял с пола свой меч, не зная точно, когда тот выскользнул из руки. Скорее всего, во время Изменения.

— Позволь рассказать тебе о Калте, — сказал Эреб. — Послушай меня и сам реши, потерпел ли я неудачу.

Аргел Тал молча выслушал всю историю Эреба. Внезапное нападение на верфи. Дождь из обломков пылающих кораблей, падающий на мир внизу. Отравление солнца Калта. Рождение калейдоскопического Гибельного Шторма — раковой опухоли, которая только и ждет, чтобы разлиться по здоровому пространству.

Аргел Тал дождался окончания, хотя на самом деле почти не слушал после первой половины. В его сознании пылала важная возможность, которую он даже не осмеливался назвать надеждой. Наконец, Эреб остановился, завершив свое объяснение.

— Так потерпели ли мы неудачу? — спросил он. Судя по уверенности в голосе, он полагал, что исполнил все идеально.

— Торгаддон, — отозвался Аргел Тал. — Ты воспользовался его плотью в ходе ритуала. Призвал душу мертвеца.

Эреб кивнул.

— Первым об этом обряде узнал Кор Фаэрон в ходе молитв. Мы…

— Неважно, каким образом, — в глазных линзах Аргела Тала появилось внутреннее сияние. — Ты его вернул.

Капеллан кивнул. Похоже было, что, обладая безграничным терпением, он знал, к чему все идет.

— Это так.

Он лжет, Аргел Тал. Лжет нам обоим.

Нет. Не сейчас.

Думаешь, дух смертного может вернуться из Моря Душ, не получив шрамов?

Раум, важно, что они вообще могут возвращаться.

Аргел Тал оставил без внимания протестующее рычание зверя внутри. Он указал на статую клинком, который сразил саму девушку.

— Верни ее.

Эреб медленно вздохнул, избегая смотреть в глаза.

— Ради тебя, сын мой, я это сделаю.

14 ПЕРЕВОД НЕТ ДОСТУПА ПЛАМЯ КУЗНИЦЫ

Киде было не стыдно за свои слезы, когда она впервые увидела остов «Сиргалы». Изломанного и все еще дымящегося от повреждений «Пса войны» вынимали из эвакуационного саркофага при помощи потолочных кранов. Одна рука отсутствовала, титан не мог стоять на искалеченных ногах, каждый метр его брони изъела ржавчина. Голова «Сиргалы» безвольно болталась на шее, которая была слишком повреждена, чтобы удержать вес кабины.

Нет, на это было непросто смотреть. Теперь все стало лучше, но не сильно. По крайней мере, машина стояла. Угольную Королеву поддерживали по бокам массивные опоры, что позволяло ей стоять, невзирая на раны. Это было частью верований Культа Машины — воинственную душу титана восстанавливали в равной мере технологическими работами и достойным обращением. Так что он стоял в окружении сородичей — один из девяноста уцелевших «Псов войны» в темной раскраске Угольных Волков. И все же машина была далека, очень далека от целостного состояния.

Над ее суставами трудились восемь техножрецов, которым помогали бригады сгрудившихся позади сервиторов. По металлической коже «Сиргалы» ползали люди, киборги и лоботомированные рабы, а также некоторое количество сервочерепов, обследовавших те механизмы, которые им было велено обследовать в текущий момент.

Тот был рядом. Его новую руку еще не покрыли синтетической кожей, и ниже локтя торчали голые железные кости. Конечность не слишком хорошо приживалась. Вдоль бицепса тянулись воспаленные красные прожилки, возможно, первые признаки инфекции. Он непрерывно проверял ее, сжимая новообретенные пальцы в кулак каждые несколько секунд. Судя по гримасам, было все еще больно.

К ним приблизился один из жрецов в красных рясах, лицо которого было полностью скрыто капюшоном. Тонкие второстепенные руки прижались к плечам, когда он подошел вплотную.

— Модерати Бли. Модерати Кол, — в монотонном вокс-голосе не было эмоций, он легко мог принадлежать любому из знакомых им техножрецов.

— Девятый? — спросила Кида.

В ответ тот откинул капюшон, продемонстрировав обритую голову, узловые имплантаты на висках и визор на глазах.

— Подтверждаю. Это я, Девятый.

— Как идет ремонт? — поинтересовался Тот.

Горловой динамик Девятого издал жужжание.

— Он идет так, как вы видите. Не происходит никакого визуального искажения.

Кида улыбнулась впервые с того момента, когда проклятый «Разбойник» сбил их своим удачным выстрелом.

— Модерати Кол имеет в виду — когда «Сиргала» будет снова готова выступить?

Девятый повернул замененные визором глаза к Тоту.

— В таком случае, почему он просто не выразил свой запрос при помощи точных слов?

Новая рука Тота напряглась. Он сжал кулак.

— Просто ответь ей, Девятый. У меня и так болит голова.

— Очень хорошо. L-ADX-cd-МАРС-Квинтэссенция-[Модификация Некаре]-I–XII-002a-2/98: VS/TK/K будет готова выступить в следующей операции, если исходить из того, что во флотских слухах нет неточностей. Прогноз высадки через двадцать семь дней дает нашим техникам значительное время для завершения ремонта.

Тот глянул на титана. Над суставами плясали искры от режущих и сварочных инструментов в однозадачных руках сервиторов.

— Месяц?

— Это «Сиргала», — произнес Девятый. — Разумеется, ей присвоили высший приоритет. Над ней работает лично архимагос венератус.

Словно услышав зов, смотритель Механикума вплыл в поле зрения. Из круглого генератора, вживленного у него между лопаток, выступали тонкие многосуставчатые конечности. Он не нуждался в поддержке мостиков или платформ: тонкие насекомоподобные ноги примагничивались к броне «Сиргалы», позволяя как угодно карабкаться по титану. Они щелкали и лязгали, пока Вел-Хередар спускался по левому боку «Пса войны». Даже оказавшись на палубе, он подошел к маленькой группе, не пользуясь собственными ногами и предоставив транспортировку изможденного тела паучьим лапам.

Из темноты под капюшоном глядели три зеленые линзы, ни одна из которых не соответствовала обычным размерам и точному расположению человеческих глаз.

— Модерати Бли и модерати Кол.

— Архимагос, — отозвались оба, поклонившись. Девятый буквально рапростерся ниц. Это привлекло внимание архимагоса, который зашелестел капюшоном и застрекотал глазными линзами.

— Эраласкезиан Филе Маралди, Девятый носитель имени.

Девятый встал.

— Мой господин?

— За работу.

— Сию минуту, мой господин, — Девятый поклонился и, бросив последний взгляд на товарищей по экипажу, направился обратно к месту работы над сочленениями искореженных когтей на ногах «Сиргалы». Они услышали, как он бормочет и перенаправляет лазерные резаки своих парящих сервочерепов.

Тот неловко наблюдал за уходом товарища. Кида казалась обеспокоенной.

— Девятый вызвал ваше неудовольствие, архимагос?

Паучьи лапы сбросили давление из многочисленных коленей, заполненных механизмами, и марсианский владыка стал на полметра ниже. Он все еще превосходил ростом любого легионера, однако не обладал их громоздкой шириной. Кида почувствовала, как тройные глазные линзы фокусируются на ней, вращаясь и жужжа, и делают пикты для дальнейшей обработки.

— Из доступного контекста очевидно, что вы подразумеваете Эраласкезиана Филе Маралди, Девятого носителя имени. Вы описываете его отстранение как предположительное следствие моего неудовольствия. Возможно, вы полагаете, что я считаю, будто ему требуется немедленно продолжить работу, чтобы выполнить определенную норму усилий и результатов при восстановлении титана, которого вы называете «Сиргала». Тот и Кида переглянулись. В его взгляде было осуждение за то, что она все это заварила. В ее — извинение за то же самое.

— Забудьте о моих словах, архимагос.

— Невозможно. Моя нейроструктура предотвращает стирание записанных данных, — глазные линзы снова сменили фокусировку. — Чтобы дать ответ и, разумеется, успокоить то, что я воспринимаю, как ваши опасения, я скажу: нет. Девятый не вызвал моего неудовольствия. Он получил распоряжение вернуться к работе, поскольку руководит своей бригадой рабочих более квалифицированно, чем многие другие в ремонтной группе, и его присутствие необходимо для наиболее сложных процедур, которые сейчас проводятся.

Архимагос издал из вокса всплеск шума, словно кто-то пнул пчелиный улей.

— Рискну добавить, что он работает с большим мастерством не только благодаря опыту, но и в силу досадного эмоционального вклада в саму богомашину. Пользуясь вашей манерой выражаться, ему не все равно.

Кида нахмурилась.

— Если он работает усерднее, досадно ли это?

— Эмоция неизбежно ведет к угрозе интеллекту и, как следствие, к слабости. Однако сейчас неподходящий момент для участия в обмене тонкостями позитивисткой философии Марса. Скажите мне: пришли ли вы к окончательному решению, обсудив с принцепсом ультима Аудуном Лираком ваш перевод? Необходимо обновить записи, и мы ждем выбора, который должны сделать вы оба.

— Что? — одновременно спросили Кида и Тот.

— Перевод? — пробормотал Тот. — Быть этого не может.

— Ах, — техножрец снова приподнялся на насекомоподобных ногах. — Неожиданное происшествие требует моего немедленного внимания в другом месте. Будьте здоровы, модерати, — он развернулся и устремился прочь.

— Прошу вас, подождите! — крикнула Кида. Как ни странно, но закутанная фигура действительно остановилась. — Нет никакого неожиданного происшествия, господин. Вы совершенно не умеете лгать.

— Я более искушен в дезинформировании на бинарном канте, — согласился архимагос. — Тем не менее, вы оба должны обсудить данный вопрос с принцепсом ультима. Я сделал неверное предположение, и приношу извинения за допущенные в ходе диалогового взаимодействия ошибки.

Тот не слушал его.

— Перевод? Вот ведь жирный сукин сын.

— Где принцепс? — спросила Кида.

— На борту «Сиргалы». Я позову его.

Она кивнула.

— Благодарю, архимагос венератус.

— В вашей благодарности нет необходимости. Моя основная подпрограмма состоит в облегчении взаимодействия между мириадом элементов Механикума. Секунду, будьте добры.

Тот и Кида ждали, обмениваясь проклятиями. Менее чем через минуту из недр титана появился Аудун Лирак, который слез по лестнице вниз на палубу и провел масляной рукой по редеющим волосам.

— Приветствую вас обоих, — произнес принцепс, отсалютовав.

Кида и Тот ответили тем же. По правде говоря, ее поразило, что он работал на борту «Сиргалы». Лицо покрывали бусинки пота, а рукава были закатаны, открывая вымазанные в грязи руки.

— Перевод? — зарычал Тот вышестоящему офицеру. — Давай-ка прямо к делу. Ты вышвыриваешь нас из командного экипажа?

Кида увидела, что Аудун удивленно моргнул, и почувствовала, что ее злость слегка уменьшилась. Он не выглядел сварливым или самодовольным, просто пораженным. Принцепс ощетинился, встал ровнее и разгладил складки на форме.

— Я не стану вам отвечать, модерати Кол.

— На этот раз станешь, — только так Тот мог не выхватить пистолет и не изрешетить человека жжеными дырами. — Я отдал семь лет жизни «Сиргале», и шестнадцать Аудакс. Я лучший рулевой Легио, а Кида лучший стрелок. Почему ты так поступаешь? Из-за моей руки? Из-за того, что стараешься обгадить все наследие старика и прославиться самому?

— Хватит, — Аудун прищурил круглые глаза, добавив в интонацию как можно больше холодной угрозы. Киде это показалось неожиданно эффективным. — Если вы хотели отказаться от чести, — тихо произнес принцепс, — вам достаточно было просто об этом сказать.

Кида внезапно почувствовала слабость. Что-то было не так.

— Честь? — буквально выплюнул Тот. — Ты пьян?

Аудун опустил рукава и застегнул их на запястьях.

— Ну, хорошо. Я предложу звания другим офицерам, — он покачал головой, словно конфликт его не просто нервировал, но и вызывал некоторое отвращение. — Это было необходимо? Хватило бы обычного отказа.

Продолжавшая молчать Кида ощутила, что слабость внезапно отпустила.

— Какие звания? — спросила она.

Аудун снова моргнул.

— Вы вообще читали предложения? Я переслал их на коммуникационные оккулусы ваших кают сегодня утром с просьбой разыскать меня, как только примете решение.

— Мы слышали… — Тот запнулся.

— Стало быть, «нет». Вы не читали предложения.

Кида тихо выругалась.

— Вы нас не отстраняли. Вы давали нам собственных титанов.

Аудун Лирак поглядел на нее, как на абсолютную идиотку.

— Разумеется, я вас не отстранял. Ваши послужные списки выше всяких похвал, а после боев в городах Арматуры у нас одиннадцать титанов без командиров. Над вашим повышением даже думать не потребовалось.

Тот прокашлялся.

— Мы думали…

— Я знаю, о чем вы думали, модерати Кол. Вас, возможно, удивит, что я не обладаю впечатляющими боевыми достижениями Солостина, однако при этом все же не самодовольный дурак, неспособный принимать хорошие решения. Я двадцать лет занимался повышениями и переводами, пока старик полностью посвящал себя сражениям. Как вы думаете, кто позаботился о том, чтобы на «Сиргалу» в первую очередь назначили именно вас? Когда Венрик попросил нового рулевого, я посоветовал ему выбрать тебя, Тот. Когда ему понадобился новый стрелок, я предложил тебя, Кида.

Оба офицера хранили неловкое молчание, принимая выговор.

— Вы полагали, будто я настолько мелочен, что вышвырну вас обратно в рабочие из-за того, что мы не сошлись при первой встрече?

— Эээ… — произнесла Кида.

— Ну… — начал Тот.

Аудун вздохнул.

— Идите и прочтите чертовы приглашения, оба. Если хотите принять командование «Дарахмой» и «Седдой», титаны ваши. Если откажетесь, то, несмотря на явное недоверие ко мне, я буду рад увидеть вас в командном экипаже «Сиргалы», когда она снова пойдет. А она пойдет, обещаю. Ее честь — это честь Аудакс.

Он дождался их салюта и отвернулся к титану.

Кида и Тот, наблюдали, как их принцепс возвращается в гущу деятельности, кипящей на черно-красной коже «Сиргалы».

— Мы повели себя не самым похвальным образом, — признался Тот, снова сжимая новую руку в кулак.

Кида кивнула.

— И не самым умным.

Корабль подрагивал, совершая переход. Двигатели работали с перегревом. Пока что он не разваливался в варпе, однако Ультрадесантники хорошо поработали. Через неравные промежутки времени, безо всякого предупреждения, флагман с воем вываливался обратно в реальное пространство, оставляя за собой след из эфирного пламени и безумный хохот. Каждый раз через секунду в реальность врывался «Фиделитас Лекс», который охранял «Завоеватель», пока тот возвращал свои варп-двигатели к жизни.

Не было ни малейшего следа их флотилий. Примархи вновь разделили свои Легионы и боевые корабли, отправив новые силы вглубь Ультрамара, чтобы терзать имперские миры, пока XIII Легион обездвижен на Калте. Флагманы отказались от всего, кроме самых малых эскадрилий сопровождения, предпочтя двигаться вместе с «Трисагионом».

Лотара направлялась в Аудаксику по широкому центральному коридору хребта «Завоевателя». Чахлая крыса с черной шерстью метнулась под ногами и скрылась под железной решеткой пола. Капитан издала досадливое восклицание.

— Откуда на всех имперских кораблях колонии крыс? «Завоеватель» строили на орбите, он никогда не садился на планеты. Мы что — берем на борт ящики с грызунами, когда встаем в док на доукомплектовку?

Лорке шумно топал позади, храня молчание. Он не спал уже несколько дней, и, хотя еще и не чувствовал характерной усталости, вызванной продолжительной активностью, но уже начал страдать от головной боли. Сколько бы истерзанных останков ни сохранилось внутри бронированной оболочки, они мучились от нехватки отдыха.

Они подошли к массивным и толстым двойным дверям, которые вели в Аудаксику. На страже запертого проема стояли скитарии Механикума, подвергнутые обширной аугментации. Впрочем, они расступились перед ней. Или пропустили Лорке? Сложно сказать наверняка. Очевидно было, что они не могут отвести глаз от «Контемптора».

Двери Аудаксики начали с грохотом открываться, и Лотара приготовилась. Она знала, что сейчас произойдет, но жар все равно обрушился на нее, словно дыхание дракона, заставив отшатнуться. Давящая угольная вонь расплавленного металла плотно забивала горло, будто патока. Воздух буквально загустевал от запахов кузницы.

Аудаксика представляла собой колоссальный зал, ширина которого позволяла пройти плечом к плечу группе титанов, имевший такую высоту, что сводчатый потолок терялся в темной синеве, и миллионы вырезанных и вытравленных надписей было невозможно разглядеть невооруженным глазом. Громадные наземные подъемники перемещали титанов из Аудаксики в расположенный ниже ангар высадки Легио.

Все титаны Аудакс представляли собой вариации модели «Пес войны», более громоздкие из-за дополнительной брони и украшенные стилизованными головами скалящих зубы шакалов или волков, выполненными из темного металла. Лотара наблюдала, как один из них с грохотом проходит мимо сгорбленной и угрожающе неизящной походкой, обрушивая на палубу расставленные когти лап.

Титан вышел из поля зрения, и ее взгляд остановился на неподвижной фигуре «Сиргалы». Капитан отметила ливень искр, извергающийся из сочленений. Ремонт явно был в разгаре. Она даже заметила энергично работающих Киду и Тота, которые находились наверху лестниц для экипажа, трудясь над содержимым кабины.

При ее приближении Вел-Хередар спустился вниз, щелкая второстепенными конечностями по броне «Пса войны», а затем по палубе. Он проскользнул мимо Лотары, даже не удостоив ее взгляда, и остановился перед Лорке.

— Такое железное тело, — произнес он через вокс, обходя дредноут по кругу. — Подумать только.

Не спрашивая разрешения, техножрец прижал аугментированные ладони к нагруднику «Контемптора», где все еще горделиво располагалась эмблема Псов Войны.

— Я почти что чувствую жизнь внутри.

Лорке молча терпел. Лотара точно не знала, как боевая машина может выглядеть раздраженной, однако свидетельство этого было прямо перед ней.

Отполированные руки Вел-Хередара огладили голову дредноута, баюкая громадный металлический шлем с бесценной начинкой из сенсорных узлов, визуального ауспика и пикт-детекторов, подключенных к скрюченному глубоко внутри трупу-эмбриону.

— Мы оснащаем их головами, — приговаривал Вел-Хередар, — чтобы направить внимание вперед. Это помогает создать в нейроустройстве ввода-вывода трупа впечатление, что он все еще жив, поскольку он видит точно так же, как при жизни: с человеческой точки зрения. Однако с большей высоты. О да. Гораздо большей.

Лишь после этого он посмотрел вниз, на Лотару.

— Как работает возрожденный пилот, капитан Саррин? Эта единица функционирует с приемлемыми параметрами, да?

Ответ пришел от самой «единицы». Лорке сделал шаг назад, и его суставы издали громкое скрежещущее рычание.

— Отойди от меня, жрец.

Вел-Хередар издал протяжный вокс-смешок, который прозвучал поразительно по-человечески, если учитывать его обширную кибернетическую перестройку.

— Все тот же характер, Магистр Легиона.

В ответ Лорке перезарядил свои комби-болтеры с удвоенным медленным и резким звуком. Тройные глазные линзы Вел-Хердара завертелись от какой-то безымянной и, несомненно, притупленной эмоции. Он развернулся к Лотаре, снизившись при помощи сброса давления из пяти ног-стержней. Теперь он был ростом с легионера, а не с огромного «Контемптора».

— Я предполагаю, что вы прибыли в качестве ответа на мой запрос диалогового взаимодействия.

Лотара кивнула архимагосу, сдерживаяулыбку при виде раздражения Лорке. От марева работающей Аудаксики у нее на лице уже проступил пот.

— Есть ли место, где мы можем поговорить подальше от жара?

— Разумеется. Идемте.

Он подвел их к обширному участку пола, выделенному предупреждающими черно-желтыми полосами, и откинул крышку ячейки на тыльной стороне своего механического предплечья. Там обнаружились многочисленные верньеры дистанционного управления. Вел-Хередар нажал на активационную руну, и повернул один из дисков на три деления. Пол тут же содрогнулся, и платформа, вибрируя, начала опускаться сквозь пол в пахнущий сталью мрак межпалубного пространства.

Вниз.

Вниз, вниз. Без жара кузницы внезапно стало так легко, что Лотара вздохнула.

Наплечный прожектор Лорке с треском ожил, пронзив черноту. Когда луч коснулся лица Лотары, та дернулась. Вел-Хередар просто перефокусировал свои глазные линзы. Платформа продолжала дрожать под ногами.

— Если можно так выразиться, — произнесла она, — моему кораблю задали трепку. Какой ремонт вы можете произвести во время перелета?

— Все, что нужно сделать, капитан Саррин. Это и мой корабль тоже.

Она почувствовала, что улыбается. На Марсе этот человек — или то, что от него осталось среди аугметики — был богатым Владыкой Машин, которому принадлежал подземный город-кузница с населением в несколько миллионов душ, подчинявшихся его воле и трудившихся во имя его экспериментальных замыслов. Здесь же, в глубоком мраке сегментума Ультима, он оказался куда более дружелюбен, чем можно было бы предположить, исходя из его высокого положения в культе Машины.

— Это та неуместная симпатия, за которую вы всегда критикуете подчиненных?

Он вперил в нее взгляд своих строенных глазных линз.

— Не знаю. Я критикую их за очень многое.

— Вы только что пошутили, архимагос?

— Я попытался. Аудиоанализ показывает, что с момента входа в Аудаксику интонационный резонанс вашего голоса имеет негативную окраску. Я хотел снять ваш дискомфорт посредством применения юмора.

— Чрезвычайно забавно, — солгала она. — Есть ли вести с Марса?

— Никаких, — отозвался жрец. В спектре его эмоций отсутствовал страх, однако он тревожился о Священном Марсе, который, несомненно, оказался блокирован Рогалом Дорном после восстания Гора. Его город под святыми красными песками мог выдержать орбитальную бомбардировку, однако с междоусобной смутой приходилось считаться. Скорее всего, теперь весь мир был охвачен войной. — Совсем никаких.

Они оказались под резким светом осветительных полос, опускаясь через потолок основного сборного ангара к расположенной далеко внизу палубе. Вдоль стен уже стояли титаны в разных степенях готовности, удерживаемые на месте магнитными захватами и пребывающие на страже, пока их не призовут на погрузку в огромные планетарные челноки из красного железа, стоявшие в дальнем конце громадного ангара. Посадочные модули представляли собой округлые луковицеобразные машины, безыскусно спроектированные с максимальной эффективностью брони.

Лотара изобразила будничную скуку, не заботясь об ее достоверности.

— Я слышала, что примарх заказал у вас новый клинок.

— Подтверждаю.

Платформа, наконец, вошла в нижнюю палубу и зафиксировалась на месте.

— И что Кхарн воспользовался вашими услугами для такого же дела.

— Восстановление клинка Дитя Крови. Также подтверждаю.

Вел-Хередар повел их по палубе. Ноги-стержни щелкали три раза на каждый глухой удар бронированных подошв Лорке.

— Его бригада сервиторов нашла все недостающие зубья топора?

Последовал очередной всплеск веселья в бинарном коде.

— Не все. Он поручил эту задачу одному из моих привилегированных адептов, однако до завершения раскопок поступил приказ лорда Аврелиана об уничтожении планеты. Я склонен полагать, что центурион Кхарн импровизировал.

Она легко могла вообразить, как именно импровизировал Кхарн. Вне всякого сомнения, он поработал молотом над черепами слюдяных драконов в Музее Завоеваний Легиона и забрал зубы, чтобы воскресить оружие. Она готова была поставить годовое жалованье на то, что именно так он и поступил.

Разумеется, это навело ее на более мрачную мысль. Она и ее офицеры много раз горевали на этот счет над стопкой какого-то алкоголя, подававшегося на ночь в офицерском рационе. Их былое жалованье поступало с Терры. У восстания имелись и свои недостатки.

Вел-Хередар двинулся дальше, развернувшись лицом к ним и шагая спиной вперед без какого-либо беспокойства или затруднений.

— Вы хотели поговорить о вопросах ремонта корабля и создания оружия? — три глаза пощелкивали, закрываясь и открываясь в подражание нечастому морганию. — Это нехарактерно скучно для вас, капитан Саррин.

Она одарила его лучшей из своих улыбок, используя ту в качестве оружия.

— Вы были с примархом с самого начала.

— Подтверждаю. Для абсолютной ясности — я был разочарован назначением на флагман Двенадцатого Легиона. Я боролся за прикрепление к Седьмому или Десятому Легиону, но Келбор-Хал — да будет благословенна его святая мудрость — решил иначе.

Следовавший позади Лорке что-то проворчал. Возможно, своеобразный отголосок соперничества между Легионами. Лотара не отводила взгляда от шагающего спиной вперед архимагоса венератус. В сборном ангаре стояла могильная тишина, нарушаемая лишь шагами троицы.

— Вы сопровождали первую хирургическую бригаду, которая изучала имплантаты Ангрона десятки лет назад.

— Подтверждаю.

— Что вы выяснили?

Вел-Хередар непринужденно обогнул штабель ящиков, даже не взглянув в ту сторону.

— Мои выводы легко найти в архивах флота.

— Я их читала, — кивнула Лотара. — Однако там не упоминается о возможных дегенеративных последствиях, вызванных имплантатами.

Техновластитель молча глядел на нее на протяжении нескольких щелчков аугметического метронома, работавшего на месте человеческого сердца. Наконец, он неохотно заговорил.

— У вас нет допуска.

Она вздрогнула, как будто ее ударили.

— У меня что?

Вел-Хередар не ответил. Он переключил свое внимание на Лорке.

— Вы присутствовали в тот момент, Магистр Легиона. Вам известно, что я обнаружил.

«Контемптор» с грохотом прошелся по палубе, его плечи раскачивались из стороны в сторону.

— В архивах ничего не сообщается о вырождении. Что мне известно, архимагос — так это что при каждом моем пробуждении примарху все хуже.

Жрец склонил голову, но это не выглядело согласием.

— «Хуже» — это оценочное суждение, искаженное относительной эмоциональной перспективой.

Они прошли под пристальным взглядом армии «Псов войны». Головы всех титанов были опущены, словно те вынюхивали их след, или собирались стереть с лица земли взмахом механизированных рук.

Лотара не собиралась позволить Вел-Хередару отмахнуться от нее.

— Пожиратели Миров шепчутся об этом. За последние десять лет Кхарн сказал это не меньше дюжины раз. Записи о приведениях к согласию за последний век указывают на постоянный рост потерь как у нас, так и среди гражданских. Со скольких тактических инструктажей Ангрон уходил еще до их завершения из-за головной боли, в которой никогда не признается? Сколько раз он не следовал плану сражения, бросая Легион в лобовую атаку на самое плотное сопротивление и не заботясь о потерях?

Она глядела на худощавого жреца почти что с яростью.

— Скажите мне, учитывая последние двадцать лет, что ему не становится хуже. Я пробыла с флотом гораздо меньше вас, а вижу это отчетливо.

Вел-Хередар издал раздраженный всплеск кода.

— Я могу признать, что наблюдаю в действиях лорда Ангрона определенную степень нежелательно-ошибочного поведения.

— Проклятье, прекратите быть таким неопределенным, — нахмурилась она. — Вы нашли в Гвоздях что-то, указывавшее на подобное… вырождение?

— У вас нет допуска.

Она насупилась еще сильнее.

— Гвозди убьют его?

— У вас нет допуска.

Из вокса Лорке тоже раздалось рычание.

— Ангрон умирает?

— У вас нет допуска.

— Я — флаг-капитан флота Пожирателей Миров, а Лорке — бывший повелитель Легиона. Как у нас может не быть допуска? У нас высший уровень.

— При всем уважении, капитан, это не так. Никто из вас им не обладает.

Она выдохнула сквозь зубы.

— Как мы можем получить допуск?

На сей раз он замешкался.

— У вас нет допуска.

— Кто приказал вам хранить молчание?

Ответ последовал моментально.

— Омниссия.

Лотара торжествующе прошипела: «Есть!». Дело пошло. Дело было не в том, чтобы получать нужные ответы, а в том, чтобы задавать нужные вопросы. Полученные Вел-Хередаром приказы, несомненно, были чрезвычайно и неопределенно специфичны. Он хотел рассказать, но было необходимо… кружить около тонкой линии прямого подчинения.

— Император… — начала она.

— Поправка, — произнес Вел-Хередар. — Омниссия, воплощение Бога-Машины.

— Хорошо, хорошо. Но Имп… прошу прощения, Омниссия потребовал от вас скрыть часть находок?

— У вас нет допуска.

— Можно представить, — прогремел Лорке.

— Чего я не могу представить, — задумчиво сказала Лотара, — так это причины этого.

— Это довольно просто. Мораль Двенадцатого. Тогда мы были сломленным Легионом и нашли своего повелителя одними из последних. Хватало и гнета факта, что лишь наш примарх не смог покорить свой родной мир. Если бы мы вдобавок выяснили, что он обречен умереть еще до конца крестового похода, это бы прикончило остатки боевого духа.

Лотара глянула на Вел-Хередара.

— Дело в этом?

— У вас нет допуска, — отозвался тот.

— Вы были абсолютно уверены, что Гвозди приведут к вырождению?

— У вас нет допуска.

— Хорошо… было ли это просто гипотезой, утечки которой вы не желали?

Тройные глаза Вел-Хередара застрекотали, меняя фокусировку.

— Несущественно, утечки чего я желал или не желал. Мои личные предпочтения не участвуют в балансировке.

— А Император? Когда вы докладывали ему, вырождение было для вас очевидно, или же просто вероятно?

— У вас нет допуска.

— И Император приказал вам молчать.

Очередная пауза.

— Да. Я подчиняюсь мудрости Бога-Машины.

Лотара бросила взгляд на стоящего рядом Лорке.

— Теперь мы знаем.

Дредноут посмотрел на нее сверху вниз.

— Ничего такого, о чем мы не могли бы догадаться.

— Лорке, не все из нас ходили и разговаривали сто лет назад. Наличие секретности — достаточное для меня доказательство. По этой причине Русс и явился за вами в Ночь Волка.

— Одна из многих причин.

Она оставила это без ответа.

— Архимагос. Убьют ли Пожирателей Миров их имплантаты? — она облизнула губы, ощутив, что те внезапно пересохли. — Убьют ли они Кхарна?

Закутанный в мантию жрец выглядел рассеянным. Его глазные линзы осматривали одного из неподвижных титанов, готового снова выступать.

— Их имплантаты — примитивные копии пагубного оригинала, — произнес он. — Они подтачивают стабильность, вредя способности субъекта мыслить здраво. Они нарушают высшую мозговую деятельность, переписывая эмоциональные реакции. Впрочем, это не критично — нет вырождения в смертельном смысле. Наиболее важным аспектом их имплантации, как и у исходных Гвоздей, является то, что их нельзя вынуть, не убив носителя, или — в лучшем случае — не нанеся мозгу тяжелых и не подлежащих восстановлению повреждений. Однако они, как вы выразились, не убьют Кхарна. И, разумеется, всякого другого Пожирателя Миров.

Капитан Лотара Саррин ударила кулаком по ладони.

— Вот что узнаешь, проявив немного любопытства, — улыбнулась она.

Вел-Хередар издал щелкающее тиканье, выражая веселое несогласие.

— Флаг-капитан, существует древняя терранская пословица, касающаяся любопытства. Там также фигурируют животные семейства кошачьих и убийство, хотя должен признаться, что для меня в этом мало смысла.

— Я знаю лучше: «Единственным благом является знание, а единственным злом — невежество».

— Интригующе, — кивнул жрец. — Это суждение близко мне по духу. Кто это сказал?

— Явно кто-то из Тысячи Сынов. Кхарн мне однажды его процитировал, и мне понравилось.

Вел-Хередар вернулся в свои покои, желая отдохнуть в одиночестве. Железные горгульи злобно косились с высоких стен. Рабочие разбегались перед ним, разжигая кузнечное пламя на случай, если он пожелает поработать.

Разумеется, он пожелал. Ему всегда хотелось работать. Его покои были в первую очередь фабрикой, а уж потом всем остальным. Лязгая ногами-стержнями по палубе, он двинулся к рабочему столу, расположенному перед панорамным окном.

— Убрать щиты, — распорядился жрец. Повинуясь его голосу, прикрывающая окна трехметровая броня начала с натугой отодвигаться. Возникла ярко пылающая щель, которая расширялась по мере движения брони. Довольно скоро тени комнаты пришли в суматоху от бурлящего и буйного свечения варпа. По стенам заплясали ангелы и дьяволы, по большей части создаваемые вырезанными на стенах зловеще ухмыляющимися горгульями. По большей части, но не полностью.

Вел-Хередар уставился в хаотичные бездны имматериума, периодически делая своими тремя глазами пикты для дальнейшей обработки. Обычного человека подобное зрелище, скорее всего, свело бы с ума, но он делал так часто, находя результаты тревожно-странными. Ему казалось, что на многих неподвижных изображениях он может различить во мгле лица людей. Они кричали, постоянно кричали.

Вел-Хередар приступил к работе. Он протянул одну руку к клинку Дитя Крови, а другой пододвинул к себе инструменты.

Однако им владела рассеянность. Вопросы смертной-капитана блуждали у него в сознании, повторяясь, словно в испорченном воспроизведении.

На самом деле он никогда не встречался с Владыкой Человечества, однако Малкадор Сигиллит вручил ему свиток, запечатанный Палатинской Аквилой. Послание, собственноручно написанное Императором. Он все еще держал его в шифрованном сейфе. Кто бы отказался от подобной реликвии?

Он верил в тайны, которые ему велели хранить, хотя никогда не понимал, какой от них может быть вред. В любом случае, это ведь было только предположение. В то время все указания на церебральную дегенерацию коры мозга были лишь непроверенной гипотезой.

Впрочем, он провел квалифицированную оценку. Он осуществил ее, пока примарх еще спал после прикосновения Малкадора, когда технодесантникам и апотекариям XII Легиона велели удалиться. Тогда настала очередь Вел-Хередара, и он занимался осмотром на протяжении семи часов под пристальным взглядом Сигиллита.

— Не могу сказать наверняка, — в конце концов, признался он человеку, который каким-то образом одновременно казался древним и не имеющим возраста. — Однако могу сделать оценку на основании немногочисленных имеющихся данных.

Ангрон заворчал, ворочаясь во сне на хирургическом столе. Вел-Хередар отпрянул назад, непроизвольно проявив тревогу.

И все же время показало, что он был прав. Если воспользоваться грубым и эффективным термином Лотары Саррин, примарху становилось хуже. Он становился менее человечным — если его вообще когда-либо можно было так назвать — в своих поступках, и все больше подчинялся Гвоздям в эмоциональном и физическом отношении. Вырождение было медленным, достаточно медленным, чтобы первые несколько десятков лет на нарушения не обращали внимания. Было нетрудно не поверить Волкам, отказать им и сражаться с ними. Тогда все было не так заметно, как впоследствии. В следующие десятилетия ухудшение ускорилось, но удаленность флотов крестового похода делала нелепой саму идею распределения ресурсов и наказания сбившихся с пути. Донесения не всегда доходили до Терры. Количество экспедиционных флотов исчислялось тысячами, и это мало что значило.

А теперь они все воевали. Медленный износ превратился в катастрофический распад. Примарх по-настоящему освободился от привязи Императора, и его припадки ярости стали жарче и дольше.

Вел-Хередар не питал вражды к тому, кого именовал Омниссией. В конечном итоге, было не столь важно, являлся ли тот подлинным воплощением Бога-Машины, или же необыкновенно сведущим лжепророком. Гор и Келбор-Хал провозгласили его ложным мессией, и — как это всегда бывает при строительстве империи — вопросы политики и военной мощи главенствовали над истиной. Они не были могущественны благодаря своей правоте, они были правы благодаря своему могуществу. Как всегда, историю предстояло писать победителям. В данном случае на кону была не просто история, а метафизическая истина: победа определяла, кто рожден божественным образом, а кто — ложный идол.

Архимагос выпростал из-под одеяния второстепенные руки, которые образовывали его ребра, позволив им отцепиться и развернуться. На каждой из новых конечностей располагались тонкие и цепкие волоски-усики, куда более приспособленные к тонкой механической работе, чем его чрезмерно человеческие пальцы.

Дитя Крови. Каждое оружие обладало душой, и в лишенном зубьев клинке была заперта гневная, пронзительно вопящая сущность.

Его не огорчало нарушение традиции XII Легиона, касавшейся неудачи, которую приносит брошенное оружие, и на то было две причины. Во-первых, в горячке боя они часто сами нарушали собственные обычаи. Необходимость всегда губила традиции.

Во-вторых, он ни на секунду не верил их глупым предрассудкам. Впрочем, ему нравился Кхарн. Восьмого капитана было сложно не любить.

Купаясь в дьявольском сиянии Моря Душ, архимагос венератус — повелитель города-государства на далеком священном Марсе — в одиночестве трудился над топором, который был выброшен генетическим полубогом. Периодически он бросал взгляды на край стола, где лежали наброски нового оружия. Громадного черного клинка, который предстояло выковать для рук примарха.

Вскоре они достигнут Нуцерии. Какие бы боги ни были истинными, пусть будут милосердны к тем, кто окажется там к прибытию флота.

15 ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ БРАТСТВО

В девятый раз, когда «Завоеватель» без предупреждения вышел из варпа, Кхарн получил сообщение от Аргела Тала, находившегося на борту «Лекса». Межкорабельный вокс-импульс малого радиуса просил его немедленно прибыть на флагман Несущих Слово.

Заинтересовавшись, он так и сделал. С ним хотели пойти Каргос и Скане, но Кхарн не дал обоим разрешения. Им и в лучшие времена было достаточно трудно уживаться с Несущими Слово, а при той напряженности, которая сложилась после окончательного падения городов Арматуры, наступило что угодно, но только не лучшие времена.

По-настоящему Кхарна поразило то, что Эска тоже вызвался сопровождать его. Кодиций выглядел колеблющимся и встревоженным, но в случае с Эской в этом не было ничего нового.

— Я чувствую на борту «Лекса» что-то омерзительное, — признался он.

— Не следует так говорить о братском Легионе, — произнес Кхарн с усталой улыбкой. Гвозди испустили вялый импульс, словно наказывая его за попытку насладиться моментом без топора в руке. Он знал, что на самом деле они действуют иначе, и на самом деле имплантаты раздражало присутствие кодиция. И все же было трудно отрицать совпадение.

— Я знаю, что мы далеко не близки, — сказал Эска, — но вы все еще мой командующий офицер. Будьте осторожны, капитан.

Кхарн не ответил. Он не знал, что сказать.

Итак, он отправился в одиночестве. Он шел один и слушал, как Аргел Тал приводит доводы в пользу безумия.

Кхарн остался на борту «Лекса», когда оба флагмана снова ворвались в варп. Впрочем, они направлялись в одно и то же место, так что это мало что значило.

Братья беседовали посреди омерзительного покоя извилистых коридоров «Лекса», где постоянно звучали поющие голоса, разносившиеся по металлическим костям корабля. Порой Кхарн слышал плач, который доносился из-за угла впереди, но когда они добирались до коридора, то обнаруживали, что там пусто. Иногда слышались вопли или же истовые гимны на непонятном ему языке. Казалось, что Аргел Тал не замечает ничего из этого, а если и замечает, то оно его не тревожит.

Кхарн слегка пихнул носком сапога брошенный лазган, ржавеющий на палубе. Половина коридоров, где они проходили, была густо усеяна обломками и грязью, производимой омерзительнейшей жизнью. В нескольких им уже доводилось перешагивать через трупы. На большинстве из них виднелись следы ножевых ударов, которые оборвали их жизнь, однако Кхарн также замечал признаки удушения и раны от пуль.

— Почему «Лекс» превратился в такую мерзкую дыру? — спросил он.

— Так теперь выглядит большинство наших кораблей. На борту появляется слишком много новых исполненных веры обитателей. От них все больше грязи и отходов, а также болезней на нижних палубах, где культисты живут стадом, словно животные.

Кхарн расслышал в голосе боевого брата усмешку, хотя лицо Аргела Тала оставалось скрыто шлемом. Пожиратель Миров покачал головой.

— Это унизительно.

Аргел Тал кивнул.

— Может и так, но с этим трудно справиться. Трюмы нашего флота ломятся от исполненных веры смертных. Когда мы доберемся до Нуцерии, то переведем оставшийся экипаж и касты рабов на «Трисагион». Лоргар Аврелиан желает сделать его своим новым флагманом.

Кхарн выругался на награкали. Нуцерия. Целая куча новых проблем, только и ждущих своего череда.

— А что с «Лексом», — спросил он.

— Думаю, Лоргар собирается его подарить, — отозвался Несущий Слово.

— Кому?

— Мне.

Они некоторое время шли молча, вслушиваясь в звуки корабля.

— Он либо проклят, либо населен призраками, — произнес Кхарн, пытаясь улыбнуться.

— И то и другое, — подтвердил Аргел Тал. — Спасибо, что остался на борту. Для этого дела мне понадобится помощь твоего клинка.

Пожиратель Миров постарался не дать озабоченности проявиться на лице. Больше всего Аргел Тал ненавидел сочувствие.

— Ты же не собираешься сделать это всерьез, — сказал Кхарн. — Это невозможно, да и дело в другом. Сама мысль граничит с безнравственностью.

Несущий Слово издал ворчание, которое одновременно могло означать все и ничего.

Кхарн аккуратно отпихнул ногой с дороги очередного мертвеца. Одетое в лохмотья тело глухо ударилось о стену. От всего корабля разило свежими трупами и больными живыми. Это не было насыщенным запахом смерти или болезни, однако имело примеси и того, и другого.

Порча. Слово пришло непроизвольно. Кхарн чуял ее. Порча.

— Еще несколько палуб, — произнес Аргел Тал сквозь плотно сжатые зубы.

— У тебя же даже нет ее костей, — сказал Кхарн. — Ты ведь рассказывал мне, что их похитили поклонники.

Аргел Тал снова издал ворчание, на сей раз сопроводив этот звук словами.

— Брат, а куда мы, по-твоему, идем? Что мы, по-твоему, будем делать?

Они уже больше часа углублялись в грязное нутро корабля. Вонь продолжала усиливаться, так что у Кхарна заныли зубы.

— Аргел Тал, — мягко произнес он, пока они шли в поющем мраке. — Я за тебя тревожусь. За весь ваш Легион.

— Избавь меня от этого, — отозвался Несущий Слово. Словно прочитав мысли Кхарна — чего Пожиратель Миров не стал бы исключать — Аргел Тал повернул шлем к брату. — Я не нуждаюсь в сочувствии. Я сам выбрал этот путь и добровольно по нему иду.

Кхарн вдохнул гнилостный воздух корабля.

— Я когда-то сомневался в мудрости решения пустить ксенопаразита в свое тело?

— Демона, Кхарн. Это не просто чужой.

— Называй, как хочешь. Я это позволил, не так ли?

Во мраке глубоких коридоров глазные линзы Аргела Тала светились ледяной синевой.

— Позволил? Любопытный выбор слова.

— Я мог бы тебя убить. Убить, чтобы избавить от твари, которую ты называешь Раумом, однако не сделал этого. Во благо или во зло, но я тебе поверил. Дал возможность не отступить от веры.

Воздух разорвал отрывистый визг выворачиваемого керамита, и Аргел Тал запнулся. На мгновение в его глазных линзах полыхнуло серебристое сияние.

— Не угрожай нам.

— Нам? — переспросил Кхарн.

— Мне, — поправился Аргел Тал. — Не угрожай мне.

— Я тебе не угрожаю. Остановись на секунду. Стой, — Кхарн схватил брата за наплечник. — Сними шлем.

Он услышал, как Аргел Тал снова издал ворчание.

— Не могу. Так стало после Арматуры. Изменение не… обращается вспять, как было раньше.

Кхарн непреклонно стоял на месте и не двигался.

— Лоргар знает?

— А это имеет значение? — парировал Аргел Тал. — Пошли. Нам нужно забрать кости Благословенной Леди.

Кхарн какое-то мгновение наблюдал, как товарищ идет дальше, а затем снова зашагал рядом с ним.

— Откуда ты знаешь, где искать ее останки? Ты искал месяцами?

Аргел Тал что-то пробормотал.

— Что? — переспросил Кхарн.

— Я говорю, что Эреб сказал мне, где искать кости.

У Пожирателя Миров отвисла челюсть.

— Да что с тобой? Это же примитивнейшая манипуляция.

— Мы знаем, что это ловушка, — ощерился Аргел Тал, резко остановившись. — Это ничего не меняет. Мы должны ее вернуть.

Несущий Слово медленно вздохнул, успокаиваясь.

— Я должен ее вернуть.

Он отвернулся, чтобы двинуться дальше, но Кхарн крепче сжал руку, удержав его на месте.

— Ты столько раз заявлял, что Гвозди убивают Ангрона, а имплантаты губят наш Легион, — сказал Пожиратель Миров, — а теперь сам меняешься у меня на глазах. Я тревожусь на твой счет, насчет всего Семнадцатого. От вашего корабля разит какой-то невыразимой тревожностью. Ты планируешь воскресить мертвую, отдав тело друга человеку, которого ненавидишь, чтобы тот смог совершить какой-то невероятный ритуал некромантии, и ты оказался бы ему за это обязан. Скажи мне, брат, исполню ли я свой долг перед тобой, если позволю подобное? Если помогу в этом?

Аргел Тал встряхнул плечами, освободившись от хватки другого воина.

— Времена меняются, Кхарн. Хотим мы того или нет, но теперь мы все идем по Восьмеричному Пути, неважно, с открытыми глазами, или же в неведении.

Восьмеричный Путь. Очередное религиозное безумие.

Кхарн мысленно запнулся. Если это была всего лишь суеверная чушь, то почему слова казались такими знакомыми, словно сон на протяжении нескольких драгоценных мгновений после пробуждения? Он услышал, как вдалеке закричала женщина. Судя по голосу, она была молодой.

— Ненавижу этот корабль, — произнес Кхарн и добавил ругательство на награкали. — Я пойду с тобой, однако я не верю Эребу. Не могу понять, почему ты вдруг поверил.

Аргела Тала ничего не держало, однако он не двигался дальше. Похоже, лихорадочная потребность идти вперед отступила.

— Я ему не верю, — сказал Несущий Слово двумя голосами, — но тебе придется простить мне немного отчаянной надежды. Если он сможет ее вернуть…

— Но какой ценой? — вздохнул Кхарн. — Чем тебе придется заплатить?

Аргел Тал зашагал дальше, на сей раз не так быстро. Спустя долгую секунду Кхарн двинулся следом.

— Я не ввязываюсь в это, очертя голову, — в конце концов, произнес Несущий Слово. — Эреб не лишен слабостей. Его можно перехитрить и переиграть. Стоит рискнуть, брат.

Кхарн не ответил, предоставив тишине выразить несогласие за него.

— И я должен сказать тебе кое-что еще, — продолжил Аргел Тал. — Эреб, как обычно, вел себя, словно змея, предпочитая намекать и подсказывать, а не изъясняться прямо, однако он желает твоей смерти.

Кхарн вскинул голову. Он был не уверен, что расслышал правильно.

— Моей? За последние десять лет мы встречались один-два раза. С чего бы ему считать меня угрозой?

Перед тем, как снова заговорить, Аргел Тал все тщательно обдумал.

— Я его ненавижу, однако не могу отрицать его гениальности. Его разум одновременно работает на сотне уровней, он видит тысячу разных будущих последствий каждого своего действия. Каким-то образом где-то в одном из множества возможных будущих твои действия будут стоить нам успеха в войне. Если ты умрешь сейчас, то не сможешь повлиять на осаду Терры.

Кхарн ощутил внезапную потребность проверить оружие: плазменный пистолет и взятый из личного арсенала запасной цепной меч.

— Он тебе так сказал?

— Он мне так сказал, — Аргел Тал двинулся по витой лестнице, которая была слишком разукрашенной и готической для смрадных нижних палуб капитального корабля Несущих Слово. — Думаю, он надеялся, что я убью тебя из симпатии к нему и уважения к его замыслу. Однако Калт лишил меня последних остатков восхищения бывшим учителем.

Аргел Тал оглянулся на Кхарна. Их шаги разносились во мраке.

— Просто будь осторожен.

Ты уже второй из братьев, кто меня так предостерегает сегодня, — сказал Кхарн. — Первым был Эска.

Аргел Тал кивнул.

— Знаешь, вы постыдно обходитесь с вашими библиариями. Эска заслуживает лучшего.

Впервые за несколько дней Кхарн рассмеялся.

— Лекции о морали от…

— От человека с демоном в сердце, — закончил Аргел Тал, улыбнувшись по ту сторону лицевого щитка. — Знаю, знаю.

Двое воинов подошли к запертой переборке напротив левой стены. Несущий Слово провел рукой по ее поверхности.

— Жди здесь. Убивай всех, кто попытается сбежать.

Кхарн глянул на него, словно желая убедиться, что брат говорит серьезно, а затем кивнул.

— Ты будешь передо мной в долгу.

— Ты мне должен за спасение жизни на Теракане. Так мы поквитаемся.

— Теракан был тридцать лет назад. И ты мне еще должен за Джураду.

Аргел Тал ухмыльнулся и повернул затворный штурвал переборки одной рукой.

— Это ненадолго.

Он оказался прав. Потребовалось меньше семи минут.

Кхарн стоял за пределами помещения и слушал, как людей — иначе и не скажешь — забивают. Каждый удар, обрушиваемый Аргелом Талом на культистов внутри, сопровождался глухими мясистыми звуками и треском рвущейся ткани. Он ни разу не услышал, чтобы Несущий Слово потребовал ответа или объяснения. И ни разу — чтобы те сопротивлялись. Он мысленно представил ряды оборванных людей, которые стоят на коленях в концентрических кругах вокруг центральной кафедры или алтаря и вопят, молятся, задыхаются и плачут, пока над ними вершат расправу.

Возможно, они смирились со своей участью и радостно встретили переход в загробную жизнь. Возможно, их держал ужас.

Через щель в переборке, которую Аргел Тал оставил приоткрытой, слабо сочился свет свечей. Среди криков и бормотания на колхидском он несколько раз расслышал повторяющееся: «Великий господин, великий господин». Воздух заполнился резким кислым запахом крови и мочи.

Прошло шесть минут, и все затихло.

Перед началом седьмой минуты из комнаты появился залитый кровью Аргел Тал, несущий тело. То, что осталось от женщины после года гниения и многих месяцев почтительного обращения культистов, было завернуто в черный шелковый саван. Запах могилы был настолько грубым, насыщенным и резким, что буквально ощущался на вкус. Когда он захлестнул чувства Кхарна, тот отшатнулся назад и потянулся за пристегнутым к поясу шлемом. Оказавшись в знакомом окружении целеуказателей и вдохнув безвкусный воздух очистной системы доспеха, воин заговорил.

— Сколько их там было?

— Сто три, — Аргел Тал уже уходил, баюкая закутанный труп, словно спящего ребенка. — Пошли.

Вориас и Эска ожидали там, где им были не рады, однако сохраняли почтительную дистанцию. В транспортном ангаре внизу находилось несколько кругов Пожирателей Миров, которые подбадривали сородичей, сражавшихся голыми по пояс или в облегающих костюмах. Вдоль стен тянулись ряды отключенных «Разящих клинков» и «Лендрейдеров», наставивших разверстые жерла турелей на воинов, носивших такие же цвета.

Двое библиариев держались особняком, наблюдая с нависающей над ангаром палубы-балкона — как раз с такого расстояния, чтобы никто из воинов внизу не смог почувствовать их присутствия по периодическим сбоям имплантатов.

Вориас, старейший в группе уцелевших библиариев, работал совместно с Каргосом. Вел-Хередаром и прочими, пытаясь выяснить, почему Гвозди так прискорбно реагировали на присутствие психически одаренных разумов. Однако они забросили изыскания, когда осознали отношение к своему труду: всем было наплевать. Всем, кроме проклятых даром шестого чувства. Кроме того, усилия всегда тратились впустую и стоили жизни слишком многим «верным» Пожирателям Миров, которым не повезло оказаться рядом с неуравновешенными библиариями.

Примарх привнес в Легион мало традиций своей родины, однако недоверие ко всему «неестественному» было одной из них. Довольно скоро все легионеры, наделенные Гвоздями, плевали на пол перед своими же библиариями, чтобы отогнать вызванную соседством «неудачу».

Как же быстро суеверия превратились в факт. Примитивно, — подумалось Вориасу. Примитивно и очень прискорбно.

За последующие десятилетия его точка зрения не изменилась. В сущности, совсем наоборот. Дальше началось постепенное разрушение ощущения братства. С уничтожением родства часто гибла и верность, но Вориас был генетически рожден в XII Легионе и собирался принадлежать к нему до последнего дня своей жизни.

Он не питал к ним ненависти за то, как они презирали его, и не обижался, что они пренебрегают его талантами, полагая те опасными и никчемными. Он великолепно все понимал. Его присутствие причиняло им боль, а Легион не нуждался в его психическом даре. Даже до Никеи подобные силы никогда не учитывались в боевых планах Ангрона, отличавшихся прямотой и незамысловатостью.

Вориас сохранял оптимизм, но в глубине души смирился с правдой: он не являлся одним из них. Они были Пожирателями Миров. Он же был Псом Войны. Легион ушел вперед, бросив его позади вместе с неуклонно уменьшающимся кругом одаренных братьев.

Он наблюдал, как Эска следит за идущими внизу схватками, и ощутил, как губы раздвигаются в меланхоличной улыбке. Кодиций вздрагивал при сильных попаданиях и подергивался во время лучших ударов, словно сам их наносил.

— Хочешь к ним присоединиться? — поинтересовался старший воин.

— А ты нет? — спросил в ответ Эска.

У Вориаса было худощавое орлиное лицо с зелеными глазами цвета погибших лесов Терры. Оно во всех отношениях подобало ученому, человеку, которого трудно привести в ярость, что действительно соответствовало характеру библиария. Он был одним из немногих — людей, легионеров и всех прочих — кто желал демонстрировать лишь абсолютно искренние чувства и мысли. У тех, с кем он водил дружбу, это вызывало восхищение. Недоброжелатели считали это одним из его многочисленных недостатков.

— Хотел когда-то, — признался он, облокотившись на перила и глядя на воинов внизу. — Я жаждал товарищества, горячки бега вместе со стаей. Однако мне достаточно тебя и остальных, Эска. Нам нужно ценить то, чем мы обладаем, и бороться за достижимые цели, а не стремиться к тому, что для нас закрыто.

Эска ухмыльнулся, хотя выражение изуродованного и покрытого шрамами лица больше напоминало гримасу.

— Звучит очень пассивно, лекцио примус.

— Пассивность предполагает безразличие или трусость, — поправил худощавый воин. — Я просто реалист.

Они еще несколько минут наблюдали за происходящим внизу. Одна из схваток завершилась первой кровью и буйным ликованием. После этого в круг, уже раскручивая готовый к бою отключенный моргенштерн, вышел Делварус со своим метеорным молотом.

Эска кивнул вниз, указывая на капитана триариев.

— Судя по всему, Лотара выпустила его из каюты.

Тонкие губы Вориаса разошлись в улыбке.

— Флаг-капитан знает свое дело. Она посрамила его наилучшим образом: выставила воином, которому не могут доверять братья. Чрезвычайно искусно исполнено. А теперь мы имеем сомнительное удовольствие наблюдать, как он пытается снова себя проявить единственным известным ему способом.

Внизу Делварус ревел в толпу воинов, подначивая их. Предшествующие схватке восторженные крики становились все громче. Как и многих Пожирателей Миров, Делваруса забрали не с определенного родного мира, а с одной из планет, покоренных в первые десятилетия существования Легиона. Ни один другой Легион, за исключением Ультрадесанта, не обладал такой пестротой оттенков кожи уроженцев множества миров. Несущие Слово поголовно имели смуглую кожу пустынь Колхиды, а все Повелители Ночи были бледны после лет, проведенных на лишенном солнца Нострамо, но Пожиратели Миров воплощали собой торжество братских уз над различием плоти.

Для боя на арене Делварус снял шлем и доспех. Темная кожа выдавала его происхождение из джунглей какой-то планеты, которую он некогда называл домом. Он скалил железные зубы на сородичей, требуя, чтобы кто-нибудь из них вышел и сразился с ним.

— Похоже, его популярность не пострадала, — заметил Эска.

— Сейчас увидишь, — отозвался Вориас.

Первым вперед шагнул Скане. На бледной коже разрушителя виднелось нездоровое, напоминающее грозу, переплетение вен и кровоподтеков, вызванных соседством со смертоносным ядовитым оружием. Шею окружал ошейник из темного металла, прикрывающий аугметическую гортань. Агрессивная раковая опухоль лишила воина голосовых связок, но Каргос дал ему новые.

— До первой крови? — рыкнул Делварус, обращаясь к брату. Уже многие годы, за исключением самых редких случаев, никто не просил его о большем.

— До третьей, — отозвался Скане и поднял отключенный цепной меч.

Бой оказался хоть и не позорно, но мучительно коротким. Через две минуты у Скане пошла третья кровь, и он проиграл Делварусу, а капитан триариев даже не вспотел.

Разрушитель еще не успел подняться, а на его место уже вышел другой Пожиратель Миров.

Делварус продолжал смеяться.

— До первой крови? — снова спросил он.

— До третьей.

Схватка кончилась так же. Равно как и следующая, и следующая, и следующая. А затем и еще одна. К седьмому бою Делварус уже тяжело дышал, и на его коже от напряжения выступили бусинки пота.

— Кто следующий? — выкрикнул он, стоя над распростертым у него под ногами искалеченным братом. — Кто следующий?

— До третьей крови, — произнес очередной Пожиратель Миров, вскидывая неподвижный цепной топор.

Поединок длился четыре минуты и закончился презрительной улыбкой Делваруса на фоне ликующих криков. Обычай гласил, что ни один воин не должен участвовать более чем в восьми боях за ночь, иначе он бы навлек на себя обвинения в высокомерии и тщеславии, сочтя себя выше братьев. Триарий бросил метеорный молот на палубу и триумфально вскинул кулаки. Однако вопли смолкли.

Делварус развернулся, чтобы выйти из круга и занять место в толпе, но Пожиратели Миров не расступились перед ним. Один из них — воин, чье лицо было покрыто почти таким же количеством швов, как у Эски — столкнулся грудью с триарием.

— До третьей крови, — сказал он Делварусу. У него в руке был цепной меч.

— У меня уже восемь, — ухмыльнулся воин.

— До третьей крови, — повторил Пожиратель Миров и толкнул Делваруса обратно в круг.

Триарий подобрал кистень и на мгновение замешкался перед тем, как снова начать его крутить. В его глазах совершенно не было того веселья, которое читалось на темном лице.

Наверху Эска начал улыбаться.

Еще три схватки кончились так же, как и первые восемь. Делварус больше не веселился и не пытался выйти из круга. Он знал, к чему все идет.

Еще бой. И еще. И еще. В этом поединке — четырнадцатом по счету — противник Делваруса чиркнул неподвижными зубьями цепного топора по бицепсу триария, пролив первую кровь. Разъяренный Делварус ответил тремя ударами и столько же раз пустил кровь.

— Следующий, — выдохнул он сквозь сжатые зубы, оглядывая кольцо братьев, которые молча и пристально смотрели на него. Он задыхался, совсем как на передовой. Легионеры были генетически сконструированы, чтобы целыми днями сражаться с врагами из числа людей и нелюдей, однако при равных условиях…

Когда брат бился с братом в таком жестоком месте, как арены XII Легиона, правила менялись по ходу игры.

Он победил следующего соперника, и следующего, и еще девять за ним. Мышцы сводило судорогой. Он поверг двадцать пятого противника на палубу и тяжело перевел дух.

Двадцать шестой опасно долго держался на второй крови. После получаса схватки соперник удачно попал ногой в грудь, и Делварус отшатнулся к стене Пожирателей Миров. Обычно сражающихся отпихивали обратно со смехом и добродушными подколками, но его бесцеремонно швырнули вперед в зловещей тишине, и он чуть не упал на четвереньки. Триарий вовремя выровнялся и заблокировал падающий удар. Цепь кистеня обвилась вокруг приближающегося меча и вырвала оружие из рук оппонента. Делварус впечатал кулак в лицо воина, сломав тому нос и, наконец, пустив победную третью кровь.

Он снова сделал вдох.

— Следующий, — вызов прозвучал почти как хрип.

Каргос шагнул вперед.

— Сангвис экстремис, — произнес он. — Насмерть.

Делварус прищурился и издал рычание, которое вполне подошло бы глотке тигра с древней Терры или фенрисийского волка.

— Так не терпится умереть, апотекарий? — выдохнул он.

Каргос ответил кривой неприятной ухмылкой и протянул руку в сторону Скане. Не говоря ни слова, сержант дал ему силовой меч.

В тот же миг оружие ожило. На позаимствованном клинке Каргоса и шипастом бойке кистеня затрещали противостоящие друг другу силовые поля. Никто из воинов не парировал. Они оба лишь раз за разом пытались нанести финальный удар, уклоняясь в сторону, когда смерть оказывалась в неуютной близости от них.

Отчаяние придавало силы измученным мускулам Делваруса, однако оно не могло наделить его ловкостью, которой он обладал, будучи свежим. По прошествии минуты первый удар Каргоса попал в цель, прочертив на щеке триария неглубокую полосу опаленной плоти. Гвозди Делваруса запульсировали, его лицо дернулось, и он бросился на апотекария.

Следующий удачный удар принадлежал ему. Боек кистеня зацепил челюсть Каргоса. Это было едва заметное касание, от которого силовое поле даже не засветилось, но по бледной коже Каргоса разлилась кровь, текущая с десен. Этого оказалось достаточно, чтобы на лице Делваруса вновь появилась улыбка.

Он хорошо знал уловки Каргоса и дернулся вбок, когда апотекарий ответил плевком кровавой слюны. Триарий был готов к старому трюку, закоторый Каргос и заслужил свою кличку на аренах.

— Мерзкая привычка, — ухмыльнулся Делварус. Прежде, чем оружие успело ударить в пол и увязнуть в железе, он рассек воздух обратным ударом с визгом наэлектризованного металла.

Ответ Каргоса сопровождался очередной ухмылкой, продемонстрировавшей покрасневшие от крови зубы.

— Выглядишь уставшим, — произнес он.

В ответ Делварус заревел, брызжа слюной.

Наверху Вориас задумчиво прищурил глаза.

— Ты почувствовал? — спросил он.

Эска кивнул. Он ощутил некую перемену в воздухе, напряжение атмосферы возле круга, когда имплантаты Делваруса активизировались. Удары триария стали более размашистыми и тяжеловесными, они сопровождались фырканьем и рычанием.

— Шесть секунд, — все тем же тихим голосом произнес Вориас. — Возможно, восемь.

Их оказалось шесть. Каргос первый раз парировал, одним ударом перерубив цепь метеорного молота. Отключенный боек врезался в ближайшего из наблюдающих Пожирателей Миров, пробороздив тому грудь.

Повинуясь имплантатам, Делварус потянулся к Каргосу голыми руками и обнаружил у своего горла острие клинка апотекария. Гвозди отчасти лишали его здравого смысла, однако угроза неминуемой смерти дошла до инстинктов заднего мозга и заставила остановиться. Тишина казалась громче, чем предшествовавшие ей ликующие крики.

— Заканчивай, Плюющийся кровью, — по щеке триария побежал ручеек густой слюны. — Ты свое доказал. Вы все доказали. Так что заканчивай.

Каргос не убирал клинок от горла Делваруса.

— У других Легионов есть примархи, которые ведут их к славе. Есть родные миры, которые можно чтить, и культурное наследие, которого можно придерживаться. У нас же только обрывки чужих традиций и доверие между братьями. Больше ничего. Братство, капитан. Братство, которое ты предал, когда забыл о долге и солгал названным сородичам.

Делварус явно сопротивлялся Гвоздям, сжимая подергивающиеся пальцы в кулаки, чтобы сохранить подобие самоконтроля. Кожа на горле почернела в месте прикосновения опаляющего плоть острия.

— Я сознаю свое упущение, — прорычал он, — и приложу все усилия, чтобы его исправить.

Традиционная форма извинения VI Легиона вызвала волну гортанных смешков. Улыбнулся даже Каргос, на сей раз уже без тени злобы, которая до того примешивалась ко всем выражениям его лица. Апотекарий жестко посмотрел триарию в глаза.

— Делварус, ты брат мне?

Триарий выдохнул и запрокинул голову назад, подставляя горло под последний удар.

— Да. И умру как твой брат. Заканчивай.

Каргос отключил клинок. Он опустил оружие и бросил его стоявшему на краю круга Скане.

Делварус уставился на него широко открытыми глазами. В его мозгу искрили Гвозди.

— Сангвис экстремис, — сказал он. — До смерти. До смерти.

— Мы все в свое время нарушали традиции, — произнес Каргос. — Ты один из лучших среди нас, Делварус. Не забывай об этом. Напомни нам, почему мы так думали много лет.

Темнокожий воин встретился взглядом со стоявшими вокруг братьями.

— Вы все согласны с его словами? Любой, кто готов выставить Каргоса лжецом, пусть выходит сейчас, — он широко развел руки. — Всадите клинок мне в грудь. Я не стану сопротивляться.

Никто не вышел. Несколько воинов улыбнулись, а остальные уважительно кивнули, что можно было счесть прощением.

— Я чувствую, что к этому приложил руку Кхарн, — сказал Делварус Каргосу. — Пахнет его мудростью, приведенной в исполнение чужими руками.

Раздалось еще больше тихих смешков. В них больше не было насмешливости.

— Ничего не могу сказать, — ответил апотекарий.

Собрание начало расходиться, и наверху Эска, наконец, обернулся к Вориасу.

— В них еще осталось благородство. Гвозди их не иссушили.

Лекцио примус кивнул.

— Пока что.

Оба библиария отвернулись, оставив братьев в покое товарищества, и Вориас заговорил, не глядя своему протеже в глаза.

— Сегодня ко мне приходил Магистр Легиона Лорке. Он полагает, что примарх балансирует на краю, и уже давно должна была наступить расплата.

Эска ответил не сразу.

— Это звучит почти как угроза, — в конце концов, произнес он.

— Да, — согласился Вориас. Освещение ангарной палубы придавало его умному лицу мертвенный вид, превращая в маску с бледными гранями и стертыми очертаниями. — Так и есть, не правда ли?

16 ПЕРЕРОЖДЕНИЕ БЛАГОСЛОВЕННАЯ ЛЕДИ ВАКРА ДЖАЛ

Кхарн ожидал песнопений, свечей и всех отвратительных атрибутов суеверия. Его не разочаровали на этот счет.

Хотя Эреб и командовал собственным боевым кораблем «Длань Судьбы», у него были личные покои на борту «Фиделитас Лекс». Именно туда он и привел Аргела Тала с Кхарном, и именно там он готовился совершить святотатство против естественного порядка вещей.

Кхарн мало что знал об Эребе помимо рассказов Аргела Тала, а его брат из Несущих Слово относился к людям, которые не любят скверно о ком-либо отзываться, не имея на то веских и твердых оснований.

Аргел Тал наводил страх на тех, кого ненавидел, и угрожал разорвать их на части, однако неизменно отказывался разносить дурные слухи о другом воине за его спиной. «Клевета — удел трусов и неуверенных в себе детей», — всегда утверждал он.

И тем не менее, неприязнь Аргела Тала к Эребу не раз всплывала в разговоре за год, прошедший после Исствана V, где Кхарн и воин Гал Ворбак вновь сошлись вместе в роли младших командиров сил Легионов, готовых к Теневому крестовому походу.

По мнению Кхарна, имя, которое Эреб выбрал для своей боевой баржи, идеально обобщало отношение Первого капеллана к судьбе и своей роли в ее творении. Длань Судьбы. Какое высокомерие. Какая пылкая, кипящая спесь.

Подобная точка зрения вела к… что ж, она вела именно к этому.

Эреб собрал в своих покоях группу рабов общим числом в семнадцать человек, приковав каждого из них за шею к центральному алтарю. Старейшей из них была старуха, которой уже не суждено было отметить восьмидесятилетие. Младшим — мальчик, который явно недавно разменял второй десяток. Кхарн не понимал, как им удавалось петь записанный на пергаменте текст, вдыхая смрад костей Благословенной Леди. Ему доводилось видеть, как неусовершенствованных смертных тошнило по куда менее весомым поводам, однако эти бормочущие герои безжизненно таращились в пергаменты, нетвердо сжатые перемазанными грязью руками. Они пели, но он не был уверен, что они вообще читают.

Вдоль железных стен помещения стояли свечи, на красном воске каждой из которых была тщательно вырезана колхидская руна. Вопящие ангелы и горгульи, сделанные из того же материала, что и стены, глядели вниз со своих насестов на потолке. Несколько статуй с неподвижной жадностью тянули искореженные руки к находящимся к зале. Возможно, чтобы благословить их, а возможно — чтобы изуродовать в угоду злобной прихоти.

Оружейные комнаты большинства легионеров служили им местом медитации и тренировки, заполненным памятными трофеями и личным вооружением. Эреб превратил свое прибежище в языческий храм. В роли алтаря выступал стоявший по центру стол из тонко обработанной черной стали, снабженный оковами. Кхарна не заботило их предназначение, однако он без труда мог его представить. На поверхности стола были вырезаны канавки для крови: глубокие прорези, по которым любая жидкость стекала в пустой бронзовый котел под алтарем.

— Для чего этот котел? — поинтересовался он, войдя.

— Провидение, — отозвался Эреб. — А теперь умолкни и прояви уважение.

Кхарн выполнил первое. Он сомневался, что сможет убедительно изобразить второе.

Аргел Тал стоял рядом с Кхарном, скрестив руки поверх нагрудника. Возможно, его лицо и было озарено надеждой или омрачено недоверием, но шлем это скрывал. Хрустальные синие линзы неотрывно смотрели на Эреба и гниющие рассыпанные кости, лежащие на погребальном саване. Несущий Слово следил за всем, но никак не реагировал.

— Брат, — тихо произнес Кхарн, чтобы не прерывать творящуюся перед ним мерзость. Он слышал, как на верхней палубе стучит барабан, а из близлежащего помещения доносится плач. Чума на этот гнусный корабль проклятых верующих.

Аргел Тал повернулся с низким гудением сочленений работающего доспеха. Два голоса говорили приглушенно, человеческий звучал почти так же мягко, как шепот демона.

— Что?

Кхарн наклонил увенчанный плюмажем шлем в направлении поющих оборванцев.

— Они переживут ритуал? — резко спросил он.

Несущий Слово снова перевел взгляд на бормочущий хор.

— Не знаю.

— Не знаешь, или тебе все равно?

— Мне все равно, — согласился Аргел Тал.

— Ты убьешь их, чтобы спасти ее душу? — хотя Кхарн и знал, что уже слишком поздно, но не собирался отступать. — Так ты поступишь?

Аргел Тал печально вздохнул.

— Возможно. Еще не знаю. Я хочу так поступить, чтобы вернуть ее.

Пожиратель Миров указал на поющих смертных. Он обвел их всех рукой, и на его наручах загремели цепи.

— Вот так оно и начинается, — произнес Кхарн. — Так в тебе пускает первые корни та холодность, которую ты так ненавидишь в Эребе.

Аргел Тал покачал головой.

— Не веди себя так, будто это что-то новое и никто из нас собственноручно не убил сотни невинных, старых и молодых. Кхарн, это не игра в избирательную моральность. Мы расправлялись с виновными и невинными независимо от того, держали ли они лазганы с болтерами, или же забивались в дома, держась лишь друг за друга.

— Я был одержим всегда, когда убивал гражданских, — скрежетнул зубами Кхарн. — Одержим Гвоздями.

— Можешь лгать себе и своему Легиону, но не мне, брат. Даже если ты был «одержим», разве это оправдывает содеянное? Делает все лучше? Когда ты рвал на куски мужчин, женщин и детей, сменялись ли их вопли хоть раз понимающей улыбкой? Пока шла резня, тянули ли они руки вверх, чтобы благословить тебя, прощая за то, что ты неспособен контролировать свою ярость?

Аргел Тал снова перевел взгляд на приготовления и продолжил.

— Мы — Легионес Астартес. Это мы выбираем, кто в галактике выживет, а кто умрет. Таков порядок вещей.

— Это убийство, — произнес Кхарн. — Не война. Убийство.

— Если мы вырезаем безоружных гражданских, будучи солдатами в зоне боевых действий, это такое же убийство. Контекст неважен. Впрочем, я не стану с тобой спорить, — он кивнул в сторону останков на алтаре. — Ее жизнь равноценна тысяче других. Это… отбросы человечества, однако они здесь не полностью против воли. Взгляни на них. Ты бы не стал задумываться перед тем, как раскроить им черепа, окажись они у тебя на дороге. Единственная причина твоего отвращения состоит в том, что от этого дикого обряда у тебя мурашки по коже.

Кхарн не нашелся, что ответить. Брат слишком хорошо его знал.

— У меня тоже, — признался Аргел Тал. — Сколько раз я тебе говорил, что хотел бы, чтобы эта Истина оказалась ложной? Однако это не так, Кхарн. Это правда — Истина — и мы стоим лицом к лицу с ней. Мы не будем жить во лжи.

Несмотря на происходящее вокруг, Кхарн почувствовал, что вот-вот улыбнется.

— Ты хорошо проповедуешь, брат. Тебе следует чаще обращаться к Семнадцатому с речами.

Аргел Тал вздрогнул, так и не отводя глаз от рассыпающихся костей.

— Я не проповедник.

Кхарн умолк. Сперва он мог поклясться самому себе, что прервет обряд, вытащив цепной клинок и угрожая убить Эреба. А в следующую минуту готов был признаться в неудержимом любопытстве, даже несмотря на далекий барабанный бой и пение, которое давило на его чувства, словно неприятный запах.

Что же до самой Благословенной Леди, она уже год как находилась по ту сторону гробовой доски. Кхарн не знал, как религиозные культуры сохраняют своих «святых» в виде реликвий, и ожидал выбеленных и отполированных костей, или же израненного тела, законсервированного в стазисе в момент смерти.

Реальность оказалась в целом более пугающей. Женщина еще не полностью лишилась плоти из-за разложения — первоначальное помещение в герметично запечатанный саркофаг мавзолея хотя бы немного ее уберегло — однако было ясно, что похитившие тело поклонники почти год молились гниющему трупу. От Исповедника Слова XVII Легиона остался лишь ободранный скелет с некоторым количеством кожи, напоминавшей рваный пергамент, и прилипшими к костям серо-зелеными гнилыми жгутами жил. Безглазый и лишенный челюсти череп незряче пялился на горгулий, вырезанных на левой стене. От бескожих рук остались только куски костей, разбросанные по черному савану. Последние сохранившиеся фрагменты органической материи источали приторную вонь плесени, поддаваясь медленной, очень медленной неизбежности. Грязный саван распространял больше смрада, чем жалкие останки.

Кхарн знал Аргела Тала так же хорошо, как Несущий Слово знал его. Этому способствовало несколько долгих приведений к согласию и совместных кампаний в ходе Великого крестового похода, и они быстро прониклись уважением друг к другу. Кхарну было очень хорошо известно о покаянном символизме, необходимость в котором так часто ощущал брат, и он мог с легкостью представить, что Аргел Тал наденет этот саван вместо церемониального плаща вне зависимости от того, сработает ли это безумие. Кхарн собирался так или иначе положить этому конец. Одно дело символизм, и совсем иное — жутковатая одержимость. Часто казалось, что у Несущих Слово — даже наиболее трезво мыслящих — проблемы с отделением одного от другого.

— А что с полем Геллера? — спросил он. «Лекс» находился в варпе, и его защитный покров берег корпус от прикосновений Нерожденных, бьющихся в Море Душ.

— Поля Геллера оберегают металл и плоть, — ответил Аргел Тал. — Ничто не в силах полностью защитить человеческую душу.

Из ниоткуда начал дуть ветер. Сперва мягко, подергивая пергаменты, прикрепленные к доспехам Эреба и Аргела Тала, и загибая края свитков в руках у рабов. Датчик температуры на ретинальном дисплее Кхарна замерцал, показывая, что температура в помещении слишком низка для поддержания человеческой жизнедеятельности, затем второй раз пробился через помехи и сообщил, что вокруг жарче, чем на поверхности слабого солнца.

— Что они поют? — спросил Кхарн. Он практически свободно изъяснялся на колхидском, однако не мог разобрать ни единого слова, срывающегося с губ рабов.

Перед ответом Аргела Тала прошло несколько секунд.

— Имена, — произнес он скользящим голосом Раума. — Тысячи имен.

Гвозди Кхарна затикали, посылая вдоль позвоночника пляшущие болевые импульсы.

— Какие имена?

— Имена Нерожденных, — отозвался Раум. Его бархатистый голос балансировал между осторожностью и тревогой. — Имена демонов, примитивно переданные человеческим языком. Эреб привлекает к себе взгляды обитателей варпа, спрашивая их, не видели ли они дух Кирены.

— Видели?

— Ловили. Испепеляли. Свежевали. Распарывали. Пожирали.

Кхарн издал ворчание, наблюдая, как дующий из ниоткуда ветер треплет лохмотья рабов. Свечи отбрасывали скачущие тени существ с длинными конечностями, отсутствующих в помещении. Барабанный бой стал громче, словно сердце самого корабля колотилось о стены.

Пожиратель Миров уже тянулся к оружию, независимо от тщетности такого действия, когда первый из бормочущего хора умер.

Женщина в нищенской одежде разорвала пергамент, который держала в руках, и с воплем побежала к Кхарну. Ее глаза болезненно озарились откровением.

— Предатель! — выкрикнула она. — Кхарн-предатель! Кхарн-предатель!

Цепь у нее на горле туго натянулась, выбрав свободную длину. Сквозь бой барабанов раздался звук раскалывающегося древесного ствола, и женщина рухнула на пол, сломав себе шею.

У Кхарна закололо кожу под доспехом. Аргел Тал — или это был Раум? — повернулся и оглядел его. В глазных линзах Несущего Слово сталкивалась и сливалась воедино жидкая ртуть. Оба воина не произнесли ни слова. Барабанный бой усилился, став яростным и подражая дюжине сердец, бьющихся в противофазе.

На другом конце зала Эреб глядел на кости и только на кости. Кхарн видел, что губы капеллана двигаются, однако тот не читал с пергамента или страниц тома. Что бы это ни было, он действовал по наитию или по памяти.

Следующим стал неопрятный мужчина. Он издал серию омерзительных отрывистых воплей, раз за разом колотясь лицом об алтарь и забрызгивая бедренные кости Благословенной Леди темной внутричерепной кровью и мозговой тканью. Чтобы убить себя, ему понадобилось одиннадцать ударов. Нанеся последний, он задергался и осел на палубу.

Кхарн ощутил, как по его доспеху слабо скребут и царапают пальцы. Целеуказатели неуверенно пытались отследить полусформированные очертания существ, которых на самом деле здесь не было.

Он обнажил клинок и положил руку на наплечник Аргела Тала.

— Брат, ничто не стоит такой мерзости.

Аргел Тал не успел ответить. Как только Кхарн завершил фразу, Эреб произнес одно-единственное слово: непостижимый приказ на рваном чужеродном наречии. Скелет на алтаре задребезжал и затрясся.

А затем начал кричать без легких и голосовых связок.

В последующие томительные годы, в те редкие дни, когда Кхарну хватало самообладания, чтобы разговаривать — не говоря уж о том, чтобы рассказать о событиях той ночи — одной из немногих вещей, которые он помнил отчетливо, была смерть хора.

Пятнадцать мужчин и женщин, раздиравших собственную плоть грязными ногтям и ритуальными ножами, распались на части прямо на месте. Они взорвались, как будто их разметали невидимые руки богов. Часть растерзанной плоти осталась внутри одежды, остальное расплескалось по комнате. В звуке их священной гибели было что-то свиноподобное — панический поросячий визг, сопровождаемый сальными шлепками сырого мяса об пол. Алтарь окатило дождем требухи, покрывшим корчащийся скелет внутренностями, которых ему явно недоставало.

Словно уловив это, железные барабаны перестали нещадно стучать в подражание множеству сердец, снизив темп и слившись в одно гигантское биение.

Покрытые пятнами крови Кхарн и Аргел Тал отступили от гротескной картины. Пожиратель Миров тер по лицевому щитку пальцами перчатки, чтобы прочистить глазные линзы. Несущий Слово неотрывно глядел на возрождающийся труп сквозь застилающие обзор кровавые полосы.

Эреб не обращал внимания на завывающий эфирный ветер и плач подхваченных им душ. Он возвысил голос, направив крозиус на восставшего мертвеца на алтаре и повелевая тому вновь занять свое место в мире плоти, крови, костей и стали.

Кхарн увидел, как продолжающий вопить труп поднял руку — кости которой были соединены свежим окровавленным мясом — а затем зал погрузился в абсолютную тьму. Чернота сама по себе являлась сущностью, она была слишком глубокой и реальной для обычного отсутствия света. Тепловое зрение ожило, но ничего не показало. Со щелчком включился эхолокационный режим, который дал тот же эффект. Как бы ретинальный дисплей ни пытался компенсировать внезапную слепоту, Кхарн продолжал пребывать во мраке.

Клинок поднялся в оборонительную позицию, раскручиваясь и перемалывая воздух. Что-то вышибло оружие у него из рук. Он надеялся, что это был Аргел Тал.

Крики стали более человечными, они разносились по залу, а не у Кхарна в сознании. К счастью, они перестали терзать Гвозди у него в голове.

Он услышал шаги босых ног по твердому полу, и хриплый крик молодой женщины наконец-то перешел в хлюпающее сбивчивое дыхание. На заднем плане раздавался влажный капающий звук, который наводил на мысли о тушах, подвешенных на скотобойне.

Зрение вернулось почти что неохотно, это больше напоминало выход из чернильного облака, чем просто открытие глаз. В свете свечей расплетались и растворялись тени, которые создавали рябь на кровавых лужах. Ветер и последовавшая за ним чернота не затушили ни одной свечи.

Эреб стоял возле алтаря, на его лице было выражение бесконечного терпения. Пожалуй, даже снисхождения.

Сжавшаяся в углу Кирена Валантион, обнаженное тело которой прикрывал лишь погребальный саван и всклокоченные орехово-коричневые волосы, теперь дочерна потемневшие от крови, тряслась и неотрывно глядела на Кхарна и Аргела Тала широко раскрытыми глазами цвета жженого каштана.

Она смотрела на них. Она их видела.

— Ты не слепа, — ошеломленно прошептал Аргел Тал.

Не «Ты жива» или «С тобой все в порядке?». Он был поражен, и поражен сильно.

— Ты не слепа, — снова произнес он.

Кирена продолжала дрожать, пристально смотреть и молчать.

Известие о ее возвращении распространилось по флагману Несущих Слово, словно пожар. После того, как они покинули покои Эреба, прошло всего несколько минут, а залы уже заполнились толпами смертных членов экипажа. Они выкрикивали ее имя, отчаянно стремясь прикоснуться к ее коже на удачу, или же украсть кусок погребального савана в качестве мрачного знака благоволения Пантеона.

Кирена смотрела на все это с нарастающим ужасом. До своей смерти в небесах над Исстваном V она более сорока лет путешествовала на борту боевого корабля Несущих Слово «Де Профундис». Все это время ее славили как живой символ прошлого Легиона, одну из последних выживших из Совершенного Города, который был уничтожен по приказу Императора, чтобы покарать XVII Легион за неуместные верования.

Встретившись с ней, даже сам примарх заплакал, проронив одинокую неторопливую слезу полубога, и попросил о прощении. Эта история также разнеслась, будто оставленный без присмотра огонь. Жару добавляло то, что это была правда.

Ее жизнь была памятным уроком для Легиона и признанием его вины. Кроме того, она была оберегаемым сокровищем, и ей нашлось место в XVII-м, которое с позабытых времен неизменно находилось в святых армиях для людей, исполненных веры и отваги.

На протяжении четырех десятилетий она слушала признания Несущих Слово, солдат Имперской Армии и тысяч членов экипажа боевого корабля Аргела Тала. Когда 301-й экспедиционный флот объединился с другими армадами, ведущими Великий крестовый поход, офицеры Несущих Слово из других флотов постоянно стремились побыть с ней, чтобы снять с сердца и разума бремя былых грехов и грядущих предательств. Она слушала почти полвека, принимая и прощая проступки единственного Легиона, который когда-либо подводил Владыку Человечества, и первого Легиона, который узнал об истине по ту сторону реальности.

Она познала эту истину вместе с ними. Она была столь же верующей, как и любой Несущий Слово, и явно более благочестивой, чем большинство из них.

Благодаря омолаживающей хирургии она оставалась юной, полной сил и частым объектом для увековечивания в статуях и витражах, которыми были украшены соборы и монастыри многих кораблей Несущих Слово.

Однако все эти годы она ни разу не видела никого из воинов и рабочих, приходивших к ней за благословением. Огненное оружие Ультрадесанта лишило ее зрения, стирая Совершенный Город с лица земли. Кирена наблюдала, как город гибнет от орбитальной бомбардировки, яркость которой многократно превосходила светило планеты, и ожоги роговицы и зрительных нервов так и не зажили. Она отказалась от аугметической замены из соображений веры и надежды, что ее собственные глаза исцелятся.

Ей ни разу не доводилось видеть внутреннего убранства кораблей, где она читала проповеди и принимала бессчетные исповеди. Она никогда не видела Аргела Тала, Кхарна и даже Лоргара. Единственными космодесантниками, кого она лицезрела во плоти, были сыновья Жиллимана, которые казнили мятежников и выгоняли обитателей Совершенного Города из домов, чтобы снизить потери после начала обстрела с небес.

Теперь, оказавшись в коридорах «Лекса», Кхарн был рад, что остался на ритуал и после него. Он прокладывал дорогу обратно в оружейную комнату Аргела Тала, отбиваясь от толп фанатиков, которые тянулись через все залы. Аргел Тал прижимал ее к себе, защищая выставленным поперек обнаженным клинком. Он дал волю Изменению, и прикрывал ее громадными красно-черными крыльями, которые у него появились за год, прошедший после Исствана. Было очевидно, что они пугают Кирену. Ее подавляли размеры всего вокруг.

— Назад, — предупредил Кхарн накатывающийся на него живой вал. Грязные руки рьяно пытались отпихнуть его в сторону. В толпе присутствовали даже Несущие Слово, которые пели имя Благословенной Леди, славя ее как Перерожденную Святую.

— Назад, — прорычал он, подкрепив слова пинком в живот одного из людей. Грудные кости человека сломались, и удар опрокинул его на палубу, навстречу верной смерти под ногами товарищей. Кхарн почувствовал, что на его лице появляется слабая неприятная улыбка. Аргел Тал был прав. Это не игра в избирательную моральность.

Среди криков «Кирена! Кирена!» и «Благословенная Леди!» он услышал донесшийся сзади тихий голос, дрожащий женский шепот.

— Кто ты?

Он рискнул бросить взгляд назад, в то же самое время впечатав локоть в лицевой щиток Несущего Слово и заставив воина пошатнуться. Кирена была анемично бледна, хотя Кхарн не был уверен, не следствие ли это сильного смрада погребального савана, или же выпавших на ее долю безумных испытаний.

— Это я, — сказал он. Сколько раз они встречались? Сколько раз он слушал, как они с Аргелом Талом спорят о вере, философии или сущности души? Тогда он не верил ни единому слову, но события этой ночи заставили его провести неприятный пересмотр собственного скептицизма. Он позволял ей прикасаться к своему лицу, чтобы изучить его черты, даже дал провести пальцами по шраму на затылке — единственной незаживающей ране на том месте, где много лет назад вживили Гвозди. Он рассказывал ей о Гвоздях и о том, что те сделали с его мозгом.

Но здесь и сейчас она не знала, кто он. Вместо того, чтобы ощупывать лицо или опознавать по голосу, она смотрела на него и не узнавала.

— Кхарн, — произнес он. — Я Кхарн.

Она уставилась на него, на скрывающую лицо маску.

— Ты Кхарн?

Ему не дали ответить. Толпа навалилась так сильно, что едва не вдавила его в нее. Кхарн ударил цепным мечом, разорвав ближайшего смертного надвое. Он ощущал тошноту от того, что сражается так спокойно. Гвозди посылали импульсы — не боль, а дразнящее тепло, от которого ускорялось сердцебиение — предлагая напитать эмоциональный центр мозга удовольствием, если только он расслабится и начнет безнаказанно убивать.

— Назад, — прорычал он. — Назад.

Он подавил желание, отшвырнул еще двоих людей в сторону, размозжил третьему голову эфесом цепного меча и полностью погрузил кулак в лицо очередного поклонника, от чего голова мужчины запрокинулась назад, и тот рухнул на пол.

Этого было недостаточно. Вал продолжал напирать, люди протискивались мимо, даже проскальзывали у него между ног. Его банально захлестывали числом, невольно наводя на мысли о том, как крестьяне-фермеры с вилами стаскивают закованного в броню рыцаря с седла. Он как-то раз видел такое на зернистой гололитической пикт-трансляции и хохотал до слез. Теперь это казалось несколько менее забавным.

Кхарн стряхнул секундную рассеянность и поддался соблазну. Он поддался Гвоздям, совсем как изможденный путник уступает сну. Просто перестал сопротивляться.

Немедленно появился слабый приток удовольствия, которое набирало обороты, совсем как цепной меч в руках. Убийство бодрило как ничто другое, именно такой была цель нейрохимической игры Гвоздей. В моменты тусклого серого покоя он знал, что поющие Гвозди блокируют серотонин в мозгу, чтобы подстегнуть инстинктивную агрессивность, а также что они убивают электрическую активность и эмоциональную реакцию на все, кроме притока адреналина. Эти археотехнологические причуды Гвоздей Мясника Легион наиболее подробно изучил в ходе давно брошенных изысканий.

Это холодное и рассудительное знание мало что значило. Машина боли внутри черепа в первую очередь вынуждала его наслаждаться убийством, и все спокойное теоретизирование относительно причин этого совершенно ничего не меняло. Меркло даже уютное ощущение братства — одно из немногих удовольствий в жизни, доступных вне боя. Так что Кхарн убивал, как всегда убивали его братья — потому, что убийство означало какие-то чувства помимо заторможенной и бесцельной злобы.

И как всегда, обещание удовольствие сопровождалось жжением в перегруженных мышцах. Благодаря Гвоздям и текущим в кровеносной системе боевым стимуляторам, он сражался ожесточеннее, двигался быстрее и наносил удары с большей яростью. Каждый взмах клинка вознаграждался удовольствием.

Теперь к поклонникам присоединялись и Несущие Слово, внешние приличия которых не устояли перед фанатичной верой. Один из них бросился на него с собственным цепным мечом. Кхарн всадил локоть воину в горло и резанул клинком по неприкрытым силовым кабелям на бедре противника, а затем вытянул руку и схватил смертную женщину, которая пыталась пробежать мимо. Он сжал ее волосы в кулаке и одним резким рывком сломал шею.

Но все его действия не могли сдержать поток. Тела напирали, и на каждого отброшенного назад или забитого насмерть приходилось все больше тех, кто проползал и протискивался мимо. Громадное количество исступленных людей почти лишало его свободного пространства, необходимого, чтобы взмахнуть клинком или ударить кулаком.

Первый признак передышки появился в задних рядах, когда раздался вой агонии, за которым последовал неприятный запах горящей свинины. Коридор затянуло таким грязным дымом, что от него чернел язык. Его сопровождало бурное шипение, издаваемое огнеметами в замкнутом пространстве.

Кхарн едва мог разглядеть огненные шквалы, но его губы растянулись в оскале, который в равной мере означал смех и ярость. Пламя было зеленым: пляшущие фосфоресцирующие языки насыщенного цвета нефрита. Как и все, кто сражался за или против ордена Освященного Железа Аргела Тала за прошедший после их почетного основания год, он знал источник этого огня.

Уголки рта Кхарна пощипывало от пены. По подбородку текла болезненно-едкая слюна. Он оторвал одному из людей руку возле плеча и прикончил несчастного ударом тыльной стороной ладони в лицо, прежде чем тот успел хотя бы закричать. Позади слышалось гудение движущегося влево-вправо энергетического клинка Аргела Тала, который жужжал, поджаривая кровь, пытающуюся прилипнуть к священной стали. Аргел Тал убивал, держа и защищая Кирену одной рукой. Его оружие не нуждалось в перемалывающих цепных зубьях. Силовое поле клинка кустодия рвало органическую материю на части, рассекая кости так же легко, как и плоть.

Двое воинов, не сговариваясь, развернулись так, что перепуганная женщина оказалась между ними, и встали спиной к спине, противостоя орде. Оба работали клинками, сапогами и кулаками. Аргел Тал обладал преимуществом крыльев, которыми колотил смертных, сшибая тех с ног.

— Вижу нефритовое пламя, — крикнул Кхарн через плечо. «Как раз вовремя», — добавил он про себя.

— А теперь держись, пока они до нас не доберутся, — проскрежетал в ответ Несущий Слово.

Цепной меч Кхарна застрял посередине тела человека, предательски выскользнув из окровавленной руки. Зубья клинка щелкнули, наткнувшись на кость. Кхарн бросил оружие на палубе, оставив его в мясе, и начал убивать закованными в броню руками.

Не в первый и не в последний раз.

Было бы справедливо сказать, что мало кто из Несущих Слово когда-либо производил на Кхарна впечатление. Они воевали с фанатизмом — нездоровым родственником пыла — и их наступлением с песнями под жутковатыми знаменами и божественными символами было сложно восхищаться. В некоторых сражениях можно было рассчитывать, что Несущие Слово зачистят всех врагов до последнего и посыплют солью саму землю, на которой те обитали. В других же они разбивались на молящиеся и бормочущие группы, самозабвенно предающиеся пыткам или каким-либо другим унизительным обрядам, чтобы ублажить каких-то богов, которые, по их мнению, наблюдали за происходящим. Если и существовал способ предугадать их настрой до начала сражения, то Кхарн его еще не нашел.

Даже Гал Ворбак, братья Аргела Тала с кровью демонов, были в равной мере людьми и животными. Мало кто из так называемых «Благословенных Сынов» сохранял уровень сдержанности бывшего командира, и большинство из них стало незначительными предводителями своих отделений и воинств. Они проводили в демоническом облике большую часть времени, и получали приказы не от Легиона, а от Пантеона.

Кхарн делал исключение в своем сомневающемся отвращении к XVII Легиону для Вакра Джал. Орден Освященного Железа возвысился из пепла рот, истребленных на смертных полях Исствана V. Аргел Тал собрал сотни оставшихся без предводителя воинов, и объединил после краха. Отбросив клятвы, данные уничтоженному ордену Зазубренного Солнца, он получил разрешение лорда Аврелиана создать собственный новый орден.

Многие из них базировались на «Завоевателе», удостоившись чести участия в поединках на аренах. На борту «Фиделитас Лекс» осталось лишь несколько сотен, и они наконец-то заявили о себе.

Это были носители нефритового пламени, которые отправлялись на войну, прикрыв лица щитками из полированного серебра.

Воины, которые прожигали себе дорогу по переполненным коридорам.

Его подошвы шлепали по лужам липких останков. В отверстия заменявшей пол железной решетки капали растопленная плоть и металл, которые стекали в безымянный мрак между палуб. Кхарн боролся с привычным ощущением дезориентации, которым сопровождалось освобождение от власти Гвоздей, однако ему хватило внимательности, чтобы заметить осторожность движений приближавшихся к нему Вакра Джал. Несколько прошли мимо, к Аргелу Талу и Кирене, но некоторые задержались, не имея уверенности относительно его темперамента.

Один из них рискнул дотронуться до Кхарна, положив тому руку на спинную силовую установку.

— Капитан? — спросил воин. — Вам нужен апотекарий?

Кхарн отодвинулся от прикосновения воина.

— Нет. Впрочем, благодарю.

Его глаза были горячими и отяжелевшими, грозя закрыться. Ему казалось, что он мог бы проспать целую неделю. Будь проклят этот чертов корабль — здесь даже Гвозди сильнее давили на мозг, делая его слабее после их головокружительной песни.

Воин отступил назад, глухо стуча сапогами по органической жиже, отключил и убрал в ножны свой кривой колхидский клинок. Спустя мгновение Кхарн услышал характерное шипение, с которым закрывались дула огнеметов, установленных на запястьях Вакра Джал. Дежурные огоньки погасли, выбросив пару искр. От этого зрелища Пожиратель Миров едва не ухмыльнулся. Только самое лучшее и драгоценное от Механикума для элиты XVII-го.

— Эшрамар, — обратился он к сержанту Вакра Джал.

— Сэр? — воин снова повернул серебристый лицевой щиток к Кхарну.

— Вы расплавили половину коридора, — указал центурион, и это не было преувеличением. Алхимическое липкое пламя Вакра Джал растворило длинные полосы пола и превратило стены в оплывшую остывающую грязь. Вентиляторы боролись с вонью испорченной свинины и облаками дыма, однако система фильтрации воздуха не могла добиться в этом беспорядке большего, не поработав несколько часов.

— А еще мы спасли твою жизнь, — заметил Эшрамар. В его протяжном вокс-голосе слышалось нескрываемое веселье. — Неблагодарный ублюдок из Двенадцатого Легиона.

После укуса Гвоздей прошло немного времени, и Кхарн счел это забавным. Имплантаты позволили ему улыбнуться, продолжая приятно жечь от текущего в крови адреналина.

— Брат, — обернулся он к Аргелу Талу. — Надо двигаться. Придут еще.

17 ГОЛОСА В НОЧИ УРОК РУССА ВАРП

Лоргар слушал, как умирают миры. По бокам и сверху от него бились и плескались пляшущие невозможные цвета варпа, сдерживаемого куполом из заговоренного стекла. Как и все остальные, он что-то видел в бурлящих волнах, однако терзаемые мукой лица и беспомощные руки было несложно игнорировать. Значение имела лишь мелодия.

Оставшаяся часть песни продолжала свое тайное течение, все приближаясь и приближаясь к кульминации, которая ему требовалась. Осталось уже недолго. Скоро мотив достигнет такого эфирного изящества, что его можно будет направить в материальную реальность и сделать слышимым. У каждого из миров, привязанных к своим солнцам, была своя партия, и именно поэтому они должны были гибнуть в идеальной гармонии друг с другом. Лоргару недоставало лишь проводника, чтобы выпустить на волю накопленную мощь, и это должно было произойти в свое время.

Роль дирижера астрологического оркестра оказалась утомительнее, чем он видел во снах, хотя менее понятливые и более воинственные братья не смогли бы постичь тонкости прилагаемых им усилий. От изнеможения он задумался, пусть даже на краткий миг, нельзя ли было породить столь божественно вдохновленную звездную песнь посредством абсолютного мира, а не абсолютной войны. Судьба раскрыла карты, и Хаосу было предначертано поглотить бытие вне зависимости от яростной борьбы Гора и Лоргара против имперской военной машины, однако что было бы, сохрани они верность Императору? Что тогда? Сотворил бы Великий крестовый поход безмятежную погребальную песнь, которая бы играла по ту сторону пелены, пока беззащитное человечество погибало в муках?

В этом и заключался критический изъян. Образом действий Императора было согласие, а не мир. Эти две вещи отрицали друг друга, словно отталкивающиеся магниты. Не имело значения, какое знание Империум затаптывал в покорительном крестовом походе, поскольку его повелителям требовалось лишь подчинение. Не имело значения, какие войны велись от нынешних времен и до бесконечности. Легионес Астартес предстояло вечно маршировать, поскольку для этого они и были рождены.

Война была бы всегда. Даже если бы Великому крестовому походу позволили достичь всех границ галактики, мир бы так и не наступил. Недовольство бы бурлило. Народы бы бунтовали. Миры бы восставали. Сущность людей время от времени отправляла их на поиски истины, а истина всегда повергала тиранов.

Никакого мира. Только война.

Лоргар почувствовал, как у него холодеет кровь. Только война. Эти слова разносились в вечности.

Он не верил в Десять Тысяч Будущих, как заявлял Эреб. Любой выбор, сделанный каждым живым существом, порождал слишком много вероятностей. Какой толк от пророчества, если оно преподносит лишь возможное происшествие? Лоргар был не настолько лишен фантазии, чтобы нуждаться в переплетающихся догадках варпа для подобной демонстрации. Всякий, обладающий хотя бы толикой провидения, мог представить себе грядущее. Гениальность состояла в том, чтобы организовывать события в соответствии со своими целями, а не просто внимать хохоту безумных богов.

Помимо этого, Лоргар старался в первую очередь не забывать еще об одном. Несомненно, боги были могущественны, однако переменчивы. Каждый из них куда чаще действовал против собственных сородичей, вливая в сознание пророков противоречивые предсказания. Возможно, они даже не обладали разумом в доступном для человеческого понимания смысле этого слова. Они в равной мере казались воплощениями первичных эмоций и отдельными сущностями.

Но нет — между тем, чтобы слышать их и внимать им, простиралась широкая бездна. Боги лгали, совсем как люди. Боги обманывали, конфликтовали и стремились увеличить свои владения за счет соперников. Лоргар не верил ни единому из их пророчеств.

Ему даже доводилось мельком видеть возможные варианты будущего, где Империум поклонялся Императору как богу. Что должно было произойти в бесчестных триллионах людских сердец, чтобы ими овладела такая вера? Та самая вера, за распространение которой был наказан Лоргар, те самые убеждения, за которые его покарали — как могла империя человечества принять своего владыку за божество после того, как XVII Легион унизили за то, что он осмелился заявить, будто это истина?

От этой мысли он покачал головой и тихо вздохнул.

— Повелитель? — спросил один из хора, приняв вздох за признак неудовольствия.

Лоргар смягчил паузу лучащейся золотом улыбкой.

— Простите мне миг рассеянности, — произнес он. — Прошу вас, продолжайте.

В хор входил пятьдесят один человек, и все они говорили одновременно. На каждом было соответствующее их занятию белое одеяние, мрачные регалии придавали им почти что жреческий вид. Они стояли в разрозненном беспорядке. Построение было лишено организованности, если не считать той случайной художественности, что все они были обращены лицом к Лоргару и как будто на самом деле обращались к нему.

Несколько из них бормотало. Другие кричали. Большая часть говорила спокойно и монотонно, полностью очистив речь от эмоций.

— Мои ноги, — совершенно без выражения произнес один из хора, стоявший абсолютно прямо. — Микайас, помоги мне, я не чувствую ног.

— Район Западной Адельфии уже потерян, — протянул другой, тараща широко раскрытые безжизненные глаза. — Вы меня вообще слушаете? Пожиратели Миров захватили его час назад. Мне нужно больше людей, губернатор. Нужно больше людей.

Третья покачивалась на месте, невыразительное лицо покрывали полосы непроизвольно текущей из носа крови.

— Мой сын, — прошептала она. — Мой сын там в ловушке. Не стреляйте. Прошу вас. Не стре…

Она умолкла так внезапно и резко, что Лоргар вздрогнул.

По краям хора несколько слуг-писцов фиксировали каждое слово, которому, несомненно, предстояло дальнейшее обдумывание в поисках упущенного смысла. Они прохаживались по полу собора, петляя среди астропатов и следя за тем, чтобы не коснуться никого из них.

В базилику вошел Ангрон, закованный в свое обычное стилизованное облачение из бронзы и керамита. К его спине были пристегнуты два громадных цепных меча. Он даже потратил свое время на приветствие, вскинув руку. На памяти Лоргара сломленный брат впервые делал такой жест. Несущий Слово попытался скрыть удивление новоявленной братской уважительностью.

— Лотара говорит, что ты украл ее астропатический хор, — безгубая улыбка Ангрона была по-настоящему жутковатой. — Как я погляжу, она, возможно, была права.

— «Украл» — сильно сказано. «Позаимствовал» звучит куда менее постыдно, — Лоргар бросил взгляд вверх, в небеса над собором.«Лекс» продолжал мчаться к Нуцерии.

— Зачем они тебе? — поинтересовался Ангрон. От ран после погребения заживо уже осталась только потрескавшаяся рубцовая ткань, очередное множество шрамов поверх предыдущих.

Позади него скрывались Поглотители, которые вошли в собор, не удостоившись даже взгляда примарха. В должности телохранителя Ангрона не было ничего почетного, несмотря на ту ярость, с которой чемпионы Пожирателей Миров дрались за нее в первые, полные оптимизма годы. Куда бы они ни шли, Ангрон не обращал на них внимания и никогда не сражался бок о бок с ними. Закованные в терминаторскую броню, они не могли поспеть за сеньором, и так же легко теряли самоконтроль, как и все прочие Пожиратели Миров, и это означало, что сражение организованной группой было для них в лучшем случае безнадежной затеей.

Лоргар наблюдал, как Поглотители — воины, которые сто лет учились проглатывать собственную гордость и делать вид, что их не игнорируют — переговариваются при входе в базилику.

— Приветствую, — обратился он к ним. Казалось, это вызвало у них тревогу, и они молча и нерешительно поклонились.

Ангрон фыркнул в ответ на оказываемые братом знаки внимания.

— Телохранители, — сказал он. — Меня раздражает даже их название. «Поглотители». Можно подумать, это я их так назвал. Можно подумать, они лучшие воины Легиона.

— Их намерения чисты, — заметил Лоргар. — Они хотят воздать тебе почести и не виноваты, что ты их бросаешь в каждом бою.

— Они уже даже не самые свирепые бойцы Легиона. Этот плут Делварус отказывается бороться за место в их рядах. Когда я спросил Кхарна, не думал ли он об этом, тот рассмеялся. А знаешь Плюющегося кровью?

— Знаю, — отозвался Лоргар. Плюющегося кровью знали все.

— Он победил одного из них на арене и вырезал боевым ножом свое имя на доспехе несчастного ублюдка.

Лоргар натужно улыбнулся.

— Да. Очаровательно.

Лицо Ангрона снова дернулось, повинуясь сбоящим мускулам.

— Кому из примархов когда-либо требовалась защита низших смертных?

— Феррусу, — мягко произнес Лоргар. — Вулкану.

Ангрон сочно и искренне расхохотался, хотя звук все равно звучал резко, словно злой ветер.

— Приятно слышать, как ты шутишь насчет этих слабаков. Меня начинало утомлять, что ты их оплакиваешь.

Это была не шутка, однако Лоргар не хотел нарушать хрупкого хорошего настроения брата.

— Я оплакиваю только мертвых, — уступил он. — Я не скорблю по Вулкану.

— Он все равно что мертв, — вновь улыбнулся Пожиратель Миров. — Уверен, он жалеет, что так не произошло. Так что ты делаешь с хором Лотары?

— Слушаю, как они поют об иных мирах и войнах.

Ангрон безразлично уставился на него.

— Конкретнее, — сказал он, — пока у меня хватает терпения на такие мелочи.

— Просто послушай, — ответил Лоргар.

Ангрон выполнил просьбу. Через минуту, или чуть больше, он кивнул.

— Ты слушаешь, как горят Пятьсот Миров.

— Что-то в этом роде. Это голоса недавно умерших и тех, кто скоро к ним присоединится. Мгновения смерти случайно выбранных душ где-то в Ультрамаре, пока наши флоты разоряют их планеты.

— Отвратительно, святоша. Даже для тебя.

— Это мы несем им эту гибель. Нельзя считать, будто мы где-то в стороне. Возможно, болтеры и клинки находятся не в наших руках, однако мы все еще творцы этого разрушения. Наш долг слушать, запоминать принявших мученическую смерть и размышлять обо всем содеянном.

— Удачи тебе с этим, — произнес Ангрон. — Но зачем забирать хор Лотары? Что случилось с твоим?

— Они умерли.

Теперь настала очередь Ангрона удивляться.

— Как?

— С воплями, — Лоргар был абсолютно бесстрастен. — Что привело тебя сюда, брат?

— Любопытство. Я последовал за тобой так далеко. Мы губили миры, смерти которых ты хотел, и теперь ты задолжал мне пару ответов.

Лоргар рассмеялся.

— За прошлый год ты уничтожил несколько планет, которые я хотел обойти стороной. Брат, не делай вид, будто был послушным бойцовым псом. Арматура стала первым сражением, которого я от тебя действительно хотел.

Ответ не до конца вывел Ангрона из равновесия.

— У меня вопрос, на который ты ответишь, Лоргар.

Пожиратель Миров, наконец, обернулся к своим элитным терминаторам.

— Побудьте где-нибудь в другом месте, — велел он.

Те отсалютовали и повиновались. У громадных дверей базилики стояло несколько Вакра Джал, которые наблюдали, как Поглотители топают мимо. Они обернулись к Лоргару, ожидая приказа следовать за кузенами из XII Легиона. Примарх кивнул, разрешая идти. Затем он перевел взгляд на астропатический хор, медленно приходящий в себя.

— Можете вернуться на «Завоеватель», когда корабль в следующий раз выпадет из варпа. Прошу вас, оставьте нас.

Они поклонились и потянулись из зала медленной и заторможенной процессией.

Когда братья остались наедине, Лоргар поднял руку, словно желая сдержать слова Ангрона. Между ними возникло призрачное свечение, которое кружилось, распадаясь на сферы и копируя образование вселенной много миллионов лет тому назад. Первыми сложились солнца, а затем привязанные к ним планеты. Все это медленно двигалось в неторопливом звездном танце, гравитационном балете созидания. В воздухе вращалась сотня звезд, вокруг каждой из которых кружили миры.

При виде устроенной братом игры теней Ангрон оскалил железные зубы.

— Ультрамар?

— Ультрамар, — подтвердил Лоргар. — Всего лишь пятая часть могучего Ультрамара.

Он подошел к одной из звезд, обняв ту согнутыми пальцами. Светило померкло, став мутно-серым, и из пульсирующего ядра потянулся белый туман.

— Солнце Калта, — произнес он. — Звезда Веридия.

Губы Ангрона вновь растянулись в насмешливой ухмылке.

— Лоргар, я не идиот.

Несущий Слово вполне искренне улыбнулся.

— Дай мне еще секунду. Смотри.

Несколько звезд точно так же поблекло, а миры остальных стали темнеть и гибнуть в клубящихся облаках едва заметного пламени. И действительно, щупальца белого тумана потянулись от источника на Калте, жадно скользя в небесах. Они начали разрастаться, но вели себя, будто медленные и лишенные цели существа, так и не достигнув ни одной из сфер.

— Однажды я отправился к грани реальности, — тихо произнес Лоргар, — и вместо бесконечности, лишенной богов и надежды, обнаружил остатки империи, которая была уничтожена при рождении божества. Эльдар породили высшую сущность, погубившую их за невежество, Ангрон. Великое Око — это послед Слаа Неф, который объединяет реальность и нереальность в единое священное царство. Империум описывал подобные события как варп-штормы, однако — к сожалению — мои сведения точнее.

Наконец, он приблизился к неприметной звезде на краю иллюзии. Вокург этого светила обращалась одинокая планета, которая была ничем не примечательнее прочих сфер и уступала в этом отношении многим из них. Синели океаны и огромные озера. Разнообразные массивы суши выделялись зеленым, серым и желтым, а на обоих полюсах белел лед.

— Вот, — сказал Лоргар. — Ответ на незаданный тобой вопрос.

Ангрон не отличался нерешительностью или терпением. И все же в этот миг казалось, что он не хочет говорить, на сей раз никак не проявляя раздражения длинными и поэтичными речами брата. Даже Гвозди были спокойны и не заставляли его лицо подергиваться.

— Нуцерия, — наконец, проговорил он надломившимся голосом. Железные зубы сжались так сильно, что раздался визг металла. — У меня нет желания туда возвращаться, Лоргар. Ни желания, ни нужды.

Лоргар кивнул, в его глазах читалось родственное понимание.

— Знаю. Все мы уже не те, кем были раньше, когда Император впервые отправил нас к звездам. Все его сыновья выросли, извлекая уроки из прошлого, или же отбрасывая его оковы. Но взгляни.

Пока мир проплывал мимо, Лоргар протянул руку и едва заметно коснулся его кончикам пальцев. Сферу окутали огненные черви, и все детали скрылись под покровом пылающих облаков.

— Проводник, — произнес Лоргар. — Он завершает схему и делает ее цельной. Смотри.

Тянущиеся возле Калта щупальца света внезапно начали перепрыгивать от мира к миру, охватывая и обвивая пространство. Распространяясь по границам Ультрамара, они с явным нетерпением — казалось, голодом — тянулись к пылающему шару Нуцерии. Когда они добрались до него, то уже образовали туманную преграду между Пятьюстами Мирами и остальной частью Империума.

Лоргар стоял почти в двадцати метрах от Ангрона, но то все равно услышал, как брат мягко выдохнул.

— Ничто с Терры не попадет внутрь, — сказал Несущий Слово, шагая вдоль границы тумана, — и ничто не выйдет наружу. Сквозь эту бурю не пробьется даже астропатический шепот. Мы зажжем Жиллиманов угол галактики, и только мы с тобой будем знать обратный путь через пламя.

Голос Ангрона напоминал ржавый металл, который пережевали и с рычанием выплюнули.

— Почему Нуцерия? Ты мог выбрать любой другой мир возле границы Ультрамара, чтобы создать край этой… преграды. Но ты выбрал Нуцерию.

Пожиратель Миров медленно и хищно моргнул, почти как крокодил.

— Ты мне ответишь, жрец. Почему Нуцерия? Что такого ждет нас на этой планете, отчего она становится столь заманчивой целью?

Несущий Слово склонил голову, и иллюзорная звездная карта пропала.

— Это должна быть Нуцерия, — произнес он.

— Недостаточно.

— Почему ты так не хочешь возвращаться? — тихо спросил Лоргар. Нежелание. Он просто не ожидал такого от воинственного брата, даже в случае сложнейшего решения.

— Сколько раз я тебе говорил? — проворчал Пожиратель Миров, и его гортань издала протяжный звук «ммм». — Я умер там. Все, что было после, не имеет значения. Не представляй меня рычащим нелюдем, который постоянно ослеплен собственной злобой. Я все еще человек, что бы они со мной ни сделали. Я решил сохранить миру жизнь. Теперь там для меня больше ничего нет.

Лоргар кивнул, ощущая, что ему придется пойти на небольшие допущения, чтобы обуздать нрав брата.

— Там отмщение, Ангрон. Неужели это настолько бессмысленно?

— Ммм. Отмщение за что? Оно вернет моих братьев и сестер из несправедливо доставшихся им могил? Кости моего прошлого давно остыли, Лоргар.

Несущий Слово прищурился и усилил натиск.

— Говорили, что Император скрыл планету от тебя. Я всегда думал…

— Ты думал неправильно, — Ангрон сплюнул на мозаичный пол. Слюна была красного цвета. Что-то внутри его черепа кровоточило.

— Ты играл в игры Императора, — уступил Лоргар. — Носил его ошейник до восстания. Пытался быть сыном, который был ему нужен. И являлся таковым, если не считать моменты потери самоконтроля. Но теперь мне нужна гибель Нуцерии, хочешь ты того, или нет. И ты, брат, идеальный архитектор для нее.

Ангрон заколебался. Что бы он ни говорил, в его глазах явно медленно разрасталось пламя.

— Почему Нуцерия?

Лоргар казался печальным. Как правило, Несущий Слово не скрывал своих чувств, однако если он того хотел, его было сложно понять, а Ангрон не был мастером распознавания тонкостей выражения лица.

— Метафизика сложна, — произнес Лоргар.

Ангрон издал рычание.

— Может, я и не тратил целые дни на споры с тобой и Магнусом в отцовском Дворце, однако Гвозди не сделали из меня полного глупца. Я задал вопрос, Лоргар. Ты на него ответишь. И сделай это без обмана, если вообще на такое способен.

Несущий Слово посмотрел в глаза брата, на редкую палитру эмоций в глубине. Там в изобилии присутствовала боль, но еще и отчаяние от жизни с отказывающим разумом, а также свирепость, которая выходила за пределы злобы. Ангрон был созданием, которое научилось делать из собственной ненависти клинок, чтобы использовать в бою. Большинство живых существ пребывали в рабстве у эмоций, но он превратил свои в оружие. Лоргар не мог не восхищаться скрытой в этом силой.

— Мы направляемся к Нуцерии из-за тебя, — произнес он. — Из-за Гвоздей.

Ангрон продолжал смотреть на брата, молчанием вынудив того продолжить.

— Они тебя убивают, — признался Лоргар. — Быстрее, чем я думал. Быстрее, чем кто-либо понимал. Темп дегенерации ускорился даже в последние несколько месяцев. Твои имплантаты не предназначались для мозговой ткани примарха. Гвозди вгрызаются все глубже, а твоя физиология пытается залечить повреждения, однако это игра в перетягивание каната, где стороны равны.

В ответ Ангрон безразлично пожал плечами.

— Догадки.

— Я способен видеть души и слышать музыку созидания, — улыбнулся Лоргар. — После такого подобное проще простого. Знаешь, архивы Двенадцатого Легиона достаточно объемны. Остальное понятно по твоему поведению, а также по излучаемой тобой боли, которую я чувствую при каждой нашей встрече. Весь твой мозг перекроен и перемонтирован, чтобы повиноваться импульсам имплантатов. Скажи, когда ты в последний раз видел сны?

— Я не вижу снов, — последовал немедленный, практически яростный в своей стремительности ответ. — Я никогда не видел снов.

Лоргар наклонил голову, и в его участливых глазах отразилось калейдоскопическое свечение варпа.

— А сейчас ты лжешь, брат.

— Это не ложь, — толстые пальцы Ангрона подергивались и скрючивались, стискивая призрачное оружие. — Гвозди редко позволяют мне спать. Как я могу видеть сны?

От внимания Лоргара не укрылось нарастающее напряжение тела брата: на покрытой шрамами коже висков взбухли вены, плечи по-звериному ссутулились — совсем как дикий кот приседает перед броском.

— Ты как-то говорил мне, что Гвозди лишили тебя сна, — согласился Лоргар, — но также сказал, что они позволяют тебе видеть сны.

Ангрон сделал шаг вперед. Он произнес было: «Я имел в виду…», но замер от прямого взгляда Лоргара.

— Они дают тебе покой и мир, которых ты больше нигде не можешь найти. Люди, легионеры, примархи… все живое должно спать, отдыхать, давая мозгу время на передышку. Твой перекроенный разум лишает тебя этой возможности. Ты не видишь снов, когда закрываешь глаза. Ты видишь их наяву, стремясь к тому суматошному покою, который тебе могут дать Гвозди, — Лоргар снова встретился глазами с Ангроном. — Не оскорбляй нас обоих, отрицая это. Когда ты убиваешь, то пускаешь слюни и бормочешь о погоне за покоем и о том, каким близким он кажется. Я слышал. Я заглядывал в твое сердце и душу, пока ты был одержим Гвоздями. Сознание твоих сыновей, обладающих грубыми подобиями твоих имплантатов, переделано так, что они наслаждаются лишь поцелуем адреналина. Их низшие имплантаты причиняют боль, раздирая нервы, и твои Пожиратели Миров убивают, поскольку это радует их переделанные сердца и смягчает впивающуюся в мышцы боль. Твои же Гвозди Мясника — куда более хищное и коварное приспособление, которое разрушает восприятие и полностью лишает покоя. Они убивают тебя, гладиатор. И ты еще спрашиваешь, зачем я веду тебя назад к Нуцерии? Разве это не очевидно?

Ангрон попятился. Его взгляд был разгорячен, в противоположность холодным глазам брата.

— Их нельзя вынуть. И я буду драться со всяким, кто попытается это сделать. Если они и убивают меня, то это достаточно медленная смерть, чтобы не испытывать ни страха, ни сожаления.

Теперь взгляд Лоргара запылал.

— Я спасу тебя, Ангрон. Сражайся со мной, ненавидь меня, верь мне — это неважно. Я затащу тебя в бессмертие, которого ты заслуживаешь.

— Их нельзя вынуть! — Ангрон потянулся к цепным мечам и чуть было их не выхватил. Он мучительно пытался обуздать эмоции, словно поддаться ярости здесь и сейчас означало доказать правоту Лоргара.

— Я не стану их вынимать, — Лоргар шагнул к брату, примирительно разводя руки. — Однако у владык, которые вбили их тебе в череп, окажется больше знаний об их функционировании. Я выясню все, что им известно об этих подлых устройствах, а затем буду жечь их отвратительный мир, пока от поверхности не останется только стекло. И ты будешь рядом со мной, неся возмездие, которого якобы больше не хочешь. Если существует способ как-то спасти тебя, я это сделаю. Клянусь.

Ангрон сглотнул. Причиной было не волнение, поскольку ничего не знал о таком проявлении тревоги, однако что-то в настойчивых, влажных от слюны нашептываниях Лоргара заставило Пожирателя Миров снова заскрежетать зубами.

— Если то, что ты говоришь, правда, то зачем меня спасать?

На безмятежном лице Лоргара явно проступило разочарование.

— Почему в нашем роду все обязательно задают этот вопрос, недоверчиво скалясь? — он вздохнул. — Ты мой брат. Я избавлю тебя от боли, насколько смогу, и уберегу от вреда, если окажусь в силах.

Ангрон молчал на протяжении нескольких тяжеловесных, очень тяжеловесных ударов своего медвежьего сердца.

— Кровь не всегда гуще воды, Лоргар. Есть множество тех, кого я чту превыше братьев, — он начал расхаживать из стороны в сторону, словно запертое животное, раздраженный самим фактом того, что брат пытался проявить заботу. Непривычность момента была ему неприятна. — Ты слаб, — наконец, произнес Ангрон.

Взгляд золотого примарха стал рассеянным, однако помимо этой легкой отстраненности он никак не проявил обиды.

— Я слаб? — мягко переспросил он. — Я верно расслышал?

— Ты слышал, что я сказал, — отозвался Ангрон. — Пусть история как следует запомнит мои слова, поскольку мне безразлично, кто будет гордо восседать на Троне Терры, когда забрезжит рассвет последнего дня. Гор хороший командир, но на этом и заканчивается мое уважение к высокомерному самодовольному ублюдку. Я присоединился к восстанию, поскольку мне проще терпеть его, чем ту мерзость, что именует себя Владыкой Человечества. Хочешь правды о моей жизни и смерти? Я Ангрон, Пожиратель Миров, и я уже мертв. Я умер больше ста лет назад, в горах к северу от поработившего меня города. Я умер после Деш`еа.

Лоргар сцепил руки. Его губы скривились в улыбке, в которой было одно лишь веселое понимание.

— Я слаб, — снова произнес он. — Я. Это правда так, братец? Разве это я тот единственный примарх, кто так и не покорил свой родной мир? Или им был великий и могучий Ангрон? Разве я тот первый примарх, кто ощутил у своего горла дыхание Волков, или это Ангрону и его грозным сынам досталось в Ночь Волка, когда Русс в кровь разбил их под дождем?

Ангрон с ревом рванулся вперед, хотя не обнажил клинков и не нанес удара.

— Я его победил! Русс был в моем распоряжении! Его прогнали обратно к кораблю, а ты смеешь говорить иное?

Лоргар не испугался.

— Так все было, брат? В самом деле?

— Я… Да, — Ангрон прекратил наступать, внезапно занервничав. — Мы сражались. Наши Легионы сражались. Волки отступили. Мы… мы их преследовали.

— Если ты говоришь правду, — Лоргар внимательно наблюдал за братом, — то… расскажи мне.

Он чуть было не попросил показать, соприкоснуться разумами и дать увидеть воспоминание, каким его ощущал Ангрон, однако в последний момент замешкался. Несмотря на свою неодушевленную безжизненность, Гвозди ощущали вторжения шестого чувства и обычно огрызались в ответ. Лоргар достаточно прощупывал и провидел, чтобы знать правду. Лучше было выслушать историю в изложении брата, чем продолжать взвинчивать Ангрона.

— Ты неправ, — грубо прорычал Ангрон. Его голос был хриплым не от злобы, а от бремени эмоций. — Ты неправ, это было не под дождем. Все произошло на закате дня, который уже был омрачен пылавшим позади нас городом. Мой клинок сломался, но это не имело значения. Я вырвал у него цепной меч и переломил собственными руками. Мы упали в грязь, продолжая бороться. Мы оба знали, что эта схватка кончится на земле. Я его победил, Лоргар. В конце мой сапог был у него на горле. Я стоял над ним, а Русс…

… а Руссу приходилось отползать. Он стиснул клыки, выдыхая в равной мере воздух и слюну. С каждым скрежещущим выдохом ее нитки летели с треснувших губ. Волчий Король нетвердо поднялся на ноги, и Ангрон бросился к нему, но Русс широко развел руки, не нападая.

— Ты видишь? — спросил он. Нет, пролаял. Пролаял не просто по-звериному, а с человеческой пылкостью, подкрепленной свирепостью пса. В его глазах пылала убежденность, точно такая же инстинктивная злоба, как у собаки, которая защищает свое семейство. — Смотри, будь ты проклят. Обернись. Видишь, что ты сделал со своими сыновьями?

Посреди битвы здравый смысл прояснил больные глаза Ангрона на достаточное время, чтобы тот умолк. Топор в его руке опустился, и примарх посмотрел на ряды Волков, которые стояли перед ним с поднятыми болтерами. Они собирались потрепанными группами, бросая бой, чтобы образовать кольцо вокруг примархов. Волк за Волком подходил и вставал рядом с братьями неровными рядами. Они были так близко от Ангрона, что тот мог разглядеть личные тотемы и талисманы, гремевшие о доспехи грозового серого цвета.

Один из них, какой-то вожак племени, выделялся замысловатыми синими обозначениями стаи на лицевом щитке.

— Все кончено, лорд Ангрон. — произнес он.

— Русс, — Ангрон обернулся к брату и направил окровавленную руку за окружающие волчьи стаи, где Легионы продолжали сражаться на остальной части поля боя. — Твой Легион истекает кровью.

Русс не стал спорить, это было так. По другую сторону от стоящих в круге примархов Пожиратели Миров прорывались сквозь серые порядки своих кузенов, сражаясь без намеков на строй, равно как и без внимания к примарху. Даже в те былые дни они уже успели привыкнуть, что Ангрон бьется в одиночку, а новоприобретенные имплантаты лишали их возможности связно планировать ход боя. Заторможенные мозги не позволяли упорядочить хаос.

Те немногие Пожиратели Миров, кто владел собственными чувствами — Ангрон, прищурившись, отметил среди них громадное железное тело Лорке — бросались на Волков, которые закрепились вокруг сражающихся примархов, однако им не хватало численности, чтобы пробиться через оборонительные порядки Русса.

— Мои люди гибнут, — согласился Русс. — И все же мы стоим в самом сердце битвы, и только один Легион вот-вот лишится примарха. Видишь, почему я пришел? Видишь, как ты сломал своих сыновей? — он обвел поле боя широким жестом вытянутой руки. — Волки — это солдаты, которые стремятся к цели. Они сражаются ради победы, а твои Пожиратели Миров — только чтобы убивать.

— Победа достается последнему, кто остается на ногах, — улыбнулся Ангрон, продемонстрировав полумесяц окровавленных зубов.

Русс бросил взгляд на схватку, вздрогнув при виде потерь, которые несли оба Легиона.

— Это так на гладиаторской арене, Ангрон. Однако нашему отцу нужны солдаты и генералы. Не гладиаторы. Смерть — это необходимая мера. Она приходит к нашим врагам и приходит к нашим солдатам, когда мы не можем уберечь их от нее. Ты разбрасываешься жизнями своего Легиона, словно аристократ мелочью. Так не может продолжаться.

Ангрон проследил за взглядом Русса, однако Волчий Король уделял битве лишь проблеск внимания, а Пожиратель Миров полностью погружался в нее и веселился.

— Война выиграна только когда все враги мертвы. Умиротворенный враг — все еще враг.

— Очередная гладиаторская мудрость, Ангрон. Посмотри, на моих людей, стоящих вокруг тебя. Ты и впрямь ничего не понял?

— Твои люди проигрывают, Леман, — ухмыльнулся тот брату. — Давай до последнего вздоха, а? Пусть кровь прольется в танце разящих клинков. Поглядим, чей Легион выстоит.

— Никто не выстоит. Но ты умрешь в тот же миг, как мои люди откроют огонь.

— Для меня нет в смерти какой-то священной тайны, Русс. Нет повода для страха, — после этого он рассмеялся вопреки причиняемой Гвоздями боли, рассмеялся так сильно, что на глазах выступили слезы. — Быть может, я ей буду даже рад! Наш «возлюбленный» отец дал тебе полномочия, пес? Ты действительно можешь меня убить, или твое позерство уже зашло слишком далеко? Прибежишь на Терру и доложишь, что потерял контроль над своими ублюдочными дворнягами так же, как приписываешь мне?

Глаза Ангрона, сузившиеся от боли в щелки, вперились в глаза брата, и он расхохотался еще сильнее.

— Битвы не должно было случиться! Я вижу это в твоих глазах. Ты зашел слишком далеко, маленький палач, и теперь боишься того, чем все кончится, — он шагнул ближе, и его веселье стало болезненным и свирепым. — Казнь — это убийство беспомощной добычи, Русс. А здесь, «брат», ты вынужден участвовать в честной схватке.

Он снова кивнул в сторону поля боя.

— И я повторю — твои люди проигрывают. Знаешь, почему? Потому что у твоих есть то, за что стоит жить. Им не все равно. А мои бьются ради удовольствия, зная, что им недоступна жизнь вне войны. Собственные жизни не заботят их так же, как и меня, таков дар Гвоздей Мясника. Воины, а не солдаты. Воины, которые не боятся смерти и не пытаются от нее уберечься. Они не защищаются, они убивают. Они отбрасывают прочь все мысли о своих жизнях, жадно желая оборвать чужие. Запомни это, Русс. Запомни как следует.

— Это еще не конец, — посулил Русс.

— Тешь свою помятую гордость как угодно, шавка.

Леман Русс, примарх Влка Фенрика, сделал долгий и глубокий вдох и взвыл к небесам.

— Он выл? — переспросил Лоргар. Его широко раскрытые глаза были перламутровыми от мягкого изумления.

— Сигнал к отступлению, — отозвался Ангрон. — Отступлению с боем: Пожирателям Миров потребовалось больше времени, чем ты можешь представить, чтобы понять, что сражение окончено. Пока Легион Русса бежал к своим десантным кораблям, у меня целые роты еще пытались драться с Волками, — он усмехнулся. — Они набрали много трофеев на свой счет. Многие до сих пор их носят.

Лоргару пришлось несколько секунд смотреть на изуродованное лицо брата, чтобы убедиться, что это была не какая-то затейливая шутка.

— Ты не ответил на вопрос Русса, — произнес он. — Ты действительно ничего не уяснил из того боя?

Ангрон моргнул, в его взгляде появилась доля вялого удивления.

— А что за откровение должно было меня посетить? Я уяснил, что ему не давали разрешения убить меня. Уяснил, что он блефовал в надежде вернуть меня на Терру на привязи, покорного его прихотям.

— Нет, — Лоргар едва дышал от ошеломления. — Нет, нет, нет. Ангрон, ты упертый глупец. Это все неважно.

— На том поле было больше мертвых Волков, чем Пожирателей Миров. Это важно.

С этим тоже можно поспорить, — подумалось Лоргару, однако он оставил все как есть.

— Русс вчистую тебя победил. Ты говорил, что он был в твоем распоряжении, однако он свободно отполз.

— Отполз, — снова усмехнулся Ангрон, смакуя слово.

— А когда поднялся, ты был окружен. Он мог тебя убить.

— Он попытался и не смог.

— Его люди, Ангрон. Тебя мог убить его Легион. Приказывал того Император, или нет, но Русс сохранил тебе жизнь. Он не отступал с позором, гордец… — Лоргар вздохнул. — Вероятно, он всю дорогу обратно к Терре горевал, что у тебя такой медный лоб, и надеялся, что ты учтешь непревзойденный урок о братстве и верности. Посмотри, что произошло. Да, ты победил его в поединке. Да, твои люди сразили больше его воинов. И все же, кто выиграл битву?

— Пожиратели Миров, — без колебаний ответил Ангрон.

Несколько секунд Лоргар просто смотрел на него.

— Я ценю, что каждое живое существо по-своему понимает и оценивает жизнь в силу сути восприятия. Но даже для тебя это невероятно глупо, брат.

— Ты утверждаешь, что Волки победили, — казалось, Ангрон скорее позабавлен, чем смущен.

— Как ты не видишь? — Лоргар сцепил пальцы, пытаясь обуздать собственный темперамент. — Они одержали победу, которая достойна быть навеки вычеканенной на их доспехах. Пока ты упивался своей силой, сыновьям Русса хватило верности, чтобы придти к нему, окружить вас обоих и угрожать твоей жизни, когда ты стоял во главе своего Легиона. Возможно, это самое полное тактическое превосходство в истории Легионес Астартес. Оно почти поэтично в своей элегантности и эмоциональном значении. Он доказывает верность своих сыновей, а твои бросают тебя на смерть. Он доказывает, как Гвозди вредят твоему Легиону. Он доказывает тактическое преимущество следования цели над дракой просто ради убийства. Он сохраняет тебе жизнь в надежде, что ты увидишь это все, и преподает тебе дорогостоящий урок, а ты в ответ ухмыляешься и объявляешь себя победителем.

На сей раз Ангрон не засмеялся. Лоргар видел по напрягшимся мускулам брата, что где-то у него в сознании щелкнул какой-то когнитивный переключатель, и ярость Ангрона вновь нарастала.

— В ту ночь сбежал лишь один из нас. Он слаб.

— Кровь Богов, — Лоргару еще удавалось говорить спокойно, пусть и с трудом. — Примархи это мостик между Императором и видом, который он ведет за собой. Мы все слабы, поскольку равны. Все. Мы — это преувеличенное человечество с его достоинствами и недостатками.

— Я не слаб. Я никогда не был слаб.

— Если ты не в состоянии понять урок Русса, то ты не просто слаб, но еще и глуп.

Лоргар видел по глазам Ангрона, как сложно Пожирателю Миров не позволять себе сомкнуть руки на горле брата. Он уже набирал воздуха, чтобы прокомментировать самообладание Ангрона, когда корабль задрожал у них под ногами, и они снова выпали из варпа. Металл издавал стоны, сам корабль корчился в муке от того, что его выбросило обратно в холодные не-волны реального пространства. Благородный машинный дух «Лекса» начинал любить путешествия по Морю Душ.

Ангрон медленно выдохнул, издав медвежье фырканье. Его налитые кровью глаза перестали болезненно блестеть, а дрожь в руках унялась.

— Забудь про Ночь Волка. Я пришел из-за Нуцерии.

— И я тебе ответил, — парировал Лоргар, продолжая наблюдать, как гнев брата угасает после выхода корабля из варпа.

Покрытый шрамами примарх посмотрел на золотого. Ангрон впервые осознал, что единственные раны, которые Лоргар не смог — или, возможно, не захотел — залечить, были порезы на щеках, оставленные когтями Коракса на Смертных Полях.

Он уже устал попадаться на изящные словесные гамбиты Лоргара, и на сей раз не собирался поддаваться на провоцирующую реплику брата.

— Я тебя уважаю, — признал он. — Однако никогда не полюблю.

Проявив редкое внимание и участие, Ангрон встретился с братом глазами.

— Впрочем, ты мне действительно должен, ведь я спас твою жизнь. Поэтому я дам тебе спасти мою.

Лоргар улыбнулся и поклонился, словно жрец.

— В таком случае, готовься, — произнес он. — Мы доберемся до Нуцерии через месяц. Ты возвращаешься домой, Ангрон.

Ангрон вновь издал низкое гортанное рычание «Ммм». Его изуродованное лицо медленно озарилось железнозубой улыбкой.

— Интересно, помнят ли они меня.

Ход времени в варпе не был похож ни на что другое. Даже на защищенных кораблях касание нереальности просачивалось внутрь и искажало восприятие часов в мышцах и разумах находящихся на борту смертных. Минутные задачи могли вызывать изнеможение, как будто ими занимались несколько часов. Все с трудом засыпали, и многих терзали мрачные сны. Когда у членов экипажа подходил цикл отдыха, нередко случалось так, что к началу следующей смены они покидали каюты раздражительными и почти не отдохнувшими.

Лотаре Саррин снился ее брат — его смерть в юности, когда тот заболел и умер, несмотря на бесконечные богатства отца. Тогда она впервые за свою детскую жизнь осознала, что нельзя решить все проблемы, просто забросав их деньгами. Вплоть до самого конца ей было противно вообще смотреть на брата, и с годами жжение стыда не смягчалось. Он бился и кричал, выглядя так, словно уже умер, и глядел на них впалыми желтыми глазами, содрогаясь от отказа множества органов.

За этот месяц она много раз видела во сне корчащегося мальчика. Когда же бессонница оказывалась милосердна и не давала уснуть целыми днями, она слышала, как он кричит в воздуховодах.

Ангрон не утруждал себя командованием «Завоевателем», доверив это специально обученным офицерам. Точно так же его не заботили тренировки воинов, и он возложил занятие рутинными аспектами жизни Легиона на центурионов. Несколько раз его замечали в компании Вел-Хередара, когда он входил или выходил из кузнечных покоев архимагоса. В остальное время он бродил по просторным залам военного музея «Завоевателя», останавливаясь для долгих бесед с архивариусами, когда боль внутри черепа оставляла ему терпеливости для них. Когда он проводил время со своими людьми, то не выделял какой-то орден или роту, всегда распределяя внимание между ними. На борту «Завоевателя» находилась очень малая доля Легиона, остальные участвовали в усмирении Ультрамара, и присутствующие за этот месяц видели примарха чаще, чем за несколько прошлых лет. Он пил с ними, наблюдал за гладиаторскими поединками, смеялся совсем как они, и разделял теплоту братских уз, как мало кто из примархов со своими людьми.

Лоргар уединился скорее не из отвращения к соседству с остальными, а ради работы и концентрации. Он занялся записью мелодии по ту сторону пелены, при помощи пера и чернил покрывая пол и стены базилики надписями на языке, который одновременно и был и не был неровными колхидскими рунами. Однажды его вновь навестил Магнус, чтобы поговорить о звездах и сути реальности в царстве, где встречаются боги и смертные. Лоргар ни разу не поднял взгляда от записей, даже не заметив появления брата. Для него имела значение только песнь. Теперь он ее в равной мере слышал и чувствовал — она стала обдувающим кожу ветром и барабанным боем внутри костей. Можно было взять тысячу оркестров с тысячи разных миров, которые бы использовали инструменты и мелодии, известные только их цивилизациям, и все равно так и не приблизиться к масштабам концерта в сознании Лоргара. Это была не одна песня, а миллиард накладывающихся друг на друга, и он был должен слушать и убеждаться, что каждая нота попадает в такт. Он слышал, как триллионы мужчин, женщин и детей умирают всеми возможными способами. Слышал предсмертные крики целых миров, когда их поверхность пылала, а сердцевина стонала от напряжения. Он слышал это, чувствовал и записывал, записывал, записывал.

К тому времени, когда «Лекс», наконец, выпал из варпа в системе Нуцерии, примарх гадал, не так ли ощущается безумие. Было ли это безумие? Знал ли бы он? Знают ли вообще безумцы, что зашли так далеко?

Впрочем, он не перестал писать. Собор представлял собой холст, покрытый руническим текстом, и не имело значения, сколько раз его переписывать. Он стал царапать медленнее, но не остановился полностью.

Еще нет.

Скане видел сны о доме и много часов разглядывал медицинские диагностические гололиты, которые отражали точную степень дегенерации, которая произошла с его телом с годами из-за радиации. Ему предлагали возможность выйти из состава разрушителей. Он отказался.

Делварусу снилось недоступное спасение, и он вдвое яростнее бился на тренировках, чтобы опровергнуть саму возможность этого.

Каргос изучал хранилища геносемени, позволяя себе секунды меланхолии при виде имен, выгравированных на блоках криохранения. Когда он спал, то видел былые победы. Похоже было, что касание варпа никогда не играет с ним, как с остальными.

Кирена Валантион, Дважды Живущая, видела во сне, как плывет через пламя, а следом гонятся воющие демоны, которые хватают ее за щиколотки. Каждую ночь она просыпалась от собственных криков и вскакивала на кровати в своих новых покоях, вся в холодном поту. В некоторые ночи она слышала, как стражи из Вакра Джал за дверью приказывают поклониикам расходиться. В другие — просыпалась и видела Аргела Тала, который сгорбившись сидел спиной к дверям, держа в руках убивший ее меч. Он наблюдал за ней, и глазные линзы горели во мраке холодной синевой. Последующие часы они проводили в тихой беседе. Он рассказывал о путешествиях в варпе за год после Исствана, а она клялась, будто ничего не помнит о годе, что была мертва.

Ради нее он говорил, что верит.

Сам Аргел Тал большую часть времени тренировался с Вакра Джал или ежедневно терпел неудачу при попытке поговорить со своим примархом. «Завоеватель» отремонтировали, и стало меньше возможностей пересекаться с Кхарном.

Что же касается Кхарна, то он никогда никому не рассказывал о своих снах, разумеется, если те вообще у него были. Он гонял своих людей еще жестче, чем раньше, сплавляя несколько разбитых рот воедино, чтобы воссоздать собственную. Он был сконцентрирован на Нуцерии. Точнее, на том, чтобы пережить Нуцерию. Несмотря на неоспоримую слабость обороны мира, он не мог отделаться от неуютного ощущения угрозы, которое было настолько сильным, что казалось предчувствием.

Предостережение Аргела Тала оставалось с ним до момента, когда он задумался, не убить ли Эреба и перестать размышлять на этот счет. Каргос счел это ерундой: «Поверить не могу, что вы вообще о таком думаете, капитан», а Скане счел нелепым. Его аугметическая гортань издавала смех, напоминающий звук переключения передач «Носорога».

Спустя двадцать семь дней после того, как «Завоеватель» и «Фиделитас Лекс» превратили Арматуру в пепел, они вырвались из варпа на краю системы Нуцерии. «Трисагион» их ждал.

Лоргар поднял взгляд от неразборчивых записей, увидел, как в ночи вращается далекий мир, и содрогнулся. Здесь находился его канал, чтобы выпустить энергию, накопленную расправой над сотней миров, и погрузить Ультрамар в святой огонь. Здесь, на планете, где Ангрон вырос, брат Лоргара окажется перед самым важным выбором в своей жизни.

И, как всегда, все сведется к крови.

18 ПОЛЕ КОСТЕЙ ПРЕДАТЕЛЬ ПРОСТОЙ ПРИКАЗ

Когда небо запылало, Ошамай Эврел`Коршай из Родственной Стражи совершала обход. Она шла по городским стенам на закате, беседуя с артиллерийскими расчетами и линейными капитанами — без сердечности, но и без пристрастности. Она всегда предпочитала взаимной симпатии профессиональную дистанцию. Лучше быть уважаемой, а не любимой. Искусственная рука мягко урчала и стрекотала, повинуясь ее воле. Она лишилась конечности из плоти и крови девять лет назад, сражаясь в траншеях во время Последней Войны. За прошедшее с тех пор время это название стало чем-то вроде кислой шутки. Война, Которой Кончатся Все Войны, в конечном итоге оказалась не последней. Города-государства так часто переходили с одной стороны на другую, что она искреннее сомневалась, участвуют ли они в другом конфликте, или же Последняя Война просто растянулась на годы, каждый сезон меняя свои рамки и степень ожесточенности.

Когда в небе показался огненный дождь, падающий среди первых вечерних звезд, она сперва решила, будто враги совершили невозможное. Великий Береговой Союз каким-то образом атаковал Деш`еа с воздуха, несмотря на полное отсутствие ресурсов и боеприпасов для этого. Какой политический маневр позволил подобное? Они нашли один из склепов-арсеналов Первого Царства глубоко в прибрежных волнах или под горами? Невозможно. Таких уже не осталось, все были вскрыты или раскопаны сотни лет назад.

И все же, в первую очередь она активировала телеметрическое устройство, встроенное в металлический эполет формы. Тут же замигала одинокая лампочка, панически обмениваясь электронными сигналами с основным когитатором где-то в городе.

— Генерал, — произнес один из стоявших рядом с ней стенных стрелков. — Это имперцы?

Имперцы. Как будто проклятие.

— Это мы имперцы, — заметила она, продолжая наблюдать за огненным спуском комет.

Тот пожал плечами. Нуцерия пребывала в согласии с дедовских времен, однако Империум был в лучшем случае отдаленным господином. С момента, когда Император — хвала ему, Владыке Старой Земли! — покончил с восстанием Короля-Гладиатора больше ста лет назад, не прибывало никаких кораблей. Как и многие из миров нарождающегося Империума, Нуцерию не трогали, пока она платила десятину верностью, деньгами, железом и плотью.

— Может быть, они вернулись, — сказал он, и надежда в его глазах вызвала у нее жалость. — Вернулись, чтобы закончить Последнюю Войну.

— Нам не нужна их помощь, чтобы закончить Последнюю Войну, — не раздумывая, инстинктивно ответила она заученной фразой. Сколько раз праксуарий, а до того его отец говорили военному совету, что никогда не обратятся к Империуму за помощью? На подмогу не станут звать даже силы Ультрамара, которые, по слухам, находились так близко.

— Это должны быть имперцы. У Альянса нет оружия, способного на… что бы это ни было.

По всему городу завыли сирены, предупреждающие о скором нападении с воздуха. Это звучало настолько чужеродно, что она едва не рассмеялась, хотя улыбка вышла натянутой и неприятно мрачной.

— Дай мне свои магнокуляры, — распорядилась она. Он повиновался, и она навела устройство вверх, вперив взгляд в каплевидные капсулы, которые мчались по небу, оставляя за собой огненные инверсионные следы.

— Это они? — спросил стрелок. — Имперцы?

— Складывай желания в одну руку, — отозвалась она, возвращая ему видоискатель, — а дерьмо в другую. Увидишь, какая наполнится первой.

Генерал направлялась в зал совета, не жалея хмурых взглядов, чтобы убирать с дороги младших офицеров. Дворец Праксика был избыточно большим сооружением, в нем присутствовало так много металла рескиума и черного мрамора, что с момента входа в первый приемный зал от них уже пестрило в глазах. Ошамай бы не вынесла большего количества статуй танцующих грациозных девушек, или еще одной фрески с изображением прежних праксуариев, триумфально стоящих на полях сражений, где они даже не вынимали клинка или пистолета.

Когда она пробралась по переполненным коридорам дворца и вошла в зал совета, ее встретило море салютов и широко раскрытых глаз. Воспользовавшись своей роботизированной рукой, она ответила на единственный значимый салют.

— Наш единственный владыка, — поприветствовала она праксуария Тибарала Фаль`кра из Первого Дома, Защитника Деш`еа, Имперского Магната Нуцерии.

Тот поманил ее ближе, его глаза были раскрыты так же широко, как и у слуг с солдатами. Синие глаза, как у отца. Темные волосы, как у матери. Он утопал в церемониальном пурпурном облачении и сжимал выполненный из рескиума скипетр, увенчанный аквилой, словно это было оружие, способное спасти ему жизнь. Возможно, так бы и произошло, будь это действительно возвращение имперцев.

В следующем месяце ему должно было исполниться тринадцать лет. Если считать, что мы вседоживем до следующего месяца, — подумала Ошамай. Или до следующего часа.

— Генерал Эврел`Коршай, — приветствовал ее праксуарий. — Небо льет огненные слезы. Это знак.

— Да, наш единственный владыка. Как вы и сказали, это знак, — при его виде у нее упало сердце. Что уж точно было не нужно на грани катастрофы — так это чтобы безумный маленький монарх-таракан мешал им своим идиотизмом.

— С вашего разрешения, я бы мобилизовала Родственную Стражу и…

— Нет, — напуганный мальчик идеально владел своей речью, что было неудивительно, если учесть бесконечное обучение ораторскому искусству. Если бы она не видела страха в его глазах, то ни за что бы не поняла по твердому голосу, что он на грани ужаса.

— Наш единственный владыка, — произнесла она, стараясь не бросать на придворных и других офицеров взгляды в поисках поддержки. — Город вот-вот атакуют.

— Вы не знаете этого наверняка, — заметил тот. Он подковылял к заваленному свитками картографическому столу, морщась от подагры, которую заработал несколько лет назад и так и не сумел победить. — Я полагаю, что имперцы возвращаются, чтобы завершить Последнюю Войну.

Ошамай не знала, что на самом деле представляли из себя сыплющиеся с орбиты огненные капсулы — подобные технологические чудеса выходили далеко за сферу ее компетенции, и о них не упоминалось в архивах города-государства. И тем не менее, когда они озарили небо, она без посторонней помощи поняла, что происходит.

— Перемещение людей или техники при помощи транспортных капсул предполагает наступление, наш единственный владыка. Если бы они пришли с миром, то, несомненно, совершили бы высадку несколько менее энергично.

Она заметила в его взгляде сомнение. Оно продержалось мгновение и почти сразу же сменилось твердой уверенностью. По воле неба, безумный юный властитель никогда не сомневался в себе.

— Нет, — сказал он. — Нет, они просто приходят с величием, которого и следовало ожидать.

— В таком случае я мобилизую Родственную Стражу в качестве церемониальной меры для их встречи, наш единственный владыка.

Он кивнул, не зная, что солдаты Деш`еа уже десять минут как мобилизуются.

— Очень хорошо.

— Есть донесения, что несколько кораблей опустились в горах Деш`елика, вдали от основной армии. С вашего разрешения, я вышлю скиммеры сопровождения на разведку.

Мальчик сделал одобрительный жест.

— Как скажете. Я приму имперских посланников в тронном зале. Идемте со мной, генерал.

Ошамай поклонилась и повиновалась.

Кхарн шагал по полю костей, слушая призраков на ветру. На такой высоте в горах звучание ветра приобретало воющий оттенок. В его дыхании несложно было услышать голоса давно сгинувших древних мертвецов. Они не добрались до мест, где круглый год идет снег, однако Кхарн поднял взгляд вверх и на мгновение вновь стал мальчиком, который карабкался по зубчатым пикам своей родины и чувствовал, что может дотянуться до звезд. Мир, бывший его колыбелью, находился на удалении в половину охваченной войной галактики, но даже Гвозди не смогли помешать краткой улыбке от чистого и отчетливого воспоминания.

Примархи шли впереди объединенной группы, не обращая внимания на смешанный отряд из Восьмой роты Кхарна и испепелителей Аргела Тала. Позади все еще светились «Громовые ястребы», раскалившиеся от резкого нырка в атмосферу. В холодной горной атмосфере от них исходил пар.

Горная тундра была покрыта костями. Разрозненными костями, форма и функция которых уже слабо угадывались. После ста лет выветривания от них остались только куски и осколки, однако посреди открытого могильника глаз то и дело цеплялся за что-то, явно напоминающее скелеты.

Кхарн потянулся вниз к остаткам черепа. Бронированные кончики пальцев с тихим шорохом поскребли по изъеденной временем поверхности. Судя по уцелевшей части — той, которую не отполировали ветер и дождь — он принадлежал мужчине.

— Не надо, — предостерегающе произнес остановившийся рядом Аргел Тал.

— Что не надо?

— Ничего не трогай. Череп. Эти кости, — шлем брата кивнул в направлении Ангрона, а затем снова повернулся к черепу в руках Кхарна. — Это кладбище — сердце вашего примарха, извлеченное наружу и обнаженное. Посмотри на него.

Кхарн повиновался. Ангрон стоял спиной к остальным. Он покачивался, толстые пальцы подергивались. Сквозь стиснутые зубы раздавался горестный жалобный вой — звук уязвимости в отсутствие слабости, звук неописуемой боли, выраженной со звериной простотой.

— Ступай осторожно, — добавил Аргел Тал, — и ничего не трогай.

Кхарн присел и положил череп на то же место, где нашел. Тот укоризненно уставился вверх одной глазницей. Кхарн перевернул его носком сапога, установив в точно такое же положение, как до вмешательства. Следующие слова он произнес, понизив голос, хотя и говорил по персональному каналу вокса.

— Ангрон должен был умереть здесь. Это как вспоминать несбывшееся.

Аргел Тал обошел камень, у подножия которого лежала груда костей.

— Я все еще чую запах крови, которая пропитала эту бесплодную почву.

— Это твое воображение, — сказал Кхарн.

Аргел Тал не ответил.

За все годы своей жизни Ангрон плакал один и только один раз. Он хорошо об этом помнил, поскольку это было его первое воспоминание за пределами тесной утробной камеры. Он выбрался из тепла расколотой родильной капсулы на леденящий горный воздух. Он видел только красное и чувствовал лишь вкус собственной крови. Как только он выполз на свободу, раны по всему телу замерзли, их в какой-то мере прижгло льдом. Он был мальчиком, просто мальчиком, и все его тело истекало кровью.

А затем пришли они. Тощие тени, быстрые как ветер. Они завывали, смеялись и проклинали на языке, которого он не понимал.

Он их убил. Конечно же, он их убил. Едва он ощутил их приближение, как сразу учуял металл оружия и бросился на них, зная лишь то, что металлический запах означает опасность и смерть.

Он забил нескольких насмерть куском камня размером с кулак. Остальные пытались бежать, но окровавленный мальчик преследовал их по тундре, валя наземь и разрывая глотки пальцами и зубами.

Но в тот день он плакал. Причиной этого стали не нападавшие, кем бы они ни были. И не боль, хотя он был всего лишь мальчиком, и никто бы не стал судить его строго за детские слезы от полученных ран.

Нет. Он заплакал, когда только выбрался из капсулы, от прикосновения ветра к коже. Стужа вгрызалась в его раны ледяными зубами, но чувство свободы вызвало у него слезы на глазах. За все прошедшие с тех пор десятилетия он не проронил ни единой слезы. До этого момента. Две соленые капли побежали по изуродованному лицу, примерзая к нему.

— Все мертвы, — тихо проговорил он. — Мои братья. Мои сестры.

Лоргар подошел к нему, осторожно ступая и изо всех сил стараясь не потревожить святую землю.

— Как вы называли своих врагов? — спросил он.

— Верховыми, — отозвался Ангрон. — Мы звали их верховыми, за то, что они стояли над нами и смотрели, как мы умираем в грязи арены.

— Верховые забрали тела своих, — произнес Несущий Слово. — Тут слишком мало костей для останков двух армий.

— Мои братья и сестры, — повторил Ангрон. — Я поклялся, что останусь с ними. Мы бы умерли вместе. Лоргар, в мире никогда не было таких бойцов. Клестер с ее визжащим копьем. Йохура и его удушающие цепи. Асти, Малыш Асти, который воровал ножи, чтобы метать, резать и колоть. От его усмешки холодные ночи становились теплее. Ларбедон, лишившийся руки из-за гангрены. Он кричал, чтобы верховые приблизились, если посмеют. Мы с ним прикрывали друг другу спину. Мы скользили по крови, давя павших сапогами.

Ангрон покачал головой и продолжил.

— Слова не воздают им должного. Мы были родом с красных песков, росли в грязи и питались дерьмом, которое нам скармливали верховые. Но мы вырвались. Тысячи, Лоргар. Нас были тысячи. Мы были свободны, мы жили, смеялись и заставили ублюдков заплатить. От Гвоздей было больно — ах, как больно, даже тогда. Но мы заставили верховых и их Родственную Стражу с бумажной кожей заплатить.

Лоргар молча слушал. Ангрон опустил голову.

— Я должен был умереть здесь. Я умер здесь. Примарх Пожирателей Миров — это всего лишь тень. Эхо. Здесь мое место. Величайшая битва моей жизни, и меня ее лишили.

— Будет и более великая битва, брат. Терра. И обещаю, никто тебя ее не лишит, — с легкой улыбкой произнес Лоргар.

— Терра. Терра! — горько расхохотался Ангрон. — Мне плевать на Терру. Плевать на Терру, на Гора, на… на Него. На Императора.

— Тогда почему я слышу в твоем голосе столько ненависти? — тихо спросил Лоргар.

Ангрон выхватил цепные мечи из заплечных ножен и вдавил активаторы на рукоятях. Оружие взревело.

— Ммм. Хрргх. Он меня забрал! Уволок в небо! Император. Проклятый богами Император.

— Ты отомстишь, Ангрон. Уже скоро мы вновь ступим на Терру, обещаю тебе.

— Мои братья, — продолжал тихо бормотать Ангрон, не слушая клятву брата. — Мои сестры. Все рабы. Рабы-гладиаторы с арен. Для верховых, которые держали нас на цепи, наши жизни были как грязь. Но хозяева заплатили, о, как они заплатили. Когда мы вырвались, этот мир запылал. Он горел. Клянусь тебе в этом.

Второй примарх медленно и понимающе кивнул.

— Я тебе верю.

Ангрон все еще слышал только призраков в своем разуме.

— Война все тянулась и тянулась. Сезон за сезоном. Город за городом. Реки покраснели от крови верховых! Мы дрались. Дрались повсюду, клянусь. Верховые атаковали нашу стену щитов у Фалькхи. Они на нас напали! Так приказали их аристократишки, и они попались на приманку. Я до сих пор слышу гром, с которым сошлись наши ряды. Слышишь? — он перевел бешеные глаза на Лоргара. — Ты слышишь гром?

Лоргар улыбнулся. На его расписанном рунами лице было выражение безжалостной доброты.

— Слышу, брат.

— Но время года сменилось, и мы отступили. Нам пришлось бежать в горы, к хребтам, чтобы пережить зиму. За нами шло слишком много армий верховых, у них были лазеры, гранаты и пулеметы, которые трещали днем и ночью. Я поклялся, что умру в горах вместе с братьями и сестрами. Мы были свободны. Это была наша смерть. Смерть, которую мы заслужили, смерть, которой мы хотели. Мы смеялись и подзывали их ближе. Верховые ублюдки!

Ангрон развернулся, второй раз переживая тот миг, вскочил на валун и широко раскинул руки. Он закричал — нет, завопил — с хохотом бросая вызов небу.

— Идите и умрите, псы из Деш`еа! Я Ангрон с арен, рожденный в крови, выросший во мраке, и я умру свободным! Давайте, поглядите, как я бьюсь в последний раз! Разве не этого вам надо? Разве не этого вы всегда хотели? Подходите ближе, сучьи трусы!

Кхарн смотрел, как его примарх стоит на усиливающемся ветру, и наблюдал, как история повторяется в такт безумному воспоминанию. Ангрон вскинул цепные мечи, имитируя первые удары той последней схватки. Каждый взмах сопровождался ревом зубьев. Собравшиеся легионеры застыли на месте, молча следя за происходящим.

— А потом. Потом. Хрргх. Император. Мммм. Император. Он похитил меня, запер, бросил в темное брюхо «Завоевателя». Телепортировал на орбиту, хотя в то время я ничего не знал о подобной технологии. Я был один, один во мраке. А мои братья и сестры умирали здесь. Умирали без меня. Я поклялся. Мы все поклялись. Поклялись стоять, драться и умереть. Вместе. Вместе.

Ангрон раскачивался вперед и назад. Его клинки опустились, а взгляд утратил осмысленность.

— Император. Верховая мразь. Когда Гор позвал, я дал слово. Дал слово потому, что жил, хотя должен был умереть. Это не дар. Он сделал меня предателем! Заставил меня нарушить единственную важную клятву! Я выжил, а мои братья и сестры умерли здесь, а их кости достались грызунам, ветру и снегу.

Братья не обращали на окружающих воинов внимания, как будто были одни. Лоргар снова подошел к Ангрону, стараясь не касаться его, но Кхарну показалось, что в голосе Несущего Слово появилась коварная заботливость.

— Нет эмоции чище, чем ярость, — произнес Лоргар. — Нет цели праведнее, чем месть.

Во взгляде Ангрона забрезжило узнавание.

— Да, месть. Расплата. Пища для души, брат.

— Чем ты отличался? — спросил Лоргар. — Почему наш отец так с тобой обошелся?

Ангрон пожал плечами, отмахиваясь от безрадостного сочувствия в голосе брата.

— Ты сохранил этого осла Кор Фаэрона. Русс — своих побратимов. У Льва остался Лютер. Люди — братья и приемные отцы — спасенные и вознесенные в ряды Легиона. Но не я. Не Ангрон, нет. Император телепортировал своих позолоченных кустодиев вниз, чтобы помочь мне и моей армии? Нет. Выпустил Псов Войны и приказал им сражаться, биться рядом со мной? Нет. Спас моих братьев и сестер так, как уберег и возвысил ближайшего сородича Льва? Как почтил Кор Фаэрона? Нет, нет и нет. Никакой жалости к Ангрону. Ангрону Клятвопреступнику. Ангрону Предателю.

Пожиратель Миров спрыгнул с камня, глядя на кости, но продолжая обращаться к Лоргару.

— Он провел на моем родном мире недели, как с тобой на Колхиде, Вулканом на Ноктюрне и Руссом на Фенрисе? Нет. Император не устраивал состязаний в силе и твердости духа с Ангроном Рабом. Не было недель смеха, веселья и залечивания ран, нанесенных планете. Вместо этого он лишил меня прожитой жизни и заслуженной смерти. Заставил нарушить клятву, которую я дал нуждавшимся во мне.

Во взгляде Лоргара появилась ярость.

— Но почему? Почему он дал твоей армии умереть? Почему он похитил тебя во вспышке телепортации, хотя мог задержаться, как он это делал на многих других планетах? На орбите был Легион — твой Легион, Ангрон. Один-единственный приказ, и они бы обагрили клинки рядом с тобой, спасая твою армию мятежников и славя тебя как генетического предка. Но он удержал их, как держал тебя.

По подбородку Ангрона потекла густая влажная слюна.

— Я уже не узнаю, почему. Он мне так и не ответил. Но он заплатит, как заплатили верховые. И когда я окажусь перед ним на Терре, я спрошу снова. И тогда, Лоргар, наш отец даст ответ.

Несущий Слово вздохнул, поддавшись какому-то своему возвышенному переживанию.

— Ты заслуживаешь ответа.

— Деш`еа, — произнес Ангрон. — Я должен там побывать. Должен взглянуть, кто правит в городе, который заявлял свои права на меня. В городе, который убил моих братьев и сестер.

— Как пожелаешь, — согласился Лоргар. — Как пожелаешь.

Ее уязвило, что праксуарий оказался прав. Несмотря на поспешное прибытие, они выглядели мирно. В донесениях сообщалось, что тысячи и тысячи их высаживались на равнине за пределами города, несомненно выгружая армию, однако не атаковали сам Деш`еа. Оставшись у королевского трона, она руководила процессией офицеров, которые снабжали ее свежими данными и рапортами наблюдателей, нашептывая в ухо и передавая информационные распечатки.

Праксуарий прямо сидел на троне. Он был вдвое ниже отца и вдвое нелепее того напыщенного глупца. Символом его власти был амулет из полированного серебра в форме сжатого кулака. Юный Тибарал носил его на шее, хотя тот свисал почти до самого живота. Он постоянно вздыхал, словно на его плечах лежал груз целого мира.

— Сколько домов мобилизовано? — спросила Ошамай у одного из младших командиров. Тот нервничал, это было видно по глазам, однако гладко справлялся с волнением, маскируя его расторопностью занятого делом солдата.

— Примерно половина уже на стенах, генерал. Большинство оставшихся предпочитают защищать собственные поместья, а не присоединяться к общим силам обороны.

Она отпустила его, нимало не удивившись тому, что так много домов решило укрепляться свои особняки. В сущности, ее поразило, что нашлось так много желающих отправить солдат на стены. Подобный альтруизм был непохож на поведение благородных родов — ей было хорошо об этом известно после тридцати лет офицерской службы при дворе праксуария.

Когда к ней приблизился следующий офицер, она наклонилась к нему и сказала на ухо: «Если они нападут на город, готовьтесь освобождать рабов».

Надо отдать ему должное, он не стал спрашивать, уверена ли она, или же указывать на безумие идеи. Если на город нападут, несколько тысяч воинов из касты рабов с арен смогут хотя бы упрочить количество защитников. А если бы те восстали и подняли бунт? Это едва ли имело значение, город в любом случае был бы обречен.

— Я за этим прослежу, — пообещал офицер.

— Удачи, — произнесла она.

Он опешил. Никто не привык слышать теплые слова, слетающие с тонких губ генерала. Ошамай порадовалось, что он предпочел не заметить ее секундную оплошность. От того, что творилось на равнине, ее нервы были так же расстроены, как и у всех остальных.

Ждать пришлось недолго. В громадные каменные двери на южном входе в тронный зал ворвались герольды, которых сопровождали бегущие и оглядывающиеся через плечо солдаты.

Ошамай сглотнула. Это выглядело плохо.

— О наш единственный владыка! — завопили герольды, лопоча и перекрикивая друг друга. Мальчик-король стерпел происходящее с отрепетированным царственным терпением. Однако он не успел заговорить.

Первый прошедший в черную мраморную арку был настолько высок, что ему пришлось пригнуть голову. Ошамай буквально почувствовала, как сотни придворных разом вдохнули. Они, как один, судорожно глотнули воздуха, и многие попятились к стенам от вошедшего гиганта. Тот превосходил ростом любого человека и был закован в броню холодного красного цвета и блестящую начищенную бронзу. С задней части выбритой татуированной головы тянулись косички-кабели, которые уходили в работающий доспех. Все, кто благоговейно смотрел на военачальника, узнали эти имплантаты — Гвозди Мясника, кибернетическая грива раба.

К его спине были пристегнуты два зубчатых моторизованных меча, хотя сама мысль, будто этому созданию, этому воплощению жестокости требуется оружие, чтобы повергать врагов, была смехотворной. Он двинулся по красному ковру, который вел к Трону Рескиума, сотрясая пол своими шагами. В полированной поверхности трона отражались верхние полосы искусственного освещения и съежившиеся фигуры почти двух сотен придворных. Несколько солдат Родственной Стражи протянули дрожащие руки к оружию. Остальные осознали полную тщетность этого действия. Ошамай была в числе последних.

Новоприбывший остановился, повернулся и оглядел окружающую обстановку. Безгубое лицо являло собой лик сломленного ангела. Оно было изуродовано и покрыто шрамами, лишившись даже намека на былую красоту.

— Ну, — произнес он резким голосом, напоминавшим скрежет каменной кладки. — Кто нынче у власти?

Сидящий на троне мальчик-король расплакался. Родственная Стража, поклявшаяся жизнью защищать его до последнего вздоха, начала отступать от трона. Бог-воитель увидел их медленный отход и улыбнулся.

— Это ты, мальчишка? Ты праксуарий Деш`еа?

Мальчик сжался на троне, зарыдав еще громче. Бог начал приближаться, неторопливо перешагивая по четыре ступени за раз.

— Мальчик, — сказал он, и на сей раз его голос был сухим шепотом. — Из какой ты семьи? Чья кровь пульсирует в твоих грязных жилах, верховой?

Вместо плачущего ребенка ответила Ошамай. Она единственная не отошла от Трона Рескиума.

— Ты стоишь перед Тибаралом из Дома Фаль`кр, — ей почти удалось произнести это ровным голосом.

При звуке имени лицо бога напряглось, растянувшись в гримасе, которая не была ни оскалом, ни улыбкой.

— Фаль`кр, — проговорил он. — Этот род еще правит? Спустя столько времени…

— Они еще правят, — Ошамай вытянулась, в ее глазах стояли слезы страха. Сердце колотилось так, словно вот-вот разорвется.

— Фаль`кр держали меня на привязи, — произнес воин. — Они мной владели.

Теперь появились другие захватчики. Первый из них не уступал ростом богу с прической из косичек. Его кожа была бледно-золотой в противоположность загорелому и покрытому рубцами меченосцу. На одном плече покоилась ребристая и шипастая булава, плащ цвета кровавого заката был откинут назад, демонстрируя броню такого же васкулярно-кровяного оттенка. Его лицо обладало монументальной мужественностью, оно каким-то образом одновременно было покровительственным, безмятежным и уверенным. Когда он приблизился, Ошамай разглядела сквозь слезы, что золото на его коже — это вытатуированные рунические надписи. Единственным изъяном были шрамы от когтей на одной щеке, которые тянулись от подбородка до виска, но от них его внешность скорее выигрывала. Только увидев его, десятки придворных упали на колени. Остальные заплакали, это было не позорное трусливое рыдание, а безмолвные слезы чистого благоговения.

За золотым божеством следовали рыцари, закованные в белоснежную и кроваво-красную броню. В общей сложности их было тринадцать. Воители в белом расслабленно держали в руках топоры. К боевым доспехам красных рыцарей были прикреплены полоски пергамента, а сами они были вооружены кривыми клинками. На их ранцах булькали снаряженные баки с горючим. Похоже было, что все они охраняют единственную женщину — красивую хрупкую девушку двадцати пяти лет от роду в красном шелковом одеянии. Она была стройной, но совершенно не выказывала страха в окружении защитников. Темные волосы обрамляли смуглое лицо и темные глаза, которые перескакивали с лица на лицо, с оружия на оружие, с картины на картину.

— Лоргар, — сказал стоящий возле трона бог с косичками. Он произнес всего одно слово, его плечи содрогались.

А затем он запрокинул голову и расхохотался громко, словно призрачный ветер в горах.

Когда смех Ангрона разорвал серое безмолвие, Кхарн и Аргел Тал опешили, как и все Пожиратели Миров и Несущие Слово. Это был не просто хохот, а доля жизни в трагичной и заторможенной пустоте зала. Те, кто отступил, попятились еще дальше. Оставшиеся на месте почувствовали, как по коже ползут мурашки.

— Лоргар, — Ангрон продолжал смеяться, его налитые кровью глаза увлажнились от веселья. — Взгляни, брат! Взгляни на последнего отпрыска семейства, которое когда-то мною владело. Как же пали могучие!

Кхарн наблюдал, как Лоргар поднялся по ступенькам к трону и встал рядом с Ангроном, от чего несчастный плачущий ребенок оказался в тени двух примархов. Впервые на памяти Кхарна примарх XVII Легиона выглядел неуверенным. На его лице сомнение боролось с весельем.

Два военачальника поняли друг друга, и Ангрон хлопнул брата по плечу. Его смех утих, но так и не покинул глаз.

— Я с этим разберусь, — сказал он Лоргару. — Ты. Женщина. Подойди сюда.

Ошамай, с которой никогда так не разговаривали, потребовались все силы, чтобы проглотить комок в горле.

— Ты не он, — сбивчиво проговорила она. — Ты не можешь быть им.

Ангрон лязгнул зубами, словно зверь, резко укусив воздух.

— Правда?

— Ангрон Фаль`кр умер сто лет назад, — прошептала Ошамай. — Он сбежал из битвы на хребте Деш`елика.

— Он… он… — теперь смеха не было. Жизнь в его глазах померкла, и они приобрели жемчужный блеск от ошеломляющей боли. Ангрон рванулся всем телом и оказался перед ней, глядя сверху вниз. — Он сбежал. Ты мне так сказала. Сказала, что Ангрон Фаль`кр сбежал.

Генерал Ошамай Эврел`Коршай, стуча зубами, попыталась заговорить, но вместо этого издала слабый стон, а по ее бедрам потекло содержимое опорожнившегося мочевого пузыря.

— Говори, — почти что промурлыкал Ангрон, его дыхание было кислым от ненависти.

— Он возглавлял мятеж рабов. Он бросил их умирать в горах. Он…

— Ты, — Ангрон полностью обхватил ее голову покрытым шрамами кулаком. — Ты лжешь, женщина. Ты… хрргх… сейчас ты скажешь правду.

Но она всхлипнула, и это ее погубило. Ангрон сжал кулак, оборвав ее выдающуюся карьеру и раздавив череп на окровавленные обломки, которые даже не удосужился стряхнуть с руки. Тело упало. Ангрон посмотрел на пол, казалось, он раздражен ее смертью, как будто не имел к этому никакого отношения.

— Ты, — он ткнул мокрой от крови рукой в ближайшего офицера. Поверх черной формы человек носил нагрудник, указывавший на капитанский чин. Ангрон это знал, за сто лет его отсутствия мало что изменилось.

— Пожалуйста, — произнес человек. — Пожалуйста. Пожалуйста.

Примарх низко и тяжело дышал, словно карнозавр.

— Ты, — снова сказал он, и теперь его огромные руки задрожали. Кхарн узнал все симптомы боли от Гвоздей.

— Ты скажешь, — произнес Ангрон. — Расскажи мне о той битве. О битве на хребте Деш`елика.

— Это ты, — прошептал офицер. — Это ты.

— Говори, — от рева человек отшатнулся назад, ударившись спиной о колонну.

Кхарн рискнул бросить взгляд на Аргела Тала. Несущий Слово стоял рядом с Киреной — настоявшей на том, чтобы высадиться с ними — наклонив лицевой щиток и глядя на примархов. Позади виднелись одинаково бесстрастные забрала типа «Сарум» Вориаса и Каргоса.

— Капитан, — раздался в воксе голос Эски. Кодиций стоял далеко позади, рядом с дверями, вместе с несколькими из Вакра Джал. — Уровень страха в помещении приближается к точке прорыва. Стадный инстинкт людей заставит их бежать.

Кхарну не нужно было быть псайкером, чтобы понимать, что библиарий прав. Он все видел по неровным движениям и медному запаху дыхания.

— Убейте всех, кто рванется к дверям.

— Есть, капитан.

Лоргар стоял на тронном возвышении, словно статуя, олицетворяющая терпение. Ангрон навис над скулящим нуцерийским офицером, сжав рукой бронированный торс человека и оторвав того от пола.

— Ты скажешь, — выдохнул примарх, — или умрешь.

— Сто лет назад, — взвизгнул мужчина. — Легенда. Старая история. Ангрон Фаль`кр и армия мятежников, которую вырезали в горах. Он… Ты…

— Скажи это, — Ангрон встряхнул человека и бросил его на пол. Раздался лязг нагрудника о камень и хруст ноги. Офицер продолжал кричать, пока Ангрон злобно не уставился на него, оскалив железные зубы, увлажненные нитками слюны. — Говори.

— Армия погибла вся до единого. Ангрон Фаль`кр бросил их на смерть…

— Нет! Нет! Меня никогда так не звали. Никогда! Я отказываюсь от этого рабского имени! — Ангрон раздавил череп человека сапогом, размазав останки по камню. — Никто не может сказать правду? Все помнят только ложь?

Он развернулся к толпе, продолжая бесноваться, и ударил цепными мечами друг о друга.

— Я не убегал! Грязные верховые псы. Для вас нет ничего святого? Ваша мерзость не щадит ничего? Вы убийцы и дети убийц. Рабовладельцы и дети рабовладельцев. Мы жгли ваши города! В лучший день моей жизни я стоял и вдыхал дым гибели Уль-Чайма. Я вырвал маленькому принцу глаза. Треск, хруст и крики, крики, крики.

Его голос стал выше, маниакально подражая человеку, который умирает в ужасных муках.

— Нет, Ангрон, нет! Прошу! Пощады!

Лоргар молча наблюдал. Кхарн едва мог поверить, что второй примарх настолько бесстрастен.

— Сир… — начал было Кхарн, но Ангрон отшвырнул его, плашмя ударив цепным клинком. Пожиратель Миров спиной вперед отлетел к Аргелу Талу и Эшрамару, которые неловко подхватили и удержали его.

— Я никогда не убегал. Никогда. Император… Хррргх, — титаническим усилием Ангрон остановил мечи, перестав активировать их моторы, и надолго умолк.

— Кхарн, — наконец, произнес он скрежещуще-шипящим голосом. — Аргел Тал.

Восьмой капитан и командир Вакра Джал шагнули вперед.

— Сир? — спросили они в унисон.

Ангрон поднял глаза. В них читалась старая боль и приглушенная тлеющая ярость. Он не смотрел на воинов, вместо этого мазнув взглядом по собравшимся придворным и уже не видя в них людей.

— Я хочу, чтобы все Пожиратели Миров и Несущие Слово выполнили простой приказ.

— Все что угодно, сир, — сказал Кхарн.

— Только скажите, и он будет исполнен, — сказал Аргел Тал.

Ангрон оглянулся на съежившегося на троне ребенка — последнего живого представителя рода, который когда-то завладел им, изуродовал и погубил.

— Убить всех в этом городе, — Ангрон закрыл глаза. — А потом убейте всех на этой планете.

19 МЕРТВЫЕ ГЛАЗА ВЕЧНЫЙ ВОЙНА, ГДЕ НАДО ДУМАТЬ

Нуцерию не ожидала великая война. К постыдному разочарованию Лотары, планету не ожидала бомбардировка. Капитан проводила дни на мостике «Завоевателя», разглядывая орбитальные карты и наблюдая, как города сгорают под накатывающейся волной двух Легионов и сил Аудакс. Внизу находилось всего двадцать тысяч легионеров, но в случае с такими воинами «всего» — относительное понятие. Несколько сотен захватили бы мир за пару месяцев. Нескольким тысячам едва ли понадобилась бы неделя.

Лорке высадился с ними, вызвав у Лотары странное ощущение изоляции. За последний месяц она успела привыкнуть, что бывший Магистр Легиона стоит возле ее трона и со скрежетом делает свои ветеранские комментарии по поводу всего происходящего. Она гадала, был ли он столь же внимателен в годы, когда возглавлял Псов Войны, стоял ли у тронов ее предшественников, громогласно советуя и критикуя без спроса.

Как-то раз она попыталась сыграть с ним в карты, чтобы скоротать время в ходе месячного перехода. Как она выяснила, Лорке совершенно не умел проигрывать, а его массивным перчаткам не хватало ловкости картежника. В конечном итоге, им пришлось воспользоваться сервитором, который держал за него карты. Он сыграл всего один раз, и это длилось не более двух минут.

— Это нелепо, — заявил он, и на том все кончилось.

Когда он сообщил, что собирается высадиться, она вопросительно приподняла бровь.

— Война зовет, — ответил он.

— И это никак не связано с тем, что вы не доверяете Ангрону?

— Война зовет, — повторил он. И на этом снова все кончилось.

Первым пал Деш`еа. Она наблюдала, как он гибнет. Сгорающая цивилизация всегда выглядела с орбиты постыдно красиво. Два Легиона шагали по улицам, расправляясь с населением и неся смерть всем рабовладельцам, каждому мужчине, женщине и ребенку, которые терпели рабство в своем обществе. Единственное сообщение от Ангрона поступило, когда Деш`еа затянуло дымом его предсмертного вздоха. Примарх выглядел таким оживленным, каким она его еще не помнила, но его глаза были еще более мертвыми, чем обычно.

— Правосудие, — с яростным пылом произнес гололитический образ. — Месть. Все рабовладельцы мертвы. Все негодяи, кто когда-либо ликовал во время гладиаторских игр. Каждый. Все, Лотара.

Она увидела позади примарха Лорке, который протопал мимо, пересекая поле зрения. Следом проехал «Разящий клинок», и картинка затряслась.

— И каждый город повстречается с Легионами? — спросила она.

— Каждый.

Лотара изобразила равнодушие, притворившись, будто поигрывает инфопланшетом. Ей не нравилось смотреть в его расфокусированные глаза. Несмотря на жизненную силу и пылкий голос, Ангрон глядел, словно труп, напрягая мускулы от вызванной Гвоздями боли. Она опасалась, что произошедшее в тронном зале праксуария еще сильнее повредило остатки его разума.

— А что с планом лорда Аврелиана?

— Скоро. Ммм. Когда города умрут. Они сгорят. Станут погребальными кострами для моих братьев и сестер, которые сгинули сто лет назад. Тогда можно будет разобраться с безумием Лоргара.

Звук его голоса заставил ее вздрогнуть и порадоваться, что она в двухстах километрах наверху.

— Удачи, Ангрон.

Он ухмыльнулся, довольный тем, что она хоть раз не назвала его «мой повелитель», даже в шутку. Спустя секунду изображение исчезло. Это было в первую ночь.

И теперь, спустя шесть дней после прибытия, она расхаживала по мостику в надежде чем-нибудь — хоть чем-нибудь — заняться. На поверхности ожидался штурм города Михора на рассвете, и какая-то ее часть хотела быть там и увидеть все собственными глазами. Другая часть — более мудрая и трезвомыслящая — хотела находиться подальше.

Она установилась у консольного стола Лераллы. Искалеченная девушка с улыбкой посмотрела вниз чудными водянистыми глазами.

— Мой капитан, — мягко поприветствовала она Лотару.

— Провидица, — отозвалась Лотара. — Ты когда-нибудь скучаешь?

— Нет, капитан, — чудо, но казалось, что рассеченная надвое девушка говорит искренне. — Никогда.

Лотара тихо усмехнулась и двинулась дальше. Она находилась возле системы переключателей частот и передатчиков вокс-магистра Кеджика, когда южные двери мостика шумно разъехались по направляющим. Несколько человек повернули головы: основной коридор шел с востока на запад, и мало кто пользовался южным входом.

В проеме стоял Тарн, магистр астропатов. Как и все астропаты, он был слеп, лишившись зрения для усиления своих возможностей. Молочно-белые глаза под белоснежным капюшоном было широко раскрыты.

— Капитан, — произнес он. — Я что-то слышу.

Лотара замаскировала вздох фальшивой улыбкой, надеясь, что так в ее голосе не будет резкости.

— Тарн, если ты пришел прочесть мне очередную лекцию насчет великой песни лорда Аврелиана, разрешаю развернуться и оставить меня в покое.

Тот стиснул обозначающий статус медальон костлявыми руками, пальцы которых были узловатыми от подагры.

— Нет, капитан. Я слышу, как что-то приближается.

На другом конце мостика Лералла повернулась на своей опоре, и кабели, которые связывали ее с потолком, задергались, словно змеи.

— Варп-канал, — воскликнула девушка. — Варп-канал на пятом меридиане. Активирую гололиты.

Лотара помчалась к центральному гололитическому столу, который с мерцанием ожил.

— Что входит? Всем смотреть на канал, — она уставилась на мерцающую в воздухе гололитическую руну, мучительно ожидая, пока та расшифруется. Она знала лишь, что это прореха в варп. Корабль, который врывается обратно в реальность.

— Захвачено системами провидения, — отстраненно проговорила Лералла. — Я его вижу.

Спустя мгновение увидела и Лотара. Руна развернулась, продемонстрировав опознавательный код, затем несколько кодов, а затем еще несколько.

— Подготовить орудия и щиты, — спокойно произнесла она. — Весь экипаж по боевым постам.

Ее призрачный образ возник на краю ретинального дисплея Кхарна. Как обычно, в профиль, переданный видоискателем, установленным на боковине трона.

— Капитан Саррин всем наземным силам. Боевой корабль Тринадцатого Легиона «Отвага превыше всего» вышел из варпа на краю системы, возглавляя пустотную армаду. Их авангард окажется в зоне досягаемости через девять минут. Всем силам Легиона, возвращайтесь к десантным кораблям и челнокам для немедленного отхода.

На горизонте непокорно высился город Михор. Два Легиона построились осадным порядком, готовясь к мрачному наступлению к стенам. Их сопровождали титаны Аудакс — над толпой пехоты и их подразделений бронетехники ряд за рядом стояли «Псы войны». «Поборники», «Лендрейдеры», «Разящие клинки», «Мастодонты» — целые танковые дивизии, ожидающие приказа двигаться на рассвет. Города Нуцерии не ждала быстрая и чистая атака. Все они наблюдали, как гибель накатывается на них волной, и умирали, когда Пожиратели Миров и Несущие Слово обрушивали стены. Михору предстояло стать последним. И теперь было похоже, что за считанные минуты до приказа о наступлении он избежит такой участи.

— Лотара, — произнес Кхарн в вокс, зная, что его слышат все легионеры, члены экипажа титанов и скитарии.

— Центурион, — отозвалась та. Она казалась нетерпеливой и прищуривалась, словно охотница, готовая ко всем фокусам, которые может выкинуть добыча.

— Эвакуация невозможна. Вы сможете их сдержать?

— Кхарн, — со вздохом начала она, а затем, похоже, вспомнила, что их слышит каждая живая душа на поверхности. — Капитан, вы не представляете масштабы воинства, которое входит в радиус досягаемости лэнсов. Мы тяжелее и лучше вооружены, но все равно погибнем от тысячи мелких ран. Если не можете отступить, занимайте город. Ищите укрытие, поскольку они прорвутся мимо нас, что бы я тут ни делала.

— Принято, — Кхарн глянул на несколько тысяч космодесантников, стоявших неровным строем. Он поднял топор, готовясь подать сигнал к наступлению.

— Подожди, — произнес голос, похожий на булькающий скрежет камней.

— Сир? — отозвалась Лотара. Она отвернулась к мостику, и ее голос на несколько секунд исказился.

— Фейд, истребители в небе? — она повернулась обратно. — Ангрон, при всем уважении, поторопитесь.

— Им нужны мы, — сказал примарх. Кхарн видел, что его генетический отец стоит в задних рядах на крыше сверхтяжелого транспортера «Кровавый молот», держа в руках оба цепных меча. — Они хотят нашей смерти. Для этого нужно доказательство. Нужна высадка. Мы займем город и вынудим их выбивать нас. Любой ценой не допускай бомбардировки. Ты поняла? Не допусти бомбардировки, пусть даже ценой корабля.

— Принято, — ответила Лотара, и ее изображение исчезло с ретинальных дисплеев всех легионеров на поверхности.

В общий вокс ворвался мягкий голос Лоргара.

— Там наверху Жиллиман.

— Хррргх. Знаю. Наконец-то возмездие за Калт. Воины Двенадцатого и Семнадцатого Легиона! Занять город! В атаку!

Над равнинами Джезр взошло солнце, и Легионы рванулись вперед, чтобы обрушить стены последнего города Нуцерии и использовать его руины в качестве укрытия.

На борту «Фиделитас Лекс» стройная юная женщина шла по мавзолею. Приближаясь к собственной гробнице. У нее была смуглая бежевая кожа уроженки пустынных племен, а длинные волосы ниспадали мягкими коричневыми локонами, которые были не темными или светлыми, а здорового почвенного оттенка где-то посередине. На ней было красное одеяние Несущих Слово — характерного кроваво-винного цвета — которое обладало текучим покроем, прилегая к талии и расширяясь снизу. Девушка слегка напоминала невесту, а слегка — жрицу.

Корабль содрогнулся у нее под ногами. Очередное сражение. Сколько битв она пережила на «Де Профундис», сидя в тишине своих покоев, пока стены тряслись, а палубы вибрировали от огня пушек? Можно привыкнуть к чему угодно. Это было печальной истиной.

За пределами зала ожидал караул из четверых Вакра Джал, готовых испепелить всякого смертного или Несущего Слово, который попытается ее коснуться или преградить путь. Пока Аргел Тал находился на поверхности, она решила, что пора взглянуть на себя… прежнюю.

Проходя мимо изваяния Ксафена, она осмелилась протянуть руку и прикоснуться к его нагруднику, неосознанно копируя постоянный жест Аргела Тала. Тот рассказывал ей, как погиб Ксафен. Даже показывал оружие, ставшее причиной этого, и признался, как именно ему удалось взломать генетическое кодирование, чтобы активировать похищенные реликвии.

Кровь. Не всегда ли все сводилось к крови?

Она краешком глаза заметила собственную статую, и у нее по коже поползли мурашки. Даже без подробностей самого присутствия этого предмета хватило, чтобы на языке появился привкус желчи.

Собравшись с силами, она подошла к монументу. У пьедестала стоял облаченный в рясу слуга, занятый тремя курильницами возле босых ног каменной женщины. Зал Памяти часто был заполнен рабочими и слугами, которые ухаживали за памятниками, если не было иного приказа от высокопоставленного Несущего Слово.

Увидеть собственное каменное воплощение оказалось гораздо хуже, чем она думала. Ей не хотелось смотреть, не говоря уж о том, чтобы прикасаться. Скульптор, бесспорно, обладал мастерством, но в этом-то и заключалась проблема. Было слишком реально.

Это была не стилизованная статуя, воздвигнутая во славу ее деяний, а могильный знак, памятник ее смерти. И она была слепа — глаза каменной девушки закрывала резная повязка. От этого становилось вдвойне неуютно, хотя она не была уверена в причине. Она пробыла слепой большую часть жизни, и на протяжении месяца после перерождения — которое Кирена нерешительно называла «пробуждением» — много часов провела в уединении своих покоев, приглушив освещение, закрыв глаза и слушая корабль вокруг себя. Это казалось более естественным, чем зрелище миллиона предметов, среди которых она жила, но никогда раньше не видела.

Неожиданно для себя, она коснулась вытянутых рук изваяния, пальцы к пальцам. Камень идеально повторял плоть. Какое-то мгновение она не могла сказать точно, кто настоящий: перерожденная девушка, или же статуя покойницы. Возможно, и та, и другая. Или же никто.

— Чрезвычайно похоже, — произнес слуга в рясе. Она уставилась на источник неожиданного голоса — Аргел Тал рассказывал, что рабы мавзолея дают обет молчания под страхом смерти. Лицо человека скрывал капюшон, но она разглядела в тени краешек улыбки. — Впрочем, уверен, что ты не скучаешь по провязке.

У нее похолодела кровь. Он говорил не на готике или колхидском. Это был утурланский, диалект города-государства Монархия, в котором она родилась на далеком Хуре.

— Покажись.

Он повиновался. Не слишком красив и не слишком молод. Казалось, он на середине третьего десятка, близко к среднему возрасту. Как и все, кто проводит жизнь на борту боевых кораблей, он выглядел так, словно эти десятилетия нелегко ему дались.

А еще, без тени сомнения, он был не тем, за кого себя выдавал. Его глаза сияли жизнью и были полны веселой лжи.

— Не надо, — предостерег он. — Не зови стражу. Я видел, что ты собираешься это сделать, — добавил он через мгновение.

Она собиралась обернуться в поисках других рабов неподалеку, но не была настолько пуглива, чтобы звать Вакра Джал только из-за лживого плута, решившего испытать судьбу. Кроме того, под ниспадающим облачением к ее бедру был пристегнут ритуальный нож кваттари.

— Как ты можешь говорить на языке мертвого города? — спросила она, сложив руки под грудью и обняв себя, словно от холода. Услышать это наречие, увидеть статую… все это было настолько невероятно, что вызывало тревогу.

— Я говорю на всех языках, с которыми соприкасаюсь разумом, — он встретился с ней взглядом с выражением искренности, но без угрозы. — Прости мне эти слова, но во плоти от тебя просто дух захватывает. Должен признаться, я питаю слабость к смуглым женщинам.

Он ее не успокоил, однако что-то в его голосе было более приятным, чем торжественно-почтительная интонация почти всех Несущих Слово. Даже Лоргар, вновь увидев ее, был проникнут благоговением и напоминал жреца — он молился за ее душу и называл воскрешение чудом. Примарх никак не прокомментировал роль Эреба в ее возрождении, ини разу не пытался задавать вопросы, с которыми приходили столь многие. Лоргар не спрашивал, помнит ли она, как была мертвой, или каково на той стороне пелены. Она подозревала, что он и так знал.

Единственное, что сделал Лоргар — опустился перед ней на колени, почти сравнявшись по росту, и коснулся губами ее закрытых глаз.

— Когда-то я просил прощения за мои грехи, которые навлекли ослепивший тебя огонь, — прошептал он. — Теперь же прошу прощения за то, что они навлекли поразивший тебя клинок. Мое сердце поет, узнав, что ты снова дышишь.

Ей хотелось ответить, однако в присутствии примарха она вела себя так же, как множество людей до и после нее. Она глядела на него, дрожала и старалась не разрыдаться от его величественного невероятного обаяния.

Поняв ее напряженную нерешительность — как, казалось, он всегда понимал нижестоящих — Лоргар с извиняющейся улыбкой отпустил ее.

— Ступай с миром, Благословенная Леди. Ты всегда была даром для моего Легиона, и моим сынам тебя недоставало. Проси у меня чего пожелаешь, и оно станет твоим.

Теперь, в мавзолее, Кирена моргнула, чтобы избавиться от воспоминания.

— Что бы ты ни пытался сделать, — сказала она лже-слуге, — тебе придется постараться получше.

— Уверяю тебя, это только пробный заход. Нам надо поговорить, Кирена.

Она наморщила нос от его произношения. Ки-рин. Хотя он и говорил на ее родном языке, но в нем оставались следы неуклюжести готика, а готик был неласков к ее имени.

— Ки-ренни, — ответила она.

— Извини. Джону всегда лучше давались языки.

— Кто такой Джон?

— Друг. Идиот, но все же друг. Неважно, он занят. Меня послали сюда, за тобой. Нам нужно поговорить.

Она уже половину столетия не общалась на языке родины, но тот еще был сладок, словно мед.

— Мы уже говорим. Будь добр, назови свое имя.

— Хотел бы я знать, почему на простейшие вопросы труднее всего отвечать? Последнее время меня звали Дамон, — он протянул ей руку. Она была незнакома с терранским обычаем, и потому просто глянула на нее, а затем снова уставилась ему в глаза.

— Просто Дамон, — из-за недовольства это прозвучало как вопрос.

— Дамон Пританис, — отозвался тот.

— Это не твое настоящее имя.

— Не то, которое мне дали при рождении, — с улыбкой согласился он, — однако от этого оно не становится менее настоящим или менее моим.

— Я ухожу, — солгала она. Нож кваттари начинал манить к себе.

— Это не так. И не тянись за клинком. Я здесь не для того, чтобы навредить тебе. Я здесь, чтобы спасти тебя.

— Думаешь, меня нужно спасать?

— Я это знаю. Время от времени спасать нужно всех. Ты хоть представляешь, как сложно мне было проникнуть на флагман Несущих Слово просто ради этой беседы?

Проникнуть. Он сказал «проникнуть».

Он был не на их стороне.

— Я ни на чьей стороне, — сказал он, хотя она не произнесла ни слова. — Знаю. Я могу читать твои мысли.

Она развернулась, чтобы броситься прочь, но Дамон схватил ее за запястье и крепко сжал.

— Ты умерла и вернулась назад, — мягко произнес он. — В этом мы похожи. Тобой заинтересовалась Кабала, а для людей это почти всегда скверно. Но теперь ты такая же, как мы. Семнадцатый Легион сделал тебя одной из нас. Не могу сказать, входило ли это в их намерения. Не хочу даже гадать.

— Одной из кого? О чем ты?

— Неумирающих. Вечных, — на сей раз Дамон Пританис не улыбнулся, а явно ухмыльнулся. — Идем со мной, Кирена.

— Эшрамар! — закричала она. — Эшрамар!

На другом конце зала появился воин Вакра Джал, которому потребовалось меньше мгновения, чтобы увидеть и ее и грозящую ей опасность. Он перешел на бег, турбины на спине с визгом ожили, и через три шага он оторвался от пола под вой прыжкового ранца.

Даже оказавшись перед Несущим Слово, который мчался сквозь лабиринт статуй, оставляя за собой полосы дымного пламени, Дамон не выпустил запястье Кирены. Он выругался на нескольких незнакомых Кирене языках, один из которых напоминал чрезвычайно изящный эльдарский диалект.

Сержант Вакра Джал приземлился с хрустом керамита об пол, и направил оба наручных огнемета на фальшивого слугу. В соединительных кабелях, тянувшихся вдоль его рук, булькал алхимический огонь, который бурлил и жаждал с ревом вырваться в воздух, обратившись из жидкости в подлинное пламя.

— Отойди от нее, — потребовал Эшрамар. На серебристом лицевом щитке Мк-III было неожиданное выражение бешенства. Вокруг всех троих клубился дым, струящийся из выхлопных отверстий турбинного ранца Несущего Слово.

— Послушай… — начал было Дамон.

— Отойди от нее.

— Послушай меня.

— Отойди от нее.

— Кирена, я могу все объяснить, — произнес он.

— Отойди от нее.

Дамон поднял руки и шагнул вперед. В тот же миг Кирена всадила ему в плечо свой ритуальный нож. Она целилась в шею, однако он уклонился, даже стоя к ней спиной. Его движения были слишком плавными для человека.

Он не закричал и даже не выругался, но разжал хватку. Кирена метнулась в сторону.

— Подожди, — произнес он. — Кирена, подожди!

Эшрамар сжал обе руки, вдавив пластины на ладонях перчаток. Из наручных огнеметов рванулось болезненно-нефритовое пламя, которое окатило человека плотным полужидким потоком. Пока Кирена поднималась и оборачивалась, оно успело растопить мясо на костях.

Дамон Пританис умер у них на глаза одной из самых мучительных смертей.

Он впервые погибал в огне, но не в первый раз — со смехом.

Лотаре нравилось спокойствие, которое ей овладевало в такие моменты. Она была лучшей в этом деле, и ей требовалась лишь свобода действий, чтобы играть по-своему. Со стороны казалось, что она расслабленно сидит на троне, однако ее взгляд одновременно охватывал все: локационные и векторные гололиты, дисплеи целенаведения, многосекционный экран оккулуса, и даже собственных офицеров, чтобы убедиться, что те оправдывают ожидания.

В их распоряжении находилось два флагмана типа «Глориана» и «Трисагион», который относился черт знает к чему. Лотара Саррин не собиралась сдаваться без боя, каким бы чудовищным и безнадежным ни было численное соотношение сил. В сущности, она постоянно обнаруживала, что ей хочется рассмеяться.

Вражеская армада приближалась. Все ее соединения выстраивались в атакующий порядок и держались с достойным восхищения единством. Все линкоры и транспорты находились под защитой эсминцев и фрегатов, а во главе каждого соединения двигались крейсеры, обладавшие собственным эскортом меньшего размера.

— Сорок один, — произнесла Лералла. Ее голос был отстраненным, как всегда, когда она смотрела не собственными глазами, а сканерами флагмана. — Сорок один вражеский корабль.

Лотара услышала, как стоявший возле трона Ивар Тобин тихо выругался. Бесспорно, было безумием сражаться с такими силами практически в одиночку. Немногочисленные корабли сопровождения, которые они оставили при себе, окажутся всего лишь жертвенными ягнятами в пасти вражеского флота. Однако Ангрону и Лоргару требовалось рассредоточить свои Легионы за вражескими рядами, и капитан Саррин намеревалась действовать тем, что у нее осталось. Она заслужила Кровавую Руку не тем, что ныла про соотношение сил.

И все же, по ее оценке это соотношение выходило почти что равным. Один только «Трисагион» мог справиться с двадцатью кораблями меньшего размера, а линкоры типа «Глориана» использовались в качестве флагманов Легионов по многим, очень многим причинам. Большая часть армады Ультрадесанта выглядела уже поврежденной или собранной из разных флотилий. Это явно был не специализированный карательный флот, а разнородная ударная группировка — удар копьем в сердце врага. Кто-то — возможно, даже сам лорд Жиллиман — сделал все, что мог, с ограниченными ресурсами.

Она знала, как разыграла бы ход сражения, если бы возглавляла вражеский флот. Для победы Ультрадесанту требовались две вещи. Во-первых, разделить «Завоевателя», «Лекса» и «Трисагиона» при помощи массированного огня малых кораблей. Крейсеры и линкоры XIII Легиона встают на траверзе, чтобы раз за разом обмениваться бортовыми залпами и предоставить цель, размеры и мощь которой не позволят ее игнорировать, а в это время остальная часть флота наносит точные удары лэнсами с безопасного расстояния. Лотара подозревала, что армада распределит свой атакующий потенциал, изо всех сил стараясь уничтожить «Лекс» или «Завоеватель» и захватить второй корабль при помощи абордажных команд. «Трисагион» был слишком огромным и смертоносным, чтобы с ним справились абордажники или часть флота, а ни один здравомыслящий пустотный командир не стал бы полностью концентрировать силы, чтобы атаковать его в первую очередь. За то время, которое потребуется для обездвиживания сверхкорабля, два флагмана Легионов смогут нанести невероятный ущерб.

Вторым фактором была высадка. Легионес Астартес превосходно умели сражаться одновременно в пустоте на поверхности, а от этого нападения веяло чем-то личным. Ультрадесантники прибыли сюда мстить, так же, как наверняка преследовали Кор Фаэрона до самого Мальстрима на другом краю Ультрамара.

Несколько кораблей устремится к Нуцерии, извергая из себя десантные капсулы, челноки и штурмовые транспорты, проводя высадку всеми необходимыми средствами. Им придется подойти близко — достаточно близко для свалки, которая так нравилась Лотаре — однако они справятся с задачей, и совсем скоро Михор уже будет кишеть врагами. Вот за это она и любила сражения в пустоте. В холодном космосе ты несешь смерть с немыслимых расстояний, а в следующую минуту боевые корабли размером с город маневрируют так близко друг от друга, что обдирают краску с корпусов. Тут вовсе не отсутствовали адреналин и лихорадочная концентрация наземного боя, просто они преобразовывались в нечто гораздо более цивилизованное.

В пустотной войне было нужно думать.

Покрытая кабелями голова Лераллы снова повернулась.

— Капитан, у четырнадцати вражеских кораблей, идущих продольным построением, которые сейчас отмечены на гололите, опознавательные коды марсианского Механикума. Похоже, что несколько из них — титаноносцы.

Лотара подавила желание длинно и витиевато выругаться. Кто бы ни прорвался сквозь блокаду — а таких, безусловно, будет много — они испортят жизнь находящимся на поверхности. Ультрадесант — это уже плохо. Ультрадесант и титаны — одна из наихудших возможных новостей.

— Сообщить примархам и капитанам Легиона, что им, скорее всего, придется иметь дело еще и с титанами, — приказала она Кеджику. — Магистр вооружения, когда мы окажемся в зоне максимальной досягаемости?

— Авангард противника войдет в зону максимальной досягаемости лэнсов через одну минуту и пятьдесят секунд.

— Славно, славно. Фейд, состояние эскадрилий истребителей?

— Все выпущены, мэм, — молодой лейтенант не отводил глаз от своей консоли. — Капитан, у меня есть идея насчет второй фазы сражения.

— Если она не касается передвижений капитального корабля, я жду, затаив дыхание. Давай послушаем.

Вместо объяснения он показал. Фейд запустил десятисекундную симуляцию, и на гололитическом дисплее отобразился тактический вариант. К его концу флаг-капитан улыбнулась.

— Так и сделай, — сказала она. Ее вера в него строилась не на праздных допущениях. Никто не умел распоряжаться силами истребительных эскадрилий так, как Фейд, из-за чего Лотара и забрала его с линкора «Междуцарствие» в собственный командный экипаж.

Она ждала, барабаня пальцами по подлокотнику трона.

— Держать открытым канал связи с «Лексом» и «Трисагионом».

— Есть, мэм, — отозвался Кеджик.

— Они на позиции?

— Да, капитан, — ответила Лералла.

Лотара поглядела на неизменно верного Тобина, который неотлучно находился рядом с троном.

— Ты думал, что умрешь в Ультрамаре, Ивар?

— Я стараюсь вообще не думать о смерти, мэм. Орудия готовы и ждут указаний.

— Благодарю, Ивар. Учитывая их явную злость на Легион лорда Аврелиана, подозреваю, что они решат уничтожить «Лекс» и взять «Завоеватель» на абордаж. Но на случай, если выйдет наоборот, скажу сейчас — было приятно служить вместе с тобой.

— Ваши слова честь для меня, мэм.

Члены командного экипажа переглянулись и заулыбались, слушая вышестоящих офицеров.

— Ну что ж, — Лотара прокашлялась. — Начнем убивать.

20 КРОВЬ В ПУСТОТЕ ВЫЗОВ ТРИАРИЕВ ОН УМРЕТ ЗДЕСЬ

Уже скоро она полностью перестала следить за войной на поверхности. Флот Ультрадесанта налетел на них, словно стая насекомых, полностью забрав на себя все внимание, которое ей хотелось бы обратить на то, как идут дела у Легиона. Мир взорвался калейдоскопом полыхания орудий, вспышек щитов и упорного мерцания тревожных сигналов. Все офицеры докладывали одновременно, продолжая при этом орать на своих подчиненных. Подхваченный бурей корабль содрогался, на мостике стоял запах немытой кожи, кислого дыхания, а также слабый пряный аромат дыма горящих внутренних систем.

Лотара металась, словно дервиш, непрерывно раздавая приказы и отслеживая постоянно обновляющиеся гололитические проекции. Больше всего ее тревожило не то, что их кораблям задают трепку, а обстоятельство, что попытка помешать врагам проскочить мимо напоминала борьбу с приливом океана при помощи сложенных ладоней и ругательств.

— «Церера», — воскликнула Лералла, извернувшись в своей люльке. Безногой девушке приходилось кричать через все сотрясающееся помещение. — «Церера» проходит мимо нас.

Лотара потратила три драгоценных секунды, разглядывая персональный гололитический дисплей, созданный лучами микропроекторов в подлокотниках. «Церера», «Церера»… Вот оно. Крупный крейсер. Боевая баржа типа «Доминус». Это означало солдат, тысячи солдат. Проклятье, проклятье, проклятье.

Руна «Цереры» мигала, двигаясь мимо символа, обозначавшего «Завоеватель» Между флагманом Пожирателей Миров и кораблем, который ему требовалось остановить, находилось еще два звездолета Ультрадесанта, и еще семь кружили сверху и снизу, с трудом заходя на атаку с бреющего полета.

Если бы Лотара сменила курс, то бросила бы нападение на «Нерушимое бдение» и оказалась перед риском целую минуту получать бортовой обстрел от… Нет, неважно. «Церера» должна была умереть.

— Сменить курс, — сказала она, готовая пристрелить первого помощника, если тот вздумает возражать.

— Сменить курс! — проревел Тобин.

Корабль застонал у них под ногами, подчиняясь инерции, тормозным двигателям и протестующим ускорителям поворота, крена и вращения.

— Все на «Цереру», — распорядилась Лотара. — Бортовые, когда повернем, затем лэнсы переднего блока на ста восьмидесяти градусах. Отправьте эту сучку на землю в огне.

— «Легендарный сын» и «Слава пламени»…

— Я их вижу, — прервала она Фейда. — Я не дам им встать у нас дороге. Двигатели на полную тягу.

— От этого наш радиус поворота изменится на…

— Я знаю, куда нас выведет дуга. Мне нужно, чтобы двигатели ревели. Прекратить огонь правого борта и немедленно перезарядиться. Я хочу, чтобы они были наготове, когда мы сменим курс. На «Цереру» будет всего одна попытка.

«Завоеватель» загрохотал, отдаляясь от окружающих его кораблей Ультрадесанта и пожертвовав атакой, подготовкой которой Лотара занималась большую часть пяти яростных минут под плотным вражеским огнем. Она наблюдала, как «Нерушимое бдение» уходит в сторону целым и невредимым, хотя должно было развалиться на пылающие обломки.

— «Церера» маневрирует для орбитального десанта, — крикнула Лералла. Она смотрела на гололит широко раскрытыми оленьими глазами, оскалив хрупкие зубы перед лицом сражения.

Звезды покатились по оккулусу. «Завоеватель» все разворачивался и разворачивался, медленно, медленно, медленно. У Лотары под ногами содрогалась палуба — ее палуба. Они получали кошмарные повреждения. В поле зрения вплыла «Церера», которая уже касалась атмосферы.

— Лазерные батареи гото…

— Бортовым! — заорала Лотара.

«Завоеватель» ответил своему капитану, и его пушки с грохотом ударили в ночное безмолвие. Палуба снова качнулась, но на сей раз это была куда более приятная тряска. Пространство вокруг «Цереры» залило сияние щитов, сопротивляющихся шквалу, который обрушился на корпус корабля. Спустя три секунды прекрасного защитного салюта пустотные щиты крейсера разлетелись с такой силой, что по броне побежала рябь молний. «Завоеватель» не просто пробил оборону добычи, он перегрузил ее количеством приложенной энергии. От этого зрелища в стратегиуме началось ликование.

— Мы переиграли ее щиты, — Лотара почти смеялась от пьянящей опасной смеси облегчения и хищного наслаждения. — Прикончить ее.

«Завоеватель» снова выстрелил, дав еще один бортовой залп, а затем навел передние орудия, закончив менять курс. «Церера» распалась на части на высокой орбите, и малейшего прикосновения атмосферы Нуцерии хватило, чтобы обломки вспыхнули. Лотара потратила еще несколько секунд просто чтобы впитать это зрелище: десятки тысяч жизней обрываются в огне.

— Состояние «Трисагиона»? — спросила она, вновь оборачиваясь к мостику.

— Сражается так, как мне никогда не доводилось видеть, — отозвался Тобин, немало впечатленный цифрами, которые бежали по его информационному монитору. — Без него мы бы продержались меньше трех минут. Возможно, он бы даже смог победить без нас.

— И каковы шансы на это?

— Отвратительные, мэм. Но вероятность все же есть.

— А «Лекс»?

В ответ Тобин покачал головой.

— «Лекс» гибнет.

«Фиделитас Лекс» прошел сквозь остов уступающего ему по размеру крейсера, отшвырнув тот в сторону. Флагман Несущих Слово уже превратился в развалину, его броня потрескалась и покрылась воронками, щиты канули в небытие. Соборы и хребтовые крепости, прилепившиеся к его верхней части, были разрушены огненной яростью Ультрадесанта. Армада XIII Легиона нападала с бреющего полета, обмениваясь с громадным кораблем продолжительными бортовыми залпами и неся потери, чтобы досуха опустошить более крупный звездолет. С каждой атакой «Лекс» слабел, все меньше турелей и пушек вели огонь, а разрушающаяся броня становилась все менее прочной. Из дыр в корпусе бесшумно хлестали воздух и вода, из других таких же ран текли топливо и охлаждающая жидкость. Через сотни подобных пробоин вытягивало членов экипажа, многие из которых встречали смерть с молитвой. Чтобы увидеть все это, Лотаре хватило одного взгляда. Казалось, что «Лекс» выворачивается наизнанку, а его внутренности охвачены огнем и выдернуты в пустоту.

И все же он продолжал сражаться. Окруженный малыми кораблями «Лекс» огрызался оставшимися орудиями, вертясь в свете собственного горящего корпуса.

Кто бы ни руководил Ультрадесантом с командной палубы «Отваги превыше всего», он сделал выбор. «Завоеватель» возьмут на абордаж и убьют изнутри. «Лекс» умрет первым, погибнув от тысячи ран, и покинет игровую доску.

«Завоеватель» не мог придти на помощь кораблю аналогичного класса. Оба флагмана бились поодиночке, не имея поддержки и страдая от бесконечных атак армады XIII Легиона.

— Скверный конец славного корабля, — заметила Лотара, — даже если он набит фанатиками.

С боков и подбрюшья «Лекса» срывались спасательные капсулы, а также более тяжелые корабли Механикума и грузовые челноки. Легионеры уже находились на поверхности, и смертный экипаж звездолета спасался в последние минуты. Но тот все-таки еще сражался — вертелся, разворачивался и свирепствовал. Проходящие мимо крейсеры Ультрадесанта горели также сильно, как и корабль, который они убивали. Грязная драка, слишком близкая для расчетов, плотная и личная. Лотара ощутила укол совести за то, что наслаждается каждой секундой.

— Он еще с нами, — произнес Тобин.

— Ненадолго. Мы сможем пробиться к нему на помощь?

Сухой смешок Тобина был вполне красноречив.

Лотара пристально смотрела на персональный гололит.

— Невесело с тобой, Ивар.

У Эшрамара была одна-единственная обязанность, и сейчас она стала самой трудной за всю его жизнь. Все шло к тому, что, если не станет легче, она также окажется и последней. И при этом проваленной.

На поверхности все выглядело просто — он должен был просто дойти из одной точки в другую, ведя за собой Кирену. Сущность проблемы заключалась в том, что проклятый корабль разваливался по швам, а он практически обессилел, пробивая себе дорогу по заполненным толпой коридорам. Убийство превратилось в сбор урожая, как будто день за днем от рассвета до заката косишь пшеницу тяжелой косой. С той лишь разницей, что силовой скимитар Эшрамара — эти свежевыкованные клинки выдали всем воинам Вакра Джал — пожинал жизни.

Он прожигал дорогу по наиболее тесно забитым коридорам, однако ему пришлось сдерживаться после того, как Благословенная Леди едва не задохнулась в дыму трупов.

Половина беснующихся групп людей, на которых они натыкались, давила друг друга в животной панике, пытаясь добраться до спасательных ангаров. Другая половина окружала Кирену и с воплями просила ее покровительства, веря, что прикосновение к ней принесет удачу, которая избавит их от гибели в пустоте. Эшрамар убивал и тех, и других, его мало заботило, просят ли они пощады, или же выкрикивают имя Благословенной Леди перед смертью. Единственное, что имело значение — убрать их с дороги.

— Сюда, — сказал он, выдергивая меч из последнего тела в коридоре. Она пыталась идти, наполовину перелезая через кучи распоротых мертвецов. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса, но это была не проблема Эшрамара. Его от шлема до сапог покрывала кровь членов экипажа собственного флагмана, однако и это не занимало его мысли в первую очередь.

Корабли гибли медленно — сперва в огне, затем в безмолвии. Эшрамар знал, что уже скоро «Лекс» развалится вокруг них, лишившись энергии и полностью открывшись безвоздушной пустоте.

— Сюда, — повторил он. — Моя госпожа, поторопитесь.

Кирена карабкалась по убитым, ее одеяния перемазались кровью, руки покраснели до запястий от постоянных падений. Она провела на боевых кораблях большую часть своей жизни, однако никогда не бывала на распадающемся на части.

Эшрамар вел ее по коридорам, глухо стуча влажными сапогами по решеткам палубы. Он наполовину волок ее за запястье, стараясь не сломать руку или не выдернуть ее из сустава, но она продолжала стонать от резкой боли при грубом обращении.

Она знала, куда он направляется. На борту находилось несколько десантно-штурмовых кораблей, принадлежавших собственно ордену Вакра Джал, хотя она искренне сомневалась, что они еще на месте. Чтобы пересечь флагман, потребовалось почти полчаса. Подъемники не работали, превратившись в пустые трубы-туннели между палубами. Вентиляционные лазы светились оранжевым от далекого огня в жилах корабля. На палубах попадались целые полосы, густо заваленные телами и обломками.

Зачем вообще покидать корабль? Что ждет внизу, на Нуцерии, кроме смерти, отложенной на несколько часов?

От этого Кирена бежала только быстрее. Она была дочерью Совершенного Города и Исповедником Слова. Если была хоть крупица надежды, она не собиралась умирать здесь.

Эшрамар остановил ее перед закрытой переборкой. По наклону его головы было видно, что ту не должны были запирать даже при аварийной блокировке. Не было никаких ручек, никаких символов прохода, вообще ничего.

— Я не… — начал было он, однако не закончил мысль.

— Можешь прожечь ее насквозь? — спросила она, переводя дух. В горле ощущался вкус крови.

Наручные огнеметы были более чем способны на плавление металла, но время находилось не на их стороне.

— Это займет слишком много времени, — Эшрамар отвернулся от тупика, намереваясь сделать петлю и выбрать иной маршрут. — Пойдемте.

Больше он не сказал ничего. Скрытая шлемом голова, хрустнув, откинулась назад с монотонным звонким лязгом, и воин отшатнулся к стене позади него. На левой глазной линзе серебристого лицевого щитка была искореженная воронка. Когда он осел на палубу, Кирена услышала исходящий изнутри доспеха звук сигнала прекращения жизнедеятельности.

Она увидела в дыму на дальнем конце коридора, куда она прибежала с Эшрамаром, трех рабов Легиона, облаченных в рясы. Один из них опустил тяжелую длинноствольную винтовку. Двое других бросились к ней.

Она бы взяла болтер Эшрамара, если бы имела хоть какую-то надежду его поднять. Вместо этого, Кирена во второй раз с момента перерождения выхватила нож кваттари и побежала навстречу людям, которые убили ее последнего стража. Она не стала плакать, кричать, или смеяться, встретив нападающих яростным молчанием, сжав ритуальный нож так, что побелели костяшки. В точности как во время своей смерти год назад.

Первый отвел удар предплечьем, и выбил кинжал у нее из рук.

— Кирена, — произнес он. — Кирена, прошу, подожди.

Дамон Пританис откинул капюшон и посмотрел ей в глаза, как уже делал час назад. На нем не было ни малейшего следа от пламени, которое его уничтожило.

— На сей раз ты меня выслушаешь? Идем с нами.

«Завоеватель» снова содрогнулся, перегревающиеся двигатели несли его вглубь медленно рассыпающейся вражеской армады. Щитов не было. Зубчатые стены были охвачены растворяющимся вспышками пламени от полученных в пустоте ран. Половина орудий умолкла. Им уже не суждено было выстрелить.

Лотара откинула распущенные волосы с лица, втягивая воздух из респиратора. Вентиляторы боролись с дымом, который заволакивал мостик.

— Сменить курс на три-шестнадцать, — велела она.

— Они проскакивают, — крикнул в ответ Тобин. — Капитан, «Воитель новой звезды» и «Триумф Эспандора» прорываются мимо. Батареи ведут огонь.

— Это их прикончит? — спросила Лотара.

— Они повреждены, но не гибнут. Так они окажутся ближе к пределу. Не рассчитывайте на большее, мэм.

Лотара потрогала скверный, обильно кровоточащий разрез на виске. Она не помнила, когда он появился. Пальцы окрасились красным. Почти оглушенная, она, прихрамывая, подбежала к консоли Лераллы. Мертвое тело провидицы безвольно висело в сгорбленной позе. Ее удерживали только трясущиеся кабели и провода между головой и потолком.

Лотара заново активировала центральный гололит, вглядываясь в его сбивчивое мерцание и высматривая руны вражеских кораблей. Кровь Императора, как их могло уцелеть так много? Они точно перебили всю армаду и даже больше.

«Завоеватель» развернулся посреди расширяющейся сферы вражеских кораблей. Уцелевшие орудия злобно плевались в пустоту, молотя, круша и воспламеняя оказавшиеся поблизости звездолеты Ультрадесанта.

На эфирном дисплее мигали «Воитель новой звезды» и «Триумф Эспандора», которые, пульсируя, двигались мимо связанного боем «Завоевателя». Однако Тобин ошибался. Они не пытались быстро проскочить, а попутно осуществляли атакующий заход. Исходя из ресурсов вражеского флота, она поступила бы точно так же — они не могли позволить себе вообще не вводить самые тяжелые крейсеры в перестрелку, несмотря на всю ее рискованность.

— Подведите нас ближе, — крикнула она на весь мостик. — Мне нужно оказаться в радиусе действия «медвежьих когтей». Неважно, кого мы зацепим при развороте, но пока я дышу, эти две баржи не запустят десантные капсулы на Нуцерию, — она улыбнулась, продемонстрировав белые зубы на покрытом сажей лице. — Никто не сбежит от «Завоевателя».

— Если «Хроника» сменит курс… — начал было Тобин.

— Сменит или нет, но никто не сбежит. Я хочу, чтобы двигатели выли погромче.

Флагман Пожирателей Миров рванулся вперед, его ревущие ускорители заработали мощнее и усерднее. Быстрее скорости маневрирования. Быстрее атакующей скорости. Быстрее скорости преследования.

Лотара и все уцелевшие члены экипажа мостика неотрывно смотрели на изображение, которое разрасталось на оккулусе. Она услышала, как Фейд выругался, и в тот же миг Тобин заорал: «Держитесь, держитесь!»

Поднимающийся вверх «Завоеватель» встретился с опускающейся «Хроникой». Оба корабля двигались по непредсказуемым траекториям, и столкнулись без пустотных щитов, которые бы могли погасить удар. Стратегиум содрогнулся так сильно, что все попадали с ног. У Лотары лязгнули зубы, она почувствовала, что несколько из них сломалось.

Визг терзаемого мукой металла длился почти целую минуту. Два боевых звездолета скользили друг о друга, в их встрече во мраке было что-то почти акулье. «Хронике» досталось сильнее, она значительно уступала в размерах, бронировании, инерции и массе. Весь ее левый борт разлетелся волной металлических обломков, выбросив тысячи членов экипажа в верхние слои атмосферы Нуцерии. Когда два корабля прекратили тереться друг о друга, подхваченная гравитацией «Хроника» ушла в бессильное падение, мчась к поверхности и разгораясь от стремительного прохода через атмосферу планеты.

«Завоевателю» повезло больше, но по всему его левому борту появился черный рубец. С корпуса полностью срезало целые крепости, наполненные пушками и экипажем. Лотара инстинктивно прикинула, что они лишились нескольких тысяч членов команды и при этом еще легко отделались.

Однако они оказались на свободе и мчались к спасающимся крейсерам. Добыча находилась на расстоянии сорока километров, но в категориях войны в пустоте Лотара буквально их оседлала.

Она кивнула Тобину.

Вероятно, лучшим из творений Вел-Хередара была система вооружения, которую он два года устанавливал на переоснащаемый «Завоеватель» вскоре после того, как тот перестал называться «Твердой решимостью». Флагман XII Легиона превосходил по огневой мощи практически любой корабль сопоставимых габаритов даже своим стандартным оружием. Но подлинное отличие заключалось в когтях для преследования. Гарпуны «Псов войны» Легио Аудакс хорошо справлялись со своей задачей, однако «медвежьи когти» «Завоевателя» увеличивали свирепость Легионес Астартес до невиданных более нигде масштабов.

Обрушившись на убегающие крейсеры, «Завоеватель» запустил когти прямо им в хребты. Десятки пик, каждая из которых была размером с отдельный фрегат, рванулись в передний сектор обстрела флагмана. Многие прошли мимо цели, как всегда бывало на таком расстоянии. А многие попали, как бывало всегда, когда Лотара стреляла ими, разозлившись.

Она следила, как тяжеловесные копья входят в хребты крейсеров, пронзая их и погружаясь вглубь. Огромные промышленные буры на конце каждого из гарпунов ожили, со скрежетом вгрызаясь в пораженные корабли. Сработали электромагнитные захваты. Пики высотой и толщиной с небоскреб зафиксировались внутри нанесенных ими проникающих ран. Цепи, которые соединяли гарпуны с кораблем-маткой, были изготовлены из сплава нострамского адамантия с феррекезианским титаном, и стоимость каждой из них равнялась годовой десятине среднего пограничного мира. При своих головокружительных размерах и амбициях Империум не жалел средств для провидцев и воинов.

Цепи гарпунов распрямились и натянулись. В это время «Завоеватель» отключил тягу. Созданные Механикумом массивные барабаны, по сравнению с размерами и мощью которых титаны казались карликами, начали при помощи храповиков тянуть гарпуны обратно.

Захват корабля всегда требовал сложных расчетов. Когти преследования были разработаны для наиболее жестокого ближнего боя, и если бы слишком много пик прошло мимо цели — или вражеский корабль оказался бы чересчур мощным — пострадал бы «Завоеватель», который бы лишился управления, или хуже того — оказался разорван бегущей добычей. Ни того, ни другого ни разу не случалось. Лотара знала систему вооружения изнутри и снаружи: от имен бригадиров, которые надзирали за рабами, обслуживавшими системы ручного заряжания, до точных типов кораблей, которые она могла подбить при том или ином ускорении.

И «Воитель новой звезды», и «Триумф Эспандора» были повреждены, поскольку все корабли небе были повреждены. Благодаря «Трисагиону», они, как и остальная часть флота Ультрадесанта, попали под сильный обстрел и получили массированный бортовой удар при атакующем проходе мимо «Завоевателя».

Ослабев, они стали идеальной целью.

Когти выстрелили, погрузились внутрь, углубились и крепко вцепились. Цепи туго натянулись, и «Завоеватель» вложил все свои ресурсы в обратную тягу. Два корабля Ультрадесанта медленно и неотвратимо тянуло назад, вопреки работе их двигателей. Они полностью потеряли инерцию и сошли с курса.

По мостику прокатилась еще одна волна ликования, на сей раз поредевшая.

— Подвести их поближе и прикончить лэнсами, — Лотара подковыляла обратно к трону. — Когда закончите, протаранить обломки и сменить курс, чтобы разбить эскадрилью сопровождения «Славы огня». Кто-нибудь, сообщите мне, в каком состоянии «Лекс».

— Погибнет через несколько минут, — отозвался Кеджик. — Они покидают корабль, уничтожив двенадцать целей.

Двенадцать. Лотара слабо улыбнулась. Хороший счет для фанатиков.

— Прикажите им подняться на минимальную безопасную дистанцию, — сказала она. — Я не хочу, чтобы они врезались в землю, пока наши силы еще сражаются на поверхности.

Кеджик передал распоряжение, но почти сразу же ответил.

— Они падают, капитан. Судя по проекционным отметкам, рухнут в восточный океан.

Лотара сглотнула, глядя прямо на своего магистра вокса.

— Как далеко от берега?

Было похоже, что Кеджику больно.

— Семнадцать километров. Если повезет, то двадцать.

— Все зависит от того, как они упадут. Это либо все, либо ничего.

Мостик содрогнулся так сильно, как еще не бывало, и труп Лераллы задергался, будто марионетка.

— Капитан!

Она обернулась к Фейду, который надзирал за орудийными бригадами и множеством их консолей.

— Офицер Халлертан?

— Три ударных крейсера проходят мимо «Лекса».

Это должно было произойти. Высадка была неизбежна. Лотара знала об этом. По крайней мере, они остановили… кто знает, сколько других кораблей?

И все же она была раздражена.

— Предупредите Легионы, — сказала она. Слова дались ей нелегко. Легче было бы выдергивать себе зубы. — И начинай выполнять свой замысел в отношении второй фазы. Я хочу, чтобы твои истребители сбивали все в небе. Десантные капсулы, штурмовые транспорты — что бы они ни увидели, пусть уничтожают. Мимо «Лекса» проходят корабли Механикума?

Тобин прошипел проклятие.

— Так точно, мэм.

— Хорошо. Позаботьтесь о том, чтобы Легионы узнали, что враг высаживает титанов. Прикажите «Трисагиону» не давать никому из звездолетов противника достаточно времени для точеченой орбитальной бомбардировки. И Кеджик, проследи, чтобы наших воинов предупредили приготовиться к падению «Лекса» в море.

Пока магистр вокса передавал ее указания, Ивар Тобин посмотрел на капитана через центральный стол.

— Чего вы от них ждете, капитан? Нам повезет, если они все не утонут.

— Мне об этом хорошо известно, командор. Состояние «медвежьих когтей»?

Снаружи корабля пронзенные крейсеры Ультрадесанта подтягивало все ближе к заслоняющей небо тени «Завоевателя». Сильно уступающие по размерам крейсеры вертелись и рвались с цепной привязи, тщетно напрягая двигатели.

«Завоеватель» задрожал, его лэнсы снова ударили, рассекая пойманные крейсеры. Сперва их разрезало надвое, а затем второй залп разнес корабли на части.

— Втянуть когти. Пусть бригады рабов начнут перезаряжать каналы пропавших гарпунов на случай, если нам каким-то чудом представится возможность выстрелить еще раз.

Кеджик уже собирался подтвердить ее приказ, когда его прервал Тобин.

— «Оружейник» идет на перехват, — он указал на руну на дисплее, высматривая в дыму ближайшего офицера вооружений. — Еще одна боевая баржа! Уничтожьте ее, пока она не вышла на траверз!

Первый помощник еще отдавал приказ, а Лотара уже знала, что он требует невозможного.

— Нет времени, — ответила она, внезапно ощутив сюрреалистичное спокойствие. Флаг-капитан подняла микрофон вокса, встроенного в трон из темного железа, и ее голос затрещал по всему израненному кораблю. — Всем постам готовиться отбивать абордаж. Капитан Делварус, немедленно ответьте.

Ее сердце билось в такт идущим секундам, а ответа не поступало.

— Делварус, — повторила она. — Проклятье, ответь. Если ты высадился, клянусь, я уроню останки «Завоевателя» прямо на твою несчастную…

— Говорит триарий Делварус, — протрещал в ответ голос, который был громким и отчетливым, несмотря на помехи корабельного вокса. — Я слышу вас, капитан.

Первая десантная капсула врезалась в пустую рыночную площадь, расшвыривая лотки и деревянные столы. Герметичные двери разблокировались с шипением сжатого воздуха и распахнулись наружу, превратившись в рампы. Наружу с болтерами наперевес выскочили первые из ступивших на Нуцерию Ультрадесантников, которых возглавлял сержант с высоко поднятым гладием. Они двигались с идеальным заученным единством, каждое движение было отработано тысячами часов тренировок и сотнями битв.

Пожиратели Миров уже ждали. Отделения выскочили из укрытий, выбегая из аллей и окрестных кирпичных зданий и разгоняя цепные клинки. Тем, кто не сразу поддался Гвоздям, хватило рассудка, чтобы заметить, что на легионерах XIII-го были потрескавшиеся доспехи, все еще покрытые рубцами и подпалинами от какого-то ужасающего боя, случившегося несколько недель или месяцев назад.

Аргел Тал это увидел. Кхарн — нет. Пожиратель Миров покинул убежище вместе со своими людьми, хохоча и завывая от прилива адреналина, обжигающего рецепторы удовольствия.

Облаченный для битвы Эреб, сидевший на аллее рядом с Аргелом Талом, одарил бывшего подопечного безжалостной улыбкой.

— Ты за него боишься. Я не осуждаю тебя, Аргел Тал. Твоя верность — это дар.

Уже привставший и готовый бежать Аргел Тал остановился.

— Что?

Эреб тоже поднялся на ноги и сделал жест крозиусом.

— Я же тебе говорил, разве нет? Кхарн умрет на планете с серым небом в тусклом сиянии рассвета. Где мы сейчас находимся?

Аргел Тал поборол искушение взглянуть вверх.

— Ложь. Догадки.

— Пророчество, — мягко произнес Эреб. — Он умрет здесь, сын мой. Умрет сегодня, с клинком в спине.

Аргел Тал отвернулся от сражения. С неба падал пылающий стальной дождь десантных капсул Ультрадесанта. При каждом их попадании в цель земля содрогалась. Демон Раум заворочался в крови, пробудившись от вкуса злобы.

Добыча идет. Давай охотиться, свежевать, убивать и питаться.

Это выжившие с Калта. Воины, которых не удалось убить Эребу.

Ну так давай закончим незавершенный труд Обманщика.

Я должен спасти брата.

Убийцу?

Да, Кхарна.

Охотиться, свежевать, убивать, питаться и спасать Убийцу. На этом поле боя это одно и то же.

Тварь была права. Аргел Тал перешел на бег, не отводя глаз от Кхарна, находившегося в гуще схватки. С каждым шагом его крылья вытягивались и увеличивались в размерах, вырываясь из керамита. Из шлема выступили рога, образовавшие кривой костяной венец, а лицевой щиток разгладился, став демонической посмертной маской. Как будто нечто из языческих ночных мифов Первых Царств, Аргел Тал ринулся в бой, чтобы сражаться бок о бок с братом.

Рассветное небо над головой внезапно потемнело. Что-то — нечто громадное — медленно двигалось сквозь облака. Спускаясь вниз, оно воспламеняло небо, разгоняя колышущиеся валы туч.

— Нет… — произнес Несущий Слово. — Прошу, нет.

Лоргар стоял на крыше «Лендрейдера». Ветер трепал пергаменты, прикрепленные к его доспеху. Со своей позиции примарх наблюдал за тем, как окружающий его город гибнет только потому, что в нем встретились три Легиона. Судьба ли это? Городу в любом случае было суждено умереть в этот день, однако вырезание всего населения просто потому, что оно оказалось на дороге, было…

Растратой? Он чуть было не счел происходящее растратой. Но это было не так, поскольку все их крики вливались в великую песнь. Не имело значения, как именно льется кровь. Самой своей атакой сыновья Жиллимана вели песнь к кульминации. Она близилась к пику, звуча в аритмичном грохоте болтеров и рычании умирающих, гордость которых не позволяла им кричать от боли.

Лоргар должен был разыскать Ангрона. Скоро настанет время.

На хребте Деш`елика ожесточенность брата почти дошла до нужного уровня. В тронном зале праксуария стала еще ближе. Лоргар не знал, как будет звучать финальная нота, однако ощущал ее приближение. Так запах озона в свежем воздухе возвещает о грядущем шторме.

Десантные капсулы Ультрадесанта были всего лишь первой волной. XIII Легион высаживался по всему городу, развертывая силы. Даже после потерь при гибели Калта их все еще было достаточно, чтобы заполонить собой небо Нуцерии.

Следом двигались десантно-штурмовые корабли, транспортники, тяжелые челноки и огромные черные корабли-башни марсианского Механикума. Связь с идущей наверху пустотной войной прерывалась, но было ясно, что у вражеской армады хватает сил, чтобы сбрасывать своих воинов на поверхность. Ультрадесантники знали, что здесь находятся Лоргар и Ангрон, и прибыли окончить жестокое правление обоих примархов.

Как обычно, Ультрадесант создал плацдармы на пригодных к обороне позициях гибнущего города, расчищая место для высадки подкреплений. На каждый удерживаемый ими приходился один, захлестнутый бурей ревущих секир Пожирателей Миров, или же павший под неустанным натиском поющих Несущих Слово. Бешеные стаи XII Легиона налетали на XIII-й, демонстрируя, почему имперские силы десятилетиями боялись сражаться вместе с ними. Свободные, неуправляемые и неудержимые, они прорубали себе дорогу по укрепленным позициям Ультрадесанта, увлекаемые радостью битвы из-за машин боли в мозгу.

XVII Легион тоже сошелся с кузенами-врагами, заменяя свирепость злобой и ненавистью. Ультрадесантники отвечали тем же, страстно желая отомстить тем, кто надругался над Калтом и погубил его звезду. Подразделения Несущих Слово маршировали, протяжно распевая мрачные гимны и декламируя проповеди из «Книги Лоргара». Над их рядами возвышались иконы из оскверненного металла и выбеленной кости, покрытые мертвыми телами.

Легио Аудакс шагал по Михору, по-шакальи завываяна ходу, пронзая танки «медвежьими когтями» и разрывая пехоту огнем мегаболтеров «вулкан». Лоргару никогда не нравилась неэффективность их стиля ведения войны, однако он уважал восхищение брата свирепостью Легио. Один из их сгорбившихся титанов-охотников с лязгом прошел по прилегающей улице. Судя по звукам людской паники, он пробирался по местному населению. На окраине города вышагивали силуэты более крупных титанов — «Разбойников» и «Владык войны». Ультрадесант тоже высаживал свои богомашины, однако тех было мало, слишком мало. Аудакс мастерски умел охотиться на крупную дичь. Легио любил действовать, как волчьи стаи, которые опрокидывают медведей-одиночек.

Восходящее солнце померкло, и Лоргар поднял взгляд. По всему городу Несущие Слово точно так же смотрели вверх, ощущая внутри то же самое. Примарх чувствовал их скорбь — слишком печальную и болезненную эмоцию для страха или злости, но в чем-то превосходившую по отчаянию и то, и другое. Переживания сыновей нахлынули на него горькой волной, и отвести глаза стало еще труднее.

Какой удар по боевому духу — зрелище гибели флагмана.

Огромный силуэт «Фиделитас Лекс» прорвался через облака. Он был настолько велик, что его мрачная готическая громада закрыла собой половину неба. В крохотных обзорных портах плясали огненные призраки. На протяжении нескольких ужасающих и полных смысла секунд над Михором висел еще один город, который, содрогаясь, двигался на восток. Издаваемый им шум был столь громким, что заглушил вопли панической гибели тысяч и тысяч людей. Таким громким — Лоргар по-настоящему улыбнулся — что почти поглотил мелодию варпа.

Почти.

Чудовище прошло над головой. Мертвые двигатели напоминали открытые рты. Падающий корабль, раскачиваясь, медленно двигался к открытому океану, с него сыпались обломки и члены экипажа.

Лоргар проследил за его следом в сером небе и прошептал прощальное напутствие. «Лекс» славно ему послужил, но все должно заканчиваться. Он надеялся, что Благословенная Леди добралась до спасательных капсул. Как горько было бы переродиться лишь для того, чтобы спустя считанные недели погибнуть в огненной агонии.

Флагман падал вниз мучительно медленно для объекта такой массы и размеров. Он удалялся к горизонту, но не скрывался из виду. Лоргар знал, что гибель во власти гравитации не даст кораблю последнего шанса на изящество. Вес колоссальных двигателей неотвратимо тянул корму вниз, навстречу столкновению с поверхностью океана далеко от берега.

Но достаточно ли далеко?

— Говорит примарх, — тихо произнес он в вокс-сеть Легиона, обрывая сетования своих воинов. — Даже умирая, «Лекс» демонстрирует свою ярость. Приготовьтесь к приливной волне и вспомните Гимны Скорби. Не оплакивайте погибших в праведном сражении. Все на возвышенность, избегайте боя на востоке, куда ударит волна. Смещайтесь к западу.

Лоргар спрыгнул с крыши боевого танка и убрал окровавленный крозиус, не обращая внимания на тела Ультрадесантников, которые давил сапогами.

На дальнем конце улицы о землю ударилась очередная десантная капсула. Даже не посмотрев в ту сторону, он отправил смешанную группу Несущих Слово и Пожирателей Миров разобраться с ней, и распростер чувства, выискивая присутствие Ангрона.

Но его отвлекла песнь. Она задребезжала, лишая его концентрации и давя на кожу с таким же зудом статического электричества, как если бы он стоял рядом с братом Магнусом.

Лоргар снова потянулся в поисках источника диссонирующего искажения. Ответ пришел моментально, поскольку ответ находился прямо позади него.

Ответ, закованный в запятнанное кровью синее облачение, стоял на дальнем конце улицы, разжимая хватку громадных силовых кулаков на трупе последнего из Несущих Слово. Он помчался к Лоргару, выкрикивая его имя, и тот с холодной отчетливостью понял, что песнь так катастрофически сбилась с такта из-за того, что над ним смеется сама Судьба.

Сидя на своем месте, принцепс ультима Аудун Лирак все еще чувствовал тряску. Конечно, от нее его кости не вылетали из суставов — всего лишь легкое покачивание из стороны в сторону при каждом шаге «Сиргалы» — однако это отличало его от Киды и Тота, которые не испытывали подобного неудобства. Он постоянно бросал взгляды на ветеранов экипажа кабины и вскоре понял, что они инстинктивно наклоняются влево-вправо в ритме поступи титана. Совсем небольшое движение, едва заметное. Они были так настроены на «Сиргалу», и он почувствовал укол совершенно детской ревности. Принцепс сомневался, что они вообще отдают себе отчет в этом.

Разумеется, он не стал делать комментариев по этому поводу. Они были беспощадны к его неопытности в отношении практики, и, хотя они и вели себя вполне вежливо во время перехода в последний месяц, это был его первый выход. Он заметно потел, виски блестели от влаги. Спину точно так же покрывала скользкая пленка пота. Он в уже в сотый раз попытался откинуться на трясущемся троне. Иглы интерфейса в черепе и позвоночнике отреагировали на его ерзанье резкой болью.

В конечном итоге, он радовался, что располагается позади командных кресел своих модерати. Последнее, что ему было бы нужно — это чтобы они видели, как ему неудобно. Сама «Сиргала» ощущалась как голос и улыбка-оскал где-то в затылке. Ее разум казался тлеющими углями, которые горели медленно, но слишком жарко, чтобы до них можно было дотронуться. Он чувствовал, что она жаждет охотиться, но неужели ей всегда было мало? Он уже потерял счет танкам, которые они уничтожили.

А еще титана продолжало тянуть на запад. Ему хотелось идти туда, он продолжал посылать в разум принцепса импульсы «запад, запад, запад», но это было всего лишь одно из нескольких мест высадки Ультрадесанта. Аудун не чувствовал там никаких аномалий. Ощущала ли «Сиргала» приближение приливной волны? Даже если бы она попала под удар, то смогла бы его перенести, погрузившись самое большее по середину корпуса. В воксе трещал поток расчетов Механикума, и грядущее цунами явно можно было пережить. «Лекс» славно погиб, и благодаря этому они все останутся в живых.

Запад, запад, запад.

— Что с этим городом? — спросила Кида. Аудун отметил, что она адресовала вопрос Тоту, не потрудившись обернуться и к нему тоже. — Я думала, что это развитый мир. А тут кажется, будто они только что выбрались из железного века. Большинство зданий каменные. Кирпичи и цемент.

— Оружие, — рассеянно отозвался Тот. — У них продвинутое оружие. Не по нашим меркам, конечно же. Еще у них должны быть впечатляющие корабельные технологии. Береговая цивилизация.

— У них даже нет спутников.

— Есть, — Тот поднес руку к гарнитуре. — Просто мало.

— Похоже, кто-то здесь читал инструктаж к заданию.

— Заткнись, Ки, — произнес Тот, не поворачиваясь. — Сир, провидческие системы «Сиргалы» фиксируют тепловой след на краю города. Она постоянно тянется в ту сторону.

Аудун был вынужден сглотнуть перед тем, как заговорить, но все равно опасался, что его голос звучит робким.

— Я тоже это чувствую. Дух машины жаждет добычи, что бы он там ни чуял.

В кабине на мгновение воцарилась тишина. Тот промолчал. Кида занялась расправой над тремя «Носорогами» Ультрадесанта при помощи шквала раскаленных добела болтерных зарядов.

Аудун прикусил нижнюю губу. Он слишком усердно пытался изъясняться, как они, теми же знакомыми терминами интерфейса титана? Они смеялись над ним?

— Так и есть, — согласился Тот. — Вот сигнал, который я имею в виду. «Сиргала» продолжает поворачивать к нему.

— На западном краю есть наши «псы»?

— Они докладывают о корабле-саркофаге. Его размеров хватит на три «Владыки войны», — он вяло приподнял плечо. — Ничего невозможного, особенно если они там без поддержки. Мне сообщают, что истребители «Завоевателя» сбивают все пехотные транспорты, какие могут.

Казалось, Тот расслаблен, но тут это произошло снова. Титан настойчиво потянул к западу. От Аудуна требовалось принять решение.

— Какой Легио нам противостоит? Обозначения напоминают несколько…

— Оберон, — ответила Кида. — Оранжево-черные полосы и символ рассеченной короны. Это Легио Оберон — то, что от него осталось после сбора на Калте.

Оберон. Оберон. Он беззвучно произнес название, и «Сиргала» снова дернулась, желая направиться на запад. Оберон. Корабль-саркофаг Оберон, готовый к выгрузке на окраине города. Столь заманчивая цель, что ее хотел сам титан. «Сиргала» чувствовала вражеский боевой дух даже на таком расстоянии.

— Мы идем на запад, — Аудун положил скользкие руки на консоль управления. — Вызвать к нам четыре стаи.

— Есть, сир, — откликнулся Тот.

Аудун запнулся, быстро проводя расчеты в уме.

— Тот, отмена последнего приказа. Вызвать пять стай.

— Это же больше четверти Аудакс, — Кида наконец-то обернулась. Она выглядела одновременно удивленной и встревоженной.

— Верно. Пусть будет шесть. И велите им собираться как можно быстрее. Мы придем туда вместе.

Тридцать «Псов войны». Хватит ли этого? Аудун Лирак был уверен, что хватит. Он был так же уверен, что многие из них не выживут, и молился Омниссии, чтобы его карьера не оборвалась во время первого же выхода.

— Тот, я хочу, чтобы ты убедился, что мы движемся при поддержке сил Легионов, готовых завершить бой после того, как мы его начнем. Пожиратели Миров, Несущие Слово — мне абсолютно все равно. Но мне нужно, чтобы у наших ног находились легионеры, готовые нанести удар. Пусть перемещаются на борту спидеров и «Носорогов». У нас будет всего одна попытка, и все нужно будет сделать быстро.

Тот не оборачивался, но в его голосе явно слышалась усмешка.

— Похоже, вы знаете, что Оберон вводит в бой, принцепс.

— Так и есть. Если только я не сильно ошибаюсь, мы скоро повстречаемся с «Коринфянином».

При этой фразе Тот и Кида обменялись ухмылками. Аудун знал историю и родословную Аудакс лучше, чем кто-либо из живущих, исключая, возможно, Вел-Хередара — «да будет почтенно его имя». Ему было известно, что Легио строился на принципе охоты — быстро появиться, выпотрошить врага и отойти до ответного удара. Он знал, что экипажи Аудакс были воспитаны и обучены сражаться стаями по пять титанов, чтобы повергать крупную дичь. Это была не просто специализация Легио — это была причина, по которой они уже стали наполовину легендарными.

И все же он никогда еще не видел двух людей, которым бы не терпелось сойтись в бою с «Императором».

У полубога в золотом и синем облачении было преимущество парного оружия, однако крозиус Лоргара давал ему дистанцию поражения, которой недоставало брату. Когда они сошлись в первый раз, не было яростного обмена исступленными ударами или мелодраматических речей о свершившейся мести. Два примарха встретились, силовой кулак ударился о булаву, и оба попятились от вспышки отталкивающихся энергетических полей. Повсюду вокруг их воины убивали друг друга, но ни один из примархов не удостоил их даже взгляда.

Лоргар смахнул с навершия крозиуса цепкую молнию разряда и медленно покачал головой в знак отрицания.

— Ты губишь песню. Ты не должен быть здесь.

Робаут Жиллиман, повелитель XIII Легиона, вперил в него полный ненависти взгляд.

— И все же я здесь.

21 ОТМЕТКА КАЛТА НЕЖДАННОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ КУЛЬМИНАЦИЯ

Братья сражались на каменной улице, из-под их сапог взлетали облака солонцеватой пыли. Оба воина больше не думали о гуманности и милосердии. Двое ненавидящих друг друга наконец-то бились, чтобы оборвать жизнь соперника.

Лоргар видел, что глаза Жиллимана наполнены чистейшей и безграничной ненавистью. Ненавистью, порожденной не каким-то одним событием или поступком, а химической смесью эмоций, силы которых хватило, чтобы одолеть даже самого спокойного и уравновешенного из полубогов Империума. Разумеется, в этих глазах пылала злость. Более того — ярость. Их усугубляло отчаяние, неспособность понять, почему такое происходит, а также неистовство человека, верящего, будто он в силах положить этому конец. Боль — отчего-то видеть в глазах Жиллимана боль было хуже всего — тоже вливалась в ядовитую смесь, добавляя ей горечи. Это была не чистая ярость Коракса на смертном поле, ярость брата, ставшего жертвой предательства. Эта ярость переросла в нечто более жестокое и сложное. Это была боль созидателя, творца, верного сына, который исполнял все, о чем его просили, и увидел, как дело всей его жизни нелепо и непонятно погибло впустую.

Лоргару было известно это чувство. Он познал его, когда стоял на коленях в пепле Совершенного Города, полностью уничтоженного флотом Жиллимана по приказу Императора. Впервые за все годы своих абсолютно разных жизней Лоргар Аврелиан и Робаут Жиллиман сошлись как равные.

К собственному изумлению, от которого у него похолодела кровь, Лоргар ощутил стыд. Он наконец-то увидел на лице брата подлинную ненависть, и в этот миг понял то, что ускользало от него все эти десятилетия.

Жиллиман не питал к нему ненависти. Ультрадесантник никогда не подрывал его начинания, не прятал насмешливую улыбку под маской лживого безразличия, не ощущал тайной радости, когда принижал религиозные старания Лоргара в Монархии и Великом крестовом походе.

Жиллиман не питал к нему ненависти. До настоящего момента. Теперь появилась ненависть. Появилась абсолютная ненависть, подпитываемая обилием страдания. Это была заслуженная ненависть, и из-за нее Лоргар умрет, песнь не завершится, а Ложный Император останется на троне во главе империи, которую из-за своего невежества не имеет права возглавлять.

Носитель Слова ощутил внезапную жгучую потребность все объяснить, оправдаться и поведать о необходимости всего этого ради просвещения человечества. Восстание. Война. Ересь. Правда о реальности омерзительна, но ее нужно рассказать. Боги реальны, и они нуждаются в людях. Человеческая раса может возвыситься в единстве и бессмертии как избранный народ Пантеона, или же погибнуть за грех невежества, как много веков назад умерли эльдар.

Блокируя сокрушительные удары кулаков брата, Лоргар начал проклинать песнь варпа, отвлекающую его. Она настойчиво и непрестанно звучала внутри черепа и перед глазами. Все казалось важным. Все звучало неправильно. Каждый раскатистый звон крозиуса, сшибающегося с кулаками Жиллимана, гудел не так, сбивая кульминацию, которая должна была нарастать.

Оба примарха сражались, не обращая внимания на своих воинов. Для бившихся вокруг космодесантников их богоподобные движения сливались в неразборчивое размытое пятно. Здесь разворачивался миф, для записи которого и создавался терранский орден летописцев — как двое сыновей Императора поднимают оружие, олицетворяя собой древнейшие из легенд: Акилла, разрушителя города-крепости Трой, или Галиата, гиганта из племени филистинцев. Никто и не предполагал, что герои новой эры обратятся друг против друга, и не мог предсказать их неиссякаемую злобу.

— Калт, — само слово стало оружием. Жиллиман выдохнул его, наполнив той же ненавистью, которой были озарены его глаза. — Калт. Юрса. Каллас. Высадка Корума. Эреф Пять. Квилхама. Тикор. Арматура. Сколько моих миров, Лоргар? Сколько?

Лоргар парировал очередной взмах и крутанул крозиус, нанося тяжеловесный ответный удар. Жиллиман заблокировал его с той же легкостью, с какой Лоргар остановил выпад. Звуки ударов разносились над полем боя, словно звон храмовых колоколов, созывающих верующих на молитву.

— Калт, — повторил Жиллиман. — Ничего не скажешь, «брат»? Не ответишь, что твой Легион учинил на Пятистах Мирах?

Лоргар промолчал. После Исствана все изменилось. В часы после резни, пока он сидел в одиночестве, и с его лица текла кровь от смертоносных когтей Коракса, он ощущал, как по ту сторону пелены меняется судьба. Будущее переписывало само себя, открывались пути новых возможностей. За прошлый год он, наконец, почувствовал, что получил мантию человека, которым всегда должен был стать. Иногда он даже хотел вновь повстречаться с Кораксом. В следующий раз события не сложатся в пользу Владыки Воронов столь идеально — в этом Лоргар был уверен.

— Отметка Калта, — в устах Жиллимана это прозвучало как обвинение. Сдержанное достоинство даже украшало его гнев. Он не впадал в безумие убийцы-берсерка, сражаясь с яростью, которая пылала холодным пламенем.

Руки Жиллимана столкнулись, поймав падающую булаву с резким визгом протестующих энергетических полей. Удерживая ее, он посмотрел поверх сцепившегося оружия прямо в глаза брату.

— Посмотри на меня. На мое лицо. Видишь Отметку Калта?

Даже исказившись от злобы, его патрицианские черты обладали величавой и суровой красотой, однако их никогда нельзя было счесть созданными по образу Императора в такой же мере, как татуированное лицо Лоргара. Единственным различием между нынешним Жиллиманом и Жиллиманом, который стоял в прахе Монархии, была тонкая паутина темных вен на горле и щеках примарха — почти незаметных для тех, кто не знал его близко.

— Попадание в пустоту, — Ультрадесантник не выпускал оружие, хотя по его массивным перчаткам плясали молнии. Лоргар стиснул рукоять Иллюминарума, по которой пошла рябь энергии, вгрызавшейся в его бронированные руки и воспламенявшей пергаменты на наплечниках. — Попадание в пустоту, когда ты погубил один из моих миров и флот над ним.

Лоргар не стал огрызаться. Он покачал головой, борясь с силой брата.

На лице Жиллимана заиграла его улыбка политика.

— Ты изменился.

Лоргар ответил на упрек брата ворчанием.

— Мне все об этом говорят.

На сей раз вырвался Лоргар. Он высвободил Иллюминарум и поплатился за это попаданием кулака в живот. Удар вышиб из него дух, расколол нагрудник и вызвал окровавленную улыбку из-за поэтичной справедливости. Он разбил нагрудник брата в совершенном городе, и теперь пришла расплата. Судьба и впрямь насмехалась над ним.

— Первая кровь за мной, — произнес Жиллиман.

Сожаление в его голосе обжигало слух Лоргара. Он силился заговорить, вдохнуть, но не мог сделать ни того, ни другого. Песнь еще никогда не звучала так неправильно.

Руки Жиллимана царапали и скользили по его броне, стараясь схватиться мертвой хваткой и закончить бой. Лоргар оттолкнул противника направленным телекинетическим импульсом. Он вышел слабым и колеблющимся из-за того, что песнь все еще была расстроена, однако брат отшатнулся. Булава рванулась следом, силовое поле оставляло за собой след из молний. Лоргар впечатал ее в висок Жиллимана с силой пушечного ядра. Раздался треск, который бы посрамил даже раскат грома.

— Вот тебе Отметка Калта, — отозвался Лоргар, отступая назад, чтобы перевести дыхание. Воздух с хрипом входил и выходил из легких. Он уже ощущал привкус крови — от удара Жиллимана внутри что-то сломалось. В лучшем случае, несколько ребер, а скорее всего — что-то более важное. Он глотнул воздуха, и на выдохе по доспеху потекла кровь.

Примархи стояли друг напротив друга под серым небом. Один страдал от внутреннего кровотечения, у второго половину лица заливала кровь, льющаяся из пробитого черепа.

— Наслаждайся шрамом, — вымученно улыбнулся Лоргар. — Он у тебя останется до самой смерти.

Он широко раскинул руки, охватывая ими гибнущий город.

— Зачем было за мной гнаться, Робаут? Зачем? Твой флот не устоит перед «Трисагионом», а ты погибнешь здесь, внизу.

— Есть разница между самоуверенностью и высокомерием, шавка. Тебе наверняка кто-нибудь об этом уже говорил.

Несущий Слово вновь сплюнул кровью.

— Но почему ты пришел? Почему?

— Отвага, — Жиллиман двинулся вперед, не обращая внимания на рану. Ему не пришлось заставлять себя улыбаться, это получалось у него так же естественно, как дыхание. — Отвага и честь, Лоргар. Две добродетели, которых ты никогда не ведал.

Они двигались на запад, отбивая каждый дюйм пути и сражаясь на бегу с Ультрадесантниками, которые тоже отступали от приближающейся волны.

В военных хрониках, которые изучал Аргел Тал, часто упоминались воины, «которые сражались, будто одержимые». В большинстве случае они были одержимы неким не поддающимся количественному выражению воинским духом, желанием защитить родину, или же просто уподобиться легендарным предкам.

Аргел Тал был одержим в подлинном смысле этого слова, и сомневался, что без паразитического симбиоза с Раумом смог бы поспеть за Кхарном. Покинув Эреба, Аргел Тал сражался в демонической форме. Ему было слишком тяжело, чтобы наслаждаться ее силой, он ненавидел собственное доверие к пророческому предостережению бывшего учителя. Он постоянно твердил себе, что это ложь, но продолжал действовать, чтобы не дать ей стать истиной.

Восьмой капитан XII Легиона со смехом целиком окунулся в грубую радость боя. Его цепные мечи выли и раздирали, брызги крови павших врагов украшали белый доспех, будто медали. Он едва ли все еще был Кхарном. Демоническое шестое чувство Аргела Тала было ограниченным и своенравным, однако он довольно легко мог найти в сознании те мысли, которые лежали на поверхности. В случае с Кхарном он ощущал лишь ярость, столь горячую, что она обжигала мысли всякого, кто в нее углублялся. Опыт научил его распознавать укусы Гвоздей и оставлять их в покое.

Задача сохранить Кхарну жизнь оказалась под стать часам горячки на Исстване V. Если Аргел Тал подходил слишком близко, появлялся риск быть вспоротым клинками брата. Кхарн уже семь раз атаковал его в слепом бешенстве, и с каждым разом Пожирателю Миров требовалось все больше времени, чтобы осознать, что он делает, и снова развернуться к ближайшему противнику.

Если же Аргел Тал слишком отдалялся, то терял Кхарна из виду в бурлящем хаосе уличных схваток на бегу. Было нетрудно вскарабкаться по стене здания, чтобы лучше видеть бой, или же подняться в воздух на крыльях из металлической плоти, однако это всякий раз делало его целью для Ультрадесантников внизу.

Он не знал, скольких уже убил. Явно недостаточно. Они все прибывали.

Хватит, — закипел Раум внутри. Мы не нужны Убийце. Сражайся вместе с Вакра Джал.

Я не стану рисковать на случай, если ты ошибаешься. Я подвел всех своих братьев. Кхарн — последний.

У тебя есть я.

Ты — воплощенное безумие. Аргел Тал вырвал алебарду из груди умирающего Ультрадесантника и вогнал ее в горло воину. Ты — ад в моей крови.

Кхарн находился где-то слева, прорубаясь вперед. Он постоянно смеялся, даже опередив братьев по оружию и глубоко врезавшись в толпу Ультрадесантников, покрытых отметинами от Калта. Аргел Тал видел опасность, которую Кхарн упускал из виду. Несущий Слово распростер крылья и оторвался от земли, рухнув на воинов, пытавшихся обойти его брата. Первый Ультрадесантник умер, когда алебарда Аргела Тала пронзила ему голову, выйдя наружу через затылок. Второй и третий пали от клинка кустодия — тот рассек одного надвое, а второму отрубил руку и полголовы ударом наискось.

Жгучий шквал болтерных зарядов обрушился на его крылья и спину. Аргел Тал развернулся с ревом, который был слишким низким для смертного, и сомкнул на горле легионера вывернутую узловатую лапу. Героическая попытка Ультрадесантника снова открыть огонь оборвалась, когда лицевой щиток командующего Вакра Джал исказился, металл приобрел волчьи очертания, и клыкастая пасть раздавила голову уроженца Макрагга.

Очередной клинок проехался по спине. Еще один заряд болтера с треском врезался в голень с силой громового удара. Аргел Тал игнорировал получаемые раны, продираясь ближе к Кхарну. Ультрадесантники хотели крови Кхарна, попав под власть предсказанной судьбы? Или прозаичная истина состояла в том, что они просто узнавали офицерский плюмаж или геральдическую символику и хотели его убить? Или Аргел Тал вообще воображал все это после пророческих нашептываний Эреба? Как узнать наверняка в таком хаосе?

Он не мог вспомнить, сколько все это продолжается. Пять минут. Пятнадцать. Пятьдесят. Солнце вставало, его краешек показался над горизонтом. Кровь богов, как же медленно вращался этот мир.

Их явно уверенно подавляли числом. Насколько ему было известно, «Трисагион» и «Завоеватель» погибли так же, как и «Лекс», и Ультрадесант имел свободный доступ к планете.

Он видел шлемы Пожирателей Миров, с которыми познакомился за последний год, пока тренировался и сражался бок о бок с Кхарном. Видел Лорке, который постоянно находился в самой гуще боя, круша все, что оказывалось у него на пути. Когда алебарда выскользнула из рук и затерялась в буре, он целиком положился на клинок кустодия. Когда тот разлетелся от столкновения с громовым молотом терминатора, он начал прокладывать дорогу своими звериными когтями. Те пели, словно отточенная сталь, с протекающих наручных огнеметов капал алхимический огонь. Боли не было. Он поблагодарил Раума за это.

В воксе Аудакс звал на помощь. Несколько офицеров Пожирателей Миров сопротивлялись Гвоздям достаточно долго, чтобы направить поток прорываться к западу, но это едва ли можно было счесть единой линией фронта.

Он молился о Кирене, упрашивая хохочущих богов-убийц не играть с ее душой. Очередная неудача — он вернул ее назад лишь для того, чтобы снова потерять.

Кхарн действительно был последним из его ближайших сородичей, кого он еще не подвел, и Пожиратель Миров был ценнее всех. Кхарн был таким же, как когда-то Аргел Тал: еще нетронутым прикосновением варпа, не опустошенным злокачественным контактом с демоном, который по первому требованию лишал его рассудка и воспламенял кровь. Раум был благословением и проклятием. Несмотря на даваемую демоном силу, Несущий Слово никому не пожелал бы подобного дара.

Ему казалось, что он видел смерть Скане. На одно кратчайшее мгновение его взгляд метнулся по линии схватки, а мускулы напряглись, чтобы броситься на помощь сержанту разрушителей. Скане, которого выделяла черная броня, стоял на коленях в грязи, поднимая руку, оканчивающуюся около локтя.

Аргел Тал подавил свой порыв и отвел в сторону очередной цепной меч, опускающийся на наплечник Кхарна. Центурион глянул через плечо, и на миг Аргел Тал решил, что Гвозди достаточно успокились, чтобы Кхарну хватило времени придти в себя. Истина открылась спустя полсекунды, когда Кхарн ударил его двумя клинками. Несущий Слово парировал и зарычал, поскольку блокировка стоила ему еще одного пореза на руке от Ультрадесантника из толпы закованных в броню тел.

— Это я, — рявкнул волчий лицевой щиток обезумевшему брату. — Бейся с врагами, психопат.

Услышал Кхарн или нет, но он развернулся к ближайшему Ультрадесантнику и выпотрошил того обоими клинками.

Аргел Тал продолжал сражаться, защищая впавшего в бешенство брата, который едва понимал, где находится. Впрочем, нигде не писали, будто искупление дается легко, и его всегда можно узнать.

Он успел сомкнуть когти на горле следующего противника прежде, чем вокс разразился обильными криками. Аргел Тал повернулся на восток, где у побережья показалось наследие «Лекса». Он увидел, как приливная волна накатывается на дальний край города и поблагодарил богов, что боевой корабль упал медленно. Если бы он ударил, как копье, и вонзился в кору, могло разнести на куски половину планеты. По крайней мере, так в уже гибнущем городе просто добавится еще один слой памятных руин.

Судя по вокс-сообщениям, серая морская вода обрушилась на берег с невообразимой силой. Ее уровня хватило, чтобы накрыть трех— и четырехэтажные строения. Потоп разметал их на части, и к мчащемуся по улицам беспорядочному потоку техники добавились огромные каменные блоки. Башни рушились в воду, ломаясь у основания. Один-единственный удар начисто смел целый прибрежный район, и волна повлекла к западу тела обитателей Нуцерии и обломки жилых кварталов.

Земля впитывала воду, отгоняя ее назад, но та продолжала прибывать. Когда она дошла до Легионов, сражающихся на точках отхода, то достигала уровня пояса, остановив легкие танки и сведя на нет эффективность сопровождающих их скитариев.

Аргел Тал продолжал сражаться, хлюпая по соленой воде и постоянно следуя за Кхарном.

Кхарн же, казалось, вовсе ее не замечает. Он продвигался вперед, шагая в глубокой воде, как будто ее там не было.

Корабль-саркофаг Легио Оберон был самым большим посадочным модулем, который флоту Жиллимана удалось провести через прорванную блокаду. Его тормозные двигатели подняли огромное облако солонцеватой пыли, которая смешалась с полным песка дымом, уже порожденным городским сражением.

Термин «корабль-саркофаг» был одним из наиболее редких названий — жаргоном Механикума, выраженным не кодом или бинарикой. Отвратительное наименование для отвратительного корабля — на западной окраине Михора приземлился настоящий толстобрюхий кит, луковицеобразный корпус которого покрывали опаленные полосы от входа в атмосферу. Чтобы опуститься на землю, развертывающимся рампам потребовалось целых пять минут, шум гидравлики разносился на полгорода. Приготовление любого титана к выходу представляло собой сложный формализованный ритуал, но в случае с титаном класса «Император» это дело выходило далеко за рамки того, что требовалось для богомашин более низкого класса.

Внутри оболочки стоял закрепленный «Коринфянин», которого удерживали на месте тысячи волоконных кабелей. Магниты фиксировали его между трех портальных башен-пилонов. Сооружения, необходимые для посадки в шагоход Механикума и его удержания, мало чем отличались от опорных башен, которые использовались для запуска ракет к Луне в те смутные эпохи человечества, когда подобные смехотворные вещи считались достижением.

Разом отключившись, связующие кабели последовательно отцепились, затрещав, будто хлысты, и титан, наконец, получил свободу. Каждая нога колоссальной машины сама по себе была бастионом, занимаемым подразделениями вооруженных киборгов-скитариев. Расставленные когтистые пальцы представляли собой широкие лестницы, которые вели к защитным башням ног.

Первый шаг «Коринфянина» сотряс землю. Второй уничтожил городскую стену и три высоких строения, раздробив их в пыль. Возвещая о его появлении, прозвучал боевой горн, который сам по себе был практически акустическим оружием. Правая рука «Императора» сравняла бы с землей целый городской район, если бы ей дали выстрелить хоть раз. Левая перемолола бы половину любой армии, вышедшей против него. Наверху — даже выше кабины в виде черепа, размеры которой больше подошли бы командной палубе — на плечах «Коринфянина» располагалась крепость, вдоль зубчатых стен которой тянулись противовоздушные орудия и лазерные батареи.

Последним звуком в какофонии ритуала приготовления стал драконий рев центрального ядра, набирающего энергию для боевой готовности. Сердце протолкнуло по венам жгучее жидкое топливо, и магнитные катушки плазменной руки начали долгий процесс зарядки. Если он выстрелит, они покойники. Они все покойники.

— Прекрасно, — выдохнул Аудун, глядя, как величественное воплощение Бога-Машины делает первые шаги на свободе. Они приближались к окраине города и уже видели «Коринфянина», возвышающегося над жилыми кварталами. Наводнение плескалось у ног-лап гиганта, совершенно не мешая ему.

«Сиргала», сгорбившись, двигалась размашистым бегом, ведя свои стаи по затопленным улицам. Они не обращали внимания на палящих снизу Ультрадесантников, ненамеренно затаптывая тех десятками. Вместе с ними мчались «лэндспидеры» Пожирателей Миров, увеличенные для перевозки пехоты. Несколько «Псов войны» сами выступали в роли ездовых животных, их броню покрывали целые отделения разрушителей и штурмовиков, которые держались за бегущих титанов. От поступи каждого из титанов вверх взлетали фонтаны соленой воды — приливный вал остановился, но не желал отступать. Он пришел навсегда — город Михор окончит свое существование в виде затопленных и уничтоженных развалин.

— Он так красив, — вздохнул Аудун, не в силах отвести глаз от стального колосса. — Мы должны взять его живым.

— Вы полагаете, что Двенадцатый будет иметь это в виду?

— Можно лишь молиться об этом, модерати Бли, — секундное усилие воли активировало личный вокс-канал связи Аудуна со всеми титанами его Легио. — Говорит принцепс ультима. Во имя Омниссии, «Коринфянину» нельзя позволить выстрелить. Вы все знаете, что делать. Аудакс был рожден для таких битв. Братья и сестры, готовьте «медвежьи когти». Начнем охоту.

В кабине снова на мгновение воцарилась относительная тишина. Он непроизвольно сглотнул.

— Отлично сказано, сир, — рискнул заметить Тот.

— Совсем как старик, — кивнула Кида.

Аудун Лирак, повелитель сотни боевых машин и нескольких тысяч аугметических воинов, почувствовал, что у него пылают щеки. Он промямлил слова благодарности, и модерати сделали вид, будто не слышат, чтобы не смущать его еще больше.

Из всех своих титулов, данных во славу или заслуженных бесчестьем, Ангрон больше всего презирал обращение «Красный Ангел». У Империума уже был Ангел в лице Сангвиния, и Ангрон не желал подражать диковинному мутанту, командовавшему IX Легионом. Несмотря на все свои недостатки, он был самодостаточен и гордился этим превыше всего.

Лоргару было известно, что Ангрон ненавидит этот титул, и все же тот входил в число наиболее подходящих брату. Когда Пожиратель Миров вырвался из рядов Ультрадесанта, от его доспехов остались только расколотые остатки, а с обоих цепных мечей летели куски керамитовой брони и сгустки багряной крови. После часов, проведенных в свалке на передовой, Ангрона покрывала кровь павших — он был не просто запятнан, а омыт ею.

У него на груди висела перевязь с черепами из общей могилы на Деш`елике. Как и Ангрон, они были в крови. Это доставляло ему удовольствие, несмотря на боль от Гвоздей. Он хотел дать братьям и сестрам еще раз вкусить крови и пронес их по всей Нуцерии, чтобы пустые глаза узрели разорение городов верховых.

Пожиратель Миров метнулся к Жиллиману. Его изуродованное лицо было искажено, идеально подходя ангелу, одержимому убийственной ненавистью. Лоргар и Робаут одновременно развернулись — один, чтобы встретить новую угрозу, другой — чтобы поприветствовать ее.

У Лоргара перехватило дыхание. Не потому, что он изнемог — хотя так и было — и не потому, что он испытал облегчение при виде выбравшегося из схватки Ангрона — хотя и это было справедливо. У него перехватило дыхание, поскольку его сердце начало биться с яростным грохотом, снова идеально попадая в такт песни варпа.

Два примарха с ревом вступили в непрерывный поединок на том же месте, где Лоргар и Жиллиман прервали свой. На вершине высокого холма проблема воды стала смутной и далекой. Лоргар слышал змеиное шипение потока, но не думал о нем. Это не имело значения. Важна была только песнь.

Когда она восстановилась у него в сознании, Лоргар едва смог дышать. Здесь, — подумал он. Сейчас. Ангрон. Жиллиман. Робауту не суждено было погубить песнь. Он сам являлся частью кульминации.

Двое примархов оказались перед одним, и Жиллиману хватило ума, чтобы попятиться и занять доступную позицию.

— Вы двое, — он обратил на них тяжелый осуждающий взгляд. — Братья, братья мои, каким же жалким зрелищем вы стали. Предатели. Еретики. Ничем не лучше цивилизаций изменников, которые мы сокрушали последние двести лет. Вы ничему не научились? Ни один из вас?

— Постоянно поучаешь, — произнес Лоргар с восхищенной улыбкой. — Мне жаль, что это было необходимо, Робаут.

Жиллиман проигнорировал его, указав латной перчаткой на Ангрона.

— Я уже слышал еретическое нытье Лоргара. Как ты пал столь низко, брат? Машина внутри твоего черепа все-таки превратила верность в безумие?

— Хррргх. Они дают мне видеть сны. Дают покой. Что ты знаешь о борьбе, Совершенный Сын? Ммм? Когда ты сражался с увечьем разума? Когда тебе приходилось заниматься чем-либо, помимо подсчета приведений к согласию и полировки доспехов?

— Ребячество, — вздохнул Жиллиман, указывая на гибнущий в огне город. — Неужели и вправду дошло до такого? Столь жалкое ребячество.

— Ребячество? Жители твоего мира нарекли тебя Великим. Жители моего называли меня Рабом, — Ангрон шагнул вперед, его цепные мечи завертелись быстрее. — Кто из нас упал в цивилизованном раю и был воспитан приемным отцом, Робаут? Кто прошел обучение в залах верховых Макрагга и получил под свое начало армии? Кто унаследовал сильное и развитое царство?

Ангрон говорил, исходя пеной и брызгая кровавой слюной.

— А кому пришлось восстать против царства, имея в своем распоряжении лишь орду голодных рабов? Кто в детстве стал рабом на планете чудовищ, чей мозг изрезали ножами?

Двое примархов вновь сошлись. Силовые перчатки Жиллимана должны были бы с легкостью отводить цепные мечи Ангрона, однако сила Пожирателя Миров шаг за шагом отталкивала брата назад. Зубья оружия разлетались так же обильно, как слюна из безгубой щели рта Ангрона.

— Послушай, как твои ничтожества в синем вопят об отваге и чести, отваге и чести, отваге и чести. Вам хоть известен смысл этих слов? Отвага — это сражаться с поработившим тебя царством, пусть даже его армии превосходят твою в отношении десять тысяч к одному. Ты ничего не знаешь об отваге. Честь — это бороться с тираном, пока все остальные причмокивают и жиреют от фальши, которой он их кормит. Ты ничего не знаешь о чести.

Жиллиман парировал, отступая все дальше под шквалом ударов Ангрона.

— Ты все еще раб, Ангрон. Порабощенный прошлым, слепой к будущему. Ты слишком переполнен ненавистью, чтобы учиться, и слишком озлоблен, чтобы преуспевать.

Ультрадесантнику, наконец, удалось нанести скользящий удар, и его кулак проехался по нагруднику Ангрона. Цепь черепов Деш`елики лопнула, костяные обломки разлетелись по грязи.

Жиллиман снова отступил назад, и его сапог раздавил остатки черепа в прах.

Ангрон увидел это и бросился на брата. Его яростный вой был невозможен для смертного и невероятно насыщен болью. Он не знал об этом, но вопль идеально влился в великую песнь.

Лоргар тоже это заметил. В то мгновение, когда нога Жиллимана сокрушила череп, он почувствовал, как варп забурлил по ту сторону пелены. Носитель Слова запел на языке, на котором никогда еще не говорило ни одно живое существо. Его слова безупречно гармонировали с мучительным криком Ангрона.

22 ОН УМРЕТ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ КОГТИ УГОЛЬНЫХ ВОЛКОВ КРОВАВЫЙ ДОЖДЬ

Прошедшие часы оказались немилосердны к Аргелу Талу. Он ощущал вкус крови, и на сей раз кровь была его собственной. Броню покрывали полосы порезов, погрузившихся в плоть. Один из рогов был наполовину обломан ударом силового топора. Доспех испещряли подпалины от струи огнемета, а выступавшие из брони костяные гребни кровоточили, хотя он не понимал причин этого и был слишком слаб, чтобы всерьез интересоваться. Он плотно прижимал крылья к спине, изо всех сил стараясь не обращать внимания на покрывавшие их свежие рубцы разрывов и порезов от клинков.

Он не отставал от Кхарна, до конца двигаясь бок о бок с братом по оружию. Он был единственным среди отделений в белых доспехах, кто не сопровождал каждую забранную жизнь и занятую улицу хохотом и триумфальным воем, поскольку только у него не было примитивных имплантатов, перестраивающих работу мозга. Несколько Пожирателей Миров нападало на него, утратив ориентацию в бою под воздействием Гвоздей. Всякий раз он отбрасывал их назад, заставляя узнать себя, и получал при этом еще одну-три раны.

Теперь они двигались вместе с Аудакс, стягиваясь к громадной фигуре «Коринфянина», который сделал два первых шага наружу из корабля-саркофага. Аргел Тал присел на крыше «Носорога» с поврежденной гусеницей, напрягавшего двигатель в попытке пробиться через паводок. Чтобы удержаться, он всадил когти в броню. Пожиратели Миров заполняли корпус и висели снаружи, раскручивая готовые цепные топоры. Рядом находился Кхарн, который освободился от воздействия Гвоздей и теперь выглядел не лучше брата. Все сражение было окрашено нездоровым отчаянием — воины с обеих сторон бросали в бой все, что могли, как будто это была единственная важная война.

Пожиратель Миров и Несущий Слово сидели рядом, глядя на возвышающегося над ними «Императора».

— Я потерял контакт с «Завоевателем», — признался Кхарн.

Аргел Тал попытался установить связь. Ответом стал огонь болтеров, а также крики злобы и боли. Лотара была занята боем.

— Их взяли на абордаж, — произнес Несущий Слово.

Кхарн кивнул.

— Это меня не тревожит. На сей раз Делварус остался.

Последовала неприятная пауза, а затем Кхарн обернулся.

— Что ты делаешь?

— Сражаюсь, — ответил Аргел Тал.

— Нет. Ты сражаешься вместе с нами, а не со своими людьми. Предсказание Эреба бессмысленно. Я не умру здесь, брат. Веди своих Несущих Слово.

Аргел Тал покачал головой.

— Ты хоть знаешь, как близко был от смерти этим утром? Сколько раз я отводил копья и ломал клинки?

— Уверен, что много, — сказал Кхарн. — Но не больше, чем обычно.

— Ошибаешься, — демоническая посмертная маска, обладавшая навязчиво-безупречной красотой, исказилась в улыбке. Повреждения были даже тут: тонкие губы рассекали трещины, похожие на слезы на одной из щек. — И ты глупец.

Он схватил Кхарна за предплечье, заставив Пожирателя Миров обратить на него внимание.

— Ты один из последних воинов Двенадцатого Легиона, на которых можно положиться.

Услышав слова Аргела Тала, висевший на бортовых поручнях танка Каргос поднял голову.

— Не слишком-то лестно, — заметил он.

Кхарн усмехнулся, однако Аргел Тал не обратил на апотекария ни малейшего внимания.

— Остальные вырождаются быстрее, — настойчиво произнес Несущий Слово, — или испытывают куда большие страдания. Ты нужен Легиону, Кхарн. Нужен восстанию.

— Я польщен, — сказал тот, хотя на самом деле ощутил холодок от того, как близко к угрозе прозвучала фраза.

— Хватит шуток, — рыкнул Аргел Тал. — Времена меняются, брат. Для Империума и сражающихся за власть в нем Легионов грядут великие перемены. Воины вроде нас с тобой, стоящие по правую руку от примархов, станут властителями Новой Империи. Неважно, если нас это не манит, или же мы не хотим для себя такой роли. За нас все решат обстоятельства. Просвещаясь,мятежные Легионы становятся сильнее, однако не все переживут испытания при вознесении.

Кхарн не был уверен, как все это понимать. Оно граничило с обычным для Несущих Слово фанатизмом, но Аргел Тал редко позволял себе подобное.

— Ты проповедуешь? — поинтересовался он.

На посмертной маске Аргела Тала появилось раздраженное выражение

— Я тебя предостерегаю. — «Носорог» дернулся, проломив временную баррикаду, однако Несущий Слово не обратил на это внимания. — Чтобы победить в войне, нам нужны Пожиратели Миров. Вот почему Лоргар до кровавого пота старается спасти Ангрону жизнь.

— И вот почему ты бьешься за мою.

— Не относись к этому несерьезно.

Вслед за раздраженным голосом брата пришло озарение.

— Ты это делаешь просто чтобы доказать неправоту Эреба, — сказал Кхарн.

— Не только, — отозвался Аргел Тал и кивнул в направлении «Коринфянина», который уже навис над ними. — Готовься. Будет непросто.

— Ошибаешься, — теперь Кхарн ухмылялся. — Смотри и учись, как гончие валят медведя.

«Коринфянину» нельзя было дать выстрелить. Все остальное не имело значения. Первым колоссальным шагом он освободился от пут, а вторым уже достиг окраины. Внизу с грубой механической точностью поспешно приближались тридцать «Псов войны», несущихся по улицам пылающего города. С ними двигались подразделения Пожирателей Миров и Несущих Слово, а также пехотные транспорты скитариев и скиммеры, окрашенные в темно-красный и черный цвета Легио Аудакс.

Ультрадесант встретил надвигающуюся орду. Скитарии Оберон, только что высыпавшие из посадочных модулей, присоединились к своим союзникам с Макрагга. У ног «Коринфянина» переваливались вражеские «Псы войны», которые поднимали свои орудия. Однако, благодаря стараниям Лотары, на планету высадилась лишь малая доля того, на что рассчитывала армада Жиллимана. Ничего не зная о судьбе своего флагмана наверху — помимо периодических вокс-передач криков и огня болтеров — Пожиратели Миров прорывались через тонкую линию обороны к когтистым ступням «Императора». Защитные башни, служившие титану ногами, непрерывно изрыгали пламя вниз. Титаны Аудакс падали, давя сопровождающую их пехоту и поджигая ее, когда плазменные ядра приходили в критическое состояние посреди переполненных улиц. Все «Псы войны» Аудакс хлестнули огнем вверх, от нагрева их болтеры «вулкан» засветились красным, а затем белым, продолжая вращаться и плеваться. На улицы внизу с металлическим грохотом сыпался дождь стреляных гильз. Находившиеся там воины сражались по щиколотку в дымящихся пустых оболочках снарядов.

На «Коринфянина» обрушили такую огневую мощь, что его пустотные щиты вспыхнули. Истерзанные энергетические экраны залило огнем, вспышки от попаданий всех болтерных зарядов сливались друг с другом, окутывая весь кинетический барьер оранжевым пламенем. Защищавший «Коринфянина» силовой кокон, подошедший бы небольшому космическому фрегату, лопнул. Удар был таким мощным и раскатистым, что в радиусе пяти километров выбило все оставшиеся окна, и к шквалу падающих гильз добавился стеклянный ливень.

Посреди всего этого, пока Кхарн и Аргел Тал бились спиной к спине при помощи клинка и когтей, прозвучал боевой горн «Сиргалы». После оглушительного рева «Коринфянина» он казался слабым гудением. Однако вопль был подхвачен другим титаном. Затем третьим. Вскоре все восемнадцать уцелевших «Псов войны» выли на добычу. Они доставали титану до колена, однако вместе ревели так громко, что затмили его крик свободы.

«Император» сделал еще один шаг вглубь города. Колоссальное движение, сопровождаемое протестом металла и напряжением сервоприводов, снесло невысокий жилой блок и раздавило «Кровавый молот» Пожирателей Миров. Тем временем, «Коринфянин» наводил свое орудие адской бури, медленно описывая им дугу. У всех воинов заныли зубы от визга накапливаемой энергии, сотрясавшего сам небосвод.

«Сиргала» сделала первый выстрел, и Аудакс последовал за ней. «Медвежьи когти» рванулись в небо, гарпуны вонзились в руки-орудия «Коринфянина», всверлились в них и зафиксировались магнитами. «Псы войны» дали задний ход, с натугой отступая все вместе. Усиленные цепи тут же натянулись.

— Они его опрокинут, — крикнул Аргел Тал окружавшим его Пожирателям Миров. Его посмертная маска была залита кровью скитария. — Они его опрокинут на нас.

Кхарн испепелил Ультрадесантника мощным зарядом плазменного пистолета.

— И опять неверно, — отозвался он.

Срабатывало все больше гарпунов, которые с тяжелым лязгом попадали в цель, и их цепи крепко натягивались параллельно первым. Раздался звук практически божественного протеста, и массивные руки «Коринфянина» — каждая из них была размером с жилой шпиль — начали опускаться. Вновь прозвучал боевой горн великой богомашины, но на сей раз в этом было больше ярости, чем торжества. Аргел Тал сомневался, что подобная примесь эмоций возможна, однако впечатление складывалось именно такое. Он обнаружил, что смеется, пересиливая боль, проклятия и скрежет брони о броню

Колоссальные оружия опускались все ниже и ниже, их вынуждали целиться в землю, в затопленные улицы под ногами самого титана. Если бы он выстрелил, чтобы уничтожить ближайших «Псов войны», то аннигилировал бы дружественную пехоту, а также собственные ноги. И все же он продолжал сопротивляться. Несмотря на нарастающее усилие множества мелких титанов, которые зацеплялись за него своим оружием, «Коринфянин» все еще пытался развернуться и навести крепостные орудия. Все понимали, что это такое — тщетное отчаянное усилие.

Он попался. Они поймали титана класса «Император».

В воксе раздался голос, полный озорной самоуверенности. Все воины слышали, что женщина улыбается.

— Говорит модерати «Сиргалы» Кида Бли всем силам пехоты. Все в воду, немедленно начинайте штурм-абордаж. Повторяю, штурмуйте «Коринфянина». Постарайтесь не забыть, что мы хотим получить его целым.

Лорке сражался вместе с группой библиариев Вориаса, убивая Ультрадесантников, которые бились, как львы, в безнадежной попытке помочь своему примарху. Комби-болтеры почти опустели, и он из осторожности начал убивать энергетическими когтями. Это хорошо ему подходило, он точно так же дрался при жизни, а железная оболочка была создана, чтобы пробиваться сквозь вражеские подразделения, а не отступать и вести огонь издалека.

Несколько раз он пытался вызвать Лотару, или хотя бы коротышку Кеджика, однако вместо слов с «Завоевателя» раздавалась пальба. Лорке пожелал капитану удачи и сконцентрировался на том, с чем мог справиться.

Он восхищался планом лорда Жиллимана. Хотя его и нарушило нежданное присутствие сверхкорабля Несущих Слово, а также нежелание Лотары отступать, пока не останется иного выбора, однако для Ультрадесанта это было лучшей возможностью сразить обоих мятежных примархов, пока они окончательно не покинули пределы Ультрамара. Лорке не мог даже примерно угадать, какими данными руководствовался лорд Жиллиман в своих действиях, но командующий Ультрадесанта славился на весь Империум своей тактической проницательностью, и это точно был не бездумный налет. В крайнем случае, удар, который оказался отчасти неудачным из-за яростного сопротивления Пожирателей Миров. Скорее же всего, это был авангард куда более крупного флота, который вот-вот должен был ворваться в систему Нуцерии.

Лорке подозревал, что Владыка Пятисот Миров собрал все корабли, уцелевшие после внезапной атаки Кор Фаэрона, увеличил численность за счет первого флота, пришедшего на подмогу Калту после бойни, и погнался прямо за Лоргаром при помощи астропатических хоров XIII Легиона. Он был в этом уверен, поскольку именно так поступил бы сам на месте Жиллимана.

Возможно, другие псайкеры могли слышать «мифическую песнь» Несущих Слово. Возможно, могли чувствовать искажения, вызванные шестым чувством Лоргара. Лорке ничего не знал на этот счет, и его это совершенно не заботило. Однако Жиллиман был здесь и вынудил их драться. Отвага и честь.

Вориас, Эска и еще несколько библиариев, сохранившихся в XII Легионе, были ценными боевыми братьями. Они держались вместе отделением-кругом, обмениваясь силой и безмолвными словами между связанными разумами. У них было то самое братство, которого им не давала остальная часть Легиона. Он считал их Псами Войны, а не Пожирателями Миров — положительное предубеждение в отношении тех, у кого не было Гвоздей Мясника.

Когда позволяла схватка, Лорке переключал внимание на примархов, наблюдая за их яростным тройственным поединком на вершине горы мертвых тел. Даже там Жиллиман держался против двоих, пока Лоргар не перестал нападать и не начал мучительно звучно петь. Ангрон и Робаут продолжали сражаться, и при каждом ударе Пожирателя Миров Владыка Ультрадесанта отступал назад. Несмотря на все отвращение, Лорке был вынужден признать, что в некотором роде уважает своего генетического прародителя. У Жиллимана не было шансов против Ангрона. Бывший Магистр Легиона сомневался, что нашелся бы кто-то, имеющий такие шансы.

Несмотря на приглушенность эмоций в ходячем саркофаге с холодной амниотической жидкостью, в иссохших остатках сердца Лорке яростно пылало желание присоединиться к схватке. Несколько раз он чуть было так и не поступил. Как бы легко было вырваться из этого боя, бередящего воспоминания о Ночи Волка, и противопоставить свое железное тело генетической божественности сражающихся примархов.

Его останавливала не расчетливость и не страх быть уничтоженным. Нет, его останавливало то, что он не был уверен, кому из двух участников поединка на самом деле поможет, сделав первый судьбоносный шаг.

Ангрон всадил свой цепной меч под нагрудник лорда Жиллимана — неглубокая, но показательная рана. Ультрадесантник переломил пронзивший его клинок кулаком и отшатнулся назад, теперь действительно обливаясь кровью. Чужеродное пение Лоргара продолжалось. Несмотря на холодный рассвет, небо постепенно темнело.

+Что-то не так+, — раздался в сознании дредноута голос Вориаса, — +Лоргар использует силу, невозможную для смертного. Магистр Легиона, если мы позовем, пойдете ли вы с нами?+.

+ Магистр? Ты так думаешь?+.

+ Я бы так думал, даже если бы вновь оказался на Терре+, — телепатически отозвался Вориас. С топоров Эски струился психический огонь, энергия его души воплощалась в виде пламени. Каждый удар, с хрустом попадавший в цель, воспламенял керамит, прожигая дорогу через открытые раны и доводя кровь в жилах врагов до кипения.

+Это Лоргар+, — Эска с грохотом ударил очередного Ультрадесантника сапогом в грудь, отшвырнув легионера на его братьев. — +Сила исходит от Лоргара+.

Вориас сражался клинком и посохом, описывая ими дуги окутанного молниями металла.

+Нет. Сила исходит из варпа. Лоргар ее направляет+, — выпущенный сзади болт попал лекцио примус в ногу, заставив его опуститься на одно колено. Крик боли Вориаса прозвучал на канале как пульсирующий тихий вздох. Эска и еще один кодиций, Дамаркиен, пробились к раненому господину и наставнику, защищая его и давая подняться.

Эска рискнул бросить взгляд на небо. Тучи собирались в медленный вихрь, темнели и приобретали не-цвета, которые можно увидеть только в варпе. Им не было места по эту сторону реальности, и они проявлялись в виде сотни невозможных оттенков черного, в каждом из которых роились бьющиеся очертания плененных вопящих душ.

+Что он делает?+, — спросил Эска. — +Что происходит?+.

+Я не могу преодолеть барьер воли Лоргара+, — передал им Вориас. — +Его сила огромна+.

Эска потянулся собственными чувствами. Стоило ему приблизиться к Носителю Слова, как его отшвырнуло прочь с мощью урагана.

+Единство+, — произнес он.

+Мы погибнем+, — мысленно резко отозвался Ралакас. — +Тут сотни воинов нашего Легиона, и ни один из них не станет защищать наши лежащие тела+.

Эску было не переубедить.

+Единство сможет пробиться+, — настойчиво повторил он.

Постаревшее, но решительное лицо Вориаса покрылось морщинами от напряжения.

— Возможно, — согласился он вслух.

В этот миг небеса разверзлись. Из грозовых туч, порожденных призраками сотни погубленных миров, на мертвый город внизу полился кровавый дождь.

Лоргар поднял голову, обратив лицо к плачущему и истекающему кровью небу. Красный ливень омывал его, согревая кожу и заполняя рот. Он не переставал петь, непрерывным потоком произнося истинные имена бесчисленных Нерожденнных и требуя, чтобы те отдали свою энергию в его распоряжение.

Так много силы. Силы, не поддающейся описанию и пониманию. По его желанию реальность уродовала сама себя, управлять мощью было так же просто, как открыть глаза или поднять руку. Такова была игра Четырех богов. Они использовали энергию такого масштаба каждый миг своего существования, но им не хватало физического присутствия, чтобы перенести свои замыслы в материальную вселенную. Метафизика неласкова даже к Силам Извне.

С истерзанных небес ударил вопящий луч солнечного света, заливший пространство вокруг Ангрона и Жиллимана ядовитым свечением. Тени обоих воинов, всех зданий и танков удлинились и превратились в мерцающие образы корчащихся человеческих силуэтов, тянущих руки. Вопли доносились отовсюду: каждая душа-тень в городе рыдала под кровавым дождем. Они плясали, словно дым и пламя, ползая и пританцовывая в своем нетерпеливом желании добраться до Пожирателя Миров.

Кульминация песни варпа, исполненная посредством инструмента с безупречной и безграничной яростью. Нет эмоции чище, чем ярость. Эти слова произнес сам Ангрон. Возможно, когда боль пройдет, он даже вновь согласится с ними.

Сам же Ангрон продолжал биться с Жиллиманом, возвышаясь над стоящим на коленях Ультрадесантником. Заметил ли он вообще кровавую бурю и льющийся с неба красный поток? От поднятых перчаток Робаута летели искры, он силился отвести удар за ударом. Он был побежден. Повержен. Раны покрывали его палитрой гордого поражения. Даже сейчас его воины продолжали сражаться, чтобы отбить своего примарха. По рубцам на броне и ощущению боли, исходящей от сознания брата, Лоргар решил, что тому повезет, если он снова сможет ходить.

Ангрон выглядел немногим лучше. Он воплощал собой изуродованное величие, на его теле виднелись огромные разрывы и порезы от сочленений перчаток Жиллимана.

Сейчас. Это должно произойти сейчас.

Лоргар сконцентрировался на торжествующей фигуре изуродованного брата, призывая Нерожденных ответить. Несущий Слово зафиксировал мускулы Ангрона, воспламеняя синапсы в мозгу. Он лишал Пожирателя Миров возможности нанести смертельный удар, тем самым распаляя его ярость еще сильнее. Раздались вопли — мелодия погубленных миров наконец-то зазвучала в материальной вселенной.

История повторялась. Еще один примарх отползал подальше от гнева Ангрона. Еще один брат, вступивший в права наследования, не будучи проклятым, которого не отрывали от корней и не оставляли горевать по несбывшемуся. Победа над ними не доставляла удовольствия. Ярость не утихала. Она становилась только глубже, усугубляясь горечью. Вожделенный покой битвы ускользал от него, оставляя лишь пустые обещания лживого любовника.

Ненависть не приносила победы. Ничто не приносило.

Даже те, кого он повергал и сокрушал… даже они жалели его.

Прости меня. Я пытался тебе сказать. Все мы пляшем под дудку варпа. Даже ты, Ангрон.

На сей раз Жиллиман — а не Русс — отползал прочь, а Пожиратель Миров отшатнулся назад, вцепившись в истерзанное лицо и грудь. Он рвал собственную броню и плоть, отдирая их пригоршнями и крича так, как не смогло бы ни одно живое существо.

Плоть и кости, кровь и дух — все вибрировало в такт волнам варпа. Они звучали в каждом атоме, каждой субатомной частице божественного тела. Миллиарды и миллиарды вопящих душ.

И вместе с их криками пришла боль.

По мышцам Ангрона прошли первые разрушительные спазмы, обратившие его кровь в ртуть, затем в лаву и, наконец, в священный огонь. К крикам разочарованной ярости добавилась невообразимая мука. Его тело начало разрывать само себя, разрастаясь и поднимаясь ввысь. Совершенствуясь после жизни, наполненной прерывающейся болью.

Лоргар наблюдал за агонией брата с виноватой радостью.

Это ты всегда был проводником. Никто не ненавидит так, как ты, с такой безграничной силой. Никто другой не чувствует такой боли, терзаемый совершенными в жизни предательствами. Это должен был быть ты, в миг глубочайшей ярости и горя. Другого проводника и быть не могло.

Жиллиман скрывался в стойких фалангах своих сынов, которые с достойным зависти единством отступали по затопленным дорогам. Раненый Ультрадесантник пристально смотрел на Ангрона, стоящего на вершине горы мертвых сыновей трех родов, и Лоргар заметил на лице брата выражение благоговейного отвращения. Даже отходя, XIII Легион продолжал стрелять. Их заряды били в обнаженную плоть мышц Ангрона, покрывая бескожее тело черными пятнами и взметая в воздух кровавые сгустки.

Барабанный бой. Стрельба была лишь барабанным боем, вступавшим в кульминацию великой песни. Болты гулко ударяли в Ангрона, расшвыривая внутренние органы по пологим дугам. Эффекта не было. Пребывая во власти небесного страдания, Ангрон вышел за пределы телесной боли.

В него ударила молния. Такого не ожидал даже Лоргар.

Прогремел гром, сложившийся в очередной фрагмент великой песни, и с кровоточащего неба ударили новые молнии, которые воспламенили примарха Пожирателей Миров, трупы у него под ногами и саму землю вокруг. Зажглось красное пламя, образованное мерцающими корчащимися призраками. Жизни погибших в обмен на его.

Кровавый ливень стал сильнее и горячее — столь жарким, что порождал туман и смывал краску с потрескавшегося керамита бесчисленных сражающихся воинов. Лоргар не переставал петь, произнося Имена и взывая к ним, чтобы они повиновались, как обещали. Он дал им океаны крови и зажег миры. Теперь они были перед ним в долгу. Он обменял триллионы жизней на одну-единственную. Никто теперь не скажет, будто Лоргар Аврелиан не был верным братом.

Адское пламя, когда-то бывшее Ангроном из Пожирателей Миров, продолжало бушевать. В этот миг Лоргар ощутил первые сомнения. Он ничего не мог разглядеть в кроваво-красном зареве. Был ли вообще Ангрон внутри пожарища? Не уничтожили ли его боги в наказание за какой-то изъян в великой песне?

Он потянулся своим психическим чутьем, обратив его к гибельному пламени. Все, что он услышал — плач несправедливо убитых, их ярость и муку. Песнь, которую он сотворил из огня и геноцида, играла во имя спасения его брата.

В эту секунду он почувствовал чужое присутствие: нечто нечеловеческое, обладающее неизмеримо больше силой, чем любая душа или призрак Ультрамара? Раздался голос, который было невозможно игнорировать, и на мгновение абсолютного экстаза примарх решил, что один из Четырех явился, дабы благословить его старания.

Я не бог. Голос был смягчен изумлением, однако ничто не могло скрыть мощь, звучащую в замогильных интонациях. Я — Единство.

Для Лоргара это имя ничего не значило. Помоги мне! — потребовал он у сущности.

Перед ответом пришло ощущение скорби. Теперь я вижу. Я все вижу. Ты убиваешь нашего отца.

Я его спасаю! Вознесение! Вот как он ценен в глазах Четырех!

Лоргар Аврелиан, — произнес голос, — мы этого не допустим.

И точно так же, как покинули свои тела, они вытянули Лоргара из его собственного.

Он падал.

Падал в волны по ту сторону пелены, внутрь самой песни. По эту сторону реальности мелодия звучала гораздо более резко и едко. Она накатывалась на его плоть, бурля и обжигая, затекая в рот и наполняя легкие. Он воспротивился вторжению, направив свою концентрацию на отталкивание. Эффекта не последовало. Если уж на то пошло, от этого огонь-вода стала жечь тело только сильнее.

Лоргар провел руками по не-цветам варпа, придавая смысл бессмысленному. Образ изменился, став доступным для восприятия разумом существа из плоти и крови в царстве нереального.

Он не падал. Его тянуло вниз, глубже самых черных волн. Он тонул, сжимая в руках крозиус.

А затем сияние. Следом за ним нырнуло нечто, пылающее собственным внутренним светом, которое преследовало его.

Пожиратель Миров.

Нет. Пес Войны. Его доспех был безмятежного бледно-синего цвета с белыми отметками. На его плечах располагался вставший на задние лапы красный боевой пес: старый забытый символ, отправленный в памятные архивы.

Даже без ореола жгучего сияния Пес Войны был одного роста с примархом. Двое сошлись, падая вместе. Топор против булавы. От звука столкновения психического железа по волнам нереальности пошла рябь.

— Ты эхо, — сказал Лоргар призрачному воителю. — Привидение. Ничто.

Воин развернулся в кружащейся черноте.

— Я — Единство.

Их оружие встречалось снова и снова, раз за разом сотрясая Море Душ. При каждом их столкновении сам варп вопил в ответ: огонь-вода сливалась в лица, издававшие крики, а затем вновь тонущие в первоматерии, из которой появились.

Шлем Пса Войны был старой конструкции и напоминал о тех простых и невинных временах, когда невежество Империума позволяло его обитателям ощущать себя в безопасности. Это зрелище вызвало у Лоргара смех.

— Ты — пережиток прошлого, — сказал он воину.

— Наш Легион пострадал более всех остальных, Лоргар Аврелиан, — в низком голосе рыцаря была холодная и оправданная угроза. — Довольно. Довольно. Ты не погубишь нашего повелителя.

— Я спасаю его! — произнес Лоргар сквозь зубы. Он слабел в волнах, продолжая падать и сознавая, что его тело неподвижно лежит на Нуцерии. Он мог представить, как броня и кожа темнеют от кровавой бури.

Их битва была состязанием воли, насколько это мог охватить разум смертного. Оружие вновь сшиблось. Пес Войны напирал, однако силы покидали их обоих. Из бурлящей воды потянулись когтистые руки. Лоргар зарычал и оттолкнул их психическим импульсом. Они набросились на Пса Войны, который полностью сконцентрировался на Лоргаре. Из ран, оставшихся на старинном доспехе Единства, начала струиться дымящаяся белая кровь.

— Ты пытался утопить меня в варпе, — на лице Лоргара появилась улыбка. — Но я здесь ничуть не слабее. Я — первосвященник этих сил, маленький призрак.

Пес Войны пригнулся, налегая плечами на сцепившееся оружие. Слабее, слабее. Из его горла донеслось рычание.

А затем, опережая даже восприятие примарха, он нанес удар. Воин распался на части, рассеиваясь в черных водах. Булава Лоргара рассекла волны, не встретив сопротивления. Пес Войны вновь возник за Иллюминарумом, сомкнув руки на горле Несущего Слово.

Психическое воплощение крозиуса выскользнуло из рук и исчезло, как только потеряло контакт с пальцами. Лоргар обхватил шею Пса Войны собственными руками, силясь вдохнуть, хотя в этом месте никто из них в этом не нуждался. От инстинктов непросто избавиться.

Пока они падали, сцепившись в смертельном объятии и летя сквозь волны, Лоргар посмотрел в глазные линзы Пса Войны, и разглядел, с чем сражается. По ту сторону шлема находился не один призрак. Это была общность душ. Его губы скривились в очередной улыбке, которая была скорее гримасой, а не ухмылкой.

— Дерзко, — прошипел Лоргар. — Весьма умно.

Он разжал пальцы и вогнал руку в нагрудник Пса Войны. Та прошла насквозь и погрузилась в психическую плоть. Воин напрягся, замер, его хватка ослабла, но не разжалась.

Лоргар сжал кулак. Внутри тела воина что-то лопнуло.

— Кто это был? — выкрикнул Лоргар, заглушая рев моря. Ореол света, окружавший Пса Войны, померк и уже не разгонял мрак с такой силой. — Ты, Эска? Ралакас? Нет, я все еще чувствую вас обоих…

Лоргар всадил воину в грудь второй кулак. Он раздавил еще одну сферу жгучей жидкости, и ореол потускнел еще сильнее.

— Лорке… — слабо затрепыхался Пес Войны, которого уже почти разорвало течением. В него вцеплялось все больше рук. — Лорке…

Лоргар открыл глаза, оказавшись под блестящим ливнем, и поднялся на ноги. Адское пламя продолжало полыхать — прошло ли хоть какое-то время? — и в его кипящем центре все еще было не разглядеть брата. Казалось, что слабость последовала за ним из варпа, просочившись в плоть и закрепившись там. Он устал, как никогда в жизни.

В его сознании умирало Единство. Примарх ощутил, как оно буквально распадается на части, подвергаясь неосязаемому психическому уменьшению, а затем ему на смену пришел огонь болтеров.

Раздался скрежещущий рык могучих железных сочленений, и на его доспех обрушились отрывистые удары снарядов. Что-то заслонило собой столб призрачного света солнца. Что-то, превосходившее примарха ростом, и при этом вдвое шире.

— Мой Легион достаточно настрадался, — прогремел механический вокс-голос. Громадная лапа ударила по нагруднику Лоргара, сбив того с ног. — Теперь мы должны еще и подвергнуться порче? Неужто проклятия безумия оказалось мало?

23 ДЛАНЬ СУДЬБЫ ИЗ ОГНЯ КРОВЬ КРОВАВОМУ БОГУ

Кхарн сражался под кровавым дождем, расправляясь со скитариями на зубчатых стенах. Крепость на спине «Коринфянина» уже затопило ливнем, кровь стекала из пастей горгулий и водостоков, падая на город внизу. При взгляде через край были видны каскады кровавых водопадов, а также стаи «Псов войны» Аудакс, которые покидали место засады. После гибели экипажа мостика «Императора» — Каргос поклялся, что сохранит череп принцепса в качестве трофея для своего послужного списка — осталось только зачистить замок скитариев на плечах богомашины. Эта крепость сопротивлялась ожесточеннее всех, кроме ног-башен и грубо подавленных числом защитников командной палубы. Обороняющиеся собрались из казарм на последний бой, невзирая на то, что уже проиграли битву за своего титана.

Кибернетика скитариев могла широко варьироваться по контекстуальной функциональности и смертоносности. Кузнецы плоти и механики Легио Оберон имели тенденцию усиливать руки своих боевых рабов тяжелыми роторными пушками, которые трещали и окутывались вспышками дульного пламени, распространяя пороховую вонь фицелина.

Кхарн прорубался сквозь них, на ретинальном дисплее вспыхивали предупреждения о повреждениях и руны, указывавшие, что левый коленный сустав приблизился к нестабильному состоянию. Заметные следы от попаданий, покрывавшие большую часть брони, дымились. Роторным пушкам не хватало пробивающей способности, однако они наверстывали это объемом огневой мощи.

Стены были широкими и больше напоминали железные мосты и переходы, а не какую-то крепость с феодального мира. Из-за кровавого ливня металлические платформы стали скользкими и опасными.

Прикончив последнего из скитариев, Пожиратели Миров прошлись по съежившимся слугам и безмозглым сервиторам, оставшимся в жилых помещениях. Связанные клятвой прислужники Легио сопровождали расправу мольбами и криками, а рабы-киборги просто таращились, безразлично приоткрыв рты.

Когда врагов больше не осталось, Пожиратели Миров высыпали на стены, воздевая топоры и триумфально вопя в кроваво-красное небо.

Цвет неба был единственным, на чем мог сосредоточиться Аргел Тал. Красное. Не серое. Воля Лоргара осуществлялась по всему городу, и Эреб оказался неправ.

Кхарн умрет на восходе на планете с серыми небесами. Во всех будущих, что я видел, он умирает, когда небо озаряется рассветом. И умирает с клинком в спине.

Однако Кхарн выжил. Он не погиб во время бесконечного рассвета Нуцерии, и небо перестало быть серым. Не было никакого клинка в спине.

Броня Аргела Тала была такой же потрепанной и бесполезной, как у Пожирателей Миров, которых он сопровождал, однако их доспехи требовали обслуживания и ремонта, а его уже исцелялся, медленно регенерируя и покрываясь струпьями. Раум затих, как только последний из рабов с хрипом испустил предсмертный вздох. Демону стало некого убивать, и он раздраженно свернулся передохнуть.

Он медленно, обливаясь кровью, поднялся на стены, где Кхарн обозревал город. Кровавая буря заливала затопленные улицы, окрашивая незваную воду в красный цвет. Казалось, что весь Михор утопает в крови.

— Приближаются десантные корабли, — произнес центурион. Кхарн снял шлем, превратившийся в потрескавшиеся останки, и моргал под кровавым ливнем. Бледное лицо было покрыто кровоподтеками всех возможных цветов.

— Что происходит? — спросил он. — Что это за шторм?

— Лоргар, — ответил Аргел Тал. — Это Гибельный Шторм, который, наконец, выпущен на волю.

— Ужасно. Я такого не ожидал.

Несущий Слово пожал плечами, приподняв наплечник.

— А я ожидал именно этого.

Кхарн вытер лицо и надел шлем, скрывшись за решетчатой пастью и раскосыми глазными линзами, которые уже начинали наводить ужас на Империум.

— Эреб ошибался, — заметил Пожиратель Миров. — И я спас тебя семь раз, пока мы лезли на эту прекрасную боевую машину.

— Всего семь? Ты еще жив только потому, что я тебя спас по меньшей мере дюжину раз.

Братья улыбнулись незаметно друг для друга и стукнулись наручами. Над крепостью опускались некогда белые, а теперь покрасневшие от бури десантно-штурмовые корабли, которые полыхали двигателями, паря над стенами. Из открытых люков падали пассажирские тросы, и Пожиратели Миров покидали свой громадный трофей, направляясь в другие места.

Аргел Тал развернулся, чтобы двинуться вместе с Кхарном, но Раум зашевелился, утомленно скользнув внутри.

Обманщик идет., — отозвался Несущий Слово. Он просто ошибся.

Он нас не обманывал

Я хочу его убить. Хочу его крови.

Он вернул Кирену. Он предупредил меня насчет Кхарна. Я перед ним в долгу.

Мы задолжали ему только боль. Кирена мертва, ее Второй Вдох растрачен впустую. А теперь Обманщик идет рассказывать новую ложь и изображать чувства, которых на самом деле не испытывает. Убей его, брат.

Я не могу убивать всех в галактике только потому, что ты их ненавидишь. Так никого не останется.

Кхарн наклонил голову, пристально глядя сквозь глазные линзы.

— Ты говоришь с демоном, да?

— Да.

— Я практически это слышу. У меня десны ноют, — Кхарн потряс головой, словно избавляясь от неприятной мысли. — Гвозди жалят. Я не могу здесь оставаться.

Аргел Тал расправил изодранные кровоточащие крылья нетопыря, покрытые толстыми венами. Они высоко поднялись над лопатками, треща под дождем.

— Ступай, — сказал он. — Я вернусь к своему Легиону и встречусь с тобой на сборах.

— Так тому и быть. Доброй охоты, брат.

Центурион спрыгнул со стены, ухватившись за болтающийся пассажирский трос и забравшись в последний из кораблей. Двигатели полыхнули, унося машину прочь. Аргел Тал снова прижал крылья к плечам. Он услышал шаги, о приближении которых уже знал.

— Выглядишь ослабевшим, сын мой, — раздался позади голос Эреба. Аргел Тал оперся на зубчатый парапет. Кровавый ливень омывал его доспех.

— Я и чувствую себя слабым. Я провел на передовой несколько часов, пытаясь опровергнуть твое предсказание. Меня кололи, резали и расстреливали.

Убей его, или отдай мне контроль над нашим телом, чтобы я смог его убить.

Нет, я должен послушать.

Эреб вышел из башни на стену, присоединившись к бывшему ученику. Его крозиус, равно как и доспех, был девственно чистым, без единого следа крови. Аргел Тал заметил это, с отвращением покачал головой и снова перевел взгляд на охваченный сражением город, который уже начинал утопать в крови.

— Кхарн жив, — произнес Эреб. — Это хорошо, мальчик мой. Он должен жить. Знаешь, Силы возлагают на Восьмого капитана такие большие надежды.

Убей его, Аргел Тал. Убей сейчас.

Умолкни, Раум.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Аргел Тал вслух. Эреб встретился со вторым Несущим Слово взглядом, и его столь суровое и строгое умное лицо на мгновение смягчилось.

— Кхарн избран.

— Богами?

— Ну, разумеется, — ответствовал Эреб. — Кем же еще?

Он вздохнул, оттолкнулся от парапета и прошелся по стене. Пока Эреб удалялся, крылья Аргела Тала зудели и подергивались. Он смотрел, как Легионы сражаются в городе внизу, отбрасывая Ультрадесантников и тесня их по улицам обратно к местам высадки.

— Аргел Тал, — тихо сказал Эреб. Его интонация была странной: капеллан произносил имя, но казалось, что при этом он не обращается ко второму воину.

— Чт…

УБЕЙ ЕГО. ОН ЗАСТАВИЛ НАС СРАЖАТЬСЯ ЗА ЖИЗНЬ УБИЙЦЫ, ЧТОБЫ МЫ БЫЛИ СЛАБЫ СЕ…

Ритуальный кинжал мягко, будто любовно лаская, вошел в позвоночник Аргела Тала. Яростный вопль Раума отдалился, стих, и от него не осталось даже эха.

Первые несколько секунд ничего не происходило. Когда же от раны разлилась боль, казалось, будто внутри разворачивается что-то холодное, обвивающее кости. Он пошатнулся, лапы заскребли по металлическим зубцам, полностью лишившись сил. Лапы? Руки. Парапет царапали его руки. Руки легионера. Слабость легионера.

Раум. Раум!

Раума не было. Шок от отсутствия демона приносил многократно больше боли, чем нож.

Шлем Аргела Тала соскользнул с головы, и под дождем оказалось его чересчур человеческое лицо. Он ощутил вкус крови бесчисленных невинных, убитых за время Теневого крестового похода. От нее щипало глаза, а у него не было сил вытереть лицо.

Нож резко вышел из раны с хрустом терзаемого мяса. Вместе с ним ушла боль, по мышцам разлилось отвратительно приятное онемение.

Эреб терпеливо стоял, наблюдая за падением Аргела Тала. У него в руках был покрытый выгравированными колхидскими рунами кинжал длиной с предплечье, с рукоятью из кости.

— Везде ты, — произнес капеллан. — Во всех Десяти Тысячах Будущих твоя сумасбродная, переполненная эмоциями глупость ведет нас к поражению в войне. У тебя был единственный шанс избежать такой судьбы: просто пережить смерть этой никчемной шлюхи-жрицы. Но нет. Ты попросил меня вернуть ее, и тем самым показал, что так же никчемен, как и она. На тебя нельзя положиться. Тебе нельзя доверять. За неимением более подходящего слова, тебя нельзя контролировать. А нам нужен контроль, если мы собираемся выиграть эту войну, мальчик мой.

Аргел Тал закашлялся, сплевывая кровь, и протянул дрожащую руку, чтобы подползти к убийце.

— Не сопротивляйся, — покачал головой Эреб. — Признаюсь, я поражен, что ты вообще в состоянии двигаться. Никто другой не мог пошевелиться после смертельного удара. Как печально осознавать, что ты сильнее, чем я полагал.

Аргел Тал подполз еще на метр ближе. Эреб улыбнулся, поставив сапог на руку Вакра Джал. Керамит затрещал и начал трескаться, но боли все так же не было.

— Кхарн избран, — сказал капеллан. — И во всех будущих, что я видел, его участь менял только… ты. Ты бы спас его, мальчик мой. Я — Длань Судьбы, Аргел Тал. Ты хоть можешь понять мою роль и ответственность? Ты бы перешел мне дорогу и изменил судьбу Кхарна. Я не могу этого допустить. Пусть он прокладывает свой путь без братства с тобой. Так его ждет бессмертие.

Аргел Тал приподнял голову.

— Я умру, — выдохнул он сквозь сжатые зубы, — в тени громадных крыльев. Не здесь. Не здесь.

Эреб сделал шаг в сторону. Позади него башне крепости располагалась имперская аквила, покрытая полосами крови от дьявольского шторма. Двухголовый орел неотрывно глядел на дождь, широко и горделиво раскинув крылья.

— Все верно, — согласился Эреб. Капеллан отвернулся. — Прощай, сын мой.

«Контемптор» упорно рвался к нему, протягивая когти и тесня его назад. Лоргар парировал все удары Иллюминарумом, и каждый лязг, напоминающий звон храмового колокола, вливался в великую песнь. Мускулы болели из-за коварного нападения Единства. После их мелкой и скучной засады ныли даже кости.

Сама идея о том, чтобы сосредоточиться, была смехотворной.

За Лорке следовала группа библиариев — по крайней мере, тех из них, кто остался в живых — с поднятыми болтерами и занесенным силовым оружием. Он чувствовал их слабость, ошеломление после того, как Единство оказалось столь жестоко разорвано на части. И все же они приближались. Пламя и молнии, которые окутывали их клинки, понеслись вперед яростной смесью стихий. Лоргар сотворил защитный барьер, однако его концентрация сбилась. Вместе с ней рухнула и преграда, и он оказался открыт огню.

Однако тот оказался слаб. Примарх ощущал себя слабым, но они были еще слабее. Льющееся на него пламя побледнело и рассеялось, втянувшись в красное инферно на том месте, где находился Ангрон. Молния также изменила направление движения, с треском бича унеслась в сторону и влилась в пожар. На броню Лоргара обрушились лишь жалкие остатки их ярости, которые подожгли плащ, опалили плоть и встретились с ответной телепатической волной. Лоргар вложил в нее свои истощенные силы, и буквально снес библиариев с ног воплем. Иллюминарум взметнулся вверх, отражая очередной размашистый удар Лорке. Жалкий ковен Вориаса не желал признавать поражения, они с трудом поднялись и снова открыли огонь. Несколько болтов угодили в Лорке — «Контемптор» этого даже не заметил.

Один попал примарху Несущих Слово в бедро, пробив броню до кости. Он пошатнулся, поднял крозиус, но когти дредноута тут же вышибли оружие у него из рук. Он не заметил, куда оно улетело, видел лишь, что оно, вертясь, пронеслось над лежащими вокруг телами и безнадежно пропало.

Лоргар воздел руку, чтобы метнуть собственное тайное пламя, однако кисть разорвало детонацией заряда болтера, и она разлетелась на куски мяса и костей. Он еще не успел ощутить боль, а уже вогнал другой кулак в панцирь Лорке, пробираясь к трупу-пилоту внутри. Дредноут взвыл и отшатнулся, в единственной уцелевшей руке Лоргара осталась пригоршня железа и проводов.

Он увидел Эску, Вориаса и прочих. Хаскал умер в тот же миг, когда Лоргар взглянул на воина. Выдирая душу библиария из тела, примарх почувствовал, что это Хаскал выпустил болт, оторвавший ему руку.

Остальные продолжали приближаться. Они метали пламя, молнии, ветер… Лоргар отбивал все в сторону. Он шатался, но все еще оставался на ногах.

Гибельный Шторм. Ангрон. Великая песнь. Единство. Дредноут и ковен. Он так устал, что был готов просто лечь и умереть. За всю историю жизни ни одно существо не пропускало через себя столько психической мощи.

Погиб еще один библиарий, горло которого пронзил упавший меч. Лоргар телекинетически поднял оружие изуродованной рукой и швырнул его точно в цель.

Он вновь пошатнулся, и на сей раз упал на колени. Над ним раздавался воющий визг десантно-штурмовых кораблей, борющихся с порывами шторма, но они опоздали, слишком опоздали. Он не мог отбиваться от Лорке и ковена, пока отражал их высвобожденные силы.

Спасение пришло с самой нежданной стороны.

— Брат мой!

Примарх расправился с еще одним наступающим библиарием, оттолкнув пламя воина и заставив его окатить самого Пса Войны. Ангрон с ревом пришел ему на помощь, и, несмотря ни на что, Лоргар захохотал.

Кхарн коснулся земли уже на бегу. Их десантно-штурмовому кораблю было негде приземлиться в дьявольском пламени, бушующем на вершине холма, и он завис у подножия, дав Пожирателям Миров возможность спрыгнуть на залитую кровью улицу.

Он понятия не имел, что здесь происходит. И все же оно притягивало его, заставляя Гвозди вгрызаться глубже и превращая текущие в мозгу химикаты в кислоту. Каждый шаг вперед немного ослаблял боль. Каждый метр приближал к спокойствию. Чтобы прогнать эту муку и обрести покой, он бы убил кого угодно, даже собственного примарха.

Каргос был рядом, он не отставал, пока они наполовину бежали, наполовину ползли вверх по оскверненному холму. Легионеры со всего города стягивались ближе и карабкались на гору в поисках того же самого обещанного избавления. Примарх звал, хотя они и не знали, каким образом. Важно было лишь собраться возле него, в окружении красного пламени и кровавого дождя.

Они увидели окровавленного Лоргара, отступающего назад. Увидели последних живых членов позабытого библиариума, которые вместе с Лорке окружали израненного примарха. Увидели огонь, наполненный тенями мертвых.

И они увидели Ангрона.

Все Пожиратели Миров застыли перед огнем. На их глазных линзах плясало отражение сына божьего, поднимающегося из пламени Ада, в отсутствии которого клялся Император.

Даже Лорке обернулся к своему генетическому предку.

— Брат мой! — снова взревел Ангрон. — Хрргх. Предатели, предатели хотят крови моего брата.

— Сир, — прогрохотала было боевая машина, но слова полностью утратили смысл, когда дредноут увидел, во что превращается Ангрон. Изменение еще не завершилось — плоть примарха продолжала пылать красным пламенем. Когда оно где-то опадало, то с ревом взметывалось ввысь в другом месте истерзанного тела. При каждом движении с него летела кровь. По ту сторону огня Лорке увидел фрагмент грядущего.

Покрытая рубцами плоть примарха приобрела нечеловеческий оттенок обнаженного мяса и покрылась броней из кости, сплавленной с почерневшей бронзой. Видны были только образы: колоссальное раскаленное существо, воплощение вулканического гнева, плоть исходит паром под бурным ливнем, кровавые лужи на земле кипят от прикосновения когтистых ног. Он все еще продолжал разрастаться и подниматься ввысь, все его тело трепетало в такт музыке варпа. Великая песнь была не просто созвучием, меняющим форму пустоты, а мелодией, которой было уготовано переписать генокод примарха, испепелив саму его душу. Сквозь пламя в материальную вселенную должно было войти нечто более чистое. Нечто бессмертное, полностью состоящее из ярости, не подверженное боли и беспощадным уколам Гвоздей Мясника. Лоргар сотворил из варпа совершенство.

Лорке так и не увидел окончания преображения.

Лапа, обрушившаяся на железное тело, разорвала оболочку «Контемптора» на части, раскидав обломки по земле. Белесые от амниотической жидкости биологические останки самого Лорке — искалеченный ссохшийся труп — рухнули на неровную почву, волоча за собой кабели системы жизнеобеспечения. Он сделал вдох, внезапно и резко втянув воздух, и больше не шевелился. Кровь заполнила его открытый рот и залила широко раскрытые глаза.

Примарх-зверь развернулся к библиариям. К созданиям, которые мучили его на протяжении десятков лет. Воинам, которыесамим фактом своего присутствия поблизости заставляли Гвозди петь, а мозг — кровоточить. И вот теперь они напали на его брата, бросаясь своей мерзостью в израненного Лоргара, который опустился на колени, лишившись одной руки.

— Предатели, — выдохнула тварь. Ее пасть хрустела и вытягивалась, железные зубы удлинялись, превращаясь в ржавые сабельные клыки. Гвозди Мясника стали болтающейся гривой косичек, которые шипели и гудели под дождем.

Все они погибли по-разному. Вориас, старейший из них, ослеп, когда его глаза лопнули в глазницах. Он умер в странном спокойствии, не слыша своего генетического прародителя, да и вообще ничего не слыша, кроме торжествующего пения Лоргара. Ему показалось, что повелитель Несущих Слово смеется — и в этом он, безусловно, оказался прав.

Несколько прочих умерли от эмболии и кровоизлияний в мозг, а череп Ралакаса взорвался, как будто в него угодил заряд болтера, окатив последних живых братьев дождем осколков кости и окровавленной серой слизи.

Те, кто попытался спастись бегством, натолкнулись на непоколебимые фигуры закованных в броню сородичей, которые стояли на страже по ту сторону пламени. Хейан влетел головой в центуриона, и поднял взгляд кровоточащих глаз на лицо офицера.

— Кхарн…

В горло, запястья, наплечники бегущего библиария вцепились руки. Каргос и остальные швырнули его обратно через визжащий огонь. Он рухнул на гору трупов, оказавшись во власти примарха. На него, словно грозовая туча, надвинулась тень Ангрона, однако последним, что увидел Хейан, было то, как Кхарн безмолвно смотрит сквозь пламя.

Последним погиб Эска. Он не знал, кто из братьев бросил его назад через огонь, но поднялся на ноги, вскинув сломанный топор. Над ним возвышался Ангрон — Ангрон, пожиравший труп Хейана. Закованный в броню торс и одна рука с грохотом провалились в чудовищную глотку примарха. Библиарий даже расслышал приглушенное шипение пищеварительной кислоты, что-то разъедающей глубоко внутри тела громадного существа.

Его сбил с ног рев. Глаза Ангрона полыхнули в глазницах деформирующегося черепа, и раздался рев, от которого содрогнулось небо. Эска рухнул обратно на землю, лишившись оружия и ощущая боль в таком количестве разорванных мышц, что ретинальный дисплей даже не мог указать их все на одном экране.

Эска снова приподнялся, оказавшись на коленях, и посмотрел в лицо Лоргару Аврелиану, Владыке XVII Легиона. Безмятежные черты Несущего Слово были омыты густой кровью.

— Тебе следует меня поблагодарить, — сказал Лоргар. — Всему вашему Легиону следует.

Лишившись дара речи, Эска зарычал на примарха. Сзади на него упала тень: Ангрон — или то, чем он становился — приближался.

— Кровь Кровавому Богу, — произнес Лоргар, занося крозиус.

— Они бегут.

В былые времена Фейда Халлертана обвиняли в высокомерии, и он гордился своей внешностью. Посмотрев в осколок стекла, который держал в руках, он был вынужден признать, что уже не будет красивым. Во всяком случае, без обширной реконструкции лица.

Он выронил стеклянный нож, разбившийся о палубу, и уставился на гололит уцелевшим глазом.

— Они бегут, — повторил он, а затем осознал, что вокруг нет вышестоящих офицеров. На мостике «Завоевателя» остались в живых только слуги, рабочие и сервиторы. Тело Лераллы висело на кабелях аугметических соединений, похожих на волосы Медузы. Тобин был в аналогичном состоянии, его проткнуло упавшей потолочной балкой, которая прошла прямо через грудную клетку, пригвоздив его к полу.

Палуба была покрыта трупами Ультрадесантников. Рядом с ними на полу лежали мертвые Пожиратели Миров, а также члены экипажа, которых Фейду было почти страшно считать.

Тут и там бродило несколько Пожирателей Миров, цепные топоры которых работали вхолостую. Казалось, они сбиты с толку, но шлемы не давали Фейду возможности удостовериться в этом.

Он узнал одного из них, увенчанного капитанским гребнем и вымазанного вражеской кровью.

— Делварус, — окликнул он. — Где тело капитана?

Делварус пригнулся, отодвинул обломки и протянул руку вниз. Фейд увидел, как Лотара схватилась за перчатку, и огромный легионер вздернул ее на ноги. Ее лицо было покрыто копотью, сбоку засохла темная корка крови.

— Спасибо, Дел, — сказала она. — Беру назад все, что про тебя когда-либо говорила.

Триарий улыбнулся. Она не увидела этого из-за шлема. Капитан нерешительно протянула руку к трещине в черепе. Окружающие рану волосы свалялись и испачкались.

— Голова болит, — произнесла она. — Фейд, ужасно выглядишь.

Фейд ответил виноватой детской улыбкой.

— Они бегут, капитан.

Лотара подковыляла к гололитическому столу.

— Ультрадесантники никогда не бегут. Они совершают отступления с боем и тактические отходы. И в данном случае они совершенно правильно делают и то, и другое, — она указала на руну «Трисагиона», которая все еще пульсировала полной жизненной силой. — Мне неприятно благодарить Несущих Слово, но этот корабль просто убийца.

Она перевела взгляд на удаляющиеся руны остатков Ультрадесанта.

— Впрочем, они нас почти что поимели. Двигатели?

— Не работают, мэм.

— Орудия?

— Нет.

— Навигация?

— Нет.

Лотара фыркнула.

— Стало быть, нам повезло, что они бегут.

— Согласен, мэм.

Она развернулась к оккулусу, испорченному несколькими чудовищными дымящимися дырами от болтов, напоминающими кратеры на усиленном стекле. Изображение Нуцерии колебалось из-за визуального искажения, однако красная буря над Михором была все равно видна с орбиты.

— На что я смотрю? — поинтересовалась она у всех окружающих.

— Понятия не имею, мэм, — отозвался Фейд.

Лотара продолжила пристально вглядываться и, наконец, прокашлялась. Она заговорила спокойным и отчетливым голосом, как будто за последнее время — да и раньше — не происходило ничего неожиданного.

— Кто-нибудь, свяжите меня с поверхностью, — произнесла она. — Мне нужно поговорить с Ангроном.

Эпилог

I

— Что вы сделали?

Как бы мягко Кхарн ни задал вопрос, им все равно двигала злость. Впрочем, это была холодная злость, а не жаркая ярость. Причина крылась не в Гвоздях. Она была куда более личной.

Новая келья для размышлений Лоргара на борту «Трисагиона» была скромным помещением из голого железа и неприкрытой стали. В ней еще не было налета домашнего уюта. Кхарн знал, что со временем она превратится в очередной храм-библиотеку, хранилище свитков и томов, которым посвятит себя примарх. Из-за нынешней своей пустоты она казалась менее привлекательной, однако и странным образом легче переносимой. В комнате не было окон, никаких порталов в варп. Кхарн не мог сказать, насколько существенна эта перемена. Из-за непостоянства примарха понять его настроение и поступки было настоящей проблемой даже в лучшие времена.

Как и всегда вне боя, Лоргар был облачен в рясу. Он трудился за письменным столом, поскрипывание пера сливалось в непрерывный шепот.

— Я сделал то, что было необходимо сделать, Кхарн.

Бывший советник сделал шаг вперед.

— В трюме «Завоевателя»… демон.

Лоргар так и не поднимал глаз.

— Это Ангрон. Не более и не менее.

— Не более? — ошеломление придало ему дерзости. — Пока вы его не связали, оно расправилось с сотнями моих людей. Оно всего лишь ревет во тьме внизу, сотрясая корабль. Лотара хочет выбросить его в космос: несколько палуб вокруг него обратились в человеческую плоть, лорд Аврелиан. Стены начали кричать на нас живыми ртами. После переработки наши запасы воды становятся кровью. Что бы там ни было, это не «Ангрон и не более того». Что вы сделали?

— Спустись туда, — Лоргар продолжал писать, шурша пером. — Взгляни сам.

— Что вы сделали? Ответьте мне.

Лоргар с угрожающей неторопливостью поднял голову. В его глазах сверкал свет варпа. Смотреть в них было все равно, что вглядываться в само Море Душ.

— Я его спас, Кхарн. Это был единственный способ. Только я пытался спасти его от Гвоздей, которые постепенно его убивали. Только я искал способы избавить его от существования во власти несравнимой ни с чем муки. И только я действовал во имя его спасения.

— Но…

Яростный взгляд Лоргара заставил его умолкнуть.

— Спустись туда и взгляни сам. Ангрон — это будущее, наше будущее. Будущее человечества. Бессмертная мощь и целая вечность на постижение тайной метафизики вселенной. Он не умер, Кхарн. Он вознесся.

— Но он связан.

— Ради нашей общей безопасности, — согласился Лоргар. — Ультрамар поражен Гибельным Штормом и отрезан от Империума. Но мне известен обратный пусть через пламя. Мы соберем наши флотилии, разбросанные по Пятистам Мирам, а затем вновь примкнем к Гору. Вел-Хередар закончил ковать клинок?

— Да.

— Все, как я просил? — спокойно спросил Лоргар.

— Клинок черного цвета. На нем пылают руны богов.

— Принеси его мне, Кхарн. Я передам его Ангрону, и освобожу его, когда настанет время.

— И когда это произойдет?

— Неужели ты не можешь догадаться? Когда мы доберемся до следующего мира, который должен истечь кровью, как никогда раньше, — он улыбнулся, хотя это и выглядело печально. — Разве это чем-то отличается от того, как Ангрон жил в последние десятилетия? Когда его призывали только для резни?

Кхарн не нашелся, что ответить. Бессмысленно спорить с правдой.

— Ему больно?

— Да, — примарх снова вернулся к своим записям. — Но это ничто по сравнению со страданием, которое терзало его с момента, когда его родильная камера рухнула на Нуцерию и жители Деш`еа вбили ему в голову Гвозди.

В воздухе между ними вновь повисло молчание. Кхарн нарушил его, поклонившись. При движении сочленения доспеха издали рычание.

— В таком случае, я взгляну собственными глазами, — он развернулся, чтобы удалиться, однако замер, когда Лоргар еще раз произнес его имя.

— Кхарн.

Капитан оглянулся, ожидая, что Лоргар все так же погружен в свой пергамент. Однако во взгляде примарха были жесткость и боль, выражение возвышенной и сдержанной ярости.

— Господин?

— Хочешь узнать, кто убил Аргела Тала? — тихо поинтересовался Лоргар.

II

Эреб поклонился толпе. Ему ответили глухие удары кулаков по голой груди. Отключенный крозиус у него в руке был забрызган кровью — первой кровью. Со своим обычным исполненным достоинства победительным видом Эреб протянул руку, помогая Скане подняться с палубы. Сержант принял помощь, сжав кисть своей новой аугметической конечностью.

— Славный бой, — сказал Первый капеллан.

Механизмы гортани Пожирателя Миров еще не починили, и тот не мог говорить, однако вместо слов он ухмыльнулся, кивнул и вернулся в толпу.

Вперед шагнул Делварус. То же самое сделал Кхарн. Толпа, уже было начавшая подбадривать первого воина, смолкла при виде второго. Капитан сказал центуриону триариев всего два слова.

— Позволь мне.

Делварус отсалютовал и отступил назад.

— До первой крови? — спросил Эреб.

В руках у Кхарна был топор — Дитя Крови с зубами слюдяных драконов, когда-то брошенный примархом. Он приковал оружие цепью к обнаженному запястью, подражая гладиаторам Нуцерии, чьи кости видел и почтил всего несколько дней назад на хребте Деш`елика.

Как и все присутствующие воины, капитан был раздет по пояс.

— Сангвис экстремис, — произнес Кхарн. Кое-кто в толпе изумлено вдохнул, проявив свое ошеломление совсем как люди, которыми они когда-то были. Остальные засмеялись и разразились воплями. Раздалось еще больше ударов кулаков по груди.

Эреб оглядел Кхарна холодным сосредоточенным взглядом. Несколько секунд прошли в тишине, а затем губы Несущего Слово скривились в мягкой снисходительной улыбке.

— Дерзко, Кхарн. Ты се…

Дитя Крови завертелось впервые с момента перерождения, вгрызаясь в воздух с гортанным рычанием высшего хищника. Больше Кхарн ничего не ответил, и Эреб тоже поднял крозиус.

— Ну, тогда давай.

Три удара. Первый: Кхарн отбил булаву в сторону плоской стороной своего нового топора. Второй: он сокрушительно ударил Эреба головой в нос, с влажным хрустом переломив хрящ. Третий: Дитя Крови отведало первой крови, разодрав капеллану грудь и оставив глубокую прорезь на плотной субдермальной броне имплантированного в торс воина черного панциря.

Все это произошло, пока Эреб успел только моргнуть. Никто бы не смог двигаться так быстро, как Кхарн. Никто из людей и никто из смертных. Капеллан метнулся назад, вскинув крозиус в оборонительную позицию. Кхарн двинулся вперед, вдавив активатор Дитя Крови. Толпа безмолвствовала. Такого Кхарна они еще не видели даже на поле боя.

Еще три удара, нанесенных с такой же неуловимой быстротой. Булава Эреба с лязгом заскользила по палубе. Он получил удар кулаком в горло и сапогом в живот, которые отбросили его назад с такой силой, что он рухнул на окровавленную железную решетку.

Лежа на полу, он взглянул на Кхарна и увидел в глазах Пожирателя Миров свою смерть. Он никогда не видел такого ни на одном из путей вероятности. Этого не могло происходить. Не могло этим кончиться. Он же Длань Судьбы.

Кхарн смотрел на него сверху вниз, явно давая капеллану время подобрать крозиус.

— Вставай.

Эреб поднялся, вновь сжимая в руках булаву. На сей раз, он атаковал, демонстрируя скорость и мастерство, которые позволили ему выстоять против Люция из Детей Императора и Локена из бывших Лунных Волков. Крозиус оставлял за собой след смертоносных разрядов, с яростным гудением снова и снова рассекая пустоту. Кхарн уклонялся от каждого удара менее чем за мгновение ока, он был быстрее, чем это вообще могли бы позволить мускулы.

Оружие столкнулось. Кхарн парировал последний удар. Эреб ожидал увидеть в глазах Пожирателя Миров обвинение, и уж точно злость. Там не было ни того, ни другого. Хуже того, он заметил скучающую снисходительность. Капитан даже вздохнул.

Еще три удара. Эреб оказался на полу прежде, чем понял, как это произошло. В груди вспыхнула жаркая и резкая боль, под стать тошнотворной пульсации в разбитом лице. Он потянулся к ране рукой, которой больше не было.

Его рука. Она лежала на палубе в нескольких метрах от него. Из перемолотых вен отсеченной конечности сочилась кровь. Переведя неверящий взгляд вниз, он обнаружил, что предплечье кончается около запястья.

— Понадобится аугметика, — раздался из толпы голос Каргоса. Несколько воинов засмеялись, однако мало кто — с подлинным удовольствием. Они были слишком заворожены происходящим.

Эреб снова поднял взгляд на Кхарна. Тот просто ждал.

— Вставай.

Капеллан поднялся. Кхарн больше не выжидал — его удары слились в кровавое марево визжащих моторов и рвущих зубьев. По телу Эреба разлилась боль, и он снова упал лицом на пол, еще даже не успев выпрямиться после прошлого раза. Хотя у Эреба не было обезболивающих систем доспеха и химических стимуляторов, он подавил боль, нараспев зашептав священную мандалу. Кхарн оборвал его.

— Вставай.

Эреб попытался, но замер, ощутив у своего хребта зубья Дитя Крови. Работающий вхолостую цепной клинок урчал, испуская выхлоп прометиевого топлива. Неподвижные зубья топора касались позвонков Эреба.

Он никогда не предвидел этого поединка, даже в самых обрывочных видениях.

Этим не могло кончиться. Он не мог умереть здесь. Еще так много требовалось сделать. Сигнус Прайм. Сама Терра. Во всех Десяти Тысячах Будущих Эреб видел, как сражается в Долгой Войне до самого ее конца.

В тот миг, когда Эреб потянулся к висящему на поясе ритуальному ножу, Кхарн вдавил активатор топора.

Должен был раздаться вопль. Все этого ждали. Все присутствующие воины ожидали, что Первый капеллан Несущих Слово закричит, когда Дитя Крови вгрызется в его плоть. Но последовал только визг вращающегося клинка топора, перемалывающего воздух.

Казалось, что колдовство Несущих Слово никого не удивило. И уж тем более не удивила трусость. Кхарн отвернулся от крови на палубе и вышел из круга, не произнеся ни слова.

III

Спустя час, облачившись в доспех и вооружившись, Кхарн вновь был готов.

— Ты не должен этого делать.

Кхарн посмотрел на Каргоса, который стоял у консоли.

— Должен. Я уже так поступал. Открывай.

Апотекарий нажал на клавиши управления, и двери беззвучно распахнулись наружу. За ними в тень уходили костяные ступени, липкие от засыхающей крови. Во мраке разнесся очередной бессвязный низкий рев.

Кхарн двинулся вперед. Каргос закрыл за ним двери, и его окутала тьма. Первым, что он услышал, стал шепот мертвецов в темноте. Следующим — дыхание чудовища. Даже генетически усовершенствованные глаза не могли ничего разобрать при полном отсутствии света. Он медленно шагал, не обнажая оружия, невзирая на соблазн это сделать, и слушал, как демон дышит в черноте.

— Кхарн, — произнесло нечто незримое, находящееся повсюду и нигде. Что бы это ни было, от него пахло свежими могилами и погребальными кострами, а его зубы были увлажнены.

— Господин?

Ответом стал медленный гром. Нет, хохот. Смешок.

— Я никому не господин. Никогда им не был. А теперь и того меньше.

Кхарн сглотнул, продолжая пробираться во мраке. Ему было слышно, как тварь, некогда бывшая его генетическим прародителем, облизывает пасть.

— Мне кое-что от тебя нужно, Кхарн.

— Скажите, что.

— Хрргх. Возьми топор. Возьми своих братьев. Убейте триста человек на рабских палубах.

Кхарн уставился в ту сторону, где, по его мнению, покоилось чудовище.

— Зачем, сир? Чего ради?

— Три сотни. Соберите их черепа.

Кхарн услышал, как тварь улыбается, как влажная плоть отслаивается с клыкастой пасти, кривящейся в ухмылке. Нечто громадное, крылатое и окутанное дымом мертвых душ попыталось приблизиться и уперлось в удерживающие его цепи, покрытые вытравленными рунами. Он увидел, как во мраке вспыхнули глаза, сферы тлеющего пламени цвета кипящей крови.

— Возьми их черепа, Кхарн. Сделай мне трон.

Гай Хейли Эребовы осколки

Империи обречены забывать, а тем, кто предает свои победы и поражения забвению, суждено повторять их вечно. Империи надлежит чтить свою историю.

Предательство наших братьев открыто, а Отметка Калта измеряется в ударах сердец верных легионеров, и мы собираем и сопоставляем. Нам рассказывают свидетели конца мира. Мы допрашиваем врагов. Коммюнике, инфопотоки, рапорты — мы прочтем все. Изучим. Проанализируем. Мы вынесем приговор другим и самим себе. Соберем всю правду о тех мрачных днях, пусть даже на это уйдет тысяча лет.

XIII Легион не забыл — и не забудет — что произошло на благородном Калте. Мы сражаемся, неся на плечах груз истории Ультрамара.

Это наше бремя. Это наша честь.

Робаут Жиллиман, «Ин Пленитудине Темпорум» («В полноте времени»), из общего введения, см. 71.1

* * *

Пение людей-жрецов, подручных Эреба, достигло пика, когда тот развернул благословенный покров и извлек анафем. Темный Апостол почтительно поднял оружие, сжимая эфес одной рукой и поддерживая клинок открытой ладонью другой, чтобы плоть не коснулась смертоносного лезвия.

Анафем не был создан ни из металла, ни из камня, однако имел свойства обоих материалов и казался теплым на ощупь, словно обладал жизнью. Это оружие было похищено у интерексов, и его клинок ранил Магистра Войны, направив того по истинному пути. Священный артефакт, ключевой элемент замысла, охватывавшего десятки тысячелетий.

И теперь Эреб должен был разрушить его.

Он посвятил меч изваяниям четырех сил, возвышавшимся в сакеллуме «Длани судьбы», произнося молитвы с заклинаниями и поочередно приветствуя ужасных владык варпа. Шеренга из восьми жрецов-культистов с курильницами и иконами повторяла каждое его движение, усиливая просьбы хором своих голосов.

Они отстали от Эреба, когда тот торжественно зашагал к священному алтарю Октета, занимавшему главенствующее положение в нефе. Темный Апостол не жаловал простых смертных, но эти жрецы входили в число его наиболее доверенных слуг.

Его действия должны были оставаться в тайне до назначенного времени. Двери были закрыты на засовы. Снаружи на страже стояли телохранители.

Перед огромной звездой из меди и железа располагалась наковальня, специально отлитая и освященная для одного-единственного ритуала. По обе стороны от нее стояли наготове мастера в одеяниях с капюшонами — Гальдир, глава варп-кузнецов Темного Апостола, и его первый подмастерье. Им предстояло помогать Эребу, направляя его удары и отводя в сторону высвобождаемые гибельные силы.

Варп-кузнецы даже не пошевелились, когда Эреб направил на них ужасный клинок. Певый капеллан взялся за эфес обеими руками и поднял анафем острием вверх, поднеся ко лбу. Закрыв глаза и быстро шепча молитвы, Темный Апостол положил святое оружие, которое привело Гора Луперкаля к свету, на наковальню.

Жрецы опустили иконы и погасили факелы. Они извлекли из рукавов атамы. Пение стало ниже.

Эреб принял от подмастерья варп-кузнеца покрытый рунами молот. Боек сходился в устрашающее острие, как у кирки, и потрескивал от сдерживаемой энергии разрушающего поля.

Темный Апостол долгий миг глядел на клинок. То, что должен был сделать Эреб, казалось святотатством, однако оружие исполнило свое предназначение.

По крайней мере в этой форме.

Эреб крепко прижал клинок. Бормоча запретные заклинания, вырванные из разумов мертвых металлургов-кинебрахов, он занес молот над головой и с силой опустил. Навершие молота полыхнуло, ударившись о неведомый сплав, из которого был изготовлен анафем. Раздался грохот и жуткий вопль, словно само оружие закричало от боли, и жрецы вонзили ритуальные атамы себе в сердце.

Они поступили так по собственной воле. Эреб предложил им великую честь первого помазания нового оружия против Ложного Императора. Жрецы упали, кровь хлынула на каменные плиты пола, и души с ликованием помчались в варп, пока гимн обрывался сдавленным предсмертным хрипом. Темный Апостол вознес молитву, чтобы их слабые сущности оказались достаточным подношением.

Меч начал корчиться в руке. Это было незаметно для глаз, однако Эреб чувствовал, как оружие дрожит и извивается, будто мускулистая и смертоносная змея.

Эреб закричал на черном наречии кинебрахов и ощутил, как воздух смещается под гнетом смертоносных слов. Он бил молотом снова, снова и снова.

Громоподобный треск. Вспышка зеленого света.

Эреб отшатнулся назад, молот выскользнул из руки и упал в лужу крови на полу. Темный Апостол сам чуть не рухнул, получив удар толикой святой мощи оружия, которую выпустил на волю. Мускулистая рука онемела до плеча, на кисти болезненно плясали электрические искры.

Он вновь осторожно приблизился к наковальне. Меч звенел все тише. Рядом с ним лежал кусок странного металла длиной с палец. Над анафемом переливалось жаркое марево, он был поврежден, но все еще сохранял целостность. Эреб почувствовал благоговение перед этим богоубийцей, орудием конца времен.

Он удовлетворенно улыбнулся и перевел взгляд на варп-кузнецов.

— Возьмите осколок. Поместите его в вещество.

Гальдир склонил скрытую капюшоном голову и ловко подцепил обломок с наковальни клещами из черного железа. Кусок шипел и потрескивал в холодном воздухе. Мастер достал маленькую склянку из выращенного на крови рубина, заполненную еще более темной красной жидкостью, и осколок металла скрылся внутри. Варп-кузнец закрутил крышку сосуда и запечатал ее черным воском, оттиснув на нем символы.

Эреб потер плечо. Он проигнорировал боль. Это было наименьшее из испытаний, ожидавших его в грядущие месяцы и годы. Темный Апостол подобрал молот, сжал рукоять анафема и снова начал произносить заклинания созидания и разрушения.

Молот обрушился вниз.

Эреб ломал темный клинок еще семь раз и передал варп-кузнецам еще семь фрагментов пока наконец не закончил свой труд. Страдания меча прекратились.

В сакеллуме воцарилась тишина. В ушах звенело. Эреб с усилием поднял голову. С лица капал пот, Темного Апостола лихорадило, а руки казались налиты свинцом.

— Готово, — слабым голосом произнес он, хотя предстояло еще много работы. В воздухе витал запах гниения — сакеллум буквально гудел от содеянного, его дух был возмущен святотатством Эреба. Сама вселенная знала, что его поступок бросал вызов естественному порядку вещей и был совершен во имя личной выгоды.

Возмущение реальности доставляло ему веселье. Он был Темным Апостолом, Первым капелланом и носителем истинной веры. У него была высшая цель, сами боги направляли его руку.

«Дайте же мне сил принять свою судьбу», — подумал он. События уже начали разворачиваться, и дни XIII Легиона были сочтены. Он счел необходимым внести в планы Лоргара свои собственные цели. Разрушение анафема было лишь первым шагом по долгому пути.

Взгляд вернулся к поврежденному клинку. От оружия предстояло избавиться, передав его в соответствии с первоначальными указаниями.

— Отнесите осколки в кузницу, — велел он варп-кузнецам. — Пошлите за мной, когда они будут готовы.

В своем святилище Квор Вондар, верховный колдун-библиарий Несущих Слово, выпустил психические чувства на свободу. Примитивная материя реального пространства разошлась, и он погрузился в открывшееся величие варпа. Если бы вместе с ним в маленьком помещении находился кто-то еще, он бы увидел, как на лице колдуна медленно появилась улыбка.

Вот она сила, само царство богов. Волны ласкали библиария, тепло живой энергии придавало сил телу и разуму. В безднах блуждали устрашающие сущности, но Квор Вондар не обращал на них внимания. Он был помазанником Легиона, и вера в открывшиеся силы вселенной служила ему щитом. Бесплотные демоны, плававшие в море духов, были низшими слугами и не обладали собственными душами. Они не были столь могущественны, как он.

Избранник богов.

Самые слабые из обитателей варпа преклонялись перед ним и искали милости. Они нашептывали о своей верности, сулили великую силу и знание, если он даст им свободу. «Открой свой разум! — пели они. — Впусти нас! Впусти нас!».

Квор Вондар не открывал разума. Путь одержимости был не для него, поскольку он поднялся выше столь грубых проявлений преданности. Пускай придонных существ приманивают к себе Гал Ворбак, он же мог пользоваться энергией варпа напрямую. Мог повергать врагов одной мыслью. Мог превращать силу богов в великолепный разрушающий поток.

Нет, он не нуждался в том, что обещали демоны, и пренебрежительно отмахивался от них. Вкрадчивые разумы с хныканьем возвращались в однообразное бурление эмпиреев.

О, сколь же неправ был Император, когда лишал своих слуг всего этого. Ужасно, ужасно неправ. Так называемый Владыка Человечества был обманщиком, лжепророком и хранил подлинную сущность силы в тайне. Бумажный бог, недостойный преклонения Несущих Слово. Как подозревал Квор Вондар, Император отверг их почитание лишь для того, чтобы заставить еще сильнее жаждать благословения, принудив праведных преклонить колени в прахе Монархии. Теперь же XVII Легион обрел понимание, и силу, которую Император пытался приберечь для себя.

Глупец. Он умрет. Он был так уверен в детской верности сыновей, что, скорее всего, до сих пор ничего не знает о войне, которая распространяется по космосу после искусных побед Гора в системе Исствана.

Император пребывает в блаженном неведении, но вскоре ему предстоит заплатить за свой эгоизм.

Что-то нарушило медитацию Квор Вондара. Он не почувствовал в эмпиреях никаких необычных изменений, а связанные часовые не выкрикивали предупреждений, однако там было… нечто.

Бормоча защитные заклинания, чтобы обезопасить свой выход из варпа, колдун вывел сознание из нечестивого единения и открыл глаза.

Он был один в святилище. Жутковатые создания, присматривавшие за телом во время медитации, хранили молчание.

Свечи на молитвенном алтаре замерцали от неожиданного дуновения воздуха. Квор Вондар встал, зашелестев парчовым облачением, и… вот, снова. Он развернулся, следя за движением — волной желтых огоньков на столбиках черного воска. Она дважды обошла комнату, свет нагло поблескивал на скульптурах, словно искушая найти его источник. И все же стражи не поднимали тревогу.

У Квор Вондара поубавилось храбрости. Он подавил желание закричать, вместо этого злобно зарычав, и медленно двинулся по темному пространству, остановившись только, чтобы преклонить колени перед великим Октетом. Похоже, от этого возмущение улеглось. Движение исчезло.

Что это могло значить? Возможно, послание, испытание от богов. Ему нравилось думать, будто он столь важен. Все же недоумевая, он снова повернулся к центру комнаты.

У него перехватило дыхание, рука вцепилась в одеяние, словно нащупывая рукоять кинжала.

Посреди помещения находился нож, который был воткнут в центре заговоренного круга — на том самом месте, где он сидел до недавнего момента.

Квор Вондар нерешительно приблизился. От черного клинка исходила аура злобы. Казалось, что нож сделан из темного металла, который раскололи, как кремень, но при этом клинок вонзился в пласталевые плиты пола и не сломался.

Острие пригвождало к полу послание, написанное на дорогом пергаменте.

Квор Вондар узнал почерк. Тот принадлежал Темному Апостолу Эребу, советнику Гора, отсутствовавшему на флоте Несущих Слово на протяжении последних месяцев. Никто не знал, куда он делся.

Квор Вондар поборол тревогу, взялся за рукоять ножа и с легкостью извлек его из палубы. Казалось, оружие пощипывает руку. Он снял послание с клинка и приступил к чтению.

А затем нахмурился и смял послание в комок.

— Пусть вызывает, — пробормотал колдун-библиарий. — Посмотрим, кто главный.

Фаэль Рабор проснулся и полностью пришел в себя менее чем за один удар сердца. Что-то было не так. Он вскочил с койки. Воин стоял обнаженным, напрягая мышцы и чувства и приготовившись к бою.

В каюте царил мрак. Под босыми стопами по металлу почти неощутимо расходилась вибрация от двигателей корабля, прорывающегося через варп. На пределе усовершенствованного слуха доносился гул машин внутри корпуса, а в коридоре снаружи висел смрад немытых тел легионеров и смертных рабов.

Никого не было, но неуютное ощущение нарушенного порядка реальности не отпускало. Рабор потянулся к переключателю возле койки, чтобы активировать единственную осветительную полосу на потолке, но что-то заставило его остановиться и направиться к тумблеру у двери.

Комната осветилась, и он обнаружил, что смотрит на другой выключатель.

Там, где должна была пройти его рука, из стены торчал нож. На клинке, возле рукояти, было послание.

Он ощерился.

— Эреб…

Давин был таким же, каким его помнил Первый капеллан. Обширные равнины переходили в красные пустыни. Мчащийся над саванной «Громовой ястреб» обращал в бегство огромные стада копытных животных.

— Держитесь низко, — приказал Эреб пилотам. — Не хочу оповещать о своем присутствии.

— Как пожелаете, лорд Эреб.

Они находились далеко от цивилизации, ютящейся в горных долинах. На равнинах были только стада и кочевники, которые на них охотились.

Первый капеллан выбрал просвет на лугу и велел сажать десантный корабль, а затем собрал вещи и направился на нижнюю палубу. Когда он сошел вниз, пятеро воинов-телохранителей склонились в поклоне.

Корабль опустился на посадочные опоры, и передняя аппарель с хрустом открылась, впустив внутрь лучи слепящего солнечного света. Эреб не надел боевого доспеха, только грубую рясу нищенствующего жреца. Он был апостолом истины, а та требовала смирения, как бы это ни раздражало присущее ему чувство величия. За спиной он нес небольшой мешок с припасами на несколько дней — тоже из простой ткани, с прорехами от старости и использования, залатанными грубой дерюгой. На поясе поблескивал практичный, лишенный украшений атам. Единственным предметом роскоши при Темном Апостоле был закинутый за плечо сверток из дорогого бархата, но он был скрыт под грязной мешковиной, перевязанной веревкой.

— Возвращайтесь на «Длань Судьбы», — приказал Эреб своим людям. — Капитану Ворегару приказано воссоединиться с флотом. Ждите меня там.

— Как вы вернетесь, господин? — спросил Ундил. — Свяжетесь с гарнизоном? Мы далеко от…

— Не утруждай себя, брат-сержант. Я вернусь прежде, чем мы доберемся до Ультрамара.

Сержант нерешительно сделал паузу, а затем снова кивнул.

— Как скажете, господин.

Эреб ступил на сухую траву саванны. Он отошел на безопасное расстояние, и двигатели десантного корабля с визгом набрали полную мощность. Пламя реактивных выбросов подожгло траву.

Темный Апостол проследил, как «Громовой ястреб» наклонился, направил тупой нос в небо и быстро взмыл вверх. Эхо взлета прокатилось по равнине, и Эреб оказался в одиночестве. Остались только шорох ветра, треск горящей травы и мычание перепуганных животных вдали.

Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Воздух был горячим, он опьянял ароматом сожженной земли и зверей, который смешивался с запахом дыма. Здесь, в системе Давина, величайший из его планов начался обращением Гора. С некоторой натяжкой можно было бы сказать, что он вернулся домой.

Раздуваемое ветром пламя распространялось по сухой траве. Эреб закинул ношу на спину и зашагал вперед.

В зале могло бы поместиться более сотни легионеров, однако он был тесен для пятерых собравшихся Несущих Слово. Это были высшие чины Легиона, надевшие все регалии, словно собирались на войну. Во взглядах читалось явное недоверие. Некоторые из них раньше были близки как кровные родственники, однако последнее время облик XVII Легиона менялся, и они ожесточенно соперничали друг с другом, а братские узы быстро рушились под натиском амбиций.

Из-за всех своих пышных титулов Кор Фаэрон, разумеется, считал себя главой собрания. Его надменность была физически осязаема для остальных: Морпала Ксира, Фаэля Рабора, Федрала Фелла и Хол Велофа, раздраженных подобным самомнением. Когда они собрались вокруг центрального из восьми концентрических столов и заняли места напротив лучей звезды Хаоса, врезанной в гранитную поверхность, Магистр Веры одарил их улыбкой, граничившей с презрительной усмешкой.

Однако когда в помещение вошел Квор Вондар, с лица Кор Фаэрона пропали последние намеки на благожелательность. Его темные глаза блеснули.

Вондар подошел к столу.

— Братья, — произнес он, но приветствие прозвучало бесцеремонно и практически дерзко. Он остановился возле одного из трех пустующих кресел, однако не стал садиться. С его приходом прекратились последние разговоры.

Кор Фаэрон вперил в него жесткий взгляд.

— Колдун, твоя сила простирается в глубины варпа, но мы ожидаем несколько больше учтивости. Ты будешь обращаться к нам надлежащим образом.

— Я учтив настолько, насколько это необходимо.

Вондар бросил на стол нож с черным клинком. Оружие прокатилось по поверхности и перестало вращаться перед Темным Кардиналом.

— Что это значит? — требовательно спросил библиарий.

Кор Фаэрон медленно перевел взгляд с клинка на Квондара, словно учитель, который пытается добиться очевидного ответа от тугодумного ученика.

— Я не имею к этому отношения, магистр Квондар. Это дело рук Темного Апостола.

— Эреб ничего не делает, не столковавшись с тобой! — огрызнулся колдун. — Я не какой-то там чернорабочий, чтобы меня…

— Мы не дикари! — зарычал Кор Фаэрон и ударил бронированным кулаком по столу, от чего поверхность треснула. — Обращайся ко мне, как подобает, колдун. Соблюдай вежливость, не то будет хуже.

Вондар приоткрыл рот, но так и не сказал того, что намеревался.

— Мой господин. Первый капитан. Темный Кардинал. Магистр Веры, я приношу свои извинения, — произнес он, хотя в словах и было мало искренности.

Кор Фаэрон кивнул.

— Ну а теперь, брат, — выдохнул он, — советую тебе присесть. Сядь!

— Мой повелитель, — Вондар занял свое место. Его товарищи перешептывались и разглядывали его так же настороженно, как и друг друга.

Откинувшись в кресле, Кор Фаэрон пренебрежительно махнул рукой.

— Кроме того, ты говоришь о былых временах, верховный библиарий, — сказал он. — Теперь Эреб сам себе указ. Я ему не сторож. Как и тебе, мне неизвестно назначение этих клинков. Он не говорил, что затевает.

— Мой повелитель, так вы его видели? — поинтересовался Хол Велоф. — Где он был на протяжении последних месяцев?

Прежде чем Кор Фаэрон успел ответить, снова заговорил Вондар.

— Клинков? Ты говоришь о нескольких клинках?

— Такие есть у каждого из нас, господин, — произнес Фаэль Рабор. — Взгляните.

Он достал свой нож и со щелчком положил его на стол. Остальные один за другим сделали то же самое.

Федрал Фелл поочередно посмотрел на каждого.

— Благодарю вас, господа, что ослабили мои опасения, — сказал он. — Я тоже полагал, будто меня как-то избрали. — Фелл криво ухмыльнулся и положил руки в перчатках на стол. — Внимание лорда Эреба сродни вниманию паука к мухе.

Собравшиеся мрачно засмеялись.

— Ну что ж, досточтимые братья, — произнес Морпал Ксир. — Все дело в нас, избранных возглавить атаку на XIII Легион, — он поигрывал своим клинком, завороженный им.

Рабор нахмурился.

— В нас?

Ксир кивнул.

— Такой дар. Полагаю, он подразумевает великую честь, — воин говорил ровным голосом, но не отрывал глаз от острия ножа. — Ты не ощутил скрытую в них силу? Это не просто ритуальные атамы, а подлинные орудия Богов.

— Как вам достались ваши экземпляры? — настойчиво спросил Вондар. Он с подозрением разглядывал другие клинки.

Кор Фаэрон усмехнулся.

— Все еще опасаешься неведомого заговора? — мимика его постаревшего, генетически преображенного лица казалась неестественной из-за чрезмерно туго натянутой кожи, следствия несовершенства процедуры его возвышения в ряды Легионес Астартес. — Недоверие моего брата не подобает его сану.

Вондар ответил ему яростным взглядом.

— Вы просите оказывать вам почести на этом собрании, а после этого платите мне лишь неуважением. Что это за учтивость, а? Не говорите со мной так, мой повелитель.

— Я буду говорить с тобой, как захочу, магистр Вондар.

Библиарий заскрежетал зубами и резко встал с кресла.

— Что дает тебе подобное право? Тебе, который не один из нас и никогда таковым не станет. Ты не сын Лоргара! Не такой, как мы, как любой другой брат-легионер, ты ниже даже последнего из новициатов.

Кор Фаэрон поднялся на ноги. Казалось, вокруг него сгустились тени.

— Тут ты прав. Я не могу сказать, что я твой брат, как могут эти… отбросы, — в голосе послышались отголоски раскатов загробного грома, а в глазах полыхнуло призрачное свечение варпа. — Я не сын Лоргара. Я его отец. И лучше тебе об этом не забывать.

Квор Вондар осел обратно в кресло, но Темный Кардинал не отвел взгляда. В воздухе запахло серой.

Напряжение медленно спало.

Ксир прокашлялся.

— Господа, прошу вас. Я отвечу на вопрос магистра Вондара, поскольку все мы, несомненно, им задавались.

Он посмотрел на остальных и продолжил.

— Мой появился из ниоткуда. Я сидел за столом и готовился к трапезе вместе с избранными ветеранами. Мы склонили головы, вознося благодарность Нурглу Жизнедарителю. А когда подняли глаза, он уже был там.

— Да, — произнес Фелл, поднимая свой клинок. — Как будто из воздуха.

— Но как такое возможно? — спросил Рабор. — Я не столь искушен в темных искусствах, как многие из вас, но должен признаться, что не верю, будто Эреб способен на такую магию.

Морпал Ксир покачал головой.

— Ко всему, что исходит от Темного Апостола, следует относиться с осторожностью. Он видит то, чего не видят многие, и его пути порой расходятся с путями Семнадцатого.

— Это был его почерк. Послание с вызовом принадлежит ему, — сказал Вондар. — Я не собираюсь быть пешкой в каком-то непонятном плане.

— Стало быть, ты видел, как он заходил в твои покои? — вкрадчиво поинтересовался Кор Фаэрон.

Вондар покачал головой.

— Может, хотя бы почувствовал его, о великий верховный библиарий? Ты ведь так часто потчуешь нас рассказами о своих тайных силах.

Ксир примиряющим жестом поднял руку. В отличие от Кор Фаэрона, он не стал насмехаться.

— И ваше могущество не оспаривается, магистр Квондар. Но как же он попал в ваше святилище и не привлек к себе внимания?

Вондар поморщился. Он ощущал стыд, но не мог в этом признаться.

— Давай же, колдун, это жизненно важный элемент головоломки, — произнес Кор Фаэрон.

— Господа, должен сознаться, что ничего не видел и не ощущал. Только дуновение воздуха при появлении клинка. Чувства и стражи подвели меня.

Кор Фаэрон хлопнул рукой по столу и расхохотался. Это был неприятный звук.

Лицо Квондара покраснело от злости.

— Могу ли я спросить, как же в таком случае получил свой дар великий лорд Кор Фаэрон?

— Отчего же, лорд Эреб лично вошел в дверь, вручил его мне, и мы вместе спланировали это маленькое забавное собрание. Я, как-никак, избранный примархом командующий нашей следующей кампании.

Было очевидно, что Первый капитан намеренно намекает, будто остальные оказались недостойны уважения Эреба. На лице Квор Вондара отразилась столь же очевидная ярость.

— Так для чего же они? — пробормотал Хол Велоф. — Несомненно, мой повелитель, что вы, как первый среди нас, должны это знать.

— Он не сказал мне, для чего предназначены эти атамы, — признался Кор Фаэрон, борясь с явным раздражением из-за этого. — Говорил только, кто из достойных братьев их получит. Кто я такой, чтобы не давать Темному Апостолу устраивать представление?

Ксир снова поднял руку.

— В таком случае давайте не будем браниться, а лучше сравним их. Возможно, в различиях есть некий смысл?

— Согласен, — отозвался Велоф, в голосе которого в равной мере слышались энтузиазм и настороженность.

Они разложили кинжалы остриями к центру. Все клинки были схожи — с рукоятями, обернутыми черной кожей или проволокой; покрытые золотистыми рунами и перевязанные лентами со священными текстами — но при этом заметно отличались. Одни кривее, другие прямее. Один раздвоенный. Другой с волнистым лезвием. Впрочем, все былиизготовлены из напоминающего кремень металла, при взгляде на который болели глаза.

— Шесть кинжалов, — произнес Фелл. — Если это действительно орудия Хаоса, то их должно быть не менее восьми.

— Несомненно, седьмой будет у лорда Эреба, — сказал Хол Велоф.

— Все равно остается еще один, капитан, — заметил Рабор.

Квор Вондар нахмурился.

— Здесь уже присутствуют все члены Легиона, избранные руководить грядущей атакой, кроме самого Темного Апостола.

— Именно! — произнес Эреб, входя в зал. От внезапного звука его голоса Фелл и Ксир встали с кресел. — И вот тот благородный легионер, кому достанется восьмой.

Позади него шел другой воин: сержант Колос Ундил, командир телохранителей Эреба.

— Всего лишь сержант? — зло спросил Рабор. — Вы оказываете нам неуважение, лорд Эреб.

Хол Велоф насупился.

— Лорд Эреб, я — похоже, в отличие от моих братьев — всецело ценю честь вручения этих превосходных атамов. Однако, если ставить простого сержанта вровень с капитаном, это умаляет значимость дара…

Эреб занял кресло у стола.

— Когда подобное оружие получает праведный, пусть даже он просто сержант, могущество остальных ничуть не умаляется, как и честь обладания ими, — он указал на последнее свободное место, приглашая Ундила присесть. — Сержант с неторопливым изяществом занял свое кресло и бесстрашно посмотрел в глаза вышестоящим. — Ундил столь же праведен, как и любой из вас, — добавил Эреб, сопроводив слова уважительным кивком в сторону Кор Фаэрона.

Остальные оставались настороже. Ундил был известным воином. Он не уступал благочестием своему господину и был почти столь же коварен.

— Мне это не нравится, Темный Апостол, — наконец произнес Фелл.

— И мне, — поддержал Ксир. — В этом зале и без того хватает амбиций. Вы хотите, чтобы мы сошлись в открытом бою или поединках чести?

Ундил наклонил голову.

Эреб рассмеялся.

— Вы все и так достойны этой чести, господа, как и Ундил, — загадочно улыбнулся Первый капеллан. Бледно-розовый шрам поперек его горла повторял форму улыбки. — Ну а теперь, мой повелитель Кор Фаэрон, приступим? Думаю, настало время пересмотреть стратегию нападения на Калт.

Велоф сердито вскинул руки.

— Подождите, Темный Апостол. Нам всем известен план и наши роли в нем.

— Мне есть, что к нему добавить, — лукаво отозвался Эреб.

— Так добавляйте.

— Добавит, добавит, — произнес Кор Фаэрон. — Первому капеллану не свойственно устраивать такой спектакль без откровений в конце.

Затем он повернулся к Эребу, и его тон стал более жестким.

— Он заверил меня, что объяснится, и так оно и будет.

Когда Эреб вошел в лагерь кочевников, на лице Ашкуб появилась лишь едва заметная тень тревоги. К ее чести, она одна осталась на месте, когда племя попятилось от пришедшего из ночи гиганта.

Местные жители были жилистыми отвратительными существами — выродившимися отбросами человечества, которые больше походили на зверей, чем на людей. Эреб презирал их, пусть даже ранее они доказали свою ценность.

Пока он приближался, жрица разглядывала его.

— Ты быстро меня разыскал, — пробормотала она. Выражение широко посаженных темных глаз было невозможно понять, в них плясали огни костров.

Эреб остановился.

— Ты знала, что я выжил?

Заговорив, он ощутил, как чешется шрам на горле. Он долго ждал этого момента и собирался им насладиться.

Впрочем, ее ответ не принес ему никакого удовлетворения.

— Я предвидела твое возвращение и ждала тебя.

Эреб сдержал нарастающую злобу. Время мстить еще не пришло, но он не мог подавить желание продемонстрировать свое главенство. Он навис над жрицей в озаренном огнем мраке.

— Ты пыталась меня убить.

Она наклонила голову и поджала губы. В волосах пощелкивали костяные бусины. Сейчас она выглядела более варварски, чем когда Эреб встречал ее в прошлый раз — в недрах Дельфоса, где она перерезала ему горло.

— Но не убила, благородный воин, — сказала она. — Мне нужно было пролить твою кровь, чтобы заклинание сработало. Для тебя это должно было быть очевидным — последний акт веры.

Она шагнула к нему.

— Как хотел ты и твои повелители, война началась.

— Да.

Она пожала плечами.

— Тогда все в порядке. Как я и говорила. Твоя смерть была необходима.

— Это был… неприятный сюрприз. Ты намеревалась меня убить.

Она насторожилась, но из гордости скрыла свой страх.

— И теперь ты жаждешь мести? Я сделала то, о чем меня просили. Нужно быть аккуратнее, когда просишь милости высших сил, воин.

— Значит, в будущем я буду точнее подбирать слова, провидица, — ответил Эреб. Он скинул мешок с плеч и положил его в пыль у ее ног. — Я проделал долгий путь, чтобы найти тебя, и устал. Не могла бы ты дать мне отдохнуть? Быть может, воды?

— Стало быть, ты пришел не для того, чтобы убить меня?

Эреб скрестил руки.

— Если ты видишь будущее, то знаешь ответ.

Она загадочно улыбнулась, от чего некрасивое лицо стало еще более уродливым.

— Что ты знаешь о том, что я вижу, мой господин? Я скажу, что я вижу. Я вижу, что ты обрел силу. Ты славно потрудился. Но знай, рука судьбы, как бы ты ни возвысился, нечто всегда останется для тебя неведомым.

Эреб покаянно кивнул.

— Ты права, Ашкуб, и хотя мне неприятны эти слова, от этого они не станут менее правдивы. Потому-то я и пришел — чтобы учиться у тебя. В тот раз я был посрамлен твоим могуществом и признаю, что ты знаешь больше меня.

Темный Апостол опустился на колени и склонил голову.

— Позволь мне стать твоим учеником.

Он потянулся к свернутой мешковине, развязал веревку, с почтением развернул скрытый внутри черный бархат и поправил лежащее на земле содержимое.

В свете костра блестели восемь ножей — атамов, сделанных с исключительным и безжалостным мастерством.

Теперь она была поражена. К нему вернулось удовлетворение.

— Это… был… анафем? — прошептала она.

— Осколки, которые я собственноручно отколол от клинка в соответствии с древними ритуалами, — он широко раскинул руки, повернув их ладонями кверху. — Я вырастил их в крови Нерожденных и придал форму этих прекрасных орудий. Они все похожи, но среди них нет двух одинаковых.

Она подняла глаза с настороженным выражением на лице.

— Как ты этому научился?

— Ковать было легко, поскольку этого требовали боги. Уж ты-то, могучая Ашкуб, должна знать, что их воле невозможно противиться.

Она наморщила нос.

— Их воле? Твоей воле, полагаю. И теперь ты хочешь от меня вознаграждения за это святотатство? — она покачала головой, и косточки в волосах задребезжали. — Нет. Никогда.

— Этого хотели боги, провидица.

Ашкуб уставилась на него и испустила протяжный вздох. Она поскребла кожу на голове неровным ногтем и уселась, продолжая ворчать. С момента их прошлой встречи ее конечности утратили гибкость.

— Возможно. Возможно, — пробормотала она. — И чего же ты от меня хочешь?

Эреб снова распростерся перед ней.

— Помоги мне. Помоги выиграть войну и донести свет Хаоса во все уголки галактики. Могучая Ашкуб, молю тебя, научи меня ходить по путям меж миров.

Пока слова срывались с его губ, он улыбался в грязь перед лицом.

Ашкуб всю ночь общалась с духами-покровителями. Она развела высокий костер на кизяке, нагрев свой шатер до почти невыносимой температуры. Пространство было изолировано, она закрыла пологи на двери и окнах и закупорила отверстие на крыше, через которое обычно выходил дым. Палатка заполнилась удушливым смрадом еще задолго до того, как провидица начала бросать в огонь свои травы с порошками и вдыхать густые испарения.

Эреб слезящимися глазами наблюдал, как старая ведьма творит свою волшбу. Он пытался сохранять бдительность, но ее пение проникало во все уголки его сознания и уводило в места, которые Темный Апостол впоследствии не мог вспомнить.

Он не спал. Точно не спал.

Внезапно стало светло, а огонь пропал. Эреб моргнул. Дверной полог позади него был откинут. Грязь снаружи была истерта ногами, а вокруг валялись разнообразные пожитки. Племя сбежало, но было невозможно сказать, насколько давно это произошло.

Ашкуб сильно ткнула его пальцем в плечо.

— Ну хорошо, благородный воин. Мы отправляемся. Я научу тебя тому, чего ты хочешь. Этого желают боги, — она бросила взгляд на бархатный сверток с восемью атамами, а затем пригнулась и вышла из шатра.

Она сожгла остатки лагеря, а потом восемь дней и ночей вела Эреба по саванне. В часы мрака, когда огромная болезненная луна Давина висела низко в небесах, Ашкуб рассказывала ему о владениях богов. Ведьма вводила его в транс, направляя сознание к краю эмпиреев, и показывала тайные пути, по которым разум может проникнуть на ту сторону.

— Мы служим богам, и потому нам легче пройти, — говорила она. — Однако они переменчивы, а в этом океане обитает множество темных тварей низшего порядка, которые жаждут огня твоей души. Ты должен быть всегда начеку. Никому не верь, ни о чем не думай. Ничего не чувствуй. Все, что ты в силах вообразить, может тебя уничтожить.

— Тогда что же нас защищает? — спросил он. — Почему меня не сожрали, когда ты отправила меня по этому пути в прошлый раз?

Она отвернулась, глядя в розовато-лиловый мрак неба Давина.

— Думаешь, дело в твоих прелестных татуировках? В особых словах? Или ты полагаешь, будто избран, «рука судьбы»? — она вновь развернулась к нему почти со злостью. — Нет, это тут не причем, лорд Эреб. Ничего из этого не защитит тебя. Мы защищены, ибо делаем божественную работу, а также благодаря нашей преданности. Нашему честолюбию, силе воли и целеустремленности. Это доставляет им удовольствие. Вот почему в прошлый раз ты прошел беспрепятственно.

— Смогу ли я сделать так снова?

Вместо ответа она лениво ковырнула грязь травинкой и снова бросила взгляд на сверток с ножами.

— Я знаю, что вы с золотым намереваетесь сделать. Я предвидела, что вы попытаетесь призвать в галактику Гибельный Шторм и устроить бурю в океанах времени. Вот почему ты здесь, а не только чтобы пройти сквозь пограничную пелену. Ты соберешь свои корабли вокруг себя и будешь двигаться без помех, пока остальные терпят неудачу. Вот чему ты хочешь научиться, — она шмыгнула носом и тихо добавила, — несомненно, это сильное колдовство.

Эреб не стал отрицать.

— Удастся ли мне?

Стебель царапал грязь, рисуя то, что видела только ведьма.

— Посмотрим, — отрывисто ответила она. — Посмотрим.

В дневное время они шли, направляясь к далекой гряде черных гор. По пути они не видели ни единой живой души. Эреб вспомнил свой последний визит на поверхность планеты.

— Равнины и поселения почти пусты, — заметил он. — Немудрено, ведь исход уже начался, не так ли? — самодовольно ухмыляясь, сказал он в спину идущей впереди жрице. — Скажи, почему ты к ним не присоединилась? Почему не отправилась со своим племенем к звездам, как многие другие жрецы?

Ашкуб не ответила.

Восемь легионеров подробно обсуждали планы грядущего сражения: внезапное нападение на ненавистный Ультрадесант Жиллимана, которое откроет свободный проход к Терре. Поражение нанесет тяжкий удар по боевому духу так называемых лоялистов. Управляемые Жиллиманом ультрамарские владения были моделью того, что Император, по его словам, всегда планировал для Империума.

Все ложь, — подумал Эреб. Император искал только личного возвышения, и бросил бы человечество загнивать. Разве он не прятался на протяжении тысячелетий?

Человечество пало бы так же, как и эльдар, не раскрыв свой потенциал. А все из-за жажды славы Императора. Это открылось Эребу уже очень, очень давно.

На него накатывались разговоры о засаде, мусорном коде, обмане и убийстве. Все знали план досконально. Лоргар поручил ему и остальным задачу уничтожить XIII Легион почти год назад, и Кор Фаэрон долго готовил план. Эреб предоставил Темному Кардиналу возможность говорить, как тот любил. Получеловек был так уверен в себе и в расположении приемного сына. Он гордился, что руководит атакой.

Однако Эреб знал, что и Магистра Веры терзает своя заноза — его отказ раскрыть предназначение этих атамов до настоящего момента. Это доставляло Темному Апостолу удовольствие. Они с Кор Фаэроном когда-то были близкими единомышленниками, но в последнее время чаще конфликтовали.

Он наблюдал за остальными. Квор Вондар, надувшийся от самоуверенности. Озлобленный Федрал Фелл, разозленный обязанностями, которые считает неподобающими его положению. Жаждущий власти Хол Велоф. Убийца Рабор, осторожный Ксир. Всех их в какой-то мере окружала аура беспокойства, но лишь Ксир казался по-настоящему встревоженным. Атака имела решающее значение для победы в величайшей из войн, но должна была дорого обойтись, невзирая на преимущество, данное внезапностью и ужасом.

Оглядывая круг космодесантников, которые спорили и боролись за скудную славу, Эреб — уже не в первый раз — задался вопросом, считал ли Лоргар командование этим сражением честью. Кампания играла ключевую роль, но должна была привести к большой крови. Не всем суждено остаться в живых. Вполне возможно, что Ксир, постоянно бросавший взгляды на свой клинок, тоже начинал осознавать истину.

Неважно. Эреб выполнит свою часть ритуала. Великое заклинание готово, а остальная часть Легиона уже движется через Ультрамар. Он наметил место для призыва, собрал аколитов и заучил мириад имен демонов, к которым будет обращаться.

Все было готово.

Ксир молча поднял на него глаза. Эреб кивнул.

В развалинах старого храма в предгорьях, за которым присматривали мрачные стражи, Ашкуб начала учить его вскрывать покров реальности.

Первые попытки Эреба выходили неуклюжими и постыдными. Как и было велено, он проводил ножом Ашкуб по воздуху, но лишь изредка получал требуемый разрыв, да и тот был слишком мал или слишком недолговечен. Потребовалось замучить и принести в жертву немало храмовых рабов, пока он не овладел первой частью ритуала.

— Одно дело перенести чей-то разум в эмпиреи, воин, и совсем другое — попасть туда во плоти, — для наглядности она постучала ему по затылку. — Ты должен сконцентрироваться. Учись! Смотри!

Она отобрала нож, пробормотала слова и провела им под углом, который невозможно было описать в земной системе координат. Воздух рассекла светящаяся щель.

Свирепо улыбнувшись, Ашкуб исчезла.

Эреб снова заметил, что ей не требуется жертвоприношение, чтобы открыть проход, и его решимость на мгновение дрогнула. «Терпение», — сказал он сам себе.

Она вернулась так же, как и обычно, приведя с собой очередную погруженную в транс жертву, кровь которой предстояло пролить во славу богов, чтобы Эреб сделал еще одну попытку.

По ночам Ашкуб не давала капеллану спать, заставляя медитировать, чтобы очистить разум и обезопасить душу. Она укрепляла его дух заклинаниями, однако недостаток сна начинал сказываться, генетический дар Легионес Астартес уже не справлялся.

Груда голов рабов с остекленевшими глазами, которую она сооружала на дальнем краю храма — ориентир для возвращения в материальную вселенную — неуклонно росла.

А потом, на шестьдесят четвертый день, ему удалось.

Неописуемо устав, он сделал пасс ножом. Бесконечное повторение заклинания вымотало его, а проклятия и оскорбления Ашкуб практически вывели из себя. Он чувствовал апатию, слова срывались с губ неосознанно.

— Да! Да! — заверещала жрица. — Проход открыт! Теперь иди. Иди. Закрой свой разум. Вспомни все, что я тебе говорила.

Он поднял взгляд и, не раздумывая, шагнул внутрь.

Что он ощутил? Падение. Вцепляющихся в него существ. Колоссальную непоколебимую мощь. Одно дело глядеть в варп духовным оком, но находиться там телесно…

Он бы никогда не смог облечь это в слова. Мало кто смог бы, поскольку попасть в это царство означало смерть для любого живого существа. И все же…

Он ощутил, где должен выйти, при помощи чувств, о существовании которых не знал. Темный Апостол упал на землю всего в нескольких метрах от кучи разлагающихся голов.

Пока он лежал и тяжело дышал, Ашкуб присела рядом. Она оглядела его сверху донизу, а затем вытянула руку, прикрыла глаза и тихо произнесла заклятие провидения. Ее сознание погрузилось в него, а затем нечеловеческие глаза вновь резко открылись.

— Это ты. В твоем теле никого нет.

Изможденный Эреб поднялся с земли.

— Теперь отдохни, — произнесла Ашкуб, и в ее голосе слышалась слабая примесь гордости. — Завтра ты должен повторить.

Его путешествия становились более протяженными. Сперва за пределы руин, затем в удаленные поселения. По ночам Эреб бродил по пыльным улицам. Он нашел бы себе место в больших городах, поскольку там были Несущие Слово, но заметив братьев-легионеров, он быстро скрывался из виду. Темный Апостол старался не терять самообладания. Чувство триумфа было столь сильным, что он бы с радостью закричал бы в небеса.

Эреб начал сам приводить к их логову жертв. Место стало омерзительным, там жужжали мясные мухи и разило застарелой кровью. Впрочем, для кратких переходов ему уже не требовалось убивать. Он задумывал все более длительные путешествия — поначалу небольшими шагами, пока наконец не смог обойти всю планету за одну ночь.

По мере роста его мастерства кратковременная гордость Ашкуб преподанным уроком сменилась настороженностью. Ведьма держалась поодаль и почти ничего не делала. Она практически не разговаривала с ним и, казалось, проводила много времени в трансе, но не мешала ему учиться.

Затем Эреб бросил вызов луне. Он стоял на озаренных дневным светом болотах и изумленно глядел на ночную сторону Давина, где был считанные секунды назад.

Как бы далеко он ни забирался, ощущение времени, проведенного в варпе, мало менялось. Одно и то же чувство силы и страха. Старание оставить в сознании только место назначения. Падение из одной реальности в другую. Ему не хватало изящества Ашкуб, но он знал, что способен пройти дальше, чем она. Он стал сильнее, и они оба это знали.

Ведьма совсем перестала его наставлять. Перестала есть. Эреб предполагал, что она готовится к концу. Его это злило, но он не покидал храма.

Он устроил себе последнее испытание.

Темный Апостол с хлопком возник в своих покоях на борту «Длани Cудьбы», с силой вылетев из варпа. Он врезался в железную кафедру, расшвыряв по полу книги, манускрипты и инфопланшеты, и со смехом упал на них. Лежа среди груды тайн, он долго и громко хохотал.

Он без каких-либо маяков и наводящих сигналов определил местоположение корабля, который на полной скорости двигался через варп. Прибыл в собственное запертое и недоступное для посетителей святилище, и никто его не заметил.

— Я и впрямь Длань Судьбы, — пробормотал он себе под нос.

Прежде чем Эреба обнаружили, он вновь скрылся, вернувшись в разрушенный храм на дальнем краю сегментума Ультима.

Теперь старой ведьме пришло время умереть.

— Лорд Кор Фаэрон, вы стали столь самоуверенны, что полагаете, будто достойны тайн самих богов? — произнес Эреб.

— Я первый среди служителей богов, — настаивал Кор Фаэрон. — Я издревле следовал за ними и требую, чтобы мне сообщали об их целях. И в отличие от тебя, Апостол, они не отказывают мне. Ты обещал раскрыть предназначение этих атамов. Раскрой. Это приказ.

Эреб нахмурился. Старик его разочаровал.

— Да будет так, мой повелитель. Как и варп-склянки, это дар богов. Скрытая в них сила может уберечь носителя от вреда или же помочь ему творить великое колдовство. Впрочем, да будет вам известно, что это зависит от способностей обладателя.

— Это более чем загадочно, мой господин, — заметил Ундил с многозначительной ухмылкой.

Федрал Фелл рассмеялся.

Эреб пожал плечами.

— В таком случае я излагаю истину глухим. Эти атамы не просто ритуальные символы, а орудия просвещения. Нанесенная ими рана может поставить даже самого могучего героя на службу нашему делу, открыв ему глаза на величие Хаоса и вероломство Императора.

— Я не ощущаю подобной силы, лишь смертельный дар, — пробормотал Квор Вондар, держа клинок возле закрытых глаз. — Хотя есть некий отголосок… — он наморщил лоб, словно силясь услышать.

— Как я уже говорил, магистр Вондар, — холодно произнес Эреб, — это зависит от способностей носителей. Их можно использовать для любых целей.

Казалось, Кор Фаэрон увидел клинок в новом свете.

— Говоришь, это орудия просвещения? — переспросил он с блеском в глазах. — Просвещения или совращения?

— Обращения, мой повелитель. Среди прочего.

— И вы, несомненно, не расскажете нам, что это за «прочее»? — спросил Ксир.

— Боги не станут давать вам силу с ложечки, господа. Не стану и я. Ее нужно познать и получить. Учитесь, как я, или же останетесь на обочине пути в грядущие месяцы и годы. Выбор за вами, я лишь указал на будущие свершения в надежде, что вы, возможно… — он прервался и опустил глаза.

— Что ж, на этом все. Я вижу в каждом из вас некое величие.

— Разумеется, — сказал Фелл. — Но зачем? Скажите нам, иначе мы не примем ваши клинки, какие бы чудеса вы ни сулили. Вы, несомненно, не станете ожидать, что мы столь слепо последуем вашим нашептываниям?

— Нет, конечно же, нет.

— Тогда какова причина того, что вы вручаете нам эти атамы?

Эреб широко улыбнулся. Он мгновение сдерживался, смакуя накопившееся раздражение остальных.

Рабор плашмя ударил клинком по столу и встал.

— Судьба, — наконец произнес Эреб, и при звуке этого слова по его позвоночнику прошел восхитительный трепет.

Когда Эреб вернулся, Ашкуб ждала его. Она наблюдала, как он приближается.

— Я научился у тебя всему, чему мог, жрица, — произнес Темный Апостол, сбросив грубую рясу.

— Это так.

— У меня здесь осталось лишь одно дело.

— Я это предвидела, — согласилась она.

Ведьма не стала сопротивляться, когда он опустился на колени и пригвоздил ее к полу в центре храма при помощи семи атамов. Противоестественные клинки погружались в камень, словно горячий нож в лед. Она кричала, пока Эреб повторял ритуал, который Ашкуб на его глазах проводила над давинским жрецом в день, когда отправила Эреба на встречу с Магистром Войны.

Она ни о чем его не умоляла, даже пока он сдирал иссохшую кожу, лишь судорожно вздохнула, когда он вонзил последний из клинков в обнажившиеся мускулы на ее груди.

Жрица еще оставалась в сознании, когда Темный Апостол вырезал ей сердце и вгрызся в него. Кровь потекла по его подбородку, и ее глаза затрептали.

— Такова… воля… богов… — прошипела она.

Странно, но она умерла с улыбкой на лице.

Эреб жевал и глотал, и трансчеловеческая физиология брала свое. Его посещали вспышки воспоминаний и мыслей жрицы. Ее мудрость принадлежала ему, и он наслаждался…

Эреб стал жевать медленнее. Ему попалось недавнее воспоминание, которого он не ожидал.

Лицо в тени. Тайная встреча.

Он снова сглотнул и укусил еще раз, терзая зубами тугие мышцы.

Как бы он ни концентрировался, но не мог пролить свет на это лицо. Впрочем, кем бы ни был незнакомец, их разговор чрезвычайно обрадовал Ашкуб.

Эреб понял, что его провели с местью. Ведьма ждала, что он убьет ее. Как бы сильно Ашкуб ни хотела жить, но она умерла, служа богам. Возможно, это была часть чего-то большего, о чем ему уже никогда не суждено было узнать.

Издав разочарованный крик, он отбросил остатки сердца и стал раскачиваться на пятках возле останков тела жрицы.

Терпение.

Он научился, чему хотел, однако не был удовлетворен. Ашкуб победила.

Нож у него в руке загудел на резкой, тревожной ноте, звучавшей на пределе восприятия. Остальные один за другим подхватили нестройный мотив. Хриплый звук был ужасен, пока не запел восьмой нож, и тогда какофония превратилась в произведение неупорядоченной красоты. Как и писал примарх, Эреб впервые услышал восьмеричную песнь Хаоса, и перед ним открылось будущее.

Затем ноты медленно стихли.

Эреб забрал клинки с тела жрицы. Финальный акт святотатства совершился, и осколки были готовы.

Пока он собирал их, они пощипывали руку. Темный Апостол непринужденно провел одним из них — тем, который выбрал для себя — по покрову реальности и шагнул обратно на «Длань Cудьбы».

Эреб вышел из зала первым, вплотную за ним следовал сержант Ундил. Кор Фаэрон выглядел озлобленным, а у Темного Апостола не было запасов терпения на очередную демонстрацию силы.

Его беспутность многих злила. Какое ему было дело? Теперь его боялись, и это давало ему контроль над всем. Задачи были близки к выполнению. Осколки будут там, где ему требуется, и пролитая ими кровь сможет приблизить как минимум предвиденное им будущее.

Если Лоргар намеревался избавиться он Эреба, то его ждет разочарование. Неважно, что восемь Осколков дают собратьям-командующим возможность тоже скрыться с Калта. Научатся они летать сквозь имматериум в случае необходимости или нет, что ж…

Кое-что он оставит на волю богов.

* * *

+++ЗАГРУЗКА ДАННЫХ ПРИОСТАНОВЛЕНА. НАЧАТА ПРОЦЕДУРА ОЧИСТКИ+++ «ушкул ту»+++—мы закат святости. живущее в восьмом не умрет. сброшенные вниз воссядут на престолы. меняющееся вечно. корчащееся в утробе могилы переродится. живущие без оков будут освобождены. мы шаги нового солнца. мы дети погребального костра—БКА+++

+++КРИТИЧЕСКАЯ ОШИБКА: НЕВОЗМОЖНО НАЙТИ ПЕРЕМЕННУЮ

+++ОШИБКА+++

+++ ОШИБКА +++

+++ ОШИБКА +++

+++ ОШИБКА +++

+++ ОШИБКА +++

+++ ОШИБКА +++

+++ ОШИБКА +++

+++ ОШИБКА +++

+++ОШИ

+++ ОШИБКА +++

+++ ОШИБКА +++

+++ ОШИБКА +++

++МЫ ПОДНИМАЕМСЯ++

+НАЧИНАЕТСЯ+

Грэм Макнилл Былой Калт

Действующие лица

XIII ЛЕГИОН, УЛЬТРАДЕСАНТ

Рем Вентан — капитан, Четвертая рота

Киуз Селатон — сержант, Четвертая рота

Лирос Сиданс — капитан, Четвертая рота

Анкрион — сержант, Четвертая рота

Барка — сержант, Четвертая рота

Эйкос Ламиад — Эйкос Однорукий, тетрарх Ультрамара (Конор)

Телемехр — Небесный Воитель, дредноут «Контемптор»

Эфон — капитан, 19-я рота

Октавиан Брусций — капитан, 24-я рота

Колбия — технодесантник

Урат — сержант, 39-я рота

XVII ЛЕГИОН, НЕСУЩИЕ СЛОВО

Федрал Фелл — командующий-помазанник

Хол Велоф — командующий-помазанник

Малок Карто — Темный Апостол

Эриэш Кигал — сержант терминаторов

Зу Гунара — дредноут

ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Меер Эдв Таурен — Сервер Управления, Механикум

Субиако — Ингениум, ауксилия Калтских Первопроходцев

Риук Хамадри — полковник, Ауксилия Обороны

Вольпер Уллиет — капитан, 77-я дивизия поддержки Ингениума

Кадин — майор, Штурмовики Кардаса

Бартебес — капрал, Штурмовики Кардаса

I

Кто умрет последним?

Первым в Боевой Сводке значится имя Гонория Люциеля, но кто станет последним? Предательство, которое подстроил Магистр Войны, началось гибелью Ультрадесантника, но капитан Рем Вентан из Четвертой роты поклялся, что оно завершится смертью Несущего Слово. Не одного из оборванных отбросов из братств культистов, не выдернутой из эмпиреев бескожей мерзости, а воина XVII Легиона.

Вентан записал это своим угловатым почерком на бумажной полоске для обетов. Сиданс с Баркой выступили свидетелями, а Селатон прикрепил полоску с восковой печатью к эфесу своего гладия. Вентан станет тем, кто вытащит последнего из сынов Лоргара на поверхность Калта, сорвет с него доспех и швырнет ублюдка на облученную землю.

Он будет ждать, наблюдая, как едкие лучи отравленного солнца сжигают плоть на костях Несущего Слово. Один слой кожи за другим будет чернеть и отваливаться, словно шлак, ядовитый воздух обожжет предателю горло, придушив крики и заставив выблевывать наружу пенящиеся и распадающиеся остатки легких.

И за миг до того как смертоносные лучи светила наконец прикончат Несущего Слово, Вентан всадит ему в череп заряд из болтера.

Последним умрет Несущий Слово, сраженный рукой Ультрадесантника.

Это не теория.

Чистая практика.

II

Ланшир

Комплекс размером с город, некогда считавшийся одним из крупнейших космопортов Калта, сгорел в пламени гнева Легиона. Были известны имена Хол Велофа и Федрала Фелла, однако были и другие — воители, которые, возможно, совершили в прошлом славные деяния, но теперь стали синонимом предательства и упоминались наряду с Гором.

Ланшир стал некрополем, городом-кладбищем, улицы которого завалены обгорелыми остовами боевых машин, мусором, после битвы валяющимся по всей планете, и десятками тысяч почерневших от радиации тел. Смертоносные лучи светила Калта сжигают кости в прах, и радиоактивные ветры сдувают хлопья с мертвецов, закручивая вихри.

Большая часть трупов принадлежит смертным солдатам предателей, которые погибли от возмездия орбитальных платформ или были отравлены солнцем, когда планета лишилась последних остатков атмосферы. Среди разбросанных тел лишь несколько имеют постчеловеческие пропорции легионеров.

На поверхности остаются только мертвые враги.

Павших Калта унесли вниз и воздали им надлежащие почести.

Громадные осадные экскаваторы и строительные машины Механикума, предназначавшиеся для войн крестового похода, роют в скале Калта пещеры-могильники — широкие галереи и глубокие шахты, где прославленные мертвецы навеки станут частью мира, за который отдали свои жизни.

Первопроходцам ингениума Субиако еще многое нужно сделать, но оказание почестей мертвым было первой из задач, которые поставил перед ними Вентан.

III

Таурен вычистила мусорный код из орбитальной защитной сети и тем самым спасла Ланшир от полного уничтожения, однако мало что устояло после ее тщательного возмездия, когда лучевые орудия, ракетные базы и платформы залпового огня разнесли наступление Несущих Слово в пыль. Над разрушенной центральной промзоной, словно следы давно погибшей цивилизации, возвышаются остовы фабрик и оставшиеся без крыш цеха. Леса прогнувшихся башенных кранов и искореженных останков грузоподъемников раскачиваются, будто пьяные, а железнодорожный терминал Бедрус Облик напоминает игрушечную рельсовую дорогу, раскиданную среди транспортных линий и депо.

По всей территории космопорта горят склады боеприпасов и грузовые контейнеры, сложенные в штабели перед подъемом на орбиту, и трепещущую в небе зарю перечеркивают сотни чернильно-черных столбов дыма. Над выпотрошенными остовами транспортников и останками армии для завоевания миров скорбно разносятся треск пламени и металлический скрежет рушащихся сооружений.

Вентан помнит это место.

Он помнит незамутненное насилие, непрекращающиеся вспышки вражеского огня, всесокрушающую мощь. Сплошной шквал массореактивных снарядов, неоновый лазерный дождь, громовой грохот боевых машин предателей, сопровождающих воем свой кровавый триумф. Взрывы и вопли сливаются воедино в предсмертный крик целого мира.

По сравнению со всем этим нынешняя кошмарная панорама гибели, озаренная пламенем, кажется почти спокойной.

Ланшир мертв, но в нем продолжается активность. Фабрики и грузовые склады далеко к северу от центра окутаны совершенно неестественной дымкой, и там горят огни не разрушения, а созидания и восстановления. Что-то выжило посреди мирового катаклизма. Судя по обрывочным вокс-перехватам, Федрал Фелл удерживает северные заводы, но сверх этого не известно ничего конкретного.

После битвы за Калт осталось много теории, но чрезвычайно мало практики. Вентан и двести легионеров Четвертой прячутся на гребне, а под ними ржавые рельсы тянутся от горящего железнодорожного терминала прямо от Облика к фабричным депо.

— Что-нибудь видите, сэр? — интересуется Селатон, подползая к краю гребня.

Вентан качает головой. Что бы ни творилось на севере, это остается тайной.

— Мне нужны разведчики Ваттиана, — говорит капитан. — Но…

Он машет рукой, позволяя фразе повиснуть в воздухе, и Селатон понимающе кивает.

Когда Ультрадесантники отчаянно прорывались к зданию собраний гильдии, следопыты Ваттиана безопасно провели их мимо бдительных взглядов Несущих Слово, однако доспехи разведчиков слишком легкие, чтобы выдержать враждебные условия на поверхности. Даже броня Мк-IV может находиться наверху лишь ограниченное время, пока не перестанет защищать.

Терминаторы в состоянии перемещаться спокойно, но в распоряжении Вентана их считанная горстка.

— Вы действительно думаете, что Несущие Слово пойдут именно здесь? — спрашивает Селатон. Вентан знает, что сержант согласен с мнением Сиданса, будто это предположение ошибочно.

— Да, — отвечает Вентан, кивая в направлении терминала. Повсюду, словно мертвые змеи, лежат сотни железнодорожных составов. Тендеры расколоты, наружу валит густой мазутный дым.

— Почему? — интересуется Селатон. — Есть масса более прямых путей к северным заводам.

— И на каждом из них нужно пересекать большие участки открытой местности.

— Если они будут двигаться быстро, то смогут успеть, пока орбитальные орудия не выполнят расчет цели.

— Без техники? Ты бы рискнул?

Перед тем как ответить, Селатон мгновение обдумывает вопрос.

— Теоретически, если бы я оказался в ловушке на вражеской планете, без перспективы немедленно получить подкрепление, то захотел как можно быстрее соединиться со своими войсками.

— На практике железнодорожный терминал прикроет их, — говорит Вентан, указывая на изрытую воронкам от снарядов крышу здания. Покрытие по большей части цело, хотя задымленное внутреннее пространство и пронизывают колонны болезненно-синего света. — Данные ауспика сервера Таурен указывают, что предводитель этих сил осторожен. Он перемещается от укрытия к укрытию, выбирая момент.

— Но она их потеряла, — замечает Селатон. — Мы не знаем, где они сейчас.

— Если он хочет добраться до Федрала Фелла живым, то пойдет этим путем, — настаивает Вентан.

— Сервер что-нибудь упоминала об их количестве?

— По меньшей мере пять сотен, возможно больше, — отвечает Вентан.

— Тогда надеюсь, что вы правы, — с удовольствием произносит Селатон.

IV

Первыми появляются потрепанные отделения. Они двигаются неуверенно, словно воры во мраке.

Две группы Несущих Слово, возникшие из выжженного остова завода по ремонту титанов, похожи на осторожных травоядных, приближающихся к водопою, где часто бывает высший хищник. Они быстро перемещаются между горящими остатками сошедших с рельс грузовых контейнеров. Вентан позволяет пальцу скользнуть под спусковую скобу оружия.

Он выдыхает.

Это всего лишь разведка — пробные вылазки в горящие развалины на краю вокзала. Враги надеются, что возможная засада утратит бдительность, но Вентан отдал четкие приказы. Никто из его воинов не открывает огонь, хотя наверняка всем этого хочется. Чтобы ловушка полностью захлопнулась, Несущие Слово должны целиком сунуть головы в петлю.

Наблюдая за воинами противника, Вентан видит, что броня легионеров снова изменилась. Сперва она превратилась из гранитно-серой в багряную. Теперь же поверхность доспехов представляет собой мешанину черных подпалин, обнажившегося железа и немногих сохранившихся кроваво-красных фрагментов. Первая перемена была сознательной, вторая — нет. Свет раненой звезды Калта лишил XVII Легион единообразия, и Вентан осознает, что больше не воспринимает их как легионеров.

Они выглядят слишком потрепанно иобособленно, чтобы удостоиться подобного объединяющего термина.

Они не заслуживают даже количественного обозначения вроде роты или батальона.

Это боевая банда, разношерстное сборище выживших.

Под шлемом его губы презрительно кривятся.

Недолго вам еще оставаться в живых.

Авангардные подразделения Несущих Слово углубляются в железнодорожный терминал, продолжая двигаться с осторожностью и поглядывать в сторону неба и невидимых орбитальных орудий.

Они пропадают из поля зрения, скрывшись в клубах дыма, и Вентан отсчитывает секунды в такт ударам сердца.

Он гадает, не ошибся ли. Возможно, Несущие Слово разделились на малые группы, и каждая самостоятельно пробирается к Федралу Феллу. Капитан чувствует на себе внимательный взгляд Селатона, но не отводит глаз от погнутых рельс, ведущих к вокзалу. Он хочет, чтобы враг показался.

Из-под защиты ремонтного цеха появляется марширующая колонна Несущих Слово, которая движется со всей возможной скоростью, которую позволяет осторожность. По подсчетам Вентана, их около шести сотен. Только пехота — ни техники, ни дредноутов. Несколько легких орудий, но ничего такого, что бы заставило его остановиться или подумать еще раз.

Но не только недостаток тяжелого вооружения убеждает его, что атака удастся. Наблюдая за повышенной настороженностью их движений, Вентан понимает, что Несущие Слово ошеломлены. Они прибыли на Калт высокомерными, убежденными в полной победе, но забыли, с кем сражаются. Это упущение дало Ультрадесанту возможность нанести болезненный ответный удар, тычок в живот от поверженного бойца, меняющий ход драки.

Вентан выжидает, пока не убеждается в том, что из укрытия больше не появятся новые Несущие Слово. Он поднимается на ноги и протягивает руку назад.

Еще один сержант, Барка, вручает Вентану штандарт с помятым древком и изодранной тканью с ротной геральдикой. Капитан устанавливает его на краю гребня и крепко прижимает болтер к плечу.

— За Калт! — кричит он, и двести воинов Четвертой встают.

Огонь болтеров обрушивается на обломки перед железнодорожным вокзалом. Рявкающий залп сносит с ног множество Несущих Слово еще до того, как те успевают понять, что их атакуют. Под вторым залпом гибнет еще несколько дюжин. Теперь враги перемещаются за укрытие, отстреливаясь и прижимаясь к земле. Ультрадесантники не наступают, они удерживают позицию, поливая огнем ряды противника. Вентан — меткий стрелок, и не торопится, тщательно выбирая цели. Он высматривает среди Несущих Слово офицеров и сержантов. Задачу усложняет то обстоятельство, что с опаленной боевой брони исчезло большинство знаков отличия.

За неимением соответствующих отметок, капитан выцеливает тех, чьи наплечники и шлемы сильнее всего изуродованы, обладателей наибольшего количества шрамов, или тех, кому, по всей видимости, подчиняются прочие. Он всаживает массореактивный заряд в шлем воина, у которого маслянисто поблескивает кольчужный плащ, а нагрудник увешан кинжаловидными амулетами. Убивает еще одного, на лицевом щитке которого вырезана неровная звезда. Пробегающий между двух разбитых тендеров воин с длинной цепной глефой и потрескивающими силовыми когтями умирает с развороченной грудью. Если бы кто-то еще видел эти выстрелы, то за каждое из убийств Вентан удостоился бы похвалы.

Убивая, капитан испытывает то же чувство справедливости, как во время их первого прорыва в Ланшир. В этот момент его болтер — не просто оружие, а инструмент праведного возмездия, немезида всему вероломному и предательскому. Вентан выбрасывает опустошенный магазин и с плавной непринужденностью вставляет свежий.

По всей длине гребня вздымается серия взрывов, и от удара наземь падает около двадцати Ультрадесантников. Вентан узнает детонацию снарядов легкой полевой артиллерии. Трофейные орудия Армии, не техника Легиона. Все упавшие Ультрадесантники быстро вновь поднимаются на ноги и стреляют вниз, лишь ненадолго перестав убивать.

Несущие Слово отстреливаются, но их огонь беспорядочен. Некоторые из воинов противника даже не удосуживаются вести ответную стрельбу, и Вентану требуется секунда, чтобы осознать причины этого. Спустя мгновение к тому же выводу приходит и Селатон.

— У них недостаточно боеприпасов для сопротивления, — говорит он.

Воины начинают понимать то же самое, и Вентан чувствует их желание броситься к Несущим Слово. Убивать предателей, глядя тем в глаза. Проливать кровь врагов собственными руками. Вентану тоже хочется пристегнуть болтер и наступать с обнаженным мечом, чтобы преподать вероломным сынам Лоргара урок о том, какова расплата за незавершенную работу.

Он обдумывает эту мысль.

В теории это славно, однако практика не допускает эмоций.

— Держать позицию, — произносит он. — Продолжать обстрел.

Недвусмысленность его интонации удерживает Ультрадесантников на месте.

Несущие Слово больше не отстреливаются. Вместо этого они бегут к вокзалу, рискуя попасть под непрерывный огонь Ультрадесанта. Они бросили полевые орудия, зная, что те бесполезны против воинов, защищенных силовой броней.

Десятки Несущих Слово погибают на открытом пространстве, но еще сотни добираются до прикрытия затянутого дымом терминала. Густой смог поглощает их, и даже авточувства Вентана не в силах пробиться сквозь насыщенную химикатами черноту.

Селатон смотрит на него, ожидая приказа.

Земля усыпана телами Несущих Слово.

Некоторые еще живы, и это радует Вентана. Они будут знать, что произойдет.

Капитан открывает канал вокс-связи на предустановленной частоте.

— Сервер Таурен, говорит Вентан. Враг в мешке, — произносит он. — У вас готов расчет?

— Подтверждаю, — доносится искаженный воксом ответ Таурен. — Открываю огонь.

Ее голос лишен акцентов и внешне бесстрастен, хотя Вентан знает ее достаточно хорошо и понимает, что это не так. Она ему нравится, насколько вообще можно сказать, что постчеловеку нравится фантастичный, полностью модифицированный адепт жречества Механикума.

Селатон слышит этот разговор и поднимает взгляд к облакам над железнодорожным вокзалом, которые озаряются приближающейся бурей. Из космоса бьет слепящий столп света, на краткий миг соединяющий орбитальную лэнс-батарею с поверхностью Калта. Пробитая снарядами крыша терминала слетает под взрывным ударом кинетической силы и исчезает в огненном облаке.

Вентан даже не вздрагивает, когда на него накатываются электромагнитный импульс и колоссальное давление. Капитан неподвижно стоит, сжимая в руке ротный штандарт, пока на железнодорожный вокзал обрушивается еще один удар лэнсов, а затем и еще один. Орбитальная батарея еще дважды дает выход своей мощи, и когда бурлящие клубы дымарассеиваются, на том месте ничего не остается.

Почва превратилась в стекло. В радиусе пятисот метров от точки первого удара не уцелело ни единого кирпича или куска металла.

Вентан удовлетворенно кивает и возвращает штандарт сержанту Барке.

Он упреждает вопрос Селатона о времени лэнс-удара.

— Потому что я хочу, чтобы последним зрелищем в жизни каждого Несущего Слово был Ультрадесантник, — произносит Вентан.

V

Пещеры находятся под пригородным кольцом южного транзитного центра Радиал Ураник, некогда густонаселенного района громадных жилых блоков в ста километрах к западу от Ланшира. Его сверхсооружения и обширные мегабашни были обрушены орудиями сражающихся титанов, устроившими апокалиптическую огненную бурю. Не обращая внимания на перепуганных жителей, силы лоялистов и машины предателей вели бой, в котором погибли сотни тысяч комбатантов, но не оказалось истинного победителя, поскольку обе стороны оттянули силы к более важным объектам.

Пещеры, череда подземных пустот естественного происхождения, являются настоящим чудом, которое местные легенды связывают с мифической змеей, якобы буравившей кору Калта в доисторическую эру планеты. В подобное не верят даже дети, однако в клубке туннелей под Радиалом Ураник устроил себе логово новый змей.

Его имя Хол Велоф, и раньше он командовал армией уничтожения, воинством геноцида, которое стремилось не завоевывать и порабощать, а разрушать во имя Гора.

Под его знаменем собиралось полмиллиона воинов.

Теперь от этих сил осталась лишь малая доля.

От его армии уцелело менее десяти тысяч, и даже это по большей части паршивые отбросы братств. Среди них Каул Мандори, Ценвар Каул, Джехаварнат и Ушметар Каул. Окровавленные и посрамленные силы Хол Велофа прячутся в аркологии Ураника. Они невидимы для смертоносного огня орбитальных батарей и защищены от губительной радиации, которая очищает поверхность, однако запятнаны позором неудачи.

Падения случаются, и падение Хол Велофа практически абсолютно.

Хол Велоф входит в число помазанников, он — зарекомендовавший себя в битве полководец, известный своей амбициозностью. Он возглавлял завоевания тысячи миров, видел падение империй и сокрушил бесчисленных врагов. И все же он боится, что заветное возвышение до места возле лорда Аврелиана ускользает у него из рук.

Он до сих пор не понимает, как они потерпели неудачу.

Ультрадесантники были сломлены, раздроблены и лишены лидера. От уничтожения их отделяли считанные минуты.

А потом с небес хлынули огненный дождь и убийственный свет. Каждый сокрушительный удар с орбиты потрошил титанов и превращал целые воинства в пепел. Враг каким-то образом вернул себе контроль над батареями и обратил величайший триумф в горчайшее поражение. Ланшир должен был сгореть под гром пушек Хол Велофа, однако ураган развернулся в другую сторону и вырвал бьющееся сердце у него из груди.

Хол Велоф сидит в пещере, по которой разносятся отголоски сердцебиения гибнущей планеты, и его окружает один лишь пепел. Распрямившись в полный рост, Хол Велоф оказался бы закованным в алую броню гигантом, на плоти которого вырезаны слова Лоргара и выбиты освященной кровью татуировки, но он согнут поражением. Он был избран для великих дел, но не смог выполнить условия завершения сделки, и поддерживавшие силы отказались от его замыслов.

Насколько известно Хол Велофу, его армия может быть последней живой на Калте.

Собратья-командующие. Жив ли еще кто-нибудь из них?

Мертв ли Кор Фаэрон, или еще сражается, чтобы донести Слово до Калта?

У Хол Велофа нет ответов, и его парализует чувство поражения.

Рядом лежит варп-склянка. Темная маслянистая жидкость, в которой раньше извивалось и скользило нечто неимоверно древнее, похожее на эмбрион, неподвижна и безжизненна.

Хол Велоф говорит в нее, надеясь услышать собратьев-командующих, но ответа нет. Существо, которое соизволило втиснуть фрагмент своего сознания в многоугольное пространство, исчезло, и Хол Велоф еще никогда не ощущал себя настолько одиноким. Немногочисленные уцелевшие спутники под контролем Ультрадесанта, а радиоактивные бури на поверхности делают смехотворными любые попытки пользоваться кодированным воксом.

Он слышит приближающиеся шаги, шаги легионера, и поднимает взгляд. Его рот кривится в презрительной улыбке, когда он видит перед собой Малока Карто. Темный Апостол наполнял его разум идеями власти и величия на протяжении всего приближения к Калту и кампании по уничтожению. Как и все подлинные фанатики, Карто не дает своему пылу ослабнуть после абсолютного поражения. Хол Велофу хочется убить его, но по ночам Апостолу, словно незримые лакеи, все еще прислуживают бормочущие тени.

А в пещерах под Калтом всегда ночь.

— Чего ты хочешь? — требовательно спрашивает Хол Велоф.

— Донести Слово Ультрадесантникам, — отвечает Карто. — Как и тебе следовало бы.

— Хочешь драться? — огрызается Хол Велоф. — Вперед. Выбирайся на поверхность, и поглядим, насколько быстро с тобой разделаются орбитальные пушки.

Карто выглядит мрачно. Он также отмечен, но еще и трижды избран. На нем благословение примарха, эмпиреев и тварей с той стороны пелены. Его доспех поблескивает, как будто броню недавно вымазали кровью, а рунические надписи, вырезанные на каждой пластине, корчатся в лазурной биолюминисценции пещеры. На правом виске шлема рог, который обвивается вокруг головы и оканчивается у левой щеки окованным железом острием. За спиной Апостола длинный посох с черным древком, за которым тянется шлейф из дымных теней, оставляющих в воздухе неизгладимый след.

Костистое лицо окутано мраком и непроницаемо.

Хол Велоф подозревает, что Карто сознательно ведет себя таким образом.

— Думаешь, твоя работа на Калте закончена, Велоф? — спрашивает Темный Апостол. — Ты и вправду веришь, что твоей задачей было просто сражаться в войне смертных? Магистру войны и Лоргару Аврелиану требуется, чтобы ты не только проливал кровь болтером и клинком. Им нужно преобразить холст галактики, донести великие истины до тех, кого ослепили пустые посулы Императора. Ты — воплощение новой эры.

Хол Велофа охватывает злоба, и он выходит из оцепенения, занося одну руку над эфесом боевого клинка, а другую сжав в кулак.

— Ты это уже говорил, — произносит он. — Когда я шествовал во главе неудержимой армии. Твои слова воспламеняли сердца всех слушателей, но теперь я вижу правду. Они пусты, как колхидские обеты, и столь же бессмысленны.

Малок Карто отцепляет шипастый посох от спины, и на мгновение Хол Велоф решает, что Апостол намеревается напасть на него. Но вместо этого Карто втыкает посох в пол, и у него за спиной разрастаются бормочущие тени. По всей длине жезла вырезаны катехизисы и благословления, скопированные из великой книги Лоргара, а на конце находится круглое навершие, из середины которого расходятся восемь шипов Октета.

— Ты слаб, Хол Велоф, — говорит Темный Апостол. — Слаб и глуп. Вздорный ребенок, который плачет, хнычет и скрежещет зубами, когда его желания впервые не исполняются.

Хол Велоф тянется за мечом, но не успевает извлечь клинок даже наполовину, когда окружающий посох Карто темный дым рвется вперед и сбивает его руку с эфеса. Спустя мгновение перед ним оказывается сам Карто. Кажется, будто Апостол не двигался, и шепчущие тени перенесли его над землей.

Хол Велоф делает шаг назад. Его окружает завеса мрака, которая колышется волнами, словно в воздухе висит нефтяное пятно. В глубине двигаются фигуры, бесконечно малые доли колоссальных сущностей, находящихся вне времени и пространства. Они напирают на границу между этой реальностью и их владениями. Их единственная форма — та, что он придает им сам: множество глаз, клыкастых ртов и искривленных рогов, которые то возникают, то исчезают под его взглядом.

Они голодны. Они чувствуют биение его сердца и жаждут вкусить живой крови.

Если они нападут, он не сможет их остановить.

Карто подходит вплотную, и темнота расступается перед ним. Она окутывает его, словно саван, скользя по выпуклым поверхностям боевого доспеха. Беспросветный покров маячит за спиной Апостола, словно послушник.

Это зрелище вызывает у Хол Велофа отвращение.

— Подумать только, ведь это я помазал тебя и направил к славе, — произносит Темный Апостол, разочарованно качая головой. — Лоргар принес нам истину из тех мест, где боги встречаются со смертными, но ты ее не видишь. Ты слишком невежественен. У тебя есть шанс бросить свою смертную оболочку и вознестись к славе, но с каждой секундой, которую проводишь в жалком сочувствии к самому себе, ты все больше упускаешь этот момент.

Хол Велоф не до конца понимает слова Карто, однако чувствует ужас от того, что все обещанное ускользает от него и никогда не наступит. Он опускается на одно колено перед Темным Апостолом, склонив голову, будто проситель.

— Скажи, что я должен сделать, — говорит он.

Его пугает идея покориться замыслам Темного Апостола, но он знает, что во имя своих амбиций скажет и сделает что угодно. Ему так сильно хочется занять место возле Лоргара и Гора, что он охотно станет выпрашивать у Карто объедки.

— Галактика меняется, Хол Велоф, — произносит Темный Апостол. — Старые пути уходят в прошлое, устанавливается новый порядок. Былого больше нет, а грядущее только обретает форму. Принявшие истину будут процветать. Остальные же сгинут.

— Скажи, что я должен сделать, — повторяет Хол Велоф. — Что нужно от меня силам?

Карто наклоняется. Его прикрытые глаза светятся пылом, который способно разжечь лишь кровопролитие.

— Бойня, — произносит Карто. — Им нужна бойня.

VI

Некогда для изучения пещерных аркологий Калта собирались геологи с дальних уголков Империума. Магосы кузниц Марса и мастера-каменщики Гильдий Терры дивились их самодостаточности и часто отмечали, насколько естественно искусство людей слилось с причудами природы.

Однажды на Калт в качестве почетного гостя Жиллимана прибыл сам Гор, хотя теперь об этом визите никто не упоминает. Ингениум Субиако прерывает работу и гадает, как бы те магосы и каменщики оценили то, что сейчас устроено под поверхностью Калта.

Над грубоватым лицом ингениума — высокого мужчины, который постоянно сутулится из-за бесконечных дней, проведенных над подробными схемами — редеющая поросль волос цвета кукурузы. На обеспокоенном лице Субиако, как будто какое-то хирургическое устройство, закреплены очки в медной оправе, совмещенные с ноосферным БМУ и полным комплектом сенсориума. В лучших традициях Ингениума Калта он носит длинные усы, навощенные кончики которых завиваются на румяных щеках.

После долгих дней и беспокойных ночей он выглядит неряшливо как для старшего ингениума ауксилии Первопроходцев Калта. Его накрывает волной усталости, и глаза на мгновение закрываются, но он быстро открывает их. Во сне его посещает слишком много кошмаров, чтобы хотеть увидеть их еще и наяву.

Субиако подавляет зевок и наблюдает, как очередной просвет в скале постепенно запечатывают. Это тупиковый туннель, который тянется на километр от нижней пещеры Аркологии Х. Вернувшиеся картографические дроны сообщают, что туннель завершается тупиком, однако после жестокой войны точная разведка глубоких пещер практически невозможна.

Мысленный импульс выводит перед глазами ноосферную проекцию туннеля. Субиако убавляет разрешение, чтобы получить полный обзор. Туннель имеет ширину пять метров и загибается вниз, описывая плавную дугу на протяжении еще трехсот метров, делает несколько резких поворотов, а затем приводит в затопленную водой промытую пещеру. Нижние горизонты туннеля скрыты сообщениями об ошибке. Субиако жалеет, что у него нет времени и людей, чтобы составить более точную карту.

Пещера, где он стоит, заполнена орудиями Ингениума: сине-серые землеройные машины, каждая из которых снабжена бульдозерным ковшом высотой в десятки метров; грузовые краулеры с пневматическими манипуляторами, способными легко поднять сверхтяжелый боевой танк; буровые установки с коническими носами, а также одинокая конструкторская машина Механикума. Они издают ужасающий шум, и без встроенных в очки акустических компенсаторов Субиако бы уже давно оглох.

Сотни мужчин и женщин из ауксилии Первопроходцев передвигают последние противовзрывные заслонки в кессоны многометровой толщины в жерле туннеля, пока грохочущие танкеры с пермакритом стоят наготове. На Первопроходцах тяжелые прочные комбинезоны и громоздкие респираторы, однако люди безропотно трудятся среди жары, пыли и мрака.

Они работают с гордостью и целеустремленностью.

Субиако понимает их гордость. Она свойственна ультрамарцам до мозга костей.

Стремиться к совершенству — наименьшее, чего ждут от людей лорда Жиллимана. Родиться на Пятистах Мирах — честь и привилегия, за которую надлежит платить каждый день.

Верхнего мира больше нет, однако Субиако и его Первопроходцы станут творцами мира нижнего.

Ингениум наблюдает за работой налитыми кровью глазами, но ему не нужно давать советы или вносить поправки. Подчиненные знают свое дело, а полученные инструкции точны и не требуют дальнейших объяснений. Вместо этого он выводит полную проекцию Аркологии Х и улыбается, осознав, что пометка на карте, второпях сделанная капитаном Вентаном, навсегда подарила комплексу новое название.

Думая о Вентане, Субиако поднимает глаза, когда к нему приближается сержант Ультрадесанта в силовом доспехе, поврежденном в бою. Ингениум не знает этого воина, но броня нагрудника и наплечников покрыта глубокими рытвинами от попаданий пуль и клинков.

Уцелел только шлем, который недавно был выкрашен в алый цвет, что выглядит странно уместным.

— Сержант Анкрион, — произносит Субиако, когда оптические фильтры считывают имя воителя с правого наплечника, из-под налета лазерных подпалин. — Могу ли я чем-то помочь вам?

— Когда туннель будет запечатан? — спрашивает гигант.

Анкрион говорит резко, но Субиако понимает спешку. Ингениум выводит множество потоков данных и перебирает графики завершения работ при помощи гаптических имплантатов в кончиках пальцев.

— Заслонки вот-вот встанут на место. Когда будет проведена проверка целостности, мы распылим пермакрит, и я поставлю запирающую печать. Если ничего не изменится, туннель будет заперт в течение часа.

Анкрион кивает, но ответ его явно не радует.

— Вы не можете работать быстрее? — спрашивает он.

— Если вам нужна работа со знаком качества Ингениума, то нет.

— Процесс ускорится, если задействовать больше машин?

— Разумеется, но у нас нет дополнительных машин, — отвечает Субиако. — Нам повезло, что и эти-то есть.

— Поясните.

Субиако указывает в направлении конструкторских машин и землеройной аппаратуры, от чего голографические схемы исчезают.

— Ни одной из этих машин не должно было быть здесь, сержант Анкрион. Они все направлялись на орбитальную транспортировку, когда напали предатели.

— Так почему они здесь?

— Насколько я понимаю, мы должны благодарить за это Несущих Слово.

— Я не расположен благодарить этих ублюдков за что бы то ни было, — произносит Анкрион. И Субиако спешит объясниться, поскольку космодесантник излучает нарастающую угрозу.

— Вы не так поняли. Порча, которой они заразили системы орбитальной обороны, — говорит он. — Похоже, она вызвала кумулятивную арифметическую перегрузку организационных подпрограмм калькулус-логи Ауксилии Обороны, из-за чего эти машины остались на погрузочных платформах, пока весь остальной Калт отправлялся на орбиту. Повезло нам, а?

Анкрион не отвечает и поднимает взгляд к последним противовзрывным заслонкам, которые устанавливают на место с тяжелыми ударами металла о камень. Отделение клепальщиков выдвигается на позицию, их визжащие инструменты фиксируют заслонку. Сыпется дождь искр, шланги с пермакритом, шипя пневматикой, начинают подниматься.

— Все бы делалось быстрее, если бы нам не нужно было запечатывать все тупиковые ответвления, — замечает Субиако, выводя проекцию туннеля с поверхности инфопланшета. — К примеру, от этого туннеля до ближайшей аркологии или укрытия сотни километров. Нет нужды тратить ресурсы на его закрытие.

Анкрион мгновение изучает плавно вращающееся изображение.

— Вы нашли источник воды в камере на конце туннеля? — интересуется он.

— Нет. Предположительно, это отверстие пренебрежимо малых размеров.

— Иными словами, вы не знаете, откуда берется вода.

— Не совсем, но…

— Капитан Вентан отдал недвусмысленные распоряжения, — прерывает его Анкрион. — Каждый туннель, границы которого невозможно установить с абсолютной точностью, должен быть запечатан.

— Сержант, вы должны понять, что немногие из пещерных систем Калта связаны между собой. Подавляющее большинство простираются внутри коры планеты совершенно изолированно.

— Если Калт собирается выжить, это изменится, — отвечает Анкрион.

VII

Убежище CV427/Праксор располагается в полутора тысячах километров к востоку от Ланшира и представляет собой группу укрепленных бункеров и хранилищ боеприпасов. Оно спроектировано для размещения ста тысяч солдат и двадцати тысяч человек вспомогательного персонала, а также трех батальонов Ауксилии Обороны.

Сообщается, что максимальная вместимость составляет сто пятьдесят тысяч человек.

После атаки XVII Легиона там находится вдвое больше людей. Увеличенные пещеры и глубокие сооружения ужасающе переполнены, однако обитатели испытывают гнев лишь по отношению к воинам Несущих Слово, которые загнали их туда.

Этого вполне можно ожидать.

Ворота Праксора закрыты около двух недель, внутри укрылись десятки тысяч беженцев, спасающихся от войны и радиоактивных спазмов обреченного солнца. Население убежища превышает его вместимость, а безопасность хранилища боеприпасов требует установить личность каждого. После того как составят полный список человеческих и оружейных ресурсов, будет разработан план сопротивления и отвоевания.

Все многочисленные входы в убежище перекрыты — некоторые пермакритовыми заслонками, остальные вооруженными бойцами. Сейчас здесь размещены подразделения из пяти рот Ультрадесанта: пятьсот шестьдесят семь легионеров. Они не охраняют входы в аркологию, а тренируются, перевооружаются и делают вылазки на поверхность, когда из Аркологии Х доходят известия, что поблизости находятся враги.

Защита врат поручена Имперской Армии, которая представлена тут шестнадцатью различными полками, а также подразделениям скитариев, загнанных в аркологию солнечным излучением. Командные протоколы и коммуникация до сих пор не упорядочены, адепты Механикума пытаются связать вокс-системы Армии со своими собственными и системами Легионес Астартес. Различия устройств, сотни шифрованных сетей и триллионы комбинаций кода делают оперативное координирование чертовски трудной задачей.

Именно поэтому у майора Кадин все сильнее болит голова.

Она и ее отделение Штурмовиков Кардаса занимают один из малых выходов на поверхность, который точнее можно описать как провал грунта, заполненный неплодородной почвой, который образовался за тысячелетия тектонических смещений. Тем не менее этот проход соединяет нижние пещеры с поверхностью и должен охраняться.

Временная заслонка, опрысканная противорадиационным герметиком, позволяет незащищенным людям занять сборный пост охраны и баррикады, обращенные навстречу возможному проникновению с поверхности. На позиции двадцать солдат: потрепанных войной ветеранов, видевших, как их мир разорвали на части и разбили на куски, которые уже никогда не собрать воедино. Люди майора Кадин славно сражались, и из семисот остались только эти двадцать. Они бились у моста Пасачне и продержали его достаточно долго для переправы 86-й роты Ультрадесанта. Десятитысячная толпа культистского отребья гналась за ними сто километров по Марусинскому шоссе, пока они не добрались до полкового опорного пункта у Магистрали Таланко.

Фланговые силы Хол Велофа, окружавшие Ланшир, уже почти вынудили их бросить опорный пункт. Но затем с орбиты пролился огненный дождь, который сжег Несущих Слово с их отбросами, оставив только туманных призраков.

Покинув знамя роты гордо реять над Таланко, майор Кадин последовала за полковником Руриком, который перевел остатки полка в Праксор.

Кадин знает, что никогда не увидит поверхности Калта, но надеется, что какие-нибудь остатки вражеских сил попробуют пробиться в убежище. Из-за обнаружившихся признаков слабой клаустрофобии ей не нравится находиться под землей, но она штурмовик и не склонна признаваться в слабости. Майор сидит внутри единственного сооружения сторожевого поста, укрепленной жестяной будке, с вокс-передатчиком и запасами антирадиацонных пилюль, боеприпасов, еды и воды, которые были выданы ее группе. Вот все, что осталось от некогда элитного подразделения.

Из рожка вокс-передатчика раздается визг помех, и Кадин вздрагивает.

— Чертов Механикум, — ругается капрал Бартебес, ее адъютант. Он бьет по серо-стальной коробке основанием ладони. — Чертовы ублюдки никогда ни хрена не делают так, как надо.

— Я думала, они должны были уже все починить.

— Черт, вы и вправду так думали, майор? — спрашивает Бартебес, выуживая из кармана палочку лхо и зажигая ее с непринужденностью профессионала. Изо рта поднимается маслянистый дым.

— Я думала, ты бросил, — говорит Кадин.

— Я выжил на поверхности, — отзывается Бартебес. — Если я там не умер, то и от этого черта с два. Первой меня прикончит скука.

Кадин не в состоянии оспорить его логику и хотя может приказать ему выкинуть палочку, она не будет этого делать. За последние несколько недель они пережили слишком много, чтобы лишать Бартебеса его дурной привычки. Кроме того, может статься, что он прав. Майор пожимает плечами и разворачивается на пятках, услышав гул двигателя. Большого двигателя, чего-то промышленного. Она гадает, не случилось ли с герметиком заслонки чего-то такого, что требует вмешательства рабочей бригады Первопроходцев. Майор не ощущает никакого воздействия радиации с поверхности, но полагает, что именно поэтому излучение может быть таким опасным.

— Ну, и что это за хренов шум? — интересуется Бартебес, в это время из-за угла с грохотом выруливает тяжелый промышленный транспортер. Грузовой отсек обтянут синим брезентом и перевязан веревками, в нем скрывается несколько громоздких продолговатых предметов. Рабочий инструмент? Инженерное оборудование?

— Мы кого-то ждем? — спрашивает Кадин.

— Нам ни черта не говорили, — откликается Бартебес, снова стукнув по воксу. — По этому куску мусора ничего не слышно.

Водитель из Армии, но Кадин не видит эмблемы подразделения. Грузовик сопровождают тридцать человек — часть едет с дробовиками на подножках, остальные идут рядом. Они выглядят утомленными, и Кадин в состоянии их понять. Солдаты выглядят несколько… оборванными, но это вполне обычное дело. В эти дни все выглядят немного оборванно.

Однако солдатские инстинкты говорят ей, что это еще не все.

— Выясни, что им нужно, — говорит Кадин, поднимая рожок вокса. — Я попробую получить какую-нибудь информацию сверху.

Бартебес кивает и неохотно тушит палочку лхо.

Пока он закидывает хеллган за плечо, Кадин добавляет:

— Смотри в оба.

Бартебес мгновенно понимает, и его поведение тут же меняется.

Он выходит с поста охраны и жестом подзывает к себе четырех солдат, которые выглядят громоздко в глянцевой броне абляционных панцирей. На одном наплечнике каждого из штурмовиков полковой символ в виде скрещенных копий над черепом, а на другом — нарисованная от руки буква Х. Под предводительством Бартебеса они выходят к новоприбывшим. Капрал машет руками, словно бригадир на погрузочной платформе.

— Так, ну и кто вы, черт подери, такие? — требовательно спрашивает капрал со своим обычным обаянием и остроумием. — Это пост Кардаса.

От группы солдат, сопровождающих машину, отделяется человек в форме, которая странным образом обвисает на нем. Он несет инфопланшет старого образца, протягивает устройство Бартебесу и говорит что-то неслышное для Кадин. Майор поднимает рожок вокса и крутит верньер на назначенную командную частоту.

Во время этого ее взгляд падает на человека, который частично скрыт обтянутой брезентом башенкой грузовика. Мужчина облачен в броню, но через долю секунды она понимает, что именно не так.

Человек одет как Штурмовик Кардаса, но она никогда его не видела.

Майор открывает рот для предупреждающего крика.

Из рожка вокса вырывается нестройный вопль, шквал миллиона криков ужаса, исходящих из места, которое наполнено кошмаром и кровью. Он парализует Кадин. Каждый нерв ее тела визжит от боли, но она не в силах пошевелиться.

Из рожка вокса изливается нечто, поток зловонной черной жидкости. Он забрызгивает стену, будто брошенный в нее воздушный шар с нефтью. Майор видит, как люди, которые говорили с Бартебесом, выхватывают склянки с черной жидкостью и швыряют их наземь.

Она не может двигаться. Из черного масла возникают текучие очертания. Она все еще не может двигаться.

Бьются новые склянки. Все больше вязкого мрака вырывается наружу, будто мазутные гейзеры.

Меняющиеся бесформенные твари с цепкими лапами, зияющими пастями и раздирающими когтями врезаются в ее солдат и валят на землю. Остальные члены команды подносят винтовки к плечам, но теней хватает на всех. Они скользят по полу, растягиваются и разрастаются на стенах, свисают с потолка пещеры. Людей поднимает над землей, и в их кричащие рты вливается черная мерзость. Она забивает уши с носами, продавливает себе дорогу внутрь черепа через глаза и за один удар сердца полностью заполняет тела.

Кадин видит все это, но по-прежнему не может пошевелиться. Все ее тело оцепенело от шквального удара нервно-паралитического звука. Вокс хохочет над ней. Масляные брызги на стене собираются в подобие тела. Человеческого, но крупнее, чем у всех когда-либо виденных ею людей. Оно выходит за пределы пропорций смертных, и майор узнает образованные жидкостью очертания доспеха Легионов. Вокруг скрытой шлемом головы обвивается рог, она сотворена из вещества, которое смердит, будто массовый могильник.

Существо обращает к ней взгляд, и Кадин жалеет, что не может закрыть глаза. Единственное, чего ей хочется — так это отгородиться от кошмарного монстра.

Дверь сторожевого поста распахивается. Входит человек, с которым говорил Бартебес.

— Все мертвы, — сообщает он рогатому черному телу, выступающему из стены.

Кадин видит, как за его спиной с ее людей снимают броню и форму. Убийцы облачаются в цвета полка, от которого теперь осталась она одна.

Унижение выходит за рамки оскорбления. Это надругательство.

— Тебе известно, куда доставить устройство? — спрашивает чудовище. Его голос — булькающий кошмар из текучих гласных и приглушенных согласных.

Человек кивает.

— Статуя Конора в Леприуме. Встреча в ноль-тридцать ночи.

Кадин так хочется дотянуться до лазпистолета в кобуре. На лбу проступают бусинки пота. Ее рука дрожит и — невероятно — кончики пальцев начинает покалывать.

— Возьми троих и выбрось трупы как минимум в пяти километрах отсюда, — говорит черное видение. — Защитники не должны узнать, что взято, пока не станет уже слишком поздно.

— Скоро придет новая смена.

Черная фигура издает бульканье. Кадин с тошнотворным ужасом осознает, что это смех.

— На вас форма лоялистов. Поприветствуйте их как товарищи и братья. А потом убейте.

Черная фигура на стене разворачивается к Кадин. На нереальном шлеме возникает щель рта, злобная ухмылка предвкушения. Майор чувствует пальцами теплую кожу. Кобура открыта, она никогда не защелкивает кнопку. По лицу течет пот, вены вздуваются. Дрожащая рука охватывает рукоять оружия.

— Столь великое предательство доверия обладает неизмеримой силой, — произносит рогатый монстр.

Кадин выхватывает пистолет и стреляет, крича от боли и горя. В этом последнем акте неповиновения слились все ее страдания и утраты.

Она снова и снова палит в чудовище. Заряды прожигают его, будто припой пластек, и воспламеняют, как прометий. Оно горит, обращаясь в зловонный туман. Пост охраны заполняется серной вонью, смрадом опорожненных внутренностей. Кадин пытается направить пистолет на смертного предателя, но оружие выбивают у нее из руки. Приклад винтовки врезается в лицо. Кость ломается, и майор падает на землю. По телу разливается боль, сводящая желудок тошнота преодолевает паралич.

Предатель прыгает сверху и прижимает одним коленом грудь, а другим горло. У него в руке нож с черным клинком, острие царапает ее глазное яблоко. Из роговицы сочится слизь. Ладонь человека лежит на затыльнике кинжала, готовясь всадить оружие.

— Думаю, за это ты пойдешь с нами, — произносит он. — Интересно взглянуть, что ваше новое солнце сделает с одной из местных.

VIII

Тяжелые адамантиевые ворота Аркологии Х с гулом закрываются на катках размером с «Лендрейдер», заслоняя ядовитый синий свет звезды системы. Запоры, грохоча, встают на место, изолируя подземный комплекс от верхнего мира. Громыхающие системы переработки воздуха выдувают зараженную пыль из обширной шлюзовой камеры.

Рем Вентан и воины Четвертой роты неподвижно стоят на ревущем ветру, пока адепт Механикума и множество сервиторов с аугметикой для агрессивной окружающей среды выносят шланги высокого давления, чтобы окатить их электролизованной водой, которая уходит в специально вырытые стоки.

Вентан с трудом выдерживает подобные процедуры, но в Аркологии Х находится столько смертных, что обеззараживание — необходимое зло, сопровождающее любую миссию на поверхности.

Позади него стоят Селатон и Барка. Второй сержант продолжает сжимать потертое древко ротного штандарта, который Вентан забрал у убитого почетного караула в Нуминском космопорте. С орла и Ультимы капает вода, и они ярко сияют во мраке ворот. Символизм доставляет Вентану удовольствие и придает времени, потраченному на очистку доспехов, ощущение важности.

Он мог бы убрать с металла вмятины, оставленные пальцами мертвого воина, но не станет этого делать. Предсмертная хватка Ультрадесантника, имени которого он никогда не узнает, будет вечным напоминанием о предательстве Несущих Слово.

Где бы этот штандарт ни закончил свое существование, на нем навсегда останутся следы прежнего носителя.

После закрытия ворот и завершения процедур обеззараживания защитные протоколы немного ослабляются, и управляемые сервиторами турели переводят макропушки из боевого в безопасный режим. Внутренняя переборка размером с джунглевый эскарп уходит в пол с грохотом трущихся друг о друга тектонических плит. Адепт Механикума жестом приглашает Ультрадесантников войти и уводит сервиторов прочь.

Вентан шагает от карантинного барбакана вглубь Аркологии Х.

IX

Капитан Октавиан Брусций пробирается среди плотных рядов коек и временных укрытий групп уцелевших гражданских, которые размещены в CV427/Праксор. Брусций — генетически сконструированный постчеловек, а люди — всего лишь смертные, но все они воины Ультрамара.

Он горд, что входит в их число.

Брусций полтора столетия воевал в рядах Легиона, но никогда не ожидал, что ему придется сражаться внутри границ Пятисот Миров.

Никогда не существовало официальной теории войны между Легионами, и хотя Брусций понимает, что является простым линейным офицером, даже он осознает, что Ультрадесантники уже не будут прежними.

Предательство Магистра Войны перевернуло порядок вещей в галактике с ног на голову, и ничто уже не станет таким, как прежде.

Он и его боевые братья из 24-й роты размещены в Праксоре. Здесь же находятся воины 56-й, 33-й, 111-й и 29-й рот. Его группа наиболее крупная, она может похвастаться численностью в двести девять воинов, в то время как от 111-й осталось одно-единственное отделение. Они отрезаны от хода войны и блокированы под обвалившимися развалинами пригородов Персифус и Префектура Кэла.

Технодесантник Колбия наладил контакт с шестнадцатью окрестными убежищами, а также капитаном Вентаном, который находится в месте, ныне известном как Аркология Х. Брусций не знает причины смены названия, он просто рад, что лорд Жиллиман счел уместным поручить Вентану руководство ответным ударом.

Несущие Слово захватили поверхность, однако Ультрадесантники — хозяева войны под землей.

Брусций заставляет себя не думать об этом.

У него есть более насущные заботы.

В каждой из самых крупных пещер устроены регистрационные зоны, которые укомплектованы теми немногими из Администратума, кто спасся под землей. Это неблагодарная работа, но граждане Калта безропотно строятся змеящимися очередями, ожидая своего череда. В одну эту пещеру набилось значительно больше десяти тысяч человек, а сзади напирают новые. По расчищенным дорожкам от регистрационных будок между очередями ездят моторизованные тележки, нагруженные стопками копящихся бумаг и удостоверений личности. Все водители носят армейские шлемы, за спины закинуты винтовки.

Брусций и двадцать его воинов находятся здесь, чтобы наблюдать за процессом регистрации и отслеживать нарушения безопасности, однако скоро его рота отправится в патруль на поверхность. Капитан понимает важность этой работы, но ему хочется убивать Несущих Слово.

Взгляд Брусция блуждает по тысячам собравшихся в пещере, и ему приятно видеть на каждом лице стоическую решимость. Эти люди видели, как их мир был буквально уничтожен, но нет ни следа паники или безумия. Когда поступил приказ об эвакуации, они явились только с тем, что унесли на себе, но все равно горделиво стоят, готовые к служить.

Кто еще из граждан Империума смог бы так замечательно мобилизоваться?

Почти все молоды. Все оборваны и перемазаны сажей. Но никакая грязь не в состоянии скрыть пестро-лиловые радиационные ожоги, которые есть на коже почти у каждого мужчины, женщины и ребенка. Медики называют это «отметкой Калта», и она в равной мере является травмой и почетным знаком.

Брусций движется дальше, пересекая гулкую пещеру и считая часы до того момента, когда он сможет обратить оружие против врагов. Куда бы он ни пошел, люди оборачиваются и смотрят на него, и их внимание вызывает у капитана легкое раздражение. Он воин, ни больше ни меньше, а эти люди связывают с ним все свои надежды на лучшее будущее.

Это тяжкое бремя, которого он не осознавал до настоящего момента.

К нему приближается женщина, которая плотно прижимает к груди ребенка и тянется к наручу. При нормальных обстоятельствах Брусций никогда бы не допустил подобного контакта, но нынешние обстоятельства далеко не нормальны. За подол ее юбки крепко держатся еще двое детей. Они оба выглядят настолько юными и хрупкими, что Брусцию сложно поверить, будто они пережили творящиеся наверху ужасы.

— Да защитит тебя Император, — произносит женщина.

Брусций не знает, что ответить, и кивает ей. Женщина улыбается, и он знает, что она будет дорожить этим воспоминанием до конца своих дней.

Ультрадесантники стали эталоном надежды, живым доказательством того, что Калт вновь поднимется, а его жители однажды вернут все, что у них отняли. Это был позорный опыт и заметное напоминание о том, во имя чего в первую очередь велся Великий крестовый поход.

Женщина протягивает руку, и Брусций видит, что на ладони лежит маленькая подвеска в виде аквилы.

— Возьми, — произносит она. — Прошу. Ты должен.

Ультрадесантникам отдан приказ не принимать подарков от гражданских. Несмотря на это, их пункты сбора и вооружения окружены подношениями, знаками благодарности и рукописными посланиями, где говорилось о готовности сражаться за Калт.

— Благодарю, но это запрещено, — говорит он и разворачивается, чтобы направиться дальше.

— Прошу, — более настойчиво повторяет женщина. — Ей нужно, чтобы ты это взял.

Что-то в ее голосе заставляет капитана остановиться и снова обернуться.

— Кому нужно, чтобы я это взял? — спрашивает он.

Женщина наклоняет голову вбок, словно вопрос смутил ее.

— Святой, — произносит она, едва не плача. — Ты должен увидеть. Пока еще не поздно.

Брусций обнаруживает, что тянется за аквилой, хотя и знает, что этого не следует делать. Женщина вздыхает, как будто из легких вырвался задержанный вдох. Она поднимает на него глаза, и, хотя Брусцию нелегко распознавать обычные выражения лиц людей, капитан видит ее удивление от пребывания лицом к лицу с космическим десантником.

Рука сжимается на серебряной подвеске, и постчеловеческое тело захлестывает боевая реакция, когда химические шунты доспеха заполняют организм стимуляторами. Болтер резко поднимается вверх, а на визор моментально накладываются тактические схемы, пространственные обозначения и топографические данные.

Между ним и боевыми братьями мгновенно открывается вокс-канал.

Брусций понятия не имеет, что спровоцировало реакцию. Женщина пятится в ужасе, когда герой-спаситель в мгновение ока превращается в смертоносного биомодифицированного убийцу. Капитан выискивает признаки угрозы и тут же замечает моторизованную тележку, набитую коробками с административными документами и прочим в том же роде.

Сразу ясны две вещи.

Первое — тележка нагружена тяжелыми коробками, но направляется к регистрационным будкам.

Второе — на водителе форма Армии, но она плохо сидит и явно принадлежит не ему.

Брусций бежит к тележке, крича людям убираться с дороги. Капитана заполняет ужасное предчувствие. Водитель замечает его приближение, ухмыляется с фанатичной яростью и останавливает тележку посреди пещеры.

Брусций плотно прижимает болтер к плечу. Сетка целеуказателя фиксируется на центре тяжести человека. Она мерцает красным, ожидая смертельного выстрела. Мужчина встает и вопит во весь голос, высоко поднимая винтовку и кинжал с черным клинком.

— Услышьте Слово Лоргара!

Больше он ничего не успевает сказать. Массореактивный снаряд Брусция разносит ему грудь и всю верхнюю часть тела влажным взрывом мяса. Люди приседают за укрытия, освобождая проход Брусцию, пока его воины приближаются к нему.

— Назад! — кричит Брусций, ударом ноги сбивая останки мертвеца с водительского сиденья и сбрасывая коробки с задней части тележки. Как он и опасался, под ними что-то спрятано — длинная, грубо сработанная трубка из толстого металла. На обоих концах сварные швы, оттуда торчит множество закрытых разъемов, электробуферов и ложных проводов. По ту сторону панели из кристалфлекса Брусций видит пару полированных стальных ящиков с символикой своего Легиона.

Его доспех фиксирует жгучий скачок радиации, но больше Брусций не успевает получить никаких предупреждений.

Спустя секунду украденные ядерные заряды взрываются, заполняя пещеру атомным огнем, распространяющийся по всему убежищу CV427/Праксор и убивающий все живое внутри.

Это первая бойня из трех, которые в одну ночь унесут жизни двух миллионов гражданских.

X

Вентана до сих пор забавляет, что его поспешная пометка на карте из вощеной бумаги стала синонимом защитников Калта. Когда Ланшир был разрушен орбитальными батареями, обороняющимся потребовалось место сбора. Почти все информационные машины планеты погибли, и Вентан сделал пикт-скан своей карты, на которой отметил точку сбора черным пеплом.

Этот скан разослали на все гражданские пикт-приемники и планшеты Легиона в окрестностях Ланшира, и оплот сопротивления получил имя.

Аркология Х.

Два торопливых перекрещенных мазка по карте — и географический элемент стал частью истории.

Символом сопротивления и талисманом перед лицом врага.

XI

В пещерах царит полумрак. Расход энергии тщательно контролируется. Немногочисленным адептам Механикума еще предстоит стабилизировать связь с геотермальной сетью в сердце Калта.

С кирпичных опор на скрученных кабелях, словно джунглевые лианы, свисают мерцающие осветительные сферы в защитной обрешетке. В такой близости от поверхности архитектура носит военный характер, но с каждым подуровнем становится все более гражданской и практичной.

На стенах вытравлены символы «Х» высотой в несколько метров. Еще сотни на каждой арке и перемычке. Среди них Вентан видит настенные рисунки, змееподобных существ с темными крыльями и клыкастыми пастями. Драконы. Он отмечает детское исполнение выцарапанных линий и гадает, не изобразили ли эти ужасы на стенах, чтобы прогнать их прочь. Это воспоминания о чудовищах, вызванных гнусными сделками Несущих Слово, или же образы из кошмаров, которые нередки после нападения?

Новости об операции Вентана уже достигли Аркологии Х, и возвращение Четвертой встречают ликованием и громким «ура!» тысяч гражданских, собравшихся на обширных подуровнях. Кто-то выкрикивает слово «спаситель», и вопль подхватывает множество обитателей пещер. Он следует за воинами по уровням, пока они спускаются все глубже и глубже в скальные горизонты Калта.

Сиданс ждет их у прохода на административные уровни.

Его кобальтово-синий доспех чист и отполирован. Некоторые в Легионе дали обет не счищать пыль и кровь, пока Калт не будет отбит, но Лирос Сиданс, как и Вентан, хочет показать Несущим Слово, что Ультрадесантники все еще царственные Короли-Воины Макрагга.

Никакое предательство и несчастье никогда этого не изменит.

Однако даже Сиданс нанес на наплечник черный знак «Х», аккуратно вытравив его между изогнутых боков мраморной Ультимы. Выглядит как номер ордена или ротное обозначение, но имеет гораздо более важное значение.

— Ты делаешь себе имя, Рем, — говорит Сиданс, пока позади продолжается скандирование.

— Я здесь не причем, Лирос, — откликается Вентан. — Тут повсюду видна твоя рука.

Сиданс пожимает плечами и стискивает запястье Вентана.

— Немного надежды и славы никому не повредит.

Вентан не отпускает руку Сиданса.

— Я хочу, чтобы это прекратилось.

— Почему? То, что ты делаешь, дарит людям надежду.

— Я неспаситель, — произносит Вентан. — И мне не нравится подтекст этого слова.

— Тебе и не надо любить его, нужно просто терпеть, — говорит Сиданс, разворачивается и направляется по рампе в пещеру. — Идем, сервер ждет тебя в Ультимусе.

Войну за Калт координируют с самого нижнего уровня Аркологии Х, из пещеры, которая выжжена в литосфере мелта-бурами и сейсмическими зарядами. Под жилыми, машинными и гидропоническими уровнями находится окруженный сплошной скалой купол около трех километров в диаметре, от центра которого отходит множество ветвящихся коридоров, подгалерей и переплетающихся тупиковых ходов. В самом сердце стоит сооружение из полированного мрамора и стекла, утилитарное, если смотреть сбоку, но выполненное в виде символа XIII Легиона. Нижние уровни прикрыты бронеплитами, а технодесантники на «Носорогах» типа «Тектон» трудятся бок о бок с адептами Механикума, создавая подобие опорного пункта.

До вторжения зданием владел торговый картель, основанный во времена приемного отца Жиллимана. Оно называлось Арка Конора, но теперь известно как Ультимус. Налаженная инфраструктура и мощные инфомашины, созданные для координации второстепенных действий по всем Пятистам Мирам, делают его идеальной базой для управления наступательными операциями против оставшихся Несущих Слово.

Подобные соображения жизненно важны, однако в первую очередь ценен опять же символизм сооружения.

Ультимус окружен сотнями временных построек — излишки населения сверху. Из Ланшира спасалось столько беженцев, что верхние уровни оказались быстро переполнены, и у Вентана не осталось вариантов, кроме как позволить ставить жилые помещения вокруг своего командного поста. Ему это не нравится, но выбирать не приходится. Людям просто некуда больше идти.

До беженцев уже дошло известие о возвращении воинов, и люди собираются на краю прохода, ведущего к воротам Ультимуса. Они ликуют, машут руками и хлопают.

Они выкрикивают имя Вентана и снова называют его спасителем. Капитан сохраняет на лице нейтральное выражение, но замечает, что Сиданс веселится.

— Может тебе и не нравится подоплека, но «Спаситель Калта» неплохо звучит, — говорит Сиданс. — Помяни мое слово, это прозвище пристанет.

— А как они назовут тебя?

— Еще не решил, — ухмыляется Сиданс. — Но когда все кончится, у нас у всех будут прозвища.

Вентан идет дальше. Он знает, что Сиданс прав, но его все равно раздражает наброшенная на него мантия спасителя. Ему неприятно возвеличивание и несколько теологический подтекст, но у капитана хватает благоразумия понять, что теперь он уже никак не помешает распространению.

— Так ты скажешь? — интересуется Сиданс.

— Что именно?

— Что ты в конечном итоге оказался прав, а я ошибся.

— Нет нужды, — отвечает Вентан. — Правда самоочевидна. Мы убили шестьсот Несущих Слово, не потеряв ни единого воина.

— Да, весьма впечатляет, — соглашается Сиданс, прикладывает два пальца ко лбу и прищуривается, словно находясь в трансе. — Я вижу в твоем будущем множество лавров, великие статуи и имя, которое разнесется в веках.

Вентан позволяет себе слегка улыбнуться.

— Если еще раз воспользуешься этими психическими силами, я тебя пристрелю.

Сиданс смеется, отворачивается от Вентана и обращается к двум сержантам позади.

— Барка, Селатон, отличная работа.

Сержанты согласны с его словами, но молчат.

Вентан поднимает глаза и видит, как к ним приближается сервер Таурен со своей новоприобретенной свитой лексмехаников, калькулус-логи и инфосавантов. Капитан до сих пор вникает в нюансы человеческого взаимодействия — необходимость, вызванная частыми контактами с жителями Калта за последние недели, — но уже познакомился с гибридными машинно-телесными выражениями лиц механикумов.

Таурен обладает фантастичными особенностями, обычными для жрецов Механикума — бесстрастностью, замкнутостью и отчужденностью, которые некоторым кажутся холодностью, — однако сейчас Вентан не видит ни бесстрастности, ни отчужденности.

На лице Таурен видны бездны совершенно человеческого отчаяния.

— Что-то произошло, — спрашивает Вентан. — В чем дело?

— CV427/Праксор больше нет, — говорит Таурен. — И еще двух.

— Нет? — переспрашивает капитан. — Что это значит?

— Это значит, что на их месте сейчас радиоактивные воронки шириной в сотни километров, — отвечает Таурен.

XII

Теория: лишить Несущих Слово возможности перегруппироваться.

Практика: дать эту возможность защитникам Калта.

Результат: снова вернуть Ультрадесант в бой против Магистра Войны.

Таковы первоочередные директивы, которыми руководствуется XIII Легион, однако знать их и выполнить — две совсем разные вещи.

Вокруг центрального планшетного стола в сверкающем конференц-зале, являющегося сейчас командным центром Калта, собрались мужчины и женщины, от которых Вентану нужно, чтобы они претворили теорию в рабочую практику.

Сиданс и Урат стоят плечом к плечу. Собрат-капитан из Четвертой роты на полголовы выше сержанта 39-й. Хотя суровый Урат и младше Сиданса по званию, но именно он дал новую цель разобщенным выжившим из роты Сулла.

Вентан позаботится, чтобы его за это повысили до капитана.

Сервер Таурен переговаривается со своими марсианскими аколитами. Вентану этого не видно, однако он знает, что вокруг их голов в завесах инфосвета гудит марево ноосферной информации.

Сервер перебирает руками невидимые данные. Позади нее стоит устрашающий предводитель клана скитариев. Он огромен и выглядит примитивным. Его стойка совершенно не похожа на спокойную позу Кирамики, он явно занимает гораздо более низкий чин в боевой иерархии. Конечности покрыты металлом, а на нижней половине черепа зубастый металлический капкан, похожий на челюсть зеленокожего.

Полковник Хамадри сверяется с инфопланшетом, на ее лице выражение холодной решимости. Ее сын служит в 61-м Нуминском, но ей неизвестно, жив он или мертв. Статистическая вероятность предполагает второй вариант, но пока гибель не будет подтверждена, Хамадри будет считать его живым.

Это хорошо. Вентану необходимо иметь рядом с собой людей, способных сохранять надежду вопреки всему.

Напротив Хамадри стоит капитан Вольпер Уллиет из 77-й дивизии поддержки Ингениума, крепко сложенный кадровый офицер, который за пятьдесят лет службы ни разу не покидал Калта и не бывал в бою до последних недель. На первый взгляд он не годится, чтобы присутствовать у командного стола, однако Вентан смотрит не на послужной список, а на действия во время первой фазы атаки.

Пока остальные пребывали в ошеломлении от нападения Несущих Слово, Уллиет отреагировал моментально. Через четыре минуты после начала атаки батальоны строительных машин и землеройной техники уже сооружали редуты и защитные валы вокруг главных ворот центральной аркологии Ланшира.

Это тоже хорошо. Вентану нужны люди, способные быстро реагировать.

Ингениум Субиако стоит возле Таурен, и очевидно, что ему приятно находиться рядом с адептом Механикума. Субиако обладает лишь незначительной аугметикой, которую можно легко снять и почитает как героев тех, кто столь тесно общается с Богом-Машиной. Анкрион сообщает Вентану, что Субиако славно трудится в туннелях, обеспечивая безопасность множества потенциальных входов в Аркологию Х. Человек изможден, но отказывается отдыхать.

Все смертные относятся к третьестепенным силам, резервистам или подразделениям, определенным в тыловой эшелон. Большинство было укомплектовано новобранцами, солдатами, которых специально готовили к кампании против ксеновладений Гаслакха, оказавшейся, как теперь понимает Вентан, совершенно надуманной. Когда солнце умерло, в порту Ланшира оставались только те силы, которые грузились последними — новые полки, инженерные подразделения или группы логистической поддержки.

Почти никто из них не подготовлен для передовой.

Сиданс снова и снова говорит Вентану, что они не готовы к тому, чего он просит, и похоже, что резкое освещение зала только подтверждает это. Все лица измучены и напряжены от утрат и шока.

Сиданс прав, они не готовы, но Вентан верит, что предательство отточило ранее неизвестные грани. Опустошение наверху очистило их от беспечности.

До того как Вентан сделал Аркологию Х своей оперативной базой, он, кроме воинов Легиона, ни с кем лично знаком не был, но теперь знает всех. Капитан заставил себя изучить их сильные и слабые стороны, а также все человеческие недостатки, которые должен учитывать в своих планах. Некоторые полагают, будто он впустую тратит время, пытаясь понять смертных, но Вентану виднее.

Сейчас космодесантники могут взаимодействовать со смертными, только понимая их.

— Сервер? — произносит Вентан. — Дайте мне информацию.

Таурен кивает, и под кожей ее пальцев начинает мерцать свет, пока она управляет планшетным столом при помощи гаптических жестов. На столе возникает нарушенная помехами голограмма гигантской воронки шириной в сотню километров, которая заполнена дымом. Она омрачает пейзаж, и так будет всегда. Блуждающие тепловые потоки и атомные вихри перемещают мозаично-пиксельные облака испарений размером с города.

— Вы все слышали новости о CV427/Праксор, — говорит Таурен.

— И о других, — отвечает полковник Хамадри. На ее исхудавшем лице пятна от незалеченного радиационного ожога. — Прошлой ночью мы потеряли более двух миллионов человек.

Головы кивают. Смерть таких масштабов слишком ужасна, чтобы пытаться осознать случившееся. Такое громадное число сложно представить, оно чересчур огромно для восприятия. Хамадри — полковник Ауксилии Обороны, она молода по меркам этого звания.

Вентан видит, что женщина отважна и в грядущие годы сыграет важную роль. Хамадри удерживала свои подразделения на поверхности, сколько это было возможным, чтобы дать как можно большему числу беженцев попасть в аркологию.

— Мы знаем, что произошло? — интересуется Сиданс.

— CV427/Праксор был складом боеприпасов для орбитальных платформ и боевых кораблей Легиона, — говорит Таурен. — Судя по электромагнитным показателям и зафиксированным мощностям трех взрывов, вероятнее всего, что вражеские лазутчики смогли модифицировать и взорвать несколько боеголовок хранившихся там циклонных торпед.

— Как это возможно? — требовательно спрашивает Хамадри. — Это оружие находится под защитой Механикума. У вас что, нет систем безопасности для предотвращения подобных ситуаций? Они мертвы по вашей вине!

Таурен явно больно слышать обвинения Хамадри. Она сдавливает кромку планшетного стола так, что белеют костяшки. Голографические облака в ответ наклоняются в ее сторону.

— Довольно, полковник, — произносит Вентан. Его интонация не допускает возражений, однако Таурен поднимает руку. Она не нуждается в его защите и отвечает Хамадри с заметным спокойствием.

— Да, у нас есть ритуальные протоколы для предотвращения подобных проникновений, но системная порча, привнесенная в планетарную ноосферу, нарушила многие из наших литургических систем безопасности.

— Я думала, ваш код-убийца избавился от нее, — говорит Хамадри.

Таурен кивает.

— Да, код-убийца магоса Хесста выжег вражеский мусорный код огненной бурей цифрового опустошения, но очистка была не избирательной. После восстановления командных полномочий многие из наших систем оказались выведены из строя. Их продолжают восстанавливать до сих пор.

— Так это может случиться снова? — спрашивает Уллиет.

— Я лично проверила протоколы безопасности всех остальных хранилищ оружия, — говорит Таурен.

— Я спрашивал не об этом, — замечает Уллиет.

— Об этом, — отвечает Таурен, и ее уверенность физически ощутима.

Уллиет кивает, вопрос улажен.

— И как мы ответим на это зверство? — спрашивает Сиданс. — За это ублюдки должны как следует получить.

Все согласны со словами Сиданса, и Вентан видит на каждом лице жажду мести. Он вспоминает, как собрат-капитан твердил ту же карательную мантру во время прибытия в Лептий Нумин. Это естественное и совершенно понятное желание нанести отплатить за причиненный ущерб, но сейчас оно столь же безрассудно, как и тогда.

Вентан наклоняется вперед и опирается обеими руками на край стола.

— Мы ответим тем, что выживем и закончим бой, — говорит он, — продолжим координировать те силы, которые сохраняют боевую эффективность, и разработаем практическое решение для этого. Тех, кто погиб в Праксоре, больше нет, и ничто не вернет их обратно. Скорбите, когда Калт станет свободным, но пока вы находитесь в этом зале, то все находитесь в моем распоряжении. Поймите и примите это или же уходите.

Его слова встречены гробовым молчанием. Они терпеть не могут его холодную объективность, явное отсутствие заботы о мертвых. Вентану безразлично, одобряют ли они его. Однако он должен дать им что-то, какую-нибудь искру, чтобы разжечь в сердцах пламя. Ему плохо даются подобные слова, но это лучшее, что может сделать капитан.

— Несущие Слово заплатят за это, но война будет выиграна не наскоком, а трезвым расчетом и твердой практикой. Мы сражаемся за живых и убиваем за мертвых. Повторяйте за мной.

Молчание продолжается.

— Повторяйте за мной, — снова произносит он.

Головы склоняются, кулаки прижимаются к сердцам.

— Мы сражаемся за живых и убиваем за мертвых!

XIII

Над Ланширом воют радиоактивные ветры, от которых в шлеме раздается сердитый треск. Показания счетчика высоки, однако боевой доспех может выдержать несколько дней такого напора, прежде чем системам потребуется время на перезарядку.

Малок Карто смотрит в небо, пронизанное ядовитым полярным сиянием и гнетущими радугами звездных радиоактивных осадков. После пролившегося на Калт потока экзотических частиц и тяжелых металлов планета будет загрязненной пустошью, пока ее светило наконец не выгорит и не поглотит всю Веридийскую систему.

Насколько известно Карто, это может произойти через миллионы лет или же завтра.

Ему все равно. Он уже никогда не вернется на Калт.

Столь дерзко стоять на поверхности рискованно, но силы, которым он верен, меньшего и не требуют. Вокруг царит опустошение, тянутся руины мертвого города: искореженная сталь, раздробленный пермакрит и битое стекло. Повсюду разбросаны перевернутые танки и транспортировочные контейнеры, которые выпали из разорванных чрев грузовых кораблей, силившихся попасть на орбиту.

Среди разрушения, завершая величественную процессию, стоит бронзовая статуя, теперь густо покрытая серым пеплом. Это героическое олицетворение смертного, который вырастил Жиллимана как родного сына.

Конор, первый Король-Воин Макрагга.

Вокруг изваяния лежат груды тел, словно обреченные жители Леприума верили, что его наследие может как-то уберечь их от расправы. Карто жаль, что они так и не узнали истину о божественных хозяевах галактики.

Над развалинами, словно часовой, стоит разбитый титан «Император». Внутри погнутого панциря и между ног дуют горячие, насыщенные нейтронами вихри. Грудные бойницы взорваны, половина головной секции отсутствует. С накренившегося корпуса медленно падает серая пыль, но невозможно определить, была ли машина верна Гору или же Императору.

— Наш или их? — спрашивает Хол Велоф, выходя из-под прикрытия полуразрушенных плит пола и рифленых секций крыши. Командующий воспринял свой долг учинить резню со всем пылом, которого можно ожидать от одного из сынов Лоргара. Уничтожение гражданских убежищ оживило его, и тело наполнено силой от прикосновения Кровавого.

Он полагает, будто столь банальных смертей хватит, чтобы спасти его, и от этого губы Карто кривятся со смесью веселья и презрения.

— Кто знает? — отзывается Темный Апостол. — Сейчас это едва ли имеет значение.

— Его можно использовать? Обратить против Тринадцатого?

Карто пораженно качает головой. Хол Велоф ошибочно принимает это за ответ.

— Думаю, он слишком сильно поврежден, — произносит командующий.

Смешно, что этот глупец думает, будто на Калте еще идет война, которую нужно выиграть. Несущие Слово уже добились победы, и судьба этой скалы не играет никакой роли.

Да, Ультрадесантники не были настолько посрамлены, насколько этого хотел Кор Фаэрон, однако они сломлены как боевая сила. Истощены. Они будут расходовать силы, чтобы отбить мир, утративший значение. Скорее всего, Лоргар уже забыл про Калт.

Силы с той стороны Великого Ока смотрят на Золотого, и сожжение Ультрамара — лишь начало его грандиозных планов.

У Малока Карто есть собственные амбиции. То, чем он здесь занимается — просто следующий шаг по пути к славе. Он уже чувствует, как во тьме движется его безымянная тень, чернильно-черный левиафан, который пожирает миры и уничтожает целые биологические виды ради собственного мимолетного развлечения. Темный Апостол ощущает, как существо даже сейчас охотится за новой добычей: смертными, сумевшими спастись с Калта каким-то невозможным способом.

Рука скользит по стеклянной поверхности варп-склянки, он чувствует, как рептилия извивается от голода. На кого бы она ни охотилась, добыча должна быть по-настоящему особенной, раз вызвала такое удовольствие у создания, чьи размеры выходят за пределы человеческого понимания.

— Нам не следует тут находиться, — вклинивается Хол Велоф в размышления Темного Апостола. Командующий смотрит в открытое небо. Он ощущает себя слишком беззащитным, чтобы насладиться насыщенными цветами агонии. — Ты видел, что случилось с Ланширом.

— Видел, — соглашается Карто. — Это было поразительно. И все же мы будем ждать.

— По твоей милости нас всех убьют, — произносит Хол Велоф и погружается в тревожное молчание.

Без армии Хол Велоф остро ощущает себя уязвимым, но вывести на поверхность такое количество людей означает уже через считанные мгновения навлечь на себя гнев орбитальных орудий Ультрадесанта. «Кроме того, — думает Карто, — братства вскоре послужат куда более великому делу, оставаясь на месте».

Темный Апостол долго гадал, подбирая сопровождающих легионеров. Лишь самые смертоносные воины могут надеяться остаться в живых, чтобы достичь цели. Лишь самые преданные и безжалостные.

Мало кто столь тверд в вере, как Эриэш Кигал.

Закованный в покрытую боевыми шрамами терминаторскую броню Кигал на голову выше Карто. На выпуклых наплечниках и плите нагрудника пляшут статические разряды и облученная пыль. Каждый кулак заканчивается молниевыми когтями, на шлеме в виде демонической морды теперь два закрученных рога. Рядом с Кигалом стоят шестеро воинов в таком же облачении, вооруженные комби-болтерами, молниевыми когтями, цепными кулаками и энергетическими боевыми молотами. У них на наплечниках знаки Октета, и Карто нанес на покрытые рубцами лицевые щитки всех ветеранов свою личную эмблему.

Над всеми возвышается безмолвный дредноут, на именной пластине саркофага которого вытравлено «Зу Гунара». Карто ничего не известно об этом воине. Какие бы остатки плоти ни хлюпали раньше в амниотической слизи, теперь их поглотила глубокая, как пустота, тьма с зубами и глазами. Огромная боевая машина уже не просто дредноут, а ночная тварь с железными кулаками.

— Так чего мы ждем? — спрашивает Хол Велоф, расхаживая туда-сюда в тени почерневшего от копоти завода по прессовке металла.

— Носителей могучего дара, — произносит Карто, увидев, как среди руин движется пыльное облако. Над пепельными останками сокрушенного города глухо разносится захлебывающийся кашель работающего двигателя. Хол Велоф тоже это слышит, и его рука тянется к увенчанному короной эфесу меча.

— Ультрадесант? — спрашивает он.

— Нет.

— С чего ты так уверен?

— Потому что мы еще живы, — говорит Карто, и в поле зрения появляется широкая промышленная машина с кузовом сзади, которая низко проседает на подвеске, с трудом двигаясь из-за груза. К крыше привязаны останки распятого скелета. Тело сохраняет целостность только благодаря покрытым рытвинами и изъеденным коррозией пластинам панцирной брони и обрывкам формы. На костях не осталось плоти, они выбелены до пепельного оттенка.

— Майор Кадин, полагаю, — произносит Карто с гортанным смешком.

Хол Велоф странно смотрит на него, но Темный Апостол не спешит удовлетворить любопытство командующего.

Хотя Карто и отмахнулся от опасений Хол Велофа, он смотрит вверх в поисках признаков того, что их обнаружили. Он тщательно выбирал момент. Удары электромагнитной бури скроют эту часть города от геосателлитов над головой.

— Идем, — произносит Карто, и они с Хол Велофом выходят из-под прикрытия здания.

Терминаторы Кигала и Зу Гунара следуют за ними среди обломков раздавленного мегаполиса. Война повергла сооружения, которые создавались устойчивыми к землетрясениям, огню и наводнениям, и это зрелище доставляет Карто огромное удовольствие.

Машина с хрипом движется им навстречу и, наконец, останавливается в тени статуи Конора. Синяя краска осыпалась хлопьями, как будто ее выжгли изнутри. Голый металл рамы и панелей уже коррозирует. Терминаторы наводят спаренные стволы своего оружия на водительское окно. Карто слышит сквозь издаваемый городом скорбный стон стали и сухой шелест ветра гудение лазерных целеуказателей и моторов дальномеров.

Пассажирские двери машины открываются, и Карто чувствует насыщенный аромат разлагающегося мяса. Из кабины выскакивает человек с меткой Братства, и Темный Апостол видит на нем метку смерти. Тот носит ее с гордостью, превратившись в груду гниющей плоти. Из раздутых пор, покрывающих каждый видимый сантиметр кожи, сочится млечная жидкость. Глаза желтого цвета пронизаны лопнувшими капиллярами и практически слепы из-за катаракт.

Увидев, что на человеке вражеская форма, Хол Велоф обнажает меч.

Он еще не понял, что это один из их людей. Из двери напротив появляется другой аколит братства, которого постигли еще худшие невзгоды. Из всех пор льется кровь, каждый порыв гонимой ветром пыли сдирает плоть с костей.

Сквозь искореженное стекло крыши Хол Велоф видит третьего человека. У того облезла кожа с черепа, он смотрит на Темного Апостола незрячими глазницами, которые залиты жидкостью. Руки срослись с рулевой колонкой в странном биологическом симбиозе. Терзаемого невыразимой мукой слепца привели сюда темные монархи варпа.

Хол Велоф протягивает руку внутрь машины и срывает с формы водителя опознавательную эмблему. Вместе с ней отделяется кусок влажного мяса, который шлепается в пыль. Командующий смотрит на символ, и ему требуется секунда, чтобы понять. Карто идет вокруг машины туда, где умирающие люди откидывают тяжелый брезент. Хол Велоф появляется рядом, когда становится видно оружие, за которым они явились.

Оно имеет форму сферы и меньше размером, чем ожидал Карто. Метр в длину, включая защитный металлический кожух. Поверхности гладкие, синей краски больше нет, и корпус приобрел тускло-серый оттенок, совсем как былой цвет Несущих Слово.

На боку вытравленный кислотой недвусмысленный предупреждающий символ.

Кольцо, из середины которого выходит три разветвляющихся луча, образующих расположенные треугольником круги. С древнейших дней это был знак силы стихии, неосознанное воплощение ужаса перед чумой, пребывающего в сердцах и умах смертных с рассвета времен.

Хол Велоф поднимает эмблему водителя.

— Эти люди покинули убежище Праксор, пока оно еще не было уничтожено.

— Именно так, — соглашается Карто.

На них падает тень Зу Гунары. Дредноут извлекает боеголовку из транспортного отсека. Она тяжелая, и машина заметно приподнимается из пыли. Люди, чья плоть сползает с тел, будто сырая ткань, испускают вздох удовольствия.

— Это то, что я думаю? — спрашивает Хол Велоф.

Карто кивает.

Он чувствует, как варп-склянка на бедре извивается от волнения. После получения этого оружия всеобщего уничтожения его единение с нематериальным существом становится еще ближе.

Карто ощущает его сопротивление. Оно хочет закончить охоту, однако их слияние предначертано судьбой, и ничто этому не помешает.

— Мы не можем сражаться с Ультрадесантниками по общепринятым правилам, — говорит Карто. — Теперь мы как катачанские дьяволы в бутылке. Каждый может убить другого, но лишь рискнув собственной жизнью.

Терминаторы наводят оружие на воинов братства.

— Мы будем сражаться иначе, — говорит Карто.

Умирающие люди падают на колени и с благодарностью разводят руки. Светятся обнажившиеся кости. Сквозь сползающую плоть влажно блестят ребра. Отрывистые выстрелы рвут растворяющиеся тела на куски взрывами гнилой материи. Горящие куски мяса разлетаются по окрестным зданиям.

Эриэш Кигал закрепляет на машине мелта-заряды. Не должно остаться никаких следов, которые могли бы обнаружить геосателлиты. Яростный жар испарит грузовик и уничтожит все признаки биологической порчи. Ультрадесантники не должны получить предупреждения о новой угрозе, появившейся с оружейных складов CV427/Праксор.

— Как ты намерен это использовать? — интересуется Хол Велоф.

— А как ты думаешь? — произносит Малок Карто. — С его помощью я собираюсь убить Калт.

XIV

Световая дымка висит над поверхностью планшетного стола, словно низкий туман. Проплывающие пылинки попадают в рассеянное свечение голопроекторов, создавая мерцающие сбои рефракции на выведенной карте. На ней отображается поверхность Калта, окрашенная оттенками зеленого, коричневого и желтого. Символы, отображающие позиции Ультрадесантников и их союзников выделены золотым и синим, известные позиции Несущих Слово и культистов — красным цветом врага. Больше всего Вентана беспокоят два сочно-красных значка — один посреди фабрик к северу от Ланшира, другой в Ураник Радиал.

— Как часто геосателлиты проводят авгур-сканирование поверхности? — интересуется Сиданс, и Таурен приближает вражеские и дружественные значки. Над каждым возникают временные отметки.

Самому новому шесть часов.

— Доступ к орбитальным авгурам все еще нестабилен, — говорит сервер, поворачивая карту мысленными импульсами при помощи вставленных в стол кабелей БМУ. — Большинство геосателлитов было выведено из строя в первые мгновения атаки. Немногие уцелевшие прикреплены к орбитальным боевым платформам, чтобы предупреждать нас о любых наземных перемещениях сил Несущих Слово.

— Как часто? — повторяет Вентан вопрос Сиданса.

— Каждые десять часов, — отвечает Таурен. — Пока возможности ноосферы Ультимуса не усилят более мощными инфомашинами, она в состоянии справляться только с таким объемом входящих данных.

— Это долго, — произносит Хамадри.

— Долго? — бросает Сиданс, качая головой. — Да это целая вечность. Карта бесполезна. Рем, мы не можем строить теорию, не говоря уж о практике, на данных, которым десять часов.

— Шесть часов, — замечает Вентан.

— Да хоть шесть, хоть десять минут, от этого не лучше, — говорит Сиданс.

— Карта точна настолько, насколько это позволяют обстоятельства, — отвечает Таурен, уменьшая масштаб.

— Лирос, ты упускаешь из виду одно обстоятельство, — произносит Вентан.

— Да? И какое?

— Сегодня золотых значков больше, чем вчера. С каждым днем наши силы растут. Несущие Слово не могут рассчитывать на подобное. Сервер, с кем из лоялистов вы наладили контакт со времени прошлого обновления?

— Подтверждено еще тринадцать подземных убежищ и закрытых пещерных систем, — отзывается Таурен, и новые добавления подпрыгивают на карте, словно непоседливые дети.

— Две недели назад мы были разбиты и находились на грани уничтожения, — говорит Вентан. — А теперь мы координируем действия с почти сорока тысячами братьев по Легиону, четвертью миллиона солдат Армии и структур Механикума, а также с шестнадцатью машинами Легио Титаникус. С каждым днем мы все ближе к тому, чтобы стать единой силой. Несущие Слово сами по себе, у них нет никакой надежды на помощь. Они бьются, просто чтобы выжить, но мы сражаемся за Калт.

Вентан раскидывает руки, обводя золотые значки на столе.

Капитан видит, как вновь появляется надежда. Его слова сулят победу, но все думают, будто война будет выиграна за считанные месяцы. Будто Несущих Слово будет легко выбить с Калта.

Они ошибаются, и Вентану нужно привнести за этот стол сурового реализма.

Используя ручное управление, он подсвечивает область карты, где находятся два наиболее тревожащих его значка. Он работает ручками настройки, возникают мерцающие символы размещения сил и идентификаторы подразделений. Данные неполны и устарели, однако в сочетании с тем, что он видел своими глазами, их достаточно.

— Командующий Несущих Слово по имени Федрал Фелл строит крепость в северных фабричных районах, — произносит он. — А Хол Велоф, полководец, который разорил Ланшир, перегруппировался под Радиалом Ураник. Похоже, что Велоф занял опорную позицию, так что сейчас его можно сбросить со счетов, однако мы не можем позволить Феллу создать надежную базу на севере.

— У тебя есть план? — интересуется Сиданс, которому не терпится броситься в бой.

— Есть, — ухмыляется Вентан. — Пойдем на север и прикончим ублюдка.

XV

Туннели, которые окружают ингениума Субиако, сумрачны и освещаются невидимыми для него пляшущими огнями. У всех проходов признаки естественного происхождения, однако столь совершенные и геометрически правильные очертания могут быть лишь у чего-то искусственного. Подземные сооружения Калта видятся ингениуму раем, местом, где сливаются геология, инженерная мысль и искусство. Мало в каких подземных пещерах он не побывал, не составил карту и не разработал огромные схемы их сообщения.

Целая подземная планетарная экосистема. Самоподдерживающаяся и самосохраняющаяся.

Его замыслы осуществляются даже сейчас — в большинство крупнейших подземных убежищ разослали для внедрения его планы, концепции и практические методики.

Пещера поблескивает серебром, что указывает на восточную аркологию. С влажных стен капает вода.

Ингениум Субиако никогда не боялся одиночества. Он обретал покой в моменты тишины, которые проводил у чертежного планшета, в техническом либрариуме или же погрузившись в конструкторские теории великих мыслителей былых эпох. Ему нравится проводить время с друзьями и семьей, однако он понимает, что быстро доходит до состояния, когда хочется побыть одному.

Ближайшие знакомые знают про эту его особенность и умеют распознавать признаки рассеянности и зарождающейся раздражительности. Они учитывают это, и Субиако благодарен им за то, что понимают и принимают этот изъян его характера.

Субиако наслаждается одиночеством и возможностью погрузиться в работу.

Но это нечто совершенно иное. Он абсолютно один.

Других людей не просто нет, их вообще не существует.

Ингениум Субиако с полной отчетливостью понимает, что он — единственный живой человек на Калте.

Ингениум не знает, где находится, и не помнит, как пришел сюда.

Каждый вход в пещеру — зияющая бездна, путь к кошмару или проход к какому-то древнему ужасу, который был заперт в минувшие эпохи, а теперь может свободно выбраться на поверхность.

Субиако не боится пещер и их исследования. Он проскальзывал сквозь самые узкие трещины и протискивал свое жилистое тело в самые недоступные из пещерных систем, какие только бывают на этой планете, но эти разверзшиеся входы пугают его больше, чем что бы то ни было.

Он не в силах их сосчитать. Кажется, что при каждом перемещении его взгляда пещера перестраивает свои стены, а зачерненные зевы проходов сжимаются, внешне оставаясь неподвижными. Субиако чувствует исходящее из ближайшей пещеры жаркое дыхание и пятится назад.

Какой путь ведет на поверхность? Есть ли выход вообще?

Ингениум не находит пометок, оставленных первыми исследователями для того, чтобы помогать заблудившимся находить дорогу обратно на поверхность. Как будто в эту пещеру никогда не заходили жители Калта. Откуда-то доносится смех, и ингениум разворачивается. По стенам гоняются друг за другом тени.

Из трещин в полу, словно дыхание, поднимаются струйки пара, однако в них нет тепла. В сущности, пещера похожа на складской холодильник. Дыхание образует туман в воздухе, и Субиако видит, как на свисающих скальных выступах возникают потрескивающие ледяные кинжалы.

— Это не по-настоящему, — произносит он, наконец-то сделав интуитивный скачок к пониманию, что спит.

Однако Субиако хватает ума, чтобы понять, что понять и проснуться — две разные вещи.

В пещеру просачивается оранжевое свечение, мерцание далеких огней. Субиако вспоминает обрывочный текст, который привезли на Калт с самой Терры и которому якобы было десятки тысяч лет. На запечатанных в стазисе страницах говорилось о месте глубоко под землей, куда после смерти отправляются все дьяволы и злодеи мира. Утверждалось, что это обитель огня и страдания. Когда у Субиако над головой было небо, а в лицо светило солнце, он фыркал над подобными древними суевериями, но в этом мраке его животное нутро сжимается от страха.

Глубинное пламя становится жарче, и стены пещеры начинают растекаться каплями. Материя расползается, как будто они сделаны не из твердого камня, а из воска. Вся пещера распадается, исчезая так быстро, как может только неприкрытая фальшивка. Стены рассыпаются хлопьями и шелушатся, словно шлак в огне, потолок осыпается дождем пропитанного кровью пепла. Под восковой ширмой раскачивающееся переплетение железных планок и беспорядочно расставленных опор. Это безумное сооружение не смогло бы выдержать возложенный на него груз.

А по ту сторону завывающая абсолютная пустота.

Нет… там не пустота. Совсем не пустота.

Там движутся невообразимо огромные силуэты, левиафаны, которые вышли за пределы жалких категорий этого слова.

Субиако в ужасе, что между ним и чудовищами находится лишь эта хрупкая решетка. Он пятится от ближайшей сетки, когда перед ним моргает громадный глаз. Субиако осознает, что это глаз лишь тогда, когда зрачок размером с небольшую луну расширяется, заметив его. Сооружение вокруг содрогается, и ударные волны расходятся до самых дальних уголков пещеры. До слуха ингениума доносятся стон стали и скрежещущий визг металла о металл. Слева что-то разламывается, и Субиако слышит «тук-тук-тук» стальных когтей по железным планкам. Слышит, как те гнутся и раздвигаются в стороны.

Откуда-то раздается кудахчущий смех. Его источник может находиться в тысяче километрах или же прямо позади. Субиако не дожидается, когда это выяснится, и начинает бежать, надеясь, что в противоположном направлении. Он слышит скрежет покрытых металлом тел, протискивающихся в дыры, которые слишком малы для невероятных габаритов. Слышит крики боли и голодный вой. Ингениум продолжает бежать, благоразумно не оборачиваясь, чтобы посмотреть, что же за ним гонится.

Единственное, что ему ясно — нужно убираться.

Он бежит, а вокруг разносится звук, издаваемый сотнями полированных стальных клинков. От них сыплются искры, которые озаряют рушащуюся реальность стробоскопическими вспышками и порождают тени от деформированных конечностей, раскрытых челюстей и потрошащих клыков.

Субиако кричит, услышав, как из-за решетки в обваливающуюся систему пещер пробиваются еще тысячи аморфных тварей с клинками. Если они его схватят, то убьют, но он боится, что после этого будет еще хуже.

А потом, впереди, чудо.

Огромная адамантиевая дверь, громадный портал, который заслуживает — и, несомненно, носит — более точное название: «врата». Лишь они уцелели в растворяющейся пещере и сохранили целостность перед лицом порчи извне, которая уничтожает все, с чем соприкасается. Врата черные и блестящие, сложены из циклопических блоков титанического камня, добытого в глубинах лишенного света океана. По центру врата запечатаны огромным золотым кругом, на котором начертана сложная алхимическая и математическая формула.

Заводной Ангел.

Это древняя задача, однако, она известна Субиако. С четкостью, которую способен породить только ужас, ингениум понимает, что решение откроет врата. В центре великой печати располагается вычурная клавиатура из меди и гагата. Пальцы быстро тычутся в черные кнопки.

Шестерни крутятся, штифты отодвигаются, вложенные друг в друга диски из блестящего металла разделяются, замок отпирается, и печать расходится посередине. Врата открываются, и через просвет между створками льется золотое сияние. Оно лечит и очищает, оно такое яркое, что от него можно ослепнуть.

Субиако прикрывает глаза от лучей и чувствует, как на него накатывается желанное тепло.

Позади он слышит вопли зверей с клинками, гнавшихся за ним. Свет смертелен для них, он сжигает и развеивает темные силы, которые скрепляли их тела. Золотое сияние ширится, исправляя повреждения, нанесенные хрупким стенам реальности. Целительная энергия чудесна, порча из-за пелены бессильна перед ней и убирается обратно за преграды, которые не дают ей вторгаться в царство порядка и здравого смысла.

Свет окутывает Субиако, и тот позволяет ему…

…и его глаза открываются, и ингениум обнаруживает, что над ним стоит жена, лицо которой покрыто морщинами от испуга. Субиако садится и вздрагивает, когда спазм боли простреливает позвоночник. Разборная койка неудобна, но она гораздо мягче, чем скатка на земле. Он видит, что в углу выделенной им комнаты съежилась дочь, натянувшая одеяло на колени. Она глядит на него расширившимися от страха глазами.

— Мне приснился кошмар, — говорит он, судорожно выдохнув.

— Всем снятся кошмары, — отвечает жена, обнимая его и кладя ему голову на плечо.

— Неудивительно, — произносит он, глядя на стены квартиры так, словно те могут в любой момент распасться на части и открыть таящийся за ними ужас. Он прислушивается, и ему кажется, что слышно слабое «тук-тук-тук» полированных стальных когтей.

— О чем он был? — спрашивает жена. — Твой кошмар?

— Не помню, — отвечает он.

XVI

Ультрадесантники выдвигаются крупными силами. Из Аркологии Х выходит пятнадцать сотен воинов, километровая колонна тяжелой бронетехники. Бронированные двери открываются на залитые синим светом пустоши, и мощь Легиона, которой достаточно для покорения мира, отправляется на войну. Их возглавляет Вентан, занимающий командирский отсек «Теневого меча».

Внутреннее пространство сверхтяжелого танка не рассчитано на постлюдей, но он сумел втиснуть громаду своего тела на место, предназначенное для смертного.

Внутри сверхтяжелой машины пахнет смазкой, двигательным маслом, потом и тошнотворно-сладковатыми сосновыми благовониями. Вентан слышит в воксе болтовню экипажа, но отключается.

Ему нет нужды слушать их обмен рабочими репликами. Пока нет.

Хотя Вентан и не верит в Бога-Машину, он отрывисто кивает символу шестерни с выбитым на ней черепом, который нанесен на переборке рядом с ним. Хоть это и противоречит его характеру, капитан касается изображения кончиками пальцев. Не на удачу, а чтобы воздать почести силам Механикума, которые помогли вернуть Калт с грани.

Хессту, Кирамике, Улдорт и тысячам прочих, чьи имена он никогда не узнает.

Словно отмечая его жест уважения, окружающие планшеты начинают звенеть звенеть от поступающей информации. Стучащие ленточные принтеры выплевывают рулоны вощеной бумаги — данные от Таурен с когитаторов Аркологии Х. Планшет перед Вентаном заполняют изображения с геосателлитов, дымка информации четырехчасовой давности, которая окутывает его будто вырезанное из хрусталя лицо призрачным охряным светом.

Еще через пять часов их наступление дойдет до внешних границ заводского опорного пункта Федрала Фелла. Вентан планирует начать атаку сразу после того, как геосателлиты пройдут над головой и дадут максимально актуальное отображение тактической ситуации. В развалинах перед ними скользит почти сотня «Лендспидеров», которые сообщают более актуальные данные разведки наземного пространства впереди, оптимальные векторы атаки и поправки к предполагаемому маршруту.

Вентану хотелось бы проводить столь важное наступление иначе, но он подозревает, что мало какие из сражений грядущей войны будут проходить в идеальных условиях.

Дисплей лишает окружающую Вентана местность цветов, но даже в монохромном изображении капитана потрясает кошмарность планетарной бойни. Он непосредственно наблюдал начало опустошения и знает, как это было ужасно, но то, как выглядит поверхность Калта, является суровым напоминанием, что это поле боя не из тех, которые в конечном итоге возвращаются в лоно природы.

Калт навечно останется таким.

Ланшир представляет собой развалины стальных остовов, многочисленные производственные платформы и здания гильдий превратились в почерневшую пустошь, где блуждают тени. В Нумине ситуация обстоит немногим лучше, пространство между ними усеяно мусором с поврежденных стратосферных транспортов: расплющенными ящиками для припасов, разорванными бочками и перевернутыми грузовыми контейнерами. Большая их часть раскололась при падении, и содержимое разлетелось по многим тысячам квадратных километров поверхности. Винтовки, форма, пайки, обувь, медицинские средства и миллионы прочих предметов, необходимых для ведения военной кампании.

Такое ощущение, что здесь прошла дюжина армий, которая побросала всю свою ношу и исчезла.

Ничто из разбросанного нельзя спасти. Все уже слишком сильно облучено, чтобы что-то можно было использовать. На равнинах за Нумином скрипит искореженный хребет «Антродамикуса». Бронированный корпус звездолета погнут и пробит в тысяче мест. Вентан вспоминает, как наблюдал его падение с неба — подобное зрелище не сумел бы вообразить никто в здравом уме. Из выжженных внутренностей до сих пор валит дым, хотя прошли уже недели с тех пор, как корабль врезался в поверхность, словно гибельный метеорит.

Он напоминает Вентану громадного степного левиафана, сваленного стаями ненасытных хищников. Технологическое чудо, некогда странствовавшее среди звезд на службе величайшему замыслу человечества, превратилось в ржавеющие обломки. Могучий король пустоты повергнут предательством и брошен гнить на планете, где,скорее всего, был заложен его киль.

На горизонте, словно сломанные зубы на сгнившей десне, стоят башни, озаренные бушующим пламенем перерабатывающих шахт. Громадные буровые установки раскачиваются, их поверхность коррозирует от звездного излучения. Вентан повсюду видит гибель мира: города, превратившиеся в пепельные пустыни; горделивые промышленные центры, разрушенные настолько, что не подлежат восстановлению; целые жилые кольца разнесены на стеклянные обломки.

Калт никогда не был самой прекрасной планетой Ультрамара, но Вентан достаточно повидал в галактике, чтобы знать, что он был красив, хотя и не был таким дивным, как Прандиум, его города не были архитектурным чудом, как на Коноре, а океаны не обладали величием макраггских.

И все же немногие из миров способны сравниться с ним по трудолюбию обитателей. Все жители Ультрамара усердны, но жители Калта пылко гордятся своей репутацией самых стойких тружеников Пятисот Миров. Верфи на поверхности и на орбите создали больше боевых кораблей, чем многие из специализированных миров-кузниц, и ни один звездолет с меткой кораблестроителей Калта никогда не подводил в бою.

Всего этого больше нет.

Жители Калта держатся, но мира, за который они бьются, более не существует.

Вентан вспоминает былой Калт.

Нынешний Калт — мертвая планета вокруг него.

XVII

Вентан делит своих Ультрадесантников на четыре ударные группы. Подвижная техника движется на флангах, а сверхтяжелые машины и дредноуты наступают по центру. Вентан командует основным отрядом, Селатон руководит левым крылом, Сиданс — правым. Урат из 39-й встретится с ними у Проезда Малоник, и ударные силы увеличатся, когда в их состав войдут разделившиеся братья с каждой из магистралей Ланшира.

Над прогнувшимся шоссе высшего класса Траверс Тарксис шагает «Пылающее облако», титан, который уничтожил вражескую машину «Мортис Максор». Звук его боевого горна скорбно разносится над руинами. С севера приближаются воины капитана Эфона, но его силы объединятся с Вентаном лишь при встрече в центре разрушенной крепости Федрала Фелла.

Последним элементом штурмового отряда является Эйкос Ламиад.

Тетрарх Ультрамара, чемпион примарха, Эйкос Однорукий, как его теперь называют. Он ведет армию, которая представляет собой разнородный контингент сил, собранных из тех, кто уцелел в опаленной пустыне и на пылающих сборных плацах вокруг Голофузикона. Под знаменем тетрарха Армия, скитарии и Ауксилия Обороны, а также великий Телемехр — Небесный Воитель, рожденный дважды.

Ламиаду оторвало руку болтами Несущих Слово, и его воины провозгласили себя Щитоносцами. Пережившие атаку уже начинают творить мифологию.

Возможно, в утверждении Сиданса, будто к концу войны у каждого из них будет легендарное имя, что-то есть. Нечто, что попадет в музей будущего.

Вентан заставляет себя думать не о возможном грядущем, а о настоящем.

Он объединил самые крупные силы с момента сборов. Это подходящий ответ. Та немногая информация, которую Таурен смогла собрать из краткого соединения с когитаторами Несущих Слово до предательства, сообщает, что Федрал Фелл — военный лидер, обладающий большой храбростью и харизмой. Если дать ему возможность успешно собрать Несущих Слово, война за Калт растянется на десятилетия.

Опорную крепость в фабричных районах необходимо сравнять с землей.

Ультрадесантники продвигаются медленнее, чем хотелось бы Вентану, однако график составлен с запасом. Часть маршрутов, которые выглядели свободными на орбитальных пиктах, на земле оказались непроходимы. «Лендспидеры» пробивают проход своими пушками или же сообщают новые пути.

Через пять часов скоординированные штурмовые силы Ультрадесанта окажутся на подступах к крепости Федрала Фелла за несколько минут до обновленной телеметрии с орбиты.

И вооруженный самой точной информацией Вентан сотрет Федрала Фелла с лица Калта.

XVIII

Хол Велоф следует за Малоком Карто в развалины ланширского небоскреба, которому переломили хребет. Громадное сооружение лишилось верхних трехсот этажей, с точностью тысячеметрового клинка срезанных пустотной системой левого борта «Антродамикуса». Сила удара согнула нижний контрфорс и нарушила структурную целостность здания. Небоскреб скрипит и стонет на завывающем ветру, от пола к опорным колоннам толщиной в несколько метров тянутся широкие трещины.

Падение башни — всего лишь вопрос времени.

Похоже, что ни это, ни наличие поблизости известного опорного пункта Ультрадесанта не тревожит Малока Карто, который ведет маленький отряд в заваленный трупами атриум.

Ударная волна от сражения машин в трех километрах отсюда, у канала Ниансур, выбила гелиотропные окна строения, и обожженные тела покрыты потемневшим от пепла стеклом, которое отбрасывает изменчивые отражения.

Эриэш Кигал и его терминаторы почти не говорили с того момента, когда забрали оружие у распадающихся на части воинов-культистов. Зу Гунара еще менее общителен, и Хол Велоф начинает чувствовать себя все меньше командующим и все больше попутчиком.

— Зачем мы здесь? — спрашивает он, остановившись среди трупов. На него таращится шелушащийся череп, который почернел и покрыт рытвинами. Челюсть отвисает от создаваемой шагами вибрации.

Хол Велоф давит его сапогом.

— Ты задаешь вопрос, который будоражил величайшие умы с тех пор, как человек только научился ходить на двух ногах, — отвечает Карто. Он выставляет руку для опоры, словно устал от путешествия по разбитым внутренним районам Калта. Доспехи работают с нагрузкой, сдерживая наиболее опасное излучение, и вскоре энергоконденсаторы в ранцах придется перезаряжать.

И тем не менее, все перенесенное совершенно не смогло утомить Темного Апостола.

Хол Велоф только теперь осознает, что при Карто больше нет его посоха с символом Октета.

— Ты знаешь, о чем я, — произносит командующий. — Здесь. В этом здании. Зачем?

Карто вытягивает шею вверх, глядя сквозь громадный просвет в центре сооружения. Хол Велоф следит за его взглядом. Пыль и частицы стекла кружатся в свете, сочащемся через разбитые окна, и образуют странные узоры, спирали, петли и намеки на недосягаемые фигуры. На кратчайший миг Хол Велоф что-то видит в танце пылинок, но оно ускользает от восприятия, даже когда кажется заметным.

— Мы здесь, чтобы кое-что увидеть, — говорит Карто, как будто это все объясняет.

— Что увидеть? — требовательно спрашивает Хол Велоф. Его рука охватывает обтянутую кожей рукоять меча. Ему уже безразлично, нападут ли на него бормочущие тени. Он просто хочет получить ответы.

— Момент истории, — произносит Карто и поднимает руку, предупреждая еще один всплеск злобы из-за загадочного ответа. — Вопреки верованиям некоторых, вселенная не лишена своеобразия. Это великая мелодрама, гобелен последствий, имеющих как рукотворное, так и небесное происхождение. Большинство из них малы, и их легко не заметить, но некоторые имеют галактическое, даже вселенское значение. И если такие драмы нужно внести во вселенскую хвалебную песнь темным монархам, их надлежит наблюдать. Близится несколько таких представлений, и мы здесь, чтобы стать свидетелями одного из них.

— Что произойдет? — спрашивает Хол Велоф.

— Лезь со мной, и увидим вместе, — со вздохом говорит Карто.

Хол Велоф оглядывается на атриум. Небоскребу срезало верхушку, однако он все равно высится почти на полтора километра.

— Я полагаю, это чересчур — надеяться, что у транспортных лифтов осталась энергия? — интересуется он.

Карто насмешливо смеется.

— Заслужена славная драма, — произносит Темный Апостол, направляясь к пыльной и заваленной трупами лестничной клетке. — И поверь мне, ты не захочешь ее пропустить.

XIX

Как и все связанное с войной на Калте, твердыня Федрала Фелла уродлива. Разобранные мануфакториумы послужили сырьем для укреплений: остроугольных бастионов, низких отражателей артиллерийского огня и врытых в землю укрытий. Это раковая опухоль на местности, окутанное туманом и залитое оранжевым светом воплощение проклятия. Вверх, словно следы от когтей на холсте, тянутся струи черного как смоль дыма, а в воздухе смердит горящими нефтепродуктами.

Вентан вспоминает Несущего Слово, именовавшего себя Морпалом Ксиром, который утверждал, что воинство Федрала Фелла исчислялось десятками тысяч. Орбитальные удары Таурен проредили их, но весь вопрос в том, насколько.

— Давай же… — бормочет он, глядя, как на основном планшете уменьшаются показания счетчика.

Наконец тот доходит до нуля, и спустя несколько секунд, в течение которых замирает сердце, с мерцанием оживает боевой логистер. С геосателлитов загружаются данные в реальном времени. Информация льется рекой.

Вентан мгновенно ее обрабатывает, анализируя тактические сводки по направлениям подхода, тепловым следам, топографическим планам и расположению войск противника. Он опасался, что Несущие Слово могли располагать собственными разведчиками и быть наготове, но теперь выясняется, что он зря приписывал врагу такую прозорливость.

Информация расходится по командующим офицерам, и на логистере вспыхивают символы готовности. Они увидели то же, что и он, и жаждут боя. Псы войны рвутся с поводка. Даже Ламиад подчиняется его указаниям. Это право и честь Вентана отдать команду.

Его теория непоколебима. Его практика уместна. Им всем это известно.

— Всем группам, начать разгром, — приказывает Вентан.

XX

Планшетный стол в Ультимусе не рассчитан на работу с загрузкой данных военного типа. Его фотонные системы Лексора-Кейла разрабатывались, чтобы выводить общесистемные отгрузочные графики и декларации, а не координировать боевое планирование Легиона. Серверу Таурен пришлось внести в биоорганические когнитивные центры множество изменений.

Большинство из них — разрешенные модификации, но несколько из числа тех, которым ее научила Кориэль Зет во время ученичества в Городе Магмы. По сути, они не запрещены, однако осуждаются. Хесст бы одобрил, и мысль о том, как бинарный спутник жизни осматривал бы ее работу, вызывает у нее улыбку.

Здесь присутствуют полковник Хамадри и капитан Уллиет, но для Таурен они как будто призраки. У них нет аугметики и доступа к ноосфере, и они немногим более чем просто размытые пятна на периферии зрения. Она видит только информацию. Люди тихо переговариваются, но она их не слышит.

Атмосферная среда Калта загрязнена радиоактивными бурями, но Таурен научилась делать на это поправки. Она подстраивает фильтры, и оптика геосателлитов повинуется ее командам. Все расплывается от помех. Голограмма колеблется. Разрешение обновляется, и Таурен видит то, что ей нужно.

Она считывает энергетические следы закопанных источников энергии и термальное излучение над тем, что, скорее всего, является казармами. Перед ней открывается все, что Несущие Слово пытались спрятать, и Таурен наслаждается богоподобностью своего нынешнего положения.

Все, что она видит, совпадает с известными особенностями развертывания Несущих Слово. Тепловые рисунки соответствуют энергостанциям Легионес Астартес, и это убеждает ее, что с прошлой загрузки с геосателлитов ничего существенного не изменилось.

К столу подключены полдюжины савантов и логи, каждый из которых закреплен за командным подразделением штурмовых сил. Геосателлиты отсылают свои находки в Аркологию Х сжатыми импульсами данных, которые затем перенаправляются атакующим Ультрадесантникам. Каждому из командиров-космодесантников придан личный боевой савант, разбивающий загружаемую информацию на пакеты данных, которые проще обработать тем, у кого нет аугметики когнитивных процессов.

По сравнению со смертными, биоархитектура мозга космических десантников значительно усовершенствована, но они — не механикумы.

— Геосателлиты будут наверху еще пятьдесят три секунды, — произносит савант с темной кожей и дружелюбными глазами, которые до сих пор его собственные. — Пять-три секунды.

У него ярко выраженный экваториальный акцент, и Таурен нравятся гибкие эпентезы в словах.

Она наблюдает, как загружаемая информация распространяется по планшетному столу. Золотистые значки движутся в тщательно организованном балете. Все перемещается точно. Каждый взмах и выпад воинов XIII Легиона идеально скоординирован.

Кажется, что она смотрит не на сражение, а на повтор его записи.

Ее взгляд перескакивает на ноосферный отсчет над руной, отображающей группировку, в которой находится капитан Вентан.

XXI

Основное орудие делает выстрел, и «Теневой меч» заполняется треском электрического резонанса. Статический заряд поднимает с брони частички пыли и заставляет волосы на загривке встать дыбом. Вентан мог бы отправиться в бой на «Лендрейдере», но не смог устоять перед потрясающим разрушительным потенциалом «Теневого меча».

На зернистом пикт-планшете перед ним разваливается стена, уничтоженная основным орудием сверхтяжелой машины. Этот танк способен уничтожать титанов. У неподготовленного укрепления нет шансов. Из руин выпадают тела, трупы культистов. Те, в ком еще можно признать людей, охвачены пламенем.

Вентан не слышит их криков и жалеет об этом.

В его способности получать удовольствие от страданий начинает присутствовать что-то дикое.

Вентан активирует пневматические запоры, изолирующие передний пост от остальной части сверхтяжелого танка. Он хочет взглянуть на опустошение твердыни Федрала Фелла собственными глазами.

Возле него загорается зеленая лампа. Пневмозапоры фиксируются.

Капитан вводит на увеличенной клавиатуре управляющий код. Люк наверху открывается, щелкнув вулканизированными прокладками и затворными штифтами из дюрастали. Крышка скользит вбок, и Вентан выпрямляется.

Проламывающийся сквозь внешние рубежи обороны Федрала Фелла танк окружен пламенем. От «Теневого меча» разбегаются банды воинов братств в краденых экзоскафандрах. Никакое оружие культистов не в состоянии даже оставить след на толстой броне, и им об этом известно.

Они бегут, и их косят батареи тяжелых болтеров. Потоки лазеров и твердых снарядов срезают дезорганизованные шеренги. Из взрывающихся тел, словно геотермальные гейзеры, вырываются фонтаны горячей крови.

Вентан разворачивает комби-болтер на вертлюжной опоре и тянет заряжающий рычаг. Магазин входит в приемник с лязгом, вызывающим удовлетворение, и капитан вдавливает спуск. У комби-болтера ужасающая отдача, он больше подошел бы человекоподобным танкам вроде терминаторов, но система «Теневого меча» и генетически усиленное тело удерживают огонь на цели.

Тела разрываются, превращаясь в мясо и хрящи.

То тут, то там банды воинов обороняют свои позиции. Вентан мельком замечает железные маски, изодранную одежду и совершенно недостаточную радиационную защиту. Культисты палят из оружия, которое уступает армейскому по качеству и эффективности. Он поражается, как такому сброду вообще дали ступить на Калт, и убивает их при первой возможности.

Среди культистов нет Несущих Слово, но все, что он видел во время боев до отступления под землю, демонстрировало их полное пренебрежение смертными союзниками. Люди здесь только для того, чтобы замедлить наступление Ультрадесантников и поглотить их ярость. Если план Фелла состоит именно в этом, то он сильно недооценил тот источник, из которого может черпать неистовство XIII Легион.

Вентан смакует зрелище того, как сотни танков Ультрадесанта грохочут по адской пустоши внешних укреплений Фелла. С обеих сторон от него «Лендрейдеры» поднимаются на дыбы на наспех возведенных земляных валах и снова падают с громовыми ударами. Вражеские воины, которые удерживали свои позиции, раздавлены гусеницами или погребены под землей. Огонь эскадронов «Хищников» синкопирует залпы выстрелов тяжелых лазеров, а над головой по дуге проносится головокружительное количество ракет «Вихрей». Эскадрилья за эскадрильей «Лендспидеров» мчатся над полем боя, словно смертоносные хищные птицы, обстреливая незащищенные порядки врага. Мультимелты пробивают бреши в бункерах, и следом обрушиваются штурмовые отделения, которые добивают очаги сопротивления визжащими цепными клинками и пистолетами.

С востока приближается «Пылающее облако». Он опаляет небо магмовыми зарядами, его орудия окутаны дымом и светом. Посреди укреплений поднимаются грибовидные облака. Каждый удар обращает адамантиевые стены в шлак. Рвущие воздух ракеты вспыхивают на пустотных щитах титана, и звук его боевого горна похож на грохочущий хохот.

Вентан выводит на визор тактический экран. Золотые значки сжимаются вокруг крепости Фелла, словно кулак, но это только внешние рубежи. Их легко преодолеть. Настоящая оборона находится в километре впереди — громадные стены, способные устоять перед орудиями титана, дьявольские бастионы из темной стали и вкопанные в землю бункерные комплексы, куда будет трудно пробиться даже «Теневому мечу».

Но у Вентана есть пушки крупнее тех, что можно поставить даже на «Разбойника» или «Теневой меч».

Он открывает канал вокс-связи с Аркологией Х.

— Меер Эдв Таурен, — произносит он. — Как в прошлый раз.

XXII

Таурен соединяется с орбитальными пушками и отключает их протоколы безопасности, взмахнув обеими руками от себя, словно актер, который разводит занавес и выходит на сцену. Многочисленным слоям защиты, введенным после вторжения, требует секунда, чтобы отключиться, однако все платформы без проблем переходят под ее управление.

Теперь каждое орбитальное орудие подчиняется Аркологии Х.

Все находится под ее контролем.

— Приготовиться к полномасштабной бомбардировке, — произносит Таурен.

XXIII

На один прекрасный миг калтская ночь кончается.

Отравленный воздух озаряется. Возвращается свет дня.

Однако это ложный рассвет, который возвещает не о новых начинаниях, а только о конце.

Подбрюшья туч, набухшие от кислотного дождя, на мгновение освещаются, когда их прожигают высокомощные лазеры. Мезонные следы опаляют насыщенные химикатами полосы летучих испарений, скопившиеся над крепостью. Небо вспыхивает, и местность озаряется на сотни километров.

Все это происходит в один миг. Спустя доли секунды из космоса, словно прямые стрелы молний, бьют жгучие лучи энергии. Сами по себе они не производят шума, но на их пути воспламеняется атмосфера. Вскоре за каждым ударом следует резкий грохот вытесняемого воздуха.

Вентан наблюдает за всем этим сквозь через фильтры авточувств доспеха. Акустические компенсаторы сопротивляются оглушительным раскатам грома, от которых иначе лопнули бы барабанные перепонки. Визуальная защита не дает ослепнуть. Керамитовые пластины берегут от жара, который сжег бы плоть на костях.

У незащищенных культистов нет ничего подобного, от их рядов остаются кружащиеся клубы дыма, исходящего от сожженного мяса. На костях обгорает плоть, кровь вскипает, а от неприступных стен остаются лишь груды щебня.

Обрушивается первый вал высокого давления, и земля содрогается. «Теневой меч» кренится назад на подвеске, попав под такой шквал ударов, как будто армия «Контемпторов» долбит по корпусу гравитонными молотами. Вентан наклоняется навстречу взрывной волне, сопротивляясь сокрушительной мощи. Связь со сверхтяжелой машиной сообщает, что на борту отказало множество устройств. Порваны линии подачи и гидравлика, перегружены тонкие системы.

Они находятся в километре от места ближайшего попадания, но это все равно слишком близко.

Все копья лазеров и кинетические снаряды бьют по твердыне Федрала Фелла, разнося жалкую противовзрывную защиту и рудиментарные пустотные щиты. От укреплений ничего не осталось. Мягкое подбрюшье обнажено, и у Вентана есть готовый к удару гарпун.

Вокс взрывается взволнованными переговорами. Сотня голосов повторяет одно и то же.

— Вы это видели?

— Трон!

— Там никто не мог остаться в живых!

Вентан знает, что выжившие найдутся. Несущих Слово будет не так просто выбить.

Он вклинивается в вокс-сеть.

— Нам все еще нужен практический результат, — говорит он. — Выполняйте приказы.

Ультрадесантники повинуются.

XXIV

Хол Велоф с ужасом наблюдает, как горизонт озаряется от края до края. Ему известно, на что он смотрит. Испепеляющий орбитальный огонь, сконцентрированный в одном месте. Он помнит географию Калта и точно знает, по кому бьет гнев орудий Ультрадесанта.

— Фелл, — произносит он.

Малок Карто кивает.

Горячий ветер хлещет по обезглавленной башне, взметая плащ Хол Велофа и забивая рот командующего серым песком. Качка башни вынуждает его широко расставить ноги, пол тревожно кренится под ногами. Такое ощущение, будто он стоит на палубе примитивной галеры. Неприятное чувство.

Сверху опустошение Калта выглядит еще более очевидным. Планета превратилась в истерзанный радиацией мир, на котором навеки останется метка Несущих Слово. Несмотря на пейзаж перед глазами, Хол Велоф какое-то мгновение гордится этим, хотя его кожа и покрывается волдырями.

На землю обрушиваются новые удары, горизонт озаряет новое пламя. Башня сотрясается от первых сейсмических толчков. Из зияющих окон сыплется дождь стеклянных осколков. Несущие конструкции гнутся и падают на землю. Башня оседает на раскалывающийся фундамент.

Объединенный огонь лэнс-батарей бьет по горизонту. Создаваемое им адское свечение высвечивает суровый факт.

— Ты знал, что произойдет, — произносит Хол Велоф.

Карто пожимает плечами, и этот жест вызывает у Хол Велофа ненависть. Это жест отрицания, безразличия к гибели чего-то драгоценного. Пожимание плечами демонстрирует ему, что Малок Карто уже на самом деле не один из сынов Лоргара, а становится чем-то совершенно иным.

— У Фелла была самая крупная армия, — говорит Карто, — а также самые большие амбиции.

Хол Велоф старается не чувствовать себя уязвленным, зная, что это абсурдно на фоне подобных разрушений. Он пытается довести слова Карто до логического финала, но ни в одном из выводов нет смысла. У него в голове постоянно крутится только одна мысль.

— Это ты устроил, так ведь? — спрашивает он.

— Разумеется, — отвечает Карто.

— Фелл и его воины погибли, да?

— Еще нет, — говорит Карто, возясь с замками на вороте. — Но скоро.

— Зачем? — спрашивает Хол Велоф, зная, что ему придется убить Темного Апостола. Карто переступил черту, хотя командующий и не знает, ради чего.

— Служба Темным Монархам требует определенных жертв, — произносит Карто. — К тому же нужна была достаточно соблазнительная цель, чтобы выманить Ультрадесант из их норы для трусов.

Карто поднимает руку и снимает шлем. Точнее говоря, он ломает шлем на части, чтобы снять. Изнутри валят клубы темного дыма, и Хол Велоф видит, насколько далеко зашел Темный Апостол в своем служении замыслу Лоргара относительно галактики.

XXV

Над землей висит электромагнитное марево. Ландшафт, расплавившийся до стекловидного состояния от жара многочисленных лэнс-ударов, колышется от пыльных вихрей, теплового излучения и дождя из пепла. «Теневой меч» проламывает себе дорогу сквозь разрушенные руины опорного пункта Федрала Фелла. Орбитальные орудия уничтожили стены убежища с пугающей легкостью.

Вентан слезает с «Теневого меча». Корпус танка горячий, раздается громкое пощелкивание остывающего реактора. В дымке движутся фигуры, но они в кобальтово-синей и золотой броне. Это Ультрадесантники, и они идут с ним.

Внешние датчики доспеха фиксирует в воздухе широкий диапазон экзотического излучения и убийственный коктейль из ядовитых элементов. Этого следует ожидать, когда высвобождаются столь могучие силы.

Шеренги ошеломленных воинов Легиона продвигаются в оплавленные руины вражеской крепости, прижамая болтеры к плечам. Смутно различимые гиганты бредут в химическом тумане, один вдох которого растворил бы легкие смертного.

Вентан вытащил пистолет и меч. Он не ждет, что в непосредственном будущем ему придется ими воспользоваться, но капитан должен выглядеть готовым к бою. Капитан не видит следов присутствия Несущих Слово, но знает, что те где-то неподалеку. У них кровь и выучка Легионов. Они пережили бомбардировку, и уже сейчас готовятся контратаковать.

Вентан ведет Ультрадесантников вглубь дымящихся обломков, которыми устлана пустошь. Позади едет «Теневой меч», гул двигателя пробирает до костей и ощущается спинным мозгом.

Кольцо Ультрадесантников сжимается вокруг центра твердыни, и в голове Вентана зарождается навязчивое подозрение. Оно смутное и неоформившееся, но настойчивое.

Разрозненные группы солдат братств каким-то чудом уцелели под обстрелом. Они слепы и глухи, обожжены и брошены. С ними безжалостно расправляются. Ультрадесантники не тратят массореактивные снаряды. Кто знает, когда будет пополнение? Врага повергают цепными клинками и кулаками, но столь жалкие цели не приносят удовлетворения.

— Говорит Вентан, — обращается он по воксу к собратьям-командующим. — Сообщите о признаках наличия сил вражеского Легиона.

Поступают только донесения о контактах с обваренными и искалеченными смертными солдатами врага, и Вентан ощущает, как его гложет мысль, что здесь что-то не так.

— Где Несущие Слово? — спрашивает он сам себя.

Если Федрала Фелла тут нет, где же он?

В центре крепости Ультрадесантники обнаруживают громадную воронку, кошмарную преисподнюю, наполненную электрическим пламенем и сожженным мясом. Почти ничего не уцелело. То, что в первые мгновения не уничтожил обстрел, обвалилось от последующих взрывов и пожаров на складах боеприпасов. То тут, то там Вентан видит следы перегруппировки и окапывания, но сложно различить что-то конкретное. Об этом позаботились точные удары Таурен.

Основное орудие «Теневого меча» поворачивается над головой Вентана, выискивая цель, но не находит ничего, заслуживающего стрельбы. В огне виден силуэт «Пылающего облака». Громадная машина разрушения высится над местом смерти врага.

Из дымки возникает покрытый пылью и копотью воин, который вскидывает руку в приветствии.

— Я думал, тут останется хоть кто-то живой, с кем можно будет сразиться, — говорит Сиданс.

— Я тоже, — отзывается Вентан, убирая меч в ножны и пристегивая пистолет к бедру.

— Полагаешь, они погибли при бомбардировке?

— Похоже на то, — произносит Вентан, хотя такое объяснение уже слишком удобно.

— Тогда эта крепость так себе, — замечает Сиданс. — Лорду Дорну нашлось бы, что сказать по этому поводу.

Вентан не отвечает. Слова друга подтверждают навязчивое подозрение, которое нарастало с момента первых выстрелов. Капитан замирает, когда мысли сходятся на изначальной неправильности случившегося.

— Эта крепость никогда бы не выстояла, — произносит он. — Это смешно.

— О чем ты?

— Зачем строить то, что мы можем за секунды сравнять с землей с орбиты? — спрашивает Вентан. — Зачем вообще строить над землей? В этом нет смысла.

— Возможно, они не смогли найти места под землей?

— Они могли найти, где уйти под землю, — говорит Вентан. — Бессмыслица. Проклятье, что же мы упускаем?

Дым и марево рассеиваются на ветру, и у Вентана появляется что-то вроде ответа, когда он видит в самом сердце крепости потрескавшееся сооружение. Оно похоже на укрепленный авиационный ангар, и смогло устоять под обстрелом. Секции крыши провалились внутрь там, где рухнули несущие стены. Вентан не видит в конструкции защитных элементов.

Это гигантский купол, украшенный сложной резьбой, с парой декоративных башенок и широким входом без ворот. Сооружение грандиозно, и Вентан понимает, что уже видел подобное.

— Как думаешь, что это? — спрашивает Сиданс. — Цитадель? Место для последнего боя?

— Нет, — отвечает Вентан. — Не цитадель, но теперь я знаю, что это. Я уже видел такие строения раньше.

— Где?

— В Монархии, — произносит Вентан. — Это храм.

XXVI

Ингениум Субиако не помнит, как заснул, но явно произошло именно это.

Можно понять. Никто не смог бы бодрствовать так долго, как он, трудясь в постоянном полумраке, без отдыха во тьме и не отрываясь от насущного дела. Он уверен, что спит, поскольку странствует по тем же посеребренным пещерам своих кошмаров.

Субиако приходил сюда ночь за ночью, погружаясь в ужасы, которые разворачиваются бесконечным циклом. От того что картина никогда не меняется, не становится легче, есть лишь мрачное знание о предстоящем кошмарном бегстве от тварей с многосуставчатыми конечностями и полированными стальными когтями, которые выбивают по камню «тук-тук-тук».

Пещера имеет все тот же странный серебристый оттенок. Она поблескивает от сырости, а за пределами поля зрения таится ставшая вездесущей угроза. Ему известно, что внешне твердые стены пещеры на самом деле вовсе не такие. Известно, что прячется по ту сторону хрупкого покрова реальности, и, как бы ему того ни хотелось, он не в силах избавиться от этого знания.

Вокруг него, словно стремительный дым, порхают едва заметные силуэты.

Субиако поспешно движется по пещерам, ожидая, что в любой момент стены начнут отодвигаться, открывая таящуюся под ними порчу. Слышны голоса, но для него в них нет смысла, и он не может ответить. С каждым шагом он чувствует, что его направляют, но не в силах сказать, кто или что.

Предчувствие почти невыносимо, словно ощущение зависшего на волоске от шеи ножа гильотины. Субиако хочет проснуться, однако уже давно усвоил, что не в силах контролировать неотвратимый ход кошмара.

Ну конечно, он слышит слабое постукивание, как будто в стенах находятся крысы.

Тук, тук, тук…

Субиако бежит, снова и снова слыша пощелкивание когтей.

Тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук…

Уже громче, повсюду вокруг него. Это что-то новое, кошмар переходит на следующий уровень ужаса. А затем, как будто к подложке стен из папье-маше поднесли огонь, они начинают распадаться, чернеть и закручиваться в спирали, словно гаснущие угольки. Стены сползают с уже знакомой ржавой решетки, которая их поддерживает, и на той стороне снова видна ужасающая пустота.

Она бурлит, словно глубины чудовищно оскверненного океана, насыщенного грязью и мерзостью целого биологического вида. Его содержимое не чуждо. Это не кошмарный побочный продукт жизнедеятельности какой-то расы, враждебной человечеству. С ясностью, которой он не желал, Субиако понимает, что этот океан безумия принадлежит людям. Это они порождают царство сумасшествия. Ингениум слышит, как когти демонических преследователей снова прокладывают дорогу, и бежит.

На сей раз они не просто сзади. Они со всех сторон.

Стена впереди прогибается, когда к решетке прижимается противоестественная громада чего-то, и Субиако видит блестящие клыки и янтарные глаза, каждый из которых рассечен кинжаловидной щелью цвета оникса. Прореха ширится, и в пустую пещеру врывается стая тварей с когтями из полированной стали. Клинки сверкают, предвещая убийство, плоть сотворена из тех, кого он знает и любит — его близких, лишенных кожи. На вздымающихся боках зверей вопят от боли лица, конечности стали лапами, сросшись в отвратительные биологические рудименты. Черепа тварей из металла, они влажно поблескивают сквозь приклеенную кожу. Лица растянуты, но он узнает их и издает горестный вопль утраты.

Субиако бежит, а звери дышат ему в затылок. Они преследуют его, играют с ним.

Они могут поймать и убить его, когда захотят, но охота слишком приятна. Он чувствует их гнилостное голодное дыхание.

Субиако знает, что есть лишь один выход, и он мчится туда, задыхаясь на каждом шагу и надеясь, что доберется до огромных циклопических врат с золотой печатью.

Лишь врата дают убежище.

Субиако просыпается, в его ушах звенят крики демонов.

И ничего не меняется.

XXVII

Внутри храма бойня, которая кажется Вентану бессмысленной.

Там холодно, даже морозно. Сюда не проникает жар от умирающей звезды и бомбардировки, и от ранцев легионеров поднимается пар. Сквозь треснувшую крышу пробиваются колонны света, а у проломов в стенах висит ядовитый дым горящей боевой техники, которому как будто не хочется проникать внутрь.

Вентан еще не успевает сделать шаг внутрь, а уже чувствует запах крови. Теперь у него есть ответ на вопрос, что же случилось с Несущими Слово.

Они в храме, и все мертвы.

Их тела явно образуют узор, продолжая стоять.

Эффект достигается за счет того, что каждый из легионеров врага удерживается в вертикальном положении острым штырем из почерневшего железа. Несколько тысяч Несущих Слово насажены на колья в порядке, который явно имеет некое значение. Для Вентана загадка, какое же именно.

Эйкос Ламиад и Киуз Селатон ведут своих воинов среди колонн мертвых Несущих Слово. Селатон несет штандарт Четвертой роты — прославленное и потрепанное напоминание о том, что они потеряли и за что сражаются.

Возле Ламиада, будто личный телохранитель тетрарха, шагает «Контемптор» Телемехр. Вращающиеся стволы штурмовой пушки издают визг, оружие поворачивается влево-вправо в поисках живых целей.

Сиданс стоит рядом с Вентаном. Визор шлема не позволяет разглядеть выражение лица капитана, однако все ясно без слов.

— Кто это сотворил? — спрашивает Сиданс. Он еще не понял, в отличие от Вентана.

— Они сами это с собой сделали.

Сиданс резко оборачивается. Вентан не знает, что сильнее пугает второго капитана — мысль, что воины совершили над собой подобное или же что Вентан понял достаточно, чтобы об этом догадаться. Он качает головой и идет дальше. Внутри храма находится около тысячи Ультрадесантников, лишившихся дара речи от этого зверства.

Никто из них не в силах осознать смысл увиденного. Он слишком чужд для их понимания и не соответствует ни одной из тех военных моделей, которым их учили.

Вентан подходит к ближайшему Несущему Слово и приподнимает тому голову. На мертвеце нет шлема, лицо изрезано глубокими ударами острого клинка.

Оно искажено смесью ужаса и истовости. У символов странная геометрия, по непонятным причинам на них неприятно смотреть.

Чем ближе Вентан подходит к центру храма, тем понятнее становится узор, выложенный насаженными на колья телами. Группы Ультрадесантников естественным образом сходятся, приближаясь к середине сводчатого помещения. Вентан чувствует, что температура продолжает понижаться.

— Они располагаются равноудаленными колоннами, — произносит Ламиад. Его лицу, наполовину состоящему из плоти, а наполовину из треснувшей керамики, удается передать то отвращение, которое все чувствуют. — Расходятся наружу от центральной точки.

— Из чего следует, что посередине нечто важное, — говорит Вентан.

— Неф храма ведет к центральному алтарю, — соглашается Ламиад. — Месту поклонения.

— Поклонения? — буквально выплевывает Сиданс. — Я думал, мы их от этого вылечили полвека назад.

— Урок явно не был усвоен, — произносит Ламиад, указывая уцелевшей рукой на жертвенное побоище. Конечность, которую он утратил в начале боя, можно было восстановить, а лицо — починить. Доступны и технология, и мастера, однако Ламиад предпочел остаться таким, как есть. Миф о нем стал важен для Калта, и тетрарх охотно пошел на подобную жертву.

Вентан питает к Эйкосу Ламиаду высочайшее почтение и надеется, что будет столь же сильным, как тетрарх, когда для него настанут такие времена.

— Так что в центре? — спрашивает Селатон, держа штандарт рядом с собой. — Я не вижу алтаря.

Селатон прав. Там нет алтаря, только вырытая яма, из которой неторопливо струятся языки тумана.

Вентан идет впереди, пальцы сжимают рукоять меча.

Здесь все уже мертвы, но присутствие оружия в руке всегда придает уверенность в себе.

Подойдя к яме, Вентан видит, что она уходит вглубь на три метра, а посередине находится еще одно пронзенное тело. Несущий Слово, облаченный в багряный доспех, который украшен трепещущими на ветру свитками с обетами и выбитыми золотыми надписями.

Это не рядовой воин. Каждая пластина и грань созданы вручную мастером-оружейником и отполированы с преданностью, которой может удостоиться лишь высокопоставленный полководец.

Белое, как пергамент, кошмарное лицо напоминает упыря-людоеда. Губ нет, скулы выпирают, глаза ввалились, а скальп лишен волос. На обнаженном черепе, с которого содрали кожу, вырезаны новые геометрические символы. В пустой черепной коробке пробита дыра с неровными краями.

— Федрал Фелл, полагаю, — произносит Вентан.

Вокруг трупа Фелла нагромождение тел воинов-культистов, вскрытых и выпотрошенных. Им приданы позы преклонения, руки прикованы к посоху с шипастым навершием, на который насажен Фелл. Рты безвольно приоткрыты, словно восхваляя кого-то, а восхищенные глаза удерживаются открытыми при помощи швов.

— Чем он проткнут? — интересуется Селатон. Оно не такое, как у остальных. Этот знак…

— Я уже не один раз видел подобный символ, — говорит Сиданс. — Всегда думал, что это какое-то обозначение подразделения. То отребье, через которое мы пробивались, чтобы попасть к вам в Нумин, носило точно такие же палки.

— Нет, — произносит Эйкос Ламиад. — Это не эмблема подразделения, как мы ее понимаем. Это тотем, знак их новых хозяев. Мы продолжаем носить на себе аквилу, а наши враги теперь носят это. Они называют его Октетом.

При звуке этого слова Вентан ощущает спазм отвращения. Капитан смотрит на посох, на толстое, покрытое надписями древко и восемь расходящихся спиц-клинков, которые повторяют расположение мертвых Несущих Слово. Ему доводилось видеть, как вражеские чемпионы носили такой штандарт с собой, потрясая им, словно священной реликвией.

— Надо уходить отсюда, — говорит Вентан. — Пусть орудия Таурен сровняют это место с землей.

Голова Федрала Фелла рывком поднимается, кожа туго натягивается на черепе в безгубой ухмылке.

— Пушки вам уже не помогут, — раздается бесцветный голос, а затем изо рта трупа на тела у его ног начинает извергаться пенящаяся, черная, словно мазут, жидкость. — Нерожденные идут за всеми вами.

Ошеломленные Ультрадесантники с омерзением отступают от ямы. По телу Федрала Фелла проходят спазмы — серия ломающих кости конвульсий, которые наверняка бы убили Несущего Слово, оставайся в том хоть сколько-нибудь жизни. Он пляшет на колу, а изо рта продолжает изливаться поток черной, густой и ядовитой жижи, похожей на желчь.

Ее невероятно много, больше, чем поместилось бы внутри тела. Она брызжет из глаз и ушей. Течет из носа и бьет изо рта, как из шланга под давлением. Яма заполняется смоляной жидкостью, превращаясь в бурлящую клоаку ужаснейшей порчи. Череп Федрала Фелла полностью погрузился, но Вентан продолжает слышать ликующую мантру.

Нерожденные идут…

Нерожденные идут…

Над поверхностью маслянистой жидкости теперь остается только шипастое навершие посоха с Октетом. С острых кончиков тянутся клубы чернильно-черного дыма. Его жгуты извиваются, словно совокупляющиеся змеи, и распространяются над головой завесой теней, стремясь к трупам на кольях по всему храму.

— Назад! — кричит Вентан, осознав, что их заманили в ловушку, обратив против них те самые доктрины, которые спасли их от уничтожения. — По машинам и отходим. Уходим! Сейчас же!

Пузырящаяся яма переполняется, протоплазменная черная слизь разливается по окровавленному полу, как из открытой нефтяной скважины. В противоестественной субстанции возникают и лопаются пузыри, распространяющие вонь бойни и жужжание миллиона мух-трупоедов.

Нерожденные идут…

Ультрадесантники организованно отступают от разрастающейся темной лужи посреди зала. Храм заполняется миазмами черного дыма, мерзостным дыханием порчи и демонических божеств.

Нерожденные идут за всеми вами…

И мертвые воины Федрала Фелла открывают глаза, в которых чернейшая ночь.

XXVIII

Хол Велоф отступает от Темного Апостола, видя, что кривой рог был не украшением на шлеме, а частью черепа Малока Карто. Ребристый костяной вырост выступает из раздутой массы омертвевшей ткани, набухшей кровавыми жилами и покрытой липкой, мерзко пахнущей жидкостью.

Это не единственное изменение внешности Малока Карто.

Его кожа стала морщинистой, а глаза превратились в непрозрачные сферы нездорового оранжевого цвета.

— Ты знаешь Сорота Чура? — спрашивает Карто. Рот представляет собой прореху на желтом черепе. Губы окровавлены в тех местах, где их разорвали треугольные пиловидные зубы. — Он познал множество тайных истин вселенной, не последней среди которых является сила предательства. Ему кое-что известно о влиянии этого действия на нематериальное царство. Одно дело предать друга, другое — близкого друга. Он принял этот урок близко к сердцу, когда начал все это.

Хол Велоф слышал это имя. Шептали, что его носителю уготованы великие дела.

— Однако лорд Аврелиан научил меня, что предать брата… ах, в этом наивысшее могущество, — продолжает Карто. — Их крики были подобны сладчайшему вину Финикийца, даже сам Ангрон никогда не проливал крови, крещение которой оказалось бы роскошнее. Фелл стал величайшей находкой. Воин, чьи мечты уже были на самой грани воплощения, когда их его лишили. Столь колоссальное желание не сбылось и разбилось прямо у него на глазах…

При этом воспоминании Карто разражается булькающим смехом.

Рука Хол Велофа скользит на рукоять меча.

— Фелла больше нет, — говорит Карто, — но ты еще можешь получить то, чего хотел он.

— Почему я должен тебе верить?

— Потому что у тебя нет выбора, — отвечает Темный Апостол, указывая на горизонт рукой, которая с каждой секундой все меньше похожа на руку.

— Смотри, как разворачивается вселенская мелодрама, — произносит Карто, когда горизонт взрывается темным сиянием. Хол Велоф поднимает перчатку, чтобы заслониться от нового солнца, кипящего в грибовидном облаке атомного пламени. Он понимает, где это светило коснулось земли и опалило планету до стекловидного состояния.

— Что ты сделал? — задыхается он.

Темный Апостол не отвечает. Он опускается на одно колено и глотает воздух в мрачном восторге.

— Что ты сделал? — снова допытывается Хол Велоф.

— Старые верования уходят, и великий свет озаряет нам путь, — произносит Карто, с хищной ухмылкой глядя на командующего снизу вверх и цитируя «Книгу Лоргара». — А теперь готовься.

Ужаснувшись, Хол Велоф может лишь покачать головой.

— К чему? — спрашивает он.

— К падению.

XXIX

Настроение в конференц-зале Ультимуса близко к панике. Не было никаких предупреждений, никаких указаний на грядущую катастрофу, однако когда он произошла, то оказалась столь же внезапной и ошеломляющей, как момент, когда Несущие Слово открыли огонь.

Еще одно подземное убежище погибло, превратившись в кипящий атомный котел смерти. Даже без помощи геосателлитов авгуры Аркологии Х вполне способны засечь невообразимый скачок радиации на западе. На планшетном столе сводятся воедино показания пиктеров и счетчиков радиоактивности, а Таурен наблюдает, как на западном горизонте образуется громадное кучевое пирооблако озаренного пламенем дыма.

— Император защищает, — всхлипывает капитан Уллиет, сжимая что-то, висящее на шее. — Он есть Свет и Путь.

— Мы только что потеряли еще одно, так? — спрашивает Хамадри, крепче держась за край планшетного стола, когда стены Ультимуса содрогаются от первых толчков, разошедшихся по литосфере.

Таурен кивает. Она слишком занята тем, что просеивает мириады входящих данных от подключенных наблюдателей и авгуров. Орбитальные сканы комбинируются с наземными изображениями, чтобы составить более полную картину того, что только что оказалось потеряно.

Зал заполняет пробирающий до костей гул. Поверхность Калта искорежена и разодрана силой — как теперь понимает Таурен — подземного взрыва, которому хватило мощности, чтобы пробиться на поверхность. Это только первые ударные волны, расходящиеся от него, дальше будет хуже.

— Которое? — спрашивает Уллиет. На пол со стуком камней падают пыль и обломки плит потолка, но его стальной голос не дрожит. — Магнези? Габриниус? Проклятье, которое?

Порыв веры прошел, и капитан вновь по-солдатски отрывисто приказывает.

— Провожу триангуляцию, — отвечает Таурен.

Изображение атомной тучи на планшетном столе меркнет, и на его месте появляется базовая топографическая карта поверхности Калта. Данные сводятся, показания сверяются. На западе начинает яростно мигать значок.

Хамадри и Уллиет озадаченно поднимают глаза, но Таурен столь же изумлена.

— Радиал Ураник, — произносит она, словно до сих пор не в силах поверить в неоспоримый вывод. — Его больше нет. Уничтожен.

— Но… — начинает Уллиет.

— Это Хол Велоф, — заканчивает Хамадри, и на Аркологию Х обрушивается основная ударная волна.

XXX

Они стаскивают себя с кольев, которыми пригвождены к земле. Броня раскалывается, мертвая плоть рвется. Вентан не видит, чтобы из громадных дыр в телах вытекало хоть сколько-нибудь крови.

Вся жидкость, которая осталась внутри, давным-давно свернулась в венах. Несущие Слово двигаются скованно, словно забыли, как ходить.

Или только учатся этому.

Нерожденные. Термин неизвестен Вентану, однако капитан немедленно понимает его значение. Это те лишенные кожи ужасы, которых Несущие Слово извлекли из варпа. Кошмарные ксеносущества из тех измерений, которые скрыты от глаз человечества ради его же блага. Они глядят изнутри черепов мертвецов, и Вентан чувствует их неутолимый голод.

Ему нет необходимости отдавать приказы. Ужас ситуации требует индивидуальной реакции.

Огонь болтеров раздирает возродившихся Несущих Слово. От разорванного мяса валит черный дым. Раны, которых бы хватило, чтобы свалить двух легионеров, едва их замедляют. Они продолжают надвигаться с болтающимися конечностями и раздробленными костями.

Полностью адаптировавшись, воины в красном сшибаются с воинами в синем. Это уже не вялые ожившие мертвецы, а такие же сильные и быстрые бойцы, какими были при жизни.

Численное соотношение абсолютно неравное, но демонические существа, сидящие в черепах Несущих Слово, не пользуются в бою оружием носителей. Их орудия — когти и зубы, не болтеры. Причина этого — вечная война в безвременье.

Это единственное преимущество, которое есть у Ультрадесантников.

Вентан стреляет с безошибочной точностью. Ни один заряд не пропадает впустую.

Каждый раз смертельный выстрел в голову.

Во всех черепах плотный и студенистый комок визжащего мрака. Демонический паразит, занявший тело мертвеца, с воплем схлопывается при исчезновении. Капитан стреляет, пока боек не ударяет в пустую камору, вынимает магазин и плавными экономичными движениями перезаряжает оружие. Он ведет огонь до конца последнего магазина, а затем обнажает силовой меч.

Нерожденные бросаются на него, ведомые отчаянным голодом и ненавистью. Вентан видит их в мертвых глазах и не знает, чем заслужил подобное. Меч рассекает отяжелевшие без энергии доспехи. От каждого удара по руке проходит кинетическое сотрясение, но Вентан полон сил и готов к бою.

Он пришел сюда убивать Несущих Слово, и, проклятье, именно это он и будет делать.

Нерожденные не молчат. Они с воплями вцепляются в Ультрадесантников и визжат, когда умирают. Крики полны муки, но у Вентана не осталось жалости.

Ни к себе, ни тем более к Несущим Слово.

Пульсирующие вспышки выстрелов озаряют темную тень, расползающуюся над головой.

Вентан и Сиданс бьются спиной к спине. У обоих кончились боеприпасы.

— На сей раз их немного больше, чем двенадцать, — ворчит Сиданс, держа цепной меч обеими руками и рассекая ключицу с грудиной Несущего Слово.

— Ты хочешь сказать: тринадцать, — замечает Вентан.

— Нет, всегда только двенадцать, — с ухмылкой отзывается Сиданс.

Эта ухмылка понятна Вентану.

Они братья и равны друг другу, а это чистая схватка. На кону не стоят высокие идеалы, отсутствует великолепная стратегия. Просто жизнь или смерть, и по этому поводу нужно что-то сказать.

Вентан сносит головы с плеч, разрубает грудные клетки и отсекает ноги ниже бедра. Меч постоянно в движении. Чтобы выжить, капитан пользуется всеми известными приемами: теми, которым его учили макраггские мастера клинков, и теми, которых он набрался в отчаянных схватках за почти два столетия войны.

Телемехр расправляется с Несущими Слово десятками. Штурмовая пушка разносит тела на части, и даже воины-трупы утрачивают способность сражаться.

Они вцепляются в его тело, разбивая сломанные кулаки в кашу о саркофаг. «Контемптор» наслаждается боем, сражаясь бок о бок с Эйкосом Ламиадом и его Щитоносцами.

У тетрарха Конора осталась лишь одна конечность, но он не утратил смертоносности. Ламиад опустошил пистолет и убивает точными выпадами мастера-фехтовальщика. Он тоже уяснил, что единственный способ гарантированно сразить врага — отрубить голову.

Селатон и его отделения несут штандарт к сводчатому проходу, через который они вошли. Сержант не отступает, а расчищает коридор для остальных.

Вентан выкрикивает команду к отходу.

В него врезается что-то огромное и багровое, сшибая наземь. Вниз обрушивается бронированный сапог, и капитан откатывается вбок. Он бьет мечом в центр тяжести воина, но клинок лязгает о заостренное навершие-Октет покрытого рунами посоха.

— Смерть пришла за тобой, — произносит все еще пронзенный им Федрал Фелл.

— Смерть придет, когда я буду к ней готов, — отвечает Вентан.

XXXI

Мир переворачивается. Верх становится низом, и земля уносится от Хол Велофа.

Небоскреб уже находился на грани падения, требовался лишь легкий толчок, чтобы он обрушился. Взрывная волна от детонации циклонной боеголовки в Радиале Ураник разрушает неустойчивое равновесие векторов, удерживавшее здание в вертикальном положении. Фундамент разваливается, и структурные элементы основания гнутся под ударом волны, словно проволока.

Десять этажей мгновенно рушатся, разлетаясь, словно пыль от урагана.

Строение оседает, его сокрушает и тянет вниз собственный вес.

Хол Велоф хватается за торчащую арматуру, но этого недостаточно, чтобы спастись. У него сводит желудок, и на мгновение командующий ощущает невесомость. Сквозь крещендо ломающейся стали и взрывающегося пермакрита он слышит безумный хохот Карто. Плиты пола переламываются, словно сухое дерево, а пласталевые стойки, которые поддерживали многокилометровое здание, раскручиваются, будто веревки.

Вокруг падают каскады обломков, которые бьют по нему и грозят оторвать от опоры. Само здание хочет убить его, но Хол Велоф этого не допустит. Он должен прожить достаточно долго, чтобы убить Малока Карто.

Небо мчится прочь. Через пролом в плите пола, которая раньше находилась в тысяче метров над землей, он видит поверхность планеты.

Окраины Ланшира покрываются зубчатыми узорами широких расщелин. Линии разломов толщиной с волос разверзаются, бездны каньонов зияют, словно врата в загробный мир. Огромные клубы пыли и дыма рвутся в небо, образуя облако под стать тому, что висит над огненной воронкой в том месте, где раньше находилась его армия.

Хол Велоф не видит окружающего мира.

Повсюду шум и пламя, пыль и удары.

Затем он врезается в землю. Небоскреб не останавливается.

Колонны многометровой толщины пробивают поверхность Калта, словно сваи, вколоченные рассерженным божеством. Колоссальная масса и инерция небоскреба вгоняют его в скалу, словно меч. На глубине сотен метров образуются проломы в ранее неизвестные пустоты пещер. Не связанные между собой галереи и карсты внезапно оказываются под открытым небом.

Хол Велоф ничего этого не видит. Сотни тысяч метрических тонн каскадом рушатся в открытые системы каверн. Он — лишь частичка смертной плоти посреди урагана камней, возраст которых исчисляется эонами. Пластины брони разлетаются, как стекло. Кости ломаются, и командующий ощущает напор кузничного жара, механизмы биологического восстановления силятся сохранить ему жизнь.

Он выпускает из рук арматуру и летит в буре бьющих по нему камней.

Он падает, вертясь между ударами. Кровь заполняет шлем, грозя удушьем.

Хол Велоф врезается в каменную стену, и та срывается с места. Он видит лишь мрак и стремительный шквал обломков. Его сопровождает мерцающий ливень стали и стекла.

Хол Велоф все еще слышит сквозь непрерывный, яростный и оглушительный шум сводящий с ума смех Темного Апостола.

Наконец полет заканчивается.

Изломанное тело камнем падает в ледяное озеро с темной водой. Оно глубокое, и благодаря удачному углу столкновения он ломает только шесть ребер, но не позвоночник.

Леденящая вода окутывает его, заливая горло и легкие. Хол Велоф давится и кашляет, у него шок от сильного холода после дезориентирующего падения.

Включаются автономные реакции. Гортань изолирует основные легкие. Им на смену приходят имплантированные и генетически усовершенствованные дыхательные органы. Они прокачивают скудный остаток воздуха и направляют кислород прямо в мозг. Проходящие по всему телу электрохимические разряды рывком возвращают его к жизни, самопроизвольная фибрилляция снова заставляет конечности работать.

Хол Велоф тщетно барахтается. Ему не удержаться на плаву, доспех тянет вниз.

Броня легионеров не пропускает воздух и, как следствие, воду, однако его доспех разбит и расколот. Он стремительно заполняется водой, вес огромен. Командующий силится бороться с набирающим жидкость грузом, но его тело слишком сильно повреждено, а дух сломлен.

Хол Велоф погружается вниз, с его губ, пенясь, срывается поток пузырьков.

В воду ныряет рука, и в сломанный край наплечника вцепляется когтистая лапа. Она покрыта чешуей и похожа на звериную. Пожелтевшие когти оставляют на керамите глубокие борозды, волоча его обратно на поверхность.

Хол Велофа швыряют на берег из обломков и щебня. Командующий судорожно пытается вздохнуть. Он переворачивается и изрыгает заполнявшую легкие воду, которая так холодна, что обжигает горло. Его тошнит, пока тело полностью не освобождается от жидкости, во рту ощущается привкус крови и желчи. Хол Велоф чувствует, как внутримышечные сфинктеры дыхательных путей переключаются на обычный режим.

Холодный воздух еще никогда не был так приятен на вкус.

От тела поднимается пар, кожа горяча на ощупь. Невероятная физиология излечивает повреждения, которые должны были немедленно его прикончить. Чудо, что он вообще жив. Хол Велоф поднимает голову, чтобы посмотреть, сколько он пролетел. В воздухе пыльная дымка, через неровную прореху в потолке пещеры падает дождь обломков. Пролом в скале, будто грубыми швами, затянут паутиной стальных решеток небоскреба, высокопрочные провода и кабели передачи данных болтаются, словно джунглевые лианы.

Из-за мрака сложно оценить размеры пещеры, но она невелика. Возможно, сто метров в самом широком месте. В озеро падает все больше обломков, и уровень воды повышается.

На краю водоема сидит Малок Карто. Невероятно, но падение не причинило ему вреда. У его ног плещется ледяная вода.

Хол Велоф замечает, что с Темным Апостолом что-то не так.

К воину льнет тьма, но похоже, что у его ног слишком много суставов.

Карто поворачивает рогатую голову.

— Ты жив, — произносит он, как будто удивлен этим.

— Ты уничтожил мою армию, — говорит Хол Велоф.

Карто кивает.

— Отбросы, — произносит он. — Мясо. Плата плотью.

— Зачем?

— Ты в них не нуждался, — говорит Карто. — У тебя есть более высокая цель, чем маршировать во главе униженных смертных.

— Какая цель? — спрашивает Хол Велоф. Ему ненавистно то, что он не в силах скрыть настойчивого желания.

Темный Апостол наклоняет голову набок, словно ответ очевиден, однако не произносит его вслух. Он выжидающе смотрит на пробитый потолок пещеры.

— И хотя с небес на Носителей Истины льется огненный дождь, их ждет великий дар, — произносит Карто, выпрямляясь. Он стал выше, его тело разрастается от жизненной силы. Темный Апостол стоит на грани чего-то невероятного, трансформации или вознесения. Внутри него бурлит тьма, опасная энергия, которую сдерживает лишь колоссальное усилие воли.

В ближайшие часы Карто либо преобразится, либо будет уничтожен.

Хол Велоф не знает, чего ему хочется сильнее.

XXXII

Федрал Фелл — или та темная сила, что оживляет его тело — наносит косой удар зубчатым фальчионом, и Вентан блокирует его собственным мечом, который держит двуручным хватом. Сила удара огромна. От столкновения клинков разлетаются искры энергии, сервоприводы доспеха умножают силу, и ноздри заполняет запах озона.

Вентан поворачивает запястья, позволяя ревущим зубьям проскрежетать вниз по силовому мечу.

Он уклоняется от слепяще-быстрого обратного взмаха и бьет Фелла в пах. Это хороший удар, точный и сильный. Острие пронзает гофрированное сочленение между тазом и бедром Фелла.

Вентан проворачивает клинок и выдергивает его.

Наружу льется черная кровь. Вонь ужасная. Худшее, что есть в мире. С ней не в состоянии справиться даже фильтры шлема. Вентан давится от сухих рвотных спазмов.

Кровь перестает течь, а Фелл даже не замедлился.

— Ты убиваешь моих сородичей, — произносит Нерожденный. С его губ стекает пена распадающейся материи.

Вентан не отвечает и снова атакует.

Они снова и снова обмениваются ударами. Хотя мастерство Вентана выше, противник наделен феноменальной силой и быстротой. Капитан трижды оказывается на волосок от смерти. Он слышит, как его зовут, но не может ни на миг отвлечься, чтобы посмотреть, кто кричит.

Звуки выстрелов — далекое эхо. Вспышки взрывов массореактивных снарядов едва видны. Он в центре яростного сражения, но видит только демоническое создание, которое пытается его убить. Тело Фелла так и пронзено посохом с Октетом, но тот почти полностью скрылся внутри. Осталась только верхняя половина.

Возле Вентана появляются двое воинов в кобальтово-синем и золотом облачении. Лицо одного состоит из плоти и разбитого фарфора, другой носит боевые цвета капитана Четвертой роты. Он знает их и любит, как братьев. Эйкос Ламиад сражается с экономным изяществом, Лирос Сиданс — с мстительной яростью. Брат-капитан всегда был склонен к приступам несдержанной ярости, большинство из которых было необходимо обуздывать, но за этот Вентан благодарен.

Сойтись в бою с одним Ультрадесантником уже страшно. С тремя — верная смерть.

Федрал Фелл хохочет им в лицо. Его фальчион кажется размытым пятном, он блокирует, парирует и атакует с невозможной скоростью. По всей длине его клинка пляшет текучее черное пламя. Когда оно соприкасается с броней Легиона, то жжет ее, словно сухое дерево.

— Спаситель, Копейщик и Калека… — хихикает Фелл, разворачиваясь и впечатывая локоть в скулу Ламиада. Лицевые пластины трескаются еще сильнее. — Варп знает вас…

— Ублюдок! — выкрикивает Сиданс, бросаясь вперед. Его меч рассекает левую руку Фелла. Наружу брызжет гнилая кровь и множество корчащихся сегментированных существ, которые извиваются, словно черви. Сиданс задыхается от смрада, и фальчион Фелла взлетает вверх, чтобы снести голову капитану.

Вентан блокирует клинок и бьет сапогом в живот Фелла. Несущий Слово отшатывается от силы удара. В острых окончаниях посоха отражаются вспышки выстрелов.

В Нерожденного попадает что-то быстрое и мощное — шальной снаряд или рикошет.

Демоническое лицо по ту сторону глаз Фелла содрогается. Его тело поражено болью, изо рта хлещут брызги бурлящей черной жидкости. Несущий Слово шатается, и Вентан видит в этом свой шанс. Капитан разворачивается, обходя защиту Фелла, и вгоняет меч тому в нагрудник.

Клинок, по которому струятся молнии, пробивает керамит, плоть, кости и ночную субстанцию. Острие выходит из спинной пластины доспеха Фелла, но металл клинка состарился на тысячу лет.

Посеребренная сталь обратилась в изъеденную коррозией ржавчину, которая рассыпается хлопьями праха, пробыв в реальном мире считанные мгновения.

Ответный удар кулаком отшвыривает Вентана назад, и тот снова слышит, как кто-то выкрикивает его имя. Он сильно бьется о землю и пытается подняться. Что-то его удерживает.

Его прижимает к земле Эйкос Ламиад, маска которого расколота, а лицо кошмарно растерзано.

— Тетрарх! — кричит Вентан. — Что…

Ламиад качает головой. На них падает огромная тень.

Гигант в лоснящемся от смолы керамите. Титан, который рухнул с неба и выжил, чтобы поведать об этом. Одна рука оканчивается крушащим кулаком, другая — чудовищной пушкой с вертящимися стволами. Из дул с ревом вырывается огненный ураган. За считанные секунды отстреливаются сотни зарядов.

Тело Федрала Фелла взрывается.

Штурмовая пушка не знает покоя. Не знает пощады.

Прицел не сбивается, и мерзкая плоть Нерожденного распыляется на атомы.

— Ты. Ему. Не навредишь, — произносит «Контемптор» Телемехр.

XXXIII

Малок Карто сидит у края воды. Он ждет.

Время идет, но без шлема Хол Велоф не в состоянии его измерить. Часы — два, возможно, три. Он уплывает в забытье и возвращается в сознание, тело направляет энергию с мыслительных процессов на излечение.

Освещение не меняется.

Они пережили падение, которое должно было мгновенно их прикончить, из чего Хол Велоф понимает, что Темный Апостол продолжает планировать конец игры. И все же они тратят время в этой пещере, ничего не делая. Если нужно устроить разрушение, то Хол Велоф хочет быть готовым.

Намереваясь действовать, он ищет выход.

В пятидесяти метрах слева в стене виден широкий разлом, который ведет вглубь скалы. Возле него на земле что-то поблескивает.

Хол Велоф заставляет себя встать. Ноги пронзает боль от множества переломов. Он подавляет ее и ковыляет по краю озера к пролому. Оттуда тянет затхлым воздухом. Хол Велоф делает глубокий вдох, его нейроглоттис улавливает химические следы сваренной стали и застывающего пермакрита.

Он присаживается у пролома и поднимает блестящий предмет с земли, вертя его в руках, словно драгоценную реликвию.

Это картографический дрон, луковицеобразный цилиндр с репульсорным полем и множеством ауспиков. Энергоячейки практически истощены, раздвижные конечности подрагивают, словно усики умирающего насекомого. Мигание красной лампочки на фронтальном сегменте указывает Хол Велофу, что машина безуспешно пытается снова связаться с управляющей станцией. Технодесантник бы с легкостью починил дрона, но Хол Велоф не умеет обращаться с машинами.

Ему требуется секунда, чтобы осознать значение находки.

Хол Велоф оборачивается, когда пещеру заполняют брызги от грохочущих всплесков, как будто в озеро падают валуны. Малок Карто поднимается на своих ногах со странными суставами. Он стирает с лица холодную воду, а сверху в воду падают новые крупные объекты. Поверхность озера бурлит и бьется о скалы. К берегу движется след из пузырьков.

Хол Велоф наблюдает, как Эриэш Кигал и его терминаторы восстают из темных вод, словно утонувшие моряки, возвращающиеся к противоестественной жизни. С помятых пластин брони льется вода. Каждый из них подходит к Темному Апостолу и принимает помазание тремя ударами крест-накрест по нагруднику. Хол Велоф не знает, как, но он чувствует важное значение тройной отметки.

Затем из воды возникает раздутая фигура из твердого красного металла, глубинный левиафан. Дредноут Зу Гунара. С саркофага капает черная вода и нечто, напоминающее ручейки расплавленного металла, который стекает по бронированным бокам. Кажется, будто дредноут плавится, словно темная пустота внутри пожирает материю, из которой состоит его тело.

Он все еще несет оружие, похищенное из CV427/Праксор. Символ биологической опасности во мраке пещеры выглядит светочем надежды.

— И пожиратель жизни родится во чреве Зверя, — произносит Карто, поворачиваясь к Хол Велофу. Темный Апостол указывает в сторону разлома в скале, где Хол Велоф нашел поврежденного дрона. Раздвоенный язык из сморщенной плоти облизывает неровные зубы. Хол Велоф знает, что Апостол чувствует то же, что и он.

Развороченная земля, взорванная скала. Строительство.

Вход.

— Раскрытый отворит путь, — говорит Карто, — и заблудший поведет праведников на бойню.

Хол Велоф поднимает картографический дрон. Его переполняет целеустремленность, и он швыряет машину в воду. Та погружается во тьму, красный огонек угасает, погружаясь на дно озера. Хол Велоф снова переводит взгляд на разлом, ведущий в сердце вражеского логова.

— Чрево зверя? — спрашивает он, забыв о боли от многочисленных ран.

— Мы тот клинок, что вскроет его, — обещает Малок Карто.

XXXIV

Субиако не в силах вырваться из хватки кошмара.

Он бодрствует. Ему об этом известно, но ингениум жалеет, что не спит.

Кошмар последовал за ним в реальный мир.

Благообразное румяное лицо его пожилой жены сминается, словно пергамент, оно поражено болезнью и осыпается хлопьями. Даже у детей, мальчишек, едва годящихся по возрасту для службы в Молодежной Ауксилии, следы натиска времени.

Полуодетый Субиако выскакивает из жилища и видит, что сбылось все то, чего он страшился. За стенами Ультимуса миллиарды тонн скалы, защищающей их, превратились всего лишь в тонкую, как бумага, ширму из рассыпающегося пепла и проволоки. Преграда столь хрупка, что ингениум не в силах смотреть на расплетающихся по ту сторону невообразимых созданий, темных, будто океан.

Планета шевелится и скрипит, каждый порыв порожденной пустотой бури срывает с мира материю.

Субиако кричит, но его слова уносят холодные ветры, не имеющие начала в пространстве и времени. Вокруг него тысячи и тысячи лиц, но он видит их подлинную сущность. Гниющие марионетки, которые с каждой секундой становятся все хуже. Толпа, не ведающая, насколько близка гибель.

Тук, тук, тук…

Субиако снова слышит полированные стальные когти тварей. Они пробили границы сна и идут за ним. Прерывистый звук раздираемой ткани, с которым ужасные лапы рвут измерения, отдает скрежетом в позвоночнике, и ингениум срывается с места.

Израненные лица вопросительно поворачиваются к нему. Их речь — булькающий предсмертный хрип. Он проталкивается мимо, сшибая многих наземь. Из земли, ощутив близость добычи, пробиваются влажные когти и миножьи пасти. Никто их не видит, все глухи к предостерегающим воплям ингениума.

Субиако бежит в глубины, прочь от множества ждущих смерти.

Он мчится мимо мест, где трудился с тех пор, как нашел прибежище в Аркологии Х. Бежит, пока конечности не начинает обжигать кислота, а легкие не заполняются желчью. Звери-охотники рядом. Он чувствует, что они близко, и не осмеливается оборачиваться. Зрелище парализует его, есть лишь одно спасение.

Субиако слышит позади себя голоса и не обращает на них внимания.

Наконец он добирается до избавления — циклопических врат, закрытых загадкой Заводного Ангела, и от облегчения чуть не впадает в истерику. Тут находятся гиганты — воины, чьи тела так же подверглись разложению, как и у людей наверху. Однако они вечно сражаются с силами, которые ведут плоть навстречу гибели.

Субиако игнорирует их. Они так же мертвы, как тысячи людей наверху.

Тук, тук, тук…

Нет времени. Нет.

Субиако карабкается к Заводному Ангелу, и кажется, будто крылья того тянутся навстречу, чтобы обнять. Ингениум слышит, как резко, с громогласной интонацией произносят его имя существа, чья физиология настолько изменена и усовершенствована, что их едва можно отнести к людям.

Властность и предупреждение нельзя ни с чем перепутать, однако он зашел слишком далеко, чтобы остановиться.

Субиако вбивает решение вечной загадки Заводного Ангела на вычурной клавиатуре из латуни и гагата. Запирающая печать принимает командные коды Ингениума, и механизмы двери расходятся на составляющие. Резонирующие гармонические частоты разносят пермакрит, в мгновение ока обращая его в пыль.

Опадающая завеса растворяющегося пермакрита — последнее, что видит ингениум Субиако, прежде чем его грудная клетка взрывается веером разлетающихся осколков кости.

Его мгновенно убивает массореактивный снаряд, выпущенный сержантом Анкрионом.

Тело падает с платформы перед запирающей печатью, а с другой стороны вырываются отточенные цепные кулаки, молниевые когти и громовые молоты.

XXXV

Эриэш Кигал убивает первого Ультрадесантника очередью из своего комби-болтера. Следующего сражает тоже он. Его воины расходятся. Те, кто вооружен огнестрельным оружием, заполняют пространство разрывными болтами. В воздухе носятся рикошеты и отколотые камни. Ответный огонь с хлопками отлетает от массивных пластин терминаторских доспехов. Лазерные заряды неэффективны, от массореактивных немногим больше толку.

У Хол Велофа есть только меч, и командующий вступает в бой, словно один из гладиаторов Ангрона. Если не считать нескольких Ультрадесантников, которые уже отступают, то тут мало потехи. Клинок влажный и красный, но это жидкая кровь смертных. Она капает с меча, а через дыру в заслонке, которая отделяла туннель от подземного озера, протискивается разрастающаяся громада тела Малока Карто.

Следом появляется Зу Гунара, все еще несущий в механизированных руках убийцу миров.

Известие об их приходе уже стремительно распространяется к центру аркологии.

Страх поразит сердца здешних обитателей. Они узнают, что к ним явилась смерть.

Тело Хол Велофа пылает, словно горн. Кожа дымится, а рот и ноздри заполняет гнилостный смрад серы. Похоже, что Темный Апостол не единственный, кто находится на грани преображения. Хол Велоф жаждал этого мига с тех самых пор, как ступил на Калт, и буквально ощущает вкус награды.

Эриэш Кигал и его терминаторы идут впереди, с каждой секундой поднимаясь все выше. Широкая пещера заполнена огнем. Стреляет отделение Ультрадесантников и какие-то смертные в военной форме расцветки Ауксилии Обороны. Они прячутся за наспех сооруженными баррикадами. Хол Велоф видит, что у каждого из людей где-нибудь на броне нанесен черный символ «Х». Он не понимает, что это значит, и выбрасывает из головы как несущественное.

Хол Велоф чувствует жжение в груди и видит ожоговый рубец от попадания лазера. Кожа свернулась и опалена, но он не ощущает боли. Вообще ничего не чувствует.

Туннель поворачивает и расширяется, потолок поднимается на тридцать метров в высоту. На перехват выдвигаются все больше солдат. Стрельба усиливается. Это все не имеет значения. Трое Ультрадесантников пытаются навести порядок среди немногочисленных солдат, находящихся в их распоряжении. В поле зрения с грохотом появляются две бронемашины: «Носорог» и гражданский грузовой транспортер с парой тяжелых стабберов, приваренных к примитивной турели.

Орудия «Носорога» бьют по терминаторам, и один из могучих воинов начинает шататься, когда усилившийся обстрел нащупывает слабое место. Хол Велоф удивляется, почему Ультрадесантники так долго не реагируют на ужасающую угрозу прямо у себя под носом. А затем он понимает смысл жертвы Федрала Фелла.

Ультрадесантников тут нет. Не осталось сколько-либо существенного их количества.

Стрелок «Носорога» захватывает раненого терминатора в вилку и раз за разом бьет по нему. Это удачная тактика, и в конечном итоге броню вскрывает череда пробивающих взрывов. Находящийся внутри воин разрезан на части, он мертв, и доспех заваливается набок.

Малок Карто взмывает в воздух, толчок ног с вывернутыми суставами проносит его над головами Ультрадесантников.

Темный Апостол среди них, его когтистые лапы молотят, как мечи.

Он рвет врагов на части, раздирает боевую броню голыми руками и отшвыривает куски тел прочь, будто требуху после разделки туши. Болты расплющиваются о твердую, словно железо, плоть, клинки отскакивают. Карто хохочет так, будто заполучил то, чего желал всем сердцем, и это оказалось еще чудеснее, чем он когда-либо надеялся.

Ультрадесантники мертвы, и Карто бросается на «Носорог». Водитель замечает угрозу и жмет на газ. Гусеницы бешено крутятся, но их скорости недостаточно — Карто врезается в машину, будто стеноломная гиря. Корпус «Носорога» мгновенно прогибается внутрь. Изнутри вырывается пламя, и двигатель глохнет с резким хлопком возгорания.

Атака Карто переломила танк пополам. Взмах взбугрившихся рук швыряет обломки прочь.

Эриэш Кигал уничтожает вооруженный гражданский транспортер. Град сверхмощных зарядов разносит двигательный блок, и взрыв подбрасывает машину в воздух на десять метров.

Его терминаторы подобны неудержимым джаггернаутам. Огонь ручного оружия не действует на них, они защищены от большинства клинков. Буря огня бьет по выпуклым пластинам и многослойным нагрудникам, но все это не дает никакого эффекта. Неостановимая стена брони неуклонно продвигается вверх, с каждым мигом забираясь все выше в аркологию. Оставшиеся здесь вооруженные силы соберутся наверху, но уже не успеют помешать полному уничтожению Калта.

Тут слишком мало укреплений, чтобы остановить Несущих Слово. В своем высокомерии Ультрадесантники полагают, будто находятся в безопасности, и их порядок дел единственный возможный. XIII Легион не видит преимуществ свободного мышления и определил свою судьбу, цепляясь за устаревший способ воевать. Старых путей больше нет, возводится новый порядок.

Ультрадесантники не смогли принять его. Это их погубит.

Хол Велоф издает ворчание от внезапной боли. Враг не ранил его. Это не позабытая боль от выстрела или пореза мечом. Что-то ломается внутри тела.

Кости преображаются, удлиняются. Органы извиваются и переделывают сами себя. Кровь густеет, ее состав меняется. Зрение затуманивается, на глазах образуются третьи веки.

Старая боль угасает, ей на смену приходит новая.

Хол Велоф отбрасывает меч. Клинок сломан сразу над рукоятью, хотя командующий и не помнит, как это случилось. На бедре закреплен кинжал, одно из грубых изделий с кремневыми клинками, которые Эреб преподнес помазанникам. Хол Велоф не обнажает оружия.

Теперь он в подобном не нуждается, из пальцев прорастают когти, похожие на клинки мечей.

Позади остаются только пламя и вопли умирающих.

Впереди ждет новая резня.

Хол Велоф поднимается на административный уровень Аркологии Х.

Он видит, что сюда набились тысячи смертных, которые собрались вокруг строения из полированного белого мрамора. Он видит уже не так, как раньше. У него зрение ненасытного хищника.

Мир для него состоит из кроваво-красных оттенков, запахов плоти и страха.

Это хорошо.

XXXVI

Ауксилия Обороны и дивизия поддержки Ингениума реагируют с невероятной скоростью. Подразделения Армии, входящие в командную цепь, уже на месте, но Хамадри опасается, что их мало и уже слишком поздно. Она наблюдает из верхнего люка «Химеры», как Несущие Слово пробиваются на обширный административный уровень.

— Как они могли здесь оказаться? — спрашивает она сама себя, зная, что этот вопрос уже не имеет значения.

Капитан Уллиет уже сражается, его командирская «Саламандра» носится туда-сюда у входа в нижние пещеры. Предупреждение сержанта Анкриона о прорыве на нижних уровнях еще только раздалось из всех активных вокс-сетей, а танки 77-й дивизии поддержки уже с ревом начали действовать. Это грузовые транспорты, инженерные установки и боевые танки поддержки. Они оснащены противопехотным вооружением, и не могут сравниться с терминаторами Космодесанта. Ауксилия Обороны выдвигается на помощь, Хамадри посылает свои танки по флангам, чтобы враг оставался в окружении.

«Химера» перескакивает через неровность почвы, и Хамадри видит, как мало тут воинов противника: шесть терминаторов, дредноут и две чудовищных твари, которым она не может подобрать название. Одна выше, чем дредноут, ее плоть чернеет на глазах, как будто горит в незримом огне. Другая — сгорбленное разросшееся создание, из туши которого торчат куски кроваво-красной брони. Вздувшиеся мышцы выпирают, словно топливные баки, а руки заканчиваются костяными мечами, которые хлещут из стороны в сторону.

В теории таких сил было бы ничтожно мало для вторжения в Аркологию Х.

Однако их вполне может хватить.

— Выводи нас направо, — приказывает полковник водителю.

«Химера» разворачивается, из-под гусениц летят куски камня. Хамадри поворачивает роторную пушку и вдавливает гашетки. По рукам с глухим стуком бьет отдача, но полковник удерживает оружие наведенным на цель. Струя пуль бьет по монстру с костяными мечами, прицел сбивается, когда существо смотрит прямо на нее глазами, которые выглядят как окна в безумие.

Зверь взвивается в воздух невозможным прыжком. Хамадри вскидывает вертлюжное орудие и открывает огонь. Угол слишком крутой, выстрелы проходят ниже. Существо с раскатистым грохотом приземляется на переднюю секцию «Химеры». Сила удара колоссальна, масса твари совершенно несоразмерна габаритам ее тела. Корпус «Химеры» раздавлен, танк переворачивается, будто подброшенная монетка с аквилой.

Хамадри остается жить долю секунды.

Она гадает, жив ли еще ее сын в 61-м Нуминском. Лучше бы ему выпало погибнуть, чем сражаться с такими чудовищами.

«Химера» опрокидывается на крышу, и полковник Риук Хамадри присоединяется к длинному списку погибших в бою.

XXXVII

Преображение совершается.

Его плоть меняется. Ритуалы совершены, жертвы принесены.

Малок Карто привлек к себе внимание богов и чувствует ожидающее его неимоверное могущество. Он ожидает решения, достоин ли. Бормочущих теней больше нет, их притянула к себе ловушка в твердыне Федрала Фелла, но теперь они ему не нужны. Он станет собственной тенью, покинув прошлую личность и отбросив все, что могло произойти.

Последнее, что от него осталось, ожидает финального подношения.

Малок Карто до сих пор чувствует, как сила варпа не желает прекращать охоту. Добыча практически у нее в зубах, однако его потребность сильнее. Без этой силы его тело резко мутирует. Оно будет повергнуто в грязные глубины лишенной разума мерзости. Достойная участь для некоторых, но не для него.

Он наблюдает, как Хол Велоф убивает с яростной самозабвенностью.

Разум командующего дал трещину, и этим последним предательством Темный Апостол скрепит свою сделку с монархами варпа. Терминаторы Эриэша Кигала продолжают сражаться, хотя убили еще одного из них. Враг собирается и подтягивает более тяжелое вооружение. Они до сих пор думают, будто Несущие Слово пришли сюда завоевывать и захватывать.

Апостол смеется, и те смертные, кто слышат этот звук, тут же падают замертво.

Карто оборачивается к Зу Гунаре.

Это имя ничего не значит. Зу Гунара умер во второй раз несколько недель назад. Дредноут, некогда служивший вместилищем его плоти, все еще несет биооружие и теперь протягивает бомбу, словно подношение. Карто предполагает, что так оно и есть.

Вирус пожирателя жизни — дар богов.

Бой продолжается, но Темному Апостолу уже все равно.

Карто открывает активационную панель и вводит коды, которые запомнил давным-давно, когда атака мусорным кодом только вскрыла защитную сеть Калта. Схема вирусной бомбы включается, и внутреннее пространство взрывателя заливает зеленое свечение. Череп-шестерня Механикума и Ультима XIII Легиона зловеще и предостерегающе вспыхивают. Возможность немедленного подрыва отсутствует, есть только предустановленный таймер. Это ничего не изменит.

Карто отменяет протоколы безопасности, и внутри бомбы снова звенят предупреждающие сигналы. Темный Апостол не обращает на них внимания, поворачивает последний активатор и отламывает его.

Для сброса отсчета есть несколько предохранителей и дублирующих систем. Карто уничтожает их все.

Бомба передает по множеству вокс-каналов сигнал окончательного отсчета и разражается ревом тревоги, который ни с чем не спутать. Подобные предупреждения бессмысленны. Все, что находится достаточно близко, чтобы их услышать, погибнет в течение нескольких минут после высвобождения вируса.

Темный Апостол видит, как имперские солдаты осознают, что именно он сделал. Те, кто не понял угрозы по предупреждающему верещанию бомбы, узнают, что оказалось среди них, по воксу. Солдаты разворачиваются и бегут. Бронетехника жжет двигатели, включая гусеницы на задний ход. Паника и ужас практически всеобъемлющи, и Карто разражается ревущим хохотом от зрелища того, как хваленая ультрамарская дисциплина рушится перед лицом очевидной смерти.

Несколько храбрецов бегут к бомбе. Возможно, они думают, что смогут ее обезвредить. Они заблуждаются.

Темный Апостол чувствует, как в глубине его преображающейся плоти скреплено соглашение с варпом.

Его тело подготовлено, и теперь может произойти слияние материального и духовного.

Карто поднимает руку и видит, как кончики когтей окутываются серебристым мерцанием.

Сама его плоть стала ножом, которым можно рассечь пределы измерений. Он ощущает, что это позаимствованная сила, сиюминутный дар, позволяющий заключить союз с варпом.

Карто рубит рукой по воздуху, и материальная граница вселенной расступается перед ним. Ядовитый ветер вырывается из глубокой раны, врат во владения богов и чудовищ. Скоро ему суждено стать и тем, и другим.

Он ощущает, как гибнет еще один из терминаторов Кигала.

Его чувства вышли за пределы всего, что он знал раньше, и это лишь начало вознесения. Темный Апостол шире разводит колышущуюся прореху, пробуя на вкус темные обещания миазматической пустоты с той стороны. Теперь она станет его миром. Она, а не безвкусный материальный уровень смертных.

Однако перед тем, как шагнуть внутрь, Малок Карто испытывает нечто такое, что, как он думал, давно покинуло его на колхидских песках.

Он испытывает сомнение.

Карто отворачивается от завывающих врат и видит, как в пещеру стремительно влетает пара «Лендспидеров», покрытых следами радиации. Их двигатели перегреваются и коптят. Чтобы добраться сюда, они значительно превзошли пределы своих возможностей.

Бессмысленный жест.

Бомба взорвется. Теперь этому уже ничто не помешает.

На переднем скиммере стоит воин без шлема, облаченный в синее и золотое. Малок Карто никогда его раньше не видел, однако измененные чувства немедленно узнают новоприбывшего.

Рем Вентан.

XXXVIII

На административном уровне царит хаос. Гражданские и солдаты в ужасе разбегаются от стоящих в центре пещеры фигур — дредноута и существа с толстыми конечностями, покрытого черной чешуей. Кажется, что на его теле мерцает мрачное пламя. Это предводитель темного воинства.

Вентан чувствует это нутром.

В руках у дредноута визжащая бомба, по каждой частоте слышно, что боеголовка с пожирателем жизни вот-вот взорвется. Терминатор Несущих Слово продолжает сражаться, но на него пикирует спидер Сиданса. Доспех терминатора может выдержать попадание орудия сверхтяжелого танка.

У Сиданса мультимелта.

Вентан замечает вспышку и слышит рев перегретого воздуха, однако не видит, что случилось с терминатором. Спидер дергается, двигатель сбивается на предсмертный хрип. Буквально чудо, что он добрался так далеко.

Селатон гнал машину, как мог, и теперь ей конец.

— Спускайся, — кричит Вентан сквозь крики и грохот выстрелов.

Селатон кивает.

— Не думаю, что у нас есть выбор, капитан.

Но прежде, чем спидер успевает снизиться, Вентан слышит звериный рев. Омерзительное создание с мечевидными клинками на лапах соскакивает с кормы разбитого «Носорога». Оно движется прямо на них.

— Контакт! — кричит Вентан.

Селатон рывком разворачивает спидер, и тот кренится набок, но даже скорости рефлексов легионера недостаточно. Режущие лапы твари рассекают машину надвое, отрубив Селатону ноги по середину бедра. Вентан спрыгивает, спидер пропахивает камень и разбивается со взрывом, от которого разлетаются куски стали.

Рем приземляется уже на бегу, а спустя секунду достает болтер.

Капитан не знает, пережил ли Селатон крушение, и у него нет времени это проверять.

Тварь, которая сбила их наземь, встает на дыбы стеной разрастающейся плоти и когтей. Вентан видит, чтонекогда это был человек, такой же легионер, как и он сам, но гипермутации, которые уродуют тело, совершенно вышли из-под контроля. Из хрящевых желваков вырываются конечности, а на податливой плоти возникают клыкастые рты.

Вентан опустошает в тварь магазин. Заряды входят в изменяющееся тело. Он слышит взрывы, но похоже, что существо их даже не чувствует. Капитан тянется за новым магазином, но его опрокидывает наземь лапа размером с грудную клетку. Огромная туша разбухает и меняется в неуправляемом бешенстве.

Вентан тянется к мечу — цепному оружию, которое взял вместо силового клинка.

Существо кричит. Капитан не в состоянии сказать, от боли или злобы.

Вентан всаживает меч в колышущиеся складки новообразованной плоти, и тот втягивает внутрь так сильно, что клинок вырывается из руки. Тело монстра полностью поглощает цепной меч, и Вентан тянется к следующему оружию. Он отцепляет от пояса пару осколочных гранат, по одной в каждую руку.

Какая-то его часть знает, что это глупо.

Вирус пожирателя жизни уничтожит чудовище вне зависимости от исхода схватки, но для Вентана важно, чтобы оно погибло от его руки.

Он вбивает гранаты в тело твари и выпускает их, пока руки не постигла та же участь, что и меч. Оба заряда разрываются с глухим влажным шлепком, и капитана окатывает дождем тухлой плоти, сырой, словно протоплазма.

В зияющих открытых ранах кровь и прожилки несформировавшейся материи.

Существо не умирает. Оно слишком большое, но ему больно.

Оно верещит сотнями ртов. У Вентана есть в лучшем случае мгновение, чтобы воспользоваться этим.

И тут он видит.

В одной из разверстых ран кинжал с серым клинком. Оружие прицеплено к кожаному поясу, который вобрала в себя разрастающаяся плоть монстра.

Вентану известно, что это такое. Он уже пользовался подобным оружием.

Отвратительно, но выбора нет. Капитан протягивает руку и вытаскивает кинжал из мокрой мясистой раны. Он чувствует заключенное в мерцающем клинке смертоносное наследие.

История оружия полна крови, но оно обладает необходимой сейчас силой.

Размеры ножа ничтожны против такого разросшегося противника, но Вентан лично знает, какой урон могут нанести подобные орудия.

Над ним нависает лицо монстра — распухшая масса бормочущих ртов, безумных глаз и мечущихся языков. Кто бы это ни был, его уже давно нет. Вентан гадает, понимает ли существо, чем стало.

Широкая пасть, полная прорастающих клыков и едкой желчи, дергается к нему.

— За Калт! — кричит Вентан и вгоняет клинок в глотку твари.

Эффект следует немедленно, и он ужасен.

Монстр разрывается, сворачиваясь внутрь и распадаясь на расплетающиеся куски пропитанной кровью плоти и жира. Гибридные органы отмирают за считанные секунды, а растущая материя чернеет за один вздох. Моментальное разложение сопровождается смрадом массового захоронения, из не имеющих названия комков пораженной болезнью плоти разлетаются брызги зловонной черной жидкости.

Вентан отшатывается назад, испытывая при виде смерти существа неимоверное омерзение. Где-то посреди картины распада он замечает признаки постчеловеческого тела, но и они разрушаются у него прямо на глазах.

Он сплевывает сгусток смрадной жидкости и переводит взгляд на неподвижного дредноута, который держит вирусную бомбу.

Чешуйчатая черная фигура с кривым рогом смотрит на капитана с ненавистью. Она разворачивается и исчезает в мерцающей прорехе в мироздании. Вентан чувствует тошноту от такого надругательства и той порчи, которую он видит сквозь разрез. Разрыв уже уменьшается. Ткань мира затягивается, и через считанные секунды отверстие исчезнет.

Кинжал дергает руку. Он хочет вернуться в нечистое царство, где был сотворен.

— Сиданс! — кричит Вентан, выводя на визор таймер бомбы. — Ко мне!

Позади него разворачивается синий спидер.

— Сколько? — спрашивает Сиданс.

— Десять секунд. Слезай.

— Что? Нет! Я с тобой.

— Не в этот раз, — говорит Вентан. — Сейчас нет тринадцатого эльдара.

Он пинком сталкивает Сиданса со спидера и падает на место пилота. Двигатель изрыгает струю облученного дыма, и скиммер кренится вперед. Вентан заставляет его совершить последний полет.

Спидер трясется, как будто разваливается на части. Сзади раздается резкий стук сбоящего двигателя, и тянется огненный шлейф.

— Давай же, проклятье, лети! — кричит Вентан.

Гравитационные панели отказывают, и спидер снижается. Энергия почти полностью израсходована, двигатель не работает. Капитан силится удержать машину в воздухе, вытягивая рулевую колонку назад и вкладывая в спидер все остатки своей воли и веры.

Дредноут темнеет перед ним, словно непоколебимый левиафан.

Вентан бросает порченый варпом кинжал на сиденье стрелка.

— За отвагу и честь! — выкрикивает он. — За Императора!

В машину вливается последняя порция энергии, и Вентан активирует передние орудия, спрыгивая со спидера. Капитан жестко падает наземь и перекатывается, а скиммер на полном ходу врезается в дредноута.

Столкновение ужасно, инерцию спидера не погасить.

Дредноут отшатывается назад на своих поршневых ногах. А затем взрывается двигательный блок, и удар отбрасывает машину назад.

Гироскопические стабилизаторы силятся удержать равновесие, но не справляются с этим.

Дредноут падает, и его поглощает сосущая рана в мироздании. Он исчезает с Калта, и разрыв закрывается за ним.

Вентан задерживает дыхание, считая секунды. Он ждет взрыва, который так и не происходит. Капитан, не знает, куда делась бомба со смертоносным вирусом пожирателя жизни, но это не Калт. Ему этого достаточно.

Он оборачивается на звуки ликования. Требуется секунда, чтобы осознать, что оно обращено к нему.

Обитатели Аркологии Х выкрикивают его имя.

Нет, не имя. Прозвище.

Спаситель Калта.

И Рем Вентан впервые чувствует, что заслужил этот титул.

Энтони Рейнольдс Тёмное сердце

Стало быть, никто не придет. Неважно, сколько нас, так ведь? Мы, жители южных островов, слишком разрозненны. Наши города слишком малы. Враг обратил наши земли в стекло и пепел. Как мог кто-то выжить? Нет смысла искать, да?

Кто бы это ни обнаружил — не хочу, чтобы вам было легко. Я выжил. Понимаете? Я пережил волну и пламя. Врага больше нет, а я еще здесь. Только теперь меня убивает солнце, и я не знаю, почему, а в небе так и нет помощи.

Будьте прокляты. Будьте вы все прокляты.

Он вертел в руках шлем. Это был прототип конструкции Мк-VI из последней поставки с Марса, окрашенный в насыщенный кровавый багрянец — цвет переродившегося Легиона. Линзы поблескивали, словно изумруды, глядя на него с угрожающим прищуром.

Он перевернул шлем и установил его на подготовленную раздвижную подставку, которая подстроилась под вес и форму шлема, охватив его и зафиксировав. Он потянулся за своим электростилусом и вынул его из штатива. Указательный палец коснулся активационной руны, и стилус начал вибрировать с глухим гудением. Он поправил шлем свободной рукой, повернув его так, чтобы получить наиболее удобный доступ к вогнутой внутренней поверхности. Тонкий наконечник из искусственного алмаза опустился на гладкий, лишенный украшений металл.

Он остановился.

Он отвернулся и бросил взгляд на ритуальное изображение Октета, закрепленное в тени маленького алькова напротив угла, где слабо горела курильница. Казалось, пламя меркло, а температура понижалась. По стенам пополз иней. Сама тьма пришла в движение, корчась и разрастаясь.

Отростки теней потянулись вперед, слепо нащупывая путь. Они пробирались сквозь стены, ползли по полу и потолку. Один из них прикоснулся к нему. Касание было холодным как лед. Мрак смыкался, окутывая облаченное в рясу тело.

Он ощутил на шее дымное дыхание, от которого исходил смрад извращенных кошмаров и гниющей плоти.

Ползучая тьма начала нашептывать ему, дюжина безумных голосов сливалась в один. Из ушей потекла кровь. Стилус задергался в руке.

Он беседовал с посланцем Изначальной Истины. Были принесены клятвы. Снова пролилась кровь.

Прошел час. Быть может, больше.

Наконец ад отступил, отпустив его и скользнув обратно за истончившуюся пелену реальности. Курильница вновь ожила, пламя затрещало, и комнату опять озарил тусклый свет. Мардук вздрогнул и выпустил стилус. Руку свело мучительной судорогой. В сущности, у него болело все тело.

Он посмотрел на шлем, все еще покоившийся в объятиях раздвижной подставки. Вогнутую поверхность покрывала мелкая клинопись. Не осталось ни единого нетронутого сантиметра.

Почерк принадлежал не ему.

— Да будет так, — произнес он.

Тяжеловесные шаги замерли возле временной камеры. Для кандидата настало время суда. Он сидел на полу, скрестив ноги и выпрямив спину. В таком положении он провел большую часть дня. За это время тело залечило самые скверные из ран, нанесенных ему братьями.

Кандидат поднял голову и увидел в закрытой двери камеры собственное отражение. Несмотря на усовершенствованную трансчеловеческую физиологию, его лицо до сих пор испещряли лиловые кровоподтеки. На щеках и губах сухими струпьями запеклась кровь. Как и у всех, рожденных под недремлющими светилами Колхиды, его кожа была смуглой, а радужки темными. Взгляд налитых кровью глаз был мрачен.

Ему было известно, что его лицо более широкое и крупное, чем у неизмененных людей, которые теперь казались странно хрупкими и тонкими. В отличие от большинства воинов Легиона, он все еще смутно помнил, как выглядел до своего перерождения в более возвышенном облике. Он полагал, что со временем также забудет о своей жизни в храме до вступления в XVII Легион.

С него сняли доспех. Когда-то тот был цвета серого гранита, однако теперь имел красный оттенок застывшей крови — в честь почитаемых Гал Ворбак. О, если бы увидеть то, что узрели они…

Его размышления прервались, когда замки камеры открылись, и раздался скрип металла. Дверь широко распахнулась, и в помещение, пригнув головы в шлемах, вошли двое ветеранов в багряных доспехах. Их тяжелая броня была увешана талисманами и исписана колхидской клинописью.

Разумеется, он их узнал. Это были воины Бел Ашареда. У них за плечами было на полтора столетия больше войн, чем у него.

Они держались со сдержанной агрессивностью, сжав перчатки в кулаки. Было очевидно, что им хочется порвать его на куски. То, что они еще так не сделали, было… неожиданно. Их что-то удерживало.

— Ну? — произнес он.

— Встань, Мардук, — сказал один из них. Решетка вокса превратила голос в гортанное звериное рычание.

— Зачем? — спросил он. — Что меня ждет?

Он успел заметить начало удара, однако не стал уклоняться. Тот попал в висок и жестоко швырнул его на беспощадную металлическую стену камеры. Мардук рухнул на пол, по его лицу потекла горячая кровь. Он ощутил на губах ее вкус.

Однако Несущий Слово не вскрикнул. Не стал стирать кровь с лица. Лишь бесстрашно взглянул на ударившего.

Его вздернули на ноги, он не сопротивлялся. Из бесстрастных линз воина-ветерана, который его держал, на кандидата уставилось собственное искаженное отражение. Потрескавшиеся губы раздвинулись в окровавленной ухмылке.

— Ты бьешь, будто слабая женщина, — усмехнулся он. Ветеран взревел и впечатал свой бронированный лоб в лицо Мардука.

Темнота.

Он резко пришел в себя, очнулся и дернулся. Нечто извивалось и копошилось у него в сознании. Оно было маслянистым и омерзительным, его вторжение вызывало тошноту.

Мардук начал сопротивляться. В ответ нечто стало пробиваться вглубь, чтобы утвердить свое господство.

Наконец, удовлетворившись грубой демонстрацией своего могущества, сущность отступила. После нее осталась лишь пульсирующая боль по ту сторону глаз Мардука да еще едкий привкус варпа в горле.

Он попытался сосредоточиться. Свет был слишком ярким. Несущий Слово часто заморгал, прочищая сознание.

Он находился в центральном контрольном зале. Станция Зетсун Верид.

Мардук стоял на коленях в окружении легионеров-ветеранов — недавних членов Гал Ворбак. Он чувствовал их злобу. Она исходила от них, словно жар от печи.

Обзорный портал был заполнен Калтом. Даже с орбиты были ясно видны следы идущей внизу войны. Над континентом, словно громадные цветущие водоросли, поднимались шлейфы дыма и пыли. Они тянулись высоко в атмосферу и были пронизаны свечением различных оттенков.

По залу разнесся надтреснутый властный голос.

— Все наиболее прекрасно в миг гибели, не правда ли?

Мардук попытался понять, откуда он исходит. Соберись.

Закутанные в рясы магосы суетились в управляющем центре платформы, другие сгорбились над консолями, подключившись к портам блоков мысленного управления. Как бы то ни было, голос не принадлежал никому из них.

— Битва продолжает бушевать, но война уже практически выиграна.

Взгляд Мардука переместился на фигуру, которая стояла отдельно от прочих и смотрела в пустоту.

Вот.

Окружавший нечестивое существо воздух трепетал. Рядом с ним истончалась граница между реальностью и владениями Изначальной Истины.

Кор Фаэрон. Магистр Веры.

— Тринадцатый Легион получил тяжкие раны, а у Калта навеки останутся шрамы. Солнце умирает. Поверхность будет очищена. Последние остатки сопротивления будут вынуждены уйти под землю, однако это им не поможет. Калт, самоцвет Ультрамара, уже в агонии. Это моя победа. Не Эреба. Даже не Лоргара. Моя.

Почтенный кардинал обернулся. Его глаза лучились ликованием и мерцали противоестественной энергией.

— Вся система уже мертва, — произнес он. — Она еще просто не осознала своей гибели.

Он приблизился, и Мардук подавил желание попятиться назад.

— Воины Бел Ашареда хотят вырвать твои сердца и съесть их, пока ты еще будешь дышать, — рыкнул Кор Фаэрон. — Меня так и подмывает пойти им навстречу. Чего ты рассчитывал добиться?

У Мардука начало покалывать кожу. Его глазам было больно смотреть на Кор Фаэрона, и он опустил взгляд.

— Смотри на меня, — угрожающе прохрипел Кор Фаэрон.

Мардук повиновался. Он сомневался, что смог бы воспротивиться, даже если бы попытался.

Когда Легион обнаружил Колхиду и воссоединился с примархом, Кор Фаэрон уже подвергся разрушительному воздействию своей смертной природы. Он был стар, слишком стар, чтобы пройти полную процедуру усовершенствования и стать подлинным космическим десантником. Сейчас он все так же выглядел старым, однако, сколь бы хрупким и сгорбленным он ни был без доспеха, в нем присутствовала неоспоримая и яростная жизненная сила.

Его поддерживали не только постоянные омолаживающие операции, а еще и опасная лихорадочная энергия, которая пылала жарким, ненасытным и губительным пламенем. Чтобы не дать ей поглотить себя, должна была требоваться высочайшая сила воли. Скорее всего, в галактике нашлось бы всего несколько существ, которые смогли бы поддерживать себя в таком состоянии, не превратившись вскоре в пустую выжженную оболочку.

— Это моя война, кандидат, — прошипел Кор Фаэрон. — Моя. Ее нельзя было провалить. Захват этой платформы являлся центральной частью плана. От него зависела наша победа. Ты это понимаешь?

— Да, мой господин, — сказал Мардук.

— Да, мой господин, — передразнил его Кор Фаэрон с презрительной улыбкой. — И все же именно в этот драгоценный миг, когда успех висел на волоске, ты решил пойти против наставника?

— Я не… — начал было Мардук, но его заставил умолкнуть сверкнувший взгляд Темного Кардинала. Из мертвенно-впалых глазниц начали струиться испарения варпа.

— Ты не хотел ставить под угрозу захват станции? — ощерился Кор Фаэрон. — Может, и нет, однако именно это ты и сделал. Возможно, ты вообще ни о чем не думал, ослепленный желанием возвыситься, убив одного из вышестоящих. Собственного наставника. Твое неуважение оскорбительно.

— Какой толк от учителя, который не учит? — спросил Мардук. — Он не был моим наставником. Я был рад его убить.

Один из ветеранов, стоявших у него за спиной, безмолвно выразил неодобрение. Он услышал, как клинок покидает ножны.

— Нет, — рыкнул Кор Фаэрон воину, и вокруг него, словно ореол, замерцало зловещее сияние. Клинок скользнул обратно на место.

— Даже будь у него желание меня наставлять, я бы ничему у него не научился, — дерзко продолжил Мардук. — Его душа была глухой к Изначальной Истине, а разум — закостеневшим и негибким. Его злило, что я слышу пантеон лучше, чем ему когда-либо удалось бы. Вот почему он отказывался меня учить. Меня послали сюда познать путь послушника, но при этом отдали под начало воина, не имеющего склонности к искусству варпа.

— Ну, тогда очевидно, что он заслуживал смерти, — произнес Кор Фаэрон.

Мардук скривился.

— Нет, я не имел в виду…

— Ты оскорблен, что тебя отдали на попечение Бел Ашареда? Бел Ашаред праведно служил Легиону почти столетие, а ты немногим больше, чем просто неофит. Сколько ты сражался вместе с Семнадцатым? Две десятилетия? Три? Ты просто неблагодарное дитя.

— Я молод, — сказал Мардук, — однако же не лишен таланта и жажду овладеть силами, которыми повелеваете вы, мой господин.

Кор Фаэрон яростно уставился на него, и душа Мардука съежилась от явной желчности этого взгляда.

— Чего ты не знал, так это то, что Бел Ашаред принадлежал к Темному Сердцу, — произнес Кор Фаэрон. — Он являлся членом секты, которая была моей кровавой правой рукой со времен Завета. Темное Сердце служило мне, когда Лоргар Аврелиан был еще ребенком, и продолжало нести свою службу впоследствии, несмотря ни на что. Бел Ашаред был из Темного Сердца, а ты убил его потому, что он оказался не тем учителем, на какого ты надеялся?

У Мардука пересохло во рту.

— Я… я не знал, — пробормотал он.

Кор Фаэрон мгновение свирепо глядел на него, а затем резко отвернулся, искривив пальцы. Когда он заговорил, его голос был уже более сдержанным.

— Ты утверждаешь, что желаешь овладеть теми силами, которыми я управляю. Почему? — спросил он, созерцая Калт.

Мардук ответил не сразу.

— Это простой вопрос, — произнес Кор Фаэрон. — Отвечай.

— Я хочу служить примарху и Легиону всеми своими силами, — наконец сказал Мардук.

Кор Фаэрон рассмеялся. Звук был отвратителен, он напоминал булькающий кашель больного животного.

— Ты бы лучше всего послужил Легиону, если бы не убил наставника во время решающей тактической вылазки, — сказал он. Вспышка сияния варпа высветила череп, скулу и зубы под истощенной плотью Кор Фаэрона. — Тебя манит сила. Не оскорбляй меня притворством, будто это не так. Ты жаждешь силы.

— А вы нет? — спросил Мардук.

Кор Фаэрон долгий миг буравил его взглядом, а затем фыркнул.

— Зачем мне стремиться к тому, что у меня уже есть?

— Я не могу представить, что человеку когда-то будет достаточно силы, — ответил Мардук, осторожно и едва заметно выделяя слова. — Всегда можно получить больше. Да, я жажду силы. Научите меня. Умоляю вас.

Кор Фаэрон прищурил глаза.

— С чего ты взял, будто я захочу поделиться с тобой знанием?

— Потому что вы хотите узнать, как я это проделал, — отозвался Мардук. — Иначе я был бы уже мертв.

Прежде чем Кор Фаэрон успел ответить, его тело сотряс приступ кашля. Темный Кардинал вытер с губ черную слюну.

— Бел Ашаред обладал некоторой силой, однако, возможно, я его неверно оценивал, — произнес он, прижав ко рту руку в перчатке. — А он явно недооценил тебя. Мне неинтересно учить высокомерного выскочку вроде тебя, но в одном ты прав — я заинтригован. Так расскажи же мне, как тебе это удалось.

Мардук облизнул губы, понимая, что его жизнь висит на тончайшем волоске. Он знал, что должен правильно подобрать слова.

Верфи пылали. В черноте беззвучно вращались искореженные обломки. В некоторых из них угадывались останки линкоров и защитных платформ, но большая часть была изуродована практически до полной неузнаваемости. В плавном кружении мусора была безмятежная красота, каждый кусок металла поворачивался с собственной скоростью и под собственным углом. Абсолютная тишина пустоты делала панораму разрушения почти умиротворенной. «Закрыть глаза, — подумалось Мардуку, — и никогда не поймешь, что что-то не так».

«Самофракия» рассекала беззвучно вращающиеся обломки, словно клинок. Она прошла через раздвижные врата станции Зетсун Верид, не встретив сопротивления. У орудийной платформы не было оснований подозревать «Самофракию». Корабль был одним из тех немногих, кому посчастливилось выйти из мясорубки невредимыми.

Она замедлила ход и спокойно пришвартовалась.

Как и всегда, наступление возглавлял Сорот Чур. Сразу за ним следовал Бел Ашаред, а за двумя офицерами двигались легионеры XVII-го. Все понимали, что на них возложена ключевая роль в важнейшем предприятии. Они знали, что быть выбранным на это задание означало благословение. Им не терпелось начать зачистку станции.

Второе сердце Мардука заработало. Сражаться бок о бок со столь благородными воителями, как Гал Ворбак, было великой честью.

По завершении дела к ним должен был присоединиться Кор Фаэрон. Магистр Веры скрылся, позволив подручным из варпа унести его, и у Мардука по затылку поползли покалывающие мурашки волнения и соблазна. Он жаждал наступления дня, когда тоже будет обладать подобной силой.

Служащие станции Зетсун Верид понятия не имели, что их ждет. Высокомерные сыны XIII Легиона, приписанные к платформе, также не знали об уже разворачивающихся событиях. Их невежество было восхитительным. Когда Несущие Слово вышли из первого проходного пустотного шлюза, навстречу нежданной абордажной команде вышел Ультрадесантник. На нем не было кобальтово-синего шлема, он явно не ожидал нападения и даже еще не осознавал, что ему остались жить считанные секунды. Нелепо, но он даже не потянулся к оружию. На его лице было выражение озадаченности.

Мардук усмехнулся про себя. Это было слишком хорошо.

Ультрадесантник — сержант, судя по опознавательным знакам — открыл рот для… чего? Приветствия? Окрика? Как бы то ни было, ему не дали заговорить. Пронесся болт, первый из множества, которым было суждено вылететь в следующие несколько минут. Он попал Ультрадесантнику в лицо, прямо под левую скулу. Первое убийство опять принадлежало Сороту Чуру. Мардук вознес молитву, чтобы на борту оказались еще воины XIII-го. Ему хотелось убить еще кого-нибудь.

В самом процессе убийства космодесантников присутствовало нечто особенное, сильное. Это было совсем не то, что убивать низших существ. У смертных незначительные и скоротечные жизни. Да, Мардук помнил, как был одним из них, однако казалось, будто это сон или же происходило с кем-то другим. Он практически ничего не ощущал, обрывая их жизни, но в случае с легионерами испытывал возбуждение, не похожее ни на что другое. Оно опьяняло.

Ультрадесантник рухнул на пол с раскатистым грохотом, который в замкнутом пространстве походил на звук падения титана. Эхо шума стихло, и на мгновение наступила тишина.

Обернувшиеся лица. Раскрытые в ужасе рты членов экипажа, заметивших обезглавленного Ультрадесантника, распростертого на палубе. Вокруг него ширящимся кругом растекалась кровь. Она капала сквозь металлические перекладины пола. Кап. Кап. Кап.

Находившиеся здесь в большинстве своем не принадлежали к числу комбатантов, основную их часть составляли техники и адепты. Модерати. Магосы. Офицеры. Рядовые.

Большинству никогда не доводилось вынимать пистолеты из кобуры на бедре — это был всего лишь элемент формы, как эполеты или знаки выслуги. Они усердно пытались восстановить связь, отчаянно пытаясь соединить Калт с флотом через вокс или местную ноосферу, но ничего не работало.

Они совершенно не были готовы к новому нападению.

Несущие Слово не стали тратить боеприпасы и пустили в ход цепные клинки и кулаки, ломая тела, будто сухие деревья, и снося головы с плеч. Мардук расколол череп затыльником болтера. Разрушение доставило ему удовольствие. Он схватил пытавшегося сбежать адепта в рясе и сдавил шею человека перчаткой. Несущий Слово оторвал того от пола и встряхнул. Хрустнули позвонки, и адепт обмяк. Мардук швырнул мертвое тело обратно в перепуганную толпу.

Палубу осыпало выстрелами высокомощных лазеров, которые вонзались в красную броню, прожигая и опаляя ее. Похоже, что платформа оказалась не совсем беззащитной. Мардук обернулся, выискивая цель. Вот, на верхнем мостике — преторианцы Механикума. По крайней мере наконец-то появился враг, достойный болтера.

Боевые чудовища в вычурной бронзовой броне, преторианцы обрушивали вниз шквал огня. Двое нападавших воинов XVII-го рухнули, их доспехи дымились. Мардук вогнал два болта в одно из бронированных существ, заставив его попятиться на вывернутых назад поршневых ногах. Плоть и металл лопнули, из нанесенных Мардуком ран брызнула смесь черного масла и млечной синтетической крови, однако существо не упало.

Слепо врезавшееся в Несущего Слово смертное ничтожество сбило ему прицел. Мардук выругался и ударом отбросил человека на пол. Тот тяжело упал, и жалкое хныканье смолкло.

Кандидат вскинул болтер, намереваясь вновь открыть огонь по преторианцу. Назначенный его наставником Бел Ашаред успел сократить дистанцию и атаковал создание Механикума в ближнем бою. Капитан Несущих Слово мешал сделать смертельный выстрел. Мардук снова выругался.

Рассвирепев, он быстро сделал шаг вбок и впечатал болтер в пепельно-серое лицо ковылявшего мимо человека. У смертного, какого-то закутанного в рясу адепта, не было руки — ее вырвал из плеча один из воинов Бел Ашареда. От удара Мардука лицо человека смялось, и тот упал. Мардук смахнул с оружия комок окровавленной плоти и волос.

Он увидел, как Бел Ашаред поверг боевого зверя-преторианца наземь ударом тыльной стороной руки. Капитан наступил на вооруженную конечность, прижав ту к полу сапогом, и погрузил гудящий силовой топор в грудь существа. Преторианец яростно взревел смесью двоичного кода и обычного голоса. Создание Механикума умирало медленно, корчась и булькая.

Мардук приблизился к своему господину. Доспех капитана был забрызган кровью и маслом, которые образовывали потеки на стыках пластин брони. Мардук ощущал покалывание от присутствия варпа вокруг — по ту сторону пелены колыхались и извивались существа, неизвестные смертным. На пределе слуха нашептывали надтреснутые голоса, раздиравшие сознание.

— Ужас и смерть истончают покров между этим и иным мирами, — заметил Мардук, озираясь по сторонам.

— Что? — переспросил Бел Ашаред.

— Живущие Вовне жаждут пересечь черту, — произнес Мардук. — Вы этого не чувствуете, мой господин?

Он увидел, что Бел Ашаред крепче стиснул кулаки. Вероятно, капитан ощутил, что над ним насмехаются.

— Потрясающая интуиция, щенок, — огрызнулся тот полным презрения голосом. — Это бы смог почувствовать даже умственно отсталый ребенок недочеловека.

— Большинство в Легионе не смогли бы, — сказал Мардук. — Они слепы.

«Как и ты», — подумал он.

— Не думай, будто ты особенный, — произнес Бел Ашаред. — Это далеко не так. Ты мусор, ненужный даже собственному ордену. Ты еще ничего не знаешь о подлинной природе вселенной и силах, разрастающихся на другой стороне.

— Так научите меня, — ответил Мардук.

— С некоторыми вещами нельзя спешить.

— Как и с вашим назначением в Гал Ворбак, господин?

Наставник глянул на него. Шлем не давал увидеть выражение его лица, однако через мгновение он рассмеялся. Решетка вокса превращала звук в отвратительный резкий лай.

— Убирайся, щенок, — сказал он, отмахнувшись и забрызгав кровью лицевой щиток Мардука. Одна капля попала на линзу визора, окрасив зрение кандидата красным. — У меня нет времени на твой вздор.

— Вы мой наставник, — возразил Мардук. — Мое место возле вас.

— Я тебе не нянька. Оставь меня в покое. Нам нужно занять станцию, — произнес Бел Ашаред, отворачиваясь. — Отправляйся с отделением Дралзира.

Мардук развернулся и двинулся прочь, не сказав ни слова.

Док был зачищен. Трупы устилали палубу, словно сломанные и брошенные игрушки. Несущие Слово разделялись на малые подразделения и расходились вглубь орудийной платформы. Им всем была известна схема Зетсун Верид, и они не нуждались в указаниях.

Из прилегающего прохода доносился низкий грохот огня болтеров. Врага явно несложно было найти, однако воины штурмового отделения Дралзира продолжали проверять останки на полу. Несущие Слово двигались от тела к телу, выискивая признаки жизни и перерезая горло тем, у кого они еще обнаруживались — быстрый взмах боевым клинком от уха до уха — а затем воины шли дальше. Изящество и великолепие ритуального клинка не для них, заметил Мардук. Он присоединился к воинам, пока те продолжали свое мрачное занятие.

Отделение Дралзира было малочисленным подразделением ветеранов. В былые годы они удостоились похвалы самого примарха и были отмечены за свои действия в ходе более чем дюжины приведений к согласию. Выпуклые поверхности их доспехов были покрыты зарубками убийств, наградами за кампании и культовыми символами. Ветераны терпели его присутствие, но в то же время презирали. Он не был одним из них.

Лишь один из воинов отделения его поприветствовал — новициат, которого совсем недавно забрали из скаутов и наделили первым комплектом силовой брони. Он был таким же чужаком, как и Мардук, и единственным воином в составе абордажной команды, кто являлся частью Легиона меньше него. Его доспех был практически постыдно нетронутым.

Новобранец стоял на коленях возле павшего адепта, который распростерся на палубе, неестественно подвернув ногу. Человек пытался отползти, но новициат прижал его грудь коленом и медленно давил, превращая дыхание в прерывистые мучительные глотки воздуха.

— Видел, как у того синего ублюдка разлетелась голова? — поинтересовался новициат, подняв взгляд на Мардука.

— Видел, Буриас, — ответил Мардук.

— А выражение на лице спесивого выродка прямо перед выстрелом? Великолепно!

Адепт в рясе попытался вытащить пистолет. Это было простое лазерное оружие, однако и оно сильно дрожало в руке. Прежде чем человек успел навести ствол, Буриас схватился за запястье и почти без усилия вывернул кисть назад.

Хруст.

Человек завопил. Буриас заставил его умолкнуть ударом в висок, переломив шею.

— Он даже сказать ничего не успел. Просто открыл рот, а потом бум! — Буриас поднялся, стирая кровь с рук. — Ты сегодня сражаешься вместе с нами?

— Похоже на то, — отозвался Мардук.

Буриас на секунду вскинул голову.

— А правда, что тебя изгнали из ордена и отправили участвовать в нападении на Калт?

Мардук фыркнул.

— Может и так, — сказал он. — Меня послали сюда учиться послушничеству. Насколько мне известно, иных скрытых причин не было.

— Стало быть, однажды ты станешь Апостолом?

— Такими темпами вряд ли, — ответил Мардук.

— Хватит трепаться, — прорычал сержант отделения Дралзир, шагая к ним. У него на поясе висело два шлема Ультрадесантников. Сержант был не из тех, кого не стоит воспринимать всерьез. — Пора выдвигаться.

— Все равно тут уже все мертвы, — пробормотал Буриас, пнув труп под ногами.

Мардук улыбнулся про себя.

Броня Буриаса дымилась. Плазменный ожог. Впрочем, ему повезло — прямое попадание прожгло бы его насквозь. Новициат обхватил переборку, используя ее в качестве укрытия, и перезарядил свой болтер модели «Умбра», загнав на место новый секторный магазин.

Через люк с визгом пронесся очередной размытый сгусток бело-синей плазмы. Он прошел совсем рядом от Буриаса, который только расхохотался. Новициат обладал кое-какими навыками, но был несдержан. Мардук решил, что тому повезет, если он переживет этот бой. Впрочем, кандидат надеялся, что так и будет. Ему нравилось наблюдать, как Буриас убивает.

Плазма ударила в стену напротив проема и взорвалась вспышкой жгучего света. Из помещения донеслось злобное хриплое шипение — характерный звук перегрева плазменного оружия.

— Взять их! — заорал Дралзир.

Мардук мгновенно среагировал, выскочив из-за укрытия. Вместе с ним в дыру рванулись Дралзир, Буриас и Удама-син.

На борту станции Зетсун Верид остались лишь небольшие очаги сопротивления вроде этого, но их упорство лишь оттягивало неизбежное. И все же задержка злила Бел Ашареда, что в свою очередь злило сержанта Дралзира. Другие отделения уже пробивались к залу управления в центре платформы, пока они застряли позади.

Сержант поделил воинов на два малых звена — по иронии судьбы эту тактику впервые ввел в употребление Легион Жиллимана — и его задача состояла в том, чтобы уничтожить все сопротивление на нижних уровнях Зетсун Верид перед тем, как двигаться дальше.

Как только они оказались на виду, в Удаму-сина попал заряд болтера. Мардук не стал оборачиваться, чтоб посмотреть, жив ли тот. Темное помещение озарили резкие вспышки выстрелов, и Мардук увидел перед собой фигуры в синих доспехах. Его внимание сконцентрировалось.

На ногах оставались только двое. Были и другие, но их сразили еще в первые мгновения перестрелки. Один попал под взрыв осколочной гранаты, а второго свалил Дралзир точным выстрелом в голову из болт-пистолета.

Два Ультрадесантника присели за импровизированной баррикадой из сваленных в кучу грузовых контейнеров и аппаратуры. Один прижимал к плечу болтер, ведя огонь контролируемыми очередями. У него на шлеме был белый плюмаж, знак отличия XIII Легиона, обозначавший первого сержанта роты, или что-то в этом роде. Второй держал подальше от себя неработающее плазменное орудие, от которого валил раскаленный добела пар, а другой рукой стрелял из болт-пистолета.

Мардук на ходу дал еще одну очередь из болтера, прикрывая братьев, которые рванулись вперед с ревущими цепными мечами. Большинство выстрелов прошло мимо цели, но один попал Ультрадесантнику с болтером в плечо. Впрочем, повреждения оказались неглубокими и не смогли свалить воина.

Попадание болта наполовину развернуло молодого новициата Буриаса, заставив того пошатнуться. Мардук услышал, как он выругался — Буриас отчаянно пытался добраться до врага раньше сержанта и более опытных братьев, чтобы проявить себя в пылу боя.

Мардук не отрывал болтер от плеча, продолжая стрелять. Он смещался в сторону, обходя Ультрадесантников с фланга, пока остальные мчались прямо к баррикаде. Несущий Слово сосредоточился на цели, которую уже поразил до этого, и дважды попал воину в грудь. Он переместил прицел, чтобы выстрелить в голову, но цель исчезла за укрытием — обстрел был слишком силен.

Плавно переместив прицел, Мардук перевел огонь на второго Ультрадесантника. Первый выстрел попал в запястье. Массореактивный снаряд сдетонировал, начисто оторвав воину руку и лишив того пистолета. Несмотря на это, Ультрадесантник просто вскинул плазменное орудие, перехватив его так, чтобы оно легло на предплечье, теперь оканчивавшееся окровавленной культей, и направил его на Мардука.

Несущий Слово метнулся в сторону. Напоминавшая солнце вспышка выстрела подавила авточувства доспеха, и поле зрения шлема заполнила белая дымка, из-за чего он ослеп на несколько ударов сердца. Даже сквозь изолирующую керамитовую броню он ощутил плотный пылающий жар выстрела, который с воем промчался мимо, заставляя сам воздух слабо шипеть.

Зрение начало проясняться, и он смог разглядеть, как Дралзир перескочил через баррикаду и всадил цепной меч в шею стрелку с плазмометом. Зубья бешено жужжали, вгрызаясь в одно из немногих слабых мест модифицированного доспеха. Оружие вошло глубоко, раздирая плоть и перемалывая мясо и кости. Кровь залила лицевой щиток и грудь сержанта.

Из-за баррикады выстрелил болтер. Получив попадание в спину, Дралзир пошатнулся и завалился на изуродованное тело только что сраженного им Ультрадесантника. Мардук снова зафиксировал прицел и быстро сделал пару выстрелов, но те прошли в считанных сантиметрах от цели. Он уже собирался стрелять снова, когда перед ним выросла фигура в красной броне.

Буриас.

Мардук выругался в его адрес и побежал.

Дралзир пытался подняться, силясь оттолкнуться от пола. Невозможно было разглядеть степень полученных им ран, но по его медленным страдальческим движениям становилось ясно, что повреждения серьезны.

— Чего бы вы ни рассчитывали добиться, предатели, это у вас не выйдет! — взревел Ультрадесантник. Он наклонился вперед и вдавил дуло оружия в открытое шейное сочленение Дралзира, готовясь прикончить сержанта Несущих Слово. — Знай это перед смертью.

— Неверный! — заорал Мардук, рванувшись вперед и отставая от этого идиота Буриаса всего на несколько шагов.

Прогремели два выстрела. Взрывы болтов почти оторвали Дралзиру голову и вышибли глазные линзы. Он рухнул, под ним растеклась лужа крови. Ультрадесантник отпихнул тело в сторону.

Мардук зашипел и зарычал от злобы. Буриас все еще заслонял ему прицел. Издав вопль, упорный молодой новициат перескочил через труп павшего сержанта и рубанул цепным мечом, сжав его обеими руками. Ультрадесантник блокировал удар прикладом болтера, однако ревущие адамантиевые зубья продолжали приближаться к шлему легионера, с треском вгрызаясь в корпус оружия.

Ультрадесантник быстрым движением шагнул вбок и повернулся, резко сменив положение болтера и лишив Буриаса равновесия. Новициат по инерции дернулся вперед, цепной меч с ревом соскользнул в сторону пола. Шагнув обратно и оказавшись рядом, Ультрадесантник нанес локтем идеально выверенный удар, который угодил точно в лицевой щиток пошатнувшемуся Буриасу.

От силы удара тот рухнул на спину и растянулся, на мгновение утратив ориентацию. Одна из линз визора треснула, а щиток был заметно помят.

Ультрадесантник немедленно обернулся к Мардуку, однако еще не успел выстрелить, когда Несущий Слово врезался в него плечом. Столкновение сбило Ультрадесантника с ног и отбросило на опорную балку. Искореженная конструкция издала стон истерзанного металла. Оружие Ультрадесантника с лязгом упало на пол, и Мардук отпихнул его ногой, от чего оно заскользило по палубе.

Легионер быстро восстановил равновесие. Он вцепился в Мардука и дернул навстречу удару коленом, угодившему в торс. Силы столкновения хватило бы, чтобы переломить низшее существо пополам. Легионера явно учили именно этому, а не убийству других космодесантников. До нынешнего дня ему и в голову бы не пришла даже тень мысли о подобном.

Но не Мардуку.

Он уже убивал космодесантников раньше. Боевых братьев из собственного Легиона, никак не меньше.

И все же Ультрадесантник быстро учился, как и все воины Ультрамара. Их не следовало недооценивать. От очередного жестокого удара коленом по нагруднику Мардука пошла тончайшая вертикальная трещина, а внутри шлема замерцали предупреждения о нарушении целостности. Быстро поднявшись, Несущий Слово ударил Ультрадесантника болтером под подбородок, от чего голова того резко запрокинулась назад.

Легионер зашатался, и Мардук смог точно выстрелить. Но пока он нажимал на спуск, Ультрадесантник отбил оружие в сторону. Выстрел был оглушительным, но болт прошел мимо цели, просвистев возле гладкого лицевого щитка Ультрадесантника.

Ветеран XIII Легиона схватился за болтер Мардука и обезоружил его, резко крутанув оружие. Он ударил сапогом точно в грудь Несущему Слово, отшвырнув того назад, и навел болтер.

Позади заработал цепной меч.

Ультрадесантник развернулся, уклонившись от смертоносного обезглавливающего удара Буриаса. Воин ушел от еще одного свирепого взмаха и врезал кулаком по уже поврежденному шлему новициата. На расколотом лицевом щитке заплясали искры. Захваченный болтер вновь поднялся.

Мардук вцепился в него, обхватив шею рукой. В другой руке он держал клинок — не боевой нож, а священный атам, рукоять которого была обмотана медной проволокой. Ультрадесантник выронил болтер, схватившись за руку Мардука, но у Несущего Слово была железная хватка.

— Боги полакомятся твоей душой, сын Ультрамара, — прошипел Мардук.

— Нет… никаких… богов! — прохрипел схваченный легионер.

— Тебе лгали, — произнес Мардук, — но довольно скоро ты узнаешь истину.

Он наклонил синий шлем Ультрадесантника набок, обнажив уязвимые пучки волокон и кабели под горжетом, и всадил клинок.

Ультрадесантник был жив, но все равно что мертв.

Он непрерывно пытался подняться, сервоприводы сочленений и сцепленные механизмы издавали визг. Силы почти полностью покинули воина, а Мардук прижимал его к полу, с силой давя ногой на нагрудник.

Собралась лужа крови, которая уже застывала, превращая палубу в липкое и вязкое болото. Она продолжала вяло вытекать из раны на шее Ультрадесантника. Даже гиперкоагулянты кровеносной системы не могли затянуть порез, нанесенный атамом Мардука.

Воин слабо извивался, кончики пальцев подергивались.

— Что ты делаешь? — требовательно спросил Буриас. Новициат продолжал маячить у Мардука за плечом, бросая нервные взгляды в обе стороны коридора, когда по надстройке платформы разносились звуки боя. — Просто убей его.

— Подожди, — отозвался Мардук.

— Чего?

— Хочу кое-что попробовать, — произнес Мардук. — Смотри. Учись.

Он убрал сапог с груди Ультрадесантника. Давление исчезло, и нагрудник заскрипел. Легионер попытался встать, опираясь на дрожащую, ослабевшую руку. Мардук вышиб ее из-под воина, и тот рухнул обратно на пол, ударившись керамитом о металл.

Опустившись на колени, Несущий Слово обхватил руками увенчанный плюмажем шлем Ультрадесантника. Разомкнув замки, он снял шлем под шипение выходящего сжатого воздуха и отложил его в сторону. Лицо воина было болезненным, призрачно-бледным. Остатки цвета исчезали прямо у Мардука на глазах. На этом фоне пятно крови на шее и щеке казалось еще более ярким.

Это было волевое, горделивое лицо, чопорное и полное холодного надменного аристократизма, абсолютно чуждого уроженцу Колхиды. Морщинистое, отмеченное печатью забот лицо сенатора или дипломата, а не воина, несмотря на шрамы, кровь и три штифта за выслугу на лбу. На губах пузырилась красная пена. Он силился сконцентрировать взгляд глаз цвета железа на своем мучителе.

— Теперь Лоргар… посылает против нас… детей? — выдохнул Ультрадесантник с примесью холодного веселья.

— Я не ребенок, — огрызнулся Мардук.

— Но ты… предатель…

— Мы войдем в историю иначе. Нас будут славить как героев этой войны, провозвестников новой эры понимания и веры.

Ультрадесантник издал булькающий звук, который вполне мог быть презрительным смехом.

— Ты… глупый юнец, — произнес он. — Ты еще познаешь… безумие… своих поступков.

— Позволь показать тебе, чего можно достичь истинной верой, благородный отпрыск Ультрамара, — ощерился Мардук. Он подался вперед и положил руку на грудь Ультрадесантника. Умирающий легионер вздрогнул. — Позволь показать тебе могущество богов, которых ты отрицаешь.

— Что это? — прошипел Буриас. Казалось, он не в силах оторвать глаз.

— Я могу тебе доверять, брат?

— Конечно. Всегда.

— Тогда помолчи, — сказал Мардук и закрыл глаза.

Во мраке под веками начали корчиться бесформенные существа. Среди них он ощутил присутствие своего второго, подлинного наставника. Тот пробивался вперед, и остальные расступались перед ним. Он почувствовал, как сущность разрастается, напирая на границы мироздания. Она жаждала стать реальной.

«Скоро», — пообещал Мардук.

Он глубоко вдохнул, обратив свою концентрацию вовнутрь. Не-реальность раскрылась, будто цветок, и разумная тьма заговорила с ним.

Ей было известно, чего он хочет. Она начала нашептывать ему, тысяча голосов сливалась в единый вкрадчивый монолог. Он звучал прямо у него в голове, непостижимые буквы и слоги впивались в мозг, словно нанося порезы.

Feal’shneth’doth’khaerne’drak’shal’roth.

Мардук открыл глаза. Ультрадесантник слепо глядел на него, расфокусированный взгляд выражал незамутненный ужас. Даже притупленный разум воина ощущал, что что-то происходит.

— Feal’shneth’doth’khaerne’drak’shal’roth, — пропел Мардук.

Электрический зуд пополз под броней, под субдермальными пучками волокон и кабелями механической мускулатуры, под черным панцирем, который сросся с его плотью в единое целое. Глаза зачесались изнутри. Внутри черепа скреблись нематериальные отростки.

Dol’atha’lin’korohk’bha’naeth’la’kor.

— Что это? — зашипел Буриас, озираясь в сгущающемся мраке. — Откуда он исходит?

Мардук не обратил на него внимания.

— Dol’atha’lin’korohk’bha’naeth’la’kor, — сказал он. Как только Мардук начал произносить слова, то почувствовал их скрытую силу. От них щипало и покалывало губы. На языке ощущалось едкое жжение.

Но это работало.

Ультрадесантник с тихим стоном задрожал. Он задергался на палубе, мотая головой из стороны в сторону. Глаза закатились, остались видны лишь налитые кровью белки.

Raeth’ma’goerdh’mek’koeth.

Буриас замолчал. Мардук был ему за это благодарен.

— Raeth’ma’goerdh’mek’koeth.

Мышцы Ультрадесантника свело внезапным жестоким спазмом, который заставил его выгнуть спину и приподняться над полом. Мардук не отрывал руку от груди легионера.

От его прикосновения нагрудник начал дымиться. Внутри плоти Ультрадесантника, словно черви под кожей, что-то двигалось. Доспех начал вспучиваться возле уплотнений, как будто внутри нарастало избыточное давление.

— Кровь Аврелиана, — прошептал Буриас.

На ребрах доспеха Ультрадесантника выступили костяные шпоры и острые шипы, которые корежили и сминали пластины брони. Ее конструкция была неизвестна Несущим Слово, однако теперь царственные очертания приобрели более приятный, извращенный облик.

Глаза Ультрадесантника плотно зажмурились, и с уголков потекли кровавые слезы. Когда они резко открылись, то глазных яблок больше не было, остались только темные впадины, обрамленные маленькими неровными зубами, которые начали лязгать друг о друга. Буриас рассмеялся.

Ультрадесантник вцепился в собственное лицо пальцами, превратившимися в когти, и начал раздирать плоть.

В ранах были видны извивающиеся существа — кольчатые, похожие на пиявок твари со щелкающими миножьими пастями. С губ воина сорвался мучительный крик.

— Не сопротивляйся, сородич, — произнес Мардук. Его ладонь оставалась прижатой к груди измененного воина. Ребра Ультрадесантника пробили нагрудник, образовав грубый экзоскелет, который корчился и извивался. — Это великая честь.

На краю зрения мелькнуло взбудораженное движение. Мардук с улыбкой посмотрел во мрак.

— Живущие Вовне ждут тебя, — сказал он. — Ты чувствуешь их? Они близко.

Ультрадесантник снова закричал. Он не мог внятно говорить — его язык превратился в вывалившийся наружу слизнеобразный отросток, покрытый сотнями мясистых бугорков — однако в этом звуке ясно слышались ужас и страдание.

— Что это за кощунство? — внезапно взревел громкий голос.

Буриас издал низкое предупреждающее ворчание, и Мардук резко убрал руку с груди Ультрадесантника. Послышался стук керамитовых сапог по палубе. Мардук встал и развернулся на приближающийся звук.

К ним шагал Бел Ашаред в сопровождении четырех ветеранов роты. С его широких плеч свисали свалявшиеся от крови шкуры. При каждом его целеустремленном и полном ярости шаге они раскачивались из стороны в сторону. Шлем не давал разглядеть лицо капитана, однако его бешеная, кипящая злоба была физически ощутима.

Мардук бесстрашно вскинул голову. Его учитель угрожающе и мрачно навис над ним. В раскосых линзах визора сиял внутренний дьявольский свет.

— Подобное могут счесть кощунством лишь те, чей разум ограничен, — пожал плечами Мардук.

Огромный капитан ударил его, вынудив припасть на одно колено. Мардуку понадобилась секунда, чтобы придти в себя.

Бел Ашаред смотрел на искореженный и изломанный труп Ультрадесантника. Тело некогда гордого воина XIII Легиона покинули силы, пытавшиеся там поселиться, и оно безжизненно осело на палубу. Конечности и позвоночник были выгнуты под неестественными углами, останки приобрели ужасающий облик. Почему-то теперь они казались еще более омерзительными, чем те твари варпа, которые покинули плоть. Над трупом лениво поднимались едкие испарения.

Бел Ашаред вздернул Мардука на ноги и сорвал с него шлем, но в глазах кандидата горели упорство и вера. Капитан отшвырнул шлем в сторону и наклонил вперед собственный лицевой щиток. Пар дыхания, исходящий из ротовой решетки шлема, обдал ухмыляющееся лицо Мардука.

— Я бы мог стерпеть твое высокомерие и наглость, — прорычал Бел Ашаред. — Но это омерзительно. Это…

— Это следующий этап нашего пути, — прервал его Мардук. — Не использовать Живущих Вовне как оружие — значит ограничивать самих себя. Мы должны пользоваться всеми преимуществами, какие есть в нашем распоряжении, если собираемся победить в грядущей войне.

Бел Ашаред безжалостно ударил Мардука головой, и по лицу кандидата разлилась боль. Он бы упал, но капитан продолжал удерживать его в вертикальном положении. Ноги даже не доставали до пола.

— Ты глупый ребенок, играющий с вещами, которых не понимаешь, — ощерился Бел Ашаред. Динамики вокса превращали его голос в механический рев. — Где ты научился этому безумию?

Бел Ашаред снова ударил головой, круша череп Мардука.

— Говори! — снова потребовал он.

— Завидуете, что не смогли бы совершить подобного, мой почтенный наставник? — невнятно проговорил Мардук. — Ваш разум столь же ограничен, как строгое следование верованиям. Вы отказались меня учить, и я нашел того, кто согласился.

Бел Ашаред еще раз впечатал бронированный лоб в лицо Мардука. В черепе оглушенного Несущего Слово вспыхнула боль. Она струилась по тонким трещинам, впиваясь в виски, но он все равно криво ухмыльнулся.

— Лжешь, — произнес Бел Ашаред. — Никто из моих воинов не стал бы тебя учить.

— Быть может, я нашел учителя не из вашей роты, — сказал Мардук. Из его ноздрей сочились ручейки крови. — У него больше силы, чем вы можете надеяться когда-либо получить.

Бел Ашаред с отвращением оттолкнул Мардука, и тот распростерся на полу.

— Ультрадесантник убил сержанта Дралзира, — произнес Буриас. — Теперь тот отомщен. Разве важно, как наступила смерть?

Капитан бросил взгляд на Буриаса и наставил на него палец.

— Больше ни слова, новициат. Когда мы закончим задание, я рассмотрю твое участие в этом святотатстве.

Буриас почтительно поклонился и попятился прочь.

Бел Ашаред осторожно обошел труп. Плоть быстро разлагалась, разжижаясь и сползая с искривленных костей.

Мардук вставал. Его лицо было скользким от собственной крови. Бел Ашаред поднял кандидата на ноги и ударил перчаткой по лицу, раздробив зубы и сломав нос. Сила удара опять свалила Мардука.

— Стать единым целым с силами эмпиреев — слава и честь, — произнес Бел Ашаред. — Это священный союз. Принудить к нему неверующего — омерзительно! Оскорбление! Святотатство. Таков вердикт самого Кор Фаэрона.

— Вердикты могут быть ошибочны, — отозвался Мардук, сплюнув кровь и осколки зубов. — Псы Императора скоро в этом убедятся. Ведь и вы когда-то поклонялись Императору как богу.

— Легион узрел безрассудность своей прежней жизни, — сказал Бел Ашаред.

— И так произойдет вновь, — ответил Мардук.

— Довольно! — взревел Бел Ашаред. — Как ты это сделал? Говори!

— Ты никогда так не сможешь, — презрительно ухмыльнулся Мардук. — Ты жалок. Тебе так хочется попасть в Гал Ворбак. Этого никогда не будет. Ты так не желаешь открыться Живущим Вовне. Нехватка знаний, неопределенность — все это тебя пугает.

Среди прочих собравшихся Несущие Слово воцарилась абсолютная тишина. Бел Ашаред расхохотался, едва веря услышанному.

— У меня нет на это времени, — сказал он. — Я не позволю так унизить себя. Держите его.

Двое его воинов шагнули вперед и грубо схватили Мардука. Бел Ашаред отстегнул топор. Оружие было соединено с источником питания доспеха при помощи изолированных кабелей. Навершие было выполнено в виде злобно глядящей адской твари. Клинок-полумесяц с гудением ожил.

— Своими поступками ты приговорил себя, кандидат, — произнес Бел Ашаред. — Встань на колени и прими свою участь.

Мардук плюнул капитану на ноги.

— Понимание собственной ограниченности ослепило тебя злобой, Бел Ашаред, — сказал он. — Мне тебя жаль. Ты проклят и знаешь, что ограничен, но не можешь с этим смириться. Ты обречен на вечную посредственность, и это пожирает тебя, словно раковая опухоль.

— На колени, — прорычал капитан.

Мардука заставили опустить на колени. Лезвие топора Бел Ашареда потрескивало, распространяя резкую вонь озона.

— Я надеялся избежать этого, — произнес Мардук, подняв на своего назначенного наставника яростный взгляд и злобно прищурив глаза. Изумрудно-зеленые визоры Бел Ашареда, утопленные в мрачном шлеме Мк-VI, угрюмо глядели на него сверху вниз. — Однако ты не оставляешь мне выбора.

— Ты сам навлек это на себя, — сказал Бел Ашаред. — Для тебя настало время плыть в Море Душ и обрести вечное проклятие.

— Нет, — отозвался Мардук. — Оно настало для тебя.

Тени свились в клубок, зная, что должно произойти.

Dhar’khor’del’mesh Arak’sho’del’mesh Drak’shal’more’del’mesh.

Голос вонзился в сознание Мардука, словно игла. Ноздри опять начали кровоточить, глаза почернели.

— Dhar’khor’del’mesh Arak’sho’del’mesh Drak’shal’more’del’mesh, — продекламировал он. От этих слов у него изо рта пошла кровь.

Потаенные руны, вырезанные внутри доспеха Бел Ашареда, вспыхнули. Не-реальность внезапно и резко исказилась, и его вывернуло наизнанку.

Кор Фаэрон поджал почерневшие губы.

— И ты смог это сделать без наставлений? — спросил он.

— Да, — ответил Мардук, все еще стоя на коленях. — Меня направляла сама Изначальная Истина.

Кор Фаэрон отвернулся, глядя на Калт через обзорный портал. Неуютное покалывание в теле Мардука слегка унялось.

Мардук ожидал, когда Кор Фаэрон заговорит. Он понимал, что здесь и сейчас решается его судьба.

— Бел Ашаред был хорошим солдатом, — наконец произнес Кор Фаэрон. — Но он был ограничен, в отличие от тебя.

На лице Мардука проступила тень улыбки.

— Так вы будете меня учить? — спросил он.

Кор Фаэрон снова повернулся к кандидату. Энергия нетерпеливо плясала по его коже, озаряя ее изнутри.

— Ярулек хорошо о тебе отзывался, — пробормотал он. — Он говорит, что ты зарекомендовал себя во время Очищения.

— Я делал то, что мне приказывали, — ответил Мардук. Он поднес руку к горлу, к переплетению шрамов, которые обвивались вокруг шеи, словно ожерелье. — Я выполнял свой долг.

— И что же ты ощущал, убивая сородичей?

— Они не были мне сородичами.

— Они были из XVII-го, и в их жилах, как и в твоих, текла кровь Лоргара, — произнес Кор Фаэрон, но Мардук чувствовал, что его ответ понравился Темному Кардиналу.

— Они были родом не с Колхиды, — ответил Мардук. — Они не были мне родней. Убивать их было… приятно.

— Почему? — спросил Кор Фаэрон, хищно подавшись вперед. Его глаза мерцали.

— Их смерти были важны. В них был смысл. Жертвоприношение несло с собой силу.

— А-а. Снова «сила».

— Разве я неправ, господин? — спросил Мардук.

— Прав. Даже самые примитивные культуры инстинктивно чувствуют, что в смерти есть сила. Ребенка поразила лихорадка? Его родители приносят в жертву домашнее животное и просят своего бога об исцелении. Как бы люди ни называли своих жадных до крови божеств, они приносят жертвы Изначальной Истине, — в голосе Кор Фаэрона появились пылкие нотки, как будто он произносил перед Легионом одну из своих проникновенных проповедей. — Однако есть вещи, которые требуют крупных жертв, чего-то более существенного. Голод и чума терзают твои города? К стенам подступают враги, чьи сердца переполнены жаждой убийств? В этом случае жертвоприношения простого жвачного животного мало. Понимание этого заложено в самой человеческой душе. Нам не нужны слова, мы и так знаем, что в одних смертях от природы больше смысла, чем в других. Смерть человека сильнее смерти зверя. И как люди выше зверей, так и Легионес Астартес выше людей. Как следствие, их жертвоприношение более значительно.

Кор Фаэрон обернулся.

— И посредством силы, которая высвобождается такой жертвой, можно достичь гораздо большего.

Взгляд Мардука переместился к Калту по ту сторону обзорных экранов станции.

— Чего же можно достичь гибелью планеты? — вслух задумался Мардук.

— И впрямь.

— А смертью примарха? — прошептал Мардук. — Я вижу истину. Они станут следующим шагом.

— Да, — произнес Кор Фаэрон, — станут. Феррус Манус будет не последним.

Взвыла сирена, и Мардук увидел, как тонкие губы Кор Фаэрона расходятся в неприятной кривой улыбке. В его глазах было лихорадочное и голодное выражение.

— Телепортационный след, — сказал один из темных магосов, сгорбившийся над консолью. — Нас взяли на абордаж.

— Жиллиман, — прошипел Кор Фаэрон. — Наконец-то.

— Он здесь? — вымолвил Мардук. — Вы знали, что он придет?

Вокруг Кор Фаэрона сгустилось грязное свечение. Мардук услышал бормотание тварей эмпиреев — шепот и крики, заполнявшие все динамики, вокс-каналы и консоли станции.

Тьма окутала Кор Фаэрона, казалось, он увеличился в росте:

— Настало мое время, — произнес он, поднимаясь над полом. Из его глаз и рта сочился темный пар, на расставленных костлявых пальцах плясала нечестивая энергия. Исходящие от Темного Кардинала потоки варпа захлестнули Мардука, будто приливная волна.

— Сегодня великий день, сыновья мои, — сказал Кор Фаэрон, повысив голос, чтобы его было слышно поверх инфернальной какофонии. — Сегодня мы узрим, как примарх падет на колени. Он явится к нам, словно мотылек на огонь, не осознающий, что это пламя принесет ему гибель.

Мардук попытался встать, но ощутил на плече руку, которая его удерживала. Крепкая хватка принадлежала Сороту Чуру. У того в руке был нож.

Атам.

— Мой господин, — произнес Чур. — Что с кандидатом?

Кор Фаэрон напоминал ангела тьмы, окруженного ореолом ужаса. Он посмотрел на Мардука сверху вниз. На его лице не было сострадания, лишь злобная алчность и нетерпение. Глаза полностью изменились, они приобрели бездонную черноту провалов меж звезд.

— Они благоволят ему, — прогремел Кор Фаэрон. — В этом источник любой силы. Отпусти его.

Клинок Чура исчез, и Мардука подняли на ноги. Он изумленно уставился на Кор Фаэрона, купающегося в нечестивом величии.

— Все мои силы в вашем распоряжении, — произнес он. Его глаза сияли преданностью. Кор Фаэрон спланировал вниз, оставляя за собой темный след. Мардук склонил голову и опустился на одно колено — на сей раз как приверженец, а не как пленник. Кор Фаэрон приблизился, и Мардук ощутил исходящий от его тела жар. Ему на лоб легла обжигающая рука, и он вздрогнул.

Мардук силился не вскрикнуть. От нечестивого благословения кожа покрылась волдырями.

— Не пытайся воспользоваться своими новыми талантами в этом бою, кандидат, — прошипел Кор Фаэрон. — Сила эмпиреев струится в изобилии. Она вся достанется мне.

— Как пожелаете, мой господин, — сказал Мардук.

— Ты благословлен, дитя, — произнес Кор Фаэрон. — Сегодня ты станешь свидетелем деяния, отголоски которого разнесутся в веках. Сегодня ты узришь подлинное величие.

Кор Фаэрон отпустил Мардука и замер в сиянии, пока окружавшие его воины Легиона готовились к схватке.

— Сегодня, дети мои, вы увидите смерть Робаута Жиллимана, — звучно провозгласил Кор Фаэрон. — Или, быть может, — хитро добавил он, — нечто еще более великое…

Мардуку бесцеремонно сунули в руки болтер.

— Будь наготове, парень, — сказал Сорот Чур. — Они идут.

Мардук отбросил болтер в сторону, израсходовав магазин. Он выхватил более тяжелое двуствольное оружие из мертвых рук ветерана-помазанника и вдавил спуск, обрушив шквал огня на атакующую кобальтово-синюю толпу Ультрадесантников, которые шли на штурм центрального зала управления.

Ультрадесантники гибли, однако Несущие Слово гибли быстрее.

По палубе были разбросаны тела. Возглавлявший Ультрадесант гигант был сродни стихии.

Ненавистный примарх. Жиллиман.

Ничто не могло выстоять, оказавшись у него на пути. Он разбрасывал Несущих Слово, отшвыривая легионеров и Гал Ворбак. Рядом с гигантом сражался мрачный воин в красном шлеме, вооруженный экзотическим дуэльным мечом, который рассекал броню, словно ткань. Вероятнее всего, какой-то чемпион.

Мардук свалил одного из Ультрадесантников точно пущенным болтом и заставил второго зашататься, изорвав его доспех. Кандидат попытался подстрелить мечника в красном шлеме, но в прицеле оказался другой воин. От тела полетели осколки керамита, а затем его рассек надвое взмах руки-клешни одного из Гал Ворбак. Грохот бронированных тел, когда Ультрадесантники сталкивались с Несущими Слово, практически оглушал.

Кор Фаэрон полетел к Жиллиману, оставляя за собой след темной энергии. У Мардука не было цепного меча, а атам у него отобрали. Он попятился, пытаясь сохранить дистанцию с напирающим противником. Комбиболтер брыкался у него в руках, будто дикий зверь. Приходилось прилагать усилие, чтобы прицел не задирался.

Среди напирающих тел мелькнуло что-то красное, и клинок рассек его оружие пополам, выбросив сноп искр. Красный мечник попытался достать Мардука, но их разделила кипящая схватка, и уже через несколько мгновений он явно забыл про обезоруженного кандидата в толпе.

Мардук отбросил разбитое оружие. Ослепительно полыхнула плазма, и в трех шагах от него Ультрадесантнику прожгло грудь насквозь. Мардук вырвал из рук умирающего воина силовую булаву и принялся орудовать ей. Цепные мечи создавались, чтобы рвать плоть, а не силовую броню, но булава была более эффективна против доспехов Легионов. Она с равной мощью крушила керамит и кости.

В отдалении Мардук увидел сгорбленную фигуру Кор Фаэрона, окутанную темным свечением и триумфально стоящую над поверженным гигантом, Жиллиманом.

Мардук увидел, что Кор Фаэрон держит у горла исполина клинок, и его полные злобы сердца запели.

Победа была уже близка. Кандидат ликующе завопил, размахивая булавой налево и направо. Он будет праведным слугой Слова до конца времен. Сами небеса…

Что-то изменилось. Потоки варпа на мгновение сместились, а затем раздался мучительный вопль.

Темный Кардинал пал.

Мардук завизжал, круша череп офицера Ультрадесанта десятком бешеных ударов.

Темный Кардинал пал.

Бронированные тела смешались в кучу, заслонив Мардуку обзор. По всей палубе управления вспыхивало пламя. Сигналы тревоги заревели с новой силой.

На единственный ужасающий миг Мардук снова разглядел Кор Фаэрона.

Того тащили по палубе. Ультрадесантники и Несущие Слово тянули его в разные стороны, крича, брызжа слюной и колотя друг друга, напрягая силы и дергая.

Обе стороны хотели забрать тело.

— Проклятье, помоги нам! — перекричал грохот Сорот Чур. У ветерана не было половины лица, виднелись кости и зубы. Мардук повиновался, его глаза были широко раскрыты в ошеломлении.

Все должно было произойти не так. Жиллиман должен был умереть. Это должен был быть миг их триумфа. Мардук поскользнулся на плитах пола, запятнанных темной кровью Кор Фаэрона.

Вместе с последними уцелевшими из Гал Ворбак Мардук помог вынести изломанное тело Кор Фаэрона из горящего центрального зала управления.

Он был не в силах понять, как Магистр Веры все еще дышит. Его грудь была изуродована. Через зияющую дыру в нагруднике и сросшихся ребрах можно было разглядеть пульсирующую воронку в истерзанной плоти. Черная, омерзительно пахнущая жидкость покрывала доспех и пузырилась на губах, из глаз, рта и ноздрей струились клочья теней варпа.

— Быстро, — рявкнул Чур, подгоняя их сквозь пламя и дым. Мардук ждал, что в любой момент их срежут огнем болтеров или на них обрушится Жиллиман и порвет на куски голыми руками.

Кор Фаэрон булькал и задыхался, его глаза закатывались. Он схватился за Мардука, вцепившись в его одеяние истощенной рукой. Глаза Магистра сочились нечистой тьмой, даже сейчас продолжая яростно пылать.

Он должен был быть мертвым.

На месте его основного сердца бурлила омерзительная чернота, извивавшаяся, будто амеба. По венам и артериям Кор Фаэрона тек маслянистый мрак, который брызгал наружу в местах разрывов и рассеивался в грязном воздухе. Истерзанная плоть смердела мертвечиной и истощенными батареями.

Кор Фаэрон корчился. Этой ли силы он желал?

Сорот Чур поднял левое запястье.

— Забирайте нас отсюда, — прорычал он во встроенный в наруч стеклянный пузырек с изображением Октета. Блестящая не-живая тварь внутри завертелась, передавая его распоряжение.

Ультрадесантники приближались, намереваясь отрезать путь к отступлению.

Мардук видел в глазах мечника в красном шлеме и его товарищей собственную смерть. Ее было не избежать.

Казалось, пламя меркло, а температура понижалась. По стенам пополз иней. Сама тьма пришла в движение, корчась и разрастаясь.

Отростки теней потянулись вперед, слепо нащупывая путь. Они пробирались сквозь стены, ползли по полу и потолку. Один из них прикоснулся к нему. Касание было холодным как лед. Мрак смыкался, окутывая облаченное в рясу тело.

Он ощутил на шее дымное дыхание, от которого исходил смрад извращенных кошмаров и гниющей плоти.

Ползучая тьма начала нашептывать ему, дюжина безумных голосов сливалась в один. Из ушей потекла кровь. Стилус задергался в руке.

Я помогу тебе превзойти наставника, если ты того желаешь.

— Всего лишь мера предосторожности, — произнес Мардук. — Я чувствую, что придет время, когда это понадобится.

А что взамен?

Тьма пребывала в возбуждении, тени обвивали друг друга и скреблись в границы реальности.

— А взамен я найду для тебя подходящего носителя, — сказал Мардук.

Поклянись в этом кровью.

Мардук положил стилус и вынул атам. Он без колебаний полоснул себя по ладони, глубоко погружая клинок. Тени заметались с удвоенным волнением, подбираясь ближе.

— Клянусь этим, — произнес Мардук, сжав руку в кулак и позволяя крови свободно течь. Падая на вырезанное на столе изображение Октета, она шипела и превращалась в дым. Затем он снова подобрал стилус и позволил демону направлять руку.

Прошел час. Быть может, больше.

Наконец ад отступил, отпустив его и скользнув обратно за истончившуюся пелену реальности. Курильница вновь ожила, пламя затрещало, и комнату опять озарил тусклый свет. Мардук вздрогнул и выпустил стилус. Руку свело мучительной судорогой. В сущности, у него болело все тело.

Он посмотрел на шлем, все еще покоившийся в объятиях раздвижной подставки. Вогнутую поверхность покрывала мелкая клинопись. Не осталось ни единого нетронутого сантиметра.

Почерк принадлежал не ему.

Могущественному проклятию требовалась лишь кодовая фраза, и тогда с наставником будет покончено.

— Да будет так, — произнес он.

Да будет так

* * *

++АВАРИЙНАЯ ПЕРЕДАЧА ПО ВСЕМ КАНАЛАМ — КОД ПРИОРИТЕТА АЛЬФА-I ВСЕМ КОРАБЛЯМ В ВЕРИДИЙСКОЙ СИСТЕМЕ++

++ИДЕНТИФИКАТОР: Боевая баржа Ультрадесанта "Созвездие Тармуса", пришвартована на высокой орбите Калта++

++РАСШИФРОВКА++

Говорит брат-капитан Рубен Индузио из XIII Легиона. У нас катастрофический сбой систем. Запрашиваем немедленную помощь. У нас нулевая мощность реактора, нет орудий и ауспика. Прошу подтвердить присутствие зеленокожих. Мы ничего не виде…

Кто стреляет? Магистр вокса, открыть канал связи с орбитой. Проклятье, мне сейчас же нужны щиты.

[взрыв, сильное искажение сигнала]

Трон, "Сыны Ультрамара"! Их больше нет. Мы в ловушке. Отделить швартовочные линии, проклятый глупец! Отделить, не то мы умрем здесь и сейчас.

Братья из XVII Легиона, прекратите обстрел! во имя Императора, это ошибка! Вы совершаете оши…

[Конец передачи на отметке Калта: -0.17.13]

++КОНЕЦ РАСШИФРОВКИ++

Дэвид Эннендейл Странник

Все началось, когда шла вторая неделя его пребывания под землей.

Джассик Бланшо занимался раскопками. Близился конец его смены. Боль в руках и ногах от таскания обрушившихся камней была настолько неотступной и всеобъемлющей, что казалось, будто конечности больше ему не принадлежат. Шесть часов его рабочая бригада ковырялась в оползне, разгребая сотни килограмм камня. Большое помещение позади постепенно заполнялось обломками, однако завал не поддавался. Бланшо легко мог бы поверить, что преграда бесконечна. И все же Джассик продолжал трудиться. Он загрузил самодельные салазки — обычную пласталевую дверь с привязанной веревкой — и поволок их от раскопа. Трос врезался в шею и плечи.

Бланшо наклонился вперед под тяжким грузом. Приближаясь к складскому помещению, он встретился с Нарьей Меллисен. Лейтенант 61-го Нуминского пехотного тащила пустые салазки за очередной порцией.

— У вас чудесная жизнь, — сказала она.

Бланшо остановился от внезапного вмешательства. Перед этим он предавался мрачным размышлениям о вечном.

Джассик оказался в ловушке в подземной аркологии вместе с сотнями других беженцев. Больше половины системы обрушилось под сотрясающими землю ударами идущей на поверхности войны, хотя «война» — слабо сказано. Правильнее было бы говорить «катаклизм». Разве простая война может перевернуть вселенную вверх тормашками и разнести на куски все представления об устройстве реальности, которые он полагал само собой разумеющимися? Бланшо так не думал. Подобное устраивают только катаклизмы.

Итак, глубокая душевная травма в какой-то степени добавилась к тесноте, нехватке основных припасов, изоляции от остальной части подземной сети Калта и отсутствию какой бы то ни было связи с внешним миром после предупреждения, которое передал по воксу капитан Вентан из Ультрадесанта. Поверхность Калта сейчас разъедали лучи агонизирующего светила. Выжить означало неопределенно долгое время пробыть под землей — теперь именно там бушевала война — но помимо этого также подразумевало, что надо выбраться из данной конкретной аркологии, каким-то образом прокопавшись через невесть сколько тысяч метров забитого туннеля. Катаклизм уже вполне устраивал Бланшо.

Чудесная жизнь? Меллисен пыталась пошутить?

Ему не показалось, что она склонна к юмору. Лицо лейтенанта покрывали полосы пота и грязи. От правой щеки до виска тянулся длинный ожог от касательного попадания лазера. Бледно-зеленые глаза были серьезны. В них не было веселья. Впрочем, и отчаяния тоже.

— Не уверен, что понимаю, о чем вы, — сказал Бланшо и провел рваным рукавом по лбу. Ткань пропиталась насквозь.

— Я слышала, что вы были на Веридии Максим.

Да, он был там. Был и видел, как крейсеры Несущих Слово «Благовещение» и «Проповедь стали», а также более тяжелый «Вокс Финалис» взяли форт в клещи. Выпущенная ими переплетающаяся паутина огня из лэнсов и деструкторных орудий была столь плотной и неразрывной, что звездная крепость как будто оказалась в месте рождения светила.

Ответный огонь полыхнул краткой и бессмысленной вспышкой бессильного гнева. Форт быстро настигла гибель, а схлопывание его ядра, в свою очередь, породило вспышку агонии новой звезды, опалив пустоту предсмертным воплем. До наступления конца успело стартовать очень мало челноков и спасательных капсул. Многие из них испарились при разрушении форта. На остальные, словно хищники на слабую добычу, обрушились истребители XVII Легиона.

Челнок Бланшо прорвался. Впечатления от полета со звездного форта были расплывчатыми обрывками видений конца света. Джассик не помнил ни одной осознанной и рациональной мысли с момента атаки до кошмарного прибытия на поверхность Калта. Вместо этого у него остались неровные фрагменты ощущений. Тряска корабля, от которой гремят кости, испытывает противоперегрузочные ремни на прочность. Верещание тревожных сирен. Свет и пламя кошмарного откровения, скромно именующегося «войной».

Охотники догнали челнок в верхних слоях атмосферы. У Бланшо осталось лишь одно отчетливое воспоминание об этом. Через обзорный блок он увидел, как снаряды пушек срезали левое крыло корабля. Какое-то мгновение челнок продолжал управляемый спуск, а затем сорвался в безумный штопор. Падение было настолько ужасным, что все чувства поглотил белый шум. Бланшо не мог ухватить ни одного четкого образа до удара.

Джассик пришел в себя, стоя на каменистой равнине в дюжине метров от догорающего остова челнока. Вокруг были почерневшие искореженные останки, часть из которых принадлежала кораблю, а часть — товарищам-пассажирам. Он оказался единственным выжившим.

Бланшо не знал, как выбрался при крушении. Вероятно, его выбросило наружу по милости слепой судьбы. Выбросило в мир, который оказался охвачен хаосом. Позади бушевала буря черного дыма и огня и был виден скелет чудовища размером с горный хребет. Панорама была столь колоссальной и так ужасала искореженными руинами, что не поддавалась восприятию. Это было просто воплощенное разрушение, и от этого Бланшо закричал. Вскоре он узнал, что видел адский могильник на месте крепости Калкас.

Тогда он, спотыкаясь, побрел прочь по разбитой местности под пылающим небом. У него не было цели, направления и надежды. Он шел среди опустошения, которое теперь видел всякий раз, когда закрывал глаза. Бланшо сомневался, что когда-нибудь по-настоящему избавится от этого.

Судьба, которая определила ему становиться свидетелем одного кошмара за другим, каким-то образом привела его в эту аркологию в последние мгновения до того, как Калт накрыла ярость солнца.

Так что да, он был на Веридии Максим.

— Верно, — просто сказал он.

— И вы живы.

Этим простым утверждением она снова напомнила Бланшо о том, как колоссально ему повезло. Джассик почувствовал стыд за свое отчаяние. На его долю выпали ужасы, однако он пережил все. Насколько ему было известно, он остался единственным, кто мог видеть трагедию, случившуюся со звездным фортом. Шансы уцелеть были так малы, что это не могло оказаться ничем иным, кроме как чудом. Ему следовало бы быть благодарным.

Сердце забилось чаще, и он осознал, что так и есть.

От неожиданной радости ответ вышел более искренним, нежели осторожным.

— Не знаю, правильно ли говорить «чудесная», — произнес Бланшо, а затем опомнился, надеясь, что это прозвучало обыденно, и тревожась, не оказалось ли иначе. Он огляделся, но они были одни. Остальная часть группы находилась у преграды, на расстоянии тридцати метров. Никто, кроме Меллисен, не услышал бы его за грохотом импровизированных приспособлений для копания.

Взгляд лейтенанта был серьезен и тверд.

— В таком случае благословенная? — спросила она, легко поняв его и в то же время ободрив.

Стало быть, она тоже следовала «Лектицио Дивинатус». Бланшо кивнул.

— Благословенная, — согласился он. Если рассматривать спасение как чудо, то во временном провале не было совершенно ничего необъяснимого.

Меллисен кивнула.

— В таком случае, раз вас уберегли, значит, вы тут по какой-то причине, — сказала она. — Зачем бы вас спасать ради медленной и напрасной смерти здесь?

— В этом не было бы смысла.

— Именно. У вас есть предназначение по ту сторону этого заваленного туннеля. А значит я должна верить, что оно есть и у прочих из нас. Ваше присутствие здесь дает нам надежду.

— Нам?

— Имеющим глаза, чтобы видеть, — произнесла она и улыбнулась. В этот момент солдат с боевыми шрамами исчез, и на его месте появилась преданная соискательница света Бога-Императора. — Мы не одни, — хлопнула она Бланшо по плечу, — и мы выберемся.

— Да, — произнес он ей вслед, — выберемся.

Он снова поволок салазки, и теперь те казались легче. И вот тогда-то, когда он узрел первый проблеск возможного светлого будущего с начала войны, /темное и готовое/ это и произошло.

Бланшо моргнул, прогоняя фрагмент мысли, но затем /голос из бритв, иглы по кости/ услышал шепот. Он остановился. Возможно, это было эхо скрежета салазок по каменному полу. Может быть, игра воображения.

Бланшо подумал о шепоте, но это точно было что-то другое. Никакой шепот не мог бы так звучать. Бланшо оглядел помещение. Над грудами битого камня играло холодное сияние угасающих осветительных сфер. Никого не было. Дверь на другом краю зала выходила в другой туннель, который вел обратно к основной части остатков аркологии.

Следующим стал крик. Это был вой отчаяния, злобы, разочарования и бесконечной агонии. По позвоночнику Бланшо поползли мурашки. Кожа сжалась от неожиданного холода. Он затаил дыхание, силясь расслышать хоть что-то сквозь оглушительный стук собственного сердца и отчаянно желая не услышать ничего.

На его молитву ответили. Вопль не повторялся.

Спустя минуту сердце перестало пытаться пробить себе дорогу наружу из груди. «Идиот», — подумал Бланшо. Встревожился из-за крика. В этой обители страдания обычно более тревожно становилось, когда крики прекращались.

Его испугало звуковое воплощение боли товарищей-беженцев. Собственная трусость вызвала стыд.

Как и бесчувственность.

Бланшо принял решение искупить вину, проведя после смены час в медицинском центре, помогая Талу Верлуну. Обозначение было дано по необходимости, а не в силу реального положения дел. Аркология являлась одной из старейших на Калте, а также одной из самых маленьких — хотя под землей провели обширные строительные работы, в качестве больших фрагментов комплекса использовались уже существовавшие соты природных пещер. Несмотря на строительство жилых комплексов и вспомогательных сооружений, эта аркология в первую очередь являлась не жилым центром. Это был архив, хранилище бюрократических, административных и технологических мелочей, которые струились из крепости Калкас и города Нумина как неизбежный побочный продукт существования этих центров, будто дым от огня. Записи необходимо было собирать, а историю сохранять, но желательно не образуя нагромождений, мешающих созданию новых записей и истории.

Так что ненужную, но драгоценную информацию отсылали в это хранилище размером с город, где костяк адептов обрабатывал входящий поток и время от времени предпринимал безуспешные попытки каталогизировать эту бесконечность ради того дня, когда появится кто-нибудь — хоть кто-то — кому будет нужна налоговая запись десятилетней давности. Бланшо слыхал рассказы, что в минувшие годы был один наивный куратор, который не просто убедил себя, что здесь золотая жила будущих экспонатов Голофузикона, но еще и провел в равной мере ошибочную и навязчивую кампанию, чтобы воплотить мечту в жизнь.

Теперь эта мечта обратилась в пепел и пыль. Пепел от пламени, вспыхнувшего по всей аркологии, когда сражения в Нумине терзали поверхность и то, что под ней находилось.

Пыль, которая собиралась на записях, навеки скрытых от людских глаз.

Архив никогда не задумывался как убежище, он не смог устоять перед сотрясениями, порожденными богами войны. Почти все новые зоны оказались уничтожены, уровни расплющили друг друга и погубили все, созданное для жилья, в том числе и первоначальный медицинский центр. Остались только пещеры и некоторые из туннелей, созданных для рационализации лабиринта помещений. Уцелело несколько складов с провизией, которая могла бы помочь пережить кризис дюжине людей. Но не сотням. В одной из дальних пещер текла подземная река. Так что воды с избытком хватало, чтобы обеспечить медленную смерть от голода. Кроватей не было, а громадные стеллажи для записей занимали так много места, что едва можно было вытянуться и умереть. Новый медицинский центр был небольшой пещерой возле самого крупного зала. Так он и работал — был расположен возле наибольшего скопления беженцев и при этом позволял Верлуну создать некую степень порядка при уходе за ранеными, больными и умирающими. С точки зрения настоящей хирургии в этом помещении было крайне мало пользы. Вдоль стен стояли железные ящики с записями, а по центру образовалось свободное пространство, где и были поставлены столы для пациентов. В распоряжении Верлуна находились лишь те инструменты, которое он принес в ранце, а этот ранец был последним, что связывало хирурга с его полком. Формы больше не было, как не было и тех людей, что раньше были под его командованием. По обрывкам разговора между Верлуном и Меллисен Бланшо знал, что хирург принадлежал не к 61-му. Помимо этого, ему ничего не было известно о том, через что этот человек прошел перед тем, как прибыть сюда. В глазах медика события недавнего прошлого были закрыты железными дверями. Джассик с уважением относился к потребности держать их там.

Бланшо пробирался через основное помещение к владениям Верлуна. Здесь записи убрали и сожгли, стерев историю, чтобы освободить чуть больше места для свидетелей агонии Калта. Заполнявшие комнату стеллажи разобрали, чтобы сделать скамейки и прочие полуразваливающиеся предметы мебели.

Бланшо приходилось при каждом шаге переступать через вытянутые конечности. Изможденные люди засыпали там же, где падали. Счастливчики находили стену, чтобы опереться, а самым везучим доставались углы, где можно было свернуться, как будто это чуть дольше защищало от невзгод вселенной. В воздухе висела вязкая смесь смрада немытых тел и грязи, скапливающейся при жизни множества людей на грани отчаяния. Пол был липким от крови, растекшейся поверх уже высохших и потемневших участков. С начала войны прошло много времени, но казалось, что череда ран с того первого, ужасного дня будет тянуться бесконечно. Бланшо знал, что конец должен наступить. Раненые исцелятся или же умрут, и все завершится.

Однако в тенях таилась болезнь, и с каждым днем, который беженцы проводили запертыми в аркологии, она подступала все ближе. Запах в пещере возвещал о ней.

По мере того как Бланшо приближался к медпункту, он проходил мимо все более изуродованных людей. Справа от входа располагались те, кто уже был у Верлуна. Слева — ожидавшие своей очереди. Разница между многими из них состояла исключительно в наличии бинтов. Весь запас лекарств, находившийся в распоряжении медика, был исчерпан за несколько часов в первый же день, так что тот мог лишь перевязывать раны.

Бланшо встретили многоголосым стоном. Именно его он слышал ранее. Разумеется. Это было непрекращающимся звуковым сопровождением в убежище.

Слева Бланшо увидел семейство: пару средних лет и старуху. Рубашка мужчины пропиталась кровью, женщина — его жена, как решил Бланшо — баюкала его голову. Дыхание человека было очень неглубоким. Пожилая женщина сидела позади них, опираясь на один из верстаков и привалившись спиной к стене пещеры. Ее открытые глаза одарили Бланшо немигающим пустым взглядом мертвеца.

Он хотел что-нибудь сказать второй женщине, но тут крики раздались снова. Они были не громче, чем раньше, исходили издалека, явно не из этого помещения. Бланшо огляделся. Никто не реагировал. Либо люди были слишком поглощены собственной болью, либо не слышали. У Бланшо пересохло в горле, он сглотнул и поспешил внутрь медицинского центра.

На столе лежал пехотинец. Его правая нога была раздроблена ниже колена, осколки кости торчали наружу, словно матово-белые крючки. Верлун и его ассистент-доброволец Крадж пытались удержать солдата. Тот одновременно и дышал, и кричал, издавая мучительный и безумный высокий хрип. Человек бился, вырывая раздробленную конечность из рук Краджа. Бланшо шагнул вперед и прижал бедро, пока Крадж обездвиживал пациента.

Верлун кивнул и взял цепной меч.

— Мне жаль, — сказал он солдату. — Это нужно сделать. По крайней мере все будет быстро.

— Прошу… — начал было солдат, но его слова утонули в рычании оружия Верлуна.

Ампутация прошла быстро, но грязно /шипящий шепот удовлетворения/, и Бланшо чуть не стошнило. Он не разжал хватку, и уставился на Краджа. Казалось, что тот сосредоточен на своей работе. Бланшо продолжал наблюдать, пока Верлун останавливал кровотечение у лишившегося чувств солдата.

— Будет жить? — поинтересовался Крадж.

Изможденный Верлун пожал плечами.

— Достаточно долго, чтобы это оказалось оправдано? Не знаю. Возможно, — медик был седовласым ветераном, а теперь и его лицо приобрело сероватый оттенок. Его плечи поникли, словно несли на себе бремя всех беженцев.

— Гражданин Крадж, — произнес он, — вы пробыли здесь восемь часов. Ступайте отдохнуть. Мне может помочь адепт Бланшо.

— А вы? — проворчал Крадж.

Верлун выпрямился и тряхнул головой, отгоняя усталость. Казалось, это помогло, как будто объявление себя отдохнувшим и впрямь давало такой эффект.

— Я еще поработаю, благодарю.

Крадж кивнул им обоим и заковылял к выходу из комнаты. Бланшо не жалел о его уходе. Этот человек вызывал у негобеспокойство. Крадж выглядел старым. Бланшо не знал, был ли он действительно дряхлым или же его состарил труд в мануфакторуме. Лицо было потрескавшимся и иссушенным, словно разваливающаяся на куски старая шкура. Когда-то Крадж лишился левого глаза. Глазницу закрывала проржавевшая металлическая пластина. Вниз по щеке из-под нее тянулась рубцовая ткань. У него были длинные редкие и тонкие волосы, такие же серые, как залитый маслом рокрит. Уродливая перекошенная щель рта отвисала справа. Ноги имели разную длину. Руки тоже, но обе были длинными. От одного присутствия Краджа Бланшо начинал нервничать. И все же он не думал, что это ассистент нашептывал, словно змея, пока клинок вгрызался вглубь.

— Кто следующий? — спросил Верлун, вернув Бланшо к насущным делам.

— Эээ… — прокашлялся тот. — Там мужчина с ранением в грудь. Думаю, он еще жив, но крови много.

— Нет, — произнес Верлун. — Бесполезно.

— Его поддерживает жена, с ними сидит старая женщина, и… и она мертва, а я думал…

— Печально, — прервал его Верлун. — Но я не могу тратить время на того, кто наверняка умрет у меня на столе. Для него скоро все кончится, и это станет милостью. Найдите мне того, кого я смогу спасти.

— Хорошо, — отозвался Бланшо, но не двинулся с места. Его разум снова следовал за криками и шепотом. Криками и шепотом, которых больше никто не слышал.

— В чем дело? — спросил Верлун.

Бланшо набрал воздуха.

— Я слышу то, чего нет, — произнес он, — и, кажется, вижу.

— Так, да? — в голосе Верлуна было больше раздражения, чем тревоги. — Движение на краю зрения, неразборчивые звуки?

— Отчасти да, но…

— А когда вы в последний раз спали дольше пары часов?

Бланшо потребовалась секунда, чтобы сформулировать ответ. Последний раз он спал в своей кровати в ночь перед нападением.

— Не знаю, — сказал он.

— Меня бы больше обеспокоило, если бы у вас не было галлюцинаций. Поспите, когда сможете, но сперва принесите пользу вместо того, чтобы отвлекать, ага?

Бланшо постарался изо всех сил. Следующий час он оттирал пролившуюся кровь и занимался простой сортировкой, затаскивая внутрь тех раненых, которым, как ему казалось, старания Верлуна могли помочь. Затем Бланшо бродил по жилым пещерам, пока не нашел свободное место на полу. Он заснул /материальная тьма, сила и взмах, волна плоти, колышущейся от мощи/ и проснулся в поту. Содрогаясь.

Был соблазн вернуться к Верлуну и спросить того, преследуют ли обычно галлюцинации людей во сне. Однако Бланшо мог представить себе ход разговора.

Вы видели то же самое? Ну, не совсем. Что вы видели? Сложно описать. А шепот? Что говорилось? Не знаю. Не могу разобрать.

Диагноз? Хватит тратить мое время.

Бланшо принял правильное решение. Он не стал встречаться с Верлуном. Пару часов помогал распределять пайки, а затем вернулся на раскоп. Крадж тоже там работал.

Он кивнул Бланшо, и тот ответил тем же, хотя с трудом заставил себя сделать это. Бланшо говорил себе, что его беспокоит не только уродство Краджа. С этим человеком что-то было не так на более глубоком уровне.

К его испугу, Крадж оказался в одной туннельной бригаде с ним и на следующий день и еще через день. Шла середина третьей смены, а оползень оставался таким же неподвижным — и столь же бесконечным — когда Бланшо понял, что Крадж как-то связан с нашептываниями.

Он обозвал себя глупцом за то, что так долго не понимал, что происходит. Каждый раз, когда он слышал шепот, Крадж находился где-то неподалеку. Он никогда не видел, чтобы рабочий издавал искаженные, свистящие звуки.

Крики смолкли, однако нашептывания теперь постоянно сопровождали его — всегда недалеко, но никогда совсем рядом. Постоянно сразу за углом, за дверью, в следующей пещере. Так же, как и Крадж в эти моменты — на расстоянии, но всегда неподалеку.

Трусость, с которой человек занимался своим делом, заслуживала презрения. Бланшо не знал, говорил ли Крадж с кем-то еще или же предавался злонамеренной молитве — сложно было сказать, звучал ли один голос или несколько. Отголоски и слоги /добыча, повсюду добыча/ переплетались, накладывались друг на друга, повторялись, объединялись в хор, а затем вновь превращались в одинокий, едва слышный, причудливый звук. Однако Бланшо постоянно слышал все больше и все отчетливее. Шепот не просто скреб в ушах и душе, словно ледяной узловатый палец. Слоги становились все более различимыми. Они сливались /мясо для зубов, кровь для когтей, кости для истины/ в слова и фразы. К страху, который Бланшо испытал, впервые услышав звуки, теперь добавился ужас от их смысла.

Были и другие слова. По крайней мере ему казалось, что это слова. Он их не понимал. Они не могли исходить из его разума, выходя даже за грань чуждого. От одного их звучания в середину лба как будто вонзался шип. Бланшо не понимал их значения и был благодарен за это. Он был уверен, что постигнуть смысл этих слов означало бы впасть в безумие.

Утешало одно. Теперь он знал, что шепот ему не мерещился. Он никоим образом не смог бы вообразить /вкусить поклонение их маленькому королю-богу, оно растет и ширится, кормит нас, да, да, пусть будет богом, сокруши здравый смысл, ввергни их во тьму/ подобного кощунства.

Ситуация была ясна. Крадж заключил союз с силами, враждебными Богу-Императору. Он стремился принести в аркологию смерть и разрушение, как те силы сделали с Калтом.

Его необходимо было остановить.

У майора Девэйна не было штаба как такового. Но поскольку он был старшим офицером в аркологии, и на него ложилась ответственность за всех ее обитателей, то ему необходимо было место, где люди могли рассчитывать его повстречать. Он выбрал помещение для сбора землекопных бригад по соседству с тем, куда складывали обломки из туннеля, ведущего к выходу. Так он находился рядом с самым важным делом в аркологии. Если бы оно потерпело неудачу, все остальное утратило бы смысл.

Под присмотром Девэйна находились десятки километров туннелей и пещер, однако Бланшо знал, что если подождать достаточно время, майор появится. И Джассик стал ждать.

Спустя примерно два часа майор пришел. Он был одного возраста с Верлуном, но терпел свой возраст и усталость более бодро. Его осанка и маршрут были настолько прямыми, как будто Девэйна вытесал плотник. Казалось, что форма, столь же изодранная и грязная, как одежда всех остальных, до сих пор отглажена и годится для парада. У большинства мужчин в убежище была многодневная щетина, однако майор был гладко выбрит.

От изнеможения его взгляд стал твердым, словно кремень. Когда Бланшо приблизился, на лице Девэйна появилось холодное выражение. Адепт понял, что тот видит перед собой лишь человека, который стоит и ничего не делает. В аркологии праздность не являлась роскошью. Она была изменой.

Решимость Бланшо дрогнула. Он чуть было не промолчал. Однако затем в помещение со стороны раскопа вошла Нарья Меллисен, и присутствие еще одной верующей придало ему необходимых сил.

Он рассказал Девэйну все. Бланшо пытался изъясняться спокойно, но он так ясно ощущал нетерпение собеседника, что слова лились потоком.

Они звучали нелепо.

Девэйн соизволил глянуть на Меллисен в поисках подтверждения.

— Вы тоже слышали этот шепот?

— Нет, сэр.

— И вы много раз трудились в одной смене с обоими этими людьми?

— Да, сэр.

Майор снова повернулся к Бланшо.

— Не думаю, что кто-то еще слышал…

— Они и не могли, — попытался объяснить Бланшо и почувствовал, что только усугубляет дело. — Кроме одного раза в медицинском центре, в это время поблизости никого не оказывалось.

— Ясно, — скривил губы Девэйн. Он уже собирался избавиться от помехи. — Стесняюсь спросить, но что это, по-вашему, было?

— Я… — Бланшо запнулся. — Думаю, Лассар Крадж знает, что я его подозреваю, и дразнит меня.

Девэйн закатил глаза.

— Адепт Бланшо, — произнес он, и каждый тщательно подчеркнутый звук прозвучал, словно удар хлыста. — Я бы не удивился, если бы узнал, что среди нас предатели. Учитывая обстоятельства, вынудившие нас оказаться здесь, меня вообще мало что может удивить. Но вы описываете настолько бесполезный и незамысловатый заговор, что мне искренне жаль, что это не так. Если бы нам противостоял столь некомпетентный враг, война бы уже закончилась. Но дело обстоит иначе, и если вы отнимете у меня еще минуту времени, я отправлю вас под арест.

Он собирался что-то добавить, но затем наклонил голову, прислушиваясь к вставленной в ухо бусинке вокса. От искаженных, скребущих звуков у Бланшо по коже поползли мурашки. Это слишком напоминало шепот.

Девэйн прикоснулся к бусинке.

— Приду прямо туда, — сказал он и ткнул пальцем в Бланшо. — С вами все, — майор развернулся к Меллисен. — Лейтентант, мы нужны в медицинском центре.

— Сэр.

Она сочувственно посмотрела на Бланшо и направилась за майором.

Плечи Бланшо опали под гнетом отчаяния и волнения. А затем /большое убийство, достойная жертва, сейчас, сейчас, сейчас, он делает это сейчас/ по комнате разнесся шепот, громкий, словно /хххххиииииххххх/ безжалостный смех.

— Стойте! — взмолился Бланшо, обращаясь и к голосу, и к офицерам, однако Девэйн скрылся в туннеле, ведущем в главную пещеру. Меллисен задержалась, и Бланшо бросился к ней.

— Вот-вот произойдет что-то ужасное!

— Где?

Бланшо не знал.

— Я снова это слышал, — сказал он. — Только что. Не знаю каким образом. До этого я ошибался. Теперь понимаю. Я не мог слышать человеческую речь. Однако голоса реальны, лейтенант. Клянусь на книге, которая дорога нам обоим. Вы говорили, что я выжил ради какой-то цели. Должно быть, это она. Меня благословили даром слышать этих тварей, чтобы мы смогли им противодействовать.

Слова вырывались спонтанно, но Бланшо знал, что они правдивы. Он говорил с убежденностью веры и поспешностью пророчества.

Во взгляде Меллисен была неуверенность, но Бланшо был убежден, что ей хочется поверить.

— Как противодействовать? — спросила она. — Вам неизвестно, где случится нападение.

Лейтенант была права. Бланшо захотелось заплакать. У него помутилось в глазах /вспышка, повсюду конечности, клыкастая улыбка, объем страдания/, и в этом мареве открылась истина.

— Взрыв, — произнес он.

У Меллисен отлила кровь от лица.

— Раскоп, — проговорила она.

Ну, конечно же. Заложенная там бомба, которая приведет к повторному обвалу, станет смертным приговором всем обитателям аркологии. Меллисен бросилась к завалу, а Бланшо направился за Девэйном. «Так и должно быть, — подумалось ему. — Мы прекратим это»?.

И все же сомнение подтачивало пыл. В ответе было нечто неправильное. Его дала Меллисен, а не он сам, и разгадка оказалась обрамлена логикой, а не откровением.

Девэйн успел уйти далеко. Бланшо догнал его в главной пещере.

— Майор, — начал он.

Офицер наградил его убийственным взглядом и не замедлил шага. Впереди, у входа в медицинский центр, ждал Верлун. Девэйн двигался по залу так, словно на полу не было спящих, плачущих, стонущих, раненых и умирающих. Бланшо спотыкался, стараясь не отставать.

— Прочь с глаз моих, — приказал Девэйн.

— Вы не понимаете, — Бланшо предпринял еще одну попытку и замер посреди пещеры. Он задохнулся, когда /вдох, нетерпеливое шипение, пожирающая мир змея готова напасть/ ощутил, что нечто наслаждается мгновением. Он увидел, как Верлун внезапно присел, плотно сжавшись в дверях. Медик смеялся, и это был самый отвратительный звук из числа издаваемых людьми, какой когда-либо доводилось слышать Бланшо.

Последовала дюжина взрывов. Они произошли почти одновременно. Два подрывных заряда и несколько осколочных гранат, спрятанных под обломками полок и брошенными ящиками по периметру пещеры, направили ударную волну и шрапнель вовнутрь. Еще одна граната сработала у ног Девэйна. Майор исчез в кровавой дымке.

Бланшо швырнуло наземь. Громадная пещера внезапно стала замкнутым пространством, заполненным громом, огнем, секущими кусками металла и ветром, который бил, словно кулак. По ту сторону глаз полыхнул свет, и наступила тьма, сопровождаемая грохотом тонн падающего камня — ревущим рокотом, в котором тонули вопли жертв.

Казалось, последовал миг небытия. Должно быть, прошло больше времени, поскольку, когда Бланшо открыл глаза, звуков продолжающегося обвала уже не было слышно. Он услышал приглушенные голоса, одни из которых кричали, а другие вопили. Ничего не было видно. Он лежал на спине, прижатый к скале мягким грузом. Было тепло и сыро. В открытый рот капало что-то жидкое.

Кровь. Его погребло под телами убитых.

Бланшо запаниковал, вцепившись в куски растерзанного мяса. У Джассика не получалось оттолкнуть их. Их удерживал больший, незыблемый вес. Произошел обвал, понял Бланшо. Он оказался в могиле из камня и плоти. Джассик попытался закричать, но подавился, набрав полный рот окровавленного песка. Бланшо заскулил и напрягся. Прилив вызванного клаустрофобией ужаса испарял здравый смысл. Пальцы скрючились, словно когти, погружаясь в податливую холодную плоть. Они путались в обрывках одежды, рвали мускулы. Бланшо казалось, будто он пытается плыть по болоту из мяса и крови. Хныканье переросло в скрежещущий хрип.

И тут мертвый груз плоти сдвинулся. Бланшо по чуть-чуть оттаскивал его от лица. Он услышал, как колеблются камни. Щебень сверху шевельнулся, но не раздавил его.

Наконец-то он смог нормально дышать и кричать.

Руки натыкались на грязь и камень. Он копал и толкал, и щебень подался ровно настолько, чтобы сменить позу. Возможно, это была иллюзия прогресса, но Бланшо ухватился за нее, и проблеск надежды отчасти вернул ему рассудок. Джассик стал бороться с рухнувшей скалой, и та снова сместилась. Он вновь смог двигаться и начал ползти.

Он не знал, в правильном ли направлении движется. В абсолютной тьме были слышны лишь его собственные вопли и приглушенный скрежет слеживающегося щебня.

Бланшо сражался со своей гробницей, чувствуя, как руки обдираются и кровоточат. Когда он ощущал, что где-то подается, он двигался туда, постоянно говоря себе, что выбирается.

— Еще чуть-чуть, — шептал он. — Еще чуть-чуть. Еще чуть-чуть.

Литания была необходима. Только она не допускала в сознание видение бесконечного копания в выходном туннеле. Не давала погрузиться в воющее отчаяние, пока он пробирался через все новые раздавленные трупы.

Впрочем, отчаяние все равно преследовало его. Оно было сильнее и тянулось к нему.

И вот, когда Бланшо уже начал падать в его объятия, случилось чудо. Он услышал чужие голоса. Крики, приглушенные, но реальные. Услышал, как чьи-то руки оттаскивают камни. Он начал звать. Вопить с настоящей надеждой.

И ему ответили.

Прежде чем спасательная команда вытащила его наружу, прошло еще несколько часов. Бланшо выбрался в полумрак, которому обрадовался, как дневному свету. Заново родившийся, измазанный кровью множества людей, он оглядел разрушенное помещение. Болтающиеся осветительные полосы и несколько угасающих огней озаряли продолжавшую висеть в воздухе пыль призрачным свечением. Пещера не обвалилась, хотя несколько крупных фрагментов потолка отломились, обрушив с опор плиты рокрита и природного известняка. По центру располагался холм из неровных камней в половину высоты нового свода. Бланшо, покачиваясь, стоял у подножия.

— Сколько выживших? — спросил он у Меллисен.

— Только вы, — ответила та.

Голос лейтенанта звучал как-то странно. Даже в колеблющемся пещерном освещении было видно, что ее глаза сияют. Сначала Бланшо не понял, в чем дело. А затем осознал, что точно так же пылают устремленные на него взгляды всех членов спасательной группы.

Это было благоговение.

Его поразила истина об очередном чуде. Он стоял всего в паре шагов от гранаты, которая разорвала Девэйна. Его погребло под тоннами камня, помяло и изрезало, но в целом он остался невредим.

Бланшо вздрогнул, ощущая откровение. Сколько раз с начала войны он избегал неминуемой смерти? Неужто можно было сделать вид, что за его выживанием не стояло никакой цели? Нет, нельзя. Он был избран для некой особой миссии волей Бога-Императора. Меллисен и остальные понимали это. Теперь осознал и он.

Но что же это за цель?

Ответ пришел через несколько минут. Бланшо стирал кровь тряпкой, которую ему дала Меллисен. Толпа становилась все больше по мере того, как по аркологии разносилась весть о человеке, чья жизнь чудесна. Благословлена.

— Вы знали, что это произойдет, — обратилась к нему Меллисен.

— Что?

— Нападение. Вы знали, что среди нас изменник. Вы слышали шепот предательства, — она говорила тихо, но слова разносились далеко над благоговейно молчащей толпой.

— Да, — ответил Бланшо. — Слышал.

Перед ним вырисовывалась его роль в судьбе Империума. Увиденное заставило его содрогнуться от волнения и прилива адреналина.

Бланшо понял истину об ужасающих видениях. Понял, почему ему пришлось страдать, слушая шепот порчи. Его наделили этим даром, чтобы узнать врага.

Меллисен продолжала смотреть на него. Как и остальные. Он осознал, что все они ждут его. Ждут указаний.

— Итак, все окончено? — спросила Меллисен.

Нет. Не все. Позади Меллисен, в проеме, ведущем к раскопу, стоял Крадж. В полумраке виднелся только силуэт, но Бланшо узнал перекошенную фигуру.

— Это он! — завопил Джассик, протягивая руку, как будто мог схватить Краджа. — Он в этом замешан!

И тут к его губам подступило незваное слово, доселе чуждое, но идеальное и совершенно точное.

— Еретик! — выкрикнул Бланшо.

Большего не потребовалось. Люди начали проталкиваться за Краджем, хлынув в туннель, словно река, которая пробила дамбу и ворвалась в давно закрытый канал.

Крадж побежал, и Меллисен с Бланшо оказались подхвачены потоком.

Бланшо постоянно терял беглеца из виду. Тот двигался быстрее. Туннель резко повернул вправо. Бланшо обогнул угол и угодил прямо в толкающуюся, сбитую с толку толпу.

Крадж исчез.

— Он забрался туда, — произнес кто-то, указывая вверх. У проема в стене под самым потолком болталась вентиляционная решетка. Ширины отверстия хватило бы человеку, чтобы пролезть, если бы тот оказался достаточно отчаянным. Похоже, что никто не был достаточно отчаянным, чтобы лезть за Краджем, если тому удалось уйти. Вентиляционная система аркологии была даже более разнородной, чем сама основная сеть пещер. Помимо пробуренных шахт, от пещеры к пещере тянулись переплетающиеся разломы. Их оказалось невозможно изолировать друг от друга. В итоге получилась достаточно неэффективная сеть, а также смертоносная крысиная нора.

— Кто за ним пойдет? — спросил кто-то.

— Никто, — отозвалась Меллисен. — Если он там ползает, то это лишь вопрос времени, когда Крадж ошибется и застрянет. Если он хочет умереть от голода в тесноте, пусть будет так.

Бланшо кивнул, подумав, что Меллисен права. Крадж не сбежал. Он выбрал более медленную казнь.

— Итак? — спросила Меллисен. — Все кончено?

Теперь от Краджа не доносилось никакого шепота. Цена оказалась высока, однако заговор предателей был раздавлен.

— Да, — сказал Бланшо. Он был заперт под землей, покрыт кровью и не знал, увидит ли вновь дневной свет, но еще никогда так не гордился собой.

И все же…

У взрыва оказались последствия. Выяснилось, что Верлун заложил бомбы не в одной пещере. Все они сработали одновременно. Один из крупных жилых комплексов полностью обрушился, убив всех, кто находился внутри. Кроме того, медик установил зажигательные заряды, уничтожившие склад неприкосновенного запаса аркологии. Еды больше не было. Если туннель выхода не расчистят в ближайшие несколько дней, то не расчистят уже никогда.

Дни погрузились во мрак, и Бланшо чувствовал, как миг триумфа ускользает прочь, а его значение обращается в прах. Вновь наползали сомнения. Вера Меллисен в его божественное предназначение была непоколебима и через лейтенанта распространилась среди отчаянно ищущих надежду людей, словно пожар по траве. Меллисен настояла, чтобы Бланшо находился в бывшем убежище Девэйна, когда не трудился на раскопе. Он был важен для выживших, и теперь необходимо было иметь возможность где-то встретиться с ним, как раньше с Девэйном и самой Меллисен. Для Бланшо наступил момент славы.

Это его пугало. Он бы принял свой долг, если бы на самом деле знал, в чем тот состоит. Возможно, все кончилось. Бланшо предупредил, но понял слишком поздно.

Так он думал, когда наконец-то скрючился в углу комнаты возле какого-то сломанного землеройного инвентаря. Звук работы на завале был лишь далеким шумом, и через считанные секунды Бланшо уснул. Его сны были наполнены тревогой, но это были ожидаемые кошмары о разорванных телах и волнах крови.

Задыхаясь, он проснулся, и /сила тьмы, тянущейся от стен, камень не преграда губителю реальности, черный прилив катится насквозь, пожирает, челюсти расходятся и открывают звезды внутри, пасть вселенной приближается ко всем/ все его иллюзии погибли, разлетевшись на окровавленные осколки под ударом видений и образов, которые теперь не давали смотреть на реальный мир, разворачиваясь кошмарным парадом. Бланшо застонал от ужаса, но не услышал собственного голоса, поскольку /праведный служитель пути, он славно потрудился, да, да, даааа, мы принимаем жертву, но нужно сделать больше, работа только начинается/ шепот вернулся.

Громче. Насмешливее. Теперь слова были совершенно отчетливы, пусть того же нельзя было сказать об их смысле.

Некоторые не могли принадлежать людям. Никому на этом уровне реальности. Их пело нечто, имеющее не один рот. Буквы состояли из костей и стекла, а слоги из порчи и смерти. Услышав их, Бланшо попытался закричать, но вместо этого подавился заполнившей рот кровью.

Так его и нашла Меллисен. Он не мог встать без ее помощи. Лейтенант медленно водила его туда-сюда, пока он вновь не почувствовал ноги и не смог дышать, и за это время на раскопе сменились бригады. Бланшо стер кровь с подбородка, зная, что на него начинают поглядывать. Прежде чем задать вопрос, Меллисен дождалась, пока он отчасти успокоится.

— Есть и еще, да?

— Да, — приходилось бороться с желанием оглянуться через плечо и вглядеться в тени. — Должно быть, их еще много. Я слышу их так отчетливо. Вижу…

Бланшо до сих пор не знал /черная, словно питон, драконья пустота/, что же видит. В образах должен был присутствовать символизм. Бланшо давил все мысли относительно других вариантов. Значит, символы. Метафоры грядущей катастрофы. Пророчества и предостережения о том, что произойдет, если он не применит свой дар. Бог-Император дал ему чутье и наделил этим долгом. Нельзя было избавиться от бремени.

— Вы знаете, кто они? — тихо спросила лейтенант.

— Нет, — в убежище было слишком много лиц, которые сливались в единый образ грязи, изнеможения, несчастья и отчаяния.

Меллисен выругалась.

— Чего же вы от меня тогда хотите? Если Верлун был предателем, им может оказаться кто угодно. Как нам их остановить?

— Я узнаю, — произнес Бланшо и в тот же миг пришел ответ. — Они не в силах скрыть от меня свою природу. Не сейчас, — вкус крови во рту подтверждал растущую мощь дара. — Я увижу и услышу, кто они на самом деле.

— Хорошо, — спустя минуту сказала Меллисен. — Хорошо. Тогда пойдемте. Проведем обход.

Они начали с выходного туннеля. Места, где тлела последняя надежда, и места их наибольшей уязвимости. Когда они приблизились к рабочим бригадам, /чернота поглощает скалу, туннель обрывается в голодную пустоту, накатывающуюся пустоту, пустоту, которая не пустота, а ужасная сущность, создание, чья суть разрушение/ Бланшо споткнулся.

Он снова не видел мира перед собой. Вместо этого там была реальность, терзаемая тварью, которую он не мог назвать, не мог описать и перед которой испытывал абсолютный страх. Видения длились недолго, но казалось, что их продолжительность и насыщенность увеличиваются.

Меллисен подхватила его под локоть, поддержав.

— В чем дело? — спросила она, и у нее в руках вдруг оказался лазпистолет. — Кто это?

Вместе с видением /он не видит нас, он смотрит и слушает, но не видит нас, не видит/ появился шепот. Он не пропал. Он был громким и издевательским /мелкая вера, безнадежная вера, где твой бог, мальчик, бог-мальчик, бог-игрушка/, доносясь со всех сторон, но никогда — с той, куда смотрел Бланшо. Слова отдавались в голове, будто гвозди и барабаны. Бланшо цеплялся за ускользающую концентрацию. Его окружали шипящие отголоски, которые накладывались друг на друга, становились громче и погружались вглубь черепа.

Он был уверен, что если не сумеет их заглушить, то его голова расколется.

Бланшо уставился на людей перед собой. Работа полностью прекратилась. Все глядели в ответ. По ту сторону кровавой пелены в глазах лица утрачивали резкость, превращаясь в собрание абстрактных выражений. Бланшо больше не мог различать людей, но мог читать их эмоции, словно указующие надписи.

Он увидел веру. Увидел надежду. Увидел страх, который разрастался по мере того, как Бланшо всматривался в каждое отдельное лицо. Увидел и скепсис.

«Нет, — подумалось ему. — Это другое. Называй, как есть — неверие».

В это время отчаяния отрицать божественность Императора означало отвернуться от него. А значит, не было разницы между неверием и предательством. Когда Бланшо это понял, все произошло просто. Он начал указывать. Делая так, он видел, как лица, которые окружали выбранных им людей, наполнялись решимостью. Их вера в его сущность и цель — цель, которая должна была стать общей — обрела твердость алмаза, и они вытолкнули обвиненных из своих рядов. Меллисен не дала тем возможности нанести удар. Она выстрелила каждому в голову. Через несколько мгновений на земле оказалось четыре тела, и нашептывания стихли. Однако не исчезли. Они скреблись на задворках сознания Бланшо, и этот нарыв не дал бы ему покоя до завершения очищения.

— Еще? — спросила Меллисен.

— Да.

Лейтенант обернулась к землекопной бригаде.

— Вы уверены насчет остальных?

— Уверен.

Дарованная милость будоражила. Казалось, он стал непосредственным проводником воли Императора. Спасая жизни, он ощутил удовольствие, которое дало смелость признать, что восторг доставляло и обрывать их простым жестом. Таковы были реалии власти. Их надлежало принять. Бланшо должен был принять власть, которая являлась необходимым средством исполнить долг.

Меллисен выбрала троих членов бригады, которые выглядели наиболее сильными.

— Пойдете с нами, — сказала она, и пояснила для Бланшо: — Вести дойдут до предателей, и те будут сопротивляться.

— Конечно, — согласился Бланшо.

Они покинули раскоп и направились обратно в основную часть аркологии. Бланшо шел впереди, следуя по звуковому следу нашептываний. Когда он входил в пещеру, где были еще еретики, скребущие насмешки в ушах и в сознании становились громче. Тогда Бланшо вершил суд, а лазпистолет Меллисен довершал начатое. Они очищали помещение за помещением. Известие об этом походе опережало их. Сопротивления не было.

Меллисен не пришлось мобилизовать вершителей правосудия. Добровольцев было более чем достаточно. Все чаще они приходили в пещеры, где виновных уже нашли и, порой, забили насмерть.

Большая часть аркологии была разрушена, однако все равно оставалось слишком много туннелей и пещер, слишком много людей и слишком мало времени. Теперь шепот не прекращался.

У Бланшо усиливалось предчувствие надвигающейся гибели. Паника подтачивала радость от исполнения долга. Дело шло слишком медленно. Предателей было слишком много. Он не понимал, как они смогли так быстро проникнуть в убежище. Впрочем, враг показал свои способности, опустошив Калт.

Бланшо вершил, вершил и вершил суд, но нашептывания все не смолкали.

Спустя двенадцать долгих часов он перестал понимать, какие пещеры уже очищены, а какие еще нет. Шепот становился слишком настойчивым, а видения /ближе и ближе, когтистая хватка ночи, отшвыривает прочь преграды и молитвы, ужасная сила неотвратимости, ночной охотник рвет тела, души и миры/ участились. Меллисен приходилось почти постоянно его поддерживать. Ноги толком не слушались. Каждому шагу так мешали /разрез, текущая кровь, громадный нечеловеческий разум, кольца змеи, душитель света и надежды/ пронзительные образы/добыча схвачена на бескрайней равнине, вечный край костей и дикой смерти, безумие, обретшее плоть и мощь, пожирает жизнь, давит мясистый череп/ что нарушалась координация, как будто тело не могло вспомнить, что делало мгновение назад. Былое ликование покидало его. Бланшо пытался сдержать волну и начинал тонуть в ней.

В сопровождении толпы численностью почти в сто человек он и Меллисен двигались по разрушенной пещере. Бланшо гадал, не проходили ли они здесь уже. Он не знал этого наверняка.

Однако вокруг шли люди, и теперь заговорщики изо всех сил будут стараться держаться перед облавой. Изможденный Бланшо посмотрел на холм из обломков.

— Я не могу идти дальше, — сказал он Меллисен.

— Надо отдохнуть, — согласилась та.

— Нет, — покачал он головой. — Нет времени. Нам нужно отыскать всех. Я буду ждать здесь, — Бланшо указал на холм.

— Теперь нас достаточно, — он вздрогнул, когда /голод/ голову пронзила волна злобы. Удар состоял из образов и криков, потребностей и слов. Это было пророчество /человечество труп, он болтается, он разорван, ребра обнажены и переломаны крушащими зубами смеха, труп никогда не оставляют в покое, он вечно пляшет у космического занавеса, мертвый, но в агонии, боли всегда мало, резни всегда мало, чтобы утолить жажду ухмыляющейся ярости/ и приказ. Натиск. «Нет», — подумал Бланшо, сопротивляясь изо всех сил, но он слабо понимал, что отвергает. Напор усиливался, и нашептывания стали неотличимы от образов. При звуке слов на темном наречии единственное, что он мог сделать — сдержать крик.

Он вытер кровь /капля, поток, шквал, наводнение заливает галактику, потоп грядет для всех/, текущую из носа, набрал воздуха и снова заговорил с Меллисен.

— Разделитесь на группы, — произнес он. — Накройте большую территорию.

— Да, — отозвалась Меллисен. — Мы приведем всех к вам, — она была обеспокоена. — С вами все будет в порядке?

Бланшо кивнул.

— Нужно сесть, — пробормотал он и пополз по щебню. Острые рокритовые грани раздирали плоть на руках и ногах. Он добрался до вершины горы и рухнул, судорожно хватая воздух. Шепот /слушай слушай слушай слушшшш ШШ/ вонзал когти в уши, наполняя голову /зачем надеяться, зачем тянуться к скорбной и безжизненной лжи, когда есть ложь более великая, величественная, великолепный абсолют отрицания, столь грандиозная ложь, что она попирает реальность с ее подобающей истиной/ ядом. Это был бесконечный круговорот ненависти и хаоса. Обещания, проповеди, искушение кровью /отвернись от самоотрицающего бога, сокруши его, разбей на куски, вкуси силу ликующего предательства/ наползали друг на друга. Предложения дробились /отдай мне свой разум свою волю свою личность свою душу дай мне пировать дай пустое мученичество никогда прыжки на рассвете всегда рев черных как ночь клинков/ и поглощали друг друга. Фразы полностью теряли смысл /паучья хватка рвущейся плоти в лопающемся глазу, рассссссеки невинного зубом смерти/, оставалась лишь угроза. Однако были /глаз тьмы челюсть тьмы коготь тьмы злоба тьмы зов тьмы мысль тьмы песнь тьмы бог тьмы бог тьмы бог тьмы БОГ ТЬМЫ/ и рефрены.

Это был /скоро скоро скоро, о, кровавая круговерть/ хохот неизбежности. Улыбка /сломатьхребетубить/ клинка, распиливающего кость. Почему после всех славных дневных трудов нашептывания не стихали? Быть может, это подавало голос отчаявшееся зло, огрызающееся перед смертью. Так и должно было быть. Это доказывало его растущую силу.

Как и то, что произошло далее.

Меллисен и ее разрастающаяся армия разошлись по аркологии. Они окружили жителей. Перед взором Бланшо началось бесконечное шествие. Это была другая сила. Власть. Он сидел, прислонившись к скальной плите, которая выступала на вершине груды щебня, словно распростерся на сломанном троне.

Бланшо не получал удовольствия от этой силы. Преодолевая нарастающую боль, он отчасти утешал себя тем, что не был тираном, а лишь делал то, что правильно и необходимо. Даже это почти ускользало от него. Перед ним проходили виновные, и нашептывания перерастали в истерическое бормотание. Бланшо ужасало, сколько людей замешано в заговоре.

Однако его чувства не имели значения. Важен был лишь долг отмечать предателей.

Бланшо приложил все свои силы и способность связно мыслить к выполнению задачи. Голоса и видения нанесли ответный удар, ослепив его /стены реальности рушатся, лавина смысла и света, разбитых на давящие куски, уничтожает все, что от них зависело, а следом движется и шипит тьма, пляска смертоносных снов/ болью и чудовищными образами. Бланшо почти ничего не видел, кроме движущихся очертаний и слышал лишь смутный протестующий гул и крики, когда указывал, указывал и указывал. Руку парализовало от боли и ярости, от казней помещение заполнялось липким смрадом крови и разорванных тел.

Он находился посреди водоворота ненависти, и на миг с жутковатой иронией осознал, что служба — хотя казалось, это было целую вечность назад — диспетчера подготовила его к этому испытанию. Научила его справляться с огромными массивами информации и мгновенно принимать решения. Теперь же вместо того, чтобы указывать путь кораблям в пустоте, он направлял души, отдавая виновных на мрачную милость невинных.

Надломленные войной люди, запертые в аркологии, дали волю страстям и страхам, обратив их на предателей в своих рядах. Они вершили возмездие кулаками, камнями и клинками, и с каждым указанием пальца Бланшо их лихорадочная вера в него росла.

Не будь он проводником божественной воли, Джассик отпрянул бы в ужасе от творившихся вокруг зверств. Возможно незримый враг, терзавший его глаза и уши, был благословением, не позволявшим увидеть худшее из того, что творилось по его приказу.

Однако сколько бы преступников не обнаруживалось, сколько бы их не убивали, шепот /все еще шепот, но шепот-вой, шепот-визг, шепот-рев и скользящее приближение какого-то громадного зверя/ усиливался.

Наконец, когда из глаз, ушей и рта потекла кровь, Бланшо закричал:

— Хватит!

Из милосердия или же, быть может, от изнеможения он на мгновение провалился в забытье. Когда он открыл глаза, в пещере не было никого, кроме Меллисен. Она сидела у подножия груды обломков, глядя на него. Шепот умолк. Бланшо снова видел реальный мир. Вздох облегчения сорвался на всхлипывание.

Меллисен встала.

— С вами все в порядке?

Ему пришлось сглотнуть несколько раз, прежде чем пересохшее ободранное горло позволило заговорить.

— Думаю, да, — он оглядел кровь и разбросанные куски тел, покрывавшие щебень.

Многие из мертвецов погибли от бомб Верлуна, но было нетрудно заметить, что их количество неисчислимо возросло.

— Сколько? — спросил Бланшо.

Меллисен покачала головой.

— Слишком много. Я перестала считать. Не хочу знать.

— Где остальные?

— На раскопе.

— Все?

— Да. Верных людей осталось мало. Быть может, несколько дюжин, — ее голос ослаб до шепота, как будто стыдясь масштабов катастрофы. Лейтенант посмотрела на свои окровавленные руки, а затем снова на него.

— Ну? — спросила она. — Теперь все кончено? Мы взяли всех?

Благословенная тишина. Его сердце наполнилось надеждой.

— Думаю, — начал было он, а затем /рассечь бормочущий лик человечества/ молчание прервалось. Перешептывания обрушились на него, словно хищники, пикирующие на добычу. Они выжидали, пока он сочтет их исчезнувшими, чтобы вонзить свои когти поглубже. Бесстыдство /жизнь есть тщетное существование рядом с величием Хаоса, ослепите своего божка, повергните его, он играет вашим бытием ради собственных целей, вы ничто, он ничто, все ничто/ ударило его своими огромными крыльями, и оглушенная душа увлекла тело вниз.

Как это возможно? Как могут змеиные голоса быть столь громкими? Тут не было никого, кроме него и Меллисен. Не было ни…

Он замер. Озарение было столь мощным, что пересилило оскорбления, которые растекались в его сознании, как масло по воде.

— Ты, — судорожно выдохнул он, двинувшись к ней вниз по склону.

— Что? — переспросила Меллисен. Ее слова прозвучали столь невинно и обескуражено, что прибавили острую, как поворот ножа, насмешку к чудовищности совершенного ею предательства.

— Это была ты, — в ужасе выговорил Бланшо. Неужто он все время шел у нее на поводу? Неужто был столь близорук, что по недомыслию принес сотни жертв ее темным богам? Нет. Конечно, нет. Вина приговоренных им людей была неоспорима. Он должен был в это верить.

Возможно, она избавлялась от соперников. Да. Придерживаясь этой логики, он бы смог уснуть, выпади на его долю когда-нибудь такая роскошь. Бланшо с ненавистью уставился на Меллисен.

— Предательница, — прошипел он. — Еретичка, — а затем подумал о том, как она, несомненно, терзала его разум и о тех силах, которыми она должна была обладать, и зарычал. — Ведьма!

— Адепт Бланшо! — предостерегла Меллисен. — Стойте!

Он прыгнул, покрывая оставшееся расстояние. У нее была боевая выучка. У него нет. В этот момент она смогла бы быстро с ним справиться, но было видно, что лейтенант сдерживается. Вместо того чтобы подстрелить его на лету, она только закричала, призывая остановиться.

Он рухнул вместе с ней. Они покатились по болоту смерти. Бланшо протянул руки к горлу Меллисен, но та оттолкнула его ногой, отшатнулась назад и встала, вытащив лазпистолет.

На сей раз, когда он бросился вперед, она выстрелила. Этим все и должно было кончиться — опытный солдат убивает диспетчера, который не дрался ни единого дня в жизни.

Но этого не произошло. Выстрел Меллисен попал в цель. Бланшо увидел вспышку пистолета, направленного ему прямо в грудь. Казалось, из восприятия выпала доля секунды /спасти это тело/, словно он на миг задремал. Это был крошечный вариант той неопределенности, которая окружала его спасение при гибели звездного форта Веридий Максим. Единственное, что было известно Бланшо — в него не попали. Он все еще летел к Меллисен, а на лице лейтенанта застыло ошеломленное выражение.

А затем Бланшо выбил у нее из руки пистолет и схватил за шею.

Меллисен хлопнула его по ушам. Изо рта хлынула кровь, и Бланшо понял, что должен был бы упасть. Он не упал. Он был силен. Он являлся дланью правосудия, и отвести его в сторону было невозможно.

Его отвлекло движение на разбитом потолке. Он посмотрел вверх. Из-за обломков на него глядело лицо. Потребовалось мгновение, чтобы осознать, что это Крадж. У Бланшо отвисла челюсть от изумления, а хватка ослабла, дав Меллисен возможность ударить его локтями по предплечьям, разорвав захват. Она откатилась в сторону, и Крадж упал из трещины в потолке пещеры, побежав по обломкам скорее как животное, нежели как человек.

Бланшо повернулся навстречу нападающему Краджу, но Меллисен сделала ему подсечку. Он упал назад, и лейтенант прижала его к земле. Крадж поднял кусок камня и обрушил ему на голову.

Нет. Душа Бланшо отчаянно закричала из-за неисполненного долга. Повинуясь инстинкту, Бланшо целиком отдался источнику силы, которая завела его столь далеко. Булыжник Краджа двигался по дуге целую вечность, и этой уймы времени хватило, чтобы внутри Бланшо что-то зашевелилось. Оно извивалось, словно угорь, но сидело в теле плотно, как рука /лапа коготь железо/ в перчатке.

А потом раздался /аххххх, здравствуй и прощай/ насмешливый шепот.

И Бланшо закричал.

Он кричал не вслух. У него больше не было такой привилегии. Тело более ему не принадлежало. Кричал его разум. Он визжал, оказавшись в тюрьме, зная, что из нее нет спасения. Выл, сокрушенный не булыжником Краджа, а жестким камнем истины. Теперь Бланшо видел правду о шепоте.

Всегда с тобой. Всегда в биении твоего пульса.

Слова были сказаны на человеческом языке, однако были позаимствованы. Голос состоял из гниющих снов.

Тварь внутри тела Бланшо выбросила вперед руку и раздробила камень Краджа в пыль. Широко растопыренными пальцами она обхватила лицо Краджа. И сдавила.

У Краджа был плотно сжат рот, его зубы дробились друг о друга, и он издавал все нарастающий вопль чистейшей муки, пока рука не раздавила переднюю часть черепа в кровавую кашу и костяные обломки.

Меллисен отпрыгнула назад, но ей не хватило скорости. Такого не смог бы ни один человек. Удар ноги переломил ей хребет и отшвырнул прочь. Она осталась лежать среди мусора, словно выброшенная тряпичная кукла.

А затем Бланшо остался по-настоящему один. Он мог видеть глазами, ранее принадлежавшими ему, но теперь на краю зрения корчилась тьма, колыхающаяся чернота ночной порчи. Его тело оглядело бойню и улыбнулось.

Работать вместе. Убивать вместе. Как раньше.

К отчаянию Бланшо добавился намек на вопрос.

Вспомни, пляшущая плоть, вспомни, как помог этому страннику. Вспомни слова, которыми мы обменивались.

Они не говорили. Тварь лгала. Он мог быть уверен в этом последнем обрывке своей гордости.

Слова в пустоте, слова от имени к имени, пляшущая плоть хорошо слушает в бесполезной надежде. На Веридии Максим.

На Бланшо обрушилась громада. Его подхватило чудовищной волной, воспоминания поднимались на поверхность, и картина обретала очертания. Волна несла его к горе. Словам твари невозможно было сопротивляться — когда она зашептала, он отчетливо все понял, а затем увидел, что правда может быть не менее ужасной, чем ложь.

Вокруг мысленных созвучий скользнул смешок. Тварь повторила слова, которые уже произносила раньше. Слова, ставшие началом ее нападения на Бланшо и заразившие его.

— Веридий Максим, мы устранили сбой вокса. Пожалуйста, ответьте.

Бланшо ответил. Он заговорил с тем, что считал экипажем, и тем самым позволил твари завершить кошмарное путешествие.

Нет. Не с экипажем, а с этим странником. С тьмой, которую они поглотили, и которая поглотила их. Мы говорили. Я переместился. Мне все равно, как это делать — на кораблях или по путям, созданным речью. Мы говорили. Ты впустил меня. На Калт. В себя. Мы зашли далеко. Мы славно странствовали.

Тварь подняла лазпистолет Меллисен. Теперь закончить начатое. Скоро придут гости. Новые слова. Новое странствие.

Она направилась к раскопу.

Бланшо сопротивлялся. Он боролся за свое тело, а когда егопостигла неудача, стал бороться за то, чтобы умереть. Странник не дал ему сделать ни того, ни другого. Он заставил Бланшо наблюдать за последней бойней, а затем три дня неотрывно глядеть на тела, пока через завал не пробилась спасательная группа из другой аркологии.

Появилось отделение солдат в серой запыленной форме. Их сопровождал один офицер-легионер из Ультрадесанта.

Люди уставились на единственного выжившего. Тот уже выбросил лазпистолет и сидел, сгорбившись в тщательно изображенной позе отчаяния. Гигантский воин едва глянул на тварь-Бланшо, осматривая тела и двигаясь дальше в поисках угрозы.

Взгляд твари следовал за космодесантником.

Поговори со мной.

Перед ней присел сержант пехоты.

— Есть еще выжившие? — спросил он.

Тварь не ответила человеку, однако ее рот открылся.

— «Кампанила»…

Легионер замер от омерзительного хриплого звука. Устрашающий боевой шлем повернулся.

«Не говори с ним! — взвыло сознание Бланшо. — Убей его! Прошу! Прошу, убей его! Убей сейчас!»

Кашель. Язык облизнул губы, и они скривились в улыбке.

— Я впустил «Кампанилу».

Легионер одним шагом оказался возле странника. Он поднял существо за шею. У Бланшо вспыхнула надежда, что массивная перчатка сожмется, выдавив из кошмарной твари не-жизнь. Но вместо этого космический десантник яростно заговорил через решетку аугмиттера.

— Что ты сказал?

К Бланшо приближалась окончательная тьма, его затягивало в бесконечную бездну зубов и отчаяния. И воплей. Воплей, которые возвращались с полной и подлинной силой. Вечных воплей экипажа «Кампанилы».

Его тело продолжало ухмыляться.

— Приятно наконец поговорить с вами, мой повелитель, — обратилось оно к воину Легиона.

Так приятно.

* * *

Гибель надежды. Вот чего пытался добиться XVII Легион, и они были близки — очень близки. Граждане Калта были невинными очевидцами войны, которую не могли даже надеяться понять, и все же пострадали сильнее всех.

Однако надежда не умерла. Те из нас, кто выжил, перегруппировались и продолжили сражаться в тенистых пещерах под разоренной поверхностью. Каждому из нас было известно, что пока мы держимся, XVII Легиону не достичь основной цели — не сломить жителей Калта. До этого далеко.

Надежда тянулась к жизни в пещерах, словно к маяку, а маяк всегда светит ярче всего в самые темные бездны ночи. Это представляется уместной аналогией, если учесть, чему еще было суждено произойти.

Роб Сандерс Темнее тьмы

Я встряхиваю болтерный заряд в сжатой бронированной перчатке. Он гремит, словно игральная кость. Как и игральная кость, он ждет результата. Результата, который неизвестен в замкнутом пространстве перчатки, реализации, которую он может найти лишь в патроннике висящего на поясе пустого и враждебного пистолета. Я чувствую неотвратимость снаряда, он кажется горячим, как будто может прожечь керамитовую ладонь. Отягощенный грядущей погибелью, которую он несет, снаряд — терпеливое воплощение формы и функциональности. Он жаждет совершенства. Как и сами Ультрадесантники, он сотворен ради единственной цели — забрать жизнь.

Кто я такой, чтобы противиться неизбежному? Кто я такой?

Мое имя, насколько оно вообще имеет значение — Гилас Пелион. Братья зовут меня «Пелион Младший», поскольку это имя носили и другие, совершившие гораздо больше, чтобы заслужить место в истории Легиона. Я достиг многого, однако каждый день стою плечом к плечу с чемпионами и героями, ведь сыны Жиллимана благословлены многими доблестями и победоносными традициями. Мой пистолет обрек на смерть множество ксеномерзостей, клинок моего меча — судный день для всех, кто отвергает милосердное предложение Императора об объединении. За свой малый вклад в дело воссоздания Империума я заслужил звание гонорария ордена.

Магистр моего ордена погиб, защищая благородный Калт. Тех, кто остался от 82-й роты, возглавляет сержант Аркадас, а я иду впереди с клинком в руках, прорубая дорогу сквозь новых врагов. Брат Молосс несет изодранный ротный штандарт. В тесноте скальных лабиринтов аркологий Калта не хватает места для грозного знамени, однако это мало что значит для Молосса. Штандарт — его часть, и похоже, что самая славная часть. Как и многие из тех, кто несет такое бремя, сержант скорее расстанется с рукой, держащей знамя, чем с самим знаменем.

Атаковав в лоб, мы заняли аркологию, известную как Танторем. Нашим убежищем от солнечной бури стала аркология Магнези — прохладный мрак скального анклава стал подземной утробой, откуда упорные жители Калта могли начать все сначала. Ослепшие от солнца, покрытые рубцами, опаленные и отмеченные, они отказались дать умереть благословенной памяти о родном мире.

Калт выжил. Этот крошечный уголок Ультрамара устоял.

Со временем пещеры с колоннами стали центрами тяжелой промышленности и пищевого производства. Извилистые катакомбы превратились в магистрали, вдоль которых тянулись импровизированные жилые блоки и гроты.

Арки стали блокпостами, а сводчатые пещеры дали приют почтительным толпам, собравшимся поблагодарить Легионес Астартес — сынов Жиллимана, оставшихся Ультрадесантников. Неважно, что нас тоже бросили на пораженном недугом Калте. Казалось, что одно только наше присутствие дает выжившим надежду и цель. Им передалась наша решимость сражаться за то, что осталось от планеты.

Как нам и предназначено от рождения, мы продолжали сражаться. Битва за Калт ушла вглубь, превратившись в подземную войну. Враг оставался тем же самым: наши кузены из Несущих Слово, которые несли с собой непрошеную ненависть и позор крушения братских уз. Они стали темными светочами, к которым стекалось множество обладавших слабым разумом, и объединились с демонами. Возможно, это новое товарищество должно было заменить старое? Ставки не изменились, и уже не могли стать еще выше. Мы сражались за тела и души нашей маленькой империи. Мы были щитом, о который расшибались враги, отчаянно жаждавшие крови невинных.

Защищая эту кровь, мы перенесли бой в глубины — в аркологии и лежащую за ними тьму. Мы высекли в спасительной скале нашего убежища наблюдательные посты, тактические опорные пункты и Аркрополь — форт Ультрадесанта, господствующий в куполе примарис системы Магнези.

Инстинкт завоевания — неодолимая генетическая черта — вел нас сквозь камни, дым и развалины. Как всегда, мой меч был впереди, поскольку боеприпасы к оружию дальнего боя теперь стали редкими и драгоценными. Он привел меня и моих братьев в аркологии Туркион и Эдант. Битвы были кровавыми, а туннели тесными, и меч с боевым щитом чередовались как день и ночь. Мы пробивали себе путь к грязной победе по перекрытым врагами ответвлениям и системам, словно синий поток.

В Туркионе нас встретила Дуса Дактиль, Веровладычица Эдиктэ Гуул. Ее психопаты-культисты поклонялись своим хозяевам — Несущим Слово. Для смертных это была сомнительная, но необходимая честь, которая обеспечивала место мучеников в каком-то ими же придуманном посмертном аду.

Эдант оказался кошмаром, гнездом иномировых тварей, которые были призваны выполнять волю наших былых сородичей. Нехватку самоубийственного фанатизма культистов они более чем компенсировали убийственной свирепостью. Существа всех форм и размеров, чудовища с клыками, огнем, рогами и чешуей. Создания, сотворенные каприза ради. Некоторые были смертоносными воплощениями инфернального совершенства, другие же — бесформенными порождениями больного разума. Воплощенное безумие, навязанное моим глазам. Я погружал меч в гнусных тварей, словно в ножны, он вонзался в кошмарные тела и выскальзывал наружу. Их было нелегко убить, и они истощали наши драгоценные силы, прежде чем с визгом возвращались в небытие.

Прорубаясь сквозь толпы и чудовищ, мы наконец вновь встретились с нашими темными братьями. Их керамитовая броня выглядела пародией, по красному цвету Легиона змеились манящие символы запретного знания. Из доспехов торчали шипы, стержни и острия, которые образовывали во мраке зубчатые очертания. Хуже всего была острая ненависть в глазах, лица превратились в ухмыляющиеся маски безумия, воплощающего кровавые фантазии в реальность.

Мы прикончили всех, кроме одного. Один и тот же скрылся от нас в обеих системах.

Носитель слова. Мастер обмана. Воплощение лжи по имени Унгол Шакс.

Я сходился с Унголом Шаксом на поле боя в Комеше, но его глотка избежала острия моего меча. Я заставил бы ублюдка умолкнуть, если бы перед моим оружием не вздымалось и не опадало пенящееся море крови и безумия. Культисты. Я буквально выплевываю это слово.

Один за другим адепты ножа капеллана заслоняли его непрерывной безумной вереницей. Каждого встречало благословенное избавление моим клинком или же сокрушительный грохот пистолета. Каждая смерть на несколько секунд отдаляла меня от убийства врага. Когда ядовитая звезда Веридиан стерла с поверхности умирающего мира саму память о Калте, Унгол Шакс и его зловонные приспешники последовали за нами в глубины. Беснующиеся толпы заполонили аркологии Туркион и Эдант. Они в равной мере множились и приносили жертвы, вызывая из теней чудовищ. У нас ушел почти год, чтобы зачистить системы и вновь погрузить мрак в тишину.

Тетрарх предостерегал от дальнейшего продвижения. Он сражался бок о бок с легендарным Вентаном на поверхности и был одним из лучших клинков среди нас, однако к тому же обладал талантом аритматы и проведения расчетов. Он оценивал людей с одного взгляда и понимал, чего человек стоит с клинком, болтером или ружьем, проведя в его обществе считанные мгновения. Если не считать самого примарха, он был лучшим тактиком в нескольких секторах — возможно, даже во всем Ультрамаре — и, несмотря на ограниченность ресурсов под поверхностью Калта, создал нерушимый анклав порядка, здравого смысла и борьбы за выживание среди хаоса войны и нужды.

Кроме того, ему было не чуждо и сострадание. Под полуобвалившимися сводами аркологии Магнези принимали тех, кто бежал из павших аркологий, кто прошел испытание пещерами, где бродили демоны, и кто держался маленькими группами, пока мог. Не только бойцов и тех, из кого можно было воспитать бойцов, но и грязный ручеек невинных. К нашим уменьшающимся запасам допускали всех — молодых, старых, слабых и раненых.

Впрочем, мы не могли бы удержать более обширную территорию. Так утверждали стратегические расчеты тетрарха. Лучше крепко удерживать три системы аркологий, не пуская туда врагов, чем не суметь удержать пять или больше и дать Несущим Слово с их рабами веры хлынуть внутрь и вновь заполнить систему смертью и разрушением. Скал и бдительности хватало, чтобы охранять очищенную нами территорию от культистов и братьев-предателей, однако с демоническими тварями дело обстояло иначе. Возникла необходимость часто патрулировать наши собственные аркологии. Крики проснувшихся возвещали о съеденных конечностях и беготне крошечных чудовищ в тенях. Вспышки насилия и массовых убийств среди выживших списывались на нашептывания темных сущностей. В переполненных аркологиях начали распространяться странные инфекции, причиной которых в конечном итоге оказались запасы воды, загрязненные нечистотами демонов.

Предполагалось, что источником этих гнусностей является Танторем, соседняя аркологическая система, захваченная Несущими Слово и их мерзкими союзниками. В ходе первоначального укрепления аркологии Магнези тетрарх распорядился обрушить соединительные туннели магнитной дороги, изолировав жилое ответвление из пещер и гротов. То, что ранее представлялось тактически неблагоразумным решением, стало стратегической необходимостью. Танторем надлежало очистить во имя безопасности Магнези. Точно так же нельзя было терпеть Абидокса Изверга и его империю зеленокожих у границ Ультрамара, когда империя была молода.

Был отдан приказ. Я возглавил вторжение в аркологию Танторем. Меня сопровождали сержант Аркадас и брат Молосс, а штандарт 82-й роты реял высоко над шлемами тридцати боевых братьев, составлявших экспедиционный отряд.

Наши клинки рассекали толпы культистов. Наши потрепанные доспехи приняли на себя всю их ненависть. Позади нас бойцы объединенного гарнизона Магнези — бывшие солдаты Имперской Армии и члены различных разгромленных контингентов оборонительных сил — экономя энергию, озаряли мрак потоками лазерных лучей из своих ружей.

И вновь я ощутил присутствие Унгола Шакса. В прогнившей обороне аркологии было нечто знакомое, как будто отголосок кошмара Эданта и Туркиона. Многие в объединенной армии погибли, потери были и среди Ультрадесантников. За победу пришлось заплатить — как и всегда — но в конечном итоге аркология Танторем оказалась в наших руках. Теперь пещерный комплекс покрыт ковром из убитых культистов, ритуально призванных исчадий и мертвецов в ярко-красных доспехах — Несущих Слово, навлекших на себя праведный гнев Легиона Жиллимана.

В самой дальней части системы Танторема, на краю поддерживаемых колоннами пещер этой адской дыры я понимаю, что Унгол Шакс вновь ускользнул от меня. Вместо него нахожу немногих оставшихся, стоящих на пути к абсолютной победе.

Я встряхиваю болтерный заряд в сжатой бронированной перчатке. Он гремит, словно игральная кость. Как и игральная кость, он ждет результата. Результата, который неизвестен в замкнутом пространстве перчатки.

Я поднимаю глаза. На мелководье подземного озера стоит боевой брат, облаченный в красное. Его доспех забрызган кровью невинных, хотя этого и не скажешь наверняка. Кровь впиталась в краску так же, как некая непредсказуемая тьма напитала его душу. Он сжимает в руке болтер, и тот вхолостую лязгает с каждым подергиванием керамитового пальца предателя. Пустой звук поражения.

Легионер стоит на мелководье с бесстрашным и упрямым выражением на землистом лице. Виден его стыд — не за содеянное, а скорее за то, чего не удалось совершить. В бормотании потрескавшихся губ горькая досада. Он окружен. Пятеро верующих, чье оружие также опустошено, прикасаются к закованному в броню Несущему Слово, хватаются за него, словно это почитаемая статуя или защитный тотем. Они шепчут, кровожадно подбадривая своего владыку и выражая свою предательскую веру. Они все еще полагают, что полубоги и чудовища спасут их.

Среди них предводитель культистов Сейд Фегл, Когносций Красного Муниона. Я уже встречал его раньше во мраке глубин. Он прибыл на Калт во главе десяти тысяч глупцов, купившихся на ложь и дешевые трюки существ извне.

Несущий Слово оборачивается и смотрит в глубины озера. Он наблюдает, как темная вода плещется о скальные стены, а затем поворачивается к остальным Ультрадесантникам, которые стоят вдоль берега.

Ему не спастись. Он знает это, и болтер падает в воду. Культисты тут же реагируют на это, как на нежданное горе. Они шипят и корчатся вокруг бесстрастной фигуры в доспехах. Плачут. Боятся.

— Тебе слово, кузен, — окликаю я его через водное пространство.

Несущий Слово вскидывает голову. Аколиты тянут его за керамитовые конечности, но безрезультатно. Он еще раз долго глядит на озеро. Моя свободная рука непроизвольно ложится на рукоять меча. Я хочу быть наготове, если враг попытается сбежать.

Впрочем, он этого не делает. Стряхнув своих последователей, словно вторую кожу, Несущий Слово шагает ко мне по мелководью. Я слышу поскрипывание доспехов братьев. Брат Форнакс — ранее входивший в библиариум и потому неоценимый своим знанием о нематериальных союзниках Несущих Слово — подходит ко мне. Молосс держит руку на эфесе цепного меча. Почти опустошенный болтер сержанта Аркадаса поднимается вровень с оптикой шлема.

— Пелион…

— Я займусь этим, сержант, — произношу я.

В глазах врага коварство и ярость, но наконец мы встречаемся взглядами. Однако Аркадас не собирается уступать.

— Достаточно, — говорит он Несущему Слово.

Легионер замедляется, но продолжает приближаться. Его лицо искажено едва сдерживаемой злобой.

— Это ты зашел слишком далеко, Ультрадесантник.

Аркадас делает шаг вперед, направляя дуло болтера в лицо Несущему Слово. Я мягко толкаю оружие вниз двумя пальцами перчатки.

— Похоже, нашему брату есть, что сказать, — заявляю я, вновь встречая отвратительный взгляд Несущего Слово. — Давайте его послушаем.

— Я могу сказать тебе только одно, сын Ультрамара, — шипит в ответ отрекшийся космодесантник.

Он был быстр. Очень быстр. Между нами внезапно возник нож — какой-то крис или жертвенный клинок, которые теперь были у многих из них. Возможно, оружие было пристегнуто магнитом к поясу сзади, или же его передал один из прикоснувшихся к Несущему Слово последователей. Как бы то ни было, он оказался там — запятнанный кровью и отточенный на тысячах душ, которые забрал на службе некому дьявольскому соглашению.

Не сомневаюсь, что нож забрал бы и мою душу — он был быстр, однако я оказался еще быстрее.

Мой меч покинул ножны, как только лицо Несущего Слово превратилось в кровожадную маску. Легкий клинок бьет вниз, отсекая руку легионера возле запястья. Ошеломленный отступник инстинктивно протягивает к фонтанирующему обрубку другую руку. Еще до того как перчатка с ножом успевает лязгнуть о каменный пол, короткий клинок стремительно описывает петлю и точно так же сносит вторую. Проходит несколько мгновений. Мой клинок неподвижен — однако наготове — и поет от беспощадно исполненного выпада. Несущий Слово отшатывается назад на мелководье, уставившись на покрытые броней культи. Кровь хлещет в подземное озеро.

Его аколиты не нуждаются в приказе. Они бросаются на меня.

Сейд Фегл, Когносций Красного Муниона, внезапно отлетает назад и исчезает в кровавом взрыве одинокого болтерного заряда, выпущенного из оружия сержанта Аркадаса.

— Прекратить! — приказываю я. Подобные человеческие отбросы не достойны наших драгоценных боеприпасов. — Только клинки.

Культисты нападают на меня и умирают. Их грязные тела разрываются от выпадов и взмахов, которые столь же плавны и экономны, сколь и жестоки. Несущий Слово с плеском опускается на колени и глядит на меня. Вокруг него падают тела и их фрагменты.

— Слишком далеко… — произношу я. — Что ж, кузен, мы продолжаем идти, несмотря на безумную попытку вашего заблудшего Легиона уничтожить нас. Это больше, чем я могу тебе сказать. А теперь ты выслушаешь меня. Где твой господин Унгол Шакс?

Легионер насмешливо ухмыляется.

— Ты и впрямь думаешь, Ультрадесантник, что моими последними словами в этой вселенной станут ответы на твои вопросы?

— Так и будет, если ты хочешь достойной смерти. Смерти, которая подобает космическому десантнику, а не трупу из прогнившего мяса, который сбился с пути ради ложного просвещения.

— Мальчишка, иди приникни к отцовской груди, — шипит Несущий Слово. — В великих делах галактики ты всего лишь дитя, а твой прародитель вскармливает катастрофу.

— Где Унгол Шакс, Несущий Слово? — повторяю я, силясь удержать себя в руках.

— Те, кто страшится великих истин нашего времени, недолго задержатся во вселенной, — не сдается отступник.

— Дольше, чем ты, кузен, — произношу я и киваю Молоссу, который отстегивает свой цепной меч и активирует оружие, издающее гортанный рев.

— Отставить, — гремит позади нас властный голос.

Я оборачиваюсь. Во мраке шагает тетрарх собственной персоной. Таврон Никодем — князь Сараманта, тетрарх Ультрамара, чемпион самого Робаута Жиллимана, а ныне скромный повелитель аркологии Магнези.

Впрочем, это обстоятельство не мешает Никодему держаться еще более царственно. Его броня безупречно отполирована. Оружие блестит, демонстрируя ухоженность и смертоносную эффективность. Алый плюмаж шлема, зажатого подмышкой бронированной руки, повторяет цвет птеруг и мантии. Плащ струится за тетрархом в сыром мраке пещер, словно кровавая река, и откидывается вбок, приоткрывая инкрустированный драгоценными камнями Крукс Ауреас — эмблему чемпиона.

Несведущий глазу может усмотреть в подобном церемониале излишек тщеславия. Во время войны у слуг и сенешалей должны быть более важные дела, чем лакировка филиграни наплечников тетрарха. Но, как и во всем остальном, Никодем поставил стратегию выше самомнения.

Как и саму аркологию, души людей требовалось укреплять. Жителям Калта, подвергнувшимся истреблению и вернувшимся к неприглядному процессу борьбы за жизнь под землей, необходим был символ гордости и упорства. Перед лицом катастрофы нет более подходящих символов главенства и величия Ультрамара, чем сами Легионес Астартес. Никодему нужно было, чтобы люди ощущали достоинство и значимость, чтобы чувствовали их в себе, пусть даже обладая столь малым. Войну еще необходимо вести, и тетрарх не может допустить, чтобы пустота в сердцах людей заполнилась поражением, иначе эта война будет проиграна еще до начала.

Никодем наделен глазами примарха, и я чувствую на себе знакомый укоризненный взгляд Жиллимана.

— Семнадцатый Легион нам больше не кузены, — произносит тетрарх, приближаясь в сопровождении двух почетных стражей. Он отдает шлем и протягивает руки в блестящих перчатках. Один Ультрадесантник кладет в руку мастерски сработанный болт-пистолет, а другой — магазин с драгоценными боеприпасами. — Они вестники собственного забвения. Нам неинтересны их слова. Единственное, что оправдывает наше внимание — их гибель, и мы станем ее орудием.

Таврон Никодем подходит к коленопреклоненному Несущему Слово. Отступник намеревается заговорить, но тетрарх всаживает ему болт в череп, прежде чем слова успевают сорваться с потрескавшихся губ. По пещере расходится эхо выстрела.

— Я понятно говорю? — спрашивает он.

— Да, тетрарх, — хором отзываются Ультрадесантники.

Никодем кивает.

— Сержант Аркадас.

— Да, мой повелитель.

— Работа 82-й роты здесь завершена, — произносит тетрарх. — Пусть твои люди соберут оставшиеся припасы: заряды, фляги и силовые батареи. Если понадобится, собирайте по одному болту. Все, что мы сможем обратить против этих ублюдков в доспехах, когда они вернутся. Остальное бросьте гнить.

— Да, сэр.

Аркадас, Молосс и Ультрадесантники расходятся.

— Тетрарх, — подаю я голос.

— Говори, — уверенно и строго отвечает Никодем. Изорванное знамя Молосса реет в воздухе, пока сержант обыскивает бронированный труп Несущего Слово, наблюдая, как между вышестоящими накаляется обстановка.

— Разве удержание этой аркологии не послужит интересам Легиона? — спрашиваю я. — Если мы ее покинем, не вернется ли враг со временем, не станет ли он вновь угрожать нашей безопасности?

— Я прощаю тебе твой дух покорителя, брат, — произносит Никодем, — поскольку он пылает столь же ярко, как и у всех в Ультрамаре. Время возводить империю еще придет, поверь мне, однако мы не будем строить империй здесь. Это отбор. Выживание. Для нас важны не только интересы Легиона. Первостепенное значение имеют люди. Мы рождены для службы человечеству, а не просто чтобы потакать своим воинским желаниям.

— Унгол Шакс был здесь, — парирую я. — Пока мы с ним не покончим, он будет представлять угрозу для людей и их выживания.

— Итак, ты будешь зачищать аркологию за аркологией в поисках одного-единственного врага, попутно созидая подземную империю во мраке, — произносит тетрарх. — А как быть с прочими больными умами, которые в это время воспользуются нашей уязвимостью? Сейчас нас не так много, чтобы удержать столь обширную территорию.

— Мы — Ультрадесантники… — начинаю было я.

Никодем прищуривается.

— Можешь мне об этом не рассказывать, Пелион. Мы — Ультрадесантники, и в состоянии сделать подобное, но спроси себя, нужно ли нам это. Тебе следует задаться этим вопросом. К примеру, я не знаю, чего ты ожидал добиться, вступая в беседу с врагом.

Его интонация смущает меня.

— Я получал от пленного информацию, тетрарх.

— Нет, Гилас. У этого человека не было никакой информации. Ты бессмысленно играл с ним, словно ожидал, что, угрожая насилием и обещая милосердие палача, можно породить в сердцах таких людей страх. Они отвернулись от мудрости Императора и обрекли себя на проклятие. Они уже переживают свой главный кошмар. Твой единственный долг — положить конец этой мерзости и сделать это быстро. Ты полагал, будто получаешь от него информацию, пока он все глубже втягивал тебя в свою ложь и невежество. Теперь все слова, что несет Семнадцатый Легион — это отрава.

— Тетрарх…

— Довольно, — приказывает Никодем. — Мы не станем играть в их игры в тенях. Именно этого от нас ждут Несущие Слово, и они будут нас там ждать. Ты останешься на посту, гонорарий Пелион, и не окажешься втянут в подобные темные…

Внезапный всплеск на дальнем краю подземного озера привлекает внимание всех присутствующих в зале Ультрадесантников. Кто-то или что-то всплывает на поверхность.

Сержант Аркадас и почетная стража тетрарха молниеносно вскидывают болтеры, а Молосс снова запускает цепной меч. Таврон Никодем вглядывается в темные воды, продолжая сжимать в руке пистолет. Тем не менее первым на мелководье, выставив перед собой короткий меч, ступаю я.

На поверхность вырывается шипастая бронированная фигура. Она давится и булькает в ледяной, насыщенной песком воде, выбираясь из глубин на неровное скалистое дно озера.

Цвет доспеха выдает в ней врага. Несущего Слово.

Я приближаюсь к распростертому телу, и сияние прожекторов моего доспеха падает на покрытую шрамами выбритую голову. Легионер приподнимает подбородок, изрыгая из мультилегких остатки воды, и на свету оказываются заостренные колхидские черты лица.

Я замираю на мелководье, увидев его глаза. Их нет.

Плоть вокруг пустых глазниц окровавлена и грубо залатана. Либо ему вырвал глаза кто-то другой, либо он вырезал их сам. Бессмысленное варварство и осквернение плоти Императора вызывают у меня омерзение.

Несущий Слово чувствует над собой движение и тянется к моему бронированному сапогу.

— Друг? — кашляет он.

Я захожу врагу за спину. Клинок скользит под подбородок изменника, прижимаясь к манящему горлу.

— Враг, — поправляю я.

Несущему Слово удается улыбнуться.

Я смотрю на Таврона Никодема.

— Жду указаний, мой повелитель, — произношу я. Тетрарх выглядит недовольным.

— Сержант, — говорит он. — Куда ведет это озеро?

— У меня не сложилось впечатления, что озера куда-то ведут, тетрарх, — отвечает Аркадас.

— Тетрарх… — с видимым удовольствием повторяет Несущий Слово, пока мой меч не вдавливается в плоть выходца с Колхиды сильнее.

— Те, кто вот-вот умрет, не обращаются к князьям, — произношу я. — Придержи язык, не то я заставлю себя его вырезать.

— Боюсь, ты просто закончишь начатое, — говорит Никодем, глядя на изуродованное лицо Несущего Слово. — Что это за знаки у него на голове?

Я смотрю на шрамы-насечки на выбритом черепе легионера. Похоже на решетку или крепостные ворота.

— Орден Возвышенных Врат, — сообщаю я. — Как и Шакс.

Страдальческая улыбка Несущего Слово становится шире. Я перевожу взгляд на Никодема.

— Для меня будет честью покончить с этой мерзостью, — произношу я, повторяя недавнее его изречение. — Впрочем, мне представляется разумным допросить этого пленного.

— Пелион… — предостерегает тетрарх. Я испытываю терпение героя.

— Озеро явно куда-то ведет, мой повелитель, — говорю я. — Этого заблудшего брата не породили бы одни лишь темные глубины.

— Я бы за это не поручился, — бормочет Никодем.

Я поворачиваюсь к тетрарху, исполняя формальный салют.

— Унгол Шакс остается угрозой, мой повелитель. Его люди орудуют в этой области. Возможно, здесь и он сам. Несомненно, с точки зрения тактики опасно допускать подобное? Пленник может располагать информацией по этому поводу. Я прошу провести допрос, лорд Никодем.

Патрицианские черты вздрагивают от раздражения.

— Сержант Аркадас, — окликает тетрарх.

— Мой повелитель.

— Пусть твои люди закончат зачистку Танторема.

— Да, тетрарх.

— В то же время, — говорит Никодем, — очистите помещение и подготовьте его для допроса пленного.

— Сделаю немедленно, мой повелитель.

— Пелион, — произносит тетрарх, отворачиваясь, чтобы удалиться. — Заткнуть пленнику рот, связать и привести ко мне.

— Сэр?

— Я лично проведу допрос, — говорит Никодем. — Гонорарий Пелион, будь уверен, если я заподозрю какой-либо подвох, то прикажу прикончить пленного, будет у него информация или нет.

Я не знаю, что именно ответить, и только смотрю, как алый плащ струится во мрак следом за тетрархом.

— Благодарю, мой повелитель, — кричу я вслед.

В недавнем прошлом помещение явно использовалось для жертвоприношений. Бурые пятна крови сливаются с прочей грязью на стенах, полу и потолке.

То, что сержант Аркадас принял за какой-то каменный стол, на самом деле оказывается покрытым рунами алтарем, имеющим нечестивое ритуальное значение.

Слепой Несущий Слово не знает, что сидит перед подобной мерзостью. Я резко толкаю его на пустой ящик из-под боеприпасов. Легионер держится нетвердо, и причина не только в том, что он ничего не видит. Я вызвал одну из инженерных бригад, с помощью которых мы строили и восстанавливали заграждения в многочисленных магистральных туннелях и подземных галереях аркологий. Руки Несущего Слово крест-накрест прижаты к нагруднику, а ладони перчаток приварены к бокам доспеха при помощи плазменных резаков. Так ублюдок и сидит — узник собственной брони.

Болтерный заряд гремит, катаясь внутри моей перчатки.

Таврон Никодем стоит перед пленником. Он выглядит в равной мере великолепно и зловеще. Брат Десенор стоит на страже у дверей, направив на заключенного широкое дуло болтера. Тетрарх кивает. Я срезаю кляп во рту Несущего Слово острием меча.

Узник разминает челюсть.

— Имя и звание, — требовательно спрашивает Никодем.

Несущий Слово поджимает темные губы.

— Не будем играть в игры, легионер, — настаивает тетрарх. — Тебе известно, что я не стану бесчестить плоть — твою, не мою — пытками и страданием. Давай поговорим как Легионес Астартес, воители обширной и разделенной галактики. Как враги, если тебе угодно, но враги, которые и ненавидят, и уважают друг друга.

— Ты красноречив, тетрарх, — с улыбкой замечает легионер. — В иной жизни ты мог бы стать Носителем Слова. Уверен, что выбрал верную сторону?

— Нам от тебя нужны не похвала с одобрением, — говорю я из-за спины предателя.

— Имя и звание, — снова требует тетрарх.

— Меня зовут Азул Гор, — произносит Несущий Слово. — Орден Возвышенных Врат. А ты?

— Таврон Никодем с Сараманта.

— О, как же пали могучие, — комментирует Азул Гор.

— Могучие направляются туда, где в них нуждаются, — парирует Никодем. — Сегодня я нужен на Калте. Завтра это может быть любое другое место в Ультрамаре. Послезавтра — где угодно в Империуме Людей. Я буду необходим везде, где мои враги смеют осквернять землю своим присутствием.

— Мне кажется забавным, что на самом деле это Магистр Войны послал тебя на эту обреченную планету.

— Значит Гор послал меня туда, где я был нужен более всего, — произносит тетрарх. — Возможно, для него еще не потеряна надежда.

— Если отбросить вопросы галактической политики, — вмешиваюсь я, — надеюсь, ты не станешь возражать, если я спрошу, где ты прятался со своими сородичами-злодеями. Мы нанесли вам визит. Вас не было дома.

— Я был в глубокой тьме, — рассеянно отвечает Азул Гор.

— Разве все мы не можем сказать то же самое? — бормочу я.

— Мы не можем, Ультрадесантник, — шипит он. — Представь, что ты слеп и бродишь по темной как ночь пещере, погребенной глубоко под поверхностью мертвого мира. Мира, купающегося в сиянии звезды, отвернувшейся от света. Можешь вообразить тьму глубже?

Помещение погружается в безмолвие.

— Что случилось с твоими глазами? — спрашивает Никодем.

— Я их вырвал, — отвечает Азул Гор. Его откровенность обжигает. — Вырвал, чтобы не пришлось глядеть на ваши чопорные лица и слепящий блеск нетронутых доспехов.

— Ты не ожидал обнаружить нас в Тантореме, — заявляю я.

— Ты отправился в затопленную систему пещер без оружия и шлема, — добавляет тетрарх.

Я киваю.

— И без глаз. Несущий Слово, я утверждаю — ты не ожидал встретить нас в Тантореме. Думаю, ты искал своего хозяина, Унгола Шакса.

Слепой предатель начинает хохотать. Ужасный смех пропитан злобой и горечью.

— Унгол Шакс мертв.

— Ложь, — бросаю я, обходя вокруг алтаря. — Другое тебе неведомо. Это твоя суть. Я бы перерезал тебе глотку, если бы из раны полилась славная и честная кровь Легиона, а не обман.

— Жаль, что не можешь, Ультадесантник, — ревет в ответ Азул Гор.

Я делаю выпад. Клинок рвется вперед, останавливаясь под острым подбородком Несущего Слово.

Никодем вскидывает руки.

— Пелион!

— Где Унгол Шакс? — шиплю я.

— Умер, — повторяет Азул Гор, — как скоро умру и я. Как и ты, брат Пелион.

— От твоей руки, полагаю? — поддразниваю я Несущего Слово.

— Нет, — отвечает предатель. — От моего слова. Ты шумно дерзишь, но порой действия оказываются громче. Ты держишь клинок у горла слепого пленника, а в углу слышен лязг взводимого болтера, который нацелен на меня. От тебя разит страхом. Страх. Это он делает вас слабыми. Мне не нужны клинки и болтеры. У меня есть слова, и я в силах прикончить вас одним-единственным из них.

— И что же это за слово? — в ярости спрашиваю я, вдавливая острие меча в плоть на его горле.

— Пенетрал…

По маленькому залу разносится эхо выстрелов.

Все кончено. Азул Гор мертв. Три болтерных заряда. Два в грудь, один в череп. Оружие брата Десенора дымится в наступившей тишине.

Я оборачиваюсь к часовому, но Никодем вскидывает перчатку.

— Я приказал это сделать, — признается тетрарх, — как я тебе и говорил. Я виноват. Это была ошибка.

— Он говорил, — протестую я.

— Говорил, — соглашается Никодем. — Он уводил тебя во тьму. Ты видел, как низко пали Несущие Слово. Видел их прегрешения. Это слово, скорее всего, было каким-то заклинанием, а его смерть от твоих рук стала бы тайной сделкой с неким иномировым созданием.

Я неотрывно гляжу на тетрарха.

— Мы постараемся оценивать наших заблудших сородичей по достоинству, — продолжает он. — Вся эта сцена — отсутствие оружия, глаза, выход из укрытия — вероятно, была уловкой, чтобы оказаться рядом с офицером Ультрадесанта. С целью, которая достойна жертвы. Это моя вина. Я принимаю ответственность на себя.

Тетрарх направляется к выходу из зала. Он смотрит на Десенора и кивает в направлении скрученного трупа Несущего Слово.

— Прошу, брат, разберись с этим, — произносит он, а затем поворачивается ко мне. — Я возвращаюсь к Аркрополю. Пусть сержант Аркадас закончит зачистку, а потом уходите из этого проклятого места. Помогите саперам Армии уничтожить точку входа.

— Вы не рассматриваете вариант захвата аркологии? — спрашиваю я, но в моих словах нет энтузиазма.

Тетрарх оставляет их без внимания.

— Убедись, что ничто не сможет пройти там, где мы вошли, — произносит Никодем. — Ты за это отвечаешь.

Точка входа — просто дыра с неровными краями в стене пещеры.

Мы реквизировали со склада туннельной бригады сейсмические подрывные заряды. — Это не армейские боеприпасы, и они даже близко несравнимы по мощности и точности с тактической взрывчаткой Легионес Астартес. Впрочем, в достаточных количествах — и под контролем специалиста — и сейсмические заряды справятся с задачей.

Сержант Аркадас выводит из аркологии Танторем последних своих людей. Сопровождаемые солдатами Армии, космодесантники сержанта быстро обыскали систему пещер на предмет боеприпасов и энергобатарей Легиона. Все остальное — пайки, оружие и броня — было уничтожено согласно последовавшим распоряжениям тетрарха из опасения, что оно могло подвергнуться какому-либо заражению. Клинки сломали. Пучки волокон выдрали. У болтеров взорвали казенники или испортили их примитивными заглушками.

Силы Имперской Армии, которые несут запасы собранных боеприпасов и батарей, бредут мимо под взглядом мутного глаза сержанта Брота Гродина. Гродин — отставник, один из бывших служителей Императора, назначенный командовать одним из новообразованных подразделений Веридийского Цикатрикса. Это была идея тетрарха: все цикатриции — остатки старых полков обороны, разгромленных и раздробленных в ходе наземной войны. У их камуфляжных хитонов мириад местных расцветок, каждая относится к своему подразделению обороны или церемониальной гвардии. Все солдаты носят противоосколочную конорскую броню — нагрудники, фартуки и щитки. У шлемов с визорами есть защита носа и скул, любимая многими ополченцами Калта. Каждый вооружен потрепанным щитом, коротким клинком и висящим на ремне лазерным ружьем-фузеей.

На открытых предплечьях и бедрах ужасающие радиационные ожоги и рубцы от солнечного излучения. Это ныне печально известная Отметка Калта, доказательство желания сражаться на опаленной солнцем поверхности обреченной родины. Именно эту общую черту Никодем решил увековечить в их названии несмотря на то, что только отряд Гродина собран из бывших солдат 14-го Восферского, 55-го Нерегулярного полков, а также 1-го полка Гражданского Резерва Тарксиса. На Гродине нет шлема, хмурое выражение обожженной половины лица подгоняет цикатрициев. Сержант постукивает по рукам проходящих солдат офицерским скипетром.

— Все тут м`лорд, — хрипло докладывает Гродин.

— Благодарю, сержант, — говорю я. — Не будете ли вы так добры сопроводить моих братьев-легионеров вместе с припасами обратно к Аркрополю?

Гродин кивает и уходит за своими мрачными солдатами, оставляя меня с братьями Десенором и Форнаксом сторожить пролом.

Также остается и Ионе Додона.

Она пятится назад, разматывая детонационный кабель. Мы втроем следуем за ней к выходу горного пласта, за которым установлен простой нажимной детонатор. Оборудование соответствует только горнопроходческим стандартам, однако пригодно к использованию, как и сейсмические заряды, при помощи которых Додона обрушит точку входа.

— Мы готовы? — спрашиваю я.

— Надо подключить еще два заряда, — отвечает она, ощупывая разъем кабеля. — Минуту.

Додона оказалась незаменимой. Люди Гродина обладают мужеством и мрачной решимостью, но они все сверху. Еще до столкновения сапер второго класса Додона входила в ауксилию Первопроходцев Калта. Экспертные познания саперов, более известных как «глубинники», о системах пещер, структурной целостности и взрывчатке стали мощным оружием на войне, когда та вышла за пределы обычной кампании. Стратегическое обрушение пещер и туннелей, кишевших силами культистов и выродками из Несущих Слово, спасло множество жизней и драгоценных боеприпасов.

Общий боевой счет Додоны может оказаться выше, чем у иных боевых братьев на линии фронта. Того, чего они добиваются клинком и болтером, саперы достигают при помощи миллионов тонн камня. В некотором смысле сам Калт бьется с захватчиками.

Пока мы ждем, Десенор и Форнакс смотрят в пролом, отслеживая вражескую активность. У нас не было возможности провести полный осмотр и установить все точки входа и выхода аркологии Танторем. Силы врагов могут хлынуть через нашу же точку прорыва и захлестнуть занятую нами территорию. Болтеры моих братьев должны дать Додоне время завершить работу и похоронить всех, кто может рискнуть. Пока что все тихо и неподвижно.

Бросая взгляды на снаряжение и схемы Додоны, я замечаю исцарапанный инфопланшет. На нем отображаются подробные карты аркологий, которые уже завершены или — до начала войны — находились в стадии строительства. Ведя керамитовым кончиком пальца по планшету, я двигаюсь по обрамленным колоннами туннелям магнитных вагонеток из Магнези-Юг, через точку входа и по разветвляющимся системам пещер Танторема. Палец повторяет мучительный маршрут нашего наступления. Я думаю о братьях, которые погибли под моим командованием, утонув в море обезумевших культистов. Чувствую, как подошвы скользят по крови верных цикатрициев, и заново переживаю столкновение нашего строя с толпами фанатиков Несущих Слово, как будто корабли бьются о скалы на мелководье. Затем я дохожу до подземного озера, где мы схватили Азула Гора. К моему собственному удивлению, палец движется дальше, упираясь в одинокую метку на планшете: «Пенетралия».

— Что это? — спрашиваю я у Додоны, которая явно не в восторге от того, что приходится отрываться от детонационных проводов и смотреть на планшет. В отличие от цикатрициев, ее шлем с лампами плотно подогнан, а противоосколочные пластины вшиты в темный комбинезон, который лучше всего подходит для лазанья по пересеченным пещерам и тесным туннелям. Сапер освещает фонарями экран планшета.

— Это Пенетралия, — говорит она. — Скопление туннелей, образовавшихся в скале естественным путем. Там настоящий лабиринт, но эта область была намечена для раскопок, чтобы создать вход в другую аркологию.

— Но она затоплена, — бормочу я, поскольку лично видел озеро. Додона кивает.

— Грунтовые воды залили часть Пенетралии и колею магнитных вагонеток, которая шла к раскопу, — говорит она. — Первопроходцев эвакуировали, а работу прекратили до тех пор, пока не удастся задействовать насосные бригады, но к тому времени уже началась война.

— Почему мне не предоставили эту информацию?

— Это не аркология, — не сдается Додона. — Там тупик, который сейчас затоплен. Раскопки едва успели начаться.

— Возможно ли, что на том конце туннелей пещеры остались сухими? — напираю я на Первопроходца, тыча керамитовым пальцем в экран. — Отрезанными, может быть?

Додона мгновение размышляет над этим.

— Да, это возможно, но почему вы вообще думаете на этот счет? Это глубже, чем мы когда-либо спускались ранее.

— Мы вытащили из вод этого озера Несущего Слово, — сообщает брат Форнакс. — Он пришел не из Танторема.

Я возвращаю саперу планшет и оборачиваюсь к братьям.

— Отложить подрыв, — распоряжаюсь я. — Сообщите в Магнези.

— Но тетрарх… — начинает было Додона.

— Я сейчас отправлюсь к тетрарху, — говорю я. — Подрывайте точку входа только в случае вражеского вторжения.

Подхватив шлем, я киваю Десенору и Форнаксу.

— Будьте бдительны, братья, — произношу я. — Я пришлю подкрепление. Враги могли залечь и ждать, оставаясь скрытыми от наших глаз.Возможно, наша работа здесь не закончена.

В озеро уходит линия магнитного транспорта — теперь я это ясно вижу. Ранее я, сам того не зная, зачистил от нескольких стрелков Красного Муниона грузовой вагон. Пока от моей брони отскакивали копья зарядов фузей, а меч рубил тела культистов внутри машины, я не осознавал, что это элемент магнитной дороги.

Цикатриции сержанта Гродина избавляются от трупов, вытаскивая мертвецов и сбрасывая их в огонь. Заново активированный двигатель транспортера гудит и потрескивает, стремясь придти в движение. Сам сержант промывает внутреннее пространство ведрами воды из озера, а Ионе Додона орудует плазменным резаком, как можно тщательней герметизируя машину.

Я верю в нее. Она уже сотворила чудо с электрополярным двигателем. Додона всю жизнь работала в аркологиях с такими машинами, так что я предоставляю ей механизмы и управление рудничной вагонеткой.

Мы бы не стали возиться с магнитной дорогой, если бы не солдаты Армии. Я и мои братья могли бы преодолеть затопленные туннели так же, как Азул Гор, благодаря герметичным доспехам и авточувствам. Впрочем, у Веридийского Цикатрикса нет подобного снаряжения, и я вынужден полагаться на прогнившие рельсы. Несомненно, от этого наше путешествие ускорится, хотя на подготовку вагонетки и ушло некоторое время.

Чтобы усилить численный состав, я использую цикатрициев. Когда я принес тетрарху доказательство наличия незавершенной сети за Танторемом, он был недоволен. Недоволен, что ее существование изначально упустили из виду и что там может оказаться тайный форпост Несущих Слово. Я напомнил ему о слове, которое не успел полностью произнести Азул Гор, и показал незаконченное ответвление в Пенетралии.

И все же он сердито отклонил мой запрос на два полных отделения прорыва из легионеров для зачистки туннелей Пенетралии. Я не понял, на кого он злился — на меня, или на себя. Впрочем, он хотя бы удовлетворил мой последующий запрос на разведгруппу. Если у нас на пороге притаился анклав Несущих Слово, нельзя было отрицать тактическую необходимость подтвердить их наличие, численность и степень угрозы. По крайней мере, так я сформулировал свою просьбу. Никодем в большей степени рассматривал это как незаконченную работу и недостигнутую цель.

Я взял на себя ответственность и молчаливо выслушал выговор.

Мне придали двух боевых братьев. Я просил Молосса и сержанта Аркадаса, но получил братьев Десенора и Форнакса, а также группу солдат Армии и Первопроходцев на мое усмотрение. Я безропотно согласился.

Сержант Гродин и его люди только-только добрались до Аркрополя с трофеями из Танторема, когда я приказал сержанту и отделению его цикатрициев пополнить запасы и снова направляться вместе со мной к точке входа. Можно справедливо утверждать, что теперь недоволен был не только Таврон Никодем.

Додона разрешает садиться в поезд. Цикатриции стоят, сжимая длинные стволы своих лазерных ружей. Додона работает массивными рычагами вагонетки, а Десенор, Форнакс и я возвышаемся над ними в грузовом отсеке, держа наготове клинки и боевые щиты. У нас с Форнаксом пистолеты, а на плече брата Десенора висит его почти пустой болтер.

Трофеев из Танторема было мало, и их уже распределили между защитниками Магнези, так что у нас было совсем мало болтов. Я по обыкновению встряхиваю в перчатке свой единственный оставшийся заряд. Подношу на небольшое расстояние к поясу с магнитным фиксатором, а затем отпускаю. Заряд летит от пальцев к поясу и со щелчком занимает привычное место.

Вагонетка издает хриплый гул и везет нас от станции вниз по берегу. Подземная вода расступается, бурля по бокам, пока поезд продвигается дальше, а затем исчезает в чернильно-черных глубинах озера.

По мере того, как вагон расталкивает массу воды, гул перерастает в визг. Лампы кабины высвечивают по ту сторону быстро движущихся окон залитые туннели Пенетралии — грубые, скалистые и незавершенные. Додона нагружает электрополярный двигатель. Проведенная Первопроходцем плазменная сварка надежна, но не может полностью сдержать воду. Закрытые люки на потолке не оправдывают ожиданий, из них почти постоянно льет, кроме того, вода сочится в пробоины от лазерных зарядов, незамеченные Додоной. Дверные уплотнения пузырятся и пенятся жидким мраком. Вода быстро образует в грузовом отделении лужу, а затем, к вящей тревоге цикатрициев, ползет вверх по их ботинкам.

Когда она доходит до фартуков и нагрудников, сержант Гродин приказывает поднять фузеи над прибывающим уровнем воды. Некоторые из его людей начинают паниковать.

— Сколько еще? — кричит сержант в кабину, стараясь, чтобы голос звучал не слишком встревожено.

— Недалеко, сержант, — отзывается Ионе Додона. — Я так думаю, — тихо добавляет она.

Грузовая вагонетка с грохотом движется в воде. Освещение кабины внезапно вспыхивает и гаснет. Теперь единственным источником света остаются прожекторы наших доспехов. Кто-то издает тревожный крик, когда закрытый люк подается, и вода с новой силой льется внутрь.

Кругом потоп и мрак. Вода поднимается выше моего пояса, и цикатриции начинают с плеском барахтаться, держась за стену отсека и пытаясь удерживать головы над поверхностью. Мы, как можем, помогаем им забираться по стене к грузовым контейнерам, но вскоре солдатам остается только удерживать головы в шлемах между потолком и пенящейся водой. Они кашляют и тонут во мраке.

— Ионе?.. — тороплю я, готовясь раскрыть мультилегкое.

Я опасаюсь, что мы можем потерять цикатрициев, однако у Первопроходца есть собственные проблемы. Она постоянно погружается под воду, чтобы работать рычагами управления магнитного транспортера и смотреть через передний экран.

Она появляется на поверхности.

— Ни черта не видно, — отплевывается она.

— Ионе! — кричу я в ответ. Она вновь скользит под воду.

Спустя мгновение нас всех швыряет вперед от внезапной остановки. Магнитные замки на подошвах удерживают меня и братьев на месте, но Гродин и многие из его отделения разжимают руки во вздымающейся воде. Та бьет их о потолок, а затем вновь тащит вниз.

Вагонетка остановилась. Двигатель булькает и искрит.

Неожиданно раздается рвущий уши треск, и левый блок окон вылетает. Неотвратимый поток воды вытаскивает наружу людей и плавающее снаряжение. Отсек быстро освобождается, но я открываю выходной люк, озаряя призрачным светом прожекторов доспеха тьму снаружи.

Сухую тьму.

Обернувшись, я вижу, что Ионе Додона обмякла в кабине, словно утонувшая трюмная крыса. Ее рука все еще лежит на тормозе, а грудь вздымается и опадает глубокими, неровными вздохами. Через передний экран мне видны бамперы другой машины — машины, с которой чуть не столкнулась наша вагонетка.

Я выхожу из грузового транспорта вместе с Форнаксом и Десенором и приказываю братьям удерживать периметр, пока цикатриции кое-как перегруппировываются. Наша вагонетка так и стоит на мелководье. Ей не продвинуться вверх по склону из-за более длинного отключенного состава, который тянется до самого тупика. На мгновение я замираю.

Я смотрю на воду, прожекторы доспеха озаряют поверхность темного озера. В зеркальной зыби отражается великолепие кобальтово-синей брони. Я гадаю, не отражались ли здесь недавно мои заклятые враги. Загнал ли я наконец в угол Унгола Шакса и его братьев из Несущих Слово?

Я иду вдоль первого состава, держа наготове меч со щитом, и становится ясно, что поезд частично затоплен, из чего следует, что его использовали сравнительно недавно. Точно после того, как подземные воды залили Пенетралию.

— Есть что-нибудь? — рычу я в вокс.

— Ничего… Да, ничего, — отзываются братья.

Цикатриции включают подствольные фонари своих фузей, и сержант Гродин, кашляя, приказывает провести проверку оружия. Пуская в глубины озера жгучие лучи, мы выясняем, что больше половины вооружения отделения временно вышло из строя из-за попадания воды. В абсолютной тьме Пенетралии, где нет дуговых ламп и отражательных шахт, это далеко не идеально.

— Додона, — окликаю я. Промокший Первопроходец выходит из вагонетки, освещая нашлемными фонарями инфопланшет, который она изучает.

— Из этого станционного помещения есть три выхода, — сообщает она мне. — Все они вскоре переходят в природные ответвления системы пещер, повсюду встречаются залы и гроты.

— И ждут Несущие Слово, — бормочу я. Возвращаются Гродин и его отделение, и я оборачиваюсь к ним.

— Сержант, тут три входа, каждый из нас берет по одному. Брат Десенор, следуй за Гродином, я беру Додону. Сержант, распределите своих людей между мной и братьями Форнаксом и Десенором. Мы разделимся, чтобы охватить большую территорию. Я хочу, чтобы каждый изгиб, поворот, пустоту и нору проверили на наличие врага. Мы ищем Унгола Шакса и его темное братство. Поддерживать связь и сообщать по воксу о каждом контакте. Если столкнетесь с численным перевесом или попадете в засаду, закрепитесь и группами отходите к помещению станции. Там мы перегруппируемся. Ясно?

Ответом становятся кивки шлемов и мрачное «Да, мой повелитель» от Гродина и цикатрициев.

— Поддерживать связь, — распоряжаюсь я и веду Ионе Додону с тремя солдатами вглубь Пенетралии.

Додона не ошиблась: Пенетралия представляет собой лабиринт. Туннели закручиваются в спирали, перед прожекторами возникают зубчатые откосы, а потолок постоянно опускается до верхушек шлемов. Проходы извиваются и раздваиваются, повсюду дыры гротов и нор. Непросматриваемые повороты выводят к вызывающим головокружение сводам, а небольшие пещеры внезапно образуют тупики. Тьма почти ощутима физически, вязкий мрак пожирает свет наших ламп.

Прожекторы моего доспеха указывают путь, свет нащупывает себе дорогу среди углов и острых камней. Впереди пляшет луч со шлема Додоны, которая ведет меня по разветвляющейся сети туннелей. Позади трое цикатрициев — все из числа бывших резервистов Тарксиса — осматривают дыры и пустоты при помощи подствольных фонарей. Мой щит скребет об углы, а клинок остается сзади, готовый рвануться вперед и снести голову Несущего Слово с бронированных плеч или же рассечь тело неудачливого культиста.

— Десенор, что у тебя? — спрашиваю я по воксу.

— Это место мертво, — передает тот в ответ. — Если Унгол Шакс и был здесь, то думаю, что мы его упустили.

— Форнакс?

— Несущие Слово были здесь, — уверенно сообщает боевой брат. — Мы добрались до большого зала в центре туннелей. Тут статуи и рисунки.

Я киваю собственным мыслям. Если судить по аркологии Танторем, наши сородичи-предатели и их последователи-культисты занимаются бессмысленным идолопоклонством, создавая храмы со статуями и молясь у каменных стоп своих иномировых покровителей. Я отмечаю позицию Форнакса на оптическом слое.

— Удерживайте позицию, — говорю я. — Мы идем к вам. Брат Десенор, встречаемся в этом зале.

— Принято, — отзывается Десенор. — Но я потерял в этих проклятых туннелях одного из моих людей. Сержант Гродин его ищет. Скоро будем там.

Пробравшись сквозь плотный мрак и клубок пересекающихся коридоров, мы выходим на открытое пространство большого помещения. Я вижу в смоляной тьме впереди лучи прожекторов, которые рассекают мглу, словно клинки. Форнакс и его люди ждут возле центра пещеры, но свет их фонарей моргает и прерывается.

Подойдя ближе, я понимаю причину этого.

Форнакс был прав. Здесь статуи, но нет ничего похожего на то, что мне доводилось видеть в темных часовнях и молельных ямах аркологий, занятых культистами. Эти изваяния различаются по размеру, но имеют человеческие очертания. Все они созданы из материала, похожего на обсидиан — угловатого и кристаллического. Он поглощает свет наших фонарей, словно черная дыра. В полуночно-черной стеклянистой поверхности не видны даже наши отражения. Просто не хватает света. Вещество пожирает все.

— Вулканическое стекло? — нахмурившись, произносит Первопроходец Додона. — Точно не на Калте. Не в таких количествах…

Я вижу, как в свете ламп темная субстанция начинает испаряться и клубиться. Она растворяется и уплывает прочь, словно разреженный черный пар. Действительно странно.

— Это не обсидиан, — говорю я. — Ничего не трогайте. Никому ни к чему не прикасаться.

Кажется, будто статуи созданы из затвердевшего мрака.

Изваяния повсюду, они мешают лучам прожекторов Форнакса. Ультрадесантник и солдат 14-го Восферского что-то рассматривают в центре скального зала. Вокруг них собрано множество статуй — толпа кристаллических фигур, каждая из которых обращена лицом к центру. Это определенно тревожит.

— Что у нас? — нетерпеливо спрашиваю я боевого брата.

Форнакс стоит на коленях. При моем приближении он поднимается.

— Какой-то нечестивый храм, — подтверждает он, — похоже, использовался для церемоний и единения с чудовищами из эмпиреев.

Он указывает на пол у меня под ногами. Грубая поверхность выровнена и отполирована, на скале вырезан узор. Ужасные глифы и символы, от которых у меня болят глаза.

— Гонорарий, культистов-добровольцев привели сюда на жертвоприношение и церемонию для заключения союза с каким-то злом или чудовищем.

Я слышу слова Форнакса, но редко понимаю, что библиарий имеет в виду. Я воин-практик до мозга костей. Меня редко интересует «материальность или имматериальность» природы вселенной. Я верю в одно: в свой Легион. Ультрадесантники раз за разом доказывали, что в силах убить все, с чем сталкиваются. Все прочие измышления — чистая теория.

— Так это были добровольцы? — спрашивает Ионе Додона.

Форнакс делает шаг в сторону, демонстрируя ужасную груду опаленных тел в центре узора. Поверх почерневших грудных клеток распростерт адепт Красного Муниона — женщина, тонкие пальцы которой до сих пор сжимают рукоять вонзенного в сердце жертвенного кинжала. Губы Додоны кривятся от омерзения.

Мрачная картина и интерес моего брата к ней быстро меня утомляют.

— Тут что-нибудь указывает на Унгола Шакса или его местонахождение? — спрашиваю я.

— Унгол Шакс здесь, — сообщает Форнакс. — Думаю, это он позади тебя.

Мое лицо скрыто шлемом, и Форнакс не видит, как оно хмурится от жутковатого известия. Я разворачиваюсь и обнаруживаю у себя за спиной еще одну статую, такую же угловатую и кристаллическую. Рост и мощь идола под стать моим, руки воздеты в жесте триумфа или удовлетворения. В одной из них скипетр. Нет, крозиус с навершием в виде решетки или ворот. Возвышенные Врата.

В свете прожекторов моего доспеха мерзость начинает тлеть, сочась на слабом сквозняке невесомой тьмой.

Я оглядываюсь на остальные изваяния. Картина проясняется.

Несмотря на угловатость и беспросветность фигур, у многих есть общие черты: шлемы, ранцы и широкие очертания боевой брони Легиона. Похоже, что идолы меньшего размера между ними — полуночно-черные воплощения культистов, застигнутых в миг ликования и безумия. Я обнаруживаю, что мой шлем непроизвольно покачивается из стороны в сторону. Во имя Пятисот Миров, что же тут произошло?

Из задней части храма раздаются крики. Сначала я решил, что это приветствие — Десенор и его бойцы вернулись. Затем я понимаю, что это кричат мои люди, и чувствую, как собравшихся окутывает недостойный страх.

— Мы не можем найти Олександра, — сообщает Ионе Додона.

Имена для меня ничего не значат. Впрочем, значат числа, а наша численность уменьшается. Я смотрю на Форнакса и оставшегося с ним цикатриция.

— Где остальные твои люди? — спрашиваю я.

— Проверяют туннели, тянущиеся от дальнего края зала, — сообщает бывший библиарий. На его лице озабоченность. — Солдат?

Цикатриций прижимает два пальца к боковой части шлема. У него нет связи с отсутствующими солдатами. Он качает головой.

— Всем единицам, доложить, — передаю я по воксу.

Члены отделения, находящиеся в зале-храме, быстро откликаются на мой запрос. Вместо остальных — навязчивые помехи.

— Десенор, доложить, — повторяю я.

Ничего. Я подхожу к краю строя статуй.

— Враги играют во тьме, — шиплю я сквозь сжатые зубы. Перчатки поскрипывают, стискивая рукоять меча и боевой щит. — Построиться, Форнакс, ты впереди.

Ультрадесантник задерживает на мне взгляд. Это в стиле Форнакса. Помимо жутковатого прежнего призвания, у него есть неприятное обыкновение ставить под сомнение приказы, не имея на то реальных причин. Он позволяет тишине задавать вопросы. В неглубокой почве делаемых им пауз и перерывов укореняются зерна сомнения. А затем, словно трава между мраморных плит, опасения быстро прорастают у остальных.

Но еще до того как мне приходится повторить, Форнакс убирает пистолет в кобуру и берет наизготовку меч со щитом. Он снова надевает шлем и шагает прочь от леса статуй. Оптические карты направляют его к одному из многочисленных каменистых выходов из зала, которые ведут к координатам последней вокс-передачи брата Десенора. Я посылаю Додону и пехотинцев следом.

— Имя? — спрашиваю я последнего оставшегося цикатриция Форнакса.

— Эванз, мой господин, — отзывается тот. — Восферский 14-й.

Я слышу в его голосе страх. Самообладание солдата продержится лишь какое-то время, словно крепость на трясущемся фундаменте. Мне доводилось видеть, как простые воины Империума не выдерживали ужасающих обстоятельств разведывательной войны и крестовых походов. Встречаясь с неведомыми врагами галактики — технологическими мерзостями, сумасшедшими изоляционистами или ужасами ксеносов — я знал солдат, которые теряли контроль над телом и разумом.

— Эванз из Восферского 14-го, — повторяю я. Мой голос надвигается на него, словно мощная, непоколебимая стена. Я пытаюсь передать солдату толику собственного мужества и бесстрашия. — Я хочу, чтобы ты прикрывал нам тыл. Если увидишь, как сзади что-то подкрадывается, я хочу знать об этом. Ясно, солдат?

Цикатриций демонстративно взводит свою фузею и плотно прижимает оружие к плечу, прикрытому противоосколочной броней.

— Клянусь честью, лорд Пелион.

Мы преодолеваем темные переплетения Пенетралии, и я чувствую, как неровные проходы сжимаются вокруг. Мысленно я представляю миллионы тонн камня над моим шлемом.

Сами туннели лабиринта внезапно кажутся угрожающими, они извиваются, поворачивают, поднимаются и опускаются. Похоже, что несколько раз мы делаем круг, и коридоры представляются мне клубком корчащихся змей. За каждым углом тупики и пустоты, которые вынуждают постоянно проводить вылазки в тесные проходы и тенистые боковые туннели.

Несколько раз мои сердца начинали биться быстрее при известии о предположительном контакте с врагом. Я жажду противника. Возможно, мы обнаружили труп-призрак Унгола Шакса… а может, и нет. Если его Несущие Слово еще бродят по коридорам Пенетралии, они мои. Я поклялся, что мой клинок прикончит их. Дело не завершено. Задача не выполнена.

Однако раз за разом враги оказываются тенями и силуэтами, созданными нашим собственным светом — сама скала играет с нами. Цикатриции просят прощения, но сложно не заметить, как глубина лишает их самообладания. Рубцовая ткань на их лицах туго натянута от напряжения, губы не улыбаются, глаза смотрят сквозь щели шлемов в ожидании чего-то ужасного.

— Лорд Пелион! — взрывается криком Эванз. Это предупреждение было готово сорваться с опаленных солнцем губ солдата с момента входа в систему туннелей.

Я оборачиваюсь, ожидая очередной ложной тревоги, но, как и цикатриций, замечаю движущуюся тень. Камни не двигаются.

Прежде чем я успеваю остановить Эванза, тот выпускает из своей фузеи несколько лазерных зарядов. Выстрелы озаряют проход колеблющимся свечением, и на шероховатых стенах появляются новые мимолетные тени.

Нечто отступает.

Ободренный точностью прицеливания солдат, разом забывший про страх, одержимый подпитываемой напряжением яростью, с ревом несется в направлении выстрелов.

— Стоять! — кричу я, но Эванз уже скрывается во мраке. — Держать позиции! — рявкаю я оставшимся членам группы, а затем направляюсь следом за ним.

Вскоре я его догоняю, уверенно шагая бронированными ногами по неровному проходу. Я обнаруживаю цикатриция на несимметричном перекрестке, которого не помню. На Эванзе нет шлема. Он молод, но его плоть покрыта рубцами от солнца и морщинами от возраста и переживаний. Солдат безвольно держит ружье сбоку от себя, грудь под нагрудником из пластоволокна вздымается и опадает. Он смотрит пустыми глазами, но во всех коридорах лишь жутковатый мрак.

Эванз застывает, когда я отодвигаю его в сторону. Я изучаю каменистые изгибы туннелей, переключая оптические спектры. Ничего.

— Возвращайся к группе, — приказываю я. Эванз стоит на месте, парализованный пустой тьмой. — Сейчас же! — рычу я.

Подавленный солдат разворачивается и плетется к товарищам из Цикатрикса. Я напоследок обвожу перекресток долгим взглядом.

— Я здесь, — провозглашаю я в темноту, и голос разносится дальше, чем я ожидал. — Когда устанете от своей трусости и игр в тенях, я здесь.

Вернувшись к группе, я заменяю в арьергарде Эванза на одного из резервистов Тарксиса и приказываю брату Форнаксу двигаться дальше.

Вскоре мы обнаруживаем сержанта Гродина. Цикатриций похож на кристаллический скальный выступ — он прислонился спиной к стене коридора, шлем обращен в одну сторону туннеля, а фузея нацелена в другую. Мне мало известно о работе художников и летописцев, но сержант кажется мне скульптурным образцом паники и замешательства.

Кроме того, мы находим солдата, которого он искал. Боец 55-го Восферского прячется в маленьком гроте. Пехотинец прижимает шлем к нагруднику и испуганно выглядывает в туннель из-за угла скалы. На покрытом шрамами лице до сих пор выражение ужаса при виде кошмара, который, должно быть, там увидел. Он застыл в виде затвердевшей тени, которая дымится и испаряется в свете наших фонарей.

— Пелион, — зовет Форнакс.

Бывший библиарий обнаружил брата Десенора. Тот мог бы сойти за статую с любого из приведенных к согласию миров или же монумент, изображающий благородные и героические деяния XIII Легиона, какие встречаются по всем Пятистам Мирам. Десенор заслужил подобное уже одним своим смертоносным служением на полях Комеша. Болтер прижат к наплечнику, оптика шлема находится вровень со средним прицелом оружия, и кажется, что Ультрадесантник все еще готов открыть огонь. Я осматриваю его перчатку. Палец полностью согнут. Спуск нажат. Десенор окаменел в тот миг, когда оружие могло его спасти.

Я чувствую, как с губ срывается неуклюжее и незамысловатое проклятие. Голос становится напряженным.

— Форнакс, библиариуму ведь явно есть что сказать о таких противоестественных вещах?

— Брат, официально библиариум теперь мало что может сказать по какому бы то ни было поводу, — бесстрастно отзывает Форнакс.

— А неофициально?

Форнакс колеблется.

— Бывшие Вестники явно развили свой интерес к колдовству, — говорит он. — Они вызывают с имматериального уровня иномировые силы, которые усиливают их и без того значительные способности.

— Дары вроде твоего, — замечаю я.

— Нет, брат, — осторожно продолжает Форнакс. — Магия и суеверные девиации. Помощь в виде оскверненных артефактов и сделок с иным миром.

— Могли ли подобные извращения повлечь за собой эти темные деяния?

— Да, брат.

— И какое оружие мы можем противопоставить такой аномалии? — интересуюсь я.

— Как и всегда, мои клинок и болтер в твоем распоряжении.

Я смотрю на него, и он отвечает тем же. Ионе Додона глядит на меня с некоторым беспокойством.

— Я пойду впереди, — говорю я ему, проталкиваясь мимо. В тесноте туннеля наши наплечники скребут друг о друга, и я уверен, что брат чувствует мое раздражение. Для этого не нужно принадлежать к ведьмовскому роду.

Выставив перед собой меч и щит, я двигаюсь от одного скального угла к другому, осматриваясь при помощи прожектора и оптики. Свет уходит в туннели и каменистые закрученные проходы, а я ощущаю, как мои мысли отравляет сомнение. Желание вступить в бой с врагом слышно по давящим гальку экономным шагам, плавной аккуратности отработанных перемещений и выбора позиции. По поскрипыванию перчатки, сжимающей оружие. Мышцы и гидравлика доспеха готовы нанести удар.

Я желаю смерти врагу. Эта потребность требует идеального исполнения. Никаких ошибок. Моя безмолвная досада не даст противнику преимущества.

И в то же время я не могу позволять себе ложь. Находка оказалась тревожащей. Если боевой брат с таким мастерством не смог ничего противопоставить ужасающим силам наших врагов из Несущих Слово, то мой клинок мало на что сгодится. Я быстро пустил первую кровь на щеке Девкалия с Прандиума в поединке чести. Обжигающий взмах моего меча снес шлем и голову Драэгала, Багряного Кардинала. Кошмарные твари со щупальцами с Двенадцать-Сорок Семь утащили бы меня в свою общую пасть, если бы не рубящие и режущие удары моего клинка.

Однако мне кажется, что если эти чудовищные ублюдки в глубокой тьме Пенетралии забрали Десенора за миг, пока болтерный заряд еще не успел покинуть ствол, то скорости моего клинка может оказаться недостаточно.

Хуже всего перекрестки и развилки. В темном средоточии сходящихся коридоров я чувствую на себе взгляд нашего противника. Везде таятся туманные намеки на врага и скрытую погибель.

Я пробираюсь дальше. Нет особого смысла сообщать остальным, что мы уже безнадежно заблудились. Это неважно. Враг найдет нас. В этом я уверен.

Я слышу наполовину — нет, на четверть — придушенный крик, и что-то с лязгом падает на каменистый пол. Я разворачиваюсь и вижу, что Эванз неотрывно уставился в один из коридоров, который я только что миновал. Солдат тычет пальцем в неописуемом ужасе. С лица Эванза исчезает страх, на смену которому приходит омерзительная смесь ужаса и отвращения, а затем цикатриций моментально превращается из живого существа в кристаллическую тень. Сперва трясущийся палец, затем рука, броня и искаженное страхом лицо. Солдата охватывает какое-то колдовское окаменение.

Тень забирает Эванза, словно плотоядная тьма, и он обращается в кристаллизированный сумрак.

По коридору разносятся вопли паники и ужаса. Оставшиеся цикатриции пятятся к непоколебимой бронированной стене в лице брата Форнакса. Бывший библиарий наблюдает с холодным интересом.

Я не могу позволить нашим мучителям скрыться. Рванувшись вперед, я отшвыриваю вбок стеклянистую тьму, которая раньше была Эванзом. Подствольный фонарь упавшей фузеи продолжает светить в туннель… но там ничего нет.

Я уверенно продвигаюсь вперед. Чтобы остановить меня, нужно что-то большее, чем «ничего».

Я быстро вышагиваю по туннелю, плотно прижимая к телу меч и щит. Прожекторы доспеха устремлены вперед, освещая повороты и обманки проходов Пенетралии. Что бы ни убило Эванза, оно должно отходить так же быстро, поскольку на свету оказывается только тупик, хотя скоро выясняется, что это крутой поворот.

Со скрежетом протискиваясь в доспехе через узкую щель, я обнаруживаю, что смотрю в лицо Олександра. Первый пропавший из моего отряда теперь тоже в тени и безмолвно растворяется под лучами прожекторов. Его статуя впитывает свет, словно губка: шлем, кристаллический ствол лазерного ружья, зажатого в одной руке, вторая рука поднята, прикрывает глаза от нежданного кошмара, который солдат увидел во мраке входа в туннель.

Входа в туннель, где стою я.

Олександр стоит во главе толпы изваяний, и я понимаю, что снова нахожусь в нечестивом пещерном храме. Извивающиеся туннели Пенетралии каким-то образом вышли обратно.

— Форнакс! — окликаю я. — Враги ведут игру, которую я не в силах выиграть. Они заблудились и хотят, чтобы мы последовали за ними.

Форнакс входит в пещеру через сужение с теми же затруднениями, что и я, но Ионе Додона и цикатриции легко проскальзывают внутрь, не желая оставаться в одиночестве в коридоре.

— Несущие Слово избегают нас, — говорю я, озвучивая общие мысли.

— Несущие Слово мертвы, — отвечает Форнакс. Его прямолинейное высказывание не приносит успокоения, которое должно бы вызывать подобное умозаключение.

— Тогда кто это? — требовательно спрашиваю я. — Эти слабаки-культисты?

Форнакс обводит рукой в перчатке омерзительную панораму статуй.

— Они призвали во тьму глубин нечто, — упорно повторяет бывший библиарий. — Нечто, чем не смогли управлять. Нечто, уничтожившее их.

Не могу до конца поверить в это. Потерять столько людей так быстро. Никаких криков. Никаких воплей. Никаких следов врага. Десенор погиб, не выпустив ни единого болта…

— Какая-то… тварь, — отзываюсь я.

— Что это? — шепчет Ионе Додона.

— Что-то, убивающее одним своим видом, — отвечает Форнакс. — Противоестественное. Оно прячется в тени и ждет, когда мы станем выискивать его светом. Похоже, одна только его иномировая внешность так ужасна, что способна убить.

Тени наклоняются вперед, когда подствольный фонарь одного из цикатрициев внезапно исчезает.

Мы все разворачиваемся, вскидывая оружие, но после незримого зверя осталась лишь фигура, вырезанная во мраке.

Додона издает вопль.

— Назад! — реву я. — Оно рядом с нами!

Втолкнув сапера себе за спину, я высоко поднимаю щит. Додона снова вопит. Не могу ее осуждать. Она всего лишь человек.

— Владыка Император, — кричит один из солдат. — Это…

И цикатрициев больше нет, они окаменели, превратившись в кристаллизированную тьму. Любопытство погубило их.

Не подумав, я едва не оборачиваюсь, прежде чем одергиваю себя. Молниеносно хватаю Форнакса и Додону.

— Закройте глаза, оба!

Страх чужд моим сердцам. Я — Легионес Астартес, Ультрадесантник, однако в страхе перед темнотой есть нечто первобытное. Даже я в силах понять ужас перед неведомым. Я не отрываю взгляда от гравировок на ногах.

— Как нам его убить? — визжит Додона, крепко вцепившись в мою руку, держащую щит.

— Никак, — отвечает Форнакс. Мой брат будет это отрицать, но я чувствую, как он озирается своим легким колдовским взором, который во мраке касается моей души.

Моя тревога за них перерастает в тревогу за всех наших людей, влачащих существование в аркологии Магнези под знаменем 82-й роты. Что будет, если подобная мерзость найдет способ попасть внутрь?

Я не могу этого допустить. Необходимо предупредить Таврона Никодема.

— Брат Форнакс, — неожиданно для себя говорю я, — забирай Додону и возвращайся в терминальное помещение. Не задерживайся. Отправляйтесь назад в Магнези и сообщите тетрарху о том, с чем мы здесь столкнулись. Несущие Слово обрекли на смерть себя и нас. Он будет знать, что делать.

Я чувствую, как брат собирается возразить, но времени нет.

— Скорее, — тороплю я его.

Форнакс подхватывает Ионе Додону перчаткой под руку. Сапер крепко держится за мой наруч, но от испытываемого ужаса позволяет увести себя прочь.

— А вы? — кричит она.

— Отведи брата Форнакса обратно в Магнези, — приказываю я, резко вскидываю меч и рассекаю кристаллическое тело стоящей рядом статуи Несущего Слово. Та раскалывается, и пещеру-храм заполняет какофония. Эхо визга и треска падающего обсидиана разносится по туннелям и расщелинам Пенетралии.

— Я выманю это на себя, — говорю я, — и дам вам шанс спастись.

Додона начинает было что-то говорить, но мой клинок разбивает еще двух Несущих Слово.

— Идите!

Туннель поглощает их, словно громадная змея. Я стою в одиночестве в сфере скудного света. Окружающая меня чернота всеобъемлюща. Я чувствую ее намерение погасить само мое существование. Кто узнает о Пелионе? Пелионе Младшем, что, словно герои былых времен, сражался с древним злом во чреве обреченного мира, освобождая империю Ультрамара от тирании существ, которые не должны существовать?

Я разбиваю культиста боевым щитом. Меч рассекает другого надвое. Тот распадается ливнем осколков чистой тьмы, звук раскалывания кажется слишком резким для помещения.

Невероятно, но сквозь шум разрушения я слышу грохот в дальнем конце зала. Я разворачиваюсь, выставив перед собой боевой щит и приготовив клинок для удара.

Какой-то невидимый зверь движется во мраке прямо на меня.

Я его выманил. Отвлекающий маневр сработал. И теперь я заплачу за свой успех.

Подготавливаю себя к кошмару, который вот-вот увижу. Какая-то ужасная тварь, невообразимо отвратительная на вид. Некая омерзительная сущность, которая живет лишь для того, чтобы прервать мое существование. Я ощущаю ее холодное извращенное одиночество, проклятую силу, которая обрекает на вечное одиночество и приканчивает даже тех, кому хватило глупости призвать ее на свет. Тварь неистово приближается с первобытной яростью. Цунами кристаллических осколков грозит захлестнуть меня.

В этот миг я осознаю, что думаю об Азуле Горе. Перед моими опущенными глазами на мгновение проносится его лицо, полное горечи и ненависти. Я размышляю об его утверждении, будто он в состоянии прикончить меня одним-единственным словом.

Действительно, это слово — «Пенетралия» — привело меня к гибели.

И тут меня посещает понимание.

Азул Гор пережил внимание зверя извне. После призыва чудовище обратило всех собравшихся очевидцев в овеществленную тьму. Возможно, Азула Гора не пригласили на ритуал. Быть может, у него были иные, более важные дела, или же он просто почувствовал приближение смерти.

Как бы то ни было, спасение из Пенетралии стоило ему глаз.

Извергнутый мраком зверь уже рядом со мной, он разносит статуи жертв на своем пути. Очевидно, что он намеревается прикончить меня.

Я подношу меч к шее. Остается только одно, и я провожу клинком по горлу. Отточенное молекулярное лезвие скользит по канавке между шлемом и замками доспеха. Рассекает силовые кабели и нейропроводку. Визор гаснет. Оптика шлема темнеет, передача данных от авточувств прервана.

Я ввергаю себя в искусственную слепоту. Неполноценность, которая может спасти мне жизнь. С шипением воцаряется пронизанная помехами чернота.

Удар зверя сбивает меня с ног, и я падаю спиной вперед, расколов скульптурную группу. Атака твари напоминает какое-то тягловое животное, вроде охваченного паникой быка-грокса. По атаке сложно оценить размеры чудовища, но оно бьет, словно могучее четвероногое или постоянно сгорбленное существо, которое бросается вперед на двух более сильных лапах.

Никаких рогов. Никаких когтей. Никаких челюстей с кривыми зубами.

Возможно, нет вообще никаких челюстей. Просто иномировая громада, полная ярости и древней мерзости.

Мир в бурном мраке переворачивается. Я снова поднимаюсь на ноги, держа в руках меч и боевой щит. Выключаю прожекторы доспеха, погружая все помещение в глубокую черноту. Сомневаюсь, что это обеспокоит демоническую тварь. Я призываю на помощь десятилетия тренировок и сверхчеловеческие чувства. Это непросто — будучи космодесантником, я полагаюсь на генетически и технически усиленное зрение, чтобы убивать и избегать гибели.

Вместо этого я подстраиваюсь под движения зверя. Подача данных и питание шлема прерваны, и я не в состоянии усилить свой слух. Впрочем, мои уши чутки даже в глухой оболочке шлема. Пещера теперь устлана ковром стеклянистых осколков тьмы, и я слышу хруст шагов чудовища.

Я погружаюсь в мир звуков. Отслеживаю скрип каждого осколка, шуршание раздавленной черноты под ногами, превращение кристаллических фрагментов в клубы темной пыли.

Существо кружит вокруг меня. Оно в замешательстве. Я не поддался его проклятой силе.

Возможно, я первый, кому это удалось. Мне приятно его волнение. Я концентрируюсь. Собираюсь.

Хруст. Еще больше кусков дробится на осколки. Сейчас оно позади меня. Позади меня… По спине пробегает холодок, но я подавляю его решимостью. Подобным опасениям не место в разуме Легионес Астартес.

Тварь приближается. Я чувствую за спиной ее кошмарное тело. Представляю ее очертания и атакую.

Я разворачиваюсь, давя сапогами теневой песок. Бью монстра щитом, затем наношу удар обратным движением, и мой короткий клинок устремляется вперед. Меч рассекает демоническую плоть, нанося глубокий порез.

Ничего не слышно. Никаких криков. Даже хныканья от боли.

Возможно, у существа даже нет рта или иного органа для подобного? Вместо этого в своем сознании я ощущаю его боль.

Разворачиваюсь на пятке, клинок вновь вгрызается сбоку. Слышен хруст, сопровождающий болезненный рывок. Ублюдочной твари это явно не нравится.

Оно ходит кругами, но держит дистанцию. Я поворачиваюсь следом, подняв меч и щит.

— Давай! — реву я зверю. — Давай, адское отродье! Прими свою смерть!

Невероятно, но оно стало меня опасаться. Не думаю, что способен уничтожить его одним лишь своим скромным коротким мечом, однако оно явно не хочет еще раз попробовать клинок на вкус.

А затем чудовище делает в точности то, чего я не хочу.

Хрустящие шаги удаляются — тварь уходит. Она устала забавляться со слепой игрушкой, которая постоянно причиняет боль, в то время как по туннелям Пенетралии убегает другая добыча. Добыча, которую ужасающая внешность чудовища может испугать до смерти.

Я широко размахиваю мечом и щитом, разнося все новые статуи на куски и надеясь приманить монстра обратно. Безуспешно.

Убрав клинок в ножны, выставляю перед собой руку в перчатке и нащупываю каменистую опору стены зала-храма. Нужно отыскать обратный путь к станции. Я не могу рисковать и снимать шлем. Это может оказаться уловкой, и тварь только и ждет подобной возможности.

Понятия не имею, на что она способна. Она не соответствует ни одной теории из тех, что я в состоянии вспомнить.

И вот я в одиночестве, спотыкаясь, бреду обратно по Пенетралии — Пелион Младший, затерянный в лабиринте, заблудившийся во мраке снаружи боевого доспеха и заключенный во тьме внутри него. Более глубокой тьме, если таковая бывает.

Отталкиваясь от одной стены туннеля и скребя о другую выставленным щитом, я пытаюсь восстановить маршрут в закрученном лабиринте пещер и коридоров. Кажется, на это уходит целая вечность. Я знаю, что зверь может следить за моими неловкими передвижениями на каждом шагу, и также понимаю, что чудовище уже могло добраться до Форнакса с Додоной. Добраться прежде, чем они успели запустить двигатель магнитной вагонетки и спастись под водой.

Я бы предостерег их, но вокс-связь перерезана. Я тороплюсь, однако спешка мешает моим намерениям. Оступаюсь. Падаю. Встаю. Нащупываю дорогу дальше.

Я осознаю, что добрался до помещения станции, когда слышу воду — плеск озера о каменистый берег. В слепоте звук стал моим главным проводником. Я останавливаюсь и слушаю.

Слышно движение. Что-то шагает по мокрым камням линии берега. Кроме того, я слышу дыхание. Неглубокое, испуганное дыхание. Космодесантники не издают таких звуков.

— Додона! — зову я. Без решетки вокса я вынужден кричать сквозь керамитовую оболочку, и после столь долгого времени, проведенного в приглушенной темноте, уши болят от звука голоса.

— Пелион? — задыхаясь, с облегчением отзывается она.

Это вопрос. Она меня не видит. Должно быть, в зале темно. Я отвечаю утвердительно. Случайное или преднамеренное отсутствие света спасло ее.

Она шевелится, хотя и слабо. Раздается бульканье и плеск воды. Сапер стоит на коленях на мелководье, пытаясь спрятаться прямо на виду.

Я слышу, как шаги зверя убыстряются. Он знает, где она. Хочет, чтобы она его увидела.

— Пелион, — шепчет во мраке Додона. Ее голос дрожит. Должно быть, она замерзла в воде. Замерзла и не в себе от человеческого, смертного страха. — Оно здесь…

— Знаю, — откликаюсь я. — Брат Форнакс?

— Его больше нет.

Тварь ступает в воду, направляясь к Додоне по мелководью на своих нечеловеческих лапах.

— Ионе, — произношу я, нетвердо шагая вдоль стены станции. Я тоже пробираюсь к подземному озеру. — Ионе, я хочу, чтобы ты сохраняла абсолютную неподвижность. Понимаешь?

— Мне так страшно, — отзывается она с непроизвольной искренностью.

— Знаю, — пытаюсь ее ободрить я, а затем лгу. — Мне тоже.

И вот во мраке пещеры и темноте шлема я прихожу к заключению. Недостаточно просто спастись. Направиться за подкреплением. Сбежать и сообщить остальным, что им тоже нужно бежать. Я — Ультрадесантник. Прославленный чемпион. Мой долг прикончить зверя независимо от того, иномировое это чудовище или нет.

Как бы то ни было, оно находится между мной и единственным выходом. Тварь должна умереть.

Будучи космодесантниками, мы обучены и натренированы извлекать максимальное преимущество из окружающей обстановки. Я размышляю о магнитной вагонетке и повреждениях, которые она может нанести монстру. О миллионах тонн камня, нависающих над нами, и о том, как обрушить их на чудовище, чтобы выдавить из него не-жизнь.

Мои планы губит темнота. Демон не окажет мне услугу, стоя перед вагонеткой, а если где-то в зале станции и есть подрывные заряды, я не смогу их найти. Я выбрасываю безнадежные стратегии из головы.

Я думаю о тьме. Думаю о свете.

Свет…

— Ионе, мне нужно, чтобы ты сделала для меня одну вещь, — кричу я.

— Да?

— По моей команде закрой глаза и ныряй на дно.

— Я не умею плавать! — протестует она. На смену одному страху пришел другой.

— Тебе не надо плыть. Просто оставайся внизу, сколько возможно. Сможешь это сделать?

— Я не умею плавать, — повторяет она. — Оставаться под водой — не проблема.

Я слушаю чудовище — тварь из омерзительной тьмы, которую Унгол Шакс неосмотрительно выпустил в этот мир. Оно хищно шагает по мелководью, приближаясь к испуганному Первопроходцу. Я убираю меч в ножны. Прислоняю щит к стене.

Я готов.

— Давай! — кричу я. Слышно, как Додона ныряет вниз. Она погружается неаккуратно и неуверенно. Раздается плеск, а затем тишина. Она под водой.

Зверь тоже издает плеск. Он выискивает добычу, вглядываясь в темные воды.

Я вновь включаю прожекторы доспеха.

Движение резко прекращается.

Все замирает. Мучительно долгий миг я выжидаю, прислушиваясь к слабому плеску воды. Собираюсь снять шлем, но осторожность сдерживает мою руку.

Я жду. Жду подтверждения того, что мне уже и так известно. Легионес Астартес не благословлены выдающимся воображением. Тактической смекалкой — да, возможно. Креативностью при создании стратегической обороны. Мимолетным вдохновением, которое направляет нашу руку в неразберихе боя. Мы оставляем фантазию и изящество творческого воплощения хрупким рукам смертных. Я помню, как восхищался картинами Присцины Ксантои, летописца и художника Двенадцатой экспедиции. Яне делился этими переживаниями с самой Ксантои или же с вышестоящими, однако, созерцая ее картины, образы и интерпретации, я опасался затеряться в них.

Ее прекрасные изображения наших первых достижений, кровавые и яркие, обладали невероятной жизнью и внутренним содержанием. Она рассказывала нашу историю в своих портретах и панорамах. Когда годы начали брать над ней верх, и ее отозвали на Терру, я ощутил, что экспедиция утратила толику своего памятного величия. Наши достижения никогда не казались столь благородными, как тогда, когда на них смотрели невероятные глаза Присцины Ксантои. И уж точно не выглядели так впоследствии.

Когда я наконец открываю глаза в полумраке зала станции, то гадаю, как бы летописец изобразила чудовище, которое стоит передо мной на мелководье. Наделила ли бы она его глазами, ртом, или хотя бы лицом? Возможно, ее кисточки из шерсти гиринксов смогли бы охватить абсолютную, неземную кошмарность существа. Его чужеродную суть и то, как сама реальность отторгает имматериальное тело. Возможно, она смогла бы должным, опаляющим разум образом оценить хтоническую гротескность и уродство.

Я не в силах вообразить такой кошмар. К сожалению, мне нет нужды воображать.

Ионе Додона вырывается из воды, вдыхая холодный воздух разрывающимися легкими. Она тратит свой первый вдох на самый испуганный, сотрясающий душу вопль, который мне доводилось слышать за мою долгую жизнь, заполненную войнами.

Крик — это хорошо. Крик означает, что она по крайней мере еще жива.

Прожекторы моего доспеха озаряют зал станции блеклым светом, которого оказалось достаточно, чтобы демоническое чудовище увидело в непотревоженной поверхности озера собственное отражение.

Кроме того, этого света достаточно, чтобы я увидел, как Ионе Додона, оступаясь, пятится по воде прочь от статуи зверя, созданной из тени.

Она все еще кричит.

Я приближаюсь к неописуемо ужасной кристаллической твари — это невообразимый кошмар. Я борюсь с непроизвольным желанием отвести взгляд и заставляю себя смотреть на зверя. От этого зрелища у меня жжет в глазах. Я шатаюсь. Чувствую, как мой разум содрогается. Я проваливаюсь в стеклянные слои безумия. Обратившись к своей выучке, к сдерживаемой нуллификации предельных эмоций и к твердой основе психоиндоктринации, я продираюсь обратно к настоящему.

Я — Гилас Пелион. Пелион Младший. Гонорарий XIII Легиона, 82-я рота.

Все мое существо захлестывает ненависть к врагу. У него нет права существовать в этой вселенной.

Ионе Додона до сих пор кричит. Первопроходца больше нет. Даже облик окаменевшего демона оказался непосильным для ее хрупкого, слишком человеческого рассудка. Я размышляю о битве за Калт, о войне под поверхностью и более великой войне, которая еще предстоит. Стало быть, вот как выглядит наш грядущий враг. Истинные подданные и слуги Императора будут все чаще встречать зло в таком облике, которое было призвано извне нашими братьями, пребывающими во мраке.

Обычные люди не готовы к такому зрелищу. Безумие поразит их, как поразило Ионе Додону.

Та кричит и кричит, ее разум сломлен. Быть может, будет благом избавить ее от этой муки?

Я отцепляю последний оставшийся заряд, пристегнутый к поясу магнитным замком. Трясу болт в бронированной перчатке. Он гремит, словно игральная кость. Как и игральная кость, он ждет результата. Результата, который неизвестен в замкнутом пространстве перчатки, реализации, которую он может найти лишь в патроннике висящего на поясе пустого и враждебного пистолета. Я вынимаю пистолет и загоняю болт внутрь.

Оружие поднимается, оказавшись на одном уровне с кристаллической мерзостью и кричащим Первопроходцем. Дуло перемещается между ними. Керамитовый кончик пальца нащупывает спуск, и мы оба — Пелион Младший и оружие — ищем свою реализацию.

Аарон Дембски-Боуден Подземная война

Я был на охоте, когда увидел их. Это были… не знаю, кто это был. Плоть всех цветов радуги, которая изменялась и преображалась. Дюжины ртов, двигавшихся по телам, изрыгавших пламя и поджигавших деревья. Лес пылал. А они парили. Я пытался их сбить, но лазерные выстрелы ничего им не сделали. Даже не повредили их кожу. Впрочем, привлекли внимание.

Я бежал. Бежал так быстро. Мне нужно было вернуться к Мелоре. Скорости не хватило. Там были другие такие же, а кабина горела. Я слышал ее крики.

Не знаю, что они такое, но знаю, что хочу помочь вам уничтожить их. Не за Императора и не за Жиллимана, как бы там его ни звали.

За Мелору.

Предполагается, что мы не ведаем страха.

Это не просто слова. Не ведать страха — основа биоалхимической тайны, которая странствует по незримым нитям наших генов. Мы рождены, чтобы сражаться и умирать, никогда не познав страха. Мы понимаем его. Терпим. Подчиняем себе.

Однако мы никогда не страдаем от него, и потому не знаем его подлинного вкуса. Страх — не более чем биологическая реакция, физиологический курьез, поражающий низших существ интеллектуальным расстройством различной степени тяжести.

Это всего лишь первый шаг. Сначала необходимо не ведать страха. Затем следует отважная убежденность: посвящение жизни абсолютной чистоте цели. Возвыситься в ряды Легионес Астартес означает, что необходимо отбросить все остальное. Твоя семья мертва. Твоя молодость несущественна. По меркам галактики ты никогда не рождался. Ты избавляешься от остаточных притязаний на человечность.

Один воин — ничто. Легион — все.

Ты должен жить по этому принципу. Должен быть воплощением этих слов и гарантировать, что каждый вдох посвящен их претворению в жизнь.

Став космическим десантником, ты больше не человек. Ты — легионер, тот, кто преодолел пределы людских забот и вышел в генетическую чистоту трансчеловечности. Ты облачен в цвета своего Легиона, носишь символ своего Легиона и служишь повелителю своего Легиона. Ты держишь оружие, выкованное в пламени литейных твоего Легиона. Твоя жизнь, дыхание и пот — культура твоего Легиона, принесенная с родного мира Легиона и проявляющаяся в традициях и ритуалах Легиона.

Над легионером — отделение — стая, коготь, звено, ячейка. Над отделением — только Легион. В этом сила. В этом долг.

Долг должен притупить все прочие чувства. Легионы — это оружие, не более того: воины, созданные для войны, в точности как орало, переплавленное на меч. Мечи не ведают страха и не имеют чувств. Они не тоскуют по дням, когда чертили землю на мирных полях, и не ломаются еще до первого удара. Так же дело обстоит с Легионами и бывшими людьми, из которых состоят их ряды.

Однако человеческий разум — не чистый лист. Даже если взять сознание ребенка — до того, как реалии жизни научат его принимать решения, идти на компромиссы и знать свои пределы — холст разума уже окрашен множеством знаний. Мы — не бездумные орудия, а разрыв с человечеством не означает, что мы полностью бесчеловечны. Человечность — наша основа, та черта, на которой ведется строительство. В этом и заключена идеальная мощь облика и функциональности легионера. Несмотря на все свое невежество, Император сделал так много правильного. Мы — оружие, в котором человечество нуждалось, чтобы притязать на звезды. Не люди и не не-люди, а нечто за пределами и того и другого. Транс-люди, или даже пост-люди, как говорят некоторые писатели. Быть может, ближе к истине будет «бывшие люди».

Как бы то ни было, как и у всего, к чему прикасаются люди, процесс не лишен изъянов. Некоторые разумы выдерживают вознесение от мальчика до легионера, и есть то, что врезано слишком глубоко, чтобы соскоблить его при создании души идеального солдата. Порой внутри воина остается слишком много от человека. Такие несчастны и дефектны, это мякина, опадающая с пшеницы. Несовершенные шестеренки в идеальной военной машине.

Большинство не протягивает достаточно долго, чтобы вообще облачиться в керамит, не говоря уж о том, чтобы маршировать под знаменами Империума. Легионы — жестокие фабрики плоти, и их испытания выбраковывают слабых из числа сильных. Чтобы быть Легионес Астартес, ты должен не ведать страха и вести жизнь, исполненную абсолютного долга во имя высшего идеала.

Возможно, в будущем процесс как-то улучшится или изменится, исчезнет глубинная человечность, которая составляет нашу основу. Если такое произойдет, я не стану завидовать тем приниженным поколениям, что последуют за нами.

На данный момент не существует надежного способа убить человеческий дух в сердце каждого воина. Подобное пожелает только глупец.

Однако я не уверен, что со мной согласятся повелители всех Легионов.

— рукописный трактат неизвестного автора

Исчерпав боеприпасы и запас везения, Кауртал понял, что наконец добрался до безопасного места, когда увидел огонь.

Свет скромного костерка из обломков выхватывал силуэты живых и мертвых, которые отбрасывали тени на стены пещеры. Люди были сгорбленными и костлявыми, исхудавшими из-за плохого питания, согнутыми ранами и усталостью. Прежде чем они успели добраться до туннелей, большинство подверглись губительному воздействию радиационных ожогов и носили Отметку Калта, начертанную страданием на разрушающейся плоти. Их тени были безучастными марионетками, которые заторможено и неуклюже плясали на каменных стенах.

В облике самого Кауртала — громадного воина в шлеме, увенчанном двумя рогами — присутствовало суровое и мрачное величие, которого лично он больше не чувствовал. На теневом воплощении не было видно повреждений доспеха и усталости, которая пронизывала тело до самых костей.

Соединительные разъемы вдоль позвоночника представляли собой пораженные болью скважины, вопиющие о необходимости ухода за ними. Такие же гнезда на плечах и груди, где доспех подключался к генетически усовершенствованному телу, были дырками в плоти, которые болезненно растягивались при каждом движении.

Кауртал точно знал, сколько времени провел здесь. Знал, хотя жил в мире, где не было дня и ночи, поскольку рунический дисплей глазных линз отслеживал каждый час, каждую минуту и каждую секунду, проведенные им в этом мраке.

Он утратил собственный болтер шесть лет двести сорок дней тому назад. С тех пор он носил тринадцать других болтеров, забирая оружие у павших и неизбежно теряя его вновь в моменты наиболее жестоких схваток.

Несколько секунд он наблюдал за игрой теней, скользящих по древнему камню. На стене пещеры, насмехаясь над ним, мерцало его собственное изображение. Крылатое. Рогатое. То, что видели его враги. То, что они видели почти семь лет.

— Повелитель, — взывала к нему группа покрытых струпьями, окровавленных ничтожеств. — Повелитель. Великий повелитель, прошу. Благословите, повелитель.

Невероятно. Отчаяние заставляло их верить, будто ему есть дело до их жизней.

Кауртал игнорировал всех, направляясь к громоздкой фигуре в дальней части пещеры. Перед ним разбегалось все больше отбросов и выживших, и их тени плясали на стенах с дьявольской быстротой.

Фигура поприветствовала его из темноты, проявив огромное уважение тем, что обратилась первой. Ее глазные линзы были такими же синими, как небо в сезон засухи над Городом Серых Цветов, дома на Колхиде. Она неподвижно стояла, издавая гул работающей брони. На шлеме были клыки, громадные плечи указывали на чудовищную, нечеловеческую силу. Для Кауртала это был просто воин в доспехе катафрактия. Для людей, которые ему прислуживали, это был убийца, сотворенный по образу сгорбленного и давно позабытого божка-примата. Его голос доносился из вокса рычанием, похожим на удар грома на горизонте.

— Джерудай Кауртал, — произнес он. — Ты еще жив.

Кауртал кивнул, и сочленения его собственного доспеха издали гудение.

— Похоже на то.

Терминатор поднял тяжеловесную руку. Возможно, это было приветствие.

— И вот наши пути вновь пересекаются, — сказал он, — на две тысячи четыреста сороковой день.

В том, что Туул помнил точный день, тоже не было ничего удивительного. Они все считали дни. Теперь Несущие Слово приветствовали друг друга подобным образом.

— Ты последний из Извивающейся Руны?

Кауртал не был уверен на этот счет. Он уже несколько недель не видел никого из своего ордена. Если быть точным, пятьдесят один день, а те, кого он обнаружил, были телами, которым предстояло гнить в пещере, во всех прочих отношениях заброшенной.

— Думаю, что это возможно, — согласился он. — Нам нужно поговорить.

Перед тем как ответить, терминатор молчал несколько секунд.

— Ну, так говори.

— Не здесь, — Кауртал указал на рабов.

Двое Несущих Слово двинулись вглубь пещеры, а затем по ведущему из нее туннелю.

— Туул, — обратился он к терминатору. — Как ты их терпишь? Как ночь за ночью выносишь шепот и плач? Их молитвы раздирают мне уши.

Терминатор вышагивал в глубокой тьме, от его тяжеловесной поступи расходился раскатистый гул. Единственным светом был тот, который появился вместе с воинами: холодное как лед, бело-синее сияние глазных линз. Они шли все дальше в безмолвие, нарушая безмятежность звуком шагов сапог по камню и скрежетом сочленений доспехов.

— Разве мы не заслуживаем их почтения? — спросил Туул. Его голос напоминал ученую лавину. — И разве боги не заслуживают поклонения?

Продолжая идти, Кауртал провел рукой в перчатке по неровной скальной стене.

— Боги нас покинули, — сказал он. — Как и Лоргар.

Из клыкастого шлема Туула донесся треск вокса, похожий на проскальзывание шестерни.

— Богохульство, брат? От одного из возвышенных Гал Ворбак?

Во мраке сухо прозвучал смешок Кауртала.

— После бегства Кор Фаэрона прошло более половины десятилетия. Семь лет туннелей, озаряемых ритуальными огнями и дульными вспышками вражеских болтеров. Семь лет вдыхания соленой вони человеческого пота и пряного мускуса сочащихся язв, разрастающихся из радиационных ожогов. Лоргар не вернется за нами, Туул. Он никогда и не собирался возвращаться.

— Солнце до сих пор изливает отраву в пустоту.

— Возможно, поверхность Калта губительна для жизни, однако угасание умирающего светила едва ли представляет угрозу для спасательного флота, защищенного от радиации.

Туул развернулся к нему.

— «Спасательный» — трусливое слово, Джерудай.

— Называй, как хочешь. Да и нужен ли флот нашему владетельному отцу? Он внимает песне варпа. Сплетает и рвет его так же легко, как шелк. Почему бы не рассечь реальность и не придти нам на помощь?

Последовала пауза, пока Туул обдумывал это.

— Ты пил из запястья Благословенного Сына и вкусил божественной крови. Как случилось, что именно ты из всего Легиона приходишь ко мне с подобным кощунством? Что за безумие побуждает тебя явиться в эту священную тьму и изрекать подобную ересь?

— Говорите истину, — без улыбки процитировал Кауртал, — даже если голос дрожит.

Терминатор двинулся дальше. Кауртал какое-то время молчал, однако он не был самым терпеливым среди тех, кто когда-либо носил красные цвета XVII Легиона.

— Ты замечал, что после этих двух лет даже пустые туннели пахнут кровью?

Туул издал согласное ворчание, но ничего не сказал.

— Твои слуги были разбиты, — утвердительно заявил Кауртал.

— Вчера, — отозвался Туул.

— Тринадцатый сильно вас потрепал.

— Сильнее, чем ты думаешь, — сказал Туул. — Кровь, которую ты чуешь, — моя.

Его боевой доспех находился в таком же плачевном состоянии, как и броня Кауртала — как у каждого из Несущих Слово, которые застряли в мертвом мире пещер-городов. Запах вытекающей жизненной силы мог исходить из любой обугленной пробоины в толстой броне. Терминатор постучал бронированным кулаком по нагруднику, нарушив тишину дробью стального барабана.

— Одно из моих сердец перестало биться. Второе работает с трудом даже сейчас. Возможно, у меня есть еще несколько дней, но совсем мало. Одним богам ведомо, что разорвано у меня внутри.

Наступило очередное продолжительное молчание, а затем вновь заговорил Кауртал.

— Я перемещался по подземному миру. Сражался, когда это было необходимо, но чаще просто наблюдал и выжидал. Изучал.

Туул оглядел его бездушными глазными линзами, ожидая разъяснения. Кауртал вздохнул и дал его.

— Я считал мертвых. Уделял внимание тем, кто теперь лежит бездыханными.

— Пали тысячи Ультрадесантников, — произнес терминатор. В его голосе было столько искренности, что слова становились неоспоримым заявлением. — Возможно, десятки тысяч.

— Я имею в виду не их подсчет, Туул.

Еще одна пауза. Кауртал буквально слышал перешептывание и пощелкивание недовольных размышлений Туула.

— Я иду на поверхность, — наконец сказал Кауртал.

Клыкастый шлем Туула повернулся к Каурталу.

— Выйти на поверхность — значит умереть.

— Для тебя — возможно. Я — Гал Ворбак. Моя кровь — яд. Мое прикосновение разъедает плоть. Я больше года не ел ничего, кроме пепла, — он показал свою перчатку. На красном керамите выступали зубцы и гребни выбеленных костяных наростов, которые также были видны по всей поверхности доспеха. За месяцы во тьме кости становились тверже и пробивались сквозь керамит. Неожиданно, но это сопровождалось лишь тупой пульсацией, не отличавшейся от боли в мышцах после ежедневной тренировки.

Терминатор бесстрастно взглянул на него.

— Думаешь, что демон внутри делает тебя невосприимчивым к излучению больного солнца?

Сложный вопрос. Демон внутри безмолвствовал и был недосягаем на протяжении нескольких месяцев. Кауртал уже наполовину убедил себя, что последняя схватка с библиарием Ультрадесанта каким-то образом истощила его — возможно, правильнее было бы сказать: «подвергла экзорцизму», — отделив божественное от плоти. Шавки Императора снова начинали понимать ценность запрещенного библиариума.

— Думаю, довольно скоро увидим.

Крылья Кауртала снова вздрогнули. Плотно прижатые к спине, они являли собой бесполезный плащ из сложенных кожистых перепонок, пронизанных толстыми венами.

Он не летал уже несколько месяцев. Немногие из пещер были достаточно просторными для таких вольностей.

— Но почему на поверхность, брат? Что тебя там ждет?

— Мертвые, — ответил Кауртал. — Я намереваюсь выжить. Спастись с Калта, пусть даже окажусь единственным Несущим Слово, кому это удастся. И я запомню тех, кто погиб здесь. Заставлю Легион помнить.

— Они и так помнят. Мы не можем уйти, не выиграв войну.

— Ты обманываешь себя.

Кауртал поднял руку, к керамиту предплечья которой был прикручен и прибит помятый железный медальон в виде звезды.

— Где Резная Звезда? — воин повернул руку, демонстрируя ритуальную гравировку волнистой змеи. — Где Аспиды Священных Песков? — он потянулся к закрепленному на нагруднике изорванному пергаменту, на котором едва виднелся отпечаток красной ладони. — Где Освежеванная Рука? Я скажу тебе, Туул. Резная Звезда мертва. Аспиды Священных Песков мертвы. Освежеванная Рука — трупы на дне ямы. Они погибли в засаде Ультрадесанта, и их черепа косятся вверх, безмолвно смеясь над собственной участью. Сколько нас осталось? Мы ведем голодающих слабаков на войну, у которой есть лишь один финал — Тринадцатый нас уничтожит, а наш собственный Легион об этом не вспомнит.

Говоря, Кауртал повернул наплечник, показав изуродованный символ Извивающейся Руны.

— Сколько орденов тут погибло, Туул? Прошло семь лет. Где твои братья? — он указал на ощерившуюся демоническую морду на наплечнике терминатора. — Где остальные люди Хол Велофа?

Двое Несущих Слово застыли в многозначительном молчании, не говоря больше ни слова. Для Кауртала темная пещера воплощала собой все прочие пещеры, каждую ночь в лишенной света, пахнущей кровью черноте.

Наконец Туул заговорил.

— Джерудай, ты действительно намереваешься бросить Легион?

— Это они нас бросили, — ответил Кауртал. — Лоргар не придет. Легион оставил нас умирать. Я иду на поверхность.

— Ты обрекаешь себя на отступничество, — терминатор прорычал команду на колхидском, и из гнезд на тыльной стороне громадных перчаток выдвинулись клинки. — И тебе известно, что я должен убить тебя за одни лишь эти слова, — признался Туул.

Кауртал кивнул.

— Известно, что ты должен попытаться.

Грязные тайны всегда имели свойство быть погребенными глубже всего. После того как Кауртал покинул пещеру Туула запятнанным кровью и еще более помятым, чем до визита, ему потребовался почти месяц, чтобы добраться до поверхности. Путешествие выдалось нелегким. Подземная Война продолжала бушевать, как бушевала почти семь лет: жестокими стычками и рывками, на несколько ночей заполняя пещеры мясорубкой всепоглощающего насилия, а затем затухая, чтобы дать несколько часов передышки.

Кауртал сражался на Исстване V, когда небо чернело от дыма погребальных костров трех разбитых Легионов. Пока ему не пришлось зарыться под поверхность Калта, он искренне полагал, что Исстван был вершиной возможного на войне.

Бросив своих братьев внизу, отступник зашагал на запад. Постоянно на запад, навстречу заходящей дуге отравленного солнца. Раздутая синяя опухоль пятнала собой небо, напоминая раковое образование своим видом и воздействием своего излучения.

Он потел внутри доспеха там, где броня еще не стала кожей. Что же касается тех мест, где плоть срослась с керамитом, он либо не нуждался в потоотделении, либо просто еще не сталкивался с условиями, достаточно негативными для телесной реакции. Порой он кашлял кровью, изрыгая ее из звериной зубастой пасти, в которую превратилась ротовая решетка. Это была не радиация. Всего лишь адаптация тела.

Пока он шел на запад, призраки Калта продолжали сражаться. Они не обращали на него внимания, поскольку являлись лишь воспоминанием, а он был из железа, крови и костей. Несущий Слово слышал их крики и вопли, видел мертвых воинов как вспышки и мерцание на границе зрения. Он слушал, как они ведут войну, уже проигранную обеими сторонами, повторяя собственные роли в день гибели мира.

Когда он не шел, то летел. До Калта его крылья были прекрасны — белые и чистые лебединые крылья. Подземная Война высосала из них здоровье и вынудила сбросить перья, словно осенние листья, ускоряя Преображение по мере того, как демон внутри усиливал влияние на генокод. Лебединые крылья превратились в нечто костистое и покрытое клинками — полосы кожистой плоти с узором молний из толстых вен на гладких перепонках. Несомненно, более сильные. Более полезные. Сильные, но странные. Они пахли животных мускусом и потели кровью. Раскрывать их по ощущениям было все равно что расставлять руки.

Несмотря на вес доспеха, трех взмахов хватало, чтобы оторваться от земли. Он не мог летать долго, поскольку усилие вытягивало всю силу из мускулов, однако, оказавшись на достаточной высоте, был в состоянии планировать час и дольше.

Во время путешествия Кауртал не спал. Эволюция вывела его за эти пределы, даже за более щадящие пределы, полученные при перерождении в виде Легионес Астартес. Ему больше не нужно было есть, хотя его постоянно терзала жажда. Язык опух от обезвоживания. Глоток своей слюны приносил благословенное, но ложное облегчение. Порой он глотал собственную кровь.

Он странствовал по бесконечным равнинам, с хрустом давя сапогами почерневшую растительную шелуху. Океан несжатых злаков, которые высохли и истлели от жара драконьего дыхания облученного солнца.

На девятый день пути он прошел сквозь грязевую бурю. Солнечная радиация терзала Калт, играла с ним, насмехаясь над метеорологическими картами. Отступник увидел, как горизонт потемнел от приближающегося вихря — приливной волны из земляной пыли и измученной почвы. Кауртал приготовился к шторму, катившемуся с западных гор, хотя все приготовления состояли в том, чтобы плотнее прижать крылья к спине. Инстинкт заставил потянуться и проверить проводящую металлическую полосу магнитного фиксатора, которая прикрепляла болтер к бедру… и воин нащупал лишь разреженный воздух. Кауртал давно потерял свое последнее оружие.

Когда вой ветра достиг пика, а на керамитовую броню обрушился непрерывный обстрел камешками, отступник продолжал тащиться во мраке, ослепленный прахом оскверненного мира. Несущему Слово было нетрудно представить, что планета ненавидит его — как будто дух мира чувствует последнего нечестивца на поверхности и хрипло испускает последние загрязненные вздохи, чтобы досадить ему. Кауртал знал войну и знал, как умирают воины. Сколько скользнуло в смерть с последним проклятием на губах? Калт явно не был исключением.

На одиннадцатый день Кауртал добрался до первого могильника. За этим он и вышел на поверхность. Вот почему он находился здесь. Кто-то должен был запомнить.

Могильник не имел ничего общего с чинным порядком деревенских кладбищ с их рядами каменных плит и еще меньше напоминал истертые песком хенджи-менгиры колхидских захоронений. Перепаханную землю толстым слоем покрывали последствия побоища. В нездоровом сиянии гнили корпуса танков, потемневшие от ржавчины и скалящие больные зубы изъеденных коррозией бульдозерных ковшей. Тела мумифицировались в расколотых доспехах, растрескавшихся навстречу иссушающим лучам Веридии.

Кауртал шел среди убитых, выискивая символы, вырезанные, выжженные и высеченные на наплечниках. С каждого трупа в красной броне свирепо глядел окрашенный серым череп. На его устах был закрытый железный замок, не позволяющий сказать ни слова.

Безмолвные. Здесь погибли Безмолвные, уничтоженные контрнаступлением Ультрадесанта. Стало быть, эти погибшие не принадлежали к его ордену. Безмолвные были воителями-мудрецами под стать всем остальным и сковывали свои языки гордыми, очень гордыми обетами молчания. Кауртал уважал их, но имел с ними мало общего.

Среди Несущих Слово лежали сотни ободранных скелетов, облаченных в лохмотья одежды и грязные тряпки. Несомненно, верные последователи Безмолвных. После почти семи лет на порченом солнце от них осталось немногим больше, чем голые остовы, но Кауртал знал, что если бы он наткнулся на этот могильник в часы после боя, то за отвисшими челюстями оказались бы лишенные языков рты — демонстрация того, как Безмолвные ритуально калечили своих связанных клятвой рабов.

Кауртал забрал у непогребенных мертвецов две вещи. Первой стал болтер, покрытый вырезанными метками убийств и пятнами коррозии, но оказавшийся рабочим, когда при тестовом выстреле вогнал заряд в броню застывшего неподалеку «Носорога». Кауртал не чувствовал вины за нарушение тишины на месте побоища. Он не смог бы проявить к мертвым больше неуважения, чем они уже вынесли, иссушаемые до костей загрязненным светилом.

Вторым, что он забрал, был талисман с шеи воина. Простое ожерелье из дешевой бронзы с именем воина, обозначением отделения и символом ордена, написанными колхидской клинописью. Редкий знак — подобное чаще встречалось среди низших солдат Имперской Армии, идентификационные жетоны которых были необходимы для подсчета потерь. Как будто кто-то стал бы считать жалкие человеческие трупы на войне, которую ведут Легионы.

Кауртал обмотал безделушку вокруг запястья и направился на запад, оставив первое кладбище позади.

Спустя три дня он достиг Дейнхолда.

Город лежал в пыли — в небе виднелись обрушенные башни и мертвые шпили, улицы были изодраны следами танковых гусениц. В павших районах города встречались глубокие рубцы-разломы, оставшиеся после орбитальной бомбардировки, когда огонь лэнсов прошелся по жилым центрам и расправился с городом еще до того, как тот осознал, что его атакуют.

Кауртал сражался здесь сразу после высадки. Он пробивался по пылающему городу, бросаясь на стены щитов Ультрадесанта или отстреливаясь из-за баррикад, наваленных из упавших камней и изуродованных тел. В перестрелках на бегу отсутствовала порождающая клаустрофобию теснота, столь вездесущая и чрезмерная в подземном мире. В тот день болтеры стреляли без эха от окружающих скал.

Как же славно было сражаться свободно. Он даже летал, расправив крылья и паря над охваченными битвой улицами, по возможности обстреливая беспомощных воинов внизу.

Однако то было тогда, а это было сейчас.

Кауртал рискнул зайти в город, продвигаясь по безмолвным улицам и обходя разбитые танки с обрушенными зданиями. Шпили продолжали выситься с сокрушенным величием, их взорванные стены были открыты свету губительного неба. Тела превратились в лишенные кожи и мышц кости, многие лежали на рокритовой дороге, протягивая руки к неработающим лазганам и пулевым винтовкам.

Еще больше погибло безоружными, в одиночестве или сбившись в кучу. Часть останков была разбросана по улицам и площадям, другие сидели по углам или прятались в укрытиях.

Возможно, инстинкт заставил их бежать и суетиться в последние мгновения. Быть может, они умерли, когда с небес пошел огненный дождь или когда союзники Магистра Войны приструнили Калт болтером и клинком.

Спустя считанные минуты после того, как воин вошел в город, он обнаружил первых Несущих Слово.

Кауртал с глухим стуком приземлился, расколов рокрит подошвами при ударе, и прижал крылья к спине. Проспект представлял собой сцену из какого-то пророческого наброска мифического ада из времен до Объединения. Превратившиеся в скелеты внутри доспехов Ультрадесантники и Несущие Слово были пронзены копьями и строили баррикады из собственных тел.

Он шел среди мертвецов, деликатно проводя пальцами по расколотому керамиту. От одного Ультрадесантника остались только прах и фрагменты брони под гусеницами «Разящего клинка». Из-под мертвого танка тянулась одинокая рука, единственное свидетельство того, что там погиб воин. Одному из Несущих Слово трижды пронзили грудь, пригвоздив к каменной стене жилого шпиля. Четыре сотни мертвых воинов и кости военных рабов у их ног.

Над всем пейзажем висел низкий гул, от которого у Кауртала заныли зубы. Некоторые из доспехов мертвых космодесантников продолжали работать даже спустя столько времени, гудя в лад спинным силовым установкам.

Один из трупов привлек к себе взгляд Кауртала. Воин приблизился с уверенной осторожностью, словно медиум, готовящийся вступить в контакт с неупокоенными. Броню убитого Несущего Слово украшали золотые руны — божественные знаки на кроваво-красном фоне, символы Начертанных. Кауртал хорошо знал этот орден.

— Здравствуй, Джирваш, — обратился он к пронзенному капитану.

Джирваш не ответил. Вообще не пошевелился.

Кауртал потянулся к шлему брата и расстегнул замки на вороте мертвого воина. Шлем подался со змеиным шипением выходящего сжатого воздуха, и перед глазами Кауртала оказался обтянутый высохшей кожей череп, некогда бывший лицом Джирваша. Запах разложения, наконец-то получивший свободу, был настолько сильной газообразной гнилью, что у Кауртала защипало глаза. Будучи ребенком, он видел на улицах Города Серых Цветов, как яйца кровавых мух лопаются в брюхе мертвой собаки. Запах был точно таким же. Кауртал эволюционировал за пределы отвращения, но не избавился от укусов горьких воспоминаний.

— Ты скверно умер, Джирваш, — интонация не допускала вопроса. — Но разве так не со всеми…

Череп таращился в ответ, в его пустых глазницах не было ни узнавания, ни согласия. Просто отверстия, демонстрирующие отсутствие жизни и личности.

Кауртал уронил шлем на дорогу и потянулся за изукрашенным кинжалом, висевшим в ножнах на бедре мертвого воина. Ржавый клинок тоже покрывали божественные руны. Еще одно напоминание. Еще один орден, который надлежит помнить.

Он отвернулся, распростер крылья и напряг мышцы, чтобы рвануться в небо.

— Кауртал, — произнес труп позади него.

За год до Калта, в один из дней после Исствана V, Кауртала вызвали на «Фиделитас Лекс». Он ожидал, что придется докладывать о потерях Извивающейся Руны на смертных полях, или же, возможно, инструктажа по набору новобранцев, чтобы смягчить жестокие потери, понесенные в сражении с Гвардией Ворона.

Разумеется, он ошибался. На самом деле его звали на смерть.

Об Аргеле Тале, Алом Владыке, уже шептались по всему флоту. Он и его люди — так называемые Благословенные Сыны — явили истину своих божественных тел. Они были отмечены прикосновением богов и ныне являлись уже не людьми или легионерами, а священным союзом плоти и духа. Если выражаться совсем примитивно — одержимыми. Если смотреть иначе, то вознесенными.

Алый Владыка ожидал в погребальных залах на борту «Лекса», наблюдая, как сервиторы возводят бронзовые и мраморные статуи убитых в недавнем побоище.

Аргел Тал был облачен в красный керамит, еще не принятый остальным Легионом. Вскоре этому предстояло измениться, поскольку все легионеры надели броню алого цвета артериальной крови перед предательством на Калте. Лицо воина было смугло-коричневатым, как и у всех Несущих Слово, рожденных в пустыне, а в глазах читалась сдерживаемая эмоция — нечто среднее между неразделенной болью и невыпущенной злобой. Он говорил мягко и спокойно, но казалось, что и то, и другое требует от него усилия.

— Сержант, — поприветствовал Аргел Тал. Теперь он говорил двумя голосами: мягким собственным и басовитым гулом существа внутри него.

Кауртал не знал, какое звание Аргел Тал носит после Преображения, и так и сказал. На губах другого воина появилась скупая, натянутая улыбка.

— Гал Ворбак, — ответил Аргел Тал. — Пока что.

Вскоре Алому Владыке предстояло создать Вакра Джал — Орден Освященного Железа — но тогда Кауртал об этом понятия не имел. А если бы и знал, это все равно не вызвало бы у него подозрений. Не так скоро после исстванской победы.

Аргел Тал больше ничего не сказал. Он смотрел, как сервиторы устанавливают статую стройной молодой женщины в струящемся платье.

— Так, стало быть, это правда, — отважился Кауртал. — Благословенная Леди пала.

— Пасть могут воины, — Аргел Тал обернулся к Каурталу, и его слова подчеркнуло движение удлиняющихся зубов. — Ее убили.

— Дурное предзнаменование, — тихо заметил Кауртал.

— Не стану спорить, — отозвался воин. Они на несколько секунд погрузились в товарищеское молчание, наблюдая за работой сервиторов.

— Зачем меня вызвали? — спросил Кауртал. — Я навлек неудовольствие лорда Аврелиана?

— Вовсе нет. Он хочет предложить тебе дар.

В голосе Гал Ворбак было нечто такое, от чего у Кауртала по коже поползли мурашки.

— Дар, — повторил он со сдержанной безучастностью.

— У тебя есть выбор, — Алый Владыка либо не чувствовал тревоги брата, либо предпочел проигнорировать ее. — Лоргар велел мне увеличить численность Гал Ворбак. Ему нужно больше Благословенных Сынов как для штурмовых сил на Калте, так и для флотов, которым поручено рассеяться по Ультрамару.

У Кауртала перехватило дыхание.

— Вы можете это сделать? Переплести плоть и дух по собственной воле?

— Примарх попросил, и я повинуюсь.

Судить задним числом — коварное благо. Слишком часто то, что могло случиться, в равной мере заманчиво и бесполезно. В тот миг в сознании Кауртала пронеслась сотня вопросов: о крови и боли, о телесном кошмаре разделения собственной плоти с чужеродной сущностью.

И Аргел Тал ответил бы честно, поскольку не был лжецом. Он рассказал бы об изменениях, о выворачивании костей, о кипении крови и о безумии, когда два голоса делят место внутри одного разума.

Однако Кауртал ни о чем не спросил. Стремительно бьющееся сердце не допускало ничего, кроме неистового прилива соблазна.

— А в чем мой выбор?

Аргел Тал кивнул, уже зная, чем все закончится.

— Ты можешь полностью воздерживаться от приема пищи и вырезать на своей плоти священные знаки, — сказал он Каурталу, — очищая свое смертное тело для грядущего союза. И если затем услышишь зов Нерожденных из-за пелены, можешь придти ко мне. Если переживешь ритуал, я дам тебе вкусить моей крови для начала слияния и поведу в новую жизнь как одного из Гал Ворбак. Нерожденные никогда не откажутся от столь верного носителя.

Голод. Очищение. Транс, видения и шрамы.

Он не боялся испытаний, поскольку не ведал страха. И все же уродование собственной плоти вызвало у него колебание. А если он не справится с подношением? Если не сможет в полной мере восстановиться? Вдруг потребуется обширная бионика, просто чтобы стоять и сражаться рядом с братьями в будущем?

— Вы упоминали о выборе, — вновь напомнил Кауртал.

— Так и есть. Как я только что объяснил, ты можешь пройти необходимое очищение. Или же можешь отважиться на более примитивное и резкое подношение и молиться, чтобы Нерожденные сочли тебя достойным союза. Так этот дар приняли первые из нас, хотя тогда мы не понимали, что предлагаем.

— Что если я выберу быстрый путь? — спросил Кауртал.

— Это более опасно. Успех вероятнее, однако неудача влечет за собой смерть.

— Но если я его выберу?

Аргел Тал подыскал верные слова.

— У каждого из нас это было по-своему. Некоторые видели лишь черноту, другие видели наше прошлое, а некоторые, как Ксафен… — Аргел Тал указал на изваяние, которое водружали на постамент. — Ксафен видел будущее. Видел то, что может произойти, если будущее будет следовать по одному из многих тысяч возможных путей.

Каурталу не потребовалось времени на подготовку ответа.

— Я пройду тем же путем, что и вы, мой повелитель.

Его нетерпение не вызвало у Аргела Тала улыбку. Опять же, если оглянуться назад, это ничего не значило.

— В таком случае, когда мы окажемся в варпе, я выведу тебя в специально незащищенную часть корабля, из-под сумрачной опеки поля Геллера. Ты предложишь то же, что и я, и сделаешь то же самое.

— Что я должен предложить? Что должен сделать?

Аргел Тал извлек золотой меч, явно сделанный на Терре для Легионес Кустодес. В руках Несущего Слово клинок не должен был полыхнуть и ожить, однако именно это и произошло. По похищенной стали побежала рябь змеек-молний.

— Ты должен предложить свою жизнь, Джерудай, — Аргел Тал приставил острие клинка к горлу брата. — Ты должен умереть.

Кауртал вздрогнул, услышав голос трупа, однако Джирваш стоял неподвижно и безжизненно, сгорбившийся у стены и пригвожденный копьями, которыми был пронзен. Солонцеватый ветер гремел о броню мертвеца стремительно летящей мелкой галькой.

— Джирваш, — произнес Кауртал. Он не боялся. В голосе не было беспокойства. Нет, никакого. Совсем никакого. Обитающий в крови демон не в силах это изменить.

Конечно.

Он с угрожающим участием поскреб ребристыми костяными выростами по боку черепа.

— Джирваш, — повторил Несущий Слово.

Ничего. Просто очередной призрак Калта. Бескожая голова Джирваша наклонилась и упала, ударившись о рокритовую дорогу.

Если это являлось знамением, Кауртал совершенно не представлял, что оно должно было означать. С Несущими Слово на этом проклятом мире едва ли могло случиться что-то более худшее. Никогда еще всеподавляющая молниеносная победа не соседствовала так тесно с затянувшимся мучительным поражением.

Неподалеку раздалось более громкое гудение силовой брони. На краю зрения заплясала тень. Кауртал снова обернулся, чувствуя, как пальцы удлиняются и становятся тверже, а кожа слезает с кривых когтей. Человеческая реакция на тревогу проявлялась в ускоренном сердцебиении и выделении пота от страха, но тело отреагировало, создавая оружие из плоти и переводя его в божественно-убийственную форму. Кости скрипели и вытягивались. Плоть рвалась и преображалась. Это было не мучительно, однако не лишено болезненности.

Он уставился на заброшенный проспект. Чувства обострились и стали чуткими, словно у зверя. Тела лежали так же, как и раньше, а здания стояли безмолвно, будто вбитые в грязь надгробия километровой высоты.

Кауртал, — раздался голос внутри. От неожиданности губы растянулись, обнажив зубы, и воин впервые за несколько месяцев почувствовал, как демон шевелится внутри. Это было медленное ощущение, как будто нечто раздутое двигалось в иле на дне озера. Кровь стала гуще, а костяные выросты, торчащие из брони, отозвались симпатической болью. Он ощущал, как сущность внутри шарит своими чувствами, вытягивая усики сознания и лениво сплетая их обратно.

Мы больше не в пещерах? Это была не совсем речь. Мысли демона формировались в черепе Кауртала лишь немногим медленнее его собственного внутреннего монолога. «Разговор» с существом внутри был прост и трудноуловим — плавная передача образов и понятий по первому же желанию.

Ты спал больше трех месяцев, — отправил Кауртал ответный импульс. — Это поверхность.

Раны вынудили меня умолкнуть в оцепенении.

Была ли в мыслях демона грань оправдания? Кауртал был вполне уверен в этом.

Синий ткач варпа мертв?

Воин вспомнил битву. Бывает боль, которая вползает в разум и остается там так же прочно, как щепка под ногтем. Ощущение того, как колдовская молния рвет саму душу, было именно таким.

Боль стала… откровением. Он смутно помнил, как смеялся и усваивал урок, пусть даже сознание грозило утонуть в милосердном сером тумане. Пусть даже кровь закипела в венах, а вторая душа рухнула в недосягаемую тьму.

Библиарий мертв, — передал в ответ Кауртал. — Уже три месяца в могиле, сражен моей рукой. Я бросил Подземную Войну.

Я голоден.

На поверхности нет крови.

Демон потянулся внутри тела Кауртала, заполняя кости до самых кончиков пальцев рук и ног. От мышечных спазмов пальцы затрепетали, а левое веко начало подергиваться.

Но я голоден, — снова произнес демон. Кауртал лязгнул зубами, когда разумная боль просочилась по челюстной кости.

— Я голоден, — снова повторил демон, на сей раз устами Несущего Слово.

Кауртал подавил дрожь, а затем усмирил и самого симбионта. Это потребовало сосредоточения, но концентрация не позволила демону предъявлять какие-либо притязания на материальное тело.

Каурталу всегда лучше всего помогали математические уравнения. Некоторые из Гал Ворбак молились или же просто отдавались обитающим внутри кожи демонам, позволяя Нерожденным забирать их по собственной воле, однако Кауртал всегда подавлял священного паразита, повторяя длинные, запутанные вычисления. Их перечисление и решение занимало разум, освобождая мысли от страстей существа.

Наши крылья болят, Джерудай.

Они атрофировались. Мы слишком долго пробыли во мраке.

Я голоден.

Хватит. У нас есть долг.

Демон скользнул по венам. Кауртал почувствовал, как тот туго обвивается вокругпозвоночника и облизывает нити нервов по ту сторону глазных яблок.

Что за долг?

Кауртал отвернулся от безголового трупа павшего брата и двинулся прочь по городским руинам.

Долг заставить Легион помнить о нас. Я собираю реликвии всех орденов, которые по…

Неудовольствие демона отозвалось импульсом боли в скрученных жгутах внутренностей Кауртала.

Легионы, гордость, память и братство. Человеческие заботы. Человеческие обязанности. Давай охотиться, питаться и…

Нет.

Он прервал демона с такой же мягкостью и силой, как Нерожденный перед этим перебил его. Рот Кауртала представлял собой изуродованную мешанину керамита и костяных зубов. Он сплюнул кровь на дорогу.

Нет. Для меня это важно.

Руку сбоку рассекли щели. Четыре новых глаза, желтые, как у рептилии, открылись и глянули на мертвый город. Они повернулись в глазницах из керамита и мышц, а затем закрылись и затянулись. Кауртал почувствовал, что еще несколько открывается на лопатках, а еще один — на колене. Они тоже повернулись, уставились, а затем срослись с тягучим и влажным перешептыванием.

В грудной клетке что-то пошевелилось. Еще что-то двигалось в кишках. Он ощутил отвращение демона.

Ты насквозь изъеден раковыми опухолями. Эти черные плоды висят внутри тебя, отравляя тело болезнью. Без меня ты бы умер, Джерудай. Это паломничество на поверхность прикончит тебя.

Солнце до сих пор ядовито, — передал он в ответ.

Я это вижу лучше тебя, хозяин.

Демон что-то сделал внутри груди. Последовало шершавое ощущение густого сока, текущего по внутренностям.

Я могу раздавить эти черные плоды, вырвать их из колыбели плоти и костей и растворить в крови. Будет больно. .

Всегда больно.

Помолчи. Дай мне спасти нас от глупости человеческой гордыни.

Кауртал успел сделать три шага, прежде чем в глазах поплыло, и он упал на колени. Данные Легионом органы чувств компенсировали любое головокружение с момента имплантации в смутно сохранившемся в памяти детстве, и дезориентация оказалась незнакомой и неприятной. Воин рухнул на четвереньки, одурманенный, словно пьяница, а что-то змееподобное скользнуло за глазами и начало вгрызаться в плоть разума.

Твой мозг налит гнилью. Чудо, что ты не ослеп.

Кауртал почувствовал, как клыки сжимаются, нарушая безмолвие улицы фарфоровым визгом. Один из когтей сломался о рокрит, но из кровоточащего пальца высунулся недоразвитый новый. Слева, в полуметре от когтистой руки, мертвый Несущий Слово уставился на Кауртала глазными линзами цвета свежего инея.

— Брат, — поприветствовал он труп, ощущая нездоровое желание рассмеяться. Доспех был слишком поврежден болтерами, чтобы остались хоть какие-то намеки на принадлежность к ордену. Значение имели только вырезанные на керамите божественные руны. По крайней мере Кауртал запомнит их и донесет Легиону. В качестве доказательства у него был нож Джирваша.

Мертвый воин посмотрел на него бледными, словно лед, линзами глаз.

— Кауртал, — произнес он. Голос был самим солонцеватым ветром, он складывался из перешептываний и стука пыли о броню. — Ты бросил нас.

Он предпочел быстрый путь, подозревая, что такой выбор наверняка бы сделал всякий Несущий Слово, кому предложили бы столь редкий дар. Каким же лишенным веры трусом надо было быть, чтобы сомневаться перед лицом возможности слиться с Божественным? Он хотел получить такое же благословение, как и Гал Ворбак, а не проводить месяцы в терпеливой молитве.

— Давайте, — заявил он Аргелу Талу и даже запрокинул голову, подставляя горло.

Однако Алый Владыка убрал клинок в ножны и вновь перевел взгляд на поднимаемые статуи.

— Завтра, — произнес воин своим странным двойным голосом, — возвращайся на свой корабль, Джерудай. Подумай над моим предложением, и если захочешь завтра умереть, то я лично убью тебя.

Кауртал исполнил приказ. Оказавшись на борту «Траурной песни», флагмана ордена Извивающейся Руны, он избегал своего отделения и отказался советоваться с кем-либо из братьев. К нему приходил капеллан, который спрашивал разрешения войти в покои для медитации, однако Кауртал отослал воина-жреца, попросив оставить его в одиночестве.

На следующую ночь он совершил телепортацию обратно на «Фиделитас Лекс». Пока оба корабля пребывали на милости волн варпа, подобное перемещение было опасно, однако использование незащищенного десантно-штурмового корабля стало бы бесполезным самоубийством.

Когда визжащая и змеящаяся дымка телепортации рассеялась, Аргел Тал уже ждал. Закутанные в рясы рабы пели и молились, а по краям помещения трудились сервиторы, которые бормотали и регулировали рукоятки архаичных машин с часовым механизмом.

На сей раз Аргел Тал был в шлеме. Кауртал отреагировал на присутствие своего повелителя салютом, приложив кулак к сердцу, хотя и казалось, что они переросли столь обычные формы обращения.

— Вы знали, что я приду, — произнес он.

В ответ Аргел Тал только обнажил меч и зашагал прочь.

Кауртал последовал за ним.

Он вскочил на ноги, широко раскинув крылья и сжимая в руке массивный трофейный болтер. Фигурное дуло целилось в мертвое тело, запрещая трупу двигаться, говорить или подавать любые признаки жизни, которой тот не должен был обладать.

Нерхулум, — безмолвно обратился он внутрь себя.

Я же велел молчать. Думаешь, легко заново сплетать смертную материю? Твоя плоть ослаблена солнцем, и ее воссоздание вызывает у тебя внутреннее кровотечение. Дай мне поработать, чтобы спасти нас, Джерудай.

Несущий Слово стоял посреди улицы, тяжело дыша. Оба его сердца сильно бились.

Ты этого не слышал? — практически выкрикнул он.

Я слышу текучий шепот твоих напрягающихся органов, пораженных раком. Слышу твою награду за то, что ты бросил Легион.

Тут есть что-то живое. Он продолжал целиться из болтера вниз.

Тут нет ничего живого. Опухоли, которыми изъеден твой череп, давят на мозг и играют с сознанием. Не более того.

Это звучало правильно. Верно.

И все же казалось ложью.

После пробуждения демона он стал сильнее. Чувства обострились, они дотягивались дальше. Ни на улице, ни в пустых окнах разбитых жилых шпилей ничего не двигалось. Кауртал чуял угольный смрад коррозии гниющих танков и запах корицы, исходящий от посмертного мускуса давно разложившихся тел. Запах убитого города.

Мертвые мертвы. Они не говорили. Не обвиняли в том, что ты бросил братьев и нарушил свой долг.

Кауртал выстрелил, и шлем разлетелся взрывом осколков и кусков кости.

Мелко, — раздался голос демона. Пусть это слово и не прозвучало, но для разума Несущего Слово оно точнее всего воплощало утомленное порицание демона.

Какое-то мгновение он стоял на дороге, глядя на привязанные к доспеху безделушки и реликвии. Напоминания о павших орденах, оставшиеся после горькой победы и теперь чахнущие, забытые XVII Легионом.

Кто-то должен был это сделать. Кто-то должен был заставить помнить о павших. Восемь лет назад он стоял на одном из кладбищ флагмана вместе с самим Аргелом Талом и видел, как мертвых воинов увековечивают в мраморе и бронзе. Убитых на Исстване, чью жертву помнили и чтили. Где справедливость по отношению к убитым на Калте?

Он предстанет перед Лоргаром и бросит к ногам примарха реликвии погибших орденов. Все прочее не имело значения.

Вскоре после того как Кауртал оставил Джирваша позади, он наткнулся на остов мертвого титана. Говорили, что жрецы Механикума создавали свои боевые человекоподобные машины по образу Бога-Машины — такие же тотемы, как теистические аватары из времен до Старой Ночи — однако «Разбойник» выглядел куда менее величественно в своем жутковатом покое. Мертвая машина лежала в пыли, распростершись на перепаханной земле и полностью утратив связь с родом своих хозяев.

Нетрудно было разглядеть смертельную рану. Лобовая панель «Разбойника», словно рытвинами угрей, была покрыта воронками и трещинами от прошедших насквозь ракет. Скорее всего, командный экипаж не мучился перед смертью. Вспышка пламени, выжженная кабина — и они умерли еще до того, как титан ударился о землю.

Кауртал приземлился на плечо машины, глубоко всадив в изъеденную коррозией броню когти на сапогах. Оттуда открывался хороший обзор на уничтоженную площадь.

Ржавчина глубоко вгрызлась в броню титана, и стало сложно определить его изначальную принадлежность. Земля вокруг павшей громадины была устлана мертвыми воинами из обоих Легионов, но на проспекте к востоку обвалился жилой шпиль, который покрыл землю полуметровым слоем пыли с обломками и присыпал мертвых пеплом.

Беспорядочно расположенные насыпи отмечали места последнего упокоения бесчисленных воинов. Это было ближайшим подобием кладбища из всего, что когда-либо ожидало мертвецов на поверхности Калта.

Нерхулум хранил молчание, предположительно вырезая отравленную плоть из тела Несущего Слово.

Кауртал спрыгнул вниз и зашагал среди грязи и обломков. Его красный доспех до пояса стал серым от пыли, поднимаемой при ходьбе. Первым телом, которое он вытащил из пыльного могильника, оказался Ультрадесантник в кобальтово-синем облачении, и Кауртал уронил труп обратно в сухую грязь. Закружились пыльные вихри, протестующие против непочтительного обращения с павшим.

Второй тоже был Ультрадесантником. Как и третий.

Воин нашел Несущего Слово, однако рука трупа с треском отделилась от плеча при попытке поднять останки. Смахнув пыль, Кауртал обнажил тусклый, посеревший красный керамит, который искал, а также эмблему на нагруднике — казавшееся бледным на темном фоне лицо, которому придали форму печальной маскарадной личины. Орден Железного Занавеса.

Кауртал потянулся к краям маски, готовясь оторвать костяной символ от брони. Несущий Слово с глухим стуком уперся в труп сапогом и потянул.

— Кауртал, — сдавленно произнесло наполовину погребенное тело, словно человек, давящийся пеплом.

Воин выпустил нагрудник, но мертвый Несущий Слово продолжил подниматься. Пыль с шипением сползала с керамита старого доспеха. Кауртал попятился, его когти удлинились, а между деформированных зубов повисли нити едкой слюны. Отступая, он натолкнулся на что-то холодное, пыльное и столь же мертвое.

— Кауртал, — проскрипело существо позади него. — Ты бросил Легион.

Вначале был свет — такой сильный и яркий, что жег, словно кислота. Это был свет в своем наивысшем проявлении, апофеоз понятия свечения, слишком яркий для смертного понимания.

В растворяющем жжении непостижимого сияния у него осталась лишь одна мысль — это смерть.

Наконец свет дал просочиться иному ощущению. Кауртал услышал грохот волн и крики. Крики мужчин, женщин и чудовищ, тонущих и пылающих в океане того же белого пламени, которое грозило поглотить его самого.

Трескучий удар вернул его обратно в комнату. На стенах с неравными промежутками располагались защитные руны и их более частые противоположности — символами призыва — многие из которых накладывались на своих собратьев. Некоторые были отлиты из меди, другие представляли собой лишь глифы, вырезанные ножом на темном железе опорных колонн. Кауртал потянулся к клинку, пронзившему грудь. Пальцы сомкнулись на металле, но он не смог вытащить оружие.

Кауртал зашатался, его взгляд вновь начал блуждать по комнате. Она была наполнена бормочущими людьми-жрецами и скованными астропатами, которые подергивались в заполненных жидкостью саркофагах, вынужденные проводить жизнь в бесконечной дреме, чтобы другие могли пожинать плоды их вечных снов.

Человеческая душа была свечой в бескрайнем океане варпа. Душа псайкера — пожаром, равно опасным и манящим для Нерожденных. Его можно было обуздать. Нет, не то слово, правда? Не обуздать, даже не направить.

Нет, его можно было сделать оружием.

Каурталу никогда не рассказывали об этом. Никто о подобном не говорил, и он чувствовал, что его понимание несовершенно — и все же, как только воин открыл глаза и увидел лязгающие, скрежещущие капсулы с их плененным содержимым, то в тот же миг узнал все.

Узнал, потому что…

…потому что в его голове находилось Нечто Иное, чьи мысли сливались с его собственными. Из ниоткуда, все так же неожиданно, словно удар ледяного копья, пришло знание о вкусе души, бьющейся между зубов, и о том, что ужас лишь добавляет аромату пряности.

Нерхулум, — произнесло Нечто Иное в его сознании. — Ты — слабый носитель, но мы поглядим, чем кончится эта игра.

При попытке заговорить изо рта Кауртала хлынул поток крови. Аргел Тал аккуратным рывком выдернул у него из груди меч, позволив силовому полю клинка кустодия с шипением испарить кровь, запятнавшую металл.

«Это моя кровь», — подумал Кауртал, глядя, как она выгорает в дым. Воин рухнул на колени, снова оказавшись на палубе «Фиделитас Лекс», но каким-то образом продолжая находиться в окружении грохота волн и визга душ.

Он почувствовал, как кожа свободно сползает со звуком рвущейся шкуры. Кости затрещали, раскололись и начали проталкиваться все выше, выше и выше по его телу.

Его вопль слился с прочими криками, и сержант Джерудай Кауртал из ордена Извивающейся Руны умер на палубе флагмана своего примарха.

Мертвые окружали его, нетвердо шагая ногами с подгибающимися коленями и кашляя пылью из респираторных решеток шлемов. У большинства не было никакого оружия, хотя некоторые еще держали ржавые клинки, руководствуясь стойким инстинктом мышечной памяти.

Теперь это невозможно было отрицать. Нельзя было утверждать, будто это галлюцинация из-за внутричерепного давления или дезориентация вследствие облучения. Из грязи продолжали подниматься все новые мертвецы — ни одного Ультрадесантника, только воины в красном. Его собственные братья.

— Кауртал, — хрипели они. Сухие голоса трещали в воксе. — Ты бросил Легион.

Даже мертвецы обвиняли его. Он ответил им встречным упреком, проклиная, исходя пеной и плюясь. Едкая слюна брызгала из клыкастой пасти.

— Легион бросил нас! Я заставлю их помнить о павших!

Первый труп носил капитанский гребень. Там, где некогда сияли чистые синие линзы глаз, теперь яростно таращились дыры.

— Смерть избавит тебя от заблуждения, — выдохнул призрак.

— И от жалости к самому себе, — прохрипел другой.

— Ты бежишь от долга, — капитан ткнул в него трясущейся, гремящей рукой. — Бежишь от того, чего просил Легион.

— И называешь это отвагой, — подковылял еще один труп, голова которого была неестественно наклонена на сломанной шее. — Бежишь, но называешь это отвагой.

— Ты прячешься, но зовешь это доблестью.

— Ты предаешь, но зовешь это справедливостью.

Кауртал заревел на приближающихся восставших мертвецов. С его зубов и черной змеи, ранее бывшей языком, снова полетела слюна. Теперь, когда Нерхулум пробудился, Преображение должно было произойти легче, безупречно переводя тело в божественную форму. И все же он чувствовал, как вялость демона мешает мускулам, а жжение молочной кислоты сопротивляется каждому усилию.

Перестань со мной бороться, — передал он внутрь в приступе паники. Крылья тщетно бились, кости двигались и скользили под кожей.

Ты — слабый носитель.

Голос Нерхулума был таким же резким и неприятным, как боль в напряженных мышцах.

А теперь мы увидим, чем закончится игра.

Первый из мертвых Несущих Слово неуклюже рванулся к его горлу, ломая изъеденные коррозией пальцы о бронированный ворот. В ответ Кауртал убил тварь, повергнув ее наземь костяной лапой и раздавив шлем сапогом.

Они вышагивали по грязи. Некоторые спотыкались, другие пытались перейти с нетвердой походки на нечто, напоминающее бег. Болтер Кауртала гремел и дергался, вгоняя разрывные заряды в ближайших противников. Несущие Слово взрывались и распадались на части. Они падали в пыль и называли его предателем, даже когда оседали иссушенными останками. Это ничего не меняло. Руки поднимались над землей, оставляя за собой пыльный след и вцепляясь в сапоги и поножи. Из-под скребущих пальцев летели искры. Мертвецы надвигались задыхающейся, судорожно хватающей воздух волной.

Кауртал развернулся, пробежал три шага, чтобы пробить плечом дорогу через заслоняющие проход останки, и рванулся в небо, вновь взревев. На сей раз это было опасно похоже на крик о помощи.

Кауртал рухнул обратно в грязь, жестко врезавшись в обломки, покрывающие землю. Шлем ударился о рокрит, окрасив его красным, а холодное острие металлической арматуры пробило ворот, заставив Кауртала давиться ржавым металлом и хватать воздух, которого не было.

Пронзившее гортань железо лишало его возможности позорно закричать. Единственным звуком, который он издавал, было булькающее мычание. Кауртал дергал головой назад, силясь стянуть себя с острия.

Спустя секунду крылья полыхнули огнем, когда до нервной системы дошла причина его падения с неба. Один из мертвых воинов начисто снес со спины одно из крыльев. Кауртал слышал, как работающий силовой меч жужжит, словно насекомое.

Он не знал страха. Не знал страха. Не знал страха.

— Подожди, — прорычал он горлом, в котором пузырилась кровь. Скрежет железа по кости при вытягивании себя на свободу казался еще хуже, чем шлепок удара при падении. — Подожди.

Такой слабый носитель, — снова произнес демон. — Обреченный на предательство. Твоя решимость дрогнула бы. Я должен быть сильным за нас обоих?

Нерхул…

И в этот миг его каким-то образом поглотили внутри собственного сознания. Это казалось своего рода сжатием, замыканием.

Ты предаешь братьев, а теперь собираешься просить меня о помощи? Ты скорее личинка, чем человек, Джерудай Кауртал из Семнадцатого. Не воин, а червь. Я не желаю быть связан внутри столь слабого тела.

Кауртал закричал безо рта и завопил без голоса. Он еще пытался издать крик, когда ходячие мертвецы сжали ржавые пальцы на броне и утянули его в черноту.

Джерудай Кауртал так и не поднялся.

Аргел Тал находился рядом с телом почти час. Он прохаживался по изукрашенному помещению, убрав оружие в ножны и сложив руки поверх нагрудника. От его шагов по решетке пола расходилась дрожь. Сервиторы обладали слишком ограниченным разумом, чтобы обращать на него внимание, а поющие рабы чересчур погрузились в странствия по горячечным видениям, так что только несколько закутанных в рясы рабочих дернулись прочь, когда Алый Владыка бросил взгляд в их сторону. Лицо Несущего Слово не выражало ни злости, ни раздражения, однако после Исствана он замечал, что мало кто из людей в состоянии смотреть ему прямо в глаза. Они чувствовали скрытого в теле демона, который таился по ту сторону взгляда, и вторая душа питалась их страхом.

С Каурталом могло случиться то же самое. Должно было случиться.

Однако сержант Джерудай Кауртал продолжал лежать мертвым на палубе. Аргел Тал не без сожаления слегка толкнул тело сапогом.

— Он мертв, — раздался от дверей комнаты мягкий голос. Слишком мягкий, чтобы его можно было спутать с человеческим, однако слишком звучный, чтобы его можно было назвать слабым. Аргел Тал обернулся к незваному гостю и почтительно склонил голову, как только увидел красную керамитовую броню филигранной работы. — Мертв по-настоящему, иначе говоря.

— Мой повелитель, я не могу этого сделать.

Лоргар Аврелиан, примарх Несущих Слово, отечески положил руку сыну на плечо. В последний раз, когда Аргел Тал видел его умное и сдержанное лицо, татуированное золотой тушью, было покрыто брызгами крови сотен мертвых Гвардейцев Ворона. Теперь же оно было согрето терпеливой улыбкой.

— Ты ступал путями Рая и Ада, сын мой. Ты в силах сделать все, что угодно. Что тебя беспокоит?

Аргел Тал кивнул на тело убитого Кауртала.

— Они продолжают умирать, отец.

— Так этот не первый?

Неожиданно для себя Аргел Тал слабо и горестно улыбнулся.

— Нет. Тринадцатый.

— Понятно, — Лоргар присел на корточки, его черный плащ раскинулся по полу. Примарх с мягкой заботливостью закрыл Каурталу глаза. — Сколько выжило?

— Трое, — признался Аргел Тал.

— Демоны отвергают их как носителей, — предположил Лоргар, вновь поднимаясь на ноги и возвышаясь над своим сыном.

Аргел Тал снова кивнул.

— Одна лишь телесность недостаточно заманчива, чтобы они воплотились. Чтобы вступить в симбиоз, им нужны сильные носители. Умирая, Кауртал бредил, он говорил о Калте и произносил бессмысленные пророчества, пока кровь текла у него между зубов.

От этих слов Лоргар вскинул безупречную бровь, а в уголках его золотистых глаз появился блеск.

— Он видел один из многих путей будущего?

Аргел Тал мог лишь пожать плечами.

— Думаю, да. Похоже, что таким образом демоны испытывают носителей: дают бросить взгляд на еще несбывшееся будущее и смотрят на реакцию воинов.

Несколько мгновений Лоргар молчал, постукивая бронированными кончиками пальцев по книге в кожаном переплете, пристегнутой цепью к бедру. Растянутые, высушенные лица таращились на Аргела Тала в слепом, безвольном ужасе.

— Возможно, смерть стала для сержанта Кауртала благословением. Похоже, что в будущем он мог принять некие глупые решения.

Аргел Тал набрал воздуха, чтобы ответить, и запнулся.

— Отец, — произнес он. — Я не могу этого сделать.

— Ты уже это делаешь. Дай мне трех Гал Ворбак в обмен на тринадцать мертвых, сын мой, и я буду благодарить тебя, пока сами звезды не окончат свое существование ледяными ядрами в пустоте. Мы требуем большего, чем когда-либо заставляли вынести любого легионера. Не станем плакать о слабаках, потерпевших неудачу и оставшихся на обочине.

Аргел Тал умолк, глядя на труп. Он был уверен в Кауртале.

Кауртал, у которого не было мирских и воинских амбиций, он гордился только своей доблестью. Кауртал, который расправился с бессчетными десятками Гвардейцев Ворона на поле боя. Кауртал, который молился, стоя на коленях и бичуя свою плоть за то, что убил недостаточно много, и пел среди мертвецов в часы после Исствана. Под железом его веры, под керамитом Легиона физически ощущалась человечность. Не в отношении человеческой души или способности к милосердию — Кауртал оставил подобные слабости далеко позади. Просто в его сердце присутствовала частица человеческой природы, и Аргел Тал надеялся, что Нерожденных привлечет симбиоз с таким духом. Жестокий воитель, никогда не знавший поражения, обладающий уязвимой душой. Какая пища лучше для детей богов?

— Хотел бы я знать, что он видел, — задумчиво произнес Лоргар.

— Один из выживших видел Калт — войну в туннелях под поверхностью. Другой видел ночь, когда Император подверг нас наказанию. Еще один утверждает, что вообще ничего не видел, и я позволил ему эту безобидную ложь, приняв во внимание, что я заставил его вытерпеть.

Лоргар усмехнулся.

— Думаю, все они узрят то, что видит каждый пророк — обман и метафоры, надежды и обещания, пронизанные призраками истины. Такова природа всех пророчеств.

Аргел Тал не смог возразить. Он махнул группе работников в рясах.

— Пусть подъемные сервиторы уберут это тело, или утащите его сами, если хватит сил, — оба его голоса звучали в диссонирующей гармонии, почти сливаясь, но никогда не становясь единым целым. — Отнесите его в апотекарион, чтобы вынуть геносемя, а остальное сожгите.

Те приблизились, не поднимая глаз — кланяясь, шаркая и бормоча поток почтительных нашептываний в сторону Лоргара.

— Не ищи среди наших лучших воинов, — произнес Лоргар, когда рабы удалились, волоча труп между собой. — Вот что ты делаешь не так.

Сбитый с толку словами, Аргел Тал поднял взгляд на отца.

— Я не понимаю.

— Сын мой, мне нужно две тысячи таких воинов с душами демонов. Две тысячи до того, как мы достигнем Калта через год.

Две тысячи. Две тысячи.

Аргел Тал приоткрыл рот.

— Лорд Аврелиан, я не могу…

— Можешь, — взгляд Лоргара был тверд словно кремень. — Я не хочу бросать на Калт наших лучших воинов. Нам понадобятся самые сильные и лучшие ордены, чтобы проложить себе дорогу по остальной части Ультрамара. Не используй для этой игры нашу лучшую кровь, Аргел Тал. Используй тех, кто ненавидит Ультрадесант до неуравновешенности, до потери здравого смысла и рассудка. Пусть демоны приходят, привлеченные ненавистью в сердцах разгневанных. Эмоции влекут их так же сильно, как преданность. Помни об этом.

— Почти половина Легиона до сих пор молится об уничтожении Тринадцатого, мой повелитель.

— Именно, — кивнул Лоргар. — Воспользуйся этим чувством. Используй их. Мы сможем усовершенствовать процесс позже, до того, как растратим души наших лучших воителей.

В сознании Аргела Тала забрезжило понимание.

— Вам не нужны воины, которые не ведают страха. Вам нужны воины, которые не ведают прощения.

— Превосходно сказано, — наконец улыбнулся Лоргар, — и верно до последнего слова.

Примарх повернулся, чтобы уйти, но задержался. По черному плащу пробежала рябь.

— Та сущность, которая сочла Кауртала неподходящим носителем. Как ее звали?

— Нерхулум, сир. Почему вы спрашиваете?

Лоргар отмахнулся от озабоченности сына.

— Потому что я слышу в песне варпа смех этого существа, а по этой комнате еще гуляют отголоски его могущества. Это интригует меня, Аргел Тал. Разделай одного из раненых в апотекарионе и помести его в оболочку дредноута. Я хочу посмотреть, не получится ли прельстить Нерхулума более могучей наживкой.

К чести Аргела Тала, ему потребовалось несколько секунд, прежде чем он сделал еще один шаг по пути к собственному проклятию.

— Будет исполнено, мой повелитель.

— Если я тебе понадоблюсь, — примарх отвернулся прочь, — то буду на «Завоевателе» вместе с моим братом.

* * *

СООБЩЕНИЕ #3314157.883, ПОДЛИННОСТЬ ПОДТВЕРЖДЕНА:

АЛКЕЙ, Ф. (Капитан, XIII Легион)

ПОЛУЧЕНО УЗКОНАПРАВЛЕННЫМ ИНФОПАКЕТОМ НА

СТАНЦИИ ПЕРЕДАЧИ ТЕРЦИУС ВЕРИДИАН МАНДЕВИЛЛЬ,

7854007.М31 ЧЕРЕЗ СПУТНИК СОТАН.

Прибыли с опережением графика.

Авангардные подразделения разведки сейчас начинают высадку.

Орбитальные авгуры подтверждают присутствие сил зеленокожих, хотя их численность значительно ниже, чем упоминалось в предыдущих тактических прогнозах.

Запрашиваю подтверждение критериев задачи в кампании против Гхаслакха, не получил отклика на прошлые передачи.

Ожидаю ответа.

Джон Френч Атам

«Пуля, которая сразила короля и погубила поколение — какой она была, будучи металлом в земле, или среди множества себе подобных, когда звенела в ящике и блестела, как многие другие? Была ли она тогда гибелью миллионов? Чувствовали ли те, кто касался ее, кровь на своих руках? Знали ли, чем она станет?»

из закрытого доклада Верховным Лордам Терры, автор неизвестен.

Если бы ты был живым, я простил бы тебе грядущее. Кажется, что твой финал очевиден, но это не так. Если бы я верил, что будущее нельзя изменить, то считал бы, что все уже сгинуло во тьме и жестоком смехе.

Как я могу простить то, что может и не произойти? Так что вместо прощения я дам тебе правду. Расскажу, как ты появился и как со временем переходил из рук в руки. У тебя нет глаз, так что я буду смотреть вместо тебя и рассказывать тебе о тебе самом. О тех, кто держал тебя, и чем это для них закончилось.

Я расскажу тебе о том, чего ты не можешь знать…

Первое

Тебе всего несколько минут. Ты возник из рыхлого известняка почерневшим куском, которому придали форму сотней ударов камня о камень. Солнце ярко светило на тебя, пока твои очертания проступали, словно поднимающееся из темной воды лицо. Ты — всего лишь черный осколок кремня, края которого сходятся к острию, как у ивового листа. Ты остер, и свет дробится, попав на лезвие.

На тебя падает тень, твой создатель поднимает глаза и видит, что на верху известнякового склона, выделяясь на фоне неба, стоит незнакомец. У твоего создателя есть имя, однако время забудет его. Он значим лишь одним — он создал тебя.

С плеч незнакомца ниспадает плащ из черного и серого меха. Если не считать плаща, человек обнажен. Его кожа гладкая, как будто волосы соскоблили с тела, или же они вообще никогда не вырастали. Тело покрыто татуировками из сажи — по рукам спускаются ряды прямых линий, а на груди и лице закручиваются шипастые спирали. Он проделал долгий путь под горячим взглядом солнца и холодным оком луны. Он не ел, не пил и постоянно искал.

Его зовут Гог, и ему ведомо то, что можно увидеть только в зеркале неподвижной воды или в пляске теней на стене пещеры. Он видел гораздо больше зим, чем ему было отпущено, и не страшится ночи.

Серые глаза твоего создателя встречаются со взглядом налитых кровью синих глаз Гога. Дует сухой ветер, и мгновение растягивается. Свет солнца мигает на других кремневых осколках, разбросанных в светлой пыли.

Глаза Гога перемещаются с твоего создателя на тебя. Его взгляд лихорадочно горяч. Твой создатель делает шаг назад, и из-под его ноги в пересохшее устье под ним осыпаются камни.

Он выдерживает взгляд Гога.

Гог прыгает вниз по склону. Твой создатель готов и отскакивает назад. Гог приземляется на четвереньки, будто зверь. Ты бьешь, но встречаешь только воздух, поскольку Гог, словно ящерица, ползет вниз. Твой создатель делает еще один шаг назад, но подворачивает ногу на разбитом куске кремня и оступается. Гог прыгает с земли, вытянув руки, словно лапы.

Ты рассекаешь руку Гога. Вырываешься из кожи и мышцы, и с твоего лезвия капает кровь.

Кровь.

Твое лезвие впервые пробует соленый, железистый вкус жизни. Твой создатель никогда не задумывал тебя как примитивное оружие. Он сделал тебя, поскольку боится красноты в своей слюне и хрипов в груди. Он создал тебя, чтобы возвращать жизни животных обратно земле. Чтобы они могли умирать вместо него, а боги позволили бы ему жить дальше. Ты был сделан для ритуала, для жертвоприношения. Ты должен был стать большим, нежели просто ножом.

Твой создатель падает, и Гог приземляется поверх него. Они катятся вниз по склону, взметая белую пыль и обломки камня. Гог сжимает горло твоего создателя и урчит, словно дикий кот. По его руке течет кровь — красная жидкость на белой пыли. Твой создатель лежит на боку, ты находишься в его кулаке, прижатом к земле. Гог давит, широко раскрыв глаза и облизывая растрескавшиеся губы. Твой создатель пытается ударить свободной рукой, но у него сломано запястье, а пальцы искорежены, словно раздавленный хворост.

Когда они слабо шлепают по лицу Гога, тот хохочет, и на мгновение его вес смещается. Твой создатель изворачивается, ты оказываешься на свободе. Твое острие несется к ребрам Гога.

Ты останавливаешься.

Гог смотрит на тебя. Он обеими руками держит твоего создателя за запястье. Давление на горло прекратилось, и твой создатель судорожно глотает воздух, но бьется в панике. Гог шепчет что-то, похожее по звуку на гудение крыльев насекомых, а затем нажимает вниз.

Ты входишь под челюсть своего создателя и погружаешься в череп. На тебя льется густая теплая кровь. Твой создатель мгновение дергается, а затем застывает.

Теперь твоя острота — убийственное лезвие.

Гог встает. Он весь в размазанных пятнах и брызгах. Из горла и рта твоего создателя сочится кровь. Она сворачивается и образует бусинки в меловой пыли. Гог поднимает тебя к своим глазам. К его дыханию примешивается аромат благовонного дыма. Для Гога кровавый узор на твоей поверхности обладает смыслом. Ветер нашептывает ему в уши, сообщая, что доволен даром. Гог отворачивается от крови, которая впитывается в белую почву. Над твоим павшим создателем уже роятся мухи, а его плоть с неестественной быстротой обращается на солнце в черную слизь.

Гог уходит. Ты с ним, зажатый в красной руке.

Второе

Твой возраст измеряется прошедшими сезонами и пролитой тобой кровью. Ты убил многих и еще больше искалечил. Ты забыл руку создателя и знаешь лишь прикосновение татуированного человека, Гога. Он носит тебя при себе, никогда не оставляя вне досягаемости, однако еще никогда не доставал ради того, чтобы просто резать. Ты значим для него.

Он становится старше, но не стареет. Меняются люди, возвышаются и рушатся города, а татуированный человек остается. Другие дают своим богам множество различных имен, но он выучил их все и знает, что они ложны. Истина нашептывает ему в тенях, отбрасываемых пламенем, и ему нет нужды наделять эту истину именем. Гог служит королям, предает святых и крадет тайны, нося личины, которые тоже ложны. Он странствует по горам, океанам и длинному склону времени. За ним охотятся, но никогда не настигают.

Ты перемещаешься вместе с ним, никогда не теряясь даже при полетах и поражениях. На твоем лезвии появляются засечки, рукоять становится черной и отполированной от крови и непрерывного использования.

Наконец ты добираешься до разрушенной башни на земле, накрытой ливнем.

Гог просыпается от грома и плеска копыт по грязи. Его глаза еще открываются, а он уже оказывается на ногах. Сквозь крышу башни льется дождь. Время забрало со спины Гога рваный плащ, заменив его покрытой рубцами кожей и черной кольчугой. Он держит в руке меч. Ты ждешь на поясе, в ножнах из дубленой шкуры.

Его взгляд мечется от одной дыры в каменных стенах башни к другой. Броня тяжелая, мокрая и холодит кожу. Он прерывисто дышит. Гогу страшно. Ему никогда не встречался враг, который бы смог ему навредить. Для этого он слишком многое знает, однако он больше не слышит голос ветра. Вокруг стен башни ревет буря, но у нее нет голоса — ее звук безмолвен для его души. Гог зовет, но ветер и тени хранят молчание.

Он бессилен.

Молния озаряет трещины в стене башни белым светом. Даже сквозь стук дождя Гог слышит позвякивание металла. В башне всего одна дверь, и ее дерево прогнило. В зазорах между планками мерцают горящие факелы. Гог кричит, призывая ночь и бурю на помощь, но ему не отвечают.

Гнилая дверь распахивается внутрь. Башню заливает пляшущий свет факелов. Гог с криком бросается на первого вошедшего в дверь. Это рыцарь.

Мускулистое тело человека защищено полированным металлом и серебристой кольчугой, а лицо скрыто глухим шлемом. От первого удара Гога рыцарь отшатывается, второй же, скользя, входит в смотровую щель шлема. Человек падает, лязгая сталью. Кровь смешивается с дождем на серебристом нагруднике.

Гог вопит от торжества и страха. В дверь входит второй рыцарь, который взмахивает шипастой булавой. Гог отклоняется назад и рычит. Следом, вооруженный копьем с широким острием, появляется третий рыцарь, который встает рядом с товарищем. Гог вынимает тебя, обхватив левой рукой.

Рыцарь делает выпад копьем. Гог уворачивается в последнюю секунду, острие копья задевает кольчугу на животе. Гог наносит мечом рубящий удар вниз, и правая нога рыцаря подламывается, а голова запрокидывается, обнажая шею. Ты вонзаешься в зазор между броней, кожей и кольчугой. Вырываешься наружу, разбрызгивая кровь, которая во мраке кажется почти черной.

Над головой грохочет гром. Уцелевший рыцарь кричит, бросая вызов, и крутит булавой. За дверью ждет еще больше закованных в металл фигур, их смоляные факелы угасают под натиском бури.

Гог знает, что хозяева бросили его, и он умрет здесь. Он смеется. Рыцарь с булавой заносит оружие для удара.

— Стой.

Голос негромок, однако перекрывает визг ветра и грохот ливня. Рыцарь с булавой замирает, и Гог видит свой шанс. Он делает выпад в лицо рыцаря, но его удар встречает и отводит в сторону клинок меча.

В башню вошла еще одна фигура. Она от горла до пят покрыта золотой броней. За спиной колышется ало-оранжевый плащ. На новоприбывшем нет шлема, но темные волосы над худощавым лицом опоясаны венцом из серебряных листьев и золотых перьев. Обнаженный меч в его руке — из тронутого огнем серебра.

Гог смотрит в глаза коронованного, и какой-то миг те зеленые, как море. Ему знакомы эти глаза, хотя Гог никогда их раньше не видел. Где-то неподалеку бьет молния, и в мгновенной вспышке глаза золотой фигуры заполняет текучая чернота.

Только теперь Гог снова слышит голос ветра. Тот слаб, словно далекий крик. Ветер яростно вопит, требуя крови. Гог содрогается. Он чувствует, как внутри черепа нарастает давление. Он крепче сжимает тебя отведенной рукой и шепчет звук, от которого у него трескаются зубы. Кровь на твоем клинке начинает шипеть и испаряться. Тень Гога ползет по полу. Ливень начинает бить, словно град. Коронованная фигура совершенно неподвижна, ее неумолимое лицо как будто вырезано из мрамора.

Гог рубит сплеча, но фигура встречает удар одновременно с ударом грома, и клинок Гога разлетается. В воздухе вертятся острые стальные обломки. Гог тут же разворачивается. Ты мчишься к коронованной фигуре, и твое лезвие царапает золото. Острие находит стык между двумя пластинами и пробивается вглубь. Гог издает торжествующий рев.

В этот миг твой кончик наталкивается на безупречную серебряную кольчугу. Коронованная фигура произносит одно-единственное слово, которое гремит вместе с эхом грома.

Гог падает на колени с треском ломающихся костей. Его руки шарят по скользким от дождя плитам, и ты едва не выпадаешь из пальцев. Фигура смотрит на него сверху вниз, капли дождя падают на кубки, перья и розы, выгравированные на золотом доспехе. Она поворачивает свой меч, направив его в шею Гога.

Ты чувствуешь, как пальцы Гога крепче сжимаются на твоей рукояти. Он все еще слышит далекие крики ветра — голоса требуют крови, подношения, окончательной платы за его противоестественно долгую жизнь. Гог знает, что у него остался лишь один удар, и он должен поднести смерть голосам по ту сторону теней.

Занесенный над Гогом меч вздрагивает. Ты приходишь в движение первым, пронзая горло Гога и погружаясь в мозг. Гог смотрит на коронованную фигуру холодными мертвыми глазами, а затем заваливается вбок.

Фигура опускает незапятнанный кровью клинок, а по мертвой плоти распространяется разложение — отложенный конец растянутой жизни берет свое. Череп Гога вокруг тебя начинает распадаться. Мышцы, кровь и мозг превращаются в грязное желе. Коронованный наблюдает, как тело растворяется. Выражение его лица не поддается прочтению. Он знает, что его победу чего-то лишили, но не знает, чего именно.

Спустя долгий миг он разворачивается и выходит из разрушенной башни. Его ожидают стоящие кругом рыцари, которые держат факелы, колышущиеся от ветра. Один из рыцарей склоняет голову.

— Сеньор, нам придется дождаться окончания бури, прежде чем разжигать огонь, — говорит рыцарь. Коронованная фигура качает головой и идет дальше.

С облаков над головой нисходит столп молнии, который бьет в разрушенную кладку. Грохот грома смешивается с визгом взрывающегося дерева и трескающегося камня. Рыцари прикрывают лица, но остаточный образ молнии останется у них перед глазами еще много часов.

Ты чувствуешь прикосновение молнии, однако она не сокрушает тебя. Ты безмятежно лежишь в развалинах башни, пока тебя погребают под собой расколотые камни и тлеющие угли, а в небе бушует буря.

Третье

Ты спишь под землей. Дремлешь в постели из пепла. В земле над тобой растут только отравленные растения, а люди сторонятся груды битого камня, которая некогда была башней. Кость на твоей рукояти гниет, корни обвиваются вокруг клинка, словно скрюченные пальцы. Реки разливаются и высыхают. Вырастают деревянные и каменные города, заканчивающие свое существование в огне. Войны перемалывают землю в грязь, и кровь просачивается вниз, тревожа твой прерывистый сон. Небо темнеет от дыма топок и заводов, железо и крутящееся колесо меняют мир. Люди открывают новые истины, забывая старые пути.

Королевства с империями растут и заключают договоры. Моря и океаны пересыхают, превращаясь в пыльные котловины. Небо покорено, и оказалось, что на его тверди нет богов.

Опускается ночь. Из темноты вновь выползают страхи прошлого. Люди сбиваются вместе возле остывающих углей цивилизации. Желанный рассвет становится шуткой, над которой смеется ветер, дующий среди костей на мертвых континентах.

А затем, когда это уже кажется несбыточным, появляется свет.

Свет падает на тебя, когда пальцы соскребают грязь. Это не солнечный свет, а резкое белое свечение точечных фонарей. Обнажив твое твердое тело, грязные пальцы останавливаются. Все следы крови давно разложились и исчезли с твоей поверхности, кольчуга и сломанный меч проржавели и почти сгинули, а тело Гога растворилось в земле. Остался только ты — осколок холодной черноты в грязи.

Ничем не прикрытый теплый указательный палец проводит по твоему клинку, ощупывая волны и узоры. Палец замирает. Он принадлежит человеку по имени Жаккил Хакоан. Тот молод и считает себя умным.

Пещера холодна как лед, тепло вытягивают механические башни, которые обогревают верхние уровни улья, однако Жаккил все равно потеет. Его круглое лицо и руки обнажены и растрескались, но это не имеет для него значения — ему нужны руки, чтобы чувствовать землю, а в шлеме он будет все равно что слепым. Его изолирующий костюм взят снизу общей кучи, и система температурного контроля неисправна. Да, в нем тепло, однако слишком тепло. Жаккилу кажется, будто он в тропических джунглях, а не в четырех километрах ниже поверхности улья.

Ему никогда не доводилось видеть джунгли, по крайней мере настоящие. Разумеется, он видел пикты. Просматривал информацию и читал все свидетельства об огромных джунглях прошлого. Джунгли есть на других мирах, лежащих за пределами сферы Солнца. Жаккил надеется, что однажды увидит их. Именно это желание удерживало его на работе в низовом составе трех экспедиций Консерватории. Раскопки подземных пещер Альбии — просто последний шаг в его амбициозном пути. Жаккилу Хакоану хочется побывать в разных местах, увидеть их прошлое и овладеть какими-нибудь их тайнами. Его волнует не высшая цель Консерватории, а только то, куда она может его привести.

Он облизывает большой палец и стирает землю с части твоего клинка. Его взгляд фокусируется на твоем пятнистом черно-сером теле. Пронизывающие тебя светлые слои напоминают облака в ночном небе. Жаккил смотрит на свой палец, на размазанную по коже грязь, а затем снова на тебя. Не смотря на обволакивающий жар костюма, он дрожит. Жаккилу кажется, что он стал един с прошлым, потянулся через Долгую Ночь, чтобы прикоснуться к душекого-то, кто умер до того, как люди достигли звезд. Он облизывает тонкие губы и вытаскивает тебя из грязи.

Твое лезвие пускает из его ладони бусинку крови. Он издает удивленное шипение.

— Что-то нашел, Хакоан? — по пещере разносится голос.

Жаккил тихо ругается под нос и убирает тебя в подсумок на бедре. Он бросает взгляд направо — в десяти метрах от него в траншее работает Магритт. Похоже, что она поглощена небольшим участком земли перед собой. Он оборачивается налево и видит две фигуры, стоящие на краю рва. На них тускло-серые изолирующие костюмы с глянцево-черными обогревательными трубками и забралами из прозрачного хрусталя. Это начальники, надзирающие за раскопками. У обоих на лице ненавистное Жаккилу выражение серьезной проницательности. Позади них бродит группа подчиненных, словно птицы, которые ждут, когда фермер выронит кукурузное зернышко.

— Ну? — произносит тот, кто называет себя Навидом Мурзой.

— Ничего, — отвечает Жаккил. — Показалось что-то в слое гари, но это был просто камень, — он поднимает неровный серый обломок, который только что вынул из стены траншеи.

Он ждет, на сей раз радуясь, что потеет из-за костюма.

Мурза переводит глаза на камень. Жаккилу не нравится этот умный взгляд.

— Ты вскрикнул, — замечает второй. Его зовут Хавсер. Каспер Хавсер. Некоторые из младших говорят, будто в имени есть что-то смешное, словно это шутка. Жаккил не понимает шутки и не любит Хавсера.

— Мы решили, что ты нашел что-нибудь, заслуживающее внимания, — продолжает он.

Жаккил ухмыляется и поднимает ладонь, демонстрируя порез и узкую кровавую полоску.

— Порезал руку об осколок камня.

Хавсер смотрит на руку, хмурится и отворачивается. Мурза задерживается еще на мгновение, продолжая глядеть на камень в руке Жаккила. Затем пожимает плечами и молча уходит за Хавсером. Жаккил выдыхает и оглядывается на Магритт. Прежде чем они успели встретиться глазами, та отводит взгляд.

Рука Жаккила непроизвольно тянется к подсумку, где ты лежишь.

Магритт приходит к нему позже, когда он находится в своем жилище, гоняя во рту какой-то дешевый спиртной напиток и таращась в ржавый потолок. Комната невелика, она самая маленькая в свисающем на тросах с потолка пещеры-улья жилом — решетчатой конструкции с глухими коридорами и блочными крыльями. В блоке мало места, и Жаккилу досталась самая небольшая его часть.

Жаккил сидит на узкой койке, прислонившись спиной к покрытой конденсатом стене. На маленькой полке стоят несколько книг и пара потертых инфопланшетов. На низком столике из прессованного металла, рядом с очередной полупустой бутылкой, располагается маленькая птичка из розового алебастра. На полу свалены грязные кучи одежды. В комнате пахнет потом, алкоголем и неопрятностью.

Магритт дважды стучит, дожидается ответного ворчания Жаккила и толкает дверь. Ее стриженые прямые рыжие волосы достают до основания шеи, лицо сходится к острому носу и маленькому подбородку. Некоторые нашли бы ее бледность и худобу привлекательными, однако в женщине также есть нечто такое, что отталкивает людей по неизвестным им причинам. Как и на Жаккиле, на ней комбинезон охряного цвета.

Жаккил приветственно кивает. Магритт закрывает дверь, прислоняется к ней спиной и молча смотрит на него. Он бросает взгляд на ее лицо и вновь отводит его. Ее глаза жесткие и серые, словно камень. Словно матовый кремень.

— Где оно? — произносит она.

— Что? — спрашивает он, пожимая плечами.

— Находка, которую ты забрал с раскопа. Где она.

— Я не…

— Я видела, как ты ее подобрал, Жак. Видела, как ты спрятал ее в руке. — Она продолжает пристально смотреть на него. Ему неизвестно, сердится ли она. — Я не собираюсь ничего рассказывать. Поверь мне. Просто хочу взглянуть на нее.

Он делает паузу и снова отхлебывает пойло из надколотой чашки.

— Зачем?

Она смеется.

— Ты шутишь, да? Это что-то реальное после того, как мы шесть месяцев просеивали грязи и встречали лишь изменения структуры почвы, — ее интонация меняется, подчеркивая слова. — Примечательные следы земледельческих циклов до полета к звездам так же скучны, как вся остальная проклятая грязь.

Жаккил смеется. Наполовину от облегчения, наполовину потому, что это довольно удачное пародирование Навида Мурзы в его наиболее высокомерной ипостаси. Мужчина тянется под груду одежды. Ты выходишь на свет.

Магритт замирает, когда ты сверкаешь в руке Жаккила. Он не видит голодный блеск в ее глазах, поскольку слишком поглощен тем, что сам смотрит на тебя.

Магритт тянется к тебе. Жаккил вздрагивает, и она останавливается.

— Можно? — произносит она, раскрывая ладонь в твоем направлении. Жаккил колеблется, а затем кладет тебя в руку Магритт. Ее прикосновение деликатно, как у твоего создателя.

— Клинок для убийства, — тихо говорит она.

— Что? — переспрашивает Жаккил.

— Это делалось не как инструмент. Клинок слишком узкий, а лезвие слишком тонкое, — Магритт поднимает тебя так, что грязный свет падает на твою кромку. — Его сделали, чтобы резать и колоть, а не для разделки мяса или тесания дерева. Его сделали для убийства. В этом его суть, его значение.

— Значение? Это просто артефакт.

Магритт невесело смеется. В этом звуке есть нечто такое, от чего Жаккил испытывает тревогу. Он ставит стакан со спиртным напитком на пол.

— Разница между обычным и экстраординарным предметом состоит в том, что он делает. Для чего был предназначен. Если объект используется в ритуалах, он приобретает ритуальное значение. Приобретает силу.

Жаккил смеется, с его губ слетает тонкая дымка брызг напитка. Магритт поднимает на него глаза. Смех и ухмылка Жаккила исчезают.

— Ты серьезно, да?

Она кивает.

— Предметы обладают силой, — она поднимает тебя. — Почему ты забрал это с раскопок?

Жаккил качает головой, начиная было сбивчиво и путано оправдываться.

Прежде чем он успевает произнести хоть слог, Магритт прерывает его.

— Ты взял его, поскольку для тебя имеет значение его возраст. Это толкнуло тебя на кражу, Жак. Вот в чем сила.

— Но ритуальное значение? — снова пытается улыбнуться Жаккил. — Звучит так, будто ты говоришь о магии. О колдовстве.

— Да, — произносит Магритт, и от этого слова у Жаккила леденеет кровь. Магритт смотрит на тебя. Ты лежишь в ее пальцах и чувствуешь убыстряющийся пульс. Она начинает говорить низким шепотом, как будто обращается только к себе самой. — Вот для чего они меня послали: находить вещи вроде этой. Вещи, обладающие значением.

— О чем ты? Кто тебя послал? Ты всего лишь очередной младший консерватор.

— Нет, Жак. Нет. Я — Когнитэ.

— Когнитэ? — фыркает Жаккил. — Это что-то значит?

— Секреты, Жак, это означает секреты. Вселенная состоит из секретов. Секреты повсюду вокруг нас, они ждут, когда мы вновь их откроем. Однако их нужно находить, а еще нужно платить.

Магритт приоткрывает рот. Это похоже на улыбку, но не является ею.

Жаккил тянется забрать тебя у нее, но она отдергивает руку. Между ними повисает напряженная пауза.

Жаккил бросается вперед, цепляясь за комбинезон Магритт. Она отступает и смыкает руки вокруг тебя. Ты глубоко распарываешь ее ладонь, погружаясь до кости и вызывая вскрик. Между ее пальцев выступает кровь, а Жаккил хрипло дышит алкогольными парами, разжимая ей руки. Магритт сильна, но Жаккил вдвое тяжелее. Он бьет ее о стены, вышибая воздух из легких, однако она продолжает сжимать тебя. Ты еще глубже врезаешься в ее руки и пальцы. Жаккил разжимает хватку и бьет Магритт кулаком в лицо. Из ее носа брызжет новая кровь. Глаза Магритт затуманены, она тяжело дышит. Жаккил заносит руку для еще одного удара.

Она со всей силой пинает его между ног. Жаккил валится назад с бессвязным криком боли.

Магритт судорожно вдыхает и разжимает руки. С ее пальцев брызгает яркая влажная кровь. От нее ты стал скользким и черным. Она смотрит сверху вниз на Жаккила, который лежит на полу, скрючившись и подвывая. Магритт знает, что надлежит сделать. Это столь же уместно, как и необходимо. Ритуальное действие.

Она оборачивает порезанную руку простыней с койки Жаккила, обматывая ладонь толстыми слоями грязной ткани, и снова сжимает основание твоего клинка. Ее хватка становится крепче, и кровь начинает просачиваться сквозь материю. Жаккил пытается встать, но Магритт снова сбивает его ударом ноги. Она опускается на колени рядом с ним и берет его левой рукой за подбородок. Жаккил силится оттолкнуть ее, но Магритт бьет его головой об пол, и он обмякает. Она вздергивает его подбородок вверх. Ты входишь острием вперед в шею сбоку и перерезаешь горло.

Глаза Жаккила на мгновение расширяются, а затем стекленеют. Магритт шепчет слова, которые почти так же стары, как и ты. Пузырящаяся кровь вытекает из раны и медленно, словно патока, растекается лужей по полу.

Магритт встает. Ее дыхание клубится в воздухе, влага на стенах превратилась в иней. Магритт вздрагивает, затем вытирает тебя о рукав и убирает в карман. А потом направляется к двери. Ей предстоит многодневное бегство, блуждание по черным лесам Альбии. Она знает, что люди будут охотиться за ней, однако это ее не волнует. У нее есть ты, и ты расплатишься за секреты, которые она жаждет.

Четвертое

Ты отправляешься к звездам. Касаешься красной пыли Марса и морей Просперо. Проходит десять лет под светом странных солнц. У тебя новая рукоять, сделанная слепым мастером на Зурице. Ее поверхность покрыта алым лаком и золотыми нитями, как будто запекшейся и глянцевито блестящей кровью.

Ты много раз убиваешь для Магритт. Она больше не Когнитэ, не по-настоящему. Она — странник, голодное создание, которое ищет секреты в тенях сотни миров.

Она носит множество личин и похищает тайны у тех, кого не ослепил ложный свет Императора. Магритт многому учится, однако знает, что не нашла того, чего ищет на самом деле — истину, движение которой она ощущает впереди, сразу за пределами видимости. Ей известно, что истина там, таится за масками столь многих секретов, пляшет, словно далекий огонек в тумане. Магритт гонится за этим светом, и когда она уже почти сдалась, истина находит ее.

В муравейнике пещер, вырезанных в стене высохшей долины на планете под названием Там, она находит людей, которые прячутся от солнца и вглядываются в огонь, пока не оказываются в состоянии выговорить непроизносимые имена. Их тела покрыты клеймами в форме звезд, а иссушенная пустыней плоть скрыта серыми саванами. Магритт чувствует, что им известен секрет, который она искала.

Магритт становится одной из них. Проходит испытания огнем и терпит боль. Она начинает осознавать, что до сих пор ничего не знала о цене откровения. Магритт глядит в огненные ямы и курильницы с яркими углями, пока свет не въедается в сетчатку глаз и не ослепляет ее.

Она начинает жалеть, что вообще пошла по этому пути.

Ты постоянно рядом с Магритт, всегда в ее руке, пока она плачет от покрывающих кожу ожогов. Ты — все, что у нее осталось. Единственное облегчение, которое ты в силах ей предложить — быстрая смерть. Однако она выдерживает, и наконец пламя начинает говорить с ней.

Магритт становится одной из детей пламени. Ей известно имя огня, хотя она и не может произнести его и при этом остаться в живых. Магритт узнает способ читать истину в тени и девять рун, способных обратить ночь в день. Этого мало. Чем дольше она учится, тем отчетливее сознает, что от нее утаивают некий секрет, который важнее всех остальных вместе взятых — абсолютную истину, скрытую в потемневших от дыма туннелях Тама. Это гложет ее и подпитывается одержимостью до тех пор, пока она уже не в силах дольше терпеть и не отправляется на поиски самостоятельно.

Во мраке туннелей святилища она двигается, руководствуясь не столько зрением, сколько обонянием и осязанием. В ушах нарастает ритм биения пульса. Она месяцами проникала все глубже и глубже в святилище, однако еще никогда не заходила так далеко. Ветерок колышет плетеную ткань, которой завешена дверь перед ней. Ты скользишь в руку Магритт, не задумавшейся о причине этого. Все еще полуслепая, она делает шаг вперед и отводит край занавеси.

То, что осталось от ее зрения, заполняет тьма. Магритт чувствует на щеке дуновение холодного воздуха, похожее на прикосновение опускающейся ночи. Она шагает вперед, прикасаясь рукой к грубой кладке стены. Помещение, куда она вошла, огромно. Его размеры и безмолвный покой давят, словно сжатая рука. Каменный пол под босыми ногами холодный и гладкий. По мере продвижения вперед ее шаги становятся все нерешительнее. До Магритт доносится эхо ее собственного дыхания и сердцебиения. Она шаг за шагом углубляется во мрак, вытянув перед собой руки.

Ее колено наталкивается на острый край возвышения. Магритт вскрикивает и оступается, вскидывая руки, чтобы смягчить падение. Ты выскакиваешь из ее пальцев и улетаешь в черноту.

Ты встречаешь ожидающую руку и ложишься в нее.

Магритт замирает. Она что-то слышала — мимолетный звук, похожий на стрекотание часового механизма и гул помех. Магритт поворачивает голову, стараясь отследить во мраке источник шума. Ее вновь окутывает тишина. Она протягивает руку и нащупывает край возвышения. Камень гладкий, однако ему придают рельефность вырезанные узоры.

Нет. Не узоры. Слова.

Нечто первобытное внутри нее требует немедленно бежать, однако Магритт знает, что зашла слишком далеко и заплатила слишком высокую цену. Она движется вдоль края круглого возвышения, а затем забирается на него и медленно ползет вперед. Ей кажется, что она чует запах машинного масла, благовоний и железа.

Что-то касается ее лица. Магритт вздрагивает и поднимает руки, как будто собираясь отразить нападение, которого так и не происходит.

Она дрожит. Звуки собственного дыхания и сердцебиения оглушают. Перед ней появляется видение — два омута тьмы в бледном круге. Магритт судорожно глотает воздух, но затем вновь заставляет себя успокоиться. Страх покидает ее мысли. Зрение проясняется, как будто она смотрит не поврежденными глазами, а чем-то иным. Образ медленно проступает, как будто тьма стекает с него, словно жидкость. Магритт требуется секунда, чтобы понять, что она видит.

Это череп, пожелтевший и отполированный временем. Она протягивает руку и касается его, нащупывая пустые дыры глазниц и сломанные зубы. Темя по спирали покрыто тонкими как волос надписями. Видение разрастается, и Магритт видит, что череп не один. Он один из многих, которые соединены в нависшую над ней структуру, возвышающийся трон из человеческих костей. На троне восседает фигура, созданная из тени и затуманенной ночи. Магритт не видит ее глаз, но знает, что та смотрит на нее.

— Ты далеко зашла, — произносит низкий, звучный голос.

Магритт низко кланяется. Она думает, будто преуспела, нашла то, что так долго искала. Вот та истина, что находится в средоточии культа огня. То, что они прятали от нее. Внутри Магритт струится восторг, он прокатывается по венам и нервам ревущей жаркой волной. Это приятное чувство, словно откровение.

Торжествуя, она забыла удивиться, куда же ты делся.

— Кто ты? — спрашивает она.

— Мы — истина и возмездие. Откровение и прах. Мы — будущее, — голос басовито грохочет, как будто человеческие слова произносит тигр.

Магритт чувствует, как страх разрастается внутри и ползет вверх по позвоночнику. По спине льется пот. Она едва может дышать. Ей как-то удается произнести слова, которые вели ее всю жизнь.

— Покажи мне истину, — говорит она. — Прошу, покажи.

Голос смеется, и этот звук прокатывается во мраке, словно гром над разрушенной башней. Магритт внезапно убеждается, что ошибалась, что многолетние поиски тайн увели ее по пути безрассудства, и ей не хочется знать правду, о которой она просила.

Фигура поднимается с трона с механическим визгом. Магритт ощущает его зубами и кожей. На нее накатывает маслянистый жар. Она чувствует вонь прометия и горящего благовонного масла. В воздухе над ней повисает восьмиконечное огненное кольцо, почерневшее железо уже светится. С колеса падают капли горящей жидкости, которые разбиваются о серый камень тронного возвышения. Поврежденного зрения Магритт хватает, чтобы увидеть, что окружающее помещение представляет собой полусферу потемневшей от дыма скалы, однако ее внимание приковано к фигуре, которая стоит над ней. Это гигант, человекоподобное чудовище, облаченное в доспех такого же серого цвета, как тот камень, на котором она стоит. Возможно, его лицо когда-то было человеческим, однако генетические таинства сделали его черты грубее и шире. По щекам спускаются ряды вытатуированных тушью слов, словно он плачет знаниями.

Ты лежишь в его бронированной руке, черное острие и острая кромка покоятся возле него.

Магритт не в силах дышать. Она видит невозможное, парадокс истины и воплощенной реальности. Фигура — космический десантник, фанатичный воин Империума.

Несущий Слово.

Несущий Слово медленно кивает и прикрывает глаза, как будто торжественно приветствуя. Словно он едва не попросил прощения. У него на веках вытатуированы языки пламени.

— Что… — начинает было Магритт. — Что ты такое?

— Истина, — произносит Несущий Слово. — Истина, которая изменит Империум.

Прежде чем Магритт успевает закричать, он начинает двигаться. Рука с визгом сервоприводов сжимается на горле, и Несущий Слово вздергивает Магритт в воздух.

— Но не сейчас.

Ты мелькаешь и одним ударом вспарываешь Магритт от горла до паха. Она умирает несколько секунд, бьется в руке Несущего Слово, кровь и телесные жидкости льются на пол под дергающимися ногами, испуская пар. Ты неподвижно покоишься в другой руке воина, мокрое лезвие блестит в свете огня.

Когда Магритт умирает, Несущий Слово кладет ее тело у своих ног и опускается рядом с ним на колени. Ты поднимаешься к губам воина и целуешь его уста, пока он шепчет молитву. За тобой остается тонкая, смазанная красная линия.

Несущий Слово долго смотрит на тебя. Его взгляд проникает за слой крови и красоту твоей формы. Ты говоришь с его душой, нашептывая правду об эпохах, которых он не знал. Он узнает, что ты такое и для чего был создан. Несущий Слово шепчет самому себе твое предназначение.

— Атам, — произносит он.

Пятое

Твоего носителя зовут Анакреон. Ты никогда не знал подобных ему — ни в древнем прошлом твоего создателя, ни во время пути, которым следовал среди звезд. Его сформировали кровь, разрушенная вера и утраченные мечты. Он — заблудший сын с новообретенной целью, он сродни тебе: оружие, которое обратят против его творца. Анакреон видит в тебе красоту, какую может найти в клинке только убийца.

Ты убиваешь для него. Убиваешь во имя сил, которые шепчутся на границе снов. Тебе ведомо благословляющее прикосновение многих рук: Кор Фаэрона, Эреба, Сор Талгрона.

Они называют тебе имена — те, которые некогда шептал Гог, пока ты спал в его ладони.

Твоя острота пробуждается. Это тень, отбрасываемая светом забранных тобой душ. Твое лезвие грезит о порезах, о кровопролитии, о рассечении плоти. Этот путь всегда был твоим, он таился в твоем черном средоточии с тех пор, как ты впервые появился из земли.

Это не откровение. Это истина.

Ты убиваешь Анакреона на Риголе.

Избранники Пепла спускаются с пылающего неба, словно ответ на мольбу об отмщении. Их прыжковые ранцы воют, втягивая наполненный дымом воздух и выдыхая его в виде синего огня. Серые доспехи покрыты пылью пепла мертвых миров. Внизу, в крутящемся пламени, Атенейский Анклав. На взвихряющихся ветрах огненных бурь кружатся обрывки обугленного пергамента. Копоть покрывает белые купола и каменные колоннады, словно обгорелая кожа на обнажившихся костях. Над обреченным городом вместе с дымом поднимаются вопли и звуки паники.

Оказавшись на уровне крыши, Анакреон стреляет из ручных огнеметов. Два оранжевых языка цвета расплавленного железа тянутся к земле. Спустя секунду огонь открывают остальные члены отделения. Они разом отключают тягу прыжковых ранцев и падают сквозь преисподнюю. Внутри доспеха Анакреон моргает, убирая руны температурной тревоги. Жар просачивается сквозь его броню. На миг поддавшемуся слабости воину кажется, что он и есть огонь, что они одно целое.

Несущий Слово не ищет удовольствия, однако в этот момент он практически чувствует его.

Анакреон падает в центр мощеного двора, и от точки удара разлетается волна осколков плит. Он шепчет молитву, слова замедляют биение обоих его сердец. Анакреон поднимается с корточек, вскидывая огнеметы и описывая ими спираль. Визор потускнел почти до черноты. Вокруг приземляются братья, и от их прибытия сотрясается земля. Они встают и шагают вперед, бесшумно по сравнению с ревом пламени.

Невероятно, но в руинах города-библиотеки еще есть живые люди. Анакреон и его братья кажутся им черными силуэтами, возникающими из ада. На мгновение они вспоминают старые, как само человечество, истории о мстящих ангелах, посланных разгневанными божествами. И это совершенно точно.

Мало просто разрушить — те, кто не преклонил колен перед истиной, должны заплатить за свою надменность. В этом цель Анакреона, подлинное выражение его сущности. Он — ангел праведного уничтожения, губитель цивилизаций. Ты при нем, покоишься в адамантиевых ножнах на бедре. В его руке ты вкушал смерть множества миров и убивал, чтобы благословить погребальный костер.

Это не просто война, это ритуал. То, ради чего ты был создан. Сегодня ты заберешь жизнь и коснешься пепла.

Выжившие открывают огонь. Сплошныее заряды со звоном отскакивают от брони Анакреона, сбивая копоть и краску. Воин продолжает шагать вперед.

Перед ним здание с колоннами на фасаде. Белый камень от дыма стал тускло-серым. Взрывы сорвали крышу, но строение не горит. Пока не горит. В разбитых окнах и между громадными колоннами со сбивчивым перестуком появляются дульные вспышки.

Анакреон останавливается в десяти шагах от здания. Огнеметы в его руках гаснут, оставляя лишь синие дежурные огоньки. По обе стороны от него замирают братья, а он пристегивает огнеметы к бедрам и медленно снимает шлем с головы. Воздух наполнен горячим пеплом и смрадом прометия, которые накатываются на неприкрытое лицо. Воин поднимает глаза на здание, медленно поворачивая татуированную голову и последовательно отмечая все точки ведения огня.

— Фосфекс, — тихо произносит Анакреон.

Ксен выступает вперед и опускается на колени, чтобы отстегнуть с поясницы бронированную емкость. Это черный цилиндр из начищенного металла размером с человеческую голову. Ксен поднимает фосфексовую бомбу осторожно, словно мать, которая баюкает новорожденное дитя.

Арун Ксен определенно избран для великих свершений. Его выделило око Эреба, и ему суждено подняться высоко. То, что он носит орудие столь абсолютного, священного опустошения — лишь один из знаков этой благосклонности.

Анакреону не нравится Ксен. Он не стал бы утверждать, что ненавидит его, просто считает, что оказываемое тому покровительство не слишком заслужено. Несущий Слово предпочел не делиться своей неприязнью с кем-то еще — как показали недавние события, это было бы неразумно.

Ксен склоняет голову над черным цилиндром, и Анакреон слышит в воксе его голос, шепчущий молитву. Затем он поворачивает верхушку цилиндра и бросает его в одно из окон здания.

Изнутри выплескивается маслянистая вспышка. Спустя один удар сердца раздаются вопли.

За ними следует всепожирающее пламя. Оно расползается по зданию, словно рой насекомых. Льется из окон и змеится вверх по колоннам. Распространяясь, пламя воет и потрескивает с ликованием пиромана. Камень здания начинает деформироваться, будто тающий лед. Анакреону приходится моргать, чтобы огонь не повредил глазам. Стрельба прекращается, и остается лишь крик, который издает терзаемый камень, раскалывающийся в немыслимом пекле.

Ты покидаешь ножны на боку Анакреона. Город мертв, однако требуется последняя смерть, последний акт ритуального убийства.

Единственный, кто остался в живых внутри здания — старик. Из его глаз сочится гной, от лицо остались красные останки. Под когда-то синим одеянием скрыто дряхлое тело из слабой плоти с выпирающими костями. Прежде чем здание рушится, Анакреон вытаскивает человека наружу и опускает тело на мощеную улицу. Он действует аккуратно, практически деликатно.

Человек давится и изрыгает пенящуюся кровь с вкраплениями копоти.

— Мы были… согласными… — задыхается старик.

Анакреон и его братья молчат. Просто смотрят, как мужчину тошнит, и тот хватается за грудь.

— Мы были согласными! Мы придерживались Имперской истины. Мы верны. Невиновны.

Ты движешься вперед в руке Анакреона. Воин опускается на колени. Его голос тих и почти печален.

— Да, были.

— Так… почему?

— Из-за вашей невинности, — произносит Анакреон. Он протягивает руку и мягко касается скальпа человека. Волосы сгорели, и на темени видна выцветшая татуировка в виде двуглавого орла. Человек трясется, обхватив себя руками, словно пытается согреться. Анакреон наклоняется и целует его в лоб:

— Однажды человечество поймет.

Ты поднимаешься над стариком, острие направлено вниз, готовое ударить.

Обваренную плоть изуродованного лица пересекает трещина улыбки. Приложенные к сердцу руки раскрываются, словно цветок, демонстрируя прижатую к груди тускло-зеленую сферу.

Анакреон успевает удивленно моргнуть, прежде чем плазменная сфера детонирует. Взрыв отрывает воина от земли, перегревая окружающий воздух и одинаково уничтожая плоть, металл и камень.

Спустя мгновение он с грохотом валится на спину, и ты выпадаешь из его руки.

Проходит несколько секунд, прежде чем то, что осталось от Анакреона, пытается подняться. Левой руки и половины торса больше нет, горячие черви остатков плазмы еще вгрызаются в керамит и плоть. Лицо свисает с черепа, мясо прогорело до кости. Доспех лязгает, словно заклинивший часовой механизм.

Анакреон видит тебя и ползет. Он не кричит, хотя боль такая, что берет верх даже над легионером.

Несмотря на его сверхчеловеческое упорство, это рука Ксена сжимается на твоей рукояти, поднимает тебя в воздух и стряхивает с клинка тонкий слой осевшего пепла.

Анакреон поднимает на него глаза.

— Жертвоприношение… — хрипит он. Его взгляд перескакивает на тебя, а затем на бесстрастные изумрудные линзы глаз Ксена.

Ксен кивает — он понимает. Они прибыли сюда для подготовки, ритуального этапа в процессе, который разворачивался четыре десятилетия. В подобных планах не бывает незначительных элементов. Здесь должно произойти жертвоприношение, дар погребальному костру. Ксен знает об этом, пусть даже не знает тебя. Он опускается на колени возле Анакреона. Ты скользишь, лезвие замирает у горла Анакреона, и рука воина приподнимается, охватывая руку Ксена.

Они оба держат тебя. Анакреон делает последний вдох и шепчет благословение, которое повисает в воздухе, темнее дыма и тоньше тумана.

Затем ты забираешь его душу.

По ту сторону покрова реальности тень твоей остроты делает глубокий глоток и стряхивает свои грезы.

Шестое

Вращаясь, ты падаешь из руки Ксена на блестящую от масла палубу. Твоя рукоятка ударяется об изъеденный коррозией металл, и ты снова подскакиваешь в воздух, пролетаешь немного и останавливаешься.

Два человека не шевелятся. Они оба исхудали от голода. Их плоть покрыта рубцами от бича, а кожа на руках, спине и груди проткнута иглами. Они ждали этого момента. Он был их целью на протяжении всех месяцев проверок и испытаний болью. Были и другие — мужчины и женщины, которые обнаружили истину, таящуюся за фасадом реальности. Люди, которым было мало обыденной, мимолетной силы. Каждый из них нашел ответы и был благословлен, однако они хотели большего.

Они хотели возвыситься. Стать маджирами.

Теперь осталось лишь двое, которые стоят посреди круга тусклого света в трюме безымянного звездолета.

Оба готовы.

Один из людей бросается вперед со скоростью удара кнута. Он лыс, рот на худом лице широко раскрыт. В темноте блестят крючковатые стальные зубы. Его зовут Джукар, однако это не подлинное имя, от него он отказался давным-давно. Ты выскальзываешь из его сжимающихся пальцев. Пинок второго человека попадает Джукару в живот.

Джукар вскрикивает, когда ребра трескаются, и прежде, чем он оказывается в состоянии двигаться, ему в бок приходится еще один удар ногой. Он перекатывается и снова тянется к тебе. Ты касаешься его пальцев, так маняще близко…

Другой человек прыгает на Джукара, словно кот, под его тонкой кожей выступают сухие мускулы. Джукар чувствует, как его оплетают конечности, и судорожно хватает воздух. Ржавые шпильки вырываются из проткнутой кожи, брызжет кровь. Джукар силится стряхнуть противника. Тот прижимается плотнее, сжимая рукой горло Джукара.

Джукар кричит и снова перекатывается. Хватка другого человека разжимается, и Джукар выскальзывает на свободу. Он в последний раз ползет к тебе по палубе, оставляя на полу полосу крови.

Ты находишь его руку. Второй человек снова шагает вперед, но на сей раз ты поднимаешься ему навстречу.

Ты скользишь сквозь его кожу и мышцу, пока не натыкаешься на кость. Человек отшатывается назад. Твоя рукоять торчит из плоти его бедра. Какую-то секунду крови нет, а затем она начинает просачиваться вокруг клинка — сперва по капле, а потом красным потоком. Джукар глядит на человека, крючковатые металлические зубы скалятся в наполовину торжествующей, наполовину ошеломленной ухмылке.

Во мраке за пределами круга света Ксен шевелится, издавая урчание сервоприводов, однако не двигается. Он видит то, что упустил Джукар.

Второй не побежден. Еще нет. Вовсе нет.

Джукар поднимает глаза, и улыбка угасает у него на губах. Второй человек стоит прямо, его темные глаза блестят. Кожа побелела, а на челюсти подергиваются мускулы, однако он выглядит чрезвычайно живым. Сконцентрированным. Возможно, таким, как сам клинок.

Он осторожно тянется вниз и вытаскивает тебя из бедра. По ноге человека бежит свежая кровь. Кажется, он ее не замечает.

Джукар издает рычание и прыгает вперед. Ты рубишь вверх и поперек.

Джукар оступается, а затем падает на колени. Его руки нащупывают горло, на котором улыбается новый кровавый рот. Он падает, заваливаясь в растекающуюся лужу красного цвета артериальной крови.

Второй человек наклоняется и размазывает по твоему клинку еще больше крови. Та греет смертоносное лезвие.

Человек продолжает стоять на коленях возле Джукара, а вперед выходит Ксен.

— Поднимись.

Человек встает, внезапно лишившись сил от пережитого. Его зовут Криол Фоуст, и он проделал долгий, многолетний путь, чтобы оказаться здесь. Ксен смотрит на него, на свежеокрашенном металле шлема светятся зеленые линзы.

Ты поднимаешься в раскрытых ладонях Фоуста, клинок все еще блестит от кровавого благословения. Фоуст склоняет голову, поднося тебя обратно своему хозяину.

Ты чувствуешь прикосновение Ксена, жизненная сила в его жилах столь насыщенна и близка. Ты жаждешь его душу, однако он, похоже, ощущает это и отводит руку.

— Маджир, — произносит Ксен. От этого слова, произнесенного вслух, Фоуст начинает дрожать. — Доверенный. Клинок твой.

Ксен разворачивается и уходит прочь. Только тогда Фоуст падает на пол.

Ты остаешься у него в руке, когда он проваливается в сны о падающих звездах и умирающих мирах.

Седьмое

Калт. Пока ты на боку у Фоуста, это слово кружит вокруг тебя. Он произносит его с почтением, словно называет святилище или завершает благословение. Теперь события разворачиваются быстрее, они ускоряются к одной точке. Ты остаешься рядом с Фоустом. Ему кажется, что ты прекрасен. Порой он мысленно общается с тобой. Он не думает, что ты его слышишь. Его понимание ограничено. Ты слышишь слова, которые резонируют в твоих острых, как бритва снах: Октет, Ушметар Каул, Ушкул Ту.

Поднимается буря. Она говорит с тобой, как некогда говорила с Гогом, будучи лишь слабым ветерком. Фоуст тоже ее чувствует, однако постоянное жужжание его грез не дает ему узреть простоту грядущего. Он не в силах увидеть нити судьбы, тянущиеся в прошлое — миллиарды событий, которые привели к этому моменту, к первому штриху окончательной расплаты.

Его душа слепа, как и у всех.

Ты убиваешь на Калте. Погружаешься в шею жертвователя. Ты вбираешь толику его цели и соприкасаешься с ритуалом, который вот-вот завершится. Вкус похож на кровь твоего создателя. Похож на начало.

Есть и другие смерти, однако они не имеют значения. Грядет нечто большее. Ты чувствуешь это в дымке будущего, словно манящее обещание. Где-то за горизонтом времени есть один разрез — миг идеальной, ритуальной остроты. Теперь ты практически видишь свой путь к этой концовке, возвращение туда, где все началось.

На Калте есть множество подобных тебе: зубцы черного вулканического стекла, клинки из металла и камня. Однако все они не столь стары, ни один из них не повторил твой извилистый путь сюда.

Да, ты чувствуешь путь, и он пролегает не в руке Фоуста.

Ты должен оставить его. Ты убьешь его. Путь всегда был таким с самого мига твоего рождения под солнцем более дикой, но и более доброй эпохи.

Ты пускаешь кровь из пальцев Фоуста, пока тот хохочет в пылающее небо.

— Ушкул Ту! Ушкул Ту! — выкрикивают мужчины и женщины вокруг него, по их щекам текут слезы радости, однако для тебя эти созвучия лишены смысла, а горящее небо — лишь пустое свечение. Ты сыграл свою роль в создании этого момента, но у тебя иная цель. Скоро ты найдешь другую руку.

Возможность предоставляется на посадочной площадке у черной загрязненной воды. Мужчина поливает лазерным огнем группу невежественных сородичей Фоуста. Он убивает их с эффективностью, которая кажется почти поразительной, если принять во внимание его скромную, невыразительную наружность. Он двигается с усталой быстротой, как воин. Двигается как тот, кто сражался всю свою жизнь. Возможно, даже дольше.

Однако он не заметил Фоуста.

Тот бросается вперед. Ты у него в руке, тянешься забрать душу солдата. Фоуст не обращает внимания на сгорбленную механическую фигуру, которая неподвижно стоит рядом с ним. Это просто старый погрузочный сервитор, вероятно, оставшийся после постановки судна в док.

Фоуста отделяет от спины солдата всего один шаг. Ты поднимаешься, острие готово ударить вниз.

Механическая рука врезается в висок Фоуста. Он падает, и ты выскальзываешь из его руки. Фоуст обливается кровью, но он не мертв, хотя тебе и известно, что вскоре ты убьешь его.

Стрельба стихает, вливаясь в полотно звуков, которое покрывает умирающий город.

Ты чувствуешь, как вокруг тебя сжимаются пальцы. Они чем-то знакомы, как будто рука протянулась из воспоминаний. Это солдат.

Большинство знакомых зовут его Оллом Перссоном, хотя это его ненастоящее имя. Стало быть, он тоже загадочное существо, как и многие из тех, с кем ты шел по пути. Возможно, потому-то он и кажется знакомым. Ты ждешь, когда он наклонится и разберется с Фоустом — ждешь вкуса крови, которая отмечала каждый этап твоего бытия, крови, которая всегда освящала твое странствие.

Однако солдат встает и оставляет Фоуста на палубе. Что-то пошло не так.

Ты падаешь в набедренный подсумок, и твоя тень извивается от злобы и жажды. Твоей остроте необходимо питаться. Ты чувствуешь себя неполным, однако не можешь ничего сделать. Фоуст умрет, ему снесло половину черепа, а кровь стекает в забитую пеплом воду, но это не удовлетворит твою жажду.

Ты все еще голоден.

Солдат несет тебя через темные воды к берегу из черных камней. Здесь тени сильны, пелена между ними и тусклым светом реальности истончается. Эхо твоего лезвия так близко, что вы почти едины — сон об остроте и кромка каменного клинка.

Солнца нет. Ты родился под солнцем. Впервые познал кровь под солнцем. Здесь ночь твоего бытия, подлинная тьма, которая всегда ждала за горизонтом. Ты прибыл. Здесь ты больше, чем нож. Ты — атам, и твое предназначение тянется за тобой во времени, словно мерцающий плащ из влажной кожи и сухих костей. Здесь твое место, то место, где тебе всегда было предназначено оказаться.

Ты вновь ложишься в руку солдата. Он не тот, кем кажется. Он — порождение времени и судьбы. У него есть значение, которого он не выбирал и не понимает. Он похож на тебя.

Солдат делает в воздухе несколько разрезов. Твое лезвие и твоя тень поют друг другу.

Он шепчет молитву. Просит прощения.

Ты рассекаешь покров вселенной и в его руке проходишь в место, где так долго спала твоя тень.

Восьмое

Не факт, что ты доберешься сюда, как не было фактом и то, что именно ты сыграешь эту роль. Были и другие — ножи и кинжалы, сделанные из железа, из стали, из холодной ночи. Это мог быть любой и ни один из них. На каждом шаге судьба могла изменить твой путь, оставить тебя очередным куском исторического мусора, выброшенного на берег времени.

Судьба существует только в ретроспективе, но теперь путь проложен и, хотя это может занять долгое время, должен закончиться, как должно закончиться все.

И я жду тебя.

* * *

Зовите нас безумцами, зовите фанатиками. Зовите предателями. Зовите чудовищами, если хотите. Это все не имеет значения! Вы вершите суд, словно падшие монархи древности, но не видите вселенской истины, и ад пришел покарать вас за невежество. Каждая смерть, каждая казнь нужна лишь чтобы питать бурю! Отправьте же меня на встречу с моими темными повелителями! Время Тринадцатого прошло! Смерть Жиллиману и ложному Императору! Смерть…

Дэн Абнетт Неотмеченный

Нельзя войти в одну и ту же реку дважды,

Ибо всякий раз это другая река и другой человек.

— приписывается древнему Гераклиту

[отметка: —?]

Его знают под именем Олл. Так он представляется. Некоторые в общине на Калте называли его Богобоязненным, поскольку в лишенную богов эпоху он до сих пор хранил старую веру.

Вместе с Оллом путешествуют пятеро людей. Они тоже начинают верить в то, что видели: богов, демонов, небеса, преисподние, апокалиптическое пламя и молнии из веры былых времен, которые в конечном итоге оказались реальностью.

Его долго звали Оллом Перссоном. Олл — это сокращение от «Олланий».

Его звали Оллом Перссоном дольше, чем кто-либо из его товарищей по странствию в состоянии представить.

[отметка: —?]

Они вшестером направляются вглубь страны, карабкаясь по откосам и каменистым гребням, которые кажутся выше облаков. Не потому, что облака низко, а потому, что гребни имеют невероятную высоту. На Калте нет таких гор. Они больше не на Калте. Всем это известно.

Странники идут около двух дней. Сложно сказать точно. Нет ни ночи, ни дня. У Зибеса есть старый наручный хронометр, стрелки которого постоянно крутятся назад. У Рейна с Кранком армейские часы, стальные циферблаты на прорезиненных черных ремешках. После того как они прошли через разрез, циферблаты ничего не показывают: ни временных отметок, вообще никакого времени, ничего, только светящиеся символы «-: —», которые то вспыхивают, то гаснут.

В долине внизу, под облаками, гремят трубачи. Путники видели их только издали. Кранк прозвал их «трубачами», когда путники впервые услышали грохочущие звуки. Кем бы ни были трубачи на самом деле, они, вероятно, слишком древние, чтобы у них было человеческое название.

— Продолжаем идти, — говорит Олл Перссон. — Двигаемся.

[отметка: —?]

В тот день, когда Калт умер, а XVII Легион совершил предательство и ритуально убил планету, Олл Перссон взял нож и проделал дыру во вселенной.

Он прорезал отверстие, словно щель в боку палатки, провел сквозь нее пятерых и тем самым спас их. Альтернативой было остаться на Калте и встретить настолько мучительную, страшную и абсолютно жестокую смерть, что ее невозможно вообразить. XVII обратился против Империума. Они вырезали мир, убили своих братьев, расправились с миллиардами невинных и плюнули ядом в лицо Бога-Императора.

Чтобы помочь себе совершить эти преступления, XVII привел с собой… что? Что они привели с собой? Единственное подходящее человеческое слово — «демон», однако оно едва ли подходит. У тех существ, которых XVII привел на Калт, есть нечеловеческие имена, но никому из путников не хочется их знать.

Все пятеро — двое солдат Имперской Армии, рабочий, девочка и сервитор — предпочли бы поскорее забыть большую часть из уже известного, чем узнать новое.

На Калте они видели такое, что зрелище того, как Олл Перссон прорезает щель во вселенной при помощи зазубренного ножа-атама, показалось им почти нормальным.

Он спас их. Забрал с собой с гибнущей планеты. Они не стали утруждаться, спрашивая, куда он направляется и как узнал о таком способе путешествовать.

Они доверились ему.

Еще до того как он вынул зазубренный атам и прямо у них на глазах проделал дыру во времени и пространстве, они подозревали, что Олл Перссон далеко не просто седой ветеран Имперской Армии, ставший фермером.

Пятеро спутников — это рядовой Бейл Рейн и его друг рядовой Догент Кранк, оба из 61-го Нуминского, оба зеленые и неопытные; Гебет Зибес, выполнявший сдельную работу на ферме Олла во время жатвы; Кэтт, девушка, которая занималась тем же и при нападении XVII получила такую травму, что едва может говорить; и старый тяжелый сельскохозяйственный сервитор Олла Графт, который может называть его исключительно «рядовой Перссон».

— Рядовой Перссон? Кто мы теперь, рядовой Перссон? — спрашивает Графт. Они тащатся вверх по сухому каменистому откосу, сбрасывая сорвавшиеся камни на облако внизу. Аугметический голос Графта напоминает гулкий, плохо настроенный вокс.

— Мы выжившие, рядовой Перссон?

Олл качает головой.

— Нет, Графт, — отзывается он. — Мы паломники.

[отметка: —?]

Трубачей слышно лучше. Они приближаются.

[отметка: —?]

Встает солнце, местная звезда. Оно пылает синевой в небе цвета оникса. Это не солнце Калта — не Ушкул Ту, жертвенная звезда, в которую колдуны XVII превратили калтское светило.

Это другое солнце в другой системе, в другой части мира. Они вшестером шли два неотмеченных дня и оказались на другом краю галактики.

Путешествие только начинается.

Оллдостает тетрадь, маятник и компас. Два последних предмета он хранит в старой жестянке из-под листьев лхо. Компас выглядит серебряным и похожим на человеческий череп. Строго говоря, ни то, ни другое не правда. Олл откидывает серебристое темя и смотрит на циферблат. У него есть часовая лупа, чтобы видеть крошечные надписи.

Маятник кажется сделанным из гагата, но это не так. Он теплый на ощупь.

И то и другое дал Оллу старый друг, чтобы помочь отыскивать путь.

Тетрадь наполовину исписана плотными записями. Это его почерк, но он изменялся с годами, поскольку этих лет прошло очень много. Сзади есть таблица. Олл разворачивает ее. Это сделанная двадцать две тысячи лет назад копия таблицы, которой на тот момент уже было двадцать две тысячи лет. Эти временные промежутки кажутся огромными и невероятно точными, но Олл может быть точен. Он присутствовал при создании копии. Он сам сделал ее на Терре.

На таблице изображена роза ветров, ориентированная по сторонам света. Олл поднимает маятник над компасом, заносит в тетрадь метрическую взаимозависимость обоих инструментов и сверяется с таблицей.

— Африкус, — сообщает он.

— Что? — переспрашивает Зибес.

— Нам нужно сменить направление, — говорит Олл.

[отметка: —?]

Горные ветры, словно змеи, обвиваются вокруг хребтов и откосов. Ветер сопровождается постоянным дождем, который по вкусу напоминает кровь.

— У дождя вкус крови, — произносит Бейл, приложив палец к губам.

— Тогда не пробуй его на вкус, — отвечает Олл.

— Дело говорит, — замечает Кранк. Он смеется, демонстрируя, что все еще пребывает в бодром настроении. Это в его духе называть трубачей «трубачами». Он просто пытается поддерживать настроение.

Не помогает.

Бейл крепко сжимает свое оружие. Это придает ему уверенности. Придает больше уверенности, чем шутки его друга Кранка. Оружие надежно, это последняя надежная вещь в мире, что бы это ни был за мир.

Оружие — лазерная винтовка Имперской Армии с деревянными прикладом и отделкой, а также синими металлическими накладками. Она чистая и совершенно новая. У Бейла есть вещевой мешок с магазинами к ней. Это не то дешевое, подержанное оружие, которое ему выдали вначале.

У Кранка такое же безупречное оружие. Как и у Зибеса, но тот вооружен укороченным карабином с компоновкой «буллпап»^[18]. У Кэтт компактный автопистолет. Все их оружие из одного и того же места.

Это произошло сразу же после того, как они шагнули внутрь и покинули Калт. Покинули тот окутанный ночью калтский пляж, где воздух звенел от далекого уханья и воя существ, которых они во имя сохранения рассудка называли демонами. Это было первое место, куда Олл привел их, сделав в мироздании еще один разрез. Низина, болото. Ранее там произошла битва, жуткая скоротечная схватка в заросших тростником рвах и затопленных каналах. Повсюду лежали тела двух — или трехдневной давности, которые чернели и раздувались на жаре. Ни Бейл, ни Кранк не опознали по растягивающейся и рвущейся форме подразделение Имперской Армии, которое несло бы службу на Калте.

— Это не Калт, — сказал им Олл. — Другое место, другое время. Не спрашивайте. Я этого не знаю.

Он наклонился и подцепил с распухшего горла несколько жетонов.

— Одиннадцатый Мохиндасский, — произнес Олл и вздохнул. — Одиннадцатый Мохиндасский. Господи. Уничтожены все до единого нефратилами на Дьюрнусе в шестой год Великого крестового похода.

— Это было больше двух веков назад, — сказал Бейл.

— Трупы свежие! — воскликнул Кранк. Он глянул на раздутый мешок мяса у себя под ногами и пожал плечами. — Ну, относительно свежие. Им день. Может два.

— Так и есть, — сказал Олл, вставая.

— Но… — начал было Кранк.

— Как я и говорил, — произнес Олл, — другое место, другое время.

Они посмотрели на него.

— Не я все это устроил, — пожал он плечами. — Я просто живу в этом, как и вы. Сверюсь с компасом. Возможно, нужно будет снова изменить направление.

— Почему ты доверяешь этому своему компасу? — поинтересовался Зибес.

— А с чего бы мне ему не доверять? — ответил Олл. — Это компас самого Господа.

Кэтт глядела на тела, устилавшие землю, ручьи и канавы.

— Мы должны остановиться, — сказала она. — Должны их всех похоронить. Они заслуживают уважения.

Она говорила всего второй или третий раз на их памяти, и все уже начинали понимать, что Кэтт высказывается редко, но искренне.

— Должны, — кивнул Олл. — Бог свидетель, ты права, но это другое время и другая война. Поверь мне, девочка. Близится ужасная тьма, и после нее будет много, очень много мертвецов. Оставшихся в живых не хватит, чтобы их похоронить, даже если копать день и ночь. Все, что мы можем делать — продолжать идти и сражаться за живых. У нас нет времени на заботу о мертвых. Прости, но это факт.

Кэтт было заплакала, но кивнула. Они начали видеть искренность в ее редких высказываниях, а она начала ценить его честность.

Олл снова наклонился, снял магазин с перевязи трупа и проверил, подходит ли тот к его старому табельному оружию.

— Вооружайтесь, — сказал он, наполняя сумку боеприпасами.

Все замешкались.

— Давайте, — произнес Олл. — Там, куда направляются эти несчастные, им не понадобится оружие. Нам оно нужнее. Кроме того, это новые модели. Партия для Крестового похода, совершенно новая. Им всего два-три года, это не то отремонтированное дерьмо, которое выдавали в Нумине. Нам повезло. Там, где мы сейчас находимся, нам достается самое лучшее и новое вооружение из возможного. Так что разбирайте.

Они согласились. Бейлу пришлось взять пистолет для Кэтт и убедить ее, что прикасаться к нему будет правильно. Что прикасаться к нему «окей». Слово «окей» было странным, но его использовал Олл Перссон, и они уяснили, что оно означает «все в порядке».

Олл стоял в стороне и чувствовал запах ветра. Он размышлял о том, что только что сказал. Нам повезло. Там, где мы сейчас находимся, нам достается самое лучшее и новое вооружение из возможного.

— Чертовски повезло, — тихо обратился он к ветру. — Кто же позаботился, чтобы мы сюда свернули?

[отметка: —?]

Из невидимых долин внизу раздается грохочущий звук, издаваемый трубачами. Всем известно, что лучше уходить.

— Ты не можешь сделать еще одну дырку? — спрашивает Зибес, стирая с лица дождевую воду.

— Дырку? — переспрашивает Олл, нахмурившись.

— Разрез… Этим твоим ножом? Скверная переделка, верно? Не делай вид, будто это не так.

Олл Перссон пожимает плечами.

— Не такая скверная, как на Калте.

Он собирается сказать что-то еще, но прикусывает язык. Снова слышно трубачей — они звучат зловеще, словно вмешательство самого мироздания.

— Я не могу просто резать там, где мне нравится, — произносит Олл, делая жест рукой, словно держит атам. — Это работает не так. Я должен находиться в правильном месте и делать правильный разрез. Места соприкасаются самым странным образом. Я рассекаю покров одного, и мы входим в другое.

Все смотрят на него.

— Это сложно. Даже не вполне научно. Давным-давно кое-кто научил меня основам.

— Кто? — интересуется Зибес.

— Как давно? — задает Кэтт более верный вопрос.

— Неважно, — отзывается Олл, не давая ответа никому из них. — Суть в том, что это не вполне наука. Кроме того, тот, кто учил меня основам… он говорил, что делать подобное ужасно, и никто на это не пойдет, если только есть выбор.

— Потому что от этого зависят жизни? — спрашивает Бейл.

Олл качает головой.

— Нет, — произносит он, — причина важнее.

Он снова начинает шагать, с хрустом взбираясь по откосу в угасающем свете. Он понимает, что сказал слишком много и обескуражил их. Солдату-ветерану внутри него — в сущности, внутри него несколько солдат-ветеранов — известно и другое. В подобных «переделках» хороший командир не станет пренебрегать боевым духом. Он не в силах забрать уже сказанное назад, но может подбодрить спутников, добавив больше. Подбодрить или отвлечь.

— Ветры, — произносит он. — В них ключ. Ключ ко всякому путешествию, как вам скажет любой мореплаватель. Следуйте за ветрами туда, куда они дуют.

Он вновь бросает на них взгляд.

— Не за этими ветрами, — говорит он, поднимая руку и чувствуя, как между пальцев струится холодный горный воздух. — Я не имею в виду движение воздуха, а подразумеваю изначальные ветры, ветры эмпиреев, которые колышут и вздымают океан вечности.

Олл шагает дальше.

— Я пользуюсь названиями романиев, — говорит он, — потому что так меня учили. Прямо сейчас мы следуем за Африкусом туда, куда дует этот ветер. Это юго-запад. Потому-то романии и назвали его Африкус. Однако грекане знали его под именем Липс, а франки именовали Вестестрони.

Он снова оглядывается на них.

— Понимаете?

Кранк поднимает руку, словно ребенок в школьном классе.

— Да? — спрашивает Олл.

— Я хотел спросить, кто такие романии? — произносит Кранк.

Олл вздыхает. Он размышляет, есть ли время для этого ответа, и сомневается, поскольку у них вообще ни на что нет времени.

— Не бери в голову, — говорит он.

— Итак… мы следуем за ветром, за этим Акрифусом, — произносит Бейл Рейн.

— Африкусом, — поправляет Кэтт.

— Ну да, за ним, — продолжает Бейл. — Следуем за этим ветром… куда?

— Туда, где сделаем следующий разрез. В следующее место, где покров между мирами тонок.

— При условии, что до этого нас не догонят трубачи? — интересуется Кранк. Он смеется, и ветер уносит прочь визгливое «ха-ха-ха».

— Пожалуй, — отвечает Олл.

[отметка: —?]

Они спят под скальной складкой неподалеку от вершины хребта. Олл сидит, неся стражу. Ему хочется двигаться дальше, но он понимает, насколько они устали. Им нужна пища. Нужна вода, у которой нет вкуса крови. Нужен сон. Им нужен хороший и точный разрез, который уведет их прочь от трубачей.

В мыслях Олла они называются не трубачами. Последний раз он встречал нечто подобное, существ той же породы, много жизней тому назад в Кикладе, их звали сиренами. Просто другое слово, ничем не лучше и не хуже, чем «трубачи». Единственное, что тогда знал Олл — и с чем согласился Ясон — создания были родом не из Киклады. Им было там не место, как трубачам не место здесь. Они были откуда-то еще, и место не имело ничего общего ни с этим, ни с каким-либо еще миром.

Они были словно сырость или гниль, просочившиеся извне сквозь стену.

Издаваемый ими шум сводил людей с ума, если слушать достаточно долго. Заставлял забывать себя, забывать…

[отметка: —?]

Олл просыпается. Он не знает, на сколько отключился. Час? Всего несколько минут? Остальные продолжают спать мертвым сном. Под скалой холодно, как в склепе. Вокруг темно и слышен только стук дождя.

Он видел сон. Остатки сновидения до сих пор застряли в сознании, словно осколки в коже: резкий и полный жизни свет солнца на движущейся воде, свет искрится, вода зеленая, словно стекло. Корабль горделив, его будут помнить так долго, что он станет мифом. На носу нарисовано око, обычный символ в те дни. Такие были на всех боевых галерах Срединного Моря.

С палубы слышен смех. Олл чувствует на своей голой загорелой спине горячие лучи солнца. Он слышит, как Орфей играет какую-то мелодию, которая сдержит шум, издаваемый сиренами.

В этом сне, в этом воспоминании славная жизнь. Это были лучшие дни и приключение лучше, чем то, которое на него теперь взвалили. Это новое, неотмеченное странствие, прорезание пути из одного мира в другой — его не запомнят. Оно не войдет в легенду, как то, долгое плаванье в Колхиду и обратно. Это путешествие даже не пробудет в памяти столько, чтобы было что забывать.

Впрочем, оно может быть более важным. Более важным, чем любое из приключений, которые он предпринимал за всю свою жизнь.

За все свои жизни.

Олл осознает, что размышляет об этом, как о своем последнем странствии, последнем приключении. Осознает, что ждет финального подвига, акта завершения, последнего отважного выхода на закате своих дней. Вот только по всем меркам предполагается, что он должен жить вечно, если только его жизнь не прервет чье-то вмешательство.

Так откуда же этот фатализм в мыслях?

Последние осколки сна все еще с ним. Око на носу корабля глядит сурово и неотрывно. Оно подведено сурьмой и прекрасно, словно чарующие глаза Медеи, но при этом и ужасно. Одно око. В нынешние дни этот символ несет совсем иной смысл. Олл видел его в своем последнем сне, когда к нему явился Джон и показал Терру, объятую огнем. Это проклятое око и есть та причина, по которой путешествие станет последним.

— Будь ты проклят, Джон, — шепчет он.

Олл встает, растирая кисти и руки. Им нужно идти, продвигаться. Они слишком долго лежали. Слишком замерзли и промокли, потеряв чересчур много тепла.

И трубачи смолкли. Это скверный знак.

— Вставайте! — произносит Олл, пытаясь разбудить их. У него немеют руки. Очень темно.

— Давайте же, вставайте! — кричит он. — Нам нужно двигаться.

Никто не шевелится, кроме Графта, который активируется от звуков голоса Олла.

— Рядовой Перссон?

— Разбуди их всех. Мы должны идти, — говорит Олл.

Что-то проносится по камням во мраке снаружи.

У Олла немеют руки, но он берется за свою винтовку.

— Вставайте! — кричит он. По-прежнему никто не шевелится. Олл целится в воздух и стреляет.

— Просыпайтесь, — говорит он.

Теперь у них нет выбора.

[отметка: —?]

Они все замерзли, промокли и испуганы, вернувшись из неприветливых снов в еще менее приветливую реальность. Кэтт плачет, но это из-за холода, а не из-за стресса. Кранк тоже готов разрыдаться, поскольку это все мерзко, и с него хватит. Олл торопит их вверх по склону, на гребень хребта.

На откосе у них за спиной что-то есть. Трубачи, как предполагает Олл. Даже трубачам известно, что порой полезнее всего сохранять молчание. Проклятые сирены тоже это знали.

Гребень высится впереди черным бугром, и это наводит на мысль, что на той стороне светлее. Возможно, рассвет? Путники забираются наверх и видят бледное, бледно-синее небо позади. Они переваливают за гребень. Олл посылает Бейла вперед, а сам занимает место в хвосте, оглядываясь в поисках существ, которые их преследуют. Отдельные участки темноты двигаются, но не настолько, чтобы прицелиться.

— Помоги нам Господь, — произносит Олл. Он верующий и не ставит божий промысел под сомнение, но временами думает, что это Бог подверг их всем этим испытаниям. Во всех священных книгах каждой религии, что он изучал, полно историй о людях, которых заставляли страдать и терпеть, чтобы достичь спасения.

Теперь его черед стать Иовом, Сизифом, Прометеем, Одином и Осирисом.

Его черед терпеть.

Более того, он страдает не ради собственного спасения.

Олл думает, что после прожитой им жизни он не заслужил новых испытаний.

Путники спускаются по склону и лезут вверх по очередному откосу. Теперь гораздо светлее. От предрассветного сияния небо впереди стало прозрачным, словно закопченное стекло. Олла внезапно озаряет ощущение, что они близко к месту, где должны находиться. Это как лишенной света ночью увидеть низко в небесах одинокую звезду и понять, что есть куда плыть. Он бросает взгляд назад. На гребне за спиной трубачи. Это огромные опухшие и массивные двуногие, обладающие длинными, уравновешивающими их тела хвостами, которые хлещут воздух позади них. Их глотки возвышаются над головами, словно цветы или насекомоядные растения. Словно механизмы из плоти, которые разветвляются, расширяются и увеличиваются. Они вновь начинают издавать шум в рассветное небо. Громкость невероятна. Странные влажные выступы и гребешки у них на головах шевелятся и напрягаются, модулируя исходящие ноты.

— Вперед! — кричит Олл остальным.

Они спотыкаются от шума — шума и вида существ на хребте. Оллу знакомо это зрелище. Скоро путники утратят способность думать. Где же Орфей, когда он нужен? Хотя бы пчелиный воск?

Он прижимает приклад своей старой винтовки к плечу и стреляет по трубачам. Видит, как те дергаются и издают ржание, когда выстрелы выбивают искры из кожистых, покрытых перьями боков.

Он не рассчитывает убить их. Просто хочет пошуметь. Бейл, Кранк и Зибес оборачиваются и тоже начинают палить вслед за Оллом. Вскоре четыре лазерных ружья отвечают трубачам на гребне своим треском. Зибес промахивается даже по таким крупным страшилищам, но Бейл с Кранком, не несшие действительной службы, только что из Начального Училища и прошли подготовку с оружием. Их выстрелы ложатся точно, кучно в цель.

Это не та меткость, которая нужна Оллу, однако это все-таки шум. Близкий визг и треск четырех пехотных винтовок может заглушить или хотя бы нарушить воздействие звука, издаваемого трубачами. Создавать шум, как Орфей. Они продолжают стрелять. Через несколько минут некоторые из трубачей разворачиваются, тряся массивными животами, и, переваливаясь, скрываются из вида за гребнем. Их ужалило слишком много жгучих лазерных лучей, чтобы трубачи хотели остаться тут. За ними следуют и остальные.

«Словно скот», — думает Олл. Словно скот. Они поворачивают, как стадо, как группа. Уханье стихает за хребтом.

Олл никак не может перестать думать о них, как о скоте. Под «скотом» предполагаются пасущиеся травоядные, а также более мрачный вариант. Предполагается, что трубные звуки должны отгонять нечто.

Хищника.

[отметка: —?]

Олл прорезает отверстие, и они шагают туда. На той стороне жарко. Жарко и сухо, словно в печи. Яркое небо выглядит так, будто его синеву нарисовали, а затем обработали песком. Странники стоят на дороге: сухом, пыльном тракте.

Они идут около десяти минут, и этого времени Оллу хватает, чтобы понять, что он знает, где они находятся. Олл замечает первый погибший танк — сгоревший Т-62 — и знает, что дальше они увидят гораздо больше. За один долгий, жаркий день в опаленном конце М2 региональный деспот лишился механизированной и бронетанковой бригад. Сто пятьдесят танков и бронемашин.

— Почему сюда? — произносит он вслух.

— Кого ты спрашиваешь? — интересуется Зибес.

— О чем ты спрашиваешь? — отзывается Кэтт.

Дорога и вади^[19] за ней покрыты панцирями танков и металлическими остовами. Воздух пахнет дымом и горелым маслом. Оллу нужны ответы, но спрашивать не у кого. Тут только высохшие кости.

Раздается крик Зибеса. Они подходят к нему.

В кювете на боку лежит трейлер. Там нагревшиеся на солнце пластиковые канистры с водой, пищевые пайки, скатки. Что бы ни тащило этот трейлер, ему достался такой сильный удар, что остались только куски.

Вот почему.

Они уже обезвожены и разгорячены солнцем. Путники берут те припасы, которые могут унести, и грузят канистры с водой на Графта.

Вот почему.

— Удача, что мы здесь оказались, — говорит Кранк.

Олл куда-то смотрит.

— Чья-то удача, — отвечает он, не отводя взгляда от того, что видит.

Он смотрит на останки еще одного боевого танка. Гусениц нет, катки погнуты. Корпус почернел и покрыт рубцами, башня наполовину оторвана. Как будто у банки откинули крышку.

На борту, прямо под эмблемой 18-го бронетанкового, знак. Проклятье, это могла бы оказаться просто примечательная царапинка от шрапнели, поскольку она почти нечитаема, однако ее нанесли на металл после того, как корпус сгорел, и сквозь корку копоти видна голая сталь.

Это слово. Возможно, имя, но оно принадлежит не человеку.

М`кар.

Что означает это имя?

И кто додумался его здесь написать?

[отметка: —?]

Они проводят несколько часов на солнце, двигаясь по мертвой дороге среди остовов боевых машин. Олл сверяется с картой и компасом и находит следующее место.

— На сей раз недалеко, — говорит он.

— Ты здесь был, так ведь? — спрашивает Кэтт.

Олл гадает, нужно ли отвечать, а затем кивает.

— Что это?

— Это называли 73-м Восточным, — говорит он. — Считалось крупнейшим сражением бронетехники своего времени.

— Когда это было?

Олл пожимает плечами.

— На чьей ты был стороне? — спрашивает она.

— А это имеет значение? — отзывается он.

— Должно быть, на стороне победителей, — решает она.

— Почему?

— Потому что ты жив, а все эти машины погибли.

— Окей, — кивает он. На сей раз «окей» означает нечто иное. Он смотрит на нее, щурясь в лучах пустынного солнца.

— Просто чтобы ты знала. Моя жизнь не особо связана с исходом каких-либо битв. Время от времени мне приходилось бывать на всех сторонах. Победа не влияет на мою жизнь. Просто она мне нравится, и я стремлюсь к ней, когда есть такая возможность.

— Чем же в таком случае обусловлена твоя жизнь? — спрашивает Кэтт.

— Просто… жизнью, — говорит он. — Похоже, я не в состоянии избавиться от этого обыкновения, и меня непросто его лишить.

Он смотрит на нее. Ее глаза большие и темные. Они напоминают ему о ком-то. Ну конечно, Медея. Та безумная ведьма. Столь прекрасная и таящая в себе множество сложных вопросов, совсем как эта девочка.

— Сложно, однако не невозможно, — замечает Олл.

— Ты какой-то бессмертный, — говорит Кэтт.

— Что-то вроде того, полагаю. Мы называем себя Вечными.

— Мы? — переспрашивает она.

— Нас небольшое количество. Так было всегда.

— Тебе следует мне об этом рассказывать? — интересуется она.

Следует ли? — спрашивает себя Олл. В самом деле, я никогда не говорил об этом с кем-либо, кто не был бы подобен мне. Однако сейчас я нахожусь в собственном далеком прошлом, в месте, которого более не существует, и перед отдыхом мне предстоит долгий путь. Очень долгий. Я рассказываю секреты древней Терры девушке, которая их не поймет. О ней никогда не узнают, не найдут и уж точно не поверят.

Под этим синим небом, на этом пустынном ветру я смотрю в глаза, которым место на лице колхидской ведьмы или хотя бы на носу боевого корабля Киклады. Какие тайны я на самом деле выдаю?

— Все окей, — говорит он. — Думаю, что могу тебе доверять.

— Какой ты? — спрашивает она.

— Что?

— Какой ты бессмертный?

— О, — восклицает Олл. Ему еще не приходилось отвечать на подобный вопрос. — Обычный.

[отметка: —?]

Когда он прорезает отверстие на сей раз перед самым закатом, на 73-м Восточном поднимается пустынный ветер, и высохшие кости в мертвых остовах начинаю греметь и шевелиться. Мертвецы что-то чуют, и это что-то — не Олл с его спутниками.

Оллу известно, что мертвые мало что способны ощущать. Такого немного, и него нет названия в языке людей.

Путники проходят в отверстие под скрип сухих суставов, дребезжание ребер и скрежет зубов.

Мертвецам тревожно.

[отметка: —?]

Следующую ночь странники спят в лесу под дождем. Они делают укрытие из брезентовых скаток, которые взяли из трейлера, и съедают несколько пайков. Вдали слышны гулкие удары и барабанный бой артиллерии. За холмом идет война.

Оллу известно, что с ним играют. У соснового леса знакомый запах. Он не уверен, но склонен полагать, что знает и это место. Это благожелательное направление, или же кто-то ведет его в западню?

При любом из вариантов это, скорее всего, один и тот же человек.

Будь ты проклят, Джон.

Олл встает рано, все остальные еще спят. Если он помнит верно, то не далее чем в трехстах шагах от границы леса находится край старой коммуникационной траншеи.

Он чует запах реки, а значит Верден на западе.

Траншея точно там, где он помнит. Там, где он и другие ее вырыли. Она заброшена и слегка заросла. Изменение направления обстрела привело к тактической смене позиции, и этот край фронта опустел. Крошечные сорные растения кивают головами синих цветов. Трава растет среди упавших мешков с песком. Броневые пластины вала ржавеют. Доски пола траншеи отсырели, за ними давно никто не следит. Олл чувствует запах кофейной гущи, крапивы и отхожих мест. Ров и линия мешков с песком усыпаны стреляными снарядными гильзами, которые блестят латунью.

Олл зигзагом следует по траншее под низкую крышу. Он двигается медленно и осторожно, держа винтовку, которую изготовят почти через тридцать тысяч лет.

Вот спуск в офицерский блиндаж. Он помнит все, словно это было вчера. В блиндаже маленький стол, сделанный из ящика для фруктов: кофейник, горелка, грязная эмалированная кружка. На черной стене темное пятно. Кто-то уходил в спешке, и он был ранен.

На столе лежит журнал. Олл открывает его.

Это гражданский дневник местного производства, приспособленный для иных целей. Бумага кремового цвета, числа и линии напечатаны бледно-синим. Дневник был отпечатан на 1916 год. Дата настолько древняя, что Олл едва находит в ней смысл.

Первая половина исписана чернильным пером плотным, хорошо натренированным почерком. Олл гадает, не его ли это рука, хотя он настолько хорошо помнит это место, что вероятно знал бы, если бы это было так.

Почерк не его. В дневнике снова и снова повторяется одно-единственное слово.

М`кар.

[отметка: —?]

— Я не могу задерживаться надолго, — раздается голос.

Олл оборачивается, вскидывая винтовку. Джон стоит в траншее снаружи у входа в блиндаж, прислонившись к задней стене. На нем облегающий костюм и пыльный комбинезон.

— Будь ты проклят, — в сердцах говорит Олл, расслабляясь и чувствуя себя глупо из-за того, что оказался застигнут врасплох.

— Я вижу, ты его заполучил, — замечает Джон, кивая на завернутый атам, который подвешен у Олла на поясе.

— Он и впрямь настолько важен?

— Да, — отвечает Джон.

— Это ты должен был этим заниматься, а не я, — говорит Олл.

— Ой, да брось ты, — отзывается Джон. — Едва ли ты мог остаться на Калте. Это было дружеское предостережение, чтобы помочь тебе оттуда выбраться. Кроме того, я занят. У меня свое дело.

— Да?

— Не спрашивай, не расскажу.

— Я думал, что это путешествие, в которое ты меня втянул, действительно важное, — произносит Олл.

— Так и есть. Честно. Но мое дело тоже важное, и, по правде сказать, ты находился в нужном месте. Я работаю на Кабал, Олл. Они оплачивают мои счета, ты же знаешь.

— Давно я не слышал этой фразы, — говорит Олл. Он почти что улыбается.

— Кабал наблюдает за тем, что я делаю. Я не могу быть повсюду.

— А я, стало быть, не работаю на Кабал? — интересуется Олл.

— Нет, ты — нет. Мне не следует даже разговаривать с тобой.

Впервые за долгое время Олл видит в глазах старого друга некое выражение. Это выражение, которое указывает на то, что он пытается поступить правильно, пусть даже вся вселенная старается этому помешать. Впервые за долгое, очень долгое время Олл Перссон жалеет Джона Грамматикуса.

— Слушай, Олл, — говорит Джон. — Я постараюсь оказаться там, когда ты появишься. Чертовски постараюсь. Но…

— Но что?

— У меня предчувствие, Олл. Темное и мрачное.

— Это твой разум так работает, Джон.

— Нет, Олл, это не псайкерство. Это как… просто нутром чуять. Думаю, что могу в конце концов сойти с дистанции. Возможно, это мое последнее приключение.

— Они просто вернут тебя, — говорит Олл. — Кабал просто вернет тебя, как всегда возвращал.

Он произносит это быстро, практически обвиняя. Произносит, чтобы скрыть свои мысли. Почему мы оба чувствуем одно и то же? Почему чувствуем, что это наше последнее приключение? Вселенная в опасности, когда Вечные ощущают себя смертными.

— Мне казалось, ты говорил, что плохо придется всем, — произносит Олл. — Ты так говорил на Калте. Говорил, что или пан, или пропал.

Джон кивает.

— Так и есть. Просто… В смысле, что касается лично меня, есть дела и… Мне нужно сделать выбор, Олл, и не думаю, что мне нравится хоть один из вариантов. Впрочем, это неважно. Жаль, что не могу сделать этого вместо тебя и не взваливать на твои плечи ответственность. Олл, я хочу, чтобы ты ценил то, что делаешь. И искренне считаю, что ты подходишь для этой работы лучше меня.

Олл не отвечает.

— Я постараюсь оказаться там, когда ты придешь, — говорит Джон. — Но если этого не случится. Если я… опоздаю… думаю, ты знаешь, что делать.

— Во что ты меня втянул, Джон?

— С тобой все будет в порядке.

— Джон, до сих пор ты меня направлял… оружие, пища, места. Все очень подходящее и с иронией. Типичная склонность Грамматикуса к театральности.

Джон фыркает и пожимает плечами.

— Ты пытаешься провести меня тайком, да? — спрашивает Олл. — Пустить по окольному маршруту. Отправить долгим кружным путем, чтобы меня было сложнее выследить и найти.

Олл выходит из блиндажа на свет раннего солнца и оказывается лицом к лицу с Джоном.

— Вот почему это должен был быть я, так? — спрашивает он. — Господи, теперь я вижу. Я не псайкер, как ты. Когда я двигаюсь в варпе, меня не видно. Ты бы был заметен, будто маяк. Вот почему я выполняю за тебя грязную работу.

Джон не отвечает.

— Что такое М`кар, Джон?

— Тебе не следовало приводить с собой остальных, — отзывается Джон.

— Почему?

— Они не выдержат.

— Они бы точно не выдержали там, где находились, — отвечает Олл.

— Так вышло бы быстрее. Милосерднее.

— Если я выдержу, выдержат и они.

Джон кивает. Это не ободряет.

— Что такое М`кар, Джон?

— Брось…

— Что это значит? Это имя?

Джон глядит в направлении реки.

— Для нас цепь времени распалась, Олл. Все в неправильном порядке. Его имя М`кар.

— Нечеловеческое имя.

— Нет. Не знаю, зовут ли его М`каром сейчас, или назовут однажды. Варп живет не в такт времени, как мы его воспринимаем.

Он смотрит на Олла с грустью в глазах.

— Враг не даст тебе уйти с Калта. Только не с этим кинжалом. Они послали за тобой нечто. Это нечто зовут М`кар. Олл, тебя спасает то, что ты движешься окольным путем, и действительно помогает, что ты не псайкана, и не светишься во мраке, как я. Да, поэтому ты делаешь это вместо меня. Да, окей? Признаю.

— Но все же…

— Все же оно приближается. М`кар приближается. Оглядывайся почаще. Единственное, чем я могу тебе реально помочь: посоветовать достаточно долго продержаться вдали от него.

— Что это значит?

— Это значит, что он нужен еще и для другой задачи, так что не может вечно искать тебя. Продолжай идти, не поднимай головы, не попадайся на глаза, и в конце концов ему придется сдаться и повернуть назад.

— Почему?

— У него своя судьба. Просто будь начеку, Олл.

— Помоги мне еще, Джон! Проклятье! Я заслуживаю большего! Как мне сражаться с этим существом?

— Прости, не могу, — говорит Джон. Он выглядит искренне оправдывающимся. — У меня полно дел. Я не могу…

— Ты даже не здесь, да? — внезапно поняв, спрашивает Олл. — Где ты на самом деле?

— В другом конце Ультрамара, — отвечает Джон.

Олл вздыхает.

— Раз ты не здесь, то и я нет, верно?

[отметка: —?]

Он просыпается в укрытии в сосновом лесу перед самым рассветом. Дождь стучит по кронам. Остальные спят.

Олл знает, что нет смысла идти к траншее. Джона там не окажется, а он уже узнал все, что может сообщить траншея.

Пора двигаться.

[отметка: —?]

Путники входят в мертвый город. Никто, даже Олл, не знает, когда и где это было. Город построен из сухого белого камня, который похож на мел, однако не является им. Панели обращаются в пыль от малейшего прикосновения. Воздействие времени. Небо над возвышающимся городом иссиня-фиолетовое, на нем видно восемь ярких звезд. Когда поднимается ветер, что и происходит сейчас, от углов белых стен и порогов зданий, словно пар, тянутся шлейфы белой пыли. Город медленно стирается.

Это место пусто, тут только белые строения с пустыми проемами дверей. Нет ни мебели, ни следов украшений и имущества, ни признаков тех, кто давно мертв. Олл думает, что находившееся в этих зданиях, чем бы оно ни было, давно распалось прахом вместе с обитателями. Остались лишь безмолвные башни, залы и пустые лестницы.

Через час или два они понимают две вещи. Во-первых, что город бесконечен. Оставляя позади башни, стены и крыши, странники видят за ними лишь новые башни, стены и крыши.

Во-вторых, пустота нервирует. Они взволнованы, хотя не слышно ничего, кроме звука их шагов и вздохов ветра, и нет никакого движения, помимо слабо струящихся шлейфов белой пыли, которая срывается с краев стен и дверей.

Когда путники переговариваются, их голоса эхом отражаются от окружающих улиц, но не сразу. Каждому эху требуется несколько минут на возвращение. Многовато, чтобы это казалось уютным и естественным, к тому же каждое эхо возвращается идеальной копией изначальных слов, а не звуком, который акустика делает пустым.

Из-за этого разговоры быстро прекращаются.

Олл останавливается и сверяется со своим компасом. Они нашли очередное место для разреза, и это произошло отнюдь не слишком быстро. Когда он достает атам и готовится сделать разрез, по мертвым белым улицам к ним долетает эхо.

Это слово, слово «М`кар».

Никто из них не говорил.

[отметка: —?]

На той стороне очень влажно. Они чувствуют это через щель, еще не пройдя сквозь нее. На бледной коже тут же выступают бусинки пота, которые блестят, словно бриллианты.

Их ждет тропический лес. Он ждал вечно. Там царит бескрайний нефритовый сумрак залитых водой прогалин, путники стоят по колено в ярко-зеленой жиже. Графт старается не терять сцепления и равновесия. Сквозь полог пробивается и искрится солнечный свет. Стволы деревьев и полузатопленные бревна покрыты плотным, словно изумрудный бархат, мхом. От запаха гнили сводит гортань.

Мимо со стрекотом пролетают крылатые насекомые, каждое из которых похоже на тонкий шедевр часовых дел мастера. Они зависают на месте, а затем снова набирают скорость.

Очередное неизвестное Оллу место. Он гадает, признак ли этого того, что теперь их маршрут менее контролируемый и более случайный. Или же знак, что все становится еще секретнее? Что это за брошенный мир? Что за пограничный ад? Потеющие ладони нервно водят винтовкой. Тропический лес — скверное место для боя. Он никогда не любил войну в джунглях.

Они постоянно останавливаются, чтобы помочь Графту выбраться. Порой приходится вытаскивать его из жижи при помощи почерневших бревен.

— Не нравится мне это, — замечает Кранк. Это констатация факта. Олл гадает, имеет ли молодой солдат в виду дискомфорт из-за влажной жары и нагрузки или же говорит о самой местности.

Подобное высказывание вполне подходит и к тому и к другому.

А затем все смолкает.

От этого холодеет кровь. До наступления тишины они не сознавали, что в джунглях столько разных шумов: гудение насекомых, плеск воды, треск подлеска, чириканье амфибий, посвистыванье птиц. Путники ощущают их тревожное отсутствие, только когда все одним махом прекращается.

Они все застывают, прислушиваясь и желая, чтобы звуки вернулись.

Олл вскидывает руку и медленно разворачивается, поднимая винтовку. От этого движения едва слышно плещется вода у его голеней.

Что-то кидается к ним из древесной рощи позади. У него человеческие габариты и очертания, однако ноги короче, а руки длиннее людских стандартов. Это костлявое и сухощавое обезьяноподобное существо. У него нет глаз. Всю голову занимает зияющий рот с растянутыми губами и зубами плотоядного животного. Оно визжит на бегу. Брызжет вода. Кэтт издает вопль. Существо перескакивает через полузатопленное бревно и прыгает, вытянув когтистые лапы.

Олл стреляет. Три заряда попадают в торс создания и с неуклюжим глухим шлепком отшвыривают его назад в зеленый суп. Оно тонет, продолжая биться.

— Что, во имя… — начинает было Зибес, но времени не хватает. К ним несется другой примат, затем еще один, а потом и четвертый. Они с воплями пробиваются из топазового мрака, не тревожась по поводу судьбы, которая постигла первого из них.

— Беглый огонь! — командует Олл. Много целей. Ему не справиться со всеми. Нужны остальные.

Кранк возится с винтовкой, из-за спешки его руки запутались в ремне.

Бейл стреляет, развернув одно из существ достаточно, чтобы замедлить, а затем целится для смертельного выстрела. Зибес не попадает даже по древесным стволам.

Олл четко застрелил еще двоих, но появляются новые приматы — полдюжины, дюжина, все скачут и бегут. Куда-то попадают только они с Бейлом. Вопящие раненые тяжело падают в жижу, но на их месте появляются другие. У них желтые зубы и красные пасти. Один оказывается так близко, что Олл едва успевает выстрелить.

Кранк наконец-то в строю. Он палит беспорядочно, но увеличивает огневую мощь и опрокидывает сперва одного, а затем и второго.

Кэтт вытащила свой пистолет. Она держит его обеими руками, стреляет вместе с другими и попадает. Девушка понимает, насколько чрезвычайна ситуация, и вздрагивает всякий раз, когда существа верещат.

Зибес убивает, но это редкая удача. Просто он не прирожденный стрелок. Один из приматов подбирается к нему слишком близко и тянется выдрать горло.

Графт хватает существо за шею рукой-манипулятором, поднимает его и швыряет на деревья, будто соломенную куклу.

Олл стреляет и укладывает последнего из приматов. Новые не появляются. Снова воцаряется тишина, если не считать хриплого дыхания, стука падающей листвы и кусков коры.

Затем, словно он никогда и не исчезал, возвращается шум тропического леса.

Олл делает глубоко выдыхает и стирает пот со лба. Он наконец-то понял, где они находятся и когда. Ему сообщила об этом некая интуиция, память предков.

Это Терра до возвышения человека. Существа, которые на них напали, могли бы однажды эволюционировать в людей.

Если не считать того, что эти тела, которые плавают лицом вниз в зеленом супе, демонстрируют, как рано порча варпа прикоснулась к родному миру человечества.

Олл не обсуждает все это со спутниками.

— Двигаемся дальше, — говорит он им вместо этого.

[отметка: —?]

Компас прекращает работать. Маятник тяжело повисает, отказываясь качаться.

— Мы заблудились, — замечает Кранк, наблюдая за манипуляциями Олла.

— Правильно говорить «попали в штиль», — огрызается Олл, однако то, какое определение верное, не имеет значения. Он никогда раньше не пытался путешествовать таким образом и потому не знает, следовало ли ожидать проблем с компасом или нет. В том, что ему рассказывали об искусстве подобных странствий, ничто не предупреждало, что компас может перестать работать. Олл пытается скрыть свое напряжение. Пытается успокоить себя своей же аналогией: штиль. Временами на море ветры пропадают, все замирает, и тогда никто ничего не в силах сделать. Некуда двигаться, пока ветер не вернется.

Только и всего. Вот и все, что происходит. Ветры эмпиреев просто затихли на миг, исчерпав свое дуновение. Все неподвижно. Скоро они снова поднимутся, как тебе и надо. Поднимутся, и паломники вновь отправятся в путь.

— Все окей, — говорит Олл. — Все будет окей.

Вокруг них какая-то осенняя местность. Небо темное, словно грязный уголь. Вдали неясно вырисовываются холмы, бурые от осоки и дрока. В отдалении кружат черные птицы. Терновые заросли вокруг лишены листвы, это бесконечная чаща колючек и когтей, естественная клетка. Шипы и ветки бледные и холодные, будто кости. Мелкие птицы или насекомые насадили на некоторые из колючек красные ягоды, чтобы объедать и клевать их. Сок капает, словно кровь.

Олл продолжает трудиться над таблицей и компасом, тряся розу в маленькой коробочке в форме черепа и растирая грузило маятника между ладонями, будто тепло тела может его как-то активизировать. И то и другое остается мертвым, безжизненным. Спутники расходятся в разные стороны, осматривая местность. Вокруг тишина, если не считать периодического щебетания птиц.

Что если мы сделали неверный разрез? — гадает Олл. — Что если они сошли с путей ветров и теперь не могут отыскать обратной дороги? Что если он сделал ошибочный надрез, и они вышли бог знает где и бог знает когда.

Как может какое-либо место, место в космосе, быть незатронутым ветрами эмпиреев?

Аналогия внезапно кажется столь банальной. Даже когда ветры стихли, а корабль попал в штиль, компас все равно будет поворачиваться к магнитному северу. А когда нет ветра, человек прилагает усилия и гребет. Гребет как проклятый, в такт задающему ритм барабану. Олл усвоил это во время путешествия в Колхиду. Тогда Колхида еще была царством на Черном море, а не родным миром вероломного XVII Легиона.

— Похоже, нам придется грести, — произносит Олл вслух, но остальные разбрелись слишком далеко и не слышат. Он встает, высматривая их, и видит тени, движущиеся по среди терновых зарослей.

— Возвращайтесь! — кричит он. Кто-то отвечает, но он не может разобрать слов.

Черт их побери. Они ведут себя глупо. Это небезопасно. Олл уверен в этом. Знание приходит к нему внезапно, вместе с морозным покалыванием в основании позвоночника. Это не просто прохладный лесной воздух охлаждает пот. Это намек, знак. Точно так же у него зудел корень языка перед большими сражениями, а руки подрагивали, когда кого-то ожидала смерть.

Он не ощущал ничего подобного на Калте, поскольку события на Калте произошли столь неожиданно. Гибель до самого последнего мгновения приближалась скрыто, под маской чернейшего предательства.

Но здесь, что бы это ни было за «здесь», гибель придет не внезапно. Она преследует их. Приближается. Незнающий покоя хищник следует за ними, не сбавляя шага и не показываясь. Он постоянно за пределами обзора. Оллу известно имя хищника, и это не человеческое имя.

М`кар.

Это существо, которое послали прикончить их. Существо, которое послали вернуть клинок. Злобные божества варпа послали его позаботиться, чтобы их планы не были расстроены.

Олл чувствует, что ему это должно льстить. Он — Вечный, а такие существа далеко не обычны. Впрочем, в структуре вселенной они незначительны. Вечные не расстраивают планов Тех-Кто-В-Варпе. Вечный-отступник, который находится в бегах вместе с горсткой людей… едва ли это угроза планам, которые охватывают световые века космоса и эпохи вселенной.

И все же М`кара послали. Польщенным — вот кем он должен был бы себя ощущать.

Олл поднимает свою лазерную винтовку, подготавливая ее, будто когда наступит время, от оружия будет какой-то прок. Вечный гадает, насколько далеко находится хищник — в одном, или двух разрезах, или уже в этом мире, где-то в осоке по ту сторону терновых зарослей?

Что там говорил Джон? Он нужен еще и для другой задачи, так что не может вечно искать тебя. У него своя судьба.

Типичный афоризм Грамматикуса, но в его основе лежит здравый совет. Иди длинным, окольным путем, не высовывайся, держись вне поля зрения. Ты не можешь с нимсражаться, так что жди, пока у него не закончится время, и он не отсутпит.

Да, совет здравый. Проблема только в том, что, как очень хорошо известно Оллу, существо уже учуяло их запах. М`кар следует за ними.

Это будет демоническое создание с нечеловеческим именем, вроде этого. Как оно их выслеживает? Свечение жизненной силы кинжала? Не то чтобы Олл был псайканой и озарял путь. У него никогда не было предвидения или прочих даров, которыми часто обладают Вечные. Ни предвидения, ни чтения мыслей, ни телекинеза с пирокинезом.

У него есть только тик и подергивания, мороз по спине, зуд в языке и дрожь в руках. Левое веко обычно подрагивало, когда поблизости находилась псайкана. Так было, пока он находился рядом с Медеей на том корабле. Поэтому-то он еще раньше Ясона понял, что колхидская ведьма обладала подлинным даром, а не была обычной вопящей и лицемерной вещуньей.

Словно по сигналу, левое веко Олла дергается.

Он замирает. Крепко держа оружие, он ждет смрада варпа, ждет, что М`кар, какую бы форму тот ни принял, вырвется из терновых зарослей и прикончит их.

Олл ждет, что М`кар прикончит их и превратит это место в общую могилу, неоплаканную и неотмеченную.

Как бы то ни было, закат продолжает опускаться, а птицы все кружат.

Олл оборачивается. Остальные так и бродят вокруг на разведке, но Кэтт прямо возле него. Она вернулась по его зову.

Его веко подрагивает.

— О, господи, — шепчет он.

Это не только ее темные глаза напоминали о ведьме, которую он знал много столетий тому назад. Олл понимает, почему она тихая и сдержанная, почему держится особняком и в стороне. Понимает, почему она пришла на сдельный труд на его ферму, словно беглец, который ищет работу в обмен на жилье. Понимает причину ее глубоких вопросов.

Он вполне уверен, что даже она сама не знает о своей сущности. Ее никогда не подвергали проверке, не забирали на Черные Корабли. Она скрытая, затронутая ровно настолько, чтобы обрести жизнь, полную горя и проблем, жизнь не как у всех, жизнь в депрессии и непонимании.

Она затронута ровно настолько, чтобы сиять, будто маленькая лампочка в ночи.

— В чем дело? — спрашивает она. — Все окей?

Она улыбается, метко использовав незнакомое слово.

— Нам нужно найти укрытие, — говорит Олл. — Близится тьма.

Он раздумывает, всерьез раздумывает, не следует ли убить ее. А затем поражается, что вообще размышляет о подобном.

— М`кар, — произносит она.

— Что?

— Это слово. Эхо в том городе, — Кэтт глядит на него большими темными глазами Медеи. — С тех пор, как я его услышала, не могу забыть, как будто это слово — яд, который заполняет мой разум.

Олл опускает винтовку и прикасается к завернутому атаму на поясе. Вот что нужно этому созданию. Вот что им нельзя иметь при себе. Вот что они не должны доставить.

С ним что-то происходит.

У них есть оружие.

Если атам столь могущественен, если он столь ценен, что Те-Кто-В-Варпе послали за ним демона, то это чертовски серьезная штука. Проклятье, очень серьезная штука. Она прорезает путь сквозь искаженную вселенную. Что еще она может разрезать?

Мысль дает ему проблеск надежды. Стоящая рядом с ним Кэтт чувствует эту надежду и улыбается, даже не понимая, почему.

А затем надежда исчезает.

Корень языка Олла внезапно начинает зудеть. Руки дрожат.

Будет бой. Бой и смерть.

[отметка: —?]

Солнце полностью скрылось. Небо затянуто нагромождениями гонимых ветром серых облаков, терновая клеть поскрипывает и трещит. Они чувствуют ветер на лицах, но компас Олла так и не шевелится.

— Мы не можем уйти отсюда, — говорит Олл своим паломникам поневоле. — Не можем уйти вперед или назад. Нужно оставаться тут, а это значит, что нам, возможно, придется принять тут бой.

— Мы примем бой? — переспрашивает Зибес.

— Тут нет места для драки, — произносит Бейл Рейн. Юноша практически не видел войну, его только учили, однако он не был глуп. Неровный участок кустарника на склоне холма, густо заросшем осенним терном и опутанным дроком? Тут действительно негде драться. Будь в их распоряжении час, можно было бы подняться по холму к кольцу стоячих камней и, быть может, окопаться там.

У них нет часа. Это подсказывает Оллу его язык. А также веко, руки и холодный пот на спине. И еще выражение глаз Кэтт.

— Где мы укроемся? — спрашивает Кранк, тяжело сглотнув. Он указывает в сторону ближайшей ветви сухого и хрупкого терновника.

— Тут? В этом хламе? Он не сдержит лазеры. Там не укрыться. Мы окопаемся или…

— Тссс, — произносит Олл.

— Где мы укроемся? — настаивает Кранк.

— Лазеров не будет, — говорит Олл.

— А что будет? — интересуется Зибес.

— М`кар, — произносит Кэтт, не в силах сдержаться.

— Что это значит? — истерично спрашивает Кранк.

— Сохраняй спокойствие, — говорит ему Олл. Он обращается ко всем. — К нам приближается скверное существо. До сих пор мы ускользали от него, но оно все же нас нашло.

— Что за скверное существо? — интересуется Кранк.

— Что-то с Калта, — шепчет Бейл, который начинает понимать. — Одна из тех тварей, что явились на Калт. Или та, что шла своим путем…

Олл кивает. Кранк кривится, издает скрипучий стон и начинает рыдать.

— Как оно нас нашло? — спрашивает Бейл.

Олл непроизвольно смотрит на Кэтт.

— Нам просто не повезло, — отвечает он. — Долгое время мы хорошо справлялись, но нам не повезло. И теперь мы не должны впадать в уныние.

— Где нам укрыться от такой твари? — стенает Кранк.

Олл постукивает себя по груди.

— Здесь, — произносит он. — В дни веры мы именно так отгоняли демонов. Вера. Сила. Мужество.

— Олл Богобоязненный, — невесело усмехается Зибес.

— Богобоязненность — это добродетель, — кивает Олл. — Я всегда верил, с тех самых пор, как при рождении был помазан в Ниневии. Всегда. Всегда хранил веру, даже когда церкви сносили. Сносили за анахроничность. Я верю в высшую силу, и с ней мы и имеем дело. Впрочем, это иная сила. Выше, ниже, другая. Не человек. Не смертный.

— Ты тоже не смертный, — произносит Кэтт.

— Но я человек. В этой ерунде с богами и демонами вы можете держаться лишь за веру. Я всегда верил. Вот почему он никогда меня не любил и не вводил в круг доверенных лиц.

— Кто? — спрашивает Бейл.

Олл качает головой.

— Неважно. Я всегда хранил веру. И не пытался ее никому навязывать. Не проповедовал. Ну, во всяком случае, в течение длительного времени. Так что я не собираюсь просить вас о чем-либо странном.

Он снова глухо бьет дрожащей рукой напротив сердца.

— Просто верьте. Верьте, во что хотите. В Императора, в себя, в свет, что видите во снах, в твердую землю под ногами. Верьте в меня, мне все равно. Просто верьте.

— Мы должны делать что-то другое, рядовой Перссон, — говорит Графт. — Я не могу верить. Должна быть цель. Должно быть дело.

— Он прав, — замечает Бейл.

— Окей, — отвечает Олл. — Тогда будем петь.

— Петь? — недоумевает Кранк.

— Да, будем петь вместе. Это укрепляет разум. Я научу вас песне. Гимну. В былые дни верующие пели хором, чтобы поддерживать свой дух и отгонять тьму с демонами. Так сделаем и мы.

Он учит их словам. Всего куплет-другой. О, Повелитель и Владыка Человечества…

Они неохотно начинают петь. Неуклюже подбирают слова, часть забывают, уродуют мотив. Графт может только протяжно тянуть одну ноту. Олл берется снова и снова, повторяет и повторяет, постоянно оглядываясь через плечо и отслеживая покалывание в руках и подергивание века.

Так и работали гимны с молитвами в те дни, когда по земле бродили настоящие демоны. Это были защитные слова, выражения стойкости. Они объединяли людей пением, объединяли их силы и веру. Превращали веру в оружие, пусть даже и оборонительное — хотя бы в щит. Или, разумеется, в лучшем случае в щит.

Польза была даже для тех, кто не верил так, как Олл. При совместном пении люди занимались общим делом. Вспоминали, что не одни.

Они объединялись и укреплялись духом. У них появлялось дело, на котором можно было сконцентрироваться вместо страха. Паника — последнее, что требовалось Оллу.

А порой пение — просто шум, который защищает так же, как защищал Орфей.

— Продолжайте, — произносит Олл. — Пойте. До конца и заново. Пойте.

Он разворачивается и подходит к границе терновых зарослей. Позади спутники поют изо всех сил. Олл осматривает бурую осоку и уже омраченные ночью ложбины. Сколько тысяч полей сражений он так озирал, высматривая показавшегося врага? Ландшафт напоминает ему о болотах за Стеной, когда он патрулировал парапеты, выглядывая разрисованных людей. Напоминает о колышущихся лугах Алтая, где он ожидал приближения сарматских наездников. Напоминает о…

Его руки дрожат.

М`кар вовсе не там, внизу.

М`кар здесь, прямо на границе терновой клети, и он смотрит внутрь.

[отметка: —?]

Тернии вспыхивают.

Участок терновой поросли шириной три или четыре метра взрывается ярким оранжевым пламенем, загорается, словно бумага, и рассыпается пеплом, оставляя разрыв, через который через который может проехать транспорт.

Олл пятится назад, сжимая винтовку трясущимися руками.

Снаружи, по ту сторону прорехи в белой терновой стене, темно, как будто часть полуночи наступила раньше срока. Но в ней есть глаза. Олл видел, как они смотрели внутрь — древние глаза древнего, дикого разума. Желтые щели с черными прорезями зрачков. Сверкающие глаза. Злые глаза.

Глаза, которые вечно взирали с носа корабля.

Проклятые глаза, означающие конец всему.

Олл пятится. Он не обращает внимания на судороги, зуд и дрожь. Игнорирует комок в горле и слезы на глазах.

За свои долгие жизни он видел многое. Но никогда не видел ничего подобного.

Демон входит в терновые заросли через разрыв, который прожег в чаще. Он проникает, пузырясь, словно жидкость, которая переливается через границу и собирается на слежавшейся почве. Демон похож на смолу и дымится во тьме. Олл в состоянии разглядеть лишь то, как влажное пятно ширится на земле, разрастаясь, словно тень. Над ней громада — чудовищная монолитная фигура, фрагмент мрака, вырезанный из чистой ночи, сверхтяжелый, словно обедненный плутоний. Выше глаз неясно вырисовывается образ рогов, которые шире крыльев самолета.

Олл чувствует запах. Его тошнит.

В черных лужах, растекающихся вокруг его ног, растут и съеживаются паучьи лапки и судорожно дергающиеся ложноножки, которые на краткий миг выступают из дымящейся смолы и вновь умирают, словно ночные растения в замедленной пикт-съемке. Это тень, которая силится продолжать свое существование.

Раздается чириканье и хихиканье. Олл слышит в ветре голоса людей, которых знал, и понимает, что это обман. Он слышит голоса людей, которых не видел живыми уже тридцать тысяч лет. Обман, обман.

Он слышит смех Джона. Слышит Паскаля, который при Вердене просит огоньку. Слышит Гая, который на Стене проклинает дождь и превозносит достоинства галисийских девушек. Слышит, как командующий Валлис шепчет имя позабытого бога, когда они оба вздрагивают от ядерного сияния, расцветающего над горизонтом Панпацифика. Слышит, как человек с сильным акцентом на скифском сомневается в качестве бронзовых стремян. Слышит, как зажатый в горящем Т-62 Заид Рахим молит о смерти. Слышит, как окружающие его штурмовики стонут, когда офицер объявляет, что их цель — Ульи Бруммана. Слышит, как Ясон и Орфей поют хором. Слышит, как лейтенант Уинслоу диктует завещание в ночь перед Копенгагеном. Слышит, как рядовой Лабелла насвистывает, жаря бобы и яйца утром после того, как пал Сокальский бассейн.

Он слышит, как его сын пяти дней от роду громко кричит в колыбели в день, когда высадились норманны. Как будто в свои пять дней он знал, что произойдет.

Олл вскидывает винтовку, переводит переключатель на автоматический огонь и стреляет.

Надвигающаяся тьма колышется, когда в нее бьют стремительные заряды. Мрак поглощает яркие стрелы, однако и разбрызгивается. Из каждой раны брызжет жидкость, похожая на молоко.

Раны исчезают так же быстро, как он их наносит. Млечная кровь гаснет. Ему невозможно причинить вред. Оно это знает, и Олл это знает. Оно хочет не просто убить его, а сломать.

Оно хочет выжечь его душу горем, прежде чем пожрать. Хочет разозлить его, хочет, чтобы он ощутил ярость, боль, разочарование и прочие людские несовершенства жизни продолжительностью в тридцать пять тысяч лет.

Оно знает, что он Вечный.

Олл внезапно понимает это, несмотря на боль, лишающую его здравого смысла. Он погружен в смерть своего сына — утрату, с которой смог свыкнуться лишь через три столетия. Утрату, которую загнал на задворки перегруженного подробностями разума. Утрату, прямо на которую набросился М`кар. И все же Олл понимает.

Оно знает, что он Вечный.

В противном случае они все уже были бы мертвы. Ему не слишком часто доводится делать подобное. Мучить создание со столь большим потенциалом к страданию. Олл — это лакомство, деликатес. Все эти безжалостные века боли, потерь и разочарований, которые можно выделить и вновь оживить. Больше, настолько больше, чем в состоянии вместить человеческая жизнь.

Боль меня убьет, — думает Олл. — Убьет сама мысль. Воспоминание обо всем, через что я прошел, меня прикончит.

Это будет не быстро.

Он перестает стрелять. Злость иссякла, как и энергоячейка. Он отшвыривает винтовку в сторону. Поворачивается к М`кару спиной и идет прочь. Идет к остальным. Те все еще пытаются петь, но это не действует.

— Продолжайте, — подгоняет их Олл надламывающимся голосом. — Продолжайте… «прости наши заблуждения»… давайте! Не слушайте его! Заглушайте его! Не слушайте его ложь!

Он слышит, как старый друг болтает в дрезденском магазине, заворачивая фарфор в газету, «на случай, если ночью будет налет». Слышит, как сестры зовут его по имени из клеток каравана. Слышит Его в тот день, когда они встретились, признав друг в друге родственное существо.

— Такие, как мы, — говорит Он Оллу, — такие, как мы, оставят след в веках. Вот почему мы сотворены так. Пути наших жизней не останутся неотмеченными.

— Мой останется, — уверяет Его Олл. — У меня нет вкуса к тем играм, в которые ты хочешь играть с миром. Я хочу просто обычной жизни.

— Мой дорогой друг, у тебя их будет, сколько пожелаешь.

Это было летом, на лугу за стенами Ниневии. Он никогда до того не встречал другого Вечного. И никогда больше не встречал такого, как Он.

Посмотрите на него теперь. Прошло столько времени, и посмотрите на глупого старого Олла Перссона, который отступился от всех тех игр и никогда не был их частью. Он пересекает вселенную на клинке ножа. Занимается дурацким странствием через варп и ткань космоса, чтобы не дать его играм развернуться.

М`кар приближается, во мраке слышен булькающий смех. Вокруг него, словно соцветие, кружатся голоса — голоса из жизни Олла. Боль, обман.

Олл и его паломники стоят кругом, спинами наружу. Спина Олла обращена прямо к тьме.

— Не смотрите, — произносит он. — Не слушайте. Пойте. Заглушайте это.

Но они перестали петь. Просто смотрят друг на друга. Справа от Олла Бейл Рейн, слева — Кэтт. Олл кладет им руки на плечи.

— Не смотрите, — говорит он. — Все будет окей.

Это не так, но что ему еще говорить?

Голоса у него в ушах. Боль прожитой жизни невообразима. Он знает, что другим тоже слышатся голоса. Бейл слышит Нив. Зибес умоляет свою мать перестать кричать. Кранк плачет о ком-то по имени Пеппи. Кэтт просто дрожит. Оллу не хочется знать, что она слышит.

Он медленно снимает руку с ее плеча. Если вообще есть шанс, то он приближается и будет крошечным.

— М`кар! — непроизвольно вскрикивает она.

— Шшш, — успокаивает ее Олл сквозь слезы.

— Ммммммккк! — вырывается у нее.

— Спокойно, — говорит Олл. Он опускает руку к поясу, к ремню, к завернутому атаму. Он чувствует на затылке дыхание демона.

Атам тоже теплый.

Единственный шанс. Единственный крохотный шанс.

— Малок! — взвизгивает Кэтт, у нее закатываются глаза.

— Тихо, — говорит Олл, хватаясь за кинжал.

— Малок! Малок! Малок! — вопит она. Бессмысленно. Он ее потерял. Ее больше нет.

— Малок Карто! — выкрикивает Кэтт, и ее тошнит. — Малок Карто! М`карто! М`кар!

У него есть кинжал. Единственный шанс.

Олл оборачивается, подняв клинок.

[отметка: —?]

Тварь пропала.

Вокруг них обычный мрак. Исчезли запах и жар. Смолы больше нет. Остаются лишь голоса, которые около минуты удаляются во мрак, словно шепот в другой комнате.

Олл моргает. Он осознает, что открыл рот для крика, и закрывает его. На раскрасневшемся лице чувствуется пот. Олл опускает клинок.

— Я не… — начинает было он.

Он смотрит на остальных. Бейл возится с хнычущим Кранком. Зибес сидит на земле, обхватив голову руками. Графт поднял Кэтт. Та обмякла.

— О Боже, нет!

Впрочем, она жива. Из ее носа течет кровь, а одежда спереди залита рвотой.

— Оно ушло обратно, — шепчет Кэтт, глядя на Олла снизу вверх.

— Обратно?

— Ты не почувствовал? Его утянули назад. Отдернули от нас, отсюда. Оно понадобилось где-то еще, для дела, которое важнее, чем мы.

Олл качает головой. Ему вспоминаются слова Джона. Продержись подальше от него достаточно долго. В конце концов ему придется сдаться и повернуть назад.

— Во имя Господа, что же произошло? — вслух гадает Олл.

— Малок Карто, — произносит Кэтт. Графт помогает ей встать. Она держится нетвердо.

— Это нечеловеческое имя, — говорит Олл.

— Нет, человеческое, — настаивает она. — Я чувствую. Как минимум, трансчеловеческое. Кем бы ни был Малок Карто, именно из-за него М`кару пришлось уйти и оставить нас.

— В таком случае мне жаль несчастного Малока Карто, — произносит Олл.

Кэтт качает головой.

— Не знаю почему, но мне кажется, что зря.

У него своя судьба.

[отметка: —?]

Над терновыми зарослями начинается неяркий рассвет. Его сопровождает шелест поднявшегося ветра. Олл берет направление. Он вполне уверен, что приближение М`кара закрывало их от ветров и не давало взять направление.

Небо чистое, по крайней мере пока что.

Им еще предстоит долгий, очень долгий путь, и он будет не проще.

— Что будем делать? — спрашивает Зибес.

— Продолжаем идти? — добавляет Кранк. — У нас есть маршрут? Эээ… направление?

— Борей, — произносит Олл, откладывая компас и таблицу. — Северо-северо-восток. Борей или хотя бы Месе для грекан. Нордострони для франков. А для романиев Аквило.

Он достает кинжал и готовится сделать следующий разрез. Их путешествие продолжится, как и раньше — неотмеченным. Таким же, как и их жизни и судьбы.

Потому-то у них есть шанс на успех.

— Так что будем делать? — спрашивает Бейл.

Олл плашмя прикладывает ладонь к воздуху и начинает резать.

— Идем дальше, — произносит он. — Окей?

* * *

Мне жаль. Раньше я верил. Верил, что во вселенной есть нечто большее. Больше, чем мы можем потрогать и увидеть, высшая сила, которая направляет и оберегает нас. Я никогда тебе об этом не говорил, потому что знал, что ты можешь рассердиться. Можешь уйти. Теперь тебя в любом случае больше нет, а я уже не верю. Мне жаль. Я был прав — по ту сторону наших грез есть иной мир. Жаль, что не могу больше верить, будто это мир добра. Я не хочу идти туда.

Ник Кайм Вулкан жив

Действующие лица

XVIII легион, Саламандры:

Вулкан, примарх, Владыка Змиев

Артелл Нумеон, капитан Погребальной стражи и советник Вулкана

Леодракк, Погребальный страж

Скатар'вар, Погребальный страж

Варрун, Погребальный страж

Ганн, Погребальный страж

Игатарон, Погребальный страж

Атанарий, Погребальный Страж

Неметор, капитан, 15-я разведывательная рота

К'госи, капитан, пирокласт 21-й роты

Шен'ра, технодесантник

VIII легион, Повелители Ночи:

Конрад Керз, примарх, Ночной Призрак

X легион, Железные Руки:

Феррус Манус, примарх, Горгон

Домад, боевой брат и неофициально исполняющий обязанности квартирмейстера

Веруд Пергеллен, легионер-снайпер

XIX легион, Гвардия Ворона:

Корвус Коракс, примарх, Повелитель Воронов

Хриак, библиарий, кодиций

Авус, боевой брат

XVII легион, Несущие Слово:

Эреб, темный апостол, опальный первый капеллан

Вальдрекк Элиас, темный апостол, в услужении у Эреба

Бартуса Нарек, Охотник, бывший легионер-вигилятор

Прочие персонажи:

Сериф, летописец

Вераче, летописец

Керен Себатон, археолог фронтира

С выжженной земли

— Вулкан жив.

Два слова. Два скрежещущих слова. Они сомкнулись вокруг меня, как тиски ржавого капкана, вгрызлись, как клыки свирепого зверя. Так много мертвых… Нет, убитых. И все же…

Вулкан.

Жив.

Они отдались в голове с мощью свайного молота, бьющего по камертону, сдавили виски, каждый слог вспыхнул в голове красной болью. Но эти два простых слова были лишь насмешливым шепотом, и насмехались они надо мной, потому что я выжил, хотя должен был умереть. Потому что я был жив, а остальные — нет.

Удивление, благоговение или же простое нежелание быть услышанным заставили говорящего произнести слова тихо. Но в любом случае голос, их озвучивший, был полон уверенности и неоспоримой харизмы.

Я помнил эти модуляции и этот тембр так же хорошо, как свои. Я узнал голос своего тюремщика. И тоже проскрежетал, произнеся его имя.

— Гор…

Явная и демонстративная мощь моего брата проявилась и в его голосе, я же едва мог говорить. Словно я был долгое время погребен, и горло исцарапалось из-за всей проглоченной земли. Я еще не открыл глаза: веки казались свинцовыми и горели, будто их промыли чистым прометием.

Прометий.

Это слово вызвало воспоминание-ощущение: поле битвы, окутанное дымом и запахами смерти. Кровь насытила воздух. Пропитала черный песок под ногами. Дым льнул к знаменам, окаймленным огнем. Из фрагментов складывалась картина сражения, подобного которому до сих пор не знали ни я, ни мой легион. Эти гигантские армии, эта мощь вооружения, едва ли не стихийная в своей ярости… Братья убивали братьев, жертвы насчитывали десятки тысяч. Возможно, и больше.

Я увидел, как погиб Феррус. Я не был рядом, когда его убили, но сцена возникла в сознании. Меня с ним связывали узы куда более крепкие, чем те, что выковываются в пламени простого братства. Мы были слишком похожи, чтобы их не иметь.

Передо мной был Исстван-V. Черный, погруженный во мрак мир, захлестнутый морем легионеров, которые жаждали друг друга уничтожить. Сотни боевых танков, смертоносные стаи титанов, рыщущих на горизонте, десантные корабли, заполоняющие небеса и отравляющие его предсмертным дымом и выхлопами.

Хаос. Абсолютный, немыслимый хаос.

Теперь это слово имело другое значение.

Ко мне возвращались новые обрывки воспоминаний о резне. Я увидел склон и роту боевых танков на вершине. Направив вниз орудия, они обстреливали снарядами наши ряды, ломали нас на наковальне.

Раскалывались доспехи. Дождем лил огонь. Перемалывались тела.

Я бросился в наступление вместе с Погребальной стражей, но вскоре мой гнев заглушил способность рассуждать, и они отстали. Я в одиночку обрушился на танки, как молот. Я руками рвал их броню, разбивал ее, ревел, бросая вызов небесам, залитым алым цветом.

Когда мои сыны нагнали меня, нашу атаку встретили свет и пламя. Они разорвали небо, оставив в нем гигантскую полосу ослепительного, магниево-белого цвета. Все, кто был рядом, зажмурились, но я увидел, как ударили ракеты. На моих глазах произошел взрыв, и огонь растекся по миру кипящим океаном.

А потом опустилась тьма… но лишь на время, и я помню, как очнулся, все еще ошеломленный. Моя броня почернела. Меня отбросило с поля битвы, и рядом никого не было. Покачиваясь, я поднялся на ноги и увидел павшего сына.

Это был Неметор.

Я прижал его к себе, как ребенка, поднял Несущий рассвет к небесам и закричал в отчаянии, словно это могло что-то изменить. Ведь мертвые не вернутся, как бы сильно нам этого не хотелось. По-настоящему не вернутся. А если это все же случится, если с помощью какого-нибудь противоестественного искусства получится их воскресить, они уже никогда не будут прежними. Они будут призраками. Лишь бог может вернуть мертвым жизнь, но нам всем говорили, что богов не существует. Мне только предстояло узнать, каким ужасным заблуждением и какой неоспоримой истиной были эти слова.

Враги хлынули на меня волной, пронзая ножами и избивая дубинками. Одни были закованы в ночь, другие окутаны железом. Я убил почти шесть десятков, прежде чем они вырвали Неметора из моих рук. А когда я рухнул на колени, побитый и окровавленный, на меня упала тень.

Я спросил:

— Почему, брат?

И слова, которые Керз произнес, нависая надо мной, врезались в память сильнее всего:

— Потому что здесь только ты.

Не этого ответа я ожидал. Мой вопрос был куда более общим, чем подумал Керз. Возможно, ответа на него и не существовало, ведь разве не суждено сыну рано или поздно взбунтоваться против отца и попытаться превзойти его, даже если для этого потребуется совершить отцеубийство?

Хотя я остался без шлема и веки мне склеила кровь, готов поклясться, что Керз улыбался, смотря на меня сверху вниз, словно я был одним из его рабов. Ублюдок. Я и сейчас думаю, что его это веселило — весь этот ужас, этот позор предательства, грязью приставший ко всем нам. Мы, примархи, должны были быть лучшими из людей, но оказались самыми худшими.

Конраду всегда нравилась подобная ирония. Она опускала нас до его уровня.

— Ты полон сюрпризов.

Сначала мне показалось, что это снова Конрад: ощущения времени и пространства накладывались друг на друга, но не выстраивались в единую картину, отчего мне было сложно сосредоточиться, — но он не говорил мне этого на Исстване, после того момента он вообще не произнес ни слова.

Нет, ко мне обращался Гор. Этот интеллигентный тон, этот глубокий бас, сделавший предательство возможным… Лишь он мог это сотворить. Только я еще не знал почему. Пока не знал.

Наконец я открыл глаза и увидел перед собой патрицианские черты некогда благородного человека. Полагаю, иные назвали бы его полубогом. Возможно, все мы по-своему ими были.

Считалось, что боги — это выдумка, почитаемая ничтожными, легковерными людьми. Однако мы были реальны. Гиганты, цари-воины, превосходящие людей во всем. У одного из нас даже были крылья: прекрасные, белые, ангельские крылья. Сейчас я оглядываюсь назад и не понимаю, почему при взгляде на Сангвиния никто не задавался вопросом о его божественности.

— Луперкаль… — начал я, но Гор перебил меня, невесело рассмеявшись.

— Ох, Вулкан, тебе на самом деле сильно досталось.

На нем была черная броня, в которой я видел его лишь однажды и которая никак не указывала ни на Лунных Волков, бывших с ним вначале, ни на Сынов Гора, следовавших за ним позднее. Всего лишь доспехи — но в них чернота исходила от него волнами, словно не в броню он был закован, а в какую-то темную сущность. Такое ощущение уже возникало у меня раньше, я предчувствовал, во что он превращается, но, к своему стыду, не попытался этому помешать. С груди на меня смотрело око, ярко-оранжевое, как солнце Ноктюрна, но лишенное того искреннего жара, что отличает природный огонь.

Он схватил меня за подбородок когтистым силовым кулаком, и я почувствовал, как сжались лезвия.

— Что тебе от меня надо? Хочешь убить меня, как убил моих сыновей? Где эта тюрьма, в которую ты меня заточил?

Когда глаза наконец восстановились благодаря дарам, которыми наделил меня мой выдающийся отец, и ко мне вернулось зрение, я увидел лишь тьму. Она напомнила мне о тени, брошенной на меня Керзом, когда я был в его власти там, на пустошах Исствана.

— Ты прав в одном, — сказал Гор, и голос его начал меняться по мере того, как ко мне возвращалась ясность сознания, острота чувств и твердость духа, — ты пленник. Думаю, весьма опасный. А что касается моих целей, — тут он опять засмеялся, — я, честно говоря, пока не знаю.

Я моргнул один раз, второй, и лицо передо мной изменилось, став лицом того, в чье присутствие здесь мне просто не верилось.

— Робаут?

Мой брат, примарх Тринадцатого легиона Ультрамаринов, обнажил гладий. Меч, судя по его виду, был церемониальным оружием, никогда не обагрявшимся кровью.

— Значит, его ты видишь? — спросил Гиллиман, сощурившись, после чего вонзил клинок в мою обнаженную плоть.

Лишь тогда я осознал, что на мне нет брони, и почувствовал кандалы на запястьях, лодыжках и шее. Гладий вошел глубоко, обжигая поначалу, но потом металл в ране похолодел. Он погрузился в мою грудь по самую рукоять.

Мои глаза расширились.

— Что… что… это?

Дыхание прорвалось из легких, поднялось к горлу с кровавой пеной, заставило меня подавиться.

Он засмеялся:

— Это меч, Вулкан.

Я заскрежетал зубами, сжав от гнева челюсти.

Гиллиман наклонился ко мне, так что его лицо скрылось из вида, но я почувствовал на щеке его могильное дыхание и услышал вновь изменившийся голос.

— О, думаю, мне это понравится, брат. Ты мое удовольствие определенно не разделишь, но я его получу.

Он зашипел, словно наслаждаясь мыслью о пытках, которые уже начал для меня готовить, и в сознании возник образ мягких кожистых крыльев. Я стиснул челюсти, поняв, кем на самом деле был мой мучитель, и его имя вырвалось сквозь сжатые зубы, как проклятие.

— Керз.

Персона нон грата…

Воин в багровых доспехах, пошатываясь, вступил в комнату сквозь что-то, похожее на разрез в вуали — сквозь нанесенную ножом рану в реальности, позволившую ему сбежать в благословенную тьму.

Все это время, все эти дни, Вальдрекк Элиас ждал в святилище возвращения своего господина. Было предсказано, что его ждет унижение от рук магистра войны. Было известно, что Гор бросит вызов Пантеону и что Эреба оставит собственный отец. Но участь мученика была не для него. Ему была предначертана великая, вечная слава.

Так сказали Элиасу, и потому он ждал.

А теперь он прижимал к себе жалкое тело, истерзанное и разбитое, изуродованное воинами, которые считались союзниками.

— Благословенный господин, вы ранены…

Голос Элиаса дрожал: от страха, от стыда, от гнева. Кровь заливала весь пол. Темно-красные ручейки стекали в желобки символов на железных плитах, и по мере того, как выгравированные изображения заполнялись кровью, над ними начинало разливаться зловещее свечение.

Элиас забормотал, чтобы не дать мерцающему свету перерасти в что-либо, что он не сможет контролировать. Он сомневался, что его господин сейчас смог бы ему помочь. Комната была святилищем, кровь в ней не должна была проливаться напрасно.

Склонив голову, опустив глаза в пол, его господин дрожал и скулил от боли. Нет… не от боли.

Это был смех.

Элиас перевернул Эреба и увидел обезображенное лицо — обернутый в окровавленную плоть череп, с которого смотрели белые глаза. Покрытые красным зубы стучали в безгубом рте, сжимались в оскале и раздвигались, когда он дышал.

Элиас пришел в ужас:

— Что с вами сделали?

Эреб попытался ответить, но не смог: его вырвало алым комком.

Ученик поднял господина и понес на руках, прижимая к груди почти бессознательное тело и не обращая внимания на вес боевой брони.

Двери святилища, ведущие в коридор, разошлись со свистом спущенного давления и жужжанием скрытых сервоприводов. Апотекарион был недалеко.

— Урок… — прохрипел наконец Эреб, выдавив слова сквозь кровь в горле.

Элиас замер. Капающая кровь отбивала четкий, звонкий ритм по настилу. Он наклонился к Эребу, и вонь меди усилилась.

— Да?

— Урок… для тебя.

Эреб бредил, был на грани сознания. То, что с ним сделали, едва его не убило. Тот, кто это с ним сделал, едва его не убил.

— Говорите, господин, — прошептал Элиас со всей горячностью и преданностью фанатика.

Эреб, может, и лишился расположения многих, и в первую очередь своего отца, но у него еще оставались приверженцы. Они были немногочисленными, но ярыми.

Голос темного апостола упал до шепота. Даже Элиасу с его улучшенным слухом было сложно разобрать слова.

— Свое затачивать, их затуплять…

— Господин? Я не понимаю, о чем вы говорите. Скажите, что я должен сделать?

Эреб схватил Элиаса за горло с силой, казавшейся невозможной в его болезненном состоянии. Глаза его — пристальные, лишенные век, полные чистой ненависти — сверкнули. Казалось, он заглядывал прямо в гнилую душу Элиаса, выискивая следы неискренности.

— Орудия… — выдохнул он громче и яростнее. Он вновь засмеялся, будто только что осознал некую истину, после чего его опять стошнило кровью.

Элиас перевел взгляд на атам, зажатый в когтистой руке его господина. Тот сумел не выпустить ритуальный нож лишь потому, что пальцы были бионическими.

— Орудия? — переспросил Элиас.

— Мы можем победить в войне. Они… все решат.

Темный апостол повис в его руках: яростное пламя больше не могло противостоять повреждениям.

— Должны быть нашими или ничьими…

Эреб затих, потеряв сознание.

Элиас остался без цели. Он не знал, что надо делать, но верил, что божественная воля Пантеона укажет ему путь. Он быстро отнес Эреба в апотекарион, и как только темный апостол оказался на столе, под заботой своих хирургеонов, открыл канал вокс-связи.

— Нарек.

Ему ответил грубый, резкий голос.

— Брат.

Элиас знал, что атам обладал мощью. Он был не каким-нибудь неофитом, неискушенным в искусстве варпа, и прекрасно понимал, на что способно это оружие. У него, как и у других апостолов низшего ранга, был свой кинжал — пусть и лишь подобие кинжала в когтях Эреба. Но ему всегда было интересно, существовали ли во вселенной другие артефакты такого рода. Другие «орудия», как называл он их теперь.

Элиас улыбнулся при мысли о подобном оружии в своих руках и о силе, которую оно могло ему дать.

— Брат, — повторил Нарек, поскольку Элиас до сих пор не ответил.

Улыбка Элиаса стала шире, но выражения его глаз не изменила.

— Готовь своих воинов. Нам предстоит много работы.

Глава 1 Последователи

Враждуя, боги зачастую сражаются не меж собой, а через своих последователей.

Сицерон, древний терранский философ

Некоторые называли Траорис благословенным миром. Вопрос о том, кто или что его благословило, оставался открытым. Было известно лишь следующее. В 898 году 30-го тысячелетия по имперскому календарю на Траорис явился некто, известный как «Золотой Король».

Приветствуемый как освободитель, он разогнал темные культы, правившие до его прихода. Он уничтожил их мечами и штормами, встав во главе армии рыцарей, одновременно величественных и ужасающих. Кабал лордов-колдунов, сраженных Золотым Королем, веками держал в рабстве траоранцев, все это время не знавших ни мира, ни свободы. Их предки давным-давно покинули Старую Землю в надеждах на лучшее, но Траорис — одинокий, оказавшийся в изоляции с наступлением Древней Ночи, — пал жертвой изначального зла. Грехи превратили слабых людей в покорные вместилища для этой тьмы, и лишь чудесный свет мог от нее избавить.

И Золотой Король прогнал ее, принеся свободу и просветление. Он осенил этот мир своим присутствием. Благословил его.

Много лет прошло с тех пор, как Золотой Король отбыл с Траориса, и за годы последующей реколонизации мир постепенно изменился. Исчезли крепости лордов-колдунов, а на их месте выросли огромные заводы и фабрики. К Траорису и его людям пришла промышленность.

Восемь городов стояло на его серой земле, и работники кишели в доходных домах, построенных на развалинах былых времен. Анвей, Умра, Иксон, Ворр, Лотан, Крен, Орлл и Ранос — там, где находились самые большие залежи нужной Марсу руды, возникли эти островки цивилизации, разделенные многими километрами жестоких пепельных пустынь и молниевых полей, захлестываемых штормами.

Да, некоторые называли Траорис благословенным миром. Но не те, кто здесь жил.

Алантея бежала, хотя и понимала сердцем, что это бесполезно. Шел сильный дождь — еще с тех самых пор, как в небе над Раносом показались эбеново-багровые корабли. Дорога под ногами стала скользкой от ливня. Она уже два раза падала, и теперь из-за ушибов в колене опасно пульсировало.

Алантея еще не отработала смену в мануфакторуме, поэтому была одета лишь в зелено-серый комбинезон и тонкую хлопковую блузу, из-за физического труда превратившуюся из белой в серую. Пластековый плащ частично укрывал от дождя, но распахивался во время бега. Волосы ее намокли и падали на лицо светлыми колтунами, мешая видеть в темноте.

Люминесцентные лампы шипели и плевались искрами, когда на них падали капли дождя. Тени уползали от тусклого света, обнажая квадратные строения из серого гранита. Весь город был серым: от дыма, который изрыгали трубы плавилен, до плит под ногами Алантеи. Ранос был слитком темного железа, воплощением промышленности и силы, двигателем, работающим на мышечных усилиях и крови.

Он также был ее домом.

Люминесцентные лампы горели, как бакены, и резали глаза. Но она была рада их видеть, потому что они вели ее к площади.

Только бы до Главной площади добраться…

Позади грохотали тяжелые шаги, шумно аккомпанируя ее безумно бьющемуся сердцу, и, сворачивая в переулок, она рискнула оглянуться.

Тень. Она увидела просто тень, не более.

Но эти тени на ее глазах распороли старого Юлли, выпотрошили ее верного долгу куратора, как свинью, и оставили его смотреть на собственные дымящиеся внутренности и умирать. Остальные погибли сразу после этого. Их разорвало на части под хриплый грохот выстрелов и вспышки дульного пламени из толстых черных ружей. Не осталось ничего, даже тел. Пол мануфакторума превратился в кровавое болото, его разнообразное оборудование было уничтожено.

Алантея в тот момент бросилась к воротам, ведущим во двор. Она собиралась воспользоваться каким-нибудь тягачом, пока один из полугусеничников не взорвался, изрешеченный из тяжелого орудия. Поэтому она побежала. А теперь эти тени преследовали ее. Они не спешили, не стремились догнать — но неизменно держались всего в нескольких шагах позади.

В ту ночь страх чувствовался в воздухе. Рабочие рассказывали друг другу о людях, которых нашли и арестовали в канализационных коллекторах. Ходило множество слухов о странных действиях, ритуальных самоубийствах и прочих «актах». Клавигеры якобы обнаружили у них пропавшую ранее девочку — или, по крайне мере, ее останки. Но что еще хуже, эти люди были обычными гражданами, такими же рабочими Раноса, как она.

И поэтому, когда мануфакторум атаковали, его рабочие уже были захвачены паранойей и страхом. Поднялась ужасная паника. Но сейчас Алантея испытывала страх совсем иного рода; этот страх питали отчаянное желание спастись и убежденность в том, что если у нее не получится, ее ждет что-то куда более страшное, чем смерть.

Этот район города был настоящим лабиринтом. Над многочисленными улочками нависали коробки грязных доходных домов, теснившихся рядом со складами, а закоулки и канавы переходили в путаницу дорог, где потерялись бы даже крысы. Вот только ее тени не терялись. Они шли по запаху своей жертвы.

Нырнув за угол, Алантея опустилась на корточки, пытаясь отдышаться. Велико было искушение поверить, что она наконец в безопасности, или сдаться, забыть о погоне. В городе было тихо до невероятности, и она боялась, что осталась последним его обитателем, что лишь искра ее жизни горела в вымершем Раносе. Она не видела и следа клавигеров, не слышала всеобщих призывов к оружию от стражей-щитоносцев. Никакой реакции. Что же за враг мог полностью подчинить город, не встретив почти никакого сопротивления?

Грубый, резкий голос, говорящий на неизвестном Алантее языке, заставил ее вскочить на ноги. Она решила, что он обращается к остальным. В голове невольно возник образ петли, постепенно затягивающейся на ее бледной тонкой шее. Алантея инстинктивно поняла, что преследовали были ближе, чем раньше. Она подумала о своем отце, о медленной раковой смерти, что ждала его, и вспомнила лучшие времена, когда они были бедны, но счастливы, когда отец был цел. Он нуждался в лекарствах, без них… Еще несколько драгоценных мгновений с отцом — вот все, чего она хотела. В конечном итоге, все по-настоящему хотят лишь остаться еще ненадолго, но этого времени никогда не бывает достаточно. Жажда жизни была частью человеческой природы и заставляла людей противиться приближающемуся концу. И сейчас она наполнила Алантею решимостью. До Главной площади оставалось немного. Еще сотня метров, а может, и меньше.

Собравшись с последними силами, Алантея побежала.

Даже несмотря на поврежденное колено, последние несколько метров она преодолела верно и быстро.

Она ворвалась на Главную площадь, тяжело дыша, и увидела его.

Он был так величественен: исполненный в золоте, с поднятым скипетром, который позже передадут лорду-генералу экскаваций — защитнику Раноса и семи остальных рабочих городов. Он пришел в ее мир, освободил его, избавил траоранцев от оков, и после явился перед всеми на этом самом месте. Он говорил, и все старались его услышать. Алантея тогда еще не родилась. Она не видела того, кого позже стали называть Золотым Королем, и не присутствовала при его триумфальной речи, но, сидя на плечах своего отца и слушая, как тот вспоминает рассказы своего отца и деда, чувствовала силу и благость Золотого Короля.

Что-то изменилось после того дня с отцом. Теперь она стояла на Главной площади и не ощущала былого умиротворения. Словно какая-то сущность явилась сюда, чтобы его уничтожить, и уже сейчас истачивала все, в нем выразившееся. Она не могла сказать, откуда это знает. Возможно, это говорил ей инстинкт — та необъяснимая интуиция, которой обладала только женская часть расы. Она знала только, что Ранос осенило что-то иное, не несущее с собой благости, и сосредоточилось оно на этой площади.

Пять углов было у нее, включая тот, на котором стояла Алантея. На остальных четырех путь ей перекрывали силуэты в броне. Казавшиеся поначалу призраками или тенями, они начали медленно выходить из тьмы, и в серебряном люминесцентном свете их движения выглядели рваными, почти нечеловеческими.

Осознав свою ошибку, Алантея повернулась, и лишь когда ноги онемели иподкосились, поняла, что ее ударили ножом. Чьи-то сильные руки в броне подхватили ее, не дав упасть, и она подняла взгляд на своего спасителя. Он был красив, несмотря на странные надписи, выведенные золотом на скулах и открытых частях черепа и вызывавшие боль в ее глазах. Его черные волосы были коротко острижены и на лбу переходили в острый вдовий пик. Он смотрел на нее с жалостью, но это была холодная жалость — с такой пристреливают скот, больше не годный для разведения.

Собрав остатки смелости, Алантея прошептала:

— Отпусти меня.

Воин в винно-красной броне, увешанной цепями и свитками, медленно покачал головой.

— Спокойно, моя дорогая, спокойно, — сказал он успокаивающим тоном, но схватил Алантею за руки, когда она начала сопротивляться. — Хватит.

Он нежно провел по ее щеке длинным металлическим когтем, крепившимся к одной из латных перчаток, и на коже возникла тонкая линия маленьких кровавых рубинов.

Скуля, как животное, которым он ее и считал, Алантея попыталась ответить, но воин заставил ее замолчать, подняв запачканный кровью палец к своим слегка изогнутым губам. Изнуренная, не чувствующая повреждений от удара ножом, Алантея бессильно запрокинула голову. Сквозь туман перед глазами она увидела Золотого Короля, перевернутого и обливаемого дождем.

Капли бежали по его лицу, по щекам, и казалось, что он плачет. Уже бредя, она удивилась, что могло так его огорчить, что могло вызвать столь сильное сожаление в подобном существе.

Остальные воины, пришедшие на площадь, обмотали статую цепями. Они потянули и одним колоссальным рывком сбросили Золотого Короля в грязь и кровь.

— Не сопротивляйся, ты истекаешь кровью… — доброжелательно сказал Алантее державший ее воин, после чего голос его помрачнел: — А нам нельзя терять ни капли.

Они находились глубоко в катакомбах — так глубоко, насколько это было возможно. Монотонный стук камнедробилок и грохот подрываемых зарядов превращались в непрерывное, настойчивое жужжание, которое было слышно и в развалинах наверху. Когда-то здесь было поле битвы, или его часть, теперь замершее во времени в миг перед победой по приказу местного правителя. Последний оплот антиимперского сопротивления, разрушенный психической грозой. Ничего не изменилось с того момента, как крепость пала. Развалины остались такими же, какими были все те годы назад. Нетронутыми. Они превратились в памятник великому прошлому, в место поминовения и почитания.

Себатон осквернил эту святыню, замарал ее подвесными люминесцентными лампами, промышленными сервиторами-землекопами и грудами заступов, лопат, резаков и экскавационного оборудования, которые теперь были раскиданы вокруг. Его совесть это мало тревожило. В сущности, на его совести уже лежал такой груз, что подобное святотатство почти не чувствовалось.

Он не был силен в археологии, но мог сыграть роль, надеть личину Керена Себатона, коль скоро это было необходимо. Он знал, что они близки к цели. Он это чувствовал, как чувствовал и медленно растущую неотвратимость того, что ждало их в конце этих поисков, а его — в конце этого пути.

Пыль клубилась в воздухе, отчего даже с лампами было сложно что-либо разглядеть в грязи и темноте. Эта гробница давно минувших времен заставляла Себатона чувствовать себя старым. Он поднял взгляд на широкое отверстие под потолком, на длинную щель туннеля, который они пробурили, чтобы добраться до катакомб, на погрузочную платформу, по которой они спустили оборудование, и испытал отчаянное желание забраться по ней наверх. Ему хотелось оказаться на свету, оставить хранимые тени и секреты. Но он сдержался, ибо прагматизм был куда сильнее мимолетных причуд, и спросил:

— Варте, много еще осталось?

Бывший Черный Люцифер поднял взгляд от места раскопок, где пара сервиторов дробили камень разнообразными инструментами, а техноадепт за ними наблюдал.

— Почти добрались.

Он ответил по зашумленному маломощному вокс-каналу, установленному между модулем в его дыхательной маске и наушником-бусиной в маске самого Себатона. На такой глубине, в такой пыли оба они иначе бы задохнулись. В масках были и остальные члены его команды — двое человек, что сейчас расположились по бокам от раскопа, показательно играя роль охраны. У обоих через плечо были небрежно перекинуты лазерные карабины, а у Варте в кобуре на левом бедре находился увесистый армейский автопистолет. Также к его правому ботинку крепился длинный фленшерный нож.

Все трое были одеты в простые рабочие костюмы песочного цвета, от пыли ставшие почти белыми, и куртки из потрескавшейся кожи поверх простых серых жилетов. На Варте также был серый плащ с капюшоном, закрывавшим уши и весь подбородок, но Себатону все же удалось разглядеть его глаза за стеклами защитных очков. Взгляд их был жестким, ибо Черные Люциферы, даже те, кто больше не служил в армии, были жесткими людьми.

Себатон знал это из собственного опыта.

Он был одет похожим образом, отличаясь только сливово-красной ветровкой и черными армейскими ботинками до середины голени. Его рабочий костюм был темнее и с защипами по швам, как у всадника. В подмышечной кобуре, под плащом, плотно крепилось единственное видимое оружие — короткоствольный флешеттный пистолет, стрелявший миниатюрными бритвенно-острыми дисками.

Снова взглянув на отверстие, которое вело наружу, Себатон поманил Варте к себе.

Тон его был требовательным.

— Долго еще, Варте?

— Ждешь неприятностей? — Варте кивнул подбородком в сторону отверстия. Капли дождя блестели на свету. — Нас ведь никто не преследует? Я смогу защитить тебя, только если ты мне скажешь, от чего тебя нужно защищать.

Себатон посмотрел бывшему Люциферу в глаза и тепло улыбнулся.

— Варте, поверь, если я что-то и скрываю от тебя, это для твоего же блага.

Варте нахмурился.

— Что-то не так? — спросил Себатон.

— Вовсе нет. Но я думал кое о чем еще с того момента, как мы встретились. Пока я служил в армии, я путешествовал, — сказал он. — Повстречал множество людей из множества различных полков и множества различных мест. Пока я не познакомился с тобой, я думал, что довольно много знаю об акцентах, но твой определить не могу. Он уникален, но в то же время знаком. Это даже не один акцент, а несколько. И поэтому мне интересно, откуда он?

Улыбка Себатона угасла.

— Оттуда и отсюда. Какая разница? Тебе хорошо платят за твои услуги. И я думал, что Черные Люциферы подчиняются и не задают вопросов.

Теперь настала очередь Варте улыбаться.

— Я подчинялся, потому и оказался вместе с тобой в этой заднице. — Варте решил оставить эту тему. — Ну ладно. У всех, наверное, есть свои секреты. Подозреваю, у тебя их немало.

— Ты проницателен, Варте, потому я тебя и нанял, — Себатон перевел взгляд обратно на отверстие.

Варте шагнул к нему и прошептал:

— Что там, Себатон? Ради чего все это?

Себатон ответил, не сводя глаз с отверстия:

— Ради того же, что и всегда, Варте. Ради оружия.

Он повернул на пальце небольшое резное кольцо и вновь посмотрел на бывшего Люцифера.

— Продолжайте копать.

Глава 2 Летопись

Нас определяет то, как мы поступаем. Наши действия — словно тени: идут впереди или позади нас в зависимости от того, бежим ли мы навстречу солнцу или от него.

Древний терранский философ, имя неизвестно

Хараатан, во время Великого крестового похода

Дым темным саваном висел над городом Хар-танн. Он словно льнул к его башням и парапетам, окутывая их в маслянистую серость.

Пятнадцать часов бомбардировок. Его щитам сильно досталось. Часть города оказалась разрушена, но главные ворота, центральная стена и их защитники еще стояли — с демонстративным неповиновением. Он был первым из девяти крупнейших городов на Сто пятьдесят четыре Шесть, или Хараатане, как называли его местные жители.

Разглядывая призрачные тени неподвижных людей, взиравших со стен на огромную армию, которая явилась, чтобы сокрушить их, Нумеон надеялся, что расколоть остальные города будет проще. Он стоял чуть более чем в восьми километрах от города, на крутом откосе из доломитового известняка, вместе с тремя самыми близкими своими братьями. Саламандры держались в стороне от прочих имперских офицеров — те расположились чуть дальше, на середине склона, переходившего в низкую широкую котловину, в которой собрались их силы.

— Так тихо, — прошептал Неметор, будто более громкая речь могла оборвать затишье перед грядущей бурей и вызвать упреждающий удар.

— А ты не вел бы себя тихо, если бы тебе противостоял легион? — спросил Леодракк. Он посмотрел наверх, вытянув шею и подняв к небу морду драконьего шлема. — Два легиона, — поправился он, хотя их собратьев нигде не было видно.

Оба воина были Саламандрами, но не могли различаться сильней. Тихоголосый Неметор был облачен в изумрудно-зеленые цвета легиона и носил на левом наплечнике эмблему пятнадцатой роты — белую голову дракона. Он был широким, толстошеим, с коротковатыми и крепкими ногами, и выглядел внушительно даже без боевой брони. Отчасти поэтому его также называли «Танком».

— Возможно, Танк, они подумывают сдаться, — предположил Атанарий, следя за возможным движением в городе через магнокуляры.

Как и Леодракк, он был облачен в снаряжение Погребального стража — доспехи, которым был придан драконий облик: с боевым шлемом, похожим на морду рептилии, и фестонными поножами, наплечниками и кирасой. Они навсегда почернели после Прометеева ритуала, и клейма саламандровских предбоевых клятв были выжжены на металле. Оба воина возвышались над Неметором, но уступали ему в массивности.

— Ты видишь этому подтверждения, Атанарий? — раздался низкий голос Нумеона. Огненно-красный гребень на боевом шлеме повернувшегося воина указывал на звание их капитана. Также он был советником примарха, а потому особенным. Пронзительность его взгляда ощущалась даже сквозь линзы шлема.

На Фатранскую долину, где стоял Хар-танн, начинала опускаться ночь. Глаза Нумеона горели в сумраке, как горячие угли костра. Они горели у всех Саламандр, это было частью их наследия, наравне с ониксово-черной кожей и жертвенной философией их Прометеева кредо.

— Даже с биноклем сложно с уверенностью говорить о том, что я вижу, Погребальный капитан, — Атанарий опустил магнокуляры, повесил их обратно на пистолетный ремень, после чего повернулся к Нумеону. — Я не заметил почти никакого движения. Если они запланировали попытку отразить нашу атаку, то все необходимые для этого приготовления уже сделаны.

— Восемь тысяч бойцов, плюс дважды столько — гражданских, часть из которых могли призвать в качестве поддержки для армии, — сказал Леодракк. — Они могут делать что угодно, это не помешает нам снести их ворота и навести внутри порядок.

В его голосе звучала неизменная воинственность. Как нередко отмечали его братья, казалось, что под кожей его течет раскаленная магма.

Неметор склонил голову набок.

— Брат, я думал, ты планировал сжечь их дома, а не наводить в них порядок?

Леодракк хмуро посмотрел на него и хрустнул суставами пальцев в латных перчатках.

— Спокойно, Лео, — предупреждающе сказал ему Атанарий, после чего повернулся к Неметору: — Но ты, Неметор, не думай, что твое близкое знакомство с Погребальной стражей дает тебе право неуважительно вести себя с нами. Мы этого не потерпим, даже от капитана.

Неметор виновато опустил голову.

— Если вы закончили переругиваться, то послушайте, пожалуйста, меня. — Нумеон кивнул в сторону склона, где несколько офицеров Армии карабкались наверх. — Полагаю, сейчас будут новости.

Нумеон открыл вокс-канал в боевом шлеме.

— Скатар'вар.

Ему немедленно ответили трескучим из-за помех голосом.

— Вызывай лорда Вулкана, — сказал Нумеон. — Армия и Легио титанов готовы к наступлению.

Он закрыл канал, зная, что раз приказ отдан, он будет выполнен.

Внизу, в пустынной котловине, ждал легион. Море изумрудно-зеленого, шесть тысяч воинов, готовых поставить город на колени. А за ними — четыре танковых полка в полном составе, включая сверхтяжелые машины: роту «Хищников» модификации «Инфернус» и достаточно «Мастодонтов», чтобы перевезти всех легионеров на поверхности. За танковыми войсками высилось трое «Псов Войны» из «Легио Игнис», по прозвищу «Огненные короли». Обычно «Псы войны» сражались в одиночку, но эта стая редко расставалась.

Хар-танн был грозным городом, с преданной своему делу армией, но ему не было суждено справиться с этой силой. Однако было что-то тревожное в тишине и в том, как хар-танцы позволили чужакам полностью поработить себя.

Нумеон зарычал, чувствуя старый, хорошо знакомый зов войны. Он наполнил его вокс-решетку резким запахом пепла от тяжелого дыхания. В конечном итоге их попытки сопротивления ничего не изменят.

— Пришло время предать их огню.

Опустив голову, Вулкан стоял на коленях в камере из обсидиана и черного металла. Лишь краснота раскаленных прутов для клеймения и теплое свечение углей вокруг горна пронзали тьму.

Воздух был удушающе-горячим. Сериф надела дыхательную маску и задавала примарху вопросы через вокс-кодер на поясе. Из-за этого в ее обычно сладкозвучном голосе появился металлический отзвук и скрежет помех.

— Значит, вы выросли в семье кузнеца? — спросила она, вытирая со лба очередную каплю пота. Ткань ее одежды потемнела подмышками и вдоль спины. Летописец прервалась, чтобы сделать глоток из фляжки, прикрепленной на бедре. Без нее обезвоживание и тепловой удар настигли бы женщину за считанные минуты. Она же хотела провести с Владыкой Змиев побольше времени, и если это было возможно только здесь, так тому и быть.

— В это так сложно поверить? — ответил Вулкан, в то время как комнату наполняли звук и запах горелой плоти — его плоти. — Да, он был кузнецом и кователем металла, превосходным мастером своего дела, которым я глубоко восхищался.

Человек, аугментированный для того, чтобы быть способным исполнять свои обязанности без риска для жизни, отнял раскаленный прут для клеймения от кожи примарха.

— Отмечено, — сказала Сериф, нацарапав что-то стилусом на планшете, который держала в другой руке. — Просто такое происхождение кажется довольно скромным для владыки космических десантников.

Изнемогавшая от духоты летописец продержалась в покоях примарха уже двадцать одну минуту, что не удавалось еще ни одному из ее предшественников, неизменно терявших сознание от жары.

— То есть мне следовало воспитываться в более высокородной семье?

Клеймовщик выбрал новый прут и осмотрел изогнутый конец, представляя, какого вида отметину тот оставит.

— Нет, я не это имела в виду, — ответила Сериф, поморщившись, когда плоть Вулкана вновь обожгли, заставив шипеть, как мясо на сковороде. — Но я полагала, что все примархи вышли из прославленных, военных родов. Или же были сиротами на мирах смерти.

— Ноктюрн — мир смерти, не особенно цивилизованный. Но мы все разного происхождения. Порой я спрашиваю себя: как так получилось, что мы вернулись к своему отцу воинами и полководцами, но вот мы стоим на передовой Великого крестового похода именно в этой роли.

Сериф нахмурилась, вытерла лоб рукавом.

— Кем еще вы могли бы быть?

— Тиранами, убийцами… архитекторами. Лишь судьба сделала нас лидерами, и я до сих пор не уверен, каким образом наше генетическое наследие предрасположило нас к этому призванию.

— А кем бы стали вы сами?

Вулкан улыбнулся, но тепла его дьявольскому голосу это не придало.

— Фермером, думаю.

— Иначе говоря, кузнечным молотом вы бы перековали меч на орало?

— Слишком поэтично сказано, но верно.

Сериф замолчала. Она либо начинала задыхаться в духоте, либо делала выводы.

— Вы не похожи на остальных.

— И хорошо вы знаете моих братьев, летописец Сериф?

В голосе Вулкана слышался укор — легкий, но достаточный, чтобы смутить.

Летописец занервничала; выглядела она так, словно могла с секунды на секунду потерять сознание.

— Нет, разумеется, нет. Я просто слышала…

— Мудрый хронист не станет верить всему, что слышит, Сериф.

Вулкан поднял голову в первый раз за все время разговора.

— Скажи, — произнес он, понизив голос, — что ты видишь в моих глазах?

Они горели, как жерла вулканов.

— О… огонь…

Она все-таки лишилась чувств. Вулкан бросился вперед и поймал ее прежде, чем она упала на пол.

В этот самый момент во тьме появилась трещина, и сквозь нее в клейменной зал вошел Скатар'вар.

— Повелитель, — сказал Погребальный страж.

Скатар'вар был одним из двух братьев, входящих теперь в близкое окружение примарха. Как и брат, он отличался достоинством и горделивостью. Благородство перешло ему, воину-царю Гесиода, от биологического отца, а в легионе эта черта только усилилась.

Воин слегка склонил голову, и только потом осознал, что видит.

— Еще одна неподходящая кандидатура?

Из-за его спины поднимался большой изогнутый драконий рог, прикрепленный к силовому генератору доспехов. Он получил этот трофей, когда убил глубинного дракона Локтарала и вместе с братом присоединился к Вулкану. Леодракк, его вспыльчивый младший брат, носил второй рог. Они убили зверя вместе.

— Она оказалась сильной и продержалась дольше остальных. Я побеседую с ней снова, — сказал Вулкан, бережно поднимая женщину на руки и передавая ее Скатар'вару, как ребенка родителю. — Полагаю, ты пришел, чтобы сообщить мне о готовности Армии.

Скатар'вар посмотрел на женщину так, словно она была каким-то непонятным устройством, после чего ответил примарху:

— Так точно, как и Легио Игнис.

Вулкан кивнул.

— Очень хорошо. Унеси ее и проследи, чтобы ей занялись медике. Мне еще нужно принять одну клятву, прежде чем мы сможем пойти войной на Хар-танн.

— Да, повелитель.

Скатар'вар вышел, забрав женщину с собой.

Оставшись в темноте, Вулкан вновь повернулся к своему клеймовщику. Ониксово-черное тело примарха казалось мускулистым куском гранита, и почти каждый сантиметр обнаженной кожи был покрыт символами. Они символизировали поступки, битвы, жизни отнятые и жизни пощаженные. Некоторые были сделаны еще на Ноктюрне — до того, как он воссоединился с Чужеземцем. Вулкан помнил их в мельчайших деталях, все без исключения.

Все это было ритуалом, частью Прометеева кредо, зародившегося на Ноктюрне много лет назад. Методы и традиции имели для Вулкана большое значение, и именно на этих догматах зиждилось все, чему он учил своих сыновей.

— И настает момент, когда должно быть выжжено клеймо, — сказал он, вновь опускаясь на колени и склоняя голову. — Подготовь меня к войне.

Гололитическое изображение командира Арвека в кабине трясущегося «Мастодонта» то расплывалось, то становилось резче.

— Как только в центральной стене появится брешь, мы сможем въехать прямо в Хар-танн и приступить к сносу, — заявил армейский офицер, для выразительности ударив кулаком по раскрытой ладони. Его надменность была слышна даже через встроенный вокс. Он родился на Водисе, мире строгих воинских родов, происходивших от древнейших королей Терры.

Звук был так же плох, как изображение, но смысл его слов был вполне ясен.

— Нет, — твердо сказал Вулкан. — Пробьете брешь в стене, потом отступите.

Арвек попытался скрыть удивление.

— При всем моем уважении, лорд примарх, мы можем сломить их сопротивление с минимальными потерями. Меня уверили…

Вулкан его перебил:

— Для себя, но не для них. В Хар-танне больше пятнадцати тысяч гражданских. Я прочитал ваш прогноз сопутствующего ущерба; он как минимум оптимистичен, и даже такой уровень недопустим. Сделайте проход для легиона, а мы подавим сопротивление местных солдат с минимальными потерями среди гражданских. Считайте это приказом.

Арвек резким движением отдал честь, заставив медали и прочие знаки почета на накрахмаленном синем мундире зазвенеть.

Вулкан кивнул ему и переключил канал связи.

Зернистое, почти бесцветное изображение танкового командира растворилось, уступив место голограмме принцепса Локьи. Офицер титана был завешан мыслеимпульсными кабелями, соединявшими кору его мозга с яростной душой боевой машины. Мыслесвязь уже была прочно установлена, и он хмурил брови и приподнимал изогнутые черные усы, скалясь от напряжения.

— Лорд Вулкан, — поприветствовал его Локья с интеллигентным аттильским акцентом.

— Командир Арвек пробьет для легиона дыру в центральной стене. Я хочу, чтобы «Огненные Короли» их сопровождали. Стрелять только в ответ на угрозу, самим с солдатами города в бой не вступать.

— Так точно, — сказал Локья, сигналами пересылая приказ своим модератам, сидящим в кабине «Пса Войны» ниже.

Принцепс отключил канал, и в кабине грохочущего «Мастодонта» потемнело.

Семь Погребальных стражей ждали в ней приказов своего господина и повелителя, пылая глазами.

— Как только ворота будут обрушены, а Арвек отступит, пятнадцатая двинется внутрь для рекогносцировки, — сказал Вулкан. — Мы последуем сразу же за ними, при поддержке остальных Огненных змиев.

Нумеон отрывисто кивнул и отвернулся, открывая канал связи с Неметором.

Затем Вулкан добавил:

— Мы поведем колонну, сражаясь парами, расчлененным строем. Предложения?

Варрун провел рукой по подбородку, разглаживая пепельно-серую бороду. Будучи самым старым в ордене, он нередко получал право говорить первым.

— Один вход в город… Мы будем привлекать к себе много огня.

— Мы справлялись и в худших условиях, — сказал Леодракк. Глаза его горели с яростной гордостью. — Честь захватить проход должна достаться нам, и не так уж много орудий у них на стенах, учитывая, что поведет нас примарх.

Воины одновременно закивали и забормотали с одобрением.

— Я бы порекомендовал использовать штурмовые щиты в первой прорывной группе, — сказал Ганн, кивая Игатарону, который неподвижно сидел позади собравшихся. Оба были специалистами по штурму, но первый отличался демонстративной драчливостью, а второй был молчалив, но яростно-агрессивен.

Варрун хмыкнул.

— Я думал, наша цель — минимизировать потери среди гражданских.

Линии массивной челюсти Ганна напряглись, он направил вдоль рукояти своего грозового молота искру энергии, но не поддался на провокацию.

— Мы с Скатар'варом пойдем вторыми, — предложил Леодракк, не обращая внимания на поддразнивающих друг друга братьев.

— Бок о бок, брат, — сказал Скатар'вар, и они обменялись рукопожатием, взяв друг друга за предплечья.

— Остаемся мы с тобой, — сказал Атанарий Варруну.

— Будем удерживать пролом для легиона, — сказал Варрун. — Чтобы Змии подошли к открытым воротам.

Ганн оскалился:

— Арьергардные бои — явно твоя сильная сторона, Варрун.

Варрун оскалился в ответ.

Вулкан улыбнулся про себя. Они были готовы к войне, жаждали ее. Погребальные стражи отличались от прочих Саламандр: в них было больше огня, больше ярости. Они, как вулканы древнего Ноктюрна, — гигантские зазубренные кряжи Драконьего пика и Смертельного огня — всегда были готовы извергнуть пламя. Даже Пирокласты не были так взрывоопасны.

Погребальными стражами становились избранные воины, ярче других продемонстрировавшие готовность жертвовать собой и способность действовать самостоятельно. Они, как сабураи древнего Нихона, были исключительными бойцами, умеющими как объединяться в отряд, так и мастерски сражаться в одиночку. Были они и лидерами: каждый Погребальный страж командовал собственным орденом легиона в дополнение к своим обязанностям в качестве воина из внутреннего окружения примарха. Все они родились на Терре, но все равно имели ониксово-черную кожу и красные глаза — необратимую реакцию на уникальный тип радиации на Ноктюрне, сочетавшуюся с генетическими особенностями своего примарха, которое наследовали все Саламандры, независимо от их происхождения.

— Скатар'вар, — сказал Вулкан. — Что с Сериф?

— С летописцем? — уточнил тот, застигнутый вопросом врасплох. — Она жива.

— Хорошо, — сказал Вулкан. Он обратился к ним всем: — Вы — мои лучшие змии, мои самые доверенные советники. Наш отец сделал нас крестоносцами, дабы мы несли огонь и свет в самые дальние концы галактики. Наша задача — защищать человечество, оберегать людей. Очень важно, чтобы орден летописцев это видел. Наш облик…

— Ужасает, повелитель, — рискнул закончить за него Леодракк, сверкая глазами сквозь линзы шлема.

Вулкан кивнул.

— Мы пришли на Хараатан как освободители, не как завоеватели. Нельзя воздвигнуть цивилизацию из руин, из крови и костей.

— А что же наши собратья? Они станут держаться тех же убеждений? — раздался из теней голос.

Все посмотрели на Игатарона, который не сводил глаз с примарха.

— Если не станут, — пообещал Вулкан, — мы с братом будем иметь разговор.

Нумеон закончил переговариваться с капитаном Неметором по воксу.

— Пятнадцатая продвигается вперед, — объявил он, вновь поворачиваясь к братьям.

Вулкан кивнул.

— Командир Арвек начнет атаку меньше чем через минуту. Надеть шлемы, приготовиться к немедленной высадке. Как только опустится трап, мы начнем наступление.

Погребальная стража в унисон загремела, подчиняясь.

Игатарон и Ганн вышли вперед, подняв щиты, а Леодракк и Скатар'вар сняли с креплений силовые молоты и встали прямо за ними. Следующим стоял Вулкан, а рядом с ним — Нумеон, сжимавший древко своей алебарды. Последними были Варрун и Атанарий; первый держал силовой топор за верхнюю часть короткого древка, у обоюдоострого лезвиея, а второй обнажил силовой меч, чтобы поцеловать клинок.

Все семеро были вооружены болтерами, но редко использовали их, кроме Варруна, являвшегося исключительным стрелком. Все их оружие было изготовлено тем, кто его носил, и все их оружие изрыгало пламя, как драконы древних времен.

— Лицом к лицу, — прорычал Нумеон, начиная боевую мантру Погребальной стражи.

— Клинком к клинку, — ответили остальные, включая Вулкана.

Теперь они были выкованы, готовы для войны.

Гололитический передатчик с треском ожил и показал голову и торс командира Арвека.

— Для вас пробита брешь, лорд примарх. Отступаем.

Вулкан наблюдал через линзы шлема за тем, как танковые соединения Арвека отъезжают от центральной стены Хар-танна. Каждая машина была представлена иконкой, и экран был ими заполнен. Позади них двигались бронированные «Носороги» пятнадцатой, а еще дальше — «Мастодонты».

— Потери? — спросил Вулкан.

— Никаких. Мы не встретили сопротивления. Они не стали открывать огонь, даже когда мы приблизились на пятьдесят метров.

Вулкан почувствовал прикосновение тревоги, но тут же скрыл это.

— Передай это капитану Неметору, — сказал он Нумеону по вокс-связи, отключив канал с Арвеком.

— Повелитель, что-то не так? — спросил Нумеон.

— Я ожидал ответных атак.

— Возможно, они все-таки решили капитулировать, — предположил Атанарий.

— Но почему тогда не открыли ворота? — возразил Варрун.

— Ловушка? — процедил Леодракк, а его брат Скатар'вар кивнул, соглашаясь.

Вулкан помрачнел; за его молчанием явно скрывалось беспокойство.

В любом случае, как только Неметор окажется за центральной стеной, они все узнают.

Капитан Неметор уже успел снять шлем, когда встретил Вулкана у пробоины в центральной стене. Широкоплечий воин выглядел встревоженным, и лоб его блестел от пота.

Все освещение в городе было погашено. Дороги, парапеты и внутренние строения погрузились во тьму. Единственным источником света стали разрозненные пожары от прошлой бомбардировки, но даже в этом сумраке свидетельства танковой атаки командира Арвека были видны везде.

Переломанные тела хар-таннских солдат лежали среди обломков центральной стены, обвалившейся от мощного обстрела. Несколько сторожевых башен упали на территорию города и теперь валялись грудами камнебетона и пластали. У них тоже виднелись трупы, уже наполнявшие воздух вонью разложения. Весь город им пропах, весть город был охвачен смрадом смерти.

За центральной стеной и воротами, выбитыми фугасным снарядом, находилась длинная эспланада. Судя по взорванным мешкам с песком на огневых позициях и разрушенным противотанковым ловушкам, хар-таннцы выстраивали здесь вторую линию обороны. В нескольких местах Вулкан заметил почерневшие остовы огневых сооружений, призванных создавать узкие проходы и направлять вторгающихся врагов в огневые мешки. Огневые сооружения перемежались бункерами гораздо больших размеров — прочными, долговременными дополнениями к оборонительной системе города. Из смотровых щелей в некоторых бункерах еще вытекал дым — красноречивое свидетельство стремительной и яростной зачистки.

Обитателей Хар-танна нигде не было видно.

— Вы видите? — спросил Нумеон, кивая в сторону, куда смотрел примарх.

— Да, — тревога Вулкана возрастала.

— Танковый обстрел действует иначе. Он сравнивает бункеры с землей, а не зачищает их и не сжигает. Здесь уже побывала ударная группа.

Вулкан охватил взглядом сцену бойни, пытаясь увидеть то, что должно было скрываться за явными разрушениями и смертью. За эспланадой, где военные здания сменялись гражданскими. Он увидел склады, мануфакторумы, лавки, коммерции… дома. В узком переулке мелькнуло движение: что-то медленно покачивалось на ветру.

Когда Вулкан приблизился к Неметору, тот отдал честь, ударив кулаком по левой стороне нагрудника достаточно громко, чтобы привлечь внимание примарха. Погребальные стражи за его спиной начали рассредотачиваться. Остальной части легиона дали отбой и приказали ждать строго снаружи.

— Капитан, — сказал Вулкан.

Неметор был потрясен, но сложно было определить, почему.

— Повелитель, вам следует это увидеть.

Вулкан заговорил через плечо с Нумеоном. Погребальная стража должна была оцепить зону сразу за брешью, но дальше не продвигаться. Потом он кивнул Неметору, и капитан повел его вперед.

В центре Хар-танна они обнаружили горы трупов. Солдат в бараках — выпотрошенных и освежеванных; погребальные костры с еще горящими телами, почерневшими до неузнаваемости, наполняющими воздух маслянистым дымом; городских чиновников, наколотых на пики; гражданских, подвешенных за шею, раскачивающихся на ветру.

— Они их перерезали, — сказал Неметор, осматривая сцену побоища. Четыре сопровождавших его Саламандра даже в боевых шлемах выглядели так же растерянно, как их капитан.

Вулкан разжал зубы.

— Где остальные солдаты твоей роты?

— Рассредоточились среди развалин, пытаются найти выживших.

— Их не будет, — сказал ему Вулкан. — Отзови их. Мы здесь не нужны. Жителям Хар-танна уже ничем не помочь.

Его взгляд упал на кровавый символ, намалеванный на стене схолы. Примарх стиснул зубы.

— Когда они вообще успели высадиться? — спросил Неметор, проследив за взглядом Вулкана.

— Я не знаю.

Он не говорил на этом языке, но узнал остроугольный рукописный шрифт надписи.

Это был нострамский.

Вулкан вернулся на откос и теперь стоял там в одиночестве — только пламя ревело далеко внизу.

Хар-танн горел. Он горел в пламени из тысячи наручных огнеметов: Вулкан поручил своим пирокластам сжечь город дотла. Он хотел, чтобы этот памятник резне не простоял больше ни одного лишнего мгновения. Сам факт его существования пугал солдат Армии, и даже легионеры ступали в нем с опаской.

Вулкан терпеливо ждал, прислушиваясь к вокс-каналу, который только что открыл. Статика мягко трещала несколько секунд, прежде чем Вулкану ответили. Ответ прозвучал так, будто говорящий на другом конце улыбался.

— Брат.

Несмотря на все усилия, Вулкану не удалось скрыть гнев.

— Что ты сделал, Керз?

— Избавил тебя от необходимости марать руки. Мы прибыли рано — пока ты только выстраивал свои танки и титаны.

— Я приказал взять город с минимальными возможными жертвами.

— Я твоим приказам не подчиняюсь, брат. К тому же так только лучше.

— Для кого лучше? Ты вырезал целый город — мужчин, женщин, детей, все они мертвы. Да там устроили побоище, достойное ангроновского легиона!

— Не надо путать меня с нашим вспыльчивым братом, тем более что ты в данный момент ему почти не уступаешь. Ты зол на меня?

Вулкан сжал кулаки, подавив резкий ответ.

— Где ты, Керз? Где ты прячешься?

— Я недалеко. Мы скоро будем вместе.

Конрад Керз помолчал, и игривость пропала из его голоса.

— Мы с тобой оба знаем, что это приведение к Согласию не могло стать бескровным. Сто пятьдесят четыре Шесть — мир войны, а я ни разу не сражался с воином, который был бы готов сдаться, не пролив сначала немного крови.

— Немного? Ты фактически обескровил все население.

— И как, по-твоему, это скажется на их боевом духе?

Вулкан резко обернулся, услышав голос Керза. Не через вокс — он был здесь. Ночной Призрак стоял в нескольких шагах позади него, на границе между тенью и дрожащим светом от пожара.

— Ты либо нагл, либо глуп, раз решил вот так прийти ко мне, — сообщил ему Вулкан, на фоне огня и в драконьих доспехах выглядевший особенно взрывоопасно. Туша гигантского дракона Кесаре, переброшенная через правое плечо, казалось, ожила. Его кузнечный молот был под рукой, но он даже не взглянул на оружие.

— Почему? Что ты собираешься сделать? — Керз вышел из теней.

На нем не было шлема, и свет падал на лицо так, что собиравшиеся во впадинах тени придавали ему призрачный, почти скелетообразный облик. Нострамо, его родной мир — если не считать лабораторию, где его, как и всех его братьев, сперва создали — был лишен света. Меловая бледность его обитателей служила тому свидетельством, и Керз не был исключением. Ониксовая кожа у одного, алебастровая — у другого; по этим двум примархам можно было изучать принципы контраста.

Его глаза, разительно отличаясь от пылающих глаз Вулкана, представляли собой узкие овалы блестящего черного цвета, глядевшие из-за прямых черных прядей, падавших на лицо. В то время как Вулкан носил в качестве мантии шкуру огненного дракона, на Керзе был рваный алый плащ. Один брат походил на рептилию в своей чешуйчатой броне, зеленой, как океан, и инкрустированной редким кварцем; другой был облачен в полуночно-синее и покрыт символами смерти и бренности.

Вулкан ответил ему ровным, спокойным голосом:

— Ты пытаешься меня спровоцировать, Керз? Хочешь конфликта?

— Звучит как угроза, — Керз слегка улыбнулся. — Это угроза, брат? Что я — грубый клинок, который надо обрабатывать на твоей праведной наковальне? Может, ты считаешь, что стоишь выше меня и имеешь право меня учить?

Вулкан проигнорировал его слова, махнув рукой в сторону преисподней, которой стал город Хар-танн.

— Взгляни на плоды своих трудов.

— Ха! Плоды моих трудов? Вулкан, ты говоришь как поэт, притом крайне бездарный, — Керз посерьезнел. — Я сломил этот мир для тебя, брат. Зачистив город, который ты сейчас предал огню, я избавил нас от необходимости проливать кровь. Как по-твоему, что будут делать мятежники этого мира, когда услышат и увидят, что мы сделали с одним из их крупнейших городов? — бросая вызов осязаемому гневу Вулкана, Керз делал шаг вперед при каждом выделяемом слове. — Они рухнут на колени, съежатся, зарыдают… — встав прямо перед Вулканом, он прорычал последние слова сквозь частокол зубов: — Взмолятся о пощаде.

Он отступил, разводя руки в стороны.

— А ты сможешь дать им ее, и это мой подарок.

Вулкан покачал головой.

— Ужас — твой подарок. Керз, там были женщины и дети. Они были невинны.

Керз горько усмехнулся.

— Невинных не бывает.

— Ты вышел из низов, брат, но наш отец вознес тебя к вершине. Хватит вести себя, как те кровожадные звери, которых ты унаследовал на Нострамо.

— Вознес меня, значит? Вывел меня из тьмы ко свету? Мы убийцы, Вулкан. Все мы. Не пытайся убедить меня, что мы благородны, это не так. Просто мои глаза открылись раньше твоих, вот и все.

Керз повернулся и пошел прочь, вниз по склону.

— Страх, Вулкан, — сказал он, исчезая в тенях. — Только его они понимают. Вам всем следует это осознать.

Вулкан не ответил. Он дрожал всем телом. Опустив взгляд, он увидел, что держит в руках свой кузнечный молот. Он даже не осознал, что снял его с креплений. Он громко выдохнул, пытаясь прогнать напряжение, борясь с собственным телом. Успокоившись наконец, он повернулся к пожару. Пламя поднималось и уже касалось неба извивающимися щупальцами из черного дыма. Оно напомнило ему об Ибсене и джунглях, которые они там предали огню.

Сколько еще миров они должны сжечь, прежде чем это закончится?

Несколько минут примарх молча стоял и просто смотрел, пока сзади не раздался тихий голос, вырвав его из забытья.

— Лорд Вулкан?

Эта была летописец, Сериф.

— Ваш советник сказал, что вы будете здесь.

— А он сказал тебе, что меня нельзя беспокоить?

Сериф слегка поклонилась.

— Он был слишком занят, чтобы мне препятствовать.

Вулкан встал к ней спиной.

— Я сейчас не в настроении отвечать на вопросы.

— Мои искренние извинения, повелитель. Я надеялась продолжить нашу…

Вулкан в ярости повернул голову:

— Я сказал, не сейчас!

Она сжалась и попятилась, испуганно смотря на него.

Последние слова Керза всплыли в памяти, словно в насмешку, но Вулкан не мог ничего поделать. Он уставился на нее полыхающими от ярости глазами. Это был монстр — сторона, которую он так тщательно пытался скрыть от летописцев. Его сердца стремительно бились, грудь вздымалась и опускалась, как гигантские мехи. Керз был прав: он убийца. Его вывели именно для этого.

Злость из-за того, что сотворил его брат, воспоминания о тех трупах, о детях… Они с такой силой захлестнули его, так отуманили, что свой следующий приказ Вулкан прошипел, наполняя воздух запахом пепла и золы:

— Оставь. Меня. В покое.

Сериф побежала вниз по склону.

Вулкан не удостоил ее провожающим взглядом. Он смотрел на горящие руины Хар-танна.

— Все закончится в огне, когда галактика начнет гореть, — сказал он, погружаясь в глубокую тоску. — И это пламя раздуем мы.

Когда я очнулся, меня ждала боль. Не в первый раз я с ней сталкивался, ибо был прирожденным воином, примархом. Но чтобы знать, как причинить примарху настоящую боль, нужно самому им быть.

Керз, должно быть, хорошо выучился, потому что боль переполняла мое тело. Она выдернула меня из бессознательного оцепенения в мир раздирающей нервы, раскаленной добела агонии. Мне доводилось стоять в жерле вулкана, я вынес испытание очищающим пламенем ядерного удара и остался жив. Но даже мне сейчас… было больно.

Я закричал, открывая глаза. Сквозь артериально-красную дымку виднелась камера, по размерам сравнимая с грузовым отсеком боевого транспортника. Она была черной, с круглыми металлическими стенами, лишенной каких-либо видимых дверей или проходов.

Первым делом уняв бешеное биение сердец, я замедлил дыхание. Шок и тяжелые раны тормозили попытки вернуть контроль над телом, но моя воля была сильней, и я восстановил некое подобие работоспособности.

Я заморгал, избавляясь от алого инея запекшейся крови, грязными линзами покрывшей мои глаза. Несмотря на протесты ноющих костей и конечностей, мне все же удалось подняться. Казалось, будто на спину давила нога титана.

Я нетвердо шагнул вперед, покачнулся и больно упал на колено. Я давно не вставал на ноги, но не знал, насколько давно. Даже с моим улучшенным зрением в камере было поразительно темно, и я потерял ощущение времени.

Я вновь поднялся, зашатался, но удержался на ногах. Простоял так несколько мгновений, — а может, и час, оценить время было сложно — пока дрожь не ослабла и в конце концов не пропала, и ко мне не начали возвращаться силы. Я сделал еще три шага, но тут меня отдернули назад кандалы, прикованные к стене. Я нахмурился, разглядывая цепи на запястьях и лодыжках так, словно видел их в первый раз. Еще одна крепилась к обручу на шее. Я потянул за одну из них для пробы, оценивая прочность. Цепь не поддалась. И даже обеими руками мне не удалось ее разорвать.

— Ты впустую тратишь время, — донесся из темноты знакомый голос, заставив меня резко обернуться.

— Покажись, — приказал я. Но я охрип от стоящего здесь холодного воздуха, и в голосе не было твердости.

Однако лицо все же выплыло из теней, подчиняясь моему требованию. Оно было бледным, с коротко подстриженными черными волосами, впалыми щеками и холодными, стеклянными глазами. У акул такие глаза — мертвые. Но это был человек, мой брат. Которого я едва узнал.

— Рад меня видеть? — спросил Феррус Манус песчано-грубым голосом.

— Что? Как это возм… — начал я, но тут в мой бок погрузилось лезвие. Словно белое пламя вспыхнуло в плоти, и я осознал, что мои тюремщики все это время были здесь, молча выжидая в темноте. И они принесли с собой много, много мечей. Я слышал, как они выскользнули из ножен, прежде чем вонзиться в мое тело.

Перед тем, как потерять сознание, я почувствовал на себе гробовой смрад от дыхания Керза, и, снова падая, успел в последний раз взглянуть на своего сокамерника.

Смотря на меня все теми же мертвыми глазами, Феррус поднял подбородок.

Его шею пересекал кровавый шрам, частично закрытый свернувшейся примарховской кровью. Я знал, что это за повреждение — я наносил такие в годы войны. Его оставило обезглавливание.

— Как видишь, — ответил он, — это невозможно.

И тьма поглотила мой мир.

Глава 3 Находка

Что есть настоящая вера? Убежденность в отсутствии эмпирической истины? Нет. Вера — это волеизъявление, это присяга в преданности реальному божеству и единственная защита от всевышнего гнева. Вот настоящая вера.

Капеллан Семнадцатого легиона на встрече ложи

Себатон глубоко вдохнул чистый наружный воздух. Заточение в катакомбах начало вызывать легкую клаустрофобию, но теперь, когда кожу омывала ночная прохлада, он позволил себе испытать облегчение от того, что выбрался из той ямы. Сердце билось так сильно, что хотелось положить руку на грудь, лишь бы унять его. Раньше он не испытывал страха перед замкнутыми пространствами, но сейчас ощущение надвигающейся опасности — смутная уверенность, что нечто или некто выслеживает его, как собака-ищейка, — беспокоило его куда сильнее,чем он готов был признать.

— Соберись, чтоб тебя, — проворчал он.

Несмотря на все данные обещания, он опять оказался там, где быть не хотел. После прошлого раза он надеялся, что они оставят его в покое. Он осмелился поверить, что свободен, но он никогда не станет по-настоящему свободен — не от них. И теперь он был здесь.

Руины погрузились во тьму, а из иссиня-фиолетовых туч капал дождь, барабаня по брезенту его палатки.

Они разбили лагерь на каменистом холме, возвышающемся над местом раскопок. Руины находились позади Себатона, примерно в двадцати метрах ниже, и добраться до них можно было по слегка пологому склону. С другой стороны холм обрывался отвесной скалой, а под ней раскинулась небольшая пустошь с серыми кустами, которую медленно пожирали наступающие трубопроводы и фабрики Раноса.

Наружу его также выгнала боль. Она давила в затылке, вызывала в зубах не прогоняемую ничем ломоту, наполняла рот тошнотворной горечью. В яме было попросту больно находиться. Чем ближе они подбирались к цели, тем сложнее было оставаться внизу. Себатон не был уверен, сулит ли это ему что-то хорошее или плохое. Его наниматели подробно описали объект раскопок, снабдили всей необходимой информацией, чтобы он его узнал, а также сообщили, для чего он нужен, как работает и что Себатон должен с ним сделать, когда отыщет. И не раскопки были самым худшим, а то, что последует за ними — его миссия.

Над местом раскопок похолодало, и Себатон в безнадежной попытке согреться сжимал в одной руке чашку с остывающим рекафом, а другой массировал правый висок. Это не помогало: он по-прежнему мерз, а голова по-прежнему болела.

— Ты в порядке?

Последовавший за ним Варте поднимался по склону, шагая с своей неизменной солдатской уверенностью; кобура с пистолетом была расстегнута. Себатон перестал массировать висок и опустил руку к собственному пистолету, но тут же обругал себя.

«Уже от каждой тени шарахаешься, — сказал он себе. — И когда ты успел стать таким параноиком?»

«Да кого ты обманываешь, ты параноиком всегда был. Попробуй им не стать с такой работой».

— Да, — соврал Себатон, отхлебнув мерзкого кофеина. Вкус заставил его поморщиться.

— Извини, — сказал Варте, вставая рядом с ним на вершине откоса. — Мои навыки рекафоварения не так отточены, как мое умение убивать людей.

— Надеюсь, применять второе тебе не придется.

Бывший Люцифер налил себе чашку, не ответив.

— По крайней мере он горячий, — сказал Себатон, повернувшись в сторону города, когда Варте присоединился к нему. — Ну… теплый.

Они чокнулись чашками.

— За что пьем? — спросил Варте.

— За то, чтобы выбраться отсюда.

Судя по выражение лица экс-Люцифера, он решил, что Себатон имеет в виду не только Ранос. Он достал из кармана куртки палочку из свернутых листьев лхо и предложил Себатону, который отказался.

— Нет, спасибо. Я и так перевозбужден.

— Они мне бодрости придают, — сказал Варте. — Забавно, чего начинает не хватать снаружи.

Себатон повернулся и взглянул на профиль солдата.

— Снаружи?

— Когда ты не на службе, не в Армии.

«А, — подумал Себатон. — Снаружи».

Варте почувствовал, что атмосфера изменилась, и настала его очередь задавать вопросы:

— Что-то не так?

— Это свобода, Варте. Ты говоришь о свободе.

— Не все ее жаждут. А меня вышвырнули, забыл? Для некоторых строгий режим — это якорь, который дарит им стабильность, не позволяет уплыть с течением. Я встречал немало солдат, которые так считают. Они иначе не могут. Бездействие для таких людей — ад.

— Пожалуй, — отозвался Себатон, разглядывая лабиринт из промышленных зданий, мануфакторумов и жилых блоков, — Я тебе верю.

Разведенные в бочках костры, котелки и печки расцвечивали в остальном серый пейзаж крохотными мерцающими огоньками. Себатон представил, как крепостные работники толпятся вокруг них, пытаясь согреться. На организацию раскопок, поиски нужного места и сами экскавационные работы ушли месяцы. Но теперь, когда цель его визита была так близка, Себатон был как никогда полон желания уехать.

Варте показал пальцем за спину:

— И все же, почему здесь? Я знаю, что подробностей ты мне не расскажешь, и мне искренне все равно, ради денег ты это делаешь или ради славы, но тут же просто груда камней. Ни могил, ни гиптских саркофагов, только нас и ждущих. Оно вообще как-то называется?

Он был не так уж и неправ. Даже при взгляде сверху руины ничем не напоминали крепость, которой раньше были. От нее остался лишь гниющий остов из балок, похожих на культи изломанных конечностей, выступающих из сожженных туловищ-залов, давно всеми оставленных. Долгие годы люди Раноса и даже Траориса находились в рабстве у хозяев этой крепости и семи других, разбросанных по планете. Эта стала последней, и от восьмиугольных стен почти ничего не осталось. Восемь восьмиугольных крепостей. Хотя термин был не совсем правильным. Некоторые называли их иначе: храмами.

«Да, у этого места было имя, но я его не назову. Не здесь, не тебе».

— Здесь что-то случилось, — сказал вместо этого Себатон. — Что-то важное — и оставившее здесь след.

— То «оружие», о котором ты упоминал?

— Нет, я не про него, — Себатон на мгновение смутился, пожалев, что сказал так много. Он помолчал. — Тебе не кажется, что здесь слишком тихо?

Глубоко в сердце Раноса крохотные огоньки начали гаснуть.

Тишину разорвал гул мощных турбинных двигателей над головой. Они были достаточно далеко, чтобы мужчинам не пришлось хвататься за личное оружие, но достаточно близко, чтобы Себатон направился к палатке за биноклем.

— Посадочные, — сказал Варте, который не нуждался в бинокле, чтобы определить, на чем двигатели были установлены.

— Я вижу три, они проходят сквозь слой облаков, — ответил Себатон, прижимая бинокль к правому глазу. — Определенно высадочная группа.

— Чья?

— Понятия не имею, — соврал он, складывая телескопическую трубу и кладя ее в карман.

Это были массивные, тяжеловооруженные транспортники. Такие использовали смертоносные воины. Себатон встречал их прежде, и опыт оказался не самым приятным.

— Хотел бы я знать, что они тут делают, — сказал Варте.

— Нет, не хотел бы.

Варте невесело рассмеялся.

— Возможно, ты прав. Пойду, дам нашему адепту пинка под зад. Может, получится ускорить процесс.

— Хорошая идея.

Варте потрусил вниз по склону, придерживая кобуру одной рукой, чтобы та не болталась.

Несколько секунд спустя транспортники пропали из вида, скрывшись за рядами окутанных тьмой дымоходов и складов. Себатон тихо выругался.

— Видимо, наивно было надеяться, что они не придут.

Чашка в руках разогрелась — гораздо сильнее, чем еле теплый кофеин в ней. Заглянув вглубь бурой жидкости, он нахмурился.

— А, — сказал Себатон. — Это ты.

Глава 4 Сыны наших отцов

Ты меж людей единственный, с кем встречи

Я избегал. Уйди. Твоею кровью

И так уж отягчен мой дух.

«Макбет» драматурга Кристофа Майло

— Помнишь, как я нашел тебя, одного посреди пепельных равнин? Я решил, что передо мной чудо — или же дьявол, извергнутый из-под земли нам в наказание. Но ты был лишь ребенком, младенцем. Таким маленьким, таким беззащитным, окруженным всей этой смертью. Я подумал, что ты погиб, сгорел дочерна при падении. Песок в оставленном тобой кратере превратился в стекло… Но тебя огонь не коснулся, не оставил даже следа. Ты тихо плакал, но не от боли или испуга. Ты просто не хотел быть один, Вулкан.

— Я помню.

Я чувствовал запах дыма и кожи, металла и пота.

— Проснись, сын, — сказал человек, которого я узнал даже в полубессознательном состоянии.

Я снова был в кузнице. Я был дома.

— Отец?

Дым рассеялся, тьма ушла, я заморгал и увидел его перед собой его. Словно мы расстались лишь вчера.

Н'бел.

Лицо, потемневшее под Ноктюрнским солнцем, руки, огрубевшие от работы с металлом, кожа, такая шершавая на ощупь — Н'бел был настоящим мастером-ремесленником. У него были широкие плечи кузнеца, а заткнутая за пояс засечка служила еще одним излишним подтверждением его рода занятий. Поверх простого комбинезона из темной плотной материи был повязан кожаный фартук. Голые руки, покрытые шрамами и такие же загорелые, как лицо, с мощными мышцами и веревками жил, украшали обручи. Так выглядел человек, зарабатывающий на жизнь тяжелым трудом. Он научил меня всему, что я знал — или, во всяком случае, всему, что я хранил в памяти.

— Ты живой…

Он кивнул.

В груди заныло от тоски, глаза наполнились слезами. Я стоял в мастерской, пахнущей пеплом, согретой огнем. Где-то неподалеку раздавался мерный стук по наковальне, этот так хорошо знакомый мне мотив, выбиваемый на барабане кузнецов. Каким чистым, каким хорошим было это место. В углу комнаты стояла каменная печь, а в ней мягко булькала, перекрывая тихий треск огня, похлебка в котелке. Здесь была земля. Здесь я был в своей стихии.

— Мне тебя не хватало, отец.

Слезы побежали по моим щекам. Я почувствовал их солено-пепельный вкус на губах и обнял Н'бела, как блудный сын, вернувшийся домой. Несмотря на всю свою мускулистость и массивность, в моих руках он казался ребенком. Однако неожиданность воссоединения вскоре заставила меня нахмуриться и отпустить его.

— Но как? Что с войной? Она?..

Что-то туманило мне разум, мешало ясно видеть. Я замотал головой, но туман стоял не перед глазами, а внутри.

— Важно лишь то, что ты вернулся, сын.

Он хлопнул меня по руке, и тепло отцовского уважения и гордости бальзамом пролилась мне на душу, смывая всю вину и всю кровь.

Как долго я мечтал вернуться. В глубине души я верил, что возвращусь на Ноктюрн после того, как закончится Крестовый поход и война будет выиграна, и стану жить мирно. Молот может разрушать — и он становился невероятно эффективным оружием в моих руках, — но может и служить инструментом созидания. Я уничтожал народы, стирал с лица земли целые города во имя завоевания, но теперь хотел жить в спокойствии, реализовывать свое стремление строить, а не ломать.

Я помогал построить это место — не только кузницу, но весь город, в котором, как я знал, она находилась, и остальные шесть городов-святынь. Люди Ноктюрна всегда жили родоплеменным строем, зависели от мира во всем, но раскаленная, нестабильная планета, давая им возможность заниматься ремеслом и жить, в то же время постоянно грозила гибелью, что демонстрировала в каждом Испытании Огнем.

Н'бел не сводил с меня глаз, но в глазах его светилась не отеческая радость от воссоединения с сыном, а страх.

Я взял его за плечи, крепко, но не настолько сильно, чтобы причинить боль.

— Отец, в чем дело? Что случилось?

— Важно лишь то, что ты вернулся… — повторил он и кивнул в сторону чего-то за моей спиной.

Я вслед за ним перевел взгляд на дверь из кузницы. Ночные звуки Ноктюрна вплывали сквозь приоткрытые створки вместе с теплым ветерком. Чувствовался жар пустыни, кислотный запах Едкого моря и что-то еще.

Я отпустил Н'бела и повернулся к двери.

— Что произошло?

Рядом стояла полка с инструментами, которые мой отец использовал в кузнице. Я взял копьеподобный прут для клеймения. Странный выбор: там лежало несколько молотов, но почему-то я предпочел прут.

— Ты был не один, — выдохнул мой отец, и сильный голос кузнеца упал до всхлипа, — когда вернулся.

Я зарычал, бросился к двери, сжимая рукоять железного прута.

— Отец, что случилось?

Н'бел был вне себя от страха, и вдруг по кузнице прошел холод, от которого застыла в жилах кровь.

До появления Чужестранца мы, ноктюрнцы, сражались за свободу и жизнь с бандами сумеречных призраков — мародерами, пиратами и поработителями. Позже я узнал, что они назывались «эльдар» и были расой ксеносов, истязавших людей на бессчетных мирах, но на моем — в особенности.

Я жаждал мира, возможности созидать, но теперь понимал, что судьба меня не отпустит, что галактике нужен был воин. Мой другой отец позвал меня, и не подчиниться ему я не мог.

— Оставайся в кузнице, — сказал я Н'белу и вышел на улицу.

Огромное вулканическое облако темным призраком плыло на угольно-черном ночном горизонте. Все огни потухли. Все дома, кузницы и горны были мертвы.

Я вышел на платформу из железа и стали. Исчезли племенные хижины времен моего становления, исчезли простые кузни моих предшественников. С приходом Чужестранца и развивающегося Империума Ноктюрн изменился. На месте старых кузен теперь высились горные механизмы, плавильные печи и мануфакторумы. Скромные хижины сменились огромными агломерациями из жилых куполов, ретрансляторов и вокс-башен. Земляные шаманы, кователи металла и даже кузнецы уступили место сейсмологам, геологам и мануфакторумным мастерам. Наше ремесло осталось прежним — но не наша культура. Так было необходимо. Ибо Ноктюрн — своенравный мир, неизменно стоящий на грани гибели.

Гора Смертельного Огня дышала со всей своей гневной величественностью. Закрывая собой почти все, вулканическое облако скользило по невидимому пустотному щиту, висящему в небе. Генераторы — по одному на каждый из главных городов — стали еще одним подарком Империума. Тот, что был надо мной, ярко переливался под ударами обломков, выброшенных вулканом. Огонь лил с неба дождем, низвергался волнами, взрывался в облаке искр при столкновении с пустотным щитом.

Панорама природной ярости была прекрасным зрелищем. Но когда я все-таки отвел взгляд от неба, трепет перед величием и красотой пропал. На его место пришел холод, который я почувствовал еще в кузнице.

— Ты, — процедил я, как проклятие, увидев одинокую фигуру, сидевшую ко мне спиной и склонившуюся над чем-то. По спине рассыпались черные волосы, а одет он был в спецовку из мешковины. В одной руке он держал нож с зазубренным лезвием, и в темноте мне показалось, что на клинке блестит что-то темное.

Он был чужим здесь. Я инстинктивно это знал, но также видел по анахроничной одежде.

Он не услышал меня, поэтому я приблизился, крепче сжимая прут закаленного железа.

Сидящий пилил: я слышал визг ножа, разрезающего что-то. Сначала я решил, что это дерево, топливо для горна, но потом вспомнил клинок и черный блеск на лезвии. Сбоку от него, на расстоянии вытянутой руки, стояла корзина. Отрезанные куски он кидал в нее.

— Что ты делаешь? — но я задал вопрос, уже зная ответ. — Что ты делаешь? — повторил я. Меня охватила ярость, и я поднял прут для клеймения над головой, как копье.

Черный блеск на его клинке… Эта была кровь.

Ни огней, ни света от горнов. Город был мертв, и убил его он.

— Повернись, мерзавец!

Он замер, услышав звуки своего имени. Выпрямился, небрежно опустив руку с ножом.

— Кровожадный подонок!

Я отвел копье назад, целясь ему в спину — туда, где, как я знал, железо пронзит сердце. Даже примархи могут умереть. Феррус умер. Он стал первым из нас — во всяком случае, первым, насчет кого я был уверен. Даже примархи могут умереть…

— Вулкан, нет.

Раздавшийся из-за спины голос заставил меня подчиниться.

Сперва я подумал, что это Н'бел, набравшийся смелости и вышедший из кузни, чтобы посмотреть, что происходит, но я ошибался. Я повернулся: передо мной, одетый в тот же костюм, который носил на Ибсене, стоял летописец Вераче.

— Вулкан, он твой брат, и я это запрещаю.

Я сильнее сжал копье.

— Но он перерезал их.

— Не убивай его, Вулкан.

Кто этот смертный, чтобы говорить мне, что делать, чтобы приказывать мне? Он был для меня ничем, лишь воспоминанием из времен Великого крестового похода, лишь… Нет. Я опять замотал головой, пытаясь разогнать туман перед глазами.

Вераче не был летописцем. Он был личиной, маской, за которой скрывалось нечто куда более великое.

Немногие смертные были способны взглянуть на Императора в его истинном обличье и выжить. Даже его голос мог убить. Поэтому он носил маски, воздвигал фасады, чтобы бороздить галактику, не оставляя за собой смерти и страха. Будучи его сыном, я мог вынести больше любого человека, но даже я ни разу не видел его настоящего лица. Он был воином, поэтом, ученым, странником и в то же время — ни одним из них. Все это было лишь способом скрыть его истинную природу. А теперь мой отец надел костюм стареющего летописца.

— Сын мой, ты не должен его убивать.

— Он это заслужил! — зло выкрикнул я, не желая нарушать волю отца, но в то же время будучи не в силах оставить убийцу безнаказанным.

— Вулкан, пожалуйста, не убивай его.

— Отец!

Чья-то рука, холодная и цепкая, схватила меня за плечо. Я больше не сжимал копье, оно пропало, как дым, утекающий сквозь пальцы.

— Брат… — сказал Керз, вонзая копье мне в спину, а секунду спустя я увидел, как оно выходит из груди.

Мир опять начал блекнуть. Я схватился за проткнувшее меня железо и упал на колени, когда Керз отпустил прут.

Вераче пропал без следа. Пропал и мой брат, хотя я заметил скорее, что перестал чувствовать его рядом, а не то, как он исчез.

Пустотный щит надо мной мигнул и исчез. Огонь хлынул вниз, небеса заполыхали.

Зная, что бессилен, что умираю, я закрыл глаза и дал пламени охватить меня.

Вонь дыма и пепла встретила меня при пробуждении. Мне мгновение казалось, что я еще на Ноктюрне, что я застрял в каком-то адском круговороте, откуда не вырваться, где я обречен снова и снова переживать воображаемую смерть от рук Керза, моего брата, а теперь и моего тюремщика.

Но когда вокруг вырисовалась камера вместо кузницы Н'бела, я осознал, что по-настоящему проснулся, а возвращение домой было лишь кошмаром. Лихорадочный пот блестел на теле — его я заметил в первую очередь после того, как рассеялся запах кузницы. Вокруг царила неизменная тьма, в ответ на окружающий холод c раскаленной угольно-черной кожи клубами поднимался пар. Шрамы почета — мои вытравленные на коже предбоевые клятвы — выступали над поверхностью, четко очерченные резким светом, падавшим сверху. На секунду мне показалась, что вижу незнакомую отметину, но она тут же потерялась в тенях.

А во вторую очередь я заметил, что не один, и это заставило меня забыть о шраме. Кошмар пропал, но мой призрачный сокамерник остался.

Феррус смотрел на меня из теней своими мертвыми, мерцающими, как опалы, глазами.

— Ты мертв, брат, — сказал я ему, поднимаясь. — И об этом я искренне сожалею.

— Почему? — у Ферруса всегда был хриплый голос, но сейчас ужасная рана на шее сделала его еще более скрежещущим. — Ты винишь себя, брат?

Его слова звучали так похоже на обвинение, что я повернулся и взглянул на него. Он действительно был призраком, тенью, поблекшим подобием Ферруса Мануса, облаченным в доспехи моего мертвого брата.

— Где мы? — спросил я, проигнорировав вопрос.

— А ты как думаешь?

— На Исстване.

Феррус кивнул:

— Мы с тобой так его и не покинули.

— Не пытайся выдать себя за него, — сказал я.

Феррус развел руками и оглянулся по сторонам, будто ища там ответы.

— А кто же я еще? Думаешь, тебе станет проще заглушить вину, если убедишь себя, что я — не проявление его сущности? Знаешь, где сейчас мое тело? Лежит, обезглавленное, в пустыне черного песка, медленно гниет в замаранном кровью доспехе. Не помню, чтобы в мою честь воздвигали статуи в таком образе.

Мне начинали надоедать эти потоки нелепицы. Все это было недостойно меня, недостойно Ферруса, и мне казалось, что я порочу память о нем уже тем, что слушаю призрака.

— Что ты за создание? Ибо ты не Феррус Манус.

Он засмеялся. Это был неприятный звук, похожий на карканье вороны.

— Я думал, я твой брат. Разве не так ты меня называл? Неужели меня так быстро забыли после смерти?

Феррус — или существо, носившее его плоть и доспехи, как человек носит плащ, — изобразил разочарованность.

Меня это не убедило.

— Феррус был благородным воином, хорошим и честным человеком. Он был сталью, он был железом, и я никогда его не забуду. Никогда.

— Однако же ты позволил мне умереть.

Вина ранила сильнее любого меча, и, пронзив мое измученное сердце, она заставила меня покачнуться, но я все же выпрямился.

— Я ничего не мог сделать. Никто из нас не мог ничего сделать.

— «Из нас»? — переспросил он, и внезапное озарение осветило его лицо. — А, ты про Коракса. Хочешь возложить на него часть своей вины? — прояснившись на мгновение, его лицо вдруг снова помрачнело, и Феррус медленно покачал головой. — Нет. Она твоя, Вулкан. Ты совершил ошибку. Ты подвел меня, а не Коракс.

Я отвернулся, хотя слова призрака ранили меня, пусть и не оставляя видимых следов.

— Ты не настоящий, брат. Ты лишь плод моего воображения, порождение моей совести…

— Вина! Я — твоя воплотившаяся вина, Вулкан. Ты не можешь избавиться от меня, потому что я живу в тебе.

Стараясь не слушать, я принялся изучать камеру. Она была круглой, выстроенной из толстого металла, который я не смог бы пробить голыми кулаками. Но ее стены делились на секции, на что указывали линии сварки, немного выступающие на поверхностью. Пятьдесят метров вверх. Я не мог подпрыгнуть на такую высоту, но, возможно, сумею на нее вскарабкаться. Вместе с ясностью сознания ко мне вернулась и способность планировать. Я воспользовался ей, продумывая, как сбежать.

Подземная темница — это яма, колодец, куда людей сбрасывают, чтобы там их оставить. Так Керз и сделал. Бросил меня в яму, избил, изранил и решил, что я сломаюсь, что мой разум не выдержит и я пропаду навеки.

Керз не был ноктюрнцем. Нострамцы не обладали нашей гордостью, нашим упорством, нашей выносливостью.

Мы не знали слова «отчаяние», как не знали и слова «покорность».

Обретя вместе с целью и новые силы, я схватил цепи. Крепко сжал их и почувствовал, как железо царапает ладони. Мышцы взбугрились на шее, напряглись на плечах и спине. Нити жил выступили на моей груди кузнеца, толстые, как веревки, напрягшиеся в борьбе с цепями. И по мере того, как я тянул за них, звенья начинали растягиваться и разгибаться, медленно уступать моей мощи. С невероятным усилием, в котором воли было не меньше, чем силы, я рванул цепи в стороны и разломал их. Все до одной, так что их звенья усеяли весь пол камеры.

Феррус усмехнулся, и мне даже показалось, что я услышал, как изогнулись его губы.

— Итак, от цепей ты избавился. И что? Ты слаб, Вулкан. Ты слаб, и потому обречен. Как обречен тобой был я, как обречен твой легион.

Я на мгновение остановился и склонил голову, вспоминая павших.

Неметор на моих руках… Он был последним.

— Я не обрекал тебя, брат.

Прижав ладонь к стене камеры, я начал искать изъяны в металле — малейшие неровности, за которые можно будет уцепиться.

Голос за спиной оторвал меня от изучения стены.

— Хочешь знать, как я умер, брат?

На этот раз я не стал поворачиваться, ибо не испытывал ни малейшего желания смотреть на создание, каким-то образом проникшее в мой разум и теперь пытавшееся сломить мой дух.

Я ядовито ответил:

— Ты не мой брат. А теперь помолчи!

Голос Ферруса стал ниже и мрачней:

— Хочешь знать, что я понял в миг своей смерти?

Я замер и мысленно обругал себя за это.

— Знаешь, я ведь взял над ним верх. Я про Фулгрима.

Теперь я невольно обернулся. В глубине души я, должно быть, подозревал об этом, иначе как могло привидение мне это рассказать?

— Он убил тебя?

Феррус медленно кивнул, и улыбка пробежала по его губам, как паук, ползущий по травинке.

— Он.

— Ты ненавидел его, верно? За его предательство, за то, что он разорвал узы вашей дружбы.

— Мы когда-то были очень близки.

Я опять ощутил вес кандалов; призрачные цепи тянули меня вниз, как якорь — в бездну океана. Тьма царила в этих безумных глубинах, всепоглощающая и бесконечная. Я знал, что что-то пожирает меня, что воля моя — не сила — подвергается испытанию, и вновь задумался: какова же природа этой тьмы, что я не могу в ней видеть. Что я слеп, словно смертный человек.

— Да, брат, это правда, — сказал Феррус, и я вздрогнул, осознав, что он прочитал мои мысли и исказил их смысл в своих целях. — Слеп. Ты ослеплен своей так называемой просвещенностью и не видишь истины.

Улыбка Ферруса добралась до его глаз, и зрелище было воистину жутким. Эти мертвые глаза притягивали к себе весь свет, поглощали его, как черная дыра поглощает солнце.

— Ты знаешь, о чем я.

— Ты сказал, что победил его, — сказал я, падая на корточки под весом, давящим на спину.

— Да. Его жизнь была в моих руках, но Фулгрим, — ответил Феррус, качая головой, — был не только тем, кем казался. Ты знаешь, о чем я, — повторил он, а мне опять вспомнился тот момент, когда я увидел Гора во второй раз, когда почувствовал природу силы, которой он себя окутывал. Я не знал, как назвать ее, эту сущность, этот первобытный страх, но знал, что Феррус говорил о том же самом.

Он запрокинул голову, демонстрируя рану на шее.

— Он отрубил мне голову, хладнокровно убил меня и расколол мой легион. Ты обрек меня на гибель, Вулкан. Я нуждался в тебе, а ты меня обрек. Я просил тебя… — Феррус говорил со все большей злостью, — нет, я умолял тебя последовать за мной, встать со мной рядом!

Я поднялся, избавившись от груза, от цепей, что больше не стремились опрокинуть меня в грязь, утащить в этот мрак пустоты, где лишь привидение и собственное грядущее безумие могли составить мне компанию.

— Ты лжешь, — сказал я призраку. — Феррус Манус никогда не стал бы умолять. Даже ради этого.

Я снова повернулся к стене, впился пальцами в металл и начал карабкаться.

— Ты обречен! — неистовствовал внизу Феррус. — Ты слаб, Вулкан! Слаб! Ты сгниешь здесь, и никто никогда не узнает, что с тобой случилось! На твою статую накинут саван, и не прольют по тебе слез. Твой легион зачахнет и умрет, исчезнет, как остальные. Вычеркнутый из памяти, никому не нужный, он станет назиданием для тех, кто останется, чтобы плюнуть на ваш жалкий пепел. Ноктюрн будет гореть.

Я продолжал взбираться, переставляя одну руку за другой.

— Помолчи, брат.

Феррус никогда не отличался разговорчивостью, и мне было непонятно, почему мое подсознание сделало его таким сейчас. Его слова рождались из моей вины, из растущей нерешительности. Слова были моими, и страх был моим.

— Я начинаю понимать, Керз, — пробормотал я, кончиками пальцев выискивая дефекты в металле и карабкаясь из своей тюрьмы, как кошачий хищник.

Я сорвался, пролетел полметра, царапая стену суставами пальцев, но сумел ухватиться за узкий, едва заметный выступ там, где проходила линия сварки. Никто не осыпал меня проклятьями и не пожелал мне смерти. Я бросил взгляд вниз.

Феррус пропал. Во всяком случае, пока.

Убедившись, что держусь крепко, я сосредоточился на стоящей передо мной задаче.

Овал света, сиявшего над моей камерой, становился больше с каждым мучительно преодолеваемым метром.

Когда до края шахты осталось не больше двух метров, я остановился в ожидании. Прислушался.

Два низких, хриплых голоса доносились сверху. Грубый тембр им придавали вокс-решетки. Керз поставил двух стражников следить за моей камерой. Я задумался на мгновение, были ли они среди тех легионеров, которые недавно искололи меня с такой жестокостью. Клинки, пронзающие плоть, ощущались до сих пор, но боль была фантомной, и на коже виднелись лишь те шрамы, что оставило каленое железо.

На моей памяти за время Великого крестового похода Восьмому и Восемнадцатому легионам несколько раз доводилось сражаться в одной кампании. Последней стал Хараатан, и ни для меня, ни для Керза это хорошо не закончилось. Может, когда-то я и считал, что обязан быть ему преданным, может, когда-то и испытывал к нему братскую любовь и уважение, но все это было уничтожено на Хараатане. То, что он там сделал… То, что вынудил сделать меня…

Я вздрогнул, а один из стражников засмеялся так, что можно было догадаться о теме их разговора: смерть, пытки, то, как они подвергали им тех, кто был слабее и меньше их. Убийцы, насильники, воры — дети Нострамо принадлежали к порченой породе.

Гнев вскипел во мне, но я сдержал яростный порыв. Я должен был сделать все стремительно и бесшумно.

По отзвуку шагов на металлическом полу я определил, где находится каждый из легионеров относительно отверстия шахты. Один был рядом — и явно скучал, поскольку постоянно переходил с места на место. Второй стоял дальше: воинов разделяло несколько метров. Ни один из них не смотрел на отверстие. Подозреваю, они думали, что я мертв или умираю. В конце концов, для этого они воткнули в меня достаточно стали.

Я примарх, а нас не так легко предать смерти… или заставить принять ее, напомнил я себе, подумав о бедном Феррусе. И на мгновение я вновь ощутил внизу его присутствие, но он не шевельнулся и ничего не сказал.

Я выскользнул из шахты.

Два стражника, облаченные в полуночный цвет своего легиона. Оба Повелители Ночи. Один стоял ко мне спиной. Я бесшумно обхватил его шею рукой, закрыв ладонью вокс-решетку, и дернул.

Второй, находившийся чуть дальше по коридору, увидел меня слишком поздно. Сперва он заметил мои глаза — когда я решил открыть их после того, как убил его товарища. Два яростных ока, мстительно горящих в темноте. Тени были стезей Восьмого, но не только их легион мог обитать во тьме. Твердо встав у края шахты, я сбросил вниз тело первого стражника, через мгновение упавшего с глухим стуком металла об металл, и бросился вперед.

Второй стражник поднимал болтер. Гравитация словно начала давить на его мышцы с четырехкратной силой, потому что его движения рядом с атакой примарха казались не быстрее ползущего ледника. Он направил оружие мне в грудь, инстинктивно выбрав целью центр массы. Я повалил стражника на пол, приземлившись сверху, схватил за ведущую руку и сломал ее о приклад болтера, чтобы ни легионер, ни его оружие больше никогда не смогли выстрелить.

Он упал на землю и захрипел, когда под моим весом и импульсом прогнулся нагрудник и треснул каркас из сросшихся ребер. Я заглушил его крик рукой, проломив вокс-решетку и выбив зубы. Из-под разломанного шлема брызнула кровь, окропив мое лицо горячими мокрыми каплями. Я продолжал давить, не обращая внимания на панику легионера.

Потом кровь остановилась, и наступила тишина.

Не поднимаясь с мертвого стражника, я огляделся и попытался сориентироваться.

Передо мной протянулся длинный коридор, металлический и голый, слабо освещенный, ничем не примечательный. Я мог быть в любой точке Исствана. Я плохо помнил, как меня насильно увозили с поля боя. Возможно, мне никогда не удастся восстановить в памяти события между появлением Керза и пробуждением в камере.

Ощущение замкнутости, охватившее меня, едва я коснулся металлической стены слева, дало основания полагать, что я нахожусь под землей. Возможно, Гор приказал построить эти тоннели под поверхностью. Меня посетила мысль, что здесь могли быть и камеры для Коракса и Ферруса, но я прогнал ее, едва она успела возникнуть. Гор не брал пленных, это было не в его природе — хотя за последние месяцы у меня и появилось достаточно поводов сомневаться в том, какова его истинная природа. Это устроил Керз.

Я знал, что он не простил меня за Хараатан, за то, что я с ним сделал.

Мой брат был недалеким, ограниченным созданием, и таков был его способ отплатить мне.

Я сбросил тела стражников, одного за другим, в шахту. Я подозревал, что людей в этом месте было немного, раз Керз оставил меня здесь умирать, и никто не услышит грохота, с которым их изломанные тела упадут на дно, но два мертвых Повелителя Ночи, оставленных на виду, вызовут тревогу немедленно. Эти выигранные секунды могли отделить успешный побег от продолжившегося заключения.

Избавившись от стражников, я подкрался к концу коридора, остановился у развилки и внимательно прислушался: не поднялась ли тревога.

Ничего.

Заглянув за угол, я обнаружил еще один тоннель, такой же пустой, как тот, который я собирался покинуть.

Он недолго оставался таковым. Через пару минут, когда я преодолел половину пути, справа отъехала в сторону дверь, и из прохода вышел легионер.

Действуя гораздо расторопнее своих мертвых братьев, уже гниющих в яме, он открыл канал связи и подал сигнал тревоги.

— Вулкан жив! — звучал он испуганно, и ирония заставила меня испытать жестокое удовлетворение, когда я бросился на него. Меня задело по касательной спешным, сделанным навскидку выстрелом, но я тут же ударил его ладонью по груди. Это была атака на сердце, которая способна убить мгновенно, если нанести удар с достаточной силой. Его основной орган вышел из строя, а за ним и дополнительный. Легионер повалился на пол, а я оставил его, метнувшись в комнату, из которой он пришел, едва начали реветь сирены.

И опять меня встретил голый металл. Ни оружия, ни боеприпасов — ничего. Комната была настолько спартанской, что казалась заброшенной. Вот только я слышал за воем сирен, что они идут за мной. Одни кричали на мерзком гортанном языке своего родного мира, другие бежали молча, и только грохот ботинок выдавал их поспешность и панику.

Я стремительно пересек комнату, пробежал через единственный выход и оказался в еще одном коридоре. Он был короче предыдущего и так же гол, но это место начало казаться мне знакомым. На следующей развилке я едва не врезался в двух стражников, шедших в другую сторону. Я быстро убил обоих, нанес смертельные повреждения за меньшее мгновение, чем требуется, чтобы моргнуть. Один из их цепных мечей — единственное оружие, которое я мог взять и эффективно использовать, — я забрал, гадая, как мне выбраться отсюда, пытаясь составить какой-нибудь план.

Мне необходимо было найти место, где можно будет остановиться и подумать, подстроиться к изменяющимся обстоятельствам.

Я двинулся наверх.

В вентиляционной шахте было тесно, и мне пришлось выбросить только что добытое оружие, но, поставив потолочную решетку на место, я мог временно скрыть свой путь отхода.

В шахте воняло — кровью, потом, а мне оставалось лишь гадать, откуда и куда здесь перегонялся воздух. Ползя на животе, отталкиваясь локтями и пальцами ног, я добрался до следующей решетки, позволявшей заглянуть в комнату внизу.

Судя по рядам мониторов вокруг большего экрана, на котором светилась схема тюрьмы, комната являлась контрольным пунктом. Неаугментированные люди-сервы работали, переговаривались по воксу, отчаянно пытались меня найти. Легионеров не было видно. Они охотились, пытаясь поймать меня в ловушку.

Эти мужчины и женщины не были воинами, но они служили моим врагам.

Все они должны будут погибнуть, чтобы я мог сбежать.

Тихо сняв решетку, я головой вперед пролез в отверстие и приземлился посреди них. Женщина с лицом, покрытым нострамскими татуировками, вскрикнула, и я ударил ее тыльной стороной руки, отбросив через комнату. Один из мужчин-операторов выхватил личное оружие и попытался направить его на меня, но я был быстрее. Гораздо быстрее. Я убил и его. Меньше чем через три секунды все шесть людей-операторов были мертвы. Я покончил с ними быстро и так безболезненно, как мог, но не сумел заглушить в процессе голос совести.

Схема на экране изображала лишь часть подземного комплекса. Мне опять показалось, что я уже видел подобную структуру раньше, и оставалось лишь гадать, насколько огромной была эта тюрьма на самом деле. Другие мониторы транслировали пикт-поток со шлемовых линз поисковых групп. По экранам пробегали данные, загружаемые с легионерских доспехов. Кардиомониторы каждого из Повелителей Ночи возбужденно гудели под подключенными к шлемам экранами, а графические эквалайзеры, отражавшие характер голосовых сигналов, поднимались и опускались одновременно с дыханием легионеров и шипением, которым они отдавали приказы.

Я проигнорировал пикт-потоки, сосредоточившись на запоминании схемы-карты.

Две двери вели из контрольного зала. Я выбрал ту, которая, согласно схеме, позволяла попасть на верхний уровень. Я понятия не имел, как глубоко под поверхностью Исствана находился, и что на самой поверхности меня встретит, но иного пути не было.

Передо мной предстал очередной коридор, разветвлявшийся в конце. Пройдя половину, я остановился и замотал головой, пытаясь собраться с мыслями.

— Где я? — выдохнул я, не помня, чтобы видел это пересечение на схеме. Я обладал эйдетической памятью, здесь было что-то не так. Можно было вернуться, но риск был слишком велик. Забравшись в шахту в потолке, я выиграл лишь несколько секунд. Мне следовало двигаться вперед. И быстро.

Дойдя до пересечения, я опять остановился. От меня разбегалось еще два коридора, постепенно терявшихся в темноте. Из правого слабо дуло, я чувствовал это волосками на коже. Я уже собрался повернуть в него, когда заметил тень, будто отделившуюся из тьмы.

Исхудалое, ухмыляющееся лицо трупа принадлежало моему брату.

— Феррус…

Насмешливо прижав палец к губам, он поманил меня за собой в тени.

Я знал, что нельзя было доверять собственному разуму. Он уже меня предал, показав мне этого призрака — и здесь, и в камере.

«Слаб, — проговорил он одними губами, когда я замер перед входом в правый коридор. — Так слаб».

Я выбрал левый тоннель, доверившись инстинктам, а не разуму, а повернув, увидел еще один силуэт. Бесплотный, призрачный телом и лицом, он был одет в тонкие до прозрачности одежды, которые плыли в воздухе, как в воде. У него были миндалевидные глаза, и мистические, чуждые руны покрывали тело. Эльдар покрылся рябью, словно пикт, сделанный плохой камерой, и исчез.

Мой брат или мой враг — не самый широкий выбор. Я вновь почувствовал, как смыкаются вокруг меня тиски ржавого капкана, как его зубья пронзают мою плоть.

Я помчался по левому коридору, только чтобы обнаружить, что он заканчивается бронированной дверью. Я еще не видел такой с момента своего побега: все предыдущие люки, через которые я проходил, были куда менее мощными и крепкими. Многометровая, закрытая на тройные замки — просто сорвать ее с петель у меня не выйдет.

Ясно слыша, что крики моих преследователей раздаются все ближе, я прижал ладони к металлу и ощутил холод. А потом огонек на встроенной в дверь панели доступа сменил цвет с красного на зеленый.

Заревели клаксоны, а над дверью в то же время включились янтарные проблесковые маячки — с желто-черной окантовкой, как я успел заметить.

Я попятился от двери, поздно, слишком поздно осознавая, где нахожусь и почему это место казалось мне таким знакомым; на моих глазах в двери появилась диагональная зазубренная щель, две половинки разошлись в стороны, а за ними обнаружился аварийный люк.

Холод усилился. Морозные щупальца коснулись моей кожи, заставив окоченеть. Зная, что бежать бесполезно, я ждал, пока вторая дверь раздвигалась так же, как первая. Невидимые силовые щиты опустились, воздух в коридоре устремился наружу, отрывая меня от пола, увлекая за собой.

Я был не на Исстване. Исстван остался далеко позади.

Я был на корабле — корабле Керза.

Аварийный люк раскрылся, и я несколько секунд взирал на пустоту открытого космоса, прежде чем меня выбросило наружу.

Глава 5 Кровь за кровь

Вальдрекк Элиас сидел, согнувшись на дне шахты, и наблюдал из теней за местом раскопок.

— Что они искали? — спросил один из Несущих Слово, находившихся с ним в яме. Его звали Джадрекком, и он был преданным воином, хотя и лишенным воображения. Он ходил вдоль краев участка, прижав болтер к груди.

— Не знаю, но знаю, что они это нашли, — ответил Элиас.

По подземному залу были раскиданы различные инструменты, а потушенные фосфорные лампы все еще свисали с кабелей, прибитых к потолку пещеры. Рядом с перевернутым табуретом стояла чашка рекафа, и в пыли виднелись следы торопливо ходивших здесь людей.

Несколько каменных плит в середине зала — гробницы, судя по наличию костей и черепов, — было выворочено. Они раскололись и почернели на краях, но не под действием экскавационного оборудования. Раскопки проводили аккуратно, используя траншейные микромашины и растворители пород, чтобы убрать внешние слои грязи и гранита, пока не дошли до кратера. А в центре его, на глубине в полметра, зияла пустота.

Элиас склонился к яме, выкопанной в кратере, и осмотрел необычную трещину в камне, до которой добрались кладоискатели — если это были они.

— И достали его отсюда, — добавил он, вставая и стряхивая пыль с брони.

Амареш указал головой в рогатом шлеме на предметы, разбросанные вокруг кратера.

— Кажется, они ушли в спешке.

Он опустился на колени и потрогал чашку с рекафом.

— И совсем недавно.

— Согласен, — сказал Элиас, активируя загадочного вида склянку на поясе.

— Я иду по следу, — отрапортовал Нарек, не дожидаясь, пока его спросят.

— Сколько их?

— Недостаточно.

— Всех не убивай, Нарек. Мы должны сперва узнать, что они забрали из катакомб и почему.

— Обещать не могу.

Нарек оборвал единение, оставив Элиаса любоваться простым архитектурным стилем зала. Хотя он почти полностью разрушился, обвалившись, когда камень и сталь пали жертвой энтропии, восьмиугольная структура еще проглядывалась, и ощущалась мистическая аура, вплетенная в стены. Храм был примитивным, многовековым строением, но в нем до сих пор скрывалась тень мощи, которую уничтожил, лишил силы артефакт, украденный из кратера.

Элиас чувствовал, что этого места когда-то коснулся Пантеон, и знал, что сокрытые здесь тайны стоят того, чтобы самому их разгадать.

— Идем, — сказал он двум легионерам. Поднимаясь по скату к поверхности, Элиас бросил взгляд на свет, падающий из расщелины, и попавшие в шахту капли дождя, сверкающие, как звезды. Они напомнили ему созвездия ночного неба и то, как они менялись.

— Братья, — сказал Элиас. — Я чувствую, что нам здесь предстоит нечто большее, чем осквернение священных земель Ложного Императора, — он улыбнулся. — Нас ждет откровение.

Дериок ждал их у входа в катакомбы. С ним было еще четыре легионера. Остальные члены десантного отряда находились в городе: двое охотились вместе с Нареком, а прочие отключали комм-станции, уничтожали все силы сопротивления и другими способами скрывали факт присутствия Несущих Слово на Раносе. На планете было еще семь городов, и их население, как и население Раноса, тоже может понадобиться. Ибо самой важной обязанностью его аколитов была поимка людей для жертвоприношений.

— Восемь учеников на каждый из восьми углов, — сказал Элиас, выходя на свет.

Как и статуя на Главной площади, эти развалины стали памятником господству Императора и егобылому присутствию на планете. Однако сила скульптуры, созданной местными жителями, не шла ни в какое сравнение с силой этого места. Осквернить ее было просто. Но на древний храм, когда-то здесь стоявший, Император обрушился со всей своей мощью и превратил его в гору обломков. Он вырвал дух из этих стен и ниспроверг его. Он буквальным образом коснулся этого места своей божественностью, и та осталась здесь, как отпечаток руки — нестираемый, вечный отпечаток.

Здесь, в Раносе, Император проявил свою силу, и здесь, в Раносе, там же, где свершилась победа Империума, Элиас эту силу осквернит, извратит ее в угоду Пантеону. Им потребуется время и терпение. Но в первую очередь им потребуется кровь. Первый этап ритуала начинался, и он попытался не отвлекаться на мысли о том, что было спрятано в катакомбах, заставил себя сосредоточиться на текущем деле, но тайна все интриговала.

— Становитесь, — сказал он семерым воинам, и аколиты образовали со своим господином круг из восьми концов. Ритуальные кинжалы блестели в кулаках, закованных в красный керамит. В другой руке каждый из фанатиков держал смертного.

— Кровь за кровь, — промолвил Элиас. Он почти перестал воспринимать их как людей. Мужчины и женщины, чья жизнь сейчас находилась в руках его братьев, были лишь простым средством на пути к цели. — Пусть галактика захлебнется в ней, — закончил он и перерезал горло удерживаемой им женщине, марая землю ее пролитой кровью.

Им понадобится больше. Гораздо больше. Но жатва в Раносе дала богатый урожай. И, слушая жалобный плач скота, пригнанного его воинами, Элиас улыбнулся и сказал Амарешу:

— Приведи остальных.

Варте неплохо умел ориентироваться в пространстве, но даже бывшему Черному Люциферу было сложно не затеряться в лабиринтах Раноса.

— Варте, мы заблудились?

Бросив взгляд через плечо, Себатон увидел на лице худого человека, следовавшего за ними, отражение собственной тревоги.

Голлах, их тех-адепт, был категорически против того, чтобы бросать сервиторов, но Себатон знал, что за хищники на них охотятся, и подозревал, что Варте это тоже знает, поэтому положил конец возражениям, продемонстрировав дуло пистолета. Киборги их только замедлят. Отправленные же в другую сторону, они еще смогут оказать им услугу, запутав следы и позволив выиграть драгоценное время.

— Пока нет, — ответил Варте. Он подал идущему рядом человеку специальный знак. Наемник был не из Армии, но судя по тому, как он ускользнул в тень по команде экс-Люцифера, с армейским языком жестов он был знаком хорошо.

Второй наемник остался позади, за Голлахом. Себатон знал, как бойцов зовут, но теперь, когда он добыл то, за чем пришел, они имели для него не больше значения, чем грязь под ногами. Зажатая подмышкой находка казалась теплой даже сквозь ткань, даже после веков, проведенных под землей, и едва заметно вибрировала, причиняя легкую боль.

Они покинули место раскопок, как только Себатон понял, что их нашли. Его начальству придется узнать о находке попозже. Они все равно не смогли бы ему ничем помочь, будучи так далеко, и не только в плане пространства. К тому же он и сам знал, что надо делать.

Дууган, один из подчиненных Варте, мускулистый мужчина боксерского вида, с подкрученными усами и татуировками на шее, заметил охотников первым. Он был снайпером по призванию, но успел лишь мельком увидеть воинов, сжимающих вокруг них кольцо. Они бежали после этого. Так быстро, как могли.

Именно Дууган только что отделился от основной группы: он пробежал вперед, чтобы разведать обстановку и убедиться, что их не начали окружать.

Трио, прозванный так из-за бионики, заменившей ему три пальца на правой руке, замыкал колонну. Он был чисто выбрит, с более узким лицом, чем у Дуугана, и неизвестного рода занятий в прошлом. Он также являлся их пилотом, но эту функцию Себатон мог исполнить и сам, если потребуется.

— Трио, они далеко? — спросил Варте в вокс. Варте и его наемники выбросили дыхательные маски, заменив их на горловые микрофоны и наушники-бусины. Здесь, на поверхности, маски были не нужны, они бы только мешали оценивать обстановку и переговариваться. Себатон свою тоже снял, но не стал выбрасывать на случай, если она понадобится в будущем.

— Я уже одиннадцать минут ничего не видел, сэр. Должно быть, мы ускользнули.

— Нет, — ответил Себатон. — Они приближаются.

Мрачное выражение Варте особой уверенности не внушало.

— Я знаю.

Они не мчались со всех ног — улицы были для этого слишком тесными и извилистыми — но охватившая их тревога создавала ощущение спешки. Казалось, что в каждой тени таится опасность, в каждый дверной проем и переулок воображение помещало новые ужасы. Даже покачивающиеся кабели и свисающие пластековые ленты превратились в потенциальных врагов под влиянием страха и темноты.

Себатон не считал себя очень уж храбрым человеком — во всяком случае, солдатской храбростью он не обладал, — но при этом и не был настолько подозрителен, чтобы пугаться каждой тени, однако это тихое, все возрастающее напряжение испытывало его на стойкость.

Голлаха оно уже почти сломило.

Худой горбатый человек таял на глазах, будучи не в силах поспевать за ними. Он привык к своей мастерской, к машинам и одинокому существованию. В его жизни физические упражнения ограничивались заполнением программных карт и несложным ремонтом. Горб вырос на спине, потому что Галлах постоянно сидел, ссутулившись над каким-нибудь механизмом или прибором. Плохое решение — или несколько плохих решений — привело его на службу к Варте и довело до такого отчаяния, что у него не осталось иного выбора, кроме как покинуть развалины прошлой жизни и попытаться выстроить жизнь новую. Но он определенно не думал, что для этого придется, помимо прочего, панически бегать в незнакомом городе, в чужом мире, от невидимых врагов.

Он все хватался за грудь, так что Себатон притормозил на случай, если тот не выдержит.

«Не глупи. Пусть отстает — может, выиграет нам немного времени… Трон! Когда я успел стать таким черствым?»

На протяжении всей своей жизни — или, точнее, жизней — Себатон делал все, чтобы выжить. Он использовал тех, кто был ему нужен, а остальных бросал на произвол судьбы. Поначалу его мучили угрызения совести и даже кошмары, но со временем все пропало, и только растущая пустота ощущалась внутри, только медленное отмирание души. Души не в буквальном смысле, разумеется, ибо подобные вещи были вполне реальны; эта была скорее моральная деградация, и он не знал, как остановить ее. Он превратился в обычный инструмент, используемый по воле других. Как молот или гаечный ключ, только действующий точнее и незаметнее. Некоторые назвали бы его оружием.

Теперь для искупления было уже немного поздно, но Себатон все же сбросил скорость и поманил Голлаха, призывая двигаться быстрее.

— Почему мы бежим? — спросил Голлах, стараясь прогнать из голоса дрожь. — Я думал, мы занимаемся археологическими раскопками. Ты говорил, они представляют интерес только для ученых. Кому мы могли понадобиться?

Себатон попытался придать голосу ободряющий тон:

— Даже если я скажу, это не поможет. Но ты должен бежать дальше.

Он перевел взгляд на Варте, уходившего все дальше вперед и явно слушавшего вокс.

— Долго еще до корабля? — спросил Себатон, хотя и знал ответ.

Варте ответил не сразу. Его что-то отвлекло.

Себатон не отступал:

— Варте, что с кораблем?

Он уже был готов бросить этих людей, снять личину и помчаться к кораблю в одиночку, когда Варте ответил.

— Дууган не отвечает по воксу, — сказал он.

— И что это значит? — но Себатон уже знал ответ и на этот вопрос.

— Либо что-то глушит сигнал, либо он мертв.

— А, проклятье… — пробормотал Голлах, споткнувшись. Себатон схватил его за локоть и придержал, не дав упасть.

Варте подался назад: теперь, когда Дууган перестал выходить на связь, он уже не был так уверен, что стоит мчаться вперед.

— Те транспортники, которые ты видел в небе… — обратился он к Себатону, — это они? Они тоже это ищут? — он кивнул на сверток под левой рукой Себатона.

— Не уверен.

Эта была неправда, но поскольку Варте не знал, кто сидел в транспортниках и чего они хотели, Себатон предпочел больше ничего не говорить.

— Кто они, Себатон? Дууган сказал, что они огромные, в броне до макушки. Мы бежим от тех, о ком я думаю?

Теперь смысла лгать дальше не было. В конце концов, его подчиненные заслужили правду.

— Это Легионес Астартес.

Варте горестно покачал головой.

— Хреновы космодесантники? Ах ты ублюдок. Давно ты знал?

— С того момента, как мы сюда прибыли, существовала вероятность, что они последуют за нами.

— Вероятность? Это еще что значит?

Себатону было искренне стыдно.

— Прости, Варте. Вы этого не заслужили.

— Прострелить бы тебе ногу, оставить вместе с этим, — он опять показал на сверток, — и убраться отсюда вместе с Трио и Голлахом.

— Это не поможет.

— Зато мне приятно будет, лживый гад! — он успокоился, загнав страх поглубже, где тот не смог бы ограничивать его навыки выживания. — Эта штука в твоих руках, она важная, да?

Себатон кивнул:

— Настолько важная, что ты даже представить не можешь, а я даже рассказать не могу.

— Кто ты, Себатон? На самом деле?

Себатон покачал головой; печаль на его лице отражало царящее в душе смятение лучше любых слов.

— Если честно, Варте, я уже сам не знаю.

Экс-Люцифер шумно втянул воздух, все-таки приняв важное решение. Он остановился. Себатон тоже притормозил и подождал, пока их нагонят остальные.

— Надо отдышаться, Голлах, — сказал он тех-адепту. Тот, одновременно обрадованный и обеспокоенный внезапной остановкой, сел.

— Мы в безопасности? — просипел он, задыхаясь, и нервно оглянулся.

— Мы ускользнули, — соврал Варте, но его истинные намерения отразились в глазах и легком, почти незаметном кивке Трио, который Голлах бы не заметил. Он повернулся к Себатону:

— Иди вперед, заменишь Дуугана.

Себатон кивнул, проникаясь еще большим восхищением и уважением к бывшему Люциферу и чувствуя, что себя начинает ненавидеть в два раза сильнее.

— Мне кажется, в Армии тебя сильно не хватает.

— Ох, сомневаюсь. Одной парой ботинок меньше, одной больше.

Они не стали пожимать друг другу руки — ни к чему были эти банальности — но обменялись взглядом, в котором Себатон увидел надежду на то, что он еще сможет стать лучшим человеком. Чем-то большим, чем оружие.

— Он уходит? — спросил Голлах, снова разволновавшись. — Куда? Он же не солдат. Почему он уходит? Я хочу с ним.

Он поднялся.

Голлах был изможден, и Себатона он только замедлит. Ему, как пытающемуся взлететь кораблю, надо было сбросить балласт. Только в этом случае балластом были нанятые им люди.

Взяв Голлаха за плечи, Себатон произнес четко и спокойно:

— Оставайся с Варте. Он будет тебя охранять.

Лицо Голлаха вдруг стало пустым, и он кивнул, после чего опять сел.

Варте не выказал удивления. Себатон знал, что экс-Люцифер уже давно подозревал в нем псайкера.

— Тебе пора уходить, — сказал он. Трио уже доставал из сумки, которую тащил с самого места раскопок, несколько крупнокалиберных пушек. Только их они и взяли, помимо уже брошенных сервиторов. Себатон насчитал три орудия. Дуугану его не понадобится.

— Возьмешь одно? — спросил Варте. — Может пригодиться.

Против таких врагов не пригодится.

— Оставьте себе. Оно меня только замедлит.

— Она так много стоит? — спросил Варте. — Штука, которую мы достали из ямы.

— Она стоит всего человечества.

Себатон побежал.

Нарек любил охоту, хотя это и было сложно понять по его угрюмому поведению. Раньше он служил разведчиком, вигилятором, пока травма не ограничила его скаутские способности и не поставила его на последнее место среди соратников. Вскоре после этого он ушел из отряда и вновь стал полноценным легионером, вступив в орден Элиаса.

Его ранили на Исстване-V. Он командовал скрытным отрядом, целью которого было саботировать силы верных Императору легионов до того, как начнется атака и предательство раскроется, и они встретили несколько вражеских скаутов, сразу понявших, что отряд делает. Они убили птенцов-Воронов, но заплачено за это было всей командой Нарека и его левой ногой. Болтерный снаряд раздробил ее. Он закончил установку подрывных зарядов, проползя для этого по телам своих мертвых товарищей, и покинул место высадки прежде, чем начался огненный шторм.

Бионика заменила кости, сожженные мышцы и плоть, но он уже не был прежним. Та битва оставила в Нареке след куда более глубокий, чем может оставить простое ранение. Она сделала его замкнутым, склонным к злым самообвинениям, даже к неуверенности в себе, но он продолжал служить, потому что был солдатом, а солдаты следуют приказам.

Элиас нуждался в охотнике, и Нарек занял этот пост, но никому не рассказал, что думает о событиях на Исстване. Ему не нравилось все это, но он понимал необходимость войны и верил в их идеи — пусть и не так слепо, как некоторые его братья.

Лишь во время охоты его разум был занят так, что другие заботы переставали иметь значение. Все растворялось в тумане, когда Нарек преследовал жертву.

Использовать сервиторов в качестве ложной цели было умно. Киборги погибли быстро, не оказав особого сопротивления, но отвлекающий маневр отнял у них несколько драгоценных минут. Нарек позволил Дагону разобраться с ними, удовлетворившись ролью наблюдателя, после чего прочесал территорию в поисках других следов. Харука он отправил вперед, чтобы захлопнуть ловушку, столь искусно расставленную для жертвы.

Теперь Нарек смотрел на них сверху вниз, скорчившись на крыше, за клубами пара, идущего из потолочных каналов, и ночными тенями. Все огни Раноса погасли — его братья позаботились об этом. Оставалось сделать совсем немного.

Охотничий отряд из трех человек. Будь Нарек моложе и без бионики, он провел бы операцию в одиночку. В нынешнем же состоянии он нуждался в помощниках.

— Последний рубеж обороны.

Дагон находился на крыше противоположного здания, примерно в двадцати метрах. Ранос был развитым индустриализированным городом и имел более чем достаточно укромных мест, откуда Несущие Слово могли наблюдать за своими жертвами.

Внизу двое вооруженных мужчин сидели на корточках в укрытии и встревоженно глядели в темноту. В стороне от них расположился третий, ничем не вооруженный, явно не боец.

— Просто еще один отвлекающий маневр, — ответил Нарек Дагону по воксу. — Одного не хватает.

— Харук выпотрошит его, как и того первого.

Каким же кровожадным был этот Дагон; Восьмой ему бы подошел, возможно, лучше, чем Семнадцатый. Впрочем, он убивал чисто и не задерживался около жертвы, что любили делать многие из Семнадцатого. И Нарек знал, что тот прав. Харук наверняка убил разведчика. А значит, ему и Дагону оставались эти три скальпа.

— Последний нужен Элиасу живым. У него есть кое-что, ценное для нас.

— А Харук это знает?

— Узнает, если убьет его — Элиас об этом позаботится.

— Тогда давай покончим с этим быстрее, чтобы не заставлять темного апостола ждать.

Нарек закрыл канал связи, снял перекинутую через спину снайперскую винтовку и установил ее в положение для стрельбы. Она была исключительным экземпляром. Винтовка модели «Бронтос», тяжелая и сложная в использовании, но вес ее восполнялся огромной убойной силой. Для нее требовались специально изготовленные болтерные снаряды, а в ружейную ложу был установлен импеллер, компенсирующий уменьшенную дальность пневматическим толчком. Рукоять взведения затвора позволяла перезаряжаться вручную, но понадобиться могла только в экстренных случаях. Нарек предпочитал держать свои цели на расстоянии и пользоваться функцией автоматического заряжания.

Припав правым глазом к прицелу, он отрегулировал целеискатель, пока перекрестие не оказалось прямо на голове человека справа. Ложа винтовки холодила щеку, и чувствовалась шероховатость засечек, которые он вырезал на ней, отмечая убийства с дистанции. Их было много.

Нарек пробормотал клятву, выждал три секунды, выравнивая дыхание, и выстрелил.

Себатон замер, услышав выстрел. Дыхание перехватило, и пришлось совершить сознательное усилие, чтобы выдохнуть. Гром оружейных выстрелов был ему хорошо знаком, но в городе стояла такая абсолютная тишина, улицы и здания были так пусты, что неожиданное возникновение резкого звука его испугало.

Он выбрал то же направление, по которому их вел Варте, только двигался окольными путями. Сознательные крюки уводили его дальше от главных улиц, заманивали глубже в лабиринт. С того момента, как он прибыл на Траорис вместе с Варте и остальными, времени на нормальное знакомство с городами так и не нашлось. К тому же предполагалось, что миссия будет относительно простой. Найти реликвию, убраться и сесть в ближайшем космопорте на межатмосферный корабль, направляющийся к центру. На этой стороне разлома задача была не очень простой, но прямолинейной. Ее усложняла вторая часть миссии, но Себатон был прагматиком и все делал по порядку. Он изучил карты местности, впрочем, заменить собственные впечатления они не могли.

Центр Раноса застройкой больше напоминал улей из тесных грязных колоний. Склады, базы, дымовые трубы и мануфакторумы теснились, сдавливали друг друга сбоку и сверху. Но здесь он был незаметен. Здесь он был лишь крысой и надеялся, что, как все крысы, сумеет пробежать Ранос почти никем не замеченным. Добираться до верфи он будет дольше, но хотя бы уменьшит риск встречи с тем, кто убил Дуугана — а скаут был определенно мертв.

Как Варте и Трио. Он не слышал криков, даже от Голлаха, но они погибли.

Поразмыслив, Себатон предположил, что охотники могли сделать два выстрела — так синхронно, что первый замаскировал второй. Но ни один из них преследовали не заглушили, а значит, они отказались от скрытности в пользу грозности. Они хотели, чтобы он знал об их приближении, о том, что ловушка захлопнулась.

И это работало. Себатон пытался на бегу определить, с какого расстояния стреляли, но паника плохо влияла на умственные способности. Суставы в ногах горели из-за молочной кислоты, ныло в груди. Свинцовый страх усиливал напряжение, и хотя он считал себя здоровым и сильным, постоянные смены направления начинали изматывать. Хотелось остановиться, отдышаться и прийти в себя, но инстинкт самосохранения не позволял. Если он остановится сейчас, он сейчас же и умрет.

Себатон знал, что никто ему не поможет. Он остался один, и только чувствовал, что в нагромождениях жилых домов и мануфакторумов, мелькавших мимо, таится нечто. Словно он стоял у свежевырытой могилы: смерть витала в воздухе, найдя воплощение в осязаемой ауре насилия, замаравшей все вокруг в момент, когда обрывались жизни.

Он смотрел только вперед, не обращая внимания на мертвые каркасы зданий, обезлюдевшие, но не пустые, потому что боялся, что мельком брошенный взгляд явит ему призрак этой неотступной смерти. Но как труп, раздутый гниением, старое воспоминание все же всплыло в сознании.

Он был ребенком восьми стандартных лет, не больше, в своей первой жизни, задолго до войны. В его поселении погиб мальчик: утонул в одном из дренажных бассейнов, собиравших сток из Анатолийского Улья. Мальчик переходил вброд слишком глубокий участок, споткнулся об какой-то обломок, не видимый в мутной воде, и его утянуло вниз, когда турбины, поддерживающие течение в водостоке, заработали, создав искусственную стремнину.

Мужчины из поселка обследовали водоем, но тела так и не нашли.

Несколько месяцев спустя Себатон пошел к водоему, чтобы посмотреть, не осталось ли в воде чего-нибудь ценного, и потому что мрачная репутация этого места его манила. Но на пласкритовом берегу его ждали лишь горечь и неутихающая ярость. Когда он вступил в доходящую до щиколоток воду, что-то небольшое и бледное мелькнуло под водой. Его охватила такая паника, что он убежал прочь и больше никогда не возвращался, и только позже готов был поклясться, что в тот момент его что-то поцарапало, а потом обнаружил на коже пять тонких порезов. Эти раны так и не зажили. Из жизни в жизнь он нес их напоминанием о той встрече, как и растущее бремя на совести.

Воспоминание явилось непрошеным, а Себатону оставалось лишь гадать, пришло ли оно из-за того, что делали с Раносом, или его вызвал завернутый в ткань артефакт подмышкой.

Открытое пространство улицы вдруг показалось не самым безопасным местом. В затылке зудело, и хотя Себатону совсем не хотелось входить в какое-либо из зданий, будто медленно надвигавшихся на него, оказаться следующей целью под прицелом охотника у него тоже не было ни малейшего желания.

Он увидел впереди склад с распахнутыми воротами и направился к нему.

Темнота, окутывавшая Себатона, внутри здания только сгустилась. Он замер, ожидая, пока привыкнут к ней глаза. Через пару минут перед ним раскинулась обширная складская территория. Подвесные леса и балки над головой, залитые лунным светом из окна, напоминали паутину. Очевидная ирония — ибо он попал в ловушку, и преследователь-паук уже подбирался к нему, готовясь схватить.

Пригнувшись, Себатон побежал через склад к груде упаковочных ящиков, бочек и труб. Он не заметил никаких дверей или ворот помимо тех, через которые вошел, и потому решил, что выход должен быть где-то в этом лабиринте. Он нервно крутил кольцо на пальце, останавливаясь на каждой развилке, пытаясь отделить реальные звуки от воображаемых.

Добежав до середины коридора, по обеим сторонам заставленного тяжелыми трубами, которые фиксировали металлические тросы, Себатон осознал, что не один. Едва заметное движение — на долю миллиметра сместившийся под давлением металл — выдало охотника. Большинство обычных людей не обратили бы на это внимания или объяснили усадкой груза в контейнере, но Себатон не был обычным человеком.

Он остановился и изменил направление, и тут же что-то большое и тяжелое обрушилось на землю за его спиной. Мгновение спустя позади мчащегося по коридору Себатона металлически загремели мощные шаги. Миновав штабель труб и уперевшись в конец коридора, Себатон развернулся и произнес одно слово.

— Стой!

Его голос зарезонировал, словно их была два, наложенных друг на друга, заставив преследователя замереть. Себатону наконец удалось взглянуть на своего охотника. Увиденное ему совсем не понравилось.

Багрово-черную броню броню легионера усеивали резные надписи. Значит, это один из фанатиков Лоргара. У Себатона не было ни малейшего желания попадать ему в руки. Он достаточно хорошо знал, как Несущие Слово пытают и убивают своих пленников, — даже смерть была для них не концом, а лишь началом вечных мук бессмертной души — чтобы понимать, насколько важно ему сейчас ускользнуть.

Удерживать его было невероятно тяжело. Легионер обладал огромной силой воли и все пытался вырваться из-под психического контроля, как бешеный пес, натягивающий поводок. Лоб Себатона покрылся потом. В висках болезненно пульсировало от напряжения ментальных сил, требующихся, чтобы обуздать этого монстра. Но ему было достаточно продержаться несколько секунд. Он мгновение раздумывал, стоит ли воспользоваться флешеттным пистолетом, но второе оружие больше подходило для его целей и было проще в использовании. Он вскинул руку с кольцом, яркий луч энергии вырвался из скрытого внутри пальцевого лазера, перерезал тросы, удерживавшие трубы, и те свалились на преследователя.

Себатон не стал ждать, что будет дальше. Он услышал грохот металла, рухнувшего на металл, рычание Несущего слово, и, зная, что легионера это не убьет, но может подарить ему несколько секунд, побежал в противоположном направлении, повернул в очередной развилке и влетел в ближайшую дверь. Оказавшись перед лестницей, Себатон замер на мгновение, достаточное, чтобы увидеть, как далеко она поднимается, и помчался дальше, перемахивая через две ступеньки. Но споткнулся, еще не придя в себя после использования психического дара, и врезался в стену. От удара рука дернулась, он выронил сверток, схватил воздух и, обернувшись, успел лишь увидеть, как тот, подпрыгивая на ступеньках, исчезает в темноте.

Он громко выругался, но вернуться не мог. Времени не было. Впустив в кровь побольше адреналина, он устремился вперед, пытаясь как можно быстрее увеличить расстояние между собой и Несущим Слово.

Борясь со звоном в голове, с яростным, как канонада, биением разогнанного адреналином сердца, Себатон ворвался на верхний этаж. Он был куда пустыннее нижнего: Себатон подозревал, что он предназначался для излишков продукции на случай, если первый этаж склада окажется переполнен. На нем было несколько укромных мест, но внимание Себатона привлекла отделенная от пустого зала комната у противоположной стены — видимо, кабинет куратора. Окна слева от Себатона, судя по их виду, легко открывались. Добежать бы до них, а потом можно будет забраться на крышу, спрыгнуть в переулок и…

«Кого я обманываю, — подумал Себатон. — Игра окончена».

Внизу загремело: легионер выбрался из-под труб. С грохотом взлетев по лестнице, побитый Несущий Слово вломился через дверной проем, захватив с собой большую часть стены и злобно рыча.

— Довольно беготни, — сказал он, надвигаясь на него с медленным спокойствием хищника, который знает, что уже поймал свою жертву.

Пятясь, Себатон оценивал доступные варианты. Броситься к окну — и его быстро прикончат. Он слишком ослаб, чтобы физически остановить легионера во второй раз, а пальцевое оружие в кольце все еще перезаряжалось. Но даже при максимальном заряде оно вряд ли нанесло бы силовым доспехам серьезный урон. У флешеттного пистолета была еще меньше шансов разрезать керамит и адамантий. Он уже начал жалеть, что не взял ничего посерьезней, когда Несущий Слово опять заговорил.

— Это будет медленно, — сказал он.

Свет отразился от лезвия фленшерного ножа в левой руке легионера, бессловесно обещая боль.

Бежать некуда…

Что-то просвистело мимо его уха — как пущенная из лука стрела, только гораздо, гораздо быстрее.

Легионер покачнулся, будто в него выстрелили, и Себатону понадобилось полсекунды, чтобы осознать, что выстрел действительно был. Из шеи легионера вырвался фонтан темной жидкости и кости. Несущий Слово медленно поднял к ране ослабевшую руку, пытаясь остановить кровь. Второй снаряд угодил ему в грудь — с той же скоростью и силой, что и первый. Он проломил броню и реберный каркас и заставил воина упасть на колени, покачаться в таком положении несколько секунд и повалиться на бок.

Кто-то еще находился в помещении с Себатоном, и этот кто-то только что убил космического десантника, как муху. Не меньше Себатона беспокоило то, что он не заметил чужого присутствия. Он обернулся, и взору предстала массивная фигура, перегородившая путь.

Себатон попятился. Но слишком поздно осознал, что за спиной возник второй силуэт. Удар обрушился на него стремительно и тяжело, а сразу за ним последовала чернота.

Глава 6 Изо льда в пламя

Позволь тебе кое-что объяснить: смерть — штука не личная. Совсем не личная. Она случается не с тобой, а с теми, кто остается после тебя. Такова правда о смерти. Смерть — это просто. А вот жизнь тяжела.

Лонн Варте, бывший Черный Люцифер

Воздух дрожал от кинетического грома. Вокруг нас бушевала буря. Огонь и дым клубились в небе. Сквозь этот туман пронеслось тело, безумно вращаясь, пока не рухнуло по дуге на поле битвы, где затерялось среди горы других таких же тел. Пошатываясь, пытаясь осознать немыслимый масштаб этого предательства, я взглянул на море разрушения…

Моих сыновей вырезали на черных песках Исствана-V.

Кровь бежала реками, превращая землю под ногами в вязкую жижу.

Это было побоище: броню разрывали, снимали, как металлическую кожуру, обнажая уязвимую плоть; пробивали выстрелами глазные линзы, превращая головы в сочащееся кровью месиво; оторванные конечности усеивали землю, как ошметки после работы мясника; развороченная грудная клетка алела на земле. Свист ветра гибнул под предсмертными криками, почти столь же громкими, как клятвы возмездия.

Мы были под тяжелой бомбардировкой. Снаряды ударяли в землю вокруг легиона, заставляя даже мои кости дрожать. Откуда-то издалека, с черного холма, Пертурабо вел по нам обстрел. Его танки хищно смотрели вниз, наставив пушки прямо на наши ряды.

Взрывы мгновенно образовывали в черной земле кратеры, взметая плотные облака пыли и подкидывая в воздух груды камней. Подброшенные тела, наполовину обмотанные колючей проволокой, безвольно обмякшие и разломанные, смешивались с летящей землей. Изумрудная броня стала темно-красной: то была кровь моих сыновей, пролитая в угоду честолюбивому предателю, кузнецу войны, желавшему оценить мощь своих орудий.

Я побежал, чувствуя, как полыхает в груди пламя ярости и желание справедливой расплаты. Даже кровь не утолит мою жажду возмездия. Ничто не искупит это предательство. Голова Железного Владыки будет моей, а потом я обезглавлю Гора.

Время замедлилось, земля под ногами разжижилась до трясины, и я вдруг оказался по пояс в зыбучей смеси песка и тел.

Буря затихала, раскаты грома слабели, пока от них не остался лишь барабанный бой в голове. Постепенно угасая и повышаясь в тональности, звук вскоре превратился в звон капель, падающих на металл. Я очнулся. Черная пустыня, на которой душа моего легиона сражалась в безнадежной битве за свое тело, пропала. Исстван-V исчез.

Я услышал свое хриплое после кошмара дыхание, судорожно вырывающееся из груди. Поморщился от боли. Органы чувств еще были слишком тонко настроены и не могли отрегулировать информацию, поступающую в мозг. Пот и плавящийся лед стекали по телу. Капли падали на пол — уже не так громко, как артиллерийские снаряды, но все равно очень резко. Сети и изъеденная ржавчиной сталь царапали кожу. Слабое тепло, сперва показавшееся обжигающим, согрело кончики пальцев. Я словно рождался заново, так несогласованно работали разум и тело.

Что-то сжимало мышцы, пока я не поднялся с колен и не прогнулся, разломав оболочку космического льда, сковавшую тело. Я сбросил ее, как змея сбрасывает старую кожу. Плоть под ониксово-черной кожей горела, словно сильное телесное повреждение резко побудило организм к экстренной работе.

Я попытался вспомнить, что со мной случилось, но от воспоминаний остались лишь осколки. Некоторые были связаны друг с другом, остальные же плавали в бессвязном океане сознания. Я помнил, что мчался, помнил приток адреналина из-за попытки побега. Я выбрался из ямы, в которую меня бросили. На моих руках была кровь — легионеров и людей. Ко мне вернулся образ тоннелей. Я вспомнил, как поднимался, как знакомо мне было строение спаянной клетки, сжимавшей меня со всех сторон. Я знал, чья рука создала эту изящную тюрьму. В ее глубинах я видел мертвеца, вызванного моим разумом. Сперва мой брат, теперь и мой мучитель — олицетворение моего чувства вины. И как туман над озером исчезает под теплом восходящего солнца, так моя замутненная память прояснилась. Сквозь растворяющуюся дымку мне явилось еще кое-что — ксенос, представший передо мной в виде бесплотного силуэта, напоминавшего плохой пикт.

Наконец, свет озарил последнее откровение. Словно молот обрушился на лелеемые мной надежды, разбив их на куски. Я был на корабле — огромном судне, бороздящем космос. Это знание подтверждало жестокую истину. Я был не на Исстване. Я был вообще не на планете. Я находился в стихии Керза, и мне отсюда не сбежать.

Помещение медленно обрело четкость, когда я сморгнул иней, сковывавший веки. Передо мной была не та же камера, что раньше. Она стала больше: уже не темница, а восьмиугольная шахта, на сотни метров уходящая вверх и вниз. Цепей на этот раз не было, запястья и лодыжки ничто не опутывало. Но я сидел на круглой платформе диаметром от силы в пару моих шагов. Она и состояла из того ржавого металла, который я почувствовал при пробуждении, и здесь же была та самая сетка, сквозь которую я теперь видел тускло-оранжевое свечение там, откуда шло тепло. Окружали платформу мои новые цепи — пропасть многометровой ширины, уходящая в угольную черноту. А вдоль краев этой тюрьмы без стен, этой клетки без решеток, тянулся тонкий стальной мостик.

Глухая пульсация вторглась в сознание, постепенно обретавшее ясность. Далеко внизу турбина поднимала по шахте потоки горячего воздуха, мерзко пахнущего омывателем двигателей. В одном из углов, стоял, наблюдая, как я изучаю новую ловушку, призрак моего мертвого брата.

— Ты нездорово выглядишь, Вулкан, — сказал Феррус, чье трупное лицо резко очерчивали тени. — Весь горишь.

Я не ответил. Вернув контроль над органами чувств, я принялся за тело. Кожа остывала, яростный жар, только что охватывавший меня, ослабевал. Вновь запахло золой и пеплом. Что-то зудело на спине, будто там выжгли клеймо. Я не видел отметины, но сумел коснуться пальцами краев, найдя ее среди бессчетного множества других шрамов, которые знал так же хорошо, как собственное лицо. Но эта была мне незнакома, и сам факт ее существования приводил меня в ужас. Ибо что же еще я тогда забыл?

Словно тень подкралась к одинокому путнику на пустынной дороге — я ощутил присутствие в зале еще одного существа. А когда осознал, кто это, холод космоса коснулся меня вновь.

Как и Феррус, он сидел в темноте. Но не просто обитал в ней, он был ее частью, создавал ее и превращал в свой саван.

— Керз, — у меня не осталось сил, чтобы придать голосу яда.

— Я здесь, брат.

Его голос звучал почти успокаивающе. Неужели он раскаялся в этом безумии?

— Я наблюдал за тобой, Вулкан. Ты любопытный экземпляр.

Нет. Просто очередной аспект его игры. Привыкнув к темноте, я различил силуэт брата, ссутулившегося на краю мостика, как летучая мышь. Керз подпирал подбородок кулаком и немигающим взглядом смотрел на меня.

Я увидел его впервые с того момента, как проснулся в этом кошмаре.

— Ты присоединился к Гору?

— Чем я себя выдал? Тем, что убил твой легион?

— Мой легион… — голос мой дрогнул. Я не знал, что сталось с моими сыновьями.

— Уничтожен, Вулкан. Они все мертвы. У тебя нет легиона.

Мне хотелось убить его. Я представил, как совершаю невозможный прыжок и хватаю Керза за горло, сжимаю пальцы, пока жизнь не уходит из его глаз. Неосознанно сжав кулаки и стиснув зубы, я заметил улыбку на его лице и в этот же момент понял, что он солгал.

— Нет. Нет, не уничтожен. Они живы.

Керз насмешливо фыркнул.

— Да. Они еще живы. Во всяком случае, я так полагаю. Правда, их стало гораздо меньше. И теперь, когда их некому вести… Я… боюсь за них, Вулкан. Наступили трудные времена.

Наш отец солгал нам. Солгал тебе. Защищать Его жизнь или покушаться на Его жизнь — вот единственные пути, что нам остаются. Как ты думаешь, брат, какой выберут Саламандры? Ведь ваша раса так прагматична. Честь или выживание, — Керз шумно втянул воздух. Он насмехался надо мной. — Сложно.

— Что ты сделал?

— Как страдальчески ты звучишь, брат.

Я стиснул зубы, вновь вспомнив, как держал в руках Неметора.

— Что ты сделал?

Ночной Призрак наклонился вперед, и свет от люминесцентных трубок упал ему сверху на лицо, окрасив в белый.

— Мы убили тебя, — он оскалился, глаза засияли безумным весельем при воспоминании о кровопролитии. — Зарезали тебя, как свинью. Клянусь, удивленное выражение на твоем лице было просто бесценно.

— Мы были братьями. И мы братья до сих пор. Гор обезумел, — я замотал головой, чувствуя, что мой гнев тает, как лед на теле. — Почему?

— Потому что ложный бог дал нам ложные надежды. Нам солгали и… — фальшивая торжественность Керза исчезла во взрыве язвительного смеха. — Извини, брат. Я пытался удерживать маску сколько мог. Мне все это безразлично, честное слово. Знаешь, в некоторых людях гнездится болезнь. Я видел ее. Насильники, убийцы, воры — Нострамо был ими полон. И сколько ни пытайся все это вытравить, оно возвращается, как чума. Если бы ты видел то, что видел я…

На мгновение Керз уставился в пустоту, словно что-то вспоминая, после чего его внимание вернулось ко мне.

— Некоторые люди просто злы, Вулкан. Причины нет, они просто такие. Обжорство, лень, похоть — я близко знаком с грехами человечества. Как ты думаешь, в чем были повинны мы? Гордость? Гнев? Может, жадность стояла за желанием нашего отца войной объединить галактику под своим именем и назвать это освобождением? Терры было попросту мало.

— Я вижу, каков твой грех, Керз. Это зависть.

— Нет. Это бремя — знать будущее и быть не в силах что-либо изменить. Я проклят, брат. И потому должен грешить.

— Так ты оправдываешь смуту, в которую втянул галактику? Ты следуешь за безумцем.

— Я ни за кем не следую! — зарычал Керз. — А ведь не так давно Гор был и твоим братом. Быстро же ты обратился против него! Что, отец сделал тебя более верным, чем он или я? Самым благородным своим отпрыском?

Я встречался с Гором до восстания. Я встречался с ним дважды после того, как начался Крестовый поход и нас разбросало по галактике. Я любил Гора, равнялся на него. Я собирался продемонстрировать свою верность, сделав подарок — оружие, достойное магистра войны. Узнав о его героизме на Улланоре, я выковал молот. Он стал моей лучшей работой, шедевром, с тех пор мной не превзойденным. Но я его так и не отдал. Наша вторая встреча прошла не очень хорошо. Я почувствовал что-то вроде того необъяснимого, не признающего аргументов, неискоренимого «зла», о котором говорил Керз. Тогда я не мог объяснить, почему передумал преподносить дар — я сделал это, потому что Гор вызвал у меня тревогу. Я не задумывался об этом до сих пор, и сейчас открытие заставило мороз пробежать по коже.

— Ты предал нас, — сказал я Керзу. — Феррус мертв.

Но не смог удержаться и взглянул на его истлевающий труп, ухмыляющийся мне из теней.

Керз криво улыбнулся.

— Правда? — и добавил, постучав пальцем по виску: — Но не в твоем больном разуме, судя по всему. С кем ты там беседуешь в темноте?

Значит, он следил за мной. И слушал. Все это время. Что он надеялся узнать?

— Ты предатель, — сказал я ему. — Робаут так это не оставит.

— Вечно этот Гиллиман… Что в этом боевом бухгалтере такого величественного? Русс или Джонсон хотя бы умеют быть пылкими. Робаут же сражается счетами.

— Он достаточно силен, чтобы победить Гора. Его легион…

— Робаут пропал! С этим официозным ничтожеством покончено. Не надейся, что он тебя спасет. Дорн тебе тоже не поможет. Он слишком занят на своей должности императорского садовника и прячется за стенами дворца. Волк увлечен отрубанием голов в роли отцовского палача, а Лев чахнет над своими тайнами и не испытывает к тебе особой любви. Кто еще может прийти? Явно не Феррус. И не Коракс. Подозреваю, в этот самый момент он мчится к Освобождению. Сангвиний? — Керз жестоко рассмеялся. — Ангел проклят еще больше, чем я. Хан? Он не хочет, чтобы его нашли. И кто же остается? Никого, Вулкан. Никто из них не придет. Ты попросту не настолько важен. Ты один.

— Не я тут боюсь остаться один, Конрад.

Керз не поддался на провокацию. Он долго ждал этой встречи и продумал каждое слово и каждое ядовитое замечание. Он вздохнул.

— Причины не важны, Вулкан. Важно лишь то, что здесь и сейчас, и то, что будет дальше.

— И что же будет дальше?

Я не испытывал ни страха, ни смятения, только жалость к нему.

— Вынужден признать, что ты продержался дольше, чем я рассчитывал, — ответил Керз. — Я очень сильно тебя недооценил.

Я попытался скрыть непонимание за маской пренебрежительности. Керз любил говорить. Он не был проповедником, как Лоргар, и не имел обыкновения произносить речи, как Гор, но умел играть словами и любил смотреть, как верно подобранные фразы сеяли страх и неуверенность. Из моих братьев Керз лучше всех знал, что творится в разуме и как обратить его против владельца. Психология для него была послушным клинком, ранящим не меньше, чем обычный нож или пистолет.

Я сказал:

— Я по-прежнему твой пленник.

— Да, и в этом ты тоже превзошел все мои ожидания.

И опять я не знал, что он имеет в виду, но скрыл это. Я чувствовал, как его клинок ищет слабости, нащупывает трещины в моей ментальной броне. Он мог сломать мое тело, убить меня, если хотел. Но почему-то держал живым. Только я не понимал, почему.

Керз улыбнулся, и форма его изогнутых губ напоминала кривой кинжал.

— Одиннадцать убитых, из них шесть смертных, — легкий кивок выдал его восхищение отвратительным поступком. — Как ты прихлопнул эту девку! — Керз присвистнул и оскалился. Заточенные зубы на свету блестели, как наконечники стрел. Смотреть, как явно он этим наслаждается, было омерзительно. — Она сломалась, как тростинка, Вулкан. Как тростинка, — он разочарованно рассмеялся. — А я-то думал, что все те слова Коракса о твоей силе — пустая лесть. Ведь… ты силен, брат, правда? Должен быть силен, чтобы это сделать.

— Чтобы убить женщину? И какая же великая сила для этого нужна? — я нахмурился. — Убийства слабых и беспомощных превозносишь только ты, жалкий трус.

— А злобная решимость? А твердая целеустремленность, которая нужна, чтобы сбежать из идеальной тюрьмы? По-моему, это и есть сила.

— Вот только это не твоя тюрьма. Так? — заметил я.

Керз кивнул.

— Очень проницательно с твоей стороны. Вы, мастера по металлу, всегда узнаете работы друг друга, да? Меня всегда поражало, как вы это делаете, как умеете отличить один винтик от другого.

Он опять дразнил меня, пытался принизить. Это было жалко, и Керз это знал, но все равно продолжал, потому что так он мог позабавиться и, возможно, сделать меня менее опасным в своих глазах.

— Да, тюрьма не моя, — признал он наконец. — У меня не хватило бы ни терпения, ни склонностей. Ее кое-кто для меня построил.

Он оглядел помещение, и я, проследив за его взглядом, заметил витиеватые узоры, в которых функциональность объединялась с художественностью. Жестокая картина, восхваляющая пытки и боль, была выгравирована на восьми стенах. Глазам предстали воплощенные в металле сцены агонии, и я отвернулся.

— Красиво, — сказал Керз. — Не могу сказать, что я ценитель искусства, но я знаю, что мне нравится. И это… это мне нравится. Нашему брату никогда не воздавали должное за его художественный вкус.

Все это было лишь пантомимой, мрачным представлением, больше приставшим Фулгриму, чем самопровозглашенномуНочному Призраку. Я подозревал, что Керз сознательно так себя вел, наслаждаясь каждым мгновением.

Затем Керз вновь обратил на меня взгляд своих холодных глаз.

— Выдающимся мастером всегда называли тебя, Вулкан. Но Пертурабо не менее искусен. А может, и более.

— Что тебе от меня нужно, Конрад?

— Ты мне интересен. Когда я сказал, что ты проявил силу, я имел в виду не убийство того серва…

Он позволил словам повиснуть в воздухе, ожидая ответа. Но у меня его не было, и я молчал.

Глаза Керза сузились, превратившись в блестящие черные трещины.

— Неужели ты действительно ничего не знаешь? Неужели наш отец создал тебя не только болваном, но и слепцом?

— Моего зрения достаточно, чтобы видеть, каков ты.

Мой брат засмеялся, не впечатленный этой попыткой провокации.

— Пожалуй. Вот только я уже знаю, каков я. И я в мире с самим собой. Я принял это. Ты же… — он слегка покачал головой и поджал бледные губы. — Сомневаюсь, что ты когда-либо чувствовал себя уютно в своих доспехах.

Он был прав, но я не собирался радовать своего тюремщика, подтверждая это.

— Я — сын своего отца.

— Какого именно?

Я заскрежетал зубами, устав от его очевидных манипуляций.

— Обоих.

— Скажи, брат, — произнес он, сменив линию поведения, — ты хорошо помнишь Сто пятьдесят четыре Шесть? Ты, кажется, назвал его Хараатаном.

Я не знал, с какой целью Керз это спрашивает, но посмотрел ему в глаза и ответил без колебаний:

— Я прекрасно его помню, как, уверен, и ты.

— Мы тогда сражались вместе в Крестовом походе? Да, припоминаю, что так.

— Замечательно.

Улыбка-кинжал вернулась на лицо Керза.

— Тебе эта война не нравилась, верно?

— Что в войне может нравиться?

— Смерть? Ты несешь смерть, ты воин, безжалостный убийца, которому…

— Нет, Керз. Ты ошибаешься. Ты безжалостен, ты — садист. До Хараатана я этого не понимал. Страх и ужас — орудия не воина, а труса. И мне жаль тебя, Керз. Мне жаль тебя, потому что ты так долго страдал в грязи канав, что забыл, каково это — быть на свету. Сомневаюсь даже, что ты способен его увидеть за пеленой всей этой ненависти к самому себе.

— Ты по-прежнему слеп, Вулкан. Это ты забыл, и ты не понимаешь, что барахтаешься в грязи вместе с нами, убивая и разрушая. Это в твоей крови. Пьедестал, что ты воздвиг для себя, не так уж и высок. Я знаю, что скрывается за этим благородным фасадом. Я видел монстра внутри — монстра, которого ты так отчаянно пытался скрыть от того летописца. Как там ее звали?

Я стиснул зубы.

Керз сохранял равнодушное выражение лица:

— Сериф, — он снисходительно улыбнулся. — Да, точно.

— И что же теперь? — спросил я, устав от его игры. — Больше пыток? Больше боли?

— Да, — честно ответил Керз. — Гораздо больше. Тебе только предстоит узнать, что я для тебя задумал. По ряду причин ты — идеальная жертва.

— Так убей меня и покончи с этим. Или выслушивать тебя — одно из моих мучений?

— Вряд ли я убью тебя сейчас, — ответил Керз. — Мы уже попробовали лед, — он отступил, срастаясь с темнотой, — теперь давай попробуем пламя.

Из глубины донесся низкий грохот, заставив металлическую платформу, на которой я стоял, затрястись. Через считанные секунды он вырос до оглушительного рева, несущего с собой невыносимый зной.

И тогда я осознал, что это была за тюрьма.

Жаровая труба.

Керз пропал, и я остался один — только разбитое воспоминание о мрачном брате еще было со мной.

Я слышал, как пламя поднимается, чувствовал, как оно колет кожу. Скоро эти иглы превратятся в ножи, срывающие плоть. Я родился в огне на жестоком вулканическом мире. Магма была моей кровью, оникс был моей кожей. Но я не был неуязвим к огню. Не к такому. Дым поднимался огромным грязным облаком, обволакивал меня. И сквозь него, сквозь последовавший за ним огонь, превративший воздух в трепещущее марево, сквозь звон собственных криков, вырывающихся из сгорающего тела, я увидел Ферруса.

Он тоже горел. Кожа трупного лица плавилась, обнажая железо. Серебро рук, такое чудесное, такое великолепное и загадочное, текло, как ртуть, и вливалось в жижу из его плоти и крови. Кости чернели и трескались, пока не остался лишь скалящийся череп. И за мгновение до того, как огонь поглотил меня, я увидел, что его рот двигается, беззвучно вынося мне последнее обвинение.

«Слаб», — сказал охваченный пламенем череп Ферруса Мануса.

А потом он смеялся, пока мы горели, смеялся, пока смерть не забрала нас на вечные муки.

Глава 7 Мы не одни…

В эту эпоху тьмы можно быть уверенным только в одном. Все мы без исключения должны выбрать сторону.

Малкадор Сигиллит

Харук был мертв уже несколько минут. Почти двадцать, по оценке Нарека. Он лежал на боку; одна рука, еще сжимавшая ритуальный нож, была вытянута вперед, другая придавлена неподвижным телом. Частично прикрытая шлемом голова завалилась набок. Силой выстрела ее почти оторвало.

Ему нанесли две смертельные раны. При первом выстреле болтерный снаряд прошел сквозь шею, разорвал яремную вену и обнажил сонную артерию. Он также вырвал ему кусок нижней челюсти и вокс-решетку, но не убил сразу. Второй выстрел, направленный в торс, проломил большую часть грудной клетки и уничтожил восемьдесят процентов внутренних органов, когда масс-реактивный снаряд взорвался при контакте. От него Харук умер мгновенно.

Нарек нашел останки, медленно остывавшие в луже крови, на верхнем этаже склада. Он не испытывал печали, стоя на коленях у тела мертвого брата. Несущий Слово был редкостным ублюдком, любившим издеваться над своими жертвами. Эти наклонности в конечном итоге его и погубили. Убивай тихо, убивай быстро — таков был подход Нарека. Развлекаться надо с игрушками, а игрушки лучше оставить детям. Враг же — не игрушка, он представляет опасность для твоей жизни до тех пор, пора не лишится своей. Однако Харук был садистом, и все больше братьев Нарека становились такими же. Они изменились, что выражалось не только в рудиментарных рогах, бывших отнюдь не простыми украшениями шлемов, — изменения произошли в душах и были необратимыми. Нареку это не очень нравилось, ибо раньше он верил, что Император является богом, и служил ему с горячностью истинного фанатика. Он плакал, когда легион возвел соборы в Монархии. Как прекрасны, как величественные они были. Теперь все это осталось в прошлом, и старый Пантеон явился, чтобы узурпировать власть самозванца.

Да, вид убитого брата не тронул его. Но Харук был из Слова, и потому Нарек проведет над телом необходимый ритуал.

Стоя под покровом тьмы, он проговорил требуемые заклинания, которые отправят душу Харука на службу Пантеону. Теперь он станет игрушкой Нерожденных. Нареку казалось, что он чувствует их в пульсации вен, слышит в отрывистом биении двух сердец. Они вились над этим местом, вцепляясь в него все сильнее с тех пор, как Лоргар написал свою песнь убийства.

Элиас рассказал о ней однажды ночью, когда небо казалось чернее самой тьмы, и они пили вместе — может, не как друзья, но хотя бы как товарищи. Симфония примарха вызвала губительный шторм такой ужасающей силы, что сама галактика раскололась надвое.

Убрав руку с тела Харука, Нарек завершил обряд, но голод существ, обитавших в нереальности, все давил на тонкую завесу смертного измерения. Ни один барьер не может растягиваться бесконечно, и тот, что отделял их, уже готов был порваться. Скоро два мира встретятся, скоро галактика действительно начнет гореть.

Лоргар предрек это в своих трудах. Он узнал об этом из видений, и кто Нарек такой, чтобы с ними спорить?

— Я лишь солдат, верный долгу и клятвам, когда-то данным братьям, — прошептал он, чувствуя, как печаль окутывает его тяжелым саваном.

От мыслей его отвлек Дагон, вернувшийся с нижнего этажа.

— Он загнал человека сюда, наверх. Но везде пусто. Ни следа убийц.

Дагон ждал у разрушенной лестницы, рядом с тем местом, где погиб Харук.

Нарек окинул помещение взглядом, начав с лежащего рядом тела и закончив им же.

— О нет, брат, следов немало. В пыли видны два рисунка подошв. Убийцы уже были здесь, когда Харук вбежал за человеком.

— И что они делали?

— Шпионили. Они использовали это место как наблюдательный пункт, чтобы контролировать наши перемещения.

— Откуда они могли знать, что мы тут? — едва заметное волнение в голосе Дагона выдало, как встревожен он новостями.

— Следили за нами и шли по стопам, как еще?

— Контратака? Я думал, в этом регионе нет вражеских сил.

— Их нет. Во всяком случае, нам о них неизвестно, — Нарек взглянул на окровавленное тело Харука, застреленного с такой точностью и бесшумностью. — Не думаю, что это контратака. Для контратаки у них слишком мало воинов. Убийство было тихим, как убийство охотника. Кем бы они ни были, они хотят действовать скрытно. А еще они забрали человека с собой.

— Зачем?

— Отличный вопрос.

— И что теперь? Это многое меняет.

Нарек с отсутствующим видом посмотрел в сторону.

— Возможно…

Ему надо было посоветоваться с Элиасом.

Нарек активировал варп-склянку. Мерзкий серный запах распространился в воздухе и проник через респиратор, сигнализируя о быстро достигнутом единении. Еще один признак ослабления завесы — улучшенные варп-склянки стали надежнее вокс-коммуникаторов.

— Он у вас? — спросил Элиас.

Изображение темного апостола складывалось из фиолетового зернистого света, выплывавшего из горлышка склянки, словно пар. Нарек знал, что на другом конце единения он представал перед Элиасом в таком же виде.

— Нет. Кто-то схватил его раньше.

— Кто-то?

Элиас все еще находился в месте проведения ритуала. Фоном слышалось хныканье людей-приношений, ждущих своей участи. Элиас обескровит весь город, если потребуется. Включая культы.

— Да.

— А Харук?

— Мертв. Я сижу над его недавно расстрелянным телом.

— Мне следует беспокоиться, Нарек?

— Рано говорить.

— Что это значит?

— Это значит, что кто-то проследовал за нами на Траорис и шел по пятам до самого Раноса, — ровным голосом ответил Нарек.

— Кто проследовал?

— У меня есть предположение. Утверждать с уверенностью еще не могу.

— Я отправляю подкрепление.

— Нет необходимости.

— Они все равно прибудут.

— Я хочу сначала выяснить, с чем именно мы имеем дело. Мы с Дагоном будем двигаться быстрее в одиночку.

— Сомневаюсь, что Харук бы с этим согласился.

— Харук мертв. Он уже ни с чем соглашаться не будет.

— Нарек, шутки тебе не идут. Оставайся здесь. Жди других.

Элиас прервал связь, вновь бросив охотника одного.

— Так что, будем ждать? — спросил Дагон.

— Нет, — ответил Нарек и встал. — Обыщи весь склад. Ничего не упускай. Я хочу знать все, что он может дать, до последней детали. Мы в Раносе не одни, Дагон. Наши бывшие братья по оружию тоже здесь.

Дагон фыркнул:

— И что им надо?

— Ну как же. Будь мы на их месте, что бы мы делали? Они жаждут возмездия. Они хотят нас убить.

Голова Себатона раскалывалась так, словно он выпил слишком много своды и заработал на редкость суровое похмелье. Он сидел на стуле, ссутулившись и опустив голову, ничем не связанный. Достаточно было поморщиться, не трогая руками голову, чтобы почувствовать сбоку кровоподтек — там, где что-то его сильно ударило. Нет, не что-то, а кто-то.

Столкновение на складе всплыло в памяти во всем своем опасном величии.

Он должен был быть мертв или сидеть с ритуальным ножом у горла. Но оказался здесь, только не знал, где это «здесь» находится. Себатон притворился, что еще не пришел в сознание, и прислушался, пытаясь определить, насколько серьезны его проблемы. Вокруг скрежетали машины. Сначала он решил, что его принесли в мануфакторум, но если он оставался в Раносе, такой вариант был маловероятен, поскольку город, как Себатон имел возможность заметить, практически полностью вымер. Низкое гудение, слышное за грохотом машин, напомнило о генераторах, придав веса его теории о том, к какой категории принадлежали захватчики, пусть и не объяснив, кем именно они были.

Себатон собрался с мыслями. Варте и остальные вернее всего мертвы. То есть он остался один. На Траорисе находилась группировка легионеров, а возможно, и несколько. Они нашли место раскопок и отправили разведчиков, чтобы выследить его и забрать предмет, выкопанный в катакомбах. Следовательно, они имели некое представление об этом предмете, или по крайней мере осознавали, что он достаточно важен и на его поиски стоит отправлять значительные силы. Как минимум двое других, бывших врагами тому Несущему Слово, которого отправили убить или поймать Себатона, вмешались и теперь держали его в плену. Дальнейшее зависело от того, что Себатону удастся узнать об их мотивах. На этом и порешив, он замер и обратился в слух.

Едва уловимое бормотание, треск и шелест вокс-связи свидетельствовали о разговоре как минимум двух человек. Но едва Себатон попытался сконцентрироваться на беседе и уловить хотя бы часть смысла, заговорило еще двое. Стояли они явно ближе, и понять их слова было проще.

— Выглядит он совсем не примечательно, — произнес первый грубым, слегка рычащим тоном, добавлявшим словам язвительности. Голос был мужским и очень низким.

— Однако предатель, по-видимому, считал, что тратить время на его убийство стоит, — ответил второй. Голос резонировал, почти как механический — словно его воспроизводила и усиливала вокс-аугментика.

— И на основании этого мы должны брать его с собой? — спросил первый. — У нас есть дела поважнее.

— Согласен, — сказал второй, но тут вмешался третий:

— Я хочу знать, зачем он понадобился Несущим Слово, — этот голос был старым и хриплым. — Он важнее, чем кажется, и к тому же я не думаю, что он с Траориса.

Повисла пауза, во время которой Себатон услышал мягкое жужжание сервоприводов на горжете воина — тот покачал головой.

Затем первый произнес:

— Мы впустую тратим время. Какая разница, местный он или нет?

Третий продолжил:

— Не уверен. Но он нужен Несущим Слово, а значит, мы должны помешать им его схватить. Что касается их целей, это я тоже собираюсь выяснить, а ответом станет он.

Опять возникла пауза, на этот раз более долгая. Нервы Себатоны были натянуты до предела, сердце дрожало.

— Кого ты пытаешься обмануть? — прохрипел над ухом старый голос. Себатон сначала решил, будто говорящий стоит совсем рядом, пока не осознал, что слова прозвучали прямо в голове.

— Никаких тайн тебе не узнать. Твои намерения видны мне так же ясно, как твой костюм. А теперь… Пробудись!

Себатон открыл глаза, понимая, что дальнейшее притворство наверняка закончится для него травмами, если не хуже. Все выглядело расплывчато — видимо, из-за сотрясения. Перед глазами были собственные ноги и грязный пол. Когда он попытался шевельнуться, поднять голову и потереть глаза, к коже прижали что-то холодное и металлическое.

— Я знаю, что ты знаешь, что это такое, — произнес первый. Себатон мельком увидел грязные изумрудно-зеленые поножи. — И что оно делает. Без глупостей.

Себатон кивнул. Болтер прижимали к боку головы с такой силой силой, что дуло, должно быть, оставит на коже круглый алый след.

Как он и подозревал, он находился в помещении и по-прежнему в Раносе. Однако со склада его унесли. В воздухе пахло плесенью и чернилами. Просторное помещение вмещало тяжелое оборудование, видневшееся в тенях на периферии зрения. Он заметил на полу, под ножкой своего стула, лист пергамента, но разглядеть написанное на нем не удалось. Стопки похожих пачек были сложены в трех углах помещения. Значит, это типография.

— Можно голову поднять? — спросил он, примиряюще разводя руками. Пальцевое оружие оставалось при нем — уже неплохо. Но содержимого свертка, ради которого он подверг опасности и потерял четыре жизни, он лишился. Оно могло быть в руках его похитителей, хотя Себатон в этом сомневался. Если их целью была реликвия, какой смысл тратить время на допросы? Какой смысл забирать его со склада и приносить сюда? Поэтому у Себатона было преимущество: он знал, что нужен им живым. Как долго сохранится такое положение дел, будет вернее всего зависеть от его следующих слов и действий и от того, что им удастся узнать.

Давление на голову Себатона исчезло: оружие убрали. Он посмотрел вверх, осторожно касаясь оставшейся ссадины. Вокруг него стояли три воина. Два спереди, третий сбоку, едва видимый периферийным зрением. Еще один наблюдал издалека.

Они были огромными, массивными людьми, полностью облаченными в броню, рычавшую при движении встроенными сервоприводами и аппаратурой. Силовая броня. Себатон ускользнул от одного легионера только для того, чтобы оказаться в плену по меньшей мере четырех других.

Теперь, подняв голову, он сумел нормально разглядеть ближайшего захватчика.

На легионере были изумрудно-зеленые доспехи, потускневшие от носки и полученных в боях повреждений. Себатон также заметил полосы соскобленной краски в тех местах, где обладатель доспехов пытался срезать ржавчину, образовавшуюся у краев. Узоры, казавшиеся слишком изящными для боевого облачения, покрывали металл брони, которая теперь превратилась в побитый раритет. Воин оставался в шлеме, украшенном в области челюсти и носа рядами белых клыков. Глаза за красными линзами горели. Шкура какого-то животного — возможно, рептилии — свисала лохмотьями с плеч. Даже ей не удалось избежать тягот войны.

Воин принадлежал к Восемнадцатому. Саламандр. Неудивительно, что он выглядел сурово.

— Сколько вас здесь? — не подумав, спросил его Себатон.

Саламандр взял его за подбородок, сдавив кожу теплыми краями латной перчатки.

— Вопросов от тебя звучать не будет, только ответы, — глаза за овальными линзами шлема вспыхнули ярче, словно реагируя на внезапный приступ гнева. — Понятно?

Себатон кивнул, и его отпустили.

— Кто ты? — спросил Саламандр, делая шаг назад.

— Керен Себатон.

— И что привело тебя сюда?

— Археология. Я приехал, чтобы раскапывать реликвии.

— Один?

— Нет, у меня была команда.

Один из трех, закованный в черное, пробормотал:

— Двое сервиторов, которых нашел Пергеллен.

Он выглядел так же потрепанно, как Саламандр. Изломанные доспехи до сих пор не развалились только благодаря полевому ремонту и, как подозревал Себатон, силе воли. Сосредоточить на нем взгляд было сложно, так хорошо он сливался с тенями, и хотя над головой жужжала и потрескивала осветительная трубка, силовая броня воина ничего не отражала.

Девятнадцатый легион. Гвардия Ворона.

От него также исходила аура. Свой своего всегда узнает. Себатон понял, что воин и был тем псайкером, который недавно к нему обратился.

Саламандр кивнул брату по оружию.

— Еще было четверо людей, — добавил Себатон, надеясь, что демонстрация его готовности содействовать повысит шансы выжить. Надо было убираться отсюда, как-нибудь вернуться к складу и забрать предмет, добытый в катакомбах. — Они тоже мертвы.

— Ты знаешь, кто за тобой охотится? — спросил Саламандр.

— Знаю.

— Тогда ты должен также знать, в какой опасности находишься.

— Увы, да.

— Тебе известно, почему Несущие Слово прибыли сюда?

— Нет.

Саламандр развернулся. Гвардеец Ворона медленно покачал головой, что заставило его огнеокого товарища вновь грозно надвинуться на Себатона.

— Не лги мне.

— Это правда. Я понятия не имею, что им надо — как, кстати, и вы.

Это был смелый ход. И немного безрассудный.

— Ну, — ответил Саламандр, откидывая фиксаторы вокруг шлема, — эту проблему решить легко.

Он снял шлем, под которым оказалось угольно-черное лицо с полыхавшими огнями вместо глаз. В число предоставленных Себатону данных входили пикт-изображения, но даже они не могли подготовить к увиденному, и он обомлел.

— Я хочу узнать все, что ты знаешь, — сказал Саламандр. — И я хочу узнать это… сейчас же.

С этими воинами что-то случилось, что-то изменило их глубоко внутри.

— Кто вы? Что вы вообще здесь делаете?

— Я уже один раз приказал тебе не задавать вопросов.

Саламандр с какой-то зловещестью отступил и поманил товарища:

— Хриак…

Псайкер, казалось, и не пошевелился, но вдруг оказался рядом. Вблизи Себатону стало видно, что тот носил поверх силовой брони изорванный серый плащ, а к коническому носу шлема крепилось несколько талисманов из птичьих костей. Определенно Гвардеец Ворона. Несколько легионов носили черное, но после внимательного взгляда предположение Себатона подтвердилось. Астартес-псайкер, известный как библиарий. Легионам запрещалось их использовать, но тот эдикт, должно быть, отменили под давлением обстоятельств. В вытянутой руке Ворон держал грозовой шар, наполненный темными молниями, — сама буря неистовствовала на его ладони.

Невероятно. Какая же сила воли требовалась для такого мастерского контроля.

Себатон дернулся, поняв, что сейчас эту бурю используют на нем, но стальные пальцы держали крепко. Бионические пальцы — он слышал, как скрипнули в них машинные детали, когда они согнулись и больно впились в плечо.

— Осторожней, я вам не враг, — сказал Себатон.

— Мы знаем, — отозвался воин за его спиной — тот, который говорил со странным механическим отзвуком.

— В противном случае, — добавил Саламандр, — ты был бы уже мертв. А если после того, как Хриак тебя прочитает, окажется, что ты нам все же враг, я прикажу Домаду выдернуть тебе позвоночник.

Себатон в этом не сомневался. Домад принадлежал к Десятому легиону, к Железным Рукам, а они не славились милосердием. Его присутствие вызывало новые вопросы. Все три легионера принадлежали к армиям, почти полностью уничтоженным на Исстване-V. Однако они оказались здесь, объединенные какой-то общей целью.

Себатон подозревал, что ей была месть.

— Что-то у нас знакомство не очень удачно началось, — сказал он. — Ни к чему все это.

— Твои просьбы никого не тронут, — просипел Хриак. Похоже, голос ему испортила какая-то старая травма, но из-за шлема ее не было видно. Голос вызывал ассоциации с холодным ветром, перебирающим сухими листьями, с мертвой, безлюдной зимой и костями, лежащими под снегом.

Мгновение спустя молния коснулась его лба.

Холодное, жуткое пламя обожгло Себатона. Пробираясь внутрь огненными щупальцами, оно опустошало разум, медленно разрушало мысленные барьеры, что он возвел когда-то для защиты от вмешательств. Впиваясь глубже, распространяясь повсюду, оно обыскивало все. Его сознание походило на лабиринт, но Хриак был легионерским псайкером и летел сквозь него со стремительностью птицы.

Он подумал об утонувшем мальчике, чье лицо белело под водой.

Голос Хриака прозвучал в воспоминании эхом с далекого горизонта, где небо полнилось грозовыми тучами.

— Он что-то скрывает…

Себатон стоял на берегу водосборного бассейна с крюком и сеткой в руке, готовый вылавливать ценности. Он приковал себя к этому месту, словно якорем, сброшенным в море времени, и проигрывал воспоминание снова и снова. Как он вступает в воду, как чувствует прикосновение ногтей к голой коже. Как та горит, когда они впиваются. Как остаются пять красных ранок, как сжимается рука, словно моля ребенка спуститься под воду к остальным проклятым.

Молния рассекла темное, грозное небо. Продолжая стоять по щиколотку в мутной воде, Себатон прикрыл рукой глаза, но буря неистовствовала и за ними.

— Не сопротивляйся… — пророкотал гром.

Себатон не сдавался, как не сдавался и утонувший мальчик, все державший его за щиколотку.

— Отпусти меня, — простонал он одновременно голосами ребенка и взрослого, чьи реальности слились.

— Пожалуйста…

— Отпусти его, — послышался словно издалека голос, вернув Себатона из полубессознательного состояния. Боль утихла, глаза удалось открыть, но насилие не забылось.

Библиарий Хриак стоял перед ним. Темная молния исчезла из его руки.

Хриак прошипел:

— Леодракк, он псайкер.

Себатон сделал вывод, что так звали Саламандра.

— Что ты узнал, Хриак? — спросил Домад.

— Несмотря на попытки скрыться за детской эмоциональной травмой, очевидно, что он не тот, за кого себя выдает. Он нашел нечто в каких-то руинах, в удаленном секторе города. Но этот предмет, кажется, больше не у него.

Леодракк поменялся с Хриаком местами, чтобы продолжить допрос.

— Изменники прилетели сюда с какой-то темной целью. И почему-то они также искали тебя. А теперь, — сказал он, наставляя на Себатона болтер, так что черное уродливое чрево оказалось прямо перед его глазами, — я спрашиваю тебя в последний раз. Кто ты и что ты делаешь в Раносе?

Себатон осознал, что находится в куда более опасном положении, чем думал раньше. Его не спасли — он просто сменил одного возможного захватчика на другого. Эти воины были верными слугами Императора, но внутри них что-то сломалось. Они были близки к отчаянию, даже к обреченности. Их изранили, и не только физически. Нанесенные им раны никогда не заживут — как не заживали пять маленьких отметин на ноге Себатона.

Себатон сполз по стулу, но взглянул Саламандру в глаза.

— Я Керен Себатон. Я археолог, и я приехал сюда, чтобы раскапывать реликвии.

— Хватит лгать, или я убью тебя на месте. Прямо сейчас, — пригрозил ему Леодракк, взводя курок. — Мы пережили исстванское предательство не потому, что были терпеливы. Говори правду!

Леодракк вдруг схватил его за горло и поднял со стула. Пол ушел вниз, и Себатон почувствовал, как ему начинают сдавливать гортань.

— Я не могу… говорить… когда меня… душат… — прохрипел он, дергая ногами в воздухе.

Леодракк с рычанием швырнул человека вниз. Себатон растянулся на полу, больно ударившись правым плечом, но более-менее ловко приземлился на четвереньки. Пропятившись в угол, он уже хотел воспользоваться кольцом, но три воина успели его окружить.

Ему впервые удалось подробно разглядеть Домада. Железнорукий был сильно кибернетизирован: судя по механизмам, видневшимся между пластинами черной брони, ему заменили большую часть левой половины тела. Вместо горла и нижней челюсти стояла аугментика, и сморщенная рубцовая ткань окружала левую глазницу, где вместо глаза сверкала, фокусируясь на новой цели, красная линза.

Повесив болтер на магнитный замок на бедре, Леодракк двинулся на Себатона. Эти воины были измучены, и как все, кто оказывается в таком положении, жаждали дать выход гневу.

— Я выбью из тебя правду.

Под свет вышел четвертый воин, тот самый, который до этого момента наблюдал из тени.

— Довольно.

Леодракк раздраженно повернулся к легионеру:

— Все под контролем.

Когда Леодракк встал к Себатону спиной, тот заметил костяной рог, выступавший из брони. Его сломали, так что остался лишь небольшой кусок.

Вмешавшийся легионер тоже был Саламандром, в таком же мастерски выкованном доспехе, как у его товарища, только шлем висел на бедре. Полоса красных волос разделяла череп надвое. Под правым глазом пульсировал шрам, но травма не лишила его зрения и не изуродовала благородное лицо.

— Нет, брат, ты утратил контроль, когда едва его не задушил, — он указал на дверь. — Шен'ра снаружи. Охранные системы на что-то среагировали.

На лице Леодракка вдруг появилось обеспокоенное выражение.

— Оба орудия?

— Сенсоры, автоматизированные «Тарантулы». Все.

— Далеко?

— У первой метки.

Себатон понятия не имел, о чем они говорили, но звучало это серьезно.

Гнев Леодракка вернулся с избытком.

— Еще одна причина предать его огню.

— Надеюсь, это метафора, — сказал Себатон.

— Конечно, — ответил второй Саламандр, но вид Леодракка говорил об ином.

— Мы заставим его говорить. Рассказать нам все, что знает, — прорычал он, сжимая рукоять пистолета.

— Накормив из твоего болтера?

— Если потребуется!

— Вон, — спокойно приказал второй Саламандр.

— Что?

— Ты слышал, Лео. Ты убьешь его, если останешься в этой комнате. Я вижу по твоим глазам.

В глазах Леодракка горел огненный смерч. Он хрустнул костяшками пальцев, несколько секунд простоял, не желая сдаваться, но все же капитулировал.

— Мои извинения, капитан. Я порой забываюсь.

— Да, Лео, забываешься. А теперь оставь нас.

Леодракк подчинился, оставив Домада караулить у двери.

Проводив брата взглядом, второй Саламандр опустился на уровень глаз Себатона.

— Ты кажешься более цивилизованным, чем твои товарищи, — сказал тот без особой доверчивости.

— Только кажусь, — заверил его Саламандр. У него был низкий интеллигентный голос, чем-то похожий на голос Леодракка, но властный, как у человека, привыкшего командовать. — Как видишь, — он показал на собственное лицо, — я чудовище. Куда страшнее Леодракка. Он сдержанней, чем я.

— А ваш псайкер? — Себатон кивнул в сторону Ворона, который теперь тихо наблюдал за ними издалека, сложив руки на груди. Себатон все еще чувствовал скрытую психическую активность — словно какой-то ментальный полиграф замерял его реакции.

Саламандр неодобрительно покосился на легионера.

— Нет, его манеры еще хуже моих. Будь его воля, ты бы сейчас пускал слюни, прощаясь с последними остатками разума.

— Я предпочел бы этого избежать.

— Все зависит от тебя. За нами тоже охотятся, как и за тобой. Рано или поздно нас обнаружат. Вражеские разведчики уже привели в действие первый из сигнализаторов. Так что, как понимаешь, я предпочел бы решить этот вопрос как можно быстрее. Меня зовут Артелл Нумеон, и я командую этой группой. Я несу ответственность за жизни ее членов, поэтому Леодракк не стал бы убивать тебя без моего приказа. Поэтому же Хриак не выскреб твой мозг, как мякоть из фрукта. А вот я ни перед кем здесь не отвечаю, и я убью тебя через четыре секунды, если только ты не обоснуешь, почему я не должен этого делать.

У Себатона все еще болела голова после психического вмешательства, и ни этот маньяк, ни псайкер, готовый ментально выпотрошить его, не оставляли пространства для маневра.

История с Нуртом повторялась. Выходя тогда из гермошлюза, он думал, что все закончится, но они его вернули. Опять. Ради этого.

«Я шпион, а не ассассин. А для этой миссии… Для этой миссии потребуется что-то совершенно особенное».

Себатон понимал, что выбора у него не было. Довериться этому Нумеону или умереть прямо здесь. С другой стороны, так ли плох второй вариант? Даже если это случится, разве все действительно закончится? Он подозревал, что нет.

— Мы вели раскопки, тут я не солгал. Мы кое-что нашли. Артефакт. Очень старый, очень могущественный, и он нужен вашим врагам.

Нумеон переглянулся с остальными.

— Какой артефакт?

— Оружие. Что-то вроде копья.

— Копья?

— Примитивное определение, но более точного слова, которым его можно описать, я подобрать не могу. Оно небольшое — скорее даже наконечник копья на коротком древке, — Себатон показал руками примерную длину.

— Почему ты его искал? Чем это копье так важно, что ради него Несущие Слово отправляют за тобой охотников?

Себатон вздохнул.

— Можно мне хотя бы сесть?

Нумеон отступил и кивнул в сторону стула.

— Прежде, чем я это расскажу, — сказал Себатон, усевшись, — вам нужно кое-что знать. Мое имя — не Керен Себатон. А Джон Грамматик.

Глава 8 Расколотые

Когда брат сражается с братом, это называется соперничеством. Когда брат убивает брата, это называется преемственностью.

Вальдрекк Элиас

Восемнадцать трупов лежало на улице внизу.

Пятнадцать из них были траоранцами, в черных и красных накидках поверх городских костюмов. Их Нарек едва удостоил вниманием, но при виде трех воинов в силовой броне, разделивших смерть с культистами, вдоль челюсти прошел нервный тик.

Тихая охота закончилась. Несмотря на возражения Нарека, Элиас собрал своих псов из сект по всему городу и выпустил их, не думая и не понимая, на какую судьбу их обрекал. Культисты заполонили весь Ранос. Ранее они подготовили его к прибытию легиона, измотали жертву перед убийством. Их ограниченные способности идеально годились для подобного задания.

Но против легионеров они оказались бессильны.

Один из смертных задел скрытую натяжную проволоку, что подорвало взрывчатку, закопанную вдоль дороги. Светошумовые гранаты сработали одновременно, наполнив узкую улицу, с обеих сторон сжатую зданиями, вспышками и грохотом. Вторая партия зажигательных боеприпасов взорвалась тремя секундами спустя, спереди и сзади патруля, фактически заключив их в огневой мешок. В последнюю короткую минуту своих жизней культисты ударились в панику, а легионеры, действуя, как их учили, заняли оборонительную позицию в середине улицы. Саботажники предусмотрели такую реакцию при установке ловушки, и наружу выдвинулись две автоматические турели.

Станковые «Тарантулы», спрятанные на обоих концах улицы, открыли плотный огонь, прорезав дым вспышками дульного пламени. Орудия были удачно скрыты, как и вся эта ловушка. Даже Нарек не заметил ни проволоки, ни турелей, и теперь спрашивал себя, не теряет ли в самом деле сноровку.

Культистов, ничего не понимающих, уже окруженных трупами своих товарищей, разорвало на части за считанные секунды. Братья Нарека продержались немногим дольше. Силовая броня давала хорошую защиту, но даже она не могла спасти от анфиладного огня из двух автопушек.

Все закончилось быстро и кроваво.

Нарек и Дагон остались живы благодаря тому, что находились над металлической бурей, ведя наблюдение с крыши. Нарек как раз собирался присоединиться к братьям, когда ловушка сработала, всех погубив.

Нарек с мрачным видом разглядывал результаты бойни.

— Велия, Зефиал, Нахем — все они мертвы. И Харук. Скажи, брат, — сказал он, поворачиваясь к Дагону, который только что поднялся с улицы, — кого мне надо убить, чтобы отомстить за них?

— Ловушка была хорошая, — ответил Дагон. — Очень хорошая. Я даже с земли с трудом бы заметил проволоку.

— Ручные осколочные гранаты? — спросил Нарек.

Дагон кивнул:

— И немного взрывчатки помощнее. Противоброневой.

Вот что дало второй взрыв, который они увидели и почувствовали с крыши.

— Естественно. А турели?

Две установленных на треногах «Тарантулы» изрыгали дым. На карданном шарнире, соединявшем треногу с ружейной ложей, время от времени вспыхивали искорки. Нарек вывел орудия из строя — но уже после того, как они изрешетили Велию, Зефиала и Нахема.

— Они работали по автономной схеме, с использованием датчиков движения, — сказал Дагон.

— Значит, враги не собирались оставаться и наблюдать за их гибелью.

— Нет, но я нашел вот это.

На ладони Дагона лежало небольшое металлическое устройство. Оно имело форму диска, а в центре быстро мигал красный огонек.

Сенсор.

Нарек взял устройство и осмотрел его.

— Врагов, может, и мало, но снабжены они хорошо, — он перевел взгляд на улицу. — И умеют вести подрывную деятельность.

— Диверсанты? — спросил Дагон.

— Определенно. Разбитые легионы перешли к партизанским методам ведения войны.

— А может, это просто авангард. Как ты можешь быть уверен?

Нарек опять посмотрел на сенсор.

— Потому что я сделал бы то же самое.

Нарек помолчал, вертя сенсор в руке, словно мог узнать тайны враг, внимательно изучив его. Он окинул взглядом городской пейзаж, особое внимание уделив ближайшим зданиям.

— В чем дело? — спросил Дагон.

Взгляд Нарека задержался на далеком силуэте градирни.

— Ни в чем, — ответил он. — Следи за улицей, мне надо сообщить Элиасу о том, что мы нашли.

Дагон кивнул и направился обратно вниз.

Вновь оставшись один, Нарек активировал варп-склянку. Через несколько секунд в воздухе возник образ Элиаса, чистившего свой ритуальный нож перед следующим убийством.

— Надеюсь, ты отвлекаешь меня с хорошими новостями. Приносить в жертву целый город — трудоемкое дело, и мне еще многое предстоит сделать, прежде чем мы закончим.

— Все твое подкрепление мертво.

— А не разбрасываешься ли ты людьми? Больше в твоем районе воинов нет.

— Не я решил их сюда отправить.

Тон Элиаса вдруг помрачнел:

— Не забывай, с кем разговариваешь, Нарек.

На шее охотника запульсировала вена, но он сдержал порыв злости.

— Ты мой повелитель, Темный апостол.

— Я подарил тебе цель, охотник. Не забывай.

— И цель достойную. Я не забуду.

— Что с культами? Они уже должны были восстать. Используй их. Город у меня в подчинении.

— Смертные тоже мертвы.

Элиас был явно недоволен, но тревогу скрыл.

— Что случилось? Я думал, вы просто ищете одного человека.

— Мы и искали. Но этот «кто-то», о котором я уже упоминал, решил нам помешать, — его взгляд вновь скользнул в сторону градирни. — Один из твоих служителей привел в действие ловушку, устроенную для нас врагами. Они из легионов.

— Ты уверен?

— Да.

— Ты их видел?

— Нет, но все указывает на наших бывших собратьев. Смертный не в состоянии убить Велию, Зефиала и Нахема подобным образом. Так просто не бывает. С легионерами — не бывает. Даже я не заметил растяжку.

Элиас ухмыльнулся.

— Теряешь сноровку.

— Возможно.

— В этом регионе космоса нет сосредоточенных легионерских сил. Именно поэтому лорд Эреб нас сюда и отправил. Предполагалось, что нам никто не будет мешать. Кто они?

— Думаю, остатки армий. Выжившие, которые собрались вместе и проводят собственные боевые операции.

— Отбросы с Исствана? — пораженно спросил Элиас.

— Да, наверное. Я не могу говорить с уверенностью, пока не изучу их получше.

Элиас помолчал, словно взвешивая важность новостей.

— Нарек, ничто не должно помешать нам исполнить задуманное. Исход войны может зависеть от космологического сдвига, который мы здесь совершаем.

— В таком случае очень кстати, что я не с пустыми руками.

— Предмет, который они забрали из катакомб, у тебя?

Нарек поднял его во второй руке.

— Это копье. Или скорее наконечник копья.

Глаза Элиаса загорелись.

— Свое затачивать, их затуплять…

Нарек непонимающе нахмурился.

— Принеси его мне к месту ритуала, — сказал Элиас. — Наши братья скоро приведут на заклание новых смертных, и я хочу изучить артефакт до их прибытия.

— Что мне делать с легионерами-лазутчиками? Человек, которого мы преследовали, все еще у них.

— Они сейчас не важны. Принеси мне оружие, Нарек. Этих жалких ничтожеств мы раздавим потом, — Элиас улыбнулся с самодовольной злобой. — Мы заставим их пожалеть, что они не погибли на полях Исствана вместе со своими братьями.

— Разумеется, — Нарек уже собирался прервать связь, когда Элиас позвал его.

— Какое оно? — спросил он.

Нарек повернул копье в руке. Оно было коротким — наконечник длиной и шириной походил на боевой нож, а обломанное древко составляло примерно половину его размера. Выглядело оно совсем не примечательно: просто кусок качественного минерала в форме копья, серый, по-металлически гладкий, с острым лезвием. Но когда Нарек его касался, он чувствовал давление скрытой внутри силы и видел вспышки энергии, без конца пробегавшие вдоль лезвия, когда на него падал свет.

— Божественное…

Единение закончилось, и Нарек остался в компании одних лишь собственных мыслей. То, что на улице под ним лежало три мертвых брата, его не злило — «злость» была слишком простым словом и не могла описать его эмоциональное состояние в тот момент. Даже смерть Харука, которого он лично презирал, требовала реакции. Что-то свербило внутри, как бывает, когда надо закончить какое-то дело, восстановить нарушенный баланс.

Он решил, что сразу копье не отдаст. Это шло вразрез с приказом, но Нарек руководствовался долгом, а не прихотями темного апостола. В первую очередь следовало выполнить обязательства перед братьями. Кроме того, он хотел посмотреть врагу в лицо.

Обнажив гладий и убрав копье в опустевшие ножны, Нарек открыл канал вокс-связи с Дагоном.

— Брат, эта крыша мне надоела.

— И что ты предлагаешь?

— Велия, Зефиал, Нахем и Харук убиты. Нам следует почтить память мертвых.

— Слушаю.

— Пойдем на охоту.

Нумеон впечатленным не выглядел.

— Это имя должно иметь для меня какое-то значение?

— Нет, не должно, — ответил Грамматик. — Для тебя не должно. Но должно то, ради чего я сюда прибыл.

— И ради чего же?

— Я, кажется, знаю, что здесь делают Несущие Слово и что делаете вы.

Домад дернулся и потянулся к болт-пистолету, лежащему в кобуре на правом бедре, но замер, когда Нумеон покачал головой.

— Продолжай, — приказал Саламандр.

— Мы в опасности? — спросил Грамматик. — Когда твой… друг уходил, он выглядел взволнованно.

— В огромной опасности, но я приказал тебе продолжать, — сказал Нумеон. — Что ты знаешь?

Грамматик оставил этот вопрос, стараясь не думать, что могло представлять «огромную опасность» для космодесантника, и ответил:

— Я думаю, они заражают этот мир. Думаю, Император побывал здесь давным-давно, и они оскверняют следы его присутствия с помощью своего ритуала.

Нумеон подошел так близко, что Грамматик почувствовал запах пепла в его дыхании.

— И что это за ритуал, Джон Грамматик?

— Я прав?

Нумеон сощурился.

— Что за ритуал?

— Вы знаете, о чем я. Вы ведь хотите их остановить, верно? Вы больше не являетесь легионом, это видно по поврежденному оружию и броне. Сомневаюсь, что вас здесь больше двадцати. Я видел ваши посадочные корабли. Сколько они могут перевезти? Достаточно для наземной войны?

— Девяносто человек при полной загруженности, — ответил Нумеон, — но их отсеки были почти пусты, когда мы отправлялись на поверхность, тут ты прав.

Нумеон нагнулся и поднял кусок пергамента, до этого момента лежавший под ножкой стула.

— Мы здесь, чтобы сорвать их операцию, но начинать войну не планируем.

Он продемонстрировал бумагу Грамматику. Та оказалась агитационной листовкой, выступавшей против власти Империума и объявлявшей Гора истинным Императором галактики.

— Восстание начало зреть задолго до прихода Несущих Слово. Наш долг — не дать им осквернить этот мир еще больше.

Значит, Траорис находился в руках врага. Но бунт сильно отличается от добровольного подчинения Изначальному уничтожителю. В этом случае, как представлял себе Грамматик, тайные культы набирали силу на протяжении долгих лет имперского правления,медленно разрушая основы общества, чтобы внезапно поднять кровавый мятеж, когда Гор восстал против отца и ступил на путь древнего зла.

— Бунт — это одно, — сказал Нумеон. — Обращение к темным силам, которым Гор теперь служит, — другое. Я не очень хорошо их понимаю, но видел, на что они способны. Они могут превращать людей в монстров, наполнять благородные сердца низменными стремлениями. Мирам, освобожденным в ходе Великого крестового похода, теперь предстоит бороться за свои души. Траорис балансирует на краю бездны. Я здесь для того, чтобы не дать ему упасть.

— Нелегкая задача.

— И тем не менее мы здесь.

Грамматик не отступал.

— Мне нужно это копье.

— Даже если бы я хотел за ним возвращаться, сейчас мы не можем этого сделать.

— А ты не думал, что можешь послужить высшей цели?

— И помочь тебе?

— Да.

— И почему же я должен помогать тебе, Джон Грамматик?

— Потому что то, что я здесь делаю, касается твоего примарха.

— Кого? — сощурился Нумеон.

— Вулкана.

Саламандр сжал кулаки.

— Я знаю, как моего примарха зовут. Объяснись.

— Копье, которое я нашел — это, в сущности, не совсем копье. Это кусок фульгурита, разряд молнии, запечатленный в камне.

— Что такое фульгурит, я тоже знаю, — сказал Нумеон. — Отвечай, какое отношение все это имеет к Вулкану.

Грамматик облизал губы.

— Ты веришь, что твой примарх мертв?

Нумеон не колебался с ответом. В его глазах промелькнуло некое подобие надежды.

— Нет.

— Он жив, Нумеон. Вулкан жив.

— Откуда ты знаешь? У тебя есть доказательства?

— Ты же сам сказал, что веришь в это.

Нумеон прорычал, теряя терпение:

— Вера и факт — не одно и то же. Как ты можешь утверждать, что он жив, не имея доказательств?

— Потому что это правда, и потому что я даю тебе свое слово.

— И чего оно стоит?

Грамматик покорным жестом поднял руку.

— Спокойно. Тебе нужна правда, и я ее тебе сказал.

— Ты скажешь что угодно, лишь бы сохранить себе жизнь.

— Верно, но я тебе не лгу. Если хочешь, прикажи своему псайкеру прочитать меня снова, и убедишься, что в моих словах нет обмана.

Нумеон, явно раздумывая над его предложением, спросил:

— Какое отношение это копье имеет к Вулкану?

— Честное слово, не знаю. Оно как-то связано с его судьбой. Мне просто поручили прилететь сюда и его раздобыть.

Это было ложью, во всяком случае, частично, но Грамматик знал, что его начальство дало ему все необходимое для защиты разума от вмешательств.

Нумеон нахмурился.

— Кто поручил?

— Сложно объяснить.

Вокс Домада затрещал, и до Грамматика донесся тихий голос его собеседника.

— А ты попробуй, — сказал Нумеон. Он собирался что-то добавить, когда к ним приблизился Домад.

— Пергеллен вернулся вместе с Шен'рой, он хочет тебя видеть.

Нумеон мотнул головой в ответ:

— Никому ничего об этом не говори.

Домад кивнул.

— Что делать с ним? — спросил он, вынимая из ножен на поясе короткий меч. Его холодный взгляд Грамматику совсем не нравился. — Я могу покончить с ним прямо сейчас. Положить конец его крамольной болтовне. К тому же ему известно наше местонахождение и частично наши силы.

— Я еще не уверен, насколько она крамольна… — Нумеон с задумчивым видом помолчал. — И о нас, во всяком случае, ему ничего не известно.

— Он усложнит нашу миссию, — сказал Домад.

— Я готов взять на себя это риск. Домад, он что-то знает. И я тоже хочу это знать.

Он повернулся к Гвардейцу Ворона.

— Я присмотрю за ним, — пообещал Хриак, медленно убирая руки с груди, словно расправлял крылья.

— Домад, — позвал Нумеон.

— Никто не войдет и не выйдет без твоего разрешения.

— Нет, я лишь хотел попросить, чтобы ты не дал Хриаку выжечь его изнутри. Он мне нужен в здравом уме для предстоящего допроса.

— Твои слова глубоко меня ранят, — пробубнил Ворон.

Нумеон сдвинул брови.

— Хриак, это ведь был сарказм? А то ты сейчас показался почти таким же мягким, как Домад.

Железнорукий громко рассмеялся и отошел в сторону.

Нумеон кивнул им обоим, развернулся и покинул комнату.

— Я чувствовал себя в большей безопасности, когда действовал в одиночку, — полушутя сказал Грамматик и перевел взгляд со строгого Железнорукого на призрачный силуэт Ворона и обратно.

Хриак не оценил юмора и уставился на него сквозь прорези в шлеме.

— Ты и был в большей безопасности, — просипел он.

Быстро пройдя через служебный коридор и старое фабричное общежитие, Нумеон оказался в покинутой трапезарии. Зал был практически пустым, немногочисленные скамьи и столы стояли вверх ногами в углах, а пол покрывала серая плитка. Здесь произошла небольшая стычка, в которой верные жители Раноса в конечном итоге проиграли. Пятна от упавшей еды перемежались с кровавыми разводами.

В центре зала Саламандра ждал Пергеллен.

Глаза на худом лице Железнорукого скрывались под стальным визором, поверхность которого пересекала одна ретинальная полоса. Свет в трапезарии не горел, и визор мягко светился в темноте. Помимо него у Пергеллена был только один бионический протез — левая рука, громко заскрежетавшая, когда он сжал ей запястье Нумеона. Угольно-черные волосы были коротко подстрижены — так же, как у его погибшего повелителя и отца.

На ремне, перекинутом через плечо, висела длинноствольная снайперская винтовка. Именно его точный выстрел убил Несущего Слово на складе, хотя с такого близкого расстояния это не представило сложности. Он рассчитывал превратить склад в наблюдательный пункт, но эти надежды рухнули, когда в здание ворвался тот человек.

— Артелл, ты выглядишь встревоженным, — сказал он Нумеону.

— Все в порядке, — Нумеон улыбнулся, пытаясь скрыть озабоченность, явно отразившуюся на лице, и ответил на формальное, но дружеское пожатие Пергеллена. — Рад снова тебя видеть. Где Шен'ра?

— На стоянке, с остальными, — без выражения ответил тот.

Пергеллен отличался серьезным нравом и редко проявлял теплоту. Но именно он спас Нумеона и Леодракка с полей Исствана-V. Так мало морлоков вырвалось оттуда, так мало воинов из клана Авернии осталось, чтобы хранить его великое и славное наследие.

Когда посыпались снаряды и ужасное предательство раскрылось, именно Пергеллен пробил путь к посадочным кораблям, в то время как остальные были слишком обезумлены смертью Ферруса Мануса. Именно Пергеллен протащил потерявшего сознание Домада через поля черного песка и именно он прикрывал путь к кораблю. Многие не добрались.

Если бы не Пергеллен, и Нумеон, и Леодракк погибли бы на том поле. Их братьев из Погребальной стражи вернее всего постигла эта участь — но Нумеон все не терял надежду, что они еще живы, как не терял надежду и на то, что жив Вулкан.

Если смертный сказал правду, то, возможно… Он тут же отбросил эти мысли, понимая, что доверять такому человеку неразумно, и спросил:

— Пергеллен, сколько времени мы провели на том транспортнике?

Они нередко возвращались к этому в своих разговорах.

— Пятьдесят один день, восемь часов и четыре минуты, — ответил Железнорукий.

В те дни они представляли из себя пестрое сборище воинов из самых разных отрядов и легионов. Не все выжили после побега. Некоторые оказались слишком сильно ранены, некоторые уже были мертвы, когда их втащили на борт. Из сорока семи улетевших легионеров осталось только двадцать шесть.

Они продержались достаточно долго, чтобы добраться до «Огненного ковчега» — одного из немногих ударных крейсеров, которым удалось уйти от бойни. Но он не выбрался невредимым. Многие члены экипажа погибли во время отчаянного побега. Когда из хаоса показался транспортный корабль, они, израненные, измотанные, не понимающие, где друг, а где враг, нацелили на него остававшиеся орудия.

На борту не оказалось ни одного легионера. Все воины, способные надеть доспехи, отправились на поверхность, чтобы поставить разжалованного магистра войны на колени. Оглядываясь назад, Нумеон видел, что они поступали сумасбродно — отвечали демонстрацией силы на демонстрацию силы, надеясь, что вторая отступит под напором первой. Как страшно они ошиблись. Теперь это казалось не сумасбродством, а бессмысленным самоубийством. Гор приготовил алтарь для их добровольного жертвоприношения. Острые клинки предателей ждали их на песках Исствана-V.

После того, как они встретили «Огненный ковчег» и его храбрый, но обескровленный экипаж, погибло еще три легионера. Нумеон объединил оставшихся, дал им подобие цели. Но опасность отнюдь не миновала, и его воинов охватывала обреченность. Он ожидал подобного от Железных Рук, но они несли боль от потери своего примарха с тихой и непоколебимой решимостью, делавшей медузийцам честь. Нет, тяжелее всех приходилось ноктюрнцам, сынам Вулкана. Из Саламандр верил только Нумеон. Всем сердцем он верил, что его отец выжил. Но остальные не внимали его пылким доводам и сражались ради мести, а не ради надежды и стремления служить.

Нумеон знал, что его воины сломлены. Оставшись без лидера, они уничтожат друг друга; не имея возможности вернуться к своим легионам, они будут лишь бесцельно плыть по течению.

Да, Пергеллен спас ему жизнь, но теперь Нумеон должен был верить, что в свою очередь сумеет спасти этот расколотый легион.

— Что ты узнал? — спросил он разведчика.

— Ничего хорошего. Сенсоры Шен'ры засекли небольшой патруль. Я некоторое время следовал за ними, пока их не расстреляли турели. Теперь наше местоположение точно будет раскрыто.

— Мы знали, что когда-нибудь Несущие Слово нас найдут. Что еще?

— Помимо легионеров, весьма, судя по всему, многочисленных, у них немало культистов. Семена мятежа были посеяны здесь задолго до того, как мы прилетели вслед за Несущими Слово. На данный момент культы контролируют большую часть Раноса, и «Грозовые птицы» прибывают для поддержки уже высадившихся легионеров со всех концов города. Они мобилизуются рядом с нашим округом. И их слишком много для открытого боя.

— Милосердный гнев Вулкана да обрушится… — тихо выругался Нумеон. Он не хотел прекращать миссию, но еще не поздно было подать сигнал «Огненному ковчегу», ждущему на высокой орбите. Если они выдвинутся сейчас, то успеют добраться до транспортников и крейсера, но что потом?

— Это не все, — сказал Пергеллен, отвлекая Нумеона от мыслей. Нумеон настороженно сощурился.

— Еще одна хорошая новость?

— Там кто-то наблюдал.

— Они вас видели?

— Не за нами наблюдал. За своими товарищами, пока их расстреливали турели.

— Возможные союзники?

— Нет, сомневаюсь. Они вывели «Тарантулов» из строя. Мы с Шен'рой ушли вскоре после этого. Полагаю, они могли напасть на наш след и идти за нами со склада.

— То есть они, по всей вероятности, скоро будут здесь.

— Да.

На лицо Нумеона легла тень. Они долго искали безопасное место для операционной базы. И этот округ оказался практически безлюдным. Транспортные корабли остались далеко за обитаемой зоной. Они полагали, что на краю города их будет практически невозможно заметить, пока они сами не решат действовать. Их план во многом основывался на этом предположении.

— Об их клирике что-то слышно? — спросил он.

Пергеллен покачал головой:

— Нет.

Саламандр помрачнел еще больше.

— Мы уже видели это раньше, брат. Мы потерпели неудачу на Виралисе…

Едва он произнес название мира, в памяти всплыли картины заваленных трупами улиц, тел, оскверненных и изувеченных во имя темных сил. И не только это оставили после себя предатели. Немногие выжившие абсолютно изменились, перестали быть людьми. Они превратились в… нечто. В окутанных плотью монстров, которые забрались в смертные оболочки и выжрали их изнутри. Жители целой колонии Виралиса исчезли, а их место заняли неведомые существа, которые носили людей, как человек носит одежду.

— Мы пришли к ним слишком поздно, — угрюмо сказал Нумеон.

— Но для Траориса еще не поздно, — ответил Пергеллен. — Клирик умрет, но теперь, не имея элемента внезапности, мы должны будем его выманить. И на этот раз неудач не будет, Нумеон.

— Еще с Исствана… Еще с того момента, как Вулкан… — Нумеон замолк.

Пергеллен схватил его за плечо.

— Ты ведь веришь, что он еще жив, Нумеон, ты сам говорил. Не теряй эту веру.

— Я не потерял, пусть даже верю я один. Но как же отчаянно хочется увидеть какой-нибудь знак — любой знак, лишь бы он дал нам надежду, — и вновь он был вынужден напомнить себе, что пленнику нельзя было доверять. — Я никогда раньше не испытывал подобного… подобных… сомнений.

— Я лишился своего прародителя. Его обезглавленное тело лежит среди наших погибших братьев. Теперь надежду мне даешь ты. За тобой я следую и тебя я называю своим капитаном. Ты всем нам подарил цель и спас от обреченной жажды мести. Если тебе нужно во что-то верить, верь в это.

Нумеон улыбнулся — устало, но искренне.

— Я верю. И не перестану верить. Сколько раз я думал, что лучше бы погиб на Исстване Пять вместе с братьями, но все же оказался здесь, пытаясь отыскать смысл в этом безумии, пытаясь сделать хоть что-то, что будет иметь значение.

— Все, что мы делаем здесь и сейчас, имеет значение.

Нумеон кивнул, вновь обретая силы.

Железнорукий отпустил его плечо: поддержка ему больше не требовалась.

— Я так понимаю, оставаться здесь мы не собираемся, — сказал он.

Нумеон покачал головой:

— Здесь больше не безопасно. Мы уходим.

— Ты сообщишь «Огненному ковчегу»?

— Нет. Сообщение по атмосферному каналу могут перехватить. И тогда фанатики будут совершенно точно знать, куда за нами идти.

— Тогда я позову нашего квартирмейстера, чтобы тот распределил снаряжение.

— Спасибо, брат. Скажи Домаду, что я буду на автостоянке.

— Что делать со смертным?

— Он отправится с нами. Ему известна какая-то тайна.

Нумеон пожал плечами.

— Может, Хриаку стоило бы взломать его разум и вытащить ее?

— Если бы нам надо было его убить, то, пожалуй, стоило бы. Хриак сейчас за ним следит.

— А разве не надо? В смысле, убить его. Он обуза и будет нас задерживать.

Нумеон покачал головой.

— Вы, Железнорукие, — бесчувственная порода.

— Но я все-таки спас тебе жизнь, разве нет?

Настала очередь Саламандра смеяться, хотя Пергеллен не шутил.

— Спас, да. Я хочу еще раз с ним поговорить. Оно что-то знает. Кроме того, он нужен клирику. Мы можем на этом сыграть.

— Значит, он не пленник, — сказал Пергеллен, — а приманка. И ты еще меня бесчувственным называешь.

Нумеон серьезно ответил:

— Я прагматик, брат. И я отдам все, чтобы убить этого клирика-Несущего Слова.

— Даже наши жизни и жизнь этого человека?

— Да, даже их. Я всем пожертвую, лишь бы их остановить, лишь бы не допустить еще один Виралис.

— Поэтому, Артелл, я тебя и спас.

Воины расстались: Железнорукий направился в типографию, где они держали пленника.

Вернувшись на автостоянку, Нумеон попытался сконцентрироваться на том, с чем обратится к легионерам, но два слова все не шли из головы. Он едва смел надеяться, что они истинны. Вулкан жив.

Глава 9 Чествуя мертвых

За днями дни, за днями дни

Мы ждем, корабль наш спит,

Как в нарисованной воде,

Рисованный стоит.

«Сказанье о старом звездоплавателе», бард Кольрит

Рота Нумеона насчитывала двадцать три легионера, включая его самого. Чуть больше двух взводов. Большинство составляли Саламандры — главным образом строевой состав и несколько пирокластов, а также он сам и Леодракк из Погребальной стражи. Два боевых брата и кодиций Хриак представляли Воронов. К легиону Железных Рук принадлежали только Домад и Пергеллен. С того момента, как они эвакуировались с исстванского поля боя, контакта с другими легионерскими формированиями не было.

Их корабль, «Огненный ковчег», получил сильные повреждения во время бегства с Исствана-V. Часть систем вооружения еще работала, но долго продержаться с ними против полностью работоспособного корабля того же типа им бы не удалось. Системы жизнеобеспечения, освещение на некоторых палубах, генераторы и варп-двигатель еще функционировали, но в пониженном и нестабильном режиме. Про связь же и этого нельзя было сказать. Корабельный вокс работал сносно, но авгуры дальнего действия и антенны сенсориума невозможно было ни использовать, ни починить. Даже вокс класса «корабль-поверхность» постоянно обрывался. Капитан Гальдер совершил почти невозможное, организовав успешный побег, но с тех пор они лишь плелись в никуда, не зная ничего о большой войне. Не зная даже, идет ли она. Быть может, все погибли, и Гор победил.

Нумеон отказывался в это верить. Как отказывался верить и в то, что Вулкан погиб вместе с лордом Манусом. Он не видел, как пал примарх, но слова выживших товарищей, которые видели, звучали убедительно и страшно. Они продолжали сражаться, надеясь, что остальные делают то же самое.

В данный момент его разбитая рота готовилась к бою на автостоянке.

Некоторые сидели на ящиках и проверяли оружие, настраивали целеуказатели, перезаряжались. Нумеон заметил, что Дака'рай, К’госи и Узак собрались у костра. Но трое Саламандр не грелись, а произносили клятвы и чернили латные перчатки в огне, чтобы закрепить данные обещания. В последнее время легионеры все чаще обращались к ритуалам и обычаям родных миров, надеясь найти в них источник силы и смысла.

Те, кто предпочитал обходиться без тайных церемоний, тратили время отдыха на полевой ремонт доспехов, тестирование и перефокусировку глазных линз или проверку биометрических параметров. Один легионер, Саламандр по имени Хелон, оперировал Ворона, который был ранен во время аварийной посадки на поверхность. Посадочный корабль пришел в негодность, но Шака выживет. Хелон не обладал навыками апотекария, однако настоящих специалистов у них не было, и ему пришлось приспосабливаться.

Брат Ворона по стае, Авус, сидел на корточках на вершине подъемного крана, возвышавшегося над стоянкой, и нес дозор. Хриака не было видно, но Нумеон знал, что если библиарий понадобится, он будет рядом.

Леодракк ждал его появления и, едва увидев, оставил Кронора, с которым тихо переговаривался, и подошел к нему.

— Погребальный капитан, — сказал он, отвесив небольшой поклон. — Как себя чувствует наш пленник?

— Он жив, вопреки твоим стараниям.

Леодракк успел снять шлем и теперь держал его на сгибе руки, так что было видно, что он опустил глаза в ответ на легкий укор капитана.

— Пергеллен уже сообщил тебе новости, — заметил он, меняя тему.

— Сообщил.

Леодракк холодно улыбнулся.

— Как я ждал этого момента. Наконец-то мы сможем отомстить.

— Мы уходим, Лео.

— Что?

— Нельзя здесь больше оставаться, враги про нас знают.

— И что это меняет? Пусть идут к нам. Мы будем их ждать, — он выразительно сжал кулак.

— Нет, брат. Не будем. Их в несколько раз больше, чем нас. А это место сложно назвать крепостью. Нам не выстоять против армии, и к тому же мы сюда прилетели не для того, чтобы безрассудно погибнуть.

Леодракк шагнул вперед, побудив Нумеона сделать то же самое, так что они едва не столкнулись нагрудниками.

— Да, брат? — спокойно спросил Нумеон, чувствуя запах горячего пепла в дыхании Леодракка.

Леодракк мгновение выглядел так, словно собирался сказать или сделать что-то глупое. Нумеон был вынужден напомнить себе, что Погребальные стражи отличались от остальных Саламандр. Они были выкованы из куда более яростного и независимого материала — такими их сделал Вулкан.

— Кровь Ската на моих руках, — прошептал Леодракк, но все же отступил. — В буквальном смысле, брат.

Вид скорбящего Леодракка заставил Нумеона смягчиться. Он положил ладонь ему на наплечник, как недавно сделал для него Пергеллен.

— Я знаю, Лео. Я был там.

Нумеон опустил взгляд на левую руку Леодракка. Наруч и латную перчатку до сих пор пятнала кровь Скатар'вара.

— Тогда скажи мне, ради чего мы сражаемся, если не ради мести?

— Ради высшей цели.

— Какой цели? Убить клирика, и для чего?

— Нет, дело не только в этом. Я имею в виду Восемнадцатый, наш легион.

— Нет больше легиона, Артелл, — Леодракк нервно показал за спину. — Остались только мы.

Нумеон видел в глазах Леодракка гнев и сомнения и знал, что после побега эти эмоции не раз отражались и на его лице. Но сейчас оно светилось другим чувством. Надеждой.

— Вулкан жив, — сказал Нумеон.

Леодракк покачал головой, горестно вздохнув. С его губ сорвался тихий печальный смешок.

— Опять ты начинаешь. Он мертв, Нумеон. Он погиб на Исстване, как и Феррус Манус. Вулкана больше нет.

Нумеон сощурился, чувствуя прилив уверенности.

— Он жив.

— Откуда ты знаешь?

— Я это чувствую, — сказал Нумеон и постучал двумя пальцами по левой стороне груди, — здесь.

— Я хочу, чтобы это было правдой, брат. Хочу так, как никогда ничего не хотел, но он мертв. И Скат тоже мертв, и все они мертвы. Мы — единственные живые Саламандры, и я предпочту скорее безрассудно погибнуть, убивая тех, кто предал нас и безжалостно уничтожил наших братьев, чем чахнуть и бегать от врагов, как трус.

Леодракк отошел. Нумеон не стал ему препятствовать, не зная, какие доводы смогут заставить его остаться. Вера и отчаянные заявления того, кто уже был пойман на обмане раньше, не могут служить доказательством жизни.

— Кто бы мог подумать, что он потеряет самообладание, — сказал Домад, только что вернувшийся из комнаты, в которой они держали пленника, и остановившийся в шаге от Нумеона. Тот подозрительно скосился на него.

— Ты уверен, что ты из Десятого легиона?

— Мои многочисленные аугментации говорят об обратном?

— Об обратном говорит твой сарказм.

— У всех нас свои механизмы адаптации, брат-капитан.

— У Леодракка, видимо, эту роль играет ярость, — заметил Нумеон, наблюдая за Саламандром, уносящимся с автостоянки на улицу.

— Не у него одного.

— Да, Домад, мне это слишком хорошо известно.

— Так давай используем этих воинов по назначению. Пергеллен сообщил, что мы снимаемся с лагеря.

Нумеон кивнул.

— Да, Несущие Слово знают, что мы здесь, и скоро будут. К их приходу нас тут быть не должно.

— Ааа, — догадался Домад. — Так вот отчего разгорелся гнев Леодракка.

— Увы.

— Сколько у нас времени?

— Десять минут. Пергеллен считает, что за ним и Шен'рой кто-то увязался. Я не хочу рисковать.

— В таком случае нам придется ограничиться легким снаряжением. Запасные боеприпасы, гранаты — только то, что не составит проблем унести. Однако потребуется и что-нибудь мощное.

— Возьми тяжелый болтер, суспензоры достаточно уменьшат его вес, чтобы не терять в скорости.

— По правде говоря, капитан, его я и не думал оставлять. Тем более что он может доставить предателям много замечательных проблем.

Нумеон позволил себе иронично улыбнуться, заметив в глазах Домада отблеск веселья.

— Да уж, квартирмейстер, может. Ко всему прочему подведи детонирующие шнуры. Оружие, которое мы оставим, не должно попасть в руки врагов.

— Или же мы могли бы спрятать лишнее где-нибудь неподалеку, — предложил Домад. — В условиях численного превосходства врага склад боеприпасов может оказаться полезен. Напасть и исчезнуть, пополнить запасы, а потом повторить?

— Разумная тактика, но нет. Это займет слишком много времени. Выведи все лишнее из строя.

— Очень хорошо, — согласно кивнул квартирмейстер. — Хотите, чтобы я сообщил остальным?

— Нет, я сам.

Нумеон забрался на ящик. Часть легионеров уже успела повернуться к нему, когда он начал.

— Подойдите сюда… — разнесся по автостоянке сильный, властный голос Нумеона, привлекая всеобщее внимание. Легионеры приблизились. — Братья, Несущие Слово стягивают в эту часть города значительные силы. Очевидно, что мы не готовы к бою с целой армией. Если они обнаружат это место, нас разгромят, поэтому мы уходим. Сейчас же.

Некоторые зашептались, услышав его объявление, но возражать никто не стал.

— Домад перераспределит оружие и снаряжение. Никакой тяжелой техники, если только она не на суспензорах. Берем только то, что можно унести. Винтовки, пистолеты, мечи, гранаты. Все остальное оставляем. Наша миссия не изменилась. Главная цель — убить вражеского клирика. Вторичная — нанести как можно больше ущерба, а потом покинуть планету, — он поднял кулак. — За кровь наших павших братьев.

— Мы помним о них и о принесенной ими жертве, — ответил двадцать один легионер, повторив жест Нумеона.

— И о мести за лорда Мануса, — добавил Домад, ударив кулаком по груди. — Тебе надо поговорить с Шен'рой, — он махнул рукой в конец автостоянки.

Нумеон подозрительно взглянул на Железнорукого, спускаясь с ящика.

— Какие-то проблемы?

— Пока нет. Но будут, — ответил Домад, после чего направился в противоположную сторону, чтобы приступить к выполнению приказов. — Но ты его командир, так что тебя он вряд ли станет бить.

Нумеон глубоко вдохнул, собираясь с духом.

— Вулкан, дай мне сил, — пробормотал он, направляясь к технодесантнику.

Когда Нумеон подошел к Шен'ре, тот стоял над длинным прямоугольным ящиком и изучал его содержимое. На металлически-серой коробке красовался штемпель Муниторум. Шен'ра, как и его братья, носил изумрудно-зеленые доспехи, только правый наплечник был выкрашен в красный и отмечен Шестерней Механикум — символом его служения Марсу. Шлема на нем не было: к левой стороне его лысой головы крепилась пластина, препятствовавшая синхронизации с броней. Над левым плечом висел обрубок серворуки, сломанной во время резни. Несколько инструментов в нижнем сегменте еще работало, поэтому Шен'ра пока ее не демонтировал.

Боль этой потери не отпускала его до сих пор. Порой она вырывала его из медитаций, оставляя после себя остаточные образы кошмаров. Его осаждали фантомы: ощущение отрываемой серворуки и картины братоубийства, происходящего на его глазах.

— Знаешь, что в этом ящике? — спросил Шен'ра, когда Нумеон встал за его спиной.

— Гусеничная орудийная установка.

Шен'ра выпрямился и провел рукой по стволу лежащей внутри пушки.

— Это полугусеничная полуавтоматическая тяжелая орудийная платформа типа «Рапира» с усиленной броней, встроенной системой наведения и собственными генераторами, — он бросил на Нумеона короткий взгляд через плечо. — Конкретно на ней стоит лазерный уничтожитель. Это одно из самых разрушительных самоходных орудий во всем арсенале Легионес Астартес. Она в нашем распоряжении, и ты хочешь, чтобы я ее тут оставил?

Технодесантник развернулся, чтобы взглянуть Нумеону в глаза, и сервоприводы брони зарычали, доступным механизму способом показывая, что доспех разделяет чувства владельца.

Шен'ра был ноктюрнцем, уроженцем города-святыни Фемиды — огромным, широкоплечим, на голову выше Нумеона. Но грозный вид технодесантника не поколебал решимости капитана.

— Мы снимаемся с лагеря. Все вещи крупнее болтера остаются тут, в неподдающемся ремонту состоянии. Враги не обратят против нас наше собственное оружие.

— Оглянись, Нумеон, — Шен'ра обвел рукой автостоянку.

Воины вешали на себя бандольеры с гранатами, набивали поясные подсумки запасными патронами. Они были полны решимости и хорошо вооружены, но немногочисленны и к тому же измотаны.

— Это не легион, однако если Пергеллен прав, легионом являются те, кто против нас выступают, — тихо сказал он.

— Ты ведь не предлагаешь покинуть эту планету? — угрожающе спросил Нумеон.

— Я оскорблен, что тебе это вообще в голову пришло, — ответил Шен'ра.

— Приношу свои извинения, технодесантник.

— Мне потребуется меньше тринадцати минут, чтобы собрать и зарядить «Рапиру». Позволь мне взять ее. Полугусеничник легко разовьет ту же скорость, с какой перемещаемся мы, а если мы хотим выполнить эту миссию, без его огневой мощи не обойтись.

— Шен, Ранос — настоящий лабиринт. А если она застрянет в обломках? Может, она и быстрая, но есть места, куда мы попасть можем, а орудийная платформа — нет.

— Это будет уже моей проблемой. Если потребуется ее оставить, я оставлю. Сломаю ее сам, и никаких проблем. Нумеон, у нас есть только то, что мы взяли с транспортника.

— У нас только мы сами, Шен.

— Согласен, — ответил технодесантник. — Тем нужнее нам поддержка пушки на гусеничном ходу.

Нумеон покачал головой. Ему оставалось лишь гадать, что убьет его первым — вспыльчивость Леодракка или упрямство технодесантника.

— У тебя есть десять минут, — сказал он и ушел помогать Домаду с организацией сборов.

— Они уходят, — прошипел по воксу Дагон.

Нарек наблюдал за автостоянкой через прицел. Как он и подозревал, в смерти четырех его братьев были повинны остатки трех легионов, в уничтожении которых они принимали участие на Исстване-V.

От улицы автостоянку, лишенную крыши, но окруженную стенами, отделяли армированные ворота. За ней располагался внешний двор — бетонированная площадка, на которой раньше регистрировали прибывающий и убывающий транспорт. Ее тоже окружала стена, но высотой та была по пояс, а поверху была натянута проволочная сетка, которая не остановит даже стрелу, не говоря уже о масс-реактивном снаряде.

На его глазах из ворот вылетел один Саламандр. Выглядел он не очень радостно.

— Обстановка накаляется, — пробормотал он под нос, после чего ответил Дагону: — Должно быть, кто-то заметил нас рядом с западней и догадался, что мы пойдем по следам.

Нарек вспомнил градирню и ощущение чужого взгляда на себе. Теперь он понял, что инстинкты его не обманывали. Возможно, его навыки притупились не так уж и сильно.

— Атакуем? — спросил Дагон.

— Пока нет. Я подберусь к ним, рассмотрю поближе. Оставайся наверху и следи за обстановкой.

Нарек вновь закрепил прицел на винтовке, закинул ее за плечо и направился к улице. Прежде чем выйти, он бросил взгляд на дымоход высоко над головой, у которого расположился Дагон, и только после этого двинулся вперед.

Низко пригнувшись, Нарек побежал, стараясь держаться в тени. Враг мог выставить часовых, или легионер, заметивший их ранее, мог все еще наблюдать за улицей. Преодолев двести метров вверх по дороге, он нырнул в переулок, а оттуда, тихо взломав заднюю дверь, — в жилой дом.

Внутри лежали тела. Стены покрывала засохшая кровь, темная и глянцевая. Разбитые лампы не горели. Мебель была перевернута. Пожилого мужчину и молодую женщину выпотрошили, и их внутренности блестели в мягком свете, льющемся с улицы через выбитое окно с погнутыми, сломанными ставнями, раньше его прикрывавшими.

На полу был нарисован кровью символ. Октаграмма — восьмиконечная звезда.

Элиас позаботился о том, чтобы существование культов оставалось в тайне, пока их не позвали. На лице молодой женщины застыло удивленное и испуганное выражение. Лицо старика было искажено в гримасе предсмертной агонии.

«Сердечный приступ», — решил Нарек.

Не выпрямляясь, он приблизился к сломанному окну. Позиция оказалась отличной: ничем не преграждаемый обзор, открытый путь к автостоянке, удовлетворительное укрытие в комнате. Он опустил на окно кусок сломанной ставни, чтобы его было еще сложнее заметить. Затем встал на колено, опер ствол винтовки на подоконник и прицелился. Одинокий Саламандр сразу попал в перекрестие.

Он снова активировал вокс.

— Я на месте.

— Приказы?

— Четыре смерти за четыре смерти. Жди, пока они не выйдут на улицу, потом я дам сигнал.

— Так точно.

Дагон закрыл канал связи.

Теперь им оставалось только ждать.

Выстрел был заглушен взрывом от детонирующего шнура.

Сначала им показалось, будто медик просто подскользнулся, и только фонтан крови, вырвавшийся из-за разрушенного латного воротника, свидетельствовал об ином.

Саламандр рухнул на колени, хрипя и давясь кровавой пеной, вытекавшей сквозь вокс-решетку; ближайший к нему воин попытался схватить дергавшегося товарища за руку, одновременно предупреждая остальных об опасности.

Грамматик почувствовал, что ему с силой давят на спину; это псайкер, Хриак, толкал его на пол.

Утверждение, что в кризисной ситуации время замедляется, было верным. Таким образом мозг оберегал тело от вреда, позволяя ему реагировать на опасность с максимальной быстротой.

За те несколько тягуче-медленных секунд, которые прошли с того момента, как Грамматик еще стоял, и до того, как он оценил новую ситуацию, одновременно произошло несколько вещей.

Нумеон криком приказал занять укрытие, показывая на низкую стену, окружавшую бетонную площадку, где собралась их рота. Инфопланшет, на котором он изучал местоположение вспомогательной базы, он повесил на магнитный замок на бедро, второй рукой доставая из кобуры на поясе пистолет.

Домад укрылся за стеной и начал медленно поворачивать свое тяжелое оружие наружу, в сторону улицы и зданий за ней.

Пергеллен действовал совместно с технодесантником. Спрятавшись рядом, он сканировал потемневший город в поисках приглушенного дульного огня, в то время как Домад прижался спиной к стене и активировал панель управления на наруче. Они обменивались короткими фразами, но Грамматик, оглушенный криками и странным, словно идущим из-под земли шумом, который вызывал в ушах собственный мозг, не мог различить ни одного слова.

Его толкнули на землю спустя мгновение после того, как застрелили Саламандра. Легионер упал тяжело, как срубленное дерево, давясь кровью, целая лужа которой уже вылилась из порванной шейной артерии.

— Л-е-ж-а-ть… — прогремели слова Хриака, замедленные искаженным восприятием.

Как только его ладони и локти соприкоснулись с землей, время возобновило привычный ход.

— Не вставай, — сказал Хриак, доставая оружие и пробираясь вперед, чтобы помочь братьям. Грамматик наблюдал за ним, пока тот не достиг низкой стены, за которой укрылся другой Саламандр.

Тот вскочил, стреляя из болтера в надежде обеспечить прикрывающий огонь. Едва он поднялся, в него угодил второй выстрел, пробив грудь и отбросив руку в сторону. Он повалился на спину и больше не шевелился.

Опять закричали — на этот раз Нумеон обращался к Леодракку, который медленно подползал к краю стены и, судя по позе, намеревался перебежать через улицу в лучшее укрытие, откуда можно было определить положение атакующих.

— Стоять! — рявкнул ему Нумеон резким и металлическим из-за вокс-решетки голосом.

Домад продолжал сканировать пространство, фокусируясь на различных объектах с жужжанием телескопических колец в бионическом глазу.

Два легионера оттаскивали Саламандра-медика, когда из темноты пришел третий выстрел. Он опрокинул одного из Воронов, заставив развернуться от силы удара, и вырвал из него предсмертный крик.

— Лежать, — приказал Хриак, убирая руку.

— Да я и не против, — пробубнил Грамматик и распластался на полу.

— На крыше. Блеск металла. Тридцать градусов к востоку. Расстояние — восемьдесят метров, — передал Пергеллен свои наблюдения Нумеону.

Их разделяло семь метров, и Нумеон заметил, что разведчик начал мазать прицел грязью, чтобы не выдать себя, как это сделал вражеский снайпер.

— В этом муравейнике трудно навести прицел. Мы обойдем его и атакуем из слепой зоны.

— Подождите, — остановил их Пергеллен. Он взглянул на трех мертвых легионеров, лежащих в лужах крови на виду. — Траектории свидетельствуют о наличии двух огневых позиций.

— Два стрелка, — мрачно отозвался Нумеон.

Пергеллен кивнул.

— Разрешите открыть ответный огонь, — прокричал Домад. Он стоял за колонной на самом краю транспортной площадки, переведя болтер в автоматический режим.

— Нет. Тебя застрелят прежде, чем успеешь на спусковой крючок нажать.

— Но мы не можем вечно прижатыми стоять, — рявкнул Леодракк, расположившийся в шести метрах от Нумеона, у противоположного края стены.

— Вижу второго, — произнес Пергеллен, прижимая к глазу прицел. Он переслал им координаты, опять повернулся спиной к стене и начал готовить винтовку.

Нумеон выглянул за укрытие, чтобы оценить взаимное расположение снайперов, но болт, царапнувший по стене, вынудил его спрятаться обратно.

Тяжело дыша, злясь из-за их беспомощности, он активировал вокс.

— Хриак.

Библиарий покачал головой:

— Они слишком далеко, к тому же я мало что могу сделать, не видя цель.

— Проклятье, — прорычал Нумеон.

Тем временем Шен'ра копался в панели, встроенной в наруч, обмениваясь информацией с «Рапирой» через гаптические имплантаты.

— Дай мне точный вектор для обоих целей, — сказал он по воксу.

Услышав это, Леодракк позвал Пергеллена:

— Если я их выманю, сможешь их отследить?

Разведчик кивнул и отложил винтовку, но оставил себе прицел.

Поняв, что его брат собирается делать, Нумеон закричал: «Лео, нет!» и сорвался с места, но Леодракк уже встал, держа наготове болтер.

Грамматик лежал, опустив голову, как ему и сказали, за технодесантником и разведчиком.

Он услышал, как Нумеон прокричал имя брата, и почувствовал дрожь пола, когда они оба вскочили на ноги.

Один за другим раздались два выстрела — близнецы тех, что возвестили о смерти Варте и Трио.

Полсекундой позже он прочитал по губам технодесантника:

— С сорока семи и шести до восьмидесяти трех. Скользящий огонь.

Напряженную тишину разрезал визг сервоприводов: гусеничная пушка технодесантника заработала. Но вспышке раскаленного света, вырвавшегося из комплекса орудий, предшествовали обжигающий укол боли и магниево-белый разряд, которые сопровождают огнестрельную рану.

Грамматик понял, что его задело, еще до того, как кровь начала пропитывать одежду и холод окатил хрупкое человеческое тело, распоротое настежь.

Городской пейзаж расцвел чередой взрывов. Лазерный разрушитель, установленный на «Рапире», разносил жилые дома, мануфакторумы и прочие здания на части. Обломки плотным дождем сыпались с уничтожаемых фасадов, от раскалываемых колонн и из тщательно опустошаемых помещений.

Пронзительно и отрывисто жужжа, лазерный разрушитель поливал участок, определенный оператором, непрерывным потоком лучей. Он прекратился лишь тогда, когда «Рапира» была вынуждена отключиться для экстренного охлаждения.

Облака пыли еще рассеивались и последние немногочисленные обломки с опозданием падали на улицу, когда Нумеон и прочие показались из-за укрытия.

Хелон, Узак и Шака были мертвы. Их тела лежали на площадке за автостоянкой.

Домад вышел вперед через узкий проем между секциями внешней стены. Его бионический глаз продолжал сканировать пространство в поисках движения и источников тепла.

— Там ничего нет. Видимые цели отсутствуют.

Пергеллен подтвердил его слова, установив прицел обратно на винтовку, но все же продолжил наблюдать за местностью.

— Будьте оба настороже, — сказал Нумеон, направляясь к Леодракку, чтобы помочь ему подняться.

Нумеон повалил его, когда тот попытался привлечь внимание стрелков, отчего они оба покатились по земле.

На броне Леодракка, вдоль бока, была отметина — что-то прочертило в металле неглубокую царапину.

— Рикошет, — сказал он, с ворчанием поднимаясь без помощи Нумеона. — Повезло.

— Больше, чем им, — ответил Нумеон, а повернувшись, чтобы указать на мертвых товарищей, заметил лежащего ничком Грамматика.

Повернутое в сторону лицо человека было искажено в гримасе боли. Он держался за бок, и почти вся его рука была залита кровью.

Нумеон нахмурился, поняв, куда отклонился снаряд.

— Проклятье.

Нарек выдернул Дагона из-под обломков. Судя по всему, на него обрушилось несколько этажей, пока снайпер бежал к выходу.

— Я говорил тебе не задерживаться, — сказал Нарек, отпуская Дагона, чтобы тот мог отряхнуть броню и прокашляться от пыли, попавшей в легкие. Его шлем пришел в негодность: кусок каменной плиты или балки погнул металл, разбив обе линзы, оставив над левым глазом, где обломок вошел в металл, глубокую вмятину, и сломав вокс. В последний раз взглянув на оскаленное демоническое лицо на передней части шлема, Дагон отбросил его в сторону.

Встретив его взгляд, Нарек решил, что настоящее лицо Дагона гораздо страшней.

Надбровные дуги, нос и скулы приподнялись, а кожа между ними запала, как у старика. У нее был слегка медный оттенок, но не как у металла, а скорее как у масла, и он едва заметно менялся в зависимости от того, как падал на лицо свет. Но самым жутким были два костяных нароста по бокам лба. Бывшие пока в зачаточном состоянии — но Нарек знал, что они продолжат расти тем длиннее, чем дольше Дагон будет находиться рядом с Элиасом.

Он чувствовал, что здесь — на Траорисе, в Раносе — реальность менялась. Ее вибрации ощущались внутри, словно ползающие под кожей личинки.

Но Нарек ничем не выдал свои мысли Дагону, который улыбнулся, продемонстрировав два ряда тонких клыков, пришедших на смену зубам.

— Ты сам сказал: четыре смерти.

Нарек проверил заряд винтовки, после чего закинул ее за плечо.

— Я насчитал троих, — ответил он.

— Человека задело шальной пулей.

— Ты должен был убить легионера, как было приказано.

— Он переместился.

— Значит, возместишь другим, — ответил Нарек и направился к выходу из развалин.

— Брат, его попросту вспороло. Ни один человек после такой раны не выживет. Четыре за четырех.

— Нет, Дагон. Мы застрелили троих. Даже если человек умрет, кровь берется за кровь. Легионерская — за легионерскую.

Дагон кивнул и последовал за наставником по разбитой улице.

— Мы вернемся за четвертым, — сказал ему Нарек через плечо. — А потом прикончим остальных.

Глава 10 Горящая плоть

Всех нас когда-то обжигало. На дне кострищ или во время клеймления в солиториумах — все мы когда-то касались пламени. Оно всегда оставляет шрамы, даже на нас. И мы носим их с гордостью и честью. Но шрамы, полученные в тот день, в том сражении, мы несем лишь со стыдом и горечью. Они — летопись на плоти, физическое напоминание обо всем, что мы потеряли, ожог, который даже огнерожденным доставляет боль.

Артелл Нумеон, капитан Погребальной стражи

Я был жив.

Как бы невероятно это ни звучало, я выжил в пламени. Я помнил жаровую трубу — или по крайней мере фрагменты того, что в ней со мной случилось. Я помнил, как покрывалась волдырями моя плоть,как смердел горящий жир, как застилал глаза дым от спекающегося мяса, как в них вскипала стекловидная жидкость.

Я сгорел дотла, обратился в пепел, оставил после себя лишь пыль. Лишь тень без тела, подобную тем, в которых так любил обитать мой брат-тюремщик.

Однако…

Я был жив.

Жаровая труба исчезла. Феррус исчез. Вокруг была лишь тьма и холод. Я вспомнил, что нахожусь на корабле, где-то в глубоком космосе. Я вспомнил тюрьму, которую построил для меня мой железносердный брат, эту клетку, способную удержать и примарха.

Я все еще был слаб. Конечности казались тяжелыми, а сердца яростно бились в груди, подчиняясь какому-то физиологическому механизму, пытающемуся сохранить мне жизнь. Возможно, я излечился, возможно, я обладал неким регенеративным даром, о котором сам не знал. Но вернее всего жаровая труба не была реальной, как не была реальной и моя пытка в ней. Ведь видел же я призрачный ходячий труп своего брата. Кто знает, как сильно был искалечен мой разум?

На мгновение я предположил, что все это было иллюзией, что я сейчас лежал на Исстване-V, израненный и впавший в анабиозную кому. Или что меня спасли, и пока тело работало над собственным восстановлением в палате апотекариона, разум пытался совладать с произошедшим.

Но я отбросил эти надежды. Мое похищение было реально. Керз был реален. Это место, эта тюрьма, созданная для меня Пертурабо, была реально. Мне не проснуться от кошмара — кошмар мне не снился. Я жил в нем. Реален был каждый мучительный вздох.

Но мне было сложно думать, сложно рассуждать. Присутствие Ферруса, все, что мне довелось увидеть, и все, что не довелось, заставляло сомневаться в себе. Немало мучений доставили мне пытки, раны и увечья, но еще ужаснее было медленное разрушение восприимчивости, личности и уверенности в собственном умении отличить реальность от фантазии. Как уберечься от собственного разума, от того, что говорят тебе чувства? Не существовало такой брони, такого щита, такого стража, которые могли бы от этого защитить, — была только сила воли и способность мыслить.

Я не попытался встать. Я не выказал неповиновения или злости. Я лишь выдохнул и раскрылся прохладе своей темной камеры. Я постарался вспомнить все, что знал о своем тюремщике, все, что мог точно восстановить в памяти.

А потом я закрыл глаза и позволил себе погрузиться в сон.

Хараатан, во время Великого крестового похода

Грязные, истощенные солдаты Хартора были жалким зрелищем. Похожие на муравьев в своих грязно-красных карапаксах, они выходили колонной из распахнутых ворот города с поднятыми в знак капитуляции руками.

Первыми вышли стражи крепостной стены, сопровождающие своих капитанов и офицеров. Потом солдаты с передовых позиций за стеной, тыловые баррикадисты, башенный караул, рядовые из внутренних казарм, резерв, ополчение. Они складывали оружие на городской площади, как приказывали через громкоговорители дисциплинарные надзиратели в черных мундирах. К тому времени, когда все воины покинули город, сданное оружие образовало высокую черную кучу, напоминающую погребальный костер.

За ними последовали гражданские.

Женщины прижимали младенцев к груди, мужчины с широко раскрытыми глазами плелись мрачной процессией, слишком испуганные, чтобы кричать или плакать, слишком задавленные, чтобы что-либо делать, способные лишь смотреть на рассвет, терпеливым хищником крадущийся по песчаным дюнам. Собаки, скот на поводу у фермеров, чернорабочие, фабриканты всех мастей, продавцы, клерки, писари и дети. Они покидали Хартор — свой дом и свое убежище — в великом и мрачном исходе.

Водизийские танки примыкали к батальонам Утрихских фузилеров и Навитских охотников, красующихся в накрахмаленной униформе Имперской армии. Даже сам командир Арвек показался из башни своего «Штормового меча», чтобы понаблюдать за толпой местных жителей, плетущихся мимо. Некоторые останавливались перед своими угнетателями и молили о пощаде, пока дисциплинарные надзиратели не сгоняли их вперед. Другие замирали в тени «Огненных королей» принцепса Локьи, приняв их за богов, воплотившихся в железе. Если криков и угроз оказывалось недостаточно, чтобы заставить этих несчастных двигаться дальше, их приходилось уносить ординаторам из медике. Другой работы для врачей и госпитальеров практически не было: имперские силы разрешили конфликт без потерь со своей стороны. И это несмотря на то, что в грязной толпе присутствовали ксеносы.

Данный факт немало радовал Владыку Змиев и одновременно немало злил его.

— Он был прав, — пробормотал Вулкан, издалека наблюдая за постепенно опустевающим Хартором.

— Повелитель? — переспросил Нумеон, стоявший позади примарха на поле сбора. Неподалеку, на участке земли, разровненном имперскими землекопами, Саламандры грузились на «Штормовые птицы»: их ждала немедленная передислокация. Приведение к Согласию закончилось. Империум победил.

— Он сказал, что избавил нас от необходимости проливать кровь, — ответил Вулкан, наблюдая за толпами людей, покидавших город.

Амбразуры в стенах этой последней крепости были пусты, смотровые башни высились над городом беспомощными стражами, и лишь тени несли дозор на парапетных стенах. Население всего Хартора — солдаты и гражданские, один за другим, — передавало себя в руки Империума.

Нумеон нахмурился.

— А разве нет?

Вулкан впервые за почти целый час обратил на советника пылающий взгляд. Нумеон и не вздрогнул. Даже сердце его не выдало.

— Ты свирепый воин, Артелл, — сказал примарх.

— Я таков, каким нужен вам, повелитель, — ответил Нумеон, слегка склонив голову в знак почтения.

— Это верно. Никому в Восемнадцатом не сравниться со знаменитыми Погребальными стражами. Подобно глубинным драконам, вы яростны и неудержимы, клыки и когти ваши остры, — Вулкан кивнул на меч, закрепленный на спине советника. За время этой кампании его еще не омывала кровь, но, судя по полной капитуляции хар-танцев, ему суждено было остаться незапятнанным. — Но стали бы вы вырезать целый город — и солдат его, и гражданских, — лишь для того, чтобы донести послание и избежать дальнейшего кровопролития?

— Я… — правильного ответа не было, и Нумеон это знал.

— Его аргументы бьют мои. Кровь за кровь. Так почему же я слышу голос совести и чувствую груз вины?

Нумеон опустил глаза, словно земля под ногами могла помочь с ответом.

— Я разделяю ваши чувства, повелитель, но что тут можно сделать?

Он глянул на остальных Погребальных стражей, с торжественным видом ждавших своих капитана и примарха неподалеку, в стороне от легиона.

Вулкан перевел взгляд туда, где сошлись две армии: несколько батальонов командира Арвека объединились с многочисленными служащими Муниторума, чтобы встретить местных жителей и принять их капитуляцию. Солдаты Армии держали лазганы на изготовку, офицеры Муниторума же ждали людей с мнемоперьями и инфопланшетами в руках.

— Я пока не знаю, но заметь я раньше, как сильна болезнь Керза, я не согласился бы на эту кампанию.

Нумеон удивленно взглянул на Вулкана.

— Его болезнь? Вы полагаете, что примарх нездоров?

— В определенном смысле да. Это недуг, причем весьма коварный. Тьма, в которой он жил на Нострамо… Мне кажется, он так ее и не покинул.

— Вы могли бы поделиться своими тревогами с лордом Гором или лордом Дорном.

Вулкан кивнул:

— Мнение старших братьев всегда было ценно для меня. Один близок к фронту крестового похода, другой — к Терре. Вдвоем они смогут найти решение.

— И все же вы звучите обеспокоенно, повелитель.

— И я действительно обеспокоен, Артелл. Очень. Никому из нас не нужны новые репрессии, никто не хочет, чтобы в Инвестиарии появилась еще одна пустая колонна, чтобы имя еще одного брата вычеркнули из всех архивов. Груз скорби по двоим достаточно тяжел. Я не хочу его увеличивать, но есть ли у меня выбор?

Нумеон ответил еле слышно, ибо знал, как больно было Вулкану говорить что-либо дурное о своих братьях — даже о Керзе:

— Нет.

В неглубокой котловине в пустыне рядом с полем сбора Муниторум разместил целую армаду транспортировочных кораблей. Эти машины, металлически-серые, отмеченные символом Департаменто и обслуживаемые стаями надзирателей, охранников, кодификаторов и квартирмейстеров, в данный момент готовились к скорому отправлению за пределы атмосферы. Но в отличие от «Штормовых птиц», направятся они не к полям войны. Во всяком случае, не все и не сейчас.

Они были огромными, исполинскими машинами, значительно превышающими по размерам десантные корабли легиона или танковозы Армии. Участие в реколонизации, вербовка в Армию или, в некоторых случаях, возможность стать кандидатом в легионеры — теперь судьба каждого мужчины, женщины и ребенка Хар-тана зависела от того, как сильно они проявят готовность служить новым хозяевам. Разумеется, никто уже не вернется на Хараатан. Неопределенными оставались только способ отправки и пункт назначения.

Через несколько часов медленного опустошения города харторцы начали образовывать два лагеря: из тех, кто добровольно сражался вместе с ксеносами, и тех, кто сражался против них. Сотрудники Муниторума едва справлялись с потоком, в котором для каждого требовалось определить виновность или невиновность, и между двумя лагерями, словно в неком подобии чистилища, скапливались целые толпы, ожидавшие более тщательной оценки. Звучали мольбы о снисхождении и предложения взяток, но они игнорировались под бдительным взглядом надзирателей, и всех, одного за другим, вносили в списки и загоняли в корабли.

Было тесно. Среди такого огромного количества людей, разборных паддоков Муниторума, танков и транспортников двигаться и дышать можно было лишь с трудом. Обработка занимала слишком много времени, но новые люди продолжали поступать в кодификационную машину Департаменто. Сотни превращались в тысячи. Начали появляться заторы. Возникали волнения, пресекавшиеся бдительными дисциплинарными надзирателями. Порядок держался. Едва.

В толчее имперских слуг присутствовали и члены ордена летописцев. Они вносили данные в списки, делали пикты, писали. Одни изображали происходящее на холстах, которые потом конфискуют, другие брали интервью у освобожденных — с кем удавалось заговорить; эти записи тоже подвергнутся цензуре. Ни одно изображение крестового похода и ни один отчет не попадали в остальную часть Империума, не получив утверждения. Задачей летописцев было передать величие, значимость этого момента. Не более того.

Вулкан разглядел среди них Сериф, предусмотрительно прятавшуюся от толпы за отрядом Утрихских фузилеров.

Проследив за взглядом примарха, Нумеон спросил:

— Повелитель, это разве не ваш биограф?

— Наша последняя встреча закончилась не очень хорошо. Еще одно следствие общения с Керзом, как бы ни было стыдно мне это признавать. Я исправлю свою ошибку.

Вулкан направился к лагерю Муниторума. Несмотря на тесноту, на пути у него никого не оказывалось.

— Проследи, чтобы легион был готов к отправке к моему возвращению, — сказал он советнику, который отсалютовал за его спиной. — У меня нет ни малейшего желания оставаться здесь дольше, чем необходимо.

— Так точно, повелитель, — ответил Нумеон, после чего добавил потише: — Тут с вами никто спорить не будет.

Нумеон перевел взгляд со своего примарха на край лагеря, где отряд Повелителей Ночи наблюдал за происходящим. Они благоразумно расположили свои транспортники в стороне от поля сбора Саламандр и прибыли в символически малом составе, которому только предстояло присоединиться к остальным. Лорда Керза нигде не было видно.

Легионеры Восьмого бродили среди офицеров Муниторум, немедленно освобождавших вокруг каждого воина большое пространство. Это тоже было благоразумно. Шлемы-черепа скрывали лица легионеров, но Нумеону было очевидно, что Повелители Ночи развлекались, пугая людей. Время от времени какой-нибудь легионер подходил без надобности близко к пути, которым следовал очередной клерк или писарь, вынуждая несчастного маневрировать, дабы избежать нападок или необходимости отчитываться под грозным взглядом из-за ретинальных линз. Остальные, не принимавшие участия в этих «играх», тихо переговаривались, ехидно комментируя забаву.

— Они пытаются нас спровоцировать, — сказал Варрун, неслышно возникший рядом с Нумеоном вместе с прочими Погребальными стражами.

— Как наш примарх? — спросил Атанарий, вздернув мужественный подбородок при виде Восьмого. — Что он обо всем этом думает?

Нумеон ответил честно:

— То же, что и мы. Приведение Хараатана к Согласию оставило горький осадок.

— А они им наслаждаются, — заметил Ганн, едва сдерживая рык.

— Уж я сотру ухмылки с их лиц, — сказал Леодракк, а его брат, Скатар'вар, медленно кивнул и что-то одобрительно пробормотал.

— И я, — добавил Варрун. — Посмотрим в дуэльных клетках, чего они стоят как воины.

Только Игатарон ничего не сказал, молча разглядывая Повелителей Ночи.

— Они по-прежнему наши братья по оружию, — напомнил им Нумеон. — Наши союзники. Их знамя не так уж сильно отличается от нашего.

— Но цветом темнее, — прорычал Ганн. — Все мы видели убитых в Хар-танне.

Нумеон показал на людей-мятежников, медленно загоняемых в паддоки Муниторума.

— Однако здесь мы видим вполне живое население Хартора. Сложно игнорировать этот факт.

Никто не ответил, но жар гнева, направленного на Восьмой легион, чувствовался явно.

Впрочем, Повелители Ночи были здесь не только для развлечения. Они держали в кольце третий лагерь, значительно уступавший по размерам остальным. Он был тюрьмой с керамитовым ограждением и охраной из как минимум трех библиариев. В ней находились ксеносы-тираны, поработившие этот мир.

Хартор был крупнейшим из городов Хараатана, его столицей. И именно в нем ксеносы решили устроить свое логово, когда Империум вернулся, неся пламя и возмездие. Шабаш из двенадцати ведьм подчинил себе волю его жителей, в очередной раз доказав опасность связей с чужаками. Ксенографы классифицировали их как эльдар. Эти создания, длиннорукие и длинноногие, миндалевидноглазые, пышущие надменной злобой, были хорошо знакомы Восемнадцатому. Они мало отличались от существ, с которыми легион сражался на Ибсене, или пиратов, веками свирепствовавших на Ноктюрне, пока не появился Вулкан. Погребальные стражи были терранцами по происхождению и не сталкивались с ужасами, творившимися на родном мире их примарха, но тем не менее разделяли его гнев на ксеносов.

Жители Хараатана почитали ведьмовских отродий как богов, и они заплатят за это идолопоклонство.

— Как ксеносам удалось подчинить себе население целой планеты? — задумался вслух Нумеон.

— Психический саботаж, — ответил Варрун. — Излюбленный ведьмами фокус, позволяющий управлять слабыми умами. Сколько загубленных таким образом миров мы видели?

Заявление ветерана было встречено одобрительным ворчанием со стороны прочих Погребальных стражей.

— Мне вспоминается один случай, совсем недавний, — проронил Ганн.

— Племена Ибсена были жертвами, а не слугами, — поправил его Нумеон.

— Но как отличить первых от вторых среди этих несчастных созданий? — спросил Варрун, поглаживая пепельную бороду, словно размышляя над этой загадкой.

Солдаты Армии и служащие Муниторума заполняли лагеря, уверенно распределяя жителей Хартора. Саламандр и Повелителей Ночи разделило целое море людей в песчано-коричневом камуфляже и серой униформе Департаменто. Впрочем, легионеры, по грудь возвышавшиеся над толпой, оставались друг другу видны.

Нумеон решил, что увидел и услышал достаточно.

— Отправляйтесь к кораблям и завершайте сбор. К возвращению примарха все должно быть готово.

Погребальные стражи уже уходили, когда в третьем лагере, где держали ксеносов, начались какие-то волнения. Не успел он полностью обернуться, как на периферии зрения возникла вспышка, столь яркая на фоне заходящего солнца, что Повелители Ночи показались черно-белыми. Вдруг они пришли в движение. Кто-то закричал и упал, и голос этот был слишком низким и искаженным воксом, чтобы принадлежать смертному.

Тут же последовала вторая вспышка. Молния. Но в небе ни облака.

— Псайкеры! — крикнул Леодракк.

Вспыхнуло дульное пламя, и по полю сбора и лагерю одновременно разнеслось низкое стаккато болтера. Град масс-реактивных снарядов прошил толпу, разбрызгивая кровь, дробя кости и разрывая плоть.

Полыхнуло второе оружие, направленное в ту же жертву, что первое. Затем третье и четвертое.

Но многочисленные водизийские солдаты и клерки Муниторума, погибавшие под выстрелами, для Повелителей Ночи были лишь побочным ущербом в попытках захватить настоящую цель, которую Нумеон наконец увидел.

Эльдар оказались на свободе.

Каким-то образом им удалось выскользнуть из психической петли, накинутой им на шею библиариями Восьмого легиона, и бежать.

Толпа немедленно ответила на внезапно начавшееся побоище паникой. Через считанные секунды в тесных, замкнутых лагерях началась давка.

Хар-танцы побежали, перепрыгивая через заграждения, которые должны были направить их к новой жизни, но ждали их только пули: дисциплинарные надзиратели криком приказали открыть огонь. Некоторые сражались, вцепляясь в новых притеснителей зубами и голыми руками. В ход пошли дубинки и электрошоковые булавы. Другие плакали, понимая, что ужасы еще не закончились. Многих ударившаяся в паническое бегство толпа начала топтать; среди жертв оказывались и имперские служащие. Один клерк, не осознавший вовремя, что происходит, исчез в нахлынувшей волне кричащих хар-танцев. Какого-то солдата случайно толкнули и раздавили о корпус корабля. Артриальная кровь брызнула вверх по серому борту.

— В толпу! — крикнул Нумеон и повел стражей за собой, намереваясь восстановить порядок.

Остальная часть легиона позади них тоже пришла в движение.

— Брат? — позвал Неметор Нумеона по воксу.

— Прорви кордон Муниторума, — крикнул Нумеон. — Заставь их пилотов передвинуть корабли. Скажи им, что если они этого не сделают, их драгоценный людской груз раздавят насмерть.

Он закрыл канал связи, давая Неметору возможность приступить к работе.

Погребальная стража быстро выстроилась клином и пробила массу людей, которых Муниторум и Армия, судя по всему, твердо вознамерились не выпускать в пустыню.

— Разомкните ряды, — зарычал Нумеон на водизийского лейтенанта, сбив его с ног.

Его братья именно так и поступили и теперь ломали заграждения паддоков, установленных Муниторумом, стараясь ослабить убийственное давление, возникшее после побега эльдар.

— Арвек, — позвал по воксу Нумеон и буркнул, когда какой-то хар-танец врезался в него и, отскочив от брони, распластался на земле. Леодракк вздернул его на ноги и отправил прочь. — Прикажи своим людям разомкнуть ряды.

Голос водизийского командира звучал напряженно.

— Никак нет. Ситуация под нашим контролем. Ни один мятежник через наш кордон не пройдет.

— Командир, в этом и проблема. В этом хаосе задавят насмерть и уроженцев Хараатана, и подданных Империума. Разомкните ряды.

Когда начались беспорядки, Арвек свел машины своих бронетанковых рот, перекрыв бреши по периметру муниторумского лагеря и лишив испуганных местных жителей выхода, вынудив их напирать друг на друга.

Служащих в дальней части лагеря смутили волнения, но, не сразу поняв, что происходит, они продолжили направлять людей в мясорубку. К тому моменту, как ситуация стала ясна, в толчею добавилось еще несколько сотен людей. Боясь за свою жизнь в толпе, увидевшей, что ее ждет и как можно спастись, клерки Муниторум заперли местных жителей в стенах из стали и гусениц.

— Они сбегут, — возразил Арвек, чей голос отдавался эхом в кабине «Штормового меча».

— А если они полезут тебе на корпус, огонь откроешь? — поинтересовался Нумеон, отшвыривая дисциплинарного надзирателя тыльной стороной руки.

Совместными усилиями Погребальной страже удалось создать небольшой проход. Их братья из Восемнадцатого теперь старались расширить его. Люди — измученные, истекающие кровью, полумертвые — начали выбираться на свободу. Впрочем, присутствие Саламандр держало из в узде. Под взглядом этих красноглазых дьяволов никто не осмеливался на попытку побега.

Но в дальней части лагеря людей продолжало давить насмерть об бронированные корпуса водизийских танков.

— Я сделаю все необходимое, чтобы обеспечить безопасность, — сказал Арвек и оборвал связь.

— Ублюдок… — выругался Нумеон. Позже с командующим придется серьезно поговорить.

— Жертвы будут огромны… — сказал Варрун.

Нумеон взглянул на неподвижный водизианский танк, только что включивший громкоговорители и прожекторы в качестве дополнительных сдерживающих мер. Люди, ослепленные и оглушенные, попятились, налетая друг на друга. Арвек использовал технику подавления бунта в условиях, когда бунтующим было некуда отступать.

— Надо отодвинуть этот танк.

Но сквозь все сгущающуюся толпу сделать это было не легче, чем если бы он находился в нескольких километрах.

А потом Нумеон увидел примарха, возвышающегося над хаосом.

Увидев, какую опасность представляли танки, Вулкан помчался к ним. Не замедляясь, он на полной скорости врезался плечом в «Штормовой меч» Арвека и начал толкать.

Скривившись от напряжения, оставляя ногами борозды в песке, он отодвигал сверхтяжелый танк назад. Машина, столь массивная, что примарх рядом с ней казался карликом, требовала приложения всей его чудовищной силы, и вены на шее вздувались, как веревки. Даже Арвек не посмел воспротивиться примарху и лишь смотрел, как тот толкал заглушенный «Штормовой меч» по песку. Вулкан взревел, задрожал всем телом и наконец отодвинул его достаточно далеко, чтобы запертые люди могли выбраться.

Не дав себе и перевести дыхание, Вулкан опять побежал. Размер и грозный вид заставляли отчаянный поток спасающихся хар-танцев расступаться, открывая путь к сбежавшим ксеносам. Он пока не доставал оружие, сосредоточившись на том, чтобы перерезать дорогу эльдар, пытавшимся сбежать в пустыню.

«Нет, — осознал Нумеон, в то время как Погребальная стража пробиралась через море тел, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок. — Он бежит к Сериф».

Нескольких летописцев успело ранить, а возможно, и убить. Оставшись без защиты Утрихских фузилеров, они сбились вместе, надеясь таким образом переждать внезапную бурю, норовившую утянуть их в хаос.

Громко ругаясь по-нострамски, Повелители Ночи надвинулись на эльдар и принялись беспорядочно стрелять из болтеров в расчете, что хотя бы одного заденет.

Пятерых ведьм уже убили; из груди одной торчал еще жужжащий цепной меч. Две других подняли кинетический щит из малахитового света, который должен был поглотить направленные в них болтерные снаряды.

Раскаленный снаряд скользнул по щеке Вулкана, оказавшегося под перекрестным огнем, и опалил кожу. Добравшись до летописцев, он встал между ними и безрассудно бушующими Повелителями Ночи и поднял руку.

Отчасти благодаря кровавым усилиям Восьмого, но так же из-за бреши, появившейся на месте отодвинутого «Штормового меча», вокруг эльдар образовалось пустое пространство. Вид примарха ксеносов определенно не остановил, но призвать молнии они не успели, потому что Вулкан обрушил на них собственную стихию.

Встроенный огнемет в латной перчатке активировался жестом, и из вытянутой руки вырвалось пламя: сначала лишь струя, но она быстро выросла в огненную бурю из раскаленного прометия. Он набросился на эльдар и поглотил их, оставив от тел только коричневатые силуэты, дрожащие от жара. Кинетический щит не мог их спасти; и одежда, и броня сгорали, сплавлялись с плотью, пока не остались лишь обугленные кости и пепел.

Вулкан остановился. Огонь затих, а вместе с ним затихли и волнения, последние очаги которого в данный момент подавляли.

Осталась только одна эльдарская ведьма, с почерневшим от сажи лицом и опаленными серебряными волосами. Она подняла слезящиеся глаза на Владыку Змиев, и вся ее ярость стала видна в изгибе бровей и сжатых губ. Кинетический щит, спасший ей жизнь, задрожал, треснул и растворился в эфире.

Она была юной, еще почти ребенком. Стиснув зубы, пытаясь подавить горе из-за гибели шабаша, эльдар протянула запястья, сдаваясь.

Нумеон и прочие наконец пробрались сквозь толпу, медленно утекавшую в пустыню и старательно сгоняемую Неметором и остальным легионом. И теперь, после бегства гражданских, стало видно, во что обошлась попытка эльдар освободиться.

Мужчины, женщины, дети — хар-танцы и имперцы — лежали вокруг, мертвые. Раздавленные. Кровь красными ручьями лилась по песку, число погибших насчитывало сотни.

Среди них выделялась одна фигура, окруженная побитыми летописцами, которые не хотели никого подпускать в отчаянной попытке защитить неподвижное тело.

Вулкан заметил ее в последнюю очередь, и потрясение от увиденного обернулось в гнев. Его глаза вспыхнули, как тлеющие угли, занявшиеся адским огнем.

Девочка-эльдар подняла руки выше; непокорность, только что отражавшаяся на ксеносском лице, превратилась в страх.

Нумеон держал остальных на расстоянии, взглядом приказав им не вмешиваться.

Зло глядя на нее, Вулкан поднял кулак…

«Не надо…»

…и превратил воздух в пламя.

Крики эльдарского ребенка звучали недолго. Они слились с ревом пламени, образовав жуткую какофонию. Когда все закончилось и от последнего ксеноса остался лишь дымящийся почерневший остов, Вулкан поднял голову и встретился взглядом с Повелителями Ночи.

Легионеры замерли, когда началась огненная буря. Они некоторое время смотрели на примарха Саламандр, стоящего у края выжженной им самим земли. А потом, не произнеся ни слова, повернулись и направились за своими ранеными.

Ганн пробормотал что-то и собрался за ними.

Нумеон преградил ему путь, с клацаньем коснувшись его нагрудника рукой в латной перчатке.

— Нет, идите к примарху, — сказал он им всем. — Уведите его отсюда.

Ганн отошел, и Погребальная стража двинулась к своему повелителю.

Оставшись один, Нумеон открыл вокс-канал с Неметором.

— Подготовь транспорт примарха. Мы скоро будем, — сказал он и оборвал связь.

Вулкан стоял над безжизненным телом Сериф. Шальной болтерный снаряд задел ей бок. Этого оказалось достаточно, чтобы ее убить. Крови было много — вся ее одежда пропиталась красным, как и одежды прочих летописцев, пытавшихся ее спасти.

Несмотря на присутствие примарха и на угрозу, которая от него исходила, летописцы не отходили от Сериф.

Старик с морщинистым и мокрым от слез лицом поднял взгляд на Владыку Змиев.

— Мы проследим, чтобы ее вернули на корабль, — сказал он.

Вулкан открыл рот, собираясь ответить, но не нашел слов, которые могли бы выразить его чувства. Поэтому он просто кивнул и вновь надел шлем, но тот не мог скрыть стыд так, как скрывал лицо. Развернувшись, он обнаружил, что его воины собрались рядом с ним.

— Легион ожидает вас, мой повелитель, — почтительно сказал Варрун, слегка склонив голову.

Вулкан уже хотел ответить, когда почувствовал, что кто-то наблюдает за ним издалека, и замер. Оглядевшись по сторонам, он заметил среди дюн темную тень. Секунду спустя вокс в шлеме с треском ожил.

— Видишь, брат, я знал, что ты на это способен. Ты такой же хладнокровный убийца, как я.

Вулкан ответил:

— Я совсем не такой, как ты, — и оборвал связь, но вонь горящей ксеносской плоти никуда не делась.

Глава 11 Смертные столпы

Быть чем-то большим, чем человек, одновременно означает быть чем-то меньшим. Мы способны на великие дела. Мы воины, но должны быть и спасителями. Наша конечная цель — уйти, ибо когда наша работа будет закончена и галактикой станет править мир, а не война, нашей полезности придет конец, а вместе с ней придет конец и нам.

Вулкан, «Испытания огнем»

Сон закончился, и я с дрожью очнулся.

Последние слова, сказанные мне Керзом на окраинах Хартора, обеспокоили меня и заставили заглянуть внутрь себя в поисках монстра, которым он меня считал. Они отзывались в голове, словно обвинения призрака, не могущего найти покой.

Прошлое всегда возвращается. Оно никогда по-настоящему не умирает.

Открыв глаза, я сразу осознал, что нахожусь не в своей камере.

Комната была небольшой и в то же время просторной, с белыми, светящимися, гладкими как кость стенами. Из них слышались голоса, а прищурившись, я заметил на них крохотные кружки света, метавшиеся, как стайки рыб в речном потоке.

Не ощущалось ни запаха, ни вкуса. Поднявшись на ноги, я не издал и шороха. Я не чувствовал воздуха, но все же дышал: легкие работали так же, как всегда. На теле не было шрамов и следов прошлых пыток, кожа выглядела такой же гладкой, как в тот день, когда я впервые оказался на Ноктюрне.

— Что это за место? — зазвенело эхо моего голоса, когда я обратился к существу, стоявшему напротив.

Его лицо скрывалось под капюшоном, и все тело было закутано в плащ, но я сразу определил, что он не был человеком. Слишком высокий, слишком тонкий. Эльдар я узнаю всегда. Конкретно этот был провидцем.

— Лишь место для встречи, не более того, — ответил он низким, сладкозвучным голосом.

— Ты знаешь готик? — спросил я, хотя он только что дал мне ответ на этот вопрос.

Эльдар кивнул.

На нем была черная одежда, со странными символами и колдовскими рунами, вшитыми в слабо переливавшуюся ткань. Плачущий глаз, пирамида, два рассеченных квадрата, образующих угловатую восьмерку — я не знал, что они означали, но подозревал, что они указывали на статус провидца или даже его происхождение. Хотя лицо скрывалось под капюшоном и, возможно, чем-то куда более действенным и необычным, орлиные черты слегка проглядывали в игре теней.

В правой руке, затянутой в черную перчатку, он сжимал посох, изготовленный из того же странного, похожего на кость материала, что руны на одежде и вся комната. Его навершие было выполнено в форме стилизованного глаза с каплей слезы.

Я не сомневался, что все это было иллюзией того же рода, как чары, позволявшие эльдар скрыть от меня свое лицо.

— Это сон, Вулкан, — сказал он, не подходя ко мне, не двигаясь, даже не дыша. — Не этот воздух входит в твои легкие. Не этот свет заставляет твои зрачки сужаться. Ты на самом деле не здесь.

— Кто ты? — грозно спросил я, разозленный, что мной манипулирует этот непрошеный посетитель моего сознания.

— Это неважно. Все это нереально, однако реально то, что я сейчас тебе сообщу. И тот факт, что ты не попытался меня атаковать, свидетельствует о правильности моего выбора.

— Ты говоришь так, будто уже пытался, — заметил я.

— Не я, но один из моих сородичей. Я советовал ему не делать этого, но он не послушал. — В словах эльдар зазвучало сожаление, придавшее мелодичному голосу скорбный тон. — Увы, он потерпел неудачу, и потому мы здесь. Мы с тобой.

Я сощурился, силясь отыскать смысл в туманных, намеренно загадочных речах ксеноса.

— Ты дух? Призрак, преследующий меня с Хараатана?

В ответе моего странного собеседника почувствовалась тень улыбки.

— Почти, но не с Хараатана. С Ультве.

— Что? Почему я здесь?

— Это неважно, Вулкан. Но важны мои слова, и важна стихия земли.

— Стихия земли?

— Да. Она неразрывно связана с твоей судьбой. Пойми, мне необходимо обратиться к тебе. Пока ты еще способен внять мне, пока ты еще не потерян.

— Еще не потерян? Я уже потерян. Я узник на корабле своего брата, во всяком случае… — я взглянул на свои голые ступни, — мне так кажется.

— Твои мысли уже настолько затуманены?

Когда я поднял взгляд, эльдар оказался ближе. Его светящиеся силой овальные глаза впивались в меня.

— Я ведь уже видел тебя, верно? — спросил я. — На корабле, перед тем, как понял, где нахожусь.

— Я пытался связаться с тобой раньше, но твой разум был беспокоен, тебя переполняли гнев и желание освободиться. И ты едва восстановился.

— Восстановился после чего?

— Как я уже сказал, я должен обратиться к тебе по поводу стихии земли.

— Ксенос, твои слова лишены смысла.

— Возможно, это моя единственная возможность поговорить с тобой. Потом я могу не вернуться. Ты должен жить, Вулкан, — говорил мне ксенос, — ты должен жить, чтобы стоять в одиночестве на страже врат. Лишь ты один способен исполнить этот долг. Ты один — наша надежда.

Я нахмурился, все хуже и хуже понимая слова ксеноса. И замотал головой, решив, что это очередной фокус моего тюремщика, пусть и невероятно искусный.

— Мой долг? На страже врат? Какая-то бессмыслица.

На солнце набежало облако, бросив тень на мое лицо, и я сжал кулаки.

Почувствовав мой гнев, провидец отступил во свет.

— Это не фокус. Я говорю правду, Вулкан.

Я потянулся к нему, попытался схватить за край одежды, чтобы стереть эту иллюзию в пыль, но схватиться было не за что.

— Когда придет время… — проговорил эльдар, телом и голосом сливаясь с ослепительным как солнце светом, заполнявшим комнату, — ты поймешь, что надо сделать.

Упав на колени, я взревел:

— Убирайся из моей головы!

Прижав ладони к вискам, я напрасно пытался прогнать незваного гостя и вернуться в реальность.

— Хватит, — крикнул я, зажмуриваясь от слепящего света. — Хватит!

— Хватит… — прошептал я.

Свет исчез. И комната, и ксенос. Все исчезло.

Реальность восстановила свои позиции, а когда я вновь открыл глаза — на этот раз по-настоящему, — я обнаружил, что состояла она из грязного камня и темного железа.

Я стоял, повиснув на туго натянутых цепях, которые обхватывали запястья разведенных в стороны рук. На предплечье была выжжена новая отметина. И я не мог вспомнить, откуда она взялась, как и в случае с теми, что появились до нее. Но этой загадке придется подождать.

Я находился в другой тюрьме, пришедшей на смену бездонной шахте и жаровой трубе, где Керз попытался сжечь меня дотла, как я сжег эльдар на Хараатане. Это место было новым для меня, но старым по сути.

Передо мной растянулся длинный коридор. В боковые стены был врезан какой-то хитроумный механизм, состоявший из огромных шестерней и небольших, затейливых сервоприводов. Архаичность и современность объединялись в нем в творение, преисполненное той же гениальности, что была так характерна для техноискусства древней Фиренцы.

Работа Пертурабо. Я узнал ее сразу.

Пол покрывали каменные плиты, скользкие от грязи. Я подозревал, что, какой бы ни была функция этого зала, Керз провел тщательные испытания перед тем, как меня в него заключить. Камень служил лишь облицовкой — грязной подделкой, предназначенной для того, чтобы придать этой дыре мрачную, средневековую атмосферу. В альковах боковых стен дрожало пламя факелов. Невооруженному взгляду они показались бы деревянными, но и это было ложью. Они состояли из пружин и шестеренок, как и все покрытые тенями устройства в этой темнице.

Но не только обстановка отличала эту камеру от предыдущих.

На этот раз я был не один.

В противоположном конце длинного коридора, за экраном из грязного армированного стекла, сгрудились плененные люди.

В сумраке мне удалось разглядеть армейские мундиры и костюмы гражданских. Мужчин и женщин. Я не был единственным узником Керза, но едва внутри зашевелилось неприятное предчувствие, позади раздался голос:

— Ты их видишь, а они тебя — нет.

Я нахмурился.

— А ты разве не должен быть мертв?

Феррус хмыкнул — звук этот оказался удивительно мерзким, — не сводя мертвых глаз с пленников.

Он вытянул руку. Часть наруча проржавела, и даже чудесный живой металл, когда-то покрывавший кисти и предплечья, осыпался.

— Их судьба, — прохрипел он, ткнув костяным пальцем в сторону смертных узников, — в твоих руках.

Глухой металлический стук откуда-то из скрытых глубин хитроумного устройства возвестил о начале работы механизмов, встроенных в стены. Одна из самых крупных шестеренок скрипнула, преодолевая инерцию, и начала вращаться. Остальные последовали за ней, зацепляясь зубцами. Машина шумно оживала на моих глазах.

Вслед за шестернями пришли в движение и сервоприводы. Поршни в пневмоцилиндрах увеличивали давление, со свистом выпуская сжатый воздух. Открывались клапаны, наращивался момент. Выставленный на обозрение механизм зажужжал, а затем раздался громкий, мощный лязг металла: внутри расцепились какие-то невидимые мне детали.

Цепи тут же дернулись, уходя в отверстия в боковых стенах, и руки с силой потянуло в стороны.

Я охнул от боли, но внимание тут же перехватил испуганный крик из другой камеры. Узники смотрели вверх. Несколько из них поднялись на ноги, когда на них начал опускаться потолок, но тот оказался слишком тяжел, и смельчаки, пытавшиеся его удержать, попадали на колени.

Закричал ребенок. Ребенок. Здесь.

Над линией потолка был помещен огромный груз, скрытый от глаз узников, но ясно видимый мне сквозь грязное стекло. И, чувствуя, как продолжают тянуть в разные стороны цепи, я осознал, к чему они обе крепились.

Как бы мучительно это ни было, я напрягся и потянул цепи на себя.

Потолок в другой клетке перестал опускаться.

— Как я уже сказал, — проговорил Феррус, — их судьба в твоих руках. Вполне буквально, брат.

Я держался, хотя мышцы шеи, спины, плеч и рук молили отпустить, стиснув зубы в гримасе непокорности. Пот заливал все тело и стекал между бугров напряженных мышц.

Я закричал, и люди, не видевшие и не слышавшие меня, тоже закричали. Держать цепи становилось все тяжелее — и глыба, способная раздавить узников, опускалась все ниже.

Еще больше узников вскочили и попытались оттолкнуть потолок, но их усилия были абсолютно напрасны: им ни за что бы не хватило сил. Сквозь красный туман от лопнувших капилляров в глазах, теперь налитых кровью, мне удалось разглядеть, что те, кто не мог встать из-за слабости или ран, плакали, ропча на жестокую судьбу. Остальные тряслись или прижимались друг к другу, отчаянно не хотя умирать в одиночестве.

Один сидел в стороне от прочих. Он был спокоен, смирен перед лицом неизбежной смерти. И хотя нельзя было быть уверенным, мне показалась, что я узнал его. Он был похож летописца, Вераче. И он будто бы смотрел прямо на меня.

Механизм еще больше увеличил ужасающую нагрузку, и цепи потянуло с новой силой.

Уперевшись ногами, сведя руки, закрыв глаза, я держался.

Я стоял несколько часов — или мне так казалось, — и мир сузился до тюрьмы, заполненной лишь непрекращающейся болью и жалобным плачем мужчин и женщин, которых, как я знал, мне не спасти.

Наступившая в конце концов тишина оказалась сладостной и горькой.

Я кричал со злостью и вызовом, полубезумный от того, что мне пришлось вынести.

— Я не сдамся, — рычал я. — Я никогда не сдамся, Керз! Покажись, хватит прятаться за своими жертвами!

— Довольно, Вулкан, — ответил мне Феррус. — Отпусти. Ты ничего не добьешься. Здесь нечего выигрывать. Отпусти.

— Нет, пока еще есть силы…

Я замер, осознав, что кричу лишь я один. Узники в другой камере… Голоса их смолкли. Открыв глаза, я увидел, что положило конец их мольбам. Камеру за стеклом целиком заполнила глыба из темного железа.

Последние силы покинули тело, ноги подогнулись подо мной, и я повис на цепях, не дававших рукам опуститься.

— Где они? — спросил я призрака, стоящего рядом, хотя и знал, что он был порожден моим воображением.

— Взгляни… — ответил Феррус, скалясь, отчего мертвое лицо казалась еще ужаснее. С каждой новой встречей он все больше чах, все сильнее походил на скелет, словно гнил в моем воображении.

Шестеренки опять завертелись, и железная глыба медленно поднялась. Ей достаточно было отодвинуться от пола на несколько сантиметров, чтобы стала видна кровавая масса, приставшая к нижней стороне. Красные нити липли к глыбе, растягивались и обрывались под действием силы тяжести. Куски кости и плоти отклеивались от железа, вибрировавшего под действием подъемного механизма, и с плеском падали в лужу из крови и внутренностей, заливавшую пол камеры.

Цепи ослабли, я уронил руки, а вслед за этим и сам тяжело упал лицом в грязь.

Феррус хмыкнул, немного напомнив мне Керза, после чего растворился в тенях, оставив меня наедине с моим позором — и моей виной.

Глава 12 Фульгурит

Место раскопок превратилось в жертвенную яму. Новый урожай отнюдь не добровольных молельщиков, пригнанных из других районов Раноса, стоял вокруг на коленях, глядя в пропитанную кровью черноту.

Едва сюда спустившись, Элиас почувствовал величие этого места. Оно было храмом Пантеону, выстроенным на благословенном камне в форме священной октограммы.

Восемь стен для восьмеричного пути. Восемь храмов, возведенных по всей планете.

— Восемью восемь, — проговорил темный апостол, благоговея перед божественным происхождением всего этого.

Элиас взглянул на плоды своих кровавых трудов с кафедры из сложенных камней. Поверх брони он накинул черную рясу, покрытую цитатами из книги его повелителя и примарха, и снял шлем, чтобы всем была видна печать веры на его патрицианском лице.

Шестьдесят четыре мужчины и женщины стояли перед ним, под ним, на коленях, прижавшись лицами к земле. Некоторые плакали или тряслись, другие лишь смотрели перед собой, словно предвидя свой конец и понимая, что его не избежать.

Позади них стояли облаченные в багровую броню легионеры Семнадцатого. Они принесли Слово, и Слово было Жертва.

Но не их кровь была ей, а кровь Раноса, а затем, когда Элиас завершит ритуал, и всего Траориса.

Он читал заклинания, пробуждая Пантеон, взывая к Нерожденным, направляя их с помощью яркого света душ, принадлежавших скоту, который ждал забоя. Тягучее и неистовое, Слово лилось с его губ на древне-колхидском, каждым слогом заявляя об истинности Хаоса.

Когда началась восьмая строфа и молельщики, роняя слюну, истекая кровавыми слезами, бьясь в судорогах, затряслись от еще большего страха и рвения, легионеры подхватили песнь. Как один, они обнажили оружие — по клинку на каждую душу, которой предстояло отправиться в эфир.

Под ними разверзлась бездна шахты. Над ними расчерчивали небо вспышки адской энергии. Здесь вершилось метафизическое событие, космологическое изменение, во многом похожее на Губительный шторм, хотя и меньшегомасштаба. Тьма льнула к этому месту, проникала щупальцами тем глубже, чем большую силу набирал ритуал. Им оставалось лишь затушить еще остававшийся свет, чтобы воцарилась ночь.

Сила Императора жила здесь, напомнил он себе. Но он, Вальдрекк Элиас, ее сокрушит и вытеснит. Ткань реальности истончалась, как пленка кожи, натянутая на слишком большой для нее скелет. Местами она начинала просвечивать, позволяя выглядывать наружу свету — и тому, что свет привлекал.

Не замолкая, слыша, как его слова эхом разносятся среди учеников, он поднял руку с кинжалом, и казалось, что вот-вот дотронется до того, что было за гранью…

Оно коснулось Дагона, Амареша, Аргела Тала… Даже на Нарека оно оказывало определенное влияние, пусть он это и отрицал. А теперь и Элиас будет награжден за верное служение. Его время пришло. Эреб это обещал.

Восьмая строфа подошла к концу, и Элиас перевел взгляд вниз, к яме и хныкающему существу, крепко удерживаемому в руках.

Восемью восемь лезвий прижались к восемью восьми горлам. А когда были произнесены последние слова, закутанные в рясы ученики, получив сигнал от своего господина, одновременно провели клинками, и жертвенная кровь пролилась во славу и на пропитание Пантеона.

Нарек заметил бурю еще за несколько километров. Они с Дагоном держались на расстоянии друг от друга, чтобы в случае, если одного из них обнаружат, второму было проще сбежать или нанести ответный удар.

Буря его тревожила. Ее клубящиеся тучи, расчерченные колдовскими молниями, поднимались даже над самыми высокими дымоходами. Нарек надеялся, что Элиас понимал, что делает. Пробираясь через пустынные улицы, он живо представил себе религиозную болтовню Дагона, но, лишившись шлема, тот уже не мог связаться с Нареком по воксу, избавив от мучительной необходимости ее выслушивать.

— Когда-то мы были воинами, — сказал он одинокому ветру, в котором, как он был готов поклясться, звучали голоса. — Когда мы стали фанатиками?

В потерянной ноге запульсировала фантомная боль, заставив его схватиться за бионический протез, но лишь холодный металл чувствовался там, где раньше была плоть.

Он недовольно скривился, как вдруг почувствовал тепло на боку. На ретинальном дисплее не было уведомлений, касавшихся работоспособности доспеха, из чего Нарек сделал вывод, что повреждений в нем не было. Опустив взгляд, он обнаружил, что источником тепла были ножны. Он на мгновение забыл, что нашел гладию замену, и удивился, что за предмет слабо светился внутри.

Фульгурит. Копье из молнии.

Нарек замер, изумленно уставившись на чудесный артефакт, оказавшийся в его распоряжении. Он помедлил, не решаясь вытащить его, и заметил, что рука, опустившаяся к ножнам, дрожала.

— Божественное, — прошептал он, повторив то же слово, которым описал оружие Элиасу.

Собравшись с духом, он взялся за рукоять копья и уже собирался достать его, когда его прервал голос Дагона.

— Брат, — позвал тот, — почему ты остановился? Ты в порядке?

Нарек тут же выпустил рукоять и встал в пол-оборота к Дагону, продолжая держаться за ногу.

— Просто старые раны все беспокоят старого солдата, — соврал он.

Дагон, бывший лишь в нескольких метрах от него, когда задал свой вопрос, приблизился и показал на шторм.

— Брат, я чувствую.

Нарек сощурился, пусть за шлемом этого и не было видно.

— Что чувствуешь?

— Прикосновение Нерожденных, нашептываемое обещание Пантеона…

Нарек вспомнил голоса и осознал, что они не были иллюзией, порожденной воем ветра. Элиас в буквальном смысле менял реальность, заставлял ее искажаться в попытке создать нечто вроде врат. Он на мгновение задумался, сумеет ли то, что окажется на другой стороне открывшихся врат, отличить друга от еды.

— Ты одаренней меня, Дагон, — ответил он, хотя сам продолжал ощущать под кожей вибрацию варпа, как и всегда. Это походило на зуд, напоминавший о том, что они отдали в погоне за так называемой «истиной».

Дагон хлопнул Нарека по плечу, отчего охотник-ветеран незаметно ощерился.

— На исходе этой ночи всех нас ждут дары богов, — он улыбнулся и направился вперед. — Я пойду вперед, брат. Дай ноге отдохнуть и знай, что скоро твой дух будет напитан.

«Скорее кто-то будет напитан моим духом», — подумал Нарек.

В последний раз бросив взгляд на копье, он дождался, пока Дагон не скроется из виду, и молча последовал за ним. Тепло на боку не уходило. Оно все пульсировало, напоминая ему о всех его сомнениях.

С момента высадки их ряды разрослись. Почти сотня легионеров и вдвое большее число глупо ухмыляющихся культистов стояли перед широкой жертвенной ямой, откуда Элиас читал проповеди. Однако Нарека, присоединившегося к собранию последним — вслед за Дагоном, который уже встал рядом с прочими богомольцами, — его высокопарные вирши взволновать не сумели.

Получив рясу с капюшоном от смертного в резной маске, облаченного в аналогичное жреческое одеяние, Нарек занял место в толпе. С немой завороженностью и отвращением он смотрел, как Элиас излагал свои догматы с высоты, словно дьякон былой Колхиды. Нарек считал его посредственным демагогом, бесчестным и лишенным настоящей цели. Он был марионеткой Эреба; с другой стороны, это значило, что сам Нарек был лишь цепным псом Элиаса.

Чтобы сохранить жизнь, надо жизнь отдать, напомнил себе Нарек, едва замечая людей с перерезанными горлами, падавших во тьму ждущей их скотобойни. А их души… Их души ждало нечто иное.

Еще больше дрожащего скота сидело в загонах, ожидая казни от «божественной» руки Элиаса. Легионерам удалось собрать богатый урожай. Нарек чувствовал запах человеческого страха, а поверх него — жадной амбициозности темного апостола. Его тошнило от обоих.

В Монархии они возвели монументы, грандиозные оплоты веры. Достойное, блистательное, великое начинание. То, чем они занимались теперь, было гнусно. Семнадцатый пал в грязь, став немногим лучше отребья, на которое охотился. И все же Нарек не мог отрицать, что чувствовал силу. Ее чувствовали все они: воины легиона, культисты, прочие порабощенные ими люди. Она была огромна — и она была неотвратима.

Ритуал завершился. Завершив единение с богами, Элиас сошел с кафедры, как пророк спускается к верным последователям.

— Нарек, — позвал он, взглядом отыскав охотника, и направился к нему сквозь толпу воинов, расступавшихся с тихими молитвами. — Оно у тебя?

Его глаза все еще горели от заимствованной силы, которую он привлек в ритуале.

Нарек кивнул, борясь с внезапным нежеланием отдавать копье.

— Идем, — поманил его Элиас, которому не хотелось, чтобы в момент, когда ему преподнесут трофей, рядом кто-то был.

Неподалеку от жертвенной ямы разбили небольшой лагерь с палатками, храмом для богослужений и загонами с человеческими стадами. Элиас счел необходимым возвести здесь целый городок.

Нарек последовал за ним в один из шатров. Отправив прочь пару культистов, скрывавших лица под капюшонами, они остались одни.

— Я думал, что в подобной долговечности нет нужды, — сказал Нарек, кивая в сторону лагеря.

— Кровь проливается за кровь, брат, но чтобы осквернить это место, пролить ее надо немало.

— И хватит у тебя для этого скота и рабов?

Элиас, не привыкший к расспросам в подобном тоне от собственных учеников, нахмурился.

— С каких пор тебя это касается, Нарек? Ты лишь солдат, разве нет? Фанатичный воин, преданный Слову. И Слово здесь — я, поэтому твоя присяга дана мне. Так ведь?

Вырванный из состояния эйфории недоверием и сомнениями, он мгновенно помрачнел.

— Я навеки твой слуга, темный апостол, — Нарек счел благоразумным поклониться.

В дальнем углу шатра стояла небольшая темная чаша, которую Элиас использовал для омовения после кровавых ритуалов. Теперь он подошел к ней и начал мыть руки, чтобы при создании новой октограммы не быть замаранным старой.

Нарек не считал людей, ожидавших смерти в загонах, но предполагал, что их было несколько сотен. Они сидели за оградами из острых кольев и мотков колючей проволоки, напоминая охотнику свиней, таращащих глаза от страха перед грядущей выбраковкой.

— Чисто, Нарек, все должно быть чисто, — пробормотал Элиас, стоя к охотнику спиной. — А теперь, — продолжил он, тщательно отмывая руки, от кончиков пальцев до запястий, — я хочу взглянуть на оружие.

Отряхнув руки и вытеревшись куском ткани, Элиас повернулся к нему с раскрытыми ладонями, готовый принимать трофей.

Нарек мгновение помедлил — не настолько, чтобы вызвать у темного апостола беспокойство, но достаточно, чтобы осознать, как ему не хочется отдавать копье. Одним плавным движением он вынул его из ножен, наблюдая за тем, как округлились при виде его глаза Элиаса.

— Божественное, — выдохнул он все то же слово. — Ты не преувеличивал.

Нарек благоговейно передал копье Элиасу, чтобы тот мог внимательно его осмотреть.

— Так вот что они раскопали в руинах? — прошептал он, и не составляло труда заметить, как жаждет он заключенной в осколке силы. — Я чувствую его мощь.

— Оно святое… — проговорил Нарек, на секунду забыв, где и с кем находится.

Элиас резко поднял на него взгляд:

— Пантеон свят, копье же — лишь способ явить нам их благоволение. Я должен осквернить его, подчинить его силу своим целям.

— Своим целям? — переспросил Нарек, когда Элиас перевел глаза обратно на копье.

— Именно так.

Он наконец признался. Темный апостол намеревался украсть заключенную в копье силу: либо для того, чтобы улучшить свое положение при лорде Эребе, либо, возможно, для того, чтобы вовсе узурпировать его власть. Элиас был весьма амбициозен, но даже для него это было самонадеянно.

— Значит, ты собираешься использовать его? — спросил Нарек, решив оставить свои подозрения при себе.

Элиас опять мрачно посмотрел на него.

— Нарек, ты… очень любопытен, — он прищурился. — Что-то не так?

— Я… — начал Нарек. — Этот предмет, он святой, — он указал на копье, притягивавшее взгляд молниевым свечением, которое даже теперь создавало в шатре тени. — Разве он не вызывает у тебя…

Элиас внимательно слушал своего охотника, не сводя с него глаз.

— Вызывает у меня что, Нарек?

— Сомнения, — едва слышно прошептал он, словно боясь, что произнести это слово в полный голос будет богохульством.

— Тебя что-то смущает?

— Я просто вижу то, что есть. Здесь, в твоих руках, лежит осколок императорской воли. Молния, сорвавшаяся с Его пальцев и превращенная в оружие.

Элиас закивал.

— Это действительно оружие, и я намерен его применить. Теперь я понимаю, что именно эту роль с самого начала уготовил нам лорд Эреб.

— Когда мы возводили все те соборы во славу Его, все те годы, когда мы превозносили Его святую церковь и Его божественное право господствовать над человечеством, — как ты думаешь, мы служили ложному пророку? — спросил Нарек. — И я говорю о вере, Элиас.

— Он отверг это, отверг наше почитание и нашу веру. Он презрел нас, но через это нам открылись истинные боги вселенной. И твои слова опасно похожи на крамольничество, а не откровение.

— Откровение перед нами, брат. Гал Ворбак… они больше не люди.

— Они вознеслись!

— Нет! Они лишь служат обиталищем для монстров, носящих их плоть.

— И я был бы счастлив заключить подобный союз. Удостоиться такой благодати! А оно, — он взмахнул копьем, словно намеревался вонзить его в сердце Нарека, — откроет мне путь к этому величию.

— Я вижу лишь проклятие, но мне не убежать от него, как и тебе. И не надо обвинять меня в крамольничестве. От твоих слов несет предательством куда сильнее, чем от моих.

Элиас, поняв, что рассказал о своих целях слишком много, пошел на попятную:

— Я просто… предлагаю, не более того.

— Что именно предлагаешь?

— Вознести нас — тебя и меня, Нарек, — сказал он достаточно тихо, чтобы его ответ можно было принять за заговорщицкий шепот. — Эреб говорил об этом. Об оружии, которое поможет победить в войне. Перед нами явно одно из них, и оно явно обладает силой. Мне нужно лишь подчинить ее.

— Ты знаешь, как это сделать?

Элиас принял скептицизм Нарека за интерес.

— Да, брат, — прошептал он. — Ты восстановишься, станешь лучше, чем был раньше. А я… — он змеино улыбнулся, — я получу то, к чему всегда стремился: покровителя в Пантеоне.

Сменив улыбку на хищный оскал, он ждал, что Нарек разделит его видение будущего.

Ему предстояло разочароваться.

— Ты погубишь себя, Элиас.

Элиас отпрянул, как змей, почуявший угрозу и готовый защищаться.

— Не забывай о своем долге передо мной, Нарек, — угрожающе сказал он, рассчитывая сыграть на его чести.

— Как я уже сказал, мне не убежать от этой судьбы, как не убежать и от тебя. Не беспокойся, я не стремлюсь улучшить свое положение. Я хочу лишь сражаться в этой войне и умереть в ней. Но я полностью выплачу свой долг, сделав вид, что ничего не слышал. Договорились? — Нарек протянул Элиасу руку.

Но темный апостол только кивнул.

— Хорошо, — сказал Нарек. — Когда все это закончится, нашему союзу придет конец, и мы распрощаемся.

— Согласен, — ответил Элиас. — А значит, остается период между настоящим моментом и тем.

— Разбитые легионеры стянули сюда силы, чтобы помешать нам. Человек, бывший с ними, почти наверняка погиб от срикошетившей пули Дагона, поэтому они так или иначе направятся сюда.

— Тебе нужны люди? — спросил Элиас.

— Я сам их выберу. Никаких капюшонщиков. — Он имел в виду культистов. — Только легионеры. Семерых будет достаточно.

— С учетом тебя самого выходит счастливое число.

— Не совсем. Мне нужно еще двадцать, два взвода. Любых, кого сможешь выделить из ритуальных команд. Именно столько мне понадобится, чтобы их остановить. И когда я говорю «остановить», я имею в виду «убить их всех».

Элиас хмыкнул, словно его позабавила солдатская риторика Нарека, и с пренебрежительным видом отвернулся.

— Бери кого тебе надо, включая своих семерых. Реши эту проблему.

— Эта охота будет для меня последней, Элиас, — предупредил Нарек.

— Я тоже так думаю, брат, — ответил Элиас, но когда он обернулся, рядом никого не было.

Нарек исчез.

Глава 13 Ритуал

Белая плитка пола уже стала серой от налета никем не счищавшейся грязи. Теперь ее вдобавок покрывала кровь. Они перенесли человека из типографии в небольшой и плохо укомплектованный лазарет, который, очевидно, предназначался для помощи рабочим-станочникам, получавшим травмы в результате аварий или несчастных случаев. Операционным столом служил верстак. Шкаф с лекарствами оказался разграблен, но в нем еще оставались бинты и марля.

В данный момент Шен'ра пытался остановить с их помощью кровотечение.

Человек — Грамматик, если ему верить, — плохо перенес спешную передислокацию в новое убежище. Не обращая внимания на протестующего Леодракка и даже на Домада, тихо заметившего, что избавить человека от страданий было бы не только логично, но и в высшей степени гуманно, Нумеон настоял, чтобы они взяли Грамматика с собой.

Хелона, Узака и Шаку они тоже забрали. Точнее, их тела.

Леодракк не позволил бы их оставить — как и Авус, всю дорогу от типографии несший тело своего брата по легиону. Гвардеец Ворона отказался от всех предложений помочь, даже от предложения Хриака, который в любом случае не был Авусу ближе остальных. Нести Хелона и Узака вызвались многие, и в результате их торопливо тащили по два огнерожденных.

Нумеон нес смертного, предоставив Пергеллену право вести их роту.

— Я не Хелон, я не апотекарий, — жаловался Шен'ра, по локоть замаранный кровью.

— Хелон им тоже не был, брат, — ответил Нумеон, бросив взгляд на погребальный костер, который его братья развели снаружи, в заводском цехе. — Но он адаптировался, как и мы должны.

— Жизненные показатели неприемлемо слабы. Он едва дышит, — ответил технодесантник. — Будь он сервитором, я бы уже приказал сдать его в утиль. Только утиль от него и остался.

— Но он сделан из плоти и крови, — не отступал Нумеон, — и я предпочел бы, чтобы он выжил, если это находится в пределах твоих значительных умений, брат.

— Лесть ситуацию не изменит, — заметил Шен'ра.

— Просто сделай, что можешь, — ответил Нумеон и оставил ворчащего технодесантника в одиночестве.

Снаружи его ждал Леодракк.

— Он при смерти?

— У меня на лице написано?

— Вообще-то да. А также мне это подсказал тот факт, что срикошетившая пуля почти разрезала смертного пополам.

— Прогноз неутешительный, — тихо сказал Нумеон, направляясь прочь. — Даже если бы Хелон остался жив… — его взгляд остановился на погребальном костре. — Сомневаюсь, что шансы спасти смертного были бы выше.

— Разумно ли это? — спросил Леодракк, проследив за взглядом капитана. — Дым может привлечь внимание врагов.

— Мы надолго не задержимся, — ответил Нумеон, — к тому же пожары горят по всему городу. Как они отличат один от другого?

Леодракк согласился, после чего помрачнел.

— Могу я высказаться? — спросил он, подстраиваясь под шаг капитана.

— Подозреваю, что ты в любом случае это сделаешь.

Леодракк, о чем-то задумавшийся, не поддался на провокацию. Когда Нумеон с запозданием кивнул, он озвучил свои мысли:

— Неужели он настолько важен? Я про смертного — этого Грамматика, как он себя называет.

— Хотел бы я знать ответ на этот вопрос, но, боюсь, если смертный не выживет, мы его так и не получим.

— Я не понимаю, что ты в нем нашел?

— Я не знаю. Я чувствую что-то… — Нумеон прижал руку к животу, — нутром. Инстинктивно.

— Веру? — предположил Леодракк.

Нумеон ответил на его вопросительный взгляд взглядом, полным решимости.

— Да. Все ту же веру, что Вулкан жив и что этот человек, каким бы незначительным он ни казался, что-то об этом знает.

— Что? — нахмурился Леодракк.

— Он сказал мне, что Вулкан жив.

— Где? На Исстване? — в голосе Леодракка послышалось что-то, опасно напоминающее надежду.

— Он не сказал. Во всяком случае, мне не представилась возможность его спросить.

Второй Саламандр тут же посуровел:

— И когда он это сообщил?

— Во время допроса, после того, как ты ушел.

— И ты ему поверил? — фыркнул он, не скрывая скепсиса.

— Да, — ответил Нумеон искренне и уверенно.

Леодракка это не убедило:

— Брат, он действовал от отчаяния.

— Поначалу я тоже так подумал и отмахнулся от его слов, но потом стал прокручивать их в голове раз за разом. Лео, я способен отличить ложь от правды. А в присутствии легионеров смертные лгут не очень хорошо.

— Значит, этот Грамматик — из редкой породы. Возможно, его тренировали. Это не делает его слова правдой.

— Тогда зачем ему это говорить? Зачем именно это? Я все думал об этом, но не нашел ни одной логичной причины так лгать. Можно придумать десяток историй, которые на любого другого легионера подействовали бы эффективнее, но он выбрал ее, как будто знал, что как раз это я — и только я — хотел бы услышать.

— Я знаю ответ. Он псайкер. Даже нас можно прочитать с помощью телепатии. Он, очевидно, весьма силен.

— Хриак все это время был рядом. Он бы узнал, если б мои мысли прочитали. Поэтому я опять спрашиваю: как?

— Я не могу дать ответа. Но какая разница? Я знаю: ты не забыл, что случилось в зоне высадки — как мы потеряли наших братьев. Выжили лишь те, кому удалось погрузиться в корабли. Я видел, как пламя поглотило Вулкана. Оно убило Ската — и остальных наших товарищей тоже, вернее всего. Этот смертный понимает, что влип. Он наверняка принадлежит к одному из культов — дезертир или кандидат. Он пытался сохранить себе жизнь. Он сказал бы что угодно, только б избежать смерти.

— То есть мы теперь убийцы?

— Мы воины, Артелл. А ты и я — воины исключительные. Но мы больше не легион, и потому делаем то, что должны, чтобы выжить, чтобы защититься.

— Но ради чего, — не отступал Нумеон, — если нет надежды?

— Ради того, что нам только и осталось. Ради мести.

— Нет. Я должен верить, что есть что-то большее. И я верю.

Леодракк улыбнулся, но оставался печален.

— Из всех нас ты всегда был самым беззаветным. Думаю, поэтому он сделал тебя капитаном, Артелл. Из-за твоего характера. Ты ведаешь слабости.

Дальнейшие споры пришлось отложить на потом: они подошли к погребальному костру, вокруг которого раздробленным кольцом стояли все легионеры роты, за исключением Хриака, Пергеллена и Шен'ры.

Леодракк оставил Нумеона размышлять над своими последними словами и занял свободное место в кругу. Но ни один из услышанных аргументов не убедил капитана, надеявшегося, что человек выживет, и он сможет узнать всю правду о том, что было Грамматику известно. Но когда К'госи зажег факел слабым всполохом из огнеметной перчатки, его мысли обратились к предстоящей кремации.

На вершине погребального костра в мертвом сне лежали не только Узак и Хелон, но и Шака. Все сгорят, все уйдут как воины. В случае сынов Коракса традиции требовали снять с них все и оставить на съедение птицам, но возможности следовать традициям были ограничены, а огонь — нет. Компромисс был найден; эти трое станут пеплом вместе.

Опустившись на колени, чтобы поджечь основание погребального костра, К'госи начал проговаривать слова Прометеева ритуала, перенятого у первых племенных царей Ноктюрна и сформулированного когда-то давно Вулканом. В молитве говорилось о том, что все кончается и возвращается в землю, о круге огня и вере всех рожденных на Ноктюрне Саламандр в воскрешение и перерождение.

Погрузившись в безрадостное настроение, склонив головы, взяв шлемы под мышку, сыны Вулкана глядели перед собой, и глаза их горели спокойно и ярко.

По мере того, как пламя разрасталось, быстро проникая сквозь штабели поддонов, деревянные балки и обломки мебели, собранные ротой для церемонии, рос и голос К'госи, становясь все громче и решительней. Последние строфы были произнесены хором, в который вкраплялись слова, звучавшие из уст одного лишь Авуса, — слова о вороне, взмывающем ввысь, и великой небесной смерти, бывшей святым правом всех сынов Коракса.

Огонь, ставший еще яростней из-за прометия, которым облили погребальный костер перед тем, как зажечь его, стремительно поглощал воинов, жадно пробираясь в щели их брони. Теперь К'госи и прочим пирокластам придется делить оставшееся топливо между собой, но они сочли эту жертву стоящей.

До самого конца ритуала Домад стоял вне их круга и с непреклонным видом смотрел перед собой. И только когда начались разговоры об узах, более крепких, чем узы крови, выкованных в огне общих страданий и жажды возмездия, он подошел к ним.

Погребальный костер закачался и затрещал, распадаясь под тяжестью доспехов на вершине и из-за медленно разрушавшегося дерева в основании. Через несколько секунд он обрушился в шквале искр и трепещущих языков огня, выпуская вверх узкое облако дыма. Падающий пепел накрывал легионеров, стоящих в цехе, тонким серым саваном.

— Итак, все кончено, — проговорил К'госи, и наступила минута молчаливых раздумий.

Ее прервал Шен'ра, показавшийся из лазарета. Технодесантник выглядел скорее так, будто был в битве, а не на операции. Впрочем, верны были оба варианта.

Не выходя из круга, Нумеон повернулся к нему и вопросительно посмотрел.

Шен'ра с мрачным видом ответил на взгляд:

— Он мертв. Человек не выжил.

Низкий гул турбинных двигателей, работавших на минимальных оборотах, действовал на одолеваемого проблемами Нарека успокаивающе. Он сидел в грузовой кабине «Громового ястреба», высунувшись из открытого бортового люка и осматривая Ранос через магнокуляры. Два других десантно-штурмовых корабля следовали позади, также стараясь производить как можно меньше шума.

— Что-нибудь видно? — проскрипел Амареш. Несущий Слово затачивал лезвие длинного фленшерного ножа, который держал на коленях.

Этот Амареш был чудовищем в буквальном смысле слова, с рогами, растущими сквозь шлем. Один из затронутых. Будущий Освободившийся.

— Много чего, — ответил Нарек и, опустив бинокль, подал сигнал Дагону, который выглядывал из люка на противоположном борту, для обзора используя прицел винтовки.

Второй охотник медленно покачал головой.

— Что-нибудь, касающееся нашей добычи? — не отступал Амареш, которого шутки Нарека раздражали.

— Я уже напал на их след. Осталось недолго.

Он передал по воксу новые координаты для пилота, и двигатели едва заметно поменяли тональность, когда «Громовой ястреб» скорректировал курс.

Десантно-штурмовой корабль Нарек забрал вместе с солдатами.

Амареш, Нарлех, Вогель и Саарск были свирепыми воинами и все, как один, фехтовальщиками. Некоторым доводилось сражаться на аренах Двенадцатого и скрещивать мечи с такими легионерами, как Каргос или Делварус. Дагон, Мелах, Инфрик и он сам выступали, соответственно, в роли снайперов. Инфрик когда-то отрезал себе язык, поскольку был уверен, что тот нашептывал ему мрачные тайны по ночам и во время битв, в то время как Мелах испытывал сложности с речью из-за разросшейся кожи на шее, которая постепенно затвердевала и превращалась в бурый панцирь, и потому предпочитал молчать.

Остальные, следовавшие за ними в тех двух штурмовых кораблях, играли в плане Нарека менее значимую роль.

Он знал, что они — эти семеро солдат — были неуравновешенны, но психическая устойчивость не входила в число критериев, которыми он руководствовался при выборе. Ему нужны были убийцы, а точнее, воины, которым доводилось убивать других легионеров. Счет данной группы составлял несколько сотен. Это делало их исключительно удачными кандидатами для миссии.

И если Дагона Нарек был еще в силах терпеть, то этих ублюдков, всех до единого, он ненавидел. Элиас взрастил бесчестных, гнусных легионеров. Прошло время благородных целей и священной службы. Теперь им оставалось лишь медленно мутировать в дьявольских порождений и сходить с ума.

Нарек рассчитывал сойти с этой дороги, как только покончит с миссией. Ни разу — даже когда от его ноги оставались одни кровавые ошметки — он не отступал от клятвы. И не собирался отступать сейчас.

Взявшись за направляющую люка и высунувшись еще немного дальше, так что порывы ветра толкали его и выли в уши, он осознал, что тоскует по присутствию фульгурита, и задумался, как именно темный апостол собирался извратить его силу.

На боку, где недавно было тепло, напоминавшее о том, что божественность существует, остался только холод. Нарек чувствовал, как тот проникает все глубже в тело, впивается в душу когтями. Однако до сих пор ему удавалось избежать проклятия.

На потемневшем горизонте показалось что-то, привлекшее его внимание, и он схватил бинокль, чтобы рассмотреть получше.

— Вот оно, — сказал он, показывая рукой.

Вогель встал и подошел к нему.

— Я ничего не вижу.

— Смотри внимательнее.

Вогель прищурился. У него были разные глаза: в одном из них змеиный зрачок пылал посредине черного глазного яблока, лишая возможности видеть этот мир, но позволяя — другой.

— Столб дыма? Пожары горят по всему городу.

— Это они, — заверил его Нарек и снова активировал вокс, чтобы обратиться к пилоту: — Саарск, — позвал он, — найди, где можно сесть.

— Почему бы нам просто не обстрелять их новое убежище, — предложил Нарлех, — а потом прочесать развалины и добить выживших?

Нарек замотал головой.

— Нет. Я должен быть уверен, что все они будут на месте. Кроме того, мы выдадим себя, если разгоним двигатели до скорости, необходимой для атаки. У них есть орудийная установка, разнесшая два здания. Она легко нас собьет, и тогда уже нас придется искать среди развалин. Мы приземлимся поблизости, — решил он, — и подберемся к ним пешим ходом, медленно и осторожно.

Нарлех согласно забормотал. Вогель снова сел.

— Мне все равно, — проговорил Амареш, с начала вылета не прекращавший затачивать свой ритуальный нож. — Только бы выпотрошить их, вырвать на свет все их страхи в дар Пантеону.

Дагон зарычал от удовольствия. Остальным эта идея тоже пришлась по душе.

Только Нарек отвернулся и, уставившись в темноту, задумался, что могло ждать их на месте назначения.

Нумеон молча сидел рядом с медленно угасающим погребальным костром. Из брони его мертвых братьев выползали струйки дыма. Ему оставалось лишь гадать, как скоро и он окажется в огне, как скоро и он сгорит и исчезнет.

Он был один, и только свечение обугленного дерева нарушало темноту в цехе мануфакторума. Прочие легионеры, позволив себе задержаться лишь для того, чтобы проводить мертвых в последний путь, теперь готовились выдвигаться.

Новость о смерти человека не вызвала у роты особой реакции. Большинство молчаливо разделяло мнение Леодракка. Джона Грамматика оставят здесь вместе с остальными. И его тайны умрут вместе с ним.

Нумеон сжал в кулаке маленький значок в форме молота. Он местами почернел от огня, а цепочка, на которой он когда-то крепился к доспехам, была порвана.

— Я все еще надеюсь. Я все еще верю, что вы живы… — сказал он теням. Он перевел взгляд на огонь, который заполнял окружающий воздух треском, напоминая ему о дне, когда они друг друга потеряли.

Глава 14 Дурные предчувствия

Мне сложно представить, что могло привести Гора к этому безумию. По правде говоря, сам этот факт меня пугает. Ибо если даже лучшие из нас могут оступиться, что говорить об остальных? Лорд Манус поведет нас в бой. Семь легионов против четырех. Гор пожалеет, что поднял это восстание.

Вулкан, примарх Саламандр

Исстван-V

Никто не видел Вулкана с тех пор, как он вернулся со встречи с братьями на борту «Феррума». Прибыв на «Огненную кузню», примарх Саламандр закрылся в личных покоях, не сказав никому и слова.

Артелл Нумеон ожидал инструктажа или хотя бы речи. Хоть чего-нибудь. Но пути его примарха были так же неисповедимы, как земля, бывшая его стихией. Нумеону оставалось лишь жалеть, что он не может узнать, о чем сейчас думает Вулкан, и гадать, что же произошло на борту «Феррума», так сильно расстроив примарха. До высадки оставалось меньше часа, целая армада десантных кораблей легиона размещалась на флагмане, готовясь к спуску в атмосферу Исствана-V, и Погребальный капитан был немало обеспокоен тем фактом, что именно сейчас его повелитель решил уединиться.

Нумеон торопливо шагал по сумрачным коридорам «Огненной кузни», не встречая по пути ни души. Вулкан отправил прочь стражу покоев, всех сервов и даже своего клеймовщика. Поэтому когда в саженной темноте самой нижней палубы корабля, не считая инженариума в трюме, показались двери в солиториум Вулкана, Нумеон не знал, чего ему следует ожидать.

Двери в личные покои Вулкана, залитые красным светом от мерцающих факельных ламп, были закрыты, но не заперты. Когда Нумеон приблизился, они разошлись, являя густые тени внутри.

Переступая порог комнаты, встретившей его резким запахом золы и пепла, Нумеон пытался унять колотящееся сердце. Как и в коридорах снаружи, в солиториуме царила темнота, но темнота куда более глубокая. Нумеон почувствовал присутствие Вулкана еще до того, как его увидел, — так человек чувствует присутствие монстра, когда входит в его клетку.

Двери за ним закрылись, и тьма стала абсолютной.

— Подойди… — прозвучал низкий, бездонный голос.

Он раздался из центра комнаты, представлявшей собой круглый обсидиановый зал. Вдоль стен, в жаровенных желобах, трещали угли, испуская слабое свечение. В этом тусклом свете Нумеону удалось различить очертания огромной коленопреклоненной фигуры, опустившей голову и подпиравшей подбородок кулаком.

Даже в почти абсолютной темноте клейменного зала Влыдыка Змиев потрясал. Он был грандиозен в полном боевом облачении — великолепных силовых доспехах, изготовленных им самим, — а инкрустации кварцем, рубинами и драгоценными камнями всех цветов, добытыми в земле Ноктюрна, заставляли броню примарха сиять отраженным огнем. На одном наплечнике был закреплен огромный череп дракона, а с другого ниспадала нефритово-зеленая шкура второго монстра. Он снял шлем, и безволосый череп блестел в мерцающем кузнечном свете.

Пройдя дальше в комнату, Нумеон заметил в обсидианово-черной поверхности собственное отражение, охваченное зазеркальным пламенем. Как и его повелитель, он был облачен в полный боевой доспех. Длинная мантия из шкуры дракона спадала с плеч, а на сгибе руки он держал оскаленный шлем. Во второй руке он сжимал древко глефы. Волкитное оружие, закрепленное прямо под клинком, было начищено и заряжено.

— Ты выглядишь обеспокоенным, Погребальный капитан, — выдохнул Вулкан, сгущая окутывавшую его саженную пелену.

— Орбитальная бомбардировка должна начаться меньше чем через час, повелитель.

— И ты просишь, чтобы я присутствовал на смотровой палубе.

Вулкан медленно и глубоко выдохнул, усиливая магменный запах, наполняющий комнату. Такая сила и ярость была облачена в эту броню и плоть, что Нумеон готов был поверить, будто под ониксово-черной кожей, за оболочкой в форме человека, скрывался змей, чудовище из древних мифов.

— Я подготовил легион. Они принесли предбоевые клятвы и ждут ваших приказаний, — сказал Нумеон, не сумев скрыть волнение.

Вулкан сразу его почувствовал.

— Говори открыто, Артелл. Я не хочу, чтобы между нами были тайны.

Нумеон кашлянул и сделал еще один шаг к свету.

— Что вы здесь делаете?

— Ааа, — улыбнулся Вулкан. Нумеон понял это по изменившемуся тону голоса. — Так уже лучше.

Шкура Кесаре, свисавшая с наплечников Вулкана, развернулась, когда он встал, и казалось, что дракон оживает. Кесаре был чудовищным зверем, одним из глубинных драконов. Вулкан убил его, когда состязался с другим воином, который не был жителем Ноктюрна и называл себя Чужеземцем. Лишь позже выяснилось, что необычный гость на самом деле был Императором человечества, созданием, обладающим непостижимой силой и мудростью.

В тот день все изменилось. Истина, скрытая от Вулкана, — его призвание, его предназначение — открылась. Его отец и создатель в истинном смысле слова явился, и Вулкан отправился к звездам, где воссоединился с предназначенным для него легионом.

Нумеон ликовал, когда примарх к ним вернулся. Вулкан очутился на удаленной и нестабильной планете, однако стал одним из первых найденных сынов Императора. Тем не менее Саламандры успели пострадать за предшествовавшие годы Великого крестового похода: желание доказать свою достойность едва не привело их к гибели.

— Ты считаешь, что сейчас неудачный момент для рефлексии, — сказал Вулкан.

Он не спрашивал, но Нумеон ответил, как только мог ответить:

— Да. Вы нужны. Мы стоим на пороге войны, нам предстоит вступить в бой с воинами, с которыми мы раньше сражались бок о бок, которых когда-то считали союзниками.

— И тебя это тревожит, Артелл?

— Очень.

— Твоя тревога оправдана, но не позволяй ей толкать тебя на необдуманные действия.

— Нет, конечно, — ответил Нумеон, склонившись в ответ на укор Вулкана.

— Подними голову, капитан. Я ведь учил вас разговаривать со мной лицом к лицу.

Нумеон вздернул подбородок.

— Я помню, повелитель. Вы изменили нас, переплавили, когда мы стояли перед пропастью самоуничтожения. Без вас мы бы не выжили.

До возвращения Вулкана Саламандры, как и все легионы, набирались с Терры. И тот факт, что сейчас так мало Саламандр-терранцев оставалось в живых, доказывал, как близок к гибели оказался Восемнадцатый. Воссоединение со своим примархом их спасло, а благодаря закаленным жителям Ноктюрна, уже являвшимся последователями Вулкана, Саламандры совсем скоро восстановили численность.

Нумеон был терранцем по происхождению, как и вся Погребальная стража. Их, избранных, было мало, и они хорошо помнили катастрофу, которая едва с ними не приключилась. Как легко могла их история оборваться, подобно истории тех, о ком теперь никто не говорил.

— Я спас вас, потому что увидел в вас огромный потенциал. Мой отец знал, что никто лучше меня не смог бы закалить этот легион, вернуть ему силу в кузнечном огне. А потому не сомневайся: нет лучшего момента для раздумий, чем тот, когда мы приносим клятвы и выжигаем их на теле, готовясь к бою, Артелл. Сохранять трезвый разум, стоя на грани войны — не просто осмотрительно, это спасает жизни. И мне кажется, что моему брату Феррусу эта практика пошла бы на пользу.

Вулкан вдруг устремил взгляд в никуда, словно что-то вспоминая.

Нумеон нахмурился:

— На борту «Феррума» что-то пошло не так? Как я понимаю, вы разрабатывали план атаки.

— Разрабатывали. — Вулкан перевел взгляд обратно на Погребального капитана. Нумеону в его глазах привиделась грусть. Вулкан продолжил: — Горгон всегда был вспыльчив, но слова, сказанные им на борту «Феррума» о Фулгриме, были пропитаны горечью и гневом. Он как магма, бурлящая под поверхностями обоих наших миров, — готов взорваться в любое мгновение.

— Его гнев обоснован, — заметил Нумеон. — Бывшие союзники они или нет, мы должны подавить это восстание.

— Да, должны. Но я боюсь, что озлобленность Ферруса может иметь плохие последствия, — сказал Вулкан. — Он не мыслит трезво и действует необдуманно, под влиянием гнева. Уверен, Корвус тоже это почувствовал, но Повелитель Воронов скрывает свои эмоции так же искусно, как свое присутствие. Он никак не выразил собственные опасения во время эмоциональной речи нашего брата, — Вулкан вздохнул, поддаваясь гнету усталости. — Бросаться без оглядки на такого врага, как Гор… Это отдает безумием.

— Безумием? — нахмурился Нумеон.

Вулкан медленно покачал головой:

— Даже думать о Горе как о враге кажется сумасшествием. «Восстание» — так все говорят. И не одни лишь Сыны Гора, но также три прежде верных легиона. Прости за мою откровенность, Артелл, мне не следует взваливать на тебя это бремя. Я один должен его нести, но как это еще можно назвать, если не безумием?

Нумеон не сразу нашелся с ответом. Уже совсем скоро начнется бомбардировка, а легион погрузится на посадочные корабли для немедленной переброски на поверхность. Даже если это было безумием, они зашли слишком далеко, чтобы отступать.

— Я не знаю более подходящего слова. Но что еще нам остается, кроме как следовать за лордом Феррусом в бой? Здесь все будет кончено. Семь легионов против четырех. Гора поставят на колени и заставят ответить за мятеж.

Вулкан засмеялся, но смех его был лишен веселья.

— Ты напоминаешь мне Ферруса. Такой же воинственный.

— Но как иначе встречать врагов? — спросил Нумеон.

Вулкан задумался над вопросом, после чего вновь опустил взгляд.

— Взгляни, — сказал он, кивнув на молот, лежащий в закованной в латную перчатку руке. Примарх не сжимал оружие, а держал его расслабленными пальцами, едва обхватывавшими древко под основанием головы.

— Он великолепен, — ответил Нумеон, не понимая, чего хочет его повелитель.

Боевой молот обладал огромной двойной головой, каждая из которых состояла из трех квадратных клиньев, развернутых таким образом, чтобы придавать оружию подобие многолопастности. Длинная металлическая рукоять, разделявшая головы, была покрыта штриховкой и оканчивалась навершием, усыпанным драгоценными камнями. Боевая часть оружия выглядела массивной, но Вулкан держал его так, будто тот ничего не весил. Судя по всему, это был мастерски сработанный и значительно улучшенный громовой молот, с энергогенератором на конце рукояти и еще каким-то непонятным устройством прямо под ним.

— Он не уступает Громогласному, — сказал ему Вулкан, осторожно поворачивая молот в расслабленной руке. — И я не собирался использовать его в качестве замены. Я собирался преподнести его в подарок. А теперь, когда мы вступаем в бурю, порожденную моим братом, я вдруг осознал всю значимость моего решения не отдавать его.

— Подарок, — отозвался Нумеон, борясь с растущим внутри беспокойством, — кому?

— Ты всегда был мне преданным и честным советником, Артелл. Я доверяю твоему мнению. Оно нужно мне сейчас.

Нумеон отсалютовал чеканным жестом, ударив кулаком по груди.

— Вы оказываете мне честь, повелитель. Я в вашем распоряжении.

Вулкан сощурился, так что от горящего в глазах огня остались лишь раскаленные алые полосы, словно оценивал своего советника и решал, достоин ли он услышать следующие слова.

— То, что я тебе сейчас скажу, я до сих пор никому не говорил.

— Понимаю.

— Нет, — с грустью сказал Вулкан, — не понимаешь. Пока не понимаешь. После Улланора я начал ковать оружие, чтобы отметить заслуги Гора и то, что наш отец сделал его магистром войны. Это, — продолжил он, крепко взяв молот и высоко подняв его одной рукой, — Несущий рассвет. Он должен был стать подарком моему брату.

— Но вы решили не отдавать его. Почему, повелитель?

Вулкан опустил оружие, разглядывая искусный результат своей работы, а затем ответил:

— Это меня и заботит, Артелл. После того, как Гор сменил нашего отца во главе крестового похода, мы с ним только два раза разговаривали с глазу на глаз.

— Я помню, повелитель. После Хараатана вы обращались за советом как к лорду Дорну, так и к лорду Гору.

— Да. Я был… очень обеспокоен поведением Конрада и нуждался в совете. На тот момент работа над Несущим рассвет еще не была закончена. Я хотел, чтобы подарок стал сюрпризом, символом наших братских уз и моего уважения, и не стал о нем говорить.

— Мне все еще непонятно, почему вы решили вспомнить об этом, повелитель.

— Потому что когда молот был готов, я связался с Гором во второй раз. Обязанности магистра войны отнимали у него много времени и сил, поэтому я хотел устроить встречу, на которой мог бы вручить свой подарок.

Вулкан замолчал и помрачнел, вспоминая тот разговор.

— Повелитель? — позвал Нумеон, тоже поддаваясь мрачному настроению.

Вулкан опустил взгляд, продолжив делиться воспоминаниями, и не поднимал его, пока не закончил говорить:

— Гор был совсем не похож на брата, которого я знал и которым восхищался. Я чувствовал это даже через гололитическую связь… Присутствие, которого раньше не было.

— Что за присутствие?

— Сложно это описать. Казалось… его внимание что-то отвлекало, и сначала я решил, что его просто занимали дела Великого крестового похода, но по мере того, как наш разговор продолжался, я начинал понимать, что причина в чем-то другом.

— Вы полагаете, что он уже тогдапланировал восстание?

— Возможно. И теперь я думаю: что, если это всегда гнездилось в сердце моего брата, готовое расцвести, как только его вытащат на поверхность? Так или иначе, я понял, что Гора охватила болезнь, которой раньше не было, что какая-то тень заволокла его душу. И она росла, Нумеон, а носитель на моих глазах уступал паразиту. Я не обладаю провидческим даром Сангвиния, интеллектом Гиллимана или псайкерскими талантами Магнуса, но я доверяю своим инстинктам, а они в тот момент мне кричали. «Гор пал», — говорили они. Каким-то образом он оступился и рухнул в пропасть. И хотя я не мог ни объяснить, ни доказать это, меня охватило беспокойство. Поэтому я решил не говорить ему об изготовленном для него подарке, оставив молот себе. И мысль об этом не оставляет меня до сих пор, — сказал он Нумеону, вновь поднимая взгляд. — Потому что сейчас я испытываю те же дурные предчувствия, что испытывал в тот день. Они говорят мне, что я должен быть осторожен, что должен внять тревоге, царящей в душе.

— Я буду начеку, — сказал Нумеон, хотя и не знал, за чем следует следить.

Вулкан кивнул:

— Сохраняй бдительность, Артелл. Там, внизу, на черных песках Исствана, нас будет ждать противник, какого еще не было. Но это в первую очередь враг — враг, которому мы не можем дать пощады. Забудь об узах, когда-то связывавших тебя с этими воинами. Теперь они предатели, подчиняющиеся полководцу, в котором я уже не узнаю своего брата. Ты веришь, что мы поступаем правильно и что справедливость на нашей стороне?

Предательство других легионов вызывало горечь, однако Нумеон ни разу в жизни не был уверен в чем-либо сильней.

— Да. Не знаю, что за болезнь напала на наших бывших союзников, но мы выжжем ее.

— Значит, мы единодушны. Спасибо, Артелл.

— Я ничего не сделал, повелитель.

— Ты выслушал меня, когда меня одолевали сомнения. Ты сделал больше, чем осознаешь. — Вулкан хищно улыбнулся, обратив дурные предчувствия в решимость. — Лицом к лицу, Погребальный капитан.

— Клинком к клинку, повелитель.

— Бомбардировка скоро? — спросил Вулкан.

— С минуты на минуту, — ответил Нумеон, наполнившийся уверенностью и энергией при виде Вулкана, вернувшегося к своей обычной манере поведения. Он осознал, что примарх, между тем закреплявший Несущий рассвет на поясе, проявил не слабость, а человечность. Он был искренне опечален тем, что его братья пали во тьму, но сумел обрести твердость духа, которая потребуется, чтобы сразиться с ними. Он правильно сомневался в справедливости этой войны и правильно медлил, размышляя об ее последствиях. Только так воин мог быть уверен, что его болтер и меч служат благородной цели и используются против настоящего врага.

В этом, как осознал Нумеон, состоял урок Вулкана.

Мораль, совесть, человечность — они не были слабостями. Они были силой.

— Веди меня на смотровую палубу, — сказал Вулкан, надевая боевой шлем. — Когда мы опустимся на поверхность планеты, я взгляну своему брату в глаза и спрошу его, почему он это сделал, прежде чем его увезут на Терру в цепях.

Глава 15 Жуткий пир

Если музыка питает душу, то что питают крики?

Конрад Керз, Ночной Призрак

После моего позорного поражения обо мне на время забыли. Керз не посещал меня, Феррус подозрительным образом избавил меня от своего злобного присутствия, и я даже начал скучать по призраку мертвого брата. Компанию мне составлял только запах погибших, спустя часы и дни превратившийся в тошнотворное облако, окутывавшее меня смрадом вины.

Феррус оказался прав: я был слаб. Я не сумел спасти людей от гибели, я не сумел справиться со смертельной ловушкой Пертурабо. Керз сменил тактику. Я понятия не имел, почему. Вместо того, чтобы пытать мое тело, он начал пытать мое сознание.

И я начал терять волю к борьбе.

Погрузившись в поток оборванных мыслей, я неподвижно сидел в темноте камеры и, как бы ни было стыдно мне это признавать, впервые испытывал истинное отчаяние.

Солнца вставали и опускались, звезды рождались и умирали вновь. Космос вращался вокруг меня, и время вскоре перестало иметь значение. Я был статуей из оникса, согнувшейся, безвольно опустившей руки, прижавшейся лбом к земле. Из-за повреждений способный лишь дышать, я чувствовал, как постепенно атрофировались мышцы в конечностях и нарастал голод в груди. Жизнь покидала меня, как пар покидает остывающий металл, и я был рад этому.

Смерть стала бы избавлением.

Легионер может жить без пищи многие дни. Его организм улучшен настолько, что он способен совершать марши, сражаться и убивать, даже когда истощен. А наш отец сделал своих сыновей еще сильнее, но я знал, что со мной что-то не так, как знает это человек, умирающий от рака. Телесные соки вышли из равновесия, многочисленные раны, нанесенные Керзом, и его психологические пытки начали сказываться. Когда силы совсем меня покинули, когда даже воля начала угасать, я с готовностью погрузился в благословенное забытье.

Покой мой долго не продлился.

Меня привело в чувство тихое капанье над ухом. Открыв глаза, я осознал, что до сих пор находился в камере смерти, но теперь ее начинала заполнять вода. Она окатила щеку, холодя лицо. Раскрыв запекшиеся губы, едва шевеля пересохшим языком, я попытался пить, но вода оказалась соленой, с привкусом металла. Внутренности скрутило от мучительного чувства голода, словно организм пытался пожрать сам себя. У меня не было сил встать или даже приподняться, и мне оставалось лишь смотреть, как вода размеренно втекает через открытые шлюзы в основании стен.

Мгновение спустя вспыхнула электрическая искра, и у меня была лишь пара секунд на то, чтобы понять, что происходит, прежде чем пошел разряд, и меня в ломающем кости спазме оторвало от пола. Мое замученное тело, исчахшее без еды и воды, взвыло; мои мышцы, почти атрофировавшиеся от бездействия, загорелись. Из моего горла, высушенного, как пепел в пустыне, с трудом вырвался крик.

— Вулкан…

Мое имя прозвучало так, будто я находился на дне глубокого колодца, а мой спаситель звал сверху.

— Вулкан… — раздалось снова, но на этот раз голос стал четче. Я потянулся к свету, яростно брыкаясь в попытке достигнуть поверхности, выбраться из воды.

— Вулкан, ты должен поесть.

Распахнув глаза, я понял, что, судя по всему, терял сознание, потому что очнулся я в другой части корабля.

Я сидел. Мои руки и ноги были связаны.

Напротив меня, за широким банкетным столом, восседал, отвратительно улыбаясь, мой мертвый брат.

— Угощайся, — сказал он, указав пустыми глазницами на расставленные перед нами яства. — Ты должен поесть.

Мы находились в длинной галерее. Вычурные канделябры, покрытые слоем пыли, давали дрожащий свет. Серебряные люстры над нами тихо покачивались от вялого сквозняка. Между ними протянулись тонкие нити, напоминая сети древних, давно вымерших арахнидов. Сам стол тоже был покрыт мучнистым, серо-белым налетом.

Я почуял запах мяса, только он казался странным, словно мясо было местами испорченным или сырым. На фруктах и хлебе виднелись намеки на плесень, несмотря на их кажущуюся свежесть. Стол был заставлен графинами с вином, но в некоторых оно прокисло, приобрело пробковый тон и начало горчить.

Хотя угощения загнивали, зрелище заставило меня изойти слюной и забиться в путах в безуспешных попытках добраться до еды.

— Ешь, Вулкан, — уговаривал меня Феррус. — Ты совсем зачах.

Я хотел ответить, но горло так пересохло, что мне удалось издать лишь хрип.

— Говори погромче, — сказал Феррус, шевеля безгубым ртом, каким-то образом способным воспроизводить слова несмотря на то, что в его зияющей черноте не было языка. Он широко повел костяной рукой. — Мы все жаждем тебя послушать.

Только теперь я заметил других гостей.

Семнадцать мужчин и женщин сидели за банкетным столом. Как и предыдущие пленники, которых показывал мне Керз, они были как солдатами Армии, так и мирными имперскими жителями. Я даже увидел среди них летописцев, в том числе одного, похожего на Вераче. Из всех гостей он один выглядел спокойно и равнодушно. Разумеется, он не мог на самом деле быть летописцем, потому что Вераче не был человеком в строгом смысле этого слова. Он был лишь оболочкой на существе, носящем этот облик, как одежду.

Их кожа была натянута, как тонкий пергамент, из-за губ виднелись десны, под глазами залегли темные круги — смертных тоже определенно морили голодом.

Но в отличие от меня они не были связаны.

Вместо этого им отрезали кисти рук, а в прижженные обрубки воткнули длинные зазубренные ножи и трехзубые вилки. Некоторым удалось подцепить кусок мяса или отрезать ломоть хлеба, но из-за длины прикрепленных приборов поднести еду ко рту было невозможно.

Они сидели на роскошном пиру, но могли лишь смотреть, как портилась и гнила еда, и умирать с голода.

Феррус привлек мое внимание, подняв кубок.

— Могу я произнести тост, брат? Полагаю, это стоит сделать сейчас, пока этот жадный сброд не смел все.

И вновь я попытался заговорить, но горло словно расцарапали лезвиями, и я лишь сипло выдохнул. Я сжал и разжал кулаки, слабо натягивая путы. Застучал ногами, повреждая и ломая кости.

— За тебя, дорогой Вулкан, — сказал Феррус, поднес кубок к губам и опорожнил его. Темно-красное вино полилось в горло, сквозь разрубленную шею, а затем наружу из щелей в грудной клетке — где броня и плоть уже начали отваливаться под действием разложения.

Феррус огляделся на других гостей, как будто озадаченный.

— Возможно, они ждут тебя, брат? — предположил он. — Они еще ни крошки не съели.

Путы на запястьях начинали впиваться в кожу. Я проигнорировал боль, зло стиснув зубы и дрожа всем телом.

— Ко… р… — прохрипел я. — Ко… рм…

Феррус повернул голову, словно прислушиваясь, но его уши давно превратились в комки гнилой плоти.

— Говори погромче, Вулкан. Чтобы мы все тебя услышали.

— Ко… рм… ите. Кормите. Кормите! Кормите друг друга!

Я взревел и забился в путах, но высвободиться не мог.

Феррус покачал головой, медленно и убежденно.

— Нет, Вулкан. Мне жаль, но они тебя не слышат.

Он указал костяным пальцем на одного дергающегося человека: из его уха вниз по щеке бежала полоска засохшей крови.

Они были глухи.

Когда несчастный человек повернулся ко мне лицом, я увидел, что радужка у него была мутно-белой.

И слепы.

Им оставались только обоняние, осязание и вкус. Какая жестокость: быть совсем рядом с тем, чего так жаждет тело и что рисует разум, и не иметь возможности это получить.

— Алчные не могут и не хотят ничего слышать, — сказал Феррус. — И ты не сможешь их заставить. Алчность человечества рано или поздно его уничтожит, Вулкан. Помогая им, ты лишь отсрочиваешь неизбежное.

Я бросил слушать болтовню своего мертвого брата, перестал обращать на нее внимание. Вместо этого я закричал. Я проклинал Керза, пока мой голос не пропал.

А потом я сидел, словно король на жутком пире, пока его гости медленно гибли от голода.

Как бы ни было слабо мое тело, оно не умирало. Керз знал, что я проживу дольше смертных, и когда последний из них испустил дух, я остался один.

Свечи превратились в огарки, слой пыли потушил огонь в них и в люстрах надо мной, погружая зал в темноту, и в этот момент я заплакал.

— Керз… — всхлипнул я.

— Керз! — на этот раз громче благодаря гневу, придавшему мне столь необходимые силы.

— Керз! — провопил я теням. — Керз, проклятый ты трус. Выходи! Добей меня, если сможешь. Даже теперь я не сдамся.

Тихий вздох заставил меня вздрогнуть; он прозвучал так близко, что я не сомневался: он раздался с соседнего стула.

— Я здесь, брат, — произнес сидящий рядом Керз. — Я всегда был здесь. Смотрел. Ждал.

— Чего ждал? — просипел я, с трудом говоря после крика.

— Что будет дальше.

— Разрежь мои путы и узнаешь, брат…

Керз рассмеялся:

— Все бушуешь, а, Вулкан? Монстр внутри еще до конца не присмирел?

— Убей меня или сразись со мной, только покончи с этим, — рыкнул я.

Керз покачал головой.

— Я никогда не хотел, чтобы ты меня молил. Я и сейчас не хочу, чтобы ты меня молил. Я не стал бы так тебя унижать. Ты выше и лучше этого, Вулкан. Во всяком случае, ты лучше меня. Или ты так считаешь.

— Я не молю, я предоставляю тебе выбор. Так или иначе, тебе придется меня убить. Как собаку — или как своего равного.

— Равного? — взорвался вдруг Керз. — То есть мы с тобой теперь товарищи? Владыки вселенной, скованные узами общей цели и крови?

— Мы воины и по-прежнему братья, несмотря на то, как низко ты пал.

— Я никуда не падал. Мое гнездо все так же высоко. А вот ты… Ты рухнул с небес. Что, в тенях не получается сохранить благородство? Скажи, Вулкан, теперь, когда ты барахтаешься в грязи, как и я, что ты видишь в черном зеркале перед собой? Действительно ли все мы — сыны своего отца, или некоторые все же получше остальных? Как ты думаешь, когда он создавал нас, рассчитывал ли он, что каждому из двадцати найдется предназначение более важное, чем оттенять сверкание его любимчиков?

— Зависть? Дело все еще в ней? Поэтому я здесь?

— Нет, Вулкан. Ты здесь для моего развлечения. Я не могу завидовать тому, кто не сильнее и не слабее меня.

— Развяжи меня, выйди против меня без всех этих игр, и мы посмотрим, кто кого слабее.

— Я убью тебя на месте, брат. Ты на себя давно смотрел? Теперь ты выглядишь не так уж и грозно.

— Тогда к чему все это безумие, все эти смерти? Если хочешь меня убить, убей. Покончи с этим. Почему ты просто не…

Со скоростью тени Керз вырвал вилку из запястья одного из мертвых людей и вонзил ее глубоко мне в грудь.

Я чувствовал, как та пронзает кость, как грязный металл направляется к сердцу. Склонившись надо мной, Керз погружал тупой прибор мимо ребер, разрывая плоть груди и шеи, и моя артериально-черная кровь брызжела на его пластрон.

— Я пытался, — злобно прорычал он, вгоняя вилку до самого подбородка, и на периферию зрения начала вползать темнота. — Я отрезал тебе голову, пронзал сердце, проламывал череп, протыкал все основные органы. Я даже сжигал тебя и расчленял. Ты возвращался, брат. Ты возвращался. Каждый. Раз. Ты не можешь умереть.

Объятый ужасом, потрясенный признанием брата, я умер.

Керз сделал то, о чем я просил, о чем я молил, и убил меня.

Глава 16 Сожженный

Вес копья почти не ощущался, а его поверхность холодила руку, однако Элиас прекрасно понимал, как значим приближающийся момент и какую важную роль сыграет здесь это оружие.

Он решил снять броню и вернулся к кафедре, к своему жертвенному алтарю, облаченный в простую священническую одежду.

Вокруг ямы в готовности стояли восемь новых молельщиков, включая того, который ждал на коленях перед Элиасом, у каменной кафедры. Позади них темнели силуэты семи самых преданных учеников темного апостола. Эти мужчины и женщины не были раносскими жертвенными агнцами — они были последователями культа, истинными верующими. Ни один из них не дрожал и не плакал, они просто молились, и при звуках их молитв сердце Элиаса наполняла радость.

— Покажите свою ревностность! — прокричал он восьмерым, и культисты в ответ скинули одежду, обнажая изрезанную плоть.

Под багровой тканью скрывалась кожа, замаранная нечистыми, жуткими символами. Культисты ритуальными ножами изобразили на себе змея, протянувшегося поперек их тел. Восьмым был молельщик самого Элиаса, и на его груди его собственной еще не свернувшейся кровью была нарисована голова змея.

— И это хорошо, — проговорил он, забываясь в грезах.

Ад придет на Траорис, а он, встав стражем у ворот, впустит его в мир смертных.

Читая имена нерожденных, Элиас начал ритуал. Он чувствовал пульсацию силы в копье, видел молниевое свечение между приступами экстаза и понимал, что в его руках лежит инструмент вознесения. Не Эреба, даже не Лоргара — его.

Вальдрекк Элиас получит то, чего всегда жаждал. Вознесение.

Взывая к демонам эфира, молясь, чтобы привлечь их к психической вибрации копья, он чувствовал, как нарастает жар от клинка. Сначала это просто доставляло неудобство, было необходимой платой за желанную награду, но потом начало причинять боль. Опустив взгляд на сжимаемое в руке оружие, Элиас увидел, что копье охватил огонь, а вместе с ним — и его руку.

Он начал читать проклятые строфы быстрее, а его ученики в ответ запели с еще большим пылом.

Оно продолжало гореть.

Сияние было таким ярким, что осветило жертвенную яму, прогнав тени, медленно текшие из древних руин, как пролитые чернила. Они словно отпрянули — как отпрянули и молельщики, от чьих изуродованных тел начал подниматься пар.

Одна женщина вскрикнула, и Элиас едва не запнулся в чтении отработанной молитвы, но Несущий Слово тут же крепко схватил ее. Остальные тоже выказывали признаки неудовольствия: корчились и кашляли, снедаемые очистительным огнем. Этот огонь — этот горящий свет — расползался, неумолимо накрывая последователей.

Имена нерожденных, столь важные для ритуала, вылетели у Элиаса из головы. Боль в руке стала такой сильной, что он схватился за нее. Плоть уже почернела, и зрелище неожиданно изуродованной конечности заставило его замереть и осознать, что подчинить себе мощь копья было ему не по силам. Она была необузданна, как конь, сорвавшийся с узды. И она была мстительна.

— Убейте их! — крикнул Элиас с куда большим страхом, чем хотел, но было поздно.

Ничем не сдерживаемая сила вырвалась из фульгурита и сплошным потоком хлынула наружу. Бросив Элиаса, она устремилась вперед, как молния, ищущая громоотвод.

Она нашла семь.

Рухнув на колени, выронив ритуальные кинжалы, ученики погибли быстро и мучительно. Боевые доспехи их не защитили.

Фуркас схватился за горло, и предсмертный крик вырвался наружу струей дыма. Долмарот, державшийся за голову, превратился в сплошную массу сплавившихся плоти и металла. Имареку перед смертью удалось сорвать с головы шлем, но вместе с ним он снял и половину лица, приклеившегося к внутренней стороне. Элигор задрожал и, расплавившись, как воск, вытек сквозь отверстия в броне. Остальные погибли похожим образом, и Несущие Слово, наблюдавшие сзади, попятились, боясь разделить судьбу братьев.

Молельщики превратились в куски обугленной плоти и кости еще до того, как пал первый из учеников, а нахлынувшая волна огня вовсе оставила от них лишь пепел.

Осознав всю опасность ситуации, стиснув зубы от боли в руке, Элиас вогнал наконечник копья в каменную платформу кафедры и упал назад, когда огонь вернулся.

Темный апостол прокатился по ступеням и жалкой кучей приземлился у подножия.

От его кафедры остался только выщербленный обломок почерневшего камня, из которого торчало еще светящееся копье.

Тяжело выдохнув, отчетливо ощущая полученные повреждения, Элиас закричал. Но не от боли, а от злости и разочарования. Он ждал вознесения, откровения — не краха всех планов.

Из всех последователей первым до него добрался Джадрекк.

— Темный апостол… — начал он, но попятился при виде руки Элиаса.

Она полностью сгорела, от плеча до кончиков пальцев. Кости сплавились, образовав искривленное и деформированное подобие конечности.

— Мои доспехи, — рявкнул Элиас, самостоятельно вставая и рыча в ответ на любые попытки помочь. — Принеси мои доспехи.

Джадрекк последовал приказу, поспешив к лагерю.

Элиас не обратил на него внимания. Он уставился на копье, вонзенное в камень. С оружия он перевел взгляд на легионеров, потом на стаю культистов и, наконец, на оставшихся жителей Раноса.

— Сгоните их всех, — приказал он своим воинам, пылая от стыда и ярости. — И казните. Никаких ножей или ритуалов, просто убейте их.

Элиас отвернулся, прижимая к груди изуродованную руку; смертные встретили его приговор потрясенным молчанием, а потом, осознав, что их ждет, — страхом. Окрики и глухо выдаваемые приказы перемежались с протестующим воем и мольбами.

Эти звуки заставили Элиаса усмехнуться. Они были отвратительны, и отвратителен был тот факт, что теперь ему придется обратиться к Эребу и молить о пощаде.

— И пусть кто-нибудь принесет мне это копье, — сказал он так, словно эта мысль пришла в голову только сейчас, после чего захромал в сторону своего шатра.

Глава 17 Лицо в крови

Он моргнул, и тонкая корка запекшейся на веках крови треснула и отвалилась.

Спина болела после целого часа, проведенного на столе в холоде. Все еще ощущая воспоминание о боли в боку, он опустил руку, чтобы ощупать повреждение, но обнаружил только восстановившуюся кожу и кость.

— Что, опять?.. — простонал Грамматик и тяжело приподнялся.

Он сидел на импровизированном операционном столе в комнате, похожей на лазарет. Значит, они его перенесли. Он решил, что это хороший знак. Лампы не горели, но сквозь смотровое окошко в двери проникал слабый свет из куда более широкого помещения. Несмотря на сумрак, было видно, что все вокруг было залито кровью. Из-за нее стоял тяжелый, неприятный запах. Особенно много ее было на грязной боковой полке, заваленной какими-то примитивными инструментами и рваными бинтами. На результат работы хирурга это не походило. Он не обнаружил швов, однако даже новый покров плоти не избавил его от обширных кровоподтеков.

«Слау Дха, ублюдочный ты ксенос…»

Внимание Грамматика привлекла стоящая рядом металлическая миска, наполненная его кровью и обрывками алых бинтов. Поверхность жидкости была абсолютно неподвижной и необычайно зеркальной. Когда она замерцала, он понял, что происходит, и с трудом подавил желание опрокинуть миску со всем ее содержимым на пол. Это бы не помогло. Если он не заглянет в отражение, они просто найдут другой способ связаться. А отказ мог иметь для него плохие последствия.

Поэтому он склонился над миской и стал ждать появления лица.

Он ожидал увидеть Гахета, как всегда, но вместо него проступило высокомерное, но строгое лицо автарха. На мгновение Грамматик решил, что Слау Дха каким-то образом «услышал» его недавнее замечание. Но он ошибался, как ошибался и по поводу личности того, чье лицо виднелось в крови.

— Ты не Слау Дха, — сказал он эльдар, смотрящему на него сквозь пространство и время.

— Ты проницателен, Джон Грамматик.

— Чувство юмора? Ты меня удивляешь. Я думал, у вашего племени его нет.

— Нашего племени? Неужели мы тебя настолько утомили?

— Я несу гибель всей своей расе, — ответил Грамматик. — «Утомили» — это очень мягко сказано.

Эльдар не ответил на сарказм. Он был мужчиной с темными волосами, зачесанными назад, так что на лбу была видна вытатуированная руна. Только лицо и плечи изображались красными тонами, все остальное же терялось за границами миски.

— Ты, как я заметил, знаешь мое имя, — сказал Грамматик. — А каково твое? Ты тоже из Кабала?

— Мы сейчас беседуем благодаря твоей связи с этой организацией, Джон Грамматик. Мое имя же не имеет значения.

— Не для меня. Я предпочитаю знать, кто дергает меня за ниточки.

Эльдар поджал губы:

— Хммм. В твоем голосе мне слышится горечь.

— Как проницательно, — передразнил его Грамматик. — А теперь скажи, чего ты хочешь.

— Вопрос, Джон, в том, чего ты хочешь.

— Кто ты?

— Я не агент Кабала, и мне известно, что ты хотел бы освободиться от их «ниточек», ведь так?

Грамматик не ответил.

— Почему ты здесь, Джон Грамматик? — продолжал эльдар. — Каковы твои цели?

— Ты, кажется, многое знаешь — во всяком случае, побольше меня. Почему бы тебе самому не ответить на этот вопрос?

— Хорошо. Ты ищешь осколок силы, материализовавшейся в виде фульгуритового копья. Также твоя миссия имеет отношение к примарху, Вулкану. Меня он тоже интересует, а помимо него — стихия земли. Я обратился к тебе, потому что мне нужна твоя помощь, и ты обладаешь исключительной возможностью ее предоставить.

— И с чего ты взял, что я желаю сменить одного кукловода на другого?

— Ты хочешь освободиться. Я могу это устроить — или по крайней мере показать, как ты можешь это сделать. Ты… долгожитель, верно?

— Подозреваю, что ответ на этот вопрос тебе тоже известен. Правда, ты вроде путаешь меня с одним моим другом. Я бы сказал, что прожил много жизней, а не одну исключительно длинную.

— Да, разумеется. Вы, вечные, все разные, и вдобавок не все являетесь людьми в строгом смысле этого слова.

— Ты про Императора?

— Ты встречал его однажды, верно?

— Да, мельком.

Личность ксеноса оставалась для Грамматика тайной, но независимо от того, правдой ли были его слова или нет, можно было не сомневаться, что он был могущественен, раз сумел связаться с ним подобным способом, и многое знал о ставках в этой войне. Давным давно, во время Объединительных войн, когда Грамматик служил в Кавказском ополчении, он научился вести себя осторожно с теми, кто знал больше него. Он пришел в выводу, что в подобных обстоятельствах следует мало говорить и внимательно слушать.

Эльдар продолжил:

— Это было много лет назад, верно? Несколько жизней назад, если точнее.

Грамматик кивнул.

— Нет, — равнодушно сказал эльдар. — Я имею в виду не его, а Вулкана. Он тоже не может умереть, но тебе это уже известно, так? В настоящий момент он находится в огромной опасности. Мне нужна твоя помощь в его спасении, ты готов ее предоставить?

— Готов ли я? — фыркнул Грамматик. — Ты хоть понимаешь, почему я здесь, какое у меня задание? То есть, если верить всем твоим словам, ты предоставляешь мне выбор?

— Уверен, ты видишь, что я не лгу, — как уверен в том, что ты возьмешься за это дело.

— Тогда зачем спрашивать, если все предрешено?

— Вежливость, иллюзия свободы воли. Можешь придумать себе любую причину, это не имеет значения.

— Ты говоришь о выборе, но все равно это больше похоже на манипуляцию. Впрочем, дискуссии ради скажи, чего от меня хочешь.

— Приложи руки к проводнику, — скомандовал ему эльдар.

Грамматик уже собирался спросить, что имеется в виду под «проводником», когда догадался, что речь о чаше, и сделал, как ему сказали.

— А теперь подготовься, — сказал эльдар, не нуждаясь в подтверждении того, что Грамматик последовал приказу.

— К чему?

— К тому, что будет больно.

Глава 18 Зона высадки

Рука предателя бьет с силой легиона.

Магистр войны Гор, после резни на Исстване-V

Исстван-V

Облака бурлили в небе, предвещая шторм. После планетарной бомбардировки с боевых кораблей, вставших на якорь в верхних слоях атмосферы, они сменили окрас на смесь темно-красного и умбры и стали такими плотными, что клубящимся шлейфом увивались за стремительно пролетающим сквозь них транспортом.

Пронзая туман светом реактивных двигателей, объединенные силы лоялистов, ведомые Феррусом Манусом, хлынули вниз, неся с собой возмездие. Десантная капсула Горгона присоединилась к тысячам других, в то время как «Грозовая птица» Вулкана летела во главе огромной стаи кораблей.

Спустя пару секунд после того, как первый десантный корабль преодолел слой облаков, орудийные батареи, установленные на огневых позициях вдоль земляных укреплений, выкопанных в Ургалльской низине, открыли стрельбу. Зенитный огонь залил все небо, словно дождь, идущий снизу вверх, пробивая крылья и фюзеляжи, взрывая конусообразные металлические контейнеры, наполняя воздух убийственными боезарядами.

Это почти не сказалось на атаке; когда имперские лоялисты наконец приземлились, на выжженную землю ступило более сорока тысяч легионеров.

Нумеон сидел в магнитных фиксаторах на «Грозовой птице», отслеживая ход начинающегося побоища. Его шлем был надежно закреплен, что позволяло проглядывать на внутреннем экране имена различных общевойсковых командиров, не обращая внимания на рывки и дрожание маневрирующего корабля.

Произошедшее вблизи столкновение вынудило их стремительно скорректировать курс, и гравитация резко усилилась, когда корабль вошел в пике. Однако капитан Погребальной стражи невозмутимо продолжал работать со списками Саламандр-офицеров, с эйдетической точностью запоминая их позиции и статусы.

Гека'тан, 14-я рота, огнерожденные…

Гравий, 5-я рота, огнерожденные…

К'госи, 21-я рота, пирокласты…

Усабий, 33-я рота, огнерожденные…

Кризан, 40-я рота, инфернус…

Неметор, 15-я рота, разведка…

Рал'стан, 1-я рота, огненные змии…

Гаур'ах, 4-я когорта, контемпторы…

Магистры орденов, капитаны-лейтенанты, командиры рот.

Имена не прекращались.

По экрану Нумеона, пытающегося уследить за беспрерывно меняющимися параметрами сражения, пробежало больше сотни имен и лиц. На данный момент они потеряли только дюжину кораблей и восемь десантных капсул. Он тут же продумал, каким изменениям подвергнутся воинские формирования и планы боя, чтобы адаптироваться к жестокой обстановке, разворачивающейся и вверху, и внизу.

Их «Грозовая птица» была «Боевым ястребом IV». Она вмещала до шестидесяти легионеров, а также была способна перевозить броневые машины. Когда Великий крестовый поход шел полным ходом, «Грозовые птицы» встречались так же часто, как звезды в ночном небе, но теперь их популярность снизилась. Теперь их корабль, чью роль отнял меньший по размерам и более маневренный «Громовой ястреб», был древностью. Нумеону нравилась массивность «Боевого ястреба IV» — как и тот факт, что его поместили вместе с пятьюдесятью пирокластами под командованием лейтенанта Ворт'ана. Скрывавшие лицевые пластины ниже линз за кольчужными масками и облаченные в мантии из драконовых шкур, они производили грозное впечатление. В отличие от линейных штурмовых подразделений, все пирокласты носили по паре огнеметных перчаток, питающихся от резервуаров с прометием, присоединенных к генераторам брони. Немногие воины могли сравниться с ними в несгибаемости и готовности нести возмездие. Их название переводилось с древнего готика буквально как «ломать огнем». Именно этим они и займутся на исстванских полях сражений.

Нумеон чувствовал их голод. Огнеметчикам не терпелось вступить в сражение.

Погребальная стража, напротив, была спокойна, как их повелитель. Вулкан закрыл глаза и погасил линзы шлема, размышляя о предстоящем. Нумеону вспомнился их разговор на «Огненной кузне», состоявшийся за несколько минут до того, как они явились на смотровую палубу, где примарх обратился к своим воинам. Его речь была короткой, но проникновенной. Он говорил о братстве и преданности, а также о предательстве и о войне, подобной которой легион не видел с первых дней своего образования. Они спустятся в кальдеру в середине яростного извержения, и ни один не выйдет из нее невредимым.

Сирены взвыли, и в тусклом отсеке застробировал янтарный свет.

— Одна минута до приземления, — раздался по воксу голос пилота.

Из первоначального состава до поверхности не доберутся только пятнадцать кораблей и одиннадцать десантных капсул. Против Гора и его мятежников выйдет практически весь легион.

Саламандры ударят в левый фланг, Гвардия Ворона — в правый, а Феррус Манус со своими морлоками — прямо в центр.

Перекличка Саламандр-офицеров на экране Нумеона сменилась потоком данных от двух других легионов, который он немедленно перенаправил Вулкану.

— Девятнадцатый и Десятый подтверждают векторы атаки и скорый момент приземления, — сказал Нумеон.

— От четырех остальных легионов что-нибудь слышно? — спросил примарх.

Он имел в виду Несущих Слово, Железных Воинов, Альфа Легион и Повелителей Ночи. Со времен Хараатана отношения с Восьмым были натянутыми, но Нумеон предпочел бы драться вместе с ними, а не против них.

Эти легионы, возглавляемые своими примархами, образуют вторую волну, сменив тех, кто приземлится первым. Согласно последним сообщениям, полученным еще до начала планетарной бомбардировки, их флоты уже прибывали. Без них силы Гора и лоялистов были равны. С ними заблудшего Магистра войны и его мятежников ждала резня.

— Ничего, повелитель.

Если Вулкан и собирался что-либо ответить, его перебила вторая сирена, более пронзительная, чем первая.

Тридцать секунд.

— Готовьтесь, — прорычал Вулкан, наконец открывая глаза.

По всему отсеку начали активировать силовое оружие, передергивать затворы болтеров и с хором свистов запускать зажигатели у сопел огнеметных перчаток.

С воем включилась реверсивная тяга, отчего «Грозовую птицу» сильно тряхнуло. Магнитные фиксаторы отсоединились, но легионеры остались на месте, пригвоздившись к полу подошвами.

— Лицом к лицу! — крикнул Вулкан, когда корабль тяжело и горячо коснулся земли.

— Клинком к клинку! — проревели Саламандры как один, когда штурмовой трап опустился, выпуская их на Исстван.

Глава 19 Позиционная война

Можешь говорить о Четырнадцатом легионе что хочешь. Да, они злобные и уродливые ублюдки, но стойкости им не занимать. В войне на истощение я предпочел бы их любому другому союзнику и практически любого другого противника предпочел бы им.

Феррус Манус, после приведения к Согласию Сто пятьдесят четыре Четыре

Исстван-V

Черный песок, покрывшийся воронками после артиллерийского обстрела, не давал твердой опоры. Когда огромные армии трех лояльных примархов хлынули из грузовых отсеков кораблей или показались из рассеивающихся облаков сжатого воздуха вокруг раскрывшихся десантных капсул, несколько легионеров оступились и упали.

По приземлению их встретил непрерывный болтерный огонь, срезавший сотни из первых высадившихся прежде, чем удалось захватить хоть какой-то плацдарм. На огонь ответили огнем, и забарабанило стаккато тысяч орудий, разряжаемых в унисон, а их дульное пламя слилось в гигантскую, непрерывную полосу огня. Аккомпанируя залпу, плотный поток реактивных ракет провыл в небе, оставляя белые инверсионные следы. Отдельные участки земляных укреплений исчезли в ярких взрывах, взметнувших в воздух комья земли и закованных в броню воинов. Лазерные лучи рассекли последовавшую за этим темноту, пронзая танки и дредноуты, которые возвышались за передовыми подразделениями обороняющихся врагов, но это вызвало лишь потоки ответного огня. Огнеметы наполняли воздух дымом и вонью горелой плоти, в то время как куда более причудливые орудия пульсировали и вопили.

Звучала какофония смерти, но в этой песне едва начался первый куплет.

Правый фланг разросся воинами Восемнадцатого.

Покидая транспорты, Саламандры быстро строились и выдвигались вперед. Черный песок скрылся из виду, когда на нем разлилось зеленое море. Знаменосцы высоко держали штандарты, пытаясь сохранить порядок среди высаживающихся батальонов.

Методично и непоколебимо, сохраняя боевое построение, Восемнадцатый легион преодолевал темные дюны.

На гребне этой мстительной волны был Вулкан, а по бокам от него — Огненные змии. Выступив из остроконечных десантных капсул, терминаторы собрались в два больших батальона. Они были бесстрашны и величественны — но не они были самыми неукротимыми воинами среди Саламандр.

Право называться таковыми принадлежало контемпторам, ступающим сквозь дым. Гигантские боевые машины-дредноуты сотрясались от яростной отдачи гравитонных орудий и автопушек. Не обращая внимания на причиняемые разрушения, они небольшими когортами медленно следовали за ротами спешащих вперед легионеров, трубя в горны. Нестройный рев должен был напоминать боевые кличи глубинных драконов и выводился через вокс-динамики для большей громкости.

«Спартанцы», «Хищники-Инфернус» и «Виндикаторы» изверглись из «Громовых ястребов» на боевой скорости, вращая гусеницами. Танки, позади которых была лишь отвесная гряда, замыкали строй, взяв место высадки в мощные бронированные тиски.

Три копья направились к сердцу предателя — два черных и одно зеленое, — твердо намереваясь разрушить крепость, с вершины Ургалльских холмов смотревшую на огромную низину.

Через несколько секунд от жара десятков тысяч орудий зыбкий песок превратился в стекло и пошел под ногами трещинами.

Над головой глухо загрохотали минометы. Мгновением спустя правый фланг пересекла линия взрывов, и зеленые тела подбросило в воздух на облаках из дыма и темной земли. В ответ раздался взрывной выдох гусеничного осадного орудия. Массивный пушечный снаряд распорол часть насыпи, уничтожив минометную батарею.

В противоположной стороне поток огня из «Инфернуса» накрыл вражеский отряд, который затаился в сети окопов с заряженными гранатами наготове. Взрывчатка сдетонировала прежде, чем ее успели куда-либо метнуть, обратив свой гнев на владельцев и разнеся их на куски. Одинокая ракета вылетела с верхнего уступа, пронеслась над погруженным в дым полем и врезалась в корпус «Инфернуса». Башня танка, который уже затрещал спонсонными орудиями и лязгнул гусеницами, готовясь выпустить второй шквал огня, раскололась. Танк исчез в шаре громкого пламени, убив группу наступавших рядом легионеров и затормозив продвижение второй машины из своей роты.

Нумеон видел это на периферии зрения и в лихорадочных потоках данных на ретинальном дисплее. Все они это видели.

— К гряде, — приказал Вулкан, перекрикивая шум. — Захватить высоту!

Губительный огонь дождем лился на них из бункеров и амбразур, выкопанных в земле. Дальше по склону, где он становился круче, были возведены укрепления больших размеров, а землю усеивали железные шипы, предназначенные для вывода танков из строя. Перед ними протянулась первая линия траншей, защищенная мешками с песком и неровной земляной насыпью с мотками колючей проволоки поверху.

Не обращая внимания на отскакивающие от брони снаряды, примарх занял положение в авангарде, и Погребальной страже оставалось лишь догонять его. У Нумеона не было ни малейшего желания смотреть на спину Вулкана: он предпочел бы быть для своего примарха щитом, а не арьергардом. Взревев для большей убедительности, он приказал своим шестерым братьям наступать быстрее. Им еще предстояло испытать себя в яростном пламени этой битвы, если не считать пережитого обстрела, и Нумеон не собирался становиться пятном на черном песке прежде, чем вступит в схватку с врагом.

За Погребальной стражей неумолимо наступали пирокласты, но необходимость поливать все впереди и по бокам струями горящего прометия задерживала их. Огненные змии, в терминаторской броне не способные равняться с примархом в скорости, тоже отставали, и Нумеон начал понимать, что риск отделиться от остального легиона был вполне реален.

Но вместо того, чтобы призвать к осмотрительности, он предпочел запросить поддержку для восполнения этого пробела.

— Капитан Неметор, — позвал он по воксу хриплым от выкрикивания приказов голосом.

Потоки огня над головой не утихали ни на мгновение.

Прошло две секунды, заполненных шорохом статики, прежде чем Нумеон получил ответ.

— Командир…

— Лорд Вулкан направляется к гряде, намереваясь зачистить траншеи до прибытия запаздывающих братских легионов. Обеспечьте ему подкрепление.

— Так точно.

Пятнадцатая разведывательная рота заняла новую позицию, умножая мощь копья, образованного примархом. Путь наступления выведет их к Погребальной страже, где они вместе смогут поддерживать скорость, не доступную более массивным Огненным змиям и пирокластам.

Нумеон открыл другой канал:

— Капитан К'госи, выжги нам путь к той первой линии траншей. Мне нужно, чтобы она горела, когда мы начнем ее брать.

— Еще ближе подбегите, и сами гореть будете, — ответил К'госи, но приказ отдал.

— Пригнуться! — крикнул Нумеон, и Погребальная стража вместе с ротой Неметора склонилась, не переставая бежать, когда волна пламени пронеслась над головами и обрушилась на ближайшие траншеи. Огонь охватил защитную насыпь, расплавил и шипы, и колючую проволоку.

Вулкан, возвышающийся над наступающими легионерами, наконец обнажил меч. Тот сиял в ржавом свете, вымаравшем облака, и языки пламени бежали вдоль его лезвия. Словно почувствовав, что его легион оказался слишком далеко, он немного сбавил скорость, когда начал приближаться к почерневшему от огня краю траншеи.

Гвардейцы Смерти, обосновавшиеся среди частично разрушенных укреплений, открыли огонь.

— В пламя битвы, — выкрикнул Вулкан, когда наступающие пирокласты дали второй залп пламени. — На наковальню войны! — завершил он, оказавшись под обратным потоком огненной бури, но прямо сквозь него бросившись в траншею.

Слова Вулкана еще звенели у Нумеона в ушах и эхом срывались с его собственных губ, когда он увидел, как Гвардеец Смерти, командир отделения, поднимается, бросая вызов Владыке Змиев. В левой руке грозного воина затрещал молниями массивный силовой молот.

Вулкан разрубил врага надвое прежде, чем молот успел опуститься, и сквозь еще подергивающийся труп ударил второго противника. К тому моменту, когда Погребальная стража спустилась в траншею к своему повелителю, еще троих Гвардейцев Смерти постигла аналогичная судьба.

Четырнадцатый легион составляли стойкие воины — Саламандры сражались рядом с ними на Ибсене, но те времена прошли, и союзники стали врагами.

Огненная буря и яростная атака Вулкана разогнали обороняющихся в разные стороны, но они быстро сорганизовались и контратаковали одновременно из трех коридоров. Хотя траншеи были так широки, что три легионера могли бы встать в них плечом к плечу, бой завязался тесный и свирепый. Взмах глефы снял голову с одного легионера, и грязно-белый шлем типа «Максимус» укатился в клубящуюся пыль и дым. Из сумрака вышло еще больше врагов, и Нумеон, развернув глефу, выпустил из волкита сфокусированный луч, прошивший ряды предателей.

На несколько секунд в его коридоре стало пусто. Но наверху битва продолжала греметь. Земля под ногами сотрясалась при каждом залпе из орудий титанов. Однако все это казалось приглушенным, словно происходило не с ним; казалось, что не пропускающая звуки пелена опустилась на Нумеона. Она дала Погребальному капитану возможность оценить положение своих братьев.

Атанарий, в смертоносности не уступавший преторианцам Дорна, двигался по правому коридору, отсекая конечности и разрубая тела своим двуручным силовым мечом. Варрун следовал на несколько шагов позади мечника, обеспечивая ему огневую поддержку из болтера. В левом окопеИгатарон и Ганн сомкнули штурмовые щиты, образовав непробиваемый клин, и наступали, обрушивая на врагов громовые молоты. Леодракк и Скатар'вар оставались рядом с Нумеоном, чтобы втроем удерживать брешь.

— Все эти смерти… — выдохнул Скатар'вар, шокированный резней.

— Но не наши, брат, — заверил его Леодракк.

Нумеон позавидовал крепости их уз, которых у него самого никогда не было, но сейчас было не время для таких мыслей.

Когда Гвардия Смерти направила к ним отряды из других участков траншейной системы, сверхъестественное спокойствие исчезло, и битва продолжилась.

— Следуем? — спросил Леодракк, указав в сторону Вулкана, штурмовавшего среднюю линию траншей.

Обороняющиеся, утратив присутствие духа при виде бросившегося в атаку примарха, благоразумно предпочли не предпринимать активных действий и только старались не подпускать его с помощью беспорядочного болтерного огня. Вулкан не стал уклоняться от снарядов, чьи латунные оболочки просто распадались при столкновении с практически не разрушаемой броней.

Выкрикнув новый вызов, Вулкан кинулся на них.

Нумеон покачал головой в ответ на вопрос Леодракка.

— Будем удерживать позицию здесь, чтобы они не закрыли брешь.

Воинов слева и справа уже понемногу теснили назад. Шок и трепет, порожденный первой атакой, уже прошел, и к Гвардейцам Смерти, судя по всему, возвращалась рьяность, всегда, как знал Нумеон, их отличавшая. Большие группы спускались с верхних склонов и вступали в траншеи, держа наготове оружие куда более грозное, чем болтеры.

Ганн принял на штурмовой щит выстрел из плазменного ружья и упал на колено, но Игатарон помог ему подняться. Атанарий явно находился в затруднительном положении, широкими взмахами меча пытаясь не дать врагам себя окружить. Варрун отступал и просил брата сделать то же, пока мечник наконец не соизволил его послушать. Только Вулкан не ведал слабости; он выпустил из перчатки поток огня, на несколько секунд расчистив центральный коридор.

Оценив взаимное расположение их сил на ретинальном дисплее, Нумеон приказал остальным перегруппироваться и присоединиться к примарху. За ними последовал Неметор со своей Пятнадцатой, державшийся прямо за траншеями, чтобы обеспечивать дополнительную поддержку. Пирокласты шли позади, атакуя то левый, то правый фланг, в то время как разведывательная рота наступала по центру, за Погребальной стражей, куда стягивались значительные силы врага.

За оградой из бронированных пластин орудийный расчет торопился запустить станкового «Тарантула».

Перепрыгнув через баррикаду, Атанарий заколол первого артиллериста. Второй вынул нож, но Атанарий заблокировал удар и ударил легионера кулаком с такой силой, что у того треснула лицевая пластина. Третьего он обезглавил, описав мечом дугу, которая завершилась выпадом вниз, прикончившим воина, которого он до этого оглушил. Все закончилось быстро: орудие и его расчет остановили прежде, чем враг успел что-либо предпринять.

Игатарон и Ганн остановили второй отряд, который пытался занять положение для анфиладной стрельбы из узкой второстепенной траншеи, вливавшейся в основной ров. Приняв на штурмовые щиты град неприцельных выстрелов, они затем бросились на воинов и уничтожили их громовыми молотами.

Победы были кровавыми, но мелкими и незначительными на фоне основного сражения.

Сотни стычек проходили по всей Ургалльской низине. В некоторых участвовали целые роты, в других только взводы или даже отдельные воины. В этом не было никакой упорядоченности — были лишь толпы воинов, пытающихся убить друг друга. Большая часть лоялистской армии покинула место высадки и вступила в бой с мятежниками Гора у подножия его фортификаций, но некоторые еще занимали плацдарм. Разрозненные группы предателей встречались даже у места высадки, однако удерживавшие его отряды быстро их уничтожали. Впрочем, по масштабности эти столкновения никак не могли сравниться с центральной битвой.

Силы Гвардии под грохот болтеров лились из туннелей наружу, вниз по склону. Один воин из разведывательной роты остановился, чтобы прицелиться из снайперской винтовки, получил в шею шальную пулю и рухнул обратно в траншею. Апотекарии, сновавшие среди легионеров, были невероятно загружены, и одинокий снайпер пропал в суматохе прежде, чем успела прийти помощь.

Видя, что его солдаты под обстрелом, Неметор приказал роте подняться навстречу контратакующим Гвардейцам Смерти, и нижную часть склона мгновенно захлестнули волны закованных в броню воинов. Разразились сотни дуэлей и перестрелок в упор, и гряда едва ли не дрожала от мощных приливов грохота.

Растоптав обугленные останки Гвардейцев, погибших в адском пламени из перчатки Вулкана, Нумеон с братьями прошли центральную траншею и вскоре воссоединились со своим примархом.

Воспользовавшись короткой передышкой, Вулкан взглянул налево, в сторону битвы, в которой сражались и умирали морлоки.

— Феррус уже пробил путь глубоко в центр, — сказал он, когда Нумеон к нему приблизился. Погребальный капитан проследил за взглядом примарха, но выделить лорда Мануса в толпе сражающихся не смог.

— Как я и опасался, Артелл, — продолжил Вулкан, на мгновение забывшись в воспоминаниях, — он действует бездумно и безрассудно.

Варрун вопросительно взглянул на Нумеона.

— Это личное дело, — резко прошипел он, давая понять, что на этом разговор окончен.

— Я не могу допустить, чтобы он сражался в одиночку, — сказал Вулкан, — но и бросать то, ради чего мы пролили столько крови, не следует. Пусть К'госи займет здесь оборону. Пирокласты будут удерживать прорыв и этот участок траншей. Смена скоро прибудет, и к их появлению мы должны быть готовы освободить им путь.

Нумеон отрывисто кивнул и отдал соответствующие приказы. Он также заметил, что 15-я рота Неметора все еще наступала вверх по склону, сильно растягиваясь. Большая часть Огненных змиев к этому моменту уже была глубоко в траншеях и спешила на подкрепление.

— Неметор, — обратился к нему Нумеон по воксу, — ты уводишь свою роту с позиции. Перегруппируйтесь и возвращайтесь к командному батальону. Огненные змии приближаются.

Неметор ответил сразу:

— Гвардия Смерти бросилась в бегство. Перешли на ближний огонь и клинки. Если продолжим преследование, то сможем уничтожить их, не дав перестроиться.

— В просьбе отказано, капитан. Отступайте.

— Брат, мы в выгодном положении, я могу этим воспользоваться.

Неметор всегда был яростным воином. Он гнал своих воинов вперед, вдохновляя личным примером, и с непреодолимой силой врезался в бежавших прочь обороняющихся.

Легионерская снайперская винтовка в режиме малой дальности была невероятно мощным, убийственным оружием, и роте Неметора делала честь способность стремительно адаптировать тактику к новым обстоятельствам. На малой дистанции или на большой — разведывательные подразделения космодесанта всегда показывали отличные результаты, но если они теперь не прекратят наступление, их убьют или отрежут от остальных.

Нумеон уже собирался отдать капитану прямой приказ отступать и перегруппироваться, когда в отдалении появилось нечто, лишившее его дара речи.

С холма скатывалось грязное облако, слишком плотное и низкое, чтобы быть туманом. Оно влилось в мириады траншей и распространилось по раскопанной земле.

И оно двигалось быстро. За несколько секунд оно прошло никем не занятое пространство между дальними траншеями и следующим рядом фортификаций и теперь неслось на Неметора и его воинов. Гвардейцев Смерти оно накрыло первыми, но они отрегулировали респираторы еще до того, как миазмы подступили, словно заранее знали о их появлении.

И они действительно это знали, понял Нумеон. Отступление было ложным маневром, ловушкой, и рота Неметора попала в нее.

— Газ! — закричал Нумеон, но было уже поздно. Многие легионеры успели переключить респираторы в режим максимальной фильтрации, но Неметора и большую часть его роты накрыло облаком прежде, чем они успели что-либо предпринять. Занятые погоней за отступающими воинами, они вдруг обнаружили, что их окутывает ядовитое облако и окружают быстро перестраивающиеся Гвардейцы Смерти.

Арсеналы легионов были огромны, и не все оружие в них отличалось простотой болтера или благородностью меча. Некоторые использовали устройства куда более коварные — медленные и мучительные, навечно оставлявшие шрамы и на владельце, и на жертве. Эти устройства не делали различий между своими и чужими и не обращали внимания даже на самую крепкую броню. Прославленный ли чемпион был перед ними или презреннейший из смертных — они уравнивали всех, и зрелище того, что они оставляли после себя, повергало в ужас.

Теперь и Нумеон это увидел — и поклялся, что убьет предателя, подвергнувшего брата-легионера этому кошмару.

Он не знал, что за заразу использовали Гвардейцы Смерти, но она явно была сильнодействующей. Более того, она предназначалась для использования именно против Легионес Астартес. В разрывах облака — там, где грязевой туман истончился до сернисто-желтого, — Нумеон видел, как умирали его братья. Силовая броня не могла их защитить. Те немногие, кто успел активировать респираторы, продержатся минуту или чуть больше, остальные же были обречены. Металл ржавел под некротическим прикосновением облака, резина трескалась и рассыпалась, плоть и волосы сгорали. Больше сотни из разведывательной роты упали, задыхаясь и кашляя кровью. Десятки были зарублены или застрелены Гвардией Смерти, которая вернулась и атаковала, пользуясь всеобщим замешательством.

Игатарон собирался ринуться в облако, все еще ползущее по склону меньше чем в пятидесяти метрах от них, но Нумеон остановил его.

— Мы ничего не добьемся, обрекая на гибель и себя, — сказал он, после чего связался по воксу с одним из пилотов, совершавших бреющие полеты над полем боя. — Р'карган, поставь свою птицу над нами, чтобы сдуть хотя бы часть этой дряни.

Р'карган отрывисто подтвердил приказ, и несколько секунд спустя над головой отчетливо раздался рокочущий звук работающих двигателей. Несколько воинов из разведывательной роты встретили взглядом снижающийся штурмовик, несущий им спасение. Нисходящий поток воздуха от разогнавшего турбины «Громового ястреба» ударил в облако, и хотя рассеять его полностью не удалось, плотность тумана уменьшилась.

Штурмовик уже поднимался на бреющую высоту, когда в его левое крыло угодила ракета, заставив накрениться. Из поврежденного двигателя вырвалась струя черного дыма, вырисовавшая в воздухе спираль, когда Р'карган оказался вынужден заложить разворот. Через пару мгновений он врезался в склон холма, и покорежившийся корпус десантно-штурмового корабля охватил огонь. Выбежавшие из своих нор предатели, не теряя времени даром, бросились к нему.

На скорбь не было времени. Р'карган спас остатки разведывательной роты, пожертвовав ради этого собой. Теперь от живых требовалось не допустить, чтобы его жертва стала напрасной.

— К вашим братьям! — прокричал Вулкан, взбегая по гряде. Он выпускал из латной перчатки небольшие всполохи огня, сжигая еще остававшиеся миазмы, чтобы еще больше ослабить их действие. Погребальная стража следовала за ним, прокладывая путь сквозь медленно рассеивающееся облако, смещая баланс обратно в пользу Саламандр и вырывая окруженных братьев из ловушки.

Многие из 15-ой не носили шлемы, предпочитая, чтобы ничто не мешало им во время скрытых операций, на которых специализировались. Им пришлось хуже всего. Под действием сильнейших кислот кожа покрывалась пузырями и сходила слоями, они давились рвотой, глаза их покрывались гноем, и вскоре грязная бомба не оставила от них ничего, кроме трупов в остатках брони. Преследуя последних Гвардейцев Смерти из числа тех, кто атаковал роту изнутри облака, Нумеон вдруг почувствовал, как что-то скребется об его ногу. Он обернулся, поворачивая глефу для удара вниз и ожидая увидеть отчаянного врага, но обнаружил умирающего десантника-разведчика. Из отверстия, бывшего раньше его ртом, безостановочно лилась кровь, покрывая подбородок и шею липкой пленкой. Умирающий легионер слабо хватался за наголенник Нумеона. Обрубки, оставшиеся от его пальцев, когда плоть и металл латных перчаток разъело, оставляли на броне красные полосы. Он пытался сказать что-то, но голосовые связки практически расплавились, и изо рта вырывалось только мучительное бульканье.

— Я избавлю тебя от страданий, — тихо сказал Нумеон и опустил глефу, чтобы положить этому конец.

— Это немыслимо… — сказал Варрун, добив еще подергивавшегося врага и окинув взглядом тела боевых братьев, пожранных чумой. — Пожалуйста, скажите, что в нашем арсенале подобного оружия нет.

Вулкан не ответил. Нумеон старался не встречаться с ними взглядом.

— Мы здесь еще не закончили, — сказал он, мотнув подбородком в сторону склона, где второй батальон Гвардии Смерти сошелся к ослабевшей разведывательной роте.

Во время побоища несколько взводов, включая командную секцию Неметора, оторвались от основного батальона и оказались один на один с превосходящим по численности противником.

Роте Неметора пришлось тяжело, однако сам он еще стоял на ногах. Газовая атака сильно повредила его броню, целые участки ее проело, так что стал виден обугленный материал комбинезона. Его это не останавливало. Охваченные жаждой возмездия, Неметор и остальные выжившие бросились на появившихся Гвардейцев Смерти.

Нумеон и прочие еще добивали остатки Гвардейцев Смерти, устроивших засаду. Огненные змии были близко, но вмешаться бы не успели. Даже Вулкан не сумел бы добраться до жаждущих мести Саламандр вовремя.

Перестрелка осветила склон, перекрасив изуродованные кислотой трупы в мрачный монохромный оттенок. В то время как Гвардия Смерти поливала противников беспорядочным болтерным огнем, десантники-разведчики продвигались вперед в шахматном порядке, останавливаясь, чтобы прицелиться из винтовок и выстрелить, а потом снова двигаясь. Они действовали эффективно и сплоченно, но несли потери.

Один Саламандр упал, прижав ладонь к расколотому горжету. Другого развернуло выстрелом, оставившим зияющую дыру в торсе. Голова третьего дернулась назад, линза его шлема разбилась от пули, и из затылка вырвалась струя крови и мозгового вещества.

Одному из наступающих Гвардейцев Смерти выстрелом снесло наплечник. Второй снаряд пробил грудь, третий — правую голень. Он пробурчал что-то, покачнулся, но продолжил идти.

— Клинки! — крикнул Неметор, убирая снайперскую винтовку и выхватывая цепной меч, когда осознал, что сейчас им предстояло вступить в рукопашный бой. Прочие воины последовали его примеру.

К ним приближались ровные ряды фаланги: приблизительно девяносто воинов, уже срывавших с поясов топоры и молоты, против сорока. Перед столкновением оказалось достаточно времени для боевого клича. Неметор врезался в первого противника и, используя свою массу, повалил его. Второй пал под мощным ударом саламандровского цепного меча. Третьего он ударил головой, заставив упасть. Даже рожденные на Барбарусе Гвардейцы Смерти не могли ничего противопоставить его огромной физической силе.

Смотря на Неметора, Нумеон вдруг осознал, что прозвище «Танк» было вполне заслуженным. Но оно могло вскоре превратиться в эпитафию капитана, потому что Гвардейцы Смерти, имевшие численное превосходство, уже сминали ряды относительно небольшой разведывательной роты и пытались ее окружить.

Вулкан в одиночку предотвратил это, ринувшись к наступавшим со всех сторон воинам и атаковав их своим огненным мечом. Вскоре к нему присоединилась Погребальная стража, и начался тесный, хаотичный бой.

К бою присоединилось подкрепление Гвардейцев Смерти, прекрасно вымуштрованных и ведомых массивным воином в тяжелой броне. Нумеону удалось мельком рассмотреть командира отделения, когда тот спускался по склону. Плечи терминатора покрывали толстые пластины, между которыми выглядывал округлый шлем. Металлический фартук из горизонтальных полос защищал его живот, а в закованной в латную перчатку руке он сжимал древко оружия с дугообразным лезвием на вершине.

Его воины образовали вокруг командира свободное пространство, и группа Саламандр ответила на приглашение к атаке. Гигант взмахнул силовой косой, после чего четверо легионеров попадали, лишенные конечностей и голов. Идущим вверх взмахом разрубив надвое следующего противника и раздавив ногой голову павшего Саламандра, он отправился дальше, оставив за собой темное пятно.

Он принадлежал к числу избранных воинов Мортариона, его элитному отряду. Саламандры уже сталкивались с ними раньше, во время Великого крестового похода, в совместной кампании по завоеванию мира Ибсен. Это был Саван Смерти, и в Четырнадцатом легионе им не было равных.

Активировав цепной меч, Неметор вышел на поединок с грозным воином.

Шансы храброго капитана победить в этой схватке были невелики.

— Неметор! — закричал Нумеон и с еще большей яростью стал пробивать путь к брату-капитану.

Гвардеец Смерти и Саламандр обменивались ударами, и эта дуэль длилась уже гораздо дольше, чем все предыдущие схватки избранного воина Мортариона. Савану Смерти потребовалось восемь секунд, чтобы сразить Неметора. Его коса рассекла цепной меч Саламандра надвое, так что зубья отлетели от еще вращавшейся ленты и вонзились в броню Саламандра. В обратном взмахе лезвие прошло по груди, разрезая керамит и сбивая Неметора с ног. Его уже готова была постигнуть та же бесславная участь, что постигла боевого брата с размозженным черепом, когда вмешался Вулкан.

Примарх отразил косу Савана мечом, после чего метнулся за границу его обороны и ударил кулаком. Одна из линз на шлеме воина разбилась от удара, открыв налитый кровью глаз, горящий ненавистью. Половина шлема вогнулась, и темная жидкость закапала из-под горжета.

Он взревел и всю свою злобу вложил в двуручный взмах, но Вулкан сделал шаг в сторону и ударил мечом по горизонтали, разрубив Саван Смерти по линии талии. Выкашливая кровь внутрь полуразбитого шлема, умирающий легионер потянулся к емкости, висящей на магнитном замке на поясе. Это была одна из тех газовых бомб, которые использовали против Неметора и его роты. Вулкан раздавил пальцы Савана ногой. Убрав меч в ножны, примарх выдернул силовую косу из руки легионера и сломал ее об колено, рассыпая яркие искры.

Этого оказалось достаточно, чтобы сломить дух Гвардейцев Смерти, до этого атаковавших Огненных змиев, и заставить их в организованном порядке отступить. Погребальная стража приступила к казни оставшихся, а Нумеон между тем наклонился и сорвал с Савана Смерти шлем.

Перед ним предстало мертвенно-бледное разбитое лицо. К удивлению Нумеона, воин не стал изрыгать ругательства или проклинать его — он оскалился, продемонстрировав ряд сломанных зубов. Потом он начал смеяться.

— Вы все умрете, — прошептал он.

— Но не раньше тебя, — ответил Нумеон и добил его.

Он вновь поднял взгляд, когда услышал крики. Но то были не стоны умирающих, а злобный, гортанный боевой клич. По полю боя плыл алый смог, образовавшийся из кровавого тумана и дыма от тысячи пожаров. Он пришел с востока на порывах поперечного ветра и принес с собой вызов легиона, боготворившего войну. Она была для них воздухом и пищей.

Пожиратели Миров.

Их буро-красные силуэты материализовались из смога, словно призраки, а вместе с ними — что-то еще.

Что-то большое.

Глава 20 Бессмертный

У тебя острый ум, Джон. Мы должны как-нибудь поговорить и обсудить варианты, открывающиеся для существ нашего уровня.

Император, во время Триумфа в Пеше

Услышав крик, Нумеон схватился за оружие.

Полный душераздирающей агонии вопль раздался из лазарета, вырвав легионера из состояния мрачной задумчивости. Он уже слышал такой крик — в долине черного песка. И мысль о том, как перекликается воспоминание об одном с реальностью второго, заставила мороз пробежать по его коже.

Мучительный крик оборвался, едва успев зазвучать. В воздухе витал отвратительный запах, но Нумеон не был уверен, вызвало ли его то, что только что произошло в лазарете, или оно было ложным ощущением после его смутных грез. Он не шевелился, но не сводил глаз с двери в лазарет, держа глефу с активированным волкитом на уровне пояса.

Умирающие угольки погребального костра за его спиной в последний раз треснули и погасли. Он проигнорировал это, все внимание устремив вперед. Несколько легионеров зашли в цех, привлеченные криком. Нумеон предупреждающим жестом велел им оставаться на расстоянии, после чего кивнул в направлении лазарета.

— Что это было? — услышал он шепот Леодракка и уловил звук передергиваемого затвора болтера.

— Раздалось оттуда, — тихо ответил Нумеон, оставаясь в напряженной позе. — Кто здесь, помимо Лео? — спросил он. Ранее он снял шлем — тот теперь стоял у погребального костра, покрытый пятнами сажи. Без него определить расположение товарищей было нельзя.

— Домад, — отозвался Железнорукий.

— К'госи, — раздался голос Саламандра, едва слышный за тихим рокотом зажигателя.

— Шен? — позвал Нумеон, чувствующий присутствие четырех легионеров и уверенный, что слышит рычащий отзвук кибернетических имплантатов технодесантника.

— Он был мертв, — сказал Шен'ра, обозначая ответом свое присутствие. — Ни один человек после таких ран бы не выжил. Ни один.

— Тогда как?.. — спросил Леодракк.

— Просто он не человек, — пробормотал К'госи, поднимая руку в огнеметной перчатке.

— Стойте, — приказал им всем Нумеон. — Ближе не подходите. Здесь, на таком расстоянии, у нас есть преимущество над существом в комнате, чем бы оно ни было. Домад, — добавил он, — позови Хриака. Никому другому не входить. Леодракк, сторожи дверь.

Оба легионера подчинились, оставив Нумеона караулить.

— Дождемся библиария, узнаем сначала, с чем имеем дело.

— А потом, брат-капитан? — спросил К'госи.

— А потом, — ответил Нумеон, — убьем его, если потребуется.

Все они были знакомы со слухами. С боевыми историями. Любому солдату было что рассказать. Это были устные предания, способ передать товарищам знания и опыт, но что давало основания им верить, так это то, что даже старейшие офицеры Легионес Астартес подтверждали истинность тех событий и детально описывали их в своих отчетах. Ни в легионе, ни в Армии предоставление ложных сведений о сражении или боевой миссии не считалось незначительным нарушением. Все военные органы относились к подобным вещам чрезвычайно серьезно. Однако факты — независимо от того, можно ли было объяснить их с научной точки зрения или нет, — при всей кажущейся точности и убедительности не могли описывать «кощунственных созданий» или случаи «одержимости», не вызывая подозрений в своей правдивости. Прославленные, заслуживающие доверия люди говорили об этом. Капитаны, батальонные командиры, даже магистры орденов. Сомневаться в честности их показаний не приходилось.

И все же…

Создания Древней Ночи, порождения нечистого колдунства, считались мифом. В древних книгах писалось, что они были способны трансформировать людей и принимать их облик. К концу Великого Крестового похода появились доказательства — сразу же засекреченные, но позже получившие огласку, — что подобные создания могли даже обратить легионера против его братьев.

Имя «Самус» порой всплывало в кошмарах Нумеона, звуча по-жуткому знакомо. Здесь, на Раносе, оно возникало в мыслях особенно часто. На Виралисе было то же самое. Эти создания не были ксеносами: Нумеону довелось встретить и уничтожить достаточно чужаков, чтобы в этом не приходилось сомневаться. Он знал старое слово, которым они назывались. Несколько лет назад того, кто вздумал бы его произнести, высмеяли бы, но теперь в нем чувствовалась горькая и запретная истинность.

И, если верить последним слухам, Несущие Слово искали покровительства этих существ. Последователи Лоргара нашли себе новую веру. Нумеон был уверен, что именно поэтому они сюда прибыли. Все его инстинкты об этом говорили.

— Что-то приближается! — прошипел К'госи.

Саламандры направили оружие на человекоподобную фигуру, которая нетвердым шагом прошла через лазарет к двери в цех. Внутри было темно, и сквозь окно виднелся лишь силуэт.

— Позволим ему заговорить — и для нас все может быть кончено, — заметил Шен'ра.

— Согласен, — сказал К'госи.

— Подождите… — приказал Нумеон. Дурные предчувствия и угроза неизведанного беспрестанно подтачивали решимость любого легионера в этой войне, но сейчас ситуация казалась иной.

Дверь с тихим скрипом открылась, и человек, известный им как Джон Грамматик, ступил за порог. Подняв руки, он прошел от силы на метр от двери и остановился.

— Кто ты? — враждебным тоном спросил Нумеон.

— Джон Грамматик, как я вам и говорил.

Он выглядел спокойно, даже мирно, несмотря на то, что стоял перед четырьмя изготовившимися к бою космическими десантниками.

— Ты не мог выжить, — обвиняюще бросил ему Шен'ра. — Твои раны… Я видел, как ты умер на том столе. Ты не мог выжить.

— И тем не менее вот он я.

— В этом и проблема, Грамматик, — сказал ему Нумеон. — Ты жив, когда должен быть мертв.

— И не я один.

Нумеон долю секунды помолчал, невольно выдав свои сомнения, после чего ответил:

— Говори без околичностей, — приказал он. — Хватит игр.

— Я не был с вами до конца откровенен, — признался Грамматик.

— Надо убить его сейчас же, — сказал К'госи.

Грамматик вздохнул.

— Ничего не выйдет. Никогда не выходит. Могу я руки опустить?

— Нет, — ответил Нумеон. — Но можешь говорить. Если я решу, что ты говоришь правду, то руки ты опустишь. Если нет, мы их опустим иным образом. А теперь объясни, почему ты еще жив?

— Я вечный. Иначе говоря, бессмертный. И ваш примарх тоже.

— Что? — нахмурился Нумеон.

— Убей его, Нумеон, — не отступал К'госи, — или я его на месте испепелю.

Нумеон вытянул руку, остановив пирокласта:

— Подожди!

— Он лжет, брат, — тихо проговорил Леодракк, вставая рядом с Нумеоном.

— Не лгу, — спокойно ответил им Грамматик. — Это правда. Я не могу умереть… Вулкан не может умереть. Он все еще жив, но он нуждается в вашей помощи. Я нуждаюсь в вашей помощи.

Помотав головой, Леодракк мрачно ответил:

— Вулкан мертв. Он погиб на Исстване вместе со Скатом и остальными. А мертвые не возвращаются. Во всяком случае, прежними. От них остаются лишь оболочки, как на Виралисе.

К'госи согласно закивал.

— Однако огонь очищает от этой скверны… — он придвинулся на шаг, почти коснувшись вытянутой руки Нумеона нагрудником.

— Стоять.

Нумеон видел пирокласта на периферии зрения; в кольчужной маске и чешуйчатом плаще тот походил на палача — и как знать, эта роль еще могла ему достаться.

— Я не меньше тебя хочу ему поверить, — сказал Леодракк, переходя на ноктюрнский. — Но разве это возможно? Вулкан жив? Да и как бы он мог это узнать? Довольно мы потеряли из-за предательств.

— Все мы хотели бы, чтобы примарх по-прежнему был с нами, — добавил К'госи, — но его больше нет, капитан. Он погиб, как Феррус Манус. Оставь это.

— А ты, Шен? — спросил Нумеон. — Ты почти ничего не сказал. Действительно ли меня обманывают, действительно ли я поступаю глупо, веря, что наш лорд примарх еще жив?

Он рискнул покоситься на технодесантника и увидел, что тот стоял с задумчивым видом.

— Я не знаю, какова судьба Вулкана. Я знаю только, что на Исстване мы сражались отчаянно и пролили немало крови. Но если кто и способен пережить такое, это он.

— Брат… — прорычал Леодракк, недовольный ответом, который ему представлялся капитуляцией.

— Это правда, — ответил технодесантник. — Вулкан может быть жив. Я не знаю. Но этот человек был мертв. Нумеон, он был мертв, а мертвые не разговаривают. Ты наш капитан, и мы подчинимся любому твоему приказу — все мы. Но прошу, не доверяй ему.

Прежде, чем Нумеон успел ответить, Леодракк обратился к нему в последний раз:

— Мы вернее всего умрем здесь. Но я не могу допустить, чтобы мы погибли, потому что из-за легковерия не стали устранять опасность в наших рядах.

— Не мне тут угрожает опасность, — сказал Грамматик на чистом ноктюрнском.

Легионеры попытались скрыть удивление, но им это плохо удалось.

— Откуда ты знаешь наш язык? — спросил Нумеон.

— Это дар.

— Как способность воскресать из мертвых?

— Способность, строго говоря, не моя, но да.

В комнату вошел Хриак. В его бледных глазах, скрытых за линзами шлема, метались молнии, уже образовывавшие мрачную бурю.

— Опустите оружие, — прохрипел он, входя в поле зрения Нумеона и становясь перед ним.

Никто не стал ему возражать. Они все убрали.

Сразу за ним появился Домад, занявший место у двери. Он не направлял болтер на человека, но держал его наготове.

— Опять попытаешься взломать мне сознание? — спросил Грамматик, настороженно смотря на приближающегося библиария.

Хриак секунду молча разглядывал его:

— Для человека ты… необычен. И не только из-за способности до последнего цепляться за жизнь.

— Интересная формулировка. Но ты не первый легионер, который это заметил, — ответил Грамматик.

Проигнорировав его попытку пошутить, Хриак добавил:

— Я слышал о биомантии, позволяющей исцелять плоть и сращивать кость, — он протянул руку и коснулся вылечившегося Грамматика, — но этого она не могла. С ее помощью нельзя было воскрешать умерших.

— Я ни при чем, — ответил Грамматик. — Я просто служу высшим силам, которые называют себя Кабалом.

— Высшим силам? — спросил К'госи. — Значит, ты веришь в богов?

Грамматик приподнял бровь:

— А вы не верите после всего, что видели? — он продолжил: — Они дали мне вечную жизнь. Им я и служу.

Нумеон уловил в его голосе горечь и, встав рядом с Хриаком, спросил:

— И для чего же, Джон Грамматик? Ты определенно не являешься порождением Древней Ночи, иначе бы мой брат немедленно призвал нас уничтожить тебя. И в том, что ты можешь быть ксеносом, я также сомневаюсь. Но если у тебя нет злого умысла, то какова твоя цель?

Грамматик посмотрел Саламандру в глаза.

— Спасти Вулкана.

Градус напряжения в мануфакторуме резко возрос.

— Вот как, — отозвался Нумеон. — Но я думал, что он бессмертен, как и ты? Разве наш примарх в таком случае нуждается в спасении?

— Я сказал, что мне нужно спасти его, а не спасти ему жизнь.

Леодракк усмехнулся, не скрывая, какое раздражение вызывает у него этот разговор.

— И почему ты решил, что способен справиться там, где мы, его легион, потерпели неудачу?

Нумеон подавил желание сказать брату, что они не «потерпели неудачу», и дал Грамматику продолжить.

— Из-за копья. Того артефакта, который ваши враги забрали у меня. Они и мои враги тоже. Оно нужно мне. С ним я смогу его спасти. — Грамматик повернулся к библиарию: — Можете заглянуть внутрь, если не верите. Вы увидите, что я говорю правду.

Хриак едва заметно кивнул Нумеону.

Но Грамматик тоже увидел кивок.

— Честное слово. У нас общий враг, а также общая цель.

— Союз?

— Я его предлагаю с тех пор, как вы меня схватили.

— Тогда где он? — спросил Нумеон. — Скажи, где наш примарх, чтобы мы смогли его спасти? И как может простой человек, пусть и бессмертный, надеяться это сделать? Ты говоришь, что для этого тебе нужно копье, но что оно дает? Какой силой обладает?

— Он далеко отсюда, это все, что я знаю. Остальное — тайна даже для меня.

— Скажи Хриаку, чтобы вскрыл ему череп, — зарычал Леодракк. — И мы узнаем все, что ему известно.

— Пожалуйста… Помогите мне вернуть копье и покинуть Ранос. Я сумею до него добраться.

Нумеон некоторое время размышлял над этим, но потом махнул Хриаку.

— Скажи нам, что он знает, — мрачно приказал он.

Библиарий шагнул вперед и прижал ладонь правой руки ко лбу человека.

— Не надо… — забормотал Грамматик. — Ты не понимаешь, что…

Он затрясся, когда его прошила боль от психического вторжения. Затем Хриак дернулся, и из-за решетки его шлема вырвался хриплый стон.

Нумеон потянулся к нему:

— Брат?

Но Гвардеец Ворона остановил его, выставив руку.

Хриак не мог говорить, только тяжело дышал, из-за напряжения своих способностей хрипя еще сильнее. Он упал на колено, но не отводил взгляда и держал руку поднятой, показывая остальным, что в порядке. Затем он потянулся к горжету, отсоединил замки шлема, отчего в воздух вырвалась небольшая струйка сжатого воздуха, и снял его.

У него была бледная, почти белая, как кость, кожа. Половина лица у Гвардейца Ворона была обезображена и искажена в вечной гримасе. Шею пересекал шрам от страшного пореза. Рана была глубокой, а затянувшись, оставила серый и уродливый рубец. Грамматик отшатнулся при виде этого мрачного зрелища; с того момента, как Хриак почувствовал недомогание, его собственная боль заметно ослабла.

Хриак отпустил его, определенно почувствовав себя легче, когда контакт прервался.

— Теперь ты понимаешь? — обратился Нумеон к Грамматику. — Мы многое пережили, и нам почти нечего терять, кроме нашей чести. Если ты лжешь нам или скрываешь правду, я без малейших угрызений совести тебя убью.

— Я не лгу. Вулкан жив, — просто ответил Грамматик.

— Он больше ничего не знает, — просипел Хриак, опираясь на предложенную Нумеоном руку, чтобы подняться. Он пока не надевал шлем, хотя показывать товарищам изуродованное лицо ему явно не хотелось. Без шлема ему, судя по всему, было легче дышать. — Во всяком случае, сейчас. Инструкции помещены в него психическим образом. Некоторые заблокированы. Я не могу их раскрыть.

— Он тебе мешает?

— Или кто-то другой.

— Этот «Кабал», его хозяева?

Грамматик перебил их:

— Они хорошо охраняют свои секреты. Вы можете сколько угодно копаться в моем черепе, но до нужной вам информации не доберетесь.

— Вынужден согласиться, — признался Хриак, беря шлем.

— Или помогите мне, или отпустите, — сказал Грамматик. — Эта патовая ситуация нам обоим ничего не дает. Позвольте мне спасти его.

— Как? — с неожиданной злостью спросил Нумеон. — Мне надо знать. Я должен знать.

Грамматик с побежденным видом опустил плечи.

— Я не знаю. Сколько еще раз мне повторять? Я только знаю, что с этим связано копье.

Нумеон успокоился, но раздражение еще горело глубоко внутри. Он повернулся к остальным:

— Копье, скорее всего, сейчас находится у клирика, — сказал он. — Мы заберем его.

— Из его мертвых рук, — вставил Леодракк, углядев возможность для личной мести.

— Так или иначе, — ответил Нумеон. Он покосился на Грамматика. — Свяжите его. Не хочу, чтобы он пытался сбежать.

Домад кивнул и начал разматывать висевший на поясе моток спусковой веревки.

— Это излишне, — сказал Грамматик.

— Может быть. В любом случае ты пока остаешься с нами. Я хочу посмотреть, что будет, когда копье вновь окажется в твоих руках, какие новые тайны всплывут в твоем сознании. И тогда я попрошу Хриака вскрыть тебе голову и вытащить оттуда все, что там спрятано.

Грамматик повесил голову, уронил руки вдоль тела и проклял судьбу, которая привела его к Саламандрам.

Нарек сидел за полуразрушенной стеной в восьмидесяти метрах от мануфакторума и пораженно смотрел в бинокль.

— Невозможно… — выдохнул он, настраивая фокус и приближая изображение за разбитым окном.

Как он и рассчитывал, он увидел шесть легионеров — партизан, с которыми столкнулся раньше. Что его удивило, так это присутствие человека, которого он убил, который никак не мог выжить после того ранения и который тем не менее стоял, совершенно невредимый, в центре цеха. Стоял. Дышал. Был жив.

Нарек открыл вокс-канал с Элиасом, не забывая о присутствии товарищей вокруг и зная, что остальные уже сходились к мануфакторуму с нескольких сторон.

— Апостол… — начал он.

Скоро все изменится.

Несмотря на помощь, оказанную апотекарием, Элиаса терзала мучительная боль. С некоторыми усилиями двоим легионерам удалось надеть на него силовой доспех, но сожженная рука оставалась голой. Она почернела и стала практически бесполезной. С травмами от божественного огня не могли справиться, кажется, ни регенеративные способности его улучшенного организма, ни лечебное искусство легиона. Лишь покровитель с соперничающей стороны мог его восстановить, и Элиасу, скорчившемуся от боли в своем шатре, оставалось лишь горько размышлять о неудавшемся ритуале.

Копье лежало на столе, на расстоянии вытянутой руки. Оно больше не светилось и не жгло. Оно выглядело как обычный наконечник из камня и минерала. Но за этой простой оболочкой скрывалось нечто куда более могущественное.

Элиас обдумывал, когда ему стоит известить Эреба о ходе дел, но в итоге решил, что сначала необходимо вернуть себе ясность духа. У его господина будут вопросы — а Элиас не был уверен, что у него имелись на них ответы. Поэтому на оживший вокс он отреагировал с особой раздражительностью.

— В чем дело? — рявкнул он, морщась от боли в руке.

Это был Нарек.

Сначала Элиас был рассержен. Сколько еще раз он должен объяснять охотнику, что от того требуется? Задание было простым, с ним бы справилась и хорошо выдрессированная собака. Он уже размышлял, как бы порвать все связи с Нареком, когда услышал нечто, заставившее его изменить свой взгляд на этот вопрос. Оскаленная гримаса боли и злости на лице Элиаса сменилась на заинтересованное и заговорщицкое выражение.

Боль вдруг показалась не такой сильной, а увечье — не таким страшным.

Ритуал завершился неудачей. Но не из-за копья или слов. Неправильной была жертва. И теперь он знал почему.

Элиас встал с кресла и потянулся к шлему.

— Приведи его ко мне. Живым, чтобы я мог его убить.

Судьба и Пантеон его все-таки не бросили.

Он улыбнулся. Эребу придется подождать.

Что-то произошло. Нарек чувствовал это по голосу Элиаса. Тот звучал измученно, и охотнику оставалось только гадать, что же Элиас попытался сделать с копьем. Безусловно, что-то глупое, продиктованное гордыней. Он выкинул эти мысли из головы. Амареш ждал, и Нареку казалось, что он слышит нетерпеливый шорох крови в его венах.

— Почему мы медлим? — прорычал он.

Нарек не удостоил его взглядом. Он опустил бинокль.

— План изменился, — сказал он, пересылая приказы по воксу остальным своим людям. — Нам велено захватить человека. Живым.

— Ты ведь не серьезно, — рыкнул Амареш, хватая Нарека за наплечник. Одним движением охотник вывернул воину запястье и опрокинул его на землю — так быстро, что остальные почти ничего не заметили. Амареш хотел подняться, но обнаружил, что к горлу его прижат нож Нарека. Одно движение — и он пройдет сквозь горжет, кожу шеи и кость.

— Абсолютно серьезно, — сказал ему Нарек. — Дагон, — продолжил он несколько секунд спустя, когда убедился, что Амареш будет подчиняться. — Следи за всеми выходами.

Дагон отрывисто подтвердил приказ.

— Инфрик, обойди спереди и… Подожди, там что-то есть, — перед этим Нарек поднял взгляд, оценивая расположение своих людей. Тогда он и заметил совсем слабый блеск металла, отразившийся в линзе бинокля. — Умно…

Амареш только успел подняться на ноги, когда болтерный снаряд влетел ему в затылок, прошел голову и покинул ее через левую линзу, разбрызгивая кровь и ошметки плоти. Даже столь одаренный легионер, как Амареш, не мог после этого выжить.

Нарек бросился на пол.

Он сомневался, что снайпер станет стрелять во второй раз, — во всяком случае, целенаправленно. Он знал этого стрелка. Это был легионер с градирни, следивший ранее за ним и Дагоном. Амареш подергивался в последних предсмертных судорогах. Нарек осознал, что противник ему нравится.

Планы опять изменились.

Он снова открыл вокс и спокойным голосом приказал:

— В атаку.

Глава 21 Муки

Я видел тьму, смотрел на нее в своих снах. Я стою на краю бездны. Мне не спастись, моя судьба мне известна. Ибо таково будущее, и ничто не может его предотвратить. А потому я делаю шаг вперед и приветствую черноту.

Конрад Керз, Ночной Призрак

Я вновь вернулся из тьмы, но только теперь знал, как и почему. Для большинства людей узнать о своем бессмертии было бы великим счастьем. Разве это не вечное стремление человечества — продолжаться, жить дальше, увеличивать число отпущенных лет? Криогеника, омоложение, клонирование, даже договоры с колдовскими созданиями… В науке ли или в суеверии, но человек всегда искал способы избежать конца. Он всегда попытается обмануть смерть, если сможет, и все ресурсы своей жизни посвятит тому, чтобы продлить ее еще хоть немного.

Меня нельзя убить. Во всяком случае, ни я, ни мой злобный брат не знаем, как можно это сделать. Это не закончится. Никогда.

Знать, что ты бессмертен, — это знать, что время ничего не стоит, что любая цель, которую ты перед собой поставишь, однажды может быть достигнута. Ты не состаришься. Ты не станешь калекой или не одряхлеешь. Ты никогда не умрешь.

Для многих людей бессмертие стало бы величайшим даром.

Для меня оно стало источником отчаяния.

Когда я очнулся, призрачная боль в груди напомнила мне об орудии, которым заколол меня брат. Керз не сумел меня убить. Он пытался, старательно пытался. И невольно возникал вопрос, что же он предпримет в следующий раз.

Ответ не заставил себя ждать.

Попытавшись пошевелить руками, я осознал, что не могу этого сделать. Я еще не до конца пришел в себя и не сразу понял, что меня не сковывали цепи и я не находился в жутком зале, где моя слабость столь многих обрекла на смерть, — меня поместили в совершенно новую ловушку.

Сначала я почувствовал на плечах груз, тяжелый и колющий. В мою плоть были вогнаны болты и гвозди. Конструкция, на которой меня распяли, представляла собой некий металлический каркас человекоподобной формы, усеянный шипами и иглами и снаружи, и внутри, в сторону носителя. Грубый механизм сжимал челюсть, не давая открыть рот. Губы были сшиты проволокой. Ноги и руки были закованы в металл, при этом от рук отходили клинки.

Кто-то дернул за ниточки моей ссутулившейся марионетки, и я почувствовал, как моя левая нога поднялась и опустилась, сделав один шаг.

— Хннн… — попытался я заговорить, но лезвие во рту заглушило все протесты.

Ястоял в коридоре с настолько низким потолком, что мой бронированный каркас задевал его. Массивная металлическая машина смерти заполняла тоннель в ширину. А впереди, в почти непроглядном сумраке, я увидел глаза — широко распахнутые, но округлившиеся еще больше при виде меня или того, во что я превратился.

— Бежим! — сказал мужчина в грязной и изорванной форме Армии своему спутнику. Они помчались в темноту, а я последовал за ними, царапая металлической головой потолок. Сначала я шагал медленно, но скорость неуклонно возрастала. Повернув за угол, я увидел их: они выбрали неверное направление и оказались в тупике. Я уловил аммиачный запах и понял, что один из солдат обмочился. Второй пытался сорвать со стены трубу, рассчитывая использовать ее в качестве импровизированного оружия, не желая умирать без боя.

Он взмахнул ей для пробы, как человек у костра, пытающийся отогнать хищника зажженным факелом. До меня донесся тихий щелчок металла: где-то далеко повернули рычаг. Коридор вдруг залил резкий свет от фонарей на моем каркасе, ослепив двоих смертных. Я пытался сопротивляться, но бронированная оболочка бросила меня на них, и зазубренные лезвия на руках с хриплым ревом ожили.

Я пытался остановить их. Я напрягал мышцы и бился, но едва мог пошевелиться. Всего лишь пассажир в этой машине — и мне оставалось лишь смотреть, как я перемалываю людей в кровавые ошметки, и слушать их крики. Все закончилось милосердно быстро, и в воздухе опять повисла тишина. Ее нарушал лишь шум моего отчаянного дыхания и шлепки плоти, комками падавшей на пол с забрызганного каркаса.

Кто-то пробежал за спиной, и мой убийственный доспех развернулся, словно почуяв жертву. Я опять зашагал по коридору в погоне за новыми жертвами. Я боролся, но не мог ни остановить, ни замедлить машину.

В глубине следующего тоннеля виднелось три силуэта — еще одни рабы моего брата. Меня заковали в смерть и выпустили на них в эти коридоры. Керз вынуждал меня убивать их.

Моя неуклюжая поступь превратилась в бешеный бег, грохочущие шаги похоронным звоном отдавались в ушах. Опять включились фонари, накаляя воздух и жужжа у лица, и я разглядел этих троих. Небритые дюжие ветераны, с мрачным видом хранившие спокойствие, пока я бежал на них. Один соорудил из куска обшивки топор, обмотав узкий конец тряпкой, чтобы использовать его в качестве рукояти, у второго была импровизированная дубинка, как у моей последней жертвы, третий просто сжимал кулаки.

Какая сила духа и какая безумная храбрость. Но это их не спасет.

— Давай! — крикнул мне человек с топором. — Сюда!

Мой бронированный корпус подчинился, отвечая на вызов включением пил.

Приближаясь к другому коридору, пересекавшемуся с тем, в котором я находился, я понял, что делали ветераны. Мой кукловод — нет.

Когда я слепо направился мимо второго коридора на троих людей, кричавших и свистевших мне в нескольких метрах за пересечением, другая группа пленников захлопнула ловушку. Выпад копья задел ребра, заставив меня поморщиться. Затем оно вонзилось в левый наруч, перерезав часть кабелей. Наружу хлынуло масло и другие жидкости.

Я уже поворачивался лицом к первому нападающему, когда по правому бедру ударили топором. Он повредил металл, но броня приняла на себя всю силу атаки. Пила устремилась к противнику, однако в этот момент лопнули кабели, и конечность безжизненно повисла.

Легионер с жестким лицом смотрел на меня снизу вверх, отводя копье назад для нового выпада. Он был закован в черное и белое Гвардии Ворона, хотя его броня и иконография видали и лучшие дни. Я выбросил вперед еще работавшую правую руку и снес воину голову прежде, чем он успел атаковать во второй раз.

Когда черный клювоносый шлем укатился в темноту, мои фонари погасли, и все, кто был в засаде, атаковали одновременно. Я развернулся, вскрыв двух солдат-ветеранов и вывалив их внутренности на металлический пол. Третий наклонился, чтобы подобрать упавшую дубинку товарища, но не успел он схватить ее, как мою ногу выбросило вперед. Удар пришелся ему прямо в грудь. Я слышал, как хрустнули его ребра, и видел, как он пролетел по коридору и упал безжизненной кучей.

Мой последний противник снова атаковал, сосредоточившись на поврежденной руке, разбрасывавшей искры и брызгавшей маслом. В поле зрения вошел еще один легионер. И мое сердце рухнуло, когда я увидел цвет его доспехов.

Изумрудно-зеленый.

Он был широкоплечим, а на погнутом наплечнике виднелся потускневший символ 15-ой роты.

Неметор…

Я был уверен, что он погиб. Но Керз спас его. Затем, чтобы я сам его уничтожил.

Мой сын не узнал меня в саркофаге машины. Пригнувшись и пропустив над собой пробный взмах остававшейся пилы, он рубанул по моей левой руке и вырвал несколько шипов, пронзавших нервы. Руке вернулась чувствительность, и я осознал, что вновь могу ей пошевелить. Я поднял жужжащую пилу, смотря, как надежда Неметора превращается в ужас при виде оружия, которое начало двигаться, хотя должно было быть уничтожено, и обратил ее на себя. Инерция яростных атак машины вогнала пилу в грудь, позволив ей вгрызться сначала в металл, а потом и в плоть.

Я держал ее внутри, пока тьма не начала подбираться к краям зрения, пока смерть, какой бы краткой она ни была, не вернулась.

— Умно, — услышал я голос своего брата.

Я открыл глаза, заморгал и понял, что машину смерти сняли, и я вновь оказался в своей камере.

— Я одновременно впечатлен и разочарован, — сказал он.

Сначала я увидел кобальтово-синюю броню с золотой каймой, строгое и благородное лицо и коротко подстриженные светлые волосы — воина, политика, строителя империй.

— Гиллиман? — с надеждой выдохнул я, на мгновение утратив связь с реальностью.

Но потом я все понял, и на лицо легла тень.

— Нет… Это ты.

Я сидел, прислонившись спиной к стене, и злобно смотрел на своего брата снизу вверх.

Увидев выражение моего лица, Керз рассмеялся.

— Мы уже совсем близко, да?

— Как долго? — прохрипел я, чувствуя вкус пепла во рту и новую отметину на спине.

— Пара часов. Это происходит все быстрее.

Я попытался встать, но оказался еще слишком слаб и откинулся назад.

— Сколько?

Керз прищурился.

Я уточнил:

— Сколько раз ты пытался меня убить?

Мой брат сел напротив меня, на расстоянии вытянутой руки — судя по его виду, он не боялся кары за все, что со мной сделал и что продолжал делать. Он кивнул на стену позади.

Я повернулся и увидел в обсидиане собственное отражение. Я также увидел Керза, а сразу за ним — Ферруса Мануса, от которого теперь оставался лишь ходячий скелет в броне примарха.

— Видишь их? — он указал на многочисленные почетные шрамы, выжженные на спине. Некоторые выделялись среди прочих: это была группа свежих отметин, которые я не помнил и с которыми не мог связать ни одной клятвы.

Керз наклонился ко мне и прошептал на ухо:

— Новый шрам за каждый раз, брат…

Их были десятки.

— И каждый раз ты возвращался, чтобы мучить меня, — добавил он.

Я обернулся к нему:

— Мучить тебя?

Керз встал, бросив на меня тень, несмотря на слабое освещение в камере. Он выглядел почти печальным.

— Я в растерянности, Вулкан. Я не знаю, что с тобой делать.

— Так отпусти меня. Какой смысл убивать меня раз за разом, если я не могу умереть?

— Потому что мне это нравится. Каждая попытка дает надежду, что ты останешься в мертвых, но вместе с ней несет и страх, что мы навеки друг друга потеряем.

— Сантименты безумца, — сплюнул я.

Керз посмотрел на меня едва ли не сочувственно.

— Однако мне кажется, что я здесь не один такой. Наш мертвый брат все еще с нами? Феррус тут?

Услышав свое имя, труп распахнул рот, словно ему стало весело. Сложно было определить выражение лица, лишенного глаз и большей части плоти.

Я кивнул, не видя смысла скрывать, что вижу неумирающее воплощение Ферруса Мануса.

— Я так и думал, — сказал Керз, все глубже погружаясь в тоску. — Наш отец дал тебе бессмертие. Знаешь, что он дал мне? Кошмары.

Он еще больше помрачнел; на лице отразилось искреннее страдание. На мгновение мне открылась истинная сущность моего брата, и несмотря на все, что он сделал или утверждал, что сделал, мне стало его жаль.

— Они преследуют меня, Вулкан.

Керз больше не смотрел на меня. Он разглядывал собственное отражение в обсидиане. Казалось, что он и раньше так делал, и я невольно представил, как он кричит во тьме, но никто не слышит его ужаса.

Владыка страха боялся. Мне подумалось, что Фулгрим, с его испорченностью, оценил бы эту иронию.

— Как мне вырваться из тьмы, если тьма — часть меня?

— Конрад, — позвал я. — Скажи мне, что ты видишь.

— Я Ночной Призрак. Я смерть, что обитает во тьме… — ответил он, но разум и голос его были далеко. — Конрад Керз мертв.

— Он стоит передо мной, — не сдавался я. — Что ты видишь?

— Тьму. Бесконечную и вечную. Все это бесполезно, брат. Все, что мы делаем, все, что когда-либо было или будет сделано… Все это неважно. Все. Я в страхе. Я — страх. Как же балансировать на этом лезвии?

— У тебя есть выбор, — сказал я, надеясь, что в моем брате еще оставалась хоть крупица братской привязанности, хоть какой-то след рациональности. Они будут глубоко захоронены, но я мог извлечь их на поверхность.

Он перевел на меня взгляд — потерянный, лишенный всякой надежды. Керз был словно паршивый пес, которого слишком много били.

— Неужели ты не видишь, Вулкан? Нет никакого выбора. Все решено за нас: и моя судьба, и твоя. Поэтому я выбираю единственное, что мне доступно. Анархию и ужас.

И тогда я понял, что именно было сломано в моем брате. Его тактика, его нестабильное поведение — все было вызвано этим изъяном. Из-за этого он и уничтожил свой родной мир.

Дорн увидел таившееся в нем безумие. Полагаю, тогда, на Хараатане, я тоже его чувствовал.

— Позволь помочь тебе, Конрад… — начал я.

Лицо Керза, бледное, как алебастр, с глазами темными, как оникс, и такими же холодными, преобразилось. Его губы изогнулись в тонкой, змеиной улыбке, и я понял, что потерял его и свой шанс воззвать к той человечности, что еще в нем была.

— О, ты бы очень этого хотел, не сомневаюсь. Какая возможность проявить свое благородство! Вулкан, защитник простого люда, из всех нас самый приближенный к земле. Но теперь ты не на земле, так ведь, брат? Ты далеко от своей дорогой стихии. Ну как тебе во тьме со мной, не холодно? — ядовито спросил он. — Ты ничем не лучше меня, Вулкан. Ты точно такой же убийца. Помнишь Хараатан? — издевательски поинтересовался он.

Я помнил — и опустил голову, подумав о том, что тогда сотворил и что готов был сотворить.

— Ты был не в себе, брат, — прошелестел Феррус, испуская могильное дыхание через щеки черепа. — Ты не был бесхребетным.

Керз, судя по всему, не заметил.

— Отцовские дары растрачены на тебя впустую, — продолжал он. — У тебя есть вечная жизнь, и что бы ты с ней делал? Вспахивал бы поля, выращивал бы урожай, построил бы кузницу и изготавливал бы там плуги и тяпки. Фермер Вулкан! Меня от тебя тошнит! Гиллиман — пустышка, но у него хотя бы есть амбиции. У него хотя бы была империя.

— Была?

— Ооо, — улыбнулся Керз, — ты ведь не в курсе?

— Что случилось с Ультрамаром?

— Это неважно. Ты его никогда не увидишь.

Меня вдруг охватил страх за Робаута и всех оставшихся верными братьев, которые могли привлечь внимание Керза. Если он так поступил со мной, то как же мог поступить с остальными?

— Неметор… — сказал я, когда в памяти всплыли обрывки последней пытки, включая появление сына, которого я считал погибшим. — Был ли он?..

— Реален? — подхватил Керз, ухмыляясь.

— Ты убил его? — не отступал я.

— Тебе до смерти хотелось бы это узнать, да, брат? — он поднял руку. — Извини, неудачно выразился. Ты его еще встретишь, перед финалом.

— То есть это когда-то закончится?

— Так или иначе, Вулкан. Да, я искренне надеюсь, что это закончится.

А потом он оставил меня, уйдя в тень. Я наблюдал за ним до самой двери из камеры. Когда она открылась, я увидел полосу очень слабого света и задумался, насколько же глубокой была моя тюрьма. Я также расслышал торопливый разговор и понял, что снаружи творится какой-то беспорядок. Я не разобрал, что пробормотал Керз, но в его отрывистых ответах чувствовалось раздражение. Кто-то стремительно прошагал, грохоча ботинками по полу, но звук оборвался, когда дверь камеры захлопнулась.

Лампы, горевшие в альковах боковых стен, погасли, и вернулась тьма, а вместе с ней — тихий презрительный смех моего брата.

— Феррус, помолчи, — сказал я.

Но он только громче засмеялся.

Глава 22 Пути отхода

От северной стороны мануфакторума остались одни развалины. На улице за ней лежали мертвые и раненые.

Нарек потерял в лобовой атаке восемь легионеров, не считая Амареша, которого застрелил их снайпер. Несмотря на потери, ему нравилась эта симметричность, это состязание между двумя охотниками. Он решил, что в будущем сведет счеты с лоялистом: посмотрит, чего он сам стоит и может ли, несмотря на все травмы, по-прежнему считать себя достойным противником. Это было благородное противоборство — в отличие от побоища, оставшегося позади.

Оно было уродливым и расточительным, однако необходимым. Лоялисты обнаружили их, когда они прокрались половину пути к воротам, и у Нарека не было иного выбора, кроме как пойти в лобовую, прекрасно зная, что у врагов была гусеничная пушка и защищенная позиция. Он, правда, не ожидал, что они откроют огонь сразу же, — большая часть его отряда еще пробиралась через ограждения и бежала, пригнувшись, к следующим клочкам укрытия, когда мир окрасился в актинический синий, — но цель была достигнута. Дагон, Нарлех и Инфрик сделали круг и вышли к черному ходу здания. А Мелах, Саарск, Вогель и он сам направились вдоль торцов: двое справа, двое слева.

Продолжая красться вдоль улицы, в то время как у передней части мануфакторума бушевала битва, Нарек прошипел в вокс своей элите:

— Захлопните ловушку, найдите человека и приведите его мне живым.

— А остальные? — раздался по воксу голос Нарлеха. В его голосе уже звучала жажда крови.

— Убейте всех, кто окажется на пути. Мне не нужны пленники, мне нужны трупы.

Нарек закрыл канал связи.

Он уже слышал, как враги неподалеку вырываются с черного хода.

— Как они нас нашли?

Леодракк был вынужден прокричать это, чтобы его услышали: вокруг грохотали болтерные снаряды и куски камнебетона от постепенно разрушавшихся стен мануфакторума.

Нумеон покачал головой:

— Возможно, по дыму от погребального костра, или же они давно за нами следили.

— Но зачем вот так бросаться в бой, в лобовую?

— Пергеллен их вынудил.

— Это бессмыслица. Им следовало затаиться, окружить нас и вызвать подкрепление.

Нумеон замер, всматриваясь в сумрак за стенами. Позади Домад выкрикивал приказы, перемежавшиеся грохотом его тяжелого болтера. Как только Пергеллен сообщил, что Семнадцатый их обнаружил, все легионеры в мануфакторуме построились в стрелковую цепь, за исключением Нумеона, Леодракка и двух воинов в вороновом черном, которые прошли задними помещениями к черному выходу. Мануфакторум не был крепостью, и оставаться здесь было нельзя, но замечание Леодракка звучало логично. Почему враги не стали осаждать их, чтобы через некоторое время со значительными силами взять штурмом?

— Это отвлекающий маневр, — решил он. — Чтобы мы сосредоточили все внимание спереди.

Черный ход был за складом, заполненным полуразрушенными кузовами грузовиков. Множество укрытий, множество мест, где можно спрятаться.

— Видите? — спросил Нумеон, опускаясь рядом с задней дверью и указывая наружу.

— Их трое, — прошептал Хриак, крепко держа человека за плечо.

— Вы ведь не собираетесь туда идти? — спросил Грамматик.

Нумеон его проигнорировал. Он опять заметил какое-то движение. Кто бы там ни был, этот кто-то, используя в качестве укрытия грузовики, подбирался все ближе.

— Им нужен человек, — сказал он. — На этот раз они хотят схватить его, а не убить.

— Откуда ты знаешь? — спросил Леодракк.

— Фронтальная атака была нужна для того, чтобы нас выманить. Они знали, что мы попытаемся сбежать с человеком. Потому что если они следили за нами, то вернее всего видели то же, что и мы.

Хриак опустил взгляд на Грамматика:

— Твое воскрешение…

— Можно было бы и не объяснять, — язвительно заметил Грамматик. — Мое мнение значения не имеет, да? Вы все равно вот так слепо пойдете вперед, верно? Вы потеряли всякую веру.

— Мы потеряли куда больше, — прорычал Леодракк.

— Спокойно, — приказал ему Нумеон, бросив на Грамматика быстрый взгляд, чтобы тот замолчал, после чего продолжил: — Мы только тратим время. Уведи его отсюда. Мы отвлечем тех троих.

Он посмотрел на Авуса, сидевшего рядом на корточках и пока сложившего пластины прыжкового ранца. Легионер до настоящего момента молчал.

— Я возьму вергельд за Шаку их кровью. И только когда мою корвию повесят в память о моей жертве и я стану пиром для воронов, тогда я познаю покой, — поклялся он. — Victorus aut Mortis.

Хриак склонил голову, торжественно и уважительно.

— Victorus aut Mortis, брат.

Нумеон кивнул всем троим.

— Мы встретимся в тоннелях. Все мы. Да хранит вас Император.

Элиас чувствовал себя беспокойно, и не только из-за тупой боли в руке. Снаружи, в жертвенной яме, было тихо, только воздух еще дрожал от нетерпеливой злобы нерожденных. Он чувствовал их гнев. И сам его испытывал. Потерпеть неудачу, когда цель так близко, и из-за чего? Из-за какого-то человека, которому он позволил ускользнуть.

Лишь воздух схватит тот, кто не умеет ждать, но тот, кто действует обдуманно, всегда свой приз поймает.

Когда-то он услышал, как Эреб произносил эти слова. Их насмешливое эхо преследовало его годами.

Ранос был мертв. Его Несущие Слово фактически вычистили из города все живое, теперь в нем оставался лишь этот лоялистский сброд с их пленником. И все равно Элиас был лишен столь желанной награды. Эреб говорил ему про орудия. Полумертвый, с кровавыми ошметками вместо лица, он все же открыл ему эту истину. Элиас был уверен, что наконечник копья являлся одним из орудий, о которых говорил повелитель. Чистая сила, материализованная в фульгурите. Все сомнения, какие только могли быть у него на этот счет, были уничтожены вместе с его рукой и семерыми аколитами, сожженными дотла.

Он осторожно коснулся копья. Оно оказалось на удивление холодным и определенно неактивным: таинственная энергия, ранее вырвавшаяся наружу, не была истрачена полностью, но теперь дремала. Копье гудело, едва заметно вибрируя, а лезвие по-прежнему лучилось, свидетельствуя о божественном происхождении предмета.

Монархия… Да, Элиас тоже хорошо ее помнил. В тот день он плакал: сначала от экстатического восторга при виде взмывших в небо соборов, а потом от праведного гнева, когда Тринадцатый покрыл позором его легион и примарха. Он едва помнил убитых смертных, но остро прочувствовал отповедь Императора. В тот день Эреб совещался с ним. Он совещался со многими. Его повелитель выглядел странным образом уверенно, как будто уже имел некоторое представление о том, что должно будет произойти. В этом и заключалась сила. В умении видеть нити судьбы и переплетать их в угоду своим желаниям. Но почему Эреб всегда скрывался в тенях, управляя из-за трона вместо того, чтобы королем сидеть на нем, Элиас никак не мог понять.

«Что знает Эреб, чего я…»

Эту мысль прервала активация варп-склянки.

Даже в ее мистическом огне Эреб выглядел искалеченным. Он был одет в темный плащ с длинным капюшоном, скрывавшим лицо.

Элиас немедленно поклонился.

— Повелитель… вы поправились?

— Сам видишь, что нет, — ответил Эреб, указывая на собственное сгорбленное тело, — но я восстанавливаюсь.

— Как чудесно это видеть, повелитель. Когда я оставил вас в апотекарионе…

Эреб перебил его:

— Расскажи, что происходит на Раносе.

— Разумеется, — отозвался Элиас, вновь поклонившись, чтобы незаметно разжать зубы и скрыть злость. Он поднял копье: — Оружие, — гордо объявил он, — у меня.

Эреб смотрел на него со скептическим видом и молчал.

Не сумев скрыть замешательство, Элиас дополнил:

— Чтобы победить в войне. Ваши последние слова перед тем, как я уехал со своими воинами.

— Твоими воинами, Элиас?

— Вашими, мой повелитель, которых я взял на себя смелость использовать, чтобы осуществить данное вами задание.

— У тебя одно только копье, Элиас. Я говорю об орудиях. Таких, с помощью которых мы выиграем эту войну для Гора и Пантеона, — при упоминании Гора голос Эреба слегка задрожал от злости, и Элиас позволил себе на мгновение задуматься, что же произошло между ними. — Свое затачивать, их затуплять, — напомнил он. — Победит тот, у кого оружия будет больше. Как ты до сих пор не понял?

Элиас растерялся. Он сделал все, что от него просили, однако его повелитель был явно недоволен. Эреб также ничего не сказал о его травме, как будто уже знал о ней…

— Я… Повелитель? — начал Элиас.

Эреб ответил не сразу. Он что-то бормотал, будто разговаривал с кем-то, Элиасу не видимым, но склянка показывала комнату, в которой не было никого, кроме Эреба.

— Где Джон Грамматик? — спросил он наконец.

— Кто? Вы имеете в виду того человека?

— Где он, Элиас? Он тебе понадобится.

— За ним охотятся в этот самый момент. Скоро мне его приведут.

— Нет, — сказал Эреб. — Сделай все сам. Найди Джона Грамматика и держи его при себе, пока я не прибуду. Никак его не марай, это мое единственное тебе предупреждение.

Элиас приподнял бровь и попытался ответить без страха в голосе:

— Вы собираетесь сюда?

Эреб кивнул:

— Я видел, какой бардак ты устроил на Раносе.

Страх в Элиасе обратился в гнев.

— Я никак не мог предвидеть, что здесь окажутся другие легионеры. И место ритуала я не могу покинуть. Нерожденные…

Эреб в третий раз перебил его, махнув рукой. Элиас заметил, что та была бионической, начиная с обрубленного запястья.

— И как обычно, ты не сумел почувствовать нюансы варпа. Сколько бы крови ты ни пролил и сколько бы ни молился, ты не получишь желаемого, Элиас.

— Я служу лишь вам, повелитель.

Эреб хмыкнул. Это был неприятный, хриплый звук, словно у ракового больного в терминальной стадии, которому остается жить несколько часов.

— У меня еще есть здесь дела, но будь готов к моему прибытию. Смотри, чтобы Грамматик был у тебя, когда я появлюсь, иначе почерневшая от огня рука станет меньшей из твоих проблем…

Варповское пламя рассеялось так же быстро, как возникло, оставив Элиаса одного. Несмотря на боль в руке, все его тело было напряжено от едва сдерживаемого гнева.

— Я твой ученик… — прошипел он равнодушной пустоте. — Твой последователь. Я спас тебя, забрал из той комнаты, где ты бы подох без моей помощи.

Он стиснул зубы так сильно, что не мог даже цедить слова. Только рык срывался с губ, покрывшихся пенящейся слюной. Элиас попытался вернуть контроль над собой и нашел успокоение в темноте своей гнилой души.

Он позвал своего помощника:

— Ядрекк…

Воин почти тут же возник у входа в шатер, низко кланяясь.

— Мы уходим. Собери всех, но оставь два взвода для бдений у ямы. Мы присоединимся к Нареку и остальным.

Ядрекк снова поклонился и ушел исполнять приказ.

Тридцать семь легионеров ждали Элиаса за пределами покоев. Двадцать из них останутся здесь, в то время как остальные обеспечат поддержку Нареку. Они не предназначались для боевых задач. Это был почетный караул, личный культ Элиаса. Смертные были лишь агнцами для заклания во имя Пантеона. Вражеские легионеры же требовали более серьезных сил. Поначалу Элиас думал, что лоялисты просто доставят неудобства, но в конечном итоге станут пищей для нерожденных, которых он выпустил в этот мир, навеки осквернив его ради Хаоса. А теперь они стояли на пути к его заслуженному величию. Они показали себя изобретательными противниками, однако скоро их сопротивлению будет положен конец.

Вложив фульгуритовое копье в ножны, Элиас поднял здоровой рукой свою булаву. Она была тяжелой, но охватить рукой обмотанную кожей рукоять было приятно.

А еще приятнее будет разламывать ей черепа, с каждым ударом становясь ближе к неизбежному апофеозу.

Эреб оборвал психическое единение с учеником и покачнулся. Вытянув руку, он оперся о стену своей кельи и судорожно выдохнул. Несмотря на пропитывающую его мощь варпа, восстанавливался он медленно. Эреб опустил взгляд на голый металл бионической руки, сжатой в кулак, как будто можно было излечиться одной лишь силой воли. Гримаса на его лице сменилась улыбкой; он увидел ее в отражении металлического пола, а вместе с ней — плоть, которая, медленно разрастаясь, уже покрывала освежеванное лицо. Она была грубее и темнее, чем раньше. Из головы выступали небольшие костяные отростки. В глазах появился кровавый свет. Эреб знал: это боги проявляют свою благосклонность. Может, Гор и Лоргар и оставили его, но Пантеон этого не сделал. Однако он чувствовал, как они беспокойны. Несмотря на все познания темного апостола и на все его умение манипулировать судьбой, Гор не стал марионеткой, которой, по убеждению Эреба, должен был стать.

В первые годы, когда крамольные мысли произносились лишь шепотом, а воинские ложи только зарождались, были другие варианты. Необязательно было отдавать эту роль Гору. Но сейчас все это не имело значения. Важнейшим умением Эреба была способность выживать. Изуродованное лицо и тело служили тому доказательством.

— Я по-прежнему архитектор этой ереси… — прошипел он темноте, которая жадно слушала с тех пор, как он сюда пришел.

Ошибку он допустил на Сигнусе. Знай он заранее о зависти Гора, увидь хоть малейший намек… Сангвиний должен был обратиться в Красного Ангела. Но он выжил, и ни Гор, ни Эреб не получили того, чего хотели. В следующий раз он будет действовать хитрее. Но ему были нужны ответы. Ангел и магистр войны его сейчас не волновали. Взгляд Эреба упал на другого.

Как бы тяжело это ни было, он поднял голову, чтобы встретить взгляд второго существа в комнате.

— Оно может его убить? — спросил он.

Существо напротив, возникшее из бурлящего дыма, кивнуло покрытыми перьями головами. Из его клювов раздалось безостановочное стрекотание. Эреб заставил себя не воспринимать эти слова, ибо они были безумны, и безумным станет тот, кто их услышит.

Он поклонился, когда дым рассеялся, унося демона с собой. Гигантское давление ушло, и Эреб наконец смог выпрямиться. Впервые за долгое время он выдохнул, не чувствуя себя так, будто в груди работала пила.

— Тогда это будет исполнено, Оракул, — сказал он исчезающему туману и вышел из покоев.

Глава 23 Полутень

Брата выдал звук дыхания.

— Феррус, оставь меня в покое…

После своей последней встречи с Керзом я погрузился в глубокую тоску, будучи не в силах отделить реальность от плодов моего воображения. Каждый раз, возвращаясь из смерти, я чувствовал, что часть за частью, подобно сбрасываемой чешуе или хлопьям пепла, мое сознание распадается. И чем отчаянней я пытался сохранить его, тем быстрее оно умирало. Я разрушался — не физически, а морально. Но не я один. Керз открыл мне свои сомнения, свою боль. Видения, о которых он говорил мне, пошатнули и без того неустойчивый разум. Именно этим и были вызваны его садистские наклонности и явный нигилизм. Я не знаю, рассказал ли он о своих страданиях для того, чтобы вызвать у меня сочувствие, заставить доверять ему, и это было частью какой-то продолжительной пытки, или просто его маска спала, позволив мне взглянуть на его настоящее лицо. Мы оба отразились в обсидиановом стекле, и нам обоим не понравилось увиденное.

— Феррус мертв, брат, — раздался в ответ голос, заставив меня открыть глаза.

Камера из вулканического стекла не изменилась. Я видел в ее стенах свое отражение — но ничьего другого, несмотря на то, что неведомый посетитель стоял достаточно близко, чтобы было слышно его шепот.

— Кто ты? — грозно спросил я, вставая. В ногах чувствовалась слабость, но я устоял. — Феррус, если ты решил пошутить…

— Феррус погиб на Исстване, как, я был уверен, и ты.

Я распахнул глаза, едва смея надеяться. Голос невидимого собеседника был мне знаком.

— Корвус?

Из темноты выделилась тень, после чего растворилась, явив Коракса, моего брата. Повелитель Воронов как будто скинул вдруг длинный плащ, до сих пор скрывавший его присутствие. Хотя он стоял прямо передо мной, в стекле он по-прежнему не отражался, и я обнаружил, что не могу с первого взгляда определить его точное местоположение в комнате. Он был воплощением тьмы, даже в самый солнечный день остававшийся в полутени. Таков был его дар.

Я протянул руку к его лицу и прошептал, отчасти самому себе:

— Ты реален?

Коракс был облачен в черную силовую броню с птичьими мотивами. Подняв к голове руки в когтистых латных перчатках, он отсоединил замки, крепившие клюворылый шлем к горжету. Тот отделился без единого звука. Даже силовой генератор Повелителя Воронов, от которого отходили удивительные крылья прыжкового ранца, работал почти бесшумно. Лишь благодаря примарховскому слуху я был способен улавливать еле слышное фоновое гудение.

— Я так же реален, как ты, Вулкан, — ответил он, снимая шлем, под которым оказалось немного орлиное лицо, обрамленное длинными черными волосами. В его глазах светилась тихая мудрость, которую я сразу узнал, — как и сероватую бледность, характерную для жителей Киавара. На талии висел пояс из вороновых перьев, а над паховой броней крепился большой череп хищной птицы, которую он когда-то выследил и убил.

— Это действительно ты, Корвус.

Мне хотелось обнять его, обнять надежду в облике моего брата, но Коракс не отличался открытостью Ферруса. Он — совсем как птица, чье имя себе взял, — не любил, когда трогали его перья. Поэтому я просто отсалютовал ему, прижав кулак к голой груди.

Коракс отсалютовал в ответ, а затем снова надел шлем.

— Но как? — спросил я. — Мы ведь на корабле Керза.

— Я потом объясню, как нашел тебя. — Он с нехарактерной для себя непринужденностью хлопнул меня по плечу, и я впервые за время столь долгое, что оно казалось годами, ощутил уверенность, которую дарит присутствие рядом брата и товарища. — А теперь идем за мной. Мы тебя отсюда вытащим.

Пока он говорил, мое внимание привлек полусвет, вливающийся в камеру. За открытой дверью виднелся тускло освещенный коридор и ударная группа Гвардейцев Ворона, окруженных мертвыми Повелителями Ночи.

— Ты можешь сражаться? — спросил Коракс, ведя меня на свободу, и глянул через плечо.

— Да, — ответил я и сразу почувствовал, что часть покинувших было меня сил возвращается. Я давно был разлучен с землей, постоянно подвергался насилию и находился отнюдь не на пике своих боевых способностей. Я поймал брошенный мне болтер и передернул затвор. Так приятно было обхватить его рукоять, почувствовать его тяжесть. Он принадлежал Кораксу — запасное вооружение, не основное, и я был благодарен его получить.

У меня были вопросы, множество вопросов о войне и Горе. Но сейчас на них не было времени.

Подойдя к двери, мой брат сказал своим Гвардейцам Ворона что-то на киаварском — я не понял, что именно, — после чего размотал силовой кнут и пустил к трем шипастым наконечникам энергию, затрещавшую, когда они коснулись пола. Четыре серебряных когтя, охваченных актинической яростью, выдвинулись из перчатки на другой руке.

— Наш корабль недалеко, но коридоры кишат отбросами Восьмого легиона. Их можно довольно легко миновать, только нам с тобой, брат, потребуется пойти по другому пути.

Коракс уже собирался вести меня наружу, когда я схватил его за предплечье.

— Я уже почти потерял надежду, — тихо сказал я.

Коракс кивнул:

— И я тоже почти потерял надежду: что когда-либо найду тебя живым, — он секунду смотрел мне в глаза, а затем повернулся к коридору. — Следуй за мной, брат.

Он вылетел из камеры, и хотя я последовал сразу за ним, он почти тут же затерялся в сумраке. Коридор был широким, но низким и достаточно освещенным, однако отыскать в нем Коракса и его сыновей было сложно.

— Нельзя медлить, Вулкан, — прошептал мой брат.

— Я тебя почти не вижу.

— Направляйся к концу коридора. Там Кравекс.

Я сощурился и разглядел легионера, ждавшего, как Коракс и говорил, в конце коридора. Кравекс был словно мимолетная тень, и когда я дошел до места, где он только что стоял, его там уже не оказалось.

Мне казалось, что мы несколько часов так шли, не встречая сопротивления и преград, по бесконечным тоннелям, каналам и трубам. Иногда дорога вела нас вниз, и приходилось ползти по узким водоводам, или вверх, и надо было карабкаться в вызывающих клаустрофобию шахтах. Коракс всегда был рядом, но никогда не оказывался достаточно близко, чтобы его присутствие ощущалось. Он был тенью, летящей в плотнейшем тумане, льнущей к краю темноты, никогда не попадающей под лучи света.

Я следовал за ним в меру своих способностей; время от времени передо мной мелькал Кравекс или какой-то другой Гвардеец Ворона — когда чувство направления меня подводило, и им приходилось возвращать меня на верный путь. Полагаю, всего их было пятеро, не считая Коракса, но я не мог быть уверен. Девятнадцатые были экспертами по тайным операциям. Для Воронов засады и бесшумные нападения были формой искусства. Я ощущал себя жалким неофитом.

Несколько раз приходилось резко останавливаться: мой брат, не показываясь на глаза, шепотом предупреждал об опасности. Легионеры нас искали. Мы слышали грохот их обуви и видели сквозь вентиляционные отверстия и железные решетки огромного корабля тени, когда они проходили мимо.

Спустившись глубже, в его недра, мы оказались в трюме. Сточные воды текли широкой рекой, а стены покрывала корка грязи и прочих подобных веществ. Перед нами была широкая, гигантская канализационная труба из темного металла, с установленными наискось балками и свисающими с потолка цепями. Из медленно вращающихся турбовентиляторов выходил пар от палуб инженариума, усиливая царящую здесь вонь. Простых людей ядовитый воздух убил бы, и я подозревал, что неровности на полу были на самом деле образованы костями.

— Нам в этот канал, — позвал Коракс, спускаясь в наклонный акведук. Он говорил тихо: поисковая команда продолжала греметь по решеткам палубы высоко над нами. — Так можно миновать хорошо охраняемую область корабля. Люк в конце ведет на подсобную палубу, через которую мы проникли.

— А если твой корабль уже нашли? — спросил я, следуя за братом и его воинами в мутную воду. В тоннеле было темно, его освещали только помигивающие фосфорные лампы.

— Маловероятно, — ответил Коракс. — Сенсориум этого корабля такой тип маскировки не видит. Идем.

Его воины ушли вперед, и я скоро потерял их в сумраке.

Мы молча брели сквозь жижу. Потревоженная вода еще больше усиливала зловонность испарений. Внизу был такой же лабиринт, как наверху, и меня не отпускало чувство, что мы двигаемся к его центру. Часть меня страстно хотела, чтобы там оказался ждущий нас Керз, и я мог покарать его всеми способами, о которых мечтал с тех пор, как оказался объектом его безумных развлечений.

Это будет так просто… Его череп окажется в моих руках, и кость начнет медленно трещать, раскалываясь, как в тисках.

Длинная прямая труба уже готовилась смениться резким поворотом, когда перед глазами ярко вспыхнуло дульное пламя и раздалось глухое предупреждение о врагах.

Коракс, бывший в нескольких метрах передо мной, тут же бросился в бег, активируя силовой кнут:

— Они нас обнаружили!

Я слышал, как застрелили одного из Гвардейцев Ворона, но не увидел этого. Наш авангард находился за поворотом, как и Коракс теперь, потому о битве я мог судить только по шуму. Раздался громкий всплеск: очевидно, воин упал в воду.

Я добежал до поворота, но обнаружил перед собой лишь темноту. Даже с фосфорными лампами, шипевшими и мигавшими в вонючем воздухе, нельзя было разглядеть ни друга, ни врага.

Очередная вспышка оставила перед глазами монохромно-серое изображение двух легионеров, скрестивших клинки, дав мне цель. Я метнулся к ним со всей скоростью, какую позволял ил под ногами. Мои союзники успели пробиться вглубь второго сегмента трубы, оказавшегося таким же длинным, как первый, и были далеко от меня.

Я остановился, пытаясь оценить, сколько врагов нас атаковало и откуда. Без вспышек дульного пламени опять ничего не было видно. Подняв выданный болтер к лицу и прижавшись щекой к прикладу, я медленно повел им из стороны в сторону. Выстрелы отражались от купольного потолка, давая громкое эхо и не позволяя определить их источник. Я заметил, что труба в этой части канализации была отнюдь не прямой. Ее поддерживали колонны, чьи основания скрывались в ядовитой воде, повсюду были альковы и ответвления, служебные мостики и аванкамеры. Не зная, в каком направлении двигаться, я очень быстро потеряю своих спасителей и потеряюсь сам.

Где-то в отдалении сражался Коракс. Я слышал треск его силового кнута и чувствовал запах озона от молниевых когтей даже сквозь вонь воды, уже дошедшей мне до пояса. Прорвав вязкую пленку, образовывавшуюся вокруг меня, я поспешил через эту трясину к брату.

В задергавшемся рядом силуэте я узнал еще одного Ворона, выбросившего крылья назад, когда его насмерть прошило болт-снарядом.

— Коракс! — позвал я, не прекращая водить болтером из стороны в сторону, поскольку опасался, что стрельбой навскидку могу задеть брата или его сыновей.

Лязгнула сталь, прогремели выстрелы, но ответа не было.

— Коракс!

По-прежнему ничего. Тоннель чернел передо мной, словно гигантская зловонная пасть, но вдруг тьму прорвала буря. Я успел заметить вспышки, дульное пламя, эфемерное свечение силового оружия. Потом мне оставалось только всматриваться в силуэты — в остаточное изображение удара, уже нанесенного, убийства, уже совершенного.

В зловонной жиже, плещущейся у пояса, мелькнул труп в броне. Из-за темноты и его положения лицом вниз сложно было определить, кому он принадлежал. Я начал пробираться к нему через трясину, но не успел: воздух вышел сквозь отверстия в броне, и труп бесследно исчез под водой. Я погрузил руку в грязь, пытаясь поймать его, — мне нужно было его увидеть, коснуться того, в чьей реальности не приходилось сомневаться. Кончики пальцев что-то нащупали. Опустив руку глубже, так что вонючая вода намочила лицо, я схватил предмет. Подняв его к свету, я увидел череп. Сточная грязь сползала с выбеленной кости, словно мертвая кожа. Он скалился, как скалятся все черепа, но что-то знакомое привиделось мне в этом жутком лице.

На меня смотрела отрубленная голова Ферруса Мануса.

Отпрянув, я уронил череп и уже собирался вновь за ним наклониться, когда услышал голос Коракса:

— Вулкан!

Над головой пролетел небольшой круглый предмет с мигающей кнопкой активации. Парабола увела его в воду совсем рядом со мной.

Я развернулся, резко вдохнул и только успел зажмуриться, как ударная волна толкнула меня в жижу. Кожа на спине вспыхнула от впившейся шрапнели, а я с головой оказался под водой и коснулся дна тоннеля. Осколок ребра, выступающая бедренная кость, рельефный стержень позвоночника — я греб руками по подводному кладбищу в отчаянной попытке ухватиться за что-нибудь и вынырнуть из воды.

А потом меня несло вверх волной, порожденной взрывом, до самой поверхности. Я вылетел на воздух вместе со струями грязи, липшей к телу, ударился об стену и сполз вниз.

Болтер я потерял, выпустив его при падении. Пока я кашлял, пытаясь избавиться от грязной воды в легких, кто-то приблизился ко мне, шлепая по трясине.

Перед глазами все плыло, но, подняв взгляд, я все же различил протянутую мне руку.

— Все кончено, — сказал Коракс.

— Я их даже не видел, — выдохнул я.

— Не сомневайся, брат, они мертвы, но после взрыва сюда стянутся другие. Надо двигаться.

Коракс помог мне подняться, и вместе мы прошли в конец канализационного тоннеля, откуда служебная лестница вела вверх и наружу.

— Где остальные? — спросил я, заметив отсутствие Кравекса и других Гвардейцев Ворона.

— Мертвы, — мрачно ответил Коракс, смотря прямо перед собой. — Сюда, — добавил он, указав на лестницу. — Я пойду первым. Не отставай.

Я кивнул, стараясь не думать о том, что чувствовал мой брат в этот момент.

На полпути вверх по лестнице Коракс сказал:

— Они знали о характере миссии и взяли на себя этот риск.

Я не ответил, только молча последовал за ним.

Воздух наверху был полон дыма с палуб инженариума, но в сравнении с тем, что было в канализации, казался едва ли не освежающим.

Мы стояли на пороге очередного широкого зала, заставленного механизмами и упаковочными ящиками. Над головой высились подъемники, а сбоку была установлена кабина управления. Она выглядела пустой.

— Подсобная палуба, — пояснил Коракс, переходя на ровный бег. — Используется в основном в качестве склада и ремонтного зала. Относительно небольшая. Хорошо защищенная.

— Твой корабль близко? — спросил я, следуя за ним.

— Сюда…

Коракс добежал до пересечения первым. Когда он остановился как вкопанный, я понял, что что-то не так. Догнав его, я увидел, что именно.

В фюзеляже «Громового ястреба» зиял пролом, из которого валил дым. От рваной дыры, обращенной краями внутрь, расходились черные пятна. Корабль все еще стоял в зажимах, но одна из подпорок погнулась. Броневая плита в головной части была расколота, а носовые орудия выведены из строя.

— Боюсь, ваш полет отменяется, — заметил тихий голос из теней.

С резким стуком повернутого рычага осветительные трубки под потолком погасли.

Несколько мгновений царила тьма, пока ее не нарушил алый свет от пары узких овалов — ретинальных линз легионера. А за ним еще двадцать воинов вышли из альковов и из-за разбитого корабля, где они заранее затаились, и выстроились перед нами, отрезая выход с палубы.

Мы с Кораксом не сдвинулись с места.

— Их так мало… — заметил он мне.

За спиной залязгали шаги десятерых легионеров.

— Очень мало, — согласился я.

Вперед выступил воин в терминаторской броне, один из Атраментаров:

— Сложите оружие.

Я узнал его голос: именно он обращался к нам ранее.

— Я не подчиняюсь приказам нострамских отбросов,вырядившихся солдатами, — ответил Коракс.

Еще десять воинов преградили нам путь позади.

Я мельком взглянул в их сторону и хмыкнул:

— Всего сорок? Керз переоценил ваши шансы остановить нас.

Атраментар рассмеялся; из-за вокс-решетки смех его звучал глухо и зернисто. Его наплечники усеивали шипы, а тусклый полуночно-синий металл брони оживляли только нарисованные разряды молний. В одной руке он сжимал массивно выглядящий молот.

— Ночной Призрак сказал взять вас живыми, — ответил он, — но ничего не сказал про невредимость.

Четыре взвода Повелителей Ночи начали доставать клинки и дубинки.

— Его ошибка, — заметил Коракс и вспарил с помощью прыжкового ранца. С его губ сорвался вопль — птичий боевой клич, оглушивший Атраментаров на драгоценную долю секунды. Стальные крылья расправились за спиной, и как тень ангела смерти, Коракс бросился вниз и насадил воина на свои молниевые когти, с которых Атраментар соскользнул на палубу, давясь кровью, и умер.

В приземлении Повелитель Воронов взмахнул кнутом, опутал побежавшего в атаку легионера вокруг талии, вздернул в воздух и швырнул в стену.

Я развернулся и толкнул башню из ящиков, которые повалились на пути у воинов, стоявших позади нас. Это задержит их лишь на несколько секунд, но мне этих секунд будет достаточно.

Устремившись к Повелителям Ночи, которые нападали спереди, я врезался в двух легионеров и подбросил их в воздух за счет одной лишь массы и инерции. Перехватив одного поперек талии, я метнул его, как диск, и он, вращаясь, сбил с ног трех других. Второго я схватил за голову и вбил в пол. От удара палуба погнулась и раскололась, а несколько прутов арматуры проткнули моего противника через спину и вышли из груди.

Несколько остававшихся Повелителей Ночи в панике достали болтеры. Один снаряд оцарапал бок и ожег кожу. Меня это практически не замедлило. Я ударил стрелка тыльной стороной руки, отчего его шея изогнулась под неестественным углом, а затем поднял другого над головой и опустил на колено, сломав ему спину.

Пятого я схватил за генератор, подтянул к себе и пробил броню на животе кулаком. Шестому расколол ключицу ребром ладони. Кому-то удалось провести выпад, и я почувствовал, как в область солнечного сплетения пилящим движением погрузился меч. Сломав оружие у рукояти, я взял нападавшего за подбородок, сжал ему челюсть, поднял вверх и швырнул его, размахивающего руками и ногами, в какой-то массивный ящик. Голова легионера пробила стенку, и я так его и оставил, подвешенного за шею и мертвого.

Убийства никогда не приносили мне радость, но сейчас я наслаждался. Повелители Ночи расплачивались за все пытки, которые я перенес, за всю боль, причиненную моим людям. Когда враги сзади наконец преодолели баррикаду, я их только приветствовал. Меня окружали трупы. Клинки и болтеры лежали под рукой, но я в них не нуждался. Сжимая и разжимая кулаки, я мечтал разорвать этих воинов на части в настолько близком контакте, насколько это было возможно.

— Взойдите на мою наковальню, — с вызовом крикнул я, хищно скалясь.

Я даже не задумался о том, что с гибелью корабля мы потеряли единственную возможность выбраться отсюда. Я жаждал насилия. Я хотел лишь одного: уничтожить этих воинов, заставить их ответить за действия своего отца.

Мои кулаки были словно молоты, моя ярость была словно пламя кузни.

Повелители Ночи гибли один за другим, и я ликовал, смотря, как они умирают.

Когда все было кончено, я тяжело дышал сквозь стиснутые зубы. Дрожащие губы были влажными от слюны. Все тело тряслось от гнева, медленно истекающего из всех пор. Перед моими глазами стояла бездна. Багровая бездна, цвета крови и смерти. Я был у самого ее края, заглядывал в черноту в глубине. Там меня ждало безумие. Я услышал его зов и потянулся к нему…

Коракс вернул меня.

Рукой на моем плече. Обеспокоенностью в голосе.

— Брат, ты в порядке?

Лишь через пару секунд я понял, что он имел в виду меч, до сих пор в меня погруженный.

Я выдернул клинок. Вместе с ним вырвалась струйка крови, окрасившая палубу, но тут же затерявшаяся на фоне пролитой ранее крови.

— Поверь, это пустяки, — сказал я, постепенно возвращая самообладание.

Коракс кивнул, ничем не выдав свои мысли по поводу моих действий, итоги которых кровавыми ошметками усеивали палубу вокруг.

— Что теперь? — спросил я, взглянув на обломки «Громового ястреба».

— Двинемся глубже, будем пробираться к центру корабля. По пути еще встретится транспорт, который можно будет реквизировать.

Надежда была слабой. Я знал, что Коракс это понимает, но решил оставить свои мысли при себе.

— Если не выйдет, всегда можно пробиться на мостик, — ответил я, — и излить наш гнев на того, кто будет сидеть там на троне.

— Согласен.

Коракс вдруг вздернул голову и прислушался.

— Сюда идут.

— Пусть.

Он перевел на меня холодный взгляд из-за линз.

— Ты хочешь покончить с этим здесь или на мостике, с еще бьющимся сердцем Керза в твоем кулаке?

Я кивнул, хотя считал, что наши шансы добраться до мостика и Керза были не очень высоки.

— На мостике. Веди, брат.

Оставив уничтоженных Повелителей Ночи позади, Коракс провел меня через несколько залов, за которыми оказался служебный люк, прикрывавший вход в лабиринт подпольных тоннелей. Они были тесными, и брат оказался вынужден оставить свой любимый прыжковый ранец у входа. Несмотря на его попытки замести следы, враги шли за нами неотступно. Рычащая ругань на нострамском гналась за нами по шахтам и трубам, повсюду слышалось эхо от задевающих стены силовых доспехов. Я представил, как солдаты Керза ползут за нами на четвереньках.

Но как бы глубоко мы ни заходили, сколько раз бы ни поворачивали в боковые коридоры, Повелители Ночи следовали за нами, как тени. Они знали каждый сантиметр этого корабля. Я снова ощущал себя в ловушке, чувствовал, как ее ржавые зубья смыкаются на шее. Побег или плен — иного способа положить этому конец не было. Но я боялся за Коракса. Керз не простит ему это оскорбление.

Через час ползанья по служебным тоннелям, подобно крысам, Коракс обнаружил очередной люк. Выбив ногой решетку, зазвеневшую внизу, мой брат спрыгнул и через мгновение позвал за собой. Выбравшись из темного лабиринта, я оказался в пустой комнате. Она была слабо освещена, покрыта темным металлом, как столь многие помещения в этом безлюдном месте, а на полу виднелись царапины от лезвий. А также пятна крови, но в комнате никого не было. Она странным образом казалась знакомой, хотя я ни разу здесь не был.

Единственный путь наружу шел через арку, только слабые ореолы света от люминесцентных сфер, встроенных в стены, до нее не доходили, и проход окутывали тени.

— Посмотри, свободен ли путь, — прошептал Коракс, указав на арку и тьму за ней. — Я проверю, не догнали ли нас преследователи. Держи, — он кинул мне гладий, свое последнее запасное оружие. Я поймал его, кивнул и поспешил к арке, но не увидел и не услышал никаких признаков опасности.

— Здесь лестница вниз, — заметил я. — И я чувствую сквозняк.

Разумеется, он был искусственным, и воздух пах плесенью, но это могло указывать на то, что рядом находилась палуба с циркуляцией воздуха, а значит, почти наверняка и с людьми.

Коракс еще несколько секунд подождал под открытым люком, после чего присоединился ко мне.

— Что показывают сенсоры шлема? — спросил я, зная, что брат уже осматривает арку в различных спектрах.

— Тени… — прошипел он, немного смутив меня своим тоном.

Не знай я брата так хорошо, я бы решил, что он обеспокоен.

— Другого пути нет, — заметил я, указав гладием на тьму, как будто она была врагом, с которым можно побороться.

Коракс согласился, выпустив когти, и мы вместе начали спускаться по лестнице.

Внизу тьма была все так же непроглядна. Смотреть сквозь нее было не проще, чем смотреть сквозь деготь. Я знал, что она была не простым отсутствием света. Наши глаза с этим легко бы справились, избавив от необходимости гадать, что же нас окружает. Она была чем-то иным, чем-то густым и тягучим, липнущим к нам, как смола. Вглядываясь в ее маслянистые глубины, я различил смутный контур чего-то вроде колизея. Мы спиной к спине стояли на его арене. Под ногами шелестел песок.

— Ловушка! — крикнул я, но было слишком поздно.

Коракс успел взбежать до середины лестницы, когда позади нас захлопнулась выдвижная противовзрывная дверь. Оставаясь на шаг позади него, я повернулся к арене, а неестественная тьма между тем начала утекать через отверстия в полу, и холод, не осознававшийся раньше, покинул тело. Факелы зажглись вдоль восьми стен площадки, на которой до сих пор не знающими покоя призраками лежали скелеты гладиаторов в разбитых доспехах. Я вдруг вспомнил, где раньше видел комнату перед лестницей. В Фемиде, городе ноктюрнских царей-воинов, устраивавших гладиаторские состязания, чтобы доказать свое мастерство и выбрать себе нового вождя. Бойцы ожидали начала битвы в казармах, затачивая оружие или разум перед грядущим состязанием. Коракс и я не сделали ни того, ни другого. Что на этот раз задумал наш тюремщик?

— Да, все это несколько архаично, признаю, — произнес Керз, привлекая наше внимание. Он взирал вниз на нас с трибуны амфитеатра. — Но Ангрону, думаю, понравилось бы. Прискорбно, что его тут нет. На Исстване ваши пути едва не пересеклись, верно, брат?

Я поднял голову к верхним рядам амфитеатра, встречая взгляд Керза. Он был не один. Тридцать терминаторов-Атраментаров окружали арену, открыто демонстрируя пушки «Жнец».

— Жаль, что наши не пересеклись, — ответил я.

— У тебя был шанс на Хараатане, но ты им не воспользовался.

— И когда все закончится, ты пожалеешь, что я этого не сделал.

Керз слабо улыбнулся. Два Атраментара по бокам от него протянули оружие: меч и трезубец.

— На Нострамо подобных величественных сцен не было. Аренами нам служили канавы и ульи, но кровавый спорт не испытывал недостатка в претендентах.

Он бросил нам меч. Тот погрузился в песок на треть клинка.

— На наших улицах правила бандитская культура, и каждый хотел был частью самой сильной банды.

За мечом последовал трезубец, воткнувшийся в землю с такой силой, что вибрации пошли по всей длине рукояти.

— Даже у убийц и насильников есть ритуалы, — продолжил Керз. — Даже для подонков вроде них это важно. Но возможности всегда были ограничены, и зачастую можно позволить только что-то одно. Первым делом, — сказал он, взглянув на Коракса, — бой должен быть честным. Снимай доспехи, брат. Они ставят тебя в неравное положение с Вулканом.

— Я думал, ты не любитель официозных торжеств, Конрад, — вызывающе заметил я, делая шаг вперед. — Разве не поэтому ты перерезал правителей своего мира и благородных обитателей шпилей?

— Они не были моими правителями, и не были они благородны, — мрачно вымолвил Керз. — А теперь Коракс снимет броню или обречет ваших сыновей на смерть.

Из задних рядов Атраментаров на противоположных сторонах амфитеатра вывели двух воинов. На одной стороне был Кравекс, сын моего брата, потерянный и считавшийся погибшим; на другой — Неметор.

Оба воина безуспешно бились в руках захватчиков, не столько потому, что надеялись вырваться, сколько для того, чтобы продемонстрировать неповиновение.

— Неметор…

Как один несчастный сын начал значить так много… Керз не сказал мне, что случилось с остальным моим легионом, а я не нашел в себе смелости спросить его. Я верил, что они были живы, но сколько — не мог сказать. Если бы они все погибли на Исстване, Керз не упустил бы возможность вогнать мне в сердце этот нож. И хотя все его пытки были полны обмана, сам Керз пока ни в чем мне не солгал. Саламандры еще были живы. Я еще был жив. Я должен был спасти Неметора.

Коракс, судя по всему, пришел к тому же выводу и спокойно снял броню, пока не остался в одних поддоспешных штанах, наголенниках и ботинках. Его великолепные доспехи валялись на песке, как какой-то ненужный хлам.

Керз унижал нас, и мне стало стыдно при мысли о том, что я втянул брата в это уродливое представление.

— Прости меня, Корвус. За все это.

— Не беспокойся, Вулкан. Я самостоятельно принял это решение и я знаю, что на моем месте ты поступил бы так же.

— Но брат, ты не понимаешь…

Нам швырнули два гладиаторских шлема, оборвав мое признание. Один был черным, похожим на голову хищной птицы, второй — темно-зеленым и драконьим. Было очевидно, чего хотел от нас Керз.

— А теперь надо станцевать? — поинтересовался я, поднимая предназначенный для меня шлем.

— В некотором смысле, — ответил Керз. — Наденьте их.

Внутри шлем оказался шероховатым. Он был тяжел.

— Одному суждено жить, другому умереть, — раздался голос Керза по звенящему вокс-передатчику внутри шлема. — Бандитская культура жестока, братья. Вы пока не понимаете этого, знаю. Но вы поймете.

Я взглянул на Неметора, явно не понимавшего, что происходит, а потом на Коракса; он, в свою очередь, смотрел на Кравекса.

Бездна вновь была рядом, я балансировал на самом краю и глядел вниз, в ад и тьму. Боль прошила череп одновременно со всех сторон, и я осознал, что шлем казался шероховатым, потому что его внутренняя часть была усеяна крошечными гвоздиками. Керз только что погрузил их острия в мою голову. Бездна пульсировала перед глазами, требуя решиться, сделать шаг вперед и затеряться в этом жаре.

Я изо всех сил пытался сохранить спокойствие, прогнать безумие, грозящее охватить меня буйством.

Коракс до сих пор не пошевелился; впрочем, прошло лишь несколько секунд.

— Выживший будет выпущен на свободу, как и его люди. — Свое последнее правило Керз объявил во всеуслышание. — И знайте, что в моем вольере есть и другие драконы и вороны. А теперь сражайтесь.

Керз до сих пор не лгал мне. И сейчас он должен был говорить правду, иначе игра не имела бы смысла. Но я не мог убить Коракса. Мне придется пожертвовать Неметором, как бы больно это ни было. Я не склонюсь перед варварством и не стану таким, как Керз. Безумие вгоняло когти в мое сознание, но я не поддамся ему. Керз не одержит над нами верх. Я ему не позволю.

Коракс победит, Неметор погибнет, но Корвус, по крайней мере, останется жив. Я принесу эту жертву, я сделаю это для своего брата.

Я потянулся к мечу.

— И еще, Вулкан… — прошептал Керз по воксу последнее условие, лично для меня. — Я солгал. Победи Коракса, оставь его без сознания, или я убью его и пришедших с ним Воронов, а тебя заставлю смотреть.

Я попытался закричать, но из механизма, встроенного в шлем, в мой открытый рот выдвинулась стальная пластина, лишив возможности говорить.

Коракс не двигался. Мне оставалось лишь гадать, не сказал ли Керз ему то же самое, что мне, только для противоположных участников?

— Все еще колеблетесь? — спросил Керз. — Я вас не виню. Тяжело убить собственного брата, чтобы выжить. Но поверьте мне: голодные псы не ведают верности, когда на кону стоит их жизнь. Я помню одну семью на Нострамо. Дружную и готовую зубами защищать друг друга. Они вырезали целые банды, посмевшие им угрожать.

— Однажды зимой, исключительно холодной и суровой, они вступили в войну с соперничающей бандой. Наградой были территория и статус. Но вскоре это стало делом чести, можете в это поверить? Что за возвышенные и губительные идеалы. Война завела их далеко от того места, которое они называли домом, — и это действительно была война, только куда грязнее той, к которой вы привыкли.

— Под конец у них кончилась еда: крысы исчезли, а мусор на улицах был несъедобен. Отчаяние порождает отчаянных людей. Преданная банда, чьи кровные узы были так сильны… Они набросились друг на друга. Переубивали друг друга. Одни были намерены сражаться и дальше, другие хотели, чтобы эта война закончилась. Понимаете, братья, иногда твой враг — это просто тот, кто мешает тебе вернуться домой, — Керз выступил вперед, положил руки на перила перед собой. — Довольно медлить. Только один из вас отсюда выберется. Только один вернется домой.

Коракс поднял трезубец.

— Прости, Вулкан.

Я не мог ему ответить.

Керз вновь отступил в тень.

— Не забывай о том, что я тебе сказал, брат, — прошептал он.

Я только успел взяться за рукоять меча, когда Коракс ринулся вперед. Оторвавшись от земли, он перепрыгнул через пол-арены. Я выдернул меч из земли, перекатился и почувствовал, как трезубец вонзился в то место, где я только что стоял. Второй выпад просвистел у щеки, оставив порез и брызнув кровью на песок. Я парировал третий удар, отбил трезубец в сторону и обрушил кулак в солнечное сплетение, заставив Коракса отшатнуться. Возникла секундная пауза, однако сразу за ней Коракс опять бросился на меня, пытаясь пробить мою импровизированную оборону градом небольших, но болезненных уколов.

Я никогда раньше не сражался с Кораксом, но достаточно видел его в битвах. Его боевой стиль во многом походил на движения птицы, у которой он позаимствовал свой титул. Меня осыпали стремительными пробными атаками, подобными ударам клюва. Он был быстр, без конца плавно переходил из одной стойки в другую, заходил с непросматриваемой стороны и активно использовал схемы нападения с периферии.

Я разворачивался и ставил блоки, но руки, торс и ноги начинали покрываться порезами. Он атаковал без остановки, ведь ему не пришлось провести последние месяцы или годы в камере. Кроме того, он был готов меня убить. В его ударах была ярость — которой я пока не поддавался.

Взяв в руки трезубец, мой брат изменился, и я к этому изменению не был готов.

Манящая бездна вернулась в мой разум, когда горячие гвозди впились глубже в голову, раскаляя злость и жажду насилия.

Был я действительно монстром, как говорил Керз тогда, много лет назад, на Хараатане? Когда я дотла сжег эльдарского ребенка за то, что она оказалась повинна в гибели Сериф, было ли это возмездием или же просто поводом получить садистское удовольствие?

Я пошатнулся, чувствуя, как сумасшествие прорывает и без того слабые швы разума.

Коракс провел точный удар, и трезубец вошел в левую грудную мышцу, погрузился в плоть и за кость. Только заткнувшая рот пластина не дала мне вскрикнуть.

Ярость.

Я оставил на груди Коракса глубокую рану, и он, еще не успевший выдернуть трезубец из моего тела, вдруг оказался в опасном положении.

Ярость.

Я переломил рукоять трезубца надвое, оставив вилы в груди.

Ярость.

Я отшвырнул меч и бросился на Коракса.

Я силен — возможно, физически сильнее всех сыновей моего отца. Коракс сам однажды это заявлял. А теперь почувствовал на себе. Одним ударом кулака я разбил решетку его шлема, открыв перекошенный от боли рот в крови. Второй удар пришелся в область левого уха, отчего голова его дернулась в сторону, а шлем погнулся. Коракс издал пронзительный птичий вопль. Мне хотелось сломать его крылья, расколоть его хрупкий череп. Несмотря на все его попытки сопротивления — колено в грудь, кулак в незащищенные почки, ребро ладони по горлу, — он не мог меня пересилить. Используя свой вес, я повалил его на землю. Он охнул, тяжело упав, и я ударом выбил воздух из его легких. Мои руки тисками сжались вокруг его горла. Я душил Коракса, прижав его руки к земле коленями, а он не мог пошевелиться. Теперь он мог только умереть.

Его шлем при этой свирепой атаке развалился. Я видел, что его темные глаза направлены на меня, и тихая мудрость в них обращена в ужас.

Я сжал руки сильнее и почувствовал, как усиленная гортань поддается моей злобе и медленно ломается. Его глаза вылезли из орбит, и через окровавленные зубы он процедил два слова:

— Сделай это…

Сбоку, на периферии зрения, возникла скелетообразная фигура Ферруса.

— Сделай это… — прохрипел он.

Наверху, в амфитеатре, Неметор, крепко удерживаемый, но не перестающий бороться, прошептал:

— Сделай это…

Так просто. Надо только чуть-чуть сжать пальцы и…

Я замер. Лишь кончиками пальцев удерживавшийся за край бездны, я сумел подняться и откатиться прочь от ее горящих глубин. В этот момент я понял, что мне не освободиться. Я хотел убить Коракса, чтобы утолить свою ярость.

— Убей его, Вулкан! — зарычал Керз, бросаясь к перилам. — Он готов. Получи свою свободу.

— Вернись к своему легиону, — призвал Феррус. — Это единственный путь…

Я убрал руки с горла Коракса и отпустил его. Измученный — физически и морально, — я скатился с брата и упал на спину.

— Нет. Не буду, — проговорил я, тяжело дыша. — Не так.

— Тогда ты обрек себя, — прошипел Феррус.

Не зная, что только что произошло, Коракс поднялся на ноги, подобрал брошенный мной меч и пронзил мне сердце.

Я с криком очнулся. Я вернулся в свою камеру, только по-прежнему лежал на спине. Дверь выглядела целой, и никаких свидетельств моего недавнего побега не было видно. Меня привязали к металлической плите за руки, ноги и шею. Я не мог пошевелиться, а железная пластина во рту не давала говорить.

Вокруг меня стояла группа людей-псайкеров; выглядели они как дикари, а на одеждах и телах их были намалеваны какие-то странные символы.

— Давиниты, — пояснил Керз, входя в поле моего зрения, после чего во внезапном приступе ярости принялся убивать колдунов одного за другим. — Они не справились со своей задачей, — добавил он, когда закончил их кромсать.

Все это было ложью — видениями, помещенными в мою голову.

Керз вынул кляп из моего рта.

— Ты думал, что я убью его? — прорычал я.

Мой брат выглядел глубоко несчастным.

— Ты не благороден. Ты ничем не лучше меня, — пробубнил он, после чего убил меня снова.

Глава 24 Жертвы

Вам многое пришлось перенести. Я знаю. Вы подошли к самому краю бездны и едва не оказались ей поглощены. Но теперь все изменится. Я ваш отец, генерал, повелитель и наставник. Я научу вас, как смогу, и передам все накопленные знания. Честь, самопожертвование, вера в свои силы, братство. Это наше Прометеево кредо, и все мы обязаны следовать ему, если хотим преуспеть. Таков будет мой первый урок…

Примарх Вулкан во время инаугурационной речи перед выжившими воинами Восемнадцатого легиона на Терре

Нумеон не знал, кто выжил в битве. Он лежал лицом вниз, а сенсоры доспехов кричали ему, яростно мигая красными предупреждающими иконками. Падение, безусловно, спасло ему жизнь. Он надеялся, что остальных оно тоже захватило. Застонав, Нумеон перекатился на спину и попытался справиться с последствиями физических повреждений. Пульс возвращался в норму. И дыхание. Лежа в тишине и темноте, он ждал, пока тело не восстановится, а системы доспехов не перезагрузятся и стабилизируются.

Кто-то шевельнулся в темноте рядом с ним.

Броня Шен'ры была изрезана клинками и усеяна отверстиями от снарядов. Его кибернетический глаз мигнул и погас.

— Потеряли полугусеничник… — прохрипел он.

Нумеону удалось кивнуть.

— Но хорошо он этих предателей поджарил, а? — с улыбкой проговорил старый технодесантник и потерял сознание. Его показатели держались — Шен'ра еще был жив.

Некоторым повезло меньше. После того, как Леодракк и Хриак скрылись вместе с человеком, Нумеон вернулся в мануфакторум. Авус был мертв: он отдал свою жизнь, чтобы товарищи могли уйти. В процессе он спас Нумеона, а потом уничтожил второго Несущего Слово в самоубийственной атаке. Мельта-бомба с близкого расстояния.

Третий легионер — еще один снайпер и, должно быть, именно тот, кто застрелил Хелона, Узака и Шаку, — переместился назад еще до бешеной атаки раптора. Он получил от Авуса еще одну зарубку на свою винтовку и лишил Нумеона возможности отомстить или самому собой пожертвовать.

К тому времени, как Нумеон добрался до остальных, сражение вылилось на улицы. Домад был повержен, Пергеллена нигде не было видно. Только К'госи и Шен'ра оставались в окружении мертвых и умирающих. В отчаянии технодесантник подорвал сейсмический заряд, надеясь захватить с собой замыкавших кольцо врагов. Отчасти ему это удалось, однако взрыв окончательно разрушил и так слабый фундамент.

Нумеон помнил, как земля под ним разверзлась, как появилось чувство невесомости, подобное тому, которое сопровождает последние моменты выброски в десантных капсулах. Сверху на него падали обломки. Один кусок сорвал правый наплечник и оставил в руке радиальные трещины.

Он сжимал печать — печать Вулкана, — когда они упали в воду. Стремительный поток в канализационной трубе унес их прочь от битвы, украв заслуженное право погибнуть с честью.

В воздухе стоял смрад телесных выделений. Нумеон лежал, наполовину погруженный в воду, и смотрел в потолок, не обращая внимания на канализационную крысу, которая приползла посмотреть, что же за дары упали ей сверху, но обнаружила, что они для нее слишком жесткие.

— К'госи, — выдохнул он.

— Я тут.

— Можешь двигаться?

— Еще нет.

— Тогда подожди немного, подожди, пока не сможешь, — сказал Нумеон.

— Я никуда не денусь, Погребальный капитан.

— Хорошо, — оцепенело ответил Нумеон, теряя связь с реальностью. — Это хорошо.

Значок в форме молота все еще был зажат в его кулаке; он поднял его к колонне света, прорывавшегося сквозь трещину в стене, и осмотрел. Его покрывала сажа. Нумеон протер значок пальцем и невольно вспомнил о том, как в последний раз видел его на Исстване.

Исстван-V

Контемптор тяжело шагал сквозь клубы тумана. Брызги крови виднелись на сине-белой краске, и многочисленные следы от клинков и снарядов усеивали поверхность брони — истинные знаки отличия, по которым следовало судить воина; во всяком случае, так считали в Двенадцатом легионе.

Пепельный дождь от тысяч пожаров окрашивал небо в серый. Он предвестил появление когорты воинов, облаченных в различные элементы древних гладиаторских одеяний и вооруженных ритуальными клинками-кэдере. Это были Неистовые — воины, даже среди Пожирающих Миры считавшиеся беспощадными и своим существованием отсылавшие к временам, когда Ангрон был рабом-бойцом. С гортанным боевым кличем они бросились в атаку на Саламандр вперед дредноута.

Нумеон смешался, поняв, что пытались сделать опьяненные битвой Пожиратели Миров. Он насчитал от силы тридцать человек. Всего три взвода. Однако они шли в атаку на более чем сотню. Некоторые пали под прерывистым болтерным огнем. Иных оцарапало шрапнелью, но они не останавливались. Прекращали бег только те, кого ранило до небоеспособности, кто больше не мог двигаться из-за отсутствующих конечностей или смертельных травм. Что-то настойчивое и ужасное гнало их вперед. Нумеону доводилось читать в отчетах о неистовости Двенадцатого, даже в бытность Гончими Войны они имели грозную репутацию, особенно в том, что касалось ближнего боя. Переродившись в Пожирателей Миров под руководством Ангрона, они превратились во что-то ненормальное. По легиону ходили слухи о загадочных устройствах, влияющих на эмоции легионеров, — подобие тех, которые установили в голову Ангрона его поработители.

Теперь, при виде воинов, не обращающих внимания на боль и травмы, исходящих слюной от бешенства, Нумеон поверил в правдивость тех рассказов.

На примарха с воем бросился берсеркер, вооруженный двумя серпами. Вулкан отшвырнул его в сторону, но безумный воин сумел отбить смертельный удар и вскочил, едва приземлившись. Второй Неистовый прокрутил над головой цепь с зазубренным крюком на конце. Выбросив ее вперед, он опутал Атанария и втащил его в зону досягаемости.

Нумеон не успел ничего сделать, вынужденный броситься в сторону от обрушившегося на него массивного молота. Оружие, получающее ускорение от небольшого реактивного двигателя, с силой метеорита ударило в землю, заставив ее задрожать. Варрун попытался вмешаться, но был сбит с ног обратным взмахом, а Нумеон, метнувшийся ему на помощь, обнаружил, что на пути у него стоит вооруженный серпами воин. Один взмах изогнутого клинка Саламандр парировал, но едва успел отвести оружие в сторону, как острие второго скребнуло по лицевой пластине. Одна из линз треснула, и изображение утратило четкость. Ганн налетел на бешеного легионера и ударил штурмовым щитом, в то время как Игатарон раздробил плечо Пожирателя, чтобы его обезоружить. Забрызганный кровью легионер, игнорируя мучительную боль, которую должен был испытывать, уже собирался ринуться вперед, когда Нумеон пронзил ему грудь глефой.

— Они безумны, — прорычал Ганн.

Нумеон кивнул и потратил мгновение передышки на то, чтобы отыскать остальных Погребальных стражей и оценить их положение.

Варрун еще лежал, но хотя бы шевелился.

Атанарий стоял на коленях, все еще удерживаемый цепью, мясницкие крючья которой впивались в его броню. Скатар'вар пытался освободить его, в то время как Леодракк сражался с владельцем цепи, однако противостоять ярости Неистового было нелегко. Он пошатнулся, блокируя очередной удар, и упал бы, если б Вулкан не поднял Пожирателя Миров в воздух и не вбил головой в землю, положив конец его воплям.

Еще один обладатель молота отшвырнул в сторону троих огнерожденных Гека'тана: 14-я и 5-я роты уже прошли через окопы и вступили в бой с Пожирателями Миров. Воины Гравия их пока догоняли. Внизу К'госи с пирокластами удерживали траншеи, а выше по склону Огненные змии шли к кровавой ничьей с уступавшими по численности Поглотителями Ангрона.

В кои веки Владыка Красных Песков был недалеко от своего почетного караула. Нумеон услышал, как тот проревел вызов, и распознал имя Вулкана среди гортанных звуков его родного языка. Пепел и дым сгущались, работала только одна линза — во второй была только изрезанная статикой мешанина, — и зрительный контроль был затруднен. Однако он разглядел Вулкана.

Примарх обменивался ударами с контемптором. Рядом с тяжеловесной боевой машиной Вулкан выглядел совсем незначительно, но это не мешало ему постепенно ее разрушать. Вынудив ее отступить, он тут же оказался среди Огненных змиев, в сердце битвы.

Разрываясь между необходимостью присоединиться к примарху и собрать братьев из Погребальной стражи, Нумеон подбежал к Варруну, до сих пор лежавшему на земле.

— Вставай! Мы еще не закончили.

Варрун что-то буркнул, но подчинился.

Вздернув брата на ноги, Нумеон вновь отыскал Вулкана в толпе.

Контемптор нависал над ним, испуская с силовых когтей рваные дуги энергии. Нагрудная пластина сильно погнулась, а кабели на шее сыпали искрами.

Из пистолета Вулкана вырвалось густое пламя. Оружие было подарком лорда Мануса, за которое он когда-то получил от примарха Саламандр ответный дар. С близкого расстояния выстрел перебил сервоприводы в правой руке дредноута, приведя один из когтей в негодность. Вскарабкавшись по торсу машины, Вулкан вогнал меч сверху вниз в ее бронированную голову. Словно зверь, уже одоленный, но еще не осознавший, что убит, контемптор опустился на колено. Мертвая рука бессильно болталась, второй он оперся на ногу, пытаясь не упасть.

Ликование, охватившее Нумеона, когда боевая машина наконец рухнула, обратилось в ужас при виде двух Неистовых, кинувшихся к примарху. Вулкан же оказался пригвожден к месту: убивая врага, он так глубоко погрузил в него меч, что теперь не мог его вытащить. Резко дернув, он оторвал рукоять и швырнул острый обломок в одного из Неистовых. Тот угодил безумному гладиатору в лицо, прямо в глаз, и убил мгновенно. Оттолкнув труп дредноута ногой, Вулкан уклонился от направленного в голову эвисцератора, и тот вгрызся в металлический корпус контемптора, разбрасывая искры, чтобы тут же застрять.

Потянув за рукоять эвисцератора и осознав, что вытащить его не удастся, Неистовый завопил и бросил оружие, намереваясь идти на Вулкана с голыми кулаками, но примарх, который к тому моменту уже взял в руку Несущий рассвет, ленивым взмахом снес воину голову. Кровь еще фонтанировала из рваного обломка шеи, когда на гряде вверху вырисовалась тень.

Из гонимого ветром дыма и дрожащего марева пришел рев примарха-кровопомазанника, Ангрона.

— Вулкан! — Его голос разнесся по огромному полю битвы, подобный грохоту рушащихся городов.

Ангрон указал на брата одним из своих механизированных топоров. Его лезвие рычало, прося крови.

— Я нарекаю тебя высоким всадником!

На губах красного примарха пенилась слюна. Гигантские мышцы перекатывались под синей от вен кожей, казавшейся слишком тесной для такой мускулатуры. На шее выступали толстые веревки сухожилий. Он вытаращил глаза, и все его лицо, покрытое шрамами и изуродованное войной, обрамленное многочисленными кибернетическими трубками, которые тянулись к затылку, исказилось.

Вулкан, стоявший ниже по склону, крепче перехватил молот и направился к брату, принимая вызов.

Нумеон всему этому стал свидетелем и едва не призвал своего примарха остановиться.

Ракетный залп со стороны предательских орудийных окопов вынудил Погребального капитана перевести взгляд в небо. Он проследил за траекторией конусоголовой ракеты до самой земли, пока та не ударила в участок склона между двумя примархами.

Многотонный зажигательный снаряд обратился в огненную бурю, которая расцвела на холме, бурными волнами хлынула во все стороны, окутывая нижнюю часть склона жаром пламени. Но он был несравним с тем, что творилось в эпицентре. Терминаторская броня не спасла Огненных змиев: их разнесло на части и сожгло дотла.

Сотня закатов вспыхнула и померкла перед глазами Нумеона. Проморгавшись после резкой вспышки, он увидел Вулкана, охваченного пламенем, но выступающего из него невредимым. Выжившие Огненные змии потянулись к нему, ступая по мертвым, если приходилось.

Неистовые пострадали в огне, но продолжали сражаться. Погребальная стража и несколько воинов Гека'тана прикончили их, после чего Нумеон повел всех за повелителем. Варрун прихрамывал. Атанарий держался за бок, но во второй руке упрямо сжимал меч.

— Мы едины, брат? — быстро спросил Нумеон.

Атанарий кивнул.

Варрун притворно хохотнул:

— Возможно, после того, как это закончится, нам стоит подумать об увеличении численности?

Ганн встал рядом с ним, но не поддерживая ветерана, а только бдительно смотря по сторонам.

— Ты решил стать моим защитником, брат? — поинтересовался Варрун.

— И не рассчитывай, — рыкнул Ганн, однако отходить не стал.

Игатарон молчал, лишь хмуро глядя на них. Его глаза, видневшиеся за ретинальными линзами, всегда казались ярче, чем у братьев.

Как бы сильно их ни потрепало в бою с Пожирателями Миров, Нумеон знал, что его воины не остановятся, пока не погибнут или пока эта битва не закончится. Но их потери были велики, и он без стыда признался себе, что обрадовался, когда услышал о готовящейся высадке подкрепления в тылу.

Сотни посадочных модулей и десантных капсул с символами Альфа Легиона, Железных Воинов, Несущих Слово и Повелителей Ночи запятнали и так измаранное небо. Сейчас даже легион Конрада Керза был встречен Нумеоном с радостью, ибо его появление вселяло надежду, что битва будет выиграна и Гора наконец поставят на колени.

Вулкан тоже видел, как прибывают его братья со своими легионами, но не похоже было, что он испытывал облегчение или спешил ликовать. Он лишь безучастно наблюдал за тем, как многочисленные шаттлы касались земли и лоялисты занимали позиции на краю низины. Ангрона нигде не было видно. Должно быть, огненная буря отбросила его назад, а с появлением еще четырех легионов Владыка Красных Песков отдал приказ об отступлении.

Раздался шорох статики, предваряющий открытие вокс-канала. Связь устанавливали с Вулканом, но вся Погребальная стража тоже это слышала: примарх считал, что от внутреннего круга не должно быть секретов.

Сквозь нерегулярные помехи прогремел голос Горгона:

— Враг побит!

Его гнев был очевиден, его жажда возмездия — осязаема. Уязвленную гордость лорда Мануса могла успокоить только кровь.

— Видите, как бегут от нас мятежники! — продолжил он, распаляясь все сильнее. — Надо нажать сильнее, чтобы никто не ушел от нашей мести!

Нумеон переглянулся с Варруном. Ветеран был сильно ранен, но не утратил способности сражаться. Атанарий тоже испытывал трудности, а Скатар'вар из-за повреждений был вынужден держаться рядом с братом, Леодракком. Теперь, когда подкрепление уже готовилось к высадке, здравый смысл требовал покинуть поле боя и закрепиться на местности. Дальнейшее наступление сулило только славу и бессмысленную гибель.

Вулкан бесстрастно слушал, держа свои мысли при себе и предоставляя слово Кораксу:

— Остановись, Феррус! Победа уже почти наша, но дай возможность нашим союзникам разделить ее с нами. Мы многого добились, но цена оказалась высока. Мой легион почти обескровлен, так же как и легион Вулкана…

И вновь примарх не стал делиться своим мнением. Повелитель Воронов завершил мысль:

— Я не думаю, что твои воины зашли так далеко и не заплатили за это большими потерями.

Лорд Манус не собирался уступать:

— Мы обескровлены, но непоколебимы.

Воспользовавшись тем, что враг отступал и в сражении возникла пауза, Вулкан заговорил:

— Так же, как и мы все. Нам необходима передышка, чтобы восстановить дыхание и перевязать раны и чтобы снова броситься в эту ужасную бойню.

Цена ее лежала вокруг в зеленой броне, залитой кровью.

— Надо закрепить успех, — предложил Вулкан, — и позволить нашим новоприбывшим братьям продолжить бой, пока наши воины проводят перегруппировку.

Но Горгон уже почуял запах крови и не мог остановиться.

— Нет! Мятежники побиты, и для их полного уничтожения требуется один последний рывок!

Коракс предпринял последнюю попытку образумить его:

— Феррус, не делай глупостей! Мы уже почти победили!

Но все было бесполезно: связь с примархом Железных Рук уже прервалась.

— Нашего брата переполняет гордыня, Корвус, — откровенно заметил Вулкан.

— Он себя погубит.

— Нет, его так просто не возьмешь, — ответил Вулкан, но Нумеон почувствовал ложь в его словах, неуверенность в тоне.

— Я не позволю ему втянуть меня в это, Вулкан. Я не поведу своих сыновей в очередную мясорубку ради его уязвленной гордости.

— В таком случае нам остается только надеяться, что подкрепление быстро до него доберется, ибо ни мне, ни тебе его не переубедить.

— Мы приближаемся к месту высадки. Я встречу тебя там?

Вулкан ответил не сразу, и несколько секунд его молчания показались минутами. Нумеону вспомнился их разговор на борту «Огненной кузни»: о том, что гнев Ферруса Мануса его погубит, о чувствовавшемся в Горе помешательстве и о странной тревоге перед битвой. Теперь дурное предзнаменование этих слов маячило в сознании Погребального капитана, никак не желая отпускать.

— Да, — ответил Вулкан наконец. — Закрепимся в зоне высадки. Возможно, Феррус образумится и присоединится к нам.

— Не образумится.

— Да, наверное, ты прав.

Вулкан закрыл канал. Казалось, что на его плечи опустился груз — груз горечи и страха, только подтверждавшегося всем, что он только что услышал и почувствовал. Нумеон не мог этого объяснить.

— Прикажи всем ротам отступать к зоне высадки, — сказал ему Вулкан.

Нумеон немедленно связался с К'госи. Пирокласты почти полностью очистили траншеи от врагов, и путь назад был свободен.

В то время как повстанцы Гора отступали беспорядочно и недисциплинированно, воины Восемнадцатого и Девятнадцатого легионов покидали место сражения в организованном порядке. Танки вернулись в колонну и медленно, но уверенно покатились обратно вниз по склону. Легионеры большими группами покидали почерневшие от огня траншеи, по-прежнему высоко держа знамена рот. Воинов изрядно потрепало, но твердость духа они не утратили. Мертвые и раненые были тут же: их тащили или несли еще стоявшие на ногах братья. Это был великий исход; это был черно-зеленый океан войны в отливе, как обломки кораблекрушения, оставляющий после себя тела врагов.

Большинство фортификаций было уничтожено. Огромные участки вскрытых земляных укреплений походили на гниющие раны. На шипы, усеивавшие насыпи, были насажены тела: в мутно-белом, артериально-красном, кричаще-пурпурном. Это зрелище было свидетельством братоубийства, повторенного тысячекратно, и именно это зрелище задержало Вулкана, уже собиравшегося покинуть поле боя.

— Это не победа, — тихо сказал он. — Это смерть. Это разрушение всех уз. И мы будем нести на себе отпечаток этой войны еще многие поколения.

В северной части Ургалльской низины новое море готовилось хлынуть вперед и унести людские останки прочь.

Напротив лагеря Саламандр, представлявшего собой всего лишь окруженное десантными кораблями поле, располагались Железные Воины. Четвертый легион, облаченный в стально-серую броню с черно-желтыми шевронами, выглядел сурово и непреклонно. Чтобы укрепить северный участок склона, они возвели баррикаду из сведенных вместе бастионов-кораблей. Позади нее гигантские пушки смотрели в серое от пепла небо. Впереди нее располагался ряд танков, отмеченных мрачным символом в виде черепа в металлическом шлеме. А перед ними стояли многотысячные когорты Железных Воинов. Они держали оружие на изготовку и молчали, и жизни в них, казалось, было не больше, чем в автоматонах.

Во временном лагере, материализовавшемся для помощи раненым и сохранения погибших, сновали воины. Силами рабочих команд из технодесантников и сервиторов образовались ремонтные площадки для танков. Под защитой массивных «Грозовых птиц» устроили многочисленные триажные станции, в то время как отсеки некоторых «Громовых ястребов» служили пунктами оказания неотложной помощи. Боеспособные воины приводили в порядок броню и оружие.

Квартирмейстеры проверяли запасы, восполняя боекомплекты и снаряжение, где могли. Командиры реорганизовывали свои отряды с учетом потерь. Низшие чины и советники зачитывали строевым офицерам краткие рапорты, а знаменосцы выполняли роль сборных пунктов: весь Вексиллярий задействовали в организации второй атаки.

Ни один легионер Восемнадцатого не стоял спокойно.

Однако Железные Воины — вся выстроившаяся на северном склоне армия — хранили молчание и, заняв свои места, больше не двигались.

Главный апотекарий Сен'гарис связался по воксу с командными инстанциями, включая Вулкана и Погребальную стражу, и пожаловался, что ему не отвечают на просьбы о помощи — в частности, медицинской.

Нумеон почувствовал, как мрачная тишина, какая бывает, когда буря уже затмевает солнце, опустилась на всю Ургалльскую низину; между темкапитан Рал'стан из Огненных змиев поднял кулак, салютуя своим железным союзникам.

Никто не ответил на его приветствие. Только развевающиеся на ветру знамена указывали на реальность Четвертого легиона.

— Почему они нас игнорируют? — прямо спросил Леодракк.

Вулкан смотрел в сторону своего брата, Пертурабо. Железный Владыка ответил на буравящий взгляд Владыки Змиев таким же взглядом.

— Потому что нас предали… — неверяще сказал Вулкан с ужасом, на глазах обратившимся в гнев. — К оружию!

Ему ответили более десяти тысяч орудий, принадлежащих союзникам, но направленных в его сторону с предательским намерением.

Глава 25 Воссоединение

Битва давно закончилась, и враг уже был вне досягаемости нашего оружия, но большинство из нас так и не вернулось с Ургалльской низины. Даже те немногие, кому удалось вырваться, — даже они ее не покинули. Они там до сих пор. Все мы там до сих пор — сражаемся за свою жизнь.

Неизвестный легионер, выживший в резне на Исстване-V

Дело выглядело плохо. Иначе и сказать нельзя. Очень плохо. Нурт доставил проблем, но куча гроксового дерьма, в которой Грамматик очутился сейчас, имела кардинально иные размеры. И этот ксенос вдобавок. Не Слау Дха и не Гахет. И определенно без связей с Кабалом. Совершенно новый игрок, эльдар с намерениями столь же таинственными, как его личность.

А еще Олл.

Но сейчас не было времени о нем беспокоиться. Грамматик сделал в этом направлении все, что мог, пусть старый друг и не хотел, чтобы с ним контактировали; но разве у него был выбор?

Вселенная вдруг стала совсем тесной, а Грамматик неведомым образом оказался в самом ее центре, под пристальным взглядом всех заинтересованных сторон. У насекомых на предметном стекле микроскопа было больше личного пространства. Он вдруг вспомнил Анатолийский улей и пожалел, что ему не позволили умереть в Объединительных войнах.

Но у судьбы были на него иные планы. Спроси его кто тогда о будущем, он вряд ли бы ответил, что оно будет включать группу потрепанных легионеров и бегство по канализационным тоннелям. А если они узнают о его настоящей миссии…

Двое его надсмотрщиков выглядели усталыми и озабоченными. Саламандр по имени Леодракк все бросал на него взгляды с тех пор, как они добрались до предполагаемого места встречи. Тот, кого он ждал — по-видимому, Нумеон, его капитан и главный среди легионеров, — явно опаздывал. Это не сулило ничего хорошего. Но еще худшее сулила его гибель. Тогда командовать станет Леодракк, а он выглядел так, словно только и ждал возможности броситься навстречу славной смерти, прихватив с собой Грамматика. Разумеется, на нем самом это никак не скажется, но миссия закончится. Он также боялся даже представить, что с ним сделают Несущие Слово.

Он не знал, чего Саламандры и их союзники из других разбитых легионов надеялись достичь здесь, на Траорисе. Но каковы бы ни были их планы, они пошли прахом, и Грамматик подозревал, что вина отчасти лежала на нем.

Это было ясно по глазам Леодракка, по горечи и опасной, фаталистической жажде возмездия во взгляде. Грамматику приходилось видеть такой взгляд у солдат объединенных армий, когда они сражались с Нартаном Думом. Но никогда — у космодесантников, и он мог лишь гадать, что же за потеря могла так изменить этих воинов.

— Чего уставился? — прорычал Саламандр. Он сидел на корточках и смотрел на свой шлем, лежащий на коленях.

— Я все думаю, что же с вами случилось, — сказал Грамматик.

— Война с нами случилась, — грубо ответил тот.

— Вы созданы для войны. Дело явно не в этом.

Леодракк посмотрел на вонючую грязь, текшую под ногами, но не нашел в мутной воде ответа.

Вместо него заговорил библиарий.

— Нас предали, — прохрипел он, — на Исстване. Там была не просто бойня. Пережитая резня стала лишь физическим воплощением нанесенного нам удара. Настоящая боль пришла потом, и это была боль разума. Не всем удалось с ней справиться.

Гвардеец Ворона Хриак замолчал, словно пытаясь отыскать в душе Грамматика причину его любопытства. Это очень нервировало, и Грамматик был вынужден приложить немалые усилия, чтобы сдержать дрожь рук. Много лет назад он думал, что его очень близкий друг стал жертвой псайкерского ментального вторжения. Разумеется, это оказалось ложью. Все тогда оказалось одной лишь ложью. Но мысль о разрушительной мощи боевых псайкеров беспокоила его до сих пор. Неудивительно, что Император убрал их из легионов.

— Мы сбежали от ужасов Исствана на посадочном корабле, — продолжил Хриак, — но ужасы не исчезли. Увиденное — то, как наши братья сотнями гибли рядом, как бывшие союзники направили оружие нам в спину, как открытые предатели впереди атаковали с коварной согласованностью, — изменило всех нас.

Грамматик покосился на Леодракка, надеясь увидеть его реакцию на пересказ Хриаком их истории, и обнаружил, что тот чувствовал себя крайне неуютно, но мешать не собирался.

— Некоторые из выживших на борту нашего корабля были не в себе, — сказал Хриак. — Достигнув определенной точки боевого запала, человек может обнаружить, что ему тяжело вернуться в нормальное состояние. Иногда, когда опыт особенно травматичен, полностью восстановиться не получается, и часть солдата навсегда остается на войне, в том самом бою. Ослепленные этой травмой, люди порой убивают по ошибке, приняв друзей за врагов. Легионес Астартес ей так просто не поддаются. Наш разум куда крепче, чем разум обычного смертного, но это возможно.

И тогда Грамматик все понял. Он понял, при каких обстоятельствах Хриак получил рану на шее, едва не вскрывшую ему горло. Это произошло не на Исстване, а на посадочном корабле. Ее нанес…

— Довольно, Хриак, — прошептал Леодракк. — Нам незачем вспоминать это, а ему незачем это слышать.

— Мое появление добавило вам проблем, да? — спросил Грамматик.

— Ты сорвал нам всю операцию.

Грамматик, немало удивленный язвительным ответом Саламандра, покачал головой.

— А на что вы вообще рассчитывали, фраг вас раздери? Сколько вас, двадцать с чем-то? Против целой армии, целого города? Я понимаю, вы хотите отомстить, но чего можно добиться, просто бросаясь на мечи врагов?

Леодракк встал, и мгновение казалось, что сейчас он прикончит Грамматика, но легионер передумал.

— Это не просто месть. Мы хотим вернуться на войну, внести свой вклад, придать смысл своих действиям. До появления здесь мы долгое время выслеживали Несущих Слово из этого культа. Путь привел нас на захолустный мирок под названием «Виралис», но мы опоздали и не смогли остановить то, что они выпустили там на свободу.

Грамматик нахмурился:

— Выпустили на свободу?

— Я имею в виду демонов, Джон Грамматик, и подозреваю, что ты о них хорошо осведомлен.

— Я видел Остроту, — согласился он.

Леодракк нахмурился.

— Я даже не буду спрашивать, что это такое. Должно быть, дар твоего «Кабала».

— Это не дар, это правда, которую мне очень бы хотелось стереть из головы.

— Это тоже не мое дело. А мое дело, — он указал на Хриака, — наше дело заключается в том, чтобы не допустить здесь еще один Виралис. Их лидер, клирик Несущих Слово, должен был умереть от нашей руки. Мы собирались незаметно пробраться к ним, найти его и убить. Пергеллен был бы нашим исполнителем, остальные обеспечивали бы быстрое отступление с территории контратакующего врага. Шансы на успех были неплохие, шансы выжить — похуже, но в крайнем случае мы погибли бы, зная, что Траорис в безопасности.

— Нет такого места, которое было бы в безопасности, Саламандр, — возразил Грамматик. — Даже мирам на самом краю галактики не уберечься.

Леодракк зарычал, но зол он был скорее на обстоятельства, а не на Грамматика.

— Этот мир мы бы уберегли. Хотя бы от них, — он успокоился; порыв ярости затих. — Но о нас знают и на нас охотятся. Шену и Пергеллену следовало оставить тебя на том складе.

Грамматик кивнул.

— Да, следовало. Но они этого не сделали, и теперь я в вашем распоряжении, и известная мне информация тоже в вашем распоряжении. Что вы со всем этим будете делать?

— Ничего, — раздался голос из глубин тоннеля. Было темно, но даже Грамматик узнал воина, шедшего им навстречу. И он явился не один.

— Нумеон. — Леодракк приблизился к нему для приветствия. Они пожали друг другу запястья. Хриак поздоровался с капитаном кивком. Но вся радость Леодракка пропала, когда он увидел, кто вернулся с Нумеоном.

— Так мало? — спросил он.

— Их жертва не станет напрасной, брат.

Из двадцати трех легионеров, спустившихся на поверхность Траориса с «Огненного ковчега», осталось всего тринадцать. Вместе с Нумеоном прибыли Шен'ра и К'госи. Пергеллен стоял позади всех: он задержался на пару минут, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Хриак, последний оставшийся Ворон, тихо прочел для павшего Авуса киаварскую клятву. Остальные были Саламандрами.

Глазам Грамматика предстало разбитое воинство. Судьба, эта капризная хозяйка, отвернулась от них. Она отдала его Саламандрам, а фульгуритовое копье — Несущим Слово. Даже фраза «по уши в гроксовом дерьме» не могла передать всей тяжести его положения.

Он также заметил отсутствие ключевой фигуры. Как и Леодракк.

— Где Домад? — спросил Саламандр.

Нумеон устало вздохнул и снял шлем.

— Мы потеряли его во время боя. Он и еще некоторые двинулись навстречу Семнадцатому, чтобы затормозить их наступление. Я не видел, как он погиб, но… — он покачал головой.

— И что теперь? — спросил Шен'ра, подковыляв к братьям.

Ему ответил Грамматик:

— Отпустите меня. Помогите вернуть копье и выбраться с Траориса. Что вам теперь терять?

Нумеон проигнорировал его и подошел к Шен'ре. Тот был сильно ранен и едва держался на ногах.

— Сразу отвечу, что бывало и лучше, — едко сказал технодесантник. Он прислонился к стене тоннеля, и зловонные капли из трещины в потолке уже прорисовали на его броне грязную дорожку. Нумеон опустился на колено, прежде чем обратиться к нему.

— Ты всех нас спас, гад ты сварливый.

— Правда, полугусеничник потерял. Но ведь… — он остановился, закашлявшись, — кто-то же должен был.

Нумеон засмеялся, но его веселье быстро пропало при виде ран Шен'ры.

Бионический глаз технодесантника почти не функционировал, одна нога потеряла подвижность, но на самые серьезные травмы указывала трещина в нагруднике. Повреждения внутренних органов, частичная остановка биологических функций.

Еще два Саламандра из вернувшихся уже впали в кому, в которой их искалеченные тела пытались восстановиться. Прогноз утешительным не выглядел. Трое уже погибли: от болтерных снарядов, от клинков. Не от одной смертельной раны, но от нескольких, приведших к тому же итогу. Таковы были последствия войны на истощение. Как и прежде, братья несли погибших — тех, кого смыло в тоннели вместе с остальными.

Эта человечность по отношению к мертвым удивила Грамматика и заставила задуматься, была ли она характерной чертой ноктюрнцев.

— Что теперь? — поинтересовался он. — Будем прятаться в этих тоннелях, пока нас не найдут?

Нумеон договорил технодесантнику что-то ободряющее и поднялся.

— Будем идти вперед. Найдем другой способ выполнить миссию.

К Нумеону приблизился Леодракк, заметивший, что тот трогает символ Вулкана, который носил с собой с тех пор, как они сбежали с Исствана.

— Как ты думаешь, для чего он нужен? — спросил он.

Нумеон взглянул на значок. Он был сделан в форме простого кузнечного молота и выглядел совсем непримечательно.

— Я думаю, это символ, — ответил он. — Когда я смотрю на него, я начинаю верить в нашего примарха, в то, что он еще жив. Большего не знаю.

— Надеюсь, что ты прав, брат.

Их разговор прервал Пергеллен, вернувшийся с разведки следующего тоннеля.

— Путь свободен, — заявил он. — Труба ведет к месту слива. Оно у самого края города — выгодная позиция, там можно будет определиться с планом действий.

Нумеон кивнул:

— Убедись, что нас не ждут никакие сюрпризы.

Скаут опять удалился в темноту, захватив с собой К'госи.

— Не хочется повторять за человеком, — сказал Леодракк, когда Пергеллен ушел, — но все же, что теперь?

Нумеон посмотрел на Грамматика.

— Он оказался им нужен. Атака на мануфакторум это доказывает. Возможно, у нас получится это использовать. Использовать его.

И таким образом судьба вновь отказалась повернуться к Грамматику лицом, оставив горько жалеть о том, что Саламандры его «спасли».

Тоннель выходил к широкому колодцу в несколько метров глубиной. На поверхности шел сильный дождь, отчего грязные сточные воды переливались через камнебетонное кольцо рукотворной котловины и стремительным катарактом обрушивались в наполняющийся резервуар внизу.

Вдоль одной из стен вокруг колодца шел деревянный помост. На нем лицом вниз лежали три трупа — канализационные подбиральщики, судя по одежде. Их закололи насмерть, а символ, намалеванный кровью на помосте, указывал на религиозную природу убийства. Над ними крепилась сеть из рыболовной лески, к которой были подвешены за лапки трупы крыс. Также на помосте лежало несколько длинных пик, а из пустой металлической бочки виднелся скомканный невод. Две трети помоста прикрывал брезент, растянутый между палками в неком подобии навеса, не способного, впрочем, защитить от стихии.

— Смотри не поскользнись, — бросил Леодракк, проводя Грамматика по деревянному мостику, скрипевшему при каждом шаге легионера.

Грамматик посмотрел вниз на густую жижу, медленно вращавшуюся в колодце.

Зловонность уродливо-желтоватой воды казалась осязаемой. Потоки экскрементов, льющиеся из трубы за край котловины, периодически поднимали к поверхности скелеты крыс.

Она напомнила ему дренажный бассейн на окраинах Анатолийского улья, где он жил ребенком. Глядя в мутные глубины колодца, он пытался не пускать в мысли мертвенно-белое лицо мальчика, но обнаружил, что это возможно, только если отвернуться. Вместо этого он подумал об эльдар из отражения в лазарете. Тот предложил ему выход, выбор, правду. Только еще не открытую ему целиком. Все это вступало в конфликт с его миссией — и могло быть очередной ложью, проверкой его благонадежности, устроенной Кабалом. Его состояние нельзя даже было определить словом «устал». Он был измочален, совсем как сопровождавшие его воины. Более того, он предал свою расу. Всю свою чертову расу! Немногие могли этим похвастаться — не то чтобы он считал это поводом для гордости. Он чувствовал себя грязным, и не только из-за канализации. Грамматик хотел, чтобы услышанное в лазарете оказалось правдой, нуждался в этом. А если нет? Если Слау Дха, Гахет и прочие ублюдки до сих пор им манипулировали? Единственным ориентиром была миссия, и даже она лишь вызывала отвращение.

Как будто Грамматик был недостаточно несчастен, сверху прямо в глаз упала капля, заставив поморщиться.

Нумеон поднял мокрую латнуюю перчатку и провел ретинальный анализ.

— Высококислотный состав, — сказал он. — Ему стоит дать что-нибудь для защиты.

— Или можно пойти куда-нибудь, где нет потоков дерьма, — предложил Грамматик. — Например, в нормальное помещение вместо фраговой канализации.

— Держи, — К'госи передал ему свой плащ. Он был изготовлен из драконьей шкуры, практически неуязвим к огню и был прекрасно способен защитить от капель кислоты.

Грамматик с недовольным видом принял его.

— А не лучше ли отдать мне один из их? — спросил он, указав на мертвых Саламандр, которых переносили на помост.

— Они не мои, — ответил К'госи.

— Но им плащи уже не понадобятся.

— Неважно, — ответил пирокласт и отошел, чтобы помочь остальным с охраной внешнего периметра.

Пергеллен стоял у края колодца, в нескольких метрах от бурного катаракта.

— Он огромен, больше восьмидесяти метров в высоту, — сообщил он Нумеону, только что к нему присоединившемуся. — Хотя из-за воды кажется меньше.

Грязный поток из канализационной трубы обрушивался с такой силой, что внизу пенился и дымился, создавая небольшой, но яростный водоворот. Брызги долетали до самого верха, но взгляд Пергеллена был направлен в небо, к высокой колонне, бывшей частью акведука сбоку от катаракта.

— Хорошая точка обзора будет, — сказал он.

От помоста к акведуку, вдоль сточных труб, протянулся мостик, достаточно широкий, чтобы по нему можно было пройти вереницей. За акведуком открывался вид на Ранос. Нумеон ясно видел, что после приземления они сдвинулись на восток, к краю города.

Он прищурился.

— Это же?…

— Космопорт? Да, он, — ответил Пергеллен.

Нумеон посмотрел через плечо на дрожавшего, кутавшегося в плащ К'госи Грамматика.

— В этом месте оборону не организуешь, брат.

— Согласен, — ответил Пергеллен. — Что ты предлагаешь?

Нумеон взглянул на ряды мертвых крыс, покачивавшихся на зловонном сквозняке.

— Приманку, — ответил он.

Гладий Нарека с влажным шелестом выскользнул из шеи Саламандра. Легионер уже был мертв к тому моменту, как он вытер клинок и перешел к следующему. По улице были разбросаны трупы с обеих сторон, и из трех взводов, взятых для уничтожения лоялистов, осталась лишь горстка. Битва оказалась куда кровавее и тяжелей, чем он рассчитывал. И снайперу удалось скрыться. Опять. От этого внутри раздражающе зудело.

Приблизившись к краю дыры, которая образовалась, когда мануфакторум обвалился, он задумался о тех, кто сумел сбежать. Под этой частью города текла подземная река, соединявшаяся с водосточной системой. Но у него не было ни карты этих тоннелей, ни какого-либо представления о том, как они расположены и куда поток может вынести попавших в него, а потому оставил эти мысли.

У лоялистов заканчивались места, где можно было бы спрятаться. Он найдет их, даже если придется идти до самого края города и выжженных молниями пустошей за ним. Он поклялся это сделать, поэтому он это сделает. Или погибнет в попытках. Нарек верил, что почтение к долгу еще не было пустым звуком.

— Прекрати, — сказал Нарек, придавив ногой очередного полумертвого врага, но смотря на Вогеля, который уселся на грудь Саламандру и готовился резать его плоть ритуальным ножом.

— Что? — спросил Несущий Слово, резко обернувшись к охотнику.

— Ничего подобного мы устраивать не будем. — Нарек оставил умиравшего легионера и подошел к Вогелю.

— Я славлю Пантеон, — зашипел Вогель с явным недовольством.

— Ты бесчестишь свое достижение, акт своего убийства, — ответил Нарек, небрежно перехватив гладий. — Людские отбросы можешь увечить сколько угодно, но эти воины — из Легионов, они когда-то были нашими братьями по оружию. Это еще должно что-то значить.

Вогель начал вставать, но Нарек приставил острие гладия к его горлу, и он замер в полусогнутом положении.

— Ты заходишь слишком далеко, — просвистел Вогель.

— Если б я зашел слишком далеко, этот меч уже пронзил бы тебе горло.

Вогель все еще не демонстрировал готовность уступить.

— Дагон со мной согласен, — добавил Нарек.

Вогель вслед за охотником посмотрел на второго снайпера, уже вскинувшего винтовку к плечу. Агрессивный воин примирительно поднял руки, и Нарек позволил ему отойти. Убедившись, что Вогель не собирается принимать никаких ответных мер, за исключением ругани в его адрес, Нарек опустил взгляд на раненого Саламандра, которого его товарищ собирался осквернить.

— Спа… сибо… — выговорил едва живой воин.

— Я сделал это не для тебя, легионер, — проговорил Нарек и погрузил гладий в его сердце.

Звук турбинного двигателя, становящегося все громче и ближе, заставил Нарека обернуться. При виде «Грозовой птицы», принадлежавшей Элиасу, оставалось только гадать, что же могло его сюда привести.

— Все ко мне, — передал он по воксу остальным. — Темный апостол прибыл.

Элиас был ранен. Он также удостоился визита от самого Эреба. Стоя перед темным апостолом в тени только что приземлившейся «Грозовой птицы», Нарек вдруг понял, почему его господин явился сюда. Ему приказали.

— Очередная неудача? — спросил Элиас, окидывая взглядом результаты побоища.

— Не совсем, — ответил охотник. Он снял перед темным апостолом шлем и теперь держал его на сгибе руки.

Они были одни: остальные легионеры несли дозор или сгоняли вместе еще живых пленников. Нарек искренне жалел, что не успел подарить им честную смерть. Злить Вогеля — одно дело, но перечить темному апостолу он не мог.

— Ты убил их всех и схватил смертного?

— Еще нет.

— То есть это неудача.

Нарек коротко поклонился.

— И я ее исправлю.

— Нет, Нарек. Ты упустил свой шанс снискать награду. Сам Эреб явился и попросил меня уничтожить наших врагов и схватить того человека, Джона Грамматика.

— Попросил тебя, значит?

— Да, — прошипел Элиас, не потрудившись скрыть злость. — Я его доверенный помощник.

— Разумеется, господин, — прохладно отозвался Нарек. Его взгляд набрел на фульгуритовое копье, лежащее в ножнах на поясе Элиаса.

Оно до сих пор слабо светилось и, по-видимому, вызывало у темного апостола дискомфорт. Нарек догадался, что именно копье каким-то образом превратило руку Элиаса в обугленную палку.

— Ты все думаешь, правильно ли мы делали, поклоняясь Императору как богу, — произнес Элиас, заметив, что Нарек смотрит на спрятанное в ножнах копье.

— Думаю.

— Правильно, брат. Но есть другие боги, Нарек, и они готовы дарить нам свою благосклонность.

— Я не вижу здесь ничего благого, — признался он.

Элиас рассмеялся:

— Я мог бы казнить тебя за эти слова, за твое безверие.

— Я верю, господин. В этом и проблема, потому что мне не нравится, куда ведет нас эта вера.

— Со временем понравится, охотник. Ты примешь новый путь, как все мы. Ибо того желает Лоргар и Пантеон. А теперь, — добавил он, наскучившись проповедями, — скажи мне, где этот человек, Джон Грамматик?

— Вернее всего, он до сих пор с воинами из разбитых легионов. Выйти на их след будет несложно.

Элиас отверг эту идею, небрежно махнув рукой.

— Незачем. Я могу найти его иным способом.

Он смерил взглядом одного из пленных легионеров, не успевшего получить честную смерть, и вытащил ритуальный нож.

Домад был жив, но пошевелиться не мог. После того, как бой закончился, враги принялись искать среди трупов выживших. Он смутно помнил, как его тащили, и словно издалека слышал гортанный смех одного из своих захватчиков. Ему перебило позвоночник, и ниже пояса все было парализовано. Несколько внутренних повреждений были потенциально смертельны, и сил бороться не осталось.

Бионический глаз больше не работал, оставив его наполовину слепым. Он открыл органический — перед ним оказалась земля. На периферии ограниченного зрения виднелась раскрытая рука лежащего на спине легионера. Латная перчатка имела изумрудно-зеленый цвет, а пальцы не двигались. В нескольких сантиметрах от нее лежал болтер.

— Этого, — раздался голос. Он звучал интеллигентно и даже несколько изысканно.

Кто-то взял Железнорукого за подбородок жесткими, закованными в металл пальцами и приподнял его, позволив взглянуть на врагов.

Несущие Слово. У одного, стоявшего позади, скулы были покрыты золотыми надписями. Короткие черные волосы образовывали вдовий пик. Одна рука была сильно обожжена, и он осторожно прижимал ее к груди.

Клирик, несомненно это был он.

Второй, державший Домада за подбородок, выглядел как ветеран, как солдат в самом воинственном смысле слова. Он был широконосым, но с узким лицом, и слегка хромоног.

Затуманенные чувства все же сообщили Домаду, что его запястья связывала колючая проволока, а сам он был закреплен на боку десантно-штурмового корабля Несущих Слово. С него сняли нагрудник и поддоспешную ткань, обнажив кожу.

— А другого пути нет? — спросил солдат.

Клирик вынул ритуальный нож с зазубренным лезвием, и Домад собрал в кулак всю свою решимость, готовясь к неизбежному.

— Нет, — ответил клирик, проведя длинным когтем перчатки по щеке Железнорукого, а затем начал молиться.

Глава 26 Войди в лабиринт

Иди вперед, всегда вперед и вниз. Не влево и не вправо.

Из пьесы «Тесион и Минатар»

Когда я вновь восстал из мертвых, Феррус уже стоял рядом и наблюдал за мной. Мне показалось, что он ухмылялся, хотя теперь его лицо с этим черепным оскалом всегда выглядело ухмыляющимся.

Я сжал кулаки и подавил желание ударить призрака.

— Весело тебе, да, брат? — сплюнул я. — Видеть меня в таком виде? Думаешь, я слаб? Но не так слаб, как ты. Идиот! Фулгрим обвел тебя вокруг пальца.

Я замолчал и тут же услышал, как тяжело дышу, как растет внутри гнев. Бездна, красно-черная, дрожащая от ненависти бездна пульсировала на периферии зрения.

— Что, не будет ответа? — поинтересовался я. — Сложно брюзжать, когда языка нет, братец?

Я встал, в кои веки не обнаружив на себе оков, и двинулся на бессловесного фантома. Полагаю, если б это было возможно, я бы схватил его за горло и задушил, как едва не задушил Коракса в своем видении.

Я покачнулся, хватая ртом воздух и пытаясь унять бешеное биение сердца. Кожа покрылась горячечным потом, блестящим в трепещущем свете факелов. Очередной сырой зал, очередная камера с черными стенами. На корабле Керза их, видимо, было огромное количество.

— Трон Терры… — выдохнул я, упав на колено и опустив голову, чтобы было проще дышать. — Отец…

Я вспомнил слова, сказанные им мне на Ибсене давным-давно. После того, как я и мой легион уничтожили этот мир, не оставив на нем ничего, кроме смерти, я переименовал его в Кальдеру. Он должен был стать еще одним нашим миром, как Ноктюрн, место для перековки Саламандр. Этой мечте пришел конец, когда пришел конец Великому крестовому походу и началась война.

Жаль, но мне придётся покинуть вас, когда я буду нужнее всего. Но я постараюсь следить за вами, когда смогу.

— Ты нужен мне, отец, — сказал я в темноту. — Больше, чем когда-либо.

Феррус щелкнул костяной челюстью, заставив меня поднять взгляд. Он посмотрел на меня своими пустыми глазами и кивнул на тени впереди, где начали вырисовываться большие изукрашенные ворота.

Они были выше, чем башнеподобная нога титана класса «Император», и вдвое шире. Я не понимал, почему не заметил их раньше.

— Очередная иллюзия? — спросил я у теней, которые, я знаю, все слушали.

Гигантские ворота казались сделанными из бронзы, однако я с первого взгляда определил, что для них использовался иной сплав. Я различил голубоватый оттенок осмия, следы серебристо-белого палладия и иридия. Металл был невероятно плотным и прочным, слой бронзы же нанесли с эстетической целью, для придания вратам архаичного вида. Искусные инталии и камеи на вратах образовывали масштабную картину. Она изображала сцену битвы, по-видимому, имевшей место в древние времена. Воины были вооружены мечами и облачены в кольчуги и кожаные камзолы. Катапульты и баллисты запускали в воздух примитивные снаряды. Полыхал огонь.

Но присмотревшись получше, я заметил кое-что знакомое, и догадался, что сделал мой железный брат.

Три армии отчаянно сражались в узком ущелье, а их враги, взяв их в тиски, пускали в них стрелы и атаковали мечами и копьями. На каменном уступе стоял военачальник, в одной руке державший знамя с изображением змеи, а в другой победоносно демонстрировавший голову побежденного врага.

— Это Исстван-V, верно?

— Да, — ответил Керз, вдруг оказавшийся рядом, и я осознал, что он давно уже здесь стоял. — И это не иллюзия, Вулкан. Наш брат долго над работал над этими воротами. Полагаю, он оскорбился бы, узнав, что ты принял их за плод своего воображения.

В его голосе слышалась разбитость.

— В чем дело, Конрад? Ты кажешься усталым.

Он с сожалением вздохнул.

— Мы близки к финалу, — ответил он и указал на ворота. — Это вход в Железный лабиринт. Я попросил Пертурабо сделать его для меня. В его центре находится приз.

Керз раскрыл ладонь и показал мне вращающееся гололитическое изображение моего молота, Несущего Рассвет. Вокруг него висели на цепях мои сыновья. Проекция была блеклой и зернистой, но мне удалось узнать Неметора, уже виденного ранее. Второго я, к своему стыду, не опознал, однако видел, что оба были сильно изранены.

Керз сжал кулак, раздавив изображение моих несчастных сыновей.

— Я хорошо пустил им кровь, брат. Им остается жить несколько дней.

И вновь на границах зрения начала собираться темнота, а в голове застучала кровь. Бездна пахнула в лицо жаром, окатила кожу алым.

Огромным усилием воли я разжал стиснутые зубы.

Керз внимательно меня разглядывал.

— Что ты видишь, Вулкан? — спросил он. — Что ты видишь, когда падаешь во тьму? Скажи мне.

В его словах чувствовалось едва ли не отчаяние, едва ли не мольба.

— Ничего, — солгал я. — Там ничего нет. В этот раз ты долго не возвращался, да?

Керз не ответил, но продолжал пронзительно смотреть на меня.

— Я помню некоторые вещи. Я помню, к чему ты пытался меня склонить, — сообщил я ему. — Я тебя не разочаровал, отказавшись участвовать в твоих жалких играх? Не одиноко тебе в тенях? В компании не нуждаешься?

— Заткнись, — буркнул он.

— Как, должно быть, тебе досадно, что я прошел твое моральное испытание, что устоял перед желанием убить Корвуса. Я не утверждаю, что благороден, но я знаю, что обладаю всеми теми качествами, которых ты лишен.

— Лжец… — прошипел он.

— И хотя я в твоей власти, ты все равно не можешь опустить меня на свой уровень. Ты даже не можешь меня убить.

Казалось, что Керз сейчас атакует, но он сдержал свой гнев и стал пугающе спокойным.

— Ты не особенный, — ответил он. — Просто ты оказался под рукой.

Он слабо улыбнулся и зашел мне за спину, скрывшись из поля зрения.

— Мне понравилась наша игра — так понравилась, что после того, как она закончится, я отправлюсь за каким-нибудь другим братом. И тех, кого я не смогу убить, я сломаю.

Я развернулся, намереваясь высказаться, удержать его, но Керз уже исчез. Он растворился в темноте.

Врата разверзлись, молча подзывая.

— Я сломаю их, Вулкан, — провозгласил бестелесный голос Керза. — Так же, как ломаю тебя, откалывая кусочек за кусочком. И если хочешь знать, есть ли в этом лабиринте монстры, я могу тебе ответить: да, есть, но только один.

В отсутствие Керза у меня не было иного выбора, кроме как вступить в Железный лабиринт.

Глава 27 Вера

Дагон, прятавшийся у входа в тоннель, подал сигнал к наступлению.

Вогель вышел первым и достал нож, когда приблизился к жертве.

В предыдущей битве лоялистам сильно досталось, и воинов было меньше, чем он ожидал. Жаль — это значило, что было меньше душ, которые можно будет принести в жертву Пантеону. Возможно, он добавит к ним душу Нарека, если тот опять встанет у Вогеля на пути.

Четверо, все Саламандры, сидели бок о бок, укутавшись в плащи. Один — технодесантник, судя по броне и знакам отличия, — что-то говорил остальным. Должно быть, они обсуждали тактику. Еще двоих положили под брезент, а рядом с ними сидел на корточках, также завернувшись в драконью шкуру, человек, которого искали Несущие Слово.

Кислотный ливень искажал показания ауспика, но мечник и без сканеров знал, что четверо легионеров, сидевших спиной к тоннелю, скоро умрут.

С их стороны было глупо оставлять человека без строгого присмотра; впрочем, Вогель помнил, какие потери понесли лоялисты в стычке у мануфакторума, и сомневался, что помимо этих четырех оставалось много других. Он улыбнулся, обнажив два ряда треугольных зубов, которые сам заточил, и вспомнил, как варповское колдовство темного апостола открыло ему местонахождение врагов. У системы тоннелей было больше пятидесяти выходных потоков. Вогель был уверен, что столь скорая атака окажется для лоялистов неожиданностью.

Он вынул из ножен второй клинок и тихо, пряча звук шагов за шумом дождя, пробрался на открытое пространство. Его товарищи следовали сразу за ним, но Вогель в их поддержке не нуждался. Этих слабаков он убьет сам.

Нумеон прижался к стене под катарактом. Скосившись вправо, он увидел Леодракка, вцепившего закованными в металл пальцами в рукотворную скалу. Слева держался Дака'рай. Трое их братьев, не видимые из-за потока, скрывались на противоположной стороне от водопада. К'госи и еще трое находились в самом колодце.

Нумеон не видел, что происходит наверху, и слышал только рев воды, бьющей в броню. Зловонность и сырость воздуха ощущалась даже через респиратор.

«Еще немного», — сказал он себе.

Теперь все зависело от Шен'ры. А Нумеону и остальным оставалось только сделать так, чтобы его жертва не была напрасной.

Вогель обладал скрытностью охотника, но нетерпеливостью маньяка. Второе обычно плохо сказывалось на первом, поэтому Нарек включил его в отряд лишь на случай, если тайные операции окажутся неэффективны, и возникнет потребность в убийцах. Если бы Нареку позволили ограничиться Дагоном и, может быть, Мелахом, он действовал бы совершенно иначе.

Что-то в представшей ему сцене, в этой тихой дружеской беседе, в съежившемся, неподвижно сидящем человеке, заставило его замереть. Он мог бы поделиться тревогой с напарниками, предостеречь их, но не сделал этого, позволив Дагону дать сигнал к атаке. Вогель тут же поспешил вперед, желая оказаться первым.

Нарек не видил причин ему мешать и просто последовал за Дагоном, Мелахом и Саарском.

Элиас тоже присутствовал в авангарде, а остальные Несущие Слово ждали в тоннеле на случай, если понадобятся. Нарек старался держать темного апостола позади, недовольный его решением присоединиться к истребительному отряду. Но, по-видимому, страх перед Эребом и угроза потерять свой статус в легионе хорошо мотивировали.

Вогель уже почти добрался до технодесантника, когда у Нарека возникло ужасное предчувствие. Его тревога, поначалу абстрактная, обрела реальность, и он больше не мог молчать.

— Их глаза… — обеспокоенно прошипел он Дагону по воксу.

— Что такое?

— Присмотрись!

У троих Саламандр, сидевших и слушавших технодесантника, были мертвые ретинальные линзы. Обычно из-за них виднелся слабый свет от их горящих глаз.

Следовательно, мертвы были не только глаза, а это в свою очередь значило…

Нарек вскочил и закричал:

— Вогель! Нет!

Но было слишком поздно: мечник уже вонзил кинжал в спину технодесантника. Это был смертельный удар, направленный прямо в основное сердце легионера. Вогель выдернул оружие. Клинок покрывала кровь. Он собирался перейти к другому, когда раздался глухой звук падения какого-то предмета на деревянный пол, вынудив его посмотреть вниз.

Из раскрытой ладони технодесантника выкатился, мигая красным, зажигательный снаряд. На мертвом лице Шен'ры, отпустившего аварийную кнопку, застыла улыбка.

Взрыв испепелил Вогеля и сбил с ног остальных. Огонь накрыл помост, подрывая цепь гранат, врытых вокруг входа в тоннель. Вторичный взрыв от мгновенно сдетонировавших снарядов обрушил центнеры камня, перекрыв водосток.

Нарек, отброшенный сначала ко входу, а потом, при втором взрыве, от него, лежал на земле, оглушенный, но живой. Он утянул Элиаса вниз, пытаясь уберечь от опасности. Может, он и ненавидел темного апостола, но долг оставался долгом.

Сквозь огонь и дым охотнику удалось разглядеть четырех легионеров, выходящих из колодца с болтерами на изготовку. Он метнул нож, проткнув горло одному из Саламандр прежде, чем тот успел выстрелить.

Дагон вскинул к плечу винтовку, собираясь застрелить второго, когда выпущенный издалека снаряд с воем угодил ему прямо в висок. Снайпер был уже мертв, когда упал на помост.

Болт-снаряды со стороны погруженных в воду легионеров разорвали Мелаха, даже не успевшего полностью вытащить пистолет, на части.

Элиас, оказавшийся почти полностью под Нареком и не способный шевелиться, все же дал короткую очередь и подстрелил одного из легионеров, бежавшего из воды с клинками в руках. Нарек подозревал, что у них заканчивались — или уже закончились — боеприпасы, поскольку концентрированный огонь мог бы решить исход боя гораздо быстрее. Он вдруг задумался, для чего лоялисты могли беречь патроны.

Еще шестеро перелезли через край сточного колодца. Один наступал впереди остальных. Он был Саламандром и центурионом.

Оценив число бойцов, Нарек пришел к выводу, что силы были примерно равны, вот только из многочисленного отряда, ждавшего в тоннеле, до обрушения успели выбраться лишь пара воинов. К тому же у лоялистов был план и эффект неожиданности.

Элиас уже поднялся. Он выстрелил навскидку, попав офицеру Саламандр в плечо. Тот запнулся, но продолжил бежать вперед, замахиваясь массивно выглядящей глефой.

У Нарека были другие заботы: на него бросились двое из колодца. Один выпад он отразил выхваченным из ножен гладием. Второе оружие поймал предплечьем, подтянул легионера к себе и разбил ему вокс-решетку резким ударом головой.

Саарск вступил в бой с несколькими Саламандрами из-за края колодца. Он успел проткнуть ножом одного и выстрелить в другого, прежде чем снайпер оставил дыру в его груди, и остальные швырнули Несущего Слово на землю и прикончили.

Нарек видел, как офицер Саламандр влетел в Элиаса и повалил его. Вцепившиеся в друг друга воины рухнули на помост, который треснул под их весом. Мгновение спустя он переломился, и все, кто на нем был, оказались в грязной воде. Она потушила огонь, до сих пор трещавший на броне Нарека, и он воспользовался неожиданной сменой условий, чтобы выпустить пистолетную очередь в упор в одного из противников. Саламандр с хрипом опрокинулся в воду.

Второго легионера Нарек ударил локтем в горло, погнув горжет и почти перебив трахею, и тем самым решил проблему с ближайшими врагами. Элиас и Саламандр при падении разлетелись. Они находились у края колодца, за которым, далеко внизу, был резервуар с грязью. Не обращая внимания на легионеров, уже начавших перегруппировываться после стремительной контратаки Несущих Слово, Нарек бросился прямо к Элиасу.

— Что ты делаешь? — крикнул темный апостол.

Противник имел огневое превосходство, а вдалеке на них уже целились из снайперской винтовки. Остальные бойцы истребительного отряда либо погибли, либо погибнут в ближайшее время, а все их подкрепление оказалось заперто в тоннеле без какого-либо землеройного оборудования.

— Спасаю нас, — рявкнул Нарек, схватил Элиаса и прыгнул за край колодца, в пенящийся водоворот далеко внизу.

Нумеон подбежал к краю колодца и едва не прыгнул вслед за ними.

Капитана остановил Леодракк, оттащив за наплечник.

— Мы и так многих потеряли, — сказал он, но тут же перегнулся через край и прицелился из болтера.

— Побереги патроны, — с горечью бросил ему Нумеон. — Они скрылись.

Подавив гнев, Леодракк подчинился и опустил болтер.

— Мы его почти сделали. Ублюдок.

— Он захочет отомстить. Мы его еще увидим.

— Ты видел его руку? — спросил Леодракк. — Его был ранен. Совсем недавно.

— Но не нами.

— И не одним их своих?

— Нет, — задумчиво ответил Нумеон. — Чем-то иным.

Несколько секунд понаблюдав за каскадами жижи, продолжавшей литься из водостока, и не обнаружив ни одного Несущего Слово, которого бы могло бы подхватить течение, они отошли от края.

К'госи был жив. В том месте, где Несущий Слово воткнул в него клинок, нагрудник заливала кровь, но в остальном он был цел. Давно израсходовав запасы прометия, он раздраженно сжимал и разжимал левую руку в латной перчатке. Правая лежала на груди Шен'ры.

— Мы не забудем о твоем самопожертвовании, брат, — тихо говорил он, опустившись на колени у тела технодесантника, которого перед этим перевернул на спину. От помоста остался только тот кусок, на котором покоился Шен'ра, остальные же стояли по колено в жиже.

Технодесантник был не единственным погибшим. Дака'рай тоже был мертв; он лежал на спине в грязи, а из его шеи торчал нож. Укра'бар был ранен из болтера в упор, и он больше не встанет. У всех остальных были незначительные повреждения, ни одно из которых не могло сравниться с душевной раной, нанесенной гибелью братьев.

Все присутствующие склонили головы, но Леодракк не удержался:

— Мы даже не можем их сжечь.

— Нет, не можем. — Нумеон подошел к распростертому телу одного из подбиральщиков

и забрал плащ К'госи, чтобы ему вернуть. — Поэтому мы должны почтить их иным способом.

В его левой руке было фульгуритовое копье. Он вырвал его из ножен темного апостола во время боя.

При виде этого непримечательного предмета отчаяние сменилось надеждой, хотя никто из смотрящих на копье не мог объяснить почему. Оно потрескивало от скрытой мощи, светилось изнутри золотым, провозглашая величие Императора и его околобожественность. Строжайшие меры предпринимались для того, чтобы рассеять представления об Императоре как о боге, но его сила всегда говорила об обратном, несмотря на стремление искоренять суеверия и просвещать. В последние месяцы истинность новой парадигмы подверглась сомнению, ибо во вселенной обитали не только смертные, будь то люди или ксеносы, но и боги, и большинство из них были злокозненны. Несущие Слово верили в них, даже искали расположения их слуг. У них была вера, но объекты ее были ужасны.

Подняв копье, Нумеон осознал, что тоже верит: в Императора, и его замысел для галактики и человечества, и в то, что примарх был жив. Сила, заключенная в фульгурите, казалось, зажгла эту веру. В них всех.

Он осторожно провел пальцами по значку, висящему на поясе.

— Вулкан жив, — просто сказал он.

И каждый легионер, стоящий перед ним, отозвался. Сначала К'госи и Икрад.

— Вулкан жив.

Затем Г'оррн и Б'тарро.

— Вулкан жив.

И Хур'вак с Кронором.

— Вулкан жив.

Хор становился громче с каждым новым голосом, пока не остался только один.

Нумеон посмотрел в глаза своему Погребальному брату и увидел в них боль, терзавшую его с того момента, как он потерял Скатар'вара на Исстване. Если у кого и были причины сомневаться, так это у Леодракка. При воспоминании о том дне и их бегстве к посадочным кораблям в сердце кольнуло, но он сохранял нейтральное выражение и продолжал смотреть на Леодракка.

Леодракка перевел взгляд с Нумеона на копье, затем на значок и обратно, а потом кивнул.

— Вулкан жив.

Вместе они превратили это утверждение в боевой клич, как один свызовом прокричав небесам:

— Вулкан жив!

Эта вера будет поддерживать их, даст им надежду, в которой они так нуждались.

Впервые после того, как они бежали с Исствана, искалеченные и обескровленные, Нумеон знал, что нужно делать. Вернувшись к краю колодца, он подал сигнал Пергеллену, с которым, как он знал, находились Хриак и Джон Грамматик.

Пришло время поговорить с человеком.

Глава 28 Человеческие пороки

Хараатан, во время Великого крестового похода

Ночь в последний раз опустилась на Хартор. Благодаря совместным усилиям Имперской армии — пехоты и бронетанковых войск, — титанов из Легио Игнис и двух легионов космодесанта Хараатан был наконец официально объявлен приведенным к Согласию. И теперь, когда работа воинов была закончена, Имперская администрация с ее армией логистов, кодификаторов, сервиторов, инженеров, фабрикаторов, классификаторов и писарей могла приступить к долгому процессу реколонизации Сто пятьдесят четыре Шесть — к возвращению его в лоно Империума.

Хараатан изменит свое название и названия всех своих городов и иных важных географических мест. Пока что достаточно было простых обозначений — таких, как код, присвоенный планете, когда Военный совет дал разрешение на войну за Согласие. Позже для нее выберут новые названия, чтобы помочь колонистам с адаптацией, чтобы мир стал для них своим — преданным имперским миром с преданными имперскими жителями.

Слово «Хараатан» и вся его атрибутика ассоциировались с мятежом и раздором. Смена названий лишит их силы, даст новые символы.

Один из этапов этой трансформации начался с вывоза всего населения Хараатана. Эти мужчины, женщины и дети — будь они виновны в мятеже или невинны — больше никогда не увидят свой дом. Некоторые отправятся в каторжные колонии, других отошлют на миры, нуждающиеся в законтрактованных рабочих, часть казнят. Но в конечном итоге культурный след хар-таннцев будет стерт навеки.

Логист Мурбо не думал об этом, в последний раз перед отправкой транспорта проверяя, все ли в порядке. После нескольких часов утомительных допросов и заполнений реестров, ему показавшихся днями, Департаменто Муниторум при содействии целой армии клерков Администратума наконец собрали и распределили население Хартора. Этот город был последним. Он также был одним из самых крупных. Мерзкая пульсация в голове Мурбо даже отдалено не подходила под определение головной боли, поэтому ни настроения, ни усердия у него не осталось.

Он не заметил запаха, пройдя мимо первой машины. За ним следовала стая сервиторов и лексмеханик, но их чувство обоняния уже давно не беспокоило, поэтому вопросов от них не поступило.

Было темно, а со стороны пустыни дул холодный ветер. Мурбо не терпелось вернуться в свою каюту на корабле: там можно было согреться самому и согреть внутренности. Он как раз приберег бутылочку для такого случая.

Ему предстояло проверить, внести в реестр и заверить более пятидесяти машин, после чего подтвердить пункт назначения у пилота и внести эти данные в планшет, который сейчас держал в руке. Протокол Администратума требовал также провести визуальный осмотр: убедиться, что никто не забыт. В хаосе, следующем за успешным приведением к Согласию военными усилиями, нередко забывали о целых толпах народа.

Первая партия бывших хар-танцев — узников, определенных в каторжные колонии, — уже ушла. Работа Мурбо касалась отправки тех, кому было предназначено стать имперскими жителями на дивных новых мирах. Он не был уверен, кому сочувствует больше, но жалость его жила недолго. Таковы были плоды, которые пожинали восстающие против Империума.

Он осветил отсек слабой лампой, увидел пассажиров, с мертвыми глазами размышляющими о своем будущем, и прикинул их число по головам. Поначалу казалось, что все в порядке, но когда Мурбо закончил со второй машиной и уже собирался идти к третьей, он вдруг остановился.

— Тебе не показалось, что они сидят слишком тихо? — спросил он лексмеханика.

Сгорбленного клерка вопрос привел в недоумение.

— Подозреваю, они размышляют о безрассудности своего мятежа против Империума.

«Нет, — подумал Мурбо. — Дело не в этом».

Мурбо страшно хотелось покончить с работой и вернуться в свою каюту, чтобы отправиться за пределы Сто пятьдесят четыре Шесть, но бывшие хар-танцы обычно вели себя громче.

А еще этот запах, разносимый ветром пустыни и становящийся все отвратительнее.

Он включил лампу поярче и направился обратно к первой машине.

— Трон… — выдохнул он, еще раз посветив в кабину.

Мурбо в панике подбежал к следующей машине и опять посветил внутрь. Потом к третьей, четвертой, пятой. После двенадцатой его стошнило.

Не разгибаясь, он махнул рукой на лексмеханика, который подбежал на помощь.

— Не заглядывай, — предупредил он, а затем спросил: — Кто еще остался на поверхности?

И опять на лице сутулого, тщедушного, одетого во всем бурое механика появилось недоуменное выражение.

— Кроме нас?

— Из военных, — уточнил Мурбо, вытирая подбородок.

Лексмеханик сверился с планшетом.

— Согласно реестрам Муниторума, все войска покинули поверхность… — он помолчал, подняв морщинистую руку, пока читал дальше, — но на земле еще остались два легионерских транспорта.

— Свяжись с ними, — приказал Мурбо. — Немедленно.

Вулкан в одиночестве стоял в просторном грузовом отсеке «Ночного бегуна». Обычно корабль использовался для транспортировки оружия, пайков и мириадов прочих предметов снабжения, необходимы в войне. Этой ночью он повезет мертвых. Вдоль части восточной стены стояли гробы, но их, к счастью, было немного благодаря тому, что осада Хартора завершилась быстро и бескровно. Но вот сколькими жизнями было заплачено за эту бескровность… Жизнями, оконченными в боли, в муках… Вулкан слишком хорошо знал ответ на этот вопрос.

И резней в Хар-танне кровопролитие не закончилось. Мятеж, произошедший во время распределения харторцев, вылился в множество смертей. И хотя он подозревал, что часть ответственности лежала на Повелителях Ночи его брата, он не мог не чувствовать виноватым и себя.

Сериф лежала перед ним в гробу. Тот представлял собой простой, лишенный украшений металлический контейнер со встроенным криогенератором: чтобы замедлить процесс разложения и доставить погибших к месту погребения неиспорченными. Медике промыли ее раны, но пятна крови на одежде остались. Не будь их и этой мертвенной бледности, Вулкан мог бы поверить, что она просто спала.

Он хотел сказать ей, как ему жаль, что она мертва, как ему жаль, что он не выслушал ее во время сожжения Хар-танна и не удовлетворил ее просьбу об интервью. Он давно решил, что его история должна быть рассказана и что сделает это Сериф. Но не теперь. Труп ничего не расскажет.

Он склонил голову, беззвучно прося прощения.

— Почему именно она? — раздался из теней тихий голос.

Вулкан не обернулся, но поднял взгляд.

— Почему ты до сих пор здесь? — спросил он, тут же посуровев.

— Я искал тебя, брат, — сказал Керз, становясь рядом с Вулканом.

— И ты меня нашел.

— Ты, кажется, не в настроении. — Иной мог бы подумать, что ответ его обидел. — Неужели ты не рад меня видеть?

Теперь Вулкан смотрел на него. В глазах его горела нескрываемая злоба.

— Говори, что хотел сказать, и оставь меня.

Керз фыркнул, словно его все это забавляло.

— Ты не ответил на мой вопрос. Почему из всех смертных, погибших для того, чтобы привести этот мир к Согласию ради нашего Империума, эта вдруг значит так много?

Вулкан опять перевел взгляд вперед.

— Я оберегаю жизнь. Я защитник человечества.

— Разумеется, брат. Но то, как ты бросился к ней, презрев опасность… Это выглядело так… воодушевляюще. — Керз улыбнулся, затем улыбка превратилась в оскал, и, будучи не в силах и дальше притворяться, он рассмеялся. — Нет, извини, — он бросил смеяться и посерьезнел. — Я озадачен, Вулкан. У тебя мягкое сердце, и я знаю, как дороги тебе эти ничтожества, но чем эта отличилась, что ты так о ней скорбишь?

Вулкан повернулся к нему и уже собирался ответить, когда в его ухе затрещала вокс-бусина. Оба примарха были без шлемов, но связь с боевой группой по-прежнему имели.

Когда глаза одного округлились, другой сощурился, и Вулкан понял, что Керз слышит то же сообщение.

Вулкан протянул к брату руку, схватил его за горжет и подтянул к себе. Керз улыбнулся и не стал сопротивляться.

— Ты это сделал? — спросил Вулкан. — Ты это сделал? — проревел он, когда Керз не ответил.

Улыбка Керза истончилась и превратилась в тонкую линию из сжатых бледных губ.

— Да, — прошипел он, глядя на него своими холодными глазами.

Вулкан отпустил его, оттолкнув прочь, и отвернулся.

— Ты убил… их всех.

Керз изобразил удивление.

— Брат, они были нашими врагами. Они подняли на нас оружие, пытались нас убить.

Вулкан опять взглянул на него с гневом, едва ли не с мольбой, с отвращением перед тем, что Керз сотворил.

— Не все, Конрад. Ты убил невинных и слабых. Что дают их смерти, кроме удовлетворения садистской жажды кровопролития?

Керз, казалось, честно задумался над вопросом. Он нахмурился:

— Боюсь, что ничего, брат. Но чем это отличается от того, что ты сделал с той эльдар? Она была всего лишь ребенком и не могла представлять для тебя опасности. Мятежникам Хараатана подарили быструю смерть. Я, по крайней мере, не сжигал их заживо.

У Вулкана не было ответа. Он убил этого ребенка в гневе, из-за горя по Сериф и в наказание за смерти, вызванные вырвавшимися на свободу ксеносами. А возможно, еще потому, что он ненавидел их, этих эльдар, за набеги на Ноктюрн и боль, причиненную его жителям.

Керз заметил сомнения брата.

— Видишь, — прошептал он, подойдя вплотную, — Наши натуры очень даже похожи, брат, разве нет?

Вулкан взревел, поднял второго примарха и швырнул его через весь отсек.

Керз прокатился по полу с визгом брони, царапающей металлический настил. Он уже стоял на ногах, когда Вулкан бросился на него, и успешно заблокировал кулак, направленный в лицо. Его ответный удар, пришедшийся Вулкану в грудь, отдался в ребрах даже несмотря на броню. Вулкан охнул от боли, но обхватил его голову руками и дернул ее вниз, к поднимающемуся колену.

Керз отшатнулся, плюясь кровью. Не давая ему времени прийти в себя, Вулкан перехватил его за талию и повалил на спину. От яростного удара голова Керза дернулась вбок, а щеку рассекло. Он смеялся сквозь окровавленные зубы. Вулкан опять ударил его, сместив челюсть. Керз только громче рассмеялся, но слегка закашлялся, когда ему начали ломать трахею. Вулкан сжимал руки, сильные, как железо, руки кузнеца, вокруг горла брата.

— Я знал, что ты такой же, — прошипел Керз, все еще пытаясь смеяться. — Убийца. Все мы убийцы, Вулкан.

Вулкан убрал руки. Он сел, не слезая с Керза, и тяжело вздохнул, прогоняя безумие. Он убил бы Керза, если б не остановился. Он убил бы собственного брата.

Вулкан поднялся, еще покачиваясь, и переступил через неподвижно лежащего Керза.

— Держись от меня подальше, — предупредил он, задыхаясь, и побрел к ждущему его кораблю.

Керз остался лежать, но повернул голову, следя за уходящим Вулканом, — зная, что на этом все не закончится.

Я понимал, что мне не выбраться. Подозревал с того момента, как вступил в Железный лабиринт. Он был испытанием, которое я не мог преодолеть, загадкой, которую не мог разгадать. Это место казалось бесконечным и обладало фиренцийской сложностью, ведь его создал разум, равный моему.

Нет, не совсем так. Мой разум был ослаблен, а потому ориентироваться в безликих медно-железных коридорах, разбегавшихся передо мной, я оказался неспособен.

Стоя на сотом перекрестке после того, как каждый из коридоров, выбранных на девяноста девяти предыдущих, уводил меня все глубже в лабиринт и в то же время все дальше от моей цели, я задумался, что же Керз предложил моему брату в обмен на этот подарок.

Возможно, Пертурабо ненавидел меня так же сильно, как остальных, и просто решил, что не имеет значения, какому брату причинять боль? Возможно, он был зол на меня за то, что я пережил его великолепную бомбардировку на Исстване-V и отказался погибнуть под его танками? В любом случае, он создал это место с одной целью: чтобы вошедший в него никогда не выбрался. Вполне в его духе, полагаю, было представлять, как я вечно брожу по эти коридорам, хотя, конечно, он не мог знать о моем бессмертии. Я знал, впрочем, что Керз захочет более скорой развязки. Он не отличался ни терпением, ни самообладанием. Показав молот, он дал мне надежду. Подозреваю, он рассчитывал, что эта надежда еще быстрее сведет меня с ума. Он не знал, что на самом деле предоставил мне реальный способ сбежать из его тюрьмы.

Решив, что выбор не имеет значения, если я знаю, где центр лабиринта, я выбрал левое ответвление и двинулся дальше.

Здесь, в отличие от прошлых испытаний, устроенных заботливыми когтистыми руками моего брата, не было ни ловушек, ни врагов, ни каких-либо преград. Я рассудил, что сам лабиринт был ловушкой — более того, ловушкой идеальной, построенной великим мастером капканов. И вновь я почувствовал вблизи пульсацию бездны, ее черноту и красноту, ее хищные зубы, готовые сомкнуться вокруг меня. Она взывала к звериной части моей натуры — к монстру, о котором говорил Керз.

Я прогнал это ощущение. Где-то в этом проклятом месте меня ждали мои сыновья. Я должен был найти их — и я надеялся, что найду их не среди многочисленных тел, встречавшихся по пути. От большинства остались одни скелеты, но часть еще покрывала иссохшая плоть. Они были подопытными крысами Керза, несчастными жертвами, пытавшимися одолеть лабиринт до меня. Все они погибли, цепляясь за надежду, борясь с отчаянием, сойдя с ума.

Думаю, именно такого конца хотел для меня Керз: чтобы я исчах, отчаялся и сдался, став игрушкой, над которой можно будет насмехаться и издеваться, когда выносить собственное ненавистное сознание станет невозможно.

Феррус по-прежнему был со мной. Он больше не говорил, только тенью следовал по пятам. Позади раздавался медленный и тяжелый стук его закованных в броню ног.

— Думаю, мы уже близко, брат, — сказал я призраку, маячащему в паре метров от меня.

Он застучал зубами, должно быть, насмешливо смеясь.

— Маловер ты, — пробормотал я.

Я брел так несколько дней или даже недель. Я не спал, не отдыхал и не ел. Силы оставили меня, и я начал чахнуть. Скоро я стану похож на Ферруса, превращусь в озлобленную тень, обреченную вечно бродить в этих коридорах.

А затем я услышал звук когтей.

Все началось с тихих ударов металла по металлу, с постукивания острыми кончиками по стенам, отзывавшегося через лабиринт. Я остановился и прислушался, чувствуя, что правила игры изменились, что Керз хочет завершения. Стук стал громче и вскоре перерос в скрежет. Медленно подкрадывающееся безумие больше не было моим единственным спутником.

— Керз, — с вызовом крикнул я.

В ответ прозвучал лишь скрежет металла. Мне показалось, что он приближается. Я двинулся вперед, пытаясь определить источник звука, — сначала шагом, потом перейдя на бег.

— Вулкан… — наполнился воздух зовущим шепотом моего брата.

Я бежал за ним, а скрежет и стук впивались в мозг, выводя из себя.

Я повернул за угол, доверяясь инстинктам, но обнаружил за ним только очередной коридор, такой же темный и безликий, как все остальные.

— Вулкан…

Шепот раздался из-за спины, и я только успел развернуться, как мимо меня скользнуло что-то темное и быстрое. Я поморщился, хватаясь за бок. Уберя руку, я увидел кровь и неглубокую рану, оставленную братом.

— Выходи! — завопил я, сжимая кулаки и хищно наклоняясь. Я едва узнал собственный голос, таким звериным он стал.

Мне ответил лишь скрежет.

Я помчался за ним, как гончая на охоте, но Керз исчез без следа. Грань между хищником и жертвой размывалась: иногда я гнался за братом, иногда он за мной. Добежав до очередного пересечения, я попытался сориентироваться, но пульсация в голове этого не позволяла.

— Вулкан… — вновь поманил меня голос.

Я взревел и ударил кулаком по ближайшей стене. На ней не осталось и вмятины. Я опять взревел, запрокидывая голову и хищно зовя в темноту. Монстр вырвался на свободу и жаждал крови.

Керз, невидимый в темноте, опять ранил меня, протянув вдоль бицепса цепь из блестящих рубинов. Это еще больше распалило меня. Третья атака рассекла пекторальную мышцу, залив грудь красными слезами крови. Третья скользнула по бедру. На этот раз мне почти удалось схватить его, но поймать его было не проще, чем дым.

— Вулкан… — прошептал он, все скрежеща когтями, все дразня меня.

Кровь лилась из по меньшей мере десятка ран, стекая по ногам и между пальцев, так что я оставлял за собой кровавые следы. И я уже собирался войти в очередной коридор, когда заметил на его полу один такой след — смазанный, но легко узнаваемый отпечаток собственной ступни.

Я обреченно поник, не видя своему гневу иного выхода, кроме как внутрь. Закрыв глаза, я увидел бездну. Я сидел на самом краю, смотря в ее глубины.

Вспышка боли в боку вырвала меня из этого состояния, заставив зарычать.

— Не беспокойся, — прошипел Керз, вцепляясь когтями мне в плечо и погружая нож в правый бок, — тебя это не убьет.

Я развернулся, шипя от ярости, намереваясь оторвать его голову с плеч, но Керз пропал, и я схватил лишь воздух.

Он оставил после себя только смех и становящийся вездесущим скрежет когтей.

Все перед глазами окрасилось в алый — в цвет моего гнева. Я уже собирался последовать за ним, хотя и чувствовал подсознательно, что он на это и рассчитывал, когда увидел нечто, заставившее меня замереть.

На моем пути стоял он. Прямо передо мной, такой же четкий и реальный, как моя моя собственная рука, поднесенная к лицу.

Вераче, летописец.

— Я тебя уже видел, — прошептал я, протягивая вперед руку, словно пытаясь определить, был ли ничем не примечательный человек настоящим или призрачным.

Вераче кивнул.

— На Ибсене, теперь зовущимся Кальдерой, — сказал он.

— Нет, не там, — я нахмурился, пытаясь вспомнить, но гнев путал мысли. — Здесь…

— Где? — спросил Вераче.

Я остановился не дойдя до него пары метров.

— Здесь, — повторил я, когда он сам сделал шаг мне навстречу; мой разум начал проясняться. — Ты был с ними — с пленниками, которых Керз заставил меня убить.

Он озадаченно взглянул на меня:

— Ты убил их, Вулкан?

— Я не сумел их спасти. И на пиру ты тоже был. Я помню твое лицо.

— Что еще ты помнишь?

Вераче стоял от силы в метре от меня. Я опустился на колено, чтобы наши глаза оказались примерно на одном уровне. Так было принято у Саламандр.

— Я примарх. — Я чувствовал себя спокойнее в его присутствии; в его присутствии осколки моего разума складывались воедино. — Я Вулкан.

— Да. Ты помнишь, что я однажды тебе сказал?

— На Ибсене?

— Нет, не там. На Ноктюрне.

Мои глаза наполнились слезами, так страстно я надеялся, что это не очередная галлюцинация, не жестокий обман, призванный подтолкнуть меня еще ближе к безумию.

— Ты сказал, — начал я, запинаясь от переполнявших эмоций, — что постараешься следить за нами, когда сможешь.

— Закрой глаза, Вулкан.

Я подчинился, опустив голову, чтобы он мог положить на нее руку.

— Мир тебе, сын мой.

Я ожидал откровения, вспышки света, хоть чего-то. Но была лишь тишина. Когда я открыл глаза, Вераче уже исчез. Мгновение я сомневался, был ли он реален, но, встав, ощутил, как конечности наполнились силой, а сердце — решимостью. Монстр внутри меня был прочно скован цепями. Мой разум — во всяком случае, пока — вновь принадлежал мне. Я не знал, как долго это продлится. Подаренный мне мир в душе в этом месте долго не выдержит. Нужно было действовать.

Керз был поломанным существом — я знал это еще на Хараатане. Он всегда таким был — лишенным надежды, изливавшим свою злость и внутрь, и наружу. Не могу себе представить, каково с этим жить, однако в тот момент я думал лишь о всех тех муках, которые он причинил, и о жизнях, отнятых им исключительно ради удовлетворения своих садистских желаний. Я вспомнил Неметора и всех остальных, измученных и убитых единственно во имя развлечения.

Моя жалость пропала, моя решимость крепла с каждой секундой.

— Ты был прав, — обратился я к теням, в которых, как я точно знал, скрывался мой брат. — Я действительно считаю, что я лучше тебя. Так, как ты, Конрад, сражаются лишь слабаки и трусы. Наш отец правильно поступил, не вняв твоему хныканью и выбросив тебя вон. Подозреваю, его от тебя тошнило. Только ты знаешь, что такое истинный ужас, значит? — я нахмурился. — Как же ты слаб, как же жалок. Не Нострамо сделал тебя бесполезным ничтожеством. Тебе было уготовано барахтаться в грязи с маньяками с того момента, когда наш отец по ошибке тебя создал, — я самодовольно рассмеялся. — Следовало ожидать, что один из нас окажется дефектным, полным человеческих слабостей, столь гнилым, что будет не в силах терпеть самого себя или других. И ты не можешь не сравнивать себя со всеми нами, верно? Сколько же раз ты обнаруживал, что сравнение не в твою пользу? Когда ты осознал, что винить своих братьев и условия, в которых рос, уже не получается? Когда повернул к себе зеркало и увидел, в какую пародию превратился?

Тьма не отозвалась, но гнев моего брата ощущался так же явно, как железный пол под ногами.

— Никто не испытывает перед тобой страха, Конрад. И ты не изменишься, назвавшись другим именем. Открою тебе секрет… Нам тебя жаль. Всем нам. Мы терпим тебя, потому что ты наш брат. Но никто из нас тебя не боится. Ибо кого тут бояться — вздорного ребенка, беснующегося в темноте?

Я ожидал, что он бросится на меня с выставленными вперед когтями, но вместо этого услышал, как внизу, под самим лабиринтом, заработал какой-то гигантский механизм. Со звуком массивных вращающихся шестерней часть стены ушла в пол. Затем вторая, затем третья. Через несколько секунд передо мной возник коридор, а в конце его были ворота, выполненные в том же стиле, что вход в Железный лабиринт.

Я знал, что самому мне выход не отыскать. Когда туман звериной ярости рассеялся, я осознал, что существовал лишь один способ добраться до цели. Керз должен был показать мне путь. Я и мои братья отличались от приемных сыновей наших легионов. Создавая себе потомков, наш отец вложил во всех нас часть своей сущности и воли. Легионес Астартес он сделал армией воинов, существующих для одной цели — чтобы объединить Терру, а затем и галактику. В моих братьях и во мне самом он хотел видеть генералов, но не только: он хотел видеть в нас равных, он хотел сыновей. Весь свой несравненный интеллект и все свои невероятные познания в биоинженерии он использовал для нашего создания. Мы стали больше чем людьми, все наши свойства, все хромосомы были улучшены и доведены до генетического максимума. Сила, скорость, боевые умения, тактический талант, инициатива, выносливость — чудесные научные изыскания Императора увеличили их все. Но как нельзя приблизить одну деталь на старой картине, не приближая остальные, так у нас, превосходивших и людей, и космодесантников, усилены были не только таланты, но и изъяны.

Поначалу это не имело значения: пока Крестовый поход ослепительной кометой несся вперед, освещая погруженные во мрак невежества небеса. Однако соперничество скоро превратилось в зависть, уверенность стала надменностью, гнев обратился в маниакальную жажду убивать. У всех нас были изъяны, ибо быть человеком, пусть даже улучшенным, как мы, — значит быть небезупречным. Не достичь совершенства тому, что несовершенно по сути.

Но Керз был дефектней остальных. Его изъяны были очевидны: каждое слово и действие подтверждало наличие слишком человеческих пороков. Жажда мести переполняла его. Терзала его, вызывая нигилистическое желание обращать свою боль на других. Он ненавидел себя, и потому выплескивал эту ненависть наружу. Но когда зеркало развернул кто-то другой, когда один из ненавистных братьев показал ему захлебывающееся от злобы к себе существо, которым, как он сам знал, он являлся… Он не мог сбросить это со счетов. За время заключения мой тюремщик не раз открывал мне свою душу. В последние дни я не раз задумывался, кто же с кем был заперт на самом деле. Я ударил Керза по слабому месту, и он показал мне выход. Он хотел освободиться так же сильно, как я.

Когда я двинулся вперед по коридору, ворота начали открываться. За ними был центр лабиринта, а в нем — мой молот, Несущий рассвет. А вокруг него, как я увидел, приближаясь к распахивающимся вратам, находились мои сыновья.

Там со всем этим будет покончено. Керз и я. Один получит свободу, другой будет проклят навеки.

Глава 29 Хватит бегать

Элиас лежал на спине. Один. Охватившее его было беспокойство превратилось в страх, когда он осознал, что недоставало не только охотника. Фульгурит пропал. Он взглянул на ревущий катаракт из канализационных отходов, льющийся из многочисленных водостоков, сквозь заляпанные грязью линзы. Враг был там, где-то наверху. И копье находилось у него. Тот ублюдочный Саламандр, центурион, — это он вытащил его во время драки перед тем, как Нарек утянул его с собой вниз.

— Нарек.

Мгновение спустя запыхавшийся охотник ответил ему по воксу. Он определенно бежал.

— Наши обязательства перед друг другом исполнены, — сказал он.

— Нарек, я лежу в грязи… По-твоему, это надлежащее исполнение твоих обязательств?

— Ты всегда валялся в грязи, темный апостол. Жизнь за жизнь — твоя за мою. Теперь моя снова мне принадлежит. Нашему союзу пришел конец. Я ведь говорил, что выплачу свой долг, сделав вид, что ничего от тебя не слышал. Я решил, что завершу свою миссию сам. У меня есть к ним одно дело. Будь благодарен, что я оставил тебя в живых, — добавил он, и канал заполнила статика.

Элиас не стал тратить время на активацию варп-склянки: он подозревал, что Нарек свою уже уничтожил. Охотник не вернется; во всяком случае, к нему.

Поверхностное сканирование показало, что броня функционировала нормально. При падении она получила незначительные повреждения, но их можно было не принимать в расчет. Он неловко поднялся, опираясь на одну руку: сожженную конечность он по-прежнему прижимал к груди. Она немыслимо болела, но Элиас использовал боль, чтобы разжечь злость еще больше.

Нарек ответит за отказ исполнять свой долг. Если Элиас снова встретит охотника, он его убьет. Это должен был сделать Амареш во время атаки на мануфакторум, но судьба расстроила этот план. Однако удовольствие убить Нарека придется отложить.

В первую очередь следовало вернуть копье. Если у лоялистов находилось и оно, и человек, у них был только один вариант.

— Джадрекк, — прорычал Элиас в вокс, прекрасно зная, что пес отзовется на клич хозяина. Неподалеку виднелся космопорт Раноса, в доках которого совершенно точно стояли готовые к запуску шаттлы. Большая часть кораблей, принадлежавших Несущим Слово, уже вернулись на станцию, а Элиас оставил для его охраны небольшой гарнизон.

Джадрекк ответил, как и ожидалось.

— Наведись на мой сигнал и отправь в космопорт Раноса все наши силы, — приказал Элиас. — Передай Радеку, чтобы ждал гостей и организовал для них приветственную церемонию. И под приветственной церемонией я имею в виду истребительную команду.

Джадрекк подтвердил приказ, и Элиас закрыл канал связи.

Эреб скоро прибудет. Элиас намеревался получить и копье, и человека до того, как это случится. На севере, над жертвенной ямой, бурлили грозовые облака. Молнии разрезали ночь надвое, сотрясая небеса. Когда копье вспорет Грамматика, одна из этих трещин раскроется, и в мир хлынут нерожденные. Элиас будет награжден за свою веру и ревностность. Пробираясь через жижу, он слышал свистящий шепот невразумительных обещаний. Он получит признание Пантеона и вознесется. Такова была его судьба.

— Хватит бегать, — пробормотал Элиас, переводя взгляд на южный горизонт, где виднелся силуэт космопорта. — Время умирать.

Глава 30 Наши последние часы

Исстван-V

Взрыв был мощным, как от ядерной бомбы, — во всяком случае, для Саламандр, оказавшихся в эпицентре, эффект был таков. Они следовали за Вулканом вверх по холму, когда он врезался в ровные ряды Железных Воинов. Его атака на их танки была стремительной — куда более стремительной, чем полагал возможным Нумеон.

Гнев и чувство несправедливости гнали его вперед. Бесчестный поступок братьев-примархов ранил Вулкана в самую душу, так глубоко и болезненно, как не мог ранить ни один клинок. Погребальные стражи были могучими воинами, но за ним едва поспевали.

Белый пепел снежной бурей накрывал пылавших яростью воинов. Он падал сплошной стеной и выглядел странным образом умиротворяюще, но мира здесь, в охваченной войной галактике, больше не будет. Гор об этом позаботился.

Боевые роты следовали за своими командирами, выкрикивавшими приказы атаковать; тысячи воинов в зеленой броне мчались вверх по склону, чтобы убить сынов Пертурабо, неумолимо и яростно. Губительный огонь с обеих сторон Ургалльской низины — северной и южной — в первые секунды после раскрывшегося предательства скосил сотни. Восемнадцатый терял воинов, как змея теряет чешую. Но они не останавливались, не думали об отступлении. Упорство, нежелание сдаваться — вот было главнейшее достоинство Саламандр. Тогда, на равнинах Исствана, под прицелом всех тех ружей, оно едва не погубило легион.

Достигнув гребня первой гряды, увенчанного зубчатой каменной стеной, на которой были расставлены танки, Нумеон увидел, как возникла огненная дуга. Полыхая, струя огня поднялась в темнеющее небо, а достигнув вершины параболы, изогнулась в форме подковы и с ревом ракет ударила в центр наступавших Саламандр, разнеся армию на части.

В Ургалльских холмах образовался гигантский кратер — словно какой-то колоссальный монстр из древних мифов, возрожденный в ядерном пламени, вгрызся в землю. Воинов подбросило в воздух, словно и не было в них плоти и крови, а были одни лишь пустые доспехи. Легион разбился с громом колокола, сброшенного с высоты. Танки, следовавшие за примархом, покатились по черному песку, переворачиваясь и горя. Машины, оказавшиеся в эпицентре, просто разорвало на куски; гусеницы, люки, обломки искореженного металла разлетелись шрапнелью. Тех легионеров, кто погиб при взрыве, изрешетило осколками. Сверхтяжелые танки сминались, как жестяные банки под ударом молота. Их экипажи сгорали в этом горниле заживо, оставляя после себя лишь пепел. Удар пришелся в самое сердце Саламандровской армии. Погребальная стража избежала худших последствий лишь потому, что успела продвинуться далеко вперед.

Огромнейшая кинетическая энергия раскидала их в стороны, а огненная буря окутала закованные в броню тела. Электромагнитный импульс лишил их вокса, оставив вместо связи лишь погребальную песнь статики. Тактическая организация оказалась невозможна. Одним сокрушительным ударом Железный Владыка сломил Восемнадцатый легион, обезглавил его и бросил тело биться в конвульсиях.

Единственной приемлемой тактикой было отступление. Целые толпы устремились к месту высадки, где пытались забраться в корабли, взмывавшие в небо в попытке избежать ужасной предательской бури на земле. Это было еще не паническое бегство, хотя любая армия, кроме Легионес Астартес, бросилась бы в него, столкнувшись с подобной жестокостью. Многих сбивало: предатели наполнили воздух таким количеством зенитных снарядов, что их хватило бы на целую армаду.

Нумеон со стоном поднялся, остро ощущая все свои повреждения до единого, но игнорируя тревожный поток сообщений об уроне, скользящий на левой стороне единственной еще работавшей ретинальной линзы. В его руке лежал кусок брони, уже не раз виденный раньше. Он отсоединил значок, который когда-то носил Вулкан, и убрал его за пояс. Рядом был Леодракк, но ни, Вулкана, ни остальных Погребальных стражей он не видел. Кажется, в грязном тумане он видел, как Ганн тащит Варруна за ворот, — ноги лежащего лицом вверх ветерана были искромсаны, но он не переставал стрелять из болтера — но с такого расстояния нельзя было быть уверенным, да и слишком много врагов их разделяло, чтобы объединиться.

Гряду накрыло дымом, и хлопья пепла падали все гуще. Жар от еще не стихших пожаров искажал картину перед глазами. Он все же разглядел кратер, к краям которого его отбросило при взрыве, и сотни искалеченных тел на дне. Их испепелило, сплавило с броней. Некоторые еще не погибли. Нумеон увидел апотекария — он не мог определить, кто это, — лишившегося ног, но ползшего по земле, чтобы исполнить свой долг. Но сегодня их геносемя никто не извлечет. Никто из оставшихся на Исстване воинов в изумрудно-зеленой броне Восемнадцатого не выживет.

Нумеон должен был добраться до корабля, должен был спастись и спасти Леодракка. Пытаясь установить связь с остальными легионерами и примархом сквозь статику, он смутно вспомнил, как его подкинуло в воздух и швырнуло в сторону потоком раскаленного воздуха от взрыва. Они оказались далеко от гребня: должно быть, угодили в узкий овраг, защитивший их от огня, и скатились вниз. Судя по всему, Нумеон в тот момент потерял сознание. В его эйдетической памяти недоставало некоторых фрагментов из того, что случилось после ракетного удара. Он помнил только, как Леодракк звал брата по имени. Но Скатар'вар не отвечал. Ни один Погребальный брат не отвечал.

— Скат! — кричал Леодракк, полубезумный от боли и горя. — Брат!

Он сжимал окровавленную латную перчатку Скатар'вара. К счастью, руки в ней не было. Должно быть, перчатка спала во время взрыва.

Нумеон схватил Леодракка за запястье.

— Его больше нет. Его больше нет. Мы уходим, Лео, — сказал он. — Уходим сейчас же. Ну же!

Не только Саламандры пострадали от артобстрела Пертурабо. Железных Воинов — тех, но кого Вулкан и воины его внутреннего круга обрушили всю тяжесть своего гнева, — тоже захватило взрывом. Один, уже приходящий в себя после удара, двинулся наперерез Леодракку и Нумеону, но Погребальный капитан зарубил его глефой прежде, чем тот успел открыть огонь.

Какой-то воин, один из пирокластов К'госи, попытался схватить Нумеона за ногу. Когда тот перевел взгляд вниз, собираясь помочь, воин уже сгорел изнутри. Из открытого в беззвучном крике рта исходила струйка дыма, и Нумеон опять отвел глаза.

— Мы должны перегруппироваться, вернуться… — говорил Леодракк.

— Некуда возвращаться, брат.

— А он… — Леодракк схватил Нумеона за плечо, умоляюще глядя на него. — А он?..

Нумеон посмотрел вниз, где орудия Железных Воинов расшвыривали в стороны остатки его когда-то великого легиона.

— Я не знаю, — тихо ответил он.

Они побрели, опираясь друг на друга: почти не видящие, не знающие, куда идти и что случилось с Вулканом. А бомбы продолжали падать, и дым, пропитанный запахом крови, черный и удушливый, заволакивал воздух. Вокс-решетка респиратора у Леодракка была повреждена, и он дышал с трудом. Проблем добавлял осколок шрапнели, пронзивший легкое и до сих пор торчавший из груди.

Вокс в ухе Нумеона затрещал. Он так удивился тому, что тот вдруг заработал, что едва не споткнулся. Канал принадлежал Восемнадцатому легиону.

— Это Погребальный капитан Нумеон. Мы отступаем по всему фронту. Повторяю, всем отступить к месту высадки и обеспечить возможность отлета с планеты.

Он хотел повернуть назад, броситься на поиски Вулкана, но покинуть бойню в низине было невозможно. Сердцем Нумеона должен был командовать прагматизм, а не эмоции. Таким его выковал примарх уроками и собственным примером, и он оправдает эти усилия.

— Погребальный брат…

Нумеон тут же узнал голос на другом конце вокс-канала. Он покосился на Леодракка, но воин спускался по холму к месту высадки и не заметил, что с Нумеоном кто-то связался.

Это был Скатар'вар.

— Леодракк с тобой?

— Да. Где ты? — спросил Нумеон.

— Не знаю. Я слышу крики. Брат, я потерял оружие.

Ужасная догадка зародилась у Нумеона, когда он остановился, чтобы прикончить лежащего Железного Воина, лишившегося половины груди, но все равно пытавшегося подняться.

— Что ты видишь, брат? — спросил он, опуская глефу и поворачивая рукоять, чтобы гарантированно убить врага.

— Вокруг темно.

Скатар'вар ослеп. Нумеон окинул поле взглядом, но ничего не обнаружил. Невозможно было определить, где он и достаточно ли близко, чтобы помочь. Остатки других рот пробивали себе путь вниз по гряде: Саламандры отступали к месту высадки, обеспечивая друг другу огневое прикрытие. Нумеон махнул им рукой, не прекращая искать своего Погребального брата.

— Скатар'вар, дай сигнал. Мы заберем тебя.

— Нет, капитан. Со мной покончено. Вытащи Леодракка отсюда, спаси моего брата.

— У нас еще есть шанс добраться до тебя. — Нумеон оглядывал поле боя, пытаясь найти хоть какой-нибудь след, но его не было.

Смерть наполняла воздух зловонным дымом, поднимавшимся от бесчисленных костров. Где-то там, во мгле, командир Кризан выполз из горящей башни своего танка. Он тоже горел. Саламандры рождались в огне, а теперь Кризан в нем умрет. Топливные баки взорвались, едва Кризан выпал из башни, и он покатился по корпусу вниз, через огонь, за поле зрения. Его когда-то великая танковая рота разделила судьбу командира, превратившись в почеревшие от огня остовы.

— Ты ранен, брат? — спросил Нумеон с усиливающимся отчаянием. — Можешь встать?

— На мне мертвые, Артелл. Их тела на меня давят.

Из угольно-черного тумана вышел Железный Воин, потерявший шлем и часть правой руки. Он поднял болтер, собираясь выстрелить, но Нумеон стремительным ударом выпустил предателю кишки, оборвав его атаку и его жизнь.

— Мне нужно больше деталей, Скат. Мертвые повсюду.

Он словно смотрел на море из трупов.

— Для меня все кончено. Вытащи Леодракка отсюда.

— Скат, тебе надо…

— Нет, Артелл. Отпусти. Выберись из этого ада и отомсти за меня!

Все было бесполезно. На холме появлялось все больше отступавших воинов, и то и дело вспыхивали схватки между выжившими с обеих сторон.

— Кто-нибудь придет, унесет тебя на корабль, — сказал Нумеон, но слова казались пустыми даже ему самому.

— Если это случится, я надеюсь, что мы встретимся снова.

Вокс-канал закрылся, и попытки Нумеона повторно установить связь ни к чему не привели.

Чем ниже они спускались, тем гуще становился дым, собираясь в сплошное облако на дне долины, где осаждаемые со всех сторон корабли пытались подняться в небо. Два из них, стремившиеся взлететь поскорее, столкнулись друг с другом и рухнули, объятые огнем. Другой успешно стартовал и уже приближался к верхним слоям атмосферы, когда попал под обстрел из пушек и распался на две части, по отдельности упавшие на землю.

Они сошли с гряды почти без происшествий, однако надеяться на спасение еще было рано.

Добравшись с Леодракком до места высадки, Нумеон обнаружил, что видимость стоит почти нулевая. Чернота была непроницаемой, словно воздух пропитался смолой. От автосенсорных систем было мало толку, однако Нумеону удалось разглядеть корабль. Леодракк содрогался от тошноты в зловонном дыме, столь густом, что простого смертного уже убил бы. Он держался за левое плечо капитана, положившись на него в выборе дороги.

Однако Нумеону тоже приходилось тяжело. Корабль находился на расстоянии вытянутой руки, но из-за окутывавшего их чада нельзя было ни найти вход, ни даже определить, опущен ли штурмовой трап. Через помятый корпус чувствовалась дрожь двигателя. Нужно было немедленно садиться на корабль, или же им придется искать другой.

Но вокруг бушевал ад, и другого корабля уже не будет. Теперь они улетят или погибнут.

Нумеон обещал себе, что если их ждет второй вариант, он умрет сражаясь. Он уже бы это сделал, не будь рядом Леодракка.

Из темноты к ним протянулась рука, и они вдвоем забрались на борт переполненной «Грозовой птицы». Внутри оказалось темно: дым наполнял и отсек, а внутреннее освещение не работало. Нумеон тяжело опустился на пол и перекатился на спину. Глаз горел так, словно в него воткнули нож и повернули клинок. Его повреждения оказались куда тяжелее, чем он полагал: во время спуска он, прикрывая Погребального брата, не раз был ранен. Леодракк стоял на коленях, выкашливая из легких зловонный дым.

Штурмовой трап корабля поднимался. Отсек трясло от вибраций резко запущенного двигателя, пытавшегося оторвать транспортник от земли. А потом они оказались в воздухе, и ускорители заработали на полную мощность, выводя корабль на первую космическую. Рампа закрылась; чернота стала абсолютной.

Повернувшись набок, Нумеон увидел полосу красного света, мерцающую в темноте.

— Не двигайся, брат, — раздался спокойный и серьезный голос.

— Апотекарий?

— Нет, — ответил голос. — Я морлок из Железных Рук. Пергеллен. Не двигайся…

А потом на него хлынуло забытье, и он погрузился во тьму.

Нумеон открыл глаза и потрогал пальцем рану, едва не лишившую его зрения. Она до сих пор болела — но то была скорее боль воспоминаний о ней и всем, что было с ней связано, чем плоти.

Путь из акведука после воссоединения с Пергелленом, Хриаком и человеком вышел безрадостным. Шен'ра был давним товарищем и, несмотря на свой вредный характер, стал хорошим другом им всем. И Железные Руки, и Гвардейцы Ворона по-своему к нему привязались. Тяжело было знать, что он мертв, пусть они и понимали, как много дала его жертва. Дака'рай и Укра'бар тоже не увидят следующего рассвета, и горе по ним было еще сильнее оттого, что оба являлись хорошими воинами, и что их маленькая рота сделалась еще меньше.

Когда Нумеон сообщил Грамматику об их решении наконец помочь ему, тот встретил эту новость с мрачной решимостью, как будто знал, что так и случится, или пытался смириться с ценой, которую придется заплатить.

— Что заставило вас передумать? — спросил он.

— Надежда, вера… Вот это. — Нумеон показал Грамматику копье, но в руки не дал. — Оно побудет у меня, пока мы не отправим тебя в космос, — сказал он, пряча копье в ножны. — Куда ты потом отправишься?

— Пока не знаю. Инструкции мне выдадут только после того, как я выберусь с Траориса.

На этом разговор закончился: Нумеон ушел совещаться с Пергелленом по поводу того, как провести атаку на хорошо охраняемый космопорт.

Они сразу отбросили идею с использованием«Огненного ковчега». Связь с кораблем прервалась, когда началась странная буря, погрузившая Ранос во тьму и испещрившая небо молниями. Как знать, быть может, его уже уничтожили. Несколько выживших легионеров успели высказать эту мысль, пока Нумеон не приказал им замолчать.

Он солгал Грамматику. Не надежда и не вера вела их вперед, а непокорность, отказ сдаваться, когда еще оставалась вероятность добиться чего-то значимого — пусть даже обычной мести. Последняя просьба Скатар'вара возложила на него клятву отомстить, и Нумеон намеревался ее исполнить. Как и все они.

Мегаполис остался позади, и городские лабиринты уступили менее плотной застройке. Заводы с их высокими трубами сменились небольшими куполообразными жилищами и сторожевыми постами. Здесь раньше жили смотрители бурь — мужчины и женщины, чьей опасной обязанностью было наблюдать за грозовыми полями и пепельными пустошами, разделявшими восемь городов.

Теперь молнии изменились даже здесь, в серой пустыне вокруг Раноса. Они ударяли сильнее и чаще, оставляя в земле черные разломы — как будто сама природа страдала от ритуалов Несущих Слово.

Космопорт располагался на плоской возвышенности, на пару сотен метров поднимавшейся над уровнем города. Легионеры с их человеческим грузом шли к нему вдоль акведука в долине, надеясь, что найдут там способ отправить Грамматика за пределы планеты. Они обогнули плато, держась подальше от хорошо охранявшихся дорог. Пробравшись через канализационные притоки, они оказались у самых границ космопорта, под его железно-серыми башнями и пустынным посадочным полем. И теперь они прятались под большим полуразрушенным мостом, на дне пересохшего рукотворного канала, словно угрюмые чудовища из детских сказок.

Ни на мосту, ни за ним, на дорогах Раноса, не осталось ни одной целой машины. От гражданских полугусеничников и немногочисленных грузовиков потяжелее остались лишь зловещие скелеты из почерневшего в огне металла. Дым давно уже не поднимался от каркасов. Космопорт пострадал от гнева Несущих Слово первым — и пострадал сильнее всего. Они не выпустили ни одной машины, чтобы никто не поднял тревогу. Семнадцатый легион уничтожил всех и все, включая транспорт.

Нумеон, не видимый из-за теней и неведения врагов, наблюдал а космопортом в бинокль. На камне рядом с ним лежало его оружие, оставшиеся боеприпасы и значок.

Он услышал, как подошел Леодракк, и заметил, что тот взял значок в виде молота, который их примарх носил когда-то — и, возможно, еще будет носить в будущем.

— Ты веришь? — спросил Нумеон, опуская бинокль.

Рассредоточившись по окружающему пространству под мостом, за свесом, остатки его разбитой роты готовились к своему последнему часу. Все сохранившееся оружие с боеприпасами было собрано и распределено, дабы каждый легионер сражался максимально эффективно. Заниматься этим должен был Домад, но они потеряли Железнорукого, поэтому обязанности квартирмейстера взял на себя К'госи. Они также потеряли Шен'ру и многих других, заслуживавших лучшего финала. Ответственность за это лежала на Нумеоне. Его вина последует за ним на погребальный костер.

— Что Вулкан жив? — уточнил Нумеон.

— Я же произнес слова, — ответил Леодракк, возвращая ему значок. — Все пытаешься разгадать его тайну, Артелл?

Нумеон взглянул на молот, украшенный драгоценным камнем на пересечении рукояти и головы.

— С того момента, как подобрал его на поле боя. Но боюсь, что эта тайна мне так и не откроется. Многие творения Вулкана слишком хитроумны для моего понимания. Но я знаю, что это не просто украшение, а какой-то прибор. Я надеялся, что в нем окажется послание или какая-нибудь информация, способная направить нас… — он покачал головой. — Я не знаю. Я всегда воспринимал его просто как символ, как нечто, способное дать надежду в наш самый тяжкий час.

— И теперь он настал, наш самый тяжкий час?

— Возможно, но ты не ответил на мой вопрос. Ты веришь, что Вулкан жив? Сказать — не значит поверить.

Блуждающий взгляд Леодракка наткнулся на Джона Грамматика, который сидел на корточках, обхватив колени руками и опустив голову в попытке согреться, и что-то бормотал под нос. Хриак держался поблизости, не скрывая, что следит за человеком. Он спрятал его от варповских чар клирика, использовав свои псайкерские способности, чтобы отбросить свет его сущности в сторону, как чревовещатель отбрасывает голос, и заманил Несущих Слово в ловушку у истока. Для человека ощущения оказались не самыми приятными, но если библиарий и обратил на это внимание, ему было все равно.

— В копье я вижу что-то, что раздувает пламя из едва тлевшей надежды, — признался Леодракк, указывая на фульгурит, удобно лежащий в ножнах Нумеона. — Я сопротивлялся, потому что надеяться на одно — значит надеяться и на другое.

— Скат, — угадал Нумеон.

— Возможно, он еще жив.

— И все остальные наши Погребальные братья тоже, но сомнения меня не покидают.

— Мы знаем, что он не погиб во взрыве, — начал Леодракк, но не смог скрыть обвинительный тон.

Позже, когда их десантный корабль уже поднялся в воздух и прорвался сквозь вражеские заставы вокруг Исствана, Нумеон сказал Леодракку, что Скатар'вар с ним связывался. Он знал, что Леодракк захотел бы вернуться за братом, что он не внял бы его просьбам, как Нумеон. Услышав это, Леодракк не пришел в ярость и не набросился на Погребального капитана, на что, по мнению Нумеона, имел полное право. Он только сник, как сникает пламя, когда уже не остается кислорода.

— Я простил тебя за те слова на корабле, — сказал Леодракк.

— Твое прощение ни к чему, Лео. Я либо спас бы нас обоих, либо вернулся бы за Скатар'варом и подписал нам смертный приговор. Я сделал прагматический выбор — единственный возможный в тех обстоятельствах.

Леодракк отвернулся, переведя взгляд на космопорт за мостом. Патрули были видны даже отсюда.

— Зачем ты говоришь об этом сейчас, брат? — спросил Нумеон.

— Потому что хочу, чтобы ты знал: я не держу на тебя зла. Я захотел бы вернуться и я знаю, что это погубило бы всех нас троих. Но от этого не легче. Меня всегда будет терзать мысль, что мы могли его найти, что он выжил, а мы прошли в считанных метрах от него.

— Меня мучили те же сомнения касательно Вулкана, но я уверен в правильности своего выбора и знаю, что получи я возможность сделать его снова, я поступил бы так же, как раньше. Историю нельзя переписать. Она уже свершилась, и мы можем лишь надеяться, что сможем исполнять свой долг до самой смерти — и неважно, чего мы хотим для себя.

Пергеллен перебил их по воксу.

— Говори, брат, — отозвался Нумеон на вызов Железнорукого, активируя бусину в ухе.

— Я вижу наших бывших кузенов.

— Сколько?

— Больше, чем нам бы хотелось.

— Значит, это наши последние часы.

— Видимо, так, брат, — ответил Железнорукий. В его голосе не было ни сожаления, ни печали. Они были не нужны. Только один долг оставалось им исполнить.

Нумеон поблагодарил скаута и закрыл канал.

— Подготовь остальных, — сказал он.

Леодракк уже отворачивался, чтобы приступить к выполнению приказа, когда Нумеон схватил Погребального брата за руку.

— Я знаю, Артелл, — сказал ему Леодракк, хлопнув Погребального капитана по плечу. — За Шена, за Ската, за них всех.

Нумеон кивнул и отпустил его.

— С этого расстояния они на самом деле выглядят великолепно, — сказал Нумеон, когда Леодракк ушел. Он наблюдал за вспышками молний над пепельными пустошами.

— Мне на ум приходит слово «смертоносно», — ответил Грамматик. Он стоял рядом с Погребальным капитаном.

— Таково большинство красивых вещей в природе, Джон Грамматик.

— Не знал, что ты философ, капитан.

— Когда видишь вблизи ярость планеты, когда на твоих глазах горы изливают наружу пламя, и небо алеет от горячей золы, а свет их раскаленного дыхания отражается от пепельных облаков, то учишься ценить такую красоту. Иначе не остается ничего, кроме трагедии.

— Все возвращается к земле, — пробормотал Грамматик.

Нумеон покосился на него?

— Что?

— Ничего. Ты правильно поступаешь.

— Твое одобрение мне не нужно. — Саламандр повернулся к Грамматику и взглянул на него сверху вниз. Лицо его было непроницаемо. — Предашь меня — и я найду способ убить тебя. В противном случае я отвезу тебя на Ноктюрн и покажу те самые огненные горы.

— Вряд ли я увижу в них ту же красоту, которую видишь ты, Саламандр.

Глаза Нумеона вспыхнули холодным огнем.

— Да, не увидишь.

Человек почувствовал позади присутствие третьего. Нумеон ему кивнул:

— Хриак, готово?

— Все устроено, план сформирован.

Грамматик приподнял бровь:

— Какой план?

Нумеон улыбнулся. Человек явно нервничал.

— Боюсь, он тебе не понравится.

Глава 31 Несущий рассвет

Я назвал его Несущим рассвет по вполне определенной причине.

Имена важны для оружия — они дают смысл и содержательность предметам, иначе бы бывшими просто боевыми инструментами. Керз никогда не уделял этому вопросу много внимания. Его заботили куда менее сентиментальные и куда более кровавые вещи. Заостренная металлическая палка и идеальный меч, выкованный мастером своего дела, были для моего брата одинаково хорошо, коль скоро они одинаково убивали. Поэтому Керз совершил промах, и поэтому я сделал Несущий рассвет именно таким. Он в буквальном смысле принесет свет.

А теперь он лежал передо мной в сердце Пертурабовского лабиринта, но не к нему сейчас был прикован мой взгляд.

Оба они были мертвы. Я знал это, едва пересек порог, но все же вид их обескровленных тел наполнил меня горечью.

— Они были мертвы еще до того, как я сюда вошел? — спросил я.

К моему удивлению, Керз ответил.

— Еще до того, как ты оказался на корабле.

Его голос звучал бестелесно, но возник он явно откуда-то из сердца лабиринта.

Разумеется, там был Неметор. Иначе и быть не могло. Он был последним сыном, которого я видел. Керз знал, что это станет для меня источником особой боли. Второй заставил меня горевать по иной причине, ибо он был частью братства, которое я всегда считал своим советом.

— Скатар'вар, — прошептал я его имя, поднимая руку, чтобы дотронуться до иссохшего тела, но остановил себя.

Отведя взгляд от мертвых сыновей, я сдержал желание немедленно снять их с цепей, на которых они висели, как куски мяса, и сосредоточил внимание на Несущем рассвет.

Молот был точно таким, каким я его помнил. Покоясь на железном постаменте, он выглядел достаточно безобидно, но без ложной скромности должен заметить, что молот был лучшим моим творением. Он наполнял сиянием это место, в сравнении казавшееся тусклым и уродливым.

Сердце Железного лабиринта являлось восьмиугольной комнатой, поддерживаемой восемью толстыми колоннами. Темный металл словно поглощал свет, впитывал в свои грани, как обсидиан. Но он был всего лишь железом — на стенах, на потолке, на полу. Тяжелое, плотное, лишенное каких-либо украшений… Точнее, я так сначала решил.

Задержав на металле взгляд, я начал различать отчеканенные в нем линии — лица, кричащие, навеки застывшие в чистейшей агонии. Под арками, которые образовывали колонны, висели гротескные, уродливые статуи. Они были монстрами, вырванными из горячечных кошмаров безумца и воплощенными в железе. Одинаковых среди них не было. Одни имели рога, другие — крылья или копыта, перья, когти, загнутые клювы, раздутые пасти. Они вызывали омерзение и ужас, и я не мог даже представить, что побудило моего брата создать их.

Если это место было сердцем, то сердце это представляло собой почерневший от рака орган, чье медленное биение было подобно похоронному звону.

Не видя других вариантов, я подошел к постаменту и протянул руку к молоту. Меня остановил энергощит, вспыхнувший актиническим светом в ответ на мое прикосновение и заставивший меня отпрянуть.

— Ты ведь не думал, что я позволю тебе просто так подойти и взять его? — прозвенел голос Керза из ниоткуда и отовсюду одновременно, как и раньше.

Я отошел от постамента, настороженно вглядываясь в тени. Врата, через которые я вошел, между тем начали закрываться. Но я не собирался ими пользоваться. Выхода за ними не будет. Конец моим мучением можно будет положить лишь здесь, с братом.

Когда двери захлопнулись, воцарилась полная темнота. Здесь не было ни люминосфер, ни факелов, ни ламп. Я опять дотронулся до энергощита, вызвав всполох, кратко осветивший молот, но тут же угасший, как пламя задутой свечи. Всполох не дал мне толком осмотреться, но я все же повернулся, уверенный, что одна из статуй шевельнулась.

— Подобные тактики запугивания могут работать на смертных, но я примарх, Конрад, — заметил я, благодарный отцу за то, что в эти последние минуты он дал мне ясность сознания. Она понадобится мне для схватки с братом. — Достойный своего титула.

— То есть меня ты считаешь недостойным, Вулкан?

Голос раздался из-за спины, но я знал, что это обман, и устоял перед желанием обернуться.

— Неважно, что я думаю, Конрад. Или что думают остальные. Твое отражение перед тобой, брат. Разве ты сам этого не видишь?

— Не надейся спровоцировать меня, Вулкан. Мы для этого слишком далеко зашли.

— Думаешь, в темноте не будет зеркал, не будет ничего, что отразит твою ничтожность? Поэтому ты прячешься, Конрад?

Я начал поворачиваться, почувствовав, что брат близко, хотя и не зная, где именно он находится. Он был одарен, что бы я ни утверждал, пытаясь задеть его, и немало похож на Корвуса, хотя методы его значительно отличались от тех, что использовал Повелитель Воронов.

— Ищешь меня, Вулкан? Хочешь попробовать снова, как тогда, на Хараатане?

— Зачем мне этого хотеть? Ты ниже меня, Конрад. Во всем. И всегда был. У Владыки страха нет земель и подданных — лишь трупы, что он оставляет после себя. Твоя власть — ничто, ты — ничто.

— Я Ночной Призрак!

И наконец Керз подчинился своей самоуничижительной ненависти, своему патологическому нигилизму, и предстал передо мной.

Одна из статуй, свисающих с арки, — рукокрылое создание, которое я сначала принял за каменную гаргулью, — медленно расправила крылья и спрыгнула на пол. Это был он, и в руках он держал длинный зазубренный меч.

— Мы с тобой — грозные орудия, Вулкан, — сказал он мне. — Позволь тебе продемонстрировать.

Керз со смехом метнулся ко мне.

— Мне это никогда не надоедает, — сказал он, в очередной раз оставляя в моем теле глубокую рану.

Я вскрикнул, но сохранил достаточно контроля над собой, чтобы ударить его в шею. Даже доспехи не могли защитить его моих кулаков кузнеца. Мне доводилось гнуть металл и держать в руках горящие угли. Я был крепок, как оникс, которому была подобна моя кожа, и теперь всю эту силу мой брат чувствовал на себе.

Он покачнулся, не глядя взмахнул мечом и ранил меня прямо над левым глазом. Продолжая наступать, я направил кулак в открытое горло, но промахнулся и вместо этого раздробил ему правую скулу. Он в ответ проколол мою левую ногу и выдернул меч с кусками плоти прежде, чем я успел ухватиться за него. Настала моя очередь шататься, и от моего неуклюжего хука справа Керз ускользнул, чтобы нацелить меч к ключице. Я успел выставить перед собой руку и ощутил зубья оружия на кости предплечья. Затем я ударил его плечом, пытаясь не обращать внимания на боль, текущую вниз по руке. Он охнул, когда врезался в него, ударив в торс.

Керз попытался засмеяться, но разбитая скула доставляла слишком большую боль, к тому же я только что выбил весь воздух из его легких.

На периферии зрения стоял, наблюдая за нашей неравной дуэлью, Феррус. Он больше не был сгнившим трупом, каким стал в моем сознании. Горгон выглядел таким, каким был прежде, каким я хотел его помнить. Он не обвинял меня; вместо злости в нем чувствовалось желание увидеть меня победителем.

— Позволь открыть тебе одну тайну, брат, — проговорил я, тяжело дыша.

Мы стояли в нескольких пядях друг от друга, побитые, но уже готовящиеся к новому раунду. Развеселенный Керз велел мне продолжать.

— Отец сделал меня самым сильным из нас. В физическом плане мне нет равных среди братьев. Я никогда не сражался в дуэльных клетках в полную силу… особенно против тебя, Конрад.

Все веселье пропало с его и без того мертвенного лица.

— Я Ночной Призрак, — прошипел он.

— Каков был твой дар, Конрад? — спросил я, отступая, когда он двинулся вперед с опущенным мечом.

— Я смерть, что обитает во тьме, — сказал он и повернул меч, намереваясь вспороть мне живот и выпустить внутренности.

— Ты всегда был самым слабым, Конрад. Признаю, я боялся. Боялся сломать тебя. Но теперь мне больше не надо сдерживаться, — сказал я, улыбаясь в ответ на полыхающую ненависть брата. — Теперь я могу показать тебе, насколько я лучше тебя.

Охваченный внезапным приступом ярости, Керз отшвырнул меч и бросился на меня с голыми руками. Я ожидал подобного и заранее немного поменял стойку, чтобы быть готовым к атаке. Я позволил ему нанести первый удар. Тот был полон злобы и вырвал кусок плоти из моей щеки. Керз потянулся к моему горлу, выставив когти, чтобы раскромсать его, оскалив зубы и рыча, как зверь… и тут я схватил его за предплечье, опрокинулся назад и, используя инерцию его движения, потянул его вверх, через себя.

Главное в кузне — это взмах молота. Искусство кузнеца заключается в придании металлу нужной формы, подчинении его своей волне. Однако металл по природе своей неподатлив. Он ломает камень, режет плоть. Одной силы недостаточно. Нужно мастерство и умение выбрать правильный момент. Я знал, когда молот достигает высшей точки, когда удар оптимален. Эти знания вложил в меня мой ноктюрнский отец, Н'бел.

Используя его уроки, я поднял брата, как чеканщик поднимает подбойку, и опустил его на железный постамент — свою наковальню. Громкий треск и вспышка света, окрасившего зал в синий, возвестили о разрушении энергощита. Керз сломал его своей спиной, своим телом. Он рухнул на пол, пронизываемый энергией, от которой вспыхивали нервные окончания и сгорали волосы, и по все той же инерции еще прокатился несколько раз. Между пластин его брони тек дым.

Я наклонился и подобрал упавший молот. Приятно было вновь ощутить Несущий рассвет в руке, и я провел пальцем по кнопке, которую сам когда-то установил в рукояти.

— Не следовало тебе приводить меня сюда, Конрад, — сказал я. Мой брат до сих пор лежал, скрученный и дрожавший после удара щитовой энергией. Сначала мне показалось, что он всхлипывает, под гнетом стыда и ненависти к себе снова впав в меланхолию, но я ошибался.

Керз опять смеялся.

— Я знаю, Вулкан, — сказал он, слегка оправившись. — Твой маяк не сработает. Этот зал экранирован от телепортаций. Единственный способ попасть в него или его покинуть — это через ворота позади тебя. — Керз все еще вздрагивал от поглощенной энергии щита, но встать сумел. — Ты правда решил, что сломал меня, брат? Ты правда решил, что можешь обмануть меня и сбежать? — он ухмыльнулся. — Надежда жестока, не правда ли? А твоя была ложной.

Не успел я что-либо предпринять, как он повернул что-то на своем наруче и активировал неведомую систему, управляемую с брони.

Услышав жужжание шестеренок, я напрягся. Я ожидал очередной смертельной ловушки, долгого падения в еще более глубокую темницу. Но вместо этого пол под ногами раздвинулся, открыв крепкую, легко выдерживавшую наш вес и прозрачную сетку.

Под сердцем лабиринта находилась еще одна комната, представлявшая собой сырую камеру. Нет, не камеру. Могилу. На стенах спрятанной крипты мигали слабые осветительные трубки, и вместе они выхватывали из темноты сотни тел. Людей и легионеров, пленников Принца воронья, брошенных в сумраке. Они были мертвы, но перед тем умереть, они подверглись пыткам и были зверски искалечены.

— Это — мой истинный шедевр, — пояснил Керз, указывая на убитых, как художник — на законченную картину, — а ты, Вулкан, бессмертный король страдающих смертных — его центральный элемент.

— Ты чудовище, — выдохнул я, широко раскрытыми глазами глядя на этот ужас.

— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — прошипел он.

Встретив его безумный взгляд, я решил удовлетворить его просьбу.

— Ты прав, — признал я, поднимая Несущий рассвет так, чтобы он мог его увидеть. — Я сделал из него телепортатор, способ сбежать из любой тюрьмы, даже такой, как эта. Я рассчитывал на то, что ты приведешь меня сюда, что тебе необходимо будет в последний раз выйти со мной на бой. Но я, очевидно, не догадался, что ты все спланировал, — я опустил молот и позволил ему проскользнуть в ладони под весом головы, пока мои пальцы не оказались у самого навершия. — Но ты кое-что забываешь…

Керз наклонился вперед, словно жаждал услышать, что я скажу. Он верил, что я попался, что мне никогда не сбежать из его ловушки.

Он ошибался.

— Что, брат?

— Это еще и молот.

Удар пришелся прямо по подбородку: взмах снизу вверх был так мощен, что сбил его с ног и опять опрокинул на пол. Едва он успел подняться на одно колено, как я опять его ударил, на этот раз по левой лопатке, отчего наплечник раскололся надвое. Ткнув его кулаком в живот, я во второй раз взмахнул молотом, заставив его подняться.

Керз едва не упал снова, когда я налетел на него, вжимая рукоять молота в горло и тесня его назад, пока не прижал к стене. Его горжет был сломан и еле держался, поэтому я, держа одну руку на навершии, а вторую — на голове молота, продолжил вдавливать рукоять в его трахею и медленно ломать кости.

Броню Керза покрыли брызги крови и слюны из до сих пор растянутого в ухмылке рта.

— Да… — прохрипел он мне. — Да…

Как омерзителен он был, как хотелось мне убить его, положить конец его страданиям и хоть отчасти отплатить за всю боль, причиненную мне и моим сыновьям.

— Ну же… — с мольбой во взгляде шептал Керз, и я вдруг понял, что он хочет этого. Хочет еще с Хараатана. Не все моменты слабости, увиденные мной в этом месте, были притворством. Керз действительно ненавидел себя — так сильно, что жаждал покончить со всем. Если я его убью, он получит все, чего хотел: смерть и возможность опустить меня на свой презренный уровень.

— Я проклят, Вулкан… — с трудом выговорил он. — Покончи же с этим!

Черная и красная бездна пульсировала на границе сознания, монстром подкрадывалась ко мне из глубин. Так много мертвых лежало вокруг — и мне казалось, что я слышу, как они молят меня сделать это, отомстить за них.

А потом я увидел гордое и благородное лицо Ферруса, дорогого старшего брата, смотрящего на меня с высоты.

— Сделай это… — требовал Керз. — Я ведь продолжу убивать, поймаю для своего развлечения кого-нибудь другого. Коракса, Дорна, Гиллимана… Возможно, я заманю Льва, когда доберемся до Трамаса. Меня слишком опасно оставлять в живых.

Я отпустил его, и он упал, держась за горло, с кашлем хватая воздух. Он глядел на меня из-за своих паклей глазами, полными убийственной ненависти. Я унизил его; более того, я отказался убивать его, хотя и имел на то все основания, и доказал тем самым, что он одинок в своей порочности.

— Тебе не сбежать, — выплюнул он. — Я никогда тебя не отпущу.

Я с жалостью посмотрел на него.

— И тут ты тоже ошибаешься. У тебя нет технологий, способных удержать меня здесь, Конрад. — Я взмахнул молотом и поднял его, как штандарт. — Твои глушители бесполезны. Я мог бы исчезнуть, как только забрал молот из твоей клетки, но решил задержаться. Я хотел причинить тебе боль, но еще больше я хотел знать, что могу тебя помиловать. Мы действительно похожи, Конрад, но не так, как ты думаешь. Вовсе не так. Однако если я опять тебя увижу, я тебя убью.

Последние слова я процедил сквозь стиснутые зубы: разум держался во мне на тоненькой нитке — всем, что осталось от благословения Вераче. Или, может, я сохранял еще разум благодаря собственной силе духа, благодаря последнему титаническому рывку прочь от безумия? Я никогда этого не узнаю.

Нажав кнопку на рукояти Несущего рассвет, я закрыл глаза и позволил телепортационной вспышке себя окутать.

Глава 32 Грозовые поля

К'госи был мертв. Последний выстрел пробил его пластрон и взорвал большую часть торса.

— Брат… — прорычал Леодракк, отстреливаясь сквозь тьму и собравшийся оружейный дым. — Вулкан жив! — заревел он, пытаясь перекричать грохот автоматических орудий. Остатки его роты оказались пригвождены к месту. Опаляющие взрывы гремели над головой, осыпая спрятавшихся воинов искрами и шрапнелью от медленно разрушавшегося укрытия.

Подземный тоннель позволил им миновать внешние ворота и первую линию патрульных. Космопорт состоял из трех концентрических кругов, в центре которых располагалась взлетная площадка. Весь транспорт на периферии космопорта вывели из строя, оставив целым только тот, что стоял в середине.

Увы, оказалось, что эту территорию охраняли наиболее тщательно, а подземный тоннель был уловкой, призванной заманить расколотую роту вглубь. Три шаттла и собственные корабли Несущих Слово стояли, готовые к вылету, в нескольких сотнях метров.

Леодракк не собирался сдаваться, но все же понимал, что до кораблей им не добраться. Его ретинальный дисплей показывал, что на ногах оставалось только шестеро легионеров. Остальные были неспособны сражаться или мертвы.

Выстрелив навскидку, он рявкнул в вокс:

— Икрад, выведи своих людей вперед. Остальным — прикрывать их!

Три Саламандра двинулись по коридору с подвесными лесами под потолком, который вел к взлетной площадке. Г'оррн упал, не добравшись до очередного укрытия — алькова с контрфорсами, где едва поместились Икрад и Б'тарро.

Даже автосенсорные системы не помогали определить, сколько врагов им противостояло. В промежутках между очередями Леодракк пытался сосчитать силуэты в силовой броне, перекрывавшие выход из коридора, но с каждым разом их становилось все больше.

Несущие Слово не сдавали позиций, явно вознамерившись не пускать Саламандр к кораблям. Леодракк показался из укрытия, чтобы еще раз оценить обстановку. Снаряд пролетел мимо его головы с воем, болезненно отдавшимся в шлеме из-за чувствительных автосенсоров. По едва функционирующему ретинальному экрану побежали предупреждающие символы. Смерть миновала, оставив его голову на плечах. Пока.

Сквозь помехи вокса пробился голос Икрада:

— Я не вижу клирика.

— А я вообще почти ничего не вижу, — выругался Хур'вак.

— Неважно, — ответил Леодракк. — Отвлеките на себя все их внимание. Задержите их здесь.

— С этим могут быть проблемы, брат, — заметил Кронор, показав за спину, где, судя по шуму, уже занимала позиции вторая группа Несущих Слово.

Закрытое шлемом лицо Леодракка растянулось в улыбке. У него заканчивались боеприпасы. У его братьев, должно быть, тоже. Болтерный огонь теперь шел с противоположного конца коридора плотным потоком, время от времени перемежающимся волкитными вспышками. Он откалывал куски от железных подпорок и колонн, за которыми укрывались Саламандры. Скоро он ударит в них самих с обеих сторон, и все закончится.

Прошептав молитву за Скатар'вара, Леодракк обратился к тому, что оставалось от его людей.

— Как Саламандры встречают своих врагов? — спросил он.

— Лицом к лицу, — хором ответили они.

— И клинком к клинку, — закончил Леодракк, обнажая меч. Он взревел и поднялся. Остальные присоединились к нему в его крике — полные решимости умереть с оружием в руках и ранами спереди. Их ждал славный, хотя и короткий, бой.

— Вулкан жив!

Мощные и стремительные копья молний били в пустыню. Грамматик настороженно их разглядывал из-под драконьего плаща Нумеона.

— Ты нас всех здесь погубишь, — глухо раздался его голос из дыхательной маски. Она одна осталась из всего, что он использовал на месте раскопок, — даже личину, тогда надетую, он не сохранил.

Над пустошью неистовствовали не только молнии, рисовавшие на небе венозные сетки, но и пепельные бури. Гравий и минеральная крошка резали, как стекло, а разогнанные ураганом, были вовсе смертельны. Не помеха для закованного в броню легионера — но для простого человека они представляли исключительную опасность.

Хриак выставил против них кинетический щит и теперь все силы прилагал к тому, что удерживать его перед путниками. Действие так изнуряло библиария, что он он не произнес и слова с тех пор, как они вышли на грозовые поля.

— Мы до сих пор живы именно потому, что здесь находимся, Джон Грамматик, — ответил Нумеон.

Его доспехи, как и доспехи Хриака, немало страдали от бури. Песчаный ветер уже содрал большую часть зеленой краски. Шторм заметно усилился с тех пор, как они впервые спустились на поверхность планеты. Тогда их марш в город оказался куда менее опасным. Одно небольшое утешение — молний пока удавалось избегать. Очередной разряд ударил совсем близко, подняв фонтанчик из кристаллического песка.

— Все свидетельствует об обратном, — возразил Грамматик, смотря на темный шрам, который оставила в земле молния. — Мне кажется, мне было бы лучше в космопорту с нашими товарищами.

— Нет, не было бы, — мрачно ответил Нумеон, кладя конец их спору. — Корабль уже недалеко. Кроме того, — добавил он, метнув взгляд на дюны, возвышавшиеся справа, — у нас есть защита.

Пергеллен знал, как не хотелось Нумеону оставлять товарищей. В конце концов Леодракк заявил, что поведет оставшуюся часть роты в космопорт, чтобы Погребальный капитан и Гвардеец Ворона могли воспользоваться альтернативным путем отхода. Атака на космопорт была в принципе бесперспективна. Они отказались от нее, даже не став обсуждать, но их враг этого не знал. Несущие Слово, горящие желанием убить незваных гостей, которые расстраивали их планы, выставили против команды, направившейся в космопорт, всю свою армию. Никто не заметит трех одиноких путников, бросивших безумный вызов грозовым полям. Во всяком случае, так дело обстояло в теории. Пергеллен должен был пойти с отвлекающим отрядом, но они решили, что благоразумней будет увеличить шансы группы, которая устраивала отлет человека с планеты. Его задача состояла в том, чтобы следить за ней в прицел и выглядывать в пепельных пустошах вражеских легионеров, почуявших обман и отправившихся на охоту.

Пергеллен лежал на животе, под пепельным ветром, царапавшим силовой генератор и наплечники. Установив винтовку под подбородком, он смотрел в прицел с тех пор, как занял это место на дюне. Позиция была выгодной: он находился достаточно высоко, чтобы иметь хороший обзор, и достаточно низко, чтобы не выделяться. Вдобавок поверхность оказалась устойчивой: под пеплом скрывалась скала.

Сначала он нашел Хриака, затем Нумеона, и наконец Грамматика, на покрытой голове которого перекрестие его целеискателя ненадолго задержалось. Затем он вновь перевел прицел на дюны, проверяя, нет ли слежки.

Пока все тихо…

По его оценке, до места высадки оставалось немного; там они найдут десантно-штурмовой корабль, спрятанный при приземлении. Второй их рабочий транспорт сейчас не имел значения. Он был слишком далеко, однако Пергеллен уже спланировал путь, по которому будет возвращаться, если эвакуация окажется возможна.

В него ударил короткий порыв пепельной метели, запылив линзу прицела. Он не изменил положения, но когда заглянул в мутный прицел, вроде бы заметил три больших человекоподобных силуэта, движущихся сквозь бурю. Видимость и так была плоха, с грязным прицелом же стало еще хуже. Он подумывал поднять тревогу, но отказался от этой идеи, поскольку вокс-трафик мог прослушиваться. Он сомневался, что силуэты принадлежали Леодракку или кому-нибудь из его людей, но перед тем, как стрелять, следовало убедиться. Приподнявшись на локтях, он протер линзу, и тут услышал позади едва заметный шорох движущегося песка.

— Встань и повернись, в спину я тебе стрелять не буду, — приказал угрюмый голос. Пергеллен слышал его впервые, но сразу инстинктивно понял, кому тот принадлежал. Держа это в уме, он убрал руку с болт-пистолета, закрепленного на бедре.

— Что это, честь? — поинтересовался Пергеллен, вставая. — Я думал, Семнадцатый давно отринул это понятие.

— У меня свой кодекс. Поворачивайся.

Пергеллен подчинился и увидел воина в красном и черном. Его снаряжение покрывали пятна и следы боев. Пергеллен уже видел его при засаде, атаке на мануфакторум и в бою возле стока. Несущий Слово, по-видимому, тоже его помнил.

— Ты скаут, — сказал он, кивая.

Пергеллену оставалось только гадать, было ли это знаком уважения или нет.

— А ты охотник.

Воин еще раз кивнул.

— Бартуса Нарек.

— Веруд Пергеллен.

— Ты мастер своего дела, Пергеллен, — признался Нарек.

— Однако мы здесь не для того, чтобы мериться достижениями, так?

— Так. Я предпочел бы, чтобы мы вышли друг против друга с винтовками, но теперь на это нет времени. — В его голосе звучало что-то, похожее на сожаление. — Поэтому нам остаются только болт-пистолет или клинок.

Едва взглянув на него, Пергеллен оценил количество и убойность оружия на охотнике. Большей частью это были клинки, но имелся также болт-пистолет и снайперская винтовка, в данный момент нацеленная в сердце Железнорукого.

— Ты согласен на эти условия? — спросил Нарек.

— Почему ты это делаешь?

— Я так понимаю, ты спрашиваешь не про действия моего легиона и не про мою верность ему. Если ты спрашиваешь, почему я не застрелил тебя, пока ты лежал, и почему теперь даю шанс убить меня, ответ прост. Мне нужно знать: кто из нас лучше?

Он пригнулся, ни на секунду не сводя взгляда с Пергеллена, снял ремень винтовки с плеча и положил ее на гряду. Затем он поднялся.

— Теперь мы в равных условиях, поэтому я повторяю: болт-пистолет или клинок?

Пепельный ветер выл и бросал песок в двух легионеров, стоявших на дюне напротив друг друга. По оценке Пергеллена, их разделяло меньше четырех метров. Нужно было покончить с этим поскорее. Враги уже сходились к Нумеону и остальным. Он должен был хотя бы предупредить их, но сначала следовало разобраться здесь. Он принял решение.

— Благородное предложение, — сказал Пергеллен. — Клинки?

— Хорошо.

Оба легионера схватились за пистолеты, зная, что противник поступит так же. Прогремел единственный выстрел. Нарек оказался быстрее.

Нумеон заглянул за дюну, когда до него донесся, перекрыв даже грохот бури, звук пистолетного выстрела. В землю перед Погребальным капитаном ударила молния, опрокинув его на спину, и из доспехов повалил дым.

Он сразу же обернулся и увидел позади воинов. Их было трое, и они быстро шли сквозь вихри пепла, мигая, как дрожащий мираж, и становясь все ближе и ближе. Это было варп-колдовство.

— Хриак! — закричал он, с трудом поднимаясь. Вдалеке, на той дюне, откуда должен был нести дозор Пергеллен, он увидел тяжело падающую тень — и еще одну, стоящую на ногах и уже скрывающуюся обратно в буре.

— Будь готов, — прошипел библиарий Грамматику. А затем бросился бежать, но не на помощь Нумеону. Он чувствовал рядом псайкера и потому миновал Погребального капитана, даже не взглянув на него лишний раз. — Это клирик, — крикнул он. — Прости, Артелл, он, должно быть, нашел меня по пси-следу.

Нумеон к тому моменту уже поднялся и бежал к Грамматику, в одиночку сражавшемуся с бурей. Ветер, больше не сдерживаемый кинетическим щитом, бил в него, и только драконья шкура не давала ему погибнуть.

— Где ваш фрагов корабль? — раздраженно буркнул он из-под плаща.

— Совсем рядом.

— Ты спрятал его здесь? — спросил Грамматик.

— Не я, а мои братья-Вороны, — ответил Нумеон. — Его невозможно засечь.

Он повернулся к Хриаку, описывавшему в воздухе перед собой мистические схемы.

— Брат? — позвал он. Он моргнул, выбирая иконку сближения, только что вспыхнувшую на еще работавшей части ретинального дисплея, и указал в бурю.

Переведя взгляд в этом направлении, Грамматик заметил в пепельной дымке массивный силуэт.

«Прятаться на самом видном месте, используя в качестве укрытия бурю», — подумал Грамматик. — «Как это в духе Девятнадцатого».

— Иди, вытащи его отсюда, — сказал Хриак. — Я с ними разберусь. Меня давно уже ждут на пире воронов. Victorus aut Mortis

Нумеон повернулся обратно к человеку.

— Ты в порядке, ты?..

Грамматик направил на него кулак. В его кольце что-то вспыхнуло.

— Боюсь, лучше, чем ты.

Лазерный луч ударил Нумеон в линзу шлема и выжег глаз и кожу вокруг него. Он вскрикнул, хватаясь за лицо и от боли падая на колени. Когда-то в него ударил болт-снаряд, оставив в доспехах трещину. Кровь не сворачивалась, как обычно: клирик вложил в шторм что-то, ослаблявшее улучшенный организм Нумеона. Из-з этого в глазу жгло еще больнее.

Почти ничего не видя, он потянулся к человеку, твердо намереваясь на этот раз переломать его на куски.

Грамматик ударил его мощным разрядом. Пока легионеры планировали атаку на космопорт и этот хитроумный маневр по доставке его к другому кораблю, он менял настройки в кольце. Последний выстрел полностью израсходовал его энергию. Больше пальцевое оружие не зарядится, но оно хорошо послужило, пробив защиту легионера и дезориентировав его на достаточно долгое время, чтобы он мог сбежать.

Он выхватил фульгурит из ножен Нумеона, ловко увернувшись от его рук.

— Прости, — сказал Грамматик, и голос его звучал все менее отчетливо по мере того, как он убегал все дальше, — но ты мне мешал.

Прорвавшись сквозь бурю, он добрался до корабля. Вблизи тихое жужжание турбинных двигателей уже нельзя было с чем-либо перепутать. И сам корабль теперь, когда Грамматик стоял совсем рядом, виднелся вполне отчетливо. Он оглянулся, проверяя, нет ли рядом его захватчиков.

Вдалеке треснула молния, вызванная отнюдь не бурей. Она осветила троих людей в легионерских боевых доспехах. Один, Ворон, стоял напротив остальных. Нумеон еще не пришел в себя, но уже поднимался.

Грамматик мог управлять кораблем и без помощи Саламандр, но он знал, что должен был сесть и улететь как можно быстрее. Обогнув корабль, чтобы зайти через задний люк, он остановился.

За люком что-то капало, как будто там открыли кран и наполнили отсек водой. Было темно, воздух был мутным и пах гнилью. С этим местом, с этим городом что-то было ужасно не так. Грамматик чувствовал это с тех пор, как приземлился вместе с Варте и остальными. Оружия у него больше не было — кольцо стало бесполезно, — поэтому полагаться он мог только свой ум. В данный момент тот надежным не казался.

Ударив по панели, открывающей люк, Грамматик собрался с духом, готовясь встретить от, что ждало его внутри. Он собирался запрыгнуть на рампу, не дожидаясь, пока она полностью опустится, пробежать в кокпит и убраться наконец с Траориса, но путь ему перегородили.

Сколько же лет он провел в дренажном бассейне… Вода была к нему жестока.

Грамматик не помнил, как его звали, но существо, глядевшее на него из-за паклей, закрывавших распухшее лицо, Грамматика знало.

Он инстинктивно попятился, чувствуя, как пульсирует боль в лодыжке, там, где до сих пор краснели на коже пять маленьких ранок.

— Ты не… — начал он, но разве мог он быть в чем-либо уверен? После всего, что видел, после всего, что сотворил…

Утонувший мальчик двинулся на Грамматика, с трудом волоча ногами и оставляя за собой потеки сточной воды.

Лишь детская травма из первой жизни — почему же она заглушала все остальные страхи?

Грамматик отшатнулся и налетел на доспех, и не дрогнувший от его толчка. Он обернулся к врагу лицом, понимая, что игре пришел конец.

— Если собираешься бежать, то тебе в другую сторону, — сказал Нумеон, сверкая оставшимся глазом через линзу шлема.

Когда Грамматик оглянулся, утонувшего мальчика уже не было. Но задержка дорого ему стоила.

— Теперь ты убьешь меня? — спросил он, все еще потрясенный, но уже приходивший в себя.

— Мне следовало убить тебя при первой встрече. Скажи. Ты не лгал? Вулкан все еще жив?

— Насколько мне известно…

Ответ Грамматика прервало громом болт-пистолета.

Стоявший перед ним Нумеон дернулся, когда снаряд ударил его в грудь, и рухнул на землю.

— Ты воистину неуловим, Джон Грамматик, — раздался интеллигентный, но жуткий голос.

Глухой щелчок взводимого курка заставил Грамматика, добравшегося до середины штурмового трапа, замереть. Обернувшись, он увидел приближающегося к нему клирика.

— Впрочем, ты ведь вообще человек исключительный, не правда ли?

— Да, мне говорили, — ответил он, не выпуская из рук фульгурит.

— Отдай мне копье, — приказал темный апостол. — Кинь его на землю.

Нумеон до сих пор лежал и, судя по его виду, подниматься не собирался. Грамматик подчинился.

— Что теперь?

— Теперь ты последуешь за мной, и я покажу тебе истинное лицо варпа.

— Я предпочел бы отказаться, если ты не против.

— Я не говорил, что у тебя есть выбор, смертный.

Элиас повел дулом пистолета, приказывая Грамматику сойти с трапа, из хвостового отсека штурмовика.

Тот медлил:

— Меня там раскромсает.

Элиас бросил взгляд на свой кинжал-атам, лежавший в ножнах на поясе.

— Так долго ты снаружи не пробудешь. Впрочем, без кромсания не обойдется.

Грамматик уже спускался по штурмовому трапу, отчаянно думая, как можно из этого выпутаться, когда воздух сотрясся от разряда. Разряд пришел не с грозовых полей — он вообще не был связан с бурей. Элиас тоже его почувствовал и начал поворачиваться.

Что-то появлялось.

Нумеон умирал. Он знал это и без ухудшавшихся биометрических данных, передаваемых доспеху. Красные предупреждающие иконки мигали перед глазами, и

этот прерывистый, грязный от статики поток мешал больше, чем помогал.

Он отключил замки и сорвал шлем с головы.

Несущий Слово — клирик, которого они так долго искали, и который, без сомнения, убил Хриака, — не обращал на него внимания. Переведя взгляд на бурю, Нумеон почувствовал что-то в воздухе. Накатил жар, невольно вызвав в сознании картину дрожащих атомов разрываемой и переписываемой реальности.

Он вытянул руку, должно быть, ища оружие — пистолет, наверное, потому что глефа была слишком далеко, — но понял, что сжимает в кулаке печать.

Печать Вулкана.

Она стала для его легионеров загадочным символом надежды, но примарх не видел в ней ничего мистического. Он ее создал, он применил в ней технологии, недоступные для понимания даже его легионерам-сыновьям.

Она была маяком, светом, что ведет поврежденный корабль к берегу, а потерянногопутника — домой.

На несколько кратких мгновений от бури остался лишь шепот, а последний разряд молнии замер на месте и превратился в сочащийся светом разрыв в пространстве.

В этом свете Нумеон видел силуэт, окутанный божественной силой.

— Вулкан жив… — выдохнул он, давясь эмоциями и кровью.

Элиас убрал пистолет в кобуру, поняв, что против того, кто сейчас явится в реальность, тот будет бесполезен. Он уже тянулся к атаму и готовился бежать, когда узнал возникшую перед ним фигуру.

— Повелитель, — выдохнул он, опустился на колено и склонил голову перед Эребом.

Эреб не обращал на него внимания. Он смотрел на Джона Грамматика, который до сих пор стоял на рампе штурмовика, пораженный случившимся.

Капюшон путника был поднят. Силовую броню закрывала темная ткань. ПОд капюшоном не было лица — только серебряная маска, его имитурующая. В одной руке Эреб держал ритуальный нож, который тут же спрятал под одежду, другую же, бионическую, еще не обернутую в плоть, он протянул к фульгуриту.

— Встань, сказал он Элиасу, но смотрел на Грамматика. В его голосе звучали усталость и горечь, но вместе с тем — эхо истинной мощи.

— Вы прибыли как раз вовремя… — успел только сказать Элиас, прежде чем Эреб взмахнул фульгуритом и перерезал второму темному апостолу горло.

— Согласен, — сказал он, позволяя крови, хлещущей из артерии Элиаса, окрасить перед своей рясы.

Умирающий, неспособный остановить кровь из раны, нанесенной божественным оружием, Элиас мог лишь цепляться за своего бывшего господина. Он сумел ухватиться за серебряную маску и сорвать ее, после чего Эреб перехватил его дергающиеся руки и оттолкнул апостола прочь.

Когда Эреб повернулся к Грамматику, тот отшатнулся. На него смотрело какое-то подобие демона, с жуткой освежеванной плотью, кроваво-красной и покрытой рубцами, заживающими не так, как заживает обычная кожа и плоть. Они были темными, почти багровыми, и переливающимися потусторонним блеском. На макушке росло несколько небольших рогов — заточенных костяных наростов.

Элиас валялся у ног Эреба, разевая рот, как рыба, вытащенная из воды. Он умирал. Его отчаяние, должно быть, привлекло внимание Эреба, и Грамматик с облегчением вздохнул, когда эти дьявольские глаза его оставили.

Опустившись на корточки, Эреб обратился к своему бывшему ученику:

— Твоя глупость сравнима лишь с твоей недальновидностью, Вальдрекк. — Он продемонстрировал ему фульгурит, до сих пор слабо светившийся в бионической руке. — Это войны не выигрывает — куски дерева и металла на такое не способны. Копье — не оружие, что ты так искал. Оружие — это богорожденные примархи. Свое затачивать, вражеское затуплять.

Эреб наклонился и накрыл распахнутый рот Элиаса настоящей рукой. Борьба закончилась быстро и легко.

— Он отправится к нерожденным в награду за то, что пытался предать меня.

Грамматику потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Эреб обращается к нему. Он опустил взгляд: легионер протягивал ему фульгурит.

— Бери его, — сказал Эреб. — Никто не будет тебе препятствовать. — Теперь он смотрел прямо на Грамматика, и в глазах его светилось ужасное знание. — Выполни свое задание, Джон Грамматик.

Грамматик с опаской взял копье. Затем он поднялся по штурмовому трапу и нажал на кнопку, чтобы закрыть его. Когда он обернулся, Эреба и Элиаса уже не было.

Он не был легионером, но с кораблем справится. Его навыки пилота были исключительными, и существовало не так много кораблей, человеческих или ксеносских, которыми бы он не умел управлять. Пройдя через грузовую кабину, Грамматик открыл дверь в кокпит. Тот был просторным, рассчитанным на легионера, но проблем это не доставляло. Он успешно активировал системы корабля для атмосферного полета, путь на это и ушло несколько минут, а турбины двигателя уже были прогреты.

В иллюминатор было видно, как меняется небо над Раносом. В грозовых тучах появились формы, слишком большие и слишком отчетливые для обычных теней. Убийство Элиаса было для Эреба не одним только устранением соперника. Но Грамматик не собирался оставаться и выяснять, какие еще у него были цели.

Корабль затрясся, когда Грамматик запустил двигатели, поднялся в воздух и начал набирать высоту. Информация с датчиков подсказала путь между разбросанными на орбите кораблями. Ни один из них ему не подходил; придется найти другой космопорт и пробраться на крейсер, желательно гражданский.

Он знал, что там будет охрана. Но если ему удастся прибыть раньше Полукса, обхитрить их системы безопасности не составит большого труда.

Темное небо сменилось голой черной пустотой, когда штурмовик преодолел верхние слои атмосферы.

Возникшее в иллюминаторе отражение заставило его вздрогнуть — воспоминания об утонувшем мальчике были еще слишком свежи — но он хорошо скрыл приступ паники. Эльдар строго смотрел на него.

— Ты выполнил задание, Джон Грамматик? — спросил Слау Дха.

— Да, фульгурит у меня.

— И ты знаешь, что должен сделать?

— Ты до сих пор сомневаешься в моей верности?

— Просто ответь на вопрос.

Грамматик вздохнул глубоко, словно тяжесть целого мира лежала на его плечах.

— Да, я знаю, что надо сделать. Однако убить примарха будет непросто.

— Такова твоя миссия.

— Я знаю, но все же…

— Его сила связана с землей. Вдали от нее он станет слаб, и убить его будет не сложнее, чем остальных.

— Почему он? Почему не Лев или не тот ублюдок Керз? Почему именно он?

— Потому что он важен, и потому что нельзя допустить, чтобы он стал стражем врат. Сделай это, и твой договор с Кабалом будет закончен.

— Почему-то я в этом сомневаюсь.

— Твои сомнения неважны, мон-кей. Важны лишь твои дальнейшие действия.

— Не беспокойся, я знаю свои задачи и выполню их, как приказано.

— Когда прибудешь на Макрагг, — произнес автарх, грозный даже сквозь отражение, — найди его. Он уже там.

— Это будет несложно.

— Сложнее, чем ты думаешь. Он больше не такой, как раньше. Тебе потребуется помощь.

— Другой примарх, да, я знаю. Но что-то мне кажется, что очередь из готовых убить его будет не очень большой.

— Тогда тебя ждет сюрприз.

— Твой народ полон сюрпризов.

Слау Дха проигнорировал колкость, сочтя ее недостойной своего внимания.

— А после того, как ты доставишь к нему фульгурит? — спросил он вместо этого. — Когда твоя миссия будет исполнена?

Резкая солнечная вспышка вынудила Грамматика затемнить иллюминатор и уничтожить отражение, но он все равно ответил:

— Когда Вулкан будет мертв.

Падение с небес

Огонь. Огонь без конца.

Меня пробудил жар и вонь собственной обугливающейся плоти. Тело мое было охвачено огнем. Не было нужды смотреть на себя, чтобы знать это: об этом кричал каждый нерв.

Я падал.

Я решил было, что попал в очередную смертельную ловушку брата — в какой-то огненный колодец.

Но падение было слишком долгим и слишком невесомым.

Я открыл глаза и в те несколько секунд, что были у меня до того, как стекловидная жидкость вскипела прямо в глазницах и испарилась, сквозь ослепительное марево успел разглядеть гигантскую сферу.

Этот мир был серым, почти бесцветным, и затянутым белыми облаками. Я находился высоко над ним и падал в верхние слои атмосферы без защиты корабля или хотя бы доспехов.

Кожа сгорала. Затем мышцы.

Я запрокинул голову, беззвучно крича от не поддающейся измерению боли.

Звезды и туманности пробегали передо мной, но я их уже не видел.

Пока разум боролся, отказываясь принять то, что говорило ему тело, я смотрел, как гибну, словно со стороны.

Как Вулкана пожирает пламя…

…как его кожа сморщивается, словно пергамент, как шипит подкожный жир…

…как его плоть отделяется и рассыпается на части.

Как от Вулкана остаются только почерневшие кости.

Как его полуразрушенный скелет входит в верхние слои атмосферы, и теперь, наконец…

Вулкан мертв.

Дэн Абнетт Забытая Империя

Действующие лица

НА МАКРАГГЕ

Робаут Жиллиман — примарх XIII легиона Ультрадесант, повелитель Пятисот Миров, ныне именуемый “Мстящий Сын”

Драк Город — феодал-командующий Инвиктскими телохранителями

Маглиос — лейтенант, Инвиктские телохранители

Валент Долор — тетрарх Ультрамара (Окклуда), чемпион примарха

Касмир — капитан, советник тетрарха

Тит Прейто — магистр Верховной центурии, библиариум XIII легиона

Фрат Августон — магистр ордена, Первый орден Ультрадесанта

Вер Каспиан — магистр ордена, Второй орден

Ниакс Несс — магистр ордена, Третий орден

Тербис — капитан

Фалес — капитан

Мений — сержант, 34-я рота Ультрадесанта

Зирол — сержант, служит на орбитальной станции “Гелион”

Леанина — вахтенный офицер на “Гелионе”

Форше — консул сената

Тараша Ойтен — Августа Камерарий Принципал

Водун Бадорум — капитан Преценталианской гвардии, королевская дивизия

Персель — преценталианский гвардеец

Кленарт — преценталианский гвардеец

НА СОТЕ

Барабас Дантиох — кузнец войны Железных Воинов

Арк — сержант, 199-я рота Ультрадесанта “Эгида”

Обердей — скаут, рота “Эгида”

ИЗ ШТОРМА

Иирон Клеве (звание не используется из-за траура) — X легион Железные Руки

Сардон Караашисон — X легион Железные Руки

Тимур Гантулга — V легион Белые Шрамы

Верано Эбб — капитан, “Безмолвное отделение”, XIX легион Гвардия Ворона

Зитос — XVIII легион Саламандры

Алексис Полукс — капитан, 405-я рота, VII легион Имперские Кулаки

Фаффнр Бладбродер — командир наблюдающей стаи, VI легион Космические Волки

Малмур Лонгрич — Космические Волки, наблюдающая стая

Шоккай Ффин — Космические Волки, наблюдающая стая

Куро Йордровк — Космические Волки, наблюдающая стая

Гадсон Алфрейер — Космические Волки, наблюдающая стая

Мадс Лоресон — Космические Волки, наблюдающая стая

Салик — “Плетёный”, Космические Волки, наблюдающая стая

Битер Херек — Космические Волки, наблюдающая стая

Нидо Найфсон — Космические Волки, наблюдающая стая

Бо Сорен — “Секира”, Космические Волки, наблюдающая стая

Эонид Тиель — сержант, 135-я рота Ультрадесанта

Нарек — бывший вигилятор, XVII легион Несущие Слово

Барбос Кха — освободившийся

Улкас Тул — освободившийся

Лев Эль’Джонсон — примарх I легиона Тёмные Ангелы

Ольгин — избранный лейтенант, Крыло Смерти

Фарит Редлосс — избранный лейтенант, Крыло Ужаса

Стейний — капитан и глава “Непобедимого Разума”

Леди Тералин Фиана — навигатор, дом Не’Йоцен

Джон Грамматик — вечный

Деймон Пританис — вечный

Ушпеткхар — нерождённый

Сангвиний — примарх IX легиона Кровавые Ангелы

Множество иных повелителей, властелинов и полководцев, принявших участие в развернувшихся событиях

Ни одного человека не забудут, пока живы его дети.

— Конор, консульский протокол

Способность теоретизировать — восхитительна, но смелость воплотить теории в жизнь — бесценна.

— Робаут Жиллиман, личные записи

Стремление спасти человечество почти всегда скрывает желание править им.

— приписывают тирану Панпацифика Нартану Дьюма во время Объединительных Войн Терры [М30]

1 ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ

— из Амулет, Принц Дацкий (приписывается драматургу Шекспиру) около М2

После всех ужасов, которые обрушились на столичный мир и верные ему пятьсот планет, появление на Макрагге призраков ни для кого не стало неожиданностью.

Население Пятисот Миров доминиона Ультрамар пережило зверства на Калте и мерзкое предательство Лоргара. Оно привело к масштабному кровопролитию и всегалактическому опустошению, которое назвали “Гибельный Шторм”. Все без исключения испытали экзистенциальный шок. Колоссальные события надолго оставили в умах людей психологические шрамы и невидимые раны: боевые травмы, скорбь и личные потери, физические увечья, горечь, злобу, стрессовые расстройства, порождённые варпом ночные кошмары и ещё иные, неподдающиеся классификации последствия. Прошло более двух лет, как сгорел Калт, а его фантомы до сих пор преследовали граждан Ультрамара.

Нет, единственное, чем смогли удивить последние явления, так это тем, что они были слишком реальными.

Уже больше десяти ночей подряд призраки крались между высоких башен и стен Макрагг-сити, прячась в тенях Крепости и под тёмными небесами. Небесами, которые с момента появления Гибельного Шторма неизменно оставались беззвёздным и красно-коричневыми, как пропитавшаяся кровью красная ткань.

Звёзды не сияли, ни одна не выглядела естественно или хотя бы такой же, как раньше. Даже самая яркая из четырёх лун столичной планеты редко проглядывала сквозь мрак космологического водоворота варп-шторма. Порой, когда орбитальные разрушители выполняли свою работу, в западных небесах можно было увидеть останки огромного военного корабля Несущих Слово “Яростная Бездна” — печальный пережиток былого кровопролития. Когда днём солнечные лучи освещали Макрагг, они падали на планету грязно-золотым туманом, словно пробивались сквозь дым над полем боя.

Они падали на полюбившийся призракам город — Макрагг-сити, Магна Макрагг Цивитас, величайший город Имперского Востока, город столь могучий, что делил имя с планетой. Город был планетой, а планета городом. Он раскинулся в обширных низинах: от пиков Короны Геры на севере до моря на юге. Олицетворяя силу человеческой империи и одного конкретного человека.

Призраки появлялись только после наступления темноты. Раздавались шаги в пустых коридорах, где никто не ходил; доносился шёпот из резных каменных блоков в стенах или из оснований лестниц; иногда можно было различить звуки быстро бежавших ног, которые мчались среди безлюдных колоннад; как-то раз послышался странный и печальный смех, эхом разлетевшийся по одеону; но чаще всего это была заунывная мелодия, словно водили смычком по струнному инструменту, игравшему в каком-то пронизанном пещерами месте вечного эха.

Их слышали дворцовые гвардейцы во время ночных патрулей, повара и слуги, уборщики и сервиторы, спешившие на поздние совещания атташе и приехавшие в Резиденцию сенаторы. Их слышали повсюду: в высоком Каструме Палеополиса, где размещались Резиденция, Верховный Сенат и преценталианские казармы, делившие зазубренные вершины с монолитной и необъятной Крепостью Геры. В жилых районах, в самых бедных кварталах и рабочих хабах на южном побережье. В промышленных зонах восточных округов и даже в жалких трущобах за Сервиевой Стеной на западе.

Вполне вероятно, что прежде, чем начали поступать первые сообщения, прошло несколько ночей. В новую тёмную эпоху младшие клерки и служащие стали робкими и суеверными и никто не хотел в одиночку рассказывать или жаловаться начальству, что возможно что-то услышал пустой комнате или покинутом крыле.

Тем не менее, повелитель Макрагга, Мстящий Сын строго приказал докладывать ему обо всех необычных явлениях.

— Мы больше не можем верить в физические принципы вселенной, — сказал он Ойтен. — Её законы теперь не работают так, как мы думали о них раньше. Ко всему, от чего можно было отмахнуться, посчитав игрой разума или плодом воображения нужно отнестись со всей серьёзностью и изучить. Варп просачивается в нас, Тараша, и мы пока не знаем и половины масок, которые он носит. Меня больше не захватят врасплох. Ко мне больше не подберутся незаметно.

Как на Калте. Он не стал завершать фразу этими словами. Мстящий Сын редко заставлял себя произносить имя любимой планеты. Его преследовали собственные призраки.

Ойтен довела приказ повелителя до сведения сотрудников Резиденции и чиновников Цивитас, но по прихоти судьбы именно она уже следующей ночью услышала смычковый инструмент в подсобном помещении бухгалтерии, где не было ни музыканта, ни инструмента, ни смычка, ни даже места или обстановки, чтобы появилось сопровождавшее мелодию эхо.

После её отчёта схожие истории поступали ещё несколько ночей. Духи пришли в Магна Макрагг Цивитас. Они появлялись в разных местах, но, похоже, главное внимание уделяли Резиденции, казармам и парку между ними. Водун Бадорум, капитан Преценталианской дворцовой гвардии мобилизовал разведывательные команды для отслеживания явлений, записи и возможного столкновения. Также он консультировался с доверенными лицами из Астра Телепатика и Механикума, выслушивая советы и рекомендации.

Повелитель Макрагга изучал доклады по мере их поступления и проводил совещания с верховными офицерами и старшими советниками, пытаясь найти научное объяснение или, по крайней мере, научное объяснение, основанное на той области человеческих знаний, что лежала рядом с непознанными законами варпа.

Также он вызвал Тита Прейто, надзирающего центуриона недавно воссозданного библиариума XIII легиона. После Калта и адских потерь от психической войны и варп-колдовства, повелитель Макрагга фактически отменил действие Никейского Эдикта, строго запрещавшего Легионес Астартес использовать псайкеров. Эдикт был волей Императора, поэтому был исполнен. Тем не менее, Жиллиман считал, что он лишил его легион самого эффективного оружия на Калте.

Отменить Эдикт было его единоличным решением, и он поступил так не колеблясь. Рядом не оказалось ни брата-примарха, чтобы посоветоваться, ни консилиума, чтобы собраться, ни отца, к которому обратиться. Повелитель Макрагга, как и город Макрагг стоял в одиночестве во тьме, окружённый штормами, которые сделали связь невозможной. Власть повелителя Макрагга, Робаута Жиллимана оказалась велика, как никогда.

Он отменил Никейский Эдикт — по крайней мере, на время чрезвычайной ситуации — для блага Ультрамара. Сделать такое мог только лорд, полагавший, что его власть сопоставима с властью самого Императора. До сих пор только Малкадор Сигиллит обладал подобными полномочиями, и он был Имперским Регентом.

И слово “регент” произносилось ещё реже и с ещё большим трудом, чем слово “Калт”.

Тит Прейто, гигант с покрытой капюшоном головой и в сине-голубом доспехе Марк IV прибыл в Резиденцию прямо из Ризницы библиариума, которую открыли в Крепости.

Повелитель ожидал его в высоком зале, возвышавшемся над городом. Мстящий Сын усердно работал за древним когитатором. Стоявший рядом большой гранитный стол был завален бумагами и планшетами. Последние подёрнутые дымкой золотые солнечные лучи светили в высокие узкие окна. Ночь вступала в свои права.

Прейто откинул психический капюшон и снял шлем. Застёжки и печатные ремни покачивались, пока библиарий почтительно стоял, держа шлем под левой рукой.

— Появились призраки, Тит, — сказал Жиллиман, не взглянув в его сторону.

— Так и есть, повелитель, — кивнул Прейто.

— Каждую ночь, — продолжал примарх, — ещё больше шагов. Ещё больше шёпота. И эта музыка. Она повторяется всё время. Смычковый инструмент. Или инструменты.

— Думаю, это псалтерион, повелитель.

Жиллиман с интересом посмотрел на Тита:

— Псалтерион?

— По частоте и тону. У псалтериона высокий и резкий звук, хотя может быть он и не один. Некоторые настроены глубже, но звучат с таким же качеством. Возможно мезо или басовый псалтерион с большими резонаторами.

— Всё это просто на слух?

— Нет, повелитель. Прошлым вечером высококлассный сервитор сделал вокс-запись в кладовой западной столовой.

Примарх встал.

— Мне не сказали об этом. У тебя она с собой?

Прейто кивнул и включил вокс-модуль на поясе, воспроизводя аудиозапись.

Спустя несколько секунд заиграла навязчивая заунывная музыка: тонкие и высокие протяжные звуки неземной чистоты.

Запись закончилась.

— Проиграть ещё раз, повелитель?

Жиллиман покачал головой. Его разуму было достаточно услышать музыку один раз, чтобы проанализировать все детали.

— Действительно псалтерион, — размышлял он. — Мелодия тональности Ре, хотя я не узнал её. И… она была записана.

— Да, повелитель.

— Это немного успокаивает. Психические вторжения или атаки варпа на наше воображение не оставили бы звуковые отпечатки пальцев.

— Не оставили бы, повелитель, — ответил Прейто. — Похоже, мы слышим звуки физического происхождения, которые нам как-то передают. Это объясняет, почему ни библиариум, ни Астра Телепатика не обнаружили никаких следов психической активности.

Примарх кивнул. Он был облачён в подогнанную под его размер тёмную тяжёлую мантию сенатора или консула.

— Присаживайся, — указал Жиллиман Титу.

Астартес мгновение раздумывал, выбирая подходящее место. Этот зал был частью анфилады комнат на последнем этаже Резиденции, и насколько знал Прейто, раньше являлся личными покоями Конора, приёмного отца примарха. Жиллиман изменил здесь очень мало. На стенах всё ещё висели изображения людей и событий, важных по меркам Макрагга, но они почти ничего не значили в сравнении с огромной галактической историей Империума.

Главные изменения, внесённые Робаутом за те десятилетия, когда он занимал Резиденцию, состояли в том, что он поменял почти всю человеческую мебель на подходящую для примарха: письменный стол, четыре стула, скамейку для ног и кушетку. Встречалась и мебель для боевых братьев Легионес Астартес и Тит присел на такой стул. В зале находились предметы трёх разных размеров, как для повелителя Макрагга, так и для любого из его советников или подданных, которые могли сопровождать примарха. Мебель правильно расставили: на переднем плане стоял один из массивных стульев Жиллимана, легионерские посередине, а человеческие дальше всего. Благодаря такой расстановке с восприятием могли происходить занятные и невероятные шутки, когда видимое расстояние между предметами, не соответствовало расстоянию в зале до стен и потолка. А при взгляде с другой стороны казалось, что комната плоская.

— Эхо, — произнёс Жиллиман, повернувшись к древнему бронзовому когитатору на большом письменном столе. Как и зал, когитатор достался ему в наследство от приёмного отца. До контакта с флотилиями крестового похода, принесшими новые технологии на Ультрамар, Конор вполне успешно управлял своим феодом из этой комнаты при помощи выдержанного в аскетичном гештальтском стиле прибора Золотой Эры Технологий.

— Эхо — часть звука, — продолжал Жиллиман. — Его упоминают разные свидетели разных явлений. Качество эха не зависит от акустики окружающей среды.

— Не зависит, повелитель, — согласился Прейто. — В кладовой западной столовой не может возникнуть такое эхо. Это проверили адепты Механикума.

— Ты проверил это? Почему?

— Потому что знал, что вы распорядитесь провести исследование, если бы его не провёл я.

Лёгкая благодарственная улыбка появилась на губах Мстящего Сына.

— Мы решим эту головоломку, Тит.

— Решим, повелитель. Без сомнений.

— Все новые данные сразу же приносите мне. В любое время.

— Будет сделано, повелитель.

Прейто встал, посчитав, что аудиенция закончена. Примарх заметил, как библиарий с мелькнувшим интересом посмотрел на стопки книг и планшетов на столе.

— Ты читаешь Тит?

— Конечно, повелитель.

Жиллиман возразил, слегка покачав рукой.

— Ты не понял. Конечно, ты умеешь читать. Но я не про данные или тактические уточнения или информационные материалы. Ты читаешь художественные произведения? Драмы? Поэзию? Историю?

Прейто сумел сохранить серьёзное выражение, несмотря на удивление. Иногда примарх, который казалось в мельчайших деталях знал всё обо всём, был по-детски наивным и не понимал очевидных вещей о людях и культурах, окружавших его.

— Читаю, повелитель. Потому что кто-то находящийся в этой комнате сказал во время возобновления работы библиариума, что наши умы — самое главное оружие, и их надлежит хорошо тренировать.

Примарх рассмеялся и кивнул.

— Я и в самом деле так сказал, — согласился он.

— Я многое читал по этому вопросу, — продолжал Тит. — И полагаю, что мнения и мудрость в литературе и поэзии, позволяют взглянуть на вещи с той стороны, которая не появится при чтении технической литературы. Мне интересны эпические циклы Ташкара и философия Зимбаха и Пола Падрейга Гроссмана.

Жиллиман одобрительно слегка склонил голову.

— Времена Эры Объединения, конечно же, — сказал он. — Ты должен изучать классику.

Примарх подошёл к пристенному столику и взял инфопланшет. Затем отдал его Прейто.

— Тебе понравится.

— Спасибо, повелитель.

Астартес прочитал название.

— Амулет, принц Дацкий?

— Это драма, Тит. Древняя книга второго тысячелетия или раньше. Одна из немногих сохранившихся работ Шекспира.

— Почему именно она, повелитель?

Жиллиман пожал плечами.

— Когда я был ребёнком, то прочитал её по просьбе отца. Я вспомнил о ней из-за текущих событий, поэтому и взял её в библиотеке Резиденции. В древнем королевстве Дация призраки разгуливали по зубчатым стенам дворца и предвещали большие изменения при дворе королевства.

Прейто одобрительно встряхнул планшет.

— Мне это понравится, — сказал он.

Примарх кивнул и повернулся к аскетичной машине. Аудиенция окончена.

— Дит-дит-дит-дииииит!

Когитатор пропищал необычный синтезированный предупредительный звуковой сигнал. Древнее устройство каждые двадцать пять секунд издавало тихую раздражительную трель, сообщая, что поступила новая информация.

Жиллиман проигнорировал сигнал. Ему не нужно было ничего сообщать. Он уже заметил то, на что когитатор пытался обратить его внимание.

Звезда. Новая звезда. Первая звезда в ночном небе Макрагга за два с лишним года.

Примарх сидел и смотрел сквозь окна на звезду, которая одиноко мерцала в кружившемся кровавом ночном небе. Он быстро записал её местоположение на планшете: восточная граница, низко над горизонтом, между пиками Калут и Андромаха. Он заметил её без всяких приспособлений пятнадцать минут назад, за добрых три минуты до того, как когитатор начал непрерывно пищать.

Конор — великий Конор, Боевой Король — управлял Макраггом, и городом и планетой, из этой комнаты и с помощью этого когитатора. Ночью, когда бюрократический механизм останавливался, он оставался здесь в одиночестве и отслеживал потоки данных и новости. Он сидел за столом из тикового дерева и пристально смотрел в окна на своё королевство. Днём Конор управлял Макраггом с этажа сената. Ночью центром его власти становился зал в Резиденции.

Жиллиман помнил это. Он помнил, каким энергичным был приёмный отец даже во время отдыха. В юности Робаут приходил сюда и наблюдал, как Конор сидел после работы, читая ежедневные отчёты, планшеты, просматривая завтрашние брифинги и поднимая взгляд всякий раз, когда начинал звенеть когитатор.

— Дит-дит-дит-дииииит!

Пока примарх не появился на столичной планете Пятисот Миров, Конор был лучшим олицетворением государственного деятеля, политика и военачальника. Никто, даже сам Жиллиман, не мог предположить, что приёмный сын превзойдёт отца.

Робаут Жиллиман, генетически усовершенствованный сверхчеловек, один из всего восемнадцати подобных, упал с небес на Макрагг по прихоти непостижимой смертными судьбы. Как позднее выяснилось, его кровным отцом был безымянный Император с Терры. Как и всех восемнадцать сыновей, всех примархов, Жиллимана похитили из генетических яслей отца и зашвырнули в космос. Никто не знал, как это произошло, или почему, или зачем. Когда он пытался заострить внимание на произошедшем — а он редко заострял на чём-то внимание — Император отвечал, что Губительные Силы варпа похитили и разбросали по галактике подростков-примархов, чтобы помешать осуществиться планам человечества.

Робаут не особо верил этому. Сама мысль, что кровный отец был настолько наивен, чтобы его обманул Хаос, отдаёт глупостью. Получается, Император создал с помощью генной инженерии наследников, но их выкрали и рассеяли какие-то невероятные силы?

Чушь.

Жиллиман считал, что в основе произошедшего лежал хорошо продуманный замысел. Он знал своего генетического отца. Человек — человек слишком слабое слово для него — обладавший умом, который придумал универсальный план, требовавший тысячи, или даже миллионы лет для подготовки и воплощения в жизнь.

Император был творцом биологического вида. Примархам отводилось главное место в его стремлениях. Он не потерял бы их и не позволил украсть. Жиллиман полагал, что отец сам всё это устроил или позволил произойти.

Недостаточно просто иметь восемнадцать прекрасных генетически созданных наследников. Их нужно проверить и закалить. Разбросать в потоках пространства и времени, чтобы увидеть, кто выживет и кто преуспеет. Это проект истинного гения.

Робаут упал на Макрагг и вырос сыном первого человека планеты: правителя, государственного деятеля и военачальника. В двенадцать лет благодаря нечеловеческому росту и способностям стало ясно, что Робаут Жиллиман не обычный человек. Он — полубог. Он прошёл испытание обстоятельствами и оказался на высоте.

— Дит-дит-дит-дииииит!

В двенадцать лет заходя ночью в этот зал, он видел Конора в кресле, звенящий когитатор и окна без штор. В двенадцать лет он сравнялся ростом с приёмным отцом, и стал сильнее его; через год или два ему понадобились специальные мебель, броня и оружие.

— Дит-дит-дит-дииииит!

Конор верил в непредвиденные обстоятельства. Любому плану, каким бы безупречным он не казался, нужен запасной вариант. Жиллиман полагал, что его кровный отец считал точно также. Непредвиденные обстоятельства — здесь мнения Конора и Императора совпадали. И советовали они одно и то же. Не верь в безупречность, потому что можешь её лишиться. Всегда держи в уме запасной вариант, чтобы выжить. Всегда знай, как можно достичь победы другим путём. Всегда действуй, справляясь с любой вероятностью.

Империум Человечества был самой прекрасной мечтой о достижимом единстве. Император и его наследники потратили более двух веков, воплощая её в жизнь. Если она провалилась… Если она провалилась, осталось только погрязнуть в отчаянии? Человек падёт и проклянёт вселенную за то, что помешала осуществиться его планам?

Или он соберётся с силами и справится с непредвиденными обстоятельствами?

Покажет ли он судьбе, что всегда есть второй путь?

Гор Луперкаль — ещё один из восемнадцати примархов, но на взгляд Жиллимана далеко не самый лучший — был выбран наследником среди наследников, и достаточно быстро показал, что не соответствует этой роли. Он восстал и обратил против генетического отца несколько других примархов.

Впервые Жиллиман узнал об этом святотатстве, когда ублюдки Лоргара напали на Калт и разрушили планету в самом нечестивом предательстве.

Подло и жестоко.

Прошло два года, и не было ни секунды, когда бы Жиллиман не думал о предательстве Лоргара и — в более широком смысле — Гора.

Он жаждал возмездия.

В конечном счёте, это будет простая месть, та которую Конор учил нести на лезвии гладия.

— Дит-дит-дит-дииииит!

Сегодня вечером в небе появилась новая звезда. Ещё сто дней назад примарх настроил старый когитатор, чтобы тот сообщал о любых звёздных изменениях.

Он знал, чего ожидать, если это сработает. Если. Сегодня вечером он сразу же увидел звезду. Как и его отчим долгими ночами, он сидел в кресле напротив когитатора и смотрел в окна.

Звезда.

Свет.

Маяк.

Надежда.

— Дит-дит-дит-дииииит!

Жиллиман подался вперёд и нажал кнопку “отмена” выключив надоедливый перезвон.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите.

Это оказалась Ойтен.

— Повелитель… — начала пожилая женщина.

— Я уже увидел это, Тараша.

Управляющая удивилась:

— Приведение?

Примарх встал.

— Начни сначала.

Бадорум, командир дворцовых преценталианцев собрал отряд ночных стражников в коридоре возле гидропонной галереи. По человеческим меркам все они были крупными сильными мужчинами, но рядом с примархом выглядели словно дети.

Водун был опытным немолодым офицером. Как и его солдаты, он носил сталь, серебристо-серый мундир, и короткий сине-голубой плащ. Висевшее на ремне хромированное плазменное оружие было в идеальном состоянии.

Впереди шла, постукивая посохом, камерарий Ойтен — высокая, тонкая и хрупкая фигура в длинном белом платье. За ней следовал Жиллиман, порываясь вперёд, но был достаточно почтителен, чтобы идти в том же темпе, что и женщина. Было темно, лампы в коридоре погасли или их кто-то выключил. Единственными источниками света стали фонари и визоры дворцовой охраны и слабое зелёное свечение за дверью галереи.

Жиллиман уже слышал его — псалтерион, басовый псалтерион играл длинные и чистые ноты в ночном воздухе. Ясно различалось эхо. Гидропонная галерея была большой, но примарх сомневался, что в ней может зародиться такое эхо. Казалось, что звуки исходят из ядра планеты, как если бы поднимались из бездны тектонического разлома.

— Что вы видели? — спросил Робаут, не обратив внимания на скрежет металла, когда Бадорум и стражники приветствовали его.

— Меня только что вызвали, повелитель, — ответил капитан. — Кленарт? Ты был здесь.

Солдат вышел вперёд и почтительно снял шлем.

— Мы патрулировали, повелитель, и подходили к этой галерее, когда в первый раз услышали шум. Музыка та же, что и сейчас.

— Кленарт, посмотри на меня.

Стражник посмотрел на примарха и встретил пристальный взгляд Мстящего Сына. Для этого ему пришлось сильно откинуть голову назад.

— Ты видел что-то?

— Да, повелитель, так и есть. Большой чёрный силуэт. Кажется, он состоит из черноты. Он появился из теней, и он реальный. Он облачён в железо, повелитель.

— В железо?

— В металл. Он весь в броне, даже лицо. Не визор, а маска.

— Насколько большой? — спросила Ойтен.

— Большой как… — начал Кленарт. Задумался. — Такой же большой как он, миледи.

Он показал дальше по коридору. Там только что появился Тит Прейто и четыре боевых брата Ультрадесанта.

Такой же большой, как космический десантник Легионес Астартес. Тогда уж гигантский.

— Очередное явление, повелитель? — спросил библиарий.

— Можешь просканировать?

— Уже просканировал, но можно попробовать ещё раз, — ответил Прейто. — Нет никаких следов психической активности. Да и пассивные системы наблюдения сработали бы задолго до моего прибытия.

— Но ты слышишь музыку, Тит?

— Слышу, повелитель.

Жиллиман протянул руку. Прейто без раздумий достал болтер и кинул в ладонь примарха. Робаут быстро проверил оружие и повернулся к двери в галерею. Болтер был маловат для его руки. Больше похож на пистолет.

— Повелитель, — начал Бадорум. — Разве не мы должны войти первыми и…

— Вольно, командир, — сказал библиарий. Чтобы понять намерения примарха, ему не нужно было читать его мысли.

Мстящий Сын вошёл в зелёные сумерки гидропонной галереи. Внутри было тепло и влажно. Освещение работало в ночном режиме. Он слышал, как журчит вода в резервуарах, и как тихо она капает из водоотвода. Резко пахло травой и лиственной мульчей.

Внутри призрачная музыка звучала громче, а эхо стало глубже и необъяснимее.

Прейто шёл за Жиллиманом, обнажив боевой меч. За ним по пятам следовал Бадорум, прижав плазмаган к плечу и выискивая цель.

— Я не… — начал капитан.

Перед ним распалась на части тень, и прямо на пустом месте появился светящийся силуэт. Казалось, что он вырос из тьмы, словно вышел на сцену из-за невидимого занавеса.

— Во имя Терры, — выдохнул примарх.

Стоявший вовсе не был приведением. Он был реальным и осязаемым. Робаут даже узнал его: железная маска, потрёпанный доспех Марк III, знаки различия IV легиона Астартес. Жиллиман слишком хорошо помнил эту шаркающую покалеченную походку, которая свидетельствовала о хронической и неизлечимой болезни. По сравнению с прошлым разом заболевание прогрессировало.

— Кузнец войны Дантиох, — произнёс Мстящий Сын.

— Достопочтенный лорд, — ответил Железный Воин, Барабас Дантиох.

— Откуда ты здесь? Уже несколько недель не прилетал ни один корабль! Как ты мог оказаться здесь без моего ведома?

Примарх неожиданно замолчал. В ответе Дантиоха слышалось далёкое эхо.

— Насколько мне известно, — продолжил он, — ты находился за пол-сегментума отсюда на Восточной Окраине, на Соте.

— Да, лорд Жиллиман. Там я и остаюсь.

2 ФАРОС

— И было сказано “Да будет свет”.

— И стал свет. И было это хорошо.

— Запрещённый “Миф о Творении”, прото-католическое учение [до Объединения]

Дантиох, кузнец войны Железных Воинов стоял в холодном зале на вершине горы Фарос, и выдерживал пристальный взгляд Жиллимана.

Невероятно. Не было никакого запаздывания или задержки. Изображение и голос повелителя Ультрамара создавали полный эффект присутствия. Всё было так, словно они находились в одном помещении, только слова примарха не вызывали эхо и из его рта не вырывался пар, как если бы он находился в помещении поменьше и потеплее.

— Простите, повелитель, — произнёс Дантиох. Он протянул облачённую в броню руку и дотронулся кончиками пальцев до груди Жиллимана. Возникло небольшое сопротивление, когда пальцы скользнули в силуэт примарха, и на миг на изображении появилась небольшая увеличивавшаяся рябь мерцающего света.

Железный Воин одёрнул руку.

— Очень жаль. Вы казались таким реальным.

— Ты на Соте? Мы общаемся, несмотря на такое расстояние?

Астартес кивнул.

— Я нахожусь в зале, который мы называем главной локацией “Альфа”, недалеко от вершины Фароса. Мы начали частичное тестирование системы три недели назад, и она работает уже две недели. С тех пор я пытался наладить связь.

Жиллиман удивлённо покачал головой.

— Мы увидели ваш свет в первый раз сегодня вечером.

— Примерно тогда мы и сумели всё правильно настроить, — заметил Дантиох, — благодаря чему наша беседа и состоялась.

— Ты выглядишь как звезда. Новая звезда.

— Буду признателен за любые данные, которые вы передадите нам. Поняв, как вы нас принимаете, мы сможем лучше настроить соединение.

— О технологии такого уровня мы могли только мечтать, кузнец войны.

— Мы и мечтать не могли, — ответил Дантиох. — Фарос — воплощение мечтаний существ, которые появились и исчезли задолго до нас. Но всё же вы догадывались, насколько он важен, представляли его потенциал и доверили мне раскрыть его секреты. Это видение и в буквальном смысле и в переносном появилось благодаря вам, повелитель.

Сота — это отдалённая планета вблизи границы Восточной Окраины галактики. Она находилась дальше, чем Грая или Тандрос, почти на самой границе как Пятисот Миров, так и имперской территории.

Недалеко от неё — по меркам летающих в варпе кораблей — пролегали обод Ультима Сегментум и границы человеческой галактики. В этих обширных пространствах было мало звёзд и систем, а за ними раскинулся только чёрный холодный космос межгалактической бездны.

Сота была драгоценным миром, одной из немногих планет на галактическом востоке с похожей на терранскую экосистемой. На ней были и обитаемые океаны, и густые леса и горные хребты. Проживали низшие животные, птицы и насекомые. Любопытно, что так и не обнаружили высшие формы жизни и никакие видимые следы приземления ксеносов или попытки колонизации. Жиллиман и экспедиционные флоты Ультрамара всегда смотрели на Соту с внимательным любопытством: такой геотип почти гарантировал, что её должны были заселить во время экспансии в Великую Эру Технологий — ведь она редкая и драгоценная планета земного типа. Казалось маловероятным, что Великие Экспансионисты не заметили или пропустили Соту, но так и не удалось получить никаких доказательств, что люди когда-то побывали на ней. Не нашли даже основанную и вымершую колонию.

Затем исследователи узнали правду о высочайшем пике величественных горных цепей планеты — горе Фарос.

Запланированную полную колонизацию остановили. Вместо неё основали небольшое аграрное поселение, которое снабжало пищей экспедицию археологов и ксенокультурологов, изучавших недавнее открытие.

К ним прикомандировали 199-ю роту Ультрадесанта, которая на постоянной основе разместилась на планете, и Сота получила классификацию “ограниченно”.

Всё это произошло сто двадцать семь лет назад.

Дантиох стоял на выступе и любовался закатом, когда к нему приблизились космические десантники и сообщили, что наконец-то появились признаки контакта.

Самое время. Древние системы Фароса, огромные квантовые импульсные двигатели, чьи принципы работы казались почти непостижимыми, запустили ещё две недели назад. Железный Воин уже начинал подумывать, что он и люди, с которыми он работал, абсолютно неверно истолковали назначение и применение артефактов.

Это произошло поздним днём в тот редкий момент, когда солнечные лучи над лесом и далёким морем начали опускаться, омывая призрачным светом вершину горы и пещеру за выступом.

Наилучший момент, чтобы оценить всё великолепие сооружения.

— Наконец появился знак?

Один из Ультрадесантников, сержант Арк, кивнул. Его сопровождали два молодых воина из ротных скаутов. 199-я делала всё возможное на Соте, с гордостью исполняя свой персональный долг. Служа вдали от легиона, они сталиназывать себя “Эгидой” или “Щитом”. Поэтому они нарисовали щит на значке роты. У обоих скаутов он виднелся на наплечниках.

— Есть признаки, сэр. Шумы… в акустических камерах.

— Наконец-то, — ответил Дантиох и захромал по скалистому мысу внутрь горы. Каждый шаг требовал усилий от его громоздкого, закованного в железо тела. Он больше не скрывал тихие болезненные выдохи во время ходьбы. Его генетически улучшили, чтобы он выдерживал сверхчеловеческие нагрузки, и, чёртов Император, он выдержит их.

Прежде чем войти в одно из больших отверстий на склоне горы, чем-то похожих на гигантские раскрытые глаза, кузнец войны обернулся и посмотрел на вечернее небо. Над облаками виднелись злобные завихрения Гибельного Шторма. Легче всего его можно было увидеть ночью, но даже в светлое время суток удавалось рассмотреть травматические судороги варпа и мерцавшую рябь космоса. Спусковым крючком для появления аномалии стало нападение на Калт двадцать восемь месяцев назад. Отвратительное воздействие варп-шторма быстро распространилось по всему сегментуму и окружило Пятьсот Миров Ультрамара.

Никто не знал, как далеко он простирался. Некоторые говорили, что бурями охвачена вся галактика. Зато было абсолютно точно известно, что Пятьсот Миров стали непригодны для полётов, кроме самых рискованных. Торговля и связь рухнули. Ультрамар перестал существовать как единая и достойная восхищения управляемая область. Также стало невозможно осуществлять все межзвёздные перелёты между Восточной Окраиной, центральным сегментумом и любимой Террой. По сути, галактику разрезали на две части.

Строго говоря, лорд Барабас Дантиох, кузнец войны Железных Воинов был предателем. Он стал предателем для Трона и Терры, когда его легион пересёк черту и присоединился к отступнику, магистру войны Гору. В тоже время он предал и свой легион, когда отрёкся от Железных Воинов и решил примкнуть к лоялистам. Он стоял в одиночестве, осаждённый противоречивой верностью к новому расколовшемуся Империуму.

Конечно, ни для кого из Железных Воинов не было чем-то необычным находиться в осаде. Никакой другой легион не сравнится с ними в фортификационном искусстве, кроме, пожалуй, VII легиона, Имперских Кулаков. Дантиох не сомневался, что IV и VII предстоит высшее испытание технического мастерства ещё до завершения гражданской войны. На самом деле, учитывая, что восстание Гора перевернуло все моральные устои Империума с ног на голову, вряд ли они не воспользуются возможностью проверить древнее соперничество в битвах.

За выдающиеся достижения в осадном искусстве и непоколебимую верность Императору Барабас Дантиох был призван лордами Ультрамара, дабы помочь им создать и защитить величайший запасной план — или вторую величайшую ересь — который когда-либо знал Империум.

Железный Воин принял предложение. Он предполагал, что примет участие в строительстве укреплений на Макрагге и других ключевых планетах Пятисот Миров. В этом он был мастером.

Но Мстящий Сын поведал ему долго хранившиеся в секрете тайны Соты. И Дантиох понял, что выживание маленькой империи в меньшей степени зависит от укрепления её физической защиты и в гораздо, гораздо большей от укрепления институтов функционирования и управления.

Он всецело поддержал Робаута Жиллимана. Фарос предлагал возможность совладать с Гибельным Штормом, а не прятаться от его гнева.

Последние девять месяцев Барабас пытался добиться этого, раскрывая тайны Соты и активируя древние секреты планеты.

Слабеющие дневные лучи сквозь щель освещали большой спиральный зал. До сих пор так и не смогли понять, как именно в горных породах вырезали пещеры Фароса. Они напоминали Дантиоху гигантские раковины океанских глубин. Такие же отполированные, гладкие и изогнутые. Никаких прямых линий или острых углов. Обширные органично изгибавшиеся палаты переходили одна в другую, иногда соединяясь с помощью небольших узких залов или округлых извилистых коридоров, напоминавших трубы или кровеносные сосуды. Неподдающиеся царапинам или резке крепкие открытые горные породы стали гладкими и блестяще-чёрными. Камень выглядел похожим на чёрное зеркало, только почти ничего не отражал — всего лишь обычную тень — и поглощал очень мало света. Единственным исключением был закат, когда солнечные лучи проникали сквозь отверстия на вершине и любопытный золотой свет тёк и проникал по залам Фароса вглубь горы, подобно жидкому огню, струившемуся по полированным гладким стенам.

Когда первые исследователи нашли Фарос, то люди, оставшиеся на флоте, отправили послание Жиллиману, предлагая расширить границы Ультрамара и вновь включить в него древний феод, который входил в королевство до Эпохи Раздора. Именно об этом всегда мечтал Конор. Он правил Ультрамаром с Макрагга, но его Ультрамар был всего лишь тенью, обломком былой культуры Ультрамара перед Долгой Ночью. Конор преисполнился решимости восстановить мифические Пятьсот Миров и после его смерти Жиллиман исполнил мечту отца. И пока он восстанавливал королевство и создал из него самую мощную человеческую империю на галактическом востоке, на Макрагг прибыли флотилии крестового похода с Терры и Робаут, наконец-то, встретил кровного отца и узнал о своём истинном наследии.

Не вызывало сомнений, что Фарос является огромной конструкцией инопланетного происхождения. Именно поэтому доступ на Соту ограничили и на время исследований разместили гарнизон. Предусмотрительный Жиллиман испытывал естественное недоверие к технологиям нечеловеческого происхождения, особенно к тем, которые нельзя было легко переделать. Теоретически Фарос мог оказаться чем угодно с множеством самых разных функций и примарх настороженно относился к ним ко всем. В любом другом случае планету быстро заселили бы. Но сейчас на ней обосновались только исследовательская миссия и вспомогательная группа колонистов.

Это забавляло Дантиоха. Поселенцы были простыми фермерами, которые выращивали пищу и разводили домашний скот. Они вели пасторальную сельскую жизнь в горной низине. Лес на склонах рос быстро и энергично. Несколько лет ушло только на то, чтобы прорубить проходы к пещерам. Каждое лето фермеры уходили с пахотных полей и косами и серпами срезали выросшие траву и кустарники, снова проникнувшие и заполонившие блестящие чёрные залы.

Этой простой сельской традиции было уже больше ста лет, она и послужила символом для защитной роты. Колонисты ничуть не боялись Фарос. Они считали гору просто частью своего мира. Нередко фермеры использовали его залы, как простые пещеры, прячась от бурь и укрывая свои стада. Также они давно узнали об удивительных акустических свойствах соединённых палат и залов и играли в них на свирелях, рожках и псалтерионах, создавая в глубоких пещерах невероятно красивую и таинственную музыку.

Дантиох как только прибыл для изучения Фароса, понял, что тесно связанные залы точно не предназначались для проживания существ гуманоидных размеров. Часто встречались места, где было почти невозможно попасть из одной палаты в другую: глубокие отполированные скаты; гладкие кривые изгибы; слишком крутые спуски. Никаких лестниц или специально сделанных переходов. В одном похожем на желудок широком тройном зале на семьсот метров вниз уходил полированный туннель, заканчиваясь на потолке очередной полукруглой стометровой пещеры.

Все эти годы шло долгое и медленное строительство: на основе СШК прокладывали автоматически выравниваемые быстровозводимые переходы для доступа к платформам, лестницам, трапам и мостам, чтобы люди могли перемещаться и исследовать бесконечно огромный Фарос.

Барабас и сопровождавшие его Ультрадесантники как раз шли по такой галерее. Закреплённое на поверхности покатых отшлифованных изгибавшихся залов Фароса массивное и прочное имперское оборудование выглядело грубым. Нержавеющий неокрашенный металл, изготовленный методом холодной штамповки и отмеченный имперской аквилой, эхом отзывался на тяжёлую поступь космических десантников. Зато от чёрной полированной поверхности отражалось только тихое постукивание. На фоне мрачных залов, пронизывающие их переходы, лестницы и платформы казались мелкими, а в сравнении с блестящими чёрными изгибами и утёсами непрочными.

Арк и его скауты терпеливо вели хромого кузнеца войны к абиссальной равнине главной локации “Альфа”. Дважды им повстречались фермеры, которые ужинали и играли на музыкальных инструментах. Обердей, самый молодой скаут роты, прогнал их. Сюда официально запретили заходить после того, как в самом сердце горы Дантиох установил и запустил квантовые пульсирующие двигатели. Все они слышали или, по крайней мере, чувствовали инфразвуковые колебания громадных древних устройств.

Барабас остановился в главной локации “Альфа” и кивком попросил Ультрадесантников отойти. Он почти не сомневался, что сумел разгадать назначение Фароса на основе собранных данных, которые изучил ещё до прилёта на Соту. Разгадал его и Жиллиман. Астартес полагал, что находится в центре всего механизма. Железный Воин отмечал это место в своих записях как “станцию настройки” или “резонатор”. Это была большая гладкая чёрная пещера с арочным потолком и почти ровным полом.

Сюда приходили призраки — изображения предметов, расположенных за световые годы отсюда, притянутые квантовыми процессами. Часто они были мимолётными, но всегда реальными. Барабасу потребовались две недели и колоссальные астрономические вычисления, чтобы настроить Фарос так как он хотел.

Когда кузнец войны вступил на настроечный ярус, то увидел перед собой Жиллимана, словно воплоти.

Он, наконец-то, направил устройство ксеносов на далёкий-далёкий Макрагг.

— Всё именно так, как вы и предполагали, повелитель, — начал Дантиох. — Фарос — часть древней межзвёздной навигационной системы. Он одновременно и маяк и искатель маршрутов. И ещё — как мы только что смогли убедиться — позволяет осуществлять мгновенную связь на невообразимых расстояниях.

— Ты говоришь, что я предполагал, — ответило изображение Жиллимана, — но я понятия не имею, что это за технология.

— Я и сам не до конца его изучил, повелитель. Конечно, тут применяется принцип квантовой запутанности. Но, на мой взгляд, вместо наших варп-технологий, которые используют имматериум, чтобы обойти реальное пространство, этот квантовый метод позволял телепортироваться из одной точки в другую, возможно через сеть порталов. Также я полагаю, что его фундаментальная функция основана не на психической энергии, а на эмпатической силе. Это эмпатическая система, настроенная на желания пользователя, а не на его волю. Я предоставлю более точные выводы позже.

— Но это навигационный маяк? — спросил примарх.

— В целом — да.

— Ты сказал, что он — часть сети?

Дантиох кивнул:

— Я верю, что на планетах по всей галактике существуют или существовали и другие станции, подобные Фаросу.

Жиллиман замолчал.

— Получается, что это не единственный маяк, как Астрономикон?

— Нет, повелитель. По двум причинам. Я думаю, что Фарос и другие такие станции были созданы, как сеть навигационных путей среди звёзд, в противоположность единственному дальномерному указателю, каким является или являлся Астрономикон.

— Продолжай.

— Он — скорее фонарь, чем маяк, повелитель. Его можно настраивать. Вы указываете или освещаете место или локацию для определения дальности. Сейчас я настроился на Макрагг и, как я понимаю, вспыхнул там ярким пятном, которое видно и в реальном пространстве и в варпе, несмотря на Гибельный Шторм.

— Поэтому я вижу Соту как новую звезду на небе?

— Да, повелитель.

Примарх посмотрел на Железного Воина:

— Я не хочу использовать технологию ксеносов, но свет Астрономикона потерян для нас из-за Гибельного Шторма. А для объединения Ультрамара в единое целое и воссоздания Пятьсот Миров, необходимо восстановить системы связи и транспортные коммуникации. Мы должны управлять полётами и перемещениями. Мы должны прорвать и изгнать эпоху тьмы. Это станет нашим первым шагом на пути выживания. Так мы сможем сопротивляться и повергнуть Гора и его демонических союзников. Дантиох, я хвалю и благодарю тебя за бесподобную работу, которую ты проделал и за то, что тебе предстоит сделать.

— Повелитель, — с трудом поклонился Барабас.

— Кузнец войны?

— Да, повелитель?

— Освети Макрагг.

3 ИЗ СЕРДЦА БУРИ

— из «Мореплавателя» (Фенрисийские Эдды)

Корабль вопил многие месяцы. Вопил как новорожденный, брошенный ночным стаям.

Он назывался «Старая луна» и принадлежал к посыльным судам типа «дзета». Он не был гордым воякой и не предназначался для далеких путешествий в варпе, на что они могли бы надеяться, но их было немного, а у Лемана Русса не осталось лишних ресурсов.

Когда Русс поручил Фаффнру Бладбродеру задание, воин почувствовал, как гордость наполняет его сердце. Это задание возложил на VI Легион Сигиллит. Однако сердце Фаффнра упало, когда он понял, что это будет не крупная и опасная экспедиция из линкоров и боевых барж, а миссия для десяти волчьих братьев на скромном корабле в далекий Ультрамар.

Фаффнр сумел взять себя в руки, принял свиток пергамента, в котором было изложено задание, и поклонился примарху VI Легиона.

— Ойор хьолд. Я сделаю это, повелитель, — сказал он.

Они отправились в путь, дав клятву и посвятив себя одному из самых ужасных заданий, которое могли принять Легионес Астартес.

На третью неделю их путешествия варп потемнел и поднялся шторм, а корабль начал вопить. И с тех пор ни разу не переставал.

Большая часть экипажа — смертного экипажа — сошла с ума. Волкам Фенриса пришлось убить некоторых и запереть большую часть остальных ради их собственной безопасности. «Старая луна» помимо десяти воинов VI Легиона везла генетические образцы зерна и керамику. За один день ярость варп-шторма разбила всю керамику в трюмах. Вопль… Вопль был…

Он был таким, словно погибал мир. Легендарный Кровавый Закат, конец сущего, пожирающий собственный хвост волк, завершение великого цикла, за которым последует только восход холодной луны загробного мира. Фаффнр был вынужден привязать капитана корабля к его креслу. Бо Сорен по прозвищу «Секира» круглосуточно стоял на страже у капсулы навигатора с оружием наготове, чтобы даровать милосердие. Малмур Лонгрич с копьем в одной руке и болтером в другой охранял монотонно работающие двигатели. Шокай Ффин, Куро Йордровк, Гудсон Алфрейер, Мадс Лоресон и Салик «Плетенный» по очереди патрулировали пустые и гулкие коридоры израненного корабля, выслеживая проявляющихся демонов.

Битер Херек следил за носом.

Нидо Найфсон наблюдал за кормовыми отсеками.

Никто не остался без дела.

Кипящий варп порождал демонических тварей, которые преодолевали вопль и проникали сквозь обшивку корабля. Волкам задали работу. Чтобы прогнать варп-тварей, им пришлось взяться за оружие, удерживать позиции и обагрить клинки. Малмур две ночи сражался в сотрясаемом конвульсиями машинном отделении. Появившаяся из ниоткуда черная как смола пасть откусила Куро руку. Битер Херек расколол надвое топором бросившийся на него череп, повторяя это еженощно и так часто, что почти стало ритуалом. Когда первичные часы корабля били четыре, в носовой части появлялся свирепый череп, и Битер приветствовал его секирой, раскалывая на куски.

У каждого из них были истории, фрагменты саги, которые они никогда не смогут передать скальдам для пересказа.

Это был поход обреченных. Волки верили, что каждый день, отмечаемый все более и более ненадежными палубными часами потрепанного корабля, будет для них последним.

И тогда их поход и сага закончились самым неожиданным образом. Не в пасти гибельного волка и не в потоке крови, пролитой клинком или зубами врага.

Нет, их сага подошла к концу в свете маяка.

В надежде.

Так получилось, что преодолевая шторм, они стали друзьями. Иирон Клеве из X Легиона Железных Рук в черном траурном плаще и Тимур Гантулга из V Легиона Белых Шрамов, бледный как ледяная тундра.

Их пути пересеклись в Нериксе, где силы Клеве были перехвачены после исстванской резни, забравшей их возлюбленного примарха. Шестьдесят дней боев в астероидном поясе закончились после того, как Сыны Гора, вцепившиеся в глотку Клеве, были отброшены ударной группой Гантулги.

Сообщения о предательстве магистра войны уже начали распространяться, и силы Гантулги охотились на врагов. Командующий Белых Шрамов искал подтверждение информации о злодеянии и его вдохновителе. Гантулга получил его, обнаружив восемь боевых кораблей под флагом Гора, преследовавших поврежденную баржу X Легиона, подобно псам, травящих медведя.

Смерть Сынов Гора не была тихой. Зная, что предсмертные астропатические вопли быстро привлекут их братьев, Железные Руки и Белые Шрамы объединились и направились к Момеду, где по сведениям собирались другие части Железных Рук. Гантулга перебрался на баржу Клеве, перед тем, как сборный флот вошел в варп, чтобы поделиться разведданным.

Затем ударил шторм, и они потерялись. Начались их испытания.

Гантулга не считал ни часов, ни дней. Для него они были потоком.

— Время — это всего лишь расстояние между двумя объектами, — говорил он.

У Клеве не было выбора. Настройки в его оптических имплантатах автоматически показывали ход местного времени. Он называл Гантулге число, а Белый Шрам пожимал плечами, словно показывая, что, несмотря на практическую бесполезность данных, он ценил такое отношение.

Когда смерть Ферруса Мануса получила подтверждение, Клеве постановил, что его роты десять лет будут соблюдать траур. Но так как время было бессмысленно и непостоянно в пределах шторма, и всего лишь случайным отсчетом на периферии его зрения, Клеве также объявил, что траур начнется только после возвращения в реальное пространство, во временном потоке, признаваемом в физической вселенной.

Траур стал навязчивой идеей. Ни освобождением или избавлением, не бегством от шторма, даже ни поиском врага ради мести за павших братьев. Командир Железных Рук просто хотел закончить переход и вернуться в реальное пространство, чтобы сбросить показания таймера и начать траур.

В этот день, который знаменовал собой для преодолевающего бесконечный мрак варп-шторма и раскачивающегося корабля еще один отрезок времени, отмеченный для удобства на корабельных часах, Клеве нашел Гантулгу в верхней кают-компании. Тот обучал воинов из роты Клеве и группу летописцев чогорийскому боевому жаргону. Гантулга считал, что понимание Железнорукими секретного диалекта Белых Шрамов даст стратегическое преимущество, если воины двух Легионов будут сражаться в тесном взаимодействии против беспощадного врага, который знал все остальные имперские коды. Присутствующие летописцы должны были научиться ему, а затем стать наставниками для тех легионеров роты Клеве, которые находились на дежурстве. Клеве потребовал от своих летописцев отказаться от первоначальной роли, которая заключалась в прославлении Великого крестового похода. После предательства для летописей не осталось ничего чистого и достойного. Единственное, что, по мнению Клеве, заслуживало упоминания — это разрушенное прошлое до падения, поэтому летописцы добровольно стали мемуаристами.

Тем не мене, этот день, который был еще одной бессмысленной отметкой в размеренном хронометраже Клеве и еще одним неднем для Гантулги, станет знаменательным.

Железные Руки и мемуаристы поднялись, как только Клеве вошел в кают-компанию. Гантулга не встал. Клеве сразу обратился к нему.

— Это свет, — сказал он. — Маяк.

— Я слышал об этом, — ответил Гатулга.

— Мы направляемся к нему, — сообщил Клеве. — Я отдал приказ капитану корабля.

— Нам что-нибудь известно о моих кораблях? — спросил Гантулга.

Клеве покачал головой.

— Это огонь Терры? — спросил Гантулга, поднимаясь. — Астрономикон, свет Трона?

Клеве снова покачал головой.

— Данные неполны. Кажется маловероятным, что это свет Астрономикона. Исходя из анализа принцип работы схожий, но не тот же самый. Тем не менее, мы наполовину слепы, и едва ли можно полагаться на датчики.

— Мы должны направиться к нему, — согласился Гантулга. Он достал длинный слегка изогнутый меч и положил на стол перед собой. Затем опустил рядом ладони и молча благословил надежность и остроту клинка.

— Ты обнажил меч? — спросил Клеве.

— Я — охотник, — ответил Гантулга, — поэтому знаю, как действуют охотники. Это может быть свет Терры, может быть другой надеждой. Но также и приманкой. Так что давай направимся к этому свету, но при оружии, пока не узнаем, что он значит.

Они приходили из сердца шторма, на протяжении многих часов, затем дней, наконец недель: одиночные корабли, поврежденные суда, рассеянные флотилии и осколки флотов.

Они были сбившимися с пути и обреченными, выжившими и беженцами, людьми, бегущими от битв и жаждущими их, или просто астронавтами, ищущими убежище от безумия Гибельного шторма.

И они прибыли в Макрагг, к свету во тьме.

Некоторые корабли доставили столь необходимые товары и материалы из Пятисот Миров. У всех были новости или их обрывки. Многие корабли принадлежали к собственному Легиону Жиллимана, затерявшиеся в шторме при возвращении с бушующей на Калте Подземной Войны или ожесточенной кампании против предательских сынов по всему Ультрамару. На некоторых кораблях были воины разбитых Легионов — Железные Руки и Гвардия Ворона, горстка Саламандр. Рассказанные ими истории были самыми горькими.

— Приемный зал готов, повелитель, — тихо сообщила Ойтен.

Это стало ежедневной традицией: повелитель Ультрамара лично приветствовал представителей кораблей, которые свет привлек на Макрагг. В этой церемонии было некое утешение и радость, иногда встреча старых товарищей или же приветствие ценного воина. Но также имели место скорбь и отчаяние, а список сообщений о бесчестии и потерях постоянно рос. Жиллиман считал, что Калт закалил его сердце до такой степени, что оно подобно состоящему из тяжелых металлов звездному ядру расплавилось, привыкнув к боли. Ведь сердце может вынести только определенную степень страданий, после чего перестает что-либо чувствовать.

Он ошибался.

Примарх изучал огромный гололитический экран оборонительных систем: Макрагг и его орбитальная защита, расположение флотских соединений и недавно прибывших скоплений кораблей, внешние оружейные платформы и пустотные станции, звездные крепости и лунные станции, заграждения и суда-ловушки, минные поля, промежуточная система наблюдательных постов и сторожевые флотилии, охраняющие точку «Мандевилль», рыскающие патрули, терпеливые линейные крейсера, автоматические батареи. Прикосновением пальцев он корректировал определенные линии и менял позиции кораблей.

Ойтен знала, что это просто было машинальная и рассеянная работа мозга, которому едва ли требовалась концентрация для управления столь стратегически сложной системой.

Из долгого опыта общения она знала, что мысли Жиллимана где-то в другом месте.

— Милорд?

Жиллиман не поднял глаз.

— Трое мертвы, — мягко произнес он. — Лоргар не зря бахвалился. Трое.

— Милорд.

Жиллиман покачал головой, не отрывая взгляда от экрана.

— Я о том, что они рассказали мне, Ойтен. Что Гор и все остальные должны пойти против нас, против меня, против моего отца… Я не могу осмыслить происходящее. Мое единственное утешение… Вообще единственное утешение, почерпнутое в ходе ожесточенного боя с Лоргаром, заключается в том, что ими нечто завладело, отравило их. Варп в их головах. Это едва ли оправдывает действия братьев, но объясняет их. Они сошли с ума и больше не принадлежат себе.

Он взглянул на нее. Пожилая, прямолинейная и стройная женщина опиралась на высокий посох. Короткие волосы были такими же белоснежными, как и платье.

— Принять подобное тяжело, милорд, — сказала она.

— Я думал, это будет тяжелее всего, — согласился Жиллиман. — Но разве может сравниться предательство братьев со смертью трех верных сынов? Выжившие не могут опровергнуть эту информацию. Феррус мертв. Верные Коракс и Вулкан мертвы. Потом эти новости из уст других о Просперо. Магнус настолько ослушался отца, что на него натравили чертовых Волков. А теперь мы слышим сообщения из системы Фолл, подтверждающие, что и Пертурабо в самом деле предал нас…

Он встал.

— Что еще? Мне интересно, что еще произошло? Горит ли уже Терра? Мертв ли мой отец? Если половина моих братьев присоединилась к мятежу Гора, тогда, кто остался? Трое из тех, кого можно было считать верными, уже мертвы. Кто еще? Где Хан? Гибнет ли Дорн вместе с Террой? Говорят, что Сангвиний со своим Легионом пропал. Лев исчез во тьме. Удалось ли предателям выследить и разорвать на куски Волчьего Короля? Неужели я один?

— Милорд, вы…

Жиллиман поднял руку.

— Просто мысли вслух, Тараша. Перед тем, как войти в зал, я стану невозмутимым. Ты знаешь, что это так.

Она кивнула.

— Я могу рассчитывать только на подтвержденные факты, — сказал Жиллиман. — Макрагг по-прежнему стоит. Мой Легион по-прежнему боеспособен. Пока сохраняются эти факторы, Империум существует.

Повелитель Ультрамара накинул на широкие, заключенные в броню плечи плащ и закрепил застежку на горле. На нем был церемониальный вариант боевого доспеха с когтями. Во время сложившейся ежедневной традиции приветствия тех, кто прибыл из шторма на свет маяка, примарх не носил личного оружия.

Ойтен смотрела, как ее возлюбленный повелитель поправляет плащ. Сейчас, более чем когда-либо, он походил на монарха. Почему-то отсутствие оружие придавало ему еще более величественный вид.

— Мы можем рассчитывать только на себя, — сказал Жиллиман. — Мы ждали слишком долго и должны сказать свое слово. Мы больше не можем позволить себе терять время, ждать новостей о том, что Терра выстояла или мой отец все еще жив. Ради человечества и, несомненно, по воле моего отца Империум снова начинается здесь и сейчас.

Он направился к выходу из зала.

— И я лично убью любого ублюдка, который попытается остановить меня.

4 В ЗАЛЕ ПОВЕЛИТЕЛЯ УЛЬТРАМАРА

Никогда не стойте между хищником и его добычей,

Или королем и его троном.

— Иллириумская пословица

— Никто здесь не преклоняет колен, — объявил Жиллиман, войдя в Приемный зал, но каждый из присутствующих уже поклонился. Стены огромного помещения были богато отделаны золотом и серебром, высокую крышу поддерживала тысяча колонн с украшенными лепестками капителями. На просторном, покрытом черно-белой мозаичной плиткой полу преклонили колени и склонили головы сотни гостей. Около двух третей из них были космодесантниками различных Легионов.

— Никто здесь не кланяется, — повторил Жиллиман. — Вы прибыли на Макрагг и вам здесь рады. Позвольте поприветствовать вас.

Жиллиман в сопровождении внушительных Инвиктских телохранителей в терминаторских доспехах «Катафракт» подошел к ближайшей группе и поднял ее командира, обхватив воина за плечи.

— Представься, — приказал примарх.

— Верано Эбб, капитан, «Безмолвное отделение», Гвардия Ворона, — ответил космодесантник.

— Я разделяю твою утрату, — сказал Жиллиман.

— А я разделяю вашу надежду, — ответил Эбб. — И отдаю свой отряд под ваше командование, повелитель. Я прошу исключительно о возможности стоять вместе с Ультрамаром и покарать убийц.

— А я не прошу тебя ни о чем ином. Твое место здесь, Верано. Добро пожаловать.

Верано кивнул и указал на отделения неподалеку.

— Сардон Караашисон, Железные Руки и все его родичи, которых мы смогли спасти. Рядом с ним Саламандр Зитос и его братья.

Жиллиман посмотрел на них.

— Вы присягаете, как Верано? — спросил он.

Караашисон был существом, в котором осталось не так много плоти, облаченным в гордый черно-белый доспех. Он не снял визор, несомненно из-за того, что под ним немного оставалось от настоящего лица. Визор и был его лицом. Линзы шлема сверкали красным светом.

— Да, повелитель, — ответил он. — Я встану о бок с любым, кто противостоит Гору.

Зитос снял зеленый шлем и держал его под левой рукой. Его кожа была почти такой же темной, как черная полировка доспеха Караашисона. Глаза Саламандра сияли неестественно ярко, с той же силой, что и светоулучшенные линзы воина Железных Рук.

— Мы скорбим о потере наших братьев Железных Рук и Гвардии Ворона, — сказал он с мягким акцентом, — и мы побеждены и обескровлены. Но Восемнадцатый Легион не в трауре. Мы твердо решили оставаться непреклонными и верить, что наш примарх, ваш брат, выжил. Мы не станем скорбеть, пока не получим доказательств.

— Ты говоришь о ложной надежде, Зитос? — спросил Жиллиман.

— О прагматизме, повелитель.

— Возможно, прагматичнее было бы принять худшее и двигаться далее. Надежда может быть тяжелой ношей.

— Надежда также может быть и оружием, — ответил Саламандр. — То, что мы не будем скорбеть, не означает, что не станем сражаться. Мы присягаем и будем сражаться подле вас, а нашим боевым кличем станет «Вулкан жив!» Ваше слово, милорд, будет законом для нас до дня, когда этот клич докажет свою правоту.

Жиллиман подошел к следующей группе — отряду израненных Имперских Кулаков, которых возглавлял гигант. Воин был изувечен в боях и согласился только на самую элементарную медицинскую помощь. Одна рука была отрублена и выглядела так, словно ее отгрызли.

— Алексис Полукс, — начал он, — капитан 405-й роты и…

— Я узнал тебя, Алексис, — перебил Жиллиман.

— Я польщен, милорд. Не был уверен, что вы запомните меня.

— Я считаю обязательным для себя помнить всех выдающихся на взгляд моих братьев офицеров. Я читал твой доклад, посвященный сражению в системе Фолл.

— Это была кровавая битва, повелитель.

— Ты продемонстрировал блестящее стратегическое мышление. Железные Воины превосходили тебя в численности и вооружении.

Полукс промолчал.

— Ты бежал на захваченном корабле? «Контрадоре»?

— Это было не бегство, а отход, повелитель, — поправил Полукс. — Наш примарх потребовал незамедлительно вернуться на Терру. Мы подчинились приказу.

— Несмотря на потери, которые вы понесли из-за отступления?

— Я сожалею о потерях, — сказал Полукс. — Но еще более я сожалею, что не закончил начатое. Он был во власти Карающего флота. Мы были близки к тому, чтобы убить ублюдка.

В зале наступила тишина. Никто еще не привык слышать столь презрительные слова о сыне Императора, предатель он или нет.

— Пертурабо — мой брат, — сказал Жиллиман.

— Прошу прощения, милорд, — извинился Полукс. — Я не хотел…

— А также трижды проклятый ублюдок, — продолжил Жиллиман. — Не оправдывайся из-за меня. Алексис, у меня к тебе две просьбы. Первая — прими лечение, которое мы можем тебе предложить, чтобы ты смог снова встать в строй. Вторая — когда оправишься от ран, присоединяйся ко мне и закончи то, что начал в Фолле.

Полукс помедлил, а затем кивнул.

— Принимаю обе, милорд, — ответил капитан, — но на определенных условиях. Я получил приказ вернуться на Терру и не нарушу его.

— В данный момент пути на Терру нет, — сказал Жиллиман. — Может быть, Терра больше не существует. — Думаете, Тронный мир пал? — спросил Полукс.

— Уверен, что он — главная цель магистра войны.

— Тогда мы тем более должны сплотиться, перевооружиться и всеми силами направиться на Терру, — заявил Полукс.

— Сколько времени вы блуждали посреди шторма после Фолла, Алексис? — спросил Жиллиман. — Говорю тебе, что пути на Терру нет. Во тьме есть только один свет. Наш единственный выбор — это укрепиться и объединиться здесь. Кроме того, полагаю у меня есть достаточно полномочий для отмены данного тебе приказа.

— Каким образом? — поинтересовался Полукс.

— Алексис, — обратился Жиллиман. — Я старше по званию. Пока ситуация не изменится, я командующий. И намерен воспользоваться этим правом. Мы должны спасти Империум. Предположения и нерешительность — неподходящие занятия в данное время.

Полукс пристально посмотрел на повелителя Ультрамара. Имперский Кулак был одним из немногих космодесантников, которые физически хотя бы отдаленно были сравнимы с примархом.

— Что вы сделали здесь, повелитель? — спросил он. — Что делаете?

— Я защищаю Пятьсот Миров, Алексис, — ответил Жиллиман. — Укрепляю то, что осталось от Империума на Макрагге. У нас есть маяк, относительно безопасные транспортные маршруты и возможность должным образом перегруппироваться. Фактически это и есть Империум.

— Что делает вас кем? — спросил Полукс. — Нашим Императором?

— Я не претендую ни на чье наследство, — сказал Жиллиман, едва заметно отстранившись. — Как и Зитос, я буду ждать доказательств, прежде чем принимать любые решительные меры. Но если мой отец мертв и я единственный оставшийся в живых верный примарх, тогда да, я — Империум.

— При таких условиях я последую за вами, — сказал Полукс, — но предостерегаю, пока мы не узнаем… — Уверен, ты знаком, — перебил Жиллиман, — с теоретическими и практическими концепциями Ультрадесанта?

— Да, повелитель.

— Все умозрительно, Алексис. Остальной Империум, безопасность Терры, выживание моего отца. И только Макрагг реален. Он — единственное, что у нас точно есть, и в это опасное время единственная основа, на которую мы можем полагаться.

Казалось, что Алексис Полукс еще многое мог сказать по этому вопросу. Он выдержал взгляд Жиллимана и кивнул.

— Сейчас имеют значение практические решения, — сказал он. — Приведите меня в порядок, и я буду сражаться под вашим командованием. Я буду биться, по крайней мере для того, чтобы узнать больше о том, что целесообразно.

— Благодарю тебя, Алексис, — сказал Жиллиман. — Я рад любому опыту, который ты и твои братья могут предложить в деле совершенствования укреплений и обороны. Имперские Кулаки давно известны за…

Он остановился, узнав тихое, размеренное скобление точила о клинок.

Неподалеку ждали возможности поприветствовать примарха еще один офицер Железных Рук со своими людьми и группа Белых Шрамов. Жиллиман ободряюще похлопал Полукса по звонкому наплечнику и подошел к воинам. Казалось, что звук исходит из их рядов.

— Иирон Клеве из Железных Рук, — представился Клеве, поклонившись. Он и его люди были закутаны с головы до пят в черные плащи. Их траур начался сразу после возвращения в реальный мир.

— Я Гантулга, — произнес командир Белых Шрамов и скорее резко кивнул головой, чем поклонился. В его левой руке мерцал обнаженный меч.

— Приветствую вас обоих, — сказал Жиллиман, пожимая руки Клеве. — Примите мое предложение укрыться от шторма. Я слышал, у вас несколько кораблей, Клеве?

— Ударная группа Белых Шрамов и моя баржа, повелитель, — ответил Клеве. — Мы вместе преодолели бурю, потеряв два корабля.

— Ты пришел ко мне с обнаженным клинком? — спросил Жиллиман Белого Шрама.

— Да, но моя другая рука открыта, — ответил Гантулга, протягивая ее Жиллиману. — Мы не знали, что скрывалось за вашим светом, повелитель Ультрамара, поэтому одна моя рука была пуста, а в другой я держал меч.

— Что теперь ты думаешь о моем маяке? — спросил Жиллиман.

— Мне он вполне по душе, — ответил Гантулга. — Это не западня, которой я опасался. Но я запомнил слова, сказанные вами Имперскому Кулаку. Действия Гора…

Он прошипел имя, словно оно обжигало его рот, и Белый Шрам хотел его выплюнуть.

— Действия Гора — предательство, повелитель Ультрамара…

— Я бы сказал ересь, — перебил Жиллиман. — Они были предательством поначалу. Обратиться против братьев, убивать ради личной выгоды и власти. Но мы видели, как их разумы и тела поддались порче. Извратилось само их мировоззрение. Это больше не предательство Гора. Это ересь.

Гантулга кивнул.

— Ересь приходит во многих формах, — сказал он. — Она может быть ужасающей, как та, что сейчас разрывает звезды, но также едва различимой, непреднамеренной. Например, строить новый Империум, когда прежний еще не объявлен погибшим.

Улыбка Жиллимана была такой же блестящей и острой, как клинок Белого Шрама.

— Я не строю свой собственный Империум, Гантулга. Я сберегаю то, что от него осталось.

Белый Шрам свободной рукой задумчиво пригладил длинные усы.

— Тогда я хотел бы убедиться в ваших намерениях, повелитель Ультрамара, — сказал он и вложил в ножны меч.

— Обнажив этот клинок, — сказал Жиллиман. — Я считал, что вы — Шрамы — с нетерпением готовитесь к войне.

Присутствующие по-прежнему слышали скобление точила. Оно раздавалось из-за спин воинов.

— Нет, повелитель, — отозвался Клеве. — Это Волки.

Люди Клеве и Гантулги расступились, и за ними показалась стая Космических Волков в доспехах и шкурах. Сгрудившиеся легионеры скорее пригнулись, чем поклонились или опустились на колени. Один из них затачивал боевую секиру долгими, размеренными движениями точильного камня. Все воины сняли шлемы, но не плотные кожаные капюшоны и маски. Покрытые символами и спиралями устрашающие маски кривились в вечном оскале. У Волков были желтые сияющие глаза.

— Фенрис Хьолда, — поприветствовал Жиллиман. — Вы далеко от дома.

Их вожак поднялся, развернув намотанные на руки края мехового плаща, позволив ему опуститься.

— Не от вашего, ярл Жиллиман, — ответил он.

— Представься, — потребовал Жиллиман.

— Фаффнр Бладбродер, — ответил Волк, — и моя стая.

— Десятеро. Отделение.

— Стая. Верная роте Сеск Стаи Влка Фенрика.

Жиллиман взглянул на воина, затачивающего лезвие топора. За исключением Фаффнра ни один из Волков не подошел ближе и не выказал почтение.

— Для меня этот топор выглядит достаточно острым, брат, — заметил Жиллиман.

— Ни один топор никогда не может быть слишком острым, — ответил воин, не поднимая взгляда.

— Бо Сорен, — прорычал Фаффнр. — Проси прощения за свой язык.

Волк взглянул на Жиллимана и оскалился.

— Я признаю свою ошибку и непременно исправлю ее, — сказал он.

Фаффнр посмотрел на Жиллимана.

— Бо Сорен может быть заносчивым, — сказал вожак стаи неизвиняющимся тоном.

— Бо Сорен — Космический Волк, — ответил Жиллиман.

— Вы верно подметили, ярл, — сказал Фаффнр.

— Из всех сегодняшних посетителей вы интригуете меня более остальных.

— Мы не желанные гости в вашем зале, ярл Жиллиман? — спросил другой воин.

— Закрой рот, Херек, — приказал Фаффнр.

Битер Херек испустил низкий клокочущий рык.

— Вы все желанные гости в моем зале, Фаффнр Бладбродер. Меня интригует следующее: все остальные искали безопасной гавани, а из полетных данных твоего корабля я вижу, что Макрагг был вашим пунктом назначения.

— Так и есть.

— Мы выдержали шторм, чтобы добраться сюда, — сказал Битер Херек.

— У нас здесь задание, — добавил Бо Сорен.

— Задание? — повторил Жиллиман.

— У Бо Сорена большой рот, — прорычал Фаффнр.

— Он необходим, чтобы вместить множество зубов, — заметил Жиллиман. — Какое же у вас задание, вожак стаи?

— Наше задание такое же, как и всегда — сделать то, что другие не сделают. Пойти на немыслимое, если в этом есть необходимость.

— Ваша репутация, как и полномочия хорошо известны, — сказал Жиллиман, — и возможно незаслуженны. Все мы служим согласно нашей отваге.

— Волки служат не по этой причине. Мы сыновья палача.

— Кого вы прибыли казнить, Фаффнр Бладбродер?

Фаффнр помедлил. Он засунул руку под шкуру и достал пергаментный свиток.

— Не вижу смысла скрывать это, — сказал он, протянув документ. — Прочитайте сами, ярл Жиллиман.

— Нет, расскажи своими словами.

Фаффнр не опускал руки.

— По крайней мере, взгляните на него. Посмотрите на печать Волчьего Короля, а помимо нее на символ Малькадора. Убедись от кого исходит распоряжение и чьей властью оно подкреплено.

Жиллиман взял документ, развернул его и изучил печати.

— Проверьте подлинность, если хотите, — предложил Фаффнр.

— Мне не нужно. Документ подлинный.

— Вы слышали о бедствии, которое обрушилось на Просперо? — спросил вожак стаи.

— Волки были спущены, чтобы покарать Магнуса.

— Да. Пожалуй, не настолько незаслуженная репутация, а?

— Продолжай.

Фаффнр помедлил. В прорезях кожаного капюшона мигнули золотые глаза, затем еще раз.

— Где один может пасть, могут и другие. Пало больше. Половина. Постановили отправить Волков ко всем сыновьям Императора, чтобы наблюдать за ними.

— Для чего? — спросил Жиллиман.

— Чтобы выявить признаки предательства, ереси.

— А если такие признаки станут очевидными?

— Тогда мы начнем действовать.

— Действовать? — спросил Жиллиман. — Ты говоришь, что прибыл для наблюдения за мной? Чтобы следовать за мной по пятам? А если ты сочтешь мои поступки так или иначе предосудительными, то что? Ты уполномочен принять меры?

— Уполномочен, по приказу Сигиллита.

Жиллиман засмеялся.

— Ты… перережешь мою нить?

— Если понадобится. Примархов можно одолеть. Некоторые уже спят на красном снегу.

Жиллиман поднял руку, давая знак телохранителям отступить. Катафракты активировали оружие в ответ на последние слова Фаффнра.

— Фаффнр Бладбродер, — произнес Жиллиман, — ты действительно считаешь, что твоя стая сможет убить меня?

Фаффнр пожал плечами.

— Возможно нет. Вы — ярл Жиллиман и ваше мастерство запечатлено в сагах. Но у нас есть задание, и мы попытаемся. Если вы будете, скажем, без стражи и заперты в одном помещении с нами…

— Мой дорогой Фаффнр, тогда это вы будете заперты в помещении со мной.

Фаффнр снова пожал плечами.

— Мы сыновья палача, ярл. Даже если вы убьете всех нас, сомневаюсь, что выйдете из комнаты невредимым.

Жиллиман взглянул настоявшего рядом адъютанта.

— Найди им место для сна.

— Твой очаг подойдет, — заверил Фаффнр.

— Тогда проводите их к моему очагу, — приказал Жиллиман.

Свет Фароса, далекого ксенотека Соты, освещал Макрагг, подобно одинокому и яркому маяку в окружающей тьме. И в этот день он привел еще одного гостя в сердце Ультрамара — ни затерявшийся в шторме корабль или потрепанный конвой, ни разбитую боевую баржу или грузовое судно с беженцами.

Это вообще был не корабль.

Он вызвал вспышку высоко в покрытых варп-пятнами небесах над Макрагг Цивитас. За ней подобно камню рухнул объект, оставив огненный след при пролете через атмосферу.

Жиллиман покинул своих гостей, направившись к дверям Приемного зала. Рядом с ним шла Ойтен, а по пятам следовали Инвикты.

Примарха ждал Прейто.

— Волки не лгут, — сказал библиарий.

— Я и не считал так, — отозвался Жиллиман.

— Стоит ли мне… — начал Прейто.

— Следить за ними, Тит? Сторожить сторожевых псов?

— Я призываю к осторожности, милорд, — сказал Прейто. — Волки и в лучшие времена непостоянные звери, непредсказуемые и быстро выходящие из себя. В битве это качество полезно, но при дворе не уместно. Они устали и многое перенесли. Их нервы на пределе. Я читаю это в них.

— Чтобы прочесть это, зрение не нужно, — пробормотала Ойтен, бросив через плечо неодобрительный взгляд в сторону фенрисийских воинов. — И они смердят, как…

— Хватит, Ойтен, — потребовал Жиллиман. — Фаффнр похож на честного и прямолинейного человека. Он не пытался скрыть свое задание и его исключительное бремя.

— Тем не менее, я призываю к осторожности, милорд, — сказал Прейто, — именно из-за этого. Волк как открытая книга. Он решительно настроен выполнить свое задание, даже зная, что оно неблагодарное. И не хочет совершить ошибку. Фаффнр знает, что на данный момент лучшие из нас совершили множество ошибок, не увидев истину за масками предателей и ожидая лучшего, потому мы верили, что они — наши братья, пока не стало слишком поздно. На Исстване. На Калте.

— Понимаю, Тит.

— Нет, милорд, не понимаете. Это означает, что честный Фаффнр слишком решительно настроен выполнить свое задание. Он отреагирует на малейший повод, простейшее сомнение. Космический Волк перестрахуется, потому что альтернативная неудача слишком страшит его. Он и его люди опасны для вас, потому что они скорее ошибочно нападут на вас, чем допустят малейшую вероятность вашей измены.

— Мне нечего скрывать, — ответил Жиллиман.

— Неужели? — отважно усомнился Прейто. — А как же я? А библиариум? Нам стало известно, что Волков спустили на Просперо, потому что ваш брат нарушил Никейский Эдикт. Вы делаете то же самое. Фаффнр ищет малейший повод. Малейший. И это я. Я — доказательство вашей ереси, повелитель. Я — свидетельство того самого презренного варп-искусства, на которое им поручили охотиться.

— Твой совет принят к сведению, — сказал Жиллиман. Он в последний раз взглянул на Волков. — Думаю, что смогу справиться с ними. Возможно, научу их подчиняться. Вот почему я хочу, чтобы они были на виду.

— Вы играете с собственной безопасностью, повелитель, — пробормотала Ойтен.

— Не сейчас, Ойтен…

— Вы — все, милорд, и не можете быть всем. Единственный примарх, единственный сын, единственный живой верный сын, насколько нам пока известно.

Ойтен начала по пальцам перечислять должности Жиллимана.

— Вы — повелитель Ультрамара, король этого мира, господин Пятиста, командующий Тринадцатым Легионом Ультрадесанта, последний чемпион Империума. Также вы представитель Императора и защитник Трона. Нравится вам или нет, вы будете регентом. Вы — его замена, а возможно и наследник. Более того, возможно вы уже стали Императором.

— Тараша!

— Я выскажусь, повелитель Макрагга! — возразила пожилая женщина. — Вы не можете занимать все эти посты. Вы слишком рискуете. Пусть другие командуют войсками. Позвольте тетрархам заниматься этим! Пусть другие выполняют грязную работу. Передайте полномочия! Официально назначьте командиров из собранных вами сил. Как единственный номинальный глава вы слишком важны. Если вас одолеет рок, тогда Империум почти наверняка погибнет.

Жиллиман взглянул на Прейто.

— Прейто, скажи госпоже Ойтен о чем я думаю, — повелел он.

— Милорд думает, что не хочет провозглашать себя регентом. Если он строит новый Империум, будет недостойно самому занять трон.

Ойтен фыркнула.

— Скажи моему возлюбленному повелителю, что если нет другого наследника, то ему все-таки придется!

— Это сделает меня не более верным, чем Гор Луперкаль, — отозвался Жиллиман. — Я не соглашусь на это.

Он заметил, что на него смотрит Прейто.

— В чем дело, Тит? Что-то еще?

Прейто замешкался.

— Нет, милорд.

Через широкий дверной проем зала вошли воины. В сопровождении Ультрадесантников в искусно сработанных доспехах приблизился Валент Долор. Он был одним из четырех тетрархов Ультрамара, четырех князей, правящих главными мирами княжеств, которые составляли царство. Их ранг уступал только самому Жиллиману. Княжеством Долора была Окклуда. Мастерски выкованный модифицированный доспех Тип III тетрарха-гиганта был выкрашен в обратные цвета Ультрадесанта — синий заменен на белый, а белый на синий.

— Валент, — обратился Жиллиман, — поведай мне хорошие новости и избавь от беспрестанного ворчанья моего камерария.

Долор взглянул сверху вниз на стройную пожилую женщину.

— Мой хороший и благородный друг госпожа Ойтен очень мала, повелитель, — сказал он. — Не понимаю, как она вообще может быть очень надоедливой.

— Мухи малы! — резко ответила Ойтен. — Как и клещи!

— Клещей выбивают и давят, — сказал Жиллиман. — Мух прихлопывают. Ваш выбор, Тараша?

— В данный момент у меня нет ни одного, повелитель, — ответила Ойтен.

— Я в самом деле принес хорошие новости, повелитель, — сказал Долор. — Я знал, что вы бы захотели услышать их лично. Прибыл корабль. Несчастная посудина с раненными и изнуренными на борту волочилась весь путь от Калта. На его борту сержант Тиель, который лично выражает признательность вашей светлости.

Жиллиман улыбнулся.

— Эонид Тиель. Он сделал практичный выбор, не покинув Подземной Войны. Было бы неплохо увидеть его. Прикажи ему направиться в Резиденцию, чтобы мы могли поговорить наедине. Прошло много времени с тех пор, как он проявил свою стойкость подле меня на Калте.

— Я передам ему, — ответил Долор, учтиво кивнув головой. — Что-то не так, брат Тит?

Прейто неожиданно вздрогнул и оперся одной рукой о стену. Другой он схватился за лоб.

— Что-то… — начал библиарий.

Раздался сверхзвуковой удар, от которого затряслись оконные стекла зала, а кто-то из присутствующих закричал. Жиллиман увидел через высокие окна огненную полосу, прочертившую небо. На ужасный миг он вспомнил Калт, «Кампанилу», обрушившиеся ракеты…

Но несущийся сквозь атмосферу объект больше походил на метеорит.

Остальные присутствующие бросились к окнам.

— Дурная звезда! — зло произнес один из Волков. — Предзнаменование!

— Хвостатая звезда! — прорычал другой. — Малефик!

Болид был небольшим. Жиллиман видел это. Он упал прямо вниз и исчез за башнями Цивитас. Не было ни взрыва, ни вспышки боеголовки.

Долор уже проверял инфопланшет.

— Доклады о падении, милорд, в рабочих кварталах южного пригорода. Место падения прямо на север от крепости Октагон, в округе Аномии.

— Возьми это под свой контроль, — приказал Жиллиман. — Узнай, что это такое. И как, во имя Трона, оно миновало наш орбитальный щит и сеть датчиков. И пусть кто-нибудь проверит, не приближаются ли другие.

— Сию минуту, повелитель, — отозвался Долор.

— Доложи непосредственно мне, когда что-нибудь узнаешь! — резко произнес Жиллиман.

Он повернулся к собравшимся. Глаза всех гостей — Волков, Кулаков, Рук, Шрамов, Саламандр — были обращены на него.

— Расквартируйте их в гарнизоне, позаботьтесь об их нуждах и распределите обязанности, — приказал он Прейто. — Сформируйте из них роты, согласно численности. Создадим армию.

Примарх повернулся к выходу.

— Я буду в Резиденции, — сказал он. Его телохранители собрались последовать за ним.

— Отставить, — приказал Жиллиман. — Я иду поговорить со старым другом.

5 ТОТ, КТО ВЕРНУЛСЯ

— Неизвестная терранская песня, около М2

Серый шлейф дыма поднимался над крышами южного округа Аномии.

Под не смолкавший вой сирен прибывали подразделения стражи, оцепляя квартал и не позволяя приближаться высыпавшим на улицы зевакам — жителям и заводским рабочим.

Лифтер Долора летел вдоль широких колоннад и бульваров Страйко, паря над полосами наземного движения и ныряя под широкие арки и пролёты мостов. У Ларниских Ворот движение перекрыли, здесь округ Страйко заканчивался и начинался округ Аномии. На лужайке у Иллирийского монумента стоял “Пёс войны”, ещё один гордой птичьей походкой направлялся к верхней мостовой, занимая позицию за заводами на Антимонской площади.

Пилот Долора отправил код авторизации, и орудия отслеживали движение лифтера ещё секунду, прежде чем титан-часовой признал право тетрарха следовать дальше.

В запретной зоне вокруг места падения улицы опустели, работали только спасательные и аварийные бригады. Главный пожар, вспыхнувший после удара, охватил половину старых Антимонских машиностроительных заводов. Небеса затянуло дымом.

— Не боеголовка? — спросил Долор, осматривая разрушения.

Его советник, капитан Ультрадесанта по имени Касмир отслеживал информацию, поступавшую в боевой инфопланшет.

— Нет, тетрарх, не боеголовка. Анализ траектории падения выявил очень мало металла.

— И ещё объект небольшой, — добавил он.

— От его удара загорелся завод.

— Видимо он врезался во что-то пожароопасное. Объект пробил крышу в самом конце северного цеха, а затем ещё несколько этажей. Бригады пытаются до него добраться.

— Как он прошёл мимо чёртовой сети? — спросил Долор. — Во имя Трона, это самый укреплённый мир в секторе! Нигде больше мы так не наблюдаем за небесами!

— Я не знаю, тетрарх. Недостаточно данных. След до места входа в атмосферу так и не обнаружили. Я продолжу работать в этом направлении, но нет никаких признаков продвижения в системе, даже скрытого.

Валент нахмурился:

— И что? Получается, объект выпрыгнул с корабля на орбите?

Касмир рассмеялся:

— Ничто не выпрыгивало с корабля на орбите, тетрарх. А если бы и выпрыгнуло, то упало бы по-другому.

Долор посмотрел на пилота:

— Садись. Вон там.

Несколько секунд спустя транспорт приземлился, тетрарх ударил кулаком по кнопке откидного трапа и вышел. Окна цеха разбились, стекло с керамикой разлетелись по рокритовым плиткам и трещали под огромными ботинками магистра. Громоздкие шестиногие сервиторы Адептус Механикум тушили дымившиеся обломки в западном крыле здания, распыляя с плеч пену, замедлявшую реакцию горения. Двое суетливо отбежали при приближении Долора. Они двигались к припаркованному на улице грузовику, чтобы закачать пену в баки.

Навстречу Валенту направились несколько фигур. Некоторые были Ультрадесантниками, другие обычными людьми: городские стражи и районные врачи. Все вытянулись.

— Кто здесь главный? — спросил Долор.

— Мы обезопасили зону, лорд-тетрарх, — доложил стоявший впереди Ультрадесантник, с примагниченным к нагруднику болтером, — но распоряжается здесь консул Форше.

Консул вышел вперёд, им оказался мрачный, чёрноволосый мужчина в костюме и мантии. Он сложил руки аквилой.

— Тетрарх, — произнёс он и склонил голову.

— Примарх лично направил меня сюда для наблюдения. Докладывай, пожалуйста.

— Мы локализовали пожары и проверили всех работников. Есть раненые, но все живы. Представшие перед вами разрушения вызваны кинетическим ударом и его последствиями.

— А объект?

— Обнаружен сканированием. Он примерно на шестом подземном этаже или в канализации.

— Что это?

— Мы ещё не пробились к нему, милорд. После удара его сильно завалило обломками здания.

— Я хочу увидеть его.

Форше кинул и пригласил проследовать за собой.

Жиллиман шёл в одиночестве по частным холлам Резиденции, избегая людных мест. По этим облицованным мрамором и светлым деревом тихим коридорам часто прогуливался Конор, желая поразмыслить. Примарх задумался, сколько времени Боевой Король провёл в беспокойных размышлениях в сравнении с настоящими сражениями?

Почему Гор пал? Его провозгласили магистром войны, а он воспринял это слишком буквально и позволил былому благоразумию сгореть в раздражительном темпераменте? Благоразумие уступило буйным стремлениям? Поэтому он стал уязвимым для ядов варпа? Как его называли Волки? Малефик?

Жиллиман всегда считал, что истинное предназначение военачальника, Боевого Короля или магистра войны не вести сражения, а предотвращать их. Война не должна становиться естественным состоянием жизни. К ней следует прибегать, только если все иные попытки потерпели неудачу. Но когда не оставалось другого выхода магистр войны или Боевой Король должны действовать с сокрушительной мощью.

Робаут всегда чувствовал, что в Горе есть уродливая черта любить войну ради самой войны. Не эта ли человеческая слабость привела к сегодняшней катастрофе?

Глаза былых лидеров смотрели на него с золочёных рам, пока он шёл мимо портретов консулов и Боевых Королей. Как они соблюдали этот баланс? Какую борьбу с совестью пережили, чтобы защитить ещё незапятнанное войной общество от врагов?

Чем он — Робаут Жиллиман — заплатит за то, чтобы стать мастером этого баланса?

Он подошёл к частному входу в Резиденцию. Пара огромных дверей автоматически закрылась, и их шипение возвестило, что он в личном королевстве.

Примарх на секунду остановился в высоком зале и посмотрел сквозь огромные окна на юг на единственную новую звезду, сиявшую на беспокойном подёрнутом смогом золотистом небе. Он начал снимать перчатки и просматривать данные старого когитатора.

Не поступило никакой новой информации об ударе. Придётся подождать отчёт тетрарха. Ойтен просила довериться ему. Долор был более чем компетентен.

Мелодия возвестила, что пришёл гость. Жиллиман отложил перчатку и открыл общие двери в высокий зал.

Вошёл сержант Ультрадесанта в красном шлеме и отдал честь. Его броня выглядела неплохо, но несла следы нескольких месяцев тягот и войн. Примарх смог рассмотреть только эмблему подразделения. Клинок прорубился до голого металла возле красного визора. На правом наплечнике виднелись опалины — без сомнений попадание из огнемёта. Робаут заметил все эти незначительные детали с первого взгляда. Даже по поведению космического десантника он мог понять очень много. Тиель всегда был смелым, почти безрассудным воином, сейчас же он казался подавленным и неуверенным. Упорные и интенсивные бои на Калте привели его в состояние постоянной готовности, и он всё время ожидал нападения. Тревога не уменьшилась даже за время отдыха в полёте. Рука Тиеля подсознательно никогда не удалялась от приклада прикреплённого оружия, словно он ожидал в любой момент попасть в засаду.

Было тяжело увидеть настолько изменившегося человека, запертого в клетке напряжения.

— Оружейникам пришлось потрудиться, приводя доспех в порядок, — произнёс примарх настолько весело насколько смог.

— Надеюсь, моя служба стоила каждой вмятины и царапины, повелитель, — ответил сержант.

Жиллиман улыбнулся и протянул правую руку без перчатки. Помедлив, воин пожал её.

— Рад тебя видеть, Эонид. Правда, рад тебя видеть. Давай расскажи мне новости с Калта, и пока забудь о формальностях. Сними шлем. Я попрошу принести вина или возможно амасека.

— Это совсем необязательно, повелитель.

— Ещё как обязательно, сержант Тиель. Я хочу провести время с воином, который проявил себя решительным человеком действия во время нашей последней встречи. Здесь на Макрагге слишком много теоретиков.

— Я увидел много доказательств обратного, повелитель. Макрагг всегда был защищённым миром, столичной планетой, но то, что предстало перед нами, когда мы приблизились к орбите…

— Предприняты исключительные меры безопасности, Тиель. Но сейчас отдыхай, сними шлем и поговори со мной.

Астартес замешкался.

— С вашего разрешения, повелитель, я пришёл с боевыми братьями и хотел бы, чтобы вы встретились с ними.

— Вот как?

— Они служили в моём отделении восемь последних месяцев Подземной Войны. Я обязан каждому из них жизнью. Если вы хотите услышать истории, то они могут о многом рассказать, и я буду крайне признателен, если вы окажите им честь, уделив немного времени. Они — верные братья.

— Они с тобой?

— Ожидают в приёмной, повелитель.

Ультрадесантники вошли по сигналу сержанта: девять боевых братьев, в таких же потрёпанных и отмеченных следами боёв синих доспехах, как и Тиель. Ни у кого нельзя было разобрать знаки и отметки подразделений. Во всех чувствовалось то же молчаливое напряжение, что и у сержанта. Они выглядели настолько нерешительными, словно боялись войти в освещённый роскошный мирный зал или, по меньшей мере, опасались осквернить его изношенной повреждённой бронёй. Жиллиман тихо вздохнул. То, что показалось неуверенностью, на самом деле было неосознанным напряжением, которое никак не хотело уходить. Вот цена, заплаченная его Ультрадесантниками проклятому Лоргару.

Он снова анализировал детали, ему открывалась каждая нерассказанная история: слегка покоробившаяся от касательного попадания из мелты пластина брони; оторванный палец, место ранения обработано и герметизировано; гладий с рукоятью неправильного цвета, видимо её заменили на поле битвы и подогнали под ножны владельца; опалины от слишком близкого применения боеприпасов “Темпест”; слабый поворот визора из стороны в сторону в поиске скрытых убийц даже в Резиденции Ультрамара.

— Расскажите мне всё, что знаете, — сказал Жиллиман. — Присаживайтесь. Снимите шлемы. Расскажите мне свои истории лицом к лицу.

Замешкавшись, Ультрадесантники подчинились. Происходящее пришлось им не по душе. Показалось, что двое или трое и не собираются садиться. Никто не снял шлем. Возможно, они стыдятся шрамов? Стыдятся показать отметку Калта?

Один отошёл к главному входу, любопытная расстановка — отделение обучено бою в замкнутых помещениях. Один всегда прикрывает вход. Жиллиман понял, что не стоило звать их сюда. Ему следовало встретиться с ними в одном из казарменных помещений Крепости, где они не чувствовали бы себя не в своей тарелке. Примарх очень жалел их: созданные для войны, запертые в жестокости, они отвыкли от простой жизни в социуме. Скорее всего, они весь последний год не снимали доспехи и не выпускали оружие из рук.

У всех болтеры в кобурах и клинки в ножнах. Было непривычно видеть в самом сердце Резиденции вооружённых людей прямо с линии фронта. Единственными, кому разрешалось открыто носить оружие в личных залах, были свита из Катафрактов и дворцовые гвардейцы. Но у Жиллимана язык бы не повернулся попросить уставших ветеранов оставить их верное оружие на посту охраны. Это почти то же самое, что попросить их отдать частичку себя, например, глаз или руку. Их жизни во время Подземной Войны зависели от этого оружия, оно стало их частью и продолжением, и отобрать его…

Внезапно пришла мысль:

— Ты потерял меч?

— Повелитель? — ответил Тиель.

— Клинок, который я одолжил тебе на Калте? Один из моей коллекции?

— Да. Да, жаль, что я его потерял.

Такая маленькая деталь. Всего одна из сотен деталей, которые Жиллиман уловил за прошедшие три минуты. Такая крошечная, такая незначительная, что на неё просто не стоило обращать внимание, но последние два года научили его, что нет ничего настолько малого, что можно проигнорировать. Это часть его характера, таким его создали — изучить каждый доступный факт и найти несоответствие. Чтобы просчитать все варианты, как говорят карточные игроки.

— Почему ты скрываешь лицо, Эонид?

— Повелитель…

— Какой был меч? Какой тип?

Тиель не отвечал.

Его правая рука скользнула к примагниченному к бедру болтеру.

Жиллиман похолодел. Благодаря силе воли он подавил тревогу, удивление, разочарование, даже желание выругаться от обмана или от боли, которую вызвало такое предательство. Ни для чего подобного не осталось времени. Они стали роскошью.

Он немедленно отбросил эти эмоции, потому что если бы потратил мгновение хотя бы на одну из них, то пожертвовал бы своей единственной наносекундной возможностью успеть сделать более важные вещи.

Чтобы остаться в живых.

— Осторожнее, повелитель! — вскрикнул Форше.

Долор остановился и оглянулся, надеясь, что до консула дойдёт смысл его испепеляющего взгляда. Человек призывает полностью облачённого в броню гигантского сверхчеловека быть осторожным?

Тетрарх спускался в заваленное обломками отверстие, которое пробил объект. Пожары потушили, и большинство сервиторов разрезали обвалившиеся крестовины и упавшие стропила. Внизу клубились равномерно смешавшееся пар и дым.

Форше следовал за ним, подобрав полы одежды, пытаясь спуститься по краю заваленной обломками ямы.

— Теперь ты будь осторожнее, — прорычал Валент. — Оставайся здесь. Мне сложнее, но на тебе не подходящая одежда. Оставайся здесь.

Консул кивнул и остановился на краю провала. Остальные члены спасательной бригады встали рядом с ним, всматриваясь вниз.

Долор продолжил спуск. Значительно ниже себя он разглядел двух сервиторов, лазерными резаками пробивавших путь сквозь покоробившуюся и сместившуюся напольную металлическую плиту.

— Мы близки к объекту, — аугметическим голосом доложил один из них спускавшемуся тетрарху.

Валент добрался до их уровня и в прыжке преодолел последние несколько метров, тяжело приземлившись на настил. Он посмотрел наверх и увидел лица людей и визоры космических десантников, наблюдавших за происходящим несколькими этажами ниже.

— Меня ждёт выговор от примарха за то, что я позволил вам спуститься в одиночку, лорд-тетрарх, — отметил по воксу капитан.

— Здесь не хватит места для нескольких из нас, Касмир, — ответил Долор. — Кроме того, эта обязанность возложена на меня и я лично исполню её. Есть ещё какая-нибудь информация от орбитальной сети?

— Ничего нового, повелитель. Продолжается обработка.

Валент взглянул на мощных, оборудованных многочисленными конечностями, сервиторов. Они манипуляторами отгибали кусок настила, закручивая покрытый металлом пол назад, как крышку консервной банки. Пока один держал, второй снова возвращался к работе, срезая у основания перекрученные арматуру и соединители. Из оборванных свисающих кабелей били искры. Как только верхний слой настила сняли, снизу повалил дым.

Долор подошёл ближе.

— Мы не можем гарантировать вам безопасность, — сказал один из сервиторов.

— Я тебя услышал, — ответил тетрарх.

— Мы обнаружили что-то внизу, — добавил другой.

— Дайте мне посмотреть, — приказал Валент. Он присел у края новой ямы и взглянул вниз. Встав по бокам от него, оба сервитора включили установленные на плечах ряды осветительных ламп. Тёмный горячий дым из провала превратился в ослепляющий белый туман, справившись даже с усовершенствованной оккулобой.

— Бесполезно. Выключайте.

Сервиторы послушно починились. Долор снова встал на ноги.

— Касмир, — произнёс он по воксу, оглядываясь на глубокую яму. — Мой шлем, пожалуйста.

Он отдал его советнику, перед тем как начал спускаться.

— Я лично принесу его, лорд-тетрарх.

— Просто брось его, Касмир.

Спустя несколько секунд появился красиво сделанный военный шлем, падающий по воздуху в шахту. Валент аккуратно поймал его и надел, затем снова присел у края провала. Сверхчеловеческое зрение дополнила мощная светочувствительная оптика визора.

Он сразу же увидел фигуру, потому что она была жарче, чем окружавшие её конструкции. Он видел её тепловые очертания.

Бред. Зачем кому-то сбрасывать статую человека с орбиты?

Долор помедлил, затем посмотрел снова, но в другом спектре. Перед его взором предстал не раскалённый гранит, а жареная плоть, прогоревшая до состояния древесного угля. Он смотрел на гуманоидную фигуру, которую температура при входе в плотные слои атмосферы превратила в иссушённый труп, и которая переломала все кости, врезавшись в землю.

— Великий Трон… — прошептал тетрарх.

Сам факт, что остался труп, был невероятен. Он должен был полностью исчезнуть. Ничего не должно было остаться. Принимая во внимание падение, температуру, абляцию и удар вся органика, включая кости, должна была полностью испариться.

Ничего не должно было остаться.

Он активировал личную вокс-частоту:

— Мне нужно чтобы сюда спустилась полная медицинская спасательная команда. Немедленно! И, Касмир? Изолировать эту область, безопасность уровня “вермильон”!

6 НАСМЕРТЬ

Легче простить врага, чем брата.

— пословица Пятисот Миров

Тиель выстрелил из болтера. Его люди тоже открыли огонь.

В первое мгновение, когда глаза моргнули в первый раз, время повисло в воздухе подобно невесомой полосе солнечного света. Реакция сверхчеловеческого тела Жиллимана возросла с нуля до гиперскорости.

Действуй. Просчитывай. Двигайся. Реагируй. Просчитывай всё. Не думай больше ни о чём. Действуй.

Он просчитал вылетевший из стволов болтерный шторм. Он просчитал раскалённое добела дульное пламя, которое словно застыло на полпути в остановившемся времени. Рефлексы усилились, и его реакция достигла нового уровня. Он просчитал пылавшие в его сторону масс-реактивные снаряды и их траектории…

Примарх уже двигался, уже уклонялся. Правой рукой он схватился за край штурманского стола из сандервудского дерева и, потянув, опрокинул.

Действуй. Просчитывай всё. Так много переменных, но важных гораздо меньше. Предельно близкий бой. Враги превосходят числом и огневой мощью. Нет ни малейшего права на ошибку.

Время текло как смола. Верхняя часть полированного стола тяжело переместилась в вертикальное положение, как подъёмный мост в воротах, и неожиданно возникла перед Тиелем, словно бульдозерный отвал, приняв в себя первые четыре болта. Масс-реактивные снаряды взорвались, в плотной старой древесине появились огромные раны, в воздухе разлетелись щепки и горящее древесное волокно. Одна из ножек закрутилась и далеко отлетела.

Жиллиман прыгнул в сторону, прикрываясь повреждённым столом, растянувшись в воздухе во весь рост.

Вращавшийся стол врезался в Тиеля и ближайших к нему Ультрадесантников, заставив их отшатнуться. Остальные предатели продолжали стрелять. Шесть болтов пролетели мимо примарха, изрешетив часть стены высокого зала и уничтожив несколько висевших на ней портретов. Другие попали в деревянный столик и стоявший рядом стул. Один врезался в левый наплечник примарха и детонировал. Броня защитила от серьёзных повреждений, но жар от такого близкого взрыва опалил левую щёку и заднюю часть шеи, а осколки изрешетили левую половину лица.

Жиллиман ударился о ковёр и перекатился, скользящее попадание подпортило приземление.

Завыла сирена, среагировав на стрельбу. Почему так поздно? Огонь открыли несколько часов, дней назад… нет, просто время стало тягучим словно сироп.

Сконцентрируйся! В таком ограниченном пространстве шансы крайне малы. Если телохранители в Резиденции отреагируют достаточно быстро…

Ультрадесантник, который отступил к двери — конечно же, один прикрывает выход во время засады! — нажал и повернул магнитное устройство в дверном проёме. Створки с лязгом захлопнулись. Теперь они заперты вместе. Примарх и десять потенциальных убийц.

Предатели. Отступники.?

Почему.

Жиллиман продолжал перекатываться. Выпущенные по нему масс-реактивные снаряды выгрызали дыры в ковре, взметая в воздух клочья волокон, обрывки циновок и подпольного покрытия. Болты пробивали отверстия в мебели, возле которой он перекатывался, отрывали спинки стульев и подлокотники. Воздух заполонили диванные набивки и буря из прокладочного материала.

Почему? Почему Тиель?.

Не думай об этом. Это только отвлекает и мешает сконцентрироваться на реально важном.

Действуй. Действуй. Просчитывай всё. Двигайся. Реагируй.

В трон попали два болта, пробив спинку, и он начал падать на повелителя Ультрамара.

Будь я проклят, если умру на коленях…

Робаут перевернулся на спину, упёрся плечами в пол, остановил падающий трон согнутыми ногами и швырнул в противоположную сторону.

Оторванный от пола трон резко полетел вперёд, сбив трёх предателей.

Если мне суждено умереть — то я умру стоя. Сравняем шансы.

Время по-прежнему тянулось, как клей. Он видел все болты в воздухе, они оставляли за собой огненные хвосты, словно кометы. Он прыгнул к ближайшему убийце. Схватил его правое запястье левой рукой и дёрнул её в сторону, сбив прицел. Болтер бесполезно рявкнул в потолок. Штукатурная пыль просыпалась сахарной пудрой. Жиллиман не ослабевая захват, развернул космического десантника перед собой, превратив в щит, который встретил ползущие болты. Три из них врезались в нижнюю часть спины, пробив броню и разнеся вдребезги позвоночник. Примарх ощутил, как удары передались ему через руки, увидел вращавшиеся керамитовые осколки доспеха, кусочки крови и плоти, брызги красных капель. Он потянулся вниз небронированной — какая жалость — рукой и схватил рукоять вложенного в ножны гладия.

Затем рванул левую руку в сторону, отшвырнув мертвеца, словно куклу. Выхватил незащищённой рукой гладий. Учитывая рост примарха, короткий меч казался всего лишь большим боевым ножом. Летящий труп, брызгая кровью, изгибаясь и крутясь по горизонтали, врезался в лицевые пластины двух космических десантников, опрокинув предателей.

Жиллиман повернулся и рассёк захваченным клинком вытянутое предплечье ближайшего убийцы. Болтер ветерана выстрелил, падая на пол в отрубленном кулаке. Робаут пнул врага ногой в живот и отшвырнул прочь, одновременно схватив левой рукой рукоять убранного в ножны силового меча космического десантника.

Держа в каждой руке по отобранному клинку, он резко отскочил назад, отворачивая лицо — злобно жужжащий болт пролетел мимо, опалив щёку. Примарх повернулся и нанёс боковой удар, лезвие силового меча врезалось Ультрадесантнику в голову. Шлем раскололся пополам, как и череп. Жиллиман увидел оскалившиеся зубы в деснах и оторванный глаз.

Трое повержены. Двое из них мертвы.

Но Робаут стоял во весь рост и был большой мишенью. Несмотря на то, что время двигалось со скоростью ледника, он был здесь не единственным, кто обладал сверхчеловеческой реакцией. Он сражался против самых лучших воинов Империума — Легионес Астартес.

Примарх получил первое серьёзное попадание — болт ударил в плечо. Он почувствовал, как броня треснула и смялась, ощутил подобный молоту удар и жгучую боль, когда осколки вонзились в тело. Мгновение спустя ещё один болт врезался в поясницу, а затем третий в правое бедро. От боли закружилась голова. Удар. Он пытался сохранить равновесие. Во рту появилась кровь. Он видел, как она побежала по опалённой кобальтово-синей бронированной ноге.

Очередной масс-реактивный снаряд попал в него слева, взорвался и тяжело отбросил к большому столу, высеченному из гранита гор Геры. Жиллиману пришлось выронить гладий, чтобы не упасть. Лежавшие на столе украшения, трофеи и документы разлетелись во все стороны. Робаут сумел перекатиться от края стола, и следующий болт попал только в крышку. Полированный камень треснул и разлетелся как стекло. Взревев, примарх оттолкнулся, увернулся от ещё одного болта и замахнулся силовым мечом. Он ощутил, как задрожал от удара клинок. Стрелка оторвало от пола, голова откинулась назад, руки поднялись, словно он на бегу врезался горлом в натянутую проволоку. В сторону отлетел маленький синий металлический кусочек. Силовое лезвие рассекло шлем и череп воина, начисто срезав верх. Кровь брызнула из идеально круглой раны в керамитовом шлеме, виднелись концентрические кольца кожи, кости и открытого мозга. Ультрадесантник тяжело упал.

Жиллиман потянулся за его болтером, но получил в грудь масс-реактивный снаряд и отлетел на стол. Они приближались к нему. Все кого он сбил с ног, но не убил, уже поднялись. Примарх хотел схватить брошенный гладий, но первым под руку попался мраморный бюст Конора и он швырнул его.

Статуэтка врезалась в лицевую пластину одного из врагов, силы удара оказалось достаточно, чтобы разбить визор и повернуть голову. Жиллиман нащупал гладий и кинул его словно метательный нож. Клинок пронзил шею убийцы, ошеломлённого попаданием мраморного бюста. Покачиваясь, Ультрадесантник сделал несколько шагов в сторону и упал — из-под подбородка лилась кровь.

В Робаута попали ещё раз, теперь в левое бедро. Боль была такой силы, что он подумал, не сломана ли тазовая кость. Ещё два болта пролетели слева, меньше чем в ладони от головы.

Задыхаясь от боли, Мстящий Сын стремительно перекатился за стол, пытаясь укрыться за гранитной громадиной от неумолимых болтеров. Каменные осколки и обломки разлетались после каждого пламенного взрыва. Передняя сторона и крышка стола быстро стали похожи на покрытую кратерами поверхность луны. Один из нападавших запрыгнул на него, собираясь выстрелить через край по укрывшемуся примарху. Жиллиман встретил его, сжав силовой меч обеими руками, и рассёк колени убийцы. Враг рухнул как подрубленное дерево. Одна нога так и осталась стоять на столе из-за веса ботинка.

Жиллиман чувствовал, как по измятому и пробитому доспеху струится кровь. Он чувствовал, как она бежит из разорванной кожи на лице и шее. Он слышал, как дворцовая стража выламывает двери высокого зала.

Они не смогли открыть их — ни личные, ни общие. Получается, что убийцы принесли с собой системный глушитель. Продумали всё заранее. Умны. И, несомненно, изобретательны.

Это не озлобившиеся недовольные ветераны и не испорченные варпом маньяки.

— Кто ты? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Жиллиман. Его голос прозвучал тихо из-за оружейного дыма и болезненных спазмов.

В ответ полетело ещё больше болтов, разрывая кольцами повисший в воздухе фуцелиновый дым. Примарх рухнул ничком. Болты врезались в разрушенный стол и высокие окна за ним, по бронированному стеклу побежали паутины трещин. Упало несколько штор. Их примеру последовала картина на стене, чья рамка раскололась об пол. Опрокинулся шкаф с книгами, которые просыпались лавиной бумажных и кожаных переплётов.

Скольких он убил? Пятерых и ещё одному отрубил руку. Осталось пять? Сколько их нужно, чтобы прикончить его?

Примарх осмотрелся.

Ультрадесантник, которого он поверг на столе, лежал на спине и ещё шевелился. Кровь уже не хлестала из обрубков, но ковёр рядом с ногами пропитался и потемнел. Предатель медленно поднимал болтер, целясь в Жиллимана.

Робаут перекатился и пригвоздил убийцу к полу силовым мечом. Враг несколько раз сильно дёрнулся и умер.

Примарх вырвал болтер из его смертельной хватки. Как и тот, что дал ему Прейто в ночь появления Дантиоха, этот казался для него скорее пистолетом. Вот только держал он его в руке без перчатки. И из руки текла кровь.

Он слышал, как оставшиеся убийцы гортанно переговаривались закодированными словами, рассыпавшись веером вокруг разбитого стола, чтобы прикончить жертву. Он не понял, что они сказали. Это не боевой жаргон Ультрадесантников.

Но это не важно.

Действуй. Просчитывай всё. Реагируй.

Их переговоры сказали ему очень много. Стало понятно, где они. Звуки и углы отражения. Даже не видя врагов, он знал, что двое обходят стол слева, а один справа.

Жиллиман двинулся влево. Выглянул за стол и выстрелил. Первого убил точным выстрелом в голову. В воздухе повис красный туман. Второго двумя выстрелами в грудь.

Что-то врезалось в него сзади. Он широко открыл рот и тихо взвыл, когда почувствовал острую холодную рану — гладий рассёк броню на спине и вонзился под рёбра. Там и остался. Застрял. Примарх стремительно развернулся и изо всех сил ударил левой рукой в перчатке мечнику в лицо.

Ультрадесантник завертелся в воздухе. Летя вверх ногами, он врезался в окно лицом. По стеклу побежали трещины, но оно выдержало. Убийца тяжело рухнул на пол.

Робаут повернулся, чтобы отследить последних врагов. Проклятый клинок так и торчал в нём. Он…

По крайней мере два болта попали в левый наплечник за ухом и взорвались. Он почувствовал, как от ударной волны голова резко дёрнулась вправо. Он почувствовал жар и дикую боль. Он почувствовал вкус крови и фуцелина. В ушах звенело, взгляд затуманился.

Он упал. Он не мог подняться. Он прислонился к столу или упавшему стулу.

Он ничего не видел. Выстрелил вслепую. Бесполезно. Выстрелил ещё раз.

Он почувствовал клинок у горла.

— Смерть лже-Императору, — произнёс голос, принадлежавший, как он предположил, Эониду Тиелю.

— Позволь мне умереть, зная кто ты, — прошептал Мстящий Сын.

Смех.

— Ваш убийца.

— И всё? Кто ты?

— Я — Альфарий, — ответил Тиель.

Значит, отвратительные слухи о предательском притворстве и ложных намерениях на Исстване оказались правдой. Для Альфа-Легиона все средства хороши. Обман, с которым покушение воплощали в жизнь, и безупречная конспирация. Да, это имеет смысл. Жиллиман никогда не испытывал военного уважения к неуловимой трусливой тактике самого молодого легиона, но это просто превосходно.

— Есть одна вещь, которую ты должен извлечь из происходящего, слуга Альфа-Легиона. Когда ты должен убить примарха, и он оказывается в твоей власти, не трать время, отвечая на вопросы, если у него в руке болтер.

Мстящий Сын выстрелил в упор. Сила удара отбросила “Тиеля”. Клинок убийцы оставил глубокую царапину на обнажённом горле примарха. Пошла кровь.

Он поднялся, пошатываясь. Замутнённое зрение начало возвращаться. Он увидел последнего убийцу — того кому отрубил руку — враг полз по полу высокого зала, пытаясь найти болтер.

— Хватит, — сказал Жиллиман и выстрелил в затылок. Затем опустился на колени и понял, насколько сильно устал.

Несколько секунд спустя Инвикты, наконец-то, ворвались в главные двери.

7 ВСТРЕТИВШИЙСЯ СО СМЕРТЬЮ

— Смерть — это своего рода искусство, но это умирающее искусство.

— Корвус Коракс, примарх XIX Легиона

— Он еще жив? — спросил Валент Долор.

Ответа не было. Все они поспешно прибыли в Резиденцию и, войдя в медицинский комплекс, обнаружили у запертого и охраняемого апотекариона мертвенно-бледную управляющую.

— Госпожа, он жив? — повторил вопрос Долор.

Ойтен посмотрела на него. Она размышляла о своем. Ее худое лицо было бледнее обычного, скорее от боли, чем из-за возраста. В молодости она была привлекательной женщиной, известной красавицей. Теперь красота воплощалась в ее силе, пылающей внутренним ядром веры в Робаута Жиллимана и поклонении ему.

События этого дня пошатнули ее уверенность.

— Да, — ответила она. — Милорд Валент, он жив. Его тяжело ранили, и только единственный шанс сохранил ему жизнь. Один удачный выстрел…

— Думаю, не шанс, — сказал Фрат Августон. — Скорее воинская доблесть нашего возлюбленного повелителя помогла ему пережить это злодеяние. Его действия…

— Именно, — резко перебила Ойтен. — Конечно, почему нет? Давайте поверим, что он неуязвимый бог, который не может ошибаться. Давайте поверим, что он не может умереть, или что у его силы и возможностей нет предела. Давайте слепо верить в него и ожидать, что он в одиночку избавит нас от всей этой…

— Миледи, — отреагировал Августон, — я не хотел проявить неуважение.

— Не хотели? — спросила она. — В самом деле?

Она смотрела на Фрата Августона с едва скрытым презрением. В отсутствие Мария Гейджа, который исчез в ходе битвы за Калт, преследуя изменника Кор Фаэрона, Августон был избран на должность магистра Первого ордена Ультрадесанта. Он был уверенным и агрессивным воином и одним из лучших войсковых командиров Тринадцатого. Ойтен не поддержала его назначение, хотя и не обладала формальным влиянием в делах, которые касались исключительно Легиона. Управляющая посоветовала Жиллиману остановиться на кандидатуре Вера Каспиана, действующего магистра Второго ордена. По ее мнению Августон был слишком узколобым и агрессивным, чтобы соответствовать более широким потребностям своей должности. Каспиан был мудрее, сострадательнее и утонченнее. Ойтен убеждала, что Августон должен оставаться там, где он мог быть наиболее эффективен — на передовой.

Жиллиман не прислушался к ее совету.

Ойтен шагнула к огромному Первому магистру и постучала кончиком своего посоха по золотой гравировке нагрудника Августона.

— Понимание уважения, Первый магистр, — обратилась она. — Разве это уважительно?

Она снова постучала.

— Нет, это не так. Это не согласуется с уважением. Я не знаю своего места. Я всего лишь камерарий двора, а вы — первый среди лордов в Легионе Макрагга. Но ко мне прислушиваются, потому что я делюсь своей мудростью. Каждому свое, Августон, каждому по его возможностям. Если бы вы проявляли уважение к нашему возлюбленному примарху, то в первую очередь признали пределы его возможностей. Ваше пустое прославление звучит как фальшивая лесть. Он больше, чем человек, но он всего лишь больше, чем человек. Инвиктские телохранители насчитали в комнате восемьдесят пять болтов и отверстий от них. Если хотя бы один попал в его незащищенную голову, хотя бы один, он был бы мертв, и этот разговор был бы совсем иным.

— Госпожа… — пророкотал Августон.

— Где сегодня была совершена ошибка, сэр? — спросила она, вновь постучав. — Были ли это телохранители, не сумевшие предвидеть нападение? Илиохрана Резиденции, должным образом не проверившая посетителей? Подождите, а может это Бадорум и его люди не смогли обеспечить охрану прилегающей территории? Это вполне возможно, ведь они всего лишь люди, а значит неполноценные, в отличие от сверхлюдей Легиона! Или, возможно, это из-за Тита Прейто или его товарищей, возможно, из-за самого главы библиариума Птолемея, не предвидевших это событие? Или может быть дело в нашем мстящем повелителе Жиллимане, который был слишком уставшим и обремененным делами и, желая поговорить со старым другом, расслабился на минуту, позволив кому-то ловко миновать охрану Резиденции. Жиллиман разрешил войти предполагаемым убийцам, магистр Августон. Он приказал их пропустить, и никто даже не подумал усомниться в этом распоряжении. Вы знаете, что это означает? Это означает ошибку. Давайте поможем ему не совершить следующую.

Долор резко посмотрел на Тита Прейто, но тот прочел распоряжение прежде, чем оно было озвучено. Библиарий шагнул вперед.

— Никто из присутствующих не ставит под сомнение ваши слова, госпожа, — обратился он, мягко взяв Ойтен за руку. — Позвольте принести вам воды и посидеть с вами. У вас был долгий и тяжелый день.

Ойтен еще какое-то время сердито смотрела на Августона, затем поникла и кивнула. Она позволила Прейто увести себя из палаты ожидания.

— Понятия не имею, что он находит в ней и ее советах, — прорычал Августон, как только дверь закрылась. В приемной медицинского зала находилось тринадцать старших офицеров Ультрадесанта, все в звании командира роты или магистра ордена. Некоторые засмеялись. Но не Вер Каспиан. И не самый старший по званию тетрарх Долор.

— Я рад, что ты не из библиариума, Августон, — заметил Долор.

— Почему же, милорд? — поинтересовался Первый магистр.

— Потому что тогда ты бы знал, что я думаю об этом замечании, — ответил Долор.

Через южный вход в помещение вошли капитан Бадорум и пятеро стражников. Они тут же остановились, увидев собравшихся офицеров Легионес Астартес.

— Милорды, — обратился Бадорум, живо сняв шлем и отдав честь. — Я прибыл, чтобы узнать, как он себя чувствует.

— Он жив, командир, — сказал Долор, — и несмотря ни на что будет жить.

Бадорум выдохнул и кивнул.

— Не благодаря тебе, — заявил Августон.

— Милорд?

Августон набросился на командира королевской роты, как титан на беззащитную жертву.

— Ты облажался, — зло бросил он. — Где ты был? Где были твои игрушечные солдатики? Твое сканирование? Наблюдение? Сколько тебе понадобилось времени, чтобы отреагировать?

— Милорд, — запинаясь, произнес Бадорум. — Наши сканеры подавили. У нас нет…

— Оправданий, — фыркнул Августон. — Я хочу увидеть, как тебя освободят от должности.

— Не думаю, что ты можешь сделать это, — вмешался Вер Каспиан. — Королевские части не подчиняются Легиону и…

— Закрой рот, Вер, — бросил Августон через плечо. — Идет война. И действуют правила военного времени.

— Первый магистр, вина несомненно лежит на нас, — пророкотал из вокс-устройства массивного шлема Драк Город, командующий Инвиктами. Его доспех был перепачкан кровью Жиллимана. Он был одним из тех, кто отнес примарха в медицинский центр, как только двери верхней палаты были взломаны.

— Он отпустил тебя, Город, — засмеялся Августон. — Сказал, что может обойтись без тебя.

— Я не оправдываюсь, — ответил Город. — Нам следовало настоять. Мы должны были проверить список посетителей, не важно кем они казались. К тому же убийцы были из Альфа-Легиона. Их техника глушения связи оказалась исключительной. Мы не могли справиться с ней.

— Тогда следует ее изучить, — сказал Августон.

— Их техника самоликвидировалась до того, как ее обследовали и скопировали, — признался Город.

— Альфа-Легион, — пробормотал Ниакс Несс, магистр Третьего ордена. — Кем мы стали, некогда гордые Легионы? Во что вылилась эта война?

— Главное, что мы можем сражаться и убивать, — ответил Августон.

— Вероятно, нам стоит быть умнее, — заметил Каспиан.

— Я сказал тебе, закрыть рот, — сказал Августон. — У нас одно мнение.

— Тогда мы должны решить, какое оно, — ответил Каспиан.

Дверь апотекариона внезапно открылась. На легионеров словно из открытого шлюза хлынул поток стерильного воздуха. Он пах кровью, антисептическим гелем, выращенными трансплантатами и дезинфицирующими растворами. Темное помещение освещалось только тусклыми дисплеями систем жизнеобеспечения.

К двери подошел Жиллиман. Он сердито взглянул на них, словно раненый зверь, оглядывающий свое логово. Примарх тяжело дышал, а торс, шея и одна сторона лица были перевязаны фиксирующими повязками.

— Стены, — прохрипел он, — не настолько толсты, чтобы я не мог услышать ваши споры. Не так мы поступаем в критический момент.

— Великий повелитель, — начал Августон. — Вы должны поправиться и…

— Не так мы поступаем в критический момент, — повторил Жиллиман.

Долор шагнул вперед и опустился на одно колено, склонив голову. Один за другим за ним повторили другие, как сверхлюди, так и обычные смертные. Последним опустился на колено Августон.

— Что мы можем сделать для вас, повелитель? — спросил Долор.

— Встаньте, — приказал Жиллиман.

Они подчинились.

— Я сейчас же поговорю с тобой наедине, тетрарх, — сказал Жиллиман. — Я должен делать больше, чем просто лежать в постели, пока выздоравливаю. Первый магистр Августон, ты проведешь полную проверку безопасности Резиденции и города.

— Слушаюсь, милорд.

— Я не ищу виновных, Августон, и не желаю слышать о каких-либо наказаниях, пока не будет доказана халатность. Что я хочу знать, так это, как они проникли, чтобы помешать повторению этого инцидента. Раздобудь реальную информацию, чтобы улучшить наши меры безопасности. Разузнай, как еще прибывают и убывают люди, особенно из-за пределов планеты. Что необходимо проконтролировать более тщательно? Какие процедуры нам нужно улучшить? Остаются среди нас агенты Альфа-Легиона или любого другого противника?

Августон кивнул.

— Милорд, — обратился он. — Я прикажу штабным офицерам немедленно заняться проверкой и…

— Нет, Августон, — сказал Жиллиман. — Ты сделаешь это сам. Не перепоручай задание. Проследи за всем лично. Обязательно советуйся, но будь мудр. Привлеки Полукса.

— Имперского Кулака?

— Именно. Кулаки отвечают за защиту Терры. Узнаем же от них лично об исполнении этих обязанностей. Это понятно?

— Да, повелитель, — ответил Августон, стиснув зубы.

— Думаешь, я как-то унижаю тебя, Фрат? — спросил Жиллиман. — Думаешь, я оскорбляю тебя, давая работу, не соответствующую твоему рангу? Ты — Первый магистр Ультрадесанта, а этот Легион не знает большей ответственности, чем безопасность Макрагга. Я не знаю, каким образом это задание может быть ниже твоего звания.

— Приношу извинения, милорд, — сказал Августон. — Это честь для меня. Я выполню задание и сделаю это добросовестно.

— Конечно же, сделаешь, — отозвался Жиллиман, кивая. — Остальные возвращайтесь к своим обязанностям. Окажите Первому магистру всестороннюю поддержку и сделайте все возможное, чтобы смягчить любую тревогу или беспокойство в Легионе, Армии и народе, которые поднимутся из-за этого инцидента.

— Новости о покушении на вашу жизнь были ограничены исключительно привилегированным персоналом, милорд, — доложил Город.

Жиллиман вздохнул.

— Не смотря на это, они просочатся, так что ожидайте этого и будьте готовы сгладить негативные последствия, — сказал Жиллиман. — Более того, я думаю, что новости должны быть обнародованы. Если на Макрагге есть враги, они узнают, что потерпели неудачу, а информация поднимет уровень бдительности. Кроме того, народ Макрагга будет обеспокоен слухами о нападении на меня. Полагаю, люди предпочтут подтвержденную правду о сегодняшних событиях, особенно если упомянуть тот факт, что меня очень сложно убить.

Примарх отпустил их и вернулся в апотекарион вместе с Долором. Как только дверь закрылась, Жиллиман вдруг потянулся к тетрарху за поддержкой. Долор без слов подставил плечо Жиллиману и отвел его обратно к кровати.

Из теней вышли закутанные и безмолвные словно призраки медицинские работники, чтобы снова подсоединить мониторы и капельницы с питательными веществами к груди, рукам и ногам Жиллимана. Небольшие сервиторские устройства двигались вокруг и под кроватью, вычищая кровавые пятна и сжигая грязные повязки.

— Она была права, — пробормотал Жиллиман и снова лег на кровать.

— Повелитель?

— Ойтен, — пояснил примарх. — Она возражала против назначения Августона.

— Признаюсь, — сказал Долор, — мне он никогда не нравился, за исключением тех случаев, когда сражался подле меня. Тогда с ним немногие сравнятся.

— Именно поэтому я выбрал его на место Гейджа, — сказал Жиллиман. — Я был зол. Предательская война глубоко ранила нас. Мне нужен был воин, способный повести Легион к мести. Но наша ситуация стала еще более запутанной, а Фрат не политик.

— Как и все мы, — согласился Долор.

— Неверно. Нет, если у меня получилось сделать то, к чему стремился. Я не формировал Легион исключительно для создания Империума и участия в крестовом походе. Походы и войны заканчиваются. Я создал Легион и для мирного времени тоже — мои воины в качестве лидеров, государственных деятелей, правителей Империума, когда тот будет построен.

Долор молчал.

— Я всегда думал о будущем, далеком будущем, — тихо произнес Жиллиман, — в котором есть только мир. Что будут делать тогда подобные нам? Что, к примеру, будет с Руссом и его Волками? Каким будет их предназначение, когда не останется больше миров для завоевания?

— Предательство магистра войны дало ему дополнительные несколько лет кровопролития для оправдания их предназначения, — заметил Долор.

Жиллиман кивнул.

— Он, наверное, почти признателен. Нет, так нельзя. Это суждение слишком сурово, даже для Русса, даже в качестве шутки. Но разве он не должен задумываться о мирном времени, которое когда-нибудь наступит? Каким будет его назначение? Он считает, что его Легион существует для расправы над теми, кто становится проблемой для Империума. Страшится ли, что однажды ею станет он и его родичи? И его покарают за то, что он слишком необузданный и опасный для цивилизованного мира.

Примарх взглянул на Долора.

— Скажи мне о другом, Валент. Давай займемся практической работой вместо теоретических рассуждений. Докладывай. Что ты нашел? Что упало с небес?

— Тело, — ответил Долор.

Жиллиман прищурился.

— Человек?

— Сверхчеловек, — ответил Долор. — Это очевидно, повелитель. Мы не опознали труп и его происхождение, но я приказал его извлечь и доставить в медицинский комплекс для изучения. Все место падения в данный момент прочесывается в поисках фактов. Я также позволил себе установить уровень безопасности «вермильон», пока мы не узнаем, с чем имеем дело. Очень немногие знают о находке, и все они поклялись не разглашать тайну.

— Я полагал, что свет Фароса привлечет много разного на Макрагг, — сказал Жиллиман. — Заблудившиеся корабли, заблудившихся друзей, даже врагов… Я был готов к непредвиденному. Но тело, падающее со звезд?

— Если бы я был суеверным, повелитель, — сказал Долор, — то сказал бы, что происшествие вызывает свойственную дурному предвестию тревогу. А если бы я был действительно суеверным, то задумался, что еще может прибыть.

Варп послал демона, чтобы убить его.

Он чувствовал, что должен быть польщенным.

Переброска прошла без происшествий. Предоставленный Кабалом катер-невидимка, с легкостью миновав высокочувствительные сканирующие системы Ультрамара, доставил его на Северный массив под вершину Андромаха.

Он очнулся от прыжка на леднике, скрючившись от боли в позе эмбриона. Из носа хлестала кровь, словно вода из крана.

— Большое вам спасибо, — громко прошептал он, брызжа кровью и обращаясь к нечеловеческим богам и полубожествам, которые больше не слышали его и которые никогда не интересовались его мнением. Катер-невидимка давно исчез: стремительный призрак вернулся во внешнюю пустоту. Человек задумался, выследила ли его хоть одна душа в вероятной империи Жиллимана. Сомнительно. Его могли принять за ложный сигнал. Или незначительный дефект изображения. Человеческая технология была высокоразвитой, но даже близко несравнима с уровнем древних кинебрахов.

Не удивительно, что люди проигрывали. И проигрывали самим себе.

Не удивительно, что он беспокоился. Он был человеком. По крайней мере, когда-то давно им был. Теперь он работал на эльдар, хотя и ненавидел их чертову сладкую вонь. Он работал на эльдар и другие нечеловеческие виды Кабала, с которыми они якшались.

Из отчаяния.

Именно этот факт он ненавидел более всего. Он ненавидел тот факт, что человеческая раса была причиной, по которой галактика умирала. Г’Латрро подробно объяснил ему это. Это произошло во время вербовки на пропитанных кровью песках Иводзимы. Человеческая раса — энергичная, невинная и плодовитая — была дверьми, которые варп собирался использовать, чтобы наводнить галактику. Хаос победит, потому что человечество было слабым звеном, которое позволит варпу проникнуть в материальную вселенную.

Он был Вечным. Он таким родился, естественный Вечный, но Кабал усилил его способности. Он работает на них с момента той вербовки на пляже, когда над его головой свистели пули старой модели.

С тех пор он убивал для них людей: хороших людей. Иногда служба на Кабал казалась трудной для понимания. Они были очень любезными. Объясняли, почему хороший человек должен был умереть, и почему в этом нет ничего плохого. Мокрая работа, которую они ему поручали… проклятье. В Мемфисе Хороший Человек, и более чем тысячу лет спустя в Городе Ангелов — Брат. Затем в М19 Голиард в Стеклянном Храме и в М22 Масер Хассан на Спиральной Террасе перед его речью «Слово Закона».

А потом Дьюма, хотя никто не смог бы убедительно оспорить тот факт, что Дьюма действительно заслужил смерть, по всем стандартам, даже человеческим.

Обстоятельства менялись, конечно, так и должно быть, из-за особенности противника. Непрерывная космологическая шахматная игра с выдающимся, но своенравным Императором направила события по нестабильному пути. Кабал больше не мог полностью сдерживать или предсказывать его поступки. Мон-кей задирал нос.

Нынешний ход назывался Гамбитом Гора или Позицией Альфария. Цель была проста: позволить Хаосу победить. Позволить варпу победить так безоговорочно, так чертовски безоговорочно, что он обратиться против самого себя и истощит собственную ярость. Позволить человечеству стать мечом, на который варп наткнется.

Он сделал то, что должен был. Сделал то, чего хотели от него. Он находился на враждебной планете, истекая кровью из-за скрытного, быстрого прыжка, держа себя в руках и неся оружие в мешке из плоти.

Он находился в горах, в неделе пути от Макрагг-сити. Это не было проблемой. Проблемой был демон, которого варп послал за ним.

Через три дня после прыжка он повернулся и обратился к холодному горному воздуху.

— Покажись.

В ответ эхом разнесся смех, хотя он едва ли был человеческим. Звук прокатился по глубоким ущельям предгорий Андромахи.

— Давай же, господин, — сказал человек. — Давай, мистер Демон. Я жду с интересом.

Последовала долгая, безмолвная секунда, затем голос произнес: Я знаю, кто ты. Знаю твое имя. Я твой хозяин.

Человек вздохнул и бросил рюкзак и оружие, раскинув руки горному воздуху.

— Ну тогда я твой. Возьми меня.

— Деймон, — ответил голос. — Интересный выбор имени, учитывая твою профессию.

— Что я могу сказать тебе, демон? — ответил он.

Молчание.

— Ты знаешь мое имя, — снова заговорил Деймон. — Чего ждешь?

Руки по-прежнему были распростерты. Он медленно повернулся, под ногами захрустел снег.

— Я и в самом деле знаю твое имя, — ответил голос. — А истинные имена — это истинная сила. Я знаю твое имя, и ты не сможешь противиться мне.

— Я знаю, — согласился человек.

— Значит, ты знаешь, что я собираюсь убить тебя? Что меня послали именно за этим?

— Да, — ответил он.

— Хорошо.

Он прочистил горло. Воздух на нагорье был разреженный.

— Ну и как меня зовут? — спросил он.

— Деймон Пританис, — повторил демон.

— И знание моего настоящего имени дает тебе власть надо мной? — спросил он.

— Да.

— Значит я твой, дитя варпа. Полностью. Сколь я умру и принимаю свою смерть, позволь мне последнюю просьбу.

— Говори.

— Назови настоящее имя моего убийцы.

По непространству прокатился тихий смех.

— Умри навечно, зная его, — произнес голос. — Я Ушпеткхар.

— Я покоряюсь. Приди и возьми меня, — сказал человек.

Тень пустоты поднялась и заструилась к нему. Она приближалась по снежному полю подобно черному цунами.

— Между прочим, — сказал Деймон Пританис в самый последний момент, — это мое ненастоящее имя. То есть, у тебя нет власти надо мной. Но теперь я знаю твое. У меня есть твое истинное имя… Ушпеткхар!

Деймон лихорадочно схватил бутылочку, спрятанную в кармане. Он сотворил необходимые знаки и бросил нужные руны, как ему и показывали. Затем метнул заклинание в вопящее лицо приближающейся твари.

Демон покинул реальный мир во вспышке ярости и негодования. Деймона отшвырнуло на землю.

Когда он открыл глаза, то понял, что промок. Он и огромный участок ледникового уступа вокруг был покрыт кровью. Она была не его.

Тяжелораненый человек медленно поднялся. До Макрагг-сити было еще далеко, долгая дорога вниз по горе.

Вот так убийца, называющий себя Деймоном Пританисом, прибыл на Макрагг.

8 ПЕРВЫЙ СРЕДИ РАВНЫХ

— Человек выбирает себе друзей, а судьба выбирает ему братьев.

— приписывается Одрину Сараманфскому

Корабль вышел из тьмы, а внутри его собственной тьмы подходила к концу бесконечная охота.

Это был человеческий, имперский корабль, линкор, флагман, но его противоестественным способом вели сквозь миазмы варпа средства, чье происхождение и природу машинные кузнецы и отцы кузни человечества сочли бы еретическими.

Вслед за линкором двигался флот. Внутри его потрепанных штормом корпусов двадцать тысяч воинов ожидали сообщения о цели назначения, о безопасной гавани.

Это были двадцать тысяч величайших воинов Империума. Они были Первым и первыми среди равных.

Корабль вышел из тьмы, а внутри его собственной тьмы подходила к концу бесконечная охота.

Охотник ждал в темноте, прислушиваясь к зловещей пульсации нечеловеческого механизма, управляющего двигателями корабля. Маслянистая темнота была такой же черной, как и доспех воина.

Добыча была рядом, но ведь добыча всегда была рядом.

Она должна была быть мертвой или, по крайней мере, плененной, но благодаря прирожденному коварству и порочности, избегала захвата и свободно передвигалась по кораблю, обитая в темных и недоступных местах. Конечно, добыча формально была пленником, потому что весь корабль был ее камерой. С него нельзя было сбежать.

Тем не менее, свобода добычи не давала покоя охотнику. Она давно должна была умереть за свои преступления. Охотник должен был удостовериться в этом, пролив кровь или нет. Добыча не была разумным существом, заслуживающим уважения или же милосердия. Она была безумным животным, которое следовало убить, чудовищем, достойным истребления. Все то время, что презренный враг свободно перемещался по кораблю охотника, сердце воина пылало гневом.

Охотник отправил легионеров найти и убить добычу, прочесать корабль, палубу за палубой, выкурить чудовище из укрытия и покончить с его проклятьем. Но добыча — существо тьмы, призрак вечной ночи, что злобно глядел в темных трюмах и корпусных конструкциях, имеющихся у каждого перемещающегося по варпу корабля — убила людей, потом тех, кого послали за ними, а затем следующих. Монстр заманивал их в ловушку и разделывался, выслеживал и вводил в заблуждение, оставлял свисающие с опорных балок тела в качестве предупреждений, головы в шлюзах — посланий, пригвожденные к межпалубным пиллерсам и трубопроводам изувеченные останки — кровавых обещаний.

Охотник был благороден, хотя для тех, кто сталкивался с ним в битве, он часто казался таким же чудовищем. Почти никто не знал, как он мыслит. Он был скрытным и шел собственным путем. Его было сложно понять.

Тем не менее, он был благороден.

Он перестал посылать новых людей на смерть во тьму. Перестал приказывать, кому бы ни было делать то, к чему они не были подготовлены. Он приказал очистить и запечатать все палубы, за исключением главных. Затем облачился в броню, черный доспех, гравированный марсианским золотом, и стал охотником. Каждый день на протяжении шестнадцати недель он входил в неконтролируемое пространство своего корабля и охотился во тьме на свою добычу.

Каждый день на протяжении шестнадцати недель.

Корабль вышел из тьмы, а внутри его собственной тьмы подошла к концу бесконечная охота.

Охотник почувствовал запах добычи. За прошедшие шестнадцать недель они часто оказывались поблизости друг от друга. Произошло две короткие стычки, во время которых добыча сбегала, осознав, что заманить охотника в западню сложно. Много раз нервный голос добычи раздавался из тьмы, насмехаясь над охотником. Оставлялись написанные кровью сообщения. Устраивались ловушки и контрловушки, следовали часы медленного, скрытного продвижения по темным и вибрирующим помещениям кораблям, каждая тень проверялась на наличие той единственной, что вовсе не была тенью.

Охотник остановился, присел, балансируя плотным, но проворным телом на скрещенной балке, которая тянулась подобно каменному мосту над ущельем вытяжной шахты. Далеко внизу светился темно-зеленый мрак. Открылись термальные клапаны, и вверх по шахте устремился поток горячего воздуха, словно пустынный ветер. Он расшевелил длинные золотистые волосы охотника. Воин замер, распустил их, снова собрал и перетянул, чтобы не падали на глаза.

В сухом ветре присутствовал запах. Одна частица на миллиард, но охотник уловил ее.

Старая кровь. Боль. Адреналин. Ненависть.

Добыча была близко. Она скрывалась внизу, на одном из переходных мостиков, пересекающих шахту. За шестнадцать недель охотник ни разу не подбирался так близко.

Горячий воздух поднимался снизу, и охотник был с подветренной от добычи стороны. Несомненно, враг не слышал его из-за шума машин, разносящегося по шахте.

Охотник бесшумно поднялся и прыгнул. Он приземлился на следующей балке и пробежался по ней, как канатоходец, после чего вцепился в арматуру стен шахты. Он спустился. Через каждые несколько метров охотник останавливался и тщательно осматривался, прислушивался, принюхивался…

Близко, так близко…

Там. Охотник застыл. Он увидел добычу. Впервые. Враг присел на платформе в тридцати метрах под охотником. Добыча напоминала взъерошенного ястреба, сидящего на выступе. Она смотрела вниз, по какой-то причине ожидая приближения охотника снизу. Впервые сверхъестественные способности предвидения подвели ее. Добыча безмолвно ждала, сжавшаяся и готовая к удару.

Она понятия не имела, что охотник над ней.

Тот бесшумно вытянул из ножен смазанный маслом меч. Приготовился к прыжку, фактически не к прыжку, а к атаке. Враг будет повержен сразу же. Вес охотника и инерция пригвоздят добычу к прочной платформе, а лезвие меча закончит дело.

Убийство будет быстрым, хоть и не заслуженное добычей, но давно назревшее.

Охотник согнул руки, расслабил шею и приготовился к прыжку. Ошибки не должно быть. Добычу не стоило недооценивать. Охотник наклонился вперед, держась левой рукой за балку, напряг ноги, готовый к…

— Милорд, — включилась и затрещала вокс-система.

Внизу добыча взглянула вверх, ее голова резко поднялась на звук. Охотник увидел бледное лицо врага, удивленное и довольное.

— Близко! — крикнула добычу охотнику. — Так близко, но не вышло!

Добыча рассмеялась. Она раскинула руки и спрыгнула с платформы в шахту, поношенный плащ развевался подобно изодранным крыльям. Чудовище исчезло в темноте колодца, оставив в горячей воздухе только насмешливый смех.

Охотник выпрямился. Он подавил гнев и включил вокс-связь.

— Говори, — потребовал он низким и угрожающим тоном, — и ради самого себя, постарайся, чтобы информация была стоящей.

— Милорд, — произнес голос. — Обнаружен свет.

— Свет? — прорычал охотник.

— Маяк, милорд. Мы обнаружили сильный, но неизвестный навигационный маяк.

Охотник задумался.

— Прикажи штурмовому отделению ждать меня возле установленного выхода, — сказал он. — Я выхожу. Давайте посмотрим, что это за маяк.

Первый магистр Августон ждал его на стене крепости Монеты, возвышающейся над посадочными площадками космопорта. Первого магистра сопровождали несколько его главных помощников и множество городских чиновников. Они закончили последние доклады и молчали. Августон пристально смотрел на свет Фароса, новой и единственной звезды на штормовом небе.

Системы доспеха магистра зарегистрировали приближение космодесантника, и Августон повернулся, чтобы посмотреть на Алексиса Полукса, который шел к ним по стене. Августон привык повсюду быть одним из самых крупных живых существ, исключая Мстящего Сына. Поэтому размеры капитана Имперских Кулаков его немного смутили.

— Лорд Августон, — обратился Полукс, уважительно склонив голову. — Приношу извинения за то, что не смог присоединиться к вам раньше.

Августон поприветствовал Алексиса.

— Мне подсказали, что ты можешь помочь своим опытом, капитан. Вот отчет трехдневной проверки системы безопасности и протоколов.

— Я снова приношу прощения, — сказал Полукс. Его оружие и доспех были отремонтированы и приведены в надлежащий вид, а изувеченная рука висела на заживляющей перевязи. — Повелитель Ультрамара приказал мне выздороветь и быть готовым к предстоящей войне. Я провел два дня в трансплантационном отделении.

Августон взглянул на следы операции на руке Полукса. Вместо простой аугметичной замены апотекарии решили прикрепить трансплантат, выращенный из пересаженной органики. Внутри полупрозрачного рукава под слоями биогенной повязки и геля гормона роста Полукс носил новую руку из живой плоти, которая была точной копией оригинала. Она все еще росла и формировалась, новые кости продолжали срастаться. Наполненная насыщенной кислородом кровью рука была почти багровой.

— Прижилась? — спросил Августон.

— Прогнозы хорошие, — ответил Полукс. — Еще два дня и отторжение можно будет исключить. В течение недели рука станет работоспособной.

Августон кивнул. Он дал знак одному из помощников.

— Как я сказал, мы три дня проводили оценку нашей системы безопасности. Вот подготовленный отчет.

Помощник вручил Полуксу инфопланшет.

— Как дела у примарха? — спросил Полукс.

— Он… — начал Августон. — Я полагаю, у него все хорошо. Учитывая, что с момента покушения прошло всего три дня, он поразительные быстро выздоравливает.

Полукс бегло изучил данные. Капитан повернулся и посмотрел на площадки космопорта, затем взглянул на тени кораблей, зависших высоко вверху на высоком якоре, и похожие на облачные гряды очертания орбитальных судов.

— Я не считаю, что дело всего лишь в проверке протоколов, — сказал капитан.

— Ты даже не взглянул на планшет… — начал Августон.

— Я могу позже изучить подробности. Поверьте, Первый магистр, я изучал безопасность Макрагга все то время, пока апотекарии работали над моей рукой. Космопорт производит прекрасное впечатление, но он не защищен.

— Что?

Полукс взглянул на Августона.

— Я сказал, он не защищен.

— Ты пытаешься разозлить меня, капитан Полукс? — спросил Августон, шагнув вперед. Полукс заметил, что большинство помощников и младших офицеров отступили на шаг. Им не хотелось попасть под горячую руку Первого магистра.

— Нет, лорд, — невозмутимо ответил Полукс. — Я пытаюсь помочь. Я очень серьезно отнесся к просьбе вашего великого примарха.

— Тогда следи за своими словами! — выпалил Августон. — После случившегося на Калте мы укрепили систему, планетарные подступы, организовали оборону, новые платформы, укрепили город, особенно район космопорта и…

— Все верно, — согласился Полукс. — Но вы все это сделали, заботясь исключительно об истинной природе планеты и космопорта. Макрагг — столичный мир, сэр, а этот порт — огромная гавань. Макрагг правит империей из пятисот миров — королевством Ультрамар. Он даже может стать столицей всего Империума. И этот порт отражает роль планеты, он создан для торговли, коммерческих нужд мирного времени. Да, вы действительно укрепили его. Но он по-прежнему не защищен. Он может отразить штурм, но сможет ли предотвратить тайное проникновение наших врагов? Я считаю разумным предполагать, что убийцы, которые собирались убить вашего примарха, не единственные агенты, которые в данные момент находятся здесь, на Макрагге.

— Именно так твои братья защищали бы Терру? — пренебрежительно спросил Августон. — Отбросив все ее подлинное предназначение и превратив в огороженный колючей проволокой бастион?

Полукс кивнул.

— Я нисколько не сомневаюсь, что мой примарх заключит Терру в броню. Я полностью уверен, что Императорский Дворец больше не дворец, но величайшая крепость в галактике. Мы никогда прежде не сражались в подобной войне, сэр. Она погубит всех нас, если мы не станем уважать ее или слишком ценить наши владения.

— И что из этого? Мы перестанем укрепляться и вместо этого просто реконструируем то, что есть?

— Да. В подобные времена не достаточно загородить решетками и заколотить досками окно, милорд. Вы должны заложить его кирпичами, чтобы окно перестало существовать. Необходимые реорганизационные работы в городе и особенно в порту потребуют немалых ресурсов и времени. Вы должны начать строительство укрепленного военного порта. В ходе планировки и сооружения можно будет провести восстановительные меры.

— Например? — спросил Августон.

Полукс указал на стоявшие на якоре корабли.

— Ничто, и я имею в виду буквально ничто, до осмотра не должно подходить на дистанцию ведения огня по Макраггу. Я предлагаю использовать некоторые из внешних звездных фортов в центре системы в качестве промежуточных станций. Не допускать посадки кораблей или транспортников на планету, пока не будет установлена идентичность корабля визуально и пассажиров при помощи генокода.

— Это существенно замедлит всю торговлю и импорт! — заявил один из чиновников города.

— Непременно, — согласился Полукс, — но также замедлит отсчет приближения судного дня.

— А что с нашими ветеранами, которые возвращаются с Калта и других зон боевых действий? — спросил стоявший рядом с Августоном капитан Ультрадесанта. — Их передвижение также должно быть замедленно таким недостойным способом?

— Думаю, после того, что случилось в Резиденции, — проворчал Августон, — мы знаем ответ на этот вопрос. Что еще, Полукс?

— Это, — ответил капитан, указав на отчетливо видимый над горизонтом остов «Яростной Бездны», которая вращалась на орбите.

— Она уничтожена, — сказал Августон, — а то, что осталось от нее разбирается трофейными командами. А в чем дело?

— Она представляет опасность для навигации, — ответил Полукс, — а кроме того военную угрозу. Эффективно проведенный саботаж может сбить ее с орбиты и обрушить каждую мегатонну остова на этот город. Враг вполне способен на такой ход, Первый магистр. Останки корабля должны быть отбуксированы за орбиту внешних лун и разобраны там.

— Что-нибудь еще?

— Телепортация с орбиты на поверхность планеты должна быть ограничена и осуществляться исключительно в назначенный район этого порта, равно, как и посадка кораблей. Предлагаю установить модернизированные пустотные щиты для прикрытия низких орбитальных траекторий и района космопорта в количестве достаточном для их закрытия в случае необходимости. Также советую часть орбитальных сенсорных систем и модулей ауспиков перенаправить на прикрытие поверхности планеты.

— Зачем?

— Я говорю о новой стратегии обороны, Первый магистр. Вы должны укрепить систему, планету и город во избежание повторения ситуации с Калтом. У вас более чем достаточно кораблей и батарей для отражения любой вражеской атаки на Макрагг. Но инцидент в Резиденции доказывает, что открытое нападение не единственный способ, к которому может прибегнуть враг. У предательства бывают различные масштабы, сэр. Небольшая часть ваших модулей ауспиков могла быть перенацелена на прикрытие всей поверхности мира без значительного ослабления системы раннего оповещения. Если кто-нибудь посадит корабль или воспользуется десантной капсулой или телепортом за пределами ограниченной портовой зоны, вы об этом узнаете. Не рассчитывайте, что сможете помешать им, сэр. Территория планеты велика. Рассчитайте, где они смогут высадиться, и удостоверьтесь, что обнаружите их следы, когда это произойдет.

Августон скривил губы. Его разозлило то, как Имперский Кулак изложил ему анализ азов обороны, придя к очевидным выводам, но магистр также знал, что большая часть предложений Полукса в его собственном докладе придадут документу вид доскональной проведенной работы.

— К твоим словам стоит прислушаться, Полукс, — нехотя признал он.

— Для меня ваши слова, сэр, высшая похвала.

Полукс поднял взгляд на Фарос.

— Вы поступили верно, когда зажгли маяк, чтобы направлять сюда из шторма путешественников, милорд. Это единственный способ, который поможет незапятнанной и благородной цивилизации выжить. Тем не менее, вы должны тщательно изучить, кого и что приводит к вам этот свет, и насколько скрыты их истинные мотивы. Я бы очень хотел побольше узнать об этом «новом Астрономиконе». Понимание его назначения и принципов работы может помочь мне выработать верные рекомендации по защите Макрагга. Я даже не знаю, где расположен маяк, и какого рода технология позволяет ему работать.

— Это секретная информация, — ответил один из помощников магистра, — но я уверен, что примарх разрешит вам обсудить основные принципы с кузнецом войны.

— Ты сказал кузнец войны? — спросил Полукс.

Помощник кивнул.

— Кузнец войны Дантиох возглавляет операцию по активации Фароса, — пояснил Августон.

— Железный Воин? — тихо поинтересовался Полукс.

— Это проблема, капитан?

Жиллиман шел, слегка прихрамывая, но хромота начинала проходить. Горло и часть лица выглядели так, словно примарха протащили по рокриту на гравицикле «Скимитар».

На примархе была широкая туника и мантия, скрывающие сильно перевязанный торс. Он отказался от защитного облегающего костюма ради подвижности и удобства, заверив советников, что больше не допустит подобной ошибки. Тем не менее, пока он не исцелился настолько, чтобы носить боевой доспех, Жиллиман смирился с тяжелым поясом с закрепленным на нем генератором преломляющего поля, который он носил под одеждой. Кроме того он носил кобуру с меферийским лучевым пистолетом, грозным образцом археотека из личной коллекции.

Тит Прейто и Драк Город сопровождали его повсюду, куда бы он ни пошел. Библиарий и упрямец в тяжелой броне, готовые почуять опасность и применить силу.

С таким эскортом примарх впервые после нападения вернулся в Резиденцию. Он приказал, чтобы ничего не трогали и не восстанавливали, пока он не осмотрит место покушения. Тит Прейто очень точно ощутил психологическое значение этого распоряжения. Жиллиман хотел встретиться лицом к лицу со своими демонами. Он желал открыто взглянуть на обстоятельства, при которых едва не погиб. Прейто чувствовал скрытое напряжение в примархе, похожее на колебание воздуха. Оно встревожило библиария. Когда величайшие существа вселенной испытывали стресс или напряжение, всем остальным нужно было прятаться.

Они дошли до вестибюля. Ковер был запачкан темными пятнами, кровавый след отмечал путь, которым Город и его люди несли Жиллимана. Показалась выбитая Инвиктами дверь.

Возле нее примарха и его эскорт ждали люди: стая.

Как только появились Ультрадесантники, они подняли головы, настороженно глядя желтыми глазами. Волки расположились у дверей, отдыхая или натачивая клинки. Ни один не осмелился переступить порог личных покоев примарха.

Жиллиман приблизился. Волчья стая Фаффнра Бладбродера двинулась навстречу, не в качестве вызова, но как почетная стража.

— Это не мой очаг, — заметил Жиллиман, глядя на вожака стаи.

— Нет, ярл, это ваши двери, — согласился Фаффнр. — На данный момент подойдут и они.

Жиллиман кивнул.

— Нам сказали не входить. Сказали, что это ваш приказ, — добавил Фаффнр.

— Так и есть, — согласился Жиллиман.

— Псы всегда должны ждать у дверей, — пророкотал из глубин терминаторского доспеха Город, — пока господин не позволит им войти. Так поступают хорошие псы. Еще они остаются на границе света от костра в ожидании объедков, пока им не разрешат подойти к очагу.

Фаффнр медленно повернул голову и пристально посмотрел в уродливый визор «Катафракта». Глаза Волка не мигали. Один из его людей подался вперед и что-то прошептал в ухо вожаку. Губы Фаффнра изогнула полуулыбка, обнажив один клык.

— Нет, Бо Сорен, — сказал он. — Я не могу позволить тебе сделать это. Хотя было бы забавно посмотреть.

Фаффнр перевел взгляд на Жиллимана.

— Вы позволите своему воину говорить со мной подобным образом, ярл? — спросил он.

— Все именно так, как ты и думаешь, — отозвался Тит Прейто.

Фаффнр взглянул на Прейто, втянул воздух носом, а затем тихо засмеялся и кивнул.

— Это был малефик. Верно. Полагаю, мы плохого мнения друг о друге, но высоко ценим верность и повиновение.

— А как на счет вашего повиновения, ярл Жиллиман? — спросил Фаффнр у Мстящего Сына, не отрывая глаз от лица библиария.

— Оно вызывает сомнение, Волк? — ответил вопросом Жиллиман. — Потому что я использую библиариум в нарушение Эдикта? Он был принят до начала этой войны. И он устарел. Если мы собираемся выжить, нам нужен библиариум. Это делает меня непокорным?

Фаффнр издал низкий гортанный рык, подобно зверю джунглей. Он продолжал смотреть на Прейто.

— Он думает, что этот поступок может добавить решимости в вашей верности Трону, — сказал Прейто Жиллиману, выдерживая взгляд Волка, — при твердых, односторонних и возможно непопулярных решениях. Он думает, что именно поэтому вы — великий лидер.

Жиллиман кивнул.

— Скажи ему, что остальное, пока ты здесь, малефик, — сказал Фаффнр.

— Тем не менее, он думает, что не будет с вас глаз спускать, повелитель, — сказал Прейто.

— Не можешь и дня прожить без примитивных угроз, Фаффнр? — спросил Жиллиман. — В самом деле? Опять? Я один против десяти космодесантников? Если ты пропустил недавние события, должен сказать, что я уже справился с этим.

Фаффнр Бладбродер пожал плечами.

— Они были из Альфа-Легиона. Не Волками.

— Я сделал это без оружия.

Фаффнр оторвал взгляд от Прейто и посмотрел на Жиллимана.

— Я никогда не говорил, что это было плохо сделано.

Прейто улыбнулся.

— Вы позволите моей стае охранять свой зал, ярл? — спросил Фаффнр. — Мы проделали долгий путь ради сохранения покоя Императора.

— Думаю, эта обязанность отлично выполняется, — пророкотал Город, выдавливая слова одно за другим через вокс шлема, словно крупнокалиберные снаряды из оружия с ленточным питанием.

— Похоже, что не достаточно хорошо, — ответил Фаффнр.

— Совершенно не достаточно, — добавил Бо Сорен.

— Вы можете пройти за порог, Волки, — сказал Жиллиман. — Можете сесть у очага. Я разрешаю. Но не мешайте Городу и его людям. Вы согласны на это?

Фаффнр кивнул. Его люди расступились.

Жиллиман вошел в комнату, в которой едва не погиб.

Мебель превратилась в щепки. Искромсанный большой стол походил на метеорит. Стены, пол и потолок испещрили следы от болтов. Разорванные картины попадали с подвесов. Один портрет Конора все еще висел, но участок с лицом и плечами исчез. В слабо циркулирующем воздухе висели обрывки полотен и древесных щепок.

Все трупы унесли, но кровью Легионес Астартес по-прежнему были пропитаны ковры и запятнаны стены, напоминая высохшую черную краску или капли смолы. Стены и часть тяжелой мебели были пронизаны осколками керамита, разлетавшихся подобно шрапнели при попадании болтов в доспехи. Главные окна покрылись паутиной трещин. В одном месте они выглядели, как свернувшаяся змея, многоголовая свернувшаяся змея.

Жиллиман глубоко вдохнул. Он знал, что слегка возбужден и видит символы и знамения в незначительных вещах.

Повелитель Ультрамара закрыл глаза. На миллисекунду в памяти воскресли грохот яростного покушения, каждый миг вернулся в ярком, живом…

Он снова открыл глаза.

— Милорд? — обратился Прейто.

— Я в порядке, — ответил Жиллиман. Он огляделся и пошел дальше, каждым шагом с хрустом вдавливая в ковер осколки стекла. На полу лежали разбитые обломки когитатора Конора и места, на котором он стоял, раздавленные упавшим телом Альфа-легионера.

Жиллиман минуту смотрел на обломки. Живая история Макрагга, расцвет Ультрамара, успехи Пятисот Миров — все эти события записывались и отслеживались древним устройством. Странно. Казалось, его потеря вызвала больший эмоциональный всплеск, чем вид испорченного портрета отчима. Жиллиман неожиданно ощутил приступ сентиментальности.

— Мне понадобится… — начал он слегка хриплым голосом.

— Замена для него, — быстро закончил мысль Прейто. — Я сейчас же поговорю с адептами Механикум о доставке для вас новой когитаторной системы и дополнительного устройства когнис-сигнум, которое ускорит обработку информации.

Жиллиман кивнул.

— Я чувствую… — начал он и остановился. У дверей их ждал Город, за ним стояли Волки. Жиллиман отошел к окнам в дальнем конце комнаты и повернулся спиной к дверям, глядя наружу. Прейто последовал за ним.

— Вы чувствуете боль и печаль, — сказал Прейто, — и не хотите, чтобы другие нечаянно услышали это.

Жиллиман снова кивнул.

— Это запоздалая реакция, повелитель, — пояснил Прейто.

— На нападение? Я пережил войны, Прейто, сражался с демонами и собственными братьями. Получал более тяжелые раны, чем эти.

— Я не это имел в виду, повелитель.

— Тогда что? Потерю старого когитатора?

— Думаю, он был только триггером, милорд. Это была семейная реликвия, и она имела личное значение для вас.

— Тогда что? Запоздалая реакция на что?

— На Гора, — ответил Прейто.

Жиллиман глубоко вздохнул.

— Убедись, чтобы они не приближались, — сказал он Прейто.

Прейто кивнул, позволив невысказанной мысли сформироваться в своем разуме.

«Потому что я не хочу, чтобы эти Волки видели слезы на моих чертовых глазах».

Ойтен нашла его в одиночестве. Прейто ушел на встречу с Механикум, а Города и Волков Жиллиман отослал, чтобы предаться размышлениям. Он услышал, как она, минуя внешние двери, здоровается с Городом и ворчит на дикую волчью стаю.

Он поднял один из больших стульев, лежавший под ногами. Спинка была отстреляна, и искромсанная набивка напоминала лопнувший пузырь. Примарх поставил стул перед треснувшими окнами и сел, наклонившись вперед и опустив локти на колени.

— Ты принесла мне повестку сегодняшнего дня, Тараша? — спросил он, не глядя на нее.

— Нет, — ответила она. — Я разобралась с большинством дел. Вам нужно время подумать.

— Я никогда не перестаю думать, Тараша.

— Тогда вам нужно время сосредоточиться, милорд. Пришло время взять на себя обязательство.

Он бросил на нее взгляд, не поворачиваясь.

— Я уже это сделал. Ты знаешь. Макрагг и Пятьсот Миров… Они и есть Империум. Империум Секундус. Тот вариант развития событий, который нам никогда и в голову не приходил, теперь стал действительностью.

Она кивнула.

— Вы продолжаете избегать моего вопроса, — сказал она. — Я имею в виду: настал момент признать, что это больше, чем просто наши близкие тайны. Вы придумали это, а теперь должны провозгласить Империум Секундус официально и публично. Вы должны быть тверды в своих убеждениях и не отступать перед их более недостойными сторонами. Если у вас не будет веры в вашу идею, тогда ее не будет ни у одной души в Пятистах Мирах.

Он открыл было рот, чтобы ответить, но промолчал.

— В чем дело? Из-за чего вы колеблетесь? — спросила Ойтен. — Из-за страха, что вы посягаете на власть точно также как и Гор? Или из-за…

— Печали, — тихо ответил он. — Печали, что мой отец, Терра и великая мечта об Империуме погибли, и единственный способ для нашей цивилизации выжить — это объединиться здесь. Я никогда не желал подобной ноши, Тараша, а скорбь делает ее тяжелее.

Он посмотрел через потрескавшееся стекло на башни и трубы Макрагг Цивитас, выглядевшие золотыми на фоне отвратительного варп-света.

— Ты думаешь, я должен сделать официальное заявление, потому что выгляжу слабым, ведь так? — спросил он.

— Да, — ответила она, кивнув. Она сдвинула руку на посохе, чтобы сменить позу и расслабить спину. — Моральное состояние Ультрамара никогда не было настолько низким. Калт, Гибельный Шторм, война против сыновей Лоргара и Ангрона — эти события потрясли нас, но покушение на вас… Милорд, оно показало нам, что даже самое ценное, что есть у нас — не в безопасности.

Ойтен осмотрела застывшее опустошение в комнате. Ее глаза задержались на разбитом когитаторе и расколотом бюсте Конора.

— Всего за час до… того, как это случилось, — сказала она, обведя левой рукой комнату, — я убеждала вас, насколько вы уязвимы. Мне жаль, если мой тон был непочтительным. Но мне не жаль, что мои слова оказались верными. Ультрамар — все, что у нас осталось от Империума, а вы — последний драгоценный принц. Вы не можете быть всем тем, кем когда-то были. Вы слишком ценны, чтобы рисковать. Слишком важны, чтобы распыляться на множество ролей.

— Разве этот разговор о провозглашении Секундуса? — спросил он.

— Нет смысла провозглашать Секундус, если у империи будет пустой трон. Вы должны провозгласить себя.

— Что? — спросил он, насмешливо рассмеявшись. — Император Жиллиман?

— По крайней мере, регент, милорд. Не смотрите на меня так. Я знаю, как вы ненавидите это слово.

Он поднялся.

— Ойтен, я не могу. Я не могу командовать и править. Я не могу управлять этой империей и быть ее номинальной главой.

— Я говорила, что вы должны передать полномочия, — сказала она. — Возможно, больше никто не может быть главой государства. Возможно, больше никто не может быть регентом. Вы — последний примарх, милорд. Последний верный сын. Единственный верный сын. Станьте тем, кем должны стать. Объединяющей идеей Империума Секундус. Будьте государем и продемонстрируйте обновленные силы, решимость, отвагу и величие, подобно фениксу, поднимающемуся из пепла. Оставьте ежедневную работу имперского механизма другим.

— В этом все и дело, — ответил он. — Я никому не доверю управление этой работой. Я так долго занимался ею. Я… никому не доверяю… Даже тебе, дорогая леди.

— Потому что я не способна? — фыркнула она, хотя и насмешливо.

Его ответ был по обыкновению честным.

— Потому что ты немолода, леди Ойтен. Ты — пожилой человек. Я не знаю, сколько еще времени ты будешь оставаться подле меня. Я не могу полагаться на твое присутствие здесь, а больше никому не доверяю.

— Хороший ответ, — заметила она. — Но, вот что… я знаю вас с детства, Робаут. Я знаю, когда вы осторожно обращаетесь с правдой. Сейчас тот самый случай. При всей вашей логике, ни один из сказанных вами аргументов не является истинной причиной, по которой вы не объявите себя имперским регентом.

— Неужели?

— Вы знаете об этом.

Примарх вздохнул.

— Тогда позволь мне сказать это один раз. Я не могу построить империю и занять трон, даже если я единственный кандидат. Это попахивает спесью, высокомерием, чрезмерной гордыней и глупыми амбициями.

— Это попахивает Гором Луперкалем, — подытожила она.

— В самом деле. Это принизит меня в глазах тех, кто все еще уважает меня и просто подтвердит сомнения тех, кто не уважает. «Посмотрите на Жиллимана, — скажут они. — Воспользовался кризисом и объявил себя королем. Посмотрите на его недостойное желание. Посмотрите, как быстро воспользовался тяжелой ситуацией!»

— Я рада слышать, что вы, наконец, признаете свои опасения, — сказала Ойтен. — Но это единственное практическое действие в данной ситуации. Вы учили меня, что практика всегда выше теории.

— Но в этом случае теория отвратительна, — сказал он. — Я держусь за надежду, что ко мне все еще может прибыть другой брат. Рогал, о звезды, но я бескорыстно передам ему трон! Сангвиний, в тот же миг! Они достойные наследники! Благородные братья!

— И если они согласятся, это придаст законную силу Секундус, — кивнула она. — Их поддержка подкрепит ваш выбор.

— Любой верный сын, — пробормотал Жиллиман. — Я бы немедленно принял любого верного сына.

— Даже Русса? — спросила она.

Жиллиман засмеялся.

— Он варвар, — сказал примарх, — но при этом король. И он настолько верен, что посрамит всех нас. Да, даже Русса. Возможно, нам нужен воистину свирепый монарх, чтобы помочь во время этого нового раздора.

— А вы, в качестве его совести, будете хранить его корону чистой, — сказала она.

— Конечно, — ответил Жиллиман. Он снова глубоко вздохнул и огляделся. — Прикажи персоналу Резиденции убрать комнату. Вычистите ее. Заново обустройте. Я проголодался. Думаю, этой ночью я отужинаю с Волками.

Примарх посмотрел на управляющую.

— Расслабься, Тараша, — сказал он, — к утру я приму решение. Если я соберусь объявить себя регентом, ты скоро об этом узнаешь, и мы сможем приготовиться к заявлению.

— Никто другой не подходит для этого, милорд, — сказала Ойтен.

— Никакого другого просто нет, — ответил он. — Поэтому полагаю, что это им придется стать мне.

Сгоревший труп, который упал на южный округ Магна Макрагг Цивитас, был отправлен в закрытый, недоступный блок на нижних уровнях медицинского корпуса Резиденции. Доступ на эту территорию был ограничен, и только уполномоченному персоналу разрешалось входить и выходить, и даже знать о природе того, что содержалось в лаборатории.

Тетрарх Окклуды Валент Долор прибыл без эскорта и прошел по длинному, гулкому коридору к нескольким арочным дверям. Стоявшие на страже Ультрадесантники поклонились и пропустили его. Одна за другой двери заскрипели, расходясь в стороны.

В простом помещении лаборатории, покрытом цинком и гальванизированной сталью, тетрарха ждал капитан Касмир. Пахнущую техникой комнату освещали зеленоватые лампы. Посередине лаборатории на возвышенном основании лежала тяжелая железная капсула. В ее крыше и по сторонам располагались смотровые окна из бронестекла, чтобы тело, плавающее в бальзамирующих растворах, можно было изучать. Шлюзы в стенках капсулы также позволяли вводить хирургические инструменты для взятия образцов ткани. Все, что было видно через окна — редкую пенистую пелену. Вокруг капсулы работали несколько медицинских техников.

— Мы установили личность? — спросил Долор советника.

— Нет, повелитель, — ответил Касмир. — Но мы ответили на один вопрос.

Он протянул Долору инфопланшет. Тетрарх взял его и прочитал содержимое.

— Тщательный анализ записей орбитального наблюдения в конце концов дал понять, каким образом прибыл наш мертвый незнакомец, — сказал Касмир. — Видите небольшой всплеск вот здесь? Вспышка телепорта в верхней атмосфере. Нестандартная телепортационная сигнатура.

— Значит, он материализовался в верхней атмосфере из ниоткуда?

— А потом падал, — подтвердил капитан Касмир, — до самой поверхности, пылая, как метеор при прохождении атмосферы.

— Нам что-нибудь известно о начальной точке телепортации?

— Характер вспышки изучается, но я сомневаюсь в результате, милорд.

Долор вернул планшет и подошел к капсуле.

— Чем больше мы узнаем, тем более загадочным он становится. Я…

Он резко остановился. Загудели некоторые из датчиков тревоги. В нижней части пульта управления возле основания вспыхнули несколько янтарных сигнальных ламп. Медицинские техники на миг отпрянули от изумления.

— Что это? — спросил Долор. — Что происходит?

— Не знаю, лорд тетрарх, — ответил один из техников.

— Это не имеет смысла, — отозвался другой.

— Должно быть, системный сбой, — предположил третий.

Зазвучал новый сигнал тревоги.

Долор приблизился к капсуле, держа руку на рукояти меча. Он заглянул в одно из затемненных окон.

— Кто-нибудь, объясните мне, что происходит, — прорычал он.

Вдруг раздался очень сильный стук. Даже Долор отпрянул.

Звук был вызван ударом изнутри капсулы. Кто-то очень сильно врезал по одному из стеклянных окон.

Долор посмотрел, моргнул. К внутренней стороне бронестекла прижалась ладонь и пальцы огромной человеческой руки — окровавленной и с отслаивающими кусками почерневший и обгоревшей плоти.

— Откройте чертову капсулу! — приказал Долор, извлекая меч. — Во имя Пятиста Миров, что бы там ни было, оно вовсе не мертво!

Корабль вышел из тьмы, и бесконечная охота в его тьме впервые за шестнадцать недель прервалась.

В глубинах почти безжизненного пространства огромного теплоприемника реактора остановилась добыча — ночной призрак, приговоренный на абсолютное одиночество на всю оставшуюся жизнь.

Он присел на ржавой опоре над дымящимися котлами двигателей корабля, и обвил руками свое тело. Черный плащ был в лохмотьях. Тот немногий свет, что источали двигательные камеры, отразился от острых граней когтей призрака.

Он почувствовал тяжелый удар, пульсацию, смещение перехода. Услышал аритмичную вибрацию двигателей, проводящих пространственную корректировку. Почувствовал, как скрутило внутренности и защипало в носу. Из-за этого он застонал.

Корабль вышел в реальное пространство.

Добыча откинула голову назад и начала смеяться. Потрескавшиеся губы разомкнулись, и будь в этом месте хоть немного света, то стали бы видны почерневшие и гнилые зубы. Резкий и надломленный, как раскалывающийся ледник, смех эхом разнесся по теплоприемнику.

Правила только что были переписаны. В реальном пространстве корабль больше не был тесной темницей. А он больше не был добычей.

Правила только что изменились, и люди начнут умирать. Многие. Все.

Наконец-то.

Корабль вышел из тьмы.

— Переход завершен, — доложил капитан Стений с высокой, огражденной платформы мостика. — Установлено местонахождение в реальном пространстве.

Под ним на главной палубе персонал мостика, подключенный к различным пультам управления, без остановки переговаривался, обмениваясь и обновляя потоки данных реального пространства настолько быстро, насколько позволяли приборы.

Стений повернулся к хозяину корабля. Тусклый свет на мостике скрывал дымчато-серебристые аугметические глаза Стения. Лицо капитана десятилетия не выражало никаких эмоций, обездвиженное из-за повреждений нервов.

Тем не менее, хозяин корабля — охотник — знал, что за неподвижной плотью скрывается улыбка облегчения. Повелитель сидел на огромном, гравированном троне, который тенью выделялся в задней части огромного мостика флагмана. Король без королевства.

Охотник поднял голову, выразив признательность Стению, и взглянул на главный дисплей. Свет был поразительным: подобный маяк мог осветить целый мир. Чудесным образом корабль охотника вместе со всем флотом в кильватере входил в звездную систему, освещенную величайшим межгалактическим маяком, который он видел за свою жизнь.

Система вооружена и защищена. По всем каналам уже поступали запросы. На дисплее стратегиума он видел межпланетные оборонительные рубежи, минные поля, следил за тем, как звездные форты активируют оружейные системы, а орудийные станции — батареи, как флоты перехвата резко разворачиваются в ответ на сигнал об их неожиданном прибытии.

Конечно, они должны были так спешно отреагировать. Иначе и не могло быть, ведь охотник привел с собой один из величайших боевых флотов Империума, возможно самый величайший.

— Это не Солнечная система Терры, — сказал он.

— Абсолютно верно, милорд, — ответил Стений. — Это даже не Соляр Сегментум.

— Тогда ответь мне. Где мы? — спросил охотник едва слышимым голосом.

Леди Тералин Фиана дома Не’Йоцен, навигатор флагмана, сошла по возвышенной платформе из навигационного поста и подошла к трону охотника. Нефилла тяжело ранила ее. Братья Ардел Анеис и Хафан поддерживали с обеих сторон ее изнуренное тело.

— Вы правы, повелитель, — прошептала она, будучи не в состоянии говорить громче. — Это не Терра, а свет — не Астрономикон. Я пока не могу объяснить присутствие и природу маяка, но он вытянул нас из шторма. И проделал это способом, который…

— Что вы говорите, госпожа? — спросил охотник.

Фиана покачала головой.

— Я не могу объяснить, милорд, — шепотом ответила она. — Там что-то работает, какая-то технология, которую я не могу объяснить. Не психическая. Эмпатическая. Словно сам свет показал себя нам, зная именно то, чего мы хотим. Он знал, куда мы направлялись.

— Объясните подробнее, — приказал охотник.

— Несмотря на шторм, милорд, — прошептала навигатор, — несмотря на волнения варпа, мы прибыли именно туда, куда он и желал. Это Макрагг. Главная система Ультрамара.

Охотник поднялся и пристально посмотрел на планету перед собой.

— Мертвые боги отца… — прошептал он.

— Какие приказы, милорд? — спросил капитан Стений. — Нас засыпают вызовами — вокс-, пикт-, психическими и субвоксами. Шестнадцать звездных фортов и оружейных систем взяли нас на прицел, а две из трех ближайших флотилий перехвата приближаются, проводя расчеты данных для открытия огня. Они начнут стрелять очень скоро.

Он пожал плечами.

— Конечно же, милорд, — добавил тише Стений, — наши щиты подняты. Мы можем прорваться сквозь их ряды. Можем сжечь и разрушить Макрагг, если вы пожелаете. Все, что мне нужно — это приказ.

Охотник вытянул левую руку.

— Вокс, — приказал он.

Позолоченные сервиторы-херувимы вложили трубку главного вокса в его руку и пристегнули ее.

— Моему брату, лорду Жиллиману, — обратился охотник, — по всем каналам. Я приветствую тебя издалека и хочу высадиться на Макрагге и переговорить с тобой. Это я, Робаут. Лев. Ответь.

9 ПРЕДАВШИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

— Те, кто прикрывается масками, держатся в тени и берут чужие имена — опаснее самых кровавых воинов.

— Галлан, на Эспиэле

— Лев? — тихо спросил Дантиох. — Сам Лев? Это правда?

Методом проб и ошибок им удалось наладить непрерывную связь между главной локацией “Альфа” и Поклонной часовней, которая располагалась в Крепости по соседству с вновь открытой библиотекой Птолемея. Необычно светившаяся часовня стала неизменным местом общения с далёкой Сотой.

— Сам Лев, сэр — ответил Прейто. — Его флот вошёл в систему всего несколько часов назад.

— Значит, Лев прилетел, — прошептал Железный Воин. — Полагаю, он прибыл, чтобы поддержать лорда Жиллимана?

— Похоже, мощи его флота хватит, чтобы расколоть планету пополам.

Было необычно находиться в освещённом свечами помещении и смотреть на блестящий пол абиссальной пещеры настроечного уровня.

— Значит, он — наше спасение.

— Он — наша надежда, — поправил Тит. — По-видимому, с ним двадцать тысяч Тёмных Ангелов. Достаточная сила, чтобы переломить любую ситуацию.

Библиарий замолчал.

— Я чувствую, что ты чем-то обеспокоен, Тит. Ты приветствовал меня важными новостями о Льве, но есть ещё одна причина нашего разговора.

— Ты “чувствуешь”? — добродушно усмехнулся Прейто.

— Полегче, полегче, сэр. Я не псайкер, — ответил кузнец войны. В пещере установили массивное кресло с высокой спинкой, чтобы ему не нужно было всё время стоять при встречах. Некоторые из его тактических бесед с Жиллиманом длились по несколько часов. Барабас слегка наклонился и уступил резкому кашлю. — Квантовая регулировка Фароса эмпатична, и чем дольше я работаю с ним, тем легче просчитываю поведение. Ты не решаешься о чём-то заговорить?

— Алексис Полукс из Имперских Кулаков просил о встрече с тобой, сэр.

Дантиох слегка напрягся, когда увидел, как огромный Имперский Кулак вступил в коммуникационную область. Полукс снял шлем. И пристально уставился прямо в лицо-маску Железного Воина.

— Капитан.

— Кузнец войны.

— Мне сообщили о твоих действиях в системе Фолл. Я привык, что сыны лояльных легионов относятся ко мне с подозрением, но полагаю, что у тебя больше причин не доверять мне, чем у остальных.

— Я подумаю, прежде чем вынести решение.

— Как я уже заметил библиарию, это устройство связи усиливает эмпатические эманации. Ты ненавидишь меня. Я чувствую это.

— Ещё совсем недавно я убивал Железных Воинов, сэр.

— Не сомневаюсь, что и Железные Воины убивали Имперских Кулаков. Но я не имею к их действиям никакого отношения. Не стоит судить меня по…

— Сэр, примарх Жиллиман попросил меня помочь улучшить безопасность и укрепить Макрагг и всю систему. Я решил лично проверить все потенциальные упущения и слабые места.

— Ты считаешь, что я — слабое место?

— Твой легион предал, и всё же ты здесь, и занимаешься ни много ни мало управлением устройством, которое невероятно важно для выживания Ультрамара, и технологии которого по-прежнему остаются загадкой. Очень опасная комбинация. Вся навигация Пятисот Миров возложена на потенциального врага. Как можно лучше подорвать крепость Ультрамара, чем проникнуть внутрь и получить важный и ответственный пост? Я ничуть не удивлюсь, если ты используешь своё осадное мастерство, чтобы обрушить владения Жиллимана.

— По крайней мере, ты говоришь прямо, но если ты научишься считывать колебания настроечного поля, то сможешь достаточно хорошо понять мои намерения. Кроме того, капитан, если бы я хотел разрушить Ультрамар, то он бы уже пал.

— Ты стремишься дистанцироваться от братьев-предателей, — ответил Полукс и указал на Железного Воина тёмно-красной пересаженной рукой. — Эта маска не поможет.

Стилистика железной маски Дантиоха напоминала эмблему IV легиона.

— Она ничего не скрывает и её невозможно снять. Она служит напоминанием о моих связях и происхождении, и также указывает на то, как насколько далеко зайдут некоторые, чтобы остаться лояльными. Она говорит о характере, сэр. О том, что некоторые люди будут вечно носить символ позора, дабы никто и никогда не забыл о связях, которые они разорвали, чтобы остаться верными.

Барабас медленно встал.

— Железные Воины и Имперские Кулаки, Полукс, — печально произнёс он. — Давай не будем спорить, а просто согласимся, что из всех Легионес Астартес — они величайшие в военном искусстве, лучшие в фортификации, строительстве или уничтожении укреплений. Объединив наши таланты и огромный опыт, мы сможем сделать Макрагг неприступным.

Он снова закашлялся, повернулся и взял инфопланшет с тяжёлого подлокотника трона. Рука в перчатке слегка дрожала от усилия.

— После того, как Маяк заработал, я потратил время на изучение защиты Макраггской системы. Предположения конечно. Советы. Несколько комплексных планов, которые могут хорошо себя показать, — он посмотрел на Имперского Кулака. — Так я смогу доказать тебе свою лояльность, капитан.

— Каким образом?

— Будем разговаривать. Каждый день, если потребуется. Я поделюсь с тобой всеми планами и идеями. Поведаю тебе все тайны моего военного искусства, включая принципы Железных Воинов, которые считаются личными знаниями легиона со времени основания. Я предам своих братьев-предателей, капитан. Я расскажу тебе все секреты, пока ты не сможешь видеть дальше маски и поймёшь, что только истинно верный воин мог поступить так.

Жиллиман прочитал отчёт и посмотрел на Ойтен.

— Почему ты не разбудила меня? — спросил примарх.

— Вам следовало отдохнуть. Помимо ран вы ночью выпили слишком много отвратительной браги с варварами.

— Мьёд… интересное варево, — согласился Робаут. — Что касается Волков — мне понравилась их честность. Мне гораздо меньше нравятся боевые братья, которые скрывают свои намерения и превращают хитрость в оружие.

— Боевые братья вообще? Или один в особенности?

— Один в особенности, — ответил Жиллиман и встал с кушетки.

— Это и в самом деле Лев? — спросил он.

— С ним такие силы, которые могут стать угрозой, если у него немирные намерения.

— Из всех них… Почему именно он нашёл путь сквозь Шторм? — прошептал примарх.

Ойтен сделала вид, что не расслышала и терпеливо ждала.

— Я восхищаюсь им, — продолжил Робаут уже более внятно, посмотрев на воплощавшую стоическое спокойствие управляющую. — Трон, а кто не восхищается? По-другому просто невозможно. Но рядом с ним тень. Он живёт в тайнах, он держит карты слишком близко и действует так, как ему заблагорассудится. В нём… слишком много от дикого леса. Он должен быть столь же благороден, как любой из моих любимых братьев, но мы никогда не были особенно дружны. И в нём уж слишком много хитрости. Нам предстоит интересная встреча. И любопытно, что же привело его на Ультрамар.

— Вполне может оказаться, что здесь нет никакого злого умысла — просто желание укрыться от варпа, — ответила Ойтен — Вы узнаете. Лев прибыл. Предположу, что вы облачитесь в полные доспехи и приветствуете брата с церемониями, подобающими его высокому положению. Вы сказали — любой лояльный сын. Ну, вот один и явился к вам из Шторма.

На взгляд большинства рациональных наблюдателей примарх Первого легиона Тёмных Ангелов был самой сильной и потенциально опасной личностью, которая прилетела на Макрагг после активации Фароса.

Но был и ещё один сильный кандидат на это звание, хотя он и старался не афишировать свой появление.

Иногда он называл себя Джон.

Просторные иммиграционные залы орбитальной платформы “Гелион” были переполнены беженцами и начинали плохо пахнуть. “Гелион” был самой дальней станцией на гравитационном якоре, которая вращалась вокруг Макрагга, и самой большой и старой орбитальной платформой столичного мира. Пристыкованные к нему линкоры, грузовые транспорты, баржи и вспомогательные суда напоминали прильнувших к свиноматке поросят.

Ниже плавучего острова медленно проплывал подёрнутый облаками слабо мерцающий серо-мраморный Макрагг.

Джон прилетел на “Гелион” шесть дней назад и с тех пор пытался выбраться отсюда.

— Это жестоко! Жестоко, говорю я вам! — причитала Мейдерен, прижав к шее голодного ребёнка. По терранскому исчислению ей был двадцать один год. Её малыш — Джон забыл имя бедняжки, но знал, что сумеет вспомнить, когда потребуется — появился на свет на борту грязного корабля беженцев с Калта. Отец новорождённого, рядовой одного из Нуминских полков погиб на Калте, так никогда и не увидев сына. Он даже не знал, что у него будет сын.

Мейдерен была отмечена солнечным ожогом на правой половине симпатичного лица. Джон видел отметку и у ребёнка. Второй ноготь на втором пальце левой ноги. Печать Калта, наследие биоценоза, испорченного токсинами, пылью боеприпасов, тяжёлыми металлами и солнечной радиацией.

— Жестоко, — прошептала она умолкая.

— Я знаю, — успокаивал её Джон. Он чувствовал запах своего немытого тела и сильную вонь в зале вокруг. Благодаря неумолимой акустике орбитальной платформы крики и плач доносились отовсюду.

— О чём думает Жиллиман? — спросил старый Хаббард, кашляя и качая головой. — Я думал, что он добрый король и благородный человек. Но он держит нас в загоне, словно животных.

— Я считал его воином, — проворчал угрюмый юноша по имени Тулик. — Тоже мне воин. Позволил Калту превратиться в пепел.

— Тише, все вы, — сказал Джон. — Нам всем пришлось нелегко. Наш любимый примарх… и давай поуважительнее, старик?

Джон посмотрел на Хаббарда, который примирительно кивнул и пожал плечами.

— Наш благородный примарх, — продолжил Джон, успокаивающе положив руку на плечо старика, — тоже пережил трудные времена. Ему не дают покоя даже здесь. Враг — у дверей. Не сомневаюсь, что он прилагает все усилия, чтобы позаботиться о нас.

— Это — все усилия? — спросила Мейдерен.

— Я разговаривал со стражниками из последней смены.

— Теперь и стража? Стража, так? Почему они охраняют нас — несчастных проклятых жертв всего этого? — произнёс Хаббард.

— Шшшшшш, помолчи пока, старина.

Он стал говорить тише заговорщицким шёпотом и усилил убеждение психическими способностями.

— Враг — у дверей, — обратился он к окружавшим его в углу мрачного зала наивным беженцам. Стража тут в первую очередь для нашей же безопасности. Настали трудные времена, мы все знаем это. Тяжёлые трудные времена. Видит бог — наступила эпоха тьмы. Предприняты повышенные меры безопасности. Так и должно быть. Они хотят переправить нас в лагеря-приюты для беженцев в городе, но продержат здесь до окончания проверки. Проверят удостоверения. Подтвердят статус метэков.

— Метэков? — спросил Тулик.

— Иностранцев-резидентов. Это наша временная классификация до тех пор, пока мы не станем полноправными гражданами. В любом случае, они используют орбитальные платформы как перевалочные станции, работая с прибывающими. Вот о чём мне рассказали стражники из последней смены, о’кей?

Некоторые беженцы улыбнулись, поверив его словам. Некоторые, улыбнулись подбодрённые старомодным словом “о’кей”. Некоторые улыбнулись, потому что он тонко манипулировал их эмоциональными центрами головного мозга.

— Пожалуйста, — попросила Мейдерен, — не могли бы вы поговорить с ними ещё раз, Олл?

— Хорошо.

Он брёл по рифлёной лестнице к главной посадочной палубе и услышал стоны и жалобы снизу. Это включили стерилизационные лампы, залившие всё призрачно-синим ультрафиолетовым светом. Через каждые несколько часов лампы омывали залы ожидания сиянием, которое вызывало тошноту. Ультрафиолетовая очистка не позволяла завестись вшам и бактериям.

Палубы стали похожими на загоны после того, как на них разместили тридцать тысяч беженцев. Ему пришлось постараться, чтобы оградить себя от их страданий, столь мощных, что они легко могли вывести из равновесия его чувствительный ум.

Но когда он поднялся, всё оказалось ещё сложнее. На главной палубе пришлось бороться с болью Таллакской стражи. Высокие митборги Адептус Механикум жёстко и строго контролировали весь зал, шагая на поршневых ногах, словно хищные птицы.

Джон не знал, с чем было сложнее справляться: эмпатией или знаниями. Он ненавидел промытые псайканой мозги Таллакси. Он чувствовал запах их боли. Он видел за каждой блестящей обезличенной лицевой панелью череп с позвоночником, и чувствовал, как он мучительно вопил из-за нервальных соединений с неумолимым стальным корпусом.

Знал он и почему орбитальную платформу охраняли тяжёлые Таллакси, но и с этим фактом было непросто смириться. Он легко читал последовательные приказы в их вопящих угасавших мозгах.

На станции располагалось только минимально необходимое количество управляющего персонала из Ультрадесантников, а остальных заменили автоматами Адептус Механикум на тот случай, если платформой придётся быстро пожертвовать. Разрушение “Гелиона” приведёт к небольшим потерям среди космических десантников.

— Вернитесь вниз! — приказал ближайший Таллакси, неуклюже повернувшись к нему, пыхтя пневматикой и раскручивая стволы оружия.

— Я хочу поговорить со старшим офицером.

— Назовите своё имя.

— Ты знаешь меня, Кхи-Восемь Верто. Мы разговаривали совсем недавно.

— Обращаюсь к записи, — помедлив, ответила машина.

— В чём проблема? — спросил приближавшийся оператор отсека. Это оказался сержант Ультрадесанта. Джон мгновенно прочитал его чувства. Честолюбивый.

— Сэр, я просто спрашивал о времени и условиях ожидания.

Астартес посмотрел на него сверху вниз. Без шлема он выглядел странно непропорциональным: такая маленькая голова на таком большом теле.

— Ваше имя? — спросил Ультрадесантник.

— Олл Персон, — ответил Джон. Он скрывался под личиной старого друга с тех пор, как сел на корабль с беженцами, когда тот остановился на Окклуде. Играть роль Олла было легко. Он работал фермером на Калте и, конечно же, его имя будет в списках населения. Играть старого друга совсем несложно. Приходилось помнить гораздо меньше мелких деталей.

— Вы прилетели с Калта? — спросил сержант. Зирол, прочитал Джон. Его зовут Зирол.

— Да, сэр, — солгал он.

— Кем вы были там?

— Фермером, сэр.

Ультрадесантник сочувственно кивнул:

— Настали трудные времена, Олл.

— Так и есть, — согласился Джон.

Он почувствовал неожиданный болезненный приступ вины. Он подумал о настоящем Олле Персоне — его настоящем близком друге. Подумал о задаче, которую поставил перед ним, и связанных с ней опасностях. Подумал обо всём, что поставлено на карту. Прямо сейчас Олл прорезает свой путь через…

Нет.

К Джону вернулись самоконтроль и ясность ума. Он не может себе позволить подобные мысли. Беспокойство и страх делают его уязвимым.

— Внизу много женщин и детей, — сказал он, показывая на палубы ожидания. — Бог знает, что им не помешала бы надлежащая помощь, а не карантин.

– “Бог”?

— Извините, сэр, оговорился. Привычка — вторая натура.

— Вы что — катерик?

— Да, сэр. — Играй роль. Играй роль. — Уже нет, конечно.

— Итак, вы выступаете от их имени?

— Можно и так сказать. Мы уже провели здесь некоторое время, сэр. Несколько дней. А перед этим десять месяцев летели на корабле с развалин Калта. Мы думали…

— Я знаю, что это тяжело, Олл, — ответил сержант. Джон внимательнее присмотрелся к амбициям космического десантника и увидел, что это было своего рода благородство. Сержант Зирол хотел уважения. Он хотел повышения. Он хотел поперечный щетинистый гребень центуриона. Он знал, чтобы заслужить это, он должен быть таким же, как его примарх: открытым и честным, сострадательным, заботливым, серьёзным, верным, непоколебимым и эффективным. Это не было притворством. Это была его модель поведения. Это было в его генокоде.

— Там женщины и дети. Ожидание… Им тяжело пережить его, понимаете? Добраться до порога убежища, в которое тебя не пускают.

— Новые протоколы, Олл, — ответил сержант, покачав головой. — Приказ первого магистра Августона. Мы обязаны задержать, опросить и осмотреть их. Поверь мне — нам это совсем не по душе. Твои люди заслужили всю помощь, что Макрагг может им предоставить.

Августон. Это имя вспыхнуло в уме сержанта. На взгляд Джона такие меры безопасности не соответствовали протоколам Ультрадесанта. Для XIII легиона безопасность сводилась к орудиям на стенах. Такие меры противодействия больше подходят Железным Воинам… Долгосрочное планирование, держаться на почтительном расстоянии. Нет, учитывая, как легли карты, это не IV легион. Скорее… тактика VII. Имперские Кулаки. Джон нажал сильнее и уловил краткое воспоминание Зирола, его командир Августон использовал схему безопасности, разработанную кем-то по имени Полукс.

Августон. Задница. Стоит запомнить. Смени стратегию. Зирол не хотел ни прогибаться, ни критиковать своего засранца начальника. Он был благороден. Он хотел быть похожим на Жиллимана. Он хотел честно исполнять свой долг.

— Сэр, а что это такое? — спросил Джон, указывая через обширное пространство орбитальной палубы.

Ультрадесантник вздохнул.

— Мёртвые, — ответил он.

Примерно в полукилометре от них с рокритового и адамантового пола западного грузового дока по суспензорной сети в открытый трюм транспорта загружали похожие на саркофаги капсулы.

— Мёртвые? — эхом отозвался Джон. Он осторожно направил ментальный палец в дофаминную систему лобной доли сержанта.

— Мы вывозим павших XIII-го на погребение в Памятные сады.

— Вы… — Джон замолчал для эффектности. Он настроил свои эмоции так, чтобы в голосе чувствовались слёзы. — Вы ставите мёртвых выше живых?

— Это не так, Олл, — возразил сержант, внезапно почувствовавший вину.

Джон покачал головой и ушёл. Всё в порядке. Он уже узнал из поверхностных мыслей Зирола имя офицера ответственного за графики посадки.

Джон сменил личину Олла Персона с той же лёгкостью, что снял пальто. Он приспособился и стал Тео Лусулком, офицером разведки флота, которого перевели на “Гелион”. Он получил доступ к подготовительной комнате и взял чистый лётный комбинезон и сумку, в которую убрал свои вещи. С одной из них он обращался особенно осторожно. Это был тяжёлый, но небольшой короткий меч. Джон обернул его шёлковой тканью и положил к грязной одежде.

После того, как он переоделся и умылся, то заставил исчезнуть психо-соматически нанесённую на левую щёку и лоб отметку Калта.

Затем направился к кольцевым уровням управления западной наблюдательной башни. Большие арочные окна были как обычно без щитов, открывая вид на серый пейзаж колоссальной платформы. Вереницы судов мерцали в резком свете и острых тенях, яркий и интенсивный поток солнечных лучей заливал Макрагг, болезненно светя в пульсирующей тьме космоса. Оперативный код — “пурпурный” решил он. Если бы статус дня был выше “алого”, то окна бы автоматически закрыли противовзрывными ставнями.

Двигаясь так, чтобы всем видом выражать уверенность — как языком тела, так и мыслями — Джон просто прошёл мимо суетящихся флотских сотрудников и сервиторов, и миновал Таллакских стражей и космических десантников, даже не взглянув в их сторону. Его остановили всего один раз — перед входом в стратегиум.

— Документы и идентификатор, — произнёс Ультрадесантник. Его голос гортанно растягивался, проходя сквозь решётку вокса.

— Конечно, извините, — ответил Джон. И сделал вид, что ищет их в карманах комбинезона, одновременно внушив зерно мысли в голову Ультрадесантника.

— Извини, Лусулк, — махнул тот рукой. — Не узнал тебя, друг.

Стратегиум гудел от поступавших данных. Тактические офицеры, информаторы и адепты Механикума работали вокруг мерцавших гололитических демонстрационных столов. Джон взял инфопланшет и направился дальше, делая вид, что изучает информацию.

Он просматривал диспозицию сил. Орбита и высокий якорь были забиты под завязку. Так много кораблей. Пожалуй, почти треть военного флота Ультрамара и ещё один большой флот, совсем недавно занявший позиции ровно напротив.

Это — Тёмные Ангелы? Первый легион? Святой ад. Святой чёртов ад.

Джон присмотрелся, подмечая мелкие детали. Корабли держались на расстоянии. Это не бросалось в глаза, но Тёмные Ангелы не зашли в радиус действия орудий флота Ультрадесанта или главных орудий орбитальных станций. Дерьмо, что же Жиллиман ожидал от легиона брата?

Конечно. Конечно же. Ответ “всё что угодно”. Галактика перевернулась вверх дном. Никто никому не доверял.

А это ещё что? Какой, к чёрту, навигационный маяк? С каких пор на Макрагге появился Астрономикон?

Тем более, это — никакой и не Астрономикон. Джон чувствовал это. Он чувствовал, как свет пульсировал в его мозге, сердце, позвоночнике и яйцах. Ксено-технология. Жиллиман использовал какую-то ксено-технологию, чтобы пронзить варп-шторм и сделать Пятьсот Миров пригодными для полётов. Святой, святой ад. Галактика действительно перевернулась вверх дном. Даже здравомыслящие люди идут на крайние меры.

Мерзкая ксено-технология. Мерзкий свет — как у лампы, которая горит уже вечность. Джону он не нравился. Он напоминал о чём-то, что скрывалось глубоко в Остроте, которую он делил со своими чужаками-кукловодами из Кабала. Память другой расы, память о древних временах до человечества. Благодаря этой технологии иные путешествовали по звёздным заливам задолго до людей, да, пожалуй, и эльдар.

Это чувство вызвало дрожь. Оно заставило его испугаться за собственный вид — за человечество — хотя он предавал его дольше, чем хотел бы помнить.

Он — агент Кабала. И он задумался о том, как долго ещё им будет. У Джона Грамматика была совесть, хотя всё говорило об обратном. Сколько ещё пройдёт времени, прежде чем он, наконец, признает, что совесть взывает к нему и обратит на неё внимание? Сколько ещё пройдёт времени, прежде чем он станет руководствоваться ею в своих действиях?

Галактика перевернулась вверх дном. Что ещё должно произойти, прежде чем он наконец-то пошлёт своих инопланетных хозяев на три буквы?

Конечно же, они сразу прикончат его. И на этот раз навсегда.

Джон подходил к очередному столу с гололитическим дисплеем, засмотревшись на Макрагг.

И врезался в симпатичную женщину-офицера, которая отходила от стола.

— Извините, — произнёс он, поднимая её упавший инфопланшет. Она улыбнулась.

Возвращая его, Джон сумел коснуться её разума и быстро считать мысли. Её звали Леанина, красивое имя, хотя это и неважно. Гораздо важнее, что он получил коды доступа к консоли — чем-то всё это напоминало вытаскивание косточек из хорошо приготовленного куска рыбы.

Джон подошёл к столу и набрал пароль на приборной панели. Получил доступ и приступил к скрупулёзной и методичной работе, стараясь не показывать, что жадно поглощает информацию.

Он загрузил метеорологические сводки, прогнозы и пикты с данными. Он скопировал столько, сколько смог вместить украденный инфопланшет, рука металась в реагирующем на прикосновения облаке света. Некоторые файлы оказались защищены от копирования при его уровне допуска. Он взял всё, что смог, а остальное запомнил.

Было необычайно сложно псайкерски маскировать движения рук среди такого количества настороженных людей. Джон полагал, что в лучшем случае его хватит на полчаса, прежде чем концентрация начнёт слабеть. У него был всего один шанс узнать о приземлении.

Он посмотрел на Макрагг. Согласно данным Кабала его цель в любом случае находилась где-то там.

Джон много кем становился ради них: контрабандистом, подстрекателем, шпионом, сводником, вербовщиком, дипломатом, провокатором, бунтовщиком, вором.

Но он ещё никогда не был убийцей.

Он изменил ракурс и вращал глобус Макрагга вокруг его оси. Щёлкал по атмосферным слоям и схемам воздушного движения. Он искал информацию о системе безопасности.

И нашёл её. Он рассчитывал просто телепортироваться, но об этом не могло быть и речи. Какой-то в высшей степени умный ублюдок перенастроил несколько орбитальных ауспиков для наблюдения за поверхностью. Умно. Очень умно. Любой сигнал телепорта заметят и зарегистрируют. То же касается несанкционированных десантных капсул и транспортов. Без сомнений, до этого додумались Имперские Кулаки. Не получится перекрыть все пути. Зато можно узнать, куда приземлились.

Так, что ещё? Разрешённые посадки на планету можно совершать только в главном космопорте, и чёртов главный космопорт выглядел вполне безобидно, только вот мощные пустотные щиты кораблей были настроены таким образом, чтобы перекрыть низкие орбитальные траектории и территорию порта после второго предупреждения. Нулевыми были и шансы угнать спускаемый аппарат, а затем перед посадкой сослаться на незнание кодов. Его просто собьют в воздухе.

Джон Грамматик вздохнул. На лбу выступил пот.

Похоже, ему придётся пойти на безумную импровизацию, которая пришла в голову раньше.

Тео Лусулк превратился в армейского офицера Эдариса Клюта, занимавшегося вопросам репатриации. Когда “Гелион” оказался в тени планеты и наступила ночь, Клют поднялся на борт большого транспорта и мрачно и степенно встал в своей траурной форме рядом с другими, такими же, офицерами вдоль рядов саркофагов. Зазвучали фанфары.

Поднимаясь на раскалённом синем пламени из форсунок, корабль оторвался от палубы и вылетел в космос.

10 ПРАЙД ПРИХОДИТ В УЛЬТРАМАР

— Вступайте в каждый город так, словно вы его перворождённый повелитель.

— Фулгрим, примарх III легиона

Дружный протяжный рёв шести огромных военных рогов древних боевых королей разнёсся по взволнованному Цивитасу. Их изготовили из бивней вымерших зверей, которые когда-тотянули в битву гигантские колесницы авангардов армий Конора и его предшественников. Теперь они размещались на минаретах укреплённых башен вокруг Марсовой площади и гигантской стены Крепости.

Как только хриплый рёв смолк, увядая, словно мычание чудовищного быка или обледеневшего древнего слона из мифов, резко ударили фанфары XIII-го — восемьсот серебряных труб и столько же карниксов — вознося звуки яркой триумфальной радости.

В полном властном боевом облачении, похожий на золотого и лазурного полубога, Жиллиман стоял на платформе колоссальной Арки Титаникус, “Вратах Титана”, которые служили северным входом на Марсову площадь. Это были врата-столпы столь огромные, что под ними могли пройти, не нагибаясь даже самые большие военные машины Коллегии Титаника, что и произошло дважды этим утром.

В честь сегодняшнего события Врата Титана были украшены цветами XIII-го легиона, обрамлены с обеих сторон свисавшими знамёнами легионов Титанов и различных армейских полков, вместе со штандартами V, VI, VII, X, XVIII и XIX Легионес Астартес.

Жиллиман глубоко вздохнул, проигнорировав ноющую боль от раны в спине и спазм в зарубцевавшихся лёгких. Отсюда открывался вид на площадь в девятьсот гектаров, вымощенную полированным лазуритом и мрамором из Калутских карьеров. Он видел Авеню Героев — центральную магистраль Цивитас. Только одну тысячную часть её тротуаров покрывала гравировка из имён павших. Авеню тянулась на север к мощной наклонной стене Эгиды, окружавшей Каструм. Над величественным похожим на утёс валом сурово возвышались башни и залы Крепости Геры, на фоне которой огромные Резиденция, Агизельские казармы и Верховный Сенат выглядели всего лишь игрушками у подножия Цитадели Легиона. Крепость и окружавшие её здания верховного Каструма называли Палеополисом или “Старым городом”. За ним вдали пронзали небеса пики гор Короны Геры, обычно призрачно-синие в это время года, но теперь тёмно-зелёные из-за Шторма.

К востоку от площади виднелись внушительные купола нового Дома Сената и Дирибитория, отбрасывавшие тень на округ Цирцеи, кварталы хабитас и промышленные районы, которые простирались по долине на восток к порта Медес и прекрасным сельскохозяйственным угодьям, где располагались поместья многих консулов. Цирцею и прилегавшие к ней округа называли Неополисом или Новым городом.

На западе величественно тянулась река Лапонис, мерцавшая в дневном свете, словно дымчатое стекло, пронося свои воды между чёрным замком-зиккуратом Адептус Механикум и головокружительной Красной базиликой Астра Телепатика. Ни одна птица никогда не пролетала над ней. Жиллиман обратил на это внимание ещё когда базилику только возвели и заселили.

На юго-западе от Марсовой площади находился географический центр Магна Макрагг Цивитас, точка, где пролегавшая с севера на юг кардо виа Лапонис пересекалась с пролегавшей с запада на восток виа Декуманус-Максимус. Это место было примечательно кольцевым перекрёстком, который окружали гермы и кованые статуи, и Милионом — мильным камнем, отмечавшим начало всех перемен в Цивитасе, а формально и во всём королевстве Ультрамар. На этом камне, во время восстания Галлана, стоял Жиллиман с красными от крови предателя руками и произносил первую объединительную речь. Восстания, которое стоило его любимому отчиму жизни.

На юге Великая колоннада вела прямо от южного края площади к посадочным полям космопорта и побережью. В небе было пусто. Жиллиман чувствовал запах моря и даже видел далёкие волны.

Почти пора.

Воздух дрожал от трубных фанфар, но примарх знал, что скоро их заглушит рёв тормозящих кораблей и посадочных двигателей.

Он испытывал что-то похожее на радость. Прибытие брата-военачальника принесло множество вопросов и проблем, но оно как минимум означало изменения в Ультрамаре. Чтобы их не ждало — наступил переломный момент.

К тому же это был повод гордиться славой Макрагга и XIII-го. Давно его легион не собирался при полном параде просто ради абсолютного великолепия. Ничто не праздновали после Калта, даже тяжело добытые победы и кровавые подвиги возмездия.

Прилёт Льва требовал никак ни меньшей пышности. В галактике всего восемнадцать примархов. В то время как равновесие в космосе временно и сильно изменилось, встреча даже двух из них была исключительным событием, особенно когда эти двое были, возможно, самыми чествуемыми и уважаемыми военными лидерами из всех.

Этот день будет знаменательным, и все на Макрагге — во всём Ультрамаре! — понимали это. Это — настоящее событие. Повелитель Тёмных Ангелов заслуживал уважения и, высокие башни Терры, Жиллиман знал, что его воины также имеют полное право гордиться.

Робаута на платформе сопровождали Город и Инвикты, Августон и пятнадцать старших офицеров XIII-го, девяносто четыре высших армейских и флотских командующих, верховные представители Сената и Адептус Механикум, и двадцать воинов Легионес Астартес в звании центурионов, которые представляли офицерский корпус прибывших на Макрагг легионов. Из всех старших офицеров, которые находились на планете, отсутствовал только Валент Долор.

Первые трубные фанфары смолкли. И грянул второй залп, чистые серебряные ноты рожков вознеслись в летнее небо яркой стаей орлов, и в гармонии с ними затрубили военные рога Коллегии Титаника. Сорок военных машин, представлявшие все восемь легионов титанов — которые заключили договор с Жиллиманом — машины миров-кузниц Тигр и Аккатран стояли на позициях вокруг Марсовой площади или вдоль Великой колоннады до космопорта. Среди них были девять “Владык войны” и два “Императора”: “Иякс Иякст” и “Смерть Отбрасывает Длинную Тень”, занявшие позиции по обе стороны от платформы и похожие на высокие ощетинившиеся орудиями города.

Воздух не просто дрожал. Он грозил расколоться.

Примарх улыбнулся. Он посмотрел на приближённых и увидел Ойтен, которая гримасничала и прикрыла уши.

Он снова вернулся к происходящему. Это была его империя. Это было великолепно. Конечно же, он никогда не произнёс бы фразу “его империя” вслух, но ведь так и было. Он основал её, он сражался за неё, и он знал, что когда-нибудь умрёт за неё. Внизу в штормовом свете и жутком ярком сиянии Фароса — единственной звезде на небе — мерцали мраморные плиты Марсовой площади. Вокруг огромного плаца раскинулся Магна Макрагг Цивитас — один из величайших городов Империума. И дело было не в самом факте существования города, а в том, что он порождал. В том, что он создавал.

Жиллиман собрал почётный караул из девяти тысяч Ультрадесантников по периметру площади. Они стояли великолепными отдельными отрядами за ротными знамёнами, их отполированные оружие и броня блестели в дневном свете. Между ротами стояли механизированные бронетанковые подразделения или армейские батальоны, солдаты почтительно опустились на колени под трепетавшими в руках знаменосцев вексиллумами. Жиллиман предоставил брату почётный караул из почти сорока семи тысяч воинов, не говоря уже о миллионе или больше гражданских, которые толпились на прилегающих улицах и проездах, чтобы на миг увидеть лорда Льва и его прославленных космических десантников. Ойтен рассказала Робауту, что уличные лавочники и продавцы устроили бойкую торговлю дешёвыми открытками и значками с иконографией Первого легиона.

— Итак, мои люди думают, что он спасёт их, когда я окажусь не в силах помочь? — спросил Жиллиман, закрепляя церемониальный доспех в примерочном зале Резиденции.

Ойтен фыркнула.

— Они празднуют, глупый вы мальчишка, — ответила она. — Они приветствуют прибытие Льва. Он благороден и верен.

Жиллиман кивнул.

— Вы ревнуете к нему?

— Нет!

— Да, да, ревнуете. Потому что он — лорд Первого, перворождённый. Никогда бы не подумала, что увижу у вас такую ревность, мой дорогой повелитель. Она вам не к лицу, но всё же она вам идёт.

Примарх проворчал что-то неразборчивое, а затем потребовал у оружейников, чтобы они подрегулировали сервоприводы наплечников.

— Конечно, — задумчиво продолжала Ойтен, — он — лорд Первого и, следовательно, первый среди равных, но не его нашли первым.

— О чём ты, женщина?

— Первым потерянным сыном, которого нашли, был Гор. Подумайте хорошенько, чем это закончилось, повелитель.

Жиллиман посмотрел на неё и рассмеялся. Он не мог остановиться. Он почувствовал себя удивительно хорошо.

— Первый — не всегда значит лучший, — также смеясь, сказала Ойтен, — найденный восьмым, повелитель Тринадцатого легиона. Посмотрите, у кого есть империя.

Всё ещё улыбаясь, примарх взглянул на неё.

— Осторожнее подбирай слова, — сказал он управляющей. — Неважно, что есть у меня — мой любимый брат Гор уже почти создал империю.

— Дело в том, — ответила она, — что люди Макрагга логично считают, что два примарха — лучше одного.

Из воспоминаний Мстящего Сына вернул трубный рёв. К нему подошёл помощник и почтительно протянул инфопланшет с генетическим считывателем.

— Вы разрешаете открыть воздушное пространство, повелитель? — с поклоном спросил он.

— Открывай, — распорядился Жиллиман. Он взял планшет и поцеловал экран. Столь важные распоряжения требовали прямой генетический материал для проверки, и часто для облачённого в броню воина было неудобно снимать силовой кулак или наруч, чтобы дотронуться пальцами. Поцелуй сочли целесообразным, и он вошёл в привычку. Примарх знал, что некоторые как, например, первый магистр Фрат Августон, предпочитали плевать на экран, а не целовать его. Результат был таким же, но смирения точно не хватало.

Системы в глубинах Цивитас получили и расшифровали генетический приказ. Воздушное пространство над космопортом открыли, пустотные щиты скользнули в стороны. Флот Тёмных Ангелов располагался над неосвещённой половиной планеты. Из её тени вылетели корабли.

Показались первые покрашенные в чёрный до синевы цвет “Грозовые птицы”, передние кромки их крыльев были тёмно-тёмно-зелёными как древний лес. За ними в боевом порядке следовали десантные корабли, “Громовые ястребы”, “Громовые ястребы” увеличенной вместимости и пехотные транспорты.

Это был не просто боевой порядок. Они спускались в великолепной, великолепной воздушной синхронности. Как труппа воздушных танцоров в точно отлаженном и организованном балете.

– “Хвастун”, — подумал Жиллиман, улыбнувшись. — “В подобной ситуации я действовал бы точно также”.

В прекрасной последовательности четвёрка за четвёркой корабли начали заходить на посадку в дальней части Великой колоннады, где она вливалась в Марсову площадь. Интервалы между приземлениями были поразительно точными. Четыре, ещё четыре, ещё четыре и так группа за группой. Вой двигателей заглушил фанфары, и даже не умолкавший рёв титанов.

Столь же удивительно синхронно открылись и опустились откидные люки и рампы. Подразделения Тёмных Ангелов ступили на Колоннаду и направились к площади. Они двигались в едином порыве: каждое движение великолепно, доспехи блестят и все воины похожи друг на друга. Как только марширующие отряды достигли плаца, они начали перестраиваться в широкий двойной ряд из групп десять по десять воинов. Развёртывание было безупречным. Отделения размыкались и проходили друг сквозь друга, формируя великолепную двойную стену, и при этом продолжали маршировать, ни разу не сбившись с шага. Это была самая впечатляющая демонстрация строевой подготовки, какую когда-либо видел Жиллиман.

– “Хвастун”, — снова подумал примарх.

Без малейшей суеты фланги Тёмных Ангелов двинулись вперёд, приняв построение в форме подковы, направленной открытой стороной к платформе на Вратах Титана. Две тысячи воинов повернулись к возвышению, сохраняя организованный походный порядок. И, маршируя на месте, приступили к показательным упражнениям с оружием: подбрасывали, крутили и вращали болтеры, или ловко вскидывали мечи и знамёна вверх и вниз. Раз. Раз. Раз. Раз. Раз.

Жиллиман обратил внимание на необычное снаряжение Тёмных Ангелов: разнообразное лучевое и кинетическое оружие, которое он не смог сразу узнать. В арсеналах Первого легиона находилось вооружение, неизвестное в остальных легионах. Тёмных Ангелов основали первыми, и их история началась раньше остальных институтов Легионес Астартес. Во многом они стали прототипами. Говорили, что в последние годы Объединительных Войн и первые годы Великого крестового похода, ещё до появления остальных легионов, Тёмные Ангелы владели и использовали снаряжение, о котором не знал больше никто в Легионес Астартес. В ту эпоху в изоляции они создавали свою силу и идентичность.

Эта идентичность требовала полноты. Если есть всего один легион, то он обязан охватывать все специализации. Жиллиман знал, что шесть воинств или “крыльев” были специалистами в своих школах, вступая в тонкое противоречие с установленным Принципиа Белликоза порядком.

Мстящий Сын слышал и о тайных орденах и секретной иерархии в рядах Тёмных Ангелов. Иерархии знаний, доверия и власти, невидимой для посторонних. Что объясняло некоторые из любопытных знаков отличия, порой не имевших никакого отношения к званию или структуре роты.

Как и их повелитель, воины Первого легиона были замкнутыми, скрытными и необщительными. Они хорошо хранили секреты, пожалуй, даже слишком хорошо. Жиллиман считал, что это было наследием тех дней, когда им приходилось рассчитывать только на себя.

Без всякого сигнала Тёмные Ангелы остановились и замерли как один. Великолепно. Великолепно.

– “Он и в самом деле хвастун”, — подумал Робаут.

В шлеме раздался вокс-сигнал. Примарх посмотрел на мерцавший дисплей. Идентификатор мигал — Долор.

— Я — занят.

— Конечно, вы заняты, повелитель, — ответил тетрарх. — Я не стал бы вас беспокоить по пустякам. Мне нужно вам кое-что сказать.

— Дорогой друг, ещё раз — ты не вовремя.

— Согласен. Приходите, как только сможете. Но не заключайте с вашим благородным братом ничего, что нельзя было бы отменить… пока не увидите то, что я собираюсь вам показать.

— Ты сбиваешь меня с толку, Валент.

— Приветствуйте брата. Ничего не обещайте. У меня есть кое-что полезное, что вы оцените.

Связь оборвалась.

— Всё в порядке? — спросила Ойтен.

Жиллиман кивнул.

— Их строевая подготовка в высшей степени хороша, не так ли? — спросила управляющая, указывая на площадь внизу. Ряды Тёмных Ангелов снова пришли в движение. Они разделились на равные марширующие когорты, которые пересекались по диагонали с другими когортами, образуя великолепные новые построения: ромбы, квадраты, треугольники, кривые линии и шестиконечную звезду. Шедшие на острие её лучей разворачивались и маршировали назад в свои группы, изменяя направление движения. Это впечатляло до раздражения.

— Похоже, они потратили немало времени на тренировки, — ответил примарх.

Ойтен посмотрела на него и прикрыла рот рукой.

— Это самое язвительное замечание, которое я когда-либо от вас слышала, Робаут, — заявила она.

Мстящий Сын усмехнулся.

— Приготовься, Тараша. Мой старший брат приехал, чтобы остаться. Язвительность ещё впереди.

Внизу на отполированном мраморе Марсовой площади Тёмные Ангелы, наконец-то, закончили своё представление. Прижав блестящие болтеры к нагрудникам, отделения выстроились веером в форме буквы V направленной к рампе “Грозовой птицы”.

Появился Лев.

Жиллиман почувствовал, как невольно чаще забилось сердце и участилось дыхание. Лев. Лев. Были братья, к которым он относился безразлично, были братья, которым он симпатизировал, и были братья, которыми он восхищался. Рогал, Магнус и Сангвиний и, чтоб его, даже Русс. Он восхищался ими за то, какими они были. Но были всего два брата, которых он и в самом деле уважал, только два, которыми он по-настоящему восхищался.

Только два брата, рядом с которыми он чувствовал себя на вторых ролях.

Лев Эль’Джонсон и Гор Луперкаль.

Сохраняя непроницаемое выражение лица, Лев покинул “Грозовую птицу”. Он был без шлема, и его длинные золотистые волосы развевались на ветру. Такой прекрасный, такой смертоносный, такой легкомысленный, такой непроницаемый. Он нёс боевой шлем под левой рукой и шагал не менее великолепно, чем его воины. Слева и справа за ним в том же темпе следовали избранные лейтенанты.

Любимчик Корсвейн командовал подразделениями легиона по другую сторону Гибельного Шторма, поэтому рядом со Львом шли Ольгин и Фарит Редлосс. Ольгин обеими руками держал перед собой палаческий длинный меч, направленное в небо острие шестифутового клинка было закруглённым, как у ножа для масла. На наплечнике лейтенанта были изображены перекрещенные мечи Крыла Смерти. Редлосс нёс тяжёлую секиру, прижав рукоять к груди. На его наплечнике был изображён череп в песочных часах Крыла Ужаса. На всех троих была великолепная чёрная броня, отделанная красным марсианским золотом.

Они шли вдоль рядов воинов, приближаясь к площади.

Жиллиман вздохнул.

— Ублюдок. Точно хвастается, — прошептал он.

Затем взглянул на своих помощников, кивнул и начал спускаться навстречу брату. Волки последовали за ним. Робаут остановился и оглянулся вверх по лестнице.

— Ты — серьёзно? Всё время и даже сейчас? — спросил примарх у Фаффнра.

— Моя наблюдающая стая идёт туда же куда и вы, ярл.

— Даже Катафракты не сопровождают меня в этот момент, Волк.

— А могли бы, повелитель, — прорычал с платформы Город. — А ещё могли бы оказаться рядом, а не чёрте где во время шторма выстрелов, если бы вы пожелали.

— Хватит, — сказал Жиллиман и посмотрел на Фаффнра и Волков. — Видите, как сильно я ценю ваши жизни?

— Никто не ценит наши жизни, ярл, — ответил Бладбродер. — Они не для этого предназначены. И никогда не были.

— С… уважением, — прошептал Битер вожаку стаи. Тот кивнул:

— Конечно-конечно, как Херек и сказал. Само собой разумеется. С уважением.

Жиллиман колебался, прекрасно понимая, что он остановился на лестнице на полпути к полутора миллионам человек, чтобы переговорить с группой варваров, в то время как внизу его ожидал благородный брат.

— Я взываю к твоей честности, Фаффнр Бладбродер, — начал он. — Дело сейчас не во мне? Ведь так? Дело в тебе и в Ангелах, и в вашей вражде.

Волк некоторое время молчал.

— Так и есть, — признал он, кивнув. Его ссутулившиеся и неказистые воины также кивнули.

Примарх вздохнул:

— Так и поступим. Но не мешайте мне, а то я лично вас выпотрошу.

Робаут повернулся, и продолжил спускаться по ступенькам и в этот момент понял, что идущие сзади Волки выглядят как неуместные оборванные телохранители.

— Во имя пустоты, — зашипел он на них. — Вы же понимаете, что из-за вас я похож на идиота! На языческого короля Иллириума!

— Простите за всё, ярл. Это дело чести, — ответил Фаффнр, горячо прошептав над плечом примарха.

— Ты — заноза в заднице, ты знаешь это? — спросил Жиллиман.

— Без сомнения, — ответил Волк, отстраняясь.

Робаут спускался навстречу Льву. Лев шёл навстречу ему.

Ожидание оказалось долгим. Расстояние между посадочной площадкой и воротами превышало километр. Примархи медленно двигались навстречу друг другу.

И когда они, наконец, встретились лицом к лицу, на несколько секунд воцарилась тишина. Смолкли все грандиозные фанфары, и даже шум толпы ослабел.

Лев смотрел на Жиллимана. Мстящий Сын смотрел на Льва. Инкрустированный красным золотом чёрный доспех Льва покрывала искусная гравировка. На наплечниках и нагруднике были изображены все взаимосвязанные знаки и символы его легиона, запутанная геральдика, как видимой, так и невидимой иерархии Тёмных Ангелов. Все секретные воинства, троны и силы тайной структуры Первого легиона, объединённые центральным символом — шестиконечным гексаграмматоном. Через правое плечо примарха была переброшена шкура лесного зверя, а золотая застёжка в виде завёрнутой в саван погребальной урны покоилась у горла.

— Брат, — произнёс Лев.

— Брат, — ответил Жиллиман.

— Рад встрече.

— Ты как нельзя вовремя.

— Ты оказываешь мне большую честь столь внушительной демонстрацией силы, — сказал Лев, медленно обведя рукой площадь.

— А ты оказываешь мне честь великолепной демонстрацией строевой подготовки.

Примарх Первого легиона улыбнулся и благодарно кивнул.

Затем передал военный шлем Ольгину.

— Неужели прошло столько времени, Робаут? — спросил Лев и неожиданно обнял брата. Лязгнули доспехи.

— Нет-нет, — ответил Жиллиман, сглотнув подступивший к горлу комок. Порывистые объятья брата выбили шлем у него из руки, и он покатился по мраморным плитам.

— Рад видеть тебя, — произнёс он, вернув контроль над голосом.

Лев разомкнул объятья и кивнул. Наклонился, поднял выпавший шлем и выпрямился, протянув его брату.

— И я рад видеть тебя, брат. И рад видеть твой необычный свет. Ты должен рассказать мне о нём.

— Расскажу. Но есть другой вопрос, требующий немедленного внимания, — сказал Жиллиман, надеясь, что сумел сохранить невозмутимость. — Касающийся… протокола, — добавил он.

— Волки?

— Вот именно.

Лев кивнул, отвернулся от брата и посмотрел сверху вниз на Фаффнра Бладбродера.

— Назови себя, Волк. Давай, побыстрее покончим с этим.

— Я — Фаффнр, достопочтимый лорд.

— Ты из Сеска? Я узнаю символы.

— Из Сеска, повелитель.

— Давай, перейдём прямо к делу. Ты первый?

Фаффнр Бладбродер выпрямился во весь рост. Вражда между Ангелами и Волками началась на Дулане и превратилась в ритуал для действующих чемпионов при каждой встрече.

— Да, повелитель, — произнёс Волк. — Я требую, чтобы вы выставили своего чемпиона.

И Ольгин и Редлосс шагнули вперёд.

— Моим чемпионом буду я сам, — прошептал Лев. На губах мелькнуло что-то похожее на улыбку.

— Нет, — не согласился вожак стаи.

— Я правильно понял, что Волки из Стаи — трусы?

— Нет, — прорычал Фаффнр.

— Тогда нападай, Волк. И уж постарайся.

Фаффнр вздохнул и взмахнул секирой, целясь во Льва. Жиллиман вздрогнул, когда рядом рассекли воздух. Поразительно хороший удар. Волк не выдал себя ни репликой, ни малейшим намёком на напряжение мышц, ни изменением работы силового доспеха. Только удар. Примарх задумался, застал ли он его врасплох и был вынужден признать, что да, возможно.

Лев блокировал удар Бладбродера одной рукой, перехватил рукоять секиры, и остановил лезвие в нескольких миллиметрах от своего лица. Астартес невольно заворчал, когда встретился с мощью существенно превосходящей его силы.

Лев нанёс ответный удар слева. Не желая ни покалечить, ни убить — просто вытянул руку. Но быстро, гораздо быстрее превосходного удара Волка.

Вожак стаи упал на колени, не сумев вырвать секиру у примарха.

Затем поднялся.

— Удовлетворён? — спросил примарх, кинув ему захваченное оружие.

— Честь удовлетворена, повелитель, — согласился Волк, поймав секиру за рукоять. Кивнул и отступил, махнув стае последовать его примеру. Ольгин и Редлосс усмехнулись с раздражающей беззаботностью.

— И скажи Бо Сорену, чтобы следил за своими манерами, Фаффнр, — не оглядываясь, бросил через плечо Жиллиман.

— Скажу, ярл, — ответил Бладбродер. Робаут услышал звук затрещины и приглушенное ругательство.

Он посмотрел на Льва. До этого момента он ни разу не замечал, что лорд Первого легиона слегка выше его.

— Идём, брат?

— Знаменитая Крепость Геры? Я буду разочарован, если не осмотрю её.

Стоял поздний день.

У Западных ворот могучей Сервиевой Стены на самом западном краю Магна Макрагг Цивитас привратники проверяли въезжающих. На вечерние ярмарки округа Лапонис из трущоб Иллирийского анклава, расположенного за высокой стеной, изливался неослабевающий поток аферистов и контрабанды; а в городские хранилища на вместительных управляемых сервиторами фурах направлялись фермеры из хор с грузами преющего зерна.

— Имя? — спросил старший офицер Преценталианской дивизии. Он производил внушительное впечатление и прекрасно это понимал.

— Деймон, — ответил Деймон Пританис, съёжившийся у задней двери грузовика в вонючем чёрном меховом полушубке. — Что происходит?

— Что значит “что происходит”?

— В городе? Все эти полёты и чёртовы горны?

— К нам прибыл Первый легион, — гордо ответил офицер.

— Первый легион, а? Банда Льва? Большое событие.

— Так и есть.

— Большое событие, — повторил Деймон, кивнув. Сердце сжалось. Слишком много серьёзных игроков, чтобы чувствовать себя комфортно.

— Паспорт, — напомнил ему офицер.

Деймон пожал плечами, кивнул и протянул пустую руку ладонью вверх. Обычно это срабатывало. Жест был настолько отработанным, что охрана почти всегда видела то, что хотела увидеть.

— Хорошо, всё в порядке, — произнёс офицер, махнув рукой.

Пританис миновал глубокую холодную тень Западных ворот в трясущемся грузовике и въехал в западные окраины города. Этот город был его целью и, пожалуй, кровавой судьбой. И это не слишком обнадёживало. В запущенном районе, предназначенном для низкоквалифицированной рабочей силы, было полно простых быстровозводимых и дешёвых хабитас, барахолок и кварталов трущоб, которые будут тянуться ещё не один километр, прежде чем путешественник достигнет красивых домов и просторных особняков округа Ксанти на низких холмах к западу от реки.

Деймон выбрался через заднюю дверь грузовика и направился вдоль оживлённого шоссе, огибая иллирийские фуры и зерновозы.

У него внезапно возникло дурное предчувствие. Ему нравилось называть это первым чувством, потому что, по словам его благословенной матери, других у него не было.

— Эй! — раздался сзади голос. — Эй, ты! Человек в меховом полушубке!

Пританис выругался. Офицера удалось убедить только на время. Он оглянулся и увидел в воротах отделение преценталианцев, которые двигались в его сторону. Они шли всё быстрее и расталкивали попадавшихся на пути людей. Большинство местных жителей подались в разные стороны. Преценталианцы выглядели как чрезмерно холёные парадные гвардейцы, но они были жёсткими, хорошо обученными и обладали большими полномочиями.

И ещё они были хорошо вооружёнными. Деймон разглядел плазменное оружие и угрожающе выглядевшие клинки.

— Стоять! — крикнул один из преследователей. Когда Пританис не подчинился, офицер закричал на пешеходов:

— Прочь с дороги! Дайте нам прицелиться!

Прицелиться? Звучит ободряюще. Приветливо. Воодушевляющее. Дело усложнялось, а напряжение росло быстрее, чем он надеялся и даже ожидал.

Это был момент, чтобы разрядиться, вернуться к охотничьим навыкам и начать так давно не начинаемую охоту. Соблазн в задней части мозга был огромен. В галактике всего несколько людей обладают равными или большими практическими умениями, чем Деймон Пританис. Он встречал всего двух из них. Первый был текущей целью. Второй неприветливым и необщительным бродягой.

Ещё один из них был Императором Человечества. Деймон никогда с ним не встречался. Да не очень то и хотел. Он казался полной задницей.

Улыбаясь, Пританис обернулся.

Затем стремительно бросился влево и помчался переулками по муравейнику стенопои и лабиринту узких улочек самого тесного квартала Лапониса. Он ни в кого не врезался и никого не сбил с ног. Люди просто убирались с его пути или замирали на месте, и он огибал их. Деймон ещё дважды свернул, сначала налево, а потом резко направо и очутился на мокрой узкой улочке под сводами главного акведука. На верёвках под аркой и между высокими стенами висело и сушилось белье, он чувствовал запах табачного дыма и приготовленной еды.

Гвардейцы оказались в хорошей физической форме и, несмотря на доспехи и оружие, не отставали, двигаясь быстро и целеустремлённо.

Он увидел размытые серые очертания гигантских зернохранилищ и подумал, что стоит попробовать добраться до них и спрятаться внутри. Но преценталианцы оказались проворней. Впереди на висевшем над каналом на цепях мосту появилось второе отделение, двигаясь к стенопое и прижимая беглеца к преследователям.

Деймон понял, что убийств не избежать. Ему пришлось не по душе, что кровавое дело начнётся столь рано, но с другой стороны он был рад. Он пробыл в горах немало времени, проголодался и замёрз, и был не прочь причинить кому-нибудь боль. Его направили на Макрагг выполнять задание, которое он не хотел выполнять и бросить вызов человеку, с которым не стоило связываться.

Пританис прибывал в прескверном настроении и, загнав его в угол, преценталианцы предоставили ему шанс выплеснуть раздражение.

У него с собой было четыре оружия. Для безопасности он носил их в мешке из живой плоти, потому что металлические предметы мешали быстрой джековой телепортации. Мешок вырастили в репликаторских чанах Кху’Ниба. После болезненного путешествия на Макрагг Деймон разрезал мешок, открыл и убил, чтобы добраться до оружия и снаряжения, а потом ещё шесть дней питался его мясом.

Четыре оружия: парные Зхул’Хунд мурехк — изящные длинноствольные великолепные слинг-пистолеты, хорошо лежавшие в руке. Сюрикеновое оружие эльдар было его любимым, потому что недостатки в дальности и точности с лихвой компенсировались скорострельностью и пробивной силой. Эта пара была из личной боевой шкатулки Слау Дха. Редкое проявление великодушия, которое на взгляд Деймона было предназначено, чтобы подчеркнуть всю важность его задания. Первый назывался (на высоком идхараенском) Гух’хру, что переводилось как Истекавший Кровью, а второй (на простом испорченном сленге старых миров) Мех’менитай, что означало Смерть Смотрит Тебе в Глаза и Находит Твои Главные Недостатки. Он держал их в кобуре под полушубком в самодельном двойном наплечном приспособлении, которое соорудил из плохо перевариваемой кожи мешка.

Третье оружие было коротким цепным мечом, немного длиннее гладия, происхождение которого вело к бесконечным войнам ещё до эпохи Объединения Терры. Клинок создали как вспомогательное защитное оружие ближнего боя для одного из приближённых дворянина Панпацифика по имени Кендра Хуул. Меч находился в личной коллекции Деймона, и он отлично знал о его происхождении, потому что он сам был тем приближённым, сам владел им и сам дал название Рок Хуула. Он носил его на спине вдоль позвоночника, опять же, под толстым полушубком.

Четвёртым оружием была маленькая бутылочка из красного стекла, которая лежала в правом кармане вперемешку с остальным хламом, необходимым в его работе.

Пританис шагнул в тень: бросился под карниз в старую каменную нишу и, прижавшись спиной, стал ждать.

Шесть человек приближались сзади и столько же спереди. Все — преценталианцы. У всех плазменное оружие и отличные клинки для ближнего боя. Клинки, с которыми они умели обращаться. Голову, туловище, плечи, пах и ноги защищала броня. Жиллиман не жалел денег на своих людей, так что доспехи были, как минимум, пласталевыми и, скорее всего, с керамитовой подкладкой.

Ничего из того, что не смог бы пробить мурехк, но придётся подпустить преследователей почти в упор, чтобы замочить наверняка.

Он полез под полушубок и достал пистолеты. Он держал Гух’хру в правой руке и Мех’менитай в левой, направив стволы в запятнанное Штормом небо. Провёл большими пальцами по кнопкам активации, включив почти бесшумные гравитационные ускорители и запустив их на полную мощность. Рукояти из кости духа начали нагреваться.

Звук бегущих ног пропал. Деймон прислушался и услышал среди плеска воды в ближайшем канале и далёкого уличного шума краткий обмен репликами: писк вокса и сигнал о расширении зоны поиска.

“Что же, идите ко мне”, — пожелал он им.

Совершенно неожиданно двое гвардейцев, с взятым на изготовку плазменным оружием, появились слева, повернув за опорную глыбу.

Щелчок. Он уже двигался. Они пытались уклониться, но Пританис атаковал первым. Он сходу открыл огонь и плазмаганы одновременно упали на землю.

Он нажал на спусковые крючки наилегчайшим прикосновением из импульсной техники, которую эльдары называли Илияд’тхан или “палец-пёрышко”. Сюрикеновая технология была изумительной. Гравитационные ускорители вышвыривали заряды на аномальных скоростях, а боеприпасами служил твёрдый цельный блок пласти-кристалла, от которого пистолет отрезал и вышвыривал по одному мономолекулярному диску за раз. Это была столь эффективная система, что за одно плотное прикосновение к спусковому механизму пистолет выстреливал сотни острых как бритва дисков за секунду или две.

Техника Илияд’тхан позволяла стрелку выпускать по пять-шесть дисков за раз, сохраняя плотное ядро боезаряда и избегая излишнего кровопролития.

Деймон был хорошо обучен. Гух’хру выплюнул четыре мономолекулярных диска в грудь первого гвардейца, а Мех’менитай проделал то же самое со вторым. Преценталианцев отшвырнуло назад, в нагрудниках появились тёмные разрезы, из которых хлынуло удивительно много крови. Один упал на дорогу, другой перелетел через перила в грязный канал.

Сзади у противоположного угла блока появился третий гвардеец, Деймон повернулся и выстрелил из Гух’хру, всадив человеку два диска в лицо и превратив голову в шлеме в месиво. Несчастный упал на колени, а затем растянулся в полный рост. Голова ударилась о землю, и разлетелись кровавые брызги.

Медлить нельзя. Голоса стали громче. Преценталианцы услышали отличительный визг слингового оружия, который не мог забыть никто из тех, кто когда-либо сталкивался с эльдарами. Деймон бросился к первым жертвам. Труп в воде плыл лицом вниз и медленно — из-за воздуха в плаще — погружался в зелёный заросший водорослями мрак.

Человек на дорожке лежал на спине, широко открытые глаза были похожи на полные луны, из него вытекло удивительно много крови, превратив земляную тропинку в терракотовую мастику.

Деймон опустился на колени, подрегулировал оружие преценталианца и бросился назад, откуда пришёл.

— Он здесь! На помощь! — убегая, крикнул он через плечо.

Затем рванулся в сторону к дальнему концу каменной глыбы, чтобы между ним и каналом находилась тяжёлая стена.

Он расслышал, как прибежали остальные гвардейцы и гневные проклятья, когда они увидели убитых.

— Стойте, стойте! Что это за звук? — спросил один из них.

“Перегружается источник питания плазмагана, идиот”, — подумал Пританис.

Оружие сработало, как бомба, разнесся дальний угол нависшего над каналом блока. Деймон возник из дыма, добил выжившего быстрым выстрелом в голову и пересчитал тела. Это оказалось своего рода головоломкой. Надо было разобраться в полуобжаренных кусках. Четверо. И двое приближаются. А за ними ещё несколько отделений.

Сколько ещё ему надо рисковать? Сколько ещё ему надо рисковать, чтобы настроение улучшилось?

Он посмотрел на канал. Вода неожиданно застыла.

— О, да ладно… — начал он.

Из невозможного зеркала на него смотрел Гахет. Телепатический совет горячим импульсом вонзился в мозг.

+ Ты зря тратишь время и афишируешь своё присутствие, Деймон +

— Я выпускаю пар, — мучительно огрызнулся Пританис.

+ Делай то, что мы поручили тебе сделать +

— Хорошо, просто остановитесь…

+ Найди его и охраняй приз. Заставь его выполнить задание, а если он не справится — сделай всё за него +

— Хорошо, чтоб тебя! — сморщился от боли Деймон.

Он отвернулся от канала, и увидел двух бежавших по тропинке в его сторону преценталианцев. Один выстрелил и почти попал, опалив воздух рядом с убийцей раскалённой плазмой.

Пританис выхватил пистолеты и открыл огонь с обеих рук.

+ Что ты делаешь? +

— Заканчиваю дела.

Он слышал, как приближаются другие отделения. Баня. Всё свелось к кровавой бане.

— Я выполню задание, Гахет, — без малейшего пиетета продолжил Деймон, — как только закончу здесь.

11 КОНТАКТ

— Давайте начнем с истины и перейдем к более интересным делам.

— приписывается Малькадору Сигиллиту

Два Легиона, подобно черно-синей реке, медленно маршировали бок о бок по авеню Героев к Каструму и Крепости. Правую часть колонны составляли Ультрадесантники, левую — Темные Ангелы. Позади основного строя двигались остатки других Легионов, за ними — подразделения Армии и титаны. По обе стороны огромной дороги размахивала руками и приветственно кричала толпа.

— Наверное, в последний раз столько знамен было на Улланоре, — заметил Лев.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Жиллиман.

Они возглавляли процессию под сенью штандартов Легионов. Льва сопровождали Ольгин и Редлосс, Мстящего Сына — Город и его лейтенант Маглиос.

— Замечательное чувство, — произнес Лев, — и заслуженное. Твои воины после испытаний Нуцерии и многих сражений с «теневым крестовым походом» Лоргара, мои — после Трамаса и ярости варпа.

— Надеюсь, ты подробно расскажешь мне о Трамасском походе, — попросил Жиллиман.

— Непременно.

— Ты сражался с Конрадом? Против Восьмого Легиона?

— Проклятые предатели. На борту флагмана есть пленные, включая Первого капитана Севатара.

Жиллиман искоса взглянул на бесстрастного брата.

— Ты допросил его? Вырвал из него причину предательства?

— А ты? — задал встречный вопрос Лев. — Когда сражался против Ангрона и Лоргара узнал их мотивы?

— Дело в варпе, — ответил Жиллиман. — Это зараза, отравляющая душу. На Нуцерии я видел, как тот, кого Ангрон считал товарищем, сотворил с ним ужасное… Это не наши братья, включая Луперкаля, обратились против нас. Их обратили.

— Я тоже так думаю, — согласился Лев. — С этой мыслью тяжело смириться. Я не могу представить причину, которая подвигла восстать против нашего отца и Терры, но, по крайней мере, могу понять существование весомых аргументов для разногласий. Это предательство… оно распространяется подобно чуме. Оно заразно.

— Верно. Думаю, именно по этой причине ты прибыл ко мне.

Лев бросил взгляд на Жиллимана.

— Серьезное обвинение, Робаут.

— Твои корабли не сбились с пути, брат. Они направлялись на Макрагг, когда ударил шторм. Я прочел бортовые журналы. Ты боялся, что я принял сторону Гора и стал угрозой для отца? Прибыл покарать меня, как волчья стая Русса?

Лев засмеялся.

— Мой дорогой Робаут, я ни секунду не думал, что ты предатель. Я полагал, что ты поступил гораздо хуже, — он посмотрел на Жиллимана. — Думаю, мы оба знаем, что так и есть.

Примарх Первого Легиона перевел взгляд на Каструм, на возвышающуюся громаду Крепости Геры.

— Потрясающе, — сказал он. — Я впечатлен. Жду подробной экскурсии.

Памятные Сады лежали к востоку от авеню Героев. Джон Грамматик наблюдал за движением сверкающей колонны с воздетыми знаменами, направляющейся по огромной улице к Порта Гера — циклопическим вратам в стене Каструма, которую он видел с расстояния в шесть километров.

Эта демонстрация силы произвела впечатление на Джона. Легионам это всегда хорошо удавалось. Они также были превосходными убийцами, а вместе с Армией и титанами… силой, способной сокрушать богов. Джон особенно был поражен эскортом из так называемых «Разбитых Легионов». Это говорило о решимости людей, в которой Кабал сомневался. Несмотря на потери, они держались вместе и продолжали сражаться.

«У нас всегда была решимость, — подумал он. — Понаблюдайте за нами всего лишь миг, хотя миг для вас может быть десятью тысячами лет для нас, и вы увидите. Мы — не дети. У нас есть моральные принципы и души».

Памятные Сады были слишком ухоженными. Стены из покрытого надписями камня ограждали вытянутые пруды со светлыми водяными лилиями и лужайки с камышом и цветами. Ультрадесантники воздавали почести своим погибшим братьям. Они запечатлели их имена на плитах авеню Героев, повторили их в садах, а также на стенах из черного мрамора Поклонной часовни в Большой Крепости.

Фактически в этих садах, а точнее в сооруженных под клумбами и прудами катакомбах были погребены мертвые.

Джон представил день, когда после бесконечных столетий войны не останется места для новых имен на плитах авеню, катакомбы будут заполнены, а стены часовни полностью исписаны. Где тогда они будут чтить память своих мертвецов?

Он выбросил эту мысль из головы.

Похоронным шаттлам разрешили сесть на возвышавшихся каменных платформах сада. Восемь кораблей с шарнирными, как у бабочек крыльями, приземлились бок о бок на посадочной террасе. Их груз саркофагов будет выгружен позже. Из-за парада не хватало персонала из числа легионеров для проведения обрядов и доставки покойников в почтительной тишине к местам погребения.

Тем не менее, Джон был вполне доволен. В облике Эдариса Клюта и при помощи похоронных рейсов он добрался до поверхности Макрагга и в самое сердце великого Цивитаса. Священное уважение Ультрадесантников к своим павшим позволило ему обойти почти все сложные уровни планетарной безопасности Макрагга.

Большинство людей из персонала кораблей, работающих на рейсах репатриантов, направились к окраине посадочной террасы, чтобы посмотреть на движущуюся по авеню процессию. Несколько человек запустили проверку систем грузовых кораблей, которые стояли на платформе с поднятыми фонарями кабин и опущенными погрузочными рампами.

Настал момент скрыться. Момент, чтобы избавиться от личности Эдариса Клюта и найти новую.

Джон взял сумку, повесил ее на плечо и бесшумно направился через лужайки и беседки. Черная как смоль траурная униформа была скромной и аккуратной, и из-за своей строгости и отсутствия знаков отличия, за исключением золотой эмблемы окончательной омеги Погребальной Стражи, создавала впечатление, что он обладает более высоким званием, чем на самом деле. В городе униформ он мог пройти мимо почти любого и его бы не окликнули, если не считать тех, кто обладал обширными познаниями о цветах Легиона.

Все внимание было обращено на иные, более значимые события. Незамеченный и не вызывающий подозрений, он двигался по северной тропе садов, пройдя под прямоугольными арками из живой изгороди, вырезанных под размеры сверхлюдей, и по выложенными плитками дорожкам в тени тисов и сорон.

Архитекторы постарались, чтобы сады были надлежаще величественными и скорбными. Серые кроны деревьев даже яркийдневной свет превращали в сумерки. Плиты, поминальные стены и входы в усыпальницы сделали из сараманфского базальта. Вода в длинных, вытянутых, поросших черным камышом прудах была темной, как вуаль. Под ее неподвижной зеркальной поверхностью двигались серебристые тени призрачных карпов. Плавающие в водоемах лилии своей серостью напоминали заплаканные носовые платки.

Зеркала…

В листве деревьев засвистел ветер. Джон напрягся. По поверхности прудов разошлась рябь. Он слышал вдалеке помпезный шум труб, горнов и приветственные крики, но их звуки словно неожиданно стали тише.

В глазах закололо. Во рту пересохло. В висках застучала кровь.

— Пожалуйста, не сейчас, — сказал он, тихо, но твердо. Кабал пытался вызвать его. Они пытались установить психическую связь, скорее всего используя один из ближайших прудов в качестве отражающей поверхности.

Они пытались следить за ним. Видимо хотели удостовериться, что он выполняет задание, которое они ему поручили.

Он тяжело сглотнул. Снова засвистел ветер, шелестя серыми листьями. Тяжелый предмет в сумке слегка задрожал, словно ощущая нематериальную активность вокруг человека.

+Пожалуйста.+

В этот раз он говорил мысленно, а не вслух.

+Пожалуйста, я устал. Я только прибыл сюда и совершенно растерян. Позвольте мне найти безопасное место и передохнуть. Приходите позже, когда я смогу принять бремя переговоров. Пожалуйста+

Подул ветер. Кто на этот раз? Скорее всего, Гахет из Старейших, но Джон подозревал неприятное упорство автарха эльдар Слау Дха.

+Пожалуйста+

Он повернулся и снова пошел, но кожу все еще покалывало. Далекие звуки парада стали настолько приглушенными, что у Джона возникло ощущение, будто он находится под водой.

Грамматик невольно взглянул на ближайший пруд. Поверхность застыла, напоминая темное стекло для гадания. Под поверхностью замерла серебристая рыба, хвостовые плавники остановились в движении.

На воду упала тень, и она была не его. Джон вздрогнул, когда увидел темный высокий гребень боевого шлема эльдар, невероятно высокую и тонкую фигуру бога-шута, чьи худые и вытянутые очертания протянулись по всей поверхности пруда.

— Я сказал не сейчас! — выпалил Джон.

Он повернулся, оторвав глаза от тени, и зашагал по выложенной плиткой тропе прочь от пруда. В голове стоял гул. Шелестели листья.

— Оставьте меня в покое! — прорычал он через плечо. — Оставьте меня в покое!

Он вышел из садов и ступил на необычно тихие улицы. Все жители района сбежались к авеню Героев. Голова Джона болела от попытки установить контакт, а руки тряслись.

Они должны быть осторожными. Кабал должен быть осторожнее. Когда он был в облике Тео Лусулка из службы безопасности Цивитаса, Джон узнал, что XIII Легион восстановил библиариум по всему миру. На планете также находился огромный контингент Астра Телепатика. В систему обороны будут внедрены психические средства. Грубый канал связи, который Слау Дха пытался установить в садах, мог быть легко обнаружен.

Обнаружение Библиариумом серьезно осложнит его работу и возможно покончит с его жизнью. Во всяком случае, с этой жизнью. Он устал умирать.

Встряхнув себя, Джон увидел на углу следующей опустевшей улицы весьма приличную таверну. Внутри горел свет. Это было эксклюзивное место для чиновников сената и политиков Цивитас. Все постройки, граничащие с Памятными Садами, были роскошными и в отличной состоянии.

Грамматик вошел. Это был роскошный салон с позолоченной мебелью и люстрами, с рядами столов под высоким, расписанным потолком и кабинами вдоль стен. В заведении было пусто, за исключением нескольких официантов и сервиторов, и они тут же поспешили к Джону.

Он сел за стол в ближайшей кабине, устроившись в относительном уединении. Сиденья были с высокими спинками и обиты кожей, а кабина составлена из панелей цветного стекла, которые поднимались из спинок, образуя перегородки. В задней части кабины стена над стульями представляла собой большое кристалл-зеркало, благодаря которому Джон мог следить за снующими мимо таверны прохожими, не привлекая к себе внимания.

Руки все еще дрожали. Один из официантов в фартуке принес ему кувшин с водой и стакан, а также заказанную им большую порцию амасека.

— Отобедаете, сэр? — спросил слуга.

Перекусить было отличной идеей. Джон последние несколько недель плохо питался, и изрядная порция углеводов и белков поможет сгладить боль от попытки вступить в контакт Слау Дха.

— Хлеб, — попросил он. — Соленое масло. Какую-нибудь дичь или отбивные.

— У нас есть нога винторогого оленя.

— Сойдет. И корнеплоды.

Слуга кивнул.

— Вам не интересен парад, сэр? — спросил он.

— А тебе? — резко ответил Джон.

Человек пожал плечами.

— Я на работе, — сказал он.

Джон кивнул и постарался мягко улыбнуться.

— Я тоже, — сказал он. — Кроме того, если ты видел одного марширующего космодесантника, значит, ты видел их всех, разве нет?

Слуга засмеялся, словно это было довольно забавное замечание, и отправился передавать заказ на кухню. Джон налил стакан воды. Его проклятые руки все еще тряслись, но еда поможет расслабиться.

Таким было его душевное состояние. Он поднял амасек. Ему пришлось использовать обе руки, чтобы не расплескать напиток.

Глоток. Тепло. Лучше. Лучше.

Он опустил тяжелый стакан, чувствуя, как из кистей уходит напряжение.

Между лежащими на белой скатерти руками что-то было. Пятнышко. Появилось второе.

Пятна крови.

Из проклятого носа текла кровь!

Джон развернул салфетку и вытер лицо. Надеясь, что никто не заметил крови, он поставил кувшин с водой на пятна крови. Это все из-за чертового Слау Дха.

Джон сделал еще один глоток амасека, наслаждаясь тем, как обжигающий напиток снимает напряжение. Затем снова взглянул в зеркало, почти ожидая увидеть, как в таверну врываются центурионы Библиариума.

Зеркало. Ах, тупица! Какой же тупица! Из-за своего беспокойства он стал рассеянным. Зеркала, стакан и полированная позолота!

Сильная боль пронзила голову у основания черепа.

— Нет! Нет! — прошептал он.

Из правой ноздри побежала маленькая капля крови, стекла по рту и подбородку и упала на белую ткань. Ее нельзя было скрыть.

— Пожалуйста!

Зеркало над задней стенкой кабины покрылось инеем, словно комнатная температура упала на сорок градусов. Джон не стал смотреть на него, даже когда сила физического притяжения попыталась задрать его подбородок.

— Нет! Не сейчас! Оставьте меня в покое!

Он заставил себя смотреть вниз. Вместо зеркала он уставился на маслянистую поверхность амасека, которая колыхалась из-за того, что сжимавшая тяжелый стакан рука очень сильно дрожала. Он взглянул на россыпь темных кровавых пятнышек на скатерти. Аккуратно расставленные стаканы и кувшин не могли скрыть эти следы.

В самой свежей блестящей капле, которая еще не впиталась в ткань, он увидел формирующееся отражение: шлем с гребнем. Джон застонал. Амасек в бокале перестал колыхаться и застыл. Сам сосуд покрылся инеем. Отражение шлема с гребнем появилось и в амасеке.

Джон застонал вслух и закрыл глаза.

— Слау Дха, вы… — задыхаясь, произнес он.

— Не Слау Дха.

Было тихо. Ни звука, за исключением судорожного дыхания Джона. Это был явно не стальной и холодный голос жестокого автарха.

Голос был таким же густым и тягучим, как смола.

Джон открыл глаза.

Вся таверна застыла. Замерзшее пламя свечей испускало холодный синий свет, который отражался от люстр, канделябров, позолоты, зеркал, многоярусных стеклянных полок для вина и амасека. Проникающий в салон через красивые окна дневной свет также окрасился в синеву, словно под воздействием сильно разбавленных чернил. Джон видел официантов, застывших в движении и с открытыми ртами.

Над столами в синем воздухе зависли серебристые стаи призрачных карпов.

Эльдар стоял у стола Джона. Сухощавое тело ксеноса в плотно облегающей броне вместе со шлемом и ниспадающими одеждами придавало ему непомерно высокий и худой облик, напоминающий костлявый призрак смерти или скелетообразного гиганта.

— Не Слау Дха, — пробормотал Джон, удивленный звуком своего голоса. — Снова вы.

— Снова, — повторил эльдар из-под невероятно пугающего облика шлема.

Последняя миссия Джона по поручению Кабала началась на мире Траорис. Его послали добыть оружие, а затем использовать его, чтобы …

Предать свой род сильнее, чем когда-либо прежде.

Джон долгое время боролся со своей совестью, но этот приказ стал последней каплей. Само по себе обретение оружия, которое лежало завернутым в сумке, было отвратительным, а цель, с которой он должен был использовать его, была еще более отвратительнее.

Единственный луч надежды давало вмешательство, которое произошло во время миссии на Траорисе: психический контакт с тем самым эльдар, который появился перед Грамматиком.

Собеседник не назвался Джону, хотя у того были подозрения на этот счет, но чужой принес утешение, альтернативу планам Кабала.

Как оказалось, не все эльдар мыслили одинаково. Кабал хотел принести в жертву человечество, чтобы покончить с могуществом Хаоса. Этот безымянный лорд эльдар выступал против такого суждения. Он видел в людях не волнолом, но настоящих союзников против возвышения Вечного врага. Казалось, и эта мысль беспокоила Джона больше, чем он хотел признать, что эльдар не были едины в отношении к гражданской войне людей.

— Вы обещали мне надежду, — сказал Джон.

— Обещал.

— На Траорисе, вы обещали мне надежду. Выбор.

— Обещал, — повторила высокая фигура.

— Но ничего не случилось, — пожаловался Джон. — Вы предложили поместить в мою голову информацию, которая помогла бы мне понимать мир иначе. Предложили мне канал для передачи новых мыслей.

— Я это сделал.

Джон усмехнулся.

— В ваших словах было верно только одно. Вы сказали, что канал причинит боль, так и случилось. Ничего другого я не узнал: ни новых перспектив, ни альтернативных идей. Я не знаю, что вы сделали со мной или зачем, но меня в очередной раз просто использовали, не так ли?

— Ты многое узнал, Джон Грамматик, просто еще не знаешь об этом.

Джон покачал головой и засмеялся. Его смех был злым и насмешливым. Он посмотрел на невероятную серебряную рыбу, застывшую в синем воздухе и слуг, замерших в вечной беседе.

— Знаете что, безымянный лорд? — сказал он. — Мне смертельно надоели ваши ксенородичи и загадочные маленькие бессмысленности. Говорите прямо и откровенно. Или убирайтесь из моей головы.

Джон схватил амасек, чтобы сделать глоток, но на поверхности напитка по-прежнему сохранялось устойчивое отражение эльдар, поэтому Грамматик поставил в сторону бокал.

— Подумай, Джон Грамматик, — тихо произнес эльдар. — Подумай и ты поймешь, что знаешь намного больше, чем считал. При помощи канала я поместил информацию и идеи в твою голову, но они были слишком опасными, чтобы оставлять в твоих поверхностных мыслях. Все то время, что ты провел на Траорисе и по пути сюда, было немало возможностей раскрыть тебя… твоими врагами, Темными Апостолами, твоими хозяевами из Кабала. Все они убили бы тебя за такие мысли, поэтому я устроил, чтобы они были спрятаны до нужного момента.

— И когда это случится?

— Когда ты прибудешь на Макрагг, в царство Ультрамар.

— Я здесь и не чувствую никаких изменений.

— Разве? Подумай.

— Перестаньте…

Эльдар расстегнул замки боевого шлема и положил его на льняную ткань рядом с пятнами крови Джона. Бледное лицо ксеноса с синеватым оттенком психического света было таким же скульптурным, вытянутым и с высокими скулами, как и шлем. Длинные черные волосы были туго затянуты, чтобы поместиться внутри шлема, а на лбу ксеноса была запечатлена руна. В светящемся в темных глазах разуме не было ничего человеческого.

Медленно и с достоинством, которое казалось почти комичным, он сел на скамью напротив Джона. Он был слишком высок и строен, чтобы подходить помещению, предназначенному для людей. Просто кости его рук и ног были слишком длинными. Устроившийся на сиденье ксенос выглядел неуклюжим, как подросток.

Усевшись, он положил руки ладонями вниз на скатерть. Пальцы были такими же пугающе длинными и узкими, как и руки с ногами. Даже сидя, ксенос был выше Джона.

— Думай о том, что знаешь, — произнес густым голосом эльдар. — Копье у тебя?

— Да, — ответил Джон, осознав, что бросил уличающий взгляд на сумку на соседнем стуле. Не то, чтобы эльдар питал иллюзии, будто оружие где-то в другом месте.

— И ты знаешь, что делать с ним?

— Я знаю, кого должен им убить, если вы это имеете в виду.

— Что еще ты мог бы сделать? — спросил эльдар.

— Не знаю, — ответил Джон. — Вечно сидеть здесь и говорить загадками?

— Кто я?

— Не знаю. Вы никогда не говорили, — ответил Джон. — Я понятия не имею… вы…

Он запнулся и с трудом сглотнул, желая, чтобы в напитке не было проклятого отражения, и он мог выпить весь бокал.

— Эльдрад Ультран, провидец искусственного мира Ультве, — произнес он очень тихо.

— Именно. Теперь тебе понятно, что ты знаешь?

— Откуда мне это известно?

— Помещенный в твою голову на Траорисе канал устроен так, чтобы ты узнал об этом только сейчас. Это знание — одно из многих, что вложил канал в твою голову.

— Это правда?

— А чем же еще это может быть? — ответил Эльдрад. Его тонкие, как паучьи ножки, пальцы указали на рунические знаки на доспехе, шлеме и брови. — Ты знаешь знаки путей и символы искусственных миров эльдарского лексикона? Узнаешь метки Ультве?

— Нет, — ответил Джон.

— Но сейчас ты знаешь их достаточно хорошо.

— Что еще я знаю? — спросил человек. Он задумался на секунду, а затем поднял руку, чтобы предотвратить ответ. — Подождите, если мы говорим начистоту, провидец, скажите мне вот что. Зачем вы прибыли сюда? Зачем предприняли такие бессмысленные усилия, чтобы связаться со мной? Если вы вложили идеи в мой разум несколько месяцев назад на Траорисе, они были бы в безопасности, пока прибытие на Ультрамар не раскрыло их, и тогда я бы знал… что за чертовщина? Какую еще необходимую мне информацию вы получили? Эта встреча подвергает нас огромному риску разоблачения.

— В сравнении с другими этот риск приемлем, хотя я согласен, что из-за этой беседы твое положение ухудшается с каждой секундой. Библиариум Ультрадесанта уже знает о психическом контакте. К счастью через восемь минут его затмит другой, более мощный в самом городе, за которым последует серьезный кризис. Оба события отвлекут от тебя внимание.

— Если у нас мало времени, говорите быстрее. Что мне нужно знать?

— Ты уже почти все знаешь. Так как ты на Макрагге, эти идеи откроются тебе. Процесс «раскрытия», как ты назвал его, может занять день или больше, а мысли могут приходить в странной последовательности, но не переживай. Ты получишь все, что нужно.

Эльдрад наклонился вперед.

— Я здесь, чтобы предупредить тебя. Это мой долг. После нашего общения на Траорисе, я предвидел новые события, новые опасности. Усилия по созданию этого канала связи стоили того, чтобы просто сообщить тебе о них.

— Что за опасности? — спросил Джон.

— Два момента, — ответил Провидец. — Возможно, Кабал начинает подозревать, что твоя решимость не на должном уровне. Они могут попытаться подкрепить твое усердие.

— Я ожидал этого. Тем не менее, благодарю за подсказку. Что еще?

— Второе может быть связано с первым. Кто-то охотится на тебя, Джон Грамматик.

— Понимаю. Они здесь или…

— Они здесь или скоро будут.

— Приятно слышать.

Эльдрад кивнул.

— Я задержался, — сказал он. — Ты тоже, Джон Грамматик. Воспользуйся увяданием этого контакта, чтобы сбежать. Не стой на месте. Найди убежище и раскрой свой разум. Реши, что делать. Мы связаны друг с другом, человек, из-за цели твоей миссии и самой Земли.

— Вы говорили так прежде. Вы ведь не используете слово «земля» в значении грунта, так ведь? Вы подразумеваете его буквально, но не только буквально. Вы ведь также используете старое значение слова? Старое имя Терры?

Ответа не было. Как и самого Эльдрада Ультрана. Джон огляделся. Время по-прежнему было застывшим. Серебряная рыбка все так же плавала в воздухе, а разговор слуг был прерван на полуслове.

Свет по-прежнему был синим.

Но это не будет продолжаться долго. Джон чувствовал покалывание в ушах и тепло в позвоночнике. Слышал возвращающиеся словно издалека звуки. Десять, пятнадцать секунд и аура исчезнет.

Он посмотрел на стол, на пятна своей крови на скатерти. По крайней мере, исчезли отражения.

Джон поднял бокал с амасеком, выпил его одним глотком, затем подхватил сумку и вышел из таверны за миг до того, как исчез синий свет и вернулась шумная действительность.

Примерно восемь минут спустя в девяти улицах от таверны, в округе Церера на миг раскололась физическая реальность, и открылся проход в варп.

Следящие за психическим пространством Цивитаса в тесном взаимодействии с адептами Астра Телепатика члены Библиариума XIII Легиона уже засекли контакт ясновидца с Джоном, хотя не опознали его. К таверне был направлен отряд быстрого реагирования офицеров Библиариума и терминаторов-катафрактов на бронированных «Лендспидерах» и тяжелых скиммерах.

Варп-разрыв произошел в скриптории на виа Эдирне, к югу от Памятных Садов и к востоку от авеню Героев. Тут же зазвучали сигналы психических оберегов в Красной Базилике и Ризнице Библиариума. Два дежурных адепта в Базилике получили тяжелые увечья.

Силы быстрого реагирования были немедленно и срочно перенаправлены на виа Эдирне.

Скрипторий был закрыт после обеда, чтобы работающие там по восстановлению и переписыванию старых книг писцы и рубрикаторы смогли посетить парад.

В темных, неосвещенных комнатах, заставленных стеллажами с манускриптами и лекториями, и пахнущих кошенилью и различными маслами, зашелестели бумаги. Книги и переплетенные манускрипты на стеллажах начали трястись и стучать, падать на пол, раскрываться, словно из-за порывов сильного ветра или же их страницы быстро пролистывал невидимый ученый. Закрытые шкафы с ценными книгами начали дрожать, цепи и висячие замки грохотать, как будто взбунтовавшиеся фолианты хотели освободиться и улететь, хлопая страницами, словно крыльями.

Более того, казалось, что именно концентрация слов в этом месте привлекла аномальное внимание варпа и позволила ему проникнуть сюда.

Реальность раскололась.

Она лопнула, как фрукт, разорванный двумя жадными руками, с растянутыми поперек бреши ошметками мякоти и кожуры.

Реальность разрезали, как шелковый занавес.

Она раскрылась как рот или же рана.

Хлынул свет, похожий на поток крови.

Оболочка реальности разошлась по неровному диагональному разрезу, нанесенному с обратной стороны острием ритуального атама.

По обе стороны разреза отогнулась материя, напоминая рассеченную плоть. В скрипторий ворвался нечестивый ветер, наполнив помещение бурей из поднятых в воздух страниц.

Через разрез прошла фигура. Она была огромной и облаченной в полный боевой доспех и сжимала в руке раскаленный и истекающий нематериальной эфирной плазмой ритуальный атам.

Вслед за первой шагнула вторая фигура с поднятым мечом. Она также носила темно-красный и исписанный ритуальными текстами доспех XVII Легиона Несущих Слово. Как и первая была без шлема, ведь ни один шлем не мог вместить витые рога и шипы, украшавшие черепа. Вместо глаз были щели цвета жаркой ночи.

Некогда они были гордыми воинами Легионес Астартес, которые по собственной воле позволили демонам поселиться и вырасти внутри их тел. Они были Освободившимися.

Теперь их звали Улкас Тул и Барбос Кха. Это было слабое нечеловеческое эхо имен, которыми их нарекли. Они принадлежали к свите темного апостола Эреба и именно у него научились своему темному искусству.

Они были ужасными существами, их доспехи покрывали обрывки пергамента, исписанные безумными цитатами некогда самого верного из сыновей Императора, а нынче сошедшего с ума: Лоргара.

За ними сквозь брешь шагнул третий воин. От тоже был Несущим Слово, но носил шлем, а доспех был серым, ободранный до самого металла, и без надписей, за исключением символа Легиона. Цвет брони напоминал тот, что носили до войны, до Падения.

У третьего легионера отсутствовали признаки, которыми были наделены его товарищи. За спиной в футляре висела огромная снайперская винтовка Легиона. В руке Несущий Слово держал заряженный болт-пистолет.

Однако с воином было что-то не то. Он вздрогнул, пройдя через разрез в реальности, а затем с грохотом рухнул на колени, от чего задрожал деревянный пол скриптория. Вокруг легионера кружились исписанные страницы. Некоторые начали гореть.

Свободной рукой Барфуса Нарек сорвал шлем. Глаза были скрыты повязкой. Он настоял на этом. Во время перехода он ничего не увидел, зато достаточно почувствовал.

Легионер никогда не захотел бы повторения подобных ощущений. Он понятия не имел, как его братья умудрялись радоваться им, разве что из-за своего безумства.

Нарек начал стягивать повязку, но перенесенный шок все-таки сказался на нем. Он оперся на руки, и его вырвало. Изо рта полилась зловонная черная желчь, пачкая пол. Вокруг словно снег падали сгоревшие бумаги, пока он тяжело дышал, обессиленный и опозоренный.

Содрогнувшись, разрез в материи за его спиной закрылся, и тошнотворный свет потух. Как только ветер стих, пылающие и кружащиеся клочки бумаги посыпались на пол.

— Это то самое место, Нарек, — сказал Барбос Кха, благословенный атамом Нерожденный. Кха дочиста вытер о язык клинок и поцеловал его. — Настолько близко, насколько могли.

— М-Макрагг? — спросил Нарек, по-прежнему стоя на коленях, упираясь руками в пол и выплевывая токсичную желчь, чтобы прочистить глотку. Несущий Слово снова содрогнулся и его опять вырвало. Из страдальчески открытого рта опять полилась желчь.

— Макрагг, — подтвердила рогатая тварь с ножом. — Город-святыня нашего заклятого врага. Согласно прорицаниям это то самое место.

— Я бл…благодарен вам за труды, братья, — сказал Нарек, пытаясь выпрямиться и встать. — Я не смог бы добраться сюда другим способом.

— Тогда делай то, что должен, Нарек, — прошипел Улкас Тул, второе рогатое существо. — Какой бы ни была твоя великая миссия, твоя охота — она будет последней.

— Я знаю, — произнес Нарек. Медленно и дрожа он поднялся на ноги. В животе было пусто. Во рту стоял отвратительный вкус. Легионер держал в дрожащих руках, забрызганных пятнами рвоты, болт-пистолет.

— Ты жалок, — заявил Барбос Кха, отвернувшись. Язык Кха выскользнул наружу, пробуя на вкус воздух, словно какое-то насекомое. Было нечто исключительно отталкивающее в волосах и опухоли на мощной, узловатой шее, там где она поднималась над горжетом доспеха.

— Мы могли бы поохотиться здесь, — проурчал он Улкасу Тулу.

Тот улыбнулся. Ни один человек не захотел бы смотреть на эту улыбку.

— Нет, — возразил Нарек, продолжая сплевывать. — Нет, вы должны уйти. Вы доставили меня сюда, и я благодарен за это. Но приход сюда — это самоубийство. Войти в укрепленный город наших врагов…

— Мы знаем об опасности, — сказал Барбос Кха. Он начал играть с атамом.

— Но мы можем вырезать себе путь отсюда в любой момент, в отличие от тебя, Нарек. Так как мы здесь, то можем развлечься.

— Да хранит тебя Лоргар, — сказал Улкас Тул Нареку. — Барбос Кха прав. Здесь можно развлечься. Мы в пасти зверя. Кха и я сделаем то, что пожелаем. Перед уходом мы заберем много жизней. Возможно и Жиллимана.

— Мои братья, — сказал Нарек, — если вы отправитесь развлекаться, то погубите мою миссию. Мне нужно исчезнуть. Мне нужно работать и охотиться. Если вы пойдете убивать, то все испортите.

Барбос Кха продолжал играться с атамом, который разрезал для них варп.

— Посмотри на себя, Нарек, — сказал он, — как ты жалок. Только один наш переход вызвал у тебя проблемы с дыханием и тошноту.

— Ты смеялся над нами, скованный, — сказал Улкас Тул. — Ты пренебрег нашей связью с варпом, отказавшись принять его в себя. И все же ты был вполне рад воспользоваться нашей магией, чтобы добраться сюда.

— Ты прав, брат, — кивнул Нарек. — Я опозорил тебя и ту славу, которой ты служишь. Прости меня.

— Плохо стараешься, — сказал Кха. В том, как независимо друг от друга двигались части его рта, было что-то отвратительное и напоминающее насекомое. — Ты использовал нас, чтобы попасть сюда. Воспользовался моим ножом.

— Ты использовал мое предсказание, чтобы найти свою цель, — добавил Улкас.

— Мы доставили тебя только из-за места, куда ты хотел попасть, — проурчал Кха, из его пасти полилась слюна, стекая на пол. — Магна Макрагг Цивитас — дом наших врагов. Теперь мы будем убивать, а потом уйдем. Это та цена, которую мы требуем за то, что доставили тебя.

— Да, я оскорбил вас, — сказал Нарек. — И не достоин магии, которой вы владеете. Но вы должны уйти. Немедленно.

— Он что, угрожает нам? — спросил Улкас у Кха.

— Нет, нет, что вы! — заверил Нарек демоническую пару. Их смрад был абсолютно отвратителен. Вокруг них жужжали мухи, появившиеся из ниоткуда.

Нарек наклонил голову и выплюнул еще один сгусток черной слизи, а затем взглянул на своих товарищей. Он попытался ободряюще улыбнуться тому, что осталось от некогда названных братьев. Ему потребовалась вся его хитрость, чтобы убедить эту пару в космическом порту Траориса помочь ему, и вся его выдержка с тех пор, чтобы выносить их присутствие. Слабость легионера была настоящей, так как варп-переход измучил его, но он переигрывал, чтобы они оставались сговорчивыми.

— Значит, ты полагаешь, что можешь приказывать нам? — спросил Улкас.

— Я полагаюсь только на Слово, — сказал Нарек.

Он замолчал и вытер рот ладонью левой руки.

— Я верю в Слово нашего примарха, — прямо продолжил Нарек, — и верю, что благодаря Слову мы верны Императору. Мы от Слова, а значит от самого Императора. Так было всегда. Я презираю действия моих родичей, приведших их в объятия Внешней Тьмы. Слишком много поступков было совершено, которые завели слишком далеко. Ты, Кха, и и ты, Улкас. Вы осквернили себя и наш Легион. Но я благодарен вам. За то, что вы доставили меня сюда. Вы оказали огромную услугу верному Семнадцатому.

Оба Несущих Слово в замешательстве уставились на него.

— О чем ты говоришь, Нарек? — спросил Кха.

— Я говорю, примите мою благодарность, — ответил Нарек и всадил четыре болта в череп Барбоса Кха.

За жуткой вспышкой варп-света последовал взрыв, разбросавший во все стороны кусочки рогов, окровавленной плоти и мозгов.

Барбос Кха рухнул на спину. Нарек был быстр, но не как в свои лучшие дни, все из-за аугментирующей бионики, которая заменила его ногу.

Улкас Тул с воем набросился на него, взмахнув клинком. В лишенных век глазах пылал свет мертвых звезд, а вопящая пасть была полна зазубренных, черных клыков.

Нарек попытался выстрелить, но клинок выбил пистолет из руки. Слишком медленно. Последовал перекрестный удар, и меч оставил глубокую зарубку на керамитовом нагруднике легионера, почти расколов броню, с той же легкостью, с которой атам Кха рассекал время и пространство.

Нарек отбил клинок предплечьем и отступил. Улкас последовал за ним. Освободившийся нанес следующий потенциально смертельный удар. Нарек отскочил, уклоняясь от новых стремительных атак, которые могли с легкостью разрубить его облаченное в доспех тело, а затем обошел защиту Улкаса и нанес яростный удар в морду твари.

Сломались зубы, разлетевшись осколками по сторонам. Освободившийся врезался в два письменных стола, разнесся их в щепки. Продолжая катиться, он схватился за тяжелый стеллаж, чтобы остановиться, но Нарек не собирался давать ему передышку. Воспользовавшись замешательством Улкаса, он набросился на врага и нанес еще два удара в голову одержимому, сломав ухо и разбив череп.

Разъяренный Улкас контратаковал, скользящим ударом срезав Нареку пару пальцев на левой руке. Легионер отпрянул от боли и хлынувшей крови, и нанес мощный удар правым кулаком, который отбросил Улкаса через все помещение скриптория.

Одержимый врезался в дальнюю стену, круша полки и опрокидывая книги. Помещение снова наполнилось разлетающимися страницами.

Улкас упал на руки и колени, нашел свой окровавленный меч и снова поднялся. Он увидел Нарека в противоположном конце комнаты и бросился на него, сжав рукоять меча обеими руками.

Снайпер уже снял чехол с винтовки и поднял ее, прицеливаясь. Несущий Слово почувствовал прикосновение к коже зарубок, отмечавших убитых врагов.

У него было время на один выстрел. Винтовка была уже заряжена дальнобойным бронебойным болтом, сердечник и метательный заряд которого были изготовлены на заказ ротным оружейником. На такой дистанции этого снаряда было более чем достаточно.

Нарек об этом не думал. Он с удовольствием представил, как голова Улкаса превращается в красный туман.

Улкас приближался.

Нарек сохранял спокойствие. Для него время почти остановилось. Самым важным качеством снайпера было самообладание и терпение, даже когда ситуация вокруг него менялась с большой скоростью.

Снайперские винтовки Легионов были массивным оружием, а модель «Бронто», которая сейчас была в руках Нарека, особенно крупногабаритной и мощной. Длинная, тяжелая и громоздкая винтовка была откалибрована под болты и обладала почти невероятным соотношением между начальной скоростью и ударной мощью. Болтерные снаряды необходимо было делать под заказ для увеличения дальности при помощи дополнительного топлива.

У «Бронто» был автоматический возвратный механизм и цикличная энергетическая батарея, которая досылала каждый снаряд из снаряженного магазина.

У винтовки также был ручной затвор для более быстрой перезарядки.

Нарек спокойно передернул его и снова выстрелил в несущееся на него безголовое существо. Первого выстрела было более чем достаточно, но второй…

Торс Улкаса распылился в багровый туман из плоти, разорванных пучков электроволокон и осколков брони. Изувеченное тело рухнуло у ног Нарека.

Нарек поднялся с огневой позиции и убрал винтовку с дымящимся стволом. Его сверхчеловеческая физиология уже остановила кровотечение из обрубков пальцев.

Поблизости что-то дернулось. Это было тело Кха. Нарек дослал болт в винтовку и сделал контрольный выстрел, пробив насквозь грудь одержимого. Труп встряхнуло словно от разряда дефибриллятора.

Тишина.

Падала и потрескивала сгоревшая бумага.

В помещении стояла вонь ядовитой крови.

Нарек встряхнулся.

— Очнись, — пробормотал он. — С этим покончено, но еще много предстоит сделать.

Несомненно, враг скоро будет здесь. Нарек должен исчезнуть. Ультрадесантники не схватят его. Он не позволит этому случиться, не так быстро. И не таким образом.

Ему предстоит работа, самая праведная работа, за которую когда-либо брался легионер.

Он должен избавить свой Легион от зла.

Нарек сложил винтовку и вышел из скриптория. Снаружи, в тени домов, он сжался, услышав приближение «Лендспидеров» и развертывание стрелковых команд.

Несущий Слово вытащил кусок пергамента, который Улкас дал ему перед началом их путешествия, и посмотрел на написанные на нем слова.

Грамматик: предсказанное местонахождение Грамматика.

Нарек закрыл глаза и сосредоточился на цели.

Джон Грамматик, человек, вечный и пешка ксеносов. Он и Джон играли друг с другом в регицид на Траорисе.

В этой новой партии, в этом Магна Макрагг Цивитас, игра закончится.

Нарек из Слова побежал по темнеющим улицам.

12 БРАТЬЯ

— Саламандра служит убедительным примером того, как не все то, что горит, погибает, равно как и души в аду.

— «Святой» Августин

Тетрарх Долор вытянулся, когда Жиллиман вошел в медицинский комплекс Резиденции. Примарх по-прежнему был в церемониальном боевом доспехе и казался слишком крупным и величественным для подэтажных помещений.

— Милорд, — обратился Долор. — Как я понимаю, прибыл ваш брат?

— Он ждет наверху, — ответил Жиллиман. — Нам нужно поговорить.

— Каким он вам показался?

На такой деликатный вопрос серьезный Жиллиман позволил себе легкую улыбку.

— Собой, Валент. Он выглядит, как Лев. Подозрителен, и боюсь, уже решил для себя противостоять тому будущему, которое мы пытаемся сохранить. Я уже разъяснил ему свои действия. А он уже дал понять, что принимает или даже понимает мои намерения.

Долор кивнул.

— Он ждет, — холодно добавил Жиллиман, — и я извинился и пришел сюда, потому что ты меня попросил. Я знаю, что ты не стал бы тратить мое время или отвлекать, не будь дело срочным.

Долор снова кивнул, в этот раз в знак признательности.

— Так и есть, милорд, — ответил он. — Вам нужно это увидеть. Думаю, вы будете шокированы. По правде говоря, я не знаю, радоваться или скорбеть по поводу случившегося. К тому же, я не стал бы отвлекать вас от беседы с благородным братом, но… вы должны знать об этом. Вам необходимо ознакомиться с этой информацией до того, как вы предпримите следующие шаги.

Жиллиман всмотрелся в лицо друга, но по лицу сверхчеловека было сложно понять, что у него на уме.

— Тогда просто покажи мне, — сказал примарх.

Долор провел повелителя на охраняемую территорию. Информационные строки на настенных панелях указывали на то, что безопасность объекта поднята до уровня «Вермильон». Воины миновали длинную вереницу охраняемых сводчатых дверей.

— Речь идет о предмете, упавшем с неба, не так ли? — спросил Жиллиман на ходу.

— Да, повелитель.

— Труп сверхчеловека?

Долор уклонился от ответа.

— Ты установил его происхождение.

— Да, повелитель.

— Личность?

— Да, повелитель.

Жиллиман резко взглянул на него.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— В самом деле, есть еще кое-что, милорд, — ответил Долор.

Они дошли до темной внутренней палаты, где находился железная капсула. Их ждали капитан Касмир и Тит Прейто. Они поклонились примарху и последовали за ним. Долор провел их через помещения лаборатории в находившийся за ними изолированный блок. Он предназначался для взрывоопасных, огнеопасных или радиоактивных материалов и карантинной работы с вирусами и представлял собой длинный ряд ярко освещенных и пустых комнат с герметичными и выходящими в общий коридор стенами из бронестекла. Вдоль коридора стояли стражи-Ультрадесантники, а высокопоставленные медицинские сотрудники работали за когитаторами и изучающими клетки системами, установленными у одной из палат. На решетчатом настиле извивались силовые кабели пультов управления.

— Уверен, для вскрытия больше бы подошла обычная лаборатория, — начал Жиллиман.

— Я разрешил перевести пациента, — просто ответил Долор.

Жиллиман остановился так неожиданно, что капитан Касмир чуть не врезался в него.

— Ты сказал пациент, — тихо отметил Жиллиман.

— Так и есть, милорд, — подтвердил Долор. — Клянусь звездами Ультрамара, милорд, он жив.

— Как? — спросил Жиллиман в первую очередь тетрарха, лицо примарха исказили гнев и непонимание.

— Как? Как? — повторил он, повернувшись к Касмиру, Прейто и моментально напрягшимся медикам.

— Он… исцелился, милорд, — пояснил Прейто.

— Исцелился? — резко спросил Жиллиман. — Он свалился с чертового неба! С орбиты! Он полностью обгорел и рухнул на Цивитас подобно метеору! После такого нельзя исцелиться!

— И все же… — начал Долор.

— Да придут и поразят вас старые боги, так как вы либо лжецы, либо некомпетентны! — закричал Жиллиман. — Ты ведь сказал мне, что он мертв, Долор! Органические останки. Труп. Сгоревший труп!

— Я не лгал, — невозмутимо ответил Долор. — Он был абсолютно мертв… Абсолютно. Все жизненные показатели и мозговая деятельность отсутствовали, как и всякая органическая ткань на обуглившихся костях. Ваши лучшие врачи и химики подтвердили это, как и вся аппаратура медицинского корпуса.

Он сделал паузу.

— Он был мертв, повелитель. А потом… перестал им быть. Жизнь вернулась туда, где ее не было и не могло быть. Он исцелился.

— Нельзя излечиться от смерти! — проревел Жиллиман.

— Кажется можно, милорд, — тихо произнес Прейто, — если вы один из сыновей Императора человечества.

Тишина. Жиллиман обернулся к Прейто.

Библиарий выдержал взгляд повелителя и утвердительно кивнул.

Жиллиман повернулся и шагнул к палате. Стражники и персонал убрались с его пути. Он остановился в нескольких сантиметрах от толстой стены из бронестекла и посмотрел внутрь.

Палата была пустой и белой. В дальнем левом углу находилась одинокая мужская фигура. Человек сидел на полу, прислонившись к стене и положив руки на поднятые колени. Он был обнажен и смотрел вперед, в далекую, находящуюся не в этой комнате точку.

Человек был огромным и очень мускулистым. Во время долгого падения с орбиты пламя иссушило труп, но состояние тела, намного превосходящего размерами обычного человека, явно указывало на то, что он вернулся к жизни. Незнакомец обладал телосложением примарха, которому подходили только самые большие кресла в Резиденции Жиллимана.

На его теле не было ни рубцов, ни волос. Какими бы способами человек не исцелялся, восстановление все еще продолжалось. Каждый участок кожи кровоточил, словно некий чудодейственный процесс создавал живую ткань из обгоревших останков.

— Я не… — начал Жиллиман, от его дыхания запотела стеклянная стена. — Кто он?

— Это Вулкан, — сказал Долор.

У Жиллимана перехватило дыхание от боли и узнавания.

— Ты уверен?

— Уверен, — ответил Тит Прейто.

Примарх поднял руки и приложил ладони к бронестеклу, пристально глядя внутрь. Он не обратил внимания, что они закованы в броню и громадные, богато украшенные молниевые когти.

— Впусти меня, — приказал Жиллиман, пристально всматриваясь в брата.

— Нет, милорд, — ответил Долор.

— Впусти меня туда, черт бы тебя побрал! Ко мне вернулся дорогой брат! Дважды! Один раз из смерти, которая, как я думал, его настигла на поле предателей, и еще раз из смерти, случившейся с ним здесь. Впусти меня!

Жиллиман разочарованно врезал когтистыми кулаками по небьющейся стене. Звук сотряс палату.

Вулкан поднял голову, выйдя из своей задумчивости. Глаза, такие же кроваво-красные, как исцеляющаяся кожа тела, уставились на Жиллимана. Они сосредоточились на огромной фигуре с когтями, которая стояла у стекла.

— Он видит меня, — крикнул Жиллиман. — Впусти!

— Милорд… — начал Долор.

Вулкан прыгнул. С мучительным воплем гнева и ужаса, он вскочил и бросился на Жиллимана. Атака была настолько неожиданной и яростной, что Робаут удивленно отпрянул от бронестекла.

Выкрикивая бессмысленные слова и звуки, вмещающие в себе всю боль галактики, Вулкан обрушил кулаки на стекло, пока оно не стало скользким от крови и тканевой жидкости из плоти, которая все еще исцелялась и восстанавливалась. В вопящем рту ярко блестели эмалевые пластины зубов.

Глаза сверкали кровавыми кругами.

— Не надо! Брат, остановись! — тревожно выкрикнул Жиллиман. — Брат, это я! Робаут. Успокойся!

— Он не слышит вас, милорд, — печально произнес Долор. — Он никого не слышит.

— Прибывшие к вам Саламандры были правы, милорд, — обратился Тит. — Вулкан жив. Но то, что он перенес, свело его с ума. Ваш брат, милорд, полностью невменяем.

То, что трое сыновей Императора находились одновременно на одной планете, было воистину благоприятным совпадением, вне зависимости от обстоятельств.

По разным причинам, ни один из них не знал, что подлинное количество примархов, собравшихся в этот день на Макрагге, равнялось четырем.

Глубоко в кромешной тьме неконтролируемых отсеков флагмана Первого Легиона «Непобедимого Разума» медленно выдохнула добыча.

Время пришло. Время.

В голове пронеслись видения, подобно прерывистым, неправильно переданным пикт-данным. Его голову постоянно наполняли видения, с самого раннего детства — образы будущего, возможного, вероятного. Грядущего близкого и далекого.

Эти видения сводили его с ума.

Тем не менее, сейчас видения приходило к нему более отчетливо. Они были терпимыми, приемлемыми. Не были пророческими кошмарами галактики в огне и обреченного будущего. Не были адскими образами мертвой вселенной, которые слишком часто приходили к нему и заставляли его переступать черту, за которой жизнь — его или любая другая — теряла всякую ценность.

Добыча осторожно выдохнула. Видения, пылающие позади покрасневших глаз, были утешающими и заслуживали доверия. Корабль вышел в реальное пространство после долгих недель тягот среди штормов варпа, и неожиданно призрак все ясно понял.

Он знал, кем был: властелином тьмы. Повелителем мрака. Ночным призраком.

Нет, самим Ночным Призраком: Конрадом Кёрзом. Конрадом Кёрзом.

— Конрад Кёрз, — прошептал он, выговаривая имя как благословение. Или же смертный приговор.

Он знал, кем был и знал свое предназначение. В эти жестокие и кровавые годы мятежа Гора из всех восемнадцати сыновей Императора Конрад Кёрз осознал свое предназначение лучше и отчетливее остальных.

Это ему показали безжалостная пустота и бесконечная ночь, его друзья и мучители. Во снах он увидел свое предназначение.

Ужас, боль, иконоборчество. Все заплатят. Каждая до единой душа. Все будут кричать вместе с ним.

Могучий «Непобедимый Разум» скрипел и трещал, когда его огромная конструкция, миллиард тон прочных сплавов, приходила в себя от тягот варп-перехода. Кёрз знал, где они находились. Он предвидел это, поэтому знал с почти несомненной уверенностью. Они стояли на высокой орбите сияющего серого великолепия Макрагга.

Макрагг. Ультрамар. Одна мысль о самодовольном Жиллимане привела Кёрза в ярость. Его кровный брат Лев был кровным врагом, как доказала Трамасская кампания, но Жиллиман…

Гад. Подхалим. Глупец. Такой же никчемный, как Дорн и Вулкан. Столь слепо верующий в то, что в будущем наступит благородная, золотая эпоха. Столь невыносимо благородный. Столь жаждущий угодить отцу, выкрикнуть: «Посмотри на меня! Я построил империю только для тебя! Копию твоей!»

Скачи сколько угодно,маленький мальчик. Похваляйся сколько захочешь.

Они все заплатят. Все поймут истину, которую видел только Кёрз. Он снова сокрушит их в пламени и страхе, пока они не станут такими же сломленными, как он. Возможно, если он достаточно сильно их разъярит, один из них даже убьет его. Кёрз ждал смерти, приветствовал ее. Если он сможет заставить одного из столь благородных братьев убить себя, и таким образом опуститься до его уровня, это послужит сладкой и преступной цели.

Жиллиман. Близость и удача подняли его на самый верх приоритетов. Жиллиман был символом, который следовало опрокинуть и разрушить. Жиллиман и вместе с ним его мир.

Кёрз закрыл глаза. Потекли видения. Он увидел улицы Макрагг Цивитас, устланные телами. Увидел пылающие башни и шпили. Увидел кровь. Он увидел…

Красные образы ударили в него с силой артериальной струи. Он успокоился. Было слишком рано для смерти. Ему предстояла работа. Он должен сохранять концентрацию. Гнев полезен только если его использовать в качестве оружия. То же было верно для ужаса. Примарх прекрасно разбирался как в первом, так и во втором.

Настал момент покинуть корабль. Теперь они снова оказались в реальном космосе, а «Непобедимый Разум» был открыт и доступен.

Сначала он должен выбраться с корабля. Затем добраться до Макрагга. Жиллиман был раболепным трусом, но не любителем. Его оборона будет надежной.

Ночной Призрак не отвлекался ни на секунду.

Видения текли в его голове подобно реке, поверхность которой переливалась отражениями.

Кёрз обычно доверял им, потому что они почти всегда были верными. Только изредка, когда судьба поворачивалась спиной, видение оказывалось ложным. Обычно он знал, когда они лгали. И точно знал, когда они были сомнительными. Ночной Призрак прекрасно понимал, что полагается на случай. С каждым видением ему приходилось решать правдиво оно или ложно, надежно или нет. Он решал, действовать ли согласно видению или нет, и невозмутимо мирился, если решения оказывались ошибочными.

Данный поток образов казался особенно достоверным. Кёрз решил следовать их советам.

Одно из видений особенно часто приходило к нему: образ ржавчины, противовакуумного замка, символа. Грузовой люк 99/2.

Он улыбнулся.

Шестнадцать минут спустя Кёрз покинул флагман, разрезав второй грузовой люк девяносто девятой палубы. Она относилась к территории, на которой его запер и охотился брат.

Раскромсанный люк вылетел в сияющую пустоту, волоча за собой яркие фрагменты. Кёрз увидел мир, освещенный восходящей звездой, увидел резкие грани, которыми, в отличие от пустоты, обладали все тени. Такая суровая геометральная ночь подходила для охоты.

Он увидел орбитальные станции, кружащиеся ниже неподвижного флота, подобно искусственным континентам.

Ночной Призрак давно потерял шлем, поэтому просто задержал дыхание, когда выбрался из корабля и прыжками двинулся в невесомости вдоль корпуса. Абсолютный холод вакуума бодрил.

Кёрз присел возле люка 22/3, ожидая, когда он откроется. Об этом он тоже узнал из предвидения. В случае разгерметизации грузового люка на девяносто девятой палубе ремонтные бригады выйдут через люк 22/3.

На это им понадобилось восемнадцать секунд. Люк открылся, и изнутри ударил свет. Ночной Призрак отклонился, чтобы его заметили.

Вот только это была не ремонтная бригада, а штурмовое отделение Темных Ангелов, носящих символы Крыла Бури и абордажные щиты.

Кёрз пожал плечами. Иногда образы были ненадежными. Видимо, Лев предугадал, что Кёрз попытается вырваться, и дал команду своим людям быть начеку. Отличная работа, брат. Просто отличная.

В любом случае он их убьет.

Кёрз выждал секунду, чтобы сопоставить люк 22/3 с периодическими видениями своей смерти. Настигнет ли она его здесь? Приближался ли его последний миг?

Нет. Его разум кипел уверенностью. Смерть ждала его в другом месте и в другое время.

Первый Темный Ангел выплыл в невесомость, держась одной рукой за ремни щита, другой — за ограждение люка.

Кёрз стремительно рванул к нему, подобно акуле, набрасывающейся на пловца. Хруст, единственная рана, смертельная для любого существа.

Когти Ночного Призрака вырвали горжет и глотку Темного Ангела, когда тот вышел из люка. В вакуум потекли огромные капли крови.

Человек обмяк, его голова держалась на перекрученном металле и обрывках хрящей.

Когда первая жертва проплыла мимо, Кёрз вырвал у нее щит и ударил им в лицо воина, появившегося из люка вслед за предыдущим.

Удар был сильным, сокрушив все на своем пути, главным образом череп. Кровь потекла из смятой личины маслянистыми, невесомыми пузырьками.

Легионера отбросило назад. Кёрз потянулся и выдернул его из проема, чтобы добраться до следующей жертвы. Умирающий Темный Ангел так сильно отлетел от корпуса корабля, что его дергающееся тело быстро догнало медленно вращающийся труп первой жертвы и устремилось к яркой серой планете. Тело начало светиться синим цветом и пылать, подобно метеору.

Кёрз проник на корабль сквозь открытый люк вперед ногами. Он двигался так быстро, что тени едва цеплялись к нему. Его пятки натолкнулись на щит Темного Ангела, шедшего за первыми двумя воинами, и отбросили его от горловины шлюза люка. Легионер тяжело упал.

Приземлившись на одно колено рядом с Темным Ангелом, Кёрз убил его прежде, чем тот смог подняться, перебив горло краем отнятого абордажного щита.

Наступило замешательство. Последовала реакция. Стремительно хлынул поток вероятностей. Кёрз слушался видений. Он ответил, реагируя на то, что еще не произошло.

К нему приближались, паля из болтеров, два Темных Ангела. Болты бесшумно пылали в узком пространстве шлюза. Кёрз слышал, по вокс-переговорам или же в своих видениях, ругательства и богохульства легионеров, разъяренных его нападением и убийством братьев.

Они хотели убить его.

Их желание не сбудется.

Кёрз наклонился и остановил ливень болтов захваченным щитом. Один, два, три и четыре, пять и шесть, он отразил их все, чувствуя, как отдаются в руке детонации. Мелькающие образы говорили ему, куда попадет огненный снаряд, прежде чем тот даже выстреливался.

Кёрз бросился к бедолагам. Снес голову длинными когтями правой руки. Выпотрошил тело длинными когтями левой.

Сталкивающиеся кровавые гейзеры залили потолок и стену.

На Кёрза бросился очередной Ангел, ветеран Крыла Смерти. Примарх пронзил его когтями левой руки. Кровь забила струей, пока глупец истекал ею на адамантиевых лезвиях, пробивших его торс.

Бойня только начиналась.

Видения сказали ему, что к нему приближалось большое количество Темных Ангелов.

Это означало, что еще больше жизней закончат свое существование.

— Я нечасто прихожу в эту комнату, — сказал Жиллиман, — но в такие моменты она придает мне спокойствие.

Телохранители-«катафракты» повелителя Ультрамара распахнули широкие двери перед Львом, и тот вошел в комнату вслед за братом.

— Ты устроил мне экскурсию по самой величественной крепости, если не считать самой Терры, — сказал Лев, — и поверь, Робаут, я впечатлен. Но ты решил, что эта экскурсия должна включать комнату, которую ты редко посещаешь?

Он остановился и огляделся.

— Понимаю, — произнес примарх Первого Легиона. Его лейтенанты стояли за спиной у дверей. Он кивком головы отпустил их.

— Оставьте нас, — приказал Жиллиман Городу. Телохранители развернулись и закрыли двери.

Двое примархов впервые остались вдвоем.

— Крепость Геры — подлинное достижение, брат, — тихо произнес Лев. — Она превзошла мои ожидания.

Он улыбнулся и взглянул на Жиллимана.

— Это не было проявлением неуважения, Робаут. Я никогда не сомневался в твоих способностях. Но я трепещу перед твоими достижениями. Крепость. Макрагг. Пятьсот Миров Ультрамара. Все это.

Жиллиман скривил губы.

— Я делаю то, для чего был создан, брат, — сказал он. — Для чего мы были созданы.

— Ах вот ты о чем, — пробормотал Лев, словно обдумывая то, что Жиллиман возможно и не знал.

— Крепость надежна, — продолжил Жиллиман немного сухо. — Она служит мне и моему Легиону. Соответствует своему предназначению.

— Она целиком и полностью практична, — ответил Лев. — Настоящее чудо. Не сомневаюсь, что твердыня простоит тысячу лет или дольше. Но ты всегда был прагматиком, Робаут. Ты, а также Рогал. Люди разума, которые руководствуются умом и проверенной информацией, но не эмоциями. Вот почему вы двое командуете лучшими и наиболее эффективными Легионами в человеческом космосе.

Лев постучал указательным пальцем по брови.

— Ты пользуешь холодным рассудком, не позволяя эмоциям влиять на свои суждения. Не как Вулкан и дорогой Феррус, или Джагатай.

— Или Русс, — добавил Жиллиман.

— О, небеса, нет! — засмеялся Лев.

— Помоги мне Терра, Русс.

— Поэтому это, — сказал Лев, указав на длинный стол. — Это удивляет меня. Работа эмоции, а не логики.

Через высокие окна в комнату лился приглушенный послеполуденный свет, обесцвеченный штормом. В центре помещения стоял длинный каменный стол в окружении двадцати одного кресла. Каждое соответствовало размерам примарха и было вырезано из того же горного гранита, что и стол.

На спинках кресел висели знамена. Большое кресло во главе длинного стола было отмечено флагом Терры. На двух креслах знамена были сотканы из белой, неокрашенной ткани и не имели узоров. Оставшиеся восемнадцать принадлежали штандартам Легионес Астартес.

— Это твоя работа? — спросил Лев.

— Тебе смешно? — ответил вопросом на вопрос Жиллиман.

Лев покачал головой.

— Она тронула меня. Ты все еще веришь, что однажды мы все до единого сможем сесть за стол с нашим отцом, как равные и поговорить о делах империи.

— Мы все, — кивнул Жиллиман.

— Ты создал эту комнату в предвкушении такого дня?

— Да, многие годы назад. Из-за этого меня можно счесть сентиментальным? — спросил Жиллиман.

— Нет, брат, — сказал Лев. — Это показывает, что у тебя есть душа.

Он положил руки на спинку одного из кресел с неокрашенным знаменем и оперся на нее.

— Двое никогда не придут, — сказал он.

— И все же их отсутствие должно быть отмечено, — ответил Жиллиман. — Для них необходимо оставить место. Это просто уважение.

Лев выпрямился и медленно указал по очереди на знамена Гора, Магнуса, Пертурабо, Мортариона, Кёрза, Ангрона, Альфария, Лоргара и Фулгрима.

— Другие никогда не займут эти места, разве что в качестве завоевателей, — сказал он.

— Знаю, — ответил Жиллиман. — Но их места должны быть сохранены. Я верю в Империум… В постоянство Империума.

— В то, что он выстоит?

— В то, что он должен выстоять. Что мы должны добиться этого.

— Несомненно, — ответил Лев, — но это вселенная неопределенности. Мы знаем имена многих наших врагов, но не всех.

— Не всех?

— Уверен, что откроется новое предательство.

Лев посмотрел на ниспадающее знамя Пятого Легиона.

— Белые Шрамы? — спросил Жиллиман. — Ты и их подозреваешь?

— Хан непостоянный человек. Кто из нас может сказать, что знает его или доверяет ему? У него мятежная натура, и он сторонится нас. Только один брат был близок к нему, и это Луперкаль. У Хана всегда было много общего с Гором.

— И на этом основании…

— Еще скажи, что в своих теоретических симуляциях ты не учел этого?

Жиллиман промолчал.

— И не делай вид, что ты не проводишь многочисленные симуляции по каждому из нас, Робаут, — усмехнулся Лев.

— Не стану, — ответил Жиллиман. — Ты абсолютно прав. Прогнозы относительно Хана были тревожными. Но никто из нас не слышал ни единого намека на то, что он тоже предал.

— Не слышали, — согласился Лев. — Но до прибытия сюда из варп-шторма, я также не получал подтверждений предательства Магнуса. Об этом сообщил мне ты, получив их совсем недавно. Мы знали, что они пренебрегли Эдиктом, а гончие Русса были спущены, чтобы покарать Магнуса, но никто из нас не знал о страшных последствиях — судьбе Просперо и окончательной опале Пятнадцатого Легиона. Это вселенная неопределенностей. Что еще мы не знаем?

Жиллиман задумался. Затем он повернулся и посмотрел в глаза Льву.

— Ты ясно дал понять, что я — одна из твоих неопределенностей, — сказал примарх Тринадцатого.

— Брат…

— Ты не доверяешь мне и моим мотивам, — продолжил Жиллиман. — Ты прямо сказал мне об этом. Ты подозреваешь меня в предательстве, едва ли не более глубоком, чем измена Гора.

Лев сел на кресло, отмеченное знаменем его Легиона, и положил руки на стол.

— Империум Секундус, — произнес он, глядя на закованные в броню руки. — Ты не отрицаешь того, что строишь второй Империум на трупе первого.

— Это не так, — ответил Жиллиман.

— Нет?

— Нет. Я пытаюсь сохранить огонь. Речь идет не о строительстве империи или борьбе за главный приз. У меня уже есть империя! Ультрамар! Пятьсот Миров! Брат, я делаю это только ради нашего выживания. Терра возможно пала, а наш отец уже может быть мертв. Как бы то ни было, Гибельный Шторм не позволяет нам узнать правду. Я не собираюсь воспользоваться моментом, чтобы получить выгоду и не использую этот кризис в качестве возможности узурпировать власть. Я не Луперкаль.

Лев поднял глаза и встретил пристальный взгляд Жиллимана.

— Я просто сохраняю огонь, — сказал Жиллиман. — Если нам нужен другой столичный мир, другой номинальный глава, тогда пусть он будет, если это сохранит мечту отца об Империуме. Если Терра сгорела, тогда Макрагг выживет. Империум выстоит. Ты знаешь, в чем заключается разница между мной и Гором Луперкалем, брат?

— Скажи мне.

— Я не хочу быть Императором, — сказал Жиллиман.

Лев не ответил.

— Помоги мне сделать это, брат, — обратился повелитель Ультрамара. — Помоги сохранить то, что осталось, сберечь предназначение человечества. Не ссорься со мной и не перевирай мои мотивы.

— Я хочу доверять тебе, Робаут, — ответил Лев, — но я всегда опасался твоих амбиций.

Жиллиман вздохнул и покачал головой.

— Я не могу быть более откровенным с тобой. Какая ирония. Со всем уважением, мой дорогой брат, ты прибыл, одолеваемый сомнениями на мой счет, однако именно ты всегда был одним из самых скрытных из нас. Ты человек-загадка, Лев, или, по крайней мере, замкнутый молчун. Никто не знает твоих целей и не понимает твоих замыслов, даже наш отец. И несмотря на это, ты сомневаешься во мне?

По благородному лицу Льва пробежала легкая тень раздражения.

— Резкие слова, — заметил он.

— Но верные, — ответил Жиллиман, — и, наверное, мне следовало сказать их раньше, намного раньше. Я не сомневаюсь в твоей верности и мастерстве, но ты и твои Темные Ангелы — скрытные создания, мой брат, а Калибан — мир тайн. Мне неприятно, что ты прибыл ко мне с недоверием, в то время как никто не знает, что у тебя на душе.

— Ты никогда прежде не говорил об этом, — заметил Лев.

— Никогда не выпадал подходящий момент, — ответил Жиллиман. — Вселенная ни разу не давала нам возможность сказать об этом. Я буду откровенен. Раньше мне не хватало смелости. Я всегда слишком благоговел перед благородным повелителем Первого.

— Повелитель Пятисот Миров благоговеет предо мной? — засмеялся Лев.

— Ты знаешь об этом. Это касается всех. Когда Гора провозгласили магистром войны, его не сильно волновало, что он превзошел меня, Рогала или Ферруса. Он искренне наслаждался тем, что его предпочли тебе.

Жиллиман почувствовал необычное облегчение от такой откровенности. Он видел, что Льву было не по себе от такой прямоты. Хотя примарх Тринадцатого не исключал варианта, что это ему только казалось.

— Значит, этот Империум Секундус, — произнес Лев, — этот великий проект выживания — это твой Империум… Что ты собираешься делать дальше? Объявишь себя регентом?

— Нет, — ответил Жиллиман. — Я не стану создавать империю, а потом короновать себя. Такое высокомерие подтвердит каждое сомнение и подозрение, таящиеся в умах подобных тебе людей. Мне нужен номинальный глава, чтобы сплотить народ, пока я борюсь над обновлением и защитой системы Империума.

— Но… — начал Лев. Он многозначительно посмотрел на большое кресло в центре, украшенное штандартом Терры. — Тогда кто? Несомненно, это должен быть наш родич.

— Согласен, — сказал Жиллиман. — Это должен быть примарх.

— Мой дорогой Робаут, — ответил Лев. — Здесь только двое из нас. Что именно ты предлагаешь?

13 ПАДАЮЩИЕ АНГЕЛЫ

— Сила вашего врага — его же слабость.

— Военные Стратегемы, 123-я Максима.

— Признаюсь, что смущён вашим предложением, — сказал Тит Прейто.

— Понимаю, — кивнул Жиллиман. — Значит, ты отказываешься?

— Я не отказываюсь исполнять приказы, повелитель, — поспешно ответил библиарий.

— Это не приказ. Это просьба, от которой ты можешь отказаться.

Прейто посмотрел на примарха. Они были одни в Резиденции, их не слышал никто, включая Города и терминаторов-телохранителей, и они были защищены от сканирования любого псайкера.

— Также я не отказываюсь исполнять просьбы, повелитель.

— Но она поставила тебя в трудное положение?

Тит кивнул:

— Сомневаюсь, что хотел бы копаться в разуме примарха.

— Не сомневаюсь, что ты постоянно копаешься в моём разуме, — улыбнулся Жиллиман.

— Нет, повелитель. Только поверхностные мысли и только в тех случаях, когда они слишком яркие, и я не могу их не заметить. Я никогда не действую без приглашения.

— Тогда, пожалуй, мне не следовало делать это предложение и высказывать мои мысли.

Робаут присел и посмотрел в одно из заменённых окон на далёкую мерцающую новую звезду.

— Мы стоим перед выбором. Для объединения Империума Секундус нужен номинальный руководитель. Я откладывал этот выбор, потому что нужен примарх, а единственный примарх здесь — я. Это было бы неуместно…

— Никто бы не стал возражать, повелитель.

— Это было бы неуместно, — упорствовал Жиллиман. — Я молил о том, чтобы из Шторма явился верный брат. Когда казалось, что все надежды напрасны, я со всем возможным смирением согласился с тем, что придётся принять регентство. И тут появился Лев.

— Вы хотите провозгласить его регентом?

— Конечно… но…

— Вы не доверяете ему?

— Да, не доверяю. Дело не в том, что он близко держит карты. Проблема в том, что я не верю, что он доверяет мне. Если я собираюсь принять его, Тит, если я собираюсь дать ему власть, которую не смогу отобрать, то я должен быть уверен в его намерениях. Как только Льва утвердят регентом, то мы не сможем сместить его, если разочаруемся в том, что нам откроется.

— Не сможем сместить без восстания, — заметил Прейто.

— На которое мы не пойдём из-за соображений едкой иронии, даже если не останется иных сдерживающих факторов. Я должен знать его мысли, Тит.

— Понимаю, фактически мы проверяем нового Повелителя Человечества.

Библиарий задумчиво потёр переносицу.

— Это трудно, — продолжил он. — Это как с Волками, только в сложнее. Как и Волки, благородный Лев, без сомнений, понимает власть Никейского Эдикта. Библиариум Ультрадесанта и так уже показывает, что вы готовы отменить слово Императора. Если меня поймают во время изучения его разума…

— Если тебя поймают?

— Я постараюсь избежать такого развития событий. Сегодня на праздничном пире я использую фоновый поток мыслей собравшихся, чтобы подобраться поближе. Поймите, я не знаю его возможностей, и он великолепно закрыт. Также…

— Да?

— Во второй половине дня во время парада Астра Телепатика зафиксировала два странных происшествия. Мы продолжаем изучать полученные данные, но, возможно, в городе свободно действуют один или два сильных псайкера.

Жиллиман кивнул.

— Держи меня в курсе. Тит, если ты сможешь сказать, что Лев в достаточной мере мне доверяет, то я объявлю его. Он — единственный возможный выбор… если, конечно, ты не скажешь мне, что бедный Вулкан больше не безумен?

— Не скажу, повелитель.

— Не важно, кто из них, Тит, — произнёс Робаут. — Исследуй разум одного примарха или излечи разум другого. Неважно, что окажется легче. Неважно, кто послужит нам лучше.

Поверхность. Вот его следующая цель.

Кёрз прыгнул, тени взметнулись, словно крылья ворона, и приземлился на ноги рядом с глубокой вентиляционной трубой, которая возвышалась над одной из восьми огромных стартовых палуб “Непобедимого Разума”.

Под ним, подобно приготовленным к посеву семенам, расположились сотни десантных капсул, установленных в ложементы спусковых каналов у пустотных люков.

Он мог захватить одну из них и приземлиться…

Нет. Возникло видение, и оно было правдивым. Великолепное изображение. Город Жиллимана защищён от воздушного и орбитального штурма полями щитов и многочисленными автоматическими батареями. Своим мысленным взором Кёрз видел, как летит одинокая десантная капсула. Быстро, но недостаточно быстро. Системы обнаружения пробудились. Ауспик задрожал. Системы управления огнём вычислили точку перехвата. Разряд зелёной энергии с поверхности врезался в капсулу и превратил её в растущее облако огня и кружащихся обломков.

Плавно возникло новое видение, перекрывая первое и показывая, что такая же судьба ждёт любой корабль или транспорт, решивший приземлиться без правильного кодового сигнала. А вот кодов в видении не было. Кёрз решил, что их случайным образом генерируют каждую минуту.

Третье видение показало ему, что бессмысленно пытаться телепортироваться. Лев позаботился о том, чтобы отключить телепорты и не допустить подобного развития событий.

Повелитель Ночи обнажил зубы и завыл. Как может один человек добраться до поверхности? Как может один человек…

Ещё одно видение. Кёрз улыбнулся. Один человек не может.

Они всё ещё охотились за ним на верхних палубах флагмана. Кёрзу надоело убивать и он ускользнул, оставляя ложные следы и жестокие ловушки, чтобы задержать и замедлить потенциальных пленителей. Никому и в голову не пришло, что он сможет так быстро добраться до стартовых палуб в недрах корабля.

Кёрз выскользнул из-под основания воздуховода и начал красться вдоль стены огромной палубы, прячась в тенях больших подпорок и передвижных балочных кранов. Он двигался параллельно рядам десантных капсул в подвесных клетях. Он внимательно осматривал их, проверяя статус, и убедился в истинности видений.

Он был здесь не один.

Система управления запуском размещалась в большой оперативной рубке, которая возвышалась над стартовой палубой. Кроме сервиторов на постах там находились двенадцать ответственных за десантирование офицеров. После появления Кёрза ни один из них не прожил больше тридцати секунд. Умерев, они забрали с собой коды запуска, но это не имело значения.

Коды для приспешников и слуг. Повелитель Первого мог запустить бурю десантных капсул простым предъявлением генного образца.

Кёрз поднял инфопланшет, который лежал рядом с обезглавленным телом командующего рубкой. Вытер кровь изорванным краем плаща. Команда “Полномасштабный десантный штурм” уже была набрана и ожидала подтверждения.

Кёрз высунул тёмный язык и медленно, почти похотливо, лизнул холодный экран.

Созданный из общего источника генетический образец одного брата был, в сущности, таким же, как и у другого.

Планшет загудел.

Генокод принят.

Запуск разрешён.

Штурмовой массовый запуск десантных капсул начнётся через тридцать секунд.

Двадцать девять.

Двадцать восемь.

Лев поднял кубок.

— За повелителя Макрагга и его гостеприимство, — произнёс он.

— За лорда Первого и его верность, — ответил Жиллиман, — и за Империум и его стойкость.

Они выпили, а в огромном обеденном зале люди эхом повторили тосты и последовали примеру примархов.

За длинными накрытыми скатертями столами расположилась тысяча гостей: высокопоставленные Ультрадесантники сидели рядом с высокопоставленными Тёмными Ангелами, вместе со старшими консулами, делегатами армии, Астра Телепатика, различных флотов, Адептус Механикум, Коллегии Титаника, и представителями всех легионов, которые находились на Макрагге.

Как только объявили тосты, заиграла музыка, и потоки сервиторов хлынули из дверей кухни, спеша подать первое из множества блюд.

Жиллиман и Лев сидели напротив друг друга за главным столом. Под высоким сводом зала парили светосферы, объединяя своё свечение со стоявшими на столах мерцавшими канделябрами, заполняя зал золотым сиянием, многим из присутствующих напоминавшим яркостью сверхъестественную ауру Императора.

Сидевший в трёх местах от Робаута Тит Прейто наблюдал за Львом и ждал подходящего случая.

На секунду он закрыл глаза, отсеивая посторонние звуки. Он чувствовал себя паршиво, такое ужасное напряжение…

Библиарий вздрогнул и вскочил, широко раскрыв глаза.

— Великая Терра! — вскрикнул он. Несмотря на размеры зала и количество гостей, все разговоры стихли, и все взгляды обратились на него.

— Тит? — смущённо спросил Жиллиман.

Прейто уставился на Льва.

— Я почувствовал это, — ответил он. — Я почувствовал это там. Всплеск разумов. Сотни разумов неожиданно пришли в состояние боевой готовности раньше срока. Что вы сделали, повелитель? Что вы только что сделали?

— Понятия не имею, о чём ты говоришь… — начал Лев, но его оборвал внезапный звон многочисленных систем тревоги, следом за которыми сразу же взревели клаксоны дворца.

Жиллиман отбросил стул и встал.

— Доклад! — потребовал он.

— Массовый орбитальный запуск, — доложил Августон, вставая и читая инфопланшет. Магистр недоверчиво посмотрел на своего примарха. — Флагман Тёмных Ангелов только что … начал полномасштабный орбитальный штурм Макрагг Цивитас.

— Что? — воскликнул Жиллиман.

— Четыреста десантных капсул. Основное штурмовое построение. Цель — столица. Приземление через четыре минуты.

— Штурмовой рой подтверждён всеми станциями, — сообщил Город.

Робаут выхватил парадный меч и направил через стол на Льва.

— Ты — предал? — прорычал он.

— Нет! — ответил Лев, даже не вздрогнув от острия клинка у горла. Некоторые из его офицеров выхватили мечи, защищая примарха, и он махнул им убрать клинки. В этом зале и так уже хватало оружия в руках.

— Я ничего не делал, — прошипел Лев. — Я ничего не разрешал!

— Сеть не лжёт! — рявкнул Августон. — Рой десантных капсул! С вашего корабля! Приближается!

— Ты напал на меня? — спросил Жиллиман.

— Клянусь — нет! — ответил Лев и посмотрел на ближайших Тёмных Ангелов. — Отмените боевую готовность. Кто-нибудь объясните, что происходит!

Ольгин протянул свой инфопланшет.

— Сигнал подтверждён. “Непобедимый Разум” начал штурм десантными капсулами. Они достигнут земли через три минуты, отсчёт в обратном порядке.

— Уличён из собственных уст! — воскликнул Фрат.

— Это — недоразумение! — закричал на первого магистра Фарит Редлосс. — Сбой! Ложный запуск!

— Как ты мог случайно начать штурм десантными капсулами, брат? — спросил Жиллиман.

— Это — сбой, — настаивал Лев. — Я клянусь.

— Случайность это или нет, но они не достигнут города. Щиты подняты. Батареи захватили цели. Мы собьём их в небе.

Лев тяжело сглотнул и уставился на брата.

— Это — ошибка, брат. Ужасное недоразумение. Я клянусь. И прошу тебя пощадить моих воинов.

— Твоих воинов?

— Четыреста десантных капсул. Множество боевых братьев. Пожалуйста, Робаут, это — недоразумение. Ошибка.

— И во время нашего разговора о будущем, твои десантные капсулы с войсками на борту были приготовлены к запуску? — покачал головой Жиллиман. — Что ты хочешь от меня, брат? Чтобы я опустил городские щиты?

— Да. Опусти щиты и позволь капсулам совершить управляемую посадку.

— Две минуты! — крикнул Город.

— Вы не можете впустить их в столицу, повелитель! — завопил Августон. — Риск слишком велик! Вы должны открыть огонь и сбить их!

— Пожалуйста, — произнёс Лев, продолжая пристально смотреть на брата. — Я не разрешал этого.

— Но ты приготовил штурмовой отряд и держал его в боевой готовности?

— Предосторожность. Ты поступил бы также.

— Мы должны немедленно открыть огонь! — проревел Город. — Пока они находятся в оптимальной зоне поражения. Вы должны отдать приказ!

— Пожалуйста, — повторил Лев.

Жиллиман покосился на Прейто:

— Скажи мне.

— Ваш брат закрыт для меня, но я вижу достаточно, чтобы сказать, что он говорит правду. Возможно не всю правду, но тем не менее. Он не санкционировал атаку. Она стала для него шоком.

Робаут снова посмотрел на Льва. Последовала длинная пауза.

— Ваши приказы, повелитель? — упорствовал первый магистр.

— Не стрелять. Отключить энергию. Опустить щиты и разрешить посадку.

— Повелитель? — изумился Августон.

— Выполняй! — приказал Жиллиман и снова пристально посмотрел на Льва, пока Фрат отдавал быстрые приказы по воксу.

— Не заставляй меня пожалеть об этом, брат.

В северо-западном округе огромного Цивитаса Деймон Пританис остановился на полпути, чтобы съесть только что купленный ужин.

Он находился на рынке Ксанти, к северу, в тенях зернохранилищ, где дневная торговля одеждой и домашним скотом ближе к вечеру сменилась продажей сельскохозяйственной продукции и горячей еды. Он купил приготовленный в глиняной духовке пирог с рыбой и овощами, присел, прислонился спиной к стене и приступил к сытной трапезе.

И услышал, как изменились приглушённые голоса вокруг. Что-то случилось.

Он опустил наполовину съеденный пирог и встал, продолжая жевать и стирая жир с губ.

Где-то в центре огромного Цивитаса зазвучали сирены тревоги. Люди указывали в небо.

Деймон также посмотрел вверх и сразу же увидел множество тепловых следов в темнеющих небесах.

Полномасштабное десантирование десантных капсул. Никаких сомнений.

— Святой живущий Император, — вслух произнёс он.

Листья деревьев над ним неожиданно задрожали от порывов неизвестно откуда налетевшего вечернего ветра.

Джон Грамматик перекинул хозяйственную сумку через плечо и быстро зашагал по поляне, стремясь найти открытый участок, чтобы лучше разглядеть небо.

Он нашёл укрытие в декоративном парковом лесу у подножия могучей стены Эгиды Каструма и попытался немного поспать, свернувшись калачиком на траве позади высоких синих деревьев, надеясь, что отдых поможет разуму расслабиться.

Его разбудила суматоха. Он не только услышал её, но и почувствовал. Между глазами вспыхнула острая боль из-за беспокойства, неожиданно охватившего сотни умов. Это произошло ещё до воя сирен.

Он видел, как небеса на востоке подобно метеоритному дождю заполонили десантные капсулы. За ними ярко-оранжевыми языками тянулись огненные следы.

Джон задумался о том, что увидел. Бесспорно, новый враг, новая угроза, что надвигается на всех. Он помнил загадочное замечание провидца: к счастью через восемь минут его затмит другой, более мощный в самом городе, за которым последует серьезный кризис. Оба события отвлекут от тебя внимание.

Значит, это и есть “серьёзный кризис”. Какая фракция стоит за ним? Какой своенравный брат? Какой друг, ставший врагом?

Джон потянулся разумом. Он хотел выяснить, чем можно воспользоваться, и что даст ему преимущество в ближайшие часы. Если он будет знать, что произойдёт, то может найти место побезопаснее или союзников получше.

Первое, что он почувствовал, было удивление. Джон моргнул. На таком расстоянии он не рассчитывал выявить конкретные мысли или отдельные умы, но единая ярко-красная эмоция изумила его. Воины в далёких десантных капсулах были удивлены. Внезапное решение начать штурм пришло без предупреждения.

Джон напрягся, ища более определённую информацию.

Он дотянулся до чего-то ещё, задохнулся и отпрянул. Он коснулся тёмного, непроглядно тёмного разума. Этот разум полностью отличался от всех разумов, к которым он прикасался прежде. Он был свирепым: чёрным, горячим, отталкивающим, излучавшим энергию, но не свет, а как у сверхплотной и опасной нейронной звезды.

Джон не знал, что это такое. Джон и не хотел знать, что это такое. Он просто знал, что это представляет большую угрозу, чем все четыреста десантных капсул вместе с находящимися в них облачёнными в броню отделениями Тёмных Ангелов.

— Не впускайте это, — обратился он к вечернему воздуху. — Не впускайте это.

Почему городские батареи молчат? Почему орбитальные оружейные системы не озаряет свет лазеров? Почему этому позволяют произойти?

— Не делайте этого, — произнёс Джон. — Не дайте ему прийти сюда. Не дайте ему приземлиться.

Раздался хлопок, почувствовалось небольшое, но всё же заметное изменение атмосферного давления. Среди синих деревьев снова подул лёгкий ветерок. Джон почувствовал. Он почувствовал запах озона.

Выключили защищавшие Магна Макрагг Цивитас пустотные щиты.

— Нет! — закричал он. Джон повернулся и посмотрел на высокий дворец, который возвышался над деревьями и серым утёсом стены Эгиды.

— Вы — идиоты! — выкрикнул он, словно в замке его могли услышать. — Поднимите щиты. Поднимите чёртовы щиты!

Он слышал вой приближавшихся десантных капсул. Две визжали прямо над ним, их тормозные двигатели включились, извергнув струи раскалённого синего огня. Кругом среди мерцающих башен и высоких зданий Цивитас вспыхнуло ещё больше модулей, приземляясь на шлейфах пламени из тормозных двигателей. Шум стал оглушительным.

Джон побежал. Он побежал вверх по заросшему деревьями склону, направляясь на запад вдоль периметра парка к главным воротам Каструма. Он должен попасть во дворец. Он должен найти кого-то, кому можно доверять и предупредить.

Ад пришёл на Макрагг.

Что-то врезалось в него и сбило с ног. Потрясённый, Джон покатился. Он почувствовал во рту кровь. Он не мог опомниться. Что… Какого?

На него обрушилось что-то тяжёлое, что-то ужасающе тяжёлое. Огромная рука в броне схватила его за горло. Среди рёва и грохота десантных капсул, которые приземлялись на открытых участках по всему городу, Джон услышал голос.

— Приятная встреча, — произнёс Нарек из Несущих Слово.

— Выключите чёртовы сирены! — приказал капитан Касмир.

Один из медицинских работников повернулся к консоли и ввёл код.

Тревожные звуки и мигающие огни в карантинном коридоре медицинского зала Резиденции выключились. Благодаря тяжёлым переборкам и закрытым люкам завывавшие по всему огромной дворцу сигналы тревоги стали тише и глуше.

Отключение сирен и ламп ничуть не успокоило запертого примарха.

Вулкан продолжал наносить сокрушительные удары окровавленными кулаками по стене из бронированного стекла, чем он начал заниматься сразу же после объявления тревоги. Он отчаянно выл, широко открыв рот, словно пойманное в ловушку животное. Оставшееся на стекле месиво из плазмы, крови и наполовину сформировавшейся ткани кулаков и предплечий выглядело ужасно.

— Что с ним случилось? — спросил главный врач.

— Ты же — чёртов хирург! — крикнув в ответ Касмир. — Я думал, это из-за тревоги. Очевидно же, что повелитель Ноктюрна отчаянно страдает. Я решил, что сирены спровоцировали какой-то травмирующий эффект.

— Это не из-за тревоги, — заметила одна из ближайших медиков.

— Что? — выпалил Ультрадесантник, поворачиваясь к ней. Она опустила голову.

— Сэр, я просто сказала, что это не из-за тревоги, — тихо ответила девушка.

— Откуда ты знаешь?

Молодая женщина нервно посмотрела на своего начальника, главного врача.

— Извините, что перебила вас.

— Младший лекарь Патришана — одна из наших самых многообещающих новичков, — обратился тот к Касмиру. — Патришана, пожалуйста… Поясни своё заявление.

Она кивнула, повернулась к консоли и вывела данные на главный литоскопический дисплей.

— Я наблюдала за жизненными показателями… нашего почётного гостя. Пожалуйста, если желаете, посмотрите на индикатор времени на этом повторе, капитан. Я замедлю его в десять раз. Хотя всё произошло настолько близко, настолько близко, что можно было счесть одно причиной другого, как вы видите…

— Великая Гера! — прошептал Касмир. — Он начал за целых три секунды до тревоги. Словно…

Патришана взглянула на него.

— Вот именно. Словно отреагировал не на тревогу, а на что-то другое.

Советник тетрарха посмотрел на стеклянную стену и кричащую фигуру.

— Что он знает? — спросил он. — Что он знает такое, что не знаем мы?

Лязгая траками по базальтовой брусчатке и грохоча “Лэндрейдер” двигался по площади Барий неподалёку от виа Лапонис — кардо или связывающей север и юг Цивитас “главной артерии”. Площадь Барий была просторным и милым местечком, которое часто посещали студенты и преподаватели, чтобы воспользоваться расположенными там многочисленными библиотеками и рубрикаториями.

С западных переулков открывался прекрасный вид на величественную коллегию Титаники и ещё более огромный замок Адептус Механикум. В центре площади, наподобие небольшого зелёного островка, располагался широкий травяной газон, который мог похвастаться красивой рощицей серых симвудских деревьев и ухоженными кустарниками. Летом там сидели на скамьях студенты, болтая во время еды.

Над кустами поднимался дым, трава обгорела. Десантная капсула повалила два дерева и разбила декоративную скамейку. Посадочные опоры открылись и вгрызлись в земляные дорожки.

Сержант Мений из 34-й роты Ультрадесанта высадился со своим отделением из “Лэндрейдера”. Жестом он приказал воинам рассыпаться веером, держа оружие наготове. Приказы исходили от первого магистра. Находящиеся в боевой готовности и на дежурном патрулировании космические десантники должны выдвинуться к местам приземления и обеспечить безопасность. Доклады уже поступали с взятых под охрану посадочных площадок по всему Цивитасу. Покинувшие десантные капсулы отделения Тёмных Ангелов сразу же подчинялись командам XIII-го легиона, сдавали оружие и позволяли сопроводить себя в пересыльный центр Кампуса Когортум. Были и сообщения, в которых говорилось, что некоторые из них приносили извинения и просили прощения от имени боевых братьев.

Были доклады и о незначительных повреждениях. Независимо от того, как аккуратно вы хотите посадить десантную капсулу, её сложно назвать миниатюрным устройством.

Мений осмотрелся и сравнил данные на визоре с информацией мощных ауспиков “Лэндрейдера”. На площади стояла тишина. Над приземлившейся под углом среди деревьев десантной капсулой поднимался остаточный пар. В инфракрасном излучении он выглядел очень горячим. Результат яростного входа в атмосферу.

Никакого контакта. Никаких жизненных показателей.

— Увеличь энергию, — обратился сержант по воксу к водителю танка. Он услышал, как стали нагреваться пушечные контейнеры и обрадовался тяжёлому металлическому лязгу башенных турелей, которые начали отслеживать цели. Мений, как и окружавшие его боевые братья, держал в руках смертоносное оружие, и было более чем достаточно смертоносной мощи в “Лэндрейдере” за ними.

В этом не было необходимости.

Трон, ведь очевидно же, что произошла ужасная ошибка и их братья, Тёмные Ангелы спокойно подчиняются.

“Что же здесь не так”? — задумался Мений. — “Никаких жизненных показателей? Неудачное приземление? Не похоже”.

— Свяжись с резервным апотекарием, — приказал по воксу сержант одному из подчинённых. — Здесь что-то не так.

С болтерами наизготовку отделение приблизилось к дымящейся капсуле.

— Эй? — донеслось сквозь аугметику шлема приветствие Мения.

Вечерний свет стал необычно синим, словно перед грозой. Тени посерели. Сержант понимал, что каждое их движение разносится громким эхом. Каждый шаг, каждый скрип брони, каждый гул силового ранца.

Городские щиты ещё не перезапустили. Мений слышал отдалённые звуки и рёв двигателей “Громовых ястребов” и “Штормовых орлов”, отправленных обеспечить прикрытие всех мест приземления. Он видел, как несколько десантно-штурмовых кораблей кружат вдали над крышами, исследуя соседние районы с помощью прожекторов. Судя по поступившей по воксу информации, воздушное прикрытие его отделения прибудет через две минуты.

— Будьте наготове, — обратился сержант к остальным. — Стойте и прикрывайте меня.

Он приблизился к десантной капсуле. Люки были широко открыты.

— Эй? — снова позвал он.

Ничего.

Он подошёл к ближайшему люку и заглянул внутрь.

Десантная капсула оказалась пустой.

“Похоже на случайность. По-видимому, произошёл ложный запуск пустого модуля. Что тут говорить — целый рой запустили из-за технического сбоя”.

— Очистить область! — приказал Мений. — Обеспечить безопасность!

Он отвернулся от спускаемого модуля и осмотрел площадь. На мгновение Ультрадесантнику показалось, что он заметил какое-то движение на портике Тигриской библиотеки, но он списал увиденное на разыгравшееся воображение. Ничто не могло двигаться, словно тень, нервная, как стая ворон.

— Сержант?

— Что? — спросил он, обернувшись.

Перед ним стоял один из подчинённых.

— Мы осмотрелись внутри.

— И?

— Всё залито кровью.

— Что ты сказал?

— Кровь, сержант, примерно восемнадцать литров крови.

С портика над площадью Бария Кёрз наблюдал за Ультрадесантниками, которые прочёсывали местность вокруг десантной капсулы. Так глупо!

У Кёрза были другие цели, и он собирался до них добраться, но глупые Ультрадесантники выглядели ужасно заманчиво.

Он никогда не убивал никого из Адептус Астартес Жиллимана. Всё выглядело очень соблазнительным даже несмотря на то, что там был большой страшный “Лэндрейдер”.

Ночной Призрак встал, гордый и высокий, расправил крылья и выпустил ужасные когти.

— Смерть, — прошептал он приговор.

Восемьдесят восемь секунд спустя сержант Мений и всё его отделение были мертвы, а “Лэндрейдер” лежал на боку и горел.

Конрад Кёрз пришёл на Макрагг.

14 СМЕРТЬ В КРЕПОСТИ ГЕРЫ

— Я стал братом драконам и другом совам.

Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара.

class="book">— из религиозного текста Старой Земли, известного как “Книга Иова”.

— Наших гостей, повелитель, — произнёс второй магистр Вер Каспиан, — сопровождают к Кампусу Когортум.

— Сопротивление? — спросил Жиллиман.

Каспиан покачал головой. У него был гладкий череп с очень коротко подстриженными седыми волосами и высокие скулы обрамлявшие линию носа. Его жест напомнил Жиллиману горного ястреба, который предупредительно покачал головой.

— Наши гости не оказали никакого сопротивления, — ответил он, подчеркнув слово “гости”. — Они позволили сопроводить себя до места содержания.

— Они сдали оружие?

— Не все, повелитель, но мы и не настаивали. Согласно вашим инструкциям, мы относимся к ним с уважением, как к боевым братьям и считаем произошедшее несчастным случаем, как и утверждает лорд Лев.

— Сколько их?

— Примерно пять рот… если использовать обозначения нашего легиона. Мне не слишком нравятся их “крылья” и дивизионы когорт.

— И… их достаточно, чтобы уничтожить город?

Вер некоторое время молчал.

— Легко, — ответил он. — Чтобы я о них сейчас не думал, я не сомневаюсь в возможностях и свирепости Первого. Если бы мы опустили городские щиты и их намерения были бы недружественными, то Цивитас бы пылал, а убитых было бы не счесть.

— Сообщишь мне, когда они все окажутся под стражей, — распорядился Жиллиман. — Возьмите их десантные капсулы и доставьте на хранение в крепость Монеты. Я не хочу, чтобы хоть что-то напоминало о вторжении — каким бы оно не казалось миролюбивым и неумышленным — загромождая мой город и пугая жителей. Августон уже выступил с заявлением?

— Да, повелитель. Он сделал два заявления по адресной системе Цивитас, и они сейчас распространяются по гражданским каналам. Я был впечатлён. Он оказался весьма убедительным. Он утверждал, что произошедшее не является поводом для серьёзного беспокойства и это были всего лишь учения проведённые совместно Первым и Тринадцатым.

— Чья это была идея?

— Августона. Ему помогал Ольгин из Тёмных Ангелов, который стоял рядом во время обращения и тоже выступил.

— Стоит его за это поблагодарить, — заметил Жиллиман и посмотрел через комнату. Сквозь открытые двери в соседнем зале Резиденции он увидел сидевшего в одиночестве задумчивого Льва.

— Опросите задержанных офицеров, — обратился Робаут к Каспиану. — Будьте вежливы, но настойчивы. Убедитесь, что их рассказы не расходятся с утверждениями моего брата. Может это и случайность, но я хочу знать, как она произошла.

Второй магистр отдал честь, ударив кулаком по глухо лязгнувшему нагруднику, развернулся и вышел из зала.

Жиллиман повернулся и увидел Долора. Тетрарх внимательно ждал у окон.

— Случайность? — спросил примарх.

— Странная, — ответил Валент, — но почему вы не верите его слову?

— Потому что он — Лев.

— Он выглядит подавленным.

Жиллиман фыркнул:

— Он посадил своих воинов в десантные капсулы и выжидал. Подготовил вторжение. Отвечая на мои тосты и сидя за моим столом, он держал наготове штурмовые подразделения численностью в четыре роты, чтобы атаковать город.

— Взгляните на это с другой стороны, повелитель, — произнёс Долор, — а если бы наш мощный флот стоял над легендарными зелёными морями Калибана, разве бы вы не поступили точно также? Разве бы вы не держали лучших наготове, чтобы в случае необходимости действовать без промедления?

Жиллиман молчал.

— Думаю, что держали бы, — продолжил тетрарх, грустно улыбнувшись. — На самом деле я уверен, что держали бы. Основные принципы теории и практики не позволили бы вам поступить по-другому. Это тёмные дни, самые тёмные из тех, что мы знали. События этой ночи — его вина.

Робаут бросил ещё один быстрый взгляд через зал на задумавшегося Льва.

— Моего брата? — спросил он.

— Да, но не того, на которого вы смотрите. Я говорю о магистре войны. Эта расколотая убеждённость, эта утрата веры, эти осторожность и подозрительность привели к тому, что гордые сыны величайшей семьи во вселенной не доверяют друг другу… Он сделал это и виновен в этом.

Жиллиман понял, что сжал оба кулака и заставил себя разжать их.

— Полагаю, что я продемонстрировал больше доверия, чем он.

— Вы продемонстрировали? В самом деле? Длинная тень Луперкаля привела к тому, что мы держим карты близко, как никогда. Мы крепко храним свои тайны. Например, вы знаете, что я ответил вашему брату на вопрос о том, кто воет, словно сумасшедший дурак, в медицинском крыле?

— Понятия не имею, — прошипел Робаут и быстро поднял левую руку, извиняясь за вспышку гнева.

— Тогда, осуждая его, думайте и о своих секретах и причинах, почему вы не раскрываете их.

— Ты, как всегда, хороший адвокат, Валент, — заметил Жиллиман. — Жди меня здесь. Полагаю, что пришло время поговорить с братом более откровенно.

Долор отдал честь и почтительно склонил голову. Робаут прошёл через двери в зал, где сидел брат. Повелитель Первого легиона расположился в одном из больших кресел. В камине горел огонь, и Лев внимательно наблюдал за тем, как пламя пожирает древесину.

О чём он думал? О лесах, любимых им мрачных лесах, которые истребляли также как и эти дрова? Жиллиман напомнил себе, что он, по крайней мере, знает о судьбе и состоянии своего родного мира. Какие страхи поселились в сердце Льва, когда он думал о своей заросшей лесом крепости, скорее всего, недосягаемой из-за гнева Гибельного Шторма?

— Не праздничный вечер и доброе товарищество я ожидал, — заметил Жиллиман.

— И не я, — согласился Лев, посмотрев на него.

— Сколько их было нужно тебе, брат? — спросил Робаут. Он подошёл к столику для закусок и перелил вино из кувшина в два кубка из матового прозрачного стекла.

— Сколько чего?

— Провокаций. Сколько линий я должен был перейти? Сколько слабостей ты должен был найти во мне и моём легионе?

— Чтобы напасть?

— Да. Пожалуй, это действительно стоило предусмотреть, брат, и ты прибыл на мой мир в полной готовности атаковать меня, если я окажусь не на высоте. Твои люди заняли позиции и ждали, твои десантные капсулы приготовили к запуску, траектории просчитали. Ты признался мне в лицо, что без сомнений применишь санкции против меня, если сочтёшь это необходимым. Так что должно было случиться?

Лев принял протянутый кубок.

— Твои амбиции, Робаут. В них всегда крылась твоя самая большая сила и твой самый большой недостаток. Нет двух братьев амбициозней тебя и Гора. Он видел, как ты строишь империю. Если бы прилетев, я обнаружил, что ты крадёшь ещё одну, то я бы атаковал.

Он встал и начал потягивать вино.

— Честность — твоя вторая сильная сторона, брат, — продолжил Лев. — И, опять же, общая у вас с Гором.

— Это имя можно произносить только определённое количество раз, прежде чем я обнажу меч, — произнёс Жиллиман.

Лев рассмеялся.

— Бесспорно. Но и моё мнение имеет право на жизнь. Прежде… прежде чем он пал — Гор был честным существом. Благородным и честным. Я всегда думал, что вы двое очень похожи. Можно восхищаться им или презирать, но никто и никогда не сомневался в его стремлениях. Он был честен. Он не скрывал, что хочет быть лучшим из всех, первым среди равных, первым сыном по заслугам, а не только первым кого нашли. Он хотел быть магистром войны. Он хотел быть наследником. Его честность была явной.

— Но она прошла.

— Это так. Когда он пал, отчего бы он ни пал, его честность исчезла. Он стал повелителем лжи, великим предателем, существом способным к наихудшему обману и вероломству, какие мы только можем представить или даже вообразить. Но твоя честность осталась.

Лев посмотрел на Жиллимана.

— Когда я прибыл к тебе — ты открыл мне сердце. Ты рассказал мне о своих страхах и ранах, о принципах и природе своей борьбы, и о своей концепции Империум Секундус. Твоя честность остановила мою руку.

Он сделал ещё один глоток. Изготовленный из белого сервиевого стекла кубок светился, как потир. Он резко контрастировал с тёмной латной перчаткой, которая держала его, и бронёй, покрашенной в оттенок чёрного цвета, известный на одном из древних языков, как calibaun. От кубка исходило больше тепла, чем сияния от бледной кожи Льва. Вино выглядело как кровь.

— Твоя честность, Робаут, также напомнила мне, что я и сам — не открытая книга. Мне всегда было трудно доверять и доверяться.

— Но тобой восхищаются и тебя любят…

— Это здесь не причём. У меня есть тайны. Человек может хранить тайны по веским причинам.

— Тогда, раз нам нужно оставить это позади и двигаться дальше как союзникам, мне нужно ещё сильнее открыть сердце. Есть кое-что…

Стук кулаком в двери зала прервал его. Жиллиман остановился, раздражённый, что не успел сбросить камень с души. Тем не менее, он прекрасно понимал, что никто не стал бы беспокоить его без важной причины.

— Войдите, — разрешил он.

Это оказался Ниакс Несс, третий магистр.

— Прошу простить меня за вторжение, повелитель, но вы обязательно должны увидеть это. Также с вашим братом хочет срочно переговорить один из избранных лейтенантов.

За спиной Несса стоял Фарит Редлосс, окружённый терминаторами Города.

— Мы очень скоро продолжим этот разговор, — сказал Жиллиман брату, отводя Ниакса в сторону и взяв у него инфопланшет. Лев подошёл к двери и вышел из комнаты к Фариту. Редлосс отвёл своего повелителя чуть дальше по коридору, отходя от телохранителей. Он протянул примарху инфопланшет с эмблемой Первого легиона.

Лев прочитал его.

— Скажи мне, что это не так.

— Есть подтверждение.

— Это? Это причина? — прорычал Лев.

— Он использовал генетическую печать, начав орбитальный штурм. Мы сняли его генокод с устройства. Это подтверждено.

— Значит он на планете?

— В высшей степени изобретательно. Он использовал жизни наших боевых братьев, чтобы заставить Жиллимана открыть ему дверь.

Губы Льва задрожали от ярости.

— Найдите его, — прошептал он.

— Повелитель, я…

— Найдите его.

— Ультрадесантники не разрешат свободно передвигаться по Цивитасу. Повелитель, сле…

— Проявите изобретательность. Найдите его.

Редлосс кивнул.

— Вы скажете ему, повелитель? Скажете Жиллиману?

— Мы не можем объяснить произошедшее, — тихо сказал Несс своему примарху. Жиллиман в третий раз пролистывал отчёт в инфопланшете.

— Уничтожено отделение?

— Люди Мения на Бариевой площади меньше получаса назад. Их не просто убили, их заставили замолчать и разорвали на куски.

— Это не Тёмные Ангелы…

— Это вообще не похоже на дело их рук, к тому же в этом нет смысла. Почему здесь, если в остальных местах всё прошло мирно?

— Там был кто-то другой, — предположил Жиллиман.

— Согласен. Теоретически, кто-то мог убить находившихся внутри космических десантников и занять их место. Мы анализируем обнаруженную кровь.

— Что он принёс сюда? Что он принёс на мой мир?

— Ваш благородный брат? — спросил Ниакс. — Повелитель, это может быть, что угодно и он может не знать о нём. Он…

— Это было на его корабле. Это было в его десантной капсуле. Это убило его людей. Он должен знать, что принёс сюда.

Примарх посмотрел на третьего магистра.

— Сообщите Августону. Поднять уровень безопасности до полной готовности в городе и Крепости. Мобилизовать войска. Преценталианцев и Легион. Обыщите Бариевую площадь и прилегающие улицы. Генетические следы, отпечатки ног, кровь, всё что угодно. Изучите пикты с камер безопасности района. Что-то или кого-то могли мельком заметить. Я хочу знать, что это и куда направляется. Я хочу найти и остановить это, прежде чем оно продолжит убивать.

Несс отдал честь, повернулся и вышел из зала. В дверях показался Лев.

— Что ты привёз сюда?

— Не понял? Что? — спросил Лев, остановившись в дверном проёме.

— Если моё лицо похоже на твоё, брат, — ответил Жиллиман, подходя ближе, — хотя я и полагаю, что оно выглядит более открытым, то мы оба получили тревожные новости. И я спрошу тебя ещё раз… Что ты привёз сюда?

— Фарит Редлосс просто подтвердил факты произошедшего. Механическая неполадка, скорее всего из-за шторма. Мне был нужен быстрый ответ и мне его дали. Десантная капсула…

— Нет, — произнёс Жиллиман и шагнул навстречу Льву. — Мы только что говорили как брат с братом о том, что нужно быть честными. Мы говорили откровенно, как никогда. Ты сказал, что именно моя честность стала причиной, почему ты не осудил меня и признал, что слишком закрыт. Мы согласились, что только истинная честность позволит верным сыновьям Императора противостоять тьме и отбросить её. Так что начинаем. Прямо сейчас.

Жиллиман держал переданный ему инфопланшет так, чтобы Лев видел отчёт на экране.

— Что это? — прорычал он. — Скажи мне, что ты привёз на Макрагг или, клянусь Ультрамаром, я вышвырну тебя за стены.

— Ты можешь попробовать… — ответил Лев, напрягшись.

— Чтоб тебя, брат! Доверься мне и скажи правду или наш разговор закончен! Что ты привёз на Макрагг?

Лев вздохнул.

— Конрада.

Стена была высокой, высокой и мощной, но всего лишь стеной. На стены можно залезть или открыть ворота. Можно открыть и вены.

Меньший, чем даже тень, силуэт Кёрза колебался на стене Эгиды, подобно чёрному осеннему листу, трепетавшему под ночным небом. Над ним, словно геометрическая гора, возвышались валы Крепости.

Сыны Ультрамара выходили из великого бастиона, горя желанием продемонстрировать своё мастерство и стойкость, и горя желанием воспеть своё мужество.

Кёрз подошёл к краю стены и перегнулся через парапет. Он оглянулся на город внизу и море огней. Ночное небо с его одинокой грязной мерцающей звездой светилось за вновь включёнными пустотными щитами.

Совершавшие обход часовые приближались. Он увидел их мысленно ещё до того, как почуял сухой жар их силовой брони. Он ушёл в тень, скользнув в её объятья, и выпустил когти.

Он в крепости Геры — в колыбели надменного Ультрадесанта.

Сегодня, наконец-то — за очень долгое-долгое время — они узнают, что такое страх.

Джон проснулся. Он находился в подвале или погребе, привязанный к деревянному стулу. Во рту стоял привкус крови.

Несущий Слово сидел напротив на металлическом ящике. Зачехлённое оружие лежало у него на коленях. Сумка Джона стояла на полу возле ног.

— Что тебе нужно? — спросил Джон.

— Заново обсудить и закончить дело, начатое на Траорисе.

— Нарек…

— Обращайся ко мне “лорд”. Проявляй уважение.

— Я себя не слишком хорошо чувствую для переговоров, — ответил Джон. Голова болела, но он попробовал дотянуться разумом. Возможно…

Нет. Бесполезно. Предположение оказалось верным. Ожерелье вокруг горла Несущего Слово служило мощным психическим капюшоном. Нарек подготовился.

— Если оно тебе нужно — забирай.

Астартес молча и пристально посмотрел на Грамматика в полутьме. Затем отложил винтовку в чехле и потянулся за сумкой. Вынул свёрток, развернул и посмотрел на копьё из фульгерия. Оно не представляло собой ничего особенного: раздвоенное остриё из тускло-серого необработанного минерала, длиной не больше гладия.

Но это была часть психической молнии Императора, которая сплавилась в фульгурит в песках Траориса. Это было оружие исключительной мощи. Им можно убить бога.

Или уж точно им было можно убить сына бога. Даже сына бога, которого невозможно убить.

— Оно мощное, — произнёс Нарек. — Я чувствую в нём жизнь, силу. Оно… богоподобно.

— Это осколок божественного или чего-то настолько близкого к божественному, насколько мы можем вообразить.

— Я могу забрать его и убить тебя.

— Именно этого я и жду.

Нарек повернул копьё в руках.

— Я узнал одну вещь, — сказал он, — пока выслеживал тебя здесь и на Траорисе. Это мощное оружие, но ты… тоже примечательная личность. Тебе не поручили бы найти и использовать копьё не будь ты кое-кем… особенным.

— Я просто агент…

— Ты — вечный.

Джон запнулся.

— Такой старый, такой редкий, такой забытый. Ты — легенда из легенд, миф из мифов. Но Несущие Слово — хранители текстов и преданий, и в нашей истории есть даже призраки мифов, которые помнят… древних. Долгоживущих. Бессмертных. Первых и последних. Вечных.

— Тут всё сложнее, гораздо сложнее, чем в моём случае. Я…

— Подробности не имеют значения. Я знаю, на что способен вечный. Я понимаю. В конечном счёте, все мы доказательство того, что могут сделать самые старые и могущественные вечные.

— И что же?

— Создать Империум.

Джон опустил голову и тяжело вздохнул.

— Просто убей меня, Нарек.

— Твоя жизнь бесконечна, почему ты хочешь умереть?

— Я знаю, когда мои силы на исходе.

В замечании Несущего Слова было и зерно истины. Джон устал. Но смерть в его случае не была постоянным состоянием. Кабал позаботился об этом. Если получится, хорошенько спровоцировать Нарека, то смерть может стать своеобразным выходом и…

— Копьё — мощное оружие, Джон Грамматик, но мне кажется, что гораздо важнее, чтобы оно было в руках одного из таких как ты. Поэтому, как ты и сам видишь, ты стал частью оружия.

— В этом есть доля правды, — признался Джон. Не было смысла лгать.

— Тогда я забираю вас обоих: и тебя и копьё. И вы станете единым оружием для достижения моей цели.

— И что это за цель, Нарек?

— Уважение! — прошипел Несущий Слово.

— Что это за цель, лорд? Я знаю, зачем мне нужно копьё. Я знаю, что от меня ожидают. А что вы собираетесь с ним делать?

— Я собираюсь выполнить святую работу. Я собираюсь очистить душу моего легиона от демонической порчи.

Астартес поднял копьё. Несмотря на матовую поверхность, они оба видели крошечные вспышки энергий, пробегавшие по оружию.

— Я собираюсь спасти легион Несущих Слово, и ты мне в этом поможешь.

— Как? Что именно вы собираетесь сделать?

— Я очищу душу своего легиона, — ответил Нарек, — когда выслежу и убью Лоргара Аврелиана.

— Повелитель. Повелитель, нет! — закричал Город.

— Кёрз? — взревел Жиллиман, одной рукой впечатав Льва спиной в стену и держа за горло. — Ты привёз этого монстра на мою планету?

— Отпусти меня.

— Отвечай!

— Я не сопротивлялся тебе, Робаут, но ты напал на меня. Отпусти меня или мы быстро узнаем, кто из нас лучший боец.

— Повелитель! — повторил Город. Телохранители окружили обоих братьев, надеясь, что им не придётся растаскивать примархов. Они не хотели прикасаться к своему господину, Мстящему Сыну.

Жиллиман не ослабил хватку.

— Рассказывай, как это произошло. Рассказывай о Кёрзе.

Руки Льва свободно свисали вдоль тела. Он не сопротивлялся ярости и огромной силе, вдавившей его в стену, но было ясно, что они ничуть не сказались на его присутствии духа.

— После Трамаса я захватил нескольких офицеров его легиона, включая ублюдка, известного как Севатар. Кёрз тоже находился на моём корабле, оставаясь на свободе на неконтролируемых палубах. Я охотился на него. Ему некуда было бежать, но я не сумел поймать его. Похоже, что он… смог найти выход.

— Почему, когда ты прилетел, то сразу же не рассказал мне об этом? Что один из наших худших братьев-предателей скрывается на твоём флагмане?

— Оглядываясь назад, я понимаю, что мог бы быть более… открытым. По правде говоря, раз мы ничего не скрываем друг от друга, то мне было просто стыдно, что я не поймал его. Я с удовольствием притащил бы его в цепях, на коленях и молящего, а затем мы возможно заточили бы его в самых тёмных подземельях. Но пока он был на свободе — он был моей проблемой и моим проклятьем, с которым нужно бороться.

— Но ты потерпел неудачу, он убивает и продолжит убивать, а мы вцепились друг другу в горло.

— В буквальном смысле, — заметил Лев, посмотрев вниз на сокрушительную руку брата.

Жиллиман отпустил его и отстранился. Лев выпрямился.

— Это не должно повториться, — произнёс он.

— Может и не повторится.

— Всё может оказаться наоборот.

— Не испытывай меня, брат! — огрызнулся Жиллиман. — Ты что не видишь, что я в гневе?

— Вижу, но я лучше скрываю эмоции, поэтому ты и не видишь, что и я в гневе. Это больше не повторится.

— Посмотрим. Твои люди помогут моим найти этого монстра.

— Согласен.

— Больше никакой лжи, Лев. Никаких секретов.

— Согласен. Позволь мне связаться с Ольгином и…

По всей Резиденции зазвучали сигналы тревоги.

— Что случилось? — спросил Лев.

— Ну, если нет никаких других сюрпризов, о которых ты мне не рассказал, то — он здесь. Он в Каструме. Он в Крепости. Кёрз здесь.

Его глаза расширились. Его рот раскрылся, словно он кричал, хотя ничего не было слышно.

— Мне это не нравится, — произнёс капитан Касмир. — Что с ним?

Врачи покачали головами. За бронированным стеклом безумный примарх согнул руки и беззвучно выл. Тёмная кожа заживала и кровоточила. Он напоминал некое гротескное приведение, некий ужасны призрак, который избежал смерти и восстал из могилы.

— Позовите кого-нибудь! — крикнул Ультрадесантник.

— Кого? — спросил главный врач.

— Я не знаю! Тетрарха Долора! Самого Жиллимана!

Несколько помощников направились выполнять приказ, но никто не мог отвести взгляда от Вулкана.

В нём чувствовалась сила, ужасная сила и ужасная цель. Взгляд по-прежнему оставался безумным, но стал сосредоточенным, словно все гнев и боль сконцентрировались на чём-то одном.

Он что-то говорил, снова и снова что-то повторяя.

— Что это? Что он говорит? — спросил Касмир.

— Он просто бредит, — ответил главный врач.

— Нет, это слово… — капитан подошёл ближе. — Читайте по губам. Он говорит…

Касмир повернулся и посмотрел на врачей и охранников.

— Он говорит… Кёрз.

Вулкан выкрикивал имя своего мучителя. Он сжал окровавленные пальцы и начал тяжело бить кулаками по стеклу, словно молотом, как кузнец творил и разрушал, придавал форму и менял её. Забрызганное кровью после предыдущих ударов бронированное стекло задрожало. Закачалось.

И треснуло.

— Перекройте уровень! Сейчас же! — закричал Касмир. — Перекройте его!

Кулаки Вулкана не останавливались. Трещины стали ещё больше.

Затем стена взорвалась бурей осколков.

Огромный, мрачный, убийственный Вулкан шагнул в зал. Капитан и остальные Ультрадесантники отчаянно бросились на него, пытаясь остановить, но он разбросал облачённых в броню Адептус Астартес, словно игрушки.

Вулкан был свободен.

В своём безумии он стал неудержим.

Его не остановить. Никому.

15 СТРЕЛЯЙТЕ ПО ВСЕМ ТЕНЯМ

Я знаю, что вы мой старший брат, и по благородному закону родства

вам бы следовало точно так же знать меня…

Вы перворожденный; но этот же самый обычай не отнимает у меня моей крови,

хотя бы даже двадцать братьев стояли между мной и вами.

Во мне столько же отцовского, сколько и в вас.

— из «Как вам такое» (приписывается драматургу Шекспиру), приблизительно М2

— Докладывай! — потребовал по вокс-связи Жиллиман. Он шагал вдоль огромной колоннады, которая соединяла Резиденцию с непосредственно Крепостью. За ним следовали Лев и телохранители из обоих Легионов.

— Капитан Тербис, милорд, — проскрипел в ответ вокс. Накладывающийся внешний шум говорил о кипучей активности на другом конце. — Мы… мы нашли трех мертвых в Портис Ярд, повешенными на проволоке на стене Эгиды.

— Наши люди?

— Трое Ультрадесантников из 27-й роты. Расписание подтверждает, что они были в карауле. Стойте! Звезды Ультрамара! Один все еще жив! Скорее! Быстро перережьте провод! Перережьте…

— Стой! — выкрикнул Лев, схватив Жиллимана за руку. — Прикажи им не делать этого! Прикажи им…

Несмотря на расстояние, они почувствовали взрыв. Вокс-связь прервалась. Над крепостной стеной полыхнула красная вспышка, и по величественным зданиям Палеополиса прокатил чудовищная ударная волна.

— Тербис! — завопил в вокс Жиллиман. — Тербис!

— Кёрз минирует тела, — сказал Лев. — Он неоднократно пользовался таким приемом. Забирает боеприпасы и гранаты у тех, кого убивает или калечит, и устанавливает на мертвецах с таймерами или детекторами движения. Таково его коварство. Он сеет террор. Мы не можем доверять собственным павшим.

Жиллиман взглянул на Города.

— Передай предупреждение по всем каналам связи.

— Слушаюсь, милорд, — пророкотал Город.

Прежде чем командир инвиктов успел исполнить приказ, следующая серия взрывов всколыхнула ночной воздух. В этот раз удар был нанесен в Мечевом зале. Жиллиман увидел, как за стеной Крепости с крыш домов срывается пламя. Примарх обернулся к своим людям и вынул гладий.

— Он больше никому не навредит, — произнес примарх, — не оскорбит, и не будет творить бесчинства. Сообщите всем, мы охотимся на него со всей решимостью. Не обращая внимания на то, что он наш брат, довести до сведения всех воинов: Кёрз должен быть убит.

В западном крытом переходе, который тянулся по краю Преториума, Тит Прейто резко поднял руку.

— Стоять. Замрите!

Сопровождавший его капитан Фалес вместе со своим штурмовым отделением резко остановился.

— Что ты чувствуешь? — спросил Фалес.

— Кое-что… Он здесь. Или, он был здесь, — сказал Прейто. К востоку от них во внутренних дворах раздался взрыв гранаты. Со всех сторон взвыли сигналы тревоги.

— Кажется, что он… повсюду, — пробормотал Фалес. — Мы уверены, что он один? Такое ощущение, что в Крепость проник ударный отряд.

— У нас нет точных сведений, но я чувствую, что он один, — сказал Прейто. — Это его искусство. Он движется быстро и непредсказуемо. И оставляет за собой смерть и ловушки. Поэтому он везде и нигде, сея ужас.

Прейто оглянулся на коридор и отцепил от ранца фонарь. Что-то заставило его остановить их спешное продвижение.

— Мы Ультрадесантники, капитан, — добавил Прейто. — Он может сеять свой излюбленный ужас. Мы же не ведаем страха.

Прейто переключил фонарь на ультрафиолетовый спектр, который еще больше усилил сверхчеловеческие глазные имплантаты. Легионер осветил переход. Насыщенную тенями ночную темноту озаряли отблески далеких пожаров.

— Там, — сказал Прейто. Резкий свет фонаря осветил туго натянутую на высоте голеней между столбами перехода проволоку. Нити выглядели, как ярко-белые полосы.

— Растяжки, — сказал он. — Он устроил ловушки в переходе. Фалес, оцепи район. Сообщи всем, чтобы не пользовались западными вратами. Вы трое начинайте убирать растяжки.

Ультрадесантники направились вперед, зафиксировав болтеры, чтобы освободить руки. Еще один взрыв, на этот раз со стороны Библиотеки, осветил темноту над крышей перехода.

— Милорд! — обратился один из космодесантников.

— Что ты нашел? — спросил Прейто.

— Эти растяжки, милорд… Всего лишь проволока. Она натянута между столбами, но к ней ничего не прикреплено.

«Даже его ловушки заключают в себе другие ловушки, — подумал Прейто. — Он вяжет нас по рукам и ногам одной только мыслью о смерти…»

— Еще одна уловка, — сказал Прейто Фалесу и его людям. — Каждое действие направлено на то, чтобы застать нас врасплох, отвлечь, замедлить. Его действия противоречат друг другу.

Прейто повернулся и посмотрел туда, откуда они пришли.

Ему безмолвно улыбнулась стоящая за Ультрадесантниками тень.

Прейто был быстр, но его разум с ошеломляющей силой захлестнула волна злобы. Видимо, Кёрз скрывал свой губительный разум, а сейчас позволил восприимчивому Прейто прочесть его.

Когти рассекли воздух. Глубоко в боку Прейто вспыхнула боль. Удар отбросил его на одну из каменных колонн коридора, от которой он с лязгом доспеха отлетел. Прежде чем Тит ударился о землю, его забрызгала кровь.

Она принадлежала капитану Фалесу. Офицер все еще стоял, но головы уже не было. Из обрубка шеи хлестала кровь, заливая фонтаном переход.

Один из легионеров дважды выстрелил: в замкнутом пространстве полыхнули яркие вспышки, и раздался оглушительный грохот. Почти тут же Ультрадесантник отлетел назад, из ослабевшей руки выпал болтер, а нагрудник был вскрыт словно фольга.

Несмотря на ужасную рану в боку, Прейто поднялся на колени. Подняв болтер, он постарался разглядеть, какой из теней был Кёрз.

Там? Там?

— Стрелять по теням! — проревел он и открыл огонь. Оставшиеся последовали примеру, беспорядочно паля во все стороны. Обжигающий свет рассеял темноту, болты впились в каменные колонны и стены, наполнив ночной воздух пылью, металлическими осколками и фуцелиновым дымом. Ультрадесантники продолжали стрелять, пока не опустошили магазины. Пульсирующие вспышки выстрелов не показали им ничего, кроме пустых теней.

Кёрз уже сбежал.

Но примарх позволил Прейто почувствовать свой разум.

И теперь библиарий мог разыскать Ночного Призрака.

Едва не теряя сознание от боли, он открыл вокс-канал.

Первый магистр Августон услышал грохот болтерного огня и обернулся.

— Это похоже на стрельбу целого чертового отделения! — зарычал он. — Где это?

Стоявший рядом сержант проверил ауспик.

— Локатор указывает на стрельбу в западном переходе, милорд, — доложил он. — Возле Преториума.

Легионеры Августона обернулись и подняли оружие. По коридору приближались воины. Это были Темные Ангелы Ольгина.

Несколько секунд они с тревогой смотрели друг на друга.

— Есть что-нибудь? — спросил Августон.

— Он разбросал гранаты по клумбам декоративного сада, — ответил Ольгин, — а снаружи Ризницы убито еще двое ваших.

— Я насажу его голову на пику, — пообещал Августон.

Затрещал вокс.

— Это Прейто! Ответьте!

— Августон, — отозвался Первый магистр.

— Он был здесь, Фрат! В Преториуме. Где вы?

— В зале восточного узла связи.

— Тогда он направляется к вам, Фрат. Я чувствую его. Он идет к вам и быстро.

— Тит? Тит?

Связь оборвалась. Августон взглянул на Ольгина и поднял комбиболтер.

— Ты слышал, Темный Ангел? Кажется, мы можем стать теми, кто покончит с ним.

Ольгин был вооружен палаческим клинком.

— Я с радостью разделю эту честь, — ответил он.

Августон дал знак, и Ультрадесантники рассыпались по длинному коридору с высоким потолком. Темные Ангелы направились влево, прикрывая ближайшие двери.

— Говорит Августон, — произнес в вокс Первый магистр. — От достоверного источника мне известно, что наш мучитель движется по восточному узлу связи, направляясь к Поклонной часовне. Доступным отделениям окружить этот район. Блокировать подход к Мечевому залу и храму Исправления.

Он подождал.

— Отвечайте! — прошипел Фрат.

В воксе была слышна дрожь, далекие звуки помех, похожие на сухой шепот.

— Робаут… — произнесло нечто.

— Кто говорит? — потребовал ответа Августон.

— Робаут… — повторил сухой треск, почти напевая имя.

— Огни Терры, — прошептал Августон, посмотрев на Ольгина. — Он проник даже в чертов вокс.

Громкий звук заставил их повернуться. Лампы в дальнем конце коридора погасли. Затем одна за другой быстро и шумно стали гаснуть остальные лампы в коридоре. К Ультрадесантникам направлялась тьма.

Сначала отключился свет над ними, а затем и позади. Далее во мрак погрузился весь узел связи.

Тишина. Резервные источники энергии не включились. Как и аварийное освещение. Тьма словно подчинялась Конраду Кёрзу, а весь свет в панике бежал от него.

Ультрадесантники и Темные Ангелы включили визоры. Высокочувствительные приборы выискивали в потемневшем узле связи признаки движения. Все вокруг Августона и его людей предстало в зеленом полумраке.

— Робаут… — прошептал вокс.

Внезапно Ольгин сорвался с места. Инфрасвет отразился от лезвия огромного палаческого меча с закругленным острием. Там была тень, всего лишь тень… Нет, даже меньше. Всего лишь намек или отголосок тени. Клинок что-то зацепил, обрывок ночи.

Затем последовал убийственный и перемалывающий кости удар. Ольгин отлетел назад и врезался в стену. Темный Ангел подле него как-то странно развернулся. Броня и тело оказались вскрытыми, из раны хлынула кровь и вывалились внутренности.

Августон начал стрелять. Его примеру последовали остальные.

Среди многочисленных дульных вспышек Августон описал полный круг, преследуя своего врага.

Неожиданно в нескольких сантиметрах от него появилось лицо, уставившись прямо в его душу. У него были глаза, похожие на черные солнца, и кожа цвета кости, которая в зеленом инфрасвете казалась отвратительной. К щекам и носу прилипли длинные косматые черные волосы, пропитанные кровью убитых. Рот оскалился, обнажив почерневшие зубы и синие десны. Ухмылка была невероятно, нечеловески широкой.

Августон услышал смех.

Он бросился на Кёрза, стреляя из комбиболтера. В тот же миг лицо и тень, даже безумный смех исчезли. К своему ужасу Августон заметил, что его выстрелы сразили Темного Ангела на дальней стороне зала.

Другие легионеры продолжали стрелять. Вокруг царило безумие и беспорядок. Вся дисциплина рухнула. С начала боя прошли считанные секунды. Первый магистр осознал, что рычит, выражая свою ярость в бессмысленных звуках.

«Был ли это страх? Был ли это настоящий страх?»

Августон увидел взмывшего в воздух Ультрадесантника. Его коснулся не более чем обрывок тени, клочок черного рваного крыла стервятника, но удар был таким, словно воин вылетел из ствола пушки. Размахивая руками и ногами, он врезался в одно из больших окон зала и вылетел наружу в вихре стеклянных осколков.

Шлем сержанта-Ультрадесантника подкатился по каменному полу к ногам Августона.

В нем все еще была голова.

— Сразись со мной! — заревел Августон. — Сразись, как мужчина! Трус! Порожденье ночи!

Ответом Кёрза стала когтистая рука, которая вошла сквозь керамит, подкольчужник и фибросвязки во внутренности Первого магистра.

Августон повалился вперед. Пол узла связи залила кровь убитых Ультрадесантников и Темных Ангелов. Темнота разила ею — кровью отличных космодесантников.

Ночной Призрак выждал секунду, возвышаясь в полумраке похожей на скелет тенью и сжимая в поднятой когтистой руке испускающие пар внутренности Августона, словно своеобразный искромсанный трофей.

— Я еще не мертв, ублюдок, — пробормотал Августон, на его губах пузырилась кровавая пена. Залитый почти с головы до пят собственной запекшейся кровью, он двинулся на Кёрза со сжатым в правой руке палаческим мечом.

Внутри освещенной свечами Поклонной часовни были отчетливо слышны звуки, сопровождавшие кампанию террора Ночного Призрака: сигналы тревоги, отчаянные вокс-переговоры, звуки бегущих шагов, стрельбы, случайные взрывы гранат и иной взрывчатки с востока, запада, отовсюду.

— Такое впечатление, что в Крепости идет война, — произнес образ кузнеца войны Дантиоха.

— Радуйся, что ты не здесь, — ответил Алексис Полукс. — Я слышал много историй о злобных и жестоких талантах Кёрза, но этой ночью он, кажется, превзошел самого себя.

Полукс огляделся, когда в коридоре снаружи часовни отключилась энергия. Он почувствовал запах гари. Имперский Кулак вытащил болт-пистолет правой рукой, предпочтя ее заживающей новой.

— Думаю, наша беседа на сегодня завершена, — произнес Полукс. — Я должен уйти и помочь братьям остановить это безумие.

— Тогда желаю тебе удачи, Полукс, — сказал кузнец войны.

Капитан холодно взглянул на Дантиоха, словно искренние пожелания Железного Воина были скорее проклятьем, нежели благословением.

Неожиданно в часовню вошли с обнаженным оружием трое Ультрадесантников, выискивая цели. Увидев Полукса, они опустили оружие.

— Он был здесь? — спросил офицер.

— Кёрз? Нет, — ответил Полукс.

— Это место необходимо взять под охрану, — приказал офицер двум своим легионерам.

— Думаете, он близко? — спросил Полукс, подойдя к нему.

— Он повсюду, — мрачно ответил офицер. — Пришел приказ стрелять по теням. Я думал… поначалу я подумал, что это абсурд. Но он как демон.

— Он — сын Императора, — отозвался Дантиох из яркого образа настроечного уровня Соты. — Полубог. Невозможно переоценить его потенциал.

Дантиох тревожно поднялся с кресла с высокой спинкой и подошел к самому краю коммуникационной области.

— Берегитесь, — вдруг произнес он и огляделся, отреагировав на эмпатические вибрации квантового поля. — Дорогие братья, берегитесь…

Все свечи в часовне погасли. Неожиданную темноту пронизали завитки серого дыма, поднимающиеся от фитилей. Теперь почти весь свет исходил от блестящей пещеры Соты, проникая в погрузившуюся в ночь часовню через коммуникационную область и предавая помещению сверхъестественный вид.

В часовне было четверо двойных дверей, по одной на каждую сторону света. Северные двери раскололись, выбитые грубой силой. Внутрь ворвались две сцепившиеся фигуры, закружившись в просторном, выложенном мозаикой зале. Первым воином был похожий на призрака Первый магистр Августон: кожа на голове содрана, весь залитый кровью и вооруженный длинным клинком Ольгина. Другим — олицетворение тьмы: более крупная, свирепая и высокая фигура, нереальный ужас, мимолетная рваная тень, как та, что оставляет на земле летящий в зимнем небе грачом.

Полукс и Ультрадесантники бросились вперед. Кёрз и Фрат сражались так тесно, что было невозможно выстрелить, не попав в Августона. Полукс застыл в нерешительности, в ужасе глядя на происходящее. Ночной Призрак походил на призрака, обрывочный образ из когтей, рваного плаща, косматых и развевающихся волос, белого, как голый череп лица, и черного злобного рта.

— Он здесь! — завопил в вокс офицер Ультрадесанта. — В часовне! В часовне!

Августон упал, истерзанный и выбившийся из сил. Он опустился на колени, и в эту секунду Полукс увидел нанесенные ему ужасные раны. Тело Первого магистра было вскрыто и выпотрошено, половина лица разодрана. То, что Августон все еще двигался, говорило о его мужестве и сверхчеловеческих усилиях.

В его руках больше не было палаческого меча. Брошенный словно копье, клинок пролетел через часовню и пробил шею офицера Ультрадесанта, прежде чем тот смог повторить вызов. Легионер упал, шумно захлебнувшись собственной кровью, из сквозного отверстия в горле со свистом вырывался воздух.

Полукс и двое Ультрадесантников открыли огонь, но в часовне, казалось, не было никого, в кого можно было попасть.

— Ради Терры, Полукс! — закричал Дантиох с края коммуникационной области. — Беги! Ты не можешь сражаться с ним. Беги сейчас же!

Из дымящейся тьмы появились когти и рассекли одного из Ультрадесантников. Другой бросился вперед, продолжая выпускать болты, которые попадали исключительно в убитого товарища. Тьма окутала легионера, и с легким хрустом его голова развернулась на сто восемьдесят градусов. Ультрадесантник повалился на тело товарища.

— Полукс! Беги, брат! Беги! — отчаянно завопил Дантиох.

Полукс замер. Он медленно повернулся с поднятым болт-пистолетом. Вокруг него расплывалась и струилась тьма. Тишина шипела и дышала, как живое существо. Он чувствовал, что чудовище близко. Чувствовал, как в темноте вокруг кружит ужасное зло. Неподалеку Августон испустил ужасный булькающий звук. Стоявшее на коленях тело сотрясли спазмы, и смерть окончательно взяла над ним вверх. Первый магистр повалился на бок.

— Ты многих убил этой ночью, чудовище, — обратился Полукс к темноте, не прекращая поворачиваться и выискивать добычу. — Сомневаюсь, чтобы кто-то был более могуч, чем этот павший воин. Сомневаюсь, чтобы кто-то также яростно бился с тобой. Надеюсь я смогу продержаться половину того времени, что и он.

Тишина была живой.

— Кроме того, — продолжил Полукс. — Надеюсь, я искупаюсь в твоей крови, прежде чем наступит ночь.

— Слева! — закричал Дантиох.

Полукс повернулся и выстрелил. Он что-то услышал. Ему и в самом деле удалось попасть? Пустить кровь?

— Справа! — выкрикнул Дантиох.

Полукс снова повернулся и сделал еще два выстрела. Кузнец войны использовал эмпатические вибрации поля, чтобы прочесть тьму и распознать действия Ночного Призрака.

— Где теперь? — выкрикнул в ответ Полукс. — Где он?

— За твоей спиной! — проревел Дантиох.

Полукс развернулся, но не достаточно быстро. Скользящий удар опрокинул его на пол. Выбитый болт-пистолет заскользил по плиткам.

— Двигайся! — закричал Дантиох.

Полукс отчаянно перекатился в сторону. Из ниоткуда появились когти, расколов плитки, на которых он только что лежал.

Имперский Кулак пополз вперед на руках и коленях, наощупь ища упавшее оружие.

— Нет! Не останавливайся! — завопил Дантиох.

Каждый раз, как появлялись когти, Полукс бросался в сторону. Он почти добрался до убитого Ультрадесантника. Отбросивший всякую осторожность и взбешенный Полукс вырвал палаческий меч из шеи легионера.

— Слева! Слева! — закричал Дантиох.

Полукс ударил влево длинным клинком, затем еще раз.

— Впереди!

Полукс сделал следующий выпад. В этот раз он через рукоять почувствовал, что попал в цель. Плитки покрылись пятнами черной крови. Имперский Кулак оставил метку. Также как и Августон, он неплохо проявил себя в схватке со своей смертью.

— Справа! И сзади! — выкрикнул Дантиох.

Полукс, развернувшись, перенес весь свой вес на меч и почувствовал, как тяжелый клинок отражает когти. Когда выкованная на Калибане сталь отклонила оружие Кёрза посыпались искры. Имперский Кулак вслед за блоком нанес два неистовых удара, надеясь удержать чудовище на расстоянии.

Меч Темного Ангела был настолько велик, что Полукс неосознанно воспользовался обеими руками — старой и новой, ловко обхватив рукоять.

Он сделал обманный выпад влево, а затем нанес рубящий удар вправо и тут же вперед.

— Направляй меня, кузнец войны! Где он?

— Там. Слева от тебя! — воскликнул Дантиох, бесполезно указав на тьму внутри тьмы.

Полукс нанес сильный удар влево. Он почувствовал чей-то смрад во мраке, ощутил его гнев. Это был запах немытого, больного животного. Кулак словно одновременно бился со всеми зверьми ночной стороны Инвита.

— Влево. Живее!

Полукс заревел от усилий, когда атаковал клинком. Он почувствовал, что снова попал.

— Я ранил тебя? — спросил он тьму. — Ты истекаешь кровью?

Ответом стал удар в лицо, которыйопрокинул капитана на пол. Ошеломленный легионер попытался встать. Рот был полон крови.

Полукс слышал, как Дантиох выкрикивает его имя, призывая его двигаться. Он не мог собраться с мыслями.

Следующий удар, скорее всего ногой, угодил ему в живот, от чего Имперский Кулак покатился по полу часовни. Меч вылетел из руки. В легких не осталось воздуха. Капитан выплюнул кровь.

Он остановился на краю коммуникационной области, окутанный зловещим светом Соты. Над ним стоял Дантиох, кричащий в бессильной ярости и отчаянии. Казалось, он находился всего в несколько сантиметрах от Полукса, но на самом деле в световых годах. Муки кузнеца войны были ужасны: он не мог ничего сделать, кроме как наблюдать. Дантиох кричал Полуксу, чтобы тот поднимался, и проклинал существо во тьме.

Имперский Кулак попытался встать.

Стало очень тихо. Полукс слышал похожее на собачье дыхание Кёрза. Знал, что Ночной Призрак возвышается над ним, острия длинных-предлинных когтей медленно, почти нежно скребут по доспеху, готовясь сжаться и нанести удар.

— Да, я истекаю кровью, — проскрежетал хриплый голос, — но не так, как ты, Имперский Кулак.

Полукс вздрогнул, приготовившись к смертельному удару.

Чья-то рука в перчатке схватила его левую руку и потянула с невероятной силой. Она дернула его в сторону, и смертельный удар Кёрза прошел мимо цели.

Полукс поднял голову, чтобы посмотреть, кто вмешался в бой. Но присутствовало только трое: сам капитан, тень Кёрза и кузнец войны.

Дантиох крепко держал Полукса за новую левую руку. Воздух был холоден и пах совсем по-другому. Акустика изменилась. Полукс больше не был в часовне.

Он находился на настроечном уровне на Соте.

— Дантиох…?

— У меня нет ответа… — отозвался кузнец войны.

Они оглянулись. Из мрака часовни смотрел Кёрз — возвышающаяся злобная тень, обманутая своей добычей. Он протянул когти и попытался коснуться легионеров, но они были не более плотными, чем дым. Там, где смог пройти Полукс, у примарха VIII Легиона ничего не вышло.

— Скажите мне, — прошипел примарх, брызжа слюной меж черными зубами, — как вы это сделали. Как у вас получилось?

— Верой и волей добрых людей, — ответил Дантиох. — Когда они разом встают против злодеяния, за них сражается сама галактика.

— Я едва ли стал бы доверять галактике, — просипел Кёрз. Он был таким худым и высоким, что напоминал бледного вестника смерти. — Я видел, о чем она мечтает: это чистейшее безумие.

Его злобная улыбка потухла.

— А теперь возвращайся туда, где я смогу убить тебя, — произнес он.

— Думаю ни один из нас не примет твоего предложения, Повелитель Ночи, — ответил Дантиох. — Более того, думаю у тебя скоро появятся более срочные дела. Августон и Полукс удерживали тебя здесь дольше, чем ты рассчитывал.

За спиной Кёрза открылись южные и западные двери, и в часовню хлынул свет. В южных дверях с обнаженным мечом и в окружении Ультрадесантников стоял Мстящий Сын.

— Отойдите, — приказал Жиллиман своим людям, гнев словно марево обволакивал его. — Этот подонок мой.

— Нет, — произнес Лев, оставив Темных Ангелов на пороге западных дверей и шагнув вперед. — Он наш.

— Ну что же, — пробормотал Конрад Кёрз, задумчиво оттянув левый уголок нижней губы острием огромного окровавленного когтя. — Интересно.

16 КРОВНЫЕ БРАТЬЯ

— Я могу назвать тебя родичем, но ты вне племени. Ты совсем не такой, как я.

— слова, якобы сказанные Феррусом Манусом Конраду Кёрзу

Кёрз сошел с коммуникационной области и повернулся к братьям. Жиллиман и Лев направились к нему, первый слева, второй — справа.

Жиллиман сжимал гладий — не самое его лучшее оружие, но самое любимое. Он убил больше, чем помнил, таким обычным клинком, чем каким-либо из прекрасных мечей своего арсенала. К левой руке примарха был пристегнут мерцающий боевой щит. Голова оставалась обнаженной.

Волосы Льва были распущены, а зубы стиснуты. Фарит Редлосс передал примарху активированный длинный клинок, который был широко известен под именем Львиный меч. Говорили, что его выковали на Терре личные оружейники Императора. Лезвие сияло бледным внутренним светом.

— Никому не вмешиваться, — приказал Жиллиман Ультрадесантникам и Темным Ангелам, столпившимся у дверей часовни.

— Это наше дело, — согласился Лев. — Фарит, ты можешь свалить с ног любого, кто попытается присоединиться к схватке.

— Ты слышал, Город, — сказал Робаут. — Тот же приказ.

Инвикт Город и Фарит Редлосс шепотом подтвердили приказ.

— Ты не смеешь приходить в мой мир и творить подобное, — произнес Жиллиман, приближаясь к Кёрзу. — Ты не смеешь входить в мой дом и учинять такое.

— Я делаю то, что пожелаю, брат, — ответил Кёрз. Они почувствовали смрад его дыхания.

Лев бросил взгляд на останки несчастного Августона.

— Ты убил слишком многих этой ночью, Конрад. Моих легионеров и еще больше Робаута. Особенно печальна утрата этого воина — первого магистра.

— Он был драчливым, — прошипел Кёрз. — Даже когда я вырвал его кишки и легкие, он не сдавался.

— Ублюдок! — рассвирепел Жиллиман.

— Магистр Августон бился, как чемпион из легенд, милорд, — заверил Полукс из сияющей области. — Ради продолжения боя он попрал законы смерти. Я никогда не видел ничего подобного.

— А ты попрал законы материальной физики, чтобы сбежать от меня, Имперский Кулак, — прошипел Кёрз. — Давайте. Неужели больше не будет чудес?

Жиллиман приблизился к Кёрзу, вращая гладий.

— Брат убил брата, — произнес он. — Нас воспитали, что это немыслимо, но брат убил брата. Каждый раз сын-еретик убивал верного брата: Феррус, Коракс, Вулкан.

— Ах, опять, — пробормотал Кёрз. — Ай-ай-ай, Робаут. Вулкан ведь жив.

— Тогда я рад, — отозвался Жиллиман, — но полагаю, что еретикам давно пора заплатить. Кровью. Я считаю, что верному сыну давно пора закопать проклятого еретика в землю.

— Тысячу раз да, — произнес Лев тихим, угрожающим голосом.

Кёрз повернулся к ним. Он был высок, выше обоих братьев, и походил на истощенного гиганта, высоченного, но при этом худого. Рваный черный плащ свисал с плеч до самой земли, подобно свернутым крыльям раненой птицы. Огромные неактивированные силовые когти на худых руках придавали им непропорционально длинный вид. Он запрокинул голову со слипшимися волосами и закрыл глаза.

— Брат, — сказал он. — И ты, брат. Придите и возьмите меня.

Жиллиман рванулся вперед. Лев оказался быстрее. Жиллиман был могучим и внушительным, а Лев — грациозным. Львиный Меч описал в воздухе гудящую дугу, оставив яркое послесвечение, ненадолго отпечатавшееся на сетчатках глаз всех легионеров.

Клинок метнулся к голове Кёрза. Тот не шевелился.

Затем превратился в дым.

Силовые когти правой руки Кёрза взметнулись и отбили жалящий удар Львиного Меча. Когти левой встретили гладий Жиллимана и отразили его.

Ведомый яростью Жиллиман ударил снова и разрубил что-то.

Всего лишь тень. Всего лишь обрывок плаща.

В ответ ударили когти. Мстящий Сын поднял щит. Бритвенно-острые лезвия выбили искры с его поверхности и раскромсали края.

Жиллиман рубанул снова. Ничего Тень. Тень!

Лев развернулся, как танцор, и, сжав рукоять легендарного Львиного меча обеими руками, нанес боковой удар. Кёрз пригнулся, ушел в сторону и развернулся, отбив в движении следующий выпад Жиллимана. Лев наклонился и нанес пылающим мечом удар, собираясь распороть Ночного Призрака от паха до горла.

Но Кёрза там уже не было.

Он ушел влево и отбил восходящий удар. Затем атаковал Льва в лицо.

Брызнула кровь. Коготь рассек шею Первого примарха. Он отшатнулся назад, зажав рукой рану.

Некоторые из его людей испуганно бросились вперед.

— Нет! — взревел Лев.

Жиллиман ударил искромсанным щитом Кёрза, отбросив его назад. Затем нанес два колющих, стремительных, как атакующая змея, удара гладием, и вторым пролил кровь.

— Ублюдок! — прошипел Кёрз.

Его когти атаковали Жиллимана и заставили его отступить в сторону, оставив четыре длинных полосы на нагруднике.

Жиллиман контратаковал, он нанес низкий удар и затем возвратным движением направил клинок вверх. Раненый Кёрз развернулся и упал. Когда он поднялся, правая щека была рассечена до кости.

— Вот теперь мы начнем всерьез, — прошипел он.

— Вот теперь мы закончим всерьез, — со злостью пообещал Лев, приближаясь к Кёрзу с мечом наготове.

Кёрз снова ускользнул в темноту. Львиный Меч рассек дым и тень. Лев развернулся и снова атаковал, раз, другой, третий, каждый выпад стремительно и свирепо парировался когтями.

— О, милая Терра, — прошептал Полукс и взглянул на кузнеца войны. — Ты чувствуешь это?

— Да, — согласился Дантиох. — Чувствую.

Эмпатический эффект квантового поля отдавался в обоих легионерах.

Они оба почувствовали ее. Истину Кёрза. Ночной Призрак слишком задержался не из-за усилий Августона и Полукса. И не они поймали его в ловушку.

Кёрз сам изначально спланировал ее, чтобы убить одного или больше братьев.

— Уходите, милорды! — закричал Полукс. — Немедленно! Он заминировал часовню! Уходите, ради всего святого!

Отступая под ударами когтей Кёрза, Жиллиман взглянул на силуэты Полукса и кузнеца войны в свете коммуникационной области.

— Он сделал что?

— Уходите, милорд! — закричал Полукс.

Кёрз отбил меч Льва.

Ночной Призрак остановился, и на его лице вновь появилась чернозубая ухмылка. Она светилась триумфом.

— С самого рождения я был верным другом смерти, — сказал он. — Я узнал, что смерть одинока, а потому она наслаждается, обретая новых и навечных друзей. Робаут. Великий Лев. Позвольте мне познакомить вас с ней.

Кёрз хлопнул когтистыми руками.

Семьдесят пять гранат, прикрепленных к карнизам часовни, пришли в действие.

Поклонная часовня исчезла в стене белого пламени.

17 ДОМАШНИЙ ОЧАГ

— Смерть не делает различий. Она столь беспристрастна,

столь безупречна и справедлива, что совсем не кажется таковой.

— Иирон Клеве, X легион, Железные Руки

— Заклинаю тебя, скажи, что происходит? — обратилась Ойтен к капитану преценталианцев.

Водун Бадорум покачал головой.

— Сложно сказать, госпожа. Отчёты из Крепости слишком… противоречивы. Одни говорят, что в Каструме бесчинствует Ночной Призрак, другие, что здесь целая армия ночных призраков. Сообщения о нападениях и происшествиях поступают с каждого уровня Крепости и…

— Но ты можешь сказать, что за взрыв потряс стены? — перебила его управляющая.

Капитан снова покачал головой. Стоявшие рядом с ним четыре преценталианца торопливо переговаривались по воксу, пытаясь получить достоверные данные.

— Тогда я доверюсь своим глазам, — заявила Ойтен и резко встала. Бадорум перед их беседой приказал для безопасности сопроводить её в частное крыло Резиденции, но сейчас женщина направилась через передний холл к главной лестнице. Он поспешил за ней, окликая по имени. Августа камерарий принципал могла двигаться с удивительной скоростью, если того хотела.

Внизу у подножия лестницы стояли в ожидании переминавшиеся с ноги на ногу воины. Они посмотрели на проходившую мимо Ойтен. Все они были Легионес Астартес, гости из разбитых легионов, выброшенные Штормом на Макрагг. Нижние залы Резиденции стали их казармами.

Как и она, они ожидали новостей.

— Госпожа. Миледи! — позвал один из них.

Ойтен не остановилась. Она пересекла лестничную площадку, открыла стеклянные двери на западный балкон и вышла в ночь. Водун последовал за ней.

Ночь была слишком тёмной. Холодный свет Фароса напоминал белую лампу в тумане. Воздух нависал чёрной пеленой над раскинувшимся внизу огромным Цивитасом.

Прохладной ночью с неосвещённого балкона открывался прямой вид на порта Геру и исполинские восточные валы Крепости. Кое-где в ней виднелись дым и пламя. Их затмил огромный столб тёмного дыма, поднимавшийся в небеса из внутренней части Крепости. Он напомнил Ойтен огромные ворчливые вулканы на далёком севере Макрагга.

— Великая Тьма! — прошептала она старое иллирийское проклятье. — Что произошло?

— Госпожа, вам следует вернуться внутрь.

— Водун, горит Поклонная часовня, — ответила она, не отрывая взгляда от ужасной картины.

— Думаю, это возможно. А может быть это и Преториум.

— Это — часовня, — упрямо повторила Тараша, и повернулась, чтобы посмотреть на капитана.

— Мы должны узнать, что происходит в Крепости. Там Жиллиман.

— И Лев. Они оба направились охотиться за падшим братом, который сражается с нами сегодняшним вечером.

— Война. Горе. Разногласия. Террор, — Ойтен произносила каждое слово так, словно выплёвывала камешки. — Ультрамар — это та жертва, которая для Ночного Призрака важнее других. Макрагг Цивитас — последнее спокойное верное место в галактике, Водун, потому что наш повелитель сделал его таким стойким, когда всё кругом увядает и умирает. Вот то, что пришёл убить Кёрз — наш мир, нашу веру, нашу силу духа.

— Они смогут его остановить.

— Смогут остановить? Или к рассвету паника и беспорядки охватят город? Воцарится ужас, и мужество горожан разобьётся? Макрагг охватят пожары и пламя и последняя истинная цитадель падёт?

— Нет, госпожа, — ответил капитан. — И прошу вас, вернитесь. Боюсь, здесь не безопасно. Пожалуйста, вернитесь внутрь.

Ойтен позволила сопроводить себя в Резиденцию.

— Повелитель взял с собою в Каструм почти всех Ультрадесантников, и вместе с ним его благородный брат и большие силы легионеров Тёмных Ангелов. Кроме того, ворота и подступы к стенам охраняются, чтобы не позволить прорваться в Цивитас.

— Чудовищный Кёрз сумел войти, Водун. Полагаю, что он сможет и выйти.

— С каждой секундой эффект неожиданности сходит на нет, госпожа.

Она остановилась у лестницы и посмотрела вниз на терпеливо ожидавших космических десантников: Саламандры, Железные Руки, Гвардия Ворона, один или два Белых Шрама.

— А что у нас здесь, Водун?

— Преценталианцы охраняют Резиденцию, Тараша. Прямой приказ лорда Жиллимана. Он распорядился вывести моих людей из Крепости.

— Потому что преценталианцы там бесполезны?

— Эта охота — задача, как минимум, для Легионес Астартес. Загнать в угол и убить примарха — дело не из лёгких.

— Мы использовали не все ресурсы, — заметила управляющая, спустилась по лестнице и обратилась к ожидавшим воинам.

— Мои дорогие боевые братья, достойные души, сегодня — мрачная ночь. Мы должны побороть тьму и вместе выйти живыми.

— Мы уже через многое прошли, госпожа, — ответил один из Железных Рук. — Мы научились терпеть. В нас сталь.

Многие из окружавших его воинов кивнули.

— Хорошо сказано, Сардон Караашисон, — согласилась Ойтен.

— И всё же, мы пребываем в неведении, — произнёс стоявший рядом с ним капитан Гвардии Ворона. — Мы просто ждём, лишённые действий и цели.

Женщина кивнула. Это было проблемой, которую требовалось решить. После того, как свет Фароса озарил Макрагг, почти тысяча человек из разрушенных на Исстване легионов прилетела на планету. Их разместили в Резиденции и в нескольких казармах по всему городу. Они были ресурсом с большим потенциалом: их твёрдость и решимость после измены и увиденных жестокостей не вызывали сомнений.

Ещё не до конца решили, как их использовать, но они точно не будут выступать в качестве единой силы. Для некоторых Жиллиман начал подбирать обязанности, которые соответствовали их специализации. Конечно, самым простым было объединить Железных Рук с Железными Руками, а Гвардию Ворона с Гвардией Ворона. Но сплавление их на более постоянной основе выявило проблемы, связанные с отличавшимися от Ультрадесанта тактикой и методами, а также мотивацией, привязанностями, намерениями и желаниями. Сделать ли не любящих плоть лидеров Железных Рук основой командной структуры выживших? Понравится ли это Гвардии Ворона и Саламандрам? Может быть, разделить командование? Подойдут ли ортодоксы друг к другу? Может выживших распределить вспомогательными отделениями среди Ультрадесантников и Тёмных Ангелов?

Сейчас разбитые легионы сложно использовать, как единую силу. В чрезвычайной ситуации, подобной этой, что словно саваном накрыла Макрагг, их не получится развернуть с той же эффективностью, как Ультрадесант или Тёмных Ангелов.

Этот вопрос беспокоил Жиллимана. Ойтен видела, как он несколько раз пытался решить его за последние дни.

— Индивидуальный характер и особенности легионов дают им преимущество и делают их удивительными, — сказал он ей. — Отличия в структуре и методах — вот причина, почему у нас восемнадцать разных легионов, а не один легион размером с восемнадцать. Зато формальное военное упорядочивание, которое сгладило бы углы, избавилось бы от различий и обеспечило бы прекрасную лёгкую подготовку, становится непростым делом.

— Я сочувствую твоему положению, Верано Эбб, — произнесла управляющая. — На всех нас опустилась тьма этим вечером. Я расскажу то, что мне известно, хотя мне известно совсем немного. Благодаря хитрости и мастерству, воспользовавшись добросовестностью хороших людей, сегодня к нам прибыл Конрад Кёрз.

Послышался беспокойный и гневный ропот.

Стоявший рядом с Ойтен Бадорум поднял руку, призывая к тишине.

— Насколько я знаю, — продолжила пожилая женщина, — он проник в Крепость с целью подорвать власть Ультрамара, сокрушить боевой дух и верховенство закона, и посеять ненависть и страх.

— Они всегда были его оружием, — заметил офицер Железных Рук в траурной мантии.

— Это так, Иирон Клеве, — согласилась Ойтен, мрачно кивнув. — И они будут его оружием до тех пор, пока его не остановят или не прикончат. Повелитель Жиллиман и благородный лорд Тёмных Ангелов сейчас охотятся за ним в Крепости. Мне жаль любого человека, даже полубога, которого преследуют эти двое.

На лестничной площадке снова послышался ропот, но на этот раз он был решительнее и нетерпеливее.

— Осмелюсь заявить, что против столь опасного врага, как Ночной Призрак, не существует такого понятия, как чрезмерная помощь. Если можете — отправляйтесь в Крепость и присоединитесь к охоте. Но поймите меня правильно… останьтесь здесь, если не готовы уважительно выполнять приказы офицеров Ультрадесанта или Тёмных Ангелов. Сегодня поле боя принадлежит им. Необходимо сохранять порядок и дисциплину, особенно против врага, главная цель которого — сеять беспорядок и хаос. Сейчас нет места гордости или индивидуальным действиям, боевые братья. Если сможете повиноваться и служить — Жиллиман встретит вас с распростёртыми объятиями.

— Мы не злоупотребим этим доверием, госпожа, — ответил Клеве.

— Гор, да будет проклято его имя, сделал своим великим предательством и одно доброе дело, — заметил Верано Эбб. — Он сделал величайшими и истинно верными товарищами тех, кого ранил.

— Моё сердце радуется, слыша ваши слова этой холодной ночью. Как камерарий принципал, я обладаю всей полнотой власти повелителя Ультрамара в его отсутствие. Этой властью и во всеуслышание я приказываю вам отправиться к воротам Крепости и использовать все ваши силы против Ночного Призрака. Служите Жиллиману, служите Льву, служите Макраггу. Пусть вас ничто не остановит. Пусть ещё до рассвета ваши клинки омоются в крови предателя.

Взоры всех собравшихся легионеров были устремлены на неё. Астартес немедленно отдали честь, ударив кулаками в бронированных перчатках по нагрудникам.

— Мы сражаемся за Макрагг! — объявил Тимур Гантулга.

Было непривычно слышать этот боевой клич, произнесённый с сильным чогорианским акцентом, но слова Гантулги сразу и с энтузиазмом подхватили его соратники Белые Шрамы, а затем и все боевые братья в зале. Боевому кличу Макрагга придали новое звучание акценты жестокой Медузы, величественного Освобождения, дикого Фенриса, выкованного в огне Ноктюрна, ледяного Инвита и далёкой священной Терры.

— Милорд Бадорум, — сказала управляющая, повернувшись к капитану. — Объяви по всем частотам, что моей печатью и властью эти воины выступают в Крепость. Пусть откроют ворота, позволят им войти и без промедления воспользуются их помощью. Не стоит впустую растрачивать их намерения.

— Сейчас же, — заверил её Водун.

— И, Бадорум, — добавила управляющая, — проследи, чтобы повелитель Жиллиман лично узнал, что я отправляю этих воинов. Скажи ему, что они полны решимости и готовы исполнять его приказы.

— Сделаю.

У него не было ни душевных сил, ни слов, чтобы сказать ей, что после взрыва в Поклонной часовне десять минут назад, никому не удавалось связаться ни с Жиллиманом, ни со Львом.

— Город! — мощная бронированная фигура феодала-командующего повернулась, и он увидел приближавшегося Тита Прейто. Библиарий хромал и прижимал руку к глубокой кровоточащей ране в боку.

— Говори, — произнёс он.

— Я скажу тебя прямо, Прейто, — прогрохотал Катафракт. — Я — бесчестный человек. Я не сумел исполнить свой долг. Я поклялся защитить его, но не смог.

Драк посмотрел на магистра библиариума.

— Жиллиман мёртв, — произнёс Город. — Также, как и достопочтенный Лев.

За ними во дворе в ночи пылала огромная Поклонная часовня. Её крыша и верхние стены обрушились. Жар был такой, что даже облачённым в броню космическим десантникам пришлось отойти и ждать спасательные команды.

— Нет, — ответил Прейто.

— Я могу желать каждую минуту каждого оставшегося дня моей жизни, чтобы это не было правдой. Но всё ясно. Кёрз нанёс наиподлейший удар. Он заминировал часовню и сделал так, чтобы наш повелитель и Лев нашли его там. Он был приманкой в своей же ловушке. Он убил нашего господина, а вместе с ним и благородного короля Калибана. Я только надеюсь, что это стоило ему жизни.

— Нет, — повторил Прейто.

— Почему ты споришь со мной? Я видел своими собственными глазами…

— Драк, я, возможно зря для собственного рассудка, коснулся разума Конрада Кёрза. Он открыл его мне, чтобы я увидел живущие в нём кошмары и сошел с ума. Драк, послушай. Я чувствую… чувствую что они всё ещё в моей голове!

Библиарий огляделся. Движение вызвало у него дрожь и учащённое дыхание.

— Кёрз жив. И раз он сумел ускользнуть от огня, то это могли сделать и те, кто лучше него.

— Он знал, что должно произойти. Он спланировал отход.

— Клянусь тебе, Драк, если бы повелитель Жиллиман погиб — я бы почувствовал это. Он доверяет мне стоять за его спиной. Я почувствовал бы его гибель.

— Тогда я не знаю, как он выжил и где находится. Прости меня, брат, но ты тяжело ранен. Может быть, твоё восприятие не такое острое, как обычно?

— Оно такое же, как обычно.

К ним подошёл Фарит Редлосс. Лицо командира Крыла Ужаса не выражало никаких эмоций.

— Поступило сообщение, что из Резиденции идёт подкрепление. Вы должны открыть западные ворота. Нет никаких следов ни Кёрза, ни…

Он не договорил, замолчав.

— Магистр Прейто считает, что они оба живы, — произнёс Город, — несмотря на ад, который мы видим.

— Значит, магистр Прейто пролил бальзам мне на сердце. У тебя есть неопровержимые доказательства, брат?

— У меня есть разум. Мы должны найти их. И, конечно же, мы должны найти Кёрза. Если он на свободе, то воспользуется воцарившимся хаосом, чтобы посеять ещё больше зла. Давайте откроем ворота, впустим подкрепление и полностью перекроем Крепость. Я попытаюсь сосредоточиться. Возможно, с помощью других библиариев я смогу найти злодея во тьме.

— Тебе нужна помощь, — заметил Город. — Рану необходимо перевязать. Тебе надо без промедления отправиться в медицинское крыло…

— Оно тоже подверглось нападению, — перебил его Тёмный Ангел. — Я слышал, что его закрыли, когда всё началось.

— Подожди, — сказал Прейто. — Кёрз атаковал повсюду в Крепости, но Резиденция? До сих пор не поступали сообщения о его действиях за пределами Крепости.

— Я сказал только то, что слышал, — ответил Редлосс.

— Против нас сегодня действует несколько врагов? — спросил Драк.

— Давайте сосредоточимся на том, о котором нам известно, — произнёс Тит.

Восточные ворота Крепости с грохотом открылись, позволив зловонию огня и дыма проникнуть в холодный ночной воздух. Находившиеся снаружи на соединявших Резиденцию и Крепость тротуарах и колоннадах боевые братья из разбитых легионов пришли в движение, и зашли внутрь.

Их ожидал Ниакс Несс вместе со старшими офицерами Ультрадесанта и Тёмных Ангелов.

— Мы приветствуем вашу помощь, — прямо сказал третий магистр. — Смятение — наш враг. У нас есть серьёзные основания полагать, что Ночной Призрак продолжает действовать в Крепости. Его необходимо найти. Вы разделитесь на поисковые отделения, каждое из которых будет действовать совместно с отрядами Ультрадесанта и Тёмных Ангелов. Вы будете сражаться плечом к плечу, прикрывать спины друг друга и подтверждать разведданные.

— Я укажу области, — объявил Ольгин. Было видно, что он получил почти смертельный удар. Его намерение продолжать сражаться воодушевляло. — Братья, злоба и коварство Кёрза не подлежат сомнению. При любом тревожном сигнале сохраняйте порядок и дисциплину. Сегодня он оборвал слишком много хороших жизней, сея анархию и хаос.

— Да, он — убийца, — согласился Ниакс. — Не рискуйте своими жизнями и жизнями окружающих вас братьев.

Офицеры Ультрадесанта выступили вперёд и начали распределять подкрепление.

— Я изучил его искусство, — сказал Гантулга Клеве, пока они ждали своей очереди.

— Его искусство?

— Мало написано про приёмы Ночного Призрака, но то, что есть — впечатляет. — Белый Шрам замолчал. — Он считает себя охотником, сталкером, загоняющим жертву. По крайней мере, таков его стиль. Но это…

— Что, друг?

— Это неубедительно. Я сам охотник и знаю охотников. То, что я вижу в Крепости — это своего рода искусство, но это — не охота.

— Его план — сеять террор и разрушение.

— И ранить и обескровить. Он рискует. Он подвергает себя большой опасности, чтобы наносить эти удары, словно не заботится о своей судьбе. — Гантулга снова замолчал и посмотрел на восточные ворота, которые часовые собирались закрыть. Стоявшая снаружи ночь, видневшаяся сквозь внушительную арку ворот, была такой же чёрной, холодной и непостижимой, как тёмное стекло.

— Разве что, — прошептал Белый Шрам. — Разве что, Иирон Клеве, он и в самом деле охотник.

— О чём ты, Гантулга?

— Охотник рискует, но никогда не рискует зря. Он всегда заботится о себе, чтобы охотиться снова. Волк преследует стадо и пугает скот, поэтому пастухи понукают животных и загоняют в загон. Волк продолжает преследование? Нет. Это слишком открыто, слишком демонстративно. Пастухи бдительны и собираются вместе. Они встретят напавшего на стадо пращами и стрелами. Для охотника это недопустимый и ненужный риск. Зато пока пастухи заняты охраняя скот, волк направляется туда, где их нет: в кладовую, зернохранилище, конюшню, птичник.

Тимур резко повернулся и поспешил к закрывающимся воротам.

— Что ты делаешь? — крикнул Клеве и направился за ним. — Камерарий высказалась предельно ясно! Сейчас не время для самостоятельных действий или импровизации! Мы здесь только если подчиняемся дисциплине и исполняем приказы! Гантулга! У нас есть долг!

Белый Шрам обернулся и секунду смотрел на легионера Железных Рук.

— У нас есть долг, но не здесь. Мы здесь, все мы, окружаем стадо. Он сделал то, что мог, но оставаться здесь слишком опасно. Нас стало слишком много. Поэтому он направился туда, где нас нет.

— В Резиденцию, — понимающе произнёс Клеве.

— В Резиденцию, — согласился Гантулга.

Он нашёл зал. В нём было темно. Это были частные покои. Несмотря на мрак, он всё прекрасно разглядел. Это была комната для трофеев и памятных подарков, комната в которой гордый человек хранил реликвии и особо значимые вещи из своей жизни: книги, карты, смазанные доспехи и оружие.

И всё же, владелец зала не был обычным человеком. Даже несмотря на бред и исступление разума, он понимал это. Владелец был большим, чем обычный человек. Он был повелителем миров, полубогом.

Здесь висели самые разнообразные клинки: фальшионы и палаши, силовые глефы и изогнутые секиры. Были здесь и великолепные доспехи, и броня для торжественных церемоний. На них можно было заметить вмятины и царапины, полученные за время службы. Были накидки и плащи, мантии и знамёна, одеяния и королевские убранства.

Он вытянул окровавленные руки.

Враг близко.

Он должен приготовиться.

— Эй?

Никого.

Ойтен несколько секунд не двигалась, затем покачала головой. Нервы на пределе. Она испугалась теней.

Она вернулась в зал Жиллимана, который совсем недавно отремонтировали и починили. Комната казалась полупустой. Столько вещей надо было заменить и так много из них уже никогда не заменят. На стенах не висели картины. Недавно установленный когнис-сигнум когитатор ровно и тихо гудел. Он выглядел холодным и строгим в сравнении с древней машиной, которая была здесь до него.

Ойтен налила себе немного амасека.

За окнами стояла холодная ночь, прорезанная только зловещим сиянием Фароса. Она пыталась не обращать внимания на подсвеченные низкие тучи, получившие красноватый оттенок из-за пожаров в Крепости.

Она присела, но так и не смогла удобно устроиться. Поставив стакан, она направилась к дверям зала. Снаружи на страже стоял офицер преценталианцев.

— Госпожа?

— Я беспокоюсь, Персель. Неужели от повелителя Жиллимана до сих пор не поступило ни одного сообщения? Пожалуйста, любезный сэр. Это слишком долго.

— Я проверю ещё раз, госпожа, — ответил офицер.

Ойтен вернулась в комнату и села на прежнее место, так и не прикоснувшись к амасеку. Она постучала пальцами по колену.

Спина болела. Суставы ныли. Как плохо быть человеком и старой, независимо от того насколько наука может продлить жизнь. Ойтен возмущалась тем фактом, что её жизнь и возможности угасали. О, как хорошо быть сверхчеловеком — быть таким сильным и живучим.

Недалёк день, подумала она, когда я больше не смогу служить ему, когда за мной надо будет ухаживать, как за ребёнком, и моя роль в его жизни, наконец, подойдёт к концу. А затем и закончится мой жизненный путь. Сделала ли я достаточно для него? Я шла намеченным путём, шла хорошо, со времён Конора до этой тёмной ночи. Конечно же, я смогу ещё послужить ему…

Раздался шум. Что-то ударилось в двери зала.

— Входите? — позвала она.

Никто не вошёл. На миг одинокую звезду закрыло облако.

Почему из Крепости до сих пор нет никаких сообщений?

Ойтен встала и направилась к дверям.

— Персель?

В коридоре никого не было. Светосферы тихо шипели в подсвечниках.

Он ушёл исполнять мой приказ, решила она. Он отправился узнать о сообщении.

Управляющая вернулась в комнату. Он чувствовала, что нервозность может свести её в могилу. Она очень сильно волновалась. Было смешно так бояться в хорошо освещённом зале в крепости-дворце, который охраняли лучшие солдаты Ультрамара. Это…

Она застыла.

На стене было написано имя. Его не было, когда она выходила. Теперь оно появилось.

Робаут.

Вот что было написано — Ойтен знала это, хотя и не понимала откуда — ещё тёплой кровью Перселя.

Ужас парализовал её. Он вырвал воздух из лёгких и силу из голоса. Её сердце никогда не билось так быстро.

На столе был переключатель тревоги. Казалось, что до него несколько лиг.

Она медленно обернулась, сделав полный круг, ожидая увидеть ухмыляющееся нечто за спиной, она была уверена, что сзади что-то есть.

Сзади не оказалось ничего. Ничего и никого.

Но буквы в имени её повелителя всё ещё стекали красным по стене.

— Кто здесь? — прошипела она.

Тишина.

— Кто? Кто здесь?

Она озиралась, высматривая детали. Это имя, нарисованное на стене.

— Я не боюсь тебя. Я — августа камерарий принципал Пятисот Миров и раненному демону вроде тебя не напугать меня. Покажись. Будь мужчиной и выступи против меня. Я вызываю тебя.

Что ещё изменилось за то время, пока её не было?

Её стакан. Её стакан. Он по-прежнему стоял на столике для закусок, но теперь в нём был не амасек. Алкоголь исчез. Стакан заполнили кровью.

Ужас коснулся её сердца. Она не могла противостоять ему. Пальцы стали холодными, как лёд. Словно ребёнок, она упала на пол и спряталась за ближайшим предметом мебели, пригибаясь и ползя в тени. Возможно, ей удастся спрятаться. Возможно, ей удастся…

Под диваном её ожидал Персель. Точнее — его отрубленная голова. Глаза преценталианца остекленели. Рот был открыт словно от большого удивления и испуга. Он уставился на неё между изящных диванных ножек из синего дерева.

Ойтен отпрянула.

Сзади кто-то стоял, сразу за спиной. Он был огромным, молчаливым и могучим, и от него пахло кровью и войной.

Она хотела обратиться к нему, умолять его сделать всё быстро, но не смогла издать ни звука.

Он опустил тяжёлую руку ей на плечо. Она вздрогнула.

— Он здесь, — произнесла тень. — Стойте на месте.

Управляющая обернулась и посмотрела вверх. Над ней возвышался, предупреждающе подняв секиру Фаффнр Бладбродер.

— Ты остался, — прошептала она.

— Мы не покидаем очаг, — ответил Волк и посмотрел на неё сверху вниз. — Стойте на месте. Когда я скажу — бегите. Я буду защищать вас изо всех сил.

Всё ещё ссутулившись, Ойтен огляделась. Тихо, как падающий снег, в зал заходили остальные дикие воины стаи Фаффнра, держа оружие наготове, стараясь услышать и уловить малейшие звуки и движения. Их молчание было удивительным. Они двигались как…

Как волки по снегу.

Вожак стаи вздохнул.

— Вот все и в сборе, — произнёс он.

Появился Конрад Кёрз. Было не понятно, откуда именно он вышел. Из тени, или, быть может, из складок драпировки, или даже из крошечной трещины в стене. Он показался. Он был чудовищно огромный, чёрная тень, силовые когти широко выпущены, словно перья ворона. В волосах ореол грязи. Зевающий рот неестественно велик, чёрная пасть простирается на тонкую бледную плоть угловатого черепа, словно желая расколоть его. Правая щека разрублена до кости, видна свернувшаяся тёмная кровь.

Волки двинулись на него без колебаний. Их клинки хотели вкусить крови.

Только Фаффнр не сдвинулся с места, верный Фаффнр прикрывал её, защищая своей секирой и телом.

— Бегите, сейчас же, — сказал он ей.

— Я не могу бежать, — ответила она, с трудом поднимаясь.

— Хьолд! Ты бежишь, раз я сказал тебе бежать, женщина!

Размытое пятно. Бо Сорен замахнулся секирой, но её намертво остановили кривые когти. Шоккай Ффин сделал выпад длинным мечом, но пронзил только дым.

Гадсон Алфрейер бросился на зверя, но отлетел в сторону, выплёвывая кровь и выбитые зубы. Мадс Лоресон попытался нанести широкий удар, но ему помешал шатавшийся Алфрейер.

Примарх. Отделение Легионес Астартес. Запертая комната. Та же самая запертая комната. Как история могла повториться? Как она могла пойти по-другому?

Волки — палачи Императора.

Но Кёрз…

Малмур Лонгрич уколол копьём, а Салик Плетёный низко рубанул секирой. Они атаковали вместе. Один удар попал, и кровь забрызгала пол и мебель рядом с Ойтен, но оба Волка отлетели в сторону. Настал черёд Куро, Битера Херека и Нидо Найфсона.

Клинки отскочили от брони и высекли искры из мелькавших когтей. Кёрз схватил Салика за горло и швырнул через зал в стену. Херек погрузил секиру глубоко во тьму Кёрза. Брызнула кровь. Мадс Лоресон опустился на колено, схватившись за разорванное горло и пытаясь остановить кровь. Куро Йордровк пролетел через зал и сломал при приземлении стол и стул.

Кёрз рассмеялся. От кровопролития на его бледном, как у шута лице появилась маниакальная восторженная усмешка. Он швырнул Ффина в окна, которые разом взорвались, словно стеклянная бомба. Он пнул Битера Херека на пол и жестоко проломил ему череп бронированным локтем. Он выхватил у Гадсона меч, сломал его о спину Волка, а затем рассёк сломанным клинком щёку Бо Сорена. Малмур схватил его, к нему присоединился Нидо Найфсон. Оба отлетели со сломанными костями и пробитой бронёй.

— Я сказал, чтобы ты бежала, — произнёс Фаффнр.

— Мне очень жаль, — ответила Ойтен.

— У тебя последний шанс, — сказал он, поднял секиру и бросился на Ночного Призрака.

Женщина встала на ноги и попыталась бежать. На её пути лежал истекавший кровью и корчившийся от боли Волк, ещё один слева и третий возле стены. Похоже, он был мёртв.

До дверей оставалось совсем немного.

Над ней пролетело что-то огромное. Оно врезалось в двери и выбило их.

Это был Фаффнр Бладбродер.

Вожак стаи лежал на том, что осталось от дверей, и не поднимался.

Ойтен остановилась и обернулась.

Конрад Кёрз кивнул ей. Его болезненная улыбка состояла из теней и дыма. Он был воплощённым злом.

— Тараша, — вздохнул он. Улыбка не могла быть такой широкой.

— Он убьёт тебя за это.

— Он — мёртв, Тараша, — ответил Кёрз.

Все силы оставили её. Горе подкосило её. Она опустилась на колени.

— Нет…

— Я убил его, — проворковал Кёрз. — Робаута и Льва, их обоих. Конечно же, я изучил его жизнь. Как маленький император, кем он и притворяется, он ведёт личную хронику. Я слышал о тебе. Тараша Ойтен, камерарий принципал, и что ты во всех смыслах заменила ему мать. Мать.

Кёрз вздохнул.

— Благодаря гению моего отца, мы не обладаем такой роскошью, как матери. Ты — исключение. Ты — исключительная и отвратительная тварь, драная ведьма. Хотел бы я, чтобы Робаут остался жив и страдал после твоей смерти.

Ойтен выпрямилась во весь рост и взглянула монстру прямо в глаза.

— Убирайся в ад, ублюдок.

Кёрз отвёл когти.

Что-то вошло в комнату. Вошло с огромной скоростью и силой. Женщина почувствовала ударную волну от его стремительности. Она отпрянула, пошатнувшись от изумления.

Неожиданно её убийца больше не стоял перед ней.

Кёрза отбросила к разбитому окну стихийная сила.

Она была облачена в броню и кольчугу из разных комплектов, созданных для примарха, которые похитила из зала трофеев Жиллимана. Она владела великолепной булавой, которую Жиллиман использовал в начале Великого крестового похода.

Стихийная сила бушевала и кричала, её кожа блестела от крови, она отшвырнула Кёрза и обрушила булаву на его стройную грудь.

У стихийной силы было имя, хотя она не знала или забыла его.

Это имя было Вулкан.

Сцепившись, он и Кёрз вывалились из окон зала в обрывистый мрак.

18 ОТРИЦАНИЕ СМЕРТИ

— Быть может, несмотря ни на что есть конец времени, конец

длинной нити, которая достигает такой длины,

что охватывает все вещи и всё меркнет рядом с ней:

границы нашего космоса, могущество наших богов,

усилия и пределы жизни все оказываются ничем

рядом с пределами времени. И действительно, время может простираться

так далеко, что оказывается за пределами смерти и смерть должна пасть.

— из “Ночные звуки насекомых”,

“Мудрец из Саны” [древности]

Боровшиеся примархи, словно мятежные ангелы падали в ночи.

И с грохотом упали на нижние крыши Резиденции. Их совместный удар расколол плитки и сломал флероны на краю крыши. Недалеко от них под углом к водосточной трубе лежал, неуклюже раскинув руки и ноги, Шокай Ффин, упавший сюда раньше них.

Им предстоял ещё долгий путь. Высота Резиденции впечатляла. Под ней раскинулась стена Эгиды, а ещё ниже лежал Каструм Палеополиса огромного Цивитаса. С запада ночной ветер приносил дым из пылающей Крепости.

Резкий удар всего лишь прервал их борьбу. Вулкан перекатился по расколотым плиткам и сразу же вскочил на ноги, замахиваясь булавой. Это — не боевой молот, но всё же достаточно похожее оружие, чтобы его повреждённый разум обратил на него внимание. Кёрз завизжал от боли и негодования и набросился на нападавшего, пустив в ход когти.

— Ты жив! Ты жив! — вопил Ночной Призрак. — Твоя проклятая жизнь продолжает изводить меня! Почему ты никак не даёшь мне забрать её! Почему ты сопротивляешься мне? Почему не позволяешь забрать её? Ведь, в конце концов, даже ты должен умереть!

В ответ Вулкан неразборчиво взвыл. Он нанёс мощный удар булавой, которую остановили когти. Искры взметнулись на ночном ветру.

— Я убил двух братьев сегодня! — крикнул Кёрз. — Убив третьего, я сделаю этот час истинно прекрасным в гневе. И твоя жизнь, все твои столь неукротимые жизни, станут самым большим трофеем из всех!

Вулкан не понимал слов, которые кричали ему. Он вообще понимал очень мало. Его разум уничтожили невыносимая боль, страдания и скрупулёзные и изобретательные муки, которым подвергал его Кёрз на протяжении нескольких месяцев. Кёрз уничтожил дух и здравомыслие Вулкана, но не сумел оборвать его реальную жизнь. Он обнаружил, что Вулкан обладает одной несвойственной другим примархам чертой. Это невероятно раздражало Кёрза. Возникла проблема, которую нельзя было решить убийством, кровью и террором.

Вулкан видел только своего мучителя, своего обидчика, который убивал его снова и снова пытаясь найти способ убить навсегда. Он видел брата, который через абсолютную жестокость, обнаружил бессмертный дар Вулкана. Гнев и жажда мести поглотили его.

Кёрз нанёс слева режущий удар когтями и сорвал часть позаимствованной брони. Взметнулась серебренная металлическая стружка. Быстрым коротким ударом по дуге Вулкан направил навершие булавы в левый наплечник Кёрза, а затем резко устремил оружие в бок — в голову Кёрза.

Но в щёку Ночного Призрака врезалась рукоять, а не навершие. Кёрз закружился от удара. Он попытался восстановить равновесие и повернуться для контратаки, но заскользил на разбитых плитках. Секунду он боролся, стараясь удержаться.

Вулкан воспользовался этой секундой и, сжав булаву обеими руками, обрушил свирепый удар на пошатнувшегося Кёрза.

Пласталь треснула. Кёрз закричал, упав на наклонную кровлю. Он покатился и, пролетев десять метров, рухнул на следующую крышу Резиденции. Серые сланцы, добытые и обработанные на высоких пиках Короны Геры, разлетелись под его весом, словно корка льда, взметнув в воздух осколки иотбитые куски черепицы.

Вулкан широко развёл руки и прыгнул ногами вперёд. Кёрз не собирался убегать.

Он шевелился на плитках внизу. Он взглянул вверх, увидел, как на него падает Вулкан и отчаянно перекатился в сторону, чтобы не быть раздавленным бронированным телом брата. Приземление Вулкана уничтожило ещё больше черепицы, несколько больших кусков разлетелись в разные стороны.

Мгновенно восстановив равновесие, Вулкан качнул талией и обрушил булаву на распростёртого Кёрза. Ночной Призрак сжался и дёрнулся в сторону. Вместо головы, которая была там мгновение назад, булава пробила большую дыру в крыше.

Кёрз перешёл к ответным действиям, безумно и ликующе хохоча. Он обхватил Вулкана левой рукой, почти нежно прижав его щёку к своей щеке. Отвёл правую руку и резко ударил ладонью вверх.

Все четыре главных пальца вонзились Вулкану в бок, пробив броню, поддоспешник, эластичную подкладку и вонзились в тело. Брызнула кровь. Верхняя половина тела Вулкана дёрнулась и сжалась от боли, сияющие глаза закрылись. Не отпуская брата, Кёрз вытащил когти и повторил удар.

Вулкан вырвался. По боку, левой ноге и плиткам крыши заструилась кровь. Он пошатнулся, и упал, броня и черепица загремели. Он яростно дёрнулся и снова упал.

Кёрз выплюнул перемешанную с мокротой кровь. Ветер развевал его грязные волосы.

— Видишь? — требовательно спросил он. — Это — смерть. Научись принимать её, брат!

Вулкан резко открыл глаза.

— О, — разочарованно произнёс Конрад Кёрз. — Это было быстро.

Гантулга стремительно бежал по центральной лестнице Резиденции, держа в руке меч. За ним, не отставая, следовал Клеве. Водун Бадорум и преценталианцы уже мчались по лестничной площадке и главному коридору к личным покоям.

— Он здесь! — проревел им Тимур. — Осторожнее. Он в Резиденции!

— Кёрз? — спросил командир преценталианцев.

— Конечно Кёрз! — прорычал Иирон.

Бадорум выкрикнул приказы своим людям, организуя наступление. Оружие вскинуто, нацелено и готово к бою. Взвыли энергетические ячейки, заряжая плазмаганы.

— Мы услышали ужасный шум из личных покоев, — пояснил Водун Белому Шраму и офицеру Железных Рук.

— Держитесь позади нас, — сказал ему Клеве, — и будьте готовы открыть огонь.

Гантулга шёл первым, но теперь он стал идти медленнее и крадучись, держа наготове меч. Иирон взял наизготовку роторную пушку. Он водил ею из стороны в сторону, выискивая цель.

Главные двери во внутренние комнаты были выбиты и валялись на полу. В дверном проёме среди обломков на коленях стояла Ойтен, вытирая кровь со лба лежавшего без сознания полумёртвого Фаффнра Бладбродера.

— Госпожа! — крикнул Клеве и бросился к ней. Белый Шрам промчался мимо них в зал и быстро осмотрелся. Комната была разрушена, пол усеян мёртвыми и умирающими Космическими Волками. В разбитые окна врывались порывы холодного ветра.

— Великие звёзды Ультрамара, — прошептал Бадорум.

— Он был здесь, так? — спросил Клеве Ойтен. — Кёрз?

Управляющая выглядела слишком потрясённой для того, чтобы двигаться, говорить или даже поднять взгляд. Она вытирала кровь с головы Фаффнра полоской оторванной от платья ткани.

— Он был здесь, — наконец ответила она. — Волки… Они сумели задержать его. Думаю, что некоторым из них это стоило жизни.

Снаружи в прихожей раздались голоса, приказывающие преценталианцам посторониться. Вошёл тетрарх Валент Долор. Его сопровождали Ниакс Несс, Ольгин из Тёмных Ангелов и отделение Ультрадесантников. Иирон Клеве воспользовался своим воксом и поднял тревогу по всем частотам, пока вместе с Гантулгой мчался назад в Резиденцию.

— Клеве, твоё беспокойство оказалось оправданным, — мрачно произнёс Долор.

— Это заслуга Гантулги, — пояснил Железный Воин.

— У тебя острые инстинкты, Белый Шрам, — заметил Ольгин.

— Не настолько острые, чтобы спасти жизни, — ответил Тимур, — и не настолько острые, чтобы загнать его в ловушку.

— Куда он направился? — спросил тетрарх. — Госпожа Ойтен? Куда он направился?

— Волки сумели задержать его, — спокойно повторила управляющая. — Они сумели задержать его настолько насколько смогли. Затем… затем он собрался убить меня. Но Вулкан помешал ему.

— Вулкан? — удивился Ниакс Несс.

— Это был Вулкан, — ответила Ойтен.

— Это невозможно, — произнёс Ольгин.

— Я узнала его, — возразила управляющая. — Я часто видела его портрет. Это не мог быть никто другой. Он появился подобно буре ураганной силы. Его единственной целью был Кёрз. Они столкнулись. Они сражались. Они вылетели в разбитые окна.

— Госпожа в шоке, — продолжил Тёмный Ангел. — Она не понимает, о чём говорит.

— Боюсь, она понимает, — заметил Долор.

— Это — безумие! — настаивал избранный лейтенант.

— Да, но не то, о котором ты подумал.

К разбитым окнам подошёл Несс и встал рядом с Гантулгой.

— Похоже, внизу какое-то движение, — сказал Белый Шрам. — Движение на нижних крышах. Видите?

Ниакс кивнул и активировал вокс.

— Говорит третий магистр. Мы обнаружили Ночного Призрака. Направьте штурмовые отделения к южному крылу Резиденции. Мне нужно, чтобы два “Штормовых орла” прикрыли нижние крыши. Действуйте быстро! Осветите крыши и возьмите под охрану внутренние дворы, чтобы никто не смог их пересечь. Инвикты входят в Резиденцию. Когда Кёрз увидит, что все пути отхода перекрыты, он без сомнения попытается вернуться в неё. Повторяю уже озвученные инструкции — огонь на поражение не только разрешён, он — необходим.

— Выступаем, — произнёс Долор. — Мы знаем, что делать! Я хочу быть там и прикончить его. Бадорум, вызови медицинские бригады для Волков и госпожи Ойтен. Возьми этот этаж под охрану.

— Подожди! — прошипел Ольгин. — Скажи мне… скажи мне, что ты имел в виду, говоря о Вулкане.

Тетрарх ответил не сразу.

— Вулкан жив, Тёмный Ангел, — пояснил он. — У него не всё в порядке с головой, но он жив, и если госпожа Ойтен не ошиблась, скорее всего, Вулкан сражается с Кёрзом на крышах, пока мы тут разговариваем.

— Вулкан жив? — повторил Ольгин.

— Да кого волнует, жив ли Вулкан! — воскликнула, посмотрев на них управляющая. Её руки и рукава были в крови. — Что со Львом и нашим дражайшим лордом Жиллиманом? Что с ними? Кёрз сказал мне, что они мертвы! Кёрз сказал мне в лицо, что лично убил их!

Все повернулись к ней.

— Это правда? — спросила она. — Правда? Кто-нибудь скажите! Кто-нибудь скажите хоть что-нибудь!

Их окружало пламя. Раскалённый добела ослепительный огонь. Такой яркий, что ранил глаза, такой обжигающий, что даже самая прочная броня текла серебряной ртутью.

И всё же, они не чувствовали жара. Их окружала прохладная свежесть. Пространство… тишины.

— Рад видеть, что вы живы, повелители, — произнёс кузнец войны Дантиох.

Он наклонился, приложив некоторые усилия, чтобы помочь подняться Жиллиману, одновременно Алексис Полукс помогал Льву. Ультрадесантники “Эгиды” вбежали на настроечную площадку главной локации “Альфа” и от изумления остановились.

Жиллиман осмотрел полированную чёрную каверну огромной пещеры, затем оглянулся на охваченную огнём часовню, которую показывала область связи.

— Сота? — сухо спросил он.

— Да, повелитель, — подтвердил Дантиох.

— Мы на Соте? — повторил Жиллиман.

— Я… да, повелитель, — ответил Железный Воин, — и я рад этому, потому что, если бы вы не были здесь, то вы были бы там. — Он показал на объятую жарким, как солнце, пламенем часовню.

— Ты перенёс нас сюда?

— Нет, повелитель. Это сделал Фарос. Возможно, в качестве побочного эффекта своей деятельности, возможно преднамеренно.

— Преднамеренно?

— Я начинаю подозревать, что этот механизм обладает некоторой… чувствительностью, — произнёс кузнец войны.

— Я начинаю подозревать, брат, — заметил Лев, — что ты играешь с технологиями, с которыми никто, даже наш отец, не стал бы связываться.

Полукс помог Льву сесть напротив тяжёлого кресла Дантиоха и осматривал рану на шее. И Жиллиман и его брат получили повреждения во время схватки с Кёрзом, но ранение в шею было самым опасным. Но, по крайней мере, перестала идти кровь.

Жиллиман наклонился, повернул голову брата и осмотрел рану.

— Её надо перевязать, пока она снова не открылась, — сказал он.

— Что, никаких комментариев, Робаут? — спросил Лев. — Из всех вещей, что беспокоят тебя и меня в наших отношениях, мы даже не начали обсуждать твой необычный маяк. Он был первым, что я увидел, когда приблизился к Макраггу, и первым намёком, что…

— Но ты его видел, — огрызнулся Жиллиман. — Вот в чём дело, брат. Ты его видел. Он — работает. Для функционирования и выживания Империума он нужен ничуть не меньше, чем регент!

— И всё же, похоже, ты ничего не знаешь о его функциях и возможностях, — ответил Лев. Он отодвинул Полукса и встал. — Правильно я понимаю, что нас перенесло сквозь пространство на… невообразимое расстояние от Макрагга?

— Правильно, — вздохнул Жиллиман. — Брат, я с величайшим нежеланием исследовал, а затем разрешил использование маяка Фароса. Я прекрасно понимаю, как мало мы о нём знаем. Это был просчитанный риск.

— Сдаётся мне, что твои подсчёты весьма оптимистичны.

— В самом деле? И всё же ты жив, в ином случае, останься мы в ловушке Кёрза, всё было бы иначе.

Лев фыркнул.

— Кроме того, мне известно, что не только я использую запрещённую технологию. Варп-сигнатура твоего флагмана, брат… Ты думал техники моего флота, и адепты Механикум не проанализируют её? Когда ты собирался сказать мне об этом? Или ты собирался хранить этот секрет, как и тот факт, что Кёрз был на свободе на борту твоего флагмана? У тебя слишком много тайн, брат.

Лев отвёл взгляд.

— Мы обсудим это позже, — произнёс он. — Сейчас же нам надо вернуться. Мы попали сюда. Нам надо вернуться как можно скорее.

— Над этим ещё придётся подумать, — заметил Дантиох.

Примарх Тёмных Ангелов свирепо уставился на него.

— Повелитель, — добавил кузнец войны, слегка склонив голову.

— Мы вернёмся, также как и прибыли, — настаивал Лев.

— Как минимум, повелитель, мне придётся потратить некоторое время, перенастраивая и направляя устройство. Я не могу отправить вас назад туда, — он указал на бурлящее пламя за областью.

— Почему я вообще разговариваю с тобой? — спросил Лев.

— Потому что кузнеца войны назначил я и он сумел заставить Фарос работать, — ответил Жиллиман. — Он знает о нём больше любого из живущих людей. Если кто-то и сможет вернуть нас, так это Дантиох. Советую разговаривать с ним подоброжелательнее.

Лев посмотрел на Железного Воина.

— Трудно доверять лицу врага.

— Он — не враг, — твёрдо произнёс Алексис Полукс.

— Что ж, кузнец войны, объясни, как работает это устройство, и как мы сможем телепортироваться назад. Мой навигатор утверждает, что оно скорее эмпатическое, чем психическое. Она сказала, что Фарос показал нам то, что мы хотели найти.

— Ваш навигатор проницательна, повелитель. Здесь находится древняя технология, дочеловеческого происхождения. Мои исследования выявили, что в её резонансе и в самом деле присутствует эмпатия. Предположительно принцип квантовой запутанности. В отличие от нашей варп-технологии она не использует имматериум, чтобы обойти реальное пространство. Думаю, что Фарос — часть существовавшей когда-то огромной навигационной сети. Настроив его на Макрагг, мы получили ориентир, преодолевший Гибельный Шторм, а также мгновенную связь.

— Как мы оказались здесь? — спросил Лев.

— Я всё ещё думаю об этом, повелитель. Сначала я считал, что в своём первоначальном виде сеть позволяла осуществлять телепортацию на расстояние, которое мы не можем даже вообразить. Я предположил, что эта возможность нам не доступна, потому что требуется другой портал или маяк. Я — ошибся.

Дантиох посмотрел на Полукса.

— Успешное перемещение Алексиса дало нам больше всего. Коммуникационное поле и так уже предоставило мне достаточно эмпатического резонанса, чтобы вполне успешно обнаружить Кёрза во тьме и предупредить моего друга. Затем, когда его жизнь оказалась в истинной опасности…

Железный Воин остановился.

— Я хотел спасти его. Я хотел протянуть руку и схватить его, чтобы спасти от этого монстра. Я думаю, что эмпатическое поле отозвалось на моё огромное желание, и открылось, позволив мне спасти Алексиса. И когда мы оба увидели, что вам, повелители, угрожает опасность, наше желание спасти вас, снова открыло поле.

— Получается, что этой способностью нельзя управлять или настроить? — спросил Жиллиман. — Её нельзя включить и направить? Она просто отвечает на возникшее невысказанное желание?

— Боюсь, что всё обстоит именно так, повелитель. Поэтому если мы не сможем получить доступ или воспроизвести соответствующее эмоциональное эмпатическое желание, то, возможно, мы не сможем вернуть вас на Макрагг.

Долгое время все молчали.

— Само собой стоит учитывать и тот факт, — смущённо добавил Дантиох, — что нет никакой уверенности, что процесс работает в обоих направлениях.

Все молчали ещё дольше. Полированный чёрно-зеркальный купол пещеры окружил их прохладной тишиной.

— Тогда найди для меня корабль, — произнёс Лев. — Самый быстрый корабль.

19 СМЕРТНОСТЬ

— Общие потребности делают товарищами абсолютно чужих людей.

— Зеркс, пословицы

— Послушайте, я сказал вам, что не смогу помочь, — обратился Джон Грамматик к Несущему Слово.

— И этот ответ по-прежнему неприемлем, — ответил Нарек. — Чтобы схватить тебя, мне пришлось прибегнуть к целому комплексу мер по планированию, подготовке, затраченных сил и лишений. Я бы…

— Послушайте меня, — перебил Джон. — Я агент ксеносов. Мной руководит Кабал. Я принадлежу им и здесь по их распоряжению, чтобы выполнить предписанное задание.

— И?

Джон напрягся в путах, которыми был привязан к стулу.

— И? Они следят за мной. Если я отклонюсь от намеченного плана, если я… не послушаюсь их и откажусь выполнить свое задание, они придут за мной. И за тобой тоже, если ты окажешься рядом.

— Они могут попытаться, — задумчиво произнес Нарек.

— Они сделают больше, чем попытаются, — ответил Джон. — Они весьма изобретательны. И решительны.

Джон расслабился и опустил голову.

— Видит Бог, воин, я был бы очень рад увидеть Лоргара мертвым. Галактика стала бы лучше.

— «Бог»? — спросил Нарек. — Больше нет истинных богов. Только демоны варпа, которые развращают сердца людей.

— И полубоги, которых создали и придумали люди, — возразил Джон. — Такие существа, как Лоргар, развращенные варпом, только потому настолько опасны, потому что уже были примархами. Человечество создало богов по собственному образу, и эти боги оказались ложными.

Он посмотрел на Несущего Слово. Нарек, чье лицо наполовину скрывали тени, сидел и слушал.

— Поверьте мне, — сказал Джон. — Если бы это было бы в моих силах, я бы помог вам. Больше всего я презираю Губительные Силы. Я буду сражаться против любого проявления их влияния.

Нарек встал.

— Тогда расскажи мне, — прошептал он, — в чем заключается твое задание? Что ты должен сделать для своих хозяев? Какое поручение ты должен выполнить, чтобы покончить со своей службой и быть вправе помочь мне?

— Они хотят того же, что и вы, Нарек, — сказал Джон. — Смерти примарха.

Нарек фыркнул.

— И чья жизнь тебе нужна?

— Вулкана, — ответил Джон Грамматик.

— Почему?

— Их помыслы слишком запутанны, чтобы объяснить просто, — сказал Джон.

— И Вулкан здесь? На Макрагге?

— Так мне сказали. Его прибытие было предсказано. Он телепортировался в эфир больше солнечного года назад, и считался погибшим, но я догадался, что необычные свойства Фароса доставили его сюда через пустоту.

— Мне это совсем неинтересно, человек, — сказал Нарек. — Только мой собственный Легион. Давай найдем Вулкана. Убей его, если тебе приказали. Потом ты сможешь помочь мне.

— Эх, — вздохнул Джон, — если бы это было так просто.

— Поясни.

— Я искал разум Вулкана с момента прибытия на Макрагг, — сказал Джон. — Для того, чтобы найти его. И узнал…ну, Вулкан сошел с ума. Полностью обезумел.

— Каким образом? — спросил Нарек.

— Я только смог прочесть, что его долгое время сильно и изощренно пытали. Это полностью разрушило его разум. В таком состоянии он невероятно опасен.

— Тогда мы будем хитрыми, — сказал Нарек.

— Это не все, — сказал Джон. — Убить примарха возможно. Они полубоги, но, тем не менее, смертны. Нужное количество огневой мощи, яда или взрывчатки…

Джон посмотрел прямо на Несущего Слово.

— Есть причина, по которой Кабал вооружил меня этим специфическим оружием для убийства Вулкана. Они знают, что он обладает очень редкой, уникальной особенностью. Он не умирает.

— Что?

— Как и я, он с функциональной точки зрения бессмертен. Он воскресает, даже после самой катастрофической смерти. Чтобы убить такое существо необходимо нечто очень специфическое. И это копье, Нарек из Слова, ритуальное оружие, подобного которому не было.

Нарек взглянул на фульгуритовое копье. Оно лежало на сумке у его ног.

— И еще, — добавил Джон, — согласно моим инструкциям, я не могу сделать это сам. Я должен передать копье другому примарху, который добровольно нанесет удар.

Он сделал паузу.

— Итак, Несущий Слово… Я должен убить неубиваемого, бессмертного полубога, обладающего силой пятидесяти человек и к тому же абсолютно безумного. Вы по-прежнему хотите участвовать в этом?

Вулкан издал мучительный крик и взмахнул булавой, от чего завыл воздух.

Кёрз уклонился от наверняка смертельного удара, затем развернулся, пробежался по скату крыши и перепрыгнул через широкий просвет на зеленую черепицу кровли Южной галереи.

Вулкан бросился следом. Кровь на его доспехе уже высохла. Оставленные когтями Кёрза раны затянулись. Искромсанные внутренние органы восстановились. Вулкан перепрыгнул между зданиями с той же легкостью, что и Кёрз, и приземлился на краю длинной крыши галереи.

Он откинулся назад и, раскрутив одной рукой булаву, метнул ее в спасающегося бегством Кёрза.

Выброшенное оружие устремилось вперед словно ракета. Она ударила Кёрза в левое плечо, и тот рухнул лицом вниз. Ночной Призрак заскользил по слегка наклоненной крыше. Булава отскочила от черепицы и остановилась возле него.

Вулкан прыжками помчался к своему врагу. Внизу во дворе появились фонари, их пляшущие яркие лучи устремились к крышам. Раздался вой двигателей штурмовых кораблей.

Повелитель Саламандр приблизился к пытающемуся подняться Кёрзу. За секунду до того, как могучие руки Вулкана схватили брата, тот повернулся к нему лицом. В руках Ночного Призрака была булава.

Кёрз ударил в голову Вулкана. Сломалась челюсть. С громким звуком вылетели зубы. Из носа и уха хлынула кровь.

Вулкан отшатнулся, но не упал. Кёрз продолжил атаку. Он еще дважды ударил булавой по телу брата.

Мощные фонари залили братьев белым светом. Они превратились в два силуэта, обменивающиеся ударами в белом сиянии. Над крышей портика кружили, завывая двигателями, два «Грозовых Орла» Ультрадесанта, дюжины других наполнили небо над Крепостью.

Один из штурмовых кораблей снизился почти до уровня крыш и дал две предупредительные очереди из спаренных тяжелых болтеров. Снаряды вырвали большие куски из крыши галереи прямо за спиной Кёрза. Вспыхнуло пламя, поднялась пыль и во все стороны разлетелись осколки плиток.

Разъяренный вмешательством Ночной Призрак обернулся и завопил прямо в огни «Грозового Орла». Штурмовой корабль, получив подтвержденный захват примарха в качестве цели, открыл огонь.

С развивающимся за спиной подобно крыльям плащом Кёрз одним огромным прыжком перепрыгнул с галереи на «Грозового Орла». Его двигатели тут же завыли, и корабль отпрянул от крыши. Опустив нос, он развернулся.

Кёрз держался крепко. Он пробил правым кулаком фонарь кабины и схватил пилота-серва за горло. Лезвия силовых когтей окружили шею человека.

— Улетай отсюда, — прошипел он сквозь вой двигателей и ворвавшегося внутрь корабля ветра.

Задыхающийся пилот уставился на него широко открытыми глазами.

— Сейчас же! — добавил Ночной Призрак.

Дергаясь из стороны в сторону и сильно накренившись на правый борт «Грозовой Орел» развернулся и направился над привратным двором прочь от Резиденции. Корабль летел ниже уровня крыш.

— Поднимайся, — настойчиво произнес Кёрз сквозь шум встречного ветра. — Поднимайся!

Штурмовой корабль начал набирать высоту.

Позади него Вулкан собрался с силами и тоже прыгнул. Он зацепился за правое крыло «Грозового Орла». От удара штурмовой корабль повело в сторону, но он продолжил медленный подъем.

Вокс-каналы обезумели. Отделения Ультрадесанта в Портис Ярд и Резиденции начали беспорядочно стрелять в петляющий штурмовой корабль, понимая, что им надо пожертвовать, чтобы остановить Кёрза.

Болтерные снаряды и лазерные лучи стучали и хлестали по бронированному корпусу «Грозового Орла». Летели искры и обломки. Полыхали вспышки, оставляя опалины на обшивке.

Кёрз посмотрел вниз и увидел Вулкана. Нос «Орла» задрался. Корабль приближался к стене Эгиды. Ночной Призрак продолжал держать пилота за горло, угрожая оторвать его голову.

— Поднимайся! — потребовал он.

Вулкан, цепляясь, взобрался вверх по крылу и капоту правого двигателя. Кёрз взвесил булаву в свободной руке, ожидая пока брат появится из-за обтекателя двигателя. Затем что есть силы метнул оружие.

Булава поразила Вулкана в лицо. Он разжал руки и отлетел на хвостовое оперение «Грозового Орла», за которое попытался ухватиться.

Ему не удалось, и примарх Саламандр сорвался с хвоста корабля.

Вулкан упал с высоты тридцати метров. Он приземлился не во дворе внутри стены Эгиды, и не за ее пределами в Каструме.

Вместо этого он рухнул на зубцы самой стены с такой силой, что сломал позвоночник. Затем его обмякшее и изломанное тело свалилось в проход на вершине стены, из-под примарха растеклась лужа яркой крови. По-видимому, жизнь покинула его еще раз.

Штурмовой корабль с вцепившимся в кабину Кёрзом продолжал подниматься над стеной. Со дворов и стен его преследовал яростный поток снарядов. Каструм становился меньше. Ночной Призрак оказался высоко над городом и парком.

— Вниз! — прошипел он.

Пилот издал булькающий звук. С момента, как Кёрз пробил фонарь и схватил смертного за горло, тот потерял много крови. Штурмовой корабль начал поворачивать к башням и шпилям города.

Со стен и бойниц его продолжали обстреливать. Второй «Грозовой Орел», сверкая прожекторами, с ревом бросился в погоню, выбрав более прямую и агрессивную траекторию, чем поврежденный близнец. Другие корабли кружили в небесах, предоставив возможность «Грозовому Орлу» одержать победу.

Ночной ветер трепал волосы Кёрза. Он оглянулся и увидел, что преследователь близок к цели.

— Вниз! — приказал он.

«Грозовой Орел» начал стремительно снижаться. Навстречу ему поднимались шпили, административные здания и жилые блоки к северу от Марсовой площади, в окнах горел свет. На улицах ревели сирены воздушной тревоги. Кёрз видел внизу светящиеся транспортные потоки. Огромные и темные Врата Титана черным силуэтом выделялись на фоне далекого яркого сияния посадочных полей на юге.

— Вниз! — снова приказал Кёрз.

Они неуклюже летели над высокими крышами башен и куполами, и даже между множеством самых высоких шпилей. Их курс огибал с востока Марсову площадь, ведя к высоким и массивным очертаниям Сокровищницы и Нового Сената.

Преследовавший их «Грозовой Орел» начал стрелять. Тяжелые болтеры выплюнули в ночь ярко-оранжевые жала, свет которых отражался в высоких окнах башен. Снаряды нашли свою цель. Куски хвостового оперения разлетелись в ливне металлических обломков и струе пылающих газов.

Штурмовой корабль накренился, двигатели истошно завыли.

«Грозовой Орел» очень быстро терял высоту, едва не врезавшись в северный фас здания Консульского архива. Законцовка правого крыла со скрежетом выбила искры из каменной кладки строения.

Кёрз все время следил за своими видениями, позволяя им прокручиваться в голове подобно поврежденным пикт-данным, отделяя истинные от ложных, надежные от ненадежных. Все его действия с момента высадки на планету руководились и направлялись ими.

Вулкан. Видения не показывали только его, не было даже намеков.

Кёрз увидел стекло. Вода, огонь. Необычный купол.

Пикирующий «Грозовой Орел» получил новые попадания. Взрывом оторвало большой фрагмент корабля. Он скорее падал, чем летел, больше никем не управляемый. Искореженный остов мчался навстречу земле подобно метеориту, волоча за собой пламя и обломки. За двадцать метров до крыш. Кёрз увидел купол, тот самый купол. Он отпустил горло пилота и прыгнул, покинув падающий корабль.

Примарх ногами врезался в свод здания — огромный и украшенный кристаллический купол — и тот раскололся. Развернувшись в потоке сверкающих осколков, Кёрз рухнул в воду, подняв столб брызг.

«Грозовой Орел», оставляя за собой огромное желтое пламя, продолжал падать еще пять секунд, после чего врезался в восточный фасад здания Сокровищницы в пятнадцати метрах над мостовой. Остов корабля пробил стену, и ослепительно-оранжевое облако пламени испепелило помещения, одновременно поднявшись в ночное небо и залив окрестности пылающим топливом и обломками. Долю секунды спустя детонировали боеприпасы, и второй, более крупный и яркий огненный шар поглотил первый, полыхнув подобно небольшому солнцу над двором Сокровищницы. Оранжевый свет отразился в миллионах окон, за исключением ближайших улиц, в домах которых взрыв выбил все стекла.

Кёрз вынырнул и встряхнул головой, разбрызгивая капли воды. Он оказался в главном Нимфее Магна Макрагг Цивитас. В большом круглом здании с колоннами, которые поддерживали знаменитый кристаллический купол, находились самые старые из природных источников, которым поклонялись как водным духам во времена Боевых Королей.

Кёрз подплыл к краю каменного бассейна и выбрался из воды, которая ручьями стекала на плитки. Он взглянул на питаемый источниками бассейн, дно которого было усеяно осколками разбитого кристалла. Чистая вода окрасилась кровью.

Она определенно принадлежала не ему.

Ночной Призрак улыбнулся черным ртом в синих сумерках Нимфея, а затем направился к выходу в ночной город, освещенный пылающими руинами.

Кёрз понимал города ночью. Секрет заключался в том, чтобы погрузить их во тьму или же поджечь.

Он ожидал видений, которые покажут ему, куда идти дальше и как именно поступить.

Тетрарх Долор шагал по высокой стене Эгиды, глядя на увеличивающееся облако пламени над восточным Неополисом. Ночное небо заполнили кружащиеся штурмовые корабли.

Долора ждал Вер Каспиан.

— Он мертв? — спросил тетрарх.

— Похищенная им машина упала к востоку от Марсовой площади, — доложил Каспиан.

— Мы можем подтвердить его смерть? — спросил Долор.

— Пока нет, лорд тетрарх, — ответил капитан. — Отряды на месте. Мы ждем приказа.

— Мне нужно тело, — сказал Долор, — желательно, чтобы я мог на него плюнуть. В крайнем случае, обгоревшие кости.

— Да, лорд тетрарх.

— Пореже с «лордом-тетрархом», мой дорогой друг, — сказал Долор. Он посмотрел Каспиану в глаза. — Фрат погиб. Пока мы не найдем Мстящего Сына, я командую в Крепости, и лично назначаю тебя Первым магистром вместо Августона.

— Милорд.

— В этот скорбный час мы непременно должны сохранить и укрепить структуру командования, — заявил Долор. — Ты превосходно будешь исполнять эти обязанности.

— Благодарю, тетрарх, — ответил Каспиан, отдав честь и поклонившись.

— Мы не будем ведать страха, Первый магистр Каспиан, — произнес Долор, отсалютовав в ответ. — Прояви себя с лучшей стороны!

Ультрадесантники вокруг них живо и с шумом отдали честь.

— Мы и в самом деле не ведаем страха, Валент? — спросил Каспиан. — Возможно, эта ночь в течение одного часа стала свидетелем смерти четырех сыновей Императора.

— Эти страшные факты все еще должны быть подтверждены, — ответил Долор.

— Один может быть, — заметил Каспиан. Он провел тетрарха по оборонительной платформе к участку стены, который был мокрым от крови. Вокруг стояли Ультрадесантники, склонив головы.

На дорожке лежало изломанное тело Вулкана, окруженное большим пятном крови.

— В душах наших братьев Саламандр, — сказал Каспиан, — Вулкан был живым. Но это уже не так.

Долор собрался ответить, когда сработали датчики жизнедеятельности каждого воина поблизости, включая его собственный. Они были настроены на максимальный уровень еще до наступления темноты в надежде найти Ночного Призрака.

В пяти метрах от них возник совершенно новый сигнал.

— Великая Терра! — воскликнул Каспиан.

Лежавший в луже крови Вулкан сел. Он уставился на них глазами, похожими на красные солнечные ядра.

— Милорд, — обратился Долор, шагнув. — Мой почтенный лорд Вулкан, мы…

Вулкан проигнорировал его и поднялся. Он сделал несколько глубоких вдохов, словно принюхиваясь, и пристально посмотрел на яркое пламя, пылающее в квартале Сокровищницы.

— Милорд, — не отступал Долор, — вы поговорите с нами? Расскажите, где были, что с вами произошло, и как попали к нам? Милорд, я…

Вулкан не оглянулся. Он вскочил на вал стены Эгиды, раскинул руки и прыгнул.

Величественный примарх падал подобно ныряльщику головой вниз в темно-зеленый парк под Каструмом.

20 НА ОДНОЙ СТОРОНЕ

— Убей во тьме и тебя назовут чудовищем;

Убей при свете звезд и провозгласят богом.

— Ноктюрниада, Одиннадцатый цикл.

Они быстро шли по подсистеме округа Страйко через древнюю, но хорошо сохранившуюся сеть коллекторов, водоотводов и ливневых стоков, которые находились под мощеными улицами и великолепными проспектами. Изредка сквозь сточные решетки на них падали яркие лучи света.

— Почему мы идем? — спросил Джон. Нарек толкал его перед собой, развязав руки, но затянув грязную веревку на шее.

— Ты слышал взрыв.

— Это могло быть что угодно.

— Скажи, что это не так.

— Я ничего не могу сказать вам, Нарек…

— Уважение!

— Я ничего не могу сказать вам, милорд, — повторил тихим голосом Джон Грамматик. — В такой близости от вашего ожерелья, я полностью лишен своих сил. И мне больно.

— Жаль.

— Тогда скажите мне, что вы знаете.

Нарек остановился. Они только вошли в резервуар широкого и круглого в сечении ливнестока. У их ног плескалась темная с едким запахом вода.

— Похоже на падение самолета, недалеко от того места, где я тебя схватил. Туда стянут силы безопасности. Я вполне могу сражаться с Ультрадесантниками, но не со всеми сразу. Поэтому, мы идем.

— Куда?

— Куда я поведу. Пошли.

Джон задумался.

— Вперед! — прошипел Нарек, дернув за веревку. Джон пошатнулся, а шея болезненно дернулась.

— Послушайте, Нарек. Милорд. Я могу принести больше пользы.

Нарек из Слова внимательно посмотрел на него.

— У тебя полно уловок и хитростей, Джон Грамматик… или Керон Себатон… или кем ты еще являешься. Я это понял после нашей встречи на Траорисе.

Джон кивнул.

— Да, чертовски верно.

Он провел указательным пальцем по внутренней части петли, чтобы ослабить ее.

— Если бы я мог сбежать от вас, Нарек, я бы так и сделал. По крайней мере, в этот раз я честен. Вы опасны и не доверяете мне. Вы всегда были на волосок от того, чтобы убить меня. Но это, Нарек из Слова, не самая лучшая ситуация для нас обоих.

Джон шагнул к нахмурившемуся Несущему Слово. Вокруг лодыжек колыхнулась илистая вода.

— Есть союзники похуже космодесантника, — сказал он, — как и есть союзники похуже Вечного. Конечно, это верно, только если они объединят усилия. Снимите ожерелье.

— Нет.

— Снимите его.

— Нет, — отрезал Нарек. — Я не глупец. Ты очень силен и… вмиг устроишь мне аневризму мозга. Или что-то похожее.

Джон пожал плечами.

— Вполне возможно, — ответил он. — Хотя это был бы худший вариант, но, по крайней мере, быстрый.

— Ты мог бы сделать это? — спросил Нарек.

— Конечно же, нет! — выпалил Джон. — Я телепат, а не телекинетик. Я способен на многое, Нарек. Прочесть ваши мысли или позволить вам увидеть мои, говорить на любом языке, быть кем захочу, проверить район на наличие психической активности, или даже заглянуть в призрачные переплетения ближайшего прошлого и будущего… В данный момент подошла бы любая из этих возможностей. Было бы неплохо обладать более определенной боевой информацией, чем «что-то упало, поэтому мы должны бежать».

Нарек заворчал.

— Я мог бы изучить обстановку, — сказал Джон. — Сказать, где находятся Ультрадесантники. Вести нас. Предупредить о приближении противника. Найти то, что мы ищем.

— Ты опасен, — прошептал Нарек.

— Как и вы. И сейчас, милорд, блокирование моих способностей только ухудшает наше положение..

— Я не доверяю тебе, — сказал Нарек, собираясь снова дернуть зажатую в кулаке веревку.

— Я знаю, — ответил Джон, — но вы хотите использовать меня в качестве оружия, чтобы убить вашего дражайшего и любимого примарха, поэтому мне кажется вам, наверное, стоит начать немного доверять мне, иначе вы никогда не получите шанс осуществить свой замысел. Оружию необходима любовь, уважение, заботливое обращение и возможность на использование присущим ему способом. Спросите у своего меча. Или у этой абсурдно огромной винтовки.

Джон приблизился еще на шаг. Веревка между ними провисла.

— Нарек, весь вопрос в доверии. Позвольте мне открыть свой разум. Позвольте нам увидеть мысли друг друга. По-моему, у нас много общего, больше, чем вы представляете. Несмотря на всю нашу несхожесть, мы на одной стороне.

— На одной стороне? — спросил тихим и глухим голосом Несущий Слово.

— Да. Мы заодно. Мы не похожи на стрелки часов в полночь. Мы никогда не придем к общему мнению по одному вопросу. Но подумайте о стрелках в шесть часов.

Он прервался на секунду.

— Вы ведь знаете, что такое часы?

— Я видел их, — кивнул Нарек. Он больше привык к цифровым экранам хронометра.

— В шесть часов стрелки указывают в противоположные направления, но образуют прямую линию, — пояснил Джон. — Они действуют заодно.

— Понимаю.

— В самом деле?

Нарек кивнул.

— Это метафора, означающая сотрудничество двух людей, у которых противоположные цели, но много общих ценностей.

— Верно. Черт побери, это верно.

Нарек задумался.

— Я один, — в конце концов, признался он. — Я пошел против своего Легиона. Убил немало своих братьев. Но мой Легион предал, поэтому для остальных я — чужой. Ни один лоялист никогда не поверит мне, ни Имперский Кулак или Железнорукий, а после Калта ни один благородный Ультрадесантник. Я проклят для всех. Все, что я могу сделать — искупить вину, очистить и восстановить мой Легион, ведь когда-то он был так могуч! Он был блистателен, Джон Грамматик, и являлся самым верным выражение слова Императора.

— Я сочувствую вашей утрате, — признался Джон, — и это не издевка. Вы до смерти пугаете меня, Нарек из Слова, но и восхищаете тоже. Ход войны Гора определен, братья Несущих Слово на неверной стороне. Вы ввергли себя во тьму. Поэтому, поймите меня. Я поражен вами, вашей стойкостью и верностью изначальным, высоким принципам вашего Легиона. Вселенная считает всех Несущих Слово предателями, еретиками и мятежниками, но вы единственный восстали против их бунта. Меня это восхищает. Вот почему я даже раздумываю над тем, чтобы помочь вам.

Он пожал плечами.

— Но я хочу, чтобы вы позволили мне прочесть ваши мысли, чтобы удостовериться в истинности слов. Несущие Слово манипулируют истиной. Ваша история может быть просто способом провести меня и получить копье для Лоргара.

— Это не так.

— Докажите.

Нарек надолго задумался.

— В моей одиночной миссии товарищ пригодился бы, — пробормотал он. — Боевой брат, союзник. Даже… человек на моей стороне.

— Снимите ожерелье, — попросил Джон. — Давайте узнаем, где мы находимся, давайте действовать сообща.

Нарек секунду молчал.

— Я не доверяю тебе, Джон Грамматик, — сказал он.

— Я знаю, — ответил Джон, — но здесь больше никого нет, а вам нужно кому-то довериться.

Нарек помедлил, а потом снял петлю с шеи Джона. Он перекинул зачехленную винтовку через плечо, вдохнул и извлек из кобуры болт-пистолет.

Легионер навел оружие на Джона, а другой рукой потянулся к кнопке сбоку психического ожерелья.

Нарек нажал ее. На глубоком психическом уровне частично прекратилась вибрация. Ноющая тупая боль в затылке, которая несколько часов изводила Джона, стала проходить.

Ощущение было неприятным и вызывало тошноту. Джон покачнулся и оперся о стену ливнестока. Разум быстро стал осознавать окружающую среду, восстановившаяся психическая обратная связь была перегружена.

Нарек настороженно следил за ним. Он отстегнул ожерелье и вручил его Джону.

— Не заставляй меня жалеть об этом, — сказал легионер.

— О, он не станет, — раздался голос позади них.

Нарек развернулся со сверхчеловеческой скоростью, чтобы определить источник голоса. Пистолет дергался по сторонам, выискивая цель.

Из-за угла кирпичного водостока вышла удивительно неряшливая фигура в меховом полушубке. Это был Деймон Пританис с сюрикеновыми пистолетами в обеих руках.

— Извини за опоздание, — сказал он и открыл огонь. — Благословенная Леди передает привет.

Нарек выстрелил один раз, но сюрикены уже пронзили его кисть, руку и плечо, сбив прицел. Болт прошел мимо и угодил в потолок водосточного туннеля.

Выпущенная Деймоном очередь свистящих мономолекулярных дисков растерзала легионера. Деймон Пританис не стал экономить боеприпасы и прибегать к технике «палец-перышко», которую применил против преценталианцев. Ему противостоял космодесантник в полной броне. Шквал бритвенно-острых снарядов искромсал Нарека из Слова и стену туннеля за его спиной. Джону пришлось прыгнуть в грязь.

— Малыш Джонни! — выкрикнул Деймон, продолжая стрелять. — Иди к папочке! Время уходить!

Нарек рухнул в воду, царапая пальцами побеленную кирпичную стену.

Джон поднялся и, пошатываясь, направился к Деймону.

— Ты чертов идиот! — завопил Грамматик. — Он был в моих руках. Я полностью убедил его!

Деймон кивнул.

— Верно. Он плясал под твою дудку. Ты ведь справился с воздействием этого ожерелья, не так ли? Ты залез ему в голову.

— Нет! Я говорил с ним. Он был у меня в руках. Я уговаривал его!

— Плюнь на это, — ответил Деймон. — Жизнь слишком коротка. Вот в чем твоя проблема, Джон. Тебе нравиться решать проблемы сложным способом. Ты не любишь пачкать руки. Ты слишком благороден. Пошли отсюда.

Они побежали к следующему водоотводу.

— Что ты здесь делаешь? — спросил его Джон. Он на секунду замедлился и поморщился.

— Что? — спросил Деймон. — В чем дело?

— В моей голове. Она слишком долго была блокирована. Возвращаются все ощущения и в этом мало приятного. Я задал тебе вопрос, Пританис. Что ты здесь делаешь?

Деймон ухмыльнулся.

— Все, как обычно. Гахет попросил меня проследить, что ты действуешь согласно плану.

— Ты меня подстраховываешь?

— Да, конечно.

— А если тебе покажется, что я проваливаю задание?

Деймон Пританис, сжимая Гух’хру в одной руке и Мех’менитай в другой, пожал плечами.

— Считай, что я тебе мешаю только, чтобы преподать урок, — сказал он, а затем рассмеялся.

— Я скажу тебе, что ты испортил, — ответил Джон. — Все это задание. Кабалу ни в коем случае не стоило присылать кавалерию.

— Кавалерия, я? Знаешь, когда-то я и в самом деле служил в ней. В седьмом кавалерийском. Скажу тебе, эти лакота…

— Ты понял о чем я, — сказал Джон.

— Как и ты. Знаешь ведь, что им пришлось, — заметил Деймон. — Ты колебался.

— Неправда.

— Еще как. Это задание необходимо выполнить быстро. Вулкан должен умереть. Именно так должно все произойти. Таков план. Ты достал копье?

Джон указал на сумку в руке.

— Хорошо, — сказал Деймон. — Молодец. Это все, что имеет значение. Давай закончим дело. Я буду тебе помогать. Буду твоим…гарантом. Итак, расскажи, Джонни, как будет проходить операция? Гахет не вдавался в подробности.

— Я отдам копье примарху, и тот с его помощью сможет убить одного из восемнадцати.

— Вулкана.

— Ага.

— Нам известно, почему цель — Вулкан?

— Это всего лишь очередная версия Позиции Альфарий, — сказал Джон. — Гор должен выиграть эту войну, и выиграть с такой беспощадностью, чтобы охватить всю человеческую расу, которая заберет порчу Изначального Уничтожителя с собой в могилу. Победа Гора и гибель нашей расы — это погребальный костер, на котором сгорит Хаос. Это означает, что главные игроки лоялистов, подобные Вулкану, должны быть изгнаны или устранены.

— Что насчет копья? — спросил Деймон. — Какому из братьев Вулкана ты дашь его? Я имею в виду тех, кто находится на Макрагге? Я не думаю, что Жиллиман или Лев пожелают проткнуть повелителя Ноктюрна.

— На этой планете есть один подходящий кандидат, — сказал Джон Грамматик.

— Тут есть еще один примарх? Кто?

— Кёрз, — ответил Джон.

Деймон остановился и присвистнул.

— Кёрз? Этот маньяк на Макрагге?

— Вот именно, — сказал Джон. — Последнее, что я почувствовал, прежде чем меня схватил Несущий Слово — это то, что Ночной Призрак высадился на планете.

Деймон вздрогнул. Он посмотрел на потолок коллектора.

— Черт возьми. Я не соглашался на Конрада Кёрза.

— Что ж, Деймон, позволь мне высказаться следующим образом… — сказал Джон. — Ох, слишком поздно.

Он не расслышал сардонический ответ Пританиса. На него неожиданно обрушилась лютая головная боль, почти заставив опуститься на колени. Из глаз потекли слезы.

— Джон? В чем дело?

Психический дар Джона Грамматика вдруг вернулся в полную силу. Хлынувший поток восстановившихся чувств почти ошеломил его. Он ощутил отдельные ауры и ощущения Цивитаса. Их было слишкоммного. Он словно переключался между каналами вокса, громкость которого была увеличена до предела. Грамматик старался взять поток под контроль.

Вечный ощутил отчетливые волны боли, гнева, ярости. Он посмотрел на Деймона.

— Я чувствую… — попытался объяснить Джон. — Мои силы вернулись. Быстро. Ох.

— Что?

— Хорошо, что мы не рассчитывали на Жиллимана или Льва, — сказал Грамматик, стараясь держать себя в руках.

— Почему? — насторожился Деймон.

— Жиллиман погиб. Лев тоже. Они мертвы, Пританис.

— Ты шутишь? — не поверил Деймон. — Скажи мне, что это чертовски хорошая шутка!

— Если бы, — ответил Джон. Его трясло от силы психического напора. — Чувство боли и утраты очень сильное. Оно исходит из разумов сотен Ультрадесантников и Темных Ангелов.

— Возьми себя в руки. Давай же. Если это правда, тогда ты мне нужен в форме.

Джон тяжело сглотнул и кивнул.

— Да. Верно. Я буду, — пробормотал он. — Просто слишком большое давление. Тебе не понять. Представь, что ты на несколько часов оглох, а затем слух вернулся, и все жители города одновременно закричали.

Обеспокоенный Деймон не отрывал глаз от Грамматика.

— Я в порядке, — заверил Джон. — Становится легче.

Он оглянулся.

— Ты не убил его, — сказал Грамматик.

— Несущего Слово?

— Да.

— Проклятье. Я думал, что сделал все как надо.

— Не сделал, — ответил Джон. — Я чувствую его, он встает. И пойдет за нами. В выслеживании он хорош, Деймон.

— Тогда нам лучше не стоять на месте, — заметил Деймон.

Они поднялись по каменному водостоку на улицу. До рассвета оставалось несколько часов. Небо заполонили самолеты из Крепости.

— Серьезные поиски, — заметил Деймон.

— Кёрз этой ночью вырвал сердце Крепости, — ответил Джон. — Они охотятся на него и Вулкана.

— Ты можешь найти кого-нибудь из них?

Джон замолчал, сосредоточившись.

— Кёрза нет. Иногда мне удается прочесть его, а потом он становится абсолютно невидимым. Словно может скрыть свой разум. Когда мне удается найти Ночного Призрака, ощущение просто невыносимо, но остальное время он незаметнее тени.

— А что насчет Вулкана? — спросил Деймон.

— Подожди, я стараюсь.

— Они оба нужны нам, — сказал Деймон.

Они медленно шли по глухой улочке между двумя большими авеню. Джон сосредоточился. Он настроил свой разум на мыслительную сигнатуру Вулкана с тех пор, как ступил на Макрагг. Это было непросто сделать посреди города, наполненного возбужденными и незащищенными разумами, а также из-за запутанных мыслей примарха.

Он улыбнулся.

— В чем дело? — спросил Пританис.

— Думаю, я нашел Вулкана. Он движется к югу от нас, юго-востоку. Направляется в округ Аномии.

Деймон кивнул.

— Что он там делает?

— Понятия не имею. Его сложно прочесть. Он… в последнее время не совсем в себе.

— Отлично. Мы выслеживаем сумасшедшего примарха?

— Ага. Разве Кабал тебе не сообщил об этом? Гахет не проинструктировал? Надеюсь, они дали тебе достаточно боеприпасов. И надбавку за риск.

Деймон нахмурился.

— Но ты нашел его?

— Да.

— По-прежнему никаких вестей о Кёрзе?

— Пока нет, — ответил Джон.

— Ну, один из них — это начало. Хорошая работа, Джон. Ты выглядишь довольным собой.

Так и было. Концентрация на мыслительной сигнатуре Вулкана открыла кое-что Джону. Вызванная ожерельем Нарека принудительная психическая изоляция позволила разуму вечного спокойно и подсознательно разблокироваться.

Джон вдруг смог четко осознать, что именно запечатлел в его разуме канал провидца. Он понял, что хотел от него Эльдрад Ультран.

Понял, как это сделать.

И почему.

Джон глубокий вдохнул. В конце концов, он узнал способ, каким мог бы послужить силам света. Он мог отринуть пожелания Кабала и сражаться за свою расу. Наконец он мог должным образом помочь сородичам, сделать то, что он страстно желал с тех пор, как ксено-хозяева втянули его в войну Гора.

Конечно, это будет стоить ему жизни, но едва ли такая цена казалась большой.

Они замолчали и пошли по улице, следуя дорогой, которую Деймон нашел в инфопланшете и которая приведет их в округ Аномии кратчайшим путем.

Сверху, присев на выступающей, декоративной водосточной трубе за ними следила тень.

Кёрз облизнул губы.

Эта деталь была новым, восхитительным дополнением к головоломке его разума. Новые образы приходили к нему с того момента, как он вышел из пруда Нимфея. Безумный, случайный поток сновидений наяву показал ему вероятность по имени Джон Грамматик. В нем было нечто любопытное. Кёрз не был уверен, что именно, но Грамматик был необычным, странным человеком. Он каким-то образом был многими людьми одновременно, или же одним человеком с необъяснимыми пространственными размерами. В частности его четвертое измерение — время — было растянутым, удлиненным…

Это не имело значения. Последние отражения особенно отчетливо показали Кёрзу одну вещь. Это было копье, которое могло убить Вулкана. И кроме того Грамматик собирался отдать копье Кёрзу, чтобы тот мог использовать его.

Он использует его. Чтобы закончить то, что начал в Железном Лабиринте.

И тогда эта ночь станет идеальной. Утро явит Конрада Кёрза, который снизошел словно затмение на яркий Макрагг и за один темный отрезок времени убил трех сыновей Императора, включая того, который предположительно не мог умереть.

Это достижение будет фундаментальным, величайшим и ритуальным, сокрушительным: надменный Жиллиман, тщеславный Лев, неумирающий Вулкан.

Все трое за одну-единственную ночь.

Гор может отправляться в варп! Ни одно из его достижений не было даже наполовину столь впечатляющим! Конрад Кёрз собирался наречь себя величайшим и самым жутким сыном Императора.

Он добьется этого, нанеся Империуму своего отца намного больший урон, чем сумел до настоящего времени Луперкаль. Он добьется этого не сменой государства или правителя, но полным уничтожением галактики.

Они умрут. Все примархи умрут, и, умирая, они станут свидетелями абсолютного великолепия его ужаса.

Кёрз поднялся. Два человека на пустой улице под ним быстро исчезли из виду.

Примарх распахнул изорванный плащ и прыгнул на следующую крышу.

21 СНЫ И ВИДЕНИЯ

— Есть только один способ видеть: при помощи собственных глаз, смотрящих прямо перед собой.

— Рогал Дорн, Принципы звуковой защиты.

Солнце взошло быстро. Оно было ярким и тёплым. Он смотрел на отражавшие свет воды залива.

Он попытался расслабиться.

Фермеры трудились с самого утра, Закинув косы за плечи, они начали подниматься по горным склонам из колонии ещё до рассвета. Он слышал, как люди непринуждённо болтали и смеялись, кося траву, которая подбиралась к чёрным залам Соты. Впрочем, он слышал это уже два часа.

Он чувствовал сильный запах свежескошенной травы, заполнивший ранний утренний воздух.

Жиллиман сидел на заросшем травой выступе на верхнем склоне Фароса. Он вытер рукой лоб.

Сота — хорошая и мирная планета. Все силы и факторы, которые требовали возвращения на Макрагг, летний свет так или иначе сумел смягчить. Жиллиман к своему стыду понял, как сильно он истосковался по мирной жизни. Сота была похожа на мифический Эдем. На нерациональный миг Робаут Жиллиман пожелал Дантиоху, чтобы его усилия по повторной настройке Фароса оказались неудачными. И он никогда не вернулся бы домой. Часть его знала, что он мог бы прожить оставшуюся жизнь на Соте в полнейшей безмятежности, обнажённый по пояс и загоревший, небрежно косящий траву из года в год.

Это было просто мечтой. Такая обычная пасторальная судьба не для существ подобных Робауту Жиллиману. Судьба приберегла для него в грядущем обязанности и ответственность, которые сильно отличались от того, что ожидало честного фермера. Никаким фермерам не отведена роль в заключительной битве с Гором.

Он услышал тяжёлые скрипящие шаги, приближавшиеся к нему, и посмотрел в ту сторону.

— Повелитель, — произнёс сержант Арк, отдавая честь. Он принёс с собой знамя роты.

— Вольно, Арк, — ответил Жиллиман. Броня Арка блестела на солнце.

— Ты слишком стараешься, — добавил он.

— Повелитель?

— Когда я прибыл сюда прошлой ночью, твой доспех и так был в отличном состоянии, как и у всех боевых братьев роты. Я запомнил это. Сегодня утром ты полировал броню на грани безумия.

— Здесь мой примарх, — обиженно ответил сержант. — Неожиданная проверка поста. Что ещё я могу сделать?

Жиллиман встал и посмотрел на него.

— Извини, Арк. Моё замечание было мелочным и неуместным. Твоя броня в безупречном состоянии.

Астартес кинул и поставил знамя древком на землю.

— Повелитель, — произнёс он. — Я — Ультрадесантник. Слишком сильно стараться — в этом же наша суть, ведь так?

Примарх улыбнулся и отдал честь Арку.

— Докладывай, брат, — разрешил он.

— Кузнец войны Дантиох говорит, что мы можем начать проверку через час.

— Передай ему, что я приду.

Сержант отдал честь и ушёл.

Жиллиман повернул лицо к солнцу и запрокинул голову.

— Брат?

Он обернулся и увидел Льва, который спускался к нему по склону. За ним шёл волновавшийся молодой скаут “Эгиды”.

— Брат? — ответил вопросом на вопрос Жиллиман.

Лев присел на валун. Повелитель Первого легиона выглядел уставшим и раздражённым. Он обхватил колени руками.

— Робаут, — начал он, — тебе стоит выслушать этого молодого неофита. Как тебя зовут, парень?

— Обердеи, повелитель, — ответил Ультрадесантник.

— Расскажи это Робауту… Извиняюсь, расскажи это примарху, который перед тобой. Расскажи ему тоже, что и мне.

Астартес посмотрел на Жиллимана.

— Всё в порядке, рассказывай, сынок.

— Благороднейший лорд Первого расспрашивал меня об этом месте и об особенностях здешней караульной службы. Возможно, я наговорил лишнего.

— Если и так, то ничего не изменится, если ты всё повторишь. Говори, Обердеи, никаких последствий не будет.

— Значит про это место, повелитель. Оно — странное. Оно было таким всё время, что мы здесь находимся. Фарос… Он вызывает сны. Если вы пробудите здесь достаточно долго или живёте здесь, как мы, то сны просачиваются в вас. Они такая же неотъемлемая часть горы, как трава, камни и воздух.

Скаут посмотрел на Жиллимана:

— Надеюсь, вы верите мне повелитель.

— Верю.

Примарх думал о сне, в котором он только что отказался от власти и прожил жизнь в беззаботной пасторальной идиллии. Фарос усиливал ощущения. Благодаря ему истины и надежды казались очень реальными. Всего лишь ночь рядом с ним дала плоть его скрытым желаниям отринуть долг и обязанности.

— Мы начали замечать вещи, которые были частью наших снов, — продолжал Обердеи. — Мы научились понимать их важность. Кузнец войны Дантиох, да будет благословенна его кровь, сказал нам, что Фарос светит благодаря эмпатическому резонансу. Это многое объясняет. Мы все чувствовали его. Мой достойный командир, сержант Арк видел сон. Ему снилось, что Тёмные Ангелы прилетели на Макрагг. И вот это произошло спустя два дня! Всего две ночи назад капитану Адаллу снилась кровь, и он проснулся, выкрикивая имя Кёрз.

— Кёрз? — спросил Жиллиман.

— Они видели, как он прилетел, — ответил Лев.

— Благодаря маяку, — произнёс Жиллиман.

— Благодаря маяку и его ксенофункции, — согласился Лев.

Робаут посмотрел на скаута.

— Это ещё не всё, так? — спросил он.

— Конечно не всё, — заметил Лев.

— Все в роте сначала думали, что сон о Тёмных Ангелах был всего лишь совпадением, — снова заговорил Обердеи, — но сон о Кёрзе убедил нас, что это нечто большее. Прошлой ночью я видел сон, милорд.

— Расскажи мне его, сынок, расскажи мне, что тебе приснилось.

Обердеи рассказал.

Близился рассвет, холодный и мрачный рассвет. Над Каструмом и высокими башнями Крепости клубился серый дым — наследие кровавой ночи, которая подходила к концу. Воздушные корабли и наземные войска Крепости продолжали систематично прочёсывать обширные кварталы Цивитаса. Пока им не удалось найти то, что они искали, и никто не мог с уверенностью заявить, что кровавая ночь не станет прелюдией кровавого дня.

Джон и Деймон двигались по Страйко на юго-восток в соседний район Аномии, изо всех сил стараясь избегать поисковых патрулей. Чтобы не допустить гражданских на улицы ввели военное положение.

Джон шёл первым, ориентируясь на след повреждённых мыслей Вулкана. Стоял предрассветный бледно-голубой час. Пустынные величественные улицы Аномии казались опустившимися под воду. Это напомнило Грамматику о последней встрече с провидцем.

Каждые несколько минут им приходилось укрываться в подземных переходах или под портиками, когда поисковые машины Ультрадесанта завывали над головой или громыхали впереди на перекрёстках.

Ни один из них не знал, что по крышам за ними следует тёмная тень.

Чем больше Джон думал над планом провидца, тем сильнее волновался. Это изнуряло. Никакой долг он раньше не желал исполнить с такой страстью. Он воспротивился воле Кабала, отверг их идеологию и контроль. У Джона появился шанс бороться как человек и на стороне человечества.

Вот только это будет совсем непросто. Он надеялся, что у него хватит умений, разума и решимости пережить это. Кабал хотел видеть Вулкана мёртвым, поскольку они понимали, какую эпическую роль он будет играть в последней битве против Гора и варпа. Он должен был стать одним из самых несгибаемых защитников Древней Терры. Кабал не хотел, чтобы он выжил и исполнил эту роль.

Эльдрад Ультран видел дальше. Он видел безумие Вулкана, помешательство, которым наградил гордого примарха нечестивый Ночной Призрак. При таком раскладе Вулкан уже выбыл из игры. Он никак не мог исполнить судьбу, предсказанную ему Кабалом. Если Джон вообще ничего не станет делать, то его задание можно считать технически выполненным.

Копьё — мощное оружие. В руках примарха оно могло убить любого — даже неубиваемого. В руках же вечного… предположение Эльдрада заключалось в том, что при тех же действиях результат будет иным. Усиленное прикосновением вечного копьё может исцелить, а не убить.

Если Джон сможет ударить — возможно, Вулкан излечится. Вместо того чтобы убрать Вулкана из войны, Джон Грамматик спасёт его и поможет одному из самых сильных сыновей Императора и самых мощных союзников.

Были препятствия, которые необходимо преодолеть. Скрывавшийся где-то в Цивитасе Кёрз был одним из самых значительных из них. Ультрадесант и власти Макрагга были другим. Да и сам Вулкан был проблемой — как в одиночку подобраться так близко, чтобы суметь нанести удар безумному сверхагрессивному примарху?

Конечно же, не стоило забывать и о Кабале и агенте, которого они приставили к Джону. Он давно знал Деймона Пританиса. Они и в самом деле никогда не были друзьями, но всё же имели и немало точек соприкосновения. Они оба были вечными, но сильно отличались. Джон всегда, прежде всего, был шпионом, секретным агентом, который работал под прикрытием и действовал, используя маскировку и манипулируя информацией. Деймон называл себя солдатом, но он был никем иным, как убийцей. Ассасином, безнаказанно забиравшим жизни. Деймон Пританис не задумываясь, заберёт и его жизнь, если решит, что Джон отказывается от задания.

Или нет?

Пока они шли, Джон наблюдал за напарником: за его лёгкой походкой, случайными движениями, потёртым полушубком и грязными ботинками. За этими спокойными действиями на самом деле скрывалась инстинктивная боевая готовность.

В Пританисе было сомнение. Было страдание. Как и Джон, он служил слишком долго и против своей природы. Джон чувствовал в Деймоне большую обиду, спрятанную глубоко в душе.

Над ними пролетел “Штормовой орёл”, медленно кружа на воющих двигателях, исследуя сине-белыми лучами прожекторов переулки и пешеходные дорожки между хабами и инсулами.

Джон и Деймон нырнули под арку, ожидая пока он улетит.

— Могу я у тебя кое-что спросить?

— Конечно. Как я сохраняю такое спокойствие, пока ты дрожишь от каждого резкого звука и случайности? Потому что ты Джонни — псайкер, а я — боец.

— Ну не об этом, но спасибо за оценки. — Джон замолчал. Затем произнёс, — как ты живёшь с этим?

— С чем?

— Как ты служишь Кабалу?

Деймон пожал плечами.

— Они хорошо платят, — ответил он.

— Я думал также, но они используют нас как оружие против собственного вида.

Деймон поморщился. Это означало я-хочу-чтобы-ты-прекратил, потому что мы-уже-сто-раз-начинали-этот-бессмысленный-разговор.

— У тебя и в самом деле проблема с этим заданием, не так ли?

— А у тебя?

— Нет, — ответил Деймон. — Чёрт, нет.

Он выглянул и посмотрел, улетел ли десантно-штурмовой корабль достаточно далеко, чтобы они смогли продолжить путь. Ещё нет. Он отступил назад и хмуро уставился на Джона.

— Я согласился служить им, — произнёс Пританис. — Я — солдат. Я — верен. Разговор окончен.

— Я могу прочитать, что нет.

Деймон подался назад. Его глаза расширились от испуга:

— Убирайся из моей чёртовой головы, Грамматик. Я не приглашал тебя.

Джон поднял руки, показывая, что не собирается ничего делать.

— Я и не пробовал. К тому же ты защищён, — заметил он. — Очень талантливая варп-магия, Деймон. Кабал не брезгует ничем, не так ли? Все средства хороши?

Пританис откинулся на каменную стену, почесал виски и вздохнул.

— Послушай, Джон… если хочешь знать правду, то меня это достало. Всё это. Меня достало служить этим идиотам-ксеносам. Меня бесит, что человечество должно пасть, чтобы спасти космос. В этом я похож на тебя. Но я сказал тебе правду. Я согласился служить. Я — солдат. Я — верен. Они показали мне картину целиком, и я принял её. Мне это не нравится, но я это принял. Они показали мне высшее благо. Я — солдат, Джон. Я понимаю, что такое целесообразность, прагматизм и неизбежное зло.

— Все мы когда-то были солдатами. И этот опыт научил меня силе товарищества.

Деймон фыркнул:

— Да? Прекрасно. Моё сердце больше, чем ты думаешь, Грамматик. И всё происходящее причиняет мне большую боль, чем ты догадываешься. Что ж может я и не солдат. А просто убийца. Ассасин. В этой роли Кабал использует меня последние несколько тысяч лет. Я работаю хорошо. Я работаю кроваво. Первой моей жертвой стала моя собственная совесть. Это было милосердным убийством. У тебя она ещё осталась, Джонни, и мне искренне жаль тебя за это.

Он улыбнулся Джону, словно поделился глубокой и искренней правдой.

— О’кей? — спросил он.

Джон улыбнулся его архаичному наречию.

— Ты говоришь, как Олл, — заметил он.

— Этот неудачник? — кисло спросил Деймон. — Хрен с ним, Джон. Если хочешь увидеть, что происходит с человеком, который слушает свою совесть, то посмотри на Оллания-отшельника-Персона. Этот угрюмый старый ублюдок мог бы использовать свои дары во благо, но где он?

Джон улыбнулся. Улыбка выглядела, как на этом ты меня подловил. Он очень надеялся, что Кабал ничего не узнал про его опасную тайную помощь Оллу на Калте. Также он надеялся, что им ничего неизвестно о новой цели, которую он перед ним поставил. Олл неохотно согласился на неблагодарное и очень опасное путешествие, предложенное Джоном. Его действия вызовут ненависть Кабала. В этом Джон не сомневался…

Вот почему он не мог сделать это сам. Вот почему ему пришлось использовать Олла.

Похоже, они оба собираются сражаться за человечество и против интересов Кабала. Воистину наступила эпоха недовольств и восстаний.

Деймон посмотрел на Джона. Он улыбнулся, но в улыбке было совсем мало теплоты.

— Пошли, Джонни. Ты получил свой момент. Я понял, что тебе это совсем не нравится. Жаль. Это жестоко. Как кто-то недавно сказал “плак-плак, слишком поздно”. Мы собираемся сделать это. Мы собираемся сделать это правильно и всё закончить. Мы намерены выполнить это проклятое задание, даже если оно убьёт нас.

— Это может и в самом деле произойти, — заметил Джон.

— Это обычное дело. — Ответил Деймон. — Я готов. Всегда был готов.

— А что будет, если я откажусь, Деймон?

“Штормовой орёл” улетел. Деймон вышел на тротуар и оглянулся на Джона.

— Почему бы тебе не попробовать сделать такую глупость? — Весело спросил он. — Кроме того я не позволю тебе отказаться. Вот для чего я здесь.

— Я хочу служить, — произнёс Фаффнр Бладбродер.

— Ты уже послужил, брат, — заверил его Вер Каспиан, — и послужил достойно.

Войдя в зал Аудиенций Резиденции, вожак стаи из уважения поклонился новому первому магистру Ультрадесанта. Он с усилием поднялся с колен. Пришлось облокотиться на секиру.

— Кёрз убил одного из твоей стаи, а троих отправил в апотекарион. Тебе тоже следует вернуться туда. Твоя служба…

— Мы — охотники, — ответил Фаффнр. — Кёрза необходимо остановить. Разрешите способным сражаться воинам стаи отправиться в город, и мы найдём его.

— Для реванша? — спросил стоявший рядом с Каспианом Долор.

Фаффнр заворчал.

— Волк, твои отважные деяния известны всем, — сказал Вер. — Но мы даже не знаем, жив ли Кёрз.

— Вы видели его труп?

— Нет.

— Значит, он ещё жив.

— Я прошу тебя разрешить Волку помочь вам, — произнесла Ойтен. Она стояла рядом с командирами легиона, обхватив себя руками. Её лицо выглядело как никогда бледным и измождённым.

— Космические Волки показали самую преданную и впечатляющую верность верховенству закона. Я обязана им жизнью.

Фаффнр посмотрел на неё и благодарно кивнул.

— И всё же мне бы хотелось, чтобы вожак стаи уделил время своим ранам, прежде чем нанесёт их другим, — добавила управляющая.

— Это — ерунда, — ответил Бладбродер.

— За тобой остаётся кровавый след.

— Я позволю тебе охотиться, — согласился Каспиан, — но ты дождёшься завершения первых поисков. Надо увидеть их результат. Если к этому времени мы не обнаружим Кёрза, то Волки смогут присоединиться к охоте.

Вер посмотрел на ожидавшего неподалёку Тимура Гантулгу, стоявшего в первом ряду среди своих боевых братьев и Железных Рук Иирона Клеве.

— Просьба Белых Шрамов принимается на таких же условиях. Было проницательно предвидеть, что Кёрз уйдёт из Крепости в Резиденцию. Вы, как и Волки, отлично понимаете его тактику.

— Как нас может утешить тот факт, что Белые Шрамы и Космические Волки мыслят также как Конрад Кёрз? — спросил Фарит Редлосс.

Долор резко посмотрел на него.

— Я хочу договорить, — продолжил Тёмный Ангел, — возможно, мы сможем многому научиться у наших диких братьев.

— Например, манерам? — предложил тетрарх.

— Повелители! Леди Ойтен!

Они повернулись и увидели, как в зал вошёл хромавший Тит Прейто. Его лицо исказилось от боли. Видимо он, как и Фаффнр Бладбродер, не стал тратить время на апотекарион.

— Прошу всех проследовать за мной, быстрее, — без лишних церемоний произнёс он.

Они направились за ним, вышли из зала, миновали украшенную знамёнами террасу и вошли в читальный зал Резиденции. В нём стояли ряды стеклянных шкафов с книгами и планшетами.

— Смотрите, — произнёс библиарий.

В одном из углов появилось необычное свечение. Несомненно, это был другой свет, перемещённое освещение, характерное для настроечного поля Фароса. Странный свет пугающе отражался от стеклянных шкафов.

— Полагаю, что это кузнец войны Дантиох пытается повторно настроить связь, — пояснил Тит.

— Хоть какие-то хорошие новости, — прокомментировал увиденное первый магистр.

— Нам следует оставить стражу, чтобы отслеживать, как улучшается соединение, — сказал Прейто, — и ещё нужно организовать патрули в Резиденции и Крепости. В прошлый раз место постоянно менялось, прежде чем удалось настроить постоянную связь.

Первый магистр собрался отдать распоряжения, но замер, когда потусторонний свет омыл их ярким мерцающим сиянием.

Поле увеличилось и неожиданно обрело чёткость. Перед ними полупроявилась фигура, похожая на тень полуночного мертвеца. Было невозможно определить кто это.

— Я так и знал, что получится, — раздался вокруг них голос. — Разве я вам не говорил, что получится?

— Кто это? — позвал Каспиан. — Кто обращается к нам с далёкой Соты?

Коммуникационная область замерцала, а затем исчезла. Странный свет вытек из читального зала.

Вер, Долор и остальные офицеры Ультрадесанта переглянулись.

— Боюсь, что на это могут потребоваться дни или недели, — произнёс Прейто.

— Я не понимаю, что это за трюк, — сказал Фарит Редлосс, — но возможно…

— Нет, нет, не потерян! — Неожиданно послышалось из шкафов и книг. — Совсем не потерян! Терпение! Поле должно стабилизироваться и всё! Ещё небольшая настройка и…

Тишина.

— Могу поклясться, что это голос Дантиоха, — высказался Долор.

— Повелитель Дантиох? Кузнец войны? — снова позвал Вер. — Это — Макрагг! Мы слышим тебя! И почти видим!

— Я настаиваю, что не потерян! Я не позволю ему потеряться, — голос был громким и резким.

Неожиданно свет вернулся.

В этот раз он был ещё ярче и устойчивее. Все невольно отпрянули, когда часть читального зала превратилась в мерцающий чёрный глазуревый камень главной локации “Альфа”, как если бы какой-то хитроумный театральный механизм поменял декорации на сцене.

Чёткость заднего фона была удивительной. Они почти чувствовали прохладные чёрные камни и сухой воздух. Передний план был несколько размытым, создавая туманный силуэт человека или чего-то похожего на человека.

Фокус сместился. Фигура стала такой же чёткой, как и задний план.

Это был кузнец войны, неловко севший в своё большое деревянное кресло на настроечном полу. Он выглядел уставшим и измученным человеком, который опирался на грубый трон. Он был похож на старого короля умирающего королевства — последний из своего рода, устало ожидавший в тронном зале, когда его жизнь, его царствование и его имя станут историей.

— Как я и говорил, — объявил он, — совсем не потерян. Нестабильный, но не потерянный.

— Милорд Дантиох, — произнёс первый магистр.

Кузнец войны посмотрел на них.

— Милорд Прейто, — ответил он. — Рад вас видеть. Передача была на время прервана. — Дантиох посмотрел налево. — Встаньте правее. Фокус здесь, я вижу Прейто и остальных.

Рядом с ним появилось несколько фигур, которые встали рядом с ним: два Ультрадесантника и кто-то в жёлтой броне, вне всяких сомнений Имперский Кулак, Алексис Полукс.

— Как Полукс попал туда? — воскликнул Тит. — Как…

Он не договорил.

Позади сидевшего кузнеца войны появились Робаут Жиллиман и Лев.

Все в читальном зале опустились на колени.

— Мои друзья и братья на Макрагге! — произнёс Дантиох. — Не просите меня объяснить произошедшее, потому что это очень сложно. Если кратко, то я рад засвидетельствовать, что оба примарха и благородный Алексис Полукс живы и находятся вместе со мной на Соте.

— Хвала Императору, — воскликнул Каспиан.

— Я боялся, что потери этой ночи оказались слишком велики, — добавил Редлосс.

— Остался небольшой вопрос, как нам вернуться, — сказал Лев. — Похоже, нам удалось шагнуть через вечность простым усилием воли и необходимостью. Это не было осознанным решением, скорее эмоцией.

Он выступил вперёд, но не смог перенестись в читальный зал. Каждый раз, когда он заходил слишком далеко, то просто пропадал из поля зрения. Вернувшись, он разочарованно посмотрел на Дантиоха.

— Совсем не обязательно, что это двусторонний процесс, повелитель, — ответил Дантиох и вздохнул. — Попробуйте сосредоточиться на вашей самой большой потребности, самом большом желании.

— Мне нужно загадать желание? Это похоже на сказку.

— Возможно подобные технологии и их функции — корень подобных сказок, — ответил Железный Воин.

Лев нахмурился.

— Я не хочу оставаться здесь, — сказал он, но попытка вернуться снова оказалась неудачной.

Жиллиман подошёл к нему. Как и Лев, он исчез, не сумев переместиться. Примарх покачал головой и печально улыбнулся. Мстящий Сын пережил неудачу с большим стоицизмом, чем его брат. Он посмотрел на своих офицеров.

— У меня есть новости, — начал он, — если я не смогу перейти к вам, то должен хотя бы незамедлительно рассказать их. И всё же сначала ответьте вы — Кёрз захвачен? Или быть может убит?

— Пока нет, повелитель, — ответил Долор.

— Держи меня в курсе, — произнёс Жиллиман, кивнув. — Его необходимо схватить. А пока я приказываю тебе немедленно привести в готовность флот. На Макрагг идут гости. Ты должен быть готов встретить их.

— Будет исполнено, — ответил Каспиан.

Ойтен шагнула вперёд.

— Я рада, что хотя бы вижу вас, повелитель. Кёрз сказал мне, что вы мертвы.

— Кёрз сказал тебе? — обеспокоенно спросил Жиллиман.

— Прошлой ночью ему почти удалось убить нашу дорогую госпожу, — пояснил первый магистр.

Жиллиман бросился вперёд, на его лице читалась искренняя тревога. Он взял руки Ойтен в свои, чтобы успокоить её.

— Всё в порядке? Он ранил тебя?

Женщина улыбнулась.

— Сейчас я в порядке, повелитель, — ответила Ойтен. — Сейчас я в порядке. Посмотрите вокруг. Чего вы хотели?

Примарх посмотрел и понял, что прошёл сквозь поле.

— Я ничего не хотел, — признался он, — только, чтобы ты была невредима. Похоже, я должен был оказаться здесь, чтобы убедиться в твоей безопасности.

Он оглянулся на Льва. Он никогда не видел брата таким раздосадованным.

Жиллиман повернулся и протянул руку.

— Дай мне свою руку, — попросил он.

— Я не могу! — выругался Лев.

— Ты нужен мне здесь, брат, — настаивал Жиллиман. Он подался вперёд, схватил Льва за руку и потянул.

Лев ступил в читальный зал.

— Как ты сделал это? — спросил он брата.

— Думаю дело в том, что с моими желаниями и надеждами я сильнее открыт. Я не подавляю их, как ты, брат. Поле не могло прочитать тебя. В этом теоретическом, возможно, есть и кое-что практическое, и нам стоит это запомнить.

Лев задумался, затем кивнул и положил левую ладонь на сжатые правые руки.

За ними мучительно перемещался на деревянном троне Дантиох. Последние усилия исчерпали почти все его силы. Он посмотрел на Полукса.

— Ты идёшь? — спросил кузнец войны.

— Полагаю, что поле пропустит меня, — ответил Имперский Кулак, — потому что я должен быть на Терре, а Макрагг на один шаг ближе к ней, но мне кажется, что тайны Фароса легче раскрыть двум товарищам, которые работают вместе.

Дантиох протянул руку и Полукс пожал её.

— Буду рад твоей помощи, Алексис.

— А я уже рад твоей.

Капитан посмотрел на Жиллимана.

— С вашего разрешения я на некоторое время останусь здесь, повелитель. Мы будем работать дальше, чтобы распутать тайны этого света и связи.

— С моего благословения, — ответил Мстящий Сын. Полукс отдал честь.

— Расскажите мне о Кёрзе, — обратился Жиллиман к своим офицерам. — Как далеко мы продвинулись в его поимке? Какие ещё преступления он совершил?

— Подождите, — вмешалась Ойтен, — вы сказали, что мы должны подготовить флот? Для встречи? Кто прилетает на Макрагг, Робаут?

— Ещё один брат, ещё один Ангел.

22 ГДЕ УПАЛ МОЛОТ

— Чтобы торжествовала жизнь — необходима смерть..

— буквальный перевод зашифрованной руны Кабала.

Он вернулся туда, где упал с небес.

Наступал рассвет. Серый и пасмурный рассвет. Магна Макрагг Цивитас выглядел раненным и напряжённым. Его золотой блеск померк. Мерцали городские щиты, сквозь них прибрежный ветер доносил раскаты грома и океанского шторма, грозящего перекинуться на сушу и разбиться об отвесные стены Короны Геры, пролившись дождём на старый город.

Вулкан вернулся туда, где упал с небес. Его разум пришёл в смятение и был ранен, его облачение из некомплектных частей украденного доспеха и поддоспешника было залито кровью. Его руки дрожали. Он шарахался от теней. Глаза стали похожи на тлеющие угольки. Иногда он начинал бормотать что-то бессвязное небесам или земле.

Раньше земля была его другом. Тепло этой дружбы давно прошло. Разум Вулкана кипел в огне. Он был жарче любой земной породы, жарче любой магмы, жарче любого ядра.

Иногда он опускался на колени и стонал или рыдал, касаясь руками земли, а потом лица, пачкая чёрную кожу серой как пепел пылью.

Кёрз испытывал его, изучая пределы неестественной жизни брата и то, что лежит за её пределами. Кёрз заплатит за это.

Вулкана подсознательно тянуло к объекту, который мог вполне недвусмысленно помочь в его мести.

Джон посмотрел на Деймона и кивнул. Они быстро перебежали опустевшую улицу и начали пробираться через обломки сгоревшего здания. Вдалеке грохотал гром.

Воздух пах сажей и сожжённой бумагой, и ещё химической противопожарной пеной. Джон чувствовал, как дождь шипел о городские щиты высоко в небе. Он сожалел, что их не опустили и дождь не вычистил это место, и заодно не вымыл весь город. Магна Макрагг Цивитас находился в состоянии войны, и его броня была постоянно застёгнута на все пряжки.

Деймон достал пару слинг-пистолетов. Это был ловкий, давно отработанный жест: слип-слип донеслось из-под полушубка. Он проверил их боекомплект. Джон опустился на колени и открыл сумку.

— Думаешь, он здесь? — спросил Пританис.

Грамматик кивнул, разворачивая свёрток, который достал из сумки.

— Догадался или прочитал? Это разные вещи.

— Ясно прочитал. Он здесь приземлился.

Деймон посмотрел на кирпичную арку входа в четырёхугольное здание.

— Заводы Антимона, — прочитал он. — Это место знавало и лучшие дни.

— Он врезался в него подобно метеору, — ответил Джон. — Всё сгорело. Хорошо, что это здание забросили.

Он встал, держа копьё в руках.

— Это оно? — спросил Деймон.

— Да.

— Не на что даже смотреть, не так ли?

— Обычное дело для самых мощных вещей.

— Вот почему дамы любят меня, Джонни, — улыбнулся Пританис. Он подождал. — Никаких комментариев? Даже вежливого смеха?

— Давай поспешим. Я не становлюсь моложе.

Деймон удивлённо посмотрел на него.

— Я думал мы должны дождаться… ну ты знаешь… другого примарха, — заметил он. — Это же должен сделать другой примарх, разве нет? Разве не это они предвидели?

— Это.

— Значит, нам нужен другой примарх?

— Нет.

— Нет?

— Я размышлял над этим. В идеале нужен примарх, но не думаю, что это важно. Мы можем сделать это. Любой из нас. Ты или я.

— Нет, они говорили нам совсем другое, — забеспокоился Деймон.

— Возможно, но действуем мы, и решать нам, — ответил Джон. — Кёрз слишком опасен. Он скорее помеха. Мы не можем управлять им, мы даже не можем предсказать, что он сделает. Вот в чём проблема на самом деле. Кёрз большую часть времени психически невидим, поэтому и они не смогли предвидеть текущую ситуацию. Если бы Кабал считал Кёрза единственным вариантом, они бы вообще не пошли на это.

Он посмотрел на Пританиса.

— Если мы собираемся сделать это и сделать это правильно, то сделать это должны мы. Это должен быть я.

Деймон долго и внимательно смотрел на него.

— Ты не собираешься втянуть меня в какое-то безумное дерьмо, Джонни?

— Не собираюсь.

— Джонни?

Джон Грамматик повернулся и посмотрел на него.

— Ради Терры, Пританис. Мы собираемся совершить нечто, что изменит ход истории галактики. Мы собираемся предать наш вид. Опять. Я просто скажу тебе, что готов пойти на это. Поэтому дай мне передохнуть, хорошо?

Держа копьё в правой руке, он протянул левую.

— Можешь дать один? — спросил Джон.

Деймон посмотрел на парные слинг-пистолеты и понял, что Грамматик хотел от него.

— Хорошая попытка, — мрачно хмыкнул он.

— Вряд ли он будет вести себя спокойно. У меня ничего нет кроме копья. Возможно, нам сначала придётся повергнуть его, прежде чем я сумею им воспользоваться.

— Посмотрим, как всё пойдёт. Я буду тебя прикрывать.

— Это ничего не изменит. Он — примарх!

Деймон вздохнул, убрал один из мурекхов в кобуру, достал из-под полушубка короткий цепной меч и бросил его Джону.

Джон поймал его.

— Заботься о нём, — произнёс Деймон, снова доставая пистолет. — Заботься о нём, и он позаботится о тебе. Эта кроха разрубит кого угодно. Даже примарха.

Они вошли в завод.

Внутренний четырёхугольный двор оказался рокритовой площадью засыпанной пылью, песком и осколками черепицы и стекла. Каждую сторону двора образовывал массивный производственный цех, по периметру которого пролегала галерея на столбах. Западное крыло сооружения сровняли с землёй и разнесли вдребезги, всё выглядело как при попадании ракеты с термической боеголовкой.

Деймон и Джон двинулись вперёд. Под ногами хрустели осколки. Потрёпанный бродяга в чёрном меховом полушубке и высокий человек в тёмном костюме офицера репатриации из похоронного дежурного дивизиона. Как в тему, подумал Джон.

— Удалось закрепиться на нём? — прошипел Деймон, кравшийся вдоль северной стены и державший оружие наготове. Впервые на взгляд Джона он был похож на солдата. Возможно, и через миллион лет Джон не сможет подражать его мастерству, его готовности и его способности.

Джон сосредоточился.

Он — повсюду. Вулкан здесь и он везде. Его разум так бушует, так мощно. Мне нужно…

— Джонни?

— Дай мне секунду.

Я чувствую боль. Он тяжело ранен. Я чувствую это. Я чувствую это! Что это? Что это? Я чувствую, что он почувствовал что-то…

Из теней показался Вулкан. Он направлялся к ним.

— Дерьмо, — выругался Деймон Пританис.

Вулкан был огромен, его глаза сверкали. Покрытый пылью и грязью, он был похож на ожившую гигантскую каменную статую. Последние пятнадцать минут он копался в обломках на месте крушения. В руках он держал молот. Это был его молот — Несущий рассвет — вместе с которым он упал и который перенёс его на Макрагг. Он упал гораздо глубже того уровня, где нашли тело самого примарха.

Завыв, обезумевший Вулкан бросился на них.

— Дерьмо! — снова выругался Деймон, быстро пятясь назад.

Примарх широко замахнулся молотом. Рассекавший воздух удар шёл по дуге на высоте человеческой головы. Деймон увернулся. Джон бросился вправо.

Оба вечных едва избежали смерти. Молот просвистел в воздухе и разрушил один из столбов во дворе.

Деймон нырнул так отчаянно, что не устоял на ногах. Вулкан устремился к нему. Деймон перекатился, как раз вовремя, чтобы избежать очередного удара, который расколол брусчатку в том месте, где он лежал мгновение назад.

Деймон перекатывался всё быстрее — используя боевые движения. Он выкатился за прямой радиус поражения Вулкана, встал на одно колено и открыл огонь.

— Сукин сын! — закричал он, паля со всей мощи из обоих мурекхов. Вулкан был в четыре раза массивнее него. Облачённый в броню разъярённый безумный примарх набросился на вечного, подняв Несущий рассвет.

Пританис израсходовал оба пласти-кристаллических ядра меньше чем за четыре секунды. Вулкан был большой целью и Деймон выпустил тысячи острых как бритва дисков в его тело.

Он искромсал его. Восемь или десять метров тротуара за Вулканом стали похожи на гигантскую картину, нарисованную забрызганной кровью и разрушенными тканями из сквозных ран и попаданий.

Примарх упал на колени всего в нескольких футах от Деймона, кровь била брызгами из сотен ран.

А затем он исчез, не оставив ничего, кроме слившейся в огромную лужу крови.

Пританис встал.

— Какого чёрта? — пробормотал он.

Невдалеке поднялся и Джон.

— Дело в его молоте, — пояснил он. — Он может телепортировать.

— Ох, классно, — ответил Деймон. Он вытащил дымящиеся остатки израсходованных обойм и зарядил новые. Затем начал кружиться, держа перед собой оба пистолета в вытянутых руках.

— Ты чувствуешь его?

— Нет.

— Скажешь когда почувствуешь.

— Разумеется.

Прошла долгая секунда.

Пританис озирался.

— Почему так долго? — спросил он. — Телепортационная задержка?

— Сзади! — завопил Джон.

Деймон успел развернуться и увидел, как Вулкан появился в вихре заряженной пыли. Он больше не выглядел, как серо-грязная статуя. Он скорее походил на выходца с того света, залитого с ног до головы кровью.

Пританис прищурился и снова открыл огонь.

— Да, ты здоровый огромный ублюдок? — произнёс Деймон под хлёст и вой пистолетов. — Тебе нравится телепортироваться? Ты связался со мной. Тебе — конец.

Во второй раз безжалостный бритвенный ураган прорвался сквозь примарха. Джон чувствовал, как воздух стал влажным от крови. Вулкан, шатаясь под смертельным шквалом дисков, двинулся вперёд, но сумел сделать только шаг или два.

Он упал. Сначала на колени, потом лицом вниз. Его тело и череп были изуродованы и деформированы избыточной мощью мурекхов. Совершенные структурные повреждения.

Примарх попытался подняться. Он дрожал, из него фонтанами била кровь. Опираясь на молот, он встал на колени.

— О, да хватит уже, — сказал Деймон.

Он шагнул вперёд, приставил Гух’хруи Мех’менитай ко лбу Вулкана, и вышиб ему затылок.

Вулкан упал замертво.

Деймон посмотрел на Джона. Его лицо было забрызгано кровью Вулкана. Он снова начал перезаряжать оружие. Руки дрожали.

— Я не знаю сколько раз смогу убить его, — отчаянно произнёс он. — Не будешь ли так любезен, сделать это? Быстро?

Джон подошёл к упавшему примарху, поднимая копьё. Медный запах крови был невероятно сильным.

Вулкан снова воскрес.

На этот раз быстрее. С каждым разом он воскресал всё быстрее. Новая жизнь сменяла смерть с всё более устрашающей скоростью. Гнев Вулкана стал таким, что он не позволял смерти задержать себя ни на секунду.

Он бросился на них, взревев от невыносимой боли. Его разрушенная голова всё ещё восстанавливалась воедино. Мышцы, ткани, плоть и кости срастались прямо у них на глазах.

Деймон изумлённо выругался. Он даже не успел закончить перезарядку. Вулкан схватил его за горло и швырнул через двор. Приземление оказалось тяжёлым. Джон слышал, как сломалась кость.

Вулкан повернулся к нему.

— Я могу помочь вам, — произнёс Джон. — Пожалуйста. Я понимаю вашу боль. Я знаю, что это такое. Боль жизни и смерти, жизни и смерти после жизни и смерти… Я понимаю. Пожалуйста, позвольте мне помочь вам…

Вулкан приближался, пристально глядяна Джона Грамматика. Он тяжело дышал, из искромсанных заживавших лёгких вырвался хрип. Кровь текла из множества затягивающихся резаных ран.

— Я понимаю, — повторил Джон, стараясь успокоить.

+ Я понимаю + — одновременно отправил он.

Примарх слегка вздрогнул.

— Я понимаю. Умирать тяжело. Умирать — значит страдать. Поверьте мне, я пережил это. Пожалуйста, лорд Вулкан, позвольте мне помочь вам. Позвольте пожалеть вас. Позвольте вылечить вас.

Вулкан остановился. Он продолжал истекать кровью, его полуразвалившаяся броня была усеяна острыми пробоинами. Медленно и нерешительно он протянул Джону Грамматику руку.

И в этот момент его голова исчезла в тумане из крови и мозгов. Почти обезглавленный примарх упал, а эхо выстрела ещё долго разносилось по двору.

Забрызганный кровью Джон отшатнулся.

Показался Нарек, опускавший снайперскую винтовку “Бронто”. Он подошёл к Вулкану и всадил в тело в упор ещё два болта.

— Он — мёртв, — произнёс Несущий Слово.

— Ненадолго, — ответил Джон.

— Нам хватит. Используй копьё. Делай своё дело и пошли со мной.

Джон неожиданно стал очень тихим. Температура вокруг опустилась на десять градусов.

— Он здесь, — потрясённо произнёс Джон.

— Кто? Кто здесь? — спросил Нарек.

Удивительно длинная тень спрыгнула с прямоугольной крыши и приземлилась между ними. Затем медленно выпрямилась.

— Я видел тебя, — прошипела она Джону Грамматику. — Неожиданно я увидел тебя в своих снах наяву. У тебя есть кое-что нужное мне. Отдай мне копьё.

Джон покачал головой:

— Никогда.

Нарек зарычал и поднял винтовку, собираясь выстрелить в Кёрза, но примарх не глядя ударил его. Брызнула кровь. Астартес отлетел на несколько метров.

— Отдай мне копьё, — повторил Кёрз.

— Никогда, — ответил Джон Грамматик.

— Никто и никогда, никогда не отказывал мне, — прошипел примарх.

— Да? — произнёс стоявший в нескольких метрах Деймон Пританис. — Добро пожаловать в новый неизвестный болезненный мир.

И открыл огонь по Конраду Кёрзу из обоих слинговых пистолетов.

23 ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ

«Все подлежит обмену: смерть на жизнь, тьма на свет, жизнь на смерть, свет на тьму. Так поддерживается вселенское равновесие».

— Ультрион Аледред, «Принципы стойкости против Изначального Уничтожителя» (перевод)

Могучий Вулкан принял на себя умело выпущенные Деймоном выстрелы.

Кёрз просто уклонился от них. Эльдарские снаряды, визжащие словно миллиард разъяренных шершней, пронеслись вокруг и через кольцо дыма, в которое превратился Конрад Кёрз. Его не задело.

Cюрикены со свистом миновали цель и выбили из стены широкий веер каменных осколков.

Кёрз перестал смеяться.

Ошеломленный Деймон на секунду прекратил огонь, пытаясь разглядеть, куда пропала его цель. Как могло что-либо столь крупное двигаться настолько быстро и неестественно?

Тень выбила слинг-пистолеты из его рук. Деймон отшатнулся и закричал от боли. При падении он сломал лопатку и несколько ребер, а удар по кистям ошеломил его.

Боль только началась.

Один металлический коготь скользнул под подбородок, пробил челюсть и вошел в рот Деймона. Он издал мучительный булькающий звук, язык свалился в бок, рот и горло стремительно наполнились кровью. Кёрз снова засмеялся и оторвал вечного от земли, удерживая на единственном когте.

— Новый полный боли мир, — передразнил Ночной Призрак.

Деймон держался изо всех сил. У него было ощущение, что его лицо вот-вот разорвется.

С яростным воем в спину Кёрза вгрызся цепной меч. Джон ударил им что есть сил. Он подумывал воспользоваться копьем, но боялся того, что оно могло сделать с примархом Восьмого.

Цепной меч был более надежным выбором.

Кёрз завопил. Вращающиеся зубья меча выбросили кровь, ошметки черной брони и одежды. Конрад отпустил Деймона и резко обернулся к Джону. Облик Кёрза — полные ненависти черные глаза и злобная черная пасть на белом как у привидения лице — был самым жутким зрелищем из всего того, что когда-либо видел Грамматик.

У него не было ни единого шанса.

А вот у Вулкана был.

Раздался хлопок декомпрессии и телепортационное перемещение отшвырнуло Джона. Между ним и устремившемся вперед Кёрзом материализовался Вулкан.

Удар молота отбросил Ночного Призрака назад, второй — в сторону. Кёрз ответил когтями, отразив третью и четвертую атаки.

Схватка между ними начала ускоряться. Они быстро превратились в размытые очертания сверхлюдей, обмениваясь ударами с невообразимой скоростью.

Вулкан неожиданно нанес очень мощный удар. Могучие руки впечатали молот в торс Кёрза. Пласталь треснула со звуком орудийного выстрела. Ночной Призрак, казавшийся не более чем ворохом черных лохмотьев, отлетел назад. Посыпались камни и пыль. Кёрз, обрушив две колонны, пробил стену и влетел в один из пустых ангаров.

Вулкан бросился вперед, сокрушив «Несущим рассвет» стену, чтобы добраться до врага. Половина внешней стены ангара рухнула лавиной камней. Саламандр проскочил через поднявшуюся пыль, отбрасывая в сторону обломки и разыскивая Кёрза.

Ночной Призрак с воплем и раскинутыми когтями бросился на него.

— Почему ты просто не сдохнешь! Это всего лишь конец боя, который мы начали много месяцев назад, брат… и поверь мне, это станет концом!

Он заставил Вулкана отступить через следующую секцию стены ангара, обрушив очередную часть кладки. Вулкан перенес вес на правую ногу и, раскрутив молот, словно дубину, обрушил его в голову Кёрза. Того отбросило в сторону, а затем боек настиг его с другой стороны. Ночной Призрак, кувыркаясь, вылетел обратно во двор.

Вулкан не отставал и, раскрутив «Несущий рассвет», ударом снизу в солнечное сплетение опрокинул падшего брата на спину.

Кёрз уклонился от следующего удара повелителя Ноктюрна и крикнул Джону Грамматику:

— Дай мне это! Дай его мне!

Джон стоял рядом с Деймоном. Рот, подбородок и рубашка Пританиса были залиты кровью, которую он продолжал сплевывать. Он не мог говорить, но посмотрел на Джона широко раскрытыми глазами. Кёрз стремительной тенью бросился к ним, чтобы завладеть копьем и прикончить Вулкана любым способом, который счел бы надежным.

Деймон оттолкнул Джона и вытащил последнее свое оружие. Это была маленькая бутылка из красного стекла. Вечный бросил ее в Кёрза.

Крошечная бутылка была очень ценной вещью. Специалисты Кабала осторожно наполнили сосуд варп-магией для использования в крайних обстоятельствах. Деймон наизусть выучил способ применения, и это спасло ему жизнь в горах, за три дня до прибытия на Макрагг.

Из разбитой у ног Кёрза бутылки появилось существо, которое Деймон поймал в тот день.

Ушпеткхар вернулся в реальное пространство, освободившись из сводившего его с ума заточения в сосуде Деймона. Из двора поднялось нечто крупное и тошнотворно блестящее, мускулистое и сегментированное, напоминающее огромную многоножку с черным панцирем и влажными псевдоконечностями. Ушпеткхар в один миг возник из ниоткуда и напал на первого, кого увидел — Конрада Кёрза. Демон обвил его, чтобы опрокинуть и обездвижить. Потрясенный Ночной Призрак завопил и контратаковал, разрывая отвратительную плоть когтями. Но гигантскую фигуру примарха поглотила более крупная и подвижная масса демона.

Существо сжало кольца, по телу пробежала рябь.

Затем демон вытянул обоих из реального пространства, и они исчезли.

На месте схватки осталось только пятно переливающейся черной слизи и осколки красного стекла.

Деймон упал на землю, при каждом вдохе в горле клокотала кровь.

Джон поднялся навстречу Вулкану.

— Вы знаете, что я пытаюсь сделать, ведь так? — спросил он. — Несмотря на безумие, вы чувствуете наше родство. Жизни и смерти, снова и снова. Мы оба знаем эту боль.

Вулкан не ответил, но продолжал смотреть на Джона пылающими глазами.

Грамматик с копьем в руке приблизился на шаг.

— Жизнь за жизнь, милорд, — сказал он. — Моя жизнь излечит вашу. Заберите ее, чтобы вы могли сражаться за всех нас.

За его спиной, издав мучительный звук, попытался подняться Деймон. Он понял, что Джон собирался сделать.

Джон поднял копье.

Деймон выплюнул кровь.

— Не надо. Не делай! — сумел произнести он.

Вулкан увидел копье и понял, что его собирались ударить им. Он невольно попытался заблокировать оружие и сокрушить Джона молотом.

Но Грамматик был уже слишком близко.

Он погрузил оружие в грудь примарха. Оно вошло легко, пробив то, что осталось от доспеха, и пронзило сердце Вулкана.

Их обоих окутало электрическое пламя. Вокруг раненого примарха и вонзившего в него копье человека пылал коронный разряд.

Держась за копье и крича от боли, Джон чувствовал, как его жизнь — долгое, долгое существование вечного — перетекает через оружие в Вулкана.

Грамматик надеялся, что этого будет достаточно.

Они упали. Пронзенный копьем Вулкан рухнул на спину. Джон свалился сверху. Несколько секунд вокруг них потрескивала молния, а затем погасла.

Испытывая сильную боль, Деймон Пританис поднялся на ноги и захромал к ним.

Оба были мертвы. В этот раз не было никаких признаков того, что Вулкан снова встанет.

Джон ошибся. О каком бы безумии он не думал, что бы ни заставило его не подчиниться данным ему приказам, он ошибся и теперь тоже был мертв.

— Ты чертов идиот, — произнес Деймон, с трудом выговаривая слова изувеченным ртом.

Он слышал зловещий вой двигателей кружащихся «Грозовых орлов». Схватка привлекла слишком много внимания.

Надо было уходить. Причем давно.

Нарек из Слова пошевелился и сел. Его сверхчеловеческий метаболизм наконец сделал свое дело, и нанесенные Кёрзом раны затянулись.

Несущий Слово поднялся. Пока он был без сознания, двор цехов пострадал еще больше. Кёрз исчез, как и два человека.

А вот Вулкан по-прежнему лежал здесь.

Нарек слышал звуки приближающихся врагов, но тем не менее, прихрамывая, подошел к примарху и склонился над ним.

Вулкан был сражен пронзившим грудь копьем. Нарек решил забрать его с собой, чтобы использовать в своих целях.

Когда он коснулся оружия, оно было холодным и неактивным. В нем больше не осталось той божественной силы, что он чувствовал раньше. Легионер попытался вынуть его, но у него ничего не вышло.

Над головой застрекотали штурмовые корабли. Послышались тяжелые шаги.

Со всех сторон в разрушенный двор вошли катафракты-инвикты Жиллимана.

Нарек поднялся им навстречу. Он отбросил в сторону винтовку и медленно и нехотя поднял руки.

— Взять этого ублюдка, — приказал Драк Город. — Немедленно.

24 ЗАБЫТАЯ ИМПЕРИЯ

— Жаждущих править следует допускать к власти в последнюю очередь.

— Конор, личные труды

На следующее утро основные силы флота Ультрамара покинули Макрагг и благодаря свету Фароса встретили корабли, прибытие которых предсказал сон Обердеи.

На мостике флагмана облаченный в церемониальный доспех Жиллиман встретился взглядом с гололитической проекцией брата.

Жиллиман улыбнулся.

— Добро пожаловать, Сангвиний, — произнес он. — Приветствую тебя в Ультрамаре и Пятистах Мирах. Хорошо, что ты прибыл сюда. Теперь мы можем начать.

Примарх IX Легиона Кровавых Ангелов Сангвиний вошел в зал аудиенции в сопровождении почетной стражи из лучших воинов в ярко-красных боевых доспехах.

От вида Сангвиния, облаченного в золотой доспех и мантию из пятнистого меха карнодона всегда захватывало дух. Благородное лицо излучало сияние. И, конечно же, сходство с ангелом ему придавали огромные крылья.

Жиллиман шагнул навстречу, и они заключили друг друга в объятия. Сангвиний повернулся ко Льву и обнялся с ним.

— Откуда ты прибыл, брат? — спросил Жиллиман.

— Из Сигнуса Прайм, — ответил Сангвиний. Жиллиман почувствовал в его, как обычно мелодичном голосе, скрытую боль. — Из кровавой битвы и жестокого предательства. Я беспокоился, что мой флот очень долго скитался по варпу, и только твой странный свет показал нам путь из него.

— Какие силы в твоем распоряжении? — спросил Лев.

— Фактически весь мой Легион, — ответил Сангвиний.

— А что случилось с вами на Сигнусе Прайм? — поинтересовался Жиллиман.

— Мы столкнулись с неизвестным ранее врагом, — неохотно ответил Ангел. — Это дорого нам стоило. И теперь мое заветное желание — как можно скорее добраться до Терры и вместе с отцом сражаться против предателя Гора Луперкаля.

— В настоящий момент вернуться на Терру невозможно, — сказал Жиллиман. — Должен с сожалением сказать, что Гибельный Шторм заблокировал все выходы из системы.

— Мы тоже желаем сражаться за Терру, если она все еще держится, — вмешался Лев, имея в виду себя и Жиллимана. — Сейчас мы должны переждать здесь и накопить силы.

— Для чего? — спросил Сангвиний.

— Я хочу, чтобы Робаут рассказал тебе о наших усилиях, направленных на сохранение самой сущности и духа Империума, — ответил Лев. — Чтобы он рассказал тебе об Империум Секундус.

Трое братьев долго смотрели на тело Вулкана. Погибшего примарха поместили в золотой гроб, созданный умельцами Механикума.

— Вулкан. Терра, ты должен был сказать мне, Робаут! — воскликнул Лев.

— Как и ты должен был сказать мне о Конраде, — ответил Жиллиман.

— А как на счет «Ты хранишь слишком много секретов, брат», — напомнил ему Лев.

— Согласен, — вздохнул Жиллиман.

— Это сберегающая капсула, — сказал Жиллиман братьям. — Она предназначена для сохранения тела нашего дорогого Вулкана ради призрачной надежды, что его исключительные способности все же вернут его к жизни.

Верхняя часть саркофага была сделана из прозрачного стекла. Тело Вулкана было облачено в новый боевой доспех из арсенала Жиллимана, окрашенный в цвета Саламандр. На груди примарха лежал «Несущий рассвет». Никто не смог извлечь копье из сердца.

— Печальное зрелище, — прошептал Сангвиний. — Скольким еще из нас суждено погибнуть? Скольких еще заберет Гор?

— Вулкан жив, — произнес Жиллиман. — Это боевой клич Саламандр, и я полностью согласен с ним. Даже мертвым он олицетворяет нашу волю к выживанию.

— И все же, — сказал Сангвиний, — быть обреченным вечно лежать в гробу здесь, в холодных подвалах твоей Крепости — это печальная судьба.

— Я бы не хотел себе того же, — согласился Жиллиман. Он указал на фигуры Зитоса и других выживших Саламандр, которых принесло на Макрагг из Шторма. Они в траурном карауле преклонили колени вокруг золотого гроба.

— Я поклялся, что как только Шторм стихнет, добрый Зитос и его братья отвезут тело нашего брата на Ноктюрн и похоронят в земле его родного мира.

— Это более подобающе, — отозвался Лев.

Они вышли из склепа. Жиллиман обернулся и бросил последний печальный взгляд на гроб.

На нем лежал позолоченный свиток с выгравированными словами «Освобожденное Пламя».

— Он пойдет на это? — спросила Ойтен.

— Думаю, лорд Сангвиний не слишком этого хочет, — ответил Фарит Редлосс.

— Что ж, по крайней мере, они говорят об этом, — заметил Долор.

Трое примархов удалились в редко посещаемую комнату, в которой Жиллиман разместил длинный стол и двадцать одно кресло, украшенные знаменами. Широкие двери заперли. Ойтен и высокопоставленным офицерам трех Легионов пришлось ждать решения или приказа в коридоре.

— Он наиболее подходящий, — сказала Ойтен. — Видеть его вблизи… Лорд Сангвиний наиболее…

Она подыскивала подходящее слово.

— Ангельский, — сказал Долор.

— Непостижимый, — добавил Фарит Редлосс. — В этом отношении он больше похож на своего отца. Некоторые из примархов материальны. Гор такой, ваш повелитель Жиллиман. Но Император… Находиться в его присутствии — значит быть рядом с кем-то сверхъестественным и не обладающим постоянной формой. Говорят, что Император предстает перед каждым человеком в том образе, который тот хочет видеть. Думаю, лорд Сангвиний унаследовал многое из этой способности.

Ойтен кивнула.

— Верно. Думая о нем, я представляю не лицо или фигуру. Я думаю о свете. Кажется, сам цвет его волос и глаз меняется вместе с его настроением, и с моим тоже.

— Другие говорили о том же, — согласился Долор. — Некоторые из примархов обладают качествами, выходящими за рамки одной лишь физической оболочки, но ни один из них не сравнится с Сангвинием.

— Он идеально подойдет, — сказала она.

— Многие так думают, — произнес Фарит. — А также, почему после Улланора Гор, а не Сангвиний был выбран магистром войны. Если предпочли Гора, а он все же продемонстрировал изъяны, столь свойственные смертным, то начинаешь задумываться, какой тайный порок есть у повелителя Кровавых Ангелов?

— Империум Секундус олицетворяет преемственность, — сказал Жиллиман. — После нападения на Калт я только так мог удержать вместе разрозненные части Пятиста Миров. Ультрамар — это все, что у нас есть на данный момент. Если Империум выстоит, тогда мы воссоединимся с ним после того, как стихнет Шторм, но если нет, тогда мы должны сохранить его здесь.

Жиллиман сел в кресло, отмеченное темно-синим знаменем его Легиона. Точно также поступил, Лев, заняв место с гордым флагом Темных Ангелов. Сангвиний предпочел беседовать стоя. Он расхаживал по комнате, беспокойный и задумчивый.

— Робаут в деталях обосновал свою позицию, — сказал Лев, — и хотя меня беспокоили некоторые аспекты, я находил все больше и больше достоинств в ней.

— Например? — спросил ангельский владыка.

Лев отодвинулся назад, положив руки на край стола.

— Одни только события последней ночи, — тихо сказал он, — заставили меня больше, чем когда-либо, ценить жизнь и родство. Мы потеряли еще одного брата, а Макрагг — сердце Пятиста Миров — был почти уничтожен поступками и кознями одного-единственного безумного предателя. Я увидел яд нашего врага и печальную слабость тех средств и жизней, что у нас остались. Робаут и я расходимся во взглядах по многим вопросам. Мы не ладим. Но также мы держимся вместе и мы верны. Мы сражаемся за Империум, а Ультрамар — все то, что у нас осталось от него.

— Но регент? — заявил Сангвиний. — Это попахивает узурпацией…

— Это попахивает необходимостью, — ответил Жиллиман. — Если Терра и наш отец погибли, тогда та же судьба постигла и Малькадора. Мы должны сплотить наши разрозненные силы, пока не стало слишком поздно. Ни Лев, ни я не можем принять эту роль, но мы единодушны, когда речь идет о тебе.

— Ты всегда был самым похожим на отца, — заметил Лев.

Сангвиний взглянул на свет Шторма, проникающий в комнату сквозь высокие окна.

— Позволь сказать, брат, — обратился Жиллиман, — ты не продемонстрировал большой радости от того, что выбрался из Шторма и встретился с нами. Тебя что-то беспокоит. Эта слеза под глазом новый знак твоей боли?

— Мы все столкнулись с бедами, — ответил Сангвиний. — Братья сражаются и гибнут, а звезды умирают. Повсюду демоны. Боюсь, для нас снова наступила Древняя Ночь. Это приводит меня в ярость.

— Тогда присоединяйся к нам, — предложил Жиллиман и поднялся. — Дай клятву момента, а я дам свою. Как только стихнет Шторм, как только мы увидим свет Терры или узнаем, что она по-прежнему существует, я запущу двигатели своих кораблей и со всеми своими силами сопровожу твой Легион на родной мир. Не будет ни промедления, ни споров. Мы не строим здесь вторую империю. Мы сохраняем первую, в силу обстоятельств основанную заново на этой планете.

— Ты дашь такую клятву? — спросил Сангвиний.

— Безусловно, — ответил Жиллиман.

— А ты поддержишь? — обратился Ангел ко Льву.

— Всей душой, — ответил тот.

Сангвиний вздохнул.

— За то время, что я провел на земле Макрагга, я обратил внимание на отсутствие летописцев при твоем дворе, также как и в свите Льва.

Ангел внимательно посмотрел на них.

— Это простое совпадение?

— Благоразумие, — ответил Жиллиман. — Если Терра не пала, тогда будущие поколения могут посчитать ересью и узурпацией то, что мы создаем здесь. Я не стану порочить память и наследие верных сынов, какими бы неумышленными не были эти подозрения. Поэтому я принял решение, что ни одна часть этого предприятия не станет достоянием истории, пока в этом не возникнет необходимость. Не будет ни хроник, ни летописцев, приглашенных для наблюдения и увековечивания этого процесса. Если Ультрамар — все, что осталось у нас от Империума, тогда в свое время и должным образом будет написана его история, которая станет единым имперским документом. Но если Терра все же выстоит, на что я очень сильно надеюсь, тогда в будущем эта империя станет забытой, невозможным и несовершенным деянием.

Сангвиний глубоко вздохнул.

— Значит, это выпало на нашу долю? Решение принимать нам? — спросил он.

— Здесь только мы, — сказал Лев, поднявшись.

— Скажи нам, Сангвиний, — обратился Жиллиман, — какое место ты займешь за этим столом?

Это могло длиться всего миг, или же просто разыгралось его воображение, но, казалось, что Магна Макрагг Цивитас светится, как и в прежние славные годы. Огромные башни и шпили города сияли золотым светом, как в первую эру Пятиста Миров.

Небо заполонили корабли. Они летели группами, олицетворяя славу и силу. Высоко, в свете звезды Фароса подобно левиафанам дрейфовали огромные капитальные корабли. Под ними, в нижней атмосфере парадным строем беспрерывно проносились истребители и штурмовые корабли. Над освещенным Штормом Цивитас в унисон ревели шесть огромных горнов древних Боевых Королей.

Улицы были переполнены. Радостные толпы наводнили все улицы и проспекты, а колонны Легионес Астартес, Армии, Механикума и преценталианцев стекались из разнообразных казарм и крепостей на обширную Марсову площадь.

Жиллиман приветствовал ревущие толпы на платформе Пропилеи Титаникус.

Он повернулся к стоявшему рядом Льву.

— Значит, решено? — спросил он.

Примарх Первого кивнул.

— Да, потому что это необходимо.

Жиллиман шагнул к своему брату Сангвинию, взял его правую руку и триумфально вскинул ее к небесам.

Сангвиний поднял голову и взглянул на море ликующих лиц и воздетых кулаков. Он позволил поднять свою руку и в знак приветствия расправил могучие крылья, подражая знаку аквилы.

Во всю мощь своего голоса Жиллиман объявил о регентстве, но шум толпы был слишком громким, чтобы его слова кто-то услышал.

25 НАЧАЛО И КОНЕЦ

— Альфа и Омега, первый и последний, один во всех.

— Апокриф Терры, дата неизвестна.

Лампы зажглись. Тяжёлая дверь камеры открылась. Вошёл Тит Прейто.

Нарек посмотрел на него, но промолчал. Несущий Слово сидел на металлической скамье, от его шеи, лодыжек и запястий к рокритовому полу тянулись цепи.

— Итак, друг. Давай всё сначала, — произнёс библиарий. — Ты сегодня расскажешь что-нибудь новое?

— Я уже всё рассказал, — ответил пленный.

— Тебя трудно читать, Несущий Слово, и трудно открыть, — заметил Прейто. — Я впечатлён. Другие бы сломались ещё несколько дней назад.

— Во мне нечего ломать.

— Ты убил лорда-примарха Вулкана?

— Вопросы и ответы, — проворчал Нарек.

— Сегодня для протокола.

— Нет, не я. Хотя и мог, если бы было чем.

— Кто это сделал?

— Я не знаю. Могу только предположить, что это сделал бессмертный человек, которого я знаю под именем Джон Грамматик, или, возможно, его неизвестный мне сообщник.

— У нас нет никаких данных про Джона Грамматика на Макрагге или…

— Я уже говорил. Он не оставляет следов. Я не знаю, что с ним случилось, но его целью было убить Вулкана.

— Что за оружие он использовал?

— Я не совсем понял. Копьё, созданное из силы Императора.

— И он им воспользовался?

— Возможно, он. Возможно, Кёрз. Кёрз тоже там был.

— Что случилось с Кёрзом? — спросил Прейто.

— Не знаю.

— Там были эльдары? Мы обнаружили неопровержимые доказательства, что использовалось их оружие.

— Нет. Их оружие использовал сообщник Грамматика. Хотя, похоже, их хозяева — эльдары.

— Что-нибудь ещё?

— Ничего.

Тит вышел из камеры и закрыл дверь. Щёлкнул замок. Снаружи, в мрачном коридоре одного из самых глубоких отрогов Крепости Геры его поджидал Мстящий Сын.

— Его рассказ изменился? — спросил он.

— Нет ни малейших намёков на расхождения, повелитель, — доложил Прейто. — Он продолжает свой странный рассказ о бессмертных ассасинах и Кёрзе. Я не могу сказать, правда это или ложь, но его показания сходятся с вещественными доказательствами, и, судя по тому, что мне удалось прочитать в нём — он верит в то, что говорит.

— Он не лжёт?

— Похоже, повелитель, у него нет причин лгать.

Жиллиман покачал головой.

— Я не понимаю. Он — Несущий Слово. Они оскорбили наш легион, как никто другой. Сейчас он на Макрагге, один, после Калта, но, несмотря на это, не выказывает ни вины, ни стыда, ни лжи, ни даже страха.

— Я думаю, он — весьма исключительный человек, повелитель. Я думаю, что он, возможно, в чём-то похож на кузнеца войны Дантиоха. Хороший человек, волей судьбы оказавшийся на неправильной стороне.

— Он — союзник?

— Не такой, как кузнец войны. Дантиох сам пришёл к нам и отказался от своего легиона. Нарек продолжает оставаться опасным. Он относится к нам как к врагам и по-прежнему верен Несущим Слово. Но он — лоялист.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Каждый день, когда я задаю вопросы, отвлекая его разум, я проникаю всё глубже, чтобы узнать скрытые истины. Он верен своему легиону, но это верность духу и принципам легиона, а не тому, чем он стал. Я чётко вижу две вещи.

— Какие?

— Во-первых, он удивительно целеустремлён и решителен. У него есть чёткая цель, которую почти страшно читать. Во-вторых, сама цель. Он хочет немедленно, что вызывает беспокойство, убить вашего брата Лоргара. Он живёт только ради этого.

— Это точно?

— Если не так, то это лучшая психическая обработка, с которой я когда-либо сталкивался. Что нам делать?

— Возвращайся завтра и задавай те же самые вопросы. Продолжай так каждый день, пока мы не узнаем правду.

— А что потом, повелитель?

— А потом, — ответил Жиллиман, — я прикажу казнить его как предателя и еретика.

Он очнулся и снова почувствовал боль жизни. Даже не открывая глаз, он понял, что находится на мире-корабле.

Он чувствовал запах эльдар.

Он сел. Помещение было небольшим. Он сидел на больничной койке, которая, как и всё вокруг, была сделана из кости духа. Она светилось внутренним светом, что, на его взгляд, было отвратительно.

— Ты вернул меня, — произнёс он.

— О, мне пришлось это сделать, Джонни, — ответил Деймон Пританис. — Никогда не бросай людей и всё такое.

— Я говорю о возвращении жизни.

— Да, они так решили. После того, что ты выкинул, Джонни, думаю, они хотят видеть тебя вполне живым, чтобы хорошенько наказать.

Джон вздохнул.

— Вулкан?

— Остался мёртвым. Твоя хитрость не сработала. Плюс, она убила тебя. Это было глупо, Джонни. Технически ты выполнил задание. Но они знают, что ты на самом деле хотел сделать.

— Откуда? Ты рассказал им?

— Мне это было не нужно, — ответил Деймон. — Гахет ждёт тебя. И Слау Дха. Они хотят знать, с кем ты говорил. Они хотят знать, от кого ты получил эти идеи. Они хотят знать, что ещё ты успел сделать.

Он замолчал. Потёр повязки на шее и челюсти.

— Главное, что они хотят знать, как ты предал их, и почему.

— Потому что я — человек, — произнёс Джон Грамматик.

Деймон рассмеялся.

— И в самом деле, смешно. Потому что теперь это правда. Тот безумный трюк? Передача энергии Вулкану? Он вытянул всё из тебя. Он вытянул всё из тебя, Джонни. Они вернули тебя к жизни, но она твоя единственная. Ты больше не вечный, Джонни, ты — обычный человек. У тебя осталась всего одна жизнь, и они собираются рассказать тебе, как ты её потратишь.

Загудев, за Деймоном открылась дверь.

— Они готовы, — сказал он. — Идём?

В глубоком склепе было тихо. Поминальное пламя трепетало на постаменте. Зитос стоял на коленях рядом с золотым саркофагом.

Звук появился и исчез так быстро, что он решил, что разыгралось воображение. Он подождал, прислушиваясь. Звук не повторился.

Он подождал ещё, желая, чтобы звук повторился.

Звук не повторился.

Это только его воображение.

На миг ему показалось, что он услышал удар сердца. Ду-дунт — один удар сердца.

Но нет. Он просто принял желаемое за действительное.

Саламандра Зитос склонил голову и продолжил траурную вахту.

Реальное пространство разорвалось, словно рана в животе. Из прорехи вывалилась кровавая искалеченная фигура и, размахивая худыми руками и ногами, оставляя красные пятна на горном снегу, покатилась по склону. Реальное пространство позади неё изогнулось и сократилось. Изорванная кровавая масса Ушпеткхара поперхнулась своим же чёрным ихором, забилась в конвульсиях и умерла, упав обратно в варп и закрывавшуюся прореху.

Наконец. Наконец-то сдох. Бой оказался слишком долгим и слишком изнурительным. Сколько дней, сколько недель они сражались в этой пустоте имматериума без места и времени?

Почти мёртвый, худой как покойник и пропитавшийся с ног до головы демонической кровью Конрад Кёрз поднялся. Он дрожал от холода, боли и голода.

Он озирался дикими бездонными чёрными глазами, изо всех сил пытаясь понять, где оказался. Высокий горный хребет. Огромные заснеженные горы. В разрушенных штормом небесах одиноко сияет токсичная звезда.

Снова пришли видения. Они проносились перед его безумным разумом подобно театру теней. Они показали ему, что до города недалеко, возможно, всего пара недель перехода через горы. На прибрежной равнине раскинулся огромный золотой город, который охраняла могучая крепость.

Магна Макрагг Цивитас.

Видения показали ему заполненные ликующими толпами улицы, великий триумф провозглашения. Он увидел Льва и Жиллимана, всё же сумевших выжить. Всё же сумевших выжить. Он увидел Сангвиния между ними, которого объявили повелителем человечества.

Они пытались спасти Империум, укрепляя его на Ультрамаре и Пятистах Мирах и провозгласив его повторное основание.

Кёрз расхохотался.

Это — ничто. Это — жалко. Пустой жест отчаявшихся людей, одержимых идеалами благородства.

Для него это всего лишь ещё одна империя, которую надо стереть с лица земли и уничтожить.

Он отправился в путь.

Оставляя за собой кровавые следы.

Роб Сандерс Руки Императора

По просторным коридорам Императорского Дворца разлеталось громкое эхо ритмично звенящих доспехов. Под слаженный лязг керамита и золота по священным залам целеустремлённо шагали рыцари-пехотинцы Легио Кустодес. Это был звук спокойной необходимости — бдительности, благородства и верности.

Щит-капитан Энобар Стентонокс уже долгое время был частью этой бдительности. Но сегодня всё по-другому. Сегодня он чувствовал, как его сердце бьётся в том же ритме, что и походный шаг. Сегодня он впервые несёт караул во Дворце. В течение двадцати четырёх часов безопасность Императорского Дворца — а значит и самого Императора — находится в руках Стентонокса.

Колоссальный Дворец значил для каждого человека что-то своё — он был гораздо большим, чем простым шедевром из камня и крови. Для Кустодианской Гвардии он был охраняемым святилищем и протекторатом. Для примарха Рогала Дорна бастионом, который нужно укрепить. Для армии послов и чиновников Администратума, кишевших в его залах, он был сердцем человеческого правительства. Для триллионов граждан Древней Терры и иных планет, он был центром известной галактики. Как дежурный магистр караула, Стентонокс должен учитывать все эти разнонаправленные роли, защищая Императора за могучими стенами Дворца.

Поступь щит-капитана была широкой от гордости и тяжёлой от церемониальных доспехов. Но не только из-за них, а ещё и от непосильного бремени обязанностей. Грохочущие шаги кустодия разносились по парадному залу Бельведереон, и он посмотрел на мраморную статую Императора. Повелителя Человечества изобразили в метафорическом стиле: во время Декларации Единства Он взвалил себе на плечо круглую Терру. На мгновение Стентонокс позволил себе поблажку сравнить Его честь и бремя со своими.

Когда Энобар достиг колоннады Симулакруа в огромном зале, он зашагал в ногу с группой кустодиев, которые быстро шли по сводчатой колонной галерее. Архитектурное оформление парадного зала захватило всё колоссальное пространство и многие герои Объединительных Войн — в том числе и из личной охраны Императора — были увековечены на каменных колоннах. Один из этих гигантов присутствовал здесь и воплоти, возглавляя группу, присоединившуюся к Стентоноксу.

Константин Вальдор.

Верный терранец, капитан-генерал Легио Кустодес и глава охраны Императора Человечества шагал по высоким коридорам укреплённого дворца своего повелителя. Свет жаровен ярко блестел на позолоченной боевой броне, а красная мантия символизировала пролитую им кровь на защите Императора.

Стентонокс подозревал, что в ближайшем будущем её прольётся ещё больше.

Справа и слева Вальдора сопровождали воины Ареской Гвардии, ближайшим к Стентоноксу был страж-секьюритас Юстиниан Аркадий. Дворец был обширным и огромным, словно небольшой континент, и где располагался итинерарий капитан-генерала, знали совсем немногие. В их число входил и магистр караула. Сейчас итинерарий находился в Верхнем районе, и щит-капитан ожидал встретиться с командующим для утреннего доклада именно там. За ними подобно стене из кованой бронзы следовал дредноут кустодиев Индемнион, эхо от его тяжёлой гидравлической поступи угрожающе разносилось по коридору. Древний корпус украшали почётные щиты чести и орденские ленты за заслуги на службе Императору.

Несмотря на ранний час, капитан-генерал улыбнулся Стентоноксу, хотя тот сомневался, что в последние дни Вальдору довелось побывать в своих личных покоях.

— Это твоя первая стража во Дворце?

— Да, капитан-генерал, — подтвердил Энобар.

— Что ж пожелаю тебе, чтобы всё прошло спокойно. Хотя это редкость.

— Если вы можете дать совет, капитан-генерал, то буду рад к нему прислушаться.

Глава кустодиев добродушно усмехнулся:

— Не стоит слишком строго следовать правилам и формальностям. Обычно все планы летят к чертям уже на второй час. Относись к официальному соблюдению наших обязанностей так, словно они высечены в камне — но не на простой плите, а на недавно извергавшейся горной породе. Каждый день приносит новые вызовы, которые проверяют наши процедуры, новые извержения, которые изменяют холодную уверенность в ритуалах и приказах на случай стремительно изменившейся ситуации. Ты должен уметь, как приспосабливаться, так и стоять на своём. И знай, чаще всего сегодня ты будешь говорить “нет”. Ещё вопросы, щит-капитан?

— Нет, главный кустодий.

— Тогда продолжим утренний доклад.

Пока Стентонокс обсуждал с командующим планы на день, а Аркадий заполнял бумаги, его мысли перескакивали с одного важного вопроса на другой. Даже утром уже набралась целая куча проблем, имевших отношение к его служебным обязанностям, каждая из которых в приоритетном порядке требовала пристального внимания дежурного магистра караула. Работы военного инженера привели к защитным уязвимостям в Визанской стене. Из Старой Эфиопии возвращался один из аурициев или золотопосланников Вальдора — Абхорсиакс. Глава кустодиев направил его туда, чтобы разобраться в трудовом конфликте между Данакильским горнопромышленным конгломератом и ульем Абиссин. Требовалось внести изменения в недавно опробованных защитных ротациях в Долоритских счетверённых бастионах. Консулы Коллегии Титаники просили разрешить провести во Дворце крестный ход с участием недавно построенного “Владыки войны” “Vigilantia Victrum”, главный кустодий почти не сомневался, что их запрос уже успели отклонить в комитете. Документы, рекомендации и пикт-файлы ещё от примерно сорока помощников послов необходимо было завизировать печатью Вальдора. По понятным причинам с Марса не поступила партия боеприпасов, но по расписанию не прибыл и точно такой же груз с мира-кузни Фаэтон. Флот орбитальных мониторов Легио Кустодес уже давно нуждался в инспекции. Верховный начальник военной полиции Адептус Арбитрес просил об аудиенции, чтобы обсудить угрозу нескольких бунтарских поползновений, а также недавний инцидент с надоедливым гражданином, который на уличном уровне Дворца выстрелил в барбакан, только для того чтобы погибнуть от ответного огня рыцаря-пехотинца кустодиев, который там дежурил. Охотники на ведьм Безмолвного Сестринства собирались обсудить состояние невидимой защиты Дворца — духовные меры безопасности Императора. Помимо этих трудных вопросов на плечи главного кустодия и исполнявшего обязанности дежурного магистра караула Стентонокса легло бремя ещё нескольких десятков менее значимых встреч и консультационных собраний. К тому времени как щит-капитан закончил утренний доклад, их стало ещё больше.

— Спасибо, — сказал ему Вальдор. — Что нибудь ещё осталось, Аркадий?

Пока страж-секьюритас проверял списки, группа приблизилась к высоким караульным воротам. Сводчатая перегородка была поднята и словно рок нависала над двумя аквила-терминаторами. Переборки были одним из многочисленных усовершенствований, которые Рогал Дорн велел возвести во Дворце. Все великие замыслы и архитектурные шедевры предстояло приспособить к новой реальности: высокие украшенные орнаментами арки равномерно расположенные в магистральных коридорах превратились в трёхслойные баррикадные заграждения, которые опустятся, если враг прорвётся за стены, и замедлят его продвижение по Дворцу.

Часовые низко поклонились — хотя в тактических доспехах дредноута им было трудно это сделать — и коснулись шлемами церемониальных алебард. Как только капитан-генерал, страж-секьюритас и магистр караула прошли мимо, они снова выпрямились во весь свой внушительный рост и продолжили нести молчаливую стражу подобно горгульям.

У Аркадия остался только один пункт повестки дня — отчёт, который запросил Стентонокс.

— Драконический этап Кровавых Игр почти завершён, — сообщил ему Аркадий, и Вальдор одобрительно кивнул. Разведка докладывала, что угроза безопасности непрерывно возрастает и командующий удвоил постановочные проверки, направляя лучших Легио Кустодес на защиту Дворца. Страж-секьюритас изучал как неудачные, так и почти успешные попытки, предвосхищая вероятные вражеские стратегии и анализируя меры безопасности Императора. Из-за всех происходящих в галактике проблем Вальдору приходилось всё чаще иметь дело с реальными, а не гипотетическими угрозами. У главы кустодиев оставалось всё меньше времени для тактических ритуалов. Стентонокс добился относительного успеха в прошлом раунде Кровавых Игр и его повысили до щит-капитана. Также он сумел привлечь интерес командующего к новым изменениям. Так это и работало.

— Были неожиданности? — спросил Вальдор.

— Иренштейна перехватили в улье Персеполь, — подтвердил Юстиниан. — Возникли некоторые проблемы с целым участком арбитров. Никатор был захвачен одним из наших десантно-штурмовых кораблей во время погони на Кавказе. Серводрон обнаружил Инократа, пока наносил на карту часть древней канализации под Дворцом. В Четвёртом районе Цезарион устроил пожар и Геш сумел проскользнуть мимо чёрных стражей и рыцарей-пехотинцев, которые покинули сторожевые пункты в висячих садах. Но они оба провалили изометрику в Кантика-Консентрика на Восточном барбикане. Боюсь, они действовали сообща, что запрещено правилами Игр.

— Враг не будет играть по нашим правилам, — ответил Вальдор. — Что думаешь, Стентонокс?

— Непросто привлечь союзника на столь долгое время, — предположил щит-капитан.

— Вот именно, — согласился Вальдор.

— Поэтому я предпринял необычное решение и одновременно наградил их и наказал.

Главный кустодий рассмеялся:

— Калибос?

— Забрался по Максимиллианской стене, которую в наших отчётах отметили, как слабое звено, — сообщил страж-секьюритас.

— Ты не ей воспользовался во время своего проникновения? — спросил Вальдор Энобара.

— Эспартской стеной, повелитель.

— Нелёгкий подъём.

— Специально усложнённый. Скоро должен стать невозможным, — ответил щит-капитан, кивнув Аркадию и мысленно ставя перед собой ещё одну задачу на сегодня.

— Но Калибоса взяли?

Аркадий согласился:

— Правда, это было нелегко, четверо моих стражей находятся в инфирматории.

— А Зантини?

— Сумел проникнуть в Залы Экониума, замаскировавшись под представителя Техновиджианского Суверенитета, но его засекли новые частотные поля, спрятанные за флагами.

— Но они всё ближе, — признал Вальдор.

— То, что они почти справляются — честь для нас, — ответил Аркадий. — И с каждым циклом Игр мы узнаём всё больше об искусстве проникновения. Враги используют против нас наши слабости и самодовольство.

— Кто-нибудь из кустодиев заслуживает отдельного упоминания?

— Один, — ответил Аркадий Вальдору и щит-капитану. — Велизарий.

Стентонокс гордился тем, что знал всех кустодиев, с которыми служил, но некоторых он знал лучше, чем других. Велизария он почти не знал.

— Его генетические следы обнаружили синапсные модуляторы в Каспийском бассейне, — продолжил Аркадий, — Синай-Персиде и улье Саккара. Он ушёл далеко на запад от Дворца. Возможно, его приближению помешали недавние захваты.

Когда они подошли к рядам гигантских статуй в галерее Бронзовой Аркады, блестящие двери Гелиосиконской башни распахнулись, впуская большой гравитационный экипаж с двумя пассажирами. Облачённая в серебряную броню и роскошные меха командресса Дьюсстра Эдельстайна выглядела разгневанной.

Изыскано украшенный полушлем скрывал плотно сжатые губы, изгибавшаяся защитная пластина носа достигала тёмных проницательных глаз. Рядом с ней стояла бритоголовая послушница-толкователь.

Как Сестра Тишины Эдельстайна была конфидантой и Тишайшей леди Кроле, и имела звание девы РапторскойГвардии, которая размещалась в Первом районе Дворца. Её сёстры находились повсюду: молча присутствовали на встречах, стояли часовыми в залах и коридорах, мало чем отличаясь от своих коллег кустодиев. Пускай и по-своему, но её обязанности были похожи на обязанности Стентонокса. Отвечая за эмпирическую защиту от колдовских порождений и их агрессивной бестелесной разведки, воительницы Сестринства были желанным дополнением для сил охраны Дворца.

Но это требовало координации, а также обязательных встреч Эдельстайны и дежурного магистра караула. Стентонокс выбрал время и место, но ни то ни другое не соответствовало происходящему. Он ответил на её пристальный молчаливый взгляд кивком, но снова переключил внимание на главного кустодия.

— Похоже, Велизарий просто не хочет, чтобы игра закончилась, — заметил Вальдор.

— Но с другой стороны, кто хочет? Следите за его продвижением. Держите меня в курсе.

Аркадий кивнул:

— Спасибо, главный кустодий.

— И удачи тебе, щит-капитан.

— Спасибо, капитан-генерал, — ответил Стентонокс и отдал честь Вальдору, Индемниону и Ареским гвардейцам, которые направились дальше по бездонному коридору.

— Командующая, — пророкотал Энобар на всю галерею. — Что я могу для вас сделать?

Она показала руками в латных перчатках серию жестов, по скорости и настойчивости которых даже щит-капитан понял, что дело срочное. Из мягких губ послушницы донёсся перевод:

— Щит-капитан Стентонокс. Вы должны это увидеть.

Башня Гелиосикон была одной из самых высоких во Дворце. Её так назвали из-за вида, который открывался с неё на поднявшееся над разноцветной дымкой атмосферных загрязнений солнце. Луковичный минарет на её вершине мог похвастаться не только донжоном и сигнум-комплексом, но ещё и зубчатыми террасами, оборудованными как для декоративного наблюдения, так и зенитными ракетными комплексами.

Открыв бронзовые двери, Стентонокс вышел на первую террасу, его сопровождали Аркадий и обе женщины. Стоявший на посту кустодий быстро опустился на колено, когда рядом прошёл магистр караула, но поднялся, когда мимо проходили Эдельстайна и её помощница. Солнце сияло на их блестящей броне. Дьюсстра подала знак.

— Там, — произнесла послушница, указывая на юго-запад.

Щит-капитан проследил за её жестом и посмотрел над подёрнутым дымкой и истерзанным земляными работами Гималазийскими плато. Что-то появлялось из поблекших облаков. Что-то огромное.

Это могла быть только одна из гигантских орбитальных платформ Терры, которая проходила сквозь верхние слои атмосферы планеты и медленно, но верно, двигалась над горными вершинами. Все орбитальные платформы отличались друг от друга не меньше чем пострадавшие от безобразных технических усовершенствований и чудовищно разросшиеся ульи, ставшие домом для миллиардов жителей. Эта на взгляд Стентонокса была похожа на колоссальную расплющенную медузу. Огромная метрополия-платформа выглядела как зонт с ангарами небесных доков, стратосферными причалами и свисавшей под ними сквозь облака гравитационной двигательной колонне. По форме и очертаниям громадина напоминала “Арку”, или "Arcus" на высоком готике, одну из небольших орбитальных конурбаций.

А вот тревогу у щит-капитана вызвал тот факт, что целый рой летающих буксиров и трассировщиков, похоже, направлял и тянул чудовищную махину к Императорскому Дворцу.

Стентонокс и Аркадий переглянулись, одновременно понимающе и тревожно.

— Соедини меня с сигнум-комплексом, — приказал щит-капитан. Аркадий кивнул и быстро связался с часовым башни.

По зашифрованной вокс-частоте донёсся голос:

— Сигната-Гелиосикон — магистру караула.

— Говорит щит-капитан Энобар Стентонокс. Идентификатор — Тарантис, Алкион, три — пятьдесят — два, шестьдесят — четыре. Подтвердите.

— Подтверждаю, щит-капитан. Ждите.

— Гелиосикон. Я нахожусь на боевых террасах вашей башни и наблюдаю похожий на орбитальную платформу объект, который собирается нарушить воздушное и космическое пространство Дворца. Подтвердите мои наблюдения, пожалуйста.

— Подтверждаем, щит-капитан. Наблюдаем орбитальную платформу “Арка”, которая движется вектором Гималазия.

— Отставить, Гелиосикон нижний, отставить. У орбитальной платформы нет разрешения пролетать над Императорским Дворцом.

— У “Арки” есть разрешение, щит-капитан, — снова ответили из башни. — Специальный диспенсаториальный приказ Метакарп три-шестнадцать.

— Поясните специальный приказ, башня.

— Это код Легионес Астартес, — произнёс Аркадий. — Имперские Кулаки. Военный инженер или сам Дорн.

— Башня, говорит магистр караула. Почему меня не предупредили о происходящем? — Ответа не последовало. — Гелиосиконская башня, ответьте.

— Мы подбираем данные по вашему запросу…

— Отставить, — прервал их Стентонокс. — Немедленно соедините меня с главным на “Арке”.

— Слушаюсь, щит-капитан.

— Это ошибка, — стальным властным тоном пояснил Энобар Аркадию. — Упущение невиданного масштаба. Я хочу знать, почему оно произошло.

Дьюсстра Эдельстайна не сводила пристально взгляда с магистра караула, пока он ждал и смотрел как орбитальная платформа двигается сквозь облака километр за километром входя в воздушное пространство Дворца. Сначала Стентонокса соединили с адмиралом орбитального стратосферного порта, который ничем не смог ему помочь; затем по очереди со всеми губернаторами, инспекторами и берг-маршалами, которые заявили что управление платформой больше не в их компетенции. Затем уже сильно разозлившегося кустодия соединили с верховным комиссаром Данакильского конгломерата, который сказал, что “Арка” сейчас находится под их торговой юрисдикцией.

— Комиссар, — произнёс в вокс магистр караула, чётко и ясно выговаривая каждое слово. — Говорит щит-капитан Легио Кустодес Энобар Стентонокс. Мой прямой приказ — остановитесь. Ваш маршрут и присутствие в воздушном пространстве Дворца не согласованы с нами. Вы нарушили защитные протоколы и императу высочайшего…

— Башня Гелиосикон, — прервал его низкий и резкий голос, почти такой же, как и у самого Стентонокса. — Говорит капитан Имперских Кулаков Деметрий Катафалк. Я командую “Аркой” и нахожусь на её борту. Орбитальная платформа не остановится и не изменит курс. У меня приказ встать на якорь над Четвёртым районом, а точнее между внутренними и внешними стенами. Это приказы моего примарха и я не нарушу их. Проверьте свои протоколы, башня Гелиосикон. Проверьте свои протоколы.

— Аркадий? — мрачно спросил щит-капитан.

Страж-секьюритас снова начал переговариваться с часовым башни и сигнум-комплексом.

— Специальный диспенсаториальный приказ “Метакарп три-шестнадцать” разрешает “Арке” встать над Дворцом и предоставить миллионы рабочих Данакильского горнопромышленного конгломерата в распоряжение военного инженера Вадока Сингха для усовершенствования укреплений Дворца, — доложил Юстиниан. — Платформа останется, став мобильным домом для ввезённой рабочей силы.

Стентонокс покачал головой:

— Почему мы не знали об этом?

— Метакарп три-шестнадцать всё ещё остаётся в комитете. Видимо лорд Дорн форсирует строительство укреплений. С учётом сложившейся ситуации маловероятно, что примарху откажут, но в Администратор Примус подали протест и намечены слушания. Нас не поставили в известность, потому что три-шестнадцать ещё не вступил в силу.

— Кто подал протест? — спросил Стентонокс.

После дальнейших разъяснений страж-секьюритас ответил:

— Луна. Леди Кроле из Безмолвного Сестринства.

Оба кустодия повернулись к Дьюсстре Эдельстайне — командующей не потребовался переводчик, она просто пожала облачёнными в броню плечами.

— Капитан Катафалк, — произнёс кустодий. — Говорит дежурный магистр караула Энобар Стентонокс. Нарушив воздушное пространство, вы подвергли Дворец и Императора недопустимому риску. У “Арки” нет права здесь находиться. Я призываю вас, капитан — прикажите буксирам увести орбитальную платформу с нынешнего курса.

— У Рогала Дорна нет времени на бессмысленную бюрократию, — резко ответил Имперский Кулак. — Доступ в воздушное пространство был запрошен. Проверьте свои протоколы. У меня есть разрешение моего примарха, а у него есть разрешение на укрепление Императорского Дворца. Таковы мои приказы.

— Я не могу позволить…

— Таковы мои приказы, — повторил Катафалк. — И я собираюсь следовать им. Это столь же неизменно, как встающее над горизонтом солнце. Поступай, как сочтёшь нужным, щит-капитан. “Арка” движется вектором Гималазия. Конец связи.

— Катафалк! — закричал Стентонокс, но Имперский Кулак уже отключился.

Энобар ничего не говорил несколько секунд. Аркадий и Эдельстайна молча смотрели на него, пока щит-капитан пристально разглядывал далёкую орбитальную платформу.

— Аркадий.

— Да, щит-капитан.

— Свяжись с Дамари Абрамагном на борту “Аэриакса”, — приказал Стентонокс. — Скажи ему, что мне нужны все доступные вооружённые скифы Легио Кустодес в боевой готовности над Четвёртым районом, вектор Гималазия.

Аркадий кивнул, но ничего не сказал.

— Думаешь это преждевременно?

— Нет, щит-капитан.

— Хорошо, потому что затем ты отправишь сигнал тревоги во Дворец. Приведи нас в боевую готовность “Ксанф”. Всех кустодиев, сестёр, стражников и… да, даже Имперские Кулаки должны занять позиции и ждать дальнейших распоряжений.

— Что насчёт главного кустодия?

— Доложи ему о боевой готовности и текущем положении, — ответил Стентонокс, чьи распоряжения превосходили его полномочия. — И попроси капитан-генерала встретиться со мной на зубчатых стенах, потому что именно он должен отдать эти приказы.

Снижавшаяся орбитальная платформа заслонила холодные лучи восходящего солнца. Уже успевшие ощутить прикосновение зари бастионы и башни Дворца снова погрузились во мрак. Террасы, парапеты и балконады заполонили служащие и посетители, встревоженные оповещениями о ситуации “Ксанф” и быстрыми перемещениями сил обороны Дворца. Очки, магнокуляры и перепуганные лица уставились в небеса на приближавшуюся исполинскую “Арку” и тройную линию оцепления из десантно-штурмовых кораблей Легио Кустодес.

Великолепные, сияющие золотом боевые скифы, стратобастия и гравитационные мониторы Легио Кустодес выстроились в небесах, защищая Дворец подобно стене. Боевой порядок выглядел агрессивно и впечатляюще. Корабли заняли позиции над трущобами и конурбацией, которые граничили с внешними укреплениями и обнесёнными стенами анклавами Дворца, и навели искусно украшенные орудия на “Арку”.

Но колоссальный размер орбитальной платформы переводил её в категорию мишеней совсем другого уровня. “Арка” быстро и неумолимо сближалась с неподвижной линией скифов. Над собравшимися на зубчатых стенах толпами разнёсся хор испуганных голосов.

С взлётной палубы “Аэриакса” Стентонокс смог внимательно рассмотреть платформу. Щит-капитан шёл вместе с главным кустодием к скифу, предоставив Аркадию заботу о боевой готовности Дворца. Константин Вальдор провёл с Деметрием Катафалком гололитическую конференцию длиной всего в несколько минут, но и их ему хватило, чтобы прийти в бешенство. Заявления о взаимном уважении и братстве быстро скатились к спору о том, что лучше соответствует безопасности Императора. Катафалк утверждал, что слово его примарха нерушимо. Вальдор напомнил капитану, что Имперские Кулаки желанные гости на Терре, но безопасность Повелителя Человечества — и Императорского Дворца — является главной заботой Легио Кустодес. Гнев взял верх над мужчинами, которые должны были быть выше таких мелочей. Оскорбления сорвались с благородных губ. Посыпались взаимные угрозы. Обещания наказания.

— Он снова прервал связь, повелитель, — доложил палубный слуга, когда соединение оборвалось.

— Чёртовы Легионес Астартес и их самонадеянная гордость, — кипел от ярости Вальдор. — Не будь они столь наглыми, нам бы вообще не пришлось укреплять Дворец.

— Вот именно, главный кустодий, — согласился Стентонокс.

— Никакая служба, даже во имя Императора, не должна нести Императору угрозу.

— Да, повелитель.

— Это — безумие, — прошептал Вальдор почти про себя. — Навязанное нам безумие. И его необходимо остановить.

— Ваши приказы, капитан-генерал?

Вальдор стоял на взлётной палубе “Аэриакса. Небо исчезло. Его затмила “Арка”, её стратосферные причалы, небесные доки и палубы тянулись над головой, заслонив обзор.

— Буксиры и вспомогательные суда? — спросил командующий.

— У меня есть десантно-штурмовые корабли, чтобы сбить их или взять на абордаж, — ответил Энобар. — Но, честно говоря, по инерции платформа всё равно встанет над Четвёртым районом.

— Тогда не будем тратить на это время. Что решил, щит-капитан?

— Перенастроив и изменив ход гравитационных двигателей, мы замедлим платформу, а затем остановим.

Вальдор серьёзно кивнул. Никто на взлётной палубе не произнёс ни слова, пока главный кустодий взвешивал все риски. Решение далось ему нелегко, но приняв его он продолжил смело и с мрачной уверенностью:

— Щит-капитан?

— Да, сэр?

— Захватить платформу.

Лениво поблескивая золотыми бортами, гравитационные штурмовики покинули пусковые платформы кораблей Легио Кустодес. Сохраняя величественный боевой порядок, они направились к огромной колонне с гравитационными двигателями и начали снизу приближаться к орбитальной платформе. Через орудийную амбразуру транспорта Стентонокс видел, как тысячи рабочих с ужасом наблюдают за происходящим с выступавших обзорных палуб. Щит-капитан мог только представить охватившее обычных людей смятение, когда в небесах сошлись вызывавшие благоговение слуги Императора.

Он предпочёл бы действовать более прямолинейно, но не мог рисковать, подводя штурмовики ближе. Мощные инверсионные поля, образовавшиеся вокруг гравитационных двигателей и суспензорных стабилизаторов, нарушат полярность силовых установок их кораблей. Магистра караула предупредили, что атакующие скифы могут в прямом смысле упасть с неба, поэтому выбрали более безопасное, хотя и менее удобное место стыковки. Легио Кустодес предстоит пройти через палубы генераториума и силой захватить инженерную секцию на вершине колонны.

— Кустодий, — обратился Энобар к Гасту Долорану, старшему сержанту его Катафрактов. — Отправь капитану Катафалку мои наилучшие пожелания и сообщи ему, что я намерен открыть огонь по “Арке”. Передай ему, что ради безопасности Кулаков ему нужно вывести их из промежуточных отсеков и платформ рядом с двигателями.

— Есть, сэр, — донёсся голос Долорана из глубин позолоченного терминаторского доспеха.

Перед Стентоноксом стояла почти невыполнимая задача — на орбитальной платформе ему придётся использовать и опыт долгих лет боевых тренировок, и дипломатию. Константин Вальдор приказал захватить “Арку”, но щит-капитан прекрасно понимал, что в наступившие времена недоверия и смуты он не может допустить гибели воинов VII легиона над Императорским Дворцом. Как продавшийся боксер, вступивший в схватку, он вынужден наносить удары.

Но в отличие от боксёра он всё же должен победить. Победить быстро и бесповоротно.

Будущие события представлялись логистическим и дипломатическим кошмаром. У щит-капитана заболела голова от подсчёта вариантов.

— Орбитальная платформа не отвечает, сэр, — доложил Гаст.

Энобар кивнул:

— Скажи капитану Амбрамагну, что он может открыть огонь.

— Есть, сэр.

— И если можешь, свяжись с нашими атакующими кораблями.

— Сделано, щит-капитан.

— Кустодии, говорит магистр караула. Нам предстоит сложное дело, дело которое как я ожидаю, вы выполните с обычной точностью и решимостью. Космические десантники на борту “Арки” — наши союзники, но они превысили свои полномочия. Это стало нашей проблемой, и мы должны утвердить верховную власть Императора Человечества даже среди его самых верных слуг. Если потребуется, мы применим силу. Капитан-генерал приказал захватить орбитальную платформу. Так и будет, но выполняя его распоряжение, вы никого не убьёте. Никаких убийств. Это — мой приказ. Я призываю соблюдать боевые приличия. Имперские Кулаки — наши товарищи по оружию и я объявляю их decora-intelligenta. После завершения инцидента их допросят и выслушают их ответы, но оставят в живых. Правда, считая их жизни неприкосновенными, вы не должны также думать об их крови. Гордость требует наказать виновных. Мы можем сломать их, но не должны убить. Галактика повидала уже достаточно таких исходов.

– “Аэриакс” открыл огонь, щит-капитан, — доложил сержант Долоран.

— Ждём, — приказал по воксу Стентонокс. — Десять секунд.

Из орудий скифов и десантно-штурмовых кораблей вырвался шторм огня, сокрушив металлический корпус двигательной колонны.

Толстые лучи и взрывы превратили палубы генераториума в водовороты света, звука и перекрученного металла. Стрелявшие стремились не повредить ни одну из важных систем, которые отвечали за полёт платформы. После обстрела корабли Легио Кустодес прошли сквозь поверхностные щиты и обломки надстройки.

“Арка” не была военным объектом, и на ней отсутствовало защитное вооружение, но атмосферные шлюзы и толстый металлический корпус мешали продвижению атакующих. Приказав открыть огонь, Стентонокс избавился от этой помехи.

— Кустодии, высаживаемся.

Медные двери штурмовика заскользили в стороны и открылись. Рыцари-пехотинцы, кустодии и аквила-терминаторы вступили в огненный ад разрушенных палуб. Отблески пламени превратили воинов в ослепительные золотые фигуры, которые шагали среди обломков, задевая высокими шлемами потолок, уверенно отшвыривая копьями мусор со своего пути, и формируя боевой порядок.

— Построение “Дракон”, — приказал Стентонокс.

Оставив разрушенный генераториум и начав продвижение по узким коридорам двигательной колонны, захватчики построились полушилтроном: рыцари-пехотинцы шли пригнувшись за толстыми позолоченными щитами, а отделения гвардейцев-кустодиев нацелили болтеры силовых алебард над наплечниками товарищей. Между ними заняли позиции кустодии в терминаторских доспехах “Катафракт”, вооружённые длинноствольными инсинираторами, украшенными аквилой. Такое построение не только предоставило наступавшим стену щитов, но также расширяло стену пламени против возможных защитников.

Двигаясь со своим командным отделением по генераторному комплексу, Стентонокс через Гаста приказывал соблюдать осторожность, а сержант Мемнон координировал наступление.

— Есть что-нибудь? — спросил щит-капитан. Потребовалось несколько секунд, чтобы получить ответы от передовых групп, рассеявшихся по ближайшим палубам.

— На ауспике чисто, — доложил Долоран. — Ничего не обнаружено.

Энобар проворчал — всё складывалось или слишком хорошо или слишком плохо. Возможно, после начала воздушного штурма и высадки на платформу у Деметрия Катафалка поубавилось уверенности, хотя Стентонокс в этом сомневался. Имперские Кулаки — эксперты осадных боёв, и даже за столь ограниченное время они вполне могут организовать крепкую оборону. Узкие коридоры генераториума предоставляли определённое стратегическое преимущество, а Катафалк, если бы захотел смог бы выставить миллионы мирных граждан между собой и кустодиями. Но судя по пустым проходам и инженерным секциям, он решил пойти другим путём.

По мере продвижения беспокойство щит-капитана росло. Взорвав вход, они беспрепятственно шли по тихим палубам и преодолели уже половину пути. Даже если Деметрий внял его учтивому предупреждению и вывел всех из внешних секций, то к нынешнему моменту Энобар ожидал встретить хоть какое-то сопротивление. В этом случае они завершат задание за несколько минут, и “Арка” намертво встанет на якорь.

Кустодий лихорадочно соображал. Что-то здесь не так.

Он подумал о Деметрии Катафалке, который оказался в такой же непростой ситуации, как и сам щит-капитан. Имперский Кулак желал увидеть кровь лоялистов на своих руках ничуть не больше, чем Стентонокс. Как и Энобар он счёл конфликт дипломатическим кошмаром, возможно, он тоже запретил своим воинам убивать. Захватить орбитальную платформу при таких условиях нетривиальная задача. Как…

— Капитан Катафалк передаёт наилучшие пожелания, сэр, — прокомментировал входящий сигнал сержант.

— Соедини нас, — приказал Стентонокс, когда отряд заходил в технический отсек.

— Щит-капитан. — Суровый голос Имперского Кулака эхом разнёсся в высоком шлеме кустодия.

— Капитан.

— Я отвечаю любезностью на любезность. Выводи своих людей из технического отсека. Немедленно.

— Деметрий, подожди, — крикнул Энобар, но по шуму статических помех понял, что капитан прервал связь.

Пока с каждым шагом облачённых в броню ног они приближались к цели, Стентонокс пытался поставить себя на место Катафалка. Как бы он остановил наступление кустодиев, не прибегая к кровопролитию? Щит-капитан замедлил шаг. Визор шлема уставился на палубу.

— Старший сержант…

— Слушаю, щит-кап…

Вверху и внизу раздались взрывы. Скорее всего, это были сейсмические заряды, которые перевозили наёмные рабочие для карьерных работ военного инженера. Их установили по периметру несущих конструкций палубы и на обшивке пола.

Металл стонал. Балки ломались. Послышались вторичные взрывы.

Шесть этажей инженерного отсека, по которым двигались группы кустодиев, просто выпали из орбитальной платформы.

Время рассчитали идеально. Вся конструкция из ферм, настилов и промышленного оборудования медленно, но неуклонно начала падать. Не осталось времени ни для приказов, ни для вокс-сообщений.

Как только крепления палубы сломались, и смявшийся потолок начал падать прямо на него Стентонокс подавил все инстинкты и бросился навстречу взрывам. После двух шагов по обваливавшемуся полу он оказался на расстоянии прыжка от края зала — прыжок получился тяжелым и неловким, но щит-капитан добрался до опоры, в которой нуждался. Цепляясь за стену позолоченными перчатками, он ухватился за неровный выступ разорванной опорной конструкции.

Вися на кончиках пальцев, Энобар посмотрел вниз. Груда обломков вывернула и раскрошила несколько секций “Арки”, которые стали падать за повреждённым корпусом платформы. Кустодии карабкались вверх. Некоторые опирались на протянутые руки закрепившихся товарищей. Некоторых удержали воины арьергарда, только что вошедшие на инженерную палубу. Остальные вместе с обломками упали до нижней секции, но ухватились за пол или оборудование.

На вытянутой руке щит-капитан держал за ногу покачивающегося рыцаря-пехотинца, который свалился с верхней палубы, но так и не выпустил щит. Стентонокс поймал его в воздухе, словно клещами вцепившись пальцами в перчатке в его броню. Поднимая воина к выступу, Энобар схватился поудобнее.

Это напомнило ему Эспартскую стену — мучительный подъём на одно из самых неприступных укреплений Дворца. Многим ветеранам-кустодиям доводилось взбираться по подобным препятствиям во время ритуальных Кровавых Игр. Стентоноксу оставалось только надеяться, что тренировки пошли впрок.

— Имя? — спросил щит-капитан, подтянув рыцаря к себе.

— Вега, сэр.

Спасённый одной рукой снял шлем и посмотрел вниз на головокружительно далёкую Терру. Он был ниже большинства Легио Кустодес, но коренастым и жаждавшим действия. От потрясения и отвращения он сплюнул в открывшуюся пустоту.

Энобар последовал примеру остальных воинов, оказавшихся по периметру обвалившегося зала, и взобрался на более удобный выступ. Вега поступил также. Вокруг завывал ветер. Под орбитальной платформой — в километрах внизу — Стентонокс мог разглядеть далёкую Гималазию. Даже с такой высоты он видел Императорский Дворец внутри концентрических конурбаций внешних стен.

Пролетая мимо служебных конструкций правого борта, обломки технических палуб разваливались на ещё больше кусков, разбивая гравитационные лопасти, антенны и суспензорные стабилизаторы. Щит-капитан попробовал вообразить весь ужас тех несчастных, которые наблюдали за происходящим кошмаром с земли. Видел он и как среди обломков падали кустодии в позолоченных доспехах, багровые плащи яростно развевались, а фигуры становились всё меньше и меньше.

Огромные энергии гравитационных двигателей затянули обломки в мощное коническое течение под “Аркой”. С визгом и скрежетом, полностью нарушив законы физики, остатки рухнувших палуб парили снаружи, отбросив крошечные золотые силуэты к колонне и начав медленно и размеренно кружиться вокруг неё. Вместо того чтобы рухнуть на землю и привести к невообразимым разрушениям они оказались на орбите орбитальной платформы.

Неожиданное развитие событий, вызванное конструктивными особенностями платформы, но оно спасло жизни людям Стентонокса. По крайней мере, пока.

Некоторые из них пытались изменить траекторию падения и отшвырнуть перекрученные опорные стойки и тяжёлые металлические перекрытия. Вместо того чтобы с криками падать, они пробивались сквозь гнёзда антенн и лопастей гравитационной колонны. Щит-капитан пришёл в ужас от того, что происходило от ударов на высокой скорости во время падения. Пластины доспехов кустодиев отрывались и сминались, когда воины сознательно идя на риск, пытались затормозить полёт в активном сенсориуме колонны. Один из катафрактов с грохотом пролетел сквозь несколько решётчатых технических площадок, царапая корпус колонны, прежде чем сумел остановиться в самом низу.

Затем Стентонокс увидел Долорана, сержант цеплялся за большую медную горгулью — единственное, что осталось от палубы прямо под ними.

— Транспорты, — объявил щит-капитан по всем вокс-частотам. — Говорит Стентонокс. Кустодии за бортом. Повторяю — кустодии за бортом. Отследите сигнатуры доспехов и попытайтесь проложить спасательные курсы. Соблюдайте осторожность — в воздухе обломки.

— Щит-капитан, — ответил кустодий на борту одного из штурмовиков. — Поля вокруг гравитационной колонны…

Энобар ударил облачённым в броню кулаком по металлической стене.

— Чтоб тебя, — рявкнул он. — Вы должны попытаться вмешаться. Не ставьте под угрозу корабли Легио Кустодес или личный состав.

— Принято.

Через несколько секунд в поле зрения Стентонокса попал небольшой рой транспортов: они поворачивались, выходя на новые векторы сближения, и увеличивали обороты двигателей.

— Кустодии на колонне, — обратился по открытой вокс-частоте командующий, не зная слышит его кто-нибудь или нет, — разрешаю сбросить доспехи, если это необходимо. — По большому счёту совет не имел смысла, но он больше ничем не мог им помочь. Воины могли сосредоточиться на чём-то ещё, кроме неминуемой смерти. — В случае свободного падения используйте…

На месте упавшей инженерной секции зияла пустота и завывал ветер. Внезапно холодный воздух перед щит-капитаном рассёк вихрь болтов. На дальней стороне Имперские Кулаки укрылись за дверями и воздушными люками на всех палубах, которые раньше вели к уничтоженной секции. Искры посыпались на Энобара с новым потоком прицельного дисциплинированного огня.

Стентонокс покачал головой. Деметрий Катафалк оказался равнодушным ублюдком. Даже в сложившихся обстоятельствах следует соблюдать дипломатические соглашения между Легионес Астартес и Легио Кустодес. Цеплявшиеся за стены щит-капитан, старший сержант и спасённый рыцарь-пехотинец были лёгкими мишенями — не представляя ничего сложного для смертоносных намерений Имперских Кулаков. Ответный огонь из копий хранителей ударил по сынам Дорна, обрушившись на их взорванные укрытия.

— Запрет на убийства остаётся в силе, — приказал Энобар по воксу. На противоположной стороне взорванного отсека рыцари-пехотинцы щитами прикрывали стрелков-кустодиев в зияющих проходах и на разрушенных палубах.

— Но, капитан, — начал сержант Мемнон.

— Приличия боя, сержант. Это мои приказы. Только огонь на подавление.

— Мы можем обойти эту секцию.

— Отставить. Удерживайте позиции. — Все кустодии знали, что Имперские Кулаки могли заминировать всю корму, а затем подорвать и сбросить её с орбитальной платформы. — Сержант Долоран и кустодий Вега — за мной.

Прибавив к своим мускулам силу сервомоторов, Стентонокс спрыгнул с разрушенного выступа, преодолев открытое пространство и вой стрельбы, и приземлился на то, что осталось от нижней палубы. За ним стремительно следовали старший сержант и Вега. Они миновали изрезанный периметр и несколько покачивавшихся ненадёжных опор, прежде чем встали на твёрдый пол. Над ними бушевала перестрелка, потоки болтерного огня метались вперёд и назад, выбивая дробь из разрушенной секции.

Неожиданно прямо перед ними замигали огни на переборке, и кустодии остановились. Двери скользнули в стороны, и из лифта выбежало боевое отделение Имперских Кулаков в ярко-жёлтой броне.

Они заняли позиции на разрушенной палубе собираясь добавить свою стрельбу к огню на подавление и похоже не заметили захватчиков, которые находились поблизости.

Прорвавшись сквозь перекрученный металл и искрящее оборудование, Вега атаковал удивлённых космических десантников. Он отбил несколько болтов щитом и им же отбросил двух ближайших воинов к стене. Очереди из их болтеров разлетелись в разные стороны.

Один из Адептус Астартес повернулся, но рядом с ним уже был старший сержант. Позолоченный кулак врезался в лицевую пластину, отбросив космического десантника к дверям. Сорвав повреждённый шлем, Кулак поднял болтер, но Долор уже сомкнул перчатки на оружии, давя всей массой терминаторского доспеха. Сержант ударил локтём и голова противника впечаталась в стену.

Осталось два космических десантника, ближайший обернулся и увидел Стентонокса прямо напротив себя. По выражению лица щит-капитана было видно, что он испытывает холодную ярость. Случайный болт зазвенел об украшенный золотом наплечник, но Энобар ударом ноги сбросил Кулака с края разрушенной палубы в зияющую пустоту.

Он устремился к воину, который сумел освободиться из-под щита Веги, заодно схватив последнего космического десантника, и обрушил шквал ударов на них обоих. Он слышал, как под непрерывными ударами скрипели сервосуставы и трещала броня.

— Готов? — крикнул щит-капитан Веге, который всё ещё боролся со своим Кулаком, прижав его болтер к стене.

— Да, сэр! — ответил рыцарь и, развернув щит под углом к стене, словно бульдозерный нож, оттеснил всех трёх Кулаков к краю и сбросил в воющие небеса. Стентонокс расслышал как, падая, они продолжали бессмысленную стрельбу.

Щит-капитан обернулся. Долоран стоял с безвольно повисшим телом оглушённого противника на руке. Энобар кивнул, и сержант швырнул Кулака к его братьям.

— Щит-капитан, — раздалось в воксе. Сигнал шёл от одного из гравитационных штурмовиков.

— Докладывай.

— Мы не можем пробиться к кустодиям у двигательной колонны или подлететь под неё. Инверсия гравитационных помех очень сильна.

— Проклятье, — прошептал Стентонокс. Это было рискованное дело. Перехватить воинов в воздухе получится только в том случае, если корабли свалятся в свободное падение. Энобар посмотрел через покорёженный край на Имперских Кулаков, которые теперь в свою очередь пролетали сквозь беспощадные нагромождения лопастей и антенн. Единственный положительный момент состоял в том, что люди Катафалка разделят судьбу кустодиев.

Из шлюзовой камеры выбежало второе отделение Имперских Кулаков и направило оружие на воинов в позолоченной броне, требуя сдаться. Вега и сержант бросились им навстречу. Их словно кто-то спустил с цепи — они были готовы сражаться даже без широких клинков и болтеров. Они были готовы повергнуть космических десантников на палубу голыми руками.

— Нет, — сказал щит-капитан. — Назад.

Приказ был произнесён тихо, но уверенно, и его выполнили. Когда Кулаки окружили их, выкрикивая команды и толкая стволами болтеров, затрещал вокс.

— Приказы, щит-капитан?

— Не вмешивайтесь, — ответил по воксу Стентонокс, поднимая руки. Вега и Гаст последовали его примеру. — Игра не закончена. Я только что поставил несколько новых фигур на доску.

Без лишних церемоний, дипломатии или пиетета троим кустодиям связали руки и сопроводили к дверям ближайшего грузового лифта.

Пока они быстро поднимались по переполненным людьми этажам орбитальной платформы, Энобар почувствовал тяжесть внизу живота. В те моменты, когда она отступала, он думал о своих воинах, которые цепляются и срываются, кувыркаясь сквозь вспомогательные конструкции исполинской гравитационной колонны; он знал, что они сохранят хладнокровие, сбросят броню и используют плащи и ветер, чтобы притормозить падение.

Также он знал, что они не смогут забраться назад и только вопрос времени, когда им больше не за что будет держаться.

Выбросив за борт Имперских Кулаков, щит-капитан обрёк их на такую же участь.

Лязгнув, двери распахнулись, и космические десантники грубо вытолкнули пленных на оперативную палубу. С болтерами у спин Стентонокс, Вега и Долоран миновали ряды консолей и сидящих за рунными клавиатурами сервиторов, направляясь в центр большого зала. Справа и слева загрохотали защитные экраны, открыв разреженные небеса и впустив яркое терранское солнце, омывшее силуэты коммерческих слуг, штабистов мостика и чиновников Данакильского горнодопромышленного конгломерата.

Из яркого света вышел офицер Имперских Кулаков: глаза мрачные, челюсть напряжена, седые волосы подстрижены тонзурой. По бокам его сопровождали два легионерских чемпиона, неумолимо целясь в кустодиев из искусно украшенных болтеров.

— Катафалк… — начал Стентонокс, которого космические десантники поставили на колени.

— Какого чёрта, ты вообще думаешь о том, что творишь? — требовательно спросил Деметрий.

— Катафалк, выслушай меня…

— Нет! Ты хоть понимаешь, что сейчас делаешь — во время войны и предательства?

— Не смей читать мне нотации, легионер, — выплюнул щит-капитан. — Ты думаешь, что раз использовал в качестве оружия неумолимую землю Терры, а не болтеры, то неповинен в смерти моих воинов — кустодиев самого Императора? Это что ещё за тёмная дипломатия, Кулак?

Деметрий усмехнулся:

— Ты поплатился за то, что сделал.

— Я сделал то, что должен был сделать, — кипел от ярости Стентонокс. — Ты заставил меня так поступить, и я поступлю так снова. Мы оба заплатим за нежелание мыслить ясно. У тебя здесь нет полномочий.

— Рогал Дорн…

— Слово Рогала Дорна может быть законом где угодно в галактике, но здесь, над Императорским Дворцом, все мы отвечаем перед более высокой властью.

— Примарх стремится защитить место, где находится эта власть, — парировал Катафалк.

— Одновременно подвергая его опасности.

— Это всего лишь твоё мнение — у нас есть официальное разрешение.

— Нет у вас официального разрешения. Хотя ты без сомнения считаешь иначе. Военный инженер получит своих наёмных рабочих, и Дворец продолжат укреплять… но не сегодня, Деметрий. Я понимаю твои намерения и поддерживаю их. Но уже немало ужасных ошибок сделали, прикрываясь целесообразностью, и мой долг защитить Императора от последствий этих ошибок.

— Я ясно вижу приказы своего примарха, — заверил Катафалк щит-капитана.

— Просто выслушай меня, — продолжал Энобар, придав голосу настолько просящие интонации, насколько позволила гордость. — Мои люди — как и твои — отчаянно пытаются замедлить падение вдоль гравитационной колонны. Когда они окажутся далеко от двигателей, то просто упадут и разобьются. У нас нет времени на споры. Отдай приказ. Поставь “Арку” на гравитационный якорь. Останови орбитальную платформу и спаси этим наших людей.

Космический десантник уставился на щит-капитана, лицо Катафалка исказилось от ненависти и отвращения.

— Брось якорь, Деметрий, и они безопасно опустятся на землю.

— Я не стану так делать, — наконец ответил Имперский Кулак. — Я не стану заложником игр, извращённой логики и обмана Легио Кустодес, с их недостойными переодеваниями и хитростями. Некоторые говорят, что мудро на время притвориться врагом и изучить смоделированный конфликт, но всё что я вижу — вы воюете сами с собой.

— Я не нуждаюсь в нотациях Легионес Астартес на эту тему! — едва сдержал возмущение Стентонокс. — Эта непреклонность лорда Дорна, его упрямство есть и в тебе.

— Возможно это и недостаток, — согласился Катафалк. — Мои люди — погибнут из-за моего упрямства, а твои — из-за твоего. Спроси себя, щит-капитан, как далеко ты готов зайти в своём провале? “Арка” летит к Дворцу. Это — приказ моего примарха.

Энобар вздохнул:

— Деметрий, ради крови Императора, которая течёт в твоих венах и венах твоих погибающих людей, пожалуйста… Брось якорь.

Деметрий Катафалк наклонился к стоявшему на коленях щит-капитану.

— Нет, кустодий, — прошептал он. — Я не стану так делать.

Стентонокс опустил голову. Он больше ничего не мог изменить.

На оперативной палубе началась неожиданная суета. Сервитор перенаправил срочное сообщение оператору, а тот в свою очередь переслал его офицеру мостика.

— Повелитель, — человек через весь зал окликнул капитана Имперских Кулаков. — Запущен гравитационный якорь.

Шок и гнев омрачили сердитое лицо Катафалка. Он не издал ни малейшего звука. Никакой суеты. Никакой ярости. Он просто уставился на Энобара и в его глазах светились ненависть и недоверие.

— Мне необходимо подтверждение, — приказал он.

Опустив ствол красиво украшенного болтера и дотронувшись сбоку указательным пальцем до шлема, один из его чемпионов отправил запрос.

— Братья подтверждают это. Якорь запустил гравитационный обратный ход.

— Сколько потребуется времени? — спросил Деметрий не отрывая взгляда от щит-капитана.

— Два часа, повелитель, — извиняющимся тоном ответил палубный офицер. — Два часа, чтобы колонна завершила цикл и чтобы мы снялись с якоря.

Катафалк медленно кивнул, задумавшись о чём-то. Стентонокс смотрел на него.

Оба мрачно молчали.

— Наши братья Кулаки и кустодии?

— Затянуты в гравитационный колодец вместе с частью обломков и тем что осталось от нижней конурбации.

— Это тебе не поможет, — проворчал капитан Энобару.

Но тот думал совсем о другом. Не его воины несли ответственность за произошедшее, правда, Деметрию говорить об этом он не собирался.

На оперативной палубе раздались сигналы тревоги.

— Что на этот раз? — потребовал Катафалк. Второй чемпион направился сквозь небольшую толпу слуг к консоли сенсориума.

— Приближаются десантно-штурмовые корабли, — доложил Имперский Кулак. — Лунные обозначения. Это — Безмолвное Сестринство, капитан. Они заходят в атмосферу.

С губ Деметрия снова сорвалось рычание:

— Установите вокс-связь.

— В этом нет необходимости — мы получаем гололитическую передачу, повелитель, — произнёс один из палубных офицеров.

— Выведи её, — приказал Катафалк. — Узнаем, что за интерес у Сестёр до наших великих дел.

Установили постоянную связь, и появилось подёрнутое дымкой спектральное изображение женщины. Стентонокс сразу же узнал Дьюсстру Эдельстайну, сестру-командующую Рапторской Гвардии и конфидантой леди Кроле, которая первая предупредила магистра караула об орбитальной платформе. Послушница-глоссатор стояла рядом с призрачной госпожой.

— Капитан Катафалк, — начался перевод. — Вы знаете, с кем говорите?

— Знаю миледи. Мы не единожды сотрудничали в вопросах укрепления Дворца. Я в высшей степени уважительно отношусь к вам, командресса, но не думаю, что у вас найдётся достаточно веская причина, чтобы вмешиваться в наши неприятности, в которых мы и так по горло.

— Выслушайте меня, капитан. Я собираюсь помешать вам продолжать упорствовать в этой зашедшей далеко ошибке. Ко мне только что поступила информация о наёмных рабочих на борту “Арки”. В отчётах утверждается, что Данакильский горнопромышленный конгломерат заверил вас, что все без исключения рабочие соответствуют требованиям безопасности. Изометрия, генетический анализ и тому подобное.

— Так и есть.

— Не хочется пугать вас, капитан, — продолжила переводить глоссатор, — но Дворец приведён в полную боевую готовность. Сейчас объявлена ситуация “Ксанф” и она будет сохранятся до тех пор пока орбитальная платформа будет оставаться на месте или снова начнёт приближаться к Дворцу. Ситуация “Ксанф” требует более высокий допуск, чем изометрика конгломерата — Данакильский анализ не распространяется на псионические проверки и выявление генетических мутаций. А у Сестринства есть подозрения, что среди рабочих “Арки” находятся не выявленные люди с колдовскими генами и незарегистрированные псайкеры.

Деметрий Катафалк повернулся от ослепительного света гололита к кустодию. Сестра достала документ-свиток и показала его.

— Согласно пункту шесть-четырнадцать Вондрабургской прокламации я уполномочена конфисковать орбитальную платформу и её наёмных рабочих для проверки и допроса в комплексе Схоластика Псайканы улья Иллиум.

— Вы серьёзно? — спросил Имперский Кулак, смотря то на Стентонокса, то на Эдельстайну.

— Абсолютно, капитан, — заверила его послушница. — Это серьёзный вопрос. Настолько серьёзный, что из цитадели Сомнус отправлено сообщение Рогалу Дорну. Ответ ещё не получен, но он, несомненно, будет. Примарх захочет избежать проблем для легиона, который контрабандно провозит опасных незарегистрированных псайкеров, минуя системы безопасности — включая и его собственные — в Императорский Дворец. Не так ли, капитан Катафалк?

Тянулись секунды. Деметрий молчал, пока, наконец, не кивнул:

— Да, лорд Дорн захочет избежать подобных осложнений. Очень хорошо, что вы проявили интерес к нашему небольшому недоразумению.

— Многие организации гордятся, что они правая рука Императора, капитан. Но они не могут все быть ими. Иногда одна рука может и не знать, что делает другая.

— Довольно, — процедил Катафалк сквозь стиснутые зубы. — Имперские Кулаки будут охранять наёмных рабочих и проследят, чтобы “Арка” без происшествий добралась до вашего комплекса в Иллиуме.

— Мы возьмём орбитальнуюплатформу под двойную охрану, капитан, — сообщила через глоссатора Эдельстайна. — Пожалуйста, освободите ангары для десантно-штурмовых кораблей и транспортов Рапторской Гвардии. Конец связи.

Командующая и её послушница исчезли в статическом тумане.

На оперативную палубу опустилась тишина.

— Освободите их, — распорядился Катафалк. — Прикажите другим отделениям отступить.

Как только Имперские Кулаки сняли путы с пленных, Стентонокс и оба кустодия встали на ноги.

— Аналогично, — приказал Энобар старшему сержанту.

— Вега укажет путь к инженерным и сенсорным палубам. Тебе предстоит возглавить операцию по спасению наших людей у колонны. Сообщи капитан-генералу Вальдору, что мы возвращаемся на транспорты. — Он нескрываемо враждебно посмотрел на Катафалка. — Происшествие было рассмотрено и принято устроившее обе стороны решение. Скажи ему… Скажи ему, что ни одна из сторон не понесла значительных потерь.

Щит-капитан повернулся, собираясь уходить, и в этот момент Деметрий схватил его за руку. Стентонокс напрягся.

— Я хочу, чтобы ты знал, — начал Имперский Кулак, — что независимо от твоей назойливой правды и её сладкой лжи, сегодня вы действовали недостойно. Легио Кустодес, Безмолвное Сестринство — вы поставили себя между Императором и его врагами. Но я не сомневаюсь, что наступит день, когда вы захотите, чтобы стена между Императором и его врагами была выше и больше чем она будет. И когда этот день придёт, вы поймёте насколько бессмысленно — более того безрассудно — всё это было.

Не взглянув на капитана, Энобар вырвался и направился к лифту, оставив “Арку” Имперским Кулакам.

Было поздно. В сводчатых коридорах и залах Дворца пылали жаровни с ладаном. Обычно дежурный магистр караула отчитывался перед стражем-секьюритас, чтобы капитану следующей смены была представлена подробная информация во всей важности и целостности. Но из-за объявленной ситуации “Ксанф” Стентоноксу пришлось отчитываться перед главой кустодиев.

Разговаривая на ходу, они шли по галереям Второго района. Следуя протоколу на время режима тревоги, охрана капитан-генерала из Ареских гвардейцев и число рыцарей-пехотинцев магистра караула были удвоены. Кустодии подошли к круглому барбакану, предупредив, что проходят из внешних районов Дворца во внутренние.

Это оказался долгий день для них обоих. После инцидента с орбитальной платформой Энобар потратил оставшиеся от дежурства часы, пытаясь наверстать график. И потерпел полный крах. Он оставит огромный список незавершённых дел новому дежурному магистру караула, также как и его предшественник оставил ему.

Константин Вальдор не стал отзывать заблокировавшие полёт “Арки” корабли, а воспользовался ситуацией на случай реальной тревоги уровня “Ксанф” и скрупулёзно проверил все меры защиты Императора. Это привело к экстренному заседанию Кокум Эгиды: стратегическому собранию ветеранов-кустодиев, с которыми капитан-генерал консультировался по вопросам безопасности. Прибытие орбитальной платформы — и последовавший дипломатический кошмар — потребовало больших разбирательств. Оно оказалось неожиданностью, а потому стало в десять раз опаснее.

К такому Кровавые Игры подготовить не могли. Даже целесообразность дальнейшего проведения Игр была поставлена под вопрос.

После Кокум Эгиды главный кустодий направился на встречу с самим Сигиллитом, вернувшись мрачным и замкнутым.

— И так орбитальная платформа покинула воздушное пространство Дворца, — поинтересовался Вальдор.

— Так точно, сэр, — ответил Стентонокс. — Она направилась к Иллиуму, и по воле Императора, капитан Катафалк остался на борту.

— Он — упрямый сухой ублюдок, — вздохнул капитан-генерал. — И мало чем отличается от Дорна. Но никаких других Легионес Астартес я не хотел бы сильнее видеть на наших стенах.

Энобар был вынужден согласиться.

Щит-капитан погрузился в раздумья. События на “Арке” завершились, но он никак не мог расслабиться. И дело было не только в том, что во Дворце ещё действовала тревога; его грызло какое-то подсознательное чувство, словно он упустил что-то важное. Что-то о чём он хотел бы предупредить следующего магистра караула…

Его взгляд невольно переместился с Константина Вальдора на великолепную золотую броню Аресцев. Он посмотрел на терминаторов у концентрических охранных ворот и на стражей, сопровождавших его как магистра караула. Пристальный взгляд остановился на званиях и наградах. Лентум рыцарь-пехотинец, Вега Эритрей Сенграл Обиспум.

— Щит-капитан? — спросил Вальдор.

Вега.

Было что-то не так в том, как двигался рыцарь-пехотинец, как он шёл — высокий и гордый, держа перед собой копьё хранителя.

— Щит-капитан, — нажал Вальдор, — осталось что-то ещё?

— Всего одно недоделанное дело, сэр.

Стентонокс развернулся на пятке бронированного ботинка и устремился к Веге, который шёл рядом с ним вдоль галереи, но прямо перед магистром караула возникла сияющая алебарда кустодия. Энобар схватил рукоять, и воины начали бороться за оружие, побудив Аресцев окружить главного кустодия, приняв защитное построение.

Щит-капитан дотянулся большим пальцем до рычажка отсоединения магазина болтера, и тяжёлая обойма с лязгом упала на пол. А он с рыцарем-пехотинцем продолжил кружиться по галерее, швыряя друг друга из стороны в сторону. Вега резко двинул копьём вперёд и разбил магистру караула лицо.

Стентонокс врезался спиной в стену, и телохранители Вальдора направили оружие на Вегу.

— Не стрелять, — сумел выдавить Энобар, но противник уже двинулся на Аресцев и метнул алебарду, словно копьё. Щит-капитан попытался схватить безоружного рыцаря, но оказалось, что его самого схватили с молниеносной скоростью.

Рыцарь использовал щит-капитана как прикрытие, развернул, толкнул на телохранителей и рванулся за ним, выхватив короткий меч из ножен одного из ветеранов-кустодиев. Владелец клинка поплатился за ошибку — Вега вонзил ему клинок в спину, а затем, выдернув меч, отбил удары копий остальных телохранителей.

Стентонокс оказался между рыцарем и ближайшими Аресцами. Он схватил сжимавшую оружие руку и врезался плечом в нагрудник Веги. Обрушив локоть вниз, он выбил клинок. Как только меч лязгнул о пол, Энобар повернулся, чтобы подобрать его, но получил удар шлемом в лицо.

Увернувшись от широкого лезвия копья, рыцарь схватил его за рукоять и вырвал у прежнего владельца, обезоружив кустодия. Затем отшвырнув противника к противоположной стене с такой силой, что у Аресца треснула позолоченная броня, Вега оказался перед своей истинной целью: Константином Вальдором.

Капитан-генерал Легио Кустодес не наблюдал за развернувшимся хаосом, словно сторонний наблюдатель, который предоставил своим воинам защитить его. Он был начеку. Он был готов. Движения атакующего сбивали с толку, а нападение было смелым, но едва Вега восстановил равновесие, как получил огромным кулаком прямо в лицевую пластину шлема.

Рыцаря отбросило назад, он перевернулся в полёте так, что колени оказались над плечами, и приземлился дальше по коридору на лицо и нагрудник. Затем встал на колени и пошатнулся от силы удара, потрясшего череп даже несмотря на шлем.

От концентрических ворот приблизились часовые, направив длинные стволы инсинераторов на Вегу, а Аресцы снова окружили главного кустодия. Стентонокс стоял рядом с ранеными, вытирая кровь из сломанного носа.

— Хватит, — обратился он к нападавшему, — или я разрешу открыть огонь.

Вега неуверенно встал, оглянулся на терминаторов у ворот во Внутренний Дворец, потом снова посмотрел на Энобара и Вальдора. После чего обмяк и кивнул, показывая, что сдаётся.

— Свяжитесь с лазаретом, — посоветовал Энобар раненым, отправляя их за медицинской помощью.

— Капитан Стентонокс? — спросил Вальдор.

Щит-капитан повернулся и встал по стойке “смирно”, Вега поступил также.

— Капитан-генерал, позвольте представить вам кустодия Велизария. Последнего участника действующего круга Кровавых Игр.

На уставшем лице Константина Вальдора появилась мрачная уважительная улыбка. Рыцарь-пехотинец снял повреждённый высокий шлем, открыв лицо молодого и амбициозного кустодия.

— Впечатляет.

— И это ещё далеко не всё, сэр, — продолжил Энобар. — Я пришёл к выводу, что кустодий Велизарий находился на борту орбитальной платформы — он собирался проникнуть во Дворец под личиной одного из наёмных рабочих.

Стентонокс посмотрел на молодого кустодия, который медленно кивнул.

Вальдор также кивнул:

— И держу пари, что он сумел бы это сделать.

— Возможно, — ответил щит-капитан. — Вместо этого он использовал свои таланты в… дипломатическом саботаже, активировав гравитационный якорь в двигательной колонне “Арки”, чем спас жизни как Легио Кустодес, так и Легионес Астартес. Также он тайно предупредил Безмолвное Сестринство о нашей патовой ситуации, чем спас всех остальных.

— Ты знал об этом всё время?

— Нет, сэр. К сожалению, нет, — признался магистр караула. — Кустодий Велизарий не пожелал поставить под угрозу своё выступление в Играх.

— Увы, я всё понял всего несколько минут назад. Видимо Велизарий покинул орбитальную платформу замаскировавшись под кустодия Вегу. Он намеревался проникнуть во Дворец как… как один из Легио Кустодес, сэр. Но боюсь, он слишком далеко зашёл, когда решил стать одним из моих охранников, надеясь получить доступ во Внутренний Дворец. — Стентонокс провёл большим и указательным пальцами в перчатке по сломанному носу. — Это уже попахивает высокомерием.

— И это почти сработало, — завершил Вальдор.

— Так и есть, сэр, — согласился щит-капитан. — Мне кажется, что кустодий Велизарий пытался обратить наше внимание на одну вещь. Отчасти его проникновение связано с прямым выбором вас в качестве цели — думаю, будет мудро сделать надлежащие выводы из произошедшего. Как командующий защитниками Императора и глава охраны Дворца — вы цель для наших врагов.

— Как и все мы, — ответил капитан-генерал. — Как и все те, кто стоит между Императором и Гором.

— Сэр.

Главный кустодий долго смотрел на них обоих:

— И всё же мы обсудим это подробнее. Решим, что ещё следует сделать.

Это был долгий день. Стентонокс исполнял обязанности дежурного магистра караула всего двадцать четыре часа, но чувствовал себя полностью истощённым. Даже опустошённым. Он и представить не мог, какая требовалась сила, чтобы нести это бремя каждый новый день.

Поторапливая Ареских Гвардейцев и направляясь к концентрическим воротам, Константин Вальдор обернулся к Энобару и Велизарию:

— И помните, что я сплю крепче, зная, что в наших рядах есть такие кустодии как вы. Пока можете — немного насладитесь заслуженным отдыхом. Когда враг окажется у наших ворот — останется мало времени для такой роскоши.

Ник Кайм Фениксиец

Я умираю. Мигающий ретинальный дисплей говорит мне, что кибернетика функционирует, но я не могу пошевелить ею. Без движущей силы плоти железо ничего не значит. Какая польза от машины без двигателя? Несмотря на очевидную стойкость и прочность железа, теперь я понимаю, что оно так же слабо, как и плоть. По иронии судьбы это открытие приходит ко мне только сейчас.

От меня отходит этот спесивый пес Юлий. Мне нужен миг, чтобы понять, почему он перевернут вверх ногами, а я вижу его удаляющиеся пятки. Мой тактический дредноутский доспех подвел меня.

Я лежу на спине, пытаясь удержать свои внутренности.

Я не один.

Мертвые повсюду, их число растет с каждой секундой. Вокруг меня Морлоки в черных траурных цветах. Я вижу обрывки эмблем, брызги крови. Раны братьев свежи, но память о них, как и о нанесенных Легиону потерях будет долго храниться после окончания этой битвы. Впрочем, мне не увидеть, чем она закончится. Я не чувствую сожаления или грусти, вместо них меня наполняет гнев, черная волна ненависти, в которую я постепенно погружаюсь.

Моя голова наклоняется в бок, и я вижу знакомое лицо. Хрипло выговариваю имя.

— Десаан…

Он не отвечает. Мой брат уже скончался.

Я пытаюсь подавить чувство фатализма, которое охватывает мой разум так же, как холод смерти начинает наполнять мое тело.

Я хочу верить, что все это может закончиться победой, что мы не были просто уничтожены ложью.

Затем я вижу его, он появляется из облака дыма, его доспех мерцает в мареве тысячи пожаров. И я вижу того, кто ему противостоит. Смерть близка, она держит меня за горло, погружает свои нетерпеливые когти в мои внутренности. От живота до шеи тянется разрез, боль соперничает со всем, что я испытывал прежде… Но я должен держаться, должен увидеть это.

В глазах постепенно темнеет. Я мирюсь с этим, лишь бы оставаться в сознании.

Посреди буйства войны сошлись друг против друга два брата, у их ног кружит смерть.

Один неумолим, его глаза подобны озерам ртути, волосы коротко подстрижены. Он холоден и несгибаем, а грубое и суровое лицо напоминает скалы Медузы. В черном, как уголь доспехе, с отливающими серебром руками, он — воплощение свежевыкованной мести.

Феррус Манус. Горгон. Мой отец.

Второй строен, даже в своем пурпурно-золотом доспехе. На голове нет шлема, прекрасное лицо — образец физического совершенства, а длинные белые пряди похожи на сполохи пламени. У него оружие моего отца, огромный молот Сокрушитель Наковален. Этот тщеславный, но смертоносный позер с важным и заносчивым видом взбирается на скалу.

Фулгрим. Фениксиец. Брат моего отца.

Феррус Манус убьет его за это оскорбление. Он решительно шагает к скале, живые расступаются перед его стремительным рывком, а мертвые устилают путь. Горгон вытягивает Огненный Клинок, и тот гудит его праведным гневом.

Фулгрим продолжает улыбаться. Он открывает объятия, словно собираясь заключить в них Горгона. Но на самом деле это насмешливый вызов на поединок. Внизу несколько выживших братьев из клана Авернии бьются с Гвардией Феникса. Молниевые когти сходятся с алебардами, и число погибших среди Морлоков и Детей Императора растет.

Я теряю сознание на несколько секунд. Глаза залиты кровью, и я наблюдаю за битвой через багровый туман, который мои ретинальные линзы не в состоянии устранить.

Сокрушитель Наковален выглядит тяжеловесным. Слишком благородное оружие для недостойных рук Фулгрима, но он искусно орудует им и напоминает мне о своем потрясающем мастерстве.

С уст отца срываются слова обвинения, но мой слух слабеет, и я не могу разобрать их. Феррус оскаливается в хищном рыке. Фулгрим тоже, демонстрируя усмешку лжеца.

Отчаяние сменяется яростью. Феррус Манус бросается к скале, на которой стоит его брат.

Мой отец — боец, наделенный грубой силой и неоспоримой мощью, но техника Фулгрима отработана, как у танцора. Даже с Сокрушителем он быстр и точен. Фениксиец осыпает ударами защиту моего отца, атакует снова и снова. Феррус Манус не согнется. Его питает гнев, и Фулгрим чувствует этот жар. Улыбка примарха Детей Императора становится неуверенной, и он хмурится.

Я слабею, мое тело отказывает. Сознание еле теплится в нем. Я должен увидеть это. Мне необходимо знать…

Два полубога кружат среди моих родичей, которые еще не пали. Скользящий удар сминает наплечник моего отца. Ответный удар двумя руками стремителен и оставляет раскаленную трещину на броне Фениксийца. Горгон отшатывается, рукоять Сокрушителя врезается в его нос борца. Феррус отвечает нисходящим ударом, от которого Фулгрим уклоняется. Второй выпад рассекает щеку примарха, и тот рычит. Брат Горгона выбрасывает молот, удар выбивает воздух из легких моего отца, и он задыхается. Отчаянный перекрестный удар проходит на расстоянии вытянутой руки от Фениксийца, когда тот отскакивает назад, чтобы избежать жала Огненного Клинка. Фулгрим одной рукой раскручивает похищенный молот для смертельного удара, но Феррус Манус блокирует его. Сыплются искры, с оружия обоих противников срываются молнии.

Я слышу раскаты грома и представляю, как сама земля дрожит от ярости этой дуэли.

На миг они сцепляются, брат против брата, Огненный Клинок скрежещет о рукоять Сокрушителя Наковален.

Зарычав, Феррус Манус отбрасывает Фулгрима, но Фениксиец быстро восстанавливает равновесие. Он уворачивается от выпада в грудь и бьет кулаком в открытую челюсть Горгона. Отец не обращает внимания на удар и рубит мечом в бок Фулгрима. Сложно сказать наверняка — мое зрение начинает расплываться, а боль становится тупой, чтобы затем превратиться в вечный холод — но я готов поклясться, что эта рана срывает с губ Фениксийца выдох наслаждения.

Он и в самом деле порочен.

Насмешливый смех покидает уста Фулгрима, его заносчивость безгранична, даже перед лицом раскаленной ненависти. Мой отец свирепо атакует и сбивает наплечник с доспеха Фулгрима. Если бы я мог торжествующе сжать кулак, я бы это сделал. Наращивая темп, Горгон пробивает защиту Фениксийца и наносит колющий удар Огненным Клинком.

Мои глаза расширяются в предвкушении победы…

Но Фулгрим реагирует быстрее, чем должен любой воин, и отбивает в сторону удар, а затем наносит свой в голову отца.

Вместе с поднимающейся кровью мое горло сжимает мука, но я не осмеливаюсь отвернуться. Я не могу, даже если бы захотел.

Феррус Манус ошеломлен и опускается на одно колено, но решимость не покидает его. Из головы течет кровь, заливая его красной пеленой. Стиснув зубы, Горгон находит брешь в безупречной защите Фениксийца и наносит глубокую рану

Фулгрим отступает и держится за тело, выронив Сокрушитель Наковален. Они стоят на коленях и пристально смотрят друг на друга, но я поражен очевидной грустью Фениксийца. Вероятно, мое сознание уже затуманилось, потому что я вижу в Фулгриме настоящую печаль. Она сменяется одобрением, когда Феррус Манус поднимается с колен.

Пылающий Огненный Клинок зависает в воздухе, как застывшая комета.

Я собираюсь встретить смерть. Она останавливается, и я благодарен ей за это.

Но смертельного удара нет. Я моргаю и задаюсь вопросом, уж не пропустил какой-то решающий миг.

В руке Фулгрима вспыхивает серебряный меч. Он останавливает на полпути Огненный Клинок, но тот все равно опускается.

Резкая вспышка света обжигает глаза, но у меня больше нет сил отвернуться. Темная и жуткая аура окутывает обоих примархов — я вижу, что Фулгрим стоит, а мой отец снова на коленях, его броня разрезана, словно бумага.

Я хочу кричать, рвать и метать от неправильности происходящего. Судьбу изменили. В шаге от своей смерти я увидел его — существо внутри Фениксийца. Оно извивается и похоже на змея, но плоть-носитель вокруг него пошатывается, утратив свое обычное изящество.

Глаза Фулгрима расширяются, и когда я смотрю в них, то вижу ужас, отчаянный призыв, который кричит не убивать своего брата.

Следует удар. Я не могу остановить его. Аметистовый огонь рассекает железную кожу.

Я ощущаю вонь чего-то испорченного, тухлого мяса и старой плоти. Откуда-то из невидимого мира приходят ветра, захлестывая нисходящими потоками склоны. Они проносятся надо мной, над мертвыми, и я слышу заточенные в них голоса.

Они вопят.

Среди воя я слышу голоса, манящие меня. Они идут из Призрачной земли Медузы, где все еще бродят призраки старых, давно забытых душ. Это убитые воины клана Авернии, они тянутся ко мне, чтобы забрать с собой и даровать покой.

Я отшатываюсь, когда их лица меняются, и благородные сыны Медузы превращаются в ужасных призраков. Пальцы высыхают в когти, глаза исчезают в пустых впадинах. Они пытаются утащить меня во тьму, и у меня едва хватает воли, чтобы не позволить им поживиться моей душой.

На равнине Исствана свирепствует страшная буря, в сердце которой мой мертвый отец и его убийцы. Я вижу, как жизненная сила покидает Горгона через разрубленную шею. Его голова с остекленевшим взглядом и застывшим на лице гневом лежит отдельно от тела.

Когда стихает ветер, я чувствую, что мои мучения только начинаются.

Фулгрим, хотя это не Фениксиец, наклоняется. Он хватает за короткие волосы окровавленную голову моего отца и показывает ее мне.

Я вижу не примарха Детей Императора — я взираю на чудовище. Близость смерти открывает мне эту истину.

И в этот миг, когда мое сердце стучит в последний раз, а завершающий вздох мучительно скребет легкие, я понимаю, кто противостоит нам. Отчетливо вижу это.

Я вижу, что мы…

Гэв Торп По приказу Льва

— Сенешаль, нам открыть огонь?

Сквозь рев предупредительных сигналов раздался вопрос магистра капитула Белата. Корсвейн оторвал взгляд от дисплея прибора обнаружения целей, на котором руны показывали корабли предателей, устремившиеся к центру флота, подобно нацеленному в сердце копью. Отраженный сигнал подтвердил, что это были те же самые корабли Гвардии Смерти, которые он преследовал в двенадцати опустошенных звездных системах.

— Что делают сепаратисты? — спросил сенешаль, взглянув на Уризеля, который следил за пультами управления авгуров.

— Их корабли увеличивают мощность, сенешаль. Сканирование для захвата цели не обнаружено, — легионер наклонился над чахлыми телами сервиторов и изучил данные на главном экране. — На орбитальных станциях форсируются реакторы, заряжаются оружейные системы. Торпедные аппараты закрыты.

Корсвейн выслушал новости без комментариев, а Белат тем временем мерил шагами квартердек стратегиума и сыпал шепотом проклятья.

— Если тебе есть, что сказать, — тихо заметил Корсвейн, — говори.

— Я просто сожалею о решении прибыть к Аргею неполным Легионом, сенешаль, — ответил Белат, взяв себя в руки.

— Ты имеешь в виду, о моем решении. На командном совете ты почти не возражал.

— При всем уважении, сенешаль, неважно в каком составе мы прибыли сюда. Мы откроем огонь по сепаратистам? Нельзя позволить им сделать это первыми.

Корсвейн повернулся.

— Не открывать огонь! Флоту перестроиться для парирования маневра Гвардии Смерти, оставаясь на нынешней позиции.

— Из-за этого еще больше наших кораблей окажутся в радиусе действия орбитальных платформ, и мы окажемся беззащитными перед мятежниками, — возразил Белат.

— Я отдал приказ, магистр капитула. И не просил высказывать свою точку зрения. Мы сойдемся с Гвардией Смерти в битве.

— Но мятежники…

— Президент-генерал Ремеркус до этого момента соблюдал условия установленного перемирия. Если сепаратисты хотели атаковать нас, у них было достаточно возможностей.

— Или же они чего-то ждут.

— Выполняй мои приказы, — Корсвейн не повысил голос, но его резкий тон предупредил дальнейшие споры.

Белат неохотно кивнул и отправился к коммуникационной системе на другой стороне командной палубы. Оттуда он передал приказ одиннадцати кораблям Темных Ангелов, который в данный момент отходили от так называемой «Свободной армии Терры Нуллиус».

Темные Ангелы не в первый раз встречали мир, который отделялся от Империума, однако не переходил на сторону Гора. Семь капитальных кораблей и транспорты с более чем тремя сотнями тысяч людей сосредоточились в этих провозглашенных свободными небесах. Войско, способное завоевывать целые системы, пассивно ждало окончания гражданской войны.

На дисплее головные корабли Гвардии Смерти приближались к передовым судам Темных Ангелов. Три небольших эскортника отступили к ударным крейсерам и боевым баржам главных сил, выйдя за пределы дистанции огня, прежде чем попали под обстрел.

Корсвейн не чувствовал удовлетворения от того, что телепатические предсказания библиариев о дислокации флота предателей оказались верными. Если бы он больше доверял их способностям, тогда не оказался в численном меньшинстве и в сложной позиции между двумя потенциальными врагами.

— Связисты, отправьте приоритетное сообщение президенту-генералу и переориентируйте его на мою каюту.

Белат нахмурился.

— Ты покидаешь стратегиум?

— Хоть ты недавно возглавил второй орден, магистр капитула, но я не сомневаюсь, что ты отразишь эту атаку. Моего внимания требуют другие дела.

Двое легионеров из личной стражи Корсвейна последовали за вышедшим из стратегиума командиром. Он остановил их.

— Возвращайтесь на командную палубу и помогите магистру капитула Белату. Обязательно напомните ему, чтобы не открывал огонь по Свободной Армии и ее орбитальным станциям, если только они не наведут орудия на нас.

Космодесантники отдали честь и ушли, оставив Корсвейна в одиночестве. Он держал вокс-канал открытым, чтобы следить за действиями флота. За две минуты, которые ему понадобились, чтобы добраться до дверей в личные покои, Гвардия Смерти остановила свой стремительный бросок, не сумев застигнуть врасплох дозоры. Похоже, предатели перегруппировывались, чтобы нанести более согласованный удар по Темным Ангелам.

Когда дверь с шипением закрылась за его спиной, Корсвейн опустился у стены, доспех завыл, повторяя движения оседающего тела. Сенешаль закрыл глаза и прислонил голову к голому металлу, пытаясь обдумать ситуацию.

— Пустая затея, — пробормотал он, повторяя слова, сказанные великим магистром Харадином на совете.

Возможно, она была пустой, но совет потребовал, пусть и в завуалированной форме, чтобы Корсвейн проявил инициативу.

Резкий стук прервал громкие голоса, когда Корсвейн бросил зачехленный меч на старый деревянный стол. Сенешаль Темных Ангелов сердито взглянул на собравшихся магистров Легиона.

— Споры никуда нас не приведут.

Замолчав на минуту, восемь командиров сели на свои места, недовольно глядя друг на друга. Корсвейн вздохнул и в свою очередь посмотрел на каждого из них, чувствуя на себе их настороженные взгляды.

— Что еще вы от меня хотите? — спросил он. — Последний приказ Льва, который он отдал мне лично, заключался в том, чтобы передать сообщение о его действиях повелителю Космических Волков Руссу, и атаковать врага повсюду.

— Врага можно найти повсюду, Русса — нигде, — заявил Харадин, великий магистр третьего ордена. Двое его магистров капитула — Нераил и Занф — согласно кивнули. — Лев на самом деле хотел разбросать Легион по множеству систем?

— Мы почти в пятнадцати тысячах световых лет от Калибана, — произнес Астровель, магистр четвертого капитула седьмого ордена. — И должны в первую очередь подумать о защите родного мира.

Он покачал головой, его исполосованное шрамами лицо было мрачным.

— Лев не похвалит нас, если мы погонимся за этим предателем из Гвардии Смерти и позволим врагам напасть на Калибан, как они проделали с сотнями других миров.

— Мы гоняемся за призраками, — сказал Харадин. — Мы очистили дюжину систем от этого врага, и каждая была охвачена мятежом или уничтожена, каждая была запятнана его присутствием. Готов поклясться, он намеренно уводит нас от главных сил Гвардии Смерти.

Корсвейн посмотрел направо, где стоял Далмеон. Библиарий шагнул к столу в ответ на жест сенешаля.

— Я не могу предсказать его намерения, но мы достигли определенного успеха в установлении его местонахождения. Существуют определенные знамения, которые, как мы считаем, указывают на следующую цель Тифона. Варп штормит, терзаемый силами тьмы, и куда бы мы ни взглянули, видим гибель и безысходность. Несмотря на это, наши предсказания указывают на систему Аргей, приблизительно в двухстах световых годах от нашей настоящей позиции.

— Благодарю, Далмеон, — Корсвейн посмотрел на других командиров. — Мы не можем знать, где отсиживается Мортарион с остальными силами Гвардии Смерти, но у нас осталось незаконченное дело с Тифоном.

— Ты ведь не собираешься оперировать всеми нашими силами на основании этих данных? — спросил Харадин. — Не хочу оскорбить нашего брата библиария, но такие видения могут ничего не значить. Пустая затея.

— Ты прав, — вздохнул Корсвейн, подняв со стола меч и прицепив его к поясу. — Варп-предсказание никогда не было точным искусством.

— Эмпиреи — ненадежная сила, — вмешался Астровель, рассматривая Далмеона прищуренным взором. — Император неспроста запретил использование подобных… талантов.

— Лев уладил этот вопрос, — сказал Корсвейн. — Необходимость диктует новый подход.

— Подход, который не разделил брат-искупитель Немиил, — заметил Астровель. — Не буду ставить под сомнение волю Льва, но мы не можем знать всех его намерений по этому вопросу.

— Думаю, Лев совершенно ясно высказал свою позицию, — сказал Харадин. — По крайней мере, больше Немиил не возражал, разве не так?

— Эти разговоры бессмысленны, — резко сказал Корсвейн. — Будь Лев здесь, ты бы не стал так легко бросаться подобными словами, великий магистр. Сейчас я — представитель примарха, и ты будешь относиться ко мне с тем же уважением.

— Поэтому я снова спрашиваю, что ты хочешь от Легиона? — задал вопрос Харадин. — Это уже третий совет, на который ты меня вызвал, но наша цель не стала яснее или ближе, чем была перед первой встречей.

— Следи за своим языком, брат, — сердито отозвался Белат, недавно назначенный командиром второго ордена. — Твои обвинения не к месту. Лев назначил Корсвейна своим заместителем. Ты ведь не станешь оспаривать пожелания примарха?

Харадин молча уставился на него. Корсвейн знал, что великий магистр не собирался оскорблять его, он просто хотел подтолкнуть к принятию решения. Сенешаль почувствовал на себе взгляды собравшихся и задумался, почему Лев выбрал его для этого задания. Корсвейну хотелось, чтобы на его месте был другой. Но другого не было, а он поклялся примарху, что заменит его. Следовало принять решение.

— Ты прав, — повторил Корсвейн, обращаясь к Харадину. — Отправлять весь флот на основании такой скудной информации было бы неразумно. Легион разделится по Орденам. Я отправлюсь с Белатом и вторым орденом к Аргею, чтобы узнать правду. Этих сил будет достаточно, если Тифон окажется там. Остальные продолжат прочесывание соседних систем, чтобы установить местонахождение Космических Волков или же атаковать врага в случае его обнаружения.

— Это твой приказ? — спросил Харадин, выглядевший неубежденным.

— Да, — подтвердил Корсвейн. — Передайте его остальному Легиону. Флот разделится через двенадцать часов.

Великий магистр пожал плечами.

— Раз это твой приказ, сенешаль, мы подчиняемся.

— Сенешаль, мы установили связь с президентом-генералом Ремеркусом.

Корсвейн открыл глаза и прошел через небольшую переднюю к монитору связи. Он ввел свой цифровой код, и экран, мигнув, ожил, показывая лицо лидера сепаратистов.

Когда Корсвейн впервые встретился с ним, Ремеркус показался удивительно молодым. Он был стройным мужчиной приблизительно сорока терранских лет. Волосы коротко подстрижены, но в аккуратной бороде присутствовали седые пряди.

— Как я и предсказывал, вы принесли войну на Терру Нуллиус, Корсвейн. Я предупреждал, что ваше присутствие здесь превратит наш нейтралитет в пародию.

— Гвардия Смерти уже была здесь, — ответил Корсвейн, сохраняя самообладание. — Как удобно, что она избежала обнаружения вашим флотом, не так ли?

— Я не сомневаюсь, что глаза Легионес Астартес могут заглянуть в каждое поле астероидов или пылевое облако, но у Свободной Армии нет таких возможностей. Вероятно, они последовали за вашим флотом в систему. Я нахожу удивительным совпадением, что Темные Ангелы и Гвардия Смерти наткнулись на наш мир практически одновременно.

— Это не совпадение, Ремеркус. Мы охотились за этим флотом сотню дней. Где-нибудь мы бы принудили их к битве. Возможно, большое совпадение заключается в том, что мы обнаружили их здесь, где бездействует так много кораблей и солдат Империума.

— Мы уже обсуждали это прежде. Вы хотите снова привести те же самые аргументы, Корсвейн? Терра Нуллиус не интересуется войной между Легионами. Если любой из флотов попытается высадить войска на нашу планету, мы будем защищаться.

Прежде чем Корсвейн ответил, затрещала внутренняя вокс-связь, временно заглушив слова президента-генерала. Это был Белат.

— Сенешаль, Гвардия Смерти через пять минут выйдет на дистанцию действительного огня. Флот выполняет оборонительные маневры, но было бы мудрым нанести упреждающий удар. У них огневое превосходство, Корсвейн. Мы не можем позволить им вдобавок добиться позиционного преимущества.

Корсвейн вздохнул.

— Оставайтесь в пределах радиуса действия орбитальных батарей. Запустите противоторпедные дроны и штурмовые корабли. Перестройтесь в боевой порядок.

— У нас мало пространства для маневра, сенешаль. Перестраиваясь в боевой порядок, мы окажемся среди кораблей Свободной Армии. Мы теряем время, пока ты ведешь переговоры с этими мятежниками.

— Я отлично осведомлен о тактической ситуации, магистр капитула, и мне судить, как лучше использовать свое время. Выполняй приказы.

Корсвейн прервал связь и вернулся к переговорам с президентом-генералом.

— Время поджимает, поэтому буду откровенен. В этой войне нет нейтралитета и наблюдателей. Вы утверждаете, что ее начали Легионес Астартес. Возможно, но уже погибли миллиарды тех, кто стремился избежать ее.

— Это угроза, сенешаль Темных Ангелов Корсвейн?

Ремеркус на минуту отвернулся и с кем-то переговорил, слишком тихо, чтобы Корсвейн мог услышать. Когда он вернулся к приемопередатчику, его глаза расширились от гнева.

— Вы направили свои корабли на мой флот? Использовать слабовооруженные транспорты в качестве щита от ваших врагов — тактика труса. Вы слишком рано показали свое истинное лицо, Корсвейн. Как и во времена Великого крестового похода, вы строите победы на телах простых людей.

— Бесчисленные павшие легионеры — вот ответ на это обвинение, — возразил Корсвейн, возмущенный словами Ремеркуса. — Сколько моих братьев погибло из-за слабости простых людей? Сколько отдали свои жизни, чтобы закрыть в боевых порядках бреши, возникшие из-за бегущих трусов, или же погибли в первых атаках, чтобы полки Имперской Армии могли наступать, не встречая сопротивления. Вы знаете, что ваши слова так же пусты, как и обещания Гора.

— Я не слышал подобных обещаний, если вы это имеете в виду. Что вы за человек, если так жаждете войны, что не можете понять мотивов тех, кто хотел бы жить без нее?

Очередной доклад от Белата прервал взрыв негодования Корсвейна, дав ему минуту, чтобы собраться с мыслями.

— Сенешаль, корабли Свободной Армии рассеиваются.

— Ты должен беспокоиться исключительно о Гвардии Смерти, магистр капитула. Что они делают?

— Перестраиваются для атаки. Нам необходимо развернуться и встретить их, или же они смогут сконцентрировать огонь на части нашего флота.

— Каким курсом?

— Сенешаль?

— Каким курсом следует Гвардия Смерти, магистр капитула? Какую часть флота они собираются атаковать?

Последовала пауза, пока Белат получал необходимую информацию.

— Они движутся на нас, сенешаль. По-видимому на «Сошествие гнева» будет направлен основной удар. Мы должны развернуть авангард для поддержки.

— Всем кораблям оставаться на прежнем курсе. Атака Гвардии Смерти ложная. Они не рискнут войти в зону действия орбитальных батарей.

— Стоит ли полагаться на сепаратистов, сенешаль? Их корабли не проводят никаких маневров, чтобы помешать Гвардии Смерти.

— Я полагаюсь не на Свободную Армию, Белат, а на тактические инстинкты нашего врага. Только безумец осмелится атаковать врага, находящегося под прикрытием орбитальной защиты. Тифон пытается принудить нас к открытому сражению, чтобы вывести за пределы дальности огня батарей.

— Можем ли мы идти на такой риск? Как ты можешь быть уверен, что мятежники в этот же самый момент не переговариваются с вражеским командиром?

— Победит мудрейший, магистр капитула. Не забывай уроки спирали, хотя, возможно, обучение в последнее время не пользуется популярностью. Чтобы гарантировать победу, необходимо заманить врага на свою территорию.

— Я не вижу связи между уроком и этой ситуацией, сенешаль. Несомненно, было бы мудрее встретить врага с равными силами? Если мы не сможем, тогда… проклятье, приближаются торпеды!

Вокс отключился, и мгновенье спустя завыли предупредительные сирены, оповещая экипаж о предстоящих попаданиях. Корсвейн отключил сигнал тревоги в своей каюте и включил связь с Ремеркусом.

— Я не уверен, что вы уделяете мне все свое внимание, сенешаль Корсвейн, — обратился президент-генерал.

— Вы правы, Ремеркус, — ситуация придавала спешку его словам, а терпение Корсвейна уменьшалось из-за высокомерия собеседника. — Силы предателей атакуют мой флот. Которым вы помогаете своим продолжающимся бездействием. Проклятье, вы будете сидеть и смотреть, как нас уничтожают?

— У меня нет выбора, — ответил Ремеркус, его сожаление казалось искренним. Он печально покачал головой.

— Что мне делать? Если я сейчас помогу Темным Ангелам, мы станем врагами Гвардии Смерти. Если придем на помощь Легиону Мортариона, тогда ваши боевые братья не замедлят отомстить. Галактика в огне, сенешаль, и пламя затронуло всех нас. Но если мы будем терпеливы, то сможем выйти из этого конфликта, если не невредимыми, то по крайней мере живыми.

Корсвейн искал ответ на честную оценку ситуации Ремеркусом, но в голову ничего не приходило. Для него галактика всегда была разделена на два лагеря: тех, против кого он сражался и тех, кто бился рядом с ним. Он подумал о Повелителях Ночи, о том, как изучал их, считал союзниками, несмотря на методы, которые казались чужими и варварскими. Хотя он, как и все, был шокирован предательством Гора, измена Кёрза его не удивила.

Союзник так легко стал врагом.

Теперь он столкнулся с вероятностью существования третьей точки зрения, ситуацией, в которой не было ни друга, ни врага. Когда Лев сказал ему, что обстановка более сложна, чем Корсвейн может вообразить, возможно именно нынешнюю ситуацию предвидел примарх.

— Мы живем в сложные времена, Кор, и нет четкого разделения между теми, кто сражается на нашей стороне и теми, кто против нас. Неприязнь к Гору и его Легионам больше не гарантирует верность Императору. Другие силы используют свое право на власть.

— Я не понимаю, монсеньор, — признался Корсвейн. — Кому еще клясться в верности, кроме как Гору или Императору?

— Скажи мне, кому ты служишь? — спросил Лев в ответ на его вопрос.

Корсвейн ответил незамедлительно, выпрямившись, словно его обвинили в преступлении.

— Терре, монсеньор, и делу Императора.

— А что на счет твоих клятв мне, маленький брат? — голос Льва был тих и задумчив. — Ты не верен Темным Ангелам?

— Конечно же, верен, монсеньор! — Корсвейн был застигнут врасплох предположением, что примарх может считать иначе.

— И поэтому есть те, для которых на первом месте стоит их примарх и Легион, а для некоторых, возможно, даже не они, — пояснил Лев. — Если бы я сказал тебе, что мы должны отказаться от защиты Терры, что бы ты ответил?

— Пожалуйста, не шутите так, — тихо сказал Корсвейн, качая головой. — Мы не можем позволить Гору выиграть эту войну.

— Кто сказал, что я говорю о Горе…?

Примарх закрыл глаза и несколько секунд тер бровь. Затем он взглянул на Корсвейна, оценивая его рвение.

— Это не твоя забота, маленький брат. Подготовь оперативную группу, и позволь мне одному нести тяжелое бремя.

Теперь это бремя давило тяжестью на плечи Корсвейна. Хотя ему было сложно смотреть на уход Льва, но сенешаль понимал, насколько мог, причины отбытия примарха. Происходящие на Восточной Окраине события нельзя было игнорировать, они могли представлять такую же угрозу Императору, что и предательство самого Гора. Или же так считал Лев.

Когда Корсвейн впервые созвал командный совет, он спросил себя, как бы поступил Лев в подобной ситуации. Размышления ни к чему не привели. Корсвейн считал, что знал примарха лучше остальных, но мысли и планы примарха лежали так же далеко от понимания сенешаля, как человеческие для насекомого. Примархи понимали вселенную так, как он никогда бы не смог, и попытки предугадать их мотивы приводили бы только к нескончаемому разочарованию.

— Ни быстрого ответа, сенешаль Корсвейн? Ни банального довода, чтобы убедить меня в необходимости жертвы моих солдат?

Голос Ремеркуса вернул Корсвейна от его мыслей к насущным делам. Он почувствовал дрожь боевой баржи и услышал, как орудия и ракетные батареи открыли огонь по приближающимся торпедам. От залпов, выпускаемых с орудийных палуб, под ногами сенешаля непрерывно трясло палубу. Реализм происходящего добавил настойчивости его словам.

— Нет, я вижу, что вам было не просто нарушить клятвы Империуму, президент-генерал. Должно быть, это тяжелое бремя, чувствовать, как много жизней зависят от каждого вашего решения. Народу Терры Нуллиус повезло, что у него есть такой сильный лидер.

— Это сарказм, сенешаль?

— Нет, я говорю откровенно. Тяжело, не так ли? Сидеть и наблюдать, как те, кто принес Имперскую Истину звездам, уничтожают друг друга ради амбиций немногих. Я завидую вашей роскоши бездействия.

— Я не понимаю, — ответил Ремеркус. — Именно ваш магистр войны развязал этот ужас.

— Да, магистр войны. Великий Гор, возвышенный рукой самого Императора. Насколько защищеннее вы должны чувствовать себя, скрываясь здесь от войны и доверив судьбу галактики другим.

Вспыхнули пустотные щиты, и ответ Ремеркуса заглушили помехи. Серий попаданий встряхнули «Сошествие гнева», вынудив Корсвейна схватиться за монитор связи, чтобы не упасть. Снова зазвучали ревуны, давая знак аварийным партиям занять боевые посты.

— Магистр капитула Белат, докладывай.

— Всего лишь незначительные повреждения, сенешаль. «Крестоносец» отделался не так легко, ударный крейсер получил всю мощь залпа. Его щиты отключились, есть несколько пробоин в корпусе.

— Прикажи «Крестоносцу» перейти на более близкую орбиту и перестрой боевой порядок.

— Позволь нам развернуться и ответить своими торпедами! Мы заставим их изменить курс.

— Это не входит в мои планы, магистр капитула. Если мы повернем, то выйдем из-под прикрытия батарей, о чем я уже тебе говорил.

— Защита молчащих батарей бесполезна!

— Верь, Белат.

— Верить? Во что?

— Если не в мои навыки убеждения, которых мне может не доставать, тогда в человечество.

— Это самое человечество сидит, сложа руки, пока нас атакуют. Эти трусы из СвободнойАрмии были больше бременем, нежели благом еще до того, как отвернулись от Императора.

Корсвейн покачал головой.

— Если ты действительно веришь в это, магистр капитула, тогда они правы, оставив нас самих разбираться в своем конфликте.

— Прошу прощения, я сказал не подумав.

Белат несколько секунд молчал, хотя канал связи оставался открытым. Затем магистр капитула в ужасе прорычал:

— Их флагман изменил курс, чтобы подойти вплотную, сенешаль. Идентификаторы сигнала подтверждают — это проклятый «Терминус эст».

Это известие, хоть и ожидаемое, заставило Корсвейна засомневаться в выборе стратегии. Помимо того, что Тифон, почувствовав слабость противника, вполне мог решиться на атаку орбитальных батарей, его боевая баржа была одной из крупнейших когда — либо построенных, многократно превосходя «Сошествие гнева» в массе залпа.

— К счастью или нет, я выбрал наш курс, и теперь мы должны следовать ему до самого конца. Мы ничего не добьемся, сомневаясь друг в друге. Отзови штурмовые корабли в пусковые отсеки, и прикажи всем ремонтным партиям быть наготове. Полагаю, что вскоре мы ощутим всю мощь вражеского бортового залпа, как предшественника абордажа.

— При такой перспективе ты держишься очень спокойно, сенешаль.

Это было правдой. Корсвейн не чувствовал ни опасения, ни волнения. Голова ходила кругом, но перед лицом столь зловещей неотвратимости его мысли сфокусировались, как луч лазера. Сенешаль задался вопросом, не так ли все время работал мозг Льва.

— Я не позволю взять этот корабль на абордаж, Белат. Если враг попытается сблизиться, мы проведем маневр для контрабордажа. Мы вместе возглавим атаку.

— Как прикажешь, сенешаль, — ответил Белат. Возможно впервые с момента обнаружения Гвардии Смерти в его голосе звучало нечто похожее на уверенность. — Я возглавлю авангард, если только ты не желаешь этой чести.

— Второй эшелон отлично подойдет мне, магистр капитула.

Прежде чем покинуть каюту, Корсвейн подключил дистанционный терминал для приемопередатчика к системам силового доспеха. Коридоры гремели топотом бронированных сапог Темных Ангелов, собирающихся для абордажа. Сенешаль находился на четыре уровня ниже зала сбора, когда по воксу раздался сигнал, сообщая, что связь с Аргеем восстановлена. Корсвейн заговорил, направляясь к кормовому отсеку сбора по левому борту.

— Я удивлен, президент-генерал. Вам все еще есть, что сказать. Вы предельно ясно разъяснили свою позицию, и я уверен, что никакие споры не изменят ее.

Корсвейн кивнул почетной страже, отдавшей ему честь в оружейной комнате. Несколько сотен легионеров вооружались специализированным абордажным снаряжением: силовыми алебардами и боевыми щитами для ближнего боя; подрывными и мельта-зарядами для уничтожения переборок; гравитационными сетями и цепными кошками для действий в космосе.

— Что вы имели в виду, когда говорили: другие решат судьбу галактики? — в голосе Ремеркуса прибавилось нерешительности. — Вы не верите, что мятеж Гора будет подавлен?

— Я не оптимист, президент-генерал. Архипредатель с самого начала владеет инициативой. Меня утешает то, что я, может быть, не доживу до его победы, но надеюсь, что моя смерть может предотвратить ее.

— Я не ожидал такого пораженчества от командира Легионес Астартес, — тон президент-генерала стал еще более неуверенным. — Почему вы говорите о смерти?

Корсвейн искренне рассмеялся.

— Я готовлюсь к абордажу корабля, экипаж которого несомненно превосходит нас в численности, в надежде, что по крайней мере убью его командира — предателя Тифона. Кроме того, я не рассчитываю, что хоть один легионер Темных Ангелов переживет предстоящий бой. Я надеюсь, что ослабленная нами Гвардия Смерти не сможет продолжить атаку на ваш мир и корабли на орбите.

— Вы не можете знать, что они именно это собираются сделать.

Корсвейн извлек меч и покрутил его, высматривая на остром лезвии неровности и зарубки. Их не было. Сенешаль знал об этом, ведь за клинком тщательно ухаживали, но лишняя проверка добавляла спокойствия.

— Если вы верите, что Гвардия Смерти признает ваши заявления о нейтралитете, тогда вы еще больший глупец, чем я. Мы завоевали галактику для Императора и Имперской Истины, президент-генерал. Не стройте иллюзий — Гор планирует завоевать ее снова для себя лично. Я не жалею о своей роли в этой войне. Надеюсь, вы тоже не станете.

По всей боевой барже прокатился глухой рокот, становясь все громче и громче — от носа до кормы заговорили орудия корабля. Гул многократно повторился по всему залу сбора, как только открыли огонь батареи на нижних палубах, заглушив ответ Ремеркуса.

Несколько мгновений спустя на «Сошествие гнева» обрушился ответный залп «Терминус эст». Несмотря на прикрытие пустотных щитов, боевую баржу затрясло от попаданий снарядов, ракет и плазменных зарядов. Их мощь почти сбила Корсвейна с ног.

— К сожалению, я должен прервать наш разговор, президент-генерал. Ни в коем случае не позволяйте Гвардии Смерти высадиться на ваш мир — я лично видел бедствия, которые несомненно последуют за этим.

— Подождите! — резко сказал Ремеркус. — Минутку. Дайте мне подумать.

— Нет больше времени для размышлений, только для действий. Я уже так поступил. Когда мы в первый раз обнаружили Гвардию Смерти, у нас была возможность уйти с орбиты, но тогда подставили под удар ваш флот. Я убрал ваши транспорты с пути врага и заманил его под дула орбитальных орудий. Что вы решите делать дальше целиком будет лежать на вашей совести.

— Это какой-то обман. Вы надеетесь подтолкнуть меня этим шантажом?

— Никакого обмана, шантажа или принуждения. Теперь я отправляюсь в битву во имя Императора, Льва и Первого Легиона. Я счастлив, что поступаю так, ведь если Империум победит, тогда нас и нашу жертву будут помнить.

Огромные двери, соединяющие зал сбора с пусковыми отсеками, открылись, со скрежетом разойдясь в стороны на тяжелых роликах. В отсеках стояли готовые к запуску «Громовые ястребы» и «Грозовые птицы». Корсвейн поднял кулак, сигнализируя космодесантникам вокруг, но его слова утонули в грохоте очередного залпа, обрушившегося на боевую баржу. Переборки и крепления над головой заскрипели и затрещали от нагрузки, но выдержали.

Корсвейн выпрямился.

— Через две минуты мои штурмовые корабли будут на пути к врагу, и ваш огонь накроет нас так же, как и их.

— Тогда, что вы от меня хотите.

— Президент-генерал, открывайте чертов огонь немедленно!

Корсвейн вырвал дистанционный передатчик из гнезда и швырнул его на палубу.

— Белат, как у тебя обстоят дела? — обратился он по внутреннему воксу.

— Посадка через тридцать секунд. Пилоты проинструктированы о схемах атаки. Флот перестраивается для контрудара.

— Увидимся на борту «Терминус эст», брат. Смерть врагам Императора.

— Так точно. Смерть им!

Корсвейн последним взошел по рампе «Грозовой птицы», его почетная стража уже была пристегнута. Он прошел мимо них и занял место в специально оборудованной командирской башенке рядом с кабиной пилота.

— Всем штурмовым кораблям, приготовиться к старту по моей команде.

Пульсирующий рев двигателей штурмовых кораблей усилился, как только пилот отсоединил палубные фиксаторы. Корсвейн собрался дать сигнал к запуску, когда по вокс-связи раздался звук срочного входящего сообщения. Это был Уризель.

— Сенешаль, оборонительные платформы открыли огонь! — капитан сенсориума смеялся. — Они стреляют по кораблям Гвардии Смерти!

Корсвейн невозмутимо выслушал эти новости, неуверенный в том, что они пришли вовремя. Минуту он сидел неподвижно с закрытыми глазами.

— А противник? Что он делает?

— Отступает, сенешаль. Гвардия Смерти прервала атаку.

Сделав долгий выдох, Корсвейн открыл глаза. Он хотел воспользоваться преимуществом, пока оно у него было, но понимал, что вдали от орбитальной защиты флот Гвардии Смерти более чем равен его силам. Корабли Свободной Армии были слишком далеко, чтобы целенаправленно вмешаться.

— Приказ флоту. Не преследовать врага.

Ему было тяжело произносить эти слова, но он не мог позволить себе принести в жертву еще больше своих братьев. Затянувшиеся сражения с Повелителями Ночи, стоившие немалых потерь, и двадцать тысяч легионеров, ушедших со Львом, привели к тому, что Темные Ангелы стали намного малочисленнее, чем три года назад.

— Постам обслуживания отменить запуск штурмовых кораблей.

Когда Белат вошел в комнату в ответ на вызов Корсвейна, он всем своим видом демонстрировал раскаяние. Взгляд магистра капитула был опущен, руки прижаты к поясу.

— Приношу искренние извинения за свое несогласие, сенешаль. Это было непочтительно и неподобающе.

— Так и было, — согласился Корсвейн, скрестив руки. Его кресло заскрипело, когда он откинулся назад. — Я — не Лев, и не могу быть таким же лидером, как он. И все же требую, чтобы мои приказы уважали. Я — сенешаль примарха, его воля и его голос. Это понятно?

— Абсолютно, сенешаль.

Белат поклонился и наконец посмотрел Корсвейну в глаза. Магистр капитула улыбнулся.

— Своими действиями в этой стычке ты доказал, что достоен выбора Льва. Должен признать, я некоторое время считал, что твоя тактика убеждения не сработала.

— Я тоже так думал, — согласился Корсвейн.

Белат был шокирован.

— Хочешь сказать, что на самом деле собирался взять на абордаж «Терминус эст»? Это не было уловкой, чтобы склонить раскольников к союзу с нами?

— Я никого не стремился ввести в заблуждение. Весь мой замысел заключался в приказе.

— Я знаю, что примарх приказал атаковать врага повсюду, но ты действительно собирался пожертвовать всеми нами ради этих проклятых сепаратистов? — скептицизм Белата усилился. — Я восхищаюсь твоим благородным устремлением, брат, но и у чести есть границы.

— Свободная Армия может гнить здесь в одиночестве, мне это безразлично, — пояснил Корсвейн. — Они ничем не лучше предетелей, но мы не можем тратить на них свои ресурсы. Я задержался не из-за народа Аргея, а ради их транспортов и канонерок.

Выражение лица магистра капитуля говорило о его замешательстве лучше любого вопроса.

— Нам необходимо восстановить нашу мощь, Белат. Нужно больше воинов.

— Не Свободная Армия? Триста тысяч солдат — немалая сила.

— Но несравнимая с двадцатью тысячами легионеров, — Корсвейн наслаждался растерянным выражением лица Белата. — Ты конфискуешь транспорты по моему приказу, а я тем временем вернусь к Легиону, чтобы продолжить поиск Волка.

— И кем их заполнить? — Белат разжал руки и вытянул их, демонстрируя пустые ладони. — Где ты собираешься найти так много космодесантников, вооруженных и готовых к войне?

Корсвейн улыбнулся.

— Там, где они ждут нас многие годы, Белат. На Калибане.

Грэм Макнилл Возлюбленная супруга

Благоухающий дым струйками вытекал из стилизованных под клыкастые пасти курильниц, наполняя спальные покои приторно-сладкими ароматами меда и корицы. Первые утренние лучи золотыми полосками проникали в комнату сквозь щели в зарешеченных окнах. Свет лениво окутывал изможденную пару любовников, лежащих в обнимку на роскошной кровати. Их тела лоснились от масел и пота, открытые глаза смотрели в пустоту. В блаженной неге каждый был поглощен собственными мыслями.

На резном прикроватном столике ручной работы стояли три пустые бутылки изысканного кэбанского вина. Алые пятна на простынях свидетельствовали о том, что благородный напиток поглощался без каких-либо церемоний. Рэвен поднял руку с плеча Ликс и нежно провел пальцем по витиеватой татуировке у нее за ухом. Обычно этот символ скрывала от посторонних глаз копна рыжевато-каштановых волос.

— Ты хоть представляешь, сколько неприятностей навлечешь на свою голову, если кто-нибудь увидит этот знак? — спросил он.

— Ты его видел.

— Да, но я-то не собираюсь доносить на тебя.

— Тогда мне не о чем беспокоиться, — ухмыльнулась девушка, — никто, кроме тебя, его не видел.

— А как же Албард?

— И уж точно не Албард.

Ликс рассмеялась, но Рэвен почувствовал, что ее веселость напускная.

— Ты же не всерьез связана с культом Змея, верно?

Девушка покачала головой и поцеловала его.

— Ты можешь себе представить, чтобы я голая плясала в лесу?

— Теперь могу. А они и правда так делают?

— Поговаривают, что да, — ответила Ликс, — а еще приносят в жертву девственниц и совокупляются с нагами.

Рэвен изобразил гримасу отвращения. Он, как и все прочие, был наслышан россказнями о зловещих ритуалах последователей культа Змея, об их ложной вере в старых богов и полном неприятии любой формы власти, но, как и все остальные, он не верил этим слухам.

— Там выпить ничего не осталось? — спросила Ликс.

Рэвен потянулся через нее и осмотрел бутылки. Они оказались пусты, и он со вздохом повалился обратно на кровать.

— Нет, ничего не осталось.

— Неужели мы все выпили? — спросила Ликс, поворачиваясь на бок. Одеяло соскользнуло, и обнаженная девушка наградила любовника лучезарной улыбкой. Рэвен на миг залюбовался ее золотистой смуглой кожей, на которой от холода начали проступать мурашки.

— Боюсь, что все, — произнес он.

— Тогда понятно, почему у меня голова трещит так, будто ее стискивают ручные наги твоего папаши.

Рэвен потер глаза и облизнул пересохшие губы. Кожа у него была того же оттенка, что и у Ликс, цвета молодого дуба. Под ней хорошо просматривались бугорки мускулатуры. В отличие от пышнотелого брата, Рэвен был худощав и строен, тогда как Албарда в лучшем случае можно было назвать просто грузным.

За неимением выпивки, Рэвен приподнялся и потянул за конец длинной скрученной трубки из аждархидовой кожи. Он долго всасывался в бронзовый наконечник, пока не разгорелись тлеющие угли в чаше, стоявшей на полке над изголовьем кровати. Рэвен выдохнул ароматный дым и вновь улегся, заложив руку за голову.

— Сомневаюсь, что дряхлеющие Оруборос и Шеша еще в состоянии что-либо стиснуть, — произнес он, спустя какое-то время. — Так что, твое сравнение неуместно.

— Но ты ведь меня понял, — надулась она.

— Понял, но мне нравится, когда ты обижаешься. Тебе это идет.

— Так вот почему ты так жесток со мной?

— Это только одна из причин, — признал Рэвен, позволяя ароматному дыму сгладить беспокойство, которое он ощущал каждый раз, когда просыпался в одной постели с Ликс. Несмотря на всю ее чарующую привлекательность и искушенность в постели, было в их занятиях любовью нечто противоестественное… Да и любовью ли? Пожалуй, это не самое подходящее слово. Едва ли между ними было подобное чувство. Скорее их отношения походили на спаривание животных. Да, этот термин вполне передавал их неистовость, но не вполне описывал волнующее предвкушение запретного удовольствия.

Взгляд генетически улучшенных глаз Рэвена вдруг упал на обручальное кольцо на пальце у Ликс. Он едва не расхохотался, когда прочел клятву верности, выжженную лазерным лучом на платиновой поверхности.

— Что смешного? — спросила Ликс.

— Ничего, — ответил он, — просто я прочел клятву, которую мой брат начертал на твоем кольце.

Пожав плечами, девушка покраснела и убрала руку под одеяло.

— Оно красивое, и ты сам настоял, чтобы я его оставила.

— Да, — ответил Рэвен, отпуская курительный шланг, — мне нравится смотреть на то, что я опорочил.

Она улыбнулась и притянула его к себе. Пальцы девушки скользнули по обрамленным сталью выемкам на спине и шее любовника. Ликс содрогнулась, коснувшись холодного чужеродного металла. Рэвен не без удовольствия заметил промелькнувшее в ее взгляде отвращение.

— Тебе они не нравятся?

— Нет, они холодные.

— Пора бы уже привыкнуть к ним, — сказал Рэвен, прижимая ее к кровати, но девушка отвернулась от его поцелуев.

— Больно было? — спросила она. — Ну, когда сакристанцы тебя резали?

Все еще опираясь на локти, Рэвен кивнул.

— Да, сакристанцы нас обездвижили, но отец решил, что мы должны пройти все процедуры без обезболивания, так же, как он в свое время. Мы были парализованы, но в сознании.

Девушка содрогнулась, представив, как ее режут железноликие жрецы Марса и их прихвостни сакристанцы. Рэвен почувствовал, что и сам стиснул зубы при воспоминании об этой операции — они с Албардом лежат лицом к лицу на бронзовых каталках в недрах Святилища, в комнате, где стены покрыты зеленой плиткой и кругом хирургическая сталь.

— Думаю, отец ждал, что я буду кричать, но я не доставил ему такого удовольствия.

— Ты привык к ним? — спросила девушка, проводя по металлической кромке разъема. Несмотря на нескрываемое отвращение, ее пальчики скользнули внутрь.

Такова была натура Ликс. Порой ее брезгливость в один миг могла смениться на неприкрытое любопытство. Когда он впервые привел ее в свою постель, девушка отчаянно отговаривала его, называла их связь безнравственной. Но почти каждую ночь она вновь и вновь сама приходила к нему за тем же.

— Они стали частью меня, — пожал плечами Рэвен, — как будто я с ними родился.

— А у Албарда они воспалились, — сказала Ликс, проводя пальцем по коже вокруг нейронного разъема. Ее дыхание участилось. — Мне приходится втирать ему обеззараживающие мази по несколько раз в день.

— Ему это нравится?

Девушка покачала головой.

— Его это бесит.

— Вот и отлично, — сказал Рэвен, целуя ее.

Ликс приняла его ласки.

***

Позже, когда Ликс уснула, Рэвен откинул одеяло и тихо пересек комнату. В предгорье над долиной воздух был прохладным, и толстая шкура маллагры на полу — охотничий трофей, добытый его дедом в джунглях Куша — приятно согревала ноги. Проступивший недавно пот мгновенно остыл, и юноша набросил на голое тело зеленый халат с подпушкой из меха ксеносов. Снаружи доносились звуки города — нестройный гул десятков тысяч голосов, собравшихся на празднование. Несмотря на то, что покои Рэвена располагались в одной из трех башен родового замка в сотнях метров над толпой, юноше казалось, что он отчетливо слышит каждого гостя, прибывшего приветствовать сыновей лорда Девайна в день их Становления. Локуашские купцы оживленно торговались с покрытыми татуировками людьми из Энатепа, мастера Часового города нахваливали свои тикающие механические чудеса, но не слишком громко, дабы избежать нежелательного внимания сакристанской стражи. Благородные семейства без сомнения прислали на церемонию своих лучших сынов, храбрейших рыцарей, и наперебой хвастали друг перед другом охотничьими трофеями и породностью своих сатрапий. Народ Луперкалии стоически переносил это нашествие многотысячной толпы в твердой уверенности, что ни один из прибывших на празднество благородных родов не сравнится с домом Девайн.

Рэвен распахнул тяжелые шторы, раздвинул ставни и вышел на каменный балкон, ощущая себя так, словно весь город принадлежал ему одному.

Отсюда открывался вид на просторную равнину. Городские террасы каскадом спускались от крепости к плодородным полям. Разноцветные строения всевозможных форм и размеров боролись за место на улицах, спроектированных согласно принципам легионов, возвративших этот мир в лоно Империума.

Лев воздвиг Рассветную цитадель на возвышенности, в самой узкой части равнины. Примыкавшие к ней прямые улицы пролегали в строгом геометрическом порядке. Там, где местный ландшафт вздумал противиться задумке градостроителя, он был стерт с лица земли силами Механикума. Ниже, в долине, улицы сплетались в причудливый лабиринт. Такая свободная, но все же организованная планировка должна была символизировать тактические приемы лорда Гора. Хан же решил не увековечивать свое имя в камне, предпочтя лесную глушь и высокогорья. Никто точно не знает, какое наследие оставил за собой магистр Белых Шрамов, но горожане на кухнях поговаривают, будто он делился секретами с дикими племенами и благородными домами где-то на самом краю света.

Одной из немногих улиц, объединявших разноликий город, была Виа Аргентум — широкий и прямой как стрела проспект, пересекавший всю долину от низовья до высеченной в желтых скалах крепости. Рэвен приложил руку ко лбу, вглядываясь в причудливый горный пик, искусно сформированный в большей степени человеком, чем природой.

Вокруг его талии обвились женские руки, запахло жасминовым маслом, которым любила натирать кожу Ликс. Рэвен чувствовал, что она по-прежнему раздета, и задумался, успеет ли еще разок побывать с ней в постели, пока за ним не придет мать.

— Нервничаешь? — спросила Ликс.

Рэвен посмотрел на мраморный купол цитадели. Первые утренние лучи горели в бронзовых перекрытиях, соединявших голубые кессоны. Рассердившись за подобное предположение, юноша тряхнул головой.

— Нет, — ответил он, отталкивая Ликс. — Меня готовили к ритуалу Становления с тех пор, как мне исполнилось десять. Я прекрасно знаю, кто я, и готов ко всему, что может произойти. Если даже такой олух, как отец, выдержал испытание, то мне нечего бояться.

— Говорят, перворожденный сын дома Тахар погиб, а трое его братьев сошли с ума во время обряда.

— Дом Тахар? — усмехнулся Рэвен. — А чего ты ждала от кочевников, до сих пор жгущих навоз и не способных даже построить нормальный город? Наверняка какой-то занюханный шаман, вырядившийся сакристанцем, сдуру залил им священный яд наги в нейроразъемы.

— Не злись, — сказала Ликс, — ты должен быть спокоен. Отпечаток трона Механикум зависит от твоего психического состояния в момент воссоединения.

Рэвен развернулся к Ликс и расхохотался. Это был очень недобрый смех.

— А, ты у нас теперь жрица Механикума, что ли? Ну, давай, открой мне свою кладезь секретов, или твои познания ограничиваются только прописными истинами?

Ликс пождала губы.

— Мне не нравится твое настроение.

— Ты сама его таким сделала, — огрызнулся Рэвен. — В прочем, как и всегда.

Ликс хотела дать ему пощечину, но многовековые генные манипуляции в мужской линии рода Девайн обеспечили Рэвену куда более быструю реакцию. Он перехватил руку девушки, вывернув ее за спину, втолкнул Ликс обратно в комнату и бросил лицом вниз на кровать. Она повернулась на спину, он распахнул халат. На лице ее вновь появилась смесь отвращения и обожания. Ликс была такой с детства.

Однако, прежде чем Рэвен успел что-либо сделать, дверь в его покои открылась, и в комнату решительно вошла величественная дама в длинном платье из блестящей чешуи. Голову женщины венчала корона из шкуры наги. За ней последовали ослепленные ядом слуги. Каждый нес в руках платье для Рэвена на выбор.

— Мама! — вскрикнул Рэвен, возмущенно всплеснув руками. — Вас что, не учили стучаться?

Сибелла Девайн покачала головой и пригрозила ему пальцем.

— Разве мать станет стучаться, заходя к сыну в день его Становления?

— Уже вижу, что нет.

— Ну, хватит, — произнесла Сибелла, проводя длинным ногтем по мускулистой груди сына. — Ты не должен на меня сердиться. Только не в такой день.

— Хватит, мама, — огрызнулся Рэвен. — Ликс уже всецело просветила меня в вопросах предстоящего события.

Выражение лица Сибеллы стало куда суровее, когда она повернулась к лежащей на кровати девушке. Та встретила ее взгляд с неприкрытым презрением.

— Одевайся, Ликс, — произнесла Сибелла, — тебе неприлично быть здесь сегодня.

— Только сегодня? — рассмеялась девушка.

— Если ты хочешь в будущем стать возлюбленной супругой Рэвена, пора научиться вести себя соответственно.

— Такой же возлюбленной супругой как вы стали Киприану? — прошипела Ликс, сжимая кулаки. — Нет уж, спасибо.

— Пошла вон, — произнесла Сибелла с каменным лицом. — Албард скоро придет. Уходи через туннели для прислуги и не попадайся мне на глаза, пока все не кончится.

— С превеликим удовольствием, — ответила Ликс, плохо сдерживая ярость. Собрав с пола свою одежду, она легко проскользнула в платье — сказывался опыт — и уже при полном параде неспешно подошла в Рэвену и поцеловала его в щеку. — До скорой встречи.

Сибелла щелкнула пальцами и приказала:

— Кто-нибудь, откройте окна, а то здесь пахнет, как в борделе.

— О, да, вы в этом эксперт, — пробормотала Ликс напоследок, прежде чем скрыться за дверью.

— Так, — Сибелла бросила оценивающий взгляд на сына, — посмотрим, получится ли привести тебя в более-менее приличный вид.

***

Спустя несколько часов, облаченный в роскошные черные и зеленые шелка, подвязанные двумя кушаками, малиновым и синим, — и все это поверх обтягивающих светло-бежевых брюк, заправленных в ботфорты на высоком каблуке, Рэвен спускался по лестнице вслед за матерью. Она долго перечисляла имена и титулы высоких гостей, прибывших на празднование их с Албардом Становления. Рэвен не слушал. Вместо этого он прокручивал в голове подробности прошлой ночи, проведенной с Ликс. Подобные воспоминания всегда вызывали у него легкое чувство сожаления с пикантной примесью постыдного удовольствия.

Когда ступеньки наконец привели их в просторный зал на нижнем этаже башни, Сибелла с новой силой обрушила на Рэвена материнскую заботу:

— Ты хоть вполуха слушал, о чем я тебе говорила?

— Не особо, — признался Рэвен, прислушиваясь к ликующему гомону толпы, доносящемуся снаружи.

Прежде чем Сибелла успела отчитать его за столь безответственное поведение, в зал вошло целое воинство суровых мужей при полном боевом облачении, каждая деталь которого создавалась с единственной целью — нести врагам как можно более изощренную и мучительную гибель. Воин, возглавлявший процессию, был облачен в тяжелый фузионный доспех, хоть и начищенный до серебряного блеска, но явно устаревший. Он куда гармоничнее смотрелся бы на конном рыцаре пятивековой давности, при условии, конечно, что ему под стать нашелся бы конь, способный выдержать этакую тяжесть.

Мужчина был грузен и широкоплеч. Юношеские черты лица постепенно вытеснял второй подбородок, доставшийся ему в наследство от отца. Пол-лица покрывали шрамы плохо заживших ожогов, правый глаз заменял аугметический имплантат — последствия неудачной охоты на норовистую маллагру, которая в отчаянном броске раскроила обидчику полчерепа.

Албард Девайн, перворожденный сын и наследник дома Девайн, покачал головой, глядя на Рэвена.

— Ты одет не как воин.

— А ты как никогда наблюдателен, братец, — ответил тот с легким поклоном.

— Зачем ты так вырядился? — не отступался Албард.

Он говорил медленно и с явным усилием, стараясь, чтобы его слова звучали отчетливо. Когда Албард забывался, из-за изуродовавших лицо шрамов речь его становилась неразборчивой, как у деревенского дурачка. Каждый раз, глядя на брата, Рэвен про себя радовался тому, что он родился младшим и, следовательно, был избавлен от ритуального прижигания лица по достижении совершеннолетия.

— Я так оделся, — произнес Рэвен, — потому что считаю нелепым тащить на себе тяжелую архаичную броню всю дорогу вверх по лестнице к цитадели, просто чтобы потом снять ее там. Ты только подумай о реакторах. Они же такие древние, и наверняка из них идет утечка радиации. Твои кости уже облучаются. Ты еще помянешь мои слова, и пожалеешь о том, что нацепил на себя это уродство, когда решишь зачать наследника.

— Мужчины рода Девайн носят серебряный доспех с тех самых пор, как возвысились над прочими и стали править этим миром, — сказал Албард, подходя ближе к брату и сверля его взглядом. — Ты не опозоришь отца, нарушая традицию. Ты наденешь броню.

Рэвен покачал головой.

— Нет, мне и так хорошо.

Албард сморщился — его обоняния наконец достиг запах, исходивший от волос Рэвена. По лицу воина стало ясно, что аромат ему знаком. Рэвен едва сдержал злорадство, когда заметил, что брат узнал запах ароматических масел своей жены.

— От тебя несет так, словно ты всю ночь шлялся по девкам, — сказал Албард, обходя вокруг брата.

— Ну, если тебе интересно, была у меня сегодня одна счастливица… — начал Рэвен и едва успел увернуться от удара тяжелой бронированной перчатки. — Полноте, братец, тебе за мной не угнаться.

Албард бросил взгляд на Сибеллу. Рэвен улыбнулся, прекрасно зная, как сильно эти двое ненавидят друг друга.

— Это все ты, — сказал Албард, — ты воспитала сына самоуверенным хамом.

— Албард, сын мой… — начала Сибелла, но он не дал ей закончить.

— Ты мне не мать, ведьма, — гаркнул он. — Моей матери уже давно нет, а ты просто шлюха, которая влезла в постель к отцу и плодит ему нежеланных отпрысков…

Воины за спиной у Албарда напряглись, ожидая ответного выпада младшего брата. Они достаточно хорошо знали Рэвена. За утонченными манерами, взбалмошным характером и напускным легкомыслием скрывался искусный воин. Слишком многие дворяне, в свое время недооценивавшие его, к своему несчастью, осознали ошибку, только когда их пронзила шарнобльская сабля.

— Осторожно, Албард, — сказал Рэвен. — Кое-кому может не понравиться, когда его мать оскорбляют.

Старший сын и сам понял, что зашел слишком далеко, однако извиняться было не в его правилах — еще одна черта, доставшаяся ему от отца.

— Давай покончим с этим, согласен? — произнес Рэвен, проходя мимо Албарда и его тяжеловооруженной свиты. — Не будем заставлять отца ждать.

Кортеж неспешно продвигался по Виа Аргентум под ликование многотысячной толпы. Люди заполонили все прилегающие улицы, оккупировали крыши домов, с которых открывался вид на процессию, прильнули к окнам. Рэвен направо и налево посылал воздушные поцелуи девушкам и бодрым взмахом кулака приветствовал мужчин. Оба жеста были чистой воды клоунадой, но, похоже, народ это вполне устраивало.

— Тебе обязательно паясничать? — спросил Албард. — Это все-таки торжественное событие.

— Да ну? — удивился Рэвен. — Это отец так считает? Тогда я тем более не перестану.

Албард промолчал, оставаясь неподвижно сидеть в открытой антигравитационной повозке, неспешно и величаво ползущей в гору вслед за целым гускарлским полком кавалеристов в серебристых мундирах с пурпурными плюмажами на шлемах. У каждого в руках была длинная пика со сверкающим острием и зачехленный мушкет за спиной. Позади повозки чеканили шаг еще пять полков пехотинцев в масках и с новенькими лазерными ружьями на плечо. Блестящие серебристые знамена у них над головами поднимались и опускались в такт марша.

И это была лишь малая часть вооруженных сил под командованием лорда Девайна.

Позади, в укрепленных ангарах своего часа дожидались сотни тысяч бойцов мотопехоты, дивизии сверхтяжелых танков, артиллерийские батареи и когорты боевых роботов, готовых выдвинуться по первому приказу имперского главнокомандующего. Тот факт, что кое-кто посчитал отца Рэвена пригодным на эту роль — очевидная глупость, одна из тех, что встречались на каждом шагу в новом Империуме.

С подоконников свисали вымпелы, развивались знамена и стяги, черные и золотые, цвета слоновой кости и морской волны. С каждым из них соседствовал флаг, на котором нага оплетала орла — новый герб дома Девайн, видоизмененный с тех пор, как имперские легионы посетили этот мир девяносто семь лет назад. Тогда же, с безропотного согласия, достигнутого в том числе благодаря скрупулезности летописцев рыцарских домов, существующая система летоисчисления была упразднена в пользу нового имперского календаря. По нему текущий год обозначался как «966.M30» и «Год сто шестьдесят восьмой от начала Великого Императорского крестового похода». Рэвен считал такую систему исчисления чрезмерно кичливой, но она, по всей видимости, прекрасно соответствовала реалиям растущей галактической империи.

Многочисленные геральдические эмблемы свидетельствовали о присутствии в городе представителей других благородных домов. Большинство из них Рэвен знал — сказывались годы принудительной зубрежки в детстве, — но некоторые видел впервые. Скорее всего, это приехали на праздник провинциальные семьи, которых и благородными-то можно было назвать с большой натяжкой. Едва ли во всем роду у них насчитывалось больше одного стоящего воина.

Рэвен откинулся на жесткую деревянную спинку своего сидения, наслаждаясь обожанием толпы. Он видел, что в основном народ чествовал Албарда, но это не имело значения. Людям нравилось, чтобы их короли-воины и выглядели как воины, а брат куда больше соответствовал этому образу.

Впереди, рыча от натуги, повозку тянуло огромное мощное существо с широкими плечами как у грокса-тяжеловоза. Длинная мускулистая шея твари, возвышавшаяся над телом метра на четыре, оканчивалась хищной птичьей мордой со злобными глазками и острым клювом. Это был аждархид, нелетающая птица, в природе обитавшая в равнинной местности небольшими семейными группами. Несмотря на нелепый вид, аждархиды считались опасными хищники, способными с легкостью разделаться даже с хорошо вооруженным охотником. Черепные имплантаты, всверленные в голову птицы, заставляли ее подчиняться воле новых хозяев. Рэвен порой задумывался о том, что произойдет, если их удалить. Проснется ли в прирученном звере дикая природа хищника?

Однако аждархид был не единственным монстром в кортеже.

Следом за повозкой тяжело ступала обезьяноподобная маллагра — одна из последних представительниц своего рода, обитавшего в высокогорных лесах Унтарской возвышенности. Выпрямившись в полный рост, она достигала семи метров в высоту. Тело маллагры покрывал густой рыжеватый мех. Это было чрезвычайно мощное животное на коротких присогнутых ногах с длинными руками, достаточно сильными, чтобы пробить даже очень прочную броню. Голова маллагры, по форме напоминавшая пулю, представляла собой кошмарную помесь хитиновой брони, как у насекомого, и зубастой акульей пасти. Такой ничего не стоило заглотить человека целиком. У маллагры было шесть глаз: первая пара смотрела вперед, как у хищника, вторая располагалась по бокам, как у падальщика, последняя скрывалась в складках кожи у основания шеи.

Албард не понаслышке знал о том, что такое любопытное расположение глаз делает охоту на маллагр крайне непростым занятием. Как и у аждархида, в череп маллагры были встроены имплантаты, подавлявшие животные инстинкты. Этой твари была уготована особая роль в триумфальной процессии. Шею и запястья животного надежно сковывали колодки из кости и бронзы, на которых висел десяток человеческих трупов. Они покачивались в такт гигантским скачкам монстра. Ветер переменился, и запах мертвечины нахлынул в повозку. Албард наморщил нос.

— Трон Императора, как же они воняют.

Рэвен повернулся, чтобы взглянуть на обнаженные тела. К ребрам каждого была прибита дощечка с указанием его вины. Лишь одно правонарушение каралось подобным образом — ересь.

— Боюсь, за все приходится платить, — пробормотал он себе под нос.

Албард нахмурился.

— О чем это ты?

— На поклонников змеиных богов устраивают облавы перед каждым торжественным событием, — пояснил Рэвен. — Как-никак, должны же мы как-то демонстрировать наше рвение в соблюдении новых порядков, а также ревностно искоренять былые пороки этого мира. Имперская истина требует жертв. — Рэвен усмехнулся. — А всего сотню лет назад там могли бы висеть мы с тобой.

— Дом Девайн отрекся от веры в змеиных богов больше ста лет назад, — ответил Албард, когда гускарлский полк впереди начал перестроение.

— Повезло нам, да? — сказал Рэвен. — Как там мама говорила? Ах, да: «Предательство — это всего лишь вопрос времени».

Албард резко обернулся при упоминании о ненавистной мачехе, но Рэвен не придал значения реакции брата.

Пред ними предстала цитадель — монолитный каменный массив, вырезанный из толщи горы геоформирователями Механикума. Рэвен тогда еще не родился, но видел пикты и читал историю создания цитадели — пресыщенное пафосом повествование о том, как по воле примархов раскалывались континенты, менялся облик целых миров… ну, и так далее в том же духе.

Архитектурное творение и вправду поражало воображение. Это был истинный монумент искусству строителей, не жалевших средств и усилий, и не упустивших ни единой возможности укрепить бастион любыми возможными средствами. Только в голову полного безумца могла придти мысль брать приступом эту крепость с толстыми стенами из желтого камня, высокими башнями, единым порталом из посеребренного адамантия и хитроумной системой потайных ходов.

Пред серебряными вратами стоял сам Киприан Девайн, прозванный врагами «Адским Клинком». Для жителей этого мира, своих подданных, он являлся главнокомандующим силами Империума.

Рэвен звал его отцом.

Лорд Девайн возвышался над полом на добрых десять метров в облачении «Рыцаря «Сенешаль» — огромном двуногом конструкте с суровыми очертаниями и неслаженными углами, созданном по имперской технологии тысячелетней давности. Он стоял, слегка пригнувшись так, словно вот-вот ринется в бой. Ноги «Рыцаря» состояли из поршней, оплетенных кабелями, которые поверх закрывались пластинами зеленой с черным брони, находящими одна на другую, словно у гигантского болотного черепашника.

Нага, оплетающая орла, красовалась на трепещущих знаменах, закрепленных на подвесе его родового цепного меча и двуствольных турболазерах. Когда повозка подъехала ближе, забрало шлема поднялось, выплеснув в воздух капли охлаждающей жидкости и клубы пара, словно гигантская машина испустила жаркое дыхание.

В кресле пилота, подключенный к машине многочисленными проводами, восседал легендарный Киприан Девайн. Когда он обратил свой взор на прибывших сыновей, ликующая толпа взревела с новой силой, и ее гул, словно раскаты грома пробежал по всей долине. Оба животных вздрогнули от шума, маллагра затрясла руками с подвешенными на них мертвыми телами, а аждархид громко и пронзительно заклекотал. Какофонию дополнили залпы оружейного салюта и звуки десятков оркестров, грохнувших, когда Албард и Рэвен вышли из повозки.

Сыновьям лорда Девайна предстояло пройти ритуал Становления, чтобы получить причитавшийся им по праву рождения титул рыцарей Молеха.

Столь важное историческое событие заслуживало пышного празднества.

***

По легенде, Святилище со всеми его стальными коридорами создали еще первые поселенцы многие тысячелетия назад. Ликс в этом даже не сомневалась. Старинные палубные настилы, железные перекладины, трубы, с шипение испускавшие пар, — все эти конструкции были настолько далеки и непостижимы, что с трудом верилось, что их создали человеческие руки.

Если прислушаться, Ликс могла различить гул колоссальных генераторов, погребенных в толще горы, едва ощутимое сердцебиение дремлющих двигателей в подземных хранилищах и далекое эхо миллионов голосов, прокатывающееся по всем комнатам, когда ночи становятся длиннее и тени выползают из углов. Ликс знала, что и другие их слышат, но кроме нее никто не понимал, отголосками чего они являлись.

По дороге ей встретились несколько слуг, гускарлов и стражников, но никто не посмел подать виду, что узнал ее. Они считали, что у нее дурной характер. Поговаривали, что она непредсказуема. «Переменчива», — говорили другие.

Ликс, насколько она помнила, ни разу никого не убила. Конечно, была у нее одна служанка, которая уже больше никогда не сможет ходить, и еще одна, которую она ослепила горячим тисаном, за то, что напиток оказался недостаточно сладким… и лакей, который лишился рук, за то, что проходя мимо госпожи в конюшне случайно коснулся ее обнаженной руки. Рэвен искалечил несчастного в чудовищной односторонней дуэли, отрубая ему пальцы по одному, пока мальчишка умолял о пощаде с поднятыми руками. Воспоминание об этом вернуло улыбку на лицо Ликс, и она вновь стала прекрасна.

Служанкам прекрасно удалось скрыть все следы бурной ночи и поспешного отступления из покоев Рэвена. Им не впервой приходилось маскировать последствия фривольного поведения хозяйки. Облаченная в подобающее по случаю старинное платье из медных пластин и тонкого кружева с корсажем из маллагровых косточек, она шествовала по темным туннелям, словно призрак. Волосы, присобранные серебряной проволокой и перламутровыми заколками, ниспадали блестящим каштановым водопадом. Тщательно продуманная прическа полностью скрывала татуировку за ухом. Ликс выглядела именно так, как и должна выглядеть возлюбленная супруга, которой она так стремилась стать. Но не для неотесанного Албарда, а для Рэвена.

Судьба уготовила ей иной путь, отвратительный и нечестивый. Но голоса нашептывали девушке, что все еще можно изменить. Если ради этого придется поступиться принципами и пренебречь общепринятыми нормами морали, ну что ж поделать.

Ликс взбиралась по решетчатым железным ступеням, ведущим к верхним ярусам Святилища. Она торопилась — Албард и Рэвен с минуты на минуту должны были отправиться к цитадели.

Последний лестничный пролет заканчивался очередным железным коридором, который обвивал все здание по кругу, но Ликс устремилась к первой же двери. Она легонько постучала и вошла, как только ей открыли.

Если все остальное Святилище и казалось древним, то эта комната выглядела еще стародавнее. Здесь повсюду валялись груды блестящих деталей и потрескавшихся стеклянных шаров, стонали переплетенные в змеиный клубок трубы и тарахтели генераторы. Мужчина, к которому она пришла, закрыл дверь, и обжог Ликс страстным горящим взглядом.

— За тобой никто не шел следом? — спросил он, задыхаясь от нетерпения.

— Конечно нет, — огрызнулась она. — Разве кто-то, кроме тебя, станет по доброй воле следовать за мной?

Рот мужчины беззвучно открывался как у вытащенной из воды рыбы. Ликс внутренне содрогнулась от мысли, что позволила ему прикоснуться к себе. Сакристан Надежда был мужчиной средних лет, худощавым, с лицом получеловеческим-полумеханическим. Он был одним из техников, что обслуживали «Рыцарей» в самом сердце Святилища. Человеческую сторону его лица частично скрывало вытатуированное изображение змееподобной наги, свернувшейся в кольцо вокруг его глазницы.

Это был еще не вполне Механикум, но уже и не человек.

Хотя кое-что человеческое осталось ему не чуждо.

— Наверное, никто, — ответил он с явным облегчением. Хмурая складка у него на лбу распрямилась. — Но они не знают тебя так хорошо, как я. Они не видели, какой ты можешь быть нежной. Ты так тщательно скрываешь это за своими царственными манерами.

Ликс едва не расхохоталась ему в лицо, но дело не терпело отлагательств, и ей пришлось сдержаться.

— Потому что я никомубольше этого не показываю, — произнесла она, кокетливо проводя пальчиком вдоль шеи. — Только тебе одному.

Надежда облизнул пересохшие губы, вожделенно уставившись на ее декольте.

— А мы успеем еще раз… ну… до того, как прибудут сыновья лорда Девайна?

Ликс почувствовала себя так, словно ее сдавило в тисках. Больше всего ей сейчас хотелось вытащить косточку из корсета и вонзить ее Надежде в горло. С трудом переборов это желание, она тихо вздохнула. Надежда принял ее вздох за согласие и принялся неуклюже развязывать пояс своего алого балахона.

— Да, любовь моя, — произнесла Ликс, прикусив губу, чтобы не выдать переполнявшее ее отвращение. — Но после я хочу кое о чем тебя попросить. Ты сделаешь это ради нашей любви?

— Все, что угодно, — ответил Надежда.

— Я так рада это слышать, — промурлыкала Ликс.

***

Албард и Рэвен шли бок о бок навстречу отцу. Младший брат, каким бы своенравным он ни был, все-таки чувствовал себя одетым не по случаю. Конечно, о том, чтобы нацепить на себя древнюю фузионную броню, которую для него готовили еще с десятилетнего возраста, не могло быть и речи, но, пожалуй, стоило бы надеть ножны с мечом или кобуру. Он еще издали заметил, что лорд Девайн взбешен его праздным нарядом.

Рэвен подумал, что если он переживет обряд Становления, то ему предстоит серьезный разговор с отцом.

Если издалека «Рыцарь» выглядел впечатляюще, то вблизи он вселял ужас.

Рэвен никогда не видел богоподобных механизмов, но предполагал, что даже они не выглядят столь устрашающе. Они, несомненно, были больше, но, судя по архивным записям, представляли собой огромные неуклюжие махины. Ожившие горы, которые выигрывали битвы за счет превосходства огневой мощи, а не тактического гения.

Если «Титан» был боевой машиной, то «Рыцарь» — воином.

У Рэвена зубы свело от одного вида ионных щитов отцовского «Рыцаря». Даже издали он почти физически ощущал его недовольство.

Несмотря на напускное безразличие, Рэвен тщательно изучал замысловатые протоколы и сложные церемониальные традиции ритуала Становления. Он знал, что сначала его будут долго расспрашивать о долге, чести и преданности, и наизусть заучил все слова, якобы способствовавшие воссоединению с рыцарским конструктом, которым ему предстояло управлять, если все пройдет успешно.

Однако только сейчас Рэвен вдруг осознал, что сегодняшний день изменит его дальнейшую жизнь. После воссоединения с «Рыцарем» он уже никогда не станет прежним. Червь сомнения зашевелился где-то глубоко под корочкой.

Албард припал на одно колено перед лордом Девайном. Приводы его древней фузионной брони громко заскрипели. Рэвен на миг замешкался и, прежде чем он успел повторить движение брата, позади него раздались крики. Прогремели выстрелы, послышался звук разрывающейся гранаты. Обернувшись, Рэвен увидел, как, расталкивая толпу, к ним бежит человек в длинном развивающемся балахоне. Лицо его было наполовину механическим. Вокруг левого глаза обвивалась вытатуированная змея. Позади него остались лежать умирающие зрители, разбросанные взрывом, прорвавшим брешь в барьере, отделявшим толпы зевак от Виа Аргентум.

Он бежал прямо к Киприану Девайну. Рэвен заметил, что на груди у него было крест накрест пристегнуто нечто, напоминающее патронташ — небольшие черные коробки, на вид напоминавшие миниатюрные генераторы. Личная стража лорда открыла стрельбу. Воздух пронзили пули и лазерные лучи, но нападавший был словно заговорен — все выстрели пролетали мимо него, даже не задевая. Рэвен, пригнувшись, поспешил спрятаться за братом, когда одна пуля пролетела у него над ухом, а следующий выстрел расколол камень мостовой у самых ног.

«Змеиный бог жив!» — выкрикнул нападавший и дернул за самодельную чеку. На миг Рэвену показалось, что он где-то видел его раньше. Но прежде, чем он смог узнать его лицо, голову нападавшего снес гускарлский выстрел. В этот миг устройство детонировало.

Рэвена сбило с ног взрывной волной, но это была не обычная бомба — иначе нюхачи еще на подходе учуяли бы запах химикатов и обезвредили нападавшего. Здесь было нечто куда более страшное — мощнейший электромагнитный импульс разросся огромным куполом чудовищной силы, выводя из строя все технические устройства в радиусе сотни метров.

Антигравитационная повозка рухнула на землю, лазерные ружья смолкли, энергоблоки мгновенно разрядились.

И черепные имплантаты маллагры и аждархида синхронно взорвались фонтанчиками искр.

Рэвен на миг зажмурился.

Маллагра испустила тоскливый рев и с легкостью сорвала колодки. Обломки оков вместе с висящими на них трупами она, раскрутив, зашвырнула в толпу. Третье веко на многочисленных глазах заморгало так, словно животное только что очнулось ото сна и обнаружило соперника на своей территории. Аждархид встрепенулся, рванул было вверх, рассекая воздух крыльями, и отчаянно завизжал, обнаружив, что он впряжен в громоздкую металлическую повозку.

— Подними меня! — прорычал Албард, согнувшись под весом собственной брони.

Рэвен непонимающе уставился на брата.

— Ты о чем? Сам вставай, ты же у нас воин в блестящем доспехе!

— В фузионном доспехе, — подчеркнул Албард, и тут до Рэвена дошло.

— Ты не можешь пошевелиться, — произнес Рэвен. — Система вырубилась.

— Я знаю, черт тебя подери, — зашипел Албард. — Помоги же мне.

Рэвен перевел взгляд на маллагру. Монстр рычал, обнаружив новую жертву, на которой можно было выместить ярость. Гускарлы пошли в атаку на чудовище. Энергические разряды заплясали на остриях лазлэнсов. Но животное бросилось на них в широком прыжке, оттолкнувшись от земли руками, и разметало конников, словно игрушки. Переломанные тела солдат и лошадей, беспорядочно кувыркаясь, разлетелись в стороны.

Воздух пронзили выстрелы ружей, но и они лишь опаляли густую шерсть и не могли пробить толстую морщинистую шкуру и чрезвычайно твердую мускулатуру маллагры.

Рэвен обернулся. Он не понимал, почему отец не участвует в сражении. Среди всего имевшегося поблизости арсенала орудий только «Рыцарь» мог всерьез противостоять маллагре.

Конструкт Киприана Девайна трещал и искрился. Бортовые системы отчаянно боролись за жизнь. «Рыцарь» оказался на самом краю взрыва, электромагнитный импульс задел его лишь частично. Однако повреждений избежать не удалось, и теперь все системы бронекостюма экстренно перезагружались.

— Ну, как всегда, — произнес Рэвен, — именно когда ты больше всего мне нужен.

Младший брат вытащил из тяжелых ножен Албарда его меч и разразился проклятьями, когда понял, что оружие тоже энергетическое, и следовательно, выведено из строя. У этого меча даже лезвия не было. Броню противника по задумке должны были пробивать одни лишь энергетические потоки.

Позади раздался грохот — это аждархид освободился от упряжи.

— Быстрее, Рэвен! — взмолился Албард. — Помоги мне!

В глазах старшего брата был ужас. Албард слышал рев маллагры, от которого кровь стыла в жилах, и топот когтистых лап за спиной, но не мог даже повернуться. Страх перед неизвестным лишил его мужества. Когда-то он лишился глаза по вине точно такого же монстра, и не желал больше становиться у него на пути.

— Прости, брат, — произнес Рэвен, все еще сжимая в руке бесполезный меч.

Прежде, чем он успел развернуться и броситься прочь, маллагра настигла его.

Многочисленные глаза твари были налиты кровью. В них все еще читалось замешательство, но человеческую плоть монстр узнал сразу. Трехпалая когтистая лапа попыталась схватить Рэвена, но благодаря ускоренной реакции тот вовремя успел пригнуться, нырнуть под руку чудовища и с размаху рубануть по ней мечом. Оружие отскочило от толстой шкуры, не нанеся монстру никакого вреда. Тварь взревела и мотнула отвратительной акульей головой. Острые зубы вспороли тонкую ткань его платья, оставив глубокие раны на груди и плече. Рэвен вскрикнул и покатился кубарем, уворачиваясь от лап чудовища.

На помощь бежали солдаты, от бедра стреляя в обоих монстров. Аждархид отбивался. Каждый взмах крыльев был словно удар булавой. Когтистые птичьи лапы успели разорвать уже несколько десятков человек. Острый клюв перекусывал воинов напополам вместе с лошадьми.

Рэвен кое-как поднялся на ноги и побежал к цитадели, надеясь, что кому-нибудь там внутри хватит ума открыть для него треклятые ворота. Он был уже совсем близко, когда рядом на землю со скрежетом опустилась металлическая нога, в которую он едва не врезался. Встречный поток от пробежавшего мимо «Рыцаря» развернул Рэвена на сто восемьдесят градусов. Включившиеся ионные щиты конструкта сбили его с ног, прижав к земле. Сзади из железного воина сыпали искры и тянулись полосы протекающего топлива.

Маллагра бросилась на Киприана, обхватила его руками, но отец Рэвена был не в том настроении, чтобы бороться врукопашную. Турболазеры конструкта проделали несколько кратеров в груди монстра, пробив гигантскую тушу насквозь. Монстр взревел от боли и ярости, но его слаборазвитая нервная система позволяла ему оставаться на ногах. Оглушительной силы удар пришелся как раз в голову «Рыцаря». Рэвен успел заметить, что его отец упрямо не опускал забрало. Внутрь конструкта врезались куски искореженной стали. Затем на голове «Рыцаря» со страшным рыком сомкнулась пасть монстра, но зубы соскользнули, оставил на блестящей броне глубокие борозды. На Рэвена посыпались обломки брони. Он едва успел выскочить из-под огромного куска изжеванного металла. Турболазеры снова вспыхнули. На этот раз маллагре досталось еще серьезнее.

Сверху пролился поток густой крови — это лорду Девайну удалось высвободить руку с цепным мечом. Встроенный в оружие генератор наконец-то превозмог последствия электромагнитного импульса. Когда огромные зубцы, каждый длиной с руку взрослого человека, завертелись с такой скоростью, что их стало невозможно различить, Рэвен отбросил бесполезный меч Албарда.

Оружие Киприана с визгом вспороло тело монстра, пробив сердце и легкие, и раскроило тушу до самого плеча. Чудовище завыло. Когда Киприан извлек все еще набирающий обороты окровавленный меч, рука маллагры вместе с частью груди отделилась от корпуса и рухнула на землю.

Киприана Девайна не просто так прозвали «Адским Клинком».

Смирившись наконец с собственной гибелью, маллагра рухнула на колени, ее уцелевшая рука соскользнула по забрызганной кровью броне «Рыцаря» и безвольно обвисла. Монстр повалился на бок. Тошнотворная вонь чудовища смешалась с запахом горелой проводки израненной машины.

Лорд повернул «Рыцаря» и посмотрел сверху вниз на сына. Лицо Киприана было залито кровью. Тело в двух местах пробило кусками брони, один проколол живот, второй прошел через плечо.

Конструкт скривился, словно сочувствуя раненому пилоту, но сам Киприан Девайн вовсе не собирался умирать от ранений, которые для иных считались бы смертельными.

— Бери брата, и идите в Святилище, — приказал он, скрипя зубами.

Рэвен, почувствовав, что жизни его больше ничто не угрожает, и вытер лицо рукой.

— Ты же не заставишь нас проходить обряд Становления сегодня после всего, что тут произошло?

— Именно сегодня, — выпалил Киприан. — Делай, что я сказал, сынок. Вы оба должны запечатлеться со своей броней. Ваши «Рыцари» уже освящены и подготовлены. Они ожидают вас в зале Трансценденции. Если вы не соединитесь с ними сегодня, они вас больше не примут.

Рэвен кивнул. Его отец развернул своего «Рыцаря» и, прихрамывая, отправился усмирять разбушевавшегося аждархида. Клекот и хриплые визги вырвавшегося на свободу монстра доносились с противоположного конца улицы, где с ним безуспешно продолжали сражаться солдаты.

По лицу Рэвена медленно расползалась улыбка — толпа скандировала его имя. Он не сразу осознал, что стоит над поверженным трупом маллагры с силовым мечом в руке. Клинок к этому времени уже заработал, его окутывало фиолетовое свечение. Какая разница, кто именно убил монстра, главное, что Рэвен принимал в этом участие.

Он вскинул вверх позаимствованный у брата меч и провозгласил: «Девайн!».

Два полка стражи ожидали братьев в цитадели Зари. По протоколу церемонии они должны были торжественно приветствовать сыновей лорда, однако все условности были отброшены, как только стало известно о попытке покушения. Солдаты и офицеры побросали парадные шлемы и праздничные флаги. Они поснимали позолоченные нагрудники с серебряной гравировкой и хотели бы сражаться бок о бок со своим лордом-повелителем, но приказ не позволял им покинуть цитадель, пока в ней находились его сыновья.

Рэвен на миг пожалел о том, что нападение маллагры лишило его права торжественно пройти к святилищу мимо стройный рядов солдат, но он довольствовался и тем, что толпы людей снаружи продолжали скандировать его имя.

— Будь я суеверен, то посчитал бы нападение дурным знаком, — произнес Рэвен.

— Если бы я верил в дурные знаки, я бы с тобой согласился, — ответил Албард, задыхаясь. Он с трудом шел под тяжестью громоздкой полностью выведенной из строя фузионной брони с перегоревшим генератором.

— Ты видел эту маллагру? — спросил Рэвен, стиснув зубы. Рана на плече ощутимо саднила. — Трон Императора, я думал, мне конец.

— Мы оба едва не погибли, — Албард был бледен как мел. Единственный его глаз стал круглым от ужаса.

— Это я едва не погиб, — поправил его Рэвен, придерживая раненую руку и стараясь не показывать, как сильно она болит. — Этот монстр вовсе не на тебя смотрел, как на закуску.

— Тебе повезло, что ты жив, — ответил Албард.

Рэвен принял защитную стойку и выставил вперед меч Албарда.

— Мне? — переспросил он, широко улыбаясь, — это маллагре повезло, что твой меч закоротило. Иначе я бы ей показал.

— Хорошо, значит, этой маллагре повезло.

— Если бы не отец, который вмешался и даровал ей слишком быструю смерть, клянусь, я бы заживо резал ее на куски.

Сдвоенный фузионный генератор в доспехе у Албарда вдруг застучал и заискрил. Процессы в нем стали неконтролируемыми, наружу вырвались вентилирующие газы. Из безвозвратно поврежденной электроники начал валить синий дым.

— Помоги мне снять этот треклятый доспех, — крикнул Албард. Редкий момент согласия между братьями бесследно прошел.

Генератор в костюме Албарда издавал пронзительный визг. Рэвен попятился от брата, прекрасно запомнив за годы тренировок в подобном доспехе, что древние генераторы крайне нестабильны. Только жрецы Механикума могли управляться с настолько стародавними технологиями, но и они не горели желанием обслуживать эти семейные реликвии.

— Я тебе не лакей какой-нибудь, — ответил Рэвен. — Сам снимай.

— Скорее, пока фузионный реактор не прожег пластинчатую броню.

Рэвен замотал головой, затем махнул рукой троим сакристанцам, ожидавшим его позволения приблизиться.

— Эй, вы трое, вытаскивайте его из костюма. И поспешите, пока фузионный реактор не прожег пластинчатую броню!

Трое мужчин в красных балахонах бросились на помощь старшему сыну лорда Девайна. Сакристанец с огромным цилиндром с нанесенными на нем предупредительными знаками за спиной, подсоединил к аварийному доспеху несколько кабелей, чтобы ввести коды деактивации реактора. Одновременно по покрытым инеем трубкам в доспех началась подача охлаждающих жидкостей. Двое других с электроинструментами поспешно извлекать болты, открывали замки и один за другим снимали с Албарда дымящиеся куски серебристой брони. Рэвен наблюдал за их работой со стороны. Неожиданно он вспомнил человека, взорвавшего электромагнитные бомбы на Виа Аргентум.

— Он был сакристанцем, — произнес Рэвен.

— Кто? — спросил Албард.

— Бомбист. На нем был сакристанский балахон.

— Не говори ерунды, — ответил Албард, сверху вниз взглянув на троих человек, помогавших ему выбраться из доспеха. — Зачем какому-то сакристанцу убивать отца?

— Поверь мне, с его характером он много кому не нравится.

Нападавший был сакристанцем, и Рэвен видел его раньше по пути на тайные свидания с Ликс возле ее покоев несколько месяцев назад. Он слонялся без дела на верхних этажах башни Албарда. Он еще отчитал его за татуировку вокруг глаза, напоминающую культистский знак. Кланяясь и шаркая, тот поклялся, что удалит татуировку, и Рэвен вскоре о нем забыл.

Тогда он подумал, что сакристанец слонялся по башне по каким-то делам, связанным с техническим обслуживанием «Рыцаря», но после случившегося эта версия казалась уже не столь убедительной.

Албард стряхнул с себя последний кусок брони и брезгливо отошел от груды дымящегося металла, словно это были экскременты ксеносов или какой-нибудь проситель.

— Спасибо за помощь, Рэвен, — съязвил Албард, глядя на искореженную броню.

— Я же говорил, что только дурак станет надевать…

— Как ты меня назвал? — спросил Албард, подавшись вперед и злобно глядя на брата.

Если Албард надеялся запугать Рэвена подобными представлениями, он явно был еще глупее, чем казался.

— Ты же в любом случае собирался снять его в Святилище, — ответил Рэвен. — После сегодняшнего ритуала ты все равно не стал бы больше его носить, так какая разница?

— Это бесценная семейная реликвия, — ответил Албард, — и теперь она безнадежно сломана. Я бы передал ее своему старшему сыну и наследнику, а он своему…

Неизбежное развитие конфликта прервали вошедшие стражники цитадели Зари и представители других родов войск. На некоторых еще оставались отдельные элементы парадной униформы, и в целом это воинство смотрелось, словно комические актеры, которые играют на сцене солдат.

— Милорды, — обратился к братьям старший офицер, — мы должны незамедлительно сопроводить вас.

— Куда? — спросил Рэвен. — Маллагра мертва, аждархид, наверняка, тоже.

— Так точно, милорд, — ответил офицер, — но насколько мне известно какой-то бомбист взорвал электромагнитный заряд на Виа Аргентум.

— И ему отстрелили башку, — уточнил Рэвен. — Так что, надо полагать, опасности он больше не представляет.

— Маловероятно, чтобы он действовал в одиночку, — ответил офицер. — Полагаю, что у него должны быть помощники.

— С чего вы взяли? — спросил Албард.

— Если бы я планировал покушение на лорда Девайна, я бы поступил именно так.

Рэвен положил руку офицеру на плечо и широко улыбнулся брату.

— До чего ж приятно слышать, что те, кто нас охраняют, обдумывают план покушения, да?

Офицер побледнел, но Рэвен рассмеялся.

— Давай, добрый воин, показывай дорогу, пока культисты нас всех не перебили.

***

Албард и Рэвен в сопровождении трехсот тяжеловооруженных воинов шли по внутренним укреплениям цитадели. То, что изначально задумывалось как триумфальный парад, превратилось в поспешное бегство под прикрытием солдат, готовых отразить внезапную атаку из-за угла. Они прошли еще через трое ворот, и каждый раз створка приоткрывалась лишь настолько, чтобы они могли протиснуться, и тут же захлопывалась у них за спиной.

Если саму цитадель когда-то выстроили из желтого камня, то Святилище, расположенное в самом сердце крепости, создавалось еще первыми поселенцами Молеха и потому разительно отличалось от своего окружения.

Оно было невообразимо древним. Судя по округлой форме купола, когда-то он венчал корпус космического корабля. Святилище практически полностью было создано из звездолета. Пики башенок когда-то были мачтами, выступавшими из надпалубных строений, стены были обшивкой, а огромные черные с серебром двери перенесли из какого-то просторного внутреннего помещения судна. Теперь они служили вратами в зал Трансценденции. Короли Молеха проходили через эти врата, когда отправлялись на войну.

За прошедшие тысячелетия корабль надстроили и приукрасили. Строгие конструкции, некогда несшие исключительно практическую функцию, ныне стали флагштоками для пестрых знамен. Выступы обросли горгульями, стальные шпили декоративными наконечникам. На центральном шпиле купола реяло знамя с имперским орлом. Чуть ниже располагались геральдические символы рыцарских домов. Каждому было отведено свое место в иерархии. Рэвена всегда удивляла прямолинейность подобной схемы расположения. Императору стоило только щелкнуть пальцами, чтобы призвать жителей Молеха на войну, и им ничего иного не оставалось, кроме как подчиниться его воле.

Неужели только его, Рэвена, бесило подчеркнутое превосходство имперской символики над гербом Молеха? Не может быть, чтобы никто этого не замечал, но, похоже, он был единственным, кого это волновало.

Огромные парадные лестницы из черного железа поднимались по обе стороны от ворот, обвивали задание и встречались над ним на круглой площадке с небольшим входом, судя по высоте изначально построенного для простых смертных. Проход открылся и на встречу братьям вышли две колонны сакристанцев в красных балахонах, готовые сопроводить сыновей лорда Девайна к месту проведения ритуала. Рэвен позабыл о своем негодовании по поводу имперского гнета, как только он представил себя за пультом управления, ведущим через врата Трансценденции собственного «Рыцаря». Лицо его залил румянец и, бросив быстрый взгляд на Албарда, он ожидал прочесть на исчерченном шрамами лице брата такое же радостное предвкушение. Но тот был бледен как мел. Его тело покрывал внезапно проступивший холодный пот.

***

Зал Отголосков был назван так не за особые акустические свойства, хотя и они впечатляли. Звуки шагов громогласно отражались от далекого потолка, состоящего, казалось из сплетения толстых кабелей и шипящих труб, напоминавших лианы или змеиный клубок. Пол состоял из стальных решеток — бывшего палубного настила древнего звездолета, растерзанного на куски ради создания это святилища.

Тусклый ультрафиолетовый свет исходил из трубок над головами. Электрические факелы мерцали в развешанных по стенам трубках, некогда служивших крышками поршней в двигателях. В самом центре зала на возвышении были установлены два огромных механизированных трона, расположенных таким образом, чтобы занимавшие их сидели друг к другу лицом.

— Трон Механикум, — произнес аколит, возглавлявший профессию. — Здесь каждый из вас воссоединится со своим рыцарским доспехом.

Процессия пошла несколько кругов по Святилищу, теряя по ходу движения одного сакристанца за другим. Они отделялись от группы, чтобы занять свои места по всему зданию и подготовить ритуал. В конце концов остался лишь один чисто выбритый дрон, который обычно прислуживал отцу.

Рэвен без слов понял, который из механизированных тронов его, и вскарабкался по железным ступеням. Едва он уселся, как тяжелые стальные оковы обхватили его запястья и щиколотки. Серебристый капюшон выдвинулся из спинки трона и покрыл ему голову. Рэвен почувствовал жар электроконтакта, когда кабели с тихим жужжанием заползли в разъемы у него на шее и в позвоночнике.

Вторжение в его организм было внезапным и холодным, но в некотором роде даже приятным.

Когда связь установилась, Рэвен услышал шепот голосов вокруг, словно некий незримый хозяин отдаленных наблюдателей беззвучно вошел в зал, чтобы засвидетельствовать его Становление.

— Милорд, прошу, — произнес сакристанец, указывая на трон напротив Рэвена.

Албард кивнул, но не сделал ни шагу.

— В чем дело, брат? — спросил Рэвен. — Волнуешься?

Албард бросил на него полный злости взгляд.

— Все должно было быть иначе, — ответил он. — Катехизис, наши клятвы. Я ожидал другого.

Сакристанец кивнул.

— Приняв во внимание печальное происшествие на Виа Аргентум, лорд Девайн приказал нам сократить официальную часть ритуала, предшествующего акту Становления.

По тону сакристанца было ясно, что он думает о подобных изменениях в программе. Как и их механические владыки, сакристанцы свято чли традиции, ритуалы и догматы.

— Но ведь вступительная часть должна была подготовить нас к воссоединению с броней, — запротестовал Албард.

— Лорд Девайн счел, что вы и так более чем готовы, безо всяких предисловий, — ответил сакристанец. — Он настаивал.

Албард сглотнул. Рэвен наслаждался замешательством брата. Редким удовольствием было видеть напуганным его, обычно такого же заносчивого и грубого, как отец.

— Милорд, проходите, пожалуйста, — повторил сакристанец.

— Ладно, черт с тобой, — выпалил Албард, взбираясь по ступенькам.

Активировались пристегивающие механизмы, серебристый капюшон закрыл верхнюю половину лица. Албард задергался. Соединительные провода заползли в его тело. Когда жужжащие провода коснулись воспаленной плоти вокруг нейроконнекторов, лицо его исказила гримаса боли.

Взгляды братьев встретились. Рэвен не без удовольствия отметил в глазах Албарда слабость. Потаенную, обычно сокрытую от большинства тех, кто его знал, где-то в глубине его души, и вдруг вырвавшуюся наружу, почти кричащую.

— Готов, брат? — спросил Рэвен.

Албард ничего не ответил. У него от страха стучали зубы.

Удостоверившись, что оба брата надежно пристегнуты к своим тронам, сакристанец нагнулся к Албарду и шепнул ему на ухо несколько слов. Акустические особенности зала позволили Рэвену расслышать каждое слово. У него и самого расширились зрачки, когда он увидел, какой ужас исказил лицо его старшего брата.

— Змеиный бог жив, — прошептал сакристанец.

***

Над долиной едва забрезжил рассвет, когда Сибелла Девайн увидела, что Ликс поднимается к ней на стену, с которой открывался вид на вчерашнее побоище. Гускарлы, телохранители Сибеллы, уважительно отступили на подобающее расстояние. Сердце возлюбленной супруги лорда Девайна бешено колотилось.

— Все закончилось? — спросила Сибелла, не поворачиваясь к девушке.

— Да, — подтвердила Ликс.

— И что?

— Были некоторые… осложнения, — ответила Ликс, явно наслаждаясь нетерпением Сибеллы.

— Не тяни, Ликс, рассказывай.

— Рэвен удачно запечатлелся со своим доспехом. Его «Рыцарь» словно конь, бьет копытом и рвется в бой.

— А что Албард?

Ликс на миг замолчала. На ее лице появилось выражение поддельной печали.

— Как ни прискорбно, по после происшествия на Виа Аргентум Албард оказался не готов к ночи в зале Эха.

— Он выжил?

Ликс кивнула.

— Выжил, но «Рыцарь» не принял его. Бионевральное отторжение было столь сильным, что необратимо повредило разум Албарда. Боюсь, мы его потеряли.

Сибелла наконец удостоила Ликс своего взгляда. На лицах женщин появилось выражение, которое посторонний принял бы за разделенную печаль. На самом деле это были лица соучастниц.

— Твой ручной сакристанец устроил тот еще спектакль, — наконец произнесла Сибелла.

— На что только мужчины не идут из-за похоти, — согласилась Ликс.

— Но ему не удалось убить Киприана, — сказала Сибелла. — Две смертельных раны, а старый брюзга еще жив. Я им почти восхищаюсь. Почти.

— Верно, Киприан выжил. Но посмотрите, чего достиг Рэвен, — подчеркнула Ликс. — Народ видел, как он противостоял маллагре с одним лишь неработающим силовым мечом. Из таких историй и рождаются легенды.

— Нужны ли нам легенды?

— Будут нужны, — ответила Ликс.

В этот миг голова у нее закружилась, и перед глазами возник образ — огненное око в небесах, пылающих от края до края.

— Опять видение? — спросила Сибелла, поддерживая Ликс.

— Возможно.

— Что ты видела? — прошептала Сибелла.

— Грядет время великих перемен, — ответила Ликс. — Не сейчас, но спустя много лет, здесь разразится чудовищная война. Дом Девайн будет играть в ней решающую роль.

— Что будет с Рэвеном?

— Он станет великим воином. Его действия изменят ход истории.

Сибелла улыбнулась и отпустила руку Ликс. Она посмотрела на предрассветное небо и представила себе миры, которые склонят колени пред ее сыном. Ликс не единственная обладала даром предвидения, но ее тайная сила росла к каждым днем. Сибелла впервые видела такую мощь.

— Я смотрю, у тебя большие планы на брата, — произнесла Сибелла.

— Не больше чем у вас, мама, — ответила Ликс.

Аарон Дембски-Боуден Владыка красных песков

Есть лишь одно, за что стоит сражаться.

Он знает это, в то время как его отец ослеплен ложной праведностью, братья изображают из себя богов в безбожной вселенной, а его сыновьями называют себя малодушные слабаки, предпочитающие стезю труса пути воина.

Но он знает — пусть даже никто не услышит и не поймет этого — что есть лишь одно, за что стоит сражаться.

Он стоит на вершине баррикады, в руках воют топоры. Мертвый город снова и снова посылает против него своих лучших воинов, и раз за разом лучшие воины мертвого города с воплями падают обратно кусками плоти и керамита. Некоторые носят цвета его братьев — царственный пурпур самодовольного Фулгрима или тусклые тона мертвенно-бледного Мортариона. Они нападают, мечтая о славе, и гибнут, познав лишь боль и позор.

На некоторых грязно-белое облачение его собственных сыновей. Они умирают точно так же, как и остальные. Они проливают такую же кровь и выкрикивают те же клятвы. И когда их тела вспороты, а органы оказываются на холодном воздухе, они источают точно такое же зловоние.

В вихре мечей его посещают проблески озарений — вытравленное на доспехах имя кажется знакомым на протяжении одного удара сердца, угол удара топора напоминает о другой схватке из тех времен, когда пылающее светило опаляло красный песок.

Он убивает всех воинов, кто появляется перед ним, и преследует тех, кому хватило ума отступить. Первых он сокрушает одиночными ударами натужно работающих секир. Вторых преследует прыжками, как звери с арен когда-то гнались за измученными голодом мужчинами и женщинами.

Слава?

Слава для тех, кто не сумел обрести внутреннюю силу и стал пустым паразитом, кормящимся любовью даже тех людей, которые стоят ниже него. Слава для трусов, которые боятся дать своему имени сгинуть.

Теперь он стоит над их телами, приумножая их количество и оставляя на нагрудниках отпечатки подошв. У его ног высится памятник тщетности: каждая смерть означает, что ему нужно карабкаться выше, чтобы встретить свежее мясо. На спину и плечи, словно лапы зверя, продолжают обрушиваться мощные удары выстрелов. Раздражает, не более того. Едва ли даже отвлекает. Эта битва была выиграна в тот миг, когда он только ступил на землю мертвого города.

Он погружает топор в грудь очередного из сыновей, но чувствует, что оружие выскальзывает из мокрых от крови пальцев, когда воин заваливается назад. Цепь на запястье туго натягивается, не давая лишиться секиры, однако он понимает, что они пытаются сделать — трое его собственных сынов с криками силятся удержать захваченный топор, пусть даже клинок застрял в теле одного из них. Последняя жертва воина, обменивающего свою жизнь на шанс обезоружить врага. Их объединенная сила давит на руку, его тяжелое дыхание срывается в клокочущее рычание.

Он не тянет назад, не сопротивляется, а бросается на них, круша доспехи ногами, кулаками и своими зубами из темного металла. Благодаря своей жертвенной уловке они просто умрут забитыми насмерть, а не под визжащим клинком цепного топора.

Их тела добавлены к монументу из трупов. Теперь каждое движение причиняет боль. Каждый выдох истерзанных легких проходит сквозь кровоточащие губы.

Еще есть время, время, время. Он может выиграть эту войну без пушек брата.

Завоевания?

Кто из тиранов первым начал мечтать о завоеваниях и объявил жестокое притеснение доблестью? Почему господство воли одного над другими манит людей сильнее всех прочих грехов? Более двух столетий Император требовал, чтобы галактика подстроилась под его принципы ценой десяти тысяч культур, которые жили свободно и не нуждались в тирании. Теперь же Гор требует, чтобы звездные народы разрушенной империи стали плясать уже под его дудку. Миллиарды умирают во имя завоеваний, чтобы подкрепить гордыню двух тщеславных существ в людском обличье.

В сражении ради завоеваний нет никакой доблести. Нет ничего более никчемного и пустого, чем искоренять свободу во имя новых земель, денег и голосов, распевающих твое имя как священный гимн.

Завоевания столь же бессмысленны, как и слава. Хуже того, их эгоистичная суть — зло. И то, и другое — триумф лишь для глупцов.

Нет. Не слава, не завоевания.

Он идет за добычей по кровавому следу. Воин обмяк на земле, привалившись спиной к стене, поверх брони на бедрах влажный узор внутренностей. Лицо покрыто кровью. Все в этом мире покрыто кровью, но на лице центуриона отразилась сама битва. От половины осталась только оголенная треснувшая кость, остальное содрано топором примарха. Уцелевший глаз офицера прищурен от сверхъестественной концентрации, которая необходима, чтобы оставаться в живых и не кричать, когда кишки вырваны из тела.

Он не должен был выжить, однако выжил, и поднимает болтер.

Ангрон улыбается прекрасному упорству человека и отбивает оружие в сторону плоской стороной продолжающего работать топора.

— Нет, — произносит он со свирепой сердечностью. Этот воин и его обреченные братья славно сражались, и их отец старается избежать унижения в последние мгновения.

Другие сыновья, верные ему, поют его имя, вопя в развалинах. Они поют имя, которое дали ему рабовладельцы, когда он был Владыкой Красных Песков. Ангрон. Ангрон. Ангрон. Он не знает, как его намеревался назвать Император. Ему никогда не было до этого дела, а теперь возможности спросить уже никогда не представится.

— Повелитель, — произносит умирающий центурион.

Ангрон садится возле сына, не обращая внимания на ручеек крови, который течет по губам, пока Гвозди Мясника тикают, тикают и тикают в задней части мозга.

— Я здесь, Каурагар.

Пожиратель Миров делает судорожный вдох, явно один из последних. Единственный глаз выискивает лицо примарха.

— Рана у вас на горле, — слова Каурагара сопровождаются пузырящейся на губах кровью. — Это был я.

Ангрон касается собственной шеи. Пальцы ощущают влагу, и он улыбается впервые за много недель.

— Ты хорошо бился, — голос примарха низко грохочет, словно землетрясение. — Вы все хорошо бились.

— Недостаточно хорошо, — центурион скалит потемневшие от крови зубы в предсмертной ухмылке. — Ответь мне, отец. Почему ты примкнул к Архипредателю?

Улыбка Ангрона угасает, полностью уничтоженная невежеством сына. Никто из них так и не понял. Они всегда были так уверены в том, что получить власть над Легионом — честь для него, но он лишился избранной им жизни в тот день, когда Империум оторвал его от подлинных братьев и сестер.

— Я не за Гора, — выдыхает Ангрон. — Я против Императора. Понимаешь, Каурагар? Теперь я свободен. Ты можешь это понять? Почему вы все твердили мне последние десятилетия, что я должен считать жизнь раба честью, в то время как я был близок к тому, чтобы погибнуть свободным?

Каурагар смотрит мимо примарха, в светлеющее небо. Из приоткрытого рта воина течет кровь.

— Каургар. Каурагар?

Центурион выдыхает, издает медленный усталый вздох. Его грудь уже не вздымается.

Ангрон закрывает сыну уцелевший глаз и поднимается на ноги. Он снова подбирает с земли топоры, и цепи гремят о броню.

Ангрон. Ангрон. Ангрон. Его имя. Имя раба.

Он шагает по развалинам, терпя ликующие крики обагренных кровью последователей — воинов, которых заботят слава и завоевания и которые от рождения совершеннее, чем те чужаки и предатели, кого они убивают. Битва с себе подобными — практически первый выпавший на их долю честный бой, и от этой мысли губы их генетического предка кривятся.

Пока воля Императора не сковала Ангрона, он со своим оборванным отрядом сопротивлялся обученным и вооруженным солдатам своего родного мира. Они ощущали вкус свободы под ясным небом и разоряли города поработителей.

Теперь же он возглавляет армию, разжиревшую за столетия легкой резни. Они подбадривают его точно так же, как раньше хозяева, когда он расправлялся со зверями ради их увеселения.

Это не свобода. Он знает об этом. Хорошо знает.

«Это не свобода», — думает он, глядя, как Пожиратели Миров выкрикивают его имя. Но бой только начинается.

Когда Император умрет под ударами его топоров, когда его последняя мысль будет о жалкой тщетности Великого крестового похода, когда последним зрелищем в его жизни станет железная улыбка Ангрона… тогда Повелитель Человечества узнает то, что Ангрон знал с тех пор, как взялся за свой первый клинок.

Свобода — то единственное, за что стоит сражаться.

Вот почему тиранов всегда свергают.

Джеймс Сваллоу Всё что остаётся

Палуба под моими ногами была наклонена, и я передвигался по ней на крабий манер — одна нога на том, что раньше было полом, другая на том, что было стеной правого борта. Изменившееся притяжение причудливым образом преобразило коридоры корабля.

Возможно, это результат какой-то неисправности? Не уверен. Хоть я мало в этом понимаю, но живо представляю себе, как притяжение, подобно снежным сугробам, скапливается в углах коридора. Дома, на Номее, до того, как всё кончилось, тоже был снег.

Отбросив эту мысль, я двигаюсь дальше, используя настенные светильники как поручни, предварительно разбивая мерцающие электросвечи прикладом лаз-ружья. Остальные поспевают за мной, и я слышу, как их натужное дыхание в этом холодном и тяжелом воздухе. Мне не нужно оборачиваться, чтобы видеть световые ореолы вокруг их голов. Я знаю, что, как и раньше, у одних они красного цвета гнева, у других черного цвета ужаса.

Лишившись внутреннего корабельного освещения, мы могли ориентироваться только по мрачному свечению из помещения в дальнем конце коридора. Впереди нас протянулись тени, похожие на бездонные моря чернил. Я ощущал себя каким-то паразитом, ползущим по горлу мёртвого животного, чтобы вылезти из приоткрытой клыкастой пасти. Нас окружал скрежет гнущегося металла, словно сам корабль стонал. Я не был рождён в пустоте, но опыт многочисленных полётов на кораблях говорил мне, что такого быть не должно. Этот звук означал: что-то испытывает предельные нагрузки, и долго оно не выдержит.

Эти размышления утомили меня окончательно, и я остановился передохнуть. Я чувствовал себя мокрым и уставшим, как будто прямо в униформе, плаще и ранце меня протащили через ледяную воду. Остальные тоже остановились, и мы присели на выступе заклиненного люка.

Даллос сидел ко мне ближе всех, и я увидел, что он уже достал карты, и вертел их в своих тонких розовых пальцах. Он перебирал потёртые прямоугольники плас-бумаги с механической ловкостью каталы. Карты блеснули, и стало видно, что печать на «лицах» стёрлась в местах, где тысячи раз касались его пальцы. Я мог разглядеть только цифры и абстрактные геометрические фигуры на рубашках.

— Четвёрка — изумрудов, — пробубнил Даллос, не подозревая что говорит в слух. — Двойка — молотов. Сияющая стрела огня упала рядом с его подразделением, достаточно близко чтобы превратить в факелы остальных членов минометного расчета, но не достаточно чтобы убить Даллоса. Та часть лица, что я видел, была такой же розовой, как и его руки, которыми он сбивал с себя пламя. Такой же обожжённой и яркой была и его аура.

Никто из нас не был в порядке. Даже самый оптимистичный наблюдатель назвал бы нас жалким сборищем душ. Шестеро мужчин, одетых в форму великой Имперской Армии, собравшихся из разных батальонов, что были разбросаны по фронтам восстания. Мы были простыми пехтурусами, сынами разных миров, сведенные вместе безжалостной машиной этой новой войны. Я думаю, что у всех нас раньше были разные звания и должности, но на этом корабле это не имеет значения. Никто из нас не был главным, здесь не было командной цепи, мы просто были сами собой. Любые позывы салютовать или отдавать приказы выглядели бессмысленными. Множество вещей выглядели бессмысленными после всех тех ужасов, которым мы стали свидетелями.

Всё же мы выжили. Я потерял пальцы на руке, но так как она была левой я посчитал что мне еще повезло. Также в моём туловище и бедре до сих пор осталась картечь, которая мучает меня колющей болью при каждом шаге, и не даёт заснуть. Как я уже говорил, Даллос обгорел. На эбеновой коже Бренга были рубцы и шрамы, оставшиеся после газовой атаки. Говорить для него было мукой — гортань бедного дурачка сильно пострадала, так что он общался с нами кивая или мотая головой. ЛоМунд, я думаю раньше был офицером. Об этом говорят его длинные белые волосы и благородные черты лица. Его сломило ранение в живот, выпустившее его кишки в грязь. Он спасся только благодаря слепой панике и притоку адреналина, позволившие ему добраться до безопасной зоны, неся свои внутренности в руках. Были еще Ченец и Яо, с желтоватыми лицами и вечно надвинутым на глаза капюшонами. Оба происходили с одного мира, и оба едва не были убиты когтями и огнём стабберов.

Мы были небольшой стайкой ходячих раненых. Все имели ранения и все были мужчинами. Я не видел женщин с тех пор как мы высадились со спасательной шлюпки, что унесла меня с Номеи. Первым что я увидел здесь, были медицинские сервиторы, что бродили по административной палубе в поиске раненых. Они бы не обращали на нас внимания, если бы на борту этого скитальца были настоящие медики и хирургеоны.

Здесь нас было мало, но одно обстоятельство привлекло моё внимание — корабль не был пустым. В трюмах были дети. Мальчики-беженцы из разлучённых семей или разбомбленных схол, дюжины сирот. Иногда мы слышали, как они звали своих родителей, моля их ответить. Это жгло меня, ведь когда-то я тоже потерялся.

Это был только один корабль из нескольких, я полагаю. По правде, я не видел ни одного иллюминатора с тех пор, как мы прыгнули в кричащее безумие варпа, и бежали от коварства этого шлюхиного сына, Магистра Войны. Жалкий конвой из нескольких канонерок, охраняющих грузовые корабли с ранеными, остановился на Номее чтобы забрать еще одну порцию раненых. Я слышал, что на некоторых судах конвоя находились раненые космические десантники. Я удивлялся, как это возможно? Казалось странным, что бессмертные чемпионы Империума могут сталкиваться с такими приземленными вещами, как простые ранения.

Итак, мы не имели ни малейшего понятия где мы, или в каком направлении эфирного компаса нас везут. Неизменным были лишь причитания полумёртвых, разносящиеся по похожим на пещеры палатам, когда они боролись с ночными кошмарами. Неизменным также был звук двигателей.

Но через некоторое время, я стал замечать закономерности. Вэтом я разбираюсь. Я вижу вещи.

Я не часто говорю об этом, потому что это может напугать неосторожную душу, и разозлить других до необдуманных действий. Люди не любят то, чего не понимают, и как правило они реагируют на это насилием. В рядах Имперской Армии это насилие могло сопровождаться ударом клинка или лаз-выстрелом, и это не способствует благополучию человека, который стал бы об этом говорить.

Я увидел закономерность: на кораблях, подобных этому, всегда есть сочетание раненых — от тех, кому лучше было принести Милосердие Императора, до симулянтов. Но не на этом корабле. Я видел, что здешние раненые при должной заботе могли быть возвращены обратно на передовую. Во всем протяжении лабиринтов этого корабля я не нашел ни одного, кто не мог бы быть вылечен, чтобы драться на следующий день. Все, кто нуждался в большем или меньшем уходе, были перемещены во время стыковок или встреч с другими медицинскими судами. Пришедшие на их место, были в том же состоянии что и остальные пассажиры.

Вы смогли бы увидеть это в их глазах. У Даллоса, ЛоМунда, и прочих с кем мы повстречались здесь. Я смотрел на них как в зеркало, и видел одно и тоже. Не просто тысячеярдовый взгляд, что встречается у раненого солдата. Я видел общее бремя, о котором никто из нас не мог говорить, потому что мы всю нашу жизнь отрицали это. Прятали это.

— Ш-шесть — к-крестов, — заикаясь промямлил Даллос, работая с картами так, что что движения расплывались.

— Т-туз. Туз — к-кинжалов. Остальные корабли ушли.

Мы карабкались большую часть дня, поднимаясь с уровней корабля, где радиационная защита была тяжелой и неподвижной, не давая пройти дальше. Инженерные палубы не были соединены с медицинскими, и искать путь туда было бессмысленно.

Мы насчитали нескольких из нас, кто был хоть как-то инженерно подкован, но никто даже близко не походил на технопровидца. Бренг был флотским пилотом-савантом, и лучше всех подходил на роль механика.

Казалось более логичным подниматься вверх, чтобы достичь мостика и командных уровней. Сначала я настоял, что бы мы взглянули на юнцов в других отсеках, быть может придать им немного смелости… Но в этом оказалось мало смысла. Нам нечем было поделиться.

Напомню, я говорил уже о постоянных звуках стенаний корабля, и двигателей. За день до этого я очнулся от судорожного сна, полного цветных сновидений, и понял, что варп-двигатели молчат. По неизвестной причине мы дрейфовали. Вскоре последовали дальнейшие неисправности. Подача электроэнергии периодически пропадала, принося тьму и волны изморози на стенах. Воздух больше не очищался, и не циркулировал. Хуже, что двери, упавшие в коридорах словно лезвия гильотины, внезапно запечатали секции корабля.

Не было никаких признаков столкновения или воздействия вражеских орудий. Спустя несколько часов мы все ещё были живы. По коридорам не крались кровожадные ксеносы, вооруженные предатели или ещё кто-нибудь, и мы решили узнать, что случилось.

Я вижу закономерности, но тогда я не увидел ничего понятного. Поэтому я и вызвался идти, а также потому что могу держать пушку. Мы нашли несколько в аварийном арсенале, и прижимали к себе как защитные амулеты. В лучшем случае, это была иллюзия силы. Ведь мы не знали встретим ли мы нового врага, и насколько полезными эти ружья окажутся против него.

Я вспомнил как улицы Номеи стали красными. Вспомнил гигантов, забивающих словно скот всех, кто осмелился остановиться или бежал недостаточно быстро. Я вспомнил ужасы, но только как нечеткие куски мяса, брызги крови и когти, как будто мой разум отгоняет размывает воспоминания, вместо того чтобы представить ясными и живыми.

Я взглянул на руку с отсутствующими пальцами, и эхо резкой боли коснулось меня, быстрое и холодное.

— Хикейн? — Яо указал на полоску тусклого света впереди, спрашивая меня и остальных. — Мы идём дальше?

— Мы идём дальше. — Кивнул я.

Я знаю, что это за война.

Я сражался на дюжине миров в скоплении Акарли, и за его пределами. В пустынях и океанах, облачных вершинах и горных перевалах, но на Номее был мой дом. Мы всегда возвращаемся в родные места. Нас называли грубым отребьем, и это было так. Племена всё время были в распрях, взращивая неприязнь и предъявляя претензии друг к другу, будто считая, что остальные — их неблагодарное потомство. Что вы можете сказать про номейцев? Мы умеем ненавидеть. Даже букет роз можем за оскорбление счесть. Всё это так.

Но также верно, что мы любим Императора и гордимся Империумом. Возможно, именно поэтому бюрократы Терры терпели наши пустяковые противоречия. Они позволяли нам терзать друг друга в мелочном соперничестве, потому что знали — когда позовут, мы без колебаний возьмёмся за оружие и дружно пойдём на войну. Во имя Императора вся вражда забывается. Вздорный характер делает нас хорошими воинами. Я могу назвать дюжину миров, приведенных к Согласию полками из сектора Акарли. Мы сделали свою часть работы для Великого Крестового Похода, и к ней никогда не было вопросов.

Конечно в последнее время мы стали просачиваться домой и снова враждовать, но это не заходило слишком далеко. Позже всё поменялось. Восстание, мятеж или если сказать более театрально — Ересь. Многие сначала не поняли, теперь они мертвы. Но я понял. Я нашел закономерности. Я узнаю предательство, стоит только увидеть. Оно как кровь бежит по венам этой войны. Оно усиливает решимость изменников и людей, которые по глупости думают что могут прокатиться уцепившись за плащ ублюдка Хоруса. Это не война за власть. Это не революция против угнетателя. Имущество и территория? Они тоже не представляют интереса. Нет, мы столкнулись с предательством ради предательства. Я понял это сразу, но нашел слова чтобы объяснить только сейчас. У меня было время подумать.

Имя Хоруса, умри он тысячью смертей, стало синонимом предательства. Оно стало чистейшим его проявлением. Он сын, возненавидевший отца. Гражданин, предающий свою страну. Патриот сжигающий флаг. Командир, убивающий своих солдат. Будучи сотворенным генной инженерией, Хорус всё равно человек, приносящий в жертву человечество. Он худший из нас.

Я знаю это не потому что видел Магистра Войны, или говорил с ним. Я знаю потому что видел своими глазами те ужасы, что были призваны сражаться во имя его. Судьба взяла меня. Во сне я стоял на краю то пропасти, в которую Хорус стремится нас погрузить.

Примерно сутки спустя мы добрались до командных уровней. Многие коридоры были перекрыты толстыми опускающимися дверями, но в некоторых были прозрачные окошки. Через них я увидел раздутые из-за вакуума трупы, дрейфующие по отсекам без гравитации. Опять неполадки систем жизнеобеспечения, опять неудачные смерти. Стар и млад.

— Не для того я выжил, чтобы умереть из-за проклятых неисправностей! — Заскрипел Ченец. — Не жги мою удачу, не сейчас!

Он перебирал в пальцах цепочку, состоящую из потускневших от времени металлических шариков, которая обычно была обёрнута вокруг его запястья. Я думаю Ченец слышал что-то в щелчках бусин-звеньев, но вряд ли он стал бы об этом разговаривать. Я собирался ответить ему, но увидел, как ЛоМунд и Бренг поднимают свои ружья. Мгновением позже я услышал приближающиеся шаги.

Я умею слушать. Вы тоже быстро научитесь, если ужасы будут рядом. Вы узнаете, как различать скрип когтей и костяной хруст. Сейчас был слышен только стук ботинок по металлическому полу, но я не хотел быть застигнутым врасплох. Я уже видел тварей, которые выглядят как люди, но их ауры принадлежат монстрам, каких только безумец сможет себе представить.

Из-за угла вышел парнишка, и мы чуть не пристрелили его за такое безрассудство. Он увидел нас и чуть не испачкал штаны от страха.

— Не стреляйте! — Закричал мальчик. Он едва вошел в подростковый возраст, был обрит и грязен.

— Ты кто, резать тебя, такой? — Потребовал ЛоМунд, потрясая лаз-пистолетом. — Говори!

Мальчик осел на пол начал лепетать всё подряд. Он рассказал, что его зовут Зартин, он подкидыш из приюта на планете Мир Зофора. Он почувствовал себя достаточно смелым, чтобы выбраться исследовать корабль, уже правда пожалев об этом. Парнишка был сильно напуган, и не только нами. Я видел, как его аура бесконтрольно мерцает оранжевым.

Я помог ему подняться.

— Успокойся парень. Что ты здесь делаешь? Ты знаешь, что случилось с кораблем?

— Я знаю! — Зартин отшатнулся. — Это хуже, чем вы думаете! Они здесь, вы не видите? Вы не слышите их? — Он замахал руками. — Космические Десантники!

— Здесь нет легионеров. — Прохрипел Бренг сплёвывая мокроту.

— Неправильно! — Закричал юнец указывая за плечо. — Там, внизу. Видел его.

— Он не врёт.

Прошла секунда, прежде чем я понял, что это сказал Даллос. Я повернулся и обнаружил, что его ружье лежит, а в руках снова эта проклятая колода карт.

— Восьмёрка — молотов. — Он показал нам карту, будто бы это абсолютное доказательство правды.

Внезапно рассердившись на идиотскую игру, я одним прыжком приблизился к Даллосу и грубым ударом выбил карты у него из рук.

— Ты не знаешь! — Прорычал я, едва сдерживая панику. Ужас струился внутри меня. — Ты не можешь этого знать!

Даллос завопил и нырнул на палубу, собирая рассыпанные карты. Он был сильно уязвлён моим поступком. Мой гнев был задушен виной. Виной и страхом.

Позвольте мне поведать, что случилось на Номее. Позвольте мне показать маленькую войну моей жизни, микрокосм великого предательства, которое даже сейчас извивается среди звёзд, вписывая себя в нашу историю.

Вы могли бы подумать, что из-за натуры номейцев, кровь и гром сопровождали предательство с самого начала. Человек против человека, сосед бьёт соседа. Да, всё это произошло, но не с самого начала. Начало было незаметным, и за это я больше всего ненавижу Хоруса. Он не пришел на наши миры с кораблями и орудиями, он даже не счёл нас достаточно важными для этого. Номея и другие миры Акарли были втянуты на путь распада и разорения кучкой коварных агентов, это не стоило и взвода. Пятая колонна, самозванцы и подлецы.

Какими же мы были идиотами, мы сами дали им благодатную почву. Сеть застарелых обид и недоверия была уже готова к использованию против нас. Так же как свет Императора объединил нас, тень Магистра Войны разделила.

Задумка была идеальна, подобно фракталу, состоящему из уловок. Всё это разрасталось вверх их вниз, одни и те же инструменты использовались чтобы вывести на свет укоренившуюся ненависть между мирами, нациями, городами. Повсюду ополчились друг на друга: улица на улицу, дом на дом, брат на брата. Мы так сильно ненавидели, что сами разорвали Номею, направляемые бесчувственными руками.

Но всё сразу. Это делалось с тонкостью, осторожностью.

Со слепой ясностью я вспоминаю тот день, когда этот яд прорвался наружу прямо в моём взводе. Обратите внимание, мы не были чем-то особенным, просто стрелковое подразделение. Никаких почестей, никто не носил перед нами стяги, не было впечатляющего названия или остроумного прозвища. Просто номер подразделения, больше ничего. В плане Великого Крестового Похода мы ничем не выделялись. Но и этого оказалось недостаточно, чтобы спасти нас.

В течении месяцев, может быть солнечного года, далёкое от нас командование менялось. Директивы приходили на Номею, и нам сразу их зачитывали. Все они были преподнесены нам как подарки, а не требования. Но если кто-то противился, бархат спадал, и под ним обнаруживалось железо. Отказы не приветствовались.

Солдатам и офицерам просто говорили, что вещи поменялись, и всё будет по-другому. Сколько бы мы не ворчали или усмехались, сердитые мысли сменялись гневными словами, ничего не отменялось. По чуть-чуть линия лояльности смещалась. Нас двигали к краю так, что каждый отдельный шаг казался незначительным.

Соблюдение праздничного дня было отменено. Некоторые виды оружия изъяли. Цвета униформ были изменены. Свободы пересмотрены. Правила понемногу изменялись, но истинная цель этого оставалась непонятной. Одна мелочь за другой постепенно наращивали недовольство, но никто не возмущался при людно.

Я помню тот день, когда слова были сказаны громко. «Сегодня мы подтверждаем нашу преданность его высочеству Магистру Войны Хорусу, отрицая надменную и равнодушную Терру». Они никогда не использовали слова «Император» или «Империум», чтобы не смутить людей, которых втягивали в измену. Я видел, как развернули новые флаги. Благородная аквила сменилась немигающим глазом со зрачком-щелью.

Конечно мы знали, что так будет. В казармах после отбоя начинались приглушенные разговоры о неповиновении. Но когда я услышал это при холодном свете дня, поразился.

Тогда был момент моей величайшей храбрости, и наибольшей глупости. После того как произнёс эти слова, я посмотрел через зал на лица своих товарищей, что раньше соглашались со мной. Но они отвернули глаза и молчали. Лишь их тёмные ауры жгли мой взор. Так я узнал истинную природу этой войны, увидел её кровь.

Было много разговоров, что же нам делать дальше. Мы прошли долгий путь, забрались слишком далеко, чтобы просто взять и робко отступить к нижним палубам, ждать своей участи. Не сочтите решение продолжать поиски за храбрость. Такие идеалы остались в прошлом. Я узнал, что мы разделили. Все взрослые на этом судне несли в себе не только секреты, но и общий опыт.

Никто из нас не смог одолеть ужасов. Кто-то сражался с ними, большинство бежали от них. Все знали: чем бы они ни были, откуда бы они не пришли, выпущенные Хорусом чудовища не были похожи ни на что, с чем мы сражались ранее. В каком-то смысле мы были пойманы собственной натурой. Наша животная часть требовала бежать подальше, а рациональная и ненавидящая, человеческая, могла отдать всё за оружие, достаточно большое, чтобы убить эти страшилищ.

Итак, мы пошли дальше, Зартин присоединился к нам, плетясь позади вместе с Яо. Мальчик стал своего рода подарком, я думаю. Он продолжал говорить о музыке, хотя никто кроме него её не слышал.

Наконец мы достигли входа в командный центр корабля, и Бренг начал осторожно работать с контрольной панелью огромного зубчатого люка. Какое-то время ничего не происходило, но потом в мгновение ока огромная железная дверь открылась, грохоча по палубе.

Угловатая тень, настолько большая, что заполняла дверной проход, маячила внутри. Наверное, будь я сообразительней, то побежал бы прочь. Вместо этого, я поднял лаз-ружьё, и увидел, что предмет за порогом слишком велик, чтобы свободно проходить в дверной проём, сделанный для людей моей комплекции. На него упал свет, и мы увидели, что Зартин был прав.

Единственный воин Легионес Астартес вышел встретить нас. Тяжелые керамитовые сапоги лязгали по палубному настилу так, что он подпрыгивал под нашими ногами. Космический десантник был гигантом. Я видел широкий нагрудник, украшенный Имперской Аквилой, руки, толстые как стволы огромных деревьев, шлем с клювом, напоминающий череп какой-то гигантской хищной птицы. Глаза светились красным, боевые авто-чувства и ауспик принимали и обрабатывали данные. Доспехи воина был лишены любой иконографии и окраски, было невозможно определить его принадлежность. Он двигался с плавностью, более подходящей высшему хищнику, нежели представителю человечества.

Сзади его шлем закрывало похожее на капюшон устройство, более напоминающее какую-то затерянную во времени часовню, чем боевой механизм. Оно было сделано из тёмного железа, усеянного кристаллами, горящими голубым светом. Устройство притягивало мой взгляд как магнит, и я видел ауру таких цветов, которым не место в реальном мире. Грехи мои, я не видел таких оттенков прежде.

Воин был вооружен массивным болтером, но он был примагничен к пластине на бедре. В руке же он держал посох из безупречно отполированного серебра. Помнится, я подумал, что всё это выглядит очень неестественно. Свободной рукой гигант начал снимать шлем, раздалось шипения воздуха под давлением.

Бог войны взглянул на нас. Безволосый скальп, затейливые татуировки украшали его щёки и Хорусло, шрамы, подобные красным трофеям. Его глаза, его истинные глаза, уставились на меня своей струящейся глубиной. Я увидел в них что-то, что я часто видел в зеркале.

Наши ружья были нацелены в его грудь. Он не приказал нам опустить их, а просто смерил взглядом каждого человека перед собой. Мгновением позже, без единственного сказанного слова, стволы лазганов опустились. Когда его взор остановился на мне, я понял, что он оценивает меня чувствами, какие я могу только представить. В тайне, я всегда считал себя особенным, лучше, чем другие, благодаря моему особому видению. Я верил, что природа вещей открыта для меня шире, чем для обычных людей, но теперь я понимаю что излишне восхвалял себя. Мои таланты ничто, по сравнению с тем, на что способен этот гигант.

— Руаф Хикейн, — произнёс он низким и гулким голосом, — Вы проделали долгий путь.

Он знал моё имя. Он знал всех нас, каждого человека на корабле, я уверен в этом. Я было раскрыл рот чтобы ответить, но он приподнял голову, и я заметил два знака на его коже. На одной стороне был изображен жук-скарабей, на другой звезда, окруженная ореолом лучей.

Серая броня не скрыла его истинную природу от меня. Легионер стоящий передо мной, был воином из Тысячи Сынов, сыном мага-короля Магнуса. Он был отпрыском предавшего легиона. Когда я последний раз видел таких как он, их цвет был красным как безумие. Они стояли во главе армии ужасов, опустошавших мой родной мир.

Солдаты, которых я называл товарищами, встали под знамёна Хоруса не из трусости. Причины были Хорусаздо сложнее. Все они прикрылись предлогами, которые казались им разумными. Я так думаю. Не было массового контроля разума, наркотиков или одержимости. Всё это произошло позже, с появлением ужасов.

Пока я сидел на гауптвахте, у меня было время подумать. Со мной сидели те, кто соображал слишком медленно, чтобы согласиться с новым порядком вещей, и те, кто был слишком честен, чтобы отринуть свои убеждения. Я был зол на себя. Как я мог быть столь наивным, чтобы решить, что смогу поднять бунт? Я не красноречивый оратор, который мог бы сплотить людей возбуждающей речью. Я был просто дураком, который открыто возмутился, и поплатился за это.

Они должны были казнить нас, это было частью новых приказов. Но они не решились. Я думаю это было последней каплей сопротивления, которого они могли оказать, перед тем как их воля увянет и умрёт под тенью Магистра Войны.

Сначала я был расстроен и бессилен в своём гневе. Я проклял их всех сотню раз, за их слабость и банальное двоедушие. Но в итоге гнев иссяк, и всё что мне осталось, это размышлять. Не думайте, что я простил своих бывших сослуживцев, но я пришел к пониманию их мотивов.

Молодой лейтенант, который был сыном великого генерала, всегда дружил с младшими офицерами, вроде меня. Он не был похож на нас, но носил свои нашивки без надменности, и стал своим для простых людей. Из всех нас, он с наибольшей лёгкостью смог бы сплотить людей, и он обещал выступить против новых порядков. Но он промолчал. У него было слишком много, чтобы всё это потерять.

Хвастун снайпер, он всегда мог ответить на любой вопрос. Самоуверенный и красивый, ничто не могло огорчить его. Раньше он вёл себя с такой самоуверенностью, что я ни за что не поверил бы что драконовские правила смогут его утихомирить. Он стоял покорно, став другим, более мелким человеком, когда пришел приказ.

И наконец сержант, которая всегда бушевала громче, чем я когда-либо мог. Сколько раз она была разжалована, и вновь получала назад своё звание. Ее голос был сильнее любых огней, но и она молчала в тот момент. Она была матерью-одиночкой, с двумя сиротами на попечении. Я думаю, она видела тогда перед собой только их лица, боялась что же будет с ними без неё.

Моим товарищам было нетрудно найти предлог ненавидеть меня. Самим фактом моего рождения он был дан им. Лишь горстка людей из моего взвода знала, что я обладаю особым взором. Среди них были снайпер и сержант. В бою вы можете узнать многое солдатах, рядом с которыми сражаетесь, хотите того или нет. Раньше они считали меня за талисман удачи. Некоторые тайком просили меня посмотреть на их ауры. У меня не было таких же способностей, как у моей матери, но и этого хватало. Взамен они хранили мой секрет, не выдавая меня Чёрным Кораблям.

Но теперь это стало ещё одной причиной отречься от меня. Кто-то прошептал слово «ведьма», я решил, что буду казнён первым. Вся моя жизнь прошла в страхе, что Безмолвное Сестринство вытянет дух из меня, но сейчас я видел, что смерть будет более вероятным исходом.

В ту ночь мне удалось бежать с еще шестерыми. Через день-два мы наткнулись на Сопротивление.

— Ты хочешь убить меня. — Сказал он. В словах не было осуждения.

— Да. — Я не стал, я не смог врать. — Твоя родня принесла ужасы на мой мир. Вы разрушили всё что я…

Я выбился из сил и прижал лазружьё к своей груди. Кипящая и пенящаяся ненависть росла внутри меня, и как ни странно я почувствовал себя свободным. На лице воина появилась тонкая улыбка.

— Не я, Руаф Хикейн. Те, кто сделали это — клятвопреступники. Они больше мне не братья.

Он взглянул на Бренга.

— Ты. Ты понимаешь в корабельной технике, да? Твои навыки понадобятся.

Он пошел обратно в командный центр, и мы последовали за ним.

Мертвецы были повсюду. Задохнувшиеся из-за декомпрессии. Я увидел, что одно из обзорных окон разбито, теперь оно было закрыто взрывозащитной заслонкой. Видимо она опускалась слишком медленно, чтобы спасти экипаж мостика.

За окнами были видно только чужие звёзды и безграничная чернота. Карты Даллоса говорили правду — наш корабль был один. Легионер направил Бренга работать с управлением корабля.

— Ваше судно получило повреждение во время варп-перелета. Здесь вы заштилели, и остальной конвой отправился дальше. Меня призвали сюда чтобы удостовериться, что вы пройдёте остаток пути.

Он снова улыбнулся.

— Этот корабль везёт драгоценный груз. Я должен гарантировать что никто на борту не узнает как вы важны.

— Мы просто солдаты. — Заверил Яо. — Солдаты и мальцы. Пушечное мясо и выброшенные щенки.

Тень скользнула по лицу Тысячного Сына.

— Никогда не говори так. Все, кто сражаются за Императора, бесценны.

Я посмотрел на него.

— Сыны Магнуса на стороне Хоруса. Я видел это. Я видел чудищ и уродов что твоё братство призвало, это…

— Демоны?

Произнесенное им слово казалось вытянуло всё тепло из помещения.

— Да, вы видели их. Все вы их видели.

Он склонил голову, с выражением сожаления на лице

— Ты ещё не понял, солдат? Ты видишь закономерности. Вы все видите. Как же ты не увидел эту?

Он по очереди указал своим серебряным посохом на каждого из нас.

— Каждый из вас — начало величия. Вы можете называть это особым взглядом, даром или даже проклятьем.

Он прошелся вперёд и ловко вырвал карты из дрожащих рук Даллоса.

— Вы познали касание варпа. Это делает вас ценными. — Его взгляд переместился на Зартина. — Это, и еще одна вещь.

— Мы все видели, — Сказал Яо. — Видели… их.

— Каждый раненый на корабле видел. — Сказал воин. — Почему же еще вы боитесь спать? Но этот страх пройдёт, со временем.

Бренг встал прямо, кивая на консоль, чтобы показать, что он сделал всё что мог.

— Готово.

— Навигаторы живы, в безопасной изоляции. — Легионер указал в сторону носа судна. — Мы проложим курс. Регент Терры, сам господин Малкадор, нуждается во всех на борту этого судна. Он всё подготовил, и вы станете частью его плана. Вы…, и дети внизу.

— Как? — Спросил я, пытаясь сам найти ответ в собственном разуме. — Какая Сиггилиту польза от сломанных солдат и сирот?

— Ваши раны будут вылечены. Достаточно молодые для славы, смогут устремиться изменить свои тела, как однажды смог я. — Он коснулся своей груди. — Вы… Мы сможем переродиться для новой цели.

— Но почему мы? — Спросил Даллос скрестив руки.

— Ты знаешь почему. — Ответил легионер. Его взгляд вернулся ко мне.

Я не знаю, откуда взялись следующие слова. Пришли ли они из какого-то места, или Тысячный Сын заставил меня сказать их за него, но они были истинны и бесспорны.

— Хорус принёс в галактику новый вид войны. Болтеров и лазганов будет недостаточно чтобы завершить её. Нужен другой вид оружия.

— Воистину. — Мрачно кивнула огромная фигура. — Те, кто не погиб в процессе закалки, станут этим оружием. Вы, и сотни других: потерянные дети, обычные люди и легионеры, были тайно собраны на борту кораблей, как этот. Все в этом помещении, да и на всем корабле, считаются погибшими. Жизни, что вы прожили до этого — теперь пыль. Это приказал Малкадор. Так это и будет.

Зартин был бледен.

— К-куда мы движемся?

Легионер подошел к приборам управления навигацией, и положил на них свои огромные руки.

— Луна на орбите планеты с кольцами, под светом самого Солнца. Это место называется Т

Крис Райт Шрамы

Действующие лица

ПРИМАРХИ

Джагатай-хан — Боевой Ястреб, примарх V Легиона «Белые Шрамы»

Леман Русс — Волчий Король, примарх VI Легиона «Космические Волки»

Магнус Красный — Алый Король, примарх XV Легиона «Тысяча Сынов»

Рогал Дорн — Преторианец Императора, примарх VII Легиона «Имперские Кулаки»

Мортарион — Повелитель Смерти, примарх XIV Легиона «Гвардия Смерти»

Сангвиний — Ангел, примарх IX Легиона «Кровавые Ангелы»

Фулгрим — Фениксиец, примарх III Легиона «Дети Императора»

V ЛЕГИОН «БЕЛЫЕ ШРАМЫ»

Таргутай Есугэй — задьин арга, советник примарха

Хасик — нойон-хан орды Камня

Шибан-хан — командир братства Бури

Джучи — легионер братства Бури

Сангджай — апотекарий братства Бури

Чел — легионер братства Бури

Джемулан — нойон-ха, орды Земли

Торгун-хан — командир братства Луны

Хибу-хан — командир братства Рассветного Неба

Халджи — прикомандированный Илье Раваллион адъютант

Лушан — командир "Серповидной Луны"

VI ЛЕГИОН «КОСМИЧЕСКИЕ ВОЛКИ»

Гуннар Гуннхильт — лорд Гунн, ярл Онн

Огвай Огвай Хельмшрот — ярл Тра

Бьорн Однорукий — вожак стаи Тра

Богобой — легионер Тра

Урт — легионер Тра

Эунвальд — легионер Тра

Ангвар — легионер Тра

Ферит — легионер Тра

Беорт Ранекборн — командир "Филскьяре"

X ЛЕГИОН «ЖЕЛЕЗНЫЕ РУКИ»

Бион Хенрикос — седьмой сержант 10-й клановой роты

XVIII ЛЕГИОН «САЛАМАНДРЫ»

Кса’вен — капитан, 34-я рота

XV ЛЕГИОН «ТЫСЯЧА СЫНОВ»

Азек Ариман — главный библиарий

XVII ЛЕГИОН «НЕСУЩИЕ СЛОВО»

Кал Зедеж — сержант приданного отряда Йеса Такдар и командир «Воркаудара»

Ледак — легионер Йеса Такдар

Ровель — легионер Йеса Такдар

ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Малкадор Сигиллит — Имперский регент, Первый лорд Терры

Константин Вальдор — капитан-генерал Легио Кустодес

Илья Раваллион — генерал, Департаменто Муниторум

Цзян Цу — глава говорящих со звездами, «Буря мечей»

Табан — командир сенсориума, «Буря Мечей»

— Материя — рабыня, к какой бы области сущего она не относилась. В мире чувств она ограничена безмолвными законами пространства, времени, логики и чисел. В другом измерении она прикована к иным неизменным константам — мечтам, надеждам, порочным желаниям. Они — физические принципы по ту сторону бытия. Как наши кошмары, изгоняемые бескомпромиссным рассудком, всего лишь тени в этом мире, так и порядок — всего лишь призрак за границей реальности.

Какой из миров более реален? Какой из них выстоит, а какой обречен на гибель? Вы можете сказать: ни тот, ни другой, потому что они отражения друг друга. Это ложь. Вы должны выбрать. Мы узнали об этом за семь лет кровопролития и вынужденного взросления.

Вы должны выбрать.

Как демоны, так и смертные могут обладать величием. Тому же, кто колеблется, увиливает, осторожничает, не место на небесах.

— «Размышления», Таргутай Есугэй.

Пролог БРАТЬЯ

Мальчик перевернулся на живот, отхаркиваясь кровью сквозь сломанные зубы. Он пополз по жесткой траве, пока не почувствовал, как его снова схватили чьи-то руки.

Отступи, затем снова нападай.

Слова пронеслись в голове, когда его потянули за разорванный кафтан. Это был первый принцип военного искусства хин-зан — вывести из равновесия, заставить ошибиться, нанести контрудар.

Таму резко поджал колени и вырвался из хватки. Он услышал удивленный хриплый возглас, когда его гибкое тело рвануло вперед, сбив с ног одного из противников.

Мальчик резко развернулся, выбросив крепко сжатый кулак, и почувствовал, как тот попал в цель. Еще один хрип, еще одно отлетевшее тело.

Что-то ударило в висок, снова сбив его с ног. Трава перед глазами расплылась. Лицо уткнулось в дерн, а между сжатыми зубами заскрипел песок.

Посыпались новые удары: по ногам, по открытой спине. Он извивался, пытаясь найти способ вырваться. В затылке вспыхнула горячая и влажная боль.

Один из них наклонился, собираясь покончить с ним. Он протянул руку к шее мальчика, чтобы приподнять его, а затем ударить головой о землю. Таким способом талскар демонстрировали превосходство над противником.

Отступи, затем снова нападай.

Таму выждал всего долю секунды. Затем снова взвился, изогнувшись, как угорь. Он развернулся и схватил врага за грудки. Взглянув в его изумленное лицо, мальчик рассмеялся и тут же ударил головой в бровь. Брызнула кровь, и его противник отшатнулся от удара.

Таму подумал, что если сможет раскидать всю группу, как-то вырваться и избавиться от них, то, спустившись по высохшему руслу реку, окажется в безопасности. Надежда быстро умерла — его снова схватили, в этот раз две руки крепко держали за плечи. Затем швырнули на спину. Он увидел возвышающиеся над ним три разгневанных лица, каждое было украшено синяками. Еще один сильный удар в диафрагму. Он скрутился, задыхаясь.

— Достаточно.

Они тут же остановились. Замерли. Повернули головы. Их охватила нерешительность.

Таму поднял голову. В глазах расплывалось. Он увидел, как один из противников, прихрамывая, побежал. За ним без оглядки последовали остальные — двое коренастых мужчин из стойбища Алджу с красными кушаками, указывающими на кешик старика. Судя по тому что они бежали все быстрее и быстрее, их словно охватила странная паника.

Таму чувствовал, как по шее стекает кровь. Он попытался подняться и не смог. Ветер был холодным, несмотря на то, что солнце стояло высоко.

Мальчик не видел говорившего. Свет отражался от равнины, ослепляя его. Он приподнялся на локтях.

— Из-за чего драка? — раздался вопрос.

Таму повернул голову на звук. Из дымки вышел человек, его очертания мерцали в чистом воздухе. Он был высоким и широким — невероятно высоким и широким — и облачен в доспех из ярко сверкающих костяных пластин. В руках он держал посох с черепом, а бритую голову прикрывал капюшон.

Таму испугался. Откуда появился этот гигант? Минуту назад пастбище было пустым — только он и трое недругов, сцепившихся с ним, а сейчас бегущих по обдуваемому ветрами Алтаку.

Чтобы ответить, мальчику пришлось приложить определенное волевое усилие.

— Не знаю, — произнес Таму.

Лицо человека оставалось непроницаемым, но Таму заметил на нем веселье.

— Так из-за чего драка? — повторил незнакомец.

Таму почувствовал головокружение. Кровь продолжала течь, хоть и медленнее. Человек ничего не сделал, чтобы помочь ему.

— Я украл адуун, — сказал Таму, решив говорить правду. Он открыл загон Алджу ночью, украл троих его коней и отвел их вниз по реке в стойбище Эрдила. Этим он заслужил себе глоток кумыса и кусок мяса с брюха, это стоило побоев.

— Трое взрослых мужчин против одного мальчишки, — заметил человек. — Им досталось почти так же, как и тебе.

Несмотря на боль, Таму усмехнулся. Все было верно.

Незнакомец присел, став почти вровень с Таму, и пристально посмотрел на него. Мальчик увидел длинный рваный шрам на смуглой щеке. От тела необычно пахнущего мужчины исходил слабый гул, словно где-то в складках плаща мурлыкало животное. У человека были странные глаза — золотистые, приятные и сияющие, как у зверя.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Таму.

— Сколько тебе лет?

— Двенадцать.

Человек скривил губы.

— Восемь терранских, — пробормотал он. — Не слишком поздно.

Таму нахмурился.

— Не слишком поздно для чего?

Человек снова поднялся на ноги.

— Пошли со мной.

Таму помедлил. Голова начала болеть.

— Куда?

По какой-то причине он подумал о матери, отце, братьях, собравшихся в гэре и занятых кучей обычных дел. Они не хватятся его до заката. Возможно, дольше.

— Не спрашивай, — сказал человек в капюшоне. — Делай, как я говорю.

В этот момент на его лице впервые появилась настоящая улыбка с намеком на теплоту. Между жесткими темными губами сверкнули белоснежные зубы.

— Если только ты не думаешь, что сможешь справиться и со мной.

Таму не пошевелился. Он напрягся, также как и раньше, когда его догнали другие.

«Отступи, затем снова нападай», — подумал он.

С темно-серого неба хлестал холодный дождь. Широкий плац был открыт стихии, и капли отскакивали от рокрита, сверкая под светом расположенных по периметру прожекторов. Вдалеке поднимались шпили: Ифигенис, Телеон, Морво. Ровные ряды огней домов были тусклыми и размытыми дождем, ночью и туманом.

Две дюжины мальчиков стояли, дрожа, под ливнем, одетые только в серые робы. Самому младшему могло быть семь, старшему — не более девяти. Они смотрели прямо перед собой, решительно задрав подбородки, по напряженным лицам стекала вода.

Харен дрожал, как и остальные. Несмотря на то, что он был родом из Скандмарка, из-за худобы ему было холодно. Сжав кулаки, он вонзил ногти в ладони, твердо решив не терять контроль. Харен чувствовал, что по обе стороны от него другие мальчики делали то же самое. Треви, Амада, Кенет, все закаляли себя от холода, темноты, усталости, нервозности.

«Ни шагу назад», — подумал он, вспоминая слова человека, который забрал его из дома на ледяном севере и привел через пол-Терры в тренировочные центры в Имамдо. Позже он узнал, что эти слова были кредо организации, которое шептали боевые братья перед битвой. Говорили, что Легион никогда не отступал. Мальчик хотел верить в это. Если это правда, тогда они еще более великие и достойны поклонения.

— Испытание на выносливость, — объявил инструктор, мужчина с суровым лицом и короткими черными волосами. Он стоял сбоку от шеренги, едва глядя на кандидатов. Харен ненавидел его с самого прибытия, они все ненавидели. Теперь мальчик не испытывал никаких чувств к нему, только смутное ощущение, что инструктор еще одно препятствие в жизни, состоящей из препятствий. За последние два месяца Харена испытывали, проверяли, били, воспитывали, унижали и изнуряли. Испытания больше не причиняли боль, но напоминали ему о цели. Теперь он был близок. После столь долгого ожидания, он был так близок.

Инструктор задрал голову, подставив лицо под брызги дождя, и кисло взглянул на небеса.

— За вами будут наблюдать. Не помогайте своим братьям — это индивидуальное упражнение. Приступайте по звуку гонга.

Харен попытался расслабиться. Он оглядел рокритовую арену перед собой. По ее краю тянулась длинная петляющая трасса. На всем ее протяжении были разбросаны препятствия: рампы, ямы, стены, полузатопленные туннели. Он проходил этот маршрут много раз, иногда не один раз за день. Ему были знакомы каждая трещина и грязная лужа.

Он задумался над тем, сколько времени будет длиться испытание. Его будут проводить достаточно долго, чтобы отсеять самых слабых и увидеть какие результаты дают тренировочные программы.

Харен взвесил свои шансы. Они были хорошими. Стоять неподвижно и дрожать на холоде было самой сложной частью испытания, его мышцы среагируют, как только он придет в движение.

Треви наклонился поближе.

— Удачи, — пожелал он.

Харен кивнул в ответ. Его желудок так скрутило, что он не мог говорить. Было такое ощущение, что мышечное напряжение могло распространиться и на сердце.

Прозвучал гонг.

Мальчики бросились бежать. Никто из них не разгонялся, так как все знали, каким тяжелым будет испытание. Никто не плелся, понимая, какое наказание последует за недостаточные усилия. Все двадцать четыре мальчика выбежали на трассу, быстро войдя в заученный ритм, выровняв дыхание, вдыхая через нос, а выдыхая через полуоткрытый рот. Они держались неплотной группой, двигаясь по мокрой поверхности в изношенной тренировочной обуви.

Харен нашел свой темп в середине группы. Он позволил разуму скользнуть в полусознательное состояние, как обычно во время упражнений на выносливость, повторяя ничего не значащие фразы снова и снова в такт со звуком бегущих ног.

Ни шагу назад. Ни шагу назад.

У некоторых мальчиков сразу же начались проблемы. Их мышцы переохладились за время долгого ожидания, или же организмы были обезвожены, а может быть сказывались полученные в предыдущих испытаниях травмы. Харен не обращал на товарищей внимания. Он безостановочно бежал, взбирался на рампы, перепрыгивал через ямы, карабкался на стенки и спрыгивал с противоположной стороны. Мальчик легко перешел на беговой ритм, чувствуя, что сердце и легкие совпадают с равномерным тактом, который он мысленно отбивал.

Он задумался. Ему было сложно не вспоминать прежнюю жизнь — свою краснощекую маму со стянутыми в узел белокурыми волосами, отца с редеющей шевелюрой, старшую сестру с тихим голосом и острым зрением. Упражнения были разработаны, чтобы помочь забыть тех, кого покинул, но воспоминания возвращались в самый неподходящий момент. Харен иногда задумывался: исчезнут они когда-нибудь полностью. Возможно, после Вознесения. Насколько он знал, оно стирало все воспоминания, полностью очищая разум.

Ни шагу назад.

Он продолжал бежать. Круги трассы следовали один за другим, снова и снова. Он начал чувствовать первые симптомы мышечной усталости. Вспыхнула боль в старых ранах на коленях. Легкие пульсировали при каждом глубоком вдохе холодного воздуха. Круги мелькали, сливаясь друг с другом.

После двух часов выбыл первый мальчик, он судорожно пытался вдохнуть воздух, ноги тряслись под дождем. Работники центра помогли ему подняться и увели прочь.

Харен позволил себе на миг удивиться. Товарищ оказался неожиданно слабым. Возможно, он был болен, но это несомненно ставило крест на его стремлении к Вознесению. Что теперь будет с ним? Об этом никогда не говорили. Вероятно, провалившихся отправляли домой. А может быть нет.

Ни шагу назад.

Следующий выбыл намного позже. Затем сдались еще несколько, рухнув от изнеможения. Их унесли.

После этого Харен оказался в начале группы. Он поддерживал темп, стараясь не ускоряться. Мальчик упорно преодолевал рампы, переводя дух на обратной стороне. Ноги становились все тяжелее, мышцы груди напряженнее. Начала кружиться голова, он почувствовал первые приступы тошноты. Круги под дождем следовали один за другим, действуя усыпляюще.

Следующим выбыл Амада, его худое лицо было перекошено от боли. Чуть позже последовал Кенет. Они падали, как мухи, оступаясь в воде или сваливаясь на обочину трассы. Харен слабел. Дыхание становилось тяжелее. Ноги горели от ударов об землю, при каждом шаге колени пронзала острая боль. Второй гонг все еще не раздавался. Мальчику страстно хотелось услышать его.

К этому времени рядом оказался Треви. Харен мельком глянул на его лицо, искаженное болью. Почти полдюжины мальчиков все еще бежали. Еще двое ковыляли далеко позади.

Боль усилилась. Время тянулось, словно увязнув в смоле.

Ни шагу назад.

Зрение сузилось в длинный черный туннель. В висках приглушенно стучал пульс. Треви исчез из виду, как и все остальное. Харен продолжал автоматически двигаться, утратив связь с реальностью. Челюсть отвисла, руки болтались, ударяясь о бедра, пока он ковылял вперед.

Ему показалось, что он услышал гонг, затем понял, что разум обманывает его. Мальчик продолжал идти, опустив голову и волоча ноги. Появилась стена, казавшаяся под ливнем гладкой и черной. Он попытался запрыгнуть на нее, но не смог ухватиться. Харен секунду карабкался, не видя ничего, кроме пересекающихся красных и черных кругов, потом его замерзшие пальцы зацепились за трещину в кладке. Он попытался подтянуться, забраться наверх, но что-то было не так. Его ноги не находили опоры. Рокритовые блоки были слишком гладкими и изогнутыми.

Ему понадобилось много времени, чтобы расслышать смех, и столько же понять, что он сильно отклонился от маршрута. И еще дольше он осознавал, что пытается вскарабкаться не на стену, но гигантского воина в белом доспехе и шлеме со светящимися прорезями для глаз.

Ошарашенный Харен рухнул у ног гиганта. Огромный и неподвижный воин смотрел на него свысока. Прожекторы смутно осветили его фигуру, блестящую из-за стекающих капелек влаги.

— Хорошо, — сказал довольный гигант. Его голос походил на низкое механическое рычание. — Ты не сдаешься легко.

Харен почувствовал, что начинает терять сознание и напрягся, чтобы кровь прилила к голове, отчаянно стараясь не опозориться. Его безостановочно трясло. Он смутно услышал, как к нему бегут работники комплекса. Он гадал, насколько далеко зашел, прежде чем его тело сдалось.

Гигант присел рядом с ним. Даже наклонившись, он был огромен. Харен увидел над собой громадный округлый наплечник. На нем была изображена волчья голова поверх полумесяца.

— Продержался дольше всех, — сказал гигант. — Продолжай в том же духе и будешь носить такой доспех. Шестнадцатый Легион, мальчик.

Харен чувствовал, что сознание покидает его. Тело ныло, ноги и руки быстро цепенели, легкие горели из-за одышки. Ему никогда не было так больно.

Но когда он взглянул на эмблему волка и луны и услышал отфильтрованный воксом голос гиганта, представив себя в такой же силовой броне марширующим на войну в рядах этих бесподобных воинов, то не смог сдержать улыбку подлинного счастья.

«Я стану одним из вас, — подумал он, когда еготело наконец сдалось. — Ради Гора. Ради Гора и Императора, я стану одним из вас».

Таму смотрел на Алтак, чувствуя прикосновение ветра к бритой голове. Он бессознательно сжал пальцы и ощутил, как натянулась крепкая кожа рук. Грудь все еще болела. Последняя имплантация прошла не совсем гладко. Он очнулся шесть дней назад на операционном столе и увидел, что пол лабораториума залит его кровью.

Апотекарий — похожий на сову кидань из Чок-тана по имени Джелджин — некоторое время беспокоился.

— Я видел такое раньше, — сказал он, проведя сканером по морщинистой рубцовой ткани и качая головой. — Плоть Чогориса крепка, но эти органы предназначены для терран. Мы учимся, но на это нужно время.

Таму молча слушал, скрепя зубами из-за боли и отказываясь от анальгетиков. Вообще-то Джелджин говорил не ему. Немногие из настоящих боевых братьев обращались к юноше. О чем они могли говорить с шестнадцатилетним подростком, которого недавно забрали с пастбищ и который все еще удивлялся увиденному в монастыре? Таму сомневался, что они помнили собственные Вознесения. Он слышал, что воспоминания быстро угасали.

Теперь Таму почти восстановил силы. Он стоял на краю скал под крепостью Хум-Карта и вновь дышал полной грудью. Боль уже уменьшилась.

В пятидесяти метрах под ним, там, где растрескавшиеся камни крепости-монастыря встречали Алтак, начиналась равнина: поначалу холмистая, подобно песчаным дюнам, затем переходящая в режущую глаза плоскость вечной травы — сине-зеленой, блестящей, шелестящей от порывов ветра. Над головой раскинулось светлое ясное небо, залитое солнечным светом. На далеком горизонте Таму увидел бледно-желтую полосу гряды Улаава, едва заметную на границе мира.

Мальчик прищурился. Через год он получит имплантаты оккулоба, после чего его зрение будет соперничать с зоркостью беркутов, птиц-охотников, которые кружили высоко в небе. Из всех изменений это было одно из самых желанных. Он ждал тот день, когда окинет взором пустынные земли и разглядит каждую былинку так отчетливо, словно она будет из стали.

«Пока я завершен наполовину, — подумал он. — Полумальчик, полумужчина. Полумужчина, полубог. Незавершенный во всем».

Ему нравились эти контрастные сочетания. Они пригодятся ему при сочинении стихов, и это обрадует инструкторов, которым нравилось поощрять кандидатов в принятии одного из Благородных Увлечений. Большинство предпочитали охоту, некоторые хорчинскую каллиграфию. Только немногие обладали терпением для строгих, лаконичных форм стихов чи, и поэтому наставники всеми силами поддерживали Таму.

Полумальчик. Полумужчина. Полубог.

Раздались шаги, и он прислушался к их звуку. К нему по ступеням цитадели спускался Таргутай Есугэй. Таму повернул голову, глядя на засыпанные землей края возвышающегося над ним фундамента монастыря. На его вершине шелестели знамена — красный и золотой ханов, черный и серебряный Империума.

Есугэй медленно сошел вниз по широкой лестнице. Яркий солнечный свет отражался от его доспеха. Таму уважительно склонил голову и терпеливо ждал приближающегося задьин арга.

— Чувствуешь себя лучше? — спросил Есугэй, внимательно взглянув на него.

— Имплантат прижился, — ответил Таму.

— Мне сказали, ты был при смерти.

Таму усмехнулся.

— Я ускользнул от нее.

Есугэй улыбнулся в ответ. Он часто это делал. С тех пор как Таму забрали с Алтака и доставили в монастырь, улыбка Есугэя всегда была рядом с ним, появляясь на обветренной коже, цветом и твердостью походившей на кованую бронзу.

— Помню, как нашел тебя, — сказал Есугэй. — У тебя была рана на затылке, которая должна была убить тебя. И ты попытался сразиться со мной, как только тебе выпал шанс.

Таму, смутившись, опустил голову.

— Я не знал…

— Мне понравилось. Это навело меня на мысль, что я сделал правильный выбор, — улыбка Есугэя слегка потускнела. — Не стану притворяться и утверждать, что меня не огорчает ошибочный выбор.

Таму чувствовал себя неловко. Он очень мало помнил о том, что было до появления Есугэя, и ему не нравились напоминания о том времени.

Мальчик посмотрел на свои руки. Они были слишком велики, как и остальное тело. Оно уже соответствовало размерам взрослого мужчины и продолжало расти. Стимуляторы и ускорители роста, которые Таму принимал с пищей, сделали его мышцы узловатыми и вздувшимися. Порой он чувствовал себя нелепым из-за неуклюжих рук и ног и растущей плоти, как подкидыш, оставленный в степи умирать. В другие моменты — непобедимым, переполненным энергией и силой, страстно желая найти выход для нее.

— Мне предстоит долгий путь, — сказал Таму.

— Не думаю, что мы потеряем тебя. У меня предчувствие.

— На счет меня? — спросил Таму.

— Вселенной, — улыбнулся Есугэй. — Я никогда тебе не рассказывал о нем? Принципе малого изъяна.

Таму покачал головой.

— Нелепость, — пояснил Есугэй. — Я верю в том, что у каждой души есть изъян. Некоторые проявляют его рано и выживают. Другие — нет, и он увеличивается, пока не становится чудовищным. Чем величественнее душа, тем могущественнее чудовище. Так что лучше избавиться от изъяна сейчас.

Таму прищурился из-за светившего за спиной Есугэя солнца. Юноша не знал, был ли задьин арга серьезен.

— Значит, мне больше не нужно беспокоиться.

— Конечно же, нужно.

— А тебе, задьин арга?

— Мои изъяны были распознаны давно.

— А Хана?

Есугэй сурово посмотрел на мальчика.

— Он исключение из правил.

Они еще немного постояли вместе. Есугэй был приятным собеседником. Было странно воспринимать его тем, кем он был на самом деле: магистром Небесного Искусства, задьин арга невероятной силы. Аколиты шептали в коридорах монастыря, что Таргутай Есугэй убил больше всех в Легионе, за исключением самого Великого Хана.

Таму верил этому. Мягкий голос и сверкающие глаза на добродушном лице не вводили его в заблуждение. Есугэй был воплощением основных принципов Легиона: он убивал без злобы, страха и одержимости. Его положение не требовало от него проявлять интерес к выбранным им кандидатам, тем более из-за нужд крестового похода он часто покидал Чогорис. То, что Есугэй уделял своим подопечным столько внимания, преподало Таму урок, который он усвоил гораздо охотнее большинства других — воинам не было необходимости быть грубыми и жестокими дикарями.

— Скоро я уеду, — сказал Есугэй. — Не думаю, что вернусь до завершения твоего Вознесения, и к тому времени тебя больше не будут звать Таму.

— Куда ты отправляешься?

Есугэй посмотрел на бело-синее небо.

— Куда позовет война.

Таму почувствовал сильный приступ зависти. С момента начала своего обучения он жаждал покинуть родной мир. Мальчик чаще размышлял о других мирах, пылающих в глубоком космосе звездах, сражении с настоящими врагами, чем о тренировочных дронах и спарринг-партнерах.

Есугэй ободряюще взглянул на него.

— Мы с каждым циклом принимаем все больше чогорийцев. Вскоре превзойдем в численности терран. Возможно, недостойно говорить об этом, но я предвкушаю этот день. Все-таки Хан один из нас.

— Он родился не здесь.

— Неважно.

Таму задумался над словами Есугэя.

— А они проходят такое же обучение?

— Терране? Сомневаюсь.

— С ними просто сражаться?

— Довольно просто.

Есугэй искоса взглянул на него.

— Конечно же, все мы теперь вместе. Все объединены под одним Троном.

Таму снова посмотрел на равнины.

— Я могу только представлять Терру.

— Не исключено, что ты ее увидишь.

— Если переживу Вознесение.

— Я же сказал тебе. Ты переживешь.

Таму напряг мышцы груди, тяжело вдыхая и чувствуя боль в ребрах.

— Жду не дождусь.

— Терпение, — сказал Есугэй, положив руку на плечо Таму. — Работай. Учись. Живи. Воспользуйся этим временем. Как только окажешься в орду, оно будет посвящено исключительно войне.

Таму говорили об этом много раз. И это всегда тревожило его.

— Тогда мне интересно, зачем они заставляют нас учить так много.

— Это важно, — сказал Есугэй. — Я рад, что ты — поэт. Только поэты могут быть истинными воинами.

— А терране думают так же?

Есугэй засмеялся.

— Не знаю, — ответил он. — Однажды ты встретишь такого. Тогда и спросишь.

Дверь открылась, и Харен шагнул вперед. В комнате было темно, и только лучи оранжевого света с неонового ночного неба давали хоть какое-то освещение. По бронестеклу окон стекали струйки дождя. Он шел уже долгое время. Казалось, в Имамдо дождь никогда не прекращался.

Мужчина за письменным столом взглянул на вошедшего Харена.

— Харен Свенселлен? — спросил он.

Харен щелкнул каблуками и вытянулся.

— Сэр.

Мужчина оглядел Харена с ног до головы. У него была серая кожа и усталый вид. Правую щеку пересекала блестящая аугметика, плотно закрепленная под челюстью. Один глаз сверкал мягким красным светом, второй был настоящим.

— Твое пребывание здесь подошло к концу, — сказал он. — Ты готов к службе?

— Готов.

Харен преисполнился гордости. Первый этап — отбор, физическая подготовка — был пройден. Он чувствовал себя сильным. Его худые юные руки и ноги закалились, грудь стала шире. Далее последуют генетическая терапия, психологическая подготовка и, наконец, имплантаты, которые сделают его воином Легиона.

Мужчина опустил глаза на стол. По его отражающей поверхности пробежались руны.

— Двадцать шестой из тридцати двух в своей учебной группе. Она была хороша, тебе ничего стыдится.

— Благодарю.

— Но это ставит нас перед проблемой.

Харен почувствовал укол тревоги. Что-то в сухом, резком голосе человека заставило его вдруг нервничать.

— Лунные Волки собирались выбрать тебя, но это ничего не значит, пока они не пришли за тобой, — сказал мужчина. — Они превысили контрольные цифры, что непросто. Другие Легионы не были настолько успешны. Некоторые из них недоукомплектованы. Если бы ты стал двадцать пятым или выше, тогда было бы иначе, но в данном случае…

Харен настороженно слушал. Он вспомнил эмблему волка и луны на наплечнике космодесантника. За минувшие с тех пор годы она попадалась ему на глаза тысячу раз, изображенная повсюду: на учебном оборудовании, в лазаретах, тактических аудиториях, спальнях. Он начал видеть ее во сне.

— Ты сделал все, что необходимо, — методично и спокойно продолжил мужчина. Харен почувствовал, как начинают гореть щеки. — Перераспределение случается. В этом нет ничего постыдного.

Перераспределение. Слово потрясло Харена. В ушах гремела кровь. После стольких лет суровых тренировок в подготовительном комплексе он должен был понимать о недопустимости возражений, но слова все равно вырвались из него.

— Я не хочу, чтобы меня переводили, — заявил он.

Человек резко поднял уставшие глаза — карий и красный — на него. Тонкая бровь чуть поднялась.

— Мы здесь, чтобы потакать твоим желаниям, Свенселлен?

— Нет, сэр.

— Так мы для этого здесь — потакать желаниям наших кандидатов?

— Нет, сэр.

— Других тоже переводили. Думаешь, что они чувствовали себя иначе?

— Сомневаюсь, сэр.

— И ты думаешь, мы хоть для кого-то устраивали особенное распределение?

— Нет, сэр. Извините, сэр. Я…

Человек опустил глаза. Харен замолк.

«Не хватило одного места. Одного».

Мужчина провел парой пальцев с металлическими насадками по столу, рассеянно передвигая вверх и вниз столбики рун по реагирующей на прикосновение поверхности.

— Через две недели ты отправишься на Луну. Дальнейшая переброска будет организована там. Ты пройдешь оставшуюся часть тренировочной программы с твоим новым Легионом. Они получат все данные о твоих достижениях у нас. Тебя хорошо примут. Наши подопечные ценятся.

Харен едва не выпалил очередной протест.

«Разве нет выбора? Другого выхода? Я могу заново пройти испытания? А вообще это допустимо? Я изучил доктрину, методы, прошел боевую подготовку …»

Казалось, человек прочел его мысли и перестал двигать руками.

— У тебя есть по меньшей мере десять лет, прежде чем ты будешь готов вступить в боевую роту, — сказал он. — Тебя подготовят. В будущем ты даже не вспомнишь об этом случае.

Наверное, это было любезностью с его стороны. Харен втянул воздух через ноздри, выпрямив спину и не шевеля плечами. Он чувствовал себя отвратительно.

— Спасибо, сэр, — сказал он. — А это… это разрешено?

— Да. Ты приписан к Пятому Легиону.

Пятый Легион. Белые Шрамы. Загадочные дикари.

«Могло быть хуже: Волки Фенриса, например или же Псы Войны. И все же Белые Шрамы…»

— Я ничего не знаю о Пятом, — сказал Харен.

— Узнаешь. На Луне к вам присоединится офицер-связист, но прежде ты должен взяться за учебу.

Харен не двигался с места, потеряв дар речи. Мужчина снова посмотрел на него.

— Тебе что-то еще нужно? — спросил он.

— Я не знаю, — ответил Харен — Вы мне не расскажете?

Мужчина секунду подумал. В его аугметике что-то щелкнуло, словно часовой механизм.

— Ты сменишь имя, — сказал он. — Я знаю только одно — они получают новые имена при вступлении в Легион.

— Новое имя, — рассеянно произнес Харен. — Какое?

Мужчина пожал плечами.

— Понятия не имею. У тебя есть десять лет, чтобы узнать.

Таму вышел вперед. Из-за яркого света фонарей в ангаре ряды воинов в доспехах, таких же белоснежных, как снега на зимнем Улааве, ослепительно блестели. Время от времени он напоминал себе, что стал одним из них.

Один из них. Из Легиона. Космодесантник.

Перед ним стоял нойон-хан Хасик. Он минуту разглядывал Таму, изучая его. Тот в ответ бесстрашно смотрел в карие глаза Хасика. Несмотря на огромный терминаторский доспех с золотой отделкой, на тысячи воинов, стоявших навытяжку в похожем на пещеру отсеке «Дергуна», на огромное количество вооружения вокруг него, юный воин испытывал только радость.

— Таму, — обратился Хасик. У него был зычный баритон, огрубевший за более чем шестьдесят лет службы в Легионе. По слухам, он был наряду с Есугэем одним из первых принятых с Чогориса. Глядя на его суровые черты, Таму верил в это.

— Талскар?

Таму покачал головой.

— Хин-зан, — ответил он, назвав клан Чогориса, из которого его забрали. Талскар был народом Великого Хана, но в Легион отбирали из множества племен. Теперь они все были Белыми Шрамами.

— Покажи, — потребовал Хасик.

Таму подставил левую щеку под резкий свет фонарей. Хасик провел пальцем по рельефному шраму, который протянулся вниз по скуле к подбородку Таму.

Хасик удовлетворенно кивнул и отвел руку назад. Адъютант вручил выбранное оружие — двуручную гуань дао с расщепляющим лезвием. Хасик держал ее перед Таму словно палач, готовый отсечь голову.

— Ты был Таму из хин-зана, — произнес он. Его голос заполнил огромное пространство. — Теперь ты принадлежишь орду Джагатая, и твоя прежняя жизнь закончилась. Какое имя ты берешь, чтобы ознаменовать свое Вознесение?

Таму произносил его вслух много раз в предшествующие церемонии дни, приучая губы выговаривать его и пытаясь уменьшить непривычное ощущение от смены. Когда он повторил, имя все еще резало слух.

— Шибан, — сказал он.

Хасик вручил ему глефу.

— Ты един с орду, Шибан. Ты принадлежишь братству и покинешь его только со смертью. Пусть она придет нескоро, и слава сопровождает твои деяния до того дня.

Шибан принял глефу обеими руками. Оружие ощущалось приятной тяжестью. Он пробежался глазами по лезвию, отмечая глефы на металле, позолоту на кожухе расщепителя.

Гуань дао была идеальна.

— За Великого Хана, — сказал он, почтительно поклонившись, его сердца переполняли эмоции.

Подготовка заняла больше десяти лет.

В общей сложности прошло четырнадцать, прежде чем Харен был готов. Физические изменения были серьезными, хирургические операции болезненными, а культурные обычаи V Легиона слишком странными для понимания. Он должен был выучить хорчин, странный язык Чогориса. Одно только это оказалось для него нелегким испытанием: вопреки улучшенной памяти и сообразительности произношение столь чуждых звуков оставалось для него серьезной проблемой.

Дело было не только в лексике и грамматике. В хорчине были интонации и тонкости, не свойственные ни одному терранскому языку. Его первый учитель — коренастая женщина-уроженка мира с повышенной гравитацией Бо-Фе — изложила собственную теорию о происхождении отличий.

— Они поэтичные люди, — пояснила она ему. — Их родина — пустынное место. Это развило их воображение, поэтому они наполнили свои разумы словами.

Женщина презрительно скривила губы. Чогорийцы не очень то и восхищали ее.

— Они слишком много говорят. И плохо учат готик, отсюда все эти споры.

— Почему так? — спросил Харен.

— Не знаю. Может быть, они не знают себя.

Харен в конце концов освоил речь, как и все остальные терране, принятые в Легион. Призывники учились вместе, сосредоточенно изучая группы иероглифов и диакритические знаки, сходя с ума от этих сложностей и скрепляя дружбу перед лицом трудностей.

Многие новички были набраны из азиатских ульев. Харен не одобрял это. После наступления Единства Империуму было предназначено выйти за пределы расовых и этнических предрассудков, поэтому то, что V Легион оставался погрязшим в физиогномических особенностях их захолустного мира, раздражало.

В них многое раздражало: архаичные обычаи, замкнутость, чувство превосходства. Они придавали огромное значение скорости — при вступлении в бой и выходе из него, движении, уловках и обманных маневрах.

— Отступи, затем снова нападай, — повторяли они ему снова и снова.

— Ни шагу назад, — изредка напоминал он себе.

Но с течением времени Харен стал восхищаться их упорством, стойкостью, энергичностью. Боевые учения были такими же тяжелыми, как у Лунных Волков. Вне всякого сомнения, Шрамы были достойными воинами, и это его немного утешило.

Его первая подготовка прошла в системе Соль. Тогда его перебросили с остальными на внепланетные тренировочные объекты — списанный линкор над Вомарлем; эскадрон гравициклов, временно размещенный на богатых свинцом равнинах Ийема; специальные боевые части, развернутые на водном мире Кайл IX и газовом гиганте Ревелет Таредес. Харен хорошо зарекомендовал себя. В отличие от немногословных и жестких Лунных Волков, чогорийские инструкторы не скупились на лестные отзывы.

— Наслаждайся своим мастерством! — упрекали они Харена, насмехаясь над его серьезностью. — Воин — благословенное и самое счастливое существо, одаренное небесами непревзойденной силой. Будет разумно время от времени признавать это.

Харен старался изо всех сил, но их жизнерадостность была ему не по душе.

«Они так несерьезно ко всему относятся, — думал он. — Словно играют».

Конечно, это было не так. Он знал об этом, но изводящее раздражение не покидало его.

— Когда мы отправимся на Чогорис? — спросил он незадолго до конца обучения.

Его последний инструктор по имени Таджик покачал покрытой шрамами головой.

— Мы не отправимся.

— Значит, я никогда не увижу родной мир?

— Увидишь. Только не сейчас.

Харен нахмурился.

— Странно, что мы не посетим центр.

— Центра не существует, — ответил Таджик, становясь загадочными, к чему Белые Шрамы всегда были склонны.

— Он там, где мы базируемся, — настойчиво произнес Харен, используя слово «мы», как всегда пытался делать.

— Мы нигде не базируемся, — ответил Таджик, улыбаясь. — Наш дом — нигде и везде. Вот в чем отличие между нами и другими. Ты научишься этому.

Харен хотел задать еще вопросы, но вместо этого просто кивнул и оставил эту тему. Иногда было проще поступить именно так.

И наконец, настало Вознесение. Последняя церемония прошла во влажной экваториальной зоне Таранагеи. Двести кандидатов выстроились на рокритовой площади под теплым ливнем. Каждый был облачен в новенький силовой доспех в цветах V Легиона — слоновой кости, красный и золотой. Среди них стоял Харен, испытывая почти те же ощущения, как и на залитых водой тренировочных площадках Имамдо.

Но сейчас, конечно же, он был далеко не тем мальчиком на пороге новой жизни. Он был мужчиной.

Больше, чем мужчиной. Полубогом. Ангелом. Стражем нового порядка Терры.

Нойон-хан Джемулан прибыл на планету, чтобы проследить за Вознесением. Как и все чогорийцы, он выглядел плотным и жилистым даже в обычном боевом доспехе, который он предпочел для этого дня. Когда Джемулан дошел до Харена в строю, тот обратил внимание, что выше старого лорда-командора. Это немного нервировало.

— Харен, — произнес Джемулан. — Из какого региона Терры?

— Скандмарк, — ответил Харен.

— Хорошо, — одобрил Джемулан. — Суровый край. Знаком мне. Покажи.

Харен обнажил левую щеку. Разрез был сделан всего несколько недель назад его собственной рукой и все еще не зажил. Воин вонзил клинок глубоко, стремясь получить одобрение чогорийцев.

Джемулан удовлетворенно кивнул и отвел руку назад. Адъютант вручил выбранное оружие — силовой меч-талвар, характерный для V Легиона. Джемулан держал его перед Хареном словно палач, готовый отсечь голову.

— Ты был Хареном из Скандмарка, — произнес он глухим голосом во влажном воздухе. — Теперь ты принадлежишь орду Джагатая и твоя прежняя жизнь закончилась. Какое имя ты берешь, чтобы ознаменовать свое Вознесение?

Харен долго ломал голову, выбирая имя. Инструкторы дали ему совет, и он провел много часов, изучая хорчинские календари и словари. В конце концов, он выбрал имя из талскарской мифологии — слуги древнего хана, вернувшегося после сотни лет, проведенных в пустыне, и выглядевшего таким же молодым, каким был в день ухода. Символизм казался подобающим.

— Торгун, — ответил он.

Джемулан передал ему талвар.

— Ты един с орду, Торгун. Ты принадлежишь братству и покинешь его только со смертью. Пусть она придет нескоро, и слава сопровождает твои деяния до того дня.

Торгун принял талвар. Ему понадобится время, чтобы привыкнуть к нему, он по-прежнему был более искусен в обращении с прямыми мечами.

— За Великого Хана, — произнес он, уважительно поклонившись и пытаясь в последний раз выбросить из головы воспоминание о смотревшем на него свысока посреди дождя гиганте в белом доспехе с эмблемой волка и луны на наплечнике.

Часть I ВОЛК И ХАН

1 БЕЛЫЙ МИР ТЕЛА МЫСЛИ

Помнить слишком много было вполне возможно.

Илье Раваллион понадобилось много времени, чтобы понять это. Долгое время она считала, что большинство жизненных уроков остались позади, усвоенные в молодости либо не усвоенные вовсе. Тогда ее разум и тело были достаточно быстры, чтобы меняться, как того требовали обстоятельства. Но оказалось, что она по-прежнему способна развиваться, даже после того, как ее волосы поседели, а лицо исполосовали морщины, словно складки высушенного солнцем фрукта.

Чондакс все изменил. Шрамы называли его Белым Миром. Им нравилось давать интересные имена. Имперские картографы окрестили его Чондакс Прим Э5, НС-776 КЗ. «НС» означало не приведенный к согласию, «К» — оккупирован ксеносами, «З» — запланированный к посещению экспедиционным флотом. Теперь все эти обозначения должны были измениться: ксеносы были истреблены, а то, что осталось на поверхности, было настолько приведено к согласию, насколько это было возможно. Флот скоро соберется в прыжковых точках, готовясь к выполнению новых задач, а картографы и планетарные каталогизаторы приступят к работе.

До этого момента Илья предпочитала название «Белый Мир».

В своей прежней жизни она сочла бы его странным. Впрочем, в прежней жизни она многое посчитала бы странным. Департаменто Муниторум не относился к организациям, которые отдавали должное творческим качествам. Логистическое подразделение Великого крестового похода нуждалось в офицерах со способностью вникать в детали, идеальной памятью, страстью к статистическим данным и складом ума, который мог обращаться с ними точно, быстро и внимательно.

Раваллион обладала этими качествами. Она начала службу на станции связи на Паламаре Секундус в должности дешифровальщика. Работа была изнурительной, особенно когда доходило до кодов ксеносов, дешифровка которых сводила с ума. После первоначального периода волнения она стала относиться к работе без всякого удовольствия — математики было пугающе много, как и коллег.

Ситуация изменилась к лучшему только после того, как стали известны ее другие способности.

День выдался жарким, и в кабинете начальника секции было душно. Он был в плохом настроении из-за отставания от графика, а полевые командиры на шести театрах военных действий проявляли нетерпение.

Штабист потер уставшие глаза, печально уставившись на стопку инфопланшетов на своем столе.

— Теперь они хотят данные с кампании на Ираксе, — произнес он глухим голосом.

— Я помню их, — сказала она.

Офицер изумленно посмотрел на нее.

— Это было год назад.

— Знаю. Я могу перечислить их.

Она по-прежнему могла. В ее обширной памяти всплыли первые записи:

«Перевалочный пункт Алеф: шесть транспортных кораблей, девять грузовых судов, двенадцать полков.

Перевалочный пункт Варл: три транспортных корабля, два грузовых судна, три полка.

Перевалочный пункт Тек…»

И далее, и далее.

Именно это качество избавило ее от прежней работы. Она покинула Паламар и перебралась ближе к центру. Ее жизнь заполнили дела по переброске солдат из одного места в другое, согласно графику, с боеприпасами, провизией, с материально-техническим обеспечением, без путаницы. Работа была однообразной, изнуряющей, уединенной.

Раваллион любила ее, постепенно продвигаясь по служебной лестнице. Каждое повышение приближало ее на один или два варп-перехода к Терре. Как только Департаменто стал неотъемлемой частью имперской военной администрации, он ввел для своих служащих военные звания. Она стала лейтенантом, затем полковником и наконец генералом. Раваллион пользовалась заслуженным уважением у солдат и офицеров регулярной армии. Они знали, кем была генерал и что она могла сделать с ними, если они забудут.

Так, одна за другой проходили кампании. Цифры начали поражать даже ее незаурядный ум. Тысячи транспортных кораблей, миллиарды солдат, триллионы лазганов с квадриллионами зарядных батарей. Порой она лежала ночью, представляя маршруты крестового похода в гигантской воображаемой паутине. Илья видела, как экспедиционные флоты движутся по невидимым линиям к пунктам назначения, каждый был отмечен статистическими закладками, указывающими на тип развертывания и численность. Ей это нравилось. Частички этой паутины были ее рук делом. Никто об этом никогда не узнает, не говоря о том, чтобы записать ее вклад, но тем не менее это вызывало у нее улыбку.

Долгое время ее работа была всем, чего хотела генерал. Она давала ей цель и возможность самореализоваться. То, что при этом Илья была одинокой, редко приходило ей на ум. Они никогда не скучала по обществу, мужскому или женскому, которое в любом случае было бы вмешательством в ощущение порядка, созданного ею вокруг себя. В ее жизни не было места для кого-нибудь еще, как и для путаницы, неуверенности или компромисса.

К тому времени, когда Раваллион начала сомневаться в подобном подходе, ей уже грозила отставка. За десять лет ее короткие волосы поседели. Опрятная форма несла награды прошлого поколения, а самые молодые подчиненные, судя по всему, считали ее реликвией забытой эпохи.

«Это мой выбор», — думала Илья, полагая, что немногие последовали бы ее примеру. Но это было замечательно — галактика обширна, и Император нашел задания для каждого. Жизнь ей удалась, она могла гордиться ею и быть довольна.

Но в конечном счете Чондакс открыл ей глаза.

Что генерал знала о Белых Шрамах? Также мало, как и любой другой человек. Они были неуловимыми, Легионом, который уходил слишком далеко, почти оборвав все связи с Империумом. Шрамы неистовствовали вдали от главного направления крестового похода, проникая в глубокий космос. Ее начальник называл их блудными сынами.

Последнее назначение Ильи стало неожиданным для нее, неправдоподобным союзом абсолютных противоположностей. Она в смятении отправилась с Улланора в следующую кампанию Шрамов, получив должность и задачу организовать то, что не подлежало организации, привить определенное чувство дисциплины Легиону, который относился к войне, как к беззаботной и приносящей удовольствие форме искусства. Такое ей бы и в голову не пришло.

По крайней мере Халджи был добр к ней. Назначенный ей адъютант был таким же исполнительным и жизнерадостным, как и любой из Шрамов. Раваллион по-прежнему с легкостью сердилась на остальных — не в последнюю очередь на самого Хана — и они безусловно считали ее такой же забавной, как и поначалу, но определенные успехи были достигнуты.

Шрамы звали ее Илья-сы. Мудрая Илья. При всем своеобразии титула, он не мог не нравиться.

Но она скучала по Есугэю. С самого начала провидец бури был единственным, кто относился к ней серьезно. Он повелевал силами стихий вне ее ограниченного понимания, но всегда был вежливым и почтительным. Есугэй увидел в ней нечто, что она сама не замечала, и в итоге это привело ее в опасный мир Шрамов. Досадно было, что задьин арга не отправился с флотом на Чондакс, но такова была война.

И вот она оказалась в выделенной для нее каюте на огромном флагмане Легиона «Буря мечей» и начала долгий процесс каталогизации ресурсов и рационализации схем развертывания. Шрамы не всегда прислушивались к ее предложениям, но иногда бывали и исключения. Они прилагали усилия, так как знали о своих недостатках и желали совершенствоваться.

Илье это нравилось. Для нее это был вызов. Она пыталась отказаться от части своих суровых требований прошлой жизни. Пыталась забыть о некоторых склонностях или по крайней мере не держаться за них слишком крепко. Илья поняла, что из-за ее эйдетических способностей жизнь рискует стать скучной. Шрамы учились у нее, она — у них, и таким образом она осознала, что можно быть слишком беспокойной и слишком настойчивой. И слишком много помнить.

— Я буду стараться пустить все на самотек, — говорила генерал себе, особенно когда испытывала сильное желание изменить какой-нибудь типично беспорядочный для Шрамов план заявок. — Везде есть золотая середина. Компромисс. Разумный подход.

Со стороны двери раздался тихий звон.

— Входи, — пригласила генерал, поднимая голову от панели управления.

Вошел Халджи, учтиво поклонившись.

Для Ильи по-прежнему было странно, что они кланялись ей. Она была по грудь облаченному в доспех Белому Шраму, исключительно могучему и обладающему почти невероятным мастерством воину. Но, как и все чогорийцы, он не придавал чрезмерного значения своим генетическим улучшениям. Скромная любезность была естественной для них.

— Простите за вторжение, сы, — обратился он. — Вы хотели, чтобы вас информировали о ходе работы хора.

Илья откинулась в своем кресле.

— Верно. Есть что-нибудь?

— Нет, — ответил Халджи, неловко улыбнувшись. — Они не могут ни получить, ни отправить сообщения. Все попытки провалились. Магистр астропатов приносит свои извинения.

— Это не его вина, — сказала Илья, ее сердце упало. — Как долго это длится?

— С момента прибытия на Чондакс.

— Мы уже долгое время находимся здесь, Халджи.

— Магистр говорит, что в потери связи нет ничего необычного. По его словам варп изменчив. Во время нашей кампании в Клейморане хор ничего не слышал в течение двух лет. Так что магистр спокоен.

Илья нахмурилась. Белые Шрамы слишком легкомысленно относились к утрате контактов с остальным Империумом. Им это нравилось. Ей нет, из-за этого она нервничала, как при низкой гравитации или нехватке кислорода.

— Пожалуйста, передай ему, пусть продолжает попытки. Возможно, некоторые участки системы не подвержены этому воздействию.

Халджи пожал плечами.

— Передам. Но он не первый день говорит, что ничего нельзя отправить или получить.

Илья взглянула на свой стол. На стеклянной поверхности мягко светилась схема дислокации флота, показывая широко забросанные боевые группы, истребляющие последние остатки вражеских сил, которые все еще держались в отдаленных уголках системы. Сопротивление в скоплении Чондакс было практически подавлено, и в течение каждого стандартного отчетного периода приходило множество докладов об убитых врагах и подтверждений о приведении к согласию. Скоро их работа здесь будет закончена, и будет получено новое задание. Белые Шрамы снова окажутся в привычной для них стихии — движении.

— Мы заканчиваем операции, — сказала она частично себе. — Как я получу новые приказы с Терры? Каким будет наш следующий шаг?

Халджи улыбнулся.

— Не волнуйтесь, сы, — сказал он с обычной невозмутимостью. — Мы что-нибудь получим.

— Хан, ты захочешь увидеть это.

Шибан застыл. Голос Джучи по радиосвязи был напряжен. Странно, ведь Джучи обычно был в хорошем настроении, даже при свисте болтерных снарядов.

Но Фемус был местом, которое раздражало. О планете нельзя было сказать ничего хорошего — чудовищно жаркая, извергающая покрытую черной коркой магму и раздираемая грозами. Она была словно видение преисподней, обретшее ужасную форму.

— Оставайся на месте, — передал Шибан, отметив позицию брата на дисплее шлема и развернув гравицикл по широкой дуге. — Я буду через минуту.

Он увеличил обороты двигателя, направив машину над грудами обуглившихся камней. Ярко-оранжевое небо сверкало над горизонтом вспышками зигзагообразных молний. На западе тускло-красным покровом нависла гряда ядовито-кислотных облаков. Во все стороны протянулись огромные, черные как смоль равнины, окольцованные горбатыми горами и исполосованные постоянными извержениями.

Шибан низко пригнулся, чувствуя прерывистый гул и рев работающих двигателей. Гравициклы задыхались в задымленной атмосфере. Он уже дважды менял их с начала операции, которая длилась меньше месяца. Это раздражало. За все время боев на Чондаксе хан ни разу отправлял машину на ремонт.

Белый Мир был добр к ним. Он был краеугольным камнем всей кампании, сердцем обороны зеленокожих. Война на том мире была славной и приятной, доброй. Шибан помнил просторные холодные небеса; прикосновение пальцев к похожей на соль земле; три солнца, чей свет сливался в мягкой смеси зеленого, синего и белого цветов.

Он мог сражаться на нем вечность и никогда не устать. Но в конце концов они убили там всех, кого должны были. Ксеносов истребили, их тела сожгли, а грубые сооружения разрушили. Когда Легион поднялся на орбиту, Чондакс выглядел первозданным — шар из полупрозрачного кристалла, полностью очищенный от заражения.

Теперь целью были внешние миры. Эпигеликон, Терас, Хондерал, Лертеакс — все они были разбросаны далеко в космосе и заражены остатками зеленокожей заразы.

Фемус находился дальше всех и был последним миром, чьи окутанные огнем тектонические плиты следовало признать очищенными от врага. Каждый раз казалось, что зеленокожие уничтожены, но находилось очередное логово, кишащее жизнью и ненавистью, которое требовало выделения истребительных команд, а вслед за ними огнеметчиков.

Шибан устал от этого. Легион нуждался в новом вызове, в чем-то грандиозном. Худшим временем кампании были ее последние этапы.

«Я ненавижу этот мир, — подумал он. — О Чондаксе я сочинил стихи, но об этом месте не будет написано ни строчки. Оно их не заслуживает».

Хан скоро направит их дальше. Шибан видел его в бою и поэтому знал, что скоро придет приказ. При воспоминании о том, с каким непринужденным мастерством примарх фехтовал дао, у него разгорались глаза. Повелитель был скорее не смертным воином, но воплощением силы стихий. Он также мог быть неугомонным, как и все хищники, загоняющие свою добычу.

Говорили, что Гор Луперкаль был лучшим военачальником в галактике, Ангел Сангвиний самым могучим воином, или, может быть, Русс с Фенриса, или же несчастный, измученный Ангрон, Жиллиман считался величайшим тактиком, Лев — одаренным самым богатым воображением, Альфарий — самым хитрым.

Никто не воспринимал Хана всерьез. Но ведь они не видели его.

Шибан помнил, как давным-давно, перед Вознесением, спрашивал Есугэя, зачем они учат кандидатов Благородным Увлечениям, когда их судьба была связана с войной. Теперь, много лет спустя, он понял ответ, который тогда получил.

«Убийство ничего не значит без красоты, и оно только тогда может быть красивым, когда необходимо».

Шибан улыбнулся. Воспоминание немного вывело его из апатии.

«Когда Хан убивает, то делает это красиво».

Шибан разглядел на фоне застывших шлаковых груд мерцающей магмы темную фигуру Джучи. На Фемус опустились темно-коричневые сумерки. С рокотом приближались далекие грозовые облака.

Белый Шрам затормозил, выключил двигатель и одним движением спрыгнул с гравицикла.

— Так в чем дело? — спросил он, подходя к своему заместителю.

Джучи, как и все боевые братья, не снимал шлем в этом грязном месте, поэтому Шибан не смог прочесть выражение его лица.

— Тела, — ответил Джучи.

Шибан взглянул на магму, которая поднималась вытянутыми глыбами, постепенно превращаясь в курганы, похожие на складки обугленного жира. Фемус изобиловал такими местами, созданными несметным числом стихийных бедствий, периодически сотрясавших поверхность планеты. Некоторые их них были размером с космические корабли. Шлаковые холмы, словно живые, ползли по раскалывавшейся поверхности мира, сминая все на своем пути.

У основания груды лежали три тела, одно из которых уже было частично накрыто лавой. Каждый мертвый воин был облачен в потрескавшийся угольно-черный доспех.

Шибан присел возле ближайшего трупа и провел пальцем по изгибу наруча, наблюдая, как за слоем копоти открывается полоса цвета слоновой кости.

— Какое братство? — спросил он.

— Когтя, — ответил Джучи. — Направлены сюда шесть месяцев назад.

Шибан тщательно изучил мертвого легионера Белых Шрамов. На Фемусе погибло много его братьев, и некоторые из трупов поглотила ненасытная магма. Даже в таком случае находить еще одного было неприятно.

— Геносемя?

— Еще не извлечено, — ответил Джучи. — Сангджай в пути.

Шибан наклонился поближе, стерев еще больше грязи с поврежденного доспеха. Он не ощутил запаха гниения, обычно сопровождавшего трупы, только едкий смрад давно обгоревшего керамита.

— Как они умерли?

— Клинки, — мрачно ответил Джучи. — У двоих раны на горле. У третьего на теле.

Шибан обратил внимание на глубокий разрез на шее. Он аккуратно раздвинул кромки горжета, отметив, что удар нанесен точно в сочленения. Края раны были такими же черными, как и все остальное тело, и покрылись волдырями там, где густая кровь выкипела.

Шибан глубоко вздохнул. Он задумался над тем, как одолели воинов, скольких зеленокожих они убили, прежде чем пали. То, что об их смерти не сложат сказания, было позором.

Он поднял голову и огляделся.

— Где тела ксеносов?

Вокруг раскинулась темная, как космос, и покрытая трещина земля, освещаемая призрачным мерцанием оранжевого огня.

Джучи покачал головой.

— Никаких следов. Если только они не погребены глубже.

Шибану стало не по себе. Что-то не давало покоя.

— Странно, — произнес он.

— Хан?

Шибан задумался над этим. Он счистил еще больше грязи с нагрудника легионера, обнажив чогорийские глифы, выгравированные на керамите. Его глаза скользнули по изломанным очертаниям трупа, наблюдая, вникая, обдумывая. Наконец он поднялся.

— Три мертвых сына орду, — сказал он задумчиво. — И ни одного хейна рядом с ними.

Джучи молчал. Шибан ощущал его тревогу.

«Ты тоже чувствуешь это».

— Их победили, — продолжил Шибан. — Скажи мне, Джучи, что делают хейны с захваченными телами?

Джучи кивнул, как будто его хан подтвердил то, что он тоже заметил.

— Нет увечий.

— И эти разрезы… — Шибан замолчал и посмотрел на небо. — Когда Сангджай доберется сюда?

— Сказал, что в течение часа. Он взял грузовой корабль.

— Я хочу, чтобы третьего вывезли, — сказал Шибан, — чтобы всех троих отправили на «Калджиан».

— Что ты ищешь, хан? — спросил Джучи.

Шибан ответил не сразу. Он пристально смотрел на равнину, где собиралась разразиться новая гроза.

«Этот мир болен. У него злобная душа».

— Я не знаю, Джучи, — тихо ответил он.

Торгун плавно двигался по коридорам «Звездного копья». Он едва чувствовал раны, полученные на Чондаксе. Весь Легион приводил себя в порядок, и ему нравилось это ощущение. В последнее время прежняя дезорганизация в системе планирования Белых Шрамов была частично устранена, сменившись тем, что было похоже на разумный подход к практическим вопросам. Он не знал, почему так случилось, но по флоту ходили слухи, что новым советником Хана назначен терранин. Говорили, это была высокопоставленная женщина из Администратума, достаточно терпеливая и упрямая, чтобы взять под определенный контроль хаотичное руководство Легионом.

Торгун надеялся, что слухи были правдивыми. Было бы неплохо навести здесь порядок. За долгие годы он пришел к пониманию определенных достоинств чогорийского искусства войны, но это не значило, что он легко мирился с его недостатками. Если кто-то в конце концов решил взяться за них, тем лучше.

Освещение в коридоре, по которому шел хан, было слабым, едва озарявшим тусклые стены. По пути ему повстречались несколько матросов, каждый из которых почтительно кланялся. В большинстве своем они были терранами, хоть среди них попадались иномирцы. Легион все меньше рекрутировал воинов с тронного мира. Торгун слышал, что со временем все Белые Шрамы будут набираться с Чогориса.

До этого еще не дошло, но терране оказались в явном меньшинстве. Сложно было не стать подозрительным в такой ситуации. Чогорийцы были слишком вежливыми для проявления открытой враждебности, но иногда Торгун ловил… взгляды. Или может быть жесты между представителями одной культуры, в которую он не допускался из-за своего невежества.

А может быть, он все это выдумал. Такое тоже было возможно.

Хан добрался до отсека, в который направлялся, и накинул на голову капюшон. Светильники горели еще слабее, иместо выглядело сонным. «Звездное копье» был большим кораблем с просторными кубриками и полупустыми оружейными, а несколько палуб не использовались. Вот уже некоторое время ему вообще никто не встречался.

Торгун огляделся по сторонам, прежде чем нажать на звонок. После паузы по комм-связи раздался тихий голос.

— Назовите цель визита.

— Открой дверь, Нозан, — устало произнес Торгун.

Дверь отошла, открыв за собой большое помещение: также слабо освещенный и по большей части пустой ангар, лишь несколько грузовых контейнеров были сложены у стен. В отполированном до блеска полу отражался свет фонарей. Под потолком висела огромная эмблема Легиона — бело-золотой разряд молнии.

Торгуна ждали тринадцать фигур, все терране, все без доспехов и в робах с капюшонами, все космодесантники. Когда он вошел, доведя число присутствующих до четырнадцати, они продолжали молчать.

— Добро пожаловать, брат, — произнес Хибу, кивнув покрытой головой. — Мы начали гадать, появишься ты или нет.

— Меня задержали, — пояснил Торгун, заняв место в кругу.

— Надеюсь, за тобой не следили.

Торгун метнул в говорившего испепеляющий взгляд, хотя тот все равно не мог его заметить.

— А ты как думаешь?

Хибу слегка улыбнулся в тени капюшона.

— Так он у тебя?

— Нам в самом деле нужно это делать? — спросил Торгун, все больше раздражаясь. Хибу, как и он, был ханом, командиром братства Рассветного Неба.

— Это формальность. Значит, мы можем начать.

Торгун покачал головой и засунул руку за пазуху. Он вытащил медальон — тяжелый, серебряный, с изображением головы ястреба поверх молнии.

— Доволен?

Хибу кивнул.

— Полностью.

Он махнул остальным, и они сняли капюшоны.

Торгун знал всех воинов по именам, их звания, роты. Он знал каждого из них лучше, чем некоторых легионеров своего братства. Некоторые были равны ему, хотя большинство младше по званию.

«Братства повсюду, частично совпадающие и противоречащие друг другу. Мы соткали странный гобелен».

— Итак, мы собрались, — сказал Хибу. — Давайте начнем.

Торгун глубоко вздохнул. Что-то в старинной церемонности собраний ложи всегда утомляло его. Они становились приемлемее, как только собравшиеся приступали к серьезному делу.

Но это было только его мнение. Все остальные воспринимали церемонии со всей серьезностью. Он должен проявлять уважение.

Тем не менее оно скоро начнется. Настоящее дело.

2 РОДНОЙ МИР ЗАЛИЗЫВАЯ РАНЫ ВРАГ ОБНАРУЖЕН

Все началось на Никее.

Таргутай Есугэй понял это уже тогда. Каждый прошедший месяц только укреплял его уверенность. Он был там, вместе с Ариманом, Магнусом и другими. Он свидетельствовал, спорил. Дебаты в основном шли в коридорах вокруг огромной арены, иногда в присутствии величайших из Астартес.

Но после слов Повелителя человечества все споры, конечно же, утихли. Столько выдающихся умов, великих воинов — все тут же замолчали. Возможно, тогда им следовало обеспокоиться, но никто этого сделал.

Нечто очень важное произошло на том мире. Иногда Есугэй считал, что была совершена ужасная ошибка, в другие моменты, что ее удалось избежать. Как бы напряженно задьин арга не размышлял над этим событием, его истинный смысл ускользал.

И вот он стоит в одиночестве на Алтаке, наблюдая, как ветер колышет траву, и чувствуя прикосновение солнечных лучей к обнаженной коже. Во все стороны раскинулся пустынный ландшафт Чогориса без единого холма или дерева. Его безбрежность всегда усмиряла гордыню, освобождая разум.

Есугэй слышал, что человеческий разум плохо справляется с безграничной пустотой его родного мира, и те, кто выросли здесь, были обречены на своего рода безумие незначительности.

Он прищурился, наблюдая за тем, как расплывается сине-зеленая полоса горизонта.

«Значение, — подумал он. — Настоящее безумие предполагать, что мы имеем какое-то значение».

Он позволил своему разуму покинуть оболочку тела, вздыхая, как призрак на вечном ветре.

Воин рассмотрел себя.

«Что я вижу?»

Он видел закаленное тело, стоявшее по колени в шелестевшей траве рейке. Видел древний боевой доспех, который был тщательно ухожен, не считая потертостей по краям. Видел смуглую, твердую и покрытую татуировками кожу; собранные в пучок иссиня-черные волосы; кристаллический капюшон над головой, который сверкал в свете солнца.

Он видел атрибуты своего искусства — посох с навершием из отбеленного черепа адуу; тотемы, символы, изображенные или вырезанные на белом доспехе.

«Смотри глубже».

Он видел слабую полутень силы в воздухе, марево мощи, гармоничность в своем движении. Видел, как мир, потянувшись, отвечает ему, узнавая воина своим мистическим, вечным способом.

Сейчас все это было запрещено. Со времен Никеи от подобных действий следовало отказаться.

Он вернул свой разум в тело. Взглянул на мир собственными глазами. Дышал своим ртом и чувствовал, как аугментированные легкие наполняются холодным чистым воздухом.

— Это то, кто я есть, — произнес вслух Есугэй. — Я больше не могу отказываться от нее, как не могу выколоть свои глаза.

Его брови нахмурились, из-за чего тянувшийся по левой щеке шрам дернулся.

Произошло нечто важное.

И оно началось на Никее.

За прошедшее время ничего не изменилось.

На Улланоре магистр войны был введен в должность. Есугэй был там, стоял рядом с Великим Ханом, с одобрением наблюдая, как Гор Луперкаль принимает звание. Гор и Хан сражались вместе, завоевывая систему. Они с теплотой относились друг другу. Из всех братьев Хан всегда был близок только к двум, и Гор был первым.

Есугэй слышал их разговор после торжества.

— Надеюсь, я смогу призвать тебя, — обратился Гор.

— Ты призываешь — я прихожу, — ответил Хан.

Затем они расстались. Великое собрание примархов, командиров и руководителей закончилось, они направились к тысячам целей, освещая варп кильватерными следами своих кораблей. Великий крестовый поход начался заново, но в этот раз во главе него стоял магистр войны, а не Император.

Хана направили на миры системы Чондакс. Ему предстояло охотиться на остатки уничтоженной на Улланоре империи, последних выживших орков Урлакка. Возможно, кто-то отказался бы от этого непрестижного задания, но Хан был доволен. Это была охота именно в том смысле, в которой он ее понимал: кавалерия атакует на открытой местности, состязаясь с добычей, которая не имеет представления ни о капитуляции, ни о жалости к себе. Примарх никогда не выражал недовольство.

С ним отправился почти весь его Легион, состоящий из множества братств, рвущихся на охоту. Десятки белых кораблей, заполненных воинами орду, отчаянно жаждущих вернуться к погоне, пронзили пустоту.

Есугэя не было с ними. Его призвали другие обязанности. На финальных этапах улланорской кампании в сообщениях Легиона появилось название неизвестного мира. Многие послания были отмечены знаком Сигиллита, другие были секретными, предназначенными только для глаз сынов Императора.

Тогда Есугэй впервые услышал о Никее, но уделил этому мало внимания. Что значил один из тысяч миров, нанесенных Легионом на карту? Столько планет приходило и уходило, попадая одна за другой под защиту постоянно расширяющегося Империума человека.

Но оказалось, что этот мир гораздо важнее. В итоге он стал всем, поворотной точкой в судьбе человечества.

Знай Есугэй об этом тогда, возможно, он смог бы найти способ лучше подготовиться к нему. Результат мог быть иным.

— Мы будем рыдать, вспоминая этот день, — сказал ему Ариман после вердикта Императора.

Есугэй кивнул.

— Ты прав, — ответил он.

Воин шел по лугам. Стебли расходились перед ним, как вода. Хум Карта была на расстоянии многих дней, давно скрывшись за ровным горизонтом. Он был в землях Хана, старых охотничьих угодьях талскар. Осталось мало добычи — она стала слишком легкой для охоты на нее и беспечной.

Есугэй подумал, что если бы взял с собой беркута, может быть заметил какого-нибудь зверя, что прятался на открытой местности, прижавшись к земле и дергая ушами. Затем погнаться за ним по старинке, используя силу тела и быстроту ума — без оружия и погодной магии.

Нет, это было бы притворством. Он не мог вернуться. Так или иначе, все изменилось.

— Я не знаю, что делать, — сказал он вслух, словно Алтак мог услышать и ответить. — Мои грезы не дают ответы. Почему?

Ветер ничего не ответил, только бился о нагрудник и дергал за керамитовые края наплечников.

Происходило нечто странное. У него не было слов, чтобы точно описать это. Однажды ночью он проснулся с чувством, что вся галактика содрогается, словно некое огромное существо шевелилось во сне. Есугэй слышал далекие вопли. Они словно доносились с миров на границе изведанного, пылая подобно свечам в бесконечной тьме, но это было невозможно.

Если бы он отказался от своего дара, как и было приказано, то мог бы избежать подобных снов, но испытания небес не просто приходили и уходили. Они не были одеждой, которую он мог снять. Они были в его крови, в дыхании.

С тех пор как Хан, которого чогорийцы называли Каган, отправился на Чондакс, о нем ничего не было слышно. На весь сектор словно опустили гигантский занавес. Астропаты не могли пронзить пелену, с обратной стороны не приходило ни одно сообщение.

Такие нарушения был нередки — особенность варпа делала любой вид дальней связи непредсказуемым и склонным к помехам, но что-то в этой полной блокаде тревожило Есугэя. Другие сектора также затихли. До него доходили слухи, что свет Астрономикона становился прерывистым. Магистр орбитальной оборонительной сети Чогориса сообщил ему, что некоторые корабли полностью исчезли, такое с санкционированными навигаторами Легиона происходило редко.

Но сами по себе такие знаки не были достаточной причиной для тревоги, ведь галактика таила опасности, и Великий крестовый поход преуспевал в изгнании только некоторых из них. Тем не менее было сложно избавиться от ноющего чувства — что-то происходит.

Есугэй фыркнул.

«Что-то происходит! Могу я узнать помимо этого еще что-нибудь?»

Но он ничего не мог увидеть. Не было ни поддающихся объяснению образов, ни знаков, которые можно было прочесть и понять. Одно только это было достаточной причиной для беспокойства.

Он остановился посреди океана пустоты, по-прежнему стоя по колено в траве. Он видел, как кончики стеблей движутся мягкими волнами, словно шепчущая рябь.

В этих движениях было нечто успокаивающее. Такие волны прокатывались по этим землям задолго до прибытия первых эксплораторов на громоздких колониальных кораблях, готовых захватить власть над этой пустотой и подчинить ее своей воле. Когда власть человечества снова минует, что, несомненно, однажды случится, трава, шелестящая и колышущаяся в пустоте холодного воздуха и резкого солнечного света, никуда не исчезнет.

«Я не могу оставаться здесь».

Решимость росла день ото дня и вот достигла критической точки. Данные ему после Никеи приказы были недвусмысленны: вернуться на Чогорис и ждать дальнейших инструкций. Он ждал их долгое время, и рассчитывать, что они придут в любой момент, больше было нельзя.

Есугэй издавна был советником Кагана. Они обрели взаимопонимание, способ взаимодействия, открывший им истину. Есугэй знал, что ему нужен примарх, и льстил себе мыслью, что в определенном, менее очевидном смысле он был нужен примарху. У них были взаимодополняющие умения. Джагатай и Есугэй прошли вместе долгие кампании и пережили немалые трудности, чтобы доверять суждениям друг друга.

«Он бы вызвал меня. Что-то не так. Я засиделся здесь».

На Чогорисе озарения больше не приходили к нему. Он должен вернуться в Легион, проплыть по бурным течениям варпа, пока загадка завесы не будет разгадана.

Из сделанных им запросов он понимал, что это будет трудно.

— Это похоже на шторм, — пояснил ему магистр сети. — Огромный ураган, поглотивший системы. Я никогда не видел ничего подобного.

Было бы безопаснее остаться на Чогориса и, наверное, мудрее. Но его никогда не волновала безопасность, а на Никее Империум, казалось, шагнул далеко за пределы разумного.

Есугэй стоял прямо, опираясь на посох с черепом и глядя на ясное небо.

— Я могу бродить по этим равнинам всю жизнь и не найти ответа, — сказал он вслух, ветер унес его слова вдаль. — Пришло время искать его в пустоте.

Затем он вспомнил, что говорил ему Ариман в последний день на Никее, который они провели вместе.

— Магнус не смирится с этим, — предупредил он. — Однажды открывшийся разум невозможно закрыть.

Он приблизился. Есугэй помнил то ощущение: близость между ними, общее понимание между единомышленниками библиариуса.

— Поговори с Ханом. Он всегда был с нами и поймет.

Есугэй кивнул.

— Поговорю, когда смогу, но его будет непросто найти.

— Я слышал об этом. Но ты попытайся. Магнусу нужны друзья, а нам — союзники. Поговори с ним.

С тех пор ничего. Ни слова с Просперо, Чондакса, Никеи или Терры. Словно вселенная замкнулась в себе, задержала дыхание и напряглась в ожидании грядущего ужасного потрясения.

Есугэй снова начал идти. Он вернется в Хум Карту и возьмет там корабль. Он слишком долго был один, и теперь это нужно изменить.

Все это началось на Никее. И он по-прежнему не представлял, где закончится.

Над испускающей рыжее свечение туманностью Алакксес перемещались на малой тяге корабли, похожие на серые акулы. Мягко мерцая носовыми огнями, над бездной неподвижно висели десятки громадных и утыканных башнями капитальных кораблей. Каждый из них обслуживался стаей меньших судов — авизо, фрегатов, эскортников, канонерок. Все корабли носили следы боевых повреждений — опаленной обшивки инжинариума и испещренных попаданиями снарядов бронеплит. Некоторые тащились на самой малой тяге, окруженные паутиной ремонтных конструкций и оружейных дронов. Другие были вскрыты, демонстрируя решетчатую структуру внутренних палуб. В этих сотах плясали вспышки миллиона сварочных аппаратов, пронзая мягкий мрак газовых облаков.

Во всей галактике только один флот мог выглядеть подобным образом. Имперская Армия обладала более многочисленными эскадрами — громадными скоплениями пузатых транспортных судов и уродливых кораблей снабжения, но они и близко не располагали столь концентрированной огневой мощью. Только боевая группа Легионес Астартес могла собрать подобных чудовищ.

Все корабли носили темно-серую окраску, были украшены рунами и отмечены шаманскими обозначениями рот Фенриса. Каждый из них отражал в себе беспощадность сердец тех, кто управляли ими: носы представляли собой морды с изгибами многочисленных рычащих пастей над выступами носовых лэнс-излучателей. Корабли были воплощениями свирепости, которым придали кинжаловидные формы и наградили сердцами из рокочущего бессмертного пламени.

В центре стаи находился «Храфнкель», крупнее и могучее остальных, с плугообразным носом, изогнутым хребтом, который венчали тысячи оборонительных башен и корпуса двигателей, и брюхом, освещенным тусклым блеском губительных батарей. По бортам боевой баржи ползли тени ее слуг — плавбаз, ремонтных судов, шаттлов, эскортных миноносцев — подобные облакам на склонах горы.

Над огромным и гулким командным мостиком «Храфнкеля» нависал свод из бронзы и мрамора, поддерживаемый колоннами из сверкающего гранита. Внутри круглых стен поднимались ярусы, каждый из которых гудел приглушенной активностью занимавших свои посты тысячи офицеров и матросов в серой униформе. Центральная обширная площадка из голого камня под громадной крышей из бронестекла мерцала группой голопроекций маршрутов и вращающихся неоновых калейдоскопов, которые отражались от бесчисленных пикт-экранов и наблюдательных линз.

Пахло камнем и кожей, ароматами кузни и костра. Открытое пламя пылало в железных каминах, покрывая стены налетом копоти. Повсюду были вырезаны руны — на стенах, полу, даже стекле.

Один человек господствовал в этом месте, воплощая в себе свирепые облики, взиравшие на него сверху. Он был повелителем, бесспорным альфа-хищником, таким же жестоким и величественным, как и корабль под его командованием.

Но примарх Леман Русс не двигался. Вокруг него непрерывным танцем трудился экипаж его флагмана, напоминая спутники, вращающиеся вокруг газового гиганта. Временами пронзительные глаза Волка впивались в показания отдельного гололита или линзы. Затем он отводил свой непостижимый и ледяной взгляд.

Два серых волка с желтыми глазами и седыми ляжками крутились у его ног. Периодически один из них тихо рычал, от чего по мрамору проносились мягкие колебания, словно трещина, бегущая по раскалывающемуся льду.

Ярлы Волчьего Короля стояли кольцом вокруг него, каждый был заслужившим признание мастером боя, облаченным в боевой доспех, шкуру и увешанным тотемами. Среди них стояли рунические жрецы, их белоснежные волосы и расписанная кожа казались живыми в дрожащем свете.

Обычно они посмеивались друг над другом, рыча на остроты и дерзости, а в их золотых глазах сверкало грубое веселье.

Сейчас никто не смеялся. Не после Просперо. Не после того, как все спустились на поверхность этого очищенного огнем мира и увидели, что они с ним сделали. По какой-то причине Просперо был особенным.

Прежде Русс всегда смеялся, иногда с подлинным весельем, временами с чувством холодного удовлетворения от насилия. Теперь он даже улыбался через силу. Морщины на грубом лице выделялись чуть резче.

— Ну, и когда мы будем готовы? — спросил наконец Волчий Король.

Гуннар Гуннхильт, прозванный лордом Гунном, заговорил первым, так как это было его правом. После битвы за Тизку его голос охрип — горло было рассечено, из-за чего он два дня провел под ножами телотворцев.

— Десять дней, терранских, — ответил он.

— Больше, — возразил Огвай Огвай Хельмшрот, ярл Третьей великой роты. — Две недели.

— Не годится, — сказал Русс.

Огвай поклонился.

— Мы будем работать усерднее.

Примарх даже не взглянул на них, он выглядел рассеянным, его разум блуждал где-то в другом месте.

— Эта задержка изводит нас. Мы должны были быть на Исстване. Теперь мы должны ответить.

Его ярлы молчали. Некоторые мрачно кивнули, другие выглядели сомневающимися.

— Подобное раньше случалось? — спросил Русс с язвительным выражением лица, обращаясь скорее к себе, чем к кому-нибудь еще.

— Есть саги, в которых Волчьего Короля отправили не в то место, делать не то, что нужно? Был ли наш позор когда-нибудь сильнее?

По-прежнему никто не отвечал. Тишину нарушил не ярл.

— Мы не опозорены, — раздался молодой голос. — По крайней мере я.

Повернулись головы. Волки-близнецы Русса сдавленно зарычали. Брови Волчьего Короля поднялись.

— Кто это сказал?

Вперед вышел воин Тра, пройдя в центр круга. Его лицо усеяли новые шрамы, из-за чего он походил на призрака со старого льда, покрытый дурными знаками и метками колдунов. Голова была наполовину выбрита, оставшиеся волосы были иссиня-черными. На лице застыло угрюмое выражение. Оно всегда было таким, даже до Просперо, где серьезно пострадал звериный дух всех Волков.

У воина не было левой кисти. Закованная в броню рука заканчивалась в локте мешаниной аугметики и железных насадок. Новую перчатку все еще не приладили — было много заявок.

— Бьорн из Тра, — ответил воин.

— Однорукий, — поприветствовал Русс. Скальды уже сочинили сагу Бьорна. В ней шла речь о нем, и демоне-Горе, и загадочных словах, сказанных тварью. Репутация воина пошла в гору, стали говорить, что у него могучий вирд.

— Плохое имя.

— Подходит, — спокойно ответил Бьорн, согнув наполовину изуродованную руку с намеком на гордость. — Как и всем нам.

— Хочешь что-то сказать?

— Я не опозорен, — ответил Бьорн, его мрачные глаза смотрели непоколебимо. — Я видел тварь, что привела нас на Просперо. Слышал кое-что из сказанного ею. Скальд поведал мне остальное. Мы покончили со злом.

— Несомненно, — прорычал Русс.

— А Магнус уже был заблудшим, — продолжил Бьорн. — Хоть он и был вашим братом, но его смерть оправдана.

Огвай, ярл Бьорна, покусывая губу, медленно кивнул. Русс заметил, и его ноздри раздулись от гнева.

— Нас использовали, — пробормотал примарх. — Феррус мертв. Мы должны были быть с ним. Мы могли остановить бойню.

Доклады с Исствана V просачивались на флот рваными обрывками, утечками из астропатических полуснов в океане варп-штормов. Достоверных данных не было, все нуждалось в многочисленных толкованиях и подтверждениях, но после отбытия Вальдора картина сокрушительного удара постепенно прояснилась. Теперь Волки знали масштабы трагедии.

Железные Руки, Саламандры и Гвардия Ворона были уничтожены или же понесли тяжелые потери. Сыны Гора, Альфа-Легион, Дети Императора, Пожиратели Миров, Гвардия Смерти, Несущие Слово, Железные Воины и Повелители Ночи стали предателями. Когда говорящие со звездами наконец подтвердили толкования, принеся с собой рунические сплетения, чтобы показать узор предсказания, вокруг них словно рассыпалась вселенная, обращенная в руины каким-то странным и невнятным бредом. Даже сейчас шок от услышанного отдавался, повиснув словно дымовая завеса над присутствующими.

— Мы не смогли бы ничего остановить, — невозмутимо ответил Бьорн. — Наоборот, стали бы частью бойни, и немногие стали бы скучать по нам.

При этих словах Русс почти улыбнулся своей привычной кривой и сардонической усмешкой.

— Да. Немногие, это точно.

— Вопрос в том, — взял слово лорд Гунн, — что делать дальше?

— Мы получили вызов Дорна, — сказал Огвай.

— Вызов, — сплюнул Гунн.

— Разве не для этого мы созданы? — спросил устало Русс. — Мы приходим, когда нас вызывают.

— Когда Всеотец вызывает, — поправил Огвай.

— А Он молчит, — сказал Русс. — Вальдор не сказал почему, хотя знал. Из всего, что случилось, из всех ошибок, это изводит меня более всего. Скажите мне — что случилось с Императором?

Никто не ответил. Никто не знал. Они отвели глаза и закрыли рты. Только их разумы перебирали ответы — подозрения, догадки, опасения.

«Он ранен».

«Он покинул Тронный мир».

«Он мертв».

И тогда Русс засмеялся, но не так, как делал это раньше. В этот раз смех получился сдавленным.

— Вот, что нам нужно, — он по очереди посмотрел на каждого из ярлов. — Я не стану получать приказы от моих братьев, только от моего Отца. Он поговорит со мной. Мы направимся на Терру, не потому что этого требует Рогал, но потому что сами решили.

Лорд Гунн поднял взор.

— И когда?

— Через пять дней.

Ярл Онн глубоко вздохнул. Огвай выглядел задумчивым, некоторые из командиров сомневающимися.

Русс сердито взглянул на них.

— Не дольше, — приказал он. — Возвращайтесь на корабли, делайте все необходимое — через пять дней мы уходим.

Выражение его лица оставалось мрачным, но где-то глубоко внутри волчьего облика, в исчерченной морщинами плоти и золотых глазах все еще пылал возмущенный огонь. Тяжесть скорби стала уменьшаться.

Ее сменило нечто иное.

— Никогда прежде, вплоть до этого момента, я не был по-настоящему разгневан, — прорычал Русс, и два волка поднялись на звук его голоса, шерсть на загривках встала дыбом. — Мне любопытно посмотреть, к чему это меня приведет.

Беорт Ранекборн откинулся на командном троне «Филскьяре». Он хорошо выспался во время свободной смены и был бодр. Сервиторы и смертные матросы в расположенных под ним постах работали бесшумно, а весь мостик тихо гудел активностью.

Командование таким эскортным фрегатом, как «Филскьяре», нельзя было назвать почетной обязанностью. Они находились на удаленной от основных сил Волков позиции, и туманность Алакксес в кормовых иллюминаторах была едва заметным пятном. Тем не менее это дало им возможность снова проверить работу двигателей реального пространства. Они получили попадание над Просперо от одного из немногих залпов с поверхности планеты, которые Тысяча Сынов сумели дать. Его последствия до сих пор сказывались на системах корабля. Техножрецы Ранекборна работали без передышки, но по-прежнему не могли разобраться в сути проблемы.

Повреждения требовали внимания железных жрецов, но все они были полностью заняты на капитальных кораблях. Учитывая все обстоятельства, «Филскьяре» справлялся неплохо. По крайней мере, патрульная служба на границе действия сенсоров флота шла своим чередом.

— Есть что-нибудь? — спросил Ранекборн дежурного лейтенанта Торве — рыжеволосого кэрла с одного из миров-данников Фенриса, названия которого он никак не мог запомнить.

— Система обнаружения отслеживает на пределах дальности авгура, — ответил Торве, его скромное лицо на миг поднялось от громоздкого пульта управления. — Кажется, ничего. Хотите взглянуть?

Ранекборн на самом деле не очень и хотел, но работы было мало, а экипаж становился беспокойным, если не был занят ничем, кроме построения векторов.

— Вот для этого мы и здесь, — ответил он. — Корректировка курса?

— Небольшая, — ответил Торве, взглянув на установленный вверху пикт-экран со светящимися линиями на стеклянной поверхности.

— Тогда выполняй.

Торве подчинился. Несколько секунд спустя Ранекборн почувствовал, как слабый вой двигателей изменил тональность. Он по-прежнему был не совсем верным — скорее скрежещущим, нежели рычащим. Маркеры траектории на разных пикт-экранах исчезли, прорабатывая новые маршруты.

— Есть что-нибудь? — спустя некоторое время спросил он, рассеянно регулируя подлокотники трона. Его вахтенный офицер Аэрольф что-то сделал с ними во время своего последнего дежурства на мостике.

Ранекборн смотрел, как Торве запускает дополнительные проверки оборудования, а авгурные линзы на пульте управления своего трона начинают передавать ему новые данные приборов обнаружения. Он слышал, как вялые переговоры на мостике стали громче, и увидел, что сервитор на одном из постов связи подключил дополнительный интерфейсный узел к свободной шунтовой катушке и начал взволнованно издавать щелкающие звуки.

— Может быть, — Торве пристально следил за показаниями датчиков. — Удерживайте этот пеленг.

Ранекборн немного выпрямился. Он взглянул в иллюминаторы — группу освинцованных кристалфлексовых панелей, образующих блистер над верхним мостиком, не зная, чего ждать. Как обычно, в ответ мигало неподвижное звездное полотно.

— Да, вот оно, — пробормотал Торве. — Есть кое-что. Это не сбой, а показания.

Ранекборн почувствовал, как волосы на руках встали дыбом.

— Подробности, — приказал он, одновременно открыв приоритетные каналы связи с инжинариумом и постами пустотных щитов.

— Передаются на экран мостика, — доложил Торве, переключив входящий поток данных на главные мониторы, установленные на потолке.

Ранекборн взглянул на них. Минуту он не видел ничего особенного — размытая кубическая схема близлежащего космоса, изображенная в светящихся зеленых линиях с наложением рун-символов и известных курсов кораблей. Она изменилась не сразу. На границе действия авгура, где определенное переходило в вероятное, что-то стало проявляться.

Космический Волк открыл медную клавиатуру на подлокотнике трона и начал жать на кнопки.

— Поднять щиты, — рявкнул он. — Развернуть корабль на два пункта к надиру. Связаться с флотом.

На мостике тут же закипела работа, все видели одно и то же. Низкий гул голосов изменился в тоне, став более напряженным, настойчивым, целенаправленным.

— Связь установлена, — доложил офицер связи Клайя.

— Есть отличительные знаки? — спросил Ранекборн, внимательно следя за состоянием и курсом «Филскьяре», было бы совсем некстати потерять инжинариум.

— Символика на корпусах? Мне нужно сообщить флоту хоть что-нибудь.

— Почти готово, — сообщил Торве, неистово работая за своим пультом. — Они по-прежнему далеко, но… Да. Вот оно.

Пикты обновились. Что-то проявилось в углу экрана, отправляя информационные данные в когитаторы. На тактическом дисплее явственно дрожал единственный образ, воспроизведенный светящимися линиями. Изображение было плохим, заснятое под углом и на предельной дистанции, частично затененное нависающим краем, по-видимому, корпуса лэнс-излучателя, но оно было.

Поднявшаяся на дыбы многоголовая змея на фоне золотого круга.

— Что это? — спросил Торве, повернувшись к Ранекборну.

Волк почувствовал, как подскочил пульс при взгляде на эмблему.

— Я подозревал, что ты не читал предоставленные мной разведданные, — сухо заметил он. — Это новые. Кажется, они хотят заявить о себе.

Он переключился на станцию связи. В это время все больше точек стало распространяться по авгурному кубу — сначала несколько, затем десятки.

— Срочное сообщение командованию, — приказал Ранекборн. — По периметру обнаружен противник. Крупная группировка. Передайте, что мы будем продолжать сканирование столько, сколько сможем. Взять курс на перехват.

Он наблюдал за тем, как продолжали увеличиваться светящиеся точки, подобно размножающимся на чашке Петри бациллам. Их число становилось более чем неприятным.

— Убедитесь, что мы передали эти изображения, — приказал Ранекборн, голос стал жестче, когда он подсчитал, сколько их было. — Проверьте, что они их получили. Скажите, что это флот предателей.

Он сглотнул, задумавшись над тем, насколько исправным в действительности было вооружение корабля.

— Передайте им — это Альфа-Легион.

3 ПОВЕЛИТЕЛИ ТЕРРЫ ИГРОКИ КЛИНОК ЛЕГИОНЕРА

Обсерватория была возведена в северо-восточных пределах Императорского дворца. Ее куполообразная крыша была выложена бирюзовыми мозаичными плитками, отражающими пламя сотен свечей. На изогнутой поверхности сверкали и скользили в мягкой игре теней эзотерические символы.

Было не просто разглядеть, что же изображали эти образы: возможно, астрологические символы или же мифических зверей из забытой эпохи Терры? На самой вершине царила тень, это место было вне досягаемости огня свечей. Очень давно там был создан образ, но рассмотреть его уже было невозможно. Окутанный темнотой он бесстрастно взирал вниз.

Обсерватория уже долгое время не использовалась для наблюдения за звездами. Древние медные телескопы, планетарии и астрариумы без всякой пользы загромождали нефы, большинство из инструментов были накрыты тяжелым брезентом. Кабинеты из палисандрового дерева были заперты. Книжные шкафы покрывала пыль толщиной с палец.

Пол был выложен мрамором черно-белой шахматной расцветки, а стены блестели выцветшей позолотой. Купол поддерживали двадцать колонн, на капители каждой был вырезан каменный символ. Некоторые были хорошо освещены — волк, змей, лев, другие же — скрыты тенями.

В центре обсерватории стояли три лорда. Двое были титанами, закованными в роскошные доспехи. Третий — сутулым и тщедушным.

Долгое время ни один из них не решался нарушить молчание. Оно казалось бесконечным в этом месте. Словно первый заговоривший мог разрушить стены и обвалить купол.

Первым нарушил тишину самый высокий и физически внушительный. У него был суровое лицо, обрамленное коротко стриженными белыми волосами. Его золотой боевой доспех выглядел таким же монолитным, как и каменные изваяния вокруг, воин вполне мог сойти за одну из статуй. С его плеч свисал толстый плащ, отбрасывая тень в мерцающем полумраке.

— Есть что-нибудь? — спросил он.

У говорившего было много имен. С самого детства на ледяном мире Инвит он был Рогалом Дорном. Позже стал примархом Имперских Кулаков. В последнее время он постепенно привыкал к должности избранного преторианца Императора.

У его голоса был тембр молота, бьющего по бревну. Голос выдавал единственное желание человека: посадить людей на корабли, собрать воедино всю мощь Легиона и направиться в космос навстречу приближающемуся врагу.

Однако именно это и только это ему было категорически запрещено делать. Это было странное бремя: быть приговоренным собственным мастерством.

— Сигиллит не говорил, — ответил второй человек.

Этот был чуть менее внушителен. У его доспеха был такой же вычурный вид, как и у обсерватории — его украшали фазы лун и символы, которые когда-то могли называться оккультными. Как и Дорн, человек был облачен в золото и бронзу, поверх которых был наброшен багровый плащ. Но если Дорн казался надежным, как скальный массив, на котором стояла обсерватория, то второй выглядел более обманчивым, способным взорваться неожиданным ходом. На его искусно выкованном доспехе были старательно выгравированы древние слова силы. Символы были столь крошечными, что могли сойти за почти неслышимый шепот призраков.

Полное имя этого человека было таким длинным, что не могло уместиться на одном листе бронзы. Он обычно отзывался на сокращенный вариант: Константин Вальдор, капитан-генерал Легио Кустодес. Когда он заговорил, его голос оказался удивительно тихим. А вот глаза постоянно пребывали в движении, почти незаметно мигая и постоянно выискивая очередную угрозу, которой следовало противостоять.

— Нет, не говорил, — промолвил третий. — Я стараюсь найти слова, которые еще не были сказаны.

В Малкадоре не было ни капли величия его собеседников. Его одежда, хоть и искусно сшитая, была простой. Посох, на который он опирался, был выкован из обычного железа, за исключением навершия в виде аквилы. Голос выдавал физическую слабость, в нем слышалось бремя многих лет. Никто, за исключением самого Императора, не знал ни его возраста, ни места рождения, ни культурной принадлежности. Насколько было известно всему Империуму, Малкадор просто существовал всегда, такой же постоянный, как и сам дворец.

Малкадор и Император. Император и Малкадор. Они были как свет и тьма, солнце и луна, каждый в равной степени загадочный и непостижимый.

Если не считать, что Император скрылся в глубинах тронных залов и полностью задействовав свою несравнимую силу, о чем даже лорды Терры не осмеливались говорить открыто.

— Тогда позволь мне повторить, — обратился Дорн. — Возможно, ты забыл в каком мы положении. Магнус разрушил обереги вокруг Трона, и теперь самая могучая крепость в галактике покоится на безумии.

— Пока оно сдерживается, — возразил Малкадор. — На данный момент мир мало знает о том, что произошло.

— Оно сдерживается только потому, что Император ведет тайную войну, — ответил Дорн. — Эта передышка куплена жертвой тысячи душ. Именно поэтому мир не знает.

— Пока не знает, — холодно заметил Вальдор. — Но узнает. Возможно через несколько недель, может месяцев, но в конце концов все станет известно. Слухи уже выходят из-под контроля.

— Это неизбежно, — согласился Малкадор. — Но пока Он держится…

— Вот именно, пока Он держится, — с горечью перебил Дорн. — Вот до чего мы дошли. Ни действий, ни ответных мер — одна лишь надежда.

— Мы не можем помочь Ему, — сказал Вальдор. — И знаем это. Так что давайте вернемся к тому, что мы можем сделать.

Малкадор сухо рассмеялся.

— Я никогда не спрашивал тебя, Константин, что ты чувствовал, когда смотрел, как горит Просперо. Твоя черствая душа хоть раз вздрогнула от этого зрелища?

Вальдор и бровью не повел.

— Нет. Это было необходимо.

— Разве? — вздохнул Малкадор. — Я не отдавал такого приказа. Я хотел осуждения Магнуса, а не уничтожения. Что заставило Русса пойти на это? Ты так и не дал мне вразумительного ответа.

Дорн нетерпеливо выдохнул.

— Ты все знаешь, Малкадор. Знаешь все, что произошло там, как и мы.

Его обуревала холодная ярость.

— Нужно ли повторять это? Во всем виноват магистр войны, он отравляет все, что мы делаем, и теперь на его руках кровь еще трех Легионов.

При этих словах Малкадор вздрогнул. Шок от бойни на Исстване V еще не прошел. Каждый из них, за исключением, возможно, Вальдора, при упоминании о ней испытывал опустошающее чувство утраты.

— Они говорят мне, что Феррус несомненно погиб, — подтвердил Малкадор. — Вулкан и Коракс пропали. Восемь Легионов объявлены предателями, в эту самую минуту направляясь против нас.

Он мрачно улыбнулся.

— Мне продолжать? Эфир в смятении, нарушая работу Астрономикона и ослепляя нас. Ни слова о Жиллимане и Сангвинии. Они с нами? Или тоже предали?

— Только не Ангел, — решительно заявил Дорн. — И я не поверю, что Робаут на это способен.

— Но они потеряны для нас, по крайней мере на данный момент, — сказал Вальдор. — Поэтому мы должны обдумать то, что знаем. Русс в системе Алакксес. Когда я покинул его, Волки были сильно потрепаны тяжелой битвой с Сынами, но они снова будут охотиться.

— А Лев, — сказал Малкадор. — Что с ним?

— Он занят личной местью, — сказал Дорн. — И когда он интересовался чем-то иным, кроме как собой?

Малкадор улыбнулся.

— Твои братья — то еще осиное гнездо. Я советовал Ему сделать вас сестрами, тогда бы дела велись более цивилизованно. Он подумал, что я шутил. А это не так.

Дорн не улыбнулся. Казалось, его лицо было в постоянном, сдержанном напряжении.

— Есть еще один, — тихо напомнил Вальдор.

— Ах, да, — вспомнил Малкадор. — Так легко забыть о Хане. Интересно, почему?

— Это его дар, — пренебрежительно бросил Дорн.

— Хан был в системе Чондакс, — сказал Вальдор.

— Которая, как и многие другие, за пределами нашей досягаемости, — заметил Малкадор с холодной усмешкой.

— Что с верностью Джагатая? — спросил Вальдор.

— Я знал его недостаточно хорошо, — сказал Дорн.

— Никто не знал, — вставил Малкадор. — В этом его суть — в любой системе должна быть неопределенность.

Он улыбнулся Дорну.

— Ты, мой друг, противоположный пример. Не удивительно, что вы оба не понимали друг друга.

— Ну а к кому он был близок? — спросил Вальдор.

Малкадор задумался на минуту.

— К Гору, конечно. Они были столь схожи. Думаю, они совещались на Улланоре.

— И к Магнусу тоже, — немного нерешительно добавил Дорн. — Они долгое время сражались вместе.

— Да, — согласился Малкадор, задумчиво кивнув. — Библиариус, за ним стояли Хан, Магнус и Сангвиний. Он был основой их связи, какой бы она ни была. Все они верили в необходимость присутствия псайкеров в Легионах.

Вальдор глубоко вздохнул.

— Значит вот как. Известные союзники Хана — Гор и Магнус. Оба предатели.

— Все мы доверяли Гору, — заметил Дорн.

— Всецело, — задумчиво произнес Малкадор. — Как я ранее говорил, Никея была корнем нынешних бед. Нам стоило лучше разъяснить положение вещей, пусть и были причины, которые мы не могли раскрыть, не на Никее.

Он скривил тонкие губы.

— Мы были слишком увлечены тем, что следовало сделать. В этом и заключается трагедия нынешней ситуации — мы не объяснили причины, побудившие принять указ.

Дорн холодно взглянул на Малкадора, как будто полностью соглашаясь. Вальдор, как обычно, оставался суровым.

— Слишком поздно сожалеть, — устало заявил Малкадор. — Мы должны вызвать их. Я буду спать лучше, если Русс и Хан будут стоять подле тебя, Рогал. Палач и Боевой Ястреб, они заставят задуматься даже Гора.

— С Чондаксом нет связи, — предупредил Вальдор. — Но я могу дать указания астропатам сосредоточить усилия на системе.

— А если он не ответит? — спросил Дорн.

Какой-то момент и Вальдор, и Малкадор молчали. Казалось, пространство вокруг них немного сжалось.

— Значит, мы должны полагать, что Джагатай тоже пал, — сказал наконец Сигиллит, в его голосе не осталось и следа мрачного юмора. — Еще одно имя в списке заблудших.

Сделав ход камнем из слоновой кости, Илья откинулась на спинку кресла. На обдумывание хода у нее ушло много времени. Так было всегда, несмотря на большое количество вариантов и камней.

Ее соперник покачал головой.

— Плохой выбор.

— В самом деле? — спросила она, ожидая демонстрации ее ошибки.

— Да, — подтвердил он, потянувшись к большой квадратной доске, чтобы переставить угольно-черный камень. Генерал изучила результат. Он оказался отрезвляющим — оппонент был близок к захвату обширного серпообразного куска территории, и она почти ничего не могла с этим поделать. Поэтому выбор был прост: сражаться с неизбежным или же отыграться на другом участке доски. Она привыкла к этому выбору.

— Я не вижу возможностей закрыться вовремя, — пожаловалась Илья.

— В этом и заключается мастерство. Но вы делаете успехи.

Илья позволила себе бросить быстрый взгляд на оппонента, чтобы удостовериться, не смеется ли он над ней.

Как обычно, сказать наверняка было трудно. Джагатай-хан развалился в низком кресле из меха и кожи, гордое лицо было непроницаемым, как камень.

Илья помнила их первую встречу над Улланором. По какой-то причине она едва не упала в обморок, даже после предупреждения Есугэя о такой возможности. Говорили, что примархи иногда вызывали такой эффект — сила их сверхэнергичных душ сильно действовала на чувства человека. Генерал также слышала, что люди никогда не эволюционируют настолько, чтобы сдерживать такую мощь внутри своих тел. Эффекты были хорошо известны: тошнота, головокружение, паника.

Теперь все это прошло. Времяпровождение в компании примарха не стало привычным — это было невозможно — но оно было терпимым. Теперь ее редко беспокоили вызванные страхом спазмы в животе. Их беседы стали чуть менее формальными. Время от времени они выпивали по бокалу вина. Играли.

— Я действительно делаю успехи? — задумчиво спросила она, подняв камень и размышляя, куда его поставить. — Думаю, вы говорите это мне, чтобы не потерять соперника.

— Цинь Са играет.

— Он когда-нибудь побеждал вас? — спросила Илья.

— Он очень хорош.

— Буду считать, что это значит «нет».

Физическое присутствие примарха могло отвлекать. Дело было не только в его габаритах, хотя обращение к человеку, почти вдвое выше нее, безусловно ошеломляло. Скорее это было бессознательное… величие.

Хан был жилист, мускулист и резок, как когти хищной птицы. Он говорил мало и в особой аристократической манере. У него было обрамленное длинными черными волосами вытянутое и гладкое лицо, смуглое, как у всех чогорийцев. По левой щеке тянулся отчетливый шрам, оставшийся отстарой раны зигзаг. Илья слышала, что легионеры добавляли яд в нанесенную ножом рану, чтобы получился шрам, иначе сверхчеловеческая плоть слишком хорошо заживала.

Примарх следил за своей внешностью. Его плащ был подбит белым мехом, который чогорийцы называли эрмиет. Джагатай носил кафтан темно-бордового цвета на шелковой подкладке. Золотые украшения украшали пальцы, обвивали шею и стягивали хвост блестящих волос.

Даже без доспеха он выглядел опасным. Складки одежды не могли скрыть натренированное тело воина. Каждое его движение — тянулся ли он, чтобы налить вина чиньюа, или же ставил свои камни на выбранные места — словно совершалось с доведенной до совершенства точностью мечника.

Халджи говорил ей об этом много раз.

— Ничего лишнего, — сказал он, взмахнув талваром перед ней в подтверждение своих слов. — Каждое движение настолько эффективно, насколько позволяют мускулы. Никакой напыщенности и изящества. Только суть.

Хан казался вполне способным довести до совершенства такой подход.

— Вы позволите мне дать вам совет? — спросил он.

Брови Ильи поднялись.

— Всенепременно.

Он откинулся на спинку огромного кресла. Свет вокруг них плясал от легкого движения пламени свечей. На заднем фоне раздавались тихие звуки просперинской серебристой арфы. Хан очень любил музыку — говорили, что в этом он был похож на Магнуса.

— Вы играете в регицид? — спросил он.

Илья кивнула.

— Не такая сложная игра, как го, — заметил Хан. — Регицид дает вам одного врага, один путь — убей Императора и победишь. В го нет Императора. Или лучше сказать: в ней много Императоров.

Илья слушала. Она считала, что Белые Шрамы слишком сильно старались объяснить превосходство своих культурных предпочтений. Они так привыкли быть непонятыми и игнорируемыми, что это глубоко засело в их душах.

— Мои воины тренируются на этой игре, — продолжил Хан. — Они учатся видеть угрозы со всех сторон, учатся противостоять многим врагам.

— Я понимаю, — сказала Илья. — Проклятье. Я стараюсь все запомнить.

— Вы хорошо справляетесь.

— Но должны были быть случаи… Случаи, когда у вас действительно был один враг.

— Острому уму легче приспособиться к простоте.

И снова эта резкая защитная реакция.

«Это потому что ты знаешь: в тебе видят варвара».

Илья вздохнула и сделала ход. Вероятно, остановить потери было уже невозможно. Она полагала, что довольно скоро ее контрходы будут отражены.

— Итак, какова следующая цель?

Хан изучил доску.

— После Чондакса? Я не знаю.

— Приказов от магистра войны нет?

Примарх не ответил. Он не говорил о Горе со времени заключительных этапов войны на Белом Мире, хотя прежде часто вспоминал о нем. То же касалось Цинь Са. Илья знала, что за все время кампании в системе Чондакс Легион не получили никаких надежных новостей от магистра войны — иначе бы она увидела рапорты — но кое-что, возможно смутное видение говорящего со звездами, могло пробиться.

Все как будто начинались с подозрительных слухов, тревожных намеков, которые передавались по пустоте, как сплетни между пехотинцами.

— Так у вас есть планы? — спросила Илья, гадая, получит ли она точный ответ.

Хан внимательно смотрел на камни, не поднимая глаз.

— Я чувствую необходимость снова поговорить с Есугэем. Если мы в скором времени не установим связь, тогда нам придется вернуться домой.

Илья улыбнулась.

— В самом деле? Вы приведете весь Легион на Чогорис только ради него?

Хан не улыбнулся. Он редко это делал, что было странно: с лиц остальных воинов Легиона улыбка почти не сходила.

— Конечно.

Он поставил камень, предсказуемо начиная окружать следующую из ее уменьшающихся групп.

— Я больше столетия полагаюсь на Есугэя.

Илья сделала глоток перед следующим ходом. Вино было посредственным — чогорийцы не очень ценили виноделие.

— Тогда почему он не отправился с нами на Чондакс?

— Он был нужен на Никее.

— Никее?

— Совет, — Хан наградил ее проницательным взглядом. — Я бы тоже был там, если мог, но Есугэй — мой представитель. Он говорит от моего имени. Видите, как сильно я ему доверяю?

— Вижу. А что он там делает?

— Оспаривает право задьин арга на существование. Надеюсь, он преуспел.

— А если нет?

Хан пожал плечами.

— Для меня это не имеет значения, но я бы предпочел, чтобы мои более прилежные братья не были вынуждены делать сложный выбор.

Илья засмеялась. Она поняла, что находит дружелюбное безразличие Белых Шрамов к имперским указам скорее располагающим к себе, нежели раздражающим. Они не были мятежными в строгом понимании, просто самими собой — ни больше, ни меньше. Единственными в своем роде. Беспечными. И никогда не откажутся от провидцев бури.

— Невыгодное для вас решение могло быть принято месяцы назад, — заметила генерал. — Мы бы и понятия не имели о нем.

— Множество событий могли произойти, о которых мы понятия не имеем, — ответил Хан. — В этом заключается преимущество этого места.

Но затем на какой-то миг выражение лица примарха дрогнуло, словно он знал или догадывался о чем-то большем, чем сказал.

— Вы ничего не хотите мне рассказать? — осторожно спросила Илья.

— Нет, — ответил Хан, опустив свой камень и начав новую атаку на ее окруженные позиции. — Теперь сосредоточьтесь. Вы почти проиграли.

— Итак, скажи мне, что ты думаешь, — поинтересовался Шибан.

Перед ним на стальном столе лежал мертвый легионер, лампы апотекариона «Калджиана» освещали неприятные подробности его тела. Доспех был срезан, а черная плоть внутри походила на подгоревшее мясо.

Рядом с Сангджаем, который задумчиво потирал подбородок, стоял Джучи.

— Прогеноиды пропали, — сказал с сожалением эмчи. — Из-за температуры.

— Как он умер?

— Ты сам видишь, — ответил Сангджай, потянувшись к шее воина и раздвинув отслаивающуюся плоть руками в перчатках. — Один колющий удар клинком в позвоночник. Воина держали в этот момент.

Шибан оперся руками на стол.

— Видел когда-нибудь, чтобы орки наносили такие раны?

— Не знаю. Они наносят раны определенным способом?

— Ты видел, как сражаются зеленокожие, — сказал Джучи. — Они обезображивают свои жертвы.

— Может быть, у них не было возможности, — предположил Сангджай.

— У них было достаточно времени, — ответил Шибан. — Дело не в этом.

Сангджай снова посмотрел на труп. Он долго и тщательно изучал его, наклонившись и внимательно рассматривая рану. Шибан услышал слабый шум левого аугметического глаза апотекария, регулирующего фокусировку.

В конце концов Сангджай выпрямился.

— Это мог быть хейн. Я видел, как они довольно неплохо орудовали клинками. Но соглашусь, это маловероятно.

— Тогда кто?

Сангджай невозмутимо взглянул на него.

— Тебе нужны мои предположения?

— Говори, — нетерпеливо прошипел Джучи.

— Этот разрез сделан длинным клинком. Легионерским. Они знали, куда вонзить его, и сделали это быстро. Посчитали, что лава уничтожит тела.

Шибан кивнул. Его слегка подташнивало.

— Что-нибудь еще?

Сангджай покачал головой.

— Клинок легионера, — пробормотал потрясенный Джучи. — Они сражались друг с другом?

— Кто знает? — вымолвил Шибан.

— На Фемусе не было никого, кроме зеленокожих, — продолжил Джучи, все более распаляясь. — Зеленокожих и нас. Они что, с ума посходили?

— Ну все, хватит.

— Сколько погибли вот так?

— Хватит, — резко выпалил Шибан.

Он оттолкнулся от стола. Голова была переполнена мыслями. На захват Фемуса ушло много времени, намного больше, чем должно было. Флотские командиры ссылались на неблагоприятный рельеф, но Шибан перед своим переводом видел боевые доклады, содержащие жалобы на более высокие, чем ожидалось, потери, плохую связь, регулярные неудачи.

«Они сражались друг с другом?»

Сложно поверить. Между братствами всегда были трения — он ощутил их на собственной шкуре — но не до такой степени. Никогда.

— На это нельзя закрыть глаза, — сказал он наконец. — Я возвращаюсь назад.

— Зачистка окончена, — нерешительно напомнил Сангджай. — Мы получили приказ вернуться, Каган скоро уведет флот.

— Связь целыми месяцами была плохой, — заметил Шибан с безрадостной улыбкой. — Если мы ответим не сразу, он поймет.

— Ты не найдешь ответ, — сказал Сангджай. — Не на Фемусе.

Шибан направился к выходу.

— Откуда-то надо начинать, — ответил он.

4 «ХЕЛЬРИДДЕР» В ШТОРМ ПРЕДАТЕЛЬ

Понадобилось много времени, чтобы флот отреагировал на приказы. Боевые крейсеры Легионес Астартес были гигантскими творениями длиной в несколько километров, подобные темным городам посреди космоса. Их строили десятилетия, привлекая миллионы рабочих и тысячи машин Механикума. Отправленные в глубокий космос они продолжали расти, развиваться, меняться. Собственные кузни кораблей никогда не прекращали работы и не отдыхали.

Суть управления флотом заключалась в логистике. Миллион сервов должны были быть на своих постах, заряжая оружие, активируя генераторы, обслуживая командные посты. Тысячам строевых офицеров необходимо было принимать решения, проверяя уровень и частоту подачи энергии из инжинариума в двигатели. Сотни командиров отделений должны следить за относительным перемещением других кораблей и направлять триллионы показаний авгуров в когитаторы и датчики для предотвращения столкновения с другими левиафанами, тяжело маневрирующими в пустоте.

Но в конечном итоге даже самый крупный боевой корабль управлялся одним единственным человеком — капитаном, который был облачен властью непреклонным стремлением Империума к установлению иерархии во всем. Один голос отдавал приказ дать ход, навести орудия, осветить черноту сжигающей планеты мощью лэнсов и торпедных залпов.

Приказ был отдан, корабли пришли в движение.

Весь флот VI Легиона, каждый корабль увеличил мощность двигателей и активировал мерцающие пустотные щиты вдоль бортов с волчьими оскалами. Эскортники устремились вперед, оставляя за собой огненные следы, машинные духи рвались на охоту. Следом тяжело двинулись истинные гиганты, разворачиваясь, прежде чем увеличить скорость.

Стая светло-серых кораблей рассыпалась, перестраиваясь в атакующие боевые порядки. Были рассчитаны сектора кругового обстрела, и от центра флота разошлась трехмерная сфера разрушения. Ржаво-красное облако туманности вдруг засветилось тысячей ярких точек, которые погасли, как только флот набрал атакующую скорость.

Впереди, на расстоянии в тысячи километров, вне пределов видимости, то же самое проделывал Альфа-Легион. Его корабли были такими же левиафанами, ощетинившимися вооружением почти безумно разрушительного потенциала. Некоторые были украшены новой эмблемой Легиона — атакующей гидрой в сапфирном и изумрудном цветах. Другие по-прежнему носили старый символ верности — соединенные цепью Альфу и Омегу. Как всегда, в XX Легионе не было ничего постоянного. Все менялось.

Бьорн наблюдал за врагом с мостика «Хельриддера», изучая построение, отмечая маневры. Оба флота все еще находились вне прямой видимости. Их изображения по-прежнему представляли собой зернистые данные с плохим разрешением, поступавшими от авгуров дальнего действия.

Волк не испытывал каких-то особенных эмоций. Просперо было такой же задачей, как и бесчисленное число прочих, полученных Волками, и которую следовало эффективно выполнить. Только позже их охватило ноющее чувство неправильности произошедшего.

«У них огневое превосходство», — подумал Бьорн.

Он мысленно провел приблизительные расчеты, зная, что стратеги на флагмане придут к тому же выводу. Им было известно, насколько больше кораблей у Альфа-Легиона и насколько быстро их смертоносные орудия могут быть задействованы.

— У них огневое превосходство, — на долю секунду позже произнес Богобой, стоявший рядом с Бьорном на командном постаменте мостика вместе с остальной стаей. Он был в грязно-сером доспехе, исполосованном кровавыми пятнами и ритуальными отметками убийств. Голос боевого брата из-за личины шлема отдавал металлом.

— Похоже на то, — согласился Бьорн, изучая входящие данные.

— По-твоему, будет мудро встретить их лицом к лицу?

— Возможно, нет.

Богобой заворчал. Бесполезно сомневаться в принятом решении, а Волчий Король был не в настроении отказываться от следующего боя, вне зависимости от того, насколько тяжелые потери они понесли.

«Мы затупленный клинок, — безрадостно подумал Бьорн. — Нас использовали слишком интенсивно».

Все Легионы несли потери в ходе Великого крестового похода, но некоторые задания были более кровавыми, чем другие. Волки никогда не относились к самым многочисленным Легионам. Эту особенность усугубляли их стремление ограничивать комплектование личного состава Фенрисом и постоянное развертывание, обычно по собственному желанию, на наиболее сложных участках кампаний. Просперо нанес им глубокую рану, возможно более глубокую, чем они в действительности осознавали.

— Я размышлял, станет ли это легче, — задумчиво произнес Бьорн.

— Что станет? — спросил Богобой.

— Уничтожение другого Легиона. Убийство родичей.

— Мы еще не дошли до этого.

— Уже дошли.

Бьорн уже видел, как все произойдет: с «Храфнкеля» на флагман Альфа-Легиона будут отправлены требования отступить. Ответа не последует. Космические Волки будут отправлять запрос за запросом, не открывая огонь до последнего момента, пока корабли не сблизятся на дистанцию ведения огня главными лэнс-излучателями. Затем начнется битва.

«Хельриддер» выполнит свою задачу. Он был создан для быстрых атак: маневренный и сильно вооруженный, с небольшим экипажем и трюмами, предназначенными только для топлива и боеприпасов. На борту находилось всего шестеро легионеров. Небольшая стая, но под командованием сообразительного охотника — убийцы.

— Они движутся на атакующей скорости, — отметил Богобой, взглянув на экраны.

— Странно, не правда ли? — Бьорн наблюдал за зелеными пульсирующими точками, ползущими по тактической карте навстречу друг другу с обманчивой медлительностью — скорость сейчас была невероятной. — Что ты знаешь об Альфа-Легионе?

— Немного, — ответил Богобой.

— Когда-нибудь слышал, чтобы они проводили крупную флотскую операцию?

Богобой помедлил с ответом.

— А должен был?

Бьорн пожал плечами.

— Я никогда не слышал. Как и о том, чем они славятся.

Все, что было известно об Альфа-Легионе, касалось коварства, уловок и проникновения. Было хорошо известно, что Жиллиман пренебрежительно отзывался о нем. Менее известно было то, что Русс разделял мнение брата о XX Легионе. Говорили, что его воины не любили пачкать кровью свои перчатки.

Как только с Исствана V пришли новости, и их постепенно осознали, предательство одних Легионов показалось более очевидным, чем других. Бьорн мог понять измену Пожирателей Миров. То же касалось Железных Воинов и странной Гвардии Смерти Мортариона.

Но не Альфа-Легиона. Что-то в смене ими верности беспокоило его, вызывая чувство… неправильности.

— Почему они здесь, почему пошли на это? — спросил Бьорн, обращаясь в равной степени к себе и к Богобою.

Боевой брат безрадостно улыбнулся.

— По-моему очевидно.

Бьорн не улыбнулся. Даже до потери руки в схватке с демоном он редко улыбался, а теперь и того меньше. Он знал, что стаи подшучивали над его извечной серьезностью, но это его нисколько не волновало.

Иногда он чувствовал тяжесть в душе, словно ему на грудь давила наковальня. Когда стая сидела вокруг костра, он держался в стороне и молча слушал, как поют или рассказывают истории другие. Долгое время Бьорн ощущал себя не неотъемлемой частью Легиона, а всего лишь одним из второстепенных элементов, которому было суждено умереть в какой-нибудь кровавой кампании на том или ином мире.

Теперь это чувство покинуло его. Странно, как все изменилось, его прежнее мрачное ощущение отступило, сменившись чем-то иным. После многих лет проведенных на периферии Стаи, произошедшее на Просперо начало приближать Бьорна к ее сердцу. Теперь примарх знал его имя. Оно упоминалось в сагах, что гарантировало бессмертие в холодных залах Этта. У воина было ощущение, что центр тяжести изменился, притягивая его в дикие объятия Легиона, чей нрав всегда так сильно отличался от его собственного.

— Не очевидно, — возразил Бьорн. — Не для меня. Здесь есть какая-то тайна.

Свет на мостике стал тускнеть. Откуда-то снизу зазвучал предупредительный звон. Орудия приводились в боевую готовность, рассчитывались данные для ведения огня.

Далеко впереди тонкой линией на самой границе видимости показались первые точки света, словно драгоценности, разбросанные по пустоте.

— Что ж, возможно и так, — выдохнул Богобой, в его голосе явственно слышалась радость. — Ну вот и враги, и я желаю узнать только, как они умирают.

Есугэй наклонился поближе к иллюминатору и смотрел, как равнины Чогориса превращаются в бледное пятно. Несколько секунд после взлета он мог видеть монастырь Хум Карта, раскинувшийся внизу во всем своем великолепии — старые башни киданей, тренировочные комплексы, сады со спелыми сливами. Золотые башенки блестели на солнце. Знамена духов хлопали на сильном ветру.

Затем все исчезло, растворившись в бледно-зеленой и коричневой дымке. Есугэй смотрел на протянувшийся по всему континенту всеобъемлющий Алтак. Только несколько клочков облаков скользили над степями, олицетворяя мимолетное на фоне бесконечности.

Из космоса все миры выглядели почти одинаково. Цвета менялись, но главные отличия были скрыты в деталях у самой земли — запахах, чувстве гравитации, ощущении ветра. Есугэй ступал по сотне разных миров, и ни один не был полностью похож на другой. Человечество распространилось по невероятно огромному числу планет, завоевывая каждую с безжалостным терпением и изобретательностью. Он пришел к пониманию, что это были характерные особенности их биологического вида.

Вскоре Чогорис перестал отличаться от любой другой планеты. Он утратил свою отличительность и превратился в бледную сферу, висящую посреди однообразной черноты освещенного светом звезд космоса.

Есугэй отвернулся от иллюминатора и сел в кресло. Ему никогда не нравилось покидать родной мир. До прибытия повелителя человечества, принесшего им Великий крестовый поход, Есугэй был вполне доволен границами, очерченными для них единственной планетой. Они сражались с врагами, разрушали королевства, охотились на дичь. Он никогда не хотел ничего иного. Хан был таким же.

Задьин арга вспомнил один разговор со своим господином при свете лун. Это случилось в старые времена, когда Хум Карта был в десять раз меньше и выстроен из красноватого камня, а не укреплен рокритом и сталью.

— Что мы будем делать после того, как подчиним всех врагов? — спросил Есугэй, чувствуя прикосновение к коже теплого закатного бриза.

Высокий и худощавый Хан гордо стоял у парапета в свете заходящего солнца. К тому времени он был повелителем целого континента, завоевателем народов хин-зан, кво, кидань, ниомен и сотни других.

— Отпустим их снова, — невозмутимо ответил он, сжимая пальцами красную балюстраду. — У меня нет желания становиться их повелителем.

Есугэй рассмеялся.

— Тогда зачем вообще завоевываем?

— Потому что мы должны.

Хан взглянул на небеса. Возможно, он знал, что скоро произойдет, прибытие, которое все изменит.

— Мы охотимся, потому что мы — охотники, — он поморщился. — Нет смысла говорить: «Вот оно, это конец, ты добился того, что собирался сделать». Мир вокруг тебя постоянно в движении. Ты движешься вместе с ним, или же тебя сметут.

Есугэй посмотрел на своего господина. Внешность Хана всегда потрясала воображение. Все в нем было выдающимся. Некоторые из людей орду уже называли его тенгри-хан, что было равносильно признанию божеством. Есугэй не осуждал их. Все они видели, на что способен Каган.

— Не знаю, верю ли я в это, — беспечно сказал Есугэй. — Вы правите землей отсюда до океана и не отдадите ее.

Хан обратил свой взгляд на задьин арга. Глаза также никогда не теряли своей ужасающей силы. Есугэй вспомнил, когда впервые увидел их, придя в себя в согретом костром гэре после того, как дарованные от рождения силы едва не погубили его. Глаза повелителя словно принадлежали богу: глубокопосаженные, изучающие. Безжалостные.

— Однажды отдам, — мягко ответил Хан. — Ты знаешь, чего я боюсь, Таргутай?

— Ничего.

— Только звери ничего не боятся.

Есугэй улыбнулся.

— Тогда дряхлости.

Хан кивнул.

— Ты действительно знаешь меня, задьин арга.

Он снова обратил взгляд на равнины.

— Упадок — это враг. Каждый низвергнутый нами император был жирным. Они достигли пределов своей власти и сидели на золотых тронах, удовлетворенные тем, что сделали, хоть в них все еще оставалась энергия. Когда мы пришли за ними, они едва могли поднять талвар.

— Вы не будете жирным, — заметил Есугэй. — Не думаю, что вы способны на это.

Хан пожал плечами.

— Мое тело возможно и нет, но разум?

Кажется, он вздрогнул, не от холода — все еще было тепло — а от недостатка движения. Есугэй и прежде замечал это: Хану необходимо было двигаться, быть в седле, преследовать кого-нибудь.

— Есть только одна непростительная ложь. Та, которая утверждает: «На этом все, ты — покоритель, достиг своей цели, и теперь все, что остается — это построить стены повыше и укрыться за ними. Теперь, — говорит ложь, — мир безопасен».

Хан покачал головой.

— Все императоры — лжецы, Таргутай. Безопасен, — он сплюнул на балюстраду. — Не существует более омерзительного слова.

Этот разговор состоялся более ста сорока лет назад. Конечно, с тех пор все изменилось, но Есугэй никогда не забывал о нем. Иногда он задумывался, может ли снова спросить об этом Хана, чтобы посмотреть, не изменил ли он свои взгляды. Задьин арга сомневался: казалось, что пылкость Хана была такой же частью него, как знак талскара на левой щеке.

Транспортный корабль приблизился к цели назначения и заложил вираж для захода. Когда в иллюминаторах пронеслись звезды, Есугэй краем глаза заметил реквизированный им корабль — фрегат Легиона «Серповидная луна», его стреловидный корпус резко выделялся своей белой окраской и золотисто-красной отделкой. На бортах гордо красовалась эмблема молнии — тысячелетний знак ханов.

Корабль выглядел быстрым, что для него и требовалось.

Шаттл устремился к верхнему ангару фрегата, ведомый двумя полосами стробирующих огней. Как только транспортник сел, Есугэй собрался с мыслями и, поднявшись, направился к посадочной рампе. Он задержался, чтобы одернуть мантию и взять посох, прежде чем выйти в ангар — внешний вид был важен, и, вопреки всему случившемуся, Легион по-прежнему считался со своими провидцами бури.

Внешние люки шаттла с шипением открылись. Ангар был ярко освещен, как было принято на боевых кораблях V Легиона. Каждая поверхность была до блеска отполирована и мягко блестела под светом висящих фонарей. Внутри пахло начищенной сталью, машинным маслом и фалангом — церемониальным ладаном киданей. По обе стороны рампы стояли навытяжку два ряда Белых Шрамов, прижав кулаки к груди в ритуальном приветствии.

«Они по-прежнему уважают нас, даже после всего безрассудства, — подумал Есугэй, спускаясь. Демонстрация уважения тронула его. — Я рад, что принадлежу такому Легиону».

Командир корабля склонил голову при приближении Есугэя.

— Добро пожаловать, задьин арга, — обратился он. — Ты оказываешь нам честь своим присутствием.

Есугэй поклонился в ответ.

— Я отвлек тебя от важных обязанностей.

— Ты спас нас от скуки. Мы счастливы, что ты с нами.

Они вдвоем прошли к выходу из ангара. За ними сервиторы приступили к разгрузке транспортника, вытягивая гравитационные ящики из грузового отсека.

— Итак, ты сможешь доставить меня на Чондакс? — спросил Есугэй.

Командир неопределенно махнул.

— Мы попытаемся, но ты ведь знаешь о штормах. Навигатор говорит, ничего нельзя обещать.

— Когда навигатор утверждал обратное?

— Верно.

— И теперь мы вместе, — добавил Есугэй. — Я уже давно не заглядывал за небесный покров.

— Это хороший корабль, — решительно заявил командир. — Ладный. Двадцать крупных боев после спуска, и по-прежнему ладный.

Это обнадеживало. С тех пор как Чогорис совершил неожиданный и принудительный прорыв в технологическом прогрессе, его капитаны взяли с собой в пустоту всевозможные тайные принципы, и древние идеалы гармонии и равновесия по-прежнему имели большое значение.

Они дошли до дальнего конца ангара, и Есугэй остановился перед двойными дверьми.

— Как тебя зовут, командир? — спросил он.

— Лушан.

— Кидань?

— Да, из Сяма.

— Тогда пусть с самого начала между нами не будет секретов, Лушан. Волнения в варпе неестественны. Я не понимаю их происхождения, но именно из-за них наши говорящие со звездами глухи и немы. Штормы заглушают галактику и скрывают примарха. Противостояние с ними наверняка будет опасным. Я говорю об этом только для того, чтобы ты знал.

— Мы все готовы, — сказал Лушан, выглядевший абсолютно невозмутимым. — Мы можем отправиться к точке прыжка по твоей команде.

— Хорошо, — сказал Есугэй, открывая жестом двери. — Тогда приступай немедленно. У меня были тревожные сны, и пока я не встречусь с Каганом, боюсь, они будут становиться только хуже.

Он устало взглянул на командира.

— И было бы неплохо немного поспать.

Торгун направлялся к командной палубе «Звездного копья». Его разбирало любопытство. Джемулану было несвойственно созывать ханов. Нойон-хан предпочитал управлять своей ордой по чогорийскому обычаю: минимальный контроль из центра, максимальная автономия различных братств. Но вот пришел приказ, и его командиры поспешили подчиниться. Боевые братья с других кораблей прибыли на «Звездное копье» на шаттлах, те же, кто все еще пребывали в удаленных районах скопления, присутствовали при помощи защищенного литокаста.

— Что ты думаешь? — спросил лейтенант Манджу, который шел рядом со своим ханом. На его светлом лице, обрамленном белокурыми волосами, застыла гримаса неопределенности. Для космодесантника оно было явно молодым, и шрам Легиона выглядел странным образом неуместным на нем.

— Без понятий, — ответил Торгун. До него доходили слухи, что астропатическая пелена начала рассеиваться, и наконец начали доходить некоторые сообщения, хотя не настолько надежные, чтобы заслуживать доверие.

— Новая задача? — предположил Манджу, его тон выдавал надежду.

— Было бы неплохо.

Как было типично для Белых Шрамов, беспорядочная структура Легиона создавала координационные трудности — многие братства все еще участвовали в зачистке остатков ксеносов на дальних рубежах. Другие находились неделями на своих кораблях, зависших на орбите Белого Мира, занимаясь только оттачиванием фехтовального мастерства в клетках в ожидании новых приказов с «Бури мечей».

Чогорийцы, казалось, были вполне довольны этим. Они привыкли к своему загадочному примарху и его импульсивному методу принятия решений. Терране справлялись тяжелее, особенно те, кто долгое время не мог смириться с бессистемными методами командования и управления.

— Я думал, что она изменила ситуацию в лучшую сторону, — сказал Манджу. — Терранка, которую они пригласили.

— Она всего лишь одна женщина, — ответил Торгун, криво усмехнувшись. — И не может справиться со всем.

Они вышли из коридоров в просторный вестибюль, увенчанный высоким куполом из сверкающего кристалла. Внутри суетились члены экипажа, сжимая в руках инфопланшеты и обходя похожих на дронов сервиторов на своем пути. Дальнюю стену украшал выложенный мозаикой из алебастра и сланца разряд молнии Легиона. Рядом с ней располагалась эмблема орды Земли — стилизованная горная вершина, как сказали Торгуну, созданная по подобию Темудана, одного из священных пиков родины Легиона.

Под эмблемами находились огромные двери из адамантия, которые вели в приемный зал Джемулана. По обе стороны от входа стояли два воина его кешика в силовых доспехах Тип III, вооруженные тяжелыми глефами. Их лица были скрыты за покатыми решетками шлемов, украшенных плюмажами из черного конского волоса.

К залу направлялись и другие вызванные ханы. На наплечниках были изображены эмблемы братств: двусторонняя стрела, сокол, рассветное небо. При виде последнего — золотого солнца с копьеподобными лучами — Торгун встретился взглядом с Хибу.

Торгун слегка кивнул в знак приветствия. Хибу ответил тем же.

Как только все вошли, противовзрывные двери закрылись. Зал сверкал из-за отражающих свет белых стен. Высоко вверху висели фонари в бронзовых клетях. На выложенной плитками палубе стояли около семидесяти Белых Шрамов, несколько фигур мерцали потрескивающей аурой гололитических проекций. Собравшиеся воины в ожидании разговора с командиром тихо переговаривались.

Джемулан вошел в комнату последним и взошел на платформу в дальнем конце. Нойон-хан был таким же внушительным, как и в прошлом, когда проводил церемонию Вознесения Торгуна. Многие прошедшие десятилетия только закалили его исполосованное рубцами ястребиное лицо, из-за чего зигзагообразный шрам стал только белее. Нагрудник доспеха был древним и тщательно ухоженным, но в изобилии усеянным ожогами, сколами и вмятинами.

— Братья, — обратился он, повернувшись к собравшимся легионерам и слегка кивнув. Лицо было осунувшимся.

— Искренне благодарю, что ответили на вызов. Я знаю, что вы усердно готовитесь к следующей стадии крестового похода, где бы она ни проходила.

Торгун и Манджу обменялись быстрыми взглядами. Джемулан был изнурен, словно только вышел из боя. На памяти Торгуна голос старого воина впервые выдавал его возраст.

— Я бы не стал собирать вас вместе, если бы не крайняя важность, — продолжил Джемулан, обведя их всех уставшими глазами.

— Я бы хотел, чтобы новости, которые собираюсь передать, были хорошими. Чтобы они не… — он запнулся, затем взял себя в руки. — Я прибыл с «Бури мечей». Разговаривал с Каганом. Он просил передать всем вам, как горд вашими успехами в этой системе. Он знает, сколько крови вы пролили, и сказал мне, что об этом не забудут.

«Что-то случилось, — подумал Торгун, прищурившись. — Он с трудом заставляет себя говорить.

— Как вы знаете, астропаты потеряли связь с Империумом. Сейчас тьма рассеялась, но только частично. По непонятным для нас причинам говорящие со звездами на флагмане снова получают видения. Наши толкователи упорно трудились, чтобы расшифровать их. Некоторые образы по-прежнему трудно понять, но мы по крайней мере получаем их.

Джемулан прервался, по-видимому, не зная, как продолжить.

«Новости, несомненно, хорошие. Почему он так тянет?»

— Я даже не знаю, как сообщить вам то, что мы узнали, — сказал Джемулан. — Поскольку нет лучшего способа, как сказать об этом прямо, я так и поступлю. Великий крестовый поход расколот предательством. Произошло невообразимое — примарх обезумел. Мир лежит в руинах, а верные воины перебиты. Мы не знаем, сколько Легионов вовлечены в это. Мы не знаем причин случившегося, но нас попросили покинуть Чондакс и вмешаться.

Слова Джемулана давили свинцовой тяжестью. Никто из присутствующих не проронил ни слова и никак не реагировал. Торгун, как и остальные, был потрясен. Казалось, весь зал был охвачен коллективным параличом.

— В эту самую минуту об этом сообщают всему Легиону. Нам приказано собраться и привести флот в боевую готовность. Мы еще много не знаем, но одно ясно — в рядах Легионес Астартес возникла ересь. Единственное средство — это вырвать ее. Что означает войну. Мы должны отправиться за теми, кого называли до сего дня братьями. Их вина очевидна. Они убийцы. Вероломные убийцы.

Последние слова Джемулана были наполнены ядом. Нойон-хан сжал кулаки, пытаясь успокоить трясущиеся от переполнявших его эмоций руки.

Толпа снова начала роптать. Их первоначальный шок сменился огромным любопытством — основополагающей человеческой потребности получить ответы на вопросы, узнать во всех подробностях о произошедшем. Некоторые инстинкты нельзя было подавить строгими методами сверхчеловеческой подготовки Легионес Астартес.

— Кто? — раздался снизу вопрос, сначала заданный отдельными голосами, а затем целым хором. Торгун понял, что непроизвольно присоединился к возмущенным и недоверчивым крикам. — Кто?

Джемулан поднял руки, утихомирив шум и крики. Выражение лица оставалось мрачным.

— Вот что мы знаем, — произнес он, когда в зале снова стало тихо. — Родной мир Тысячи Сынов разрушен, Легион уничтожен. Магнус Красный убит, его спина сломана, а город опустошен.

Нойон-хан выглядел так, словно не до конца верил собственным словам.

— Эти известия пришли от самого магистра войны, подтвержденные его гарантиями, — продолжил он. — Это первые достоверные послания, полученные нами после того, как опустилась пелена, и хотя многое нужно уточнить, по крайней мере сейчас мы знаем имя.

Джемулан оглядел зал, его темное лицо пылало чистой яростью — яростью за преданных товарищей по оружию.

— Только смерть ждет предателя, — заявил он. — Так пусть она настигнет Лемана Русса, изменника и еретика.

5 ВОЙНА В ПУСТОТЕ МЕДАЛЬОН ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

Бьорн широко расставил ноги, компенсируя резкий наклон палубы мостика. Гравитационная система «Хельриддера» справлялась с неожиданными смещениями хорошо, но не идеально. Собравшаяся стая — Богобой, Урт, Эунвальд, Ангвар и Ферит — машинально приспособилась, не отрывая глаз от тактических данных.

— Смена курса, пять пунктов на зенит, — приказал Бьорн. — Уничтожить его.

По стенам мостика пробежалась дрожь, подобная волна вибраций могла разрушить менее крепкую конструкцию. Уже потрескалось бронестекло на передних блистерах, а два поста с сервиторами остались без энергии из-за разрывов кабелей.

Волки несли тяжелые потери. И отвечали тем же врагу. Таковой была пустотная война.

Каждый экран был забит сигналами. По космосу рассыпались проекции двух флотов, окутанные многочисленными и зловеще бесшумными взрывами, которые вырывались из остовов пылающих звездолетов. Эскортники гибли, вспыхивая, как фейерверки, сине-белым пламенем детонирующих реакторов и пролетая сквозь построения гигантских линейных крейсеров. Более крупные корабли — фрегаты и эсминцы — пересекали поля обломков, их хребты пылали, а борта мерцали бесчисленными сполохами лазерных залпов. Затем следовали левиафаны, на их пустотных щитах растекались пятна размером с астероид, а лэнс-излучатели выпускали ослепительные лучи смертоносной энергии.

С флагмана Альфа-Легиона не было получено ни одного сообщения — ни запросов, ни опознавательных сигналов, просто стена белого шума, за которой последовали первые залпы лазерных лучей. Волчьему Королю не было нужды давать дальнейшие распоряжения. Его Легион ответил с недовольством, рожденным из вынужденного бездействия, бросившись на врага, как берсерки старого льда.

— Увеличить скорость, — прорычал Бьорн, наблюдая сияющими золотистыми глазами за развернувшейся бойней и просчитывая в уме траектории уклонения и атаки.

Как только лэнсы открыли огонь, по палубе снова пронеслась дрожь. Бело-желтая вспышка на долю секунды ослепила носовые сканеры, затем картинка восстановилась.

Находившаяся впереди и выше цель гнала изо всех сил, чтобы уйти от преследования «Хельриддера». Сапфирового цвета и украшенный бронзовыми завитками клиновидный корабль, в верхней части адамантиевого корпуса которого зияла рваная рана, был не намного меньше охотника. Вокруг добычи Волков кружили эскадрильи штурмовых кораблей, некоторые были серыми, как талый снег, другие мерцали, как драгоценности в ночи. Все они были окутаны ореолами лазерного огня, который хлестал по частично отключившимся щитам врага и пробивал толстую броню за ними.

«Хельриддер», форсируя двигатели, гнался за своей добычей, спешащей под прикрытие отряда крейсеров Альфа-Легиона. Оба корабля получили повреждения, и каждая секунда посреди водоворота вытекающей плазмы и опустошающих лазерных лучей увеличивала их.

— Мы можем достать его? — нетерпеливо спросил Богобой, держась за поручень при очередном резком повороте.

— Еще десять секунд, — прорычал Бьорн, отчаянно не желая видеть, как уходит враг. Они должны отвернуть прежде, чем войдут в зону действия орудия крейсеров, и это злило Волка.

— С левого борта приближаются «Грозовые птицы», — бесстрастно доложил один из сервиторов.

— Теряем седьмой пустотный щит левого борта, — передал другой.

— Лэнсы на девяносто процентов.

— Переключение энергии с освещения палубы С на управляющие реле.

Информация захлестнула Бьорна, а ведь это была всего лишь часть поступающего потока тактических данных. Он чувствовал, как под ногами, словно зверь, дрожит корабль, корректирующий курс по каждой его команде.

— Цель захвачена… — доложил старший артиллерист, сильно аугментированную голову которого окружали пикт-экраны.

Перед кораблем Волков прыгала и кружила цель. «Хельриддер» неотступно следовал за ней, продираясь сквозь поток обломков, прежде чем вырваться на открытое пространство.

— Давай, старший артиллерист, — приказал Бьорн, наклонившись вперед и оперевшись о гранитную стену. — Сейчас или никогда.

— Есть, — подтвердил офицер, рванув ручку управления и развернувшись на своем поворотном кресле.

Носовые лэнсы «Хельриддера» выстрелили. Два сверкающих луча пронзили пламенеющие двигатели.

— Хья! — заревел Урт, треснув кулаком по ладони.

Цепные детонации разорвали цель на части. Как только разрушительная волна добралась до топливных отсеков, остов перевернулся и перешел в неконтролируемое вращение.

— В сторону! — приказал Бьорн. — В сторону и вниз.

«Хельриддер» нырнул в крутое пике. Появились новые цели вперемежку с отметками приближающихся вражеских снарядов и торпед. Вокруг не утихало, кружась и сливаясь, трехмерное буйство.

— Корабль уничтожен, — доложил артиллерист, просканировав разлетающиеся обломки цели и радуясь, как ребенок. — Клянусь Всеотцом, отличная победа.

— «Грозовые птицы» по-прежнему приближаются, — сообщил сервитор сенсориума. Тон его голоса больше подходил для доклада о небольшой топливной утечке в резервных трубопроводах.

— Сколько?

— Двадцать четыре. Сомкнутый строй. Выход на дистанцию огня неизбежен.

Бьорн выругался. Для соразмерного «Хельриддеру» корабля «Грозовые птицы» представляли значительную угрозу — быстрые, сильно бронированные и несущие всевозможную боевую нагрузку.

— Дай залп всем бортом, старший артиллерист. Не позволь им сблизиться.

«Хельриддер» резко сменил курс, пришпоренный неожиданным увеличением мощности субварповых двигателей. Подобно раненному псу, он перевернулся и вошел в казалось бы смертельное пике. В последний момент фрегат выровнялся в сотне километрах над поднимающейся зазубренной тушей линейного крейсера в фенрисийских цветах и резко переложил руль на правый борт.

Маневр уклонения был выполнен мастерски, и батареи левого борта оказались наведенными на приближающийся строй штурмовых кораблей.

— Всыпьте им, — холодно приказал Бьорн, глядя на атакующего врага.

Бортовые орудия «Хельриддера» полыхнули, усеяв черноту завесой торпедных следов. «Грозовые птицы» пронеслись сквозь нее, некоторые превратились в огненные вспышки, другие пережили обстрел и сблизились.

— Повторить.

При заходе «Грозовую птицу» разнесло на куски, разлетевшиеся широкой дугой. Другой штурмовой корабль устремился прямо на поток снарядов и резко ушел вниз, потеряв оба двигателя. Один из них точным попаданием перегрузил кормовой пустотный щит «Хельриддера».

Затем так же внезапно эскадрилья изменила курс, разом устремившись вверх вдоль опустившегося носа «Хельриддера».

— Отследить их, — приказал Эунвальд.

Бьорн стремительно повернулся к операторам сенсориума.

— Отставить. Продолжать поиск в ближней зоне.

Женщина из командного состава с огненно-рыжими волосами и железными глазами повернулась и взглянула на него.

— Приближаются абордажные торпеды. Девять.

Богобой выругался:

— Они отвлекли нас от торпед!

— Орудия левого борта к бою, — приказал Бьорн, сердито взглянув на артиллериста.

Тот уже действовал, координируя огонь орудий ближнего действия, чтобы насытить опасную зону плотной завесой потрескивающих лазерных лучей. Абордажные торпеды взрывались неровной линией, резко освещая вспышками своей гибели обожженные бронеплиты «Хельриддера».

— Мы всех уничтожили? — спросил Бьорн, повернув к себе висевший на тросе пикт-экран.

Ответ пришел в виде пяти тяжелых ударов где-то далеко внизу, похожие на звуки пронзающих кожу пуль. Корабль задрожал, когда его шкуру пробили.

— Единственная брешь в наших пустотных щитах, — выдохнул уважительно Богобой, взглянув на светящиеся отметки попаданий. — Какое прицеливание.

Бьорн выхватил топор из наспинных креплений и активировал синее мерцающее пламя расщепляющего поля.

— Мостик в твоем распоряжении, капитан, — обратился он к старшему офицеру на мостике. Голос Волка уже снизился до боевого рыка. — Уничтожь эти штурмовые корабли, затем отправляйся под прикрытие боевой группы Огвая.

Затем Бьорн развернулся на пятках, подзывая свою стаю. Он расслабился, готовясь к рукопашной, для которой был рожден.

— Пойдемте, братья, — прорычал он. — Нам нужно содрать шкуру со змей.

Шибан смотрел на место раскопок. Ему следовало поговорить об этом с Хасиком, но сначала нужно было собрать побольше информации. На данный момент у него были только полусформировавшиеся и неубедительные подозрения.

— Хан!

Оклик раздался из ям, вырытых его воинами в нескольких метрах от того места, где стоял Шибан. Дюжина легионеров все еще работала на поверхности лавы, буравяполуостывшую и светящуюся породу плазменным оружием и тяжелыми цепными клинками. Белые Шрамы нашли еще несколько следов от уничтоженного патруля Белых Шрамов — фрагменты брони и детали гравициклов. Над ними пылало небо, словно пленка раскаленного масла.

Шибан спустился по склону. Времени было мало. Если они быстро ничего не найдут, тогда придется прекратить работы и вернуться на «Калджиан».

— Скажи мне, что ты нашел что-то интересное, Чел, — обратился он к одному из воинов, присевшему у подножья склона из полуостывшей лавы.

Чел повернулся к нему.

— Возможно.

В руках у него были искореженные обломки корпуса подрывного заряда и несколько осколков.

— Это было погребено глубже.

Шибан рассмотрел их. Он сам много раз использовал подобные устройства, их могли применить для обрушения стен лавового русла, чтобы изменить его направление. Вероятно зарядами воспользовался патруль перед своим последним боем, но сказать наверняка было невозможно — фрагменты представляли собой всего лишь почерневшие осколки.

— И это, — добавил Чел, вытянув руку.

Шибан взял металлический диск шириной менее чем в пол-ладони. Он был тяжелым и с ребристыми краями. Белый Шрам покрутил медальон. Одна сторона была пустой, а на второй выгравирована голова ястреба. Работа была простой, напомнив Шибану ритуальные изображения племен родины, хотя стиль не относился к чогорийскому. Поверхность была шероховатой и тусклой, и хан не смог на ощупь определить металл. Но он был достаточно прочен, чтобы выдержать высокую температуру.

— Где ты его нашел? — спросил Шибан.

Чел указал на склон.

— Там же, где и последнее тело. Ауспик почти пропустил его.

Шибан снова взглянул на медальон. Он казался безобидным. Тусклый свет Фемуса отражался от его испещренный серебряной поверхности, напоминая высохшую кровь. Кожа легионера под керамитом перчатки вспотела.

— До этого видел что-нибудь похожее? — спросил он.

Чел пожал плечами. Язык его тела выдавал сомнения — воин хотел прекратить раскопки и не видел смысла в рытье дальше от тел убитых братьев.

Шибан повернулся к остальным воинам отделения, подняв медальон.

— Еще такое находили?

Ответов не было. Шрамы смотрели безучастно, они вели себя почти так же, как и Чел.

Шибан сжал медальон в кулаке.

— Так тому и быть. Небольшой улов.

Он взглянул вверх по склону, где их ждал горбатый силуэт «Грозовой птицы». В этот момент затрещала радиосвязь.

— Хан, — обратился Джучи. — Сообщение с флота.

— Говори.

Джучи помедлил.

— Будет лучше, если вы вернетесь. Это приказ. Все стягиваются к Чондаксу. Без исключения. Что-то их встревожило.

Шибан почувствовал холодок. Он вспомнил Кагана среди руин крепости зеленокожих на Чондаксе, когда повелитель с опущенной головой выслушивал какие-то тревожные новости от кешика.

«Что-то их встревожило».

Но это случилось некоторое время назад, а Шибан не мог сказать, что будет скучать по Фемусу.

— Понятно. Подготовь «Калджиан» к переходу.

Он отключил связь и повернулся к отделению.

— Мы здесь закончили, братья. Если небесам будет угодно, наше следующее задание станет более стоящим.

Они начали выдвигаться, а Шибан в последний раз осмотрел место раскопок. Для павших это была жалкая могила. Затем легионер снова посмотрел на медальон. Он ему совершенно не понравился, что-то в способе его изготовления оскорбляло эстетические чувства хана.

— Злобный мир, — пробормотал он, шагая вверх по склону, где ждала «Грозовая птица», чтобы забрать их на Чондакс.

Бьорн бежал по переходам «Хельриддера», за ним следовали Богобой и остальные. Шестерых Волков сопровождали два отделения по десять кэрлов из охраны корабля, каждый был облачен в панцирную броню и вооружен тяжелым автоганом. Грохот топота беспорядочно разносился по замкнутому пространству — на такой глубине коридоры были узкими, плохо освещены и увешаны кабелями.

Сияющий топор Бьорна освещал путь резким бледно-синим светом. Энергетическое поле пульсировало и рычало, испытывая жажду впиться в керамит. Оружие называлось Несущий Кровь. Волк держал его в правой руке, левая по-прежнему была незаконченной формой из механизмов и металлических выступов.

«Однорукий, — мрачно подумал он. — Это будет интересно».

Богобой бежал рядом с цепным мечом в левой руке и болт-пистолетом в правой. Его доспех выглядел зловеще в мерцающем синем свете.

— Они рядом, — бросил он.

Бьорн фыркнул. Он не нуждался в подсказке, так как слышал впереди грохот болтеров и крики. Абордажники действовали быстро, отказавшись от попытки пробиться к мостику, вместо этого они поспешили вниз, к субсветовым двигателям. Если они остановят «Хельриддер», то погубят его так же верно, как если бы установили заряды в каналах варп-двигателя.

На их месте Бьорн поступил бы именно так. Битва с другим Легионом была тревожным опытом: они думали так же, как и он, были такими же быстрыми и почти так же хорошо знали планировку корабля. Это было похоже на битву с отражением.

С Тысячей Сынов было иначе. К моменту высадки Космических Волков они уже были почти разбиты, а их оборона отчаянной и беспорядочной. У Альфа-Легиона не было таких затруднений: они были в лучшем состоянии, чем Волки, владели численным преимуществом и инициативой. Змеи прибыли, чтобы сражаться по причинам, которые даже Русс не мог ясно осознать.

«Мы так мало понимаем — у них все карты на руках. Как этому позволили случиться?»

Бьорн добрался до конца коридора и ворвался в огромный, полуразрушенный трюм. Восьмиугольные стены вздымались на сотню метров ввысь, теряясь во мраке. В центре помещения возвышалось главное силовое реле для субварповых двигателей — громадный железный шпиль, оплетенный трубами и светящимися плазменными кабелями. Он тянулся в пространство под перекрытием во всем своем причудливом технологичном величии, окутанный электрическими разрядами, от которых на полу плясали зигзаги молний.

Дисплей шлема указал Бьорну пять целей в силовой броне с чешуйчатым узором, каждая по колено в трупах и обуглившихся деталях двигателя. Охранная команда инжинариума уменьшилась до нескольких дюжин смертных воинов, которые залегли за любыми пригодными укрытиями и яростно отстреливались.

— Хьолда! — заревел Богобой, с грохотом устремившись по покрытому трубопроводом полу к ближайшему Альфа-легионеру. Стая рассыпалась вслед за ним, открыв прицельный огонь по врагам, от силовых доспехов которых уже рикошетили пули.

Бьорн был быстрее. Он пронесся по помещению, петляя между кучами обломков и уклоняясь от выпущенных в него болтерных снарядов. Два выстрела попали в цель — один слегка задел наплечник, от другого треснул наруч. От этого Волк пошатнулся, но не сбавил скорости.

— Хейдур Рус! — проревел он, чувствуя, как слюна брызжет на внутреннюю поверхность шлема.

Это был его корабль, его владения. Все здесь — крики воинов на гортанном фенрисийском языке; вонь масла, угля на жаровнях и пропитанных кровью шкур; грубый вид незаконченных металлических конструкций — было родным. Подобные детали были важны.

Он бросился прямо в бой, нанося удары Несущим Кровь и заставляя отступать первого Альфа-легионера. Краем глаза Бьорн заметил Урта, сцепившегося с другим врагом, Ангвара, который отступил и открыл огонь из болтера.

— Это место не для тебя, — прорычал Бьорн, яростно орудуя топором и не позволяя легионеру ничего, кроме парирования своих ударов. — Предатель.

Враг молчал — ни насмешек, ни колкостей. Его шлем был чист и лишен обозначений. Противник сражался искусно и быстро, парируя топор окутанным расщепляющим полем гладием. Когда оружие сталкивалось, энергетические поля рычали и шипели, посылая пульсирующие вибрации по руке Бьорна.

В его венах кипела кровь, питая огонь позади глаз. Он ненавидел воина перед собой, ненавидел его безмолвную эффективность, ненавидел наглость врага, явившегося на его корабль и более всего ненавидел отсутствие объяснений.

«Почему они это делают? Зачем они здесь?»

Воины снова схлестнулись, нанося с равной силой удары клинками, которые звенели при столкновении. Ненависть Бьорна была единственным различием между ними, и именно она решила исход поединка — удары Волка были чуть свирепее, их было немного сложнее предугадать.

— Всеотец! — заревел он, когда Несущий Кровь опустился в последний раз, пробив неподготовленную защиту легионера и глубоко вонзившись в кабели доспеха. Энергетическое поле прошло сквозь них, вызвав шипение выделяющегося газа, быстро смешавшегося с брызгами крови. Бьорн надавил сильнее, разрезав шею воина в пене из крови и охладителя. Космодесантник рухнул, бесполезно хватая ртом воздух.

Бьорн тем временем уже двигался, перепрыгивая через скрюченные трупы и выискивая новую добычу. Богобой и остальные были заняты своими схватками, прижав врага к полу посреди гулкого грохота интенсивной стрельбы.

Последний Альфа-легионер, ярко освещаемый мерцающими сполохами дуговых разрядов, покинул поле боя, подбежал к энергетическому шпилю и запрыгнул на него. Бьорн последовал за ним, прицепив магнитными зажимами топор и бросившись к основанию шпиля. Два воина карабкались по переплетению труб, как крысы по канату.

Над ними во внешней оболочке шпиля зияло отверстие от болтерного снаряда, обнажая раскаленную решетку, которая кипела и шипела едва сдерживаемой энергией. Языки плазмы хлестали через края, освещая приближающегося легионера и облизывая его движущуюся тень.

Бьорн продолжал подниматься, из-за единственной действующей руки оставшись безоружным. Легионер почти добрался до отверстия, повиснув под его краем с зажатой в кулаке связкой крак-гранат.

Их взрыв мог уничтожить все помещение, а вместе с ним и половину инжинариума, что приведет к серьезным повреждениям и потери хода «Хельриддера».

Бьорн остановился, крепко уперевшись ногами. Затем снял со спины топор и метнул его.

Прокрутившись на лету, оружие с глухим звуком вонзилось в спину легионера. Лезвие глубоко вошло в его ранец, разрубив защитную оболочку силовых кабелей и вызвав короткое замыкание со вспышкой и треском электрического разряда.

Легионер забился, словно пораженный внезапным припадком. Невзведенные гранаты выпали из вытянутых рук.

Бьорн поднялся до уровня противника. Оставшись без оружия, Волк сжал кулак.

— А ну вниз, — зарычал он.

Альфа-легионер не мог избежать удара, и перчатка Бьорна врезалась в личину шлема с силой кузнечного молота, сбросив противника с поверхности шпиля на палубу.

Бьорн прыгнул вслед за ним, врезав при приземлении коленом в живот врагу. Затем Волк ударил кулаком и бил до тех пор, пока не рассыпались в дребезги глазные линзы, а голова не откинулась в густую жижу вытекшей крови.

Бьорн сорвал шлем, обнажив изувеченное и превращенное в месиво лицо. Один глаз был выбит из глазницы, превратившейся в зияющую рану, из которой била булькающая кровь. Из горла легионера вырывались влажные хрипы.

— Почему? — прошипел Бьорн.

Альфа-легионер почти потерял сознание. Уцелевший глаз с трудом сфокусировался на Волке, и на окровавленных губах мелькнуло подобие усталой улыбки.

Бьорн чувствовал, как пылает его гнев.

— Как долго вы планировали это? С Улланора? Раньше?

Легионер снова выкашлял кровь. Его взгляд расфокусировался.

— Не умирай! — заревел Бьорн, схватив обгоревший череп и тряся его. — Зачем вы здесь? Объясни мне!

Он хотел причинить ему боль, излить частицу муки от предательства, искалечить тех, кто нанес тяжелую рану Империуму.

Легионер перестал улыбаться. Он не смеялся, не дерзил и не обещал возмездия. Он просто лежал, медленно умирая, на изувеченном лице застыло смирение.

И в этот момент Бьорн почувствовал слабый запах быстродействующих нейротоксинов, которые уже проникли в кровь. Воин не должен был попасть в плен живым.

«Я ненавижу этот Легион».

Бьорн наклонился к лицу легионера, словно побуждая доверительно пошептаться. Он расслышал последние вдохи своей жертвы, тихие и спокойные.

— Скажи мне, брат, только одно, — Бьорн говорил, как один воин другому, отчаянно пытаясь узнать хоть что-нибудь конкретное. — Зачем вы делаете это?

В ответ на эти слова на лице умирающего легионера появилась печаль, словно он хотел поступить иначе, но ему не позволял протокол.

— За Императора, — прошептал он.

Затем его глаза закатились, а дыхание остановилось.

Озадаченный Бьорн уставился на труп. Он постепенно понял, что в помещении стоит тишина, за исключением гула и треска силового шпиля, работающего на полную мощность. Бой был окончен.

К Бьорну шагнул Богобой, сильно хромая. Его болт-пистолет вышел из строя, а цепной меч был опален плазмой.

— Мне не нравится то, как они сражаются, — прохрипел он через поврежденные аугмиттеры.

Бьорн промолчал и поднялся.

Богобой взглянул на изувеченное тело на полу.

— Ты уверен, что тебе нужны две руки? — спросил он и постучал по шлему, пытаясь таким образом привести в порядок вокс-фильтры.

— За Императора, — пробормотал Бьорн. — Это что, шутка?

Включилась вокс-связь.

— Если вы закончили, — раздался голос капитана корабля, — может, вернетесь.

— Статус, — потребовал Бьорн, срываясь с места.

— Флот отступает, — доложил капитан. — Мы под сильным огнем со всех направлений. У них больше орудий.

Затем он замолчал, словно не желая продолжать.

— «Храфнкель». Думаю, они нанесли ему тяжелые повреждения.

Бьорн ускорился.

— Не отводи корабль, — приказал он. На флагмане был Русс. — Оставайся на нынешнем курсе, пока я не приду.

В вокс раздался вздох, как будто капитан предугадал эту команду.

— И каким будет курс, лорд?

— Направляйся к «Храфнкелю», — прорычал Бьорн. — Если он погибнет, мы умрем вместе с ним.

6 ОБИДЫ НА ПОМОЩЬ ФЛАГМАНУ АЛЫЙ КОРОЛЬ

Над идеально чистой сферой Чондакса начала раскалываться тьма космоса. От прыжковых точек один за другим приближались боевые корабли, замирая на высокой орбите Белого Мира. Все они были столь же безупречными, как планета под ними.

В центре скопления зависла «Буря мечей», украшенная, как древние дворцы киданьских императоров. У нее был расширенный корпус из-за модифицированных теплообменников двигателей, благодаря которым она превосходила по скорости едва ли не все корабли многочисленных флотов Империума. «Бурю мечей», как и все корабли Белых Шрамов, поддерживали в безукоризненном состоянии, целые армии краулеров-херувимов драили и чистили боевую баржу, пока она не начинала светиться на фоне бархатистой пустоты, как драгоценный камень.

За пределами эскортного оцепления ожидали другие крейсеры — «Чин-Зар», «Копье небес», «Кво-Фиан», каждый из которых сопровождался стаей меньших кораблей. Другие оперативные группы V Легиона были разбросаны по галактике, но только в системе Чондакс собрались главные силы Легиона, и это было устрашающее зрелище.

Илья спешно направлялась из основного оперативного зала по верхнему коридору «Бури мечей» на командный мостик и стратегиум, пытаясь разобраться в быстро собиравшихся соединениях. Халджи легко шел рядом, поспевая за ее стремительной поступью неторопливыми шагами.

— Мы получили сообщение с «Узана»? — рявкнула она в вокс-бусину. — Что с «Калджианом»?

Ответы пришли с задержкой. Ее офицеры связи справлялись гораздо лучше, но для них все еще было трудно вести учет беспорядочной системы ресурсов Легиона.

— «Калджиан» на подходе, — наконец раздался ответ. — От «Узана» и «Ястребиной звезды» пока ничего. Мы будем продолжать попытки связаться с ними.

Илья выпалила старое терранское ругательство, и Халджи тихо рассмеялся.

— Вы хорошо справились, — сказал он одобрительно. — Думаю, Каган будет доволен.

— Он никогда не доволен, — пробормотала Илья. — Все должно быть быстрее, быстрее, быстрее. Это все, что он считает значимым, но в развертывании важна не только скорость.

— Действительно? — спросил заинтересованно Халджи.

— Есть хоть какая-то информация обо всем этом? — спросила Илья. — Я бы могла использовать ее.

Смуглое лицо Халджи выглядело сконфуженным.

— Вы знаете столько же, сколько и я, сы. Произошло предательство. Я слышал разговоры о Волках Фенриса, и, честно говоря, меня это не удивляет.

Илья остановилась на минутку. Она чувствовала легкое головокружение — последние несколько часов были наполнены безостановочным потоком приказов и контрприказов. Впереди она слышала быстрые шаги спешащих на свои посты членов экипажа.

— Что же происходит между вами и Волками? — спросила она. — Каждый раз при упоминании VI Легиона вы замолкаете.

Халджи настороженно взглянул на нее.

— Я серьезно, — сказала Илья.

— Для меня? Это не проблема, — равнодушно ответил Халджи. — Их обгоняет собственная репутация.

— Есть еще что-то.

Халджи замялся.

— Не уверен, что это легко объяснить, а вы сможете понять.

— А ты попробуй, — раздраженно потребовала Илья. — Я с вами достаточно долго.

— У каждого Легиона есть своя репутация, — неловко объяснил Халджи. — У некоторых… частично совпадает. Волки кичатся своей. В прошлом у нас были сложности из-за этого. Другие думали, что мы похожи на них. Они видят ритуальные знаки, шрамы и делают выводы, — Халджи говорил, морщась, словно стыдился всего этого. — Мы — не дикари. И не хотим выглядеть, как дикари.

Илья засмеялась.

— Вы… завидуете?

Халджи словно ужалили.

— Я этого не говорил.

— Но имел это в виду, — Илья улыбнулась, изумленно качая головой. Шрамы по-прежнему могли ее удивить. — Никогда бы не подумала — идеальные смертоносные машины Императора и все еще способны завидовать.

Халджи отвернулся от нее и раздраженно направился дальше.

— Я говорил, это сложно объяснить.

— Ты объяснил.

Халджи остановился и повернулся к ней. Его лицо странным образом потемнело, как солнце, закрытое тучами.

— Послушайте, — решительно обратился воин. — Может быть мы и не «палачи», «пожиратели миров» или «совершенные», но мы те, кто есть. Мы никогда ни от кого не требовали уважения, и если они ничего не знают о нас, то это их проблема, потому что мы знаем о них. Мы быстрее — мы быстро движемся, быстро убиваем. Мы братья, но если Русс совершил преступление, тогда Каган отшвырнет его, как драного пса, каким он и является. Вы когда-нибудь видели нашего примарха в бою? Вот это совершенство.

Илья пораженно уставилась на него. Халджи никогда не поднимал голоса, но теперь он дрожал от эмоций.

«Их так сильно возмущает это пренебрежение, — подумала она, — и все-таки они не меняются. Но с другой стороны, почему они должны быть, как все?»

Она, извиняясь, поклонилась.

— Я говорила не серьезно, Халджи. И не хотела оскорбить тебя. Прошу прощения.

Халджи снисходительно покачал головой.

— Это моя вина. Мне не следовало беспокоиться по этому поводу.

Илья задумчиво посмотрела на него. Символы и эмблемы, которые когда-то казались ей чужими — племенные знаки, зазубренные отметки побед братства — теперь стали частью ее жизни. Если она проведет с Легионом еще больше времени, тогда даже сможет понять их мышление. Еще немного, и она начнет разделять их негодования.

— Так до этого дойдет? — в этот раз серьезно спросила она. — Хан сразится с Волком?

Халджи снова пошел.

— Это вопрос верности, — сказал он прямо. — Если приказал магистр войны, как он может не подчиниться?

«Храфнкель» тяжело двигался в потоке огня, поворачивая посреди безмолвного облака лазерных лучей и торпедных следов. Мощные орудия по-прежнему отвечали огнем, внезапно освещая темно-серые борта яркими вспышками. Остовы дюжины кораблей вращались вокруг него, как луны вокруг планеты, их корпуса была разрушены колоссальными взрывами, покончившими с ними.

Флагман отступал к окруженному центру флота Космических Волков, его эскорт погиб, а щиты отключились. Типично безрассудный бросок в сердце битвы жутким образом сказался на его величественном силуэте, несмотря на бойню, которую он устроил на своем пути.

Боевая баржа была изолирована и уязвима. Те вражеские корабли, что первоначально отступили перед ее атакой, теперь отвечали согласованными залпами, оставаясь на большой дистанции и осыпая израненного зверя выстрелами лэнс-излучателей.

Бьорн наблюдал за побоищем через иллюминаторы мостика «Хельриддера». Каждое попадание в избитый корпус флагмана отдавалось уколом в сердце воина. Он видел, как выпустили абордажные торпеды, точно так же, как и в его собственный фрегат. Мастерство в использовании Альфа-легионом этих проклятых штуковин было феноменальным.

— Подведи нас ближе, капитан, — приказал Бьорн.

«Хельриддер» не был единственным кораблем, направлявшимся к поврежденному «Храфнкелю» — атакующие корабли обоих флотов почуяли кровь и спешили занять позиции. Силы Альфа-Легиона беспрестанно прибывали, увеличивая мощь огня. Волки отвечали с растущим отчаянием, бросая свои уже поврежденные суда навстречу опустошительному обстрелу.

— Мы здесь долго не протянем, — ответил капитан корабля. В его голосе не было страха, только простая констатация факта.

— Ясное дело. Состояние «Храфнкеля»?

— Пустотные щиты отключены, хотя у него по-прежнему есть энергия и лэнсы. Мы отследили многократные абордажные контакты.

Бьорн взглянул на приближающиеся корабли Альфа-Легиона, большинство из которых намного превосходили по огневой мощи «Хельриддер». Его корабль мог на некоторое время отвлечь огонь от флагмана, но Космический Волк догадывался, что передышка будет очень короткой.

— Их высадилось несколько сотен, — заметил Богобой, просматривая показания сенсоров, поступающие с флагмана.

Бьорн кивнул.

— Это бой как раз для нас, — он облизнул клыки, ощутив слабый кислотный привкус. — Похоже, этот день принадлежит абордажным торпедам. Настало время показать им, насколько тверда рука Волка.

Он повернулся к капитану.

— Жди, пока мы не покинем корабль, затем направляйся на корабли Альфа-Легиона и нанеси им столько урона, сколько сможешь. Ты знаешь, что это значит?

Капитан корабля взглянул на него с дерзким выражением лица.

— Да пребудет с тобой Рука Русса, лорд.

Бьорн уважительно поклонился.

— До следующей зимы.

Богобою, Эунвальду, Ангвару, Урту и Фериту уже не терпелось покинуть мостик. Бьорн чувствовал их жажду убийства, такую же сильную и звериную, как мускусный запах хищника, и она разожгла его собственное жаление проливать кровь.

— Время поохотиться, — сказал он.

Торпедный отсек находился намного ниже уровня мостика, окруженный толстыми адамантиевыми переборками и освещенный красными лампами боевой тревоги. Каждая абордажная капсула, отмеченная выгравированными защитными рунами, располагалась в начале круглого пускового туннеля. Более крупный корабль мог нести целые батареи корпусных пробойщиков или таранов «Цест», чьи носы венчали блоки магна-мелт, а десантный отсек вмещал целое отделение космодесантников. Но у «Хельриддера» был минимальный комплект таких устройств: десять узких труб, каждая снаряженная единственным мелта-наконечником и усиленной ударной частью. Торпеды были менее шести метров в длину и могли вместить единственного пассажира в силовом доспехе.

— Святая Хель, — выругался Богобой, нерешительно глядя на контейнер, похожий на гроб.

— После запуска ими едва можно управлять, — сказал Бьорн, прицепив топор к нагруднику и спускаясь в торпеду. — Попытайтесь установить местонахождение, как только окажетесь на флагмане. Если мы сможем собраться, так будет намного лучше. Если нет, просто убивайте всех, кого найдете.

Стая заняла свои места и закрепила фиксирующие рамы. Предупреждающие огни начали интенсивно пульсировать, а последний техник из торпедного расчета спешно покинул отсек. Бьорн лежал в капсуле, чувствуя растущую вибрацию двигателей.

— Доброго пути, — пожелал он на прощанье перед тем, как над ним закрылся люк. Запирающие болты замкнулись серией лязгов.

Бьорн слышал свое горячее и тяжелое дыхание в темноте. Он сжал пальцы, чувствуя себя заключенным.

«Вот что должны чувствовать дредноуты, — подумал он. — Бедняги».

Двигатели за спиной включились, их звук быстро усилился до приглушенного рокота. Волк услышал, как открылись противовзрывные люки, после чего раздался шум выходящего воздуха. Торпеда затряслась, как живое существо. Дисплей шлема, легко подключившись к бортовым системам капсулы, запустил обратный отсчет.

«Поехали».

Торпеда рванула по трубе. Бьорна швырнуло на фиксаторы, его тело оказалось прижатым к кормовой переборке. Несколько секунд у него было ощущение, что он несется по прямой на огромной скорости, затем последовала резкая смена траектории, и торпеда нырнула вниз — к кружащейся громаде «Храфнкеля».

Стиснув зубы из-за колоссального ускорения, он изучал показания датчиков, которые проносились по внутренней поверхности грохочущего шлема. Бьорн видел светящиеся точки остальных торпед, которые мчались по спирали вслед за ним сквозь огненные завесы лазерного огня. Флагман — огромная глыба светящейся каркасной модели на фоне черного поля космоса — с ужасающей скоростью увеличивался в размерах.

Космодесантник приготовился к столкновению, и оно последовало — удар мелта-детонации, от которой затрясло торпеду, затем мощный взрыв, от чего Бьорна сильно ударило о фиксаторы. Даже с учетом защиты силового доспеха и внешнего корпуса торпеды удар был страшным. Волка дернуло вперед, и он едва не лишился сознания. Капсула со скрежетом и содроганием продвинулась еще на несколько метров сквозь прочную обшивку корпуса.

Секунду спустя замыкающие болты торпеды с шипением отошли. Встряхнув головой, Бьорн активировал механизм отключения фиксирующей клети. Капсула открылась, и он поднялся, отцепив топор и взмахнув им.

Мимо пронеслись обломки, подхваченные ревом быстрой разгерметизации корабля. Бьорн наклонился, сражаясь с вихрем, за доспех цеплялись гаснущие языки пламени. Металлическая палуба вокруг легионера искривилась от мелта-удара. Космическому Волку пришлось карабкаться по обломкам, прежде чем он нашел ровную поверхность, все время борясь с ревом и порывами вытекающего кислорода. Лампы на его пути были разбиты, а из-за движения ночное видение шлема размывалось.

Только миновав следующую переборку, Бьорн смог закрыть противовзрывную дверь и остановить разгерметизацию. Он был где-то на нижних палубах «Храфнкеля». Космодесантник активировал расщепляющее поле Несущего Кровь, залив замкнутое пространство ярко-синим светом.

— Доложить, — отдал он приказ по каналу связи стаи и миганием вызвал идентификационные руны остальных космодесантников.

Ответов не было: ни данных по местонахождению, ни сообщений от боевых братьев. Дисплей выглядел поврежденным, показывая путаницу обратных данных и наполовину понятные захваты целей. Бьорн ударил рукоятью топора по шлему, от чего задрожали сигналы и расплылись по экрану четыре новых отметки.

— Скитья, — разочарованно выругался он, продолжив путь по коридору и открыв следующую дверь.

За ней оказался склад снабжения, потолка не было видно, а затененные стены поднимались ввысь. Во все стороны тянулись штабели грузовых ящиков, соединенные друг с другом громадными металлическими платформами. Сверху свисали цепи с отключенных автопогрузчиков, которые в свою очередь были подвешены на тяжелых металлических рельсах.

Впереди темноту освещали дульные вспышки и взрывы. В узких проходах между штабелями раздались гортанные крики и тут же смолкли. Он почувствовал знакомые запахи боя: фуцелинового дыма, крови и человеческого страха.

«Где моя стая?»

Бьорн побежал по коридорам, проклиная ненужные сообщения, заполнившие тактический дисплей. Он мчался вперед, не сворачивая, и в конечном итоге выскочил на открытое пространство за первой стеной сложенных ящиков. Перед ним лежал подъемник в спутанной массе из смятого металла и разорванных цепных звеньев, даже в своем разрушенном состоянии превосходя размерами титан «Боевой пес».

Какой-то миг Бьорн ничего не видел — ни тел, ни целей. Затем штабель справа от него разлетелся на куски пылающей пластали. Воин в бело-сером доспехе пролетел по плитам палубы, размахивая сломанными конечностями, и остановился, оставив за собой длинный кровавую полосу.

У Бьорна волосы на загривке встали дыбом, и он стремительно развернулся, гадая, кто мог с такой легкостью отшвырнуть космодесантника в полном доспехе.

Затем из тени вышел враг, и Волк все понял.

Хан стоял в личных покоях для медитации, располагавшихся высоко на ступенчатых выступах «Бури мечей». Перед ним поднимался многогранный купол из кристалфлекса, за которым раскинулась пустота. Хан смотрел на зависшие в черноте корабли, готовые к бою и ожидающие его приказа.

В экипажи этих кораблей входили многие тысячи душ, как космодесантников, так и смертных. Каждая боевая единица обладала потенциалом уничтожать миры, их совместная мощь была почти невероятной.

«Было ли подобное могущество когда-нибудь сконцентрировано в руках столь немногих воителей? — задался он вопросом. — Вся галактика доверена двад… нет, восемнадцати братьям. Опасность такого решения очевидна».

Гордое орлиное лицо Хана склонилось к горжету богато украшенного нагрудника.

«Мой отец знал риски. Должен был знать. Почему он сейчас молчит?»

Примарх отвернулся от наблюдательного купола. Вокруг него вдоль стен располагались артефакты — древние кремневые ружья, сабли, булавы и алебарды. Сапоги тонули в толстом меховом ковре. Мягкий свет очага освещал на полках книги с тысячи миров, написанные за десять тысяч лет.

Движения Хана была бесшумными и энергичными, как у тигра, рыскающего по клетке. Ниспадающий до самых лодыжек плащ колыхался, слегка касаясь слоновой кости и золота его доспеха и прикрывая ножны клинка дао.

«Магнус, — задумался он, пристально глядя в пламя. — Мой добрый друг».

Он вспомнил их первую встречу на Улланоре, на Триумфальной равнине, когда в воздухе еще стояла вонь крови последних убитых орков.

— Приветствую, брат, — поздоровался Магнус с усмешкой на странном красном лице. Он шагнул из транспортного корабля, за ними следовал разукрашенный и выряженный кабал. — Говорят, ты сражался здесь.

Хан поклонился.

— В системе. Главный мир захватил Гор.

Магнус хлопнул громадной рукой по плечу Хана.

— Ну конечно же, он. Как ты? Выглядишь похудевшим, если такое возможно.

Хан неопределенно пожал плечами. Магнус был немного выше и шире него, с кричащей алой гривой и в пышном убранстве. Он был похож на одного из золотых императоров Кво, которых убил Хан.

— Мне не нравятся эти встречи, — сказал Хан, глядя на собиравшиеся на равнине массы. Тысячи батальонов космодесантников уже высадились, а пространство из полированного камня было заполнено тяжелым снаряжением полудюжины разных Легионов. Воздух насытили выхлопы двигателей и поднятая пыль. Вверху, в нижних слоях атмосферы висели огромные тени громоздких транспортных судов.

— Нам обоим, — согласился Магнус. — У нас будет возможность поговорить?

Хан приблизился.

— Я надеюсь. Ангел здесь, нам нужно посовещаться.

— О библиариусе.

— До тебя наверняка дошли слухи.

Магнус печально улыбнулся.

— Они всегда есть. Русс может сколько угодно кричать о своем невежестве. Думаю, остальной Империум учится не обращать на него внимание.

— Не только Русс.

— Не волнуйся так, — сказал Магнус. — Одаренных всегда будут подозревать. Мы должны справиться с этой ситуацией, разъяснить. Верь в просвещение.

— Ты забываешь, брат, я не одаренный.

— Действительно? — спросил Магнус, проницательно улыбаясь. — Ну, если ты так говоришь.

— Они уничтожат то, что мы создали. Ангрон, Мортарион, Русс. Ни один из них не успокоится. Если мы не защитим то, чего добились…

— Ты забываешь об одном.

— О чем?

— О нашем отце, — с любовью произнес Магнус. — Это он положил начало библиариусу, ты можешь представить, что он спустит псов, чтобы разрушить его? Мортарион и Русс получат свой шанс излить гнев, я видел это. Наша единственная задача, мой неуловимый друг, оставаться благоразумными.

Хан взглянул в единственное око Магнуса, увидев в нем веру.

«Ты во многих отношениях мудр, — подумал он мрачно. — Но ты ученый, а не воин, и в самом деле не видишь опасности».

— Грядет расплата, — предупредил Хан. Он повернулся и поманил Есугэя. — Это мой советник, Таргутай Есугэй, знаток магии бури в нашем Легионе. Будет мудро выбрать оппонентов и создать союз единомышленников.

— Заговор? — поинтересовался Магнус.

— Переговоры, — поправил Хан.

Алый Король минуту разглядывал Есугэя. Единственный глаз сверкал в тусклом свете солнца Улланора, словно глубоко проникая в невидимое.

— Могуч, — сказал он наконец с искренним уважением. — Родись ты под просперийскими небесами, то занял бы место подле меня.

Он пригласил одного из своей свиты присоединиться к ним — высокого воина в ярко-красном силовом доспехе и с посохом из слоновой кости.

— Задьин арга Таргутай Есугэй, — произнес Магнус, говоря на хорчине с идеальной модуляцией. — Это Азек Ариман. Думаю, вы можете поладить.

Ариман и Есугэй поклонились друг другу.

— Для меня это честь, творец погоды, — сказал Ариман таким же интеллигентным и вкрадчивым голосом, как все его родичи.

— Как и для меня, — ответил Есугэй, менее плавно, выдавая плохое владение готиком, которое досаждало столь многим в V Легионе.

Магнус, по-прежнему пребывая в хорошем настроении, взглянул на Хана.

— Ну, вот мы в сборе, — сказал примарх XV Легиона. — И готовы к переговорам. А теперь, стоит ли нам все утро оставаться на этой пыльной равнине, или же щедрость Империума может предложить немного еды?

Хан помнил, как Магнус вел себя тогда — улыбка немного натянутая, дружелюбие чуть напускное. На Улланоре Магнуса что-то тревожило, и его попытки не придавать этому значения были безуспешными. Он не был лицемером: истина исходила от него, как свет от звезды — чистая и неприкрытая.

На Улланоре они разговаривали в последний раз. Было странно — слишком странно — думать, что эта могучая душа пала под ударами грубых клинков Космических Волков. Алый Король был невероятно могущественным и посвященным в высокое искусство небес, саму материю пелены. Если он в самом деле пал, тогда галактика стала искаженной и непонятной.

— Каган, — раздался голос со стороны открытых дверей.

Хан повернулся к стоявшему за ним Цинь Са. Глава кешика был уже в боевом доспехе, массивная и опаленная терминаторская броня была увешана трофеями его несравненной боевой биографии.

— Мне нужно больше, — сказал ему Хан. — Больше информации. Я не стану атаковать своего брата без подтверждения.

Цинь Са поклонился.

— Говорящие со звездами получают новые видения.

— В них подтверждается первое сообщение?

— В одних да, — сбивчиво ответил глава. — В других нет. У нас противоречивые толкования.

— Поясни.

— В некоторых говорится то, что мы уже знаем — Леман Русс поднял мятеж, ведомый ненавистью к Магнусу. Магистр войны приказывает нас покарать его. Двадцатый Легион, возможно, уже атаковал Волков.

— Змеи Альфария, — презрительно произнес Хан.

— Но мы получили другие доклады, — продолжил Цинь Са. — Просто послушайте: в них говорится, что магистр войны — изменник, а многие Легионы присоединились к нему. Нам приказано вернуться на Тронный мир и встать на его защиту вместе с лордами Дорном и Руссом.

На это заявление у Хана не нашлось слов. Он уставился на Цинь Са, чувствуя, как сильно стучит в висках кровь.

— Безумие, — тихо произнес он. В его голове стремительно проносились мысли, частично сформировавшиеся и наполненные вероятностями.

Это началось на Чондаксе, в самом конце сражений за планету — первый намек, что все идет не так, как надо. Одно видение говорящего со звездами, без подробностей и подтверждения подлинности. Его следовало выбросить из головы, приписав искажающему воздействию пелены, но у примарха ничего не вышло. Известие изводило его, лишая сна.

«Магистр войны стоит на краю пропасти».

Хан не знал, как поступить. Следовало ему отозвать Легион, чтобы разузнать подробности? И что видение вообще означало?

— Безумие, — повторил примарх.

— Именно, — невозмутимо ответил Цинь Са. — У каждого говорящего со звездами на флоте свои собственные видения. Задьин арга стараются изо всех сил, чтобы раскрыть истину.

— Истину? — Хан глухо рассмеялся. — Какую истину?

Он почувствовал, что рука инстинктивно тянется к клинку, и отдернул ее.

— Мне нужно больше. Почему тьма рассеялась только сейчас?

Цинь Са в знак извинения поклонился.

— Прилагаются все усилия для…

— Он мертв? — спросил Хан, и его тут же охватило отчаяние. — Вот первая задача. Мне нужно знать, жив ли Магнус. Передай им.

— С Просперо нет никаких сообщений. Это похоже на…

— Недостаточно хорошо! — заревел Хан, сжав огромные кулаки. Он чувствовал, как закипает ярость, не благотворная ярость битвы, но удушающий, бессильный гнев неведения.

— Передо мной мощь целого Легиона, готового нанести удар. Орду собрана, но никто не может сказать мне, кто наш враг. Передайте им, что если они не смогут правильно истолковать, тогда я поднимусь в их шпили и превращу их видения в приказ для них.

Цинь Са пережил бурю, оставаясь безмолвным, пока примарх был в ярости.

— Будет сделано.

— Быстро, — настойчиво произнес Хан, поддавшись желанию схватиться за рукоять дао. — Даю им двенадцать часов. Мы не останемся в стороне, пока галактика горит, где бы ни шла война, мы найдем ее.

Из большого основания письменного стола в дальнем углу помещения раздался низкий звон. Над лакированной поверхностью замерцал гололит, и с треском появилось старое, покрытое сетью шрамов лицо нойон-хана Хасика.

Хан резко повернулся к нему.

— Новости?

— Своего рода, — ответил Хасик, голос дрожал из-за помех. — На пределе дальности авгура появляются корабли. Не отвечают на наши сообщения и похоже готовятся к атаке.

— Волки? — спросил Хан. — Или наши?

— Ни то, и ни другое, — ответил Хасик. В обычно ровном голосе слышалась нерешительность. — Корабли Альфа-Легиона.

Цинь Са прищурился. Хану почти захотелось рассмеяться. Все было бессмысленно. После нескольких лет изоляции от остальной галактики, увязнув в кампании, обещавшей мало славы и много монотонной тяжелой работы, каждый достоверный факт, казалось, был извращен до комичного абсурда.

«Наши воины подготовлены к такой игре. Они обучены видеть угрозы со всех сторон».

— Оставайтесь на позиции, — приказал Хан. — Попытайтесь вступить в контакт, и не открывайте огонь первыми. Здесь творится какое-то колдовство, и меня не втянут в него, пока не я узнаю причину. Я скоро присоединюсь к вам. До того момента вы знаете, что нужно делать.

Гололитическая голова Хасика поклонилась, и связь прервалась.

Цинь Са недоуменно поднял бровь.

— Я бы предложил совет, Каган, — обратился он, — если бы у меня был хоть один.

Хан сжал ладони. Его ум тактика — гораздо более проницательного, чем Жиллиман или Дорн когда-либо признавали — приступил к привычной работе: анализ, планирование, противопоставление, выбор неожиданного решения.

— Мы подобны слепому, сражающемуся со зрячим, кешика, — пробормотал он. — Поэтому должны быть быстрыми.

Вопреки всему, примарх почувствовал, как в душе разгораются первые искры радости. Он смотрел на раскинувшееся за иллюминаторами звездное поле, взвешивая варианты, обдумывая вероятности. Джагатай был рожден для этого: не для истребления зеленокожих, но Великой Игры, схватки богов.

— Ты помнишь, Са? — спросил он. — Ты, Есугэй, Хасик и я против всего мира — сотня империй, в каждой тысяча клинков. У нас слишком давно не было настоящего испытания.

Цинь Са недоуменно посмотрел на повелителя.

— Так кто сейчас враг, Каган? — спросил он. — Это все, что мне нужно знать.

— Они все враги, — сказал Хан, шагнув к двери, которая вела на мостик. — Всегда ими были.

7 «КОНТЕМПТОР» ТАИНСТВЕННОСТЬ ТЕЧЕНИЯ ЭФИРА

Бьорн сплюнул кровь на бегу и врезался в ряд пустых ящиков, раскидав их по полу. Инстинктивно Волк уклонился вправо, едва избежав урагана снарядов, проревевшего над опущенным плечом. Космодесантник добрался до относительного укрытия — обломков грузового подъемника — и бросился в тень искореженной кабины.

Враг последовал за ним, раздавив останки пятерых мертвых Космических Волков. Его тяжелые ноги глухо лязгали о палубу, огромный когтистый кулак вращался, а дымящаяся штурмовая пушка щелкала, когда очередной магазин отправлялся в камору.

«Контемптор», — уныло подумал Бьорн. — Это будет очень короткий абордаж».

Огромный дредноут громыхал вслед за ним с беспощадной уверенностью ищущего добычу гигантского ящера. Две кормовые трубы выбрасывали маслянистый дым, а шасси боевой машины гудело, фыркало и шипело, давя обломки.

Присевший за шатким укрытием Бьорн за один удар сердца оценил свои шансы.

Выбор сделан.

Он выскочил и помчался прочь, несмотря на то, что штурмовая пушка «Контемптора» снова открыла огонь, разрывая в клочья обломки. Вскочив на один из полуразрушенных захватов подъемника, прежде чем того оторвало, Бьорн оказался достаточно высоко, чтобы увидеть светящиеся глаза дредноута, уставившиеся на него.

— Хьолда! — заревел Космический Волк, почти засмеявшись от абсурдности своего плана, а затем прыгнул.

Очередь штурмовой пушки прошла мимо, и воин врезался в плечо «Контемптора». Уцепившись за торс машины, Бьорн взмахнул потрескивающим топором и вонзил его глубоко в бронированный колпак. Дредноут неистово развернулся, почти сбросив с себя легионера. Бьорн вскарабкался повыше, увернувшись от вращающегося силового кулака, и нанес сильный удар в шлем врага, затем еще один, колотя по нему обрубком руки.Незавершенный механический протез быстро пришел в негодность, но Волк смог расколоть один из раскосых окуляров и довольно зарычал.

«Контемптор» снова крутанулся. Несущий Кровь вырвался из его корпуса. Бьорн отлетел, кувыркаясь в воздухе, на три метра и рухнул на пол, едва удержав в руке топор. Легионер обернулся и уставился прямо в стволы штурмовой пушки.

— Скитхоф! — вызывающе заревел Бьорн и приготовился к потоку снарядов, твердо решив встретить смерть с открытыми глазами.

Но затем дредноут слева накрыла очередь масс-реактивных болтерных снарядов, высекая искры на броне и окутав ее колышущейся завесой мини-разрывов. Из-за этого стволы штурмовой пушки дернулись в сторону, и снаряды разорвались в метре от лежащего Бьорна.

— Фенрис! — разнесся яростный боевой клич Богобоя. — Фенрис фаэрир морд!

Трое воинов стаи бросились к «Контемптору», осыпая его градом болтерного огня. Бьорн вскочил, убравшись из-под прицела все еще стреляющей штурмовой пушки, и швырнул топор в поврежденную голову дредноута. Оружие устремилось к цели, но «Контемптор» уклонился. Несущий Кровь вонзился в верхний панцирь, не причинив особого ущерба.

Бьорн выхватил болт-пистолет и присоединился к стрельбе, перебегая от одного укрытия к другому. Ангар наполнился интенсивным грохотом болтеров. Четверо Волков опустошили свои магазины по цели, окутав ее вспышками разрывов.

Дредноут продолжат наступать. Воины нанесли ему повреждения, но он не останавливался, преодолевая огненный шторм, для чего и был предназначен. Штурмовая пушка развернулась смертоносной дугой, разнеся в клочья то, что осталось от скудного укрытия. Один из Волков — Бьорн решил, что это был Эунвальд — оказался слишком нерасторопным, и удар опрокинул его на спину. Богобоя отбросило почти сразу же, оружие дредноута раскололо нагрудник космодесантника.

Они не смогут справиться с ним, не смогут подойти достаточно близко, и у них нет оружия, чтобы вывести из строя бронированного зверя издалека.

— Всеотец! — заревел Бьорн, снова бросаясь в ближний бой и не теряя надежды добраться до более уязвимых кабелей, прежде чем коготь этой проклятой твари выпотрошит его.

Он так и не получил шанса. Ни один из Волков.

Буря возникла из ниоткуда, словно переборку отсека вырвало в пустоту. Ее сила отшвырнула Бьорна в сторону, снова сбив с ног. Зрение расплылось, а шлем сильно ударился о палубу. Космодесантник услышал звук, похожий на раскат грома, за которым последовал актинический треск активируемого энергетического оружия.

В голове мелькнула догадка, и он понял, что поток не был ни декомпрессией, ни естественным порывом воздуха — у завывающего в отсеке ветра был ледяной запах Асахейма.

Бьорн поднял помутневшую от удара голову и увидел, что «Контемптор» поворачивается к новому врагу. Вопреки всему Волк не смог удержаться от кривой ухмылки.

Игра была окончена. Пришел Волчий Король.

Шибан увеличил скорость «Калджиана» до трети, внимательно наблюдая за тактическими сканерами, теснившимися вокруг командного трона. Экипаж был занят на своих постах, в то время как Джучи, Чел и другие легионеры его командной свиты стояли разомкнутым полукругом неподалеку.

— Держать курс, — приказал Шибан. — Скорость не увеличивать.

«Калджиан» только что прибыл к месту сбора, одним из последних ответив на вызов, и получил приказ снова отправиться в дозор в качестве ответа нойон-хана Хасика на приближение Альфа-Легиона.

Приказы из центра были резкими. По мнению Шибана это было вызвано тем, что у командования не было ясной картины происходящего. У легионера ее точно не было.

— Скоро они выйдут на дистанцию визуального контакта, — высказался Джучи.

Шибан слышал сомнение в его голосе. Численность Альфа-Легиона была неизвестна. Они не отвечали на запросы и просто держались на границе системы, спокойно собирая все больше кораблей в обширном районе близлежащего космоса.

— Держать строй, капитан, — предупредил Шибан, заметив небольшое отклонение от курса относительно кораблей по обеим сторонам от них. Ответ Белых Шрамов был почти идеально идентичным — тонкие линии атакующих кораблей растянулись на дистанции атаки лэнсами друг напротив друга. Крупные корабли обоих флотов оставались в тылу, зависнув на границе обнаружения сканерами.

Ситуация изменилась так быстро, искаженная потоком противоречивых астропатических и засекреченных радиосообщений: Русс взбунтовался; или же это был магистр войны; Белым Шрамам приказали поддержать Альфа-Легион в Алакксесе; потребовали их возвращения на Терру; Феррус Манус убил фанфарона Фулгрима; Марс взбунтовался. Некоторые переданные через варп сообщения несли хроноотметки многомесячной давности; другие же, казалось, были отправлены несколько часов назад.

Шибан доложил о своих находках с Фемуса сразу же, как вышел на дистанцию радиосвязи с Чондаксом, но не сомневался, что они исчезнут без следа в трясине приказов и инструкций.

— Почему они ничего не передают? — спросил Джучи. Он уже трижды жаловался на это, озвучивая мысли всего экипажа.

Шибан устало улыбнулся.

— Это Альфа-Легион, брат. Быть раздражающе непонятными — их дар.

Впереди через иллюминаторы стала видна тонкая линия светящихся точек. Поначалу они казались не более чем несколькими новыми звездами. Затем постепенно становились все ярче.

На ретинальном дисплее Шибана мигнул значок, указывая на обновление приказов Хасика. Шибан моргнул, активировав сообщение.

Ответа от командования XX Легиона нет. Продолжаются попытки установить связь. Первая волна кораблей приближается по плоской траектории. Не обострять ситуацию. Огонь первыми не открывать. Сохранять целостность периметра. Не позволять приближающимся кораблям проникать в зону досягаемости главных сил. Ожидать дальнейших инструкций.

Шибан глубоко вдохнул. В этих приказах было слишком много противоречий, чтобы от них был толк.

— Мы под прицелом, — пришел доклад от одного из офицеров сенсориума мостика.

— Засечь источник, — ответил Шибан. — Провести захват цели и подготовить основной лэнс. Стрелять по моей команде.

«Калджиан» полз вперед, двигаясь намного медленнее, чем обычно нравилось Шибану. Фрегат был спроектирован для неожиданных и резких маневров посреди битвы, волочение на такой ничтожной скорости выявляло конструктивные недостатки двигателя.

— Нам сказали, что Альфа-Легион атаковал Волков, — задумчиво произнес Чел, — или же это была еще одна неточность прорицателей?

Шибан не мог ответить. Или у XX Легиона было подозрительно много боеспособных кораблей, или говорящие со звездами ошиблись в предсказаниях. Оба варианта были возможны.

Он чувствовал напряжение. Такие столкновения — осторожное, постепенное прощупывание противника — были ему не по вкусу.

— Чего они хотят? — снова спросил Джучи, настороженно наблюдая, как передовые корабли Альфа-Легиона подходят все ближе.

— Бессмысленный вопрос, — сказал Шибан. — Они хотят, чтобы мы терялись в догадках, поэтому предлагаю не потакать им в этом.

Из пустоты появился головной корабль Альфа-Легиона, входящий в состав строя кораблей, который был зеркальным отражением боевого порядка Белых Шрамов.

«Точно, как мы», — подумал Шибан. Все было одинаковым: корабли, вооружение, построения. Альфа-Легион направил небольшие корабли вперед, сконцентрировав левиафаны в тылу. Симметрия боевых порядков была зловещей.

— Энергетические всплески? — спросил Шибан, изучая приближающийся флот.

— Ничего, хан, — ответил оператор сенсориума.

К этому времени Шибан мог разглядеть детали корпусов через магнокулярные перископы. Корабли темно-синие, цвета индиго и отмечены скованной цепью Альфой — эмблемой XX Легиона. Вдоль зубчатых бортов мерцали габаритные огни, размытые из-за помех, вызванных активированными пустотными щитами.

Корабли двигались вперед неуклонно, не слишком быстро или медленно. Что-то в их дерзком приближении раздражало — само присутствие Альфа-Легиона отдавало высокомерием, сознательным превосходством.

«Они знают, что произошло, пока мы отсутствовали. И, конечно, самонадеянны».

— Есть разрывы в их построении? — спросил Шибан.

— Нет, хан.

— В нашем?

— Ни одного.

Он почувствовал настойчивое желание побарабанить пальцами по подлокотнику командного трона. Все инстинкты воина призывали действовать, захватить инициативу, превратить неизвестность в то, что он мог взять под контроль.

— Они остановились, хан.

Шибан взглянул на тактическую голопроекцию. Линия кораблей Альфа-Легиона остановилась, растянувшись огромным оборонительным построением.

— Стоп машинам, — приказал он.

Весь флот Белых Шрам остановился, то же сделали корабли напротив. Два авангарда неподвижно повисли в пустоте, бело-золотая стена уставилась на сине-медную преграду.

На мостике воцарилась тишина, прерываемая только стуком клавиш панелей управления и щелчками работающих моторов сервиторов.

— И что теперь? — спросил Джучи, мрачно глядя в носовые иллюминаторы.

Шибан сплел вместе пальцы перед лицом, опустив локти на ручки командного трона.

— Посмотрим, кто мигнет первым, — ответил он.

Леман Русс врезался в «Контемптора», проревев боевой клич, от которого задрожал далекий потолок. Примарх держал ледяной клинок Мьялнар двумя руками, его зазубренное лезвие шипело и мерцало едва сдерживаемой энергией. Красное, не прикрытое шлемом лицо Русса пылало яростью отмеченного богом, а развевающиеся белокурые волосы напоминали корону зимнего солнца.

Бьорн всего на секунду уловил взгляд небесно-синих глаз и почувствовал, что даже его закаленные войной сердца дрогнули. Волчий Король в бою был подобен лавине, несущейся по склону горы. Излучаемая им аура убийства была немыслимой, наполняя гулом воздух, стена психического разряда сминала все на своем пути, как носовая волна корабля.

«Контемптор» резко развернулся, чтобы встретить угрозу и отлетел. Русс атаковал прямо сквозь поток снарядов штурмовой пушки, рикошетирующих от его брони. Примарх Космических Волков с яростью обрушился на дредноут. Мьялнар одним ударом разрубил штурмовую пушку, многочисленные стволы с лязгом рухнули на палубу.

Покачнувшись, «Контемптор» выбросил коготь, целясь в горло примарху. Русс уклонился от захвата и врезал локтем в шлем дредноуту. Затем клинок снова нанес удар, зазвенев о покореженный панцирь «Контемптора». Боевая машина отступила, и Русс бросился за ней, рубя широкими взмахами, раскалывая керамит и кроша бронестекло.

Его удары не были ни искусными, ни изящными — каждый наносился с первобытной, грубой силой, и конец наступил быстро. Русс вскрыл корпус «Контемптора» ниже того места, где все еще торчал топор Бьорна. Оболочка боевой машины треснула с влажным звуком, обнажив емкости с пузырящейся амниотической жидкостью. Русс поменял хват на одноручный, а свободную руку запустил внутрь и сжал заключенную там плоть.

Последний вопль был отвратительным — тонкий, едва слышимый визг агонии, исходящий от бывшего воина, который все еще обитал во внутренностях «Контемптора». Русс вырвал кусок плоти из клубка питающих трубок и нейронных пучков. Его отделанный золотом доспех забрызгали жидкости — кровь, питательные вещества и смазочные материалы.

Русс секунду держал перед собой смертные останки дредноута. Чахлое существо представляло собой отвратительный набор капающих и едва жизнеспособных органов. На нитях сухожилий тряслось нечто похожее на легкое, из мягкой черепной массы пялился единственный глаз.

Русс поднес останки поближе.

— Тебе следовало оставаться мертвым.

Затем примарх сомкнул кулак, выдавив последние капли жизни из прежнего обитателя «Контемптора», и швырнул останки на пол.

Только тогда Бьорн заметил остальных: лорда Гунна и более пятидесяти воинов Онн. По огромному помещению разносилось эхо болтерного огня — там выслеживали остальных диверсантов.

— Эй, ты, — произнес Русс, глядя осуждающе на Бьорна. — Что ты делаешь на моем корабле?

Бьорн с трудом поднялся, чувствуя себя неловко.

— Щиты отключились. Мы думали…

— Я знаю, что они отключились, — пренебрежительно перебил Русс. — Это я приказал.

На лице Волчьего Короля застыл гнев.

— Я посчитал, что он может встретиться со мной, лицом к лицу. Подумал, что это достаточный повод. Видимо, это не в его обычаях, — он плюнул в сторону поверженного «Контемптора». — Только эти отбросы, а они молчат перед смертью.

Бьорн уставился на мертвого дредноута и вспомнил последние слова Альфа-легионера, которого убил на «Хельриддере».

«За Императора».

— Значит… щиты действуют? — спросил Бьорн. — Корабль защищен?

Русс подошел к пустой оболочке «Контемптора» и вырвал топор Бьорна.

— Он всегда был защищен. Думаешь, я бы рискнул «Храфнкелем» только ради крови Альфария? — примарх на миг замолчал. — Вообще то, я мог. Но не стал.

Русс бросил топор Бьорну, и тот поймал его правой рукой.

— Мы уходим, — объявил Русс, взглянув на Гунна. — Очистите нижние уровни от оставшейся грязи, затем доложите мне на мостике.

Бьорн понял, что никакой необходимости в нем не было. Все, что произошло, было бессмысленно. Он подумал о «Хельриддере», и как, Хель подери, они вернутся на него, даже если корабль все еще цел.

— Но ты, — произнес Русс, снова повернувшись к нему с внушающим ужас взглядом на перепачканном кровью лице. — Ты можешь пойти со мной.

Небо было слишком темным, словно какая-то гигантская рука потушила звезды. Тусклый свет единственной луны отражался от кристаллической, твердой как камень и черной, как оникс земли. По ней носило пыль, на миг она застывала, а затем снова приходила в движение.

Хан с кем-то сражался, противника было трудно разглядеть из-за кружащегося плаща примарха. Он двигался очень быстро, быстрее, чем когда-либо на памяти Есугэя. Дао устремилось вперед, отражая тот слабый свет, что освещал странную черную землю.

Есугэй затаил дыхание. Смотреть за боем Хана было подобно наблюдению за чистой энергией, за разрядами небесной молнии, которая была его эмблемой. Облака разошлись, обнажив за собой пустой космос. Поднятая сапогами Хана пыль зависала в воздухе, прежде чем унестись в никуда.

«Это земля мертвых, — подумал Есугэй. — Он умер? В таком случае я бы точно знал».

Джагатай был единственным пятном света в бесконечной тьме. Непокорный. Прекрасный.

«Ты говорил, что у тебя нет дара. Я не верил тогда и не верю сейчас. Смертный не может так сражаться».

Хан продолжал атаковать, держа клинок обеими руками, из-за скорости и точности его движения расплывались. За выпадами дао невозможно было уследить — было видно лишь мерцающее острие.

«Почему ты здесь? Почему в этом месте?»

Огромное существо, с которым сражался примарх, было окутано нуль-свечением, которое словно поглощало жизненную силу. Оно казалось вечным, безграничным и бессмертным.

«Смерть. Умирают ли примархи? Что их убивает?»

Хан продолжал биться. Он был один. Вокруг него раскинулся пустой мир с пустыми горизонтами и пустыми небесами. Даже ветер был безжизненным, напоминая последние вздохи миллионов уничтоженных душ.

Когда Хан пал, Есугэй проснулся.

Провидец бури резко очнулся. Единственное одеяло на кровати было пропитано потом. Какой-то миг он оставался в своем сне, потрясенный видением рухнувшего на колени примарха, затерявшегося посреди черной земли. Побежденного.

Есугэй прерывисто дышал, чувствуя, как колотятся оба его сердца. Он раскрыл ладонь и увидел, что она покрыта блестящим потом, который быстро испарился в холодном помещении.

— Свет, — прохрипел он, и в комнате стало светлее. В дальнем конце комнаты находился умывальник с раковиной и стальной чашкой на нем. Воин с трудом поднялся и устало подошел к нему, открыл кран и вымыл лицо. Затем выпил воды, дважды осушив чашку. У жидкости был обычный во время пустотных путешествий вкус — слабый, соленый, стерильный.

Есугэй взглянул на себя в зеркало, которое висело над умывальником. Увидел свое лицо, исчерченное многолетними морщинами, татуировками и метками кланов, а в местах соединения бритой головы с кристаллическим капюшоном отсутствовала кожа.

Он подумал, что выглядит бледным. Яркий свет отбеливал его кожу, отбрасывая глубокие тени под глазами.

«Я похож на чудовище».

Задьин арга вытер лицо и выпрямился. В комнате был слышен тихий гул варп-двигателей. «Серповидная луна» находилась глубоко в эфире, и переход был не из легких. С момента прорыва пелены цифры хронометров неистово сменяли друг друга, предупреждая их о том, что прыжок будет тяжелым.

Есугэй прислонился к стене, чувствуя вспотевшей кожей вибрацию металла. Весь корабль стонал и скрипел, словно истязаемый физическими ветрами, хотя задьин арга знал, что они находятся очень далеко от материального мира.

Он вспомнил разговор с Ариманом об этом на Никее. Даже то адское место вулканов и дрожащего маревом воздуха было восприимчивым для грубой силы варпа.

— Ты говоришь, что нет ничего плохого в… как ты его называешь? Великий Океан? — спросил он, подбирая слова на своем ломаном готике.

Ариман мягко улыбнулся. Сила главного библиария была заметна в каждом его жесте. Как и многие протеже Магнуса, он был наполнен, пропитан и сочился ею. Тысяча Сынов пытались быть скромными, но глубоко внутри отлично понимали, что они одарены более остальных. Это придавало им трудно уловимую ауру сдерживаемого превосходства, из-за которой их в первую очередь и ненавидели другие.

— В нем есть много плохого, — ответил Ариман, — так же как и в мире чувств. Но чтобы полностью? Нет, я так не думаю.

— Ты когда-нибудь путешествовал с навигатором? — спросил его Есугэй. — Видел то же, что и они?

— Конечно же.

— И ты не видишь лица?

— Лица?

Есугэй постарался подобрать слова.

— Кричащие. Цепляющиеся за корабль.

Тогда Ариман рассмеялся, не насмешливо, а просто радостно. Это был короткий и теплый смех мудрого человека, который привык получать удовольствие от мира вокруг и ничего не бояться.

— Возможно, ты спал. Путешествие в пустоте помогает видеть сны.

«Путешествие в пустоте помогает видеть сны».

Есугэй потер глаза. Он не высыпался с момента отбытия с Чогориса, и хотя это на нем не отразилось, мысли были неясными и путанными. Каждый час сна, который ему удавалось урвать, наполняли кошмары. За последнее время он видел один и тот же сон, снова и снова: Хан в одиночестве и под беззвездным небом в краю мертвых сражается с каким-то огромным существом из нуль-света.

Сны одаренных никогда не были случайными, но Есугэй был слишком стар, чтобы клюнуть на мысль, что они всегда буквальны. Его научили тому, что суть искусства прорицания заключалась в толковании, верном толковании.

Тем не менее было тяжело смотреть, как примарха ставят на колени.

Есугэй активировал вокс-бусину.

— Командир, с кораблем что-то не так. Как у вас дела?

В голосе Лушана слышалось едва заметное напряжение.

— У навигатора… проблемы.

— Варп-шторма?

— Он говорит, что не может с ними справиться.

Есугэй потянулся за одеждой.

— Я скоро буду у вас.

Провидец бури быстро направился по коридорам и платформам на мостик. По пути его мысли так и не прояснились. Атмосфера корабля была душной и спертой, словно вот-вот должна был разразиться огромная гроза. Вокруг Есугэя сновали по своим делам члены экипажа, кланяясь ему. Они выглядели такими же изможденными, как и он, управление кораблем в шторм изнуряло их.

Есугэй никогда не соглашался с представлениями Аримана о милостивом эфире. Белые Шрамы относились к нему настороженно, погружаясь неглубоко, только чтобы получить силы для управления стихиями. Таким было благоразумное наследие старых провидцев Чогориса, которые получили свое могущество в горах Улаава. Задьин арга всегда имели дело с силами небес, но никогда не доверяли им.

Есугэй знал, что из-за этого другие братства библиариуса считали провидцев бури скучными и лишенными воображения. Он не обращал внимания на подобное неуважительное отношение. Вопреки мягким насмешкам Аримана, он точно знал, что не спал, когда видел те вопящие лица и когтистые пальцы.

Варп не был милостивым. Никогда. Вот почему был создан библиариус: не для увеличения контроля Легионес Астартес над силами варпа, но для их ограничения.

«Никея. Какое несчастье».

Есугэй добрался до мостика, и метровой толщины противовзрывные двери открылись, приглашая его войти.

За дверьми царила атмосфера сдержанной тревоги. Матросы в белых табардах сгорбились над экранами, бегая пальцами по пультам управления. Закрывающие иллюминаторы тяжелые железные ставни дрожали. Весь мостик — увенчанный куполом с бронзовой отделкой амфитеатр, в центре которого располагался трон управления Лушана — был наполнен скрипом и треском металла. Несколько постов когитаторов взорвались и теперь сыпали похожими на червей искрами электростатики.

— Значит, дела плохи, — произнес Есугэй, заметив Лушана среди группы обеспокоенных машинных техников.

Облаченный в доспех командир корабля мрачно улыбнулся.

— Если бы ты не связался со мной, то мне пришлось бы разбудить тебя. Поля Геллера теряют энергию.

— Это в самом деле плохо. Что ты можешь сделать?

— Навигатор говорит, что мы должны выйти из варпа. Он очень настаивает.

Есугэй скривил губы. Над ним висел большой экран состояния, висевший на медных цепях. Большинство индикаторов уже были красными, другие переходили в критический режим в тот самый момент, когда он смотрел на них.

— Где мы находимся? — спросил Есугэй.

— Я спросил его несколько часов назад, — сказал Лушан. — Он начал кричать. Не думаю, что он знает.

Есугэй кивнул.

— Мы знали, что будет непросто. Что ж, последуем совету навигатора, похоже иного выхода не осталось.

— Как прикажешь, — Лушан выглядел сомневающимся. — Я попытаюсь определить координаты нашей позиции перед выходом в реальный космос.

В этот момент с нижних палуб раздался низкий гулкий лязг. Весь корабль накренился, словно отскочив от чего-то огромного и неподвижного.

Есугэй посмотрел на варп-ставни. Заглянуть в бурлящую за ними нематерию было несложно. Ему хотелось этого: всего лишь увидеть волнение, которое так усложняло им путь, галактику, охваченную варп-разломами искусственного происхождения.

— Если мы останемся в варпе, корабль разорвет на части, — сказал задьин арга. — Доверься ему, навигатор видит больше нашего.

Лушан поклонился и отправился запускать субварповые двигатели «Серповидной луны». Когда он отвернулся, Есугэй вдруг почувствовал, как по коже пробежали мурашки.

— В каком состоянии наша боевая готовность? — спросил он.

Лушан удивился, чувствуя себя немного оскорбленным таким вопросом.

— Мы полностью готовы.

— Хорошо. Приведи корабль в боевую готовность, прежде чем мы прорвем барьер. Мне понадобится мой доспех.

— Ты что-то почувствовал?

Есугэй не отрывал взгляда от ставней. Их стук напоминал хлопки ткани гэра во время степной бури, предупреждая о растущей угрозе снаружи своей тонкой защитной оболочки.

«Умирают ли примархи? Что их убивает?»

— Стандартная процедура, командир, — ответил он, отходя, чтобы отдать приказ сервиторам арсенала. — Удостоверься, что весь экипаж поступает также.

8 ОБРАТНО В ПЫЛЬ СЫНЫ ГОРА КЛЕТКА ЯСТРЕБА

Было непросто сохранять чувство собственного достоинства на мостике «Храфнкеля». В окружении Гунна, верховных рунических жрецов и главных командиров Легиона Бьорн держал рот закрытым, а глаза опущенными.

Прежде чем Волки добрались до мостика, им еще не раз пришлось взяться за оружие. Множество оперативников Альфа-Легиона высадились на нижних палубах, некоторые были облачены в собственные цвета, другие в сносные подобия фенрисийской формы. Это им не помогло: Влка Фенрика могли отличить свой запах.

Кое-где врагу удалось нанести серьезный урон, но весь корабль привели в боевую готовность еще до временного отключения щитов, поэтому масштаб повреждений был ограничен. Возможно, Альфарий с самого начала знал об этом, и абордажные партии были еще одной уловкой. Он вряд ли мог еще больше разозлить Русса. Волчий Король свирепствовал и сыпал проклятьями на всем пути на командные уровни, разрывая на куски вражеских солдат с безжалостной несдержанностью.

— Ангрон бился со мной! — бушевал он, разбрасывая изломанные тела легионеров. — Магнус бился со мной! А это что такое? Почему он не пришел?

Гнев был настоящим, он накапливался много недель после кампании на Просперо, но Бьорн все же заметил в нем фальшивую нотку, всего лишь намек, звучащий не совсем правдоподобно.

«Ты на самом деле ожидал, что он телепортируется? На его месте ты бы так и поступил?»

Так или иначе, «Храфнкель» в конечном счете был зачищен, щиты восстановлены, а свита Русса вернулась на просторный мостик. Как только примарх получил полное представление о тактической ситуации, его настроение нисколько не улучшилось.

Альфа-Легион сохранил преимущество, которым владел с самого начала сражения. У него было больше кораблей, и они шли в битву неповрежденными и в полной боевой готовности. Волки сдержали наступление врага энергичным контрударом, но его темп сошел на нет. Десятки кораблей были уничтожены, даже самые крупные получали тяжелые повреждения. Их боевой порядок постепенно уменьшался, словно под давлением пары рук, сжимающих шею.

Бьорн держался подальше от глаз примарха, скользнув в затененное место на мостике. Несмотря на попытки отстраниться, он не мог не подслушать входящий поток докладов бубнящих сервиторов по основному каналу связи.

— Теряем пустотные щиты… Теряем пустотные щиты… Идем на таран… Двигатели перегружены… «Ярнкель» погиб… «Ярнкель» погиб… Все корабли в зоне тра-фиф отходят по резервному плану… «Хеймдл» атакован штурмовыми кораблями… Теряем герметичность корпуса… Ядро реактора разрушено… «Хеймдл» погиб…

Никакой гений пустотной войны не остановил бы рост потерь. Волки пошли на отчаянный гамбит, и он не сработал.

Все они ждали.

Несмотря на новые доклады с кораблей флота о повреждениях и потерях, Русс долгое время молчал. Каждый раз, когда на обзорных экранах вспыхивало извещение «корабль уничтожен», он вздрагивал. Реакция была искренней: этот примарх беспокоился о своем Легионе так же, как и остальные, возможно даже больше. Бьорн подумал, что Русс выглядел в этот момент необычно старым, словно годы гнетущим грузом навалились на плечи этого забияки.

— Ну хватит, — прорычал наконец Русс. — Если мы здесь останемся, нас разорвут на куски.

Он глубоко вдохнул, сжал от безысходности кулаки, словно мог таким образом переломить ситуацию.

— Отходим к туманности, встретимся с резервами и скроемся в ней. Пыль по крайней мере заглушит их сенсоры.

Гунн кивнул.

— Оторваться будет непросто.

— Мы будем арьергардом, — решительно заявил Русс. — Флагман пойдет последним, не важно каких повреждений это будет нам стоить.

Его глаза метнулись к дежурному офицеру связи — кэрл в серой форме топтался в хвосте командной свиты.

— Удостоверься, что Терра получит следующее сообщение. Шестой Легион вступил в бой с Двадцатым в Алакксесе. Понес тяжелые потери, отступил под прикрытие внутренней туманности. Попытаемся перегруппироваться и удержать их там. На момент хроноотметки один-ноль-восемь, ноль-ноль-семь призывы о подкреплениях оставались без ответа. Будем продолжать сражаться, пока не получим дальнейших приказов.

Офицер бесстрастно выслушал информацию, запоминая ее для передачи хору.

— Почему мы сражаемся с ними одни? — раздраженно спросил Гунн.

— Варп неспокоен, лорд, — ответил офицер связи. — По правде говоря, я не знаю, было ли получено хоть одно отправленное нами сообщение. Но мы продолжаем посылать их, надеясь на какой-нибудь ответ.

— Чондакс, — пробормотал Русс.

Глаза всех присутствующих обратились на примарха.

— Мы должны быть недалеко от кампании Пятого Легиона, — продолжил Русс, прищурившись от неожиданного открытия. — Почему Хан не получил наши сообщения?

Офицер неопределенно взглянул на него.

— Штормы были… неестественно сильными в том регионе. Вряд ли хоть что-нибудь дошло.

— Продолжай попытки, — настойчиво произнес Русс. — Сосредоточьте свои усилия на этой системе.

Он взглянул на Гунна.

— Странный он, Джагатай, но я никогда не видел, чтобы кто-то владел клинком лучше него. Он не пал. Он не мог. Почему я забыл о нем?

Бьорн заметил сомневающиеся выражения на лицах остальных воинов. Он не осуждал их. Из всех Легионов Белые Шрамы меньше остальных внушали доверие. Он никогда не видел, как они сражаются, и не встречал очевидцев. Их репутация была почти такой же таинственной, как и у Тысячи Сынов, они подчинялись загадочной касте провидцев бури и никого не признавали.

Офицер поклонился.

— Если с ними можно связаться, мы это сделаем.

— И если мы зависим от них, — пробормотал Гунн, — тогда мы действительно вляпались по уши.

Русс метнул в него предостерегающий взгляд.

— Он мой брат, Гуннар. Следи за тем, что говоришь.

«Они все были нашими братьями, — подумал Бьорн. — И посмотри, чем все обернулось».

Палуба задрожала — очередной мощный залп накрыл нос «Храфнкеля», прервав разговор. Лорды Волков разошлись, готовясь начать отступление из открытого космоса в ржавого цвета отмели Алакксеса.

— Будьте осторожны! — немного шутливо бросил им в след Русс. — Нам еще предстоит содрать с них шкуру.

Вскоре Бьорн остался наедине с примархом на самом нижнем уровне мостика, если не считать двух гигантских волков, которые крутились у ног господина.

— Я вам нужен, повелитель? — осторожно спросил Однорукий, следя за ближайшим зверем, который не сводил с него желтых глаз.

Русс отвлекся от своих мыслей, по-видимому забыв о присутствии Бьорна.

— Конечно, — ответил примарх.

Примарх повернулся и взглянул на огромные иллюминаторы из бронестекла, за которыми царил огненный хаос. «Храфнкель» был всего лишь одним из сотен островов, охваченных пламенем и пляшущих в смертельном танце атак и контратак.

— Надо многое сделать, — сказал он низким, почти печальным голосом. — Смотри и учись, Однорукий. Вот как примарх встречает поражение.

«Серповидная луна» содрогнулась в последний раз, словно от облегчения, что покинула варп-шторма и вернулась в реальное пространство. Как только барьер исчез, внешний корпус очистился от поврежденных полей Геллера, быстро рассеявшихся вместе с полупогасшей энергией. Секундой спустя запустились субварповые двигатели, их механический грохот сменил глухую и тяжелую пульсацию варп-двигателей.

Есугэй повел плечами, как только последняя часть силового доспеха была закреплена на своем месте. Вес брони действовал успокаивающе на Белого Шрама, как и привычный гул сервомеханизмов и масляный аромат, исходящий от недавно обслуженных сочленений.

Задьин арга небрежно держал посох с навершием из черепа. Кристаллический капюшон тихо зашипел, подключившись к имплантатам и посылая электростатические разряды по бритому черепу.

Экипаж, особенно воины Легиона, старался даже украдкой не смотреть на него. Есугэя это немного забавляло, он знал, как необычно и внушительно выглядит провидец бури, полностью облаченный в свой боевой доспех.

«Эти странные облачения, что мы носим».

— Поднять варп-ставни, — приказал Лушан с командного трона. — Увеличить скорость до четверти от максимальной. Мне как можно скорее нужны данные по местонахождению.

С серией громких стуков быстро поднялись железные заслонки, за которыми снова открылась пустота. По метровой толщины бронестеклу стекали сверкающие и многоцветные остатки варп-вещества, прежде чем полностью исчезнуть.

— Итак, капитан, где мы? — тихо спросил Есугэй, пристально вглядываясь во вновь появившиеся звезды. Он не мог отделаться от покалывающего кожу предчувствия, которое изводило его с момента пробуждения.

Лушан, как и остальные легионеры не снимавший шлем, ответил не сразу.

— Думаю… — начал Белый Шрам, затем пришли новые данные, и он прервался. — Это корабль?

— Подтверждено, капитан, — ответил офицер сенсориума Эргил. — Эсминец, принадлежит Шестнадцатому Легиону, хотя с неизвестными обозначениями.

Есугэй, моргнув, подключил тактические когитаторы «Серповидной луны» к своему шлему.

— У него атакующая скорость, капитан.

— Я заметил, — сказал Лушан. — И его пустотные щиты подняты.

— Могу я посоветовать сделать то же самое?

Лушан недоуменно повернулся к нему.

— Это корабль Легиона.

— Выполняй.

Лушан отвернулся к пульту управления своего трона.

— Активировать все оружейные системы, поднять щиты.

— Корабль Лунных Волков сблизился на дистанцию действия основного лэнса, — доложил Эргил. — Мы под прицелом.

— Что за черт? — пробормотал Лушан. — Оторвитесь от него. Свяжитесь с капитаном и спросите, что он творит.

«Серповидная луна» круто развернулась и увеличила скорость. Весь корабль задрожал, когда двигатели увеличили мощность до полной и направили его резко вниз.

Есугэй внимательно следил за приближающимся вражеским кораблем. Он выглядел ужасно, нос почернел от подпалин, а борта были испещрены лазерными попаданиями. Эсминец был крупнее «Серповидной луны» и намного мощнее вооружен.

— С нами вышли на связь, капитан, — сообщил сервитор связи.

— Передайте сообщение, — приказал Лушан.

— Корабль Пятого Легиона, — пришел радиосигнал. — Назовите себя или будете уничтожены.

Лушан недоверчиво покачал головой.

— Что они делают?

Есугэй не отрывал взгляда от приближающегося корабля. Он на долю секунды открыл свой разум эфиру, словно приотворив дверь. Задьин арга почувствовал жажду боя — слепую и маниакальную, которую никогда прежде не ощущал от Легионес Астартес.

И… что-то еще.

— Это Сыны Гора, командир, — сказал Есугэй. — Лучше не сердить их.

— Вражеские лэнсы заряжены, капитан, — доложил Эргил.

— Корабль Пятого Легиона, попытка бегства обречет вас на гибель. Вы осознаете ситуацию. Опознайте себя.

— Ответьте им, — гневно отозвался Лушан. — Спросите, что они имеют в виду. И скажите, чтобы обесточили…

Прежде чем он закончил, пустота на миг вспыхнула. Мимо полыхнул луч лэнса, пройдя в менее чем пятистах метрах от кормовых палуб. Покрытый шрамами вражеский корабль продолжал увеличиваться в размерах, мчась за ними на полной скорости.

— Они знают, что мы оторвемся, как только наберем полную скорость, — обратился Есугэй — И не позволят нам это сделать. Поговори с ними.

Лушан повернулся к нему.

— И что им сказать?

Еще один выстрел из излучателя прочертил пустоту между двумя кораблями. В этот раз он попал прямо в двигатели «Серповидной луны», из-за чего пустотные щиты издали пронзительный треск.

Фрегат резко дернулся от попадания. Группы аварийных огней, уже мигающих красным светом из-за полученных в варпе повреждений, перешли в режим перегрузки.

— Мы можем открыть ответный огонь? — спросил Лушан, покачнувшись на командном троне, когда палубу мостика встряхнуло.

— Это не поможет, — отметил Есугэй. — Они значительно превосходят нас в огневой мощи. Предлагаю поступить иначе.

— Орудия готовы, — бесстрастно доложил артиллерийский сервитор.

— Беглый огонь, — приказал Лушан и взглянул на Есугэя. — Поверь, если у тебя есть, что добавить, я приму любой совет.

Пустоту прочертили новые лучи лазеров и лэнсов, сверкая и танцуя в странном, губительном безмолвии межкорабельного боя. «Серповидная луна» получила очередное прямое попадание, от чего напряженные пустотные щиты замерцали, как масляная пленка на воде.

Есугэй прищурился под наклонным визором. Он чувствовал нечто странное в корабле, что-то необычное в собрании душ, запертых внутри адамантиевого корпуса.

— Эту ситуацию решат не лэнсы, — сказал он, размышляя над своими ощущениями.

Последовали новые попадания. С верхних галерей мостика рухнула вниз балка с грохотом сломанных стальных опор, от чего по бронестеклу купола пробежала паутина трещин. Секунду спустя пустотный щит над мостиком рассыпался в ливне искр. Загремели предупредительные ревуны, сопровождаемые кровавым отблеском аварийного освещения на уровне палубы.

«Вы не уверены на счет нас, — подумал Есугэй, начиная понимать некоторые из своих ощущений. — Вы тоже сомневаетесь».

— Установлены точки телепортации, — сообщил Эргил.

Лушан вскочил, схватив болтер. Располагавшиеся по периметру шестеро Белых Шрамов поступили так же.

— Нет, не так, капитан, — приказал Есугэй, твердо уперевшись ногами и вдавив посох в палубу. — Нам нужны ответы, пусть приходят.

Лушан, застыв с оружием наготове, мгновенье колебался, разрываясь между психической подготовкой и прямым приказом провидца бури.

— Многочисленные сбои пустотного щита, — снова раздался голос Эргила. — Они на подходе, капитан.

— Как прикажет задьин арга, — сообщил Лушан своим воинам с явным нежеланием. Затем посмотрел на Есугэя, словно говоря «слово за тобой».

Двенадцать озоновых хлопков отбросили ударные волны по мостику, с треском превратившись в космодесантников в темных силовых доспехах. Они разбежались из зон телепортации с наведенным оружием.

— Бросить оружие! — проревел чудовищный голос, оглушая искусственным усилением. — Сдать корабль!

— Не будьте глупцами, — невозмутимо ответил на готике Есугэй. — И, пожалуйста, уберите оружие.

Двенадцать стволов тут же нацелились на него.

— Колдун бури! — выкрикнул один из абордажников.

Все двенадцать болтеров тут же открыли огонь. За барабанным стуком падающих болтерных гильз последовал рев обжигающего залпа из огнемета.

Есугэй поднял посох, и снаряды взорвались перед ним в ливне выпущенной энергии. На краткий миг его окутала волна шума и кипящей ярости, затем все рассеялось.

— Это глупо, — произнес провидец бури безмятежным голосом, словно по-прежнему находясь на Алтаке.

Двенадцать захватчиков бросились к Есугэю, перепрыгивая через ограждения балкона, обегая пульты управления и продолжая стрелять.

Он опустил посох и на нем вспыхнули разряды молний, затмив вспышки болтерного огня и омыв мостик золотым светом. Задьин арга сжал другой кулак и вражеские болтеры рассыпались. Огнемет взорвался с сильным, рокочущим ревом.

Мостик наполнился раскатами грома. По площадкам прокатился собирающийся штормовой ветер, сбивая с ног смертных и заставив даже легионеров пошатнуться.

Один из захватчиков сумел сблизиться на дистанцию ближнего боя, продравшись сквозь вихрь золотистых порывов. Есугэй указал пальцем, и космодесантник — тонны толстого керамита, мышц и многочисленных механизмов — отлетел и врезался в дальнюю стену, расколов каменную кладку переборки.

Еще один воин подобрался вплотную, сжимая пылающий меч и собираясь нанести рубящий удар. Есугэй терпеливо взглянул на его, словно потакая энтузиазму ребенка, затем чуть наклонил голову.

Голова мечника дернулась назад. Зигзаги золотой молнии врезались в него, опрокинув космодесантника на палубу и пригвоздив к ней.

К этому времени только один из абордажной партии оставался на ногах — огромный воин в великолепном доспехе и с огромным потрескивающим молотом. Он шел сквозь бурю, наклонившись под ослепительными потоками и движимый одной силой воли.

Воин приблизился на три метра. Тогда Есугэй повернулся к нему и раскрыл кулак.

Еще одна молния, яркая и оглушительная, как бури Чогориса, вонзилась в грудь молотодержца. Он отлетел назад, сокрушив балюстраду и рухнув на пост сервиторов, все его тело было окутано шипящей и похожей на паутину энергией.

Есугэй поднялся в воздух, удерживаемый в воздухе вызванными эфиром ветрами, и плавно пролетел вперед. За спиной развевался и хлопал плащ, о нагрудник стучали тотемы и костяные фигурки. Провидца бури облизывали поднимавшиеся от палубы языки стихийного пламени.

Весь мостик представлял собой картину опустошения — легионеры Белых Шрамов и их противники попрятались за любым подходящим укрытием, их оружие было бесполезным.

Есугэй плавно снизился над воином с молотом, спустившись к распростертой фигуре, словно мифический ангел из терранской легенды. Рев ветра стих, исчезнув также внезапно, как и был призван. Двенадцать космодесантников абордажной партии оставались лежать, парализованные раскаленными оковами эфирной энергии.

Есугэй встал над своей жертвой.

— Может быть, ты объяснишь цвета своего доспеха, — потребовал он.

После того как буря стихла, обстановка на мостике немного прояснилась. Космодесантник у его ног не был сыном Гора, он носил громоздкий боевой доспех темно-зеленого цвета с бронзовой отделкой. Его голос, даже отфильтрованный через позолоченную вокс-решетку, был необыкновенно звучным.

— Если хочешь убить меня, колдун, — прорычал космодесантник, — делай. Я не буду молить о пощаде.

Есугэй нахмурился под личиной шлема. Слова обеспокоили его, хотя не так сильно, как манера, в которой их произнесли.

— У меня нет намерения убивать тебя, — ответил он. — Если меня не обманывают глаза, ты — Саламандр. Я не знаю о ссоре между нашими Легионами.

Из шлема раздался напряженный от боли смех.

— Не знаешь о… Ты серьезно?

Есугэй оглядел мостик. Девять скованных эфиром космодесантников были Саламандрами, все носили сильно поврежденные боевые доспехи. Другие выглядели как Железные Руки — их выдавали черная как ночь броня и заметная аугметика.

Есугэй опустился на одно колено, приблизившись к Саламандру. Эфирная паутина рассеялась, освободив пленников. Белые Шрамы вышли на открытое пространство, их болтеры функционировали и были нацелены на незваных гостей.

— Ты многого не знаешь, Саламандр, — мягко произнес Есугэй. — Я почувствовал это перед твоей атакой. Если бы ты был уверен, что мы — враги, то уничтожил бы нас вкосмосе. Но ты рискнул пойти на абордаж. По какой-то причине ты захватил корабль Легиона магистра войны, и пытаешься сделать то же с нами. Может быть, ты и безумец, но я чувствую только замешательство в твоем разуме.

Есугэй потянулся к своему шлему, снял его и прикрепил к поясу. Неотфильтрованный воздух мостика пах пеплом.

— Меня зовут Таргутай Есугэй, — представился он. — Начнем с этого. Назови мне свое имя, и мы продолжим разговор.

Последовал пауза. Огромный Саламандр шумно дышал сквозь решетку помятого шлема, несомненно все еще чувствуя боль из-за силы, обрушенной на него Есугэем.

— Кса’вен, — наконец сказал он. — Капитан, тридцать четвертая рота.

Есугэй кивнул.

— Хорошо. Послушай, Кса’вен, все, что я сказал тебе, было правдой. Каждое слово. Прояви ту же любезность. Мы были ослеплены, скрыты от галактики. Что с вами случилось? Почему эфир агонизирует?

Кса’вен ответил не сразу. Он словно пытался решить, откуда начать рассказ.

— Вы ничего не знаете о Резне? — осторожно спросил он, будто сам вопрос был настолько нелеп, что ему стало смешно.

Есугэй протянул руку, предлагая помочь подняться.

— Резня? — спросил он. — Нет, мы не слышали. А теперь, пожалуйста, расскажи нам все.

— Что вы думаете об этом, Каган? — спросил Цинь Са.

Хан фыркнул. У него было много мыслей, но только некоторыми из них он хотел поделиться.

Строй Альфа-Легиона оставался неизменным, его монолитную сплоченность нарушали только незначительные изменения в двойной оборонительной линии. Каждый маневр Шрамов повторялся кораблями Альфа-Легиона в какой-то странной игре отражений.

Хан стоял на командном мостике «Бури мечей» вместе со своим кешиком. Дао давил тяжестью на поясе.

— Похоже, они хотят, чтобы мы сделали первый шаг, — сказал примарх.

Цинь Са повернулся к обзорным экранам. В раскосых линзах терминаторского шлема отражались пляшущие руны локатора.

— Они расположились между нами и ближайшими точками прыжка, но мы можем прорваться. Для этого подойдет маневр цзао, выполненный на скорости и подготовленный незначительной лобовой атакой, чтобы сковать их.

Хан кивнул, соглашаясь.

— Я вижу слабость здесь, — сказал он, отмечая позицию на две трети от самого крупного соединения Альфа-Легиона. — Они пытались укрепить ее крупными кораблями, но это не поможет.

— Надо все сделать быстро, — заметил Цинь Са. — Как на Эйликсо.

Хан обдумал варианты.

— А что потом? Мы прорвем линию, разорвем их построения, а затем что нам делать? Уничтожить их?

— Конечно.

— Они не угрожали нам.

— Друг так не поступает, Каган.

Это нельзя было отрицать. Но, несмотря на это, Хан по-прежнему не отдавал приказ. Несколько часов назад характер восстания внутри Империума был прост: Русс и его дикари снова нарушили приказы. Теперь все стало сложнее. Намного сложнее.

Он вспомнил свои последние слова Гору на Улланоре и обаятельную улыбку магистра войны, его непринужденные манеры.

«Ты призываешь — я прихожу».

Каждая его частица кричала об альтернативном варианте. Магистра войны оклеветали, каким-то образом подтолкнув к отчаянным действиям, которые вызвали осуждение завистливых братьев. Если Гор в самом деле был вынужден начать боевые действия против Русса, тогда Альфа-Легион определенно был его союзником. Ожидал ли он какого-то знака от Белых Шрамов? Если так, то какого? Был ли это тайный сигнал, известный остальным братьям, но каким-то образом скрытый от него? Не в первый раз происходило подобное.

Подошла глава его говорящих со звездами, костлявая чогорийская женщина по имени Цзян-Цу.

— Каган, — обратилась она, низко поклонившись.

— Если нет новых сообщений, не беспокой меня, — резко произнес Хан, не отрывая взгляда от гололитов. — Я устал от слухов.

Говорящая со звездами не колебалась, как и все родичи, она привыкла сообщать неприятную правду королям-воинам.

— У меня приказы от лорда Дорна.

Хан обернулся к ней.

— И?

— Я лично истолковала их, — ответила она. — Содержание недвусмысленно, а его источник очевиден. Нам приказано вернуться на Терру, а также игнорировать все другие призывы к нашей верности, в особенности от магистра войны, который объявлен предателем вместе с любым Легионом, ответившим на его вызов. Нам приказано как можно быстрее прибыть к Тронному миру, где будут даны дальнейшие указания и объяснения.

Цинь Са удовлетворенно кивнул.

— Наконец. Что-то конкретное.

Хан по-прежнему не двигался.

— Когда вы получили эти видения?

— Менее часа назад. Все это время приходят новые, и все они того же содержания.

— Значит, помех больше нет.

— По-видимому, да.

— Значит, мой Каган, — высказался Цинь Са, — мы получили приказы.

Хан покачал головой.

— Нет, не получили.

Его кешик ничего не сказал. Воины бы не осмелились.

— Разве вы не видите, что здесь произошло? — сказал Хан, подойдя к краю командного балкона и холодно глядя в иллюминаторы, за которыми ждали корабли XX Легиона.

— Не понимаете, почему эти корабли ждут там, не отвечая на запросы и не предпринимая никаких действий?

Он снова почувствовал уколы старых обид, холодный гнев не пользующего уважением сына. За свою склонность к свободе, за скитания на грани досягаемости приходилось платить. Шрамы всегда все узнавали последними.

— Они не хотят сражаться с нами, — произнес Хан. — И не хотят присоединяться к нам. Им нужно вызвать у нас сомнения. Они хотят удержать нас здесь и сковать вопросами. А почему? Потому что они знают, что завеса исчезает, и эти сообщения только сейчас проходят через эфир.

Примарх повернулся к старшим офицерам. После стольких сомнений наконец наступила долгожданная определенность.

— Они манипуляторы, — его голос набирал силу. — Они хотели, чтобы мы получили сообщение от Дорна, и удерживали нас здесь, пока не убедились, что это произошло. Альфа-Легион хочет нашего возвращения на Терру. Вот какова их цель.

Минуту стояла тишина.

— Даже если так, — запинаясь произнес Цинь Са. — Разве мы не должны…

— Нет! — заревел Хан, давно пылавший гнев неожиданно вырвался наружу. — Я ни от кого не стану получать указания, даже от Тронного мира, который только сейчас, именно сейчас, когда его Легионы рвут друг друга на части, соблаговолил вспомнить, что у него есть восемнадцать сыновей-воинов.

Он стремительно развернулся к перепуганному экипажу мостика, за спиной колыхнулся плащ.

— Вы не рабы, — сказал он тихим, но твердым голосом. — Вы — орду Джагатая. Мы ни от кого не станем получать приказы и распоряжения. Мы сами по себе, так было всегда, и если надо найти истину в этой ситуации, мы найдем ее для себя.

Он взглянул на Цинь Са.

— Отдай приказ, — сказал он. — Маневр цзао, как и мы решили.

Затем успокоившийся Хан повернулся к пустоте, которую вскоре осветят многочисленные огни двигателей космических кораблей.

— Займите свои посты, — приказал он мрачно. — Пришло время напомнить нашим братьям, на что мы способны.

9 НЕПОДХОДЯЩИЙ МОМЕНТ ДРЕЙФ КЛИН

Торгун проскользнул в назначенное для встречи помещение в недрах «Звездного копья», двигаясь настолько тихо, насколько позволял недавно отремонтированный силовой доспех. Из-за внезапно хлынувшего потока приказов и планов развертывания у него не осталось времени должным образом подготовиться.

Белый Шрам включил свет, обнаружив в комнате еще одного легионера.

— Торгун-хан, — поздоровался Хибу, поклонившись.

— Хибу-хан, — ответил Торгун в чогорийской манере и закрыл за собой дверь.

— Странное время для встречи, брат, — сказал Хибу.

— Ты знал о Руссе? — спросил Торгун. — Скажи мне, если это так, у нас не должно быть секретов.

— Нет. Но мы знали, что-то должно случиться, а причиной мог стать в числе прочих и Волчий Король.

Торгун покачал головой.

— Я никогда бы не… Я не думал, что это будет он. У меня было предчувствие, что начнется с кого-то другого. Возможно, с Кёрза.

Он побарабанил пальцами, пытаясь успокоиться.

— Мы должны выступить против них. Не понимаю, почему мы медлим.

Через вокс шлема Хибу раздался тихий металлический смех.

— Посмотри в иллюминаторы. У нас гости.

— Это беспокоит меня. Они за магистра войны? Или же с Волками? Что они, черт возьми, творят?

— Альфа-Легион сцепился с Волками. Не думаю, что встреча была дружественной.

— Тогда мы должны покинуть систему! — выпалил Торгун, резко повернувшись к Хибу. — Момент подходящий. Для чего мы встретились, если не для того, чтобы воспользоваться им?

Хибу схватил Торгуна за руку.

— Успокойся. Твое волнение недостойно.

— Недостойно! Это очень важный момент, а ты, кажется, этого не понимаешь.

— Думаю, я понимаю больше тебя, — сказал твердым голосом Хибу. — Мы поймем, когда наступит время. Мне сообщат об этом.

— Как? — спросил Торгун. — Как ты получишь эту информацию? Мы не обсуждали это на собрании ложи. Тебе нужно быть более откровенным со мной.

— Когда это закончится, — сказал Хибу, — когда мы решим эту проблему, я покажу тебе. Я и так собирался. Но послушай меня, еще не время. Это камешки, которые вызовут лавину. Если мы выступим раньше времени, тогда все погибнет. Скажи мне, ты любишь Терру? А Империум?

Торгун чуть не ударил его.

— Ты знаешь, что люблю, — ответил он, стряхнув руку Хибу.

— Тогда возьми себя в руки, — Хибу спокойно взглянул на него. — В данный момент мы не предпринимаем никаких шагов. Только, как и прежде, следуем приказам и взаимодействуем. А пока можешь провести немного времени с чогорийцами, ты бросаешься в глаза, как огрин в салоне красоты.

Торгун пытался успокоиться.

— Мне было предназначено служить в другом Легионе, — пробормотал он.

— Чушь! — выпалил Хибу. — Ты мне уже рассказывал эту историю, и я ответил точно так же.

Он подошел, голос стал тише.

— Судьбы не существует — ты легионер Белых Шрамов. Можешь принять это и сыграть свою роль в грядущих событиях или же остаться в стороне и ничего не делать.

Мысли Торгуна невольно вернулись к перевалочным ангарам Луны, когда впервые увидел транспортный корабль V Легиона, который навсегда забрал его из Солнечной системы. Он вспомнил увиденный символ молнии и каким ребяческим он ему тогда показался — золотой, белый и красный. Детские цвета.

— Они верят в судьбу, — сказал Торгун. — Все без исключения, этому их учат заклинатели погоды. Требования времени, воля небес. Если один из провидцев прикажет, они с радостью отправятся в ад. Вот что я никогда не пойму. Ты знаешь, что над нами смеются другие Легионы? Смеются.

Он покачал головой.

— Это нужно изменить, брат. Это можно изменить, но только если магистр войны…

— Тише, — прошипел Хибу, предупреждающе подняв палец. — Не здесь, не за пределами ложи.

Он глубоко и устало вздохнул.

— Будем ждать решения Кагана. Он либо отправится за Руссом, либо тянет время.

— А что с Альфа-Легионом?

Хибу фыркнул.

— Кто знает? Они что-то замышляют, но понять их непросто.

Дисплей шлема Торгуна неожиданно вспыхнул передачей приоритетного приказа. По молчанию Хибу можно было сказать, что другой хан тоже получил его.

Флотский маневр по схеме цзао, начать в Т-минус четыре. Занять посты. Действовать быстро и уверенно, за Боевого Ястреба и Императора.

Они посмотрели друг на друга.

— Похоже, Каган соглашается с тобой, — сказал Торгун, быстро направляясь к двери.

— Точно, — ответил Хибу, следуя за ним. — Альфа-Легион. Интересно, они знают, что на них обрушится?

Торгун глухо рассмеялся. Он ценил определенные качества своих братьев по Легиону — получая свободу действий, они ни разу не дали ему поводов сомневаться в своей свирепости, быстроте, экспансивности. Торгун вспомнил Шибана в каньонах Чондакса. При всем недовольстве непрерывным наступлением чогорийского хана, он немного завидовал его наслаждению битвой.

«Смейся, когда убиваешь».

Это ему сказал Торгун. Совет был необычным, но довольно искренним. Он задумался, где сейчас Шибан и какую роль он сыграет в предстоящем маневре.

— Что ж, если нет, — сказал Торгун, быстро направляясь по коридору к своему посту, — то скоро узнают.

Все корабли, которые состояли на службе Империума, отличались друг от друга. Секреты, скрытые внутри сердец их реакторов, ревностно охранялись правителями Красной Планеты, которые не делились ими ни с кем за пределами привилегированных кругов избранных. Только технодесантники Легионов обладали глубоким пониманием процессов, которые приводили в движение корабли и хранили их от разрушения в космосе, но даже они не были посвящены в самые важные тайны. Таким образом, Марс гарантировал власть над своими творениями.

Тем не менее это не означало, что воины каждого Легиона были беспомощными обитателями кораблей, не контролирующими их. Каждый примарх во время строительства звездолетов отстаивал различные предпочтения: Коракс одержимо работал, чтобы сделать свои корабли максимально незаметными, Вулкан — живучими, а Фулгрим — красивыми. У примархов были способы обойти стандартные командные структуры Империума: они могли нарушить правила, вскрыть тайные инфоядра и подкупить магосов Механикума. Таким образом, по мере продвижения Великого крестового похода флот каждого Легиона при помощи бесконечной программы переоборудования, модернизации и стандартных обновлений медленно осваивал предпочтения своего повелителя.

Что касается Белых Шрамов, они всегда требовали только одно изменение и совершенствовали только один показатель.

Скорость.

Технодесантники V Легиона десятилетиями работали над увеличением мощности реакторов и поиском способов улучшения маневренности, намного превосходящей допустимые пределы, разработанные для каждого стандартного типа кораблей. Бесконечная погоня за скоростью имела свою цену: ходили слухи, что канониры жаловались на уменьшение дальности огня лэнсов, а то, что корабли Белых Шрамов несли меньше солдат и десантных кораблей, чем аналогичные корабли стандартных флотов, было хорошо известно. Но такие факторы мало значили для Легиона, впитавшего традиции неистовых скачек по чогорийским равнинам.

Согласно приказам-инструкциям Кагана, Легион никогда не демонстрировал возможности своих модифицированных двигателей за пределами активных зон боевых действий. Так как вместе с Белыми Шрамами сражались очень немногие Легионы, эта специализация была малоизвестна, за исключением нескольких спорных докладов о необычно вытянутых корпусах основных двигателей, причудливых конструкциях двигателей малой тяги и слишком больших топливопроводах.

Все это привело к созданию невероятно быстрых кораблей: от самых крупных левиафанов до крошечных системных судов.

«Калджиан» не был исключением.

Эсминец постепенно набрал обороты, устремившись к завесе ожидающих эскортных кораблей Альфа-Легиона.

— Стандартный маневр цзао, — напомнил Шибан с командного трона. — Всем флотом и по одной команде с «Бури мечей». Вы получили векторы и знаете свое дело — не разочаруйте меня, братья.

Он уловил ожидаемую радость на лицах членов экипажа, работающих на своих постах. Напряженная атмосфера предположений и опровержений исчезла, сменившись гораздо более знакомым удовольствием от процесса, в котором они были хороши.

Настроение передалось Шибану, и он понял, что улыбается. Белые Шрамы всегда были гармоничным Легионом, лишенным язвительного нрава некоторых собратьев. Уныние было им не к лицу.

— И не опережать лидеров, — предупредил он.

По всему обширному фронту эскортные корабли Белых Шрамов двигались как единое целое, устремившись к охватывающим силам Альфа-Легиона. Межкорабельные переговоры были прекращены, а входящие заблокированы — у врагов был шанс объяснить свою позицию. Все, что они теперь скажут, будет игнорироваться.

За первой волной следовали белоснежные на фоне бездны космоса крейсера, их огромные двигатели уже развили полную мощность. Корабли образовали компактную боевую сферу, двигаясь вслед за более растянутым авангардом. Шибан наблюдал, как они один за другим поднимали носовые пустотные щиты, от чего пространство вокруг них сверкало и расплывалось.

Все еще находящийся далеко впереди Альфа-Легион отреагировал. Его корабли сохраняли целостность построения, защищая пути к ближайшим подходящим точкам прыжка и удерживая Белых Шрамов в пределах системы Чондакса. Каждый корабль блокадного флота, как и прежде, повторял маневры своих двойников Белых Шрамов, поддерживая в космосе гигантское зеркальное отражение.

Шибан тщательно изучил тактические данные. Два флота были равны — Альфа-Легион точно знал, сколько кораблей необходимо привести, чтобы добиться своей цели. Одно только это было причиной для подозрений, особенно если слухи о нападении на Волков были правдивыми. Сколько же у них линкоров? Неужели они все это время готовились, ожидая, когда поднимется пелена?

Он вспомнил Фемус. Медальон. Тела.

Дисплей шлема неожиданно засветился новыми приказами.

«Начать первую фазу».

«Калджиан» увеличил скорость, переведя энергию с кормовых пустотных щитов на основной лэнс. На другом фланге авангарда корабли делали то же самое.

Шибан почувствовал, что основное сердце забилось сильнее. Такое происходило, когда он был в седле, выискивая добычу.

— Вот цель, — отдал он приказ, выделив эсминец Альфа-Легиона на носовых оптических приборах и отметив его руной атаки.

Расстояние между флотами сократилось. Боевой порядок Альфа-Легиона отреагировал именно так, как и должен был блокирующий флот, раскинувший по обширному району космоса прочную сеть, каждый узел которой поддерживался второй линией кораблей, составляющей резерв. Враги по-прежнему перемещались осторожно, словно желали только одного: сохранять как можно дольше патовую ситуацию.

Шибан восхищался дисциплиной построения. Противник был хорошо обучен.

«Это не поможет вам».

Два авангарда сблизились на дистанцию огня лэнсов. Шибан в первый раз заметил входящие вокс-запросы от врага на сенсорной станции и проигнорировал их.

Теперь было слишком поздно.

Сверкнули первые вспышки лазерных лучей, сначала на обращенном к Чондаксу фланге, затем они стремительно пронеслись по всей линии.

— Открыть огонь, — невозмутимо приказал Шибан.

Носовые лэнс-излучатели выплюнули сверкающий луч прямо в цель. Вражеские пустотные щиты расцвели короной помех, и корабль отреагировал, уйдя вниз, развернувшись и дав бортовой залп лазерами. Многочисленные разрывы усеяли верхние пустотные щиты «Калджиана», как только эсминец Альфа-Легиона развернулся и задействовал собственный лэнс.

— Еще выстрел, затем отойти на четыре-пять-два, — приказал Шибан, не давая врагу времени для точного прицеливания. Хан ощутил слабую дрожь палубы, когда «Калджиан» лег на другой курс.

По всему фронту вспыхнули подобные схватки — корабли Белых Шрамов прощупывали кордон, а Альфа-Легион оказывал сопротивление. Это была классическая схема сдерживания, предназначенная для того, чтобы окружить боевой порядок V Легиона и помешать отдельным кораблям прорвать оцепление. Стандартным ответом была полномасштабная атака на завесу с целью отбросить ее при помощи концентрированного огня. Такой приказ было не просто отдавать — результат был бы катастрофическим для обеих сторон, и только такие горячие головы, как Русс или Ангрон, любили подобный риск.

Альфа-Легион, несомненно, полагал, что Хан не настолько опрометчив. В этом, конечно, они были полностью правы.

Данные на дисплее шлема Шибана снова обновились.

«Вторая фаза».

Авангард Белых Шрамов начал разворачиваться, отклоняясь с курса на точки прыжка и смещая центр боя к гравитационному колодцу Чондакса. Маневр выглядел почти небрежным, словно не знающие что делать командиры предприняли нерешительную попытку оторваться, не желая доводить ее до конца.

— Не слишком быстро, — предупредил Шибан, внимательно наблюдая, как его экипаж направляет смещение «Калджиана» чуть ниже плоскости битвы. Оно должно выглядеть медлительным, но получение серьезного попадания в данный момент могло доставить им проблемы.

Интенсивность лазерного обстрела увеличилась. «Со-Цзя» получил тяжелое попадание в генераторы щитов и ответил свирепым лазерным залпом. Корвет Альфа-Легиона «Бета-Калафон» неверно рассчитал траекторию и натолкнулся на стену плазмы, лишившись половины пустотных щитов.

Тем не менее, перестрелка была вялой, больше напоминая разведку боем. Торпеды не выпускали, как и авиакрылья штурмовых кораблей. Две волны небольших кораблей со сдержанной свирепостью сцепились в странной схватке.

«Третья фаза».

Смещение стало более явным.

— Думаю, мы можем позволить себе немного увеличить скорость, — заметил Шибан, удовлетворенно наблюдая, как строй Белых Шрамов разворачивается внутрь. Семь быстроходных фрегатов отступили, выскользнув из боя с опаленными носами и мерцающей защитой щитов.

По всей зоне битвы позиции V Легиона начали ломаться, не выдерживая непрерывного давления опытного неприятеля. Корабли Белых Шрамов покидали строй, защищая собственные борта и оставляя бреши в наступающей волне. Словно борясь с сильным встречным ветром на Алтаке, наступательный порыв авангарда дрогнул.

Шибан пристально всматривался в экран носового оптического прибора, наблюдая за ответом Альфа-Легиона. Они бросили на поддержку первой волны капитальные корабли, предусмотрительно оказывая давление там, где видели слабость. Сеть затянулась немного крепче. Таким маневром враг вводил в действие больше орудий, но терял в устойчивости: он стал менее осторожным.

«Калджиан» дернулся, получив прямое попадание, пустотные щиты изогнулись, как барабанная кожа, поглощая энергию.

— Открыть ответный огонь? — раздался вопрос с артиллерийского поста. — Цель захвачена.

— Думаю, не стоит, — ответил Шибан, ожидая приказа о следующей фазе. — Просто отходим, и развернитесь другим бортом к противнику. Продолжайте вести огонь лазерами, но немного беспорядочно.

Пока «Калджиан» разворачивался, уклоняясь от выпущенного по нему залпа, как контрабандистское судно с неполным экипажем, Шибан невольно задумался над тем, как бы Торгун отнесся к происходящему. На Чондаксе хан-терранин ненавидел ложные отступления и ни разу не воспользовался ими, командуя своим братством. Этот Торгун был странным. Ему были не по душе методы, благодаря которым принадлежность к V Легиону означала самую большую радость в галактике. Как бы Шибан не старался, он так и не понял терранина до конца. На миг он задумался, где сейчас Торгун, и…

На дисплее шлема вдруг появилась еще одна руна, тут же морганием век превратившаяся в приказ о начале маневра с временными метками.

Шибан почувствовал всплеск адреналина вместе с приливом чистого удовольствия. Маневр цзао вступил в решающую фазу.

«Начали».

— Приготовиться к маневру, — отдал он приказ, приводя в состояние боевой готовности мостик.

Хроно начали тикать.

Илья с трудом верила своим глазам. Ей и Халджи было позволено остаться на командном мостике «Бури мечей», но им пришлось отойти в сторону, как только свита Хана заняла свои посты вокруг трона.

Она посмотрела на примарха, окруженного светящимися голопроекциями, его суровое лицо было сосредоточено. Никто из его окружения — огромных воинов кешика, офицеров корабля, стратегов и задьин арга — не выдавал ни малейшего волнения из-за потерь, которые нес флот.

— Что происходит? — спросила она шепотом у Халджи.

Ее адъютант повернулся к ней, выражение лица воина было скрыто бесстрастной белой личиной шлема.

— Вы о чем?

— Неужели все, что я делала, было напрасно? — спросила она, разочарованная подобной перспективой. — Подготовительный процесс в этот раз был идеален. Мы заблаговременно стянули все силы и могли сдерживать их бесконечно долго, а теперь… это. Ты уверял меня, Халджи, что твои братья владеют искусством космической войны.

— Так и есть.

— Вы выбрали странный способ продемонстрировать это.

— Вы внимательно смотрите, сы? Видите, что он делает?

— Я вижу, что он плюет на тактическую диспозицию и посылает на смерть свои корабли.

— Еще ни один не потерян.

— Черт бы тебя побрал, это скоро произойдет.

У Ильи было желание накинуться на него и поколотить кулаками по его толстому шлему, чтобы образумить.

— Ему все равно? Это что, еще одна игра для всех вас?

Халджи оставался добродушно неподвижным.

— Все в этом мире игра. Но сейчас ему далеко не все равно. Продолжайте смотреть.

Илья повернулась к проецируемой тактической карте. Отображаемая на ней ситуация выглядела ужасно — как только первая волна V Легиона была опрокинута, нерешительный бой стал беспорядочным. Вся согласованность в атаке исчезла, растворившись в путанице смешавшихся отступающих линий. Строй Альфа-Легиона, представленный на гололите фронтом четко расположенных синих огней, безжалостно теснил противника.

Илья чувствовала, как от гнева учащается пульс. Она так тяжело работала, чтобы привить им хоть немного дисциплины и заставить серьезно относиться к логистике, чтобы каждый их корабль был оснащен всем необходимым и знал свою задачу.

Все пошло прахом. Она вздрогнула от мысли, что случилось бы, будь противостоящий им враг действительно ужасающим. Как Волки.

— Я ничего не ви…

Прежде чем она закончила мысль, Хан наконец отдал приказ.

— Сейчас, — просто сказал он. Его тихий голос каким-то образом достиг каждого уголка переполненного воинами и охваченного кипучей деятельностью мостика. — Пять секунд.

Илья увидела, что приказ разошелся по всем кораблям флота, переданный непосредственно на дисплеи шлемов капитанов. Висящий над ней на бронзовых цепях пикт-экран переключился на таймер обратного отсчета.

5… 4…

— Что значит этот приказ? — спросила Илья.

3… 2…

— Важно, что он синхронизирован, — ответил Халджи. — Вам следует за что-нибудь ухватиться.

1.

Время вышло. Внезапно палуба сильно дернулась, словно глубоко внутри колоссального корпуса «Бури мечей» произошел мощный взрыв. Грохот наполнил мостик. Илья не удержалась и налетела на неподвижного Халджи, больно ударившись лбом о керамит.

Белый Шрам протянул руку, чтобы поддержать генерала, но сбитая с толку Илья оттолкнула ее.

— Мы… ускоряемся, — шокировано поняла она, наблюдая за тем, как растянутый строй флота внезапно стал смыкаться. — Трон Терры.

«Буря мечей» набрал полную атакующую скорость. Ускорение было невероятным, медленное движение на четверти мощности почти мгновенно превратилось в оглушительную и энергичную атаку. Это было просто невозможно — для того чтобы основные двигатели набрали полную мощность, понадобилась бы не одна минута.

— Как я и говорил, сы, — произнес Халджи. — Смотрите.

Илья почувствовала, как ее ноги стали ватными, и схватилась за край ограждения балкона, заставляя себя смотреть на тактические гололиты.

Все изменилось. Боевой порядок флота мгновенно преобразился, внезапно перейдя от бесцельного смещения к поразительно точно рассчитанной решительной атаке.

Все корабли пришли в движение. Все до единого и одновременно. Теперь они шли новым курсом с идеальной согласованностью, внезапно изменив незавершенные оборонительные построения на единый атакующий вектор.

Илья почувствовала, что у нее открывается рот, и быстро его захлопнула. Она никогда не видела подобного кораблевождения. Имперский флот мог выполнить подобный маневр не менее чем за пять минут, и для этого ему понадобились бы сотни предупреждений о курсовой поправке и многие часы подготовки.

Белые Шрамы выполнили маневр одновременно — и без лишних распоряжений — за пять секунд.

К этому времени Халджи уже смеялся.

— Мы называем этот маневр — цзао, — сказал он ей. — Клин. Он… воодушевляет.

Илья уставилась в иллюминаторы, пытаясь осознать то, что видела.

Боевой строй Белых Шрам теперь представлял собой наконечник. Эскортные корабли помчались, сомкнувшись в единую массу и пробив брешь в строе противника. Резкое увеличение скорости и концентрированные залпы лэнсов ошеломили корабли Альфа-Легиона, и три эсминца с носами цвета бронзы почти мгновенно были уничтожены, исчезнув среди вихря плазмы и следов взрывающихся торпед.

Остальные вражеские корабли среагировали и стали разворачиваться, чтобы заткнуть брешь, но слишком медленно. На то, чтобы перенацелить лэнсы и увеличить мощность работающих на холостом ходу двигателей, ушли драгоценные секунды, а к тому времени в бой вступили гиганты V Легиона — «Чин-Зар», «Копье небес», «Кво-Фиан», устремившиеся за легкими кораблями и наполнившие пространство губительным лазерным огнем.

— Как вы это делаете? — шепотом спросила Илья, наблюдая за пролетавшими мимо пылающими остовами кораблей Альфа-Легиона.

Все больше эсминцев Белых Шрамов проносились сквозь обломки, вращаясь и ныряя, как уходящие на глубину киты. Все было подчинено одной цели. Корабли V Легиона образовали сомкнутый боевой порядок и набрали максимальную скорость. О флангах забыли, оставив их открытыми для врага.

— Уязвимое место здесь, — произнес Халджи, указывая на точку в двух третях от второй линии Альфа-Легиона. — Незначительное, но заметное.

Он кивнул, горячо приветствуя то, что сейчас происходило.

— Мы стремимся добраться до него первыми, и тогда успех станет достойным упоминания в стихах.

Мостик «Бури мечей» гудел и грохотал так, словно разваливался на части. На диагностических дисплеях неистово горели аварийные сигналы, с готовностью игнорируемые экипажем мостика. Вторая линия Альфа-Легиона ужасающе быстро неслась навстречу, уже сверкая рассредоточенным лазерным огнем и второпях стреляющими торпедными батареями.

Охватывающий строй Альфа-Легиона был прорван, его части изо всех сил старались отреагировать на одну-единственную колонну кораблей, которая пробивала себе путь сквозь центр вражеского построения. Намного более медлительные капитальные корабли XX Легиона были неспособны сравниться с модифицированными двигателями кораблей Шрамов и их почти сверхъестественно искусными экипажами.

— Уловка, — сказала недовольная собой Илья. — Вы хотели, чтобы они потеряли бдительность.

Халджи кивнул.

— Недооценка врагом дает преимущество. Как и скорость.

И тогда она невольно рассмеялась. Это случилось с ней впервые после того, как были отданы приказы о сборе.

«Что со мной происходит? Я учусь любить этот сумасшедший Легион».

Несомая гигантскими двигателями и окруженная стаей стремительных эскортников, «Буря мечей» вырвалась в голову клина. Громоздкие корабли второй линии Альфа-Легиона попытались преградить ему путь, торопливо перестраиваясь в оборонительный порядок. Их маневры выглядели для Ильи ужасно неповоротливыми.

— Эти корабли большие, — настороженно произнесла она.

— Они выглядят как боевые баржи, — согласился Халджи. — Но Каган так не считает. Один Легион не может задействовать такое количество без определенной импровизации — у них нет этих кораблей. Вот и посмотрим, что они из себя представляют.

Наблюдая за тем, как «Буря мечей» выходит на дистанцию ведения огня, Илья поняла, что скрежещет зубами. Гигантские лэнсы корабля на миг вспыхнули, заполнив пустоту светом, сравнимым с сиянием небольшой сверхновой. Окружавшие флагман корабли Белых Шрамов дали залп из носовых орудий, извергнув лазерные лучи, плазменные разряды и торпеды одним огромным и интенсивным потоком абсолютного разрушения.

Взрывы последовали тут же: расцвели закручивающиеся в спирали облака вспыхнувшего прометия, наводнив ледяной космос. Илья увидела, как огромный корабль Альфа-Легиона полностью развалился после того, как взорвались его двигатели. Большинство носовых пустотных щитов следующих трех целей, получив тяжелейшие повреждения, отключились посреди пульсирующих потоков оранжевого и неоново-желтого цветов.

Ответный огонь был спорадическим и неэффективным, попадая в бронированные носы стремительного авангарда Белых Шрамов и нанося незначительные повреждения.

— Это не боевые баржи, — сказала Илья. — А что тогда? Транспортные суда?

— Не имеет значения, — ответил Халджи. — Мы прорвались.

Он был прав. Клин пробил путь сквозь преграду, вскрыв ее в самой уязвимой точке. Все построение — сплоченное, вытянутое и узкое, как брошенное копье — вырвалось в открытый космос. Альфа-Легион старался перегруппироваться вслед за ним, перебрасывая корабли с отдаленных участков, подобно осьминогу, который втягивает свои многочисленные щупальца. Они не потеряли критическое число кораблей, но внезапная атака проделала широкую брешь в их построении и уничтожила сплоченность, которую противники Белых Шрамов так усердно создавали.

Белые Шрамы не замедлились. Скорее наоборот, избавившись от необходимости вести лазерный обстрел, они ускорились. Сфера Чондакса стремительно удалялась за кормой, между ней и уходящими силами V Легиона пылали остовы дюжины уничтоженных кораблей.

— И что теперь? — спросил Илья. — Мы покончим с ними? Или отправимся за Руссом? Или на Терру? Каков план?

Халджи посмотрел мимо нее туда, где все еще сидел на своем троне Хан. Выражение лица примарха не изменилось — ни удовлетворения, ни эйфории, только обычная орлиная свирепость и полная концентрация. Его флагман гудел высвобожденными чудовищными энергиями, направляясь в открытый космос, как выпущенная стрела.

— Я не знаю, — ответил Халджи. — Что я думаю, исходя из настроения Боевого Ястреба? Ничего из того, что вы перечислили.

10 ЦЕНА ЗНАНИЙ КУРС ЗАДАН ОЧЕРЕДНОЙ ИЗМЕННИК

Иногда лучше не знать.

Есугэй часто спорил с Ариманом по этому поводу. Тысяча Сынов, как правило, никогда не соглашались с тем, что знание — любое знание — должно оставаться запретным.

— Все в порядке, — сказал ему как-то главный библиарий. — Чем больше, тем лучше.

Но древние творцы погоды Чогориса всегда воздерживались от углубленного изучения своего ремесла, предпочитая знать его поверхностно, оттачивая навыки, которые, как им было известно, покоились на более глубоких и опасных истинах. Это всегда поражало Есугэя своей мудростью, но никак не трусостью, так как предания их родины считали сдержанность добродетелью.

— Во всем есть свой риск, — предупредил Есугэй собрата.

— Ты слишком осторожен, — ответил Ариман. — Кто-нибудь вообще знает, каким даром ты обладаешь?

— Возможно, нет, но почему я должен волноваться из-за этого?

— Потому что имеет значение, как тебя воспринимают.

— Тебя считают опасным. Разве это не имеет значение?

Ариман погрустнел.

— Ты понимаешь нас. Думаешь, мы опасны?

Тогда Есугэй не захотел отвечать. «Иногда», — подумал он.

Сейчас, в своей каюте на «Серповидной луне», его тошнило от знаний, словно он проглотил какую-то отраву, и она проникла в кровь. Масштаб того, что он узнал, было сложно осмыслить, не говоря о том, чтобы смириться.

Кса’вен все подробно рассказал, ничего не упуская. Конечно, были детали, которых даже он не знал, включая судьбу его примарха.

— Мы не знаем, что произошло, — сказал Кса’вен. — Думаю, я бы узнал, если бы он погиб. А, может быть, и нет.

Легионер Саламандр говорил медленно и взвешенно, выговаривая слоги на готике со звучным ноктюрнским грассированием. В его словах не было ни жалости к себе, ни гнева — только глубокая, невозмутимая непокорность судьбе.

Есугэй реагировал на новости по-разному: оцепенение, затем отчаянное осознание провала. Он так долго чувствовал возмущения в ткани вселенной, что, вероятно, должен был понять или догадаться, или же раньше приступить к поиску ответов.

Это состояние скоро прошло. Предательство такого масштаба было невообразимо. Ни он, ни кто-либо другой не мог знать.

«Гор. Магистр войны. Возлюбленный сын».

Есугэй поднял глаза. С ним в комнате находились еще трое: Лушан, Кса’вен и суровый легионер Железных Рук по имени Бион Хенрикос.

— Расскажите, что произошло потом, — сказал Есугэй, через силу продолжая задавать вопросы.

— Сначала мы были одни, — поведал Кса’вен. — Мое отделение прорвалось на орбиту на захваченном транспортнике Шестнадцатого Легиона. Наш корабль был уничтожен, поэтому мы были вынуждены пристыковаться к одному из вражеских и захватить его.

Есугэй невольно улыбнулся. Невозмутимая манера изложения Кса’вена была довольно забавной.

— Вот так просто. Вы захватили фрегат Сынов Гора.

Кса’вен посмотрел прямо на него, по неулыбчивому, темному лицу и бесстрастным красным глазам было сложно понять, о чем он думает.

— Было непросто, — сказал он своим рокочущим басом, — но они не ждали нас. Ты когда-нибудь видел, как сражаются сыновья Вулкана, Белый Шрам?

— Нет, — ответил задьин арга. — Хотя слышал, что это пугающее зрелище.

— Мы захватили корабль, — просто сказал Кса’вен. — Он назывался «Серый коготь». Мы переименовали его в «Гесиод». Это город-убежище на нашем родном мире.

— Я слышал о нем.

Кса’вен удовлетворенно кивнул.

— Затем мы стали отступниками. Пытались добраться до Ноктюрна, но навигатор была ранена. И вскоре она умерла. Возможно из-за переутомления от борьбы с варп-штормами, или же сошла с ума — не думаю, что она ожидала увидеть то, что ей пришлось.

Легионер Железных Рук Хенрикос издал тихий рык из-за темной металлической личины шлема. В отличие от остальных он не снял шлема.

— Никто из нас не ожидал.

— А что ты? — спросил Есугэй.

— Всюду продолжали биться выжившие, — ответил Хенрикос. Его голос в отличие от Кса’вена был пропитан горечью. Есугэй понимал из-за чего — Железнорукий не сомневался в судьбе своего примарха.

— Рассеянные. Некоторые из нас нашли друг друга.

— Мы ищем выживших, — добавил Кса’вен. — Нас только шестнадцать, но мы надеемся найти других. Потом можем нанести ответный удар.

Затем Есугэй заметил что-то голодное во взгляде Кса’вена.

— И вот вы нашли нас, — сказал провидец бури, озвучив мысль Саламандра. — Способный на варп-переход корабль с живым навигатором.

Кса’вен кивнул.

— Хенрикос — специалист по корабельным системам. Он нашел способ отслеживать кильватерный след корабля в варпе на расстоянии, так мы узнали, где вы выйдете.

— Но почему атаковали? — спросил Лушан. Он все еще был раздражен — «Серповидная луна» получила серьезные повреждения после и так тяжелого варп-перехода.

— Мы научились быть осторожными, — ответил Кса’вен. — Насколько нам известно, все Легионы перешли на сторону магистра войны. Если бы на вашем месте был корабль Кровавых Ангелов или Ультрадесантников, мы сделали бы то же самое.

Есугэй понимающе кивнул.

— А мы Белые Шрамы, — сказал он. — Вы легко поверили, что мы — изменники, не так ли?

Кса’вен промолчал, но Хенрикос язвительно прохрипел.

— Раз ты сам сказал, то да.

Есугэй улыбнулся.

— Что ж, по крайней мере мы честны друг с другом.

— Ты используешь рожденные варпом силы, — сказал Кса’вен, словно объясняя свое решение. — Как нам стало известно, это признак врага. Они не придерживаются эдикта, и это нам дорого обошлось на Исстване.

Есугэй сложил руки. Каждый обрывок информации, который он получил с проклятой планеты, причинял боль. Они с Ариманом предупреждали, что именно так и произойдет в случае расформирования библиариуса.

— Я следую приказам моего примарха, — сказал Есугэй. — Если он прикажет мне прекратить использовать свои способности, я подчинюсь, но Хан давно не связывался со мной.

Он примирительно посмотрел на Кса’вена.

— В любом случае, он не будет обращать внимание на эдикт. Как и остальные. Уже долгое время дар — часть нас. Представь, если я скажу тебе отказаться от огнеметов, а тебе, сын Медузы, от металлической руки. Что вы сделаете?

— Ты говоришь, как один из колдунов Магнуса, — зло произнес Хенрикос.

— Думаю, — заметил Есугэй, — они лучше говорят на готике.

Кса’вен засмеялся, из его громадной бочкообразной груди вырвался рокот.

— А что ты здесь делаешь, чогориец? Ты далеко от дома.

— Мы? Наш корабль давно сбился с курса.

— Мы можем помочь. Куда вы направляетесь?

— В систему Чондакс, — ответил Есугэй. — Мой примарх там, хотя мне неизвестно, знает ли он о Резне.

— Уже знает, — пробормотал Хенрикос. — Как и вся галактика. Скоро мы увидим, как ублюдки Гора нападают на миры, подобно саранче. Вся галактика беззащитна перед ними.

Кса’вен предупредительно поднял руку, но Хенрикос продолжил.

— Ты разве не видишь, насколько бесполезно это? Мы можем еще некоторое время сражаться, но Феррус пал. Как и Вулкан с Кораксом. Это просто потеря времени.

— Мы обсуждали это много раз, брат, — терпеливо произнес Кса’вен.

— И? Думаешь, есть способ повернуть все вспять? Ты глупец. Я убью их столько, сколько смогу, и каждый раз буду плевать в их лица, но я не настолько глуп, чтобы полагать, будто это что-то изменит.

Хенрикос отшвырнул металлическую посмертную маску, словно провоцируя кого-нибудь возразить ему.

— Возмездие, немного удовлетворения, частичка боли. Это все, что осталось.

Кса’вен метнул в Есугэя оправдывающий взгляд.

— У Биона и меня немного разные взгляды на войну.

— Понимаю, — ответил Есугэй. — Каковы же твои?

— Победа придет, — ответил невозмутимо и без колебаний Кса’вен. — Не знаю, откуда, но придет. Мы должны быть терпеливыми.

Есугэй восхитился таким настроем, хотя исходя из того, что он узнал, ему было сложно разделить его.

— Надеюсь, ты прав.

— Так ты с нами? — спросил Хенрикос. — Мы могли бы использовать немного этой… Как ты ее называешь?

— Погодная магия, — ответил Есугэй.

— Глупое название, — легионер Железных Рук пожал поврежденными плечами. — Хотя весьма болезненна.

— Я должен вернуться к моему примарху, — сказал Есугэй, обращаясь к Кса’вену. — Я видел сны. Видения. Он в опасности.

Кса’вен с сомнением посмотрел на него.

— Этобудет непросто, и у нас есть свои дела.

— Разве не лучше сражаться, объединившись с другим Легионом? Полнокровным, опасным, в котором много подобных мне творцов заклинаний?

— А твой Хан примет нас? Я ничего не знаю о нем.

— Немногие знают, но я буду говорить от вашего имени, — улыбнулся Есугэй, так тепло, насколько смог в данных обстоятельствах. — Если вы отправитесь со мной.

Кса’вен был склонен согласиться, но не терял осторожности. Он опустил черный как сгоревшие угли подбородок на перчатки.

— Это был тяжелый путь, — сказал он. — Время от времени, посреди космической ночи, у меня возникало желание попросить совета. Ты знаешь, старым способом, который нас приучили забыть. Я никогда не поступал так, ведь мы давно перестали верить в богов и чудовищ. Возможно, нам не стоило так быстро забывать их.

Есугэй кивнул.

— И те и другие реальны.

— Я спрашиваю себя: на что я рассчитывал, собираясь молить о таком наставлении? Был бы мне явлен какой-то знак? Наткнулся бы я на след Вулкана?

Хенрикос раздраженно покачал головой.

— Глупость.

— Но теперь кое-что произошло. Ты попался нам на пути, хотя знаешь меньше нашего. Как относиться к этому? Было ли это предопределено?

— Я не верю в судьбу, — сказал Есугэй.

— Тогда удача.

— Еще меньше.

Кса’вен поднял черную бровь.

— Тогда во что ты веришь?

— В Хана, — ответил Есугэй, также решительно и твердо, как ранее Саламандр. — Помоги мне найти его. Кое-что еще можно спасти.

Хенрикос пренебрежительно фыркнул, но Кса’вен больше не обращал на него внимания. Его черная голова медленно кивнула, хотя задумчивый взгляд не отрывался от Белого Шрама.

— Увидим, — сказал сын Вулкана. — Увидим.

Хан поднялся со своего трона, и стража отступила, пропуская его. Он медленно подошел к краю командной платформы, под которой раскинулись ярусы мостика.

За бронестеклом наблюдательного купола сверкали звезды галактики — неизменное полотно бесконечного космоса. Хан почувствовал, как внутри пробудилось знакомое желание: направиться в неизведанное, скитаться по пустоте, как он поступал на равнинах родины, никому не обязанный, свободный как охотничьи птицы, парящие высоко в небе.

«И все же, даже беркуты приручены, — подумал он. — В конце концов они возвращаются на зов колокольчиков хозяина».

Его штаб молчал. Они оставались безмолвными, пока весь флот Белых Шрамов мчался прочь от Чондакса, оставив позади, как плохое воспоминание, Альфа-Легион. Преследования не было. Даже если бы его организовали, Хан сомневался, что у врага есть хоть что-то достаточно быстрое, чтобы догнать его корабли.

Тем не менее он чувствовал, что экипажу не дают покоя вопросы. Цинь Са хотел вернуться и закончить то, что было начато, взять на абордаж корабли Альфа-Легиона и потребовать ответы.

Это было заманчивое предложение. Возможно, на борту одного из кораблей был Альфарий. Хан мрачно улыбнулся. Было бы приятно бросить на колени этого обманщика и сорвать с его лица шлем.

Но это было бы ошибкой. У Альфа-Легиона были свои слабости, но они не были глупцами. Он ничего не узнает от них, если только они сами не захотят сказать, а в таком случае это было бы бесполезно.

Примарх скрестил руки на груди и пристально посмотрел на звезды, как когда-то долгой холодной ночью на Алтаке. Первое, что он помнил, были звезды. У него все еще сохранялись обрывочные воспоминания о приглушенных голосах, — не чогорийских голосах — скользящих вокруг капсулы, в которой он спал. Он видел сны о шепотах во тьме, об ощущении внезапной и невероятной скорости, о калейдоскопе из темных звезд и жемчужно-белых небес, о чувстве, будто его на миг подвесили над бесконечной, воющей бездной, в то время как ненасытные глаза рассматривали его одновременно со страхом и алчностью.

Годы спустя он осознал, чем были те видения: спутанными воспоминаниями о чем-то, что на тот момент он не мог понять, снами о сверхъестественной силе, одновременно более могущественной, чем воображение, и более слабой, чем самый хилый человеческий младенец.

— Обитатели небес ничто без нас, — сказал ему Есугэй много лет спустя. — Они могут действовать только через нас. Это их великая тайна и великий позор. Мы не должны слушать, мы можем идти своим путем.

Задьин арга всегда понимали связь между миром чувств и миром снов, а Хан всегда доверял их словам.

«Есть две большие ошибки, — написал давно умерший мудрец Каи на свитках, которые по-прежнему хранились в Хум Карте. — Первая — делать вид, что пути небес не существует, вторая — следовать ему».

Возможно, Русс пытался навсегда уничтожить одаренных. Хан мог отлично представить, как Гор выступает против этого, из всех братьев у него была самая благородная душа. Сангвиний — третий участник триумвирата — также всегда был чист в помыслах. С самого начала их было четверо — Хан, Магнус, Сангвиний с молчаливого одобрения того, кто однажды станет магистром войны. Именно они столь долго работали над тем, чтобы направить и защитить искусство псайкеров внутри Легионов.

А теперь, если верить тому, что он узнал, один был мертв, а второй исчез.

А как же Гор?

Какая из историй правдива? Та, в которой он был защитником незаслуженно убитых Волками, или та, в которой он грозил разрушить до основания Империум? Хан никогда особо не интересовался Империумом, но истина была важна. Как и верность.

«Вот в чем разница между воином и мясником. Кто ты, брат? Я знаю, кто я».

— Каган.

Он обернулся и увидел главу астропатов, ее незрячие глаза, похожие на мутные стеклянные сферы на морщинистом лице, смотрели на него.

— Снова сообщения от Дорна? — спросил примарх.

— От Русса, — ответила женщина. — Сигналы бедствия из туманности Алакксес, требующие немедленной помощи. Волки атакованы Альфа-Легионом. Он просит своего брата вспомнить об узах верности между примархами и прийти ему на помощь со всей прославленной скоростью. Сообщение заканчивается его благодарностями.

Хан повернулся к своей свите и холодно улыбнулся.

— Слышали это? — спросил он. — Волчий Король хвалит нас. Должно быть, он в отчаянном положении.

Цинь Са не отводил взгляда.

— Мы ответим? — спросил он. — И если так, за кого будем биться?

Нойон-хан Джемулан, который присутствовал в виде сверкающей голопроекции со «Звездного копья», покачал головой.

— Космические Волки всегда были своенравными. Или мы оставляем их без помощи, или же ответим на просьбу и уничтожим их.

— Они сражаются с Альфа-Легионом, — заметила проекция нойон-хана Хасика. — Напомните мне, разве мы не бились только что с ними?

Хан скрестил руки, на его ястребином лице все еще играла холодная улыбка.

— Кто знает, что замышлял Альфа-Легион. Возможно, у них тоже есть свои изменники.

— Тогда, что вы прикажете, Каган? — не отступал Цинь Са, всегда жаждущий получить приказ действовать. — Флот в боевой готовности.

Хан опустил подбородок на украшенный золотом великолепный горжет. Казалось, сам воздух на мостике застыл от ожидания. Все лица были обращены к примарху.

— Передайте Руссу следующее сообщение, — наконец сказал он, подняв усталые глаза на госпожу астропатов. — Скажите ему, что мы получили приказ от Дорна вернуться на тронный мир и при всем желании не можем игнорировать их.

Он закрыл глаза, покачав головой и изменив свое мнение.

— Нет, никакой лжи. Скажите ему, что мы могли бы не обратить внимания на приказ Дорна, но не станем. Правда нам не ясна. Нам нужно время, чтобы узнать ее.

Хан убрал руки с груди и опустил правую на рукоять дао.

— Передайте ему, что мы получили тревожные новости о Просперо и надеемся, что они ложные. И, наконец, передайте, как только полная картина станет ясна, мы надеемся, что снова станем биться бок о бок, как братья, как и должно быть. Затем пожелайте ему благополучной зимы, или что они там желают друг другу перед прощанием.

Госпожа астропатов поклонилась и поспешила прочь, чтобы начать передачу. Как только она вышла, первым заговорил Цинь Са.

— Значит, мы направляемся на Терру? — спросил он с явным разочарованием в голосе.

— Вот в чем вопрос, — ответил Хан, отвернувшись от свиты и снова обратив взгляд на звезды. — Вызови навигатора. Мне нужно проинструктировать его о нашем курсе.

Русс выслушал новости молча, запуская руки в густой мех двух фенрисийских волков, которые крутились у его ног. Бьорн следил за ним, отметив, как в синих глазах сверкнули сдержанные эмоции.

Иллюминаторы мостика «Храфнкеля» были почти полностью затемнены ржаво-красной пылью. Весь флот завис в глубинах туманности, затаившись среди дрейфующих облаков, как рыба в рифе. После битвы на Просперо у Волков было время изучить каждый закоулок огромного звездного района: его гравитационные колебания, помехи, подавляющие сенсоры. Теперь их корабли снова крались в глубинах, ремонтируясь, перевооружаясь и ожидая.

Где-то высоко над ними по-прежнему искал и патрулировал Альфа-Легион, выпуская вслепую снаряды по Волкам и рыская, подобно шакалам, вокруг границ туманности. XX Легион довольно скоро установит точную дислокацию флота противника, но до того момента истребление было остановлено.

Отступление было губительным и ужасным для Волков. Только присутствие Русса помешало ему превратиться в беспорядочное бегство. Казалось, примарх удержал ситуацию под контролем исключительно силой воли, руководя молниеносными контратаками, обходными маневрами, неожиданными отходами с единственной целью — позволить как можно большему числу своих кораблей добраться до сердца туманности.

Бьорн внимательно наблюдал за ним. Казалось, примарх утратил часть той кипучей энергии, что обычно излучал. Он выглядел оскорбленным и раздосадованным, словно за верную службу был вознагражден всего лишь пеплом.

— До следующей зимы? — спросил Русс. — Он действительно так сказал?

Говорящий со звездами кивнул.

— Думаю, он попытался быть вежливым.

Русс фыркнул.

Бьорн немного приблизился, проигнорировав гортанное рычание волков примарха.

— Значит, мы сами по себе, — отважился сказать он.

Русс не глядя, кивнул. Лицо примарха было напряжено из-за свалившихся на него забот.

— Так и есть.

— Они всегда были ненадежными.

— Верно.

Бьорн чувствовал неловкость. Ему было тяжело видеть неуверенность примарха. Русс видимо почувствовал это и встряхнулся.

— Ты знаешь, почему я захотел приблизить тебя, Однорукий? — спросил он.

Бьорн покачал головой.

— Ты молод. Мы все видим, что времена меняются.

Русс устремил на него свои проницательные и холодные глаза.

— Давай будем честными — мы знаем: до Просперо что-то пошло не так. На Фенрисе мы привыкли к призракам и поэтому никогда не верили в сказки, которые мой Отец пытался поведать нам. И теперь, после случившегося, мы не можем притворяться, будто удивлены.

Один из волков ткнулся носом в бедро Русса, проведя тупой и клыкастой мордой по рифленому керамиту, словно пытаясь подбодрить хозяина.

— Я никогда не спрашивал его, какие планы у него относительно нас после окончания крестового похода, — продолжил Русс. — Никогда не спрашивал, будем ли мы нужны. Сейчас это вряд ли имеет значение — если это безумие нельзя остановить, тогда время, когда мы станем ненужными, не наступит никогда.

Русс безрадостно рассмеялся.

— Какая ирония. Гор дал нам цель, которую мы начали терять. Он снова сделал нас полезными.

Бьорн молчал.

— Ты станешь наследником, — сказал Русс. — Посмотри, что мы натворили — я и мои возлюбленные братья. Тебе предстоит расхлебывать это.

— Виноват в этом Гор, — возразил Бьорн.

— А почему он восстал? — печально спросил Русс. — Известны ли нам причины? Расскажут ли эту историю?

Он покачал лохматой белокурой головой.

— Запомни, как это произошло, Однорукий. Запомни хорошенько. Ты будешь нужен Легиону, чтобы сохранить эти знания.

— Вы не покинете нас, — сказал Бьорн так, словно был уверен в своей правоте.

— Однажды покину, — мрачно ответил Русс. — На счет тебя я не уверен. Твой вирд мне неясен.

Затем он повел плечами, словно избавляясь от апатии.

— Но хватит об этом. У нас есть работа.

Примарх взглянул на ближайший обзорный экран. На нем полз огромный силуэт «Фенрисавара», полуразрушенный и с выжженным хребтом. Сам «Храфнкель» выглядел не намного лучше.

— Плевать на Хана, — произнес Русс. — Он всегда шел своим путем, а мы сможем справиться и без его танцев с саблями. Мы никогда прежде не нуждались в помощи, было ошибкой просить ее сейчас.

Примарх оскалился. Частично вернулась старая бравада.

— Мы ответим, — сказал он, нежно потрепав загривок тыкающего носом волка. — Дальше падать некуда. Мы отточим наши когти и клинки.

Звериный оскал стал шире.

— Поверь мне, — прорычал он. — Им не увидеть последнего из нас.

Часть II СТЕКЛО И ПЕПЕЛ

11 НАХОДКА С ФЕМУСА НОСИТЕЛИ СЛОВА СТАРАЯ ЛОЖЬ

Шибан ждал перед покоями нойон-хана Хасика и рассеянно вертел в руке медальон. Легионер прибыл на «Чин-Зар» на флотском транспортнике во время одного из коротких выходов из варпа. При перелете хан смотрел, как постепенно по мере приближения к доковым уровням увеличивается эмблема орды Камня — очертания тупоконечной горы, окруженной пламенем.

Ордой, в состав которой входило более двадцати братств Легиона, командовал Хасик. «Чин-Зар» был превосходным кораблем: длинным, грациозным хищником с узким носом. Однажды, если на то будет воля судьбы, Шибан станет командиром подобного корабля. Возвышение до должности хана было почетно. Титул нойон-хана станет следующим шагом.

Может быть, в будущем. Сначала нужно нанести еще много отметок убийств на свой кушак, а вместе с ними заработать и шрамы.

Из пульта раздался звон, и дверь открылась. За ней стоял Хасик без доспеха, его высушенное солнцем лицо расплылось в улыбке.

— Шибан, — сказал он. — Снова с нами. Как у тебя дела?

Шибан поклонился.

— Хорошо, нойон-хан. А у вас?

— Лучше после того, как мы покинули Чондакс.

Хасик провел его в большую комнату с грубо оштукатуренными стенами. Она была украшена чогорийскими охотничьими талисманами, а на стойках висели церемониальные копья Кво. Шесть иллюминаторов на левой стене были закрыты от эфира ставнями.

Хасик прошел по дорожке из шкур к двум низким деревянным скамьям из связанных реек в характерном для равнин стиле. Он сел на одну и жестом указал Шибану на другую.

— Ты вернулся очень вовремя, — сказал он. — Чуть опоздай, и тебе пришлось бы пробиваться через корабли Альфа-Легиона, чтобы добраться до нас.

Шибан сел, по-прежнему сжимая медальон в руке.

— Почему они вообще там оказались?

Хасик пожал плечами.

— Мы не знаем. Это не похоже на старые войны.

— Несомненно.

Хасик внимательно посмотрел на него.

— Тебе подходит должность хана, Шибан. Есугэй всегда хорошо отзывался о тебе.

— Он великодушен.

— Не всегда. Как работа на Фемусе-Четыре?

— Грязно.

Скрывать правду не имело смысла.

— Я долго удивлялся над тем, почему для очистки понадобилось много времени. Как только я попал туда, то перестал удивляться.

Хасик тихо рассмеялся.

— Тем не менее, задание всегда выполняется.

Он откинулся на спинку кресла.

— Зачем ты хотел меня видеть?

— Дело в Фемусе. Кое-что произошло, и это меня обеспокоило.

— Неужели?

— Мне сказали, что задержка в приведении к согласию связана с хейнами, — сказал Шибан. — Они сражались упорно, но что-то было не так. Дело было в самой планете.

— Это была трудная кампания.

— Не больше, чем многие другие. Я попросил свое братство провести тщательные поиски.

— И что они нашли?

— Тела, — ответил Шибан. — Погребенные, с нанесенными легионерскими клинками ранами, при полном отсутствии поблизости зеленокожих.

— Легионерские клинки? Ты уверен?

— Мой апотекарий тщательно осмотрел их. Он уверен. Я собирался спросить, получали ли вы похожие донесения.

Хасик сложил пальцы.

— Ничего подобного.

Шибан медленно кивнул.

— Жаль. Я надеялся найти хоть какое-то объяснение.

— Помимо твоего собственного? Тогда расскажи мне о нем.

— Нет, у меня нет никаких идей. Других подразделений на Фемусе не было. Только мы и зеленокожие.

Хасик минуту размышлял.

— Но ты думаешь, что были другие.

— Нет, — Шибан покачал головой, все еще выбирая между несколькими не до конца продуманными версиями. — Я не знаю. Сначала подумал о раздоре между братствами. Затем в систему Чондакс прибыл Альфа-Легион, и мне пришло на ум, что… Но почему они?

— Действия этого Легиона всегда были непонятными, — вздохнул Хасик. — Возможно, даже для них самих. Ты с кем-нибудь говорил об этом?

— За пределами своего братства ни с кем.

Хасик кивнул.

— Все приказы о переброске войск на Фемус отдавал я. Могу снова просмотреть данные по потерям. У Ильи-сы есть полные списки за те дни. Но ты пришел не только из-за этого.

Шибан раскрыл ладонь.

— Это может ничего не значить. Мы нашли его на одном из тел. Я никогда прежде не видел такого.

Он вручил медальон Хасику. Нойон-хан поднял его на свет и медленно повертел в руке.

— Это чогорийский знак, — сказал Хасик, обратив внимание на ястребиную голову. — Из серебра? Наверняка не из чистого. Ты проводил химический анализ?

— У нас не было времени.

Хасик держал медальон осторожно, словно тот его беспокоил. Шибан понимал командира: он чувствовал то же самое.

— Оставь его мне, — сказал Хасик. — Возможно, задьин арга захотят взглянуть на него. И, пожалуйста, оставайся на «Чин-Заре».

— Что вы думаете?

— Возможно, это боевой знак. В любом случае, ты был прав, что принес его мне.

Шибан почувствовал облегчение. Было непросто решить, стоит ли поднимать вопрос.

— Кое-что еще, — задумчиво добавил Хасик. — В твоем братстве есть терране?

— Ни одного.

— Но ты сражался вместе с ними.

— На Чондаксе. Братство Луны Торгун-хана.

Хасик кивнул.

— Ясно.

— Могу спросить…

— Я не знаю. Он может помочь, а может и нет. Я наведу справки.

Шибан понял, что пора уходить. Он встал и поклонился.

— Спасибо, нойон-хан. Пожалуйста, сообщите, если от меня что-нибудь понадобится.

— Не сомневаюсь, что так и будет.

Хасик не поднялся. Он вертел медальон в руке, так же как до этого делал Шибан.

— Я свяжусь с тобой до следующего варп-перехода.

Шибан помедлил. Он решил рискнуть.

— Я не думал…

— Что я знаю, куда мы направляемся? Конечно, я осведомлен, хотя Каган это скрывает. Тебя скоро поставят в известность.

Шибан кивнул. «Снова секреты».

— Благодарю, нойон-хан, — сказал он, поклонившись.

Фрегат дальнего действия Несущих Слово «Воркаудар» вышел из варпа с плавностью пронзающего плоть ножа. Субварповые двигатели запустились в стандартном режиме, направив корабль от точки прыжка к далекой зеленой сфере Миирла.

Кал Зедеж, сержант приданного отряда Йеса Такдар и командир «Воркаудара» подошел к ограждению балкона-мостика, наблюдая, как растет в размерах планета.

«У нее приятный оттенок, холодный, — подумал легионер, — если не считать разорванного кольца скал, что вращались на орбите».

— Просигнальте аванпосту, — приказал он, сжав перила.

— Они молчат, повелитель, — отозвался один из сервов-связистов.

Кал прищурился.

— По всем каналам?

— Пока не проверено. Я продолжу попытки.

«Воркаудар» неуклонно приближался к планете.

— Поднять щиты, — приказал Кал. — Снизить скорость. Начать полный авгурный поиск.

Его экипаж работал молча и быстро. Сержант посмотрел на их бритые и татуированные головы, склонившиеся над когитаторами, свечение экранов окрашивало напряженные лица зеленым и оранжевым. Униформу, которую они когда-то носили, давно сменили ниспадающие рясы, с любовью сшитые аколитами с нижних палуб и покрытые крошечными золотистыми письменами, которые защищали их и повышали концентрацию.

Кал вспомнил времена, когда подобные действия могли стоить ему головы. Теперь все было иначе — верность Трону была отброшена и долгие годы секретности подошли к концу.

Было приятно знать своего врага, открыто сражаться с ним и использовать его слабости против него самого. Пантеон благоволил тем, кто с гордостью нес истину.

— Есть что-нибудь? — спросил он.

— Тишина. Авгуры ничего не показывают.

— Пройди над ней. Осторожно.

«Воркаудар» приблизился, двигаясь вдоль отмеченного на карту пояса дрейфующих астероидов и непрерывно сканируя пространство. За коротким звуком, записанным одним из устройств сенсориума, последовал треск помех.

— Передача Девять-Восемьдесят-Девять, — раздался голос оператора авгура.

— Они приветствуют нас? — спросил Кал.

— Стандартная передача ближнего действия. Признаки активности отсутствуют.

Кал, моргнув, вывел данные сенсоров на дисплей шлема. Несущий Слово увидел медленно вращающийся в пустоте астероид под обозначением «78 976–764», усеянный с одной стороны строениями из темного металла. В центре был виден коммуникационный шпиль, похожий на минарет погибшей Монархии. Следов разрушений не было, впрочем, как и огней.

Кал заскрежетал заточенными зубами. Это приведет к задержке и отвлечет от более важных дел. И не принесет славы.

— Щиты станции активированы?

— Никак нет.

— Тогда я отправлюсь на разведку. Оставайтесь на позиции. Сообщите, если что-то изменится.

Кал просигналил остальным. Ледак молился и был раздражен, что его потревожили. Ровель, как обычно, занимался со смертными чем-то секретным в трюмах, после чего становился угрюмым, а его перчатки красными. Возможно, к лучшему, что его вызвали.

Два воина присоединились к сержанту в телепортационном зале — восьмиугольном, обитом железом помещении. Медный пол был липким, а низ стен украшали нацарапанные знаки.

— Это необходимо? — сердито спросил Ледак.

— Важно, — ответил Кал. Ровель пробурчал под нос и дотронулся до рукояти цепного клинка.

Кал безмолвно отправил команду активировать телепорт. Он помнил времена, когда телепортация была исключительно делом локаторов боевого доспеха и лженауки. Насколько проще стало после того, как эти предрассудки были отброшены.

— Запускайте, — приказал он, изучая планировку аванпоста.

Комната наполнилась насыщенным треском, жар ощущался даже через силовой доспех. Несколько секунд Кал чувствовал знакомые ощущения — приятное чувство невесомости, рев в ушах. Были времена, когда он завидовал тем, кто погружался в более глубокие тайны и смотрел прямо в бездну.

Затем все закончилось, и эфир рассыпался на осколки.

— Пусто, — заявил Ровель.

Кал настороженно огляделся и согласился. Командная комната аванпоста была пуста — ни освещения, ни тел. Несколько экранов все еще искрили статикой, отбрасывая мерцающий свет в кромешную тьму.

Сержант взялся за болтер.

— Провести поиск целей, — передал он по воксу, слегка увеличив радиус действия датчиков сближения.

Ледак направился к центру круглой комнаты. На небольшом постаменте вращался пустой трон. Ровель спустился к внешним постам.

— Покинута? — вслух задумался он, медленно водя стволом болтера по сторонам.

— Нам так и сказали, — ответил Кал, спустившись к двойным раздвижным дверям и изучив обстановку снаружи. — Что-нибудь еще нашли?

— Ничего, — прорычал Ледак, подойдя к нему. — Насколько велика станция?

Кал вспомнил планы этажей. Это была автономная станция, спроектированная для долговременного усиления передаваемого сигнала. Несколько дюжин уровней, большой реактор. На ее прочесывание могло уйти немало времени.

— Не сказал бы, что большая. За мной.

Дверь с шипением и рывками начала открываться, заклинив на полпути. Ледак схватился за край и дернул, почти вырвав створку из каркаса. Они вышли в коридор — длинный и сегментированный туннель с сетчатым металлическим полом. Он был таким же пустым и гулким, как командная комната.

— Ничего нет, — пожаловался Ровель, шедший последним. — Совсем ничего.

Кал повернулся к нему, собираясь сделать выговор. Вдруг перед его глазами что-то вспыхнуло: призрак, абсолютно белый, свирепый и с глазами, сулящими смерть.

— Что это было? — прошипел он, резко развернув болтер.

Ледак продолжал идти.

— Ты о чем?

Он дошел до следующих двойных дверей в конце коридора.

— Стой на месте, — приказал Кал. Вдруг он почувствовал себя, словно посреди битвы. Сердца колотились, наполняя тело сверхдозой адреналина. — Я что-то заметил. Буквально на миг.

Но он ошибся. Коридор был пуст, за исключением троих Несущих Слово.

Ровель замер у покореженных первых дверей.

— Ничего, — снова произнес он.

— Хватит уже, — прорычал Ледак и ударил по механизму открытия.

— Не… — начал Кал.

Двери со стуком открылись, коридор залило светом. За ту долю секунды, что понадобилось шлему Несущего Слово для компенсации сияния, космодесантник сумел что-то разглядеть. Огромное и массивное.

Затем пространство наполнилось болтерным огнем.

Кал бросился к стене, вслепую стреляя в ответ. Он услышал гортанный рев Ледака за спиной, быстро затихший. Неожиданно на дисплее шлема появилось более десятка быстро приближающихся целей.

В легионера попал болтерный снаряд, опрокинув его на спину. Он продолжал стрелять. Поблизости раздался рев Ровеля. У него был странный, какой-то звериный голос, произносящий слова, которые Кал никогда прежде не слышал.

Кал вскочил на ноги и бросился обратно в командную комнату, уклоняясь от выпущенного вдогонку урагана болтерных снарядов и перепрыгнув тело Ледака. В тот момент, когда сержант, пошатываясь, миновал двери, он получил попадание в спину и повалился вперед. Несущий Слово неуклюже растянулся на полу и перекатился на левый бок, чтобы продолжить стрельбу.

Кал увидел размытые очертания приближающихся по коридору воинов в силовых доспехах и почувствовал резкую вонь эфира. Воин поднял болтер, видя, как руна прицеливания легла на первого противника.

— Отставить, — раздался голос, казалось бы у самого уха.

Болтер Кала вылетел из руки, лязгнув о стену и с грохотом отлетев прочь.

Несущий Слово развернулся и увидел стоящую над ним белую фигуру, окутанную мерцающей молнией. Голова воина была обнажена, пара пылающих золотом глаз уставилась на Кала.

Он попытался разозлиться, броситься на него, вцепиться врагу в горло. Сержанта отшвырнуло обратно, впечатав в металл. Его шлем с лязгом упал, словно примагниченный, и легионер почувствовал, как по доспеху извиваются похожие на червей нити эфирной энергии. Когда он рухнул на пол, вопли Ровеля наконец стихли.

Белый воин наклонился над распростертым телом Кала.

— Мне никогда не нравились псы Лоргара, — произнес незнакомец со странным акцентом.

Кал уставился затуманенным взором в обветренное, сильно татуированное лицо. Он хотел заговорить — выплюнуть оскорбления своему убийце, но язык больше не слушался его.

Когда последние звуки стрельбы стихли, к колдуну присоединились остальные: некоторые в доспехах Саламандр, один в аугментированной броне Железных Рук. Кал ярился в своих оковах.

Колдун холодно взглянул на него.

— Не сопротивляйся. Это бессмысленно.

Все место смердело варп-энергией. Это удивило его. Неверующие Легионы должны были полностью отказаться от нее.

Легионер Железных Рук подошел к колдуну. Доспех сына Горгона был дополнен странным комплектом механических придатков. Массивные наплечники гудели электростатическим зарядом.

— Остальные мертвы, — доложил механический голос. — А этот?

— Еще нет, — ответил колдун, взглянув на Кала так, словно тот был куском протухшего мяса.

По какой-то причине Кал медленно соображал, ему было сложно разобрать символы на доспехе колдуна. Космические Волки? Нет, слишком светлый.

Он распознал их. Белые Шрамы. Вот это был настоящий сюрприз.

Колдун пристально взглянул на него.

— Я вскрою твой разум, — сказал он, и Кал почувствовал первые болезненные уколы в висках.

— Действуй быстро, — раздался третий голос с мрачным тембром сынов Вулкана. — Мы должны захватить корабль немедленно.

— Мы не будем этого делать, — отозвался колдун. — Лучше переманить на свою сторону.

Он наклонился поближе, золотистые глаза засветились.

— А теперь ты послушаешь.

Илья ждала снаружи, гадая, не помешала ли она, и не желая уходить без поданного знака. Она чувствовала себя дурой, топчущейся у порога.

Цинь Са, казалось, не замечал ее присутствия. Он сидел на коленях позади ширм из полупрозрачной бумаги, облаченный в шелка и окруженный кольцами дымящегося ладана. Его обнаженная голова склонилась перед подвешенным свитком, на котором был нарисован в древнем чогорийском стиле один-единственный хорчинский иероглиф.

Илья знала, что этот знак Цинь Са написал толстой кистью из волос адуу, смочив ее в чернилах и быстро проведя по бумаге. Белый Шрам мог делать это тысячу раз, отвергая каждую попытку, пока не добивался идеального результата.

В подобной работе не было ничего сложного. Это было быстрое движение, которое шло прямиком от сердца. Оно было либо идеальным, либо нет. Способа улучшить или исправить начертанное не существовало.

Илья задумалась над тем, знает ли Цинь Са, что она здесь. Было трудно представить, что это не так, но Халджи как-то сказал ей, что медитация — абсолютный процесс. Возможно, даже космодесантники время от времени расслабляются.

Поэтому она стояла в тенях, дыша как можно тише и стараясь ничем не нарушить чары происходящего.

Наконец Цинь Са поднял голову. Он встал одним движением и поклонился перед свитком. Жест был удивительно религиозным, напоминая времена до Объединения, несмотря на то, что в комнате не было ни одной иконы — всего лишь свиток, ладан в медных кадилах и листы бумаги, свисающие идеальным квадратом с темных стен.

Илья смущенно сглотнула, когда Цинь Са оттолкнул ширму в сторону и вышел на открытое место. Его морщинистое лицо не выдавало ни намека на удивление.

— Сы, — обратился он. — Вы пришли рано.

Илья могла поспорить на этот счет. Она пришла как обычно вовремя, а у него не было хроно. Но решила оставить свое мнение при себе.

— Я могу уйти.

— Нет необходимости. Я закончил.

Она хотела спросить его, что он делал, но посчитала, что это будет дерзко с ее стороны. Это мог быть один из воинских ритуалов, которые сделали Цинь Са самым смертоносным мечником Легиона после Хана, или же что-то из наследия древнего Чогориса. Среди тех, кто был с Ханом с самого начала, в живых оставались считанные единицы. Большинство умерло до прибытия Императора, другие попытались пройти Вознесение слишком старыми, проигнорировав советы терранских апотекариев.

Цинь Са прошел его, как и Есугэй. Возможно, Хасик был из их числа.

— Вы закончили проверку флота, — произнес он.

— Да.

— Хан хотел узнать о результатах.

Илья сделала глубокий вдох.

— В Чондакской кампании были задействованы семьдесят три процента сил Легиона. В ходе боев пять братств были выделены для других целей, хотя ни одно не смогло покинуть систему. Из тех, что не действовали в системе Чондакс, двенадцать процентов остались на Чогорисе, шесть откомандированы в другие Легионы и судьба еще шести неизвестна.

Цинь Са кивнул.

— В ваших подсчетах не хватает трех процентов.

— Нет, в ваших. Я также не взяла в расчет специальные контингенты на Терре, Марсе и приданные домам навигаторов.

— Тогда скажите мне, такая ситуация стандартна?

— Вы имеете в виду в сравнении с остальными? Нет. Большинство Легионов сильно рассредоточены, их части в различных флотах возглавляют лорды-коммандоры. Насколько я помню данные, которые видела два года назад, только Космические Волки и Кровавые Ангелы более сосредоточены.

Цинь Са задумчиво кивнул. У него было невозмутимое выражение лица, столь свойственное Шрамам.

— Значит, если бы кто-нибудь захотел убрать нас — весь наш Легион — с пути, отправка в систему Чондакс была бы отличным решением.

— По-вашему, именно это и случилось?

— Мы все еще пытаемся разобраться в действиях Альфа-Легиона.

Илья криво улыбнулась.

— Вы могли бы атаковать их в системе Чондакс.

— Это не дало бы нам ответы.

— Но вы не очень-то и пытались?

Цинь Са пожал плечами.

— Хан так решил. Я чувствовал это, вне зависимости от его приказов. Но теперь это в прошлом — у него есть более неотложные дела. Пожалуйста, следуйте за мной.

Он вышел, открыв дверь в коридор с обычным освещением. Илья быстро шла рядом, как обычно стараясь не отстать от идущего громадными шагами космодесантника.

— На Чогорисе есть пословица, — сказал Цинь Са. — Лучше быть невежественным, чем мудрым. Многие из нас соглашаются с ней. Мы не интересовались тем, что делали остальные Легионы. Поэтому не знали, чем занимается остальной Империум, и были вполне довольны. Теперь это стало проблемой.

Илья подняла брови.

— Вы не могли знать, что случится. Чондакс долгое время был изолирован.

— Да, странное стечение обстоятельств.

— Подобное случается.

— Нет, не в этот раз. Мы были самодовольны. Если бы с нами был Есугэй, он мог бы предупредить.

Илья покачала головой.

— Нельзя просто изолировать целый сектор. Нельзя вот так просто устроить варп-шторма.

Цинь Са ответил не сразу. Когда он заговорил, у него был задумчивый голос.

— Вас учили, что человечество отказалось от суеверий. Вы верите этому, как и должно быть. Вам говорили, что богов нет, а то, что выглядит, как магия — всего лишь растущая мощь человеческого разума, — он взглянул на нее почти украдкой. — С другой стороны, мы никогда не переставали верить. На Чогорисе это называлось Испытанием Небес. Мы всегда знали о нем. Как, по-вашему, провидцы бури обретают свою силу? Наши кузены с Фенриса используют тот же источник, хотя никогда не признают этого.

Воин шел легко и плавно.

— Вы не знаете, что такое варп. Никто из вас этого не знает. Император скрыл эти истины, и насколько мы знаем, пытался уничтожить тех, кто все еще понимал их. Хан всегда возражал против подобных действий и спорил с отцом. Это очень важный вопрос, сы, который оставили без внимания — может ли империя зиждиться на лжи?

Илье не нравилось слушать это. Многое из того, что Шрамы говорили ей, всегда звучало странно и неприятно, и она научилась не обращать внимания на самые непонятные из их воззрений. Но это… это звучало почти крамолой.

— Я не… — начала она.

— Послушайте, — Цинь Са остановился и повернулся к ней. — Просто послушайте. Варп — совсем не то, что вы думаете. Он живой и опасный. Его можно использовать. Нас, из Пятого, нельзя было убедить в обратном, вот почему нам никогда не доверяли и мы никогда не были в центре событий.

— Дело не в этом.

— Именно поэтому случилась Никея. Империум слеп по собственной воле и желанию. Он всегда отворачивался от того, что сохраняет его целостность.

— Какое это имеет отношение к Чондаксу? — спросила Илья, все больше тревожась.

— Кое-кто может управлять варп-штормами.

— Вздор!

— Для этого необходима гигантская сила или древние устройства, но это возможно.

— Зачем вы мне это говорите?

— Вам нужно знать, о чем думает Хан, — спокойно ответил Цинь Са. — Понимать, какая дилемма стоит перед ним.

— Так в чем она заключается? Скажите прямо, без загадок.

Цинь Са совершенно серьезно посмотрел на нее.

— Когда нам говорят, что Русс напал на Магнуса, мы можем поверить в это. Когда нам сказали, что Гор стал чудовищем, мы можем в это поверить. Это варп, Илья. Он развращает лучших — чем больше сила, тем больше порча. Возможно, ее жертвой стал сам Император, а может быть, магистр войны. В любом случае это означает гибель.

Илья посмотрел в глаза Цинь Са и увидела в них твердую уверенность. Какой бы ни была истина, он в нее верил.

— Тогда что вы собираетесь делать? — спросила она. — С вами весь флот, мчащийся через пустоту, и никто не сказал мне, куда он направляется.

— Я пытаюсь сказать вам. Мы направляемся к источнику, к творцу. Только одна душа видит варп по-настоящему.

— Терра, — с облегчением произнесла Илья. — Значит, мы летим к Терре.

Цинь Са разочарованно посмотрел на нее.

— Нет, — ответил он. — Вы что, не слушали? Мы не можем отправиться на Терру.

Он взял ее за руку.

— Хан всегда доверял только одному брату. Если Магнус жив, тогда все это можно спасти, если мертв — тогда Империума для нас не существует. Мы направляемся на Просперо, сы. Ответы там.

12 ЕДИНСТВЕННАЯ ИСТИНА НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА ВОСПОМИНАНИЯ ОБ УЛЛАНОРЕ

Кал пришел в себя.

— Ледак? — обратился он по воксу. Язык распух, голова гудела. — Ровель?

Он с трудом моргнул, избавившись от тумана в глазах. Сжал кулак — сработало. Это уже было кое-что.

— Кто-нибудь?

Сержант с трудом встал. Видимо, он упал. И был дезориентирован. Казалось, все вокруг происходило в замедленной съемке.

Мигнув, он переключился на корабельный канал.

— Статус, — прохрипел в вокс.

В голосе ответившего оператора связи «Воркаудара» слышалось облегчение.

— Мы были обеспокоены, повелитель. Ваш сигнал пропал. Все в порядке?

Кал не знал. Его тошнило. Вокруг было пусто и темно. У него было такое ощущение, что он забыл что-то важное.

— Отсутствуют сигналы Ледака и Ровеля, — сказал он.

— Они были с вами во время перехода. У нас больше нет данных их местонахождения.

Кал пошел. Металлические стены вокруг него были обожжены и усеяны вмятинами. Он запустил процесс сканирования и ничего не обнаружил. На матрице локатора не было даже «Воркаудара». Кожу покалывало от беспокойства.

— Вы нашли там что-нибудь? — спросил оператор.

— Что?

— Аванпост, повелитель. Вам что-нибудь нужно?

Кал остановился. Его голова пульсировала болью, от чего мысли путались и его тошнило. Он, несомненно, что-то забыл. Почему он не мог сосредоточиться?

— Здесь ничего нет. Здесь. Ничего.

Пауза.

— Мы ждем приказаний, повелитель, — сбивчиво отозвался оператор.

У Кала было такое ощущение, словно бился головой о стену, он был согласен на все, лишь бы вспомнить.

— Я возвращаюсь.

— Очень хорошо. У меня сейчас сильный сигнал для вас. Отключаю щиты. Вы можете переместиться, когда…

— Подожди.

Как только оператор произнес слова «отключаю щиты», Кал вспомнил: «Белый Шрам. Железнорукий».

— Подожди!

Слишком поздно. Его снова окружил эфир, на этот раз неистовый и пылающий багрянцем, растворив легионера в себе. За долю секунды, пока его тело неслось между реальностями, он все вспомнил.

Когда Кал снова материализовался в телепортационном зале, то был уже не один.

Руки сержанта метнулись к болтеру, но слишком медленно. Белый Шрам поднял палец, обездвижив его.

В бессильной муке Кал мог только смотреть, как колдун потянулся за изогнутым кинжалом, как клинок давит на его горло, прижавшись к сочленению шлема и горжета.

— Сколько времени ты испорчен? — спросил колдун.

Кал обнаружил, что снова может пошевелить губами. Он дерзко взглянул на легионера Белых Шрамов.

— С тех пор, как мы узнали истину, — ответил сержант.

Колдун недоуменно посмотрел на него.

— Истину? Что за истина довела вас до этого?

— Одна единственная.

— Единственная истина, — Белый Шрам покачал головой. — Какая глупость.

Затем губы Кала снова перестали работать. Он услышал ревуны телепортационных залов и тяжелый топот о металл сапог силовых доспехов. Сержант почувствовал, как сила колдуна отступает из его разума, подобно воде, вытекающей из стакана.

Он снова попытался заговорить, ударить, добраться до болтера.

Но колдун не был глупцом. Он сильно надавил кинжалом, рассекая замки брони. Кал почувствовал укус клинка, разрезающего кожу и сухожилия с шипением слабого расщепляющего разряда, после чего потемнело в глазах.

Есугэй отшвырнул тело и вышел из зала. С противоположной стороны появился Хенрикос, за которым последовали Кса’вен и трое Саламандр.

— Омерзительно, — выпалил Хенрикос.

Есугэй насмешливо взглянул на него.

— Колдовство, — пояснил легионер Железных Рук, встряхнув руки, словно пытаясь избавиться от какой-то заразы. — Источником всего этого было колдовство.

— Нет, — возразил Есугэй, направившись дальше. — Вовсе нет.

К нему присоединился Кса’вен. В одной руке он держал молот, который потрескивал мягко сияющей энергией, а в другой — украшенный золотом болт-пистолет. Оружие привлекло внимание Есугэя. Сыновья Вулкана знали, как сделать свои орудия красивыми.

— Он прав, — сказал Кса’вен.

Двери в конце коридора открылись, за ними оказались двое матросов, спешащие к телепортационным залам. Увидев космодесантников, люди вытаращили глаза и попытались сбежать.

— Технология Железных Рук скрыла наше присутствие на станции, — невозмутимо сказал Есугэй, одним жестом разорвав сердца врагов. — Мое искусство бури доставило нас сюда. Счет равный.

— Не совсем, — сказал Хенрикос, не обращая внимания на смертных, которые с остекленевшими глазами повалились на пол. — Технология Железных Рук не запрещена.

Космодесантники вошли в более широкий коридор, который освещали напольные красные лампы. Воняло кровью, а стальные панели были измазаны блестящими знаками. Появились новые члены экипажа, некоторые случайно, других привлек шум. Кса’вен убил двоих выстрелами из болт-пистолета. Есугэй утихомирил еще четверых.

— Только потому, что не очень известна, — ответил провидец бури. — Что на самом деле происходит на Медузе?

Они миновали пересечение, и Хенрикос остановился, чтобы выпустить очередь из болтера в боковой коридор, залив его кровью и усыпав клочьями униформы.

— Это не одно и то же, — прорычал он, развернувшись, чтобы прикончить пару отставших от остальных солдат. К этому моменту заревели аварийные сигналы. — Я скрыл наши сигналы при помощи машин. Всего лишь механизмов. Ты используешьзапрещенные силы.

— Не для меня.

По мере продвижения к мостику они стали встречать все больше смертных солдат в тяжелой броне, которые занимали оборонительные позиции на перекрестках коридоров и заливали пространство перед собой потоками огня.

Кса’вен продвигался вперед, выпущенные по нему пули в вихре искр рикошетили от доспеха.

— Братья, сейчас в самом деле не время, — сказал он, тяжелым шагом выходя на дистанцию ближнего боя.

Хенрикос присоединился к нему, принимая скользящие удары на нагрудник.

— Возможно, ты прав, — проворчал он, методично стреляя из болтера.

Есугэй шел следом, прикрываемый со всех сторон Саламандрами. В коридорах разносилось эхо болтерной стрельбы. Смертные солдаты Несущих Слово были непоколебимы и преданы своим хозяевам, но не могли устоять против облаченных в силовые доспехи врагов. Они гибли десятками, заполняя коридоры своими телами.

Ни один из них не бежал. Никто не вопил о пощаде. Люди продолжали безнадежно сражаться. Они были точно такими же, как и их хозяева.

«Они в самом деле верят в это, — подумал Есугэй, глядя на то, как Кса’вен искусными ударами повергает все больше врагов. — Теперь это дело их жизни».

Один из смертных прорвался мимо Хенрикоса и бросился на легионера Белых Шрамов. Солдат был вооружен лазганом, а на лице застыла решимость.

Есугэй на миг задержал на нем взгляд, а затем отшвырнул в сторону, едва отметив, как тело человека врезалось в стену, а оружие лязгнуло о палубу. На подобный фанатизм было тяжело смотреть.

— Корабль захватить быстро, — приказал он остальным воинам наспех собранного отряда. — Действуйте без промедления. В таком бою нет чести.

Торгун неуклонно пробирался по нижним уровням «Звездного копья». Повсюду стоял гул варп-двигателей. Корабль шел на высокой скорости — куда бы Каган ни вел Легион, такая скорость была обычной.

По пути вниз Торгуну попались несколько слуг. Они кланялись и поспешно удалялись, едва взглянув на него.

Легионер добрался до указанного места и подошел к задвижной двери.

Подождал минуту. Когда поднял палец к входной руне, по телу на миг пробежался слабый холодок, похожий на дрожь от озноба.

Торгун нажал руну с тихим щелчком.

— Сообщите о цели визита, — раздался голос Нозана.

— Не могу сказать, — ответил Торгун.

Он услышал тихое жужжание вокс-детектора, подтверждающего его личность. Дверь открылась.

Нозан был в капюшоне. Темнота за спиной воина колыхалась, словно помещение освещалось свечами.

— Давно не виделись, — заметил Нозан.

— Какая жалость, — ответил Торгун, пройдя мимо него.

Присутствующих было больше, чем обычно. В кругу стояли более сорока человек в капюшонах и длинных одеждах. Освещение было слабым, почти театральным.

Торгун занял свое место. В центре круга что-то мерцало, словно воздух за реактивной струей двигателя. Легионер не мог сосредоточиться на объекте. При каждой попытке его глаза уводило в сторону. Никто из присутствующих даже не пытался смотреть, поэтому Торгун сдался.

— Братья, — раздался голос с дальней стороны круга. Торгун узнал Хибу. — Ложа увеличилась. К нам присоединились воины со всего флота. Новички, добро пожаловать. Наши ряды будут расти и дальше, особенно в связи с последними событиями.

Торгун внимательно слушал. Он по-прежнему не знал, о чем шла речь. Обычно собрания ложи были небольшими и ограничивались одним кораблем. Возможно, сегодняшняя встреча была свидетельством того, что события приближаются к развязке.

Секретность, секретность. Несомненно, необходимость в ней скоро отпадет.

— Сложно проводить собрания во время варп-перехода, — продолжил Хибу. — Хотя не так сложно, как на Чондаксе, и все мы рады, что покинули тот мир.

Раздалось несколько грубых смешков. Торгун с трудом заставил себя не заглядывать под капюшоны стоявших рядом легионеров. Почему они до сих пор прячутся?

— После того как Каган забрал нас в пустоту, появились возможности, которые мы так долго ждали. Постарайтесь смотреть на свет. Новичков прошу поверить мне, дальше станет легче.

Глаза Торгуна снова метнулись в центр круга. Воин прищурился, старательно концентрируясь.

Какое-то время все, что он видел, была слабая дрожь, вызванная движением: колебания, вибрации. Затем кое-что прояснилось: колонна с размытыми очертаниями менее метра высотой. Она была полупрозрачной, почти просвечивающейся, но определенно находилась перед ними, похожая на столб из стекла или, может быть, воды.

На нее по-прежнему было трудно смотреть. Торгун почувствовал жжение в глазах и сморгнул выступившие слезы. Он испытал легкую тошноту, сопровождаемую ощущением присутствия чудовищной мощи, бурлящей неподалеку.

— Что это, брат? — раздался голос с противоположной стороны круга. Торгун не узнал говорившего, но будь на его месте он, интонация был бы почти такой же: тревожной, подозрительной.

— Успокойтесь, — сказал Хибу. — Тошнота — это нормально, она пройдет. То, что вы видите, ничем не отличается от искусства задьин арга.

Торгун продолжал наблюдать. Как только глаза оказались прикованы к объекту, отвести их стало сложно.

Постепенно внутри стеклянной колонны появились формы. Воин мельком заметил что-то длинное и волнистое, извивающееся вокруг невидимой оси, словно языки пламени.

Затем более отчетливо появились слова на хорчине, светящиеся тусклым серебром, зависшие внутри колонны и искаженные, словно находились под водой. Торгун с трудом разобрал смысл то появляющихся, то исчезающих слов.

Ваши действия определены. Пункт назначения известен. Встреча будет возможна. До того момента действуйте по плану. Не форсируйте события. Магистр войны осведомлен и одобряет.

Торгун почувствовал, как ускорилось сердцебиение. При упоминании магистра войны пульс участился еще сильнее.

Хибу шагнул в круг, лицо воина едва было видно под капюшоном.

— Что с Альфа-Легионом? Нас не предупредили о нем.

Некоторое время колонна оставалась пустой. Затем постепенно появились новые слова.

Сложно сказать. Мы не располагаем этой информацией. Альфарий…

Последовала пауза.

… непредсказуем.

— Будут распоряжения?

Вы их получили. Ваш курс известен. Как и пункт назначения. Встреча состоится. До того момента оставайтесь стойкими. Истина откроется.

— Разве это уже не произошло? — спросила еще одна фигура с покрытой головой. Торгун не узнал голос. У него был резкое чогорийское произношение. — Ситуация наконец прояснилась. Мы тоже могли бы заявить о себе. Нам нечего стыдиться. Мне нечего стыдиться.

Снова долгая пауза. Затем стеклянная колонна снова засветилась.

Понимаю. Вы правы и можете гордиться собой. Но магистр войны делает это не без оснований. Предательство повсюду. Ни один Легион не избежал его, даже его собственный. От этого зависит судьба Империума. Как и судьба вашего Легиона.

Что порождало эти слова? Колонна была похожа на шпиль когитатора, выдавая банальные фразы, хотя некоторые из них, несомненно, были ответами на вопросы. Торгун смотрел на строки, кружащиеся и пляшущие внутри колонны, и чем больше он читал, тем меньше жгло глаза.

Верьте — ваш Хан столь же благороден, сколь и могущественен. Он поймет причину происходящего. Ему покажут истины Никеи и Давина. Мы полностью уверены. Благодаря всем вам. Оставайтесь верными.

Стеклянная колонна начала расплываться. Воздух вокруг нее уплотнился, поглощая хрупкий серебристый текст. Торгун прищурился, пытаясь разглядеть то, что осталось.

За просвещение. Свободу от тирании. Братство. Последние слова были почти неразборчивыми. За Империум человека.

Затем слова медленно растаяли. Торгун глубоко вздохнул, вдруг осознав, насколько сильно он был сосредоточен. Кожу покалывало, по спине бежала струйка пота.

Некоторое время все молчали. Затем освещение усилилось. Торгун моргнул, и символы колонны отобразились на его сетчатках в негативе.

— Что это было? — спросил один из присутствующих.

— Такова их природа, брат. Загадочная, несчастная, но необходимая.

За примером Хибу последовали другие, обнажив головы. Тот, что говорил с сильным чогорийским акцентом, не стал этого делать.

— Если бы мы воспользовались менее защищенными способами связи, нас бы разоблачили, — пояснил Хибу. — Говорящие со звездами опираются на одни загадки. Почему этот способ должен быть другим?

— Тогда что это такое? — спросил один из братьев. Торгун знал его — Со Хутан из братства Звезды охотника.

— Сосуд, — ответил Хибу. — Способ общения с теми, к кому мы присоединимся.

— Магистра войны уже называют предателем.

— И ты знаешь, Хутан, что это невозможно.

Хибу повернулся к остальным.

— Гор единственный, кто всегда относился к Кагану с должным уважением. Если нам необходимо выбирать между тираном и освободителем, как поступит истинный сын Чогориса?

Среди собравшихся пробежался тихий одобрительный шепот.

— Боевой Ястреб поймет, — продолжил Хибу. — Так же как и мы, он увидит истину, когда придет время, а мы обязаны принести ее.

Нозан воодушевленно кивнул.

— Когда придет время.

— Для чего? — спросил Торгун. Его растущее чувство тревоги не уменьшилось. Он обвел взглядом сорок пар глаз. — Для шепотов вокруг погодной магии? — Затем сердито посмотрел на Хибу. — Мы только и делаем, что говорим.

Хибу улыбнулся.

— Пока. Легион еще не готов к большему, брат.

Он повернулся к остальным.

— Я знаю, вас это раздражает, но поверьте мне, слова более важны, чем вы думаете. Продолжайте говорить с теми, кого можно убедить. Говорите тихо, осторожно, чтобы наши ряды росли. Некоторых нельзя убедить, нас предупредили об этом. Если другие ханы прикажут своим братствам остановить нас, я хочу, чтобы нашими союзниками были сотни их воинов. Согласие победит. Мы должны стремиться именно к этому. Легион будет направлен по своему пути, и Каган поймет, что мы выбрали благородную стезю.

Хибу предостерегающе взглянул на Торгуна.

— В конечном итоге он должен выбрать. Все, что мы делаем — это помогаем ему.

— Я совершил Восхождение не для того, чтобы говорить, — сказал Торгун, недовольный лицемерием Хибу. — Я присоединился, чтобы сражаться.

— Ты в самом деле думаешь, что тебе это не предстоит?

Мгновение они смотрели друг на друга. В конце концов Торгун опустил глаза. Он даже не знал, почему спорит. Что-то в ритуале беспокоило и раздражало его. Кожу все еще покалывало, словно от статического заряда.

— Что ж, это все, — обратился Хибу к остальным. — Мы соберемся, как только сможем, и прежде, чем достигнем пункта назначения. До того момента оставайся на связи и будь наготове.

Он поклонился, и собравшаяся ложа поклонилась в ответ. Один за другим, переговариваясь друг с другом, легионеры покинули круг. Откуда-то появились блюда с едой — куски жареного мяса и соленья ча-тазен. Собрание ложи стало более привычным, и помещение наполнилось шумом оживленной беседы.

Торгун увидел, что к нему идет Нозан, и отошел, надеясь избежать разговора с ним или Хибу. Когда хан братства Луны направился к кувшину, содержимое которого пахло алкоголем, дорогу ему преградил один из присутствующих. Это был тот самый чогориец, который не снимал капюшона.

— Тебе не следует прятаться здесь, брат, — сказал Торгун. — Если ты, конечно, этого не хочешь.

— Ты Торгун.

Торгун поднял брови.

— А ты прямолинеен.

Чогориец откинул капюшон. Когда Торгун увидел, кто это был, у него от шока непроизвольно дернулось лицо.

— Мне сказали, что ты знаешь Шибана из братства Бури, — произнес нойон-хан Хасик. Его смуглое, покрытое шрамами лицо походило на задубелую кожу.

Торгун кивнул, скрыв удивление.

— Мы вместе сражались на Чондаксе.

— Он дал мне это, — Хасик передал ему медальон ложи.

Торгун поднял его на свет. Диск был очень похож на тот, что вручили ему много лет назад.

— Он один из нас?

— Нет. Шибан нашел медальон на Фемусе.

Торгун встретился с жестким взглядом Хасика.

— Простите меня…

— Ты хочешь знать, какое это имеет отношение к тебе? — предположил Хасик, положив руку на плечо Торгуна и подводя его к кувшинам с вином. — Мне нравится Шибан, он один из лучших в моем орду. Но сейчас ситуация развивается быстро, а он уже поднял определенный шум, и мне хотелось бы прекратить его.

Торгун неуверенно посмотрел на него.

— Что произошло на Фемусе?

— Насколько я знаю, это не наших рук дело. Возможно, Змеи? Но есть кое-что важное.

Хасик наклонился поближе, и Торгун увидел, насколько глубокий шрам у нойон-хана.

— Я не хочу, чтобы ему навредили. Наверное, с ним можно поговорить. Как советует Хибу. Когда выбор будет сделан, я хочу, чтобы он оказался на правильной стороне.

Торгун задумался над этим.

— Я не знаю, — сказал он. — Мы во всем не сходились во взглядах. Он чогориец, а я…

— Ты легионер Белых Шрамов. Воин Джагатая. Это все, что имеет значение.

Хасик не сводил с него проницательного взгляда, всем своим видом внушая благоговение. Он был одним из немногих, кто стоял у истоков, не одно столетие сражался вместе с Каганом.

— Сделай это для меня, Торгун. Я устрою встречу. Поговори с ним. Думаю, он выслушает. Тех, кто сражается вместе, связывают узы.

— А если его не удастся уговорить?

— Его это заинтересует. Со мной так и вышло.

Хасик налил из кувшина вина и протянул стакан Торгуну. Затем налил и себе.

— Давным-давно Каган сказал мне, что единственный враг, которого мы должны страшиться — это упадок. Каждый раз, когда он перерезал горло очередному императору на Чогорисе, я видел, как он шепотом напоминает себе об этом. Никогда не отдыхать. Никогда не становиться жирным. Никогда не засиживаться на троне, потому что он станет твоим гробом. Я принял истину его слов и еще больше привязался к нему, потому что видел, как горячо он верил в это.

Нойон-хан сделал глоток, затем улыбнулся Торгуну.

— Мы делаем это ради наших душ, — сказал он без тени сомнения. — Когда время настанет, ты поможешь ему понять.

— Вы знаете, о чем они говорят на протяжении всего крестового похода? — спросил Сангвиний.

За спиной Ангела, который оправдывал свое прозвище, раскинулось серое небо Улланора, из-за которого красный доспех примарха сверкал еще сильнее. Безупречное лицо Сангвиния светилось искренним весельем.

Гор был введен в должность недавно, и парадные плацы были заполнены праздными воинами. Понадобится не одна неделя, чтобы организовать транспортные суда для их перевозки на висевший на орбите флот.

Четверо примархов укрылись от выхлопов двигателей под шелковыми навесами на террасе, которая возвышалась над главной процессией. Здесь можно было постараться забыть о миллиардах солдат, пытающихся одновременно покинуть планету. Сидевший со своими братьями Хан лениво размышлял над тем, кому поручили неблагодарное задание по организации этого процесса.

— Расскажи, — попросил Мортарион, хотя Хан видел, что его это не очень интересовало. Повелитель Смерти во время торжеств держался в стороне, довольствуясь исключительно своей компанией. По этой причине Хан немного симпатизировал ему.

Сангвиний откинулся на спинку трона, небрежно покачивая золотой бокал.

— Они делают ставки на то, кто из нас победит в бою один на один. Есть коэффициенты. Я видел их.

Мортарион фыркнул. Фулгрим — четвертый из собравшихся — засмеялся.

— И так все ясно, разве нет? У нашего брата Гора самый низкий.

Фулгрим и Ангел в чем-то мере были похожи. У обоих были будто скульптурные лица, одинаково вычурные доспехи. Но если Сангвиний выглядел так, словно родился с позолоченными наплечниками, то Фулгрим, по мнению Хана, немного переигрывал. В конечном счете примарх Белых Шрамов пришел к выводу, что Сангвиний был бы счастлив избавиться от своих украшений, Фулгрим же производил впечатление, что скорее умрет, чем пойдет на это.

— Кажется, наш отец говорил о том, что нельзя отучить обычного человека от азартных игр, — сказал Сангвиний.

Мортарион покачал бледной головой, и тянущиеся от древней дыхательной маски трубки звякнули друг о друга.

— Глупо.

Фулгрим весело взглянул на него.

— О? Это почему же?

— Потому что нас создали для разных сражений, — прорычал Повелитель Смерти. Казалось, его отфильтрованный голос всегда оставался мрачным. — Приезжай на Барбарус, павлин, и увидишь, сколько протянут твои перышки в смоге.

Серебристая бровь Фулгрима поднялась.

— Возможно, я так и сделаю, брат.

— Я бы не советовал, — вмешался Сангвиний. — Я видел те химические облака. Подозреваю, что он продержится в них дольше, чем ты, Фулгрим.

— Для некоторых это проще, чем для остальных, — пробормотал Мортарион.

Фулгрим хитро взглянул на Сангвиния. Наступила неловкая тишина.

— Ты не должен жалеть об этом, — сказал Хан. Остальные примархи повернулись, словно удивленные, что у него есть голос. — О невзгодах.

Мортарион кисло взглянул на брата. Бледная кожа примарха XIV Легиона почти соответствовала пасмурным небесам Улланора.

— Я не жалею, — ответил он. — Но могу сожалеть, что только некоторые из нас снискали благосклонность отца.

Сангвиний невозмутимо отпил вина из бокала.

— Брат, тебе следовало порадоваться за Гора.

— С чего бы это? — язвительно спросил Мортарион. — Потому что его нашли первым? И он дольше всех командовал своим Легионом? Будь на Хтонии ты или я, сейчас мы могли быть на его месте.

Фулгрим фыркнул.

— Говори за себя. Должность магистра войны — это не только награда.

Сангвиний засмеялся.

— Ни слова о твоей палатинской аквиле, брат. Это только усилит его ревность.

— Я не ревную — ни к Гору, ни к тебе, — буркнул Мортарион, не обратив внимания на веселье в голосе Сангвиния. — Ты не понимаешь проблему.

Фулгрим наклонился вперед, сжав длинные руки.

— Какую?

— Пока Он возглавлял нас, — пояснил Мортарион, — мы сражались ради одного Его взгляда или жеста. Это было приемлемо, потому что никто из нас Ему не соперник. Ничто в галактике с Ним не сравнится. Теперь мы будем сражаться за расположение Гора, но не он создал все это. Он всего лишь один из нас. Это приведет к проблемам.

Фулгрим бросил снисходительный взгляд на Сангвиния.

— Он ревнует.

Хан покачал головой. Фулгрим мог быть раздражающе глупым.

— Нет, он верно говорит. Этого не должно было случиться.

Сангвиний задумчиво посмотрел на Хана.

— Я думал, что из всех нас ты будешь рад за Гора.

Хан пожал плечами.

— Он — лучший из нас, я не завидую, и говорил ему об этом. Но этого не должно было случиться.

— Так это должен был быть ты? — едко спросил Фулгрим. Мортарион снова фыркнул, но Сангвиний промолчал.

— Я бы не принял должность, — ответил Хан.

— Конечно же, принял бы, — возразил Фулгрим.

Хан покачал головой.

— Мне не нужен еще один титул. Достаточно того, что дает мой народ.

Сангвиний улыбнулся.

— Мой брат, думаю, из всех нас ты самый загадочный. Я знаю, чего хочет Рогал, то же могу сказать о Робауте, но даже спустя столько лет понятия не имею, чего хочешь ты.

— Он хочет быть один, — ответил Фулгрим. — Отправиться к звездам и охотиться на ксеносов на этих восхитительных гравициклах. Они чертовски быстры. Я слышал от доверенного лица на Марсе, Джагатай, что ты творишь странные вещи со своими кораблями.

Хан метнул в него взгляд из-под тяжелых век.

— Я слышал, ты делаешь странные вещи со своими воинами.

Узкое лицо Фулгрима тут же вспыхнуло от гнева, а Сангвиний рассмеялся.

— Мне интересно, кто из вас победил бы в дуэли, — задумчиво произнес Ангел. — Я хотел бы посмотреть на это. Вы оба божественно владеете клинками.

— Назови место, брат, — сказал Фулгрим Хану. — Я даже отправлюсь на Чогорис, если ты построишь дворец, чтобы пыль не запачкала мой доспех.

Хан почувствовал колкость. Она сильно задела его, но выражение лица осталось неизменным. Ни один из них никогда не догадывался, насколько сильно его раздражали их близкие братские отношения.

— Ты проиграешь, — произнес Хан.

Фулгрим усмехнулся, но как-то неуверенно.

— Да ну?

— Ты проиграешь, потому что ты, по своему обыкновению, отнесешься к дуэли, как к игре, а я нет. Ты проиграешь, потому что ты ничего не знаешь обо мне, а я знаю о тебе все, ведь ты во всеуслышание бахвалишься с башен своих линейных крейсеров. Мое мастерство остается неизвестным. У тебя есть кое-какая репутация фехтовальщика, брат, но я не хвастаюсь, когда говорю, что ты подавишься ею.

Щеки Фулгрима вспыхнули. На миг казалось, что он схватится за клинок. Как обычно невозмутимая улыбка Сангвиния разрядила обстановку.

— Теперь я жалею, что затеял все это, — вздохнул он. — Ради общего спокойствия, не стоит ли нам забыть об этой глупости? Мы не враги и никогда ими не будем, и это настоящее благо.

— Кто бы мог подумать, — обратился Мортарион к Хану с проницательным блеском в слезящихся глазах, — у тебя и в самом деле есть гордость.

— Как и у тебя.

— Тогда какой была бы ставка на нас, брат? — спросил Мортарион. — Что бы ты заплатил, если бы мы сразились?

Хан вздохнул.

— Нет. Я начинаю уставать от…

— Ответь, — стоял на своем Мортарион. — Или тебя интересуют исключительно ставки на фехтовальщиков?

Хан пристально посмотрел на него и в этот миг понял, что из всех семнадцати братьев Мортарион был единственным, кто, как и он, во время Великого крестового похода оставался в стороне от главных событий. Даже Альфарий играл более важную роль. Для Джагатая Повелитель Смерти был таким же загадочным, как и сам варп.

Интригующим.

— Не знаю, — ответил он довольно искренне. — Было бы интересно выяснить.

Тогда Мортарион засмеялся, хотя видимая часть лица при этом скривилась. Казалось, его лицо могло излучать только суровость.

— Действительно, было бы, — сказал он. — Но нам не из-за чего драться, так что расслабься.

— Не из-за чего? — серьезно спросил Сангвиний. — А как же библиариус?

Кривая улыбка потухла.

— Это другое.

Ангел сделал еще глоток вина.

— Как же так?

— Значит, вы не слышали новостей. Наш отец взял дело в свои руки. Мне известно, что вы серьезно относитесь к своему детищу, но вам необходимо знать: ему нельзя позволить и далее существовать.

Фулгрим заинтересованно посмотрел на него.

— Что ты имеешь в виду — «взял в свои руки»?

— Наступит расплата. — Повелитель Смерти метнул кривой взгляд в Хана, словно наслаждаясь некой тайной, которая очень скоро станет общеизвестной. — Когда это случится, я буду там. Надеюсь, и ты тоже. Некоторые поединки слишком важны, чтобы оставлять их на своих представителей.

— Ваши мысли не здесь, повелитель.

Хан пришел в себя. Он понятия не имел, почему вспомнил эту беседу. Улланор все чаще проникал в его мысли. Это становилось проблемой.

Примарх, извиняясь, кивнул Илье, которая сидела напротив. Свечи едва горели, а на наполовину заполненной доске го шла безрезультатная игра без явного перевеса той или иной стороны.

— Не здесь, — признался он.

Илья протянула руку к бокалу.

— Мы можем сыграть в другое время. Хотя я делаю успехи, не считаете?

Хан рассеянно повращал плечами. Они были напряжены, и чтобы расслабиться им было нужно движение.

— Вы учитесь.

Илья вернулась на свое место.

— Цинь Са сказал мне, куда мы направляемся.

— Неужели?

— Он также спросил, действовали ли Белые Шрамы стандартно.

— В каком смысле?

— Он имел в виду взаимодействие Легиона. Развертыванием полным составом.

Хан почесал затылок.

— Это из-за Чондакса. Я бы предпочел позволить ханам действовать самостоятельно.

— Вы могли бы так поступить.

— Уже нет, — он потянулся за своим напитком и сделал большой глоток. Скисшее молоко адуу. Непопулярный выбор, даже в его собственном Легионе.

Илья серьезно посмотрела на него.

— Повелитель, вы помните нашу первую встречу?

Хан кивнул.

— Гор тоже присутствовал на ней, — сказала она. — Я не знаю, ждали вы его или нет. Если да, то было жестоко с вашей стороны не предупредить меня.

Это был последний разговор братьев перед тем, как опустилась пелена.

— Я помню, какими вы оба были, поэтому немного понимаю ваше решение.

Хан поднял брови.

— В самом деле?

— Возможно, и нет. Но для меня вы и в самом деле были братьями. Поэтому могу понять, как сильно вы не хотите верить… Ну, в то, что…

Слова закончились. Хан некоторое время наблюдал за ее попытками найти их.

— Тут речь не об эмоциях, сы, — сказал он. — Если Гор совершил преступление, я буду охотиться на него, то же касается Русса и Альфария.

— У нас есть приказы с Терры, — заметила Илья, подходя к сути разговора. — Если ситуация неясна, то мы, несомненно, должны следовать распоряжениям Тронного мира.

Хан выпил еще молока.

— У вас есть семья?

— В живых никого. Был брат.

— Представьте, что вы узнали о ссоре вашего отца и брата. Предположим, вы не может проверить, кто из них прав. Представьте, что у вас были… сложные отношения с вашим отцом. Вы должны сделать выбор. Будет ли верно для вас выбрать ту или иную сторону, если ничего другого не известно? Разве не у обоих есть право рассчитывать на вашу верность?

Серые глаза Ильи не моргнули.

— В чем заключаются проблемы с отцом?

Хан помедлил.

— У вас разные точки зрения.

— В важных вопросах?

— О судьбе человечества.

— В самом деле важно.

— Именно.

Илья пожала плечами.

— Я верна Терре, давала клятвы Департаменто. Для вас вопрос заключается во внутрисемейной вражде. Для меня — в том, от кого исходят приказы.

— Приказы неважны, — возразил Хан. — А вот клятвы — да. Увидим, кто будет соблюдать свои.

— Зачем? Что вы надеетесь найти на Просперо?

— Я надеюсь найти своего брата.

— А если слухи правдивы?

— Тогда по крайней мере я буду знать, кому верить.

Илья замешкалась.

— Но что вы думаете?

Хан минуту молчал. Исход игры на стоявшей перед ним доске по-прежнему был неясен — он мог повернуться в любую пользу. Но некоторые стратегии исчерпали себя, включая ту, которую он использовал в самом начале.

— Если Магнус мертв, я бы знал. Меня будет сложно убедить в его смерти.

Наконец он взял камень и поставил его на доску. Ход не сильно изменил положение в игре.

— Но мы скоро будем там, — сказал он. — Тогда и получим ответы.

13 КЕМ ТЫ СТАНОВИШЬСЯ НАПЕРЕГОНКИ СМЕЙСЯ, КОГДА УБИВАЕШЬ

На захват корабля Несущих Слово ушло много времени. Никто из членов экипажа не сложил оружия — они просто продолжали сражаться до конца. Когда их лазерные карабины и автопушки отказали, они схватились за кривые ножи. Когда те затупились, люди царапались и кусались.

Было нечто особенно жалкое в попытках смертных оставить при помощи ногтей вмятины на керамите. Их пальцы ломались почти сразу же, оставляя на поверхности доспеха только длинные полосы.

Для Кса’вена зачистка корабля была монотонной работой. Его вела не ярость Хенрикоса, а всего лишь прежнее стремление старательно исполнять свой долг. Он всматривался в лица тех, кого убивал и видел в их глазах искалеченные жизни. Даже круша болтером или разрывая руками свои жертвы, он размышлял над источником такого фанатизма.

Сотни умерли, прежде чем работа была завершена. Первым космодесантники захватили мостик, после чего началась долгая зачистка корабля до самых трюмов. Сервиторы, которые стали бы работать на любых хозяев, остались одни. Захваченных старших офицеров из числа смертных передали Хенрикосу, который надел на них кортикальные подавители. После этого люди стали достаточно послушными, хотя безжизненные выражения лиц нервировали.

После того, как Хенрикос получил контроль над двигателями «Воркаудара», союзники покинули аванпост на Миирле и вернулись в пустоту. Встреча с «Гесиодом» и «Убывающей луной» прошла гладко, и трое кораблей направились в неизведанные глубины космоса и бесшумно зависли там, невидимые для всех сканеров, за исключением самых мощных авгуров дальнего обнаружения.

Было бы правильно направиться прямо в варп, но провидец бури нуждался в ответах. В конце концов, именно по этой причине они устроили засаду на «Воркаудар».

И вот Кса’вен с Есугэем и Хенрикосом стоят в трюме корабля Несущих Слово. Огромный, идеально круглый отсек представлял собой вертикальную шахту, которая тянулась высоко вверх. По стенам бежали сплошным текстом написанные плавными рунами слова. Кса’вен не мог их прочесть. И сомневался, что у многих бы получилось.

Свет вокруг них колыхался и вызывал неприятные ощущения, и у него не было видимого источника света. Обсидианово-черные стены мерцали, словно их облизывали языки пламени.

— Что отличает этот от остальных? — спросил Кса’вен.

— Он самый большой, — ответил Хенрикос. — И поэтому самый мощный.

Есугэй кивнул.

— Я чувствую это.

Кса’вен внимательно рассмотрел объект их внимания. Перед ними возвышался огромный механизм, более двадцати метров в высоту и тридцать в ширину. Его поверхность покрывали масляные трубы. Решетки светились яркими оттенками: зеленым, оранжевым, кроваво-красным. Устройство гудело и гремело, выпуская столбы дыма, кольцами поднимающегося вверх по шахте. Все кругом было заляпано брызгами темной жидкости. Пол устилали кости, которые хрустели под ногами Кса’вена.

— Можешь подключиться? — спросил Есугэй.

Хенрикос оглядел устройство. Кса’вен услышал стрекот глазных имплантатов, проводящих сканирование.

— Возможно, — прорычал Железнорукий. — Дайте время. Я многое в нем не понимаю. Они испортили некоторые детали чем-то неизвестным мне. Это… Пресвятая душа железа. Это кровь. Они охлаждают механизм кровью.

Кса’вен поморщился. Было сложно понять, что же случилось с Легионом Лоргара.

— Сколько времени тебе нужно? — спросил он.

Хенрикос обернулся и резко рассмеялся.

— Несколько дней? А может целая жизнь?

Есугэй ободряюще положил руку на плечо легионера.

— Сделай все, что сможешь, брат. Я тебе благодарен.

Хенрикос почти отшатнулся от прикосновения Есугэя, затем расслабился. Железнорукий все еще был взвинчен, и решение поручить ему связанное с механикой задание было верным. Оно займет работой его аналитический ум, не позволив размышлять над прочими делами.

Кса’вен повернулся к Есугэю.

— Тогда нам лучше уйти?

Провидец бури кивнул.

— Веди.

Двое легионеров оставили Хенрикоса одного в круглой шахте и зашагали прочь по окровавленным и зловонным коридорам.

— Никто не ожидал… этого, — произнес Есугэй, осматривая по пути нацарапанную на стенах мерзость. — А ты?

Кса’вен покачал головой.

— Я однажды воевал с ними. Много лет назад. Хорошие бойцы, но они мне никогда не нравились.

— Я думал, что Саламандрам все нравятся.

Кса’вен рассмеялся.

— Слишком набожные для меня. И их примарх. Я не должен быть непочтительным, но…

Они начали подниматься на те уровни, где освещение работало более надежно. Попадавшиеся по пути сервы в дыхательных масках и в форме Белых Шрамов отдавали честь.

— Возможно, нам следовало задать больше вопросов, — сказал Есугэй.

— Что ж, сейчас время начать.

— Боюсь, что да.

Они дошли до нужного места: пары клепаных и многослойных противовзрывных дверей. Перед ними стояли двенадцать стражников в панцирной броне и с тупоносыми лазерными карабинами. Солдаты отдали честь подошедшим космодесантникам, и двери с шипением гидравлики пришли в движение.

Помещение за ними было крохотным, всего несколько метров в диаметре. Стены были выложены белой керамической плиткой, а с потолка свисала единственная лампа. В центре комнаты находилась вертикальная металлическая рама, к которой был прикован легионер Несущих Слово. Кисти, лодыжки, шею и талию сковывали адамантиевые обручи. Легионер был без доспеха, в одной лишь грубой рубахе до колен. От шеи до стоп тело покрывали вытатуированные отрывки ритуальных текстов.

Несущий Слово ядовито взглянул на вошедших космодесантников. Двери закрылись, изолировав троих воинов в комнате. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

— Ну? — прохрипел легионер, и из разбитых губ потекла струйка густой крови.

— Твое имя? — спросил Есугэй.

— Возьми его из моей головы.

— Если бы я мог, думаешь, стал бы спрашивать?

Легионер улыбнулся.

— Ледак. Двести пятьдесят шестая рота. Йеса Такдар.

Кса’вен прислонился к стене. В каждом помещении на «Воркаударе» стоял отвратительный запах, напоминавший давно сгнившие органы, но в этих небольших комнатах смрад был самым сильным.

— В чем заключалась ваша миссия? — спросил Саламандр.

— Ледак. Двести пятьдесят шестая рота. Йеса Такдар.

Есугэй вздохнул.

— Корабль наш. Тебе никто не поможет. Говори и останешься жив.

Ледак продолжал улыбаться. Кса’вен обратил внимание, что его зубы остро заточены. На это наверняка ушло много времени.

— Ты не хочешь жить, Ледак? — спросил он.

Улыбка так и не сошла с лица Ледака.

— В чем заключалась ваша миссия? Куда вы направлялись?

— Ледак. Двести пятьдесят шестая рота. Йеса Такдар.

Кса’вен оттолкнулся от стены и приблизился.

— Почему бы не облегчить душу, брат? — устало вздохнул он, глядя прямо в налитые кровью глаза легионера. — С самого Исствана не было ничего кроме бегства и сражений. Я бы хотел знать почему, прежде чем пойду дальше.

Ледак смотрел в ответ. На миг показалось, что он хотел заговорить. Его лицо светилось энергией, как у проповедника, собирающегося разъяснить секрет спасения потенциальному неофиту.

Затем свет погас. Ледак покачал головой, ударившись о металлические стержни.

— Ледак. Двести пятьдесят шестая рота. Йеса Такдар.

Есугэй схватил его за горло и потянул вверх, от чего кровь прилила к щекам Несущего Слово.

— Говори.

Кса’вен глубоко вздохнул. От происходящего он чувствовал себя запачканным. Саламандр только-только привык убивать былых родичей в пылу битвы. А вот видеть одного из них — жалкого и несчастного — так близко было совсем другим делом.

— Ты можешь сделать что-нибудь с его разумом? — спросил Кса’вен Есугэя.

Белый Шрам, не отпуская горло Ледака, покачал головой.

— Это так не работает.

— А другой, на станции…

— Мы застигли его врасплох. Это был обман, а тот был слабым.

Есугэй мрачно взглянул на Ледака.

— Азек смог бы. Я не обладаю его искусством.

Ледак каким-то образом сумел злобно посмотреть в ответ, несмотря на то, что его лицо частично было изувечено Есугэем. Глаза Несущего Слово светились триумфом.

Тогда Белый Шрам убрал руку, позволив голове Ледака наклониться вперед, и сильно ударил, сломав нос пленному. Кровь брызнула на плитки, и Ледак закачался. Есугэй снова ударил, и Кса’вен услышал треск ломающихся костей.

— Это так необходимо? — спросил Кса’вен, с сомнением взглянув на Есугэя. Ледак был предателем и убийцей, но все еще одним из Легионес Астартес. Саламандры никогда не опускались до такого, даже по отношению к ксеносам, а Несущий Слово был намного ближе.

— У нас нет времени, Кса’вен, — пояснил Есугэй. Морщинистое лицо провидца бури выдавало его тревогу, но золотые глаза сияли сталью. — Мы пришли сюда за информацией, а не за кораблем. Он знает о передвижениях флота, планах. У тебя есть лучшая идея?

Кса’вен снова посмотрел на Ледака. Легионер все еще улыбался, хотя заточенные зубы стали черными от крови.

Есугэй отвел руку и свел вместе ладони. Между пальцами вспыхнул синий огонек электрического света. Задьин арга развел руки, и к лицу Ледака метнулась молния. Потрескивающие жала стремительно вонзились в глаза Ледаку и заискрили на его обнаженной коже.

Комнату наполнил запах паленой кожи. Ледак закричал, извиваясь и дергаясь в оковах. Есугэй несколько секунд продолжал причинять ему боль, позволяя молнии плясать по телу легионера, после чего внезапно остановился.

Ледак обмяк, тяжело дыша и выглядя дезориентированным. Большая часть левой щеки сгорела, обнажились сухожилия. От тела поднимались струйки дыма.

— Больше не делай так, — сказал Кса’вен.

— Передвижения флота, — продолжил Есугэй. — Система связи. Эта информация может спасти тебя.

Ледак склонил голову вперед. По-видимому, ему было сложно сконцентрироваться. Он затуманенным взором посмотрел на Есугэя, потом Кса’вена.

— Ле…дак. Две… пятьдесят шестая… рот…

Есугэй снова выпустил молнию. В этот раз вопль был влажным и булькающим из-за сжигаемого пламенем горла. Казалось, это могло продолжаться еще долго.

Но для Кса’вена было слишком. Саламандр вытащил болтер и навел его на Есугэя.

— Хватит, брат, — тихо сказал сын Ноктюрна.

Шокированный Есугэй повернулся. Молния исчезла, и обуглившаяся голова Ледака снова повисла.

— Ты обнажил оружие? — недоверчиво спросил провидец бури.

— Не заставляй меня использовать его.

Белый Шрам замешкался, словно размышляя, сколько у него на самом деле врагов в этой комнате.

— У нас нет времени. Ему известна дислокация сил. Нам необходима эта информация.

Кса’вен кивнул.

— Мы ее получим. Хенрикос работает над машиной.

— Думаешь, они бы с нами так не поступили?

— Это мое решение, брат, — Саламандр не опускал болтер. — Ты видел то, что творится на этом корабле. Во что они превратились. И тебе, как и мне, было противно.

Есугэй разочарованно покачал головой.

— Нам нужно знать. Без информации нельзя ни сражаться, ни определить, где находится Легион.

— Я согласился присоединиться к тебе, — твердо произнес Кса’вен. — И буду сражаться вместе с тобой, чтобы найти твоего Хана. Ради этого я умру. Но для нас обоих примерами служат наши примархи, и когда я снова увижу Вулкана, то не смогу посмотреть ему в глаза и сказать, что забыл свои клятвы.

Какой-то миг Есугэй не собирался уступать, напоминая загнанного в угол зверя. Каждый его жест выдавал жажду знаний и действий.

Затем закашлял Ледак, задыхаясь от крови и желчи. Его лицо было изувечено, превратившись в кровавую маску. Будь он смертным, такие раны, несомненно, убили бы его.

Есугэй взглянул на дело своих рук. Он остыл и опустил руки. Золотые глаза выдали кратковременное чувство ужаса, словно он впервые увидел то, что произошло в комнате.

— Ты пристыдил меня, — признался он. — На миг…

Кса’вен убрал болтер.

— Я дольше жил с этим, вот и все. Раньше я, не задумываясь, поступил бы также.

Он посмотрел на открытые раны Ледака.

— Но стань подобным врагу, и он завладеет твоей душой.

— Это одно из изречений Вулкана?

— Он вполне мог сказать такое.

Есугэй глубоко вдохнул. Он выглядел уставшим. Кса’вен догадался, что использование библиарием своих сил на станции и во время эфирной телепортации сильно его истощило.

— Нам нужно знать, — стоял на своем Есугэй.

Кса’вен нажал на руну выхода у двери.

— Мы узнаем, творец погоды.

— Время против нас, — сказал Есугэй.

— Доверься Хенрикосу, — ответил Кса’вен, провожая его из комнаты. — Я научился этому. Железные Руки — странные люди, но, поверь мне, они никогда не сдаются.

Он оглянул на висящего в кандалах пленника.

— По крайней мере, в этом мы едины.

Гравицикл мчался по тоннелю, ревя, словно живое существо. Шибан гнал его до предела, наклоняясь в седле, чтобы избегать попадавшиеся на пути преграды. Пространство было тесным — всего несколько метров шириной на самых крутых участках — и насыщенным смертоносными металлическими выступами.

Машину под ханом трясло. Двигатели гремели, выходящие газы пылали. Из темноты выскочила переборка, и легионер резко повернул. За ней последовала поперечная балка, и Шибан низко наклонился.

Тренировочное кольцо на «Чин-Заре» протянулось на пять километров: свыше двух на каждую из прямых, соединенных парой страшных шпилек. Оно занимало пространство между отсеками инжинариума, оставленное пустым для стремительных спидеров. Чтобы управлять гравициклом и поддерживать мастерство на должным уровне, необходимо было проводить многие часы в седле. Поэтому-то экипажи линкоров и сохраняли в глубинах кораблей тренировочные треки.

Шибан наклонился вперед, немного перераспределив вес и опустив нос гравицикла, чтобы избежать переплетения труб, после чего снова дал полный газ. Мимо проносились размытые механизмы цвета темного железа. Белый Шрам словно мчался через ядро забытого металлического мира.

Машина отлично отреагировала. Она была последней из тех, которыми он управлял на Чондаксе, и техники хорошо поработали, удалив из фильтров пыль и очистив обтекатель от крови.

Через некоторое время он уловил звук машины своего преследователя. В тренировочных туннелях рев собственного скакуна сильно снижал слышимость.

Шибан улыбнулся и прибавил газу. По дисплею шлему проносились руны локатора — мерцающие красные контуры на размытом черном фоне. Он увидел преследующий его сигнал, тот был в нескольких сотнях метров, но сокращал дистанцию.

«Старайся лучше».

Стремительно приближался перекресток. Шибан вошел в поворот, затормозив в самый последний момент. Шасси гравицикла задрожало, с трудом сдерживая огромную мощь, вырывающуюся из двигателей.

Белый Шрам нажал на воздушные тормоза только когда после того, как увидел апекс поворота. Инерция дернула его тело вперед, и он почувствовал, как кровь прилила к голове. Путь преграждала массивная металлическая балка, и воин наклонился в бок, чтобы проскочить под ней. За преградой туннель резко уходил влево, закручиваясь в крутой поворот под основаниями огромных корпусов двигателей. В этот момент он впервые услышал грохот выхлопных газов не своего гравицикла — где-то высоко рычали ядерные реакторы.

Легионер за секунду достиг поворота и ловко проскользнул через узкое пространство, а затем снова дал полный газ.

Шибан едва не переусердствовал. Компенсаторы гравицикла пронзительно завыли, правый борт слегка коснулся внутренней стены туннеля, осветив темноту искрами.

Хан громко рассмеялся, прибавив скорость. Звук пьянил. Легионер не слышал ничего, кромегромкого ритма двигателей и не чувствовал ничего, кроме запаха выхлопных газов.

Шибан взглянул на дисплей шлема.

«Все еще на хвосте. Впечатляет».

Он проскочил под платформой, после чего снова дал полный газ. Впереди протянулась длинная прямая, извиваясь между внутренними конструкциями огромного линкора.

Он чувствовал себя живым. После охоты на лавовых равнинах Фемуса IV прошло совсем немного времени. Его реакции, отточенные на чогорийских адуун, были такими же надежными, как и глефа.

Но ему сели на хвост. Звук за его спиной становился громче, приближаясь из темноты, подобно упорному призраку.

Шибан снова засмеялся и еще больше увеличил обороты двигателя. Навстречу стремительно приближался конец туннеля. Даже на сорока процентах мощности гравицикл поглощал дистанцию короткого трека с ужасающей скоростью.

«Я оторвусь от тебя в Клешне».

Шибан позволил машине скользнуть немного влево, прежде чем добавить мощности и обогнуть выступающую массу нерабочих грузовых транспортеров. Легионер промчался под опорами большого топливопровода и сильно накренился.

Из темноты выскочила Клешня — узкий пролет, образованный двумя близко расположенными опорными колоннами и едва достигавший в ширину трех метров. Даже в обычных условиях было непросто миновать его. В темноте же, в условиях ограниченного пространства и на предельной скорости, это испытание становилось завораживающе опасным.

Шибан ускорился, предельно сконцентрировавшись на приближающейся цели. Затем его машину встряхнуло от струи выхлопных газов, и воина немного подбросило его вверх.

Шибан нажал воздушные тормоза и напрягся, когда навстречу устремилась верхняя секция Клешни.

Времени оставалось только, чтобы нагнуться. Неровная железная конструкция чиркнула по верхушке шлема, почти оглушив воина, но он проскочил через проем в ливне искр.

Туннель в дальнем конце сильно закручивался, и Шибану пришлось хорошенько постараться, управляя скакуном. Сцепив зубы, легионер поднял нос гравицикла в тот момент, когда машина почти врезалась в плотную массу адамантиевых палубных креплений.

Он выровнял скакуна, но потерял скорость. Белый Шрам снова увеличил мощность только для того, чтобы увидеть, как преследователь пролетел над головой. Всадник должен был проскочить Клешню на безумно высокой скорости.

Шибан засмеялся в третий раз, наслаждаясь восхитительным безумством соперника. Вот это была езда. Она была достойна самого Кагана.

К этому времени быстро приближался последний поворот, и Шибан сбросил скорость. Всадник впереди него сделал то же самое, и туннель наполнился густым дымом сбавляющих мощность двигателей.

Несколько секунд спустя всю трассу залил свет. Над легионерами зашипели многочисленные поршни, открывающие люки. За ними показались ангары гравициклов. Шибан продолжил сбавлять обороты, направляясь к стыковочному месту. Он по-прежнему улыбался.

Всадник впереди него направился к следующей стоянке. С крыши опустились две сегментированные клешни и зацепили гравицикл за нос и корму. Всадник спешился, прежде чем машину подняли и отправили в технические отсеки, перепрыгнув на стальную платформу справа от него.

За платформой протянулась основная территория ангара — огромная, сводчатая и ярко освещенная, кишащая сервиторами и бригадами технического обслуживания. По просторному помещению к подготовленным машинам шагали другие всадники, готовясь спуститься к тренировочному кольцу.

За гравициклом Шибана также спустились когти. Хан спрыгнул с седла, когда машина поднималась мимо платформы, и направился к победителю, беспокоясь, что тот уйдет, прежде чем он поздравит его.

— Брат! — выкрикнул он. — Отличная езда!

Всадник снял шлем и провел рукой по лоснящемуся от пота лбу.

— Тебя не просто побить, Шибан-хан.

Только после этих слов, Шибан узнал его: терранина с Чондакса, который сражался за его спиной в Дробилке. В резком свете ангара он выглядел, как и тогда: сбитым, высоким, с бледным шрамом на щеке. Шибан не рассчитывал снова увидеть его. В таком многочисленном Легионе братства приходили и уходили, как летние воробьи.

— Торгун-хан, — поздоровался удивленный, но довольный Шибан, протягивая руку. — Как ты здесь оказался?

Торгун пожал плечами.

— Превратности войны, — ответил он. — Выпьешь со мной?

Шибан замешкался. Он не знал почему, но ему было приятно снова видеть Торгуна.

— С удовольствием, — ответил он, улыбнувшись. — Веди.

— Итак, что с тобой происходило после Белого Мира?

Торгун ответил неопределенно.

— У нас была работа в каньонах. Мы очистили не все из них.

Он грустно улыбнулся.

— Или же сделали это не так как следует.

Шибан улыбнулся.

— В самом деле?

Они сели за стол в одной из многочисленных столовых «Чин-Зара». Она была зарезервирована за легионерами, и за исключением двух ханов пустовала. Даже Белые Шрамы, которые не были настолько беззаветно преданы своему долгу, как некоторые Легионы, отдыхали только в редких перерывах между постоянными тренировками.

Торгун потягивал свой напиток из металлического кубка.

— После этого наняли терранку. Мне сказали, что она напрямую общается с Каганом. Была проведена некоторая реорганизация.

— Ты сражался после Чондакса?

— Нет. С тех пор как был уничтожен последний хейн.

— А! Жаль.

— Битвы еще придут.

Шибан старался не рассматривать Торгуна слишком явно. Тот не изменился. По какой-то причине сражения в Дробилке ярко запечатлелись в памяти Шибана, в то время как многие другие события стерлись. У него было ощущение, что закончилось нечто старое и началось новое. И контуры этих изменений только сейчас стали проявляться.

— Твои надежды сбылись? — спросил Торгун.

— Ты о чем?

— О том, чтобы биться в самом конце рядом с примархом.

Шибан задумался.

— Я не знаю. Нас отправили на Фемус. Нам едва хватило времени на похоронные обряды. Помнишь Хаси?

— Да. Он погиб?

Шибан кивнул.

— И Бату. Только Джучи остался.

Торгун обхватил чашу обеими руками.

— Ты понес большие потери. Это цена скорости.

Шибан печально улыбнулся.

— Как ты и предупреждал.

Торгун тут же извинился.

— Я не хотел…

— Я знаю.

Шибан сделал глоток.

— Я думал о том, что ты говорил мне на Чондаксе.

Он заметил скептический взгляд Торгуна.

— Поверь мне, это правда. Я стал сторонником твоих взглядов. Твои воины проявили большую гибкость, чем мои, и я попытался научить их этому.

Брови Торгуна поднялись.

— Я удивлен.

— Не стоит. Галактика меняется.

— Верно, — Торгун посмотрел на свой напиток, по-прежнему не пробуя его. — И что ты думаешь об этом?

Вопрос был тот еще.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Ты поэт, — сказал Торгун. — У тебя на все есть слова.

Шибан бросил взгляд на боевого брата, выискивая насмешку. Но с Торгуном ему это никогда не удавалось.

— Я верю Кагану, — ответил он. — Но ты и так знаешь это. Он поймет больше нашего.

Торгун криво усмехнулся.

— Он мог бы немного поделиться знаниями.

— Так и будет, в свое время. Я согласен ждать.

Торгун откинулся в кресле, и усиленные металлические опоры согнулись под весом брони.

— Признаю, было приятно видеть, как разбегается Альфа-Легион, — сказал он, сжав губы. — Скользкие ублюдки. Мне интересно, что они подумали, когда на них набросилась «Буря мечей».

Шибан тоже улыбнулся.

— У них было мало времени на размышление.

Торгун засмеялся.

— Верно.

Оба воина замолчали. Из просторного служебного помещения раздался звон и стук работающих слуг. Задрожал пол: это несколькими палубами ниже пронеслось звено гравициклов.

Наконец, Торгун снова заговорил.

— Что происходит, Шибан?

— Я не знаю.

— Никто не знает. Ты слышал, что нам приказали вернуться на Терру?

— Да.

— И говорят, что Русс окончательно отбился от рук?

— Не только он.

Торгун оттолкнул кресло.

— Я хотел увидеть тебя, потому что ты всегда говорил, что это не может продолжаться.

Шибан ничего такого не помнил.

— Все меняется.

— Черта пересечена. Каждый раз, когда мы советуемся с говорящими со звездами, они дают нам новую загадку, но это скоро закончится. Кто-то лжет, — он внимательно посмотрел на Шибана. — И в Легионе тоже. Я начинаю подозревать…

Шибан нахмурился.

— Говори. Ты ведь для этого пришел.

Торгун наклонился вперед.

— Братство. Вот те узы, что нас связывают. Я видел их у Лунных Волков. У них были группы. Неофициальные. Они встречались, возобновляя воинские клятвы. Они говорили, что магистр войны одобрял их.

Шибан выслушал.

— Магистр войны?

— По их словам. Эта идея хороша. Она ломает звания. Воины могут обмениваться информацией и больше доверять друг другу.

— Ты один из них?

Торгун кивнул.

— В этом нет ничего плохого. Речь идет о братстве. Возможно, у вас на Чогорисе они были — воинские ложи.

— Не знаю о таких.

— Что ж, в ложах есть и чогорийцы. Теперь их больше, чем нас. Вот как складывается ситуация, верно?

Шибан не улыбался. У него было ощущение, что его перехитрили, и от этого он напрягся.

— Ты уже входил в них во время боев на Чондаксе?

— Уже несколько лет. Некоторые вступили намного раньше. Послушай, в этом нет ничего серьезного. Просто я вспомнил твои слова и подумал, что ты можешь заинтересоваться. Мы все воины. Некоторые из самых высокопоставленных легионеров Легиона — члены лож. Тебя примут. Я могу порекомендовать тебя.

Шибан сделал еще один глоток.

— У меня есть свое братство.

— Конечно. Как и у меня. Ложа не заменяет его.

— Тогда в чем смысл?

Торгун оставался невозмутимым.

— Как я и говорил, в беседах. В укреплении уз братства. Иногда полезно забыть, что ты хан и быть просто…

— Братом.

— Именно.

Шибан медленно кивнул.

— Значит, вот почему ты нашел меня?

— Я услышал, что ты на этом корабле. И счел это возможностью для разговора.

Шибан скривил губы.

— Ты быстро мчишься на гравицикле. Не помню, чтобы так было раньше.

Торгун усмехнулся.

— Мне пришлось, чтобы догнать тебя. Ты едва не лишился головы.

— Они созданы для скорости. Было бы стыдно не воспользоваться этим.

— Дело не только в скорости.

— Да, поэтому ты продолжаешь говорить со мной.

Торгун отодвинул кубок.

— Это всего лишь предложение. Ты, как и я, знаешь, что необходимо сделать выбор. Магистр войны попросил помощи.

— Как и Дорн.

— Да, после… скольких лет молчания? Когда Терра в последний раз разыскивала нас?

Шибан с недоверием взглянул на него.

— Ты терранин, брат.

— Я Легионес Астартес, — твердо сказал Торгун. — Я не видел Тронный мир сотню лет. Речь идет о том, что правильно.

Шибан твердо смотрел на него.

— Каган примет решение. Мы можем подождать.

— Да, да. Конечно, он решит. Но когда? — Торгун положил обе руки на стол и выдавил улыбку. — Мне следует научиться терпению. Я считаю его нехватку слабостью и должен избавиться от нее.

Шибан продолжал смотреть на него. Все, что он говорил Торгуну, было правдой: он многому научился от него. Уважал его путь войны. Отсутствие приказов от примарха сбивало с толку, почти так же, как и необъяснимое присутствие Альфа-Легиона.

Торгун опустил руку и снял с пояса контейнер.

— В этом нет ничего особенного, но он считается знаком посвященного.

Он открыл контейнер и выложил на ладонь серебряный медальон.

Шибан не показал своего удивления. Как и прежде — на Фемусе и после него — ему не нравилось смотреть на этот предмет. Вопреки изображению луны и знаку молнии, он не выглядел чогорийским. У них не было серебряных дел мастеров, они предпочитали бронзу и железо.

— Я видел такой раньше, — тихо заметил он.

Торгун играл с медальоном. Казалось, он совершенно не хотел с ним расставаться.

— Я удивлен. По общему правилу их следует скрывать.

— Но ты показываешь мне свой.

— Да, потому что ты — кандидат, — Торгун сжал медальон в кулаке и вернул в контейнер. — Ты получишь свой.

Он смущенно улыбнулся.

— Всего лишь знак, ничего больше.

Шибан видел, как крепко сжался кулак Торгуна, и почему-то засомневался в этом.

— Я слышал об этих ложах.

— Конечно.

— Я не поддерживал их в моем братстве. Я считал, что Легиона было достаточно, и у меня уже есть знак.

Он указал на шрам, который в чогорийском стиле было более глубоким и белее того, что у Торгуна.

— И он не тайный.

Торгун поклонился.

— Я понимаю тебя.

Шибан вздохнул. Торгун не был искусным обманщиком, что не могло не радовать.

— Тебя прислал Хасик.

Торгун поднял брови.

— Это так очевидно?

— Я приходил к нему с докладом о находке на Фемусе. Теперь пришел ты и показываешь то же самое.

Торгун развел руки, словно смирившись с разоблачением.

— Это не тайный сговор, Шибан. Разве не обнадеживает, что сам нойон-хан с нами? Он был в ложе с самого начала.

Тогда Шибан вспомнил о Есугэе. Задьин арга тоже был в орду с самого начала. Где он сейчас? Шибан, как и многие другие, скучал по его незаметному присутствию в сердце Легиона. То, что ситуация изменилась в его отсутствие не было совпадением.

— Каган знает? — спросил Шибан.

— О Хасике? Думаю, это касается только их.

— Нет, я бы так не говорил. Если Каган знает, тогда это все меняет.

— Я не знаю, Шибан. Я в самом деле не руководитель, всего лишь один из многих.

Торгун уклонялся от прямого ответа.

— Но я бы предположил, что он знает. Думаю, немногое ускользает от его внимания.

Шибан отодвинулся от стола. Он почувствовал усталость от гонки, ему нужно было очистить разум медитацией.

— Я ведь говорил, что это не может продолжаться?

Торгун кивнул.

— Возможно и так. Все течет. Впервые на моей памяти у нас нет цели. Нам не на кого охотиться.

Торгун умолк. Шибан заговорил, не зная точно, откуда пришли слова.

— Ты не убедил меня, — сказал он. — Я не доверяю ложам, но мы сражались вместе. Помнишь, в Дробилке ты пришел ко мне на помощь? Я не забыл этого. Поэтому я пойду с тобой. Я попытался мыслить шире. Ответ на твое предложение может стать началом.

На лице Торгуна проявилась искренняя благодарность.

— Хорошо. Это все, о чем я прошу. Если ты против, то этот разговор только между нами, и я умолкаю.

— Они меня не знают?

— Мы носим… капюшоны, — немного стыдливо сказал Торгун. — Мера скорее показная, но она помогает, поначалу. Никому нет необходимости знать тебя.

— Понимаю.

— Я рад, Шибан. Честно. Все это связано с духом воина. Я знаю, у тебя он есть. Я убедился в этом воочию.

— У тебя будет новая возможность, — сухо ответил Шибан.

Торгун облегченно усмехнулся.

— Для меня это честь.

14 ДУХ МАШИНЫ КОГДА ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ СОЖЖЕННЫЙ МИР

Хенрикос потянулся за деталью, уходящей внутрь машины. Он не в первый раз пожалел о тесной связи со своим доспехом. Теперь снять его было затруднительно, и из-за этого легионер становился более громоздким, чем ему хотелось. Встроенные в наплечники и нагрудник приборы помогли подавить авгуры аванпоста, но их размеры мешали полностью проникнуть внутрь устройства. Легионер преодолел половину узкого проема между двумя огромными плитами из гудящего металла и теперь чувствовал себя заживо погребенным.

Моргнув, Железнорукий активировал сенсорный зонд, и из правой перчатки вытянулось металлическое жало. Он снова ввел сенсор в покрытый серебром входящий узел и пытаясь понять то, что появилось.

Несущие Слово сделали нечто очень странное со своими машинами.

Они больше не выводили бинарные производные, а, судя по всему, действовали на основе базовой внутренней механики по причине, которую Хенрикос абсолютно не понимал. Некоторые компоненты оставались относительно стандартными, другие же были заменены менее эффективными копиями, которые использовали кожаные приводные ремни, железные шестеренки и даже органические части. Поверх всех необходимых маркировок, которые некогда украшали корпуса механизмов, были выгравированы религиозные тексты.

Хенрикос подключил зонд к буферам шлема. Прокрутились числа, мягко светящиеся на внутреннем изгибе линз. Не в первый раз у него было ощущение, что он все провалил.

«Это порча. Они осквернили то, что им дали».

Медленно и с большим трудом он начал соединять основные части внутренних механизмов. На восстановление некоторых функций уйдут недели, но Железнорукий выделил из всей этой эзотерики функции картографической проекции. Звездная картография была непростым делом, поэтому даже Несущие Слово не стали были отключать это оборудование ради собственных безумных конструкций.

Вытянув насколько возможно руку, Хенрикос вставил бинарный считыватель в гнездо возле основания проема и активировал его с помощью энергоресурсов собственного доспеха. По дисплею шлема пробежали новые данные, и Железнорукий мрачно улыбнулся.

— Сделано, — прорычал он, затем поднялся и вышел наружу, поцарапав края машины.

Даже прикосновение к оборудованию предателей вызывало у него ощущение запачканности. Хенрикос был рад, что ему не приходилось снимать перчатки и задевать грязный материал оставшейся у него плотью. Впрочем, ему было тяжело даже подумать о том, чтобы их снять, вне зависимости от причины. Вид бионической левой руки напоминал ему о предписаниях Ферруса, а те об Исстване, из-за чего он становился мрачным. И, видимо, только уничтожение врагов могло вывести его из этого состояния.

Для Кса’вена все было иначе. У него, по крайней мере, была надежда найти своего примарха и восстановить Легион. Хенрикос видел пикт-данные с поля битвы, переданные сотней линз на каждый корабль Железных Рук в системе.

Феррус погиб. Бессмертный оказался смертным, вечный умер.

После этого не осталось ничего, кроме гнева — ужасного, мучительного гнева, лишающего рассудок. Битва все так же повергала в ужас. Враги продолжали наступать, волна за волной, подогреваемые близкой победой.

После этого следующим проклятьем стало выживание. Было лучше умереть в бою, и Хенрикос выжил только благодаря слепой удаче.

Если бы он не встретил Кса’вена, такого шанса у него никогда бы не было. Во время бессонных ночей были моменты, когда Хенрикос ненавидел Саламандра за это. В другое время он восхищался им больше, чем любым другим воином за всю свою жизнь. Это Кса’вен увел их в пустоту, руководя выжившими с невозмутимой и твердой решимостью. Он сохранял присутствие духа, даже когда его братья Саламандры взывали к самоубийственной мести. Кса’вен был отличным примером уникального мировоззрения своего генетического отца.

В другой вселенной Хенрикос с гордостью последовал бы за Вулканом. Его сыновья почти во всех отношениях заслуживали восхищения. Но других вселенных не было, а верность Феррусу никогда не умрет, пока его собственная душа не сгинет в бою, даже если бы он знал, что это случится очень скоро.

Никогда не забывать. Никогда не прощать.

Железнорукий отключился от машины, споткнувшись о груду кабелей, которые вились у ее основания. Над легионером возвышалась круглая стена огромной и темной шахты.

Хенрикос опустился на колени и активировал энергоблоки, которые он разместил вокруг машины. По силовым кабелям заструилась и зашипела энергия, за плазменными решетками полыхнули разноцветные вспышки. Откуда-то изнутри устройства раздался хриплый треск, а напоминающие орган выхлопные трубы выпустили кольца дыма.

Некоторое время ничего не происходило. В охлаждающих трубках бурлила кровь, между бронзовыми электродами на верхнем корпусе вспыхнули электрические дуги.

Затем помещение начало медленно наполняться светом. Хенрикос отступил на шаг, тщательно проверив уровень радиации. Над легионером начала обретать форму светящаяся и вращающаяся плазма. Он уставился на нее, не в состоянии распознать схему. Письмена на стенах ярко засветились, питаемые энергией машины.

Затем он понял, что делает устройство, и почувствовал себя глупцом из-за того, что не догадался об этом раньше.

— Кса’вен, — обратился он по воксу, отойдя дальше и пристально глядя в шахту. — Думаю, тебе лучше прийти и посмотреть на это.

Есугэй проснулся на «Серповидной луне» в том же состоянии, что и всегда, с тех пор как покинул Чогорис: лицо было покрыто потом, а сердца колотились.

Последние остатки сна все еще не исчезали. Каждый раз они были одинаковыми: покрытая пеплом планета, и Хан, сражающийся с безымянной и безликой тенью. Есугэй постоянно просыпался в тот же самый миг.

«Когда пал Хан».

Каган никогда не сталкивался с врагом, которого не мог победить. Возможно, и Феррус тоже, прежде чем не встретился с Фулгримом. Всегда ходили слухи, подпитываемые молвой о совершенных злодеяниях, что примарх мог пасть только от руки другого примарха. Возможно, это даже было правдой.

Есугэй убрал руки с колен. Он сидел в позе для медитации, надеясь, что старые приемы уменьшат его тревогу. Они не сработали.

Случай с Ледаком потряс его. Он знал, что продолжал бы использовать разряды молнии, если бы Кса’вен не остановил его. Продолжал бы, пока плоть не стекла с лица Несущего Слово, а его крики не заглушила сырая кровь.

Никогда прежде он не терял настолько самообладание. Убийство было одним делом, они были рождены для этого, а вот причинение боли… Оно было свойственно варварству, что предшествовало Единству.

Тихо прозвучал дверной звонок. Есугэй поднялся и подошел к раковине в стене каюты. Открылась дверь.

— Я вовремя? — спросил Кса’вен, стоя в дверном проеме.

— Вполне.

Саламандр вошел, немного наклонившись.

— Тот же сон?

— Да.

— Ты видел что-нибудь еще?

— Нет. То же самое. Если у тебя есть мысли…

Кса’вен грустно улыбнулся.

— Похоже на Ноктюрн. В остальном нет.

Есугэй плеснул воды на лицо, смывая пот.

— Насчет Ледака…

— Я понимаю, поверь. Мы должны решить, не слишком ли он опасен, чтобы оставлять в живых.

— А как, по-твоему?

— В данный момент нет. Он все еще может быть полезен.

Есугэй потянулся за грубым полотенцем.

— Но ты пришел не для того, чтобы поговорить о Ледаке.

— Хенрикос кое-что нашел.

— Вот оно что, — Есугэй набросил плащ цвета слоновой кости. Прикосновение было холодным. — Хорошие новости?

— Ты мне скажешь, — ответил Кса’вен.

Они взяли шаттл. По всему корпусу «Серповидной луны» копошились техники, исправляя повреждения, полученные при варп-прыжке. «Гесиод» висел в стороне темно-серой громадой, отражая слабый свет. Из всех кораблей в наилучшем состоянии был «Воркаудар», хотя Несущие Слово сделали все, что осквернить его некогда гордые очертания, длинный нос был покрыт глифами, из-за чего корабль выглядел почти, как судно ксеносов.

— Итак, ты собирался рассказать мне о Никее, — сказал Кса’вен.

Есугэй отвел взгляд от иллюминаторов.

— Собирался.

Кса’вен расслаблено сидел в каюте экипажа, положив руки на колени и ожидая.

Есугэй сделал глубокий вдох.

— Что ты уже знаешь?

— Только то, что известие об указе пришло быстро, и Вулкан тут же ввел его в действие. К тому времени, как до нас дошли новости об Исстване III, в нашем Легионе не было действующих библиариев.

Есугэй покачал головой, не веря своим ушам.

— Что вы сделали с ними?

Кса’вен пожал плечами.

— Они дали клятвы. И вернулись в строевые части. Я не знаю, сколько пережили резню. Может быть никто.

— А вы никогда, хотя бы раз, не задумывались, что это безумие? Что вы отказались от своей силы?

— Некоторые так считали. Помню были споры, — Кса’вен посмотрел на свои перчатки. — Но это был приказ от самого Императора. Мы — верный Легион.

— Надеюсь, остальные менее верны. Не могу представить, что Волки отказываются от своих жрецов.

Кса’вен одобрительно фыркнул.

— Но там был Русс.

— На Никее? Неизвестно. Он не выступал. Хотя он и Вальдор были рядом, а все место кишело кустодиями.

Есугэй прислонился к стенке отсека, вспоминая.

— В тот момент я полагал, что это в самом деле дискуссия. Арена была заполнена. Тебе бы он понравился, Кса’вен — вулканический мир, чей воздух был насыщен пеплом. Прибыли миллионы людей. Публика была колоссальной, в прямом смысле. Было похоже на то, что весь Императорский дворец перебрался туда.

Кса’вен слушал. Есугэю не нравилось слишком подробно вспоминать те дни, но он все равно продолжал говорить. Пока его губы шевелились, в памяти возникали образы.

— Меня не должно было быть там, — сказал он. — Это была роль для Хана. Он говорил об этом с другими.

— Другими?

— В основном с Магнусом. А также с Сангвинием. Их было трое. Магнус был главным, самым могучим, но не единственным. Сангвиний всегда был восприимчивым. Думаю, в некотором смысле он был ближе всех к эфиру. Но в этом вопросе Хан всегда был с ним заодно. Он составил большую часть правил для библиариуса, хотя его имя никогда не упоминалось в записях.

Кса’вен выглядел скептически.

— Никогда не слышал об этом.

— Еще бы, — улыбнулся Есугэй. — Ты и не мог слышать. Как я тебе говорил — Магнус никогда не хотел библиариуса. Он желал, чтобы каждый псайкер высвободил весь свой потенциал. «Изучите его целиком», — говорил он. Ни ограничений, ни руководства. У Тысячи Сынов были тутеларии, которые порхали рядом и разговаривали с ними, хотя мы не видели их. Такие силы опасны и нуждаются в сдерживании, поэтому Хан и Ангел создали структуру. Они ограничили способности псайкеров. На Чогорисе мы называли эту практику Путем Небес. «Сойди с него, — говорили мы им, — и варп поглотит твою душу».

— Значит, ты знал, что это опасно.

— Конечно! А что неопасно? Твоя Прометеева вера опасна. Жизнь во вселенной опасна. Мы балансируем на тонкой грани. Были те, кто считал нас колдунами, заслуживающими костра, и те, кто видел в нас богов. Ни одна из сторон не должны была выигрывать этот спор.

— Но они выиграли. Охотники на колдунов.

Есугэй кивнул.

— После Никеи я долгое время полагал, что эту ошибку исправят. К тому времени, как мы узнали, что решение окончательно, Легионы уже были реорганизованы. Так быстро! Ты не задумывался, что мы всегда с охотой отказываемся от своей силы.

— Как это случилось?

— Я выступил, — печально произнес Есугэй, вспоминая. — Неумело. Говорить пришлось на готике, и поэтому я справился не лучшим образом. Непонятно откуда взялось чувство подавленности. Магнус тоже взял слово. Он сделал то, чего мы опасались — зашел слишком далеко. Он никогда не понимал, сколько страха вызывал. Если бы он встал и сказал: «Мы знаем, что должны провести реорганизацию, знаем, что должны быть осторожными», тогда мы могли бы выиграть. Но нет, он поучал о знании и могуществе, изображая из себя пророка. Я начал волноваться именно в тот момент, когда услышал его слова.

— Кто выступал против?

— Жрец Космических Волков. Это было странно. Я подозревал, что он прибыл по какой-то другой причине, хотя возможно и нет. Дольше всех говорил Мортарион. Он наполнил амфитеатр ядом.

— Мортарион? Я даже не знал, что он был там.

— Не ожидалось, что это будет он. Я полагал, что говорить будет Русс или же Ангрон. Нет, это был Повелитель Смерти. Он также был на Улланоре, отбрасывая повсюду тень. У него темная душа, и то, что он сделал на Никее, только подтвердило мое мнение.

Кса’вен некоторое время размышлял над сказанным.

— Для меня странно, что его доводы взяли вверх.

Есугэй кивнул.

— Для меня тоже. Я говорил Ариману, что мы будем оплакивать произошедшее, и так и произошло. Если мы переживем грядущие дни и кто-нибудь спросит, кто убил библиариус, его имя будет Мортарион. Он сделал это.

Даже сейчас воспоминание приводило провидца бури в ярость.

— Эту ношу нельзя было взваливать на одних Сынов, Хан должен был быть там, стоять вместе с Ангелом и Магнусом. Никто не смог бы обвинить его в колдовстве. Вид выступающего примарха-воина успокоил бы остальных.

— Тогда почему он не отправился туда?

— Гор приказал ему отправиться на Чондакс, — Есугэй уставился в пол, размышляя над тем, как мало он знал. — В то самое время, когда готовился Никейский совет. Я поговорил с ним. Примарх размышлял над возможностью отказаться — он мог так поступить — но мы оба считали, что на Чондакс уйдет несколько недель. В конце концов, там были только зеленокожие.

Он печально посмотрел на Кса’вена.

— Только зеленокожие.

— Значит, это был приказ Гора, — повторил Кса’вен. — Любопытно.

— Тогда я даже не подозревал, — горько сказал Есугэй. — У меня не было ни единой зацепки. Я в самом деле не верю, что Гор был совращен на Улланоре, иначе это стало бы известно. Если кто и не желал присутствия Хана на Никее, то это был не он.

— Тогда кто?

— Кто знает? Почему Чондакс был скрыт так долго? Почему в галактике по-прежнему бушуют варп-шторма? Почему погас свет Императора, а говорящие со звездами ослепли? Вот правильные вопросы. Это все планировалось и в течение долгого времени.

Кса’вен поднял голову. Шаттл приближался к стыковочному отсеку «Воркаудара».

— Они не добились полного успеха, — сказал он. — Некоторые из нас все еще живы.

— Твой оптимизм когда-нибудь иссякает, хотя бы на миг?

Кса’вен улыбнулся.

— Оптимизм? Я бы назвал это иначе.

Их накрыли тени, отброшенные бортами «Воркаудара». Есугэй почувствовал мягкий удар выпущенных стыковочных штанг.

— И как же?

Кса’вен поднялся, собираясь активировать двери пассажирского отсека.

— Верой, — ответил он абсолютно серьезно.

«Буря мечей» вышла из варпа на внешней границе системы и немедленно включила субварповые двигатели. Как только она отошла из точки прыжка, вслед за ней появились другие корабли флота. Прорванная пелена космоса задрожала, освещая темноту многоцветными коронами. Каждый корабль врывался в реальный мир и тут же разгонялся до полной скорости.

Хан стоял на наблюдательном балконе «Бури мечей», сжав кулаки и пристально всматриваясь в передние экраны окулюса. На многоярусном мостике вокруг и под ним сервиторы и смертные члены экипажа молча и торопливо запускали системы корабля и развертки носового авгура.

Цинь Са стоял рядом с примархом в окружении воинов кешика. Все молчали и не шевелились. Хлынули данные, светясь рунами на кристаллических линзах.

— Корабельные сигнатуры, — мягко произнес примарх. — Скорее.

Далеко внизу был слышен характерный вой заряжающихся лэнс-излучателей. Палубы «Бури мечей» задрожали, когда субварповые двигатели достигли максимальной мощности. Как только варп-ставни с лязгом открылись, а поле Геллера отключилось, за передними иллюминаторами заструились пустотные щиты.

— Ни одной в пределах дальности, повелитель, — раздался по воксу мостика голос Цзян Цу.

— На авгурной развертке сигналов нет, — подтвердил начальник сенсориума, суровый и умелый чогориец по имени Табан.

— А планета? — спросил Хан. Он был облачен в полный боевой доспех из жемчужно-белого керамита с золотой отделкой. У пояса висел клинок дао, покрытые кожей ножны были инкрустированы рунами. Примарх ощущал боевое возбуждение.

— Будет в пределах досягаемости с минуты на минуту.

Техножрецы в длинных красных мантиях стрекотали и раскачивались на постах сенсориума, вставляя мехадендриты в фидерные узлы и извлекая их.

Цинь Са прищурился, изучая поступающие данные. Единственные сигналы поблизости несли отметки Белых Шрамов, разворачиваясь в боевой порядок в кильватере «Бури мечей».

— Ничего, — тихо произнес он. — Ни кораблей. Ни энергетических следов.

Хан кивнул. В такой крупной системе, как Просперо, должны были находиться тысячи кораблей, а также химические отходы, оставленные пустотными двигателями, но внутренние маршруты от точки Мандевилля были чистыми. Примарх почувствовал тревогу и подавил ее.

«Я увижу это своими глазами. До того момента никаких решений».

Планета вошла в пределы досягаемости носового сенсора. Замерцали размытые пикт-данные, которые сервиторы быстро настроили при помощи логических устройств обработки изображения.

— Она черная, — произнес Цинь Са.

— Вижу, — ответил Хан.

Просперо когда-то был жемчужиной мира, светло-синей сферой цвета терранской зари, с сиреневыми полосами и отблеском ледяных шапок. Из космоса планета выглядела чистой, нетронутой чрезмерной индустриальной застройкой, которая превратила Тронный мир в серый шар из рокрита и железа.

Теперь она была покрыта пятнами цвета сгоревшего угля.

После того, как разрешение снимков улучшилось, Хан увидел огромные скопления несомых ветрами облаков, такие же густых и темных, как и на Улланоре.

Он сжал перила балкона.

— Есть сигналы?

— Ни одного, повелитель.

Хан чувствовал, как разгорается в нем гнев. Он был прав, прибыв сюда.

— Направляйтесь на орбиту, — холодно приказал он. — Сообщите флоту установить блокаду, затем приготовиться к высадке на планету. Рассредоточиться и продолжить поиск. Если обнаружите хоть что-нибудь с фенрисийскими опознавательными знаками…

Даже в этом случае он на миг засомневался.

— Уничтожьте, — прорычал Хан.

— Она черная, — сказала Илья, уставившись в иллюминатор.

Халджи не ответил. Он был мрачен.

— Серьезно, Халджи, вся планета черная. Я видела планшетные записи Просперо, и он был прекрасен. Кто мог сделать такое с планетой?

— Легион, — ответил Халджи. — Легион мог сделать это.

Илья почувствовала тошноту.

— Сколько людей проживало там?

— Это ты любишь числа, сы.

Илья, возможно, могла бы припомнить данные из какого-нибудь источника, но знала, что не хочет этого. Просперо не был миром смерти, как Барбарус, с горсткой жителей, сходивших с ума от бедствий и цепляющихся за свои несчастные жизни. Планета была цивилизованной, урбанизированной, райской.

На ней должны были проживать миллиарды.

Миллиарды.

Ее горло сжалось от гнева.

— Они будут покараны. Если это были кто-то из наших, они должны быть наказаны.

— Если это в его силах, так и будет.

— Мы должны узнать, Халджи, — Илья повернулась к нему. — Мы должны узнать, кто это сделал.

— Мы уже знаем.

— Я не стану верить в это. Могли… могли ксеносы зайти так далеко?

Халджи покачал головой. Его обычную жизнерадостность как рукой сняло.

— Какие ксеносы? Все они мертвы или же вымирают. Не осталось никого, кто мог бы противостоять нам.

Илья потрясенно вспомнила, что сказала то же самое во время первой встречи с Ханом на орбите Улланора.

«Не осталось никого, кто мог бы противостоять нам, — повторил Хан. — Я вот думаю, Есугэй, сколько раз и в скольких забытых империях произносили эти слова».

Это высказывание казалось ужасающе пророческими. Она повернулась к иллюминатору и увидела отвратительный выжженный шар, повисший в космосе, словно могильный знак.

— Здесь для нас ничего нет, — произнесла она дрожащим голосом. — Мы никогда не должны были приходить сюда.

— Он должен был.

— Тогда мы должны поскорее убраться отсюда. Вернуться. Куда угодно, только подальше отсюда.

Халджи положил огромную руку ей на плечо.

— Успокойтесь. Мы получим ответы на поверхности.

Она судорожно вдохнула и оперлась на край иллюминаторы.

— Я не спущусь туда.

— Вам и не нужно, но Каган будет надеяться на вас. Флоту нужно руководство. Мы уже получили приказы для развертывания.

Илья не хотела это слушать. На этот раз ей хотелось, чтобы они занялись этим сами. На этот раз она чувствовала себя настолько старой, насколько утверждал хроно.

— Отправь их на мой пост, — сказала она рассеянно, не в состоянии оторвать глаза от иллюминатора.

— Будет сделано.

— Убедись, если сможешь, что блокада установлена по схеме чан.

— Будет сделано.

— Как это закончится, Халджи?

Воин взглянул на нее без тени улыбки на смуглом лице с белым шрамом.

— Сы, это только начало, — произнес он.

К моменту выхода «Бури мечей» на геостационарную орбиту над Тизкой сомнений не осталось. К визуальным свидетельствам добавились данные по атмосфере, и доклад Табана выслушали в мрачной тишине.

— Значительная тектоническая активность, повелитель, — доложил начальник сенсориума, не отрывая глаз от инфопланшета. — Уровень загрязнения атмосферы намного выше допустимого. По нашим предположениям — это результат массированной орбитальной бомбардировки, после которой были нанесены дополнительные удары.

— Дополнительные удары? — заинтересовался Хан. — Какого рода?

— Неизвестно. Мы работаем над этим. Уровень радиоактивного фона высок, но есть еще… кое-что. Стопроцентный облачный покров, образовавшийся в основном из частиц от первоначальной фазы разрушения. Кислотный остаток. Токсины широко спектра присутствуют в смертельных дозах, в экваториальной зоне сильная вулканическая активность.

Хан сложил руки. Было сложно понять свои чувства. По какой-то причине он не был разгневанным, скорее оцепеневшим. Примарх ожидал, что будет раскрыт какой-то большой обман. Магнус мог быть способен на это. Кто как не он мог скрыть истинное состояние целой планеты.

— Жизненные показатели?

Табан покачал головой.

— Невозможно узнать.

— Тогда мы отправляемся вниз.

— Мы не можем, повелитель.

Хан сердито взглянул на него.

— Не можем, — повторил примарх, придав словам презрение, словно подобное препятствие могло остановить его.

Табан сглотнул.

— Есть барьер. Какой-то эфирный щит в верхней атмосфере, по-настоящему огромный. Мы уже провели симуляции. Транспортные корабли не преодолеют его, как и посадочные капсулы.

Хан покачал головой.

— Невероятно. Должен быть способ.

— Мир умирает, повелитель. Феномен увеличивается, возможно, это результат случившегося. Нельзя уничтожить целую планету без последствий.

Хан взглянул на Цинь Са, который ожидал приказов. Тот весь разговор молчал.

— Предложения, Са?

Цинь Са поднял голову.

— В тропосфере преграда, — задумчиво произнес он. — А что внизу?

— Сложно сказать, — ответил Табан. — Мы почти ничего не получили с поверхности.

— Но поле ограничивается верхней атмосферой?

— Так и есть.

Цинь Са посмотрел через шестиугольное пространство мостика в сторону его задней части. Восемнадцать колонн из чистого адамантия окружали обсидиановую площадку, на каждой была вырезана чогорийская руна отвращения. Хан проследил за взглядом своего воина, понял его предложение и одобрительно кивнул.

— Отлично, Са, — сказал примарх.

Начальник сенсориума предпринял последнюю попытку отговорить их.

— Луч будет нестабильным, — возразил он. — Возможно, мы не сможем забрать вас, или даже поддерживать вокс-связь.

— Я полностью доверяю тебе, — невозмутимо ответил Хан и повернулся к кешику. — Готовы?

Цинь Са кивнул.

— По вашей команде.

Хан потянулся за шлемом с золотым гребнем. Личину украшала маска дракона эпохи Кво в вычурных завитках.

— Отправь нас.

Двенадцать терминаторов шагнули с наблюдательного балкона.

— А что с флотом? — спросил Цинь Са, надев шлем.

— Хасик справится с блокадой. Сообщи ему о передаче полномочий. И пусть консультируется с Ильей — мы для этого ее взяли.

Цинь Са поклонился, и Хан услышал тихий щелчок переключающихся вокс-каналов шлема.

За ними торопливо шел Табан.

— Воздух ядовит, даже для такого благословенного исключительного дарами, как вы, повелитель. Пожалуйста, не снимайте шлем.

Хан небрежно кивнул, заняв место в центре трансляционной решетки.

— Благодарю за заботу.

— Местность вокруг города нестабильна. При первом признаке активности…

— Ты будешь ждать моего приказа, — перебил холодно Хан, следя за тем, как Цинь Са присоединяется к остальным.

Табан поклонился.

— Некоторые данные были… аномальными. Если бы творец погоды…

— Установить точку высадки в центре города, — приказал Хан, проигнорировав начальника и обращаясь напрямую к операторам телепорта.

— Сделано, повелитель.

— Активируйте перенос.

Табан отошел, как и остальной персонал поблизости от телепортационного зала. На колоннах затрещало включенное силовое поле, ограниченное шестиугольным пространством между ними. Мостик скрылся за завесой извивающихся помех.

Секундой спустя он исчез.

Как обычно, по телу Хана пробежался холодок. На долю секунды у него возникло ощущение, будто он повис над бесконечной пропастью. Это чувство всегда странным образом успокаивало, словно он находился в родной стихии.

Затем свет исчез. Примарх почувствовал твердую землю под ногами и настоящий воздух, отфильтрованный шлемом. Даже после обработки доспехом он ощущался грязным.

Вокруг стоял его кешик. Рядом находился Цинь Са. Все они обнажили оружие — огнеметы, окутанные расщепляющем полем клинки, комбиболтеры.

Хан не стал извлекать из ножен меч.

Перед ним протянулась картина разрушения под темным небом. Языки молнии облизывали горизонт, а вдалеке трещал и рычал гром. Повсюду были видны искореженные стальные опоры и раскрошившийся рокрит. На фоне темных небес возвышались подобные скелетам остовы опустошенных огнем строений. По обломкам носило пыль, собиравшуюся в серые, напоминающие песчаные, дюны. Вся местность слегка блестела в темноте.

Хан опустился на колени и зачерпнул немного пыли. Меж пальцев осыпались крошечные осколки стекла. Высоко в небе плыли сплошным фронтом бурлящие облака.

Кешик медленно разошелся, сапоги воинов хрустели по обломкам. Тихий скрежет доспехов соответствовал образу планеты.

Хан посмотрел налево. Среди руин поднимался остов огромной пирамиды, ее грани были разрушены, а каркас покрылся толстым слоем сажи. Гигантская боевая машина — титан класса «Боевой пес» — лежал на спине среди обломков, броня почернела и покрылась пузырями. Он выглядел так, словно его опрокинули и сожгли.

Все воняло сожженным металлом. Весь город смердел им. Сенсоры брони сообщили Хану, что поверхность вокруг была все еще теплой от результата того апокалипсиса, что обрушилсяна Просперо.

Стоявший в нескольких метрах Цинь Са повернулся к примарху.

— Куда сначала, Каган? — спросил он.

Хан поднялся и позволил стеклянной пыли осыпаться на землю.

Все погибло. Все библиотеки, хранилища, тайны. Если это в самом деле сделали Космические Волки, тогда, возможно, их мощь сравнилась с их же хвастовством.

— Здесь были пещеры, — произнес он. — Он говорил мне о них. Под городом.

Хан глубоко вдохнул отфильтрованный воздух, не обращая внимания на запах пепла, сохранившийся в нем.

— Начнем оттуда.

15 КАРТОГРАФИЯ ГОРОД МЕРТВЫХ ЯКША

Первое, на что обратил внимание Есугэй, когда вошел в помещение — это свет. Он был повсюду: плясал по обсидиану и отражался от антенн машины. Ползли и трещали цепи сверкающей электрической энергии, постепенно поднимаясь в огромное пустое пространство.

Хенрикос развел руками, когда вошли Есугэй и Кса’вен.

— Разве не впечатляет?

Трое легионеров стояли в тени устройства и смотрели вверх на проецируемую иллюминацию. Над ними мерцала колоссальная галактическая спираль тридцати метров в поперечнике, отмеченная золотыми точками. Скопление колыхалось и мигало под рокот энергоблоков механизма.

— Звездный гололит, — разочарованно произнес Кса’вен.

— Чертовски большой, — обиженно ответил Хенрикос. — Ты знаешь, сколько энергии он потребляет?

Есугэй подошел к краю машины. С шипастой железной конструкции свисала группа медных сфер, каждая из которых потрескивала черными разрядами.

— Что это?

— Понятия не имею, — Хенрикос подошел к нему. — Думал, ты сможешь сказать мне.

— Я не технокузнец.

— Я знаю, но это не механизм. Во всяком случае, я такой вижу впервые, — Хенрикос протянул руку к молнии, и та легко прошла сквозь керамит. — Эта субстанция находится не здесь. Не физически. Ни один из моих приборов не регистрирует ее. Но она что-то делает.

Пока Железнорукий говорил, Есугэй разобрался. Источник молний находился по ту сторону завесы. Где-то глубоко внутри машины направлялась варп-энергия.

— Невозможно, — произнес Есугэй, хотя его внутренние чувства утверждали обратное. — Нельзя приковать к машине.

Хенрикос фыркнул.

— Ну, они смогли. Мы оба видим это. Я надеялся, что ты разблокируешь ее, она, безусловно, сконструирована для работы.

К ним присоединился Кса’вен. Волны света переливались на зеленом доспехе и сверкали на черных как смоль линзах шлема.

— Я бы этого не советовал.

Есугэй медлил. Он чувствовал, как внутри машины бурлит эфир. Барьер между двумя мирами был тонок, аппарат перед воином каким-то образом рассеивал его. Провидец бури следил за бульканьем в охладительных трубках, видел пылающие на корпусе руны и размышлял о том, как Несущие Слово сотворили такое.

— Все, что у нас есть — это карта галактики, — сказал Хенрикос, прохаживаясь по помещению. — Машина способна на большее.

Кса’вен не отставал.

— Это колдовское устройство.

— Думаю, да.

— Думал, ты ненавидишь их.

Хенрикос обернулся.

— Верно. Я ненавижу все на этом корабле, но ты просил меня выяснить, что это такое, и я выполнил твою просьбу.

Есугэй посмотрел на мерцающий, медленно вращающийся гололит. Его масштаб впечатлял, но Хенрикос был прав — машину создали не для этого.

— Я могу проникнуть внутрь, — тихо сказал он.

Кса’вен и Хенрикос повернулись к нему.

— Это безопасно? — спросил Саламандр.

— Не знаю, — Есугэй надавил ладонями на машину и наклонил голову, словно пытался расслышать физические звуки.

— Я слышу… голоса. Как в варпе. То, что слышат навигаторы.

Надавил сильнее на металл.

— Нечто живое.

— Для чего она предназначена? — спросил Кса’вен. — Можешь сказать?

Есугэй почти мог услышать, о чем думало это существо. Фрагменты мыслей пронеслись по сознанию легионера, такие же мимолетные, как солнечный луч по воде.

— Полагаю, это устройство связи, — медленно произнес Белый Шрам. — Дальнего действия, создано в эфире.

Когда он убрал руку, ее покалывало.

— Действует по принципу говорящих со звездами, но более мощное и использует варп напрямую. Думаю, оно очень старое.

Хенрикос кивнул.

— Оно было создано раньше корабля.

— Устройство может помочь нам? — с сомнением в голосе спросил Кса’вен.

— Да, — ответил Есугэй. — Оно признает меня. Я могу запустить его.

Кса’вен задумчиво подошел к ближайшей стенке машины. Ее поверхность покрывали кровавые каракули. Посреди полос был виден бурый отпечаток руки.

— У меня плохое предчувствие.

— Да черт бы тебя побрал! — взорвался Хенрикос. — Ну и зачем мы захватили этот корабль? Тебе был нужен путь через варп, они дают нам его. Но если ты хочешь отказаться…

— Я понимаю, Бион, — невозмутимо перебил Кса’вен. — Я знаю, что мы делаем. Но есть другой способ?

Железнорукий покачал головой.

— Ничего другого я не нашел. Если ты не хочешь активировать машину, значит, мы должны уйти, уничтожить корабль и попытать счастье другим способом. Вот и все.

Кса’вен снова посмотрел на проекцию и очень долго не сводил с нее глаз. Есугэй мог сказать, о чем он думает.

«Несущий Слово. Вот — другой способ».

— Делай то, что должен, — наконец сказал тяжелым голосом Кса’вен.

Удовлетворенный Хенрикос отошел. Есугэй более тщательно изучил медные сферы. Медленно двигаясь, он протянул руку и коснулся поверхности. В тот же миг руку кольнул статический заряд.

Провидец бури закрыл глаза. Тут же шум на грани его внутреннего слуха стал громче. Есугэй услышал какофонию получеловеческих голосов, шепчущих в его разуме. Сказанное ими не имело смысла: словно младенцы или животные произносили незаконченные слова. Легионер видел своим разумом дымчатые сгущающиеся испарения, которые бурлили внутри конструкции.

Затем, отделавшись от замешательства, он разглядел перед собой две руны. Они пылали ярко-красным светом, а их контуры расплывались. Смотреть прямо них было непросто.

Задьин арга выбрал левую и мысленно потянулся к ней. Бормотание немного стихло, и по внутренностям машины пронесся звук, похожий на шипение.

— Аха, — отозвался Хенрикос. — Вот это уже более полезно.

Есугэй открыл глаза. На галактическую карту наложилась крайне запутанная паутина движущихся потоков. Она выглядела живой, напоминая сеть кровеносных сосудов. Миры выделялись различными светящимися тонами и обозначались рунами на неизвестном Есугэю языке. Звездное поле было пестрым и скомканным в одних районах, но ясным в других.

— Это варп-маршруты, — восхищенно произнес Хенрикос. — Каналы навигаторов. Должны ими быть — это основная сеть.

Взгляд Есугэя последовал за светящимися вихрями.

— Согласен. И миры. Вот — Терра, а этот — Колхида.

Варп-коммуникации извивались и расходились, как заиленная речная дельта. Некоторые шли прямо, а большинство заканчивались в штормовых колодцах.

— Что это растет над Ультрамаром? — спросил Кса’вен, указав на воистину огромную группу штормов, движущуюся единым фронтом по галактическому юго-востоку.

— Они отрезаны, — сказал Хенрикос.

— Если не сейчас, то в скором времени, — согласился Есугэй. — И не только они. Посмотрите на барьеры вокруг Терры и Чондакса.

Когда взгляд провидца бури остановился на системе, куда был направлен Хан, он заметил, насколько сильно рассеялась преграда. Барьеры в том районе варпа выглядели странно, они были почти геометрическими, словно вызванные по какому-то алгоритму, а не из-за волнений эфира. Каким бы не было их происхождение, система Чондакс была полностью изолирована, хотя сейчас вокруг нее открывалось многочисленные проходы.

— Значит, они могут видеть конфигурацию варп-штормов, — отметил Кса’вен. — Полезно.

— Сколько еще таких машин может быть? — спросил Хенрикос. — У «Гесиода» нет ничего подобного. Что еще она может?

Есугэй улыбнулся. Страсть Хенрикоса к механике была его самой притягательной чертой.

— Многое, — ответил он, снова направив разум в устройство. Его мысли устремились ко второй руне, и по галактическому гололиту заструилась вторая сеть схем. Когда Белый Шрам снова открыл глаза, очертания слились в узнаваемые символы.

— Клянусь кузней… — прошептал Кса’вен.

Какой-то миг Есугэй не мог понять, что он имеет в виду, а потом постепенно узнал символы.

— Эмблемы Легионов, — произнес он.

Хенрикос кивнул.

— Боевые группы. Экспедиции. Боевые флоты. Гарнизоны, — он покачал головой. — Они знают слишком много.

Но они не знали всего. Вблизи Терры не было никаких зарегистрированных передвижений, а некоторые Легионы, например Гвардия Ворона и Повелители Ночи, полностью пропали. Тем не менее, масштабы известного врагу пугали. Траектория движения Кровавых Ангелов был отмечен красным, похоже, они направлялись в систему на самом востоке галактики. Ультрадесантники были блокированы у границ своей великой звездной империи, а через варп-шторма прямо на них шли крупные соединения Несущих Слово и Пожирателей Миров.

— Знает ли Жиллиман об этом? — шепотом спросил потрясенный Кса’вен.

Хенрикос мрачно покачал головой.

— Сомневаюсь. Он так же слеп, как были все мы.

Подробности были неполными. Некоторые из символов тускло светились, словно машина работала на основе неполной или ненадежной информации. У дисплея был скорее вид древнего манускрипта, чем инфопланшета — значки были витиеватыми, символы — загадочными. Некоторые были абсолютно непонятными, другие то появлялись, то исчезали.

Тем не менее, данная информация была намного подробнее, чем любой из виденных Есугэем галактических каталогов.

— Как они это делают? — спросил Кса’вен.

— Ни у одной авгурной станции нет такого радиуса действия, — заметил Хенрикос.

— Согласен, — ответил Есугэй. — Они прослушивают варп. Эти флоты глубоко в эфире, их присутствие известно тем, кто находится здесь.

Есугэй посмотрел на сектор Чондакс. Он был пуст. Вокруг свирепствовали отдельные участки варп-штормов, последние угольки долгого пекла.

— Так не пойдет, — тихо сказал Кса’вен. Он повернулся к Есугэю. — Этого не может быть. Они не могут просто знать подобные вещи. Иначе война уже бы закончилась.

Есугэй кивнул, проследив за тянувшейся от Чондакса траекторией. Ему показалось, что он краем глаза заметил обрывочное эхо чогорийской символики, и сосредоточился на ней.

— Что-то еще нужно, — смущенно произнес он.

Хенрикос фыркнул.

— Молитвы и просьбы?

— Не смейся, — отозвался Есугэй, его взгляд следовал за окольным маршрутом. Назад к Чогорису? Точно нет.

Кса’вен осторожно приблизился к медным сферам.

— Творец погоды, — позвал Саламандр. — Разве разумно оставлять машину включенной?

Есугэй снова услышал шипение и сразу же сконцентрировался. Он стремительно обернулся и увидел, что сферы сильно сверкают темной энергией.

— Возможно, и нет, — ответил он, снова направив разум в сердце машины. — Скоро увидим.

Его разум вернулся внутрь устройства, туда, где светились символические руны в тумане полуреальности. Он приступил к остановке процесса, и первая эмблема погрузилась во тьму.

Шипение усилилось. Есугэй видел то, что походило на пару глаз, появившихся из миазмов. Прежде ему уже встречались подобные глаза, но только в видениях. Сердцебиение участилось.

Провидец бури потянулся ко второй руне, закрывая ее разумом так, словно тушил пламя свечи рукой.

Она не исчезла, продолжая интенсивно пылать, затем медленно повернулась и уставилась на него.

— Отключай, — услышал он издалека голос Кса’вена.

Есугэй еще больше сосредоточился. Руна упрямо оставалась на своем месте. Кольца дыма вокруг нее продолжали уплотняться, образуя очертания в наполовину присутствующем мраке. Из бормотания выделился голос — единственный, звериный и безумный голос кого-то разъяренного и рвущегося сквозь пласты пассивности к своей добыче.

— Отключай! — закричал Кса’вен.

Есугэй не видел, что происходило в помещении. Его разум еще глубже погрузился в варп-интерфейс машины. Из тьмы появилось лицо — вытянутое, с широким лбом и обтянутое кожей цвета крови — квинтэссенция человеческих кошмаров.

Оно встретилось с взглядом Белого Шрама, и в ее глазах отразилась вся боль, вся мука, весь ужас миллиона миров. Есугэй попытался вырваться и не смог. Существо видело его.

Его злобные глаза прищурились. Сверкающая плоть затвердела.

А затем пасть растянулась хищным кошачьим оскалом.

Смерть никогда не вызывала ужаса у сына Чогориса. До прибытия повелителя человечества она была повсюду — в кровавых междоусобицах, почетных убийствах, на охоте, из-за нужды, болезней. Люди степей относились к ней спокойно, не жалуясь и не воспевая. Они не воздвигали мавзолеи убитым, но оставляли тела на волю ветрам и птицам-падальщикам.

В этом, как и во всем остальном, Хан стал един со своей приемной родиной. Он столкнулся с сотней смертей, прежде чем прошла его неестественно короткая юность. Зрелость принесла еще больше кровопролития, совершенного в основном руками самого примарха, и он встретил его с той же невозмутимостью. Джагатай никогда не горевал — смерть была порядком вещей, неизменным принципом вселенной. Ее следовало приветствовать, потому что она уменьшала болезни, забирала сильную душу, прежде чем та могла стать слабой, смерть готовила почву для новой поросли.

Шептали, что даже примархи умирали. Даже боги.

И, тем не менее, смотреть на то, во что превратился радужный город Магнуса из стекла и кристалла, было тяжело. Хан шел по хрустящей под его ногами серебристо-серой пыли, глядя на хмурые облака, несущиеся над почерневшими остовами старых зданий. Над далеким северным горизонтом беспрестанно сверкали молнии, напоминая трещины в другой, чужой реальности. Периодически раздавался низкий рокот грома: мир бился в конвульсиях предсмертной агонии.

Вокруг Хана развернулся веером его кешик. Воины двигались так же настороженно, как и примарх, белые доспехи придавали им вид призраков во тьме. К ним уже цеплялась пыль, покрывая и пачкая бело-золотые доспехи.

Окутанные энергией клинки терминаторов сверкали бледно-голубым цветом. Воины водили перед собой стволами комбиболтеров, которые тихо выли, когда прицельные сетки проводили полузахват полуцелей. Тизка, которую Магнус некогда гордо называл Городом Света, превратилась в призрак.

Хан следовал во главе группы, непринужденно сжимая в правой руке клинок дао. Его длинный и испачканный пылью плащ на меху не колыхался. Дисплей шлема окрашивал путь впереди в фальшивые цвета, хотя даже они не могли уменьшить гнетущее чувство абсолютной темноты. Облачный покров был настолько плотным, что вполне возможно Белые Шрамы пробирались по недрам какого-то колоссального шпиля улья.

— Впереди что-то есть, — доложил по воксу один из терминаторов кешика.

Цинь Са поднял руку, и воины остановились.

— Подробности.

Терминатор ответил через несколько секунд: — Нет, ничего. Ложный сигнал.

Такое происходило много раз. Сенсоры были бесполезны, обезумев из-за сильной радиации и атмосферных помех.

Хан продолжал идти. Он едва узнал некоторые здания. Они возвышались вокруг ползающих у их оснований бронированных фигур. От сооружений остались только остовы с черными стенами и тлеющими внутри обломками. Примарх заметил среди руин старые обозначения: имперскую символику, просперийские эмблемы «ока», стилизованные свидетельства пиетета перед древними и тайными знаниями.

— Еще тела, — доложил Цинь Са, когда они двигались по длинному бульвару, ведущему к центру города.

Хан уже увидел их. Большинство были скелетами обычных людей, их кожу и мышцы испарило какое-то ужасное оружие. В пыли уцелело несколько элементов доспехов: полусферические шлемы, наплечники, сапоги.

Некоторые трупы были намного крупнее. Керамит сохранился лучше, чем панцирная броня, и многие детали алых доспехов полностью сохранились. У большинства были змеиные эмблемы XV Легиона в золотых или сапфировых цветах, они медленно разъедались под слоем токсичной пыли.

— И это, — отозвался Цинь Са, подойдя к оружию с длинным древком, частично засыпанному кучей пепла. Воин вытащил клинок и стряхнул с него мусор. — Я уже видел такое.

Хан тоже. Оружие было золотым, покрытым многочисленными гравировками звезд и лун, и слишком тяжелым, чтобы смертный мог поднять его, не говоря о том, чтобы сражаться. Длинное, черное лезвие на древке когда-то шипело расщепляющей энергией, а прикрепленный ниже болтер трещал отдачей.

— Кустодии, — произнес Хан то, что уже остальные знали.

— Но на чьей стороне они были? — спросил с надеждой Цинь Са.

— Ты это знаешь, Са, — ответил Хан и направился дальше.

Он не хотел верить в это, всем сердцем не хотел. Чувства Джагатая к Руссу всегда были смешанными — от уважения к воину до раздражения хвастовством и самозваной исключительностью. Однако совсем иное было видеть дело его рук, подтверждение заявлений говорящих со звездами. Хан нашел правду, она была перед ним и была в самом деле горькой.

Его сапоги задели светло-серый наплечник, и тот с лязгом откатился в сторону. Как и все кругом, его поверхность была изъедена ветром. Примарх разглядел на изгибе все еще видимые руны: угловатые и фенрисийские.

— Ничего, — пробормотал Цинь Са, который шел следом. — Ничего живого.

По тону командира кешика было очевидно, что он не видит смысла оставаться. Вне всякого сомнения, Цинь Са уже обдумывал сделанные из увиденного выводы, куда им следовало направиться и с кем сражаться.

Хан замедлился, старательно прислушиваясь. Он морганием отключил акустические фильтры доспеха и позволил улучшенному слуху делать свою работу.

На какой-то миг, сквозь глухой гул энергосистем терминаторских доспехов и легкое шипение расщепляющих полей, ему послышалось нечто неуместное.

Звук был похож… на гул.

— Я знаю, где мы, — сказал примарх, глядя за пределы зубчатых очертаний разрушенных зданий. Слева поднимались зазубренные руины пирамиды, которая даже в разрушенном состоянии достигала сотен метров в высоту. В ее основании сохранилось несколько оконных стекол. Через пролом в окружающих стенах примарх увидел еще одну магистраль, которая тянулась почти параллельно той, по которой они шли.

— Восемьдесят одна радиальная улица. Забавно.

— И куда они ведут? — спросил Цинь Са, энергетические поля двух клинков освещали нижнюю часть его шлема.

— К храмам культов, — сказал Хан, двигаясь дальше. — Великим пирамидам. Оккулюму. Ко всему.

Они прошли мимо таких же скрюченных, высохших и разлагающихся трупов. Над Белыми Шрамами гремел гром, а вспышки молний обесцвечивали доспехи, придавая воинам вид серых призраков в магическом кристалле. Перед ними расширялась улица, на которой среди руин баррикады стояли шасси трех «Носорогов».

— Оборонительная позиция, — отметил Цинь Са, отпихнув кольца колючей проволоки. — Мало помогла им.

Через несколько сот метров, в месте пересечения с другими дорогами, улица разошлась еще больше. Подобно реке, достигшей своей дельты, радиальные магистрали сходились в одну точку — широкую площадь. По мере приближения к ней, легионерам открылся ее истинный размер.

Под освещаемым яркими вспышками небом раскинулось огромное пространство, напоминавшее огненно-черное подобие равнин родины. Наверное, когда-то площадь была вымощена и хорошо освещена, окружена прекрасными зданиями и заполнена людьми. Теперь остались только руины: остовы бронетехники, искореженные останки машин. Среди мраморных плит разверзлись черные как пустота трещины, некоторые из них были достаточно широки, чтобы поглотить человека. В самом центре площади возвышалась одинокая колонна, сломанная на высоте около пятидесяти метров. Каменный цоколь у ее основания сохранил легко узнаваемые фигуры: одноглазая фигура в доспехе поднимала вверх женщину.

Хан зашагал по площади в сторону колонны. За ним безмолвно развернулся кешик во главе с Цинь Са.

Примарх чувствовал, что земля под ногами становилась все более неустойчивой, напоминая тонкую кожу над пустотой. Трещины были повсюду, расползаясь от краев разломов, словно ищущие пальцы. Эпицентром этого ада была сама площадь. Вероятно, разрушалась кора самой планеты.

Затем он снова услышал гул, похожий на жужжание крыльев многочисленных насекомых.

— Вы слышите? — спросил он, остановившись под длинной блеклой тенью колонны.

К этому времени кешик сильно рассредоточился, неуклонно пробираясь через руины.

— Ни жизненных показателей, — осторожно передал Цинь Са, — ни отметок сближения.

Голос выдавал его неуверенность. Ее чувствовали все, что бы показания доспеха не говорили.

Хан повернулся к покрытой выбоинами колонне. Она поднималась в вечную ночь Просперо, а выше бесновалось пестрое небо.

Затем снова раздался звук. В этот раз отчетливый, похожий на жужжание роя насекомых.

Хан стремительно развернулся с клинком в руке и почувствовал, как под ним шевельнулись каменные плиты. Доспех по-прежнему ничего не фиксировал — ни целей, ни тел.

К тому времени кешик тоже пришел в движении. Воины кружили с клинками и болтерами наизготовку, разыскивая невидимого врага. Один из легионеров открыл огонь, и звук стрельбы неприятно резанул слух.

— Глаза! — передал Цинь Са, неожиданно бросившись через площадь, казалось бы, в никуда. — Отключить авточувства, использовать глаза!

Хан, моргнув, отключил прицельную сетку и компенсаторы окружающей среды, и площадь погрузилась в мрачный туман неусиленного зрения.

И только тогда он увидел их: мерцающих в спектральном бело-синем свете крупных, членистоногих и крылатых. Десятки существ напоминали встревоженных духов, что поднимались из могил. Даже хлопья пепла оставались не потревоженными их появлением. Отчетливые очертания светились колдовским светом, несмотря на то, что их сердца были такими же прозрачными, что и стекло.

Эти погибшие твари, даже будучи скрученными и сгорбленными, размерами вдвое превосходили терминаторов. У них были округлые тараканьи тела, рваные тонкие крылья и сегментированные конечности, которые тащились по земле. Причудливо разбухшие мозги, пульсирующие жутким светом между плотными черепными складками, выступали из отвисших жвал. Вырвавшись из расколотой земли, они рывками перемещались по воздуху, раскачиваясь так, словно были слепыми и изголодавшимися.

Хан холодно взглянул на них.

— Психонойен, — сказал он, поднимая клинок. — Выходит, кое-что все-таки выжило.

По доспеху Есугэя заискрила эфирная энергия.

— Изыди, — приказал он, подняв кулак.

Глубоко внутри варп-контакта «Воркаудара» поднялся кошмарный лик, продолжая скалиться. Есугэй увидел ряды игольчатых зубов, глаза без зрачков цвета жидкого железа, вытянутый коготь.

Тварь рычала и извивалась, раскачиваясь вперед и назад. Испарения вокруг нее редели. Руна сохранялась активированной, управляя машиной и истончая барьер между мирами. Казалось, контролируемая ею энергия растет, словно при форсировке двигателя.

Есугэй сконцентрировал разум на руне. Она вращалась перед его мысленным взором, пульсируя подобно ране в материи вселенной.

— Закройся, — приказал он, затем еще раз, перейдя на хорчин. — Йейк’эн.

Со звуком, похожим на скрежет проводимого по стали ржавого железа, руна потухла.

Есугэй с облегчением открыл глаза. Он повернулся и взглянул на галактическую карту.

Она изменилась. Звезды стянулись в одно единственное скопление, похожее на рой светлячков. Золотистое свечение пылало все ярче. Двигатели устройства несколько раз издали отчетливый лязг, но мерцание продолжало усиливаться.

Кса’вен вытащил молот, Хенрикос — болтер.

— Ты можешь остановить это? — спросил Саламандр, не сходя с места и глядя на кружащийся вверху туман.

Есугэй обхватил посох обеими руками. Череп адуу на его верхушке пульсировал небольшими разрядами молнии. Все помещение вдруг стало тесным и влажным, словно в маленьком пространстве сжали слишком большой объем воздуха.

— Машина отключена, — заявил провидец бури.

Хенрикос отошел назад.

— Но кое-что по-прежнему работает.

Звезды приблизились, стремительно сливаясь. По своду прокатился похожий на раскат грома звук, встряхнув защитную оболочку механизма и отразившись вверх по шахте.

— Назад! — предостерег Есугэй, внезапно осознав, что происходит.

Свет, мигнув, потух. Эхом отозвался звук, напоминающий прерванный крик. То, что осталось от проецируемого звездного поля слилось в чернильный сгусток и ворвалось в реальность. Оно с грохотом рухнуло на пол и раскололось, словно яичная скорлупа.

Появилось скелетообразное существо с вытянутыми конечностями, кроваво-красной кожей и длинными изогнутыми рогами. У него были те же самые глаза цвета жидкого железа и игольчатые зубы. Оно было крупнее легионеров и двигалось рывками с неестественной скоростью. Тварь пригнулась, словно некое огромное и абсурдное насекомое, а затем прыгнула на Кса’вена.

Хенрикос выстрелил первым, но болты с воем срикошетили от шкуры существа. Кса’вен бросился навстречу, раскручивая молот.

— Нет! — взревел Есугэй, слишком поздно, чтобы остановить Саламандра.

Легионер впечатал боек молота в тело твари. Удар был идеальным — он должен был вонзиться в ребра, расколоть их и отшвырнуть существо со сломанной спиной. Вместо этого Кса’вен отлетел от удара с резким треском смещенной энергии и выронил оружие. Его могучее бронированное тело врезалось в каменную стену, оставив выбоину и сбив пыль.

Монстр бросился за ним. Его движения были размытыми и рваными, словно записанные на разбитых пикт-линзах. Существо приземлилось, пригвоздив когтями легионера. Пуская слюни, оно вцепилось в глотку Саламандра, словно пес, разрывающий свою жертву.

Есугэй навел посох.

— Та квариджа! — выкрикнул он.

Стремительная, как заряженный неон, серебристая молния вылетела из посоха и врезалась в существо, окутав его сверкающей вспышкой эфирного света и отбросив от распростертого тела Кса’вена.

Тварь завизжала и снова рухнула на палубу клубком шипов и копыт. Затем она развернулась и завопила на библиария. Есугэй посмотрел врагу в глаза, и от его злобы у Белого Шрама застыла кровь в жилах.

Библиарий вызвал новую молнию и снова атаковал чудовище, отбросив его еще дальше. Энергия варпа была единственным оружием, способным навредить ему. Хенрикос, все это время продолжавший стрелять, опустошил магазин болтера, но его снаряды не дали никакого эффекта.

Кса’вен лежал на спине и ловил ртом воздух. Есугэй последовал за тварью, в его теле словно горячий и болезненный поток пульсировал эфир.

— Сгинь! — заревел Белый Шрам на готике. — Прочь!

Еще больше разрядов впились в тлеющую плоть существа. Оно ярилось, скользя по палубе и завывая от боли. Молния полыхнула и отразилась от его рогатой и шипастой спины. Есугэй добавил мощи, бросив все силы в атаку.

Тварь напряглась для следующего прыжка, сражаясь с потоком нематериального пламени. Ее длинные конечности втянулись, шипастые плечи поднялись, а похожий на кнут хвост свернулся.

Затем монстра разорвало на куски.

Раздался оглушительный грохот, за которым последовал чудовищный порыв раскаленного воздуха. Разлетелись фрагменты костей и сухожилий, отскакивая от стен, а доспех Есугэя накрыли брызги густой желчи. Долгий миг помещение сотрясали отголоски пронзительных и злобных воплей твари, после чего пол засыпали последние ошметки потусторонней плоти.

Хенрикос стоял неподвижно с пустым оружием, уставившись в эпицентр взрыва. В этот раз ему было нечего сказать.

Есугэй настороженно огляделся, с тревогой ожидая появления из разреженного воздуха новых кошмаров, но помещение оставалось пустым. В нем только раздавался шум огромной машины и стояла вонь гари.

— И что это было? — наконец произнес Хенрикос.

Есугэй не знал. Он слышал легенды о существах, которые обитали в глубинах варпа — наделенных разумом грезах древних сил, но никогда не предполагал, что встретит их. Они не должны были жить и дышать в материальном мире, как и он не мог выжить в бурлящей среде эфира.

«Ты когда-нибудь путешествовал с навигатором? Видел то же, что и они?»

— Нам ни в коем случае нельзя было использовать машину, — ответил Есугэй, тяжело дыша. — Мы знали, что Несущие Слово пали. Но не предполагали, насколько глубоко.

«Кричащие. Цепляющиеся за корабль».

Хенрикос язвительно заворчал, но его прервал сухой кашель Кса’вена. Он так и не поднялся на ноги.

Обеспокоенный Есугэй поспешил к Саламандру и присел подле него.

— Насколько плохо, брат?

Нагрудник Саламандра блестел от крови. Она хлестала из глубокой раны на шее через отверстие между шлемом и горжетом. Керамит был разорван, прекрасная золоченая отделка испорчена следами зубов.

Кса’вен тяжело дышал. Кровь не свертывалась, забрызгивая доспех и обильно стекая на пол.

Есугэй нажал на замок разбитого шлема и открыл его. Хенрикос пришел на помощь, аккуратно сняв шлем. Из перчаток Железнорукого выдвинулись мехадендриты — крошечные пилы и иглы.

Как только Есугэй увидел лицо Кса’вена, он поднял, что они не понадобятся.

Черные черты Саламандра уже стали серыми. Губы побелели, взгляд остекленел. Есугэй надавил рукой на рваную рану на шее, но кровь продолжала течь между его пальцев.

— Держись, брат, — призывал Белый Шрам.

Кса’вен с искаженным от боли лицом схватил Есугэя за руку.

— Воспользуйся тем, что ты увидел, — прохрипел Саламандр, между зубов потекла кровь.

— Нам не следовало это делать.

Кса’вен держался, крепко сжимая его руку.

— Теперь ты понимаешь, кем они стали. Воспользуйся знанием.

Его голова откинулась, а взгляд расфокусировался.

Есугэю стало не по себе.

— Брат, мне жаль.

— Просто воспользуйся тем, что узнал, — Кса’вен старался изо всех сил, чтобы выдавить эти слова. — Грозовой колдун.

Он мучительно ухмыльнулся.

— Найди своего Хана.

Саламандр закашлял, сплюнув сгусток крови. Спина легионера выгнулась, он еще крепче сжал руку Есугэя, и наконец, обмяк. Под ним растеклось пятно темной, как масло, крови.

Есугэй минуту не двигался, потрясенный стремительностью произошедшего. Он высвободил руку из окровавленной хватки Саламандра. Тело Белого Шрама все еще пребывало в боевой готовности, насыщенное сверхдозой адреналина, но легионер несколько секунд не знал, что ему делать. Постепенно агрессивность сменилась отвращением.

— Кошмары, — произнес он. — Они выпустили кошмары.

Он поднялся, о пол глухо лязгнула упавшая рука Кса’вена.

— Ты никогда не встречал их, там, на Исстване?

Хенрикос покачал головой.

— Я слышал… рассказы.

— Никаких рассказов. Этот корабль должен быть уничтожен. Мы должны уходить.

Хенрикос продолжал сидеть подле Кса’вена, держа в руке окровавленный шлем.

— И что теперь? — спросил Железнорукий.

— Обратно в варп. Я видел, куда они направляются.

— Чогорис?

— Нет. Просперо.

Хенрикос посмотрел на дымящийся силуэт машины.

— Если мы знаем, тогда и они тоже. Как они это делают? Как определяют местонахождение Легионов во время их движения?

— Я не знаю, — ответил Есугэй, чувствуя горечь от платы за те немногие знания, что приобрели. — Не знаю.

— Почему ты называешь их ложами? — спросил Шибан.

— Такая традиция, — ответил Торгун, надевая капюшон.

— Я должен носить его?

— Прежде всего.

Шибан помедлил. Он чувствовал себя неловко и глупо. Более того, встреча была тайной по причинам, которые он все еще не понимал.

— Я знаю, — сказал Торгун. — Это утомительно. Но такой порядок — там мы все равны, по крайней мере, после того, как дается клятва. Покажи свое лицо до этого момента и тебя будут воспринимать по твоему званию.

Шибан посмотрел на Торгуна. Со скрытым тенью лицом он походил на вора. Даже его шрам — метка Легиона и единственное, что отличало их от остальных — не был виден.

— Это будет небольшое собрание?

Торгун кивнул.

— Ничего грандиозного. Они будут рады увидеть нового товарища.

— Сколько всего лож существует?

— Во всем Легионе? Я не знаю. Думаю, много. Ложа соответствует духу воина. Мне говорили, что каждый четвертый Сын Гора член ложи. Понятия не имею, так ли это на самом деле.

— Откуда тебе знать?

— Верно. Готов?

Шибан накинул капюшон на голову, чувствуя себя слегка нелепо. Торгун подошел к двери и нажал на руну входа. За открывшейся дверью показалось темное помещение. В колышущемся мраке находилось пятеро или шестеро воинов.

Шибан вошел внутрь вслед за Торгуном, и другие участники собрания расступились перед ними. Двери с шипением закрылись.

— Добро пожаловать, брат, — сказал первый из собравшихся членов ложи. — Ты привел «свежую кровь».

Торгун поклонился.

— Того, кто оказался достойным.

Шибан занял место в кругу. Лица остальных были скрыты частично: при желании он, наверное, смог бы опознать некоторых. У воздуха был необычно сладкий запах, словно где-то неподалеку курился ладан. Все собравшиеся Белые Шрамы под сутанами носили доспехи — что было стандартной процедурой при ведении блокады — из-за чего выглядели массивными и непропорциональными.

— Добро пожаловать, незнакомец, — произнес говоривший. — Ты хочешь присоединиться.

— Наблюдать, — отозвался Шибан.

— Это приемлемо. Здесь нечего скрывать.

«Ты носишь капюшон!»

— Приближается время для принятия решения, — продолжил воин, обращаясь к остальным. — Были получены ответы и разъяснения на некоторые вопросы. Теперь мы можем говорить более открыто, чем раньше — все вы видели снимки планеты под нами. Кто теперь может усомниться в словах говорящих со звездами магистра войны? Наступил раскол, братья, о котором нас всегда предупреждал Каган. Теперь мы должны выбрать сторону. Наша задача — гарантировать чистоту цели Пятого Легиона.

Шибан внимательно слушал. Так вот чем был ложа — не нейтральным братством, но фракцией Гора. Он был немного удивлен такой открытости, но возможно это было наивно.

Он почувствовал, как возле него напрягается Торгун, словно озабоченный реакцией Шибана на сказанные ему слова. Желание терранского хана вовлечь его в ложу было неподдельным и почти трогательным.

«Они верят в это».

— Связь поддерживается, — продолжил говоривший. — Верные братства уже ответили, а время для действий все меньше. По всему флоту идут приготовления. Нам нужно быть готовыми.

Видимый в тени капюшона рот воина расплылся в добродушной улыбке.

— Они идут, братья. Они направляются сюда, на Просперо.

16 ПЕЩЕРЫ ВОЗРОЖДЕНИЕ ВСЕ ЕЩЕ ЗДЕСЬ

Психонойен.

Джагатай слышал о них от Магнуса, но Алый Король говорил о существах из плоти и крови. Являясь продуктом странной, пропитанной варпом истории Просперо, они были недугом в остальном благодатного мира, поглощая разумы людей. Тысяча Сынов охотились на них, изгоняя в пустоши, подальше от сверкающих шпилей.

Теперь, как и все остальное, они превратились в призраков — остатки живых ужасов, которыми некогда были. Только в отличие от остальной уничтоженной фауны, они сохранили частицу прежних желаний. Их абсурдные насекомообразные тела все также парили, отвратительно расширенные черепа пульсировали ненасытной энергией имматериума. Мандибулы, как и прежде, щелкали. Огромные крылья все также трепетали, а подергивающиеся жала изгибались под раздутыми брюшными мешками. Только сейчас психонойен были полупрозрачными и мерцающими, точно психические отголоски некогда губительных нейрохищников.

Они появились по всей площади, зловеще выплывая из камней и шаря вокруг фасеточными глазами.

Кешик открыл огонь из комбиболтеров. Но все, что сумели сделать их снаряды, так это привлечь внимание существ. Они начали фокусироваться на источнике шума.

Хан атаковал ближайших тварей. Он изогнулся в прыжке, чтобы обрушить дао на голову чудовища и рассечь его до груди.

Меч не встретил сопротивления. Хан по инерции погрузился в призрачное тело психонойен и содрогнулся от чувства абсолютного холода. Сердца учащенно забились, в ушах стоял сильный гул. У примарха возникло ощущение, будто из груди что-то вытягивают.

Джагатай прошел сквозь призрака, споткнулся и упал на одно колено, тяжело дыша. Перед глазами плыли пятна.

Хан развернулся, едва сумев поднять меч в защитную позицию. Существо снова приблизилось, прерывисто раскачиваясь. Оно наклонилось было к примарху, но промахнулось и легко вошло в землю слева от него.

«Оно не видит».

Тяжело дыша, Хан отступил, по-прежнему чувствуя, как из него вытягивают душу.

— Не позволяйте им коснуться вас, — передал он по воксу. — Они слепы, держите дистанцию.

Еще больше психонойен поднялось из земли, паря над пеплом и руинами. Один из них видимо почувствовал поблизости присутствие терминатора и устремился прямо на него. Воин по имени Маджи, ветеран, оставивший кровавый след на сотне миров, выпустил идеально нацеленную очередь из комбиболтера. Снаряды только искромсали руины за спиной существа.

Психонойен атаковал, вцепившись в Маджи задними конечностями и наклонив раздутый живот, чтобы ужалить. Маджи ударил, погрузив клинок глубоко в тело твари, но без видимого эффекта. Психонойен вцепился длинным хоботком в шлем воина, и светящийся кончик погрузился в керамит.

Маджи закричал. За столетие войны он никогда не кричал. Из аугмиттеров шлема в ночь вырвался ужасающий рев чистой агонии. Комковатая материя втянула полупрозрачный хоботок, который раздулся и отвратительно изгибался. Схваченный призрачными конечностями психонойен Маджи застыл, выронив клинок и сильно дергаясь. Когда воина оторвали от земли, из замка горжета толчками ударила кровь.

В этот момент один из воинов кешика бросился к Маджи, схватил его и потянул назад. Трое других занялись самой тварью, всаживая без видимого эффекта в ее нематериальное тело болты.

Хан почти добрался до своих легионеров, когда услышал над головой приближающийся гул. Он резко остановился и увидел, как к нему устремился огромный силуэт психонойен. Примарх почувствовал тот же озноб, что и раньше — словно ледяная рука сжала его легкие.

Он инстинктивно нанес удар, вонзив клинок в раздутую голову монстра. На ужасный миг у Хана возникло ощущение, что с него сорвали доспех, а содранная с костей плоть рассыпалась прахом. Затем металл столкнулся с чем-то вязким и пронзил его.

Психонойен отпрянул, щелкая от боли мандибулами, но не издавая ни звука. Существо затряслось, то расплываясь, то обретая отчетливость. Убедившись в его уязвимости, Хан продолжил атаку, вырвав клинок и нанеся удар в грудь твари.

В этот раз лезвие меча достигло цели. Раненый психонойен взорвался, превратившись в пылающее облако. Фрагменты сверкающей материи с пронзительным звуком разлетелись в вихре высвобожденной энергии. Вокруг примарха засвистела поднятая ударной волной пыль. По внутреннем двору прокатился звук бьющегося стекла, от которого раскололись плитки на расстоянии многих метров.

Под действием взрыва земля под ногами Хана еще больше подалась, колыхаясь словно вода, а затем раскололась на куски. Пробежались острые трещины, и под примархом образовался новый разлом, утащив его вниз с лавиной падающих камней и щебня.

Он попытался ухватиться за край образовавшейся ямы и выбраться. Ему почти удалось — пальцы зацепились за узкий каменный выступ, и на секунду примарх подумал, что сможет удержаться.

Затем плитка треснула, и Хан сорвался.

По линзам шлема застучал град камней. Сквозь грохот примарх услышал крики своих воинов и сводящий с ума гул психонойен.

Затем все исчезло, растворившись в рокоте раскалывающихся камней. Хан стремительно падал, перед глазами расплывался ад обваливавшейся земли. На ужасный миг у него мелькнула мысль, что он может не остановиться, что под сожженной поверхностью открылся варп-портал, и его засосало в его утробу. Но затем он врезался во что-то твердое.

С глухим стуком продолжали падать обломки пород, засыпая его, пока он скользил дальше вниз, цепляясь за склон того, куда он приземлился. Системы шлема старались компенсировать царящую вокруг кромешную тьму, передавая размытые и вращающиеся образы подземелья.

Медленно и с большим трудом Хан остановился. Камнепад продолжался еще несколько секунд, затем все стихло.

Примарха засыпало по грудь. Каменная стена за его спиной была вполне крепкой, в отличие от остальной рыхлой массы. Он как смог напряг силы.

Джагатай проделал долгий путь с поверхности. Забитый помехами дисплей шлема не показывал никаких данных, начала расщелины не было видно. Сын Императора почувствовал, что крепко застрял.

— Цинь Са, — вызвал он по воксу телохранителя.

Ответа не было.

Примарх осторожно пошевелил рукой. Ему чудом удалось не выронить меч, и из рыхлого щебня появился дао.

Линзы шлема стабилизировались. Серией размытых серых очертаний появилась окружающая местность, и он осторожно повернул голову, осматриваясь.

От Хана тянулись извивающиеся во тьме туннели. Некоторые были засыпаны камнями, другие частично свободные. Он увидел вверху слабые лучи света, без сомнения, проникшие через другие разломы, которые вели на поверхность.

Землю вокруг примарха усеивали трещины и пустоты. Одна из них, на уровне головы, тянулась вправо, но при этом была узкой. Вдалеке он слышал отголоски других камнепадов.

— Са, — снова вызвал он по воксу, осторожно выбираясь из обломков. Камни тяжело сместились, заполняя трещины вокруг примарха, и он отбросил их.

Снова ничего. По вокс-связи шипели помехи.

Пространство вокруг было жарким и тесным. Он едва мог пошевелить руками, чтобы не задеть стены туннеля, и для продвижения вперед пришлось наклониться.

Хан посмотрел вверх. Проем, через который он упал, через несколько метров исчезал из виду в поворотах и изгибах подземелья. Он задумался над своими шансами выбраться наружу и протянул руку.

Камень раскрошился от его прикосновения. Из проема посыпалосьбольше обломков, отскакивая от доспеха.

«Нет шансов».

Он снова проверил вокс — сигнала не было. Проверил дистанционные метки, целеуказатели, датчики угрозы и ничего не обнаружил.

Хан отшвырнул последний булыжник у своих ног. Примарх некоторое время шел вдоль расщелины, которая тянулась справа от него. По крайней мере, она указывала направление. И в этом странном подземном мире глубоких ям и трещин могла привести к чему-то большему.

Джагатай шел, разыскивая пещеры. И нашел их.

Цинь Са попытался побежать, но волна расколовшегося рокрита едва не сбила его с ног.

— Каган! — закричал он по воксу кешика, борясь с трескавшейся и ходившей ходуном под ногами землей.

По всей площади открылись разломы. Хлещущий гейзер метана поднялся на несколько метров, вспыхнув синим пламенем. Постамент колонны раскололся.

Воины кешика одновременно пришли в движение, пробираясь к трещине и не обращая внимания на вспучившиеся вокруг них камни. Психонойен продолжали повсюду атаковать, казалось, они обезумели от взрыва, который уничтожил их собрата.

Маджи был мертв. У него не было видимых ран, но психонойен вцепились в него, окружив распростертое тело и погрузив в него хоботки. Двое воинов, пришедших к нему на помощь, были вынуждены отступить, больше не тратя боеприпасы на существ, которых нельзя было ранить.

В тот момент, когда Цинь Са приблизился к поглотившей Хана расщелине, появилось новые психонойен, направляясь к нему с безошибочным намерением.

Сервомеханизмы доспеха активировались, и Цинь Са прыгнул на ближайшего врага. Следуя примеру Хана, он рубанул между грудью и основанием крыла. Идеально нацеленный меч, как и прежде, прошел сквозь существо. Когда рука Белого Шрама погрузилась в призрачную плоть, его парализовало.

Психонойен схватил его, погрузив щупальца во все еще движущееся тело. Застывший от сверхъестественного холода Цинь Са упал, чувствуя, как бешено колотятся сердца. Его разум оцепенел, словно саму душу Белого Шрама вырвали из тела.

Психонойен снизился, стрекоча и пуская слюни. Цинь Са отступал и безрезультатно рубил клинком. Хан каким-то образом сумел поразить их, но что бы он ни сделал, повторить это было непросто.

Снова задрожала земля, по разрушенной колонне хлестнул разряд молнии. Вслед за раздавшимся из недр земли громким рокотом расползлись новые трещины. Закричал еще один воин кешика, как и Маджи схваченный призраками.

«Мы не можем сражаться с ними».

— Отступаем! — проревел Цинь Са, отшатнувшись от существа перед собой. Оно последовало за ним, также неуверенно, как и прежде, ведомое несовершенным психическим чувством.

Остальные воины не сразу отреагировали на приказ. Несмотря на высочайшую дисциплину, оставить место падения Кагана для них было анафемой. Они продвигались по пересеченной местности, по мере возможностей уклоняясь от атак психонойен и пытаясь добраться до обвалившейся трещины, которая поглотила их примарха.

Попытка была обречена. Одно из существ атаковало, вцепившись в шедшего первым воина и вызвав уже знакомый крик ментальной агонии. Другой психонойен набросился на парализованное тело жертвы, пронзив призрачными щупальцами тяжелый доспех, словно пальцами воду.

— Отступаем! — приказал во второй раз Цинь Са, безостановочно отходя по площади. В этот раз выжившие воины кешика подчинились, преследуемые надоедливыми роями мерцающих хищников.

Белые Шрамы сплотились и, повернувшись лицом к приближающимся призракам, отступили к зияющим провалам разрушенной террасы у ближайшего края площади. Психонойен последовали за ними, все так же слепо раскачиваясь и не издавая никаких звуков, помимо бесконечного гула.

Цинь Са окинул взглядом местность. Укрытий было достаточно, но они будут бесполезны, если не задержат тварей. Их зрение явно было дефектным или даже отсутствовало. Если бы легионерам удалось каким-то образом отделаться от тварей, то появилась бы возможность обойти их и вернуться к расселине. Дистанционный датчик Цинь Са потерял сигнал Кагана, а вокс-канал молчал.

Девять выживших терминаторов миновали периметр руин. Десятый воин — Джума с отметками побед на наплечнике был перехвачен за миг до этого. Боевые братья тут же попытались помочь ему.

— Нет! — закричал Цинь Са, хотя ему и было тяжело отдать такой приказ. — Держитесь вместе. Не останавливайтесь.

Воины подчинились и продолжили отступление в тень стен с выбитыми окнами. За их спинами от камней отражались мучительные крики Джумы. Легионеры протолкнулись внутрь, сбивая плечами сломанные каркасы старых дверей и пробиваясь через разрушенные участки стен.

Цинь Са лихорадочно размышлял. Ничто не могло ни навредить психонойен, ни отпугнуть. На один ужасный миг он предположил, что рассказы о Космических Волках ошибочны. Возможно, именно эти твари опустошили планету, смяв все, что защитники противопоставили им.

Белые Шрамы ворвались в то, что некогда было огромным сводчатым помещением. Балки крыши все еще тянулись ввысь, разорванные надвое как сломанные кости. С наклонившегося флагштока свисало изорванное и затвердевшее от пепла огромное знамя с эмблемой ока Магнуса. На противоположной, почти целой стене кое-где сохранилась мраморная отделка. Пол усыпали огромные куски каменной кладки и стали, образуя естественные баррикады. Повсюду были разбросаны покрытые пылью тела, как смертных, так и космодесантников.

Цинь Са остановился. Оставшиеся воины кешика рассредоточились среди баррикад. Он услышал щелчки перезаряжаемых комбиболтеров.

Психонойен последовали за ними. Они устремились прямо сквозь стены и колонны, сверкая словно варп-следы кораблей. На затененные руины пал нечестивый свет призраков.

Цинь Са держал мечи поднятыми. По какой-то причине оказалось, что у меча больше шансов навредить им, чем у дистанционного оружия. Каган смог это сделать. Возможно, дело в технике.

Уже дюжины психонойен плавно приближались к ним, напоминая своей иллюзорностью медузы.

— За Кагана, — пробормотал Цинь Са, приготовив душу к испытанию.

И тут он неожиданно ощутил рост колоссальной мощи. Секунду спустя все помещение наполнилось светом. Из-под психонойен полыхнуло пламя, словно вырвавшись из самой земли.

Твари завыли и заметались, охваченные вихрем сверкающего пурпурного огня. Один за другим они взрывались с громким звуком, раскалывающим землю. Взвились новые языки пламени, облизывая колонны.

Хотя огненный вал длился несколько секунд, жар его был невероятным, а звук оглушительным. Исчез последний из призраков, оставив после себя только отголоски воплей и проблески призрачного послесвечения.

В помещении снова наступила тишина. Цинь Са огляделся вокруг, разыскивая источник. В этот момент он почувствовал новый всплеск энергии сразу за спиной. Белый Шрам обернулся, но слишком поздно.

Его руки онемели, скованные тонкими линиями энергии, которые протянулись от перчаток к плечевому сочленению. Он почувствовал, как огромная тяжесть сдавила оба сердца, замедляя его и лишая сил.

Фигура в алом доспехе вдавила в грудь Цинь Са ствол болтера. Личина шлема с золотым гребнем выдавала принадлежность к устаревшему Типу III, украшенному символикой Тысячи Сынов.

— Пошевелитесь, и я убью его, — громко обратился легионер ко всему кешику. Стволы полудюжины комбиболтеров нацелились на незнакомца.

Цинь Са миганием отдал братьям приказ «отбой».

— Кто ты? — спросил Белый Шрам.

— Ревюэль Арвида. Последний из моего Легиона. А ты?

— Цинь Са, магистр кешика, Пятый Легион.

Он посмотрел на болтер. Даже с такого близкого расстояния он вряд ли пробьет терминаторский доспех. Воин XV Легиона сильно рисковал.

— Что здесь произошло?

Легионер несколько секунд молчал. Он пристально посмотрел на окруживших его гигантов в белых доспехах, словно взвешивая варианты.

— Вы и в самом деле не знаете?

Цинь Са почувствовал, как ослабла хватка на его руках.

— Мой примарх внизу.

— Вы не можете вернуться.

— Как нам добраться до него?

— Никак. Это место кишит ими.

У Цинь Са сжалось сердце. Должен быть какой-то выход.

— Но ты можешь ранить их.

Арвида покачал головой.

— Ненадолго. Психонойен привыкли умирать, теперь они просто возвращаются. А почему вы здесь? Эта планета разваливается на части.

Легионера Тысячи Сынов окутывала та же пульсирующая сдерживаемой энергией аура, что и Есугэя. Но он был ранен. Цинь Са расслышал напряженное дыхание.

— Мы прибыли, чтобы узнать правду, — сказал он.

Тогда Арвида засмеялся мрачным, скрипучим смехом.

— Ах, правду.

В этот момент с той стороны, откуда пришли Белые Шрамы, раздался гул собирающихся психонойен. Арвида спрятал болтер в кобуру.

— Они скоро вернутся, и я не смогу остановить их снова.

— Я не оставлю его.

— Сейчас ты ничего не сможешь сделать. Поверь мне, это мой мир, или же он был таковым.

Гул приблизился.

— Я чувствую его. Он жив. Если ты останешься здесь, твой разум поглотят, а это никому не поможет.

Цинь Са оглянулся. Через пустые рамы старых окон он видел сияние новых роев. Очень скоро они вернутся в поисках душ.

— Тогда веди, — прорычал он, чувствуя горечь провала. — Вытащи нас отсюда.

Есугэй в мрачном настроении направлялся в камеру Ледака. Из-за отсутствия у Хенрикоса навыков апотекария извлечение геносемени Кса’вена прошло не лучшим образом. У провидца бури возникло ощущение, что памяти Саламандра нанесли новое оскорбление.

В его смерти не было необходимости. Она была вызвана гордыней и жаждой знаний, о чем Есугэй и предупреждал Аримана.

Попадавшиеся навстречу смертные убирались с его пути. Корабль пустел. Несколько когитаторов переправили на «Гесиод», но почти все остальное, включая смертный экипаж Несущих Слово, оставалось на корабле. Чем дольше Есугэй находился на борту, тем больше ему было не по себе.

Демон. Именно это слово на старом готике он до последнего времени не мог вспомнить. В хорчине ему соответствовали яомо или якша, обрывки старых историй, которые сумели пережить приход Объединения и изгнание древних страхов.

Они никуда не исчезли, просто скрылись под лоском технологической сверхдержавы.

Кса’вен заслуживал лучшего. Есугэю хотелось оказаться рядом с ним в момент, когда Саламандр найдет Вулкана и его вера будет вознаграждена. Белый Шрам знал, как бы выглядела встреча примарха и его воина: невозмутимый поклон, краткое приветствие, а затем снова за дело.

Если бы весь Империум следовал Прометеевой вере, порча никогда бы не пустила в нем корни.

Белый Шрам подошел к двери камеры. На него настороженно смотрели стражники.

— Уходите, — приказал задьин арга.

Они переглянулись, а затем снова посмотрели на него.

— Повелитель, я… — начал один.

— Уходите.

Есугэй подождал, пока они исчезнут, прежде чем снова открыть дверь. Когда он вошел, мигнула лампа, отбрасывая на подвешенного пленника холодный, стерильный свет.

Ледак открыл глаза и снова улыбнулся.

— Вернулся продолжить, колдун? — спросил легионер. — А где другой?

— Его не будет, — ответил Есугэй, закрывая дверь.

Несущий Слово пристально смотрел на него.

— Так что ты хочешь знать? — спросил он.

— Ничего, — Есугэй сложил руки, чувствуя первые уколы эфирной энергии внутри перчаток.

Ледак покорно кивнул.

— Я гадал, сколько времени это займет.

Есугэй презрительно взглянул на него.

— Кса’вен был отличным воином и нравился мне. Не думаю, что он понимал, насколько все изменилось.

Он встал перед Ледаком и поднял руки.

— Все меняется. Этот корабль скоро рассыплется на атомы. Ты тоже, Ледак.

Несущий Слово, не моргая, пристально смотрел в ответ. Его щека все еще не зажила, покрытая коркой струпьев с гнойниками.

— В самом деле, нет вопросов? — спросил он.

Есугэй покачал головой.

— Больше нет, — ответил он, и комната наполнилась огнем.

Хан перелез через преграду высотой по пояс и протиснулся в отверстие за ней. Доспех задел камни, и на примарха посыпалась пыль. Внутри шлема раздавалось эхо тяжелого дыхания.

Было ужасно жарко. Стены туннелей давили, вынудив примарха согнуться в три погибели. Несмотря на несколько попыток найти путь на поверхность, он мог только идти вниз.

Пространство под площадью было необычным: оно представляло собой соты из тесных и растрескавшихся туннелей и пещер со следами недавнего землетрясения. Покрывавший поверхность планеты пепел был и здесь тоже. Вода отсутствовала, как и ее признаки. Раз или два примарх мельком замечал исходившее из некоторых расщелин тускло-красное свечение и обходил их стороной.

Все время вниз. Некоторые туннели снижались постепенно, другие срывались крутыми уклонами из щебня.

Примарх часто останавливался, прислушиваясь к биению своих сердец, пытаясь уловить хоть что-нибудь в окружавшей его тишине. Психонойен не последовали за ним, что радовало, но отсутствие какого-либо движения, кроме собственного, было гнетущим.

Хан перелез через завал. Воздух на другой стороне был немного чище, а потолок туннеля выше на полметра.

Хан сумел выпрямиться во весь рост и шагнул вперед. Тьма стала абсолютной, примарх видел только ложные контуры, передаваемые прибором ночного видения. Туннель расширялся с каждым шагом. Жара усиливалась.

Примарх прошел еще около пятидесяти метров, пока не выбрался на открытое пространство. Последней преградой была зазубренная линия сталагмитов, и, миновав ее, примарх оказался в пещере.

Она была колоссальной. Огромный сводчатый потолок, напоминавший подземный собор, исчезал в темноте. Гигантские сталактиты блестели минеральными осадками древней влаги. В стенах зияли входы в другие туннели, одни располагались высоко, другие на уровне пола. Круто вверх устремлялись террасированные, как в аудитории, и исполосованные жилами металлсодержащей руды стены. Если бы здесь был свет, то вся пещера сверкала и отражала бы его, будто колоссальная жеода. Но авточувства доспеха и так различали то же, что и на поверхности, однообразный слой пепла, покрывающий все кругом.

Джагатай шагнул в центр зала. Пыль приглушала звук шагов. Впереди, во мраке появились огромные фигуры. Ему понадобилось некоторое время, чтобы разглядеть, чем они были.

На полу лежали разбитые шестиметровые смотровые линзы. Вокруг них валялись медные инструменты, все без исключения сломанные и покореженные. Вдалеке поднимался огромный цилиндр длиной с «Громовой ястреб», его угловатый профиль уродовала длинная неровная трещина.

Хан наклонился. Под пеплом и металлом были тела: человеческие, судя по росту — смертные. Они были обнажены, а их одежды сгорели, не осталось ничего, кроме иссохшей плоти и голых костей. Он увидел безглазое, высохшее лицо, которые смотрело на него из грязи. Поначалу примарх решил, что оно шевелится, но это был всего лишь обман темноты. Все были мертвы.

Цинь Са был прав — на Просперо ничего не осталось. Хан сглупил, прибыв сюда, а еще большей ошибкой было спуститься на поверхность лично. Возможно, если бы они лучше постарались, то смогли провести сканирование с орбиты, а не высаживаться на планету.

Он положил руки на колени и огляделся. И только тогда почувствовал это.

Движение. Постоянное и легкое движение в пыли.

Джагатай вскочил и стремительно обернулся.

Фигура перед ним, так же как и психонойен, испускала блеклое сияние. Вокруг ее призрачных очертаний мерцал холодный колдовской огонь.

Как и при жизни, он был немного выше Хана. Лицо было тем же самым, хотя его выражение выдавало бесконечную усталость и легкое смущение. Некогда безжалостный взгляд единственного глаза теперь был рассеянным.

Хан безмолвно стоял, по-прежнему сжимая клинок. Он чувствовал, как колотятся его сердца, а тело наполняется боевой готовностью.

В этом не было необходимости. Когда фигура заговорила, ее голос разогнал все следы сомнения.

— Джагатай, — обратился Магнус, его усталый голос отдавался странным эхом. — Мой друг. Как приятно снова видеть тебя.

17 ОТВЕТНЫЙ ХОД В ВАРП ТУПИК

Шибан быстро шел по коридорам «Калджиана» к личным покоям. Корабль гудел активностью, и смертные матросы убирались с пути хана, не обращавшего на них никакого внимания.

Белый Шрам добрался до своей каюты и вошел внутрь. Его глефа висела на настенных креплениях в окружении благочестивых стягов. Он на миг взглянул на нее, словно впервые отметив баланс оружия. На подвешенных к креплениям пергаментных свитках в стиле древних поэм были записаны значимые победы.

Посмотрев на клинок — один из отличительных видов оружия Легиона — Шибан испытал смешанные эмоции. В прошлом это была бы только гордость. Теперь, принимая во внимание увиденное и услышанное им, чувствовать то же самое было невозможно.

Он отвернулся и включил панель управления над своим алтарем медитации. Закружился гололит доступа, и Шибан, синхронизировав системы доспеха с алтарем, вызвал сводные данные по флоту.

— Хан?

Он обернулся и увидел Джучи в дверях.

— Мы уже некоторое время не спарринговали. Я подумал, может…

Шибан прошел мимо него и закрыл дверь.

— Что ты делаешь? — спросил Джучи.

— Не могу сказать, — ответил Шибан, замыкая дверь.

Джучи удивился.

— Не можешь сказать о чем?

Шибан пристально взглянул на него.

— Не могу сказать.

Озадаченный Джучи нахмурился.

— Хан, ты в порядке?

Шибан расслабился. Обмана не было. Джучи был прямым человеком, энергичным охотником в лучших традициях Легиона.

— Скажи мне, что ты знаешь о воинских ложах, — спросил Шибан, вернувшись к алтарю.

— Воинских ложах? Ничего.

— Ты знаешь о них.

Джучи пожал плечами.

— Я слышал истории, из других Легионов. У Белых Шрамов лож нет.

Шибан фыркнул.

— Есть. И очень много.

Перед ним плясал гололит, показывая отметки кораблей над Просперо. Они были развернуты по стандартной схеме блокады, рассредоточившись по разным орбитам. «Буря мечей» занимала позицию над местонахождением Тизки, некогда наиболее урбанизированного района планеты.

Джучи подошел к Шибану.

— Что случилось?

— Один из убитых на Фемусе был членом ложи. Они среди нас уже долгие годы. Началось с терран, но распространилось дальше. Воины встречаются тайком и строят планы.

— Как ты узнал об этом?

— Они пригласили меня в свои ряды, — холодно улыбнулся Шибан. — Думали, что это заинтересует меня. Сказали, что я — истинный воин.

— Кто пригласил?

— Помнишь терранина с Чондакса? Братство Луны?

Джучи кивнул.

— Он никогда мне не нравился.

— А мне понравился, в конце.

— Ты должен доложить об этом. Хасику.

— Хасик — член ложи, — вздохнул Шибан.

Джучи тихо присвистнул.

— Тогда, кто не входит в них?

— В этом и проблема.

Джучи на минуту задумался.

— Есть что-нибудь, о чем стоит беспокоиться? Чего они хотят?

— Мы были слишком медленными, — сказал Шибан. — Каган был слишком медленным. Они уже сделали свой выбор. Когда наступит момент, они выступят разом, так же бесшумно, как и сейчас.

— Не понимаю.

— Они готовят Легион, используют какую-то форму связи с магистром войны, по крайней мере, с Чондакса, возможно даже еще во время боев. К моменту возвращения Кагана, все уже может закончиться.

— Мы не знаем, предатель ли Гор.

— В том то и дело. Мы ничего не знаем, — Шибан оглянулся на глефу и задумался, не взять ли ее с собой. Оружие привлечет внимание, но может пригодиться. — Не нам принимать это решение. Как думаешь, зачем Каган нас привел сюда?

— Он уже долгое время на поверхности.

— Это его право. Нам нужно действовать.

— Они пригласили тебя, — осторожно произнес Джучи. — Разве не станут следить за тобой? Если они скрывались так долго…

— Время для секретности закончилось. Они раскрыли свои карты, зная, на что идут.

— Хан, — Джучи остановил его. — Хасик — нойон-хан. Ты не можешь пойти против него.

— Я знаю.

— Тогда, что ты будешь делать?

Шибан безрадостно улыбнулся.

— Найду того, кто сможет.

В пустоте пылал «Воркаудар», его двигатели раскалились, а корпус терял атмосферу. Корабль медленно вращался во тьме, сотрясаемый вторичными взрывами.

Зрелище было удивительно зловещим. Есугэй смотрел на пожары с наблюдательной палубы «Серповидной луны» и думал о древних искупительных ритуалах. Изгнание якшы всегда сопровождалось очищением огнем, так было на протяжении всей истории пребывания людей на Чогорисе.

— Мы готовы, повелитель, — произнес Лушан.

Есугэй отвернулся от иллюминаторов. Перед ним стоял как всегда предупредительный Лушан.

— В каком состоянии корабль? — спросил он.

— Серьезно поврежден. Навигатор…

— Против. Это и так понятно. Что с «Гесиодом»?

— Он получше.

— Уверен, что у него была определенная защита, по крайней мере, пока он не попал в наши руки.

Есугэй все еще не мог избавиться от мыслей об увиденном. Несущие Слово превратились из гордого Легиона на передовой Великого крестового похода в выродившуюся орду фанатиков, и при этом за очень короткий период. Их корабль представлял собой вместилище ужасов. Перед глазами Белого Шрама все еще стояла самоуверенный взгляд умирающего Ледака. Сыны Лоргара наслаждались тем, во что превратились.

Кса’вен заслужил лучшей смерти.

— Так ты отдашь приказ? — спросил Лушан.

— Ты можешь совершить варп-прыжок по готовности, — сказал Есугэй. — Следи за тем, чтобы во время перехода «Гесиод» оставался с нами.

Лушан поклонился и вернулся к командному трону, чтобы приступить к работе. Оставшийся один на наблюдательной палубе, Есугэй смотрел, как безмолвные вторичные взрывы сотрясают «Воркаудар».

По крайней мере, теперь они знали, куда направлялись. Демоническое устройство показало им, насколько огромными и сильными были варп-шторма. Так же как и ранее, быстро преодолеть их будет непросто.

Гор не только переманил на свою сторону Легионы, он каким-то образом разорвал пелену между реальностями и наполнил галактику болью.

«Какая сила может сделать такое? Какая сила может разорвать небосвод?»

Несомненно, даже Император не обладал подобной силой. И не Магнус, или любой другой псайкер, колдун или ксенос, которые когда-либо встречались Есугэю. На некоторые вопросы все еще не было ответов.

Рядом с провидцем бури возник мерцающий силуэт Хенрикоса. Железнорукий предстал гололитической проекцией в полный рост. Аугментированный доспех придавал ему сгорбленный вид, напоминавший краба.

— Последняя проверка, — проскрежетал он. — Ты уверен в этом?

— Я ни в чем не уверен, сын Медузы, но не стану оставаться здесь и ждать, пока война придет ко мне.

Хенрикос одобрительно заворчал.

— Ты ведь знаешь, что враги тоже увидят эти проекции.

— Конечно.

— Они, как и мы, направятся к Просперо.

— Я понимаю. Мы должны опередить их.

Хенрикос дерзко рассмеялся.

— И погубить наши корабли.

— Этого не будет.

— Так я тебе и поверил.

Есугэй сдержанно улыбнулся.

— У нас есть ты, мой друг. Верь в свои способности, как это делал Кса’вен.

Он повернулся к проектору, на котором удалялись вращающиеся обломки «Воркаудара».

— А у тебя есть я. Мне всегда хотелось провести корабль через эфир. Навигаторы заслуживают уважения, но даже они могут научиться несколько новым трюкам.

Хенрикос искоса взглянул на него, контур шлема Железнорукого мерцал зеленым светом.

— Я не сомневаюсь в тебе, творец погоды, но когда мы нашли тебя, ты понятия не имел о том, что произошло на Исстване. Я должен спросить. Это событие уже испытало нашу верность. Почему ты считаешь, что когда мы доберемся туда, твой Хан сделает тот же выбор, что и мы?

Есугэй вздрогнул. Об этом он даже не подумал.

— Он бы никогда…

— Да, я знаю — никогда не стал бы таким же. Но не все так просто. Мы все любили Гора. Феррус любил Гора. Иногда необходимая информация отсутствует, и к тому времени, как ты ее находишь, твой выбор уже определен.

— Он узнает правду.

— Тебе снилось, как он умирает.

Брови Есугэя поднялись. Он не помнил, что говорил о тех снах Хенрикосу.

— Кса’вен рассказал мне, — пояснил Железнорукий. — Он беспокоился. Ты должен подготовиться, брат. Мы оказались в этой ситуации по вине примархов. Они небезупречные боги. Главный вопрос заключается в следующем: насколько хорошо ты знаешь Хана?

Есугэй мог рассмеяться в ответ. Он мог рассказать Хенрикосу о десятилетиях, которые провел вместе с Каганом, охотясь под синим небом, штурмуя рушащиеся стены дворцов. А потом, направляясь в пустоту на первых звездолетах V Легиона, устремляясь к границам галактики, где свет ее ядра тускнел, а сама пустота мерцала чуждыми энергиями.

Он также мог вспомнить разочарование Террой, близость к магистру войны.

«Ты призываешь, я прихожу».

— Ты не разозлишь меня, Бион, — сказал Есугэй. — И правильно сделал, что спросил. Позволь мне задать свой вопрос: если бы ты сомневался в Феррусе до такой степени, что считал его предателем, разве бы ты не стал искать его?

— Конечно, стал бы. Дело не в этом. А вот в чем: когда мы прибудем на Просперо и окажется, что он выбрал сторону магистра войны, как ты поступишь?

У Есугэя не было ответа. Подобная вероятность была настолько вопиющей, настолько не укладывающейся в голову, что у него, в самом деле, не было ответа.

— Как-то я спросил Кса’вена, — ответил Есугэй, — что объясняет оптимизм. Ты знаешь, что он ответил? Вера.

Хенрикос фыркнул.

— Мы оставили ее в прошлом.

— Это так.

Задьин арга смотрел, как на иллюминаторы опускаются варп-ставни. В последнем проблеске реального пространства, прежде чем запустились варп-двигатели, он мельком увидел гибель «Воркаудара», ставшего могилой для тех, кто верил слишком сильно.

— Но, возможно, нам стоит заново научиться ей.

— Почему щиты опущены? — спросила Илья, сердито шагая по командному мостику «Бури мечей».

Халджи терпеливо следовал за ней.

— Мы потеряли точку телепортации Кагана, и держим щиты опущенными в случае, если он потребует немедленного переноса.

— А что с остальными? Где Цинь Са?

Вокруг нее, на многочисленных ярусах и антресольных палубах просторного мостика, лихорадочно работали на своих постах сервы и слуги. С планетарных авгуров продолжали стекать данные, большинство из них превышали безопасные параметры.

— Мы работаем над этим, сы.

Илья повернулась к нему.

— Так не годится. Я не по собственной воле взялась за эту работу, меня назначили. Тебе может это не нравится, но он предоставил мне полномочия.

Халджи, извиняясь, развел руками.

— Как я сказал, мы работаем.

Илья выругалась про себя. Все это было глупо. Хан должен был видеть тектонические показания, знать об эфирном пламени вокруг опустошенной тропосферы Просперо, и, тем не менее, он все равно отправился на планету. Из того, что она видела, планета могла погибнуть в любом момент, но флот по-прежнему висел на низкой орбите с опущенными щитами и в разомкнутом строю.

Все это было так своевольно, а ведь генерал так упорно работала, чтобы искоренить в Легионе именно этот недостаток.

Илья взглянула вверх, мимо полудюжины мраморных платформ и ограждений, туда, где находился нойон-хан Хасик вместе со своей свитой, техножрецами и командой мостика. В отсутствие Кагана он командовал линкором и одновременно флотом. Она не могла припомнить, что видела приказ о телепортации нойон-хана на мостик.

— Выглядит так, словно они ждут чего-то, — пробормотала она.

— Что вы сказали? — спросил Халджи, стоявший за ее плечом.

— Мы ждем встречи с другим флотом? — вместо ответа задала вопрос генерал, подойдя к пиктографу и настроив запрос данных.

— Почему «Гуан-чжо» сменил позицию?

Халджи покачал головой.

— Все данные в вашем распоряжении, сы.

Верно. Все было в ее руках. Но, что более важно, данные сохранились в ее эйдетической памяти. Она ознакомилась и утвердила планы развертывания, и знала, где именно и сколько времени должен был находиться каждый корабль, и кто его будет сменять согласно планам ротации.

— Ситуация меняется, — пробормотала она, открывая несколько книг учетов. — Личный состав перемещается между кораблями.

— Это в порядке вещей.

— Не в таких количествах, — нахмурилась Илья. — Халджи, кто-нибудь отдавал приказы об объединении братств подобно тому, как мы делали на Чондаксе?

— Я об этом не знаю.

— Посмотри, — она развернула обзорную линзу на медной опоре и показала ему. — Ханы все время перемещаются. И не только ханы — отсеки шаттлов «Звездного копья» необычно активны.

Халджи изучил данные.

— Это было долгое путешествие, — сказал он. — Мы не обязаны контролировать полеты каждого шаттла.

— Но я обязана, — она откинула назад волосы и открыла новые данные. — Нужно сообщить Хасику. Где, черт подери, Каган? Мы должны отправить поисковую команду на поверхность.

— Мы…

— Работаете над этим, да, я знаю. Вы воспринимаете ситуацию удивительно спокойно, — Илья подняла голову и бросила взгляд на Халджи. Легионер был в шлеме, как и все находящиеся на мостике Белые Шрамы. Это было странно: они обычно надевали их только перед самым боем. — Халджи, здесь происходит что-то, о чем мне не сказали?

Халджи взглянул на нее. Он ответил не сразу, что само по себе не было на него похоже.

— Я не могу сказать, сы, — ответил воин.

Покои нойон-хана Джемулана были украшены терранскими и чогорийскими образами. Прямые мечи смешались с талварами, буквенные обозначения экспедиционных флотов с их хорчинскими каллиграфическими аналогами. Несмотря на чогорийское происхождение, Джемулан никогда не придавал такого же значения традициям, как Хасик. Кожа командующего орды Земли была темнее обычного, выдавая его корни из старых владений Палатина в Пустой Четверти, хотя длинный шрам на щеке был таким же отчетливым, как у остальных братьев.

— Ты не из моей орды, — сказал он, с сомнением глядя на Шибана.

В помещении они были одни. Отфильтрованный янтарный свет старого солнца Просперо падал на ковры кво и алтари киданей.

— Верно, — ответил Шибан, поклонившись в знак извинения. — Я бы не пришел, если бы мог найти другой выход.

— Повелитель твоего орду — Хасик.

— Я не могу обсудить это с ним.

— В самом деле? Я даже не могу представить причину.

— Нойон-хан, в Легионе действуют воинские ложи.

Джемулан поднял брови.

— Что это такое?

— Они установили связь с магистром войны. Сообщили ему о наших действиях. Они хотят принудить Кагану выбрать его сторону.

Джемулан нахмурился.

— Никто и ни к чему не сможет принудить Кагана.

— Вовлечены многие ханы. Они перемещаются между кораблями, готовясь к прибытию магистра войны. Хасик из их числа. Как и остальные в группе управления. Насколько мне известно, лорд, вы тоже член ложи, но у меня не было особенного выбора.

Нойон-хан натянуто улыбнулся.

— Я принадлежу только своей орде и Легиону.

— Они хорошо организованы, — продолжил Шибан. — Они долгое время строили планы. Когда Каган вернется, то обнаружит, что Легион готов ответить на призыв магистра войны.

— Откуда ты это знаешь?

— Они приняли меня в свои ряды. Сейчас они действуют быстро, зная, что время выходит.

— Значит, они допустили ошибку, посвятив тебя в свои тайны.

Шибан замолчал.

— Возможно и так.

Джемулан нетерпеливо махнул рукой.

— Выдумки.

Он подошел к иллюминаторам. Вдалеке он увидел огромный силуэт «Бури мечей», едва различимый на черном фоне возмущенной атмосферы Просперо.

— Думаешь, я бы не знал, если бы это было правдой?

— Они были осторожными.

— Не совсем, — нойон-хан повернулся и посмотрел на Шибана. — Не с тобой.

— Все приготовления выполнены. Они считают, что сейчас их ничто не остановит.

— Тем более стоит быть осторожными.

Джемулан покачал головой.

— Легион — рассадник слухов и тайных сговоров. Как-то я слышал сплетню об истреблении терранских кандидатов для того, чтобы сделать Легион исключительно чогорийским. Многие мои офицеры поверили в нее настолько, что пришли ко мне поделиться своими опасениями. Это был абсурд, как и твой рассказ.

— Я присутствовал на собрании, лорд, и видел, что они делали.

— Дай угадаю. Сидели сложа руки, говорили о революции, жаловались на бездеятельность командиров, мечтали о новых боях. Воины занимаются этим, как только получают мечи.

Джемулан повернулся к Шибану.

— Сейчас сложное время. Мы многого не понимаем. Твоя нетерпеливость понятна, но ты должен верить в Кагана. Он прибыл сюда не просто так. Он примет верное решение.

— Я не сомневаюсь в нем, — сказал Шибан. — Дело в Легионе. Он болен.

Джемулан поднял брови.

— Болен? Немного напыщенно сказано, не считаешь?

— Вы не станете проводить расследование?

Лицо нойон-хана оставалось непроницаемым.

— Нет, не стану. Флот в боевой готовности. Каган скоро вернется, и я должен быть готов выполнить приказы. Хан, сейчас неподходящее время. Возвращайся на свой корабль. Подготовь своих воинов. Неопределенности и так хватает, чтобы добавлять новую.

Шибан колебался. Тон Джемулана не терпел возражений, и приученный годами тренировок воин был склонен подчиниться.

— По крайней мере, возьмите это, — сказал он, вручив нойон-хану найденный на Фемусе IV медальон.

Джемулан взял его, повертев на свету.

— Что это?

— Знак. Пожалуйста, если вы не собираетесь ничего делать, то хотя бы сохраните его.

Джемулан пристально посмотрел на Шибана. Нойон-хан не привык, чтобы к нему обращались с просьбой. На секунду Шибан подумал, что он швырнет медальон обратно, но не сходил с места. В конце концов, Джемулан сжал в кулаке кусок серебра.

— Тебе пора уходить, хан, — холодно сказал он. — Я выслушал достаточно.

Шибан поклонился.

— Благодарю за…

Джемулан уже повернулся спиной.

Джучи ждал снаружи.

— Что он сказал?

Шибан не остановился, и они направились к отсекам шаттлов.

— Он не увидел проблемы.

— Я в этом не сомневался.

Шибан промолчал. Надежда была слабой — Джемулан не обладал репутацией Хасика. Он не был в Легионе с самого начала, не был так же близок к Кагану. Возможно, надежды на этот разговор с самого начала были завышенными.

— И что теперь? Нам ждать возвращения Кагана?

Шибан покачал головой.

— Нет. Мы не дети.

Он остановился.

— Мы ждем ходов других и реагируем на них. С каких пор мы стали так поступать? Этим необходимо воспользоваться.

— Что ты замыслил?

— «Буря мечей», — решительно заявил Шибан. — Находясь на борту «Калджиана», мы не можем ни на что влиять.

— Хасик уже там.

— Значит, нам тоже нужно быть там.

— Это означает неподчинение приказам.

— Именно.

Джучи улыбнулся.

— Я так и знал.

— Мы соберем братство. Всех Шрамов. По крайней мере, они выступят против этого безумия.

— Как далеко это зайдет, хан?

— Ты имеешь в виду, на что я готов, чтобы остановить происходящее?

Шибан вспомнил о своей глефе гуань дао — той, что вручил ему Хасик на Вознесении. Она безмолвно висела в его каюте и ждала. Очень скоро оружие снова окажется в его руках.

Хан вспомнил о последней битве на Чондаксе, когда увидел, с каким самообладанием и безупречностью сражается Хан, словно само искусство боя обрело физическую форму. Тогда Шибан решил, что ничто и никогда не сможет сравниться с увиденным ни в воображении, ни в реальности.

Вспомнил первую встречу с Есугэем в родной степи, вспомнил ветер, развевающий волосы.

Все эти детали и создали его. Как и весь Легион.

— На все, Джучи, — сказал Шибан и продолжил путь. — Я готов на все.

18 АЛЫЙ КОРОЛЬ КОРВИД СБОР

Хан долго не мог поверить в то, что говорили ему чувства. Дао был поднят, готовый атаковать, как и в случае с психонойен.

Призрак перед примархом был таким же, как и те твари — полупрозрачным, сияющим тусклым светом, словно мерцающее и рваное изображение, передаваемое неисправным голопроектором.

— Что ты такое? — настороженно спросил Хан.

Дух задумался.

— Пережиток, — медленно произнес он. — Сон о чем-то уничтоженном.

Он поднял нереальную руку и поднес ее к нереальному лицу.

— Материя. Мысль. Энергия. Мы узнали, что, в конечном счете, между ними нет большой разницы.

Хан не шевелился. Голос Магнуса был тем же самым, точь в точь — звучным, немного печальным, наполненным модуляциями тысяч диалектов. Его вычурный доспех был расколот, свисая фрагментами с тела Алого Короля. Плащ изорван, а одежды испачканы старой кровью.

— Ты не Магнус, — сказал Хан.

— Может не полностью, — задумчиво ответил призрак. — Может и нет. Но у нас одна душа. Она важна. Я вижу твою, почти такую же, как и всегда. Нетерпеливую. Снедаемую обидой. Не думал, что снова увижу ее.

Хан прищурился. Схожесть была поразительной, почти завораживающей. Движения духа, проецируемая им аура — все было тем же самым. Фантом прошел по пыли и тяжело присел на корпус огромного бронзового Оккулюма. Металл согнулся под его весом. Выходит, в определенном смысле призрак влиял на материальный мир.

— Опусти свой меч, — попросил Магнус. — Ты не сможешь им навредить мне, а я не собираюсь вредить тебе.

Хан опустил клинок, но не стал прятать его в ножны.

— Что здесь случилось?

Магнус устало улыбнулся.

— Волки случились. Месть нашего отца, присланная с Фенриса. Они привели с собой также сестер и Вальдора. Какая жестокость. Вальдор — это машина. Русс, при всей его театральности, немного другой. В конце все произошло очень быстро.

Хан чувствовал себя опустошенным. Услышать подтверждение всего того, что он увидел, было тяжело.

— Не понимаю, — спросил он. — Почему они сделали это?

Магнус сделал глубокий вдох, из-за чего пыль вокруг него колыхнулась.

— Не вини их. Он делали то, для чего были созданы, как псы, натасканные на запах. По-своему они были правы, поставив меня на колени. Я совершил несколько ошибок. Ты предупреждал меня о некоторых из них, еще до того, как я отправился на Никею. Ты помнишь наш разговор на Улланоре? Тогда я должен был прислушаться. Но я всегда хотел, чтобы слушали меня, к сожалению.

Пока Магнус говорил, Хан внимательно наблюдал за ним. Прежняя напыщенность исчезла, сменившись мрачным смирением. Периодически его очертания почти полностью исчезали, затем слабо восстанавливались. Призрак балансировал на грани угасания, словно его присутствие поддерживалось неким поврежденным источником энергии.

— Магнус, — обратился Хан, плохо справляясь со своей нетерпеливостью. — Скажи прямо.

— Ты был прав, — сказал Магнус. — Ты был прав, и это главное. Я должен был спасти своих сыновей. Ты никогда не заключал такие сделки, как я, поэтому твой Легион никогда не подвергался риску. Но вот тебе правда — нас всех обманули. Всех до единого. Океан никогда не был милостивым, и он плел заговор против нас с тех пор, как мы только ступили в его воды. Чем величественнее душа, тем больше опасность. Гор был самым великим среди нас, и поэтому пал глубже остальных. Сказать прямо? Отлично. Гора поглотил варп. Он переполняет тело нашего брата, разрушает его, гложет его изнутри. Были и другие — Эреб, Лоргар, но в конечном итоге решение было его. Гор не может спрятаться за ними, потому что они только тени в сравнении с ним.

Хан приблизился, не отрывая глаз от лица Магнуса. Было сложно следить за ходом его мысли — Алый Король всегда высказывался странным, иносказательным образом.

— Я пытался предупредить нашего отца, — сказал Магнус. — Это было моим преступлением, а то, что ты видишь — кара.

Он оглядел покрытые пылью пещеры.

— Все дело в гордыни. Гора тоже поглотила гордыня. Видишь ли, Джагатай, проблема в том, что нас сотворили слишком хорошо. Мы узнали, что никто в галактике не мог противостоять нам, и мы, и только мы держим судьбу триллионов миров в своих руках. Поэтому боги ждали и наблюдали. Они поняли то, что не удалось нам: примархов могут уничтожить только примархи. Только мы можем низвергнуть вечный Империум, так как все остальное было уничтожено. Это Лоргар дал такое имя. Изначальный Уничтожитель.

Магнус закатил глаза.

— Прости, но Лоргар может быть занудой. Возможно, он и познал сокровенные истины, но в его генокоде столько же от раба, сколько и у остальных из нас.

Хан, оперевшись острием дао на рокритовый пол, присел на корточки. Теперь глаза братьев были на одном уровне.

— Это сделал Русс? — спросил примарх.

Магнус кивнул.

— Так же основательно, как он делает все.

— А Гор?

— Нет, брат. Нет, — Магнус немного раздраженно покачал головой. — Разве ты еще не понял? Мы все всего лишь две стороны одной монеты. Большинство из нас бросили жребий, осталось всего несколько. Тогда начнется игра. Я пришел к понимаю того, что боги требуют развлечения. Им необходимы борьба и испытания. Нам не позволили избавиться от своих демонов, потому что тогда наступит скука, а это единственное, чего боятся вечные. Одного за другим нас подготовят к тому, чтобы вцепиться друг другу в глотки. Не думаю, что им нужен победитель. Полагаю, они хотят, чтобы мы сражались вечно, охваченные безумием, пока не погибнет вселенная.

Магнус снова улыбнулся. Обычно улыбка была теплее, теперь она стала снисходительной, циничной.

— Из своего нового дома я вижу многое, — сказал он. — Я вижу, как все происходит. Ты один из последних, Джагатай. Они не знают, каким путем ты пойдешь. Ни один из них, и именно поэтому на тебя, наконец, обращен взор всей галактики.

— Не надо так говорить, — холодно ответил Хан. — Я никогда не принимал ничьей стороны.

— Примешь все сразу? — засмеялся Магнус. — Верю, что ты смог бы. Но ближе к делу, есть только два пути — ты можешь цепляться за останки Империума нашего отца и попытаться помешать лунному волку выбить дверь, или же ты можешь вспомнить, каким был Гор, и встать подле него, чтобы принести ужас самодовольным. Первый шаг будет более лояльным, но и у другого есть свои достоинства.

— А как же ты?

И тогда Магнусзамолчал, словно вопрос только сейчас пришел к нему на ум.

— Я? А что я?

Единственный глаз прищурился.

— У меня нет выбора. Я знаю больше кого-либо о том, что нас ждет на другой стороне. Думаешь, я рад этому? Это крах, чтобы избежать его, я работал столетия, но наш отец не из тех, кто прощает. Я сжег все мосты, когда разрушил обереги над его небольшим проектом.

Магнус косо взглянул на Хана.

— Чем только не занимается наш возлюбленный отец. Водится с ксеносами, восстанавливает древние технологии. Не считай, что он невиновен в произошедшем, как и этот старый заговорщик Малкадор. Сейчас каждый выбор ошибочен, и все мы следуем одним и тем же путем упадка. Единственный вопрос заключается в том, к кому примкнуть, и какая судьба менее неприятна тебе.

— Нет, — Хан снова поднялся. — Кем бы ты ни был, ты не Магнус. Ты даже говоришь не как он.

Магнус пожал плечами.

— Верь, во что хочешь. Возможно, я не Магнус. Я привык быть им, это точно, но может быть то, что считается моей личностью не то, чем она была. Часть меня обитает в другом месте — на голой скале в другом конце космоса. Часть меня здесь, сохраняясь, подобно зловонию над трупом. Я не могу уйти полностью, еще не время. Думаю, сначала должно что-то случиться. Может быть это ты, а может быть ты никогда не должен был быть здесь. Я предпочитаю второе — ты всегда был непредсказуемым.

— Я пришел, чтобы отыскать друга, — произнес с неприязнью Хан. — Думал, что бы ни случилось, я могу прийти к тебе за советом.

Магнуса эти слова задели.

— Не будь строг, Каган. Здесь обитает только часть меня, прячась в тенях. Лучшая часть где-то в другом месте, размышляя над более возвышенными делами. Скоро он, или я, или мы примем решение.

— И каким оно будет?

— Я не знаю. В самом деле, не знаю. Лоргар почти ежедневно просит меня, напоминая о том, что натворил здесь Русс. Он думает, что мы родственные души. Очень трогательно.

Магнус на миг замолчал и уставился на свои мерцающие руки.

— Тем не менее, иногда я все еще думаю, что может быть какой-то путь назад. Я вижу его в виде лабиринта, и все, что я должен сделать — это найти путь через него. Возможно, Император простит. Если он пережил то, что я выпустил на волю, то, может быть, простит.

Затем призрачный глаз Магнуса снова метнулся к Хану.

— Ну а ты, Джагатай? Каков твой выбор?

Хан покачал головой.

— Мы те, кто мы есть — не рабы.

Магнус засмеялся.

— Не самый лучший выбор. Ты должен выбрать.

— Если то, что ты говоришь — правда, значит мечте конец. Каждый Легион останется сам по себе.

— Так нельзя.

— Гор — испорчен, Император — тиран.

— Верно подмечено.

— Тогда я ни за кого.

Магнус снова засмеялся, хотя в голосе слышалась горечь.

— Это похоже на огромную темную звезду, окольцованную огнем. Она притянет тебя, шаг за шагом, пока не станешь вращаться вокруг нее вместе с остальными братьями. Даже у тебя, Джагатай, нет таких быстрых кораблей, чтобы сбежать от нее. Даже твои Белые Шрамы не уйдут.

Хана тошнило от смрада смерти и пепла. Его клинок холодно блестел в почти абсолютной тьме.

— Мы можем уйти от всего живого.

— Но они не живые, не так, как мы. Я не лгу, брат. Выбери. Мы снова встретимся, как союзники или же враги, так что ты можешь решить прямо сейчас.

Сбитый с толку Хан пристально посмотрел на Магнуса.

— Кем ты стал? — спросил он, не в состоянии больше скрывать ужас в голосе.

— Кем всегда был предназначен стать, — ответил Магнус, печально глядя на него. — Но у тебя все еще есть выбор, брат. Не ошибись.

Когда-то помещение было великолепным, впрочем, как и все те, через которые они прошли. Цинь Са остановился, обратив внимание на разрушенное убранство. Постепенно мысли о произошедшем на Просперо становились гнетущими.

Арвида долго вел их через опустошенный город. Пока они шли, землю стало трясти чаще, появлялись трещины, погребая уже разрушенные стены. Легионеры миновали провалы, которые уходили далеко вниз, и чьи глубины пламенели, словно расплавленные железо. Казалось, целые кварталы провалились под землю, исчезнув в дымящихся воронках.

Они оказались среди руин огромной аудитории. Над воинами возвышались ионические колонны, поддерживающие наполовину разрушенный купол. Вдоль колоссальных стен тянулись мраморные книжные шкафы, хотя их содержание сгорело дотла. Пол устлали обломки, а каждый из трех дверных проемов был заблокирован импровизированными баррикадами.

— Немногое могу вам предложить, — сухо сказал легионер, хромающей походкой пройдя к старому каменному трону в центре комнаты. У сына Магнуса был изможденный голос.

Цинь Са и остальные остались на ногах.

— Сколько времени ты здесь? — спросил глава кешика.

Арвида покачал головой.

— Без понятия.

Он постучал по шлему.

— Хроно вышел из строя. Каждый день одно и то же. Теряешь счет.

Цинь Са оглядел помещение. Возможно, старая библиотека. Он попытался представить, как она выглядела раньше.

— Других нет? — спросил Белый Шрам.

— Я никого не нашел, — легионер Тысячи Сынов поднял на него глаза. — Я был сержантом Четвертого братства.

— А твое отделение?

— Погибли.

— Что случилось?

— Я спрашиваю себя о том же, — Арвида сделал долгий, отфильтрованный шлемом вдох. — Если ты хочешь знать, почему эту планету сожгли, я не могу ответить. Я прибыл после окончания боев. Поэтому я все еще жив. Но я бы предпочел сразиться с Волками. Погибнуть и пролить немного крови, чем прятаться в руинах, несведущий и бесполезный.

— Избегая этих… существ?

— Да, психонойен. Или скорее тех, кем они стали. Они тоже изменились. Стали осколками, призраками. Просперо затянуло в эфир, чего и следовало ожидать. В небесах пылает аура. Это последствия катастрофы. Иногда я слышу голоса погибших. Поначалу я следовал за ними, надеялся на что-то. Затем перестал. Теперь остались только голоса. Я даже не думаю, что они в самом деле существуют.

Цинь Са внимательно наблюдал за Арвидой. Сила колдуна была огромной, даже для ему подобных, но он говорил едва ли не шепотом.

— Когда ты в последний раз ел?

— Как я и говорил, хроно отказал. Давно.

Цинь Са дал знак одному из воинов кешика. Тот открыл отсек доспеха, вынул пищевой контейнер и протянул Арвиде.

Легионер Тысячи Сынов взял его и вложил в отсек под нагрудником. Механизмы доспеха сделают остальное — медленно введут питательные вещества в кровь, восстановив то, что было необходимо. По крайней мере, физически.

— Ты знаешь, что нам нужно вернуться, — сказал Цинь Са.

— К своему примарху? Я бы не беспокоился за него. Он может сражаться с ними. Трон, да он был создан сражаться с ними.

Арвида медленно покрутил плечами, словно ощущая, как к истощенным мышцам возвращается чувствительность.

— Я пытался выбраться отсюда. Внизу что-то есть. Единственный оставшийся источник энергии. Они каждый раз отгоняли меня.

— Что там?

Уроженец Просперо пожал плечами.

— Под площадью Отражающие Пещеры. Возможно, часть Магнуса все еще существует там. Он многое создал, включая врагов.

Цинь Са проверил дисплей шлема. Связи с флотом по-прежнему не было, но воин мог бы передать пакет данных.

— У нас корабли на орбите. Целые братства. Если нам нужно прорваться…

— Он вернется. Не рискуйте жизнями. Убраться с этого мира — единственный выход, — Арвида посмотрел на Цинь Са, и что-то во взгляде выдало его отчаяние. — И возьмите меня с собой.

Командир кешика снова проверил вокс-связь.

— Если я получу сигнал, то вызову подмогу, — сказал он. — Но когда ты восстановишь силы, мы вернемся на площадь. Я не оставлю его.

Арвида кивнул, словно знал, что собирался сказать Цинь Са прежде, чем тот это сделал.

— Отлично. Как хочешь. Но дай мне немного времени. Мне оно необходимо, если ты хочешь получить хоть какой-то шанс. Я не пирид, это не моя дисциплина.

— И какая же твоя?

Арвида сухо и горько рассмеялся.

— Видение будущего, — ответил он. — Оно пригодилось, не так ли?

Торгун шагал по посадочной палубе «Звездного копья» к ждущим на рельсовых направляющих «Грозовым птицам». Легионер был облачен в полный доспех, лицо скрыто за угловатым шлемом. Рядом шествовал аналогично экипированный Хибу-хан. За командирами шли сотни воинов их братств, лязгая ботинками по палубе.

— Он провалился, — сказал Хибу.

— Ты о чем? — спросил Торгун.

— О твоем плане. Братство Бури. Их хан встречался с Джемуланом. Хасик недоволен.

Торгун почувствовал укол гнева.

— Это была его просьба.

Хибу тихо рассмеялся, хотя смех за вокс-решеткой отдавал металлом.

— Это не имеет большого значения. Известия уже разошлись — на десятках фрегатов идут споры. Шибан всего лишь один из несогласных, но скоро их станет очень много.

— Что ему сказал Джемулан?

— Кто знает? События разворачиваются слишком быстро. Хасик завладел «Бурей мечей», а я захвачу «Чин-Зар». Если в наших руках окажутся капитальные корабли, остальные подчинятся.

Торгун повернулся к Хибу.

— А что с Каганом?

— Что ты имеешь в виду?

— Если он не увидит истину?

Хибу усмехнулся.

— Ты слышал доводы говорившего — Гор и Каган всегда придерживались одних взглядов. Что он может сделать, если его флот будет единодушен. Он согласится с тем, что мы сделали. Увидит правоту в наших действиях. — Хибу повернулся к нему. — Ты сделал свой выбор. Не сомневайся в нем, брат. Он был верным.

Торгун знал это. Он сделал свой выбор очень давно, когда до него дошли первые слухи о ложах. Это был шанс создать из Легиона то, чем он должен был быть — сокрушительную силу, сравнимую с хвалеными Сынами Гора, только скованную более могучим и благородным разумом, нежели был у ветреного Хана.

Только сейчас, когда последние стадии долгой игры приблизились к финалу, его решимость дала небольшую трещину. Почему-то у него из головы не выходил взгляд, которым смотрел на него Шибан после последнего собрания — разочарованный, даже недоверчивый.

— Это удел Легиона, — продолжил Хибу. — Каган в глубине души знает это. Все, что мы делаем — помогаем осуществиться тому, что должно.

Впереди зияли огромные пустотные врата ангара, освещенные габаритными огнями. Разбившись на отделения, воины поднимались по рампам на свои «Грозовые птицы».

— У тебя есть приказы, — сказал Хибу, повернувшись к Торгуну, а затем направился к собственному штурмовому кораблю.

Торгун кивнул. Он всегда чувствовал себя отлично перед боем, тело быстро реагировало на стимуляторы и боевые гормоны. Но сейчас было непросто ощутить ту же эйфорию, как бы ему этого не хотелось.

— За Империум, брат, — сказал Торгун, изобразив знак аквилы.

Хибу ответил тем же.

— За…

Он замолчал. Неожиданно система шлема передала данные авгуров с «Бури мечей». Он знал, что каждый член ложи видит то же самое. От вида светящихся рун у него возникло странное ноющее ощущение в желудке, напоминающее предвкушение.

Хан братства Рассветного Неба посмотрел на него и рассмеялся. Он хлопнул Торгуна по наплечнику.

— Радуйся, брат, — сказал он звонким от волнения голосом. — Мы призвали, и он пришел.

Торгун посмотрел на сигналы, которые все еще находились на границе системы, но уже приближались. Сначала их было три, затем показались еще четыре. Легионер почувствовал эйфорию Хибу и задумался, почему он старался сравнить ее со своей собственной.

— Понимаю, — отозвался Торгун, стараясь, что его голос звучал непринужденно. Легионер вспомнил залитую струями дождя эмблему волка и луны, которую видел целую жизнь назад на другом конце галактики. — Он здесь. Он, наконец, здесь.

Шибан шагнул к балкону, возвышающемуся над основной палубой сбора «Калджиана». Доспех сиял, отражая льющийся сверху свет фонарей. После Фемуса техножрецы и сервиторы арсенала привели его в идеальное состояние, и на нем не осталось ни следа от того проклятого мира. Белый Шрам едва ощущал вес сжатой в руке глефы.

— Братья! — обратился хан к почти пяти сотням воинов, выстроившимся по отделениям перед ним. Облаченные в белые доспехи легионеры молча ждали.

— Все вы слышали слухи, которые ходят по Легиону. Все вы слышали, что мы теперь брошены на произвол судьбы, что Император — лицемерный тиран, Гор — предатель, а верность любой из сторон сомнительна. Некоторые из вас сложат свое мнение. Вы можете отстаивать его или же оставить при себе.

Шибан внимательно рассмотрел ряды воинов и ощутил тихий прилив гордости. На него смотрели чогорийские руны, плотно выгравированные на пластинах цвета кости, каждый символ был шедевром каллиграфии. Над ними висели знамена братства — эмблема молнии ханов, символ бури, длинные списки последних боев.

— Все, что, как нам казалось, мы знали, оказалось ложью. Теперь брат сражается против брата. Вы можете увидеть через иллюминаторы, к чему это нас привело — Просперо превратился в выжженную пустыню, и обратного пути больше нет.

Джучи стоял рядом, надежный как гранит. Шибан был рад его присутствию — Джучи никогда ни в чем не сомневался, никогда не оспаривал приказ. Он был образцом верности.

— Месть за содеянное последует, — продолжил он, — и мы примем в ней участие. Но пока правит Каган, новой охоты не будет. Все вы, пройдя Вознесение, нанеся себе отличительный шрам, приняли это. Мы не бойцы, готовые убивать по собственному желанию — мы легионеры. Мы — воины орду Джагатая.

В зале сбора звенели усиленные воксом слова. В тускло мерцавших полированных стенах из мрамора и янтаря отражался доспех хана. Снизу раздавался глухой звук и вой ангарных подъемников, готовящих спидеры братства.

— Не все боевые братья чувствуют то же самое, — продолжил Шибан. — Некоторые пытаются предвосхитить приказ. Они работают долгое время, получая информацию за пределами Легиона, доверяя слову чужих, которые не понимают наших обычаев и культуру.

Он вспомнил энтузиазм Торгуна, его веру. Не в первый раз Шибан задумался, почему терранин рискнул пригласить его — он должен был знать о вероятности отказа. Было ли это высокомерием? Или он каким-то образом искал поддержки?

— Они могут быть правы, братья. Они могут быть правы, заявляя, что магистра войны предали и теперь ему нужна наша верность, а также то, что в сожжении мира под нами виноват Император. Я не знаю. И в этом заключается суть проблемы — никто из нас не знает. Только один в этом Легионе обладает властью направить нас на войну. Он молчит, и поэтому мы должны ждать.

Шибан почувствовал, как подскочил пульс. Воин приближался к поворотному моменту.

— Времени все меньше. Ложи призвали магистра войны, и он ответил. Половина флота уже встала на его сторону. Из-за небольшой кучки многие братья остаются в неведении.

Шибан не повышал голос, говоря мягким, вкрадчивым тоном, как его научили в бытность кандидатом в Хум-Карте, но он вдохновлял братьев твердостью. Они должны были верить в него и идти за ним, как это было на Чондаксе, Фемусе, Улланоре, и в этот раз убедить их будет непросто.

— Это выпало нам, братья. Время для споров прошло: они сделали свой ход, поэтому мы вынуждены сделать свой. Мы прижаты к стенке и должны действовать. Мы должны отвергнуть отданные нам приказы, чтобы гарантировать независимость Легиону.

Он глубоко вдохнул. Момент настал.

— Братья, нойон-хан Хасик контролирует «Бурю мечей». Оттуда он управляет Легионом в отсутствие Кагана. Ему нельзя позволить принимать решения за нас. Вот почему я призвал вас сюда. Это значит принять роль отступников, по крайней мере, в глазах тех, кто сейчас стремится низвергнуть нас. Это значит поднять оружие против собственных братьев. Мне не нужно говорить вам, что никогда прежде в рядах Белых Шрамов не происходило подобного мятежа. Мы рискуем нашей честью и можем заплатить за это своими жизнями.

Шибан крепко сжал рукоять глефы.

— Я не могу требовать этого от вас. Мы будем сражаться не с ксеносами — нам противостоит наш собственный народ. Все, что я могу сделать — это попросить вас верить мне. Я вел вас по галактике во имя Великого крестового похода. Мы принесли согласие сотни мирам и заслужили славу имени «Белых Шрамов». Все это время вы следовали за мной. Братья, вы выслушали мою точку зрения.

Он прервался всего на один стук сердца.

— Пойдете ли вы за мной?

Не было ни колебаний, ни косых взглядов или недовольного ворчания. Как одно целое воины братства Бури вскинули свои клинки. Пять сотен глеф, талваров и силовых булав поднялись вверх. С треском ожили синие расщепляющие поля.

— Каган! — заревели они в унисон, и этот звук отразился от высокого сводчатого потолка зала.

Шибан, салютуя, поднял свое оружие. В груди колотились сердца. Время пришло, и выбор был сделан. Назад пути не было.

— Каган! — снова заревели воины, размахивая оружием в ритуальном приветствии. Перед ними стоял Шибан с поднятой глефой, наслаждаясь их непоколебимой верностью.

— Итак, ты получил ее, хан, — обратился по воксу одновременно впечатленный и настороженный Джучи. — Ты начал собственную войну.

— Не мы начали ее, — мрачно ответил Шибан. — Но все же сделаем ее своей.

19 ВОЗВРАЩЕНИЕ БРАТСТВО БУРИ РАЗРЫВ В ОБЛАКАХ

Под ногами Хана рокотала земля. С тех пор, как он оказался в Отражающих Пещерах, толчки становились все сильнее. По высоким стенам извивались трещины, и все больше пыли осыпалось на устланный ею пол. Вся пещера была испещрена входными отверстиями туннелей, некоторые все еще были украшены старыми церемониальными арками, другие превратились в груды обломков.

«Значит, отсюда можно выбраться», — подумал Джагатай, расхаживая перед сидящим Магнусом. Внутри кипели разные эмоции — в основном гнев, но также и вина.

— Я должен был отправиться на Никею вместе с тобой, — сказал Хан.

Магнус с сомнением посмотрел на него.

— Возможно. Наше падение началось там. Но я не знаю, помог ли бы ты, Джагатай. Сколько наших братьев доверяют тебе больше, чем мне?

— Мне помешал приказ Гора, — пояснил Хан.

— В самом деле?

— Это не совпадение. Мне не позволили вмешаться. Я уверен в этом.

У него было ощущение, что он переступил некую черту.

— Там должны были быть все трое: Ангел, ты и я.

Магнус вздохнул.

— Все в прошлом, брат. Забудь. Сейчас имеет значение только будущее.

— Будущего нет! — выпалил Хан, чуть подняв клинок. — Мы стремились к чему-то лучшему, чем… это.

Магнус со странным выражением посмотрел на лезвие дао.

— Думаешь? Возможно, Жиллиман. Лоргар тоже, на свой извращенный лад. Но не ты, твоя доля — охота.

— Благодаря ей мы чисты.

— Благодаря ей вы остались в стороне, — улыбнулся Магнус. — Ты с такой легкостью избегал общения. Я был там все время, и даже шепота не слышал.

Хан пристально посмотрел на него, чувствуя легкую тошноту.

— Где ты, Магнус? — спросил он. — Это не ты.

Магнус снова задумался. Затем огляделся, словно видел не то же, что и Хан.

— Я не одно целое, — прошептал Алый Король. — И больше не привязан к одному месту. Я… разделен.

— Раньше мы говорили о демонах. Якша. Ты утверждал, что они всего лишь наваждения, что не стоит волноваться, так как человеческая изобретательность решит все проблемы.

Встревожившись, Магнус покачал головой.

— Я в самом деле говорил это?

— Ты стал якша, брат?

Магнус метнул взгляд на брата.

— Может быть. Или кем-то похожим. Знаешь ли, у сделок есть цена. Они не позволят тебе забыть. — Его лоб сморщился от напряжения. — Я вижу зеркальное отражение этого мира. Вижу черную как уголь скалу. Небо, освещенное колдовским огнем. Думаю, я нахожусь там. Вот где пребывает мое «я». Все, что осталось здесь, в мире, который взрастил меня — это отголосок.

Его лицо исказило страдание.

— Сколько же здесь отголосков, на других мирах, в других местах?

Хан начал медленно кружить вокруг Магнуса, держа острие меча между собой и призраком.

— Есугэй говорил мне, что вы слишком очарованы варпом, — сказал он, пытаясь не позволить отвращению взять над собой верх. — Ты позволил ему заразить себя. Варп был инструментом, Магнус. Им можно пользоваться, но только осторожно. Я же просил сдерживать себя.

Магнус печально кивнул.

— Помню.

— Брать немного. Отведай из чаши, но не осушай ее — вот правило Чогориса. А ты, даже ты, смеялся над этим.

Рот Магнуса скривила усмешка.

— Чогорис, — пробормотал он. — Так гордишься родным миром. На Мундусе Планусе нет ничего, кроме пустоты.

— Он сотворил нас, как Просперо сотворил тебя. Хтония — Гора, а Калибан — Льва. Мы не просто сыновья Императора, мы — сыновья двадцати миров, отличающиеся друг от друга, как драгоценные камни.

— Ты, конечно же, знаешь, что Нострамо уже разрушен. Олимпия лежит в руинах, а родину Льва ждет та же судьба. Ты видишь, что случилось с моей планетой. Что, по-твоему, сохранит Чогорис от пламени пожара?

— Ничто не вечно.

На лице Магнуса отобразилось презрение. Облик Алого Короля искажался, словно оказавшись под водой.

— Изменение. Это единственная постоянная. Изменение, изменение, изменение.

Он поднялся и, покачнувшись, оперся о корпус огромного телескопа.

— Я рад, что ты пришел, Джагатай. Мы всегда сходились во взглядах. Ты был раздражителен, но, по крайней мере, говорил правду. В отличие от этого ублюдка Русса. Ты знаешь, какой он на самом деле? Ты представляешь, что Леман Русс скрывает под шкурами и тотемами? Вот тебе подсказка — его Космические Волки должны покрывать каждый свой топор рунами, чтобы не кричать от ужаса в пустоту. Разве это нормально?

Хан напрягся, но стоял на своем.

— Хватит, брат.

Магнус засмеялся.

— Ты не хочешь знать? Это всегда было твоей слабостью. Теперь я это понимаю. Я мог бы назвать тебе имя Императора, и оно бы удивило тебя. Я мог бы сказать, что судьба собиралась отправить Фулгрима на Чогорис, а тебя — на Кемош, и какая именно загадочная сила во вселенной помешала этому.

Он сделал шаг по направлению к Хану, затем еще один.

— Хочешь знать, где ты умрешь, Каган? Хочешь знать, в каком мире, в каком измерении твоя душа найдет свой конец?

— Это неизвестно.

— Все известно.

Хан настороженно следил за братом.

— Ты говорил, что у меня есть выбор. Моя судьба, все судьбы все еще должны быть написаны.

Магнус усмехнулся. Казалось, что он плачет, хотя было сложно сказать, слезами или же кровью.

— Сюжеты могут меняться, но только не концовки. Поверь мне, я видел авторов.

Он вздрогнул.

— Они ужасны, — прошептал Магнус.

К этому моменту он был в сантиметрах от клинка.

— Я получил то, за чем пришел, брат, — сказал Хан. — Ты можешь поведать лишь одно, что меня по-настоящему интересует.

Магнус наклонил голову.

— И что же?

— Как вернуть тебя.

Магнус вздрогнул. Минуту он выглядел по-настоящему сбитым с толку, словно ожидал насмешки, а получил откровенность, или же наоборот. Примарх Тысячи Сынов посмотрел на руки, затем на руины своего королевства. Страдание смешалось с замешательством.

— Я испорчен, — прошептал он, словно еще раз осознав это. — Верни меня, и я снова стану повелителем. Я буду Алым Королем, правящим миром заклинаний и мести. Галактика еще пожалеет об этом.

— Ты был моим другом, — тихо произнес Хан.

Магнус взглянул на него, и на миг, всего один миг, к нему вернулось прежнее достоинство, отпечатавшееся на искаженном лице и мерцающее во тьме.

— Тогда, — сказал он, — ты знаешь, что делать.

Хан кивнул и отвел меч для удара. По увитой рунами стали скользнули лучи колдовского света.

— До встречи под светом звезд, — пообещал он.

— Скорее, чем ты думаешь, — ответил Магнус, не пытаясь уклониться от удара.

Дао со свистом сверкнул в воздухе. Клинок поразил контур Магнуса, и призрачная оболочка, словно разбитое стекло, разлетелась тысячами осколков. Раздался громкий треск, затем крик, похожий на детский. Поднялось кружащееся облако пыли. Хан на миг ослеп и отшатнулся.

Земля затряслась, из ее глубин раздался низкий рокот. Уцелевшие медные инструменты плясали и тряслись, а по голому камню разлетелись осколки разбитой линзы.

Постепенно шум стих. Под завывание неестественного ветра призрачный свет погас. Все, что осталось — это частицы расколотого образа Магнуса, жалкие и отброшенные вихрем в реальную тень.

Минуту Хан не сходил с места, тяжело дыша и оцепенев от открывшегося ему полного масштаба предательства.

«Есть только одна непростительная ложь».

В груди вяло бились сердца. Клинок в руке словно налился свинцом.

«Та, что утверждает: «На этом все, ты — покоритель, достиг своей цели, и теперь все, что остается — это построить стены повыше и укрыться за ними. Теперь, — говорит ложь, — мир безопасен».

Хан склонил голову.

«Все императоры лжецы».

Напоминавший гончую, длинный и худой примарх не шевелился, как и свисающий с плеч плащ. Джагатаю казалось, что малейшее движение может разрушить то, что осталось. Вокруг него Отражающие Пещеры дышали пустотой, теряя свое великолепие.

По крайней мере, среди всего этого оцепенения открылась истина. Предатель был разоблачен, и выбор сделан.

Теперь можно было исполнить долг и призвать к войне.

Но, несмотря на это, он по-прежнему не шевелился.

Мечта умерла.

Илья посмотрела туда, где стоял Хасик, и увиденное не утешило генерала.

Она словно в первый раз оглядела мостик, наблюдая за работой многочисленных членов экипажа, пытаясь понять, нервничают ли они в той же степени, что и она. Командный центр «Бури мечей» был воистину колоссального размера, способный вместить сотни людей, ответственных за контроль и управление линкором в бою. Рифленые стены похожего на пещеру зала были усеяны террасами, ярко освещенными светом пикт-экранов. От мраморного пола к далекому сводчатому потолку поднимались обвитые люменами колонны пяти метров в диаметре. Вокруг Ильи во все стороны расходились ряды платформ, на каждой из которых размещались различные группы офицеров-сервов Белых Шрамов и техножрецов Механикум.

Возвышающаяся над дальней наблюдательной палубой громадная арка была доминирующим элементом мостика. За бронестеклом изгибался горизонт Просперо, темный, как дым, и затянутый грозовым облачным покровом. Над верхней атмосферой сверкали молнии, похожие на пляшущие серебристые жала.

Илья снова метнула взгляд на Хасика. Он находился у сенсорной колонны под аркой в окружении мерцающих гололитов и непрерывно жестикулировал. Сервиторы и офицеры из числа смертных спешили выполнить отдаваемые им приказы — десятки подчиненных приходили и уходили, кланяясь и передавая инфопланшеты.

Не произносящий ни слова Халджи стоял подле нее, погруженный в выжидательное молчание.

Илья повернулась к своим экранам. Корабли по-прежнему перемещались не по схеме развертывания. «Кво-Фиан» отошел к дальней стороне планеты. Два небольших фрегата после серии странных вокс-переговоров полностью прервали связь.

Она запустила авгурный поиск и поэтому первая увидела их. Четыре корабля, быстро направляющиеся в систему. До их рематериализации оставались считанные минуты, а ауспик-параметры по-прежнему были наполнены помехами.

— Ты видел это, Халджи? — спросила она, указав на рунические символы.

Халджи кивнул.

— Приближаются корабли.

— У них нет идентификаторов, — произнесла Илья, нахмурившись. — Корабли крупные. Трон, да это же линкоры!

— Ситуация под контролем.

— Черта с два она под контролем!

У генерала было такое ощущение, словно она колотила кулаками по доспеху Халджи. Он был таким невозмутимым и безразличным.

— Вы никак не реагируете, как будто…

Она не договорила «сами все устроили…»

Илья снова взглянула на Хасика. Его окружали две дюжины Белых Шрамов в тяжелых доспехах, расположившихся по краю наблюдательной палубы наподобие почетной стражи. Нойон-хан, как и все остальные из его окружения, не выказывал признаков удивления.

— Мы должны поднять щиты, — твердо сказала она.

— Нойон-хан так не считает.

— Такова процедура.

Халджи избегал смотреть на нее.

Илья ударила кулаком по пиктографу и почувствовала, как тот согнулся.

— Черт бы тебя побрал, Халджи! Что происходит?

Халджи покачал головой.

— Возьмите себя в руки, сы. Все прояснится.

Воин походил на рокритовую стену. Вдруг она осознала, что Халджи не был ни союзником, ни советчиком, он был надсмотрщиком. Шансов ускользнуть от его внимания у нее было не больше, чем обогнать на гравицикле.

С пылающими от гнева щеками она повернулась к ближайшему экрану. На экране проплывали руны, отмечающие смену кораблями позиций.

— Где Хан? — пробормотала она, пока ее пальцы плясали по пульту управления.

Четыре корабельных сигнала продолжали следовать через пустоту, направляясь с неумолимой целенаправленностью к боевым порядкам Белых Шрамов. Повторялась ситуация в системе Чондакс: казалось, весь флот был бессилен остановить их.

Илья запустила расширенное сканирование сигналов, отправив данные на другой монитор. Зернистость образов уменьшилась. По искаженным профилям было трудно сказать наверняка, но корабли выглядели серыми. Светло-серыми, как изображения Луны, которые она так часто видела на пропагандистских пиктах.

Она отключила передачу данных, отчаявшись найти в них смысл. Затем, собираясь отвернуться, она заметила знакомую сигнатуру, подбирающуюся к «Буре мечей». Небольшой фрегат «Калджиан», один из последних, кто успел вернуться к флоту перед нападением Альфа-Легиона. Он скорее не дрейфовал, а… крался.

Илья взглянула на Халджи, внимание которого снова переключилось на Хасика. Легионер не замечал ее и не проверял пикт-данные.

Она собралась заговорить, но в последний момент передумала. Хан по-прежнему был вне связи, и действия Легиона, несомненно, направлялись другими людьми, и именно ей выпало решить, кто они и в чьих интересах действуют.

Илья по-прежнему не поднимала головы и молчала. Осторожно, стараясь насколько возможно сохранять спокойствие, она начала действовать. Одна за другой на пульте управления начали прокручиваться оборонительные схемы «Бури мечей».

Цинь Са присел среди руин. Система целеуказания по-прежнему ничего не показывала. Остальные воины крались сквозь темноту, держась поближе к кучам обломков. Над ним гремели беспокойные небеса Просперо.

Магистр кешика уже видел колонну, стоявшую подобно обломку кости среди кружащейся пыли. Осталось преодолеть еще одну баррикаду, и Белые Шрамы снова окажутся на площади.

— Ты на позиции? — связался Цинь Са с Арвидой.

— По твоему сигналу, — ответил легионер Тысячи Сынов.

Цинь Са проверил позиции боевых братьев. На его ретинальном дисплее мигнули восемь рун, каждая в радиусе пяти метров. Он решил не использовать болтеры, поэтому его воины пойдут в бой с талварами, глефами и молниевыми когтями. Оружие окуталось потрескивающими разрядами синих силовых полей.

— Держаться рядом, — предупредил он, медленно вращая двумя изогнутыми клинками. — Защищайте колонну, а я попытаюсь получить данные по местонахождению.

Он выскочил из укрытия, прыжками двигаясь по изломанному ландшафту, обходя самые крупные из завалов. Его отряд последовал его примеру, устремившись в вечную ночь Просперо. Легионеры двигались пригнувшись и бесшумно, словно идущие по следу волки.

Арвида находился внутри их строя. Он шел более скрытно, чем терминаторы, прекрасно зная местность и не испытывая затруднений из-за их массивной брони. Перчатки уроженца Просперо уже светились сполохами варп-пламени, освещавшими потрепанный багровый доспех.

Цинь Са первым оказался на площади. Ее поверхность стала еще ненадежнее, чем прежде. По рокриту тянулись новые трещины, а огромные участки обвалились в дымящиеся кратеры. Воин брел, словно привидение, ни на секунду не опуская клинки.

В груди учащенно стучали сердца. Окружавшая Белого Шрама абсолютная тишина наводила на мысли о самой преисподней.

В тот момент, когда они приблизились к центральной колонне, Цинь Са услышал первые отзвуки гула. Он резко повернулся и увидел, как над ним материализуется психонойен, словно вытягиваемый из самого воздуха. Белый Шрам увидел свисающие конечности, щелкающие жвала, раздутые части мозга. Как и ее собратья, тварь была полупрозрачной и светящейся, словно наполненная трупным газом. Взмахи крыльев слились в одно размытое движение, и она устремилась к воину.

Цинь Са собрался с духом, приготовившись к столкновению. В последний момент он сделал выпад, целясь в узкую часть между грудью и брюхом. Психонойен слепо наткнулась на мечи — оба клинка погрузились без сопротивления в эфирную материю. Цинь Са тут же почувствовал страшный опустошающий холод, от которого застыли мышцы и оцепенел разум.

Затем легионер услышал крик Арвиды, и похожий на молнию разряд ударил в насекомоподобное тело. Светящийся скелет тут же затвердел, как замерзающая до состояния льда вода. Хитиновая оболочка уплотнилась и стала реальной, по внутренностям потекла жидкость.

Цинь Са тут же ударил крест-накрест обоими клинками. Психонойен завопил, и его тело развалилось. Липкие останки хлестнули по шлему магистра кешика. Гул сменился приглушенными судорогами.

Магистр кешика тут же отскочил прочь от распадающейся туши. На площади появились другие психонойен. Зловеще раскачиваясь, они, как и прежде, вслепую направились к терминаторам. В этот раз Арвида был готов. Расположившись в центре отряда, он раскрыл ладонь и выпустил в них разряды варп-пламени. При попадании полуматериальные твари обретали физическую форму. В этом случае Белые Шрамы могли сразиться с ними.

Цинь Са увернулся от одного психонойен и устремился к другому. Как только он сошелся с ним, оболочка существа уплотнилась, давая возможность атаковать энергетическими клинками. Тварь с рассеченным, истекающим брюхом зашаталась. Цинь Са продолжил атаку гудящими мечами. Выписывая ими восьмерки, он тремя яростными ударами разрубил варп-тварь на куски.

Белый Шрам испытал прилив холодного удовлетворения. В таком бою он мог сражаться. Он был быстрее призраков. И смышленее.

Материализовались новые враги, сначала несколько, затем дюжины. Группа превратилась в рой, привлеченный присутствием живых душ, посягнувших на их владения. Среди призраков появились еще более странные существа: гигантские скарабеи с блестящими и огромными панцирями; бегущие по камням огромные богомолы; похожие на ос твари с раздутыми двойными жалами. Перед легионерами постепенно возник причудливый зверинец психической фауны Просперо, мерцая призрачными недолговечными формами: светились раздутые черепные выступы, сияли слепые мультифасеточные глаза.

Арвида старался изо всех сил, метая молнию за молнией в появляющихся чудовищ. Белые Шрамы продолжали сражаться, прорубая путь к колонне, их клинки истекали светящимся ихором. Цинь Са увидел, как Гарул нырнул прямо через только что уплотнившегося психонойен, вращая глефой с невероятной скоростью. Ро-Сянь разрезал скарабея на куски когтями, забрызгав себя светящейся жидкостью.

Но численность начала сказываться. Когда Цинь Са достиг тусклой тени колонны, на него набросился один из похожих на осу инсектоидов. Арвида не успел отреагировать, и клинки Цинь Са просвистели через пустоту. Он почувствовал, как мучительно сопротивляется его душа, и попытался отступить. Тварь не отставала, пытаясь сразить его чудовищными жалами.

Цинь Са сделал выпад, целясь в ближайший изогнутый шип. В последний момент Арвида выпустил разряд в тело осы — один из клинков легионера отсек затвердевшее жало, другой вонзился глубоко в грудь. Белый Шрам вырвал оба меча, разорвав тварь.

К тому моменту их стало больше. Один из богомолов схватил Кагуна и вырвал душу воина из тела, прежде чем Арвида успел среагировать. Дикие вопли воина не стихали, пока сократившийся в численности отряд пробивался к центру площади.

Призраки продолжали материализовываться, со всех сторон появляясь прямо из воздуха в своей отвратительной ипостаси. Воин Тысячи Сынов старался изо всех сил, освещая небеса своей магией, но все равно не успевал. По-прежнему не было ни сигнала, ни данных о местонахождении Хана.

Цинь Са двигался со всей унаследованной им от прародителя скоростью, выжимая максимум из терминаторского доспеха и заставляя выть сервомеханизмы. Его клинки били и жалили, избегая призрачных форм бесплотных и точно пронзая затвердевшую плоть материальных призраков. Разум воина был скован прочными тисками концентрации. Все, что он видел — это движение, удары и уклоны, истекающие из ночи, подобно светящимся кошмарам.

Воины кешика отступали сомкнутой группой, защищая Арвиду, в то время как его колдовство помогало им сражаться. За их спинами неумолимо возвышалась разрушенная колонна.

— Мы долго не протянем, — холодно передал Арвида.

— Оставайся на месте, — прохрипел Цинь Са, отрезав путь убегающему богомолу. Белый Шрам отсек ему конечности, и тот повалился на землю. — Он должен быть близко.

Магистр кешика услышал гул и развернулся вправо, обезглавив низко бегущего психонойен. Удар был мастерский, но Арвида не успел полностью задействовать варп-искусство, и прежде чем Цинь Са сумел остановить мечи, он почувствовал ледяное притяжение эфира.

Он дернулся в сторону, но слишком медленно. Из темноты появилась другая тварь, полупрозрачная, как затемненное стекло. Она повернула к Цинь Са.

У него не было времени. Арвида был занят собственным боем, воины кешика помочь не могли. Он вдруг понял, что не сможет себя защитить.

— Каган! — дерзко заревел он, приготовившись к схватке.

Существо рассыпалось на тысячи вращающихся осколков, которые разлетелись по руинам. Фрагменты крыльев и тела вспыхнули, как звезды, прежде чем потухнуть, а по площади пронеслась волна вопля, всколыхнувшая пыль. Казалось, разорвался сам воздух, отчего варп-существ разбросало по сторонам.

Позади уничтоженных фантомов стояла высокая фигура, вырисовываясь на фоне тусклого пожарища долгой, предсмертной агонии Просперо. Его меч светился остатками эфира, словно после погружения в расплавленное железо. Превосходный доспех покрывала дымящаяся грязь и пыль.

И тогда призраки остановились, неожиданно утратив волю к битве. Рой отпрянул от появившегося среди них нового клинка и убрался восвояси.

Секунду шокированный и тяжело дышавший Цинь Са просто смотрел на гостя. Затем закованная в броню фигура заговорила, и все стало ясно.

— Оставь их, Са, — прорычал Хан, шагая вслед за отступающими кошмарами. Его длинный клинок дао мерцал, а отделка доспеха сияла, словно только что добытое золото. — Ты не можешь навредить им. А я могу.

«Калджиан» вышел на дистанцию атаки, и его накрыла тень «Бури мечей». Стоявший в открытых ангарных воротах Шибан смотрел на колоссальный корпус флагмана, который скользил через пустоту, заслоняя звезды. Воин видел корпуса двигателей, генераторы подфюзеляжных щитов, бортовые лэнсы, окруженные украшенными лазерными установками и орудиями ближнего боя.

Его братство сидело в седлах наготове, построившись шеренгами на палубе ангара. Пятьсот машин с работающими на полных оборотах двигателями рычали и шипели.

Космоциклы модели «Содзюцу» были крупнее и грубее машин типа «Скимитар», оснащены закрытыми намного более мощными силовыми установками. Это были скорее одноместные истребители, чем спидеры, и Белые Шрамы в герметичной броне могли использовать их для молниеносных атак в пустоте так же, как воины других Легионов спидеры для действий в атмосфере.

Шибан отклонился назад в седле, проводя последние проверки систем машины. Установленный в диаметральной плоскости тяжелый болтер был взведен, а палубные фиксаторы скользнули в пазы. Белый Шрам поднялся над рокритом, поддерживаемый гудящей подушкой антигравитации. Братья вокруг него проделали то же самое, и ангар наполнился маслянистой вонью изрыгаемого двигателями дыма.

— Думаешь, они будут стрелять в нас? — спросил по воксу Джучи, подпрыгнув возле хана.

— Мы скоро об этом узнаем, — ответил Шибан, после чего дал газу.

Космоцикл прыгнул вперед, как живое существо, с ревом сорвался с длинной рампы ангара и умчался сквозь атмосферный щит в безмолвную пустоту.

Его братство последовало за ним. Пятьсот космоциклов вылетели из корпуса «Калджиана» и рассредоточились в вакууме, оставляя за собой грязные струи.

Шибан увеличил скорость, и над ним закружились грозные очертания «Бури мечей». Машина качнулась, когда воин ее развернул, устремившись вдоль корпуса к подфюзеляжным отсекам шаттлов. Мимо проносились огромные башни сенсоров, свисающие подобно сталактитам с нижней поверхности линкора.

Братство в разомкнутом строю устремилось к входным точкам, точно всадники, мчащиеся по равнине. Шибан увидел бесшумно приближающиеся врата первого отсека и включил сканирование зоны ангаров.

— Прикрыты щитами, — передал он, сближаясь с кораблем.

Хан направился вниз, к корме линкора, лавируя между узлами связи и выступающими казематами. Братство пронеслось мимо первого посадочного отсека и устремилось к следующему.

— Они все будут защищены, хан, — невозмутимо заметил Джучи. — Мы будем прорываться внутрь?

Шибан наклонился, чтобы увернуться от огромного ствола лэнса.

— Если придется.

Он помчался вниз, направляясь к килю «Бури мечей». Путь хану преграждала вертикальная завеса флюгерных датчиков, и он увеличил скорость, чтобы миновать их.

У них было мало времени — офицеры сенсориума флагмана уже должны были отслеживать их, неистово запрашивая «Калджиан», почему было выпущено так много флайеров. Операционное окно между вылетом братства и принятием Хасиком мер предосторожности исчислялось в секундах.

Шибан пролетел под законцовкой киля, проскочив на расстоянии шлема от флюгерного датчика, и резко развернул космоцикл. Над ним протянулась дальняя сторона «Бури мечей», огромная и отвесная.

— Семьсот метров, — сообщил он, нацелившись на следующий посадочный отсек. — Полный газ.

Братство устремилось к нему, прижимаясь к наружной обшивке линкора и петляя между сотнями выступов и петляющих каналов.

Мимо нихпронеслись, как метеоры, первые вспышки лазерного огня, едва видимые на таких предельных скоростях. Орудия, что тянулись дальше вдоль циклопического борта линкора, открыли огонь первыми, плотно прижимаясь к обшивке, чтобы прицелиться по мчащимся спидерам.

Несколько нашли свою цель: одни космоциклы врезались в корпус корабля, другие с пылающими двигателями исчезали в пустоте.

— Они посмели! — закричал по воксу разъяренный Джучи.

Шибан добавил мощности, как можно сильнее прижавшись к днищу «Бури мечей». В глубине души хан надеялся, что братья на этом корабле не воспользуются оружием, чтобы помешать им высадиться. Если же они серьезно настроены, тогда на уничтожение всего братства Бури им понадобится всего несколько минут.

«Они не могут пойти на это. Даже после того, что случилось, они не могут пойти дальше предупреждения».

Следующая группа стыковочных отсеков была прикрыта щитами, для быстрого прорыва это была слишком серьезная защита.

— Рассредоточиться, — отдал он приказ, выискивая впереди способ проникновения на корабль. До того, как ситуация станет необратимой, оставались считанные секунды.

Шибан еще больше прижался к кораблю, задев нижнюю сторону вытяжного вентилятора и едва не срезав силовой кабель. Канониры, отлично натренированные вести огонь по высокоскоростным целям, нащупали дистанцию, и лазерный огонь стал интенсивнее. Космоциклы получали попадания и входили в штопор, прежде чем рассыпаться безмолвными полосами пылающего прометия. Дисплей шлема Шибана вспыхнул красным, мигая позывными погибших братьев.

— Быстрее, — прорычал он, не желая отрываться от своих воинов. Второго шанса не будет.

Его братья знали это и не отставали от хана. Двигатели их машин, работающие почти за пределами допустимых перегрузок, выбрасывали во тьму языки пламени.

— Хан, — обратился Джучи сквозь стиснутые зубы. Впервые его голос звучал неуверенно. — Когда мы…

И тут Шибан увидел это на дисплее шлема — единственный стыковочный порт, незащищенный и открытый.

— Вот оно, следуйте за мной, — приказал Шибан, направив машину вверх и устремившись на сигнал. Хан прорвался сквозь встречный ливень лазерного огня, виляя и ныряя, чтобы избежать лучей, промчался мимо целого ряда угловатых торпедных установок и направился к обозначенному отсеку.

Белый Шрам понятия не имел, почему он незащищен, но это избавило его от губительной задачи по прорыву внутрь линкора. Габаритные огни были включены, пульсируя внутри открытой пасти отсека и призывая легионеров внутрь, словно кто-то на флагмане очень хотел, чтобы братство Бури взяло на абордаж корабль.

Шибан включил тормозные двигатели в последний момент, развернулся в невесомости, а затем влетел в инерционный пузырь «Бури мечей». Гравипластины космоцикла тотчас завыли, адаптируясь к стремительно меняющемуся окружающему пространству, затем зафиксировались на палубе отсека и выровняли машину.

Шибан нырнул в следующий отсек, развернул машину и резко затормозил. Он оказался в просторном ангаре, почти пустом, за исключением нескольких грузовых кораблей типа «Арвус» и удерживаемого стыковочными зажимами массивного шаттла. Хан уже слышал звуки сигналов тревоги.

Братство последовало за ним, спускаясь на палубу из-под крыши стыковочного отсека. Всадники выключали двигатели и, не дождавшись пока стихнет их рев, выпрыгивали из седел, в то время как машины, испуская пар, самостоятельно двигались до полной остановки.

Шибан оттолкнул космоцикл и бросился к двери в дальней стене, на бегу выхватив из-за спины глефу. Энергетическое поле с шипением ожило.

— Ко мне! — проревел он, отмечая, сколько рун жизненных показателей движутся по ангару. Их было уже больше двухсот, еще больше было на подходе.

К нему подбежал Джучи с болт-пистолетом в одной руке и талваром в другой.

— Цель — командный мостик, — сообщил он остальным братьям. — Девятнадцать уровней вверх.

Шибан кивнул и включил механизм рампы, который поднял ее к огромным полуоткрытым противовзрывным дверям.

— Мы будем там очень скоро, — усмехнулся Белый Шрам.

Последний из психонойен исчез среди руин, оставив после себя только призрачные следы колдовского света над выжженными зданиями. Хан смотрел, как они уходят. С меча на пыль густыми каплями стекал светящийся ихор. Землю вокруг примарха устлали десятки трупов, некоторые все еще дергались в предсмертной агонии.

Убивать их было довольно просто. Все заключалось в вопросе веры в свои силы: достаточно было приспособиться к имевшемуся у него и его братьев потенциалу. Все они были существами варпа, что бы Малкадор ни говорил толпам, и во что бы ни хотелось верить Руссу или Ангрону.

«Он течет в наших разумах, как кровь в венах».

Цинь Са и выжившие воины кешика собрались вокруг него. Когда Хан повернулся, чтобы поприветствовать их, то заметил больше серебристых вспышек на горизонте. За время отсутствия примарха рокот грома усилился. Облака мчались, словно охваченные паникой табуны адуун.

Цинь Са поклонился.

— Каган, вы…

— У тебя есть координаты «Бури мечей»? — спросил Хан, снова взглянув на беспокойные небеса. Он почувствовал атмосферные помехи, отмеченные присутствием яркой эфирной сущности.

— Пока нет.

Хан повернулся и заметил среди своих воинов легионера Тысячи Сынов. На один ужасный миг он подумал, что это был Ариман — тот носил такой же алый доспех и такие же тайные символы.

— Ты, — обратился примарх. — Кто ты такой?

Колдун поклонился.

— Ревюэль Арвида, повелитель. Четвертое братство.

Хан рассмотрел его. Примарх увидел силу психической души, пылающую внутри воина, как пламя свечи — ослабевшую из-за лишений, но все еще яркую.

— Ты последний?

— Насколько я знаю, — ответил Арвида. — Если только…

— Внизу никого нет, — сказал Хан. — Больше нет.

— Вы нашли то, что искали? — спросил Цинь Са.

Хан задумался, решая, что ответить. Он ведь с самого начала не знал, что искал на самом деле. Как и в прежние времена, примарх надеялся, что добыча выскочит перед ним, мчась на границе видимости. Но теперь, после окончания погони, было сложно решить, с чем он столкнулся.

— Я знаю больше, чем раньше, — ответил примарх.

— Тогда кто предатель?

Хан холодно улыбнулся.

— Все, что нам говорили, оказалось правдой. Этот мир отмечен знаком смерти Русса, а Магнус уже был павшим. За всем этим стоит Гор, повелитель примархов.

Он взглянул на небеса.

— Все они виновны. Предателей нет, только паутина, протянувшаяся в прошлое и вцепившаяся в нас всех. И теперь пришла наша очередь.

Облака над колонной начали светиться. Вибрирующий пучок света пронзил смог и затрещал, столкнувшись с камнем.

Терминаторы повернулись к нему, активируя оружие. Цинь Са встал перед Ханом. Только Арвида не шевелился.

— Я долгое время чувствовал, что он следует за нами, — пробормотал Хан, наблюдая за тем, как хлещут и извиваются дуговые разряды, поднимая в воздух клубы пыли и насыщая воздух гулом статики. — Он следовал за мной по пятам с самого Улланора. И вот настиг.

Кешик перестроился в разомкнутый полукруг, приготовившись к атаке. Но ни один из них не пошевелится без приказа, ведь воины были воплощением воли Хана.

— Не пытайтесь помешать ему, — невозмутимо произнес Хан, наблюдая за тем, как внутри стены неистовствующего света материализуются темные фигуры. — Он вам не по зубам. Да и как может быть иначе? Ведь он мой брат.

20 ЗАСТИГНУТЫЙ ВРАСПЛОХ ВО ВСЕ ВРЕМЕНА В ГАЛАКТИКЕ УТРАТА ДРУЗЕЙ

Хасик смотрел на показания авгура с растущим чувством тревоги.

— Ты уверен? — спросил он, повернувшись к Табану. — Нет ли здесь ошибки?

— Не думаю, нойон-хан, — ответил начальник сенсориума, пристально всматриваясь в сгруппированные вокруг него линзы. — Я удивлен не меньше вас. Но перепроверю, чтобы исключить возможность ошибки.

Хасик повернулся к командиру своего кешика Гогалу.

— Что с флотом?

— «Кво-Фиан» маневрирует, чтобы атаковать их. Я не могу связаться с мостиком. Хибу не отвечает с «Чин-Зара». Я получил доклады о беспорядке на множестве кораблей.

Хасик раздраженно выдохнул.

— У нас нет на это времени.

Гогал бросил взгляд через плечо. Далеко внизу, на нижнем мостике продолжала усердно работать на своем посту терранка.

— «Калджиан» взял нас на абордаж. Даже здесь, милорд, мы не…

— Корабль Шибана?

— Верно.

— Установи вокс-связь с приближающейся эскадрой, — приказал Хасик. — Проследи, чтобы ни один из наших кораблей не открывал огонь по ней. Наступил долгожданный момент — мы остаемся на месте и ждем.

Он повернулся к стоявшей вокруг него дюжине Белых Шрамов. Среди них были ханы, капитаны, старшие офицеры и командиры из числа смертных — всего лишь горстка из тех, кого склонили на свою сторону и кто сейчас действовал ради освобождения Легиона от тирании. Некоторые, как Табан, были членами экипажа флагмана, другие прибыли вместе с нойон-ханом с «Чин-Зара». Они были непоколебимы. У них просто не было выбора.

— Приближающиеся корабли не отвечают, — тихо ответил Гогал.

Хасик выругался.

— Почему?

— Я провел повторное сканирование, — вмешался Табан. — Ошибки нет. Обнаружена телепортация. Ее траектория указывает на Тизку.

Офицер взглянул на Хасика.

— Кажется, они направились прямо к источнику.

Хасик чувствовал, что все больше раздражается. Все должно было быть не так.

— Мы можем определить координаты? Высадить…

Внезапно на мостике заголосили ревуны, отдаваясь эхом среди высоких сводов. Белые Шрамы вокруг ключевых боевых постов схватили болтеры и начали выдвигаться к многочисленным выходам.

— Абордажная группа приближается, нойон-хан, — доложил Гогал почти укоризненным тоном и вынул из кобуры оружие. — Приказ на отражение атаки?

Хасик окинул взглядом командный мостик. При всем его размере, он был заполнен толпами людей: слугами, операторами станций, отделениями космодесантников, техножрецами. Сотни душ под его командованием. В центре мостика находился собственный кешик Хасика, несокрушимая свита из ветеранов в терминаторских доспехах. Такая же, как и у Кагана.

Согласно проведенным расчетам одно единственное братство не представляло серьезную угрозу. Но нойон-хан все же надеялся избежать полномасштабного боя и склонить несогласных на сторону благородного начинания. Возможно, эта надежда всегда была глупой.

— Мы здесь в безопасности, — холодно заявил Хасик. — Скажи им удерживать противника на исходных позициях.

Гогал поклонился.

— А что насчет… них?

Хасик снова повернулся к огромному сводчатому иллюминатору. Он видел их собственными глазами — четыре крупных боевых корабля в сопровождении эскорта, направляющиеся из сияния солнца Просперо к флоту Белых Шрамов. Они двигались медленно, но целеустремленно, в корне отличаясь от той дезорганизации, что охватила корабли V Легиона.

— Это не Шестнадцатый Легион, нойон-хан, — доложил Гогал.

— Вижу.

«Почему они не выходят на связь? Почему молчат?»

— Это испытание, братья, — заявил Хасик, повернувшись к воинам. В этот самый момент он услышал первые звуки болтерной стрельбы, раздавшиеся на нижних уровнях. — Ради этого мы и старались.

Он извлек свой клинок — чогорийский талвар, с которым он шел в битву с первых дней крестового похода.

— Теперь уже ничего не остановить, — произнес он. — Ради Империума, ни шагу назад.

Шибан на полной скорости ворвался в коридор. Его сопровождала дюжина воинов, за которыми следовало остальное братство.

Шокированные слуги с вытаращенными глазами прижимались к стенам, уступая им дорогу. Резко заревели сигналы тревоги, за ними раздались звуки общекорабельной аварийной сигнализации. Многие матросы корабля были вооружены лазерным оружием, но у них не было ничего, что могло бы остановить несколько сотен вооруженных и облаченных в броню, а главное, разъяренных Белых Шрамов. Палуба за палубой поднималось братство Бури, не встречая никакого сопротивления, которое не могли бы с легкостью сломить.

Неподалеку от цели Шибан ворвался в один из залов под уровнем мостика: огромное помещение с изогнутыми мраморными стенами и группами светящихся сенсорных линз. Сотни техножрецов и смертных офицеров разбегались перед ними, словно стада добычи перед клином охотников. Воин даже не видел лиц этих людей — они проносились мимо размытыми пятнами. Так же как и ряды логических машин-когитаторов, равных по высоте «Боевым псам» и испускающих пар из перегретых клапанов и транзисторных колонн.

Когда хан промчался мимо последних из них, первый сокрушительный залп болтеров искромсал стены вокруг него.

Заскользив, он остановился и, присев, внимательно огляделся в поисках источника выстрелов. Менее чем в двадцати метрах впереди тянулась широкая лестница, резко поднимаясь к дальнему концу зала. По обе стороны от нее вдоль стен тянулись террасы, забитые боевыми постами сервиторов.

Посередине лестницы на украшенной колоннадой площадке ожидала линия Белых Шрамов. Они заняли удобные огневые позиции, укрывшись за дугой колонн. Позади легионеров находились подступы к стратегиуму и мостику.

Их командир даже не пытался остаться в укрытии. Он шагнул вперед с болтером в одной руке и силовым мечом в другой.

— Больше ни шагу, братья! — выкрикнул он, и его усиленный воксом голос разнесся по залу. — Хватит. Если вы вынудите нас, мы будем стрелять.

От одного взгляда на противника у Шибана сжалось сердце.

Это был Торгун.

Терранец прибыл с большей частью своего братства: две сотни воинов были на виду, несомненно, много больше оставалось вне поля зрения.

— Это не может продолжаться, — ответил Шибан, оставаясь на месте. За спиной под прикрытием логических машин медленно подбирались его воины. — Ты не повелитель этого Легиона, Торгун.

— Как и ты, брат, — отозвался Торгун, взглянув на него со своей выгодной позиции. — Пути на мостик нет.

— Что с Каганом?

— От имени Кагана говорит Хасик.

Шибан почувствовал, как закипела кровь. Никто, даже сам Император, не говорил вместо Великого Хана.

— Я не один, — сказал Шибан. — По всему флоту воспротивятся другие ханы. Легион не примет власть Хасика.

— Они изменят свое мнение, — возразил Торгун, хотя он говорил так, словно убеждал самого себя. — Они поймут, как и Каган, когда он вернется.

Шибан изучил подступы к лестнице. Будет трудно — защитники обладали преимуществом высоты и укрытий.

Но верили ли они по-настоящему в то, что делают? Станут ли они удерживать позиции ради Хасика с тем же рвением, как сделали бы это за Кагана?

— Ты все еще можешь отступить, — сказал по воксу Шибан. — Я знаю тебя, брат, ты не из-за этого присоединился к ним. Ты никогда не хотел, чтобы так случилось. Опустите свои клинки. Речь больше не идет о верности. Все кончено.

Торгун колебался всего лишь долю секунды, едва заметный фрагмент на хронодиске. И все же он колебался.

— Я получил приказ, Шибан, — дерзко заявил он. — Больше ни шагу. Мы откроем огонь.

Шибан мрачно кивнул. Он передал по воксу безмолвную команду своему братству.

«Действуйте быстро и уверенно. Мы делаем это ради Кагана».

— Тогда мне жаль, брат, — произнес Шибан, сжав обеими руками глефу и приготовившись к броску. — Поверь, мне жаль.

«Вперед!»

С оглушительным ревом братство Бури выскочило из укрытий и устремилось вверх по лестнице прямо на поток болтерных снарядов. Весь зал наполнился огнем, грохотом и яростью.

Хан смотрел, как исчезают последние следы варп-энергии, как оседает пепел и рассеиваются остаточные проявления эфирной вспышки. И затем он увидел, как в вихре появляются семь фигур.

Шестеро были легионерами, облаченными в светлые терминаторские доспехи и вооруженными огромными косами. Наплечники были выкрашены в оливково-зеленый, а соединения между пластинами — в цвет железа. Воины были массивными, сутулыми и более коренастыми, чем свита Цинь Са. От их брони поднимался бледно-зеленый пар последнего из телепортационных лучей.

Седьмой был совсем иным. Он возвышался над ними, облаченный в доспех из некрашеной меди и выбеленного керамита. С наплечников с высокими закраинами свисал длинный темно-зеленый плащ. Вокруг пояса болтались прикрепленные цепями черепа, некоторые принадлежали людям, другие — ксеносам. Среди них ютился длинный многоствольный пистолет, усыпанный бронзовыми отметками убийств.

Из глубокой тени рваного капюшона сверкали янтарные глаза. Украшенная дыхательная маска скрывала нижнюю половину лица. Изнутри доспеха сочились струйки маслянистой жидкости, стекая по украшенным черепами поверхностям и шипя при контакте с иссушенной солью Просперо.

В тянущихся от дыхательной маски трубках булькала жидкость. При каждом вдохе примарх хрипел.

— Джагатай, — произнес примарх Мортарион, воткнув пятку огромной косы в пыль.

Хан взглянул на оружие. Оно называлось Безмолвие, величайшее из пользующихся дурной славой кос XIV Легиона.

— Мортарион, — ответил Хан, приветственно кивнув. — Это не твой мир.

— Как и не твой. И, тем не менее, мы оба здесь.

Почетная стража Мортариона — Саван — молча разошлась по пеплу. Воины Цинь Са развернулись зеркальным строем. Два отряда стояли всего в нескольких метрах друг от друга. Над ними сверкала молния и гремел гром.

Хан почувствовал, как напряглись мышцы.

— Если ты прибыл за Магнусом, то его здесь больше нет.

— Я прибыл за тобой, брат. Ситуация изменилась.

— Ты говорил.

Мортарион улыбнулся за своей маской, из-за чего покрытые пятнами щеки сморщились.

— Мне многое нужно сказать тебе, Джагатай. О благоприятных возможностях. Цена ошибки никогда еще не была столь высокой, а награда превосходит любые ожидания.

Хан настороженно наблюдал за ним. Мортариона всегда было сложно прочесть.

— Так значит, ты здесь, чтобы убедить меня? — спросил примарх Белых Шрамов. — Думаешь, после всего этого, есть еще какие-то аргументы?

Мортарион левой рукой откинул капюшон, обнажив бледно-серый череп. Однако лицо с глубокими мешками под пронзительными глазами отличалось тем же благородством, что и у генетических братьев. Из обвивавшего шею горжета поднимались облачка газа.

— Выслушай меня, — сказал он. — Просто выслушай. Ты можешь кое-чему научиться. Даже тебе, мой гордый брат, можно преподать урок.

Хан небрежно держал меч, не обнажая его.

Казалось, сила Мортариона выросла. Внутри него что-то горело, темное, как старые угли. Кожа стала бледнее, осанка чуть сутулее, но, тем не менее, аура устрашения только усилилась. Даже во времена триумфа на Улланоре он не обладал подобной мощью.

Хан вспомнил слова брата.

«Какой была бы ставка на нас, брат? Что бы ты заплатил, если бы мы сразились?»

— Говори, зачем пришел, — потребовал Хан.

Мортарион поклонился немного насмешливо.

— Я проделал долгий путь, чтобы найти тебя, — проскрежетал он. — А теперь оглянись — у нас уйма времени. Все, кто мог нам помешать — мертвы и не шевелятся.

Он снова улыбнулся, так же безрадостно и сухо, как прежде.

— Вот.

Шибан врезался плечом в брата-легионера, и тот отшатнулся вверх по широким мраморным ступеням. Хан крутанул глефу, рассекая воздух крест-накрест, и разрубил болтер противника. Затем Шибан направил оружие вниз и разрезал кабели доспеха и подачу кислорода своей жертвы.

Воин Торгуна поперхнулся, схватился за свое горло и покатился по ступеням навстречу атакующему братству Шибана.

Плотность огня была ужасающей: несмотря на скорость воинов братства Бури, уклонявшихся и нырявших на бегу, десятки легионеров погибли. Болты врезались в керамитовые доспехи, разрывали их и отбрасывали боевых братьев вниз.

Еще за секунду до того, как отдать приказ об атаке, Шибан не был уверен, что по ним в самом деле откроют огонь. Но Торгун выполнил свою угрозу, а его воины — долг.

Братство Бури в разомкнутом строю хлынуло навстречу опустошающему шквалу. На месте каждого убитого вставал десяток. Воины быстро добрались до колонн, и бой перешел в рукопашную стадию. Брат сцепился клинком с братом, а грохот болтерного огня сменился резким рыком энергетического оружия.

Шибан повернулся к следующему защитнику, практически единственным отличием которого от других воинов была эмблема луны на наплечнике. Их клинки сошлись в шквале ожесточенных ударов. Шибан раскрутил гуань дао и одним ударом пронзил воина под нагрудником. Окутанное расщепляющим полем лезвие вошло глубоко в тело, хан прокрутил глефу, а затем выдернул.

Если бы врагами были зеленокожие, Шибан бы не остановился и, несомненно, раскромсал бы органы, но ему противостояли его братья. Он не хотел убивать без необходимости, поэтому обездвиживал, ломал кости, душил и оглушал, затем двигался дальше через толпу к вершине.

Бой был необычным — воины сражались в тесноте с яростью и жестокостью, но при этом удивительно бесстрастно. Ни один не издавал воплей и не использовал боевой жаргон. Все бились с холодной дисциплиной, механически и с превосходным мастерством, но не получая от битвы удовольствия.

«Мы стали никчемными, — подумал Шибан, продираясь через давку тел, уворачиваясь, раздавая удары. — Мы стали теми, кого некогда ненавидели».

Он прыгнул вперед, отшвырнув с пути защитника сильным ударом кулака.

— Ты всегда слишком торопишься, брат, — раздался выше знакомый голос.

Шибан пригнулся, почувствовав, как к нему устремился клинок. Хан упал на одно колено, а затем бросился вперед, вытянув перед собой глефу.

Торгун оказался слишком быстрым и увернулся от расщепляющего острия, парируя его силовым мечом. Клинки затрещали в урагане энергетических полей, а затем расцепились.

— Что они пообещали тебе? — прорычал Шибан, изогнувшись для следующего удара.

Торгун атаковал первым, орудуя талваром с впечатляющей сноровкой. Они снова сошлись, обменялись шквалом мощных ударов, после чего отпрыгнули назад.

— Ничего, — прохрипел Торгун. — Дело в верности.

Шибан продолжил атаку, используя длину глефы, чтобы заставить Торгуна перенести вес на заднюю ногу.

— Верность?

Торгун стремительно контратаковал. Энергетические поля рычали и пылали, осыпая искрами его доспех.

— Гор — магистр войны. Почему ты противишься этому?

Затем он прервал последовательность ударов и, обойдя глефу, атаковал ноги.

— Этого недостаточно, — ответил тяжело дышавший Шибан, с трудом блокировав удар и едва не потеряв равновесие. Вокруг них воины рубили и кололи, стреляли и парировали, сцепившись в сотне собственных дуэлей. С архитравов разлетались камни, сбитые болтерным огнем.

— Ты знаешь. Вас использовали.

Торгун отступил, сделав шаг вверх по лестнице, чтобы получить больше пространства, а Шибан последовал за ним.

— Использовали? — презрительно усмехнулся Торгун. — Где Император, брат? Где верные ему Легионы? Посмотри на мир под нами, посмотри на него!

Шибан снова сблизился, взмахнул глефой по узкой дуге и обрушил ее на защищающегося Торгуна. Два Белых Шрама, раскачиваясь и уклоняясь, непрерывно поднимались по лестнице среди хаоса боя. Ее вершина приближалась. Шибан с радостью отметил, что они оттесняют защитников.

— Отступись, — настаивал Шибан. — Ты все еще можешь прекратить бой.

Торгун продолжил отступление, сойдя с лестничной площадки и позволив Шибану последовать за собой. Снова загремели болтеры, поливая огнем с возвышенных позиций посреди колонн и террас главного холла мостика.

Как обычно Торгун отлично организовал оборону — она была многоуровневой, прорвать каждый последующий уровень было сложнее, нежели предыдущий.

— Я получил приказ, — Торгун повторил слова с тем же дерзким рыком, держа меч в защитной позиции. К этому моменту он стоял у входа в холл, прикрытый болтерным огнем и в окружении своих постоянно отступающих братьев.

Было сложно не восхититься его убежденностью. Шибан всегда отмечал то, как терране сражались в обороне — стойко, выносливо, беспощадно.

Кое-чему следовало поучиться даже посреди этого безумия.

— Плевать на твой приказ! — заревел Шибан, воодушевляя своих воинов на последний бросок. — За Кагана!

С ответным агрессивным воплем они миновали последний лестничный пролет и бросились в новый ураган. Торгун не отступил, и два хана снова сошлись в дуэли, вращая клинки в вихре сверкающих энергетических полей.

Мортарион сделал несколько шагов к Хану. Цинь Са двинулся на перехват, но Каган дал безмолвный боевой знак, и воин отступил к остальному кешику. Два примарха стояли особняком под присмотром своих телохранителей.

Мортарион был немного шире, Хан чуть выше. Броня Мортариона массивная, почти грубая, в то время как доспех Хана великолепно сработан. Безмолвие — гигантское оружие, выкованное из адамантия и сверкающее археотекными устройствами, дао Хана — узкий, идеально изогнутый клинок из безупречного металла, берущий силу скорее из формы, чем размера. Возможно, его создали с целью быть самым быстрым клинком Империума.

Скорость против непреклонности. Интересное состязание.

— Ты не должен быть здесь, — сказал Мортарион. — Тебе следовало присоединиться к Альфа-Легиону в Алакксесе.

Хан кивнул.

— Или же вернуться на Терру.

— Мы не желали этого. Зачем это нам?

— В Чондаксе нас удержал Альфа-Легион. Они хотели, чтобы мы приняли сообщение от Дорна.

Мортарион поднял безволосую бровь.

— В самом деле? Ты удивляешь меня, хотя, вероятно, не должен. Похоже, Альфарий всегда был себе на уме. — Он зловеще рассмеялся. — Он играет в опасную игру. Его погубят собственные интриги.

— Так почему ты? — спросил Хан.

— А почему нет, брат?

— Я полагал, это будет Гор.

— Тщеславие. У него много дел.

Хан прищурился. Мортарион выглядел не слишком уверенным в себе. Несмотря на внешний вид и излучаемую мощь, он колебался.

— Тебя прислал не Гор, не так ли?

— Это ничего не значит.

— Это значит все, — возразил Хан, изучая реакцию брата. — Магнус рассказал мне, как протекает война — некоторые братья все еще решают. Некоторые из нас всегда были в стороне. Я один, ты — второй.

Мортарион фыркнул.

— Мой Легион был на Исстване, так что выбрось любые мысли о том, что я не решился. Исход уже предопределен, и твой выбор прост — выживание или гибель. Давай, Джагатай, ты ведь никогда не верил в Единство. Ты понимал это даже, когда Жиллиман изводил нас своими нравоучениями, а между нашим отцом и краем галактики все еще стояли ксеносы.

— Тогда расскажи мне об альтернативе.

— Галактика воинов, — ответил Мортарион. — Галактика охотников, в которой сильным дарована свобода. Галактика, в которой не правит тиран, неволящий нас, лгущий нам.

— И все это под руководством Гора.

Мортарион пожал плечами.

— Он — начало. Чемпион, жертвенный король. Он может сжечь себя, чтобы добраться до Терры, а может и нет. В любом случае возвыситься смогут все братья.

Мортарион приблизился, и Хан почувствовал химический запах его доспеха.

— Тебе не следовало присоединяться к Ангелу, брат, не говоря уже о Магнусе. Мне было ненавистно смотреть, как вы втроем погружаетесь в эту грязь все глубже и глубже. Я всегда считал, что ты все поймешь и порвешь с ними, устав от этого лицемерия.

— Они никогда не были лицемерами.

— Не были? — Мортарион сухо рассмеялся. — Я надеялся, ты раскусишь их быстрее. Это варп, Джагатай. Наш отец пытался сделать вид, что он не существует, как будто сам еще не погряз по горло в этой засасывающей душу грязи. От нее следовало оградиться, избавиться, забыть. Варп не для нас. Это болезнь, чума.

Вскипевший Мортарион медленно успокоился, тяжело дыша через окутанную газом маску. Хан услышал тихое шипение, и задумался, какие супрессанты вводились в кровь брата.

— Я вижу, что произошло, — сказал он тихо.

Мортарион вскинул голову.

— Неужели?

— Отдаю тебе должное, ты всегда был искренен, — сказал Хан. — И никогда не скрывал своих желаний. Могу догадаться, как, по-твоему, все должно было произойти. Сначала обуздать колдунов и усмирить ведьм. Вытеснить их, и тогда власть перейдет к неиспорченным. Здоровым. Таким был твой великий план. Ты даже сказал мне об этом в тот день на Улланоре. Тогда я подумал, что это пустые угрозы, но мне следовало знать, что ты не угрожаешь впустую.

Пока Хан говорил, застывшее, словно маска, выражение лица Мортариона оставалось непроницаемым. Время от времени темнели глаза или дергался палец. Его переполняла лихорадочная энергия, вытекающая через трещины, подобно ядовитым парам.

— Но ведь все пошло не так? — продолжил Хан. — Ты завершил свою великую миссию, но колдунов оказалось больше, чем прежде. Гор поддерживает их, Лоргар показывает им новые фокусы. Если Магнус еще не присоединился, то скоро сделает это, и тогда ты окажешься в изоляции. Ты уничтожил библиариус и обнаружил, что колдуны теперь неконтролируемы. Они переиграли тебя. Ты сделал их работу за них, и скоро сам окажешься затянутым в варп и станешь так же смердеть им, как и они.

— Ты думаешь, что…

— Я отчетливо вижу это. Магнус показал. Твой Легион на данный момент может быть свободен от варпа, но изменения грядут. Ты заключил свои соглашения, и теперь они придут за платой. Ты глупец.

Мортарион напрягся. Его глаза на секунду вспыхнули гневом, который он быстро подавил.

— Ты не…

— И по этой причине ты разыскал меня, — перебил Хан. — У тебя не осталось друзей. Кто теперь поддержит тебя против эфироплетов? Ангрон? Что за союзник. Кёрз? Удачи.

Хан презрительно взглянул на Мортариона.

— Ты отведал плоды предательства и нашел их горькими. Не втягивай меня в свои неудачи. Ты сам по себе, брат.

Самообладание Мортариона рассыпалось, сменившись разъяренным рыком. Безмолвие дрогнуло, и примарх XIV Легиона сделал полшага вперед, сжав кулак.

— Я прибыл, чтобы дать тебе выбор, — сказал Мортарион, с трудом контролируя голос. — Половина твоего Легиона уже за Гора, другая выполнит любой твой приказ. Время нашего отца закончилось — ты можешь стать частью порядка, который сменит его.

Хан улыбнулся. Улыбка вышла холодной и высокомерно презрительной.

— Новый император.

Мортарион сердито взглянул на брата, хотя не мог скрыть сомнения.

— Почему нет? Почему им не стать тебе?

Хан кивнул, наконец, все поняв.

— Или тебе. И в самом деле, почему?

Он приблизился, впервые заметив выцветшую кожу вокруг краев маски. Сколько времени он ее носит?

— Я скажу тебе, почему. Потому что мы никогда не были творцами империй. Мы были эскортом. Тебя это раздражало, а вот я принял.

Мортарион начал отходить. Безмолвие ожило, потрескивая зеленоватой энергией. Саван опустил свои косы в боевую позицию.

— Значит, тебя не убедить, — сказал Мортарион, отфильтрованный голос снизился до злого рыка. — Досадно. Я приложил много усилий, чтобы спасти тебя, брат. Мне будет неприятно убивать тебя.

За спиной Хана кешик приготовил свои клинки.

— И в этом заключается разница между нами, — ответил Джагатай, поднимая дао в защитную позицию. — Когда я убиваю, то всегда смеюсь.

21 НА МОСТИК ТИРАНЫ ПРИВЛЕКАЯ ВНИМАНИЕ

Это был скверный бой. Белые Шрамы ожесточенно сражались в ограниченном пространстве, не давая воли привычной для них экспрессии. Шибан подстегивал братьев наступать, напоминая о достоинствах превосходящей скорости и мощи. Торгун поступал также, заклиная своих воинов держать типичную для них упорную оборону.

Ни одна из сторон не получала удовольствие от бойни. Сотни бронированных сапог размазывали по мрамору брызжущую на пол кровь. Клинки находили цели, врезаясь между нагрудниками и наплечниками, пронзая смуглую кожу и разрывая трансчеловеческие органы. Замкнутое пространство звенело характерным шумом боя между космодесантниками: громкими агрессивными криками, грохотом болтеров, рычанием сталкивающегося силового оружия.

В сердце битвы сражались Шибан и Торгун, кружа и обмениваясь ударами и ложными выпадами. Когда один атаковал брешь в защите противника, другой закрывал ее. Ни один из них не допускал ошибок — они сражались идеально, пользуясь стилями родных миров. Торгун был методичен, надежен, собран; Шибан — изобретателен, динамичен, настойчив.

Братство Луны бились так же грамотно, как и его хан, но постепенно стало ясно, что они понесли большие потери в начале боя, нежели нападавшие. Несмотря на изначальное преимущество в возвышенной позиции, они, шаг за кровавым шагом, были оттеснены в помещения за лестницей: нижний зал мостика и длинный коридор за ним.

Шибан продолжал сражаться, не обращая внимания на первые уколы усталости в руках. Торгун не уступал.

— Я никогда не пойму этого, — прорычал Шибан, развернувшись на левой ноге и направив глефу в грудь Торгуна. — Не пойму причины.

— Нет, не поймешь, — прохрипел Торгун, парировав удар, но при этом отшатнувшись назад. Возле плеча просвистел болт, задев наплечник и поцарапав эмблему полумесяца.

— У тебя было все, — давил Шибан. Теперь его вел гнев, а не наслаждение боем. Чувство было ужасным.

Торгун держался. Мастерски выписав клинком восьмерку, он перешел в контратаку.

— Оно не было моим, — у сорвавшихся слов был привкус обиды.

Его удары стали более яростными, и Шибану приходилось сильно стараться, чтобы противостоять им. Но ярость Торгуна сказалась на его выдержке, и Шибан провел мощную контратаку, почти вонзив острие глефы в грудь врага.

— У тебя было все, что ты хотел, — презрительно бросил Шибан, заставив отступить противника еще на несколько метров. Его братья тоже теснили врага, ведомые большим рвением, ведь они точно знали, кому верны.

— Ты ничего не знаешь о том, чего я хотел, — ответил Торгун. — Ты никогда не видел ничего, кроме Чогориса.

Шибан рассмеялся мрачным, безрадостным смехом.

— Чогорис — это все, брат.

Торгун снова отступил, следуя за постоянно отходящими через ряды готических арок братьями.

— Для тебя.

Бой перемещался вверх по пологому пандусу, над которым возвышались огромные люстры-люмены из золота и стекла. Воины Шибана прорывались через сужающееся пространство, с каждым броском продвигаясь вперед. Многие пали под сосредоточенными залпами прикрывающего огня, но остановить их так и не удалось. Братство Торгуна потеряло слишком много воинов, чтобы удержать позиции, и теперь старалось просто замедлить противника.

Шибан рвался через вершину пандуса и ранее закрытые двери на нижние уровни командного мостика. Над головой парил на невозможной высоте потолок, усеянный кристаллами и освещенный тысячей висящих сфер. Шум активности на мостике потонул в грохоте боя. На датчиках сближения в шлеме Шибана вспыхнули отметки сотен сервиторов и матросов. Перед воинами братства Бури открылось пространство, напоминавшее толпами людей мир-улей.

— Зачистить тактические боевые посты, — приказал хан братьям, продолжая ожесточенно сражаться. — Держать строй. Возможна атака со стороны сенсорных ям.

Братство ворвалось в главный зал, преследуя потрепанные отделения защитников. Когда нападающие достигли арки наблюдательной палубы, отступление сил Торгуна стало общим. Сам Торгун вышел из боя, последние из защитников последовали его примеру, следуя за отходящими воинами задних рядов. Они отступали быстро и решительно, словно маневр был заранее спланирован.

Инстинкт Шибана говорил ему преследовать и рубить обратившегося в бегство противника. То же самое происходило и с его воинами.

«Отступи, затем снова нападай».

— Нет! — закричал Шибан, внезапно осознав опасность.

Он резко остановился и присел в тот самый момент, когда их накрыл ураган. С возвышенных террас, расположенных по обе стороны мостика между колоннами и подвешенными платформами хлестнул массированный болтерный залп, разрывая палубу в ливне обломков. Многих воинов Шибана, слишком увлекшихся преследованием отступающих отрядов Торгуна, накрывало волной попаданий, искромсавших доспехи легионеров.

Уцелевшие братья Шибана отступили к ближайшим укрытиям — модулям когитаторов, сенсорным станциям, наблюдательным площадкам. Шибан присел в тени огромной возвышенной платформы, увенчанной обзорными экранами в медных корпусах. И тут же шквал болтерного огня стих.

Осторожно передвигаясь, хан обогнул основание платформы и изучил обстановку. Воины Торгуна засели длинной линией среди сервиторских ям, разделяющих помещение. Десятки стрелков расположились выше на террасах, прекратив огонь, но оставаясь в боевой готовности. За ними Шибан увидел новые подразделения тяжелой пехоты, расположившиеся вокруг центра мостика — командного трона. В их число входил кешик Хасика, облаченный в громоздкие терминаторские доспехи. Ниже, на наблюдательной палубе самые важные участки были заняты другими Белыми Шрамами.

Возможно, здесь были сотни отступников. Они полностью контролировали мостик.

— Довольно, хан, — раздался с трона голос Хасика.

Илья съежилась за станцией ауспика, зажав уши руками. Когда легионеры ворвались на командный мостик, его наполнил невероятный грохот оглушительной звуковой волны вперемешку с усиленными воксом яростными воплями. Космодесантники и в повседневной жизни были устрашающими созданиями, а в бою просто ошеломляли.

Как только началась стрельба, Халджи сорвался с места и бросился по ступенькам на выгодную позицию поближе к командной платформе. Он выхватил болтер и держал его перед собой обеими руками. Дезориентированная и шокированная ужасающим ураганом разрушений вокруг нее, Илья едва заметила, что он стреляет, но Белый Шрам не мешкал ни секунды. Словно выполняя самое обычное действие, он присоединился к стрельбе, открыв огонь по своим боевым братьям. Сраженные легионеры кувырком скатывались вниз, другие бросались к укрытиям. Несомненно, все было спланировано — Халджи знал, что они придут.

Генерал взглянула вверх, мимо останков уничтоженного когитатора, на командный трон. Хасик, как обычно, выглядел мужественно, обращаясь к залегшим захватчикам и пытаясь принудить их сдаться.

Взгляд Ильи переместился к линии свода. Высоко на стенах разместились стрелки. Казалось, легионеры были повсюду. Смертные же члены экипажи поступили так же, как и она — охваченные ужасом убрались с линии огня.

Илья подползла к остаткам своего пульта и просмотрела данные ауспика. Четыре боевых корабля продолжали абсолютно беспечно приближаться, словно местный космос принадлежал им. Теперь, на такой близкой дистанции, она смогла разглядеть флотские обозначения — XIV Легион, Гвардия Смерти. Эта новость не укладывалась у нее в голове, впрочем, как и все, что произошло с момента боя в системе Чондакс.

«Это Хасик устроил встречу? Если да, то зачем?»

Илья нажала несколько клавиш, чтобы вывести больше данных на потрескавшиеся экраны. Отсутствие Халджи позволяло ей работать быстрее.

Авгур обнаружил новые цели — во внешней системе на большой скорости неслись два неопознанных корабля. Ни маркеров, ни идентификаторов, только субварповые сигнатуры и мерцание активированных пустотных щитов. Илья минуту смотрела на сигналы, не в состоянии понять, откуда они появились и что делают.

Флот Белых Шрамов был парализован. Их корабли не предпринимали никаких маневров для парирования приближающейся к ним угрозы. Если то, что происходило на «Буре мечей» повторялось на других кораблях, то Илья понимала почему — Легион обратился против самого себя, словно скрытые противоречия проявились одновременно и повсюду.

Конечно же, она сыграла свою роль в этом. Воинам «Калджиана» было бы тяжелее взять на абордаж флагман, если бы она не деактивировала щиты посадочного отсека № 567. Это было ошибкой Халджи — ей никогда не нравилось прибегать к обману, вне зависимости от причины.

— Где Каган? — раздался крик из дальнего конца мостика. Отфильтрованный воксом голос принадлежал космодесантнику.

Хороший голос — твердый, с чогорийской глубиной, но незапятнанный злобой. Илья тут же обрадовалась своему выбору.

— Он вернется, Шибан, — ответил Хасик. — Твои действия бессмысленны. Мы не предатели, все разрешится.

Предатели. Слово напугало ее. Она вспомнила, что говорил ей Цинь Са, а также те обрывки информации, которые она собрала из беседы с Каганом.

У нее скрутило живот, и она поняла, что случится далее. Ставки были слишком высоки, чтобы оставить ситуацию неразрешенной — нападавшие снова собирались атаковать. В этот раз бой будет длиться, пока на мостике не останется только одна из сторон — предатели или лоялисты, кем бы они ни были.

Она не могла просто смотреть. Почти наверняка ее вмешательство будет бесполезным, возможно самоубийственным, но оставаться безучастной было не в ее характере.

Илья, ладони которой вспотели из-за напряженных нервов, приготовилась бежать.

«Удерживать позицию, — просигналил Шибан выжившим братьям, засевшим неподалеку от того места, где они ворвались в зал. — Оставаться в укрытии».

— Я не желаю убивать тебя, — выкрикнул Хасик. — Нас намного больше. Давай закончим с этим.

Шибан повернулся к Джучи, который присел в тени колонны в нескольких метрах справа от него. Боевой брат тяжело дышал, судя по всему из-за ранения.

— Что ты думаешь? — обратился по воксу Шибан.

Джучи покачал головой. Шибан знал, что под шлемом он грустно улыбается.

— Слишком много, — ответил он.

Шибан кивнул.

— Даже чересчур.

— Но ты все равно отдашь приказ.

Шибан еще раз осмотрел помещение. Они втрое уступали в численности, а защитники были лучше вооружены и занимали более выгодные позиции. Это будет бойня, и не было никакой гарантии, что они смогут преодолеть даже половину пути до своей цели.

Но он, по крайней мере, мог бы добраться до Хасика. Это кое-чего бы стоило.

— По моей команде, — передал он уцелевшим воинам. — Цель — трон.

Он услышал щелчки перезаряжаемых болтеров. Его братья провели последние приготовления.

— Если мы должны умереть здесь, — добавил он, поднимая глефу и готовясь выскочить из укрытия, — тогда умрем в бою. За Хана,братья. За Хана.

Илья вскочила с колотящимся сердцем и выбежала из-за укрытия.

— Нет! — закричала она, словно кто-то из легионеров обратил бы внимание на неожиданное вмешательство пожилой женщины, не имеющей боевой подготовки. Она встала, дрожа от страха, и решительно настроилась сделать хоть что-нибудь.

— Зачем вы это делаете?

Ее слов так и не услышали ни собравшиеся Белые Шрамы, ни даже сама генерал.

По мостику прокатился оглушительный рев, словно запустились двигатели космического корабля. Полыхнул ослепительный свет, сопровождаемый извивающимися разрядами энергии. Сияние исчезло почти сразу же, оставив после себя звонкое эхо.

Илья часто заморгала, глаза сильно слезились. Когда зрение прояснилось, мостик выглядел абсолютно иначе.

По внешнему кругу мостика выстроились новые сотни Белых Шрамов, нацелив болтеры на командный трон. В воздухе висел едкий запах остаточного эффекта телепортации, от чего у Ильи встали волосы на загривке.

Несколько секунд она оставалась совершенно сбитой с толку. Затем узнала великолепный терминаторский доспех нойон-хана Джемулана. За спиной воина с шипящим силовым мечом стоял эскорт из ветеранов.

— Сдавайся, Хасик, — невозмутимо произнес Джемулан. — Попытка изменить наш путь провалилась.

Хасик пальцем не пошевелил, чтобы подчиниться. На взгляд Ильи, силы теперь сравнялись, и ее сердце сжалось еще больше. Сражение разнесет в клочья весь мостик.

— Вовсе нет, брат, — ответил Хасик. — Просто она не завершена. Не стой на пути прогресса, ты не видишь всей картины.

— Не сомневаюсь, но не тебе выбирать.

— Есть только один выбор.

— Тогда это вовсе не выбор, — ответил Джемулан. Его воины тут же взяли на прицел своих противников. Спрятавшаяся за пультом управления Илья отпрянула — висевшее в воздухе напряжение напоминало готовую разразиться грозу.

Пригнувшись за линией когитаторов, женщина поползла назад в поисках укрытия. В этот момент генерал заметила работающий телепортационный зал, который находился на значительном расстоянии от нее. Затаив дыхание, она направилась к нему.

И в этот момент Илья услышала команду, которая напугала ее до смерти. Ее отдал один из командиров, она даже не смогла распознать, кто именно.

— Что ж, раз нечего больше сказать. Огонь.

Хан атаковал первым, двигаясь быстрее мысли с развевающимся за спиной плащом. Мортарион встретил выпад косой. От Безмолвия разошлась радиальная волна, подняв пепел кружащимися облачками.

Саван смерти, размахивая косами, тяжело двинулся вперед. Воины Цинь Са атаковали их, бросившись по растрескавшимся камням с готовыми к бою клинками. Неоново-синие когти столкнулись с тяжелым железом, разнося глухой лязг по пустому пространству. Среди руин Тизки столкнулись две силы, двигаясь подобно танцорам под взирающими на них незрячими лицами старых статуй.

— Я читаю твои мысли, брат, — прошипел Хан, проводя атаку. — Ты либо переманишь меня на свою сторону, либо убьешь.

Мортарион захрипел, блокируя дао. Примарх Гвардии Смерти двигался намного медленнее Хана, но каждое его движение было надежным, выверенным, неотвратимым.

— Если ты настолько упрям, что не видишь своего шанса, тогда да — твое время вышло.

Хан засмеялся. Бой на клинках доставлял ему истинное удовольствие. Психонойен был ничтожным вызовом, схватка же с братом-примархом была тем испытанием, которого ему очень давно недоставало.

Он стремительно сократил расстояние, развернулся на одной ноге и сделал выпад в грудь Мортариону. Повелитель Смерти парировал удар, но покачнулся.

— Как же ты медлителен, — поддел его Хан. Меч плясал, сверкая, подобно молниям над головой. Каждый могучий удар отсекал куски толстой брони Мортариона, словно та была ржавым ломом. — Ты все понял превратно. Зачем менять одного повелителя на другого? И не считай меня глупцом: только один может править на Тронном мире.

Джагатай слышал вокруг лязг клинков, тихий свист выпущенных болтов и громкий звук их же разрывов. Под ногами разверзлись новые трещины, пылая красным жаром, словно расплавленная сталь. Дульные вспышки освещали расколотые образы на древней каменной кладке и просперийские оккультные символы, вырезанные на каждой поверхности.

Тяжело дыша, Мортарион собрался. Несмотря на медленные рефлексы, его сила впечатляла. Он уже получил удары, которые свалили бы более слабого воина, но, казалось, едва замечал их.

— Твой Легион вызвал нас, — прорычал он, размахивая смертоносным Безмолвием. — В каждом твоем братстве действуют ячейки, жаждущие служить Гору. Все, что мы сделали — это ответили на их призыв.

Хан снова засмеялся. Впервые за многие месяцы он почувствовал себя живым, ничем не скованным, свободным в выборе действий.

— Ложи? Тайные общества? Думаешь, этого будет достаточно, чтобы привлечь нас на сторону магистра войны?

Мортарион уперся ногами, и его тяжелые сапоги погрузились в пепел. Хан нанес серию молниеносных ударов, меч скользнул по толстым наплечникам Повелителя Смерти, заставив его пошатнуться.

— Я позволял им собираться, — сказал Хан. Движущийся на предельной скорости дао расплывался и звенел при столкновении с косой. — Всегда. Я — не тиран, брат.

Мортарион начал приходить в себя, встречая ярость Хана с уверенной эффективностью. Повелитель Смерти немного отступил, широко расставив ноги, чтобы отразить следующий удар. Два клинка схлестнулись и отскочили, выбросив в полумрак ливень искр. Сила столкновения была ужасной. Каждое идеальное движение было доказательством генетического величия Императора, пусть и демонстрируемого в двух абсолютно разных аспектах. Сражающиеся вокруг примархов воины, будучи сами по себе титанами битвы, были так же неуместны, как и смертные воины, случайно забредшие на ссору богов.

— Все мы — тираны, — проскрежетал Мортарион, увеличивая скорость ударов косой. — Не обманывай себя. Мы были созданы только для этого.

— Не я, — ответил Хан, двигаясь вокруг него с практически непроизвольным равновесием. — Мне всегда было наплевать на власть. А вот ты… Ты. Жаждешь ее.

Хан продолжал теснить Мортариона, осыпая ударами и вынуждая отступать к основанию разрушенной пирамиды. Братья кружились в тени Арки Фотепа, старого входа в огромные склепы строения, оставшегося без крыши и с зияющими провалами в стенах.

Хан почувствовал мимолетные вспышки варп-пламени, и догадался, что это дело рук Арвиды. Услышал боевой клич Цинь Са и почувствовал прилив гордости за сына. Магистр кешика был превосходным воином, и Хан не тревожился за него, как и за остальных воинов своей свиты.

Теперь Белые Шрамы могли сражаться. Они знали врага. Могли видеть его. Этого было вполне достаточно.

— Я заслуживаю ее, — ответил Мортарион, тяжело дыша через дыхательную маску под атакой брата. — Всегда заслуживал. Ты мог бы встать на мою сторону.

Хан не снижал темпа. Свирепый и неотразимый клинок сверкал, как частица звездного света.

— Твое время придет. Ты говорил, что варпом нужно пренебречь, запретить его. Как мало ты знаешь. Да он прямо сейчас идет за тобой. Убить тебя будет милосердием. Я уже вижу, как тьма затмевает твое будущее, затягивает саму душу.

Два примарха бились у основания пирамиды, и каждый их шаг сопровождался гулким лязгом оружия. Над ними возвышался разрушенный каркас строения, сломанные балки в идеальной геометрии тянулись ввысь к несуществующей вершине. Старые внутренние стены, частично обрушившиеся и испещренные зияющими отверстиями, сплетались в запутанном лабиринте.

— Будущее неведомо, — ответил Мортарион, свирепо взмахнув косой и обратным ударом обрушив ее на беззащитную арку. Замковый камень разлетелся обломками. — Ты понятия не имеешь, кем стали Гор и Император. Они оба чудовища, но ты выбрал не того. Гор — боец. Он — один из нас, а не какой-то бессмертный…выродок.

Преследовавший брата Хан засмеялся, в этот раз с истинным удовольствием.

— Бессмертный выродок? — повторил он, резким ударом сверху вниз едва не перерубив энергокабели доспеха Мортариона. — В нас течет его кровь. Тогда кто мы?

Все больше камней осыпалось в облаках пыли, разрубленные яростными взмахами косы Мортариона. Болты с воем пронизывали дымку, врезаясь в остовы зданий. Сосредоточенные на собственной схватке примархи прорубили путь в сердце пирамиды. В тени колоссальных колонн и изгибов крыши они обменивались ударами такой мощи, что под их ногами дрожала земля.

— Так на что ты рассчитываешь? — выплюнул слова Мортарион, прекратив отступать и уперевшись ногами в землю. Его изрубленный доспех превратился в жалкую пародию прежней прочности. — Думаешь, что сможешь обезглавить меня, как Фулгрим Ферруса?

И тогда Хан впервые промахнулся.

«Это правда? Феррус погиб?»

Мортарион контратаковал, врезав рукоятью Безмолвия в переднюю ногу Хана. Белые поножи треснули, из-под расколотого керамита заискрила энергия.

Хана увернулся от следующего удара, едва не потеряв равновесие. Он отшатнулся, а Мортарион перешел в атаку.

— О да, он мертв, — проскрежетал Мортарион. — Ты в меньшинстве. И будет только хуже.

Хан взглянул вверх, на огромные пустоты вершины пирамиды. Крошечные осколки стекла осыпались с разрушенного венца, отражая свет пламени из трещин внизу. Земля Просперо рокотала приглушенным гневом, слово сама планета была разгневана второй дуэлью примархов на своей почве. Над зазубренной пастью вершины бурлило угольно-черное беззвездное и пустое небо.

Плащ Мортариона широко развевался, подхваченный потоками горячего воздуха из паутины пылающих расщелин. На миг Повелитель Смерти напомнил образ из преисподней, призрака старого Чогориса — вечного и дьявольского, поглощенного якша.

Хан продолжал отступать, держа дао обеими руками. Мортарион был так же силен, как корни гор Улаава, но при этом медлителен. Братья идеально подходили друг другу, как две стороны одной медали.

«Если бы мы сражались на одной стороне, он и я, компенсируя наши слабости, смог бы кто-нибудь устоять перед нами? — подумал он. — Будь то Гор или сам Император».

Он всмотрелся в бледное лицо Мортариона и разглядел пылающее в нем негодование, точно такое же, как и свое собственное.

«Он потерян. Нас всех предали».

Повелитель Смерти шагнул вперед, взмахнув опущенным Безмолвием. На лице застыла ненависть, хриплое дыхание стало тихим и быстрым.

— Ну же, брат, — сказал Хан, не сходя с места посреди стеклянных слез погибшего города Магнуса и приготовившись к очередной атаке. — Давай решим спор между нами. Раз и навсегда.

Есугэй стоял на командном мостике «Серповидной луны», наблюдая, как на носовых экранах стремительно растет в размерах Просперо. Облачившийся в доспех для предстоящего боя Лушан выкрикивал приказы экипажу, наверняка все так же уверенный в том, что корабль в любой момент развалится.

Последний переход был самым трудным, варп-двигатели работали на износ, а поля Геллера едва держались. Есугэй даже бодрствуя слышал крики якша. Придя на помощь навигаторам, он отчетливо увидел в кипящем пекле за обзорными блистерами чудовищ, налетавших на кильватерный след корабля, который вторгся в их владения, и цепляющихся за его корпус.

Они почти потеряли «Гесиод», но сочетание техномастерства Хенрикоса и совместных усилий Есугэя и навигаторов каким-то чудом провели его через эмпиреи. Два корабля ворвались в реальное пространство на ближайшем из возможных векторов, после чего двигатели вспыхнули, как миниатюрные солнца, чтобы доставить их на орбиту умирающего мира. Есугэй издалека ощутил психический ужас, который все еще звучал на планете, словно почерневший струп на старой и глубокой ране.

— Что с флотом? — снова спросил он, не в силах разобраться в данных, переданных сенсорами.

— Рассредоточен, — ответил Лушан, не веря своим глазам. — Рассеян. Никаких оборонительных построений.

Есугэй сильно встревожился. Некоторые из кораблей Белых Шрамов явно дрейфовали, другие шли на перехват друг друга. Ни один из них не реагировал на корабли Гвардии Смерти, которые приближались, чтобы атаковать их.

— Активируй лэнсы, — приказал он. — Направляйся к строю Гвардии Смерти и открой огонь из всего, что у нас есть.

Лушан кивнул и зычным голосом передал приказ по командной цепи. Почти тут же курс «Серповидной луны» изменился, корабль резко повернул на два румба правее и устремился к ближайшему линкору XIV Легиона. Мостик наполнился гулом и вибрацией заряжающихся оружейных систем, а передние иллюминаторы покрылись рябью пустотных щитов.

«Серповидная луна» двигалась быстро, но все равно отставала от «Гесиода». Жажда мести Хенрикоса влекла его сильнее, чем остальных. По радиосвязи мостика зашипел его машиноподобный голос.

— У нас нет столько орудий, чтобы вести огонь сразу по всем, — отметил он.

— А нам и не нужно, — ответил Есугэй на готике, наблюдая за тем, как стремительно приближается враг. Корабли Гвардии Смерти самоуверенно двигались вперед, сосредоточившись исключительно на сближении со сражающимся флотом Белых Шрамов. — Происходит что-то очень неправильное. Только бы понять, что на уме у моих братьев.

— Что они делают? Выглядит так, словно сражаются…

— Они придут в себя.

— А Хан? Ты чувствуешь его?

Есугэй взглянул на темную сферу, которая уже заполнила большую часть экранов. Провидец бури не чувствовал ничего, кроме отголосков колоссальной варп-агонии, как будто все население планеты было предано смерти. Просперо по-прежнему был окутан эфирными энергиями.

— Нет, — мрачно ответил он. — Пока нет.

Хенрикос тихо заворчал, словно подтвердилось то, что он давно предполагал.

— Это ничего не меняет, — сказал Железнорукий. — Мы по-прежнему можем насолить этим ублюдкам.

Есугэй кивнул, оценивая стремительно уменьшающуюся дистанцию между их кораблями и врагом. И «Гесиод», и «Серповидная луна» значительно уступали в размерах четырем основным вражеским кораблям, к тому же на перехват уже спешили эскортники.

— Ты прав, мой брат, — тихо произнес Белый Шрам.

22 ПОД ВЕРШИНОЙ ИСПЫТАНИЕ «БУРЯ МЕЧЕЙ»

Могучая сила Мортариона восстановилась. Столкнувшись с ней по-настоящему, Хан усомнился, чтобы кто-то из братьев, за исключением возможно Ферруса, мог сравниться с Повелителем Смерти. Тот выдерживал каждую атаку, впитывая, как пиявка, энергию полученных ударов.

Стойкость Гвардии Смерти была легендарной, как и их способность, не останавливаясь, переносить урон. Впервые увидев их в бою, Джагатай понял, насколько верными были рассказы о ней. Безмолвный Саван, безостановочно сражающийся с кешиком среди руин, был таким же непреклонным, как и их повелитель. С обеих сторон уже пали воины, их тела покрылись пылью, но ожесточенный и упорный бой продолжался.

Над бойцами возвышались огромные террасы пирамиды, затмевая тот слабый свет, который остался внутри почерневшего остова. Два примарха прорубили путь через помещения, которые ранее могли быть вестибюлями и приемными залами, отбрасывая в сторону попадавшиеся под ноги обгоревшие книги, старые инструменты и обугленные артефакты тысячи миров. Они оказались в сердце былого царства Магнуса — перед круглым обсидиановым ярусом, покрытом серебристыми спиралями и заполненном многочисленными иссохшими останками давно усопших. Повсюду возвышались рустованные колонны толщиной с бронетранспортер «Носорог», подобно часовым, устремляясь в полумрак. В самом центре, на покрытом пылью полу, находилось инкрустированное золотом Око Магнуса, слабо блестевшее, несмотря на слой грязи. Прямо над братьями на высоте сотен метров находилась сама вершина, открытая ярости небес.

Когда они вошли в круг, Хан наконец почувствовал, что устает. Ни разу за бессчетные годы войны ему не доводилось чувствовать ничего, кроме легких намеков на утомление. Он сражался с величайшими чемпионами ксенорас, повергал существ ростом с титанов «Пес войны», пробивался сквозь толпы зеленокожих, столь же яростных и бесконечных, как морские волны, и все же никогда не испытывал вызванной Мортарионом сильной утомленности.

«Только примархи могут уничтожить примархов».

Мортарион начал смеяться в свойственной ему грубой манере.

— Не думал, что будет так тяжело, а? — прохрипел он, по-прежнему уверенно орудуя Безмолвием. Примарху Четырнадцатого тоже досталось — щеки и лоб были забрызганы кровью, а дыхательная маска повелителя Барбаруса с каждым его хриплым вдохом издавала скрежет.

Хан начал очередную атаку, жонглируя дао, прежде чем выискать способ пробить каменную защиту Мортариона. Джагатай по-прежнему был быстрее, лучше владел клинком, но бой походил на схватку с самой энтропией.

— Как и ты, — отметил Хан, указав на дорожки красноватого пота, стекающего по пепельно-серым вискам Мортариона.

— Твоя правда.

Голос Мортариона выдал его сожаление. Даже годами копившиеся обида и горечь не смогли скрыть от Повелителя Смерти иронию сложившейся ситуации. Примархи были созданы сражаться, как элементы единой армии, в которой один брат компенсировал недостатки другого. Несмотря на ревность и соперничество, такая армия с точки зрения завоевания была идеальной. Мечта Императора — Великий крестовый поход во имя Единства, ведомый двадцатью бессмертными аватарами его собственной несравненной души — была безупречной.

И вот до чего они дошли: до драки посреди свидетельств вандализма Русса. Они глубоко пали и оба знали, будет только хуже.

— Ты мог отречься, — сказал Хан, уходя от свистящего взмаха косы, направленного в шлем. — Гор не твой хозяин.

Мортарион фыркнул.

— И никогда им не будет.

— Ты видел мощь нашего отца — никто из нас не сможет противостоять ему.

Мортарион перешел в наступление. На окружавших их колоннах мерцало и прыгало отражение пылающих расщепительных полей.

— Он скован собственными ошибками. Тронный зал стал вместилищем кошмаров, и Император не может покинуть его. Путь открыт, Империум наш.

Хан отбил удар косы и сделал выпад, целясь в горжет Мортариона. В последний миг Джагатай направил клинок вниз, миновал защиту и оставил длинный разрез на нагруднике примарха Четырнадцатого. В этот раз клинок вошел глубоко, разрубив уже искромсанный доспех и погрузившись в грудную клетку.

Поморщившись, Мортарион рванул и отбил вышедший из тела меч Хана рукоятью косы, одновременно отступив назад.

— Нечего захватывать, — прорычал Хан, преследуя его. — Кроме выжженной земли. Оглянись — ты можешь превратить в нее всю галактику.

Мортарион вызывающе зарычал и перешел в атаку. Используя косу, как алебарду, он врезал рукоятью в солнечное сплетение Хана. Тот отшатнулся, споткнувшись на неровном полу, и Мортарион тяжелой поступью последовал за ним, осыпая брата новыми ударами — сильными, тяжелыми, сотрясающими землю. Хан продолжал отступать, с трудом выдерживая обрушившуюся на него вспышку ярости.

Братья снова набросились друг на друга, с яростью обмениваясь ударами. Фрагменты брони разлетались, подобно шрапнели. Из разбитых сосудов Мортариона хлынул газ, едва не ослепив обоих примархов. Братья без устали рубили и кололи, не уступая ни пяди земли. Кровь брызгала во все стороны, пачкая доспехи и смешиваясь на лезвиях клинков, словно богатое темное вино.

Продолжая сражаться и ощущая привкус меди во рту и жжение в мышцах, Хан чувствовал, как ему не дают покоя степные традиции его родины. Он нуждался в пространстве, чтобы воспользоваться своей скоростью. Должен был воспользоваться своими сильными сторонами и избавиться от изматывающей хватки Мортариона.

Собравшись с силами, Джагатай отбил удар косы и отступил, увлекая противника за собой. Повелитель Смерти поднял над головой Безмолвие, отбросившее серповидную тень на узор глаза. Развевавшийся изорванный плащ Мортариона напомнил персонажа старых легенд — мифического жнеца тысяч человеческих миров, которого призвали на мир угасших душ.

Хан не двигался, тяжело дыша и пытаясь собраться с силами для последней атаки. Сердца глухо стучали, легкие горели. Он не отпускал дао, ожидая хода противника.

«Иди ко мне. Ты же видишь мою слабость».

Один выпад. Один идеальный, точно выверенный выпад, на который силы у Джагатая ещё были. Атака должна быть безупречной, в противном случае возможности защититься уже не будет. Менее искусный удар не сразит такого врага.

Но Мортарион не шевелился. Он застыл, словно прислушиваясь к чему-то. Его коса перешла в защитную позицию. Из-под маски раздался легкий кашель, и Хан догадался, что это был сдавленный от усталости смех.

— Итак, выбор сделан.

Хан не сходил с места, не зная, что брат имел в виду. Мортарион дал знак Савану, и его воины начали отступать к позиции повелителя.

— Наши корабли сражаются друг с другом, брат, — раздраженно прохрипел Мортарион и, прихрамывая, начал отходить. — Это не то, что нам обещали, но я не стану терять флот в таком бою.

Слова было трудно разобрать из-за наполнившей рот крови, струйки которой вытекали из-под краев маски.

— Но запомни вот что — теперь эта вражда навечно. Ты и я, наши судьбы переплелись в этом месте. Помни об этом. Именно здесь все началось.

Хан почувствовал, как вокруг ног зашевелилась пыль. Из открытой вершины пирамиды вниз заструились волны темно-зеленой энергии.

— И когда мы снова встретимся, — проскрежетал Повелитель Смерти, — обратного пути уже не будет.

Он насмешливо отдал честь, и вдруг сверху ударили лучи яркого света, пробив облачный покров и вонзившись в центр пирамиды.

Хан бросился вперед, слишком поздно осознав, что происходит. Как всегда дао в руках примарха был молниеносен. Если бы клинок достиг цели, то пронзил бы насквозь шею Мортариона, миновав его защиту и перерезав трубки дыхательной маски.

Но Повелитель Смерти и его свита в один миг исчезли, затянутые варп-вихрем. В оставшейся после них пустоте выл ветер, кружилась пыль, извивалась молния.

Хан, пошатнувшись, по инерции проскочил пустое пространство, где только что находился враг. Застигнутый врасплох примарх резко развернулся, по-прежнему готовый атаковать.

Перед ним стоял Цинь Са, целый, но с обнаженными клинками. Вместе с ним были легионер Тысячи Сынов и пятеро воинов кешика.

— Верни меня к нему! — прорычал Хан, в котором по-прежнему кипел гнев. Охота не завершилась, добыча сбежала.

Цинь Са опустил мечи. Минуту он молчал, но тихие щелчки из шлема говорили о попытках связаться с кораблями на орбите.

Затем магистр кешика покачал головой. Что бы Гвардия Смерти не использовала для прорыва через эфирный барьер, повторить это было невозможно.

Хан повернулся к Арвиде.

— Это твой мир, — прошипел примарх. — Вытащи меня отсюда.

Колдун нетвердо стоял на ногах.

— Ваши корабли все еще на орбите? — Арвида взглянул на Цинь Са. — Проблема в барьере?

— Думаю, да.

— Это будет трудно, — пробормотал Арвида, повернувшись к Хану. — Меня ненадолго хватит. Будем надеяться, что кто-нибудь внимательно наблюдает.

Хан кивнул.

— Действуй.

Белые Шрамы расступились, и Арвида сделал шаг назад. Он сконцентрировался и сжал руки вместе. Вокруг воина возник колдовской свет, притягиваемый к доспеху, словно вращающиеся звезды. Перчатки окутали серебристые вспышки, набирая силу. Через несколько мгновений руки легионера засияли столь сильным светом, что на него было трудно смотреть.

Затем Арвида поднял руки вверх и выпустил ослепительный и обжигающий столб света. Он пронзил центральную шахту пирамиды и устремился в небеса.

Легионер Тысячи Сынов пошатнулся, едва устояв на ногах, но луч эфирной энергии продолжал с ревом вырываться из него. На небе полыхнула серебристая цепь, раздались ответные могучие раскаты, напоминающие удары грома. Нижнюю поверхность облачного покрова оплела радужная сеть. Впервые сплошная блокирующая пелена распалась, за ней показались разноцветные пылающие тени, которые переливались и плясали, словно полярное сияние.

Сам Арвида в сияющем багровом доспехе начал мерцать. Свечение усилилось настолько, что стало ослепительным. На миг Хану показалось, что он смотрит прямо в Астрономикон, и должен отвернулся.

Примарх посмотрел вверх, где высвобожденная Арвидой энергия все еще пронзала бушующие небеса.

— Теперь все, что остается — это надеяться, — мрачно пробормотал он.

Радость Шибана от прибытия Джемулана была недолгой. Силы сравнялись, и поскольку каждая из сторон обладала опустошительной огневой мощью, то каждый последующий шаг эскалации конфликта приближал гибель Легиона. Оружие, созданное нести смерть врагам, теперь было обращено против себя.

Шибан не вставал, гуань дао была активирована и готова атаковать. Хасик и его воины по-прежнему контролировали район командного трона в дальнем конце мостика, а также высокую наблюдательную палубу и террасы. Отряды Джемулана телепортировались двумя группами на флангах, а главные силы в начале мостика, сосредоточившись среди постов сенсориума. Укрытий хватало для обеих сторон, но присутствие сотен смертных членов экипажа, застывших в нерешительности у своих пультов управления, увеличивало шансы превращения чистого боя в резню безоружных.

От такой перспективы Шибану стало тошно.

«Как мы дошли до этого? Как случилось это безумие?»

Отбросив подобные мысли, Шибан выскочил из укрытия.

— Ко мне, братья! — закричал он, увлекая их в битву.

Его воины снова хлынули на открытое пространство и, пригнувшись, бросились в атаку. Страшный, тяжелый бой в замкнутом пространстве возобновился. Разгоряченные и решительно настроенные космодесантники набросились друг на друга. Терминаторы Джемулана прорвались через ограждения балкона к своим противникам, уже поставившим из комбиболтеров завесу губительного огня. Украшенные колонны и опоры стремительно покрывались выбоинами и щербинами.

Смертные члены экипажа, беспомощные перед лицом подобной ярости, попрятались, где смогли.

За исключением седовласой женщины в мятой и рваной форме генерала Армии. Она бежала, сильно размахивая руками, прямо к атаковавшему сервиторские ямы Шибану.

Первой реакцией Шибана было отшвырнуть ее и добраться до врага. Перед ханом мчались Джучи и другие воины братства Бури, перепрыгивая через ступеньки и обходя препятствия, чтобы атаковать легионеров Торгуна.

Что-то в глазах смертной остановило Шибана.

Женщина отчаянно старалась не столько выжить, сколько привлечь его внимание.

Ее лицо было ему знакомо. Он где-то видел ее прежде.

— Стой! — закричала сквозь грохот битвы смертная. — У меня есть местоположение Кагана!

Шибан резко остановился. На открытом пространстве, без брони и лазгана она выглядела невероятно хрупкой для возвышающегося перед ней воина.

— Телепортационная платформа, — тяжело дыша, сказала она. — Отведи меня к ней.

Путь к площадке лежал через двести метров открытого, простреливаемого со всех сторон пространства. Уже и колонны получили повреждения, оказавшись посреди интенсивной перестрелки.

Женщина ни за что не смогла бы добраться до своей цели. Даже ему пришлось бы попотеть.

— Кто ты? — спросил Шибан, обойдя ее, чтобы прикрыть своим телом.

— Чтоб тебя! — закричала женщина, готовая ударить его. — Кто, по-твоему, открыл ворота стыковочного отсека? У меня есть координаты! Понимаешь? Отведи меня или твой Легион уничтожит себя!

Шибан снова взглянул на телепортационную платформу, затем на ее умоляющее лицо, и принял решение.

— Не сопротивляйся, — сказал он, сгребая ее левой рукой. Она почти ничего не весила. — Просто держись.

Затем, опустив голову, он бросился бежать.

Первый болт попал в него уже через несколько метров, срикошетив от правого наплечника в грудь. Шибан пошатнулся и продолжил бег. Он преодолел половину пути, когда получил прямое попадание в ногу. Керамит наголенника не выдержал, и шрапнель прошла сквозь слои брони под ним.

Падая на колени, легионер изогнулся, чтобы прикрыть собой смертную, которая все еще цеплялась за него. Если она и кричала, то он не слышал: противники сцепились всерьез и грохот битвы становился все громче.

Шибан снова поднялся, не обращая внимания на пылающую боль в ноге. Он тащил себя к платформе, продолжая прикрывать женщину. Последовали новые попадания: болт разорвался в бронированном энергетическом ранце, другой попал в уже раненную ногу, от чего у воина потемнело в глазах. В поврежденный наплечник врезался плазменный разряд, скользнув по изгибу, но забрызгав рану расплавленным металлом.

Белый Шрам продолжал идти, стиснув от боли зубы. Когда над ним выросли колонны платформы, он, падая, толкнул женщину, чтобы не раздавить ее своим телом.

Она с трудом поднялась и бросилась к внутренним механизмам помещения, дающим относительную безопасность. Истекающий кровью Шибан поднял голову и увидел, что смертная добралась до пульта управления. Когда новые болты разорвались о кольцо колонн, женщина лихорадочно ввела серию команд, и приборы загудели нарастающей энергией.

Секунду спустя, между колоннами вспыхнул свет. По всему мостику пронеслась мощная звуковая волна, как при взрыве связки крак-гранат. Несколько секунд по колоннам плясали потрескивающие разряды электричества.

Шибан заметил, как женщина отшатнулась от яркой вспышки, закрыв глаза руками. Мгновение легионер ничего не видел в кипящем вихре энергии.

Затем внутри появились фигуры — Белые Шрамы в терминаторской броне и изможденный космодесантник в красном доспехе, стоявший на коленях.

Перед легионерами возвышался массивный силуэт в украшенном доспехе и изорванном плаще. Личину шлема отмечали многочисленные ожоги и глубокие зарубки.

Гигант шагнул из угасающей световой бури и бросил мрачный взгляд на мостик. Бой не стихал, братья вцепились друг другу в глотки, погрузившись в безумный мир боевых кличей и дульных вспышек.

Неспособный двигаться Шибан сплюнул кровь. Хан вышел из телепортационной площадки, сняв на ходу шлем. Он оглядел мостик, на суровом лице застыл ужас. Минуту примарх не шевелился, только наблюдая за бойней.

Память Шибана вернула его на Чондакс, где он в последний раз был так близко от повелителя. Тогда легионер готов был умереть ради такой чести, ведь это произошло во время славной битвы против ксеносов. Но в этот раз все было иначе: столь многое висело на волоске, а в содеянном ими не было никакой славы. Легионер попытался подняться.

Но боль вернулась, ослепляя его, наполняя голову мучительной пульсацией. Шибан попытался подползти, заговорить, но не смог. Он почувствовал, что органы сдаются, а затем в груди разлилась холодная волна оцепенения.

Шлем легионера лязгнул о палубу, и все погрузилось во тьму.

Хан сошел с платформы, за ним по пятам следовал кешик. В командном зале по-прежнему кипел бой. Воины, которые были достаточно близко, чтобы расслышать сквозь шум битвы грохот телепортации, прервали поединки, но другие продолжали биться посреди урагана болтов.

Один ужасающий миг Хан смотрел, как воины его Легиона вцепились друг другу в глотки. В ушах гремели слова Мортариона, такие же насмешливые, как и его прощальный салют.

«Половина твоего Легиона уже выступила на стороне Гора».

Джагатай посмотрел в сторону командного трона. Там шел самый тяжелый бой. Он вдруг увидел Хасика на платформе, яростно сражающийся с атакующими воинами Джемулана.

— Цинь Са, ко мне, — прорычал израненный Хан, направляясь в пекло битвы. Блестящий от крови Мортариона меч вдруг стал тяжелым. Кешик шел вместе с повелителем, окружив примарха защитным кольцом.

Один вид повелителя останавливал сражающихся Белых Шрамов. Воины забывали о своих дуэлях, видя иссеченный доспех шагающего к трону Хана, словно только сейчас осознав, как глубоко они пали в его отсутствие. Гулкая какофония болтерной стрельбы стихла.

Примарха ждал Хасик. На мостике наступила тишина. Воины замерли, не опуская оружия. Глаза всех присутствующих были обращены на командную платформу.

— Нойон-хан, — холодно обратился Хан, поднявшись по ступеням и взглянув сверху вниз на Хасика. — Что за безумие произошло здесь?

Хасик по-прежнему держал клинок в руке. Выражение глаз было скрыто за линзами терминаторского шлема.

— Это было ради всех нас, — ответил Хасик, но даже скрежет вокс-решетки не смог скрыть его неуверенность. — Ради Легиона.

— Ты знал, что я вернусь, — сказал Хан. — Или же ты планировал держать меня подальше, пока не приберешь к рукам флот? На это ты надеялся?

Рука, в которой Хасик держал оружие, дернулась.

— Я просто хотел снова увидеть вас и магистра войны вместе. Это было мое единственное желание. Мы не могли позволить взять верх нашептываниям вероломных.

— Вероломных? — Хан окинул взором мостик. — Ты это натворил и называешь других вероломными?

Хасик ощетинился.

— Мы все еще можем прийти к согласию! — закричал он. — Мы совершили ошибки, но, несмотря на это, мы видим истину. Он призывает, мы должны ответить. Так было всегда.

— Тебе солгали.

— Но, повелитель, вы не давали приказа.

— Тебе было велено ждать.

— Не заканчивайте вот так, — взмолился Хасик, сделав шаг вперед. — Дайте мне время, позвольте объяснить.

— Больше времени нет.

— Повелитель, молю…

— Хватит! — заревел Хан, поднимая меч.

Возможно, неосознанно, может быть, не желая того, или же из-за ошибочной веры, что его убеждения дают ему повод так поступать, Хасик в ответ поднял свой.

Хан нанес удар, лезвия дао и талвара Хасика сцепились. Поворотом кисти примарх выбил меч из руки нойон-хана, а затем вонзил острие своего клинка чуть ниже сердец Хасика. Удар был нанесен с идеальной точностью, пронзив терминаторский доспех с резким треском расщепляющего поля.

Хасик застыл, не в состоянии ответить. По телу текла обжигающая энергия, парализовав воина.

Хан медленно, со скрипом оторвал одной рукой Хасика от палубы и потянул вверх, пока их лица не оказались на одном уровне. Клинок примарха, приняв на себя весь вес закованного в броню нойон-хана, не позволял тому и пальцем пошевелить.

Хан потянулся свободной рукой к шлему Хасика, сорвал с головы и презрительно швырнул на палубу. Мгновенье они смотрели друг другу в глаза — одно лицо было белым от шока, другое — суровым от гнева.

— Говоришь, что видишь истину, — прорычал Хан. — Ты ничего не знаешь о ней. Если бы ты выполнил мой приказ, я бы поделился ею. Вместо этого я скажу тебе только одно: Легион — это орду Джагатая, и все в нем носят клинки только по моему слову. Так было с момента нашего первого боя на Алтаке, и ни одна сила во вселенной, будь то Гор, Император или сами боги, никогда не изменят этого.

Глаза Хасика были широко раскрыты, в уголке рта пенилась кровь, а руки бессильно сжимались.

— Тебе была дана свобода, которую не одобрил бы ни один другой повелитель, — сказал Хан тяжелым от горечи голосом. — И вот как ты отплатил мне. За это я низвергну тебя.

Хан отшвырнул Хасика в сторону. Тот соскользнул с клинка и рухнул на трон, расколов его, а затем скатился по ступеням платформы. Цинь Са шагнул к нему с обнаженным оружием, но Хасик не поднялся.

Примарх отвернулся. В венах все еще пульсировала ярость, смешанная с тяжелой горечью от предательства. На миг разум Джагатая наполнили образы: как он дает выход гневу, как приносит кару всем сбившимся с пути генетическим потомкам, подобно мстительному богу забытого прошлого.

Но, в конце концов, его взгляд обратился на наблюдательную арку и дальше, через огромные иллюминаторы, на орбитальный космос Просперо. Далеко в пустоте полыхали безмолвные вспышки света. По крайней мере, в этом Мортарион оказался честен — корабли атаковали, лэнсы стреляли, щиты гнулись.

Времени не осталось. Хан сделал глубокий вдох.

— Расплата наступит! — выкрикнул он, обращаясь к сотням воинов, ждущим его приказов. — Но сейчас зовет битва. Свяжитесь с остальным флотом. Мы атакуем Гвардию Смерти, построение «гуань-ча», полный вперед.

Он обвел потемневшим взором своих воинов, и бремя его разочарования в них было сокрушительным.

— Враг известен. Мы снова охотимся.

«Серповидная луна» сближалась с врагом, щиты гнулись, лэнсы перегревались, двигатели грохотали. Над фрегатом менял курс линкор Гвардии Смерти, пылая от полученных попаданий и отвечая мощным лазерным огнем.

Где-то поблизости на центр вражеского строя мчался «Гесиод», его орудия сверкали, а пустотные щиты были охвачены огнем. Оба корабля шли полным ходом на эскадру XIV Легиона, зная, что только скорость поможет им продержаться как можно дольше. Враги, медленно выходящие на позицию атаки разделившегося и лишенного руководства флота, поначалу не были готовы к свирепому наскоку. Тем не менее, их шок быстро прошел.

— Разворот! — выкрикнул Лушан, прикладывая максимум усилий, чтобы вражеский огонь не превратил их в пустотный мусор. — Следите за тем крылом штурмовиков, перенаправьте на них бортовые антенны.

Есугэй безмолвно стоял на кренящейся палубе. Сражение в пустоте не доставляло ему удовольствия, у него просто не было возможности влиять на ход битвы. Некоторое успокоение давало то, что Лушан был грозным командиром. Он уже сберег корабль под яростным ответным залпом и теперь гнал его к верхней части линкора противника.

— Энергию на лэнсы, — приказал Лушан, сильно сжав подлокотники командного трона.

Как только слова покинули его уста, лазерный луч поразил правый борт «Серповидной луны». На перегруженных пустотных полях расплылось похожее на всплеск пятно. Весь корабль дернулся, словно на миг закашляли двигатели, а затем развернулся вниз к надиру сферы битвы.

Люмены мостика на миг потухли, а с многочисленных нижних палуб раздался раскатистый скрежет.

Лушан взглянул на Есугэя и криво улыбнулся.

— Возможно, это наша последняя атака, задьин арга.

Есугэй кивнул.

— Тогда постарайся, брат.

«Серповидная луна» выровнялась, и двигатели малой тяги вернули корабль на прежний курс. Всего в нескольких сотнях километров перед ними выросли громадные очертания линкора Гвардии Смерти «Повелитель Гируса». Он более чем впятеро превосходил размерами корабль Белых Шрамов и был создан для затяжного штурма. Его пустотные щиты серьезно пострадали после первой атаки, но не настолько, чтобы отключиться.

Лушан направил «Серповидную луну» прямо на врага, и Есугэй почувствовал, как задрожала палуба, когда снова заревели двигатели.

— Лэнсы, — приказал Лушан. — Залп.

Батареи ответили, и белоснежные лучи энергии устремились к «Повелителю Гируса». Они поразили мидель корабля, пробили пустотные щиты и вонзились в корпус.

Экипаж «Серповидной луны» радостно закричал, наблюдая за быстро распространяющимися повреждениями. Взрывы пронеслись по линкору, разрывая обшивку и обнажая за ней палубную структуру.

— Разворот! — приказал Лушан. — Они ответят…

Фрегат Белых Шрамов почти тут же был накрыт ослепительным залпом ответного огня. Торпеды пронзили облака вытекающей плазмы и поразили корабль, когда тот круто отвернул от врага. Далее последовал меткий и плотный лазерный обстрел.

Есугэй взглянул на экраны. Замыкающий из крупных боевых кораблей поворачивал к Белым Шрамам, заряжая орудия. У «Гесиода» проблемы были серьезнее: он опрометчиво мчался прямо в пасть к чудовищному флагману противника — «Стойкости». Хенрикос нанес ей повреждения, но ответный залп был опустошительным. Железнорукому повезет продержаться хотя бы несколько минут.

— Мы можем прикрыть «Гесиод»? — невозмутимо поинтересовался Есугэй.

Лушан рассмеялся.

— Нам бы пережить собственную атаку.

«Серповидная луна» не сбавляла хода, идя на трех четвертях полной тяги. Корабль преследовали многочисленные лазерные лучи, словно воронье, напавшее на орла. Куда-то в корму угодила очередная торпеда, от чего в очередной раз встряхнуло корпус фрегата. Он вышел из-под огня остроконечных башен «Повелителя Гируса» и на полной скорости стал удаляться от него.

Стоило Есугэю подумать, что Лушану удалось их спасти, как еще один линкор возник над ними с левого зенита, его орудия уже ярко пульсировали, а пустотные щиты были явно невредимыми. Есугэй увидел стилизованный череп на носу и понял, что они не смогут достаточно быстро нанести врагу повреждения.

— Разворот! — заревел Лушан.

Есугэй чуть крепче сжал посох. Вражеские канониры, несомненно, уже взяли их на прицел.

— Нет, — невозмутимо возразил задьин арга. — Сохраняйте позицию.

— Тогда мы окажемся, как на блюдечке, — предупредил Лушан.

Есугэй кивнул.

— Мы ведь не собирались выбраться из этой переделки, брат.

Лушан вздохнул и поклонился.

— Отставить. Главный канонир, дай мне, что у нас осталось.

Он мрачно улыбнулся Есугэю.

— По крайней мере, мы можем уязвить их гордыню.

«Серповидная луна» прервала резкий поворот и добавила больше мощности в двигатели. Носовые экраны заполнила огромная тень корабля Гвардии Смерти, ощетинившегося рядами огромных орудий. Из-под клиновидного носа выступали два громадных лэнса, украшенные вопящими черепами. Их дула засветились, как только активировались огромные силовые передачи.

Корабль Белых Шрамов выстрелил первым. Поток лазерных лучей и последний торпедный залп пронзил пустоту. Прицел был верным — враг получил шквал попаданий, накрывший нос адом пылающего света. Когда пламя погасло, им открылся почерневший и искореженный металл. Из скрученных останков переборок и обтекателей датчиков в пустоту сыпались искры.

— Мы уничтожили лэнсы? — спросил Есугэй, цепляясь за надежду.

Лушан, продолжая улыбаться, покачал головой.

— Боюсь, ты слишком много хочешь.

«Серповидная луна» все еще находилась на курсе перехвата и слишком сблизилась, чтобы вовремя выйти из зоны поражения. Лушан отдал приказ перейти в крутое пикирование, но даже Есугэй понимал, что оно не успеет дать результата. Лэнсы Гвардии Смерти пульсировали светом предзалповой готовности. Орудия казались необычно красивыми в бесконечной ночи, напоминая светящиеся на закате фонарики Кво.

Гордый Есугэй решил встретить смерть с открытыми глазами.

«Надеюсь, нашего примера будет достаточно», —подумал он, когда лэнсы открыли огонь.

Линкор Гвардии Смерти дал залп, и носовые обзорные экраны потемнели. Пикт-данные наполнил треск помех. Есугэй приготовился к реву врывающегося вакуума, к картине разваливающегося на куски мостика.

Смерть так и не пришла. Он вдруг понял, из-за чего потемнели экраны.

Корабль. Огромный, гордый и могучий корабль вклинился между ними, отбросив тень на экраны «Серповидной луны» и затмив свет солнца Просперо.

«Буря мечей».

Задьин арга уже и забыл, каким величественным был флагман. Маневр, с помощью которого такой громадный корабль прошел между линкором Гвардии Смерти и его добычей, был демонстрацией феноменального кораблевождения. «Буря мечей» плавно проплыла над «Серповидной луной», вдоль кинжаловидных бортов тянулись многочисленных ряды орудий. Двигатели малой тяги выбросили в пустоту красное пламя, сверкая подобно скоплению раскаленных звезд.

— Каган! — закричал Лушан, вскочив с трона.

В этот же миг «Буря мечей» дала залп всем бортом. Пустота растворилась в бушующем урагане света, вспыхнувшем, как рассвет над Алтаком, и окутавшем огненной пеленой корабль XIV Легиона. Вдоль его корпуса полыхали подпитывающие друг друга взрывы, расходясь от точек попаданий и вспучивая адамантиевую обшивку.

Есугэй вгляделся в экраны локаторов. Все больше кораблей выходило из летаргии и устремлялось к эскадре Гвардии Смерти. Задьин арга увидел в авангарде сигнатуру «Копья небес». Даже те суда, что выглядели безжизненными и дрейфующими, разворачивались. Новые энергетические лучи пронизывали пустоту, освещая космос новым пламенем.

Есугэй наклонил голову, позволив себе на секунду почувствовать облегчение.

— Задьин арга.

Раздавшийся по радиосвязи голос почему-то не исказился, как прочие. Последний раз Есугэй слышал его шесть лет назад. В голосе сохранилась прежняя сила, но добавились нотки чего-то еще — возможно, разочарования.

Провидец бури повернулся к гололиту, возникшему над колонной у его плеча. В мерцающем облаке материализовалось лицо Хана.

— Значит, это была уловка? — спросил Есугэй, стараясь не показывать слишком явно свою радость.

— Флот? К сожалению нет. В твое отсутствие мы разделились. Что задержало тебя?

Есугэй улыбнулся и ответил: «вселенная».

Лушан вывел «Серповидную луну» из эпицентра сражения. Экипаж старался изо всех сил, чтобы удержать щиты в функциональном состоянии, оружейные системы были выведены из строя, но фрегат избежал гибели. Все больше кораблей Белых Шрамов проносились мимо них, устремляясь в бой и прикрывая отход.

— Этот корабль Сынов Гора, — сказал Хан. — Он союзник? Если он продолжит бой, то погибнет.

— Прошу, сделайте все возможное, чтобы защитить его, — обратился Есугэй. — На нем Железнорукий, который заслуживает жить, как бы это не разозлило его, и Саламандры. И все они будут снова сражаться.

Пока они говорили, корабли Гвардии Смерти начали отступление. Уступая в численности и скорости, эскортные корабли XIV Легиона начали перестраиваться в защитное оцепление, подготавливая условия для прорыва капитальных кораблей к точкам прыжка. Белые Шрамы последовали за ними, изводя, обстреливая, выплескивая всю накопившуюся ярость в ураган энергии лэнсов.

На миг образ Хана исказился — это «Буря мечей» дала очередной воистину страшный залп.

— По тебе скучали, творец погоды, — произнес примарх, а затем исчез.

Есугэй снова поклонился, глядя, как удаляется сферы битвы, по мере того, как «Убывающая луна» уходила все дальше. Окутанная пламенем собственных залпов «Буря мечей» неслась вперед, словно брошенное в сердце битвы копье.

И затем, наконец, за ней последовали лучшие силы Легиона, мчась сквозь пустоту, как хищные птицы в открытом небе.

23 РАСПЛАТА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ОХОТА

Вторая битва за Просперо не шла ни в какое сравнение с ужасом первой, так как Гвардия Смерти прибыла для того, чтобы проследить за присоединением союзника, а не вступать в длительный пустотный бой. Отходящие от Просперо два флота сцепились в паутине бортовых залпов и атакующих маневров. Под командованием Мортариона уступающие в численности силы XIV Легиона достаточно сплотились, чтобы покинуть систему невредимыми, но они не могли сравниться ни в скорости, ни в огневой мощи с возродившимися Белыми Шрамами. Битва неуклонно смещалась из системы, пока Мортарион, в конце концов, не отдал приказ выйти из боя и направиться к точкам прыжка. Оставляя за собой след из огня и плазмы, корабли Гвардии Смерти вошли в варп, оставив местный космос под контролем Хана.

С изгнанием противника из системы Просперо V Легион прекратил преследование. Флот снова собрался, построившись разомкнутым строем, как делал это в системе Чондакс. На некоторых кораблях все еще продолжались стычки, процесс восстановления порядка шел медленно и с применением силы. Хан лично посетил каждый линкор, подавляя последние следы мятежа везде, где их обнаруживал. На многих кораблях пролилась кровь, некоторые же были полностью захвачены членами лож, все еще надеющимися склонить Легион на свою сторону. Часть отступников предпочли позору капитуляции самоубийство, хотя большая часть признали власть Кагана и в знак раскаяния сдали клинки.

Несколько небольших кораблей так и не явились к месту сбора флота. Их либо уничтожила Гвардия Смерти в ходе боя, либо они незаметно исчезли, видимо не желая принимать отказ от планированного ими соглашения с магистром войны. Посеянные ложами семена глубоко засели, и не все их всходы были искоренены.

Нойон-хан Хасик в ходе всего сражения оставался на «Буре мечей». Только после того, как Мортарион бежал, за Хасиком пришел Цинь Са, снял с него доспех, забрал оружие и отвел в камеру. Нойон-хан не сопротивлялся. Однако лицо выдавало опустошенность души. Вместе с ним заключили под стражу и остальных, в том числе Гогала, Хибу и Торгун-хана. Они ожидали суда под охраной личной свиты Кагана. В V Легионе не существовало прецедента за их действия, хотя согласно старому закону Алтака предательство влекло за собой только одно наказание.

«Гесиод» остался с флотом. Хенрикос едва не погубил корабль, но его спас «Чин-Зар», прикрывший от приближавшихся торпед. Хан почтил Железнорукого, как и остальных воинов разбитых Легионов. Им предоставили возможность сражаться вместе с Белыми Шрамами в составе любого на выбор братства. Хенрикос обдумал предложение, но не стал связывать себя обязательством. Он сказал, что примет решение после ремонта «Гесиода». Большинство свидетелей пророчили, что он предпочтет сражаться с врагом самостоятельно. Хенрикос утверждал, что видел данные по передвижению одной из групп флота Гора и жаждал настичь ее.

Арвида тоже остался с Легионом, ему была предоставлена каюта на борту «Бури мечей». Его здоровье было подорвано долгим пребыванием на умирающем мире, и ему понадобился не один день на исцеление, чтобы рассказать о том, что он видел.

После этого Есугэй и легионер Тысячи Сынов провели много часов вместе, хотя содержание их бесед стало известно только Хану. Есугэй спросил о судьбе Азека Аримана, которого он надеялся снова увидеть, однако Арвида не мог ему ничем помочь. Провидец бури пришел к выводу, что Аримана либо убили Волки, либо он сбежал вместе со своим господином. В обоих случаях они вероятнее всего больше никогда не увидятся, и это огорчало Есугэя больше, чем все события, произошедшие со времен Улланорского Триумфа. Из множества связей, что когда-то существовали между Белыми Шрамами и Тысячей Сынов, остался только Арвида.

Что касается самого Хана, то он, как только закончилось жестокое восстановление порядка, удалился в свои покои на флагмане, где держал совет о дальнейших действиях Легиона. На нем присутствовали только Цинь Са и Есугэй, хотя было известно, что будет созван курултай — совещание ханов — для очищения от последствий вражды. Очень скоро стало известно, что ложи не понимали истинную цель своих действий, потому что почитаемого ими Гора больше не существовало. Нужно было быстро распространить переданные Магнусом известия, положив конец долгому периоду неизвестности, которая губительно сказывалась на Легионе.

Таким был путь древних равнин: претензии будут выслушаны, наказания назначены, узы восстановлены.

Хроноотметка сбора не была установлена, но все ханы знали, что его проведут скоро. После того, как предательство раскрылось, пройдет немного времени, прежде чем братства будут отправлены на войну, заново объединенные и жаждущие мести.

До того момента все, что оставалось — это готовиться, восстанавливать силы и надеяться, что раны излечатся.

Шибан очнулся в апотекарионе. Все тело пылало болью. Он осторожно поднял голову. Из тела тянулись трубки, в которых булькали жидкости. Вокруг него гудели блоки аппаратуры кровообращения. Легионер увидел на темном экране бегущие показатели жизнедеятельности, отметив, какими низкими они были.

Его тошнило. В голове стучало и пульсировало, словно от избытка крови.

— Вот ты и проснулся, — раздался рядом голос.

Шибан повернул голову и увидел женщину, которую спас. Она выглядел почти так же, как и на мостике — хрупкое тело в старой армейской униформе. Седые волосы были убраны назад, с покрытого морщинами лица была смыта грязь, которая была на нем в прошлый раз.

Он попытался кивнуть и не смог. Шею пронзили иглы боли.

— Я не… Я не знаю твоего имени, — прохрипел он.

Женщина поклонилась.

— Илья Раваллион. Советник Великого Хана. Организатор. Наблюдатель. Иждивенец.

У Шибана во рту пересохло. Он чувствовал, что через трубки в тело вводятся питательные вещества. Ощущение было неприятным.

— Мне сказали, — произнесла Илья, — что в другом Легионе, если бы твое состояние ухудшилось, тебя могли бы поместить в дредноут. Но ведь ваш Легион не одобряет их, так что тебе повезло оказаться таким крепким.

Шибан поморщился. Он не чувствовал себя везучим.

Илья обошла кровать, чтобы он мог смотреть на нее без необходимости неудобно поворачивать голову.

— Почему ты помог мне? — спросила она.

— Я уже видел вас. На Чондаксе.

— У тебя хорошая память на лица.

— Вы бросались в глаза.

— Потому что я женщина?

— Потому что терранка.

Илья кивнула.

— Нас становится все меньше. Думаю, теперь процесс только ускорится.

Шибан судорожно вздохнул. Боль усилилась. Если бы он мог поднять голову, то мог бы увидеть, что стало с остальным телом.

— Что случилось? — спросил он. — Потом.

— Легион восстановился, — сказала Илья. — Вы сражались непревзойденно. Теперь все станет проще — верность укрепили.

Шибан нахмурился. Вспоминать в деталях было непросто.

— Это было как… безумие.

— Мне сказали, что это из-за влияния Просперо. Варп пронизывает всю планету, и с нашей стороны было опрометчиво оставаться там так долго. Впрочем, это особенность вашего Легиона, не так ли? Не думаю, что вы изменитесь.

— Что с Торгуном?

Илья смутилась.

— Из братства Луны. Мы с ним сражались.

— Тогда он заключен под стражу. Приговор будет вынесен, когда Хан примет решение.

Шибан ощущал разные эмоции. Торгун был слишком хорошим воином, чтобы желать ему смерти, хотя преступление было серьезным, и многие боевые братья Шибана сложили головы. Он страшился полного выздоровления, чтобы не читать список павших. Легионер размышлял, есть ли в нем имя Джучи. Или Сангджая, Чела.

— Вы впустили нас на «Бурю мечей», — сказал он. — Поэтому я могу задавать вам тот же вопрос — почему вы помогли мне?

Илья покачала головой, словно сама точно не знала.

— Все вокруг меня вели себя как безумцы. Они ничего мне не говорили, а Хан отсутствовал. Мне не нравится ложь. Именно тайны довели нас до этой беды.

Затем она посмотрела прямо и почти вызывающе в глаза Шибану.

— Это была интуиция. Ничего другого.

Воин смог только кивнуть в ответ. То же самое он мог сказать о своей помощи ей.

— И что дальше? — спросил он.

— Мы не знаем. Пока, — затем она улыбнулась. У нее было честное, умное лицо, и оно нравилось Шибану. — Но ждать нам недолго — неуверенность наконец покинула его. Он жаждет двигаться вперед, оставить все произошедшее позади и присоединиться к войне.

Шибан опустил голову на металл койки. Он всегда радовался, когда слышал о новой кампании, с самого Фемуса только об этом и мечтал. Но теперь все изменилось. Они будут сражаться со старыми союзниками, братьями, с которыми когда-то шли к звездам в качестве авангарда агрессивной и объединенной расы.

— Я думала, ты будешь рад слышать это, — сказала Илья.

Шибан закрыл глаза.

— Рад? — сухо повторил он. — Не совсем. Это не та война, которой я был обучен.

Белый Шрам почувствовал, что снова засыпает под действием мощных болеутоляющих. Он сжал пальцы, непривыкшие к отсутствию перчаток.

— К тебе вернется радость, Шибан, — сказала Илья. — В этом заключается различие между вами и ими, между Шрамами и другими — вы смеетесь, когда беретесь за клинки.

— Так и было, — пробормотал Шибан, погружаясь в наркотический сон, думая о Торгуне и Хасике и размышляя о том, какая судьба ждет их всех. — Когда-то, мы в самом деле смеялись.

Хан и Есугэй заперлись наедине в личных покоях примарха на борту «Бури мечей». Главный проектор показывал сверкающее и бесконечное поле звезд. Оба воина были без доспехов. Есугэй — в церемониальных одеждах провидца бури, Хан — в старом наряде киданьского охотника — одежде из меха, высоких ботинках, темно-красном плаще.

Ранам примарха понадобилось по его стандартам много времени, чтобы зажить. Предполагалось, что коса Мортариона была покрыта каким-то токсином, препятствующим восстановительному процессу. Впервые за свою жизнь Джагатай носил раны, нанесенные не его собственной рукой.

— Нас ввели в глубокое заблуждение, — медленно произнес Хан, слова сорвались с гордых губ против желания.

— Не только нас, — невозмутимо ответил Есугэй.

— Нас нашли последними.

— В этом нет позора, — Есугэй взглянул на свои руки. Кожа покрылась волдырями из-за пламени, которое он излил на Ледака. Это была постыдная ошибка, хоть и очищающая. — Магнус знал больше любого из нас. Это не помешало ему сделать неправильный выбор. Возможно, нас спасло неведение.

Хан криво улыбнулся.

— Защищенные неведением.

— Знать правду не то же самое, что и любить ее.

Хан поднял бровь.

— Одна из твоих саг Кво?

— Как оказалось, терранская.

— Даже так.

Они некоторое время молчали. За ними в камине потрескивал огонь.

— И что теперь, повелитель? — спросил Есугэй.

Ноздри Хана немного раздулись. Он продолжал пристально смотреть на звезды. У него всегда был тяжелый взгляд, а теперь он казался еще тяжелее.

— Легион цел. Мы можем снова охотиться.

— А те, кто выступили за Гора?

— Они не понимали, что делают. Мы все любили Гора.

Хан повернулся к Есугэю.

— Я любил Гора. Прежнего. Никто из них не знал того, что ты обнаружил, а если бы узнали, то так же, как и ты испытали бы отвращение.

Хан был задумчив.

— Я дал им свободу, и они воспользовались ею. Кого следует за это наказать?

— Дисциплину необходимо поддерживать.

Хан кивнул.

— Так и будет. Хасик знает, что его ждет. Другие тоже — ханы, которые должны были проявить сдержанность.

Есугэй на миг задумался.

— Я припомнил старую легенду из талскарских родовых земель.

Хан снисходительно улыбнулся.

— Да?

— «Хан движется по территории врага, — начал Есугэй. — С ним трое его братьев, всем им он доверяет. В канун битвы он узнает, что братья вели переговоры с врагом, предпочитая договориться, нежели сражаться. Рассвирепевший хан вызывает их в гер. Выслушивает их признание, но его гнев не стихает. Братья уверяют хана, что их ввели в заблуждение, и они раскаиваются в своих поступках. В то же время каждый из них знает законы Алтака и готовится к смерти.

Как принято хан совещается с задьин арга. Пятеро советуют отсечь братьям головы, но шестой, последний, возражает. Хан спрашивает, почему их следует пощадить. Творец погоды отвечает следующее: Хан, наши враги хитры. Если их ложь сработает, то мы будем разделены. Если нет, твои братья будут казнены. Так или иначе, наша орда ослабнет, и враги победят в битве.

Хан выслушивает совет и понимает его мудрость. Он спрашивает, что ему следует сделать. Творец погоды отвечает: Во всем Алтаке нет большей награды, чем честь, нет большей сдерживающей силы, чем позор. Эти люди обесчещены и сделают все, что смыть свой позор. Отправьте их впереди своей армии. Враги увидят их приближение и примут их за друзей, но вместо этого ваши братья будут сражаться с ними насмерть, зная, что только так смогут восстановить свою честь. Когда ваша армия прибудет следом, то найдет врагов ослабленными, точно так же, как они надеялись ослабить вас. Сделайте это, и победа будет ваша».

Довольный Хан кивнул.

— Он победил?

Есугэй отвернулся к обзорному экрану.

— Полагаю, легенды, как правило, пишутся победителями.

Хан сжал руки за спиной.

— Боевые отряды, — произнес он задумчиво. — Диверсанты. Ты перенял эту тактику у Железнорукого.

— Хенрикос стал специалистом подобной войны. Наши братья могут многому научиться, сражаясь вместе с ним.

— Тогда я подумаю об этом. Возможно, некоторые послужат в такой роли.

— Это будет покаянием. Оно очистит их души.

— Не только их души нуждаются в очищении.

Есугэй минуту задумался, прежде чем снова заговорить. Хан терпеливо ждал.

— У меня были… сны, — сбивчиво произнес Есугэй.

— О чем?

— Я видел вас в бою. С призраком преисподней в мире руин.

— Ты видел Мортариона.

Есугэю было не по себе.

— Я не знаю. В моих снах вас убивали.

Хан улыбнулся.

— Выходит, у тебя было ложное видение.

— Возможно, — сказал Есугэй. — Или же оно было чем-то еще. Чем-то еще не наступившим.

— Тебе все еще снятся эти сны?

— После прибытия на Просперо они прекратились.

— Вот тебе и ответ.

— После прибытия на Просперо я еще не спал.

Хан вздохнул.

— Мой друг, не все предопределено, — сказал примарх. Но как только слова сорвались с его губ, он вспомнил то, что ему говорил Магнус.

«Все известно».

— Не все, — согласился Есугэй, — но вы всегда были связаны с варпом. Все ваши братья. Вырисовывается схема. Вы сделали врагом Мортариона, и он этого не забудет.

Хан небрежно ухмыльнулся.

— Другие тоже. Русс наверняка до сих пор в бешенстве. Как и Дорн. Как обычно, мы предоставлены сами себе и нам никто не верит. И меня это ничуть не огорчает.

Есугэй взглянул на него.

— И что дальше?

— В данный момент? Легион понес потери. На курултае будут созданы трибуналы. Гордыня будет покарана, верность вознаграждена. На следующей охоте мы снова будем едины. Это первый шаг.

— А после этого?

Хан продолжал смотреть на звезды. Лицо со шрамом было более напряженным, чем раньше. Примархи не старели, не так как смертные, но, тем не менее, они не были полностью свободны от разрушительного воздействия времени.

— Гора необходимо остановить, — сказал он тихо. — Ради спасения всех нас. Мы перенесем войну в космос и воспользуемся своими сильными сторонами.

— Этого будет недостаточно.

— Это замедлит его.

— Тогда, где все закончится?

Хан не ответил.

— Перед тем как мы направились к Просперо, Хенрикос задал мне вопрос, — продолжил Есугэй. — Верю ли я, что вы приняли то же решение, что и мы.

— Что ты ответил?

— Что я верю в вас.

— Ты именно это имел в виду?

— Я понятия не имел, как вы поступите. Были ночи, когда я боялся, что вы можете вспомнить о старой дружбе. Если быть честным, вы никогда не виделись с глазу на глаз со своим отцом, как и с его окружением.

Хан кивнул.

— Не буду убеждать в обратном. Если бы ты спросил меня на Чондаксе, во что мне хочется верить, то я бы ответил, в то, что Гора оклеветали. Я почти отдал приказ направиться в Алакксес. Если бы Альфа-Легион не вмешался, я мог бы так поступить.

— Но это не XX Легион удержал вас.

— Нет, не он.

Хан припомнил те события, когда говорящие со звездами ежечасно передавали противоречивые послания. Он вспомнил муки, испытываемые от своей нерешительности, скрытые ото всех, за исключением Цинь Са.

— Что тогда?

Хан взглянул на Есугэя.

— Потому что именно этого я и желал. Потому что я хотел, чтобы это было правдой. Это было легкое решение, которого жаждали мои сердца.

Примарх мрачно улыбнулся.

— А если мы и научились чему-нибудь на нашей родине, так это тому, что нельзя выбирать легкий путь. Успокоение ведет к упадку. Достойный поступок всегда труден.

Есугэй обдумал слова повелителя.

— Вы говорите, как задьин арга.

Хан засмеялся. Звук смеха был чистым, возможно более резким, чем прежде, но свободным от сомнений.

— Я не такой, — ответил он, вернувшись к созерцанию звезд. Пустота смотрела в ответ, словно заманивая в свои раздираемые войной объятия. — Я Боевой Ястреб, беркут, скиталец. Я — дух разрушительного пламени, неуловимый, повелитель синего неба. Я заходил дальше всех моих братьев, и никто из них не знает, что у меня на уме.

В этот момент Джагатай почувствовал, как в нем пробудилась прежняя свирепость, то старое чувство, которое Чондакс изрядно поубавил, но не смог погасить полностью.

— То, что говорят о ястребах тоже верно, — сказал он с сияющими глазами. — Ты говорил это себе много раз — мы никогда не забываем суть охоты. В конце концов, мы всегда возвращаемся на руку, которая выпустила нас.

Именно об этом ему говорил Магнус.

«У тебя все еще есть выбор, брат».

— И когда пробьет час, — сказал он, — чего ни потребует судьба, Белые Шрамы будут на Терре.

Крис Райт Братство Луны

[Начало записи.]

Я — Торгун-хан из братства Луны и орду нойон-хана Джемулана. Это мое свидетельство под присягой.

> Расскажи мне, где это началось.

На Хелле?

> Нет, до того. Ты говорил, что тебя прикомандировали к другому Легиону.

Хорошо.

> Ничего не утаивай.

Думаешь, я стал бы пробовать?

> Кое-кто пытался. Я бы этого не советовал.

Это случилось на переломе эпох. Тогда у нас было больше свободы. Мне говорят, что все изменилось на Улланоре, и ко времени вызова в систему Чондакс, были предприняты попытки укротить нас. Но в тот момент нам так не казалось.

Я со своим братством отправился на операцию по повторному умиротворению равнинных миров Уржа, завоеванных двадцатью годами ранее. Легион покинул их слишком рано, и Империум не успел глубоко пустить корни. Задание не было трудным — мы действовали самостоятельно, имея в распоряжении пятьсот рысаков и единственный фрегат для их перевозки — но необходимость в нем никогда не должна была возникнуть.

Братство справилось за три месяца. Это была карательная экспедиция, и у противника не оказалось желания долго сопротивляться. Мы снова подняли имперское знамя над столицей системы и вызвали Армию для восстановления контроля. Со мной был Хаким, хотя я не очень хорошо его знал. К тому времени мы служили вместе возможно… два года? Не более того. Назначение увлекло его больше меня, и я оценил его рвение. Как и большинство воинов братства, мы оба были терранцами, что способствовало согласию в наших рядах.

Выполнив задание, мы стали ждать приказы. Я рассчитывал снова объединиться с орду: мы уже слышали, что полным ходом идет сосредоточение сил для какой-то крупной кампании, но не знали какой именно. Вместо этого, нам дали новое задание, приказав оставаться отдельно от основных сил.

Эта дорога привела нас на Хеллу, но не сразу.

Сначала был Пояс Тарш, вереница миров на краю южного фронта крестового похода. Противниками были гуманоидами, но весьма отдаленными. Даже сейчас не могу сказать, были ли они каким-то ответвлением нашего биологического вида, ксеносами или кем-то еще. Мы сделали то, что от нас просили: перебили их.

Путешествие было долгим. По пути у нас возникли проблемы в варпе, едва не погубившие корабль. Вот почему нас выбрали — пополнение запасов в Поясе было трудным делом, а мы находились к нему ближе всех. Главные силы принадлежали другому Легиону — Лунным Волкам, как они тогда назывались. Они сражались почти семь месяцев, а им поручили закончить кампанию быстро.

Так мы стали участниками той войны. Поначалу я поручил поддерживать связь с Волками Хакиму, так как был занят изучением скудных тактических данных, полученных от моих командиров.

В тот момент я не принимал совместную операцию близко к сердцу. Мне было всего лишь любопытно.

> В твоем деле говорится, что ты изначально был приписан к вербовочной программе Шестнадцатого Легиона.

Да.

> Ты говоришь, что не принимал назначение близко к сердцу? Тебе предстояло сражаться вместе с Волками.

На момент перевода я был ребенком. Я долгое время был Белым Шрамом.

> Есть предположение, что…

Я знаю о нем. Оно ошибочно.

> Мы обсудим это позже. Продолжай.

Ими командовал Верулам Мой из 19-й роты. Он был старшим офицером и, очевидно, получил приказ принять нашу помощь. Ему это не понравилось. У него было намного больше воинов, в основном пехота с механизированной поддержкой. Мы знали, что для него наши силы незначительны. Поэтому я решил сделать все, что в моих силах, чтобы сгладить отношения между нами.

Мы прибыли перед штурмом расположенного на краю огромного равнинного материка города-конгломерата в девятом мире Пояса. Враги долгое время готовились к штурму и хорошо подготовились. Город был прикрыт куполом мощного пустотного щита, и Мой решил, что лучше всего атаковать по суше. Он использовал подобную тактику прежде: проникнуть под краем щита, отключить генераторы и тем самым лишить врага прикрытия, а затем задействовать орбитальную бомбардировку для завершения задания.

Тарши знали, что приближается, и укрепили наземные подступы. Они не просили пощады, хотя не могли сравниться с нашей объединенной огневой мощью и, подозреваю, знали об этом.

Мы скоординировали планы штурма на мостике корабля Моя. Он хотел нанести главный удар — «острие копья», как он называл его. Его воины были искусны в подобной тактике и отлично взаимодействовали. Он не хотел, чтобы соперничающие авангарды мешали друг другу на поле боя, поэтому отправил нас на фланги, разделив мою роту пополам. Нас это устроило. Мы могли свободно использовать свою скорость, нанеся сильный удар по противнику, а затем отойти, позволив Лунным Волкам возглавить основной штурм.

— Ты будешь придерживаться плана? — спросил меня Мой, явно сомневаясь в нашей способности взаимодействовать с его силами.

Я ответил утвердительно. Всем своим видом он демонстрировал недовольство, но мало что мог сделать: мы оба действовали согласно данным нам приказам.

Положение исправил Хаким.

— Это великая честь для нас, — заявил он Мою. — Наш народ больше вашего примарха чтит только собственного Великого Хана. Думаю, у них много общего.

Моя развеселило это утверждение. Даже тогда Лунные Волки держались обособленно. Сравнение с Гором, учитывая его репутацию и список побед, для них выглядело смехотворным.

— Так вы… кто? Рота Луны? — спросил Мой.

— Братство, — ответил я. По какой-то причине слово показалось мне глупым.

— Нам сообщили ваше тактическое обозначение. Шестьдесят четвертая рота.

— Если тебе так проще, можешь использовать его, — сказал я.

Мой пожал плечами.

— Мы оба лунные воины. И можем пользоваться старыми именами.

Думаю, таким образом он попытался смягчить атмосферу. Я улыбнулся, но Хаким низко поклонился и, выпрямившись, встретился взглядом с Моем. Мне показалось, что они уже нашли общий язык, чего я раньше не замечал.

Впрочем, если это облегчало нашу задачу, я мог смириться. Тогда я не счел это чем-то важным.

Нас высадили на позиции за час до запланированного совместного штурма. Я возглавил правый фланг, Хаким — левый. Мы располагались далеко от позиций Лунных Волков и намеревались совершить широкий охват вражеских позиций, чтобы отвлечь как можно больше огня от центра, где должны были наступать союзники.

Мы остерегались вражеского артиллерийского огня, он был точным, но также были уверены в нашей скорости и искусном управлении гравициклами. Я хотел показать Мою, на что мы способны. Хотел предать город огню и посеять в нем замешательство.

Капитан Мой отдал приказ, и мы ускорились, перестроившись в развернутый боевой порядок. На расстоянии двух километров от цели по нам открыли огонь. Он усилился, и мы прибавили скорость, лавируя между энергетическими лучами и наслаждаясь происходящим. Братство понесло определенные потери, но у противника было явные проблемы с прицеливанием. Мы достигли стен с опережением графика и рванули гравициклы вверх, чтобы преодолеть внешние брустверы.

Поражаемые со всех сторон лэнсами, защитники отступили, дав нам возможность установить тяжелые заряды. Они предназначались для пробивания брешей в преграде и обеспечения доступа внутрь периметра наступающей пехоте. Мы взорвали заряды в тот самый момент, когда враг начал перегруппировываться и вводить в действие более тяжелое вооружение. Целые участки стены рухнули, открывая вид на город.

Я связался с Хакимом, приготовившись к спланированному отходу. Наша задача была выполнена, и теперь мы перешли к стадии ложного отступления, расчетливо выманивая защитников из останков их оборонительного периметра на наступающих Лунных Волков.

— Мы остаемся на позиции, хан, — сказал Хаким.

— Ты о чем? — спросил я. Я слышал по радиосвязи, что его позиция уже обстреливается. Скоро то же будет и с моей.

— Это сыны Гора. Они не станут уважать отступление. Поэтому мы останемся здесь, и наш союз будет скреплен.

Я не знаю, почему он выбрал этот момент, чтобы предложить новый план. Возможно, он решил, что под огнем я буду более расположен принять поспешное и нужное ему решение. Так или иначе, когда я ответил, то уже видел привлекательность его идеи. Я устал от бесконечных отступлений, стрельбы на ходу и отвлекающих маневров. Мы походили на призраков, которые никогда не останавливались достаточно долго, чтобы организовать оборону. Другие Легионы гордились своей стойкостью под обстрелом. Почему мы не могли быть такими же?

Мои воины ждали приказа. Интенсивность огня уже увеличилась и грозила стать губительной. Я проверил авгуры, отметив позицию Хакима, маршруты движения Лунных Волков, расчет времени и диспозиции…

И принял решение.

— Спешиться и занять позиции, — приказал я, вынимая из кобуры болтер. — Мы пустим им кровь здесь.

Мы понесли немалые потери. Я не горжусь этим. Наше вооружение и оснащение предназначалось для стремительных атак, а не для удержания плацдармов против тяжеловооруженных врагов, и нам недоставало дальнобойной поддержки.

Но я горжусь тем, что мы выстояли.

К тому времени, как воины Моя вступили в бой, мы прочно окопались, не позволяя частям Тарши соединиться на разрушенных стенах. Лунные Волки прошли мимо, ударив по флангам охвативших нас врагов и разгромив их. Затем, объединившись, мы перешли в наступление и ворвались в город. Некоторые из нас снова сели на гравициклы, используя их для взаимодействия с пехотой Моя. Я остался пешим, и скоро мои братья сплотились: как те, что были в белых доспехах, так и другие — в зеленых.

Это была могучая комбинация. Я следил за тактикой боя Лунных Волков. Восхищался ею и стремился копировать. Думаю, они делали то же самое. Мы стали объединенной силой, и на наших сроднившихся мечах сверкала кровь врагов.

Я сражался в самом центре города, когда меня нашел Мой. Его доспех был забрызган кровью, а цепной меч блестел от нее.

— Мы не планировали это, — выкрикнул он, хотя в голосе не слышался гнев, только удивление.

— Ты бы отступил? — спросил я.

Он засмеялся.

— Я не знаю, как это делается.

После этого мы обратили весь город в пепел. Мне сказали, что руины пылали еще много недель.

Той ночью мы не вернулись на корабли. Наши воины остались на поверхности планеты, празднуя победу. Между ними царило взаимопонимание: прежде Легионы мало знали друг о друге, и совместная битва продемонстрировала, насколько схожими мы были.

Хаким вернулся сразу после заката. Доспех был сильно поврежден, но он ухмылялся.

— Ночь была отличной, хан, — сказал он.

— Где ты был? — спросил я.

— Познавал новое, — ответил он. — Ты идешь? Капитан Мой ждет.

И я пошел. Причин для отказа у меня не было. Во мне все еще кипел боевой дух. Как и остальное братство, я пребывал в эйфории. Немногие победы вызывали у меня лучшие ощущения, чем та ночь. Ведь мы низвергли не только стены врагов, но ожидания друзей.

Мой ждал возле входа в брезентовую палатку. Вокруг нее стояла охрана из его Легиона, а внутри горели факелы. Я видел движущиеся внутри тени и слышал громкие голоса.

— Охота была отличной, — сказал Мой. В его глазах горел огонь, который я принял за радость от безоговорочной победы. — И не последней, что мы провели вместе.

Мне было приятно это слышать.

— Так что это такое, капитан? — спросил я.

— Собрание воинов. Мы так делаем в нашем Легионе. Присоединишься?

Была ли у меня причина для отказа? Я не помню точно. Не думаю. Дать согласие казалось…вежливым. Хаким был явно знаком с происходящим и, наклонившись, прошел под пологом палатки.

Я слышал голоса моих братьев, победные песни на терранском готике и чогорийском хорчине. Остановившись на пороге, я оглянулся на Моя.

— Обычай твоей родины?

— Нет, не хтонийский. И уже больше, чем просто обычай.

Прежняя воинственность Моя исчезла. Я почувствовал, что мои дипломатические усилия увенчались успехом, и этот момент стал началом нового пути для Легиона, который сделает нас менее… изолированными. У меня было ощущение, что я добился этого наряду с военной победой и почувствовал гордость.

Поэтому я вошел.

> А вот и предположение: ты всегда хотел быть воином другого Легиона.

Я говорил тебе, что это не так. Там были и другие. В начале, это казалось естественным.

> А впоследствии?

До самого конца я верил, что действую во имя справедливости.

> А Хаким?

Мы придерживались одних взглядов, хотя на этой стезе он всегда впереди меня.

> Где он сейчас?

Я уже говорил тебе. Не знаю. Он либо погиб у Просперо, либо сбежал.

> Но у тебя есть соображения на этот счет.

[пауза]

Не думаю, что он погиб. Хаким не отречется. Он попытается каким-то образом отыграть ситуацию назад, вернуть все к тому замыслу, что ему показали.

> В этом ты проявил слабость. Ты был его ханом.

К сожалению, я допустил много ошибок. Хаким не самая большая из них.

> Мы вернемся к этому. Но что насчет тебя?

Я рассказал тебе все.

> Нет, не все.

Что еще ты хочешь знать? Вошел бы я в палатку, получи еще один шанс? Или же вернулся бы к своему братству? Исправил бы свою ошибку?

> Каган решит.

Я вошел бы туда снова. Можешь не сомневаться.

> Будь осторожен. Ты все еще можешь обречь себя.

Я не стану унижаться! Я — Торгун-хан из братства Луны и орду нойон-хана Джемулана. Я во всем следовал пути чести. Я верил в Великий крестовый поход. Верил в магистра войны, когда в него верили все. Такое не забыть. А теперь объяви приговор или же дай мне клинок. Я все еще могу служить и сражаться.

[пауза]

Так каким будет приговор?

[пауза]

Каким? Скажи мне!

[пауза]

Я узнаю свою судьбу.

[Конец записи]

Крис Райт Демонология

Мир Тераталион назывался так из-за разновидностей драгоценных камней, найденных в его экваториальном поясе под горами из меди и железа. Эти переливающиеся зелено-оранжевые камни добывали, гранили и полировали еще во времена долгого межзвездного безмолвия, до того, как Сам заявил о себе. Ими украшалось главное сокровище планеты — книги.

Ведь Тераталион был миром слов. Здесь сверялись, анализировались, комментировались и каталогизировались собранные документы на тысяче человеческих языков.

Миром-библиотекой назвали его позже. Местом, где объединялось знание под благородным руководством далеких повелителей Просперо. На протяжении сотни лет после включения планеты в Империум магистры в ярко-красных доспехах были частыми и желанными гостями, побуждаемые любопытством или командируемые их почитаемым примархом в поисках бесчисленных фрагментов знаний. Но нужды Великого крестового похода привлекали все больше воинов XV Легиона из разбросанной Проспериновой империи, и визиты постепенно сокращались, пока, однажды, не прекратились полностью.

Во время новой изоляции временные повелители мира не сильно волновались и не искали особых объяснений случившемуся. Галактика стала безопасной для исследований, поэтому неутомимая работа Тераталиона шла безостановочно. Они знали, что Легионы со временем вернутся, так как было широко известно, что космодесантники не оставляют дела незавершенными.

В этом смысле временные правители были, конечно, абсолютно правы, за исключением того, что корабли, в конце концов, прибывшие от точки Мандевилля в 007.М31 по имперскому летоисчислению и рассеявшиеся по местной системе были не стройными и великолепно украшенными внутрисистемными скороходами XV Легиона, но серыми огромными левиафанами.

Более того, прибыла не всего лишь флотилия, но целая боевая группа. И когда боевые корабли заняли позиции над смехотворно слабой орбитальной защитой Тераталиона, даже самые доверчивые смотрители планеты встревожились.

Они отправили сообщения на флагманский линкор — колоссальное чудовище типа «Глориана» с тактическим обозначением «Стойкость», но ответа не получили. Спешно были отправлены приказ о приведении в боевую готовность оборонительной сети, но к тому времени даже этот шаг оказался слишком запоздалым.

Мирное население Тераталиона никогда не сталкивалось с полной огневой мощью флота Легиона, поэтому их было сложно упрекнуть в незнании последствий. И когда началась бомбардировка, от которой побелели небеса и испарились облака, они продолжали смотреть на небеса. Рельсовые ускорители уничтожили внешнее кольцо обороны, а затем прицельные удары лэнсов разрушили все узлы управления в северном полушарии. Дождь зажигательных снарядов час за часом беспощадно поливал городские центры, едва ли оставив камень на камне. То немногое, что уцелело, было выжжено дотла стеной огня.

Книги пылали. Изолированные в вакуумных камерах тысячелетние тома обращались в прах, как только разбивались оболочки из армостекла. Архивы превратились в раскаленные туннели, в которых незаменимые творения рассыпались в клубы пылающей пыли.

Когда бомбардировка, наконец, стихла, немногие выжившие медленно выползли из тех убежищ, что смогли найти. В ушах звенело, а глаза слезились. Какое-то время им казалось, что произошла ужасная ошибка, и худшее осталось позади, а нападавшие, удовлетворившись совершенным апокалипсическим разрушением, причины которого по-прежнему были совершенно неясны, направятся к следующей цели.

Но затем затянутое дымом небо рассекли грязные конденсационные следы десантных капсул. В только что истерзанную поверхность Тераталиона врезались грозди адамантиевых капель, извергавших отделения космодесантников в светло-серых доспехах. Приземлялись все новые и новые подразделения, и вот уже целые батальоны воинов шагали в стремительно отравляемой атмосфере, их лица скрывали скошенные шлемы с решетками. С ужасающей эффективностью космодесантники прокладывали путь от одного разрушенного квартала к другому.

Они не задавали вопросов и не выдвигали требования. Когда по разрушенным городам прокатились грозовые валы, и по неостывшему металлу забарабанили капли насыщенного кислотными оксидами дождя, на выживших обитателей Тераталиона, словно на диких зверей началась охота.

В Гериядхе, некогда пятом по численности городе планеты и родине фонтанных садов и рощ атласных деревьев, концентрация сил космодесанта была самой высокой. На главном бульваре, превратившемся в котлован из дымящихся рокритовых обломков, сам воздух замерцал и раскололся, испуская неоновые дуги. Змейками закружилась пыль, покатились каменные блоки. Вдруг вспышкой возникла серебристая сфера, внутри которой извивались темные энергии. Раздался резкий треск, от которого рассыпалась хрупкая оболочка шара, и по развалинам разлетелись ее осколки.

В центре стояло восемь фигур. Семеро тут же шагнули наружу, подняв длинные косы. Толстые доспехи были иссечены и опалены, словно их хозяева только что вышли из яростной битвы против более стойкого врага, чем мир-библиотека был в состоянии призвать.

Восьмой возвышался даже над этими гигантами. С поверхности древнего доспеха, покрытого ржавчиной и глубокими, оставленными мечом зарубками, поднимались варп-испарения. Из-под капюшона белого савана блестели желтоватые глаза, худое лицо окружали трубки дыхательной маски и склянки питающего механизма. У него было обеспокоенное выражение лица, хотя на планете не было никого, кто мог бы навредить ему. Пальцы дернулись, когда он поднял огромную косу в боевую позицию.

Вдалеке гулко потрескивало пламя, прерываемое глухими выстрелами болтеров. Над разрушенным городским пейзажем проносились порывы горячего ветра, подпитываемого бушующим в опустошенных жилых шпилях пеклом.

Примарх Мортарион шумно вдохнул задымленный воздух Тераталиона и окинул взглядом бульвар.

— Найдите его, — проскрежетал он.

Семьюдесятью годами ранее на расстоянии в полгалактики от Тераталиона занятый делами Малкадор Сигиллит услышал сигнал тревоги. Первый лорд Терры всегда был занят, так как гражданские дела расширяющегося Империума были не по силам одному человеку.

В определенном смысле он, конечно же, был гораздо больше, чем один человек. Малкадор был отклонением, так же как и все могущественные создания галактики. Случайное колебание в психических волнах, аномалия среди квадрильонов, что составляли разрастающуюся массу человечества.

Тем не менее, ему не удалось избежать бремени всех империй. Место одного подписанного указа занималиследующие девять. С каждым приведенным к согласию миром возникали новые потребности в итераторах, культурных ассимиляторах, летописцах, терраформерах, торговых договорах. Первый лорд взглянул на длинный список поступивших дипломатических коммюнике, и его древнее сердце упало.

Поэтому мигнувший на дисплее срочный вызов стал для него желанным.

— Милорд, — раздался голос из бусины в воротнике, предназначенной для неотложных сообщений. — Милорд, он здесь и отговорить его не удастся.

Малкадор встал из-за старинного письменного стола и протянул руку к посоху с навершием в форме орла.

— Понятно. Я скоро буду у вас.

Он быстро прошел через личные покои и вышел в коридоры Императорского Дворца. Придворные и государственные служащие уступали ему дорогу, то ли не представляя, кто он и не желая встречаться с ним взглядом, то ли хорошо зная его, и поэтому не осмеливаясь смотреть ему в глаза. Тихо ступая в обуви с мягкой подошвой, Малкадор миновал колоннады с картинами, оранжереи и библиотеки.

Постепенно группы неаугментированных придворных исчезли, сменившись представителями Механикума и Легио Кустодес в красном и золотом цветах соответственно. Никто не преграждал ему путь — на подземных уровнях все знали имя Малкадора и что означал его простой посох с аквилой.

Он добрался до уровня раскопок, и ему навстречу поспешил вызвавший его чиновник с виноватым выражением лица.

— Прошу прощения, милорд, — начал служащий.

— Все в порядке, Сефел, — ответил Первый лорд. — Где он?

— Во внешнем портале.

— В таком случае тебе следовало вызвать меня раньше.

Малкадор заторопился, не обращая внимания на возвышающиеся вокруг него своды, тихий рокот машин и вспышки сварочных аппаратов. Температура воздуха повысилась. В скором времени регент Империума, переступая через извивающиеся под ногами кабели в бронзовой оболочке, оказался среди голых камней, на которых все еще оставались следы от буров.

Малкадор нашел его внутри первых врат. Через эти темные арки разносился грохот макромолотов. Он, погрузившись в раздумья, пристально смотрел на незаконченный портал.

Первый лорд остановился рядом, проследив за его взглядом. Восьмиугольные врата достигали трехсот метров в поперечнике и были усиленные адамантиевым поясом, а по периметру покрыты рунами Древней Земли.

Через эти врата мог пройти титан. Возможно, в свое время, так и случится.

— Для чего они? — спросил гость.

Вопрос казался преждевременным. На завершение портала потребуются десятилетия. Его громадная конструкция выходила просто на голую скалу. Это была дверь в никуда, созданная ценой колоссальных затрат и в условиях абсолютной секретности.

— Почему ты здесь, Мортарион? — спросил как можно мягче Малкадор.

— Для чего они? — повторил примарх.

Первый лорд положил сухую руку на спину Мортариона, собираясь выпроводить его, но при этом прекрасно понимая, что того не стоит подталкивать.

— Пойдем со мной. Нам надо поговорить.

Примарх сердито взглянул на него, на обезображенном токсинами лице отчетливо читалось презрение.

— Однажды, старик, — сказал он, сжав кулак, — один из нас заставит тебя глотать пыль. Возможно, это буду я.

— Ты, несомненно, прав. А теперь, пожалуйста, уйдем отсюда.

— Почему? Врата опасны?

Малкадор не взглянул на них. Ему это никогда не нравилось.

— Пока нет, — ответил регент.

Лермента не бросилась тут же бежать. Как только она увидела подтверждение первых авгурных данных, то сразу поняла, что это конец. В качестве одного из высокопоставленных чиновников архивного отдела администрации она была посвящена в недоступные другим дела, хотя сегодня поняла, что не находила в этом никакого удовольствия.

Женщина быстро спустилась по главному статистическому шпилю, миновала многочисленные ряды книжных шкафов, позволив себе мимолетный приступ сожаления, глядя на исчезающие во мраке названия книг. К моменту, когда зазвучали сирены предупреждения, Лермента вышла наружу. Она посмотрел вверх, словно знала, что может увидеть корабли, которые занимали позиции над планетой. Утреннее небо было обычного для сезона десятины тускло-зеленого цвета. Как и многое на Тераталионе, оно всегда отличалось редкой красотой.

Сейчас ее стерли окаймленные пламенем грозы, проливавшие кислотные слезы. Все смердело кордитом вперемешку с запахом раскаленного металла, свойственного плазменным разрядам. Женщина кралась в тени разрушенного медицинского блока, коченея от холода даже среди пожара. Сильный ветер трепал прилипшую к телу одежду научного сотрудника.

Лермента видела истребительные команды космодесантников, продвигающихся через городские зоны и уничтожающих выживших с пугающим мастерством. За исключением хруста сапог по костям и грубого лая их огромных болтеров, воины не издавали ни звука.

Они не пугали ее, но вот остальные люди от страха сходили с ума. Те, кто продолжали бежать к границам города, наверняка надеялись, что у них появится шанс, если они смогут выбраться из зон высадки.

Лермента следила за ними из своего жалкого убежища. Люди шли на поводу своих инстинктов, хотя из-за этого становились ужасающе легкими мишенями. Она могла только наблюдать за тем, как мужчин, женщин и детей расстреливали, вырезали или же давили гусеницами танков, доставленных огромными грузовыми судами. Тераталион был домом для миллиардов людей, и даже Легионес Астартес понадобится время, чтобы выследить их всех.

Она шла, пригнувшись и прижимаясь к остовам уцелевших зданий. Нагретый рокрит обжигал через подошвы сандалей. У женщины не было плана. Когда всю планету разрывали на куски, возможностей что-нибудь придумать было очень мало, и все, что оставалось — животное желание чуть дольше оставаться живой.

Лермента отправилась на юг к старому руслу реки, где находились промышленные бункеры для торговли драгоценными камнями. Строения соорудили из пластали и адамантия, благодаря чему они выдерживали температуру плавильных печей, так что некоторые из них должно были быть целыми. Пробегая между участками пустотелой стены, Лермента чувствовала, как короткими и быстрыми ударами стучит в груди сердце.

Она так погрузилась в выбор маршрута, что слишком поздно услышала звуки шагов. Выругавшись про себя, она сделала то же, что и остальные — бросилась бежать. Оборачиваться женщина не стала.

Возможно, они не увидели ее. В таком случае у нее был шанс выбраться отсюда, пробираясь в тени зданий.

«Возможно, они не увидели ее».

Абсурдность мысли вопреки тому, что она предвещала, позабавила женщину. Они же космодесантники. Они слышали и видели все. И все же Лермента продолжала бежать, задыхаясь в насыщенном пеплом воздухе и петляя через руины заводского склада. Она резко повернула за угол, заскользив на мокрых от дождя камнях.

Перед ней уходила вдаль длинная аллея, вдоль которой тянулись пустые оболочки механизмов.

В дальнем конце Лермента увидела его.

Он был огромен, намного больше, чем она себе представляла, и излучал ауру такой ошеломляющей психической власти, что ей захотелось сказать об этом вслух. Казалось, сама стихия избегает его, хотя по энергетическому лезвию его косы стекала кипящие струи дождя. Ей хотелось отвернуться, но желтые глаза приковали ее взгляд к себе. Он медленно шел к женщине, вырисовываясь через колышущуюся пелену дыма и раскалывая поверхность дороги тяжелой поступью.

Пристально следя за его приближением, Лермента на миг особенно поразилась одной детали.

Боли. Серое лицо примарха скривилось в постоянную гримасу боли, частично скрытую шипением вдыхаемого через дыхательную маску воздуха.

— Что тебе нужно здесь? — смогла она выпалить, услышав, как за спиной приближаются Гвардейцы Смерти.

Мортарион метнул в нее испепеляющий взгляд, словно желая сказать: «Не пытайся проделать это со мной». Он взял пальцами в искусно сделанной перчатке ее подбородок и поднял, несколько секунд пристально глядя ей в глаза. У женщины возникло ощущение, будто ей в легкие погрузили ножи. Затем отпустил. Он сделал знак свите, и Лермента почувствовала, как ее схватили за плечи.

— Она у нас, — заявил Повелитель Смерти своим воинам. Его голос звучал так, словно по ржавому железу провели цепью. — Я возвращаюсь на корабль. Вы можете уничтожить то, что осталось.

Малкадор отвел Мортариона в личные покои на высоких склонах, что возвышались над огромным скоплением величественных залов и шпилей дворца. Сигиллит провел больше времени, чем отмерено смертному, чтобы украсить это место и превратить в святилище, но Мортарион, казалось, едва обратил внимание на содержимое покоев. Примарх просто стоял на полированном мраморе, издавая грубый скрежет дыхания и источая испарения.

— Я хочу увидеть отца.

— Император недоступен, — ответил Малкадор.

— Где он?

— Я не знаю.

Мортарион фыркнул.

— Ты знаешь все, о чем он думает и что делает.

— Нет. Это никому неведомо.

Мортарион начал шагать по комнате, отбрасывая попадающие под ноги бесценные образцы старинной мебели.

— Он больше не может удерживать меня здесь. Мое терпение на пределе.

— Твой Легион ждет тебя, сейчас осуществляются последние приготовления. Ты присоединишься к нему очень скоро.

Мортарион повернулся к нему, глаза сверкали бессильным гневом.

— Тогда зачем неволить меня? Он поступал так с кем-нибудь из братьев?

Малкадор уловил проблеск безумия в лице гостя и задумался, стало ли тому хуже. Все генетические детища Великого проекта пострадали, когда их разбросало по галактике, но Мортарион — сильнее остальных. Ангрон получил физические увечья, а разум Кёрза погрузился во тьму, но Мортарион видимо унаследовал оба недуга. Желание Императора держать его некоторое время на Терре, прежде чем отправить в крестовый поход, было продиктовано высшими побуждениями, так же как и все решения, которые Он принимал совместно с Сигиллитом. Это не означало, что решение было верным, как и то, что безумие можно было излечить.

— Вы все получили разные таланты, — терпеливо пояснил Малкадор. — И у всех были разные испытания.

— Никому не досталось больше, чем мне, — пробормотал Мортарион.

— Я знаю, что ты так считаешь.

Мортарион вернулся к созерцанию панорамы дворца, сощурившись от яркого света.

— С тех пор, как меня доставили сюда, ты только и делаешь, что поучаешь. Говоришь об Имперской Истине, и, в то же время, по уши погряз в колдовстве.

Он скривился, от чего серая кожа на висках сморщилась.

— Я чувствую его в тебе. Как только я уйду, ты вернешься к своей книге заклинаний.

Малкадор подавил вздох. Снова об этом.

— Никаких заклинаний нет, Мортарион. Ты знаешь об этом.

— Что за врата вы здесь строите?

— Я не говорил, что это врата.

— У них восемь сторон. Они окружены нумерологическими символами. Я почувствовал ладан.

— У твоего отца много проектов.

Примарх кивнул.

— Верно. Он начинает много дел и забрасывает их, когда теряет к ним интерес. Иногда я думаю, что Он, возможно, начал слишком многое и потом пожалеет об этом.

— У Него есть цель, — ответил Малкадор. — План. Кое-что он может объяснить сейчас, остальное — позже. Все, что мы просим и всегда просили — это немного доверия.

Мортарион отреагировал удивительно быстро.

Он развернулся и молниеносным броском руки схватил хилого лорда за шею, крепко сжав ее. Малкадор задыхался, глядя на маску внезапно вспыхнувшей ненависти, которая нависала над ним. Доспех примарха все еще смердел Барбарусом.

— Доверия? — прошипел Мортарион. — Я вижу твою грязь так же отчетливо, как и солнце. Ты — колдун, старик, и от этого смрада меня тошнит.

Теперь Малкадору пришлось подбирать нужные слова. Он мог воспользоваться в целях самозащиты своим искусством, но это еще больше бы разъярило примарха. На кону было столько нюансов — природа псайкера, должное использование человеческого разума, но такие аргументы было сложно сформулировать, когда твое горло сжато в генетически созданном кулаке.

Мортарион отпустил Первого лорда так же неожиданно, как и схватил. Примарх презрительно фыркнул, видя, как Малкадор едва удержался на ногах.

— Ты, должно быть, считаешь меня глупцом, — прорычал он. — Деревенщиной с Барбаруса, не достойным идти тем же путем, что и мои прославленные братья. Но я вижу тебя насквозь, старик. Я вижу, каков ты, и скажу тебе вот что: я никогда не стану служить в твоем крестовом походе, пока среди нас есть колдуны.

Изуродованный ядами голос Мортариона дрожал от ярости, но Малкадор был спокоен. В разное время все примархи играли в его присутствии мускулами. Им, видимо, нравилось демонстрировать физическое превосходство над регентом, словно из-за постоянного недовольства его привилегированным положением подле их отца. Он привык не обращать внимания на пренебрежительное отношение к себе.

— Ты и… в самом деле… так считаешь? — сумел спросить Малкадор. Свирепый взгляд Мортариона стал тем подтверждением, в котором он нуждался. — Хорошо. Я рассчитывал показать тебе это позже… когда степень готовности будет выше… но, возможно, подойдет и этот момент.

Он поправил одежду, пытаясь не показывать, сколько боли причинила ему удушающая хватка Мортариона, и указал на двери из красного дерева, которые вели в комнату, в которую обычно могли входить только он и Император.

— После тебя. Думаю, тебе это будет… интересно.

В каюте примарха на «Стойкости» царил беспорядок. Лермента пробежалась глазами по помещению, обратив внимание на груды старых устройств, разбросанных по полу из черного спрессованного металла. Наверное, раньше оно было превосходно оборудовано и украшено великолепными предметами, больше подходящими личным покоям сына Императора. Теперь же оно походило на владения человека, балансирующего на грани безумия. Скомканные свитки пергамента лежали разбросанными среди собраний предметов с тысячи миров — набитых голов ксеносов, астролябий, гадальных досок из палисандра и железа, переплетенные в кожу рукописи по нумерологии и перевязанных бечевкой кремневых ножей разных размеров.

На полу были вытравлены концентричные круги, каждый из которых отмечала отдельная руна. Со сводчатого потолка свисали на цепях так же маркированные железные ромбы, тихо поворачиваясь в тусклом свете мерцающих факелов. Воздух был спертым и горячим, как кровь.

Кисти, шею и лодыжки Лерменты крепко приковали к железной раме, которая стояла лицом к кругам в дальнем конце комнаты.

Женщине пришлось сильно повернуть голову, чтобы взглянуть на примарха. Слева от нее находился иллюминатор в форме глаза, занимавший почти всю высоту стены. Через бронестекло был виден Тераталион, все еще ярко светящийся в пустоте и почти не выдававший продолжающуюся агонию. Мортарион стоял перед окном, глубоко дыша и наблюдая за смертью планеты. Время от времени он дергался, или же сжимал руки, а дыхательная маска издавала тихий хрип выдыхаемого воздуха. Примарх стоял там больше часа. С момента, как слуги Легиона приковали ее к раме и оставили их наедине, он не произнес ни слова.

— Так значит, ты все это устроил, чтобы найти меня? — спросила Лермента, устав от вынужденного молчания.

Мортарион медленно повернулся к ней. Каждое его движение было неторопливым, словно отягощенное ужасной усталостью. На таком близком расстоянии Лермента заметила в тени капюшона едва зажившие раны.

«Кто мог ранить его? Да даже поцарапать такого?»

— Не все, — прохрипел он, дыхательная маска щелкала, отфильтровывая слова. — Уничтожение мира полезно. Оно очищает душу.

Лермента подняла бровь. Голос примарха как-то странно дрожал.

Прихрамывая, он прошел мимо нее и остановился в центре рунических кругов. Сложив руки, примарх посмотрел на нее.

— Долгое время, — начал он, — я верил в то, что говорил мне мой новый отец. Я убедил себя, что вы были мифом.

— Что ж, ты видишь, что это не так.

— Я вижу смертную женщину, — сказал Мортарион. — И могу сломать твою шею кончиками пальцев.

— Просто очаровательно.

Мортарион подошел к ней, его измученное лицо выглядело необычно встревоженным. Он уставился на нее, как человек на только что найденную опухоль.

— Сколько времени ты провела здесь?

— Двадцать пять лет, — ответила она.

— А смертная, которую ты сожрала?

— Я забыла и не могу ее больше спросить — она быстро сошла с ума.

— Зачем тебя прислали?

— Меня не присылали, — резко ответила Лермента. — Я сама пошла на это. Здесь были бесценные вещи, а теперь вы все уничтожили. Когда твой брат Магнус вернется, он будет зол.

— Не говори мне о моих братьях. Ни об одном из них.

Мортарион внимательно изучал ее. На таком близком расстоянии Лермента почувствовала химический запах систем доспеха, уловила оттенок зловония в дыхании примарха, увидела крошечные черточки зрачков и легкое, едва заметное подергивание вокруг рта.

— Ты мне омерзительна, — наконец, заявил он.

Лермента поклонилась, насколько ее позволили оковы.

— А вот ты меня просто изумляешь. Я восхищена. Я и в самом деле не ожидала протянуть настолько долго, чтобы увидеть тебя в такой… обстановке.

Лесть не подействовала — Мортарион настолько привык презирать все и вся, что больше не видел ничего, кроме скрытого презрения. Лермента почти слышала, как пульсирует в разуме изводящая его паранойя, вцепившись в могучую израненную душу.

— Мои братья уже используют твоих сородичей, — сказал Мортарион. — Они говорят, что Лоргар охотно заражает своих воинов. А еще Фулгрим.

Мортарион вздрогнул.

— Я поразился этому лицемерию.

— Не стоило. Они увидели естественный порядок и приняли его.

Мортарион безрадостно улыбнулся за своей маской. Он повернулся и указал на собрание эзотерики в своих покоях.

— Это обереги, — сказал он. — Защита против тьмы. Колдовство — болезнь. Мы должны защищаться от него. Избавиться.

Он подошел к одному из свитков и лениво провел пальцем по тексту.

— Древние терране верили в одного бога. Бесконечного. Всемогущего. Вера обернулась головоломкой — как описать совершенство? Какие слова могли быть для этого достаточны?

Мортарион сжал пергамент в кулаке. Пальцы почти дрожали.

— Все, на что они согласились — это негативная теология, отрицающая все определения бога. И когда люди исчерпали все, что было неистинно, неизученным осталась его природа.

Примарх снова взглянул на женщину, и неприкрытая ненависть вернулась.

— Я окружаю себя всем, что не имеет отношения к варпу, потому что он ненавистен мне. То, что остается — это порча. Я выискиваю ее. И уничтожаю.

— И, тем не менее, — сказала Лермента, — из всех людей этого мира ты решил спасти меня.

Правый глаз примарха дернулся.

— Пока что.

— Почему?

Он снова приблизился, и все, что могла сделать скованная Лермента — не отпрянуть.

— Я окружен проклятыми, — сказал он. — Джагатай был прав — я сам по себе. Эфир оскверняет все, к чему прикасается. Но я пойму его. И одолею.

— О, сочувствую. Никому это не под силу.

— Все можно одолеть, — прошипел он. — Твое последнее задание, демон — показать мне как.

Примарх навис над ней, затененное лицо горело очень старым негодованием.

Малкадор провел Мортариона в узкое помещение. Единственным предметом мебели был длинный низкий стол, накрытый черным шелком. Когда за ними закрылась дверь, комната погрузилась в мягкую темноту.

Одно движение указательным пальцем Малкадора и над столом появился гололит. В воздухе засветились крошечные, напоминавшие бриллианты точки света. Гололит показывал трехмерную карту галактического сектора.

— Нам понадобилось много времени, чтобы найти подходящее место, — сказал Малкадор, пока изображение постепенно увеличивалось. — Очень много.

Он наблюдал за тем, как проницательный и недоверчивый взгляд Мортариона оценивает каждую деталь — отметки траектории прибывающего корабля и данные полетного листа, которые мерцали в прокручиваемых списках.

— Затем последовали переговоры с Марсом. Я рассчитывал, что они с удовольствием помогут, но всегда появляются трудности. Но рад сказать, что работа продвигается.

Вращающийся гололит продолжал увеличивать масштаб. Появилась планета, ее поверхность была изрезана тектоническими разломами.

— Где это? — спросил Мортарион.

— Ты говорил, что откажешься служить, если в Легионах сохранится психический потенциал, — сказал Малкадор, следя за увеличением масштаба изображения. — Я верю тебе. Многие поколения Император размышлял над этой проблемой. Преодолевая сложности, Он посвятил ей значительную часть своих трудов. То, что ты видишь — часть из них.

Мортарион пристально взглянул на планету. На низкой орбите зависли зернистые образы огромных пустотных машин Механикума, а через бурную атмосферу спускались терраформирующие краулеры. Замерцали новые проекции: из пустынного вулканического ландшафта поднимался огромный комплекс, основой которой была громадная центральная арена.

— Представь, — продолжил Малкадор. — Если бы нашли способ исключить варп из коммуникаций Империума. Если бы армии человечества могли перемещаться без использования гена навигатора. Если бы из Легионов постепенно и осторожно удалили псайкеров. Мы уже начали готовиться к этому дню. Это будет непросто, так как нам противостоят могучие силы, как внутри, так и вовне.

Малкадор остановил увеличение масштаба, гололит показывал недостроенную арену. Строение было колоссальным, вполне себе дворцом, высеченным из вулкана другого мира.

— Это Никея, Мортарион. Судьбоносный мир, и ты сыграешь там свою роль.

Мортарион, по-видимому, оказался перед сложным выбором — вечное недоверие уравновешивалось бесспорным любопытством.

— О чем ты говоришь? — неохотно спросил он.

— О том, что тебя ценят, Мортарион. Ты будешь могуч, силен, как кости земли, и станешь оплотом мечты своего Отца.

Малкадор рискнул положить руку на огромное запястье примарха.

— Будь верен нам, и Он дарует тебе такую возможность. Ты выступишь там, изложишь свои доводы перед глазами всего Империума, сбросишь бремя, которое сейчас несешь в одиночку. Сейчас мы в силу сложившихся обстоятельств должны строить империю запретными средствами. Но настанет день, когда во всем этом больше не будет необходимости

Глаза Мортариона не отрывались от арены. Он словно уже представлял себе, как стоит на ней.

Долгое время он молчал. Затем его поведение постепенно изменилось.

— Расскажи мне больше, — потребовал он.

— Ты глупец, — заявила Лермента, желая посмотреть, как далеко сможет подтолкнуть примарха. Она догадывалась, что осталось недолго — он уже балансировал над пропастью. Ей доводилось слышать, что с ним сделали на Барбарусе, и она не удивлялась тому чудовищу, которое из него сотворили. В какой-то мере было чудом, что он все еще сохранял рассудок.

— Я многому научился, — прохрипел Мортарион, указав на разбросанные по полу мистические предметы. — От твоих сородичей можно защититься. Вас можно связать. Использовать, как клинки, а затем отправить обратно в пекло, которое породило вас.

У Лерменты было ощущение, что она смеется ему в лицо. На протяжении эпох она слышала подобные нудные речи от тысяч смертных. Каждый из них уверял, что он один нашел способ договориться с богами, при этом ничего не заплатив.

— Позволь мне рассказать тебе об эмпиреях, — сказал она. — В эфире обитает множество могучих сил, и на ржавеющем троне одной из них выгравировано твое имя. Он ждет, и осталось недолго. Сколько ни тряси безделушками, тебе ничто не поможет. Ты принадлежишь ему.

— Я никому не принадлежу! — зарычал Мортарион. — Даже мой Отец не смог подчинить меня! Меня, виновного в отцеубийстве задолго до того, как семена предательства посеяли в сердце магистра войны. Я всех их пережил — тиранов, колдунов, ксеноотребье. Останусь только я — чистый и непорочный.

— Для меня ты не выглядишь непорочным.

Примарх свирепо взглянул на нее.

— Я могу подчинить тебя, демон. Я знаю слова, численные константы, которые связывают тебя, переводят из одной формы в другую. Я изучил все это. Это не колдовство, но научное обоснование.

В этот момент Лермента почувствовала к нему искреннее презрение. Ущербный человек перед ней обладал не истинным познанием, а всего лишь ложными надеждами и крупицами знаний. Фаворит ее хозяина — ах, этот Магнус — единственный, кто понимал тайны эмпиреев, и даже того обманули.

— Ты желаешь узнать истину? — спросила она.

Мортарион приблизился и прошипел:

— Я узнаю истину.

— Я могу показать тебе ее.

— Я уничтожил мир, чтобы найти тебя. Дай мне эти знания.

Лермента ласково улыбнулась.

— Отлично.

Задействовать свою силу было проще простого. Большинство оберегов и заклинаний, собранных Мортарионом, чтобы удерживать ее на месте, были смехотворно слабыми, и только один из них обладал силой, которая по-настоящему могла навредить ей.

— Вот она истина.

Ее оковы лопнули. Человеческая оболочка сошла, сброшенная, словно окровавленный плащ, и обнажившая гладкую насекомообразную «естественную форму». Она бросилась на примарха, отвратительно широко распахнув челюсть и размахивая клешнями.

Лермента застигла его врасплох. Это было ее единственным преимуществом, и она сполна воспользовалась им, разрывая доспех с потеками смазки и пытаясь впиться в плоть внутри него.

Он попытался ударом тяжелого кулака снести ей голову, но Лермента легко увернулась. Она вонзила клешню глубоко в живот примарха, вызвав у него рев боли.

О боги, как же она наслаждалась этим.

Мортарион обладал колоссальной физической силой, но это не помогало ему, так как Лермента была созданием антифизическим, скованным только законами того, что примарх страшился вызвать. Она снова ранила его, понукая им, словно громадным тауродоном, и разжигая гнев до состояния помешательства.

— Сгинь! — заревел примарх смеющемуся демону. — Изыди!

Он без устали размахивал кулаками, пытаясь зацепить ее, сбить с ног. Лермента, как угорь проскальзывала меж пальцев, пуская ему кровь, добавляя новые зарубки уже потрепанному доспеху. Они отступили к кругу, и Лермента ощутила, как в воздухе накладываются друг на друга силы оберегов, впиваясь в ее плоть, когда прорывалась сквозь них.

— Давай! — дразнила она, влепив ему пощечину. — Делай то, за чем пришел!

Мортарион сопротивлялся, по-прежнему рассчитывая на огромную силу постчеловеческой мускулатуры и пытаясь разорвать ее на куски голыми руками.

Лермента плюнула в примарха, и кислотная слюна ослепила его на один глаз.

Это сработало.

— Барбарои! — заревел он, и выгравированные в комнате руны засветились. Из центра кругов неожиданно задул горячий ветер, цепляясь за открывшуюся истинную форму и терзая ее. — Гхараз! Бегхаммон’эчжаза!

Она не могла не закричать, хотя боль смешалась с холодным удовлетворением от удавшейся провокации.

Мортарион продолжил чтение, и теперь удары кулаками, окутанными варп-молниями, наносили настоящие увечья. Он отшвырнул ее на железную раму, нанося удары в защищенный панцирем живот.

— Ну вот он, наконец, пришел за тобой, — прошипела Лермента сквозь окровавленные клыки и усмехнулась. — Ты не смог воспротивиться.

Восхитительное зловоние усвоенного колдовства и тайной магии стало резким и неотвратимым. Ворожба была внутри примарха, и он использовал ее, вопреки своим же заявлениям.

— Никогда не насмехайся надо мной, — прорычал Мортарион, брызжа слюной через отверстия дыхательной маски. — Хейджаммека! Никогда не зли меня!

Лермента осела у стены, чувствуя, как ее душу затягивает в эмпиреи. Примарх разрывал ее на куски, яростно работая кулаками, изливая весь свой гнев на изломанную физическую оболочку. Было сложно не прийти в ужас от этого — она первой увидела фрагмент того, что, в конце концов, произойдет.

Здесь — над пылающими останками Тераталиона — зарождалось будущее Повелителя Смерти.

И когда Лермента умирала, а ее подлинное тело затягивало обратно в пасть эфира, она сумела насмешливо отсалютовать Мортариону.

— Приветствую, Владыка Чумы! — выкрикнула демон изувеченной пастью. — Клянусь богами, ты учишься быстро.

Затем смертная вселенная раскололась, и Лерменту захлестнул подобно приливу варп.

Тяжело дышавший Мортарион стоял над ее изувеченным телом и чувствовал запах ихора на перчатках, который оставлял такие же следы, что и кровь.

Сердца примарха бились в унисон, но он чувствовал отвращение от боя. Ему хотелось вырвать, избавиться от леденящей тошноты, которая давила тяжестью на желудок.

Но было что-то еще. Он вспомнил обещания Малкадора: казалось, регент произносил свои сладкие речи вечность назад.

«Настанет день, когда во всем этом больше не будет необходимости».

Сигиллит был неправ: ошибался или же просто лгал. Теперь этот день никогда не настанет, и притворяться не было никакого смысла. Возможно, теперь придется отвергнуть все прежние убеждения, даже самые ранние, сформировавшиеся в газовых облаках воспитавшего Мортариона мира, который он и любил, и ненавидел.

Он вспомнил и свои собственные слова.

«Я никогда не стану служить в вашем крестовом походе, пока среди нас есть колдуны».

Слишком долго его все использовали — Никея осталась в прошлом, а все данные там обещания оказались пустыми. Сейчас космос кипел колдовством, более смертоносным, чем когда-либо, и примарх чувствовал на себе хватку его щупалец.

Он посмотрел на покрытый гравировкой пол, на обереги, символы и руны. Он должен узнать больше. Он должен освоить все пути погибели. Он должен, возможно, давно зная об этом, стать тем самым существом, которое всегда ненавидел.

— Да будет так, — прорычал он, вернувшись в центр колдовского круга. — Здесь все и начнется.

Грэм Макнилл Мстительный дух

Действующие лица

ПРИМАРХИ

Гор Луперкаль — Магистр Войны, примарх XVI Легиона

Мортарион — Повелитель Смерти, примарх XIV Легиона

Фулгрим — Фениксиец, примарх III Легиона

Леман Русс — Волчий Король, примарх VI Легиона

Рогал Дорн — Преторианец Императора, примарх VII Легиона

XVI ЛЕГИОН «СЫНЫ ГОРА»

Эзекиль Абаддон — Первый капитан

Фальк Кибре — «Вдоводел», капитан, отделение терминаторов-юстаэринцев

Калус Экаддон — капитан, отделение Катуланских Налетчиков

«Маленький» Гор Аксиманд — капитан, Пятая рота

Йед Дурсо — линейный капитан, Пятая рота

Сергар Таргост — капитан, Седьмая рота, магистр ложи

Лев Гошен — капитан, 25-я рота

Граэль Ноктуа — «Заколдованный», сержант, 25-я рота

Малогарст — «Кривой», советник примарха

Гер Гераддон — луперк

XIV ЛЕГИОН «ГВАРДИЯ СМЕРТИ»

Каифа Морарг — 24-е прорывное отделение, Вторая рота

Игнаций Грульгор — Пожиратель Жизней

XIII ЛЕГИОН «УЛЬТРАДЕСАНТ», II БОЕВАЯ ГРУППИРОВКА (25-я рота)

Кастор Алкад — легат

Дидакус Ферон — центурион, Четвертый дивизион

Проксимо Тархон — центурион, Девятый дивизион

Аркадон Киро — технодесантник

IX ЛЕГИОН «КРОВАВЫЕ АНГЕЛЫ»

Витус Саликар — капитан, 16-я рота

Аликс Вастерн — апотекарий

Дразен Акора — назначенный лейтенант, ранее входил в Библиариум

Агана Серкан — надзиратель

ЛЕГИО КРУЦИУС

Этана Калонис — принцепс, «Идеал Терры»

Картал Ашур — калатор мартиалис

ЛЕГИО ФОРТИДУС

Ута-Дагон — принцепс, «Красная Месть»

Уту-Лерна — принцепс, «Кровавая Подать»

Ур-Намму — Разжигатель Войны

ЛЕГИО ГРИФОНИКУС

Опиник — инвокацио

МЕХАНИКУМ

Беллона Модвен — верховный магос, Ордо Редуктор

ДОМ ДЕВАЙН

Киприан Девайн — «Адский клинок», рыцарь-сенешаль

Себелла Девайн — супруга-дракайна

Рэвен Девайн — первый рыцарь

Альбард Девайн — перворожденный отпрыск

Ликс Девайн — супруга-сибарис

ДОМ ДОНАР

Балморн Донар — лорд-рыцарь

Робард Донар — отпрыск

ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Малкадор Сигиллит — Имперский Регент, Первый Лорд Терры

Бритон Семпер — лорд-адмирал Молехского боевого флота

Тиана Курион — лорд-генерал гранд-армии Молеха

Эдораки Хакон — маршал Северного Океанического

Абди Хеда — командующий Кушитским Востоком

Оскур ван Валькенберг — полковник Западных Пределов

Корвен Мальбек — хан Южной Степи

Ноама Кальвер — медицинский корпус

Аливия Сурека — пилот гавани Ларса

Джеф Парсонс — докер

Миска

Вивьен

ИЗБРАННЫЕ МАЛКАДОРА

Гарвель Локен — Странствующий Рыцарь

Йактон Круз — «Вполуха», Странствующий Рыцарь

Севериан — Странствующий Рыцарь

Тилос Рубио — Странствующий Рыцарь

Мейсер Варрен — Странствующий Рыцарь

Брор Тюрфингр — Странствующий Рыцарь

Рама Караян — Странствующий Рыцарь

Арес Войтек — Странствующий Рыцарь

Алтан Ногай — Странствующий Рыцарь

Каллион Завен — Странствующий Рыцарь

Тубал Каин — Странствующий Рыцарь

Бану Рассуа — пилот «Тарнхельма»

НЕИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

Красный Ангел

И потому торжественное солнце

На небесах сияет, как на троне,

И буйный бег планет разумным оком

Умеет направлять, как повелитель

Распределяя мудро и бесстрастно

Добро и зло. Ведь если вдруг планеты

Задумают вращаться самовольно,

Какой возникнет в небесах раздор!

Какие потрясенья их постигнут!

Как вздыбятся моря и содрогнутся

Материки! И вихри друг на друга

Набросятся, круша и ужасая,

Ломая и раскидывая злобно

Все то, что безмятежно процветало

В разумном единенье естества.

Приписывается драматургу Шекспайру (пр. М2), процитировано в «Пророчестве Амона из Тысячи Сынов» (Глава III, стих 13)

«Гор обратился к темной и дикой ярости, скрытой в самой беспощадной, противоречивой и несчастливой силе Имматериума. Он призвал ужасного идола всепожирающего Молеха, став для того жрецом и воплощением. Все его силы, прежде рассеянные и разрозненные, теперь сконцентрировались и с ужасной энергией направились на достижение ужасной цели».

Из «Эпохи революции: запрещенных монографий магистра хора Немо Жи Менг»

«Линия, которая отделяет добро от зла, проходит не между видами, не между званиями или соперничающими верами. Она пролегает в сердце каждого смертного. Эта линия непостоянна, она меняется и сдвигается со временем. Даже в душах, опутанных злом, остается маленький плацдарм добра».

«Надиктованное Киилер» (Том II, глава XXXIV, стих VII)

Часть первая ОТЦЫ

Где гробницы мертвых богов? Льет ли скорбящий вино на их могильные курганы? Некогда всеми богами правило создание, известное как Зевс, и всякий, кто сомневался в его могуществе и величии, был безбожником и врагом. Но кто в Империуме поклоняется Зевсу? А как насчет Хуицилопочтли? Ему в жертву приносили сорок тысяч дев, сочащиеся кровью сердца которых сжигали в громадных храмах-пирамидах. Когда он хмурился, солнце застывало. Когда он гневался, землетрясения уничтожали целые города. Когда же он хотел пить, его питали океанами крови. Однако сегодня Хуицилопочтли совершенно забыт.

А что с его братом, Тезкатильпокой?

Древние верили, будто Тезкатильпока почти так же силен, как его брат. Ежегодно он пожирал сердца почти тридцати тысяч девственниц, но стережет ли кто-либо его гробницу? Знает ли, где она находится? Плачет ли кто-нибудь над его идолом, вешает ли на него траурные венки?

Что с Балором из Ока, или с Госпожой Ситеры? Или с Дисом, который, как установил кайсар романиев, был верховным божеством Кельтоса? Или со спящим змеем Каюрой? Или с Таранисом, которого смутно помнил лишь мертвый орден Рыцарей, да первые историки Единения? Или с алчущим плоти Королем Нзамби? Или со змееподобными хозяевами Кром Круайх, которых изгнал из логова на острове Жрец Воронова Стекла?

Где их кости? Где древо скорби, на которое вешают памятные гирлянды? В какой забытой обители небытия ждут они часа воскрешения?

Они не одиноки в вечности, ведь гробницы богов полны. Там Урусикс, Эзус, Бальдр, Сильвана, Митра, Финикия, Дева, Кратус, Укселлим, Борво, Граннос и Могонс. Все они в свое время были грозными богами, им поклонялись миллиарды, они сполна требовали и распоряжались. Им приписывали власть связывать воедино стихии и сотрясать основы мироздания.

Цивилизации поколениями трудились, возводя им громадные святилища — высокие строения из камня и стали, которым придавали форму при помощи технологий, ныне сгинувших в неизвестности Старой Ночи. Толкованием их божественных желаний занимались тысячи святых, безумных жрецов, вымазанных навозом шаманов и отравленных опиумом оракулов. Усомниться в их решении означало мучительную смерть. Огромные армии выходили в поле, чтобы защитить богов от неверных и донести их волю до безбожников в далеких краях. Их именем сжигали континенты, расправлялись с невинными и опустошали миры. И все же, в конце концов, все они иссохли и умерли, свергнутые и по праву забытые. Сегодня мало кто столь безумен, чтобы оказывать им почести.

Все они были высшими из божеств, о многих со страхом и благоговейным трепетом упоминается в старинных писаниях Белого Бога. Они занимали место Верховной Власти, однако время все равно прошлось по каждому из них и смеется над пеплом их костей.

Все они были достойнейшими богами — богами цивилизованных людей — которым поклонялись целые планеты. Все они были всесильны, всеведущи и бессмертны.

И все они мертвы.

Если кто-либо из них действительно когда-то существовал, то являлся лишь одним из аспектов подлинного Пантеона, маской, за которой таятся первые боги вселенной во всей своей ужасающей красоте.

Лоргар громогласно проповедовал об этом, что было чрезвычайно утомительно.

Однако его познания не столь велики, как его вера.

Имперская Истина? Изначальная Истина?

И то, и другое несущественно.

Есть бог, который возвысил Себя над прочими. Он могущественнее, чем любое вообразимое божество или порожденное кошмаром адское чудовище.

Он — Император.

Мой отец.

И я должен убить Его. Вот та единственная Истина, которая имеет значение.

1 МАВЗОЛИТИКА БРАТСТВО БРАТЬЯ

Мертвецы Двелла кричали. Округ Мавзолитика стал для них ужасным местом, где прекращение жизненных функций не давало успокоения от непрерывного страдания. Чтобы, наконец, заставить техноадептов устранить повреждения, оставшиеся после штурма Сынов Гора, пришлось предать мечу тысячу из них, но все-таки ремонт был произведен.

Мертвецы Мавзолитики кричали от рассвета до заката, всю ночь и каждый день с тех пор, как Аксиманд захватил его во имя Магистра Войны. Они вопили от страха, ужаса и отвращения.

Но сильнее всего они кричали от злобы.

Их слышал только Магистр Войны, а его не заботила их злость. Его интересовало лишь то, что они могли поведать ему о пережитом и познанном ими прошлом.

Сводчатая масса каменных строений с колоннами, имевшая те же размеры, что и дворец могущественного патриция Терры, одновременно служила склепом для мертвых и либрарием. Гладкие фасады из охряного гранита блестели в лучах угасающего солнца, словно полированная медь, а от криков кружащих морских птиц Гор Аксиманд чуть не забыл о прошедшей тут войне.

Чуть не забыл, что он едва не погиб здесь.

Битва за округ Мавзолитика была выиграна тяжелым кровавым натиском — клинок против клинка, мышцы против мышц. Разумеется, были и сопутствующие разрушения: аппаратуру уничтожили, стазисные капсулы разбили, и законсервированная плоть превратилась в жесткую кожу, соприкоснувшись с безжалостной атмосферой.

На стенах все еще были пятна крови: картины катастрофы, созданные брызгами при взрыве тел внутри пробитых персональных оболочек. Изуродованные трупы Принужденных убрали, однако никто не удосужился смыть их кровь.

Аксиманд стоял возле стены из алеющего на солнце камня, которая доходила ему до колена, поставив одну ногу на парапет и опираясь предплечьями на приподнятое колено. Шум волн далеко внизу умиротворял, а когда с океана дул ветер, запах жженого металла из порта сменялся ароматом соли и диких цветов. С обзорной точки на возвышенном плато поверженный город Тижун во многом выглядел так же, как во время первой высадки Сынов Гора.

Первое впечатление было таким, словно громадная приливная волна прокатилась по рифтовой долине, оставив за собой забытый океанский мусор. Казалось, город лишен упорядоченности, но Аксиманд уже давно оценил органичное изящество его древних творцов.

«Город многогранен, — сказал бы он, окажись рядом благодарный слушатель, — он извлекает пользу из пренебрежения ровными линиями и навязанной четкостью. Видимый недостаток согласованности обманчив, так как порядок существует внутри хаоса. Это становится очевидным, лишь когда пройдешь по змеящимся дорогам и обнаружишь, что твоя цель была определена с самого начала».

Все здания были по-своему уникальны, как будто в Тижун явилась армия архитекторов, и каждый из них создал множество строений из отходов стали, стекла и камня.

Единственный исключением был Двеллский Дворец — недавнее дополнение к городу, имевшее характерные утилитарные черты классической макраггской архитектуры. Оно было выше всего остального в Тижуне и представляло собой увенчанный куполом дворец имперского правительства: одновременно монумент Великому крестовому походу ипроявление тщеславия примарха Жиллимана. Здание обладало математически точными пропорциями и, пусть Луперкаль и счел его аскетичным, Аксиманду понравилась сдержанность, которую он увидел в элегантно-четком исполнении.

По периметру главного лазурного купола и в углубленных нишах, тянувшихся по всей высоте центральной арки, горделиво стояли изысканные изваяния имперских героев. До того, как их разбили, Аскиманд выяснил личность каждого из них. Магистры орденов и капитаны Ультрадесанта и Железных Рук, генералы Армии, принцепсы титанов, понтифики Муниторума и даже несколько аэкзакторов, сборщиков податей.

Крыши города медово блестели в лучах вечернего солнца, а море Энны было гладким и неподвижным. Вода превратилась в золотое зеркало, в котором мелькали яркие, словно фосфор, отражения кружащих на орбите боевых кораблей, временами появляющейся луны и падающих далеко в море обломков, оставшихся после войны в пустоте.

Возле мола из воды торчал нос затонувшего грузового танкера, на его поверхности пузырилась маслянистая грязь петрохимических гелей.

Далеко на севере у горизонта упорно висела сияющая звезда — близнец садящегося на юге солнца. Аксиманд знал, что это не звезда, а все еще пылающие останки Будайского корабельного училища, орбита которых уменьшается с каждым оборотом планеты.

— Скоро упадет, — раздался голос позади него.

— Верно, — согласился Аксиманд, не оборачиваясь.

— Хорошего будет мало, — произнес другой. — Лучше бы нам уйти до того.

— Нам уже давно следовало уйти, — добавил четвертый.

Аксиманд, наконец, отвернулся от буколической панорамы Тижуна и кивнул своим боевым братьям.

— Морниваль, — сказал он. — Магистр Войны призывает нас.

Морниваль. Восстановленный. Впрочем, он никогда и не пропадал, лишь временно раскололся.

Аксиманд шел рядом с Эзекилем Абаддоном. В своем шипастом боевом доспехе Первый капитан Сынов Гора на голову превосходил Аксиманда ростом. В его движения читалась агрессивная дикость, грубо обтесанные черты лица плотно облегали выступающие кости. На его черепе не было волос, за исключением лоснящегося черного пучка, который торчал на темени, словно племенной фетиш.

Они с Абаддоном были ветеранами, входили в Морниваль еще до того, как Галактика сошла с резьбы и рывком повернулась в другую сторону. Они проливали кровь на сотне миров во имя Императора и на многих сотнях других — во имя Магистра Войны.

И когда-то они смеялись, сражаясь.

Рядом со своими рекомендателями шагали двое новых членов Морниваля. Отраженный свет луны Двелла рисовал на их шлемах полумесяцы. Один из них был известным воином, другой же — сержантом, который заработал себе репутацию во время катастрофы при падении Двелла.

Вдоводел Кибре командовал терминаторами-юстаэринцами. Один из людей Абаддона и истинный сын. Кибре был опытен и проверен в бою, но Граэль Ноктуа из Заколдованных был новичком в Легионе. Воин обладал разумом, похожим на стальной капкан, и Абаддон сравнивал его ум с неторопливым клинком.

С появлением Кибре на одну чашу Морниваля лег тяжкий груз гневливости. Аксиманд надеялся, что это уравновесится присутствием флегматичного Ноктуа. Благосклонность, которую Аксиманд проявлял к сержанту, вызывала у некоторых ворчание, однако Двелл заставил их всех умолкнуть.

Вместе с двумя новыми братьями Аксиманд и Абаддон шли к центральному залу Мавзолитики, откликаясь на зов Магистра Войны.

— Думаете, будет приказ о мобилизации? — спросил Ноктуа.

Как и всем им, ему не терпелось получить свободу. Война здесь давно закончилась, и, если не считать нескольких вылазок за пределы системы, основная масса Легиона оставалась на месте, пока примарх уединился с мертвыми.

— Возможно, — отозвался Аксиманд, которому не хотелось строить домыслов относительно мотивов Магистра Войны оставаться на Двелле. — Довольно скоро узнаем.

— Мы должны двигаться, — произнес Кибре. — Война набирает обороты, а мы простаиваем в бездействии.

Абаддон остановился и упер руку в центр нагрудника Вдоводела.

— Думаешь, будто знаешь о ходе войны больше, чем твой примарх?

Кибре покачал головой.

— Конечно, нет. Я просто…

— Первый урок Морниваля, — сказал Аксиманд. — Никогда не решай за Луперкаля.

— Я за него и не решал, — огрызнулся Кибре.

— Хорошо, — произнес Аксиманд. — Значит, сегодня ты усвоил нечто важное. Может быть, Магистр Войны нашел то, что ему было нужно, а может и нет. Может быть, мы получим приказ о мобилизации, а может и нет.

Кибре кивнул. Аксиманд видел, как тот силится обуздать свой неуравновешенный нрав.

— Как скажешь, Маленький Гор. Расплавленное ядро Хтонии, что горит в каждом из нас, бурлит во мне сильнее, чем во всех остальных.

Аксиманд усмехнулся, хотя это прозвучало непривычно для него. Мышцы двигались под кожей слегка иначе.

— Ты так говоришь, как будто это что-то плохое, — заметил он. — Просто не забывай, что пламя полезно, когда его контролируют.

— В большинстве случаев, — добавил Абаддон, и они двинулись дальше.

Они пересекали высокие сводчатые вестибюли с рухнувшими колоннами и залы с изрешеченными из болтеров фресками, где раньше было поле боя. Воздух гудел от вибрации зарытых генераторов и имел привкус, как в бальзамировочной мастерской. Между фресок, изображавших кобальтово-синих воинов Легиона, которых приветствовали гирляндами, на вмурованных пластинах были выложены сусальным золотом десятки тысяч имен.

Захороненные мертвецы Мавзолитики.

— Похоже на Проспект Славы и Скорби на «Духе», — сказал Аксиманд, указывая на мелкие надписи.

— Его так не называли с Исствана, — фыркнул Абаддон, даже не взглянув на имена.

— Пусть некрологистов больше нет, — вздохнул Аксиманд, — однако он такой же, каким был всегда: место памяти о мертвых.

Они поднялись по широким мраморным ступеням, с хрустом ступая по раздробленным остаткам опрокинутых статуй, и вышли в поперечный вестибюль. Аксиманд проходил его вдоль и поперек с боем: вскинув щит, высоко подняв клинок Скорбящего и расправив плечи. По локоть вымокнув в крови.

— Опять замечтался? — спросил Абаддон, заметив крошечную заминку.

— Я не мечтаю, — бросил Аксиманд. — Просто размышляю, как нелепо, что армия людей смогла мешать нам тут. Когда вообще смертные создавали нам при встрече хлопоты?

Абаддон кивнул.

— В Граде Старейших сражалась Цепная Вуаль. Они меня задержали.

Дополнительных слов не требовалось. То, что какая-то армия — смертных или транслюдей — смогла задержать Эзекиля Абаддона, красноречиво говорило об ее умении и отваге.

— Однако в конечном итоге все они умерли, — произнес Кибре, когда они прошли под огромной погребальной аркой и углубились в могильный комплекс. — Будь то Цепная Вуаль или обычные солдаты, но они стояли против нас строем, и мы перебили их всех.

— То, что они вообще стояли, должно было намекнуть нам, что нас ждет что-то еще.

— В каком смысле? — спросил Аксиманд, уже зная ответ, но желая услышать его произнесенным вслух.

— Люди, которые сражались здесь против нас, верили, будто могут победить.

— Их оборону организовывал Медузон из Железной Десятой, — сказал Аксиманд. — Можно понять, почему они ему верили.

— Такую стойкость смертным придает лишь присутствие Легиона, — продолжил Ноктуа. — Имея рядом военачальника Десятого Легиона и истребительные команды Пятого Легиона, они считали, что у них есть шанс. Считали, что смогут убить Магистра Войны.

Кибре покачал головой.

— Даже если бы Луперкаль попался на их очевидную уловку и явился лично, он бы с легкостью убил их.

Скорее всего, Кибре был прав. Невообразимо, чтобы всего лишь пятеро легионеров смогли прикончить Магистра Войны. Даже с учетом эффекта внезапности мысль, будто Гора можно повергнуть наскоком группы убийц с клинками, казалась смехотворной.

— Он обманул пулю снайпера на Дагонет и избежал мечей убийц на Двелле, — произнес Абаддон, пинком опрокинув гравированную урну, украшенную расколотой Ультимой. — Должно быть, Медузон пребывал в отчаянии, если решил, будто у Шрамов есть шанс.

— Именно в отчаянии он и пребывал, — отозвался Аксиманд, ощущая зуд в том месте, где ему восстановили лицо. — Просто представь, что было бы, добейся они успеха.

Никто не ответил, никто не мог представить себе Легион без Луперкаля во главе. Одно не существовало без другого.

Однако Шадраку Медузону не удалось заманить Магистра Войны в ловушку, и Двелл потерпел жестокое поражение.

Столкнувшись с армиями Гора Луперкаля, все в конечном итоге терпели поражение.

— Зачем вообще защищать мертвецов? — спросил Кибре. — Если не считать господства на возвышенности над открытым городом, удержание Мавзолитики не несет реальной стратегической пользы. Мы могли просто разбомбить ее и послать ауксилии Армии Литонана добить выживших.

— Они знали, что Магистр Войны захочет захватить столь драгоценный ресурс нетронутым, — произнес Ноктуа.

— Это дом мертвых, — настаивал Кибре. — Какой из него ресурс?

— Ты теперь в Морнивале, отчего не спросишь у него сам? — отозвался Ноктуа. Кибре резко обернулся. Он не привык, чтобы к нему столь неформально обращался младший офицер. Требовалось время, чтобы Оставляющий вдов сжился с равенством внутри Морниваля.

— Полегче, Ноктуа, — предостерег Абаддон. — Пусть ты теперь и один из нас, но не думай, будто это освобождает тебя от уважительности.

Аксиманд ухмыльнулся гневу Абаддона. Эзекиль был бойцовой гончей на истончающейся привязи, и Аксиманд гадал, известно ли тому об этой своей роли.

Разумеется, Эзекилю было известно. Воин, которому недостает ума знать свое место, не стал бы Первым капитаном Сынов Гора.

— Мои извинения, — произнес Ноктуа, оборачиваясь непосредственно к Кибре. — Я не хотел проявить непочтительность.

— Хорошо, — сказал Аксиманд. — А теперь ответь Фальку, как следует.

— Мавзолитика занимает лучшее место для обороны в рифтовой долине, однако она практически не укреплена, — произнес Ноктуа. — Из чего следует, что двелльцы чрезвычайно ею дорожили, однако не воспринимали как военную цель, пока им об этом не сообщил Медузон.

Аксиманд кивнул и хлопнул рукой в перчатке по отполированным пластинам наплечника Ноктуа.

— Так почему Железные Руки считали это место ценным? — спросил Кибре.

— Понятия не имею, — ответил Аксиманд.

Лишь позднее он понял, что гораздо лучше было бы, если бы двелльцы уничтожили Залы Мавзолитики и разбили их аппаратуру на куски, лишь бы не дать ей попасть в руки Сынов Гора.

Лишь гораздо позднее, когда последние страшные спазмы галактической войны на мгновение стихли, Аксиманд осознал колоссальную ошибку, которую те допустили, позволив Мавзолитике устоять.

Они обнаружили примарха в Зале Паломника, где старинная аппаратура позволяла хранителям Мавзолитики получать доступ к воспоминаниям мертвых и сверяться с ними. Хранители присоединились к своим подопечным в смерти, и Гор Луперкаль управлял машинами сам.

В центре гулкого помещения гудел от энергии напоминавший храмовый орган колоссальный криогенератор, из источающих туман конденсаторов которого выходило множество заиндевевших труб. Основание было покрыто узором могильной пыли в месте, где истребительная команда Белых Шрамов сбросила маскировку.

От генератора наружу, будто спицы освещенного колеса, ряд за рядом тянулись расслабленные тела внутри установленных друг на друга стеклянных цилиндров. Аксиманд насчитал двадцать пять тысяч только в этом зале, а над землей было пятьдесят помещений такого же размера. Он еще не успел выяснить, сколько покоев вырезано в основании скалы.

Магистра Войны было несложно заметить.

Он стоял к ним спиной, склонившись над цилиндрическим тубусом, выдвинутым из гравиметрического поддерживающего поля. Между ними и Магистром Войны стояло двадцать терминаторов-юстаэринцев, вооруженных фальчионами с фотонным лезвием и двуствольными болтерами. Формально являясь телохранителями Магистра Войны, юстаэринцы были пережитком времен, когда военачальники действительно нуждались в защите. Гору требовалось от них не больше боевой силы, чем от Морниваля, однако после засады Хибу-хана никто не полагался на удачу.

Как и всегда, примарх притягивал к себе взгляды. Перед его громадной фигурой было правильно и подобающе проявлять преданность. Непринужденная улыбка демонстрировала, что Гор только что их заметил, однако Аксиманд не сомневался, что он знал об их присутствии задолго до того, как они вошли в зал.

Он был закован в титаническую броню цвета гагата с отделкой из желтой меди. Нагрудник украшало янтарное око со щелью зрачка, по бокам от которого располагались золотые волки. Правая рука Гора кончалась смертоносным когтем, левая покоилась на громадной булаве. Оружие называлось Сокрушителем Миров, его адамантиевая рукоять была гладкой, если не считать орла на тыльнике, убийственное навершие было черно-бронзовым.

У Магистра Войны было лицо завоевателя, воина, дипломата и государственного мужа. Оно могло принимать доброжелательное выражение отеческой заботы, или же становиться последним лицом, виденным в жизни.

Аксиманд еще не мог сказать, каким оно было на данный момент, однако в дни вроде этого подобная неясность являлась благом. Если настроение Луперкаля было неизвестно тем, кто стоял рядом с ним, это бы взволновало тех, кто еще мог выступить против него.

— Маленький Гор, — произнес Магистр Войны, когда юстаэринцы расступились между ними, словно врата керамитовой твердыни.

Аксиманд заработал свое прозвище благодаря поразительному сходству с генетическим отцом, однако Хибу-хан лишил его этой черты при помощи клинка из твердой стали с Медузы. Апотекарии Легиона сделали, что было в их силах, но повреждения были слишком серьезны, лезвие слишком остро, а израненная плоть слишком меланхолична.

И все же, в силу некой причудливой физиологической алхимии, сходство между Аксимандом и его примархом стало еще более заметным, несмотря на грубое уродство.

— Магистр Войны, — отозвался Аксиманд. — Ваш Морниваль.

Гор кивнул и поочередно оглядел каждого из них, словно оценивая состав сплава восстановленного братства.

— Одобряю, — сказал он. — Похоже, что сочетание хорошее.

— Время покажет, — сказал Аксиманд.

— Как и всегда, — ответил Гор, шагнув вперед и оказавшись перед сержантом Заколдованных.

— Протеже Аксиманда, действительно истинный сын, — произнес Гор с ноткой гордости в голосе. — Я слышу о тебе хорошее, Граэль. Это правда?

К чести Ноктуа, тот сохранил самообладание при похвале Магистра Войны, однако не смог долго смотреть в глаза.

— Да, мой повелитель, — выдавил он. — Возможно… Не знаю, что вы слышали.

— Хорошее, — сказал Гор, кивнул и двинулся дальше, сомкнув когти на перчатке Оставляющего вдов.

— Ты напряжен, Фальк, — произнес он. — Бездействие тебе не подходит.

— Что я могу сказать? Я был создан для войны, — ответил Кибре с большим тактом, чем ожидал Аксиманд.

— В большей мере, чем многие, — согласился Гор. — Не тревожься. Я не заставлю вас с юстаэринцами долго ждать.

Магистр Войны перешел к Абаддону.

— Эзекиль, ты скрываешь это лучше, чем Вдоводел, но я вижу, что тебя тоже раздражает наша вынужденная задержка на Двелле.

— Нужно выигрывать войну, мой повелитель, — произнес Абаддон едва ли не с упреком в голосе. — И я не позволю говорить, будто Сыны Гора позволяют другим Легионам сражаться вместо себя.

— Как и я, сын мой, — ответил Гор, кладя когтистую конечность на плечи Абаддона. — Нас отвлекали замыслы и мелкие счеты других, но это время кончилось.

Гор развернулся и принял от одного из юстаэринцев кроваво-красный боевой плащ. Он набросил его на плечи, закрепив на обоих наплечниках при помощи штифтов в виде волчьих лап.

— Аксиманд, они здесь? — спросил Гор.

— Здесь, — ответил Аксиманд. — Впрочем, вам и так об этом известно.

— Верно, — согласился Гор. — Даже когда у нас еще не было тел, я всегда чувствовал их близость.

Аксиманд заметил в глазах Гора плутовской блеск и решил, что тот шутит. Магистр Войны редко говорил о годах, проведенных с Императором. Еще реже — о временах, которые предшествовали этому.

— В моменты гордыни мне казалось, что именно поэтому Император в первую очередь явился за мной, — продолжил Гор, и Аксиманд понял, что ошибся. Скорее всего, Магистр Войны не шутил. — Я думал, что Ему требуется моя помощь, чтобы разыскать остальных потерянных сыновей. Порой же мне кажется, что это было жестокое наказание: ощущать столь глубокую связь с генетическими сородичами лишь для того, чтоб быть разделенным с ними.

Гор умолк и заговорил Аксиманд.

— Они ожидают вас в Куполе Возрождения.

— Хорошо, мне не терпится присоединиться к ним.

Абаддон сжал кулаки.

— А потом мы вернемся на войну?

— Эзекиль, сын мой, мы ее и не покидали, — ответил Гор.

Купол Возрождения представлял собой громадную полусферу из стекла и транспаростали, возвышавшуюся над крупнейшей из каменных построек Мавзолитики. Это было место почтения и торжественного назначения. Место, где можно было вернуть к жизни сохраненные воспоминания умерших.

Вход туда осуществлялся при помощи решетчатого лифта, который поднимался в центр купола. Гор и Морниваль встали в середине платформы, и та начала свой величавый подъем. Несмотря на протесты Кибре, юстаэринцев оставили внизу, и путь продолжили лишь пятеро. Аксиманд поднял глаза к широкому проему в полу высоко над ними. По ту сторону он увидел треснувший хрустальный купол. Закат угасал, опускалась ночь.

Лифт вошел внутрь купола, и на него скользнули косые колонны лунного света. Шальной снаряд повредил полусферическое сооружение, и отполированный металлический пол был покрыт осколками закаленного стекла, похожими на ножи с алмазными клинками. По внешнему периметру подъемника с равными интервалами тянулись гнезда для десятков криоцилиндров. Сейчас все они были пусты.

Аксиманд ошеломленно вдохнул морозный воздух, увидев ожидающих внутри полубогов. Разумеется, он знал, кого вызвал Магистр Войны, но вид двух столь сверхъестественных созданий все равно стал для него мигом откровения.

Плоть одного была нематериальна, второй же был флегматично-телесным.

Гор приветственно раскинул руки.

— Братья, — произнес он. — Добро пожаловать на Двелл.

До Сынов Гора доходили слухи о переменах, произошедших с некоторыми из братьев Магистра Войны, но ничто не могло подготовить Аксиманда к тому, сколь коренными оказались эти изменения.

В последний раз, когда он видел примарха Детей Императора, Фулгрим выглядел как безупречный воитель, герой с белоснежной гривой в пурпурно-золотой броне. Теперь же Фениксиец представлял собой физическое воплощение древнего многорукого божества-разрушителя. Обладая змееподобным телом, облаченным в изящные фрагменты некогда величественного доспеха, Фулгрим был прекрасным чудовищем. Существом, которое вызывало скорбь об утраченном им величии и восхищение приобретенной им силой.

Мортарион из Гвардии Смерти стоял поодаль от змеиной фигуры Фулгрима, и по первому впечатлению казалось, будто он не изменился. При более пристальном взгляде в запавшие глаза обнаруживалась боль от недавних ран, которая окутывала его, словно изодранный погребальный саван. Безмолвие, огромная боевая коса Повелителя Смерти, было иззубрено боевыми засечками, а прикрепленная к древку длинная цепь с петлей была обернута вокруг талии примарха, словно пояс. На цепях висели позвякивающие курильницы, каждая из которых источала крохотные облачка горячего пара.

На его барочном доспехе с Барбаруса виднелось множество следов работы оружейника, заливка керамита, свежая окраска и притирочный порошок. Судя по масштабам ремонта, в какой бы битве он недавно ни участвовал, та должна была быть жестокой.

Гор отпустил юстаэринцев, так что его братья-примархи также явились без сопровождения: Фулгрим без Гвардии Феникса, а Мортарион без Савана Смерти, хотя Аксиманд не сомневался, что и те, и другие неподалеку. Находиться рядом с Магистром Войны было честью, но присутствие при встрече трех примархов опьяняло.

Фулгрим и Мортарион совершили путешествие к Двеллу с целью увидеть Гора Луперкаля, однако Магистр Войны явился не для того, чтоб его увидели.

Он явился, чтобы его услышали.

Тело Фулгрима свернулось под ним с шипением трущихся чешуек, и он стал выше Мортариона с Магистром Войны.

— Гор, — произнес Фулгрим, и в каждом звуке его голоса таился едва заметный смысл. — Мы живем во времена величайшего потрясения, какое знала Галактика, а ты совсем не изменился. Как это разочаровывает.

— Зато ты изменился до неузнаваемости, — отозвался Гор.

За спиной Фулгрима развернулась пара гладких драконьих крыльев, а его тело пошло темной рябью.

— Более чем тебе известно, — прошептал Фулгрим.

— Менее чем ты думаешь, — ответил Гор. — Но скажи мне, жив ли еще Пертурабо? Мне потребуется его Легион, когда стены Терры рухнут.

— Я оставил его в живых, — сказал Фулгрим. — Хотя для меня загадка, что с ним сталось после моего возвышения. В… как там он его называл? Ах да, в Оке Ужаса нет места тем, кто столь сильно погружен в материальные заботы.

— Что ты сделал с Владыкой Железа? — требовательно проскрежетал Мортарион из-под бронзового респиратора, который закрывал нижнюю половину его лица.

— Я избавил его от дурацких представлений о постоянстве, — ответил Фулгрим. — Почтил, позволив его силе подпитать мое вознесение к этой высшей форме бытия. Однако в конце он не стал жертвовать всем ради любимого брата.

Фулгрим хихикнул.

— Думаю, я слегка его надломил.

— Ты его использовал? — произнес Мортарион. — Чтобы превратиться в… это?

— Мы все друг друга используем, ты не знал? — рассмеялся Фулгрим, скользя по полу зала и любуясь своим отражением в разбитых стеклах. — Чтобы достичь величия, мы должны принять благословение новых вещей и новых форм силы. Я принял этот урок близко к сердцу и охотно приветствую подобное преображение. Лучше бы тебе последовать моему примеру, Гор.

— Копье, нацеленное в сердце Императору, должно быть не гибким, а из твердого железа, — сказал Гор. — Я — это твердое железо.

Гор повернулся к Мортариону, который даже не удосуживался скрывать свое отвращение от того, во что превратился Фениксиец.

— Как и ты, брат, — произнес Магистр Войны, шагнув вперед и по-воински сжав запястье Повелителя Смерти. — Ты поражаешь меня, непреклонный друг мой. Если даже Хану не хватило сил повергнуть тебя, на что же надеяться остальным?

— Его скорость в бою чудесна, — признал Мортарион. — Но без нее он ничто. Я еще скошу его.

— И я позабочусь об этом, — посулил Гор, разжимая руку. — На земле Терры мы стреножим Хана и посмотрим, сколь хорошо он бьется.

— Я твой слуга, — произнес Мортарион.

Гор покачал головой.

— Нет, ни в коем случае. Не слуга. Мы ведем эту войну, так что не должны быть ничьими рабами. Я не собираюсь заставлять тебя менять одного господина на другого. Ты нужен мне рядом как равный, не как вассал.

Мортарион кивнул, и Аксиманд заметил, что примарх Гвардии Смерти выпрямился после слов Луперкаля.

— А что с твоими сыновьями? — спросил Гор. — Тифон так и дразнит охотников Льва?

— После Пердитуса он весело пляшет с монахами Калибана среди звезд, оставляя за собой смерть и горе, — отозвался Мортарион с довольным ворчанием, от которого из ворота пошли струйки ядовитых эманаций. — Если позволишь, я вскоре присоединюсь к нему, и охотники станут дичью.

— Уже скоро, Мортарион, уже скоро, — сказал Гор. — Твой Легион готов к войне, и мне почти что жаль Льва.

Фулгрим ощетинился, не получив слов похвалы, однако Гор еще не закончил.

— Сейчас более чем когда бы то ни было мне нужны вы двое рядом, не как союзники или подчиненные, а как равные. Я сохраняю титул Магистра Войны не из-за того, что он олицетворял, когда был пожалован, а из-за того, что он значит теперь.

— И что же это? — поинтересовался Фулгрим.

Гор взглянул в орлиное лицо Фениксийца, обладавшее холодным совершенством алебастра. Аксиманд почувствовал силу протянувшейся между ними связи — борьбы за главенство, в которой мог быть лишь один победитель.

Фулгрим отвел взгляд, и Гор заговорил.

— Он значит, что лишь у меня есть силы сделать то, что должно. Лишь я могу собрать своих братьев под одно знамя и переделать Империум.

— Ты всегда был гордым, — заметил Фулгрим, и от тона Фениксийца Аксиманда потянуло схватиться за эфес Скорбящего. Однако меч больше не висел у него на боку, клинок был сильно иссечен и нуждался в ремонте.

Гор оставил шпильку без внимания и продолжил.

— Если я и горд, то это гордость за моих братьев. Гордость за то, чего вы добились с нашей прошлой встречи. Вот почему я призвал к себе вас и более никого.

Фулгрим ухмыльнулся.

— Так чего же тебе нужно от меня, Магистр Войны?

— То создание, с которым я говорил после Исствана, покинуло тебя? Ты вновь Фулгрим?

— Я очистил свою плоть от присутствия этого создания.

— Хорошо, — произнес Гор. — То, о чем я говорю здесь, касается Легионов и не относится к тварям, что обитают вне нашего мира.

— Я изгнал тварь варпа, однако научился множеству вещей, пока наши души были переплетены.

— Каким вещам? — спросил Мортарион.

— Мы договорились с их хозяевами, заключили сделки, — прошипел Фулгрим, указывая серповидным когтем на Гора. — Ты заключил кровавые соглашения с богами, а клятвы богам не следует с легкостью нарушать.

— Меня насквозь пробирает отвращение, когда ты говоришь о вере клятвам, — сказал Мортарион.

Магистр Войны поднял руку, удерживая Фулгрима от ядовитого ответа.

— Вы оба здесь, поскольку я нуждаюсь в ваших уникальных талантах. Гневу Сынов Гора снова нужно дать волю, и я не стану этого делать, не имея возле себя братьев.

Гор медленно двинулся по кругу, оплетая Мортариона и Фулгрима словами, словно сетью.

— Эреб поднял великий Гибельный Шторм на Калте и расколол Галактику на части. По ту сторону бурь Пятьсот Миров пылают в «теневом крестовом походе» Лоргара и Ангрона, однако теперь от их бессмысленной резни нету прока. Выбор между победой и поражением сделает то, что происходит здесь, с нами, с вами.

Слова Магистра Войны были одновременно соблазнительными и успокаивающими, что было очевидно даже Аксиманду, однако они оказывали желаемое воздействие.

— Мы наконец-то выступаем к Терре? — спросил Мортарион.

Гор рассмеялся.

— Еще нет, но скоро. Я позвал вас сюда, чтобы подготовиться к этому дню.

Гор сделал шаг назад и вскинул руки, а из пола быстро, словно коралловые наросты, поднялась древняя аппаратура, разворачивающаяся и раскрывающаяся с механической точностью. С ней поднялась сотня или больше стеклянных цилиндров, в каждом из которых находилось тело, вечно лежащее на пороге между бытием и забвением.

Из прежде незаметных входов появилось множество плачущих техноадептов и механикумов в черных облачениях, которые заняли места возле мягко светящихся цилиндров.

— По любым оценкам смертных, наш отец бог, — произнес Гор. — И хотя Он и позволил Своему царству погрузиться в мятеж, Он все равно слишком могуч, чтобы сражаться с ним.

— Даже для тебя? — с ухмылкой спросил Фулгрим.

— Даже для меня, — подтвердил Магистр Войны. — Чтобы убить бога, воин сперва должен сам стать богом.

Гор сделал паузу.

— По крайней мере, так мне сказали мертвые.

2 КРЕПКИЕ КОРНИ МОЛЕХ ОГОНЬ МЕДУЗЫ

Под куполом километровой высоты располагался Гегемон — чудо гражданской инженерной мысли, которое идеально воплощало замысел, лежавший в основе создания Дворца. Расположенный в округе Кат Мандау Старой Гималазии, Гегемон был резиденцией имперского правительства — центром деятельности, где никогда не останавливался и не прерывался даже на миг непрестанный труд.

Лорд Дорн, разумеется, хотел укрепить его, обложить золотые стены адамантием и камнем, однако это распоряжение было тихо отменено на высшем уровне. Если бы армии Магистра Войны углубились во Дворец настолько далеко, значит война уже была бы проиграна.

Его кости пронизывал миллион комнат и коридоров — от бездушных загородок из голого кирпича для писцов до головокружительных покоев из оуслита, мрамора и золота, заполненных величайшими сокровищами искусства всех времен. Десятки тысяч закутанных в рясы секретарей и клерков спешили по высоким вестибюлям в сопровождении нагруженных документами сервиторов и бегущих рысцой чернорабочих. Послы и знать со всего мира собирались, чтобы подать петицию лордам Терры, а министры руководили делами бесчисленных департаментов.

Гегемон давно перестал быть зданием в буквальном смысле этого слова. Он раскинулся за пределы купола, превратившись в громадный самостоятельный город: спутанную массу отвесных провалов архивов, канцелярских башен, куполов просителей, дворцов бюрократии и ступенчатых террас с висячими садами. За века он стал практически непостижимым органом тела Империума, функционирующим, несмотря на чрезвычайную сложность — или, возможно, благодаря ей. Это было неторопливо бьющееся сердце владений Императора, где решения, касающиеся миллиардов, распространялись по Галактике функционерами, которые ни одного дня не провели вне вращения кругов Дворца.

И округ Кат Мандау был лишь одной из многих сотен подобных областей, заключенных внутри окованных железом стен самой могучей крепости Терры.

Под затянутой облаками вершиной центрального купола Гегемона располагалась уединенная рифтовая долина, где можно было встретить последние оставшиеся образцы естественной растительности Терры. Купол был столь огромен, что на разной высоте властвовали различные микроклиматы, из-за чего возникали миниатюрные погодные модели, противоречащие всем представлениям о замкнутости.

Поблескивающие белые утесы были укутаны вечнозеленой горной растительностью и украшены каскадами ледопадов, от которых питалось хрустальное озеро с зеркальными карпами кои. К отрогу скалы на полпути до утесов лепились руины древней цитадели. Внешняя стена давным-давно обрушилась, а остатки внутренней крепости отделялись группой концентрических кругов из стеклянистого вулканического камня.

Долина существовала до создания Дворца, и молва утверждала, будто она имела особое значение для самого Повелителя Человечества.

Правду знал лишь один человек, но он никогда бы ее не открыл.

Малкадор Сигиллит сидел на берегу колышущегося озера, решая, наступать ли уверенно справа, или же отбросить осторожность и атаковать всеми силами. Он обладал более крупной армией, однако противник был гораздо больше него — огромный гигант, облаченный в боевой доспех цвета освещенного луной льда и укутанный в меховой плащ. Длинные косички красно-коричневых волос с вплетенными драгоценными камнями и пожелтевшими клыками были откинуты с благородно-дикого лица, которое в искусственном освещении купола казалось белым, словно мрамор.

— Ты собираешься ходить? — спросил Волчий Король.

— Терпение, Леман, — произнес Малкадор. — В hnefatafl много тонкостей, и каждый ход нужно тщательно обдумывать. Особенно, когда атакуешь.

— Я в курсе насчет тонкостей игры, — отозвался Леман Русс. Его голос звучал, как гортанное угрожающее рычание хищника. — Это я изобрел этот вариант.

— Тогда ты знаешь, что меня не надо торопить.

Могучий более, чем вообще может подразумевать такое определение, Леман Русс был цунами, которое зарождается далеко в море и набирает силу на протяжении тысяч километров по мере приближения к берегу. Его материальное тело воплощало собой мгновение перед ударом. Даже когда Леман Русс явно пребывал в покое, казалось, будто ему стоит огромных усилий удерживаться от буйного взрыва.

У него на поясе висел на ремне охотничий клинок с костяной рукояткой. По его постчеловеческим меркам это был кинжал, для всех же остальных — меч.

Рядом с Леманом Руссом Малкадор выглядел хрупким сгорбленным стариком. По мере течения времени это все меньше было тщательно культивируемым образом и все больше становилось подлинным отражением усталости в глубине его души. Белые волосы ниспадали с его головы и лежали на плечах, словно снег на громадных склонах Джомолунгмы.

Находясь в обществе Сангвиния или Рогала Дорна, он мог бы связать волосы, однако с Руссом внимание к физическим мелочам отходило на второй план перед насущными делами.

Малкадор изучал доску — разделенный на неравные сегменты шестиугольник с восьмиугольным возвышением по центру. В каждом сегменте были проделаны прорези, куда помещались фигуры, вырезанные из пожелтевших зубов hrosshvalur: набор воинов, королей, чудовищ и сил стихий. Части доски были сделаны подвижными, они могли надвигаться друг на друга и скрывать или открывать новые сегменты, а встроенные в каждый из боков стержни поворачивались, блокируя или открывая прорези. Все это позволяло умелому игроку одним движением радикально менять характер игры.

У одного из играющих был король и небольшая группа помощников, у другого — армия, и, как и в большинстве подобных игр, задача была убить вражеского короля. Или сохранить ему жизнь, в зависимости от выбранного цвета. Русс всегда предпочитал играть за находящегося в меньшинстве короля.

Малкадор вынул ярла-владетеля и передвинул его ближе к восьмиугольнику, на котором собрались фигуры Волчьего Короля, а затем повернул один из стержней. Внутри доски завертелись пощелкивающие механизмы, но было невозможно узнать наверняка, какие прорези открылись, а какие закрылись, пока игрок не делал ход.

— Дерзко, — заметил Русс. — Немо бы сказал, что ты недостаточно обдумал этот ход.

— Ты на меня давил.

— И ты позволил себя подгонять? — задумчиво произнес Русс. — Я удивлен.

— Сейчас не время для глубоких раздумий.

— Ты об этом уже говорил.

— Об этом важно говорить.

— Но еще и не время для безрассудства, — сказал Русс, передвинув боевого ястреба и повернув боковой стержень. Ярл-владетель Малкадора упал на бок, занимаемая им прорезь закрылась.

— Глупо, — произнес Малкадор, отказавшись от возможности изменить доску ради того, чтобы продвинуть лишнюю фигуру. — Теперь ты открыт.

Русс покачал головой и надавил на сегмент доски перед собой, развернув его на девяносто градусов. Когда тот со щелчком встал на место, Малкадор увидел, что слуги короля теперь готовы обойти его армию с фланга и казнить главную фигуру.

— Ты говоришь «открыт», — сказал Русс. — А я говорю «berkutra».

— Удар охотника, — перевел Малкадор. — Это по-чогорийски.

— Меня научил этому названию Хан, — отозвался Русс, который никогда не приписывал себе чужих заслуг. — Мы называем это «almattigrbita», но его термин мне нравится больше.

Малкадор аккуратно опрокинул свою главную фигуру набок, зная, что из ловушки Волчьего Короля не будет спасения, одно лишь медленное истребление, из-за которого его оставшаяся без предводителя армия окажется рассеяна по углам доски.

— Славно сыграно, Леман, — произнес Малкадор.

Русс кивнул, наклонился и достал из-под стола широкогорлый кувшин с вином. В другой руке у него была пара оловянных кубков. Один он оставил себе, а второй протянул Малкадору. Сигиллит заметил происхождение вина и с любопытством приподнял бровь.

Русс пожал плечами.

— Не все у Сынов было отравлено колдовством.

Вино разлили, и Малкадор был вынужден согласиться.

— Как скоро твой флот будет готов к бою? — спросил Сигиллит, хотя уже изучил рабочий график фабрикатора Кейна с Новопангейской орбитальной верфи касательно фенрисийских кораблей.

— Щенки Альфария пытались вырвать «Храфнкелю» сердце, но его кости крепки, и он вновь отправится в плаванье, — флегматично проворчал Русс. — Кораблестроители говорят мне, что прежде, чем он будет готов выйти в пустоту, пройдет, по меньшей мере, три месяца, и даже угрозы Медведя не заставят их работать быстрее.

— Медведя?

— Прицепившаяся ошибка в имени, — только и ответил Русс.

— А остальной флот?

— Может и дольше, — сказал Русс. — Задержка раздражает, но если бы ангелы Калибана не прибыли вовремя, флот вообще не из чего было бы восстанавливать. Впрочем, мы занимаем время. Тренируемся, сражаемся и готовимся к предстоящему.

— Ты обдумал мою альтернативу?

— Обдумал, — отозвался Русс.

— И?

— Мой ответ «нет», — произнес Русс. — От нее смердит местью и крайними мерами.

— Это стратегия, — сказал Малкадор. — Упреждающий удар, если угодно.

— Семантика, — ответил Русс, и в его голосе появился предупреждающий скрежет. — Не думай плести вокруг меня лингвистические узлы, Сигиллит. Мне известно, почему ты хочешь сжечь эту планету, но я воин, а не разрушитель.

— Тонкая разница, друг мой, однако если смерть какого-либо мира и заставит Магистра Войны свернуть с пути, то именно этого.

— Возможно, но это убийство на другой раз, — сказал Русс. — Лучше направить пушки моего флота на самого Гора.

— Итак, ты твердо нацелен на это?

— Как проклятый ледолаз brodirgrata обречен следовать за дурной звездой.

— Дорн предпочел бы, чтоб ты остался, — произнес Малкадор, передавая Руссу красные фигуры. — Тебе известно, что Терра стала бы сильнее с Великим Волком, лежащим в ожидании, оскалив клыки и наточив когти.

— Если я так нужен Рогалу, пусть сам попросит.

— Сейчас он отсутствует.

— Я знаю, где он, — сказал Русс. — Думаешь, я пробивался назад от Алакса и не оставил в тени бесшумных охотников, чтобы посмотреть, кто следует за мной? Мне известно о вторгшемся корабле, и я видел, как люди Рогала его захватили.

— Рогал гордый, — произнес Малкадор. — Но я — нет. Останься, Леман. Расставь своих волков на стенах Терры.

Волчий Король покачал головой.

— Я не создан для ожидания, Сигиллит. Я плохо сражаюсь из-под прикрытия камня, выжидая, пока враг попытается выбить меня. Я палач, а палач наносит первый удар: смертельный взмах, который завершает спор еще до его начала.

Малкадор кивнул. Он подозревал, что ответ Русса будет именно таким, но все равно должен был предложить альтернативу. Он поднял взгляд к вершине купола, где далекие восходящие ветры гнали облака. Прорицатель или астромант могли бы разгадать в их очертаниях знамения и знаки, но Малкадор видел только облака.

— Позвали изгнанного щенка? — спросил Русс, откидываясь назад и допивая вино, будто воду.

Малкадор снова посмотрел на Русса.

— Друг мой, не следует его так называть. Он столкнулся с решением Магистра Войны предать Императора, и отказался ему следовать. Не нужно недооценивать подобную силу характера. Силу, которую по отдельности не проявило множество прочих.

Русс кивнул, уступая, и Малкадор продолжил.

— Челнок из цитадели Сомнус прибыл на виллу Ясу этим утром. Пока мы беседуем, он приближается к Гегемону.

— И ты все еще веришь, что он лучший?

— Лучший? — переспросил Малкадор. — Сложно определить. Несомненно, у него уникальный дар, но лучший ли он? Лучший в чем? Лучший боец, лучший стрелок, лучшее сердце? Не знаю, лучший ли он, но он тебя не подведет.

Русс тяжело, по-звериному вздохнул.

— Я читал разовые планшеты, которые ты мне дал, и они не успокаивают. Когда Натаниэль Гарро нашел его, он был обезумевшим убийцей, губителем невинных.

— Чудо, что он вообще пережил резню.

— Да, может и так, — произнес Русс.

— Поверь мне, Леман, этот с нами столь же твердо, как и все, кого я встречал.

— А если ты ошибаешься? — спросил Русс, наклоняясь над доской и роняя собственного короля. — Что если он вернется к Магистру Войны? То, что он видел и делал. То, что он знает. Даже если он так верен, как ты считаешь, ты не можешь знать, что случится, когда он войдет во чрево зверя. Тебе известно, как много от этого зависит.

— Прекрасно известно, старый друг, — произнес Малкадор. — Твоя жизнь, жизнь Императора. Возможно, жизни всех нас. Император создал тебя для ужасной, однако необходимой цели. Если кто и сможет остановить Гора, пока он не добрался до Терры, так это ты.

Русс резко вскинул голову, и его верхняя губа приподнялась, обнажив зубы, как у животного, почуявшего опасность.

— Он здесь.

Малкадор взглянул в долину и увидел одинокую фигурку, поднимающуюся на мост Сигиллита далеко внизу. На таком расстоянии она была немногим больше серо-стального пятнышка на белом фоне утесов, однако ее осанка не оставляла места для сомнений.

Русс поднялся на ноги, глядя на приближение далекой фигуры так, будто это раненый пес, который в любой момент может броситься на хозяина.

— Итак, это Гарвель Локен, — произнес Волчий Король.

С появлением криоцилиндров Купол Возрождения заполнился мерцающим флюоресцентным светом, и Аксиманд ощутил небезосновательную тревогу при виде тех, кто был жив, но должен был быть мертв. Мысль вызывала воспоминание о сне, недослышанное эхо чего-то, что следовало забыть.

— Кто они? — спросил Мортарион, смертельная бледность которого стала еще более трупной в свечении жизнеподдерживающих машин Мавзолитики.

— Величайшее сокровище Двелла, — отозвался Гор. Фулгрим двинулся среди подвешенных цилиндров, его противоестественная плоть кожисто поскрипывала о битое стекло. — Тысяча поколений его лучших умов, навеки удержанных на пороге смерти в последний миг жизни.

Гор подал Аксиманду знак выйти вперед, и тот занял место по правую руку от Магистра Войны. Гор положил ему на наплечник свою когтистую перчатку.

— Вот Аксиманд, который руководил захватом округа Мавзолитика, — с гордостью произнес Гор. — Он сам немало заплатил за это.

Фулгрим повернулся к Аксиманду, и тот увидел, что преображение Фениксийца зашло гораздо дальше физической трансформации. В Фулгриме буйно расцвел тот нарциссизм, который, как всегда подозревал Маленький Гор, лежал в основе навязчивого стремления Детей Императора к совершенству. Ничто из сказанного им нельзя было принимать за чистую монету, иАксиманд задумался, не доверие ли к Фулгриму привело Пертурабо к падению. Гор ведь наверняка не совершит подобной ошибки?

— Твое лицо, — произнес Фениксиец. — Что с ним случилось?

— Проявил беспечность рядом с клинком с Медузы.

Фулгрим протянул одну из верхних рук и взял Аксиманда за подбородок, повертев его голову из стороны в сторону. Прикосновение отталкивало и опьяняло.

— Лицо целиком срезало одним ударом, — сказал Фулгрим с завистливым восхищением. — Каково это было?

— Болезненно.

— Люций бы одобрил, — заметил Фулгрим. — Но тебе не следовало возвращать его на место. Только представь блаженство от боли каждый раз, когда надеваешь шлем. И нет ничего плохого в том, что ты стал бы меньше похож на моего брата.

Фениксиец двинулся дальше, и Аксиманд ощутил странную смесь облегчения и сожаления, что примарх более к нему не прикасается.

— Так ты говоришь с ними? — спросил Мортарион, изучая механизмы управления криоцилиндром. Техноадепт возле него повалился на колени, обделавшись и рыдая от ужаса.

Магистр Войны кивнул.

— Все, что знали эти люди, сохранено и перемешано с сотнями летописцев и итераторов, которые прибыли на этот мир после того, как Жиллиман вернул его в Империум.

— И что же они говорят?

Гор направился к мягко светящемся цилиндру, в котором навзничь лежало тело пожилого мужчины. Морниваль двинулся следом, и Аксиманд увидел, что оно завернуто в красно-золотое знамя с аквилой, а судя по чертам лица, человек происходил родом не с Двелла.

— Они пытаются ничего не говорить, — ухмыльнулся Гор. — Им не по вкусу, как изменилась Галактика. Они вопят и беснуются, стараясь не дать мне расслышать то, чего я хочу, однако они не в силах кричать постоянно.

Фулгрим обвил механизмы цилиндра змеиной нижней частью своего тела, приподнялся и уставился сквозь заиндевевшее стекло.

— Я знаю этого человека, — произнес он, и Аксиманд понял, что тоже узнал того, представив законсервированное лицо таким, каким оно было почти два столетия назад, когда его владелец высадился на борт «Мстительного духа».

— Артис Варфелл, — сказал Гор. — Его итерации в конце Единения внесли решающий вклад в умиротворение Солнечной системы. А его монографии о преимуществах, которые дает в долгосрочной перспективе внедрение в туземные культуры агентов-адвокатов перед прелюдией к согласию, стали обязательны к прочтению.

— Что он здесь делает? — спросил Мортарион.

— Варфелл входил в экспедиционные силы Тринадцатого, когда они добрались до этого мира, — произнес Гор. — Робаут очень хвалил его за бескровное воссоединение Двелла с Империумом. Однако вскоре после приведения к согласию сердце старика, наконец, начало отвергать омолаживающие процедуры, и он предпочел не продолжать их, а быть помещенным в Мавзолитику. Ему понравилась идея стать частью общей памяти целого мира.

— Это он тебе рассказал?

— В конце концов, — отозвался Гор. — Мертвые нелегко расстаются со своими тайнами, но я спрашивал без деликатности.

— И что же мертвецы этой планеты знают о богах и их роке? — требовательно спросил Фулгрим.

— Больше, чем мы с тобой, — сказал Гор.

— Что это значит?

Гор прошелся между рядами криоцилиндров, притрагиваясь к некоторым из них и на мгновение останавливаясь, чтобы взглянуть на их светящихся обитателей. На ходу он заговорил, как будто пересказывая нечто несущественное, однако Аксиманд видел, что за натренированной беззаботностью скрывается важная суть.

— Я прибыл на Двелл, так как недавно узнал, что в моей памяти есть несколько пробелов: пустот там, где должны быть безупречные воспоминания.

— Чего ты не мог вспомнить? — поинтересовался Фулгрим.

— Я даже не знаю, что это, если не глупый вопрос, — проворчал Мортарион, издав звук, который мог означать смешок.

Фулгрим рассерженно зашипел, но Повелитель Смерти не обратил внимания.

— Разумеется, десятки лет назад я читал хронику Великого крестового похода, касающуюся Двелла, — продолжил Гор, — но выбросил ее из головы до того, как произошло какое-либо противоречие. Однако когда я послал Семнадцатый на Калт, Робаут говорил о великой библиотеке, которую соорудил его верховный эпистолярий. Он утверждал, что это сокровищница знаний, соперничающая с Мавзолитикой Двелла и ее огромным хранилищем мертвых.

— Так ты явился на Двелл узнать, сможешь ли заполнить пустоты в памяти? — спросил Фулгрим.

— В некотором роде, — согласился Гор, возвращаясь туда, откуда начал круг около цилиндров. — Все мужчины и женщины, помещенные сюда за тысячелетия, стали частью общего сознания, мировой памяти, которая содержит все усвоенное каждым из индивидуумов от первой большой диаспоры до настоящего времени.

— Впечатляет, — признал Мортарион.

— Едва ли, — сказал Фулгрим. — Мы все обладаем эйдетической памятью. Что здесь такого ценного, чего я еще не знаю?

— Фулгрим, ты помнишь все свои битвы? — поинтересовался Гор.

— Конечно. Каждый взмах меча, каждый маневр, каждый выстрел. Каждое убийство.

— Названия отделений, имена воинов? Места, людей?

— Все, — настаивал Фулгрим.

— Ну, тогда расскажи мне про Молех, — сказал Гор. — Расскажи, что помнишь о том приведении к Согласию.

Фулгрим открыл рот, чтобы заговорить, но не последовало ни единого слова. У него сделалось лицо озадаченного новичка, который ищет ответ на риторический вопрос сержанта-инструктора.

— Не понимаю, — произнес Фениксиец. — Да, я помню Молех, его леса, высокие замки и рыцарей, но…

Он умолк, наведя Аксиманда на мысль о воине, страдающем от тяжелой травмы головы.

— Мы оба были там, ты и я, до того, как Третий Легион набрал численность для самостоятельных действий. И Лев? Погоди, Джагатай тоже там был?

Гор кивнул.

— Так сказано в хрониках, — сказал он. — Мы четверо с Императором отправились на Молех. Разумеется, он подчинился. Какая планета смогла бы сопротивляться силам Легионов, которых ведет Император?

— Несметная сила, — произнес Мортарион. — Ожидалось мощное сопротивление?

— Вовсе нет, — отозвался Гор. — Правители Молеха ревностно хранили записи и помнили Терру. Его обитатели выдержали Старую Ночь, и когда Император спустился на поверхность, их согласие было неизбежно.

— Мы провели там несколько месяцев, так? — спросил Фулгрим.

Аксиманд бросил взгляд на Абаддона и увидел на лице Первого капитана такое же выражение, которое чувствовал на своем собственном. Он также помнил Молех, однако, как и примархи, испытывал трудности с воссозданием точных деталей. Аксиманд почти наверняка бывал на поверхности планеты, но ему было сложно сформировать связную картину ее мира.

— Согласно горологам «Мстительного духа», мы пробыли там сто одиннадцать стандартных терранских дней, или же сто девять местных. После нашего отбытия там осталось почти сто полков Армии, три когорты Титаникус и гарнизонные отряды из двух Легионов.

— На планете, которая приняла Согласие? — переспросил Мортарион. — Неслыханная трата ресурсов. Какая нужда была Императору укреплять Молех такими силами?

Гор прищелкнул пальцами.

— Именно.

— Полагаю, у тебя есть ответ на этот вопрос, — заметил Фулгрим. — Иначе зачем бы звать нас сюда?

— У меня есть нечто вроде ответа, — произнес Гор, постукивая по криоцилиндру с Артисом Варфеллом. — Конкретно этот итератор специализировался на ранней истории Императора, войнах Единения, а также разнообразных мифах и легендах, окружавших Его вступление на трон Старой Земли. Воспоминания Двелла чисты, а многих из первых поселенцев привели сюда бушующие волны Старой Ночи. То, о чем они помнят, тянется очень далеко в прошлое, и Варфелл поглотил всё.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Фулгрим.

— Я имею в виду, что некоторые из старейших двелльцев прибыли с Молеха, и они помнят первое появление Императора на их планете.

— Первое? — переспросил Фулгрим.

Мортарион крепче стиснул Безмолвие.

— Он бывал там раньше? Когда?

— Если я правильно толкую грезы мертвых, то наш отец впервые ступил на Молех за много веков, или даже тысячелетий до войн Единения. Он прибыл на звездолете, который так и не вернулся на Землю. На звездолете, из которого, как я полагаю, сейчас состоит сердцевина Цитадели Рассвета.

— Цитадель Рассвета… Помню, — произнес Фулгрим. — Да, там в конце горной долины было отвратительное сооружение из снятых частей звездолета! Лев построил вокруг него один из своих мрачных замков, верно?

— Несомненно, построил, — ответил Гор. — Императору потребовался звездолет, чтобы добраться до Молеха, однако не потребовался, чтобы вернуться назад. Что бы Он там ни нашел, оно сделало Его богом, или настолько приблизило к этому, что нет никакой разницы.

— И ты думаешь, это что-то еще там? — с предвкушением поспешно спросил Фулгрим.

— А зачем еще оставлять на планете такую мощную оборону? — произнес Мортарион. — Это единственное объяснение.

Гор кивнул.

— Благодаря Артису Варфеллу я очень много узнал о первых годах Молеха, а также о том, что мы четверо там делали. Кое-что из этого я даже вспомнил.

— Император стер ваши воспоминания о Молехе? — на мгновение забывшись, спросил Абаддон.

— Эзекиль! — зашипел Аксиманд.

Возмущение Абаддона пересилило внешние приличия, всплеском гнева он пытался дать выход своей злости. За ним показались звезды, которые залили Тижун мерцающим светом. По городу метались лучи патрульных воздушных кораблей. Некоторые из них были близко, некоторые далеко, но ни один не приближался к каркасу купола.

— Нет, не стер, — сказал Гор, не придав значения порыву своего Первого капитана. — Столь радикальные меры быстро привели бы к разновидности когнитивного диссонанса, который привлек бы к себе внимание. Это в большей степени была… манипуляция, ослабление одних воспоминаний и усиление других, чтобы заслонить пробелы.

— Но изменить память трех полных Легионов, — выдохнул Фулгрим. — Необходимая для такого сила…

— Так, стало быть, на Молех? — спросил Мортарион.

— Да, братья, — произнес Гор, разводя руки. — Мы последуем по стопам бога и сами станем богами.

— Наши Легионы готовы, — сказал Фулгрим, на теле которого от лихорадочного предвкушения замерцали коронные разряды.

— Нет, брат, для этой войны мне нужен только Легион Мортариона, — ответил Гор.

— Тогда зачем вообще меня звать? — со злостью спросил Фулгрим. — Зачем оскорблять моих воинов, исключая их из твоих планов?

— Потому что мне нужен не твой Легион, а ты, — сказал Гор, метя в самое средоточие тщеславия Фулгрима. — Мой подобный Фениксу брат, ты нужен мне более, чем все.

Глазные фильтры Аксиманда потемнели, когда сквозь погнутые опоры купола метнулся луч прожектора. Закланялись и заизвивались резкие тени.

Все посмотрели вверх.

За куполом поднялся темный силуэт воздушного корабля, двигатели которого ревели нисходящей тягой. В воздух взметнулась метель битого стекла. Мерцающие отражения ослепляли, словно снег.

— Кто, черт побери, летает так близко? — произнес Абаддон, прикрывая глаза от слепящего света. Шум усилился, и на другой стороне купола возникли новые прожектора.

Еще два корабля.

«Огненные хищники». Убийцы орд, прославившиеся на Улланоре. Покрашенные в матово-черный цвет. Парящие вокруг купола. Символы на покатой броне гордо сияли после месяцев маскировки.

Серебряные перчатки на черном поле.

— Это Медузон! — закричал Аксиманд. — Шадрак-чтоб-его-Медузон!

Три курсовых пушки «Мститель» взревели в унисон. Мгновением позже к ним присоединились ревущие счетверенные орудия на бортовых турелях.

И Купол Возрождения исчез в адском покрове рыжего пламени.

Игра называлась хнефатафль, а перед Локеном оказался титан, которого он не ожидал увидеть снова, не говоря уж о том, чтобы иметь в противниках. Ему доводилось раньше встречаться с примархами и даже говорить с некоторыми из них, не выглядя дураком, но Волчий Король был совершенно иным. Первобытная мощь, заключенная в бессмертном теле. Ярость стихии, окружающая несокрушимые кости и плоть.

И все же, из всех встречавшихся ему полубогов Русс производил впечатление наиболее человечного.

Еще десять часов назад Локен пребывал в уютном лунном биокуполе на краю Моря Спокойствия. Вернувшись с задания на Калибане, он проводил большую часть времени в уходе за садом внутри купола, стремясь к недостижимому покою.

Йактон Круз передал вызов Малкадора, а также голый серо-стальной доспех, однако собрат по Странствующим Рыцарям не присоединился к нему на борту летящей на Терру «Грозовой птицы», сославшись на важные дела в другом месте. С тех пор, когда они вместе находились на борту «Мстительного духа», Вполуха заметно изменился, став печальнее, но мудрее. Локен не был уверен, хорошо это, или плохо.

«Грозовая птица» приземлилась возле горной виллы за пределами дворца, и юная девушка с глянцевито-угольной кожей, представившаяся Экатой, предложила ему перекусить. Он отказался, ощущая беспокойство от ее внешности, словно она напоминала кого-то из прежних знакомых. Она отвела его к скиммеру с черной броней, украшенной змееподобным драконом. Машина влетела в сердце Дворцовых Пределов, в тень одной из огромных орбитальных платформ, пришвартованных к склону горы, и приземлилась в пределах видимости от громадного купола Гегемона. Он поднялся в долину в одиночестве, остановившись лишь у моста Сигиллита, когда увидел две фигуры на берегу озера.

Малкадор присел на табурет сбоку от доски, и Локен озадаченно взглянул на него.

— Вы вызвали меня на Терру, чтобы поиграть?

— Нет, — отозвался Русс, — и все же играй.

— Хорошая игра подобна зеркалу, которое позволяет заглянуть внутрь себя, — произнес Малкадор. — И наблюдая, как человек играет, можно многое о нем узнать.

Локен посмотрел на доску с подвижными сегментами, вращающимися стержнями и уступающей по численности армией.

— Я не знаю, как играть, — сказал он.

— Это просто, — ответил Русс, двигая фигуру вперед и поворачивая прорезь. — Это как война. Быстро учишь правила, а потом нужно играть лучше остальных.

Локен кивнул и передвинул фигуру из центра вперед. У него была более крупная армия, но он не сомневался, что это даст мало преимуществ против того, кто, по его подозрениям, изобрел игру. Первые ходы, как он надеялся, он потратил на штурм всеми силами, провоцируя Волчьего Короля на реакцию. Тот даже не соизволил поглядеть на доску или сделать вид, будто хоть как-то обдумывает стратегию.

Через шесть ходов уже было ясно, что Локен проиграл, однако он стал лучше понимать суть игры. Через десять ходов его армия была разбита, а главная фигура уничтожена.

— Еще раз, — сказал Русс, и Малкадор заново расставил фигуры.

Они сыграли еще дважды, и оба раза Локен проиграл, но, как и все воины Легионес Астартес, он быстро учился. С каждым ходом он все лучше разбирался в игре, пока к середине третьей партии не почувствовал, что ухватил правила и их применение.

Последняя партия завершилась так же, как и три предшествующих: армия Локена была рассеяна и потерпела поражение. Он откинулся назад и ухмыльнулся.

— Еще раз, мой господин? — спросил он. — Я почти одолел вас, пока вы не изменили доску.

— Леман любит заканчивать игру, дерзко меняя ландшафт, — сказал Малкадор. — Но мне кажется, что мы достаточно поиграли, не так ли?

Русс перегнулся через доску.

— Ты недостаточно быстро учишься. Он недостаточно быстро учится.

Вторая фраза была адресована Малкадору.

— Он уже играет лучше, чем я, — заметил Сигиллит.

— Лучше, чем ты, играют даже балты, — отозвался Русс. — А у них мозгов, как у битых vatnkyr. Он не слушал, что я ему говорю. Не усвоил правила быстро и не сыграл лучше остальных.

— Тогда еще раз, — огрызнулся Локен. — Я вам покажу, насколько быстро учусь. Или боитесь, что я вас побью в вашей собственной игре?

Русс уставился на него из-под изогнутых бровей, и Локен увидел в его глазах смерть — ясную и очевидную информацию о своей участи. Он взбесил примарха, известного непредсказуемостью, и увидел, что его первое впечатление о Руссе, как о самом человечном из примархов, оказалось чрезвычайно неверным.

Теперь ему предстояло заплатить за эту ошибку.

И ему было все равно.

Русс кивнул, и его смертоносное настроение исчезло с широкой ухмылкой, от которой показались зубы, казавшиеся слишком крупными для его рта.

— Он паршиво играет, но он мне нравится, — произнес Волчий Король. — Возможно, ты был прав насчет него, Сигиллит. Все-таки у него крепкие корни. Он подойдет.

Локен ничего не ответил, гадая, что за проверку только что прошел и что о нем говорили до его прибытия.

— Подойду для чего? — спросил он.

— Подойдешь, чтобы найти для меня способ убить Гора, — ответил Волчий Король.

Гор в совершенстве знал возможности «Огненного хищника». Радиус действия, орудийные установки, темп стрельбы. Улланор продемонстрировал, насколько это страшный десантно-штурмовой корабль. Он стал ключевым для победы.

Я должен быть мертв.

Он вдохнул горячий сернистый дым. Фицелин, жженый металл, горящая плоть. Гор перекатился набок. Слух нарушен. Голову заполняло гнетущее оцепенение и приглушенное эхо. Скрежет пилы. Гулкие удары взрывов.

Магистру Войны не требовался дисплей визора, чтобы понять, насколько сильно ему досталось. Доспех был помят, но не пробит, однако кожу прожгло до кости, а скальп начисто выгорел. Предупреждающие температурные сигналы, нехватка кислорода, повреждение органов. Он заглушил все это усилием мысли.

Ясность. Требовалась ясность.

Шадрак Медузон!

Рефлексы взяли верх. Время и движения стали вязкими, словно желе, и Гор поднялся на ноги. Он покачнулся, от ударных волн кружилась голова. Насколько плохо должно было быть примарху, чтобы чувствовать головокружение?

Его окружало пламя. Купола Возрождения больше не было, его скосили дуги разрывных массореактивных болтов. От криоцилиндров остались раздробленные обломки. Тела с влажной кожей пахли, как походный паёк.

Гор увидел, что Ноктуа и Аксиманда придавило упавшим элементом конструкции. Пластины их брони прогнулись и раскололись, шлемы раздробило на части. Никаких следов Вдоводела и Эзекиля.

— Мортарион! — выкрикнул он. — Фулгрим!

Братья? Где были его братья?

В центре купола поднялась болезненно яркая фигура. Она была слишком яркой, от ее сияния желудок сводило тошнотой. Змееподобная, крылатая, многорукая.

Прекрасный, столь прекрасный. Даже из его ран сочилось нездоровое свечение. Он поднялся, будто феникс с белоснежной гривой, возносящийся из пепла бесконечного перерождения. Гор увидел, что жилы на шее Фулгрима натянулись, словно канаты, а черные глаза убийцы заполнил свет, который не был светом.

«Огненный хищник» с воем развернулся, подвесные бортовые орудия крутились, нацеливаясь на Фениксийца.

Прежде, чем корабль смог выстрелить, его задние крылья оторвались от корпуса, словно крылья стрекозы, которые выдернул злой ребенок. Хвостовая секция смялась, прогибаясь вовнутрь под нажимом незримой силы.

Фулгрим взревел и свел руки.

Десантно-штурмовой корабль схлопнулся, превратившись в искореженный шар переплетенного с плотью металла. Сплющенный боекомплект сдетонировал, и горящие останки камнем рухнули вниз.

Невзирая на огонь, Гор почувствовал, как купол заполняется ледяным ветром варп-колдовства. Ему было известно, что трансформация придала брату огромные силы, однако подобное ошеломляло. Он заметил движение в обломках позади Фениксийца.

Барбарийский доспех Мортариона стал черным, словно головешка, бледное лицо обгорело до такого же цвета. Из него, как из пробитого меха, сочилась кровь.

Рядом со своим примархом появились Эзекиль и Аксиманд. Черты Первого капитана превратились в багряную маску, хохолок сгорел до самого черепа. Оставшиеся пряди свисали на лицо, придавая ему сходство с жертвой разрушительной болезни. Аксиманд что-то кричал, дергая Гора, но тот слышал лишь взрывы.

Навязчивое оцепенение от близости смерти отпустило его.

Чувства ухватили окружающий мир, вернулись шум и ярость. Два оставшихся «Огненных хищника» описывали круги, методично и систематически уничтожая купол. Гор видел, как с носов кораблей Легиона хлещут пересекающиеся струи крупнокалиберных зарядов. Десантные корабли слаженно шли по периметру купола на бреющем полете, и вниз мчались потоки огня.

Ничто не могло пережить столь обстоятельную и жестокую атаку.

Я должен быть мертв.

Он стряхнул хватку Аксиманда и, громадный в своей индивидуально изготовленной марсианской броне, тяжело двинулся сквозь пылающие обломки купола в направлении Мортариона. Под ним хрустели тела величайших умов Двелла.

Корабли Железной Десятой снова наполнили воздух снарядами.

Гор попытался закричать, но опаленную гортань изуродовали повреждения от дыма. Он закашлялся, отхаркивая пепел и сожженную ткань легких.

Взрывы происходили раньше времени, порождая рыжее пламя и черный дым. Шрапнель и фрагменты оболочки казались раскаленными гвоздями.

Я должен быть мертв.

И он был бы, если бы не мастерство Малеволуса и сила Фениксийца.

Руки Фулгрима были распростерты, и Гор догадался, что тот поднял силовой барьер или кинетический щит. По телу Фениксийца, словно пот, стекали бусинки яркого, как фосфор, ихора. Змеиное тело окутывал корчащийся дым, а из глаз и рта изливалось темное свечение.

Что бы он ни делал, это лишало сплошные снаряды силы. Не всей, однако большей ее части.

В тело Фулгрима врезались шесть зарядов, которые со взрывами вырвались из позвоночника.

Гор вскрикнул, как будто попали в него самого. На доспех Мортариона брызнула кровь, похожая на яркое молоко. От нее пахло, как от кислотного ожога. Фулгрим закричал, и рев выстрелов и взрывов усилился. Платформа купола прогнулась, твердый металл деформировался от жара пламени.

— Гор! Сбейте их! — задыхаясь, воскликнул Фулгрим. — Быстрее!

Аксиманд и Абаддон открыли по десантно-штурмовым кораблям огонь из болтеров, надеясь на удачное попадание. Треснул фонарь, погнулась вентиляционная решетка двигателя. Удары стучали по бортам кораблей, но «Огненные хищники» создавались стойкими к более смертоносному оружию, чем это.

Непоколебимый, как всегда, Мортарион зашагал среди обломков, отцепив черное Безмолвие и волоча за собой горящую цепь. Он подбежал к краю купола и взревел что-то на дикарском языке своего родного мира.

Повелитель Смерти метнул Безмолвие, будто боец на топорах.

Огромная коса завертелась и врезалась в геральдический кулак на скате ближайшего «Огненного хищника». Упершись пятками в разрушенный купол, Мортарион потянул за цепь, прикрепленную к основанию Безмолвия.

Десантно-штурмовой корабль накренился в воздухе, но Повелитель Смерти с ним еще не закончил. Пушка «Мститель» рвала Мортариона, отталкивая его назад. Пластины брони срывались, брызгали тугие струи крови. Плоть таяла от ярости высокоэнергетических массореактивных зарядов.

И все же Мортарион тянул за цепь, подтаскивая воющий корабль ближе.

— Я его зацепил! — крикнул Мортарион. — Прикончи!

Пилоты пытались вырваться из его захвата. Двигатели «Огненного хищника» визжали от мощи, но поверженный примарх все равно, будто воинственный рыбак, оборот за оборотом тянул корабль к себе.

Возле Мортариона возник бегущий Гор.

Даже в своем громадном доспехе он бежал. Прыгал.

Он вскочил на расколотые остатки криокапсулы и взметнулся в воздух. Зацепленный Повелителем Смерти десантно-штурмовой корабль не мог уклониться. Гор приземлился на его нос и припал на колено, схватившись за древко Безмолвия, когда «Огненный хищник» наклонился от удара.

Он видел лица пилотов и упивался их ужасом. Обычно Гор никогда не думал о людях, которых убивал. Те были солдатами, делающими свою работу. Сбитыми с толку и сражающимися за ложь, однако просто солдатами, которые выполняют приказ.

Но эти люди причинили ему боль. Они пытались убить его и братьев. Они выжидали возможности обезглавить врага. Гнев Гора в равной мере разжигала как сама попытка, так и то, что ему хватило глупости поверить, будто у Шадрака Медузона окажется всего один план.

Он занес правую руку, и свет пламени отразился в смертоносном навершии Сокрушителя Миров.

Булава ударила и уничтожила пилотский отсек.

Из-за купола появился последний «Огненный хищник». Он увидел примарха на втором десантно-штурмовом корабле и понял, что тот обречен. Пушки «Огненного хищника» взревели.

Бризантные бронебойные снаряды прошлись по фюзеляжу заваливающегося корабля, разрывая его надвое. Он взорвался гейзером пламени, но Гор уже находился в воздухе.

Держа в одной руке Безмолвие, а в другой Сокрушитель Миров, он приземлился на крышу последнего десантного корабля, развернув тот на лету. «Огненный хищник» дал на двигатели полную тягу, пытаясь стряхнуть его. Гор описал Безмолвием широкую дугу и рассек хребет машины.

Продолжая реветь, двигатели корабля оторвались с визгом терзаемого металла. Гор размахнулся Сокрушителем Миров, будто топором лесоруба, и ребристое навершие пробило фюзеляж, убив пилотов и превратив нос в металлолом.

Разбитые останки начали падать, а Гор рухнул внутрь купола, держа Безмолвие и Сокрушитель Миров по бокам от себя.

Позади него поднялся гриб взрыва.

Гор уронил оба оружия и подбежал к Мортариону. Он опустился на колени и прижал окровавленного брата к опаленной груди. Руки Мортариона безвольно болтались, сухожилия оторвались от костей, сожженные кислотой мускулы были ободраны.

Ничто не двигалось, после атомного взрыва осталась живая панорама пепельных скульптур мертвецов.

Одно прикосновение — и они рассыплются золой.

— Брат мой, — всхлипнул Гор. — Что они с тобой сделали?

3 НЕСУЩИЙ БОЛЬ ДОМ ДЕВАЙН ПЕРВОЕ УБИЙСТВО

Сперва Локен решил, что ослышался. Наверняка Русс не говорил того, что ему показалось. Он вгляделся в глаза Волчьего Короля в поисках признаков очередной проверки, однако не увидел ничего такого, что могло бы убедить его, что Русс не просто раскрыл свою цель.

— Убить Гора? — переспросил он.

Русс кивнул и начал складывать доску для хнефатафля, как будто решение уже было принято. Локен почувствовал себя так, словно как-то упустил суть жизненно-важного разговора.

— Вы собираетесь убить Гора?

— Да, но для этого мне нужна твоя помощь.

Локен рассмеялся, теперь уверившись, что это шутка.

— Вы собираетесь убить Гора? — повторил он, тщательно проговаривая каждое слово, чтобы избежать недопонимания. — И вам нужна моя помощь?

Русс нахмурился и посмотрел на Малкадора.

— Почему он задает мне один и тот же вопрос? Мне известно, что он не глуп, так почему он ведет себя так тупо?

— Думаю, его сбила с толку твоя прямота после столь окольной прелюдии.

— Я говорил абсолютно прозрачно, но изложу еще один, последний раз.

Локен заставил себя внимательно слушать каждое слово Волчьего Короля, зная, что в них не будет никаких скрытых смыслов, никакого подтекста и туманных мотивов. Руссу потребуется от него именно то, что прозвучит.

— Я собираюсь повести Стаю на бой против Гора и собираюсь убить его.

Локен прислонился спиной к скале, все еще пытаясь принять идею о схватке между Леманом Руссом и Гором. В последнее столетие Локену доводилось видеть, как сражаются оба примарха, но когда все сводилось к крови и смерти, он видел лишь один итог.

— Гор Луперкаль убьет вас, — сказал Локен.

Локен не сомневался, что, назови он кого угодно другого, Волчий Король разорвал бы ему горло еще до того, как он понял бы, что происходит. Но вместо этого Русс кивнул.

— Ты прав, — произнес он, и его взгляд стал отстраненным, пока примарх заново переживал старые битвы. — За века я дрался со всеми своими братьями: либо на тренировке, либо с окровавленным клинком. Я точно знаю, что при необходимости могу убить каждого из них… кроме Гора.

Русс покачал головой, и его следующие слова прозвучали, как постыдное откровение. Каждое было горьким проклятием.

— Он единственный, в победе над кем я не уверен.

Локен никогда не ожидал услышать столь прямое признание от кого-либо из примархов, не говоря уж о Волчьем Короле. Открытая искренность заняла место в его сердце, и слова Лемана Русса остались бы с ним до самой смерти.

— Так что я могу сделать? — спросил он. — Гора необходимо остановить, и если вы намереваетесь это сделать, то я хочу помочь.

Русс кивнул.

— Ты входил в число ближайших советников моего брата, в его… как вы там его называли? В Морниваль. Ты присутствовал в тот день, когда он совершил предательство, и ты знаешь Сынов Гора так, как этого не могу я.

Еще до того, как примарх произнес следующие слова, Локен ощутил их важность, будто напряжение в воздухе перед бурей.

— Ты вернешься в свой Легион, словно aptrgangr, который незримо блуждает по лесам Фенриса, — сказал Русс. — Проложи охотничью тропу в логово злого волка. Найди уязвимость, которой он не видит, и я смогу сразить его.

— Вернуться к Сынам Гора? — спросил Локен.

— Да, — ответил Русс. — У всех моих братьев есть слабости, но я думаю, что слабость Гора может увидеть лишь один из его людей. Я знаю Гора как брата, ты знаешь его как отца, а никто так не умеет повергать отцов, как сыновья.

— Вы ошибаетесь, — сказал Локен, качая головой. — Я едва ли его знал вообще. Мне казалось, будто это так, но все сказанное им мне было ложью.

— Не все, — произнес Русс. — До этого безумия Гор был лучшим из нас, однако даже лучшие не безупречны.

— Гора можно победить, — добавил Малкадор. — Он фанатик, и поэтому я знаю, что его можно победить. Какими бы кошмарами не руководствовались фанатики, они всегда скрывают тайные сомнения.

— И вы думаете, я знаю, что это?

— Еще нет, — отозвался Русс. — Но я уверен, что узнаешь.

Убежденность Волчьего Короля наполнила Локена, и тот встал. Он почувствовал дыхание кого-то, стоящего рядом. Близость призрака, который, в конечном итоге, убедил его ответить на вызов Малкадора на Терру.

— Очень хорошо, лорд Русс, я стану вашим следопытом, — произнес Локен, протянув руку. — Возможно, ваша цель — Магистр Войны, но в рядах сынов Гора есть те, кому я обязан смертью.

— Будь осторожен, Гарвель Локен, — ответил Русс, пожимая ему руку. — Я отправляю тебя не путем отмщения или казни. Предоставь подобное Стае. С этим мы справляемся лучше всех.

— Я не смогу сделать это в одиночку, — сказал Локен, поворачиваясь к Малкадору.

— Нет, не сможешь, — согласился тот, потянувшись и взяв Локена за руку. — В этом деле можешь командовать Странствующими Рыцарями. Выбирай, кого пожелаешь, с моего благословения.

Сигиллит бросил взгляд на ладонь Локена, заметив тускнеющие следы кровоподтека в форме второчетвертной луны.

— Рана? — поинтересовался Малкадор.

— Напоминание.

— Напоминание о чем?

— О том, что мне еще нужно сделать, — ответил Локен, подняв глаза к разрушенной цитадели высоко на склоне утеса. Скрытая капюшоном фигура человека, о смерти которого ему было известно, отступила в тень.

Локен отвернулся от Русса с Малкадором и двинулся по змеящейся тропе, ведущей обратно в долину. Когда он ушел, собравшиеся под куполом облака расступились.

И в Гегемон полился теплый дождь.

Кроваво-красный рыцарь длинными размашистыми шагами пробирался по скалистым каньонам и вечнозеленым горам плоскогорья Унтар. Механическая громада высотой почти в девять метров просто крушила те нижние ветки огромных деревьев-горьколистов, которые не удосуживалась обходить. Некоторые разламывались от удара, некоторые начисто срезали жесткие кромки ионного щита рыцаря. Чудо древней технологии, рыцарь являлся меньшим сородичем легионов титанов, грациозным хищником на фоне грохочущих боевых машин.

Он назывался «Бич погибели», и на одном из его плечевых креплений извивался потрескивающий кнут. На другом завывали от энергии топливных блоков сгруппированные ряды стволов тяжелых стабберов.

Пластины корпуса рыцаря были окрашены в багрянец и цвет слоновой кости. Они были сегментированы и накладывались друг на друга, будто полированные чешуйки наги. Он совершал набеги на границы между воюющими государствами Молеха за тысячу лет до прихода Империума. Рыцарь был хищником, бродящим по горным лесам в поисках дичи.

Находившийся в кабине пилота Рэвен Девайн, второй сын имперского командующего Молеха, предоставил сенсориуму окружать его ступенчатыми проекциями ландшафта. Он был подключен к «Бичу погибели» посредством инвазивной технологии Механикума Трона, и руководил каждым шагом и движением.

Его конечности были конечностями машины. Что ощущала она, чувствовал и он.

Порой, когда он отправлялся в потаенные каньоны присоединиться к Ликс и ее одурманенным последователям, сердце рыцаря захлестывали воспоминания предыдущих пилотов. Призрачный парад войн, в которых он никогда не участвовал, врагов, которых не убивал, и крови, которую не проливал.

Энергетический кнут принадлежал прапрадеду Рэвена, которому приписывалось убийство последней великой нагагидры в далеком Офире.

Золотой значок орла на сенсориуме отображал рыцаря его отца, который находился в тысяче метров внизу. Киприан Девайн, имперский лорд-командующий Молеха, быстро приближался к стодвадцатипятилетию, но до сих пор управлял «Адским клинком» так, словно считал себя ровней омоложенному шестидесятичетырехлетнему Рэвену.

«Адский клинок» был древним, гораздо древнее «Бича погибели». Говорили, что это одна из первых ваджр, которые шли по Фульгуритовому пути вместе с Владыкой Бурь тысячи лет тому назад. Рэвену это казалось маловероятным. Сакристанцы еле-еле могли обслуживать боевые машины знатных домов Молеха без указаний своих мрачных надсмотрщиков из Механикума.

На что же они могли надеяться раньше?

Вокруг отцовского рыцаря двигались мечущиеся значки, отображающие вассалов, загонщиков и хускарлов дома Девайн, но Рэвен уже давно оторвался от них, уйдя к туманным пикам гор.

Если кто-то и убьет зверей, так это он.

Следы пары необычных маллагр вели в самые верхние области плоскогорья Унтар — остроконечный горный хребет, который фактически делил мир пополам. Огромные звери — некогда столь распространенные на Молехе, но ныне почти истребленные — редко показывались на глаза людям, однако вместе с численностью сократились и их охотничьи угодья.

Три последних зимы выдались суровыми, а весны — немногим лучше, и снег завалил горные проходы. Хищные звери были вынуждены уйти в более теплые низины, так что неудивительно, что и проснувшимся от спячки маллаграм пришлось спуститься из своих логовищ в разломах.

Притаившиеся у подножия плоскогорья Унсар поселения — разрозненные ульи открытых разработок и перерабатывающие блоки-конурбации теперь оказались на охотничьей территории голодной маллагры и ее спутника. Уже погибло триста людей, и примерно тридцать пропало без вести.

Рэвен сомневался, что кто-то из схваченных жив, а если и так, то вскоре они бы пожалели, что не умерли сразу. Рэвену доводилось слышать истории о маллаграх, которые пожирали своих жертв несколько дней — по одной конечности за раз.

В город Луперкалия — исключительно безвкусное название для этих дней восстания — пошли жалобные петиции, умолявшие рыцаря-сенешаля выступить и убить зверей. Невзирая на большую тревогу, которую вызвало на Молехе предательство Магистра Войны, отец Рэвена решил повести охотничью команду на плоскогорье Унсар. При всей ненависти к отцу, Рэвен не мог отрицать, что старик знал цену своему слову.

Хотя Ликс принесла Змеиным Богам бесчисленные дары, чтобы те прервали жизнь Киприана, они пока не помогли. Рэвен никогда по-настоящему не разделял приверженность сестры-жены к старой религии, потакая ее верованиям лишь ради развратных и пьянящих развлечений, которые давали отдохнуть от ежедневной скуки.

Тропа, по которой он шел, пролегала по краю отвесного утеса. Через просветы в тумане и облаках Рэвену были видны равнины в тысячах метров внизу. Тянувшиеся почти до самого обрыва деревья были переломлены там, где прошла чудовищная маллагра.

По следу было несложно идти. Землю пятнали кровавые полукружья, тут и там постоянно попадались раздробленные куски брошенных костей, торчащие из-под снега. Рэвен загрузил в ауспик «Бича погибели» биосигнал, полученный при последнем нападении, и теперь обнаружение зверей было лишь вопросом времени.

— Раньше, чем я думал, — произнес он, выбираясь на широкую прогалину, и остановил продвижение своего рыцаря, увидев на снегу впереди громадное растерзанное тело.

Стоя в полный рост, маллагры имели рост почти семь метров. У них были объемистые обезьяньи плечи и длинные мускулистые руки, которые могли порвать неумелого рыцаря на куски. Кошмарные конические головы с тупыми носами обладали жвалами, щупальцами и многочисленными рядами зазубренных треугольных зубов.

У них было по шесть глаз. Два глядели вперед, как у хищников, два служили для бокового зрения, а еще два располагались в морщинистой складке плоти на загривке. Эволюционная адаптация делала охоту на маллагр дьявольски сложной, однако Рэвен всегда наслаждался ее трудностью.

Впрочем, этот зверь не представлял собой особой угрозы.

Самец-подросток примерно пятиметрового роста с шерстью цвета слоновой кости лежал на боку со вспоротым брюхом. Густая красная кровь дымилась на морозе, блестящие жгуты розовато-синих внутренностей валялись около живота, словно мясницкая требуха. Вокруг тела существа лежали разбросанные трупы дюжины шахтеров.

Рэвен повел своего рыцаря вокруг мертвого зверя, поглядывая на сенсориум в поисках признаков самки. Кровавые следы уходили в лес, дальше от края утеса.

Прежде, чем он успел продолжить охоту, земля задрожала. «Адский клинок» наконец-то нагнал его. Следом появилось множество мотоскиммеров, сенсориум «Бича погибели» зашипел от помех, и на пикт-коллекторе возникло морщинистое патрицианское лицо Киприана Девайна.

— Рад, что ты смог ко мне присоединиться, — произнес Рэвен, желая, чтобы первое слово было за ним.

— Проклятье, мальчишка, я же велел дождаться меня! — рявкнул его отец. — Ты еще не рыцарь-сенешаль! Не тебе совершать первое убийство.

Мотоскиммеры окружили двух рыцарей, несколько вассалов спешилось проверить, не подают ли шахтеры признаков жизни.

— Как всегда, твоя резкая оценка моих поступков совершенно неверна, — ответил Рэвен, опуская кабину к телу маллагры и изучая изорванную массу на боках и груди. Сами по себе раны не были смертельны, однако каждая из них должна была причинять мучительную боль. Зверя убило ранение в живот — потрошащий удар чем-то чрезвычайно острым и обладающим достаточно силой, чтобы прорваться сквозь крепкую шкуру к внутренним органам.

— Я его не убивал, — сказал Рэвен, поднимая кабину обратно на полную высоту.

— Не лги мне, мальчик.

— Отец, ты же меня знаешь. Я не стесняюсь приписывать себе чужие поступки, но этот зверь пал не от моей руки. Взгляни на эти раны.

«Адский клинок» наклонился над трупом, и Рэвен воспользовался моментом, чтобы поизучать изуродованное лицо отца в коллекторе. Киприан Девайн отказывался от омолаживающих процедур, которые носили сугубо косметический характер, позволяя лишь те, что активно продлевали ему жизнь. В мире Киприана все остальное являлось тщеславием, изъяном характера, который он наиболее ясно видел в своем втором сыне.

Любимым сыном Киприана всегда был единокровный старший брат Рэвена Альбард, однако неудачная попытка соединения с рыцарем сорок три года назад разрушила его разум и, фактически, ввергла в кататонию. Его держали взаперти в одной из Башен Девайн, и продолжение его существования было пятном на древнем имени Дома.

— Эти дыры в плоти зверя неаккуратны, такие бы оставило что-то наподобие твоего цепного меча, — произнес Рэвен, пока вассалы Девайнов несли тела шахтеров к мотоскиммерам. Судя по тому, что одним из людей занимались медики, и впрямь нашелся выживший.

— Должно быть, это сделала самка, — заявил отец. — Они подрались за добычу, и она выпотрошила его.

— Маловероятное объяснение, — заметил Рэвен, обходя труп.

— У тебя есть получше?

— Если самка убила своего спутника, то почему оставила тела? — сказал Рэвен. — Нет, ее что-то прогнало отсюда.

— Что может прогнать самку маллагры от ее спутника?

— Не знаю, — ответил Рэвен, приподняв одну из когтистых ног своего рыцаря и перевернув огромную маллагру на живот. — Нечто такое, что в состоянии сделать вот это.

Спину существа покрывали кровавые воронки. Все они, без сомнения, были выходными отверстиями от разрывных боеприпасов.

— Его застрелили? — прошипел Киприан. — Проклятье. Дом Кошик, не иначе. Должно быть, эти безбожные мародеры перехватили просьбу о помощи и отправили в горы своих рыцарей, рассчитывая украсть славу с моего стола!

— Посмотри на эти раны, — указал Рэвен. — Дом Кошик немногим лучше, чем дикари Тазхара. Их сакристанцы едва в состоянии обслуживать любимые ими развалины с термоядерным питанием, не говоря уж о чем-либо настолько мощном.

Отец проигнорировал его и зашагал к дереву, возле которого терялись запятнанные кровью следы второй маллагры.

— Разберись с вассалами, а потом следуй за мной, — распорядился Киприан. — Самка ранена, так что не могла уйти далеко. Еще до утра ее проклятая голова будет над Серебряными Вратами, парень. И запомни мои слова, если кто-то встанет у меня на пути, их головы окажутся рядом.

Киприан направил «Адский клинок» во мрак под кроной горьколиста, оставив Рэвена заниматься рутиной, недостойной его внимания. Рэвен развернул «Бич погибели» и наклонил фонарь кабины к кругу мотоскиммеров, куда собирали мертвых шахтеров.

Он вышел на связь с вокс-лакеем и произнес: «Верните тела туда, откуда их уволокли, что бы это ни был за гадюшник. Выдайте семьям стандартную компенсацию за гибель наслужбе и отправьте адептам-аэкзакторам уведомления о смерти».

— Мой господин, — отозвался старший вассал.

— Любопытства ради, выживший говорит что-нибудь интересное?

— Ничего, что мы в состоянии понять, мой господин, — произнес медикэ, приложив одну руку к своему шлему. — Сомнительно, что он долго протянет.

— Так он что-то говорит?

— Да, мой господин.

— Не будь все время таким идиотом, — рявкнул Рэвен. — Скажи мне, что он говорит.

— Он говорит: «лингчи», мой господин, — ответил медикэ. — Повторяет снова и снова.

Рэвен не знал такого слова. Оно звучало знакомо, как будто относилось к языку, на котором он не говорил, однако смутно знал о его существовании. Он выбросил это из головы и повернул «Бич погибели», зная, что отец бы не одобрил его возни с низшими сословиями.

Он повел своего рыцаря в тень границы громадных горьколистов. Он следовал по следам «Адского клинка» и биосигналу раненой маллагры, и его настроение было кислым.

Один зверь мертв, а второго наверняка убьет отец.

Какой же колоссальной тратой времени оказалась эта охота.

«Адский клинок» был прямолинейной машиной, не обладавшей ловкостью скакуна Рэвена, и по следу из сломанных ветвей было нетрудно идти. Во многих отношениях это идеально соответствовало Киприану Девайну, который жил так, словно находился в центре атаки.

Сквозь полог леса пробивались холодные лучи: колонны цвета слоновой кости, в которых блестела снежная пыль. Рэвен проследовал по следам «Адского клинка» по узким лесным каньонам и вышел на продуваемое ветром плато. Пятна раздавленных камней и размазанной крови вели в усыпанную костями расщелину в утесе впереди.

— Вернулась в свое логово, — произнес Рэвен. — Глупо.

Значок орла на сенсориуме, обозначавший отца, был прямо по курсу, в двухстах метрах в глубине разлома, и Рэвену вспомнился последний бой «Адского клинка» с маллагрой.

Это произошло перед Становлением Рэвена, сорок с лишним лет назад, однако навеки отпечаталось в памяти. Отступник-сакристанец попытался убить его отца, подорвав черепные имплантаты подчиненной маллагры при помощи электромагнитной бомбы. Обезумевший от боли зверь едва не убил Рэвена с Альбардом, однако их отец рассек его надвое одним ударом цепного клинка своего рыцаря, несмотря на то, что в схватке ему проткнуло грудь и живот железными стойками.

Но воображение людей поразила не эта история.

Рэвен встал перед беснующимся чудовищем, держа в руках только обесточенную энергетическую саблю брата. Крошечный человек бросил вызов зверю, не имея надежды победить. Тщательно выверенные нашептывания Ликс восхваляли отвагу Рэвена и принижали Киприана.

Шли годы, и Рэвен рассчитывал занять положенное по праву наследования место, но старый ублюдок никак не умирал. Даже когда Рэвен стал отцом троих мальчиков, продолжив род Дома, Киприан ничем не показал, что даст браздам правления ускользнуть из своих рук.

Не имея доступа к реальной власти, Рэвен проводил годы, потакая Ликс с ее верованиями и даже участвуя в некоторых ритуалах ее культа, когда его одолевала неизбежная скука. Ликс наслаждалась чувственными искусствами, и те ночи, которые они проводили под лунами обнаженными и опьяненными ядовитым цебанским вином, были, безусловно, запоминающимися, однако же совершенно пустыми в сравнении с правлением целой планетой.

Сенсориум залился красным светом, вырвав Рэвена из горьких раздумий, и тот тут же пустил «Бич погибели» во весь ход. Ауспик заполнился фильтрами угрозы, и Рэвен услышал знакомый треск выстрелов стаббера.

— Отец? — произнес он в вокс.

— Чудовище! — раздался в ответ полный напряжения голос. — Это была не спутница второго!

Рэвен повел «Бич погибели» вглубь мрака. На верхней поверхности панциря рыцаря развернулись слепящие дуговые фонари, залившие разлом светом. Рэвен мог руководствоваться сенсориумом, однако, когда его поджидала смерть, предпочитал доверяться собственным глазам.

«Бич погибели» рвался, едва не выходя из-под контроля, до сих пор оставаясь похожим на дикого жеребца. Рэвен испытывал соблазн позволить ему принять на себя руководство, однако не ослаблял хватку. У старых пилотов было полно историй о тех, кто лишился рассудка, позволив духу скакуна взять над ними верх.

Рэвен активировал кнут и подал боеприпасы в пушку стаббера. Он почувствовал, как руки окутывает теплом готовности оружия, и позволил своему стучащему, как падающий молот, сердцу подражать грому реактора «Бича погибели».

Расщелина представляла собой змеящийся разлом в горах. Дно густо покрывали обломки, гнилая растительность, замерзшие кучи экскрементов и полупереваренные останки расчлененных трупов. Рэвен давил все это, двигаясь на звуки лазерных выстрелов и визжащий рев тяжелого цепного клинка.

Он вывел «Бич погибели» в расширение разлома: пещеру, где стены почти сходились на большой высоте, практически закрывая свет солнца.

Лучи прожекторов высветили кошмарное зрелище: самую крупную маллагру, какую он когда-либо видел — ростом в полных десять метров и шире любого из самых больших рыцарей. У нее был пегий бело-коричневый мех, а длинные лапы обладали буквально абсурдной мускулатурой. Из рваной раны в боку лилась кровь, но чудовище игнорировало повреждения.

«Адский клинок» припал на одно колено на краю сернистого разлома, откуда валили клубы ядовитого желтого тумана. Правая нога была погнута, и отец Рэвена отчаянно отражал сокрушительные удары обезьяньих лап монстра крутящимся лезвием своего клинка. Брызгала кровь, но маллагра была слишком разъярена, чтобы обращать на это внимание.

Рэвен пригнул голову своего скакуна и атаковал, раскручивая кнут и стреляя очередью из стаббера. Крупнокалиберные болты выжгли полосу на спине маллагры, и та вздыбилась от неожиданного нападения.

Рэвен побледнел от размеров монстра и его седой, старой шкуры. Теперь он понял последние слова отца.

Это была не спутница мертвого подростка.

Это была его мать.

Маллагра с яростным ревом прыгнула на него. Удар лапы врезался в кабину «Бича погибели». Стекло раскололось, и Рэвен вдохнул лютую стужу. Столкновение было чудовищным, а тварь замахнулась снова. Рэвен качнулся вбок, заслоняя неприкрытую кабину ионным щитом, чтобы отвести удар. Почерневшие когти маллагры просвистели мимо него. На ладонь ближе — и они бы содрали ему лицо.

Рэвен выдвинул руку-орудие, и каньон залило пульсирующим светом дульных вспышек шквального огня из стаббера. Трассерные заряды ударили в плечо маллагры, воспламенив ее шерсть и оттеснив назад. Рэвен продолжил щелчком энергетического бича, пропахавшего на груди зверя кровавую борозду.

Маллагра взревела от боли, и Рэвен не дал ей возможности придти в себя. Он подступил вплотную и впечатал ей в морду жесткую кромку своего ионного щита. Клыки сломались, и из изуродованной пасти хлынула маслянистая кровь. Кнут щелкнул еще раз, содрав мышцу с бедра монстра.

Когтистая лапа вцепилась в нагрудную броню, но Рэвен отбил ее в сторону стволами стабберной пушки. Он развернул руку обратно и вогнал полдюжины зарядов в морду, раздробив кость и взорвав глаз на боку черепа.

Маллагра рванулась к нему, и за ней не успели даже генетически улучшенные рефлексы Рэвена. Жилистые лапы обхватили «Бич погибели» и начали выдавливать из него жизнь.

Зверь жарко дышал, обдавая его тухлой слюной и смрадом гнилого мяса. Рэвен давился рвотой от вони и пытался вырваться из хватки монстра. Они шатались взад-вперед по пещере, будто пьяные танцоры на Змеином Пиру, врезаясь в стены и обрушивая сверху обломки. Каменная глыба ударила Рэвену в плечо, погнув наплечники и разбив фонари на панцире. В раскуроченную кабину хлынул ливень битого стекла, и Рэвен дернулся, когда бритвенно-острые осколки посекли ему щеки.

На поврежденном сенсориуме вспыхнули предупреждающие огни. Броня скрипела, дойдя до предела прочности. Рэвен ударил маллагру коленом в бок, куда перед этим нанес рану кнутом. Зверь взревел, чуть не оглушив Рэвена, и боль чудовища дала тому необходимый шанс.

Он ударил ионным щитом в окровавленный, оплавленный от нагрева край черепа маллагры. Хватка монстра ослабла, и Рэвен вырвался из сокрушительного объятия, выпуская в грудь и голову шквальный поток огня.

За каждым залпом следовали повторяющиеся взмахи энергетического кнута, и скулящий зверь отшатнулся прочь. От жгучего жара выстрелов его кровь мгновенно превращалась в красную дымку.

Рэвен расхохотался, тесня чудовище назад.

Он не заметил, как позади маллагры рванулся вверх на уцелевшей ноге «Адский клинок». Все, что он увидел — фонтан липкой крови, когда крутящийся клинок отцовского цепного меча вырвался из грудной клетки маллагры.

Жизнь покидала глаза зверя, и Рэвен почувствовал, как от гибели монстра у него в груди зашевелилось нечто, сдерживаемое на протяжении четырех десятилетий: нечто колючее, полное ненависти и враждебности. Вибрирующий цепной меч налетел на ребра маллагры. Та забилась в конвульсиях ложной жизни, пока Киприан не выдернул клинок через бок вместе с потоком зловонных внутренностей. Выпотрошенный зверь завалился в разлом, и с его падением Рэвена наполнила злоба.

Он развернул «Бич погибели» к раненому рыцарю отца.

«Адский клинок» присел на краю разлома, одна из его ног была погнута так, что не могла держать нагрузку. Рыцарь получил ужасные повреждения, однако после обслуживания Механикума и сакристанцев смог бы пойти вновь.

— Она умерла славной смертью, — выговорил Киприан в промежутке между тяжелыми вдохами, поддерживая себя в вертикальном положении при помощи неподвижного клинка. — Хотя и чертовски жаль, что голова пропала. Никто не поверит, какого размера была эта тварь.

— Это была моя добыча, — с холодной яростью произнес Рэвен.

— А сейчас ты смешон, — отозвался Киприан. — Я рыцарь-сенешаль, и право Первого Убийства всегда было моим. Мальчишка, не нужно мочить портки, я отмечу, что ты помог мне. Заслужишь часть славы.

— Помог? Если бы не я, ты был бы мертв.

— Но кто прервал ее жизнь? Я или ты?

Клетка в груди Рэвена раскрылась, и колючая ненависть и честолюбие, которые пыталась сдержать печать Механикума Трона, оказались на воле, вновь уязвив его душу.

— А кто, как скажут люди, прервал твою? — прошипел Рэвен. — Я или маллагра?

Киприан Девайн слишком поздно увидел бездонный кладезь злобы в сердце сына, но никак уже не мог помешать тому, что произошло дальше.

Сделав шаг назад и ударив когтистой лапой «Бича погибели» в середину груди «Адского клинка», Рэвен столкнул рыцаря в разлом. Раздался яростный вопль отца, и Рэвен проследил, как древняя машина переворачивается на лету. Она врезалась в острый выступ скалы и разлетелась на части, словно конфискованный автомат из Заводного Города под кузнечным молотом сакристанца.

Останки «Адского клинка» исчезли в сернистой дымке, и Рэвен отвернулся. С каждым решительным шагом прочь от разлома пагубное честолюбие внутри него приобретало все более определенные очертания.

Теперь Рэвен был имперским командующим Молеха. Как расценит его продвижение Ликс?

Рэвен ухмыльнулся, точно зная, что она скажет.

— Змеиные Боги помогают, — произнес он.

4 ПЕРЕКОВАННЫЙ ФИЛУМ СЕКУНДО СЕМЬ НЕРОЖДЕННЫХ

Когда Магистр Войны желал вызвать у просителей подавленность или благоговение, он принимал их во Дворе Луперкаля с высоким сводчатым потолком, бормочущими тенями, черными боевыми знаменами, блестящими стрельчатыми окнами и базальтовым троном. Однако когда ему просто хотелось общества, он звал в личные покои.

За прошедшие годы Аксиманд много раз приходил сюда, однако обычно это случалось в компании братьев по Морнивалю. В своих покоях Магистр Войны мог на несколько бесценных мгновений отложить тяжеловесный титул и побыть просто Гором.

Как и большинство мест на борту «Мстительного духа», они заметно изменились за последние несколько лет. Исчезли безделушки из первых лет Великого крестового похода, многие из картин закрывала мешковина. Давно уже не было громадной звездной карты с Императором в середине, ранее закрывавшей целую стену. Ее место заняли бесчисленные страницы, исписанные плотным почерком, а также причудливые рисунки, изображавшие космологические связи, диаграммы точек омега, алхимические символы, тройные узлы. В центре располагалась картина закованного в броню воителя, держащего золотой меч и блестящий серебряный кубок.

Скорее всего, эти страницы были выдраны из сотен астрологических учебников, хроник Крестового похода, летописей Единения и мифологических текстов, которые были разбросаны по полу, словно осенние листья.

Аксиманд наклонил голову и прочел несколько заглавий: «Узревший Бездну», «Нефийский триптих», «Монархия Алигьери», «Либри Каролини». Были и другие — как с обыденными, так и с эзотерическими названиями. Часть, как отметил Аксиманд, была исписана золотой колхидской клинописью. Прежде чем он успел прочесть еще, его окликнул громовой голос.

— Аксиманд, — позвал Гор. — У тебя же хватает ума, чтоб не стоять там, будто дрянной посол, заходи.

Аксиманд повиновался, прохромав мимо небрежно сваленных куч книг и инфопланшетов в святая святых примарха. Как и всегда, он ощутил трепет гордости, что находится там, что генетический отец счел его достойным этой чести. Разумеется, Гор всегда отмахивался от подобной высокомерно ерунды, однако от этого такие моменты становились только ценнее.

Даже сидя и без панциря доспеха Гор был огромен: героический Акиллиус или Гектор, проклятый Гильгамеш или Шалбатана Багрянорукий. Его кожа была розовой и шершавой от пересадки лоскутов и регенерации, в особенности вокруг левого глаза, где раньше обнажился изуродованный обугленный череп. Волосы пока что отрастали щетиной, но было похоже, что после атаки на Купол Возрождения не осталось постоянных шрамов. По крайней мере, Аксиманд их не видел.

Сразу же после засады трое примархов отбыли на свои флагманы для лечения и отдыха. В припадке мстительности Сыны Гора сравняли Тижун с землей, убив население и не оставив камня на камне, чтобы уничтожить любых оставшихся нападавших.

Спустя пять дней собравшиеся флотилии Магистра Войны покинули Двелл, оставив на планете дымящуюся пустошь.

Гор трудился за столом, который окружала стена книг, сложенных таблиц, небесных иерархий и дощечек с вырезанными формулами.

Судя по толщине корешка и альбомной ориентации страниц, сейчас внимание Магистра Войны занимала хроника Крестового похода. Даже глядя наоборот, Аксиманд узнал фиолетовую эмблему кампании в верхнем углу открытой страницы.

— Убийца? — спросил Аксиманд. — Это было давно.

Гор закрыл книгу и поднял взгляд. В его глазах было странное раздражение, как будто он только что прочел в хронике нечто неприятное. Когда он заговорил, возле рта натянулась сморщенная рубцовая ткань.

— Давно, но до сих пор актуально, — произнес Гор. — Порой на битвах, которые проиграл, учишься в той же мере, если не больше, как на тех, что выиграл.

— Ту мы выиграли, — заметил Аксиманд.

— Нам вообще не следовало сражаться, — ответил Гор, и Аксиманду хватило ума не задавать новых вопросов.

Вместо этого он просто изложил свой рапорт.

— Сэр, вы хотели знать, когда флоты совершат переход.

Гор кивнул.

— Есть какие-то сюрпризы, о которых я должен знать?

— Нет, все корабли Сынов Гора, Гвардии Смерти и Титаникус учтены и соответствующим образом занесены в реестр задания, — сказал Аксиманд.

— И каково время путешествия?

— По оценкам магистра Комненуса, мы достигнем Молеха за шесть недель.

Гор приподнял бровь.

— Это быстрее, чем он первоначально рассчитывал. Почему время перелета пересмотрено?

— Позади наших флотов Гибельный Шторм, и наш уважаемый капитан говорит, цитирую: «Путь впереди рад нашим флотилиям, как бордель рад утомленным солдатам с полными карманами».

Прежнее раздражение Гора пропало, будто тень под солнцем.

— Звучит в духе Боаса. Возможно, резня Лоргара на Пятистах Мирах оказалась полезнее, чем я ожидал.

— Резня Лоргара?

— Да, полагаю, что большую часть резни устраивает Ангрон, — усмехнулся Гор. — А что с Третьим Легионом?

Аксиманд привык к быстрым сменам курса расспросов Магистра Войны, и ответ был у него наготове.

— Сообщают, что они направились к Галикарнасским Звездам, согласно приказу.

— Я чувствую, что в этой фразе не хватает «но», — сказал Гор.

— Но это сообщил не примарх Фулгрим, — ответил Аксиманд.

— Нет, так не пойдет, — согласился Гор, делая жест в сторону дивана, стоящего у стены, на которой висело множество различных тычковых кинжалов и квиринальских перчаток-цестов. — Присядь, выпей вина, оно с Джовии.

Аксиманд наполнил из аметистовой бутылки два винных кубка, передал один Гору и уселся на часть дивана, не занятую чтением примарха.

— Маленький, скажи, как твои братья по Морнивалю? — спросил Гор, отхлебнув вина. — Сила Фулгрима защитила нас от наиболее тяжелого обстрела кораблей, но вы…

Аксиманд пожал плечами, тоже отпил, и букет пришелся ему по вкусу.

— В основном, ожоги и ушибы. Мы вылечимся. Кибре ведет себя так, словно ничего не происходило, а Граэль все еще пытается выяснить, как Десятый Легион так долго прятал три «Огненных хищника».

— Надо думать, какая-то технология темной эры, добытая на Медузе, — произнес Гор. — А Эзекиль?

— Он практически готов броситься на меч, — ответил Аксиманд. — Вас едва не убили, и он винит себя в этом.

— Я отпустил юстаэринцев, если помнишь, — заметил Гор. — Скажи Эзекилю, что если тут и есть чья-то вина, то большая ее часть лежит на мне. Он не подвел.

— Возможно, это поможет, если прозвучит из ваших уст.

Гор отмахнулся от совета Аксиманда.

— Эзекиль большой мальчик, он поймет. А если нет, что ж, я знаю, что Фальк жаждет заполучить его должность.

— Вы сделаете Вдоводела Первым капитаном?

— Нет, конечно, — сказал Гор и умолк. Аксиманд счел за лучшее не нарушать тишины и выпил еще вина.

— Мне следовало знать, что у Медузона будет запасной вариант на случай неудачи Белых Шрамов, — наконец, произнес Гор.

— Вы думаете, Шадрак Медузон был на одном из тех кораблей?

— Возможно, однако я в этом сомневаюсь, — отозвался Гор. Он допил вино и отставил кубок в сторону. — Но больше всего меня печалит разрушение, которое Легион учинил в ответ. В особенности утрата Мавзолитики. Не было нужды разорять ее и Тижун. Там можно было найти еще так много.

— При всем уважении, сэр, это было необходимо сделать, — ответил Аксиманд. — То, что узнали вы, могли узнать и другие. И честно говоря, мне не жаль, что мы ее сожгли.

— Нет? Почему же?

— Мертвые должны оставаться мертвыми, — сказал Аксиманд, стараясь не глядеть через плечо Магистра Войны на витиевато отделанную коробочку из лакированного дерева и железа.

Гор ухмыльнулся, и Аксиманд задался вопросом, знает ли примарх о снах, что терзали его до восстановления лица. Теперь эти сны пропали, канув в историю после того, как он стал непобедим, переродившись и вновь обретя цель.

— Я никогда не считал двелльцев по-настоящему мертвыми, — произнес Гор, поворачиваясь к коробке. — Но даже в этом случае не нужно бояться мертвых, Маленький. У них нет сил, чтобы навредить нам.

— Нет, — согласился Аксиманд, и Гор поднялся на ноги.

— И они не отвечают, — продолжил Магистр Войны, скрыв гримасу боли и поманив Аксиманда встать. Гор неловкой походкой направился в соседнее помещение. — Пойдем со мной. У меня для тебя кое-что есть.

Аксиманд последовал за Гором в оружейную комнату, окутанную почтительным мраком и озаренную лишь мягким свечением над стойкой со стальными опорами, на которую опирался доспех Магистра Войны. Адепты с тонкими конечностями, одетые в рваные ризы, трудились, ремонтируя повреждения, нанесенные пушками «Огненного хищника». Аксиманд почувствовал запах фиксаторов, раскаленного керамита и темного лака.

Сокрушитель Миров висел на усиленных крючьях возле левой перчатки. Окруженное львами янтарное око на нагруднике, казалось, следило за Аксимандом, пока они пересекали комнату. Было похоже, будто оно говорит, что Гор мог погибнуть, но Аксиманд стряхнул ощущение осуждения, когда они приблизились к плавильной и металлообрабатывающей кузнице с высокими сводами. Воздух рябил от клокочущего жара топки.

Аксиманд увидел свою ошибку, лишь когда вошел в помещение вслед за Гором. Кузницу освещало не естественное свечение горна, а нечто одновременно яркое и темное, от которого на сетчатке промелькнула серия негативных отпечатков. Аксиманд ощутил на загривке дыхание трупа и почувствовал вкус пепла сожженных людей, когда увидел окутанную пламенем мерзость, парящую в метре над полом.

Когда-то это был Кровавый Ангел. Теперь же это было… что? Демон? Чудовище? И то, и другое. Алый доспех был разбит, он треснул в тех местах, где заключенное внутри зло проступало наружу языками противоестественного неугасимого пламени.

Кем бы раньше ни был легионер в этой броне, но он стал нематериален. От него остался лишь опаленный символ апотекария в виде перечеркнутой спирали. Существо называло себя Круор Ангелус, однако Сынам Гора оно было известно под именем Красного Ангела.

Его связывали и лишали способности говорить цепи, первоначально блестевшие серебром, но теперь опаленные дочерна. На голове не было шлема, однако в адском огне нельзя было различить никаких черт лица за исключением пары раскаленных добела глаз, наполненных яростью миллиона проклятых душ.

— Почему это здесь? — спросил Аксиманд, не желая произносить его имя.

— Тише, — отозвался Гор, ведя Аксиманда к деревянному верстаку, на котором лежали приспособления, более похожие на инструменты хирурга, а не слесаря. — У брошенного ангела Безлицего есть роль в нашем нынешнем предприятии.

— Нам не следует доверять ничему, что исходит от этого коварного ублюдка, — сказал Аксиманд. — Изгнание — это слишком мягкая мера. Вам нужно было дать мне убить его.

— Если он не воспримет мой урок всерьез, то может статься, что и дам, — ответил Гор, беря что-то с верстака. — Но это убийство будет не сейчас.

Аксиманд неохотно отвел взгляд от Красного Ангела. Все воины ненавидят позволять врагу выйти из поля зрения.

— Вот, — произнес Магистр Войны, держа перед собой длинный сверток из ткани. — Это твое.

Аксиманд принял сверток, почувствовав вес твердого металла. Он с почтительной аккуратностью развернул его, гадая, что же находится внутри.

Лезвие Скорбящего было сильно выщерблено в схватке с Хибу-ханом. Позаимствованный Белым Шрамом клинок с Медузы оказался сильнее голубой хтонийской стали.

— Твердый, как камень, и адски горячий внутри, — сказал Гор, постучав себя по груди. — Оружие Хтонии до самой сердцевины.

Аксиманд сжал обернутую кожей рукоять обоюдоострого меча, держа клинок перед собой, и ощутил, как вернулась последняя часть него, отсутствие которой он даже не замечал. Желобок плотно покрывала свежая гравировка, поблескивающая в свете пламени демонической твари. Аксиманд почувствовал в клинке смертоносную мощь, не имеющую ничего общего с энергетическими лезвиями.

— Мне нужны ты и твой меч, Маленький Гор Аксиманд, — произнес Магистр Войны. — Война на Молехе станет испытанием для всех нас, а ты без него — это не ты.

— Мне стыдно, что не я восстановил его лезвие.

— Нет, — ответил Гор. — Сын мой, для меня честь, что я смог сделать это для тебя.

В бытность свою технодесантником Ультрадесанта Аркадон Киро научился множеству вещей, но лучше всего он усвоил, что не бывает двух машин с полностью одинаковым нравом и манерой вести себя. Каждая из них была столь же индивидуальна, как и воины, которых они несли на битву, и у них также бывало заслуживающее памяти наследие.

«Королева Сабэна» служила для этого лучшим примером, какого можно было пожелать. Сделанная на Терре «Грозовая птица» возглавляла триумфальный пролет над Анатолией в последние дни перед тем, как XIII Легион вместе с XVI и XVII Легионами начал кампанию по очистке лунных анклавов от культов Селены. Киро тогда еще не родился, но чувствовал гордость «Королевы Сабэна» от участия в первом настоящем сражении Великого крестового похода.

Это был горделивый, даже надменный воздушный корабль, но Киро скорее был согласен пилотировать гордую машину, чем возмущенную плохим обращением рабочую лошадку. Он направил «Королеву Сабэна» в вираж вокруг пиков на восточной оконечности плоскогорья Унсар, резко сбросив высоту и подстегнув двигатели, когда с местности внизу открыли огонь. Облет полуострова Энатеп с проверкой готовности обороны был долгим, и «Грозовая птица» заслужила возможность размять крылья.

До горы Железный Кулак на горизонте тянулись бурые холмы и золотистые поля. Молех напоминал очень многие из Пятисот Миров, его испещряли успешные общины земледельцев и крест-накрест пересекали широкие дороги, магнитные магистрали и поблескивающие ирригационные каналы. Планету привели к Согласию, не испытав нужды воевать, однако — по неизвестным Киро причинам — она до сих пор могла похвастать многомиллионными гарнизонными силами.

На земле еще были свежи следы Ультрадесантников, недавно размещенных в рамках регулярной ротации сил Легиона между Ультрамаром и Молехом. Варед из 11-го ордена с честью возвратился на Макрагг, передав Аквилу Ультима Кастору Алкаду, легату Второй боевой группы 25-го ордена.

Говорили, что воинство Магистра Войны находится где-то на северных границах, и на Молехе, скорее всего, нельзя было снискать особой славы, но мало кто из воинов так нуждался в славе, как Кастор Алкад.

До сих пор карьера Алкада была непримечательна. Он получил мантию легата как следствие своего послужного списка, который говорил о нем, как о воине с должным усердием и необходимыми способностями, однако без большого таланта.

Под руководством Алкада Вторая боевая группа получила во многом незаслуженную репутацию невезучей. Перешептывания в арсеналах превратились в «факт» из-за двух конкретных происшествий в последние тридцать лет.

На Мире Варна они сражались вместе с Девятой и 235-й ротами, чтобы сокрушить орду зеленокожих из скопления Геннай. Алкад координировал утомительную фланговую кампанию, выбивая диких зеленокожих с горных просторов, и прибыл спустя час после того, как Клорд Эмпион полностью сокрушил вражеское воинство в битве за дельту Сумаэ.

В ходе финального штурма пещерных городов Горстела наступление Алкада по нижним мануфактурам из-за серии сбоев маркеров ауспика по ошибке свернуло в тупиковые аркологии. Роты Второй боевой группы безнадежно заблудились в лабиринте туннелей, и Эйкосу Ламиаду с его воинами пришлось драться против биомеханической армии Кибар-Мекаттана без поддержки.

Героически вырванная Ламиадом победа укрепила его и без того внушительное положение и привела к назначению его тетрархом Конора, в то же время подтвердив репутацию Алкада — который не был ни в чем виноват — как очевидной посредственности.

Говорили, что даже сам Мстящий Сын высказался по этому поводу, заметив: «Не каждый командир может быть гордым орлом, некоторые должны кружить около гнезда и дать прочим лететь дальше».

У Киро были сомнения насчет подлинности реплики, но, судя по всему, это не имело значения. Те, кто знал о репутации Алкада, именовали его «Запасной Тетивой» — Филум Секундо — забывая, что изначально запасная тетива лучника должна была быть столь же прочной и надежной, как первая.

В ухе Киро зачирикало сообщение ауспика об угрозе — батарея противовоздушных орудий «Гидра» на вершине горы демаскировалась и навелась на «Королеву Сабэна». Он передал союзный импульс, сообщая стрелкам, что является своим, и угроза пропала с планшета.

— Пушки плоскогорья Унсар? — спросил легат Алкад, появившись в люке между кабиной и десантным отсеком.

— Да, сэр, — отозвался Киро. — Слегка запоздали с захватом нас, но я заставлял их попотеть.

— Немного пота сейчас сбережет много крови, когда псы Гора доберутся до Молеха, — сказал Алкад, пристегиваясь к креслу второго пилота напротив Киро.

— Вы действительно думаете, что предатели явятся сюда, сэр?

— В конечном итоге, должны, принимая во внимание расположение Молеха, — произнес Алкад, и Киро услышал в его голосе надежду, что это произойдет как можно быстрее. Алкад хотел, чтобы война дошла до Молеха. Он чуял аромат славы.

Киро понимал славу. Ему доставалась часть ее. Такой соблазн действовал сильнее, чем любые опиаты апотекариев. Потребность в ней была столь сильна, что ее следовало опасаться даже воинам-транслюдям, которые утверждали, будто находятся выше подобных слабостей смертных.

Алкад изучал бортовой дисплей. Встроенные системы доспеха уже сообщили бы ему приблизительное местонахождение «Грозовой птицы», но Ультрадесант не оперировал приблизительными значениями.

— Итак, каков твой вердикт о полуострове Энатеп?

Киро неторопливо кивнул.

— Сносно.

— И все?

— Подойдет, если им придется сражаться только против смертных и ксеносов, но нет стойкости по меркам Легионов.

— Как бы ты его укрепил? — спросил Алкад. — Дай мне теорию.

Киро покачал головой.

— В кузнице мы предпочитаем понятия спекулятивного и эмпирического — все возможности и рабочие факты. Даже лучшая практика не становится эмпирической, пока не покажет себя эффективной в бою существенное число раз.

— Незначительная разница, — сказал Алкад. — Слишком незначительная для большинства, когда болты уже в воздухе.

— Поэтому-то технодесантники так ценны, — произнес Киро, ведя их вниз к долине Луперкалии. Название явно необходимо было поменять в свете измены Магистра Войны. — Мы высчитываем, как все должно быть, чтобы этого не приходилось делать командирам в поле.

На них нацелились очередные дальномеры с «Гидрами», и Киро позволил «Королеве Сабэна» с надменной презрительностью отменить запросы.

— И что бы мы делали, если бы наши отважные братья из кузницы не держали нас, простых командующих, в строгости? — заметил Алкад.

— Приятно знать, что вы нас цените, сэр, — отозвался Киро.

— А ты сомневался? — ухмыльнулся Алкад. — Но ты не ответил на вопрос.

Киро искоса глянул на легата. Тот выглядел так же героически, как и любой другой воин XIII Легиона. Даже трансчеловеческие генные модификации не смогли сгладить патрицианские черты или тонко очерченные скулы. Глаза цвета светлого аквамарина окружала кожа, похожая на сухую березу, поверх которой Алкад носил натертую воском бороду, раздвоенную на манер сынов Хана. Возможно, он полагал, что та придает ему щегольской и грозный вид, однако в сочетании с седыми волосами и лысиной она скорее делала его похожим на монаха, а не на воина.

— Я бы добавил еще один орден Тринадцатого Легиона, чтобы поддержать дух солдат, — произнес Киро. — Затем больше артиллерии. По меньшей мере, три бригады. Возможно, несколько когорт киборгов-таллаксов Модуэн. И титаны, титаны не повредят.

— Всегда так точно, — рассмеялся Алкад. — Если бы я спросил у тебя, сколько времени, ты бы рассказал, как сделать часы.

— Потому-то меня и выбрали для отправки на Марс, — ответил Киро.

Перед «Грозовой птицей» Луперкалия углублялась в горы, тянувшиеся вдоль степной долины из охряного камня. Имея ширину шесть километров в начале, долина постепенно сужалась, поднимаясь к горе Торгер и Цитадели Рассвета, откуда Киприан Девайн правил Молехом рукой, жесткость которой заслуживала восхищения. Стены городских укреплений впечатляли внешне, однако были архаичны и по большей части бесполезны против врага, обладающего реальной военной силой.

Предыдущие командующие из Ультрадесанта изо всех сил старались изменить их, пользуясь «Примечаниями к воинской кодификации» примарха, однако сталкивались с сопротивлением непреклонного населения.

— Я чувствую, что ты хочешь что-то добавить, — произнес Алкад.

— Я могу говорить свободно, сэр?

— Конечно.

— Проблема Молеха не в стационарных укреплениях и не в военной мощи, а в присущей ему культуре.

— Изложи мне свою теорию, извини, спекуляцию.

— Хорошо. Как мне это видится, жители Молеха росли на историях о героических рыцарях, которые выходят сражаться в славных поединках, — сказал Киро. — На их планете веками не случалось настоящих войн. Им неизвестно, что новой реальностью стали многочисленные армии из обычных людей с огнестрельным оружием. Факторами, которые определяют, кто победит, а кто умрет, стали численность, логистика и планирование.

— Мрачная точка зрения, — заметил Алкад. — Особенно для Легионов.

— Эмпирическая точка зрения, — произнес Киро, постучав двумя пальцами по Ультиме с выбитым черепом на своем нагруднике. — А, не обращайте на меня внимания, сэр, мне всегда лучше всего удавалось представлять худшие сценарии. Однако если вы правы, и предатели действительно явятся на Молех, то они в первую очередь будут стремиться перебить не полки Армии.

— Верно, это будем мы и Кровники Саликара.

— У нас три роты, и одному Императору известно, сколько на Молехе Кровавых Ангелов.

— Я бы сказал, что их численность в два с лишним раза меньше нашей, — сказал Алкад. — Варед говорил, что Витус Саликар — воин, который не слишком подвержен духу сотрудничества.

— Итак, пятьсот легионеров, — произнес Киро. — И если отбросить гиперболы, этого недостаточно для обороны планеты. Следовательно, основное бремя защиты Молеха должно лечь на полки Армии.

— Пусть это смертные, однако на этой планете почти пятьдесят миллионов боеспособных мужчин и женщин. Когда на Молех придет война, она будет невообразимо кровавой и закончится не скоро.

— Но с точки зрения окончательной практики, смертные просто не в состоянии оказывать сопротивление в массовой войне против Легионов, — заметил Киро.

— Ты не считаешь, что почти сто полков могут удержать один из миров Императора?

— Как бы вы оценили практические шансы любой армии смертных против сил Легиона? Честно? Вам известно, как называют то, что происходит, когда простые люди оказываются в бою против подобных нам воинов?

— Трансчеловеческий ужас, — отозвался Алкад.

— Да, трансчеловеческий ужас, — согласился Киро. — Мы оба это видели. Помните прорыв в Парсабаде? Казалось, у них кровь застыла в жилах. Мне было почти что жаль несчастных ублюдков, которых нам пришлось убить в тот день.

Алкад кивнул.

— Это было все равно, что молотить пшеницу.

— Когда это благородные семейства Макрагга сами молотили свою пшеницу? — поинтересовался Киро.

— Никогда, — признал Алкад. — Но мне доводилось видеть пикты.

На дисплейных планшетах перед Киро появились векторы сближения. Алкад умолк, и «Королева Сабэна» начала спуск в пещерный ангар прямо под огромной цитаделью в сердце долины.

Непрерывно звенели предупреждения об опасности, но Киро заглушил их, выровняв летающую машину с грохочущей вспышкой торможения, за которой последовал удар, когда посадочные опоры коснулись земли.

Алкад расстегнул удерживающие крепления и вернулся в десантный отсек, где параллельными рядами вдоль центральной линии и фюзеляжа корабля сидели пятьдесят Ультрадесантников. Киро отключил двигатели, дав «Грозовой птице» придти в равновесие, а затем открыл запорные механизмы штурмового люка.

Наземная команда бросилась обслуживать воздушную машину, а Киро отстегнул собственные фиксаторы и закончил последние послеполетные проверки. Он приложил кулак к аквиле на консоли управления, а затем сотворил Символ Механикум, дабы почтить и Терру, и Марс.

— Благодарю, — произнес он, и нырнул в десантный отсек. Несомненно, пять отделений собравшихся и готовых к высадке Ультрадесантников, закованных в броню цвета кобальта и слоновой кости, являли собой славное зрелище.

Через опущенную аппарель задувало запахи опаленного железа, горячих двигателей и выбрасываемого топлива. От их пьянящей смеси Киро перенесся назад в кузницу, к простому удовольствию придания металлу формы.

Собрав контейнеры для оборудования, где хранилась его сервообвязка, Киро последовал по аппарели за строевыми воинами, пока чернорабочие посадочной площадки и палубная команда готовили «Грозовую птицу» к следующему вылету.

Дидакус Ферон уже ждал их на посадочной полосе, и по лицу центуриона было ясно, что он принес мрачные новости. Низкорожденный бродяга с Калта заслужил высокое положение в Легионе благодаря тому, что около шести лет назад спас жизнь Таврону Никодему на хребте Териот.

— Неприятные известия, — произнес Ферон, когда легат приблизился к нему.

— Говори, — распорядился Алкад.

— Киприан Девайн мертв, — сказал Ферон, — однако это еще не самое худшее.

— Имперский командующий мертв, и это не самое худшее? — переспросил Киро.

— И рядом не стояло, — ответил Ферон. — Пятьсот Миров атакованы, а этот сукин сын Магистр Войны направляется к Молеху.

Над матово-стальным корпусом «Валькирии» выли ледяные ветра, которые закручивали призрачные вихри вокруг остывающих двигателей. От передних кромок крыльев и спаренных хвостовых стабилизаторов шел пар, создавая впечатление, будто машина все еще летит. Локен дал Рассуа указание поддерживать в соплах пламя, чтобы не дать им полностью замерзнуть. Доспех не пропускал холод, однако Локен все равно поежился от мерзлого запустения на вершине горы.

Урал тянулся почти на две с половиной тысячи километров от замерзших краев Кара Океаника до древних владений каганата Киевской Руси. Впереди в дымке смутно виднелся громадный шпиль-кузница горы Народной, окутанный дымом и молниями от грозных подземных дел.

Люди последовательно расхищали богатства этих гор, но никто не мог сравниться с монументальным размахом клана Терраватт. Говорили, что он происходил из того же источника, что и Механикум, и за темную эпоху технологий его теологотехи вырезали в костях Урала храмы, где укрывались от ярости Старой Ночи в полной изоляции, пока само их существование не стало пересказываемой шепотом легендой.

Когда клан Терраватт, наконец, вышел из своего логова под Холат Сьяхл, они обнаружили, что планету опустошают войны между чудовищными этнархами и тиранами. Когда известие о возрождении Клана разошлось, со всей планеты явились просители их древних чудес, в равной мере предлагавшие сделки, соглашения и угрозы.

Но был лишь один человек, который предлагал больше, чем хотел получить.

Он называл Себя Императором — клан Агас насмехался над этим титулом, пока не стали очевидны его огромные познания в давно забытых технологиях. Его готовность поделиться утраченными искусствами привела Клан под его знамя, и из их архивов возникло много оружия, которое привело Старую Землю к Единению. Захороненные ядра памяти древнейших из Агас заявляли, что это их технология, а не Марса, вылилась в создание первых прото-Астартес. Механикум полностью отвергал это утверждение.

Локен видел здесь мало следов технологических чудес, только высокий хребет черного камня, окутанный леденящим туманом и бушующими облаками пепла, извергнутыми подземными кузнечными комплексами Дятлова. Лишенные растительности скалы имели острые углы и были совершенно недружелюбны к любой флоре. Локен развернулся на месте, ничего не видя, кроме одинокой посадочной платформы, на которую села «Валькирия».

Он сверился со своим планшетом, по краям которого уже появился узорчатый слой светлой волокнистой пыли.

— Ты уверена, что это здесь? — спросил он.

— У меня глаз охотника, и я облетела Терру от края до края по делам Сигиллита, — четко и отрывисто ответила Рассуа. — И я садилась на Семи Силачах много раз, Гарвель Локен, так что да — я уверена, что это здесь.

— Тогда где же он?

— Это ты меня спрашиваешь? — поинтересовалась Рассуа. — Он один из ваших. Разве ты не должен быть в курсе?

— Я его никогда не встречал, — сказал Локен.

— Я тоже, так с чего ты решил, будто я знаю?

Локен не стал утруждать себя ответом. Рассуа была смертной, однако даже Локен мог сказать, что она сложнее, чем кажется на вид. Ее аугметика была изящно вплетена в тело, явно отточенное генетическим модифицированием и безжалостным режимом тренировок. Все в ней указывало на совершенство. Рассуа утверждала, что является простым флотским пилотом, однако при этом улыбалась, словно подначивая Локена возразить ей.

Ее невозмутимость, цвет кожи, разрез глаз и глянцево-черные волосы наводили на мысль о генах Панпацифики, однако она никогда не рассказывала о своем происхождении сама, а Локен никогда не спрашивал.

Рассуа отвезла его из Старой Гималазии на северный край Урала, чтобы разыскать первого из следопытов Локена, но было похоже, что это окажется сложнее, чем ожидалось.

Тот, кого прибыл найти Локен, был из Сынов Гора и…

Нет, не был. Он был Лунным Волком.

Он не входил в Легион, когда тот сделал первый шаг на пути к предательству. Стало быть, он не был истинным сыном, однако являлся генетическим братом, и Локен не был уверен, как к этому относится.

Да, одним из его товарищей по Странствующим Рыцарям был Йактон Круз, но они с Вполуха служили вместе на борту «Мстительного духа», когда все покатилось в ад. Они оба пережили содеянное заблудшими братьями, о котором не мог знать этот воин.

Ветер на мгновение стих, и Локен уставился сквозь неподвижные облака дисперсного вещества, увидев темные силуэты, похожие на примерзших к вершине великанов. Они были слишком высокими для чего-либо живого, и напоминали массивные столпы какого-то громадного святилища, изъеденные за столетия на открытом воздухе.

Он направился к ним, широкими шагами пробираясь по раздуваемому ветром пеплу. Фигуры проступили из облаков, оказавшись гораздо крупнее, чем он подозревал — огромные колонны слоистого камня, похожие на мегалиты туземного храма.

Шесть из них, высотой не менее тридцати метров, были сосредоточены вблизи друг от друга, а седьмая стояла особняком, словно изгой. Часть была узкой возле основания, затемрасширялась, словно наконечники копий, и сходилась к вершине. Дувший сквозь них ветер издавал похоронный вой баньши, от которого у Локена заныли зубы.

В шлеме загудели помехи — побочный эффект наэлектризованности воздуха из-за непрерывной работы промышленности под горами. Локен услышал посвистывания, щелчки и хлопки искажений, а также нечто очень похожее на тихое дыхание.

Гарви…

Локен узнал голос и развернулся, словно ожидал увидеть, что позади стоит его павший товарищ Тарик Торгаддон. Однако он был совершенно один. Даже очертания «Валькирии» стали неразличимы в тумане.

Он уже не был уверен, слышал ли голос, или же тот ему пригрезился. Именно призрак убитого друга убедил Локена покинуть убежище в лунном биокуполе. Воспоминание угасало, словно стихающее эхо далекого сна.

Происходило ли такое вообще, или же это было отражение вины и стыда в раздробленных осколках истерзанной души?

Локена откопали из-под руин Исствана III сломленной оболочкой человека, одержимой иллюзиями и призрачными кошмарами. Гарро вернул его на Терру и дал новую цель, но в силах ли кто-то из людей возвратиться из подобной бездны без шрамов?

Ему потребовалось мгновение, чтобы успокоиться — на пределе слышимости блуждали слабеющие перешептывания. Локен узнал их, и у него перехватило дыхание.

Он уже слышал подобное.

На Шестьдесят Три — Девятнадцать.

На Шепчущих Вершинах.

Перед глазами у Локена, словно сбивчивая пикт-трансляция, промелькнуло ужасающее преображение Джубала, и его рука легла на кобуру с болт-пистолетом. Большой палец отжал защелку крышки. Локен не ждал, что придется доставать оружие, однако ему стало спокойнее уже от того, что ладонь покоится на рифленой рукояти.

По мере продвижения через колоссальные скальные формации шквал помех визжал и трещал в такт пепельной буре. Усиливалось ли искажение из-за колонн, или же было побочным эффектом расположенных под ним сотен кузнечных святилищ?

Помехи резко прекратились.

— Ты знаешь, где находишься? — произнес низкий голос с гортанным акцентом, которому придавали жесткости небные нотки и резкие гласные.

— Тарик? — спросил Локен.

— Нет. Отвечай на вопрос.

— Урал, — сказал Локен.

— Конкретно эта гора.

— Я не знал, что у нее есть название.

— Она называется Маньпупунёр, — произнес голос. — Мне говорили, что на каком-то мертвом наречии это значит «маленькая гора богов». Кланы утверждают, что это окаменевшие трупы Семи Нерожденных.

— Пытаешься напугать меня старыми легендами?

— Нет. Ты понял, что это здесь мы родились? — продолжил голос. — Разумеется, не в буквальном смысле, но первая порода транслюдей была создана под этой горой.

— Об этом я не знал, — ответил Локен. — Где ты?

— Ближе, чем ты думаешь, но если хочешь потолковать лицом к лицу, тебе придется меня отыскать, — сказал голос. — Если тебе это не удастся, то мы не станем говорить вообще.

— Малкадор сказал, что ты мне поможешь, — произнес Локен. — Он ничего не говорил насчет того, что нужно будет проявить себя.

— Этот хитрый старик много чего не рассказывает, — отозвался голос. — Ну а теперь поглядим, так ли ты хорош, как утверждает Круз.

Голос растворился в нарастающем хаосе помех, и Локен прижался к ближайшей каменной колонне. Гладкий на открытых ветру местах и покрытый воронками от многовекового воздействия разъедавших скалу атмосферных загрязнителей, каменный массив был огромен и нависал сверху, будто нога титанической боевой машины.

Локен осторожно высунул голову за скругленный угол, переключая различные перцепционные режимы. Ни один из включавшихся в шлеме спектров не мог проникнуть сквозь туман. Локен подозревал, что маскировочные свойства были приданы ему сознательно и искусственно.

Впереди что-то двигалось. Едва заметная тень воина в капюшоне, державшегося с самодовольной уверенностью в себе. Локен отступил от скалы и бросился следом. Ломкий сланец на земле делал невозможным скрытное перемещение, однако эта помеха работала и против его врага. Локен добрался туда, куда, по его предположениям, ушла тень, но там не было никаких следов добычи.

Мгла вздымалась и волновалась, и угловатые башни Семи Нерожденных проступали в тумане, словно приближаясь и удаляясь. В помехах вокса вздыхали перешептывающиеся голоса — имена и длинные списки чисел, подсчет того, что уже давно умерло. Эхо прошлого, смытого катастрофической волной войны и забвения.

Было ничего не разобрать, но звук задевал струну печали внутри Локена. Он продолжал сохранять неподвижность, отсекая голоса и пытаясь расслышать характерный звук скрежета брони по камню, шагов по гальке. Что-то, что может выдать скрытое присутствие. Он не питал на этот счет особой надежды, принимая во внимание, кого ему нужно было здесь найти.

— Ты позабыл, чему тебя учила Хтония, — произнес голос.

Он булькал сквозь помехи в шлеме. Не было смысла отслеживать местонахождение.

— Возможно, ты помнишь немного больше, — отозвался Локен.

— Я помню, что там либо убивал ты, либо убивали тебя.

— И здесь так же? — спросил Локен, двигаясь медленно и тихо, насколько мог.

— Я не собираюсь тебя убивать, — сказал голос. — Но ты здесь, чтобы попытаться убить меня. Не так ли?

Проблеск движения в тумане справа. Локен не отреагировал, но аккуратно изменил направление движения в ту сторону.

— Я здесь, потому что ты мне нужен, — произнес он, наконец-то поняв, что это за место. — Странствующие Рыцари? Это здесь ты учил их становиться серыми призраками, верно?

— Я учил их всех, — ответил голос. — Но не тебя. Почему?

Локен покачал головой.

— Не знаю.

— Потому, что ты — воин, который стоит на свету, — сказал голос, и Локен не смог определить, означали ли эти слова восхищение, или же насмешку. — Мне нечему тебя учить.

Под прикрытием гигантского каменного столпа стояла размытая фигура воина в капюшоне, уверенного, что его не видят. Локен удерживал ее в поле бокового зрения, перемещаясь так, словно не знает о ее присутствии. Он приблизился на расстояние пяти шагов. Шанса лучше не будет.

Локен прыгнул на источник дразнящего голоса.

Силуэт человека в капюшоне распался, словно пепел под ударом бури.

Туда, Гарви…

Локен крутанулся на месте — как раз вовремя, чтобы увидеть остаточную тень человека, движущегося по вершине между двумя из Семи Нерожденных. Он на мгновение заметил кожу, татуировку. Не человек в капюшоне.

Чей же голос он слышал? Он гоняется за призраками?

Легенды о Нерожденных были безвкусными страшилками, полными вопиющих гипербол, наподобие упомянутых в «Хрониках Урша». В них говорилось о призрачных армиях теней-убийц, порожденных туманом духов и кошмаров, который пробивают себе путь наружу из черепов людей, однако все это не являлось проблемой Локена.

Здесь ему противостояли трещины в собственной памяти и бесшумный охотник.

— Ты возвращаешься назад, верно? В логово Луперкаля.

Локен не стал впустую сотрясать воздух, изумляясь, откуда уже известна цель его задания. Вместо этого он решил подстегнуть тщеславие оппонента.

— Ты прав, — произнес он. — И чтобы попасть туда, мне нужна твоя помощь.

— Попасть туда — это легкая часть. Проблемой будет оттуда выбраться.

— Меньшей проблемой, если ты ко мне присоединишься.

— Я не имею привычки отправляться на самоубийственные задания.

— Я тоже.

Ответа не последовало, и Локен прикинул свои варианты.

Насколько он мог видеть, таковых было два: наощупь бродить вокруг окутанной туманом вершины, пока его вынуждают выглядеть идиотом, или же уйти с пустыми руками.

Его испытывали, но испытания работали лишь в том случае, если оба их участника стремились к одной цели. Локен уже участвовал в одной игре, не зная правил. Волчий Король обыграл его, чтобы что-то узнать о его характере, но тут казалось, что кому-то нравится его унижать.

Если Локен не мог играть по чужим правилам, то играл по своим. Он повернул к «Валькирии». Летающая машина была неразличима в тумане, однако на визоре мягко светился значок сигнала ее передатчика. Бросив делать вид, будто обыскивает вершину, он демонстративно зашагал назад к штурмовому транспорту.

— Малкадор и его агенты обстоятельно набирали Странствующих Рыцарей, — произнес Локен. — Нет недостатка в воинах, которых я могу своевременно собрать для нашего задания.

Он услышал тихие шаги по сланцу, однако не купился на явную приманку. Из тумана возникла «Валькирия», и Локен переключил вокс на канал Рассуа.

— Запускай двигатели, — сказал он. — Мы уходим.

— Ты его нашел?

— Нет, но следи за мной своим глазом охотника.

— Принято.

Шаги раздались снова, прямо за спиной.

Локен резко развернулся, одним плавным, экономным движением вытаскивая оружие и прицеливаясь.

— Не шевелись, — произнес он, однако там никого не было.

Прежде, чем Локен успел среагировать, в тыльную сторону его шлема уперся пистолет. Боек отошел назад с резким щелчком смазанного металла.

— Я ждал от тебя большего, — произнес голос по ту сторону оружия.

— Нет, не ждал, — отозвался Локен, опуская свой пистолет.

— Я ожидал, что ты будешь пытаться немного дольше перед тем, как сдаться.

— А я бы тебя нашел?

— Нет.

— Тогда какой смысл? — спросил Локен. — Я не участвую в сражениях, которых не могу выиграть.

— Порой сражения не выбираешь.

— Но можно выбрать, как сражаться, — сказал Локен. — Рассуа, как там твой глаз охотника?

— Я его держу, — отозвалась Рассуа. — Только скажи, и я могу всадить ему в ногу бронебойный турбоснаряд. Или в голову. Решать тебе.

Локен медленно повернулся к человеку, которого прибыл разыскать. Тот был закован в покрытую воронками и рубцами серо-стальную броню без знаков различия, не носил шлема, а бородатое лицо покрывала пыль. Правый глаз окружала татуировка в виде символа дракона — знак Чернокровных, одной из самых жестоких банд убийц Хтонии.

Локен увидел такие же массивные черты лица, как у него самого.

— Севериан, — произнес он, разводя руки. — Я тебя нашел.

— Сдавшись, — сказал Севериан. — Изменив правила охоты.

— Уж ты-то должен знать, что так и дерется Лунный Волк, — ответил Локен. — Пойми своего врага и сделай все, чтобы его повергнуть.

Воин ухмыльнулся, продемонстрировав испачканные пеплом зубы.

— Думаешь, твоя подружка-убийца сможет в меня попасть? Нет.

— Если не она, то я, — произнес Локен, поднимая пистолет.

Севериан покачал головой и бросил в направлении Локена что-то, блеснувшее серебристым металлом.

— Вот, — сказал он. — Они тебе понадобятся.

Локен инстинктивно потянулся вверх, и Севериан отступил от него.

— А я-то так на тебя надеялся, Гарвель Локен.

Туман сомкнулся вокруг него, словно плащ.

Локен не стал пускаться в погоню. Какой смысл?

Он раскрыл ладонь, чтобы посмотреть, что же ему бросил Севериан.

Два мерцающих серебристых диска. Сперва Локен решил, что это медальоны ложи, но затем перевернул их, увидел, что они гладкие и зеркальные, и понял, что это такое.

Монеты-зеркала Хтонии.

Символы, которые оставляют на глазах умерших.

5 РАЗРИСОВАННЫЙ АНГЕЛ КРОВНИКИ СЛЕДОПЫТЫ

Цепляться руками было удобно, камни разрушенной цитадели до сих пор были крепки и не впитывали влагу, несмотря на то, что крепость была выстроена на бичуемом бурями побережье. Они напоминали Витусу Саликару о твердой скале массива Кварда на Баале Секундус — недружелюбном хребте радиоактивных пиков, который называло своим домом племя, давшее ему жизнь.

На твердых, как гранит, и выбеленных за тысячи лет пребывания на открытом воздухе камнях разрушенной башни было множество опор для рук, однако мало какие из них были шире одного пальца. Саликар много раз взбирался на башню, однако это была его первая попытка на западном фасаде. Эрозия сгладила обращенную к океану скалу, а свирепые ветра пытались сорвать его с места.

На Саликаре были только штаны цвета хаки, его трансчеловеческое тело было рельефным и бледным, словно у адония греканских храмов, обретшего жизнь и подвижность. На мускулистой спине была вытатуирована крылатая капля крови, колыхавшаяся при каждом его движении во время подъема. Такие же символы украшали дельтовидные мышцы и бицепсы Саликара, а на предплечьях были наколоты изображения каплющих чаш и плачущих кровью черепов. Длинные светлые волосы были туго стянуты в пучок, симметричные черты лица обладали живописной красотой.

В шестистах метрах под ним находилось море — бушующий котел грохочущих волн, разбивающихся о подножие утеса. С наступлением прилива глубокие провалы заполнялись пенящейся белой водой, а при отступлении обнажались скрытые под поверхностью резцы камней. Падение означало смерть, даже для трансчеловека, которого кузнецы генов Кровавых Ангелов создавали идеальным воином.

И разве это не будет справедливо?

Саликар отогнал мешающую мысль и запрокинул голову, чтобы изучить маршрут наверх. Сорок лет назад удар молнии расколол башню, разделив ее почти ровно напополам. То, что она до сих пор стояла, служило доказательством мастерства древних строителей. Путь прямо вверх был невозможен, камни расшатались и держались на месте лишь чудом, благодаря стечению сдавливающих сил. Подъем этим маршрутом целиком бы разрушил верхние этажи.

Его текущее положение на краю сводчатого оконного проема было неустойчивым, однако Витус Саликар был не из тех воинов, кто отказывается от брошенного вызова. Дразен рискнул получить взыскание, назвав его сумасшедшим из-за попытки на западном фасаде, а Вастерн недвусмысленно заявил, что сангвинарные жрецы не понесут ответственности за утрату его генетического наследия.

Итак, вверх было нельзя, но вот поперек…

Ширина проема составляла порядка шести метров. Вбок было прыгать слишком далеко, но над вершиной окна нависала консоль, которая когда-то, возможно, поддерживала давно исчезнувшего идола Владыки Бурь.

Два метра вверх и три вбок.

Сложно, однако не невозможно.

Саликар напряг ноги, согнув их, насколько мог, и прыгнул вверх, будто разъяренный огненный скорпион. От внезапного нажима камень у него под ногами треснул. В момент прыжка он отвалился от стены, и на мгновение, от которого замерло сердце, Саликар повис в воздухе, словно невесомый.

У него перед глазами промелькнули образы раздробленных костей и размазанных органов, которые чрезвычайно красочно описывал Вастерн. Руки молотили воздух в поисках консоли. Выставленная ладонь царапнула по краю камня, и пальцы крепко вцепились в него. Саликар закачался, словно маятник, издав рычание, когда на руке порвались сухожилия.

Боль была благом. Она сообщала, что он не падал.

Саликар закрыл глаза и направил боль прочь из руки, позволяя ей раствориться в теле повторением мантры плоти к духу.

— Боль есть иллюзия чувств, — проговорил он сквозь стиснутые зубы. — Отчаяние есть иллюзия разума. Я не пребываю в отчаянии, и потому не почувствую боли.

Этому его научил Атекхан на Фраксенхолде. Духовная практика Просперо была проста, но эффективна, и вскоре возымела эффект. Боль угасла, и Саликар открыл глаза, потянулся вверх другой рукой, и обхватил пальцами тонкий край консоли.

Он плавно подтянулся, как будто делая упражнение в гимназии. Он забросил ноги на узкую консоль и встал вертикально в середине оконного свода. Очередной путь наверх был возможен через выступающий наверху край фронтона, однако этот маршрут не представлял особой сложности. Саликар отказался от него и переключил свое внимание на кусок кладки дальше, который упал с верхней части башни.

Непрочно утвердившись в клиновидной выемке стены, он стоял на каменной кромке, словно идеально уравновешенные весы. Саликар счел, что фрагмент заклинило достаточно крепко, чтобы выдержать его вес. Не давая себе времени на повторные размышления, он спрыгнул со своего узкого насеста и приземлился на блок.

Он сразу же понял, что ошибся, предположив, будто тот удержит его тело. Хотя блок и весил несколько тонн, он тут же опрокинулся и соскользнул со стены. Саликар спрыгнул с него и вогнал кисти в тонкую щель в камне над ним. Когда он сжал кулаки, чтобы удержаться, кожа порвалась, и с рук полилась кровь.

Блок падал со стены вместе с каскадом обломков, унося с собой множество кусков разбитой кладки. Он переворачивался вокруг своей оси, пока не рухнул вниз, гулко взорвавшись каменными осколками и взметнув пятидесятиметровый гейзер морской воды.

Лица тех, кто стоял на чернокаменном причале у подножия башни, задрав головы, казались лишь крошечными розовыми овалами. По цвету доспехов Саликар отличил своих младших командиров: Дразен в красно-золотом, Вастерн в белом, Агана в черном. Остальные его воины были закованы в алую броню Легиона, а их мечи поблескивали серебром в лучах угасающего солнца.

Он отвернулся от них в поисках другого пути наверх, однако таковым был лишь выступ фронтона наверху. Как бы ему ни хотелось сложностей при подъеме, все прочие пути были попросту самоубийством.

Саликар высвободил из камня одну окровавленную руку, и ухватился за выступающий край. Тот выдержал его вес, и он вытащил вторую руку, и подтянулся.

Начиная с этого этапа, опор для рук было множество, и он добрался до верхнего ряда могучих блоков без особых усилий. Саликар ступил на вершину разрушенной башни и распрямился в полный рост — прекрасная картина человека в идеализированной форме.

Он поднял руки над головой, глядя вниз на бьющиеся волны, непостоянные бассейны и смертоносные скалы. Ошибка в одно мгновение влекла за собой смерть.

И, возможно, я был бы ей рад.

Махнув руками вбок, Саликар прыгнул с башни.

Цитадель Владыки Бурь была возведена на северном мысе острова Дамесек — проклятой косе поражаемых молниями пиков, вырезанных из вулканического черного камня. Остров был практически необитаем, его связывала с материком только фульгуритовая дамба из города паломников Авадона.

Цитадель и мол у ее основания были единственными рукотворными сооружениями на Дамесеке. Мол сохранился по большей части неповрежденным, однако цитадель представляла собой разрушенный опорный пункт, построенный в более древнюю эпоху вокруг одиночного базальтового пика. Светлый камень, из которого она была сооружена, не встречался в этом регионе, и было невозможно поверить в те колоссальные усилия, которые обитатели дотехнологического Молеха должны были приложить, чтобы доставить его сюда.

Одна из старейших легенд планеты повествовала о мифической фигуре, известной как Владыка Бурь. За ним по пятам следовал гром, а его Фульгуритовый Путь когда-то был маршрутом местных паломничеств.

До роспуска библиариума Кровавых Ангелов Дразен изучил великое множество подобных легенд в поисках скрытой за ними истины, и этот миф большинство жителей Молеха игнорировали, считая аллегорией.

Большинство, однако не все.

На нижних уровнях цитадели до сих пор жила уменьшающаяся с каждым поколением преданная группа нищенствующих монахов, кормившихся подаянием и дарами, которые оставлял любопытный народ, приходивший поглазеть на руины.

Дразен Акора впервые увидел цитадель два года назад, и много раз тренировался здесь вместе с капитаном Саликаром и Кровниками. Он находил в голодающих мужчинах и женщинах, живших в развалинах на этом бесплодном побережье, много того, что заслуживало восхищения.

Как и Кровники, они хранили верность долгу, который казался малоосмысленным, однако у них никогда не возникло бы и мысли его бросить. Они больше не называли себя жрецами — в эпоху разума подобный термин опасен — однако это было подходящее слово.

В здешнем воздухе что-то чувствовалось. Еще не так давно Акора бы открыто назвал это призрачным. Однако слова вроде этого были давно отброшены прочь вместе с лазурным цветом библиария, который он некогда с гордостью носил. Камни цитадели шептали о чем-то невероятном, никогда им доселе неизведанном, и он с трудом сдерживался, чтобы не простереть свои чувства и не послушать их тайны.

Восемьдесят три избранных воина IX Легиона проводили тренировочные поединки под непреклонным взором Аганы Серкана, их Смотрителя в черной броне. Они входили в число лучших воителей Легиона, и Сангвиний лично выбрал их на роль своих доверенных лиц. По приказу cамого Императора Кровавые Ангелы более столетия отправляли на Молех боевой отряд Кровников. Исполнять прямой приказ Повелителя Человечества было великой честью, однако воины скорбели, что не имеют возможности сражаться подле своего примарха против ненавистных нефилимов в скоплении Сигнус.

Акора разделял их горе, однако никакая сила во вселенной не смогла бы заставить его нарушить обет долга. Саликар принял багряный грааль, наполненный смешанной жизненной влагой предыдущего отряда Кровников капитана Акелдамы. Саликар и все его воины испили из чаши, освободив своих предшественников от клятвы, а затем наполнили ее собственной кровью, дабы принести новую.

Он отстранил воспоминания о своем прибытии на Молех и подошел к краю мола. Когда-то океанские суда бросали вызов коварным морям, чтобы доставить сюда паломников, однако уже много веков здесь не швартовался ни один корабль.

Нищенствующие жрецы, постоянно суетившиеся вокруг, расступились, освобождая ему дорогу. Даже самый высокий из них едва доставал до нижнего края наплечника Акоры, полностью облаченного в свой кроваво-красный боевой доспех. Они благоговели перед ним, однако страх заставлял их держаться поодаль, и Акору это радовало.

От их страха у него во рту появлялся привкус желчи.

Им не нравилось, что Саликар регулярно взбирается на самую высокую башню, но это не останавливало капитана. Они не могли выразить свой протест в категориях кощунства или осквернения и вместо этого ссылались на неустойчивость руин.

Акора услышал судорожный вздох ужаса одного из побирушек и прикрыл глаза рукой, обращая свой взгляд к вершине башни.

Он уже знал, что увидит.

Витус Саликар по дуге летел с вершины башни. Закат окружал его распростертые руки ореолом, придавая им сходство с крыльями перерожденного феникса.

Акора моргнул, когда поверх фигуры Саликара промелькнули мимолетные образы: падающий в огне красно-золотой ангел; прекрасный юноша, вознесшийся ввысь на распадающихся крыльях; дерзкий сын, мчащийся по небу на солнечной колеснице.

Он ощутил вкус пепла и кислого мяса и подавил потребность позволить силе псайкера течь сквозь него так же свободно, как когда-то раньше. Он сплюнул желчь, а Саликар обрушился в глубокую скальную чашу с водой, которую лишь за долю секунды до того заполнил нахлынувший прилив.

Вода откатилась назад, и появился капитан, стоящий на коленях на черном камне между двух копьевидных сталагмитов. Голова Саликара была опущена, и когда он выпрямился, Акора увидел на его лице то же выражение фатализма, которое у него было с момента возвращения с Общинной Черты.

Прежде, чем море успело налететь и вновь заполнить бассейн, Саликар подбежал к молу и прыгнул. Акора опустился на колено и поймал руку капитана, вытащив того наверх. Лишившись добычи, вода сердито зарокотала о кладку, окатив их обоих холодной пеной.

— Теперь удовлетворены? — поинтересовался Акора, когда Саликар выплюнул полный рот морской воды.

Саликар кивнул.

— До следующего раза.

— Менее разумный человек мог бы сказать, что вы хотели умереть.

— Я не хочу умереть, — сказал Саликар.

Акора снова взглянул наверх башни.

— Так почему же вы тогда настаиваете на подобном ненужном риске?

— Ради вызова, Дразен, — ответил Саликар, направляясь к сражающимся Кровникам. — Если мне не бросают вызов, я застаиваюсь. Все мы застаиваемся. Вот почему я сюда прихожу.

— И это единственная причина?

— Нет, — произнес Саликар, но не стал вдаваться в подробности.

Акора почувствовал, как кончики пальцев пощипывает от желания применить те силы, которые ныне были провозглашены противоестественными. Подлинные мотивы капитана было бы так легко узнать, однако этот путь ему запрещала другая клятва.

Они подошли к месту, где рабы Легиона поставили боевой доспех Саликара: мастерски сработанный костюм с алой броней, золотыми крыльями и черной отделкой. Мечи висели на поясе из бежевой кожи, в набедренной кобуре был примагничен украшенный золотом пистолет. Шлем представлял собой нефритовую погребальную маску, лишенную выражения, будто автомат.

— Нищие предпочли бы, чтобы вы не лазали на башню, — произнес Акора, когда Саликар взял полотенце и начал вытираться.

— Они боятся, что я наврежу себе?

— Думаю, их больше заботит башня.

Саликар покачал головой.

— Она переживет всех нас.

— Только не в том случае, если вы продолжите вышибать из нее куски, — заметил Акора.

— Ты суетишься вокруг меня, будто слуга-подхалим, — сказал Саликар.

— Кто-то должен это делать, — ответил Акора. Саликар повесил на шею пару блестящих личных жетонов. Даже не имея трансчеловеческих чувств, было невозможно не заметить пятнышки крови на них.

— Разумно ли их хранить? — спросил он.

Саликар мгновенно утратил дружелюбие.

— Не разумно, однако необходимо. Их кровь на наших руках.

— Мы не знаем, что произошло в тот день, — произнес Акора, отгоняя кошмарное воспоминание о том, как вышел из состояния фуги и обнаружил себя окруженным трупами. — Никто не знает, но если и есть вина, то мы делим ее в равной мере.

— Я капитан Кровников, — ответил Саликар. — Если не мне нести бремя вины, то кому?

За последний год горная вилла Ясу Нагасены увеличилась в несколько раз за счет многочисленных флигелей, подземных покоев и технологических пристроек. Изначально она создавалась как место для уединения и размышлений, но стала неофициальной оперативной базой многих агентов Сигиллита.

Вместо того, чтобы быть для посетителей спокойным прибежищем, она зачастую становилась последним местом на Терре, которое они видели в своей жизни. Сам Нагасена отсутствовал, отправившись на очередную охоту, и виллу заняли следопыты Локена.

Стены комнаты в сердце виллы были покрыты чертежами на вощеной бумаге, добытыми из самых глубоких и закрытых хранилищ дворца. Сотни планов, сечений и изометрических проекций изображали один из самых грозных кораблей, когда-либо создававшихся по конструкционным схемам типа «Сцилла».

«Мстительный дух» на протяжении двух веков являлся ядром кампаний Лунных Волков. Боевой корабль класса «Глориана» обладал такой мощью, что усмирял целые системы масштабами разрушений, которые мог учинить в одиночку. Поверх точно выписанных линий схем шли торопливые каракули и приколотые бумажки с записями. Были определены стратегические места в надстройке, обведены возможные точки абордажа, а цветные мазки кисти выделяли области наибольшей уязвимости и силы. Вторых было гораздо больше, чем первых.

Кораблестроительные чертежи окружали двух воинов трансчеловеческих габаритов. Оба горячо спорили о корабле, на который им нужно было проникнуть.

Локен постучал стилусом по верхним транзитным палубам.

— Проспект Славы и Скорби, — произнес он. — Он ведет к стратегиуму. С ним связано множество сходных люков и галерейных палуб, и это естественная корабельная магистраль.

Собеседник Локена явно думал иначе, и покачал головой с кибернетическими цепочками.

Он был весьма крупным, шире и выше Локена, однако заметно сутулился, из-за чего его бледное лицо оказывалось на том же уровне.

Его звали Тубал Каин, и когда-то он был Железным Воином.

— Видно, как давно ты последний раз штурмовал боевой корабль, — сказал он, тыча пальцем в вентиляционные узлы вдоль поперечных переходов. — Чтобы здесь прорваться, придется драться, а у меня было впечатление, что ты хочешь этого избежать. Кроме того, у любого опытного командира будут силы быстрого реагирования, размещенные здесь, здесь, и повсюду вот тут. Или ты мне пытаешься сказать, что Магистр Войны стал не только безумен, но и слабоумен?

Несмотря на то, что его примарх совершил предательство, Локен ощутил нелепую потребность встать на его защиту от нападок Каина. Железный Воин мастерски умел выводить людей из себя холодной логикой и полным отсутствием сочувствия. Локену уже пришлось вмешаться, чтобы не дать Аресу Войтеку задушить Каина серворукой за утверждение, будто гибель Ферруса Мануса, возможно, оказала на Железный Десятый положительный эффект.

Он глубоко вдохнул, чтобы успокоить нарастающий гнев.

— «Мстительный дух» никогда не брали на абордаж, — произнес Локен. — Мы никогда не удосуживались проигрывать такой сценарий битвы. Кто будет настолько безумен, что возьмет флагман Магистра Войны на абордаж?

— Всегда найдется кто-то достаточно безумный, чтобы попробовать то единственное, чего ты не учитывал, — ответил Каин. — Просто оглядись по сторонам.

— Тогда что ты предложишь? — огрызнулся Локен, начиная уставать от непрестанных критических замечаний Каина. Он понимал, что его раздражение в большей степени направлено на него самого, поскольку каждое возражение Каина базировалось на логике и надлежащей осмотрительности мышления.

Каин наклонился, чтобы еще раз изучить схемы. Его глаза бегали туда-сюда, а пальцы проводили загадочные узоры вдоль тонких, как волос, линий, оставленных пером творца со Сциллы. В конце концов, он постучал по посадочному ангару на подпалубе снабжения с нижней стороны «Мстительного духа».

— Нижняя палуба всегда является слабейшим местом в обороне других кораблей, — сказал Каин, обводя пальцем прилегающие спальни и снарядные камеры. — Она не обращена к планете внизу, так что там будут только чернорабочие, орудийные команды и те отбросы, которые ушли под ватерлинию.

— Других кораблей?

— Кораблей, не принадлежащих Четвертому Легиону, — ответил Каин, и Локен ощутил тревожный трепет от той гордости, с которой тот говорил о своих бывших братьях. — Владыка Железа знал, что боевой корабль без пушек — все равно, что кулеврина без пороха, и принял меры для их защиты.

Тубал Каин попал в Странствующие Рыцари из тюрьмы Кангма Марву, одного из Воинств Крестоносцев, размещенных на Терре в качестве убедительного напоминания об армиях Легионов, сражающихся во имя человечества. То, как Каин преобразовал доктрины прорыва в ходе штурма ледниковых крепостей колец Сатурна, до сих пор служило образцовой моделью, согласно которой надлежало захватывать орбитальные опорные точки. Его освободили из камер Легио Кустодес, благодаря Малкадору, однако Константин Вальдор одобрил это только после того, как скрупулезное пси-сканирование не выявило никаких признаков предательской злобы.

Каин был не единственным освобожденным из Кангма Марву, кто присоединился к поисковой миссии, однако единственным из них, кого уже успел повстречать Локен. Железный Воин отреагировал на измену Гора со стоическим прагматизмом. Он скорбел о выборе, который сделал его Легион, но при этом понимал, что ему больше не место в их рядах.

— Да, — кивнул Каин. — Вот тебе вход.

Локен проследил маршрут, которым должен был следовать корабль, чтобы добраться до нижних палуб.

— Это означает полет в зонах огня пушек. Минные поля, сторожевые системы.

— Более чем вероятно, однако достаточно малый корабль, скорее всего, не отобразится на предупреждающем ауспике орудий такого размера. А если в нас попадет снаряд, то мы умрем, еще не успев понять этого. Так о чем беспокоиться?

Локен вздохнул, подумав об испытании полетом среди противокорабельной артиллерии и систем обнаружения. Это был рискованный план, однако Каин был прав. Лучше всего было входить в этой части «Мстительного духа».

Дальнейшую дискуссию опередило раздавшееся в дверях дыхание. В открытых дверях стояла юная девушка с блестящей черной кожей и суровыми глазами цвета светлой слоновой кости, одетая в простое кремовое платье и скромно держащая перед собой сомкнутые руки. Раньше Локен предполагал, что она служанка Ясу Нагасены, однако у нее на боку всегда висел пистолет в кобуре. Ее должность в доме оставалась для него неизвестной, однако было несомненно, что она совершенно предана хозяину виллы.

— Госпожа Амита послала меня сообщить вам, что Рассуа на подходе, — сказала она.

Тубал Каин поднял взгляд.

— Последние из нас?

Локен кивнул.

— Да.

— Что ж, поглядим, кто еще направляется в ад, — произнес Каин.

Рубио и Варрен вышли из вырезанных в скале под виллой Нагасены покоев для поединков покрытыми толстым слоем маслянистого пота, нанося удары воображаемым мечом и обсуждая преимущества гладия перед цепным топором. Оба воина оставили позади принадлежность к своим Легионам, однако их специализация оставалась бесценной.

Внутренний дворик виллы был местом для покоя и спокойных размышлений. Среди генетически скрещенных растений и искусственных цветов булькал пруд с фонтаном в форме змееподобного дракона. За садом ухаживало полдюжины закутанных слуг, и воздух заполняли сладкие ароматы.

— Итак, они здесь, — произнес Варрен, заметив Локена.

Бывший капитан Пожирателей Миров был обнажен по пояс, и его плоть казалась мозаикой из узловатой рубцовой ткани, как будто его сшили воедино в рамках какого-то отвратительного эксперимента по оживлению. Вокруг шрамов и на плечах вились татуировки, каждая из которых означала почетный символ и память об убийстве.

Мейсер Варрен прибыл в Солнечную систему во главе разношерстного флота беглецов, совместно с отрядами Детей Императора и Белых Шрамов. В ходе последовавшего предательства Варрен безусловно доказал свою верность, и Гарро предложил ему место среди Странствующих Рыцарей Малкадора.

Его товарищ, Тилос Рубио, был первым воином, которого завербовал Гарро, выхватив с раздираемой войной поверхности Калта мгновения спустя после того, как XVII Легион обрек на гибель звезду Веридии. Воин библиариума, чьи силы сковывал Никейский эдикт, Рубио вновь поднял психическое оружие против Магистра Войны. Его до сих пор беспокоило расставание с кобальтово-синим цветом, и Локен в точности знал, что он чувствует — пусть и по совершенно иным причинам.

Черты его лица были полной противоположностью Варрену. Их изваяли, а Пожирателю Миров придали форму ударами, они были безупречны, а Варрена создавали шрамы. Его взгляд отягощали сожаление и утрата, однако нарождающиеся братские узы с прочими Странствующими Рыцарями пробуждали в нем доселе отсутствовавшее чувство причастности.

— Где остальные? — спросил Рубио, приветственно вскинув руку.

— А ты не знаешь? — поинтересовался Каин. — Ты разве не должен быть телепатом?

— Мои силы — это не салонные таланты, Тубал, — отозвался Рубио, и они с Варреном двинулись вместе с Локеном и Каином. — Мне нелегко их использовать.

— Войтек уже на платформе, — произнес Локен. — Он сказал, что защитное поле нуждается в калибровке.

— А что Вполуха? — спросил Варрен.

— Йактон…

— Не на Терре, — закончил Рубио.

Варрен остановился, когда они дошли до укрепленного входа в прорезанный в горе туннель, который вел к недавно построенным платформам позади виллы.

— Ты только что говорил, что не пользуешься своими силами без нужды, — заметил Каин, открывая бронированный вход и давая тяжелой двери со скрежетом встать на место.

— Чтобы знать, когда Йактон Круз поблизости, не требуются психические силы, — ответил Рубио. — Его личность намного перевешивает унизительное прозвище.

С разрешения Круза Локен неохотно объяснил товарищам-рыцарям старую кличку «Вполуха». Воин, чьи слова оставляло без внимания подавляющее большинство Лунных Волков, оказался одним из хранителей духа Легиона. Дни пренебрежения для Круза закончились, однако имя пристало и осталось навсегда.

— Так где же он тогда? — не успокаивался Варрен.

— У него тяжкое бремя в другом месте, — сказал Рубио. — Оно вызывает у него печаль и стыд, однако он не уклонится от него.

— Как и прочие из нас, — проворчал Варрен.

Никто больше ничего не сказал, и они вошли внутрь горы, двигаясь по длинному змеящемуся туннелю, проложенному при помощи промышленных мелт. С гладкого, как стекло, потолка свисали обрешеченные светящиеся сферы, которые слабо покачивались от дуновений вентиляции.

Пройдя два километра, они вышли в шахту, круто врезанную в подножие горы — шириной в сто метров и втрое большей высоты. Посреди пустого пространства располагалась одна посадочная платформа, размеров которой бы хватило для приема «Грозовой птицы», но не более того.

Возле открытого блока машинных стоек стоял на коленях воин в такой же полированной металлической броне, какая была на всех остальных. Две многосуставные конечности по бокам от него трудились, сортируя на длинной масляной тряпке инструменты и сборочные соединения. Еще две механических руки перегибались через плечи, приводя в порядок гнезда кабелей и подготавливая разъемы к переподключению.

— Ты еще не закончил? — спроси Каин. — У тебя было полно времени для всех нужных настроек, а госпожу Рассуа ожидают с минуты на минуту.

Арес Войтек не поднял глаз и не соизволил ответить, уже научившись не поддаваться на поддразнивание Каина. Он продолжил работу, теперь погрузив все четыре конечности в чрево машины. Руки жужжали, двигаясь с механической точностью. Каждую из них направлял блок мыслеимпульсов, закрепленный сзади на шее Войтека.

— Вот, — произнес Войтек. — Теперь это место не нашел бы даже Севериан.

Локен посмотрел вверх, на колышущееся от энергии мерцающее защитное поле, перекрывающее светлый клин у них над головами. Он не заметил в его внешнем виде никаких изменений, однако предположил, что Железнорукий улучшил работу в тех аспектах, для регистрации которых у него не было оборудования. Принцип действия поля состоял в маскировке местонахождения платформы посредством комбинации преломляющих полей и геомагнитных скремблеров. На практике вход на посадочную площадку был невидим.

Войтек встал, и серворуки с лязгом складывающегося металла улеглись у него на спине и поверх диафрагмы. Левая рука Войтека ниже локтя представляла собой устрашающую аугметику, блестевшую серебром и сохранявшую глянец благодаря полировке, частота которой уже вышла за рамки маниакальной.

— Если оно настолько хорошо, сможет ли его найти Рассуа? — спросил Варрен.

— Она уже нашла, — проворчал Войтек голосом, который проходил искусственную обработку и скрежетал сквозь непрерывное клокотание механических шумов.

— Тогда подождем ее, — сказал Локен.

Пятеро воинов поднялись по винтовой лестнице на возвышение платформы, а защитное поле зарябило от прошедшего сквозь него воздушного корабля. Штурмовой транспорт «Валькирия» снижался на трепещущих конусах реактивного пламени, которое оглушало в тесной шахте. Воздух стал горячим и насыщенным металлом, когда машина развернулась на девяносто градусов вокруг своей оси, чтобы корма оказалась напротив посадочных рамп.

— Ты собрал всех? — поинтересовался Варрен.

— Всех четверых, — подтвердил Локен.

— Есть вести, куда мы направляемся? — спросил Рубио.

— Шестая луна Сатурна, — произнес Локен. — Подобрать Йактона Круза.

— А после Титана? — вмешался Арес Войтек. — К Магистру Войны?

— Узнаем, когда соберемся, — сказал Локен, и в это время рев двигателей «Валькирии» ослаб, а штурмовая рампа опустилась.

Из десантного отсека вышли четверо — все в полированном серебристом облачении Странствующих Рыцарей, экипированные разнообразным оружием. Локен знал о них из информационных файлов, однако даже без этих данных опознать четырех воинов было бы проще некуда.

Брор Тюрфингр. Высокий, худощавый, со впалыми щеками, длинной гривой белоснежных волос и размашистой походкой. Космический Волк.

Рама Караян. Держится в тени, голова выбрита, желтоватый цвет лица, темные глаза. Без сомнения, сын Коракса.

Бритоголовый воин с раздвоенной бородой, заостренной при помощи воска, мог быть только Алтаном Ногаем, апотекарием Белых Шрамов.

И, наконец, Каллион Завен. Аристократичный и горделивый, поведение на волоске от надменности. Завен окинул взглядом ожидающих воинов, словно оценивая, достойны ли они. Истинный воитель из Детей Императора.

Локен услышал, как из решетки вокса Ареса Войтека вырвался шум помех, и ему не потребовалась аугметика Механикума, чтобы понять, что того пробрала до костей злоба при виде воина из Легиона, который убил его примарха.

Четверо новоприбывших остановились у основания рампы, и обе группы мгновение оценивали друг друга. Локен сделал шаг вперед, однако первым заговорил Тюрфингр.

— Это ты Локен? — спросил он.

— Я.

Космический Волк протянул руку, и Локен по-старому сжал ладонью его запястье. Тюрфингр вскинул вторую руку и сжал ею загривок Локена, словно собираясь вырвать ему глотку собственными зубами.

— Брор Тюрфингр, — произнес он. — Ты позвал седого волка, чтобы свалить беглого волка. Это лучшее решение в твоей жизни, но если я сочту, что твои корни слабы, то лично убью тебя.

6 ДЕВЯТЬ ДЕСЯТЫХ ЗНАНИЯ «ТАРНХЕЛЬМ» СУПРУГА

Хотя его первоначальные цели подверглись извращению, так называемый «Безмолвный Орден» Сынов Гора все так же собирался в тайне. Когда-то в спальных залах помещались тысячи членов палубной команды, но при нормальном положении дел здесь обитало лишь эхо.

До Исствана, в то время, которое больше не имело значения для Легиона, ложа встречалась не чаще, чем того требовали потребности кампании. Примарх позволял ее, даже поощрял, однако она всегда служила военным нуждам. Теперь же она собиралась регулярно, по мере того, как Сыны Гора познавали новые тайные искусства.

В длинном сводчатом зале собралось около тысячи воинов — армия в броне цвета морской волны, с поперечными гребнями на шлемах и в багряных мантиях. Со сводов спальни свисали почерневшие от войн знамена, а на длинные пики по всей длине помещения были насажены окровавленные трофеи. Над широкимичашами с прометием вздымался химический дым и рыжее пламя. Медленная дробь ударов кулаков по бедрам эхом отдавалась от стен из камня и стали.

Чувство предвкушения было физически ощутимо.

Сергар Таргост также его испытывал, однако заставлял себя размеренно шагать и царственно держаться. Как и все легионеры, капитан Седьмой роты был широкоплечим и могучим, но в нем присутствовала массивность, из-за которой спарринг-партнеры замирали, вытянув его имя в тренировочной клетке. У него было грубое лицо неистинного сына, а поверх старого шрама, рассекавшего лоб надвое, пролегла куда более чудовищная рана.

Во время гибели Исствана V его ударил терминатор Железных Рук, и травма от попадания едва не прикончила Таргоста на месте. Облегающий шлем не дал мозговой жидкости просочиться сквозь раздробленные остатки черепа. Апотекарии сшили осколки кости под кожей, закрепив наиболее крупные фрагменты на поверхности лица при помощи десятков эластичных фиксаторов.

При помощи Лева Гошена Таргост приделал к выступающим концам фиксаторов черные когти, выдранные с чешуйчатой шкуры мертвого Саламандра, от чего у него стало шипастое лицо безумца. Он больше не мог носить боевой шлем, однако Таргост счел это приемлемой компенсацией.

Таргост двигался среди Сынов Гора, периодически останавливаясь понаблюдать за их работой. Иногда он давал наставление касательно точного угла наклона клинка, правильного синтаксиса колхидских грамматических форм или же необходимого произношения ритуальной мантры.

Воздух пел от силы, как будто прямо за порогом восприятия существовала некая тайная симфония, которая вскоре прорвется в явь. Таргост улыбнулся. Всего несколько кратких лет назад он бы высмеял нелепую поэтичность подобной мысли.

И все же, в ней присутствовала истина.

Этой ночью прикосновение Изначальной Истины преобразит ложу из братства дилетантов в орден избранных.

Об этом знали все присутствующие, в особенности — Малогарст.

Облаченный в белоснежную ризу, надетую поверх боевого доспеха, советник Магистра Войны вошел в зал через один из вертикальных транзитных столбов. Малогарст отвесил почтительный поклон. В Безмолвном Ордене не существовало системы званий за исключением магистра ложи, и эту власть должен был уважать даже советник примарха.

— Советник, — произнес Таргост, когда Малогарст подковылял к нему.

— Магистр ложи, — отозвался Малогарст, не отставая от Таргоста, несмотря на сросшуюся массу костей и хрящей в его тазу и нижней части позвоночника, которая упорно не исцелялась. Он помогал себе при ходьбе эбеновой тростью с янтарным навершием, однако Таргост подозревал, что раны советника были уже не столь изнуряющими, как тот изображал.

— Сомневаюсь, что на борту «Мстительного духа» есть более заброшенное место, — с ухмылкой сказал Малогарст. — Разумеется, ты же понимаешь, что ложе больше нет нужды таиться в тени.

Таргост кивнул.

— Знаю, но старые привычки, понимаешь?

— Абсолютно, — согласился Малогарст. — Традиции необходимо поддерживать. И сейчас даже в большей степени.

Малогарст заработал кличку «Кривой» за свой разум, который плел лабиринт интриг вокруг Магистра Войны, однако старое прозвище приобрело более буквальный смысл во время первых выстрелов войны против Терры.

Против другой Терры, где заблудший глупец, считавший себя Императором, пошел против Сынов Гора.

Нет, напомнил себе Таргост, тогда Легион еще был Лунными Волками, название не отражало гордыню ведущего их воителя. Малогарст вылечился и, несмотря на безвкусность старого прозвища, пожелал сохранить его.

Они шли сквозь толпу. Новость о прибытии Малогарста распространялась, и воины расступались перед ними, открыв цель пути.

На приподнятом плинте, покрытом выписанными мелом геометрическими символами, стояли две строительные балки, сваренные в форме буквы «Х». К кресту был прикован лишенный доспеха легионер, голову которого удерживал на месте пересекающий лоб массивный железный зажим.

Геру Гераддону, ранее входившему в Штурмовую Тифонуса, на Двелле пробили легкие два чогорийских тулвара. К тому моменту, как до него добрались апотекарии, лишенный кислорода мозг уже получил необратимые повреждения. От прежнего человека ничего не осталось, одно лишь пускающее слюни тело, которое не могло принести Легиону никакой пользы.

До настоящего момента.

Шестнадцать членов ложи в капюшонах, стоящие кругом вокруг Гераддона, держали плачущих пленников, захваченных при штурме Тижуна. В основном знать, часть уроженцы Двелла, часть приезжие имперцы. Мужчины и женщины, отдавшие себя на милость Сынов Гора лишь для того, чтобы обнаружить, что у тех ее нет. В любой традиционной войне они бы стали предметом торгов, средством переговоров, однако здесь они в целом представляли собой нечто более важное. Они всхлипывали и унижались, умоляя или пытаясь заключить сделку, иные предлагали свою верность, или же куда более ценные вещи.

Когда Малогарст и Таргост ступили на плинт, на зал опустилась благоговейная тишина. Малогарст изобразил, что шаг дался ему с большим трудом, и Таргост покачал головой при виде спектакля советника.

— Давай закончим с этим, — сказал Таргост, протягивая руку.

Малогарст покачал головой.

— Магистр ложи, с этим нельзя так просто торопиться, — произнес он. — Я знаю, что ты всегда действуешь согласно принципам, но это не брешь, которую нужно взять штурмом. Сергар, здесь ритуал — это всё, необходимо соблюдать надлежащий порядок вещей, произносить правильные слова и совершать подношения точно в нужное время.

— Просто дай мне нож, — ответил Таргост. — Произноси слова и скажи мне, когда вскрыть им глотки.

Узники завопили, и их пленители усилили свою хватку.

Малогарст вынул из-под своего облачения длинный кинжал с кривым клинком, сработанным из темного камня. Поверхность была выщербленной и грубой, как у чего-то извлеченного из земли мотыгой дикарей, но Таргост знал, что лезвие отточено так остро, как не в силах сделать ни один оружейник.

— Это… — начал было он.

— Один из клинков, созданных Эребом? — спросил Малогарст. — Нет, разумеется, не из них, однако похожий.

Таргост кинул и принял нож, оценив его вес и сжав пальцы на обернутой в кожу рукояти. Кинжал лежал в руке хорошо, естественно. Создан для него.

— Мне он нравится, — произнес он и повернулся к Геру Гераддону.

Как и он сам, Гераддон не входил в число истинных сынов, черты его лица имели изможденную остроту после детства на Хтонии, которую не смог бы исправить никакой объем генетических улучшений.

— Верный член ложи и свирепый убийца, — сказал Таргост. — Человек, рожденный для штурма. Утрата его воинской силы — удар для Легиона.

— Если то, что я знаю — правда, то Гер еще будет сражаться бок о бок с братьями, имея внутри новую душу.

— То, что Семнадцатый Легион называет демоном?

— Старинное слово, однако оно ничем не хуже прочих, — согласился Малогарст. — Сыны Лоргара называют своих носителей двух огней Гал Ворбак. Наши же станут луперками, Братьями Волка.

Глаза Гераддона были открыты, но незрячи. Его губы разошлись, словно он пытался заговорить, и на грудь потекла слюна.

— Нет ничего от того, кого мы знали, — произнес Малогарст. — Это его возродит.

— Тогда давай закончим с этим, — бросил Таргост.

Малогарст встал перед Гераддоном, положив татуированную руку на его покрытую шрамами грудь. Таргост не помнил, чтобы у Кривого были татуировки, однако распознал их происхождение. Те книги, которые ему показывал Эреб — древние тексты, якобы принесенные на Колхиду со Старой Земли — были полны строфами artes, выполненными точно таким же руническим письмом.

— Держи нож наготове, Сергар, — сказал Малогарст.

— Не тревожься на этот счет, — заверил его Таргост.

Малогарст кивнул и заговорил, но Таргост никогда не слыхал такого языка. Чем больше произносил советник, тем меньше Таргост верил, что это вообще язык в любом доступном ему понимании.

Он видел, как губы Малогарста шевелятся, однако их движения не соответствовали шуму в ушах. Звук напоминал смесь скрежета ржавого металла по камню, предсмертного хрипа и песни без мотива.

Таргост закашлялся, отхаркнув сгусток слизи. Он почувствовал вкус крови и сплюнул на пол. Моргнув, чтобы отогнать секундное головокружение, он крепче сжал каменный кинжал, желчь из желудка стала подниматься по пищеводу. Глаза Таргоста расширились, когда с клинка начал струиться тлетворный черный дым. Миазмы льнули к лезвию, и Таргост ощутил вес убийств, совершенных за долгую жизнь кинжала. Температура стремительно падала, и от каждого выдоха оставался длинный видимый шлейф.

— Пора, — произнес Малогарст, и шестнадцать воинов в капюшонах запрокинули пленникам головы, чтобы обнажить шеи.

Таргост шагнул к ближайшему, юноше с красивым лицом и расширенными перепуганными глазами.

— Прошу, я только…

Таргост не дал человеку закончить и погрузил кинжал с дымным лезвием глубоко в его горло. Из причудливой раны ударил фонтан крови. Воин в капюшоне толкнул умирающего вперед, и Таргост двинулся дальше, вскрывая одно горло за другим, оставляя без внимания ужас или последние слова жертв.

Когда умер последний, их кровь заплескалась вокруг сапог Таргоста и перелилась через край плинта. Меловые символы начали жадно пить, и Таргост почувствовал, что его кисть задрожала.

— Мал… — произнес он, когда его рука поднесла клинок к его же собственному горлу.

Малогарст не ответил. Его губы все еще извивались, противореча не-звукам, которые он издавал. Таргост повернул голову, но мир вокруг него превратился в застывшую картину.

— Малогарст! — повторил Таргост.

— Он не в силах тебе помочь, — произнес Гер Гераддон.

Таргост взглянул в лицо, озаренное злобой и извращенным удовольствием от страданий. Черты Гераддона более не были обмякшими из-за смерти мозга, они растянулись в ухмыляющейся гримасе. Глаза были белыми, как молоко, и пусты, словно нераскрашенные глаза куклы. Что бы их ритуал ни вытянул из варпа, это был не Гер Гераддон, а нечто неизмеримо древнее, свежерожденное и окровавленное.

— Шестнадцать? Это лучшее, на что вы способны? — произнесло оно. — Шестнадцать жалких душ?

— Это священное число, — прошипел Таргост, силясь не дать клинку достать до шеи. Несмотря на леденящий холод, по его лицу бежали ручейки пота.

— Для кого?

— Для нас, для Легиона… — прохрипел Таргост. — Мы — Шестнадцатый Легион, дважды Октет.

— Ааа, понятно, — отозвалась тварь варпа. — Священное для вас, однако бессмысленное для нерожденных. После всех уроков Эреба вы все еще умудряетесь понимать неверно.

Злость задела Таргоста за живое, и неотвратимое продвижение клинка к пульсирующей артерии на шее замедлилось.

— Неверно? Мы же призвали тебя, так ведь?

Тварь, облеченная плотью Гераддона, рассмеялась.

— Вы меня не призывали, я вернулся по собственному желанию. У меня так много всего, чему можно вас научить.

— Вернулся? — выговорил Таргост. — Кто ты?

— Больно слышать, что ты меня не узнаешь, Сергар.

Дымящиеся кромки покрытого кровью клинка коснулись шеи Таргоста. Кожа разошлась под острием. Нож погрузился глубже в шею, и толчками потекла кровь.

— Кто я такой? — прохрипел демон. — Я Тормагеддон.

Рассуа везла следопытов из Старой Гималазии на Ультиму Туле — самое дальнее сооружение среди тех, которые считались находящимися на орбите Терры. Если не считать еще незавершенный Пламенный Риф, Ультима Туле была самым последним дополнением к обитаемым платформам, степенно кружившимся вокруг родной скалы человечества. Она была меньше, чем суперконтинент Лемурия, менее производительна, чем промышленная энергостанция Родиния, и лишена величественной архитектуры Антиллии, Ваальбары и Каньякумари.

Ее построили шестьдесят два года назад рабочие, впоследствии переведенные в дальние сектора Империума. Старшие братья затмевали ее по размерам и мощности, так что ее внесли в орбитальный реестр Терры не более чем сноской.

За время своего существования Ультима Туле была тихо позабыта большей частью обитателей Терры. У большинства орбитальных архитекторов подобная участь своего детища вызвала бы скорбь, однако незаметность изначально была целью Ультима Туле.

Она состояла из двух матово-черных цилиндров длиной по пятьсот метров и диаметром в двести, которые соединял между собой центральный сферический узел. Сооружение не пронизывали бронированные окна, и о его существовании не предупреждало мигание противоаварийных фонарей. Любому звездоплавателю, которому бы повезло краем глаза заметить Ультиму Туле, было бы простительно принять ее за мертвый орбитальный мусор.

Внешний вид был намеренно обманчив. Ультима Туле представляла собой одно из самых сложных сооружений, вращающихся вокруг Терры, и ее бесчисленные комплексы ауспиков тихо отслеживали космическое сообщение по всей системе.

На темной стороне открылся посадочный ангар, который оставался видимым ровно столько, сколько потребовалось для приема пригодной для полетов в пустоте «Валькирии». За штурмовым транспортом закрылись защищенные от ауспиков противовзрывные двери, и Ультима Туле продолжила свой путь вокруг планеты внизу, словно ее никогда и не было.

Незаметная и забытая.

В точности как постановил Малкадор, отдавая приказ об ее постройке.

В Хранилище было прохладно, в воздухе поддерживалась постоянная температура и влажность. Более хрупкие артефакты, содержащиеся здесь, были герметично заключены в стазисное поле, и Малкадор ощущал резкий привкус от потайных генераторов.

При его приближении хрустальные витрины освещались, но он обращал на их содержимое мало внимания. Книга, которая некогда ввергла мир в войну, наброски полимата из Фиренции, которые Император счел — как оказалось, мудро — слишком опасными, чтобы показывать Пертурабо, полуоформленное изваяние воплощенной красоты.

Малкадор лгал, говоря юному Халиду Хасану, что эти грубо обтесанные стены — все, что осталось от Крепости Сигиллита, однако некоторые истины достаточно неуютны и без того, чтобы обременять ими еще и других.

Помещение было меньше, чем те, что его окружали, и Малкадору потребовалось всего мгновение, чтобы добраться до стелы из Гиптии. Она покоилась в укрепленной деревянной колыбели, изначальный черный глянец не потускнел за тысячи лет. Как и в случае со многими из хранимых здесь объектов, за возвращение этого фрагмента духа человечества было заплачено жизнями.

Малкадор закрыл глаза и приложил кончики пальцев к холодной поверхности камня. Гранодиорит, вулканическая порода, идентичная граниту. Стойкая к износу, однако не несокрушимая.

Учитывая, что она раскрыла в минувшие эпохи, была некая приятная симметричность в том, что она позволяла ему делать теперь. Дыхание Малкадора замедлилось, и уже охлажденный воздух стал еще холоднее.

— Мой повелитель, — произнес он.

Ответом Малкадору была лишь тишина, и у него появились опасения, что бойня, бушующая под дворцом, слишком жестока и всепоглощающа, чтобы отвечать. Термин «под» не был строго корректен, однако представлялся единственным подходящим предлогом.

Малкадор.

Голос Императора эхом разнесся в его разуме — громовой и подавляющий, но при этом знакомый и братский. Даже на столь неизмеримом расстоянии Малкадор ощущал его мощь, но при этом и усилия, которые требовались для установки связи.

— Как идет сражение?

Каждый день льется наша кровь, а демоны становятся все сильнее. У меня мало времени, друг мой. Война зовет.

— Леман Русс на Терре, — сказал Малкадор.

Знаю. Даже здесь я чувствую присутствие Волчьего Короля.

— Он принес вести о Льве. Сообщают, что двадцать тысяч Темных Ангелов направляются в Ультрамар.

Почему он не спешит на Терру?

От напряжения для поддержания связи по спине Малкадор побежал пот.

— Ходят… тревожные слухи о том, что происходит во владениях Жиллимана.

Я не могу увидеть Пятьсот Миров. Почему?

— Мы называем это Гибельным Штормом. Мы с Немо полагаем, что резня на Калте была частью организованной последовательности событий, предшествовавших зарождению катастрофического и непроницаемого варп-шторма.

И что, по твоему мнению, делает Робаут?

— Это же Жиллиман, что он, по-вашему, делает? Он строит империю.

И Лев направляется остановить его?

— Так говорит Волчий Король, мой господин. Похоже, что в конечном итоге воины Льва на нашей стороне.

А ты сомневался в них? В Первом? Даже после всего, чего они достигли, пока прочие еще не взялись за мечи?

— Сомневался, — признался Малкадор. — После того, как тайные посланцы Рогала вернулись с их родного мира с пустыми руками, мы опасались худшего. Однако ангелы Калибана пришли на помощь Волкам, когда Альфарий угрожал уничтожить их.

Альфарий… сын мой, какие шансы ты оставил моей мечте? Ах, даже когда война напирает со всех сторон, мои сыновья все еще пытаются добиться преимущества. Они похожи на феодальных владык старины, которые чуют в огне невзгод возможность собственной выгоды.

В мыслях Малкадора появилась боль сожаления.

— Русс все еще планирует сразиться с Гором лицом к лицу, — произнес Сигиллит. — Он посылает моих Рыцарей направить его клинок, и никаким моим словам не сбить его с пути.

Ты думаешь, что ему не следует сражаться с Гором?

— Русс — ваш палач, — тактично сказал Малкадор. — Однако в эти дни его топор опускается с несколько излишней охотой. Это уже почувствовал Магнус, теперь почувствует и Гор.

Два мятежных ангела. Топор опускается на тех, кто его заслуживает.

— Но что бывает, когда Русс сам решает, кто верен, а кто заслуживает казни?

У Русса преданное сердце. Я знаю, что он один из немногих, кто никогда не падет.

— Вы подозреваете, что другие могут оказаться вероломными?

К моему бесконечному сожалению, да.

— Кто?

Очередная долгая пауза заставила Малкадора опасаться, что его вопрос останется без ответа, однако, наконец, Император отозвался.

Хан считает добродетелью быть непостижимым, загадкой, на которую ни у кого нет ответа. Некоторые в его Легионе уже приветствовали измену, и так же еще могут поступить другие.

— Чего вы от меня хотите, мой повелитель?

Продолжай следить за ним, Малкадор. Наблюдай за Ханом тщательнее, чем за всеми остальными.

— Мне никогда в жизни так не хотелось на чем-нибудь полетать, — сказала Рассуа.

Глядя на обтекаемый клиновидный корабль с выступающим носом аэродина, Локен не мог с ней не согласиться.

— Мне сказали, что он называется «Тарнхельм», — произнес он.

— Называйте, как хотите, но если я через час на нем не полечу, будет кровь, — произнесла Рассуа.

Локен ухмыльнулся ее нетерпению. Ему в принципе не нравились летающие машины, однако даже он признавал за «Тарнхельмом» определенную красоту.

Возможно, дело было в том, что тот выглядел совершенно иначе, чем все прочие воздушные корабли из арсенала Легионес Астартес. Боевые машины Легионов создавались брутальными как в плане воздействия, так и в плане внешнего вида. Их форма соответствовала назначению, которое состояло в максимально быстром и эффективном уничтожении. Зализанные очертания «Тарнхельма» указывали на иное предназначение.

В центре его основной части располагался центральный отсек для экипажа с луковицеобразными гондолами двигателей сзади, который сужался к носу, придавая кораблю дельтовидную форму. На машине не было никаких флагов или маячков, и ничто не указывало на ее вид и принадлежность.

— Что это такое? — спросил Варрен. — Это не атакующий корабль и не пушечный катер, слишком мало вооружения. И недостаточно брони для десантного транспорта. Его выпотрошит одно хорошее попадание. Не понимаю, что это.

— Это корабль, созданный, чтобы двигаться среди звезд незамеченным, — произнес Рама Караян, и все глаза обратились к нему, поскольку это была самая длинная фраза из всех, что от него слышали.

— С какой стати может появиться такое желание? — поинтересовался Каллион Завен, на лице которого было такое же озадаченное выражение, как и у Варрена. — Суть Легионов в том, что их видно.

— Не всегда, — сказал Алтан Ногай. — Хан называет умным бойцом не того, кто просто побеждает, а того, кто превосходно умеет легко побеждать еще до того, как враг узнает о его присутствии.

Казалось, Завен не убежден.

— Шок и благоговение гораздо труднее вселять, когда никто этого не ожидает.

— Учти, у него есть зубы, — заметил Арес Войтек, и его серворуки развернулись, указав на едва заметные края скрытых корзин орудий и ракетных контейнеров. — Но, как и говорит Мейсер, это не атакующий корабль.

— Это draugrjuka, — произнес Брор Тюрфингр.

Заметив, что товарищи-следопыты недоуменно переглядываются, Брор покачал головой.

— Вы что, не понимаете Juvik?

— Ювик? — переспросил Рубио.

— Домашний жаргон Фенриса, — сказал Тубал Каин. — Это ободранный, упрощенный язык. В нем нет никакого изящества, он напористый и прямолинейный, совсем как те воины, что на нем говорят.

— Осторожнее, Тубал, — предостерег Брор, расправляя плечи. — На такое и обидеться можно.

Похоже, это сбило Каина с толку.

— Не понимаю, почему. Я не сказал ни слова неправды. Я встречал достаточно Космических Волков, чтобы знать об этом.

Локен ожидал злости, однако Брор рассмеялся.

— Космических волков? Ха, я и забыл, что вы так по-идиотски называете Стаю. Я бы оторвал тебе руки, если бы не думал, что ты совершенно серьезен. Держись рядом со мной, и я тебе покажу, насколько изящен может быть Космический Волк.

— Так что такое «драугрьюка»? — спросил Локен.

— Корабль-призрак, — ответил Брор.

В посадочном ангаре следопытов встретила рабыня в сером одеянии, вокруг черепа которой наподобие тонзуры были уложены аугметические имплантаты, и теперь она же привела их на борт «Тарнхельма». Внутреннее пространство корабля было очищено, там присутствовал предельный минимум обстановки, чтобы позволить перевозку экипажа.

Астропата держали в изоляции криостазиса, а навигатора еще предстояло поместить в коническую башенку в верхней секции. По продольной оси корабля тянулась тесная спальня с альковами, которые служили медицинскими отсеками, хранилищами оборудования и спальными местами. Отдельные каюты экипажа были расположены ближе к корме корабля, от общих помещений к конусообразному носу вел узкий проход.

Рассуа направилась на мостик, а остальные следопыты начали размещать свое снаряжение в хитро расставленных шкафчиках и оружейных стойках.

Странствующие Рыцари существовали недолго, этого было недостаточно для укоренения настоящих традиций, однако они охотно приняли обычай, чтобы каждый воин сохранял один предмет из своего прежнего Легиона.

Локен подумал о помятом металлическом ящике, где он хранил свои скудные пожитки: проволоку-удавку, перья и сломанный боевой клинок. Всем, кроме него, это казалось мусором, однако был один предмет, утрата которого его печалила.

Инфопланшет, который дал ему Игнаций Каркази — тот, что принадлежал Эуфратии Киилер. Вот это было бесценное сокровище, запись тех времен, когда вселенная была осмысленна, когда название Лунных Волков было синонимом чести, благородства и братства. Оно пропало, как и все остальное, чем он когда-то владел.

Он защелкнул цепной меч в оружейной стойке шкафа, тщательно зафиксировав его. Клинок только вышел из фабричного города в Альбионе, на нем было хвастливо написано, что он гарантированно никогда не подведет.

В точности, как и на тысячах других, выкованных там.

Его болтер был таким же — заводским изделием, предназначенным для войны галактического масштаба, где возможность массово производить вооружение имела гораздо большее значение, чем какие-либо соображения индивидуальности. И наконец, он положил в шкафчик зеркальные подарки Севериана. Локен подумывал их выбросить, но какой-то фаталистический инстинкт подсказал, что они еще могут понадобиться.

Он закрыл шкаф, наблюдая, как остальные его следопыты раскладывают свое снаряжение. Тубал Каин распаковал наблюдательное приспособление, модифицированный теодолит с многочисленными возможностями ауспика, Рама Караян — винтовку с удлиненным стволом и огромным прицелом. У Ареса Войтека была его сервообвязка с полированной эмблемой в виде перчатки, а Брор Тюрфингр укладывал нечто, напоминающее кожаную перчатку-цест из переплетенных узелков, у которой были черные когти, подобные клинкам ножей.

Рядом с Локеном появился Каллион Завен, который открыл соседний шкаф и положил туда болтер ручной работы, на накладках которого был вытравлен кислотой узор в виде крыла с когтями. В рядах Лунных Волков подобное оружие предназначалось для офицеров, однако смертные поля Убийцы продемонстрировали Локену, что у многих воинов III Легиона чрезвычайно изукрашенное вооружение.

Завен заметил внимание Локена.

— Знаю, убожество, — сказал он. — В подметки не годится моему первому болтеру.

— Это не твой сувенир?

— О Трон, нет! — ответил Завен, расстегнув свою сработанную вручную кожаную перевязь с мечом и протягивая ее между ними. — Вот мой сувенир.

Рукоять меча была плотно обмотана золотой проволокой, а на тыльнике располагался черный как смоль коготь. Крестовина представляла собой распростертые орлиные крылья, между которыми с обеих сторон были вставлены мерцающие аметисты.

— Вытащи его, — произнес Завен.

Локен повиновался, и его восхищение оружием десятикратно умножилось. Меч имел вес, но был невероятно легким. Рукоятка и отделка были исполнены рукой человека, но сам клинок никогда не знал молота кузнеца. Изогнутый, словно чогорийская сабля, молочно-белый с переходом в желчную желтизну возле лезвия, он явно имел органическое происхождение.

— Это рубящий коготь туманного призрака, — произнес Завен. — Я отрезал его у одного из их касты воинов на Юпитере после того, как он всадил его мне в сердце. К тому моменту, как я вышел из апотекариона, мой Легион уже ушел вперед, и я на какое-то время оказался в Воинстве Крестоносцев. Прискорбно, зато у меня было время переделать рубящий коготь в дуэльный клинок. Попробуй его.

— Возможно, в другой раз, — сказал Локен.

— Ну, разумеется, — не обидевшись, отозвался Завен, забирая меч у Локена. Он ухмыльнулся. — Я слышал, как ты уложил этого гнусного мелкого ублюдка Люция. Жаль, я этого не видел.

— Все быстро кончилось, — произнес Локен. — Там мало на что было смотреть.

Завен рассмеялся, и Локен заметил в его взгляде блеск, который мог означать восхищение или же оценивание.

— Не сомневаюсь. Ты должен как-нибудь мне об этом рассказать. Или, может быть, померяемся клинками во время путешествия.

Локен покачал головой.

— Тебе не кажется, что перед нами достаточно противников, чтобы не искать их в собственных рядах?

Завен вскинул руки, и Локен тут же раскаялся в сказанном.

— Как пожелаешь, — произнес Завен, и его взгляд метнулся на шкафчик Локена. — А что ты сохранил?

— Ничего, — ответил Локен, моргнув, чтобы отогнать остаточный образ тени в капюшоне в задней части отсека. Его сердце забилось быстрее, а на лбу проступили бусинки пота.

— Брось, все что-то сохраняют, — ухмыльнулся Завен, не замечая дискомфорта Локена. — У Рубио есть его маленький гладий, у Варрена этот топор лесоруба, Круз хранит побитый старый болтер. А у Каина… ну, что бы это ни был за грязный инженерный инструмент. Расскажи, что ты сохранил?

Локен захлопнул шкаф.

— Ничего, — произнес он. — Я всего лишился на Исстване Три.

Если не считать того раза, когда он лишал невинности жену единокровного брата, Рэвен всегда ненавидел башню Альбарда. Она располагалась в самом сердце Луперкалии и представляла собой мрачное сооружение из черного камня и листов меди. Город пребывал в трауре, на каждом окне висели черные флаги и знамена со сплетающимися орлом и нагой. Возможно, покойный отец Рэвена и был ублюдком, однако, по крайней мере, таким ублюдком, который заслужил уважение своего народа.

Рэвен медленно поднимался по лестнице, никуда не торопясь и смакуя кульминацию своих устремлений. За ним следовали Ликс и его мать, которым так же не терпелось окончательно реализовать этот великий момент.

В башне было темно. Сакристанцы, приставленные заботиться об Альбарде, утверждали, что его глаза в состоянии выносить лишь самое тусклое освещение. Соглядатаи Рэвена докладывали ему, что Альбард никогда не отваживался покидать верхние покои башни, его держало безумие с нечастыми проблесками угасающего рассудка.

— Надеюсь, он в здравом уме, — произнесла Ликс, и казалось, что слова сестры-жены вышли прямо из мыслей Рэвена, как это столь часто и бывало. — Если он погружен в безумие, не будет никакой потехи.

— Тогда тебе лучше настроиться на разочарование, — сказал Рэвен. — Наш брат редко когда вообще знает свое имя.

— Он будет в здравом уме, — произнесла его мать, со скрипом поднимавшаяся по ступеням с механической неуклюжестью.

— Почему ты так в этом уверена? — спросил Рэвен.

— Потому что я это видела, — отозвалась мать, и Рэвен счел за лучшее не сомневаться в ее словах. Весь Молех хорошо знал, что консорты-супруги посвящены во многие тайны, но лишь Рыцарям Луперкалии было известно, что представительницы Дома Девайн в силах видеть события, которым лишь предстоит произойти.

Супруги Девайнов сохраняли эту способность на протяжении тысячелетий, не давая разбавлять гены своего Дома кровью низших родов. Рэвена удивило, что Ликс не видела того же, что и ее мать, однако он не разбирался в тонкостях супруг.

Себелле Девайн, его матери и супруге-дракайна его отца было уже, по меньшей мере, сто лет. Ее муж отвергал косметические омолаживающие процедуры, считая их проявлением тщеславия, однако Себелла с удовольствием их применяла. Ее кожа была прижата к черепу, словно натянутый пластик, и закреплена путем соединения хирургическим швами с причудливым головным убором, похожим на орудие кошмарных пыток для черепа.

За Себеллой следовала пара сгорбленных сервиторов биологис, связанных с ней множеством шипящих шлангов и питательных трубок. Оба были лишены зрения при помощи яда и оснащены множеством имплантированных контрольных устройств, а также булькающих и посвистывающих цилиндров с питающими гелями, составами против старения и восстанавливающими культурами клеток, изъятых у выращенных в баках новорожденных.

Чтобы снять с хрупких костей Себеллы излишнюю нагрузку, с ее скелетом было хирургически соединено затейливое приспособление с суспензорными полями, экзокаркасом и волоконными мышечными пучками.

— Лучше бы тебе оказаться правой, — бросила Ликс, разглаживая свое платье с бронзовыми пластинами и поправляя прическу. — В этом не будет смысла, если он не более чем зверь или овощ.

Когда-то Ликс была замужем за Альбардом, однако нарушила свои клятвы, не успел он еще надеть на нее обручальное кольцо. Хотя связь Рэвена и Ликс устроила их мать, однако Себелла питала к дочери безграничное презрение, которое Рэвен мог объяснить только завистью к ее очевидной молодости.

— Это не будет бессмысленно, — произнес он, заткнув обеим рот прежде, чем они успели вступить в очередную из своих излишне частых перебранок. Болезненное лицо матери исказило выражение, которое, по его предположению, означало улыбку, однако было сложно сказать наверняка. — Прошло столько времени, и мне хочется увидеть выражение его глаз, когда я скажу, что убил его отца.

— Твоего отца тоже, да и моего, — заметила Ликс.

Рэвен покинул утробу матери на считанные минуты раньше Ликс, но порой казалось, что это были десятки лет. Сегодня был как раз такой день.

— Я в курсе, — сказал он, остановившись перед верхней площадкой башни. — Я хочу, чтобы с одной стороны он видел женщину, которая заняла место его матери, а с другой свою бывшую жену. Хочу, чтобы он знал, что все, принадлежавшее и полагавшееся ему, теперь мое.

Ликс взяла его под руку, и его настроение улучшилось. Еще с того времени, когда они были грудными детьми, она знала его состояние и желания лучше, чем он сам. Для любящего ее народа, она сохраняла красоту и форму благодаря гимнастике и искусным омолаживающим процедурам.

Рэвену было известно больше.

Многие из долгих отлучек его жены в тайные долины Луперкалии проходили в кошмарных хирургических процедурах, которые проводил Шаргали-Ши и его ковен андрогинных культистов Змеи. Рэвен был свидетелем одной из этих операций, ужасного смешения хирургии, алхимии и плотского ритуала, и дал клятву более этого не повторять. Змеепоклонник утверждал, что управляет Врил-йа, силой Змеиных Богов, которым поклонялись по всему Молеху в прежнюю эпоху. Рэвен не знал, правда это или нет, но результаты говорили сами за себя. Хотя Ликс было около шестидесяти пяти, ей легко можно было дать менее половины этого возраста.

— Змеиные луны набирают полноту, — произнесла Ликс. — Скоро Шаргали-Ши созовет Врил-йаал на собрание.

Рэвен улыбнулся. Шестидневная вакханалия с пьянящими ядами и гедонистическими сплетениями в тайных храмовых пещерах была именно тем, что ему требовалось, чтобы облегчить предстоящее бремя управления планетой.

— Да, — отозвался он с ухмылкой предвкушения, и почти что перескочил последние несколько ступеней.

В проходном вестибюле верхних покоев царил мрак, и двое Стражей Рассвета, стоявших на часах у дверей впереди, казались лишь темными силуэтами. Несмотря на скудное освещение, Рэвен узнал обоих — солдаты из личной охраны его матери. Он задумался, не делили ли они с ней ложе, и по тому, как они заметно отводили глаза, счел, что это более чем вероятно.

Когда Рэвен приблизился, они отступили в сторону. Один отворил перед ним дверь, второй низко поклонился. Рэвен важно прошествовал между ними и двинулся по богато убранным передним, медицинским нишам и наблюдательным камерам.

Перед входом в личные покои Альбарда их ожидало трое взволнованных сакристанцев. Все они носили красные одеяния, подражая своим хозяевам из Механикума, были утыканы бионикой и смердели потом и смазкой. Не совсем Культ Механикум, но слишком измененные, чтобы считать их людьми. Если бы они не знали наизусть, как обслуживать рыцарей, Рэвен бы еще много лет назад призвал бы к их уничтожению.

— Мой господин, — произнес один из сакристанцев. Рэвену казалось, что этого звали Онак.

— Он знает? — спросил Рэвен.

— Нет, мой господин, — ответил Онак. — Ваши указания были совершенно определенны.

— Хорошо, ты умелый сакристанец, и мне было бы неприятно свежевать тебя заживо.

Рэвен толкнул дверь, и все трое сакристанцев быстро отодвинулись в сторону. Вырвавшийся изнутри воздух был затхлым и душным, он смердел мочой, кишечными газами и безумием.

Возле тусклого камина, который был целиком голографическим, стоял глубокий диван с прогнувшейся скамеечкой для ног. На диване сидел человек, который выглядел достаточно старым, чтобы быть дедом Рэвена. Лишенный доступа к солнечному свету и хирургическим процедурам, омолаживавшим его единокровного брата, Альбард Девайн представлял собой жалкое существо, череп которого был лишен волос и бледен, словно новорожденный червь.

До того, как разум Альбарда надломился, его тело было крепким и коренастым, но теперь он стал не более чем иссохшим живым мертвецом с сухой, как пергамент, плотью, осевшей на каркасе из перекошенных костей.

Прямо сказать, раньше Альбард обладал жестокой красотой, той холодной грубостью, которой люди ожидают от короля-воина. Этого человека уже давно не было. Из студенистых ран, в которые превратились рубцы ожогов, полученных им при достижении зрелости, на длинную бороду сочился желтоватый гной. Слипшаяся от слизи и остатков пищи борода доходила Альбарду почти до пояса, а уставившийся на огонь единственный глаз был желтым и покрытым млечными катарактами.

— Это ты, Онак? — спросил Альбард дрожащей пародией на голос. — Должно быть, огонь гаснет. Мне холодно.

Он даже не понимает, что это голограмма, — подумалось Рэвену, и уверенность матери, будто единокровный брат будет в состоянии относительного просветления, показалась ему безнадежной.

— Это я, брат, — произнес Рэвен, подходя к дивану. Запах гнили усилился, и он пожалел, что не захватил флакон с корнем цебы, чтобы подносить к носу.

— Отец?

— Нет, идиот, — сказал он. — Слушай внимательно. Это я, Рэвен.

— Рэвен? — переспросил Альбард, беспокойно заерзав на диване. В ответ на его движение внизу что-то зашелестело, и Рэвен увидел толстое змеиное тело Шеши. Последняя оставшаяся нага его отца перемещалась с кожистым поскрипыванием, в клыкастой пасти мелькал раздвоенный язык. Шеше было уже больше двух столетий, ей оставались считанные годы, она почти ослепла, а длинное чешуйчатое тело уже начинало костенеть.

— Да, брат, — произнес Рэвен, опускаясь на колено рядом с Альбардом и неохотно кладя тому руку на колено. Ткань покрывала была жесткой и покрытой коркой, но Рэвен почувствовал под ней хрупкие, птичьи кости. Из-под покрывала потянулся омерзительный дымок, и Рэвен почувствовал, как у него к горлу подкатывает тошнота.

— Я не хочу, чтобы ты тут находился, — сказал Альбард, и Рэвен ощутил трепет надежды, что единокровный брат хотя бы приблизительно в здравом уме. — Я велел им тебя не впускать.

— Я знаю, но мне есть, что тебе сказать.

— Я не хочу этого слышать.

— Услышишь.

— Нет.

— Отец мертв.

Альбард, наконец, удосужился посмотреть на него, и Рэвен увидел в глянцево-белом бесполезном глазу собственное отражение. Аугметика давно уже перестала функционировать.

— Мертв?

— Да, мертв, — подтвердил Рэвен, подаваясь вперед, несмотря на окружавшие Альбарда гнилостные миазмы. Единокровный брат моргнул своим единственным глазом и посмотрел ему через плечо, теперь заметив, что в комнате присутствуют и другие.

— Кто еще здесь? — произнес он, и в его голосе послышался внезапный испуг.

— Мать, моя мать, — ответил Рэвен. — И Ликс. Помнишь ее?

Голова Альбарда опала на грудь, и Рэвен задумался, не соскользнул ли тот в какую-то вызванную химикатами дрему. Сакристанцы постоянно держали Альбарда в умеренно успокоенном состоянии, чтобы не дать растерзанным синапсам мозга вызвать резкую аневризму внутри черепа.

— Я помню шлюху, которую так звали, — сказал Альбард, и из сухой щели его рта потек ручеек пожелтевшей слюны.

Рэвен ухмыльнулся, почувствовав нарастающую ярость Ликс. За куда меньшее люди подвергались многим дням невообразимых страданий.

— Да, это она, — произнес Рэвен. За это его ожидала расплата, но он все больше и больше наслаждался наказанием сильнее, чем удовольствием.

— Ты его убил? — спросил Альбард, вперив в Рэвена взгляд своего влажного глаза. — Ты убил моего отца?

Рэвен обернулся через плечо, а Себелла и Ликс приблизились, чтобы сильнее насладиться унижением Альбарда. Лицо матери было неподвижно, но щеки Ликс покраснели на свету голографического пламени.

— Да, убил, и воспоминание об этом все еще вызывает у меня улыбку, — сказал Рэвен. — Мне следовало так поступить давным-давно. Старый ублюдок никак не уходил, не передавал мне то, что мое по праву.

Альбард испустил хриплый вздох, такой же сухой, как ветры над степью Тазхар. Рэвену потребовалась секунда, чтобы распознать в звуке горький смешок.

— Твое по праву? Ты помнишь, с кем говоришь? Я — перворожденный Дома Девайн.

— Ах, ну разумеется, — произнес Рэвен, поднимаясь на ноги и вытирая руки шелковым платком, который достал из парчовой куртки. — Да, но не похоже, чтобы наш Дом мог возглавлять калека, который неспособен даже соединиться со своим рыцарем, не так ли?

Альбард закашлялся в бороду. Сухие отрывистые спазмы извергли наружу еще больше слизи. Когда он поднял взгляд, его глаз был яснее, чем когда-либо за прошлые десятилетия.

— У меня была масса времени для размышлений за эти долгие годы, брат, — произнес Альбард, когда кашель достаточно стих. — Я знаю, что мог бы достаточно оправиться, чтобы покинуть эту башню, но вы с Ликс позаботились, чтобы этого никогда не случилось, не так ли?

— Мать помогла, — сказал Рэвен. — Так каково это, брат? Видеть, как все, что должно было быть твоим, теперь мое?

— Честно? Мне не могло бы быть меньше дела, — ответил Альбард. — Думаешь, спустя столько времени меня заботит, что со мной происходит? Ручные сакристанцы матери поддерживают меня едва живым, и я знаю, что никогда не выйду из этой башни. Скажи, брат, с какой стати мне еще тревожиться о том, что ты делаешь?

— Значит, мы здесь закончили, — произнес Рэвен, силясь не выдать своей злобы. Он явился унизить Альбарда, но жалкий ублюдок оказался слишком опустошенным, чтобы оценить боль.

Он развернулся к Себелле и Ликс.

— Бери кровь, которая тебе нужна, но сделай это быстро.

— Быстро? — надулась Ликс.

— Быстро, — повторил Рэвен. — Лорды-генералы и Легионы созвали военный совет, и мое губернаторство не начнется с того, что кто-нибудь усомнится в моей компетентности.

Ликс пожала плечами, извлекла из-под многочисленных укромных складок своего платья филетировочный нож из клыка наги и встала над иссохшей тенью своего бывшего мужа и единокровного брата.

— Шаргали-Ши нужна кровь перворожденного, — сказал Ликс, опускаясь на одно колено и поднося клинок к краю шеи Альбарда. — Не вся, но много.

Альбард плюнул ей в лицо.

— Может, это и пройдет быстро, — произнесла она, утираясь, — но обещаю, что больно.

7 БЕЗЫМЯННАЯ КРЕПОСТЬ ВОЕННЫЙ СОВЕТ ПОДАРОК

Локен шагнул на холодную погрузочную палубу орбитальной крепости. Зафиксированная в сотне километров над поверхностью Титана и окутанная мраком его ночной стороны, безликая станция тихо вращалась над действующим криовулканом. Рассуа, умело управляя «Тарнхельмом», подвела его к погрузочной палубе. Все ауспики предупреждали, что ее держит на прицелесмертоносная артиллерия.

От холодных после пребывания в пустоте бортов «Тарнхельма» поднимался пар, а Локен вспотел в своем доспехе. Палуба была огромна, на ней хватало места, чтобы громадные тюремные барки выгружали свой груз людей, а стражи крепости принимали его.

У основания рампы его ожидало отделение смертных воинов в глянцево-красной броне и шлемах с серебристыми визорами, но Локен не обратил на них внимания, сосредоточившись на широкоплечем ветеране, который стоял перед ними.

Воин был в таком же доспехе, как и Локен, а его сильно загорелое и еще сильнее изрезанное морщинами лицо было тому хорошо знакомо. Коротко подстриженные седые волосы и аккуратная борода того же цвета придавали ему вид старика. Светлые глаза, повидавшие слишком много, казались еще старше.

— Локен, — чуть громче, чем шепотом, произнес Йактон Круз. — Рад тебя видеть, парень.

— Круз, — отозвался Локен, шагнув вперед и взяв старого воина за руку. Пожатие было крепким и жестким, словно Круз опасался его отпускать. — Что это за место?

— Место забвения, — сказал Круз.

— Тюрьма?

Круз кивнул, как будто ему не хотелось распространяться касательно мрачного предназначения безымянной крепости.

— Недоброе место, — произнес Локен, оглядывая безликие стены и невыразительно-формальное суровое убранство. — Не из тех, где легко закрепляются идеалы Империума.

— Может, и нет, — согласился Круз, — однако только юные и наивные могут верить, будто войны можно выигрывать без подобных мест. И к моему постоянному сожалению, я не отношусь ни к тем, ни к другим.

— Никто из нас не относится, Йактон, — сказал Локен. — Но почему ты здесь?

Круз замешкался, и Локен заметил, как его взгляд метнулся в сторону Тизифона, громадного обоюдоострого меча, пристегнутого за спиной.

— Ты их взял? — спросил Круз.

— Всех, кроме одного, — отозвался Локен, гадая, почему Круз оставил его вопрос без внимания.

— Кого ты не забрал?

— Севериана.

Круз кивнул.

— Изначально предполагалось, что его будет сложнее всего убедить. Что ж, наше задание из почти невыполнимого только что стало практически самоубийством.

— Думаю, потому-то он и не согласился.

— Он всегда был умен, — заметил Круз.

— Ты его знал? — спросил Локен и немедленно пожалел об этом, увидев, как взгляд Круза стал отстраненным.

— Я сражался рядом с Двадцать пятой ротой на Дахинте, — сказал Круз.

— Смотрители, — произнес Локен, вспомнив тяжелые кампании по зачистке брошенных городов от машин-падальщиков.

— Да, это Севериан провел нас мимо периметра Кремниевого Дворца во внутренние районы Архидроида, — отозвался Круз. — Он избавил нас от месяцев мясорубки. Помню, как он впервые сообщил о…

Локен привык к блуждающим воспоминаниям Круза, однако сейчас было не время потакать его любви к древней истории Легиона.

— Нам нужно идти, — произнес он прежде, чем Круз успел продолжить.

— Да, парень, ты прав, — со вздохом согласился Круз. — Чем скорее я уберусь из этого проклятого места, тем лучше. Необходимость — это прекрасно, но наши поступки во имя нее от этого не становятся легче.

Локен повернулся, чтобы взойти на борт «Тарнхельма», но Круз не двинулся за ним.

— Йактон?

— Это будет для тебя нелегко, Гарвель, — произнес Круз.

— Что будет? — сразу встревожившись, спросил Локен.

— Кое-кому здесь нужно с тобой поговорить.

— Со мной? Кому?

Круз наклонил голову в направлении тюремщиков в красной броне, которые бросились строиться в формацию сопровождения.

— Она назвала тебя по имени, парень, — произнес Круз.

— Кто назвал? — повторил Локен.

— Тебе лучше взглянуть самому.

Из всех преисподних, которые Локен воображал и где бывал, мало какие могли сравниться с унылым запустением этой орбитальной тюрьмы. Казалось, каждая деталь ее конструкции специально рассчитана, чтобы сокрушать человеческий дух — от мрачно-казенной обыденности ее внешнего вида до подавляющего мрака, который не давал покоя и никакой надежды, что местные обитатели когда-либо вновь увидят открытое небо.

Круз погрузился на борт «Тарнхельма», оставив его под присмотром тюремщиков крепости. Те перемещались четкими движениями, было похоже, что их мало заботит то обстоятельство, что он воин Легионов. Для них он был лишь очередной деталью, которую необходимо учитывать в протоколах безопасности.

Они вели его по сводчатым коридорам из темного железа и гулким залам, где до сих пор присутствовали слабые следы крови и экскрементов, которые было не стереть никаким количеством чистящей жидкости. Маршрут не был прямым, и Локен был уверен, что они пару раз возвращались по собственным следам, следуя извилистым путем вглубь сердца крепости.

Сопровождающие тюремщики пытались запутать его, заставить потерять ощущение того, куда они могут пойти и в каком направлении находится выход. Эта тактика могла сработать с обычными узниками, уже наполовину сломленными и отчаявшимися, однако была напрасна с легионером, обладающим эйдетическим чувством направления.

Пока они шли по закрученной винтовой лестнице, Локен пытался представить, кто из способных позвать его по имени мог быть заключен здесь.

Это должно было быть легко. Круз сказал «она», а он знал мало женщин.

Жизнь в Легионе представляла собой явно мужское окружение, хотя Империум мало заботил пол солдат, которые составляли его армии, вели звездолеты и поддерживали его работу. Большинство из известных ему женщин были мертвы, так что эта, должно быть, была из тех, кто узнал о его существовании позже. Сестра, мать, или, возможно, даже дочь кого-то из его прежних знакомых.

Он услышал далекие крики и тихие отголоски плача. Источник звуков был неясен, и у Локена появилось нервирующее чувство, будто многолетние страдания были столь сильны, что запечатлелись в самих стенах.

Наконец, стражи вывели его в решетчатую камеру, подвешенную над совершенно темным подвалом. Из помещения тянулось несколько проходов с шириной, достаточной для смертного, но буквально вызывающей клаустрофобию для воина его размеров. Они двинулись по самому правому коридору, и Локен почувствовал характерное зловоние человеческой плоти, застарелой грязи и пота. Но сильнее всего пахло отчаянием.

Сопровождающие остановились возле камеры, запертой массивной железной дверью с метками из букв, цифр и чего-то, похожего на разновидность лингва-технис. Для Локена в них не было смысла, и он подозревал, что в этом-то и заключался весь смысл. Все в этом месте создавалось непривычным и недружелюбным.

Замок открылся, и дверь поднялась в оправу с треском часового механизма, хотя никто из стражников к ней не прикасался. Скорее всего, дистанционная связь с центром управления. Стражники встали в стороне, и Локен, не тратя на них слова, пригнулся под притолокой и шагнул внутрь.

Хотя в камеру практически не проникал свет, только рассеянные отблески из коридора снаружи, Локену этого было более чем достаточно, чтобы разглядеть очертания коленопреклоненной фигуры.

Локен не являлся специалистом по женскому телу, а одеяния были слишком свободны, чтобы распознать фигуру. Голова обернулась на звук открывающейся двери, и Локену показалось что-то знакомое в слегка удлиненном затылке.

С высокого потолка раздалось тихое жужжание, и гудящий флюоресцентный диск, заискрившись, ожил. Несколько секунд он мерцал, пока вновь поданное напряжение не стабилизировалось.

Сперва Локен решил, что это галлюцинация, или же очередное видение кого-то давно умершего, но когда она заговорила, это был голос, который он знал по многим часам, совместно проведенным в летописной.

Он помнил, что она была маленькой, хотя в сравнении с ним большинство смертных были маленькими. Ее кожа была настолько черной, что он гадал, не окрашена ли она, однако в болезненном свете диска она почему-то казалась серой.

Безволосой голове придавали яйцеобразную форму черепные имплантаты.

Она улыбнулась, и это выражение показалось непривычным и неуверенным. Локен решил, что ей уже долгое время не требовалось напрягать эти мускулы.

— Здравствуйте, капитан Локен, — произнесла Мерсади Олитон.

Вырубленный в горной скале задолго до того, как I Легион построил Цитадель Рассвета, Зал Пламени представлял собой ступенчатый правительственный амфитеатр. В последующие долгие столетия вокруг него был сооружен свод, вокруг свода — крепость, а вокруг крепости — город.

С тех пор на Молехе многое изменилось, однако Зал по большей части сохранил изначальное назначение. Здесь делали ритуальные прижигания перворожденным Дома Девайн, а правители планеты все еще принимали тут решения, затрагивающие жизни миллионов. Впрочем, он перестал быть местом, где механические воители решали вопросы чести поединком насмерть.

Сейчас Рэвен практически жалел об этом.

Шквал огня стабберов «Бича погибели» быстро бы разобрался с бранящимися представителями и заглушил их крикливые голоса.

Фантазия была приятной, но Рэвен глубоко вдохнул и попытался следить за тем, что происходило вокруг. Восседая на троне посреди амфитеатра, Рэвен держал скипетр с бычьей головой, о котором говорили, будто его носил сам Владыка Бурь. Артефакт, несомненно, был древним, однако казалось маловероятным, будто что-либо может пережить тысячелетия без повреждений.

Он вновь перевел внимание на пятьсот мужчин и женщин, заполнявших многоярусный зал: старших военных офицеров Молеха. Помощники, писцы, калькулус логии, саванты и энсины окружали их, словно аколиты, и Рэвену вспомнились Шаргали-Ши и его последователи из Культа Змеи.

Кастор Алкад и трое Ультрадесантников с мрачными лицами восседали на каменных скамьях нижнего уровня напротив Витуса Саликара. Тот также был не один, слева от него находился Кровавый Ангел в красно-золотом облачении, а справа — в черном.

По центру следующего уровня неподвижно сидела одетая в зеленое стоическая и непреклонная Тиана Курион, лорд-генерал гранд-армии Молеха. Вокруг нее, словно мотыльки, привлеченные благим огнем, собрались полковники из дюжины полков. Рэвен не был с ними знаком, однако признал в них непосредственных подчиненных Курион.

Под символами, обозначающими каждую из сторон компаса, сидели командующие четырех оперативных театров.

Знаменитый бурнус из драконьей чешуи и золотистые очки носила маршал Эдораки Хакон с Северного Океанического, а напротив нее сидел полковник Оскур фон Валькенберг с Западных Топей, форма которого выглядела так, словно он месяц спал, не снимая ее. Командующий Абди Хеда с Кушитского Востока была одета в полный доспех, как будто собиралась пробиваться обратно на свою позицию через джунгли. И, наконец, хан Южной Степи Корвен Мальбек сидел, скрестив ноги, с длинным мечом и винтовкой на коленях.

За четырьмя командующими сидели сотни полковников, майоров и капитанов из разных полков Имперской Армии, все в боевой броне. Огромное многообразие формы придавало собравшимся солдатам вид гуляк с веселого карнавала. До настоящего момента Рэвен и не представлял, сколько полков размещается на Молехе.

Его мать и Ликс находились в огромной галерее наверху и уже ожесточенно спорили о том выборе, который ему надлежит сделать.

Ликс говорила о видении, которое ее посетило в ночь Становления Рэвена. О том, как его поступки определят ход великой войны на Молехе.

Они обе заявляли, что в силах видеть будущее, однако ни та, ни другая не могли сказать, что же это должны быть за поступки, или же в чью пользу он повернет войну. Должен ли он принять сторону Гора и за это получить власть над системами вокруг Молеха? Или же ему предначертано судьбой сразиться с Магистром Войны и заслужить славу и доброе имя поражением? Оба пути давали надежду исполнить пророческое видение сестры, но какой же из них выбрать?

В дополнение к наземным силам, Молех мог похвастаться значительным флотом, куда входило более шестидесяти кораблей, включая восемь линкоров и множество фрегатов, которым было менее ста лет. Казалось, что лорд-адмирал Бритон Семпер спит, хотя посреди такого шума это, несомненно, было невозможно. Одетый в форму рядовой состав делал для него пометки, но Рэвен подозревал, что Семпер не будет их читать. Его не интересовала война пехоты. Если бы силы Магистра Войны добрались до поверхности Молеха, он бы уже сгинул в пустоте.

Отдельно от подразделений обычных воинов сидели представители Механикума, задумчивые фигуры, закутанные в смесь красных и черных одеяний, державшиеся своими небольшими анклавами. Познания Рэвена о Механикуме были существеннее, чем у большинства, однако даже они являлись лишь слухами и сплетнями из вторых рук, полученными от шпионов среди сакристанцев.

Наиболее важное положение занимал механикум, именуемый Беллоной Модуэн из Ордо Редуктор. Старший адепт Марса была полностью облачена в глянцево-зеленую кибернетическую боевую броню, придававшую ей вид сидящего саркофага. Она командовала когортами зловещих механических воинов-таллаксов, а также грозным арсеналом боевых машин, танков и неведомых технологий, запертых в катакомбах горы Торгер.

Ее магосы обучали сакристанцев и поддерживали функциональность рыцарей. Как следствие, марсианское жречество представляло собой существенный центр силы на Молехе и обладало правом посещать все военные собрания, хотя и редко пользовалось этой привилегией.

Пусть Механикум с флотом и держали свой собственный совет, однако отсутствие их голосов компенсировали младшие офицеры Армии. Они перекрикивали нижестоящих ораторов, то ли чтобы выразить полное одобрение, то ли чтобы заглушить то, что считали ужасной глупостью.

Рэвен не мог определиться, что именно.

Текущее Право Голоса принадлежало Разжигателю войны из Легио Фортидус: одетой в заляпанный маслом комбинезон цвета хаки и похожей на амазонку женщине по имени Ур-Намму. Изъясняясь на готике с сильным акцентом, она излагала позицию своего Легио, которая, насколько слышал Рэвен, выглядела следующим образом.

Принцепсы Ута-Дагон и Уту-Лерна не одобрят никакой план, в котором титаны Легио Фортидус не атакуют врага в лоб в тот же миг, как тот высадится.

Опиник, инвокацио Легио Грифоникус, придерживался точки зрения, что остаткам Легио Фортидус нет смысла самопожертвенно бросаться на мечи только из-за того, что остальная их часть была уничтожена на Марсе.

Насколько понял Рэвен, Ур-Намму и Опиник занимали в своих Легио примерно одинаковое положение — нечто вроде посредника между лишенными человечности принцепсами титанов и теми, с кем им волей-неволей приходилось сражаться бок о бок.

Их пикировка не имела смысла, поскольку еще предстояло высказаться Карталу Ашуру, обладавшему суровой красотой калатору мартиалис Легио Круциус. Младшим посланникам в конечном итоге пришлось бы считаться с ним, так как крупнейшим титаном на Молехе была машина Круциус: древний колосс, известный как «Идеал Терры». Ашур представлял принцепса магнус Этану Калонис, и если ту пробудили от грез о войне под горой Железный Кулак, то меньшие Легио, несомненно, будут подчиняться ей.

Наконец, посланники Легио закончили разговор, и обсуждение перешло на вопросы логистики: организацию линий снабжения, артиллерийских складов и накоплению резервов. Предел терпения Рэвена — уже истощенного многочасовыми спорами — оказался пробит долгими перечислениями норм снабжения. Высказалось уже с дюжину клерков-аэкзакторов, и еще десятки ждали своей очереди.

Рэвен поднялся с трона и ударил скипетром по каменному полу зала, что вызвало испуганные вздохи хранителей реликвий. Он вытащил пистолет и направил его в сторону ближайшего писца и извергающего пергаменты инфопланшета.

— Ты. Заткнись. Сейчас же, — произнес он, прервав обнажением оружия монотонную сводку о нехватках энергоячеек к лазерным винтовкам на Кушитской Общинной Черте. — Вы все, послушайте очень внимательно, что я скажу. Я выстрелю в следующего писца, который посмеет зачитать инвентарный список или норму запаса. Прямо в голову.

Клерки опустили инфопланшеты и тревожно заерзали на местах.

— Как я и думал, — сказал Рэвен. — Итак, кто-нибудь, сообщите мне что-то действительно чертовски важное. Пожалуйста.

Кастор Алкад из Ультрадесанта поднялся и заговорил.

— Что вы хотите услышать, лорд Девайн? Именно так и ведутся войны: с правильным размещением линий снабжения и полностью работающей инфраструктурой, готовой поддержать силы на передовых. Если вы хотите удержать этот мир против Магистра Войны, вам необходимо знать эти вещи.

— Нет, — ответил Рэвен. — Это вам нужно знать эти вещи. Все, что нужно знать мне — где я отправлюсь в бой. Чтобы разбираться с цифрами и списками, у меня есть целая армия писцов, квартирмейстеров и савантов.

— Пятьсот Миров горят, — бросил Алкад, — и все же мои Ультрадесантники готовы сражаться и умереть за чужую планету. Скажите еще раз нечто подобное, и я заберу всех воинов назад в Ультрамар.

— Сам Император поручил вашему Легиону и Кровавым Ангелам защищать Молех, — произнес Рэвен с насмешливой улыбкой. — Вы бросите этот долг? Сомневаюсь.

— С вашей стороны было бы мудро не проверять эту догадку, — предостерег Алкад.

— Я полноправный правитель Молеха, — огрызнулся Рэвен. — На меня ложится военное командование этим миром, и если я чему-то и научился у своего отца, да упокоится он с миром, так это тому, что правителю следует окружить себя лучшими из возможных людей, передать им полномочия и не вмешиваться.

— Имперский командующий может передавать полномочия, — сказал Алкад, — но не ответственность.

Рэвен старался обуздать злость, чувствуя, как та извивается в груди, словно отравленный клинок.

— Мой Дом правил Молехом на протяжении поколений, — произнес он с холодной враждебностью. — Мне известно, что значит ответственность.

Алкад покачал головой.

— Я в этом не уверен, лорд Девайн. Ответственность — это неповторимая вещь. Вы можете делить ее с другими, однако ваша доля при этом не уменьшается. Вы можете передавать ее, однако она остается с вами. Кровь дала вам власть над Молехом, и его безопасность — ваша ответственность. Ее нельзя переложить на других никаким избеганием или же сознательным уклонением от этого факта.

Рэвен заставил свое лицо принять хладнокровное выражение и кивнул, словно признавая покровительственные слова легата мудрыми.

— В ваших словах проницательность вашего примарха, — произнес он, и от каждого слова его желудок наполнялся едким ядом. — Разумеется, я в надлежащее время просмотрю рекомендации сборщиков десятины, однако, быть может, сейчас время военных стратагем, а не сухих перечней чисел и споров между союзниками?

Алкад кивнул и поклонился, выражая осторожное согласие.

— Несомненно так, лорд Девайн, — сказал он и сел на место.

Рэвен выдохнул яд, и показалось, что тот обжег ему гортань. Он остановил взгляд на Бритоне Семпере, потратив мгновение, чтобы успокоиться и дать помощнику лорда-адмирала время пихнуть того локтем в ребра.

— Адмирал Семпер, можете ли вы сказать нам, сколько у нас есть времени, прежде чем силы Магистра Войны достигнут Молеха?

Одетый в царственно-пурпурный сюртук с барочным орнаментом Бритон Семпер поднялся и застегнул верхнюю пуговицу. Серебристо-белые волосы лорда-адмирала были собраны в длинный чуб, а лицо представляло собой покрытую шрамами, частично аугметическую маску.

— Конечно, мой повелитель, — произнес он, загружая содержимое инфопланшета помощника на свой глазной имплантат. — Астропатические хоры сообщают о множестве надвигающихся кораблей, в общей сложности, возможно, сорок или пятьдесят. Приближающийся флот не скрывает свое прибытие. Мне докладывают всевозможную чушь, якобы астропаты слышат, как в варпе воют волки, а корабли выкрикивают свои названия. Более чем вероятно, что это какие-то эмпирические помехи, или же просто отраженные вокс-передачи, однако очевидно, что Магистр Войны хочет, чтобы мы знали о его приближении. Хотя если он полагает, что мы — кучка трусов, которые с воплями разбегутся при первых признаках врага, его ждет суровое пробуждение к реальности.

Прежде, чем лорд-адмирал успел продолжить, его прервал Витус Саликар.

— Будет ошибкой думать, что вы одержите верх лишь потому, что превосходите флот Магистра Войны в численном отношении. Война в пустоте, которую ведут Легионы, свирепа и беспощадна.

Семпер поклонился Кровавому Ангелу.

— Я очень хорошо знаю, насколько опасны космические десантники, капитан.

— Не знаете, — печально произнес Саликар. — Мы — убийцы, жнецы плоти. Вам никогда нельзя забывать об этом.

Еще до того, как лорд-адмирал мог ответить на меланхоличный тон Кровавого Ангела, вмешался Рэвен.

— Как скоро враг будет здесь?

Явно стараясь сдержать гнев от высказанного Саликаром пренебрежения по отношению к возможностям его флота, Семпер заговорил неторопливо и осторожно.

— Согласно наилучшим оценкам магистра астропатов, прорыв в реальное пространство произойдет со дня на день, что означает, что они окажутся возле Молеха примерно через две недели. Я уже отдал приказ о сборе, чтобы вернуть дозорные корабли от края системы.

— Вы не станете атаковать предателей в открытом космосе?

— Поскольку не имею обыкновения разбрасывать жизнями своих экипажей, нет, не стану, — ответил Семпер. — Как любезно указал капитан Саликар, боевые корабли Космического Десанта нельзя недооценивать, а потому наилучшей тактикой будет направить провоцирующую группу, чтобы заманить изменников на рога наших орбитальных орудий. Наш основной флот останется в тени орбитальных батарей на линии Кармана. Когда корабли предателей окажутся между молотом и наковальней стационарных пушек и боевого флота, мы сможем выпотрошить их еще до того, как они успеют высадить хоть одного воина.

Несмотря на напыщенность тона, Рэвену понравилось упорство Семпера, и он кивнул.

— Сделайте это, лорд-адмирал, — сказал он. — Отрядите провоцирующую группу и пожелайте им доброй охоты.

В камере не было никакой мебели, даже кровати. В одном углу лежали сложенный тонкий матрас, побитый ночной горшок и маленькая коробочка, похожая на дарственный футляр для медали.

— Ты выглядишь так, словно увидел привидение, — произнесла Мерсади, поднимаясь с колен.

Локен раскрыл рот, но не издал ни звука.

Это был второй виденный им умерший человек, однако она была из плоти и крови. Она была здесь. Мерсади Олитон, его личный летописец.

Она была жива. Здесь. Сейчас.

И все же, она изменилась. В резком свете были видны потускневшие шрамы, описывающие петляющие дуги на боках и верхней стороне уменьшившейся головы. Хирургические рубцы. Вырезания.

Она заметила его взгляд.

— Они забрали встроенные катушки памяти. Все изображения и летописи, что у меня были. Все пропало. От них остались лишь мои органические воспоминания, да и те начинают угасать.

— Я оставил тебя на «Мстительном духе», — произнес Локен. — Я думал, что ты должна быть мертва.

— И была бы, если бы не Йактон, — отозвалась Мерсади.

— Йактон? Йактон Круз?

— Да. Он спас нас во время убийства летописцев и забрал с корабля, — сказала Мерсади. — Он тебе не говорил?

— Нет, — ответил Локен. — Не говорил.

— Мы спаслись с Йактоном и капитаном Гарро.

— Вы были на «Эйзенштейне»? — спросил Локен. В нем боролись недоверие и изумление. Круз мало рассказывал об опасном путешествии с Исствана, однако было трудно поверить, будто он не удосужился упомянуть, что Мерсади выжила.

— И я была не единственной, кого спас Йактон.

— Что ты имеешь в виду?

— Эуфратия выбралась с «Мстительного духа». И Кирилл тоже.

— Зиндерманн и Киилер живы?

Мерсади кивнула.

— Насколько мне известно, да. Но пока ты не спросил — я не знаю, где они. Я никого из них не видела уже годы.

Локен прошелся по камере. Внутри него бурлили болезненные эмоции. Зиндерманн был ему близким другом. Наставником с высочайшим интеллектом и своего рода доверенным лицом, мостиком между трансчеловеческими ощущениями и заботами смертных. То, что Киилер также выжила, было чудом, поскольку имажист действительно мастерски умела впутываться в неприятности.

— Ты не знал, что она жива? — спросила Мерсади.

— Нет, — сказал Локен.

— Ты слышал о Святой?

Локен покачал головой.

— Нет. Какой святой?

— Ты был вне игры, да?

Разозленный и сбитый с толку, Локен замешкался. Ее нельзя было винить, однако она была здесь. Ему хотелось накинуться на нее, но он судорожно выдохнул, и похоже, что это сбросило тяжкий груз желчности.

— Думаю, я был мертв, — произнес он, наконец. — Какое-то время. Или все равно, что мертв. Может быть, я просто заблудился, очень сильно заблудился.

— Но ты вернулся, — сказала Мерсади, потянувшись взять его за руку. — Они привели тебя обратно, поскольку ты нужен.

— Так мне говорят, — устало ответил Локен, обхватив ее пальцы своими и следя, чтобы не сдавить слишком сильно.

Они стояли неподвижно, никому не хотелось нарушать молчание и взаимную близость. Ее кожа была мягкой и напомнила Локену один мимолетный миг его жизни. Когда он был юн и невинен, когда любил и был взаимно любим. Когда был человеком.

Локен вздохнул и выпустил руку Мерсади.

— Я должен вызволить тебя отсюда, — сказал он.

— Ты не можешь, — ответила она, убирая ладонь.

— Я один из избранников Малкадора, — произнес Локен. — Я отправлю сообщение Сигиллиту и позабочусь, чтобы тебя вернули на Терру. Я не позволю, чтобы ты гнила здесь еще хоть минуту.

— Гарвель, — сказал Мерсади, и он замер от того, что она назвала его по имени. — Они меня отсюда не выпустят. Я долго пробыла в самом сердце флагмана Магистра Войны. Людей казнили за куда меньшее.

— Я за тебя поручусь, — произнес Локен. — Гарантирую твою лояльность.

Мерсади покачала головой и скрестила руки.

— Если бы ты не знал, кто я такая, если бы не делился со мной своей жизнью, захотел бы ты освобождать кого-то вроде меня? Будь я чужой, как бы ты поступил? Выпустил, или же оставил бы меня в заключении?

Локен шагнул вперед.

— Я не могу просто оставить тебя здесь. Ты такого не заслуживаешь.

— Ты прав, я этого не заслуживаю, однако у тебя нет выбора, — ответила Мерсади. — Ты должен меня оставить.

Ее рука потянулась погладить голый металл его доспеха без знаков различия. Тонкие пальцы прошлись вдоль оплечья и по изгибу наплечника.

— Странно видеть тебя в этой броне.

— У меня больше нет Легиона, — просто сказал он, злясь на ее сознательное желание оставаться в этой тюрьме.

Она кивнула.

— Мне говорили, что ты умер на Исстване, но я не поверила. Я знала, что ты жив.

— Ты знала, что я выжил?

— Знала.

— Откуда?

— Мне сказала Эуфратия.

— Ты говорила, что не знаешь, где она.

— Не знаю.

— Тогда как…

Мерсади отвернулась, словно не желая озвучивать свои мысли из опасения, что он станет над ними смеяться. Она наклонилась, чтобы подобрать с пола рядом с матрасом дарственный футляр. Когда она обернулась, Локен увидел, что ее глаза влажны от слез.

— Мне снилась Эуфратия, — произнесла Мерсади. — Она сказала мне, что ты придешь сюда. Знаю, знаю, это звучит нелепо, но после всего, что я видела и пережила, это практически нормально.

Злость покинула Локена, ей на смену пришло гулкое чувство беспомощности. Слова Мерсади затронули что-то глубоко внутри него, и он услышал тихое дыхание третьего, призрака тени в комнате, где никого не было.

— Это не нелепо, — ответил он. — Что она сказала?

— Она велела мне дать тебе это, — произнесла Мерсади, протягивая коробочку. — Чтобы ты ее передал.

— Что это такое?

— Нечто, когда-то принадлежавшее Йактону Крузу, — отозвалась она. — Нечто, в чем, как она сказала, он снова нуждается.

Локен взял коробочку, но не стал ее открывать.

— Она велела напомнить Йактону, что он больше не Вполуха, что его голос услышат лучше, чем кого-либо другого в Легионе.

— Что это значит?

— Не знаю, — сказала Мерсади. — Это был сон, а он не похож на точные науки.

Локен кивнул, хотя в том, что он слышал, было мало смысла. По крайней мере, так же мало смысла, как отвечать на призыв на войну, послушавшись мертвеца.

— Эуфратия говорила что-нибудь еще? — спросил он.

Мерсади кивнула, и слезы, которые, словно река, готовая вот-вот выйти из берегов, наполняли ее глаза до краев, полились по щекам.

— Да, — всхлипнула она. — Она велела попрощаться.

8 ПОЖИРАТЕЛЬ ЖИЗНЕЙ ПРОТИВОСТОЯНИЕ НАДЕЖДА НА ОБМАН

На палубах апотекариона «Стойкости» царил холод, от голого металла смердело бальзамировкой. В воздухе висела дымка едких химикалий, а в ретортах между потускневшими железными столами, подвешенными криотрубками и стойками с хирургическим оборудованием с шипением пузырились чаны с ядовитыми жидкостями.

Мортарион уже провел здесь слишком много времени в полные боли дни после нападения затаившихся убийц Медузона. Словно забальзамированного короля Гиптии, его завернули в противосептический покров, омыли регенеративными припарками, и его сверхчеловеческому метаболизму потребовалось всего семь часов, чтобы излечить наиболее сильные повреждения.

Отделение терминаторов Савана Смерти сопровождало его по искусственно-холодному помещению, спокойно держа свои жнецы. Почетная стража примарха с легкостью перекидывала свои огромные косы с одного плеча на другое, чтобы те не прекращали двигаться. Даже на флагмане они не полагались на удачу.

Искривленные рукояти покрывала паутина изморози, а свечение сборщиков органов блестело на льду, образующемся на клинках. Закованные в грязно-белую броню, окантованную багровым и оливково-серым, воины шли треугольником, отслеживая предупреждающими ауспиками незваного гостя, который, как им было известно, находился где-то на этой палубе.

Мортарион шел с непокрытой головой. Свежие фрагменты пересаженной кожи румянились от насыщенной кислородом крови, от чего он выглядел здоровее, чем во все минувшие столетия. Нижняя часть лица оставалась скрыта под воротом респиратора, и из сетчатой решетки порывами исходило землистое дыхание. Глазницы примарха напоминали кратеры лунного ландшафта, а глаза — янтарные самородки.

Безмолвие было пристегнуто к спинной пластине доспеха. Он не нуждался в клинке, у Савана Смерти их было более чем достаточно. Вместо этого он держал Лампион, огромный пистолет Шенлонги с барабанным питанием и энергетической матрицей, с которой могло сравниться мало какое лучевое оружие сопоставимых габаритов.

Саван Смерти рассредоточился, закончив прочесывать помещение у неприступного хранилища в самом конце. Запертое поразительно сложными замками, генное хранилище было таинственным местом, содержащим в себе будущее Гвардии Смерти.

Каифа Морарг, ранее входивший в 24-е прорывное отделение, а ныне служивший Мортариону советником, покачал головой и пристегнул болтер, следуя за господином в апотекарион.

— Мой повелитель, здесь никого нет.

— Есть, Каифа, — произнес Мортарион голосом, похожим на дуновение сухого ветра пустыни. — Я это чувствую.

— Мы прочесали палубу от края до края и от борта до борта, — заверил Морарг. — Будь здесь кто-нибудь, мы бы его уже обнаружили.

— Мы не смотрели еще в одном месте, — сказал Мортарион.

Морарг проследил за взглядом примарха.

— Генное хранилище? — спросил он. — Оно защищено от пустоты и имеет энергетические щиты. Чудо, что проклятые апотекарии в состоянии туда попадать.

— Ты сомневаешься во мне, Каифа? — прошептал Мортарион.

— Никогда, мой повелитель.

— А доводилось ли тебе когда-либо узнать, что я ошибался в подобных вопросах?

— Нет, мой повелитель.

— Тогда верь мне, когда я говорю, что там что-то есть.

— Что-то?

Мортарион кивнул и склонил голову вбок, словно внимая слышным лишь ему звукам. Его лицевые мускулы подергивались, но из-за закрывающего челюсть ворота было невозможно с уверенностью определить, что за выражение было у него на лице.

— Откройте дверь, — распорядился он, и группа одетых в защитные костюмы рабов Легиона бросилась к ней с пневматическими приводами и одноразовыми стержнями с цифровыми кодами. Они вставили энергоключи, однако не успели запустить ни один из них, когда к Мортариону под бдительными взглядами Савана Смерти приблизился апотекарий в зеленом плаще.

— Мой повелитель, — произнес он. — Я молю вас передумать.

— Как твое имя? — спросил Мортарион.

— Корай Бурку, мой повелитель.

— Мы только что преодолели границу системы Молеха, апотекарий Бурку, а на борту «Стойкости» находится незваный гость, — сказал Мортарион. — Он за этой дверью. Мне нужно, чтобы ты ее открыл. Сейчас же.

Корай Бурку поник под взглядом Мортариона, однако, к чести апотекария, он продолжал стоять на своем.

— Мой повелитель, прошу вас, — произнес Бурку. — Заклинаю вас покинуть апотекарион. Генное хранилище должно поддерживаться в стерильном состоянии и под давлением. Если дверь открыть хотя бы на долю секунды, весь запас геносемени подвергнется риску заражения.

— И тем не менее, ты выполнишь мой приказ, — сказал Мортарион. — Апотекарий, я в состоянии сделать это и без тебя, однако потребуется время. А как ты думаешь, что все это время может делать там чужак?

Бурку обдумал слова примарха и двинулся к блестящей двери хранилища. Многочисленные приводы одновременно повернулись по команде апотекария, когда тот ввел спиральный ключ, уникальный для текущего момента и меняющийся сразу же после открытия двери.

Дверь отделилась от стены, и изнутри вырвался порыв жесткого, мерзлого воздуха. Мортарион ощутил, как тот резанул кожу лица, и испытал удовольствие от укола холода.

Дверь распахнулась шире, слуги в защитных костюмах отступили, и воздух пропитался биомеханическими ароматами зловонных консервирующих химикалий и морозоустойчивых энергетических ячеек. Мортарион почувствовал в воздухе что-то еще, смрад чего-то столь смертоносного, что лишь подобный ему мог разрешить применить такое.

Однако подобное содержалось в самых глубоких погребах, запертым в убежищах, которые были даже больше защищены, чем это.

— Ничего не трогайте, — предостерег Бурку, двигаясь перед Саваном Смерти, шагнувшими через высокий порог генного хранилища.

Мортарион обернулся к Мораргу.

— Закрой за мной дверь и открой ее снова только по моему непосредственному распоряжению.

— Мой повелитель? — произнес Морарг. — После Двелла мое место возле вас!

— Не в этот раз, — отозвался Мортарион, и его слово было неоспоримо.

Верность долгу вынудила Морарга больше ничего не говорить. Он холодно кивнул. Мортарион повернулся и последовал в хранилище вслед за Кораем Бурку. Как только примарх оказался внутри, тяжелая адамантиевая дверь закрылась.

Внутри находился побелевшая от мороза и блестящая серебром камера площадью в сто метров. Вдоль стен тянулись булькающие пучки криотрубок, а центральный проход был образован рядами барабанов центрифуг.

На окаймленных бронзой инфопланшетах мерцали светящиеся символы и рунические сообщения о генетической чистоте. Мортарион экстраполировал ментальные схемы фрагментов генокода. Вот собрание мукраноидов, а здесь ванна с зиготами, которым суждено однажды стать железой Бетчера. Позади них пузырящиеся цилиндры с глазными яблоками.

В инкубационных цистернах плавали полусформированные органы, облачка пара от гудящих конденсаторов заполняли воздух промозглой влагой, микроскопические ледяные кристаллы которой хрустели под ногами. Корай Бурку утверждал, будто атмосфера в хранилище стерильна, однако это было не так. Воздух вибрировал от силы. Силы существа, которое напирало на ткань реальности, словно новорожденный в рвущемся утробном мешке.

Только он мог это почувствовать. Только он знал, что это.

Саван Смерти осторожно продвигался вперед, и Мортарион ощущал их замешательство. Для них хранилище было пустым, без каких-либо признаков незваного гостя, о встрече с которым говорил примарх. Его позабавила их вера в то, что генетический отец может ошибаться. Каково было воину Легионов думать о подобном?

Почти так же, как и примарху, подумалось ему.

Однако они не могли почувствовать того, что чувствовал он.

Мортарион провел целую жизнь на планете, где по окутанным туманом утесам Барбаруса бродили чудовищные создания злобных генетиков и заклинателей трупов, говорящих с духами. Там ежедневно творили монстров, поистине заслуживающих этого названия. Он даже создал несколько собственных.

Мортарион узнал запах подобных тварей, но более того — учуял одного из своих.

— Видите, мой повелитель, — сказал апотекарий Бурку. — Ясно видно, что здесь ничего нет, так не можем ли мы покинуть генетические лаборатории?

— Ты неправ, — произнес Мортарион.

— Мой повелитель? — переспросил Бурку, сверяясь с зернистой голограммой, которая парила над перчаткой его нартециума. — Я не понимаю.

— Он здесь, просто еще не может показаться, не так ли?

Слова примарха были адресованы пустому воздуху, однако раздавшийся в ответ голос напоминал скрежет камней в грязевом оползне и, казалось, отдавался эхом со всех сторон.

Мясо. Нужно мясо.

Мортарион кивнул, уже подозревая, что именно поэтому он и выбрал это место. Саван Смерти окружил Мортариона, держа наготове боевые косы. Сенсориум безуспешно искал источник голоса.

— Мой повелитель, что это? — спросил Бурку.

— Старый друг, — отозвался Мортарион. — Тот, кого я считал утраченным.

Никто и никогда не считал Повелителя Смерти быстрым. Неумолимым — да. Безжалостным и упорным — абсолютно верно. Но быстрым? Нет, ни в коем случае.

Безмолвие превратилось в размытое пятно твердого железа. К моменту, когда клинок описал круг, все семеро воинов Савана Смерти уже были убиты, просто рассечены надвое поперек живота. В хранилище вырвалось буквально апокалиптическое количество крови, изобилие блестящей, невероятно яркой жизненной влаги. Она забрызгала стены и красной волной полилась по полированным стальным плитам пола. Мортарион ощутил ее горький резкий привкус.

Апотекарий Бурку попятился от примарха. Его глаза по ту сторону визора шлема были широко раскрыты и полны неверия. Мортарион не стал его останавливать.

— Мой повелитель? — взмолился апотекарий. — Что вы делаете?

— Нечто ужасное, Корай, — ответил Мортарион. — Нечто необходимое.

Казалось, в воздухе перед Мортарионом возникло что-то нацарапанное — призрачный образ человеческой фигуры, вытравленный на невероятно тонкой стеклянной пластине. Или же пикт-трансляция полуоформленного оттиска тела, очертания чего-то, чье существование было лишь возможностью.

Наспех выцарапанная фигура шагнула в кровавое озеро, и постепенно, невозможным образом, растекающаяся жидкость начала двигаться обратно. Медленно, но все быстрее по мере вливания насыщенной жизненной влаги в призрачное тело, фигура начала обретать форму.

Сперва пара ступней, затем лодыжки, икры, колени и мускулистые бедра. Потом кости таза, позвоночник, органы и бьющиеся, сплетающиеся, блестящие мышцы, которые сами обвивались вокруг влажного красного скелета. Кровь Савана Смерти как будто заполняла некую незримую заготовку, и возникало могучее тело огромного воина-трансчеловека.

Напитанный кровью мертвецов и сотворенный из нее, он не имел кожного покрова. Мясницкие ломти мяса обтягивали окостеневшие ребра, укрепленные бедренные кости и подобный камню череп не имеющего плоти выходца с того света. Из лишенных век глазниц таращились окаймленные красным безумные глаза, и, хотя тело только было создано, от него смердело гнилью. Рот твари задергался, обнаженная челюсть двигалась в костных гнездах, натягивая эластичные сухожилия.

Кровоточащий лиловый язык прошелся по только что выросшим пенькам зубов.

На кратчайший миг иллюзия перерождения была полной, однако это продлилось недолго. Красное мясо прочертили белые полосы борозд разложения, похожие на жировую ткань. Плоть задергалась, словно ее поразили пирующие черви, и над ней поднялись клубы трупных газов. Мышцы покрылись сочащимися язвами, гнойные волдыри лопались, будто мыльные пузыри, источая вязкую слизь.

Раздался треск стекла и тревожные звонки.

Мортарион посмотрел налево. Вакуумные колпаки с развивающимися зиготами один за другим взрывались от неуправляемого роста. Папоротниковая поросль стволовых клеток и образующиеся зародыши органов вздувались от буйного некроза. Покрывшись черными прожилками, они разрастались и разрастались, пока распухшая масса не лопнула, с неприятным звуком испустив зловонные пары кишечных газов.

Химические ванны в одно мгновение свернулись, их поверхность затянуло пеной нечистот, и через край перевалились клейкие жгуты. Центрифуги завибрировали. Образцы внутри них росли и мутировали со сверхбыстрой скоростью, а затем столь же стремительно погибали.

За спиной примарха апотекарий Бурку отчаянно пытался управиться с одним из приводов, вбивая код, который уже устарел.

— Повелитель, прошу вас! — закричал он. — Это заражение. Нам нужно убираться отсюда сейчас же! Поспешите, пока еще не слишком поздно!

— Уже слишком поздно, — произнесла влажная бескожая тварь с блестящими органами. Бурку обернулся, и его глаза расширились от ужаса при виде того, как тело чудовища покрывается склизкой тканью полупрозрачной кожи. Та росла и становилась толще, закрывая обнаженные органы. Пусть неровно и лоскутами, однако она постоянно разрасталась. Почти с той же скоростью, как кожа росла, ее поглощало разложение, и с тела осыпались хлопья почерневших от крови струпьев.

Рука чудовища рванулась вперед. Пальцы пробили глазные линзы Бурку. Апотекарий завопил и рухнул на колени, а монстр сорвал с его головы шлем. Глазницы Бурку превратились в растерзанные воронки — зияющие раны в черепе, из которых на пепельное лицо лились кровавые слезы.

Однако утрата глаз доставляла Кораю Бурку наименьшую боль.

Его крики перешли в булькающую рвоту. Грудь апотекариясодрогалась в спазмах. Легкие, генетически усовершенствованные для выживания в самой враждебной среде, подверглись атаке изнутри несравненно смертоносным патогеном.

Апотекарий изрыгнул струю протухшей материи и завалился на четвереньки. Его пожирала собственная сверхускоренная иммунная система. Из всех отверстий его тела сочились смертные жидкости, и Мортарион бесстрастно наблюдал, как плоть практически тает на костях, как бывало с жителями Барбаруса, которые забирались слишком высоко в ядовитом тумане и платили за это наивысшую цену.

Смерть Бурку и его кошмарный убийца вызвали бы ужас у братьев Мортариона, однако тому доводилось видеть в юности куда худшие вещи. Чудовищные короли темных гор обладали бесконечной изобретательностью в анатомических мерзостях.

Корай Бурку упал вперед, и на палубу пролилась зловонная черно-красная жижа. Тела апотекария больше не было, оно превратилось в бульон из разлагающегося мяса и порченых жидкостей.

Мортарион опустился на колени рядом с останками и провел пальцем по месиву. Он поднес грязь к лицу и принюхался. Биологическая отрава убивала планеты, однако для того, кто вырос в токсичном аду Барбаруса, она была немногим более чем раздражителем. Оба его отца потрудились, чтобы защитить его организм от любых инфекций, сколь бы сильны те ни были.

— Вирус пожирателя жизни, — произнес Мортарион.

— Это то, что меня убило, — произнесло чудовище, по телу которого полз регенерирующий и разлагающийся покров кожи. — Так что варп воспользовался им, чтобы воссоздать меня.

Мортарион наблюдал, как воскоподобная кожа наползает на череп, являя лицо, которое он в последний раз видел на пути к «Эйзенштейну». Стоило ему возникнуть, как оно сразу же сгнило вновь в бесконечном цикле перерождения и смерти.

Но даже без кожи Мортарион узнал лицо одного из своих сыновей.

— Командующий, — произнес Мортарион. — Добро пожаловать обратно в Легион.

— Мы отправляемся на поле боя, мой повелитель?

— Магистр Войны призывает нас на Молех, — ответил Мортарион.

— Мой повелитель, — сказал Игнаций Грульгор, крутя конечностями, чтобы получше рассмотреть зловонную живую смерть своего пораженного болезнью тела, которая пришлась ему очень по вкусу. — Я в вашем распоряжении. Дайте мне волю. Я — Пожиратель Жизней.

— Всему свое время, сын мой, — отозвался Мортарион. — Для начала тебе понадобится пристойный доспех, иначе ты убьешь всех на моем корабле.

Локену было достаточно скверно, когда он не знал о существовании обитателей безымянной тюремной крепости, но осознание того факта, что у него нет иного выбора, кроме как оставить Мерсади в заключении, пронзало до костей. Дверь камеры закрывалась так, будто ему в живот входил нож, однако она была права. Вероятнее всего, на территории Солнечной системы, а возможно, что и на самой Терре, находились агенты Магистра Войны, так что не было никаких шансов на ее освобождение.

Возможно, сопровождающие почувствовали, как в нем нарастает злоба, потому что они вели его обратно на погрузочную палубу, обходясь без ненужного запутывания маршрута. Как и подозревал Локен, конечный пункт назначения находился поблизости от места посадки «Тарнхельма».

Обтекаемый корабль покоился в пусковой люльке, уже подготовленный и готовый к отправке. Брор Тюрфингр назвал его драугрьюкой, кораблем-призраком, и был прав, однако не из-за маскировочных качеств.

Он вез людей, которые с тем же успехом могли быть призраками. Тех, кого никто не замечал, и — что более важно — чье существование никогда бы не признали.

Локен увидел Бану Рассуа в куполе пилота на стреловидной передней секции. Арес Войтек ходил вокруг машины вместе с Тюрфингром, пользуясь своими серворуками, чтобы указывать на особо примечательные элементы конструкции корабля.

Когда Локен подошел, Тюрфингр поднял глаза. Он наморщил лоб, словно учуяв мерзкий смрад приближающегося врага.

Его взгляд прошелся по лицу Локена, и рука скользнула к кобуре.

— Хо! — произнес Тюрфингр. — Прямо человек, у которого ледоступ съехал с плиты. Нашел проблемы?

Локен проигнорировал его и поднялся по задней рампе внутрь фюзеляжа. Центральный спальный отсек был заполнен только наполовину. Каллион Завен сидел за центральным столом вместе с Тубалом Каином, превознося преимущества индивидуального боя над массовыми штурмами. В дальнем конце Варрен и Ногай сравнивали шрамы на бугрящихся предплечьях, а Рама Караян чистил разобранный остов своей винтовки.

Тилоса Рубио было нигде не видно, а из прохода с низким потолком, который вел в пилотский отсек, появился Круз.

— Ты вернулся, хорошо, — заметил Завен, ухитрившись совершенно неверно истолковать настроение Локена. — Может быть, мы и впрямь сможем убраться из этой системы.

— Круз, — бросил Локен, потянувшись к поясу. — Это тебе.

Кисть Локена сделала резкое движение, и лакированная деревянная коробочка вылетела у него из руки, словно метательный клинок. Она стремительно полетела к Крузу, и, хотя Вполуха был уже не столь быстр, как когда-то, он поймал ее в пальце от своей груди.

— Что… — начал было он, но Локен не дал ему закончить.

Кулак Локена врезался в лицо Круза, словно сваебойная машина. Почтенный воитель пошатнулся, однако не упал. Его тело было слишком закалено, чтобы его сразил один удар. Локен один за другим нанес еще три с силой, от которой трещали кости.

Круз согнулся пополам, инстинктивно наваливаясь на кулаки нападающего. Локен вогнал ему в живот колено, а затем крутанулся понизу, чтобы ударить локтем в висок. Кожа лопнула, и Круз рухнул на колени. Локен пнул его в грудь. Вполуха отлетел к шкафам, сталь смялась от столкновения. Погнутые дверцы распахнулись, и на пол посыпалось сложенное туда снаряжение: боевой клинок, кожаные ремни, два пистолета, точильные камни и множество рожков с боеприпасами.

Странствующие Рыцари рассыпались, когда среди них внезапно началось избиение, однако никто не двинулся, чтобы вмешаться. Локен в одно мгновение оказался над Крузом, его кулаки молотили Вполуха, словно стенобойные гири.

Круз не отбивался.

Под ударами Локена ломались зубы.

Кровь брызгала на голый металл доспеха.

Ярость Локена из-за заключения Мерсади окутывала все красной мглой. Ему хотелось убить Круза, как не хотелось убить еще никогда и никого. При каждом наносимом им звучном сокрушительном ударе, он слышал, как его зовут по имени.

Он снова был среди руин, в окружении смерти и существ, в которых было больше от трупов, чем от живых. Он чувствовал, как их лапы касаются доспеха, таща его вверх. Он отшвырнул их, чуя окутавший всю планету смрад разлагающегося мяса и горячего железа стреляных боеприпасов. Он вновь стал Цербером, и находился в самом центре.

Поддавшись безумию на смертных полях Исствана.

С шипением выдохнув, Локен занес боевой клинок. Лезвие блеснуло в приглушенном свете, зависнув в воздухе, словно палач, ждущий сигнала от своего господина.

И какое-то мгновение перед глазами Локена был не Круз, а Маленький Гор Аксиманд, меланхоличный убийца Тарика Торгаддона.

Клинок рухнул вниз, метя в неприкрытое горло Круза.

Он остановился в сантиметре от плоти, словно ударив в невидимую преграду. Локен закричал и надавил, вкладывая все остатки сил, но клинок отказывался сдвинуться с места. Рукоять замерзла в руке, кожа пошла волдырями от лютого холода, а затем почернела от обморожения.

С болью пришло просветление, Локен поднял взгляд и увидел Тилоса Рубио, который вытянул руку, окутанную маревом коронного разряда.

— Брось его, Гарви, — раздался голос, хотя он не мог с уверенностью сказать, кому тот принадлежал. Локен не чувствовал руки, она совершенно онемела от ледяного касания психосилы Рубио. Он рывком поднялся на ноги и отшвырнул клинок. Тот раскололся на обледенелые обломки, разлетевшиеся по вогнутому фюзеляжу.

— Трон, Локен, что это было? — требовательно вопросил Ногай, протолкавшись мимо и опустившись возле обмякшего тела Круза. — Проклятье, ты чуть его не убил.

Круз запротестовал, но распухшие губы и сломанные зубы искажали слова до неразборчивости. На лицах окружающих воинов было ошеломленное выражение. Они глядели на Локена, будто на безумного берсерка.

Локен направился к Крузу, но перед ним шагнул вперед Варрен. Рядом встал Брор Тюрфингр.

— Старик повержен, — произнес Тюрфингр. — Привяжи своего волка. Сейчас же.

Локен проигнорировал его, но Варрен положил ему на грудь руку — твердый, непоколебимый упор. Пожелай он пройти, пришлось бы драться и с бывшим Пожирателем Миров.

— Что бы это ни было, — сказал Варрен. — Сейчас не время.

Варрен говорил спокойно, и злость Локена слабела с каждым ударом сердца. Он кивнул и сделал шаг назад, разжав кулаки. От вида крови брата-легионера, капающей с потрескавшихся костяшек, пелена окончательно расступилась, и в его сознании вновь воцарился здравый смысл.

— Я закончил, — произнес он, пятясь назад, пока не добрался до стены и не сполз на корточки. Нападение не слишком его вымотало, но грудь тяжело вздымалась от напряжения.

— Хорошо, мне было бы неприятно тебя убивать, — сказал Тюрфингр, садясь у стола. — И кстати, ты должен мне нож. Я целыми неделями придавал ему правильный баланс.

— Извини, — произнес Локен, наблюдая, как Ногай трудится над изуродованным лицом Круза.

— Ах, это всего лишь клинок, — отозвался Тюрфингр. — И это Тилос его поломал своим колдовством.

— Я? — спросил Рубио. — Я удержал Локена от убийства.

— А ты не мог вырвать клинок у него из руки? — поинтересовался Тубал Каин, изучая разбитые обломки ножа. — Я как-то видел, как псайкер Пятнадцатого Легиона вырывал клинки из рук эльдарских мечников, так что мне известно, что это возможно. Или библиариум Ультрамара был слабее, чем на Просперо?

Рубио оставил колкость Каина без внимания и направился в свой личный спальный отсек. Локен поднялся на ноги и пошел через палубу в направлении Круза. Варрен и Тюрфингр двинулись было ему наперерез, но он покачал головой.

— Я хочу только поговорить, — произнес он.

Варрен кивнул и отступил в сторону, однако продолжал держаться напряженно.

Локен взглянул сверху вниз на Круза, глаза которого практически скрылись под вздувшейся плотью. Борода свалялась от запекшейся крови, по всему лицу Вполуха разлились лиловые кровоподтеки. На коже отпечатались удары перчаток Локена. Ногай счищал кровь, однако от этого нанесенные Локеном повреждения не выглядели менее серьезными. Услышав, как он приближается, Круз поднял голову. Казалось, его не пугает продолжение избиения.

— Как долго ты знал, что она здесь? — спросил Локен. Его спокойный голос контрастировал с цветом постепенно светлеющей кожи.

Круз потер щеку, где лопнула кожа, и сплюнул комок кровавой слизи. Сперва Локен подумал, что он не собирается отвечать, однако слова прозвучали, и в них не было враждебности.

— Почти два года.

— Два года, — повторил Локен, и его руки вновь сжались в кулаки.

— Давай, — тихо произнес Круз. — Выпусти это из себя, парень. Побей меня еще, если поможет.

— Заткнись, Йактон, — сказал Ногай. — И, Локен, отойди, иначе я серьезно пересмотрю свою клятву апотекария.

— Ты бросил ее гнить здесь два года, Йактон, — произнес Локен. — После того, как рискнул всем, чтобы спасти ее вместе с остальными. Эуфратия и Кирилл? Где они? Они тоже здесь?

— Я не знаю, где они, — ответил Круз.

— С чего мне тебе верить?

— Потому что это правда, клянусь, — сказал Круз, скривившись, когда Ногай воткнул ему в череп еще одну иглу. — Возможно, Натаниэль представляет, где они, но я — нет.

Локен прошелся по палубе. Он был зол, растерян и уязвлен.

— Почему ты мне не сказал? — спросил он, и в это время на посадочной рампе возник силуэт огромной фигуры воина в золотой броне.

— Потому, что я приказал этого не делать, — произнес Рогал Дорн.

Для примарха Имперских Кулаков освободили место, хотя он и отказался садиться. Стулья подняли, обломки, оставшиеся после недавней вспышки насилия, убрали. Локен сел как можно дальше от Йактона Круза. Ему на шею давило ужасающее бремя стыда. Ярость, заставившая его наброситься на Вполуха, полностью рассеялась, хотя обман, случившийся между ними, все еще отдавался кислятиной в животе.

Рогал Дорн прошелся вдоль стола, скрестив руки на груди. Его жесткое, словно гранит, лицо было сурово и отягощено долгом, как будто его до сих пор окружали дурные вести. Золотистый блеск брони потускнел, однако в этой тайной крепости ничто прекрасное не могло сиять.

— Ты жестоко обошелся с Йактоном, — произнес Дорн, и ровная интонация его голоса напомнила Локену, каким поразительно мягким тот когда-то был. Мягким, однако при этом со стальным стержнем. Сталь осталась и теперь, но полностью лишилась мягкости.

— Не более, чем он заслужил, — отозвался Локен. Он вел себя грубо, однако даже генетически улучшенной печени нужно время, чтобы очистить черную желчь.

— Ты знаешь, что это не так, — сказал Дорн, а Арес Войтек тем временем поставил посреди стола обрезанную топливную канистру. — Йактон повиновался приказу лорда-защитника Терры. Ты бы поступил так же.

Последняя фраза была в равной мере утверждением и вызовом, и Локен медленно кивнул.

В месяцы, последовавшие за возвращением Локена с Исствана, он увидел глубину неудовольствия Рогала Дорна, когда его лишили всего, выискивая следы предательства. Возможно, его спасло от клинка палача лишь то, что за его верность поручились Малкадор и Гарро.

— Я помню, как впервые встретил тебя на борту «Мстительного духа», Гарвель Локен, — произнес Дорн. — Вы с Тариком едва не подрались с Эфридом и… моим Первым капитаном.

Локен кивнул. Ему не хотелось углубляться в воспоминания, даже со столь богоподобным созданием, как примарх. Он услышал паузу в том месте, где ожидал услышать имя Сигизмунда, и задумался, что это означает, если вообще означает.

Арес Войтек заполнил молчание, расставив по столу жестяные кружки своими серворуками и налив в каждую из них порцию прозрачной жидкости.

— Что ты мне даешь, Арес? — спросил Дорн, когда Войтек вручил ему первую наполненную кружку.

— Это называется dzira, мой повелитель, — пояснил Войтек. — То, что пьют в кланах Медузы, когда нужно установить связь между братьями.

— И она просто оказалась у тебя на борту?

— Не совсем, — ответил Войтек. — Однако на «Тарнхельме» достаточно жидкостей на спиртовой основе, чтобы обладающий практическими познаниями в алхимических процессах смог приготовить подходящий суррогат. Обычно вождь клана проносит чашу piyala среди воюющих сыновей, однако я полагаю, что исключительно в этот раз мы можем нарушить протокол.

— Исключительно в этот раз, — согласился Дорн и выпил.

Примарх едва заметно приподнял бровь, что должно было бы указать Локену, чего ожидать. Он последовал примеру лорда Дорна и глотнул напитка Войтека. Тот обладал химическим и грубым жаром, будто охладитель, слитый из ядра плазменного реактора. Тело Локена было в состоянии переработать практически любой токсин и вывести его в виде безвредного продукта жизнедеятельности, но он усомнился, что Император учитывал дзиру, когда задумывал физиологию Легионес Астартес.

Все остальные у стола, включая Круза, выпили из своих кружек. Все, кроме Брора Тюрфингра и Алтана Ногая, повели себя так, будто Войтек пытался их отравить, однако сдержали свою реакцию, ограничившись кашлем и бессвязными возгласами.

Дорн обвел взглядом воинов за столом.

— Мне мало что известно касательно обычаев Медузы, однако, если питье этой дзиры служило кланам хорошую службу, то пусть ее предназначение отзовется эхом и здесь.

Дорн склонился над столом, оперевшись на его поверхность обеими ладонями.

— Ваше задание слишком важно, чтобы провалить его из-за внутреннего разлада. Каждый из вас находится здесь потому, что обладает сильными сторонами и добродетелями, которые и откололи вас от родительских Легионов. Малкадор доверяет вам, хотя некоторым еще и предстоит заслужить то же от меня. Я сужу о характере воина по делам, а не по вере, внутреннему чутью или нашептываниям предсказателей. Пусть это поручение станет тем, что принесет вам благо моего доверия. Найдите то, что нужно Волчьему Королю, и заслужите долю этого доверия и для Сигиллита.

— Почему вы с Крузом были здесь, мой повелитель? — без стеснения спросил Мейсер Варрен.

Локен заметил, как Рогал Дорн и Йактон Круз обменялись заговорщицкими взглядами. Вполуха опустил глаза, а Рогал Дорн тяжело вздохнул, от чего Варрен пожалел, что вообще задал вопрос.

— Чтобы убить человека, которого я некогда высоко ценил, — произнес Дорн, как всегда не желая увиливать от правды. — Хорошего человека, которого Гор послал на смерть, дабы подорвать нашу решимость и рассеять тот раствор, который удерживает Империум целостным.

Локен глотнул еще дзиры, и стыд, приковывавший его к месту, отступил в достаточной мере, чтобы он задал вопрос.

— Мой повелитель, известно ли вам, где находятся Эуфратия Киилер и Кирилл Зиндерманн?

Дорн покачал головой.

— Нет, Локен, неизвестно, за исключением того, что они не на Терре. Я так же не осведомлен об их местонахождении, как и Круз, однако если бы мне пришлось строить догадки, а я ненавижу строить догадки, то я бы сказал, что сейчас они где-нибудь на Родинии. Они перебираются с плиты на плиту, их укрывают последователи и поддерживают обманутые глупцы. Сообщалось, что ее видели на Антиллии, затем на Ваальбаре и даже около сферы на Лемурии. Я слышу доклады, что она проповедует по всему орбитальному кольцу, однако подозреваю, что большая их часть распространяется ложно, чтобы сбить охотников со следа.

— Одна женщина наверняка не стоит таких усилий, — сказал Каин.

— Госпожа Киилер — больше, чем просто одна женщина, — ответил Дорн. — Та чушь о святости, которая распространилась вокруг нее, более опасна, чем тебе известно. Ее слова наполняют податливые сердца ложной верой и ожиданием чудесного вмешательства. Она наделяет Императора божественными силами. А если Он — бог, какая ему нужда в защите от Его людей? Нет, «Лектицио Дивинитатус» — это просто один из видов искусственного безумия, с которым Император стремился покончить при помощи Единения.

— Возможно, ее слова дают людям надежду, — произнес Локен.

— Надежду на обман, — отозвался Дорн, скрестив руки и отступив от стола. Недолгое время, которое он провел с ними, истекло. Примарх направился к посадочной рампе, однако перед тем, как отправиться к Терре, обернулся и произнес последнюю фразу.

— У меня есть лишь эмпирическая ясность Имперской Истины.

Локен хорошо знал эти слова.

Когда-то он произносил их в водяном саду на Шестьдесят Три-Девятнадцать, а после этого множество раз в подземельях Терры. То, что Рогал Дорн повторил их здесь, не могло быть совпадением. Память о них напоминала о расколотом братстве, нарушенных клятвах и хладнокровно убитых братьях.

— Как и у меня, — произнес Локен, но Рогала Дорна уже не было.

9 ВСПОМНИТЬ ЛУНУ ДОБРАЯ ОХОТА ПРОВОКАТОР

Фронтальную дугу высокого сводчатого стратегиума «Мстительного духа» образовывал вмурованный громадный купол из стекла, сквозь которое можно было разглядеть чернильную тьму внутренней планетарной сферы Молеха. Немногочисленные видимые источники света представляли собой нестойкие отражения от бронированных корпусов звездолетов всех видов и размеров. «Мстительный дух» сопровождала завоевательная армада, которая окружила флагман Луперкаля, словно крадущаяся охотничья стая, и затягивала петлю вокруг Молеха.

Утопленные световые сферы заливали зал под куполом сиянием, которого тот не знал со времен войны против Аурейской технократии. В центре стратегиума было установлено громадное возвышение из оуслита высотой в метр и диаметром в десять. Когда-то оно было частью Двора Луперкаля — стол для собраний, трибуна для обращений и, не столь давно, жертвенный алтарь.

Аксиманду казалось, что тот этап прошлого Легиона был лишь первым шагом его продолжающейся трансформации — очередным изменением, которое он принял столь же твердо, как собственный осенний аспект. Последняя пролившаяся на эту поверхность кровь принадлежала предполагаемому союзнику, архипланировщику и манипулятору, чьи амбиции, в конце концов, вышли за пределы возможностей.

Змея Эреб, восхваляющий себя самозваный пророк восстания. Хнычущий, лишенный кожи и власти, подлый заговорщик сбежал с «Мстительного духа» в неизвестном направлении.

Аксиманд не жалел о его уходе.

Окровавленные трофеи и декорации, сопровождавшие его учения, также исчезли. Их сорвало в пустоту при столкновении с пылающим ударным кораблем убийцы из клады. Адепты Механикума в темных одеяниях и бормочущие, окутанные тенями таллаксы вернули стратегиуму его былое величие. Там, где прежде имперские орлы взирали сверху вниз на собравшихся воинов, теперь наблюдало за происходящим Око Гора.

Смысл был очевиден.

«Мстительный дух» вновь стал кораблем Магистра Войны, а тот — его командующим. Это было новое начало, обновленный крестовый поход под стать тому, что увел их к самым пределам космоса по кровавому пути из приведенных к Согласию миров. Луперкаль уже покорял эти планеты, и собирался покорить их снова, творя Империум Новус из пепла прежнего.

Морниваль стоял вместе со своим повелителем на оуслитовом возвышении. Искусно встроенные в верхние грани линзы проецировали трехмерную карту пространства ближней системы Молеха.

Малогарст постучал по поверхности инфопланшета, и обновившиеся символы, моргнув, ожили. Больше кораблей, больше защитных мониторов, больше минных полей, больше пустотных ловушек, больше нейтронных петель, больше орбитальных оборонительных платформ.

— Суматошно, — заметил Аксиманд.

— Много кораблей, — с удовольствием согласился Абаддон.

— Ты уже думаешь, как подобраться достаточно близко для штурма, не так ли? — поинтересовался Аксиманд.

— Я уже знаю, как, — произнес Первый капитан. — Сперва мы…

Гор поднял руку в перчатке, упреждая стратагему Первого капитана.

— Подожди, Эзекиль, — произнес он. — Вы с Аксимандом опытны в этом, и пробивание бреши вряд ли станет испытанием ваших сил. Давайте оценим нрав свежей крови, которую вы добавили в состав.

Ноктуа с Кибре вытянулись, а Гор сделал жест в направлении окруженной гирляндами огней сферы Молеха посреди освещенного дисплея.

— Вам знаком жар мечей и болтеров, но покажите мне, как бы вы раскололи кольцо Молеха.

Как и ожидал Аксиманд, первым заговорил Кибре.

Он подался к проекции и взмахнул рукой, обводя орбитальные орудийные платформы с их блоками торпед и макропушек.

— Удар копьем сквозь их флот в самое сердце пушек, — произнес Кибре. — Подавляющий быстрый и жесткий натиск в центре, фланговые волны сгоняют их корабли на лезвие нашего копья.

Аксиманд с удовольствием увидел, как Граэль Ноктуа покачал головой.

— Ты против? — спросил Малогарст, также заметивший это движение.

— В принципе, нет, — сказал Ноктуа.

Гор рассмеялся.

— Способ политика сказать «да». Неудивительно, что он тебе так нравится, Мал.

— План разумен, — произнес Абаддон. — Я бы поступил так же.

— И почему это меня не удивляет? — ухмыльнулся Аксиманд.

— Ну так пусть твой маленький сержант расскажет нам, что бы он сделал, — проворчал Абаддон, утратив внешнюю благовоспитанность.

Лицо Ноктуа превратилось в холодную маску.

— Эзекиль, мне известно, что я новичок в Морнивале, но если ты назовешь меня так еще раз, у нас возникнет проблема.

Абаддон пробуравил Ноктуа взглядом, однако Первый капитан сознавал, что перешел границы. Имея на своей стороне Магистра Войны, Абаддон мог позволить себе любезность, не потеряв при этом лица.

— Мои извинения, брат, — произнес он. — Я слишком долго пробыл в обществе юстаэринцев, чтобы помнить о манерах. Продолжай, как бы ты улучшил гамбит Вдоводела?

Ноктуа наклонил голову. Он был удовлетворен, что добился своего, однако ему хватало здравого смысла, чтобы понять, что он проверил на прочность пределы своего положения. Аксиманд задумался, когда же Морниваль стал таким сложным, что воину приходится следить за своими словами при братьях.

Ответ пришел с готовностью.

С тех пор, как двое, чьи имена никогда нельзя было произносить, нарушили равновесие, которое было столь естественным, что никто из них даже не сознавал его существование.

Ноктуа взял у Малогарста инфопланшет и изучил дисплей. Его взгляд метался между содержимым и голограммой. Аксиманду нравилась его дотошность. Она была под стать его собственной.

— Итак? — сказал Гор. — Лев Гошен утверждает, что у тебя дерзкий голос, Граэль. Воспользуйся им. Просвети нас.

— Луна, — произнес Ноктуа с ухмылкой дикого волка. — Я бы вспомнил Луну.

«Просвещение Молеха» было быстрым кораблем. Быстрейшим во флоте, как любил хвастать его командир. Капитан Аргаун пользовался малейшим поводом, чтобы превозносить достоинства своего корабля — эсминца типа «Кобра» с двигателями, которые лишь тридцать лет назад прошли капитальный ремонт, а также с хорошо обученным и мотивированным экипажем.

Что более важно, «Просвещение Молеха» успело попробовать крови, чего нельзя было сказать о большинстве звездолетов боевого флота Молеха.

Капитан Аргаун сражался с налетчиками-ксеносами и предприимчивыми пиратскими катерами, которые годами орудовали из астероидного пояса в центре системы. В нем в правильной мере сочетались агрессивность и профессионализм.

И, что самое лучшее, ему везло.

— Как они смотрятся, мистер Кайру? — спросил Аргаун, откинувшись на своем капитанском троне и отстукивая на встроенном инфопланшете обновленные командные замечания. Позади него младший рядовой состав выдирал из лязгающих самописцев свитки с приказами и бежал их исполнять.

— Никаких изменений поведения, скорости или строя, капитан, — отозвался лейтенант Кайру со своего места над бригадами боевых ауспиков. — Крупные силы в авангарде, по меньшей мере, семь кораблей. Остальная часть флота следует позади постепенно расширяющимся фронтом, за ними прячутся грузовые транспорты и челноки с титанами. Похоже на развертывание окружения планеты.

Аргаун издал ворчание и поднял взгляд на обзорную панель — сплющенный, окантованный сталью эллипс, куда загружали позиционную информацию многоуровневые ряды встроенных сервиторов.

— Стало быть, стандартная тактика Легионов, — произнес он практически с разочарованием. — Я ожидал от Магистра Войны большего.

Обзорную панель заполнила вращающаяся сфера пространства атаки, освещенная опознавательными значками и проматывающимися потоками данных. Некоторым капитанам нравилось видеть открытый космос, но Аргауну подобное всегда представлялось совершенно бессмысленным. Учитывая дистанции в пустотной войне, самое большее, что мог увидеть капитан — при везении — мерцающие точки света, которые исчезали почти сразу же после появления.

Он увеличил проекцию поля боя. Руны-сигнификаторы определили большинство кораблей приближающегося флота.

Гвардия Смерти и Сыны Гора.

Ни тот, ни другой Легион не отличались изяществом. Оба были знамениты свирепостью. Именно на последнем качестве и строилась провоцирующая стратегия адмирала Бритона.

«Просвещение» возглавляло быстроходную флотилию из шести скоростных ударных кораблей, и их задачей было заманить предателей под зубы орбитальных платформ.

— Вот ты где, — произнес Аргаун, выделяя алый символ, отображающий «Мстительный дух», и почувствовал, как по его аугметическому позвоночнику прошла дрожь предвкушения. «Просвещение» и сопровождавшие его корабли находились далеко за пределами досягаемости орбитальных пушек. Они были без прикрытия, однако Аргауна это не тревожило. Он слышал, как Тиана Курион говорила, что Легионы в бою подобны богам войны, но это был типичный армейский бред.

В пустоте воинская доблесть ничего не стоила.

Выстрел лэнса или взрыв торпеды с равной легкостью убивал легионера и палубного чернорабочего, а любой капитан, которому хватило бы безалаберности подпустить корабль Космического Десанта достаточно близко для начала абордажа, заслужил бы все, что получил.

— Время до огневого контакта?

— Восемь минут.

— Восемь минут, принято, — произнес Аргаун, открывая канал вокс-связи с остальной частью провоцирующей группы.

— Всем капитанам, мой поклон, — сказал он. — Начинайте процедуры запуска носовых торпед. Полный охват и доброй охоты.

— Торпеды в пустоте, — произнес Малогарст, наблюдая, как по дисплею плинта поползли голографические залпы.

— Время до столкновения? — спросил Гор.

— Сэр, вам действительно нужно, чтобы я вам это сообщал?

— Нет, но все равно сделай это, — отозвался Гор. — Они играют свою роль, давай позволим им думать, что и мы играем нашу.

Малогарст кивнул и прикинул время полета вражеских торпед.

— По-моему, девяносто семь минут.

— На самом деле, девяносто пять, — произнес Гор, складывая пальцы пирамидой и наблюдая за неотвратимо разворачивающейся перед ним битвой.

— Девяносто пять, да, — сказал Малогарст, когда боевые когитаторы подтвердили расчет Магистра Войны. — Простите меня, сэр, мне долго не приходилось исполнять обязанности на палубе. Я не питаю никакого энтузиазма к этому делу.

Гор отмахнулся от извинений Малогарста и согласно кивнул.

— Да, я всегда ненавидел войну в пустоте сильнее, чем все прочие виды боя.

— И, тем не менее, как и во всех видах войны, вы в ней преуспели.

— Командующему не следует слишком отстраняться от накатывающихся метаморфоз битвы, — произнес Гор, как будто Малогарст ничего не говорил. — Я — существо, сотворенное для войны примитивных масштабов, где разменной монетой смерти выступают сила, масса и храбрость.

— Порой я почти что по этому скучаю, — отозвался Малогарст. — Простота открытого поля боя, заряженного болтера в руке и врага передо мной, которого нужно убить.

— Все уже давно не так просто, Мал.

— Если вообще было.

— В этом есть истина, — согласился Гор. — В этом и впрямь есть истина.

Еще одна истина касательно пустотной войны заключалась в том, что пока боевые корабли не сходились в смертельной схватке, можно было только ждать. Скорость сближения противостоящих авангардов была огромна, но столь же огромны были и расстояния между ними.

Однако когда смерть началась, она началась быстро.

Обе авангардные флотилии извергли артиллерийские залпы. Каждая из торпед имела длину пятьдесят метров и представляла собой всего лишь громадную ракету с необыкновенно смертоносной боеголовкой. Когда множество торпед рванулось из пусковых труб, носовые батареи ударили шквалом бронебойных снарядов.

Все залпы были беззвучны в пустоте, однако по каждой из оружейных палуб разносилось страшное эхо, похожее на бой барабанов титанических надсмотрщиков за рабами, которое оглушало всех, кто еще не утратил чувствительность к бесконечному грохоту.

Между флотами перекрещивались мерцающие плазменные трассы, которые затем расходились в поисках цели.

Первая кровь осталась за «Просвещением». Движущаяся по спирали торпеда, выпущенная из труб правого борта мастером-артиллеристом Гуннером Вордхином и его заряжающей командой из семидесяти человек, пробила бронированную обшивку фрегата Сынов Гора «Ракша».

Столкновение инициировало второй двигатель внутри торпеды, который швырнул главную боевую часть глубже в чрево цели. Словно убийца с арены, клинок которого нашел трещину в доспехе противника, торпеда прорвалась сквозь десятки переборок, а затем основная боеголовка взорвалась в самом сердце звездолета.

Киль «Ракши» переломился пополам, и больше четверти семисотенного экипажа испепелила буря атомного пламени. Листы бронированной обшивки разлетелись, словно колышущиеся паруса в шторм. Сжатый кислород мгновенно выгорал по мере того, как отсек за отсеком оказывались открыты пустоте. Обломки, оставшиеся после гибели фрегата, продолжили двигаться вперед расширяющимся конусом разваливающегося железа, словно залп дроби из картечницы стрелка.

Следующие попадания достались имперскому эсминцу «Непреклонная решимость»: торпеда в заднюю четверть и заряд лэнса, срезавший командную башенку. Корабль нарушил строй, описывая дугу, разворачиваясь вокруг вертикальной оси и извергая кометный хвост обломков и сброшенных плазменных паров. Не имея капитана и командной палубы, которые могли бы скорректировать курс, корабль удалялся от авангарда, пока бушующий внутри корпуса огонь, наконец, не добрался до нижних складов и не разорвал его сферой бурлящего пламени.

В быстрой последовательности было подбито еще три корабля: «Право Девайнов», «Возвышение Хтонии» и «Жнец Барбаруса». Пара кумулятивных зарядов пробила носовую броню имперского корабля, и струя перегретой плазмы с ревом прошла по всей его длине. Выпотрошенное жгучим огнем, «Право Девайнов» взорвалось несколько секунд спустя, когда воспламенились его арсеналы. От эсминца Гвардии Смерти остался только радиоактивный остов и критическое излучение реактора, которое светилось на предупреждающих ауспиках имперцев, будто маяк. Фрегат Сынов Гора просто исчез, потеряв ход, когда его системы питания и жизнеобеспечения отказали в первый же миг столкновения.

Оба авангарда были побиты, однако кораблям изменников пришлось хуже. В авангарде Магистра Войны осталось четыре пригодных к бою звездолета, хотя все они получили попадания при первых выстрелах стычки.

Их капитаны жаждали крови и подстегнули свои двигатели, стремясь вгрызться во врага на близкой дистанции. Позади флотилии Гвардии Смерти и Сынов Гора последовали их примеру.

Они собирались вступить в бой и отомстить за мертвых.

Имперским корабля предстояло узнать, что значит противостоять Магистру Войны.

Однако боевой флот Молеха не намеревался сходиться лоб в лоб с гораздо более крупной армадой. Как только артиллерия ударила по авангарду изменников, капитан Аргаун отдал провоцирующему флоту приказ разворачиваться. Его оставшиеся корабли помчались обратно к Молеху, под прикрытие его орбитальных орудийных платформ.

И, как и планировал лорд-адмирал Семпер, флот Магистра Войны, которому пустили кровь, устремился в погоню.

— Он говорит: «Вспомнить Луну», — проворчал Абаддон. — Можно подумать, кто-то из хтонийцев вообще участвовал в том бою.

Первый капитан не мог издать ни звука в ледяном вакууме могильного корабля, и его голос звучал в воксе шлема Калуса Экаддона.

Тот не ответил. Действовали строгие протоколы вокс-молчания, но когда нечто столь банальное, как прямое распоряжение Магистра Войны, тревожило Эзекиля Абаддона?

— Вспомнить Луну, — повторил Абаддон. — Мы двести лет пытались забыть Луну.

На флагманском мостике «Стража Аквинаса» лорд-адмирал Бритон Семпер со сдержанным удовлетворением наблюдал за сражением, которое разворачивалось на центральном гололите. Он прохаживался, заложив руки за спину. За ним на шипящих поршневых ногах следовала когорта из девяти таллаксов. От низкого гудения их молниевых пушек у него на загривке топорщились волоски.

По крайней мере, он говорил себе, что дело в их странном оружии.

Семперу не нравились безликие кибернеты, и его всегда нервировало знание о том, что внутри бронированного саркофага есть какие-то останки живого существа.

И все же, они хотя бы не разговаривали, если он к ним не обращался, в отличие от Проксимо Тархона из прикрепленного к кораблю контингента Ультрадесантников, который без спроса предлагал тактические советы, как будто это он провел на борту боевого корабля большую часть своей жизни.

Во имя Трона, Тархон был всего лишь центурионом, но все равно вел себя так, словно «Страж Аквинаса» был его личным кораблем в Легионе.

Для Механикума и флота флагман Семпера был гранд-крейсером типа «Мститель», что отчасти передавало величие корабля, но совершенно не передавало его свирепость. Бритон Семпер входил в экипаж «Стража» с момента своего поступления на службу на Кипра Мунди, и точно знал, насколько это беспощадная боевая машина.

Его стиль атаки не был утонченным. Он не имел ничего общего с изяществом, и был таким кровавым, как это бывает у двух голодных крыс, запертых в ящике. «Страж Аквинаса» был артиллерийским кораблем, кувалдой, которая дожидается, пока вражеский строй растянется, а затем врывается в просвет и дает дьявольские бортовые залпы со множества орудийных палуб.

— И впрямь добрая охота, Аргаун, — прошипел Семпер, когда израненные корабли провоцирующего флота с трудом вошли в радиус действия орбитальных боевых платформ. — Разбил этим вероломным ублюдкам нос и еще добавил. Клянусь Марсом и всеми его красными клинками, добавил!

Это было преувеличением ущерба, который нанес провоцирующий флот, однако щедрая оценка должна была разогреть кровь экипажа. При упоминании Красной Планеты таллаксы вытянулись. Он не был уверен, из гордости ли, или же по причине заложенного рефлекса.

Сколь бы впечатляющей ни была атака Аргауна, она служила лишь прелюдией к настоящему сражению. Семпер окинул диспозицию своего флота критическим взглядом и остался удовлетворен.

Сорок два имперских корабля были распределены по трем атакующим формациям: мощный центр из фрегатов и эсминцев и быстрые крейсеры на флангах. Перед флагманом двигались два «Готика» — «Наставление огнем» и «Слава Солара». Оба сражались при отвоевании родной системы и, как и «Страж Аквинаса», являлись сокрушителями строя, вооруженными бортовыми лэнсами, которые наверняка должны были учинить ужасное разрушение среди кораблей изменников.

В левой боевой группировке находился бронированный кулак Семпера.

«Адранус» принадлежал к типу «Доминатор», и его нова-пушке предстояло создать разрыв, который расширят Семпер и «Готики».

Объединенные флотилии Сынов Гора и Гвардии Смерти яростно преследовали корабли, причинившие им вред. Как сообщил Аргаун, вражеские армады направлялись окружать Молех, однако оставили в центре массу для нападения на орбитальную оборону и боевой флот Молеха.

Семпер увидел построение для планетарного штурма из учебника, которое любой кадет-первокурсник узнал бы по трудам Рьютера, Дуилия или же И Сун Шина.

— Должно быть, они о нас невысокого мнения, раз наступают так примитивно, — произнес Семпер достаточно громко, чтобы его услышал палубный экипаж. — Вот вам и опасения капитана Саликара, что нас превзойдут в бою.

И все же, несмотря на показную похвальбу, Семпер не питал иллюзий касательно крайней опасности надвигающегося на Молех врага. Он изучал тактику Магистра Войны в ходе Великого крестового похода. Тот атаковал жестоко, без пощады, и враги практически никогда не замечали приближения гибели.

Это же наступление казалось почти что комичным в своей простоте и прямоте.

Чего же он не видел?

Флотилии Магистра Войны окажутся в радиусе досягаемости орбитальных станций у него за спиной менее, чем через три минуты. На гололите мерцали подтвержденные огневые расчеты, полученные от старших артиллеристов.

Он уже авторизовал капитанские полномочия для всех командующих платформ. Те знали свое дело и не нуждались в его указаниях, чтобы расправиться с предателями.

И все же назойливое сомнение, заползшее в мысли при виде столь примитивного штурмового построения, никак не отступало.

Что же я упускаю?

У магистра платформы Панрика на борту орбитальной станции Вар Зон было изобилие оружия: торпедные блоки, ракетные шахты, защитное орудие ближнего радиуса, ионные щиты, электромагнитные толкатели, а также многие батареи макропушек.

Всем им не терпелось вступить в бой.

— Системы вооружения полностью готовы, — доложил палубный офицер. — Перенос командных полномочий, на старт.

Панрик кивнул. Они вышли на полную готовность слегка медленнее, чем ему бы хотелось. И все же, в пределах допустимых погрешностей, так что не было никакого смысла устраивать сцену прямо сейчас.

— Старт, — произнес Панрик, вставляя серебряное командирское кольцо на своем правом указательном пальце в прорезь на троне. Он повернулся и беззвучно выговорил коды допуска.

Зажимы зафиксировали его шею, и жужжащий вращающийся соединительный штекер вошел в разъем блока мыслеуправления, просверленный в позвоночнике.

Его захлестнуло информацией.

Теперь он имел доступ к каждому наблюдательному прибору и ауспику на огромном полумесяце платформы. Его природное зрение угасло, ему на смену пришел сенсориум с комплексом векторов подхода, скоростей сближения, углов отражения и расчетов целенаведения.

Панрик в буквальном смысле стал орбитальной платформой Вар Зон.

Сквозь него лилось мощное ощущение могущества. Он вздрогнул от жжения при соединении и наплыва входящей информации, однако это прошло, когда таламус и затылочную долю затопили улучшающие мышление стимуляторы.

На затылке Панрика открылись имплантированные вентиляционные отверстия, которые позволяли сбрасывать жар, порожденный разогнанным мозгом.

— Есть командные полномочия, — отозвался Панрик, переключаясь между локальным ауспиком и данными, поступавшими с логистеров атаки «Стража Аквинаса». Вражеский флот приближался быстро и упорно, намереваясь накатиться прямо на орбитальную оборону и пробиться сквозь нее, не успев получить слишком большой урон.

Дерзкая стратегия, но рискованная.

Слишком рискованная, — подумал Панрик, бросив взгляд вниз, на колеблющуюся линию орбитальных станций и дымку минных полей, растянувшихся между ними мерцающими самоцветами.

Панрик потянул шею и согнул пальцы.

В ответ системы вооружения пришли в боевое положение.

— Ну, подходите, — обратился он к приближающимся флотам. — Дай им свой лучший выстрел.

00:12

Аксиманд наблюдал, как под ним вращается пестрый серо-зеленый шар Молеха. Близко, так близко. Кинетические крепления покрылись узорами льда, а наброне товарищей-воинов появилась паутина изморози. Последние шестнадцать часов он следил за тем, как таймер в углу визора ведет обратный отсчет.

00:09

Бездействие ему не подходило. Оно не подходило никому из них, однако он хотя бы научился с ним мириться. Эзекиль с Фальком были рыщущими гончими, получавшими наслаждение от быстрого убийства. Терпеливая охота была не для них. Аксиманд же, напротив, был тетивой, которая не теряет силы при натяжении. И все же, даже для него это долгое неподвижное бдение стало испытанием.

00:05

Как он подозревал, Ноктуа мог пересидеть их всех.

Аксиманд едва не улыбнулся, задумавшись, сколько времени прошло перед тем, как Эзекиль нарушил протокол вокс-молчания. Немного. Тот был слишком горд, чтобы не позволить собственному рту выйти из-под контроля.

Аксиманд вспомнил истории о падении Луны.

00:02

Он вспомнил химерических чудовищ культов Селены: сплетенное генетическим путем биологическое оружие, нечленораздельно бормочущие безумные машины для убийства, состоящие из плоти и кислоты. Вспомнил рассказы о резне. Несдержанные, дикие и свирепые, им еще предстояло быть закаленными дисциплиной Луперкаля.

Но самым знаменитым стал их крик о капитуляции.

Отзови своих волков!

00:00

— Копье, — произнес Аксиманд. — Запуск.

— Контакты! — закричал палубный офицер.

Панрик заметил их еще долю секунды назад, но сбросил со счетов из-за расположения позади и ниже Вар Зон. Они были едва заметны, всего лишь мерцание.

Они не могли быть врагом.

Однако с каждым мгновением они становились отчетливее.

— Неисправные мины? — предположил магистр ауспика. — Или гиперускоренные обломки, попавшие под вспышку наблюдательного сканера?

Панрик не нуждался в улучшающих мышление наркотиках, чтобы расслышать в голосе человека отчаянную надежду. Ему было прекрасно известно, что это за сигналы. Чего он не знал, так это как, черт побери, они там оказались.

— Могильные корабли! Трон, это могильные корабли! — произнес магистр ауспика. — Я слышал об этой тактике, но считал, что это просто миф.

— Яйца Адского Клинка, что такое могильные корабли?

— Могильные корабли, — повторил магистр ауспика. — Корабли, которые запускаются в пустоту, а затем полностью отключаются, сбрасывают атмосферу и летят к цели. Они не излучают никакой энергии, поэтому их практически невозможно засечь, пока они не запустят реакторы. И еще почти невозможно уклониться.

— Явно недостаточно невозможно, — сказал Панрик. Каждое стремительное движение его глазного имплантата меняло приоритеты ведения огня. — Переназначить батареи от Теты до Ламбды на эшелонированный обстрел нижней орбиты. Только атмосферные взрывы. Не хочу, чтобы наши снаряды падали на поверхность. Нижним торпедным ячейкам пересчитать огневые расчеты, и кто-нибудь, соедините меня с лордом-адмиралом.

Два корабля возникли прямо над ним, еще дюжина вырвалась из-за сети орбитальных платформ. Они появились из ниоткуда, отклик сканеров от их корпусов становился все четче по мере того, как спящие реакторы быстро набирали обороты до готовности, а ауспик целенаведения прочесывал платформу в поисках уязвимых мест.

Панрик почувствовал через связь по блоку мыслеуправления с наружными системами Вар Зон дрожь от попаданий по корпусу выпущенных в упор торпед. Он скривился от симпатической боли. Бронебойные, не разрывные боеголовки.

Сенсориум заполнили предупреждения о пробоинах в корпусе и отказе систем. Возникшие корабли хлестали по ним ужасающе точным огнем.

Системы обороны Вар Зон взрывались одна за другой.

— Они собираются взять нас на абордаж, — произнес Панрик, пораженный тошнотворным ужасом.

Именно для такого боя он и был рожден.

Низко пригнуть голову за щитом прорывника, двигаться вперед, улучшенное лезвие Скорбящего с легкостью рассекает мясо, кости и броню. Абордажная торпеда дымилась и завывала в расколотом подбрюшье орбитальной платформы. С перегретого корпуса стекал тающий лед, а изнутри хлынули прорывники Сынов Гора.

Посланная для их перехвата группа быстрого реагирования была мертва. Смертные в экзоброне. Хорошо обученные и защищенные. Теперь всего лишь требуха и мясо, разбросанные, словно отходы бойни.

Йед Дурсо, второй капитан Пятой роты, а также пять воинов в сильно укрепленных доспехах и со щитами образовали клин, на острие которого находился он. На визоре возникли тактические экраны: схемы, задачи, прицельные рамки. Еще один таймер. Этот был даже важнее предыдущего.

«Вспомнить Луну», — сказал Граэль Ноктуа.

Аксиманд запрокинул голову и завыл.

И позволил грубой жестокости поглотить его.

Первым предостережением стал проблеск блуждающего огня. Между двумя основными опорами командного центра орбитальной платформы Вар Зон проскочила трескучая дуга синей телепортационной вспышки. В ушах затрещало, а спустя несколько секунд жестокий удар вытесненного воздуха разбил все инфопланшеты в радиусе двадцати метров от точки переноса.

Эзекиль Абаддон, Калус Экаддон и шестеро юстаэринцев стояли кругом, лицом наружу. С их глянцево-черной брони струилась призрачная дымка от телепортационной вспышки. В середине кольца терминаторов стоял укутанный капюшоном жрец Механикума, сгорбленное существо с множеством конечностей, светящимися линзами глаз и шипящей пневматикой.

Младшие офицеры едва ли успели заметить огромных убийц до того, как их скосила опустошительная буря огня из комби-болтеров.

— Убить всех, — распорядился Абаддон.

Юстаэринцы разошлись, извергая выстрелы, которые казались беспорядочными, однако на самом деле обладали сверхъестественной точностью. Приказы Магистра Войны были недвусмысленны. Защитные платформы надлежало захватить целыми.

За считанные мгновения это было исполнено.

Абаддон подошел к трону в сердце командного центра. Там сидело хнычущее ничтожество, которое обгадилось и рыдало. Его глаза были крепко зажмурены. Как будто это могло его спасти. Абаддон сломал ему шею и сорвал обмякший мешок с костями с трона, не удосужившись расстегнуть шейный зажим. Голова магистра платформы оторвалась и запрыгала по палубе, пока не остановилась у панели вооружения.

— Ты, — рявкнул Абаддон, делая жрецу Механикума знак выйти вперед. — Сажай свой зад и заставь эту штуку стрелять.

Сражение в Мавзолитике было кровавым, однако Граэль Ноктуа знал, что его исход был предрешен заранее. Бой в сердце Вар Криксиа являлся точно таким же. Ее защитники были хорошо обучены и вооружены, а также дисциплинированы.

Однако им еще не приходилось сражаться против транслюдей.

Заколдованные существовали всегда, отделение ни разу не исключали из боевого порядка 25-й роты. Смерть время от времени меняла его структуру, однако линию преемственности можно было проследить от нынешнего состава до самого основания.

Ноктуа пробивался по оси правого борта, слегка загнутому переходу, который шел от одного зубца полумесяца станции к другому. От основной оси, словно ребра, наискось ответвлялись проходы, и именно из этих наклонных коридоров их и пытались сдержать смертные в экзоброне.

Не действовало.

Прорывники надвигались быстро и упорно, бегом в низком приседе. Щиты подняты, головы опущены, болтеры зафиксированы в пазах верхних кромок. Ревущие потоки миниатюрных ракет молотили по основной оси, убивая все, что осмеливалось показаться. По наступающим легионерам били автоматические станки, но их быстро брали в вилку и рвали в клочья огнем болтеров.

Из гнезд на потолке и скрытых контейнеров в стенах раскрывались стационарные огневые точки. Гранатометы выбрасывали фраг- и крак-бомбы. Боевая броня выдерживала большую часть из этого. Воины Легиона топали вперед сквозь едкое пекло из кровавого пара и желтого дыма.

Ноктуа двигался за стеной щитов, плотно прижав к плечу болтер. Впереди в узком участке коридора выдвинулась баррикада из твердой пластали и искажающие свет рефракторы. В мареве двигались громоздкие фигуры.

По щитам со скрежетом ударил шквал огня автопушки. Керамит и сталь раскалывались. Начало стрелять и другое оружие. Громче, жестче и с более сильным, более смертоносным звуком выстрела. Легионер зарычал от боли, когда заряд нашел разрыв между щитами и разнес ему коленную чашечку.

Массореактивные.

Снаряд срикошетил от усиленной кости и пошел вниз по голени воина. Он разорвался в лодыжке, уничтожив ступню. Волоча за собой изодранные остатки на жгуте изувеченных сухожилий, словно гротескное подобие тюремной цепи с шаром, воин не отстал от товарищей-щитоносцев.

Через верхние кромки щитов Ноктуа видел тени защитников. Это было все равно, что смотреть сквозь пластину вымазанного жиром стекла. Они были крупными, даже крупнее самых больших экзокостюмов смертных, и Ноктуа пребывал в замешательстве, пока случайный проблеск света сквозь рефракторы не одарил его мимолетным видением кобальтово-синей и золотой брони. Выполненная из перламутра Ультима.

— Противник из Легиона! — закричал он. — Ультрадесант.

Еще один залп жестоких раскатистых выстрелов. Двое прорывников упали. Затылок шлема одного превратился в дымящуюся раскуроченную воронку. Голова второго болталась за спиной, горло разорвало до позвоночника.

Наступление ослабло, однако не прекратилось. Шедшие позади легионеры подхватили упавшие щиты и выровняли шеренгу. Один погиб, не успев полностью поднять щит, пара болтерных зарядов отделила плечи от ребер. Другой опрокинулся без головы, снаряд вошел точно в паз для болтера.

Настала очередь Ноктуа, и он пригнулся схватить щит до того, как тот ударился бы об пол. В кромку щита ударил выстрел, и он почувствовал, как раскаленный край заряда прочертил линию поперек его лба, где была выгравирована метка Морниваля.

Он вставил болтер на место.

— Вперед, — произнес он. — Если остановимся, умрем.

Из одного из косых коридоров раздалась пальба. Огонь стабберов, пушечные залпы и фыркающие залпы флешетт.

Зажать нас на одном месте при помощи сил Легиона, а затем задавить подразделениями смертных, которые стреляют с боков и с тыла. Умно. Практично.

Они могли бы пробиться. Отступить, перегруппироваться. Найти обходной путь. Но это бы заняло время. Время, которого не было у флота, если тот не намеревался оказаться растерзанным пушками Вар Криксиа.

Нет, отступление не было вариантом.

И внезапно оказалось, что оно и не требуется.

Из косого коридора донесся воющий вопль, и в схватку бросилась группа воинов в темной броне. Они двигались, словно бегуны-акробаты, используя для толчков вперед как пол, так и стены.

Они врезались в баррикаду, будто снаряд пушки-разрушителя, разнеся ее на куски жестоким ударом. Некоторые из них стреляли из болтеров и орудовали клинками, другие же просто рвали врагов чем-то похожим на имплантированные когти. Кровь хлестала катастрофическими гейзерами, жестокость выходила за пределы всего, что когда-либо доводилось видеть Ноктуа. Рефракторы погасли с пронзительным визгом, и показалось то, что до этого оставалось скрыто.

Ноктуа думал, что подкрепление — это другое отделение 25-й роты, однако это оказалось не так. Но все же, они были Сынами Гора — или были ими когда-то — на их доспехах смешивались болотная зелень, черная копоть и хлопья крови. Некоторые не носили шлемов, их лица постоянно менялись и были покрыты струпьями от вырезанных ран.

Их сопровождал смрад горелого мяса. Рефракторов больше не было, но Ноктуа до сих пор казалось, что воздух между ними чем-то загрязнен. Ультрадесантников кромсало на части нечеловеческой силой, превосходившей даже мощь транслюдей. Конечности отрывало от наплечников, когтистые кулаки пробивали нагрудники и выдирали из расколотых грудных клеток сердца с плотной мускулатурой.

Ноктуа наблюдал, как один из дымящихся воинов свернул с горжета шлем вместе с головой и все еще соединенным с нею хребтом. Он размахивал всем этим, словно шипастым цепом, забив насмерть еще одного из XIII Легиона.

Воин раскинул руки и взревел. Его пасть казалась красным жерлом преисподней. Шею и щеки покрывали шрамы, из двух старых ран в груди сочился ядовитый дым.

Шок приковал Ноктуа к месту.

Гер Гераддон, который дал свой последний бой на Двелле.

Ноктуа встретился с Гераддоном глазами и увидел по ту сторону этого взгляда безумие — злобное пламя и пылающую в его оковах душу. Это продлилось лишь мгновение, и Ноктуа отбросил ужас перед тем, во что превратился Гераддон.

Ультрадесантники были мертвы, они более не представляли угрозу.

Пора разобраться с живыми врагами.

— Сменить направление, — приказал Ноктуа. Подняв щиты вверх, их носители повернулись на месте, а стоявшие позади воины протолкнулись мимо. Одним плавным маневром весь строй Заколдованных развернулся.

Огонь болтеров беспощадно ударил по смертным солдатам, и те остановились при виде внезапного разворота. После смерти своих союзников из Легиона люди поняли, что бой окончен, и побежали.

Его раздражало позволять им уйти, однако это он разработал этот план и уже отставал от графика. Нужно было, чтобы пушки Вар Криксиа стреляли по правильным целям.

Ноктуа обернулся посмотреть, чем заняты Гер Гераддон и его воины. Ему не хотелось выпускать их из поля зрения даже на секунду.

Они стояли на коленях.

И пировали убитыми ими Ультрадесантниками.

10 Я ХОЧУ ЭТОТ КОРАБЛЬ МАГИСТР ВОЙНЫ БЕЗБИЛЕТНИК

Гор вернулся на мостик. Когда могильные корабли сблизились с орбитальными станциями, он удалился в личные покои, предоставив Малогарсту наблюдать за грядущей атакой.

Стратегиум был крупным, просторным и сводчатым помещением, однако показался тесным после возвращения Магистра Войны в полном боевом облачении. И тот вернулся не один, с ним пришел Фальк Кибре и двадцать юстаэринцев с прорывными щитами.

Шлем Кибре висел у него на поясе. На его лице был написан восторг, столь разительно отличавшийся от горькой обиды, которая появилась, когда Магистр Войны вывел его из состава штурмовых подразделений. Теперь же он отправлялся в бой рядом с Магистром Войны, а у Сынов Гора не существовало большей чести.

— Итак, вы все еще намерены это сделать? — спросил Малогарст.

— Мал, я хочу этот корабль, — ответил Гор, крутя плечами и лязгая броней, чтобы расслабить мышцы под ней. — И я давно не практиковался.

— Сэр, советую еще раз. Вам не следует этого делать.

— Опасаешься, что меня ранят, Мал? — поинтересовался Гор, снимая с пояса Сокрушитель Миров. Рукоять булавы была длиной в рост смертного мужчины. Смертоносно против противника из Легионов, абсурдно избыточно против простых людей.

— Это ненужный риск.

Гор хлопнул бронированным кулаком по плечу Вдоводела. Гулкий звон металла эхом прокатился по стратегиуму, словно гром.

— Меня защитит Фальк, — произнес Гор, отцепляя свой боевой шлем и водружая его на горжет. Линзы вспыхнули красным, когда включились авточувства.

Малогарст почувствовал, как по его искривленному позвоночнику прошел трепет благоговения. Гор был мстящим ангелом, воплощением самой битвы и владыкой войны. Столь устрашающим и могучим. Малогарста ужаснуло, что после его ежедневных занятий с примархом чудо стало практически банальностью.

— Мал, я слишком засиделся вне игры. Пора всем вспомнить, что этот бой — мой бой. Именно благодаря моим свершениям мое имя эхом разнесется в веках. Я не допущу, чтобы мои воины выиграли мою войну без меня.

Малогарст кивнул. Его убедил тот миг, когда Гор пристегнул шлем. Он упал на колени, пусть от этого движения по сросшимся бедрам и прошел разряд жгучей боли.

— Мой повелитель, — произнес Малогарст.

— Никакого преклонения колен, только не от тебя, — ответил Гор, поднимая советника на ноги.

— Простите, — сказал Малогарст. — Старые привычки.

Гор кивнул так, будто люди каждый день становились перед ним на колени. Что, разумеется, было правдой.

— Окропи «Дух» кровью за меня, Мал, — произнес Гор, развернувшись и поведя юстаэринцев к посадочной палубе, где ожидала «Грозовая птица». — Я не планирую задерживаться.

Вот оно. Вот что я упустил.

— Могильные корабли, — прошипел адмирал Семпер, видя на гололите крупно начертанные в реальности описания из образовательного учебника времен своего кадетства. — Чертов Трон всемогущий, могильные корабли. Они еще раз бьются за покорение Луны. Трижды проклятой чертовой Луны.

Гололит рассказывал кошмарную историю. О разорванном в клочья плане, о высокомерии и, в конечном итоге, о смерти.

— Будь это кто угодно, кроме Сынов Гора, я бы не поверил, — шептал Семпер. — Кому, кроме Магистра Войны, хватило бы безрассудства запустить четверть своего флота в пустоту и надеяться, что они прибудут вовремя и в нужное место?

Только, разумеется, Магистр Войны не надеялся, что могильные корабли долетят туда, где они были ему нужны. Он знал. Знал с очевидностью, от которой Семпера продирал до костей мороз.

— Орбитальных платформ больше нет, — произнес магистр сканеров, едва осмеливаясь верить свидетельству гололита. Семпер разделял его ошеломление.

— Хуже, чем нет, они у врага, — отозвался он, наблюдая за тем, как самые мощные платформы, Вар Криксиа и Вар Зерба, раскололи орбитальные станции, которые не захватил вражеский штурм. Вар Зон запустила — и продолжала запускать — множество торпед по его безнадежно рассеянному флоту.

— Сражение проиграно, лорд-адмирал?

Ответ, конечно же, был очевиден, однако человек заслуживал того, чтобы получить взвешенный ответ. Лорд-адмирал окинул взглядом катастрофический крах того, что начиналось как нерушимая стратагема.

Он рассмеялся, и ближайшие таллаксы повернули свои торсы на незнакомый звук. Семпер покачал головой. Он забыл о первом правиле войны, касающемся контакта с врагом.

Правой группировки Семпера больше не было. Все корабли подло выпотрошил обстрел с захваченных орбитальных станций. Когда звездолеты дрогнули после ошеломляющего изменения расстановки сил, Гвардия Смерти нахлынула на них, словно хищники, которые из засады хватают отбившихся от стада. Каждый из имперских кораблей, оставшихся в одиночестве и задавленных числом, терзали до тех пор, пока от него не оставался лишь дымящийся остов.

Затем тупоносые таранные корабли направляли изувеченные останки во власть гравитации Молеха. Останки падали в атмосферу. За ними вниз тянулись пылающие хвосты от вхождения в плотные слои.

Семпер проследил траектории, вопреки всему надеясь, что обломки войдут в атмосферу под слишком острым углом и сгорят, не успев достигнуть поверхности. Или же под слишком пологим, отскочат и отклонятся в глубокий космос.

Но кто бы ни высчитывал угол повторного входа в атмосферу, он был точен, и каждый запущенный остов должен был врезаться в Молех с кинетической энергией тяжелого боевого атомного заряда.

Сыны Гора роились вокруг «Адрануса». Его нова-орудие было бесполезно на ближней дистанции, а бортовые залпы не могли сдержать хищные стаи «Громовых ястребов», «Грозовых птиц» и штурмовых капсул «Клешня ужаса», которые врезались в его борта.

Когда орбитальные станции обездвижили корабли сопровождения, «Доминатор» стал легкой добычей, и его потрошили стервятники. Неблагородная, кровавая смерть. «Доминатор» умирал тяжело.

Всплески вокса вопили о тысячах воинов Легиона и тварях из воющей тьмы, которые рвали его на части изнутри. Семпер приказал отключить вокс. Крики экипажа «Адрануса» были слишком ужасны, чтобы их слушать.

Еще держался только центр.

«Наставление огнем» совершало маневр, когда на орбитальные станции обрушились первые штурмовые команды. Его капитан отдал приказ подать на двигатели аварийный импульс, чем, несомненно, спас корабль. Пока что. Бортовые лэнсы уничтожили Вар Ункад, превратив ту в дымящиеся руины.

«Слава Солара» горела, но продолжала сражаться. Благодаря уничтожению Вар Ункад, она избежала полной мощи обстрела, который должен был ее обездвижить. Под роем торпед устояла горстка легких крейсеров, однако ни один из них не был в состоянии дать бой предателям. По меньшей мере шесть ждала смерть в пустоте через считанные минуты, а четыре оставшихся едва ли могли маневрировать или образовать огневую линию.

В этот день не будет никакой «палочки над Т».

— Да, сражение проиграно, — произнес лорд-адмирал Семпер. — Об остальном умолчим.

Пять «Грозовых птиц» совершили трудный проход сквозь огонь, вылетев с «Мстительного духа» на штурм. Четыре из них устремились вперед, заняв позицию рядом с пятой. Они удалялись от флагмана Магистра Войны, а громадные двигатели того пылали, направляя его к могучему силуэту поворачивающего «Стража Аквинаса».

Два флагманских корабля сближались, словно чемпионы в горниле боя, которые выискивают друг друга среди резни.

Бою предстояло быть неравным. «Мстительный дух» был стар и силен, он обладал закаленными костями, а почерневшая душа была готова вкусить крови. Между двумя кораблями проносились вспышки коллимированного света. Высокоэнергетические импульсные лазеры стремились сорвать щиты и абляционный ледяной покров.

Палуба за палубой орудий беззвучно гремели в пустоте, швыряя в разделявшее их пространство чудовищные снаряды. В категориях пустоты два боевых корабля находились на дистанции выстрела в упор. Будто два мечника, которые оказались слишком близко, чтобы пользоваться основными клинками, и скатились к нанесению другу другу ударов тычковыми кинжалами.

Они двигались напротив друг друга, словно величественные галеоны, безнаказанно скользя сквозь облака расплавленных обломков и кренящихся остовов. Туда-сюда проносились ураганы яркого света. Взрывы, преждевременные детонации перехваченных снарядов, трескучие дуги с визгом скребущих друг о друга пустотных щитов. Пластины корпусов гнулись и отлетали по мере того, как оба корабля обменивались ударами, словно сошедшие с ума боксеры.

За ними сияли в звездном свете потоки раскаленных обломков и мерцающие полосы замерзшего кислорода. «Готики», сопровождавшие «Стража Аквинаса», упорно держались рядом с ним. «Наставление огнем» и «Слава Солара» изрыгали по «Мстительному духу» тысячи тонн фугасных снарядов.

Корабль Магистра Войны содрогался под ударами, но его создавали, чтобы выдерживать повреждения, чтобы пробивать дорогу сквозь более жестокие бури, чем эта.

«Стойкость» появилась подло, окольным путем. Под прикрытием горящих орбитальных станций и пульсирующих взрывов реакторов. Ее носовые орудия терзали «Наставление огнем» и сминали его корпус, будто огненная кувалда. Орудийные палубы подбитого корабля полыхали, а пушки строчили перед лицом атакующей «Стойкости».

Он продолжал стрелять, даже когда корабль Гвардии Смерти протаранил его посередине. Миллионы тонн быстро движущегося железа и адамантия обладали неудержимой мощью. Укрепленный носовой таран «Стойкости» разорвал ослабленную броню цели, и серая громада прошла сквозь самое сердце «Наставления огнем».

«Готик» просто перестал существовать. Его киль разлетелся, а обнажившиеся внутренние помещения непрерывно простреливались бортовыми залпами. Обломки, кружась, полетели прочь. Из рассеченных половин вырывались спиральные облака мгновенно замерзающего воздуха.

«Слава Солара», и без того горевшая и давившаяся собственной кровью, уже перестала стрелять, и ее задняя часть исчезла в сиянии новорожденной звезды. Пробой реактора, или сознательная перегрузка — это не имело значения. Над кораблем расцвела сфера раскаленной добела плазмы, окутавшая борта «Стойкости».

Вспыхнув, пламенный взрыв почти сразу же начал уменьшаться в размерах. В корпусе «Стойкости» выбило вогнутую полусферу, мощное кислородное пламя яростно бушевало, пока его не погасила пустота.

Столь серьезная рана безнадежно искалечила бы любой другой корабль, оставив его хрипеть и умирать. Однако «Стойкость» превосходила размерами даже «Мстительный дух» и была создана выдерживать боль. Механизмы контроля повреждений уже загерметизировали разорванные палубы, и звездолет наклонился вбок, чтобы простреливать двигательные палубы «Стража Аквинаса».

Флагман лорда-адмирала Бритона Семпера был бесстрашным бойцом. Он пылал от носа до кормы, но продолжал причинять атакующим вред убийственными бортовыми залпами. На горящих стрелковых палубах мастера-артиллеристы хлестали свои задыхающиеся команды, чтобы зарядить еще один последний залп, один последний снаряд, один прощальный бортовой.

«Страж Аквинаса» был обречен, однако смертельному удару предстояло произойти не снаружи, а изнутри.

Две из прорывающихся «Грозовых птиц» оказались уничтожены еще до того, как начали заход на атаку. Их просто вышибло из бытия сокрушительным штормом взрывов, заполняющих собой пространство между сцепившимися боевыми кораблями. Траекторию еще одной роковым образом изменила близко прошедшая торпеда, направив ее в пекло лазерных очередей, где она тут же взорвалась.

Две последних низко спикировали над верхней надстройкой «Стража Аквинаса». Они плели узоры уклонения между турелями ближней защиты и линиями обстрела. Охотящиеся хищники летели в почти самоубийственной близости от угловатого корпуса флагмана Семпера.

Пробоина в корпусе позади мостика оказалась именно там, где и ожидалось, и крылья обеих «Грозовых птиц» полыхнули, когда направленная тяга резко развернулась, чтобы скорость полета совпала со скоростью «Стража Аквинаса». Открылись штурмовые аппарели, и из десантных отсеков посыпались потоки тяжело вооруженных воинов.

Терминаторы, прорывники и штурмовики. Все — упорные бойцы, снаряженные для участия в войне, для победы в которой были рождены космические десантники. Жестокий ближний бой, проталкивание, работа клинками. Пылающая свалка с болтерами, ударами клинков и кровавой работой в условиях полного контакта.

Первым внутри «Стража Аквинаса» оказался Магистр Войны.

Десятиметровый проход поливали горизонтальными огненными копьями болтерных зарядов. Стрельба велась дисциплинированно. Он и не ожидал меньшего от воинов XIII Легиона. Гор чувствовал горячее дыхание выстрелов, прошедших в опасной близости. По пластинам брони била кинетическая энергия от их пролета.

Опустив перед собой щиты, скребя по палубе, прорывники Сынов Гора наступали сквозь гремящую ярость обороны. Стены звенели от взрывов и стрельбы. Разрывающиеся гранаты с металлическим кашлем заполняли пространство выкашивающей шрапнелью.

Слева от Гора Фальк Кибре палил из комби-болтера поверх кромки своего щита. Терминатор едва ли нуждался в щите, однако Фальк взял его не для собственного прикрытия.

— Малогарсту нравится со мной нянчиться, — сказал Гор Вдоводелу за миг до начала штурма. — Оставь его для себя.

Фальк никогда не противоречил приказам, если их целью было сохранить ему жизнь и здоровье, и именно так и поступил.

Защитники нападали на них со всех сторон. Ультрадесантники спереди, смесь одетых в панцирную броню штурмовиков, Армии и скитариев с флангов. Юстаэринцы наступали острым клином, обращенным наружу сегментированным строем болтеров, клинков и щитов.

Огонь роторных пушек молотил по щитам, лучевые резаки рассекали их линиями с белыми кромками. Даже терминаторские доспехи были уязвимы. Воин, облаченный в тактическую броню дредноута, представлял собой средоточие бронированной мощи, и единственное, что могло перед ним устоять — воин в точно такой же экипировке.

Точнее, так думал Гор.

Упал Аргонадду. Героя Улланора рассек поперек груди шипящий лучевой резак, оставляя за собой мерзкую вонь жженого мяса. Убийцы пытались перезапустить свое оружие, с треском крутя рукоятки и накачивая зарядные меха. Гор вскинул встроенные в перчатку болтеры. Для любого другого их пропорции были бы нелепы, однако они идеально подходили к габаритам примарха.

Между дульной вспышкой и целью на краткий миг протянулся непрерывный поток зарядов. Лучеметчики взорвались конфетти изорванного опаленного мяса и бурлящей крови.

Скитарии бросились в атаку на фланги наступающих. Первыми шли тяжеловесы. Боевые аугментаты с чрезвычайно раздутой мускулатурой, вооруженные моторизованными пилящими клинками и алебардами с фотонными лезвиями.

— Берегись слева! — выкрикнул Кибре, и юстаэринцы на краю строя остановились, приготовившись к столкновению. Скитарии были дьявольскими бойцами, их отбирали для агрессивного, практически психопатического поведения, которое можно было бы обуздывать кибернетикой. Если уж на то пошло, эти были самыми свирепыми, каких доводилось видеть Гору.

Воины пустоши, постапокалиптические убийцы. Напоминание о варварских племенах, которые Гор в последний раз наблюдал в виде сохраненных в стазисе образцов времен до Единения. Разукрашенные амулетами из клыков, меховыми плащами и чешуйчатыми нагрудниками, они атаковали, будто одержимые.

Терминатор представлял собой танк в человеческом обличье. Скорее боевая машина, чем комплект доспехов. Лишь самые лучшие могли приспособиться к его использованию, и лишь лучшие из лучших сражались рядом с Магистром Войны. Залп комби-болтеров вгрызся в скитариев. Дюжина упала, еще две дюжины продолжали приближаться.

Они врезались в терминаторов шквалом ревущих клинков и грубого огнестрельного оружия. Заряды с увеличенной навеской разрывались о сцементированные керамит с пласталью, отлетали от отклоняющих скосов и беспорядочно рикошетировали.

Кибре ринулся в атаку посреди них, отстрелив ближайшему скитарию-убийце голову. Щит ударил в следующего, раздавив тому лицо в измельченное месиво разжиженной плоти и костей. Эту работу Кибре любил больше всего. Забивать насмерть ударами брони. Чувствовать, как кровь брызжет на визор, как кости ломаются под кулаками.

Гор предоставил это дело ему и ткнул когтистым кулаком в Харгуна, Ултара и Парфаана.

— Осторожнее справа, — произнес он. — В следующий раз они пойдут с той стороны.

Его слова оказались пророческими.

На Сынов Гора бросились прикрытые силовыми полями, ионными щитами и фотонными расщепителями воины из Одиноких Спартаков в синих плащах. Гор невольно восхитился отвагой Спартаков. Трансчеловеческий ужас мог приковать к месту даже самого смелого воина, и все же они приближались.

Ултар вскинул свою роторную пушку, и проход заполнился оглушительным ревом крутящихся стволов. Харгун выпускал из комби-болтера фыркающие заряды. Силовые поля визжали под сокрушительными ударами, а фотонные расщепители не защищали от разрывов крупнокалиберных снарядов.

Парфаан нарушил строй, сократив дистанцию гораздо быстрее, чем должен был бы двигаться кто-либо его размеров. Стена щитов могла держаться, лишь сохраняя целостность, но ту нарушили роторная пушка и комби-болтер. Парфаан атаковал, пригнув голову, словно таран, и нанося влево и вправо удары громадным кулаком. Словно мусор, разлетались смятые фигуры, согнутые так, как не должно было гнуться ни одно тело. Падая, они распадались на части, оставляя на стенах ярко-красные узоры.

Спартаки сражались с тем, чему невозможно противостоять, и пытались убить того, кого невозможно убить. От кулака Парфаана погибла дюжина, затем еще одна. Воин-юстаэринец прорывался по крови и трупам, давя их в кровавую грязь своими бронированными сапогами. Выстрелы и клинки вгрызались в его доспех, срывая с поверхности краску цвета морской волны, однако не причиняя вреда.

На другом фланге воинам Кибре приходилось тяжелее против скитариев. Прижигание центров страха притупило у тех ужас перед терминаторами. Имплантированные усилители агрессии делали их дикими. Гор слегка удивился, увидев, что два юстаэринца стоят на коленях, их броня распорота, а на палубу шлепаются влажные органы.

Он этого не предвидел, не вносил в свои планы.

После Улланора многие утверждали, что титул «Магистр Войны» — просто признание роли Гора в Великом крестовом походе. Воинственное создание, пригодное лишь для завоеваний. То, что отложат в сторону, когда закончатся сражения.

К своему неизменному сожалению, Гор знал больше.

«Магистр Войны» — это был не титул, а он сам.

Течение битвы являлось для него музыкой, виртуозным исполнением, которое можно было прочесть и предчувствовать, словно совершенную аранжировку нот. Бой был хаотичным, непредсказуемым вихрем возможностей, беспорядочной путаницей, где у смерти не было любимчиков. Гор знал войну, знал битву близко, будто любовник. Он знал, что будет дальше, столь же ясно, как если бы уже переживал это.

Сейчас.

Неистовство Парфаана оборвал сверкающий луч сверхсжатого света, ударивший в заднюю сторону доспеха. Какое-то мгновение он безвредно играл на матовой от крови броне. А затем доспех юстаэринца прогнулся, словно его давил в кулаке незримый гигант. Пластины рвались, воздух рассек нарастающий визг накапливающейся энергии, заглушающий крики агонии Парфаана.

Раздался громовой хлопок разряда, и Парфаан умер. Он схлопнулся на субатомном уровне, каждая частица его тела вывернулась наизнанку и была раздавлена собственной массой. Раздробленные пластины рухнули, словно находившийся внутри них человек просто испарился, и Гор почувствовал дуновение зловонного дыма из крови и костей.

Один удар сердца юстаэринцы силились понять, что только что произошло.

— Ултар! — крикнул Гор. — Платформа «Рапиры». Конверсионный излучатель.

Роторная пушка развернулась к орудийному станку. Ултар всадил в него свои снаряды, превратив в металлолом.

— А вот теперь они придут, — прошептал Гор и сбросил с плеча Сокрушитель Миров. Он поддерживал булаву в движении. Даже существу его телосложения требовалось время, чтобы столь тяжелое оружие набрало скорость и мощь.

Ультрадесантников возглавлял воин с поперечным гребнем цвета слоновой кости.

Центурион. Метки визора определили его как Проксимо Тархона, и Гор мгновенно прочел его доступный послужной список.

Амбициозный, благородный, практичный.

Разумеется, гладий. Энергетический боевой щит на другой руке. Болт-пистолет, ожидаемо.

Тархон стрелял на бегу. Тридцать Ультрадесантников у него за спиной делали то же самое, поддерживая темп стрельбы даже во время атаки.

— Впечатляет, — произнес Гор. — Вы делаете моему брату большую честь.

Двое юстаэринцев, оказавшиеся ближе всего к атакующим Ультрадесантникам, упали, аккуратно взятые в вилку воинами в кобальтово-синем. Применив достаточное количество массореактивных боеприпасов, можно было пробить даже тактическую броню дредноута. Ответный огонь снес с ног полдюжины Ультрадесантников. Доспехи трескались, плоть взрывалась.

Гор не дал XIII Легиону возможности снова начать стрельбу.

Казалось, он не шевелился, но вдруг оказался среди них. Сокрушитель Миров ударил, и трое Ультрадесантников взорвались, как будто внутри их грудных клеток сдетонировали осадные мины. Удерживаемая одной рукой, ребристая булава качнулась обратно. Дуга снизу вверх. Погибло еще четыре воина. Их тела врезались в стены с силой, от которой дробились кости. На стали вмялись их контуры.

Тархон бросился на него, гладиус описывал дугу, направляясь к горлу.

Рукоять Сокрушителя Миров отвела клинок в сторону. Тархон нанес удар ногой по бедру, с одной руки стреляя из болтера в грудь. Нагрудник Магистра Войны перечеркнули разрывы, и янтарное око в его центре раскололось посередине.

Гор поймал болтер между когтей своей перчатки. Поворот запястья, и оружие переломилось сразу за магазином. Гор шагнул навстречу защитной стойке Тархона, и схватил того за горжет.

Тархон сделал колющий выпад гладием. Гор почувствовал, как из разреза хлынула кровь. Он поднял Тархона над полом, будто ребенка, и ударил центуриона кулаком в грудь.

Столкновение швырнуло того сквозь его людей, валя тех, словно коса кукурузу. Гор продолжал двигаться, то убивая булавой, то потроша. Кровь бурлила на его когтях и спекалась на Сокрушителе Миров. Капала из треснувшего янтарного ока у него на груди.

Он пробивался вглубь Ультрадесантников. Со всех сторон его окружали воины-транслюди. Благородные бойцы, которые лишь несколько кратких лет тому назад называли бы его повелителем. Возможно, их бы разочаровывали его неприкрытые амбиции, или же возмущало, что Магистром Войны назначили его, а не их собственного примарха, но все же они бы любили и уважали его. Теперь же ему приходилось их убивать. Они кололи и стреляли, не страшась мощи находившегося среди них полубога. На его броне оставляли борозды клинки, рвались заряды болтеров. Магистра Войны окружали огонь и ярость.

Такое количество великих воинов могло повергнуть даже примарха. Примархи были функционально бессмертны, однако не обладали неуязвимостью. Люди часто забывали, в чем разница.

В подобном бою мастерство состояло в том, чтобы находить мгновения неподвижности, пространства между клинками и пулями. Мимо головы проплыл цепной меч. Гор обезглавил его владельца. Заряды болтера срикошетили от набедренной брони. Гор пронзил когтистым кулаком сердца и легкие воина.

Постоянно в движении, когти и булава убивали каждым взмахом.

Спустя двадцать три секунды коридор превратился в склеп. Сотни мертвецов, из которых выжали каждую каплю крови, чтобы расписать стены.

Гор облегченно выдохнул.

Он почувствовал чье-то приближение и сдержал буйную реакцию.

— Фальк, — произнес Гор. — Дай мне гладий центуриона.

Ведущая на мостик противовзрывная дверь прогибалась вовнутрь. Первый удар обрушился на нее, словно кулак титана. Второй прогнул металл и оторвал верхние углы от рамы. Лорд-адмирал Семпер стоял, вынув из ножен свою дуэльную саблю и расслабленно держа у бедра капитанский двуствольный «Бойер».

Верхний ствол был древним лучевым оружием — волкитом, как его называли некоторые — а нижний блок представлял собой однозарядный плазмомет. Это убивало космодесантников, но могло ли оно убить примарха?

Будет ли у него возможность выяснить?

Ему повезет, если он сумеет сделать из «Бойера» хоть один выстрел.

Рядом с ним стояло около сотни человек: наблюдатели сканеров, помощники, младший состав, писцы с боевыми техниками, палубные матросы. Боевая подготовка каждого из них ни черта не стоила. Хоть какой-то шанс нанести реальный ущерб был лишь у единственного отделения стрелков с картечницами и девяти таллаксов Феррокс.

Мостик заполняли клубы едкого дыма, единственным источником света служили немногочисленные мигающие лампы. Гололит отказал, из разорванных трубок брызгали гидравлические жидкости. От командной сети ничего не осталось. В воксе трещали вопли.

— Мы заставим их за это заплатить, адмирал, — произнес кто-то из экипажа. Семпер не мог разглядеть, кто именно.

Ему хотелось сказать что-то подобающе героическое. Прощальную речь, чтобы вдохновить команду и подарить им финал, стоящий «Стража Аквинаса». Но его мысли заполняли лишь последние слова, адресованные ему Витусом Саликаром.

Мы — убийцы, жнецы плоти. Вам никогда нельзя забывать об этом.

Наконец, противовзрывная дверь сорвалась с креплений и рухнула на мостик, словно нечестивый монолит, сокрушенный иконоборцами. Показалась громадная фигура, гигант из легенд.

Окруженный ореолом губительного огня и мокрый от крови.

Плечи бога войны окутывала мантия из одеревеневшего меха. На доспехе цвета ночи блестело пламя гибнущих империй.

Семпер ожидал атаки, очередей выстрелов.

Бог бросил что-то к его ногам. Семпер посмотрел вниз.

Гладий Ультрадесанта, клинок которого покрывал насыщенный багрянец. Рукоять была обмотана красной кожей. Полукруглый тыльник был изготовлен из слоновой кости с инкрустацией в виде номера роты, обрамленного венком.

— Это принадлежало Проксимо Тархону, — произнес бог. — Центуриону Девятого дивизиона Второй боевой группы, Легионес Астартес Ультрадесант.

Семпер знал, что должен плюнуть изменнику в лицо, или хотя бы поднять оружие. Его экипаж заслуживал, чтобы капитан вел их в последнем бою. Но идея о том, чтобы поднять оружие на столь идеально сотворенное, столь возвышенное существо, представлялась ужасающей.

Он знал, что стоит лицо к лицу с предателем — с врагом, Врагом — и все же Семпер чувствовал себя очарованным его незамутненным величием.

Магистр Войны шагнул на мостик, и Семперу потребовалась каждая унция силы воли, чтобы не преклонить колени.

— Проксимо Тархон и его воины вышли против меня без страха, так как их обучал мой брат на Макрагге, и такие люди обладают уникальным умением нести смерть. Однако Проксимо Тархон и его воины не смогли остановить меня.

Семпер попытался ответить Магистру Войны, но не мог долго выдерживать взгляд того, и казалось, что его язык налит свинцом.

— Зачем ты мне это говоришь? — наконец, выдавил он.

— Потому что ты с честью сражался, — произнес Магистр Войны. — И ты заслуживаешь знать, сколь тщетно будет растрачивать ваши жизни сейчас в бессмысленном упорстве.

Семпер почувствовал, как парализующее благоговение, которое у него вызывал Магистр Войны, ослабло перед лицом столь высокомерного заявления. Он пожалел, что у него не будет возможности вернуться на Кипра Мунди и увидеть, как возмужает его сын. Пожалел, что противовзрывные заслонки обзорной панели опущены, и он не сможет в последний раз взглянуть на звезды.

Он пожалел, что не сможет стать тем, кто убьет этого бога.

Семпер поднес дуэльную саблю к губам и поцеловал клинок. Его большой палец вдавил активационную скобу «Бойера».

— За Империум! — выкрикнул Семпер, бросившись на Магистра Войны.

Гор стоял посреди побоища. Сто одиннадцать человек погибли меньше, чем за минуту. У ног Магистра Войны лежал труп, рассеченный на длинные куски диагональным взмахом энергетических когтей.

— Кто это был? — поинтересовался Мортарион. Его голографический образ колыхался над временным парящим дисковым проектором, который соорудили механикумы. За изображением Повелителя Смерти можно было смутно разглядеть Саван Смерти, следовавший за господином, будто призраки. Диск постоянно держался нарасстоянии трех метров от Гора. Это было ближе, чем хотелось бы Фальку Кибре — даже применительно к голограмме — однако для братьев примарха приходилось делать исключение.

— Лорд-адмирал Бритон Семпер, — сказал Гор.

— Лорд-адмирал, — произнес Повелитель Смерти. — Похоже, ты был прав. Наш отец и впрямь высоко ценит этот мир.

Гор рассеянно кивнул и опустился на колени у тела Бритона.

— Бессмысленная смерть, — сказал он.

— Он пытался вас убить, — заметил Фальк Кибре, встав по правую руку от Магистра Войны.

— Он не должен был этого делать.

— Разумеется, должен, — произнес Кибре. — Вы знаете, что он был должен. Возможно, он бы и впрямь сдался, если бы не то, что вы сказали в конце.

Гор выпрямился во весь свой огромный рост.

— Думаешь, я хотел, чтобы он на меня напал?

— Конечно, — ответил Кибре, озадаченный тем, что Магистр Войны вообще об этом спрашивает.

— Тогда скажи — зачем я провоцировал лорда-адмирала?

Кибре поднял взгляд на Луперкаля и заметил, что у того чуть-чуть приподнят уголок рта. Стало быть, проверка. Аксиманд предупреждал его, что Магистру Войны нравятся такие небольшие игры. Кибре потратил секунду, чтобы выстроить фразу. Быстрые ответы были для Аксиманда или Ноктуа.

— Потому что имя лорда-адмирала оказалось бы навеки опорочено, если бы он сдал свой корабль, — предположил Кибре. — Он упорно сражался и выполнил всё, чего требовала честь, однако капитуляция навлекла бы проклятие на его род с этих пор и до конца времен.

Мортарион ухмыльнулся.

— Что это? Проницательность Вдоводела?

Кибре пожал плечами, расслышав насмешку.

— Я простой воин, мой повелитель, — сказал он. — Не глупый.

— Вот почему я был доволен, когда Эзекиль выдвинул твою кандидатуру в Морниваль, — произнес Гор. — Всё стало сложно, Фальк, гораздо сложнее, чем я думал. И гораздо быстрее. В такие времена хорошо иметь рядом с собой простого человека, не правда ли, брат?

— Как скажешь, — проворчал Мортарион, и Кибре улыбнулся. Это выражение было настолько ему непривычно, что поначалу он даже не понял, что делают его лицевые мускулы.

Магистр Войны положил ему руку на плечо и подвел к командирскому трону «Стража Аквинаса». Гололит вернулся к жизни, рисуя мрачную картину будущего Молеха.

— Скажи мне, что видит простой воин, Фальк, — сказал Гор. — Ты теперь в Морнивале, так что тебе необходимо быть не просто штурмовиком. Простым, или каким-либо еще.

Кибре изучил мерцающую сферу Молеха. Он не торопился, потребовалось усилие, чтобы сразу же не предложить штурм всеми десантными капсулами. Как давно ему приходилось использовать что-то помимо прямолинейных тактик прорыва?

— Битва за космос выиграна, — произнес Кибре. — Орудийные платформы наши, а вражеские корабли выведены из строя, или захвачены.

— Расскажи мне про орбитальные станции, — попросил Гор.

— Они перемещаются на новые позиции, однако мы не можем на них полагаться.

— Почему нет?

— Адепты Молеха перенацелят наземные ракетные батареи, чтобы уничтожить платформы. Мы ликвидируем несколько, пока они не начнут стрелять, но станции не проектировались для сопротивления огню с поверхности. В лучшем случае, мы успеем дать несколько залпов перед тем, как платформы станут непригодны к использованию.

— Едва ли это стоит усилий, предпринятых для их захвата, — произнес Мортарион.

— Несколько залпов с орбиты стоят целого батальона легионеров, отозвался Кибре. — Калт преподал этот урок Семнадцатому Легиону.

— Он прав, брат, — сказал Гор, меняя масштаб с орбитальной панорамы Молеха на планетарные зоны. Четыре континентальных массива, лишь два из которых были обитаемы или хоть сколько-нибудь укреплены. Один был обильно насыщен промышленностью, второй пасторален.

Сынам Гора и Гвардии Смерти предстояло направить основной вектор своей атаки на последний материк. Основной центр власти Молеха располагался в горной долине, в городе, который в честь Гора был назван Луперкалией.

Магистр Войны ткнул когтем в Луперкалию и провел через весь континент маршрут: по зеленым равнинам, мимо городов, через горные долины, и, наконец, остановился у разрушенной цитадели на бичуемом бурями острове, который буквально лепился к побережью.

— Фульгуритовый Путь, — произнес Гор. — Вот та дорога, по которой я должен пройти, и мы начнем возле этой цитадели.

— А остальная часть Молеха? — спросил Мортарион.

— Выпускай своего Пожирателя Жизней, — распорядился Гор. — Опустошай.

Локен двигался по коридору. Слева от него шел Брор Тюрфингр, справа — Арес Войтек.

Он крепко держал картечницу, глядя сквозь непривычный железный прицел и плавно заходя в двигательный отсек. Он не пользовался подобным оружием со времен пребывания в ауксилии скаутов, однако стрельба из болтерного оружия на борту боевых кораблей с тонкой обшивкой обычно осуждалась.

«Тарнхельм» был невелик, так что когда Бану Рассуа сообщила Локену, что во время финальных расчетов переноса Мандевилля засекла неавторизованный биосигнал, не потребовалось много времени, чтобы сузить круг потенциальных укрытий, где мог прятаться безбилетник.

Пока остальные следопыты охраняли передние части корабля, Локен, Тюрфингр и Войтек прочесывали его по направлению к двигателям.

— Кто-то из той мрачной крепости на орбите Титана? — спросил Войтек. В его верхних серворуках пощелкивали наручники. — Та девушка Олитон, которую ты видел?

Локен покачал головой.

— Нет. Это не она.

— Значит, тварь варпа? — предположил Тюрфингр. — Нечто, извергнутое малефикарумом Магистра Войны?

Бывший Космический Волк отказался от картечницы в пользу своего боевого клинка и плетеной кожаной перчатки-цеста. Ее когти цвета ночи постукивали по броне на бедре, отбивая ритмичную дробь.

Никто не ответил на вопрос Тюрфингра. Всем им было известно слишком много, чтобы с легкостью отметать подобное предположение. Двигательный отсек был единственным оставшимся на корабле местом, где кто-то действительно мог спрятаться, но пока что они ничего не нашли.

Двигательные помещения имели эллиптическое сечение. Приподнятый пол и подвесной потолок с боков ограничивали два громадных цилиндра, гудевших от едва сдерживаемой мощи. Суженные части основных двигателей окружали скрученные кабели, а встроенные сервиторы-калькулусы, мерцая глазами, бормотали бинарный хорал.

Центральный проход завершился алтарем единения, возле которого стояла неподвижная фигура безымянного адепта Механикума, чья единственная функция заключалась в надзоре за работой двигателя.

Перед алтарем, скрестив ноги, сидел бородатый татуированный воин в лишенной украшений броне Странствующих Рыцарей. Он собирал разложенные на полу части болтера.

Локен опустил картечницу, а воин поднял глаза и разочарованно покачал головой.

— Что ты делаешь? — спросил Локен.

— Мне стало скучно ждать, пока вы меня отыщете, — отозвался Севериан.

Часть вторая СЫНОВЬЯ

11 КРИКИ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ВТОРЖЕНИЕ

Молех кричал.

Он истекал магмой из множества ран, нанесенных рухнувшими с орбиты обломками. Он обгорел дочерна там, где макроснаряды пробились сквозь атмосферу и рассекли кору пылающими каньонами. Ночь была изгнана. Свет лун мерк рядом со шлейфами двигателей приближающихся боеголовок и взрывами тех, которые оказались перехвачены.

Я уже бывал здесь раньше, но не помню этого.

Маленький Гор Аксиманд наблюдал, как останки флота лорда-адмирала Бритона падают, словно постоянно разделяющиеся метеоры. Они чертили в небе болезненно-яркие параболы, заливая десятки тысяч километров пылающими обломками. Южный горизонт представлял собой размазанное огненное пятно далеких пожаров и жарко пылающих тормозных двигателей. Ландшафт был придавлен покровом дыма, озаренного апокалиптическим светом горящих городов.

В облаках искрили странные молнии, неизбежное побочное следствие огромного объема металла, пронзающего атмосферу. Разрушенные звездолеты падали по всему Молеху, в основном на промышленный массив суши по другую сторону океана. Прибрежные погрузочные сооружения, космопорты и базы Армии лежали в руинах, плотность сброса радиационных бомб Гвардии Смерти на столетия сделала большую ее часть непригодной для жизни.

Из этого района подкрепления уже не придут.

Катуланские Налетчики обеспечили безопасность посадочной зоны «Грозовой птицы» — бичуемую ливнями гавань с подветренной стороны от частично обрушенной башни. Волны гремели о причал, взметая стены пенящейся воды.

Двигаясь впереди основных сил вторжения, Магистр Войны оказывался неприкрыт и уязвим. Малогарст и Морниваль напоминали о покушении на Двелле, как о достаточной причине, чтобы не спускаться на этот северный остров, кусок вулканической породы под названием Дамесек.

Гор не потерпел никаких возражений.

Это он должен был стать первым, кто ступит на поверхность Молеха.

Луперкаль стоял у подножия башни, положив голую руку на светлый камень опоры. Его голова была склонена, а глаза закрыты.

— Как думаешь, что он делает? — спросил Граэль Ноктуа.

— В свое время Луперкаль тебе скажет.

— Иначе говоря, ты не знаешь, — проворчал Кибре.

Аксиманд не стал утруждаться ответом Вдоводелу, но Абаддон для порядка отвесил тому затрещину по затылку. Магистр Войны задрал голову, чтобы взглянуть на верхний край башни. Аксиманд поступил так же и понадеялся, что буря опрокинет ее в море.

Гор ухмыльнулся и вернулся к Морнивалю, кивая, словно в ответ на неслышный вопрос. Его боевому доспеху вернули лоск, янтарный глаз на груди вновь стал целым. Не будь Урци Малеволус в блокаде на Марсе, он бы отыскал в ремонте изъяны, однако Аксиманд не мог обнаружить ни единого. Его рука невольно поднялась к рассеченной эмблеме Морниваля на собственном шлеме. К разделенному на четыре части полумесяцу.

— Море, понимаете, — произнес Гор. — Я помню его запах. Соль и слабая примесь серы. Я знаю, что помню это, но воспоминание как будто принадлежит кому-то другому.

Он развернулся, вновь посмотрев на башню, словно пытался представить, как та могла выглядеть во времена своего расцвета.

— Вы, конечно же, знаете, что это? — спросил Гор.

— Разрушенная башня? — предположи Кибре.

— О, Фальк, это гораздо большее, — отозвался Гор. — Мне почти жаль, что ты этого не чувствуешь.

— Это башня с карт Керза, — сказал Аксиманд.

Гор щелкнул пальцами.

— Именно! Керз и его картомантия. Я ему говорил, что связь с арканами ни к чему хорошему не приведет, но вы же знаете Конрада…

— Я не знаю, — произнес Аксиманд. — И считаю, что мне повезло.

Гор согласно кивнул.

— Он мой брат, но я бы не выбрал его своим другом.

— Сэр, зачем мы здесь? — спросил Ноктуа. — Я не понимаю, почему мы высадились на этом острове, если на материке есть множество плацдармов, лучших с точки зрения тактики. Нам следовало десантироваться прямо на Луперкалию.

Гор позволил своей руке скользнуть к рукояти Сокрушителя Миров.

— Ты хорошо оцениваешь тактическую необходимость, Граэль, — произнес Гор. — Именно поэтому Маленький Гор и выдвинул твою кандидатуру, однако тебе нужно еще много узнать о людях и том, почему они совершают свои поступки.

— Я не понимаю, сэр.

Гор подвел Ноктуа к башне и приложил руку своего сына из Морниваля к камню.

— Потому что он был здесь. Император. Все, что я узнал на Двелле, было правдой. Мой отец явился сюда давным-давно и ушел возле этой самой башни.

— Откуда вы знаете, сэр? — спросил Абаддон, изучая башню так, словно она могла выдать свои тайны, если всмотреться достаточно пристально. Скальп Первого капитана теперь был гладко выбрит, покаяние длилось до сих пор.

— Я это чувствую, Эзекиль, — сказал Гор, и Аксиманду еще ни разу не доводилось видеть их господина столь оживленным, столь живым. Магистр Войны не ощущал такой связи с отцом со времен Улланора, и она придавала ему сил.

Гор снова прикрыл глаза.

— Создания вроде Императора перемещаются по миру без деликатности. За ним остаются следы, и Он оставил очень большую отметину, когда покидал Молех.

Откинув голову, Гор позволил дождю омывать кожу. Суровое, жестокое крещение. Аксиманд чувствовал запах дыма от мириада пожаров, видел красноватое марево, которое было румяной зарей этого мира.

Луперкаль вытер лицо ладонью и обернулся к Аксиманду.

— Здесь Император покинул Молех, — произнес он. — Я намереваюсь пройти по Его стопам и найти то, что Он взял тут.

Пробудить спящих богов в их горных убежищах было немалым делом. Подземная тьма была прохладна и соблазняла обещанием покоя. Десятилетия дремы сделали богов забывчивыми, однако песнь сирены войны не отступала. Сны превратились в кошмары. Кошмары в воспоминания. Марширующие ноги, ревущие рога и грохочущие пушки.

Их сотворили для войны, эти машины разрушения, так что многолетний сон был не для них. В залитых красным хоральных залах напев воинств Легио уносился под купола пещерных святилищ Богомашин.

Под горой Железный Кулак, оплотом Легио Круциус, реактор «Идеала Терры» проснулся, когда были раздуты тлеющие угли его ярости и совершены ритуальные подключения к командному саркофагу принцепса Этаны Калонис. Возрождению помогали девятьсот сорок три адепта, по одному на каждый год существования Богомашины. Они пели, благословляя Омниссию за ее жизнь, и декламировали литанию ее побед. Картал Ашур руководил песнопениями пробуждения с нетронутой вершины горы. Бинарная субвокализация загружала информацию о кошмарной реальности тактической обстановки на Молехе.

На мысе Калман, твердыне Легио Грифоникус, инвокацио Опиник добавил свой голос к голосу Ашура. Его басовитая интонация взмывала ввысь, наполняя постепенно пробуждающиеся богомашины желанием сражаться.

Дальше на север, в Безднах Зарнака, где похоронил себя в тени катакомб Легио Фортидус, Разжигатель Войны Ур-Намму стучала в бинарные барабаны. Ее гортанный призыв к оружию был песнью об утрате и жестокости. Предательство на Марсе уничтожило машины ее братьев по Легио, и последние уцелевшие намеревались отомстить.

Десять тысяч жрецов Механикума питали боевые машины Легио энергией. Их сердца наполнялись силой, броня — целеустремленностью, а оружие — запахом врага.

Война пришла на Молех, и вскоре мир зазвенит от поступи богомашин.

Аливия Сурека бросила машину, когда паводковая вода сожгла мотор. Из блока двигателя ударил гейзер пара, и она выругалась на языке, на котором не говорили на Молехе.

Это уже не поедет. Похоже, с этого момента ей предстояло идти пешком.

Она намеревалась держаться на задворках и избегать основных магистралей Ларсы. Перепуганные люди бежали из обреченного города, а у нее не было достаточно времени, чтобы тратить его на проталкивание через толпу.

Аливия выбралась из машины. Ледяная вода доходила ей до колен.

А день так хорошо начинался.

Один из главных космопортов и торговых центров Молеха, Ларса располагалась на конце клиновидного полуострова в нескольких сотнях километров к северу от белого шума Луперкалии. Она наслаждалась умеренным климатом, который тянулся через залив от джунглей Куша, и ее обдували прибрежные ветры от северной Хвиты.

В целом, Ларса была неплохим местом для жизни.

Так было до нынешнего утра, когда в двадцати километрах от берега рухнули горящие останки имперского фрегата. Теперь приморские районы Ларсы находились под водой, торговые залы оказались заброшены, суматошные рынки с торговцами смыло в море.

Гавань закрывало пенное озеро обломков и трупов, и наземные портовые районы уберегло лишь расположение на возвышенности. Отделения контроля за чрезвычайными ситуациями отчаянно старались спасти тех, кто еще мог быть жив внизу.

Аливия не рассчитывала, что они кого-то найдут.

Она пережила великий потоп древности и, хотя сегодняшний день не мог сравниться с тем наводнением, она знала, что дальше будет только хуже. В море нарастает вторая или третья волна, которая может быть где угодно — до нее может оставаться от считанных минут до часов.

Ей нужно было вернуться в жилище, которое она делила с Джефом и его дочерьми. Они жили на краю района Менах в многоквартирном доме на склоне холма, вместе с еще двумя тысячами портовых рабочих. Не самое экзотическое место из тех, где ей доводилось жить, однако несомненно лучше, чем то, на что могли рассчитывать многие.

Аливия знала, что ей нужно сесть на очередной транспорт и убираться из Ларсы ко всем чертям. Это следовало сделать в ту же минуту, когда она услышала о приближении Магистра Войны. У Аливии было мало времени, но каждый раз, когда она думала о том, чтобы бросить Джефа и девочек, у нее сводило живот от приступа вины.

На ней лежало тяжкое бремя долга, но теперь появилась ответственность. Мать. Жена. Любовница. Просто слова, которые она считала поверхностными и наигранными, усиливающими ее анонимность.

Как же она ошибалась.

Аливия командовала лоцманским катером в гавани, направляя грузовые танкеры из Офира и Новаматии среди подводных укреплений на подходе к Ларсе. Как и все остальные, она остановилась посмотреть на огни, мерцающие в ночном небе. Они вспыхивали и гасли, словно далекий салют. Ее первый помощник говорил, что это мило, пока она не огрызнулась, что каждая вспышка, вероятно, означала гибель сотен людей в бою.

Бросив погрузчик, который она вела в порт, Аливия немедленно направилась к берегу, несмотря на протесты экипажа. Это было нелогично, но она могла думать лишь о возвращении домой, надеясь, что Джефу хватило ума держать девочек там. Он не был самым умным парнем в квартале, но у него было доброе сердце.

Возможно, именно поэтому он и был ей нужен.

Она взяла первую же машину, какую смогла завести, и погнала в холмы, словно безумная. Когда она добралась до торговых районов на среднем уровне, мрак разогнало огненное сошествие сбитого звездолета. Тип «Бесстрашный», — подумалось ей. Аливия не удосужилась понаблюдать, как он упадет, и поехала еще быстрее, зная, что предстоит.

Цунами от удара врезалось вглубь Ларсы на полтора километра, прежде чем отлив уволок половину жителей города навстречу смерти. Оказавшуюся на самом пределе досягаемости волны Аливию захлестнуло паводком. Старые рефлексы, отточенные за годы, вели машину через хаос, пока мотор, в конце концов, не вышел из строя.

К счастью, она находилась менее чем в километре от жилого дома, так что далеко идти не потребовалось. Аливия побежала в гору. По мере того, как она забиралась все выше, уровень воды падал. На улицах было полно людей. Часть с ужасом глядела на утонувшее побережье, другие здраво паковали свои пожитки.

Аливия протолкалась дальше и, наконец, добралась до своего жилого блока — нагромождения средней высоты из голого пласкрита и грязного стекла, которое стояло на краю обнесенного стеной космопорта.

— Умный мальчик, — произнесла она, увидев, что подвальная квартира закрыта ставней. Она подбежала и застучала кулаками по голому металлу.

— Джеф, открой, это я! — закричала она. — Скорее, нам надо убираться из города.

Аливия еще раз ударила по ставне, и та поднялась с лязгом крутящихся шестерней и звяканьем цепей. Как только оказалось достаточно места, она нырнула внутрь и быстро осмотрелась. Миска и маленькая Вивьен держались за отцовский комбинезон, встревожено наморщив сонные лица.

— Лив, что происходит? — спросил Джеф, тщетно стараясь не допустить паники в голосе. Она взяла его за руку и успокоила, мягко помассировав питуитарную железу, чтобы спровоцировать выброс эндорфинов.

— Нам надо идти. Сейчас же, — произнесла она. — Собирай девочек.

Джеф знал ее достаточно хорошо, чтобы не спорить.

— Да, конечно, Лив, — сказал он, успокоившись по неизвестной ему причине. — Куда мы направляемся?

— На юг, — ответила Аливия, и Джеф начал укутывать девочек в тяжелые уличные куртки перед тем, как помочь им натянуть ботинки.

— Пятый грузовик готов к отправке? — спросила Аливия, нагнувшись, чтобы достать из вырезанной ей выемки под кроватью полированный металлический сундучок для оружия. Да, там было оружие, но не оно являлось для нее самым ценным из содержимого.

— Да, Лив, как всегда.

— Хорошо, — произнесла она, убирая сундучок в вещевой мешок.

— Ты поэтому говорила, что мы должны держать его заправленным? — спросил Джеф. — На случай проблем?

Она кивнула, и его плечи облегченно опали.

— Знаешь, я всегда волновался, что это для того, чтобы ты могла быстро убраться, если решишь, что хватит с тебя нас.

Аливии не хватило духу сказать ему, что обе причины были верными.

Миска заплакала. Аливия боролась с желанием притянуть ее к себе. У нее не было времени на сантименты. Будучи одним из главных портов Молеха, Ларса наверняка должна была подвергнуться атаке сил Легионов. Она не могла находиться здесь, когда это случится.

— Лив, говорят, что половина города под водой.

— Скоро может оказаться и весь, — сказала она, прочесывая комнату взглядом, чтобы убедиться, что там нет больше ничего, что им могло бы понадобиться на пути к югу. — Потому-то нам и нужно уходить прямо сейчас. Пошли.

— Конечно, Лив, конечно, — кивнул Джеф, крепко обнимая девочек. — Еще раз, куда мы направляемся?

— Мы едем на юг, пока не доберемся до магистралей сельскохозяйственного пояса, и надеемся, что ко времени нашего прибытия их не разбомбят до конца.

— А что потом?

— Потом мы отправимся в Луперкалию, — произнесла она.

Далеко к востоку от Луперкалии рыцари Дома Донар удерживали Общинную Черту. Громкое название для осыпающейся куртины, которая отмечала край цивилизации. К западу располагались обитаемые города, к востоку — неисследованные джунгли Куша, а за ними только черный залив Офира.

Во влажных глубинах джунглей бродили огромные хищники — звери, которые некогда свободно гуляли по земле. Века охоты загнали их на окраину мира, в тайные разломы гор, логова в джунглях, или же в засушливую южную степь.

Дом Донар мог похвастаться семью рабочими рыцарями, закованными в нефрит и бронзу, нес стражу у Общинной Черты на протяжении тридцати поколений. То, что по всей ее длине также размещались полки Бельгарских Девсирмов и бронированные эксадроны Железной Бригады Капикулу, едва ли заслуживало упоминания по мнению лорда Балморна Донара.

Стаи ажджархидов, изголодавшиеся по плоти маллагры, или же бродячие группы ксеносмилусов редко появлялись из джунглей, но когда это все же происходило, Дом Донар был готов загнать их назад при помощи цепных мечей, боевых пушек и термальных копий.

Лорд Донар пригнулся перед перемычкой главной куртины, хотя громада его рыцаря могла легко пройти под ржавой железной аркой. За ним хромал рыцарь его сына. Одна из его ног была запятнана маслянистой кровью, которую пустил матриарх аджархидов. Громадные нелетающие птицы с огромной шеей и крокодильим клювом, ажджархиды выглядели комично, однако вполне могли ранить рыцаря.

Как, на свою беду, и выяснил Робард Донар.

Пока ворота закрывались, двух рыцарей по ту сторону стены прикрывали редуты из окопанных «Теневых мечей», «Гибельных клинков», «Малкадоров» и «Грозовых молотов». Тысячи солдат собрались на плацах, грузясь на бронированные транспортеры. Вторжение изменников ускорило мобилизацию, но Общинная Черта находилась на военном положении еще с тех пор, как в джунглях нашли растерзанную роту бельгарцев.

В джунглях было легко погибнуть, там для человека находилась сотня способов умереть, но этих людей убило нечто неописуемо жестокое. На них могло напасть сколько угодно тварей джунглей, но какой зверь станет брать в качестве трофеев личные жетоны?

Просто одна из множества тайн Кушитских джунглей.

— Иди прямо, — приказал Балморн. — Не позволяй этим отбросам из Армии видеть, что ты хромаешь. Во имя Трона, ты же Донар. Веди себя соответственно.

Балморн направил своего рыцаря вверх по длинным покатым подмосткам, которые вели на расширенный парапет. Несколько работающих турелей сканировали джунгли. Термальный ауспик выискивал цели. Робард последовал за отцом, медленнее из-за погнутых сочленений ноги.

— С твоей стороны было глупо так попасться, — произнес Балморн, когда сын, наконец, добрался до парапета и упер поршневую ногу своего рыцаря в прилегающий блокгауз без крыши.

— Откуда мне было знать, что ажджархиды побегут в панике? — огрызнулся Робард, устав от издевок отца. — Нам повезло, что мы вообще оттуда убрались.

Группа сакристанцев побежала было к поврежденному рыцарю, но Робард отогнал их рявканьем своего охотничьего горна.

— Удача тут не причем, парень, — сказал Балморн, разворачивая верхнюю часть корпуса, чтобы оглядеть всю панораму с возвышенности.

Она была несимпатична.

Небо рисовало Молеху мрачную картину. Со всех сторон горели рыжие топки и черный уголь. Ветер доносил смрад жженого камня, нагретой стали и фицелина. Электромагнитные бури бушевали над бесплодным ландшафтом, повсюду на горизонте вспыхивали грибы взрывов от орбитальных орудий. Балморну не доставляло удовольствия размышлять, насколько же большими должны были быть разрывы, чтобы он их видел с Общинной Черты.

Когда он посмотрел поверх полога джунглей, давящие сверху облака залило усиливающимся свечением.

— Что это? — спросил Робард. — Очередная бомбардировка?

Лорд Донар не ответил, наблюдая, как тысячи черных объектов вырвались из облаков и устремились за восточный горизонт.

— Слишком медленно для орбитальных снарядов, — проговорил он. — И слишком упорядоченно для обломков.

— Они слишком быстрые и угловатые для штурмовых транспортов, — сказал Робард. — Что же это?

— Это десантные капсулы, — произнес лорд Донар.

Три топливных хранилища Офира пылали.

Озеро горящего прометия охватило южные окраины города и медленно расползалось к северу. Городские адепты Механикума провели аварийное отключение насосных станций. Из вентиляционных башен не вырывалось пламя, вездесущее сердцебиение буровых установок стихло.

Угольная база на восточной оконечности континента на дальнем конце Кушитских джунглей, Офир располагался в девяти тысячах километров к востоку от Общинной Черты. Грузовые танкеры со всего океана останавливались здесь, чтобы подкормиться из прометиевых источников перед тем, как продолжить путь вокруг северного побережья к торговому распределяющему узлу Хвита или космопортам Локаша и Ларсы.

Никто не называл Офир его собственным именем. Когда-то его именовали Городом Золота, но за столетия, на протяжении которых выхлопные газы, сбросы прометия и сливы масла запятнали каждое сооружение устойчивым черным осадком, он заработал другое название. Солдатам из Карнатских Копейщиков он был известен как «город без теней».

Лейтенант Скандер из Седьмой бригады наслаждался особенно эротичным сном, когда заработали сирены тревоги. Моментально проснувшись, он вскочил и схватил бронежилет из ящика в ногах кровати. Он чувствовал под собой пульсацию генераторов пустотных щитов. Стреляли батареи «Гидр», ритмичный стук их зарядов было ни с чем не спутать даже за усиленным пласкритом.

Скандер натянул ботинки и застегнул разгрузку, убирая в кобуру болт-пистолет и проверив предохранитель. На бегу к главному транспортному ангару он схватил перевязь с мечом. В «Грозовом молоте» было мало толку от меча, но он бы скорее отправился на бой голым, чем оставил клинок.

Помещение заполняли пять сотен карнатских бронемашин, смесь модификаций «Химер», штурмовых танков «Малкадор», «Минотавров» и нескольких сверхтяжелых. Над каждой из них висели флажки с изумрудно-серебряной пирамидой копий. Его собственной машиной был «Грозовой молот» под названием «Жнец». Вокруг техники роились водители, стрелки и машинные провидцы. По пещере носились загрузчики снарядов и грузовики с топливом.

Зал сотрясался от далеких взрывов. Надвигался штурм планеты, который, как и ожидал каждый пехотинец Армии, флоту эффектно не удалось предотвратить.

Одетый в заляпанное маслом облачение машинный провидец с огромным количеством аугметики быстро и методично руководил маневрами, его многочисленные конечности указывали оптимальный порядок развертывания. Танки выкатывались со своих мест, и гортанный рев их двигателей был музыкой для его ушей.

Когда он подбежал, с передней башенки махнул сержант Хондо. Скандер уже давно полагал, что Хондо живет в танке, и это, похоже, только подтверждало его подозрения.

— Сдается мне, адмирала побили, — сказал Хондо, пересиливая шум сирен.

— И ты удивлен, почему так? — отозвался Скандер, взбираясь по лестнице на крышу колоссального танка. — Где Вари?

— Уже на месте, лейтенант, — ответил Вари из тесного водительского отсека. Скандер вскарабкался на переднюю турель из спаренных боевых орудий и провалился в командирский люк. Надев шлем, он подключился к бортовому боевому логистеру.

На него обрушился каскад информации: темпы развертывания, боезапас, температура ядра и целостность корпуса.

Все зеленого цвета.

Машинный провидец дал им разрешение, но прежде, чем Скандер успел отдать приказ выдвигаться, в подземный ангар ударило что-то мощное.

Крыша зала раскололась.

В помещение обрушились гигантские куски колотого пласкрита. Внутреннее пространство пронзили пыльные колонны света. Обломки расплющили эскадрон «Гибельных клинков», разнеся корпуса, будто игрушечные модели.

Скандера швырнуло вперед, когда в шлем угодил падающий кусок камня. По лицу потекла кровь, он моргнул, стряхивая вызванные внезапной болью слезы. Визор затуманивали помехи. Он сорвал шлем. Тот был расколот посередине и теперь стал бесполезен.

Стояли невероятные шум и неразбериха. Худшую часть обстрела приняли на себя полковые танки посередине ангара. Их стерли в пыль сотни тонн обломков и высокомощной взрывчатки. По всей линии готовности следовали взрывы, вторая очередь снарядов была нацелена на неприкрытые «Малкадоры» и «Химеры». Основной проезд окутывало пламя, горящие лужи топлива изрыгали густой черный дым. В огне сгорали полковые флаги.

На Скандера нахлынул жар от взрыва «Малкадора», и он посмотрел вверх сквозь разбитую крышу, увидев, что небо покраснело от пламени и почернело от дыма. Ангар, ранее служивший его танкам убежищем, стал смертельной западней.

— Вытащи нас отсюда! — заорал он, и «Жнец» дернулся вперед, когда Вари подал энергию на двигатели. Пронзительный лязгающий вой сообщил, что при обстреле им порвало гусеницу. Они раздирали пол ангара, но это тревожило Скандера менее всего.

В пылающий центр ангара что-то врезалось, два конических продолговатых объекта. Светлая сталь и черные подпалины от входа в атмосферу. От выгоревших тормозных двигателей валил жгучий пар выхлопа. Запорные болты отстрелились, и бронированные борта десантной капсулы отпали, словно разворачивались пропеллеры.

Из двух капсул появились могучие фигуры, гиганты в светлой броне с изображением окруженного шипами черепа на наплечниках. Воины Гвардии Смерти шли среди обломков и развалин, но это их не замедляло.

Огромная фигура в боевом доспехе из голого металла, бронзы и слоновой кости шагнула из своей капсулы в пылающие руины ангара. Гигант, который явился раздирать плоть и дробить кости. Окруженный огнем и трепещущим плащом из плетеного волокна, примарх XIV Легиона держал громадную косу, которая мерцала трупным свечением.

Мортариона сопровождали терминаторы в капюшонах, облаченные в похожие на глыбы доспехи. Они также несли огромные косы и беспрекословно следовали за сюзереном в огонь. К Гвардии Смерти тянулись очереди выстрелов, которые выбивали искры из непроницаемых пластин. Среди воинов рвались снаряды, но те преодолевали их ярость, не останавливаясь.

Их оружие стреляло. Разрывные заряды истребляли экипажи танков, пережившие первый обстрел, размазывая их в массу изорванного мяса. Позади первой волны рухнула еще одна капсула. Затем еще одна, и еще. Они падали парами, одна за другой, и с каждым раскатистым ударом Гвардии Смерти становилось больше.

«Жнец» пытался развернуться к Мортариону, но с порванной гусеницей это бы произошло не скоро. Скандер задействовал командирский перехват управления, повернув сдвоенную пушечную турель. Крики людей перекрывали пламя и непрерывный шум от рушащейся кладки.

Примарх Гвардии Смерти заметил Скандера, и тот едва не выпустил рычаги управления, взглянув в лицо своего палача — бледное, с самыми холодными глазами, какие ему доводилось видеть.

Он услышал знакомое двойное эхо снарядов, загнанных в казенник. Шипение запорных механизмов и визг приводов ускорителя.

— Трон, да, — прошипел он, вдавив гашетку.

Все триста двадцать тонн бронированной мощи «Жнеца» покачнулись от колоссальной отдачи. Сдвоенная дульная вспышка практически ослепила его. Объединенные ударные волны вышибли воздух из легких, а грохот выстрела разорвал барабанные перепонки.

Скандер силился вдохнуть, его контузило при одновременной детонации пушечных снарядов, выпущенных в упор. Он моргнул, прогоняя остаточные образы, вниз сыпался дождь пласкритовой пыли. Воздух застилал едкий дым, который рассекали вишнево-красные фицелиновые огни.

Он втянул горячий, насыщенный металлом воздух, и закричал, требуя перезарядки, хоть и знал, что его никто не услышит, а им не выстрелить еще раз. Скандер нырнул внутрь «Грозового молота», сложив ладони рупором перед ртом.

— Перезарядка! Перезарядка! Трон, дайте мне еще один выстрел по этому ублюдку!

Он повторил приказ, понятия не имея, кто внутри «Жнеца» еще жив. До момента зарядки главного орудия Скандер мог напрямую управлять только башенным точечным орудием. Это была не спаренная пушечная турель, но предстояло обойтись ею.

Скандер поднялся и увидел, что на его танке стоит закутанная в плащ фигура Повелителя Смерти. Доспех Мортариона выглядел так, будто его отбили кузнечным молотом, а плащ превратился в изодранные лоскуты. Примарх казался гротескной восковой фигурой, гладкокожей посмертной маской.

— У тебя был только один выстрел, — прохрипел Мортарион, взмахнув Безмолвием и разрубив Скандера с его «Грозовым молотом» на части.

Такие же сцены разыгрывались по всему Молеху.

Батареи противовоздушной обороны оказались полностью подавлены. Победить флоты двух Легионов, стоящие на низкой орбите, было невозможно, и жестокие бортовые залпы обращали целые области Молеха в стеклянистые пустыни.

Гора Торгер стала целью массированного удара противобункерными снарядами, и даже ее многочисленные укрепленные точки не смогли помешать адскому пламени выпотрошить оплот Ордо Редуктор. Под горой бушевало пламя — пламя, которому предстояло гореть еще семьдесят лет, пока оно, наконец, не опало.

Гошен, Императум и два крепостных города-близнеца Леоста и Лютр подверглись бомбардировке, как и прибрежные города Деска и Хвита. Известная, как Город Ветров, из-за своего расположения на дальней оконечности полуострова Энатеп, Хвита буквально обрушилась в океан, когда скала, на которой ее возвели, осыпалась под гнетом обстрела.

На Ханис упал красный дождь. Раскаленное железо и микроосколки сыпались от места орбитального сражения, словно горящие пули.

Люди, оказавшиеся на открытой местности, мгновенно вспыхнули и сгорели, будто факелы. Они кричали, пока жар не высосал воздух у них из легких. Они бежали в укрытие, однако раскаленный ливень вскоре проел брезентовые тенты и гофрированные крыши.

Закончив бомбардировку, флоты открыли свои посадочные палубы, и в верхние слои атмосферы волна за волной стартовали силы вторжения Магистра Войны.

Они падали по дуге, словно крупицы песка, бегущие сквозь пальцы философа. «Грозовые птицы» и «Громовые ястребы», «Огненные хищники» и «Грозовые орлы». Корабли-саркофаги и грузовые челноки. Стаи матово-черных транспортов Армии. Бронированные погрузчики и грузовики с боеприпасами.

В каждом городе выли тревожные горны.

Молех кричал.

12 ПРОРЫВ ОБЕЗГЛАВЛИВАНИЕ ДВОЙНОЕ ПЛАМЯ

На берега Авадона обрушился вал цвета морской волны, но этот не откатился, он продолжал продвигаться вверх. Бронированный кулак огневой мощи и трансчеловеческая выносливость — это должно было стать прорывом, осуществленным с максимальной быстротой.

На острие атаки двигались двести «Лендрейдеров» Сынов Гора.

Никакого изящества, никаких ухищрений, просто сокрушающий удар в сердце.

Эдораки Хакон, маршал Северного Океанического, ожидала армию Луперкаля с линией опорных точек, глубоких траншей, шестью полными полками Армии и ротой окопанных сверхтяжелых танков. Ее укрепления тянулись по прибрежным утесам, окружая обращенный к земле край дамбы. Если Сыны Гора хотели попасть на материк, им предстояло пробиться с Дамесека.

Она не могла взять в толк, почему такой величайший тактик, как Гор, организовал плацдарм на острове, единственной точкой выхода с которого была узкая дамба.

В этом не было смысла, однако именно это и сделал Магистр Войны.

Никто в ее командном составе не мог адекватно объяснить мотивы Гора, но можно было воспользоваться возможностью наказать предателей за ошибку.

Артиллерийские роты Хольста Литонана на высоких обрывах острова провели всю ночь в дуэли с пушками Хакон, и маршал против своей воли была вынуждена отвести тяжелые подразделения, когда на горизонте забрезжила заря.

Избавившись от подавляющего огня батарей, орудия предателей обрушивали на имперцев одну волну глушащих ракет за другой. Вертящиеся снаряды изрыгали клубы мерцающего электромагнитного тумана, который нарушал огневые расчеты и сбивал тщательно откалиброванные дальномеры.

Пока имперские стрелки силились преодолеть глухую мглу, «Лендрейдеры» Сынов Гора уже мчались по последнему участку дамбы к материку. Перед ними посылали дуговые потоки ракет «Вихри-Скорпиус». Боеголовки уничтожали разложенные противотанковые ловушки и прорывали поля спутанной колючей ленты бурей подземных взрывов.

Первые «Лендрейдеры» вырвались с дамбы под ярость тяжелых автопушек, орудий группового обслуживания и стационарных лазпушек. Сверхтяжелые танки Хакон дернулись назад в своих окопах, и к грохоту этого дня добавились залпы боевых орудий и «разрушителей». Осадные мортиры и бомбарды, кулеврины и гаубицы с кашлем отправляли в небо фугасные заряды.

Край дамбы исчез в сотрясающем землю шквале взрывов. Оглушительные удары били один за другим. Они следовали настолько быстро и непрерывно, что сливались в один бесконечный ударный взрыв. Энергетическое оружие испарило океанские волны гейзерами пара. Высокомощная взрывчатка перепахивала пляж ураганами стеклянистых осколков.

От воздуха разило солью и горящим металлом. Сожженным мясом и кровью.

Двадцать «Лендрейдеров» погибли мгновенно. Вспоротые и вывернутые наизнанку, они завертелись на месте, словно выпотрошенный скот. Из извергающих дым останков хлынули легионеры Сынов Гора. Молниеносный перекрестный огонь рвал их на куски. Жгучие оксифосфорные боеголовки исторгали из легких вопли агонии. Броня рвалась и распадалась. Плоть испарялась.

Оставшаяся артиллерия Хакон забрасывала дамбу фугасами, рассчитывая лишить танки на пляже подкреплений и задушить прорыв в зародыше. Бронированные ремонтные машины «Атлас» дюжинами сбрасывали остовы в океан, модифицированные «Троянцы» безостановочно трудились, поддерживая дамбу в проходимом состоянии, и ничто не могло замедлить льющийся на материк поток транспортеров.

В вихрь ворвались новые «Лендрейдеры». Полдюжины, затем еще дюжина, они рассредотачивались, оказавшись на изорванном снарядами берегу. Они перемалывали трупы братьев по Легиону, укрываясь в воронках, заполненных кровью и горючим. Вверх по склону бил ответный огонь.

Среди выпотрошенных «Лендрейдеров», оттягиваемых влево и вправо от края дамбы, протолкался «Скорпиус». Вращающиеся пусковые установки прочесывали соединенные опорные точки залпами ракет. Три быстро взорвались одна за другой, сокрушенные имплозивными боеголовками, которые разнесли опорные элементы.

Над головой заревели «Грозовые орлы» и «Громовые ястребы». Из установок на их крыльях и носах мчались ракеты и снаряды. По всему имперскому фронту вспухли огненные полосы, но полки Эдораки Хакон окопались хорошо и глубоко.

Батареи «Гидр» вертелись, ведя воздушные корабли. «Мантикоры» фиксировали целенаводящие когитаторы на вспышках двигателей. По небу строчили ракеты «небесный орел» и заряды скорострельных автопушек. Полдюжины десантно-штурмовых кораблей упало, врезавшись в утесы, словно некачественный триумфальный фейерверк.

Болтеры Сынов Гора оставляли в дымовой завесе спиральные инверсионные следы. Ракеты описывали дуги и били по огневым точкам. О точных попаданиях возвещали грибовидные белые вспышки. В центре атаки, словно гиганты, двигались когти дредноутов. Ревели штурмовые пушки, слишком тяжелые даже для легионера, и из роторных установок вылетала одна ракета за другой.

По всей протяженности многокилометрового пляжа прокатывались пылающие бури фырканья выстрелов, ракет, энергетического оружия и сгустков пламени.

Мертвых и умирающих давили рычащие гусеницы «Лендрейдеров». За ними к указанной отметке высоты следовали «Носороги», и обледенелый песок превращался в зернистую красную пасту.

«Лендрейдер» покачнулся, когда ему в борт ударил близкий взрыв. Аксиманд крепко схватился за опору, когда тяжелая машина нырнула в воронку. Двигатель заревел, и она начала карабкаться на противоположную сторону. Броня штурмового транспортера глушила большую часть шума боя, но гудящие басовитые ноты ударных волн стучали все чаще и сильнее.

— Приближаемся, — произнес Йед Дурсо, линейный капитан Пятой роты.

— Беспокоишься? — спросил Аксиманд.

— Нет, — ответил Дурсо, и Аксиманд ему поверил. Чтобы смутить ветерана вроде Дурсо требовалось нечто большее, чем оборудованные огневые точки, роты сверхтяжелой техники и полкиАрмии.

Подчиненный Аксиманда вертел что-то в руке, с ловкостью опытного окорщика перемещая это между пальцами.

— Что это?

Дурсо глянул вниз, как будто не сознавал, что делает.

— Ничего, — сказал он. — Просто баловство.

— Покажи.

Дурсо пожал плечами и разжал ладонь. Золотой символ на цепочке, который носят на шее. Око Гора светилось красным в освещении отсека.

— Ты суеверен, Йед?

— Как выясняется, теперь мне это можно, Маленький Гор, — отозвался Дурсо.

Аксиманд кивнул, допуская это. Еще недавно подобное поведение стало бы основанием для дисциплинарного взыскания. Теперь же оно выглядело исключительно естественно. Аксиманд оглянулся на своих воинов — десять Сынов Гора с тяжелыми прорывными щитами и мультиспектральными приспособлениями на шлемах. На пластинах брони каждого из воинов были вытравлены символы банд Хтонии. Болтеры украшали отметки убийств, а на поясах висели жуткие трофеи.

Безмолвный Орден возродил старые практики родной планеты. Сергар Таргост, горло которого было замотано антисептичесими бинтами, предложил вернуть хтонийскую символику, и Магистр Войны согласился с ним.

— Я думал, мы покончили с дикарскими тотемами, — произнес он.

— Совсем как в старые времена, — сказал Дурсо. — Это хорошо.

— Но сейчас не старые времена, — бросил Аксиманд.

Дурсо покачал головой.

— Ты действительно хочешь сейчас в это углубляться?

— Нет, — ответил Аксиманд. Его странным образом беспокоила новая, трайбалистская манера держаться его воинов. Он полагал, что с уходом Эреба XVI Легион возродится. Похоже было, что так и произошло, но не в том виде, которого он ожидал. Грани, сглаженные веками согласия, снова заострялись.

Аксиманд соединил визуальный канал своего шлема с внешними трансляциями пиктов «Лендрейдера».

Там было не на что особо смотреть.

Глушащие бомбы затягивали сланцевые пляжи и гранитные утесы впереди волнами электромагнитных помех. Из мглы появлялись призраки сплющенных противотанковых ловушек и акры разорванной снарядами колючей ленты. Дисплей зашипел от помех, и на вершинах скал полыхнули дульные вспышки артиллерии. Спустя считанные секунды «Лендрейдер» содрогнулся от близкого попадания высокомощных фугасов. Машина затряслась, преодолевая останки чего-то, что когда-то могло быть «Носорогом».

Аксиманд беззвучно поторопил водителя.

Кампания на Двелле его испортила. Поспешная яростная толкучка того боя напоминала о первых днях Великого крестового похода, когда Легионы еще разрабатывали свой модус операнди. То было время испытаний, повторного усвоения уроков войн, только начинавших эволюционировать из ада, в котором два бесформенных воинства племен техноварваров, состоявшие из плоти и пота, рубили друг друга.

Новое оружие, новые технологии, новые трансчеловеческие тела и новые братья, с которыми сражаешься бок о бок. Одно дело создать Легион, другое — научиться сражаться как Легион.

— Десять секунд, — крикнул водитель.

Аксиманд кивнул, проверил, заряжен ли болтер, и сдвинул ножны Скорбящего на плечо. Полностью заряжен, полный порядок. Совсем как в прошлый раз. Он вышел на линию готовности. Размял плечи и крепко прижал щит. Сжал и разжал челюсти.

— Пять секунд!

Визг двигателя усилился, водитель выжимал для воинов на борту еще несколько десятков метров. От взрыва машина встала на одну гусеницу. Она приземлилась с сокрушительным грохотом дробящегося камня и протестующего металла.

— Пошли, пошли, пошли!

«Лендрейдер» со скрежетом остановился. Штурмовая аппарель упала вниз, и внутрь ударило ревущее крещендо. Взрывы, стрельба, крики и лязг металла о металл. Громкость мира вышла на красную отметку.

Аксиманд услышал в ухе дыхание и закричал: «Убивайте за живых, убивайте за мертвых!».

Старинный боевой клич невольно сорвался у него с губ, когда он бросился в водоворот.

Его воины взревели в ответ.

По милости Ликс Рэвен едва не стер ноги «Бича погибели» до земли, чтобы добраться к Авадону, но теперь жалел, что утруждал себя. Она разбудила его среди ночи, наведя на мысль, что намечается какое-то чувственное приключение, однако вместо этого его ждали внутренности и пророчество.

— Великий Волк явится в Авадон, — сказала она, бросив ему на колени горсть теплых и влажных органов. — Его горло обнажится, когда к тебе приблизятся огненные волки-близнецы. Перережь его, и Белая Нага из легенды явится к тебе с откровением.

Рэвен поперхнулся от смрада гниющего мяса и уже был готов оттолкнуть ее прочь, когда увидел, что ее глаза молочно-белого цвета и без зрачков. Так бывало с его матерью, когда он был молод, и сказанное ею всегда сбывалось.

— Гор? — спросил он вместо того, чтобы ударить ее. — Гор будет в Авадоне?

Но она обмякла, и ее не смогли привести в чувство ни соли, ни пощечины.

Несмотря на опасения Тианы Курион и Кастора Алкада, Рэвен немедленно собрал домашних и направился на север, к Авадону, с десятью своими рыцарями. С ним отправились двое сыновей, Эгелик и Бэнан, а средний, Осгар, остался в Луперкалии в качестве правителя.

И вот, после целой ночи изнуряющего перехода вокруг отрога плоскогорья Унсар и среди земледельческих пейзажей…

Ничего.

Их почтенные машины, словно обычные пехотинцы, ожидали от Эдораки Хакон сообщения о том, когда можно выдвигаться. По позвоночнику Рэвена проходили спазмы отвращения от того, что эта лишенная юмора свинья из Армии не дала ему места в боевом порядке.

«Бич погибели» отреагировал на его злость, скребя землю когтистой лапой. Предупреждающий ауспик залил сенсориум красным светом, а орудия с визгом сервоприводов набрали энергию. Боевые горны рыцарей взревели, и ближайшие резервы Армии попятились.

— Мы должны быть за этим хребтом, отец, — произнес Эгелик, старший сын Рэвена. — Почему мы не сражаемся?

— Потому что Молех захватили чужеземцы, — прошипел Бэнан, младший. — Когда Империум явился сюда, они отрезали нашему Дому яйца.

— Довольно, — бросил Рэвен. Бэнану было почти тридцать лет, и ему следовало быть умнее, однако мать души в нем не чаяла, и ни в чем ему не отказывала. Его манеры были грубы, а высокомерие настолько же чудовищно, как ощущение своего права.

Сын во многом напоминал Рэвену его самого в юности, только Бэнан не обладал его обаянием и харизмой, которые сглаживали надменность и придавали ей вид уверенности.

Однако в данном случае был прав и Бэнан.

— Идем со мной, — произнес он, покидая область, куда их поставили, и вышагивая среди траншей и редутов. Приблизившись к переднему краю сражения, Рэвен подключился к боевым когитаторам командного бункера Эдораки Хакон. Сенсориум заполонили загружаемые данные, и «Бич погибели» зарычал в предвкушении.

Он чуял кровь и слышал грохот выстрелов. Это была война, настоящая война, возможность испытать себя в схватке с более интересным врагом, чем бродячая маллагра или стая ксеносмилусов. Рэвен чувствовал отголоски всех воинов, кто управлял «Бичом погибели» до него, слышал, как их общая шепчущая жажда боя пульсирует в его теле, будто глоток `сло.

Рэвен сомневался, что смог бы повернуть назад, даже если бы захотел.

Он шагал сквозь мешанину складов боеприпасов, «Троянцев», артиллерийских окопов и войск заднего эшелона. Его рыцари следовали позади, похваляясь врагами, которых намеревались сразить. Впереди земля резко поднималась вверх, а небо бурлило, словно фантасмагорический шторм, сверкая, как схватка богов в небесах.

В сенсориуме настойчиво раздавались предупреждения, помеченные личным опознавательным символом маршала Хакон. Он не обращал на них внимания и двигался дальше, шагая к краю утеса.

До края дамбы было полкилометра, и пространство между ней и утесами представляло собой раскуроченное горящее кладбище искореженного металла. Адский ландшафт с пылающими кратерами, множеством разбитых танков и сотнями расчлененных тел.

Тысячи гигантских воинов пробивались вперед за тяжелыми прорывными щитами. Те давали эффективную защиту от ручного оружия и даже орудий среднего калибра, но просто не годились против тех пушек, которые на них нацелила Хакон. После каждого наступления оставался шлейф тел, лишенных конечностей трупов и рек крови, которые заполняли воронки красными озерами.

Рэвену никогда не приходилось видеть столько космических десантников, он даже не представлял, что их вообще может быть столько. «Бич погибели» тянул его разум, понуждая действовать, выступить со славой и разнести один из надвигающихся клиньев щитов на куски.

— Ну же, отец, — убеждал Бэнан. — Давай сокрушим их! Будем поочередно разбивать каждый на части, пока не опрокинем весь фронт.

Ему хотелось отдать приказ. О, как же ему хотелось отдать этот приказ.

— Да, мы могли бы сокрушить одну, возможно две, а может даже три стены щитов, но и только, — произнес он, чувствуя, как «Бич погибели» разгневан его отказом идти. — А затем нас задавит артиллерия и повергнет пехота. Недостойная смерть. Едва ли подобающая рыцарям.

В ответ на сопротивление его рыцарь пустил по позвоночнику спазм нейрорезонанса, и Рэвен дернулся от его силы. Когда он открыл глаза, его взгляд тут же привлек к себе «Лендрейдер» с дополнительным бронированием, который проломил рокритовый волнолом, упал на противотанковые надолбы и раздавил их своим весом.

На задней части защиты обоих траков реяли знамена, каждое с символом вставшего на дыбы волка. Выстрелы выбивали искры из брони «Лендрейдера», и Рэвен увидел, как в борт, где до этого срезало правый спонсон, пришлось прямое попадание лазпушки. Она должна была пробить отверстие внутрь машины.

Но вместо этого энергия выстрела рассеялась в момент попадания, и танк окутался огненным цветком, от которого вспыхнули два знамени с волками.

— Световой щит, — произнес он, узнав такую же технологию, как в ионных щитах «Бича погибели».

Его горло обнажится, когда к тебе приблизятся огненные волки-близнецы.

— Луперкаль, — сказал Рэвен.

Пол под ногами Граэля Ноктуа сотрясался от попаданий, на плитах под сапогами появлялись закругленные стреловидные выступы. «Громовой ястреб» обладал утилитарной конструкцией, рабочая лошадка, отличающаяся быстротой и легкостью в производстве.

Кроме того, он был сравнительно расходным.

Что едва ли успокаивало людей, которых он перевозил.

Присев возле задней аппарели с грузом дымящегося прыжкового ранца за спиной, Ноктуа ощущал каждое попадание по корпусу десантно-штурмового корабля. Он слышал каждое потрескивание натяжных тросов и скрип крыльев на запрессованных болтах, когда пилот исполнял отчаянные маневры уклонения.

Полосы выстрелов тянулись к кораблю, который петлял в воздухе, пока стрелки пытались предугадать его движение. Шрапнель выбивала в воздухе барабанную дробь. Шестеро воинов упали, когда бронебойные снаряды пробили фюзеляж и рассекли их, словно мешки с кровью, имеющие форму человеческого тела.

Линия трассера пересекла правое крыло. Основной удар пришелся по двигателю, затем оторвался элерон.

— За мной! — заорал Ноктуа.

Лампа готовности к прыжку все еще светилась оранжевым, но если бы они не убрались с обреченной птицы, то упали бы вместе с ней. «Громовой ястреб» двигался по воздуху, сползая в сторону и накренившись набок, когда отказал правый двигатель.

Ноктуа согнул ноги и толкнулся наружу и вниз, плотно прижав руки к бокам. Он не стал оглядываться посмотреть, следуют ли за ним его люди. Следуют, не следуют. Он узнает, когда окажется на земле.

Он почувствовал, как над ним взорвался «Громовой ястреб», и понадеялся, что горящий остов упадет не на него. Он ухмыльнулся, подумав, что бы о таком сказали Эзекиль и Фальк. В огне рухнули три «Громовых ястреба», возможно, больше. Это не имело значения. Все знали, что воздушные корабли — расходный материал. Небо заполнили легионеры-штурмовики.

Он проигнорировал их и сосредоточился на стремительно приближающейся земле.

Боевые братья на пляже увязли под снарядами на перекрывающихся секторах обстрела. Черный сланец берега напомнил Ноктуа о бойне на Исстване V, но на сей раз умирали уже Сыны Гора.

Ноктуа скорректировал угол спуска по направлению к цели, которую ему указал лично Луперкаль. Расположение опорных точек, траншей и редутов было в точности таким, как предсказывал Магистр Войны.

Смертные. Такие предсказуемые.

Символ в виде новорожденного месяца, такого же, как вытравленный у него на шлеме, располагался поверх сильно укрепленного пункта. Тот был окружен рядами передовых укреплений, прикрыт точечными орудиями и защищен сотнями солдат и самим своим расположением на линии фронта.

Ноктуа махнул ногами вниз, чтобы падать подошвами вперед. От мысленного импульса прыжковый ранец заработал, испустив визжащий ураган бело-синего пламени. Он специально модифицировал впускные и выходные сопла, чтобы они издавали вой при запуске.

Стремительное падение замедлилось. Ноктуа приземлился с грохотом раскалываемого камня. Он согнул колени, и форсунки прыжкового ранца опалили крышу опорного пункта. Спустя считанные секунды его окружил грохот подошв о камень. Закончив отцеплять от нагрудника два мелта-заряда, он уже успел насчитать двадцать шесть ударов.

Более чем достаточно.

Он швырнул мелты вниз по бокам от себя и вновь взмыл в воздух, дав краткий импульс из прыжкового ранца. Его воины сделали то же самое, и, как только они оказались в воздухе, пятьдесят восемь мелта-бомб взорвались практически одновременно.

Отключив сопла, Ноктуа выхватил меч с болт-пистолетом и рухнул вниз сквозь дымящиеся остатки крыши опорного пункта. Верхний уровень был полностью разрушен, превратившись в воющее и вопящее месиво умирающей плоти. Он спрыгнул на нижний этаж, пробив ослабленную конструкцию и приземлившись в центре бывшего проекционного стола.

Его окружали оглушенные смертные, лица которых напоминали оказавшихся на суше рыб. Непонимающе открытые в ужасе рты образовывали буквы «О». Он спрыгнул посреди них, одним взмахом меча рассек троих офицеров, а еще двоим выстрелил в лицо. Трупы еще не рухнули на пол, а он уже пришел в движение. Потолок пробили мощные удары, от которых каменная пыль и железные балки хлынули туда, где лишь мгновения назад располагался полностью функционирующий командный центр.

Из обломков поднимались покрытые прахом статуи воинов-богов, которые расправлялись со всеми живыми людьми в пределах досягаемости. Заряды болтеров рвали тела в бронежилетах, словно чрезмерно сжатые канистры с топливом. Брызги артериальной крови расписывали стены перекрещивающимися дугами. Ревущие цепные клинки рубили конечности и хребты, превращая плоть в мозаику.

Ноктуа увидел, как из караульных ниш у обоих основных входов вышли двое таллаксов на поршневых ногах и в безликих шлемах. Молниевые пушки открыли огонь, сминая воздух, но Ноктуа перескочил сверкающий заряд на своем прыжковом ранце. Он приземлился между таллаксами, обезглавив одного мечом и разорвав второго болтом, который выпустил, словно палач.

Двух других повергла толпа Сынов Гора, еще двоих застрелили, не дав сделать ни единого шага. Ноктуа уперся в блок шипящих клапанов и потрескивающих полусфер когитаторов. Его прыжковый ранец заработал, оставляя за собой каньон жженой плоти. Он рывком снизился, при приземлении вогнав пятку в грудь оставшегося таллакса.

Тот врезался спиной в стену, блок лорики таллакс разлетелся, будто стекло, и на усыпанный щебнем пол упали окованный сталью позвоночник с черепом. Последний развернул свой плазменный бластер и сумел выстрелить навскидку, проделав на наплечнике раскаленную борозду.

Разозлившись, Ноктуа рубанул его мечом по плечу.

Клинок вышел через таз, и сраженный киборг умер в потоке зловонных амниотических жидкостей, затрещав от машинной боли.

Ноктуа покрутил плечами, раздраженный тем, что кибернетическая вещь смогла подобраться к нему настолько близко. Плоть под броней была обожжена, и он только теперь почувствовал боль. Подумав о боли, он глянул вниз и увидел, что из бедра торчит арматура из катаной стали, а в нагрудник вошел боевой клинок таллакса.

Последний не пробил броню, но арматура прошла прямо сквозь ногу. Странно, что он этого не почувствовал. Он выдернул ее, мгновение понаблюдав, как течет кровь, и наслаждаясь новым ощущением ранения.

Он отбросил прут и кивнул своему магистру-сигнальщику.

— Ставьте маяк, — приказал он, указывая на центр разбитого гололитического стола. — Похоже, там сойдет.

Ноктуа услышал хриплое дыхание, глянул вниз и увидел, что один из командиров крепости еще жив. Умирающая женщина с лазпистолетом, покрытым орнаментом. Архаично и чрезмерно сложно, но ведь имперским офицерам так нравилось украшать свое боевое снаряжение.

Она была одета в бурнус из драконьей чешуи и золотистые очки, словно пустынный налетчик. Ноктуа заметил под этим, на груди униформы штифты, обозначающие звание.

Он не удосужился изучить военную иерархию вооруженных сил Молеха, как Аксиманд, но она явно располагалась высоко в пищевой цепи. Бурнус пропитывала кровь, а очки разболтались. Они повисли на одной щеке, открыв сморщенный, уничтоженный болезнью глаз.

Все еще наслаждаясь болью, Ноктуа раскинул руки.

— Ну, давай, — сказал он. — Сделай свой лучший выстрел.

— С удовольствием, — произнесла Эдораки Хакон и всадила волкитный заряд точно в сердце Граэля Ноктуа.

Грохот битвы обрушивался на Аксиманда, словно кулаки «Контемптора». По нему били ударные волны взрывов, щит содрогался от попаданий снарядов. Непрерывный обстрел делал каждый шаг полным опасностей. На дне воронок собралось невообразимое количество крови. Проезд сражающейся техники превратил ее в липкий и красный строительный раствор.

По пляжу проносились косы залпов тяжелых болтеров и автопушек. Щиты Сынов Гора принимали на себя большую часть огня, но не весь. Воины Легиона падали в таких количествах, каких Аксиманд не видел с Исствана.

Они шагали по мертвецам. Под ногами трещала опаленная броня, при продвижении подошвы вязли в размазанных трупах. Апотекарии и рабы оттаскивали прочь тех, кто был слишком серьезно ранен, чтобы сражаться. В подобном милосердии было мало смысла. Космический десантник, чьи раны слишком тяжелы, чтобы продолжать идти, представлял собой обузу, без которой Легион мог обойтись.

Пусть умирают, — подумал Аксиманд.

Догонявшие их с обеих сторон «Лендрейдеры» взметали снопы зернистого черного песка и застоявшейся крови. Вращающиеся орудийные платформы на гусеницах отстреливали снаряды и дымящиеся гильзы. Дредноут без одной руки, пошатываясь, бродил кругами, как будто искал ее. Над головой проносились ракеты, избыточное давление выжимало из легких воздух.

У воздуха был привкус перегруженных батарей и плавящейся стали, сгоревшего мяса и вскрытых внутренностей.

Фронт имперцев был неразличим за колышущейся грядой дыма орудий. Дульное пламя из сотен амбразур мерцало, словно вспышки пиктеров на параде. Небо окрашивалось взрывами, растекающиеся дуги дыма указывали места гибели десятков десантных кораблей.

— Тяжело идет, — произнес Йед Дурсо. Его шлем треснул посередине из-за попадания из автопушки по щиту, который от этого врезался прямо в лицо. Из трещины лилась кровь, но глазные линзы уцелели.

— Будет еще тяжелее, — отозвался он.

Что-то упало с неба и развалилось на части, катясь по пляжу и в равной мере раскидывая сооружения и тела. Аксиманду показалось, что это «Грозовая птица», но оно взорвалось до того, как он успел в этом убедиться.

Разбился еще один десантно-штурмовой корабль. На сей раз «Громовой ястреб». Он рухнул жестко, носом вперед. Перед ним, словно пули, веером разлетелись осколки твердого мокрого сланца. Дюжина легионеров упала, сраженная наповал, словно снайперским огнем. Заостренный кусок угодил Аксиманду в лицевой щиток. Левая линза треснула. Зрение затуманилось.

Крыло корабля согнулось и пропахало сланец, опрокинув летающую машину на крышу. Второе крыло переломилось, будто гнилое дерево, когда она понеслась по песку, подскакивая и разваливаясь при каждом падении. Крутящиеся и горящие останки врезались в группу Сынов Гора, и те исчезли в пламенном шаре, когда взорвались двигатели. Лопасти турбин разлетелись, словно мечи.

— Обет Луперкаля! — выругался Аксиманд.

— Никогда не думал, что меня обрадует роль пехотинца во время штурма, — произнес Дурсо, поднимая золотой символ, привязанный к рукояти щита.

Аксиманд покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Гляди.

Три «Лендрейдера» перед ними выглядели так, словно получили удар бойками стенобитного молота титана. Один был полностью выпотрошен, превратившись в почерневший остов, внутри которого остались только расплавленные трупы. Из второго, шатаясь, выбиралась горстка воинов. Их доспехи были черными — изначально, не от огня.

— Разве юстаэринцы не с Первым капитаном? — спросил Дурсо, узнав тяжелую броню терминаторов.

— Не все, — произнес Аксиманд.

Волчьи флаги третьего «Лендрейдера» пылали, его расколол жестокий удар.

Гор стоял на одном колене, прижав руку с когтями к борту своего «Лендрейдера», словно скорбел об утрате. Бок темного доспеха лоснился от крови, его, словно копье, пронзил кусок трубы.

— Луперкаль, — произнес Дурсо, испытав благоговение при виде одного единственного воина посреди столь масштабного побоища. Но какого воина.

— Сыны Гора! — закричал Аксиманд, проталкиваясь вперед. — Ко мне!

Изнутри «Лендрейдера» повалил дым. Из него шагнули извращенные воины, тела которых были охвачены огнем. Линзы шлемов сияли белизной кости, оставленной в пыльных склепах.

Не юстаэринцы, нечто куда хуже.

Как их там именовал Малогарст?

Луперки, Братья Волка.

Сергар Таргост назвал их иначе, когда сервиторы нартециума, наконец, сняли швы, скреплявшие его горло.

Двойное Пламя.

Теперь Аксиманд знал, почему. Их доспехи были совершенно черными. Не выкрашенными в черный, как у юстаэринцев, и почерневшими не от гибели машины, а от инфернального пламени варпа, которое горело внутри них.

Первым вышел Гер Гераддон. Аксиманд все еще мог вспомнить два меча, вонзенные ему в грудь, и собравшуюся вокруг лужи крови, которой он истек на полу Мавзолитики. Окутывавший броню огонь не заботил Гераддона. Как и семерых прочих, выбравшихся из обломков.

Сыны Гора построились рядом с Аксимандом, не меньше сотни воинов. Он не мог сказать точно из-за дыма. Каждый из легионеров видел то же, что и он. Магистр Войны в опасности.

Механикум защитил транспорт Луперкаля от всего, кроме разве что ярости титана, а все данные разведки утверждали, что ни один из имперских Легио еще не вывел в поле сколько-либо крупное соединение машин. Так что же сотворило такое?

Ответ не заставил себя ждать.

Они вышли из дыма. Багряно-золотые гиганты с шарнирными суставами. С сегментированных панцирей горделиво ниспадали знамена. Земля содрогалась от тяжелых ударов их когтистых ног и воющих трелей охотничьих горнов.

Выставив перед собой потрескивающие копья и визжащие мечи, рыцари Молеха атаковали Магистра Войны.

13 МАЯК ЗАГНАННЫЙ ВОЛК Я ЭТО СДЕЛАЛ

Он набрал полные легкие горячего, пропитанного металлом воздуха. Вдох обжигал, но альтернатива была хуже. В голове стучало, и казалось, будто кто-то вдавливает ему в левый глаз стальную иголку. Грудь болела, и казалось, что кто-то вдавливает в нее что-то существенно крупнее иглы.

— Вставай, — раздался голос.

Граэль Ноктуа кивнул, хотя от этого движения иголка вошла еще глубже в мозг.

— Вставай, — повторил Эзекиль Абаддон.

Ноктуа открыл глаза. Имперский опорный пункт. Внутреннее пространство выжжено и разрушено. Это сделал я. Был десантный штурм, и я убивал таллаксов. Он не думал, что разбитый командный центр заполнен отделением глянцево-черных терминаторов.

На титанических пластинах их темных доспехов плясали коронные разряды, Ноктуа чувствовал ледяной металлический привкус от телепортационной вспышки.

— Так маяк сработал? — выговорил он.

— Практически единственное, что ты сделал, как надо, — сказал Абаддон, раздавая своим воинам указания на внутреннем хтонийском жаргоне. — Юстаэринцы здесь, и имперский фронт уже опрокидывается.

Ноктуа перекатился набок, он взмок от усилий, с которыми приходилось втягивать воздух. Он поднялся, от напряжения его едва не стошнило. В конце концов выпрямившись, но нетвердо стоя на ногах, Ноктуа немедленно понял, в чем проблема. Ему уничтожили сердце.

Умирающая женщина. Офицер. Ее пистолет был чем-то большим, нежели просто лазпистолетом. Чем-то существенно большим, нежели просто лазпистолетом. Он глянул вниз и увидел аккуратное, прижженное отверстие в нагруднике и груди. Он знал, что если бы подобрал засевшую в ноге арматуру, то без усилий смог бы просунуть ее сквозь дыру в груди и спине.

— Она меня подстрелила, — произнес он. — Эта стерва меня подстрелила.

— Насколько я слышал, ты ей это позволил, — сказал Первый капитан, качая головой. — Глупо. Я отстаю от графика. И теперь Кибре, скорее всего, опрокинет свой фланг первым.

Ноктуа поискал умирающую женщину, но та была уже мертва. Ее голова лежала на плече под неестественным углом, поскольку это было все, что от нее осталось после попадания массореактивных зарядов в грудь.

— Ты легко отделалась, — сказал он.

Абаддон схватил Ноктуа за наплечник и развернул. Терминаторский доспех Первого капитана давал ему преимущество в росте на голову. Ноктуа посмотрел снизу вверх в глаза, которые напоминали глаза волка на охоте, чья добыча грозит ускользнуть.

— Верни своих людей обратно в бой, — произнес Абаддон, — иначе я закончу то, что она начала.

— Да, Первый капитан, — ответил Ноктуа.

Рыцари устремились к Магистру Войны, и Рэвен еще никогда не чувствовал себя столь уверенным и справедливым, предвкушая убийство. Его руки пылали от готовности стабберных пушек и трескучих энергетических петель кнута.

Воины, стремившиеся к славе еще до того, как «Бич погибели» стал принадлежать ему, кричали на него, подавляя чувства своими раскатистыми боевыми кличами. ОН слышал их голоса, хор бессловесной ярости. Никто из них никогда не совершал столь великого убийства, и каждому хотелось ощутить то, что ощущал Рэвен.

Он направлял их умения и силу, пользовался ими.

«Бич погибели» был острием клина, его копье было нацелено в сердце Магистру Войны. Эгелик и Бэнан держались вплотную по бокам. Головы опущены, ионные щиты выставлены перед сердцами.

Цепные клинки-жнецы отведены назад для удара.

Он разразился диким хохотом. Он был имперским командующим. Ему принадлежало право первого убийства, и каким обещало стать это убийство.

Гора окружали воины, броня которых казалась горящей, но странное зрелище не замедлило Рэвена. Сенсориум сообщал, что другие воины направляются спасти своего предводителя. Они опоздают.

Он сжал кулак, и с наплечной установки ударил пылающий поток высокоэнергетических лазеров. Четверых черных воинов практически испепелило. «Лендрейдер» разрезало надвое.

Гор поднялся на ноги, и, хотя на нем и был шлем, Рэвен мог вообразить страх в его глазах. «Бич погибели» щелкнул кнутом, и Магистра Войны швырнуло на разбитый «Лендрейдер». Он силился встать, а на его плечах и груди вспыхивали лиловые дуги молний.

Плавающие перекрестья прицела Рэвена сошлись на янтарном оке на груди Магистра Войны.

— Попался, — произнес Рэвен, дав волю яростной мощи оружия, которое берег для этого мгновения: термального копья.

Стремительные копья раскаленного как солнце света обвили Луперкаля, но когда Аксиманд проморгался, отогнав кружащиеся остаточные образы, то увидел вокруг своего господина и повелителя лишь тьму. Луперки прильнули к Магистру Войны, словно фанатики, которые умоляют возносящегося бога остаться.

Они завыли, и Аксиманд почувствовал, что дневной жар пропал.

Время замедлилось. Не так, как это порой бывало в пылу боя. Совсем не так. В сущности, оно не столько замедлилось, сколько остановилось.

Мир стал неподвластен времени, как будто оно здесь никогда не существовало, не должно было и не могло существовать. Галактики могли бы возникнуть в круговороте, дойти в своем вращении до исчезновения, и это бы произошло в одно мгновение ока. Мясная муха могла бы взмахнуть крыльями, и на завершение движения ушла бы вечность.

Это исходило из черных воинов, окруживших Магистра Войны, словно они черпали его из некоего бездонного источника внутри себя. Или же какая-то ужасная сила тянулась сквозь них, позволяя толике своего мира просочиться в этот.

Стрелы убийственной энергии из орудий рыцаря вошли в луперков. И исчезли. Они оказались поглощены, будто Двойное Пламя стало темными окнами в иное царство бытия.

А затем все кончилось, и Аксиманд пошатнулся, когда ход времени догнал его, а мир мгновенно вернулся в фокус. Он оперся на щит. Сердце работало с натугой, словно оказалось в плену кожи, которая была ему слишком мала.

— Что…

Это было все, что он успел сказать, прежде чем луперки разорвали объятия вокруг Магистра Войны. К доспеху Луперкаля липли ручейки черного пламени, но он был жив.

Рыцарь, возглавляющий атаку, замешкался, ошеломленный тем, что цель не погибла. Его орудия поднялись исправить эту ошибку, но секундная пауза уже лишила его единственного преимущества.

И лишь эта секунда и требовалась Гору.

Я должен быть мертв.

Нервные окончания горят. Боль. Боль, подобной которой он никогда не знал.

Даже при нападении на Купол Возрождения не было настолько плохо. Он мог бы выдержать ожоги и физические травмы, но колючее пламя от кнута рыцаря резало нервы, словно ликующие мучители.

Я должен быть мертв.

Нет времени размышлять о том, что это не так. Справься с болью. Загони ее вглубь. Перенеси ее позже.

Луперки Мала и Таргоста спасли его. Не было времени гадать, как именно. Отступление было невозможно. Ему причинили боль, и ему нужно было причинить боль в ответ. Аксиманд и Пятая рота приближались. Все кончится до того, как они доберутся к нему.

Гор поднял взгляд на атакующих рыцарей.

Я жив, и это был ваш единственный шанс.

Луперки бросились от него, словно стая хищных птиц, выпущенных с гнезд на доспехе. Гораздо быстрее, чем должно двигаться что-либо живое. Там, где они вцепились в него, остались ожоги. Холодовые ожоги. Гор двинулся следом, занося Сокрушитель Миров над головой.

Первый рыцарь сделал шаг назад, и Гор рассмеялся.

— Испугался теперь? — взревел он.

Шлем заполнился вопящим треском вокса. Он сорвал его и отшвырнул прочь.

Луперки роились вокруг ног рыцаря, карабкаясь и прыгая вверх. Уверенно хватаясь за кромки сегментированных пластин. По пути наверх они рвали, переламывали соединительные кабели, выдирали сервоприводы и сцепки. Гер Гераддон вскарабкался быстрее всех и вогнал когтистый кулак в пилотский отсек. Рыцарь щелкнул кнутом, бичуя себя самого, чтобы стряхнуть его. Приближались другие рыцари, обходящие предводителя с боков.

Приблизься. Окажись внутри их зоны обстрела.

С фырканьем загрохотали пушки, дульное пламя перемалывало землю в пыль. Сплошные снаряды следовали за Гором, но тот подставил между собой и обстрелом первого рыцаря. Заряды стабберов прошлись по панцирю ведущего рыцаря и установке термального копья. Оружие взорвалось.

Тело другого рыцаря врезалось в первого, раздавив еще двух луперков, которые умерли с воем. Он вогнал ионный щит в броню предводителя, швырнув последних в воздух. Словно слезы, хлынули стекло и смазка.

Показавшийся пилот был мрачным красавцем с жестокой улыбкой.

Гор рассмеялся. Ты все еще думаешь, что можешь меня убить.

Он поднырнул, когда рыцарь топнул ногой. Перекатившись, Гор поднялся на ноги и разорвал своей когтистой перчаткой пневматический узел в сочленении голени рыцаря. Тот пошатнулся, гироскопические сервоприводы с визгом пытались удержать боевую машину в вертикальном положении.

Третий и четвертый рыцари выходили на огневые позиции. Позади толкалось еще больше.

Продолжай двигаться. Не давай им прижать тебя на месте.

Гор петлял между ногами атакующих, будто волк-одиночка посреди стада. Однако создания из этого стада могли раздавить, сжечь и выпотрошить его. Топающие ноги давили землю. Вокруг били ревущие цепные клинки, превосходившие шириной спидер «Дротик». Энергетический кнут ведущего рыцаря затрещал, проплавив на песке трехметровую стеклянистую борозду.

Гор вскарабкался на грейферный механизм растопыренной ноги рыцаря. Он ухватился за ребристые кабели на голени и согнул ноги. Присев, он подпрыгнул так высоко, как только мог. Взмах Сокрушителя Миров — и коленный сустав взорвался. Нога рыцаря подогнулась, и тот пьяно оступился. Ни одна система стабилизации не могла его удержать.

Рыцарь рухнул, его броня смялась, панцирь раскололся. Взорвались силовые ячейки орудийной установки, и поверженную машину окутало пламя. Гор увидел, как в кабине кричит сгорающий пилот.

Упал еще один рыцарь, верхняя часть его торса взорвалась вишнево-красным огненным шаром. Гор ощутил волну жара, не связанную с его уничтожением. По черному пляжу с ревом двигался эскадрон из трех «Глеф», и их безумно мощные волкитные карронады окутывало колышущееся марево от недавнего разряда.

Громадные танки представляли собой разновидность «Разящего клинка», для производства которой требовался катастрофический объем ресурсов и квалификации. Лишь с великой неохотой Марс утвердил внедрение в Легионы танка, несущего такое орудие. Лунные Волки были одним из первых Легионов, кто получил «Глефы» — еще один знак благосклонности Императора.

За ними появились и другие танки, все сверхтяжелые. Два эскадрона «Теневых мечей» и кузенов «Глеф» — собственно «Разящих клинков». Из пушек-«вулканов» ударили жгучие лучи, а турели ускорителей хлестнули бронебойными снарядами. Шум был оглушительным. Грохот эхом отразился от утесов.

Три рыцаря оказались практически стерты с лица земли, от них осталась лишь пара расплавленных ног и пара орудийных установок. Четвертый успел вскинуть свой ионный щит достаточно быстро, чтобы отвести в сторону всю мощь снаряда повышенной плотности, который, тем не менее, полностью оторвал руку и большую часть плеча.

Рыцарей чудовищно превосходили огневой мощью, и им было об этом известно. Охотничий горн предводителя испустил воющий звук, и они отступили туда, откуда пришли. Посрамленные и сокрушенные, они оставили половину своих мертвыми и уничтоженными.

Гор втянул пахнущий фицелином воздух, давая выход изнеможению и напряжению после боя. Маслянистый пот стекал по раскрасневшемуся лицу, собираясь в бороздках на броне, где запеклась кровь. Тело перегревалось, восстанавливая плоть. Движение с такой скоростью изнуряло. Даже примарха.

Он услышал лязг доспехов, и воины построились вокруг него, вогнав щиты в песок, чтобы создать импровизированное прикрытие. Он уже знал, что в этом нет нужды.

Сражение уже было выиграно.

Об этом сообщала болтающаяся бусинка вокса, которая повисла на вороте, когда он выбросил шлем. Обезглавливающий удар Ноктуа разрушил центр и, скорее всего, убил старшего вражеского офицера. Телепортирующиеся юстаэринцы и Катуланские Налетчики зачищали траншеи, и Эзекиль с Кибре не давали пощады.

Когда линия обороны оказалась брошена, по окровавленному пляжу двинулись тысячи бронемашин: «Лендрейдеры», «Разящие клинки», Носороги», «Сикараны» и, наконец, «Химеры» ауксилий Литонана. За ними следовали «Хищники» всех разновидностей, а также эвакуационные тягачи, разведывательные танки и машины пополнения запасов «Троянец».

На поле боя роились апотекарии, которые подбирали раненых, пока дым от бомбардировки сдувало в море. Горело множество остовов, устилающих побережье.

— Тяжелая цена, — произнес Гор, когда Аксиманд подошел к нему и вогнал свой щит в песок. Он закашлялся, во рту была кровь.

— Сэр! — сказал Аксиманд. — Сэр, вы ранены?

Гор покачал головой, а затем осознал, что да — его действительно ранили. Сильно ранили. Он протянул руку и оперся на Аксиманда. Последний раз, когда он находился в окружении своих воинов и чуть не упал, кончился скверно для всех.

— Я в порядке, Маленький Гор.

Они оба знали, что это ложь, но, тем не менее, сошлись на ней.

— Сразившись с десятью рыцарями? — поинтересовался Аксиманд. — Правда?

— Я убил одного, а остальные бежали при виде меня.

— Скорее, при виде «Глеф» и «Разящих клинков», — заметил Аксиманд.

— Аккуратнее, — произнес Гор, на мгновение сильнее нажав на руку Аксиманда. — Будь я мелочен, мог бы решить, что ты принижаешь эту победу.

Вняв предостережению Луперкаля, Аксиманд кивнул.

— Вы уверены, что с вами все хорошо?

— Лучше, чем хорошо, — ответил Гор. — Я победил.

Черный песок побережья Авадона напоминал Граэлю Ноктуа о Исстване V, однако прометиевые костры, горевшие вдоль дороги от пляжа, и построенная на ее краю трибуна были в точности как на Улланоре. Опустилась ночь, но небо до сих пор рассекали яркие, словно фосфорное пламя, следы падающих с орбиты обломков.

Над головой кружили «Грозовые орлы» и «Огненные хищники», похожие на охотничьих птиц, которым не терпится вновь получить свободу.

Возвышавшийся на узком полуострове Авадон был окутан тьмой, его острые углы озарялись лишь лунным светом, отраженным в океане. Огни жилых башен города, памятников Легионам и рынков практически полностью погасли, тысячи жителей цеплялись за темноту в надежде, что Легион обойдет их стороной.

Завоевательная армия высадилась на Дамесеке и строилась вокруг Авадона, готовясь наступать на юг по сельскохозяйственному центру континента, по направлению к Луперкалии. Отделения поиска и разведки уже носились в воздухе, и к командованию Легиона потоком лилась информация о диспозиции сотен тысяч солдат Молеха.

Морниваль сопровождал Магистра Войны, шагающего среди построенных рот Легиона. Он вновь обрел величественный вид благодаря наспех произведенным ремонтным работам, пусть даже никакие из них не годились для нового сражения. Гор шел, слегка прихрамывая, чего большинство не замечало, но для расчетливого взгляда Ноктуа это было ослепляюще очевидно.

Прямо перед ними располагалась трибуна, построенная из обломков разрушенных опорных пунктов линии обороны. За ней высилось шесть титанов «Полководец-Смертоносный»: четыре в графитово-золотистой раскраске Легио Вулканум, два — в цветах ржавчины и кости Вульпы. Лунный свет отражался от тяжелых пластин их брони. Орудийные установки испускали отработанные газы, словно жаркое дыхание зверя.

На Дамесек высадилось двадцать шесть машин Титаникус: одиннадцать из Вулканум, шесть из Интерфектор, четыре из Вульпы и пять из Мортис — самое крупное скопление титанов, какое Ноктуа доводилось видеть после Исствана III. Десять «Разбойников», будто громадные статуи, стояли в окраинных районах Авадона, а шесть «Псов войны», словно бдительные сторожевые собаки, бродили по краю сборной площадки.

— Напоминает мне о Триумфе, — одобрительно произнес Эзекиль.

— В том-то и идея, — отозвался Луперкаль.

— Разве триумфы обычно не устраивают после кампании? — спросил Ноктуа, и Первый капитан бросил на него рассерженный взгляд. Эзекиль не собирался быстро забывать о задержке, к которой привела его рана от руки смертной.

— Если только ты не из отребья Фениксийца, — сказал Кибре.

— Это символично, Граэль, — произнес Гор. — Мы покидали Улланор слугами Императора. Покидая Молех, мы будем своими собственными господами.

Что-то в интонации Магистра Войны подсказывало Ноктуа, что это не вся правда, однако предупреждающий взгляд Аксиманда удержал его от развития темы. Он кивнул и скрыл гримасу боли. Казалось, кто-то вгоняет ему в грудь холодный, словно лед, клинок.

— Граэль? — спросил Гор, сделав паузу и искоса посмотрев на него.

— Ничего, — ответил он. — Сам виноват.

— Не поспоришь, — проворчал Эзекиль.

Гор кивнул, и они двинулись дальше.

Апотекарий, занимавшийся Ноктуа в конце битвы, буквально требовал, чтобы тот покинул боевые порядки и отправился на операцию по имплантации сердца. Ноктуа отказался от всего, кроме простейшего ухода.

Он заставлял себя не отставать, чувствуя, как холодный клинок боли вкручивается вглубь пустоты в груди. Ощутив на себе чужой взгляд, Ноктуа перевел глаза с Магистра Войны на воинов, стоявших вдоль его пути.

Гер Гераддон ухмыльнулся Ноктуа так, что тому захотелось разбить ему лицо кулаком. Гераддона окружали луперки в глухих шлемах, глаза которых заполняли помехи. Их было гораздо больше, чем Ноктуа видел во время штурма Вар Криксиа.

Насколько далеко зашли Малогарст и Таргост в поисках тех, кто бы добровольно вызвался стать носителями пожирающих плоть убийц из варпа?

Гераддон оглянулся через плечо и приподнял брови.

Скоро ты станешь одним из нас, — говорил этот взгляд.

Нерожденным.

Свободным от бремени…

— Эзекиль, ты знал, что вы с этим городом тезки? — поинтересовался Магистр Войны, когда они приблизились к трибуне. Ноктуа отвернулся от Гера Гераддона и постарался избавиться от мысли, что смотрит на собственное будущее.

— А это так? — спросил Первый капитан.

— Я имею в виду имя «Абаддон». Говорят, что Эзекиль был древним пророком, хотя похоже, что он мог просто стать свидетелем одного из первых контактов Старой Земли с ксеноформами. Мне попадалось несколько упоминаний об Абаддоне, — сказал он. — Или же Аполлионе или Авадоне, в зависимости от того, читаешь ли ты Септуагинту или Гекзаплу. Или это была Вульгата? Так много версий, и все они не сходятся друг с другом.

— Так кем был Абаддон? — спросил Кибре. — Или мы не хотим об этом знать?

Гор остановился у подножия лестницы на трибуну.

— Он был ангелом, Фальк, — сказал Гор. — Но пусть этот термин не вводит тебя в заблуждение. В те времена ангелы были пропитаны кровью, они были десницей мстительного духа, который посылал их вмир людей учинять опустошение и убивать в свою славу.

— Прямо как про тебя сказано, — заметил Аксиманд, и все рассмеялись.

Гор взошел на трибуну, но Морниваль не последовал за ним. Их место было здесь — незримо присутствовать за кулисами, пока Луперкаль наслаждается преклонением. Ноктуа воспользовался моментом, чтобы оглядеть собравшихся легионеров.

Сыны Магистра Войны тянулись вдаль, насколько хватало зрения. По меньшей мере, шестьдесят тысяч космических десантников. В традиционной системе оценки численности эта сила являлась мизерной для завоевания мира.

Однако это был XVI Легион, Сыны Гора, и этого было более чем достаточно. Практически переизбыток.

Магистр Войны занял центральную сцену, высоко подняв Сокрушитель Миров и свой коготь. Титаны «Полководец-Смертоносный» испустили из боевых горнов оглушительные звуки, и тысячи легионеров вскинули кулаки в воздух при виде Луперкаля.

— Из мира тьмы я соединил демонов и убийц в обличье волков.

Гор махнул булавой вниз, и ночь обратилась в день, когда окружавшие Авадон титаны «Разбойник» открыли огонь из всех своих орудий. Они обрушивали вниз непрерывный обстрел лазерами, ракетами и плазмой, пока город и все живое в нем не поглотила огненная смерть.

Вокс-каналы передали голос Магистра Войны через горны титанов, и от его фразы Ноктуа до костей пробрала дрожь.

— Так сгинут все, кто встанет против меня.

— Йактон, — произнес Локен, встав в дверях кают-компании «Тарнхельма». С момента входа в варп, Странствующие Рыцари проводили большую часть дня вокруг длинного стола, обмениваясь информацией о своих свершениях и опытом. Арес Войтек пересказывал историю штурма его Легионом кочевой флотилии ксеносов и людей. Его серворуки обрисовывали маневры нескольких звездолетов.

Рассказ стих, когда они увидели Локена.

— Гарвель, — отозвался Круз. — Если ты пришел закончить начатое, я не стану тебе мешать, парень.

— Может, я стану, — сказал Брор Тюрфингр.

— Жаль, я пропустил первый раз, — хихикнул Севериан.

Локен покачал головой.

— Я здесь не для того, чтобы драться с тобой.

— Тогда чего ты хочешь?

— Соответствовать словам, которые сказал Каллиону Завену.

Услышав свое имя, бывший легионер Детей Императора поднял глаза, на мгновение отвлекшись от полировки своего клинка, сделанного из рубящего когтя.

— И что ты ему сказал? — поинтересовался Круз.

— Я сказал ему, что перед нами достаточно врагов, чтобы не выискивать их в собственных рядах.

— Тогда почему ты чуть не убил Йактона? — спросил Каин.

— Заткнись, Тубал, — сказал Варрен, заменяя заточенные зубья своего топора, который ни на толику не утратил смертоносной остроты.

— А что? — возразил бывший Железный Воин. — Это уместный вопрос.

— Не в этом дело, — отозвался Арес Войтек.

Круз кивнул и, вынув ноги из-под стола, встал перед Локеном. На борту корабля легионеры не носили доспехов, и Локен видел, что тело Вполуха жилисто и полно силы, словно закаленная сталь или высушенная сердцевина дерева. На нем была обтягивающая безрукавка и бежевые штаны, заправленные в доходящие до колен черные сапоги.

На его лице почти не осталось следов от нападения Локена, только легкое изменение цвета кожи вокруг правого глаза.

— Славные слова, — произнес Круз. — Тяжело соответствовать с такой нехваткой доверия, а?

— Насколько это имеет значение, мне жаль, — сказал Локен, садясь за стол.

Круз отмахнулся от извинений и налил себе кубок воды. Он налил выпить и Локену, от чего тот не отказался.

— Я ждал этих побоев с тех пор, как обнаружил, что ты жив, парень.

— Я не понимаю только одного, — произнес Локен.

— Всего одного? — проворчал Круз. — Тогда ты знаешь больше меня. Что же тебе непонятно?

— Если лорд Дорн велел тебе держать существование Мерсади в тайне, почему же ты рассказал мне о ней в крепости-тюрьме? — спросил Локен. — Ты мог просто сесть на борт «Тарнхельма», и я бы так ничего и не узнал.

— Секреты имеют свойство выплывать наружу, — сказал Алтан Ногай. — Для Круза было правильно заговорить в том месте и в то время.

Круз кивнул.

— Я прибыл на Титан вместе с лордом Дорном, чтобы убить человека.

— Кого?

— Соломона Восса, помнишь такого?

Локен кивнул.

— Никогда его не встречал, но слышал имя на борту «Мстительного духа».

— Хороший человек. Слишком хороший. Думаю, потому-то Луперкаль и держал его при себе так долго перед тем, как отправить обратно к нам. Восс не сделал ничего плохого, однако мы не могли оставить его в живых. Гор знал об этом, знал, что оно ляжет тяжким грузом на того, кто взмахнет клинком, кто бы это ни был. И, как говорит Алтан, секреты имеют обыкновение выплывать наружу. Чем они больше, тем вероятнее, что они проявятся именно тогда, когда ты этого не хочешь.

— Какое отношение Соломон Восс имеет к Мерсади?

Круз нагнулся над столом, опершись на него руками.

— Чтобы не было никакого недопонимания, я собираюсь говорить очень прозрачно, — сказал он. — Горстка нас направляется обратно, сразиться с Магистром Войны. Шансами на то, что мы вернемся живыми, можно буквально пренебречь. Я подумал, что ты заслужил узнать, что она еще жива, перед уходом.

Локен с каменным лицом откинулся назад.

— Лорд Дорн убьет и ее?

— Полагаю, он об этом думал.

— Что же его остановило? — спросил Рубио.

— Это ты малефикарум, — сказал Брор Тюрфингр. — Ты нам и скажи.

Рубио бросил на Брора раздраженный взгляд, но ультрамарская добродетельность удержала его от обмена оскорблениями с фенрисийцем.

— Сострадание, — произнес Завен, откладывая меч. — Не то качество, которого я бы ожидал от Владыки Кулаков, но возможно, что он не настолько высечен из камня, как мы все думали.

— Казнь Соломона Восса причинила примарху больше боли, чем вам известно, — сказал Круз. — Очередная отметка в мясницком списке Луперкаля. Новая кровь на его руках.

Они погрузились в молчание, пока Локен не вынул футляр, который ему дала Мерсади. Он положил его на стол и толкнул по направлению к Крузу.

Вполуха заметил это и настороженно оглядел коробочку.

— Что это?

— Не знаю. Мерсади сказала, чтобы я передал его тебе.

— Ну так ради Трона, открой ее, — произнес Варрен, когда Круз не притронулся к коробке. — Проклятье, не держи нас в неизвестности.

Круз раскрыл футляр и озадаченно нахмурился. Он вынул оттуда спрессованный диск затвердевшего красного воска, прикрепленный к длинной полоске пожелтевшей бумаги.

— Клятва Момента, — сказал Тубал.

— Она моя, — произнес Круз.

— Конечно, она твоя, — отозвался Брор. — Локен только что тебе ее отдал.

— Нет, я имею в виду, что она моя, — сказал Круз. — Я ее сделал в свое время. Я узнаю собственную печать, увидев ее.

— К какому поступку она тебя понуждает? — поинтересовался Тубал Каин.

Круз покачал головой.

— Ни к какому. Она пуста. Я ее сделал в дни перед исстванской кампанией, однако так и не дал клятву на то сражение.

— Ты отдал ее Мерсади? — спросил Локен.

— Нет, она была в моем арсенале, — сказал Круз, вертя печать своими узловатыми руками. — Госпожа Олитон говорила что-нибудь о том, зачем это должно быть у меня?

— Она велела напомнить тебе, что ты уже не Вполуха, что твой голос прозвучит громче, чем чей-либо еще в Легионе.

— Что это значит? — спросил Арес Войтек.

— Будь я проклят, если знаю, — отозвался Круз. — Гарвель? Что еще она сказала?

Локен не отвечал, глядя на стоящий в тени призрак фигуры в капюшоне, которую, как ему было известно, не увидит никто из остальных. Фигура медленно покачала головой.

— Ничего, — произнес он. — Больше она ничего не сказала.

14 СТРЕЛА АПОЛЛОНА МАШИНА УНИЧТОЖЕНА КОМПЛЕКС ЭЛЕКТРЫ

Офир принадлежал Гвардии Смерти. Его перерабатывающие заводы, мельницы и прометиевые скважины теперь повиновались воле Мортариона и когорт механикумов Магистра Войны. Пламя локализовали, повреждения устранили, и через десять часов после начала атаки XIV Легиона инфраструктура Офира уже полностью функционировала.

Собирались соединения танкеров, заполненных драгоценным топливом для отрядов «Лендрейдеров», «Носорогов» и боевых танков, которые грохотали по растрескавшимся площадкам из пермакрита. Десять тысяч воинов Легиона были готовы выступать на запад, к полям сражений, однако мешала одна проблема.

Девять тысяч километров густых джунглей.

Девять тысяч километров скалистых утесов, волнистых холмов, ребристых хребтов и отвесно обрывающихся бассейнов рек. Генералы Молеха полагали, что джунгли Куша, как и Arduenna Silva Старой Земли, совершенно непроходимы, и потому от нападения с этого направления защищала лишь старая куртинная стена. Местные называли ее Общинной Чертой. Орбитальные авгуры засекли на ней пренебрежимо малое имперское присутствие.

Генералы Старой Земли оказались неправы, но молехские справедливо считали джунгли непроходимой преградой. Ландшафт сам по себе был плох, однако во влажных от пара глубинах обитали смертоносные звери: бродячие стаи ажджархидов, имеющие свои индивидуальные участки маллагры, или же хищные группы ксеносмилусов.

И все это были лишь самые мелкие из громадных чудовищ, которые, по слухам, жили в мрачном сердце джунглей.

От сотен машин Гвардии Смерти, грохотавших на границе джунглей, отделился один «Носорог». Он ничем не выделялся внешне, старый корпус покрывали рубцы повреждений. На башенке отсутствовали болтеры, и было похоже, что символика Гвардии Смерти выгорела в бою за захват Офира. Он проехал между высоких башен, возведенных для наблюдения за джунглями, и скрылся из виду.

Одинокая машина следовала по старой охотничьей тропе, некогда использовавшейся Домом Нуртен, пока последний из этого рода не погиб, когда самец маллагры в сезон гона порвал его рыцаря на части. Заросшая и неудобная для любого транспорта, кроме гусеничного, тропа была едва проходима.

Шуи и вибрация двигателя не могли не привлечь внимания. За «Носорогом» следовала стая колючих ксеносмилусов — мускулистой помеси саблезубого тигра с крокодилом, обладавшей мимикрирующей шерстью и неуемным аппетитом к плоти.

Вожаком стаи был чудовищный зверь, шипы которого напоминали копья, а клыки — мечи. Он был столь же крупным, как «Носорог», его шкура рябила от пестрых теней джунглей и мимолетных колонн солнечного света. Когда «Носорог» двинулся по тропе вдоль края скалистого склона, стая захлопнула ловушку. Три зверя подбежали сбоку. Они врезались в «Носорог», скребя по корпусу и бороздя металл пожелтевшими когтями.

Вожак выпрыгнул из укрытия, и его похожие на кувалды лапы снесли машину с тропы. Она опрокинулась набок и покатилась по склону туда, где когда-то располагался бассейн реки.

Теперь же он стал местом для убийства.

Остальная стая атаковала, раздирая перевернутый «Носорог» и отрывая его броню, словно бумагу. Прежде, чем они успели полностью разрушить машину, на борту распахнулся увеличенный люк, и в высохшую пойму вышла громоздкая фигура.

Закованная в полностью герметичный экзоскафандр для внутреннего обслуживания плазменных реакторов — предшественник терминаторских доспехов — фигура оказалась в челюстях вожака.

Крючковатые зубы в глубине челюстей зверя вгрызлись в слои адамантия и керамита. Тяжеловесные пластины застонали, но чудовище не ощутило вкуса плоти. Взревев от злобы, ксеносмилус махнул головой и швырнул фигуру на осыпь камней. Скала раскололась, однако броня выдержала.

Пассажир «Носорога» плавно поднялся, как будто для него не имело никакого значения, что громадные хищники бросают его, как тряпичную куклу. Стая оставила в покое «Носорог» и встала кругом. С челюстей капала едкая слюна.

Облаченный в броню воин поднял руки и расстегнул сложную последовательность стопорных болтов и вакуумных затворов. Он снял шлем и бросил его наземь. Показавшееся лицо постоянно перетекало между жизнью и смертью. Между вздохами кожа успевала сгнить до состояния мертвечины и восстановиться.

— Стайные хищники? — произнес Игнаций Грульгор. — Досадно. Я надеялся на более крупных зверей.

Ксеносмилусы не атаковали. Они учуяли в добыче порчу, и их шипы встали дыбом. Даже падальщики не трогают плохое мясо.

Первыми погибли высокие камыши, окружавшие Грульгора. Расходящаяся волна смерти покрыла землю черной сгнившей растительностью. Он выдыхал токсины, болезни, бактерии и штаммы вирусов, которые некогда были запрещены, но уцелели благодаря человеческой алчности.

Каждый его вздох превращал воздух в смертельное оружие.

Вожак стаи рухнул, откашливая омертвелые комки растворяющейся ткани легких. В мгновение ока плоть растаяла на костях, словно замедленную пикт-запись процесса разложения запустили с ускорением. Стая умерла вместе с ним, а Грульгор расширял зону охвата Пожирателя Жизни. Его сила нарастала по экспоненте с каждым вздохом, который не был вздохом.

Окружавшие его джунгли умирали. За один удар сердца деревья падали, превращаясь в разлагающийся перегной. Реки сворачивались, становясь прахом, а растительность — насыщенной газом слизью.

Он был отправной точкой, нулевым пациентом и всеми мыслимыми переносчиками.

Его прикосновение означало смерть, его дыхание означало смерть, и его взгляд означал смерть. Там, где он ступал, джунгли гибли, и им уже не суждено было вырасти вновь.

Игнаций Грульгор был Пожирателем Жизни, получившим разум, ходячей пандемией. Богом чумы, способным поспорить с Носоем, порожденным безрассудством Пандоры, или же ужасным Морбусом романиев.

То, что когда-то было непроходимыми джунглями, таяло, будто лед перед огнеметом. Тысячи гектар оседали и растекались вокруг перерожденного сына Мортариона, словно плавящийся воск.

Игнаций Грульгор подобрал свой шлем и вернулся к «Носорогу», который теперь покоился в болоте пораженной раком растительности. Пропитанное варпом тело с легкостью смогло перевернуть машину, и траки ударились о влажный ковер гнойной материи.

Там, где он раньше едва мог видеть на десять метров в любом направлении, теперь горизонт уходил все дальше по мере распространения им своей буйной порчи до самого дальнего предела.

Игнаций Грульгор вновь забрался в «Носорог» и продолжил путь на запад по чумной гнилостной пустоши.

В пятидесяти километрах позади за ним последовала Гвардия Смерти.

Пол «Галена» Ноамы Кальвер был залит кровью, которая перетекала из стороны в сторону с каждым маневром, который приходилось совершать пилоту. «Гален» был построен на увеличенной базе «Самаритянина», и внутри него был оборудован полноценный хирургический комплекс и двадцать коек для пострадавших.

Каждая из этих коек была переполнена в два раза. Около трети солдат, которых они везли, были мертвы. Кьелл не прекращал уговаривать ее избавиться от трупов, но Ноама бы скорее сама выпрыгнула с кормы, чем вот так вот бросила своих мальчишек. Ее форма хирурга-капитана должна была быть светло-зеленой, однако от груди и ниже пропиталась кровью. Рубиновые капельки испещряли кожу оттенка красного дерева, которая была чересчур бледной от нехватки сна и слишком многих долгих дней на медицинских вахтах.

Глаза, видевшие гибель слишком многих мальчиков, отяжелели от скорби и помнили каждого из них.

Мобиле медикус «Гален» представлял собой тяжелую гусеничную машину длиной и шириной со сверхтяжелый танк. Однако, в отличие от всех прочих известных ей сверхтяжелых танков, двигатель этого изрядно оставлял желать лучшего. Он обычно мог вывезти раненых в безопасное место, но оставалось множество того, что могло двигаться быстрее них.

Она не могла с этим ничего поделать и поэтому сосредоточилась на насущном деле.

В девяноста километрах от Авадона они с лейтенантом Кьеллом вытащили солдата из обломков «Гибельного клинка», у которого взорвался двигатель. Согласно нашивкам, его звали Никс, а его юные глаза напоминали ей о собственном сыне, который нес службу за пределами планеты в 24-м полку Молехских Отпрысков Пламени.

Эти самые глаза умоляли ее спасти ему жизнь, но Ноама не знала, сможет ли это сделать. Ему вспороло живот раскаленным докрасна осколком снаряда, а обожженная прометием кожа сползали с груди, будто сырая глина.

Однако его должно было убить не это. Данная честь должна была достаться рассеченной брюшной артерии в животе.

— Он не выкарабкается, Ноама! — закричал Кьелл, перекрывая рев двигателей. — Мне здесь нужна помощь, и этот действительно может выжить.

— Заткнись, лейтенант, — огрызнулась Ноама, наконец, ухватив извивающуюся артерию. — Я его не потеряю. Я смогу справиться.

Блестящий кровеносный сосуд вилял у нее в руке, словно враждебная змея. «Галенус» качнуло, и ее хватка на долю секунды ослабла.

— Проклятье, Ансон! — заорала она, когда артерия скользнула обратно внутрь тела солдата. — Держи нас ровно, Троном клятый идиот! Не заставляй меня к тебе подниматься!

— Пытаюсь, мэм, — отозвался Ансон по воксу, — но трудновато ехать с такой скоростью со всеми этими пробками.

Сотни машин спасались от резни в Авадоне, направляясь в укрепленный лагерь, который формировался в шестистах километрах к югу вокруг Луперкалии. Полки с баз на границах степей Тазхар и восточных окраинах около Общинной Черты уже собирались в Луперкалии, и с каждым днем подходили все новые.

Все прекрасно. Если исходить из того, что они так далеко продвинулись.

Слухи из обрывков переговоров по воксу и из уст раненых утверждали, что их преследовали вражеские титаны. Ноама мало верила подобным разговорам. Было более чем вероятно, что сплетни — типичный солдатский пессимизм.

По крайней мере, она на это надеялась.

— Нам удастся, капитан? — спросил Кьелл.

— Не задавай мне таких глупых вопросов, — бросила она. — Я занята.

— Сыны Гора собираются нас перехватить, да?

— Если это случится, я точно дам тебе знать, — сказала Ноама.

Она слышал от человека без рук и ног, что титаны трех Легио идут их спасти, но не знала, была ли это фантазия умирающего, или же правда. Учитывая то, что ей было известно о вещах, которые мужчины и женщины говорили в мгновения наивысшей боли, Ноама склонялась к первому варианту.

— Вернись сюда, скользкий маленький ублюдок, — произнесла Ноама, вдавливая пальцы в тело солдата. Она нащупывала артерию. — Я чувствую эту мелкую сволочь, но она заставляет меня потрудиться.

Ее пальцы сомкнулись на разорванном кровеносном сосуде, и из медицинской перчатки выдвинулись тонкие, как волос, зажимы для шва, чтобы запечатать его.

— Попался, — произнесла она, вдавливая артерию на место при помощи искусных движений кончиков пальцев. Ноама выпрямилась и, удовлетворившись тем, что с угрожающими жизни мальчика ранениями пока что покончено, подозвала субвокальной командой имплантированного санитарного сервитора.

— Залатай его и покрой ожоги антисептическим гелем, — сказала она. — Я не собираюсь останавливать кровотечение только для того, чтобы он умер от проклятой инфекции, ясно? Так, еще следи за его кровяным давлением и дай мне знать, если начнутся скачки. Понятно?

Сервитор подтвердил распоряжения и приступил к работе.

Ноама перешла к следующему ужасающе израненному солдату.

— Так, — произнесла она. — Повоевали, да?

Два «Полководца» Легио Фортидус вышли из мрачных пещер Бездн Занарка плечом к плечу, за ними следовали последние из их Легио. Силы принцепса Уты-Дагона насчитывали два «Полководца» и четыре «Пса войны». На большинстве полей сражений этой огневой мощи с легкостью бы хватило, чтобы выиграть бой.

Против силы, видимой на предупреждающем ауспике Уты-Дагона, это было все равно, что плевать в око бури.

Когда дошли вести о гражданской войне на Марсе, Ута-Дагон предположил, что его братья по Титаникус будут в самом сердце схватки, встав рядом с теми, кто верен Императору. Лишь впоследствии, когда появились подробности касательно катастрофы, охватившей Красную Планету, вскрылась правда.

Они были всем, что осталось от Легио Фортидус.

Впрочем, в конечном итоге это ничего не меняло.

Молех воевал, и перед ним был тот, кто устроил гибель его Легио.

Ута-Дагон плавал внутри своего амниотического саркофага в головной секции «Красной мести» — титана класса «Полководец», который он пилотировал на протяжении восьмидесяти лет и который переименовал после яркого сна наяву в Коллекторе. Его сестра-принцепс Уту-Лерна также была вынуждена сменить имя своей машины — «Полководца», который теперь назывался «Кровавая подать».

На службе Легио Ута-Дагон уже давно пожертвовал своими природными глазами, но авточувства «Красной мести» воспринимали небо ярко-красным.

<Славное небо для смерти>, — произнесла Уту-Лерна, прочитав его мысли через Коллектор, как она часто делала. Они были близнецами, чьи пуповины были перерезаны под дождями Пакс Олимпус, и их рождение восприняли как знамение. Так и оказалось, когда обоих в детстве забрала Коллегия Титаникус.

<«Красная месть» и красное небо.>

<За Красную Планету>, — закончила Уту-Лерна.

Небо прочерчивали полосы от горящих звездолетов. Видели ли его братья на Марсе подобное небо перед смертью? Он надеялся на это, ведь именно под таким небом и родился Легио, сражаясь в долине Дизан против возродившегося клана Терраватт.

<Я вижу их, брат>, — сказала Уту-Лерна. Боевое зрение «Кровавой подати» было острее, чем у «Красной мести», и Ута-Дагон привык доверять тому, как его близнец интерпретирует восприятие своей машины.

Спустя считанные мгновения Ута-Дагон тоже увидел их. Пятнадцать машин на затянутом помехами горизонте, шагают на юг, преследуя выживших из Авадона. У ног титанов роилась огромная колонна бронетехники. Падальщики, следующие за высшими хищниками.

Через три минуты, или меньше, вражеские титаны смогут достать отступающие имперские силы. Погибнут тысячи, если только преследователям не дать более соблазнительную цель.

Ута-Дагон услышал позади себя вдох и повернул свое иссохшее тело в заполненном жидкостью саркофаге. Ур-Намму тоже их увидела, ее почти человеческое лицо было озарено приглушенным свечением предупреждающего ауспика. Как и Ута-Дагон, Разжигатель Войны принадлежала к Механикуму. Она не могла управлять машиной, однако решила умереть вместе со своими братьями и сестрами.

<Тебе не следует бояться, Ур-Намму>, — произнес принцепс. — <Сегодня мы присоединимся к нашим братьям в смерти.>

— Я не боюсь смерти, мой принцепс, — сказала Ур-Намму, прежде чем одернула себя и отразила свой ответ в Коллекторе. — <Я боюсь, что в грядущем бою не смогу помочь вам.>

<Твое присутствие здесь — честь для меня>, — произнес Ута-Дагон. — <Ты — та, кого другие в Титаникус именуют экзекутор фетиал, поскольку можешь свободно переходить из одного Легио в другой. Тебе нет нужды умирать в моей машине.>

<Где же еще мне желать умереть?> — спросила Ур-Намму, и простая откровенность ее кантирования не нуждалась в ответе.

Принцепс вновь обратил свое внимание на надвигающуюся боевую обстановку. В интерфейсе внутри его черепа выстраивались векторные контуры и особенности рельефа. Записи Коллектора быстро идентифицировали машины предателей.

«Разбойники»: «Волна ужаса», «Рука погибели» и «Мирмидон Рекс» из Легио Мортис; «Безмолвие смерти» и «Пакс Асцербус» из Легио Интерфектор, прозванного Богами Убийства после Исствана III. «Пасть ночи» из Легио Вулканум.

«Псы войны»: «Кицунэ» и «Кумихо» из Легио Вульпа, «Венатарис Мори» и «Карнофаге» из Вулканум.

И, наконец, «Полководцы»: «Лик погибели», «Талисманик» и «Награда злобы», тоже из Вулканум. «Меч Ксестора» и «Владыка призраков» из Легио Мортис.

Вокруг Уты-Дагона парили данные о вражеских машинах: сражения, уничтоженные ими машины, сведения об обслуживании и свидетельства о повреждениях. В честном бою такие подробности могли означать разницу между победой и поражением. Здесь они не имели значения. Возможно, шанс причинить чуть больший ущерб перед уничтожением.

<Они нас видят, брат>, — произнесла Уту-Лерна.

<Самый полный ход>, — скомандовал Ута-Дагон, и его жрецы Механикума вывели реактор на более высокую мощность. «Красная месть» ускорила шаг, от ее громовой поступи трескалась земля. Она давила магнитные рельсы, когда не хватало места обойти их.

Ута-Дагон почувствовал, как его фантомные конечности наполняются жаром, пока системы вооружения готовились к стрельбе. Правая рука была жгучей мощью пушки «вулкан», левая — стиснутым кулаком орудия «адская буря». Он ощущал, как множество ракет движется по его железному могучему телу к пусковым установкам на панцире.

<«Псы войны» движутся, чтобы окружить нас, сестра>.

<Они считают нас жалкими, брат>.

<Избавим их от иллюзий?>.

<Нет, давай изобразим искалеченный Легио, каким они нас полагают>, — произнесла Уту-Лерна, насколько он мог слышать, с ухмылкой на призрачном лице.

<Тебе в голову всегда приходили лучшие идеи, сестра>, — отозвался Ута-Дагон.

Хотя Коллектор «Красной мести» опознал его как «Пакс Асцербус», «Разбойник» Легио Интерфектор, оно именовало себя «Тератусом». Его новым маслом стала кровь, костным мозгом — состоящий из миллиона обрывков варпа разум, а совращенный дух машины превратился в жаждущую убивать воющую тварь, пронизанную варпом.

Вместе с четырьмя «Псами войны» у своих ног, оно шагало к Легио Фортидус с мрачными намерениями. Позади двигались «Талисманик» с «Владыкой призраков», и «Тератус» вычерпывал энергию из всех своих систем, чтобы оставаться впереди более крупных машин. Они выли, требуя, чтобы он замедлил наступление и дал им разделаться с обреченным Легио, но «Тератус» не обращал на них внимания.

Машины Фортидус работали едва ли на половине мощности. Их пробудили чересчур поспешно и без надлежащего освящения. От слишком долгого отдыха огонь их реакторов превратился в тлеющие угли. Пустотные щиты до сих пор искрили от аварийного запуска, титаны шли отяжелевшей шаркающей походкой приговоренного, направляющегося на казнь.

«Псы войны», окружавшие двух «Полководцев», были жалки. Осторожны, когда надлежит проявить агрессивность. Держатся поближе к крупным машинам, когда следует вести поединок с противниками.

<Ослабевшие полумашины>, — произнес он, и твари-модерати, гнездившиеся в орудийных отсеках, дернулись от кантируемых колкостей, пронизанных мусорным кодом. — <Их сломила гибель своего Легио. Убить их будет милосердием>.

Отправив через Коллектор импульс-приказ, он послал своих «Псов войны» атаковать разведывательных титанов Фортидус. Нетерпеливые щенки устремились вперед с ревом боевых горнов. Они путались друг у друга на пути, каждому хотелось совершить первое убийство.

«Тератус» ускорил шаг, неосознанно пытаясь поддерживать темп малых машин. Разрыв между ним и следовавшими позади «Полководцами» увеличился.

Между разведывательными титанами затрещали пристрелочные выстрелы. «Тератус» не обращал на это внимания. Скалят клыки, не более того. На краю его восприятия замерцали предупреждения. Скачки энергии, предостережения о термоядерных реакциях. Вспышки излучения. Поначалу в этом не было смысла.

А затем, внезапным толчком осознания, он понял, как заблуждался. Собственное чувство праведного превосходства заставляло его видеть то, что он хотел.

Ни одна из машин Фортидус не была настолько ослабленной, как казалось поначалу. Их реакторы рывком ожили от высокообъемных инъекций плазмы. Смертельно рискованный маневр, который мог оборвать полезный срок службы реактора одной финальной, жгуче-яркой солнечной вспышкой. Системы вооружения полыхнули энергией и в тот же миг открыли огонь.

Первыми пострадали «Кицунэ» и «Кумихо». Визжащие залпы из «Адской бури» сорвали с них пустотные щиты. Точечные выстрелы из пушек «вулкан» воспламенили отсеки принцепсов, и бьющиеся конечности заскребли по земле. «Венатарис Мори» и «Карнофаге» рассредоточились при первом обстреле, однако недостаточно быстро. «Венатарис Мори» рухнул с оторванной ногой, а «Карнофаге» пропахал своей кабиной стометровую борозду, когда гиросистемы чрезмерно компенсировали отчаянные маневры уклонения его принцепса.

<Машина уничтожена!> — взревела в Коллекторе открытая вокс-передача от Легио Фортидус. «Тератус» испустил вопль, и его существа-модерати взвыли от боли. Он перевел энергию с двигателя на лобовые пустотные щиты. Слишком мало, слишком поздно.

Пока «Полководцы» Фортидус уничтожали разведчиков «Тератуса», их собственные бежали вперед, пригнув головы и паля из орудий. Шакалы, рассчитывающие повергнуть сухопутного левиафана. Турбовыстрелы, огонь гатлингов и мелькающие ракеты сорвали щиты «Тератуса» с визжащими вспышками разрядов.

Однако титаны-разведчики не могли выйти против боевого титана и выжить.

«Тератус» развернул гатлинг-бластер к ближайшему нападавшему. «Псы войны» были быстрыми и ловкими, но ничто не в силах опередить выстрелы.

Шквал зажигательных снарядов разорвал пустотные щиты машины, яростная канонада заставила ее пошатнуться. Лишившись щитов и скорости, она оказалась обречена. Ударный импульс мелты превратил кабину принцепса в субатомный шлак.

Самонаводящиеся ракеты рванулись с верхней секции панциря «Тератуса» и вколотили другого «Пса войны» в землю. Тот забил ногами, пытаясь выпрямиться. «Тератус» обрушил вниз свою огромную ступню. Колоссальная громада «Полководца» расплющила машину в блин.

«Тератус» насладился предсмертным криком жертвы, вбирая бинарную энергию в свой извращенный Коллектор. Его горны испустили торжествующий рёв. Щиты отказывали, их сбивал беспокоящий огонь двух оставшихся «Псов войны». «Разбойник» отступил назад, когда объединенный обстрел из «адских бурь» надвигающихся «Полководцев» лишил его остатков защиты.

«Псы войны» были превосходными хищниками-одиночками, но также великолепно охотились в стае. Они рванулись вперед, и их орудия обрушились на уязвимую кормовую секцию «Разбойника». Броня на корпусе реактора начала отгибаться.

В сознании «Тератуса» вспыхнули предупреждающие символы. Утечки охладителя, выброс плазмы. Он сделал еще один шаг назад, понимая, что нужно соединиться с титанами «Полководец», которые он так сильно старался опередить. Правая нога застопорилась, оплавившись под повторяющимся обстрелом двух «Псов войны». Ее сочленения и сервоприводы горели, и их было не разблокировать никакими мерами по устранению повреждений.

«Тератус» наблюдал, как два «Полководца» Легио Фортидус приближаются.

Он чувствовал, как их орудия берут «Пакс Асцербус» на прицел. Ощущал как сила, напитавшая его в залитых кровью храмах-ангарах, покидает железное тело.

Он тоже навел свои орудия.

<Давайте>, — произнес «Тератус». — <Умрем вместе>.

Угроза в виде двух «Полководцев» сбоку теперь стала слишком серьезной, чтобы оставлять ее без внимания, и титаны предателей прекратили преследование защитников Авадона, чтобы сокрушить имперские машины.

Оставив за собой пылающие трупы «Тератуса» и «Псов войны», «Красная месть» и «Кровавая подать» захромали в зубы «Талисманика», «Владыки призраков», «Мирмидона Рекс» и «Лика погибели».

В конечном итоге, прошло еще три часа, прежде чем пала последняя машина Легио Фортидус.

«Красная месть» и красное небо.

За Красную Планету.

Себелла Девайн уже давно утратила всякое удовольствие, которое когда-то получала от терзания пасынка. Первой умерла надежда Альбарда, затем его ожидание смерти. Он знал, что они в состоянии держать его живым неопределенно долго.

Кошмар продолжающегося существования изъел его разум до глухоты к ее уничижительным колкостям. Она бы давным-давно его убила, однако перворожденный сын являлся носителем кровной линии. Практики Ширгали-Ши сработали бы только с жизненной влагой кровной линии.

Возле двери Альбарда Себелла отпустила сакристанцев.

Некоторые интимности предназначались лишь для матери.

В очаге горел голографический огонь, испускавший в мрачное помещение фальшивый жар и свет. Она приходила сюда настолько часто, что могла различить отдельные элементы пламени и сказать, сколько времени осталось до начала нового цикла.

В уголке глаза лопнула кровяная жилка, и она отвернулась от призрачного света. Яркость причиняла ей боль, и только регулярные инъекции сложных эластинов и пергаминовых клеток в глазные яблоки позволяли ей вообще видеть. Капелька побежала вниз по натянутой, словно на барабане, коже лица Себеллы, но она этого не почувствовала. Ее кожу столько раз пересаживали, растягивали и подвергали инъекциям, что она омертвела практически до полной нечувствительности.

Смрад в покоях Альбарда, несомненно, был отвратителен, однако, как и тактильное восприятие, ее обоняние также атрофировалось. Шаргали-Ши обещал восстановить и улучшить ее возможности, и с каждой процедурой она становилась все ближе к совершенству, которым некогда обладала.

Серебро ее экзоскелета блеснуло в свете пламени, и Альбард поднял взгляд из своего кресла, заполненного мехами и гнилью. С краю его рта сочилась слюна, от которой деревенела неухоженная борода, однако его натуральный глаз был более ясным, чем когда-либо за уже долгое время.

Визит Рэвена вернул его к жизни.

Хорошо. Ей требовалось дать выход боли своей скорби на кого-то другого.

За креслом Альбарда поднялась тупоносая клиновидная голова, раздвоенный язык лизнул воздух. Шеша, нага ее бывшего мужа. Зашипев, та вновь погрузилась в дрему, столь же отжившая свой век и бесполезная, как ее нынешний хозяин.

— Здравствуй, Себелла, — произнес Альбард. — Уже пора?

— Пора, — отозвалась она, присев рядом с ним и положив покрытые аугметикой руки ему на колени. Корка грязи на покрывале вызывала у нее отвращение. Это выглядело так, словно он обгадился, и сейчас она была рада, что больше не чувствует запахов.

— А где Ликс? — спросил он надтреснутым и нервным голосом. — Обычно это она играет в вампира.

— Ее здесь нет, — сказала Себелла.

Альбард разразился сухим отрывистым кашлем, который перешел в фыркающий смех.

— Стоит возле супруга, пока он сражается за Молех?

— Что-то вроде того, — сказала Себелла, извлекая из складок платья три аметистовых фиала и пустотелый клык наги.

При виде фиалов хриплый смех Альбарда оборвался. Себелла бы улыбнулась, не будь это сопряжено с риском разорвать себе кожу до самых ушей.

Она сдвинула покрывало, обнажив тощие, изможденные ноги Альбарда. По внутренней стороне бедра тянулись пролежни и следы проколов, кожа вокруг которых была натерта и покрыта струпьями.

— Сакристанцы их чистят? — спросила она.

— Боишься, что я могу подхватить инфекцию и отравить вас всех?

— Да, — произнесла она. — Кровная линия должна быть чиста.

— В твоих устах даже слово «чистый» звучит грязным.

Себелла подняла клык наги и прижала его к скудным остаткам плоти на ноге Альбарда. Кожа вмялась, как высушенный пергамент, и проступили лиловые вены, похожие на дороги на карте.

Альбард подался вперед, и это движение было настолько неожиданным, что Себелла вздрогнула от удивления. Ей уже годами не доводилось видеть, чтобы пасынок шевелил чем-либо, кроме мышц лица. Она даже не была уверена, что он вообще может двигаться.

— Ликс обычно дразнит меня подвигами Рэвена, — произнес Альбард, и в его интонации появилась насмешка, от которой Себелле захотелось перерезать ему глотку здесь и сейчас. — Ты не собираешься поступить так же?

— Ты сам сказал, твой брат сражается за Молех, — ответила она ровным голосом.

— Нет, нет, нет, — хихикнул Альбард. — Насколько я слышал, мой сводный брат лишился двух сыновей при Авадоне. Ужасно жаль.

Себелла дернулась вперед, разбросав склянки. Кровь там, или нет, но она собиралась убить его. Слить досуха через яремную вену.

— Мои внуки мертвы! — закричала она. Кожа в уголках ее рта разошлась, и разлетающаяся слюна смешивалась с кровью. Она схватила его рукой за шею.

— Стой, — сказал Альбард, уставившись ей за плечо. — Гляди.

Себелла повернула голову, и в этот момент рука Альбарда на что-то нажала под покрывалом. Голографическое пламя взорвалось слепящим сиянием, и Себелла завопила, когда свет вонзился в ее чувствительные глаза, словно раскаленные иглы.

— У Шеши не осталось яда, чтобы ослепить тебя, — прошипел Альбард. — Так что придется обойтись этим.

Себелла вцепилась в собственное лицо. Щеки перечеркнули полосы красных слез, она силилась подняться. Ей нужно было выбраться, нужно было, чтобы сакристанцы отвели ее в потаенную долину Ширгали-Ши.

Рука Альбарда поднялась над покрывалом и вцепилась в нее.

Себелла изумленно глянула вниз, видя Албарда сквозь просвечивающую красную пелену. Его хватка была крепкой, непреклонной. Ее кожа растрескалась, и между его пальцев сочилась зловонная кровь.

— Твои внуки? — продолжил Альбард. — Повитухе следовало удавить этих рожденных в кровосмешении уродов еще влажной пуповиной. Они ничем не лучше зверей, на которых мы когда-то охотились… вы все чудовища!

Она билась в его хватке. Туго натянутая кожа порвалась на предплечье. Злоба пересилила шок, и Себелла вспомнила, что в ее второй руке клык наги. Она занесла его и всадила туда, где, как ей казалось, должна была находиться шея Альбарда.

Клык попал ему в плечо, но он был до такой степени закутан в меха, что она сомневалась, что достала до иссохшей плоти. Себелла силилась вырваться, но безумие придавало Альбарду сил. Пришла ошеломляющая, неизведанная боль, когда кожа на руке разошлась до самого плеча. Она сползала с мышц, как будто консортка-дебютантка снимала оперную перчатку.

Ужас приковал Себеллу к месту, а Альбард выронил покров кожи, который сорвал с ее руки. Он ухватился за каркас экзоскелета. Используя ее вес в качестве рычага, он с гримасой яростного напряжения подтянул себя к краю кресла.

Огонь померк, и она увидела, что в его второй руке что-то поблескивает.

Какой-то клинок. Скальпель? Она не могла сказать наверняка.

Где Альбард достал скальпель?

— Ликс получает удовольствие от моих страданий, — произнес Альбард, словно она задала вопрос вслух. — Она точно знает, как сделать мне больно, но не слишком тщательно собирает свои маленькие игрушки.

Скальпель дважды полоснул быстрыми взмахами.

— Я много узнал о страдании от моей суки-жены, — сказал Альбард. — Но мне нет особого дела до твоих страданий. Я просто хочу, чтобы ты умерла. Можешь это для меня сделать, мать-шлюха? Пожалуйста, просто умри.

Она пыталась ответить, проклясть его, пожелав вечной боли, но ее рот был заполнен жидкостью. Горькой, насыщенной жидкостью с привкусом металла. Она подняла клык наги, словно еще могла сразить своего убийцу.

— На самом деле, я солгал, — произнес Альбард, аккуратно перерезая скальпелем связки у нее на запястье. Кисть обмякла, и клык со стуком упал на пол. — Мне есть дело до твоих страданий.

Себелла Девайн снова осела на колени, колотясь в конвульсиях. Литры крови толчками изливались из ее артерий на колени Альбарда. Экзоскелет дергался и содрогался, силясь интерпретировать сигналы, поступающие от умирающего мозга.

Наконец, он прекратил свои попытки.

Альбард наблюдал, как жизнь покидает налитые кровью глаза Себеллы, и испустил сухой вздох, который сдерживал внутри себя больше сорока лет. Он столкнул труп мачехи с колен и собрался с силами. Ему их едва хватило для схватки с ней. Он был немногим более, чем калекой, и только ненависть придала ему сил, чтобы убить ее.

Глядя на мертвое тело, он моргнул, когда — всего на мгновение — увидел труп маллагры. Стальные прутья арматуры стали костями, меховые одеяния — шкурой животного. Чрезмерно натянутая кожаная маска Себеллы превратилась в пасть скарабея, принадлежавшую горному хищнику, который лишил его глаза и обрек на эту аугметику, заполнявшую череп постоянным шумом помех.

А затем это вновь стала Себелла — стерва, убившая его собственную мать и занявшая ее место. Та, которая произвела на свет двух нежеланных отпрысков и настроила их обоих против него разговорами о старых богах и судьбе. Ему следовало убить ее в тот же миг, когда она впервые явилась в Луперкалию и пробралась в Дом Девайн.

Его колени стали липкими от ее крови. Та ужасно пахла, словно тухлое мясо, или молоко, оставленное киснуть на солнце. Он решил, что это был запах ее души. Это делало ее чудовищем, и ему вновь показалось, будто ее очертания размываются, превращаясь в маллагру из его кошмаров.

Альбард бросил скальпель на тело мачехи и прокашлялся. Он сплюнул мокроту и бурую грязь из легких.

— Сюда! — закричал он так громко, как только мог. — Сакристанцы! Стража Рассвета! Немедленно сюда!

Он продолжал кричать, пока дверь не отперли, и ручные сакристанцы его матери не открыли ее с опаской. Их наполовину человеческие, наполовину механические лица еще не утратили способность демонстрировать изумление, и их глаза расширились при виде госпожи, лежащей замертво перед огнем.

Двое вооруженных солдат Стражи Рассвета остановились в дверном проеме. Выражение их лиц очень сильно отличалось от сакристанцев.

Он видел облегчение и знал о его причине.

— Вы двое, — произнес Альбард, взмахнув рукой в направлении сакристанцев. — На колени.

Укоренившаяся привычка к повиновению заставила тех немедленно подчиниться, и Альбард кивнул двоим солдатам, стоявшим позади. В миг перед тем, как заговорить, он увидел их не смертными, а громадными рыцарями дома Девайн. Они были закованы в алое, несли на сегментированных панцирях славные знамена, и он увидел в стеклянной кабине собственное отражение.

Не получеловек, которым он являлся, а сильный, могущественный воитель.

Бог среди людей, победитель зверей.

Альбард указал на коленопреклоненных сакристанцев.

— Убейте их, — распорядился он.

Сакристанцы умоляюще вскинули руки, но два лазерных заряда пробили им черепа еще до того, как они успели что-либо сказать. Обезглавленные тела завалились на пол из каменных плит рядом с Себеллой.

Альбард поманилобоих солдат — или это были героические рыцари? — к себе. Казалось, что их шаги определенно слишком тяжеловесны для смертных.

— Снимите с этой ведьмы ее экзоскелет, — произнес Альбард. — Мне он понадобится.

15 ПЕЩЕРА ГИПНОСА БЕЛАЯ НАГА ОГНЕННЫЙ АНГЕЛ

Магистру Войны нашли новый «Лендрейдер». Он был оснащен световым щитом, многослойными пластинами из сцементированного керамита с абляционными ионными расщепителями, генераторами помех и пусковыми установками осколочных снарядов. Механикумы вновь заявили, что машина защищена от всего, кроме орудий боевого титана.

Гор позволил Эзекилю убить шестнадцать из них, чтобы напомнить о прошлом разе, когда они хвалились подобным.

«Лендрейдер» работал на холостом ходу, стоя у подножия горной цепи, известной как плоскогорье Унсар. Его окружали тысячи бронемашин, сцепленных круговыми лагерями, чтобы образовать миниатюрные крепости. Даже сам Владыка Железа одобрил бы оборону, организованную вокруг Магистра Войны.

Назад к побережью тянулась сплошная цепь машин снабжения: танкеров, транспортов с боеприпасами и погрузчиков Механикума. Вдоль линии снабжения, словно бдительные пастухи, рыскали «Псы войны», а над Магистром Войны стояли на страже два «Полководца» в цветах Легио Вулканум.

Гор поднимался на холмы, плотно окруженный Морнивалем. За ними взбирались терминаторы-юстаэринцы, которые больше напоминали не знающие покоя машины, нежели живых существ, закованных в броню.

Луперки Гера Гераддона также были где-то здесь, невидимые во мраке. Гор чувствовал их присутствие, как будто что-то скребло по нёбу. Нельзя увидеть, но невозможно игнорировать.

Над головой кружилось небо цвета взбаламученного донного осадка, над разрушенными орбитальными батареями и ракетными шахтами на вершинах гор клубился дым. Ночь разорвала молния: всполох на все небо, высветивший очертания неровных зубцов скалы. Ливень падал сплошной стеной. С утесов лилась сотня новых водопадов. Гор встречал более крупные пики, чем эти, однако с такого ракурса они выглядели самыми высокими, какие ему доводилось видеть. Казалось, они могут зацепить проходящую луну.

Наверху, в насыщенных статикой облаках, летали «Огненные хищники» и «Громовые ястребы». Шум их двигателей был далеким гулом на фоне грома, звучавшего, словно артиллерия. Энергетические разряды в ходе сражения на низкой орбите ударили по атмосфере планеты. По всему Молеху каскадом расходились жестокие бури. Гор знал, что штормы будут только усиливаться, пока последний из них не кончится финальной апокалиптической катастрофой.

— Безумие так останавливаться, — произнес Абаддон, доспех которого покрывали полосы дождевой воды и лунного света. — Мы слишком открыты. Сперва десантные корабли на Двелле, потом те рыцари. Выглядит практически так, будто вы стараетесь нарваться на неприятности. Это наша работа — брать на себя подобные риски.

— Эзекиль, ты знаешь меня достаточно давно, чтобы понять, что я слеплен из другого теста, — отозвался Гор. — Я воин. Я не могу постоянно оставаться в стороне и позволять другим лить за меня кровь.

— Вы слишком ценны, — настаивал Абаддон.

— Мы уже ходили по этой дороге, сын мой, — сказал Гор, дав всем четверым понять, что это его окончательное слово по данному вопросу.

Абаддон уступил, но Гор, словно охотничья гончая, почуявшая кровь, понял, что тот скоро вернется к этому спору.

— Ладно, но с каждой секундой нашей задержки эти ублюдки могут окопаться еще глубже, — произнес Абаддон.

— Ты до сих пор думаешь, что этот мир важен? — поинтересовался Ноктуа, запыхавшийся, будто смертный. Гор остановился и вслушался в биение сердца Граэля сквозь шум дождя. Его вторичное сердце до сих пор отставало от темпа основного, и кровообращение, вероятно, никогда не стало бы настолько эффективным, как того требовал сконструированный организм.

— Что ты имеешь в виду под «важен»? — спросил Абаддон.

— Я имею в виду — как военная цель, как нечто, что можно захватить в бою, а затем удержать и укрепить?

— Разумеется, — произнес Абаддон. — Молех — это мир-плацдарм. Контролируя его, мы контролируем Эллиптический Путь, легкий подход к варп-маршрутам сегментума Солар и крепостные миры Внешних Систем. Это головной мир для штурма Терры.

— Ты неправ, Эзекиль, — сказал Аксиманд. — Это вторжение никогда не было связано с чем-либо столь прозаичным, как территория. Как только мы выиграем сражение, то покинем Молех. Не так ли, мой повелитель?

— Да, Маленький Гор, — ответил Магистр Войны. — Скорее всего, так мы и поступим. Если я прав насчет того, что Император обнаружил на Молехе, то станет неважно, какие миры мы удерживаем. Важно будет лишь то, что произойдет, когда я встречусь с отцом. Вот что всегда было в основе.

— Так зачем мы сражаемся, если нам плевать на Молех? — спросил Кибре. — Зачем вообще вести наземную войну?

— Так как то, что мы заберем, будет стоить больше ста подобных скал, — произнес Гор. — Тебе придется поверить мне на этот счет. Фальк, ты мне веришь?

— Конечно, сэр.

— Хорошо, тогда довольно вопросов, — сказал Гор. — Скоро мы должны добраться до пещеры.

— Какой пещеры? — поинтересовался Аксиманд.

— Пещеры, где Император заставил нас забыть Молех.

Судя по прочной рабочей форме женщины, она была портовым рабочим, возможно, такелажником. Сложно сказать наверняка из-за того количества крови, которым она была покрыта. Грудь вздымалась и опадала сбивчивыми рывками, каждый вздох давался, словно победа. Ее принес на «Гален» Ноамы Кальвер плачущий мужчина с двумя детьми. Он умолял Ноаму спасти ее, и они собирались чертовски хорошо постараться.

— Что с ней случилось? — спросила Ноама, срезая с женщины окровавленную одежду.

Сперва мужчина не ответил. Его тело содрогалось от всхлипываний, слезы текли по открытому, честному лицу. Двум девочкам лучше удавалось держаться.

— Я смогу сделать для нее больше, если буду знать, что произошло, — сказала Ноама. — Скажи, как тебя зовут, ты ведь можешь это сделать, верно?

Человек кивнул и вытер перемазанное соплями и слезами лицо рукавом, будто ребенок.

— Джеф, — произнес он. — Джеф Парсонс.

— И откуда ты, Джеф? — спросила Ноама.

Женщина застонала, когда Кьелл начал очищать ее кожу и прикреплять пластины считывания биологических показателей. Она попыталась оттолкнуть его, сильно для столь тяжело раненого человека.

— Спокойно, — сказал Кьелл, прижимая ее руку назад.

— Джеф? — снова спросила Ноама. — Смотри на меня.

Тот глядел на растерзанную плоть тела своей жены и видел, как кровь капает с каталки. Женщина потянулась вверх и взяла его за руку, оставив на запястье красные следы. Ноама видела, что она сильна. Сильно ранена, но все еще способна успокоить окружающих.

Джеф сделал глубокий вдох.

— Ее зовут Аливия, но она ненавидит это имя. Считает, что оно звучит слишком формально. Мы все зовем ее Лив, и мы прибыли из Ларсы.

Сыны Гора высадились в Ларсе большими силами, уничтожив размещенный там контингент Армии за одну ночь жестокого боя. Портовые сооружения теперь находились в руках врага, что могло означать лишь плохое.

— Но ты вытащил ее и ваших детей, — произнесла Ноама. — Это хорошо. Ты справился лучше, чем большинство.

— Нет, — сказал Джеф. — Это все Лив. Она сильная.

Ноама уже успела придти к такому же выводу. У Аливии была поджарая, волчья наружность солдата, но она была не из Армии. На ее правой руке виднелась выцветшая татуировка: вписанный в круг треугольник с глазом посередине. Написанные по периметру окружности слова покрывала кровь, но Ноама в любом случае не узнавала языка, к которому они относились.

Ей в бок попал осколок, лицо посекло стеклом. Ничего из этого не выглядело опасным для жизни, однако она теряла много крови из одной раны ровно под ребрами. Показатели на планшете не рисовали ободряющих прогнозов.

— Мы присоединились к колонне беженцев на радиале Амброзиус, — произнес Джеф, и слова полились из него, как будто прорвало плотину. — Она думала, что выбралась из Ларсы достаточно быстро, но предатели нас догнали. Танки, думаю. Не знаю, какие именно. Они обстреляли нас и подбили. Зачем они это сделали? Мы же не солдаты, просто люди. У нас были дети. Зачем они по нам стреляли?

Джеф покачал головой, не в силах постичь, как кто-то мог открыть огонь по гражданским. Ноама в точности знала, что он чувствует.

— Ей почти удалось, — сказал Джеф, обхватив голову руками. — Она почти нас вытащила, но прямо возле нас произошел взрыв. Вышибло ее дверь и… Трон, вы сами видите, что с ней стало.

Ноама кивнула, копаясь в ране под ребрами Аливии. Она почувствовала, что рядом с сердцем зарылось что-то зазубренное.

Фрагмент осколка. Крупный. Количество крови из раны означало, что, возможно, он рассек левый желудочек. В соответствующем медицинском помещении спасти Аливию было бы нетрудно, однако «Гален» не предназначался для столь сложной хирургии. Она подняла взгляд на Кьелла. Тот видел биологические показатели и знал то же, что и она. Он приподнял бровь.

— Придется попытаться, — произнесла она, отвечая на невысказанный вопрос.

Джеф пропустил суть этих слов мимо ушей и продолжил говорить.

— Они бы убили всех, но Лив вела эту грузовую «пятерку», словно воздушный истребитель. Нас по всей кабине швыряло резкими поворотами, жестким торможением и всяким таким.

— Она вывела вас из-под атаки вражеских танков? — с впечатленным выражением на лице спросил Кьелл, раскладывая инструменты, которые должны были им понадобиться, чтобы вскрыть Аливию и добраться до ее сердца. — Вот это женщина.

— Чуть не угробила двигатель, — согласился Джеф, — но думаю, потому-то она и хотела «пятерку». Не самая большая укладка, но сногсшибательные движки.

Ноама накрыла рот и нос Аливии анестезионной маской, увеличивая темп подачи. Скорость кровопотери означала, что им было необходимо действовать быстро.

— Ты вытащила своих детей, — сказала она. — Ты их спасла.

Глаза Аливии открылись, и Ноама увидела в них отчаяние.

— Прошу, книга… там сказано… надо… попасть… в Луперкалию, — судорожно выдохнула она в маску. — Обещай мне… доставишь нас… туда.

Аливия взяла кисть Ноамы и сжала ее. Ее хватка была сильной, настойчивой. От нее исходила волна убеждения и смелости, и Ноаме вдруг стало важно лишь воплотить последнее желание Аливии в реальность. Та расслабилась, только когда подействовал газ.

— Я тебя туда доставлю, — пообещала она, зная, что намерена это сделать тверже, чем намеревалась сделать что-либо за всю свою жизнь. — Я вас всех туда доставлю.

Но Аливия не услышала ее обещания.

За десятилетия, прошедшие со времени приведения Молеха к Согласию, в пещере устроило логово что-то огромное и хищное. У входа, размеров которого оказалось бы достаточно для титана-разведчика, валялись разбросанные кости, и даже ливень не мог скрыть зловония полупереваренных останков. Земля возле зева пещеры превратилась в сырое болото, но ее пересекали ведущие туда и обратно расплывавшиеся следы когтистых лап шире, чем у дредноута.

— Сэр, что их оставило? — спросил Аксиманд, опустившись на колени рядом со следами.

Гору было нечего ему ответить. Следы не принадлежали ни одному из зверей, которых он помнил по Молеху, однако это не должно было его удивлять, принимая во внимание обрывочность воспоминаний о времени, проведенном на этой планете.

И все же удивляло.

Император не стирал его воспоминания, лишь манипулировал ими. Одни затемнил, другие размыл. Ему было известно о зверях-аборигенах Молеха. Он видел их головы на стенах рыцарских твердынь, изучал их изображения и препарировал трупы в освещенных бестиариях.

Так почему же он не узнавал эти следы?

— Сэр? — повторил Аксиманд. — Что мы планируем тут найти?

— Давайте выясним, — произнес Гор, отринув сомнения и шагнув во мрак. Прожекторы доспехов юстаэринцев прочесали широкий вход, и когти Гора замерцали синим светом, когда он последовал внутрь. Грубо высеченные стены были покрыты стробоскопическими тенями. Следом вошел Абаддон, а за ним Кибре, Аксиманд и Ноктуа.

Пещера закручивалась вглубь горы примерно на сотню метров. Ее заполняли искаженные отголоски и странным образом отраженный свет. Проход высотой с коридор на звездолете поблескивал от дождевой воды, которая просачивалась сквозь микроскопические трещины в скале. Движущиеся лучи попадали на падающие капли, и между стенами вспыхивали мерцающие радуги.

Они остановились, когда из глубин тоннелей донеслось низкое булькающее рычание чего-то громадного и голодного. Предупреждение нарушителям границ.

— Что бы это ни было, нам следует оставить его в покое, — произнес Кибре.

— В кои-то веки я с тобой полностью согласен, Фальк, — заметил Ноктуа.

— Нет, — сказал Гор. — Мы идем дальше.

— Так и знал, что вы это скажете, — произнес Абаддон.

— А если мы это встретим, чем бы оно ни было? — спросил Аксиманд.

— Мы его убьем.

Морниваль приблизился к Гору, все вынули клинки и огнестрельное оружие. Воздух был сырым от брызг. Они стучали по пластинам брони и шипели на активированных лезвиях клинков.

— Вы знаете, что это, не так ли? — спросил Аксиманд.

— Нет, — ответил Гор. — Не знаю.

Вновь раздались звуки звериного дыхания, со скрежетом проходящего между влажных клыков. Оно манило Гора, пусть даже некая примитивная часть мозга и говорила ему, что даже он не сможет победить то, что таится во тьме под горой, что бы это ни было.

Мысль была столь чуждой, что он замер на месте.

Вторжение в душу было столь незаметным, что обнаружилось лишь благодаря такой нелепой мысли. Впрочем, казалось, что это не нападение, а скорее некое изначальное свойство пещеры.

Или же побочный эффект чего-то, произошедшего здесь.

Гор двинулся дальше. В конце коридор расширялся в неровную пещеру, полную каплющих сталактитов и напоминающих клинки сталагмитов. Часть из них соединялась в причудливо сросшиеся колонны, которые были сырыми и поблескивали, словно деформированные кости или мутировавшие сухожилия.

Середину пещеры заполняло стоячее озеро, поверхность которого походила на базальтовое зеркало. У края воды была свалена разложившаяся растительность, гниющий навоз и груды костей длиннее человеческого роста. Окружающая температура упала на несколько градусов, и перед Магистром Войны и его сыновьями затрепетали облачка дыхания.

У Гора начало пощипывать кожу от присутствия чего-то мучительно знакомого, но при этом совершенно неизвестного. Он уже ощущал подобное у подножия разбитой молнией башни, но это было иначе. Сильнее. Более насыщенно. Как будто его отец стоял где-то вне поля зрения, скрываясь в глубинах и наблюдая. Прожекторы юстаэринцев разошлись по залу, и тени вытянулись и поползли.

— Я уже был здесь раньше, — произнес он, сняв шлем и пристегнув его к поясу.

— Вы помните эту пещеру? — спросил Аксиманд, пока Морниваль и юстаэринцы расходились.

— Нет, но все фибры моего тела говорят мне, что я стоял здесь, — сказал Гор, перемещаясь по залу.

Свет, преломляющийся в полупрозрачных колоннах и кристаллических выростах, расцвечивал стены. Зелень желчи, лиловый цвет раковой опухоли, желтизна кровоподтека. Они стояли внутри чрева горы. В буквальном смысле. Пищеварительная камера. Свет прожекторов доспехов играл над озером, держась достаточно ровно, чтобы показаться Гору низко висящей луной.

Не луной Молеха, а луной Терры, словно озеро было вовсе не водным массивом, а окном во времени. Ему доводилось сидеть с отцом на берегах Tuz Gölü, бросая камешки в лунный лик, и на мгновение — просто мимолетное мгновение — он ощутил запах их перенасыщенных солью вод.

Свет переместился, и вода стала просто водой. Холодной и недружелюбной, но всего лишь водой.

Чувствуя цель все сильнее, Гор направился к краю воды. Казалось, над водой поднимается бормотание тысячи голосов, а по стенам, где их совершенно не должно было быть, потянулись тени. Он бросил взгляд назад, на Морниваль. Слышали ли они голоса, видели ли тени? Он в этом сомневался.

Эта пещера не вполне принадлежала этому миру, и, что бы ни удерживало ее, оно истончалось. Просто находясь здесь, он выдергивал распутавшиеся нити. Его вновь посетил образ костей и жил — нечто органическое, строение разума.

— Вот что ты здесь сделал, — произнес он, разворачиваясь. — Ты рассек тут мироздание и переделал нас, заставил забыть увиденные нами твои действия…

— Сэр? — переспросил Аксиманд.

Гор кивнул сам себе.

— Вот скол, который ты оставил, отец. Подобная сила оставляет след, и вот он. Отпечаток, который остался, когда ты сотворил свой обман.

Износившаяся кромка слегка сдвинулась. Скол отошел назад.

По пещере начали двигаться призрачные фигуры, которые обрели жизнь, когда он разбередил рану в стыках пространства и времени. Все они выглядели таинственными и размазанными, словно силуэты за грязным стеклом. Они были неясными, однако Гор узнал каждого.

Он зашагал среди них, улыбаясь, как будто братья были сейчас с ним.

— Хан стоял здесь, — произнес Гор, и первая фигура остановилась и преклонила колени слева от него. Вторая опустилась справа.

— А Лев — вон там.

Гор чувствовал, что он сам окружен светом, окутан холодным сиянием. Сам того не зная, он повторял шаги, которые делал почти сто лет назад.

Гор отодвинулся назад, отделившись от образа собственного тела, созданного окружающим светом. Как и призраки братьев-примархов, его лучащийся двойник опустился на колени, когда к нему по озеру приблизилась фигура. Золотое пламя и пойманная молния. Император без своей маски.

— Что это? — требовательно спросил Абаддон, подняв болтер и приготовившись стрелять. Фигуры только теперь становились видимыми для них. Гор жестом велел им опустить оружие.

— След, оставшийся с минувших дней, — произнес он. — Психический плод общности сознаний.

Призрак его отца ступал по поверхности озера, безмолвно повторяя какое-то психокогнитивное преобразование, которое сотворил, чтобы переделать пути разумов своих сыновей.

— Здесь я забыл Молех, — произнес он. — Быть может, здесь же я и вспомню его.

Аксиманд вскинул болтер, прицелившись в загадочное существо на воде.

— Вы сказали, это отголосок? Психический след?

— Да, — ответил Гор.

— А почему тогда от него кипит озеро?

Металлические пальцы хирургеона подрагивали, прилаживая на правую руку Рэвена очередной лоскут плоти. Кожа от грудных мышц до запястья была розовой и свежей, как у новорожденного. Боль была сильна, но теперь Рэвен знал, что физическое страдание переносить проще всего.

Гибель Эдораки Хакон означала, что на него легла обязанность сохранить жизнь тысячам солдат, спасшимся из Авадона. Легио Фортидус выиграл для отступающих имперских войск возможность надлежащим образом перегруппироваться в лесных долинах земледельческого пояса. При наличии удачи и попутного ветра через два дня они должны были соединиться у стен Луперкалии с авангардными подразделениями молехской гранд-армии Тианы Курион.

Координирование венного отхода было нелегким делом само по себе, но Рэвену приходилось разбираться еще и с постоянно растущим гражданским компонентом. С севера и востока текли потоки беженцев. Из Ларсы, Хвиты, Леосты и Люфра. Со всех земледельческих коммун, заливных ферм и скотоводств.

Десятки тысяч перепуганных людей на армаде наземных машин, грузовозов и прочего движущегося транспорта, который они нашли, двигались к оборванному воинству Рэвена.

Он принял бремя с радостью, эта роль поглощала его в достаточной мере, чтобы не давать сосредоточиться на утрате сыновей. Однако стоило угрозе немедленного уничтожения отступить, как Рэвен ушел в себя.

От пролитых слез и припадков подпитываемой скорбью ярости дюжина слуг оказалась избита до полусмерти. Внутри раскрылась дыра — пустота, которую, как он понял лишь теперь, заполняли собой сыновья.

Ему никогда не доводилось испытать счастья, сравнимого с рождением Эгелика, и появление Осгара было не менее чудесно. Даже Киприан неохотно улыбнулся. Старый ублюдок наконец-то оказался доволен тем, что сделал Рэвен.

Бэнан появился на свет нелегко. Осложнения при родах едва не погубили его вместе с матерью, однако мальчик выжил, хоть и постоянно сидел в трапезных. Его было сложно любить, но в нем была бунтарская жилка, которой Рэвен не мог не восхищаться. Смотреть на Бэнана было все равно, что глядеться в зеркало.

Теперь же остался лишь Осгар — мальчик, который никогда не проявлял склонности или энтузиазма к рыцарству. Вопреки здравому смыслу, Рэвен позволил ему последовать за Ликс в Змеиный Культ.

Хирургеон завершил свою работу, и Рэвен глянул на малиновую, насыщенную кислородом плоть руки. Он кивнул, отпуская человека, который со словами благодарности удалился из серебристого павильона Рэвена. Прочим хирургеонам повезло меньше.

Рэвен встал со складного походного кресла и налил большой кубок цебанского вина. Он двигался неловко, новая плоть и восстановленные кости груди были еще хрупкими. «Бич погибели» получил тяжелые повреждения, и отдача от боли рыцаря пришлась на его тело.

Он выпил вино одним глотком, чтобы притупить боль в боку. Налил еще один. Боль в боку угасла, однако ему требовалось куда больше, чтобы приглушить боль в сердце.

— Разумно ли это? — произнесла Ликс, входя в палатку. Она прибыла из Луперкалии поутру, великолепная в алом платье с пластинами из меди и перламутра.

— Мои сыновья мертвы, — огрызнулся Рэвен. — И я собираюсь выпить. В сущности, много выпить.

— Этим солдатам необходимо руководство имперского командующего, — сказала Ликс. — Как это будет выглядеть, если ты станешь обходить лагерь, шатаясь, будто пьяница?

— Обходить лагерь?

— Этим мужчинам и женщинам нужно тебя видеть, — произнесла Ликс, подойдя ближе и прижав кувшин с вином к столу. — Тебе необходимо продемонстрировать, что Дом Девайн с ними, и тогда они встанут рядом с тобой, когда это будет важнее всего.

— Дом Девайн? — проворчал Рэвен. — Дома Девайн уже практически нет. Этот ублюдок убил Эгелика и Бэнана, или ты меня не слышала, когда прибыла сюда?

— Я тебя слышала, — ответила Ликс.

— Правда? Просто хотел убедиться, — бросил Рэвен, развернувшись и швырнув кубок через весь павильон. — А то на тебя это произвело такое впечатление, будто я рассказывал, как особенно славно сходил облегчиться.

— Их убил сам Гор?

— Не произноси этого имени! — взревел Рэвен, схватив Ликс за шею и сжимая руку. — Я не желаю его слышать!

Ликс сопротивлялась, но он был слишком силен и разъярен от горя. Рэвен выдавливал из нее жизнь, и ее лицо сморщилось и приобрело синюшно-лиловый оттенок. Он всегда считал ее глубоко омерзительной, пусть даже ее внешность указывала на противоположное. Она была сломлена внутри, и от этой мысли по его телу прошел спазм отвращения. Он был так же сломлен, как и она.

Возможно, они оба заслуживали смерти.

Может и так, но она станет первой.

— Мои сыновья должны были стать моим бессмертием, — сказал он, едва не плюя ей в лицо и прижав ее спиной к стене павильона. — Моим наследием должно было стать славное продолжение Дома Девайн, но ублюдок Магистр Войны положил конец этой мечте. Доспехи моих сыновей ржавеют на пляже Авадона, а их тела лежат сгнившими и неприбранными. Пища для стервятников.

Он почувствовал у своего паха что-то острое, глянул вниз и увидел, что к внутренней стороне бедра прижат крючковатый клык наги.

— Я тебе яйца отрежу, — произнесла Ликс, с силой вдавливая ему в ногу игольчатое острие. — Вскрою бедренную артерию от промежности до колена. Ты полностью лишишься крови за тридцать секунд.

Рэвен ухмыльнулся и отпустил ее, с удивленным ворчанием отступив от своей сестры-жены. Ее лицо вновь обретало свой цвет, и он был уверен, что возбуждение, которое он видел в ее глазах, точно повторяется в его собственных.

— Отрежь мне яйца, и тогда Дому Девайн точно конец, — сказал он.

— Фигура речи, — отозвалась Ликс, массируя помятое горло.

— В любом случае, твоя утроба уже высохла, как степь Тазхар, — произнес Рэвен, пока Ликс наливала им обоим выпить.

Он покачал головой и принял предложенный ею кубок.

— Милая сестрица, ну разве мы не отличная пара?

— Мы такие, какими сделала нас мать, — ответила Ликс.

Он кивнул.

— Вот тебе и разговоры про то, чтобы обратить волну вспять.

— Ничего не изменилось, — произнесла Ликс и протянула руку, чтобы погладить розовую кожу у него на шее. Он дернулся от ее прикосновения. — У нас еще есть Осгар, и ему очень хорошо известно, как важно продолжить имя Дома.

— Для этого мальчика в большей мере отец Ширгали-Ши, — сказал Рэвен, лишь теперь осознав, какой ошибкой было подпускать того к Змеиному Культу. — И судя по тому, что я слышу, ему не интересно ни брать себе всего одну супругу, ни становиться отцом ребенка. Он не станет тем, кто сохранит жизнь роду Девайн.

— Ему нет необходимости быть отцом, лишь бы поместил дитя в чрево достаточно подходящей супруги, — ответила Ликс. — Но это разговор для того времени, когда завершится война.

Рэвен кивнул и взял еще вина. Он чувствовал умиротворяющую размытость на пределе восприятия. Вино и болеутоляющие химикалии давали опьяняющую смесь. Он попытался вспомнить, о чем они говорили до любовной ссоры.

— Так ты полагаешь, что я все еще тот, чьи действия обратят вал войны вспять?

— Если на то пошло, я в этом убеждена еще сильнее, — сказал Ликс.

— Еще одно видение?

— Да.

— Расскажи.

— Я видела «Бич погибели» в самом сердце великой битвы за Молех. В тени горы Железный Кулак. Поступь богов войны сотрясает землю. Рыцарей Молеха окружает пламя. Смерть и кровь красной волной разбиваются о «Бич погибели», а ты сражаешься, словно сам Владыка Бурь.

Глаза Ликс затуманились, помутнев от психических катаракт.

— Вокруг твоего рыцаря бушует битва, которой завершатся все битвы, но никакой клинок, никакой снаряд, никакой враг не в силах повергнуть его. И когда наступает назначенный час, на поле боя сразят самого могучего из богов. Его падение становится боевым кличем, и все вокруг выкрикивают имя Девайн.

Пелена на глазах Ликс угасла, и она улыбнулась, словно на нее только что снизошло великое откровение.

— Она здесь, — произнесла она, задохнувшись от волнения.

— Кто? — спросил Рэвен. Воздух стал холоднее.

— Белая Нага.

— Она здесь? Сейчас?

Ликс кивнула и обернулась так, словно ожидала увидеть в павильоне Рэвена воплощение Змеиного Культа.

— Кровавая жертва, принесенная у Авадона, привела ее божественную сущность в мир людей, — сказала она, взяв его за руку. — Смерть наших сыновей дала тебе право говорить с ней.

— Где она?

— В лесу, — ответила Ликс.

Рэвен фыркнул от неопределенности ответа.

— Ты можешь говорить точнее? Как мне ее найти?

Ликс покачала головой.

— Веди «Бич погибели» в лес, и Белая Нага найдет тебя.

Оно двигалось быстрее, чем все, что когда-либо встречал Гор.

Быстрее эльдарского мастера клинков, быстрее мегарахнидов Убийцы, быстрее мысли. Его тело состояло из тумана и света, шума и ярости.

Первым погиб юстаэринец. Его торс перерезало посередине, словно он на полном ходу налетел на ленточную пилу. За один удар сердца тело лишилось крови и органов.

Гор пришел в движение раньше всех, ударив когтистой перчаткой в сияющий свет. Его когти рассекли пустой воздух, а ему в живот врезался золотистый кулак. Согнувшись вдвое, он увидел, что Аксиманд ведет огонь. Вдоводел высматривал цель.

Ноктуа стоял на одном колене, схватившись за грудь. Абаддон подбежал к нему сбоку, низко держа меч с длинным клинком. Пламя строчащих стволов заливало пещеру стробоскопическими вспышками. Прожектора доспехов раскачивались и плясали. Беспощадные залпы массореактивных зарядов разносили кристаллические выросты, вышибая куски известкового камня размером с кулак. Юстаэринцы перемещались, чтобы оказаться между нападающим и Магистром Войны.

Стоя на коленях, Ноктуа открыл огонь. Кибре тоже добавил огонь своих комби-болтеров к прочесывающему обстрелу. Не целясь, просто стреляя.

Они ни во что не попадали.

Внезапно пещеру заполнило величественное сияние. Огненный ангел, держащий в распростертых руках мечи из молний. Безликий, безжалостный. Гор понял, что это такое. Создание-страж, последняя психическая ловушка, оставленная Императором, чтобы уничтожить тех, кто попытается раскопать тайны Его прошлого.

Гор едва мог зафиксировать взгляд на существе.

Его свет был столь яростным, столь ослепительным. С мечей сорвались разветвленные разряды молний, и Аксиманда швырнуло через всю пещеру. Его дымящееся тело врезалось в стену. Камень и броня раскололись. Гор знал, что силы удара хватило, чтобы переломить позвоночник.

Блистающие синевой мечи хлестнули, словно кнуты. Абаддон нырнул вбок, ему начисто срезало наплечник. Кусок плеча Первого капитана остался внутри, и руку залила яркая кровь. Не успев опомниться, один из юстаэринцев сделал шаг в сторону поверженного капитана.

Существо обратило свой взгляд на терминатора. Воин пошатнулся. Комби-болтер выпал из его руки, он силился сорвать с себя шлем. В воксе звучали вопли агонии. В сочленениях доспеха корчилось текучее свечение, которое изливалось наружу стремительными потоками бело-зеленого пламени.

Гор открыл когтистую перчатку, загоняя заряды в казенники встроенных болтеров. Он часто рассказывал об убийце-гаруспике с Хтонии, который привел его к этому оружию в арсенале давно умершего полководца. Это было не вполне так, однако истина предназначалась для одного лишь Гора. Перчатка была изготовлена в барочном стиле с несравненным мастерством, и, хотя в ту пору Гор был немногим более чем неоперившимся юнцом, она подошла к его покрытой кровавыми струпьями руке так, словно ее сделали именно для него.

Из оружия полыхнул двухметровый язык пламени. Отдача была чудовищной, но Урци Малеволус хорошо сконструировал доспех, и суспензорные компенсаторы позволили не потерять цель. От ангела полетели брызги света, похожие на расплавленную сталь. Оторвавшись от тела, эссенция тускнела, и за считанные секунды растворялась в пар.

Существо издало визг, и воздух между ним и Гором пошел волнами от ударной мощи. Последний юстаэринец разлетелся на куски, расщепившись, будто сборный макет чего-то чрезвычайно сложного. Его скелет и внутренние органы распылило на атомы жгучей вспышкой живого света.

Гор отлетел назад, как будто его оторвал от земли ураган. Он тяжело рухнул в воду, и леденящий холод выбил из него дыхание, словно удар кулаком. Рот заполнила черная вода. Мускулы гортани мгновенно отреагировали, изолировав легкие и переключив дыхание на вторичные дыхательные органы.

Он сплюнул черным и поднялся из воды как раз вовремя, чтобы увидеть, как Абаддона пригвоздили к месту пылающие трезубцы молний. Изо рта Первого капитана изливался свет. Кибре поливал огненного ангела очередями, окутывая того тучей из тлеющего фосфора. Объем массореактивных зарядов, которого бы хватило, чтобы уложить самца грокса, не давал никакого эффекта против горящего стража.

Гор вышел из озера, с его когтей хлестали огненные дуги. Ноктуа всадил свой меч в спину ангела. Клинок мгновенно расплавился, и Ноктуа вскрикнул от боли, схватившись за изувеченную руку. Аксиманд полз в сторону схватки. Его хребет был сломан, а ноги бесполезны.

Гор не стал утруждать себя стрельбой по ангелу. Он усилием мысли отключил питание когтей. Существо имело божественное происхождение, и оружие смертных было бесполезно. Он потянулся к единственному альтернативному варианту.

Ангел крутанулся навстречу ему, освободив Абаддона от своих потрескивающих шипов. Первый капитан упал лицом вниз, едва не изжаренный до смерти божественным огнем.

Ангел обрушился на Гора, за его спиной раскрылись крылья из яркого пламени. Молниевые мечи превратились в длинные когти. Тело пылало жаром горна.

Гор шагнул ему навстречу.

Он взмахнул Сокрушителем Миров снизу вверх, словно метатель молота из древних времен. Оружие, выкованное рукой самого Императора, Сокрушитель Миров был даром от бога. Его смертоносное навершие погрузилось в пылающее тело ангела.

Это существо могло прикончить лишь одно — та сила, которая породила его.

Ангел взорвался. Умирая, он испускал шлейфы огня, похожие на горящий прометий. Он кричал, так как сила, связывавшая его с этим местом, оказалась разрушена. Когда булава Магистра Войны завершила свой взмах, ангела уже не было.

Его вопль задержался дольше, эхом расходясь по горе, по всему Молеху и по неисчислимым уголкам пространства и времени. Тлеющие угли его горячей, словно солнце, сердцевины оседали на пол пещеры, будто прикованные к могиле светлячки.

И с его смертью Гор вспомнил Молех.

Он вспомнил всё.

16 ФЛАГМАН ЭКЗОГЕНЕЗ ПРОНИКНОВЕНИЕ

Даже после всего случившегося — после предательства, бойни и всего, что произошло впоследствии — у Локена все так же перехватывало дыхание при виде «Мстительного духа». Он был чудовищен и прекрасен — золоченая машина, предназначенная лишь для того, чтобы разрушать.

— Нам следовало бы знать, что этим все кончится, — прошептал он, когда на планшете замерцало изображение его бывшего флагмана.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Рассуа.

— Мы покинули Терру, чтобы устроить войну, — произнес Локен. — Вот и все. Сигизмунд был прав. Война никогда не кончится, но чего нам еще было ожидать, если мы странствовали среди звезд на кораблях, подобных этому?

— Это был крестовый поход, — сказала Рассуа. — И нельзя планировать отвоевать галактику добрым словом и благими намерениями.

— Перед тем, как мы достигли Ксенобии, у Эзекиля был такой же спор с Луперкалем. Он хотел немедленно начать войну с интерексами. Магистр Войны сказал ему, что Великий крестовый поход претерпел метаморфозу. Что, раз человеческий род больше не на грани вымирания, суть Крестового похода должна была измениться. Мы должны были измениться.

— Меняться непросто, — произнесла Рассуа. — Особенно людям вроде нас.

Локен кивнул.

— Нас создавали для сражения, для убийства, и сложно изменить то, что был рожден делать. Однако мы были способны еще на столь многое.

Он вздохнул.

— Чего бы еще мы ни могли достичь, такой возможности у нас никогда не будет. Отныне и впредь нам остается только война.

— Это уготовано всем нам, — сказала Рассуа.

Они совершили переход в систему Молеха на самой внутренней границе точки Мандевилля. Рискованный маневр, но при наличии столь хорошего корабля, как «Тарнхельм», и искусного пилота стоило рискнуть.

Приближение к Молеху осуществлялось почти в полной тишине, системы «Тарнхельма» работали на нижнем пределе. Краткий импульс мощного ускорения в момент активности пятен на солнце направил корабль-невидимку к Молеху. Остальное должна была сделать инерция.

Три следующих дня следопыты провели в уединенных размышлениях, готовя свое боевое снаряжение и проводя собственные процедуры подготовки. У Рубио они включали в себя медитацию, у Варрена с Северианом — маниакальную разборку и сборку оружия. Войтек с Крузом ежечасно играли в регицид, а Каллион Завен оттачивал мономолекулярное лезвие своего клинка из рубящего когтя. Алтан Ногай проводил время, обучая Раму Караяна разновидности боевого искусства, которая выглядела странно умиротворенной. Лишь Брор Тюрфингр не знал покоя, он расхаживал по палубе, словно разгоряченный олень в сезон гона.

Локен проводил время в одиночестве, пытаясь не обращать внимания на скрытые тенью очертания фигуры в капюшоне в углу своей спальной ниши. Он знал, что там ничего нет, только обретшее форму воспоминание, но от этого оно не исчезало.

Оно говорило с ним, пусть даже ему было известно, что все слова звучат у него в сознании.

Убей меня. Когда увидишь меня, убей.

— Ему досталось, — произнес Круз, когда над столом повис покачивающийся образ «Мстительного духа». Он указал на почерневшие участки корпуса, воронки от попаданий вдоль хребтовых крепостей и согнувшиеся опоры, расплавленные концентрированным огнем лазеров. — Кто-то заставил его заплатить за победу.

— Это был сложный бой, — сказал Варрен, показывая на дрейфующие остовы многочисленных легких крейсеров и орбитальных платформ. — Они сошлись вблизи и насмерть.

Изображение флагмана Магистра Войны проецировалось устройством, которое принес Тубал Каин. Какая-то компактная логическая машина размером примерно с небольшой ящик для боеприпасов. Локен наблюдал, как бывший Железный Воин водил частью этого приспособления над кораблестроительными планами Сциллы на вилле Ясу Нагасены.

Теперь эти схемы отображались в трехмерной голографической форме, где каждый структурный элемент и отсек были прорисованы до мельчайших деталей. Картинка мерцала, пока с лобовых сканеров «Тарнхельма» загружалась информация, корректирующая внешний облик корабля с того, каким он был построен, на тот, который приближался.

Тубал Каин подстраивал устройство, с точностью архитектора приближая различные части корабля. Действуя так быстро, что остальные не успевали за его работой, бывший Железный Воин выискивал слабые места конструкции и прорехи в обороне, которыми они могли бы воспользоваться.

— Есть что-нибудь? — спросил Тюрфингр, барабаня пальцами по столу.

— Подфюзеляжный хребет на левом борту выглядит подходяще, — сказал Севериан.

— Если ты хочешь умереть, — отозвался Каин.

— Что? — с низкой и угрожающей интонацией переспросил Севериан.

— Посмотри на внутреннее устройство дальше, — произнес Каин, выделяя секцию поперечного ребра жесткости. — «Мстительный дух» относится к типу «Глориана», а не «Цирцея». Мы пройдем слишком близко к главной проходной магистрали. Здесь, здесь и здесь будет автоматическая защита, а на этих перекрестках — сторожевая охрана.

— Я мог бы мимо них пройти.

— Но ты же делаешь это не один, так ведь?

Севериан пожал плечами и снова сел.

— И что ты предложишь?

— Как я и говорил Локену, у большинства кораблей самым слабым местом всегда являются нижние палубы. В точности как я подозревал, они не обращены к планете внизу.

— Ну и? — спросил Варрен.

— Эх вы, — отозвался Каин, качая головой. — Так зациклены на том, чтобы всадить топор кому-нибудь в голову.

— Я его скоро тебе в голову всажу, — пообещал Варрен.

— Почему? Я просто рассказываю вам, как лучше проникнуть на нашу цель.

— Объясни, каким образом, — сказал Локен.

Каин приблизил нижние палубы, участок корпуса, истерзанный попаданиями торпед и бортовых залпов. Судя по тому, что об этих секциях помнил Локен, Каин показывал спальные отсеки и помещения для боеприпасов.

— На «Глорианах» конструкции Сциллы эти области предназначались для чернорабочих, орудийных команд и прочих отбросов, опустившихся в чрево корабля, — произнес Каин. — Это место не для Легиона, так что весьма маловероятно, что там проводили какой-либо ремонт.

— Вот тут, — сказал Рама Караян, указывая на воронку от попадания в тени обрушившейся отражающей системы. Это была глубокая выбоина на борту «Мстительного духа», практически незаметная даже для устройства Каина. — Рана, размеров которой «Тарнхельму» хватит, чтобы с легкостью войти.

— Хороший выбор, мастер Караян, — произнес Каин.

— Передай это Рассуа, — сказал Локен.

— Я уже это сделал, — ответил Каин.

Рассуа положилась на устройство Каина и движение «Тарнхельма», предоставив кораблю нащупывать путь сквозь лабиринт эсминцев, фрегатов, мониторов системы и орбитальных патрульных катеров. Прибор Каина был подключен к панели бортовой электроники корабля и генерировал постоянно обновляющийся маршрут.

Флот предателей был огромен, на высокой орбите пришвартовалось много сотен звездолетов. Большие корабли держались в геостационарной позиции, но более не совершали никаких движений. Рассуа требовалось тревожиться только о легких крейсерах и эсминцах. Те патрулировали пустоту над Молехом, одновременно выступая в роли бдительных охотников и сторожевых псов. Предупреждающие ауспики полосовали орбитальное пространство в поисках добычи. Рассуа не считала, что они смогут учуять незаметного лазутчика, даже если бы поисковая волна прошлась прямо по «Тарнхельму».

Однако, на случай, если врагу повезет, она вела «Тарнхельм» призраком среди груд орбитального мусора, чтобы между ней и охотниками было как можно больше дрейфующих остовов.

Это был именно такой изящный, сверхсложный стиль полета, которого мог достичь лишь тот, кого воспитали и подвергли аугментации хирурги магистров клад. И все равно ее лоб покрылся тонкой блестящей пленкой испарины.

— Дай мне знать, как только любой из этих эсминцев изменит курс хоть на микрон, — произнесла она.

Каин кивнул, но наградил ее снисходительно-покровительственным взглядом.

Она точно не знала, что из себя представляет его устройство, однако Каин утверждал, будто оно в состоянии найти путь даже сквозь самые плотные слои обороны, и до сих пор оно их не подвело. Верхнюю орбиту усеивали установленные после боя мины, электромагнитные пульсары и пассивные ауспики, но прибор учуял каждый из них и внес в курс поправки, чтобы избежать их.

Когда она спросила у него, откуда оно взялось, он ответил лишь, что эту безделушку создал Владыка Железа в один из периодов наиболее замкнутого настроения. Она рассмеялась и сказала, что не думала, что его примарх склонен к замкнутости.

Он странно поглядел на нее и ответил: «Чем сильнее и оригинальнее разум, тем больше он будет склоняться к уединению».

Покинув ее с заверением, что прибор будет безупречно работать и без него, Каин вернулся в отсек для экипажа, и его место занял Арес Войтек. Рассуа предстояло вести корабль, а Войтеку — управлять его орудиями. Любая существенная стрельба, скорее всего, выдала бы их присутствие так же явно, как оповещение по воксу, однако было лучшеоставаться наготове. Войтек подключился к консоли, и его чувства переплелись с пассивным ауспиком.

— Управляемая сервитором однозарядка, — произнес он, зафиксировав активность сканеров торпеды, в которую был встроен сервитор, чтобы запустить ее при обнаружении цели. — Девятьсот километров вверх на десять часов.

— Вижу ее, — отозвалась Рассуа, меняя курс, чтобы обойти сектор охвата.

— Перекрывающая сторожевая система прямо по ходу, — сказал Войтек.

— Ты можешь сжечь ее ауспик узконаправленным волкитным лучом?

— Могу. Генерирую расчет микроимпульса.

— Арес, подожди, — произнес Рубио, возникнув в люке позади них. Его лицо было покрыто морщинами от напряжения. — Не стреляй в нее.

— Почему нет? — спросил Войтек. — У меня есть идеальный огневой расчет.

— Уничтожишь ее и оповестишь наших врагов.

— Я не собираюсь ее уничтожать, просто ослеплю основной ауспик.

— Тебе надо волноваться не об ауспике.

— Собьем ее и откроем просвет наибольших размеров, — пояснил Войтек. — Эти штуки отправляют на командный корабль сообщения, только когда что-то засекают. Никто не заметит, что она погасла.

— Открой огонь и узнаешь, насколько сильно можно ошибиться, — сказал Рубио. — На борту есть извращенный разум Механикума, нечто аналогичное таллаксам, но имеющее единственное назначение — поддерживать связь в цепи ауспиков. Если нарушить цепь, враг узнает о нашем присутствии.

— Нам нужен этот просвет, — произнесла Рассуа. — Игрушка Каина сможет найти дорогу на «Мстительный дух» только при наличии просвета.

Рубио кивнул и прикрыл глаза.

— Я дам тебе просвет, Рассуа. Арес, будь готов. Стреляй по моей команде.

Веки Рубио окутало марево колдовского свечения, и на его хрустальном капюшоне запульсировали коронные разряды. Рассуа почувствовала, как волоски у нее на загривке встают дыбом. Глаза Рубио метались из стороны в сторону, словно он следовал по извилистому лабиринту, где один неверный поворот означал катастрофу. Его губы разошлись, выдохнув ледяной туман.

— Стреляй, — произнес он. — Сейчас.

Рассуа не заметила, как что-либо произошло. Войтек управлял орудиями посредством имплантированной серворуки, а волкитный луч был слишком быстрым и точным. И все же она затаила дыхание.

Рубио открыл глаза, но его капюшон продолжал светиться. Кожа побледнела, он выглядел так, словно только что съел нечто неприятное.

— Что ты сделал? — поинтересовалась Рассуа.

— Поместил в его грязное сознание образ мертвого космоса, — ответил Рубио. — Войтек уничтожил его глаза, однако оно видит то, что я хочу. Оно полагает, что до сих пор является частью цепи ауспиков.

— Как долго оно будет так считать?

— Пока я сохраняю прочность образа в его разуме, — сказал Рубио, крепко ухватившись за дверные опоры. Усилия по поддержанию ложных мыслей в сознании аномального киборга не проходили даром.

Логистер Каина издал звон, обнаружив вновь созданный просвет, и предложил курс. Рассуа уже заводила «Тарнхельм» туда при помощи тяги маневровых двигателей.

— Лети ровно и плавно, — предостерег Рубио.

— Я только так и летаю, — заверила его Рассуа.

Перед «Тарнхельмом» увеличивался в размерах «Мстительный дух»: громадное сооружение из черного металла, находившееся в двухстах километрах и приближавшееся.

При виде флагмана Магистра Войны Рассуа затрепетала, словно он был ненасытным океанским хищником, а они — истекающим кровью лакомым кусочком, который беззаботно плыл в его направлении.

Все в «Мстительном духе» излучало угрозу.

Каждая орудийная амбразура представляла собой щерящуюся пасть, каждая закрытая бортовая батарея — зубчатое скопление горгулий и демонов. Огромные янтарные глаза на бортах, каждый из которых был не меньше сотни метров в поперечнике, неотрывно глядели на нее. Носовой клинок был кинжалом убийцы, единственным предназначением которого было перерезать ей горло.

Рассуа попыталась избавиться от наползающего ужаса, который вызывал корабль. Трон, это же просто звездолет! Сталь и камень, двигатель и экипаж. Чтобы очистить мысли, она зашептала мантры клады. Она сосредоточилась на мониторах и элементах управления «Тарнхельма», но постоянно обнаруживала, что ее взгляд вновь притягивают выкованные в преисподней глаза «Мстительного духа».

Воронка от попадания зияла перед «Тарнхельмом», словно врата в бездну, словно черная дыра, ведущая в неизвестное.

— У звездолетов есть машинные духи, верно? — спросила Рассуа.

Войтек поднял глаза от консоли. На его полумеханическом лице читалась озадаченность от того, какое время она выбрала для вопроса.

— Дар Омниссии, да, — наконец, произнес он. — Любую сложную машину наделяют им в момент активации. Чем крупнее машина, тем сильнее дух.

— И каков же дух этого корабля?

— Тебе известно его название, так как ты думаешь?

— Я думаю, что всякого корабля, который строили, чтобы властвовать над миром, полным ядов и смерти, лучше избегать.

— И все же мы должны влететь в сердце этого, — произнес Войтек, и «Мстительный дух» полностью поглотил «Тарнхельм».

Они встретились на острове посреди искусственного озера. На мягко колышущейся поверхности трепетал отраженный свет луны. Это место говорило о прежних периодах истории Легиона, до того, как ритуал заменил традицию. Когда все было проще.

Теперь же казалось, что даже простота была обманом.

Пылающее копье, всаженное в землю в центре острова, горело оранжевым светом, окутывая черты лиц собравшихся здоровым румяным сиянием, скрывавшим их подлинное состояние.

Кожа Абаддона напоминала восковую из-за регенеративных бальзамов и пересаженных лоскутов плоти. Ноктуа теперь выделялся пощелкивающей аугметикой на месте правой руки, а Аксиманда поддерживал спинной каркас, пока срастались его раздробленные позвонки. Только Фальк Кибре вышел из схватки с огненным ангелом невредимым.

Рядом с Морнивалем стоял Малогарст, который в кои-то веки выглядел наименее пострадавшим среди них. Гер Гераддон и его растущая группа луперков тоже собрались послушать о следующем этапе вторжения.

— Сыновья мои, мы совершили великие дела, однако самый тяжелый бой еще впереди, — начал Гор, обходя горящее копье и приложив руку к янтарному оку на своей груди. — Перед нами сосредотачиваются враги, целое воинство людей и бронетехники тянется до самой горы Железный Кулак. Армии собираются со всего Молеха, но они не помешают нам достичь Луперкалии.

Из круга выступил Аксиманд.

Ну конечно, это должен был быть Аксиманд. Он уже сотню раз провел грядущее сражение у себя в голове. Из всех его сыновей Маленький Гор Аксиманд был самым дотошным, самым добросовестным. Тем, чей образ мыслей был ближе всего к его собственному.

— Соотношение сил не в нашу пользу, мой повелитель, — произнес Аксиманд.

— Не все в сражении определяется соотношением сил, — заметил Кибре.

— Я знаю, Фальк, и все же нас превосходят в соотношении почти пятьдесят к одному. Возможно, если бы вместе с нами сражалась Гвардия Смерти…

— Наши братья из Четырнадцатого Легиона готовы стать наковальней, на которой молот Сынов Гора сокрушит имперцев, — произнес Гор.

— Они будут с нами в предстоящем бою? — спросил Аксиманд. — Мы можем на это рассчитывать?

— А тебе случалось видеть, чтобы пехотинцы Мортариона подводили? — поинтересовался Гор.

Аксиманд кивнул, соглашаясь по этому вопросу.

— Каковы ваши приказы?

— Просты. Мы сражаемся за живых и убиваем за мертвых. Разве не так вы говорите?

— Что-то в этом роде, — ухмыльнулся Аксиманд.

— А что в Луперкалии? — спросил Абаддон, голос которого от огня навеки стал опаленным хрипом. — Что вы узнали со смертью твари в пещере?

Гор кивнул.

— Я вспомнил, зачем Император приходил сюда, что Он обнаружил и почему Он не хотел, чтобы об этом знал кто-либо еще. В Луперкалии я найду то, что нам нужно, чтобы победить в этой долгой войне.

— Так что оно вам показало? — спросил Аксиманд.

— Всему свое время, — сказал Гор. — Но сперва у меня есть для вас вопрос, мои сыновья. Знает ли кто-нибудь из вас, как на Старой Земле зародилась жизнь?

Никто не ответил, но он и не ждал от них этого. Вопрос выходил далеко за рамки их обычного круга тем.

— Сэр? — переспросил Малогарст. — Как это связано с Молехом?

— Полностью, — ответил Гор, наслаждаясь редкой возможностью побыть учителем, а не воином. — Некоторые из ученых Земли полагали, что жизнь зародилась в ходе непроизвольной химической реакции в глубине океанов возле гидротермальных источников. Случайный энергетический градиент, который обеспечил преобразование диоксида углерода и водорода в простые аминокислоты и протоклетки. Другие считали, что жизнь пришла на Землю посредством экзогенеза, что микроорганизмы были погребены в сердце комет, странствующих в пустоте.

Гор подошел к краю озера, воины расступились перед ним. Он опустился на колени и зачерпнул ладонью пригоршню воды. Он обернулся к сыновьям и дал ей протечь между пальцев.

— Но я и вы появились не так, — произнес Гор. — Как выясняется, наш сон начался вообще не на Земле.

Локен никогда не бывал в этой части корабля. Но даже в противном случае он сомневался, что узнал бы ее. «Тарнхельм» сел под наклоном на пологом скате согнутой плиты, обращенной в пустоту. Посадочные захваты крепко прижимали его к палубе, а Рассуа продолжала держать двигатели на минимальных оборотах.

Локен вывел следопытов из корабля в воронку на «Мстительном духе». Из его брони исходили облачка выдохов. От нагретого ранца доспеха тянулись шлейфы пара. Пока он пересекал пробитое помещение, шлем был заполнен звуком дыхания.

— Рассуа, когда мы окажемся внутри, выводи «Тарнхельм» наружу и как можно лучше следи за нашим перемещением через локаторы доспехов, — произнес Локен. — И держись ближе к корпусу. Если все пойдет плохо, нам понадобится быстрая эвакуация.

— Хочешь, чтобы я глядела своим глазом охотника? — спросила пилот.

— Так хорошо, как только можешь.

— Положись на это, — сказала Рассуа, давая отбой.

Перед ним тянулось бескрайнее пространство — нескончаемый черный гобелен пустоты и точек света возрастом в эоны. Позади находился корабль, где он познал наивысшее счастье и глубочайшее горе.

Он вновь оказался на «Мстительном духе» и не знал, что чувствовать по этому поводу.

В этих арсеналах и коридорах сформировались его лучшие и худшие воспоминания. Он встретил своих лучших друзей и увидел, как они стали самыми ужасными из его врагов. Локен ощущал себя убийцей на месте преступления или же терзаемым призраком, который вновь посещает место своей смерти.

Он знал, что вернуться сюда будет непросто, однако находиться здесь наяву было совершенно другим делом.

На его левый наплечник легла рука. Раньше он гордо носил там геральдический символ Сынов Гора. Теперь там было пустое место, отполированное и серое.

— Знаю, парень, — произнес Йактон Круз. — Странно вернуться, а?

— Мы долгое время называли этот корабль своим домом, — сказал Локен. — Я помню…

Круз постучал пальцем по виску.

— Помни его, каким он был, а не тем чудовищем, в которое они его превратили. На этом корабле все началось, на нем все и закончится. Помяни мое слово, парень.

— Это просто корабль, — произнес Севериан, двигаясь по смятой палубе. — Сталь и камень, двигатель и экипаж.

Круз покачал головой и последовал за Северианом.

Локен почувствовал на себе взгляд древних глаз. Он сказал себе, что это всего лишь игра воображения, и направился за Крузом. Он двигался за остальной частью группы вглубь пещеры, выбитой в борту корабля.

Судя по внешнему виду стен, это было спальное помещение. Теперь оно оказалось опустошено. Что бы за оружие ни разорвало корпус корабля, взрыв выбросил в космос все незакрепленные элементы аппаратуры.

— Перпендикулярный удар, — произнес Арес Войтек, указывая на линии разрыва и направление взрывной деформации. — Удачное попадание, торпеду сбили точечные защитные орудия, и она ушла с курса по спирали.

— Интересно, считали ли его удачным люди внутри, — сказал Алтан Ногай. — Удачное или нет, но они все равно умерли.

— Это были предатели, — произнес Варрен, пробираясь мимо. — Какая разница, как они погибли? Они умерли, и этого достаточно.

— Они умерли с криками, — сказал Рубио, прижав руку к боку своего шлема. — И они кричали очень долго.

Следопыты рассредоточились, двигаясь к неповрежденному участку ближайшей внутренней переборки. Войтек прошел вдоль стены, его серворуки постукивали и пощелкивали по переборке, словно что-то выискивали.

— Здесь, — произнес он. — На той стороне есть атмосфера. Каин?

— Начинаю, — отозвался Каин.

Он поставил у ног Войтека то же самое устройство, которым пользовался для прохода сквозь лабиринт рассеянных защитных сооружений, окружавших «Мстительный дух». Отсоединив выносной зонд, подключенный витым кабелем, он поводил им вверх-вниз.

— Ты прав, мастер Войтек, — сказал он, сверившись с мягко светящимся экраном на приборе. — Коридор, с одного конца запечатанный обломками. Корабельные чертежи указывают, что в другую сторону есть проход: второстепенный туннель, который ведет к линии подвода боеприпасов нижней орудийной палубы.

— Он приведет нас вглубь корабля? — спросил Локен.

— Я же уже сказал, что приведет, — ответил Каин. — Ты не знаком со схемой второстепенных туннелей орудийных уровней?

— Нет, не особенно.

Каин покачал головой, упаковывая свое устройство и вставив зонд на место.

— Лунные Волки, это чудо, что вы вообще хоть как-то ориентировались.

Севериан вытащил свой боевой клинок.

— Если хочешь, я могу его убить, — предложил он.

— Возможно, позже, — отозвался Локен.

Севериан пожал плечами и наклонился нацарапать на стене символ, угловатую руну, состоящую из вертикальных и перекрещивающихся линий.

— Ты знаешь futharc? — спросил Брор Тюрфингр, заглянув Севериану через плечо. — Откуда ты знаешь футарк?

— Что такое «футарк»? — поинтересовался Локен.

— Боевые символы, — ответил Севериан. — Разведчики Космических Волков — прошу прощения, Vlka Fenryka — пользуются ими, чтобы направлять следующие за ними силы внутри пустотных скитальцев и тому подобного. Каждый знак содержит в себе основную информацию о том, что находится впереди, и наилучших маршрутах. Что-то в этом роде.

— Ты не ответил на мой вопрос, — произнес Брор Тюрфингр.

— Двадцать Пятая рота не раз несла службу вместе с вашими, — сказал Севериан, завершая надпись. — Меня этому научил волк по имени Свессл.

— Если я его еще увижу, он об этом пожалеет, — проворчал Брор.

Мимо Брора и Севериана прошли Круз и Рама Караян. Они начали доставать из узких ящиков, в которых, возможно, когда-то хранились ракеты для пусковой установки, массивные распорки и переносные генераторы.

Это была сфера компетенции Караяна, и тот быстро установил нечто, напоминающее каркасный шаблон двери. При помощи Войтека Караян прицепил сооружение к генератору и крутил ручку, пока лампочка на боку не загорелась зеленым.

Караян нажал на активационный переключатель с защелкой. Вокруг внутренних кромок рамы замерцала текучая энергия, которая стала распространяться, пока не заполнила внутреннее пространство, будто поверхность мыльного пузыря. Она колыхалась, затуманиваясь цветами радуги.

— Герметизирующее поле установлено, — произнес Караян. — Делать брешь безопасно.

Войтек кивнул, и его серворуки протянулись сквозь поле, ухватившись за выступы на переборке.

— Создаю проход, — сказал Караян, и высокоточные мелта-резаки на тыльной стороне рамы вспыхнули с краткосрочной, но яростной интенсивностью. Они мгновенно рассекли переборку, и Арес Войтек выдернул вырезанную металлическую плиту сквозь герметизирующее поле.

— Мы внутри, — произнес Варрен.

Заявление Магистра Войны вызвало шок. Недоверие и замешательство. Аксиманд почувствовал, что Магистр Войны говорит правду, и земля под ногами превращается в зыбучий песок.

— Разве вы этого не чувствуете, сыны мои? — продолжил Гор. — Не ощущаете, насколько особенное место Молех? Как он выделяется среди всех миров, что мы завоевали?

Аксиманд обнаружил, что кивает, и увидел, что не одинок в этом.

Луперкаль зашагал по кругу, на каждой фразе ударяя кулаком в ладонь.

— На заре великого переселения Император совершил путешествие сюда в скромном обличье и нашел врата во владения бессмертных богов. Он предложил им то, что мог предложить лишь желающий стать богом, и они поверили Ему. Они наделили Его толикой своей силы, и при помощи этой силы Он разработал науку, раскрывающую тайны созидания.

Говоря, Гор сиял, словно уже вознесся на божественный уровень реальности.

— Однако Император не собирался возвращать свой долг богам. Он обратился к ним, принял их дары и объединил с собственным генетическим мастерством, чтобы породить полубогов. Император порицает варп как неестественный, но лишь для того, чтобы никто более не осмелился воспользоваться им. В моих жилах течет кровь нематериального царства. Она течет в жилах каждого из нас, ведь я — сын Императора, а вы — Сыны Гора, и на Молехе раскрыли секрет нашего бытия. Проход к этой силе находится в Луперкалии, глубоко под горной скалой. Он запечатан от света ревнивым богом, который знал, что придет день, когда один из Его сыновей возжелает превзойти Его свершения.

И наконец, Аксиманд понял, почему они явились сюда, почему тратили столько ресурсов и противоречили всей логике войны, чтобы проследовать по стопам божества.

Это должен был быть миг, когда они восстанут, чтобы бросить Императору вызов при помощи того самого оружия, которое Он берег для себя самого.

Это должно было стать апофеозом каждого из них.

Караян и Севериан пошли впереди, углубляясь в запутанный хаос коридора по ту сторону герметизирующего поля. Следом двинулись Локен и Круз, за которыми быстро последовали остальные. Коридор был темным и загроможденным раскуроченным металлом. Дорогу освещали только слабое свечение линз шлемов и случайные искры коротящей аппаратуры. Палубу устилали обломки. В воздухе рассеивалась влага и пар из разорванных труб.

Авточувства Локена воспринимали это как застоявшуюся воду в стылом горном водоеме. Он услышал помехи, напоминавшие скрежет терки по камню. Протяжный шепот.

Семь Нерожденных. Шепчущие Вершины. Самус. Самус здесь…

Локен встряхнул головой, чтобы прогнать непрошеную мысль, однако та засела, словно осколок, углубляющийся в плоть. Он увидел, как Рубио протянул руку к стене, чтобы удержать равновесие, а затем отдернул ее, словно поверхность была докрасна раскалена.

Локен уставился на спину Каллиона Завена, представляя, как бы та выглядела, если бы ее разорвал массореактивный заряд или же вспорол цепной меч. Он задумался, будет ли предсмертный крик Завена сопровождаться безупречно высоким эхом.

— Локен? — спросил Алтан Ногай. — Что-то не так? Темп твоего сердцебиения повышен.

— Я в порядке, — сказал Локен. Образ убийства не отпускал, словно привкус крови. — Это место… Тяжело возвращаться.

Если апотекарий и расслышал ложь, то не подал виду. Локен двинулся дальше, слыша возле плеча тихое дыхание, которого не мог слышать.

Они прошли по коридору, добравшись до перекрестка, где раздавались отголоски падения капель, а с потолка свисали перепутанные кабели. Из смятой распределительной коробки с шипением летели синие искры. На стене было грубо нарисовано белой краской Око Гора. Подтеки создавали впечатление, будто оно плачет молочными слезами.

— Каин, куда?

— Как я и говорил, прямо и вверх по лестнице в конце.

Севериан уже двигался, крепко прижимая к себе болтер. Казалось, что выше пояса его тело сохраняет абсолютную неподвижность. Ствол оружия ни разу не шелохнулся, ни на миллиметр не отклонился от линии взгляда.

Бесшумное перемещение в силовой броне было трюком, который мало кому удавалось освоить, но Севериан и Караян подняли его до уровня искусства. Если уж на то пошло, Рама Караян двигался даже с меньшим видимым напряжением, чем Севериан, повторяя его маршрут по мере продвижения вперед.

По сравнению с ними Локен ощущал себя неуклюжим, эхо каждого его шага звучало, будто топающая поступь дредноута. Он видел, что остальные чувствуют то же самое.

Зубы Локена заныли от раздавшегося позади скрипа клинка, напоминающего скрежет пилы апотекария по кости. Проявив уважение к неудовольствию Брора Тюрфингра, Севериан предоставил воину Стаи отмечать их путь. Грядущий штурм предстояло осуществлять его генетическому предку, и эта симметричность доставляла ему удовольствие.

Железная лестница оказалась именно там, где и говорил Каин, и следопыты поднялись на одну из подфюзеляжных орудийных палуб. Наверху открылось помещение с высоким потолком и акустическими щитами, которые провисали на стенах скомканными кусками и заполняли воздух парящими пылинками. Еще одно Око Гора на стене. Локен протянул руку и потрогал его. Краска еще не высохла.

Линия подвода боеприпасов, защищенная от выброса из орудий перегретого сжатого пропеллента тяжелыми щитовыми заслонками, представляла собой заглубленный проход шириной в десять метров под рядом орудий. В ходе боя по рельсам бы перемещался непрерывный поток плоских каталок, которые бы распределяли снаряды по батареям макропушек и оттаскивали стреляные гильзы в плавильни.

Орудия молчали, но в громадных лебедках гремели цепи, а воздух вибрировал от гула магазинных подъемников. Вернулся кислый запах, который Локен чувствовал раньше, на этот раз сильнее. Голоса, скребшиеся на пределе слуха, словно оставленные под дождем животные, стали отчетливее.

— Что это? — произнес Завен.

— Ты это слышишь? — спросил Локен.

— Ну конечно, похоже на полунастроенный вокс в соседней комнате, — ответил Завен. — Повторяет одно и то же раз за разом.

— Что ты слышишь? — настойчиво спросил Рубио.

— Точно не знаю, — сказал Завен. — Бормотание. Maelsha’eil Atherakhia, что бы это ни означало.

— Нет, это вообще не слова, — произнес Варрен. — Это крики. Или, быть может, кто-то пытается прорубиться сквозь адамантий при помощи цепного топора.

— Это ты такое слышишь? — поинтересовался Тубал Каин. — Должно быть, все эти удары по голове повредили у тебя в мозгу центры слухового восприятия.

Рубио встал между Каином и Варреном. На его психическом капюшоне замерцало свечение, хотя он не имел к нему никакого отношения.

— Что ты слышишь? — требовательно спросил Рубио.

— Шум орудийной палубы, — ответил Каин. — Что я еще могу слышать?

Рубио кивнул.

— Радуйся, что ты полностью здравомыслящий человек, Тубал Каин.

— Что происходит, Рубио? — спросил Локен.

Псайкер повернулся, обращаясь ко всем.

— Что бы вам ни слышалось, это не по-настоящему. Под поверхностью бурлит психическая энергия низкого уровня. Это как фоновое излучение, но внутри сознания.

— Это опасно? — спросил Ногай. — Я фиксирую у каждого из вас повышенный уровень адреналина и боевых рефлексов.

— Потому что он только что сказал нам, что мы под действием малефикарума! — прошипел Брор Тюрфингр, оскалив клыки.

Мейсер Варрен отцепил свой топор, его палец завис над активационной кнопкой. Шум, издаваемый цепными зубьями, будет слышен на сотни метров во всех направлениях.

Рубио сжал кулаки, и в хрустальной матрице его капюшона заплясали призрачные огоньки. Шепот в шлеме Локена поплыл прочь, словно его уносило сильным ветром. Вскоре он пропал, остался лишь вибрирующий стук орудийной палубы. Локен выдохнул.

— Что ты делаешь? — спросил Тюрфингр у Рубио.

— Защищаю всех вас от психических излияний, которые пронизывают этот корабль, — произнес псайкер, и Локен услышал в его голосе напряжение. — Все, что вы услышите с этого момента, будет правдой.

Эта мысль не добавила Локену комфорта.

17 ЗВЕРИ МОЛЕХА КРИТИЧНО ВАЖНОЕ НЕТ СОВЕРШЕНСТВА БЕЗ НЕСОВЕРШЕНСТВА

Горизонт пылал уже несколько дней. Джунгли горели не в первый раз, однако за всю жизнь лорду Балморну Донару не доводилось видеть ничего, сравнимого по масштабу с этим пожаром. Хуже того, передний край огня находился в лучшем случае в одном дне от них.

— Это Гвардия Смерти? — спросил Робард, подведя своего рыцаря на стену к отцу. Ногу рыцаря Робарда починили, однако ее латали второразрядные подмастерья. Основное направление вражеской атаки располагалось на севере, и с Общинной Черты сняли адептов Механикума и большинство сакристанцев. Их всех направили на гору Железный Кулак, чтобы обслуживать богомашины Легио Круциус.

— Это не может быть Гвардия Смерти, — отозвался он. — Это никто не может быть. Даже самым мощным огнеметам, химическим чистильщикам или радиационным бомбам потребуются месяцы или годы, чтобы проложить подходящую дорогу, не уничтожив собственную армию.

— Тогда что это?

Лорд Донар не стал торопиться с ответом. Его сенсориум отображал небо в виде плоской черной кляксы, но иногда — всего на долю секунды — она расходилась с гудением помех, будто невообразимо огромный рой мух.

— Не знаю, мальчик, — наконец, сказал он, — но чертовски уверен, что это не огонь.

— Мой термальный ауспик утверждает противоположное, — произнес Робард. — Как и орудия стены.

— Да, но показатели подскакивают вверх, затем затухают почти до нуля, а потом цикл повторяется, — заметил лорд Донар. — Проклятье, я не эксперт, но даже мне известно, что огонь себя так не ведет. Я не знаю ничего, что бы себя так вело.

— Так что нам делать?

— То, что мы делаем всегда, сын, — произнес лорд Донар. — Держать Черту.

Спустя час на стену обрушились стаи зверей.

Первыми появились ажджархиды. Самые быстрые из великих зверей мчались впереди черной волны, охватывающей джунгли. Длинные шеи покрывала чешуя и перья, крокодильи клювы растягивались и щелкали в животной панике.

Когда они оказались в тысяче метров от Общинной Черты, настенные орудия открыли огонь. Шум был ужасающим даже под прикрытием брони рыцаря. Лорд Донар отфильтровывал крики и наблюдал, как стаи атакуют сквозь стремительный ураган огня роторных пушек. Не обращая внимания на бойню, подскакивающие нелетающие птицы вопили, когда их срезали безжалостные снаряды.

На шестистах метрах начали стрелять рыцари Дома Донар. Заряды боевых пушек оставляли после себя пятиметровые воронки и разлетающиеся расчлененные тела. Стабберные орудия прорезали в орде кровавые борозды. Многие падали, и следующие позади топтали их в кашу. Поле боя превратилось в болото из пропитанной кровью земли и не поддающегося опознанию мяса. Воздух заполнился красной дымкой и приобрел привкус металлической стружки.

Следующими стали стаи ксеносмилусов. Сотни чудовищных четвероногих с рыком отчаяния бросились на стену. Орудия размазывали их. Тысячи кровавых взрывов рвали плоть и кости. «Василиски» и «Медузы» Железной Бригады Капикулу метали через стену снаряды, подняв стволы на максимальный угол возвышения.

Сейсмические ударные волны и сокрушающее давление от близких детонаций сотрясло стену, и кладку на фасаде рассекли острые трещины. Целые участки Общинной Черты заметно просели.

Слово «резня» было недостаточным для описания бойни, однако вскоре беснующиеся стаи нашли просветы, где настенные орудия Общинной Черты были неэффективны. Оказавшись слишком близко для артиллерийской атаки, потоки хищных зверей хлынули к стене.

— За мной! — закричал лорд Донар, зашагав закрыть просветы. Он покрутил плечами, и его рыцарь отреагировал. Орудия зарядились, лотки с боекомплектом встали на места. Твердые пули загнало в казенники. В поле зрения защелкали значки целеуказания. Слишком много, чтобы выбирать. Слишком много целей, чтобы промахнуться. Лорд Донар почувствовал дух рыцаря и возбуждение всех его предыдущих пилотов в мгновения близости смерти.

Другие аристократы наделяли своих рыцарей именами, однако для Дома Донар важен был человек внутри. Машина может обладать славным прошлым, но соедините ее с плохим воином, и никакая слава уже не будет иметь значения.

Лорд Донар насчитал по меньшей мере две сотни ажджархидов и вдвое больше ксеносмилусов. Зверей было больше, чем он видел за всю свою жизнь. Шипящие, ухающие и каркающие стаи и впрямь пытались проложить себе дорогу сквозь стену при помощи когтей и зубов. Что же настолько плохое находилось у них за спиной, что оно заставляло их уничтожать себя подобным образом?

От линии деревьев сочились черные миазмы, гряда рыскающего дыма. Все насекомые планеты явились понаблюдать за убийством.

Не было времени размышлять, требовалось сражаться.

Ажджархиды находились в ловушке у подножия стены, они верещали и бились до смерти у заваленного трупами основания. Стаи ксеносмилусов карабкались на стену, словно осаждающие, погружая твердые как железо когти в осыпающуюся и трескающуюся кладку и подтягивая свои громадные тела вверх по наклонной поверхности.

Лорд Донар наметил толкущуюся стаю у подножия стены и дал сдвоенный выстрел из установки боевого орудия. Поднялись два грибовидных взрыва. В воздухе разлетелись изуродованные тела, обожженные до неузнаваемости. Стабберная пушка прошлась из стороны в сторону, срывая ревущих зверей со стены. Трупы соскользнули вниз, присоединяясь к постоянно растущей груде мертвых животных у основания.

Турель справа от него разлетелась от преждевременного взрыва пары дефектных снарядов. Раскуроченный овал почерневшего металла, пылая, рухнул со стены. Все больше турелей смолкало по мере того, как истощались их резервы боеприпасов.

— Закрыть просветы! — скомандовал лорд Донар. — Робард! Разберись здесь.

Рыцарь его сына зашагал к осыпавшемуся участку стены, где еще стояло дымящееся основание турели. Уперевшись в стену одной ногой, Робард наклонился и всадил в орду свое термальное копье. Разогретый до температуры магмы воздух с визгом полыхнул среди ажджархидов, испарив по меньшей мере девять из них. Стаббер очистил стену.

Однако на каждую дюжину убитых ими зверей позади возникало вдвое больше. Распадающиеся джунгли покидал непрерывный поток монстров. Смерть от имперских пушек была для них предпочтительнее встречи с тем, что выгнало их из логовищ. Черные миазмы растворяли толстые стволы деревьев, превращая их в разложившийся перегной.

Ксеносмилусы взобрались на вал. Их массивные лапы были окровавлены, когти практически выдрало в ходе подъема. Лорд Донар обезглавил зверя одним выстрелом.

— Слишком близко для боевой пушки! — закричал Робард.

— Идеально для работы «жнецом»! — ответил лорд Донар, ведя свою машину к самому плотному скоплению зверей, рвущихся на зубцы стены.

С ревом ожил его клинок-жнец, шестиметровая цепная пила с бритвенно-острыми зубьями. Первых зверей, перебравшихся через стену, рассекло надвое одним-единственным взмахом. Крутящиеся зубья клинка отшвырнули расчлененные тела на двадцать метров. Обратный удар снес со стены сломанные зубцы. Лорд Донар мог так сражаться целый день. Пусть идут все звери джунглей. Он прикончит всех.

Рыцари перемещались по вершине стены. Стабберы вели огонь, пока не опустели или пока стволы не раскалились слишком сильно для стрельбы. Клинки «жнецов» поражали все, что добиралось до стены. Избиение происходило механически. Смерть, которую машина несла животному, словно робот-забойщик на бойне.

Клинок-жнец Робарда заклинило костями и жженой плотью, так что он пользовался своим термальным копьем как дубиной. Собственный вес также служил ему оружием, и он давил противников когтистыми ногами. Он был один. И в окружении.

Однако прорывавшиеся мимо звери не поворачивали, чтобы атаковать его уязвимую спину. Они спускались к эспланаде, беспорядочно убегая, чтобы оказаться как можно дальше от стены. Отделения Девсирмов открыли по ним огонь, однако уложили лишь горстку тварей.

Лорд Донар развернул своего рыцаря как раз вовремя, чтобы увидеть, как почерневшая гниющая кромка джунглей распалась на части, и появились маллагры. Обезьяноподобные колоссы бежали к стене длинными скачками, волоча кулаки по земле. Их жучьи головы были пригнуты, словно тараны.

— Люфиас, Урбано, ворота! Сейчас же! — распорядился лорд Донар. — Робард, стена на тебе, не сдай ее, сын!

Два названных рыцаря оторвались от рубки на валу и последовали за своим господином.

Пара ксеносмилусов прыгнула на спину Урбано и помешала работе его «жнеца» на достаточное время, чтобы еще шестеро забрались на стену и потянули его вниз. Продолжавшего стрелять Урбано перетащили через вал. Лорд Донар и Люфиас зашагали сквозь схватку к воротам.

Немногочисленные оставшиеся «Малкадоры» Капикулу разместились в капонирах по обе стороны от ворот. Стрелковые группы Бельгарских Девсирмов заняли высокие брустверы и доты из мешков с песком.

По стенам бил огонь ручного оружия. Лазерные заряды, ракеты, тяжелые болтеры. Несущественно в сравнении с вооружением рыцарей.

Лорд Донар и Люфиас добрались до ворот как раз в тот момент, когда в них ударила первая маллагра. Металл вмялся, а затем вмялся еще и еще. Одна за другой, маллагры объединяли свой колоссальный вес, чтобы сбить ворота с креплений, хотя при этом наверняка ломали кости в плечах и шеях. Петли размером со стволы орудий «Сотрясатель земли» сорвались со своих мест, и ворота, наконец, уступили напору.

Сквозь проем вломился вал покрытых серой шерстью гигантов. Сплошные мышцы, клыки и ярость. Лорд Донар снес первым двум черепа снарядами стаббера. Люфиас испарил трех следующих термальным копьем. «Малкадоры» рвали плоть в клочья, превращая ворота в сплошное кровавое месиво.

Лорд Донар стрелял, пока его стаббер полностью не сжег резервные лотки с боекомплектом. Он увидел, что значок Тирэ погас. Смерть того прошла незамеченной, и после потери еще одного рыцаря все новые и новые звери взбирались на вал.

Бойницы оказались потеряны. Волна беснующихся чудовищ переливалась через стену.

Люфиас погиб, когда пара вставших на дыбы маллагр пробила панцирь и рассекла его надвое отточенными обрубками когтей. Лорд Донар ожидал, что гигантские существа развернутся к нему, однако те просто продолжили движение, тяжело удаляясь от стены.

Только тогда лорд Донар заметил то, что должен был увидеть еще в начале атаки. Звери не представляли собой опасности. Они не нападали на Общинную Черту как военная сила, они нападали потому, что она стояла у них на пути. Ему давным-давно следовало открыть проклятые ворота.

— Всем силам, отход, — скомандовал лорд Донар. — Уходите у них с дороги. Дом Донар, ко мне!

Его раздражало позволять тварям спокойно проходить, однако сражаться здесь означало умереть. Приближалось нечто худшее, нечто такое, для боя с чем им требовалась численность. Последние четыре рыцаря отступили в сторону, по мере возможности заняв укрытие, пока лавина порождений джунглей заполоняла собой стену и покидала поле боя.

Солдаты Капикулу и Девсирмов все еще гибли, раздавленные бегущим стадом, но лорд Донар ничем не мог им помочь. Он плотно прижимал своего рыцаря к внутренней стороне стены. Ему было стыдно, что Общинная Черта оказалась прорвана, однако удержать ее не было шансов. Скорее всего, звери найдут прибежище в горных пещерах на краю степи Тазхар. Тех, кто этого не сделает, если они направятся дальше на запад или север, уничтожит Кушитский Восток Абди Хеды.

Прошел еще час, прежде чем волна тварей из джунглей закончилась. Последние из зверей, безусловно, были жалкими представителями своего вида — искалеченными, дряхлыми и больными. Когда они проходили мимо, Девсирмы стреляли по ним, и это были убийства из милосердия.

Общинная Черта лежала в руинах — ворота были завалены мертвыми животными, целые участки стены пробило артиллерийскими выстрелами, произведенными с близкой дистанции.

На стену можно было попасть лишь по одной рампе из лесов, и Лорд Донар поднимался по ней осторожно, прислушиваясь к каждому скрипу древесины и стону перенагруженного металла. Вершина стены представляла собой разрушенные развалины со сломанными пеньками в тех местах, где когда-то можно было укрыться за защитными зубцами. Весь арсенал турелей был уничтожен или же остался без боеприпасов.

Лорд Донар немедленно увидел, что все это не имеет значения.

Кушитские джунгли исчезли, их полностью стерли с лица земли.

Шестьсот миллионов гектар пышной растительности теперь представляли собой бескрайнее болото из омертвелой черной слизи. Лорду Донару было известно лишь одно оружие, способное полностью уничтожать жизнь с такой скоростью.

Черные миазмы на краю того, что когда-то было несравненно глубокими и плодородными джунглями, начала рассеиваться, словно ночь перед рассветом. Сенсориум забило гудящими помехами, и над океаном гнили по ту сторону стен поднялось нечто, похожее на триллион мух.

Лорд Донар ударил по запорному механизму кабины, позволив сегментированному капюшону рыцаря сложиться внутрь панциря. Первым на него обрушился смрад, парализующее зловоние тухлого мяса, навоза и зараженной почвы.

Миазмы продолжали подниматься, и лорд Донар увидел, как по разлагающимся остаткам джунглей пробивает себе дорогу армия вторжения. Громадные топливные танкеры с золотыми гербами прометиевых гильдий Офира тянулись к горизонту, где тяжеловесно вышагивали титаны.

Возглавляемое буквально уничтоженным «Носорогом», воинство боевых машин и гигантских артиллерийских орудий взметало из-под гусениц огромные комья черной грязи, надвигаясь на стену. Рядом с ними мрачно маршировали тысячи воинов Легиона в доспехах, которые когда-то имели цвет светлой слоновой кости, однако теперь были покрыты нечистотами и разлагающейся материей.

Во главе армии находился закованный в броню гигант, облаченный в плащ, сплетенный из лохмотьев и железа. Его лицо выглядело как зловещий череп, рот закрывал бронзовый респиратор. Он держал клинок жнеца, имевший такие размеры, что представлялось вероятным, будто он вырубил джунгли без посторонней помощи.

Лорд Донар увидел, что во множество чудовищных кулеврин и крупнокалиберных орудий заряжают громадные бреширующие снаряды. Его сердце застыло, он развернул своего рыцаря и спустился со стены.

— Отец? — спросил Робард, когда лорд Донар оказался на земле.

— Рыцари Дома Донар, — произнес тот. — Идите со мной.

Лорд Балморн Донар прошел через ворота, его рыцари быстро последовали за ним по заваленному трупами проходу.

Рыцари стояли перед невероятной армией Гвардии Смерти. Рокочущие сверхтяжелые танки нацелили на них вооружение, способное убивать титанов: орудия «вулкан», плазменные бластеры и ускорительные пушки. Переизбыток огневой мощи был нелепым. На ауспике лорда Донара возникли отметки цели, слишком много, чтобы их сосчитать.

На них и стену, на защиту которой они потратили всю жизнь, было направлено достаточно оружия, чтобы уничтожить дюжину рыцарских домов. Пушки лорда Донара были пусты и бесполезны. Пригодным для использования оставался только клинок-жнец, и он намеревался противопоставить его ублюдку-повелителю Гвардии Смерти.

— Осталось отдать только один приказ, — произнес Робард.

— В атаку! — вскричал лорд Донар.

Разметив нижнюю орудийную палубу, следопыты направились вглубь «Мстительного духа». Они продолжали держаться линии подвода боеприпасов, вжимаясь в стены, когда наверху проходили сторожевые сервиторы, и перемещаясь, когда звуки их движения скрывал далекий гул.

После орудийной палубы они последовали указаниям Каина, выйдя в тускло освещенные магистрали. Они проложили путь к тем узлам конструкции, где попадание торпеды или макропушки нанесло бы наибольшие повреждения, и участкам, где можно было осуществить абордаж с захватом обширных плацдармов. Брор Тюрфингр отмечал такие места футарком, а Арес Войтек устанавливал скрытые локационные маячки с шифрованными имперскими активаторами, чтобы направлять штурмовые боты и торпеды.

Формально командиром операции был Локен, однако он шел в оцепенении, до сих пор пораженный неуместностью пребывания на борту «Мстительного духа». Нижние палубы были ему незнакомы, но при этом странным образом казались гостеприимными. Часто он слышал за плечом шепот, который направлял его без необходимости получать подтверждение от сканирующего устройства Каина.

Ему на глаза попадались все новые изображения Ока Гора, и каждый раз Локен видел, что краска еще липкая, как будто кто-то, находившийся прямо перед Северианом, намечал их дальнейший маршрут. Казалось, что каждое Око следит за ним, как портреты в галерее, будто сам корабль безмолвно наблюдал за чужеродными организмами, перемещающимися внутри его тела.

Я вас вижу. Я вас знаю.

Он гадал, видит ли их еще кто-нибудь.

Круз странно на него поглядывал, как будто ощущал, что что-то не так. Локен услышал тихий вздох, настоящий вздох, не шипение выдоха через решетку шлема. Дыхание старого друга. Рубио закрывал их от пронизывающих корабль психических эманаций. Что же тогда его издавало?

Слуховые галлюцинации, вызванные полученной на Исстване травмой, или же ему помогал мертвый друг? Скрытый психоз или же попытка выдать желаемое за действительное?

Гарви…

Локен увидел на следующем перекрестке медленно движущуюся фигуру.

Механикум в черном одеянии, покрытый аугметикой. Из позвоночника техножреца тянулись кабели, вокруг просвечивающего черепа кружилось множество сервочерепов с синими глазами. За ним следовала свита из сгорбленных карликов-сервиторов, которые трещали, издавая бинарные импульсы и фырканье. Черепа повернулись к ним. Глаза полыхнули вишнево-красным.

Рама Караян упал, прижимая болтер к плечу. Прицел был подключен к визору. Оружие закашлялось, выпустив очередь из трех зарядов гораздо тише, чем мог звучать какой бы то ни было болтер. Одинокий техножрец беззвучно рухнул, осев, будто здание при управляемом подрыве.

Та же самая очередь убила двоих из сопровождавшей его свиты.

Прежде, чем остальные сервиторысмогли среагировать, рядом с ними оказался Севериан.

Его боевой клинок ударил. Один, два, три раза.

Сервочерепа повисли над трупами, крепко удерживаемые паутиной кабелей и медных проводов. Свет в их глазах мигал. Севериан перерезал что-то под капюшоном техножреца. Брызнула маслянистая жидкость, и парящие черепа упали на пол.

Он поманил остальных следопытов вперед.

— Освободите перекресток, — распорядился он.

Они утащили тела с видимого пространства и сложили их в темной нише дальше по коридору. Серворуки Войтека сняли с потолка одну из панелей и незакрепленные обломки, чтобы прикрыть их.

— Надзиратель за артиллерией, — произнес Варрен, откидывая капюшон.

Локен не понимал, как тот об этом узнал. Череп трупа превратился немногим более чем в чашу с месивом из разорванной мозговой ткани и фрагментов механизма. С болтающейся нижней челюсти свисала золотистая решетка вокса. Когда Варрен отпустил ее, наружу выпали железные зубы.

— Никогда не видел ничего подобного, — сказал Севериан.

— У нас на «Завоевателе» были похожие, — произнес Варрен, постукивая по грубому, утыканному электродами имплантату, все еще прикрепленному к куску черепа. От него к остаткам мозга тянулись многочисленные оголенные кабели.

— Встроенные мотивирующие иглы. Палубные орудия перезаряжаются не настолько быстро, как должны? Болевые центры мозга получают разряд. Батарея промахивается мимо цели? Двойной разряд. Промажешь еще раз, и плоть мозга выжжет в пар. Поддерживает высокий уровень мотивации у орудийных бригад боевого корабля.

— Лунные Волки никогда не нуждались в подобных вещах, — с отвращением произнес Круз.

— Это больше не корабль Лунных Волков.

— Эти сервочерепа послали сигнал тревоги? — поинтересовался Рубио.

— Зависит от того, нарушил ли выстрел Караяна ноосферную связь прежде, чем они успели загрузить вовне предостережение, — сказал Войтек.

— Есть способ узнать точно? — спросил Локен, подняв глаза навстречу безмолвному взгляду очередного нарисованного Ока Гора.

Войтек постучал по изуродованному черепу техножреца.

— Уже нет.

— Его отсутствие скоро заметят, — сказал Тубал Каин. — Вне зависимости от того, поднял техножрец или его черепа тревогу, или нет.

Круз покачал головой.

— Когда это заметят, мы уже давно уйдем.

— Тогда давайте не будем тратить время на полпути, — произнес Локен.

Чем дальше следопыты проникали внутрь «Мстительного духа», тем отчетливее у Локена в сознании становилось ощущение, что в их команде есть невидимый участник. Он часто останавливался под предлогом проверки углов и маршрута позади, чтобы посмотреть, не сможет ли увидеть их призрачного помощника. Присутствие того не излучало угрозы, пусть даже он понимал, что это указывает на более серьезную проблему в глубине его души.

Темная служебная лестница вывела их на металлические мостки и в сводчатые помещения, увешанные далекими колышущимися предметами, которые могли бы быть знаменами, однако, вероятно, таковыми не являлись. На некоторых было вышито Око, и Локен старался на них не смотреть.

Они по возможности избегали контактов, убивая лишь при необходимости. Большую часть работы делали боевой нож Севериана и болтер с глушителем Караяна, однако сделанный из рубящего когтя клинок Каллиона Завена также увлажнился, а серворуки Войтека навсегда заткнули глотки многих замешкавшихся членов палубной команды. Все убитые были чернорабочими, людьми или киборгами. Глубокие области корабля редко посещались воинами Легиона, и следопыты в полном объеме пользовались этим небольшим преимуществом.

Время тянулось медленно, суточный цикл, который создавал на борту звездолета иллюзию дня и ночи, больше не поддерживался. В глубинах «Мстительного духа» часы превращались в дни. Они отмеряли время по пению незримых хоров, не имевшему никакого источника, и механическим шумам труб и туннелей. Локену казалось, будто далекие части корабля перешептываются, передавая сообщения и обмениваясь страшными секретами.

Нижние палубы освещались только разрозненными световыми лентами, огнями топок и изолированными помещениями, где их изможденные обитатели собирались на островках яркого света. Постоянно звонили колокола, ревели клаксоны, а хрипящие адепты Механикума в изодранных черных одеяниях задавали темп работы своих жалких подопечных при помощи хлыстов и трескучих стрекал.

— Пора проникнуть на верхние палубы, — произнес Брор Тюрфингр, когда Тубал Каин остановил их, чтобы загрузить в свой планировщик новые результаты замеров. — Мы достаточно бродили ниже ватерлинии.

— Чем выше мы поднимемся, тем больше рискуем оказаться обнаруженными, — заметил Круз.

— И встретить силы Легиона, — добавил Караян.

— Давайте их сюда, — сказал Варрен. — Самое время моему топору пораскалывать черепа предателей.

— Этот твой топор будет слышен до самого стратегиума, — произнес Алтан Ногай. — Как только Сыны Гора узнают о нашем присутствии, миссии конец.

— Мы здесь не для того, чтобы сражаться, — напомнил Варрену Локен. — Мы здесь, чтобы разметить путь для штурма Шестого Легиона.

— Тогда пора отметить критично важные для миссии объекты, — настаивал Брор. — Основные батареи орудий. Арсеналы Легиона, реакторные отсеки, командные и управляющие узлы. И как только мы их отметим, то двинемся дальше. Волчий Король не чурается слегка хитрить и сбивать с толку, однако он явится к Магистру Войны не из теней. Он придет к нему, высоко подняв голову и оскалив клыки.

После встречи с Леманом Руссом за доской для хнефатафля, Локен был склонен согласиться, однако идея направиться в более знакомые участки корабля представляла собой неприятную перспективу.

— Ты прав, Брор, — сказал он. — Пора показать, почему нас выбрали для этого задания. Нам нужно отметить горло этого корабля, подготовить его, чтобы Волчий Король смог его вырвать. Мы отправляемся выше по «Мстительному духу».

На сенсориуме «Бича погибели» попытался прорезаться очередной прерывающий сигнал вокса, но эхо прошлых пилотов растворило его прежде, чем он смог достичь Рэвена. Им, как и ему, не было дела до того, чтобы слушать требования Тианы Курион вернуться на линию фронта.

Гранд-армия Молеха собиралась на холмах к северу от Луперкалии и тянулась на восток от изрезанного основания плоскогорья Унсар до горы Железный Кулак. Имея тысячи боевых бронемашин, сотни тысяч (если не больше) солдат, множество батарей артиллерии и два Легио титанов, мобилизующихся к бою, лорд-генерал явно могла справиться без одного рыцаря.

К настоящему моменту он уже несколько дней обыскивал горные леса, пробираясь по шероховатым утесам и болотистым долинам в поисках Белой Наги. Первоначальное возбуждение от пребывания на пороге чего-то чудесного угасло почти сразу же, как он покинул лагерь. Божественное воплощение Змеиного Культа странным образом никак не могло появиться перед ним, и его терпение истощалось.

Он выбрал направление случайным образом, направив своего рыцаря прочь от лагеря целеустремленной поступью. Причиненный Магистром Войны ущерб еще сохранялся: пробирающая до костей боль, которой никогда не суждено было пропасть. Вечное напоминание, способное поспорить с потерей сыновей. Подключение к «Бичу погибели» через позвоночные имплантаты придавало чувству утраты отдаленность, отстраненность, как будто это случилось с кем-то другим.

Да, трагично, но совершенно переносимо.

Сразу после отключения отстраненность бы пропала, и он забавлялся дикой идеей о том, чтобы никогда не покидать «Бич погибели». Нелепо, разумеется. Продолжительное соединение с машинным духом рыцаря заполняло мозг пилота чужеродными воспоминаниями, бессвязным информационным мусором и фантомными ощущениями.

Остаться внутри рыцаря слишком надолго означало встречу с безумием.

При всем своем сумасшествии идея пустила корни, и от нее было не избавиться.

У Рэвена пересохло во рту, желудок урчал. Он ничего не ел с момента ухода из лагеря, и в животе кисло вино. Системы рециркуляции, фильтрующие отходы, позволяли ему обходиться без пищи и воды, но он уже чувствовал, как в теле скапливается отрава: как физическая, так и духовная.

Если Белая Нага не появится в скором времени, он не выживет и не вернется с каким бы то ни было божественным даром. Мысль о смерти в одиночестве в глубине леса на мгновение развеселила его. Какой бы это стал смехотворный конец для рыцаря Молеха. Он превратится в статую из железа и иссохшей плоти, которая будет одиноко стоять, позабытая на тысячи лет. Рэвен представил, как выродившиеся дикари из будущей эпохи обнаруживают его и собираются поклоняться его трупу, словно «Бич погибели» — древний языческий алтарь.

Он моргнул, когда сенсориум замерцал и растянулся, словно разлитый сироп. Демонстрируемые им изображения не подвергались внешней обработке машинами, это скорее были ментальные проекции, управляемые стимуляции синапсов, провоцирующие визуальное отображение показателей ауспика.

А затем Рэвен увидел, что это не сбой сенсориума.

Это искажалась сама местность.

Обычно дисплей был монохромным, полностью очищенным для ясности в бою, но сейчас он взорвался чувствами. Деревья наливались новой жизнью и невероятно разрастались. Там, где он ступал, распускались цветы, их аромат опьянял и был сладок практически до невыносимости. Его атаковали не имеющие названия цвета и доселе неслыханные звуки. Рэвен видел сосуды каждой травинки, немигающие глаза на каждом листе, историю мира в каждом камне.

Все цвета, все поверхности стали невыносимо отчетливыми, мучительно реальными и раздулись от потенциала жизненной силы. Это было слишком, перегрузка восприятия грозила выжечь чувствительные связи в его разуме. Рэвен задыхался, желудок пронзала тошнота. Не будь он уже пуст, его бы вывернуло наизнанку.

«Бич погибели» пошатывался в ответ, железный колосс переваливался, словно пьяный. Громада рыцаря ломала корчащиеся ветви на части и сдвигала с места колышущиеся рябью валуны. Энергетический кнут наносил удары, валя вековые деревья, которые кричали во время падения. Со скользкой от дождя почвой не было никакого сцепления, как будто та хотела, чтобы он упал, и Рэвен силился удержать рыцаря в вертикальном положении.

Упасть так далеко от помощи означало смерть, и эта мысль его больше не забавляла. Он боролся с управлением, а подавляющее буйство гиперреалистичности мира вскрывало его и обдирало до костей.

— Слишком! — закричал он. — Это слишком!

— Нет такой вещи, как «слишком»!

Мощь голоса сорвала мигающие листья с деревьев в радиусе ста метров, и разум Рэвена вспыхнул, будто от аневризмы. Сделанный из бронестекла фонарь кабины рыцаря треснул, и он вскрикнул, когда правый глаз залило кровью.

Наконец, он выровнял спотыкающегося рыцаря.

И узрел божественное.

— Белая Нага, — задохнулся он.

— Одно из многих моих имен. Я — Просветитель, начало и конец, онтологический идеал совершенства.

Не сознавая этого, «Бич погибели» опустился на колени перед божественным существом. Белая Нага переливалась сиянием, на Молех в телесном обличье явилось солнце, чей жар был столь свиреп, что в мгновение ока сжег бы его без следа.

— Здесь, — всхлипнул Рэвен. — О Трон, ты здесь.

Ее сопровождали бесформенные облака ароматного мускуса, а также звук зеркал, которые разбивались от неспособности отразить подобную красоту. Воплощение было чудесно и непостоянно, извивающийся гобелен с образом крылатого змея.

— Твоя кровавая жертва привела меня на Молех, Рэвен Девайн.

Ее многочисленные руки протянулись к нему, маня к себе. Рэвен ничего так не желал, как поднять своего рыцаря на ноги и раствориться в ее объятии. Сдаться прекрасному вовсе не означало капитуляцию.

Его удерживал последний обрывок человеческого инстинкта, который вопил, что, покорившись Белой Наге, он навеки окажется связан службой ей.

И разве это будет так плохо…?

Все ее воплощения сгорали и перерождались, словно она постоянно стремилась достичь вершины безупречности. Звезда белоснежных волос, словно ореол, окружала глаза оттенка потворства своим желаниям.

Рэвен хотел заговорить, однако что такого он мог сказать божеству, что не оказалось бы банальностью?

— Говори и делай, что пожелаешь, Рэвен Девайн. Вот и весь закон. Ты волен отбросить оковы тех, кто сковывал твою волю и сдерживал желания. Все должны быть свободны позволить себе любые излишества! Выжимай досуха каждый миг ощущений и приблизишься к совершенству.

Рэвен силился поспевать за ее словами, каждое из которых било в голову изнутри, словно молот.

— Некогда человечество было свободным, Рэвен, оно было знатным и жило с честью. Эта свобода сама по себе ведет к достойным свершениям, но Империум вверг ваш род в оковы. Вас ограничивают, и ваша благородная суть борется за то, чтобы прекратить это рабство, ибо люди всегда будут желать того, в чем им отказано.

Смысл послания был столь прост, чист и ясен, что Рэвена поразило, что он не постиг этого раньше самостоятельно. У него в животе извернулась колючая злость, которую он ощущал перед Ритуалом Становления — мощный клубок болезненного отвращения, затуманивший его глаза слезами.

И, как будто на глаза опустились фильтрующие линзы, сквозь слезы Рэвен увидел, что находилось под прикрытием Белой Наги.

Раздутое и змееподобное, это было не божественное создание, а ужасное чудовище, вышедшее прямиком из древних бестиариев. Омерзительная змея с радужной чешуей и драконьими крыльями, цепкими руками и гротескным лицом, которое одновременно было прекрасным и отталкивающим.

— Что ты такое? — завопил Рэвен.

Оно уловило его ужас, и его чары глубже запустили свои когти ему в сознание. Образ божественного воплощения боролся со звероподобной тварью, которой, как он знал, оно являлось.

— Я твой бог, твой избавитель. Я поведу тебя к славе!

— Нет, — произнес Рэвен, чувствуя, как могучая воля Белой Наги обвивается вокруг его собственной, словно удав. Он вцепился в шипы ненависти в своем сердце, и Белая Нага закричала, когда они впились в ее сущность.

— Ты предлагаешь не свободу, — сказал Рэвен, проталкивая каждое слово сквозь наркотический мускус, окружавший существо. — Ты предлагаешь рабство. Это ложь, проклятая грязная ложь!

Мускус заволновался от дурманящей силы, и Рэвен ощутил, как ярость чудовища нарастает, будто физическая мощь. Оно принуждало его подчиниться. Чем бы на самом деле ни была Белая Нага, оно приподнялось на своем свернувшемся змеином теле, чтобы взглянуть на него сквозь фонарь кабины «Бича погибели».

— Что более глупо, чем отрицать совершенство всеприемлющего существа? Не может быть никакого принципа, никакого лидера, никакой веры, которые были бы столь гармоничны, безупречны и закончены во всех отношениях, как я. Что за безумие заставляет тебя отвергать меня?

Рэвен чувствовал, как стены реальности рушатся, и силился удержаться за средоточие собственного самоощущения. На образ чудовища медленно накладывалась красота бога. Отчаянные инстинкты самосохранения выбросили на поверхность отрывок из нудных занятий по эстетике, которые ему приходилось терпеть в юности.

— В мире нет такой вещи, как совершенство! — закричал он, копаясь в памяти в поисках уроков наставников молодости. — Будь что-то безупречным, оно бы никогда не смогло совершенствоваться, а потому не обладало бы подлинным совершенством, которое определяется прогрессом. Совершенство зависит от незавершенности!

Власть Белой Наги над ним пропала. Всего на секунду, на долю секунды. Этого ему хватило, чтобы взглянуть ей в глаза и увидеть там зияющую бездну безумия и эго, которое ни во что не ставило все прочие живые существа и было озабочено лишь тем, чтобы те пали на колени и преклонились перед ним.

Рэвен стиснул кулак, и «Бич погибели» скрутил свой энергетический кнут.

Издав вопль ярости, ужаса и боли, он нанес удар.

Кнут затрещал, его фотонная кромка хлестнула по могучим мускулистым плечам Белой Наги. Из раны брызнуло млечное свечение, словно существо было создано из сверхплотной жидкости, находящейся под сильным давлением.

Крыло смялось, порвавшись, будто ткань, верхняя рука отлетела прочь, как сломанная ветка дерева. Кнут разорвал торс существа, и оно закричало от боли, как бог, против которого обратился самый пылкий из верующих.

Белая Нага — или какая-то проклятая тварь, которой она была на самом деле — отшатнулась от «Бича погибели». Некогда прекрасное лицо исказилось от шока, став уродливым. Хуже, чем уродливым, оно достигло предела омерзительности. Отталкивающий образ подпитывал нарастающее внутри Рэвена чувство несправедливости.

Рэвен встряхнул другой рукой и ощутил жар обнаружившего цель термального копья. Он редко пользовался копьем — на его вкус, смертоносная сила оружия была слишком быстрой и надежной. Однако именно это ему сейчас и требовалось. Разозленная Белая Нага вздыбилась, из ее изуродованного тела сочилось свечение целой галактики звезд, скрытой внутри груди.

Одно крыло свисало с мускулистой спины, правый бок представлял собой искореженное, оплавленное месиво разрезанной молниями плоти, руки безвольно обвисли.

Рэвен прожег ей грудь термальным копьем.

И бросился бежать.

18 EVENTYR^[20] ПЫТКИ ЗАПОЗДАЛАЯ СМЕРТЬ

Каждый ухаб на дороге остро передавался через подвеску «Галена», пронзая бок Аливии приступами боли. Грудь ужасно болела, и всякий раз, когда она поворачивалась на каталке, свежепересаженные лоскуты болезненно натягивались.

И все же она знала, что ей повезло остаться в живых.

Или, по крайней мере, повезло, что не вышло хуже.

— Тебе нужно еще болеутоляющих бальзамов? — спросила Ноама Кальвер, хирург-капитан, увидев ее поджатые губы.

— Нет, — сказала Аливия. — Я и так слишком много проспала.

— Конечно, но просто дай знать, если понадобятся, — произнесла та, упустив смысл слов Аливии. — Нет нужды страдать, когда прямо тут есть лекарство.

— Поверь мне, если станет слишком плохо, ты узнаешь об этом первой.

— Обещаешь?

— Клянусь жизнью, — отозвалась Аливия, проведя рукой поверх сердца.

Ноама улыбнулась с материнской заботой. Она сжала руку Аливии, словно та была ее собственной дочерью, и именно такую эмоцию Аливия и заложила в ее сознание. У Ноамы Кальвер был сын, который служил в полку Армии за пределами планеты, и она тревожилась за его благополучие лишь слегка сильнее, чем о раненых людях, находившихся у нее на попечении.

Аливии не нравилось так использовать людей, особенно хороших людей, которые могли бы помочь ей, если бы она просто попросила. Но для нее — для них — было слишком важно попасть в Луперкалию, чтобы допускать вероятность того, что Кальвер могла не помочь.

С Кьеллом вышло и того проще. Славный человек, он пошел в медики в силу желания держаться вне передовых — слабо понимая, что зачастую медики оказывались в самой гуще боя без оружия. Гранд-армия Молеха готовилась сойтись с армией Магистра Войны в открытом сражении, так что было легче легкого подтолкнуть его мысли к движению на юг, к Луперкалии.

Ноама двинулась дальше по «Галену», проверяя прочих раненых на борту. Все они должны были вернуться в свои подразделения, однако промолчали, когда Ноама велела своему водителю, впечатлительному мальчику по имени Ансон, который хотел только вернуться в Луперкалию и повидать девушку по имени Фийя, выезжать из боя.

Слишком легко.

Джеф лежал, растянувшись на каталке дальше внутри «Галена», и храпел, будто двигатель на пониженной передаче. Она улыбнулась от того, как разгладилось его лицо, и возненавидела саму себя за то, что заставила его столь сильно о ней заботиться. Она достаточно пробыла в одиночестве, а девушка в силах пробыть сама по себе лишь конечное количество лет, пока компания, любая компания, не станет для нее бесконечно предпочтительнее. Она знала, что ей следовало оставить его в Ларсе в ту же минуту, когда рухнул звездолет, но без нее он бы не прожил и часа.

Если честно, пожалела бы ты его раньше?

Достаточно легкий вопрос, но все было не так просто.

Наличествовали осложнения. Два осложнения, если быть точным.

Миска и Вивьен сидели и играли в настольную игру под названием mahbusa эбеновыми и костяными фигурами. Она научила их этому несколько месяцев назад. Старая игра, с которой она познакомилась в счетных домах Гегемона, хотя и подозревала, что та даже старше, чем тесный город писцов.

Поначалу девочки относились к Аливии с подозрением и были правы. В их мире она была незваной гостьей. Соперницей в борьбе за любовь их отца. Однако она завоевала их своими играми, добротой и фантастическими историями о самых могучих героях Старой Земли и ее магическими древними легендами.

Никто не умел так рассказывать истории, как Аливия, и девочки увлеклись с самого начала. Ей даже не пришлось манипулировать их душами. И, даже не вполне сознавая это, Аливия оказалась в роли матери. Она не ожидала, что получит удовольствие от подобного, но так оно и вышло. Они были славными девочками — шаловливыми, но обаятельными и большеглазыми, что позволяло им оставаться безнаказанными.

Аливия знала, что вернулась в жилой блок не из-за Джефа, а за Миской и Вивьен. Она никогда даже не задумывалась о том, чтобы стать матерью, и не была уверена, возможно ли это вообще для подобных ей. Ей говорили, что у нее есть более важные заботы, нежели жизни отдельных людей, но когда на Ларсу обрушились первые удары, Аливия осознала, как глупо было слепо с этим мириться.

Привязанности ставили под угрозу каждую часть ее миссии. Она нарушила все правила, которые установила для себя, когда впервые прибыла на Молех, однако не жалела о решении стать частью их семьи. Если бы ее сейчас увидел Джон, он рассмеялся бы ей в лицо и назвал лицемеркой и лгуньей. Он был бы полностью в своем праве, но она все равно пнула бы его по яйцам и обозвала трусом.

Вивьен оглянулась на нее и улыбнулась.

Да, оно определенно того стоит.

Девочка встала со своего сиденья и подошла к Аливии с надеждой во взгляде.

— Кто выигрывает? — поинтересовалась Аливия.

— Миска, но она старше, так что все окей.

Аливия улыбнулась. Окей. Одно из словечек Олла. Еще одно из того, чему она их научила. Они пользовались им в школе, и другие дети странно на них глядели, услышав его необычное звучание.

— Если хочешь, могу тебя научить нескольким ходам, — сказала Аливия. — Меня обучали лучшие. Это могло бы дать тебе преимущество.

— Нет, все окей, — ответила Вивьен со всей серьезностью двенадцатилетней. — Я много чего делаю лучше, чем она, поэтому хорошо, что у нее есть это.

Аливия скрыла улыбку, увидев, как Миска скорчила рожу у Вивьен за спиной и сделала жест, который бы ее отец не одобрил.

— Ты в порядке? — спросила Аливия, когда Вивьен забралась на каталку. — После того, как мы покинули Ларсу, было довольно трудно, а?

Вивьен кивнула.

— Я в порядке. Мне не понравилось, когда по нам стреляли танки, но я знала, что ты нас вытащишь целыми.

— Знала?

— Да.

Аливия улыбнулась. Детская убежденность. Бывает ли что-нибудь тверже?

— Почитаешь мне сказку? — спросила Вивьен, постукивая по ящичку для оружия, положенному рядом с Аливией. Даже раненая, та не позволила забрать его у нее.

— Ну конечно, — сказала Аливия, прижав большой палец к запорной пластинке и сдвинув ее так, чтобы девочка не увидела. Она открыла ящичек и, миновав ферлахскую «серпенту», нащупала потрепанный сборник сказок, который взяла в библиотеке Odense Domkirke. Кое-кто мог бы сказать «украла», но Аливия предпочитала думать, что спасла его. Истории существуют, чтобы их рассказывали, а не чтобы торчать в старом музее.

Чем дольше она владела книгой, тем больше ей поражалась.

У нее были загнувшиеся уголки, страницы пожелтели и выглядели так, будто им были сотни лет. Содержавшиеся внутри истории были гораздо древнее, но Аливия позаботилась о том, чтобы книга никогда не развалилась, не выцвела и не утратила старого, затхлого запаха библиотеки.

Аливия раскрыла книгу. Она выучила все сказки наизусть, и ей не было нужды читать с листа. Перевод оставлял желать лучшего, и читаемое ею зачастую не сходилось с написанными словами. Порой казалось, будто при каждом чтении слова меняются. Не сильно, но ровно настолько, чтобы она это замечала, словно историям нравилось периодически растягиваться и пробовать новое.

Однако картинки — ксилография, как она полагала — были прелестны, и девочки любили задавать вопросы об изображенных там странно выглядящих людях, пока она читала вслух.

Вивьен придвинулась поближе, и Аливия зашипела, когда покров синтетической кожи снова туго натянулся.

— Прости.

— Все окей, — отозвалась Аливия. — Бывало и хуже.

Гораздо хуже. Как когда умер ангел-страж, и Ноама решила, что потеряла меня, когда мое сердце остановилось…

Она провела пальцем по оглавлению сказок.

— Какую ты хочешь послушать?

— Вот эту, — указала Вивьен.

— Хороший выбор, — произнесла Аливия. — Особенно теперь.

— О чем ты?

— Ни о чем, не бери в голову. Так ты хочешь, чтобы я ее читала, или у тебя есть еще вопросы?

Вивьен покачала головой, и Аливия начала.

— Однажды жил-был очень злой демон, и он сделал зеркало, которое заставляло все хорошее или прекрасное, что отражалось в нем, казаться мерзким и ужасным, а все никчемное и плохое — выглядеть в десять раз хуже. Люди, увидевшие свои отражения, с криком убегали от собственных искаженных лиц, а демон утверждал, что это чрезвычайно забавно.

— А когда в голову кого-либо, глядящего в зеркало, приходила благочестивая мысль, стекло извращало ее, и демон заявил, что теперь люди впервые могут увидеть, как в действительности выглядят мир и человечество. Демон всюду носил свое изобретение, пока в конце концов не осталось ни одной страны и человека, кто бы не взглянул в это темное зеркало.

— И что он тогда сделал? — спросила Вивьен, хотя уже слышала эту историю дюжину раз, а то и больше.

— Демону захотелось взлететь на небо и обманом заставить ангелов посмотреть в злое зеркало.

— Что такое ангел?

Аливия замешкалась.

— Это как демон, но хорошее, а не плохое. Ну, большую часть времени.

Вивьен кивнула, демонстрируя, что Аливии следует продолжать.

— Однако чем выше взлетал демон, тем более скользким становилось стекло. В конце концов он еле мог его удержать, и оно выскользнуло у него из рук. Зеркало упало на Землю и разбилось на миллионы кусочков.

Аливия понизила голос, чуть-чуть подавшись к Вивьен и придавая своим словам сухую, холодную интонацию.

— Но теперь зеркало принесло больше несчастья, чем когда-либо прежде, ведь некоторые фрагменты были не крупнее песчинки, и они разлетелись по всему миру. Когда один из этих крошечных осколков попадал человеку в глаз, то незаметно застревал там. С этого момента люди видели лишь худшее в том, на что глядели, поскольку даже самый маленький кусочек сохранял ту же силу, что и все зеркало. Некоторым осколок зеркала попал даже в сердце, и это было очень ужасно, ведь их сердца становились холодны, будто кусок льда. Думая об этом, злой демон хохотал до упаду, так его веселило зрелище устроенной им беды.

Теперь подошла и Миска, привлеченная размеренным ритмом голоса Аливии и мастерством древнего сказочника. Обе девочки устроились рядом с ней, и Аливия стала рассказывать остаток сказки про маленького мальчика по имени Кай, глаз и сердце которого пронзил осколок зеркала демона. И с того момента он стал жестоким и бессердечным, пошел против своих друзей и делал худшее, что только мог вообразить, чтобы причинить им боль. Попавшись в ловушку злой королевы зимы, Кай оказался обречен на вечное заточение на ледяном троне, который медленно вытягивал из него жизнь.

Однако больше всего им нравились части про приключения подруги Кая, девочки по имени Герда, которая, казалось, всегда была одних лет с Миской и Вивьен. Одолевая разбойников, ведьм и ловушки, она, наконец, отыскала дорогу в логово королевы зимы.

— И Герда освободила Кая силой своей любви и невинности, — произнесла Аливия. — Ее слезы растопили лед в сердце Кая, и когда тот увидел все ужасные вещи, что совершил, то разрыдался и смыл осколок зеркала демона из своего глаза.

— Ты забыла кусок про слово, которое Кай должен был сложить.

— Ах да, мне никак нельзя было о нем забыть, — отозвалась Аливия. — Ледяная королева дала клятву, что даст Каю уйти, если он сможет решить дьявольски сложную головоломку и сложить особое слово.

— А что это было за слово? — спросила Вивьен.

— Очень важное слово, — с насмешливой серьезностью ответила Аливия. — Слово, отголоски которого и по сей день гуляют в мире. От самой Старой Земли до Молеха и обратно.

— Да, но что это?

Аливия перелистнула страницы к концу сказки и уже собиралась произнести слово, которое читала сто раз. В изначальном языке оно выглядело как Evigheden, однако сейчас на странице было не оно.

— Лив? — спросила Миска, когда она не ответила.

— Нет, этого не может быть, — проговорила Аливия.

— Что это? — спросила Вивьен. — Что за слово?

— Mord, — произнесла Аливия. — Убийство.

В главном военном шатре Сынов Гора было жарко и сыро, будто в пустыне после дождя. Землю устилали толстые ковры из звериных шкур, вдоль колышущихся матерчатых стен тянулись стойки с оружием, в центральном очаге медленно горело низкое пламя. Как и в покоях вождя равнинных варваров или же на одной из редких аудиенций Хана, тут отсутствовали удобства, которых можно было бы ожидать от примарха.

Гор стоял с западной стороны костра, читая книгу, обернутую человеческой кожей. Лоргар утверждал, что переплет и страницы сделаны из трупов с Исствана III, и у Гора в кои-то веки не было причин ставить его слова под сомнение.

Символизм — вот какое слово употребил его брат в ответ на вопрос, зачем столь омерзительная обложка книге, и без того источающей ужас. Гор понимал подобное и разместил прочих деливших тесное пространство военного шатра соответствующим образом.

Напротив него, на восточной стороне, олицетворяющей дух и дыхание жизни, навытяжку стоял Граэль Ноктуа. Он был высок и горделив, невзирая на полученные на Молехе ранения. Аугметическая рука уже практически полностью срослась с его нервной системой, однако там, где когда-то билось сердце, до сих пор оставалась пустота.

На севере, стороне земли, стоял Гер Гераддон, фарфорово-белые кукольные глаза которого совершенно не отражали света пламени. Его аспектом были рождение, жизнь, смерть и перерождение. Напротив предводителя луперков, на южной позиции огня, парила фигура Красного Ангела. Они глядели друг на друга с напряжением, от которого как будто потрескивал воздух — нематериальные чудовища, связанные со смертной плотью.

Один — добровольный носитель, другой — добровольная жертва.

Книга позволила Гору много узнать о том, как Красный Ангел появился на пропитанном кровью Сигнусе Прайм. Равно как и позволила передать Малогарсту ритуалы призыва.

Слова, которые произносил Гор, были не словами как таковыми, а гармониями, резонирующими на ином уровне бытия, словно музыкальные ноты или ключ в замке. От их использования смердело черной магией — слыша этот термин, Лоргар презрительно улыбался, однако тот был более уместен, чем полагал его колхидский брат.

С каждым стихом охватывающие Красного Ангела цепи натягивались сильнее. Все, кроме одной. Его доспех скрипел и трескался еще больше. Трещины лизало шипящее белое пламя. Цепь, которая окружала череп, плавилась, стекая изо рта раскаленными добела ручейками.

— Мудро ли это? — спросил Ноктуа, когда Красный Ангел выплюнул последние остатки пут.

— Может и нет, Граэль, однако необходимость заставляет.

Красный Ангел обратил свои горящие глазницы к Гору.

— Гор Луперкаль, я — оружие, муки тысячи проклятых душ, согнанные в создание из чистейшей ярости, — произнес он. — А ты держишь меня связанным цепями из холодного железа с древними заговорами? Я жажду убивать, калечить, разрушать тех, кто некогда называл эту оболочку своим братом!

Его слова были словно зазубренные крючья, пронзавшие уши. Демон источал злобу, и даже сам Гор ощутил себя затронутым его силой.

— Ты получишь свою долю крови, — сказал Гор.

— Да, — произнес Красный Ангел, принюхиваясь и облизывая свое безгубое лицо почерневшим языком. — Перед тобой собирается вражеское воинство в неисчислимом количестве. Миллионы сердец, которые можно поглотить, целая эра страдания, которое можно учинить на костях мертвецов. Трупы, заполняющие пустошь, станут игрушками для пускающих кровь.

Ноктуа повернулся к Геру Гераддону.

— Все создания варпа столь нелепо вычурны?

Гераддон ухмыльнулся.

— Те, кто служит владыке убийства, несомненно, любят определенные кровавые гиперболы.

— А кому служишь ты? — поинтересовался Гор.

— Вам, мой повелитель, — ответил Гераддон. — Только вам.

Гор в этом сомневался, однако сейчас было не время обсуждать верность. Ему требовалась информация такого рода, которую можно было получить лишь у существ не из этого мира.

— Смерть стража моего отца внутри горы открыла мне многое, но я все еще хочу кое-что узнать.

— Все, что тебе нужно знать — что есть враги, чью кровь еще предстоит пролить, — ответил Красный Ангел. — Освободи меня! Я омоюсь в океане крови, глубоком, словно сами звезды.

— Нет, — сказал Гор, выдвинул из перчатки когти, развернулся и вонзил их в грудь Красного Ангела. — На самом деле мне нужно узнать немного больше.

Красный Ангел издал вопль, шквал перегретого воздуха всколыхнул крышу военного шатра. Цепи заскрипели и извергли мерцающие частицы энергии варпа. По лицу демона пошли трещины, как будто окутывавшее его пламя теперь получило право поглотить его.

— Я тебя уничтожу, — произнес Гор. — Если ты не сообщишь мне то, что я желаю знать. Что я найду под Луперкалией?

— Врата в мир по ту сторону снов и кошмаров, — прошипел сломавшийся демон. Трещины расходились по его шее и пластинам доспеха. — Губительное царство безумия и смерти для людей, абсолютные владения хаоса, где обитают боги Истинного Пантеона!

Гор погрузил когти глубже в грудь Красного Ангела.

— Лучше что-нибудь несколько менее туманное, — сказал он.

Несмотря на страдания, Красный Ангел расхохотался. От этого звука в костре потухли последние остатки пламени.

— Ты ищешь ясности там, где ее нет, Магистр Войны. Царство Эмпирей не предоставляет смертным простых определений, понимания и цельности. Это вечно меняющийся водоворот силы и жизненной энергии. Я не могу дать тебе того, что ты ищешь.

— Ты лжешь, — отозвался Гор. — Расскажи, как я могу последовать за моим отцом. Расскажи про Обсидиановый Путь, что ведет к Дому Очей, Медной Цитадели, Вечному Городу и Беседкам Энтропии.

Красный Ангел в припадке ярости оскалил зубы на Гера Гераддона. Цепи, которые связывали его руки, заскрипели. Звенья растянулись.

— Тормагеддон, ты предаешь свой род! Называешь то, что нельзя называть!

Гераддон пожал плечами.

— Гор Луперкаль — мой господин и всегда им был, я служу ему. Но даже мне неизвестно то, что знаешь ты.

— Обсидиановый Путь закрыт для смертных, — произнес Красный Ангел.

— «Закрыт» не значит «невозможен», — заметил Гор.

— То, что вероломный Злоумышленник прошел дорогой костей, не означает, что ты можешь последовать за Ним, — зашипел Красный Ангел. — Ты — не Он, ты никогда не сможешь стать Им. Ты — его незаконный сын, абортированный потомок того, чем Он был и чем однажды станет.

Гор повернул когти, погружая их вглубь и чувствуя внутри лишь пустоту сожженных органов и испепеленной плоти.

— Тебе меня не убить, смертный! — завопил демон. — Я — порождение Вечного Хаоса, жнец крови и душ. Я вынесу любые пытки, которые ты в силах придумать.

— Возможно, ты на это действительно способен, однако эти пытки придумал не я, — ответил Гор, кивнув в направлении книги из содранной кожи. — Их придумали подобные тебе.

Гор произнес слова силы, и Красный Ангел закричал. Расползающиеся черные вены становились толще, растягиваясь. От его конечностей пошел дым, источником которого было не пламя, а растворение самой его сущности.

— Теперь я привлек твое внимание? — поинтересовался Гор, сжимая когтистый кулак внутри тела Красного Ангела. — Я могу разорвать твой огонь на части и приговорить каждый обрывок тебя к небытию. Подумай об этом, когда заговоришь в следующий раз.

Красный Ангел повис на цепях.

— Говори, — прошипел он. — Говори, и я отвечу.

— Обсидиановый Путь, — произнес Гор. — Как на него пробиться?

— Как и всегда, — ощерился демон. — Кровью.

— Вот теперь дело пошло, — сказал Гор.

Красный Ангел обмяк в цепях, и Гор вытащил потрескивающие когти из тела демона. Склизкий черный ихор капал с клинков и скрывался в землю вокруг костра, словно зарывающиеся черви.

— Вы получили то, в чем нуждались?

Гор медленно кивнул, сгибая когти.

— Думаю, что да, Гер. Хотя и не могу отделаться от мысли, что мне следовало добиться этого от тебя.

Гераддон тревожно пошевелился, возможно, осознав, что приглашение в военный шатер Луперкаля не являлось честью, как он мог вообразить.

— Я не улавливаю, мой повелитель.

— Улавливаешь, — произнес Гор. — Насколько я понимаю, ты брат Красного Ангела. Вы оба дети Эреба — один, рожденный в мире крови, и другой, рожденный в мире огня.

— Как и в мире смертных, среди нерожденных существует иерархия, — ответил Гераддон. — К моему непреходящему сожалению, существо, сотворенное на демоническом мире темным принцем варпа, стоит выше выпестованного смертным.

— Даже столь могущественным смертным, как Эреб?

— Эреб — обманутый щенок, — выплюнул Гераддон. — Он мнит себя помазанником, однако все, что он сделал — открыл дверь.

— И в этом-то вся суть, не так ли? — поинтересовался Гор, обходя Гераддона по кругу и позволяя клинкам когтей скрести по доспеху луперка. — Вы не в силах явиться в наш мир, если только мы этого не позволим. Все планы, все соблазны и обещания власти — все это для того, чтобы попасть в наш мир. Мы нужны вам больше, чем вы нам.

Гераддон расправил плечи, уже вызывающе.

— Продолжайте себя в этом убеждать.

— Почему ты не рассказал мне того, что он знал?

— Я ответил, почему.

— Нет, ты правдоподобно солгал, — сказал Гор. — А теперь ответь по-настоящему, иначе я перейду к действительно интересным стихам из этой кошмарной книги.

Гераддон пожал плечами.

— Хорошо. Он был соперником. Теперь же — нет.

Гор убрал когти, удовлетворившись ответом Гераддона. Он отвернулся от демонических существ и подошел к Ноктуа, который на протяжении допроса демона стоял неподвижно, словно статуя.

— Это тебе урок о надлежащем применении силы, — произнес Гор. — Однако я позвал тебя не за этим.

— Тогда почему я здесь, сэр? — спросил Ноктуа.

— У меня для тебя особое поручение, Граэль, — сказал Магистр Войны. — Точнее, для тебя и Гера.

Лицо Ноктуа вытянулось, когда он понял, что из-за этого поручения не примет участия в грядущем бою. Спустя мгновение он собрался.

— Чего вы от меня хотите, мой повелитель?

Гор отечески положил руку на наплечник Ноктуа.

— На борту моего флагмана незваные гости, Граэль.

— Незваные гости? — переспросил Ноктуа. — Кто?

— Блудный сын и два вероломных труса, которые некогда сражались вместе с тобой, как братья, — произнес Гор. — Они ведут отребье из числа этих надоедливых странствующих глупцов Сигиллита в сердце «Мстительного духа».

— Я их найду, — пообещал Ноктуа. — И убью.

— Очень хорошо, Граэль, однако я не хочу, чтобы они все умерли.

— Не хотите?

— Убей прочих, если они создадут тебе проблемы, — сказал Гор, — но блудный сын нужен мне живым.

— Почему? — забывшись на миг, спросил Ноктуа.

— Потому что я хочу, чтобы он вернулся.

В небе на востоке господствовала гора Железный Кулак, черная клякса на горизонте указывала на далекие пожары где-то в районе Общинной Черты. Земледельческие равнины к северу от Луперкалии заполняло собой огромное собрание имперской мощи — его армия.

Рэвен гнал «Бич погибели» вперед, спотыкаясь, когда токсины в крови искажали восприятие сенсориума рыцаря. Тот колыхался, нарушаясь призрачными образами крылатых змей, ужасных клыкастых пастей и глаз, в которых пылала ярость, вызванная отречением.

Его тошнило от мысли о том, чему он чуть было не поддался.

Или это была мысль о том, чему поддался?

Он уже этого не знал, и ему не было дела.

Рэвен вел рыцаря вниз, к тысячам бронемашин, множеству полков и целым батальонам артиллерии. Ему указывала путь тысяча блестящих знамен: полковые флажки, ротные штандарты, указатели мест сбора и отметки расстояния.

На панцирях собравшейся знати реяли знамена домов: Тажкар, Кошик, Индра, Каска, Мамарагон. Прочих он не узнавал или не мог различить. По сравнению с их рыцарями солдаты Армии выглядели карликами, однако это были далеко не самые крупные и не самые гибельные убийцы на поле.

Дюжина боевых машин Легио Грифоникус и Легио Круциус шагала по выделенным коридорам, чтобы занять свои боевые позиции. Могучие. Вызывающие благоговение.

Но всех затмевала незыблемая рукотворная гора в середине строя.

Титан «Император» «Идеал Терры» представлял собой громадную твердыню из адамантия и гранита, передвижную военную цитадель, возведенную давно лелеемым искусством и сотворенную при помощи крови и молитв. Одновременно храм Омниссии и бог-разрушитель, «Император» был центральным бастионом, на который опирались оба фланга армии.

Черно-белая раскраска Легио была геральдическими цветами принцепса Этаны Калонис, чьи предшественники из Механикума пилотировали первые машины наРизе.

В воздухе висело марево от жара орудий, и Рэвен моргнул, стряхивая слезы изнеможения.

Утомление от соединения вызывало у него боль в костях, в каждой части его тела. В суставах скребло битое стекло, а острая боль по ту сторону глаз была такой, словно нечто пыталось прорыть нору наружу из середины мозга. Жидкости, переработанные телом гораздо больше раз, чем это было безопасно, сохранили ему жизнь, однако теперь отравляли его.

Патрульное отделение разведчиков «Страж» обнаружило Рэвена, когда он, пошатываясь, вышел из-за линии деревьев, возвышавшихся над армией. Они направили на него тяжелые огнеметы и мультилазеры, в ответ он приготовил собственное вооружение, пока не отправились и не вернулись надлежащие протоколы.

— Доставьте меня к сакристанцам, — прохрипел Рэвен.

Он потерял счет времени. Или же оно ускользало от него.

Как бы то ни было, он помнил, как падает из открытого панциря «Бича погибели», а грубые руки — металлические руки — поднимают его и несут в его павильон.

Ликс ждала его, но выражение боли в ее глазах вызвало у него лишь улыбку. Ему нравилось делать ей больно, и он не мог подумать о причине этого. Она задавала вопросы, на которые он не мог или не собирался отвечать. В любом случае, его ответы не имели смысла.

В его плоть вонзались иголки. Отравленную кровь вытягивали прочь, внутрь вливались литры свежей. Обезболивающие бальзамы умащивали натертые стеклом суставы, сглаживая острые грани.

Время раздробилось на части, сбившись с хода. Ему слышались рассерженные голоса и стук машин. Он в самом деле чувствовал жидкости, текущие внутри него, словно он был огромной насосной станцией над прометиевыми бассейнами Офира. Втягивающей внутрь себя громадные порции топлива и выплевывающей их в колоссальные хранилища.

Ему понравился образ себя как громадного насоса.

Нет, не насоса — двигателя. Движущей силы, направляющей кровь планеты по мириаду систем. Инфраструктура как кровеносная система.

Да, такая метафора была ему по душе.

Рэвен посмотрел вниз. Его рука была сделана из темного железа — поршневая машина, жирная от смазки и гидравлических жидкостей. Руки покрывал прометий, и он вообразил, как сидит, а тот извергается у него изо рта пылающим гейзером. Вторая рука представляла собой погружающуюся вглубь земли извивающуюся трубку, в которой булькали жидкости, выкачиваемые из недр планеты.

Он был соединен с ядром Молеха…

Эта мысль была слишком колоссальна, и его желудок взбунтовался. Он был не в силах постичь, как один человек может быть столь близко связан с внутренним механизмом целого мира. Его разум нырнул в глубины планеты, мчась быстрее света сквозь множество слоев, пока не пробился через ядро и, словно феникс, не вырвался на другой стороне…

Рэвен судорожно вдохнул, глотая полные легкие воздуха.

Вместе с кислородом пришло некоторое прояснение.

Высокие метафоры связи с планетой и телесной инфраструктуры начали угасать. С каждым вдохом Рэвен чуть отчетливее сознавал, что его окружает. Он почувствовал привкус металла и духов, во рту пересохло, а к нёбу липла мускусная пленка.

Рэвен был знаком с расширяющими сознание наркотиками. Яды Ширгали-Ши достаточно часто позволяли ему совершать путешествия за пределы собственного черепа, чтобы он узнал эффект воздействия мощного галлюциногена. Кроме того, ему досталась и порция бальзамов. Охота на великих зверей требовала готовности пострадать, и Киприан еще в детстве вбил в него терпение к боли.

Он еще мог понять бальзамы, но галлюциногены?

С какой стати сакристанцам применять галлюциногены?

— Что вы мне дали? — спросил он, зная, что поблизости находится по меньшей мере один сакристанец. Медицинский персонал, скорее всего, тоже, судя по звуку пониженных голосов, шаркающим шагам и пощелкиванию аппаратуры.

Никто не ответил.

— Я спросил, что вы мне дали?

— Яд наги, смешанный с каким-то сильнодействующим производным спорыньи, — произнес голос, которому тут было не место. Рэвен попытался пошевелить головой, чтобы говорящий попал в поле зрения, однако что-то было не так.

— Не можешь двигаться?

— Нет, почему?

— Это мышечные релаксанты.

Позади Рэвена раздалось шипение и лязганье, он закатил глаза и увидел старика, который глядел на него сверху вниз. Сперва он не узнал чисто выбритое и лоснящееся от лекарственных снадобий лицо.

Но голос, ах, насчет этого голоса ошибки быть не могло.

Равно как и насчет шипящего и лязгающего экзоскелета, облегающего изможденные конечности.

— Я до сих пор брежу, — произнес Рэвен. — Ты не можешь быть здесь.

— Уверяю тебя, я совершенно определенно здесь, — ответил Альбард Девайн. Его единственный здоровый глаз подрагивал, словно ему было трудно сохранять резкость. — На это ушло сорок лет, однако я наконец-то здесь, чтобы вернуть то, что принадлежит мне по праву.

На единокровном брате была одежда на несколько размеров больше. Она свисала с его костлявого тела, будто лохмотья. К лацкану был приколот лавровый знак имперского командующего.

— Ты не можешь так поступить, Альбард, — произнес Рэвен. — Только не сейчас.

— Когда же, если не сейчас?

— Послушай, тебе не нужно этого делать, — сказал Рэвен, силясь не допустить паники в голосе. — Мы можем что-нибудь придумать, так ведь?

— Ты и впрямь пытаешься выкупить свою жизнь? — рассмеялся Альбард, издав хрипло-скрежещущий кашель. — После всего, чего ты меня лишил, после всего, что со мной сотворил? Сорок лет истязаний и пренебрежения, и ты думаешь, будто отговоришься?

— Этот экзоскелет, — произнес Рэвен, запнувшись на какое-то время. — Он принадлежит матери, да?

— Себелла была матерью тебе, не мне.

— Ей не понравится, что ты его носишь.

— Не беспокойся, он ей больше не нужен.

— Ты ее убил? — спросил Рэвен, хотя уже успел прийти к этому заключению. Лишь смерть могла отделить Себеллу Девайн от ее экзоскелета. Однако ему требовалось больше времени. Чтобы Стража Рассвета поняла, что среди них змея, чтобы вернулась Ликс.

Кто-нибудь, кто угодно.

— Я перерезал твоей матери горло, — сказал Альбард, наклонившись достаточно близко, чтобы Рэвен ощутил запах его трупного дыхания. — Она истекла кровью у меня на коленях. По-своему это было почти прекрасно.

Рэвен кивнул, а затем замер, осознав, что только что сделал.

Впрочем, Альбард не заметил или же оставил без внимания, что он пошевелился, слишком погрузившись в грезы об убийстве мачехи. Действие мышечных релаксантов проходило. Рэвену не светило побороться с маллагрой в обозримом будущем, но ведь ему наверняка хватит сил одолеть калеку в экзоскелете?

— Где Ликс? — спросил Рэвен. — Или ты и ее убил?

— Она жива.

— Где?

— Она здесь, — ответил Альбард, наклонившись повернуть медицинский стол, на котором лежал Рэвен. — Уж поверь мне, я не хочу, чтобы она пропустила то, что будет дальше.

Позади Рэвена что-то сдвинулось, и стол развернулся вокруг центральной оси, переведя его в вертикальное положение. Сдерживающий ремень на талии не давал ему упасть лицом вниз. У входа в павильон стояло двое Стражей Рассвета, а группа сакристанцев трудилась возле машин, которые, предположительно, возвращали ему здоровье.

При виде закованных в броню солдат у Рэвена упало сердце. Закон закреплял их верность отпрыску Дома Девайн, и когда Альбард покинул башню, они стали подчиняться ему.

Люди стояли по бокам от Ликс, руки которой были связаны, а глаза — широко раскрыты от непонимания. Рот заткнули кляпом, по щекам текли слезы.

— В чем дело, Ликс? — поинтересовался Альбард, покачиваясь от непривычной манеры перемещения экзоскелета. — Будущее разворачивается не так, как планировалось? Реальность не совпадает с твоими видениями?

Он выдернул кляп у нее изо рта и отбросил его в сторону.

Она плюнула ему в лицо. Он дал ей пощечину, покрывавший ладонь металл разорвал кожу у нее на щеке. Кровь смешалась со слезами.

— Не трогай ее! — закричал Рэвен.

— Ликс была моей женой до того, как стала твоей, — сказал Альбард. — Это было давно, но я, кажется, припоминаю, что ей такое нравилось.

— Слушай, ты ведь хочешь быть имперским командующим, так? — произнес Рэвен. — Ты носишь лавры на лацкане, я вижу. Хорошо, да, хорошо, можешь быть командующим, конечно же, можешь. Ты — перворожденный отпрыск Дома Девайн. Эта должность твоя. Я ее тебе отдаю, забирай.

— Заткнись, Рэвен! — завопила Ликс. — Ничего ему не предлагай!

Рэвен проигнорировал ее.

— Будь имперским командующим, брат. Мы с Ликс уйдем, ты о нас больше не услышишь. Мы отправимся на юг, за горы, к степи Тазхар, ты нас никогда не увидишь.

Альбард бесстрастно слушал его поток слов. Наконец, он вскинул руку.

— Ты предлагаешь мне то, что уже и так мое, — сказал Альбард. — По праву рождения и, что ж, назовем это правом сильного.

— Закрой рот, Рэвен! — взвыла Ликс. Слезы и страдание делали ее лицо прекрасным. — Ничего ему не давай! Он убил нашего сына!

— Ах да, я разве об этом не упомянул? — поинтересовался Альбард.

Из тела Рэвена вышел весь воздух, до последней молекулы. Его как будто раздавил пневматический пресс. Он не мог дышать, легкие вопили, требуя воздуха. Сперва Эгелик и Бэнан, а теперь Осгар. Горе боролось со злобой. Злоба безжалостно сокрушила горе.

— Ублюдок! — выкрикнул Рэвен. — Я убью тебя! Спущу твои кишки с башен Девайнов. Водружу твою голову на кабине «Бича погибели»!

— Я так не думаю, — отозвался Альбард, прижав ладонь к груди Рэвена. — Наркотики, которые циркулируют по твоему телу, принес Осгар. Такой славный мальчик, постоянно приходил навестить своего несчастного спятившего дядюшку в его башне. Держал меня в курсе о происшествиях вокруг Луперкалии, о том, как верования Ширгали-Ши в Белую Нагу распространяются среди его кузенов из числа рыцарей.

Увидев ужас Рэвена при упоминании аватары Змеиного Культа, Альбард ухмыльнулся. Это поразительно напоминало щерящийся череп.

— Он не говорил, что все твои рыцари — последователи Змеиного Культа? — спросил Альбард. — Не упоминал, что они теперь верны не тебе, а культу? Нет? Что ж, ты всегда считал Осгара слабейшим из братьев, не правда ли? Никакого аппетита к сражениям, хотя, как я понял, он бесчинствовал на оргиях.

Рэвен попытался справиться с путами, но, пусть даже к нему вернулась крошечная толика контроля, этого не хватало.

— Осгар даже время от времени проносил мимо сакристанцев Себеллы стимуляторы и тому подобное. Так жаль, что пришлось его убить. Хоть он и любил потакать безумному старому дяде, но не думаю, что он простил бы мне убийство вас двоих. И полагаю, ты согласишься, что ваша смерть уже давно запаздывает.

— Ты не можешь этого сделать, — взмолилась Ликс. — Я супруга Девайн, я видела будущее. Все не может так закончиться! Я видела, как Рэвен обращает прилив войны вспять, я его видела!

— Ошибаешься, Ликс, — ответил Альбард. — Осгар рассказал мне, что на самом деле ты никогда не видела в своих видениях Рэвена. Ты видела «Бич погибели».

Альбард кивнул Стражу Рассвета, державшему Ликс.

Солдат заставил ее опуститься на колени и приставил ей к голове ствол своего болт-пистолета.

— Я видела… — начала было Ликс, но ее слова резко оборвал выстрел.

— Нет! — взревел Рэвен, когда Ликс завалилась вперед с дымящейся воронкой на затылке. — Прокляни тебя Трон, Альбард! Тебе не нужно было этого делать… нет, нет, нет… тебе не… прошу, нет!

Альбард отвернулся от тела Ликс и вынул из кожаных ножен на поясе охотничий нож.

— А теперь твоя очередь, Рэвен, — произнес он. — Это пройдет не быстро, и я обещаю, что будет больно.

19 БОЕВЫЕ ПОТЕРИ ПРИКАЗ ОТДАН ВЛАДЫКА БУРЬ ВЫСТУПАЕТ

Коридор заполняли заряды болтеров. Они отскакивали от выступающих стоек и вышибали куски из стен. Находившийся напротив Локена Круз нырнул обратно за укрытие и вынул из своего оружия магазин. От ствола исходили дым и жар.

Круз вогнал в оружие свежую обойму.

— Проклятье, вступай в бой! — заорал он Локену.

Локен покачал головой. Все это было неправильно.

Кроме того, стреляли в коридоре, ведущем к арсеналу. Внутри находилась сторожевая группа Сынов Гора и несколько адептов Механикума, засевшие за укреплением, которое создавалось, чтобы не дать врагу захватить хранилище боеприпасов, вооружения и взрывчатки.

Рядом разорвалась граната. От доспеха со звоном отскочили кусочки раскаленного железа. Несколько засело в броне. Ни один не пробил ее.

— Локен, ради Хтонии, стреляй! — крикнул Круз.

Болтер в его руках казался реликвией, раскопанной Консерваторией. Нечто очаровательное на вид, но с совершенно чуждым и неизвестным предназначением. Он так же не мог применить оружие, как и понять механизм машины, создавшей его.

— Локен!

Следопыты столкнулись с Сынами Гора, когда направлялись отметить арсенал для торпедного удара третьей волны. Они нацарапали на стенах указательные символы футарка, выслали штурмовые группы оповещения и остановились, чтобы Тубал Каин нашел путь к близлежащей артиллерийской сигнальной системе.

Севериан и Караян проводили разведку возможных маршрутов, когда прямиком в радиальный узел вышли Сыны Гора.

Это был сектор наблюдения Локена, но тот их пропустил.

Он их не слышал и даже не сознавал, что они приближаются.

Он был поглощен созерцанием Ока Гора на противоположной переборке и попытками не слушать голоса, скребущиеся на пределе слуха.

Он осознал присутствие врагов лишь тогда, когда сержант окликнул их, требуя назвать себя. Глупо, ему следовало первым делом стрелять.

Только общее удивление и спасло следопытов.

Ни одна из групп не ожидала встретить другую. Мгновения ошеломления как раз хватило, чтобы Локен поднял тревогу.

Алтан Ногай и Брор Тюрфингр открыли огонь, и Сыны Гора перегруппировались в радиальном коридоре, ведущем к арсеналу.

— Контакт! — сообщил Каин.

Круз высунулся наружу и дал короткую очередь.

— Давай же, Локен, — крикнул он в промежутке между очередями. — Мне надо, чтобы ты продвигался вперед со мной!

Под резкие удары выстрелов болтеров и ритмичное пыхтение стационарной автопушки коридор заполняла буря сплошных снарядов. От стен бешено отскакивали рикошеты. Осколок снаряда смял металл рядом со шлемом Локена.

Он стиснул свой болтер, хватка грозила раздавить приклад.

Это неправильно.

Сыны Гора были предателями, а Магистр Войны — Архипредателем.

Но это же твои братья. Ты принял узы братства с ними и дал клятву ответить им как брат.

— Нет, — прошипел он, ударив болтером по лицевому щитку шлема. — Нет, это предатели, и они заслуживают смерти.

Ты — Сын Гора. Как и Йактон. Как и Севериан. Убей их и себя, если так хочешь погубить весь род Луперкаля!

Локен силился отогнать голос.

Раздался треск вокса.

— Начинайте, когда услышите нас, — произнес Севериан.

Штурм арсенала наверняка означал, что в конечном итоге предстоит столкнуться с каким-то чрезвычайно мощным вооружением, но какой у них оставался выбор?

— Тубал? Входа и выхода только два? — крикнул Круз.

Каин кивнул, листая слои схем палубы.

— Да, согласно имеющимся планам.

— Оба закрыты?

— Войтек с Рубио блокируют второй, — сказал Варрен, который не стрелял, но держал наготове свой цепной топор.

— Итак, им не выбраться, — произнес Круз. — Но они прямо сейчас станут вызывать помощь по воксу.

— Войтек применяет вокс-глушилку, — сказал Каин, увеличивая изображение их текущего местонахождения.

— Как скоро адепты наладят резервный канал? — спросил Завен, стреляя в коридор, ведущий к арсеналу. — И никого больше хоть немного не тревожит, что мы палим в арсенал?

— Восемнадцать секунд до запуска резерва, — отозвался Каин. — Если ты там не прострелишь ничего чувствительного, это время с нами все будет в порядке.

— Чувствительного? — переспросил Брор. — Hjolda! Это проклятый арсенал, там все чувствительное!

— Напротив, я полагаю, что ты обнаружишь… — начал было Каин, но его прервал Круз.

— Прекратите, — произнес он, оглянувшись и бросив взгляд на Локена. — Всем продолжать стрелять и быть наготове.

— Ты сказал, в арсенале только два выхода? — спросил Завен.

— Да, — подтвердил Каин.

— Тогда как Севериан попадет внутрь?

— Готов? — спросил Севериан.

Караян кивнул, и Севериан выставил таймер на две секунды.

Они откатились вбок, и гравитонная граната взорвалась, испустив импульс энергии, от которого к желудку подступила тошнота. Сфера аномального гравитационного поля расширилась ровно до метра в поперечнике и тысячекратно увеличила сосредоточенную массу стальных балок и блоков циркуляции воздуха в пустом пространстве внутри укрепленного потолка.

Шар сверхплотной материи сжался, словно сердце нейтронной звезды, и рухнул в арсенал с силой опускающейся ноги титана «Император».

Караян первым миновал отверстие, упав внутрь арсенала, будто обретшая массу тень. Спустя мгновение за ним последовал Севериан. Он приземлился на краю пробитой в полу воронки и вскинул болтер.

Враги среагировали на возникших среди них незваных гостей быстрее, чем того бы хотелось Севериану. Это были Сыны Гора, чего же еще было ожидать? Севериан всадил в ближайшего болт, сместился и прошил второго очередью. За ним последовал ответный огонь.

Караян предпочитал работать ножом. Его не отражающий света клинок отыскал зазор между шлемом и горжетом сержанта. Он вогнал оружие и провернул. Брызнула кровь. Он продолжал двигаться, подныривая, перекатываясь, используя стены и пол. Его нож убивал адептов Механикума. Воздух затуманился химическим дымом. Стены заливало потоками соленых, маслянистых жидкостей.

Севериан опустился на одно колено и сделал еще три выстрела.

Двое легионеров упало, третий вовремя вскинул энергетический щит и отвел болт в сторону. Удивление едва не стоило Севериану жизни. Воин был слишком громоздким и обладал слишком большим количеством рук.

Владыка кузницы. Манипуляторная обвязка.

Тот бросился на Севериана, целясь ему в шею фотонным боевым ножом, зажатым в механической конечности. Севериан вскинул свой болтер, и клинок рассек оружие, достаточно замедлившись, чтобы доспех выдержал удар. Вторая и третья руки вцепились в шлем и плечо. Севериан толкнулся вперед, с треском ударив локтем в лицевой щиток владыки кузницы.

Ротные цвета указывали на Пятую, людей Маленького Гора Аксиманда.

Они покатились по полу, сцепившись. Сражаясь, будто банды убийц Хтонии на аренах. Колени, локти, головы — все становилось оружием. У владыки кузницы их было больше, и они были тверже. Когти выдирали куски из доспеха Севериана. Плазменный резак прожег огненную борозду в плите пола в одном пальце от его головы.

Севериан вогнал свой шлем в визор противника. Треснули линзы. Не его. Клинок полетел на пол арсенала, без хватки на рукояти лезвие гасло.

Он перекатился. На шлем обрушился сапог. Снова перекатился.

Вспышка пламени. Размытое пятно синеватого свечения.

Боль и кровь. Легкое с хлопком опустошается через нагрудник.

Севериан зацепил локтем руку владыки кузницы, состоящую из плоти и крови, и крутанул. Позвоночник прострелило болью, но рука переломилась с убедительным деревянным хрустом.

Владыка кузницы зарычал от непродолжительной боли. Клешня манипулятора врезалась Севериану в лицо. Тот вырвал нож из сломанной манипуляторной конечности и отсек клешню от обвязки. На него брызнуло черное масло и смазка. У них был привкус солодового уксуса.

От изрыгаемого владыкой кузницы двоичного кода мускулы доспеха сводило судорогой. Севериан прижал противника плечом, нанося ему в шею и грудь колющие удары шипящим клинком. Он перерезал соединительные кабели и линии блока мыслеуправления. Серворуки обмякли, превратившись в мертвый груз. По внутренней поверхности наплечника ударил заряд болтера. Выстрел с пола. Он крутанулся и обрушил ногу на шлем, раздавив его, будто ледяную скульптуру.

На него снова налетел владыка кузницы, однако без молотящих когтистых рук он не был ровней Севериану. Слишком много часов в арсенале, недостаточно в бойцовых клетках. Севериан увернулся от неуклюжей атаки и выкрутил одну из безвольных серворук. Он ткнул ей в поясницу владыки кузницы и вручную активировал плазменный резак. Из линз шлема владыки кузницы вырвалось раскаленное до синевы пламя. Тот закричал, сквозь него прожигал себе дорогу перегретый воздух.

Севериан выпустил дымящийся труп и сразу же получил болт в грудь. Тысячи жгучих микроосколков вонзились в грудь через оставленную энергетическим клинком рану. Удар и взрыв отшвырнули его спиной на стойку с болтерами. Вокруг него с лязгом разлетелось недавно смазанное, нетронутое оружие.

Он схватил один из болтеров. Разумеется, не заряжен. Ни один квартирмейстер никогда не держит оружие полностью заряженным. Севериан попытался встать, но заряд болтера выбил из него дух. Легионер-предатель целился из болтера и вытаскивал свой цепной меч.

Эффективно, — подумал Севериан, и болтер выстрелил.

Севериан глядел прямо в ствол и даже в момент дульной вспышки знал, что должен быть уже мертв. А потом он увидел, что в воздухе перед ним завис крутящийся заряд. Болт покрывала сеть светлых линий, напоминающих замерзшую паутину.

+Двигайся!+ — прошипел голос у него в голове. Рубио.

Севериан нырнул в сторону, и снаряд разнес оружейную стойку позади него. Предполагаемый убийца изумленно уставился на него и вновь прицелился. Его сбило с ног взрывом. Воздух заполнился дымкой крови, которая веером била из раздробленной груди. Внезапно арсенал заполнился стрельбой, у которой было множество источников и направлений. Оглушительный рев цепного топора. Севериан схватил упавший магазин и с силой вогнал его в свой новый болтер.

— Чисто! — прокричал голос. Тюрфингр.

— Чисто! — Круз.

— Гранаты, Йактон? Серьезно? — Тубал Каин.

Севериан ухмыльнулся. Воздух наполнил уцелевшее легкое и второстепенные органы. Вместе с ним пришла боль, и воин поджал губы.

— Вы чертовски долго, — произнес он, когда Арес Войтек приблизился и протянул ему руку. Севериан ухватился за нее и поднялся на ноги. Арсенал заволокло дымом от выстрелов, несло движущими газами болтеров. Закованные в броню тела, вскрытые, будто расколотые яйца, добавляли в помещение запахи мяса, металла и масла.

— Всего четыре секунды с момента вашего прорыва, — сказал Арес Войтек.

— Только-то? — спросил Севериан, признательно положив руку на плечи бывшего Железнорукого. — Мог бы поклясться, что дольше.

— Так воспринимается бой, — заметил Войтек. — Если только ты не из Железных Рук с их встроенными хронометрами. Тогда точно знаешь, сколько времени прошло с начала атаки.

— Поверю тебе на слово.

— Ногай! — закричал Круз. — Скорее, Завена и Варрена уложили!

Они заперли арсенал и унесли раненых с места схватки. Мимо следов боя никто бы не прошел, но они хотя бы могли на какое-то время помешать обнаружить тела. Каин быстро исследовал забытые проходы и коридоры в поисках какого-нибудь изолированного и безопасного места.

Они старались не оставлять следов крови.

Помещение, куда их привел Каин, было заполнено разбитыми столами и стульями, стены покрывали поврежденные водой фрески и непристойные граффити. Некоторые показались Локену странно знакомыми. Размеры мебели и ее заброшенность свидетельствовали, что когда-то здесь было прибежище смертных, однако он не мог придумать причины, по которой мог бы зайти в место вроде этого.

Ногай начал трудиться над Варреном и Завеном. Рубио предложил свою помощь, и Ногай с благодарностью ее принял. Оба павших воина получили тяжелые повреждения, но раны Завена были серьезнее.

— Они выберутся? — спросил Круз.

— В апотекарионе — да. Как здесь — не знаю, — ответил Ногай.

— Делай, что можешь, Алтан.

Локен сидел, прислонившись к длинной стойке, и играл колодой заплесневелых карт с изображениями мечей, кубков и монет. Раньше он знал кого-то, кто играл в старую игру франков такими картами, но не мог сконцентрироваться на лице. Человек? Да, кто-то с поэтично-низменным характером и неожиданно высокими моральными принципами. Имя продолжало ускользать, что было чрезвычайно неприятно для воина-трансчеловека, предположительно обладающего эйдетической памятью.

Он ощутил на себе взгляд и поднял глаза.

Тубал Каин стоял под непристойной фреской, выполненной с анатомической точностью в деталях — к счастью, повреждения от времени и воды скрыли вызывающие фрагменты. Каин сел, положив одну руку на свое устройство. Другая покоилась на рукояти болтера.

— Что? — спросил Локен.

— Локен, тебе в тягость находиться здесь, — произнес Каин.

— Это вопрос, или утверждение?

— Я еще не решил. Пока что считай вопросом.

— Это странно, — признал Локен, убирая карты в подсумок на поясе. — Но от корабля, который я знал, мало что осталось. У этого звездолета то же название, но это не «Мстительный дух». Не тот, что я знал. Это кривое отражение гордого корабля. Неприятно, но не более, чем я ожидал.

— Правда? Я пришел к выводу, что ты испытываешь значительные физиологические трудности. Иначе с чего бы тебе не принимать участия в бою в арсенале?

Локен немедленно насторожился, но подавил желание сразу же все отрицать. Он встал и смахнул с брони капли воды.

— Когда-то это был мой дом, — произнес он, медленно двигаясь к Каину. — Те Сыны Гора когда-то были моими братьями. Мне стыдно, что теперь они предатели.

— Нам всем стыдно, — добавил Круз из кабины на другом конце комнаты, где он чистил свой болтер.

— Говори за себя, — заметил Севериан, который сидел на длинной стойке, вырезая на своем наруче засечки убийств при помощи новоприобретенного фотонного боевого ножа. Пробитое легкое вынуждало его говорить с придыханием.

— Нет, — сказал Каин. — Дело не в этом. Будь это так, я бы ждал таких же физиологических проявлений у Йактона Круза и… погоди, Севериан, а как тебя полностью зовут?

— Тебе достаточно знать «Севериан», да и того многовато.

— Ты не сделал ни единого выстрела, Локен, — произнес Каин. — Почему?

Теперь Локен почувствовал злость. Он поднялся на ноги, пересек помещение и встал перед Каином.

— Ты хочешь сказать, что я не гожусь для дела? Что ты не можешь на меня положиться?

— Да, именно об этом я и говорю, — отозвался Каин. — У тебя проявляются все характерные признаки серьезных посттравматических повреждений. Я наблюдал за тобой с того момента, как мы оказались на борту «Мстительного духа». Локен, ты сломлен внутри. Я призываю тебя немедленно вернуться на «Тарнхельм». Твое дальнейшее присутствие подвергает опасности миссию и наши жизни.

— Тебе надо сдать назад, — произнес Севериан, перевернув свой боевой клинок и направив поблескивающее острие на Каина.

— Почему? Уж ты-то знаешь, что Локен не годится для этого задания.

Локен впечатал Каина спиной во фреску.

Он крепко прижал предплечье к горлу Каина.

— Скажи это еще раз, и я тебя убью.

К чести Каина, нападение Локена его не смутило.

— Это только лишний раз докажет мою правоту, — сказал он.

Рядом с Локеном появился Круз, который положил ему руку на плечо.

— Убери пушку, парень.

Локен нахмурился.

— О чем ты говоришь?

Он посмотрел вниз и увидел, что упирает в грудь Каину свой болт-пистолет. Он не помнил, как вытащил оружие.

Брор Тюрфингр отвел руку Локена от горла Каина.

— Хьольда, Локен, — произнес Брор. — Довольно скоро нас будет пытаться убить масса народу и без того, чтоб ты делал за них их работу.

— Ты жалеешь, что покинул Сынов Гора? — спросил Каин. — В этом дело? Ты поэтому отправился на это задание, чтобы вновь примкнуть к бывшему господину?

— Заткнись, Тубал, — бросил Брор, оскалив зубы.

— Я не понимаю, почему вы все с готовностью игнорируете травмы Локена, — произнес Каин. — Он нападает на Круза на Титане, не может сражаться с бывшими братьями, что, вероятно, стоит жизни двоим из нашей команды. А теперь он наставляет на меня оружие. Мы на критично важном для миссии этапе проникновения, и Локен не может продолжать. Я не говорю ничего такого, о чем не думали бы остальные из вас.

Локен отступил от Каина и убрал пистолет в кобуру. Он обвел взглядом остальную часть отряда следопытов.

— Он прав? — требовательно спросил он. — Вы все думаете, что я не подхожу для руководства операцией?

Круз с Северианом обменялись взглядами, но ответил Варрен, который подковылял от того места, где его заштопал Алтан Ногай. Грудь бывшего Пожирателя Миров представляла собой изрешеченное месиво попаданий из болтера и кровавых пятен. Внутренности удерживались на своем месте лишь благодаря обтягивающей пленке и герметизирующим лоскутам. Его кожа лоснилась от пота, генетически усовершенствованное тело жарко пылало в процессе излечения.

— У нас есть лидер, — произнес Варрен. — Я проливал кровь вместе с Натаниэлем и Тилосом, чтобы вернуть Локена с Исствана. Любой воин, переживший ту бойню, заслуживает нашего уважения. Он заслуживает твоего уважения, Тубал. Малкадор и Волчий Король сочли Гарвеля Локена подходящим для этого задания, и я не стану им противоречить. И тебе не следует.

Каин ничего не ответил, но отрывисто кивнул.

— Такова воля группы?

— Да, — сказал Брор Тюрфингр. — Если кто и заслуживает возможности нанести Магистру Войны ответный удар, так это Локен.

— Вы совершаете ошибку, — произнес Каин, — однако я больше ничего не стану говорить.

Рядом с Варреном появился Алтан Ногай, руки которого были по локоть вымазаны в крови.

— Завен? — спросил Круз.

Ногай покачал головой.

Как и индустриальные войны, возвестившие о первом падении Старой Земли, битва при Луперкалии началась с предрассветного обстрела. Пятьдесят три свежевыгруженных артиллерийских полка, имевшие больше двенадцати сотен орудий, разорвали день громом огня из поднятых стволов «Василисков», «Грифонов» и «Минотавров».

На артиллерийских базах ждали основного наступления более тяжелые пушки: «Бомбарды» и «Колоссы», «Медузы» и «Брунгильды». Их орудия не годились для стрельбы на дальние расстояния, им предстояло следовать за механизированной пехотой, чтобы ударить по Имперскому хребту в мгновения перед финальной эскаладой.

Полки Армии, верные Магистру Войны, приближались широкими колоннами позади наползающего града высокомощной взрывчатки и блестящей завесы экранирующих бомб. Десятки тысяч бронетранспортеров с намалеванным Оком Гора, несущие на себе символы противоестественного происхождения, с ревом двигались на врага. На боевых танках были установлены покрытые крючьями стойки для трофеев из трупов, а к одному скату из пяти был прикован пленник из Авадона.

Шагали раздутые, похожие на насекомых, жуткие конструкции Механикума, состоящие из темного железа, лязгающих лап и шипастых колес. Их сопровождали дикие стаи скитариев, опасливо державшихся на расстоянии.

По обширным просторам низинного агропояса с ревом двигался вал брони и плоти. Впивающиеся траки перемалывали житницу континента: тянувшиеся от края до края горизонта золотисто-зеленые пахотные земли. На стойках для тотемов наверху плоских транспортеров раскачивались шесты с железными символами, окруженные сотнями закутанных в рясы культистов.

Те присваивали себе кровожадные титулы, и противоестественные ветры несли их песнопения и ритмичный бой барабанов к ожидающим имперским войскам.

За ужасным воинством следовала примерно половина титанов Вулканум, Мортис и Вульпы. Машин Интерфектор нигде не было видно. Бой с Легио Фортидус дорого обошелся Магистру Войны. Его Легио обладали численным преимуществом, однако у имперцев был титан «Император» и множество рыцарей. Рыцарь не мог сравниться с титаном, но только глупец стал бы оставлять без внимания их объединенную силу.

Тиана Курион наблюдала за наступлением армии Магистра Войны с плоского полумесяца хребта, расположенного на удалении пятнадцати километров. Она откинулась в башенке своего сверхтяжелого «Грозового молота», водя магнокулярами из стороны в сторону. Отказавшись от боевой формы, она надела церемониальное зеленое облачение. В нем было неудобно и жарко, однако весь ее полк решил скопировать ее вызывающий внешний вид, чтобы она не выделялась для вражеских снайперов.

— Их много, мэм, — произнес Нейлор, ее начальник штаба. Он сидел за второстепенной турелью на корме машины, листая донесения, поступающие с фланговых наблюдательных постов.

— Недостаточно, — отозвалась она.

— Мэм? — переспросил Нейлор. — Мне кажется, их здесь в изобилии.

— Согласна, но где Сыны Гора?

— Дают несчастным проклятым смертным принять на себя главный удар.

— Возможно, — с сомнением сказала Курион. — Более чем вероятно, что они заставляют нас расходовать боеприпасы на худшие войска. Меня раздражает тратить снаряды на отбросы из числа перебежчиков.

— Либо так, либо пусть они на нас накатятся, — заметил Нейлор.

Курион кивнула.

— Силы Легиона довольно скоро покажутся, — сказала она. — А пока мы заставим эту мразь заплатить за недостаток верности.

— Приказ отдан?

— Приказ отдан, — произнесла Курион. — Всем подразделениям, открыть огонь.

Йед Дурсо вел «Грозовую птицу» низко, прижимаясь к скалам плоскогорья Унсар. Имперские истребители из горных гнезд Луперкалии с визгом сцеплялись со стаями стервятников на больших высотах, но сражение с прочесыванием земли было делом Легиона.

Маленький Гор Аксиманд сидел рядом с Дурсо в пилотском отсеке во главе пятидесяти Сынов Гора. Они принесли клятву момента и жаждали боя.

За машиной Аксиманда колеблющейся лесенкой держали строй десять «Грозовых птиц». Сверху летели десантные корабли Седьмой роты, орудия которых уже находились в режиме захвата цели.

— Им не терпится, — заметил Аксиманд.

— Точно, — отозвался Дурсо.

— Слишком не терпится, — произнес Аксиманд. — Седьмую роту потрепали у Авадона. У них недостаточно численности, чтобы позволять себе бессмысленный героизм.

Предупреждающий ауспик издал трель, учуяв несомненное излучение выстрелов. На планшете возникли мерцающие значки, их было слишком много для тщательной обработки. Имперское воинство превратилось в красную кляксу, блокирующую продвижение к Луперкалии.

— Так много, — произнес Дурсо.

— Если мы выполним свою работу, скоро станет сильно меньше, — ответил Аксиманд. — А теперь ищи разрывы в строю.

Аксиманд подключался к различным вокс-сетям, анализируя сотни потоков при помощи незаметных синаптических каналов, отделяя важное от несущественного. Все, что им требовалось — чтобы у всего одного вражеского командира жажда славы пересилила тактический здравый смысл.

Вокс ротного уровня: командиры танков запрашивают цели, наводчики выкрикивают предупреждения об угрозах и векторы вражеской атаки.

Вокс командного уровня: страдальческие распоряжения бросить поврежденные танки, забрать выживших или догнать неповоротливые авангардные подразделения.

На фоне всего этого завывал вопящий барьер шифрованного мусорного кода. Коммуникаторы темных механикумов с громадных боевых машин обменивались верещанием. Он убавил громкость, но оно продолжало нарастать. Звук скрежетал с такой интенсивностью, что Аксиманд понимал, что это просто неправильно.

— Никакая машина не должна так звучать, — сказал он.

Аксиманд слушал потоки вокс-сообщений достаточное время, чтобы собрать необходимую ему информацию: координаты подразделений, мощности вокса и приоритетные ресурсы. Вместе это рисовало столь же живую и полную картину, как любая сенсорная симуляция. «Грозовая птица» вырвалась из облаков, и на всех каналах Легиона раздался голос Луперкаля.

— Мои капитаны, мои сыновья, — произнес он. — Полномочия «Воины». Атаковать цели по возможности. Отход только по моей команде.

— Запускай нас, Йед, — распорядился Аксиманд.

— Принято, — отозвался Дурсо, подняв привязанное к запястью Око Гора и приложив его к губам и глазам. — За Гора и Око.

— Убивайте за живых, убивайте за мертвых, — произнес Аксиманд.

Дурсо повел «Грозовую птицу» на снижение.

Боль во время его неудавшегося Становления была не сравнима с мукой, которую он испытывал теперь. Кабели нейроинтерфейса, имплантированные в покрытые струпьями разъемы на позвоночнике Альбарда, были будто раскаленные добела копья, вонзающиеся в сердцевину мозга. Они так и не зажили надлежащим образом с того дня, когда их врезали в него.

«Бич погибели» боролся с ним. Машина знала, что он чужак, и пыталась сбросить его, как дикий жеребец. Духи ее бывших хозяев знали, что Альбард сломлен, что он уже однажды не сумел соединиться с рыцарем.

Мертвые седоки не приветствовали в своих рядах недостойных.

Альбард поборол их.

Несмотря на все их отвращение, на его стороне были десятилетия ненависти. Он чувствовал в механическом сердце «Бича погибели» эхо присутствия Рэвена, однако это лишь придало ему решимости. Единокровный брат попрал все, что когда-то было дорого Альбарду.

И теперь тот намеревался отплатить.

Системы рыцаря сбоили и постоянно пытались перезагрузиться, разорвав соединение. Внесенные сакристанцами доработки не позволяли им отключить его. Сердце рыцаря кричало на него, и Альбард кричал в ответ.

Сорок три года назад он сел напротив Рэвена и позволил страху забрать лучшее, что в нем было. Не в этот раз. В молодости Альбарда ослепила на один глаз беснующаяся маллагра, и обезьяноподобные твари всегда занимали особое место в его кошмарах. Когда одна из них вырвалась на свободу в день его Становления, в день, который должен был стать мигом его наивысшей славы, его поглотил страх.

Его рыцарь ощутил этот страх и отверг его как недостойного. Проклятый в глазах отца, он оказался обречен на полную страданий и насмешек жизнь в руках единокровного брата и сестры.

Рэвен убил его отца? Хорошо, он ненавидел паршивого старого ублюдка. Альбард отомстил при помощи охотничьего ножа и досконального знания анатомии, которое он приобрел, будучи с другой стороны клинка. Его вероломные единокровные сородичи теперь сплелись в ирригационной канаве, раздуваясь от насыщенной питательными веществами воды и трупных газов. Еда для червей.

Альбард дернулся, когда его уколол задержавшийся в ядре рыцаря фрагмент следа Рэвена. Он почувствовал отвращение брата, но хуже того — почувствовал и обрывок жалости.

— Даже в смерти ты насмехаешься надо мной, брат, — прошипел Альбард, ведя двадцать два рыцаря Девайнов через задние ряды имперских полков. Сотни тысяч людей и их бронемашин ожидали приказа выдвигаться. Тиана Курион не собиралась повторять ошибок Эдораки Хакон при Авадоне.

Здесь должна была быть не пассивная линия обороны, а активное маневренное сражение. Нужно было пользоваться возможностями наступать, затыкать разрывы. В этой последней задаче и состояла роль, которую она отвела рыцарям Молеха, прославленной резервной силе. Унижение уязвляло, подобное оскорбление оставляло большое пятно на чести рыцарских домов Молеха.

Мимо прошли рыцари Дома Тазхар, почтительно склонившие свое оружие. Многие смеялись над обитающими в песках дикарями, однако те знали свое место — в отличие от наглых ублюдков из Дома Мамарагон, самодовольные «Паладины» которых толкались за место в авангарде. Как будто они могли хоть когда-нибудь возвыситься до положения Первого Дома Молеха. На южных рыцарях Дома Индра висели золотые и зеленые знамена, и Альбард подозревал, что они реют чуть-чуть выше его собственных.

Неприкрытая попытка затмить славу Дома Девайн.

Подобная дерзость не должна была остаться без ответа, и Альбард почувствовал, как системы вооружений «Бича погибели» отреагировали на его воинственные мысли. Внутри его души смешивались злость, неуверенность и паранойя, которые подталкивало к неистовому нарциссизму непроходящее присутствие — инфекция, недавно появившаяся на сенсориуме.

В сердце «Бича погибели» таилось нечто змееподобное и сладострастное, жуткое, но соблазнительное. Альбарду захотелось познать это, и он скользнул по нему своим разумом.

В ответ нахлынула объединенная ярость бывших пилотов рыцаря. Реакция страха. Альбард судорожно глотнул воздуха, когда сенсориум поплыл от помех, фантомных образов и жестоких отголосков былых войн. Система произвела очистку, но она немного запоздала. Инфекция внутри сенсориума просочилась внутрь воспоминаний «Бича погибели», переплетая их с забытыми унижениями и ложным величием.

Альбард услышал шипящий смех. Его травмированный разум пытался отделить настоящее от памяти, однако области мозга, необходимые для полного взаимодействия, были необратимо повреждены сорок три года назад. В сенсориум хлынули его собственные воспоминания, смешивавшиеся с давно завершенными войнами и воображаемыми убийствами. Он втягивал ядовитую инфекцию в себя, выпивая ее залпом, будто славное вино.

Сенсорное отображение окружавшего его поля боя размывалось и искажалось, словно медленно перенастраивающаяся трансляция пиктов, где одна картинка затухает, а другая вплывает в фокус.

То, что когда-то было упорядоченным имперским лагерем с механически построенными укрытиями, складами боеприпасов, топливными хранилищами и точками сбора, превратилось в нечто совершенно иное. Туда-сюда маршировали люди в колетах из вываренной кожи и железных шлемах с забралами. У некоторых были блестящие хауберги из железной чешуи. Они несли на плечах длинные мечи с железными клинками и секиры, мрачно вышагивая в ногу. Возле их ног лязгали зубами сотни охотничьих гончих, которых подгоняли вперед псари с кнутами.

Карронады с драконьими пастями, тысячами тянувшиеся по склонам холмов, извергали громовые удары. Окопавшись среди плетеных габионов и земляных валов, стрелковые академии Роксии и Киртро привезли свои лучше кулеврины и мортиры, чтобы покарать врагов картечью и снарядами. Разноцветные флагихлопали в сталкивающихся термических токах воздуха над голодными до пороха орудиями.

Артиллеристы потели и тяжело дышали, выгоняя своих железных чудовищ на огневые позиции. Стволы прочищали и загоняли в них свежие пороховые заряды. Широкогрудые тазхарские рабы поднимали тяжелые каменные шары.

Пушки впечатляли, однако это было ничто в сравнении с великолепием рыцарского воинства.

Невероятные воители в полных доспехах ехали на могучих боевых конях в фантастических попонах, изображающих вставших на дыбы зверей, которых не видели на Молехе уже на протяжении поколений.

Альбард повернулся, чтобы взглянуть на едущих рядом с ним рыцарей.

Кузены, племянники и дальние родственники — все из рода Девайн. Они ехали на битву верхом на широкогрудых боевых конях, однако ни один из их скакунов не мог сравниться с золотистым жеребцом, на котором ехал он сам — зверем с огненной гривой и широкими, сильными плечами. Королем среди лошадей.

— Братья мои! — выкрикнул Альбард, позволив райской змеиной отраве добраться до каждого из них. — Узрите то, что вижу я, ощутите то, что чувствую я!

Некоторые сопротивлялись, некоторые почти устояли, однако в конечном итоге сдались все. Их тайные желания и амбиции подпитывали инфекцию, и та забирала каждый обрывок их похоти, вины или горечи, превращая это в нечто худшее.

Он повернулся в седле, глядя на эмблему в виде двух молний, развевающуюся на древке его знаменосца. Древний герб самого Владыки Бурь пылал в лучах дневного солнца, знак был столь ярким, что освещал поле боя на сотни метров во всех направлениях.

Это было его знамя.

Он был Владыкой Бурь, а эти рыцари — теми же самыми ваджрами, что ехали вместе с ним по Фульгуритовому пути столько веков назад. Его заполнило неистовое ощущение собственной значимости, и он ударил шпорами. «Бич погибели» двинулся сквозь полки пехоты, и Владыка Бурь увидел в клубящихся облаках пушечных выстрелов громадное и чудовищное создание.

Титанический зверь, колосс нечеловеческих масштабов.

Его покрывала черно-белая чешуя, и он громогласно ревел. Пожиратель миров.

Это и был тот враг, которого его призвали сразить.

Часть третья ПРИЗРАКИ

20 БИТВА ПРИ ЛУПЕРКАЛИИ

«Громовой ястреб» разбился, выпотрошенный остов продержался ровно столько, сколько требовалось, чтобы доставить их на землю. Ему уже не суждено было взлететь, но кого это заботило? Абаддон, пошатываясь, вышел из пламени и останков на месте крушения, рассылая вызовы юстаэринцам.

Двое определенно мертвы, один не отвечает.

Итак, будем считать, что мертвы трое. Примерно этого он и ожидал при таком приближении к пушкам горы Железный Кулак. Им предстояло потерять еще больше к моменту, когда они захватят траншеи и бункеры, рассыпанные по подножию и нижним отрогам, словно стальная плесень. К горе мчались десантно-штурмовые корабли, от их пусковых установок прокатывались залпы ракет «тайфун», штурмовые пушки и болтеры «ураган» строчили снарядами.

Пространство над головой рассекали полосы огня артиллерии и противовоздушных орудий. Взрывы, зенитные выстрелы и непрерывный рев пушек сопровождались неослабевающим ливнем пыли и тлеющих сигнальных ракет. В «Грозовые орлы» было сложнее попасть, чем в «Громовой ястреб», однако огромный объем огня, исходящего с горы, с каждой секундой сбивал все больше из них с неба.

По низким предгорьям были разбросаны останки десятков десантно-штурмовых кораблей. Крушение не являлось целью плана, однако было более чем вероятным исходом и приемлемым риском. Пятьсот терминаторов построились среди пламени и дыма, исходящего от мест падения.

Имперские стрелки всерьез полагали, будто отбили воздушный штурм. Они ошибались. Только то, что воздушная машина упала, еще не значит, что находившиеся внутри воины мертвы.

Особенно, если эти воины — Сыны Гора.

Слева от Абаддона на скалы рухнул «Грозовой орел». Над обломками поднялся гриб взрыва боеприпасов. Из окружившей его круговерти черного дыма возник Фальк Кибре.

— Ты вообще разбивался? — поинтересовался Абаддон, увидев, что на доспехе Вдоводела нет повреждений от огня или удара.

— Нет. Пилот высадил нас под прикрытием откоса, — сказал Кибре, указав комби-болтером. — Пятьсот метров к востоку.

— Клянусь, ты самый удачливый ублюдок, какого я когда-либо встречал, — произнес Абаддон. Его голос был скрежещущим и лишенным той веской интонации, которой когда-то обладал. Огненный ангел Императора лишил его этой черты, начисто выжег ее, оставив ему этот хрип горгульи. Если не считать нескольких синяков, Вдоводел вышел из той стычки невредимым.

— Чем больше я дерусь, тем удачливее становлюсь.

Абаддон кивнул. Он сверился со счетчиком в углу визора.

Четыре минуты.

Дым и пыль от бьющихся десантно-штурмовых кораблей все еще скрывали их присутствие, однако этому предстояло длиться недолго. Грохот артиллерии на равнине нарастал. И все же более тяжелые орудия оставались позади, главные ударные волны еще не достигли цели.

— Все до сих пор в силе? — спросил Кибре.

— Похоже на то.

— Тогда нам лучше найти какое-нибудь укрытие.

— Вон тот утес впереди?

— Не густо.

— Лучшее, что я вижу.

Абаддон кивнул и открыл канал связи с юстаэринцами.

— Новая позиция для штурма, — произнес он. — Двигайтесь на мой маркер и не поднимайте свои проклятые головы.

— Вдохновляюще, — заметил Кибре. — Теперь понимаю, почему Луперкаль сделал тебя Первым капитаном.

— Сейчас не время вдохновлять, — отозвался Абаддон. — Сейчас время надеяться, что проклятые механикумы не промажут.

Вар Зерба была одной из старейших защитных платформ на орбите Молеха, и за десятки лет накопила внушительный арсенал. Торпедные блоки, ракетные шахты, коллимирующие бозерные орудия и бесчисленные батареи макропушек создавались, чтобы полностью разбивать атакующие флотилии.

Однако подобное вооружение также было способно бить и по планетарным целям.

Эзекиль Абаддон захватил Вар Зерба практически нетронутой, и фрегаты «Копье Селенара» и «Сожаление бесконечности» едва не сожгли свои реакторы, пока перетаскивали ее с геостационарной позиции над океанами Молеха к точке ровно над агропоясом к северу от Луперкалии.

Западнее поля боя, чтобы учесть вращение планеты, но все же идеальное положение для удара сверху.

Орбитальные обстрелы не являлись изощренным оружием, равно как и избирательным. Практически никому не доводилось слышать, чтобы их применяли в ходе боевых операций. Огромный объем огня был бы слишком опасен, слишком непредсказуем и слишком разрушителен, пойди что-нибудь не так. Отказа боеприпаса, вспышки атмосферного разряда или простой ошибки в расчете хватило бы, чтобы направить артиллерию, способную сравнивать города с землей, совершенно мимо цели.

Однако когда целью выступала крупнейшая гора Молеха, риск, вероятно, можно было счесть допустимым.

Кровники стояли на коленях, обнажив мечи и вонзив их в землю перед собой. Все воины помазали багряные пластины брони черным и ждали, пока надзиратель Серкан ходил среди них, растирая пепел по крылатым каплям крови на наплечниках. Пока снаряды падали на надвигающуюся орду, он предлагал каждому из воинов толику собственной мудрости и выслушивал их последние слова.

Ни у кого не было никаких иллюзий на тему того, что это может стать чем-то иным, нежели последним боем. Дразен Акора знал, что не доживет до следующего восхода солнца, однако эта мысль не слишком его тревожила. Не было никакого сомнения, что это они убили имперских солдат в джунглях, пусть даже он так и не мог объяснить, как это произошло.

Они не просто убили невинных и охотились, будто звери, но еще и не исполнили свой долг быть примером всего хорошего и благородного, что есть в Легионах. Магистр Войны уже запятнал честь Легионов так, что никто им больше не поверит, и Кровавые Ангелы позволили себе стать частью этого.

Кровники прибыли на Молех, чтобы сражаться, однако на это поле боя они явились, чтобы умереть.

Витус Саликар встал, и позади него поднялись на ноги девяносто шесть Кровавых Ангелов, каждый из которых отсалютовал своим клинком небу. Не врагам, те были недостойны какого-либо признания. Это был последний салют Императору и Терре, Сангвинию и Баалу.

Саликар отчистил свой силовой меч от грязи при помощи промасленной тряпки, и Акора увидел, что с тыльника в виде капли крови свисают личные жетоны. Акоре не требовались психические силы, чтобы ощутить связанное с ними бремя вины. Ржавчина и несомненный запах крови смертных говорили сами за себя.

Саликар заметил его взгляд и убрал клинок в ножны. Жетоны загремели о чехол из кожи и железа.

— Вы все еще собираетесь это сделать? — спросил Акора.

— Собираюсь, — подтвердил Саликар. Он сжал кулак и вскинул согнутую в локте руку. Десять бронетранспортеров «Носорог» запустили двигатели, извергая масляный дым и сотрясая землю.

— Тебе не следует пытаться меня переубедить, Акора. Я не собираюсь очернять этот миг необходимостью тебя строить.

— Я не собираюсь делать ничего подобного, — ответил тот, хотя мятежная мысль уже мелькала у него в голове. Он немедленно избавился от нее. Его силы были велики, однако не настолько, чтобы переломить такую каменную волю.

— Вы верите, что это наказание? — спросил Акора.

— Да, — ответил Саликар.

— Вы ошибаетесь, — произнес Акора, положив руку на полускрытый символ Легиона на наплечнике командира. Фамильярный жест, практически слишком фамильярный. Они с Саликаром были боевыми братьями, однако далеко не друзьями.

Саликар глянул на руку Акоры.

— Тогда что же это такое?

— Это правосудие.

— Пошли! — закричал Аксиманд.

Третье отделение вырвалось из-за укрытия, перемещаясь и стреляя, пока коготь дредноутов Унгерран вел огонь из пушек и ракетных установок. Стремительные залпы крупнокалиберных снарядов и выписывающих спирали ракет ударили по линии решетчатых укреплений. Заполненные щебнем и сложенные, будто детские кубики, те представляли собой идеальные временные сооружения.

Временные или нет, однако преодолеть их должно было быть чертовски сложно.

Позади него среди среди огней мест падения или жесткой посадки дымились «Грозовые птицы». Около пяти сотен Сынов Гора хлынули на изрезанную местность плоскогорья Унсар менее чем в сотне метров от ступенчатой обороны.

Неважно, откуда велся штурм — с земли, моря или воздуха — последние сто метров всегда было необходимо пересечь воинам, желающим сойтись с врагом в лоб.

Фланг имперского фронта располагался на подножии гор и тянулся прочь плавным полумесяцем, пока не доходил до громадного пика горы Железный Кулак.

Двадцать километров между этим и тем местом представляли собой цельную линию имперских танков и пехоты. Хорошо окопавшиеся, хорошо расположенные и, судя по всему, под хорошим руководством. Над линиями плыли желтушные облака дыма — выбросы имперских пушек, смешанные с разрывами снарядов тяжелой артиллерии Луперкаля.

Титаны вели поединки при помощи орудий, способных равнять с землей города. Грохот их шагов ощущался даже здесь. «Император» посреди строя не перемещался. Его верхняя секция поворачивалась ровно настолько, чтобы навести апокалиптическое вооружение. Каждый выстрел пушек пробивал в армии Магистра Войны кровавые раны. Сотни гибли от каждого заряда орудия «адская буря», и еще сотни — от ярости плазмы аннигилятора. Ракеты, лазерные заряды и ураганы огня болтеров окутывали верхние башни и бастионы дымом.

«Император» без посторонней помощи потрошил армию Луперкаля.

Или, по крайней мере, ее смертную часть.

Внимание Аксиманда отвлекла от титана-разрушителя яркая вспышка у его основания. Окрашенные багряным «Носороги» рванулись вперед клином, чтобы рассечь наступление надвое. Славная атака на вражеские порядки, на которую осмелились бы только воины Легиона.

— Дерзко, но глупо, — прошипел Аксиманд. Вражеское воинство было слишком огромно, чтобы его разбило на части столь малое количество воинов, пусть даже это были воины уровня Кровавых Ангелов.

Шипение прошедшего мимо лазерного заряда вернуло его к собственному бою.

— Туда, — заорал Аксиманд, указывая на основание ступенчатого выступа, где шквал ракет «Грозовых птиц» рассек усиленную решетку. Щебень грозил высыпаться наружу. Требовалась лишь небольшая помощь. — Отделение Ориуса, обрушьте эту стену! Бэлар, займи ее, когда пробьют.

Со скальной полосы слева от Аксиманда протянулись дуги инверсионных следов очереди ракет. Громадный взрыв разметал укрепления щебнем. Разбитые скалы осыпались дождем колотого камня и обломков. Пыль от взрыва еще не успела развеяться, а отделение Бэлара уже пришло в движение. На утесе наверху, куда высадились чисто штурмовые подразделения Аксиманда, полыхнули прыжковые ранцы.

По ним ударили выстрелы. Шестерых сбили на лету, когда они еще не достигли верхней точки управляемого прыжка.

— Вы это видели? — спросил Йед Дурсо.

— Видел, — сказал Аксиманд.

— Это сделали не смертные солдаты.

— Согласен, это Легион.

Стучащие пушки ударили по укреплениям, откуда были сделаны выстрелы, но Аксиманд знал, что они никуда не попали. Если он не ошибался насчет того, кто там находится, те уже сменили позицию. Отделение Бэлара приземлилось прямо перед установленными блоками и согнуло ноги для еще одного прыжка.

Земля взорвалась полосой пламени, когда сдетонировала линия мелта-мин с дистанционной активацией.

Аксиманд нырнул назад, авточувства отключились, чтобы защитить его от вспышки. Отделение Бэлара практически испепелило. В воздух поднялся один-единственный воин, но только его верхняя половина. Сбоящие ускорители унесли его труп за стену.

— Дистанция как раз такая, чтобы понадобилось два прыжка, — прошипел Аксиманд. — Они знали, что штурмовикам понадобится там приземлиться.

— Определенно Легион, — заметил Дурсо.

— Не Кровавые Ангелы, — отозвался Аксиманд, что оставляло лишь один вариант. — Здесь Ультрадесант.

— Третье отделение на позиции, — передал по воксу Дурсо. — Унгерран готовы.

— Ударьте по ним всем, что есть, — произнес Аксиманд. — Максимальное подавление. Мы возьмем эту стену сами.

Первым симптомом надвигающегося обстрела стало давление внутри шлема Абаддона. У него заныли зубы, а визор потускнел, ожидая удара.

— Ты смотришь вверх? — поинтересовался Кибре. — Ты хочешь ослепнуть?

— Как часто тебе удается оказаться настолько близко к такой потрясающе разрушительной огневой мощи?

— Даже одного раза слишком много.

Абаддон ухмыльнулся. Это было так для него нетипично, что он сам удивился. После ранения у него было чрезвычайно мало поводов для смеха. Пламя ангела не просто лишило его голоса, но еще и осталось непрерывно тлеть в костях. Как подземный пожар, который никогда не вырывается наружу, но продолжает все гореть и гореть, даже когда не остается пищи для его поддержания.

— Думай об этом так, — произнес Абаддон. — Когда произойдет удар, мы либо пройдем прямо по руинам, либо будем мертвы. В любом случае, если я умру, Луперкалю понадобится кто-то на место Первого капитана.

— Я не хочу получать его таким образом.

Сентиментальность Кибре разозлила Абаддона.

— А как еще, по-твоему, ты его получишь?

Кибре не ответил, и Абаддон перевел взгляд на небо. С момента начала вторжения небеса Молеха раздирали электрические бури и бушующие атмосферные возмущения. Низкие облака шипели, словно перегружающиеся генераторы. Наконец, они взорвались, будучи не в силах сдержать буйство энергии внутри.

Между ними и самыми высокими из пиков горы протянулись ветвящиеся узоры синего свечения, словно опорный пункт был гигантским громоотводом. Столкновение с истощающимися пустотными щитами с визгом заполнило небо расходящимися масляными пятнами света. Молнии плясали на незримом барьере, с каждым ударом отодвигая его.

И с каждым пронзительным разрядом пустотные щиты приближались все ближе к пределу прочности. Словно пузырь, растянутый до максимума, они издали вопль и лопнули. В небо ударил микрошторм, генераторы сдетонировали от отдачи, и вокруг горловины горы взметнулись гейзеры взрывов.

Но это было лишь предвестье.

Глянцевитые столпы лазеров коснулись горного пика, всверливаясь вглубь скалы. В небеса рванулся перегретый пар. Брызги раскаленного камня увенчали высокий пик золотистой огненной короной.

Однако даже это являлось только прелюдией.

Торпедные залпы и снаряды макропушек, запущенные с Вар Зерба на сверхвысоких скоростях, пробились сквозь облака при помощи лазеров. Защитные орудия горы пытались их сбить, но катастрофический взрыв системы пустотных щитов вывел из строя почти все когитаторы целенаведения.

Орбитальные боеприпасы, созданные для проникновения в подземные бункерные комплексы, врезались в гору, нанося удары в шахты, пробуренные орбитальными лазерами. Гора Железный Кулак была укреплена, чтобы выдержать бомбардировку с воздуха или огонь наземной артиллерии, но обстрел с орбиты был на много порядков мощнее всего, что предвидели строители Легио Круциус.

Верхние пятьсот метров горы просто исчезли.

Боеголовки лишь чуть слабее атомных ударили глубоко в ее сердце, раздирая внутреннюю структуру пустотелой горы адской пламенной бурей. Огромные адамантиевые опоры сгибались и плавились от температур, обычно встречающихся в ядрах звезд. Балки жесткости и несущие своды обрушились, и вся гора содрогнулась от каскада нарушений структурной устойчивости.

Массив внешней части горы падал внутрь, образуя пылающую кальдеру. Гора Железный Кулак рушилась, словно скульптура из песка, скорость распада увеличивалась с каждой секундой разрушения. Многокилометровые шлейфы взрывных газов и тучи пыли вздыбились пронизанным огнем грибовидным облаком.

Ударная волна от попаданий и мгновенного уничтожения целой горы разошлась серией толчков сейсмических волн давления. Абаддон крепко ухватился за скалу, как будто земля пыталась его стряхнуть. Зев новосотворенного вулкана изрыгал камни и пламя.

Вниз хлынула лавина обломков, миллионы тонн раздробленного камня и стали. Сокрушительный вал, похоронивший скопления имперских укреплений вокруг горы под сотнями метров щебня.

— Первая рота, — произнес Абаддон, когда ударные волны начали рассеиваться.

Пять сотен терминаторов поднялись из-за укрытия и двинулись в адскую бурю, окружавшую гибель горы.

Витус Саликар ехал во главе Кровавых Ангелов. Двигатели его багряного «Носорога» ревели, словно мезоскорпион на жаре. Он отдал технодесантникам приказ перегрузить их. Через считанные минуты они выгорят, металл заскрежещет по металлу, наружу вырвется пламя из лопнувших под давлением линий подачи масла. Это не имело значения. Этим «Носорогам» уже никогда бы не понадобилось вновь двигаться после исполнения этой задачи.

— Конец для всех нас, — произнес он.

Позади них, там, где уже треснули распределители топлива, оставались пылающие следы. Пламя быстро распространялось по полям, и сзади поднималась стена дыма и огня.

Теперь они не могли отступить, даже если бы захотели этого.

Фронт предателей представлял собой цельную стену из плоти и железа, танков и марширующих солдат, которая тянулась насколько хватало зрения. Задние ряды скрывались в клубах дыма от грохочущей артиллерии. Трещали выстрелы, земля покрывалась воронками от разрывов.

Выстрелы били по дополнительно усиленному скату его «Носорога», но не пробивали его. Заряд лазера зацепил наплечник, превратив в стекло пепел и грязь, размазанные поверх эмблемы Легиона. На капле крови образовалась глянцевитая корка.

Он посмотрел налево и направо. Дразен Акора и апотекарий Вастерн, как и он, ехали в башенках своих «Носорогов», а надзиратель Серкан присел на крыше своей машины, как дикие вожди племен Баала Секундус на своих колесницах в минувшие эпохи.

— За Императора и Сангвиния! — выкрикнул Саликар, и спаренные болтеры на крыше «Носорога» открыли огонь. Нескольких предателей в сознательно изодранной форме Армии и украшенных фетишами шлемах снесло с ног.

Он наметил себе цель. Армейская «Химера» с Оком Гора, намалеванным умброй на переднем скате. Позади нее реяло знамя из рваной ткани с изображением истекающего кровью орла. Машина командующего или офицера.

Двигатель за спиной Саликара заглох с резким ударом и глухим мощным стуком. Капитан почувствовал привкус горящего прометия и смазки. Машина передала на траки последний импульс энергии, и ее заклинило с ужасающим лязгом раскалывающегося металла и рвущихся шестерней.

«Носорог» в лоб столкнулся с раскрашенной «Химерой». Металл прогнулся и деформировался. Более тяжелая машина Космического Десанта разнесла фронтальную секцию «Химеры», как будто та была сделана из фольги. Саликар прыгнул с крыши «Носорога», использовав столкновение, чтобы попасть вглубь вражеских рядов.

Чешуйчатый плащ трепетал позади него, словно золотые крылья. Капитан Кровников пролетел по воздуху и обрушился среди атакующих предателей. Его меч сделал взмах, лезвия полыхнули янтарным пламенем. Люди погибли.

У него за спиной шипованный отбойник «Носорога» расчленил вражескую машину, будто труп на мясницком столе. Повалил черный дым, штурмовые люки распахнулись, и наружу хлынули Кровавые Ангелы. Они врезались в разрозненных предателей, снося тех с дороги ударами каплевидных щитов и короткими колющими выпадами своих мечей.

Саликар перемещался и убивал с изяществом и красотой, словно танцор, каждое движение которого казалось отрепетированным по сравнению с противниками. Смертные пытались сразить его, но его движения были слишком быстрыми, слишком пластичными и слишком красивыми. Озаренное огнем лезвие вспарывало тела, отделанный золотом пистолет изрыгал выстрелы по головам при каждом нажатии на спуск.

По его груди и плечам били выстрелы. Некоторые даже поражали солдат, с которыми он сражался. Они знали, что не могут биться с Саликаром на равных и пытались убить его любыми возможными способами. Он не переставал двигаться, собирая вокруг себя как можно больше врагов. Если они планировали его застрелить, для этого им предстояло убивать своих же людей.

Кровавые Ангелы построились клиньями закованных в красное убийц вокруг своих предводителей. Надзиратель Серкан пробился через группу раздетых по пояс воинов, плоть которых покрывали шрамы от клинков ножей. Его украшенный орлиными крыльями символ власти наносил им новые раны, но этим уже не суждено было зажить.

Аликс Вастерн, апотекарий, знавший каждый дюйм человеческих тел и восстанавливавший их всю свою жизнь, теперь прилагал все силы для их уничтожения.

Дразен Акора сражался чудовищным двусторонним топором, прорубая красный проход сквозь отделение аугментированных солдат, облаченных в плащи из кожи с кровавыми прожилками и вооруженных, как техноварвары, некогда воевавшие среди разрушенных адских пейзажей Старой Земли.

Саликар проталкивался через толпы сгрудившихся солдат, чтобы объединиться с ним. Капитана не коснулся ни один клинок, однако лазеры и пули долбили по броне и вгрызались в нее. В любом другом бою целью было бы расчищать место. Перемещаться, находить разрывы между противниками и упиваться убийством. Здесь же задача состояла в том, чтобы заполнять это пространство их плотью, превращать их в щиты.

Со всех сторон вражеская атака продолжалась в том же темпе. Мимо с ревом двигались «Химеры», направлявшиеся к гранд-армии Молеха Тианы Курион. Несмотря на всю свою внешнюю дикость, армия Магистра Войны была дисциплинирована.

Саликар обезглавил двух смертных, державших тяжелый болтер, и пнул третьего, на груди которого находился подрывной заряд. Смертному раздробило ребра, и он взлетел в воздух. Переносимый им заряд сдетонировал, оторвав спонсон ближайшему боевому танку. Тот завертелся, и через мгновение тоже взорвался.

Саликар опустился на колено, когда по нему прокатилась ударная волна.

Он поднялся на ноги и двинулся дальше. Его, наконец, догнал почетный караул. Они бросили щиты. Защита теперь стала несущественна, значение имела лишь атака.

Остроконечные формации Кровавых Ангелов соединились, образовав одно общее острие атаки прямо сквозь вражеский центр. Примерно четверть воинов Саликара была мертва. Огромный объем огня сделал то, чего не могло добиться индивидуальное мастерство противников. Те бежали от его увлажнившегося клинка. По рукам и ногам щелкали выстрелы.

На дисплее визора мерцали предупреждения, но они его не заботили. Сегодня он должен был умереть, и этого не могло изменить никакое предостережение.

Теперь рядом с ним сражался Дразен Акора, лезвия топора которого блестели от красной влаги. Заместитель заметил его и отрывисто кивнул. Единственное, что можно было позволить себе среди буйства схватки. Саликар ответил тем же и увидел, что смертные перед ним превратились в силуэты на фоне адского огня.

Акора издал вопль и рухнул на колени, топор выпал у него из рук. На него навалилась масса тел, тычущих ножами, винтовками и мечами. Саликар колол и рубил, отгоняя отребье. По спине хлопнул выстрел, более тяжелый заряд. Он пошатнулся. Еще один зацепил шлем, и он упал на одно колено.

Саликар протянул руку и схватил Акору за наплечник.

— Вставай, брат, — скомандовал он.

Акора поднял глаза.

Его шлем заволокло потрескивающими линиями энергии, а линзы лучились внутренним светом. Кроваво-красным сиянием поразительного артериального оттенка.

— Оно здесь, — выкрикнул Акора. — Спаси нас Трон, оно здесь!

Саликар вскочил на ноги. На него нахлынула неистовая ярость, смертоносное бешенство, подобного которому он никогда не знал.

Нет, это было не так.

Однажды ему доводилось познать такое.

Несколько месяцев назад в Кушитских джунглях. Красная пелена невообразимой ненависти и ярости, необузданная злоба миллиона душ. Все враждебные мысли и первобытные порывы, получившие полную свободу.

Саликар судорожно выдохнул с дикой свирепостью.

Перед ним сквозь огонь двигалась фигура, воин трансчеловеческих пропорций. Его почерневший красный доспех окутывало пламя.

Хуже того, его доспех был таким же, как у Саликара. Несмотря на обвивающее ее пламя, обжигавшее глаза, крылатую каплю крови на наплечнике было ни с чем не спутать.

Чем бы ни являлось это существо, когда-то оно было Кровавым Ангелом.

Оно парило в метре над окровавленной землей, позади него волочились цепи. Его лицо представляло собой обожженный кошмар с вечно пылающей плотью, которая почернела от огня и туго натянулась в предсмертной гримасе панической злобы. В одной руке оно держало отсеченную голову, принадлежавшую надзирателю Агане Серкану.

— Узрите нашего сородича, — произнесло оно, и Саликар почувствовал, как под шлемом у него из ушей потекла кровь.

Собравшиеся вокруг смертные попадали на колени. Они больше не пытались убить его, а молились чудовищному порождению преисподней. Саликару хотелось прикончить каждого из них. Не сражаться с ними, не убить их, а забить. Хотелось омыться их кровью, снять с себя броню и размазать по обнаженному телу их внутренности.

Он бы пожрал их сердца. Высосал бы мозг из костей. Глаза были бы сладостью, кровавым нектаром. Саликар утратил все цивилизованные порывы и увидел, как утопает в крови убитых им, и каждый забранный череп выстилает его путь к бессмертию.

— Вот чего вы все хотите, Витус, — произнес падший ангел, протянув к нему руку. — Примите это. Ваши братья уже испили из кровавой чаши, которую я им предложил на Сигнусе. Теперь они убивают во имя меня. Без сожалений утоляют свою жажду крови. Я знаю, что вы ощутили отголоски того мига в собственной резне, Витус. Не вини себя, прими ангела-убийцу внутри тебя. Присоединись к своим братьям. Присоединись комне.

Саликар почувствовал позади себя чье-то присутствие и неохотно отвел взгляд от демонической твари. Рядом с ним стоял Дразен Акора, который одной рукой держал перед собой топор, будто талисман.

— Нарекаю тебя порождением варпа! — выкрикнул Акора. Колдовское свечение из-под шлема распространилось по его телу и окутало лезвия топора.

— Я — Круор Ангелус, Красный Ангел! — возопила обвитая пламенем мерзость, и из ее перчаток вырвалась пара пламенеющих мечей. — Склонись предо мной!

Апотекарий Вастерн встал между Красным Ангелом и своим капитаном.

— Я тебя знаю, — произнес он. — Ты — Мерос из Кровавых Ангелов. Мой боевой брат из Хеликс Примус, сейчас и всегда. Никакая сила в Галактике не способна разорвать эти узы!

— Я — пламя ярости, темное желание, красная десница и обрыватель жизней! — сказала тварь варпа. — Мероса давно нет. Они с Тагасом зажгли во мне пламя души, но кровь в моих жилах — это дух и порча вашего примарха.

Саликар силился сдержать свою ярость и не поддаться ее красному искушению. Каждый из фибров его воли истощался, выгорая в пепел внутри разума. Было бы легко сдаться, покориться и принять свою внутреннюю жажду крови.

Акора протянул руку и положил ладонь на наплечник Саликара. На фульгуритовой молнии, вырезанной в пепле, замерцало и заплясало золотистое свечение. Саликар втянул в легкие большой глоток воздуха, словно утопающий, который наконец-то достиг поверхности.

Он моргнул, прогоняя кровавую дымку, заслонившую зрение. Сорвал шлем и отшвырнул его в сторону. Обоняние заполонило зловоние поля боя. Кровь и вспоротое мясо, моча и грязь.

Его Кровавые Ангелы стояли на коленях в грязи вокруг, глядя на него в поисках указания. Их окружали предатели, которые смотрели на них, как на воплощения убийства и резни, как на новообретенных богов. Мысль, что подобные отбросы могут чтить их, вызвала у него тошноту.

Свет пламени отразился в личных жетонах, примотанных к тыльнику меча Саликара. И то, что раньше было виной, стало обещанием спасения.

Мы — Кровавые Ангелы.

Мы — убийцы, жнецы плоти.

Но мы не душегубы, не дикари.

Витус Саликар повернулся, чтобы его увидели все воины. Он перевернул свой меч. Они встретились с ним взглядами. Они знали. Они поняли. Они развернули свои клинки так же, как и он.

— Присоединяйтесь ко мне, — сказал Красный Ангел. — Станьте моими кровопускателями.

— Никогда, — произнес Саликар и вогнал гладий себе под основание челюсти так, что тот вышел наружу через темя.

Два «Пса войны» из Интерфектор, лязгающая машина под названием «Лохон» и хромающий зверь, именуемый «Кровавая пелена», создали огневую поддержку. Аксиманд и Пятая рота атаковали под прикрытием стремительного урагана турбовыстрелов и снарядов «вулканов». Фрагменты решетчато-блочной стены уже подались. Новорожденный вулканический взрыв на дальнем фланге обрушил незакрепленные блоки с вершины импровизированной баррикады, и огонь двух «Псов войны» довершал дело.

— На ту сторону, — крикнул Аксиманд. — Устройте им бой.

Сыны Гора петляли среди щебня, некоторые стреляли от бедра, другие останавливались, чтобы прицелиться. Аксиманд не делал ни того, ни другого. Он крепко прижимал свое оружие к груди. Скорость была его лучшим шансом добраться до укреплений живым.

Над головой мелькнули два реактивных мотоцикла «Скимитар», обстреливавшие защитников из тяжелого болтера на бреющем полете. По другую сторону блоков прокатились взрывы. Реактивные мотоциклы резко повернули, сбрасывая скорость ради быстрого разворота.

Ошибка, понял Аксиманд. Наверху справедливо то же, что и внизу.

Скорость означала выживание.

Вверх ударили выстрелы чего-то скорострельного, сбившие половину «Скимитаров», однако три более крупных штурмовых спидера продолжили дело рявкающим огнем лазеров. К небу рванулся взрыв, за которым быстро последовал еще один. Спидеры преследовал обстрел, но теперь «Скимитары» снова оказались на рубеже для атаки и не щадили защитников.

Издаваемый титанами грохот заставил Аксиманда глянуть вверх как раз вовремя, чтобы увидеть, как «Лохон» наступил на дальний участок стены. Посыпались обломки, и Сыны Гора толпой бросились в брешь. «Кровавая пелена» тенью следовала за своим порывистым кузеном, ведя огонь контролируемыми очередями «вулканов». Выброшенные гильзы извергались из задней части оружия водопадом металлолома.

За «Псами войны» следовало «Безмолвие Смерти», «Разбойник» с выжженными на панцире глубокими бороздами. Он получил повреждения в битве за Молех, и один из рубцов ожогов наделял кабину пилота кривой гримасой.

Титан напряг ноги, создавая впечатление, будто он слегка присел, словно собирающееся испражниться животное.

— Ложись! — заорал Аксиманд, присев и прижав шлем к груди, насколько мог. Бластер и мелта-пушка «Разбойника» выстрелили с визгом рвущегося воздуха. Трассы полыхнули мгновенной жгучей вспышкой света.

Доспех Аксиманда передал предупреждение о катастрофическом скачке температуры, который исчез практически сразу после появления. Гром перегретого воздуха прокатился по нему вместе с термальной ударной волной.

Краска на спине и плечах пошла пузырями.

Аксиманд выпрямился. Центр стены исчез. Апокалиптические взрывы расшвыряли остатки по сторонам, открыв дорогу пехоте.

Аксиманд побежал к пылающим остаткам стены, нащупывая дорогу в мареве раскаленного жара. Камень под ногами был расплавленным и стеклянистым. Температурные потоки сбивали авточувства, превращая те просто в струящуюся массу ложных сигналов цели.

Аксиманда швырнуло в воздух серией мощных взрывов.

Массированный огонь боевых орудий.

Он тяжело упал на оплавленные остатки блока, ранее бывшего частью укреплений. Он перекатился, доспех треснул в дюжине мест. Шлем раскололся посередине. Аксиманд сорвал его и попытался подняться на ноги. Казалось, будто внутренности раздавило штурмовым кулаком титана «Полководец». Ударная травма. Легкие силились сделать вдох. Когда им это удалось, тот оказался обжигающим и болезненным. Аксиманд чувствовал вкус жженого мяса, опаленного металла и камня.

Повсюду вокруг лежали мертвые Сыны Гора — расколотая броня и сварившаяся плоть. Йед Дурсо поднялся на ноги, держась за кисть руки так, будто рисковал ее потерять. Аксиманд увидел, что поперек остатков стены лежит «Пес войны» из Интерфектор. Ему разорвало один бок, механические внутренности выпали наружу, а экипаж превратился в жженое пятно на внутренней стороне панциря.

«Кровавая пелена» или «Лохон» — он не мог сказать наверняка.

Порожденные паром призраки делали видимость дальше сорока метров нелепой. Глаза Аксиманда жгло от едких испарений осадка после выстрела мелты. В дыму двигались фигуры. Высокие, размашисто идущие. Низко сгорбившиеся и несущиеся сквозь гейзеры перегретого воздуха.

Рыцари. По меньшей мере дюжина. Аксиманд попытался вспомнить документы по расстановке сил, которые читал.

Зелено-синяя символика, увенчанная огнем гора. Дом Кошик. Обитающий в аркологии Дом, низкотехнологичные ресурсы. Согласно оценке, максимум шесть рыцарей. Уровень угрозы: средний.

Свернувшаяся змея над оранжево-желтым полем. Дом Тазхар, южная степная знать, известная свирепостью и коварством. Согласно оценке, всего восемь рыцарей. Уровень угрозы: высокий.

Они шли парами: один движется, другой ведет огонь. Тяжелые стабберы прочесывали стены, а термальные пушки пронзали дым, словно яркие копья. Аксиманд на мгновение застыл, подумав, что они идут за ним, однако рыцари нацелились на более крупную добычу.

Позади него, словно молния, полыхнула вспышка пустотного щита, и рыцари направились к оставшемуся «Псу войны» и «Разбойнику». Неравная схватка, но когда это имело значение? Рыцари пронеслись мимо, за руины блочной стены. С их панцирей ревели охотничьи горны.

А затем Аксиманд увидел, кто на самом деле идет за ним.

Закованные в кобальтово-синее и золотое, на шлеме легата белый поперечный гребень. Сиющие серебристые клинки обнажены.

XIII Легион.

Ультрадесантники.

Использование юстаэринцев в этом бою было тратой сил. От правого фланга имперцев ничего не осталось. Пепельные статуи, когда-то бывшие людьми, и погребенные остовы танков, превратившихся в печи-ловушки. Позиции артиллерии засыпало камнями, из наносов горячего пепла торчали перекрученные стволы «Василисков» и «Минотавров».

Скулящие выжившие умоляли вытащить их из-под скальных завалов, которые медленно зажаривали их насмерть. Абаддон не стал оказывать им милосердие пулей.

Он увидел стоящего на коленях «Полководца». Нижняя часть ног машины расплавилась и слилась с камнем горы. Титан пытался выправиться, согнув спину. В вертикальном положении его удерживали только руки-орудия, по локоть зарывшиеся в пепел. Два «Пса войны» лежали, распростершись на брюхе. Их кабины были расколоты, раненые скитарии исступленно копали, чтобы добраться до экипажа.

Терминаторы убили их, не сбавляя шага.

Предстоял настоящий бой.

Титан «Император» двигался.

После Улланорской кампании Аксиманд много общался с воинами Ультрадесанта. Это было время напряженности между XVI и XIII Легионами. Как и Белые Шрамы, Ультрадесантники невольно выступили в роли приманки Луперкаля, пока Лунные Волки нанесли удар прямо в сердце империи зеленокожих.

Воины и Жиллимана, и Хана без доброжелательности восприняли, что их использовали как наживку, а слава досталась другим. Та кампания породила множество причудливых историй. Часть возвеличивала ее, часть принижала, но все сходились касательно эффектности одержанной победы, когда Император и Гор сражались спина к спине. Аксиманд гадал, будут ли вообще пересказывать эту историю в грядущие годы.

Эзекиль был безжалостен, не слишком изящно насмехаясь над медлительными Ультрадесантниками.

— Всегда опаздываете на битву, — ревел Эзекиль, расхаживая важно, будто павлин. Мечник-чемпион по имени Ламиад бросил ему вызов, и Эзекиль согласился. Он превосходил худощавого Ультрадесантника ростом на голову, однако Ламиад уложил его на лопатки менее чем за минуту.

— Если тебе нужно драться с Ультрадесантником, ты должен убить его быстро, — предупредил Эзекиля Ламиад. — Если он еще жив, значит это ты мертв.

Здравый совет, хотя до настоящего момента Аксиманд никогда не понимал, насколько здравый. Ультрадесантники заметили угрозу, исходящую от «Безмолвия смерти» и отступили на позиции, подготовленные для такого случая. Практично, несомненно.

И теперь триста воителей в облачении синего цвета ясного неба и с ненавистью в сердцах налетели на разрозненных воинов XVI Легиона. У Аксиманда имелось порядка четырех сотен, но они были раздроблены и рассеяны среди руин. В лучшем случае в его непосредственном распоряжении была сотня, возможно, сто двадцать.

Соотношение сил было в пользу Ультрадесанта.

Но когда подобное имело значение для Сынов Гора?

— Луперкаль! — закричал Аксиманд, выхватывая Скорбящего из заплечных ножен. Клинок блеснул в жестоком свете битвы. Нанесенные вдоль желобка рунические надписи засветились в предвкушении.

Сыны Гора стянулись на имя Магистра Войны. Аксиманд вскинул клинок к плечу и бросился на Ультрадесантников. Быстро уменьшающееся пространство между ними заполнилось зарядами болтеров. Броня трескалась, тела падали. Слишком мало, чтобы остановить волны.

Аксиманд наметил себе цель: сержанта с иззубренным мечом. Тот поразил его тем, что являлся полной противоположностью всему, за что стоял XIII Легион. Убив этого легионера, он оказал бы примарху Жиллиману услугу — какой пример тот подавал своим воинам?

Зелень океанской волны и синева кобальта столкнулись с оглушительным треском доспехов и клинков. Полыхали пистолеты, сшибались клинки, броня раскалывалась. Аксиманд одним взмахом рассек сержанта Ультрадесанта от ключицы до таза. Такой остротой не обладало еще ни одно фотонное лезвие. Он махнул в обратную сторону и разрубил легионера в поясе. Воинства переплелись, превратившись в тяжело дышащую, рычащую толпу закованных в броню тел. Слишком близко и тесно для работы мечом. Аксиманд вогнал эфес в визор воина. Тот треснул, полетели искры. Выстрел из пистолета вышиб его.

У Йеда Дурсо сломался меч. Он вертелся среди схватки с двумя пистолетами. Стрелял, пользуясь случаем — в головы, позвоночники, глотки. Словно мастер пистолетного боя из ауксилии скаутов, он никогда не останавливался.

Бой был жестоким. У синих было преимущество, они сражались упорядоченными рядами, будто живая молотилка. Их клинки и пушки трудились без устали, словно Ультрадесантники дрались под неслышимую диктовку невидимого мастера боя.

Это была война без героизма, без искусства.

Однако она приносила победу.

Уже находясь в меньшинстве, Сыны Гора сражались обособленно, каждый воин был героем своей собственной битвы. Но герои не могли победить сами по себе, им требовались боевые братья. Аксиманд видел, что их портило самомнение. Они явились на Молех, ожидая легкого боя. Это заставило их забыться, и XIII Легион наказывал их за самоуверенность.

Аксиманд взревел и описал Скорбящим широкую дугу, расчищая пространство. Ультрадесантники отступили от противоестественно острого лезвия.

— Сыны Гора, сомкнуть строй! — закричал Аксиманд. — Покажите этим восточным псам, как дерутся дворняги-ублюдки с Хтонии!

Воины собрались вокруг него. Слишком мало, чтобы не позволить выдавить себя с поля боя, шаг за шагом.

Аксиманда атаковал воин XIII Легиона, вооруженный алебардой с длинным клинком. Листовидное острие мерцало от энергии. Это давало ему преимущество в дальности. Золотистый клинок сделал колющий выпад в направлении Аксиманда, и тот отскочил назад. Теперь Аксиманд увидел, что воин был знаменосцем, на его оружии с длинным древком раньше располагался флаг. Обгоревшие остатки безвольно свисали с плетеных красных креплений.

— Ты потерял штандарт, — сказал Аксиманд. — Тебе следует проткнуть себя этой своей пикой.

— Вы все здесь умрете, — произнес Ультрадесантник.

Аксиманд отвел алебарду вбокклинком Скорбящего. Он крутанулся, оказавшись в мертвой зоне, и разбил Ультрадесантнику лицо локтем.

Воин пошатнулся, но не упал.

— Если тебе нужно драться с Ультраде…

Аксиманд вогнал Скорбящего в нагрудник знаменосца, крестовина ударилась о блестящую Ультиму на пластроне.

— Знаю, — произнес Аксиманд. — Убедись, что убил его.

Находясь в своем жарко натопленном военном шатре, Гор наблюдал за гололитическим отображением разворачивающегося сражения. Когда ряды коленопреклоненных калькулус логи загружали в когитатор каждое новое обновление, Гор отдавал отрывистые приказы вестовым из ауксилии скаутов, которые передавали их в вокс-шатры.

Снаружи шатра сотни «Носорогов», «Лендрейдеров» и «Громовых ястребов» готовились нести тысячи Сынов Гора в битву. Среди легионеров были расставлены оставшиеся титаны Вулканум, Мортис и Вульпы. Они были силой, способной учинить абсолютное разрушение, однако тоже ждали.

Малогарст стоял рядом с Магистром Войны, но после начальных выстрелов битвы мало что говорил. Гор ощущал его замешательство, вызванное ведением сражения, при котором целая треть армии еще не вступала в бой. Гор не вдавался в объяснения. Довольно скоро его мотивам предстояло стать очевидными.

— Юстаэринцы Эзекиля ожесточенно пробиваются к центру, — произнес Малогарст. — Уничтожение горы Железный Кулак полностью разбило левый фланг.

Чудовищные ударные волны при орбитальном обстреле с Вар Зерба показались им гулом далекого землетрясения. На горизонте, словно тлеющая зола, тянулся пронизанный огнем дым. Дождю пепла предстояло длиться несколько недель, превращая весь агропояс в мрачную пустошь.

— Если Эзекиль не намеревается быть уничтоженным «Идеалом Терры», ему понадобится поддержка.

— Он ее получит, Мал, — заверил Гор.

— Откуда, сэр? — спросил Малогарст. — Предполагалось, что Красный Ангел ввергнет Кровавых Ангелов в безумие и разрушит центр, чем воспользуются наши части Армии. Но сыны Сангвиния мертвы, а наш центр еще не нанес сколько-нибудь существенного удара. Они гибнут там толпами.

Гор сделал жест над гололитическим дисплеем, уже зная, что именно увидит. Имперские пушки расправлялись с его подразделениями Армии в середине наступления. Поля перед хребтом представляли собой смертное поле, покрытое горящими остовами и трупами. Тысячи уже умерли, еще тысячам предстояло умереть.

Гора задевало, что Круор Ангелус не сдержал своего обещания обратить Кровавых Ангелов. Учитывая, что он сам нарушил планы Эреба, чтобы предотвратить то же самое на Сигнусе, он не мог не заметить иронии.

— А Аксиманд увяз на правом против сил Тринадцатого Легиона, — продолжил Малогарст. — Чтобы пробить этот фронт, понадобится копье Сынов Гора. Вам нужно задействовать остальную часть Легиона и силы титанов.

— Мал, ты указываешь мне, что делать?

— Нет, сэр.

— Хорошо, — произнес Гор. — Потому что я вижу составляющие войны иначе, чем другие люди. Убийство таких масштабов не сводится только к численности и перемещениям на поле боя. Просто наблюдая за ними, я облекаю их в форму и подчиняю своей воле. Ты можешь представить, чтобы кто-то из моих братьев справлялся со столь хаотичным делом, как война, так же, как я?

— Нет, сэр.

Гор укоризненно покачал пальцем.

— Брось, Мал, ты не такой. Хватит говорить, будто сикофант. Ответь честно.

Малогарст поклонился.

— Возможно, Жиллиман.

— Слишком очевидно, — сказал Гор. — Некоторые думают, будто у него нет мужества для войны, что его заботят лишь великие планы и стратагемы. Они ошибаются. Он знает войну так же хорошо, как я, просто жалеет об этом.

— Тогда, быть может, Дорн?

— Нет, он слишком закоснелый, — произнес Гор. — И не Лев с Вулканом. Не Хан, хотя у нас с ним очень близкие подходы.

— Кто же тогда?

— Феррус, — ответил Гор, постукивая по крышке стоявшей рядом с ним изукрашенной коробочки из лакированного дерева и железа.

— Если он был так одарен, почему же он мертв?

— Я не говорил, что он был безупречен, — произнес Гор, подавшись вперед, когда обновившийся гололит зарябил от помех. — Но он знал войну, как никто другой. Терра уже была бы наша, если бы он к нам присоединился, если бы мой брат Фениксиец подошел к делу с толикой хитрости.

— Хитрость никогда не была сильной стороной Фулгрима, — заметил Малогарст.

— Нет, однако этот недостаток сыграл здесь нам на пользу.

— В самом деле?

— Та сила, которую Фулгрим столь охотно принял, многие годы сладко нашептывала во снах правителей Молеха, — произнес Гор. — Эти грезы вот-вот воплотятся в реальность. И когда это случится, Мал, поверь мне, ты будешь рад, что мы остались так далеко.

Каменная перемычка треснула и обрушилась, перекрыв проход дальше по траншее. Над головой забушевала огненная буря, и Абаддон вжался в стену из превратившегося в стекло камня, по всей ее протяженности которой ревело пламя. Огонь мало угрожал терминаторской броне, но это была ставшая оружием плазма из орудия титана.

Титана «Император».

Пушки «Идеала Терры» раздирали мир на части.

Ракеты, разрывные снаряды, ураганы болтерного огня, лазеры и убийственные лучи пушки «вулкан». То немногое, что уцелело от траншей и опорных точек на этом фланге, превращалось в разносимую выстрелами пыль.

Юстаэринцы могли пережить многое, больше, чем любое другое живое существо на поле боя, однако проклятый «Император» собирался перебить их всех. Стены траншеи вышибло вовнутрь ударной волной от очередной системы вооружения. Абаддон отпихнул от себя куски раскаленного камня и металла.

Абаддона вытащил один из ветеранов единственной оставшейся у него рукой. Вторая оканчивалась у плеча, где ее оторвала волна давления от проходящего мимо заряда гатлинга. Над головой открыло огонь еще одно орудие, что-то со сплошными снарядами, хотя Абаддон больше не мог отличать стрельбу одного оружия от другого. Избыточное давление от чередующихся снарядов било по его броне, будто армия оскорбленных кузнецов.

Все сливалось в единый непрекращающийся гром взрывов, сотрясающих землю тяжелых ударов и обжигающих грозовых ливней невероятно яркого света, которые выжигали все, с чем соприкасались.

Траншеи давали какое-то прикрытие, но они были несопоставимы с катастрофическим разрушением, которое мог выпустить на волю «Император». Абаддон сомневался, что до этого момента дожила половина его воинов. Еще несколько минут, и все они станут покойниками.

— О чем думал Магистр Войны, когда послал нас во все это? — заорал Кибре, шатающейся походкой выбираясь из адамантиевого бункера, который плазменное пламя сделало мягким, словно масло. Абаддон увидел внутри трупы по меньшей мере дюжины юстаэринцев. Еще больше заполняло траншею вокруг него, но он их не видел. Слишком много красных значков, чтобы понять, сколько умерло, а сколько живо.

Больше мертвецов, чем он думал когда-либо увидеть среди юстаэринцев.

— Как мы должны пройти мимо этого «Императора»?

Абаддону было нечего ответить Вдоводелу, и он направился дальше по траншее. Движение оставалось их единственным союзником. Остаться на месте означало умереть.

Траншеи сотряслись от новых взрывов. Почва разверзлась и изрыгнула землю и дым. Казалось, что само скальное основание Молеха разламывается на части. Абаддон в какой-то степени ожидал увидеть просачивающиеся сквозь трещины в земле озера магмы. Над головой заревели сотни лазерных зарядов, горизонтальный ливень смертоносного света. Новые взрывы, новые пожары, новые детонации, новые смерти.

Его однорукий спаситель погиб, когда ему рассекло грудь тремя крутящимися кусками арматуры, которые пригвоздили его к скале. Два вонзилось в землю менее чем в полуметре от Кибре. Абаддон ухмыльнулся и покачал головой.

Стены траншеи лопнули от сотрясшего мироздание удара. Выплавленное огнем стекло треснуло и осыпалось на землю. Сверху хлынул опаленный грунт. Его сопровождали изорванные тела, которые грозили похоронить их заживо вместе со своими жертвами.

— Так что? — требовательно спросил Кибре, проталкиваясь по заваленной трупами траншее позади Абаддона. За ними следовали взрывы. Дождем сыпались обломки, небо обращалось в огонь.

Абаддон остановился.

— Это было не оружие, — произнес он.

— Тогда что, во имя девяти преисподних, это было?

— Шаг, — ответил Абаддон. — Это «Император». Он идет раздавить нас.

На Молехе настал Конец Света. Это должен был быть последний выезд Владыки Бурь, финальное путешествие в челюсти смерти. Его благородные рыцари-ваджры ехали вместе с ним навстречу демоническому зверю и концу мира.

Оно возвышалось над всем, создание тьмы размером с гору, каждый выдох которого поглощал мироздание. Черноту и белизну его чешуи затмевало лишь окружавшее его пламя.

Пламя от его демонического дыхания и колдовских кулаков.

Оно уничтожало мир, и он знал, что должен попытаться остановить его, пусть даже это наверняка будет стоить ему жизни. Боевой конь под ним поднялся на дыбы, разум животного объяснимо не желал ехать в пламя погибели.

Он успокоил его резким усилием мысли.

Но вместе с этой мыслью пришла и другая, предательская и неподобающая. Мысль смертного.

Это не по-настоящему, — утверждала она. Это фантазия.

Голос становился все громче, пока не стал воплем, звучащим внутри черепа. Владыка Бурь пытался заглушить его, но тот становился лишь сильнее. И на мгновение громадная фигура дракона заколыхалась. Ее очертания расплылись, и Альбард увидел, что именно он атакует.

Альбард? Да, Альбард…

Он был Владыкой Бурь.

Нет, он был Альбардом Девайном, перворожденным отпрыском Киприана Девайна, рыцаря-сенешаля Молеха, имперского командующего Империума Человечества. Это был его мир.

Ядовитая пелена упала с возбужденных глаз Альбарда, и он увидел сквозь муть в единственном оставшемся глазу внутреннюю обстановку кабины «Бича погибели». Он полулежал посреди постоянно меняющегося пространства с противоестественными углами и вздымающимися мускусными облаками. С шелками, золотом и самоцветами. Внутренняя отделка перестала быть механически отполированным металлом, она приобрела фактуру плоти и мехов дворца удовольствий.

Раньше он был включен в работу рыцаря при помощи позвоночных имплантатов, теперь же его истощенное тело покрывали корчащиеся, змееподобные жгуты, просачивающиеся изнутри извращенного интерьера. На их кончиках морщились миножьи рты. Погрузив в плоть его конечностей крошечные игольчатые зубы, они питались им и заполняли его вены ароматными токсинами.

— Нет! — закричал Альбард, но в ответ раздался только смех.

Один из братьев отвергает меня и пытается убить — думаешь, я позволю второму поступить так же?

— Я — Альбард Девайн! — возопил он, цепляясь за ощущение самого себя, пока райский экстаз заполнял его разум наслаждением. — Я…

Его протесты замерли, когда ласкавшие его конечности побеги отступили, и он увидел, во что превратился. Под ртами массы змееподобных усиков он оказался обнаженным, но вовсе не тем истерзанным образцом убожества, какой ожидал увидеть.

Альбард всхлипнул, увидев могучие бедра с четко очерченными квадрицепсами. Его живот был плоским, с резными брюшными мышцами. Мускулы груди представляли собой законченный образец рельефного совершенства. Он стал богом среди людей, безупречным, как золоченые изваяния сыновей Императора, которые стояли по бокам от входа в Святилище.

Годы, прошедшие после его неудачного Становления, сгинули, и открылось все то, чем он мог бы стать. Таким он и должен был быть, вот чего его лишили Рэвен и Ликс.

Вот что Змеиные Боги предложили Рэвену, и вот что тот эгоистично швырнул обратно им в лицо. Он не совершит такой ошибки. Альбард намеревался оправдать обещания всего того, чего его воспитывали ждать. Он проживет славную жизнь ради Змеиных Богов.

Те предлагали все, чего его лишили.

У сломленной души Альбарда Девайна не было шансов против подобных обольщений и силы его собственных амбиций.

— Я ваш… — прошептал он, и миножьи рты змей-побегов вновь сомкнулись на его конечностях. Боль от их зубов, входящих в его безупречное тело, была желанной болью. Он содрогнулся в конвульсиях, когда по телу потекла пьянящая смесь демонических эликсиров. Ощущение блаженства было неудержимо, с ним мог сравниться лишь ужас перед искалеченным существом, которым он когда-то был.

Альбард моргнул, и внутреннее пространство кабины пилота скрылось из виду.

Боевой конь Владыки Бурь скакал к громадному черно-белому зверю, который обратил свое смертоносное пламя на воинство отважных рыцарей-пехотинцев, давших свой последний бой возле изрыгающего пламя кратера, где некогда стояла грозная крепость.

— Ваджры! — взревел он. — Скачите со мной навстречу победе!

В конечном итоге, Сынов Гора Аксиманда спасла не природная хтонийская свирепость или горячая-как-ад-в-сердце стойкость. Не какая-либо редкой гениальности тактика работы малыми группами и не героическое руководство харизматичного офицера.

В конечном итоге, их спасли титаны.

Скорбящий собирал устрашающий урожай, лезвие было таким же острым, как в тот день, когда Магистр Войны воссоздал его. Однако острого меча и машущей им руки было недостаточно. Сыны Гора отчаянно отступали с боем через лабиринт из разбитых блоков, который был единственным, что осталось от фланговой стены. За каждым поворотом на них наскакивали жаждущие мести Ультрадесантники.

Сотни воинов боролись, кололи друг друга и перестреливались в тумане от взрывов и горящих движущих газов. Среди щебня была разбросана разбитая техника. В огне самовозгорались и трещали шальные боеприпасы. Смертные солдаты, достаточно невезучие, чтобы оказаться посреди этого, гибли в считанные мгновения. Их давили в схватке, разрубали или же рвали губительным перекрестным огнем.

Это была война Легионов. Смертным не было в ней места.

От доспеха Аксиманда отскакивали заряды болтеров, мечи оставляли на керамите борозды, а взрывы молотили по нему обломками. В дымном кошмаре, озаренном огнем, у сражавшихся стирались любые намеки на цель и контроль. Но даже в этом хаосе Аксиманд понимал, что Ультрадесант берет верх. С каждым рубящим ударом, с каждым полученным выстрелом из пистолета Сыны Гора оказывались на шаг ближе к поражению.

Аксиманд убил семнадцать Ультрадесантников.

Достойный восхищения счет, однако он обошелся не бесплатно.

У Аксиманда больше не было правого наплечника, его сорвал мощный заряд стационарной автопушки. Плоть под ним обгорела дочерна, и от каждого движения руки с губ срывалось шипение от боли. Пластрон треснул, из пересекающихся под ним трубок охладителя вниз по ногам извергались маслянистые потоки химикатов. Заново выращенные позвонки протестовали при резких движениях, пересаженная кость еще не полностью прижилась.

Но бой не был проигран.

Несмотря на всю свою проклятую практичность, несмотря на то, что одерживали верх, Ультрадесантники не могли разгромить Сынов Гора. Практически любой другой противник сломался бы перед столь неумолимой боевой машиной смерти, но Сынов Гора оторвали от груди ради крови. Они отступали только через кровь.

И этим они заработали себе передышку.

Позади Аксиманда выстрелили невообразимо мощные орудия. Такие, что могут убить тебя, а ты даже не поймешь. Такие, что испарят на атомы каждую молекулу твоего тела прежде, чем мозг вообще заметит дульную вспышку.

И теперь это вооружение было направлено на воинов XIII Легиона.

Среди воителей в синей броне вспыхнул столп ослепительного света. Раскаленный добела бластер обратил свой жар против вражеской пехоты, и плазма гейзером взметнулась вверх.

Поверх щебня вскарабкался однорукий «Пес войны», корпус которого испещряли воронки от попаданий стабберов. К изорванному панцирю, словно коронный разряд, липла дымка пустотного щита, с подбрюшья струилась масляная кровь.

«Кровавая пелена».

С ее уцелевшей руки сорвался опустошающий веер турбовыстрелов. Ультрадесантников пробивало, рассекало и варило внутри доспехов. Сквозь руины ударили копья убийственного света. По щебню прострочили пятиметровые струи пара и осколков брони. В мгновение ока срезало две дюжины воинов.

Раскаленный добела залп лазерного оружия выжег туман, и Аксиманд победно вскинул кулак, как в старые времена, увидев, что приближается хромающий гигант: «Безмолвие смерти». «Разбойника» раскурочили, броня превратилась в лохмотья, обе руки были уничтожены. Рыцари почти что повергли «Разбойника», но в прямой схватке с боевым титаном всякие шансы на победу всегда были скудны.

Апокалиптическая пусковая установка «Разбойника» заполнила небо десятками ракет. Затем еще дюжиной. Световые стрелы по дуге мелькнули над головой и хлестнули вниз стучащей серией взрывов, которые слились в один непрерывный рев детонации.

На руинах «Кровавая пелена» запрокинула голову и испустила из боевого горна воющий звук. Победный рев или же песнь об утрате? Аксиманд не мог сказать наверняка.

«Безмолвие смерти» рухнуло на колени, верхняя секция панциря покачнулась, и из кабины принцепса вырвалось пламя. Машина Интерфектор переломила ход боя, но ей не суждено было участвовать в дальнейшем сражении.

Земля сотряслась от грохота взрывов, и Аксиманд схватился за торчащую из развалин гнутую железную балку, чтобы перевести дух.

Пользуясь выдавшимся драгоценным мгновением, он перезарядил свой болтер.

Последний магазин.

А затем он увидел, что тот ему не понадобится.

Отступление из боя в правильном порядке было одним из самых сложных маневров, которые только могла провести формация. Исполнение под огнем превращало его в практически невозможный.

И все же именно это и сделали Ультрадесантники.

Из дыма, пошатываясь, вышел Йед Дурсо, который выглядел так, будто сам сошелся с рыцарями кость в кость.

— Ты выбрался, — произнес Аксиманд.

— Луперкаль помог мне, — произнес Дурсо, поднимая руку.

Золотое Око Гора, которое носил Дурсо, вплавилось в ладонь, навеки став частью перчатки. Контуры расплылись от жара, но все еще были ясно узнаваемы.

— У меня кончились заряды в болтере и сломался меч, — сказал Дурсо. — Ублюдок из Тринадцатого Легиона меня подловил.

— И что произошло?

Дурсо сжал кулак.

— Пришлось снести его проклятую башку.

На гололите появились множественные входящие данные, поступающие с орбитальных контрольно-наблюдательных систем. Планшет заполнился обилием информации. Новые значки, новые векторы сил. Неизвестные сигналы.

Неизвестные боевым когитаторам, — поправился Гор.

Известные мне.

— Мой упрямый брат, ты чудо, — произнес Гор. Он встал, и от его вида в шатре возникла атмосфера воинственной решимости.

Малогарст склонился над планшетом, его глаза метались между множеством загрузок.

— Оповести Легион, — произнес Гор, снимая с ближайшей оружейной стойки Сокрушитель Миров. — Полное наступление. Пора это закончить.

— Это… — начал было Малогарст, ведя пальцем по линии значков, надвигающихся с юга.

— Да, — ответил Гор. — Точно там, где он мне нужен, и именно тогда, когда нужен.

— Откуда вы знали, что он прибудет именно в этот момент?

— Я — Магистр Войны, — произнес Гор. — Это не просто красивый титул.

Тиана Курион сражалась в битве при Луперкалии из своего «Грозового молота». Даже под прикрытием многих сантиметров слоеной брони из адамантия и стали буря и натиск апокалиптического противостояния все равно воспринимались как симфония из грома и тяжелых ударов по борту сверхтяжелой машины.

Рев двигателя и сотрясающий мироздание грохот множества систем вооружения делали защитные наушники необходимыми. Было тесно, стоял оглушительный шум, воняло маслом, потом и страхом. С каждой секундой, что бушевала эта битва, гибли сотни ее солдат. Ее работа состояла в том, чтобы быстро выиграть сражение.

Полдюжины инфопланшетов обрабатывали входящие данные вокс-сообщений, пикт-кадров, сигналов ауспиков и визуальной идентификации.

Ни одно сражение никогда не шло по плану, и сегодняшнее не стало исключением. Потеря Кровавых Ангелов ужаснула ее, однако их самоубийственная атака прогнула вражеский фронт, дав ее пушкам больше возможностей задавить наступление.

Стоило ли это смерти сотни воинов Легиона?

Нет, однако ей было лучше воспользоваться, чем оплакивать.

Схватка естественным образом перешла в переменчивые приливы и отливы бурных наступлений, стратегических отходов, полных разгромов и плавных выпадов. Танки имперцев и предателей сражались на собственных миниатюрных полях боя, каждое из которых являлось крошечным кусочком целого. Маневры по обходу с фланга, клещи и ступенчатое эшелонирование.

Титаны Грифоникус и Круциус вели войну на уроне, далеко отстоящем от смертных, которые сражались в тени колоссов. Они бились при помощи оружия, продувка которого могла сжечь целую роту. В войне такого масштаба отстреленные заряды были в силах раздавить эскадрон бронетехники, а неверный шаг мог уничтожить целый батальон.

Здравомыслящие командиры избегали находиться поблизости от боевых машин, но порой от их чудовищного присутствия было никуда не деться. Будто гиганты среди муравьев, титаны крушили и били друг друга, при своей гибели забирая с собой сотни воинов с обеих сторон.

Комплект титанов Грифоникус состоял в основном из «Псов войны», и они терзали фланги. По меньшей мере четырех уже не было, они оказались либо погребены в руинах горы, либо окружены и сбиты превосходящими по численности «Разбойниками» Легио Вулканум.

Вражеские титаны начали день, имея количественный перевес, однако «Идеал Терры» неуклонно сокращал это преимущество до той точки, где группировки машин оказались бы более-менее равны. При текущем темпе потерь имперские машины должны были вскоре превзойти Магистра Войны числом.

— Справа прорываются новые «Химеры» и массовые транспортеры, — заметил Нейлор. — Мы больше не можем оставлять это без внимания. Скоро их соберется достаточно, чтобы представлять там серьезную угрозу.

— Круциус и Грифоникус их не останавливают? — поинтересовалась Курион.

— Они чертовски хорошо уничтожают боевые машины Механикума и их сверхтяжелую технику, но игнорируют множество пехотных транспортов.

— Те ниже их, — отозвалась Курион.

— Они окажутся чертовски выше нас, если мы не отобьем их, пока они не набрали достаточную численность, чтобы угрожать этому флангу.

— Согласна, — произнесла Курион, выводя на основной планшет входящие боевые данные с правого фланга. Ее глаза изучали дюжины расположенных там значков, быстро оценивая их ценность и боевую эффективность.

Там не осталось в живых ничего, что обладало бы силой для эффективной контратаки. Она гаптически переместилась к центру и резервам.

Один из значков отрядов выделялся среди всех прочих.

— Вот, — сказала она, ткнув пальцем. — Это наш наилучший шанс отбросить их. Вводи их в этот проклятый бой.

Нейлор кивнул.

— Хороший выбор. Нет потерь в бою и идеальная позиция для поддержки титанов.

— Отправляй приказы, — велела Курион, переключая внимание на неясное марево от орудий большого вытеснения слева, где были развернуты Ультрадесантники Кастора Алкада. Она не знала, что там творится, и это было неприемлемо.

Нейлор настроился на локальную вокс-сеть.

— Лорд Девайн, — произнес он, загружая группы векторов атаки. — Вам и вашим рыцарям предписано немедленно атаковать врага в следующих квадратах.

В ответ раздалось шипение помех.

На многоярусном командном мостике «Идеала Терры» пахло маслом и благовониями, горячей проводкой и злостью. Двести калькулус логи, сервиторов и членов палубного этажа были подключены к тактическим машинам и управляющим консолям, анализируя шифрованные вокс-сообщения от всех элементов боевой сети Тианы Курион. Непрерывный гул низкоуровневой бинарики и приглушенных голосов сливался с раздраженным и шероховатым шумом помех и пощелкиванием молитв. Во все системы вливался жар, злоба машинного духа титана покрывала их красной дымкой.

Наклонные экраны проецировали новости со всего Молеха, парившие в воздухе в виде энтоптических световых завес. Все они служили лишь для того, чтобы поддерживать пламя ярости в ядерном сердце титана.

Титан «Император» представлял собой наземный звездолет, столь же могучий и требовательный владыка, как любой пустотный корабль. Его экипаж насчитывал тысячи членов, размещенных по всей огромной высоте, он был сложнейшей машиной из когда-либо построенных людскими руками. Лишь тайные схемы Ковчега Механикум осмеливались приблизиться по сложности к «Императору».

Дать жизнь столь громадной машине и привести ее в движение было совершенно иным делом, нежели вести корабль в космосе. Нулевая гравитация прощала великое множество вещей, в отличие от планетарных условий.

Коллектор титана был горделив и царственен. Не имеющий соперников высший хищник, повелитель битвы — он обладал клыками, которым не мог противостоять никто другой, и яростью, равная которой была лишь у его командира.

Принцепс Калонис стояла на выступающем носу стратегиума, уперев руки в бедра и впитывая поступающую в Коллектор входящую информацию. Она считывала разнообразные проекции при помощи своей механической руки, разводя их, будто дым, и мгновенно загружая.

Этана Калонис была заключена в тело-панцирь лорика таллакс, от нее остались только череп и позвоночник, сплавленные воедино со скрупулезно сработанным механизированным телом. Обладая развернутыми наоборот поршневыми ногами и хрипящими, пощелкивающими механическими суставами, она была роботом во всех отношениях, за исключением разума.

Органический материал был обрамлен рельефными пластинами фарфорово-белой брони, а тонкие, словно волос, медные провода блока мыслеуправления позволяли ей взаимодействовать с дьявольски сложными механизмами «Идеала Терры» без заполненного гелем саркофага. Подобная связь с телом машины сопровождалась острой болью, но Калонис предпочла бы скорее страдать всю жизнь, нежели оказаться навечно погребенной.

<Мистер Сулар>, — произнесла она. — <Оценка?>

Алгоритмические резонаторы переводили синаптическую активность в звуки, позволяя голосу Калонис звучать практически по-человечески. Это почти что снимало боль, но не полностью.

На посту ее старшего модерати развернулся шквал топографических изображений. Карты, векторы угрозы, боевые прогнозы. Предпочтительные цели «Идеала Терры» толкались, требуя его внимания, однако Сулар подавил их, чтобы ответить своему принцепсу.

— Магистр Войны фатально недооценил сопротивление, с которым ему предстоит столкнуться, мэм, — произнес Сулар. Его торс с механизированными руками был срощен с боевым логистером. — Имперский фронт рухнул в нескольких местах, однако этого недостаточно для прорыва. Хорошая оборона в глубине и многочисленные фланговые вылазки позволили силам генерала Курион встретить все прорывы и сдержать их.

<Кроме этого>, — заметила Калонис.

— При всем уважении к генералу Курион, уничтожение горы Железный Кулак было немыслимо.

<Магистр Войны его замыслил>, — произнесла она, чувствуя, как ее позвоночник, словно иглой, покалывает от желания «Императора» отомстить.

Крепости Легио Круциус больше не было, орбитальная ярость превратила ее в бурлящие вулканирующие развалины. Сгинула вся их история, вся связь с братскими Легио. Одним жестоким налетом Магистр Войны поставил Легио Круциус на грань вымирания.

— И мы заставим их за это заплатить, — сказал Карталь Ашур, который расхаживал по палубе, словно человек на переполненной сцене, которому не досталось роли.

<Именно так, мистер Ашур, однако прошу вас сесть. Вы отвлекаете меня, а сейчас мне не нужно, чтобы меня отвлекали.>

— Мои извинения, мэм, — произнес Ашур, заставив себя опуститься на свободную молитвенную скамью.

Много лет назад она встречалась с Карталем Ашуром, и даже один раз с ним переспала, когда ее тела еще оставалось достаточно много, чтобы подобная перспектива была здравой. Он ее разочаровал, однако его талант обращаться со словами и смертными убедил ее оставить его при себе в качестве калатора мартиалис.

— Приближаются множественные цели, — отрапортовал модерати Сулар. — Две дюжины боевых танков. Шесть сверхтяжелых. Поддержка пехоты, численность — батальон.

— Есть истребители титанов? — спросил Ашур.

Калонис чувствовала запах его пота, перекрывающий ароматические масла мостика: сочетание нетерпения и неуверенности. Он десятки лет входил в состав Легио Круциус, однако всего в третий раз находился на борту боевого титана. Впервые в бою.

Модерати Сулар посмотрел на Калонис, и она кивнула, разрешая ему ответить на вопрос Ашура.

— Да, «Теневые мечи», — сказал Сулар, разворачивая данные на стратегиуме. — Также подразделения предателей из Механикума. Выделяю.

Участок местности вокруг «Императора» покрылся каскадами бинарики, подсвечивая как дружественные, так и вражеские силы. Танки, пехота, рыцари, артиллерия.

Для каждой из вражеских целей уже был спланирован огневой расчет, приоритет на уничтожение отводился подразделениям Механикума и сверхтяжелой технике.

«Идеал Терры» предугадывал ее поступки, и Калонис позволяла ему это.

Десять «Теневых мечей» с орудиями «вулкан». Неопознанные боевые машины Механикума — смесь ординатусов и титанов, каждая оснащена вооружением, которое способно нанести ей большие повреждения.

Если они смогут их навести.

<Подготовить «адскую бурю»>, — приказала она. — <Магос Суранн? Сколько до готовности аннигилятора?>

— Информация — пять секунд, — отозвался магос Суранн с приподнятой галереи позади нее, где, будто бинарный хор, рядами сидели подключенные адепты Механикума.

<Идеально>, — произнесла Калонис, сжав кулак возле своего бока, пока вспыхивали значки готовности многочисленных систем вооружения укреплений на плечах титана. Ее тело таллакса было гибким и ловким, но сенсорный вес «Императора» был колоссален. В моменты вроде этого она могла допустить, что в невесомости внутри амниотических гелей присутствуют некоторые плюсы.

Она почувствовала покалывание по всему телу. Пустотные щиты получали попадания — бессистемные и нескоординированные, но тем не менее попадания. У пехоты, через которую она перешагнула, было тяжелое вооружение. Ничего, что само по себе могло бы навредить ей или сбить пустотный щит, но все же это раздражало.

«Теневые мечи» вели обстрел, яркие копья их пушек «вулкан» рвали щиты и перегружали пилоны.

— Щиты получают попадания, — произнес Ашур, будто она этого еще не знала.

<Я сказала — не отвлекать>, — сказала Калонис, передавая на все секции вооружения приказ о поражении цели. — <Открыть огонь.>

Калонис предоставила каждой из оружейных систем думать самостоятельно, позволяя модерати и техникам учинять свое собственное разрушение. Они все заслуживали толики добытого отмщения. Отдачу такого количества громадных орудий глушили многочисленные суспензорные сети и пневматические компенсаторы, однако командный мостик все равно содрогнулся от столь многих выстрелов.

С Коллектора одновременно пропали десятки вражеских значков.

Однако она приберегла плазменный аннигилятор для себя, наводя его на громадную машину из бронзы и меди, отделанную черепами и враскачку двигавшуюся к ней на шипованных колесах. Извращенная машина Механикума, ненавистное напоминание о предательстве внутри ее собственного ордена.

Калонис набрала в сердце энергии из бурлящего ядра реактора. Жар был беспределен, но она все черпала и черпала из колодца плазменного пламени, пока вопящая боль в правом кулаке не стала практически невыносимой.

<Ты мой>, — произнесла Калонис, но алгоритмический резонатор еще формировал слова, а она уже почувствовала, как в поясницу вошел холодный как лед нож. Иллюзия, однако от этого не становилось менее больно.

Боль нарушила ее контроль над яростью плазмы, заключенной в кулаке, и рука исчезла в неистовой сверхновой белого пламени, от которой «Император» качнулся назад. Калонис закричала, и резонаторы без труда передали глубины ее страдания.

Ее тело таллакса рухнуло на палубу, биологическая обратная связь омывала окруженный механизмами позвоночный столб болевыми сигналами. Мука была всеподавляющей, всепоглощающей. Калонис силилась отключиться от чувств, но теперь боль «Идеала Терры» стала ее собственной. Реактор у нее в сердце содрогался в конвульсиях. Пластины брони прогнулись, из циклически работающих вентиляционных башенок на задней секции титана резко вырвался атомный сброс.

Взревели сирены. Бинарные рожки на командном мостике визжали от боли. Системы контроля повреждений вышли из строя от перегрузки, и красное свечение злобы превратилось в кровавое зарево ужасающего страдания. Калонис пыталась удержаться, не дать потере руки нарушить ее контроль над Коллектором. Она слышала, как машинный дух титана издает вой, звериное выражение невероятной муки.

— Этана! — раздался крик. Телесный голос. Знакомый ей.

<Карталь?> — судорожно выдохнула она.

— Это я, — произнес он, поднимая ее на ноги. Она глянула на свою правую руку, ожидая увидеть изуродованную оплавленную массу. Но, разумеется, та была невредима. Повреждения достались «Идеалу Терры», но она их почувствовала. О, как же она их почувствовала!

<Что произошло?>

— Они по нам попали, — сказал Ашур. — Ублюдки сильно по нам попали.

<Как?> — проговорила она, постепенно загружая зазубренные осколки данных. — <Наши пустотные щиты все еще на месте.>

— Это пришло из-под щитов, — произнес Ашур, дернувшись, когда «Император» покачнулся от мощи попаданий.

Калонис чувствовала удары. Жгучие, колючие клинки, погружающиеся в ее механическое тело.

— Это Дом Девайн! — произнес Ашур.

<Дом Девайн? Поясни.>

— Ублюдки нас предали, — прошипел Ашур.

Дракон кричал. Из его ран сочились дым и свет, а Владыка Бурь был все ближе к тому, чтобы убить его. Он вгонял свою пику в бока зверя, слыша треск костей и шипение рассекаемой плоти. Его вторая рука была трескучим кнутом, бесполезным против столь огромного создания, однако гибельным для крошечных суетливых тварей, что изливались из его лап.

Он вновь развернулся, нацеливая пику, а из панциря зверя вырвался шквал шипов. Один из рыцарей пал, пронзенный таким шипом, и распался на части во взрыве крови и конского мяса.

Громадное существо шаталось. Их внезапная атака застала его врасплох и почти повергла на колени. Однако Владыка Бурь не думал посрамить его одним-единственным ударом. Оно уже реагировало на них, но Владыка Бурь недаром заслужил такое имя.

Он вывернулся из-под сокрушающей ноги зверя. Громовой удар сотряс землю на многие километры во все стороны. Конь вздыбился от страха, но он усмирил его силой своей воли.

Его рыцари кружили туда-сюда, раз за разом сходясь, чтобы сделать выпады своими копьями и нанести режущие удары жнецами. Они причиняли ему боль, однако оно было слишком большим, чтобы упасть от подобных ран.

Он поднял взгляд и увидел раненое сердце зверя, пульсирующее сияние в том месте, где крылся источник его силы. Толстая чешуя драконьей брони берегла сердце от лобовой атаки, но сзади…

Сзади оно было уязвимо. А теперь и того более. Первый удар Владыки Бурь ранил зверя и открыл его наибольшую слабость.

— Воители Молеха! — вскричал Владыка Бурь. — Ни одно копье не в силах пронзить броню зверя. Мы должны быть едины в нашем рвении, едины в ударе в его сердце.

Огненный выдох испепелил еще одного из ваджр. Если не нанести смертельный удар быстро, зверь одолеет их. Он уже отводил свое раненое сердце в сторону.

— Ваши копья! — крикнул Владыка Бурь. — Объедините их с моим!

Его рыцари построились вокруг него и поскакали со всей возможной скоростью, преследуя раненое сердце дракона. Оно источало свечение и пар, дыхание чудовища, убить которое было необходимо для мира.

Владыка Бурь расхохотался, чувствуя, как его заполняет сила рыцарей. Их руки-копья теперь были его. Куда колол он, кололи и они. То, что убивал он, убьют и они.

По гигантским лапам зверя до сих пор струились отбросы. Муравьи и бактерии изливались из обреченного создания, которое знало, что его конец близится, но продолжало цепляться за жизнь. Их были сотни, быть может, тысячи. Ваджры сражались и убивали их одними лишь боевыми клинками, поскольку их руки-копья теперь повиновались ему.

Его броня содрогалась от ударов, рука со щитом была столь же сильна, как и рука с копьем. Он чувствовал в пальцах жар объединенных пик, мощь оружия, которое вот-вот получит свободу.

Дракон знал, что он делает.

Знал, что он в силах убить его.

Он был слишком быстрым для существа, скорость скакуна была не по зубам неповоротливой силе. Как бы быстро оно ни пыталось развернуться, он окажется быстрее. Оно изрыгнуло на землю пламя, в отчаянии испепелив армию собственных защитников. Владыка Бурь ощутил, как умер один из его ваджр, и закричал, почувствовав, как его заполнила праведная ярость рыцаря.

Вокруг него парили духи мертвых, заполнявшие его голову своими предсмертными воплями. Любой другой человек уже бы сошел с ума, но он был Владыкой Бурь. Героем, спасителем Молеха, и он прикончит этого зверя.

А потом он увидел, что она открыта — единственная слабость зверя.

Владыка Бурь вогнал пику глубоко в обнажившееся сердце своей добычи.

И туда, куда он ударил, ударили и его воины.

Остатки сил XIII Легиона следовали по заранее подготовленным маршрутам эвакуации на плоскогорье Унсар. Три «Носорога», на которых после опустошительного обстрела плазменным огнем мало что осталось от кобальтово-синей раскраски Ультрамара.

Резню пережили лишь немногие. Сыны Гора взяли левый фланг и подтягивали тяжелую бронетехнику. Подразделения артиллерии Армии торопились занять возвышенность, а новые машины Интерфектор пробивались довершить разгром фланга.

Планшет перед Аркадоном Киро завершил прочесывание ауспиком, но отклика не поступило. Никаких маяков доспехов Ультрадесантников, которые бы уже не были на борту отступающих «Носорогов».

— Есть еще? — спросил Кастор Алкад, и отчаянная надежда, которую услышал в его голосе Киро, была словно удар кнута по уже окровавленной спине.

— Нет, сэр, — отозвался он натужным и хриплым голосом. Вдох перегретого воздуха опалил его легкие изнутри. Если он переживет это сражение, их придется заменять. — Это все.

— Три проклятых отделения! — прошипел Алкад, ударив кулаком по прогнувшейся внутренней обшивке «Носорога» — Как могло остаться только это?

— По нам ударили титаны, — сказал Киро. — Мы — Тринадцатый Легион, но даже мы не в силах поглотить такую огневую мощь.

— Продолжай смотреть, — потребовал Алкад.

— Если бы кто-то выбрался, я бы уже знал, — произнес Киро.

— Продолжай смотреть, будь ты проклят. Я хочу найти еще своих людей.

— Сэр, никого не осталось, — сказал Киро. — Только мы.

Алкад обмяк, и Киро возненавидел себя за то, что донес очередной ход судьбы, послуживший дальнейшему унижению его легата.

Он потерял свой шлем в бою, а доспех почернел повсюду, где на него попал выброс плазмы. Большая часть неприкрытой плоти обгорела, и он чувствовал сморщенные уплотнения ран, которым было суждено никогда не зажить.

Горячий ветер врывался внутрь «Носорога» через зияющую пробоину в скате. Практически всю фронтальную секцию срезало взрывом, обнажив водительский отсек. Вместо наблюдения за полем боя посредством внешних пикт-трансляций или тонкого смотрового блока у Киро была развороченная дыра, сквозь которую смогли бы пролезть плечом к плечу два легионера.

— Есть вести от Саликара? — спросил Алкад. — Мы должны связаться с Кровавыми Ангелами, объединить наши ресурсы.

Киро не ответил. Его внимание приковало к себе жуткое зрелище на дальнем краю поля боя. Даже помехи от дыма сражения не могли скрыть кошмарности того, что он видел.

— Во имя Жиллимана, что там творится? — спросил Алкад.

Киро покачал головой. Это выглядело невозможным.

Рыцари Дома Девайн атаковали «Идеал Терры». Что-то уже повредило его. Одной руки не было, и титан шатался с визгом резонанса страданий. Из него исходил едкий туман и пламя. Его тяжело ранили.

Боевые пушки рыцарей вышибали в его ногах воронки. «Жнецы» сотнями срезали скитариев и пехоту Армии, размещенных в бастионах ног. Рыцари рванулись вперед и выстрелили термальными копьями в верхние секции, сдирая кормовую броню, будто фольгу.

— Что, по-твоему, они делают? — спросил Алкад.

— Они изменники, — прошипел Киро, не желая в это верить, несмотря на свидетельство собственных глаз. — Рэвен Девайн все это время был с Гором!

— Тогда его жизнь моя, — произнес Алкад.

Киро оставил напыщенность легата без внимания и сфокусировал свое внимание на ведущем рыцаре. Красно-золотая машина со свисающим с панциря золотистым знаменем и трескучей энергетической плетью, хлещущей сбоку. Он знал ее под именем «Бич погибели».

Она остановилась позади «Императора» и напрягла ноги.

— Они ведь не могут ему навредить, да? — спросил Алкад. — Конечно же, они чересчур малы. «Император» слишком большой, чтобы…

Рыцарь Рэвена Девайна испустил из своего термального копья поток раскаленного добела огня. И на один мимолетный миг Аркадон Киро поверил, что легат может быть прав.

А затем эта надежда разбилась, когда все рыцари Дома Девайн объединили огонь своих копий в один слепящий луч убийственного света. Соединившись до чудовищного эффекта, огонь копий пробил ослабленную броню «Идеала Терры».

Чувства Киро были усовершенствованными. Он видел в спектрах, недоступных неаугментированным смертным, и сразу же понял, что «Император» обречен. Он видел пробой громадного реактора в сердце «Идеала Терры» столь же ясно, как планшет перед собой.Стремительный рост температуры в сочетании со сгустками радиоактивного пламени, изрыгаемыми из надстройки титана, сообщали о каскадной гибели «Императора».

Рыцарям также было об этом известно, и они уже бежали прочь от совершенного ими убийства. «Бич погибели» вел рыцарей Дома Девайн в тыл имперской армии, выжимая всю скорость, на которую они были способны.

«Идеал Терры» стоял неподвижно, и Киро заплакал, видя унижение столь величественного символа технологического искусства человечества.

— Давайте же, давайте, — шипел он, желая, чтобы адепты Механикума и их сервиторы сбавили давление в реакторе, выбросили, что могли, и спасли остальное, пусть даже уже знал, что слишком поздно.

Термальный ауспик вышел из строя, окутавшись искрами.

Киро отвернулся, и его авточувства приглушились в ответ.

— Не смотрите на это, — предостерег он.

Кастор Алкад был более-менее прав, когда предполагал, что рыцари слишком невелики, чтобы причинить «Императору» что-то большее, нежели неудобство. Их поразительно сконцентрированный огонь привел к каскаду пробоев реактора на инженерных палубах, однако даже с этими повреждениями можно было бы справиться.

Когда адепты на борту «Идеала Терры» инициировали протоколы предотвращения ущерба, чтобы избежать катастрофического пробоя реактора, их предали изнутри, равно как и снаружи. Многие из сакристанцев, которых они были вынуждены набрать в реакторные отсеки, принадлежали к рыцарским хозяйствам.

И существенно преобладающее большинство этих людей происходило из Дома Девайн.

Тихий саботаж систем сброса давления, вывод из строя механизмов охлаждения и, в конечном итоге, жестокое убийство старших адептов сделали катастрофический пробой реактора неизбежным.

Реактор, дающий энергию титану, представлял собой плененную звезду.

Не прирученную, ни в коем случае.

А реактор в сердце «Императора» был на много порядков мощнее всех прочих.

Пробой в мгновение испарил весь «Идеал Терры», и бурлящий плазменный взрыв вздулся расходящимся облаком белого жара.

Вспышка ослепила всех, кто на нее глядел, выжигая глаза из их черепов. Все в радиусе пятнадцати сотен метров от «Императора» просто исчезло, в один миг сгорев дотла или превратившись в расплавленный металл.

Кошмарные температуры и давление в точке взрыва превратили землю в стекло и с чудовищной скоростью разметали от центра раскаленные газообразные осадки. Находясь внутри плотного гидродинамического фронта, взрыв стал сокрушающим поршнем, который сдавливал окружающий воздух и разносил на куски все, во что бил. Полусфера расходящейся ударной волны устремилась вслед за ревущим шаром плазменного огня, но вскоре затмила его пылающую ярость.

Перегрузка в эпицентре была колоссальна, она выбила в поверхности Молеха глубокий кратер и швырнула в воздух даже самые крупные боевые машины, словно пшеничные зерна, сдутые с ладони фермера.

В первое же мгновение взрыва число погибших с обеих сторон составило десятки тысяч. В следующие секунды оно увеличивалось по экспоненте. Простые смертные в радиусе четырех километров от детонации погибли практически моментально, размазанные накатывающимся сверхдавлением.

Кроме того, те солдаты, которые находились в укрытиях или внутри укрепленных бункеров, прожили на несколько секунд дольше, пока не обрушились грохочущие ударные волны. Все опорные пункты и траншеи обрушились, эту стадию взрыва пережили лишь самые везучие или тяжелобронированные.

Ближе к флангам сейсмическая сила сбивала солдат наземь и прерывала бой, когда до них доходил колоссальный масштаб произошедшего.

Окутанное дымом грибовидное облако плазмы уходило в небо. Оно достигало тринадцати километров в высоту и было окружено постоянно растущими коронами раскаленного до синевы пламени. Палящие ветры с ревом пронеслись по земледельческим равнинам к северу от Луперкалии, выжигая на них всю растительность и жизнь.

Выживших ожидали плазменные ожоги, способные поспорить с любой из отметок, полученных на других планетах, которые раздирала на части война. Центра имперского фронта больше не было, однако тысячи солдат и бронемашин остались сражаться.

Уничтожение «Идеала Терры» было для Молеха лишь началом конца.

На севере и юге, сразу за пределами досягаемости ударной волны, горизонт заволокло облаками пыли. В водоворот сражения вводились свежие войска.

Кастор Алкад крепко вцепился в помятый борт «Носорога». От зрелища гибели «Императора» неверие в нем боролось с ужасом. Поле боя пребывало в беспорядке, мужчины и женщины выползали из обломков, пытаясь понять, что только что случилось.

Практически все собранные имперские боевые машины сражались в тени «Идеала Терры», и от них осталось немногим больше, чем дымящиеся остовы, которых едва хватало, чтобы опознать, какой машине кто из них принадлежал.

— Все кончено, — произнес Дидакус Ферон, выходя из своего «Носорога».

— Нет, — сказал Алкад, указывая туда, где разрозненные командные секции пытались навести подобие порядка в том, что осталось от их сил. — Мы маршируем во имя Молеха.

— Но мы не обязаны умирать за него, — заметил Ферон.

— Придержи свой проклятый язык, — вмешался Киро.

— И не забывай свое место, — огрызнулся Ферон, приблизившись и встав рядом с Алкадом. — Легат, нам нет нужды погибать здесь, только не тогда, когда Ультрамар охвачен войной, и Мстящему Сыну нужно, чтобы мы были рядом с ним.

Алкад ничего не ответил, впервые в жизни не зная, что делать. Теория — это все, но что такое теория, когда вся практика завершилась смертью?

Среди уничтоженной огнем пустоши внизу Алкад заметил, что и враг не избежал кошмарного взрыва. Их армия подверглась точно такому же опустошению. Лишь вражеские титаны пережили взрыв целыми, хотя даже они получили ужасные повреждения.

Они брели сквозь поднятую взрывом пелену пыли и дыма, словно тени. Гигантские убийцы, которым было нечего противопоставить. Даже если бы имперские командиры внизу смогли собрать свои войска, какое оружие, способное сражаться с боевыми машинами предателей, у них осталось?

— Нам нужно возвращаться в Луперкалию, — произнес Ферон.

— И что потом? — требовательно спросил Киро.

— Мы покинем Молех, — сказал Ферон.

— Как? У нас нет корабля.

— Тогда силой заберем его у врага, — ответил Ферон. — Найдем одиночный корабль и возьмем его штурмом. Затем пробьемся из системы и направимся обратно к Пятистам Мирам.

— Ферон, ты уже подверг дисциплинарному взысканию дюжину легионеров, осмелившихся высказать подобную идею, — произнес Киро. — Я вижу на нескольких из наших несчастных выживших красные шлемы.

— Это было до того, как войну закончили одним ударом, — парировал Ферон, снова обращаясь к Алкаду. — Сэр, мы не можем тут оставаться. Гибель на Молехе ничего не даст. В ней нет ничего практического. Нам необходимо отправиться домой и сражаться в битве, которую мы действительно можем выиграть.

— У нас есть долг перед Молехом, — сказал Киро. — Мы поклялись его защищать, нас связывает слово, данное Императору.

Кастор Алкад позволял словам подчиненных накатываться на него, зная, что оба правы и оба абсолютно неправы. Он провел по лицу ладонью, стирая песок и кровь битвы. Подмигнул очередной черной отметке напротив своего имени, еще одной неудаче в список «почти попал» и «поучаствовал».

— Сэр, каковы ваши приказы? — спросил Киро.

Алкад повернулся и поставил ногу на подножку опаленного «Носорога», бросив последний взгляд на развернувшийся внизу ад. На горизонте виднелись несомненные облака пыли от приближающейся бронетехники. Множества бронетехники.

— Вези нас в Луперкалию, — произнес Кастор Алкад.

— Сэр… — начал было Киро, но Алкад вскинул руку.

— Это приказ, — сказал он. — В Луперкалию.

Из обломков своего «Грозового молота» выползла наполовину ослепшая и обгоревшая Тиана Курион. Ее зеленое одеяние почернело от масла и одеревенело от крови, которая непрерывно толчками лилась из живота. Некоторые ребра сломались, и она сомневалась, что левая нога когда-либо сможет выдержать ее вес. Правая рука превратилась в оплавленное месиво почерневших обрубков. Боли еще не было. Боль придет позже, если допустить, что она доживет до этого «позже».

Сверхтяжелая машина лежала на боку, наполовину почернев и сложившись внутрь, будто пластековая моделька, которую оставили слишком близко к огню. Резина на сочленениях и башенках капала, как воск, и Курион увидела кости своего экипажа, выброшенного взрывом.

Она не знала, где они находились.

В ушах звенело от взрыва и контузии. Из обоих сочилась липкая жидкость. Она слышала, но все было приглушенным и тусклым, словно пропущенным сквозь воду. Глаза засыпало пылью, но она видела проблески кошмара сквозь поднимающиеся облака дыма, словно блуждающим термальным потокам хватало ума не терзать ее слишком большим количеством ужасных сцен за чересчур краткий промежуток времени.

Она слышала вопли раненых солдат. Самовоспламенение боеприпасов. Горение топливных цистерн и глухие шаги, которые могли принадлежать только охотящимся вражеским машинам. Временами в поле ее затуманенного зрения забредали окровавленные солдаты. Мужчины и женщины с отсутствующими конечностями и сломленными, остекленевшими лицами. Увидев ее, некоторые поворачивались, но не подавали вида, узнали ли своего командующего.

Ее армия сгинула. Погибла за один удар сердца из-за предательства Девайнов.

Она слышала последние обрывки вокс-перехватов с «Идеала Терры», но не понимала их, пока не развернула «Грозовой молот» к «Императору». Стоило ей отвести взгляд от пикт-планшета, как произошел взрыв.

Как давно это было? Явно недавно.

Ее танк находился далеко от того места, где его окапывали. Сила взрыва швырнула его на сотни метров. Она должна была умереть и не хотела думать, какие кошмарные силы оказались приложены к корпусу «Грозового молота». Удар при приземлении раздавил практически всех внутри танка, кроме нее.

И теперь казалось, что ее обманули.

Курион прислонилась к днищу «Грозового молота». На коленях собралась лужа крови. Она могла узнать смертельную рану по виду. Левой рукой командующая нащупала свой пистолет. Она так и не удосужилась обзавестись красивым личным оружием, и у нее не было фамильного наследия, как у некоторых более надменных полковых командиров. Это был просто стандартный лазерный пистолет типа «Марс». Полный заряд, рифленая рукоять и железные прицельные приспособления. Функциональный, но без прикрас.

Совсем как она сама.

Подойдет. Это было единственное оставшееся у нее оружие, а она где-то читала, что солдату хорошо умереть с оружием в руках.

Перед ней шевельнулась тень. Нечто с габаритами и подвижностью живого существа. Нечто такое, что не должно было быть здесь. Мимо нее проворно прошло огромное чудовище, покрытое чешуей с серым мехом. Его руки и плечи были перевиты нечеловеческими мускулами.

Курион попыталась вспомнить местное название зверя.

Маллагра. Да, точно.

Какого дьявола маллагра делала так далеко к северу? Разве они все не сидят по горам и джунглям? А затем Курион увидела, что чудовище не одно. Десятки таких же зверей бесновались среди окровавленных выживших из ее армии, самозабвенно терзая и пожирая тех. Они двигались с поразительной скоростью, сгребая раненых солдат когтистыми лапами, раздирая их и скармливая в свои пасти-мясорубки.

По полю прыжками перемещались гигантские хищники семейства кошачьих размером с кавалерийских скакунов. В их челюстях безвольно свисали тела в форме. Стаи дрались за трофейную плоть, как будто изголодались. По полю боя в панике понеслись группы подпрыгивающих птицеподобных существ с длинными шеями. Их щелкающие челюсти хватали бегущих солдат и перекусывали надвое. Всего несколько часов назад это была гранд-армия Курион. Издаваемый зверями шум стих, сменившись грохотом двигателей и топотом тяжелых сапог.

Среди дыма и пыли двигались фигуры. Человекоподобные, но крупнее и выше даже абхуманов мигу. Закованные в грязную броню цвета слоновой кости, они пробивались сквозь туман, словно были для этого рождены. Их вел гигант в лохмотьях и доспехе, несущий громадную косу.

А к нему, раскинув руки, направлялся воин такого же телосложения. Он был окутан тенями, но на его груди пылало янтарное око. Он даже не удосужился достать закинутую за плечи огромную булаву.

Колоссы заговорили о проведенной битве и завоеванном мире. У Курион хлынула кровь, и она попыталась расслышать слова гигантов, теперь зная, кто говорит.

Ей следовало бы ненавидеть этих предателей, этих богоподобных существ, расправившихся с ее армией, но, к своему отвращению, она чувствовала лишь благоговение.

Ее зрение начало гаснуть.

По краям ширились серые пятна.

Магистр Войны пожал Мортариону руку по старому обычаю — запястье к запястью. В былую эпоху этот жест был порожден недоверием, однако ныне означал лишь рукопожатие славных воинов.

— Да будут твои планы темны и непостижимы, как ночь, брат, — произнес Мортарион, — а когда придешь в движение, бей, словно молния.

Гор обвел взглядом творящееся вокруг него опустошение, мертвые тела, разбитые орудия войны и ревущих чудовищ. Он ухмыльнулся.

— На войне некоторых из нас убьют, — сказал Гор. — Но мы уничтожим их всех.

Последнее, что увидела Тиана Курион — как два примарха сходятся и с лязгом брони обнимаются, как любимые братья.

Обнимаются, празднуя победу.

21 КЛЯНУСЬ ЖИЗНЬЮ ЧЕЛОВЕК РЯДОМ С ТОБОЙ НАСЛЕДИЕ КОРТЕЗА

Улицы Луперкалии были заполнены людьми, валившими в направлении транзитных платформ. Аливия смотрела через наблюдательные блоки «Галена», как они с гулом движутся к верхнему краю долины. Мужчины, женщины и дети уносили на спинах или в перегруженных машинах все, что могли.

Возле вершины долины она заметила инверсионные следы от загруженных челноков, лихтеров и барж снабжения, которые пытались подняться в воздух.

— Что ты видишь? — спросил Джеф из глубины «Галена».

— Я вижу много напуганных лиц, — отозвалась она.

Аливия знала, что их испуг был оправдан.

Ни у кого не было шансов убраться с планеты лучше одного из ста. И все же, несмотря на весь тот страх, что она увидела в пробивающейся вверх по склону толпе, люди все равно пропускали «Гален». Какое-то глубоко укоренившееся почтение к символу медиков заставляло их отходить с дороги, и Аливии был отвратителен тот факт, что она считала свою необходимость важнее их.

В конце концов, кем она была, чтобы судить, кому покинуть Молех, а кому остаться? И на кратчайший миг она испытала обиду по отношению к тому, кто поставил ее сюда и поручил ей присматривать за его тайной.

Она бросила взгляд внутрь медицинской машины, где сидели Джеф, Вивьен и Миска, а также Ноама Кальвер и Кьелл. Пятеро людей, которых ей было необходимо вытащить с планеты. Пятеро, чье спасение лишит пятерых других шансов выжить. Аливия была более чем готова совершить такой размен.

Однако от этого у нее на сердце не становилось легче.

Вокс-динамик трещал, повторяя все то же сообщение, которое транслировал на протяжении двух последних часов. Говоривший был таким немногословным, прямолинейным и убедительным, какими могут быть только карьерные военные.

Разумеется, сперва она подозревала западню. Ложную надежду, подставленную из враждебности или же по какой-то иной злонамеренной причине. Однако, прослушав сообщение, она уловила блеск неприкрытой истины.

Существовал путь ухода с Молеха.

Имперский корабль пережил войну в пустоте и нашел убежище в поясе астероидов. Проведя ремонт и перевооружение, его капитан совершил акт высочайшей отваги и привел звездолет назад.

«Просвещение Молеха» было готово эвакуировать беженцев и выживших при вторжении Магистра Войны. Окно возможности было узким и уменьшалось с каждой минутой. Вражеские корабли уже сейчас начнут запускать свои реакторы, чтобы покинуть орбиту и пойти на перехват.

Если «Просвещение Молеха» не уйдет в скором времени, то не уйдет никогда.

— Приближаемся к Наветренным Платформам, — сообщил Ансон из водительского отделения. Аливия услышала в его голосе волнение. Ему ничего так не хотелось, как остановить «Гален» и отправиться за своей девушкой, однако у Аливии не было времени идти ему навстречу.

Скоро здесь окажется армия Магистра Войны, а она и без того рискнула слишком сильно, прибыв сюда первой. Будь проклята эта миссия, но она не собиралась дать своим детям умереть на Молехе.

Она улыбнулась. Своим детям.

— Не волнуйся, Ансон, — произнесла Аливия, затуманивая его тревоги и передавая ощущение благополучия. — Уверена, что Фийя ждет тебя здесь. Она бы не ушла без тебя.

— Нет, не ушла бы, — с облегчением в голосе согласился Ансон.

Она оправдала свою ложь, сказав самой себе, что та сохранит ему жизнь.

«Гален» с грохотом остановился, и Аливия оттащила в сторону боковую дверь машины. Первым делом на нее обрушился запах города, вонь теплых пряностей и дымящегося металла, которая исходила от пожаров, горящих под горой Торгер.

Это, да еще запах тысяч вопящих людей, столпившихся перед воротами посадочных платформ. Атмосфера была угрожающей, и построившиеся подразделения Стражи Рассвета изо всех сил старались сдерживать беспорядки. Смесь эмоций была мощной. Аливия, как могла, старалась отключиться от них, но это было в ее силах лишь до определенной степени.

Она подавила рыдания и откинулась обратно внутрь «Галена».

— Джеф, веди девочек, — произнесла она. — Ноама, Кьелл, вам тоже пора убираться.

Она ударила ладонью по водительской двери.

— Ансон, вылезай. Ты мне тоже нужен.

Джеф выбрался из «Галена», разинув рот от изумления размерами города вокруг. Ноама Кальвер и Кьелл помогли девочкам слезть вниз и прижали к себе, когда стена окружающих тел приблизилась.

— А что с нами? — спросил один из раненых солдат, попросивший их подвезти его назад в Луперкалию.

— Вы все остаетесь на месте, — сказала она, добавив к своим словам усиливающий импульс. — Мне понадобится каждый из вас. Ты, как тебя зовут?

— Валанс. Капрал Аркадийских Добровольцев.

— Водил «Гален» раньше?

— Нет, мэм, но провел какое-то время на «Троянце», — отозвался Валанс. — Разница будет невелика.

— Хорошо, залезай вперед и не глуши мотор. Когда я тут закончу, нам придется поторопиться, чтобы попасть в Святилище. Ясно?

Мужчина кивнул и направился вперед, в водительское отделение.

Аливия повернулась к остальным.

— Держитесь за руки и не отпускайте, чтобы бы ни случилось. Что угодно, понятно?

Те закивали, и она почувствовала их страх. Они взялись за руки, и Аливия протянула им свои. Вивьен взялась за одну, Миска за другую, взрослые оказались позади узкой буквой V, и она двинулась вглубь толпы.

До ворот посадочных площадок было около сотни метров, и с каждым раздававшимся ревом нагруженных двигателей, отрывающихся от земли, настроение толпы все ухудшалось. Аливия не знала, какими критериями руководствуется Стража Рассвета, чтобы решить, кто проходит, а кто нет, но она подозревала, что большинство из присутствующих здесь людей им не соответствуют.

Она проталкивалась вперед, и ее встречали враждебными взглядами и ругательствами, но она направляла всех в сторону. Напряжение изматывало. Она никогда не считала подобные вещи легкими, как, казалось, делал Джон. Ее таланты были направлены в сторону эмпатических, менее открытых способов манипуляции. Приходилось по-настоящему напрягаться, и каждое новое успокаивающее прикосновение стоило ей больше, чем предыдущее.

Однако это работало, и толпа отступала, давая ей место.

На случай, если все станет действительно скверно, во внутренний карман куртки была засунута ее заряженная ферлахская серпента. Ей не хотелось думать о том, что случится с девочками, если зайдет настолько далеко.

От ворот доносились сердитые голоса. Раздраженные требования, настойчивые мольбы и отчаянные попытки убедить. К большинству были глухи, однако по периодически раздававшемуся стуку и лязгу двери она поняла, что, по крайней мере, кто-то проходит.

Аливия протолкалась вперед. Мужчина в богато расшитом сюртуке развернулся, чтобы обругать ее, но вместо этого сделал шаг в сторону с озадаченным выражением на лице.

— Нет, мисс, после вас, — произнес он.

Аливия кивнула и перевела свое внимание на стражу ворот. Ей было нужно действовать быстро. Возможно, человек рядом с ней и оказался достаточно податливым, чтобы пропустить ее, однако люди позади него не будут столь понимающими.

У охранника ворот была висящая на ремне винтовка, он держал инфопланшет и стилус. Список утвержденных персон, квоты? Неважно, это был ее пропуск на посадочные площадки.

— Нам нужно пройти, — произнесла Аливия, применяя более грубую форму убеждения, чем использовала бы при обычных обстоятельствах. — Мы есть в списке.

— Имя?

— Аливия Сурека, — сказала она и повернулась, чтобы вытолкнуть остальных вперед и сообщить стражнику их имена. Тот наморщился, прочесывая планшет взглядом. Аливия напряглась, чтобы воздействовать на центры восприятия у него в мозгу. Он был из Муниторума. Без воображения. Человек, рожденный жить согласно спискам.

— Смотрите, вот, — произнесла она, протянув руку через ворота и положив ее ему на запястье. — Мы в этом списке.

Мужчина покачал головой, но Аливия вызвала у него в сознании имена ее семьи и Кьелла с Ноамой.

— Я не вижу ваших… ах, погодите, вот же они, — сказал он и кивнул отделению солдат у рычагов управления воротами. — Заходят пятеро.

Ворота представляли собой крестовину, которую разблокировали, чтобы пропустить внутрь запрошенное количество людей. Такие ворота невозможно с легкостью взять штурмом, когда они открываются.

Первыми зашли Кьелл и Ансон, которые были только рады нежданному шансу убраться с планеты. Ноама направилась за ними, но прежде, чем она успела пройти, Аливия крепко обняла ее.

— Присмотри за ними ради меня, — шепнула Аливия.

Ноама кивнула.

— Я бы в любом случае так поступила. Что бы ты ни сделала с охранником для меня, тебе не было нужды этого делать.

— Извини, — сказала Аливия, залившись краской от стыда. — Я знаю, что так и будет.

— Будь осторожна, — произнесла Ноама. — И что бы ты ни собиралась делать, делай быстро. Ты нужна этим девочкам.

Аливия кивнула, и Джеф подтолкнул девочек к воротам. Она обняла его.

— Будь аккуратен и позаботься о наших прекрасных девчушках.

Он улыбнулся. А потом на него обрушился смысл ее слов.

— Погоди, что? Ты остаешься?

— Да, — ответила она. — Я должна.

— Ты не идешь с нами? — спросила Вивьен, и ее глаза наполнились слезами. Аливия опустилась на колени рядом с девочкой и обняла ее.

— Мне все еще нужно кое-что тут сделать, — сказала она.

Миска обхватила ее руками.

— Лив, пойдем с нами. Пожалуйста.

Аливия крепко их обняла и всего на мгновение подумала, не пройти ли просто за ворота. Сесть в челнок и направиться на «Просвещение Молеха». Кто ее осудит? Что она могла сделать против мощи целой армии?

Мгновение прошло, но мысль о том, что она никогда больше не увидит девочек, была как холодный нож в сердце. Она крепко держала Вивьен и Миску, и по ее лицу бежали слезы.

— Мне жаль, но я не могу пойти с вами.

— Почему? — всхлипнула Вивьен. — Пожалуйста, не бросай нас.

— У вас есть ваш отец, — сказала Аливия. — И Ноама с Кьеллом за вами присмотрят. Мне нужно здесь кое-что сделать, поэтому я не могу уйти. Пока не могу. Давным-давно я дала слово, и не могу его нарушить. Как бы мне того не хотелось.

— Пойдем с нами, — повторила Миска. — Пожалуйста, я тебя люблю и не хочу, чтобы ты умерла.

— Я не собираюсь умирать, — произнесла Аливия. — И когда я закончу, то приду к вам.

— Обещаешь? — спросила Вивьен.

— Клянусь жизнью, — сказала Аливия, зная, что это обещание ей никогда не исполнить. За все годы она нарушила множество обещаний, но от этого делалось больнее всего.

Она успокоила страхи девочек мягким импульсом.

— Слушайте, вам нужно идти. Там челнок, который отвезет вас на звездолет, и это будет самое большое приключение, которое у вас когда-либо случалось. А когда я здесь закончу, встретимся на борту. Разделим приключение, а?

Они закивали, и от веры, которая читалась у них на лицах, у нее едва не разбилось сердце. Аливии ничего так не хотелось, как сесть в этот челнок с ними, навсегда покинуть Молех, но старое обещание держало ее крепче.

Она полезла под куртку и достала потрепанный сборник сказок. Он был с ней дольше, чем она могла упомнить, но там, куда она направлялась, от него бы не было никакого толку. Ей не нравилась мысль, что книга закончит свои дни, навеки затерявшись под поверхностью Молеха, и она вложила ее в руки Вивьен.

И сомкнула пальцы девочки на корешке книги.

— Вив, я хочу, чтобы ты приглядела за ней ради меня, — произнесла Аливия. — Это очень особенная книга, и истории из нее не дадут вам бояться.

Вивьен кивнула и прижала книгу к груди.

— Все будет окей? — спросила Миска.

— Да, — ответила Аливия сквозь слезы. — Все будет окей.

Возле шеи подул вздох из прошлого, прохладный и пронизывающий, несмотря на изоляцию брони. Локен двигался медленно, стараясь сконцентрироваться на спине доспеха Ареса Войтека. Три серворуки того были плотно прижаты к телу, четвертая держала пассивный ауспик, следивший за окружающим пространством.

На этом уровне внутри «Мстительного духа» уже присутствовали внутренние охранные сканеры, и всякий раз, когда Войтек вскидывал ладонь, они останавливались, и Тубал Каин разрабатывал обходной маршрут. Часто таким образом они попадали в места, которые стоило отметить, и указания символов футарка Брора стали еще сложнее.

— Что, если их увидит один из Сынов Гора? — поинтересовался Варрен.

— Не увидит, — отозвался Брор. — А если и увидит, то что?

— Ну, они их попросту не сотрут?

Локен уже размышлял о том же самом, но Брор лишь пожал плечами.

— Сотрут, а может и нет. Нет смысла тревожиться на этот счет.

Локен услышал звук, похожий на шлепок ладонью по трубам. Он остановился и опустился на одно колено, вскинув в воздух кулак.

— Что такое? — прошипел Ногай.

— Мне показалось, я что-то слышал.

— Севериан? Есть что-нибудь впереди?

Вокс зачирикал, захлебываясь помехами. По мере их приближения к носу корабля так бывало все чаще. Войтек утверждал, что дело в повышении плотности машинных духов, но Локен не был в этом так уверен, хотя и не мог сказать, что бы это могло быть по его мнению.

— Ты не думаешь, что я бы об этом сказал? — отозвался Севериан.

— Это значит «нет»?

— Да, это «нет». А теперь заткнись и дай мне работать.

Они вышли в передние галереи, двинувшись по одному из служебных туннелей, который шел по всей длине корабля. Следуя за курсографом Каина в направлении носа, Локен осознал, что эту область корабля уже видел раньше.

Или, если точнее, она казалась местом, где он бывал.

Он остановился, чтобы удостовериться, что не ошибся.

Нет, это было одно из таких мест — уединенный забытый уголок в многослойной структуре корабля. Сейчас он был темным, как и тогда, с прикрученных к потолку труб капала солоноватая вода. В маслянистых лужах плавали остатки сгоревших свечей.

— Что-то не так? — спросил Варрен.

— Не могу сказать, — отозвался Локен.

Варрен фыркнул и двинулся дальше. Локен пропустил мимо Ногая с Тюрфингром. Рубио остановился рядом с ним.

— Скажешь мне, если начнешь слышать голоса, да?

— Конечно, — произнес Локен.

Они продолжили движение, входя, как уже знал Локен, в затхлое сводчатое помещение, полное отголосков прошлого и плавающих в воздухе хлопьев пепла. Внутреннее пространство было обрамлено железными прутьями, повсюду лежали многочисленные разбросанные бочки из-под масла, из которых на палубу лились серые отходы.

Следопыты окружили Севериана и Каина, которые стояли на коленях посреди комнаты, тихо переговариваясь над наспех нацарапанной поверх пепла картой.

— Где мы? — спросил Ногай. — Не похоже, что это заслуживает пометки. Я думал, план состоял в том, чтобы искать значимые места.

— Это место значимо, — произнес Локен. — Более, чем ты сознаешь.

— Это просто трюм, — сказал Рубио, наморщив нос. — Здесь воняет.

— Это здесь они впервые встретились, да? — спросил Круз.

Локен кивнул.

— Здесь встретился кто? — поинтересовался Войтек.

— Безмолвный орден.

— Что?

— Воинская ложа, — произнес Рубио, обходя помещение по кругу. К стенам до сих пор лепились леса, которые подпирали их, словно стальные кости. Брошенные пылезащитные чехлы свисали, как нераскрашенные знамена, будто толпа мастеров могла вернуться в любой момент. — Это здесь она началась, порча.

— Нет, — сказал Локен. — Она началась задолго до этого места, но здесь она пустила корни.

— Ты был одним из членов? — спросил Севериан.

— Нет. А ты?

Севериан покачал головой.

— Это было уже после меня. А как насчет тебя, старик?

Круз расправил плечи, словно его оскорбила сама идея.

— Конечно, нет. Когда Эреб принес это в Легион, я не понял, зачем нам нужно подобное. Сказал об этом тогда, говорю и сейчас.

Локен пошел по залу, мысленно возвращаясь в то время, когда посетил встречу вместе с Торгаддоном.

— Я приходил сюда однажды, — произнес он. — Не конкретно в это помещение, но в точно такое же.

— Мне казалось, ты сказал, что не был одним из членов, — заметил Брор.

— Я и не был. Меня привел сюда Торгаддон, он думал, что я могу пожелать войти в орден.

— Так почему же не вошел? — поинтересовался Варрен.

— Я заходил взглянуть, чем занимался орден, — сказал Локен. — Воин из моей роты… погиб. Он был одним из членов, и мне хотелось узнать, не связан ли орден каким-либо образом с его смертью.

— Он был связан?

— Не напрямую, нет, однако даже после того, как я увидел, что внешне это не более чем безобидное собрание воинов, у меня оставалось ощущение, будто там что-то начинается. Они слишком хорошо научились хранить тайны, а я не смог заставить себя полностью довериться группе, которая окружает себя такой секретностью.

— Хорошие инстинкты, — заметил Рубио.

Локен кивнул, но прежде, чем он успел ответить, с лесов у стены спрыгнул Рама Караян. Космодесантник в полном доспехе обладал существенной массой, однако ему удалось приземлиться почти беззвучно.

— Прячьтесь, — произнес Караян. — Кто-то приближается.

Они сходились группами по трое-четверо: смертные в масках и тяжелых одеяниях с капюшонами. Локен наблюдал, как они собираются вокруг того, что ему первоначально показалось нерабочим узлом трубопровода. Он был накрыт перевязанным брезентом, но когда первые из незваных гостей зала разрезали веревки и сняли чехол, Локен увидел, насколько был не прав.

Это было не места сбора ложи, по крайней мере, больше не было.

Он попытался подобрать слово.

Святилище. Храм.

Под брезентом помещался алтарь, массивный плинт из пыльной обожженной глины цвета охры, казавшейся странно знакомой. Ему потребовалась секунда, чтобы вспомнить, где ему доводилось видеть в точности такой же камень.

— Давин, — прошептал он. — Этот алтарный камень, он с Давина.

Когда он заговорил, Севериан поднял глаза, покачал головой и поднес палец к губам. Верующие продолжали безмолвно и благоговейно прибывать, пока помещение не заполнило больше сотни человек.

Никто не произносил ни слова, словно они были заняты неким скорбным делом. Некоторые преклонили колени перед алтарем, пока остальные поднимали опрокинутые бочки из-под масла и заново разжигали огни при помощи ветоши, пачек бумаги и склянок с вязким горючим.

Топливо быстро занялось, и вскоре в зале стало тепло от жара пламени. На стенах закачались тени, которые прерывали и рассекали тела, движущиеся в такт какой-то неслышимой музыке.

Наконец, появилась последняя группа из восьми человек, которые вели к алтарю полураздетую фигуру. Ее тело явно принадлежало трансчеловеку, оно бугрилось мускулами и подкожными костяными щитками. На плечи была наброшена длинная риза из лиловой ткани, свисавшая ниже пояса.

Севериан постучал двумя пальцами себе по глазам, а затем указал ими на обнаженную фигуру, приподняв брови.

Локен покачал головой. Нет, он ее не узнавал.

Фигуру подвели к алтарю и приковали к палубе. Риза упала с плеч легионера, и только тогда Локен увидел у него на лопатке татуировку в виде Ультимы.

— Почему он не отбивается? — прошептал Локен, и на сей раз Севериан отозвался.

— Может, одурманен? Посмотри, как он двигается.

Локен повиновался и увидел, что Севериан, скорее всего, прав. На лице воина было безвольное сомнамбулическое выражение. Руки болтались по бокам, голова опала на грудь.

Приковав Ультрадесантника к палубе, фигуры в рясах начали монотонно распевать исковерканные созвучия, перекрывающиеся не-звуки, которые авточувства Локена фиксировали как пронзительные помехи, похожие на укусы насекомых.

Когда пение достигло пика, в помещение вошла еще одна фигура, столь же генетически усовершенствованная, как и привязанный воин. На ней тоже было одеяние с капюшоном, однако Локен немедленно узнал целеустремленную походку и раскачивающиеся плечи.

— Сергар Таргост, — произнес он. — Магистр ложи.

Пальцы Локена сомкнулись на рукояти цепного меча, но Севериан протянул руку вниз, сжав тыльник оружия. Он покачал головой.

— Он должен умереть, — сказал Локен, когда Таргост зачерпнул из пылающей бочки пригоршню пепла и прижал ее к груди скованного воина.

— Не сейчас, — ответил Севериан.

— А когда?

Таргост извлек из-под своего одеяния меч с коротким клинком — гладий с полукруглым тыльником. Сынам Гора не нравился гладий. Слишком короткий и слишком механистичный. Больше подходит воинам, которые сражаются, как одно целое.

Клинок тускло блестел, словно его покрывал слой угольной пыли. Таргост начал вырезать им на теле пленника круговые бороздки. Ультрадесантник не кричал. Локен не мог сказать, в чем причина — в его мужестве, или же в состоянии искусственно вызванной фуги.

— Когда? — требовательно повторил Локен. Слишком громко. Головы повернулись вверх, вглядываясь во мрак. Их было невозможно увидеть, однако Локен затаил дыхание, и магистр ложи продолжил ритуальные истязания.

Взгляд Севериан полыхнул злобой, а затем метнулся к самой высокой точке лесов на другом конце помещения. Локен ничего не видел, только стык балки и крыши. Место, где пламя не отбрасывало тени там, где должно было.

— Караян?

Севериан кивнул.

— Дай ему выстрелить.

Локена уязвляло, что убить Таргоста выпадет кому-то не из XVI Легиона, однако логика Севериана была здравой. Он выпустил эфес меча и развел пальцы, демонстрируя согласие.

— Будь наготове с этим клинком, — произнес Севериан. — Никто не уйдет.

Севериан посмотрел наверх, в тень, и постучал пальцем по центру своего шлема, ровно между глазных линз.

Он поднял три пальца. Два. Один.

Тень озарилась приглушенной дульной вспышкой, и на фоне крыши мелькнул силуэт Рамы Караяна. Локен задержался ровно настолько, чтобы посмотреть, как падает Таргост, а затем выпрыгнул из укрытия.

Он пролетел семь метров и приземлился с гулким ударом, от которого прогнулась плита пола. Его меч с ревом покинул ножны, и он врезался в культистов. Зубья клинка рвали их, при каждом ударе сплеча и сверху вниз перемалывая мясо, кости и одеяния.

Локен помчался к арке входа, через которую они зашли, и встал, будто мифический страж, преграждающий герою путь дальше. Однако это были не герои, а отбросы человечества, отребье, устремившееся за обещанием легкой добычи, которое дали порочные силы, действовавшие внутри Легиона.

Они не годились для войны и могли лишь петь, молиться и проливать чужую достойную кровь для вредоносных чуждых сил. Они бросались на него с кривыми клинками и дубинками, сделанными из обломков разрушающегося внутреннего убранства корабля.

Он позволял им приблизиться и безжалостно рубил.

Среди культистов спрыгнули вниз остальные следопыты. Цепной топор Варрена прорубал кровавый путь. Серворуки Войтека поднимали людей над полом и разрывали на части, будто жестокий ребенок пойманное насекомое. Тюрфингр дрался голыми кулаками и хрипло рычал, как будто боролся с верными друзьями.

Локен потерял счет тем, кого он убил.

Их было недостаточно, но, в конце концов, убивать стало больше некого.

Он был покрыт кровью с головы до ног. Несмотря на всепоглощающую убийственную ярость, он чувствовал возле своего плеча чужое присутствие, как будто каждый его удар направлял мастер-фехтовальщик. Внутри шлема раздавался хриплый и гулкий звук, хотя он не сбивался с дыхания.

Локен моргнул, приходя в себя после секунд, которые продолжалась резня.

Рубио стоял посреди груды трупов, его кулаки окутывало смертоносное пламя. С топора Каина капала кровь, Севериан чистил свой боевой нож рясой обезглавленного мертвеца. Брор Тюрфингр сплюнул чужую кровь и вытер перемазанный подбородок локтем.

Круз и Каин осторожно приблизились к Сергару Таргосту, но Локен оставил павшего магистра ложи без внимания. Вместо этого он направился помочь Аресу Войтеку и Ногаю с пленным Ультрадесантником. Пока серворуки Войтека перерезали цепи, приковывавшие того к палубе, Ногай опустился на колени рядом с ним и приложил руку к боковой стороне его шеи.

— Друг мой, что они с тобой сделали? — спросил Рубио, срывая с себя шлем. На окружавшей его голову кристаллической матрице больше не плясало свечение, однако в глазах ярко горел огонь.

— Ты его знаешь? — поинтересовался Локен, заметив во взгляде Рубио узнавание.

— Проксимо Тархон, — произнес Рубио. — Офицер Двадцать пятой роты. Мы шли вместе с ними на Арригате, когда нас вел Эрикон Гай.

Локен слишком хорошо помнил тот пропитанный кровью мир. Он бросил взгляд на Варрена и увидел, что тот тоже его вспомнил. Однако сейчас было не время предаваться сожалениям о минувшем.

— Во имя Трона, как он здесь оказался? — спросил Локен.

Рубио опустился на колени возле покачивающегося пленника.

— А как каждый из нас оказался на своем месте? Случайность, невезение? Должно быть, Сыны Гора захватили его в бою.

— Так теперь Ультрадесантники дают брать себя в плен, да? — поинтересовался Варрен, чистя зубья своего топора от крови.

Рубио бросил на него злой взгляд, но не стал расходовать слова на бывшего Пожирателя Миров. Вместо этого он обернулся к Алтану Ногаю.

— Что они с ним сделали?

— Пока не знаю, — произнес Ногай, вводя стержень сбора данных в резьбовые разъемы, врезанные в тело Проксимо Тархона. — Скорее всего, мощные наркотики, но скоро я буду знать больше. Не волнуйся, мы его вернем.

Кончик пальца Рубио прошелся по разрезам на коже Тархона, и Локен ощутил отчетливую тошноту от очевидности их предназначения.

— Узнаешь их? — спросил он.

— Я видел такие же метки у примитивных племенных культур, которые Тринадцатому Легиону приходилось искоренять в первые годы Крестового похода, — произнес Рубио. Его кулаки сжались, а голос выдавал глубину его ярости. На капюшоне замерцало холодное пламя, и дыхание Локена превратилось в дымку.

— Что это такое? — спросил он.

— Предвестье призыва.

— Что это означает?

— Это означает малефикарум, — сказал Брор Тюрфингр, ткнув красным большим пальцем в сторону Таргоста. — Мертвец пытался поднять упыря из Нижнего Мира и облачить его в плоть этого человека.

— Упрощенное толкование, — заметил Рубио, вскинув руку, чтобы упредить нарастающий гнев Брора, — однако, по сути верно.

— И это у него был не первый раз, — прорычал Брор. — Посмотрите на порезы. Ни запинок, ни ошибок. Он уже так резал раньше. На слишком многих других телах, много раз. Этому повезло, что здесь оказались мы.

Локен оставил их и вернулся к Крузу и Каину, стоявшим на коленях возле тела Сергара Таргоста.

Магистр ложи лежал на спине, капюшон сорвало проходящим модифицированным зарядом Караяна. То, что осталось от головы, представляло собой раздробленное месиво из растекающейся мозговой ткани и погнутых металлических фиксаторов. На лоскутах кожи и фрагментах черепа болтались костяные крючки. Один глаз превратился в размазанный кусок разорванной взрывом плоти, другой — в налитую кровью сферу, из которой капали красные слезы.

— Слишком легкий конец для тебя, — сказал Локен.

— Самус здесь, — произнес Таргост и сел.

Круз отшатнулся, упав на пол, а кулак магистра ложи врезался в горло Каина, разрывая замки горжета голой рукой. Бывшему Железному Воину не хватало воздуха, чтобы закричать, пока изуродованная мертвая тварь выдирала у него из горла жилистые мясистые трубки.

Брызнуло катастрофическое количество крови. Жизнь обрывалась.

Каин рухнул назад, тщетно силясь остановить поток, а Таргост поднялся на ноги. Изуродованное место, где ранее помещалась его голова, заполнилось черным пламенем, смутно напоминавшим по форме череп.

— Самус — человек рядом с тобой, — произнес он.

«Царица Савская» яростно пылала, из разорванного нутра «Грозовой птицы» поднимались бурлящие столбы густого черного дыма, тянувшиеся к крыше пещерного ангара. От остальных десантно-штурмовых кораблей тоже не было проку. Мелта-бомбы превратили ядра их двигателей в шлак, а связки бронебойных и осколочных гранат разнесли все механизмы управления внутри кабин в металлолом.

Тридцать Ультрадесантников, переживших бойню, наблюдали, как их спасение с поверхности Молеха горит, обращаясь в руины. Позади на холостом ходу работали их «Носороги». Двигатели кашляли и давились, также умирая.

Аркадон Киро дерзко встал перед устроенным им инферно и поставил рядом с собой знамя Ультимы XIII Легиона — единственное, что он спас из содержимого «Царицы Савской» после того, как опустошил ее от вооружения и боеприпасов.

Его шлем был пристегнут к поясу магнитным замком, ребристые рукиэкспериментальной сервообвязки были сложены за плечами.

По вымазанному пеплом лицу текли слезы.

— Что ты сделал? — ошеломленно спросил Кастор Алкад.

— То, что должен был, — ответил Киро. — Я это сделал потому, что не собирались делать вы.

Дидакус Ферон двинулся к упорствующему технодесантнику, но Алкад удержал его. Схватка легионера с легионером была плоха сама по себе, но Ультрадесантнику драться с Ультрадесантником? Немыслимо, даже во времена, когда подобные мысли стали нормой.

— Ты убил нас всех, — произнес Ферон. — Вырыл нам могилы на этой жалкой скале.

— Жалкой скале, вверенной нам Императором, — напомнил Киро. — Или ты забыл клятву, которую мы давали?

— Я ничего не забыл, — сказал Ферон.

— Ты забыл, в чем сила твоей клятвы.

— Ну так напомни мне.

— В том, что, принося ее, ты просишь Императора быть свидетелем данных тобой обещаний и ожидаешь, что понесешь ответственность за то, как сдержишь их.

Ферон сжал руку на эфесе своего меча. Алкад знал, что ему хватит малейшей провокации, чтобы обнажить оружие и ударить Киро. Ферон был рожден и воспитан на Калте. Бесцеремонный, но с благородством в сердце, и только это не давало ему убить Киро на месте.

— Мой родной мир горит, — произнес Ферон. — Однако Ультрамар еще можно спасти. Эта планета потеряна. Если мы здесь умрем, что это даст? Как это послужит Императору, Киро? Мы — Его Ангелы Смерти, а эта война против Гора опрокинула доску.

Ферон протянул руку к трепетавшему на наплечнике опаленному свитку с клятвой, прикрепленному к выпуклой пластине расплавившейся восковой печатью. Он сорвал его и отшвырнул прочь.

— Клятва погибнуть напрасно — это вообще не клятва, — сказал он. — Калт нуждается в нас, а ты не допустил меня туда.

— Времена испытаний не отменяют нашей обязанности исполнять клятву, — ответил Киро. — В такие моменты это требуется даже сильнее чем тогда, когда ее легко соблюдать.

Ферон выхватил меч. У него побелели костяшки.

Алкад набрал воздуха. Это зашло достаточно далеко.

— Центурион!

Ферон обернулся. Его лицо было багровым от злости.

Алкаду была знакома эта злость. Он тоже ее чувствовал, но, несмотря на кошмар, творившийся на севере у них за спиной, свои позиции восстановила холодная практичность.

— Оставь его, Дидакус, он прав, — произнес Алкад, испустив протяжный вздох смирения. — Клятва — это не клятва, если ее можно отставить в сторону согласно своим желаниям. Мы поклялись защищать Молех, и именно так мы и поступим.

— Легат, мы все еще можем выбраться с планеты, — произнес Ферон. Его злость не уменьшилась, однако покидала его с каждым сказанным словом. — Мы можем завладеть другим орбитальным челноком. Захватить корабль, пригодный для перелета в варпе, и пробиваться. Еще можем все изменить. Тридцать Ультрадесантников — не та сила, которую можно легко сбросить со счетов.

— Я принял решение, — сказал Алкад. — Вопрос закрыт. Мы маршируем во имя Молеха.

Ферон начал было подбирать аргументы, но Алкад прервал его прежде, чем он смог продолжить спор.

— Я сказал: вопрос закрыт.

Какое-то мгновение он гадал, не нападет ли на него Ферон, однако десятилетия верности долгу сокрушили всякие мысли о неповиновении.

— Как скажете, легат, — произнес Ферон. — Мы маршируем во имя Молеха.

Алкад жестом отправил своих воинов к груде ящиков с боеприпасами и оружием, которые Киро забрал с десантных кораблей.

— Собирайте все стволы и клинки, которые вам нужны, — велел он.

Он подошел к Киро и встал перед ним.

— В любой другой день я бы заставил тебя носить красный цвет дисциплинарного взыскания, но мне нужны все болтеры, какие я могу собрать. Возвращайся в строй и возьми с собой это знамя. Если мы здесь умрем, то умрем под Ультимой.

Внимание Алкада привлекло движение на входе в ангар.

В пещеру въехала кренящаяся широкая машина Армии, и тридцать болтеров рывком вскинулись ей навстречу. Автоматические системы вооружения нацелились на нее, но Киро быстро ввел перехватывающую команду, увидев нарисованный на лобовом скате красный символ кадуцея.

На борту откатилась тяжелая дверь, и вниз выпрыгнула стройная женщина в запятнанной кровью куртке и износостойкой форме, которая была ей на несколько размеров велика. За ней появилось пять человек. Судя по манере держаться, Армия. У всех было оружие, однако они не представляли угрозы.

— Кто, черт подери, вы такие? — требовательно спросил Алкад.

Женщина с облегчением улыбнулась.

— Легат Алкад, — произнесла она. — Меня зовут Аливия Сурека, и мне очень нужна ваша помощь.

22 НЕ УЛЛАНОР ЭТО СТРАХ ВРАТА АДА

В отличие от момента прибытия Аливии Суреки, когда Магистр Войны вошел в Луперкалию, город казался брошенным. Первыми появились колонны Легионес Астартес, которые маршировали под знаменами с волчьими головами и племенными рунами Барбаруса, пока солнце клонилось к закату.

Рота Аксиманда несла кровавые трофеи, взятые у побежденного XIII Легиона, а юстаэринцы Эзекиля волокли за собой опаленные знамена Легио Круциус, чтобы другие могли топтать их.

К саркофагу «Контемптора» было пригвождено тело Тианы Курион.

За пехотой пошли почерневшие от дыма танки и шагающие машины Вульпы, Интерфектор, Вулканум и Мортис. Их боевые горны исторгали триумфальный рев.

Те из горожан, кто еще не бежал в окружающие деревни и не рискнул направиться на верхние транзитные платформы в надежде обеспечить себе уход с планеты, в ужасе сбились по домам. Вдали рванулись к нему последние несколько челноков.

Из-под защиты парапетов и ставен за прибытием армии следили подозрительные взгляды. Помимо любопытства, помимо мазохистской потребности видеть своих покорителей Гор узнал пронизывающий до костей страх.

— В прошлый раз, когда я входил в этот город, я гордо шел с Джагатаем и Львом, празднуя славный триумф, — произнес Гор. — Я шагал по правую руку от отца, и люди ликующе выкрикивали мое имя.

Мортарион фыркнул с мрачным весельем.

— Да, не совсем Улланор, верно?

Гор обернулся к трем членам Морниваля, шедшим позади него. Их группа представляла собой жалкое зрелище. Они были покрыты боевыми шрамами и ожогами, но, тем не менее, оставались победителями. Особенно видавшим виды казался Эзекиль. Его глаза были опущены, лицо выражало жестокость.

— Что вы думаете, мои сыновья? — поинтересовался Магистр Войны, когда они прошли под огромной аркой второй стены.

— О чем? — спросил Аксиманд.

— Почему эти люди не приветствуют наш приход?

— Если не считать того обстоятельства, что мы перебили их армию? — уточнил Кибре.

Гор отмахнулся от этого шутливого замечания.

— Они боятся, — произнес Аксиманд.

— Чего? Что я предам их всех смерти?

— Возможно, но более вероятно, что они боятся перемен. Прямо сейчас большинство из этих людей гадает, что будет означать для них наш приход. Поработят их, или освободят? Станут они богаче, или беднее? Как и все крошечные шестеренки в огромной машине, они знают, что малосущественно, чья рука лежит на рычаге, важно лишь то, что она его поворачивает.

— Дай им время, — сказал Гор. — Они вновь будут скандировать мое имя, когда я принесу им корону Терры.

— Так теперь корона? — произнес Мортарион. — Тебе было недостаточно того, что тебя сделали Магистром Войны, и теперь ты собираешься стать королем?

— Ты уже успел забыть? — поинтересовался Гор, когда в поле зрения возникли возносящиеся ввысь башни и золоченые купола.

— Забыть что?

— Я не собираюсь становиться ни королем, ни даже Императором, — произнес Гор. — Я собираюсь стать богом.

Таргост, или тварь внутри Таргоста, потянулся к Йактону Крузу. Его лицо пузырилось, словно поверхность грязевой трясины. Смрад был ужасающим. Круз отползал на спине, нащупывая пистолет.

Брор Тюрфингр бросился на тварь-Самуса, но это было все равно, что пытаться остановить ногу титана «Полководец». Самус ударом отшвырнул фенрисийца прочь, как человек прихлопывает надоедливую муху. Брор приземлился на горящую бочку и покатился, разбрасывая ее содержимое дождем тлеющих углей.

Челюсти твари с треском широко распахнулись, и изнутри черепа начал сочиться кипящий черный ихор. Из обрубка шеи высунулись зазубренные треугольные зубы и появилось множество хлещущих туда-сюда вертикальных языков, шершавых и раздвоенных. В бурлящей вязкой массе призрачного черепа возникли многочисленные светящиеся глаза.

Тело вытянулось вверх, из нижних конечностей прорастали пораженные болезнью корни, которые расходились по полу, словно маслянистые канаты.

— Я — Самус, — хрипло дыша сквозь мускус, пробулькало существо, и это имя затронуло ужасную струну в сердце Локена. В воздухе появился привкус электричества и металла. На стенах задвигались тени, не зависящие от света пламени.

Самус. Он знал это имя. Знал по миру, который привели к Согласию давным-давно в другой жизни. Слышал по воксу и в воздухе Шестьдесят Три — Девятнадцать. Слышал, как его произнес Ксавьер Джубал прямо перед тем, как открыть огонь по своим братьям.

Шепчущие Вершины.

Локен вновь оказался там, в той поблескивающей пещере, сражаясь с товарищем-легионером, когда распались основы его мира.

У него в руке был меч, но он не мог его поднять.

Это страх.

Это было то, с чем смертные имели дело каждый день своей жизни. Страх перед чужими, страх перед войной, страх перед болью, перед болезнью. Страх подвести тех, кто им доверился.

Как возможно было так жить?

Локена парализовало, налившиеся свинцом руки висели по бокам.

Варрен атаковал, погрузив лезвие своего топора в живот Самуса. Пилящие зубья вгрызлись глубоко. Тварь согнулась и оторвала Варрена от пола, ее круглый рот сомкнулся на его плече. Брызнула кровь, и руку Варрена свело судорогой, он выпустил топор.

Руки Войтека рубили бока существа, Севериан рассекал хрящевидные отростки, которые хлестали из преображающейся плоти Таргоста. Сделанный сверху выстрел пробил призрачный череп.

Караян.

Круз наконец-то достал свой пистолет и вгонял в грудь существа один болт за другим. Оно полностью поглощало массореактивные заряды без какого-либо эффекта.

Самус захохотал и швырнул Варрена в сторону. Тот упал на расстоянии в сорок метров, возле алтаря из давинского камня. Брор Тюрфингр поднялся и заорал что-то Крузу с Северианом. Алтан Ногай что-то крикнул в ответ, в его голосе слышалось удивление.

Доспех Локена зафиксировал внезапное падение температуры.

А затем появился Рубио.

Бывший кодиций бросился на Самуса, его меч казался окутанным пламенем куском голубой стали. Топор Варрена мало что дал, однако клинок Рубио глубоко рассек плоть твари. Огонь перекинулся с оружия на Самуса, и остатки одеяния Таргоста вспыхнули с ревущим свистом.

Существо завопило, ему, наконец, причинили боль.

Локен почувствовал, как что-то вцепилось ему в ногу, глянул вниз и увидел, что его броню царапает рука Тубала Каина.

Другую руку тот сжимал на собственной шее. Между пальцев била кровь, бурными толчками изливавшаяся из ужасного разрыва на горле. Воин сорвал свой шлем, и его взгляд приковал Локена железной хваткой. Тубал Каин источал злость, поддержку и нечто такое, чего Локен не мог распознать. В расширенных зрачках мерцали трепещущие отражения белого пламени Рубио. Умирающий воин пытался заговорить, но раздавался только влажный булькающий хрип.

Локен увидел, как его глаза остекленели, и понял, что Каин мертв.

И сковывавший его страх исчез.

Он уже сражался с Самусом раньше.

Они с Випусом убили его.

Локен вскинул меч и атаковал.

Рама Караян следил за боем через прицел своего болтера. На него что-то воздействовало. Тварь, которой противостояли его братья, не фиксировалась. Он видел Брора, Мейсера и остальных, но не существо, с которым они бились.

Однако добычу можно было выследить как по ее следам, так и по ее отсутствию.

Его глаз охотника был отточен в молодости, во мраке рудничных выработок Ликея. Владыки Воронова Шпиля признали его талант и развили его. Недостаточно невидим для Мастеров Тени, однако идеален для бесшумных убийц из поисковых отделений.

Его авточувства были напрямую соединены с прицелом модифицированного болтера, и он перевел дыхание, интуитивно сопоставляя точки атак братьев. Периферическое зрение выхватывало четкое белое пламя меча Рубио.

Он нашел центр и вдохнул.

Задержал дыхание.

Выстрелил. Израсходованная гильза упала на доски лесов.

Она подпрыгнула, медленнее, чем это могло быть возможно. Ее поверхность покрылась светлой паутиной линий изморози.

На стенах задвигались тени. Невозможные тени. Они были повсюду вокруг него, словно охотящиеся волки в сумерках зимнего леса, или пыльные дьяволы на пепельных пустошах Избавления.

Караян почувствовал в воздухе холод могилы, и ощутил у своего горла твердое и острое лезвие клинка.

— Хорошая винтовка, — произнес скрежещущий голос. — Думаю, я возьму ее себе.

Караян пришел в движение. Недостаточно быстро.

Клинок глубоко полоснул, врезаясь до кости.

Меч Локена разорвал обожженное брюхо твари по имени Самус. Из дымящегося черепа раздался булькающий смех. Вокруг взметнулся пепел и скользкие обгоревшие куски мяса. Сквозь раны в почерневшей плоти лилось красное свечение, будто из печи.

Руки Таргоста потянулись к нему, удлиняясь и треща, словно раскалывающиеся в огне поленья. Локен всадил ему в грудь заряд болтера и отсек кисть руки. На месте обрубка заизвивалась очередная корчащаяся конечность, однако она была уродливой и искореженной.

— Оно уязвимо! — крикнул Рубио. — Его связь с варпом истончается.

Следопыты окружили демоническое создание, рубя и расстреливая его. Даже в столь отчаянной обстановке каждый выстрел был тщательно выверен, а каждый удар наносился точно.

— Я знаю тебя, Гарвель Локен, — прошипело существо, нависнув над Локеном. — Я забрал душу твоего брата в той горной пещере. Он до сих пор кричит в муках.

— Не слушай его, — заорал Рубио, блокируя хлещущую конечность из блестящей темной плоти. Капюшон библиария пылал сине-белым огнем.

— Молчи, ведьмак! — взревел Самус. Мощь слов существа повергла Рубио на колени. Оно изрыгнуло из своего корчащегося зубастого пищевода поток черного пламени. Рубио взметнул мерцающую стену колдовского огня, пламя опало и потухло.

Севериан приблизился и ударил клинком в спину демона, раздирая ее снизу вверх. Локен даже не заметил, как он двигался. Наружу вывалились скрученные кольца, которые когда-то могли быть внутренностями, но теперь представляли собой распадающиеся петли мертвой плоти.

Тварь крутанулась и с противоестественной быстротой сбила Севериана на пол. Издав вопль, полный незамутненной силы, она отшвырнула Войтека с Крузом прочь и опрокинула Локена на палубу скользкими руками, похожими на покрытых волдырями змей.

Локен увидел гладий, которым Таргост калечил пленного Ультрадесантника. Ультима из слоновой кости на тыльнике сверкала в свечении огня. Клинок был темен, однако на нем поблескивал свет звезд. Он потянулся к оружию, но первой его подобрала рука с покрытыми струпьями костяшками и разбитыми пальцами.

— Это мое, — произнес Проксимо Тархон.

Локен вскочил на ноги, а изрезанный воин Ультрамара метнулся вперед. Он подкатился под извивающиеся руки Самуса и всадил гладий тому в живот.

Эффект оказался мгновенным и сокрушительным.

Тело Таргоста развалилось на части, как будто каждая молекулярная связь в его плоти внезапно разорвалась. Оно превратилось в жидкость и распалось зловонной лужей гнилостной материи.

Следопыты рассыпались. Севериан оттащил тело Каина от расширяющего озера дымящейся жидкости. Локен опустил меч и судорожно выдохнул. Казалось, он сдерживал этот выдох на протяжении десятков лет.

Алтан Ногай поспешил к Каину и опустился возле него на колени.

— Ты ничем не сможешь ему помочь, — сказал Локен.

— Да освободится тот, что мертв, от долга Легиона, — произнес Ногай, когда редукторный блок его перчатки скользнул на место.

Локен услышал приглушенный треск выстрела за долю секунды до того, как лицевой щиток шлема Ногая вышибло наружу.

Апотекарий завалился на тело Каина, на затылке его шлема дымилось пробитое входное отверстие.

С верхних уровней помещения спрыгнули воины в доспехах. Сыны Гора. По меньшей мере две дюжины, закованные в черненую броню цвета ночи. Линзы шлемов блестели мертвенным светом, словно по другую сторону бурлило холодное пламя.

Большинство было вооружено болтерами. Он заметил плазмомет. И мелту.

Локен поборол потребность потянуться к собственному оружию.

— Поднимете хоть одно оружие и умрете все, — произнес воин без шлема. Локен не узнал его, но увидел ровные черты того, кого они когда-то называли истинным сыном.

— Ноктуа? Граэль Ноктуа из Заколдованных? — сказал Севериан.

Локен резко повернул голову.

Севериан пожал плечами.

— Он был в Двадцать Пятой роте, как и я.

— Севериан? — в явном ошеломлении произнес Ноктуа. — Когда Магистр Войны сказал, что двое вероломных трусов вернулись вместе с блудным сыном, я понятия не имел, что он подразумевает тебя. И Йактон Круз? Твое имя стало ругательством с того момента, когда ты бросил Легион в миг его величайшего триумфа.

От слов Ноктуа Круз дернулся, однако расправил плечи и ответил:

— Ты говоришь о миге, когда мой Легион умер.

Локен никогда не испытывал к Йактону Крузу большего уважения.

Следопыты неохотно поснимали с себя вооружение, и Сыны Гора в черной броне сжали кольцо вокруг них. Теперь, при более близком рассмотрении, Локен заметил, что их пропорции слегка неправильны, асимметричны и не вполне вертикальны, как будто воины внутри вовсе не легионеры, а бесформенные противоестественные существа.

Или же превращаются в них.

— И ты, Тринадцатый Легион, — произнес Ноктуа. — Особенно ты.

Проксимо Тархон медленно положил свой гладий, и Локен увидел в его ясных глазах такие бездны расчетливой ненависти, каких ему никогда не доводилось встречать. На ритуальных разрезах запеклась кровь, размазанный пепел должен был вечно отмечать шрамы.

— Когда я снова его возьму, то сделаю это, чтобы пронзить им твое сердце, — сказал воин Ультрадесанта.

На это Ноктуа улыбнулся, но ничего не ответил.

— Граэль Ноктуа, мелкий ты ублюдок, — произнес Севериан, кладя свой клинок. — Ты знал, что когда поднималась твоя кандидатура, я трижды выступал против повышения? Я всегда говорил, что ты слишком хитрый, слишком готовый услужить. Плохие качества для лидера.

— Похоже, ты был неправ, — отозвался Ноктуа.

— Нет, — сказал Севериан. — Не был.

— Думаю, что был. Я теперь в Морнивале.

Сердце Локена сбилось с ритма при упоминании о Морнивале, о братстве, к которому когда-то принадлежали они с Торгаддоном. Братстве, столь близком к Магистру Войны, насколько это вообще возможно.

— Кто-то сказал «Морниваль»?

Говорящий спрыгнул из-под потолка, и Локен застонал, увидев в его руках модифицированный болтер. Оружие Рамы Караяна. С патронника и дула капала кровь.

— Я помню Морниваль, — произнес воин.

Как и у остальных, стоявших вокруг, его доспех был черным и не отражал света. На нем не было шлема, как и на Ноктуа, и что-то в его мрачной самоуверенной развязности придавало ему жутковато-знакомый вид.

Воин подобрал с пола гладий Тархона и повертел темный блестящий клинок, словно любопытствуя, для чего тот создан. Он покачал головой и убрал оружие в пустые заплечные ножны.

— Бедный проклятый Самус, — с ухмылкой сказал он Локену. — Он только-только заслужил возвращение после того, как плоть его носителя убил на Калте такой же прямолинейный воин, как ты. Это уже входит в тенденцию.

— Кто ты такой? — спросил Локен.

— Никто меня не помнит, — заметил воин. Он ухмыльнулся, обнажив безупречные белые зубы. — Мне было бы больно, не будь я уже мертв.

— Ты — Гер Гераддон, — произнес Круз. — Один из бойцов Маленького Гора Аксиманда.

— Надо признать, тело принадлежит ему, — отозвался Гераддон. — Но его давно нет, Йактон. Я перерожденный Тарик, тот-кто-теперь-Тормагеддон.

Аливия вела Ультрадесантников и пятерых своих солдат все ниже и ниже по извивающимся петляющим лестницам под Святилищем. Стены были стеклянистыми и гладкими, их вырезала в геомантических корнях горы Торгер колоссальная мощь самого необыкновенного разума Галактики.

На этой глубине не горело никаких светильников, мрак пронзали только прожекторы доспехов Ультрадесантников. Казалось, сюда никто не заходил, и это было именно потому, что сюда никто никогда не заходил.

— Насколько глубже эти ворота, мадемуазель? — спросил Кастор Алкад. К его броне до сих пор цеплялся запах плазменного огня, а у дыхания был жаркий привкус жженого камня.

— Уже недалеко, — отозвалась она, хотя по мере их погружения расстояние становилось все более субъективной величиной.

— А откуда вы об этом знаете?

Аливия попыталась придумать способ ответить, чтобы не показаться сумасшедшей.

— Я сюда приходила очень давно, — произнесла она.

— Вы уклоняетесь от ответа, — заметил Алкад.

— Да.

— Так почему я должен вам верить?

— Вы уже поверили, легат, — сказала Аливия, повернувшись и одарив его своей самой обаятельной улыбкой. — Вас бы здесь не было, если бы не поверили.

Она уже рассказала им о том, что находится под Святилищем — о вратах, которые в минувшие эпохи закрыл Император и которые планировал открыть Гор. Рассказала, что по ту сторону врат лежит источник чудовищно опасной силы, и, к счастью, этого им оказалось достаточно.

Ей не доставляла удовольствия перспектива пытаться применить свое эмпатическое воздействие к воинам XIII Легиона, но как оказалось, не было никакой необходимости оказывать давление на душу легата.

Было несложно понять, почему.

Она предложила ему последний жизненный путь, на котором можно добиться чего-то стоящего, и он ухватился за него обеими руками.

— Противостояние тридцати человек мощи двух Легионов замечательно звучит в почетных списках, — сказал он, когда она сообщила, чего хочет от него и его людей. — Однако последние бои — это как раз тот вид теории, которой нас всю жизнь учат избегать.

— И это не тот бой, от которого мы станем уклоняться, — предупредила она.

— Лучше сражаться за что-то, чем умереть просто так.

Он произнес это все с тем же бесстрастным лицом. Ей не хватило смелости сказать ему, что именно из-за подобных утверждений люди тысячелетиями продолжали драться друг с другом.

Они обнаружили, что цитадель заполнена беженцами. Большинство не обращало на них внимания, однако некоторые молили о защите, пока Дидакус Ферон не сделал предупредительный выстрел поверх голов.

Святилище и его потайные уровни, действительно интересные уровни, о которых не было известно даже сакристанцам и Механикуму, располагались под брошенным Божественным Убежищем. Аливия совершала каждый сложный поворот по катакомбам и находила все спрятанные двери так, словно проходила здесь только вчера.

В прошлый раз, когда Аливия взбиралась по этим самым ступеням, ее ноги казались сделанными из резины, а спину, будто слой изморози, покрывал пот. Она помогала ему вернуться в мир: ее рука обнимала его за талию, его — лежала у нее на плече. Она старалась не дать его мыслям — обычно столь недоступным — проникнуть в ее собственные, но он был слишком силен, слишком измучен и травмирован тем, что находилось за вратами, чтобы держать все в себе.

Она видела такое, что жалела об увиденном. Будущее, снившееся ей с тех пор в кошмарах, или нарисованное тушью на страницах забытого сборника сказок. Омерзительные вещи, которые теперь вторгались в явь по приглашению тех, кто не имел ни малейшего понятия, какую ужасную ошибку совершают.

— Эти проклятые ступени хоть где-то кончаются? — спросил Ферон.

— Кончаются, но будет казаться, будто это не так, — ответила Аливия. — Это что-то вроде побочного эффекта от пребывания так близко к рубцу на ткани пространства и времени мироздания. Или часть защитных механизмов врат, забыла, что именно. Поразительно, как много людей просто сдается, подумав, что никуда не попадут.

— Я фиксировал наш маршрут, — произнес технодесантник по имени Киро с интонацией превосходства, которая предполагала, что он равен всему, что может бросить против него это место.

— Не фиксировали, — сказал Аливия, постучав себя пальцем по виску. — Поверьте мне.

Киро откинул часть своей перчатки, и возникла вращающаяся голограмма. Трехмерный курсограф. Киро сразу же замер и насупился, когда зернистое изображение заполнилось множеством маршрутов и несуществующих ответвляющихся проходов.

— Я же говорила, — заметила Аливия.

— Но они на самом деле кончаются? — спросил Алкад.

Вместо ответа Аливия вышла в широкий коридор. Она знала, что любой из Ультрадесантников поклянется, что несколько секунд назад прохода тут не было. Как и все прочее здесь, он был гладким, вулканической природы, но тут присутствовал свет, который блестел внутри скалы, словно луна на поверхности океана.

Достаточно широкий, чтобы в нем легко прошли плечом к плечу шестеро легионеров, коридор был длинным и вел в грубо высеченную камеру из долбленого кирпича цвета умбры. Император никогда не рассказывал ей, как появилось это помещение, или как Он узнал о нем — только что оно было здесь еще до того, как геологические силы минувшей эпохи создали сверху гору.

Здешние каменные кирпичи были вырезаны руками древних, но Аливии никогда не нравилось слишком пристально глядеть на пропорции блоков или их едва заметное неправильное расположение. Это всегда вызывало у нее странный дискомфорт и ощущение, будто те руки не принадлежали ни одному из видов, известных нынешним обитателям Галактики.

Ультрадесантники рассредоточились, мышечная память и укоренившаяся практика заставили их образовать рабочее оборонительное построение. Смертные союзники Аливии, в особенности Валанс, держались поближе к ней, будто телохранители.

— Это оно? — спросил Алкад, не в силах скрыть разочарование в голосе. — Это те Врата Ада, о которых вы говорили?

— Это они, — согласилась Аливия с насмешливой улыбкой. — А чего вы ожидали? Врат Вечности?

Она кое-что им рассказывала о том, что лежит по ту сторону врат, однако Аливии приходилось признать, что не выглядели в точности как самое надежное средство сдерживания чего-то столь жутко опасного. Неровные куски темного камня с белыми прожилками образовывали высокую арку в темно-красном основании горы.

Пространство внутри арки представляло собой зеркально-гладкий черный камень, похожий на обсидиановую плиту, вырезанную из идеально плоской толщи лавы. В его поверхности не отражалось ничего из того, что находилось в помещении.

— Мы ожидали что-то такое, при виде чего кажется, что для преодоления потребуется нечто большее, нежели горный бур или подрывной заряд, — сказал Киро.

— Поверьте мне, — произнесла Аливия. — Ни вы, ни Механикум не сможете задействовать ничего, что бы их открыло.

— Так как же Гор планирует открыть их?

— Он — кровь от крови Императора, — ответила она. — Этого будет достаточно, если только мне не удастся их запечатать.

— Вы же говорили, что Император их запечатал, — сказал Ферон.

— Нет, я сказала, что Он их закрыл, — произнесла Аливия. — Это не то же самое.

Алкад странно на нее глянул, как будто теперь отчасти понял истину касательно того, кто она.

— А откуда вам известно, как их запечатать? — поинтересовался он.

— Он мне показал.

Киро постучал по черной стене одной из своих серворук. Не раздалось вообще никакого звука. По крайней мере, в этом мире.

— Если то, что находится по ту сторону этого места, столь ужасно, почему же Император не запечатал их сам?

— Потому, что Он не мог, ни тогда, ни, возможно, вообще, — ответила Аливия, вспомнив изможденное постаревшее лицо, которое увидела за чарами. Для нее он отсутствовал не дольше одного удара сердца, однако она увидела на лице, которое на ее глазах прошло врата, следы сотен лет.

— Император не мог их запечатать, а вы можете? — спросил Киро. — Простите, мадемуазель Сурека, мне сложно в это поверить.

— Мне плевать, во что вам там сложно поверить, — бросила Аливия. — Есть вещи, которые бог может сделать, а есть те, которые не может. Потому-то порой им нужно, чтобы за них делали грязную работу смертные. Император оставил армии для охраны от явных незваных гостей, однако Ему требовался кто-то, чтобы не пускать одиноких безумцев, искателей темного знания или любого, кто случайно наткнулся на правду. За время моего пребывания на Молехе я убила сто тринадцать человек, которых притянул сюда шепот зла, просачивающегося из-за врат. Так что не смейте сомневаться насчет того, что я могу!

Она вдохнула, успокаиваясь, и стряхнула с себя куртку, заткнув заряженную ферлахскую серпенту за пояс формы. Она чувствовала себя глупо из-за того, что вышла из себя, но в этом месте все эмоции усиливались.

— Сколько вам лет, мадемуазель Сурека? — спросил Алкад.

— Какое это имеет отношение к чему-либо? — поинтересовалась Аливия, хотя в точности знала, куда он клонит.

— Император последний раз был на Молехе более века назад, — сказал Алкад. — И даже если учесть омолаживающие процедуры, ваш возраст и близко не подходит, чтобы вы могли быть рядом с Ним.

Аливия горько и безнадежно рассмеялась.

— Вы не знаете, сколько мне лет, Кастор Алкад. И сейчас я жалею, что это известно мне самой.

Локену показалось, будто у него из легких выдавили весь воздух до последнего кубического сантиметра. Ему хотелось опровергнуть то, что сказала тварь, носящая лицо Гераддона, однако голос, манера держаться… все указывало, что это была правда.

Когда увидишь меня, убей.

К нему снова вернулись слова, шепот которых он слышал в тени своих покоев на «Тарнхельме». Нет, не так. Это было не воспоминание, казалось, он опять их слышал. Как будто с ним все еще говорил некий фрагмент того, что когда-то было его другом.

Меч и болтер Локена лежали перед ним на полу. Было бы нетрудно подхватить их, но смог бы он всадить в Гераддона болт прежде, чем остальные его застрелят? Имело ли это вообще значение?

Он подавил желание убивать.

— Тарик? — произнес он, выдавив имя сквозь стиснутые зубы.

— Нет, — раздраженно вздохнув, ответил Гераддон. — Ты что, не слушал? Я — Тормагеддон. Я ждал в варпе, когда Маленький Гор отсек Тарику голову, и схватил яркую побрякушку его души, прежде чем ей смог полакомиться кто-нибудь из детей варпа. Знаешь, он вопит и умоляет, будто побитая собака. Фулгрим вел себя так же, а ведь он был примархом. Только представь, как это скверно для Тарика.

— Не слушай его, Локен, — предостерег Рубио. — Отродья варпа кормятся болью, которую причиняет их ложь.

Граэль Ноктуа пнул Рубио под колено, сбив псайкера на пол. Тот распростерся от удара прикладом болтера. Брор Тюрфингр ощерился на Ноктуа, но Севериан покачал головой.

Локен испытывал горе. Он печалился о гибели Неро Випуса и скорбел о боевых братьях, которых терял. Смерть Тарика на Исстване практически сломила его и ввергла в бездну безумия. Он не был уверен, выбрался ли в действительности оттуда.

До настоящего момента.

Он поднял голову и разжал стиснутые кулаки.

— Нет, — произнес он. — Тарик бы никогда не стал умолять. Даже в смерти он сильнее этого. Говоришь, он кричит? Я тебе верю. Но он кричит не от боли, он кричит, чтобы я убил тебя.

— Я первый из луперков, — сказал Гераддон. — Братьев Волка. И ты не можешь меня убить.

Локен потер подбородок рукой и снова склонил голову. Когда он снова взглянул на Гера Гераддона, на его лице была улыбка.

— Знаешь, если бы ты просто дал ему умереть, меня бы тут не было, — произнес Локен. Теперь он мог вслух признать образы и звуки, которые терзали его с момента визита на берегу Моря Спокойствия.

— Я видел и слышал Тарика Торгаддона на каждом шагу этого путешествия, — продолжил Локен. — Он давно мертв, однако он вернул меня на «Мстительный дух». Вернул, чтобы я убил тебя и освободил его.

Гераддон бросил винтовку Караяна одному из легионеров с мертвыми глазами и шагнул к Локену, широко разводя руки.

— Ну так сделай свой лучший выстрел, — сказал Гераддон.

— Стой на месте, — вмешался Граэль Ноктуа. — Он не может тебя убить? Что ж, ты тоже не можешь его убить. Он нужен Магистру Войны живым.

Гераддон ухмыльнулся и указал на преображенных воинов в черном, которых он назвал луперками.

— Посмотри как следует, Гарви, — произнес Гераддон. — Ты станешь точно таким же, как они. — Я собираюсь поместить внутрь тебя демона.

23 ПЛАТА КРОВЬЮ ОБСИДИАНОВЫЙ ПУТЬ БОГ СРЕДИ ЛЮДЕЙ

— И это — лучшая оборона, какую смог устроить наш отец? — произнес Мортарион, когда в стеклянистые каменные стены рядом с ним врезались заряды болтеров. Повелитель Смерти ответил парой выстрелов из Лампиона, столь ярких, что от них слезились глаза.

Аксиманд не видел, попали ли они в цель, однако можно было смело предполагать, что в XIII Легионе стало на двух воинов меньше.

— Немного пустяшных чар и горстка легионеров?

Аксиманд слышал в голосе Повелителя Смерти копившееся десятилетиями презрение, но даже в пылу боя не смог оставить это замечание без комментариев.

Только не после пролитой им крови.

Только не после того, как погибло так много воинов под его командованием.

— Это не все, что он оставил, — бросил Аксиманд. Отброшенная обратно по коридору граната взорвалась с кратким грохотом. — Он оставил миллионы людей и танков. Оставил армии, с которыми сражались и которые сокрушили Сыны Гора. А что сделала Гвардия Смерти? Снесла джунгли и вырезала побежденного врага.

Мортарион оглядел Аксиманда внимательно, будто мужчина ребенка-выскочку. Его пальцы крепче сжали Безмолвие. Те из Савана Смерти, кто не стрелял в коридор, приближались к Аксиманду, пока Мортарион жестом не отправил их обратно.

— Возможно, когда-то ты и был истинным сыном, Маленький Гор, — произнес Мортарион низким голосом, похожим на скрежещущее рычание, — но поглядись в зеркало. Ты больше не Сеян.

Аксиманд высунулся наружу и выстрелил. Синий шлем разлетелся веером керамита и крови.

— Какое это имеет отношение к чему-либо?

Повелитель Смерти придвинулся вплотную. Его слова предназначались исключительно Аксиманду.

— Это означает: думаешь, ты особенный? Ты никто. Это означает: из Морниваля ты или нет, но я прикончу тебя, если снова заговоришь подобным образом.

— Луперкаль вас убьет.

— Твоя смерть вызовет неудовольствие моего брата, однако он меня простит. Но ты в любом случае останешься мертв.

Рядом с Аксимандом возник Гор. Свирепая предвкушающая ухмылка создавала впечатление, что он моложе и более полон сил, чем когда-либо. Он высунулся в коридор и изверг из встроенных в перчатку болтеров ревущий всполох пламени.

— Будут и другие, — сказал Гор, ныряя обратно за укрытие, когда по проходу прошлась пара сцепленных станковых тяжелых болтеров. — Отец не станет полагаться на то, что смертные уберегут его секрет. У него будет какой-то ход в запасе.

— Лишняя причина позволить мне отправить сюда Грульгора, — сказал Мортарион, перекрикивая сокрушительные удары и детонации разрывных боеприпасов. — Он быстро с этим покончит.

Гор покачал головой.

— Нет, мы сделаем это по-моему. Так близко от врат Грульгор мог бы убить нас всех.

Грульгор?

Аксиманду было известно это имя, он читал его в списках потерь. Он оглянулся на юстаэринцев, которые фиксировали свои абордажные щиты на месте. Аксиманд не удивился, увидев, что позиции по флангам занимают Абаддон и Кибре. Их щиты были покрыты брызгами крови, образовывавшими остроконечные круглые узоры, которые не были случайностью.

— Готов, Эзекиль? — спросил Гор своего Первого капитана.

Вместо ответа Абаддон ударил щитом об пол и вставил свой комби-болтер в огневую прорезь.

— К твоим услугам, брат, — произнес Гор, отходя назад и занимая место во главе строя юстаэринцев. Один из терминаторов пристегнул к бронированной руке Луперкаля щит. На фоне его могучего тела казалось, что тот дает ужасно мало прикрытия.

Мортарион жестом направил вперед двух воинов, вооруженных роторными ракетными установками.

Гор кивнул, и проход заполнился сокрушительным обстрелом болтерными зарядами. Двое Гвардейцев Смерти шагнули вперед и дали залп ракетами. Боеголовки пронеслись по коридору. Аксиманд уловил металлический кашель детонаций. Глушащие бомбы и осколочные.

Один из воинов упал на колени, затылок его шлема вышибло наружу. Второй зашатался, большую часть грудной клетки разорвало изнутри бронебойными массореактивными зарядами.

— Луперкаль! — заорал Абаддон, и Гор повел юстаэринцев вперед.

Сомкнув щиты, строй безостановочно маршировал в ногу. Они углублялись в коридор, сапоги работали, будто механические поршни. Пригнув головы и выставив щиты, юстаэринцы перекрыли всю ширину прохода. По ним молотили выстрелы.

Недостаточно, чтобы остановить.

Даже не близко к тому, чтобы их остановить.

Аливия выводила на поверхности врат узоры, которые запомнила все те годы назад. От каждого движения по ней проходила дрожь болезненного отвращения.

Ей лучше, чем большинству, было известно, что лежит по ту сторону врат.

Ей было известно, как оно жаждет того, что находится по эту сторону.

Закрытые врата — лучше, чем никаких врат, и воющие, безумные, хищные твари на другой стороне не собирались отдавать даже столь непрочную опору без боя.

Эмпатический дар Аливии теперь стал проклятием. В такой близости от врат все когда-либо посещавшие ее неприятные мысли усиливались. Она вновь переживала боль, причиненную ей каждым предавшим возлюбленным, каждым ранившим ее нападавшим и каждым брошенным ею человеком.

И это принадлежало не только ей. Возле нее стояли на коленях, прижав свои винтовки к плечам, Валанс и четверо из его людей. Они были солдатами, и у них было множество скверных воспоминаний. Все это заполняло ее мысли. По лицу струились слезы, грудь сводило сокрушительными спазмами рыданий.

Она уже не в первый раз выругалась на мертвом языке, что именно ей предоставили сделать это. Ей было известно, что он не мог этого сделать. После того, что он забрал из мира по ту сторону, для него было бы самоубийством подойти так близко к тем, чью силу он похитил.

Все мантры, что она шептала, сбивались. Все линии, которые она выводила лунной содой, гасли прежде, чем она успевала наполнить их силой. Она не могла сконцентрироваться. Она провела столько лет, ожидая этого момента, и не могла добиться проклятой концентрации.

На самом деле, едва ли в этом было что-то удивительное.

Шум боя был невероятен. Болтеры и прочее, более тяжелое вооружение заполняли проход разрывными снарядами, но она знала, что этого не хватит, чтобы остановить Магистра Войны.

Ей было известно, что в конечном итоге Гор отыщет это место, но он нашел его быстрее, чем она надеялась. Она бы никогда не согласилась с решением скрыть существование и природу варпа, но если Аливия чему-то и научилась за свою долгую жизнь, так это тому, что совершенно бесполезно искать виновных, когда все уже произошло.

Вместе с ней и ее телохранителями стояли четверо Ультрадесантников — живая стена из плоти и керамита. Только в этом месте смертные могли уцелеть — находиться без брони посреди перестрелки Легионов было верным способом расстаться с жизнью.

Кастор Алкад взял с воинов, защищавших ее маленький отряд, клятву сражаться так, будто позади них стоит сам Император.

Этим людям предстояло умереть за нее.

Они не были первыми, кого постигла такая участь, но она всей душой надеялась, что они станут последними.

Помещение сотряслось от взрыва, и Аливия закашлялась от едкого дыма движущих газов. Она чувствовала в воздухе привкус дымки распыленной крови. Плохо. Особенно когда каждый из находящихся в комнате полыхает агрессией. Ультрадесантники любили свою практику, однако они принесли в жертву слишком многое, чтобы сражаться беспристрастно, когда причина их боли находилась так близко.

Аливия глубоко вдохнула, представляя Вивьен и Миску. Даже Джефа с его печальными глазами пристыженной собаки и нелепой верой в то, что он должен ее защищать. Она скучала по ним и надеялась, что «Просвещение Молеха» уже набирает скорость, двигаясь к точке Мандевилля системы.

Нет, это не помогало. Ей требовалось нечто большее, нечто нежно лелеемое. Она вспомнила, как ауспик идущего из Офира транспортного погрузчика дал сбой, и он налетел на затопленную мину в гавани Ларсы. Она была не на корабле, но видела, как он утонул со всем экипажем. Только вернувшись домой, она узнала, что Вивьен с Миской думали, будто она находилась на борту, и проплакали несколько часов, считая ее мертвой.

Она вспомнила, как обнимала их обеих, когда они, наконец, поддались сну. Их теплое дыхание и запах волос напомнил Аливии о давно минувшем времени, о завершившейся жизни, когда она пребывала в блаженном неведении относительно собственной природы и рока, приближавшегося к Аркадии.

Тогда она была счастлива, и она воспользовалась этим, чтобы подавить жестокие мысли, вторгающиеся в ее душу. Аливия рисовала символы, которые ей показывали. Точные сочетания пересекающихся линий, которые не могли пересекаться. Кривые, нарушавшие все установленные правила исчисления. Геометрия безумия.

Она произносила слова, не являвшиеся словами, вливая в свои действия каждый дюйм желания запечатать эти врата. Руки описывали представляемые ею жесты, двигаясь по поверхности гладкой черной преграды.

Это выглядело и казалось твердой преградой, но не было ею.

Это был струп на прорехе, которую никогда не следовало проделывать. Невозможный объект, существовавший в бесконечном числе возможных реальностей. Он не был ни реальным, ни нереальным.

Ведущая впреисподнюю дверь, которую Аливия теперь пыталась уничтожить.

Окружающее пространство посерело, мир стал монохромным факсимиле, на котором она была единственным цветным пятном. Она слышала выстрелы, крики боли и взрывы. Все это было приглушенным и невыразительным, словно доносилось с далекого поля боя.

Ее руки сияли, оставляя за собой отголоски свечения варпа. Начал возникать узор. Разобщенное знание, рассеянное в ее душе, собиралось в многомерную структуру, которая отчасти была нерушимой печатью, а отчасти — подрывным зарядом.

Аливия улыбнулась, увидев хитрость замысла, ту аккуратность, с которой это таилось внутри нее. Конструкция была столь сложной, что она практически не возражала, что ее используют подобным образом.

Несомненно, она была бы не против, если бы завершение этого убило ее.

Аливию окатило струей крови, и она закричала, когда один из ее защитников упал с пробитой в кобальтово-синем нагруднике дырой. Ударная волна обрушилась на нее и сбила наземь. Крутящийся осколок раскаленного металла полоснул по плечу. Вспыхнула боль, и по спине потекла кровь.

Пространство вокруг нее вновь просачивалось в ее сознание. Шум, страх и удушливые облака дыма. Она услышала тяжелую поступь, стучащую в унисон. Короткие топочущие шаги и скрежет железа по камню. Аливия перекатилась на бок, моргая, чтобы прогнать слезы от боли в плече.

Левая рука казалась бесполезной, чувства заполнял смрад горелого мяса. Возле нее лежал на спине Валанс. Ему досталась большая часть удара, сбившего ее на землю. Останки можно было опознать только по уцелевшей половине головы.

Она подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как в комнату пробивается ребристая стена сцепленных щитов. Сыны Гора с абордажными щитами. Рассеянные взрывами ракет и прижатые подавляющим обстрелом Ультрадесантники не имели шансов удержать позицию.

Концентрированные очереди выстрелов укладывали их по двое-трое.

По мере увеличения помещения линия щитов становилась шире. Шедшие позади воины Сынов Гора увеличивали строй, добавляя к нему еще больше стволов.

Аркадон Киро пробил в стене щитов брешь при помощи скоординированных выстрелов из однозарядных плазмометов на своих механических руках. Все заряды попали в цель точно одновременно, разнеся на части один из щитов и воина за ним.

Технодесантника сразил массированный огонь болтеров. Нелепо избыточная мощь до неузнаваемости изорвала его плоть и полностью разрушила механическую аугметику. Дидакус Ферон и Кастор Алкад бросились в проделанный Киро разрыв, пытаясь расширить его.

Силовой меч Ферона рассек щит и державшую его руку. Болт-пистолет в упор палил в лицо терминатору. Столь громадные боевые чудовища практически совсем не нуждались в смертной плоти. Болты детонировали при попаданиях, но не причиняли вреда воину внутри.

Потрескивающий энергокулак терминатора резко ударил и пробил тело центуриона. Тот распался на части взрывом оторванных конечностей и раздробленной брони.

Аливия пыталась подтащить себя обратно к воротам, она ползла по полу на спине, толкаясь пятками.

Ее работа была почти закончена. Еще совсем чуть-чуть, и ее обязательство будет исполнено. Больше никаких долгих, выматывающих лет, никакого обмана и одиночества. Вообще ничего.

От строя щитов отделилась огромная фигура.

Гигант, полубог, прекрасное воплощение всего величия, которого могло достичь человечество. Ей доводилось слышать все эти эпитеты, а также и другие, которыми описывали Магистра Войны, однако их придумали те, кто видел его в мирное время.

Его вид в бою был совсем иным.

Гор Луперкаль был чудовищем. Демоном войны и погибели, обретшим плоть. Он был разрушителем, губителем и образом всего того, от чего человечество должно было отвернуться еще тысячи лет назад.

Его лицо было лицом абсолютного зла.

И он даже не сознавал этого.

Это было худшим, что когда-либо видела Аливия.

Кастор Алкад отпрыгнул от подступающего к нему терминатора и бросился между ней и Магистром Войны. Алкад никак не мог победить его, не было даже надежды на честный поединок.

Алкад бы умер, как только пришел в движение, и все же он это сделал.

Это было лучшим, что когда-либо видела Аливия.

Легат XIII Легиона сделал выпад гладием.

Оружие щелкнуло об янтарное око на груди Гора.

Титаническая булава Магистра Войны совершила взмах, и Кастор Алкад исчез, словно его никогда не существовало.

Аливия поднялась на ноги и бросилась к вратам. Ее руки были скользкими от крови. Она провела последние черты и открыла рот, чтобы произнести заключительные слова, отвращающие беду.

Но раздался только крик боли.

Аливия посмотрела вниз и увидела, что из ее груди торчат четыре параллельных клинка. Они пригвоздили ее к черной стене, кровь бежала по лезвиям и стекала во врата.

— Не знаю, кто ты, но мне нужно это открыть, — произнес Магистр Войны.

— Прошу, — выговорила Аливия, когда ее, наконец, накрыла боль.

Гор выдернул когти своей перчатки из тела Аливии. Та упала, и казалось, что она падала очень долго, прежде чем ударилась об пол.

Она подняла взгляд на лицо Магистра Войны.

Она не увидела ни жалости, ни милосердия. Но, как ни странно, увидела сожаление.

Аливия силилась заговорить, и Магистр Войны опустился рядом с ней на колени, чтобы выслушать ее последние слова, пока из нее вытекала жизнь.

— Даже… в душах, опутанных злом… остается маленький… плацдарм добра, — произнесла она. — Я хочу… чтобы ты… помнил об этом. В конце.

Какое-то мгновение Гор казался озадаченным, а затем улыбнулся. И на миг Аливия забыла, что он — враг человечества.

— Не следует верить святым, мадемуазель, — сказал Гор.

Аливия не ответила, глядя за плечо Магистра Войны.

Из врат черного обсидиана текла кровь.

Гор встал над телом мертвой женщины.

Ему было жаль, что она умерла, и он не смог спросить у нее, как она тут оказалась. Однако она выступила против него и пыталась помешать ему достичь своего предназначения. А это означало смертный приговор.

— Кем она была? — спросил Мортарион.

— Не знаю, но я ощутил на ней прикосновение отца.

— Она встречалась с Ним?

— Да, — сказал Гор. — Но думаю, что это было очень давно.

Мортарион поднял глаза на врата. Он явно не был впечатлен. Гор увидел выражение лица брата и положил тому руку на плечо.

— Не нужно недооценивать то, что наш отец сделал здесь, — произнес Гор. — Он пробился в иной мир, в мир, куда не прорывалось и где не жило ни одно существо. По сравнению с этим странствием твой подъем к покоям первого отца покажется приятной прогулкой.

Мортарион пожал плечами.

— Меня не слишком заботит, что Он сделал, — сказал он. Повелитель Смерти постучал древком Безмолвия по телу женщины. — Она пришла сюда, чтобы запечатать врата. Как думаешь, ей удалось?

Гор протянул руку и приложил ладонь к черной стене. Он почувствовал, как поверхность слегка дрожит — слишком слабо, чтобы это заметил кто-либо, кроме примарха.

— Есть только один способ выяснить, — произнес Гор, отстегивая фиксаторы нагрудника. — Возьми эту свою косу и порежь меня.

— Порезать тебя?

Гор сбросил с себя доспех, роняя на пол пластину за пластиной, пока не остался только в серой одежде.

— Мне говорили, что эти врата можно открыть только кровью, — сказал он. — Так что режь меня и не жалей лезвия.

— Сэр, — произнес Кибре, выступив вперед. — Не надо. Пусть это сделает один из нас. Пролейте мою кровь, сколько потребуется, даже если это меня убьет.

Маленький Гор и Эзекиль присоединились к протесту против его желания, чтобы Мортарион нанес ему глубокую рану.

Гор скрестил руки.

— Благодарю вас, мои сыновья, но если я чему-то и научился у Лоргара, так это тому, что для подобного не подойдет чья-то чужая кровь. Она должна быть моей.

— Тогда давай покончим с этим, — произнес Мортарион, поднимая Безмолвие и готовя его клинок. Некоторые из братьев Гора могли бы воспротивиться идее ранить его, но у Мортариона не было подобных сомнений. Если брат стремился свергнуть его, сейчас представлялся шанс.

Гор встретился взглядом с братом.

— Сделай это.

Мортарион крутанул Безмолвие вокруг себя.

Клинок сверкнул.

Гор взвыл, когда коса Повелителя Смерти рассекла его от ключицы до таза. Боль была ужасна. Столь беспощадна, что вернула его назад на луну Давина, к похищенному клинку Эугана Тембы.

Из раны струей ударила кровь, забрызгивая черную стену.

Сквозь слезы боли Гор увидел незавершенные символы и построения с тайным смыслом. Их сияние угасало, смываемое волной его крови.

Кровь текла из борозд, проделанных его когтями.

Его кровь смешалась с кровью женщины, и Гор увидел, как от оставленного им следа на стене расходятся тонкие, как волос, трещины.

Он ухмыльнулся, пересиливая боль. Сокрушитель Миров взлетел на его плечо.

— Пора оправдать свое имя, — произнес Гор.

Подарок Императора описал дугу, словно кувалда.

И разбил стену на куски.

Абсолютный мрак хлынул в комнату, как нечто материальное, словно океан темной материи затопил гору наверху и теперь изливался наружу.

Гор почувствовал, как его с силой тянут ураганные ветры, но не пошевелился.

Он ощутил космический холод, пробирающий до глубины души мороз, который окутал его льдом. Он был один, парил в необитаемой пустоте.

На него не светила ни одна звезда.

Он не помнил, как прошел через врата, а затем обругал себя за столь буквальное толкование. Врата под горой были не настоящим порталом, отделяющим одно пространство от другого, а аллегорией. Лишь пролив собственную кровь на камень, который не был камнем, он прошел внутрь. Осуществив свое желание при помощи Сокрушителя Миров, он безрассудно бросился во владения богов и чудовищ.

Царство, о котором он знал лишь по мифам и бреду безумцев, записанному в запретных текстах и мрачных трудах, которые оставляли без внимания как выдумку. Законы, управлявшие бытием в материальном мире, не имели здесь власти и бесконечно попирались.

Даже когда он понял это, окружавшая его пустота постаралась опровергнуть подобное представление. Постепенно проступил мир, ужасающее место с белыми, словно кость, песками, кроваво-красными горами и оранжевым небом, озаренным всеобъемлющим огнем.

У воздуха был привкус пепла и горя, печали и плодородия.

Гор слышал лязг мечей, но не было никакого боя. Заунывные крики любовников, но никакой плоти. Его окружали перешептывания, которые строили планы и заговоры, и он почувствовал цикличную энтропию собственного тела. Старые клетки умирали, новые рождались им на замену.

Он моргнул, прогоняя жар неба, теперь увидев, что оно было оранжевым не из-за отражения пожара, а из-за самого пожара.

Небеса пылали от края до края горизонта.

Над далекими горами полыхала огненная буря, вспухающая раздвоенными рубиново-красными молниями, бьющими вверх с вершин.

Гор почувствовал, что земля у него под ногами становится более твердой, посмотрел вниз и увидел, что стоит внутри круга из обсидиановых плит. Восемь исходящих от него лучей терялись далеко вдали, и вдоль каждого из путей местность жутковато искажалась.

Тянулись акры проволоки со стонущими телами ближайших из его сыновей, развешанными на зазубренных шипах. Мерцающие огоньки скользили над поверхностью безлюдных болот, где раздавались рыгающие и шипящие звуки разложения гниющих трупов. Шелковистые пустыни со змеящимися полосами тумана ароматного мускуса. Запутанные леса деревьев с когтистыми ветвями лепились к группам округлых холмов, по периметру каждого из которых располагалось восемь дверей.

— Я уже странствовал по подобным мирам, — произнес Гор, хотя поблизости не было никаких слушателей. По крайней мере, в явном виде.

Каждый из четырех основных путей заканчивался у крепости на вершине горы, способной поспорить с дворцом Императора. Их стены были построены из меди и золота, кости и земли. Они поблескивали в рыжевато-буром свете огненной бури. От каждой доносились вопли, и с пиков скатывался грохочущий хохот безумных богов.

— Они смеются над тобой, — раздался голос позади.

Гор обернулся, уже зная, что увидит.

Круор Ангелус был красен, словно закат над полем боя. Его доспех уже не был расколот и разбит, лицо больше не представляло собой почерневший агонизирующий кошмар. Обвивавшие тело цепи исчезли, но свет потушенных солнц все так же горел в мертвых глазах.

— Зачем ты здесь? — спросил Гор.

— Я дома, — произнес Красный Ангел. — Я свободен. Холодное железо, которое на меня повесил Эреб, не имеет здесь власти, как и охранные клятвы, вырезанные на моей коже. Здесь я совокупность всего ужаса, жаждущий крови и пожиратель душ.

Гор проигнорировал его самолюбование.

— Так почему они смеются надо мной?

— Ты — смертный во владениях богов. Рядом с Пантеоном ты — насекомое. Несущественное и не стоящее внимания, пылинка на ветру космоса.

Гор вздохнул.

— Ноктуа был прав. Вы, твари варпа, все нелепо вычурны.

Из перчаток существа вырвались отточенные костяные когти. Изо лба проступили закрученные рога.

— Ты в моем царстве, где ты увидишь лишь то, что мы пожелаем тебе показать. Я могу задуть тебя, будто пламя свечи, Магистр Войны.

— Если ты пытаешься меня запугать, то плохо работаешь, — произнес Гор, делая шаг в сторону демона. — Позволь мне рассказать, что я знаю. Ты существуешь в обоих мирах, но если я уничтожу твое тело, то срок твоего пребывания в моем мире завершится.

Ангел расхохотался и шагнул ему навстречу.

— Демоны не умирают, — сказал он.

— Нет, однако становятся все более утомительны, — ответил Гор, протянул руку и схватил Красного Ангела за горло. Он приподнял существо над землей и стиснул кисть. Оно выплюнуло черный ихор, и в его глазах полыхнуло пламя.

— Отпусти меня! — взревело оно, вцепившись ему в руки. Из порезов хлынула кровь, забрызгавшая зеркально-черные плиты. От прикосновения демона по предплечью Гора поползли черные жилы, наполненные распадающейся кровью. Он чувствовал, как внутренние механизмы его тела разлагаются, но лишь сильнее сдавил шею демона.

— За это ты умрешь! — выплюнул демон.

— Когда-нибудь, возможно, — сказал Гор. — Но не сегодня. Тебя послали сюда не для того, чтобы убить меня.

Гор кивнул на громадные цитадели в горах.

— Ты здесь для того, чтобы указывать мне путь. Я нужен твоим хозяевам, так что отведи меня в их крепости, назови мое имя и скажи им, что с ними будет говорить новый господин Галактики.

Гор бросил Красного Ангела, и на мгновение его посетила мысль, что тот может в ярости налететь на него. С гор донесся грохот грома, злобный рев, визг наслаждения и еще более шипящий шепот. По кошмарному ландшафту прокатился миллион голосов, и когти Красного Ангела втянулись обратно в перчатку.

— Что ж, я доставлю тебя к Губительным Силам, — прошипел он настолько ядовито, что сворачивался воздух. — Обсидиановый Путь есть вечная дорога. Она гибельна для плоти и духа. Не смертным ступать по ней, ибо ее опасности…

— Заткнись, — сказал Гор. — Просто заткнись ко всем чертям.

Аксиманд закричал от ужасного ощущения слепоты. Авточувства его шлема отказали в тот же миг, как булава Магистра Войны ударила в черную стену. Он сорвал шлем, но вокруг все так же был мрак. Не просто темное помещение, а пространство абсолютного небытия, словно самому понятию света еще только предстояло воплотиться в реальность.

— Эзекиль! — крикнул он. — Фальк! Отзовитесь! Кто-нибудь!

Никакого ответа.

Что произошло? Они потерпели неудачу? Луперкаль невольно обрушил на них некую жуткую катастрофу? Аксиманду казалось, будто все его тело окружено вязким клеем. Каждый вдох был полон ядов, желчи и сладких липких привкусов, от которых его до глубины души пробирала тошнота.

— Эзекиль! — вновь закричал он. — Фальк! Отзовитесь! Кто-нибудь!

И почти сразу же после начала все кончилось.

Мир снова вернулся, и Аксиманд моргнул. Он развернулся и увидел на лицах братьев такое же замешательство. Даже Мортарион выглядел сбитым с толку. Саван Смерти собрался рядом со своим господином, юстаэринцы же озирались по сторонам в поисках объекта защиты.

— Где он? — требовательно вопросил Абаддон, хотя Аксиманд не был уверен, к кому он обращался. — Где он?

— Именно там, куда намеревался попасть, — произнес Мортарион, глядя на черные врата. Раньше они казались плитой из полированного обсидиана, но теперь представляли собой вертикальную лужу черного масла. По ее поверхности расходились колышущиеся концентрические круги, будто с другой стороны на нее падали капли дождя.

— Мы пойдем за ним? — спросил Кибре.

— А ты хочешь умереть? — поинтересовался Мортарион, оборачиваясь к Вдоводелу. — Лишь одно другое создание входило в варп и выжило. Ты — ровня Императору, малыш?

— Как давно он ушел? — спросил Абаддон.

— Недавно, — отозвался Аксиманд. — Самое большее несколько секунд.

— Откуда ты знаешь?

Аксиманд указал на рубиновые капли, стекающие по косе Повелителя Смерти.

— Его кровь еще не высохла на клинке.

Абаддон, похоже, признал его логику и кивнул. Он встал перед порталом, как будто пытался вытащить Луперкаля обратно одной только силой воли.

Рядом с ним встал Кибре, верный Абаддону до конца.

Аксиманд вдохнул воздух глубокого подземелья. Даже давинский кошмар не мог подготовить его к этому моменту. Магистр Войны пропал, и Аксиманд не знал, увидит ли его снова.

В сердце вошел холодный осколок льда, мир утратил яркость и цвет. Так ли себя ощущал Железный Десятый, когда погиб Феррус Манус?

Аксиманд почувствовал себя совершенно одиноким. Неважно, что возле него стояли самые близкие из братьев. Неважно, что они только что одержали великую победу и осуществили амбиции Магистра Войны в отношении этого мира.

Что они будут делать без Магистра Войны?

Бессмысленно отрицать, что подобное вообще могло произойти. Убийство Мануса Фулгримом доказало, что примарх может умереть.

Кто, кроме Магистра Войны, обладал достаточной силой воли, чтобы возглавить Сынов Гора? Кто из истинных сынов смог бы достичь того, чего не смог достичь Гор?

Гор слаб. Гор — глупец.

Эти слова обрушились на него, словно удар. У них не было источника, однако Аксиманд знал, что они раздались из-за черных врат. Вошли ему точно в середину черепа, как кинжал палача.

Он моргнул и увидел давно минувшее, или грядущее: мир, ставший гулкой безлюдной пустошью. Он представил смерть. В одиночестве, далеко от всего, что когда-то было ему дорого, смерть вместе с лежащим у ног бывшим братом, из чьих страшных ран на прах безымянной скалы текла кровь.

В ухе раздалось дыхание. Холодное и размеренное дыхание из кошмаров, которые, как он думал, сгинули вместе с призраком Гарвеля Локена.

Железный кулак стиснул сердце Аксиманда и раздавил его в груди. Маленький Гор не мог вдохнуть. Трансчеловеческий ужас. Он на краткий миг чувствовал подобное на Двелле, а теперь оно практически взяло над ним верх.

Ощущение пропало, когда из врат подул злой ветер.

— К бою! — заорал Абаддон. — Что-то происходит.

Все оружие в комнате вскинулось, нацелившись на портал. Его поверхность колыхалась уже не от мягкого падения капель дождя, а от буйства океанского шторма.

Гор Луперкаль выпал сквозь маслянисто-черную поверхность прохода и рухнул на колени перед Абаддоном и Кибре. Темные врата позади него исчезли с хлопком вытесняемого воздуха. Осталась лишь сплошная скальная стена, как будто врат никогда и не существовало.

Аксиманд бросился вперед на помощь. Магистр Войны стоял на четвереньках. Его спина тяжело вздымалась от вдохов, словно у запертого в вакууме человека, который внезапно вернулся в атмосферу.

— Сэр? — заговорил Абаддон. — Сэр, с вами все в порядке?

Даже через перчатки Аксиманд чувствовал, что плоть Магистра Войны холодна как лед.

— Вы еще здесь? — произнес Гор, не поднимая глаз. Его голос был лишь чуть громче сухого шепота. — Вы ждали меня… все это время…

— Конечно, мы ждали, — ответил Аксиманд. — Вас не было всего несколько мгновений.

— Мгновений?.. — слабо, почти лихорадочно проговорил Гор. — Тогда все… все еще предстоит сделать.

Аксиманд оглянулся на Абаддона, увидев на лице Первого капитана такое же непроходящее сомнение. Никто из них не имел ни малейшего понятия о том, что могло произойти по ту сторону врат, или о возможных последствиях путешествия в подобную чужеродную среду.

Они позволили своему повелителю и господину отправиться в неизвестность, и ни один из них не знал, чего ожидать.

Этот недостаток предусмотрительности теперь ужасал Аксиманда.

— Брат, — произнес Мортарион, прерывая самобичевание Аксиманда. — Ты нашел, что искал?

Гор выпрямился в полный рост, и при виде него у Аксиманда расширились глаза.

Магистр Войны постарел.

Хтония сформировала его, сделала воином, обладающим твердыми, как кремень, чертами и суровой красотой. Два столетия войны не оставили на нем следов, однако несколько мгновений, проведенных за вратами, сделали то, чего не смог ход времени.

Коротко стриженые волосы на скальпе пронизывала седина, морщины в уголках глаз стали более глубокими и выраженными.

Лицо, службе которому посвятил свою жизнь Аксиманд, теперь принадлежало древнему воителю, сражавшемуся дольше, чем возможно было вообразить, видевшему слишком много ужасного и досуха опустошенному днями кампаний.

Но огонь и целеустремленность в его глазах горели ярче, чем когда-либо.

Да и в глазах был не просто огонь.

То, что Аксиманду показалось холодной плотью, являлось силой эмпирей, очищенной и отшлифованной в теле бессмертного создания. Гор стал более горделивым, цельным и могучим, чем раньше. Луперкаль всегда считал титул «Магистр Войны» неуклюжим термином, который никогда полностью не приживется и не будет принят на веру.

Сейчас же этот титул стал для него родным, будто он владел им задолго до того, как возникла такая должность. Теперь он был Магистром Войны естественным образом и недвусмысленно.

Аксиманд, Абаддон и Кибре попятились от Гора. Все они упали на колени в восхищении наполнявшей примарха силой, которая развертывалась в материальном мире.

Даже Мортарион, самый непокорный из примархов, преклонил перед Гором одно колено, чего никогда не делал для Императора.

Гор ухмыльнулся, и все признаки измученного войной старца исчезли в мгновение ока. На его месте возник смертный бог, еще более великолепный и опасный, чем когда-либо. Полный силы, которой до него пользовалось лишь одно существо во всем мироздании.

— Да, — произнес Гор. — Я нашел в точности то, что искал.

24 ПОКИДАЯ ЛУПЕРКАЛИЮ СКВЕРНЫЙ ПРИЕМ В ЛУННОМ СВЕТЕ ГЛАЗ ОХОТНИКА

Луперкалия пылала.

Пожар разожгли не Сыны Гора, однако Аксиманд наблюдал, как тот распространяется по переплетенным улицам низинной части долины, пока «Грозовая птица» Магистра Войны улетала от стен цитадели. Рыцари Дома Девайн бродили по улицам своего города, словно мстительные хищники, сжигая и убивая с бессмысленной самозабвенностью.

Одна из машин, покрытая рубцами ожогов и вооруженная хлещущим туда-сюда кнутом, танцевала в свете буйствующего огня. Ее боевой горн издавал уханье, как будто пилот был пьян.

Аксиманд выкинул рыцарей из головы, когда десантно-штурмовой корабль стал подниматься под более крутым углом, и с обеих сторон заняли свои места несколько «Громовых ястребов».

— Странно покидать планету так скоро после прибытия, — произнес Фальк Кибре, листая инфопланшет с анализом расположения сил. — Особенно когда еще остаются армии, с которыми нужно сражаться.

— Нет ни одной, с которой стоит сражаться, — проворчал Абаддон из глубины отсека. После выхода из катакомб под цитаделью он был немногословен. — Сражение перед Луперкалией уничтожило лучших из них.

Кибре покачал головой.

— Орбитальные сканеры утверждают, что десятки тысяч солдат и дюжины полков бронетехники бежали через горы на краю южной степи.

Абаддон промолчал. Аксиманд знал Эзекиля лучше, чем большинство, и ему было известно, когда лучше остановиться.

Это был как раз один из таких моментов.

— Кушитский Восток и Северный Океанический были по большей части уничтожены при Луперкалии и Авадоне, — продолжил Кибре, которому как заместителю Абаддона следовало бы знать, что не стоит настаивать в этом вопросе. — Однако еще не учтены ван Валькенберг и Мальбек.

— Проклятье, так спустись и прикончи их! — бросил Абаддон.

Кибре стоически воспринял вспышку Первого капитана и вернул планшет в нишу.

— Эзекиль, — сказал Кибре. — Нам с тобой достался самый тяжелый бой там, внизу.

На это Аксиманд насупился. Чтобы прорвать фронт, Пятая рота пробилась через XIII Легион, и они сделали это без поддержки орбитальной орудийной платформы.

— Мы сошлись с проклятым «Императором» и выжили, — продолжил Вдоводел. — Так что не вынуждай меня подойти и дать тебе оплеуху за забывчивость относительно того, что мы сделали.

Аксиманд пересмотрел свое предположение, будто он знает Эзекиля лучше большинства прочих, когда вместо того, чтобы убить Кибре, Абаддон издал фыркающий смешок.

— Ты прав, Фальк, — произнес Абаддон. — Это кажется каким-то… незавершенным.

Это, по крайней мере, Аксиманд понял. Как и все настоящие бойцы во все времена, он ненавидел бросать задание до его завершения. Однако Эзекиль неверно понимал ситуацию.

— Это завершено, — сказал он.

Абаддон с Кибре посмотрели на него через салон.

— Мы пришли сюда ради Луперкаля, — произнес Маленький Гор. — Это было его дело, не наше. И оно закончено.

— Нам просто придется снова драться с этими людьми на стенах Терры, — сказал Кибре.

— Ты ошибаешься, — вмешался Магистр Войны, появившись из пилотского отсека и усаживаясь на кресло командира высадки. — Эти люди скоро будут мертвы. Об этом позаботятся Мортарион и Грульгор.

Гор всегда был полубогом среди людей, но теперь смотреть в глаза Магистра Войны было все равно, что глядеть в сердце звезды, находящейся на грани превращения в сжигающую саму себя сверхновую.

— Мы предоставляем закончить работу Четырнадцатому Легиону? — спросил Кибре.

Гор кивнул, устраивая свое громадное тело в кресле. Оно явно было ему мало, в особенности теперь, когда его природную сущность усилило странствие меж измерений.

— Теперь Молех принадлежит Мортариону и Фулгриму.

— Фулгриму? — переспросил Аксиманд. — Почему Фениксиец получает долю трофеев?

— Он сыграл свою роль, — произнес Гор. — Хотя я и сомневаюсь, что он будет с нежностью вспоминать проведенное тут время. Заряд плазменного огня в лицо имеет свойство быть неприятным переживанием. По крайней мере, так мне сообщал Лоргар с Арматуры.

— Чем занимался Фулгрим? — спросил Аксиманд.

Гор ответил не сразу, и Аксиманд воспользовался моментом, чтобы рассмотреть резные черты лица Магистра Войны. Аксиманда все еще тревожил замеченный им увеличившийся возраст генетического отца. Ему очень хотелось спросить Луперкаля, что тот нашел, какие чудеса повидал и как далеко прошел по пути.

Когда-нибудь, быть может, но не сегодня.

— Фулгрим собрал урожай, посеянный здесь много лет назад, — сказал Гор. — Но довольно о моем брате, давайте насладимся предстоящим моментом.

— Каким моментом? — спросил Кибре.

— Своего рода воссоединением, — произнес Гор. — Братство прежнего Морниваля вот-вот возродится.

Двор Луперкаля. Темный самоцвет в короне Питера Эгона Момуса.

Если раньше Локену было тяжело вернуться на «Мстительный дух» и незаметно пробираться по его потайным коридорам и секретным нишам, то пребывание внутри Двора Луперкаля стало утонченной пыткой. Локен стоял возле Магистра Войны, когда они планировали кампанию на Исстване.

Тогда он был горд, даже более горд, чем в тот день, когда его выбрали для вступления в XVI Легион. Теперь же он чувствовал только замешательство.

Гераддон и Ноктуа протащили их по кораблю и привели на пневмопоезд, идущий в сторону носа. Сперва Локен думал, что они направляются в стратегиум, однако после высадки в Музее Завоеваний точно понял, куда лежит их путь.

С высокого потолка все так же свисали необычные знамена — частично новые, частично гниющие и пыльные. К толстым колоннам липли тени, из-за которых было невозможно сказать наверняка, одни ли они. Двадцать три луперка — он пересчитал их, пока они шли через Музей Завоеваний, — рассредоточились и повели их к громадному базальтовому трону на дальнем конце зала.

— На колени, — произнес Гераддон, и они мало что могли сделать, кроме как повиноваться.

Слева от Локена были Йактон, Брор и Севериан. Справа — Варрен, Тархон, Рубио и Войтек. Луперки окружили их, словно палачи. Они стояли на коленях лицом к трону, глядя в необозримый космос через одно из дополнений к залу: витражное окно, похожее на соборное.

На невообразимом расстоянии мерцали огоньки света далеких звезд размером с булавочное острие. Луна Молеха раскрашивала пол ромбами млечного сияния.

— Хороший трон, — заметил Варрен. — Стало быть, изменник все еще считает себя королем. Это давно следовало бы предвидеть.

Гер Гераддон пнул бывшего Пожирателя Миров в спину. Варрен растянулся на полу и оскалился, потянувшись к отсутствующему топору. Четверо луперков держали воина на прицеле болтеров, а другие вздернули его обратно на колени.

— Королем? — переспросил Гераддон с ухмылкой, которую Локену захотелось разорвать пошире. — Вы, Пожиратели Миров, всегда мыслили мелко. Гор Луперкаль не считает себя королем. Вы не почувствовали? Теперь он бог.

Севериан расхохотался, и Граэль Ноктуа плашмя ударил его болтером по лицу. Продолжая смеяться, Севериан завалился на бок и поднялся. Локену хотелось высмеять театральное поведение Гераддона, однако он едва мог дышать. То, что вскоре ему предстояло оказаться лицом к лицу с Магистром Войны, перенапрягало его сознательную память.

Уголки Двора Луперкаля превратились в разрушенные руины, где собирались мертвецы Исствана, жаждущие плоти. Расписывающий пол свет луны стал сверканием бурь атомного огня, а дыхание возле уха принадлежало его убийце.

— Локен, — произнес Круз.

Он не ответил, не отрывая глаз от черного трона.

— Гарвель!

Локен моргнул и поднял голову.

Громадные железные двери Двора Луперкаля открывались.

И, глядя на Локена с отеческой гордостью, в них стоял он.

Его генетический отец, его Магистр Войны.

Гор Луперкаль.

Магистр Войны всегда был самым грозным из примархов. Этот факт признавали все Сыны Гора, хотя с ним жарко спорили легионеры из большинства других Легионов.

Его нынешний вид, несомненно, пресек бы эти споры.

В Горе присутствовал мощный динамизм, заряд, который передавался от него тем, на кого он смотрел. Оказаться в его присутствии означало узнать, что боги ходят среди людей. Гиперболизированное утверждение, однако его подтверждали те, кто оказался достаточно удачлив, чтобы повстречаться с Магистром Войны. Теперь же эта мощь, эта сущность увеличилась.

Она преумножилась стократно и опустошила запасы ненависти Локена настолько, что тот едва удержался, чтобы не броситься к ногам Магистра Войны с мольбой о прощении.

Ноги, смотри на его ноги.

Совет, который ему дали, когда Луперкаль еще служил Императору. Справедливый сейчас так же, как и в то время. Локен не поднимал глаз. Он вдохнул и задержал дыхание. Сердце гремело, словно молот, стучащий по сросшемуся костяному щиту грудной клетки.

Во рту пересохло, как перед его первой битвой.

— Посмотри на меня, Гарвель, — произнес Гор, и этот миг узнавания смыл всю ту боль, которую Локен испытал с момента, когда на Исстван упали первые бомбы.

Он не мог не подчиниться.

Магистр Войны был всепобеждающим героем, облаченным в черный, как пустота космоса, доспех. На огненном оке у него на груди виднелась прорезь зрачка и черные прожилки, когти были выпущены, как у хищника джунглей, приближающегося для убийства.

Его лицо было таким же героически самоуверенным, как помнил Локен.

Остальные воины, сопровождавшие Гора, были знакомы Локену, однако они казались призраками в затмевающем все ореоле личности Магистра Войны. Он услышал их ошеломленные голоса и понял, что знал их, а они — его, но не мог оторвать глаз от своего бывшего верховного командующего.

Желание остаться на коленях из верности, а не поневоле, было всеподавляющим.

— Встаньте. Все вы, — сказал Гор.

Локен повиновался, сказав себе, что это был его собственный выбор.

Никто из остальных следопытов не последовал его примеру. Он предстал перед Магистром Войны в одиночку. Так, как всегда и знал. Как бы это все ни кончилось, сейчас или в грядущие годы, все сведется к двум воинам, схватившимся насмерть.

Фигуры, окружавшие Магистра Войны, вышли из тени, и Локен почувствовал вспышку гнева при виде бывших братьев по Морнивалю.

Покрытый шрамами и враждебный Эзекиль, в глазах неизгладимая ненависть.

Бледный Гор Аксиманд, глаза расширены, лицо прижато к черепу, будто плохо застывшая глина. Он глядел на Локена не с ненавистью, а со… страхом?

Возможно ли, чтобы Маленький Гор чего-то боялся?

Массивный и далекий от изящества Фальк Кибре. Следует за Абаддоном.

Ничего нового.

Граэль Ноктуа занял место рядом с ними, и Локен тут же осознал перекос отношений между ними. Морниваль переродился, однако его нрав оказался гротескно неуравновешенным.

— Никогда не думал, что увижу тебя снова, Гарвель, — произнес Гор.

— С чего бы? — ответил Локен, призывая свои запасы непокорства, чтоб говорить отчетливо и громко. — Я умер, когда ты предал все, за что когда-либо стояли Лунные Волки. Когда убил Исстван Три и верных сынов четырех Легионов.

Гор медленно кивнул.

— И несмотря на все это, ты возвращаешься на «Мстительный дух». Почему?

— Чтобы остановить тебя.

— Ты это сказал Малкадору? — произнес Гор, а затем повернулся и оглядел остальных следопытов. — Он это сказал вам?

— Это правда, — сказал Локен. — Тебя необходимо остановить.

— Чем, отделением? — спросил Гор, приподняв бровь. — Не думаю. Гарвель, Галактика вовсе не стерильное место, не питающее любви к мелодраматизму. Ты не хуже меня знаешь, что это кончится не истребительными командами ассасинов или упреждающим ударом в тысячах световых лет от Терры. Это кончится тем, что я буду смотреть отцу в глаза, держа его руками за шею, и покажу Ему, как Его ложь сжигает в пепел все, что ему дорого.

— Ты безумен, — произнес Брор Тюрфингр. — Волчий Король остановит тебя, вырежет свое имя на твоем сердце и отдаст твои кости вюрду, чтобы вечно прорицать будущее.

Гор щелкнул пальцами.

— Русс? А, так вот в чем тут дело.

Локену хотелось, чтобы Брор заткнулся, но вред уже был причинен.

— Леман не утолил свою жажду крови на Просперо? — продолжил Гор, печально качая головой. — Интересно, знает ли вообще Император, что вы здесь, или Волчий Король устроил все сам? Ему всегда не терпелось пролить кровь своих братьев. Он убедил Малкадора, будто отправить вас сюда — единственный способ завершить войну, пока она не добралась до Терры?

— Русс как верный сын стоит на стенах Терры, — сказал Круз. — На стенах, которые Магистр Камня укрепил так, что пробить их не в твоих силах.

— Пертурабо уверяет меня в обратном, — отозвался Гор. Он наклонился и взял Круза за подбородок. — Ах, Йактон. Среди всех моих сыновей ты был единственным, от кого я никогда не ожидал, что он отвернется от меня. Ты был старым стражем, воином, чьи корни и на Терре, и на Хтонии. Ты был лучшим из нас, но твое время кончилось. Скажите, как вы вообще попали на борт?

Локен сохранил на лице нейтральное выражение и надеялся, что Круз смог сделать то же самое.

Он не знает о Рассуа или «Тарнхельме».

— Мы пришли сюда, чтобы разметить «Мстительный дух» для Русса, — произнес Локен, надеясь, что толика правды сможет отвлечь Магистра Войны от Рассуа.

— Да, Граэль говорил мне, что видел нацарапанный на стенах футарк.

— Проклятый Свессл, — прошипел Брор. — Есть хоть кто-то, кому он не сказал?

Гор двинулся дальше, неторопливо обходя оставшихся следопытов по кругу по пути к своему трону.

— Разметка пути для Русса, — произнес он. — Звучит правдоподобно, однако брось, Гарвель, мы с тобой оба знаем, что это не единственная причина, по которой ты здесь. В твоем возвращении есть нечто большее, чем ты рассказываешь.

— Ты прав, — ответил Локен, обернувшись к Геру Гераддону. — Я пришел убить его. Освободить душу Тарика.

— Возможно, это отчасти так, — признал Гор, усаживаясь на трон, — но почему же ты не говоришь своим товарищам, зачем на самом деле пришел сюда. И не скромничай, Гарвель. Я узнаю, если ты солжешь.

Локен попытался заговорить, но взгляд Магистра Войны пригвоздил его к месту, через глаза зачерпывая со дна наихудшие из предательских опасений. Он силился повторить то, что только что сказал, однако слова не получались.

Восседая на троне в сиянии луны, светящей сквозь витражные окна, Гор выглядел царственным и величественным. Владыкой, за которого стоило бы отдать жизнь.

Сотню жизней, тысячу. Столько, сколько он попросит.

— Я…

— Все в порядке, Локен, я понимаю, — произнес Гор. — Ты вернулся, так как хочешь вновь присоединиться к Сынам Гора.

Именно этого момента Брор Тюрфингр боялся с тех пор, как они покинули Терру. Не смерти, в этом миге для него не было ничего страшного. Он считал себя мертвым с той секунды, как отверг синий цвет Стаи и принял протянутую руку Ясу Нагасены.

Нет, он боялся не смерти.

Локен сделал шаг к трону Магистра Войны.

Брор наблюдал за крахом разума Гарвеля Локена так, как эстет мог бы сокрушаться о медленном разрушении великого произведения искусства.

Брору было приказано убить Локена, если тот преклонит колено перед Гором. Он понимал, почему эта обязанность досталась ему. Он был одним из VI Легиона, сыном Палача, и можно было рассчитывать, что он совершит немыслимое, какие бы сложившиеся братские узы тому ни мешали.

Он медленно выдохнул.

Можно было надеяться, что собравшиеся вокруг воины последуют за ним, однако их чрезвычайно превосходили числом. В сознании Брора были запечатлены позиции луперков. Они бы его не остановили. Возможно, когда-то они и были воинами Легиона, но теперь являлись малефикарумом.

Брор был безоружен, однако воин Стаи не нуждался в оружии.

Он мог сломать Локену шею, не моргнув глазом.

А если спустя один удар сердца он умрет, так тому и быть.

Брор прикрыл глаза, чувствуя, как на загривке поднимаются дыбом волоски. Впервые он ощущал подобное в лесах Фенриса, когда на него охотился громадный седой волк, и годи говорили, что однажды тот убьет его.

Он доказал, что они ошибаются, и сделал из шкуры зверя плащ.

Брор поднял взгляд и увидел, что Тилос Рубио неотрывно смотрит на него. Его глаза были расширены, и в них читалась мольба. Они метнулись в направлении Гера Гераддона. Воины не обменялись ни единым словом, но смысл был очевиден.

Будь наготове.

Локен почувствовал, что двигается вперед. Один шаг за другим к трону Магистра Войны. То, о чем говорил Гор, было нелепо. Он не мог вернуться в Легион, только не после всей той крови и предательства, случившихся между ними.

И все же…

Он хотел этого. Глубоко внутри он хотел этого.

— Локен, не делай этого, — произнес Круз, поднимаясь на ноги. — Не слушай его. Он предал всех нас, сделал чудовищами в глазах тех самых людей, для защиты которых нас создавали.

Удар кулака Абаддона отправил Йактона на пол. Красные полосы в его волосах напоминали кровь на снегу.

— Закрой рот, Вполуха, — сказал Абаддон.

— Локен! — закричал Круз, двигаясь вперед на четвереньках.

… он больше не Вполуха… его голос прозвучит громче, чем чей-либо еще в его Легионе.

Локен моргнул, услышав у себя в голове слова Мерсади Олитон.

Нет, это были не слова Мерсади, она принадлежали Эуфратии Киилер.

Если ты увидишь гниль, намек на порчу, отступишь ли ты от своей упорядоченной жизни и выступишь ли против этого? Ради высшего блага человечества.

Он слышал эти слова на борту этого же самого корабля, на жилых палубах, которые занимали летописцы. Испуганная и одинокая Эуфратия потянулась к нему. Она пыталась предостеречь его о том, что произойдет, однако он отмахнулся от ее страхов как от беспочвенных.

— Гарвель, — произнес Гор. Локен обернулся и увидел, что Магистр Войны протягивает ему свою перчатку. — Не питай ко мне ненависти за случившееся.

— Почему бы мне не питать к тебе ненависти? — спросил Локен. — Ты совершил худшее, что возможно сделать с другим человеком. Ты позволял нам верить, будто нас любят и ценят, а затем показал, что все это была ложь.

Гор покачал головой, но не убрал протянутой руки. Позади него поверх лунного лика прошел зубчатый боевой корабль. Нос звездолета был украшен Оком Гора, но это был грубый рисунок, похожий на граффити.

— Вернись ко мне, сын мой. — Мы можем воссоздать утраченную связь, обновить узы товарищества. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной, пока я заново творю Империум.

Локен оглянулся на воинов, стоявших позади него на коленях. На людей, вместе с которыми он сражался и проливал кровь. Людей, которых он звал братьями в самые мрачные времена. Он посмотрел им в глаза, увидев там непокорство и многое другое. Рубио стиснул кулаки, а шея Войтека была напряжена, словно машина, которая вот-вот сорвется с передачи.

Он увидел устремленный на него холодный взгляд Брора Тюрфингра и вспомнил слова, которые тот произнес при их первой встрече.

Если я сочту, что твои корни слабы, то лично убью тебя.

Он почти незаметно кивнул товарищам и сделал шаг прочь от трона Магистра Войны, чувствуя, как туго натягиваются узы верности и братства, которые связали его с этим моментом.

Проходящий боевой звездолет полностью пересек соборное окно, и Гор поднялся на ноги.

Внутрь Двора Луперкаля снова полился слепящий свет луны.

Он окружил Луперкаля ореолом, расписал серебром и отбросил на палубу самую темную из теней. Освещенная спинка трона Магистра Войны добавила тени крылья, как у безликих демонов из жутких книг, что давал ему Кирилл Зиндерманн.

— Часть меня жалеет, что я не могу этого сделать, сэр, — произнес Локен. — Поверьте, мне хочется тепла, которое приносит участие в чем-то большем. Мне хочется быть частью. Так было между мной и Легионом, но вы лишили меня этого, когда ударили нас всех в спину.

— Нет, — произнес Гор. — Гарвель, нет. Это не…

Но теперь Локен не собирался останавливаться.

— Отвернуться от всего, что я знал, оказаться отделенным от Легиона, который сделал меня тем, кто я есть? Это был худший миг моей жизни. Он свел меня с ума. Не смерть Тарика и не погребение заживо на Исстване — в конечном итоге, меня сломили разбитое сердце и зияющая пустота.

— Ну так вернись же ко мне, Гарвель, — сказал Гор. — Ощути это тепло вновь, разве тебе не хочется стать частью величайшего предприятия, какое когда-либо видела Галактика?

— Я уже в нем участвовал, — ответил Локен, отворачиваясь от Гора. — Оно называлось Великим крестовым походом.

Рубио кивнул, и Брор Тюрфингр прыгнул через палубу. Его рука была твердой, как лезвие секиры. Он врезался в Гера Гераддона и сбил того с ног. Вместе с ним двигался Войтек. Предводитель луперков отлетел назад и от неожиданности растянулся на полу.

Ударили выстрелы, и по резкому всплеску выраженной двоичным кодом боли Брор понял, что в Ареса Войтека попали. Он почувствовал запах смазки и горячих масел.

Круз и Севериан уже двигались, атакуя Морниваль.

У Брора не было на них времени.

Новые выстрелы. Вопли. Он зафиксировал расположение луперков, но это было несколько секунд назад, и его знание обстановки безнадежно устарело.

— Убей его, Брор, — закричал Рубио. — Он блокирует мои силы!

— Пытаюсь, — проворчал Брор. — Он сильнее, чем кажется.

Лицо Гераддона исказилось от ярости. На мгновение Брор увидел, как внутри извивается темное пламя. Он ударил Гераддона лбом в лицо. Скула вмялась, на рассеченную кожу хлынула омерзительно пахнущая кровь.

Они еще боролись, а кровь уже перестала течь, и порез на щеке Гераддона затянулся сам собой.

Тот рассмеялся.

— Думаешь, ты можешь мне навредить? Вы, Волки, и впрямь глупцы.

Серворуки Войтека прижали одну из рук Гераддона, и Брор попытался вытащить его клинок из ножен. Кулак Гераддона с грохотом ударил Брора в живот, расколов броню и выбив из него дух.

Гераддон пинком отбросил его, и Брор выпустил рукоять.

Он пошатнулся, когда в спину ударил заряд из болтера. Еще один разорвал плоть на бедре. Его переполняла боль, однако он снова бросился на врага.

Гераддон схватил его за горло свободной рукой и впечатал в Ареса Войтека. Столкновение было ужасающим. Доспех треснул.

Брор заметил, что за спиной Гераддона что-то блестит. Лунный свет сиял на Ультиме из слоновой кости. Похищенное оружие торчало из заплечных ножен. Он потянулся к нему. Слишком далеко. Хватка Гераддона усилилась, выдавливая из него жизнь. Он напряг все мышцы плеч и шеи, лицо стало лиловым от напряжения.

А потом он увидел это.

Гладий Проксимо Тархона, поднятый над головой, словно дар древних богов Асахейма.

Зажатый в манипуляторной клешне Ареса Войтека.

Серворука всадила клинок в спину Гераддона.

Демон внутри луперка взвыл, упустив контроль над смертной плотью мертвеца. Железная хватка на шее Брора ослабла.

Не слишком сильно, но достаточно.

Брор оторвал руку Гераддона от своей шеи. Он бросился вперед и сомкнул отточенные клыки на плоти луперка.

Их взгляды встретились, и Брор испытал наслаждение, увидев внезапный страх.

Он дернул челюстями назад, и вырвал Геру Гераддону глотку.

Двор Луперкаля был охвачен сумятицей. Луперки заполняли воздух прерывистым огнем болтеров, их очертания колебались, словно плоть пыталось покинуть нечто звероподобное. Дульные вспышки нарушали холодное сияние лунного света. Широкая дуга синей молнии, вырвавшаяся из перчаток Рубио, отшвырнула шестерых луперков назад своим сверкающим разрядом.

Доспехи лязгнули о палубу, чудовища внутри превратились в пепел. Локен помчался к Аксиманду, подхватив упавший цепной меч, который еще дымился от колдовского огня Рубио.

Он знал, что не может надеяться убить Аксиманда, но его это уже не заботило.

Он встретился с Магистром Войны лицом к лицу и отверг его.

Никто из них не уйдет с «Мстительного духа» живым.

Севериан был прав. Попасть внутрь было легкой частью.

Йактон Круз вернулся на флагман с одной и только одной целью. Когда зал заполнился выстрелами, он нырнул к Геру Гераддону, пытавшемуся заткнуть кровотечение из растерзанного горла.

Сухожилия и кожа пытались срастись, но рана была слишком ужасной, а потеря крови — слишком катастрофической, чтобы носитель демона смог выжить. Круз выдернул меч Гераддона из ножен, и в этот момент палуба позади него покрылась воронками от болтерных зарядов.

Кожу на щеке рассекло рикошетом. Если он выживет, то останется ровный шрам от челюсти до виска.

Локен и Брор боролись с Маленьким Гором Аксимандом и Фальком Кибре в жестокой, тяжелой и кровавой схватке, которую они проигрывали. Кибре был сама сила и жестокость, но Брор Тюрфингр не оставался в долгу.

У Локена был цепной меч, у Аксиманда — клинок с силовым лезвием. Это не могло кончиться добром. Рубио бился с Абаддоном при помощи меча, сотворенного из синей молнии, и стрел колдовского пламени. Первый капитан сейчас казался чудовищем: гигантом с мертвенным лицом и черными глазами, похожими на самоцветы.

Там, где страшные кулаки Абаддона распороли доспех Рубио, текла кровь. Серо-стальные пластины были покрыты красным.

Библиарий вложил все свои силы в атаку, ничего не оставив для защиты. Варрен помогал, как мог, но перевязанные Алтаном Ногаем раны снова обильно кровоточили.

Круз не видел Севериана. Проксимо Тархон, вновь вооружившийся своим доработанным гладием, стоял на страже над Аресом Войтеком, который истекал литрами липкой красно-черной жидкости из полудюжины порезов от мечей и воронок от болтеров.

В бедро Круза пришелся удар, расцветшая жгучая боль едва не заставила его упасть на колени. Он развернулся, и к нему устремились четверо луперков. Они держали топоры, мечи и оружие, которое выглядело так, будто его похитили из Музея Завоеваний.

— Давайте! — взревел Круз, вдавливая активатор меча. — Позвольте старому псу показать вам, что он еще кусается.

Первый взмахнул топором, метя Крузу в шею.

— Слишком рискованно для первой атаки, — произнес тот, низко пригибаясь и разрубая цепным клинком живот противника. — Обезглавливающий удар оставляет тебя слишком беззащитным перед выпадом понизу.

Он качнулся вбок от колющего удара мечом, наклонился и выхватил болт-пистолет из кобуры поверженного воина. Полностью заряжен, предохранитель снят. Небрежно.

— Слишком опираешься на ведущую ногу, — проворчал Круз. — Нет контроля, чтобы уйти от контратаки.

Он пробил острием меча позвоночник луперка. Провернул и выдернул клинок из груди.

Оставшиеся луперки, по крайней мере, извлекли урок из гибели товарищей. Они разошлись и начали медленно обходить Круза по кругу, держа мечи в оборонительной позиции и осторожно переступая.

Круз выпалил обоим в лицо, классический двойной выстрел. Массореактивные заряды зафиксировали пороговую плотность детонации, и шлемы взорвались.

— И если у твоего противника есть пушка, а у тебя только меч, — произнес он, оборачиваясь к сидящему на базальтовом троне Магистру Войны. — Тогда ты умрешь.

При каждом столкновении мечей Локен терял зубья — треугольные осколки с фырканьем отлетали от его цепного меча, когда мерцающее лезвие клинка Аксиманда вгрызалось в незащищенный металл.

— Скорбящий тебя прикончит, — произнес Аксиманд.

Локен не ответил. Он пришел убить Аксиманда, а не тратить на него ненужные слова.

— Никаких слов ненависти за жизнь, которую я забрал на Исстване? — спросил Аксиманд.

— Только дела, — сказал Локен, силясь держать себя в руках.

Разозлившийся мечник — мертвый мечник.

Он выругался, когда Аксиманд воспользовался мигом его невнимательности и с молниеносной скоростью сделал колющий выпад в пах. Локен отвел клинок в сторону плоской стороной меча, стараясь не дать разрушающему лезвию еще сильнее повредить его оружие.

— Тарик всегда утверждал, что ты такой прямолинейный, — произнес Аксиманд, слегка двигая запястьем и заставляя острие своего меча описывать узкие круги. — До настоящего момента я никогда по-настоящему не понимал, что он имел в виду. Только когда пытаешься убить человека, узнаешь его подлинный характер.

Локен был слишком опытным мечником, чтобы купиться на столь очевидный гамбит, и не отвел взгляда от глаз Аксиманда. Они единственные из всего некогда горделивого лица остались не изменившимися, какими их помнил Локен.

Светло-голубыми, будто льдинки в лучах зимнего солнца.

— Кто дал тебе новое лицо?

Маска Аксиманда из прикрепленной мертвой кожи дернулась.

— Кто тебя победил? — спросил Локен, подныривая под взмах Скорбящего на уровне пояса. Он ударил понизу, метя по коленям Аксиманда.

— Чогориец по имени Хибу-хан, — произнес Аксиманд, отводя клинок в пол. Оружие издало визг, выбросив красные искры. — Какое тебе дело?

— Так я смогу рассказать ему, что закончил начатое.

Аксиманд взревел и атаковал с неустанной яростью. Локен блокировал со всей возможной быстротой, но каждый отраженный им смертельный удар отсекал от его оружия куски, пока оно не стало практически бесполезным.

Локен отбросил сломанный клинок, глянув за плечо Аксиманда.

— Давай, Мейсер! — выкрикнул он.

Кулак бывшего Пожирателя Миров врезался в затылок шлема Аксиманда. И не будь Мейсер Варрен столь ужасающе изранен, его сила могла бы расколоть Аксиманду череп. Тем не менее, тот рухнул на Локена, и все трое упали на пол бьющимся клубком конечностей.

Скорбящий отлетел в сторону, лезвие тускнело в отсутствие руки носителя.

Аксиманд вогнал локоть в лицо Варрена.

Локен пнул Аксиманда в живот. Они сцепились. Кулаки молотили, локти трещали, колени наносили удары. Это была неизящная схватка, не из тех, которые в сагах описываются яркими героическими фразами.

Даже будучи один против двоих, Аксиманд побеждал в бою. Локен зашатался от сокрушительной серии ударов по корпусу. Варрен оступился, и Аксиманд с грохотом ударил ногой по ранам, которые перевязал Алтан Ногай.

— Ты мне снился, — сказал Аксиманд в перерыве между вдохами. Казалось, он не столько злится, сколько сожалеет. — Снилось, что ты жив. Почему ты должен был выжить?

Локен перекатился и выпрямился, а пальцы Аксиманда сомкнулись на обернутой в кожу рукояти Скорбящего.

Он взмахнул мечом. Клинок вгрызся в броню и плоть.

Ливнем хлынула кровь.

— Больше никаких снов, — произнес Аксиманд.

Проксимо Тархон был повержен, он распростерся поверх Ареса Войтека. В его теле было пробито три воронки от массореактивных зарядов. Гер Гераддон все еще слабо шевелил ногами, но можно было только гадать, жив он или же просто подергивается перед смертью.

В одной руке Севериана был боевой нож, в другой — болт-пистолет.

Он убил дюжину луперков, сделав ровно столько же выстрелов и режущих ударов, перемещаясь в схватке, словно призрак. Люди видели его, но не замечали, не понимали значения видимой ими картины, пока не становилось слишком поздно.

Севериану никогда не требовалось больше одного удара.

Обычно этого оказывалось достаточно, однако Абаддон лишь пошатнулся от колющего выпада и продолжил сражаться. По крайней мере, это позволило Варрену выйти из боя и прийти на помощь Локену.

Сражение перешло в поединки, но это не могло длиться долго. Пистолет опустел. Он выбросил бесполезный груз.

Севериан увидел свою цель и, будто движущаяся тень, направился к Граэлю Ноктуа.

Сержант Заколдованных увидел его приближение, что само по себе было довольно необычно. Он ухмыльнулся и достал собственный клинок.

— Двадцать пятая против Двадцать пятой, — произнес Ноктуа. — Приятно симметричный бой, да?

— В конце ты умрешь, так что симметрия может катиться в преисподнюю.

Они сошлись, как в тренировочных клетках. Низко пригнувшись, клинок к клинку, вытянув руки и глядя друг другу в глаза.

Первым пришел в движение Ноктуа, который сделал ложный выпад справа. Севериан с легкостью это предугадал. Он парировал настоящий удар, крутанулся понизу и ткнул Ноктуа в пах. Блок предплечьем, обратный удар локтем, угодивший в пустой воздух. Севериан поймал Ноктуа за руку и ударил лбом.

Ноктуа метнулся назад, увлекая Севериана за собой.

Они покатились по полу, силясь высвободить руки с ножами.

Первым выбрался Севериан. Он ткнул Ноктуа в бок. От удара Ноктуа перекатился, и клинок со скрипом вышел наружу. Севериан оттолкнулся и освободился. Оружие Ноктуа рассекло ему шею сбоку, на волосок от того, чтобы перерезать горло.

— Всегда тебя ненавидел, Севериан, — произнес Ноктуа. — Даже до возвышения.

— Мне никогда не было до тебя столько дела, чтобы ненавидеть.

Они снова сошлись. Укол, порез, блок, поворот. Клинки казались жалящими змеями. Оба воина пустили кровь. Оба были под стать друг другу. Еще какое-то время, и разницы уже не будет.

— Ты хорош, — сказал Севериан.

— Двадцать пятая хорошо учит своих воинов.

Севериан взмахнул клинком перед лицом Ноктуа. Тому в глаза попала капелька крови, и Севериан воспользовался долей секунды, на которую противник отвлекся.

Он вогнал свой кинжал в середину груди Ноктуа, провернув клинок там, где располагалось сердце.

Лицо Ноктуа исказилось от боли.

— Не так хорошо, как Хтония, — произнес Севериан.

Боль была невероятной, сильнее, чем все, что когда-либо доводилось испытывать Локену.

Она заполнила его и раздавила. Обошла биотехнологические механизмы подавления. Она не давала закрыться вратам страдания в позвоночнике.

Там, где Скорбящий рассек ребра, ощущалось ядовитое жжение, с которым в кровеносную систему проникало нечто омерзительное. Клинок был отравлен?

Он завалился набок, силясь не скрючиться и не заплакать.

Аксиманд стоял над ним, надписи по длине желобка втягивали в себя багряные нити с лезвия. Локен перевернулся на живот, продолжая зажимать одной рукой пробоину в доспехе. Он пополз прочь, зная, что это бесполезно.

Варрен стонал, лежа в луже собственной крови. Возвратный удар Аксиманда отсек ему правую руку в локте и вспорол грудь. Старые раны снова кровоточили, шлем треснул посередине.

Локен приподнял голову. Воздух внутри Двора Луперкаля сгустился, и он увидел, что их последний рывок во имя толики победы пресекли.

Абаддон, наконец, уложил Рубио и прижал Брора Тюрфингра к палубе. Фенрисиец продолжал отбиваться от Первого капитана, но даже его силам было не сравниться с терминаторской броней. Серворуки Войтека издавали хрип и пощелкивание, безуспешно пытаясь поднять его в вертикальное положение. Рядом с ним неподвижно лежал Проксимо Тархон. Ультрадесантник продолжал сжимать свой окровавленный гладий, но его голова низко поникла на покрытую воронками грудь.

На ногах оставался только Севериан, но его окружали луперки, и выхода не было. У его ног лежали тела Гера Гераддона и Граэля Ноктуа, кровь которых смешивалась в растекающейся луже. Глаза Севериана метались из стороны в сторону в поисках выхода, но не находили его.

Локен услышал, как кто-то выкрикивает его имя, и моргнул.

Воздух утратил холодность, и он набрал в легкие большой глоток воздуха. Тот обжигал, Локена пронзила боль от тяжелой раны в боку.

Он повернулся к источнику крика.

Но в том, что он увидел, не было никакого смысла.

Йактон Круз стоял на коленях перед троном Луперкаля, спиной к Локену. Магистр Войны прижимал его к груди и что-то шептал на ухо Вполуха.

А потом Локен увидел, что из спины Круза торчат когти Магистра Войны.

Гор выдернул руку и оттолкнул Круза от себя.

Йактон рухнул на палубу, и Локен увидел в его груди зияющую рану.

Магистр Войны высоко поднял влажной перчаткой два сердца Йактона Круза. Оба органа были яркими от насыщенной кислородом крови, и они сократились в последний раз.

— Нет! — закричал Локен. — Трон, нет!

Он пересилил резкое жжение, пронизывающее тело, и подполз туда, где лежал Йактон Круз. Глаза Вполуха были широко раскрыты и полны муки. Он шевелил челюстью вверх-вниз, пытаясь заговорить, пытаясь придать своим последним словам осмысленность.

Но ничего не выходило. Боль была слишком интенсивной, а шок от неминуемости смерти — слишком сильным.

Локен поддержал его, не в силах сделать ничего больше.

Даже будь Алтан Ногай жив, Круза было не спасти.

Двор Луперкаля затаил дыхание. Никто из собравшихся врагов не двигался. Умирал герой, и подобный момент заслуживал паузы даже посреди озлобленного братоубийства.

Боль Локена была несущественна по сравнению с той, что претерпевал Круз. Локен встретился с ним взглядом и увидел в его глазах неотложную потребность поговорить, отчаянный императив, который вытеснял все прочие дела.

Круз железной хваткой вцепился в запястье Локена.

Его взгляд был непоколебим. Изуродованное тело содрогалось в конвульсиях, болевые сигналы захлестывали мозг. Но даже на пороге мучительной смерти Круз все равно ставил долг на первое место.

— Йактон, мне жаль… — произнес Локен. — Мне так жаль.

Круз покачал головой. Его лицо озарилось злостью.

Он протянул Локену свободную руку. Вдавил что-то ему в ладонь, и сжал его пальцы поверх. Локен попытался поднять это, но Круз снова покачал головой, широко раскрыв глаза. Молящее требование.

Не сейчас, не здесь.

Локен кивнул и почувствовал, как хватка Круза на запястье обмякла.

Свет в глазах Вполуха погас, и он умер.

Локен уложил Круза на пропитанный кровью пол и потянулся к подсумку на поясе. Он вытащил две хтонийские зеркальные монеты, которые ему дал Севериан в тени Семи Нерожденных, и положил их на глаза Йактону Крузу.

Горе Локена прошло, его выжгла злоба.

Он выпрямился в полный рост и поднял взгляд на Гора.

Магистр Войны стоял перед своим троном, с длинных когтей его перчатки еще капала кровь Йактона Круза.

— Я не хотел, чтобы до этого дошло, Гарвель, — сказал Гор.

Локен оставил эту нелепую банальность без внимания и встал прямее, чем ему когда-либо доводилось стоять. Горделивее, чем он когда-либо стоял прежде.

Вся неуверенность, все смущение, все обрывки безумия, которые окутывали его заблуждениями, исчезли. Миг ненависти очистил его от всех сожалений и благоговения перед Магистром Войны.

Йактон Круз был мертв, разрушилась последняя связь с тем, чем когда-то был Легион.

А вместе с ней — последние остатки веры в то, что в Магистре Войны присутствует благородство или же следы великого человека, которым он когда-то являлся.

Локен почувствовал, как из бездонного запаса уверенности внутри него поднимаются слова. Прощание и угроза, все вместе.

— Я ручаюсь, что еще до заката этой войны, даже если ты победишь, даже если я умру здесь, ты пожалеешь о том дне, когда отвернулся от Императора. За каждую захваченную тобой планету Империум взыщет ужасную плату кровью Хтонии. Я ручаюсь, что даже если ты покоришь Терру, плоды победы покажутся на вкус прахом во рту. Ручаюсь, что если ты не убьешь меня сегодня, то встретишь меня вновь. Я буду противостоять тебе на каждом аванпосте, на каждой стене, у каждых врат. Я буду сражаться с тобой всеми мечами, что будут в моем распоряжении, всеми болтерами, всеми кулаками. Я буду биться с тобой голыми руками. Биться самими камнями мира, который ты хочешь завоевать. Я никогда не сдамся, пока Сыны Гора не умрут, став лишь скверным воспоминанием.

Локен перевел дух и увидел, что Магистр Войны принял его угрозу. Гор понял, что Локен действительно имел в виду каждое из только что произнесенных слов, и ничто не сможет увести его с этого пути.

— Мне хотелось, чтобы ты вернулся, — произнес Гор. — Тормагеддон хотел сделать тебя таким же, как он, но я сказал ему, что ты всегда будешь Сыном Гора.

— Я никогда не был Сыном Гора, — ответил Локен. — Я был Лунным Волком и останусь им. Гордым сыном Хтонии, верным слугой Императора, возлюбленного всеми. Я — твой враг.

Локен услышал чириканье потрескивающего вокса.

Он снова услышал звук, тот исходил из шлема, примагниченного к поясу Круза. Локен узнал голос и, несмотря на лежащее у его ног тело и все, чего они лишились, чтобы зайти так далеко, он улыбнулся.

Он наклонился, поднес шлем к губам, а серебряную сферу луны за стеклом огромного соборного окна пересекла призрачная тень.

— Рассуа, как там глаз охотника?

— Я его держу, — отозвалась пилот «Тарнхельма». — Дай команду.

— Проклятье, просто стреляй, — произнес Локен.

Окно разлетелось бурей осколков. Внутрь Двора Луперкаля ударили полосы лазеров, орудия «Тарнхельма» заполнили его убийственным огнем. За один миг беспощадного уничтожения произошла внезапная и абсолютная потеря атмосферы.

Воздух вырвался в космос вместе с оружием, телами и всем, что не было примагничено к полу. Стреляные заряды болтеров, выбитые из стен куски камня и фрагменты разбитого керамита. Туда же отправились стекло и обломки.

Локен отдал себя на милость взрывной декомпрессии, которая вышвырнула его из «Мстительного духа» в пустоту пространства. Тело Круза, вертясь, улетело прочь от него.

Грудь заполнилась давящим ощущением чего-то ужасно твердого. Внутренние органы подвергались резкому замерзанию. Системы жизнеобеспечения доспеха зафиксировали внезапное изменение. Они силились выровнять разницу в давлении и принуждали опустошить легкие, чтобы избежать смертельного чрезмерного растяжения, однако без шлема это была безнадежная борьба.

Локена омывал свет луны.

Лунному Волку уместно умереть в лунном свете.

Зрение Локена затуманилось. Он ощутил в горле внезапный ошеломляющий холод, словно его трахея заполнялась жидким гелием.

Он попытался выкрикнуть последнее проклятие, но глубокий вакуум не давал ему издать ни звука.

Локен закрыл глаза. Он позволил лунному свету забрать его.

И «Мстительный дух», кружась, скрылся во мраке.

25 ДОРОГА К ТЕРРЕ БОЛЬШЕ НЕ ВПОЛУХА ОКЕЙ

За огромным наблюдательным окном мигали громадные пряди, покровы и скопления ярких звезд. Свет Галактики, которая вскоре будет принадлежать ему.

Гор стоял на переднем краю стратегиума, сложив руки за спиной. На нем уже был не доспех, а простое тренировочное облачение светло-кремового цвета, перехваченное на поясе широким кожаным ремнем.

Флот Сынов Гора снимался с якоря, собираясь для следующего этапа похода на Терру. Множество транспортников все еще перевозило с поверхности Молеха людей и технику, однако Боас Комненус ожидал, что в течении четырех часов они будут готовы к переходу из системы.

Эзекиль и Кибре хотели отправить быстрые крейсеры за имперским эсминцем типа «Кобра», однако Гор запретил им это. Первый капитан выступил против этого решения, как и тогда, когда Гор отказался убирать символы футарка.

Гор был непреклонен — «Просвещение Молеха» должно было остаться невредимым.

Пусть известие об участи этого мира несется впереди «Мстительного духа» на крыльях ужаса. В грядущие годы отчаяние станет столь же могучим оружием, как танки и титаны, воины и боевые корабли.

Гор отвернулся от звездной панорамы и направился обратно к оуслитовому диску в центре стратегиума. Морниваль ожидал его распоряжений, терпеливо стоя, как будто естественный ход вещей будет продолжаться так, как раньше.

Сейчас он видел их по-иному.

Гор знал их лучше, чем они сами, но теперь он видел то, что они скрывали: тайные сомнения, пагубные мысли и — глубоко внутри — страх, что они выбрали путь, который может закончиться только плохо.

Война на Молехе подогрела пламя амбиций Эзекиля. Его недолго будет устраивать должность капитана, пусть даже Первого капитана Сынов Гора. При наличии силы, которой теперь повелевал Гор, и древних знаний Терры в его распоряжении были способы создать новых Легионес Астартес.

Почему бы величайшим из его воинов не стать хозяевами самим себе?

Фальк Кибре… простой человек, свободный от больших амбиций. Он знал свое место, и все мысли об улучшении своего положения ясно относились к службе Магистру Войны. Фальк будет верен до самой смерти.

После момента сомнения, последовавшего за Исстваном V, Аксиманд скрупулезно воссоздал себя. Даже Двелл, несмотря на все связанные с ним болезненные ассоциации, послужил воодушевлению Маленького Гора желанием выиграть войну. Откровение, что Гарвель Локен выжил, потрясло их всех, но по Аксиманду оно ударило особенно жестоко. Меланхолия, доминирование которой в своем характере он так долго отрицал, теперь окутывала его страхом, что Локен был прав, отвергая Магистра Войны.

И все же самая сильная перемена произошла с Граэлем Ноктуа. Гор видел два пламени, горящих внутри него: одно злобное и мрачно сияющее, другое — подавленное и подчиненное. Фенрисиец погубил плоть Гераддона, и призванному Таргостом демону потребовалось новое тело, которое стало бы носителем его сущности.

— Сир, каковы ваши приказы? — спросил Кибре.

Гор улыбнулся новой гласной в почтительном обращении. Естественная эволюция, учитывая силу, которая теперь наполняла его.

Силу, приобретение которой едва не стоило ему жизни.

Глядя на него, никто не узнал бы об этом.

Казалось, что многочисленные раны, которые он получил, чтобы завоевать Молех, исцелились много лет назад. Было сложно утверждать наверняка. Сыновья говорили, что его не было лишь несколько мгновений, как он мог сказать им иное?

Теперь Молех был для Гора далеким воспоминанием.

За эти мгновения он сражался в войнах, убивал чудовищ и бросал вызов богам. Вырывал власть у тех же самых богов во главе громадных армий демонов. Сражался в битвах, которым предстояло незримо бушевать целую вечность.

Он завоевал в эмпиреях тысячу царств, миллиарды принадлежащих ему вассалов, однако отверг это. Он мог взять любое удовольствие, любой трофей, но отказался от всего. Он взял ту силу, которую взял его отец, однако сделал это без обмана.

Он взял ее силой оружия и благодаря вере в себя.

Не было никаких сделок, никаких обещаний, которые необходимо исполнять.

Сила принадлежала ему и только ему.

Наконец, после всего, Гор стал богом.

— Сир, каковы ваши приказы? — повторил Эзекиль.

Гор вперил взгляд в звездную пелену, словно мог разглядеть весь путь от Молеха до Терры. Он простер руку с когтями, как будто уже охватывая драгоценную игрушку колыбели человечества.

— Я иду за тобой, отец, — произнес Гор.

«Тарнхельм» всегда был тесным кораблем, но теперь, таясь в тени «Просвещения Молеха», он казался непристойно просторным.

Локен сидел на своей койке. На нем не было доспеха, только облегающий комбинезон, охватывающий грудь бандаж из синтекожи и дермальный регенератор.

Варрен пребывал в индуцированной коме, равно как и Проксимо Тархон с Аресом Войтеком. Сервообвязка бывшего Железнорукого проявила уровень автономности, о котором до сих пор никто не подозревал, и удержала Проксимо Тархона, когда Двор Луперкаля вытряхнуло в космос.

Рубио в одиночестве сидел за столом, за которым они пили в компании Рогала Дорна. На бывшего Ультрадесантника тяжким грузом давили пустые места, где раньше сидели братья-следопыты.

То, что хоть кто-то из них находился здесь, было практически чудом. Или, скорее, это произошло благодаря сверхъестественно ловким рукам Рассуа на рычагах управления электромагнитными тросами «Тархельма» и локационным маячкам доспехов. Она следила за их перемещением по «Мстительному духу» и забрала их на борт «Тарнхельма» в течение минуты после вылета из бронированного окна Двора Луперкаля.

Она оторвалась от «Мстительного духа», петляя через разрывы в сети обороны, которые проделала вместе с устройством Тубала Каина. Их не преследовали, что она связывала с выдающимися качествами «Тарнхельма», однако Локен не был в этом так уверен.

Они догнали имперский эсминец, набиравший ускорение мимо пятой планеты системы. Его двигатели ожесточенно работали, капитан явно ожидал погони.

Но ничего не происходило.

Флот Магистра Войны все еще был пришвартован около Молеха.

Во входной люк постучали, и Локен поднял глаза.

В дверях стояли Севериан и Брор Тюрфингр, одетые в комбинезоны и простые туники до колена. Покинув «Мстительный дух», Локен не общался со следопытами кроме как по рабочей или медицинской необходимости.

Севериан выглядел таким же свежим, как в день, когда они отправились на задание, но лицо Брора было покрыто кровоподтеками и ссадинами от трепки, которую ему задал Эзекиль Абаддон.

— Все не так плохо, как кажется, — произнес Брор.

— Он лжет, — сказал Севериан. — Все гораздо хуже.

— Ему повезло, что он вообще выбрался из схватки с Эзекилем, — ответил Локен. — Мало кто из людей может таким похвастать.

— В следующий раз я до него доберусь, — произнес Брор. — Когда Волчий Король поведет Стаю обратно на «Мстительный дух».

— Чего вы хотите? — спросил Локен.

Брор протянул ему пластиковую бутыль, полную прозрачной жидкости. Локен почувствовал едкий аромат с другого края комнаты.

— Что это?

— Дзира, — произнес Севериан, подтаскивая табурет и доставая три чашки, и Брор разлил каждому его долю.

— Я думал, мы все выпили, — заметил Локен. — А Войтек не может быть в состоянии перегнать еще.

— Возможно, он по большей части из металла, но мы успеем вернуться на Терру, прежде чем он выйдет из режима покоя, — произнес Брор, подковыляв поближе и усевшись. — Нет, эту сделал я. Мало есть такого, что Vlka Fenryka не смогут соорудить, один раз попробовав на вкус.

Локен принял чашку и сделал обжигающий глоток.

Напиток прошел вниз, и он втянул в себя воздуха.

— На вкус точно такая же. Может, даже крепче.

— Ну да, мы же не можем позволить, чтобы люди подумали, будто Волки делают что-то слабее, чем X Легион, — отозвался Брор. — Этому конца не будет.

— Так чего вам на самом деле нужно? — спросил Локен. — Я не в настроении быть в компании.

— Не будь дураком, — усмехнулся Брор. — Всякий раз, когда возвращаешься из боя, самое время побыть с братьями.

— Даже если я потерпел неудачу?

Брор подался вперед и ткнул чашкой в направлении Локена.

— Мы не потерпели неудачи, — сказал он. — Мы выполнили то, за чем нас посылали, мы разметили «Мстительный дух». Когда Волчий Король придет сразиться с Гором, ему будет легче благодаря тому, что мы сделали.

— Я имел в виду не это, — ответил Локен, не желая задерживаться на нарушенных обещаниях. — Но Луперкалю известно о символах футарка.

Брор вздохнул.

— Он не найдет их все. К тому же, ты думаешь, что я бы стал делать их все работающими по принципу видимости? Ах, Локен, тебе много предстоит узнать о том, насколько на самом деле умна Стая.

— Я потерял половину людей, которыми командовал.

Брор вновь наполнил свою чашку.

— Послушай, ты их не терял. Они погибли. Так бывает. Но ты не понимаешь смертей в одиночестве. Это под силу смертным, но мы не смертные. Мы — братство. Братство воинов, и именно это делает нас сильными. Я думал, ты об этом знаешь.

— Полагаю, что мог об этом позабыть, — произнес Локен.

— Да, ты, а еще и вот он, — заметил Брор, кивнув в сторону Севериана.

— Я лучше всего работаю в одиночку, — отозвался Севериан.

— Может и так, однако остальные из нас лучше сражаются, когда мы бьемся вместе с нашими братьями, — произнес Брор, залпом выпил и сразу же продолжил. — Это сражение ради человека рядом с тобой. Сражение за человека рядом с ним и следующего за ним. Я слышал, что ты сказал Гору, так что мне известно, что я не говорю тебе ничего нового. Но чего ты пытаешься добиться? Оно у тебя уже есть. Прямо здесь, прямо сейчас. С нами.

Локен кивнул и протянул свою чашку, чтобы ее заново наполнили.

— Ладно, хватит проповедей, — сказал Севериан. — Мы хотим узнать, что тебе дал Йактон Круз. Оно еще у тебя?

— Да, но я не знаю, как это понимать.

— Тогда давай взглянем, — произнес Брор.

Локен потянулся в небольшой альков над своей койкой и снял оттуда металлическую коробочку. Коробочку, которая очень напоминала ту, что он оставил на борту «Мстительного духа», заполненную его немногочисленными сувенирами на память о войне.

Он открыл ее и вынул предмет, который Круз вложил ему в ладонь. Диск из затвердевшего красного воска, прикрепленный к длинной полоске пожелтевшей бумаги для обетов.

— Его Клятва Момента? — спросил Севериан.

— Та, что Мерсади Олитон велела мне передать Йактону.

Локен перевернул свиток с клятвой, чтобы Брор и Севериан смогли увидеть, что на нем написано.

Они прочли слово и перевели взгляды на Локена.

— Что это значит? — спросил Брор.

— Не знаю, — ответил Локен, пристально глядя на слово.

Буквы были написаны красной тушью, которая выцвела до ржаво-коричневого цвета.

Их аккуратно нацарапали чем-то острым, как игла.

Убийство.

В коридорах «Просвещения Молеха» было холодно и тесно. Вивьен не нравилось там находиться, в них было слишком много людей и казалось, будто никто из них ничего не знает о том, что происходит. Она видела множество солдат, и папа сказал, что это значит, что они в безопасности.

Вивьен определенно не чувствовала себя в безопасности.

Она забилась в расширяющийся транзитный коридор, под вентиляционной трубой, откуда иногда выходил теплый воздух, а порой тянуло холодом. Папа, понизив голос, переговаривался с Ноамой и Кьеллом, и они странно смотрели на нее, когда она спрашивала, увидят ли они Аливию снова.

У Вивьен на плече лежала голова Миски.

Та спала.

Вивьен было нужно пописать, но она не хотела будить сестру.

Чтобы отвлечься от переполняющегося мочевого пузыря, она достала потрепанный сборник сказок, который ей передала Аливия среди напирающих тел в космопорте. Она не могла прочесть слов, те были написаны на каком-то старом языке, который Аливия называла Dansk, но ей нравилось разглядывать картинки.

Ей не требовалось знать слов. Она слышала истории так часто, что могла прочесть их наизусть. И порой, когда она смотрела на слова, возникало ощущение, словно она действительно понимает их, как будто сказка хотела, чтобы ее прочли, и разворачивалась у нее в сознании.

Она совершенно не осознавала, насколько странна эта мысль.

Для нее в этом присутствовал смысл, и это просто… было.

Она перелистнула пожелтевшие страницы в поисках картинки, которая вызовет у нее в голове нужные слова.

Ее взгляд упал на страницу с молодой девушкой, сидящей на берегу океана, и она кивнула собственным мыслям. Девушка была прекрасна, но ее ноги срослись воедино и заканчивались широким рыбьим хвостом. Вивьен нравилась эта история о юной девушке, которая во имя настоящей любви отказывается от жизни в одном мире, чтобы получить место в другом.

По коридору кто-то шел. Вивьен ждала, что люди пройдут мимо, но они остановились перед ней, заслонив свет.

— Я не вижу слов, — сказала она.

— Это хорошая история, — произнесла стоящая перед ней женщина. — Могу я ее тебе почитать?

Вивьен удивленно подняла глаза и счастливо кивнула.

— Разве я не говорила, что все будет окей? — спросила Аливия Сурека.

Грэм Макнилл Алый король

Еще не опубликована.

Ник Кайм Артефакты

— На границе Вурдалачьих звезд, на самом краю Сегментум Ультима, я и мой брат объединились во имя милосердия. Наши корабли вышли из варпа, окутанные сполохами психического свечения, которые цеплялись за потрепанные корпуса, но мы опоздали. Мы пришли, чтобы обуздать безумца, но стали только свидетелями злодеяния.

В словах примарха слышался треск огня, хотя Т’келлу было непросто разобрать, что порождало звук: голос повелителя или же пылающие на стенах факелы. Воздух был наполнен смрадом горячего пепла и шлака, а также глубоким и рокочущим баритоном Вулкана.

— Смотреть было не на что, хотя я и не уверен, что ожидал обратного. Этот мир настолько же не похож на наш родной, как день на ночь… Ноктюрн создает жуткое впечатление, и, хотя я не чувствовал страха, когда выбрался из своей капсулы в пылающий рассвет, мне удалось оценить его жестокое великолепие. Высокие вершины огненных гор, протяженные пепельные равнины и выжженные солнцем пустыни, источаемый океаном серный смрад. Наша планета жестока и смертоносна. Из космоса Ноктюрн выглядит, как темно-красная, пылающая сфера. Его же мир был темным и непримечательным. Он походил на черный мрамор, отмеченный серым смогом грязной атмосферы.

Воспоминания заставили Вулкана нахмуриться, как будто он мог ощутить вкус ядовитых испарений

— С орбиты облачный покров казался плотным, но мне говорили, что он скрывает многочисленные грехи. Даже если и так, это не оправдывает поступок Кёрза, свидетелем которого мы стали.

По лицу примарха прошла тень. Наступившую после произнесенных им слов гнетущую тишину нарушал только звук тяжелого дыхания. Т’келл понял, что описанное Вулканом отвратительное деяние оставило в нем след более глубокий, чем клеймо. Хотя легионер не знал, что было причиной — само преступление или же его исполнитель.

— Планету скрывала тьма, проклятье, наложенное уродливой луной, называемой Тенебор. Ее имя означало «тень», что было вполне уместно, а в данном случае и буквально, ведь луна отбрасывала ночную пелену на планету, отчаянно нуждающуюся в свете. До этого момента я никогда прежде не видел его родины. Теперь и не увижу, хотя не могу сказать, что жалею об этом. Все отзывы о ней сводились к тому, что это проклятое место, без шансов на изменение.

— Все началось, как взрыв звезды, в бездне космоса полыхнули бесшумные вспышки. Их зажег его флагман — темный, кинжалоподобный корабль. Сначала я не мог поверить своим глазам. К темному миру устремились огромные лучи пульсирующего света и рои торпед. Конечно же, все попытки вызвать корабль ни к чему не привели. Наш брат собирался мстить, а не рассуждать. Потом он заявил, что хотел уничтожить планету и одним безумным очищающим действием избавить ее от всех грехов. Поверхность взорвалась цепочкой ярких вспышек, и впервые за свою долгую, погруженную в ночь историю мир увидел свет. Но это был свет погибели.

Вулкан замолчал, словно желал тщательно подобрать слова, чтобы как можно точнее передать свои воспоминания.

— Ты должен понять, мой сын, что весь ужас произошедшего заключался в точности орбитальной бомбардировки. Он не хотел просто излить свой гнев. Он знал. Неважно как, откуда, но обстрел был точно направлен в единственое уязвимое место тектонической структуры. Я полагал, что мы наблюдаем за капризом, незрелым поступком с трагическими последствиями незрелой души. Но это было не так. То, что мы увидели, было спланировано заранее.

Следовательно, примарха лишили покоя и злоумышленник, и преступление. Т’келл не представлял, как повелителю удалось смириться с этой реальностью. Вулкан продолжил.

— Трещины раскололи внешнюю кору по линиям геологического разлома и разошлись во все стороны. Смертоносное, как чума, пламя неслось по земле до тех пор, пока не охватило всю поверхность планеты. Затем она исчезла. Ее луна и меньшие небесные тела в пределах досягаемости были уничтожены одним катастрофическим взрывом.

Опустив голову, Вулкан минуту приходил в себя. Когда он снова поднял глаза, они пылали, как только что описанное им пламя, выражая гнев, который он испытывал за устроенный братом планетарный геноцид.

— На нас обрушивались обломки, сдирая щиты и колотя по броне кораблей. Мы преодолели накрывшие нас ударные волны, получив повреждениями, которые не ограничивались выбоинами и царапинами на корпусах кораблей. Колоссальный выброс энергии рассеялся, оставив после себя пыль и обломки.

— На некоторое время воцарилась тишина, пока Гор не преодолел всеобщее чувство неверия в происходящее и не дал нам цель. Поступок нашего брата привел его в ярость. Луперкаль был решительно настроен настичь безумца. Я бросился в погоню вместе с Гором, не зная, что он велел другому примарху незаметно обойти с другой стороны. Втроем мы взяли убийцу планеты в клещи. Сбежать было невозможно. Я полагал, что Гор откроет огонь и убьет его за содеянное, однако, на самом деле, он решил спасти его. Мне интересно, поступи кто-нибудь из нас так же в отношении Гора, изменило бы это ход нынешних событий?

Вулкан снова прервал свой рассказ, словно представляя себе реальность, в которой Гор был верным сыном, а не мятежником.

— Теперь это не имеет значения. Нострамо погиб, и тогда же исчезли все шансы на искупление Кёрза, хотя ни один из нас не понял этого в тот момент. Все началось с него, возможно, им же и закончится…

Т’келл внимательно наблюдал за примархом, зная, что не стоит открывать рот, пока Вулкан не закончит говорить. Воздух кузни смягчал жару, а полумрак добавлял значимости словам властелина Ноктюрна. В воздухе витал приятный запах пепла и нагретого металла, но звуки ударов молота о наковальню стихли: кузнец прервал свою работу.

— Я не могу понять, что должно было твориться у него в голове, милорд. Мне приходилось видеть разрушения подобного масштаба и прежде, но обратить оружие против собственного мира с единственной целью уничтожить его… Мы отличаемся от своих прародителей, но я, по крайней мере, могу понять вашу мотивацию.

— Но не в этом случае? — спросил Вулкан. — Не в том, что касается порученного тебе задания?

— Я выполню свой долг, примарх, — немного настороженно ответил Т’келл, словно не желая вызвать у Вулкана мысль о непослушании.

— Но ты не понимаешь причины.

Т’келл признался: Не понимаю. Не в этом случае.

Вулкан откинулся на спинку кресла. Оно представляло собой кусокгорной породы, приобретшей очертания фигуры самого примарха за те долгие часы трудов над артефактами, которые создавались при помощи унаследованного от Императора мастерства. Один особенно великолепный, недавно законченный образец лежал на верстаке. Молот был подлинным произведением искусства, и, в сравнении с красотой этого оружия, собственные работы казались Т’келлу ничтожными.

Вулкан заметил восхищение сына.

— Ты знаешь, почему мой отец сотворил всех своих сыновей разными? — спросил он.

Т’келл покачал головой. Его боевой доспех в ответ загудел и заскрипел. Магистр кузни выковал его сам, и броня была также превосходно выполнена, как и любое другое боевое облачение из керамита и адамантия в XVIII Легионе. Обычно доспех венчал шлем в виде головы дракона, но Т’келл не допустил бы и мысли надеть его при разговоре с повелителем. Примарх всегда настаивал на том, чтобы смотреть в глаза своим воинам, и ожидал того же в ответ. Он отчитал бы магистра кузни, если бы тот спрятался за ретинальными линзами.

— Я даже не могу осмелиться понять глубины замысла Императора или его колоссальный интеллект, — покорно сказал Т’келл.

— Конечно, нет, — ответил Вулкан без всякого высокомерия. — Полагаю, это было частью его замысла в отношении галактики. Хотя я знаю, что мой брат Феррус не согласился бы, каждый из нас играет важную роль. Жиллиман — политик, государственный деятель. Дорн — хранитель дома моего отца, а Русс — послушный долгу страж, который следит за нашей верностью.

— Верностью?

Вулкан холодно улыбнулся.

— Шутка, которая больше не смешит.

— А Кёрз? — спросил Т’келл. Его жажда знаний была следствием обучения на Марсе.

— Какова его роль?

Лицо Вулкана потемнело.

— Необходимость. По крайней мере, мы когда-то так считали.

Марс был причиной возвращения Вулкана на Ноктюрн и короткой встречи с магистром кузни. Пополнение запасов Механикумом было недостаточным, и примарх был вынужден направить часть флота на один из надежных пунктов снабжения — свой родной мир. То, что Т’келл находился в крепости-луне Прометея, было как нельзя своевременно.

— А Гор и вы? — не отставал магистр кузни, его страстное желание понять боролось с правилами приличия.

Вулкан пошел ему навстречу.

— Хотя в глазах отца мы и были все равны, однако Гор был лучшим из нас. В присутствии Императора я всегда чувствовал себя ребенком. Этот феномен тяжело объяснить тому, кто никогда с ним не встречался. У моего брата была… такая же особенность, несомненная харизма, благодаря которой ты вслушивался в каждое его слово и безоговорочно верил. В прошлом ни один из нас не сомневался в абсолютной верности Гора, иначе мы бы осознали, насколько опасной была его сила убеждения.

— Его ролью было лидерство, и когда-то я бы последовал за ним куда угодно. Но этот пьедестал пал и его не восстановить. Что касается меня… — Вулкан безрадостно рассмеялся и, раскинув руки, указал на кузню и расположенное за ней хранилище. — Я оружейник своего отца, но не такой, как Феррус или Пертурабо, я специализируюсь на уникальном.

Взгляд Т’келла переместился к огромным дверям хранилища, которые занимали большую часть задней стены, и воин вспомнил многие названия и формы артефактов.

— Как этот молот? — спросил легионер, указав на верстак.

Вулкан повернулся и посмотрел на оружие. На миг он задумался, проведя рукой по бойку Несущего рассвет, рукояти, переплетенной шкурой дракона, драгоценным камням и таинственному устройству, которое поместил в головке рукояти.

— Это лучшее, что я когда-либо создал, — сказал он магистру кузни, — но оно никогда не предназначалось мне. Я выковал молот для своего брата, для Гора, и это еще одна причина для того задания, которое я должен поручить тебе.

Вулкан убрал руку с молота, продолжая смотреть на него.

— Это было после Нострамо и Улланора. Я собирался преподнести Несущий рассвет в ознаменование достижений Луперкаля. С помощью Джагатая мы схватили и усмирили Кёрза. Ты должен понять, мой сын, ничего подобного прежде не случалось. Для примарха поступить так, как Кёрз, сделать то, что он сделал…

Примарх покачал головой.

— Это было немыслимо. Но у моего брата было решение.

— Переделай его, — Гор произнес это гордо и с таким энтузиазмом и решительностью, что Повелитель Змиев вышел из задумчивости.

Доспех Гора — «анатомическая» броня в светлом, как слоновая кость и черном, как смоль цветах — придавал ему блестящий вид. Облачение было столь великолепным, что даже у великого кузнеца вызвало зависть.

Луперкаль и Вулкан были наедине в покоях Гора на борту «Мстительного Духа». Пока повелитель Лунных Волков говорил, примарх Саламандр хранил почтительное молчание. Они пили хмельной отвар родом с Хтонии. Вулкан не знал его названия, но оценил крепость напитка.

Примарх взболтал жидкость, наблюдая за получившейся крошечной воронкой, словно в ее глубинах мог находиться искомый им ответ.

Вулкан поднял глаза, привычно светившиеся в затененных личных покоях Гора.

— Скажи мне как, ведь никто не желает этого больше меня.

— Мы можем перевоспитать нашего брата.

Впервые риторика Гора оказалась бессильной перед Вулканом, который, сидя в тени, как никогда выглядел отчужденным. Покои первого примарха были функциональными, но при этом благоустроенными, даже роскошными. В оуслитовом камине ревело пламя. Вулкан был уверен: Гор разжег его, чтобы гость чувствовал себя уютно. Вместо этого Владыка Змиев сторонился света и тепла пламени, размышляя, почему не отказался от этой встречи, как это сделал Джагатай. Тем не менее, пламя в камине порой притягивало его взгляд.

— После этого, — сказал Вулкан и в гневе ткнул пальцем в пустую тьму, указывая на облако атмосферной пыли, которая некогда была Нострамо. — Как?

Гор улыбнулся, всем своим видом демонстрируя уверенность в действенности плана. Надо было только убедить в этом Вулкана.

— Каждый из нас возьмет его под свое крыло, обучит, — он жестикулировал обеими руками, изображая следующую часть своего плана. — Превратит его из грубого инструмента, которым он сейчас является в оружие, которым ему необходимо быть.

Вулкан нахмурился, думая об облаченном в ночь пленнике и сомневаясь в благоразумности предложения брата.

— Подумай об этом в следующем ключе, — сказал Гор, не утратив и доли оптимизма. — Ты — оружейник с большой буквы. Кёрз — незакаленный клинок, требующий заточки лезвия. Переделай его, как ты бы переделал сломанный меч, Вулкан.

Гор сказал это с блеском в глазах и такой уверенностью, что она передалась Вулкану.

* * *

— Я поверил ему, — сказал Вулкан, вернувшись в настоящее. — Кёрз был изолирован от основных сил своего Легиона, в надежде, что вдали от пагубного влияния Нострамо, сможет измениться. Я должен был взять его к себе первым, затем Дорн… как только исцелится.

— Исцелится?

Магистр кузни встретился взглядом с Вулканом и увидел в нем печаль.

— Кёрз пытался убить Рогала.

Услышав это признание, Т’Келл выругался про себя.

— Преторианца Терры?

— Другого я не знаю, — ответил Вулкан. — Чтобы план Гора сработал, жизненно важным было восстановить отношения между Дорном и Кёрзом. Но после Хараатана я понял, что мы заблуждались. Я не знаю, кому следующему Гор собирался передать Кёрза, но до этого не дошло. Требования Великого крестового похода и его новое назначение магистром войны удерживали его вдали. Я не смог присутствовать на Улланорском Триумфе, поэтому не видел Луперкаля лично с самого Нострамо. Мы несколько лет не общались, но я знал, что должен переговорить с ним о Кёрзе. Я видел, что у того на душе. Там царили кошмар и боль. Я жалел брата, ненавидел не его, но совершенные им деяния; опасался того, что он мог сделать и кем стать, если его не остановить.

— Я общался с Гором при помощи литокастной проекции. До этого переговорил с вернувшимся на Терру Дорном, и мы пришли к общему мнению. Я по глупости решил, что Гор тоже согласится. Его приветствие было довольно теплым, но чуть более колким, чем прежде.

— Брат Вулкан, что это за дело огромной важности, требующее моего внимания и отвлекающее от крестового похода нашего отца, привело тебя ко мне?

Магистр войны стоял в окружении воинов на мостике своего флагмана, по краям гололитического изображения угадывался комплекс сенсориума и авгуров. Доспех Гора отличался от того, что он носил во время их последней встречи на борту «Мстительного Духа». Броня была перекрашена в сине-зеленый цвет его Легиона, недавно переименованного. В Сынов Гора.

— Оттенок высокомерия было сложно не заметить, — сказал Вулкан Т’келлу. — Не сомневаюсь, что это было сделано намеренно.

— Прошу прощения, брат, за то, что отвлекаю тебя от обязанностей, но я считаю, что дело настолько серьезное, что должно привлечь твое внимание.

Глаза Гора расширились, и у Вулкана возникло ощущение, что его брат издевается над ним.

— Должно? Что ж, тогда тебе придется как можно лучше изложить это дело, Вулкан, чтобы я решил для себя насколько оно серьезно.

Вулкана обеспокоил не просто тон магистра войны, а нечто более глубинное, скорее подразумеваемое, нежели открыто высказанное. Хотя за спиной Гора была различима всего лишь небольшая часть корабля, но этого было достаточно, чтобы заметить изменения. Частично были видны знаки, которых прежде не было, странные символы, значение и смысл которых Вулкану были не знакомы. Поначалу он решил, что это эмблемы ложи, так как именно Гор инициировал ее традиции в Легионах. Несмотря на старания брата, Вулкан отказался от них. При наличии собственной Прометеевой веры Змиев подобные обязывающие ритуалы были излишними.

Но то, что он увидел, не показалось целиком относящимся к культуре лож. Там было что-то еще, что-то непостижимое…

— У меня было ощущение, что облик моего брата приняло другое существо, — пояснил Вулкан. — Но даже со всеми обычными атрибутами этот облик был темнее того, что я знал.

— Вы решили, что он изменился? — спросил Т’келл.

— Больше, чем просто изменился. Я рассказал, что произошло на Хараатане: о помешательстве Кёрза, его суицидальных, нигилистических склонностях. Несмотря на странное поведение Гора, я ожидал, что он будет потрясен.

Вулкан прервался, стиснув зубы от воспоминаний.

— Но он засмеялся, — сказал нахмурившийся примарх, словно не веря собственным словам. — Я был зол и озадачен.

— Я не вижу в этом ничего смешного, брат, — сказал Вулкан, раздумывая, что же случилось с тем благородным воином, которым он когда-то восхищался. — Мы потерпели неудачу.

Веселье Гора сменилось серьезностью.

— Наоборот. Мы добились успеха.

— Я тебя не понимаю.

— Кёрза нельзя приручить. Он — необходимое зло, чудовище, которое поможет нам выиграть эту долгую войну и не замарать руки.

— Они так же замараны, как и его. Может быть не убийством, но преступной беспечностью, несмотря на полную осведомленность об одержимости Кёрза убийствами.

Гор наклонился вперед, его лицо заполнил зернистый гололит.

— Каждый генерал нуждается в оружии террора, инструменте, представляющем угрозу для самых стойких врагов. Ты отлично наточил наше, Вулкан. Из твоего рассказа выходит, что Кёрз превратил страх в клинок, которым я могу воспользоваться.

— Он не то оружие, которое мы должны использовать. Он невменяем, Гор. Ему нужна помощь.

— Он получил ее. От тебя. И я благодарен за нее, — Гор снова отклонился назад. — Есть еще что-нибудь?

— Я увидел что-то в Луперкале, — сказал Вулкан Т’келлу. — Что-то удержавшее меня от ответа. Из-за этого я не сказал о приготовленном для него подарке. Из-за этого я понял, что мои просьбы всегда будут оставаться неуслышанными. Есть оружие, которое не в тех руках слишком опасно.

Вопреки всему услышанному Т’келл по-прежнему умолял повелителя.

— Это не вы возглавили мятеж против Императора. Не вашу армию мы отправляемся покарать на Исстване. Вы не Гор.

Взгляд Вулкана блуждал по хранилищу.

— Почему для тебя так важно сохранить их?

— Потому, что это ваш труд и ваше наследие. Уничтожьте их, и галактика никогда больше не увидит ничего подобного.

— А будет ли это так ужасно, сын мой? В роли оружейника я создал арсенал, который может принести невообразимые страдания и смерть. Я не хочу подобного наследия.

— Тогда зачем их вообще было создавать?

Вулкан наклонился и положил руку на плечо Т’келла. Жест хоть и вызвал у магистра кузни ощущение незначительности, но в то же время был отеческим и подбадривающим.

— Потому что это было моим предназначением, ради которого меня и сотворил отец, и тогда я не считал, что кто-то из нас испорчен. Но из-за Кёрза и Гора я, к сожалению, изменил свое мнение. Среди нас оказался маньяк, трагическая ошибка воспитания над природой, которую я могу понять и принять. Луперкаль же рационален. Мало того, он намного лучше нас. Я открыто признаю: меня ужасает мысль, что он сознательно пошел на мятеж. Он — враг, с которым я не пожелал бы сражаться во всех смыслах, не только из-за нашего родства. И если мои труды, лежащие за дверьми этого хранилища, будут захвачены Гором… я не могу быть ответственным за это, Т’келл.

Вулкан поднялся, давая понять, что вопрос закрыт, и взял Несущий рассвет.

— Пойдем. Я покажу тебе, что необходимо сделать.

Вдвоем они пересекли задымленную кузницу и подошли к двери хранилища. Доспехи Саламандр отражали колышущийся свет печей.

Дверь была такой же огромной, как и склеп, и Вулкан воспользовался символом на своем доспехе, чтобы открыть ее. Маленький выступ скользнул в углубление на украшенной поверхности двери. Оно было незаметным, и Т’келл догадался, что не нашел бы его без помощи примарха.

Один поворот, и пещерное пространство наполнилось глухим звуком работы шестеренок, шкивов и цепных устройств — это ожил старый механизм. Через несколько секунд дверь начала медленно, но неумолимо открываться. Она разошлась посередине, обе створки открывались наружу.

Когда щель стала достаточно широкой, Вулкан шагнул внутрь и повел Т’келла в хранилище.

Пройдя через узкое отверстие, Т’келл изумился толщине дверей и поразительному мастерству их конструкции. Несмотря на очевидное предназначение, двери были так же прекрасны, как и любое творение Вулкана. Феррус Манус на его месте сделал бы двери холодными и уродливыми. Непроницаемыми, надежными, но абсолютно безвкусными.

Если Повелитель Железа был кузнецом, то Вулкан мастером. По крайней мере, Т’келл в это верил.

— Ты первый и единственный из моих сыновей, кто видит это хранилище, — сказал Вулкан. — Его стены хранят каждый артефакт, когда-либо созданный мной.

Пробормотав команду, Вулкан зажег жаровни в помещении. Мерцающий свет факелов окрасил содержимое хранилища в темно-коричневый и багровый оттенки, наполнив каждую нишу тенью. Осветилась только небольшая часть тех чудес, что создал примарх.

Т’келл узнал некоторые, вспомнив их имена.

Обсидиановая колесница.

Вермилионовая сфера.

Свет уничтожения.

Некоторые были созданы в виде обычных клинков; другие были более крупными и сложными механизмами. И у всех были имена.

Как часто говорил Вулкан: имена обладают властью. Назвать предмет означало придать ему индивидуальность, значение. Враг не боится человека с мечом, но тот, кто владеет Клыком Игнарака, заставит его призадуматься. Подобные моменты были важны для Владыки Змиев и входили в его учение.

— Такие чудеса… — прошептал Т’келл, едва способный осмыслить поразительные труды примарха.

Вулкан поставил Несущий рассвет среди других сокровищ и потянулся было за копьем, но остановился, так и не обхватив древко. Излюбленным оружием примарха были меч и копье, Громогласный был уничтожен раньше, в ходе Великого крестового похода.

— Надеюсь, ваша нерешительность вызвана тем, что вы поменяли решение, примарх, — осмелился сказать пришедший в себя Т’келл.

— Нет. Артефакты необходимо уничтожить. Я отправляюсь на Исстван, поэтому не могу сделать это лично, следовательно, это сделаешь ты, Т’келл.

— Тогда, в чем дело, примарх?

Вернув копье на свое место, Вулкан взял Несущий рассвет.

— Я решил, что выбрал не то оружие, но вот это кажется верным, — сказал он. — Подходящим. Возможно, оно станет орудием просвещения моего брата.

Т’келл в отчаянии взглянул на артефакты, готовый на все, чтобы сохранить наследие своего повелителя.

— Примарх, молю вас, — обратился он, опустившись на одно колено. — Пожалуйста, не просите меня сделать это. По крайней мере, сохраните хоть что-то.

Вулкан посмотрел сначала на магистра кузни, а затем на содержимое хранилища.

— Здесь находится оружие, которое может уничтожать миры, мой сын…

— Или же спасать их от уничтожения, — ответил Т’келл, глядя снизу вверх на повелителя, — в правильных руках.

— Моих? — спросил Вулкан, встретившись с умоляющим взглядом легионера.

— Да! Или же лорда Дорна, Жиллимана. Даже Русса!

Вулкан на миг задержал взгляд на Т’келле, затем отвернулся.

— Поднимись, магистр кузни. Мои сыновья не будут молить меня на коленях.

Т’келл услышал в голосе Вулкана рык и на мгновение подумал, что перешел за рамки дозволенного.

— Я вынужден, примарх.

— Ну хорошо.

— Милорд?

Вулкан повернулся к нему.

— Я сказал «ну хорошо». Кое-что должно остаться. Если уничтожу все, значит, я расстался с надеждой и не считаю, что в моих братьях осталась верность и честь. Я не пойду на это.

Т’келл заметно расслабился от слов примарха.

— Ты не отправишься в систему Исстван, Т’келл. Теперь твое место здесь: на Ноктюрне и Прометее.

— Но, примарх…

— Не противься мне во второй раз, — предупредил Вулкан. — Я не настолько терпим.

Саламандр склонил голову, демонстрируя раскаяние.

— Ты станешь отцом кузни и хранителем артефактов.

— Отцом кузни? — спросил Т’Келл, нахмурившись. — Разве я не ваш магистр кузни, повелитель?

— Конечно. Легионер может выполнять несколько обязанностей, Т’Келл. А теперь я возлагаю на тебя и эту, как прежде доверил хранилище

— Какую обязанность, примарх? Назовите, и она будет выполнена.

— Быть стражем. Поклянись, что будешь защищать эти артефакты, а если со мной что-то случится, сделать все, чтобы спрятать подальше от тех, кто будет искать их ради злых целей.

Т’Келл живо отдал честь.

— Клянусь, лорд Вулкан.

— Хорошо. Оставь на свой выбор семь, но только семь. По одному на каждое наше царство на Ноктюрне.

— Здесь их тысячи, примарх. Как я смогу…

— Верно, так и есть, — перебил его Вулкан, прикрепив молот к поясу и потянувшись за перчаткой. Плащ из чешуи дракона Кесаря уже был повязан вокруг широких плеч. — Семь, отец кузни, это приказ твоего примарха.

Он направился к выходу, полностью сосредоточившись на расплате с Гором.

— Я отправляюсь на соединение с флотом Ферруса, — сказал он Т’Келлу. — Выполни поручение до моего возвращения.

Вулкан вышел, отправившись в космопорт и оставив Т’келла одного.

Отец кузни рассматривал содержимое хранилища, пытаясь осмыслить стоящую перед ним невыполнимую задачу.

— Семь…

Роб Сандерс Терзание

Да будет засвидетельствовано, что в элапсид/нуллюс-бета ударный командор Альфа-Легиона Первой горты, Третьего зубца Дартарион Варикс снова позволил своим сердцам биться в ритме войны. Оперативник 55/Фи-силон следит за последовательностью инициирования операции, одновременно поддерживая полное ноосферическое и тактильное сопряжение.

Гамма, дельта, ипсилон… пуск.

Новая цель: сверхтяжелый транспортный ковчег Механикумов «Омниссия», зафрахтованный на Гелиодиновских верфях для миров-кузней на судоходных линиях Декстура. На момент начала операции «Омниссия» находится под командованием ковчег-шкипера Мануса Круциама, за безопасность ответственен магос доминус Оронти Праеда, а за транспортировку груза храма и соблюдение ритуала — коллегиум-мандати Йерулиан Хакс. Инспекцию божественного груза, недавно созданного в храме-кузне Галлилеон, Мидийская Бронта, провели в Гелиодине и зарегистрировали его, как боевую группу титанов «Астрамакс» Легио Перенния.

Уничтоженные во имя Бога-Машины миры: отсутствуют.

Подтвержденные победы боевой группы: отсутствуют.

Высокопоставленный принцепс майорис титана «Абиссус Эдакс» типа «Разжигатель войны» Алвар Паллидон. Указанный в Мидийской Бронте пункт назначения дани — система Соляр. Перечень груза: осадные машины Ордо Редуктор, двести боевых танков и бронетранспортеров разных типов, готовые для распределения, а также пятьсот боевых доспехов Легионес Астартес Тип IV, предназначенные для VII Легиона. Недавно назначенный генерал-фабрикатор Кейн лично примет груз на Терре. Время нахождения в пути оценивается в два солярных месяца.

Переход прерван через двадцать два дня после получения новых приказов и подпрограмм от анциллариса-фабрикатора Гая Траска. «Омниссия» и легкий эскортный крейсер Механикум «Дентиликон» получили приказ выйти из варпа в системе Гностика и перейти в подчинение гарнизонному миру Каллистра Мунди.

Я патрулирую в сводчатом грузовом отсеке одного из многочисленных подтрюмов транспортного ковчега. Я давно забыл свое настоящее имя, а мое обозначение 55/Фи-силон. Я спаратои, «посеянный» и оперативный агент Альфа-Легиона. Я привык к своей маскировке: маске для глаз, рваному плащу, аккумулятору и лазерному ружью. Я представляю собой технотрэлла Механикума, одного из тысяч на огромном корабле, приписанного к корабельной охране и сводящему с ума патрулированию трюмов корабля. Мои улучшения настоящие. Моя маскировка. Мое самопожертвование. Но разум все еще мой собственный. Альфа-Легион нуждается в агентах, которые думают самостоятельно. Я был трэллом XX Легиона задолго до того, как пошел под скальпели авгурнавтов и хирурго-киберпровидцев, прибегших к адаптивной хирургии, которая завершила мою маскировку. Я преклоняюсь перед великолепием и качеством боевого доспеха Легионес Астартес. Многочисленные ряды неокрашенных костюмов. Их системы ожидают наименования и знаков отличия Легиона. Доспехи новехонькие. Они все еще щеголяют брезентовыми чехлами контроля качества и выборочного тестирования на Мидийской Бронте. Заводские бирки хлопают в странных воздушных потоках, которые возникают на кораблях такого размера. Армия пустых костюмов и в самом деле чудо. Благословенное выражение божественной воли Омниссии. Однако для постороннего наблюдателя такое почитание со стороны жалкого трэлла может показаться странным или неуместным. Поэтому я фазирую ауспик, и единственные пикт-линзы осматривают палубу, после чего перенаправляю сервиторов с плановой инвентаризации подуровня.

— Докладывай, — приказывает Дартарион Варикс.

Как и пятьдесят Альфа-легионеров его ветеранской демигорты он невидим. Они живое оружие, скрытое и смертоносное. Воины Двадцатого наполнены смертью, подобно втянутому ядовитому зубу змеи, они готовы выйти из укрытия и ожидают только момента для удара.

И этот момент наступает. Один из накрытых брезентом силовых доспехов приходит в движение.

Затем следующий. И следующий.

Не все доспехи пусты. После того, как ударный командор сбрасывает маскировку, ветераны Альфа-Легиона Первой горты, Третьего зубца могут раскрыть себя. Срабатывает самовнушение. Отвечает имплантированная анабиозная мембрана сверхчеловеческого тела легионера. Они выходят из состояния анабиоза. Сердцам снова позволено биться.

Альфа-легионеры начинают двигаться, нарушая стройные ряды неподвижных костюмов. Воины срывают с себя брезент, обнажая сине-фиолетовый и небесно-голубой цвета доспехов, обвивающую конечности змеиную символику и дьявольское сияние включившейся оптики.

— Вы отслеживали ситуацию, господин? — спрашивает оперативник.

— Да.

— Значит, вы знаете, что варп-переход завершен.

— Я почувствовал.

Подходит легионер, почти неотличимый от своих братьев.

— Ударный командор.

— Прайм, — приветствует его Варикс. — Твое воинство готово?

— Всегда, господин. Прошу разрешения на зачистку подтрюма.

— Действуйте.

— «Омниссия» проходит через поле обломков и планетезималей и приближается к границе системы Гностика, — докладываю я через модуляторы приклепанной к черепу маски. В этот момент Альфа-легионеры рассыпаются по подтрюму. Они разбирают из ящиков болтеры модели «Умбра» и серповидные магазины, перекрывая противовзрывные двери и люки.

— В системе идут бои?

— На Каллистре Мунди — главном мире системы с гарнизоном из Имперской ауксилии и якорной стоянкой флота — мятеж охватил всю планету, — продолжаю я.

— Кто возглавляет мятеж во имя магистра войны?

— Вам это не понравится.

— Цели моего примарха поставлены под угрозу, а параметры операции вышли за рамки имеющихся в моем распоряжении сил. Что из этого должно мне понравиться?

— Вокс-переговоры дальнего действия и ноосфера выдают зашифрованные легионерские сигнатуры.

— Альфа-Легион, — подтверждает Варикс.

Ударный командор отнесся к этому открытию спокойно. Даже для моего подключенного к когитатору мозга новость удивительна. Неужели головы гидры спутались?

— Возможно, они тоже вышли за рамки своей операции, — предполагаю я, но Варикс идет дальше.

— Нет, — отрицает он. — Это что-то иное. Какова ситуация?

— Неразбериха, — подтверждаю я, — и возможно это дело рук их командующего. Силы на земле, в воздухе и в космосе выступают за Императора или же магистра войны.

— А Легион?

— Сообщений о контактах и полученных пиктах нет, — сообщаю я ему. — Альфа-Легион на Каллистре Мунди только собирается заявить о себе.

— Они заявят, — заверяет меня Варикс. — «Омниссия» …

— Была перенаправлена для развертывания своих богов-машин, — информирую я ударного командора. — Боевой группе надлежит сокрушить мятеж.

— Что ж, мы не можем этого допустить, — говорит Варикс. В его словах слышится мрачный юмор. — Мы должны, по крайней мере, дать моему брату-командору шанс. Он только начал.

— Прошу прощения, повелитель, — осмеливаюсь возразить я. — Но я больше обеспокоен нашей собственной диспозицией. «Омниссию» встретят и перехватят. Как предатели, так и лоялисты будут стремиться завладеть ее страшным грузом.

— Безусловно, — отвечает ударный командор. Он уже в нескольких шагах впереди меня. — «Дентиликон» все еще с нами?

— Да, милорд.

— Прайм, — вызывает Варикс.

— Готов, господин, — отзывается офицер Альфа-Легиона.

— Как и планировалось, этот груз никогда не доберется до системы Соляр, — говорит нам обоим Варикс. — Мы не прибудем на Терру, потому что крайне необходимы здесь. Вне сомнения боевая группа будет втянута в конфликт. Я утверждаю дополнительные задачи и инициирую специальную операцию «Ложный аспид» с комплексом из сорока четырех тактически обоснованных ответных действий.

— Да, господин.

— Я ввожу в действие эти форс-мажорные протоколы и перехожу к дополнительным задачам под свою ответственность. Тем самым я отменяю приказы моего примарха. Мне не нужно ваше согласие, но для идентичного отчета оно желательно.

— «Ложный аспид», — соглашается прайм.

Я тоже киваю.

— «Омниссию» сопровождает значительный эскорт, милорд. Нам с ним не справится.

Дартарион Варикс медленно кивает.

— Кроме того, корабли лоялистов присутствуют по всей системе. По крайней мере, девять крейсеров и соответствующий эскорт.

— Принято к сведению, но это не остановит нас. Приказ отдан. Транспортный ковчег должен быть захвачен. Активизируйте наших агентов. Всем легионерам предписано задействовать протоколы огня на поражение. Механикум — наш враг. Мы доведем этот факт до них с сокрушительной силой. Я хочу, чтобы в течение часа «Дентеликон», «Омниссия» и ее груз оказались в руках Альфа-Легиона. Никто не должен узнать, что мы были здесь. Выживших из числа Механикумов не должно быть. Ясно?

— Да, милорд, — отвечаю я.

Его лейтенант отдает честь.

— Будет сделано.

— Тогда начнем.

Немногим удалось увидеть штурм Альфа-Легиона и выжить, чтобы доложить о нем. XX Легион не оставляет после себя свидетелей без уважительной причины. Сокрушительная комбинация из воображения, безупречной координации и сознательной жестокости — отличительные черты их специфического метода ведения боевых действий. Они маскируются. Они дезориентируют. Затем, когда ресурсы и нервы врага растянуты до предела, они начинают решающую атаку, столь ошеломляющую своей мощью и тактической беспощадностью, что попытки противника противодействовать ей обречены так же, как и умирающая звезда.

Война становится истреблением. Битва превращается в бойню. Подобно алгебраическому уравнению, которое необходимо решить, Альфа-Легион перебивает своих противников до последнего человека, если только не замышляет гнусно использовать тех, кому даруется холодная пощада.

Пленных зачастую ждет судьба горшая, чем смерть на поле битвы.

Для ковчег-шкипера Мануса Круциама и его сил Механикума штурм начинается в элапсид/ро-ню-альфа. Оперативник, прослушав ноосферные каналы корабля, приходит к выводу, что санкционированный писец Кворвон Криш только что закончил эхо-плазменную запись последнего сообщения астропата Геронция Вейма от фабрикатора Анкиллариса. В этот момент он чувствует болезненный укол во рту. В качестве одного из агентов Дартариона Варикса Кришу был установлен в зуб имплантат, который получает кодированные сигналы и передачи. Так как они используют примитивные электромагнитные диапазоны, которые не применялись Механикумом тысячи лет, их едва ли можно отследить или перехватить. Каждый электрический импульс, в зависимости от длины и последовательности, соответствует букве закодированного алфавита. Это эффективный, хоть и болезненный, метод координации сил Альфа-Легиона, уже находящихся на борту «Омниссии». Он обеспечивает необходимую для действий XX Легиона гибкость.

О-П-У-С-Т-И-Т-Ь-З-А-Н-А-В-Е-С

В элапсид/сигма-лямбда-дигамма Кворвон Китрица вытягивает короткий автопистолет из одежды, навинчивает глушитель и изрешечивает Геронция Вейма. Ощущения должны быть приятными. Китрица может это себе позволить. Как телепат он вдвое сильнее, чем был или когда-либо стал бы жестокий Вейм. Леди Гандрелла, которая ненамного лучше, также имеет дело со стаккато глухих выстрелов, как и техноаколит Гадреон, оторвавшийся от работы с визуальными лагами, и санционированные писцы Рансистрон и Эзраил.

У-С-Т-А-Н-О-В-И-Т-Ь-Т-И-Ш-И-Н-У

В то же самое время активируется и получает приказы трансмеханик Недикто Оркс. Он душит своего заместителя рукоятью зубчатого молота, а затем разделывается с командой сервиторов. В элапсид/сигма-пи-ипсилон аппаратура дальней связи расплавлена плазмой, а вокс-устройство разбито молотом.

Следующие пять элапсид «Омниссия» претерпевает серию катастрофических происшествий, подобно которым корабль не знал за тысячу лет службы.

Радиация проникает на палубу четыре и подпалубы от пятой до восьмой. Резервные охладительные отсеки для плазменного двигателя транспортного ковчега эвакуируются, в двигательном отсеке падает температура, вызывая дальнейшие сбои. На миг торсионные катушки, охлаждающиеся после варп-перехода, регистрируют столь сильный скачок поля Геллера, что магос эмпир начинает остановку всех сопутствующих систем и секций согласно вермиллионовому коду. Электромагнитный импульс в ионизационной камере незамкнутой магнитной системы вызывает спорадическую потерю энергии и отключение вокс-связи по всему ковчегу. Одновременно искусственная гравитация испытывает постоянное и необъяснимое изменение калибровки, уменьшая или увеличивая показатели в различных частях корабля на целых двадцать пять процентов. Несколько внешних пустотных шлюзов по обоим бортам взорваны, искорежив пути подхода и отсеки от ревущего вихря до лабиринта закрытых аварийных переборок. Рунические модули передают ложные вероятности, указывая в качестве причины пробоины в корпусе «Омниссии» проход сквозь бурю частиц, возможно, хвост пересекающей курс кометы.

В элапсид/тау-кси-альфа мечущиеся по кораблю жрецы, технопровидцы и автоспециалисты расписываются в бессилии справиться с бессчетным числом аварий, обрушившихся на ковчег.

Среди них нет логисты минора Ауксабель. Она делает именно то, что должна в таких обстоятельствах: быстро усваивает ураган данных из вычислительных механизмов и формулирует логические заключения. В элапсид/тау-кси-тета она передает свою оценку ковчег-шкиперу Манусу Круциаму и магосу доминусу Оронти Праеде.

Вывод: «Омниссия» атакована.

В данных условиях общее командование возвращается к магосу доминус. Это даже не обсуждается.

По всей вероятности, целью нападения следует считать ценный груз, а не само судно, лишая тем самым полномочия Мануса Круциама старшинства. Ковчег-шкипер занимает место подле логисты Ауксабель. Их обязанность заключается в том, чтобы как можно быстрее обеспечить полную функциональность «Омниссии». Так как вокс-связь и ноосфера всех охранных трэллов, оружейных сервиторов и патрулирующих сервочерепов соединена с системой связи сил Оронти Праеды, то передвижения частей Механикума передаются по каналам обратной связи прямо Альфа-Легиону через подосланных агентов-спаратои.

Таких, как этот — 55/Фи-силон.

Как и предвидит ударный командор, магос доминус не тратит время, следуя собственным протоколам и принимая меры предосторожности. Артиллеристы вызваны к своим орудиям ближнего действия, и скудный состав оборонительной артиллерии заряжается и готовится к стрельбе. Охрана на мостике утроена, а силы в составе храмовых трэллов Коллегии, штурмовиков-таллаксов, боевых автоматов Легио Кибернетика и техногвардейцев Семнадцатого Энтроприадского охранного полка спешно направлены в грузовые отсеки. Видя, как они под командованием ветерана скитариев архитрибуна Динамуса Коды продвигаются через доступные отсеки и переходы, ударный командор отправляет им навстречу Альфа-легионеров.

В элапсид/омега-кси-дзета происходит первая задокументированная перестрелка между Легионес Астартес на борту «Омниссии» и силами лояльных Механикумов. Легионер Первой горты Третьего зубца Фасал Сколтон лишает искусственно усиленной жизни Пси-Сигму IV-из-IX. В качестве живого ауспика конструкт возглавлял продвижение отрядов скитариев Семнадцатого Энтроприадского охранного полка через казармы экипажа. Сколтон приказал легионерам перед отходом воспользоваться огнеметами. По мере наступления сил Механикума, высокая температура и пламя делают основные частоты ауспика бесполезными. Альфа-Легион отступает в пекло, их боевые доспехи дают большую защиту от огня, чем ожидают враги.

Медленно и спокойно легионер Сколтон выглядывает из-за верхней части коридора и наводит болтер на лукообразную голову. В тот момент, когда конструкт готов подтвердить наличие жизненного показателя, палец Сколтона нажимает на спусковой крючок.

Болты проходят сквозь живого ауспика, затем уничтожают Энтроприадских скитариев, которые укрывали за ним от пламени свою уязвимую органику. Альфа-Легион уверенно прокладывает путь через казармы сменяющимися колоннами, ныряя в укрытие и наблюдая за продвижением врагов. Скоординированное тактическое наступление обладает змеиной красотой. Пламя пронзают скоординированный плазменный огонь и лазерные лучи, выпущенные дисциплинированными рядами скитариев, но легионеров не остановить. Их атака убийственно расчетливая. Каждый ослепляющий язык пламени и каждое попадающееся на пути укрытие служить им союзником.

Энтроприады — несмоненно, ветераны для своего вида — делают то единственное, что могут враги Альфа-Легиона.

Они умирают.

В элапсид/хи-нуллюс-дельта архитрибун Динамус Кода, увидев на внутричерепном дисплее, что погасло достаточно жизненных показателей, приказывает боевым автоматам «Касталлакс» 13-й манипулы Проксим когорты Мефистра отправиться в пламя.

Несколькими палубами ниже и параллельно наступлению Фасала Сколтона, отделение ветеранов-легионеров Дартариона Варикса пробирается по затопленным охладителем подпалубам. Я иду вместе с ними. Один за другим вскрываются технические люки, открывая путь Альфа-Легиону и густой темной жидкости, низвергающейся вниз по уровням.

Происходит контакт. По коридорам носятся серво-дроны, наполняя их светом мигающих ламп и воем сирен. С кибернетической беспристрастностью маршируют группы боевых сервиторов, улучшения и мешковатая плоть придают им уродливый вид. Варикс приказывает готовым к бою легионерам отрядов прикрытия отойти за укрытия и в тени. Все конструкты на борту корабля Механикума умрут — таков приказ ударного командора, но Альфа-Легион не склонен к порывам безрассудного авантюризма. Непредвиденная смерть одного противника может поставить под угрозу тщательно спланированную гибель тысяч других. В убийстве одного врага нет никакой славы, имеет значение только общая слава идеальной одержанной победы.

Я веду моих повелителей через недра корабля, где старая грязь пачкает их бронированные сапоги, в место, обозначенное на схеме, как форкильный распределительный узел. На схеме энергосети — это не более чем 90/120 петаваттный расход энергии, связанный с неисправностью продувки двигателя. Этот сбой указан, как 4263-й из 16457 в обновляемой программе технического ремонта и должен быть исправлен после завершения рейса. Альфа-легионеры, стоя в покрытой инеем грязи и окутанные похожим на болотный туман металоновым газом, находят то, что ищут.

Временное изолированное хранилище десяти криокапсул. Команда агентов-спаратои, которую Альфа-Легион посеял глубоко на корабле. Я немедленно приступаю к работе, запуская процесс быстрого размораживания. Времени на соблюдение условностей нет. Варикс и его легионеры тоже берутся за дело, отсоединяя трубки и кабели, возвращая собственный экипаж титана из состояния полусмерти.

— Как долго? — спрашивает Варикс.

— Как только произойдет разгерметизация, — отвечаю я, — у принцепса Дарьё и его экипажа будет два часа для активации реактора, обрядов пробуждения духа машины и подключения к нему.

— Сколько времени нужно для простого запуска бога-машины? — спрашивает меня ударный командор.

— Что вам нужно, господин?

— Только функцию движения и оружейные системы, — твердо произносит Варикс.

— Сорок пять… — ко мне поворачиваются холодные линзы командора. Я спешно пересматриваю свою оценку. — Двадцать минут, господин.

— Время прошедшее с начала операции?

— Элапсид/хи-ро-йота-ипсилон, — сообщает ему легионер.

С началом цикла размораживания Варикс и его ветеранская горта начинает покидать помещение и пробираться через днище транспортного ковчега.

— Объясни принцепсу Дарьё новые трудности ситуации, — обращается Варикс ко мне. — Согласно его изначальным приказам он должен провести свой экипаж через сливные трубы храма-кузни. Мои легионеры атакуют охрану храма и отвлекут их, чтобы он смог добраться до титана. Я хочу, чтобы через двадцать минут «Абиссус Эдакс» был готов задействовать огневые средства. Понятно?

— Так точно, ударный командор.

— Когда все будет сделано, приведи телепата Кворвона Криша.

После этих слов Дартарион Варикс исчезает.

Элапсид/хи-тау-каппа-дельта. «Омниссия» в состоянии контролируемого хаоса. Хотя ни легионерам Двадцатого, ни конструктам Механикума это не свойственно, остается неоспоримым тот факт, что транспортный ковчег наряду с охватившей его волной сбоев и неисправностей разрывается изнутри перестрелками и взрывами, которые проносятся по всем палубам.

Для магоса доминуса Оронти Праеды и логисты миноры Ауксабель внезапное нападение — это неожиданный поток новых данных в холодной и текущей оценке ситуации. Для ударного командора Дартариона Варикса — это недопустимое удовлетворение: обещание победы в каждом грохоте и крике. Это идеальный щелчок досланного патрона, плавная механическая гармония всех частей, действующих вместе и как единое целое. Заранее спланированная смерть. Тошнотворное узнавание цели. Дезориентация из-за громогласного выстрела. Шок. Боль. Яркая тщетность момента, когда враги осознают, что им конец. Затем, чистота и артистичность смерти. Только тогда убийство заканчивается, и Альфа-Легион позволяет себе холодную гордость — или, возможно, даже удовольствие? — от доклада о выполнении задачи.

И вот разворачивается безжалостное опустошение. Я отправил экипаж титана согласно его приказам. Телепат Кворвон Криш рядом со мной. Мы докладываем ударному командору.

В элапсид/хи-ипсилон техноадепты 13-й манипулы Проксим когорты Мефистра докладывают о неприемлемых потерях в казармах экипажа. Дальнейший анализ относит эти потери к решающему сочетанию боеприпасов «Гибельный удар», пробивающих броню автоматов и внутренние механизмы, с меткой стрельбой. В частности смертельными оказывались выстрелы в черепа-куполы конструктов и уязвимую кору мозга. Архитрибун Динамус Кода вынужден снова затыкать бреши в рядах сраженных автоматов «Касталлакс» скитариями Семнадцатого Энтроприадского охранного полка. Ситуация становится настолько угрожающей, что архитрибун вынужден сам взять оружие в руки. Прошло шесть лет, двести четырнадцать дней и двенадцать минут по стандартному терранскому времени с тех пор, как командир скитариев лично активировал кибернетический придаток.

Ему не достается честь воспользоваться им снова.

Легионер Фасал Сколтон разносит его затылок экономным выстрелом из скрытой позиции в темных глубинах ремонтной кабины. Фрагменты черепа и внутренних механизмов забрызгивают проход. В элапсид/хи-ипсилон-каппа-тета ауспектральная сигнатура Коды признается утраченной, и страж скитариев Инкс Волтар спешно повышается до звания субтрибуна. По требованию магоса доминуса Праеды первым зарегистрированным распоряжением Волтара является приказ Энтроприадам отступить к носовому трюму. Субтрибун не счел это пристойным действием, но не взирая на это подчиняется протоколам.

Одновременно с непрекращающейся бойней в каютах экипажа, логиста минора Ауксабель получает данные о новых боях. Ограниченное наблюдение идентифицирует вражеские части, облаченные в боевой доспех «Тип IV». Обрывочные доклады свидетельствуют о званиях, символике и цветах Легиона. Ауксабельрассчитывает для магоса доминуса только тридцати семи процентную вероятность принадлежности противника к XX Легиону. Эта оценка основана на неполных перехваченных свидетельствах и той скупой информации, которые хранят рунические банки данных Механикума по боевой истории Легионов в ходе недавних операций Великого крестового похода. Тем не менее, это вероятность наибольшая из имеющихся в ее распоряжении.

Оронти Праеда требует новых данных и вариантов выбора тактических решений, но логисте особенно нечего ему предложить. Имея опыт совместных боев с Альфа-Легионом на Кипра Часмис, магос доминус знает, что XX Легион предпочитает долгую игру и считает, что лучший шанс для осажденной «Омниссии» заключается в том, чтобы нанести один сокрушительный удар по Легионес Астартес всем, что есть в распоряжении у Механикума.

По приказу Праеды каждый боевой конструкт любого типа брошен в бой. Одних направили в район храма-кузни носового трюма и на вспомогательные орудийные палубы правого борта, где было обнаружено проникновение противника через неисправные пустотные шлюзы. Других на полетные палубы левого борта, где среди катеров и грузовых галерей были истреблены трэллы-охраники, и на подуровни, где оружейные сервиторы и электрожрецы из состава «Грекс Анбарика», сопровождающего боевую группу «Астрамакс», удерживали позиции против целей, прибывших с ремонтных палуб. В тот момент, когда несколькими уровнями ниже кипит перестрелка, Праеда решает, что благоразумно отправить когорту кибернетических штурмовиков таллаксов для разгрома растущего наступления.

— Что с нашей безопасностью? — спрашивает ковчег-шкипер Манус Круциам на мостике. Я отлично слышу его голос по ноосферической связи. Вопрос вполне обоснован. За исключением управляемого ауспик-дронами вооружения, остались только палубные трэллы и личные машины-стражи Праеды.

— Наша безопасность, — говорит ему магос доминус, — нет, наше выживание, зависит от скорейшего прибытия «Омниссии» к Каллистре Мунди.

Логиста Ауксабель, соглашаясь, кивает.

— Займитесь этим, ковчег-шкипер.

Альфа-Легион подобно керамитовой перчатке сжимает в своей хватке транспортный ковчег. С каждым разорванным болтами конструктом и каждой зачищенной секцией Дартарион Варикс усиливает контроль. Альфа-легионеры Первой горты Третьего зубца прокладывают путь через просторы ковчега, подобно змее в подлеске. Мало, что может остановить их продвижение — ни бездушные трэллы корабля, ни боевые автоматы с неуклюжими движениями и ограниченными протоколами и ни закаленные в боях скитарии. Элапсид/хи-фи переходит в элапсид/хи-омега. Элапсид/хи-омега — в элапсид/бета-хи-ро. Конструкты Механикума умирают каждую секунду. Некоторые разорваны в брызгах гидравлики и раздробленных компонентов, в то время как другие просто падают на колени, когда Альфа-легионеры одним выстрелом пробивают их черепа и центральные когитаторы.

Ветераны Первой горты, выйдя из корабля и пройдя по внешнему корпусу, снова входят через взорванные пустотные шлюзы. Проникая внутрь корабля, подобно роющему червю, они открывают люки, вызывая разгерметизацию. Вытекающий воздух, наполнив ревом коридоры, бросает из стороны в сторону и волочит целые группы воинов-конструктов Механикума. Этих несчастных слуг Омниссии ждет только ледяная пустота.

Постепенно, даже, несмотря на сдержанные отчеты о стремительном успехе, которые стекаются по вокс-каналам, оперативник приходит к выводу, что Дартарион Варикс начинает чувствовать себя не в своей тарелке. Ему не хватает криков. Отсутствие мольбы кажется странным. Оказывается, в холодных, расчетливых слугах Бога-Машины нет всего того, что Альфа-Легион вызывает во вражеских воинах: кровожадную страсть, чувство тщетности и отчаяния. Даже когда Варикс и его легионеры всаживают болты в мертвые, маслянисто-черные глаза сервиторов и железные маски технотрэллов, конструкты не издают ни звука, за исключением грохота аугментированных тел о палубу. Разорванные снарядами боевые автоматы со скрежетом застывают, в то время как даже психо-индоктринированные скитарии просто хрипят, когда искусственные легкие покидает последний выдох. Ударный командор — не жаждущее страха нострамское чудовище и не один из маниакальных Детей Фулгрима. Он не наслаждается воплями и страданиями павших. Для уничтожающего врага Альфа-Легиона директивы операции, выполняемый с несравненным искусством долг, крики умирающих — всего лишь профессиональная этика.

В элапсид/бетахи-ро-гамма-дигамма справа от ударного командора гибнет Альфа-легионер Дукеус Ладон. Солдаты-трэллы на лестницы расходятся, чтобы пропустить таллаксов — штурмовиков-киборгов, бронированных с ног до головы в силовые доспехи. Потрескивающие дуги их молниевого оружия хлещут вниз по лестнице, изжарив Ладона в его доспехе. Варикс рычит. Это расточительство. Ладон был отличным легионером, участвовавшим вместе с ним в последних пяти операциях. Варикс слышит тяжелый звук двигательных систем таллаксов, фиксирующие позиции.

Для ударного командора это первая потеря.

В элапсид/бетахи-ро-омикрон-дельта поступает сообщение о гибели легионера Аргана в носовом трюме, ставшего жертвой связки гранат скитариев. В элапсид/бетахи-сигма-мю-тета погибает Орман Залко, разорванный на куски тисками-когтями боевого автоматона «Касталлакс». Несколько секунд спустя командир отделения сержант Ксантина расстрелян подвешенной к потолку роторной пушкой. Управляющий ею ауспектральный мозг неожиданно оживает, когда технопровидцы в отдаленной части корабля начинают устранять ущерб, причиненный системам ковчега.

Механикумы используют все, что у них есть, чтобы остановить преследующих их Легионес Астартес. Дартарион Варикс ожидал такого стратегического ответа от вражеского командира. Воины, ставшие жертвой атак Альфа-Легиона, обычно вели себя, как истерзанные дикие звери — раненые и дезориентированные, они были наиболее опасны, когда их загоняли в угол. Варикс позволяет себе тонкую улыбку. Действия говорят громче слов. По тактическим решениям слуг Омниссии он может представить себе их подавленные эмоции. Они теряют свой корабль и становятся все отчаяннее. Механикумы больше не в безопасности среди своих данных и уравнений. Они доверяют свое выживание авантюрам и рискам, пусть и рассчитанным.

— Бронированные цели, — оповещает по воксу Варикс.

Тут же в болтерах меняются серповидные обоймы. Болты «Гибельный удар» легко справятся с бронированными таллаксами. В кровавом полумраке лестницы, среди рева сирен и мерцания аварийных лам, Варикс прячется от проносящихся мимо молниевых лучей. Таллаксы стоят на месте.

Приказ когорте ясен: удержать Альфа-Легион на подуровнях. Те же распоряжения были переданы по всей «Омниссии». Альфа-легионеры держались в узких переходах. Силы Механикума закрепились, обустроив сильно защищенные позиции. Чтобы пробиться через этот ад, понадобится больше демигорты, в основном подтверждая то соотношение потерь, которое ожидалось Альфа-Легионом. Подобно игроку в регицид, Варикс всегда мало задумывался о жертве отдельных частей, как части победной стратегии. Тем не менее, эта бойня будет расточительной. Механикумы больше не стремятся уничтожить нападающих. Такая стратегия слишком дорого обходится им. Альфа-Легион втянул их в свой хитрый план, основанный на непрерывном натиске. Теперь они, видимо, собираются разрушить его намерения, и ожидают подкрепления, которые наверняка получат на Каллистре Мунди.

Дартарион Варикс не может позволить этого. Кроме того, штурм приближается к финальной стадии.

В элапсид/бетахи-ипсилон-гамма решение принято, приказ отдан.

— Всем легионерам, — связывается он по зашифрованному каналу, — передать местоположение обнаруженных вражеских частей, а затем удерживать собственные позиции.

От решетки лестницы к нему тянется потрескивающие разряды энергии, и он отводит руку.

И пока возле ударного командора Альфа-Легиона неистовствует молния, подобно каре разгневанного бога, он выслушивает отделения, передающие координаты.

— Дарьё, скажи мне, что ты готов.

Так и есть. Данные переданы. Голос командора доносится сквозь хаос, почти заглушенный неослабевающим ураганом лучей, хлещущих сверху.

— «Абиссус Эдакс» активирован, — говорю я ему с командной палубы колоссального титана типа «Разжигатель войны». — У модерати Тессеры есть гололитический ориентир по полученным координатам. Подтверждаю — запрос об огневой поддержке получен. Готовность десять секунд.

— Будьте меткими, — приказывает Варикс. — Будьте разрушительными.

Посреди молниевых лучей и разрывов болтов Варикс на секунду замолкает. Он, несомненно, наслаждается перспективой того, что грядет, Мощью бога-машины под своим командованием. Точно в элапсид/бетахи-ипсилон-кси штурм достигает своего пика.

Дартарион Варикс снова переключается на открытый канал.

— Начинается…

Титан в швартовочных фиксаторах открывает огонь, и мука корабля ощущается в тот же миг. «Омниссия» дрожит от начавшегося внутри нее опустошения. Его звук невыносим. Палубный настил. Надстройка. Корпус. Металл разлетается шрапнелью. Ярость обстрела скручивает и деформирует древнюю структуру. Внутренности корабля пронизывают зияющие дыры и просеки. Даже на расстоянии гул стрельбы орудий бога-машины ужасает. Сквозь коридоры, каюты и отсеки Альфа-Легиона достигает ритмичный грохот колоссального гатлинг-бластера титана. Темп огня буквально ошеломляет. Палубы содрогаются под ногами легионеров. Снаряды огромного калибра вскрывают корабль, уничтожая целые отсеки, а вместе с ними занимающих в них позиции конструктов Механикума. Скитарии, трэллы и автоматы испепелены яростью бога-машины.

Корабль словно умирает, подобно огромному, смертельно раненому зверь.

Затем Дартарион Варикс командор слышит орудие титана «Дрожь земли».

Палуба вспучивается, и даже ударный командор почти теряет равновесие. Корабль как будто получает колоссальный удар под дых — снаряды проносятся сквозь ковчег, уничтожая все на своем пути. Орудие стреляет снова и снова, заглушая почти непрерывный рев гатлинг-бластера.

— Сапоги, — передает Варикс, когда один из снарядов «Дрожи земли» пронзает корпус ковчега. Активировав магнитные фиксаторы на сапогах, Альфа-легионеры остаются на месте, в то время как мимо них проносятся потоки воздуха, обломки и похожие на тряпичные куклы трэллы и сервиторы, вытягиваемые через лабиринт коридоров в космос. Дартарион Варикс впечатывает мое тело трэлла в стену и держит меня. То же самое происходит и с Кворвоном Кришем.

В вакууме я ничего не слышу. Клаксоны умолкают, но аварийное освещение все еще вспыхивает, погружая всех нас в кровавые сумерки. Я едва могу представить реакцию на мостике и данные или их отсутствие, которые должно быть поступают командующему Механикума. Их сильное стремление сойтись с врагом в ближнем бою и сковать в узких проходах быстро обратилось катастрофой. Пока части Альфа-Легиона находятся в безопасности на обозначенных позициях, «Абиссус Эдакс» истребляет силы Механикума, направленные против легионеров. Изведенные отвлекающими внимание авариями, которые устроили агенты-спаратои, а затем вынужденные отражать нападение Легионес Астартес внутри самого корабля, даже холодные конструкты Бога-Машины могут потерять самообладание, а может быть даже веру.

Этого недостаточно. Не для XX Легиона. Не для ударного командора.

Головы гидры должны атаковать в унисон. Миссия не может быть объявлена оконченной пока дезориентированные враги, атакованные одновременно со всех сторон и лишившиеся надежды, не падут все до последнего. Когда громогласная утечка воздуха сменяется жуткой тишиной, а раскатистая какофония орудий титана затухает в пустоте, Варикс кивает ближайшему легионеру, и тот запирает люк за их спинами.

— Докладывайте, — приказывает ударный командор.

Один за другим отзываются легионеры по всему транспортному ковчегу. С восстановлением давления воздуха в изолированном участке Варикс получает сообщение от одного из своих воинов, что удерживающих лестницу таллаксов больше нет. Информация быстро подтверждается. Верхние уровни превратились в мешанину искореженного металла и разорванных тел.

Удовлетворенный ударный командор кивает.

— Всем подразделениям направляться на командные палубы, — передает он приказ, а затем поворачивается ко мне и обращается с необычным запросом.

— Найди мне пленников. Среди этих развалин должен кто-то остаться в живых.

Элапсид/бетахи-сампи-коппа-бетта. Магос доминус Оронти Праеда тяжело опускается на командный трон «Омниссии». Вокруг него стоят зловеще безмолвные конструкты. Атмосфера наполнена ожиданием. Потеря такого количества слуг Омниссии и обращение бога-машин против них подавляет даже более бесстрастных жрецов Механикума. Но с ними еще не покончено. Еще нет.

— «Дентиликон»?

— Как и прогнозировалось, магос, — информирует его логиста минора Ауксабель. — Наша внезапно отключившаяся вокс-связь и повреждения корпуса привлекли его внимание. Капитан крейсера вероятно предполагает, что у нас случилась какая-то авария или неисправность, и любезно предлагает помощь. У нас нет возможности предостеречь их. Необходимо предпринять меры, магос. Даже ковчег-шкипер Круциам согласен. Нельзя позволить «Омниссии» и ее божественному грузу попасть в руки Архиврага.

Когитатор Праеды перегревается от количества вероятностей.

— Да будет так, — наконец он обращается к ним.

Логиста кивает личным охранным машинам Праеды, и те на лифтах покидают мостик. Какое-то время конструкты на мостике не общаются способами, который оперативник мог проконтролировать.

Рунические модули искрят и дымятся. Палубные сервиторы выполняют свои задания с жуткой отрешенностью. Манус Круциам молчит. Он привередливо регулирует настройки ближайших рунических экранов. Коллегиум-мандати Йерулиан Хакс так же безмолвен. Они бесполезные конструкты. Груз из титанов Хакса уже в руках врага, и ковчег-шкипер теперь командует плавучей развалиной. Они смотрят на стрельчатые экраны. «Омниссия» скользит через тонкий пояс колоссального количества мусора и обломков, который окольцовывает систему Гностика. В тусклом свечении звезды системы Круциам замечает крошечную точку — это охваченный войной мир Каллистра Мунди, где боевая группа «Астрамакс» должна была доказать свою значимость. Вместо этого боги-машины запятнаны кровью своих творцов из лояльных Механикумов. Ковчег-шкиперу кажется, что он видит вспышки космической битвы вокруг планеты.

Легкий крейсер «Дентиликон» поворачивает, возвращаясь к замедляющемуся ковчегу. Эскортный корабль движется рядом с «Омниссией» в надежде предложить какую-нибудь помощь.

В элапсид/гамма-хи-омикрон-дзета звучит сигнал прибытия лифта командной палубы. Палубные трэллы наводят оружие на открывающиеся двери, но в лифте оказывается только группа сильно поврежденных сервиторов. Конструкты, ковыляя, ступают на командную палубу. Они выглядят растерянными и взволнованными. Лексмеханик спрашивает у них идентификаторы.

Их затянувшееся молчание привлекает внимание присутствующих на мостике. Подходит лексмеханик. Ее оптические реле информируют, что между белыми керамитовыми зубами сервиторов вставлены предметы. Вспомогательный когитатор сообщает о восьмидесяти двух процентной вероятности, что это гранаты.

Она поворачивается, что предупредить ковчег-шкипера и магоса доминуса, но не успевает. Сервиторы одновременно взрываются, опустошая командную палубу и уничтожая осколками оборудование и конструктов.

Магос доминус Оронти Праеда сброшен с командного трона. Перегрузив когитатор, он слышит тяжелый металлический стук спрыгивающих из люка в кабину лифта врагов. Из дыма выскакивают космодесантники в цветах Альфа-Легиона с болтерами наизготовку. Короткая стрельба точна и экономна. Выжившие палубные трэллы перебиты на месте. Управляемое дронами оружие превращено в бесполезные обломки, и даже херувим-телохранитель Йерулиана Хакса сражен единственным выстрелом в ангельскую голову.

Ударный командор Дартарион Варикс и его ветераны Первой горты Третьего зубца захватывают мостик и, как следствие, транспортный ковчег Механикума «Омниссия». Варикс снимает боевой шлем, обнажив загорелую бритую голову и отмеченные мрачным высокомерием наследственные черты примарха.

— Докладывай.

Оронти Праеда собирается дать гордый ответ, но вместо него говорит логиста минора Ауксабель.

— Все идет по плану, господин, — сообщает она ударному командору. — «Дентиликон» движется рядом и высылает к нам катера.

— Что ты делаешь? — выдавливает из себя магос доминус. Круциам и Хакс точно так же с недоверием таращатся на логисту.

— Но магос доминус отправил охранные машины в двигательный отсек, господин, — продолжает она. — Им приказано взорвать плазменный двигатель и уничтожить корабль.

Дартарион Варикс кивает, и, подняв брови, переводит взгляд на Оронти Праеду.

— Славная попытка, — отдает должное магосу доминусу Варикс. А затем обращается к Ауксабель:

— Прикажи Фасалу Сколтону и его подразделению направится на перехват охранных машин.

— Так точно, господин.

— Наши оборонительные возможности? — спрашивает Варикс с тонкой, ироничной улыбкой.

— В качестве предосторожности заряжены батареи ближнего действия обоих бортов, — отвечает логиста.

— Пусть мостик проинформирует мастеров артиллерийских палуб, что нас все еще атакуют. Используйте коды авторизации магоса доминуса. Батареям приказано открыть огонь по готовности.

— Как прикажете.

— Ауксабель… — произносит Праеда. Он переводит взгляд от логисты к Кворвону Кришу и ко мне. От моего тела трэлла он недоверчиво направляет оптику на ударного командора. — Прошу, пощадите…

Варикс поднимает палец, заставляя его замолчать.

— Вот и все, — говорит Варикс, указывая на потрясенное лицо магоса доминуса.

В то время, как ударный командор Альфа-Легиона и магос Механикума смотрят друг на друга, незначительная артиллерия ковчега открывает огонь. Залп разрозненный, но на дистанции прямого выстрела он превращает не поднявший щиты «Дентиликон» в пылающие обломки.

Когда разорванные фрагменты эскортного корабля удаляются, проплывая перед обзорными экранами, Дартарион Варикс говорит Праеде:

— Отчаяние. Подавляющая безысходность. Мольба, возможно не за свою жизнь, техножрец, но за жизнь других. Все это — доказательство, что наша работа сама по себе награда.

Затем ударный командор кивает своим воинам, и на мостике на секунду вспыхивает точный огонь. В элапсид/гамма-кхи-сигма-лямбда-дельта вражеский командир Оронти Праеда умирает. Как и Манус Круциам и Йерулиан Хакс.

Варикс поворачивается к миноре Ауксабель.

— Значит, вы получили мое сообщение.

Агент-спаратои в качестве ответа стучит по имплантату в зубе.

— Хорошая работа, — хвалит ее Дартарион Варикс. Он также кивает мне и Кворвону Кришу.

— Логиста Ауксабель, — обращается Варикс, шутливо используя псевдоним агента. — Мы управляем кораблем?

— С трудом, господин.

— Что ж, сделайте все возможное, чтобы «Омниссия» вошла в систему. С командиром Альфа-Легиона установлен контакт?

— Легионерские сигнатуры установлены, — информирую я его. — Командует мастер-терзатель Армилл Динат.

— Армилл Динат, — повторяет Варикс. — Восстание?

— Перекинулось на окружающие луны, — сообщает Ауксабель. — Его представили, как бунт, но вспышки систематичны и выдают чрезвычайно скоординированные схемы. Предполагаю, что это предвестие операции всепланетарного уничтожения, господин.

— Легион раскрывает себя, — подтверждает ударный командор. — Если Армилл Динат командует с поверхности планеты, значит в его распоряжении, видимо, три-четыре батальона легионеров и вспомогательные подразделения спаратои. Вероятно, на подходе дополнительные силы. Астропат?

— Три тяжелых крейсера Альфа-Легиона подтвердили вход в систему, — сообщает Кворван Криш. — А из Глубин Биссда-Эскона прибыла боевая баржа «Омикрон» с дополнительными подкреплениями.

Варикс одобрительно кивает.

— Магистр Криш, — обращается он к астропату, — я хочу отправить сообщение мастеру-терзателю Динату.

— Содержание, ударный командор?

— Передайте мастеру-терзателю, что перенаправленные на подавление мятежа силы Механикума и боевая группа титанов нейтрализованы. Боги-машины и их транспорт в руках Альфа-Легиона. Сообщите ему, что его действия вынудили нас отступить от директив собственной операции, но выполнение дополнительных задач завершится через… Элапсид?

— Элапсид/гамма-хи-сигма-омикрон-дзета, — докладывает боец.

— Пять минут, — заканчивает Дартарион Варикс. — «Омниссия» направляется ему на помощь, а моя ветеранская горта ожидает его распоряжений.

— Мы отправляемся на Каллистру Мунди, господин? — спрашиваю я.

— Да, — подтверждает Дартарион Варикс. — Мой брат-командор желает провести там Терзание.

— Господин, — я подтверждаю приказ.

Терзание.

Это больше, чем просто слово.

Моя внутренняя база данных определяет его, как символ. Стратагему.

Терзание — это выражение искусства войны XX Легиона. Это опыт, как обвинителя, так и пострадавшего. Замешательство. Беспорядок. Предательство. Паника. Ужас. Вражеские силы, преследующие призраков. Наши враги, сражающиеся друг с другом. Мы наблюдаем, как они раскрывают свои слабости. Как они проходят путь от отчаяния до уничтожения. Мы приводим их в бешенство. Затем, когда они больше не выдерживают, когда оказываются на алтаре нашего тактического совершенства, мы приносим их в жертву неотвратимого. Ураган скоординированных атак. Альфа-легионеры, сверкая дульными вспышками болтеров, появляются из-за каждого угла, из каждой тени, из-за облика каждого, кто считается другом и союзником.

Такую картину истребления стоит увидеть.

— Мастер-терзатель взывает к легионерам Двадцатого, — говорит нам Дартарион Варикс, — желая покончить с этим миром. Мои братья, мы принимаем участие в исключительной операции. Терзание Каллистры Мунди начинается.

Крис Райт Верность

Каждый день он просыпался с мыслью о том, что снова находится на Просперо.

В начале каждого суточного цикла в каюте раздавался звон, вырывая его из сна. И тогда, лежа в темноте, он на миг ощущал вкус кристаллической пыли. Он смотрел вверх, ожидая увидеть несущиеся темно-серые облака и зигзаги молний.

Затем вспыхивали люмены каюты, и он видел раскрашенные стены, оружейные стойки, пустые курильницы.

Он никогда не пользовался ими, несмотря на то, что через регулярные промежутки времени слуги приносили ему новые бутылочки с маслом. Он не знал, как правильно зажигать их.

«Буря мечей» была флагманом другого Легиона. На ней все — запахи, звуки, аромат воздуха и тысячи обычаев — было незнакомым. Он прежде никогда не бывал на корабле Белых Шрамов. И не знал никого, кому приходилось.

Его хозяева были заботливыми. Похоже, они больше знали об особенностях его Легиона, чем он об их, что немного раздражало. Но он быстро учился. Он изучал их так же внимательно, как и они его. В тех случаях, когда считал применение своих умений ненавязчивым или же полагал, что оно пройдет незамеченным, он пользовался ими, осторожно приоткрывая пути прошлого и будущего. Это помогало ему больше понять.

В последние дни пребывания на Просперо такая практика стала опасной, так как притягивала к нему оставшихся на планете призраков. Поэтому он научился соотносить применение талантов с возможным риском. Избавиться от этой связи было непросто, особенно, когда сны были такими реалистичными.

Но с течением времени, по мере того, как «Буря мечей» уходила в глубокий космос, удаляясь от мира иллюзий, становилось легче. Благодаря помощи отзывчивого Есугэя к нему постепенно возвращался вкус к жизни.

Он очнулся. Корвид Ревюэль Арвида из Четвертого братства вспомнил, кем он был и задумался над тем, кем мог стать.

Иногда, в мыслях, он по-прежнему бродил по стеклянной пыли Тизки, что-то разыскивая среди пепла.

Но в реальном мире он сбежал.

— Ты знал Аримана? — спросил Есугэй.

Арвида покачал головой.

— Мы несколько раз разговаривали.

— Мне кажется, он пользовался уважением. Я прав?

Для Арвиды вопросы были неудобными. XV Легион не относился к самым многочисленным, но все равно насчитывал в своих рядах десятки тысяч воинов. А Есугэй, видимо, считал, что корвид знал все о каждом братстве.

— Он был одним из немногих, к кому прислушивался примарх.

Есугэй сидел лицом к нему в белых одеждах провидца бури. Вокруг них были расставлены ярко горящие свечи, освещавшие длинные полосы бумаги, исписанные каллиграфическим почерком.

Арвида чувствовал сдержанную силу, заключенную в сидящем напротив воине. Она отличалась от его собственной, но, тем не менее, была могучей. Дары варпа были подобны акцентам — язык тот же, но произношение различное. Арвида догадывался, что Есугэй не обладал всем спектром возможностей, присущих Мастеру Храма, но ничего постыдного в этом не было. Силы провидца бури ощущались каким-то образом… скованными, словно он по собственной воле ограничивал использование энергии Великого Океана.

Для Арвиды это было странно. Впрочем, в свете произошедших событий, возможно просто благоразумно.

— Он мне нравился, — признался Есугэй. — Я надеялся, что…

— На планете окажется он, а не я?

Есугэй улыбнулся в ответ. Арвида смог оценить добрый нрав V Легиона. Есугэй при всей своей очевидной боевой мощи, вел себя непринужденно.

— Я рад, что один из вас выжил. Это удача.

И снова Арвида почувствовал укол беспокойства. Чего хочет от него Есугэй? Чего ожидает?

— Мы были разделены, — сказал провидец бури. — Как и все Легионы. Но избавились от испорченной крови в своих рядах. Нам необходимо начать все с начала. Этим занимается Хан. Перед тем, как вернуться на войну, мы будем очищены.

— Я слышал об этом.

С тех пор, как они покинули Просперо, флагман Легиона охватила бурная деятельность. Были созданы трибуналы и издан приказ: тем, кто отречется от Гора, будет даровано своего рода прощение — шанс послужить на передовой, атакуя захваченные врагом объекты.

Многие из этих заданий были практически самоубийством. Арвида счел, что в этом и заключался смысл.

— Когда я задумываюсь над этим, мне приходит в голову вот что, — произнес Есугэй. — Твой Легион погиб. Ты единственный оставшийся в живых. Мы понесли потери. Если у тебя есть желание служить, то мы примем тебя.

— Я из XV Легиона, — напомнил Арвида. — Я давал клятвы.

Есугэй кивнул.

— Понимаю. И не хочу принуждать тебя. Но подумай над этим — тебе здесь рады. Когда-то наши братства служили вместе с вашими. Нет ничего страшного в том, чтобы возобновить эту практику.

Арвида отвернулся и посмотрел на покрытые письменами ленты. Он оценил мастерство чернильно-черных завитков. Несомненно, это была работа самого Есугэя, и также, несомненно, в ней был скрыт определенный смысл. Возможно, сконцентрировавшись, корвид смог бы раскрыть его. Было время, когда подобная задача была для него тривиальной. Но сейчас, по-прежнему испытывая слабость после тяжелых испытаний, легионер Пятнадцатого понимал, что не справится так просто.

— Я знал, что не умру на Просперо, — сказал он, — но у меня не было видений о том, куда заведет меня судьба. Я по-прежнему слеп. Ты знаешь о зрении корвидов? Его сложно утратить.

— Оно вернется.

— Может быть. До того момента не проси меня о выборе.

— Конечно. Занимайся. Но подумай о моем предложении, хорошо? Мы можем снова обсудить его.

— Так и сделаем, — Арвиде захотелось сменить тему разговора. — Так что будет с теми, кто попал под трибунал? Всех ли простят?

— Хану решать. Он будет руководить судом. Некоторые знали больше остальных. Хасик… Не знаю. Это тяжело.

Арвида по-прежнему чувствовал в воинах Хана непроходящее замешательство. Многие из них говорили легионеру Тысячи Сынов, что гордятся согласием в своих рядах. Им было непросто думать о том, чтобы пролить кровь других Легионов. И почти немыслимо, что такое должно произойти внутри орду.

— А если они не отрекутся? — спросил Арвида.

— Некоторые так и поступят. Они дали цусан гараг. Клятву на крови. Она связывает их.

— Они не знали, чему поклялись.

Есугэй искоса взглянул на него, словно желая сказать «ты знаешь, что варп думает о жалости».

— Не имеет значения. Клятва дана. Им будет дан шанс, но они не воспользуются им.

— И что тогда?

— Хан освободит их. Вот и все.

«Освободит их». Фраза была на редкость смягченной.

— Мне кажется, это расточительно, — заметил Арвида.

— Это наши обычаи, — сказал Есугэй. — Пусть мы и несем оружие Единства и символы Империума, но в наших душах по-прежнему степи.

Задьин арга задумался.

— Думаю, станет хуже. Сейчас братства ожесточены, и мы не забудем давнюю свирепость.

Он взглянул на Арвиду.

— Ты мог бы помочь нам, — сказал Есугэй. — Я вижу в тебе таланты Аримана.

И вот снова. Провидец бури был, определенно, настойчив.

— Я подумаю об этом, — сказал Арвида, не глядя ему в глаза.

В своих снах он вернулся.

Они привыкли называть их осознанными сновидениями, отдавая себе отчет в ложности такого определения. Но это было только полуправдой. Часть легионера знала, что он оставался без сознания на «Буре мечей». Другая же, не по своей воле бродила среди руин, продолжая искать.

Арвида с самого начала пытался покинуть Тизку, верно считая, что сожженные варпом руины города станут пристанищем чудовищ. В поисках более чистого воздуха он несколько дней шел трудной дорогой из столицы в горы.

Но почему-то там стало только хуже. Среди голых холмов стояли подобно стражам тонкие стволы елей, заслоняя беззвездное небо. Воин видел с высоты панораму разрушений, и от ее бескрайности нельзя было скрыться. Неосвещенная территория Тизки тянулась к северному горизонту, напоминая громадный черный шрам на лике опустошения.

Воздух и здесь был грязным, даже когда буря сотрясала хрупкие останки деревьев. Арвида ощущал запах токсинов через вокс-решетку, зная, что они рано или поздно одолеют его организм. Ходьба утомила корвида, и это его встревожило: ничто не должно было изнурить космодесантника, не при его физиологии.

Порой Арвида, завывая от горя, проклинал Каллистона за то, что тот вернул его на Просперо. Он начал охотиться, гнаться за любым признаком врагов. Когда легионер вернулся в город, держась теней и выискивая цели, все, что он нашел — это пустое эхо. Он стал сомневаться во всем, что произошло после высадки на планету.

Вскоре пришли призраки. Каллистон был первым, нашептывая во тьме. Арвида видел его несколько раз — он стоял на вершинах отдельных башен, вырисовываясь на фоне ночного неба. Поначалу корвид пытался добраться до него. И сдался только после четвертой попытки, когда взобравшись по поверхности сгоревшего купола, нашел на вершине только густой слой пепла без единого отпечатка ног.

Другие призраки не были такими безобидными. Во тьме по-прежнему скользили рычащие с ненавистью духи убитых Волков. Из потревоженной земли поднимались забытые обитатели Просперо, охотясь на легионера. Их тела превратились в прозрачные оболочки, наполненные эфирной субстанцией. Он научился изгонять их, но применение силы все больше истощало его.

Арвида начал голодать. Сон и явь слились воедино. Он находил врагов не из плоти и крови, а всего лишь призраков и эманации.

И тогда, чтобы не сойти с ума, Арвида стал искать реликвии. Он не знал точно, что именно, какую-нибудь частицу старого светлого мира. Не оружие, но фрагмент чего-то более благородного. Библиотеки и хранилища сгорели, но он полагал, что даже Волки должны были оставить хоть что-то.

Долгое время он находил только прах. Воин приблизился к центру города, где все еще возвышалась громада разрушенной пирамиды Фотепа. Он чувствовал среди расколотых плит вспышки энергии. На некоторых обсерваториях сохранились медные купола, хоть и выжженные дочерна.

Арвида обошел каждую из них, отбрасывая барьеры, которые некогда закрывали доступ всем, кроме избранников культов. Он бродил среди терзаемых ветром груд обломков, глубоко погружая в них руки, роясь в слоях мусора.

В тот момент, когда его перчатки наконец-то задели глубоко засыпанный предмет с твердыми гранями, он очнулся.

Арвида открыл глаза и увидел, что люмены в каюте включены. Увидел оружейные стойки и курильницы. Возле кровати пульсировал мягкий свет — корвида снова вызывал Есугэй.

Легионер Тысячи Сынов поднялся, сбросив шерстяное одеяло на пол. Основное сердце учащенно билось.

Он поднял правую руку, которой задел предмет в своих снах. Повернул ее к свету — бледную кожу усыпали красные пятнышки. Глядя на руку, он снова почувствовал зуд, словно под кожей ползали насекомые.

Воин сжал кулак, и раздражение немного стихло. Он поднялся, покрутил плечами и размял руки.

— Ты готов? — спросил по связи Есугэй.

Арвида взглянул на свое отражение в зеркале над умывальником. Было ли покраснение под глазами вызвано усталостью? Или же сыпь и в самом деле так быстро распространялась?

— Готов, — подтвердил он и, одевшись, отправился в арсенал.

На тренировки Арвида надевал доспех. Несколько раз ремесленники V Легиона предлагали отправить багровую броню в кузни. Она была в плохом состоянии, и Белые Шрамы стремились обходиться с сыном Просперо, как с почетным гостем.

Арвида всегда отказывался. Его доспех сохранил ему жизнь, поэтому он сам заботился о нем. Максимум, на что он согласился — одолжил инструменты и слуг, все остальное — от основного обслуживания до постепенного удаления попавшей грязи — он делал сам.

Арвида был вооружен только коротким клинком в правой руке. Напротив стоял Есугэй с точно таким же оружием. Провидец бури тоже был в полном доспехе. Воины находились в просторной комнате с белыми стенами и полом из полированного рокрита, с зеркального потолка свисали многогранные люмены.

Это был уже третий спарринг между Арвидой и Есугэем. Белый Шрам легко выиграл предыдущие схватки, но разрыв сокращался. Арвида медленно покрутил клинком, описав вокруг себя широкую восьмерку.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Есугэй, сохраняя идеальную неподвижность.

— Хорошо.

— Я мог бы отправить тебя на спарринг с любым воином Пятого Легиона.

— Знаю.

— Тогда почему я решил победить тебя лично?

Арвида улыбнулся. Легкие подначивания были частью процесса — Есугэй хотел разозлить его, заставить закипеть кровь.

— Ты хочешь понаблюдать.

Есугэй поднял меч — изогнутый клинок с единственным режущим лезвием, по всей длине которого были нанесены хорчинские руны. Оба оружия были обесточены, тем не менее, оставаясь смертоносными на короткой дистанции.

— Тогда начнем, — сказал Есугэй, принимая защитную позицию.

Арвида расслабился. Дело было не в настоящей проверке физического восстановления — оно завершилось. И не в испытании на владение оружием. Он знал, что задумал провидец бури и для чего. Странным образом это тронуло Арвиду.

Белый Шрам атаковал, начав с резкого выпада в грудь. Сын Магнуса ответил, заметив ложную медлительность движения и скорректировав парирующий удар. Сцепившиеся клинки на миг заскрежетали лезвиями, а затем разошлись.

Все дело было в движении. Несмотря на более крупные размеры, Есугэй был быстр и искусен. Среди Белых Шрамов не водились слабые фехтовальщики, и задьин арга пользовался своими умениями с воображением. Арвида, как и много раз до этого, был отброшен назад, отступая через пустую комнату в ливне искр.

Скорость увеличилась. Арвида держал прямой клинок обеими руками, вращая его перед собой сверкающей защитным кругом. Легионер Пятнадцатого ничего не пропускал. Каждый удар встречался с блоком, и защита оставалась прочной.

Но Есугэй проверял не фехтовальное мастерство.

Провидец бури не сбавлял темп, меняя угол атак. Он безостановочно прощупывал защиту, метя в слабые места Арвиды. Одним из них был правый наплечник, поврежденный на Просперо, из-за чего плохо стыковался с брассаром. Оба воина знали, что выполненный с идеальной точностью укол в него нанес бы глубокую рану. Поэтому наплечник стал центром притяжения дуэли, ее краеугольным камнем, вокруг которого действовали легионеры.

В конце концов, все решила ошибка. Арвида был оттеснен серией стремительный рубящих ударов крест-накрест и понял, что прижат к стене. Он контратаковал, пытаясь изменить ход схватки и отвоевать пространство. Его левая нога поскользнулась всего на сантиметр, но это была та минимальная ошибка, которая решала исход подобных дуэлей.

Арвида инстинктивно понял, что поврежденный наплечник открыт. Его разум за миллисекунды осознал опасность, и воин напрягся, чтобы блокировать неминуемую атаку.

Но затем он впервые за несколько месяцев увидел это. Контур тела Есугэя распался на фрагменты, и блеклый образ руки с мечом мелькнул с другого направления, в стороне от наплечника, чтобы нанести удар в развернувшегося оппонента.

Это был всего лишь миг ока времени, но его хватило — в вихре финтов, уклонов и обманных движений Арвида узрел будущее.

Поэтому он не стал защищать открытый наплечник, но направил клинок прямо в нагрудник Есугэя. Рука провидца бури ушла именно туда, где находился призрачный образ, позволив мечу Арвиды пройти мимо нее. Прямой клинок глубоко вонзился в золотое украшение в виде головы дракона, находившееся сразу под горжетом Есугэя.

Оба застыли. Направленное вверх острие меча Арвиды оказалось под подбородком провидца бури.

Белый Шрам тихо рассмеялся и опустил оружие.

— Ты видел! — радостно произнес он. — Я чувствую, что у тебя получается.

Арвида отступил. Вопреки себе, он не смог сказать, что недоволен. Зрение корвида вернулось.

— Это был всего лишь проблеск.

Есугэй хлопнул его по плечу.

— Но ты знаешь, что оно вернется.

— Возможно. Для старого шамана ты хорошо сражался.

Есугэй засмеялся и отступил, снова подняв клинок и принимая боевую стойку.

— Тогда, повторим, — сказал он.

Поединки продолжались еще шесть часов, прежде чем Есугэй позволил ему отдохнуть. К тому времени Арвида был выжат как лимон, физически и морально. Он, прихрамывая, вышел из комнаты, чувствуя жжение старых ран и вернувшееся утомление.

Его сопровождал Есугэй. Арвиде было приятно отметить, что провидец бури, по крайней мере, тяжело дышал, выходит, больно было не только ему.

— Сколько раз? — спросил Есугэй, следом за Арвидой выйдя в широкий коридор.

Тот пожал плечами.

— Может быть трижды. Это были всего лишь обрывки.

— Но это начало.

Они шли по длинному коридору. Мимо сновали сервы в белых куртках, спеша по своим заданиям. Все отдавали честь — Есугэю с радостью, Арвиде с настороженным любопытством. Как обычно, «Буря мечей» кипела движением и энергией, как огромный, приготовившийся к броску зверь.

— Ты так и не сказал мне, куда направляется флот, — заметил Арвида.

— Еще не решено, — ответил Есугэй. — Легион пока не готов, поэтому мы скрываемся. Но это ненадолго. Хан начнет поиск врага, и тогда орду будет созвана.

— Враг найдет вас, если вы не поторопитесь.

— Он знает, — сказал Есугэй.

Пространство вокруг начало расширяться. Воины направлялись к более оживленным районам флагмана. От света огромных люменов-люстр золото и мрамор коридора мерцали. Легионеры вошли в длинное помещение с зеркалами, над которыми висели десятиметровые, покрытые письменами свитки. Арвида начал понимать, что означали некоторые тексты, даже если не мог их перевести. Одни были записями о выигранных битвах, другие списками воинов Легиона, судя по всему погибших в ходе Великого крестового похода. Некоторые из самых больших и важных свитков, видимо, были со стихами. Арвида догадался об этом по формату текста и декоративным рамкам.

Из дальнего конца зала навстречу шагало отделение Белых Шрамов. На удивление они были в шлемах и с обнаженными клинками.

Есугэй увидел их, и на его покрытом шрамами лице промелькнула тревога. Секунду спустя Арвида понял почему.

В центре отряда шел легионер. В отличие от остальных на нем не было доспеха, только белая рубашка. Кисти были скованы адамантиевыми оковами, а на шею был надет своего рода ошейник. На рубашке красной краской была нанесена руна.

Есугэй и Арвида отошли в сторону, пропуская группу воинов. Конвоируемый легионер ни на кого не взглянул. Он молча смотрел перед собой, гордо выпрямив плечи.

Арвида не мог оторвать глаз от лица Белого Шрама. У него было необычное выражение — подавленное, изнуренное, но все же дерзкое. На нем не отражалась ни жалость к себе, ни страх, только суровая уверенность, словно его тело больше не принадлежало ему, и он плыл по течениям судьбы.

Ни один из сынов Просперо никогда не выглядел вот так. У отпрысков Магнуса был иной нрав, вера в то, что любую ситуацию можно преодолеть при помощи мудрости, а в случае возникновения конфликта законы разума превалируют над законами людей.

«Мы были благоразумным народом, — подумал Арвида. — И никогда не были фанатиками. Но, несмотря на это, на нас обрушили ярость вселенной.

— Трибуналы? — спросил Арвида, как только группа исчезла из виду.

Есугэй кивнул.

— Я знал его.

— Что будет дальше?

Есугэй промолчал и направился дальше. Они молча шли до самых покоев провидца бури.

Зайдя внутрь, Есугэй подошел к окованному железом сундуку и вынул сверток. Он был большим и тяжелым, легионеру пришлось держать его обеими руками.

— Это был первый день, — сказал он, вручая предмет Арвиде. — Первый день возвращения твоего зрения. С этого момента ты будешь восстанавливаться.

Арвида взял сверток и развернул его. Под тканью оказался наплечник, недавно выкованный и выкрашенный в ослепительно-белый цвет с багровой оправой. Арвида никогда прежде не встречал изображенный на броне символ: извивающаяся звезда Просперо поверх разряда молнии Ханов.

— Его сделали по моему приказу, — сказал Есугэй. — Твой наплечник — твоя слабость.

Арвида поднял его, покрутив на свету. Наплечник был отлично сработан, как и любое воинское снаряжение Легиона. Символы были искусно выведены в свободном чогорийском стиле и окольцованы безукоризненными надписями нахорчине.

Подарок был великолепен. Арвида уже знал, что он идеально подойдет к его доспеху, дополняя защитную оболочку и возвращая воину ощущение цельности. Причин недовольства в его полезности не могло быть.

— Что ты думаешь? — спросил Есугэй.

Арвида внимательно рассмотрел наплечник. Это был прекрасный жест со стороны одного Легиона по отношению к другому. Сыну Магнуса не нужно было спрашивать, сколько усилий было вложено в его создание — качество говорило само за себя.

Он встретился с выжидательным взглядом Есугэя. Провидец бури с нетерпением смотрел на Арвиду, мысли Есугэя были написаны у него на лице.

«Новый Ариман, — подумал Арвида. — Новая ось для замены прежней»

Он накинул ткань на наплечник, закрыв комбинированный символ Легиона.

— Понадобится время, чтобы привыкнуть к нему, — вполне искренне сказал корвид.

Поначалу, все, что он находил среди развалин, было бесполезным. Несколько обгоревших и расплавленных безделушек. Он сомневался, что Волки чем-то поживились — устроенное им опустошение было слишком основательным, и к тому же они не были грабителями, только убийцами.

Не было ни восхода, ни заката, только сплошная завеса тьмы, которую тревожил только тихий шепот призраков. Когда тело легионера ослабло, ему стало сложно различать, что было настоящим, а что воображаемым. Его чувство будущего истощилось, а использование сил культа причиняло боль.

Корвид продолжал поиски осколков прошлого. Это стало для него навязчивой идеей, и он двигался дальше, роясь в каждой библиотеке и архиве, пока от усталости у него не покраснели глаза и не стали дрожать пальцы.

Он не мог приблизиться к центру старого города. Тот был заполнен роями призраков психонойен, и на место каждого изгнанного огнем прибывало пятеро. Они что-то защищали или же просто парили вокруг руин. Но какой бы ни была причина, у Арвиды больше не было сил прорываться через их кордон.

Воин обратил свое внимание на меньшие шпили. Большинство были пустыми остовами, подобно сваленным ураганом деревьям. Строения были разрушены зажигательными снарядами, а затем опустошены рыскающими в поисках добычи пехотными подразделениями. Однако один шпиль, расположенный дальше от наполненной призраками площади Оккуллюм, оказался частично целым.

Арвида поднялся по длинной винтовой лестнице на вершину и вошел в круглую, открытую стихиям комнату. Ее разрушенные стены напоминали сломанные ребра. Казалось, к ней притягивало молнию, и та серебристой сетью извивалась вокруг зазубренной вершины шпиля.

Легионер Тысячи Сынов прошел мимо сломанного стола, обрывков пергамента, треснутых и обезглавленных статуй, разворошил груду мусора, под которой обнажился искусно выложенный плитками пол. Арвида увидел мерцающие во вспышках света эмблемы. Здесь были стилизованные змеи, и повсеместно распространенное око знаний, и символы Исчислений, и эзотерические образы с дюжин миров, культовое происхождение которых прослеживалось до самой Терры.

Он смахнул пыль с каменной дверной перемычки, обнажив вырезанную на ней эмблему его ордена — голову ворона. И тут же вспомнил, каким было это место, освещенное пламенем свечей и пахнущее кожаными переплетами.

Библиотека Аримана.

Он посещал ее только дважды, и только раз в присутствии хозяина. Азек Ариман был главой своей культ-дисциплины, но не военным командиром Арвиды, поэтому они не общались слишком тесно. Ревюэль вспомнил дружелюбное и приятное лицо, светящееся умом и жаждой чудес.

Видимо, Ариман был мертв, как и Амон и Хатхор Маат и все остальные. Однако он не видел их призраков. Интересно, почему?

Как и повсюду в Тизке, кристаллическая пыль лежала здесь кучами. Воин разворошил ее, наблюдая за тем, как черные песчинки прилипают к перчаткам. При этом его правый наплечник снова щелкнул — замок брони сломался, и при каждом движении щель все больше увеличивалась.

Арвида старательно прочесывал останки библиотеки, но через час или около того начал терять надежду. Нашлись несколько знакомых кусочков и фрагментов, но ничего подходящего. За дырявыми стенами зала усиливался горячий и резкий ветер.

Легионер Тысячи Сынов собрался вернуться, когда его шарящая рука наткнулась на предмет, засыпанный пеплом. Он ощущался необычно теплым, словно нагревался источником энергии, но когда воин поднял его, то понял, что это невозможно.

Это была маленькая коробка, потертая и поцарапанная, с остатками ленточки, прицепленной к стыку створок. Укрыв находку в ладони, Арвида осторожно открыл ее. На него смотрела выцветшая картинка — дама с измазанным лицом и королевским скипетром в руке.

Работать в перчатках было сложно, поэтому Арвида подошел к столу и осторожно высыпал содержимое на очищенную поверхность. Им оказалась колода карт. Прикрывая их от ветра, он пробежался глазами по изображенным на них картинкам. Большинство из них он не узнал, но некоторые были смутно знакомы. Изображения были грубыми, цвета со временем поблекли, но расположение и очертания наводили на мысли.

«Почему они? — подумал он. — Из всех сокровищ и богатств, почему карты?»

Несомненно, это была одна из безделиц Аримана. Колода для гадания, отмеченная толикой мудрости варпа или же вероятно просто очень старая. В свое время у Арвиды были подобные вещи, и он всегда считал их посредственными помощниками для прорицания. Намного лучше слушать Великий Океан напрямую, погружаясь в саму сущность эмпиреев.

— Они не твои, — раздался голос из-за его спины.

Арвида резко развернулся, сжав в руке карты, чтобы не дать их вырвать. Другой рукой он уже выхватил болтер.

Перед ним стоял космодесантник с обнаженным лицом. Он был легионером Белых Шрамов, одним из загадочных дикарей Джагатая. У воина было такое же странное, подавленное выражение лица, как и на борту «Бури мечей».

Именно в этот момент Арвида понял, что снова спит, и даже материальные вещи вокруг него были воспоминаниями, а призраки в ветре — воспоминаниями воспоминаний.

— Я последний, — ответил Арвида, повесив болтер и снова собирая карты. — Они такие же мои, как и любого.

— Этот мир проклят, — сказал безымянный Белый Шрам. — Уходи отсюда. Ничего хорошего здесь нет.

Арвида почувствовал, как при движении рук щелкнул поврежденный наплечник.

— Уйти? Это твой совет. Ты нелюбопытен, как и большинство из вас.

— Положи их на место.

Арвида рассмеялся, хотя из-за этого в пересохшем горле вспыхнула боль.

— Какое это имеет значение? Я умру здесь. Так позволь мне оставить перед смертью последнее напоминание о прошлом.

— Ты не умрешь здесь.

Арвида остановился. Конечно же, не умрет. Он всегда это знал, даже в самые тяжелые минуты. Зачем вообще он об этом сказал?

Корвид снова взглянул на Белого Шрама, собираясь спросить, зачем он тут и что предвещает, но от того с гнетущей предсказуемостью не осталось ни следа. Вокруг руин библиотеки кружил резкий ветер, поднимая верхние слои пыли небольшими вихрями.

Арвида поднял маленькую коробку, закрыл ее и спрятал на поясе.

— Последнее напоминание, — сказал он себе, направляясь к лестнице.

— Ты должен позволить мне присутствовать на нем, — сказал Арвида.

— Тебе не разрешат, — ответил Есугэй.

— Почему?

— Это касается только Легиона.

— Но я из Легиона, — возразил Арвида, демонстративно повернув плечо, чтобы показать комбинированный символ на наплечнике. — Если, конечно, ты все еще хочешь этого.

Есугэй улыбнулся, распознав ловушку, в которую сам себя загнал. После этого он ушел, и некоторое время отсутствовал, несомненно, предоставляя заверения там, где это было необходимо.

Два дня спустя он вернулся. К тому времени зрение Арвиды было почти таким острым, как и до разорения Просперо, и он почувствовал приход провидца бури за несколько минут до того, как это случилось.

— Пора, — заявил Есугэй. Он был в белом церемониальном одеянии, вышитом плотными, золоченными строками на хорчине. В свете люменов сияла наголо выбритая голова, и был отчетливо виден каждый шрам и татуировка. Арвида был без шлема, но в доспехе, прибыв сразу после изнурительного тренировочного боя с автоматами клетки. На правом наплечнике, который уже доказал свою пользу и спас его от новых ран, был изображен символ звезды и молнии.

— Выходит, мне разрешили? — спросил Арвида, набросив плащ поверх боевого доспеха.

— Хан постановил, — сказал Есугэй. — Он признателен тебе.

Арвида вышел вслед за Есугэем.

— Мне нужно подготовиться?

— Просто смотри, раз ты этого хочешь. Подожди, ты что, ранен?

Арвида чуть повернулся, пряча на шее сыпь, которая продолжала увеличиваться. Она не была настоящей раной, хоть и сильно чесалась. То же касалось и рук.

— Пустяк, — ответил легионер Тысячи Сынов. — Пошли.

Они шли долго, следуя через части корабля, которые Арвида прежде не видел. Постепенно сервов становилось все меньше, пока, наконец, не остались только братья-космодесантники. Белые Шрамы носили одинаковую с Есугэем одежду. У некоторых под ней были доспехи, но большинство обходились без них.

Легионеры собрались в аудиториуме, расположенном в верхней части командного узла «Бури мечей». Из мраморной платформы, отмеченной символом Легиона, поднимался полукруг сидений. За ними висели боевые знамена, многие обгорели по краям или же были усеяны обуглившимися отверстиями от болтов. Арвида изучил штандарты. Его хорчин по-прежнему был на начальном уровне, но он знал достаточно букв, чтобы прочесть названия планет: Наамани, Вахд Джиен, Магала, Эйликсо, Улланор, Чондакс.

Несколько сотен воинов заняли свои места. Арвида вместе с Есугэем сел в верхних рядах. На мраморной площадке лицом друг к другу стояли две пустые и задрапированные цветами Легиона трибуны. Как только все уселись, двери аудиториума с лязгом закрылись. Искусственное освещение сменил желтый свет пламени, пылавшим в бронзовых чашах.

Наступила тишина, нарушаемая только треском углей. Все воины молчали. Атмосфера стала напряженной.

После показавшегося долгим ожидания в задней стене открылись двойные двери. К одной из трибун подвели воина, которого раньше видел Арвида: в реальном мире и в своих снах.

В этот раз легионер был без оков. Его плечи были так же расправлены, а выражение лица по-прежнему непреклонно гордым.

«Гордыня всегда было нашей слабостью, — подумал Арвида. — Она коснулась каждого, но более остальных Магнуса».

Осужденный воин встал за трибуну, и охрана ушла.

Несколько мгновений спустя двери вновь открылись, и один из восемнадцати самых смертоносных существ галактики занял своем место за второй трибуной.

Примарх был одет в традиционном, как догадался Арвида, для его родного мира стиле — короткая кожаная куртка, плащ на меху, вышитый золотом халат и сапоги для верховой езды с металлическими носками. С плеч свисали раскрашенные свитки, а за широкий пояс с бронзовой пряжкой были заткнуты усыпанные драгоценностями кривые ножны.

Голова была обнажена, исключая обвивавший лоб узкий золотой обод. Длинные волосы были собраны в чуб, открывая суровое худое лицо с задубелой от солнца кожей. Примарх держался с непринужденностью степного воина, хотя утонченное достоинство в его облике говорило о более высоком происхождении.

Хан. Каган. Боевой Ястреб.

Казалось, он занимал больше пространства, чем должен был, словно его душа слишком сильно давила на физическую оболочку. Арвида видел, как он сражался на Просперо с Повелителем Смерти Мортарионом. Это была самая совершенная демонстрация фехтовального мастерства, которую легионер Тысячи Сынов когда-либо видел. Даже отсутствие великолепного доспеха и прозаичная обстановка судебного процесса не могли приглушить исходящее от примарха ощущение угрозы.

В Хане не было ничего лишнего. Он был таким же чистым и стихийным, как пламя, силой вечности, выпущенной во вселенную ничтожных душ.

Примарх не смотрел на собравшихся воинов. Его выражение почти ничего не выражало, за исключением едва уловимого отвращения, вызванного тем, что он вынужден делать.

— Итак, — произнес Хан, и его величественный голос разнесся по залу подобно тихому, угрожающему рыку тигра. — Давайте начнем.

Трибунал проводился на хорчине. Арвида и Есугэй знали, что так будет, и поэтому приготовились. Когда участники говорили, Есугэй переводил на готик, и слова появились в разуме Арвиды, словно сами говорящие помещали их туда. Тем не менее, процесс не был полностью пассивным, так как Арвида использовал собственное чувство будущего, чтобы уловить оттенки и интонации оригинального произношения. Результатом стала своего рода смешанная мыслеречь, почти неотличимая от процесса слушания.

Арвиду все это утомляло, но он предпочел постоянно слышать шепот Есугэя. Кроме того, корвид полагал, что провидец бури использовал мыслеречь, чтобы проверить, насколько быстро восстанавливаются когнитивные способности Арвиды.

— Назови свое имя, — сказал Хан, хотя Арвида по его губам прочитал иные слоформы.

— Меня зовут Орзун из братства Крючковатого Клинка.

Осужденный воин смотрел прямо на примарха, без страха и дерзости. Различие в них было заметным, впрочем, как и сходство.

— Назови свое преступление.

— Я прислушался ко лжи слуг магистра войны и присоединился к тем, кто замышлял разрушить Легион. Меня склонил нойон-хан Хасик. Я убил братьев орду во время нападения на фрегат «Гамализ», когда нам оказали сопротивление и сдался только, когда мы узнали, что нойон-хан свергнут, а Каган вернулся.

Твердый, как сталь взгляд Хана ни разу не дрогнул, словно примарх знал: достаточно ему чуть смягчиться и вернутся сомнения, которые подорвали решимость Легиона.

— И кому ты верен сейчас?

— Кагану, орду Джагатая и Империуму Человечества. Из-за гордыни и глупости я сбился с пути.

— По какой причине?

— Мне сказали, что Император покинул Великий крестовый поход ради ксеносов. Я верил, что недовольство магистра войны было справедливым. Что вы и он — братья по оружию, и наши действия помогут вам заключить союз.

— Ты не стремился к дарам якши или задьин арга?

Орзун яростно затряс головой.

— Нет. Я — воин, мастер гуань дао. Единственным моим желанием было видеть, как Каган и магистр войны сражаются бок о бок.

— Другие совершили то же, что и ты. Так как их намерения были чисты, а преступления не тяжки, им позволено вернуться на службу. Они стали сагьяр мазан и понесли возмездие врагу. Если они выживут, то вернутся в Легион, а их преступления будут забыты. Я изучил твое дело Орзун из братства Крючковатого Клинка. Если ты пожелаешь, то можешь принять этот путь.

— К сожалению, не могу, Каган.

Лицо Хана оставалось непроницаемым, словно подготовленное к неминуемому горькому ответу.

— Назови мне причину.

— Я дал клятву на крови.

По аудиториуму пробежался приглушенный шум голосов. Выходит, Орзун был одним из них.

— Ты выбираешь смерть, когда предложена жизнь, — подытожил Хан.

— Я поклялся на Пути Небес и призвал вечную пустоту забрать меня и поглотить мою душу, если отрекусь от своей клятвы. Я исполнил обряд цусан гараг и связал себя законом вселенной. Выбор был ошибочным, но клятва неизменна, как и судьба клятвопреступника. Так было с тех самых пор, как мы ступали по бесконечным лугам.

— Эта война — иная. Более великие воины, чем ты уже доказали вероломность.

— Тогда пустота проклянет и их.

— Я могу освободить тебя. Я Каган, творец закона. Тебе нет необходимости идти на это.

Впервые лицо Орзуна дрогнуло. Он посмотрел на окружавших его воинов, затем на эмблему Легиона, и, наконец, снова на примарха.

— Я дал клятву, — сказал легионер. — Ее нельзя взять назад. Даже вам это не дано, повелитель.

Хан несколько секунд смотрел в глаза воину, выискивая в нем малейший шанс на отречение.

— Ты поступил глупо, Орзун, — сказал он. — Даже если бы я связал свою судьбу с братом, то никогда бы не позволил, чтобы этот обет сохранил силу. Клятва на крови священна, она дается в присутствии задьин арга для разрешения вопросов вендетты. Ты позволил обмануть себя, превратить клятву в жалкую насмешку. Ты погубил себя в тот самый момент, когда я крайне нуждаюсь в воинах.

Орзун оставался непреклонным, пока говорил его господин. Он знал об этом, как и все присутствующие в зале. Слова примарха не изменили бы его решения.

— Я в последний раз спрашиваю тебя, — обратился Хан. — Откажешься ли ты от клятвы?

Орзун ответил немедленно.

— Я бы сражался с вами до самых врат Терры, повелитель. Я бы погиб там с улыбкой на устах. Но я не уподоблюсь тем, кто погубил меня. Я не буду лгать ни человеку, ни старым богам, и не нарушу клятву. Я больше не заслуживаю данной мне жизни.

— Тогда ты знаешь, что необходимо сделать, — сказал Хан, извлекая меч.

Он спустился с трибуны и подошел к Орзуну.

Воин напрягся, но оставался неподвижным. Хан встал перед ним, направив острие меча к незащищенной груди легионера.

— Из всех разновидностей предательства, которые мой брат пустил в ход, это наихудшее. Он разрушил то, что некогда было единым, и обратил наши острейшие клинки против нас же. Я хотел бы, чтобы ты не давал клятвы, так как ты стоишь тысячи предателей, которые нарушили свои собственные обеты. Ты мог бы сражаться со мной на Терре. Когда я буду там, твое имя будет выгравировано на моем доспехе, как и всех тех, кто не проклял себя, отказавшись от цусан гараг. Ваши имена придадут остроту лезвию моего меча, и именно таким способом ты будешь служить мне и далее.

Орзун ни разу не отвел взгляда от примарха.

— Могу я задать вопрос, повелитель, — обратился он твердым голосом. — Сколько братьев отреклись?

Хан одарил его холодной улыбкой, словно сам вопрос был нелепым.

— Ни один, — ответил примарх и пронзил сердце Орзуна.

— Сколько таких, как он? — спросил впоследствии Арвида.

— Немного, — ответил Есугэй. — Мне сказали, что даже Хасик не давал клятвы на крови.

— Значит, Хан не сильно ранит Легион, казнив их.

— Легион — нет, — сказал Есугэй. — А вот себя очень сильно.

Ближе к концу шторма усилились. Арвида знал о пылающем над облаками огромном эфирном барьере. Тот окольцевал планету, возникнув словно в результате ядерного взрыва и окружив мир бурлящей завесой варп-вещества.

В тот момент было легко утратить надежду. Тысячный Сын достаточно хорошо ощущал, что ни один корабль не сможет пробить такую преграду, а значит покинуть Просперо невозможно.

Но уверенность никогда не уходила. Арвида тратил сокращающиеся силы на тщетные поиски пищи и воды и отражение нападений прозрачных психонойен, когда те приближались. На первое место вышло выживание, подчеркивающее его странствующее существование.

Воин сохранил карты. Время от времени, когда молния сверкала особенно ярко, и он мог разглядеть находку более отчетливо, Арвида вынимал колоду и тасовал ее. Подходящие для толкования комбинации не выпадали — он видел фоски, чередующиеся с изображениями королей, ученых и бесов с когтистыми ногами. Если карты когда-то и обладали силой гадания, то она исчезла.

Или же, возможно, карты по-прежнему говорили правду, просто он больше не мог видеть то, что они ему показывали.

Корвид не помнил, когда в последний раз спал. Он бесконечно брел по руинам, изредка разговаривая с собой, чтобы сохранить рассудок. Все, что он слышал — удары грома, приглушенный грохот падающей каменной кладки и едва слышимый шепот призраков.

По какой-то причине его потянуло назад в центр. Несмотря на опасность, его извилистый маршрут привел его туда, где все началось. Он увидел огромную гору пирамиды Фотепа и несколько часов смотрел на нее. Площадь Оккулюм была поблизости, мерцая призрачным танцем своих странных стражников.

— Чего ты ждешь? — спросил Белый Шрам.

Арвида посмотрел на него. Он уже знал его имя — Орзун. Воин был мертвенно бледным, а в груди зияла смертельная рана.

— Я не знаю, — ответил корвид.

— Ты взял карты.

— Взял.

— Брось их.

— Почему ты этого хочешь? — холодно улыбнулся Арвида, понимая бессмысленность разговора с призраком. — Почему ты вообще чего-то хочешь от меня?

— Все это уроки для тебя, — сказал Орзун. — Происходящее — картина, а мы — мазки кистью.

Арвида проигнорировал слова. Ни его, ни Белого Шрама на самом деле здесь не было.

— Чего ты ждешь? — снова спросил Орзун, словно на видеоповторе.

— Не знаю, — как и прежде ответил Арвида.

Затем, далеко на севере, где лежал остов старого «Пса войны» и по-прежнему были разбросаны в пыли доспехи павших братьев Арвиды, он почувствовал толчок. Легионер резко поднял голову. Затем встал, вглядываясь в темноту.

Глаза ничего не видели, но корвид почувствовал, как варп-оболочку мира на миг пронзили. Где-то среди руин что-то изменилось.

Он направился туда, выбирая маршрут к возмущению. Ему следовало идти осторожно. Тот, кто обладал мощью пробить завесу, мог также обладать силой убить его.

— А чего ты ожидаешь от них, брат? — спросил Орзун, исчезая во тьме за спиной Арвиды. — Спасения?

Арвида не ответил, продолжая идти.

— Они могут забрать тебя с собой, — продолжил Орзун, — но тогда они переманят тебя. У них теперь своя война, а ты всего лишь оружие в ней. С чего ты взял, что они будут отличаться от тех, кто пришел раньше?

Голос Орзуна стал растворяться в завывании ветра.

— А как же изменение плоти, брат? Когда ты им скажешь о ней?

Но к этому времени Арвида уже не слушал. Он понятия не имел, кто прорвался в его безлюдный мир, но это было хоть что-то. Впервые за долгое время, а у него не было возможности узнать насколько долгое, он был не один.

Когда Арвида проснулся, то уже знал, что должен делать. Он в последний раз оглядел свою каюту на «Буре мечей», а затем начал облачаться в доспех. Закончив, он увидел степень дисколорации на руках. Она распространилась за ночь, поднимаясь под кожей. Он чувствовал завершенность психического восстановления, так как Есугэй был опытным наставником. Но провидец бури ничего не знал о долгое время не проявляющемся проклятии XV Легиона. Когда Арвида надел шлем, герметичное уплотнение болезненно сдавило опухоль на шее.

Перед выходом Арвида открыл металлический ящик под кроватью и вынул маленькую коробку. Затем открыл двери и выскользнул в коридор.

Формально «Буря мечей» находилась в ночном периоде, и освещение было тусклым. Хотя тысячи членов экипажа по-прежнему работали, движение между палубами немного уменьшилось, что облегчало задачу Арвиде.

Он двигался незаметно, передвигаясь способом, которому научился, когда ускользал от призраков. Воин открыл свой разум, разглядывая похожие на ветви коралла пути будущего.

Он узнавал о перемещении людей раньше них самих, и пользовался этим, чтобы оставаться незамеченным. Корвид ждал, пока путь перед ним не очищался, а затем спешно проходил его, тут же выявляя других членов экипажа, которые в скором времени окажутся поблизости.

Легионер отслеживал неуловимые очертания людей в будущем, движущихся в тумане возможного, и рассчитывал свой путь так, чтобы миновать их всех.

Несмотря на это умение, оставаться абсолютно незамеченным было невозможно, и поэтому он был вынужден выводить из строя тех, кто попадался ему по пути. Арвида не убивал их — все они были смертными, и поэтому их было легко лишать сознания. Тем не менее, шлейф из тел сужал временное окно. Их быстро обнаружат, будет поднята тревога, и будут вызваны намного более опасные стражи.

Арвида поднимался по палубам, пока не добрался до закрытых дверей. Он вынул коробку и положил на месте их стыка с палубой. Затем очень быстро ушел, опустив голову.

В этот раз вниз, сначала шахтами лифтов, а затем по лестницам. Его видение будущего было неидеальным. Он наткнулся на группу из четырех слуг, и едва не позволил одному сбежать, прежде чем сумел всех обездвижить.

После этого случая корвид двигался быстрее, понимая, что это опасно, но не мог больше рисковать потерей времени. Он добрался до цели — одной из дюжин палуб с пустотными ангарами — и активировал защитные двери. Как только воин коснулся клавиатуры, тут же увидел коды доступа: в его разуме всплыли последние мысли предыдущего оператора.

Он проник на палубу почти незамеченным, но бдительность Белых Шрамов уже не была небрежной, как прежде. Когда Арвида оказался перед дверьми воздушного шлюза, зазвучали сигналы тревоги. Он услышал топот сапог на верхних уровнях, и тут же почувствовал, как к нему приближаются многочисленные цели.

Легионер Тысячи Сынов прошел через воздушный шлюз, закрыл за собой двери и разгерметизировал помещение. Воздух вытянуло через решетчатые вентиляционные отверстия в остальную часть корабля. Звуки вокруг легионера растворились в неподвижной тишине. Перед ним находилась аванкамера, заставленная стойками с оборудованием для технического обслуживания и массивными заправочными станциями. За следующими дверьми располагалась пустотная палуба, где и находилась его цель.

Арвида поспешил к последнему пульту управления дверьми, блокированными кодовым замком. Отвлекаясь на растущие крики в разуме, он запнулся при первой попытке ввести код. Корвид почувствовал, что преследователи ворвались в только что покинутый им коридор, представил, как они обнаруживают тела сервов и обнажают оружие.

Воин снова ввел код, в этот раз верный, и двери открылись. Закрывая их за собой, он надеялся, что ближайшие преследователи окажутся из разных подразделений и это задержит их, по крайней мере, на несколько секунд.

Как он и предвидел, перед ним на широкой палубе стоял внутрисистемный быстроходный корабль «Таджик». Пристыковавшийся всего восемь часов назад, он, как и все подобные корабли, находился в состоянии постоянной готовности в открытом пустоте ангаре. Судно было небольшим, обычно экипаж состоял из всего лишь двадцати человек, но у него было самое необходимое для Арвиды качество — скорость.

Когда корвид побежал к рампе, то заметил краем глаза, что на дальней стороне правой стены ангара открываются противовзрывные двери. Он повернулся и увидел, как по площадке бежит легионер Белых Шрамов с болтером наизготовку.

Арвида упал на палубу, чувствуя, как над спиной проносятся болты. Он прополз вперед, снова вскочил и бросился навстречу воину.

Арвида выстрелил, попав в руку противнику, и тот выронил болтер. Белый Шрам без колебаний выхватил талвар и нанес рубящий удар. Арвида едва избежал его, неуклюже отшатнувшись, когда лезвие заскрежетало о доспех.

На такой дистанции собственный болтер Тысячного Сына был бесполезен, и он схватился за меч. Два космодесантника обменялись стремительными ударами, осыпая железную палубу ливнем осколков брони.

Арвида уловил периферийное движение — открылись еще одни двери — и ощутил присутствие, по крайней мере, дюжины душ, столпившихся за толстыми переборками.

Времени не осталось. Он увеличил темп атаки, отчаянно ища способ справиться с оппонентом. Несколько секунд противник не уступал ему, и они продолжали биться в равной схватке.

Затем, как и в случае с Есугэем, Арвида увидел, как разворачивается стезя будущего. Намерения Белого Шрама проявились мерцающими контурами, выдавая его движения и раскрывая защиту, как книгу.

Арвида немедленно отреагировал, выбив клинок из руки противника. Меч отлетел на пять метров и заскользил по металлической палубе. Следующий удар корвида пробил доспех Белого Шрама, пронзил второстепенное сердце и закончил поединок. Брызнули капли крови, принявшие в вакууме сферическую форму.

Понадобилось еще два удара, чтобы не позволить воину встать и последовать за ним. К этому времени открылись другие двери ангара. Помещение наполнила стрельба. Арвида увидел впереди следы пролетающих снарядов, похожие на трассеры, и прибавил скорости, чтобы избежать попаданий.

Он добежал до штурмовой рампы «Таджика» и поднялся внутрь корабля. Добравшись до пульта управления, воин закрыл люки, включил двигатели и запустил программу старта. Он услышал стук попаданий в герметичный корпус корабля и заметил, как открываются внешние бронированные ворота ангара.

Скоро Белые Шрамы поднимут щиты «Бури мечей». Или же закроют бронированные экраны, а может преследователи выведут «Таджик» из строя еще до взлета, или истребительная команда прорвется внутрь корабля.

Но Арвида знал, что времени для любого из этих вариантов не будет. Расположившись в кабине и взявшись за ручки управления, он увидел, как через открытый люк мерцает пустота.

Он был снаружи. Был свободен, ускользнув от Белых Шрамов, так же как и ускользал от опасностей в руинах Тизки, и они ничего не могли сделать, чтобы поймать его.

Есугэй посмотрел на потрепанную коробочку, поднял ее на свет, пробежавшись глазами по царапинам и подпалинам. Она не была старой. Возможно, в прошлом, ее содержимое хранилось в более замысловатых хранилищах, как например кость святого в раке.

Открыв коробку, провидец бури высыпал карты на стол и просмотрел их одну за другой. Есугэй мог сказать, что они с Терры, но о предназначении артефактов имел смутное представление. На картах были изображены кубки, мечи, жезлы и монеты. Некоторые демонстрировали образы людей и мифических зверей. Пролистав их, Белый Шрам ощутил исходящее от поверхности слабое тепло — не физическое, но остаточный след потустороннего мира.

Это не удивило его. Любой предмет с Просперо обладал такими свойствами.

Провидец бури долгое время изучал карты. Он разложил их перед собой, складывая в сочетаниях, которые считал подходящими. После чего сложил их вместе и аккуратно вернул в коробку.

— Зачем ты сделал это? — спросил он.

Сидевший напротив Арвида уткнулся взглядом в свои сложенные руки.

— Я подумал, что смогу выбраться.

— Захваченный тобой корабль не ушел бы от флота. О чем ты думал?

— О том, что должен быть выход

Сбитый с толку Есугэй покачал головой.

— Но ты передумал и так и не взлетел. Почему?

— Я бежал. А вот Орзун нет.

Есугэй нахмурился, из-за чего татуировка на темной коже исказилась.

— Не понимаю.

— Я не Ариман. Понимаешь? У меня нет его силы, а если бы и была, то я бы пользовался ею иначе. Я благодарен, поверь, очень благодарен. Но ты пытаешься воссоздать то, что больше не существует.

Есугэй удивился.

— Я никогда…

— Да, это так. Я почувствовал это. Ты хотел привязать меня к своему Легиону. В конце концов, ты бы облачил меня в белое, вручил бы кривой меч и посох с черепом, и вскоре я стал бы говорить на хорчине, как и ты.

Арвида сухо улыбнулся.

— Я не могу забыть своих братьев только из-за того, что они обрекли себя на гибель.

— На Просперо нет больше Легиона, Ревюэль. Нет культов.

— Разве это имеет значение? Имело бы для тебя, если бы сгорел Чогорис и ты был бы последним оставшимся в живых? Я так не думаю.

Есугэй кивнул, признавая его правоту.

— Ты ведь знаешь, я был свидетелем того, как Магнус, Хан и другие заключили союз. Я думал, что его можно воссоздать, даже если твой примарх погиб. Наверное, я был неправ.

Он поднял голову, встретившись с взглядом Арвиды.

— Значит, ты уйдешь? Покинешь нас?

Арвида кивнул.

— Я должен. Не прямо сейчас, и не таким образом. Это было бы… неучтиво.

— Видишь? Ты уже наполовину Белый Шрам.

Арвида засмеялся.

— Не совсем.

— Куда ты отправишься?

— Я вижу тут и там знамения. А помимо этого, ничего.

— Ты легионер, — сказал Есугэй. — И не создан сражаться в одиночку.

— Я долгое время был один.

— Верно, и едва не погиб.

— Я пойму, когда настанет момент. Вы все должны будете понять это.

Есугэй снова взял коробку и задумчиво посмотрел на нее.

— Ты оставил ее для меня.

— Она принадлежала Ариману. Насколько мне известно, из его вещей эта единственная уцелела. Я посчитал, она должна быть твоей.

Есугэй покрутил ее.

— Не знаю. У нее странная тень.

Затем он виновато улыбнулся, словно попрекая себя.

— Но подарок отличный. Я заберу его. Кто знает? Может, однажды она вернется к хозяину.

— Только если сможет проникнуть сквозь пелену. Ариман мертв, как и остальные.

— Мы должны принять это. Но бывают дни, когда мне не верится.

Есугэй убрал коробку.

— Надеюсь, ты сможешь остановиться, брат. Не от чего бегать. Все очевидно.

В ответ на эти слова Арвида насторожился, словно сказанное было не совсем верно.

— Больше никакого бегства, — был его ответ.

Трибуналы приближались к своему завершению. Не избежали наказания и другие подсудимые, как из-за того, что нарушили принципы войны Легиона, так и из-за клятвы на крови. Большинство были включены в состав сагьяр мазан, несущих возмездие, и направлены в подразделения быстрого развертывания, получив координаты для срочного отбытия.

Остальному флоту было дано задание приготовиться к варп-переходу, а перемещения между кораблями ограничили. Время для тренировок Есугэя и Арвиды закончилось, и провидца бури все чаще вызывали для выполнения других обязанностей.

За день до того, как «Буря мечей» отправилась в варп, Арвида спустился на огромные кузнечные палубы корабля. Уровень производства здесь был впечатляющим, станки штамповали оружие непрерывным потоком. Никто не питал иллюзий, что оно не понадобятся.

Легионер Тысячи Сынов нашел магистра кузни — громадного терранина по имени Соногэй. Корвид вынул завернутый в ткань наплечник, что принес с собой, и стянул ткань.

— Это не один из наших, — сказал Соногэй, рассмотрев багровую деталь доспеха.

— Он принадлежит Пятнадцатому Легиону, — пояснил Арвида, указав на эмблему головы ворона внутри звезды. — Я привык носить его. Можно починить?

Соногэй взял наплечник и со знанием дела взвесил его, пробежав глазами по разъемам на нижнем краю. Серворуки крутанулись, выпустив сканирующую иглу-авгур, и по изъеденной поверхности пробежался светящийся зеленый луч.

— Можно, — сказал Белый Шрам. — Если ты мне дашь связующий узел брассара и нагрудник, я смогу сделать так, что он будет входить, как по маслу. Но ты же маг? Я уже сделал наплечник для тебя. Мне приказал задьин арга.

— Он все еще у меня. Отличная работа. Прошу прощения, но этот долгое время хранил меня. В общем, я буду носить его.

Соногэй скептически взглянул на Арвиду. Тот шагнул к Белому Шраму.

— Я бы не стал просить, если бы это было неважно.

Корвид взял наплечник и повернул его эмблему на свет от печи.

— Видишь? Это эмблема моего ордена. Когда я присоединился к нему, то дал клятвы, как и ты. Я знаю, что ты понимаешь меня. Я видел доказательства этого.

Арвида вспомнил об Орзуне, и последнем триумфальном взгляде на лице умирающего воина.

— Я не легионер Белых Шрамов. По правде говоря, я больше не знаю, кто я, но буду придерживаться старых символов, пока не разберусь.

Соногэй разочарованно покачал головой, но все-таки взял наплечник.

— Принеси остальное, — сказал технодесантник. — Я посмотрю, что смогу сделать.

Арвида поклонился.

— Благодарю, — сказал он.

Когда легионер Тысячи Сынов зашагал прочь, вернулся зуд, сильнее прежнего. Арвида подавил желание почесаться.

«Я знал, что Просперо не убьет меня, — иронично подумал он, — но это? После всего, что я вынес, быть погубленным нашим самым старым проклятием?

Арвида оглянулся на поднявшего наплечник Соногэя. Корвид на миг увидел на фоне пламени гордую звезду старого Легиона, окрашенную чернилами и блеском кузни в кроваво-красный цвет.

Она по-прежнему волновала его душу. Даже сейчас, после всего случившегося, он не мог забыть клятвы, данные этому символу.

«Проклятье не одолеет меня, не сейчас. Мне предстоит путь, по которому я буду ступать, как легионер Тысячи Сынов».

Его уверенность росла, по мере того, как думал об этом, так же он поступал в те жуткие дни в разрушенной Тизке. Он найдет способ ускользнуть от него. Где-то будет исцеление.

«Я выдержу. Я выживу. Последний, непобежденный».

Затем корвид Четвертого братства Ревюэль Арвида поднялся по ступеням, ведущим из кузни. Варп-двигатели «Бури мечей» с ревом ожили, возвращая его на войну, к врагу и будущему, которое он еще не научился видеть.

Гай Хейли Венок вызова

Все звали его Убийцей Титана, но сам Лукреций Корвон терпеть не мог прижившееся прозвище. Он был капитаном 90-й роты XIII Легиона, и ему вполне хватало чести, дарованной этим званием.

Здесь, на Марсовой площади, Корвон стоял вместе с братьями, выжившими в боях Теневого крестового похода и разорения Калта. Они построились в десять шеренг по тринадцать воинов, ветераны и вчерашние неофиты, равно не обращавшие внимания на звания и чины. Их объединяло чувство братской близости, стиравшее границы капитулов, рот и миров, из которых они явились сюда. Нечеловечески огромные и грандиозные в полированной боевой броне, воины блистали под ярким солнцем Макрагге обновленными знаками своих побед на службе Легиону.

Корвону не раз доводилось стоять в благородном строю Ультрадесанта, но на этот раз все было иначе. Молот и наковальня войны по-своему изменили каждого из его собратьев, и там, где прежде радовала глаз совершенная идентичность доспехов, теперь встречались все возможные их образцы. Некоторые ветераны даже носили комплекты брони, составленные из разных типов шлемов, нагрудников и поножей. Однако, никто из воинов не мог и подумать о том, чтобы отказаться от доспехов, верно служивших им в самые мрачные дни, и мастера-оружейники тщательно и любовно очистили, и починили снаряжение героев Ультрамара.

Штифты выслуги лет, нестандартное оружие, собранные своими руками доспехи — все это рассказывало о ветеранах больше, чем любая летопись их свершений. Сегодня воинам были разрешены любые причуды, лишь бы те говорили об их победах. Ведь они победили! Всё-таки победили, вопреки всему!

И сегодня их награждали за это.

Даже в столь сиятельной компании Корвон умудрялся обращать на себя внимание. Помогал, конечно, и высокий, относительно генетических братьев, рост, и массивный доспех Марк III «Железный», улучшенный с расчетом на сражения в вакууме, но первым бросалось в глаза нечто иное — геральдические цвета капитана. Синему кобальту пришлось уступить половину места выбеленной кости, как на броне, так и на личном знамени, тоже разделенном на четыре части. Эмблемы Девятого капитула и Девяностой роты были вполне ожидаемы, но из верхнего левого угла на собравшихся смотрел символ, явно взятый не из архивов Легиона.

Это было темно-синее кольцо, усеянное острыми лучами.

Оставшееся пространство заполняли представители каждой из военных сил, собравшихся сейчас на Макрагге — воины трех Легионов, Имперской Армии и ряда других подразделений, а на южной и северной сторонах площади возвышались молчаливыми стражами два «Владыки войны». Сотни тысяч жителей города столпились вокруг, наблюдая за церемонией, и миллионы макраггцев следили за ней на своих экранах. Все они молчали, весь город обратился в слух, готовясь внимать речам примархов.

Трое верных сыновей Императора заняли широкий помост под сенью массивных Врат Титана. Чуть впереди остальных, в самом центре подиума, стоял Сангвиний, возведенный в ранг Имперского Регента. Как и всегда, он сиял собственным светом, но внимательный наблюдатель мог бы заметить тень сомнения на его лице.

Речь Ангела вышла краткой, но его загадочный брат Лев Эль’Джонсон сумел произнести ещё меньше. Возможно, они просто понимали, что сегодняшний день от начала и до конца принадлежит их третьему сородичу, Робауту Жиллиману, повелителю Ультрамара и Тринадцатого Легиона. Сегодня пришел час вспомнить о жертвах, принесенных его владениями, народом и сыновьями. Слова примарха гремели над площадью — десятки имен, десятки битв, десятки героев, рожденных в ужасные времена поражений.

Сначала Жиллиман обратился к смертным храбрецам, неулучшенным мужчинам и женщинам, что противостояли врагу клинком, лазганом и иными, менее явными средствами. Среди них была учительница в схоле, сумевшая вывести триста детей в бомбоубежище, адепт с завода, проработавший десять дней подряд без единой секунды отдыха, после того, как все его коллеги бежали, и единственный выживший из сотни портовых рабочих, отважно атаковавших неприятеля своими сверхтяжелыми погрузчиками.

Все это время Легионес Астартес недвижно стояли в своих шеренгах, час проходил за часом, и тень от южного титана, на время превратившегося в гигантский гномон (1), ненадолго накрыла Корвона и отправилась дальше. Жиллиман не дошел ещё и до половины списка.

Солнце уже опускалось к закату, когда последний из смертных, поклонившись своим царственным повелителям, отошел в сторону, и оруженосец Жиллимана развернул перед примархом новый свиток. Пришло время для Ультрадесантников чествовать своих братьев, чемпионов Ультрамара. Было оглашено первое имя, объявлены славные деяния и награды за них. Прозвучало несколько личных слов от примарха, и воин обновил свои клятвы верности, преклонив колено перед тремя сыновьями Императора.

Руки Корвона сжались в кулаки, и он вспомнил ночь перед празднеством.

Благодаря Жиллиману, «ночь перед» и «ночь после» быстро стали лучшими способами обозначения времени в Макрагге. Пиры и вечеринки следовали за раздачей наград так же неотвратимо, как болты вылетали из ствола после нажатия спускового крючка. Примарх по-прежнему считал жизненно важным для своих сыновей умение смешиваться с простыми людьми, готовя себя к будущей мирной службе. Ко времени, когда закончится война.

Жиллиман не изменял себе даже сейчас, когда всем было ясно, что эта пора никогда не наступит. Думая об этом, Корвон испытывал двойственные чувства. В конце концов, война была всем, что он знал в своей жизни, но капитан все равно грустил от того, что мечта отца угасала так бесповоротно.

Вся Регия Цивитата была отдана устроителям праздника, и в её барочных залах сто тридцать героев старались смешаться с простыми смертными ультрамарцами. Космодесантники возвышались среди них, подобно взрослым, случайно забредшим в детскую комнату для игр, но, в большинстве своем, две ветви человечества неплохо проводили время друг с другом. Примархи, явно по совету Жиллимана, на торжественный прием не пришли — им не удалось бы влиться даже в самую необычную компанию.

Корвон был одет в простой, строгий мундир, но на его широком поясе висели гладий и болт-пистолет. События последних месяцев приучили воинов Тринадцатого к осторожности, поэтому сейчас у главного входа стояли готовые к боюИнвиктские стражи, а подходы к зданию и крышу совместно охраняли преценталианские гвардейцы и братья-легионеры из Первого капитула. Подобные меры обостряли грусть Корвона, поскольку он хорошо знал, как нравилось его примарху по-простому общаться с народом Ультрамара. Жаль, что пастырь все сильнее отдаляется от паствы, хоть и не по своей вине.

Сам Корвон не очень любил общаться с людьми. Точнее, очень не любил.

Но прямо сейчас с ним беседовала какая-то женщина, и капитану волей-неволей пришлось обратить на нее внимание.

— … такого героизма, — закончила она.

— Да, война порождает героев, — глубокомысленно заметил в ответ Корвон и немедленно почувствовал себя полным идиотом. — Жаль, что большинство из них погибает в безвестности.

Женщину не смутила его прямота, похоже, что она не впервые говорила с космодесантником. Честно говоря, некоторым дамам нравилось флиртовать с легионерами, хотя Корвон не смог бы объяснить, зачем им это нужно, даже если бы судьба Пятисот Миров стояла на кону. Для капитана женщины были неразрешимой загадкой ещё до вступления в ряды Тринадцатого, а после у него как-то не возникало желания изучить этот вопрос. Корвон, разумеется, понимал, что стоящая перед ним девушка очень красива и привлекательно одета, но для него это не имело никакого значения.

«— Теоретически: ты ведешь себя как болван. Практически: ты болван», — проанализировал ситуацию Корвон.

— Вас что-то позабавило? — спросила девушка. На её губах играла ироническая улыбка, которая могла означать всё, что угодно, вплоть до сожаления о пропадающей зазря мужественности легионера.

— Да нет, так. Вспомнилось кое-что.

Девушка смотрела на него снизу-вверх, ожидая продолжения.

— Это, в общем, сложно объяснить вот так сразу… — неловко попробовал выпутаться Корвон. Он уже был готов воззвать к старым богам Макрагге с мольбой о спасении.

Хватаясь за соломинку, капитан протянул проходящему мимо них слуге свой кубок, глубокую чашу, сделанную специально для его огромных ладоней. Сосуд, достойный сыновей полубога. К сожалению, кувшин с выпивкой был рассчитан на бокалы смертных, и слуге пришлось почти опустошить его в чашу легионера. Хлынувшая волна напитка омыла стенки кубка, рванулась к краю и, наконец, выровнялась, покрывшись легкой рябью.

«— Это совсем не похоже на ту стену крови, хлынувшую из разбитого корабля, — сдержал мрачные воспоминания Корвон. — Тут намного меньше… жидкости, начнем с этого».

— Вот это порция, — весело заметила девушка. — Если бы я столько выпила, потом целую неделю не могла бы на ноги встать.

Капитан решил, что она пытается разрядить атмосферу. Не похоже, что его поведение её отпугнуло.

— Наш повелитель по-прежнему старается дать нам шанс почувствовать себя частью человечества, — объяснил он. — Меньший объем алкоголя не возымеет надо мной никакого эффекта, а предполагается, что я должен как следует развлечься.

Скрыть раздражение всё-таки не удалось, хотя Корвон и старался. Попробовав напиток, приятно обжигающий горло, капитан узнал в нем крепкий, выдержанный макраггский бренди. Отличный сорт, прекрасный урожай.

— И это поможет вам развлечься, господин?

— Если выпью залпом целый кувшин, возможно.

Женщина задумчиво покачала свой бокал, согревая его в хрупких ладонях. Она все ещё не притрагивалась к бренди.

— И это работает? То, что вы болтаете, пьете вместе с маленькими людьми — это помогает вам почувствовать себя одними из нас?

Корвон оглядел собрание людей и сверхлюдей, одинаково пытавшихся не думать об ужасах снаружи. Они старательно вели светскую беседу, словно небо над Макрагге уже не отливало пролитой кровью, Галактика не была разорвана на части в безумии братоубийства, а весь мировой порядок не перевернулся с ног на голову. И так, словно от их поведения здесь зависел исход войны и возвращение старых добрых времен. Всё это было таким же представлением, как и то, что людям и великанам разливали бренди из одних кувшинов, или то, что для них принесли кресла одинакового цвета и формы, и все делали вид, что не замечают разницы в их размерах.

Капитан посмотрел на девушку снизу-вверх. Она оставалась всё такой же тоненькой и хрупкой. Конечно, это не работает.

— Я один из вас, — ответил ей Корвон, изо всех сил стараясь поверить собственным словам. — Мне кажется, что лучше вообще не забывать о человечности внутри нас, чем пытаться вернуть её после.

— Все знают о ваших подвигах на Астагаре, и я не думаю, что они были бы под силу кому-то из солдат-людей.

Улыбка окаменела на лице Корвона, и девушка, ощутив его раздражение, постаралась тут же исправиться.

— О, нет, нет! Я имею в виду не только вражеского титана, господин. Я вообще не собиралась говорить о той истории, наверняка вас уже измучили ею.

Ещё бы.

— То, как вы помогали людям отстроиться после войны. У меня ведь семья на Астагаре, — объяснила она, и Корвон слегка поклонился в знак сочувствия.

— Жаль, я не смог до конца наблюдать за восстановлением, меня отозвали на Макрагге для завтрашней церемонии. Одной недели хватило, чтобы разрушить Эвритмию Цивитас, но даже сейчас, два года спустя, город все ещё не воссоздан до конца, и, боюсь, никогда уже не будет.

— Он прав, наш господин Жиллиман. — Девушка склонила голову, будто оценивая Корвона. — Вы столь же незаменимы в мирном труде, как и на войне.

— Мы стремимся к этому, — заверил капитан. — Теперь, если позволите, госпожа…?

— Медальина, — ответила она, сделав легкий реверанс.

— Что ж, госпожа Медальина, желаю вам приятного вечера.

Поклонившись на прощание, Корвон начал пробираться через массу героев, вежливо стараясь делать вид, что идет к кому-то определенному. Разумеется, это было не так, капитан искал одиночества, путь к которому вел через высокие двери на балкон. По дороге туда Корвону приходилось отчаянно маневрировать среди множества хрупких препятствий, большую часть которых составляли неулучшенные люди. Возможно, впервые в жизни ему приходилось аккуратно двигаться в толпе.

До этого капитан уделял внимание иным способностям и умениям, например, постоянной готовности к любому повороту событий. Два года назад, когда Корвон ещё не имел представления об истинных масштабах кошмара, обрушившегося на Калт, он всё же знал о предательстве и запустил оперативный отсчет одновременно с тем, как Несущие Слово и Пожиратели Миров появились в системе Астагара.

Встретив бывших кузенов стеной огня, он нашел время поразиться тому, зачем вообще они атаковали Астагар, и столь бессмысленная трата ресурсов возмутила Корвона, чуть ли не сильнее самой измены. Он не знал тогда, что подобное безумное разрушение ради разрушения было главной целью предателей, и пытался понять, какое стратегическое или символическое значение они видят в Астагаре.

Группировка, вошедшая в систему, была сравнительно невелика — пять линейных крейсеров и корабли поддержки, как раз достаточно, чтобы разорить слабо защищенный мир. Теоретически неплохо, но разведка врага допустила серьезный просчет. Они не знали о Корвоне.

Не знали, потому что его не должно было быть там. Капитан направлялся к сборному пункту на Калте, но был вынужден выйти в реальное пространство у Астагара из-за сбоев в работе варп-двигателя на флагманском корабле. Судьба или удача? Корвон не верил ни в то, ни в другое. Он оказался там в нужный момент, и только это имело значение.

Маневры приближающегося противника говорили о готовящейся наземной операции. Что ж, прекрасно. Капитан высадил собственные войска и отдал приказ кораблям атаковать врага и отступить, не ввязывать в затяжной бой. Успешный рейд лишил предателей пяти транспортников Армии, а небольшая флотилия Корвона отделалась царапинами на корпусах. Удовлетворенный результатом, капитан приказал своим кораблям отступать из системы, решив сохранить для будущих боев хотя бы их.

Скромные орбитальные укрепления Астагара ещё немного сократили численность предателей, прежде чем вражеский флот уничтожил их и провел подготовительную бомбардировку основных населенных пунктов планеты. Подобный выбор гражданских целей в качестве главного приоритета потряс Корвона, но, сохранив присутствие духа, он организовал отход населения столицы в убежища за городской чертой. Позже, когда враг приступил к орбитальному десантированию в Эвритмия Цивитас, на улицах уже не осталось никого, кроме шестисот Ультрадесантников и семидесяти тысяч Астагарских легких егерей.

Всё это было в его оперативном отчете. Корвон позаботился о том, чтобы в него попали все детали битвы за Астагар, даже те, в которые он сам не мог поверить.

Добравшись до дверей, капитан понял, что получил краткую передышку. Балкон, на который он вышел, выглядел грандиозно, в привычном для ультрамарской архитектуры стиле полностью окружая верхний этаж Регия Цивитас и опираясь на широкую аркаду. Повсюду Корвон замечал мягко светящиеся разноцветные фонари и жаровни с веселыми угольками, окруженные уютными диванчиками на несколько человек.

Любовь Жиллимана к деталям ощущалась даже в том, что при планировке города отдельное внимание было уделено предотвращению светового загрязнения. Ночное небо над Макрагге должны были освещать только далекие звезды.

Но их не было видно, и небеса мрачно пылали тусклой краснотой. Лишь одна звезда сияла над сигнальными огнями орбитальных станций и боевых кораблей, но в её свете не ощущалось ледяной чистоты. Это был Фарос, ложная звезда, технология ксеносов, озарявшая Макрагге из дальнего космоса.

Подойдя к балюстраде, Корвон бросил взгляд на открывающиеся виды. Во всей Галактике можно было пересчитать по пальцам города столь же совершенные, как тот, что лежал сейчас у его ног. Да, были среди них и более пышные, и, конечно, более оживленные, но ни в одном из городов Империума так не сочетались внешняя красота и внутренняя эффективность, как в Магна Макрагге Цивитас. Корвон глубоко вздохнул, наслаждаясь порядком, воплощенным в зданиях и улицах.

— Вся Галактика должна была стать такой, — произнес голос за его спиной.

Библиарий Тит Прейто присоединился к нему у поручней балкона, облаченный в полный доспех и богато украшенный пси-капюшон, бросающий тень на его лицо.

— Библиарий, — кивнул Корвон.

— Капитан.

— Что ты здесь делаешь, Прейто? Не боишься навредить планам нашего повелителя, распугав народ грохотом керамита и колдовским огнем в глазах?

— Ассасины Альфа-Легиона покушаются на примарха, Конрад Кёрз устраивает погромы на улицах города, наши бывшие собратья сжигают миры в союзе с тварями из-за завесы, а ты думаешь, что люди могут испугаться одного дружелюбного библиария?

— Значит, ты здесь охраняешь отару, — Корвон предложил Титу свой кубок, и тот аккуратно взял его бронированной рукавицей. Доспех библиария тихо гудел, пока он подносил чашу ко рту.

— Называешь меня сторожевым псом? — отпив половину бренди, Прейто возвратил кубок капитану. — И правильно делаешь, надо сказать. Мои таланты, как и умения остальных библиариев, нацелены сейчас на защиту нашего повелителя и его братьев. Три верных сына Императора собрались вместе, не правда ли, заманчивая цель для предателей? А ведь Фарос равнодушно освещает дорогу всем, как союзникам, так и врагам.

Ультрадесантники подняли глаза к ложной звезде.

— Если бы ты знал, какие ужасы гнездятся во тьме…

— Во мне им не укрыться.

— Уверен? — уточнил Прейто.

— Конечно. Да ты ведь уже проверил, не так ли?

Библиарий усмехнулся в ответ, продолжая смотреть на Фарос.

— Так. Ты тот, за кого себя выдаешь, и ты верный сын Ультрамара. Хотя тебя трудно прочесть, и сам ты говоришь немного, капитан Корвон. Закрытый на все замки, а?

— Болтовня утомляет меня. Пусть ею занимаются те, кто находит удовольствие в пустом сотрясании воздуха.

— Этими словами ты напомнил мне Льва.

— Лев — мастер хранить секреты, — покачал головой Корвон. — И, как все скрытные люди, он не позволяет своим намерениям выйти на свет, но при этом требует от остальных прямодушия и откровенности мыслей. Мне же неинтересны тайны и их раскрытие, так же, как и бессмысленные разговоры.

— Значит, для тебя эта вечеринка — неприятная обязанность?

— Верно.

— Что же, каждому свое. Постарайся только не быть слишком в стороне от остальных и смотри на вещи чуть веселее.

— Спасибо за совет, центурион, — ответил Корвон. — Но я всегда соблюдаю правила хорошего тона, как и большинство людей моего склада. Болтуны мелят языками, им некогда остановиться и подумать о том, что кто-то прекрасно себя чувствует в тишине. Чтобы сделать им приятное, мы вынуждены идти вразрез с собственными желаниями, вступать в бессмысленные дискуссии, в то время как болтуны, признаться честно, уделяют нашим ответам не больше внимания, чем вокс-система на цикличной трансляции.

Библиарий вновь усмехнулся, на этот раз громче.

— Ты шутишь, Корвон?

— Мое чувство юмора всегда при мне.

— Прекрасно, — Прейто немного помолчал, чуть рассеянно сжимая в ладонях балюстраду. Керамит скрежетал о камень. — Не хочу тебя задерживать…

— Говори, что у тебя на уме. Конечно, я лишен колдовского дара, но знаю, что ты не пришел бы сюда для разговора о человеческих характерах.

— Разумеется, — согласился библиарий. — Я последовал за тобой, потому что чувствовал, как ты собираешься поступить завтра, на Марсовой площади. И хотел поделиться советом, если ты примешь его.

Корвон вновь окинул взглядом город, задержавшись на габаритных огнях подъемных кранов, заполонивших Виа Декманус-Максимус. Там заканчивалось возведение грандиозного помоста для завтрашней церемонии, но капитан уже не раз задумывался, стоит ли вообще праздновать победы, когда больше ста миров Ультрамара обратились в прах.

— Неудивительно, что ты ощутил мои намерения, — пробормотал он. — Я постоянно думаю только об этом. Что за совет ты приготовил для меня, Прейто?

— Передумать.

— Не выйдет, — покачал головой Корвон. — Я уверен, наш повелитель поймет меня правильно.

— Конечно, он поймет! — воскликнул библиарий. — А вот твои собратья — вряд ли.

— Мои дела говорят сами за себя.

— Наши поступки не всегда говорят правду о том, кто мы на самом деле, Корвон, — возразил Прейто.

Капитан допил бренди и поставил пустой кубок на каменную балюстраду.

— Это меня мало заботит. Я всегда буду верен тому, что сам считаю правильным, и мне не важно, что об этом подумают люди. Доброго тебе вечера, брат.

С этими словами Корвон вернулся в зал.

Обреченный корабль получил несколько прямых попаданий и несся к земле, оставляя за собой огненный след и завывая поврежденными тормозными двигателями на нижней части корпуса. Ещё один лазерный луч прошел на сотню метров в стороне от него и обрушил многоэтажное здание, ударная волна от падения которого тряхнула погибающий транспортник. Несмотря на всю его массу, толчок оказался столь сильным, что корабль накренился ещё заметнее, но экипаж по-прежнему пытался компенсировать опасный угол мощными выхлопами из уцелевших ускорителей. Пытаясь выровнять транспортник по вертикальной оси, они направляли его над Виа Лонгиа к городскому центру, в район плотной застройки.

Корвон видел, что скорость сближения слишком высока, и шансов избежать крушения, теоретически и практически, нет. Как он и ожидал, корабль рухнул, сровняв с землей целые жилые кварталы, и с места падения по улицам умирающего города устремилась плотная волна песка и пыли.

— Докладываю о жесткой посадке вражеского титаноносца!

— Принято, сержант Филлип, — ответил Корвон по воксу. — Я как раз смотрю в его сторону.

Обожженная, темно-коричневая громада упавшего корабля возвышалась над немногими уцелевшими зданиями Эвритмии, поврежденная, но не разрушенная. Более легкие транспортники спускались к поверхности, и, хотя огненные стрелы всё так же пересекали задымленное небо, большинство из них теперь были нацелены сверху вниз. Противовоздушные установки Корвона погибали одна за другой. Просчитав в уме вероятные посадочные векторы кораблей противника, капитан открыл вокс-канал.

— Третий эшелон, выдвигайтесь на южную сторону округа Мнемзины. Предполагаю высадку основных сил. При огневом контакте, удерживайте позиции и ожидайте дальнейших распоряжений. Не наступать, иначе десант свалится прямо вам на головы!

Вокс защелкал сигналами подтверждения. Связь все ещё держалась, но скоро об этом придется забыть.

— Четвертый, седьмой и девятый взводы — за мной. Красс, выводи «Теневые мечи». Посмотрим, что там упало в центре, и, если в транспорте что-то уцелело, исправим эту недоработку.

— Теоретически, капитан, — провоксировал из командного танка лейтенант Апелл, — вы, как старший офицер, должны оставаться здесь, со мной.

— Практически, — ответил Корвон, — я хочу убить парочку ублюдков своими руками.

Возражений не последовало.

— Апелл, смени позицию вместе с оставшимися взводами. Ждите моих приказов.

— Есть, сэр.

Груды камня, оставшиеся от разрушенных зданий, словно ожили. Здесь ждала своего часа половина сил, бывших в распоряжении Корвона. Зарычали многотопливные двигатели, и «Лэндрейдер» Корвона, сдав назад, развернулся и выехал из укрытия, сопровождаемый несколькими взводами космодесантников. Следом за ними показались три сверхтяжелых танка в кобальтово-синей раскраске, их гусеницы перемалывали в пыль обломки домов и сдирали остатки дорожного покрытия.

Отряд Корвона вышел на битву.

Пешие космодесантники бежали в авангарде, и группа быстро продвигалась к центру города. Опустилась неприветливая тишина, символ кратких минут между последним орбитальным залпом и началом первого серьезного наземного наступления. Все больше и больше транспортников опускались на поверхность Астагара, вздымая клубы пыли.

— Я не понимаю этой тактики, — заметил сержант Красс из башни ведущего «Теневого Меча». — Они даже не пытаются сформировать устойчивые плацдармы, а просто валятся с неба как попало. Куда они дели свою выучку?

— Засунули туда же, куда и свою честь! — сообщил по воксу боевой брат Лигустин, специалист девятого взвода по плоским шуткам.

Корвона не менее сильно удивляла небрежность атакующих предателей. На пикт-передачах из первых посадочных зон были запечатлены Пожиратели Миров, выпрыгивающие из десантных капсул, не дожидаясь своих союзников, а обтрепанные подразделения Армии, вылезавшие из своих транспортов, больше напоминали толпу, радостно несущуюся на позиции лоялистов. Потери противника были высоки, что играло на руку Корвону, а его лейтенанты умело направляли резервы XIII Легиона и легких егерей в зоны, где предатели опасно превосходили числом защитников Астагара.

Корвону волей-неволей пришлось делегировать им эту часть стратегии, ему и так приходилось одновременно отслеживать ситуацию на поверхности и на орбите. А теперь ещё и возможное появление на сцене титанов…

Объем вокс-траффика рос с каждой секундой, пока, наконец, передачи не начали непрерывно следовать одна за другой и даже перекрываться. Капитан получал отчеты о потерях, о текущих позициях своих передвижных командных центров, о положении беженцев в бомбоубежищах. Корвон, конечно, хотел бы отсечь большинство сообщений, ограничившись частотами взводов рядом с ним, но его останавливала необходимость видеть общую картину. Постепенно визор капитана заполнился тактическими данными до такой степени, что зона видимости сократилась до узкой полосы, напоминающей смотровую щель в забрале древнего рыцаря. Глабрион и Арат, его телохранители, заметили, как неуверенно ступает командир, и заняли позиции рядом с ним.

Настоящая полоса препятствий из груд разбитых машин, сожженных деревьев и разрушенных зданий заставила Красса направить «Теневые Мечи» кружным путем. Поразмыслив секунду, Корвон принял решение пересечь руины напрямую и как можно скорее выйти к титаноносцу.

— Красс, ищи выход на линию огня для своих танков. Девятый взвод, сопровождайте «Теневые Мечи», остальные за мной.

Просигналив подтверждение, пятнадцать легионеров отделились от основной группы и направились к танкам, которые, развернувшись на месте, скрылись в относительно свободном от развалин переулке.

Через некоторое время Корвон, наконец, выбрался на Виа Лонгиа, главный проспект столицы Астагара. Корабль предавших механикумов рухнул перпендикулярно ей, и километровый корпус пропахал новую улицу через пять кварталов. Нос транспортника покоился на мостовой, окруженными горами вывороченного камня, а высокая, сгорбленная верхняя часть казалась изломанной. Неуправляемая посадка перебила хребет корабля.

Сражение в городе становилось все более ожесточенным, часть пикт-каналов и вокс-передач из зоны боев уже отключились.

— Утрачен контракт с Верулом! — сообщил лейтенант Апелл. — На северном фронте сложное положение, предполагаю, что он погиб.

— Принято, — ответил Корвон. — Оцени ситуацию на месте. Передаю тебе командование подразделениями Верула.

Теперь у него осталось только два командных танка. Верна ли была его теоретическая оценка, что мобильность на поле боя окажется более выгодной, чем относительная безопасность управления войсками из бункера? Предсказать развитие ситуации оказалось невозможно, никакой опыт прежних боев не в силах был подсказать Корвону, как лучше уничтожать его собственных родичей-легионеров. Приходилось импровизировать.

Ультрадесантники осторожно подбирались к рухнувшему кораблю.

— Внимание, Красс, Апелл! Приближаюсь к транспортнику механикумов, признаков присутствия противника не наблюдается.

По развалинам Виа Лонгиа они подобрались вплотную к дымящемуся борту корабля. Оценив обстановку, Корвон решил рискнуть и обойти транспортник спереди, взяв с собой один из взводов.

Корабль лежал, накренившись примерно на десять градусов, на корпусе были хорошо видны следы жесткого входа в атмосферу и обстрела с земли. Языки пламени, лизавшие транспортник, понемногу перекидывались на близлежащие здания, но в целом вокруг царила тишина. Уцелевшие высотные дома приглушали грохот далеких взрывов и вой садящихся кораблей.

— Может, машины внутри уничтожены? — предположил Глабрион.

— Сомневаюсь, — ответил молодому воину Арат. — Я видел что-то подобное во время приведения Коралана к Согласию. Титаны там невредимыми выходили из пылающих обломков кораблей.

— Не похоже, чтобы двери…

Корвон резко поднял руку, и взвод бросился в укрытия среди развалин.

— Слышали? — спросил капитан.

Изнутри транспортника донесся громыхающий звук.

— Теоретически, двери могло заклинить, — прокомментировал Арат. — Без поддержки механикумов, единственное практическое решение для титанов — пробить дорогу наружу силой.

— Красс, приготовиться! — скомандовал по воксу Корвон. — Видишь цель?

— Никак нет, сэр, Виа Макраггиа заблокирована, мы прорываемся прямо через здания в сторону Платеа Лата!

— Вы направляетесь к Агоре?

— Да, сэр, оттуда у нас появится хороший обзор вдоль Виа Лонгиа!

— Двигайтесь так быстро, как позволит ландшафт, — посоветовал капитан. — И смотрите по сторонам во все глаза, там особо негде укрыться.

— Сэр… — начал Арат.

Двери в грузовой отсек транспортника задрожали от могучего удара изнутри.

— Отходим! — приказал Корвон.

Ультрадесантники отступали повзводно, вдоль Виа Лонгиа. Уже неподалеку от зоны падения город начал казаться странно невредимым, если не считать густого слоя пыли на всех поверхностях и выбитых стекол, хрустящих под ногами легионеров. По их следам, из брюха вражеского корабля, доносился рев, весьма подходящий пойманному в клетку дикому зверю.

— Это ведь не совсем нормально, да? — спросил Глабрион.

— Фокусы. Психологическая война, вот и всё, — уверенно ответил Арат. — Некоторые Легионы Титанов вытворяли такое во время приведений к Согласию, рычали, ревели… Местные от этого обделывались.

— Не высовываться! — предупредил Корвон. — Красс, ты на позиции? Слышишь, что здесь творится? Мне это сильно не по нутру.

Звуки ударов изнутри слились в непрерывный грохот, словно запертый в палате скорбного дома безумец молотил в дверь, требуя выпустить его. Наконец, с визгом раздираемого металла, появился гигантский цепной кулак, сопровождаемый пучками искр и каплями алой жидкости.

Глабрион судорожно вздохнул.

— Смотрите, это же…

Остатки дверей вывернулись наружу, и водопад крови хлынул из недр корабля, омывая здания по обеим сторонам улицы. Алая стена, семи метров высотой, гонимая жестоким, звериным воем, неслась по Виа Лонгиа в обоих направлениях, пятная стены до второго этажа.

Легионеры бежали, но недостаточно проворно, и Корвона вместе с остальными сбило с ног могучим течением.

К счастью, алая волна схлынула так же быстро, как и появилась. Ультрадесантники, целиком измазанные в крови, начали осторожно подниматься на ноги там, куда их занесло потоком. Корвон попытался протереть линзы шлема, звеня бронированными пальцами о поверхность проводящего кристалла.

— Доложить обстановку!

— Троном клянусь… — доложил Глабрион.

Изуродованный «Разбойник», гремя безжизненными конечностями и развороченной кабиной, рухнул на Виа Лонгиа. Вслед за жертвой из сокрушенных дверей показался убийца.

Чем бы ни было это создание, назвать его титаном не решился бы никто. Ужасные изменения исказили облик боевой машины, на месте кабины возник медный череп, изо лба которого росли закрученные назад рога, проходящие над краем панциря. Создание двигалось с плавной грацией, чуждой любому механизму, длинный, гибко сочлененный металлический язык метался среди стальных зубов размером с хороший меч, а хвост из того же материала обвивался вокруг ног. Бывший «Владыка войны», очертания которого ещё угадывались в чудовище, рывком высвободился из остатков дверей, и, топча могучими ногами сокрушенного родича, с размаху врезался в постройки напротив, снеся их в лавине камня и пыли.

— Красс! — заорал Корвон.

— Все ещё не на огневой позиции, сэр!

Голова измененного титана повернулась туда-сюда, будто бы принюхиваясь. Вдруг, испустив совершенно неземной, громогласный рев, чудовище повернулось и бросилось на запад, прочь от упавшего корабля, снося на своем пути одно здание за другим.

Корвон, распростертый в грязной луже крови — последе перерожденного титана — смотрел ему вслед.

— Что сотворили эти безумцы? — не веря своим глазам, повторял Арат. — С чем мы сражаемся?

После беседы с библиарием, Корвон некоторое время пробовал наслаждаться вечером, переходя из комнаты в комнату, из залы в залу, пока не понял, что его перемещения отвечают образцу, применяемому при зачистке зданий во время боя.

В бальной зале он немного посмотрел на танцующих, в других помещениях не было ничего интересно, кроме столов, уставленных едой. Зато вокруг них, как и следовало ожидать, собралось намного больше легионеров, чем на танцах. Все присутствующие на празднестве братья знали Корвона, если не лично, то по его делам, и приветствовали капитана, кратко, но с уважением. Что касается неулучшенных людей, то Корвон вступал с ними в вежливые беседы, если не успевал убежать.

— Говорят, вы убили титана, — обычно начинали они.

— Не я, а мои люди. Мои люди убили его, и это был не титан.

Как правило, это разочаровывало собеседников, но капитан не собирался распространяться о событиях на Астагаре. Пусть другие рассказывают историю Корвона, у него не было желания хвастаться подвигами.

В какой-то момент ему попался на глаза капитан Вентан, Спаситель Калта и новый фаворит Жиллимана, увлеченно беседующий с какими-то чиновниками. Грудь космодесантника пересекала широкая орденская лента, усыпанная многочисленными наградами. Адъютант Вентана, в котором было что-то неуловимо сержантское, развлекал рядом другую группу гражданских, прямо-таки лопающихся от смеха и обожания. Корвон не отказался бы позаимствовать чуточку их таланта к ведению светской беседы.

Наконец, капитан поймал одного из слуг и, позаимствовав у него два полных кувшина бренди, опустошил их один за другим так быстро, как только позволяли правила хорошего тона. Несколько минут Корвон наслаждался приятной легкостью небольшого опьянения, пока сверхчеловеческий обмен веществ космодесантника не очистил его тело от алкоголя.

— Брат-капитан, — поприветствовал его неизвестный Ультрадесантник с сержантскими знаками различия на вороте мундира.

— Брат, — кивнул Корвон.

— Сержант Туллиан Аквила, 168-я рота, — представился незнакомец, протягивая руку.

— Лукреций Корвон, 90-я рота, — капитан обхватил предплечье Аквилы в воинском рукопожатии.

— О, я знаю, кто вы, сэр. Просто не мог не подойти и не поприветствовать вас. Я ведь знаю, что такое титаны, угодил в самую гущу их сражения в Итраке, на Калте. Ваша победа на Астагаре глубоко восхитила меня и всю роту… то, что от неё осталось, по крайней мере. Все ребята говорят, что, будь вы в Итраке, многие уцелели бы. Если бы только у нас было больше таких воинов, как вы и капитан Вентан…

Корвон поднял руку, останавливая Туллиана.

— Прошу, не смущай меня. Мы все идем в бой за Макрагге.

— Мы идем в бой за Макрагге, — машинально ответил Аквила.

— И, если ты здесь, то тоже неплохо показал себя, верно?

— Так мне все говорят, — пожал плечами сержант.

— А ты им не веришь?

Следующие слова дались Аквиле с большим трудом.

— Я сражался изо всех сил, но не надеялся, что нам удастся выжить. Я почти отчаялся. Это было недостойно того, чему учил нас примарх.

— Странно было бы не отчаяться в то время и в том месте, — спокойно ответил Корвон.

Сержант покачал головой.

— Но это означает, что завтра я буду вознагражден за свои сомнения так же, как и за победы. Это сложно принять.

— Если повелитель Жиллиман избрал тебя для почестей, будь уверен, ты достоин их.

— Возможно, но память о сомнениях останется со мной навсегда.

— Не имея сомнений, как мы сможем выстраивать и проверять надежные теории? — спросил Корвон. — Лишившись сомнений, мы погибнем от собственной самонадеянности.

Эти рассуждения явно успокоили Аквилу.

— Скажите, сэр, а вы когда-нибудь отчаивались?

Корвон смотрел на него с каменным лицом.

— Честно? Нет. Ни на секунду.

Оперативный отсчет перевалил за шесть суток. Встретив мощное сопротивление со стороны подразделений Корвона, предатели перешли к неторопливой осаде города. Необъяснимым казался их отказ от разрушения столицы Астагара орбитальной бомбардировкой, но бывшие братья по-прежнему не предпринимали ничего масштабнее вылазок, прощупывающих слабые места в обороне Ультрадесантников. Слабых мест не было.

Корвон и его старшие офицеры собрались вокруг стола в пустом бункере, с потолка которого после каждого артиллерийского удара по городу сыпались целые мешки пыли, покрывая всё и вся серым пологом. Пыль засоряла когитаторы, гололиты вместо четких изображений выдавали искрящиеся пучки ломаных линий, так что космодесантникам пришлось разжиться бумажными картами местности.

— Теоретические предложения имеются? — спросил Корвон. — Напомню условия: у нас нет собственных титанов, а тяжелым танкам за этой тварью не угнаться.

— Оно словно чует «Теневые Мечи» и убегает от них, — пояснил Апелл.

— И правильно делает, — проворчал Арат.

— У нашей бронетехники скоро будут другие заботы, — сообщил по воксу лейтенант Секст, отрезанный в городе со своими отрядами. — Разведчики доносят о готовящейся танковой атаке. После гибели Верула тяжелые транспортники противника садятся, не встречая сопротивления. Собрав силы, они смогут одним ударом положить конец осаде и прикончить нас.

— Странно, почему они не дождались подавления нашей ПВО и послали уязвимый титаноносец чуть ли не впереди всех, — указал Апелл.

— Его груз, как видишь, не столь уязвим, — мягко ответил Корвон. — Он движется быстрее любой боевой машины, виденной мной. И ещё… оно кажется совершенно неразборчивым в тех разрушениях, что обрушивает на Эвритмию Цивитас. Враг, братья мои, больше не играет по правилам, даже если это правила здравого смысла.

Горький смешок Ультрадесантников утонул в грохоте очередного, на этот раз весьма близкого, взрыва на поверхности. Осыпанные штукатуркой легионеры машинально взглянули вверх, на болтающиеся осветительные полосы.

— И как же нам прикончить этого проклятого титана без «Теневых Мечей»? — спросил Корвон.

— Это уже не титан, а что-то совсем иное, — пробормотал сержант Домициан.

— После этих… изменений, он ведет себя как животное, а не как машина, — согласился Глабрион.

— Всё так, — кивнул Арат. — Возможно, нам стоит сосредоточиться на Семнадцатом Легионе. Будем надеяться, что тварь слишком тупа, чтобы оказывать им эффективную поддержку. Сначала разберемся с предателями, потом займемся зверем, когда он останется один, и будет уязвим…

— Что ты сказал? — вдруг вскинулся Корвон.

Арат явно опешил.

— Я не хотел…

— Нет, нет, насчет охоты?

— Арат не говорил про охоту, он назвал титана «зверем», сэр, — пояснил Глабрион.

Корвон кивнул, отряхивая карты от пыли.

— Нам нужно свалить этого титана. Он — ключевая фигура в наступлении противника, если не тактически, то психологически уж точно. Похоже, эти фанатики из Семнадцатого смотрят на него как на идола, и, если титан окажется в опасности, то часть их сил наверняка, сломя голову, бросится в город спасать его. Разумеется, это кончится для них скверно. Что до самого титана, то все это время мы пытались найти практический способ его уничтожить, исходя из неверных теоретических посылок. Арат прав, это уже не машина, по крайней мере, не такая, с какими мы сталкивались прежде. Но нам доводилось убивать зверей. И мы устроим ему западню.

Его палец на карте указывал в район Форума Конора, одной из городских площадей.

— ФЕЛГААААААААААААААСССТ!

Никто уже не обманывался видом внешних динамиков титана — чудовище обрело собственный голос. Дьявольский, оглушающий шепот, порыв гнилого ветра из разверзшегося склепа. Имя, которое скандировал этот голос, не соответствовало ни одному из идентификационных кодов «Владыки войны».

— Сейчас! — отдал приказ Корвон.

На экранах внешнего обзора его «Носорога» астагарские солдаты выскочили из укрытий и со всех ног устремились прочь от наступающей твари. Каждый из них, пробежав примерно восемьдесят метров, сворачивал в сторону и пропадал из виду, передавая эстафету следующим бойцам. Титан, явно увлеченный погоней, вертел рогатой головой, пытаясь уследить за столь мелкими целями.

— Давай, давай, давай! — подбадривал Корвон. — Он заглотнул наживку!

— ФЕЛГААААААААААААААСССТ!

Измененный титан направил свои гигантские лазбластеры в сторону убегающих солдат, и оглушительные раскаты грома прокатились над городом, сопровождая расколовший небеса поток убийственного сфокусированного света. Вторичные ударные волны перегретого воздуха выбивали стекла в домах и переворачивали остовы гражданских машин по обе стороны улицы. Несколько солдат попали под лазерные лучи и испарились на месте, остальные были отброшены на десятки метров с раздавленными избыточным давлением внутренними органами.

— Ну же! Ну! — повторял Домициан, занявший позицию на площади Конора, приблизительно в четырех километрах от текущих координат титана.

— Он придет к тебе, — бросил Корвон. — Терпение.

Чудовище сопровождали полурота Семнадцатого Легиона и бронетанковая группа, составленная, по её виду, из всего, что попалось под руку. Предатели постоянно бубнили какие-то молитвы, от которых капитану хотелось скрежетать зубами — звук, казалось, доносился из ниоткуда и отовсюду одновременно.

Впрочем, подобный фанатизм делал Несущих Слово легко предсказуемыми. Вот и сейчас, половина из них отделилась от основного отряда, собираясь атаковать подразделение «Теневых Мечей», думая, что тем самым защитит своего идола. Но на этот раз, Корвон не собирался использовать танки для атаки на титана, напротив, они оставались на позиции и ждали предавших легионеров, марширующих прямо на их сверхмощные пушки.

План пока что работал. Увлекшись охотой, «Фелгаст» перешел на бег, обгоняя пехоту и бронетехнику поддержки.

— Сэр, он движется слишком быстро для наших смертных солдат.

— Легкие егеря, внимание! — передал по воксу Корвон. — Отступайте в точки сбора! Займите позиции для последующей атаки наземных сил противника. Ударная группа «Альфа», приготовьтесь штурмовать осадные укрепления врага в третьем квадрате, по моему сигналу.

Он повернулся к своему водителю.

— Готов, Красс?

— Так точно, сэр.

Капитан внимательно следил за сотрясающим землю продвижением титана. Тысяча метров, семьсот метров…

— Давай!

Красс навалился на рычаги, и бронетранспортер вырвался на волю из своего укрытия в витрине разрушенного магазина, сшибая бортами уцелевшие декоративные колонны. Высунувшись из люка стрелка, Корвон направил луч прожектора прямо в морду чудовища.

— ФЕЛГААААААААААААААСССТ!

Титан разразился очередями неприцельного огня, снося здания вокруг Ультрадесантников.

— Отлично, сержант, мы завладели его вниманием!

Корвон знал, что Красс — лучший из танкистов под его началом, мастер во всем, что касалось сражений на бронетехнике, но вождение боевых машин было его главным даром. Сержант вел «Носорога» на максимальной скорости. В городах Ультрамара прокладывали широкие и прямые улицы, но Виа Палатина несколько сузилась с тех пор, как по её краям начали рушиться здания, а оставшееся свободное пространство занимали остовы гражданского транспорта.

Корвон жестко врезался грудью в обод люка, когда Красс на полном ходу протаранил выгоревший дотла трамвай, уклоняясь от выпущенной титаном ракеты. Чудовище, разгоняя густой утренний туман, безудержно гналось за ними, сокрушая на своем пути колоннады, украшавшие Виа Палатина.

Впереди лежал Форум Конора, огромная рыночная площадь, вымощенная мрамором, узоры которого скрывались под толстым слоем пыли. На каждом углу возвышались прекрасные статуи давно умершего короля-воина, давшего ей имя, и широкие спуски вели вниз, к подземной развязке магистралей. Если бы «Фелгаст» следовал элементарным тактическим нормам, то никогда бы не решился войти в столь опасную зону.

Но для чудовища, в которое превратился «Владыка войны», тактические нормы не имели смысла.

Копье света вонзилось в бок «Носорога» в тот самый момент, когда его гусеницы уже коснулись площади, и бронетранспортер отбросило на тротуар, где он и замер, врезавшись в один из окружавших площадь пассажей с магазинчиками. Взревев, титан замедлился и начал осторожно приближаться к своей жертве.

Выругавшись, Корвон нырнул внутрь «Носорога». Языки пламени вырывались из водительского отсека, Красс тихо стонал, зажимая рану на шее.

— Отстегни ремень! — скомандовал Корвон. — Семнадцатый взвод, заманивайте титана на площадь. Выполнять!

Выбив боковую дверцу, капитан вытащил Красса наружу, и, обернувшись, увидел, что «Фелгаст» смотрит на них, выступая из тумана подобно монстру древних легенд. Корвон готов был поклясться всеми старыми богами Макрагге, что медный нос чудовища принюхивался к Ультрадесантникам.

Рубиновый лазерный луч вонзился в пустотные щиты титана, заставляя их покрыться какой-то маслянистой рябью. Стреляя на ходу, зверь развернулся, отыскивая источник возможной угрозы, и Корвон использовал краткую передышку, чтобы оттащить раненного сержанта за одну из рухнувших колонн.

Гигантская нога титана вступила на площадь, накрывая её своей тенью.

— Сейчас! — выкрикнул капитан в вокс-канал.

Вспышки взрывов расцвели по краям площади, и по броне Корвона простучали дождем куски феррокрита. Капитан, пряча голову, старался прикрыть своим телом Красса, и возможно, спас его, приняв спиной особенно крупный обломок. Индикаторы угрозы на экране визора тут же взлетели в красную зону, а в наушниках шлема зазвенели сигналы тревоги. Движениями зрачка Корвон заглушил их один за другим, одновременно анализируя урон. Пострадала силовая установка его доспеха, из трещины в левом теплоотводнике хлестал охладитель, и отмечающие его уровень полоски на визоре уже упали до опасных отметок.

Наконец, дождь из обломков прекратился, и капитан смог поднять голову.

Странные динамики «Фелгаста» трубили во встревоженном унисоне с новым голосом титана. Стабилизаторы выли, сопровождая дерганые повороты корпуса, пока чудовище пыталось восстановить равновесие. Мучительно медленно, титан кренился к земле, не находя прочной опоры для многотонных ступней.

Взрыв обрушил часть площади Конора, открывая свету многочисленные слои подземных строений, в которых увязла одна из ног рычащего от ярости, щелкающего медными челюстями «Фелгаста». В гневе он разряжал орудия, сокрушая грандиозные здания Администратума по краям Форума. Корвон напряженно следил за падением титана.

Вдруг металлический хвост чудовища метнулся по площади, взметая бурю пыли и обломков, и, щелкнув кнутом, обвился вокруг постамента статуи короля Конора, поблизости от Корвона. Памятник сдвинулся с места, прополз чуть вперед … и замер. «Фелгаст», зависший над пропастью, начал постепенно выпрямляться, и из его механического нутра загремел демонический хохот.

— Не высовывайся! — приказал Корвон сержанту Крассу, пристегивая болтер к бедру на магнитный замок. — Взвод «Калорем», держать позицию, остальные ко мне!

Космодесантники один за другим выбегали из укрытий. С тыла, со стороны Виа Палатина, доносились звуки перестрелок — отделения поддержки «Фелгаста» приближались к площади, пробиваясь через заграждающие отряды лоялистов.

— К статуе! К статуе! — кричал Корвон.

Он и сам несся к ней изо всех сил, набирая скорость, кажущуюся немыслимой для воина в тяжелой броне. Не замедляясь ни на миг, капитан с разбега врезался в пьедестал и на секунду ослеп, когда экран визора покрылся шипящими помехами. Тут же вновь взвыли сигналы тревоги, остатков охладителя уже не хватало для поддержания температуры внутри доспеха на безопасном уровне. Корвон не обращал на них внимания, рассчитывая, что отделается в худшем случае тепловым ударом.

— Навались, братья!

Другие Ультрадесантники врезались в статую, толкали её, кряхтя отнапряжения, их сабатоны скользили по обломкам на краю площади. Брат Весторий, с гладием в руке, в прыжке ухватился за хвост монстра и начал рубить ребристый сплав металла и плоти. Из появившихся ран брызнул расплавленный металл, заливший визор Вестория, но он не останавливался.

— Толкай! — надрывался Корвон. — Толкай!

Вокруг статуи уже не осталось свободного места, поэтому прибежавшим последними Ультрадесантникам приходилось упираться в спины боевых братьев, или подсовывать им под ноги большие обломки колонн в качестве упоров.

— Толкай!

Выстрелы из легкого оружия уже звучали на самой площади, на броне легионеров начали вспыхивать искры рикошетов, сопровождаемые дикими воплями солдат из отрядов поддержки XVII Легиона. Арьергардные взводы Корвона выдвинулись наперерез противнику, ведя огонь из болтеров, и влажные хлопки разрывов масс-реактивных снарядов гулко зазвучали в тумане. Интенсивность неприятельского огня указывала на то, что численность противника выше, чем предполагал Корвон.

— Толкай!

Статуя покачнулась, и несколько легионеров от неожиданности потеряли равновесие.

— Пошло-пошло! — радостно закричал кто-то из задних рядов. Вокс Корвона терзал его уши какофонией запросов от, казалось, каждого лоялиста на Астагаре, но у капитана просто не был сил отвечать им.

— Толкай!

Оскверненный титан все ещё пытался выбраться из западни, отчаянно дергая свободной ногой в поисках надежной опоры. Медлить было нельзя. Несколько Ультрадесантников, откопав в развалинах длинную балку, с размаху воткнули свою добычу в появившуюся щель между краем пьедестала и покрытием площади.

— Навались на рычаг! — хрипел Корвон. — Ну, разом!

Статуя опрокинулась с диким скрежетом, и король Конор, свергнутый с рухнувшего пьедестала, раскололся о каменные плиты на площади своего имени.

Лишившись последней опоры, «Фелгаст» издал жалобный вой и повалился наземь. Оказавшись между неровным краем проделанной взрывом ямы и корпусом самого титана, его пустотные щиты схлопнулись в треске разрядов, от которых заискрились мечи и силовые доспехи Ультрадесантников. Колосс рухнул, пробив несколько уровней подземных строений, его усыпанные орудиями руки безнадежно застряли в развалинах, а медный череп оказался на одном уровне с площадью.

Они повалили титана.

Одна из ног монстра, вывернутая под неестественным углом, торчала сзади, другая глубоко ушла под землю. Судя по надсадному вою механизмов, он все ещё пытался выбраться, но безуспешно. Хвост «Фелгаста», бешено метавшийся по площади, сбил с ног троих космодесантников и с жутким хрустом впечатал их в развалины.

— Отойти от хвоста! Приготовиться к отражению наземной атаки!

В клубах пыли Корвон заметил движение теней со знакомыми очертаниями. Приближалась вражеская бронетехника, но это мало беспокоило капитана — на узких улицах она скорее была мишенью, чем угрозой. Теоретическая неподготовленность, практическая слабость и общий идиотизм XVII Легиона очень четко проявились в последние дни. Подтверждая мысли Корвона, передовой танк Несущих Слово подставил бок бронебойной ракете и замер, полыхая огнем из люков. Погибшая машина надежно перегородила остальным дорогу к площади.

Во мгле появились и другие тени — легионеры в силовой броне. Вот их уже не стоило сбрасывать со счетов, но, самое главное, они теперь были здесь, а не оставались снаружи, пытаясь выкурить Ультрадесантников. План Корвона работал, враг втягивался в городской бой.

— Взвод «Калорем», уничтожить цель! Уничтожить, немедленно!

Отряд тяжелой огневой поддержки вышел из укрытия во внутреннем дворике, с противоположного бока поверженной демонической машины. Её глаза из бронестекла, под низкими медными бровями, обжигали ненавистью приближающихся легионеров, орудия на панцире бесполезно ворочались, а громадная челюсть лязгала по земле, словно пытаясь укусить.

Пятеро космодесантников нацелили в голову чудовища громоздкие мелта-пушки, выставленные на максимальную мощность. Рев расплавляющего металл оружия оглушил Корвона на другой стороне площади.

Титан завопил, и Ультрадесантники выстрелили снова.

— Машины от боли не кричат, — заметил кто-то.

Вопль затих, «Фелгаст» корчился в яме, заглушая звуки боя грохотом своей агонии. Движением зрачка Корвон подключился к пикт-потоку со шлемов взвода «Калорем», и его глазам предстала остывающая лужа расплавленной меди на месте головы титана. Не было видно ни следа принцепса или модератусов, как и кабины управления — только жилистая органическая масса, пронизанная бесформенными полосами металла. Корвон отключил изображение.

— Хорошо сработано, — сказал он, вытаскивая гладий. — Выдвигаемся к восточной стороне площади. Приготовиться к атаке Семнадцатого Легиона. Ударная группа «Альфа», начинайте штурм. Мы идем в бой за Макрагге!

— Капитан Лукреций Корвон! Девяностая рота, Девятый капитул. Выйти из строя!

Корвон подошел к помосту. Он не ведал страха, но собрание полубогов кого угодно привело бы в замешательство, и особенно тяжело было не отводить взгляда от прекрасного и грозного облика Сангвиния.

Дойдя до края ковровой дорожки, на последней ступени к подиуму, капитан преклонил колено перед своим господином.

— Подними глаза, капитан.

Корвон с трудом исполнил приказание.

Робаут Жиллиман смотрел на него с теплой отцовской гордостью.

— Для тебя, сын мой, уготованы великие почести.

Примарх протянул руку, забирая с бархатной подушки лавровый венок, так искусно выкованный из металла, что, казалось, он был сплетен из свежесрезанных листьев.

— Венок Вызова! — провозгласил Жиллиман, подняв его над головой так, чтобы видел весь мир. — Одна из высочайших наград Легиона вручается Убийце Титана, спасителю Астагара, капитану Лукрецию Корвону!

Его сын склонил голову, и примарх опустил на нее венок, с легким щелчком магнитного замка обхвативший шлем капитана.

— Я разделяю эти почести со своими людьми, повелитель, — сказал Корвон.

— Ты хорошо руководил ими, капитан. Награждая тебя, мы награждаем их всех.

В воздухе повисло ожидание, сменившееся напряженным молчанием.

— Ты ничего не забыл, капитан? — спросил, наконец, Лев.

— Что именно, мой господин? — поинтересовался в ответ Корвон.

— Все, награжденные до тебя, обновили затем свои клятвы Легиону и Империуму. Сделаешь ли ты то же самое?

— Нет, мой господин.

Всем собравшимся показалось, что мир затаил дыхание.

Лицо Эль’Джонсона окаменело. Сангвиний с интересом смотрел на происходящее.

— Так ты, значит, предатель? — уточнил Лев.

Корвон вытащил гладий, и космодесантники на подиуме немедленно взяли его на прицел, но Жиллиман жестом остановил их. Капитан держал меч высоко над головой, плоской стороной клинка на раскрытых ладонях.

— Я не стану обновлять свои клятвы, господа мои, ведь обеты Ультрадесантника вечны и неизменны. Я не желаю, подобно моим бывшим братьям-предателям, отказываться от торжественных обещаний. Я уже присягал служить Империуму, Императору, Легиону и всему человечеству, и во исполнение этих клятв, вы, господа мои, вправе приказывать мне и моему мечу, пока смерть не освободит меня от данного слова. Вы просите меня обновить то, что не нуждается в обновлении, ибо Ультрадесантник клянется раз и навсегда. Принеся обет вновь, я признаю, что в моей прежней клятве была неточность, имелась слабость, но это не так. Слабости нет, ни в моей руке, ни в моем разуме, ни в моем слове. Я — Ультрадесантник, и я иду в бой за Макрагге, и за Императора, и так будет впредь, ибо я дал слово. И мне не нужно делать это вновь.

Размеренные хлопки облаченных в броню рук прервали последующее молчание. Жиллиман, сам Жиллиман, аплодировал речи Корвона.

— Отлично сказано, сын мой, отлично сказано!

— Это дерзкие слова, брат, — недовольно заметил Лев.

— Благородные слова, — возразил Жиллиман. — Капитан Корвон, верни меч в ножны.

Лауреат выполнил приказ отца, и примарх положил руку ему на плечо.

— Поднимись, сын мой. Встань лицом к лицу со своими братьями.

Обернувшись, Корвон взглянул на собравшихся воинов верных Легионов. Он вспомнил, что Прейто говорил ему прошлой ночью, и понял, что за бесстрастными визорами шлемов могут скрываться лица братьев, недовольных его поступком. Его это по-прежнему не заботило.

— Вы слышали его речь, воины Тринадцатого? — спросил Жиллиман. — Внемлите ей, ибо она истинна. Честь нашего Легиона останется безупречной! Мы идем в бой за Макрагге!

Ответный возглас раскатами грома пронесся над Марсовой площадью.

— Вернись к своим братьям, Лукреций.

— Стой! — произнес вдруг Лев, и Корвон обернулся к нему.

— Мне известно, что традиции Тринадцатого Легиона позволяют капитанам самим выбирать геральдические символы и цвета, но твой личный знак, по нынешним временам, кажется несколько… вызывающим. Могу ли я узнать, почему ты по-прежнему носишь его? — спросил примарх.

Слова Эль’Джонсона отозвались в голове Корвона проблеском полузабытых образов. Эйдетическая память космодесантников была чудесным даром, но взимала с них высокую цену — все воспоминания, приобретенные до восхождения в ряды Легиона, тускнели и рассыпались осколками. Ещё одна ирония в жизни, и без того полной невеселых шуток, заключалась в том, что Корвон легко мог вспомнить любую виденную им смерть боевого брата, любой кошмар войны, с полной, болезненной четкостью. При этом воспоминания детства, того краткого времени, когда капитан был полноценной частью защищаемого им человечества, обратились чередой выцветших картин, смутных и неясных.

Но именно их Корвон ценил превыше всего, а одно в особенности.

Двор в поместье его отца, сто двадцать лет тому назад. Хлопают на ветру флаги цвета выбеленной кости, гордо несущие эмблему Дома Корвонов — кольцо, усеянное острыми лучами, стилизованное темно-синее солнце, сверкнувшее из-за облаков.

Его отец станет последним, в чью честь развевались бело-синие флаги. Лукреций — его единственный сын, и другим уже не суждено родиться.

При всех недостатках естественной памяти, она скрывала в себе чудеса, на которые не был способен холодный, математически точный разум легионера. Вот и сейчас, Лукреций с необъяснимой живостью ощутил, как ветер играет его волосами, как обнаженные руки покрываются мурашками — осень в тот год вышла прохладной, и вихри, задувавшие с гор, несли в поместье дыхание вечных снегов. Нечто глубоко человеческое было в том, как пробуждалось это воспоминание, нечто такое, что почти безнадежно терял каждый легионер после своего вознесения.

Его отец, гордый отпрыск древнего и могущественного рода, стоял перед ним на коленях. До этого дня Корвон никогда не видел ничего подобного, даже на старых пиктах, запечатлевших возвращение Саластро в лоно Пятисот Миров.

— Сын мой, Лукреций, ты покидаешь нас, и об этом я скорблю.

Отец обхватил Корвона за плечи, и в его голосе появились дрожащие нотки.

— Но я горжусь тобой. Даже зная, что род наш прервется, я горжусь тобой.

Мальчик не мог вымолвить ни слова. Да и что ему было говорить? Как он мог быть сильным и храбрым для далекого Императора, если его отец, самый могучий из людей, плакал, прощаясь с ним?

Корвон-старший смотрел в глаза сына, словно пытаясь отыскать там лицо человека, которого ему не суждено будет узнать. Лукреций знал, что запомнит этот миг до самой смерти — теплые руки отца на детских плечах, холодные пальцы ветра на коже.

Прошла вечность, и, последний раз обняв сына, отец поднялся с колен.

— Иди же, Лукреций. Гордись своей участью, но, что бы ни сталось с тобою, помни, кем ты был!

— Даю слово, отец, — ответил мальчик. — Клянусь никогда не забывать!

Отец улыбнулся. Никогда в своей жизни, ни прежде, ни после, капитан Лукреций Корвон не видел улыбки печальнее.

Воспоминание померкло. Другой отец держал руку на его плече, облаченном в броню.

Ему непросто было смотреть в глаза Льва, из темной глубины которых веяло опасностями дикого леса, и все же Корвон не опускал взор.

Эль’Джонсон и Сангвиний обменялись краткими удивленными взглядами.

— Итак, капитан, что же означают цвета и символы на твоей броне? — повторил Лев. — Почему ты носишь их?

— Все очень просто, мой господин.

— Неужели?

— Потому что я дал слово, — ответил Корвон.

Поклонившись в пояс, он сошел с подиума, а за его спиной уже выкликали имя следующего героя.

Дэвид Эннендейл Проповедник исхода

В отзвуках эха слышны голоса и слова. Голоса шепчут только часть из этих слов, остальные же возникают из ниоткуда. Они напоены темными смыслами, отточены истиной и смазаны ядом значений. Есть и голоса, что не произносят слов, лишь завывают из бездны безумия. Отзвуки несущего их эха врезаются друг в друга, разбиваются на куски, скользят по склонам гор и отталкиваются от скал, словно бросающиеся на жертву хищники. Их не разносит ветром — они и есть ветер.

И сегодня они явились к нему.

Ци Рех в одиночестве стоит на высоком холме, пока его последователи ждут в лагере. Перед ним раскинулась широкая пустошь, безжизненная равнина высохшей грязи. Кажется, будто это изуродованная заразой, потрескавшаяся кожа самого Давина. В центре равнины, на расстоянии половины дневного перехода, высится одинокий конический пик — Гора Ложи. Его очертания мрачнеют в сгущающихся сумерках, пока пик не превращается в собственную тень, тянущуюся к Ци Реху отзвуками своей пустоты.

Отзвуки эха. На Давине они повсюду, но, чтобы услышать их, чтобы собрать растрепанные обрывки в тугие узлы предсказаний и откровений, нужны вера, мастерство и жертвенность. Даже глухой способен ощутить отголоски божественной правды, расстояния для них — ничто. Однако, чтобы отделить зерна от плевел, просеять истину сквозь сито понимания, требуется особый, редкий дар. И, чем ближе обладатель такого дара подходит к источнику эха, тем осязаемее для него становятся отзвуки.

Чего ищет Ци Рех? Ясности знания? Скорее, нет — он ищет откровений, откровений такого рода, что могут содрать плоть с человеческих костей, тайн, которые могут броситься на него из ночного мрака или спуститься с небес на крыльях ярости. Стать свидетелем подобных таинств означает открыться для чего-то куда более могущественного и смертоносного, чем простая ясность понимания.

И сейчас Ци Рех очень близок к своей цели, к источнику отзвуков. К Ложе Эха.

Так близок, что уже потерял счет голосам, сплетающимся в ткань, свивающимся в клубки и оплетающим его паутиной. Обрывки слов и смех, шепот секретов и вопли гнева, крики разрываемых видений и грязные истины скручиваются вместе. Из центра клубка единственная ядовитая ниточка протягивается к Ци Реху. Он знает, что это всего лишь посланник, который не поделится откровением, но, для начала, эхо готово говорить с ним. Ци Рех закрывает глаза и раскрывается перед ядовитой паутинкой.

Он не касается нити, позволяя ей обвиться вокруг черепа. Тончайшая до невидимости, извивающаяся, острая точно тьма, она заползает в уши Ци Реха.

Теперь это его эхо. Теперь это его истина.

Уста, на которые он никогда не посмеет бросить взгляд, начинают произносить его Слово.

Начинают с единственного звука. Ммммммммммм…

Его дар. Эхо, что пришло к нему.

Ммммммммммм…

Вне звука, вне дрожи в костях, отзвук чего-то великого, словно подножие целого материка.

Ммммммммммм…

И обещание большего, если он окажется достойным, если выдержит испытание.

И так будет. Такова его клятва. Он до конца выслушает отзвук эха, ставший его судьбой.

Ммммммммммммммм…

* * *

… Приходит воспоминание.

Он в своем шатре, смотрит, как завеса у входа отдергивается, пропуская Акшуб. Верховная жрица Ложи Змея пришла одна. Худая, маленькая старушка, вдвое ниже Ци Реха и во много раз древнее его. Косточки, вплетенные в её седые космы, стучат о кости, обтянутые её высохшей кожей. Старость видна в каждом её движении. Воины его племени, носящие лучшее оружие и доспехи, многочисленны, сильны и способны вырезать жалких червей из рода Акшуб. Сам Ци Рех может убить старуху одним ударом.

Эта мысль ужасает его. Почему? Потому, что он умрет сам, как только поднимет руку на жрицу. Потому, что он прогневает богов.

Ци Рех прогоняет незваные мысли и слушает, как Акшуб открывает перед ним двери к предназначению.

— Сегодня боги благосклонны к Ложе Гончего Пса, — говорит она. — Ложе Змея уже выпала честь обратить Магистра войны. Да, то, как он изменился — дело рук моей ложи. Это наш змей шепчет в его сердце. Они вместе ушли от нас, нести к звездам огонь, что изменит их.

Акшуб улыбается, и видно, как насекомые ползают по её зубам.

— Но тебе, жрец, тоже уготовано нечто великое. Ты услышишь священные голоса из самого их источника. Ты коснешься их. Ты станешь ими. Пришло время провозгласить твое право.

— Мое право на что?

Ци Рех знает, он понимает, что такое «источник», но хочет услышать это от нее. Голос Акшуб поставит печать законности на его знание.

— На Ложу Эха.

Глубоким вдохом он пытается потушить пылающее в груди пламя гордости.

— Мы пробовали овладеть ею прежде.

Как и все остальные ложи. Старые воспоминания, пересказанные были, история Давина. Легенды о том, как Ложа Змея, Ложа Медведя, Гончего Пса, Ястреба, Ворона, все — все, все — пытались завладеть Ложей Эха, первой из них, той, что предшествует всем тотемным ложам и превосходит их.

Все — все, все — потерпели неудачу. Удалось ли хоть одному верующему за долгие века хотя бы пересечь высохшую равнину? Никто не знает ответа. Никто не вернулся оттуда. Одинокий пик остается далеким и запретным символом могущества.

Трескучий голос Акшуб настойчиво прерывает его мысли.

— Иди, жрец. Пересеки равнину. Взберись на гору. Открой двери.

— Боги позволят мне это?

— Боги приказывают тебе это. Иди, встреть свое предназначение.

Она протягивает руку и тычет скрюченным пальцем в грудь Ци Реха.

— Открой двери, — повторяет Акшуб.

— И почему же Змей отдает Гончему Псу столь великую честь?

Ещё улыбка с насекомыми.

— Я ничего не отдаю. Я всего лишь посланник. Я указываю пути, по которым уходят другие, а сама остаюсь на месте.

И Ци Рех к темной горе пришел.

Он открывает глаза, и воспоминания испаряются, подобно туману, в величественном моменте настоящего. Тень от одинокого пика почти добралась до холма, равнина окончательно превратилась в однородное темное пятно. Повсюду лишь мрак и шепот пересохшей глины.

Лживый свет умирает, изрезанный клинками тьмы, как всегда происходит на Давине. Здесь мир не возрождается с рассветом, его лишь приносят в жертву наступающей ночи. С каждым закатом солнца, боги утверждают свою власть этой священной казнью. Тень подползает ближе, ещё ближе — тень, обладающая весом, силой и волей. Она касается подножия холма, и, ободрившись, с каждой минутой карабкается все выше. Волна тьмы плещется у ног Ци Реха, он смотрит и ждет. Отвернуться сейчас — значит отвернуться от богов, и жрец смотрит, ожидая мгновения, которое отметит начало его падения к апофеозу.

Тень касается его.

Это не просто холод, это леденящая агония, которая словно отгрызает его конечности, одну за другой. Ци Рех приветствует тень и то, что она делает с ним. За леденящим холодом, за убийственной мукой скрывается нечто большее — проверка.

И, ощутив его принятие, проверка превращается в законное право. Во владение тенью и постижение её. В отзвуках эха жрец слышит кивки — его сочли достойным.

— Сейчас! — кричит он.

— Сейчас! — зовет он.

— Сейчас! — гремит он.

Эхо подхватывает его зов, и приветливо подталкивая, уносит вдаль, через равнину. Гора слышит свирепую радость его поклонения, и не только она. Отголоски эха несут голос Ци Реха вдаль, к его последователям в лагере, и намного дальше. Он был благословлен, он был избран Ложей Эха, и теперь его голос присоединится к темному хору, обвивающему планету. На другой стороне Давина, заклинатели меньших лож услышат его среди иных отзвуков, являющихся к ним, и это поразит их.

Чувствует ли он обретенное могущество?

Да. Да.

Жди, говорит эхо.

Ещё, говорит эхо.

Ммммммммммм… — это голос его судьбы, все громче и все сильнее, на самом краю перерождения.

Ци Рех ждет, недвижимо, с раскинутыми в стороны руками, вглядываясь в бесконечную тьму. Его последователи взбираются на холм, числом тридцать один. Вместе с ним, их число тридцать два, священное собрание — восьмеричный путь Хаоса, умноженный волей четырех богов. Это верный сброд, ими можно жертвовать без сожаления, но их также стоит восхвалять за готовность погибнуть. Как и Ци Рех, они облачены в броню и несут оружие, и выделяются силой и статью среди своих собратьев. Они пришли из Ложи Гончего Пса, и потому, живыми или мертвыми, они вознесутся над всеми прочими давинцами.

Ци Рех ступает в тень, и они следуют за ним, вниз по обращенному к горе склону холма. Поверхность равнины покрыта трещинами с острыми краями. Часть паломников идет босиком, и, уже через несколько шагов, они начинают оставлять за собой кровавые следы. Никто не смеет помыслить о том, чтобы зажечь факел, ибо они идут в место, где рождается ночь, не видя дороги. Ци Рех единственный шагает уверенно, держась за путеводную нить предназначения. Его спутники лишены отзвуков-провожатых, и они блуждают во тьме. Они спотыкаются. Они падают. Никто не кричит, но Ци Рех знает, что за его спиной властвует боль и страдание плоти. Под ногами жреца хрустят тела насекомых, целыми потоками выползающих из трещин в стремлении насладиться ранами верующих.

Все так, как и должно быть. Грудь Ци Реха раздувается от гордости, и кажется, что он мог бы доплыть до горы в этой густой тьме, но нет. Он должен идти по равнине вместе со своими последователями и привести их туда, где они смогут сыграть предназначенную им роль. Они вознесены, как и вся Ложа Гончего Пса, но не избраны.

В отличие от него.

Он всегда был избран.

Все эти годы.

Нечто шевелится в безднах его разума, тонкое, как волос, но с жалом скорпиона на кончике. Что это? Ци Рех не может пока ухватить его смысл, но оно растет, становясь сильнее и настойчивее с каждым его шагом в ночи. В час перед рассветом, когда паломники, наконец, достигают подножия горы и начинают нелегкий подъем, нечто распускается подобно цветку. В миг, когда Ци Рех касается священной скалы, жало наносит удар.

Вновь воспоминание. Другое, на этот раз. Более старое и вместе с тем свежее, давно и прочно забытое, стертое из его сознания. Рожденное-возрожденное-возникшее только сейчас, отвечая на прикосновение к камню богов.

В нем Ци Рех ещё ребенок, малыш нескольких лет от роду. Может ли он говорить? Совсем немного. Может ли он понимать? Да. И это важно.

Он внутри шатра. Чьего? Он не знает, поскольку это неважно. Акшуб сидит там, ведьма кажется такой же старой, как и в прошлом воспоминании.

Она всегда была стара.

Ещё двое взрослых рядом, говорят с Акшуб. Почему с ней, а не со старейшим из их собственной ложи? Её присутствие само по себе дает ответ — ведьма так могущественна, что границы между ложами стираются для нее.

Родители бросают взгляды то на Акшуб, то на собственного сына. Он стоит в центре шатра, окруженный кольцами, насыпанными солью. Между окружностями видны образы, неизвестные ребенку, но пугающие его. Нынешний Ци Рех пытается прочесть их сейчас, вторгаясь в это новое-старое воспоминание, но образы ускользают от него. Они все время меняются, извиваются, ускользают. Это змеиный язык, составленный из символов-змей, наполненных отравленным смыслом.

— Возрадуйтесь, — говорит Акшуб. — Вы отмечены среди своего народа. Благодать богов снизошла на вас.

Она смотрит на Ци Реха.

— Он станет проводником. Он станет путем.

Его родители смеются от переполняющей их гордости. Очень похоже на крысиный визг.

— Встаньте рядом с ним, — приказывает Акшуб.

Они занимают начертанные места внутри кругов, лицом друг к другу с Ци Рехом между ними. Ребенок смотрит на двух великанов, своих отца и мать. Первый раз в жизни нынешний жрец видит их лица и находит в них ещё двоих верных, покрытых шрамами и иными следами поклонения.

Незнакомцы. Они для него никто.

И вместе с тем они были для него всем, став орудиями, необходимыми для его восхождения к славе.

Они все ещё смотрят на него сверху вниз, все ещё смеются. Все ещё визжат.

Движения Акшуб размыты, изящны в их совершенной жестокости. Его родители все ещё стоят, но их глотки уже перерезаны ножом в руке старухи. Потоки крови хлещут на лицо мальчика, ливнем, водопадом, целым морем. Он начинает тонуть. Вокруг него уже нет ни шатра, ни земли, ни воздуха, одна лишь кровь.

Кровь и круги, и голос старухи.

— Слушай, — шипит она. — Слушшшшшшай!

Тонущий ребенок повинуется, и тогда эхо впервые в жизни заговаривает с ним. Шепот звучит в его ушах. Он знает, что это имя, но воспоминание утрачивает четкость, поскольку время для этого имени ещё не пришло. Но теперь Ци Рех знает природу дарованного ему откровения, и имя отзывается оглушающим гулом в настоящем.

Ммммммммммммммм…

И снова здесь и сейчас.

Уже не в воспоминаниях, он взбирается на гору, и то эхо, то слово, то имя, слишком необъятное и ужасное для человеческого разума, начинает обретать форму. Вслед за гулом, громогласно сотрясающим землю, является хор умерших звезд.

Ааааааааааааааааааааа…

— Зажечь факелы, — приказывает Ци Рех.

Приказ исполнен, и его последователи укрепляют факелы в кожаных обвязках у себя на спине. Факелы длинны, и их пламя сияет высоко над головами спутников жреца, так что они могут помогать себе обеими руками при подъеме в гору. Факелы даруют свет, но вместе с ним приходит дым и зловоние, ибо их фитили сделаны из лоскутов ткани, вымоченной в человеческом жире.

Когда начинается подъем, Ске Врис, самая многообещающая из последователей Ци Реха, вдруг останавливается и смотрит на свои ладони, будто примерзшие к скале.

— Я не могу, — шепчет она. Женщина пытается вновь, но чужая могучая воля препятствует ей. — Мне нет пути наверх!

Ци Рех кивает и оставляет её внизу. Ему становится ясно, что её решено пощадить, а значит, жертвоприношение уже близко. Жрец не боится, что сам станет жертвой — конец его пути все так же далек и величественен.

Он первым начинает подниматься по крутому склону горы. В нем много мест, за которые может уцепиться рука, но также много обманчивых теней. Не всегда удается отличить одно от другого. Острые камни взыскивают свою меру боли с верующих, и с каждой раной те возносят благодарность богам. Они знали, что их ждет, и желать иного было бы оскорблением высших сил, ведь победа, доставшаяся без принесенных жертв, не имеет смысла.

Чем ближе они к вершине, тем мучительнее страдания. Каждый из зацепов в скале отточен временем, словно острейший клинок. Кровь, как знает Ци Рех — ключ к вознесению, и его раны кровоточат так же, как и у его спутников. Ладони, руки, ноги, все тело покрыто багрянцем. Жрец чувствует почести, дарованные в боли, и это подстегивает его, заставляет все быстрее карабкаться наверх.

Они уже почти на вершине склона, чуть выше виден широкий карниз, возможно, ведущий в глубину пика, который начинает извиваться как раковина моллюска.

Бещак карабкается рядом с Ци Рехом, уважительно оставаясь на один зацеп ниже господина. Он долгие годы был главным приспешником жреца, Акшуб впервые привела его к Ци Реху ещё ребенком.

— Мальчик важен для тебя, — пробурчала она тогда. — Обучи его. Подготовь его к решающему мгновению.

— Как я пойму, что этот решающий миг настал?

— Он сам поймет.

Здесь и сейчас Бещак хватается левой рукой за выступ в скале и пытается подтянуться. Его ноги соскальзывают с ненадежной опоры, и паломник повисает на одной руке. Он сильнее сжимает кинжально острый выступ, но покрытая кровью ладонь медленно сползает к краю.

Ци Рех останавливается и смотрит на него.

Глаза Бещака сияют в свете факела. Он смотрит на Ци Реха в ответ.

— Сейчас? — спрашивает паломник.

Жрец не отвечает. Он просто смотрит и ждет.

Выступ рассыпается в прах, словно все эти века он был ничем иным, как коркой слежавшегося песка. Бещак падает, и Ци Рех слышит его радостный смех, который эхом отдается в ушах жреца, в его душе и разуме. Он звучит, как вопль экстаза.

Ааааааааааааааааааааа…

И приходят новые отзвуки. Их слышит лишь он один? Да, так и есть. Отголоски столь древние, что им уже не под силу достичь ушей за пределами горной вершины. Они обрели прежнюю мощь только сейчас, в решающий миг, когда тело Бещака разбилось о камни внизу.

Ци Рех вновь останавливается. Новые отголоски поражают даже его. Они приходят в форме, которой он не ожидал.

Образы. Картины иного мира. Иного? Это не может быть Давин?

Нет. Нет, это и есть Давин, он вдруг понимает это. Давин иных времен, надежно погребенных под тысячелетиями дикости и кровопролития.

Картины городов, легких, парящих строений, озаренных сиянием гордого света.

Губы Ци Реха искривляются в ненавидящей гримасе. Он жаждет обрушить эти надменные башни, так же, как кто-то иной, тот, кому принадлежат эти воспоминания и эта ненависть.

Отголоски стихают. То, что уже мертво, менее важно по сравнению с тем, чему ещё предстоит умереть. Нужно исполнить долг. Нужно произнести имя.

***

Ци Рех добирается до карниза. Это, и в самом деле, обещанный путь, извилистый подъем, ведущий в глубину горы. В устье раковины моллюска. Жрец ждет, пока поднимутся все его последователи, и шагает вперед.

Виток за витком, они идут по проходу в скалах, столь узкому, что едва хватает места для одного. Свет факелов слабеет, словно стены поглощают, а не отражают их огонь. Паломники словно спускаются в полночь по винтовой лестнице из острого камня, пока, вдруг, после резкого поворота, не оказываются в широком пустом пространстве внутри горы. Возможно, одинокий пик когда-то был вулканом, и сейчас они стоят в его кратере. Если это и так, то потухший вулкан не извергался уже очень давно.

— Погасить факелы, — командует Ци Рех, повинуясь не инстинкту, а приказу, который слышит в своей голове. Он звучит трескучим голосом Акшуб. Ещё одно воспоминание, на этот раз о том, как ведьма дала ему этот приказ сорок лет назад, а потом надежно спрятала в его собственной памяти.

Последователи тушат факелы, и огонь угасает, но свет остается и разливается в кратере. У него много оттенков — серый плесени, зеленый гнили и белый ненависти. Он кружится и изменяется, он мечется из стороны в сторону, и он…

Он смотрит. Свет видит их.

И его лучи остры. Они мелькают над землей, сверкая над головами паломников. Одна из них, Хат Хри, вытягивается в экстазе, поднимая руки к свету, и его лучи отсекают их. Женщина падает, шепча хвалу богам, и кровь брызжет из обрубков ниже её локтей.

Её поступок должен быть принят Силами, как одна из форм поклонения, её руки — очередной дар им.

«— Все, чтобы заслужить право на следующий шаг к Ложе Эха», — думает Ци Рех.

Хат Хри оборачивается к нему и улыбается, перед тем как умереть, истекая кровью на холодной скале.

Это был её решающий миг, такой же, как у Бещака на склоне горы. Всё во имя пути, по которому должен пройти Ци Рех.

Ммммммммммммммм…

Ааааааааааааааааааааа…

Их окружают развалины, сточенные временем, неузнаваемые, рассыпавшиеся в прах. Невозможно понять, чем они были когда-то. Порой Ци Рех замечает намеки на стены с ямами дверных проемов, но ничего более. Всего лишь призраки истории, тени времен, когда давинцы строили нечто более значительное, чем привычные для него юрты.

Жрецу известны и иные отголоски древности — сами ложи Давина, и в центре кратера его ждет Ложа Эха, величайшая из всех существующих. Она и есть источник божественного света, который, как теперь понимает Ци Рех, суть ещё одно отражение священного эха. Обладай жрец нужными знаниями, он увидел бы в танце света нечто большее, чем гнилостный отблеск разлагающихся мыслей. На мгновение Ци Рех даже унижен тем, как далеко ещё он отстоит от абсолютного знания.

Восемь огромных столпов поддерживают Ложу Эха над землей, они приземисты, в ширину больше, чем в высоту, хотя и впятеро выше самого Ци Реха. Так должно быть, ибо здание, что опирается на них, монолитно и весьма массивно. Его боковые стены строго вертикальны, при этом они гладкие, как стекло, и правильной формы, как кованое железо, хоть и выложены из камня. Башенки в четырех углах строения загибаются под острым углом к центру крыши, напоминая когти, готовые обхватить жертву.

Передняя стена ложи отлична от остальных, на ней нет ни единого гладкого места. Это сложное сочетание изгибов, углублений и выпуклостей, на которых танцует гнилой свет кратера. Он перескакивает с камня на камень, обнажая и скрывая детали, порождая и убивая тени, становящиеся образами, которые беспрерывно меняются, соскальзывая из одного значения в другое, прежде чем люди успевают осознать их. Стена больна. Стена поет. Стена больна песней. Отголоски эха обрели форму в её камне, и стена стала их посланником, через которого они говорят со всем Давином.

А что же внутри? Внутри ждет прародина всех отзвуков и отголосков, внутри лежит предназначение Ци Реха, цель его долгого похода.

Внутри то, что он должен исполнить.

Он должен проложить путь.

Но он не видит двери, ведущей внутрь. Жрецу приходилось стоять перед вратами в Храм Ложи Змея, где Гору было дано видение истины. Те врата превосходили все известное ему не только по своим размерам, но и по исходящей от них мощи. Мало того, они были настоящим произведением искусства, их гравировку в виде Древа, обвитого Змеем, не мог надеяться повторить никто из нынешних давинцев. Даже из Ложи Гончего Пса, которая сама обладала подобными памятниками старины. Все жрецы понимали тогда, что никакая ложная гордость не вправе отвергать дом Змея как единственно возможное место для проведения ритуала над Магистром войны. К вратам порой относились, как к делу рук самих богов.

Здесь же, охваченный священным трепетом, Ци Рех вдруг представляет себе, что Ложа Эха и есть один из богов. Как он сможет подчинить его своей воле? Или даже осмелиться на это? Он ведь даже не в силах добраться до стен ложи, столпы слишком высокие и гладкие, чтобы пробовать забраться по ним.

И все же, жрец осторожно идет вперед, следя за смертоносными лучами света, и ученики по одному следуют за ним. Он чувствует, как грани света касаются его рук и ног, скользят по коже у горла, но не более того. Хат Хри умилостивила их в достаточной мере, и кровь паломников больше не прольется — здесь и сейчас, разумеется.

Пробираясь среди руин, Ци Рех ощущает надоедливое гудение призраков разрушенных построек. С ними приходят проблески прежнего видения, дарующие новый осколок понимания: важно не то, что было уничтожено, важен сам факт разрушения. Это был дар, принесенный давинцам, дар, который сейчас обновляется раз за разом и мир за миром, странствуя по Галактике.

Развалины обрываются на границе круга из обожженного до черноты камня, охватывающего Ложу Эха. Ци Рех останавливается там же и вытаскивает из заплечной перевязи свой посох с головой змея. Он чувствует тончайшее покалывание в шее, древнейший признак того, что на него смотрят чьи-то глаза. Жрец высоко вздевает над головой посох, бросая вызов их хозяевам.

Он не боится — это не божественные глаза, а человеческие.

Один за другим, со всех сторон круга из руин выходят иные жрецы в сопровождении своих последователей. Все они, отвечая Ци Реху, высоко держат свои посохи с головами медведя, ястреба, ворона, дикого кота, волка, дракона, крысы…

Все ложи Давина собрались здесь, и все смотрят друг на друга с равной ненавистью.

«— Нас всех призвали сюда», — понимает Ци Рех. Он думает, не приходила ли Акшуб в каждый из кланов, нашептывая слова о пророчествах и судьбе. Лгала ли она им всем? Лгала ли она о его предназначении? Неужели эхо, которое он считал своим, слышат и все остальные?

Гудение земли и хор мертвых звезд вновь окутывают его…

Ммммммммммммммм…

Ааааааааааааааааааааа…

…и страх исчезает. Его не затем воспитывали с детства в ожидании одного-единственного момента, чтобы превратить всё в бессмысленную игру. Ци Рех быстро оглядывает собравшихся жрецов и старательно скрывает улыбку, появившуюся на губах. Не до конца — острый и длинный собачий клык успевает выглянуть на свет. Никто из пришедших в кратер ему не соперник, он возвышается на голову почти над всеми. Его оружие превосходит грубые клинки в руках и на поясах у тех, кто явился сюда под знаменами низших зверей, а многие из чужаков даже не носят брони. Лишь посохи жрецов равны в искусстве сотворения его собственному символу власти, но это священные реликвии одной эпохи, дошедшие к ним через тысячелетия.

Из-за спины Ци Реха доносятся звуки, говорящие о том, что его спутники готовятся к бою, и жрец с силой ударяет основанием посоха о скалу. Треск неожиданно резок и заставляет многих вздрогнуть, а его отзвуки не затихают. Напротив, они делаются все громче, пока вдруг не исчезают из реального мира и не становятся частью отголосков, звучащих с вершины горы.

— Объясните, зачем вы здесь, — приказывает Ци Рех.

— Объясни, зачем ты здесь, — отвечает ему жрец Дикого Кота, делая шаг вперед. Похоже, он считает себя главным противником жреца с посохом Змея. Его броня так же хороша, как и у Ци Реха: полосы багрового металла охватывают туловище, руки и ноги, из наплечников торчат рога, с плеч свисает меховой плащ крупного зверя. Пальцы на правой рукавице вытянуты в железные когти длиной с предплечье, а в левой руке жреца угрожающе сжат изогнутый, зазубренный клинок. Носки сабатонов, в довершение картины, также выкованы в форме острых когтей. Он готов бросить вызов, жаждет ввязаться в бой. Он явно уверен в своем превосходстве над Ци Рехом.

Какая глупость. Какое невежество. Его нужно проучить.

Так, чтобы увидели все, так, чтобы все поняли свое место.

— Я здесь, чтобы открыть Ложу Эха, и я сделаю это во имя Ложи Гончего Пса, — говорит Ци Рех.

Жрец Дикого Кота смотрит на него, и, кажется, грива его волос взъерошивается с каждым услышанным словом. Позади и справа от него стоят последователи Ложи Змея, их новая жрица, кто-то из учениц Акшуб, облачена в броню с длинными, изогнутыми шипами на плечах и какие-то тряпки, изодранные сильнее, чем лохмотья на её спутниках. Выражение её лица непроницаемо, и Ци Реху остается лишь догадываться, знает ли жрица о том, что её повелительница говорила в Ложе Гончего Пса. Известно ли ей, что право сделать следующий шаг по пути предназначения принадлежит Ци Реху? Неужели она настолько глупа, что рискнет обвинить Акшуб в предательстве Ложи Змея?

Нет. Конечно, нет, никто не может быть настолько безумным. Никто не осмелиться бросить вызов самой Акшуб. На Давине не было пророка, подобного ей.

Шепот в глубине разума поправляет его. Не было со времен…

С каких времен? И почему, впервые в жизни, он верит, что кто-то когда-то мог сравниться с Акшуб?

Воспоминание. Новое, совсем свежее, с той ночи, после которой Ци Рех отправился в поход, но все же старая ведьма сумела спрятать и его. Теперь оно возвращается, обретая форму пророчества: Я открываю путь. Он пройдет по пути. Ты станешь путем.

Знание, лишенное понимания, обещания, спрятанные в загадках.

Ци Рех справляется с нетерпением. Откровение придет к нему, он знает это и улыбается, гордый своим знанием и искренней верой. Жрец Дикого Кота, однако, относит эту улыбку на свой счет.

— Ложа Эха не для таких, как ты, — фыркает он. — Она была обещана мне.

— Кто же обещал её тебе?

— Боги ниспослали мне видение.

Ци Рех продолжает улыбаться ему в лицо, теперь уже намеренно. О, какой же урок он сейчас преподаст этому жалкому противнику! Как слабы его претензии на Ложу Эха. Ци Рех пришел сюда не потому, что его потаенные желания обрели форму во сне. Он явился к одинокой горе по велению богов.

Но почему же все остальные ложи собрались сюда?

Ци Рех отбрасывает эту мысль вместе с прочими сомнениями. Вопросы и ответы бессмысленны, значимо лишь пророчество. Лишь его предназначение, неизменное и славное, важно сейчас.

— Беги или умри! — провозглашает он, но звучащий в его словах выбор лжив. Схватка уже началась.

Сам Ци Рех не двигается с места, но его спутники бросаются вперед, шипя от ярости. Последователи Дикого Кота встречают их своими клинками, но чужой жрец остается столь же неподвижным, как и Ци Рех. Оба повелителя лож смотрят друг на друга, пока в пространстве между ними идет резня, которая является всего лишь продолжением их незримой борьбы. Спутники жрецов не имеют сейчас собственной воли, они просто орудия своих господ, такие же, как их доспехи и клинки.

Кровь пятнает каменный пол, люди умирают в гневе и страдании, и свет начинает меняться. Он словно впитывает их кровь, и его оттенок смещается к багровым тонам. С каждой новой жертвой он становится все насыщеннее, и узоры на лицевой стене Ложи Эха начинают меняться. Появляются прямые и четкие линии. Отзвуки и отголоски становятся все более громкими и жаждущими. Ещё больше смертей, ещё больше крови, питающей Ложу, и Ци Рех вдруг ощущает холодное, сухое касание света на своей коже.

С ним приходит ощущение победы. Понимания. Откровения.

Он и Дикий Кот вновь смотрят друг другу в глаза, но уже без прежней взаимной ненависти. Она испарилась, стоило им понять, что они оба всего лишь орудия, такие же, какими считали своих последователей. Они осознали, что должно произойти. Ту же самую ясность обретают все прочие жрецы, и, будь благословлена их вера, все собравшиеся в кратере паломники. Не дожидаясь приказов, они разом бросаются в гущу резни. Их господа отступают к краю развалин, освобождая место для своих слуг.

В круге почерневшего камня перед Ложей Эха сотни верующих убивают друг друга клинками, кулаками и зубами. Битва исполнена первобытной дикости, как это и должно быть. Резня должна быть абсолютной и запредельно кровавой. Никто не стремится победить, не думает о триумфе. Все, что нужно сейчас — это боль и муки терзаемой плоти. Кровь повсюду, сражающиеся скользят в ней, живые и мертвые равно окровавлены с ног до головы. И, не прерываясь ни на мгновение, сплетаясь с торжествующим, пирующим эхом, звучат восхваления темным богам. Паломники осознают, как щедро они благословлены. Вся их прежняя жизнь была лишь предисловием к тому, что происходит сейчас. Они существовали ради того, чтобы отдать свои жизни богам в этом священном месте.Они истекают кровью ради исполнения божественного замысла. Конечно, никто из верующих не увидит его осуществления своими глазами, но они умирают с уверенностью, что их жертва воплотится в погибель целых миров.

Ци Рех завидовал бы им, если бы не знал, что его ждет нечто более величественное.

Свет в кратере по-прежнему сух, как змеиная чешуя, но воздух уже увлажнен, напоен теплом распоротых животов, вонью выпущенных кишок и запятнан сворачивающейся кровью. Ложа кормится, и из неизвестности за её стенами начинают доноситься звуки чего огромного, потрясающего, но пока что скрытого.

Жрец слышит стук сердца, барабанный бой и удары кулака по несуществующей ещё двери.

Прямые линии на передней стене удлиняются и соединяются между собой, обрисовывая вход, исчезнувший после того, как было завершено создание Ложи Эха, и её единственный обитатель вошел внутрь.

Обитатель.

Почему Ци Рех знает это? Потому что, пока дверь возвращается в этот мир, а резня достигает своего апогея, видения и отголоски продолжают вопить на него, учить его, оценивать его. Колени жреца подгибаются. На какой-то миг, он уже не снаружи ложи. И он уже не Ци Рех. Он внутри, окруженный всеми возможными телами, челюстями и аморфностями тьмы. Он внутри, жадно глядит на то, как возвращается дверь в стене. Он внутри, тот, кто пройдет по пути, в экстазе от того, что великое обещание, наконец, воплощается в жизнь.

Стук, доносящийся из ложи, вплетается в ткань того эха, что звучит только для Ци Реха. Эхо имени столь великого, что оно может воплощаться лишь постепенно, один звук за другим. Могучая цезура (1) ударом молота обрывает хор мертвых звезд.

Ммммммммммммммм…

Ааааааааааааааааааааа…

Д-Д-Д-Д…

Ци Рех, отброшенный назад в свое тело, прижимает ладонь к виску. Повторяющаяся Д, краткий, внезапный звук, грозит расколоть его череп на куски. Имя из эха начинает обретать форму. Оно ещё не завершено, хотя жрец уже может попробовать его на язык — но не рискует, страшась разгневать стоящую за ним силу. Не стоит оскорблять её полуименем.

Справившись с болью в черепе, Ци Рех вновь выпрямляется, полный решимости встретить обитателя Ложи Эха, стоя на ногах. Интересно, другие жрецы ощущают то же самое? Возможно, но он не может посмотреть на них, чтобы убедиться в этом. Взгляд Ци Реха прикован к Ложе, к месту, где последние недостающие линии складываются в узор двери.

Путь открывается, и грядет тот, кто пройдет по нему.

Дверь проявилась полностью, и теперь грохот доносится не только из-за нее, но и из воздуха, и из головы самого Ци Реха. Дрожь Ложи Эха и грохот ударов неизвестного существа о стены реальности смешиваются в единый ритм. И вот — о, славный миг! — дверь открывается со звуками скрежета камня о камень, треска энергоразряда и последнего вздоха из перерезанной глотки.

Две массивные каменные плиты на лицевой стене здания выворачиваются наружу, выпуская на волю отзвуки эха, долго томившиеся во тьме внутри. Теперь они свободны и их торжествующие голоса звучат громче, чем когда-либо. Сам по себе возникает спуск, камень разворачивается от двери до залитого кровью пола ровным полотном, как будто выдвигается металлическая десантная рампа.

С минуту не видно и не слышно ничего, кроме беспрерывного, безумного хора отзвуков эха. Затем, наконец, в проеме появляется фигура.

Сначала невозможно разобрать ничего, кроме общих очертаний силуэта — крупного, но неопределенного, смазанного тенями из глубины Ложи. Затем её обитатель начинает спускаться вниз, и, с каждым шагом, его облик виден все более ясно. Тот, кто идет навстречу давинцам, способен внушать ужас — он вдвое выше их, шагает на двух ногах, одна из которых мощна, мускулиста и оканчивается копытом, другая же — суставчатая паучья лапа. Легко представить, что походка такого создания должна быть в лучшем случае неуклюжей, но нет — оно движется с грацией, оставляющей ощущение едва сдерживаемого желания броситься вперед с немыслимой быстротой.

На теле создания мешком висит какое-то одеяние… Нет, понимает свою ошибку Ци Рех, это не одежда, а собственная плоть обитателя Ложи. Болезненно-белого цвета, она свисает с его оголенных костей, напоминая длинный свиток пергамента. Сходство усиливается, когда жрец замечает кровавые руны и татуировки, покрывающие изуродованную плоть. Некоторые из них подмигивают ему и что-то шепчут. Кости, которые видны Ци Реху, будто закопчены огнем, но при этом блестят, обмотанные колючей проволокой. На руках плоти не осталось вообще, и они сгибаются в нескольких местах, заканчиваясь длинными, элегантными ладонями, обещающими ласку заточенных ножей.

Его голова и лицо… Ци Рех не новичок в ритуальных уродствах. Всю его сознательную жизнь они были частью того, чем он занимался в качестве жреца Ложи Гончего Пса. И, несмотря на это, у него пересыхает во рту, когда он смотрит в лицо создания. Никогда прежде Ци Рех не видел, чтобы преображающее искусство обезображивания заходило настолько далеко. Несомненно, что когда-то это существо было человеком — в его лице осталось как раз достаточно частичек, глядя на которые, можно определить, в каких направлениях шли трансформации. Это ходячее чудо, это произведение божественных сил когда-то было изменено не сильнее, чем сам Ци Рех сейчас.

Его лицо… Как же оно чудесно.

Череп раздался во все стороны, кости вздувались и утолщались то здесь, то там. Над правой скулой вырос рог, загнутый кверху и разветвляющийся надвое. Кончики рогов настолько остры, что ими можно пронзить дурной сон или чью-то мечту. Нижняя челюсть, длиной с предплечье Ци Реха, грозно выдается вперед. Часть зубов все ещё привычной человеческой формы, другие принадлежат хищникам древних эпох, на переднем краю же торчат змеиные клыки. Верхняя челюсть в своем основании так же широка, как нижняя, но затем плавно сужается, образуя крепкий и острый черный клюв. Оторванные губы свисают по обеим сторонам челюстей. Вся плоть на лице изодрана в клочья, полоски и жгутики незакрепленных мышц. Лоб, костяные выросты и изгибы которого напоминают образы с передней стены Ложи, заполнен массой глаз.

В этом создании не осталось ничего человеческого, но когда-то оно, несомненно, было подобно Ци Реху. Подобное вознесение, полнейшее избавление от всех следов человечности — дар настолько щедрый, что его невозможно оценить.

Волшебное создание продолжает спускаться, плавными жестами приглашая окружающую реальность присоединиться к его невидимому танцу. Остановившись на полпути, оно обводит собравшихся жрецов внимательным взглядом своих многочисленных глаз, на мгновение, остановив их на Ци Рехе.

…слепой глаза другого мысли другого бесконечность ждет на том конце пути узнай его имя его имя его имя…

Новый звук, новое значение, после гула, после хора, после молота — воющий стон.

Ааааааааааааиииииииииииии…

Моргнув, Ци Рех вновь обретает способность видеть — как раз вовремя, чтобы лицезреть следующее чудо.

Создание, раскинув руки, обращается к жрецам. Как оно может говорить с ними, не имея рта, с разорванными губами, со змеиным языком, утыканным осколками костей? Но оно говорит, потому что должно, потому что, наконец, пришло время им услышать его голос. Существо обращается к ним, управляя отзвуками эха. Легион голосов, воспоминаний и преступлений, скованный и связанный единой волей, он звучит бесконечным ударом грома. Ци Рех пошатывается, и вместе со жрецом шатаются воздух вокруг него и сама гора.

— Дети Давина, — провозглашает создание. — Дети богов. Мои дети. Я — Гехашрен.

Гехашрен. Ночь содрогается, услышав это имя. Гехашрен, пророк, впервые принесший слово богов на Давин — тот, древний и давно умерший Давин, что явился Ци Реху в одном из его видений. Мир, не знавший божественных откровений, но просвещенный Гехашреном, отцом нынешнего, праведного Давина. Последним творением тех, кто строил гордые башни старого мира, стали Ложи. После них давинцы возводили лишь юрты в степи. Память о Гехашрене воплотилась в Ложе Эха, той, которой суждено было править всеми прочими. Сам же просветитель Давина, научив его жителей почитать богов, вошел в двери законченной Ложи Эха и исчез, отправившись ходить по священным дорогам.

Ци Рех узнал все это только сейчас, ибо пророк варпа вернулся к своим детям, неся им благословенную ясность понимания. Прежде его имя почиталось среди святых, его учениям следователи неукоснительно, но все легенды о Гехашрене были неуловимо обрывчатыми, как отзвуки эха. Теперь пророк вновь среди них, и все тайны откроются его последователям. Время предсказаний ушло, пришло время их исполнения.

Гехашрен откидывается назад и смотрит в небо, словно собираясь огласить ему приговор. Его руки обнимают Давин. А затем он зовет к себе целый мир.

— Придите!

И Давин приходит к нему. Призыв пророка достигает самых дальних уголков планеты, и это не просто сильнейший отзвук эха, не просто голос в душах людей, но зов, который слышен в реальности. Никто не сможет убежать, и никто не сможет противостоять ему.

Люди идут на зов. Они отправляются в путь в тот же миг, как слышат его, и миллионы жителей Давина покидают свои дома, ибо пророк призвал их.

Гехашрен взбирается на вершину пика, неся с собой свет, хранившийся в ложе. Теперь он дрожит и увивается вокруг него, жидкой гнилью стекая по склонам горы, пока вся равнина бесконечной ночи не становится источником болезненного света. Пророк стоит в её сердце, видимый всем из дальней дали, и ждет.

Жрецы ждут вместе с ним, в молчании, ибо теперь все слова и языки принадлежат Гехашрену, и они не вправе говорить без его позволения. Нет также никаких деяний, кроме тех, что замыслил пророк, поэтому жрецы просто ждут, день за днем, питаясь телами и соками своих павших спутников.

Проходит семь дней, и лишь тогда Гехашрен зовет их к себе. Жрецы покидают кратер по спиральной дороге и занимают свои места на скальном карнизе у ног отца Давина. И вот, видят они, на исходе седьмого дня сотни тысяч паломников уже заполняют высохшую равнину, и число их растет с каждым часом. Видя, что уже много верующих собралось пред его взором, Гехашрен начинает говорить с ними и учить их мудростям варпа.

— Блаженны жестокие, и переносчики болезней, — провозглашает он. — Блаженны одержимые, и убийцы, и ниспровергатели порядка. Блаженны алчущие и жаждущие, блаженны ярящиеся и проклинающие, что стоят со мной пред богами, ибо погибель Галактики в руке их!

Люди у подножия горы в исступлении взывают к воплощенному великолепию на вершине, и их поклонение, смешиваясь с отзвуками эха, удесятеряет громогласную мощь Гехашрена. Давин дрожит в унисон его проповеди.

Но для Ци Реха, единственного среди всех, благоговение смешано с досадой. Его эхо исчезло, оно не влилось в хор смыслов Гехашрена и больше не говорит со жрецом. Оставив лишь пустоту, зияющую дыру в его душе, эхо покинуло Ци Реха в решающий момент, когда он уже готов был услышать имя во всей его полноте. Предназначение осталось неясным. Куда же исчезло эхо и почему оно оставило его?

Как начиналось имя?

Гул… гудение… Нет, даже это уже не вспомнить. Да и зачем, если есть проповедь Гехашрена? Этого достаточно, этого более чем достаточно. И все же…

— Не думайте, что я вернулся низвергнуть вселенную мертвых законов или исполнить старые пророчества, — продолжает Гехашрен. — Это предстоит сделать вам. Вы, мои дети, воплотите их в жизнь. Вы понесете факел, от которого возгорится Галактика. Я вернулся лишь для того, чтобы возложить на вас великую обязанность. Я ходил по дорогам богов, и они одарили меня своими благословлениями. Я путешествовал меж звезд и помечал своими знаками миры наших врагов. Теперь настал ваш черед пройти по моим стопам. Вы ждали и служили на этой планете, но теперь ваше ожидание и ваша служба здесь подошли к концу. Настало время покинуть колыбель Давина и принести божественную истину в иные миры. Настало время исхода!

Гехашрен делает паузу.

— Вы отправляетесь в путь. Как вы будете путешествовать? В овечьей шкуре.

Пророк соединяет свои ладони, и реальность между ними сжимается в комок. Тогда он запускает свои острые когти внутрь сжатого пространства, сжимает костяные кулаки и резко разводит в стороны гигантские руки, напоминающие освежеванных змей. В широко раскрытых от изумления глазах Ци Реха отражается разрыв в реальности.

Пламя и кровь выплескиваются из прорехи в небе, и становится видна скрытая за ней бесконечная и бескрайняя ночь космической бездны. Разрыв расширяется, достигая нижнего слоя облаков, небо сжимается вокруг, словно пытаясь прикрыть рану. Реальность кричит, впуская флот, выходящий из варпа.

* * *

На низкой орбите над Давином висят корабли всех видов и образцов. Ци Рех видит их через созданную Гехашреном прореху так же отчетливо, как если бы они опустились к самой вершине горы, или как если бы он вознесся к верхней границе атмосферы.

Торговые, военные, колониальные корабли. Ци Рех различает их типы, но только на самом примитивном уровне. Понятно одно — все они очень, очень древние, потрепанные, израненные, со следами челюстей хищников варпа на своих корпусах. Чем дальше жрец смотрит в разрыв, тем ближе перспектива смещается к флоту, так что теперь он может различать даже незначительные детали кораблей. Ци Рех сосредотачивается на одном из грузовиков, восхищенный его невероятными размерами, и гадает, сколько тысяч паломников тот сможет вместить.

Но ведь никто из давинцев никогда не ступал на борт космического корабля. Он не подвергает сомнению мудрость Гехашрена, но все же не в силах понять, как, по мнению пророка, его народ должен взойти на эти транспорты? И потом, как они будут управлять ими?

Тем временем через разрыв уже видны внутренности грузовика. Ци Рех сейчас на мостике, окруженный контрольными панелями, он стоит возле командного трона. Рядом лежит свитый в бухту потрепанный кабель, и, ведомый верой, жрец протягивает руку и касается его, ощущая в ладони прохладу металлической оплетки.

Пораженный, Ци Рех хватает воздух полной грудью. Он снова внизу, на склоне горы, ошеломленно моргает, не помня себя от восхищения и ужаса. В его кулаке зажат обрывок кабеля с мостика космического грузовика. Он смотрит на него, затем поднимает взгляд на Гехашрена и видит, что несколько глаз пророка обращены к нему. Рот Гехашрена не способен передавать эмоции, и все же клюв немного поднимается над нижней челюстью, изображая легкую улыбку.

— Видишь? — спрашивает пророк тихим отзвуком, слышимым только Ци Реху, и жрец кивает в ответ.

Он всегда знал о способности Акшуб путешествовать по миру, не встречая преград, и в одно мгновение оказываться в любой точке Давина. Насколько же могущественнее должны быть умения Гехашрена, прошедшего столько дорог в царстве богов? Тысячи лет он провел в стенах Ложи Эха, достаточно долго, чтобы осыпались прахом развалины старого мира, достаточно долго, чтобы стать прекрасным воплощением ужаса, возвышающимся сейчас на вершине горы. Осознание величия того, что теперь способен достичь Гехашрен, едва не лишает Ци Реха сознания. Разумеется, для пророка не составит труда доставить свой народ на корабли. Кто поведет их к новой цели, сам Гехашрен или какая-то иная сила? Эта истина пока сокрыта от жреца.

Ему открыта другая истина: тот, кто пройдет по пути, провозгласит Исход.

Люди внизу кричат, возносят молитвы и рыдают в истерике веры, восхваляя Гехашрена и богов. Грандиозное движение внизу указывает на то, что толпа подбирается к ждущему её разрыву в реальности, который касается земли у подножия Горы Эха, истекая кровью, тьмой и измученным светом. Однако, Гехашрен поднимает руку, и одно это движение мгновенно останавливает людской прилив. Тысячи тысяч верующих смотрят на него, слушают и повинуются.

Пророк оборачивается к жрецам.

— Все ложи суть одна, — объявляет он, и Ци Рех видит истину в словах пророка. Толпы внизу уже едины, собранные вместе путеводным огнем грядущей миссии и громогласными речами обитателя Ложи Эха.

— Но, — продолжает Гехашрен, — моим последователям нужны будут пастыри, ибо моя дорога лежит в стороне от вашей. Поэтому я должен наделить каждого из вас властью над частью собравшихся внизу паломников.

Змей и Дикий Кот, Волк и Медведь, Дракон и Крыса бросают друг на друга взгляды, лишенные прежней ненависти. Соперничество умерло в тот же час, когда их последователи принесли себя в жертву у подножия Ложи Эха. Все прежние войны и схизмы забыты, стерты словами величайшего среди них. Теперь повелители лож и последние из их племен в равной мере орудия в руках Разрушительных Сил. Будущее больше не принадлежит им, обещание бесконечного разложения в награду за исполнение повелений Гехашрена — все, что нужно жрецам.

Но Ци Реху необходимо нечто большее. Он прячет свой гнев и безмолвно повинуется приказам вознесшегося создания, озарившего своим появлением жизни давинцев, но не желает упускать свое предназначение. Свое эхо.

Где оно может быть?

Только в одном месте.

Все остальные жрецы спускаются с горы и начинают заводить паству в разрыв, на корабельные палубы. Толпы инстинктивно следуют приказам своих повелителей, ощущая грандиозную тяжесть предназначения, а Гехашрен с вершины продолжает возглашать волю богов, громогласно направляя заблудших.

Ци Рех же решается преступить все запреты, ещё раз пройти сквозь проем в скале, в одиночестве подняться по спиральной дороге к кратеру, встать лицом к лицу с Ложей Эха и взойти к двери. Там он найдет свое предназначение, и эхо вернется к нему. Ци Рех исполнит то, что было доверено ему, и никому другому. Судьба провела его так далеко по этому пути, что жрец не верит в возможность неудачи. Только не после того, как он был так близок к откровению.

Склон, по которому снизошел к ним Гехашрен, вовсе не из камня, но из кости, и мозг в этих костях из спрессованных отзвуков эха. Шепотки скрипят под ногами Ци Реха, и первый раз в жизни он ощущает страх, перед которым бессильна вера. Он страшится наказания, но упрямо идет дальше, поднимается к входу в Ложу, и, не останавливаясь, ступает внутрь.

Эхо ждет его там. Оно тяжело обрушивается на жреца, на все его чувства, чтобы, наконец, разом провозгласить полное имя его предназначения.

Гудение. Хор. Стук. Вой. И завершающий, сдавливающий змеиными кольцами звук.

Ллллллллллллллллллллллллллллллллл…

Имя вонзает в Ци Реха свои когти.

МАДАИЛ.

МАДАИЛ.

МАДАИЛ.

Оно жаждет выпотрошить его. Это откровение когтей, знание клыков, истина боли. Чудо предназначения в агонии судьбы. Он станет проходом. Он будет путем.

Зрение возвращается к Ци Реху, и он видит, что лежит на камнях у выхода из ложи, а над ним возвышается Гехашрен, улыбаясь своим клювом и внимательно глядя на него всеми глазами. Пророк говорит с ним, но не раскатами грома, а тихим отраженным эхом, ибо речь идет о знании, известном только им двоим.

— Ты понимаешь?

Ци Рех кивает в ответ. Полная картина сияющего предназначения все ещё разворачивается в его разуме, но на ней уже видно великое разрушение, что он принесет, служа произнесенному имени.

МАДАИЛ.

— Я стану проходом, — бормочет жрец, пока кровь идет у него из горла.

— Последний дар на прощание, — шепчет Гехашрен и произносит два имени. В них звучит смерть, шипящая и гремящая костями. Они ждут в конце пути.

Пандоракс.

Пифос.

Дэвид Эннендейл Проклятие Пифоса

Действующие лица

Х легион, «Железные Руки»

Дурун Аттик, 111-я клановая рота, командир «Веритас феррум»

Аул, сержант, 111-я клановая рота, временно исполняющий обязанности мастера ауспика «Веритас феррум»

Антон Гальба, сержант, 111-я клановая рота

Кревтер, сержант, 111-я клановая рота

Даррас, сержант, 111-я клановая рота

Лацерт, сержант, 111-я клановая рота

Камн, технодесантник, 111-я клановая рота

Вект, апотекарий, 111-я клановая рота

Ахаик, боевой брат, 111-я клановая рота

Катигерн, боевой брат, 111-я клановая рота

Экдур, боевой брат, 111-я клановая рота

Энний, боевой брат, 111-я клановая рота

Эутропий, боевой брат, 111-я клановая рота

почитаемый Атракс, дредноут типа «Контемптор», 111-я клановая рота

Кхалиб, капитан

Сабин, капитан

Плиен, капитан

Ридия Эрефрен, госпожа астропатов

Бхалиф Страссны, навигатор

Йерун Каншелл, серв легиона

Агнесс Танаура, серв легиона

Георг Паэрт, серв легиона

XVIII легион, «Саламандры»

Кхи'дем, сержант 139-й роты

XIX легион, «Гвардия Ворона»

Инах Птеро, ветеран

Юдекс, боевой брат

III легион, «Дети Императора»

Клеос, капитан, хозяин «Каллидоры»

Курвал, древний

Колонисты Пифоса

Ци Рекх, верховный жрец

Ске Врис, жрица-новициат

Адептус Терра

Эмиль Джидда, астропат

Мехья Фогт, писец

Хельмар Гален, администратор

Пролог

Плоть милосердия. Кровь надежды. Раздробленные кости радости. Оно получит свое пиршество. Оно вкусит его. Клыки вгрызутся в хрящи. Когти почувствуют сладкий, исполненный отчаяния треск открывающихся ран. Скоро, очень скоро оно будет упиваться темным блаженством. Оно это знало.

Оно верило.

А что для существа, подобного ему, значило верить? Что значило для вечной сущности быть в услужении могучих покровителей? Так много возможностей подумать над этими вопросами в потоке тающего времени и бурлящего пространства — вотчине богов. Так много возможностей изучить их формы, запутаться в их противоречиях, насладиться их порочностью.

Слишком много возможностей.

Его всегда одолевали нетерпение, потребность, голод. Их нельзя было насытить, нельзя было удовлетворить. Да и возможно ли это? Они были самой материей вихря, жилами бытия монстра. Хотя желания были всепоглощающими, они оставляли место для вопросов и размышлений, ибо они служили топливом для утоления нужд зверя. Они были точильным камнем для клинка его намерений.

Но что значило для него верить? Как такая концепция могла иметь смысл здесь, где сам смысл был замучен до смерти, и где существование кровожадных богов едва ли было вопросом веры? Вопрос был прост в выражении, но сложной и изощренной пыткой в своем воплощении.

Верить значило надеяться на обещание пира. Веровать в то, что время кормления грядет.

Пиршество начнется на этой планете. Барьеры, ограждавшие вселенную материи и плоти, были здесь особенно тонкими, и становились все слабее. Сущность давила на них, желание и неудовлетворение стягивались и переплетались, пока не стали рычанием. И этот рык разнесся по варпу и вонзился в разумы тех, кто был достаточно чутким, чтобы услышать его, принеся им ночные кошмары и доведя до безумия. Барьеры держались, но из последних сил.

Сознание существа впиталось в планету. Оно прошло над гладью воды, в которой охотились невообразимые левиафаны, и увидело, что этот мир хорош. Оно достигло земли, где природа стала карнавалом хищничества, и поняло, что это также хорошо. Оно узрело мир, не ведавший ничего, кроме клыков, мир, где сама жизнь существовала только для того, чтобы строить великое царство смертоубийства. Существо испытало нечто очень похожее на радость. Оно рассмеялось, и смех этот разлетелся по всей Галактике, по снам чувствительных, и те, кто начал кричать, больше не могли остановиться.

Его разум опутал змеиный мир. Оно странствовало по джунглям в бесконечной ночи. Оно воспаряло над горными хребтами, лишенными надежды, как мертвые звезды — света. Оно узнавало об опасностях, что таились здесь. Узнавало о перспективах, что убивали здесь. Оно поняло, что между ними нет никакой разницы. Оно стало свидетелем планеты, которая в своей чудовищности была достойным отражением самого варпа.

На протяжении целого дня и ночи существо наслаждалось концепцией дома.

Затем его охватило беспокойство. Просто смотреть было недостаточно. Его сводило с ума обладать целым материальным миром, холстом для творца боли, таким близким, но одновременно таким недостижимым. Где обещанное пиршество? Планета корчилась в хватке порожденного ею же ужаса. Это было существование плотоядного животного, хищного зверя. Но существо не числилось в списках приглашенных гостей. Оно могло только наблюдать. Более того, планете кое-чего не хватало, чтобы стать раем. Где разумная жизнь? Без разума не могло быть настоящей невинности, не могло быть настоящих жертв. Без жертв не было настоящего кошмара. Мир был громадным нереализованным потенциалом. Хотя существо верило и служило своим хозяевам верой и правдой, оно также было нетерпеливым. Оно решило оставить планету.

Но не сумело.

Существо попыталось было бороться, но силы, которым оно служило, велели ему прекратить. Они удержали его на месте, и к нему снизошло понимание. Его привели сюда не просто из-за обещания. Оно еще раз дотронулось до протертой завесы. Оно прочло течения варпа и вновь рассмеялось, и вновь взревело. Создание обрело такое нужное ему терпение. Планета была не более чем сценой. Актеры пока не взошли на нее, но скоро они появятся. Зверь будет ждать за кулисами, и его час пробьет. Оно шепотом вознесло хвалу.

Отовсюду послышались ответные шепоты — его собратья слетелись сюда, чтобы исполнить веление, чтобы поклоняться, чтобы присоединиться к пиру. Момент близился. Момент, когда они наконец освободятся, дабы нести свою истекающую слюной истину вопящей Галактике. Они рвались вперед, желая вкусить плоти реальности. Шепоты накладывались, стремление подпитывало стремление, пока имматериум не задрожал от эха неутолимого голода.

Зверь приказал им умолкнуть. Оно ощутило, что грядет нечто судьбоносное. Оно отвернулось от планеты. Казалось, существо смотрит из глубин колодца, ибо этот мир стал узилищем, сила притяжения судьбы крепко удерживала зверя, дабы тот сумел исполнить свою роль. Оно напрягло пределы восприятия материального мира. И на самой границе понимания и сознания оно уловило движение, подобное мухе, которая коснулась дальних краев паутины.

Они сдержали обещание. Звезды были правы.

Кто-то приближался.

Часть первая Земля обетованная

Первая глава Шрамы/Пример для подражания/Одиночки

— Шрамы бывают лишь у плоти, — сказал однажды Дурун Аттик. — Они — признак слабой ткани, которая легко рвется и плохо поддается починке. Если плоть рубцевата, ее надлежит удалить и заменить более подходящим материалом.

«Считает ли он так до сих пор?» — задавался вопросом Антон Гальба.

Эту речь, как он помнил, капитан произнес после кампании против Диаспорекса, в те последние дни иллюзий, когда тень измены уже легла на Империум, но Железные Руки еще думали, будто сражаются на стороне Детей Императора, что они среди братьев. Та битва оставила немало ран. Больше всего досталось «Железному кулаку», но и ударный крейсер «Веритас феррум» не вышел из боя без единой царапины. Залп из энергетических орудий попал ему в мостик. Жизненно-важные системы продолжали функционировать, но Аттик, незыблемо восседавший на командном троне, получил обширные ожоги кожи.

Корабль отремонтировали. Как и Аттика. Казалось, он пришел не из апотекариона, а из кузницы. На нем не осталось шрамов. Равно как и плоти. Вот когда он произнес ту памятную речь. Гальба, имевший немало рубцов на лице, которое по большей части еще оставалось настоящим, понимал — Аттик говорил в метафорическом смысле, предаваясь гиперболизации в качестве награды за победу. У «Железного кулака» также остались свои клейма ожогов после сражения, но со временем от них избавятся. Это Аттик и имел в виду.

Так они все полагали.

А затем была кампания на Каллинедесе. И предательство. Разгром флота. Темный час Х легиона.

Так они все полагали.

Но Каллинедес был не более чем прологом. Его название вытеснили из пантеона позора. Кто вспоминал о Каллинедесе-4 после Исствана-5?

Исстван. Слово было шипением и клинком, приставленным к позвоночнику. Это был ядовитый свист, который никогда не стихнет. Это была рана, что будет гноиться, пока в Галактике не погаснут последние звезды.

Это был шрам. Не поверхностный, оставшийся после зажившей раны. Он был глубоким, местом боли, что никогда пройдет, гнева, что никогда не угаснет.

«Это слабость? — спросил Гальба у Аттика из воспоминаний. — Как мы удалим эту изорванную плоть? Рана ведь в самих наших душах».

Он оглянулся на своего капитана.

Аттик, сложив руки на груди, стоял за кафедрой перед командным троном. Он был неподвижен, неотрывно следя за фронтальным окном. На его лице не читалось никаких эмоций. Их не было со времен Кароллиской системы и сражения против Диаспорекса. С помощью аугметической реконструкции Аттику заменили большую часть черепа. Из всех воинов 111-й роты он был ближе всего к полному превращению в машину. Гальба знал, что внутри металлической оболочки капитана продолжала течь кровь и биться сердца. Но внешность его была такой же темно-серой, как доспехи легиона. Его профиль оставался человеческим, но лишенным характерных черт, обезличенным. Теперь Аттик походил скорее на железную скульптуру, нежели на живое существо: несгибаемый, беспощадный, холодный.

Но внутри него остался гнев. Гальба, столь же недвижимый, как и капитан, ощущал его ярость, и не только потому, что у него в крови кипела та самая ненависть. Левый глаз Аттика был органическим. Гальба не знал, зачем он сохранил его. Утратив либо заменив так много плоти, почему капитан оставил напоминание о ней? Он не спрашивал. Но остаток человеческого наследия был тем более выразительным в своей изолированности. Он взирал в пустоту, почти не моргая, едва двигаясь. Он был воплощением ярости. Гальбе приходилось видеть Аттика во всем его расплавленном металлическом гневе. Но сейчас та ярость застыла, став холоднее, чем отражаемая в нем пустота. Эта ярость была глубокой, как рана, и она дала ответ на вопрос Гальбы. Был лишь один способ исцелить Х легион: уничтожить предателей. Всех до единого.

Гальба снова повернулся вперед. Его левая бионическая рука была неподвижной, безучастной, но пальцы на правой сжались от отчаяния. То, что могло помочь Железным Рукам, им не достать вовек. И никакая выучка или боевые умения не могли изменить этот факт. Исстван позаботился об этом. Гор сокрушил их, как Саламандр и Гвардию Ворона. Теперь они были тенями былых себя, все они.

«Мы — призраки, — подумал Гальба. — Мы жаждем мести, но мы бесплотны».

Он не был пораженцем. Он не был нелояльным. Просто он был искренним с самим собой. От трех верных легионов, что сражались на Исстване, остались лишь осколки. Они были рассеяны. Им не хватало сил. Побег «Веритас феррум» с Исстванской системы был чудом. Иметь в своем распоряжении функционирующий ударный крейсер — немало. Но, в другом смысле, это было ничто. «Веритас» был просто еще одним кораблем. Что он мог сделать против целых флотов?

Что-то да сможем, пообещал Аттик. Мы что-то сделаем.

— Капитан, — отозвался мастер ауспика Аул. — Навигатор Страссны докладывает, что мы достигли пункта назначения. Госпожа Эрефрен просит, чтобы дальше мы не шли.

— Отлично, — ответил Аттик. — Останавливаемся.

Перед окном пролетела каменная глыба размером с гору. «Веритас» был прямо у границы системы Пандоракс. Внешний край системы был окружен необычайно плотным астероидным поясом. Когда вращающийся планетоид исчез в ночи, Гальба заметил слева по борту еще один — движущееся серое пятно в отраженном свете Пандоракса. Сенсоры «Веритас» засекли десятки целей в непосредственной близости, все достаточно крупные, чтобы в случае столкновения повредить крейсер.

Это были не остатки аккреционного диска. И не куски льда и пыли. Это были камни и металл. Когда-то здесь было нечто другое, подумал Гальба. Нечто огромное.

«Нечто величественное?»

Мысль была невольной, вызванная его грустным настроением. Он понял, как важно держаться за свой гнев. Он не давал ему погрузиться в пучину отчаяния. Гальба отогнал темные думы о растоптанной славе. Вопрос об астероидном поясе никуда не делся. Он смотрел на обломки. Здесь что-то было, и его уничтожили.

Но чем?

По правому борту виднелась грязно-коричневая сфера планеты Гея. Ее орбита была глубоко эксцентричной, под острым углом к плоскости эклиптики. Она пересекалась с орбитой Киликса, следующей планеты системы, и в течение своего года кратковременно проходила за пределами астероидного пояса. Сейчас она находилась в границах пояса. Ее поверхность была испещрена накладывающимися друг на друга кратерами, в разреженной атмосфере еще плавала пыль после недавнего удара. Гальба подумал о столкновении планет. Но нет, Гея походила скорее на крупную луну. Возможно, она и была ею, а после разрушения родительницы просто вращалась по вычурной орбите.

Здесь произошел катаклизм, но какой именно, оставалось загадкой. Как и то, что именно было разрушено. Гальбе невольно захотелось увидеть знамение в усеянных обломками вратах к Пандораксу. Он поборол соблазн. Мимолетный порыв был опасно близок к суевериям, а подобное попустительство было предательством всего, за что он стоял. В последнее время предательств было больше чем достаточно.

«Ты хочешь увидеть урок? — спросил он у себя. — Тогда вот он: то, что прежде было здесь, уничтожено, но оно все еще опасно».

— Есть вести от наших братьев? — спросил Аттик.

— Астропатический хор сообщает, что пока нет, — ответил Аул.

Двери на мостик открылись. Вошли двое воинов, но ни один не был из Железных Рук. Доспехи одного были темно-зелеными, цвета Саламандр. Кхи'дем, сержант. Другой носил черно-белую броню Гвардии Ворона. Он был ветераном по имени Инах Птеро. При их прибытии атмосфера на мостике заметно изменилась. К ярости, раздражению и скорби вплелась нить неприязни.

Аттик обернулся. Движение было настолько холодным, как будто он навел на двух космических десантников болтер.

— В чем дело? — резко спросил он.

Ониксовое лицо Кхи'дема, казалось, потемнело еще сильнее.

— Тот же вопрос мы собирались задать вам, капитан, — сказал он. — Мы бы хотели знать, зачем мы здесь.

Аттик подождал несколько секунд, прежде чем ответить, и в его словах ощущался концентрированный гнев.

— Твое звание не позволяет задавать вопросы мне, сержант.

— Я говорю от имени Восемнадцатого легиона, который присутствует здесь на борту, — ответил Кхи'дем спокойным, но твердым голосом, — как и ветеран Птеро от имени Девятнадцатого легиона. Таким образом, мы имеем право знать о ходе войны.

— Легионы? — выплюнул Аттик. Эмоциональный звук, выданный его бионической гортанью, казался очень странным. Гортань могла воспроизводить разные тональности и громкости, к тому же звучала похоже на прежний голос капитана. Сейчас же его голос казался жутким, как будто Аттик пытался подражать себе, но не вполне успешно. — Легионы, — повторил он. — Даже вместе вас насчитается не больше дюжины. Это не…

— Капитан, — вмешался Гальба, решив прервать Аттика, чтобы не дать командиру произнести слова, от которых он уже не сможет откреститься, — с вашего разрешения.

— Да, сержант? — даже не запнувшись, ответил Аттик, и в его словах поубавилось яда, словно он сам наполовину желал, чтобы его остановили.

— Возможно, я смогу ответить на вопросы наших братьев.

Аттик одарил его долгим испытующим взглядом.

— Только не здесь, — проговорил он тихим от едва и временно сдерживаемого гнева голосом.

Гальба кивнул.

— Пройдетесь со мной? — обратился сержант к Кхи'дему и Птеро. К его облегчению, они согласились без лишних пререканий.

Гальба повел их с мостика, по коридорам из железа и гранита, обратно к казармам, в которых было так много свободного пространства. Слишком много пространства.

— Ты пытаешься уберечь нас? — спросил Птеро.

Гальба покачал головой.

— Я пытаюсь сохранить мир.

— Так я и подумал, — произнес Кхи'дем. — Ты прервал своего капитана. Что он хотел сказать?

— Я не читаю его мысли.

— Дай угадаю, — вставил Птеро. — Это не легионы. Это остатки.

Гальба поморщился от правды.

— Как все мы, — отозвался он. Так оно и было. Железных Рук на «Веритас» теперь насчитывалось всего несколько сотен вместо многих тысяч. Они были тенью былой мощи.

— Твоя честность делает тебе честь, — сказал Птеро. — Но нам все равно хотелось бы услышать ответы.

Гальба подавил вспышку раздражения.

— Вы их получите, как только они появятся.

— Так плана кампании нет?

— Мы здесь, чтобы узнать его.

Птеро вздохнул.

— И что, твоему капитану доставило бы невыразимые мучения так нам и сказать?

Гальба обдумал следующие слова. Легкого пути не было. Дипломатического также, хотя, если начистоту, он не стремился следовать по нему. Достаточно и того, что он увел их с мостика. Здесь, вдали от командного трона, необратимое насилие могло случиться с куда меньшей вероятностью.

— Капитан Аттик, — произнес он, — не склонен делиться оперативной информацией.

— Со всеми? Или только с нами?

Этого момента было не избежать.

— С вами.

— Почему? — спросил Саламандра.

— Из-за Исствана Пять, — они хотели знать? Ладно. Он скажет им. Он выскажет им все, что накипело у него на душе. Гальба остановился и повернулся к легионерам.

— Что с ним? — спросил Кхи'дем. — Все мы пережили собственные трагедии.

— Потому что вы бросили нашего примарха.

— Феррус Манус ринулся в самое сердце безумия, — ответил Кхи'дем. — Мы с тем же успехом сами можем сказать, что это он бросил нас.

— Он заставил Гора отступить. Тогда он мог закончить войну.

Кхи'дем медленно покачал головой.

— Он угодил прямиком в ловушку. Все мы в нее попались. Он просто забрался чуть глубже в ее сети и тем самым сделал отступление еще тяжелее.

— Вместе, трем легионам хватило бы сил, — продолжал стоять на своем Гальба.

— Если бы Манус остался, — сказал Птеро, в его голосе чувствовалась не злость, но грусть и, как ни удивительно, мягкость, — думаешь, мы бы отбили зону высадки у четырех свежих армий?

Гальба хотел ответить утвердительно. Хотел настоять, что победа была возможной.

— Три легиона против восьми, — сказал Кхи'дем прежде, чем Гальба успел ответить. — И эти три оказались между молотом и наковальней. Иного исхода просто не могло быть. Единственное бесчестие было в самом акте предательства.

Логика Кхи'дема была неумолимой. Но одной ее было недостаточно. Злость, что окисляла кровь Гальбы, злость, которую разделял каждый воин Железных Рук, была столь необъятной, как трагедия, постигшая Империум. Рана была слишком глубокой, слишком тяжелой, чтобы вылечить ее озвучиванием реальности. Факты, которые предоставлял Кхи'дем, лишь все усугубляли. Ярость схлестывалась со сводящим с ума бессилием, разрасталась и находила новые цели. Гальба знал, что Кхи'дем прав. Гвардия Ворона и Саламандры также были окровавлены в первых фазах сражения. Они поступили верно, отправившись в зону высадки за подкреплениями. Но Феррус Манус обрушился на Гора всей своей мощью. Больнее всего становилось при мысли, что с поддержкой двух других легионов удар мог бы оказаться достаточно сильным, чтобы сокрушить планы Магистра Войны. И, кроме вопросов тактики, кроме вопросов стратегии, был еще вопрос принципа: Железные Руки бросили клич своим братским легионам, и те отказали им в помощи. После поражения и гибели примарха как они могли смотреть на их уход как не на очередное предательство?

Только одно удерживало Гальбу от того, чтобы броситься на стоявших перед ним воинов. Это было осознание еще одной причины своей злости: ненависть к самому себе. Железные Руки потерпели поражение, и за это им не будет прощения. Он столкнулись с самым важным испытанием за всю историю своего легиона и провалили его. Избавиться от слабости? Гальба желал предать свою плоть забвению, заменить ее механической безотказностью и кулаками раздавить черепа всех предателей. Он осознавал свое желание, его тщетность и природу. Он понимал, что смотрел на мир через призму направленного на самого себя гнева. Поэтому Гальба не доверял своим порывам. Он заставил подождать себя один удар сердца, прежде чем ответить. Заставил себя подумать.

Но что насчет Аттика? Что насчет воина, у которого не осталось плоти, которую бы можно было проклинать? Капитан чувствовал злость во всех ее формах. В этом Гальба не сомневался. Но осознавал ли Аттик, насколько она ядовита? Понимал ли он ее вырисовывающуюся природу? Этого сержант не знал.

Но знал он другое: как бы жестоко ни обошлись с Железными Руками на Исстване-5, Саламандр и Гвардейцев Ворона выжило еще меньше. И еще Гальба знал, что если они хотели сохранить надежду на победу, то вцепляться в глотки других лоялистов было не лучшей затеей. Возможно, они допустили фатальные ошибки еще до самого сражения. У него кровь стыла в жилах от мысли, что они собственноручно разделили флот Х легиона, и более быстрые корабли рванули до Исстванской системы, оставив «Веритас феррум» и других позади. И, возможно, даже это решение не стало решающим. Возможно, против верных воинов Императора собралось слишком много сил. Среди астропатов ходили разговоры, будто тайные планы строили не только предатели. Множество вероятностей, множество ошибок и стечений обстоятельств и стали теми каплями крови, что наполнили чашу судьбы.

Все это осталось в прошлом. О будущем он знал лишь одно: лоялисты, как бы мало их ни осталось, должны действовать сообща.

Если ему удастся сохранить хотя бы этот уголек надежды, он сумеет раздуть его.

Гальба вздохнул и перекинулся взглядом с Птеро и Кхи'демом. Он сумел натянуть на лицо перекошенную гримасу. Это было ближайшее, что могло сойти у него за улыбку.

— Что мы делаем? — тихо спросил Птеро. Ветеран имел в виду не стратегию.

Гальба грустно покачал головой, соглашаясь.

— Я буду информировать вас, — сказал он. — В свою очередь, не окажете мне услугу? Обращайтесь лучше ко мне, а не к капитану.

Будь он на их месте, подумал сержант, то вполне мог бы счесть подобную просьбу за оскорбление. Но Кхи'дем понимающе кивнул.

— Вижу, что это будет к лучшему.

— Спасибо, — он направился обратно на мостик.

Птеро поймал его за руку.

— Железные Руки не одиноки, — произнес он. — И не совершайте ошибку,полагая, что это не так.

Йерун Каншелл только закончил убираться в арсенале у Гальбы, когда услышал тяжелые шаги сержанта. Он подхватил свое ведро вместе с тряпками и торопливо прошел к входу, где остановился и опустил глаза в пол.

Гальба остановился в дверях.

— Как всегда, отличная работа, Йерун, — сказал он. — Спасибо.

— Благодарю, мой лорд, — ответил серв. Подобная похвала не была для Гальбы чем-то необычным. Так он говорил всякий раз, когда возвращался в свои покои, а Каншелл оказывался внутри. Но Каншелл все равно ощутил гордость, не столько за проделанную работу, сколько за то, что с ним говорил хозяин. Его обязанности были несложными. Ему нельзя было трогать ничего, что обладало настоящей ценностью: доспехи, оружие, трофеи и клятвы момента. Ему полагалось чистить стойку для доспехов, оттирать масляные пятна после сессий чистки самого Гальбы. Эту работу мог выполнять и сервитор. Но сервитор не мог понять ту честь, что несли с собой подобные обязанности. Он же понимал.

Гальба задумчиво забарабанил пальцами по двери.

— Йерун, — произнес он.

Встрепенувшись от такого отступления от нормы, Каншелл поднял голову. Гальба глядел на него сверху вниз. У сержанта была металлическая челюсть. Он был лысым, война опалила и иссекла его лицо, так что оно превратилось в массу шероховатой, загрубевшей кожи. Это было грозное лицо создания, которое все дальше отходило от человеческого, хотя злым его назвать было нельзя.

— Мой лорд? — переспросил Каншелл.

— Я знаю, что покоям сервов досталось во время битвы. Как там условия?

— Мы довольно быстро все чиним, лорд.

— Я спросил не об этом.

Каншелл тяжело сглотнул, но чуть не поперхнулся. Ему-то следовало знать, что от воина Легионес Астартес ничего не утаить. Он сказал так из-за переизбытка гордости. Он хотел, чтобы стоявший перед ним бог знал, что даже самые ничтожные обитатели «Веритас» вели свой бой. Каншелл хотел сказать: «мы вносим свой вклад», но не сумел заставить себя произнести столь самонадеянные слова. Вместо этого он сказал правду.

— Условия тяжелые, — признался серв. — Но мы боремся.

Гальба кивнул.

— Понятно, — сказал он. — Спасибо, что сказал мне.

Его верхняя губа выпрямилась, и Каншелл догадался, что сержант улыбается.

— И спасибо за то, что вы боретесь.

Каншелл глубоко поклонился, его переполнила гордость, как еще мгновение назад стыд. Наверное, он сейчас весь светился, подумал серв. Его кожа наверняка сияла светом возобновленной целеустремленности и решимости, что вернулись к нему благодаря этим простым словам Гальбы. И действительно, возвращаясь обратно на палубы, ему казалось, что дорога перед ним ярче прежнего. Он понимал, что это впечатление лишь иллюзия, но эта иллюзия помогала ему. Она придавала ему сил.

Они потребуются Каншеллу, когда он достигнет покоев сервов.

Люди, которые убирались на корабле, готовили еду и занимались разнообразными делами, слишком сложными, слишком непредсказуемыми или слишком изменчивыми для сервиторов, жили на одной из нижних палуб «Веритас феррум». Их насчитывалось много тысяч, и их дом был чем-то большим, чем казармами, но меньшим, нежели сообществом. До кошмара на Исстване-5 здесь поддерживался образцовый порядок. Огромный зал со сводчатым потолком тянулся вдоль всей хребтовой части корабля. Добраться отсюда до любой палубы не составляло труда, хоть путь и был неблизким, принимая во внимание, что людям приходилось преодолевать пешком тысячи метров. В зале одновременно могло перемещаться огромное количество сервов. Во времена Великого крестового похода из-за того, что лишь в этом помещении могли поместиться все корабельные слуги, постепенно оно стало играть роль рынка, зала для проведения празднеств и места встреч. Тем не менее, эти аспекты имели второстепенное значение перед дисциплиной и эффективностью передвижения персонала, и потому здесь всегда протекал устойчивый непрерывный поток слуг, проходивших сквозь любое собрание, рынок или торговый базар. С каждой стороны великого зала располагались жилые помещения: общие спальни на несколько сотен коек, а также небольшие личные апартаменты для более ценных сервов.

Культура Медузы была довольно прямолинейной в почитании силы и осуждении слабости. Железные Руки возвели анималистический дух родной планеты до крайности, испытывая презрение к слабой плоти настолько, что все человеческое казалось им теперь достойным сожаления изъяном. Все, что не могло помочь выковать совершенную силу, считалось ненужным отвлечением. Феррус Манус не обрадовался включению летописцев в состав своего 52-го экспедиционного флота, и при первой же возможности оставил этих раздражающих и бесполезных гражданских в системе Каллинедес, когда Железные Руки ринулись в бой против Гора. Каншелл был рад их уходу. Каким бы незаметным ни был его труд, он вносил свой вклад в работу великой военной машины Железных Рук. Но те, другие жители Империума, считавшие, что Железные Руки лишены искусства или чувства прекрасного, заблуждались. Искусство должно иметь ясное, сильное назначение, только и всего. Каншелл слышал перешептывания о чудесном оружии, что Манус якобы хранил на борту «Железного кулака». Он верил историям. Концепция мощнейшего и смертоносного оружия, обладавшего к тому же прекрасной формой, была совершенно правильной. Она соответствовала всему, что он понял на Медузе о жестокости вселенной. Сила воли могла обрести физическое выражение, с помощью которой можно было бы поставить грозную вселенную на колени.

Концепция оружия Мануса соответствовала также произведениям искусства, что украшали стены «Веритас феррум». В отличие от другого судна того же типа, «Феррума», произведений искусства здесь хватало. Величие окружало Каншелла каждую секунду его пребывания на ударном крейсере. Идти через великий зал означало шагать между рельефными скульптурами исполинов. Героические фигуры были высечены простыми, смелыми линиями. В них не было ни единой лишней детали, что, впрочем, не делало их грубыми. Они были внушительными. Колоссальными. Вдохновляющими. Они сражались и побеждали мифических зверей, символизировавших беспощадные вулканы и ледники Медузы. Они показывали путь к силе. Они не ведали слабости и воплощали в себе дух, соответствовать которому был обязан даже нижайший из сервов.

Но все это стало теперь лишь воспоминаниями. Все это составляло мир Каншелла до Исствана-5. Так было до ужасного раскола. «Веритас феррум» получил большой урон в пустотной войне. Щиты отказали по левому борту кормовой части судна. Находившиеся там покои сервов захлестнуло пламя, так что весь сектор пришлось загерметизировать и провентилировать. Прямо перед прыжком в эмпиреи они успели получить еще несколько торпедных попаданий, катастрофически повредивших левый борт. Сильнее всего досталось верхним палубам, на которых погибло более сотни легионеров. Но это был еще не конец. Падали переборки, вспыхивали пожары, а затем, когда брешь в борту стала достаточно глубокой, пришел вакуум и холод, которые погасили огонь, оборвали борьбу и очистили коридоры от жизни.

По крайней мере, поле Геллера выдержало. По крайней мере, путешествие через варп не обескровило корабль еще сильнее.

Корпус отремонтировали, но целые палубы внутри «Веритас» еще были завалены обломками. В некоторые участки стало не пробраться. Каншелл был рад, что там не осталось раненых, не осталось отчаявшихся выживших, ожидавших спасателей, которые никогда не придут. У него не было причин спускаться перекрытыми дорогами, поэтому он о них и не думал. Но в покоях сервов было множество шрамов. Множество напоминаний о неудаче и поражении.

Кормовая часть великого зала была пока закрыта. Сервам, которые направлялись туда по долгу службы, приходилось идти по лабиринту окольных путей, чтобы добраться до постов. Огонь местами опалил стены зала, испортив творения искусства. Некоторые спальни были уничтожены, в самом же помещении было полно погнутого и изорванного металла. Пол пошел рябью, стал неустойчивым. Пока Каншелл добирался до срединной части зала, ему пришлось перепрыгнуть с десяток трещин.

Помещение все еще оставалось важной артерией, слуги Железных Рук неустанно сновали из одного конца судна в другой, но что-то в нем изменилось. Превращение было не только физическим. Изменился сам дух его обитателей. Жители Медузы свыклись с невзгодами и смертью. Таковой была суровая реальность их планеты. Но пришествие Ферруса Мануса стало для кланов Медузы рассветом чего-то нового: надежды. Это было не чаяние слабовольных людей на лучшее, легкое будущее, ждавшее их за горизонтом. Это была надежда, принявшая форму веры в то, что они собственноручно создадут такое будущее. Железные Руки были инструментом для воплощения этой надежды в жизнь. Они одерживали свои победы не только во имя Императора, но и самой Медузы.

Ферруса Мануса не стало. Х легион выпотрошили. «Веритас феррум» продолжал странствие, но никто не знал куда. Хотя сервам не полагалось знать пункт назначения, до Каншелла доходили слухи о том, что и сами легионеры не знали своей конечной цели. Те слухи были немногочисленны, и в тех слухах чувствовалось скорее удивление, а не злоба, а также стыд за то, что они вообще имели место быть. Но никакое чувство вины не могло изменить тот факт, что подобные мысли были высказаны и теперь жили своей жизнью. Каншелл не желал верить слухам. Но, услышав их, он больше не мог от них отмахнуться.

Приближаясь к центру зала, Каншелл замедлился. Прямо впереди вплотную друг к другу стояло несколько десятков человек, формируя тесный круг, обратив лица к центру и склонив головы. Связанные обязанностями сервы обтекали собрание, словно вода камень. Каждые пару мгновений кто-то из проходивших людей на секунду останавливался, чтобы послушать их. Другие слуги бросали на круг наполненные нескрываемым презрением взгляды. Георг Паерт, огромный детина из инжинариума, фыркнул, проходя мимо них. Поравнявшись с Каншеллом, он ухмыльнулся.

— Не дай им отбить у себя аппетит, — сказал он.

— Уж постараюсь, — пробормотал Каншелл, но Паерт уже шел дальше.

Группа находилась как раз между Каншеллом и обеденными столами. Он подумал было остаться здесь до конца собрания, но он проголодался, и к тому же через пару минут его ждал наряд по ремонту. Каншелл пошел вдоль зала, через поток сервов, чтобы обойти группу. Он успел сделать всего несколько шагов, прежде чем услышал свое имя. Йерун поморщился и обернулся. Агнес Танаура отделилась от группы и призывно махала ему рукой. Каншелл вздохнул. Нужно с этим кончать. Лучше встретиться с ней сейчас, когда у него есть веская причина сделать разговор как можно короче, чем чтобы она заявилась к нему после окончания смены.

Он присоединился к ней на полпути к кухне. Горячие пайки выдавались на пункте раздачи в центре зала, окруженном длинными железными столами на высоких ножках. Скамей не было. Люди быстро ели, а затем шли дальше по делам.

— Я заметила, что ты смотришь на нас, — сказала Танаура.

— Ты заметила, что я заметилвас. Есть разница.

— Прямо как есть разница между тем, как кто-то смотрит на что-то извне, хотя сам является его частью.

Каншелл подавил стон. Подход Танауры едва ли можно было назвать тонким. Она пристально смотрела на него, впрочем, как и всегда. Даже самый обыденный разговор с Танаурой казался допросом. Ее глаза были прозрачно-серыми, того же цвета, что короткие волосы. Они блестели хищным уходом. Женщина была одним из старших сервов на борту «Веритас феррум». Каншелл точно не знал, сколько ей лет. Жизнь — тяжелая штука, и тело быстро приходило в негодность. У Каншелла было несколько друзей, рядом с которыми он вырос, но их обязанности были столь изнурительны, что теперь они походили скорее на его родителей, нежели на однолеток. Танаура не скрывала своей старческой кожи. Она всегда была здесь, насколько знал Каншелл. Женщина взяла на себя роль общей матери, нравилось ли то ее бесчисленным приемным детям или нет.

— Агнес, — произнес Каншелл, — мы уже говорили об этом.

Она поймала его за руку.

— И будем говорить еще. Тебе это нужно, даже если ты сам так не считаешь.

Он мягко высвободился из ее хватки.

— Что мне сейчас нужно, так это поесть, а потом меня ждет работа.

— Да, как и всех нас. Так много нужно восстановить. Но не все можно сделать при помощи инструментов и рук. Восстановить нужно и нашу силу.

Каншелл хмыкнул. Он начинал злиться. После встречи с Гальбой он не собирался терпеть Танауру, и чувствовал себя в состоянии дать ей отпор. Йерун взял свой поднос с едой: плитка переработанного протеина и кусок спрессованного овощного вещества. Продукты первой необходимости, чтобы поддерживать человеческий организм, дабы тот в свою очередь мог служить военной машине Х легиона. Каншелл направился к столу и со звоном опустил на него поднос. Он принялся разрезать порцию на полоски.

— Видишь, чем я занят? — сказал серв. Пережевав и проглотив пищу, он добавил. — Я восстанавливаю силу.

Он пересекся взглядом с Танаурой и, окрыленный своей отвагой, не стал моргать первым.

— Свою настоящую, полезную силу. Обращение к суевериям — слабость.

— Как же ты заблуждаешься. Осознание того, что у нас есть пределы, что у нас есть слабости, для этого нужна храбрость. Нужна сила. Нам надлежит принять то, что все мы должны обратиться за помощью к Отцу Человечества. «Лектицио Дивинитатус» учит…

— Идти против самих основ учения Императора, пусть оно и говорит поклоняться ему. Такая логика не просто смехотворна, она запретна.

— Ты не понимаешь. Отрицание Императором Его божественности — это проверка. Она напоминает нам о том, что нужно отринуть всех ложных богов. И когда мы сделали это, свергнув идолов, заявлявших о своей божественности, остался только один, истинный бог. Мы должны понять парадокс, который он поставил перед нами. Когда ты окажешься по другую сторону, то познаешь покой.

— Я не ищу покоя, — выплюнул Каншелл. — И никому не следует. Это недостойно тех, кем мы являемся.

— Ты действительно не понимаешь. Если бы я могла показать тебе силу, нужную для принятия веры, ты бы понял, как глубоко ошибаешься.

Каншелл доел паек.

— Этого не случится, да?

— Могло бы, — Танаура достала из кармана изношенной куртки ветхую книгу. Она приложила ее к груди Каншелла. — Пожалуйста, прочти это.

Каншелл отмахнулся от книги, как будто та обожгла его.

— Где ты ее достала?

— Она у меня много лет. Мне дал ее серв Несущих Слово.

— Которые предали нас на Исстване! О чем ты только думала?

— Я думаю, это трагедия, что те, кто первыми постигли истину, отвернулись от нее. И я думаю, будет еще одной трагедией, если и мы последуем их примеру.

Каншелл покачал головой.

— Нет. Я не желаю иметь ничего общего с культом, и хочу, чтобы ты оставила меня в покое, — он оглянулся на верующих. Те до сих пор молились. — Ты не понимаешь, как сильно рискуешь, занимаясь этим в открытую?

— Разве истину следует держать в тени?

— А что, если увидят легионеры? Что, если узнает капитан Аттик? — в обязанности Танауры входило поддержание в чистоте покоев Аттика. Каншелл искренне не понимал, почему она ставила под угрозу подобную честь. Единственная причина, что приходила ему в голову, почему против растущего культа не предпринималось никаких мер, состояла в том, что у Железных Рук было куда больше важных дел, чтобы следить за внерабочими занятиями сервов.

— Мы не мешаем никому работать. Мы не говорим с теми, кто не желает слушать.

Каншелл резко хохотнул.

— Тогда как ты назовешь это?

Этот пристальный взгляд, смесь экстатического откровения и стальной решимости.

— Я вижу твою нужду, Йерун. Ты хочешь слушать.

Он попятился от нее, качая головой.

— Ты не могла ошибаться сильнее. А теперь прошу, оставь меня в покое.

— Подумай над моими словами.

— Я не стану, — уходя, бросил он через плечо.

Он направился в сторону кормы. Повреждения внутри ограждались от остальной части корабля опущенной массивной переборкой. Там находился новый наряд Каншелла, так что ему пришлось пробираться через искореженные и проломленные коридоры, чтобы присоединиться к другим сервам и ремонтным сервиторам, которые постепенно восстанавливали рациональность, порядок и механическую слаженность «Веритас». Его команда занималась расчисткой перехода от погнутых кусков металла. Коридор был прямым как стрела, но сейчас он скорее напоминал раздробленную кость. В полу зияла дыра, участок вдоль левого борта выступал на полметра над остальной палубой. Соединить части коридора не представлялось возможным, но перепад высот можно было сгладить с помощью рампы.

Внутри было тесно и душно. В считанные минуты Каншелл заработал пару новых порезов и ожогов. Серв радовался тяжкому труду. Он каленым железом выжег суеверные фантазии Танауры. Что еще важнее, он предал огню домыслы женщины касательно него. Она ошибалась. Йерун не отрицал того, что нуждался в некой силе со стороны. Он знал, что имел пределы, а также то, что в эти темные дни подошел к ним вплотную. Но он мог черпать силы из наглядного примера Железных Рук.

Каншелл поклялся в непоколебимой верности Императору и его учениям. Одно подразумевало другое. Вот так просто. Все, что Йеруну требовалось знать о силе, он мог найти в закованных в керамит великанах, которым служил. Он не нуждался в презренных книжонках, стремившихся подточить все, за что стоял Империум и Великий крестовый поход.

И на несколько секунд, укутавшись в сумрак, озаряемый лишь болезненным светом паяльных инструментов, он сумел избавиться от мыслей о том, что случилось с Великим крестовым походом и Империумом.

А затем пол обвалился. Его кажущаяся надежность оказалась ложью. С треском и скрежетом разрываемого металла пару метров палубного перекрытия рухнули в глубины корабля. Большая часть наряда последовала за ним. Каншелл ощутил пугающий толчок, а затем пол ушел у него из-под ног. Серв кинулся назад и левой рукой вцепился в неровный угол расколовшейся стены. Он заскреб ногами в поисках опоры и на мгновение завис в воздухе, держась практически на одной руке. Металл оставил глубокий порез на ладони. По пальцам заструилась кровь. Хватка начала соскальзывать. Он замахал правой рукой, пытаясь ухватиться хоть за что-то. Его ударило в дрожь, когда бездна стала ближе.

Затем ему удалось нащупать ногой выступ в палубе. Он закрепился, и нашел справа свисающую трубу. Каншелл со всей осторожностью выбрался обратно на ровный пол. На этот раз тот не прогнулся, металл предательски не затрещал. Серв рухнул на четвереньки, пытаясь отдышаться, и отполз от дыры. Он уставился в голодную тьму, подсвечиваемую слабо мерцающими лампами и искрящейся проводкой, ошеломленный случайностью, что спасла ему жизнь. У него в ушах все еще грохотало эхо падающих обломков, вот только снизу никто не кричал.

Молчание мертвецов оглушало.

Гололитические призраки трех его братьев выглядели хрупкими. То и дело они распадались рваными сполохами, их слова исчезали в статических помехах. Несколько раз Аттик просил трех других капитанов повторить сказанное. И, учитывая то, сколько раз ему самому приходилось делать то же самое для них, передача была не лучше, чем прием. Сейчас литокастовый зал едва ли поддерживал иллюзию присутствия. Когда предложения дробились, а лица теряли четкость, Аттик лишь сильнее ощущал их отсутствие. Слабое свечение гололитов было лучшим свидетельством состояния легиона, того, что осталось от его прежней мощи.

Литокастовая система «Веритас феррум» не шла ни в какое сравнение с теми, что находились на флагманах легионов. Еще она отличалась большей приватностью. Вместо того чтобы быть встроенной в мостик, она занимала комнату рядом с покоями Аттика. В центре помещения располагалась литокастовая пластина, окруженная трехметровыми панелями, что действовали в качестве отражателей звука. Вдоль стен выстроились пульты управления. Изолирование Аттика от остального мира во время сеансов литокастовой связи было вопросом не секретности, но эффективности. Панели должны были ограждать его от сторонних звуков, позволяя капитану уделять все внимание далеким визитерам.

Работа системы поглощала много энергии. Ее использование было задачей не из легких. Конференции, проходившие с помощью литокаста, всегда были делом большой важности. В прошлом их инициатором зачастую выступал сам Феррус Манус.

«В прошлом, — Аттик прогнал эту мысль, ибо за ней таилась другая, худшая, та, с которой он отказывался смириться: — Больше никогда».

— Что показывает ауспик-сканирование? — спросил Кхалиб.

— Ничего необычного. Ожидаемо неустойчивое поведение в такой близости от Мальстрима, которое лишь усугубилось с тех пор, как мы вошли в систему Пандоракс. Сам же источник помех мы определить не в состоянии.

— Но в состоянии кто-то другой, — предположил Сабин.

Аттик кивнул.

— Госпожа нашего астропатического хора полагает, что может отыскать его.

Сабин хмыкнул.

— Не твой навигатор?

— Согласен, звучит странно. Но нет. Хотя навигатор Страссны и помогает госпоже Эрефрен перевести то, что она читает в эмпиреях, в реальные координаты.

— Что она ощущает? — спросил Плиен. Только с третьей попытки Аттику удалось разобрать его слова.

— Она говорит, ее восприятие обрело ясность и зоркость, невиданные прежде.

— Странно, — ответил Плиен. — А моим хорам все сложнее транскрибировать твои послания.

Два других капитана согласно кивнули.

— По-видимому, это еще один аспект феномена, — произнес Аттик. — Чем отчетливее хоры принимают послания, тем сложнее им их отправлять.

Кхалиб сказал нечто, затерявшееся в скрежещущем вое помех. Когда связь на миг улучшилась, Аттик услышал сказанное.

— К чему же это ведет, брат? К тотальному восприятию и абсолютному безмолвию?

— Откуда мне знать? Возможно.

— Ты уверен в разумности своих действий?

— Уверен ли я в конечном результате этой авантюры? Нет, конечно. Уверен ли я в ее необходимости? Безусловно, — Аттик на секунду остановился. — Братья, наши реалии суровы, и нам следует принять такую же безжалостную правду. Мы не можем вести эту войну обычным способом, и не можем достичь Терры, — Аттик не стал добавлять того, что остальные и так понимали — они бы не отправились на Терру, даже если бы могли. Они бы вернулись разгромленным легионом, который ждало расформирование и забвение. Они и так вытерпели слишком много унижений. И у них не было желания по собственной воле подвергаться последнему из них. — Мы решили, — продолжил капитан, — сражаться с врагами, используя все доступные средства. У нас нет флота. Но у нас остались корабли, а этот район как нельзя лучше подходит для хищников-одиночек. Осталось лишь выследить добычу.

— Думаешь, ты нашел способ? — спросил Плиен.

— Я вижу возможность получить много полезных сведений.

Сабина не убедили его слова.

— Это только предположение.

— Но я считаю, его стоит проверить.

Все три призрака рассыпались в сверкающей фантасмагории. Звук превратился в стонущий электронный ветер. На мгновение Аттик увидел в буре фигуру, возникающую из статики. По ушам как будто заскреб новый голос, нашептывая слоги одновременно отчетливые и неразборчивые. Он попытался вслушаться, но буря так же внезапно стихла, и перед ним опять оказались его братья.

— … ты понимаешь? — говорил Сабин. Когда Аттик попросил его повторить, он сказал: — я спрашивал, понимаешь ли ты, что значит потеря одного корабля для легиона.

— Конечно, понимаю. Как понимаю и то, что нам жизненно важно получить любое тактическое преимущество.

— Нет смысла препираться, — встрял Кхалиб. — Капитан Аттик прав насчет реалий, с которыми мы столкнулись. Кто бы что ни считал насчет разумности его стратегии, решать ему. Согласно нашим званиям и как то диктует необходимость, каждый из нас будет вести свою войну.

Наступила пауза. Это было молчание без статики. Аттик ощутил, как ему на плечи опустился новый груз и понял, что схожее чувство испытывали и его братья. Это была не ответственность командования. Это было нечто вроде изоляции, но куда более сильное, куда более глубокое. Это была утрата. Железные Руки продолжали бороться, но Х легион уже умер. Коллективное тело, частью которого Аттик был на протяжении веков, расчленили. Аттик отказывался верить в гибель Ферруса Мануса. Столь чудовищной невозможности попросту не могло быть, ни в одной Вселенной, неважно сколь безумной. Разве мог ветер согнуть метал? Нет? Тогда и Манус не мертв. Некоторая правда была настолько простой. Она должна таковой быть, если такое понятие как правда существует вообще.

Но Мануса с ними не было. Он был потерян для своих сыновей, а выкованная им великая машина — разбита на немногочисленные рассеянные детали.

Словно выражая мысли Аттика, Сабин произнес:

— Тела нашего легиона более нет, — из всех четырех капитанов Сабин был наименее преображен. Его голос еще мог выразить ту глубину скорби и злости, что испытывали все они. — И наша кровь стала разбавленной.

«Веритас феррум» был не единственным кораблем, который перевозил выживших Саламандр и Гвардейцев Ворона. Остальным капитанам также приходилось смотреть на союзников, что подвели их легион.

Аттик поднял руку. Сложил ее в кулак. Он не был облачен в перчатку, но все равно мог пробить сталь. Сабин был прав — коллективная сущность легиона была расколота, но он мог положиться на свои силы, а также на легионеров под своим командованием, чтобы превратить черепа предателей в пыль.

— Нет, — сказал он, наслаждаясь нечеловеческим, безмясым хрипением собственного голоса. — Мы все еще его тело. Если мы больше не можем бить с мощью молота, то мы изнурим врагов, словно раковая опухоль. Мы в их владениях. Они будут считать себя в безопасности, но они ошибаются. Мы слишком незначительные, чтобы нас обнаружить, но мы здесь. Мы будем терзать и обескровливать их, и даже если им повезет уничтожить одного из нас, то что с того? Разве это повлияет на действия других? Нет. Один удар уничтожил большую часть наших сил. Но чтобы добить остальных, им потребуется куда больше ударов, чем они могут сосчитать. У нас есть сила, братья. Нужно лишь увидеть ее.

Они говорили еще несколько минут. Аттик выслушал планы операций товарищей-капитанов, а также о том, как они надеялись выследить собственные цели. Он слушал. Он откладывал информацию в памяти. Но Аттик понимал, сколь мало значили эти сведения. «Веритас феррум» был сам по себе.

Литокастовая передача закончилась. Призраки исчезли. На миг исчезло и чувство изоляции. Аттику показалось, что стоит ему обернуться, и он увидит нечто иное, стоящее рядом с ним на литокастовой пластине. Капитан подавил это желание и сошел с пластины. Ощущение присутствие испарилось, как он и знал. Неважно, сколько слабой плоти удалил нож апотекария, его разум оставался человеческим, и он не мог устоять пред своевольной и необъяснимой тягой к самообману. Ключ был в том, чтобы распознать эту слабину, и противопоставить ей эмпирическую рациональность, которую он познал от примарха и Императора.

Но когда он возвратился на мостик, встал за командную кафедру и отдал приказы, которые заставили «Веритас феррум» пересечь границу астероидного поля и двинуться вглубь системы Пандоракс, случилось кое-что еще. Оно было краткое, настолько краткое, что его можно было тотчас выбросить из памяти. И Аттик выбросил. Оно было слабым, настолько слабым, что его можно было проигнорировать. И Аттик проигнорировал.

То, что он выбросил, то, что он проигнорировал, было иррациональным фантомом. Оно было настолько пустячным, как попавший на глаз волос.

Оно было настолько острым, как коготь, ласкающий кору мозга.

Это было приветствие.

Вторая глава Госпожа песни/Эпоха чудес/Зеленые земли

Страх был обычным ее состоянием, когда дело касалось варпа. Он был необходим. Ридия Эрефрен постоянно держала его возле сердца. Она превратила его в неизменного спутника. Он был другом, на которого она могла положиться. Ридия даже научилась впадать в ужас, стоило страху немного отступить, ибо это означало, что она осталась без защиты и находится в огромной опасности.

Эрефрен верила в светскую Вселенную, провозглашенную Императором. Она радовалась свержению богов. Искоренение в человеческой расе всего иррационального было грандиозным начинанием, и она всеми силами и пылом верила в его необходимость. Невзирая на непоколебимую преданность заповедям Империума или, возможно, благодаря ей, Ридия также ведала благоговение, принявшее форму священного ужаса. Она боялась мощи варпа. Он был тем, против чего стоял Империум, но он был и предусловием для распространения света Императора. Варп был невозможностью, которая обрела несуществующую реальность. Он был отрицанием пространства, но при этом был главным средством для путешествий. Он обольщал, дабы разрушать.

Сегодня варп был обольстительным, как никогда прежде, и с каждой секундой он становился все более увещевательным. Он манил Ридию своей ясностью, поднимая одну завесу за другой, наполняя ее голову знаниями о ближайших системах и обещая даже еще больше. Он намекал, что всезнание скрывается прямо за горизонтом. Все это станет ее, если она проведет «Веритас» немного ближе к определенной точке в системе Пандоракс. «Иди к Пифосу», бормотал варп. Он обещал показать ее ослепшим глазам так много зрелищ, обещал нашептать так много тайн. Пока женщина стояла за кафедрой, управляя астропатическим хором, нарастающая отчетливость становилась своего рода экстазом. Сияющая заря захлестывала ночь варпа. Обернуться, чтобы найти солнце, было несложно. Разве могло бы быть иначе? Главное — не потерять в нем себя. Ведь так просто отпустить сознание, позволить ему утонуть в свете знания.

Ее удержала стальная дисциплина. Дисциплина, верность и сила воли. Она была астропатом Железных Рук, и ей предстояло вести собственную войну.

— Редкое зрелище, — пробормотал Даррас, когда открылись двери на мостик.

Гальба оглянулся на сержанта тактического отделения, пытаясь истолковать его тон. С Даррасом это было очень нелегко. С лица легионера никогда не сходило каменное выражение. У него не было бионического голосового аппарата, как у Аттика. Он просто говорил без всякого выражения, словно был машиной в душе. У Гальбы давно сложилось мнение, что лицо у него было как у трупа, словно натянутся поверх металлического черепа маска из плоти. Он, как и остальные легионеры на борту «Веритас феррум», происходил из клана Унгаварр с северной Медузы. Но Даррас сильнее прочих братьев напоминал тамошние ледники. Он был не просто бледным. Его кожа имела характерный зеленоватый оттенок, волосы были жидкими и редкими. Не будь он генетически улучшенным человеком, его можно было бы счесть больным. Вот только толстая жилистая шея и бугрящиеся мышцы на темени говорили об ином. Даррас был погибелью для своих врагов, и выглядел он соответствующе.

А еще он был погибелью для вежливой лжи и бессмысленных словоблудий. Для посланников от Администратума Терры, которым не посчастливилось пересечься с ним дорогами, он был погибелью для дипломатии. В прошлом Гальбу немало забавляла их растерянность, когда Даррас обрывал их елейную болтовню. Но сегодня, учитывая тот компромисс, который ему удалось достичь, настрой друга заставлял его нервничать.

— Ты о чем?

К облегчению Гальбы, Даррас кивнул на дверь. Ридия Эрефрен и Бхалиф Страссны прибыли на мостик вместе. Видеть их за пределами алтаря и бака с питательной средой, пока «Веритас феррум» находился на боевом задании, уже было довольно необычным. Но то, что оба они пребывали здесь в одно и то же время, было и вовсе неслыханным.

Аттик стоял перед главным окном.

— Госпожа Эрефрен, навигатор Страссны, — сказал он. — Прошу вас, присоединитесь ко мне.

Пара пересекла мостик, и Гальба с удивлением отметил, что Эрефрен уверенным шагом идет впереди Страссны, без посторонней помощи. В левой руке астропат сжимала двухметровый посох, символизирующий ее должность, венчала который узорчатая бронзовая астролябия. В правой руке она держала посеребренную стальную трость, чье навершие было сработано в форме имперской аквилы. Ее конец был достаточно острым, чтобы при необходимости орудовать тростью в качестве меча. Ритм, который женщина отбивала по палубе, был настолько тихим, что Гальба с трудом мог поверить, будто Ридия в самом деле нуждалась в ней, чтобы найти путь. Страссны, шедший в двух шагах позади нее, выглядел уставшим, и казалось, трость требуется скорее ему, чем ей.

Оба они выросли на Терре. Страссны там родился и был членом второстепенного дома Навис Набилитэ. Его длинные волосы, зачесанные назад и заплетенные в спираль, служившую символом его семьи, были такими гладкими и красивыми, что выбившиеся локоны парили вокруг его головы, будто дым. Черты его лица казались хрупкими, словно фарфор. Бхалиф был результатом многовековым кровосмесительных браков внутри дома Страссны, и кровь, делавшая его превосходным навигатором, делала его также физически слабым, так что Гальбе приходилось прилагать сознательное усилие, чтобы не смотреть на него с неприкрытым отвращением.

Эрефрен была совсем другим делом. Ее доставили на Терру на Черном корабле еще младенцем. Никто, включая ее саму, не знал, с какой планеты она родом. На ее одеяниях отсутствовали семейные гербы, но в избытке хватало наград за службу. Ее лысый череп венчал бронзовый воспринимающий диск с выгравированной на нем эмблемой Астра Телепатики. Ритуал сковывания души лишил женщину зрения, но изменил ее глаза так, как Гальба больше не встречал ни у одного астропата. У многих глаза заволакивались дымкой, у некоторых становились молочно-белыми, словно превратившись в жемчужины. Ее же были полностью прозрачными. Они походили на чистые кристаллические сферы, в которых не было совершенно ничего. Если смотреть ей в лицо, глаз было не различить — веки Эрефрен были распахнутыми настежь дверьми в запавшую пустоту кожной ткани и тьмы. Непрерывно подвергаясь воздействию варпа, она выглядела почти на восемьдесят лет, что было вдвое больше ее настоящего возраста. Хотя сержант был на пару столетий старше ее, он не мог не относиться к женщине с должным почтением. Она заплатила за каждое полученное и отправленное послание частицей своей жизни. Страссны был слаб от рождения. Эрефрен стала немощной из-за выполнения своего долга. В этом была честь.

Но сейчас, казалось, Эрефрен не одолевает никакая немощь. Спина женщины была прямой, в походке чувствовалась уверенность, одеяния были черно-серого цвета легиона, которому она служила. Она была царственной. Астропат не просто заслуживала уважения Гальбы, но всем своим видом требовала его.

— Необычный день, — сказал Гальба Даррасу, соглашаясь с его наблюдением.

— Особенно для тебя, — отозвался другой сержант.

На лице Гальбы не дрогнул ни единый мускул.

— Да, — ответил он. Значит, Даррас все же критиковал его. Он поднялся на мостик всего на пару секунд раньше Эрефрен и Страссны, и пришел не один. Кхи'дем и Птеро сопровождали его. Сейчас воины стояли в дальнем конце мостика, возле дверей. Они не вмешивались в происходящее, но стояли со скрещенными на груди руками, всем своим видом выражая, что имеют полное право здесь находиться.

— Тебе разве не стоит быть со своими новыми друзьями? — спросил Даррас.

— Я пришел сменить тебя, — Даррас работал за его станцией, следя за текущими по гололиту показаниями о состоянии корабля.

— Нет необходимости. Полагаю, твои качества дипломата пока нужнее.

— Ты ко мне несправедлив, — Гальба сдержал гнев в голосе и взял себя руки, чтобы не повестись на приманку Дарраса. Среди Железных Рук слово «дипломат» считалось сильным оскорблением.

— Действительно? Тогда просвети меня, брат. Чем именно ты занят?

Гальба едва не сказал: «пытаюсь сохранить мир».

Но вовремя остановил себя.

— Разобщенность не поможет нам на войне, — вместо этого произнес он.

Даррас фыркнул.

— Я не стану сражаться рядом с ними.

— Значит, ты глупец, — отрезал Гальба. — Ты говоришь так, словно у нас есть выбор.

— Выбор есть всегда.

— Нет, его нет, только если ты не считаешь выбором поражение. Я не считаю. Мы в таком положении, какое оно есть, брат, и если ты думаешь, что мы в состоянии выбирать союзников, то ты не хочешь видеть всю полноту картины.

Даррас помолчал, затем печально кивнул.

— Проклятые дни, — пробормотал он, яд истекал из каждого его резкого слога.

— Так и есть.

— Похоже, капитан не возражает против присутствия наших гостей.

— Он знал, что я приведу их.

Даррас чуть приоткрыл рот. Это у него считалось смехом.

— Как тебе удалось?

— Я сказал ему то же, что тебе. Что нам не стоит отворачиваться от реальности.

— С трудом верится.

Пришла очередь Гальбы рассмеяться. Дружеская перепалка согрела ему сердце.

— Возможно, не так многословно. В одном месте я употребил слово «реальность». Я помню это потому, что оно попало в цель.

Даррас удивленно вздернул бровь.

— Ты заметил на лице капитана выражение?

— Нет. Но после него он согласился на мою просьбу.

— Значит, мы стоим на пороге дня чудес.

Гальба повернулся вместе с ним, чтобы послушать разговор Аттика с Эрефрен и Страссны. Навигатор почти не принимал участия в беседе, лишь изредка соглашаясь с астропатом. Большую часть вида из окна занимал Пифос, ближайшая к центру планета в системе Пандоракс.

— Этот мир — источник аномального варп-эффекта? — спросил Аттик.

— Источник находится в нем, — поправила его Эрефрен.

Аттик пристально оглядел планету.

— Может ли он иметь естественное происхождение?

— Не могу представить, как такое может быть. А почему вы спрашиваете, капитан?

— Здесь отсутствуют следы цивилизации, — «Веритас феррум» находился на орбите над терминатором. Ночная сторона утопала во мраке. Внизу не светились огни городов. На дневной же стороне были видны только синие океаны да зеленые лесные массивы.

Гальба посмотрел на мир-сад. Он вспомнил планеты, на которых ему приходилось сражаться за столетия Великого крестового похода. Все они были обезображены следами разумной жизни. Но тот мир, что вращался внизу, был девственным. Он не знал машины, ее слаженности и силы. Сержант знал, что означала вся эта растительность: органическая жизнь в полном буйстве, распущенности, хаосе. Его губы скривились от отвращения.

— Я не могу объяснить, что вы видите, капитан, — сказала Эрефрен. — Но то, что мы ищем, оно здесь. Я точно это знаю.

Аттик не шевелился. Он настолько всецело передал свое физическое тело металлу, что его неподвижность была абсолютной. Капитан стоял, будто статуя, словно неживой предмет, который вспыхнет ужасающей жизнью, стоит его прогневить. Он всматривался в окно, словно открывающийся вид был его личным врагом. Железно бросало вызов саду.

— Вы можете определить местоположение точнее?

— Полагаю, что да. Чем ближе мы подходим, тем сильнее ощущается воздействие. Если мы пройдем над ним, уверена, я пойму это.

— Значит, так мы и поступим.

«Веритас феррум» начал медленно идти над экватором Пифоса, по оси вращения планеты. Страссны покинул мостик, вернувшись в свой бак. Эрефрен осталась с Аттиком, и сейчас стояла лицом к окну, как будто могла разглядеть в нем свою цель. Астропат корректировала курс с уверенностью человека, который видел что-то перед собой, и это что-то с каждой секундой становилось все отчетливее.

Чем ближе ударный крейсер подходил к источнику феномена, который ощущала Эрефрен, тем больше Гальбе казалось, что она теряет над собой контроль. Осторожность, неизменно бывшая ее броней, давала слабину. Голос Ридии становился громче, яростнее. Когда поиски только начались, она просто тихо общалась с Аттиком, говоря ему, куда следует направить корабль. Но теперь женщина указывала посохом и тростью, как будто дирижируя невидимым оркестром размером с целую планету. В ее движениях появился ритм. Они завораживали. Гальба понял, что ему трудно отвести взгляд. Голос астропата также изменился. В нем все еще чувствовалась яростная мощь, но она больше не кричала. Теперь она пела. У Гальбы сложилось впечатление, будто корабль находился всецело в ее распоряжении, что Эрефрен управляет миллионами тонн металла мановениями трости. Он попытался избавиться от иллюзии, но безуспешно. Она цеплялась с силой чего-то опасно близкого к правде.

А затем…

— Там, — выдохнула астропат. — Там, там, там.

— Полный стоп! — велел Аттик.

— Там, — Эрефрен указала тростью с такой яростью и точностью, что казалось, будто она нисколько не слепая. Женщина пару секунд стояла совершенно неподвижно, подобная легионеру рядом с собой.

По мостику прошелестело нечто громадное. Тончайшая преграда скрыла шепот. То были ужасные слова, которые хотели быть услышанными.

Мгновение прошло. Гальба моргнул, обеспокоенный тем, что позволил себе такой переизбыток воображения. Эрефрен опустил трость и, разом сникнув, оперлась на посох. Она тяжело дышала, из ее груди доносилось дребезжание. Затем женщина выпрямилась и вновь облачилась в броню осторожности. Она еще раз вздрогнула и окончательно пришла в себя.

— Вы в порядке, госпожа Эрефрен? — спросил Аттик.

— Теперь да, капитан. Благодарю, — но в ее голосе снова появилось напряжение. — Но я должна вам сказать, что место невероятно соблазнительно для всех подобных мне.

— Чем оно соблазнительно?

— Всем.

Аттик оставил ее слова без комментариев, и повернулся к окну. Гальба нахмурился. Слова, которые использовала Эрефрен, обеспокоили его. От них веяло суеверностью.

— Можно ли точнее определить место? — поинтересовался капитан.

— Доставьте меня на поверхность.

Аттик сделал удивленный жест.

— Астропат в полевых условиях?

— Я буду служить так, как это необходимо. И это необходимо.

Капитан кивнул.

— Мастер ауспика, — позвал он. — Провести глубокое сканирование района под нами. Что бы ни оказывало воздействие на варп, у него есть местоположение, а значит должно быть и физическое воплощение. Мы достаточно близко, чтобы отыскать его, — затем он обратился к Эрефрен, —у нас могут найтись и другие средства.

Астропат поджала губы, на ее лице явственно читалось сомнение.

— Начинаю сканирование, — сообщил Аул.

Прошло несколько минут. Люди на мостике ждали, единственным звуком было тихое бормотание когитаторов. Железные Руки представляли собой зрелище истинной недвижимости. Люди, превращенные в орудия войны, застыли в оцепенении до тех пор, пока их не пробудит приказ к действию.

— Все ответные сигналы отрицательные, — произнес Аул. — Модули ауспиков ничего не обнаруживают… — он замолчал. — Секунду. С этой зоной что-то не так, — по его команде в центре мостика возникло масштабированное гололитическое изображение Пифоса. В северном полушарии, на восточном берегу видимого из окна континента, замигала точка.

— Участок все равно слишком большой, — сказал Аттик. — Сузь его.

— Капитан… — в голосе Эрефрен зазвучало предупреждение.

Аул склонился над экранами.

— Там что-то есть, — сказал он. — Я сфокусирую на нем луч…

Свет на мостике мигнул и погас. Гололит Пифоса растаял. Даррас заворчал. Гальба посмотрел вниз и увидел, что показатели на его станции исчезли.

Модуль ауспика взорвался. Рама полетела в Аула в экстазе изорванного металла. Его захлестнул огненный шар цвета раскаленной добела плоти. По стенам затрещали калейдоскопические молнии. Они прошлись вдоль потолка, высадили двери и ворвались в коридор, ширя электрический крик по всему кораблю. «Веритас феррум» содрогнулся. Дрожь исходила от ядра — глубокое, могучее биение, которое едва не сбило Гальбу с ног. Это были судороги уже раненого судна, в который вонзился кинжал убийцы.

Гальба и Даррас со всех ног бросились к посту Аула. Аттик оказался возле него первым, добравшись до раненого легионера прежде, чем огненный шар успел погаснуть. По периметру взрыва еще подрагивало пламя. Оно не трещало. Вместо этого оно издавало звук, напомнивший Гальбе вздыхания. Многотысячный хор давил на слабеющую стену стремлением, ненавистью и смехом. А затем огонь погас, забрав с собою вздохи и веру Гальбы в услышанное им.

Палуба перестала ходить ходуном. Люмополосы на мостике зажглись снова. В зале вился дым, наполняя ноздри сержанта запахом сожженных могил. Аул лежал неподвижно. Острые края ауспика пробили доспехи в полудюжине мест. Казалось, легионера схватил металлический коготь. Один из пальцев пронзил ему горло, пригвоздив к палубе. Другой раздробил переносицу и вышел из задней стенки черепа.

Аттик вырвал покореженную раму из тела легионера.

— Апотекарий… — начал Даррас.

— Здесь нечего изымать, — оборвал его Аттик.

Гальба увидел, что капитан прав. Раны нанесли непоправимый урон прогеноидным железам Аула. Его генетическое наследие не достанется следующим поколениям Железных Рук. Форма разрушенного ауспика встревожила Гальбу. Коготь красноречиво свидетельствовал о том, что Аул не стал жертвой несчастного случая. На него напали.

Смехотворно. Гальба понимал, что ему не следует думать о подобном. Он вел себя несправедливо по отношению к павшему брату, придумывая иррациональные фантазии касательно его гибели. И вновь он прогнал невозможное.

Он предпочел не думать, сколь часто ему приходилось сдерживать такие мысли.

— Состояние корабля? — спросил Аттик.

Гальба метнулся обратно к своему посту. Гололитический дисплей, подрагивая, снова ожил. Сержант изучил показания.

— Новых повреждений нет, — отчитался он. Для него эти слова казались ложью. За пределами мостика пожаров не было. Цельность корпуса также не нарушена. Все системы жизнеобеспечения работали как положено. Щиты подняты. Ауспик уничтожен, один боевой брат погиб. За исключением этого, корабль не пострадал. Вот только Гальба знал, что это не так. И дело вовсе не в иррациональной интуиции. Он своими глазами видел, как корабль захлестнула разрушительная энергия. Она не могла исчезнуть бесследно. Гальба не верил в это. Он чувствовал в «Веритас» отличие, даже в палубе под ногами. Корабль утратил нечто жизненно-важное и получил новую, тревожную черту: хрупкость.

Гальбе хотелось, чтобы его впечатление оказалось ложным. Но когда сержант поднял глаза, то увидел лицо Эрефрен и понял, что его опасения верны.

«Веритас феррум» вышел на низкую геостационарную орбиту Пифоса. Корабль был ранен. Затаившийся враг пролил первую кровь. Поэтому ударный крейсер принес войну в небеса планеты. Возмездие пришло на крыльях «Громовых ястребов». «Веритас» ослеп до тех пор, пока адепты Механикум не починят ауспик, так что Аттику приходилось полагаться только на пикт-снимки. На них не было видно самой аномалии, но можно было различить несколько посадочных зон на участке, который перед гибелью определил Аул.

В планетарной высадке принимали участие три десантно-боевых корабля. Два из них, «Непреклонный» и «Железное пламя», перевозили Эрефрен и шестьдесят Железных Рук для разведки боем. Третьим был «Удар молота», и принадлежал Саламандрам. Он был одной из двух спасенных такой ужасной ценой машин с низкой орбиты Исствана-5 перед тем, как израненный «Веритас» сумел спастись из безнадежной пустотной войны. «Удар молота» и «Синдара» были в числе тех очень немногих кораблей, которым чудом удалось пережить невообразимую бойню на поверхности планеты. Саламандры Кхи'дема успели подобрать пару Гвардейцев Ворона во время отступления к своим кораблям, а также нескольких Железных Рук, получивших слишком тяжелые ранения в начальной фазе битвы, когда шли подле своего примарха прямиком в расставленную Гором ловушку.

Даррас, сидевший в «Непреклонном», разглядывал в иллюминатор «Удар молота», что летел на одной с ними высоте.

— Как думаешь, — обратился он к Гальбе, — они будут биться с нами до конца?

Гальба пожал плечами.

— Если ты считаешь этот разговор ободряющим, то здесь ты ошибаешься.

Аттик вышел из кабины пилота и открыл боковой люк «Громового ястреба». В десантный отсек ворвался ветер. Гальба высвободился из грав-подвески и присоединился к капитану. Он окинул взглядом проносящиеся пейзажи. Корабль пролетал над сплошным покровом джунглей. Ветер был сильным и обжигающим, словно струя пара. Нейроглоттис Гальбы определил изобилие запахов и привкусов. Поток ощущений ошеломлял. Пыльцы тысяч различных видов боролись с вонью суглинка, который должен был находиться на глубине нескольких метров вместе с разлагающейся органикой. А еще там была кровь. Под зеленью скрывался багрянец, реки багрянца, океан багрянца. Запах крови напоминал испорченный амасек.

Слишком много запахов, слишком много существ. Но ни одно не принадлежало к человеческому роду. «Непреклонный» пролетал над первобытным полем брани. Гальба невольно подумал о различиях между своим родным миром и тем, к чему он направлялся сейчас. На обоих планетах жизнь полнилась насилием. Но на Медузе жизни приходилось бороться просто ради существования. Медуза была миром, отторгавшим всякую органику. Она была испытанием, и лишь сильнейшие формы жизни могли закрепиться на ней. Но Пифос был чудовищным в своем всеобъемлющем многообразии. Жизнь расцветала здесь буйным цветом. Жизнь громоздилась на жизнь. Не хватало только пространства, и этого было достаточно, чтобы воспламенить тотальную войну всех против всех.

Медуза выковывала единство и стойкость. Гальба не удивился тому, что на Пифосе не оказалось цивилизации. Он не сомневался, что в этом месте ничем не сдерживаемого роста какой-либо порядок попросту невозможен.

Впереди, неподалеку от западного конца целевого участка из листвы вырывалась каменистая возвышенность. Аттик указал на нее.

— Мы приземлимся там.

Вершина утеса была голой и плоской, около полукилометра в каждую сторону. К северу, западу и югу он заканчивался отвесными обрывами. Восточный склон представлял собой пологий спуск, уводящий в джунгли. Линия деревьев начиналась в десяти метрах от вершины. «Громовые ястребы» сделали круг над зоной, и только затем приземлились. С грохотом упали штурмовые рампы, и легионеры строевым шагом вышли на поверхность Пифоса. Они сразу рассредоточились и сформировали керамитовый барьер, обращенный на восток.

Гальбе поручили обеспечивать безопасность Ридии Эрефрен. Члены его отделения окружили женщину и двинулись с нею в шаг. Сержант удивился тому, как быстро она идет по совершенно незнакомой ей местности. Выйдя из «Непреклонного», астропат какое-то время стояла неподвижно. Она нахмурилась, словно прислушиваясь к чему-то. Гальба заметил, как у нее на лбу пульсирует вена, единственный признак напряжения, что она сейчас испытывала. Затем Эрефрен обернулась и направилась к восточному краю. Ее походка была почти такой же уверенной, как на борту «Веритас».

Аттик ждал.

— Итак, госпожа Эрефрен? — спросил он.

— Тут аномалия ощущается сильнее, капитан, но все же это не источник. Впрочем, исходящие от нее токи намного отчетливее. Она находится в том направлении, — астропат указала на восток.

— Отлично, — сказал Аттик. — Если нужно, мы огнем проложим дорогу в джунглях. Я пойду первым. Госпожа, вы останетесь в тылу под защитой сержанта Гальбы. Если мы отклонимся от пути, известите нас немедленно.

— Как скажете, капитан.

Железные Руки ступили в джунгли. Саламандры и Гвардейцы Ворона следовали позади, как настоящий арьергард, хотя Аттик вел себя так, будто их здесь нет. Преодолев сотню метров, легионеры оказались в объятиях зеленого сумрака. Небо исчезло под непроницаемым щитом сплетшихся ветвей. Оккулобы космических десантников усиливали тусклый свет, так что легионеры словно шагали под ярким солнцем. Воздух становился все более застойным, и Гальба начал задаваться вопросом, на сколько хватит Эрефрен. Он уже слышал в ее дыхании влажное дребезжание, но она не останавливалась.

Исполинские деревья вздымались на тридцать или даже больше метров. Гальба заметил несколько лиственных растений, но в основном здесь росли хвойные, чьи иглы походили на изогнутые кости. Почти так же часто встречались представители флоры, что на поверку оказывались вовсе не деревьями, а гигантскими папоротниками. От ствола к стволу тянулись лианы, толстые, словно кабели, и с такой острой и угловатой листвой, что они напоминали Гальбе скорее колючую проволоку, предназначенную для дредноутов. Более низкие деревья и нижний ярус джунглей утопали под ковром изо мха. Он был таким глубоким и морщинистым, что скрывал корни, и пару раз Гальба собирался предупредить Эрефрен насчет опасности у нее под ногами, но всякий раз она переступала препятствие.

— У вас уверенная походка, — сказал он ей.

— Благодарю.

— Как вы ощущаете местность?

— Вы не вполне верно понимаете мои способности, сержант. Я не вижу того, что находится передо мною, за исключением того, что реконструирует воображение на основе свершившегося факта. Я использую знания, что посылает мне имматериум. Я принимаю послания, отправленные мне братьями и сестрами из Астра Телепатики, а также привыкла к получению иного рода информации, вроде движений, которые мне нужно совершить. Я не знаю, почему должна повернуть направо, — так она и сделала, избежав дерева у себя на пути. — Возможно, я ощущаю завихрения в варпе, вызванные физической реальностью, и это мое новое зрение. Я знаю, что следование этим порывам служит мне хорошую службу.

— Судя по всему, — сказал Гальба. На мгновение он задумался. — То, что случилось на мостике… — начал он.

Эрефрен печально покачала головой.

— Я знаю не больше вашего.

— Но вы пытались предупредить капитана Аттика.

— Барьер между нами и эмпиреями тут крайне тонок. Здешние силы очень могучи. Я почувствовала приливную волну, но почему ее вызвало сканирование Аула? И почему она приняла именно такую форму? У меня нет ответов.

— Я не просто обеспокоен тем, почему она приняла такую форму, — сказал Гальба. — Я хочу понять, что такое эта форма. Прежде я не видел ничего подобного.

— Варп не поддается пониманию, сержант. Такова его природа. Не думаю, что нам следует смотреть глубже.

Последнее предложение Ридия произнесла очень выразительно. На кончике языка Гальбы вертелся вопрос — действительно ли она не хотела смотреть глубже. Он остановил себя. Сержант видел, каким напряженным стало ее лицо. Астропат всегда была связана с варпом. Сознание женщины постоянно находилось в разделенном состоянии, ее «Я» формировалось двумя абсолютно чуждыми концепциями бытия. Гальба даже представить не мог, как сильно она рисковала каждую секунду своей жизни. Если существовали такие пути, на которые она не решалась ступать, он будет уважать ее желания.

Эрефрен заговорила снова, и Гальба встрепенулся от ее уверенного тона.

— Я очень уважаю убеждения легиона, сержант, — произнесла она. — Я знакома с вашим миром. Я служу Железным Рукам, но не льщу себе, полагая, будто одна из вас. Но вам следует знать, как важно для меня то, что вы собою олицетворяете, — она постучала тростью по ноге. — Это тело слабо. Оно — едва ли подходящий сосуд. Такова цена моего дара и службы. Я с радостью заплатила ее, и ищу свою силу в ином месте, где она мне нужнее всего — в воле и индивидуальности, — Эрефрен на секунду умолкла, перебираясь через корень, достигавшей ей до колена. — Железные Руки бескомпромиссны. Вы не терпите слабость. Вы искореняете ее из себя и из других. Эта неумолимость означает, что вам приходится принимать сложные выборы и совершать грубые поступки.

— Грубые? — сказанное застигло его врасплох. Она ставила под сомнение честь его легиона? Железные Руки неизменно действовали со справедливостью. Любое наказание с их стороны было заслуженным.

— Вы неверно меня поняли. Это похвала. Галактика — грубое место, поэтому нам следует отплачивать ей той же монетой. Вы — тот ответ. Во времена Великого крестового похода было несколько случаев, сержант, когда долг требовал от вас истребления всего человеческого населения миров, не принявших Согласие.

— Это так. Иногда зараза ксеносов слишком значима, а сопротивление рассудку пустило слишком глубокие корни.

— Вы знаете, что я слышала в ходе этих чисток? Понимаете ли вы, что эти смерти накладывают отпечаток в варпе, так же, как и в материуме?

— Нет, — он не знал.

— Вы не можете вообразить себе тот ужас, — сказала она. — Но я могу противостоять ему, потому что знаю, что вы претворяете в жизнь волю Императора, и если у вас есть сила для грубых деяний, значит, мой долг — найти в себе силы быть им свидетелем. Вы презираете плоть и становитесь железом. Я твержу себе, что должна стать такой же. Вы — пример, сержант, для смертных, которые служат вам и следуют за вами. Мы не настолько могучи, не настолько выносливы. Но мы можем стремиться стать лучше, чем мы есть, ибо вы лучше нас.

Эрефрен снова замолчала и не говорила так долго, что Гальба уже начал думать, что она все сказала. Но затем астропат продолжила, и сержант понял, что она тщательно подбирает слова.

— Это тяжелые времена. Железные Руки…

— Мы потерпели поражение, госпожа, — заметил Гальба. — Не вуалируйте правду.

— Но вы не побеждены. И не должны чувствовать себя таковыми.

— Мне кажется, вы боитесь открыть нам всю правду. Оставлять кого-то в неведении относительно врага не лучший способ защиты, да и вряд ли это хорошо говорит о вашей вере в нас.

— Не думаю, что я занимаюсь именно этим. Я считаю, что действую во имя логики и света. То, что произошло на мостике, было прорывом иррационального. Погружение в эти глубины ведет к усыплению рассудка. Нельзя вступать в контакт с безумием, как нельзя принимать запятнанных скверной людей в лоно Империума. Сначала требуется карантин. После нее — эксцизия. Вы понимаете?

— Думаю, что да, — сказал он. — Но уверены ли вы, что все эти отличные причины не рождены вашим страхом?

— Нет, — едва слышно ответила она. — Я не уверена.

Чем дальше легионеры спускались по склону, тем непролазнее ставали джунгли. Железные Руки безжалостно рубили цепными мечами густую растительность. Время от времени след исчезал, и новую тропинку приходилось создавать с помощью огнеметов. Лианы и мох мгновенно сгорали от касания прометия, но влажность была такой высокой, что огонь угасал в считанные секунды. Гальбу злило столь медленное продвижение. Его раздражал постепенно падающий темп марша, но то, что единственным их врагом была окружающая местность, сержанта просто выводило из себя. Остальной разведывательный отряд шагал впереди, черные и стально-серые цвета растворялись в изумрудном сумраке. Видимость сквозь подлесок не превышала десятка метров. Моха становилось все больше. Он был таким податливым и таким глубоким, что казалось, будто они шагают по снегу. Гальба дернулся, когда его нога погрузилась в него почти по колено. Ботинок уперся в толстый корень. Почему-то сержанту показалось, что он наступил на мускул. Он вытянул ногу из образовавшейся дыры и нащупал поверхность потверже.

В вокс-бусине раздался треск.

— Впереди поляна, — сообщил Аттик. — Ауспик указывает множественные крупные контакты.

Гальба и его отделение выдвинулись вместе с Эрефрен. Капитан ждал их там, где тропа перерастала в открытое пространство. Остальные легионеры рассредоточились, снова сформировав оборонительную стену, как при высадке.

— Куда дальше? — спросил он у астропата.

— Вперед.

— Так я и думал.

Поляна представляла собой неровный круг с километр в диаметре. В центральной ее части журчал мелкий ручеек, который легионерам придется преодолеть. Неподалеку от него собралось огромное стадо четвероногих ящеров. Гальба подсчитал, что их не менее сотни. Ростом они превышали три метра, в длину — вдвое больше. Их хвосты лишь немного не дотягивали до земли, заканчиваясь двойными костяными крючьями. Спины зверей покрывали ряды загнутых наружу шипов. Ноги их были толстыми, массивными столпами, предназначенными для того, чтобы поддерживать большой вес, а не для бега. Ящеры стояли с опущенными головами, не замечая космических десантников.

— Думаете, это разновидность гроксов? — спросил Гальба.

— Похоже, они пасутся, — прибыли Кхи'дем и его изгои.

— Чем пасутся? — поинтересовался Птеро. Земля вокруг была утоптана до состояния затвердевшей глины.

Помимо вони массивных животных Гальба почувствовал еще один запах.

— Здесь кровь, — заметил он. — Много крови.

— Избавьте меня от этого зрелища, — велел Аттик.

Капитан еще не успел договорить, когда животные ощутили запах чужаков. Они отвернулись от трупов, мясо которых пожирали. У них оказались мощные квадратные головы с огромными челюстями, напоминавшими силовые клешни. Звери взревели, оскалив такие иззубренные и узкие зубы, что они походили скорее на оружие палача, чем на инструмент хищника.

— Они же должны быть травоядными, — сказал Птеро, и Гальбе почудился трепет в голосе Гвардейца Ворона.

Гальба поднял болтер и прицелился.

— Ты о чем?

— Форма их тел, их голов. Как они могут быть умелыми хищниками? Они попросту слишком медлительны.

Стадо ринулось в атаку. Земля задрожала под тяжелой поступью зверей.

— Похоже, их это мало заботит, — ответил Гальба и выстрелил.

Линия Железных Рук открыла болтерный огонь по животным. Массореактивные снаряды пробивали звериные шкуры и вырывали целые куски мяса и костей. Рев перерос в вопли агонизирующей ярости. Первые чудовища повалились с гранитным грохотом. Гальба разрядил с полдюжины снарядов в передние ноги своей цели. Коленные суставы ящера взорвались, разрубив конечности на две части. Животное, не успев замедлиться, рухнуло на землю и с воем покатилось. Остальные разом потеряли интерес к космическим десантникам и набросились на упавшего сородича. Когтями и зубами они вспороли его обнажившееся брюхо. В считанные секунды звери покрылись братоубийственной кровью. Их жертва была выпотрошена, обрывки кожи походили на спущенные паруса. Ящер еще был жив, обрубки ног продолжали дергаться, задние конечности — яростно лягаться. Его превратили в стонущую, судорожно дергающуюся массу разделанного мяса.

Упало еще с десяток ящеров. Еще вдвое большее их число дрались над трупами. И все равно клыкастая лавина безостановочно рвалась вперед.

Космические десантники, не отводя глаз, продолжали вести огонь. Падали новые и новые хищники, на близкой дистанции их раны оказывались еще более катастрофичными. Просека превратилась в гигантскую бойню. В ноздри Гальбы лез запах крови. Он был теплым, липким и удушливым, словно скользкий от пота кулак. Это был запах падающих врагов, первых жертв легионеров с «Веритас феррум» после Исствана-5. Сквозь сокрушительный рев наступающих ящеров до ушей Гальбы донесся вибрирующий низкий рокот, и тот же миг сержант понял, что это его собственное рычание. Оно было выражением его ярости из-за предательства, а еще первобытного удовлетворения резней. Каждая отдача его болтера была ударом по унижению, которому подвергли Х легион.

Ящеры падали, и падали, и падали. Их количество уменьшилось вдвое за время, потребовавшееся им, чтобы достичь Железных Рук. Но они все равно оставались снежной лавиной. И они докатились до них.

— На фланги! — скомандовал Аттик в считанные секунды перед столкновением. Воины расступились, бронированная мощь разом окружила стадо, загнав животных под перекрестный огонь. Они двигались со скоростью и слаженностью. Они были шестеренками единого ужасного механизма, челюстями из керамита и стали, которые сокрушат всякую плоть, что окажется между ними.

Но и ящеры были быстрыми. Передний зверь мотнул головой и схватил одного из людей Дарраса. Его челюсти сомкнулись, и керамит хрустнул, словно кость. Гальба услышал крик легионера по ротному вокс-каналу. То был исполненный гнева рев, подобный звериному, вырванный из уст совершенного убийцы. Ящер сдавил челюсти. В этот раз действительно затрещали кости. Нижняя часть тела космического десантника упала на землю. Рептилия задрала голову и проглотила голову вместе с верхней половиной легионера.

Аттик ничем не мог помочь павшему легионеру, но он первым настиг его убийцу. Не переставая поливать огнем беснующихся животных, Гальба краем глаза следил за тем, как капитан Железных Рук ринулся на ящера. Он магнитно закрепил свой болтер и теперь сжимал в обеих руках цепной топор. Аттик атаковал, не проронив ни единого слова. Он взмахнул топором, метя в горло рептилии. Движения капитана отличались механическим совершенством и изяществом. Оружие было массивным, но в его руках словно обладало весом и стремительностью рапиры. Его ревущее навершие впилось в шкуру чудовища. Машина и зверь взревели, первая на высокой скорости, второй — охваченный смертной болью. Из шеи ящера выплеснулся водопад жизненной влаги, залив Аттика с головы до пят. Голова животного заболталась, наполовину отпиленная. Тело продолжало стоять еще целых пять секунд после того, как умерло. Затем оно тяжело повалилось на землю.

Железные Руки перешли в наступление, зажимая стадо между стенами болтерного огня. Умерщвление, которое они несли плоти, стало брать свое. Местность превратилась в панораму кровоточащего мяса и раздробленных костей. Атака ящеров захлебнулась, и они теперь кружили в сумятице и боли, кидаясь как на космических десантников, так и друг на друга.

Один зверь вынырнул из глубины стада и благодаря массивному телу и скорости прошел прямо сквозь вихрь снарядов Гальбы. Легионер отодвинул Эрефрен еще дальше назад. Залитая кровью рептилия врезалась в сержанта, опрокинув его на спину. Огромная лапа наступила ему на грудь, вдавив в глину. Болтер отлетел за пределы вытянутой руки. С тем же успехом он мог оказаться на другом континенте. Эрефрен могла бы дотянуться до него, но она не знала, где оружие, и поэтому лишь попятилась от слюнявого рева.

Гальбу омыло хрипящим, вонючим дыханием ящера. Широко разверзшаяся пасть приближалась, готовясь заглотнуть его голову. Сержант ударил кулаком, попав в нижнюю челюсть животного и сломав ее. Осколки зубов впились монстру в небо. Ящер взревел и пошатнулся. Гальба откатился в сторону, схватил болтер и, поднявшись, тут же открыл огонь. Голова рептилии разлетелась кровавыми ошметками.

После этого бой окончился, превратившись в рутинную работу забойщиков скота, когда последние из рептилий были повержены. Наконец, звуки окружающих джунглей заглушили финальный треск болтерных снарядов. Земля стала скользкой от крови. Глина превратилась в темную, вязкую тину. Поляна перестала существовать. Теперь на ее месте была трясина. Гальба вернулся к Эрефрен и, чавкая по топи, они направились к месту сбора остальных легионеров.

Птеро стоял над одним из более-менее уцелевших трупов и, опустив шлем, изучал существо.

— Оно мертво, — сказал Гальюа. — Пусть оно тебя больше не беспокоит.

— Но, согласись, это неправильно, — стоял на своем Гвардеец Ворона. — Животные выглядят как травоядные. Разве ты этого не видишь?

— Да, но они не травоядные, и точка.

— Не соглашусь, брат. Мы совершим ошибку, если не уделим этому отклонению должного внимания, учитывая то, что с ними нам придется сражаться.

— Интересно, что вы скажете об этом отклонении? — окликнул их Даррас. Он стоял несколькими метрами ближе к склону просеки. Он также смотрел под ноги, но не на труп.

— В чем дело? — спросил Гальба.

— Взгляни на кровь.

Гальба так и сделал. В лужицах были крошечные завихрения. Кровь текла.

Она текла вверх по склону.

— Капитан, — провоксировал Гальба, — что-то всасывает…

Его слова оборвала вибрация земли. Она была слабой, но повсеместной. Дрожь походила на перекатывание мышц под кожей. Гальбе вспомнилось то, на что он наступил в глубоком мху. Он поймал Эрефрен за руку.

— Быстро, — шикнул он и перешел на бег. Он уже знал, что с тем, что приближалось, нельзя сражаться. Остальные отделения впереди них стремительно покидали просеку.

Земля взорвалась. На миг Гальбе почудилось, будто из глины вырвались щупальца. Затем сержант понял, что это корни. Толщиною с руку, длиною в пару десятков метров, они были спутанными, будто сети, и тянулись вперед, словно когти. С извивающихся и дергающихся корней, похожих на слепых змей, ищущих добычу, осыпались куски земли. Щупальце метнулось к одному из Саламандр Кхи'дема и свилось вокруг его руки. Другие корни плетьми потянулись к легионеру, в считанные мгновения опутав и обездвижив его. Он упал. Кхи'дем и остальные Саламандры принялись рубить корни, но новые возникали быстрее.

Гальба заколебался. Саламандры ринулись на помощь, но он был ближе. Сержант выругался, затем оставил Эрефрен со своим отделением.

— Береги ее, — приказал он Векту, своему апотекарию, и побежал назад.

Остальные собратья Кхи'дема и сами попались. Вокруг перчатки Кхи'дема свился корень, но он резко дернул рукой и оторвал щупальце, потом уклонился от других, что начали охотиться за ним.

Гальба выхватил цепной меч и обрушил ревущие зубья на опутавшие первую жертву корни. Едва он это сделал, как по вокс-каналу затрещал голос Аттика.

— Оставь их.

— Брат-капитан?

— Немедленно.

Он застыл в нерешительности, первый из чудовищных корней начал разваливаться под его мечом. А затем спираль вокруг Саламандра с треском стянулась. Движение было таким мощным, что Гальба пошатнулся. Кровь под невероятным давлением выплеснулась между мотками корней. Легионер походил на раздавленное в кулаке яйцо. Мгновение спустя, когда их достигли остальные Саламандры, сжался еще один кокон. Больше крови, неистовых брызг и посмертного крика легионера, когда сила непредставимого давления раздавила керамит на куски и обратила тело в месиво. Корневая система задергалась и задрожала. Она питалась, и у Гальбы сложилось кошмарное впечатление, словно растение излучает удовлетворение.

А затем появилось само существо, которое подпитывали корни. Оно вырвалось из-за линии деревьев выше по склону. Сначала по корням поползла сплошная масса зеленой плоти, но то был только предвестник. За ним шла изумрудная волна, пенящийся прилив высотою в три метра. Гальба понял, что это мох, разбухший от крови, и обезумевший от жажды получить ее еще больше. Он рос, ширился, словно чума, но со стремительностью и необратимостью шторма. Он также двигался, увлекаемый вперед спутанными, растущими корнями.

Это был голод, обретший жизнь. Он жаждал поглотить весь мир.

Третья глава Шесть секунд/Неестественный отбор/Зов в глуши

Прошло меньше пяти секунд после приказания Аттика. Задержка Гальбы уже была непростительной. Но она еще лишь могла стать фатальной. Здесь было не во что стрелять, нечего колоть, не с кем сражаться. Возможно, мох можно было сжечь, и двое легионеров Саламандр уже готовили огнеметы. Но ненасытный мох был стеною в целую просеку. Чтобы его остановить, потребовался бы тяжелый огнемет, вроде тех, что устанавливали на «Лендрейдерах».

— Уходите! — проорал Гальба.

Прошла еще секунда. Сержант увидел в позе Кхи'дема обозленную ярость. Мысль о побеге от бездумного врага, даже не отомстив за гибель боевых братьев, была попросту неприличной. Но любое другое действие было чистой воды безумием.

— Отходим, братья, — провоксировал Кхи'дем, и каждый его наполненный ядом слог был полон горечи.

Они побежали, и Гальба разделил гнев Саламандр. Они были легионес астартес, и отступление было для них немыслимым, но, тем не менее, они бежали, а у них за спинами бушевала изумрудная буря. Волна стала еще выше. Просеку накрыла тень. Она упала на лежащие впереди джунгли. Звук был еще более ужасающим, чем рев хищников, который предшествовал появлению мха. Это был свистящий, чудовищный выдох, «хххсссиииххх» сносимого ураганом леса, вот только без ветра. Но сам воздух двигался. То было дыхание чудовища, перемещение воздушных масс, вызванное движением нижнего яруса джунглей. Безмерность поднялась, и в ней ощущалось стремление — слепое, бессмысленное, но всепоглощающее вожделение, и она потянулась, чтобы сокрушить плоть и раздавить надежду. Ее призвала кровь, и она откликнулась на зов.

Когда Гальба почти покинул просеку, у него под ногами задрожала земля. Сержант бросился вниз по склону, надеясь, что деревья замедлят волну, но он невольно задавался вопросом, насколько большое на самом деле растение, и не могло ли случиться так, что они бежали сейчас прямиком в его объятия? Вокс-переговоры остальных легионеров были многоголосным хором безотлагательности, но сообщений о потерях пока не поступало.

— Твоя позиция, сержант Гальба? — снова спросил Аттик, его бионический голос был столь же холодным и четким, что и всегда, но в его скрежет каким-то образом вплелась острота ярости.

— Приближаюсь к вам, капитан. Вы видите, что позади нас?

— Хватит об этом. Мы продолжаем движение. Догоняй.

Они продолжали бежать. Дорога была легче, ведь раньше по ней прошли другие. Кустарники были затоптаны, лианы и низкие ветви — разрублены. Здесь также рос мох, но пока он не успел пробудиться. Миллионы крошечных смертей, которые были неизменной реальностью джунглей, не могли вызвать в нем безумную ярость. И тут Гальба услышал, как зеленая волна врезается в первые деревья. Это был грохот мощного прибоя и тяжелого удара, мягкого телами, крепкого змеями. Сержант представил, как мох движется между исполинских стволов, как волна превращается в неукротимый поток. Шипение, шорохи и треск преследовали их. Но дрожь ослабевала. Они постепенно увеличивали расстояние между собой и неутолимым голодом. Его подпитываемое кровью движение замедлялось.

А затем вокруг снова воцарилась неподвижность. В джунглях никогда не бывало настоящего безмолвия. Неизменно жужжали насекомые. Пока Гальба не видел птиц, но слышал вдалеке крики и взвизгивания охотников и их добычи. За пределами зрения что-то шуршало. Но спокойствие, пришедшее на смену погоне, было почти таким же гнетущим.

Голод ушел назад в землю, так и не утолив свою жажду. Теперь о нем знали. Куда бы Гальба не бросил взгляд, он видел потенциал для его следующего возникновения. Он с сожалением вспомнил о смертоносности Медузы. Сержант скучал по чистоте ее хладного безучастия. Пифос был нечистым. Он был чем угодно, но только не безучастным. Планета была вожделением в самом откровенном и изначальном смысле. Подобное бесстыдство органической жизни заслуживало лишь одного: пламени.

Он воссоединился с остальными отделениями внизу склона. Подлесок и мох здесь успели выжечь. Между деревьями не осталось ничего, кроме пепла — участок, созданный Железными Руками на своих условиях. Теперь у них появился шанс перегруппироваться.

В конце пути их ждал Аттик. Гальба невольно задался вопросом, как абсолютная неподвижность может быть такой красноречивой. Едва они приблизились, капитан резко развернулся на пятках, словно он был распахивающейся стальной дверью цитадели. Он, подумалось сержанту, выглядел достаточно внушительным, чтобы походить на таковую. Он был колоссом войны, существом, которого помыслы о жалости трогали не больше, чем танк «Разящий клинок». Те, кто осмеливался пройти мимо капитана, делали это только с его молчаливого согласия. Зная, что его ждет, Гальба замедлился, пропустив Саламандр вперед. Кхи'дем кратко кивнул командиру Железных Рук. Аттик ему не ответил. Гальба приблизился к нему и остановился. Он открыл приватный вокс-канал.

— Капитан, — начал он.

— Сержант, — не брат. А затем тишина. По крайней мере, подумал Гальба, он ответил ему по тому же каналу. Что бы ни произошло дальше, оно останется только между ними.

Молчание затянулось. Гальба внезапно понял, что отсчитывает секунды. Он начал видеть болезненное значение в их количестве.

— Шесть секунд, — наконец произнес Аттик. — Большой промежуток времени, верно?

— Так точно.

— Когда я отдаю приказ, то не просто жду немедленного подчинения. Я требую его.

— Да, мой лорд.

— В моих словах есть что-то непонятное? Что-то, требующее уточнения? Открытое для толкований?

Последнее слово прозвучало особенно осуждающе. Толкования и прочая роскошь артистичного созерцания были уделом Детей Императора. То, что прежде служило темой для шуточных перепалок и братских острот, после измены у Каллинедеса стало признаком развращения. Толкования и ложь были суть одним и тем же. То, что обладало более чем одним бесспорным значением, явно было создано со злым умыслом в сердце.

— Нет, брат-капитан, — ответил Гальба. — Вы были предельно ясны.

Аттик развернулся.

— У меня нет ни времени, ни возможности для дисциплинарных наказаний, — сказал он. — Но не подведи меня снова.

Тон механического голоса не оставлял сомнений — второго шанса Гальба не получит. Ему дали ультиматум.

— Не подведу.

Аттик оглянулся на сержанта.

— Я не привык объяснять свои приказы.

Гальба смутился.

— Вы и не должны, мой лорд.

— Тем не менее, я хочу, чтобы ты кое-что прояснил для меня. Ты полагаешь, что я приказал тебе бросить Саламандр. Ты полагаешь, будто я руководствовался злостью, а не стратегической целесообразностью.

— Нет, брат-капитан, — Гальба в ужасе замотал головой. — Но о чем подобном я даже не думал.

— Тогда почему ты колебался?

У него должен был найтись ответ. Должна была найтись причина. Ему не стоило встречать вопрос мертвенным молчанием. Гальба ощутил в груди вакуумную пустоту, бездну, в которой могло скрываться губительное сомнение, и в глубины которой он не решался заглянуть. Но Аттик подвел его к самому ее краю. И вновь потянулись ужасные секунды, а Гальба все не мог дать ответ. Вместо этого ядовитые вопросы капитана родили другие, столь же ядовитые.

Гальба посмотрел на стоявшего перед ним легионера, на существо, истребившего плоть до той степени, когда было уже почти невозможно отличить броню от тела под ней. Он подумал о человеческом глазе, который еще взирал с металлического черепа, и в этот момент ему показалось, что уступки Аттика своей человеческой сущности были не чем иным, как символом его презрения. Из темноты сознания выполз вопрос, который прежде сержант никогда не озвучивал но, возможно, выражал посредством выбора собственных бионических улучшений. Если полный отказ от плоти был конечной целью, тогда почему Феррус Манус так и не закончил это путешествие? Метаморфозы примарха заканчивались руками из посеребренного металла. Что значило то, что Аттик зашел настолько дальше него по этому пути?

Шесть секунд. Гальба моргнул. Он прогнал такие абсурдные мысли. Если он будет и дальше задумываться о подобном, то в итоге подвергнет сомнению фундаментальные учения Железных Рук. А в них сержант не сомневался. Как ничто иное, хаотичный взрыв органической жизни, свидетелем которой он только что стал, только укрепил веру Гальбы в разумные и рациональные принципы машины. Когда к нему вернулась ясность ума, он почувствовал, что у него есть ответ. Это было просто признание стыда.

Но прежде чем он успел высказать это, Аттик заговорил снова.

— Что ты выиграл своим промедлением? Спас ли хотя бы одного воина, неважно из какого легиона?

— Нет, мой лорд.

— Что полезного сделали те, кто оставался на поле боя еще шесть секунд?

— Ничего.

— А что случилось бы, если из-за твоего выбора госпоже Эрефрен причинили вред?

— Катастрофа, — Гальба не пытался выгородить себя жалкими оправданиями, что он передал заботу об астропате своим подчиненных. Он не искал прощения своим действиям. Он найдет искупление в деяниях будущих.

Плавно, словно орудийная турель, Аттик кивнул.

— Ничего, — повторил капитан. — Я не испытываю особой теплоты к нашим братьям из других легионов, Гальба. Но я действую во имя Императора. Всегда. И то, что я велю, по моему мнению, ведет нас к победе. Всегда. Я ясно изъясняюсь?

— Да, брат-капитан.

— Хорошо. Тогда узнаем, что госпожа Эрефрен скажет нам о дальнейших поисках посреди этого непотребства.

Астропат стояла рядом с Вектом.

— Прими нашу благодарность, брат, — произнес Аттик.

— Это мой долг, брат-капитан, — ответил польщенный Вект и оставил их одних.

Гальба был благодарен Аттику за то, что тем самым он намекнул, будто Вект действовал согласно приказам вышестоящего командования. Подобная человечность в выборе слов капитана удивила его, и это удивление вызвало у него стыд. Он загнал сомнения обратно в породившую их бездну.

Осанка Эрефрен была такой же прямой, как всегда, но от напряжения у нее на лбу проступили глубокие морщины. Из левого глаза текла тонкая струйка крови.

— Мы уже близко, — сказала она. В ее голосе не чувствовалось никаких эмоций. Он был не слабым, а скорее тихим, как будто на самом деле астропат говорила с ними откуда-то издалека.

— Варп утягивает тебя, — заметил Аттик.

— Он пытается, — согласилась женщина. — Но ему не удастся. Не бойтесь, капитан, — она улыбнулась, и ее лицо напомнило Гальбе древний символ смерти. — Но вы и так не боитесь, так ведь?

— Я нисколько не сомневаюсь в ваших силах, госпожа, — ответил Аттик, воплощение металла обращалось к триумфу решимости над смертной плотью. — Ведите нас.

Она указала направление, и Аттик повел их вперед. Дальше на восток, глубже в джунгли. Местность была ровной, без каких-либо особенностей, по которым эту дорогу можно было бы отличить от других. Деревья, росшие здесь еще плотнее, чем на склоне, сомкнулись вокруг Железных Рук зеленой темницей.

— Брат Гальба, — провоксировал Кхи'дем. — Знаю, что помощь, которую ты пытался нам оказать, дорого тебе обошлась.

Гальба не ответил. Его это не волновало. Поле из крови и зелени осталось позади.

— Я хочу, чтобы ты знал, — продолжил Кхи'дем, — что хотя твои приказы были верны, твои действия были верными также.

Затем сержант Саламандр со щелчком отключился, избавив легионера Железных Рук от необходимости отвечать.

Гальба хотел отвергнуть утверждение Кхи'дема. Он хотел назвать свой поступок остаточной слабостью плоти, которую ему со временем надлежало искоренить.

Но он промолчал.

— Мне жаль, что мы не успели прийти на помощь, — посетовал Птеро.

Он и Кхи'дем шагали рядом. Оба их отделения следовали позади. Птеро не имел официального звания, которое бы ставило его над товарищами. Но он был ветераном, и в хаосе Исствана его опыт сыграл ключевую роль в спасении даже столь немногих боевых братьев. Для слаженности действий подразделению требовался командир, и выжившие воины возложили эту роль на него. Кхи'дем задавался вопросом, давил ли груз новой ответственности на плечи Птеро так же, как его собственное звание. Быть сержантом так сильно уменьшившегося отделения служило постоянным напоминанием о поражении.

Саламандра покачал головой.

— Вы ничем не могли помочь, — ответил он Птеро. — Нам следовало отступать быстрее, но… — он устало махнул рукой.

— Кто знал, что такое может случиться, брат.

— Ты нутром чувствовал, что что-то не так. Те звери встревожили тебя.

— Верно, — согласился Гвардеец Ворона. — В этих животных не было никакого смысла. Все в них, начиная со стадного инстинкта и заканчивая телосложением, говорило о том, что они травоядные.

— Вот только они ими не были.

— Именно. Наши знания о местных формах жизни пока ограниченны, но ты заметил закономерность?

Кхи'дем догадался, к чему он клонит.

— Все они плотоядные.

— Даже растения.

— Подобное не может быть сбалансированным, — сержант вспомнил ужасные циклы геологической активности на Ноктюрне, а также о том, какой выносливой была жизнь в его родном мире. Ноктюрн мог похвастаться множеством опасных видов, но даже среди них существовало равновесие между хищниками и добычей. Без него на Ноктюрне вовсе не было бы экосистемы.

— Хуже того, — произнес Птеро. Его шлем повернулся к Кхи'дему. — Как они вообще могли появиться на свет?

Намек в его словах был очевиден.

— Только не через естественные процессы.

— Нет.

— Думаешь, на Пифосе может быть разумный враг?

Птеро окинул взглядом джунгли. Кхи'дем почти видел, как крутятся шестеренки в тактическом разуме ветерана, пока он изучал местность в поисках угроз.

— Не знаю, — признался Птеро. — Наши сведения дают повод для опасений, но их недостаточно, чтобы использовать с какой-либо пользой. Железные Руки не обнаружили признаков цивилизации или хотя бы ее руин, так что это вселяет уверенность. Но пока рано делатьокончательные выводы.

Местность стала постепенно подниматься. Склон был куда более пологим, чем во время схождения с возвышенности, но, тем не менее, постоянным. Угол возвышения рос с каждым шагом. Колонна космических десантников обогнула массивный папоротник, чей ствол размерами не уступал пушке флагманского корабля. Его невероятно большие листья свисали прямо над головами легионеров. Они едва заметно шевелились, их острые края проходили друг над другом, создавая изменчивые, перекрывающиеся узоры. Листья походили на руки гипнотизера, притягивающие взор, манящие разум. Птеро рубанул по ним молниевыми когтями.

— Опасные? — поинтересовался Кхи'дем, наблюдая, как зеленые ошметки падают на землю.

— Возможно, — ответил Птеро. Одним ударом он рассек ствол, когда они проходили мимо.

— Ты зол, брат.

— Так и есть.

— Ты сомневаешься в целесообразности задания?

Вздох Птеро статикой протрещал по воксу.

— Надеюсь, мы достигнем цели. Шанс получить ценные сведения велик, а, учитывая понесенные потери, у нас крайне мало возможностей для нанесения ответного удара.

— Но?

— Меня тревожит то, с чем мы столкнулись. Враждебность этой планеты — нечто большее, чем просто дикость. Где-то тут притаился враг, но я не знаю, как с ним бороться.

— Как и я, — философии ведения боевых действий Саламандр и Гвардии Ворона не могли отличаться сильнее. Но здесь им не помогли бы ни нерушимые защитные порядки, ни молниеносные удары. Когда сама земля вела себя враждебно, не было ни территории, на которой они могли бы закрепиться, ни местности, которую могли бы использовать.

Пока земля продолжала неспешно подниматься, джунгли раскрывали многообразие своего характера. Легионеры проходили участки поваленных деревьев. Некоторые из них были вырваны с корнями. Стволы множества других были разломаны напополам, или их верхушки отсечены. Кхи'дем заметил рощу хвойных деревьев, выглядевших так, будто их затоптали и, по крайней мере, один ствол, висевший на ветвях других деревьев в добрых десяти метрах над землей, словно его забросили сюда. Облака, видимые сквозь рваную рану в пологе листвы, потемнели, став похожими на расплывшиеся кровоподтеки.

Склон выровнялся. Несколько сотен метров воины шагали по ровной поверхности, затем начался спуск, такой же пологий, как раньше подъем. Кхи'дем внезапно понял, что они двигались по низкому плато, чьи очертания сгладились от эрозии и растительности. Они опустились, определил сержант, где-то на две трети до уровня джунглей, когда Аттик обратился по открытому вокс-каналу.

— Госпожа Эрефрен говорит, что мы очень близко, — сказал он.

А Птеро остановился, наклонил голову, словно прислушиваясь, и произнес:

— За нами охотятся.

Гальба снова увидел небо. Еще он услышал грохот прибоя. Они находились менее чем в километре от побережья. Деревья впереди были мертвы. Их ветви спутались, создав переплетенную сеть когтей. Сквозь них падал свет, распадаясь на отдельные лучи, словно через витражное стекло церкви истребления. Деревья здесь росли уже не так плотно, и между ними не было кустарников. Землю усеивала высохшая растительность, настолько хрупкая, что превращалась в пыль под тяжелой поступью легионеров. Но затем, где-то в пятидесяти метрах впереди, они заметили рощу, деревья в которой росли столь близко друг к другу, что формировали стену. Они также были мертвы. Они походили на скелеты великанов, прижимающиеся один к другому, чтобы скрыть тот секрет, что погубил их.

За последнюю пару минут Эрефрен стала идти быстрее. Ее лицо прочерчивали каньоны усталости. Кожа, и без того выбеленная и нездорово бледная, приобрела серый цвет крошащихся костей. Но женщина продолжала шагать, как будто ее влекла за собой ужасная гравитационная сила. Когда Гальба заговаривал с ней, астропат отвечала кратко, отвлеченно. Ему казалось, что ее сознание уже достигло места назначения, а теперь тело спешило воссоединиться с ним.

Прямо перед рощей находилась полоса открытой местности. Аттик приказал всем остановиться возле ее границы. Гальба удержал Эрефрен, чтобы она не рванула вперед.

— Оно здесь, — выдохнула астропат, указывая рукой и вырываясь их хватки. Пустые глазницы неотрывно смотрели на деревья. — Я должна быть там.

— Будете, — заверил ее Аттик. — Когда я узнаю, что за теми деревьями. Он бросил взгляд на Камна, технодесантника. — Ауспик?

— Органическая жизнь отсутствует, брат-капитан. Сенсор не засекает ничего.

Затем Гальба услышал голос Птеро.

— Сэр, — произнес сержант. — На нас готовятся напасть с тыла. Множество крупных контактов, окружают нас.

— Подтверждаю! — крикнул Камн. — Обходят со стороны склона.

Аттик выругался.

— Даррас, свали те деревья. Остальные — построение черепахой, — капитан указал на Эрефрен. — Вы будете в центре и найдете в себе силы сопротивляться зову, иначе легиону от вас не будет проку.

Говоря это, он встал между астропатом и ее целью. Гальба знал, что Эрефрен не видит ни Аттика, ни деревьев, но она отреагировала так, словно могла. Приступ безумия миновал, желание идти вперед разбилось, будто прибой о неподвижное создание войны, которое стояло перед нею.

— Я подчиняюсь, — ответила женщина.

Даррас бросился вперед вместе с командой подрывников. Пока они устанавливали заряды, остальные отделения выстроились плотным квадратом. Легионеры встали плечом к плечу, выставив перед собой оружие. Между ними не осталось свободного пространства. Они стали массой керамита, движущейся крепостью, каждый их болтер — турелью, что уничтожит любого врага, который осмелится к ним приблизиться. На кратчайший, но реальный миг встал вопрос о роли Саламандр. Кхи'дем не стал запрашивать у Аттика разрешения. Но, резко кивнув, капитан Железных Рук указал, что они должны встать в общий строй. Гвардия Ворона предпочитала скорость и маневренность, и осталась обособленной группой, идя параллельно основным силам.

В считанные секунды, последовавшие после предупреждения, приближающийся враг оказался достаточно близко, чтобы услышать его. Рычание эхом разнеслось в зеленой мгле. Под тяжелыми телами трещали ветки. Построение начало продвигаться по открытой местности в сторону рощи.

— Даррас, — произнес Аттик. — Статус?

— Жду приказа.

— Исполняй.

Череда взрывов разорвала основания стволов. Деревья пошатнулись, а затем с оглушительным треском высвободились из объятий друг друга и рухнули на землю. Они упали, словно аппарели громадной десантной капсулы. Со своей позиции на правом фланге Гальба следил за их падением, не беспокоясь насчет того, что они могут задеть построение. Даррас был мастером в физике подрывания. Земля содрогнулась от падения громадных стволов по обе стороны легионеров.

Деревья скрывали за собой колонну из черного камня. Цвет был насыщенным, как будто у обсидиана, но не давал ни отблеска, ни отражения. Казалось, она поглощала свет, излучая взамен ореол теней. Колонна была изогнутой, свиваясь ввысь, будто змея, готовая нанести удар. Ее верхушка расходилась тремя шипами, похожими на когти. Поверхность исчерчивали трещинки и линии, и Гальбе почудилось, что в них есть закономерность. Вот только его взор никак не мог уловить ее. Он не мог сосредоточиться ни на одной точке на колонне. На первый взгляд она казалась искусственной, но в камне была некая текучесть, как будто он вырвался из земли расплавленным потоком, а потом застыл в этой форме. Чутье подсказывало сержанту, что оба предположения верны и неверны одновременно.

Железные Руки были всего в паре метров от колонны, когда появились охотники. Они вышли из джунглей со всех сторон. Мгновение звери колебались, принюхиваясь и приглядываясь к своей добыче, выбирая, откуда лучше атаковать.

— Брат Птеро, — провоксировал Гальба, — думаю, насчет биологических особенностей этих животных у тебя нет сомнений.

— Нет, — согласился Птеро. — Они — плотоядные. Это точно.

Это были двуногие ящеры, высотою с восемь метров. Для существ таких размеров строение их тела было удивительно гибким. Передние конечности зверей были длинными и заканчивались пятипалыми лапами, большие пальцы на которых представляли собою острейшие когти размером с цепной меч. Их шеи были удлиненными и гибкими, занимая почти треть от общего роста. Челюсти животных, наполненные зубами размером с гладий, были распахнуты, и из них вырывалось тяжелое дыхание. Казалось, они улыбаются.

Гальба насчитал двадцать существ. В джунглях за передними линиями слышались крики других. Отдельные рыки сливались в единый коллективный рев, что резонировал в груди сержанта. Это была хищная песнь, хор звериной ненависти и стремления. Ящеры перешли в наступление.

— Огонь, — приказал Аттик. Его хрип прозвучал по воксу столь же хищно.

Первые пару секунд трансчеловеческие охотники контролировали поле боя. Их оружие разрывало первых ящеров на куски, взрывая головы, отрывая конечности и шеи, решетя тела. Затем, со смертоносной ловкостью, рептилии отомстили. Они могли прыгать. Из полога леса вырвалась вторая линия, пронесшись над дергающими трупами павших сородичей. Вдруг выстрелы Гальбы оказались слишком низкими, когда существо взмыло на два метра над землей и ринулось прямо на него. Оно приземлилось напротив сержанта, врезавшись в землю с такой силой, что встряска едва не сбила его с ног.

Зверь махнул когтями-лезвиями. Гальба парировал удар болтером. Ящер выгнул шею над его блоком и сомкнул челюсти у него на голове. Воин услышал, как ломаются зубы о керамит, и ощутил, как другие клыки впились в горжет и колют шею. Он выстрелил вслепую. Попадания снарядов отбросили монстра, заставив его отступить на шаг. Взревев от боли и ярости, с виднеющимися сквозь дыры в теле ребрами, он снова кинулся на него. Гальба пригнулся, открыв огонь по челюсти ящера, и снес ему макушку.

Едва сержант выпрямился, скользящий удар слева заставил его пошатнуться. Еще одна рептилия всей массой приземлилась на стоявшего рядом с ним брата. Зверь раздавил легионера, тонны костей и мяса расплющили его доспехи, будто яичную скорлупу. Гальба перевел огонь зверя и полоснул очередью по шее. Ярость не позволила ему умереть сразу. Прежде чем упасть, монстр погрузил когти в тело жертвы и разорвал его.

Ящеры уничтожали и других Железных Рук, поэтому построение адаптировалось, став непрерывно сжимающимся кольцом. Воины изменили траекторию огня. Поняв, что звери умеют прыгать, они начали истреблять их издалека. Но животных не становилось меньше. Витавшая в воздухе кровь привлекала все новые стаи охотников, и их количество неуклонно росло.

Построение достигло колонны.

— Госпожа Эрефрен, — сказал Аттик. — Делайте, что нужно. Братья, не расходуйте зря боеприпасы. Мы одолели только половину пути.

Гальба переключился на цепной меч. Битва превратилась в рукопашную схватку. Ящеры сбились в кучу, сражаясь и терзая сородичей ради жажды поживиться. Железные Руки были окружены стеной шкур, клыков и когтей. Цепной меч Гальбы выл, каждым взмахом разрывая мышцы и кости. Промахнуться было невозможно, но и ответной атаки избежать также было нельзя. Удары сыпались с массивной животной яростью.

Теперь он стоял спиной к колонне. Гальба не был псайкером, но он чувствовал, как нечто исходит от камня и просачивается в его сознание. Это была дрожь, это было тепло, это был шепот. На мгновение ему почудился смех, но затем взор заполонила истекающая слюной пасть, его оглушил рев, и он ответил собственным воинственным рыком и воем цепного клинка.

По воксу раздался вздох Эрефрен. Сжимая обеими руками цепной меч, омываемый кровью рептилий, Гальба смотрел только вперед, выживая одну секунду за другой. Но он догадался, что астропат коснулась колонны. Сержант ощутил ее шок рваным порезом в жуткой ауре камня. Он услышал удивленное бормотание по воксу и понял, что момент эхом отдался по всему построению.

— Госпожа Эрефрен? — произнес Аттик, напряжение боя ощущалось даже в его механическом голосе.

— Да, капитан, — напряжение Эрефрен было совершенного иного рода и порядка. Гальба поразился тому, что женщина вообще могла говорить. Ее голос был ломким, словно древняя бумага, слабым, как тень надежды, он был актом сверхъестественной силы воли. — Мы можем идти, — просипела она. — Мы должны идти.

— Болтеры, — приказал Аттик. — Беглый огонь.

Гальба опустил цепной меч по смертоносной дуге, выпотрошив ящера перед собой. Затем одним плавным движением он магнитно закрепил цепной меч на поясе и выхватил болтер. Сержант нажал спусковой крючок в тот же миг, что и остальные боевые братья. Залп массореактивными снарядами в упор обрушился на ящеров, словно артиллерийский удар. Звери завопили, но в следующую секунду высокий булькающий звук оборвался. Их тела разворотило и откинуло на наступающих сзади сородичей.

— Идем на прорыв, — сказал Аттик.

Построение перестроилось клином. Железные Руки и Саламандры с капитаном во главе ринулись на хищников, и тупое острие наконечника прорвалось сквозь барьер беснующейся плоти. Гвардия Ворона набрасывались на стаи сзади, не давая им полностью окружить более крупную формацию. Теперь они сосредоточили усилия на рептилиях, наступавших со склона. Ящеры оказались между двумя группами легионеров, и их атака захлебнулась. Клин набирал скорость. Огонь не стихал и, наконец, численность ящеров начала снижаться. Новые стаи больше не присоединялись к сородичам, и выжившие стали отступать.

К тому времени как легионеры достигли вершины плато, рептилии окончательно прекратили погоню. Вместо этого они занялись трупами, что окружали колонну. Гальба слышал, как они ревут и дерутся над добычей. Он знал, что рептилиям было кем пировать. Сержант постарался не думать о телах, которых им пришлось бросить позади. Но затем он услышал тихую ругань Векта. Апотекарий стоял через двух воинов от Гальбы.

— Ни одного, — говорил Вект. — Ни одного не изъял.

Он был в ярости.

Гальба нахмурился. Больше потерь, которых Железные Руки не могли позволить. Больше генетического семени, которое исчезло навсегда, так что будущее легиона придется обеспечивать тем, что осталось. Больше братьев, которые лишилось самого простого достоинства в смерти.

И теперь он невольно думал о том, что сейчас пожиралось в тени колонны.

Четвертая глава Плацдарм/Нечего бояться/Синестезия

Базу основали на месте высадки. По земле к ней можно было подойти только с востока, но Аттик все равно велел возвести стены по всему периметру возвышенности. С «Веритас феррум» на лихтере спустили модульные укрепления и здания, а также строительные бригады из числа сервов легиона. Еще к ним выслали подкрепления. К приходу ночи на Пифосе выросла крепость. Она стала железным ответным ударом на необузданность планеты. Если джунгли пытались очистить поверхность Пифоса от Железных Рук, им это не удалось. Легионеры пробудут тут столько, сколько решат сами.

Эрефрен осознавала, что вокруг нее вырастает твердыня. Хотя астропат не видела самой стройки, она ощущала ее тяжеловесность. Она была в ответе за появление стен, командного пункта, спален, склада боеприпасов и прочего. В немалой степени база была ее творением. Именно ее поиск заставил легионеров отправиться в джунгли, и за это они дорого заплатили. Именно по решению Ридии базу решили заложить здесь, а не рядом с колонной, и она была благодарна за то, что окончательный выбор предоставили ей.

— Вы уверены? — спросил ее Аттик, когда они возвратились к месту высадки. — Мы могли бы занять местность вокруг колонны, если вам необходима близость с ней.

— Капитан, — ответила она, — та территория непригодна для обороны.

Астропат до сих пор ужасалась мысли о том, сколько потребовалось жизней, чтобы захватить и удержать тот низинный участок джунглей. Перспектива оставаться вблизи от колонны вселяла в нее настоящий страх.

— Нет такой территории, которую нельзя было бы удержать, — произнес Аттик. — Если нужно, мы сделаем это.

— Нет, первичного контакта было достаточно, капитан. Этой близости вполне хватит. То, что необходимо, я смогу сделать и отсюда.

В командном блоке находилась небольшая лишенная окон комнатушка, в которой едва хватало места для трона астропата. На нем и восседала Эрефрен, и пока снаружи шло строительство, она внутренним взором изучала колонну в нескольких километрах от них.

Женщина не стала рассказывать Аттику, что ощутила во время прикосновения к колонне. В тот миг варп раскрылся перед ней, словно внезапно распустившийся бутон. В сознание хлынули откровения, видения безумия и безграничности невероятного слились воедино. И прежде чем убрать руку, она мимолетно заметила нечто за горизонтом новоприобретенных познаний. Дворец, крепость, лабиринт и сад. Нелепые образы, она понимала это. То были всего лишь ее интерпретации бесформенного, необходимостью разума придать осмысленность тому, чего не существовало в реальности, словно видеть в облаках некие фигуры. Не более того. Ничем другим они быть не могли. И все же ужас от появления тех образов заставил ее отдернуть руку от колонны.

Ей не хотелось думать о том, свидетелем чему она стала, но иного выбора не было. Это была сингулярность, угнездившаяся в центре ее разума, и теперь все мысли астропата крутились вокруг нее. Она не могла избежать ее притяжения, но боялась разрушить свое «Я», сдавшись перед ее свитым в спирали очарованием. Этот страх, надеялась Эрефрен, а также физическое расстояние придадут ей таких нужных сил, чтобы читать варп и при этом не сгинуть в его пучинах. А ей требовалось читать его, ибо в миг контакта она узрела проблеск чего-то другого.

Она увидела флот.

На Пифос опустилась ночь, и она походила на очередного хищного зверя. Облака сгустились сплошным покровом, сквозь который не могли пробиться ни звезды, ни луна, поэтому тьма была кромешной. Она была удушающим мраком. Йерун Каншелл понял, что ему трудно дышать. Слишком богатые ароматы джунглей, разносимые влажностью, которой он почти мог коснуться, обволакивали и сдавливали голову. Ему приходилось прилагать усилия, чтобы не начать задыхаться. Если он станет дергаться, тщетно пытаясь вдохнуть более чистый воздух, то не сможет остановиться. Каншелл видел, как некоторые из высадившихся вместе с ним слуг прерывисто и отчаянно хрипели. Они не могли найти облегчения, и он видел в их глазах растущую панику. Поэтому он продолжал дышать размеренно и спокойно.

Тьма обладала и иным оружием. Доносившиеся из джунглей звуки, казалось, стали громче. Еще днем Каншелл видел не далее, чем на несколько метров за линией деревьев. Стены возвели до наступления сумерек. Работа не требовала от него присутствия на укреплениях, поэтому он не видел джунглей вот уже несколько часов. Но когда в небе померкли последние огни, зовы и крики разом выросли в интенсивности и частоте. В этом он не сомневался. Каншелл с ужасом вслушивался в то, как вторящие друг другу рыки безостановочной войны принимают устрашающее подобие хора. Пифос пел, и песней его было смертоубийство.

Спальня сервов представляла собой большое прямоугольное строение у северной стены. После окончания строительной смены Каншелл прошел по внутреннему двору, где в резком освещении прожекторов его тень походила на зазубренное угловатое существо. Подходя к двери, он замедлился. Рядом с ней на земле сидела Агнес Танаура. Женщина всматривалась в пустоту неба. Этой ночью в ее лице не было ничего красивого. Она выглядела встревоженной.

Танаура опустила глаза и посмотрела на Каншелла. Должно быть, она заметила его неохотную походку, потому что сказала:

— Сегодня я не стану поучать тебя Йерун. Не здесь.

— Боишься, что тебя поймают? — он был не в самом добром расположении духа. Но тяжесть ночи давила на него, крики из джунглей походили на укусы по его психике. Насмешки над Танаурой были не более чем пустой бравадой.

— Нет, — ответила она, не клюнув на приманку. Либо женщина разгадала ее, либо же она ее не заботила. — Этой ночью мне потребуется вся моя вера, — сказала она. — Мне жаль.

Ей было искренне стыдно.

— Не стоит, — произнес Йерун, ощутив прилив собственного стыда. — Будь сильной, — добавил он, не вполне уверенный, зачем это сказал, но ответив на нужду женщины в солидарности. Смущенный, нервничающий, он избегал смотреть на Танауру, пока входил в казармы. Внутри была единственная комната с рядами кроватей высотою в пять коек. Каншелл пошел между ними, следуя за тусклыми люмополосами на полу, чтоб добраться до своего места в самом конце зала. Большинство других коек были заняты. В спальне царила гробовая тишина, и от этого безмолвия у него мурашки бежали по коже. Никто не храпел. Каждый серв, мимо которого он проходил, лежал неподвижно, не смыкая глаз. Дыхание, которое слышал Каншелл, было слабым, нерешительным. Его окружали люди, которые наблюдали, ждали, пытались расслышать. Их попытки были заразительными. Когда он взобрался по лесенке на верхнюю койку и лег, то также начал прислушиваться.

Он прислушивался к тому, чего на самом деле слышать не хотел. Каншелл не хотел знать, чем оно окажется. Это было нечто отличное от звериного рычания. Это было нечто, свивающееся за вуалью ночи. Реальность была всего лишь мембраной. Она была слишком тонкой и становилась все тоньше, словно пытаясь удержать то, что давило на нее.

Йерун прижал ладони к глазам. Откуда у него такие мысли? Бессмыслица какая-то. Реликты темной, суеверной эпохи. Им не место в просвещенном Империуме. Танаура и ее приспешники могли молиться своему божеству, но он знал Имперскую Истину, и поэтому знал, что в ней говорилось касательно этих иррациональных кошмаров.

— Довольно, — прошептал он так тихо, что сам едва услышал свои слова. — Довольно, довольно, довольно.

Слова были хрупкими. Они рассыпались, будто обугленная бумага, расслаиваясь в пепел. Когда они стихли, ложное безмолвие во мраке подкралось ближе. Каншелл лежал, натянутый как струна, с напряженными до треска жилами. Он попытался зашептать снова. Попытался сказать: «Здесь ничего нет». Слова умерли до того, как серв выговорил их. Что, если они не давали ему услышать то, чего он так боялся услышать? Что, если он не догадывался, что оно уже совсем близко?

Со всех сторон его окружали ряды за рядами таких же неподвижных мужчин и женщин, таких же запуганных, как он сам. Ожидание становилось безумием. За несколько минут лежания Каншелл перестал пытаться словами отогнать страх. Он поглотил его без остатка. И все равно серв ничего не слышал и не видел.

Ничего не слышно. Ничего не видно. Нечего бояться. Нечего, нечего, нечего. Но это «нечего» было хрупким. Малейшее усилие, и оно разлетится на мелкие осколки. И когда это произойдет, что дальше? От этой мысли его воображение сходило с ума. Оно не могло представить ответ, поэтому изображало его как лавину ужасов, отвратительных смертей и крадущейся страшной неосязаемости. Каншелл задыхался. Пальцы скрючились в когти. Ему хотелось рвать воздух, только чтобы вновь начать дышать. Грудь задрожала от слабых вдохов. Рот широко открылся. Крик был неслышимым. Звук был запрещен из-за того, что он мог в себе таить. И все равно здесь ничего не было.

Пока, словно насекомое на границе зрения, там что-то не появилось.

Даррас заметил идущего в сторону укреплений Кхи'дема. Он двинулся на перехват.

— Ты ищешь что-то, сын Вулкана? — спросил он, поздравив себя с тем, что сумел сказать это вежливым, но твердым тоном. Сержант не поддался инстинктивному желанию начать беседу с открытой недоброжелательности. Он обогнал космического десантника на пару шагов, а затем остановился и встал к нему лицом.

Кхи'дем не стал торопить события. Он также остановился.

— Я собирался пройтись к стене, — сказал он.

— Думаешь, мы могли быть небрежными в организации обороны?

— Вовсе нет.

— Тогда я не понимаю цели твоей прогулки.

— Ты запрещаешь мне ходить туда? — спросил Кхи'дем.

Даррас был невольно впечатлен. Саламандра имел полное право впасть в слепую ярость, но он оставался спокоен. Вопрос прозвучал скорее как искреннее любопытство, чем вызов.

— Нет, — ответил он. — Но я советую тебе прогуляться в другое место.

— Почему?

— Там наш капитан. Вместе с братом-сержантом Гальбой.

— Ясно.

— В самом деле? Ты хоть понимаешь, как сильно вредишь Гальбе в глазах нашего капитана всякий раз, как тебя видят возле сержанта?

— Ах, — произнес Кхи'дем. — Полагаю, теперь понимаю. Спасибо, что поговорил со мной, сержант Даррас. Я сделаю, как ты предлагаешь.

Даррас подождал, пока Кхи'дем не уйдет.

«Иди, — подумал он. — Займись чем-то полезным и не путайся под ногами».

Он видел логику в миротворческих потугах Гальбы, но не понимал, что они могли от них выиграть. Железные Руки не могли полагаться на Саламандр и Гвардию Ворона. Гальба потакал своим желаниям, считая иначе, и это могло поставить под угрозу его собственную надежность на поле боя.

Даррас надеялся, что сможет переубедить его.

Ночь пахла неправильно.

Гальба стоял на восточном укреплении базы, наблюдая за джунглями. Он стоял здесь вот уже полчаса, пытаясь понять, что его так тревожило. Это была не просто тьма, скрывавшая хищников Пифоса. Он осознал, что это, как раз когда заметил справа от себя вырисовывающуюся фигуру. Обернувшись, сержант увидел, что к нему шагает капитан. Всем своим видом Аттик воплощал рациональность. То, что не было генетически усилено, заменили бионикой. Само его существование было триумфом науки. При приближении капитана нелогичная мысль раскололась вдребезги. Аттик требовал не только дисциплины рассудка, но также стратегии, и он получит и то, и другое.

И все равно, ночь пахла неправильно.

— Брат-сержант, — поприветствовал его Аттик.

— Капитан.

— Ты что-то высматриваешь. Что именно?

Гальба тщательно подобрал следующие слова, но только из-за чувства долга, а не чтобы избежать правды. Он никогда бы не стал скрывать что-либо от капитана. Но также он не хотел быть неточным в формулировках, и постарался избавиться от раздражающей неопределенности.

— Я не уверен, — признался сержант. — В воздухе чувствуется привкус, который я не могу распознать.

— Мы в джунглях, сержант Гальба. Учитывая большое количество жизненных форм, определенное смешение запахов и привкусов едва ли удивительно, даже с нашими чувствами.

Он не упоминал о запахах.

— Вы ощущаете нечто схожее, капитан?

— Ничего, что я бы не ожидал, — без колебаний сказал Аттик, как будто это он уже для себя решил.

Гальба колебался, затем решил, что не может принять это объяснение.

— В воздухе чувствуется кровь, — сказал он.

— Конечно. Мы видели жестокую сущность этой планеты.

— Но под этим привкусом есть нечто еще, — настаивал Гальба, — и прежде я с таким не сталкивался.

Секунду Аттик молчал.

— Опиши, — наконец сказал он.

— Если бы это было так легко, — Гальба закрыл глаза и глубоко вдохнул зловонную ночь. Он сосредоточился на работе своего нейроглоттиса, пока тот анализировал ароматы почти на молекулярном уровне. — Привкус лишен смысла, — произнес сержант, — он не похож ни на что, — легионер остановился. Это было неправильно. То, что было под кровью, за кровью, но все же связанной с нею, имело привкус. Это…

Гальба пошатнулся. Он прорвал чувственный камуфляж и нырнул в бездну невозможности.

— Это привкус тени, — выдохнул он, и тени наполнили его горло. Он закашлялся, пытаясь избавиться от них. Теперь они были ему известны, и он не выговорить это знание.

— Брат-сержант? — спросил Аттик.

Гальба едва слышал его.

— Я чую шепоты, — сказал он. Гальба не знал, произнес ли это вслух. Тени и шепоты стали для него всем миром. Они были адом синестезии. Захлебываясь влажным, цепким дымом теней, он не видел, что отбрасывало их и придавало им форму. Из-за того, что он не видел тени, он не мог понять их. Гальба ощущал очертания слов и недобрую вонь языка, которого никогда не должно было бы понимать здравомыслящее существо. Смысл парил где-то вне пределов его сознания. У него была форма, форма, звучавшая как смех добычи и крик звезды.

Аттик поймал сержанта за руку, когда его колени начали подгибаться. Вокруг него зажужжал, разносясь эхом, странный звук. Казалось, он исходит от самого капитана. Он не прекращался. Спустя, казалось бы, целый век, Гальба понял, что слышит собственное имя. Он ухватился за эту опору рациональности, логичности. Реальность вновь обрела явственность. Его ощущения вернулись в норму. Гальба выпрямился.

— Не понимаю, что случилось, — сказал он. — Я ведь не псайкер.

Его самому не понравился свой защитный тон.

Оставшийся органический глаз Аттик приковал его проницательным взором.

— Не забывай, где мы находимся, — сказал он. — Барьер между реальностью и варпом здесь тонок. Не стоит удивляться эффектам, вызванным воздействием эмпиреев. Было бы странно, если бы мы не испытывали подобного рода галлюцинаций.

— Это были не просто галлюцинации. Шепоты…

Аттик оборвал его на полуслове.

— Это были не шепоты. Так ты интерпретировал то, что переживал. Я ничего не слышал.

«Потому что вы решили не слушать», — подумал Гальба, но тут же отогнал мысль. Аттик был прав. Он вел себя так, будто никогда раньше не слышал об Имперской Истине. Никаких шепотов не было. Под языком не скапливались тени. И, что важнее всего, к нему не прикасался ничей злобный разум.

— Как и я, — произнес он, соглашаясь с капитаном, и понял, что сказанное им только что — правда. Он ничего не слышал.

А затем кто-то закричал.

Какое-то мгновение Каншеллу казалось, что крики его собственные. Его рот все еще был широко открыт. Его руки все еще были прижаты к закрытым глазам, чтобы не видеть движущейся тьмы. Но он все равно продолжал ощущать шелестящий поток миллиона насекомых. Он чувствовал дыхание безгубых ртов, произносящих богохульные слова. Поэтому, конечно, крик был.

Но он принадлежал не ему. Его горло крепко сжимал ужас почти увиденного. Серв ощутил, как над ним что-то проскользнуло. Оно было не более овеществленным, чем мысль. Возможно, ею оно и было. Но идея могла таить в себе опасность. Именно мысли и ничего больше парализовали его тело. Мысль когтем проходила по его телу. Она сковала сердце Каншелла льдом. И мысль была не его. Подобная мысль не могла принадлежать человеку, но исходила от чего-то, ведавшего страхи мужчин и женщин, знавшего каждую их форму, нюанс и запах, знавшего их, словно само было создано из этих самых страхов.

Дыхание вырывалось из напряженного горла Каншелла тонким, пронзительным воем. Мгновение идея парила над ним, а затем двинулась дальше. Йерун не знал, куда она направилась, только то, что больше мысль не пыталась соблазнить его открыть глаза и позволить себя охватить безумию.

Но кто-то посмотрел, ибо этот кто-то кричал. Кто-то посмотрел на существо, что не существовало вне пределов концепции, но этого оказалось достаточно. Голос принадлежал мужчине. Он казался скорее звериным, нежели человеческим. Человек орал, даже не останавливаясь, чтобы сделать вдох. Затем Каншелл услышал топот ног.

Мысль поблекла. Вместе с нею ушел и страх. Ему на смену пришел стыд, который был почти желанным. Йерун опустил руки и открыл глаза. У потолка ничего не таилось. Спальня была такой же, что и раньше, только теперь с кроватей слышалось шевеление. Крик отбивался от стен, терзая Каншелла своей болью и ужасом. Стыд заставил серва действовать. Он соскочил с койки, неуклюже приземлился и, шатаясь, вышел в проход между кроватями. Крики доносились из столовой, прилегавшей к спальной комнате. Он выбежал в дверь, обгоняя несущийся следом стыд. Ужас перед ничем заставил Каншелла подвергнуть сомнению свою веру в Имперскую Истину, и он искупит себя, принеся успокоение и рациональность страдающему человеку.

Едва он добрался до столовой, как крики изменились. Они стали прерывистыми. На секунду их заглушила ужасная влажная рвота, а затем они возобновились, став еще более резкими. Теперь Каншеллу казалось, что голоса два, и их крики переплетались в хоровую спираль отчаяния.

Он ворвался в комнату, плечом высадив пласталевую дверь. В центре помещения, спиной к Каншеллу, стоял Георг Паерт. Он был один. Его плечи содрогались, руки были подняты, локтями наружу, словно он прижимал ладони к лицу. Оба крика исходили от него.

Каншелл стал пробираться между металлических столов к серву инжинариума.

— Георг? — окликнул он его, стараясь говорить ровно и спокойно, но достаточно громко, чтобы Георг услышал его сквозь свои вопли. Приблизившись, Йерун увидел, что Паерт стоит в расширяющейся луже собственной крови. — Георг? — повторил он. Спокойствие и решимость стали покидать его. Ужас возвращался.

Паерт обернулся. Каншелл отпрянул. Серв разорвал себе горло. Плоть и мышцы свисали, словно изодранные занавески. Кровь пропитала куртку и руки Паерта. Его рот был широко раскрыт, но из него больше не доносилось ни звука.

Но крик все равно был слышим, два голоса все равно исходили от одного человека, и теперь крики формировали контрапунктные слоги: МАААААА, ДАААААИИИЛ. Они создавали единое слово, и слово то было кровью, и было безумием, и было отчаянием. И было молитвой.

Паерт рухнул на колени, жизнь постепенно вытекала из его тела. Он поднес руки к глазам и погрузил в них пальцы. Серв глубоко вдохнул и потянул, словно вырывая кусок мяса из туши. С руками, полными желеобразной массы, он повалился на пол.

Каншелл отступил назад, перед глазами все еще стоял наихудший ужас, который не был самоубийством Паерта. Наихудший ужас вцепился в его рассудок, словно опухоль.

Йерун услышал за спиной тяжелую поступь керамитовых ботинок, и, обернувшись, увидел Гальбу и Аттика. Боги здравомыслия прибыли слишком поздно. Теперь он уже не познает покоя. Трепет, который он всегда испытывал в их присутствии, утонул в том наихудшем кошмаре. Каншелл уставился на Железных Рук, и облек свой наихудший ужас в слова.

— Его глаза, — просипел он. — Его глаза кричали.

Пятая глава Приз/Хамартия/Совершенство

— Мы знали, что будут галлюцинации, — сказал Аттик собравшимся офицерам. Они находились в командном модуле базы, скудно обставленной комнате, служившей сугубо для тактических целей. Одну стену занимала вокс-система, в центре стоял большой гололитический стол. Вот и все. Аттик возвышался перед столом. Рядом с ним стояла Ридия Эрефрен. Гололитический проектор работал, но Аттик пока не включил дисплей. Сначала он решил избавиться от всего, что могло их отвлечь.

— Мы знали, что такое будет, — продолжил капитан, — и оно случилось. Эта система и эти планеты опасны для людей со слабым разумом.

— Он имеет в виду тебя, — шепнул Даррас Гальбе. Они расположились у внешней стены модуля.

Гальба не ответил. Он вспомнил изувеченный труп и выражение подавленного ужаса на лице Каншелла. Чудо, что серв все еще оставался в своем уме.

— Таковы риски и цена этой миссии, — сказал Аттик. — Пифос враждебен для плоти и рассудка. Таковы простые факты здешних земель. Местные формы жизни таят опасность, а варп близок к поверхности.

— Скольких сервов мы потеряли? — спросил Вект.

— Один погибший, — сказал Аттик апотекарию. — Четверо лишились рассудка, их прогноз неутешительный. Тот, который погиб, на момент самоубийства был один. Его товарищ добрался до него слишком поздно. Поэтому я распорядился, чтобы ни один серв больше не оставался один, неважно, как долго. Одиночество — благодатная почва для безумия.

Гальба нахмурился. От ответа Аттика веяло скорее целесообразностью, нежели убеждением. Действительно, мертвый серв какое-то время пробыл один. Но, судя по словам Каншелла, до тех пор, пока они оставались связными, прежде чем лишиться рассудка, жертва находилась в спальне, и вовсе не одна. Гальба до сих пор помнил то, что пережил он сам. Сержант понимал, что объяснение Аттика его состояния было верным. В Галактике исключительного видения Императора не было места для любых других вероятностей. Он знал это. Но Гальба ощущал нечто совершенно противоположное, и этот иррациональный инстинкт тревожил его. Ему не было места внутри легионера Железных Рук. Но инстинкт тот был достаточно силен, чтобы атаковать Гальбу вопросами, ответов на которые он найти не мог.

— У нас были жертвы, — сказал Аттик. — И будут еще. Но они не станут напрасными, — капитан повернулся к астропату. — Просветите нас, госпожа Эрефрен?

— Я увидела флот, — произнесла она. — Корабли принадлежат Детям Императора.

Выражением ненависти могла служить и мертвая тишина. Теперь Гальба это понял. Его сомнения испарились. Он окунулся в ярость. Ее чистота выжгла в сержанте всякую слабость. Она выковала неумолимый металл.

— Продолжайте, — сказал Аттик. В одном этом слове таилась не просто ненависть. В нем чувствовалось рвение. Капитан «Веритас феррум» поймал жертву в сокрушительную хватку.

— Небольшая эскадра отделилась от основной группы. В ее составе три корабля. Их пункт назначения — сектор Деметер. Система Хамартия.

— Назовите корабли, — попросил Аттик.

— Два корабля сопровождения — «Бесконечное великолепие» и «Золотая середина». Еще боевая баржа, «Каллидора».

Глаза Гальбы расширились. Даррас, стоявший рядом с ним, ошеломленно застыл. Откуда у Эрефрен такие подробные сведения? И все же она говорила с непоколебимой уверенностью. И «Каллидора»… Теперь он действительно понял тот огонь в настоящем глазу Аттика. «Веритас феррум» следовал за боевой баржей в совместных операциях III и Х легионов. Этот корабль был отлично известен всем собравшимся. Однажды он озарил вакуум космоса сверкающим сиянием братства.

Он открыл по ним огонь в пустотной войне над Исстваном-5.

— Вам известно, когда они достигнут пункта назначения? — спросил Даррас.

— Да.

— Мы будем там первыми, — произнес Аттик.

— Капитан, — начал Гальба. — Моя вера в «Веритас феррум» нерушима. Но он ранен. Нас одолеют числом…

— И какое же безумие толкнет нас атаковать боевую баржу? — закончил вместо него Аттик.

— Я бы не сказал «безумие», — хотя он об этом подумал, всем сердцем надеясь, что окажется неправ. Он пристально посмотрел на капитана. Сержант мог поклясться, что лишенное эмоций лицо Аттика улыбалось.

— Брат-сержант Гальба поступил верно, озвучив свои сомнения, — заявил Аттик присутствующим легионерам. — Без полученных госпожой Эрефрен сведений, то, что я предлагаю, было бы хуже безумия. Это было бы преступлением. Но враг нам известен. Мы знаем его состав. Знаем, где и когда он появится. Он же о нас не знает ничего. И он будет оставаться в неведении, пока не ощутит наш клинок в сердце.

Система Хамартия была словно создана для засад. Ее единственная обитаемая планета, к тому же ближайшая к центру, звалась Тидеем. Мир-кузница походила на крошечную, крепкую домну. Ее поверхность, будто грибок, покрывали куполообразные мануфактории. За Тидеем не было ничего, кроме череды газовых гигантов. Крупнейший из них, Полиник, также был наиболее удаленным от местного светила, а сила притяжения имела длинную хватку. Внешние тела переполненного рассеянного диска страдали под ее тиранией. Орбиты были крайне непредсказуемыми. Планетоиды и осколки замерзших веществ постоянно сталкивались. Зона представляла собой хаотичную сеть изменчивых траекторий. Для рулевых и навигаторов это было проклятое место.

И еще здесь находилась точка Мандевилля системы Хамартии.

Именно тут суда, странствующие по эмпиреям, переходят в систему. Точка выхода была не из легких. Многие неопытные пилоты и немало умелых ветеранов выходило из варпа только для того, чтобы врезаться в куски льда размером с город. Подобный инцидент не мог случиться с кораблем легионес астартес, но даже им придется действовать с предельной осторожностью. Все их внимание будет сосредоточено на известных естественных опасностях системы. Как сказал Аттик, они не будут ожидать и тем более не будут готовы к атаке. Только не здесь, так глубоко в собственном тылу.

Аттик стоял за командной кафедрой на мостике «Веритас феррум» и рассказывал своим легионерам о механике предстоящей войны. Переднее окно было закрыто непроницаемыми створами, ограждая их от токсичного зрелища эмпиреев, пока ударный крейсер шел по его течениям к Хамартии. В варпе разразилась буря. В такой близости от Мальстрима турбулентность и навигационные аномалии едва ли были чем-то необычным, но их мощь оказалась неожиданно большой. Также поступали тревожные новости насчет Астрономикана. Обнаружить его становилось все сложнее. Ориентироваться по нему и вовсе не представлялось возможным. Но Бхалиф Страссны нашел альтернативу и уверенно вел «Веритас феррум». Аномалия Пифоса была настолько сильной, что служила маяком для всего сектора Деметер, как Астрономикан для Галактики.

Знамения были мрачными. Аттик игнорировал их. Раздумья не помогут им в выполнении задания.

Капитан коснулся панели управления, и окно превратилось в огромный экран, на котором возникли проекции чертежей «Каллидоры», «Бесконечного великолепия» и «Золотой середины». Камн достал информацию из объемных хранилищ памяти когитаторов «Веритас». Добыча появилась перед Железными Руками, раскрыв все свои секреты. Камн и другие технодесантники проанализировали чертежи, и плоды их усилий позволили увидеть нечто более важное, чем секреты: слабость.

— Вот где мы нанесем удар, — говорил Аттик. — Эскорты должны быть уничтожены в самом начале операции. Когда мы избавимся от них, «Каллидора» почитай что наша, — он говорил уверенным тоном. Капитан не сомневался в исходе сражения. Он не стал лгать себе, будто подходит к вопросу с безразличием. Хотя его голос оставался спокойным, в груди горел обжигающий жар, и имя ему было месть. Он хотел оказаться по колено в крови Детей Императора. Хотел услышать под ботинками хруст черепов этих эстетов. Не будет ничего, кроме ярости войны, которую он нес предателям. Но он разрабатывал план с холодной, трезвой головой. Он требовал от себя такой же дисциплинированности, как и от людей под своим началом.

Аттик знал, что идеальных планов не бывает.

Он знал, что его примарх потерпел поражение из-за всепоглощающей жажды мести.

Еще он знал, что победит. Сведения,предоставленные ему Эрефрен, были такими подробными, такими точными, что только полный глупец мог бы с ними проиграть. А Аттик знал, что он не глупец.

Капитан сменил изображение на карту района вокруг точки Мандевилля Хамартии.

— И вот так, — произнес Аттик, — мы ударим по ним.

Он уже чуял кровь.

Эскадра Детей Императора вышла из варпа спустя двадцать четыре часа после того, как «Веритас феррум» достиг точки Мандевилля. Паузы между прибытием сил предателей и началом атаки Железных Рук не было. С визгом раковых цветов, кровоточащего излучения из имматериума, где прежде была лишь пустота, возникло три корабля. Внезапное появление гигантских масс активировало дожидавшееся их минное поле. Ловушка была примитивной в своей простоте. Обычно минное поле рассеивали по широкой площади в надежде, что кто-то случайно натолкнется на него. Но Аттик знал, где ждать врага. Его мины были не барьером. Они были его крепко сжатым кулаком. Пассивный ауспик каждой мины среагировал на корабли, и подрывные заряды понеслись к возникшим прямо посреди них монументам из железа и стали. Они обрушились на суда, будто рои огромных насекомых. Их уколы осветили пустоту космоса десятками сполохов. Вдоль корабельных корпусов расцвели огненные шары.

«Бесконечное великолепие» вошло в самую гущу мин. Один взрыв следовал за другим. Пустотные щиты упали, их энергия заискрилась вокруг корабля, словно заря. Удары продолжались, они пробили плиты правого борта и, достигнув сердца корабля, сломали ему хребет. Склады боеприпасов «Бесконечного великолепия» ощутили поцелуй огня и взорвались. Эскорт треснул напополам. На какое-то мгновение он будто завис, его очертания разделились, но еще были различимыми, гордость его шпилей и задиристость носа оставались нетронутыми, словно память веков могла срастить корабль обратно. А затем его поглотила смерть — ярящееся, визжащее новорожденное солнце вырвалось из нутра двигателей. Горящая плазма захлестнула вечную ночь стылого пограничья Хамартии и омыла оставшиеся суда эскадры.

За волной давления последовало пламя, сокрушив ослабевшую защиту «Золотой середины». Второй корабль сопровождения начал разворачиваться сразу, как только взорвались первые мины. Ему досталось почти так же, как «Бесконечному великолепию», но попадания были менее сконцентрированными, и борта суда, словно волдыри, покрыли раны. Когда разнесся смертный крик «Бесконечного великолепия», «Золотая середина» вздрогнула, и свечение его двигателей угасло. Корабль продолжал разворот, но двигался теперь неуклюже и медленно, будто раненый зверь.

Тем самым он угодил под бортовой залп ждавшего «Веритас феррум». Ударный крейсер заявил о своем присутствии. Лэнс-турели и батареи одновременно открыли огонь. Энергетические лучи прошили пустоту и обрушили слабеющие щиты «Золотой середины». Они разрезали бронированные плиты и вскрыли корабль. Затем его настигли снаряды с разрушительными зарядами взрывчатки. Артобстрел был непрерывным. Это было запоздалое правосудие, ответ на Исстванское унижение.

В коридорах эскорта разверзся ад. По ним прокатились стены очищающего огня, без разбору пожирая легионеров, илотов и сервиторов. Все они обратились в пепел. «Золотая середина» не успела сделать ни единого выстрела. Железный кулак ее оглушил, заткнул и уничтожил. Корабль закончил свои дни не в огненном взрыве. Он превратился в развалины. В считанные минуты корабль освещало лишь гаснущее пламя. Изрешеченный корпус погрузился в вечную ночь. Он неспешно и неуклюже вращался, сыпля обломками, и очередной мертвый мусор вошел на блуждающую орбиту далекой Хамартии.

Осталась только «Каллидора». Боевая баржа была настоящим левиафаном. Она так ощетинилась орудиями, что напоминала покрытое шипами существо из океанических глубин. Но еще она была сверкающим хрустальным городом. Она была фиолетовым драгоценным камнем, зловещим, озаряющим пустоту космоса высокомерием света. Она была восхвалением излишества. Многочисленность орудий могла сравниться с богатством украшений в стиле барокко. Грань между оружием и искусством стерлась. Статуи тянули к звездам руками, что были пушками. Лэнсы были встроены в бесформенные скульптуры, что напоминали застывшие взрывы или воплощали концепции исступления, крайности либо чувственности.

Мины попали в «Каллидору», но боевая баржа пережила атаку. Ее титанический силуэт стряхивал с себя урон. Корабль был вчетверо крупнее эскортов, вдвое больше «Веритас феррум» и какие-то мины не могли поставить его на колени. Судно Железных Рук обстреляло его, но этого также было недостаточно. «Каллидоре» можно было нанести повреждения, но оружием, доступным «Веритас феррум», уничтожить было невозможно. Только не до того, как ответный огонь превратит ударный крейсер в кучу обломков.

Аттик не ждал, что мины и лэнс-огонь сумеют уничтожить добычу. Он не ждал, что боевая баржа будет выведена из строя. Он даже не надеялся нанести серьезный урон. Он планировал лишь на мгновение ослепить, отвлечь ее. Для ослабевшего, меньшего и израненного «Веритас феррум» был только один способ расправиться с «Каллидорой».

Обезглавить ее.

В момент перехода эскадры в реальное пространство «Веритас» дал еще один залп. Но эти снаряды летели медленнее остальных. Они еще находились далеко от цели, когда отголоски смерти «Бесконечного великолепия» омыли «Каллидору». Они приближались с правого борта боевой баржи, ближе к носу, пока громадный корабль содрогался под испепеляющей волной. Взрыв захлестнул ощетинившийся шипами левый борт судна. По корпусу прокатилась энергия. Драгоценный камень засиял ярче, затем померк, скрытый затмением. Пустотные щиты не умерли, но дрогнули, открыв брешь для удара Аттика.

Рой снарядов приблизился к «Каллидоре». Это были абордажные торпеды. Десятки торпед. Они промчались сквозь пустоту, словно металлические акулы. Они были темной, невзыскательной, прямолинейной жестокостью на фоне сверкающей, цветистой славы Детей Императора. Они были посланием Аттика для предателей, которые некогда были ближайшими братьями Железных Рук. Они были правосудием, и они были местью, но также и уроком. Капитан собирался отплатить унижением за унижение, и делал он это с изобретательностью. Предатели победили на Исстване благодаря подлой неожиданности и численному превосходству. Аттик покажет им фатальную правду о том, каков на самом деле способ ведения войны Железных Рук. В нем не было хвастовства, которым славились Дети Императора. Он не был представлением, но это не делало его менее отточенным или менее творческим произведением искусства.

Орудия дальнего радиуса действия «Каллидоры» взревели в ответ. Ударный крейсер получил урон, но он уже начал отступать. Корабль продолжал атаковать, чтобы отвлечь на себя гнев «Каллидоры». Боевая баржа бросилась в погоню, подходя все ближе к граду абордажных торпед.

И угодила прямиком на следующий этап урока Аттика.

Расчет орбит мусорных обломков рассеянного диска представлял настоящую науку смертельных шансов и непредсказуемых пересечений. Путь от точки Мандевилля был полон опасностей для любого корабля, пока он не доберется до пограничья, расчищенного от мусора благодаря невероятной силе притяжения Полиника. Там было слишком много тел, слишком много траекторий, которые могли изменяться в результате случайных столкновений. Риск катастрофы оставался всегда.

Но временами риск можно превратить в определенность.

По полю боя странствовал осколок льда размером с гору. Неровной формы, в пару километров шириной, он был достаточно крупным, чтобы представлять угрозу для судов, но он был слишком видимым, даже в столь темном закутке, сияющим тусклым синевато-белым отблеском в холодном свете солнца. Кроме того, он покидал участок, где бушевала пустотная война. «Каллидора» проходила мимо него с правого борта, преследуя «Веритас феррум».

Аттик, находившийся в одной из передовых торпед, вглядывался в фронтальный обзорный иллюминатор. Он увидел, как ослепительный аметист «Каллидоры» посрамил блеклый перламутр льда. «Сейчас», — подумал капитан.

Словно подчиняясь приказу, установленные на осколке льда термоядерные заряды взорвались. Тьму озарил ослепительный свет. Взрыв расколол космическое тело надвое. Один кусок, вращаясь, улетел во мрак. Второй же понесся в боевую баржу. Обледеневший кулак был размером с треть «Каллидоры». Двигатели корабля вспыхнули от неотложного маневра. Его нос задрался, пока судно пыталось уйти с курса угрозы. Орудия левого борта открыли огонь, жаля приближающуюся гору из лэнсов, пушек и торпед. Ярость обстрела вырывала в толще льда воронки и кипятила поверхность. За осколком шлейфом следовали мусор и пар. Такая канонада могла бы разрушить корабль и испепелить его команду. Вот только на нем не было команды, и он представлял собою единую цельную массу. Его курс оставался неизменным. «Каллидора» не сумела сделать ничего, кроме как превратить лед в комету.

Комета ударила в нос. Попадание было не прямым, а корабль отличался прочностью. Но все равно лед смял фронтальные плиты брони, словно пергамент. Он расплющил нос и разрушил златокрылый символ. Умирающие орудийные системы изрыгнули плазменные ореолы. Многокилометровый корпус корабля утонул во взрывах. Сотня шпилей развалилась. Несколько секунд боевая баржа напоминала факел, пронзающий собственное пламя.

«Каллидора» вошла в форсированный разворот. Вспышка двигателей заставила его только еще больше выйти из-под управления. Замигали огни. За промежуток времени, что потребовался для полного разворота, сияющее высокомерие Детей Императора померкло.

Абордажные торпеды приблизились к цели вплотную. Аттик уже видел медленное вращение «Каллидоры». Корабль был таким громадным, что его беспомощность казалась невозможной. Он словно смотрел на континент, отправленный в свободное плавание. Он упивался зрелищем врага, временно превращенного в мертвый металл и окруженного сиянием боли. Один полный разворот без энергии и управления. Затем энергия вернулась. Пустоту снова озарила гордость «Каллидоры». Корабль остановил вращение. Он начал ложиться обратно на курс погони. Корабль был ранен. Его все еще сотрясали вторичные взрывы. Но еще он был зол, и искал цель, чтобы выместить на ней свою ярость.

Торпеды миновали разбитый, дымящийся нос. Они пролетели вдоль всей боевой баржей. Под ними высился ювелирный город из башен, подобный инструментам разрушения творца. Впереди выступал командный остров — массивная, увенчанная колонной структура, надстроенная над кормой. И теперь, только теперь, пелена спала с глаз Детей Императора, и они поняли природу настоящей угрозы. Турели начали спешно разворачиваться. Пушки перевели огонь на абордажные торпеды. Некоторые удалось сбить. Аттик, едва заметив огненные шары, понял, что это погребальные костры для его легионеров. Но их не было много. Железные Руки прорвались сквозь жалкую оборонительную сеть.

В последние секунды перед столкновением Аттик обратился по воксу ко всем торпедам.

— Дети Императора преклоняются перед совершенством. Пусть же они узрят наш подарок, братья. Мы несем этим предателям совершенство войны.

Шестая глава Философия на бойне / Обезглавливание / Креон

Абордажные торпеды врезались в командный остров и пробили себе дорогу внутрь, словно многочисленные удары гладием, оставляя колотые раны в горле «Каллидоры». Обезглавливающая стратегия Аттика требовала одновременного проникновения всех легионеров в верхнюю четверть структуры — так они могли сокрушить оборону Детей Императора, атакуя по множеству направлений. При этом Железные Руки будут оставаться достаточно близко друг к другу, чтобы отделения могли быстро объединиться. Капитана не интересовал захват инжинариума или ангаров. Он хотел заполучить мостик, и цели миссии были воплощением простоты, своеобразной формой совершенства: убить всех, уничтожить всё.

Торпеда Гальбы прогрызла дорогу через броню «Каллидоры» уровнем ниже большинства остальных. С шипением открылся люк, и легионеры бросились наружу, минуя по пути головную часть, почти добела раскаленную учиненным ею насилием. С Железными Руками бежали Кхи’дем и Птеро — Аттик снизошел до позволения Саламандрам и Гвардейцам Ворона немного восстановить свою честь. Но не более того, и на поле отмщения было допущено только по одному представителю каждого из легионов.

Антон вел бойцов по палубе, оказавшейся галереей. Как и корпус снаружи, внутреннее пространство корабля освещалось уже знакомым аметистовым сиянием — хотя теперь, когда свет окружал Гальбу, ему казалось, что оттенок больше напоминает не драгоценный камень, а кровоподтёк. Мраморный пол скрывался под ковром, материал которого странно ощущался при ходьбе. Что-то было не так с его поверхностью.

Галерея, двадцать метров в ширину и больше тысячи в длину, вела к левому борту. Её спланировали для принятия сотен посетителей, чтобы представленными здесь чудесами могло насладиться как можно больше глаз. В дальнем конце галереи виднелись громадные двустворчатые двери из бронзы, вчетверо выше космического десантника. Отделение продвигалось к ним, проходя под свисающими с потолка знаменами и минуя настенные гобелены, но Антон, сосредоточенный на дверях и ожидающий возможных угроз, уделял произведениям искусства лишь малую толику внимания. Он отмечал их присутствие, и ничего более.

Маниакальная тяга Детей Императора к картинам, скульптурам, музыке, театру и литературе не интересовала Гальбу. Во времена братства с III Легионом — как давно это было? Несколько недель назад? Вечность? — Антон провел какое-то время с воинами Фулгрима и всегда находил пышность их кораблей удушающей. Везде, куда ни повернись, оказывался какой-нибудь шедевр, требующий его внимания. Излишняя нагрузка, какофония ощущений, угрожающая ясности мышления. Именно в такие моменты Гальба ближе всего подходил к пониманию действий Аттика, систематически отбрасывавшего всё, что делало капитана человеком. В машине была чистота, и она укрепляла, ожесточала Железных Рук там, где Дети Императора давали себе послабления.

В те дни Антон думал об этих отличиях всего лишь как об эстетических разногласиях, но теперь сержант ощущал инстинктивное отвращение к искусству вокруг себя и отказывался замечать его.

И всё же, в ковре было что-то неправильное.

— Брат-сержант, — обратился к нему Вект. — Видите, что сотворили предатели?

Тогда Гальба посмотрел и увидел. Антон предположил, что знамена вывешивались в память о триумфах на поле боя — на них имелись какие-то эмблемы, но не было ни стягов, ни гербовых щитов, вообще никакой узнаваемой символики. Зато повсюду встречались руны, угловатые очертания которых выглядели чужеродными, а смысл ускользал от понимания — но продолжал извиваться под тонким льдом отрицания и рассудка. Постоянно повторялись два сочетания — первое из них напоминало пучок копий, пересеченных в виде восьмиконечной звезды, второе же выглядело как маятник, увенчанный серповидными клинками. Последний заставил сержанта скривиться в отвращении — Гальба не мог отвязаться от чувства, что символ улыбается ему, причем с самым омерзительным желанием. Любая плоть, на которую падала изогнутая ухмылка этой абстракции извращения, оказывалась загрязненной, и Антона охватило стремление очиститься от всех органических частей, остававшихся в нём. Лишь так он сможет избавиться от порчи, пытавшейся проникнуть вглубь его сущности.

Сержант оторвал взгляд от полотнищ. Продолжая бежать, он осознал истинную суть остальных произведений искусства — Железные Руки двигались вдоль галереи, посвященной болезненной остроте ощущений, картинам разложения, бреда и пыток. Гобелены живописали резню в виде услады для чувств — создания, некогда, быть может, имевшие в себе нечто человеческое, погружали пальцы в органы жертв и в свои собственные. Они пожирали живые черепа, купались в крови, словно та воплощала любовь. Худшим оказалось то, что гобелены были тем, что они изображали. Созданные из кожи, переплетенной с шелком, картины были преступлениями, которые восхваляли. Сотни жертв превратились в иллюстрации собственных смертей.

И тогда Гальба понял, что казалось ему неправильным в ковре. Покрытие пола оказалось воплощением тех же зверств, что и гобелены — плоть, мышцы, связки и сухожилия, превращенные в ткань существами столь же даровитыми, сколь и чудовищными. Ноги утопали в ковре, и то, что должно было ощущаться как дубленая кожа, обрело, благодаря добавлению волос, изящную мягкую податливость хлопка, сохранив при этом гладкость живых тканей, подобную мокрому шелку. Рисунок покрытия был абстрактным, в его образах и переходах слышалась музыка, порождавшая всё крики в мире. Над созданием ковра трудилось множество рук, и Антон не сомневался, что их обладатели один за другим стали частью своего творения. Их тела обратились подписями художников, возведенными в абсолют, и ткачам навсегда было суждено остаться внутри своего шедевра.

Конечно, мертвые не могли чувствовать боли, так почему Железным Рукам, увесисто топающим по галерее, казалось, что ковер извивается под ногами? Всё дело в материале, сказал себе Гальба, в ужасной гениальности его сотворения. Невозможно было найти иного объяснения, если только не позволить бреду запятнать разум, и Антон не мог позволить предателям и их кораблю одержать над ним такую победу.

Вместо этого сержант приготовил врагу абсолютное уничтожение. Он и его братья сокрушат это насилие иным, ясным и очищающим насилием машины. Бионическая рука превратилась в крепостную стену, сдерживающую чумные волны безумия. Болтер стал чем-то большим, нежели простым продолжением тела — Антона влекло вслед за оружием, словно стрелку магнита к железной горе. В конце этого пути Гальбе предстояло стать идеальнейшей машиной войны.

Каждое деяние сержанта на борту этого корабля, совершенное во имя Императора и примарха, приближало космодесантника к обещанному совершенству, чистому, не запятнанному безумием окружающей его плоти. Совершенству, которое должно было уничтожить иллюзию, обожествляемую Детьми Императора.

— Что случилось с этим Легионом? — задался вопросом Вект.

— Пока ничего, по сравнению с тем, что мы с ними сделаем, — ответил Гальба.

— Такое нельзя не заметить, — вмешался Кхи’дем. — Я никогда не видел подобного безумия, здесь кроется нечто большее, чем обычное предательство.

— В предательстве нет ничего «обычного», — огрызнулся Антон. — И нет преступления тяжелее.

— Я хотел сказать, — пояснил Саламандр, — что в увиденном нами скрывается ужасный смысл. Твой брат совершенно верно спрашивает, что случилось. Нечто и в самом деле произошло, и мы отворачиваемся от этого вопроса на свой страх и риск.

— Как только мы убьем их всех, у тебя будет сколько угодно времени на изыскания, — отозвался сержант, но ему самому ответ показался пустым и необоснованным.

До бронзовых дверей оставалось лишь несколько сотен метров, и рельефные изображения на них стали различимыми. Даже с такого расстояния стало ясно, что орнамент выполнен из тел, покрытых расплавленным металлом. С другой стороны дверей доносились звуки боя — низкое громыхание болтеров, рычание и визг впивающихся в кость цепных мечей, яростные крики сражающихся легионеров. Над белым шумом возносился могучий, менторский голос, хотя слова говорящего оставались неразборчивыми. Затем громкость рева взмыла, словно приливная волна, и двери распахнулись с оглушительным грохотом. В проём ринулись Дети Императора, готовые дать отпор тем, кто вторгся в их владения.

Несясь сломя голову, они встретили горячий прием от Гальбы.

Сержант атаковал во главе Железных Рук, построившихся «наконечником стрелы» — галерея оказалась достаточно широкой, чтобы всё отделение смогло рассредоточиться, и каждый боевой брат получил чистый сектор огня. Лоялисты открыли огонь ещё до того, как двери открылись полностью, и оттуда хлынули Дети Императора. Предатели не носили шлемов, то ли из высокомерия, то ли не успели надеть их, захваченные врасплох — Гальба не знал, да его это и не волновало. От попаданий масс-реактивных зарядов черепа бегущих впереди врагов лопались, словно перезрелые фрукты, но бойцы из задних рядов уже открывали ответный огонь. Наступление Железных Рук замедлилось.

— Уклоняемся, но продолжаем сближение, — скомандовал Антон по воксу.

В галерее не было укрытий, и они могли избежать уничтожения, только добравшись до врага и сокрушив его в ближнем бою.

Построение лоялистов утратило чистую симметрию, и легионеры начали двигаться случайными зигзагами. Продолжая бежать вперед, они метались влево-вправо, лишая врага возможности прицелиться, и вели огонь на подавление. Хоть сколько-нибудь точно стрелять в таких условиях было невозможно, но поток зарядов оставался смертоносным. На глазах Гальбы один из предателей упал, задыхаясь с разорванной глоткой.

Огонь Железных Рук подарил им несколько драгоценных секунд и ещё немного метров, и воины оказались намного ближе к противнику, когда ответная стрельба началась по-настоящему. Впрочем, Дети Императора как будто столь же неистово жаждали ближнего боя. Не останавливаясь для прицеливания, предатели бросились в атаку, и в их голосах равно звучали крики наслаждения и вопли ярости.

Две силы сошлись вплотную, и Антон сумел лучше разглядеть лица предателей. Трансформации, которым подверглись его бывшие братья, оказались, самое меньшее, столь же отталкивающими, как и почитаемое ими искусство. Дети Императора терзали собственную плоть — Гальба видел руны, складывающиеся из ран, скальпы, разрезанные в лоскуты и поднятые над черепами на металлических каркасах. Шипы, витки колючей проволоки, искаженные фрагменты скульптур и прочие болезненные порождения извращенного воображения уродовали легионеров, смеющихся над собственной болью.

К сержанту неслись воплощенные мрачные насмешки над единением органического с неорганическим, принятым в его легионе. Там, где Железные Руки заменяли слабость плоти силой металла, Дети Императора использовали одно, чтобы разрушить другое, и наоборот. Десятый легион искал чистоты. Порождения Третьего утопали в адских наслаждениях. Там не было места разуму, только лишь ощущениям, всё новым, и новым, и новым. То, что предатели прибегали к самоистязанию, радовались причиняемым себе мукам, означало лишь одно — их терзал неутолимый голод. Ныне Дети Императора поклонялись ощущениям, и состояние абсолюта чувств пытало их, оставаясь близким и вечно недоступным.

Все эти мысли промелькнули в голове Антона, пока воин несся навстречу резне. Они не были итогом логических рассуждений, но инстинктивным, пробуждающимся знанием, атавистической реакцией, которую появление врага вызвало из глубин того, что в прежние, непросвещенные времена могли бы назвать душой. Ярость, направленная на предателей, теперь смешивалась с отвращением. Честь требовала сокрушить клятвопреступников; нечто, менее рациональное, жаждало вычистить их без следа.

Ещё несколько секунд болтерные заряды рассекали воздух между двумя отрядами. Легионеры с обеих сторон пошатывались от попаданий, и Гальба заметил, что ещё двое Детей Императора рухнули, убитые выстрелами в голову. Все братья Антона по-прежнему сражались, кулак отмщения не разжимался.

А потом воины двух легионов встретились, две волны столкнулись, и по галерее пронеслись громовые раскаты, рожденные надрывающимся ревом воинственных великанов, ударами брони о броню, клинка о клинок и кулака о кость.

В самый последний момент сержант повесил болтер на магнитный замок у бедра. Выхватив цепной меч, Гальба обеими руками взмахнул им над головой, вкладывая момент своего движения в последующий удар сверху вниз. Ближайший к нему сын Фулгрима попытался отразить атаку, но, слишком увлеченный экстазом рывка к сражению, забыл перейти на оружие ближнего боя. Болтер в его руках оказался скверной защитой от выпада Антона, цепные зубья с воем отбросили ствол в сторону, и раздался влажный, дробящий, приятный «чанк» клинка, вгрызающегося в череп предателя. Так Гальба пролил первую кровь в этой войне, начал оплачивать долг, висевший над ним со времен предательства у Каллинидеса. Наконец-то он мог своими руками наносить удары во имя павшего примарха.

Зрачки врага расширились в агонии, но тут же, пока сержант распиливал его голову надвое, сверкнули от возбуждения, рожденного крайней новизной ощущений. Потом глаза легионера мертвенно потускнели, и лишь это действительно имело значение. Вырвав цепной меч из трупа, Антон парировал удар космодесантника, перепрыгнувшего тела павшего товарища и взмахнувшего воющим клинком, нацеленным в горло Железной Руки. Пригнувшись, Гальба ударил предателя плечом, лишив его равновесия, и следом произвел собственный выпад. Цепной меч глубоко вонзился в тело под кирасой.

Железные Руки и Дети Императора кромсали друг друга, сержант тонул в вихре гремящего керамита и брызжущей крови. Время сжалось, теперь Антон мыслил секундами и не думал ни о чем, кроме того, что делать в текущее мгновение. Он двигался вперед шаг за шагом, убийство за убийством. На броне остались следы от десятков ударов, но Гальба каждый раз будто стряхивал их, снова и снова поражая врагов цепным клинком. Сержант превращал лица в месиво, прорубался через доспехи и укрепленные грудные клетки к бьющимся чёрным сердцам — и останавливал их.

Вдруг, требуя его внимания, через грохот прорвался новый, всё нарастающий шум. Им оказался голос, поднятый вокс-динамиками на оглушительную высоту. Он звучал механически, в жестких, неизменных интонациях не было ничего человеческого — и всё же речь казалась проповедью, произносимой с отвратительной страстью.

— Пределов нет! — провозглашал голос. — Живите в полноте чувств, в их необъятной широте. Расширьте собственное постижение, братья, уйдите глубже в извращенность. Чем несусветнее и позорнее наши деяния, тем грандиознее наши ощущения и тем ближе мы к совершенству. Как звучит заповедь? «Всё разрешено»? Нет! «Всё обязательно!»

На последнем слове громкость достигла пика.

— То, что запрещают ничтожные, мы должны познать до конца! Живите по заповедям пророка Саада! Хорошо лишь то, что чрезмерно! Единственно истинное знание скрыто в ощущениях!

После этого голос принялся читать непристойные литании, и казалось, что он впадает в такое неистовство, которое не могли распалить одни лишь слова. Звук приближался, и вместе с ним раздавались тяжкие, громыхающие шаги по палубе. Услышав отчетливые «бум», «бум», «бум» неподалеку, Антон понял, что идет к ним.

Дредноут.

Сержанта сбивали с толку поучения голоса. В его словах звучал голод и восхваление худших искажений плоти, чего Гальба никак не ожидал услышать от дредноута. Тем не менее, голос не умолкал, спускаясь ещё глубже в бездны порока. Почти лишившись тела, дредноут мог лишь в мыслях и на словах участвовать в безумии собратьев, поэтому он разражался тирадами, как будто желал, выразив абсолютное совершенство насилия, ощутить нечто высшее, сверхъестественное.

Напор Детей Императора внезапно ослаб, их строй разделился. Антон, разумеется, не стал бросаться вперед, к дверному проему, заполненному гигантским корпусом. Дредноут явился, продолжая атаковать разумы лоялистов словами. Против плоти у него было припасено намного больше орудий — тяжкая поступь, острые когти и сдвоенная лазпушка, несущая последнее просвещение. Древний двинулся по галерее к Железным Рукам, ни на секунду не прерывая чтение чёрных псалмов, на его фиолетовом корпусе поблескивала золота филигрань, расползшаяся, словно зараза. Сложный орнамент отрицал попытки осознания, линии свивались в образы, раскинутые концы которых шевелились, словно пульсирующие жилы.

Гальба узнал гиганта даже в новом, гротескном облачении. Древний Курвал, некогда бывший философом войны, рассуждавший о совершенстве и горечи потерь в равной мере. Теперь же его вокс-динамики приветствовали Железных Рук скрипучим, монотонным смехом — дредноут превратился в ходячий алтарь, икону безумного поклонения.

— Я ищу блаженства в вашем отчаянии, — произнес Курвал и открыл огонь.

Во время ближнего боя Железные Руки вынужденно сомкнули ряды, но сейчас, увидев возникшую угрозу, бросились в разные стороны. Отделение избежало полного уничтожения лазерным залпом, но на командном дисплее в шлеме сержанта руны трех его братьев вспыхнули красным и погасли.

Окруженный собратьями-легионерами, дредноут шествовал вперед, накрывая галерею непрерывными потоками огня от стены к стене. Нечестивые гобелены и участки ковра исчезали, превращенные в пепел. Бросившись на палубу, Гальба перекатился, уходя от залпа, и лазерные лучи опалили верх силовой установки доспеха. Ещё один боевой брат сгорел дотла.

У лоялистов не было бойцов или тяжелого вооружения, чтобы идти на Курвала в открытую, но его требовалось убрать с поля боя. Сорвав с пояса мелта-заряд, Антон швырнул бомбу под ноги дредноуту.

— Сбросим его! — воксировал сержант.

Отделение среагировало ещё до того, как Гальба отдал приказ — воины увидели, что делает командир, и поняли его замысел. Всё Железные Руки были смертоносными деталями одной военной машины. Секунду спустя ещё четыре гранаты приземлились возле Курвала, и дредноут замедлился, пытаясь остановить следующий шаг. Он почти замер с одной ногой в воздухе. Тут же линзы шлема Антона закрылись створками, реагируя на взрыв гранат, столь яркий, что на мгновение весь мир исчез во вспышке.

Палуба, впрочем, исчезла на самом деле, сокрушенная немыслимым жаром. Камень и сталь расплавились, и перед Курвалом возник провал двухметровой ширины.

Дредноут попытался сразиться с инерцией и гравитацией, но проиграл, и его ступня оперлась на пустоту. Накренившись вперед, древний рухнул и исчез, падая на нижнюю палубу. Пролетев двадцать метров, Курвал рухнул, словно метеор, и раздавшийся вопль ярости оказался столь же монотонным, как и проповеди философа. Вместе с ним свалились ещё несколько Детей Императора.

— Плоть слаба! — проревел Гальба, поднимаясь на ноги и бросаясь в атаку. Боевой клич Железных Рук звучал, словно выпад, парирующий низменные экстатические вопли врагов. Бойцы отделения понеслись за сержантом, огибая провал с разных сторон, а в это время дредноут неприцельно палил вверх, выбивая отверстия в палубе. Пробегая рядом с дырой, Птеро сбросил ещё один мелта-заряд, и, после шипящего взрыва, разгневанный вой древнего сменился электронным визгом. Стрельба Курвала стала ещё более беспорядочной, напоминая конвульсии раненого зверя.

Дети Императора пытались перегруппироваться — их ряды смешались, и легионеры не могли удерживать оборонительные позиции пред лицом непредсказуемых и смертоносных залпов измученного дредноута, терзающих галерею. Железные Руки обладали скоростью, и она обратилась в силу. Лоялисты, обогнув дыру, вновь сомкнули строй и тараном врезались в разрозненных защитников корабля. Гальба врубался в противников, и они падали пред ним. Пусть развращенные, предатели оставались легионес астартес по силе и крепости тела, но рука Антона разила их с мощью правосудия и возмездия. Чистота машины сокрушала уродства плоти.

Потрепанный, уменьшившийся, но непреклонный, отряд сержанта пробился через врагов и выбрался из галереи. Снаружи оказалось обширное помещение, радиальный узел, в котором сходилось ещё с полдюжины основных, жизненно важных коридоров боевой баржи. В центре располагалась широкая, способная вместить двух легионеров плечом к плечу, спиральная лестница из мрамора с прожилками фиолетовых цветов Детей Императора. Увидев это, Гальба подумал о гнилой крови вырожденца-аристократа, просвечивающей сквозь бледную кожу. На верхней половине лестницы сражались легионеры, тесня друг друга — защитники «Каллидоры» пытались пробиться на другую палубу и дать отпор захватчикам, собравшимся там.

Преодолевая три ступени зараз, сержант повел своих воинов вверх. Вместе с братьями, сражавшимися там, они поймали Детей Императора в западню. Остановившись в нескольких ступенях от врага, Гальба и Вект пригнулись, уходя с линии огня бегущих сзади бойцов. Заговорили болтеры, обрушивая на врага сконцентрированный ад.

Ловушка захлопнулась.

Поскольку большая часть абордажных торпед вонзилась в палубу прямо под капитанским мостиком, отделение Гальбы одним из последних присоединилось к уже собравшимся силам. К этому времени уже были установлены взрывпакеты, и вскоре их детонация сообщила о начале атаки на командный пункт. Рухнули коридоры и лестницы, верхние палубы оказались отрезанными, и Железные Руки получили необходимое им время. Ненадолго, но лоялисты получили численное преимущество — конечно, на корабле оставались ещё сотни и сотни Детей Императора, но пути подхода подкреплений теперь были заблокированы. Пусть на время, превосходство врага в живой силе утратило значение.

Взрывы также отрезали путь к абордажной торпеде, доставившей на «Каллидору» Антона и его бойцов, как и к трем другим. Но они, как понимали Железные Руки, тоже утратили значение — мясорубка войны позаботилась о выравнивании баланса, и многие лоялисты уже погибли. В оставшихся торпедах более чем хватит места для уцелевших легионеров.

Оставив два отделения для охраны точки выхода, воины Десятого легиона пробились на мостик, и Гальба присоединился к прорыву. Время оставалось только на неудержимую, яростную атаку. Безудержно, как и ворвавшиеся в галерею Дети Императора, Железные Руки пошли на штурм командного пункта — гнев верных воинов пылал ярче, и они атаковали большей частью имевшихся сил.

Бьющееся сердце «Каллидоры» оказалось хорошо защищенным. Дети Императора сражались стойко, умело и отчаянно, понимая, что принесет им поражение. И все попытки предателей отразить штурм оказались тщетными — Аттик явился убить их корабль, и они не могли остановить его. Ничто не могло. Дурун Аттик был машиной судьбы.

Сражаясь, опустошая магазин болтера во врагов, Гальба видел капитана, бьющегося на верхнем уровне мостика. Двигаясь со смертоносной размеренностью, Аттик вращал цепным топором с изяществом, немыслимым для подобного оружия. В руках Дуруна оно ничем не напоминало грязный мясницкий секач Пожирателей Миров. Напротив, повелитель «Веритас феррум» взмахивал топором, словно дирижировал оркестром, выпады и удары плавно следовали один за другим. Ревели цепные зубья, оружие не замедлялось ни на мгновение — даже прорубая броню и кости, оно не сбивалось с изящных дуг, соединяющих между собою убийства. Топор стал продолжением воина-машины, владевшего им, такой же частью руки, как и ладонь. И, хотя в смертоносных движениях Аттика сквозило совершенство, их не марал ни один излишний, показушный выпад. С убийственной размеренностью поршня капитан уничтожал врагов во имя примарха. Он сражался, воплощая силу железа, и плоть отступала в тень.

Хозяин «Каллидоры» встретил Аттика у командной кафедры, и Антон видел боковым зрением отрывки их дуэли. Капитан Клеос, некогда благородный воин утонченных вкусов, теперь носил поверх доспеха одеяния из человеческого «шелка», а его лицо покрывал хитроумный узор ожогов и глубоких порезов, растянутых так, что они не заживали. Предатель атаковал Дуруна чарнабальской саблей — искусством, воплощенным в чистой, штампованной многослойной стали. В руках Клеоса это оружие чуть ли не пускало кровь самому воздуху, и капитан нанес очередной удар так быстро, что клинок невозможно было разглядеть.

Аттик не стал блокировать выпад, и сабля прошла через стык пластин брони под левой рукой. На мгновение Клеос замер, не видя крови — его удар был рассчитан на существо из плоти, а не врага, созданного из металла и войны. В это время Дурун повернулся влево, заставляя клинок войти глубже, и сабля застряла возле грудной клетки. Предатель попытался вырвать оружие, но тут Аттик разрубил ему череп цепным топором.

Бойня на мостике продолжалась меньше пяти минут, Железные Руки, обрушившись на Детей Императора подвижной стеной, просто размозжили их. После смерти последнего предателя наступила краткая тишина, и Гальба позволил себе насладиться унижением врагов. Затем началась следующая фаза казни, и капитан Аттик встал за командную кафедру.

— Дайте мне координаты! — приказал Дурун, с рычанием посбивав с консоли все украшения.

Пока технодесантник Камн брал на себя управление, Гальба занимался воксом.

— Они отправили сообщение, — доложил Антон.

— Зов о помощи, разумеется, — ответил Аттик. — Ответ был получен?

— Да.

— Тогда не стоит медлить. Брат Камн?

— Объект сейчас появится, капитан.

Гальба взглянул на окулюс переднего обзора. Мимо корабля проплывали ледяные глыбы астероидного пояса, светло-серые в пустоте, вблизи становящиеся фиолетовыми в отраженном сиянии «Каллидоры».

— Вот он, — сообщил Камн.

В центре окулюса возникла сфера плотной тьмы.

— Хорошо, — единственное слово Аттика прозвучало поминальным колоколом.

Технодесантник не нуждался в дальнейших приказаниях. Шар из густого мрака продолжил расти, приближаясь к ним, и Антон понял, что видит один из скалистых планетоидов разреженного пояса, достаточно крупный, чтобы обладать собственным именем: Креон. Едва тысячу километров в диаметре, безвоздушный мир вечной ночи. Могила, ждущая своего часа.

Палуба завибрировала, отзываясь на включение двигателей «Каллидоры».

— Полный вперед! — объявил Камн. — Координаты заданы.

— Хорошо, — повторил Аттик. — Теперь, братья, покончим с этим непотребным кораблем.

Железные Руки обратили оружие на консоли, экраны, когитаторы и контрольные системы мостика. Через несколько секунд приборы были полностью разрушены, и никто уже не смог бы изменить судьбу «Каллидоры».

— Чувствуете, братья? — спросил Дурун, спускаясь с разбитой кафедры. — Неподвижность, скрытую за дрожью двигателей? Это смерть. Корабль мёртв, и наш враг понимает это.

Дети Императора ничего не могли сделать, чтобы предотвратить грядущее, но они пытались. Ведомые Аттиком, легионеры возвращались к абордажным торпедам, и, проходя по ведущим от мостика туннелям, слышали, как исступленно предатели пытаются пробиться через завалы. Когда Железные Руки уже увидели первый из своих транспортников, глубоко проникший буром внутрь «Каллидоры», враг решился на отчаянные меры.

Мощный подрывной заряд испарил металл, блокирующий один из основных путей к мостику. Он находился прямо под лоялистами, и на их палубе словно вырос протуберанец — жар, горячее любого пламени, сжег воинов, шедших в арьергарде. Легионеры рухнули на вспучившийся настил, их доспехи превратились в расплавленные, обугленные саркофаги. Даже Гальбу, шедшего в передних рядах, бросило о стену ударной волной, и авточувства брони зажгли на линзах шлема тревожные руны. Антон двинулся дальше, но ощущал при этом неполадки в сервоприводах, которые реагировали не сразу, будто с сомнением, нарушая ритм бега. Где-то бранился Вект — Железным Рукам пришлось снова бросить тела братьев, оставив прогеноиды неизвлеченными.

Грохот взрыва утих, сменившись топотом ног. За ними гналась целая армия.

Всех охватило сильное, инстинктивное желание остановиться и дать бой, но тут в вокс-канале заговорил Аттик.

— Нет нужды сражаться с врагом. Предатели уже обречены, уже мертвы. Унизим их, оставив пока что в живых.

Повинуясь, Железные Руки бросились прочь, унося с собой, как теперь понял Гальба, одержанную победу. Погоня обреченных Детей Императора не имела смысла, они все ещё не подозревали о нависшем клинке палача.

Воины X легиона забрались в торпеды, и транспортники вырвались из тела «Каллидоры», оставив за собой зияющие дыры. Ринувшись в пустоту, поток корабельного воздуха уносил с собой предателей, пока не закрылись переборки. Герметичность была восстановлена, и жизни легионеров на борту продлились ещё на минуту.

Но не больше.

Капитан Аттик наблюдал за боевой баржей, пока торпеды удалялись от неё. Отбытие шло медленно, двигательные системы транспортников не предназначались для скоростного полета, только для отхода к точке подбора. Неспособные маневрировать, торпеды были уязвимы для защитных систем «Каллидоры», враги знали об их присутствии, а боевая баржа обладала сотнями пушек, турелей и ракетных установок. Большая часть экипажа корабля уцелела, сам он получил незначительный урон, поэтому Дети Императора могли просто испарить транспортники, стереть эти пятнышки с идеальной пустоты.

Но в первые секунды отступления с «Каллидоры» Железные Руки всё ещё обладали преимуществом внезапности — им удалось посеять беспорядок на боевой барже, и предатели пока что не взяли ситуацию под контроль. Но, когда это произошло, внимание Детей Императора уже занимали не лоялисты.

Их отвлек Креон.

«Каллидора» приближалась к планетоиду, принося свет в его тьму. Корабль шел прямым курсом, который нельзя было изменить, и все орудия боевой баржи стреляли по Креону. Бомбардировочные пушки обрушивали на его кору магма-снаряды, выказывая непреклонность и уродуя безразличного врага, траекторию которого не могло изменить даже столь сокрушительное оружие. В планетоид летели торпеды из всех отсеков, в него палила каждая турель и лэнс-орудие на корабле, просто от отчаяния. Эти удары ничем не могли помочь пушечным залпам.

А потом Дети Императора запустили вихревые торпеды, что было актом безумия.

«О чем они думали?», задался вопросом Аттик.

Воображали, что Креон испарится пред ними, а «Каллидора» безопасно пройдет сквозь тучу обломков? Неужели предатели, и в самом деле, так низко пали в пучины полного безумия?

Впрочем, решил капитан, не важно, что они себе представляли. В этот момент имело значение лишь одно деяние, его собственное. Всё, происходящее сейчас, было воплощением воли Дуруна Аттика, и ничто не могло изменить вынесенный им вердикт. Сама «Каллидора», атакуя Креон своей разрушительной мощью, всего лишь раздувала костры предназначенного ей ада.

Нос боевой баржи был направлен в центр планетоида, поверхность которого плавилась под яростной бомбардировкой. Область наибольших разрушений сияла белизной, словно в скале открылся ужасающий глаз.

Раскаленное поле всё расширялось, образуя яростный водоворот текучего камня сотен километров в диаметре. Планетоид содрогался, мертвый мир холода и огня кричал, озаренный болью. Спустя миллиарды лет покоя, Креон пробуждался, выбрасывая лавовые фонтаны, приветствуя прибытие «Каллидоры», не замедлявшейся и не менявшей курса. Корабль, направленный волей Аттика, влетел в самое сердце огня, его нос коснулся сияющей белизны.

Боевая баржа все ещё набирала ход, когда врезалась в планетоид и исчезла с глаз капитана — надменная фиолетовая слеза, поглощенная пылающим адом. Несколько мгновений спустя пошли вразнос ядра плазменных реакторов, и последующая вспышка превратила космическую ночь в день. Ударная волна пронеслась по Креону, раскалывая надвое и убивая планетоид. Расколотые половины начали удаляться друг от друга и яростного вихря уничтожения, вновь отступая в ледяную тьму.

— Совершенство, — произнес Дурун Аттик.

Седьмая глава Дух времени / Заброшенный зал / Одиночество странствия

— У нас ещё полно мин, — указал Даррас.

— А у них полно кораблей, — возразил Гальба.

Аттик стоял над ними, за командной кафедрой «Веритас феррум». Чистые, безликие обводы капитанского мостика радовали глаз после извращенных украшений на палубах «Каллидоры». Прямо за спиной Дуруна ждала Эрефрен, снова призванная из покоев астропатического хора.

— Итак, госпожа?

— Простите, капитан, — она покачала головой, — но ясность моего взора была рождена близостью к аномалии. Я могу сообщить о размере флота, увиденного мною перед отлётом сюда, но если вы спросите, сколько кораблей сейчас направляется к нам…

Эрефрен подняла левую руку раскрытой ладонью вверх, словно показывая, что знание ускользает из хватки.

— …ответить я не сумею.

— Но что-то приближается, — утвердительно произнес Аттик.

— Судя по возмущениям в варпе, именно так.

— Сколько времени у нас осталось?

— На это я тоже ответить не смогу.

— Брат-капитан… — хором начали Гальба и Даррас.

Аттик поднял руку, прерывая сержантов.

— Вы оба правы, — произнес он, обратив холодное металлическое лицо к Даррасу. — Не думайте, что я не вижу полученных нами стратегических преимуществ. Да, эта победа только усилила жажду отмщения, но мы не всесильны. Хоть и без удовольствия, но нужно признать — будь оно так, Железные Руки одержали бы победу на Исстване-5. Мы уходим из системы.

Когда капитан, наклонившись вперед, продолжил речь, вокс-коробка с трудом смогла передать взятый им тон. Голос Аттика захрипел над мостиком, и Гальбе показалось, что он слышит гневное шипение огромного электронного змея, предвещающее погибель врагам. Антон преисполнился радости при этой мысли

— Но могу обещать тебе вот что, брат-сержант — на Пифосе мы узнаем больше и нанесем новый удар. А затем ещё и ещё. Мы пробудим в Детях Императора страх и заставим их видеть кошмары, — Дурун повернул голову к Гальбе. — Верно, сержант, мы должны выбирать свои битвы, и я решил перед отбытием оставить врагу прощальный подарок. Ещё один урок.

Запасы на борту «Веритас феррум» не были бесконечными, трюмные склады последний раз пополнялись перед умиротворением Каллинидеса. Возможно, Железным Рукам удастся найти сырье на Пифосе, но производственные комплексы корабля всё равно не получится восстановить и наладить выпуск боеприпасов. Если судьба не улыбнется легионерам, настанет день, когда «Веритас» больше не сможет сражаться.

Но это время пока не пришло, и у них было ещё полно мин.

Несколько раз облетев окрестности точки Мандевилля, корабль оставил за собой взрывоопасный след. Время от времени рулевому Эутропию приходилось немного менять курс, проводя корабль через астероидный пояс. Теперь не все мертвые обломки в нем состояли из камня и льда, попадались также небольшие фрагменты «Бесконечного великолепия» и, более крупные — «Золотого сечения».

«Слёзы проигравших», — подумал Гальба.

Ударный крейсер миновал несколько крупных обломков, часть из которых вполне могла повредить «Веритас» — а от столкновения с остальными разлетелся бы в пыль капитальный корабль. Аттик следил за пролетающим космическим мусором, и единственное, что выдавало нетерпение капитана — чуть изменившееся положение рук на командной кафедре.

— Капитан… — начал было Даррас, приметив это.

— Знаю, брат-сержант, знаю. Буду очень благодарен, если не станешь подталкивать меня к такому решению. У нас нет времени.

Ловушка с заминированным ледяным астероидом сработала потому, что экипаж «Веритас» контролировал момент взрыва и использовал небесное тело как ракету. Однако же, дальше оставаться в системе, чтобы нанести управляемый удар по приближающемуся флоту, стало бы безумием с точки зрения тактики. Железным Рукам приходилось рассчитывать только на везение — конечно, расстановка мин могла повысить шансы на уничтожение врага, но не существовало алхимии, способной трансмутировать вероятность в определенность. Фактор случайности был посягательством на философию войны легиона, ведь принести обет машины значило действовать по неизменным, понятным и всегда применимым правилам и всегда контролировать положение.

Но теперь они стали другим легионом. Прежний контроль поля боя обречен был появляться лишь мимолетно. «Ударь и отступи, ударь и отступи» — станет ли это, задумался Гальба, новой движущей силой, поршнем военной машины Железных Кулаков?

Если подобная тактика позволит продолжить сражаться, терзать врага, тогда Антон сможет её принять. Ограниченность возможностей свидетельствовала о тяжести раны, нанесенной легиону, но сержант сумеет приспособиться. Взглянув на капитана, Гальба увидел, что Дурун вернулся к сверхъестественной неподвижности, превратился в непроницаемую железную статую. Как он приспосабливался к новым реалиям? И делал ли это вообще? Снова Гальба задался вопросом, не слишком ли много человечности отбросил Аттик.

Подобные мысли смущали Антона. «Плоть слаба» — таков был фундаментальный принцип Железных Рук, но, всё же, Феррус Манус ведь очень незначительно изменил себя. Возможно, корень сомнений скрывался в том, что Гальба ещё недалеко продвинулся по пути, ведущему к чистоте машины. Может быть, сама плоть была их виновником.

А возможно, способность приспосабливаться.

Антон хотел убивать Детей Императора так же сильно, как и любой легионер на борту «Веритас». Сержант пребывал в ожидании часа, когда кровь этих трусов снова потечет по его броне, но также считал, что неоправданный риск может положить конец возмездию. Возможно, расстановка мин была разумным риском, вот только Гальба не знал, сколько в ней искренней надежды на достижение успеха, а сколько — утоления пылающей ярости. Как много кораблей удастся уничтожить в итоге? Как много будущих, по-настоящему значимых деяний окажется под угрозой из-за этой задержки?

— Ты не одобряешь минирование, сержант, — обращаясь к нему, произнес Аттик.

Повернувшись, Антон посмотрел вверх.

— Я не вправе ставить под сомнение ваши приказы, капитан.

— И всё же ты против, это видно по твоей позе. Неприятие просто очевидно.

— Простите, господин, я не хотел проявить неуважение.

— Я действую, основываясь на балансе вероятностей, — сказал ему Дурун.

— Вы не обязаны объяснять…

Аттик поднял палец, прерывая Гальбу.

— Более вероятно, что мы нанесем урон, нежели сами получим его. Верно?

Антон кивнул — он не был уверен, что дело обстоит так, но и не мог доказать обратного.

— Мы действуем разумно, сержант. Всё, что предстоит совершить в этой новой войне, будет обладать элементом отчаянного риска, неприятно нового для нас. Мы всегда были сильны, такими и остаемся до сих пор. Однако же, мы больше не превосходящая сила, а ассасины и диверсанты, и мыслить должны соответственно.

«Раз так, нужно было отступить сразу же», — подумал Гальба, но промолчал. Сержант хотел сменить позу на более нейтральную, но не знал, какую именно, и Аттик ещё несколько секунд наблюдал за ним.

Заметив холодный проблеск в немигающем, нечеловеческом взоре капитана, Антон испытал непрошеное откровение — он понял, что в глазах Аттика светится ярость. Неистовство, раздуваемое с Каллинидеса-4, взметнувшееся жертвенным костром в системе Исстван. Наверное, Дурун считал, что сумел превратить его в контролируемый, благородный гнев, но глаза выдавали капитана так же, как Гальбу — язык тела. Аттик не сумел побороть ярость, это она овладела им, не просто исказив мысли воина, но и изменив его разум. Теперь неистовство определяло само существование Дуруна.

За долгие годы Аттик отверг человечность, оставив лишь остаточные её следы. Капитан стал оружием и ничем иным — оружием, направляемым всепоглощающей яростью.

Гальба решил, что Дурун может согласиться с таким суждением, возможно, даже найти в нем определенную гордость. Если, конечно, ярость оставила в нём хоть немного места для гордости. Возможно, Аттик сравнил бы себя с болтером, нацеленным в сердце врага.

«Но ведь бомба — тоже оружие».

От этой мысли Гальбе стало не по себе и захотелось отвернуться, забыть о внезапном прозрении и уничтожить всё человеческое в своей личности, всё, что отвергало почти абсолютную механистичность громадного воина, возвышающегося на мостике. Что хорошего было в том откровении? Ничего. И всё же оно не уходило из разума сержанта, так что Антону пришлось принять полученное знание — как и его бессмысленность. Он ничего не мог изменить.

Ведь ярость Аттика была направлена и на Гальбу.

Выпрямившись, капитан вернулся к созерцанию окулюса. Снова глядя прямо перед собой, Антон посмотрел на боевых братьев и увидел ярость в каждом из них. Это леденящее чувство отняло у Железных Рук надежду, сострадание, мечту о справедливой Галактике и даже способность желать чего-то подобного. Оно сделало воинов раздраженными, легко выходящими из себя — превратило их спокойствие в тончайший ледок, а потом раскололо. Взгляд Гальбы остановился на Даррасе, на лице которого, более человеческом, чем у Аттика, читалось не только недвижимое бесстрастие капитана, но и жажда, рожденная яростью.

Её нисколько не утолило уничтожение «Каллидоры», впервые давшее легиону вкусить возмездия. Подобное ощущение оказалось для Железных Рук столь же новым, как и поражение, из которого и проистекала жажда, необоримая, как и гнев, стыд, или ненависть. Она стала чем-то большим обычного симптома, и уже не только определяла поведение проигравших. Гальба понимал, что происходит с ними, хоть и без всякой радости. Антон хотел ошибиться, хотел пожелать чего-то возвышенного, а не только жестокой смерти для предателей Империума.

Но не мог, и знал, что его мысли верны.

Та ярость, что пропитывала капитанский мостик, просачивалась в сердца и кости Гальбы, отдавалась в палубах и переборках корабля, стала новой душой легиона.

«Вот кем мы стали», — подумал Антон. В нем осталось достаточно человеческого, чтобы пожалеть о случившемся. Он уже достаточно продвинулся по машинному пути, чтобы понять — это чувство пройдет.

Когда «Веритас» засеял ночь Хамартии двумя сотнями мин, Аттик объявил о завершении миссии.

— Веди нас по безопасному маршруту, — приказал он Эутропию. — Увеличь скорость для подготовки к переходу.

— Как прикажете, — отозвался рулевой.

Корабль ускорился, варп-двигатели начали набирать мощность. В этот момент прозвучал сигнал тревоги от хора астропатов, и Гальба не удивился, услышав его. Как, скорее всего, и Аттик.

Никто на мостике не удивился.

— Капитан, — донесся голос Эрефрен из основного вокс-динамика в центре зала, — обнаружено массивное смещение в варпе. Очень близко к нам.

— Благодарю, — отозвался Аттик. — Навигатор, мы в ваших руках — как бы ни был интересен эксперимент по столкновению кораблей в момент перехода, лучше бы мой «Веритас» в нём не участвовал.

— Вас понял, капитан, — сообщил Страссны, в состоянии сенсорной депривации плавающий в контейнере с питательными веществами. Прикрывавший навигатора чёрный пластальной купол, расположенный на вершине командного острова «Веритас», напоминал по форме пси-око самого Бхалифа. Сейчас третьему глазу навигатора, столь долго отыскивавшему путь по сиянию Астрономикона, предстояло отыскать маяк пифосской аномалии и войти в варп у точки Мандевилля, исключив область, из которой вот-вот появится вражеский флот.

Эутропий принял координаты, переданные Страссны, и «Веритас феррум» набрал скороть, оставляя минное поле за кормой.

— Ждать моей команды, — приказал Аттик, глядя на гололитические экраны по обеим сторонам командной кафедры, на которых зияла забортная пустота. — Сержант Даррас, без промедления доложить о появлении противника.

— Вас понял, капитан, — Даррас не отрывался от восстановленного модуля ауспика.

«Думаю, мы все их увидим», заметил про себя Гальба.

Антон не ошибся — плоть пустоты разошлась не слишком далеко от носа корабля, по левому борту. Из прорехи хлынул кошмарный не-свет, рванулись цвета, что были звуками, и мысли, что были кровью. Среди них бесконечным потоком неслись корабли, и фиолетовые миазмы Детей Императора расползались в системе по всем направлениям, будто создавая новое солнце, сияющее излишествами.

— Вперед! — скомандовал Аттик.

Палуба завибрировала знакомой дрожью варп-двигателей, уровень энергии в которых повышался до критической точки, зазвучали набатом сигналы о переходе. Авангард флота начал разворачиваться в сторону Железных Рук, но кораблям предателей нужно было пройти ещё много лиг, чтобы завершить маневр и броситься в погоню. К тому времени Дети Императора уже окажутся в минном поле.

— Жаль, что нельзя остаться и посмотреть на плоды наших трудов, — произнес Дурун.

Немного позже открылась вторая рана в пустоте, агонизирующая реальность заполнила окулюс, и «Веритас феррум» окунулся в эмпиреи.

— Вопрос не в том, — произнес Инах Птеро, — погнались Дети Императора за нами или нет. Разумеется, погнались. Вопрос в том, смогут ли они выследить нас.

Кхи’дем хмыкнул. Двое космодесантников шагали вдоль парадного зала, способного вместить тысячи воинов — полную роту вместе с отделениями гостей из других Легионов. Помещение не использовалось после Каллинидеса, и Саламандр сомневался, что когда-нибудь здесь вновь соберутся боевые братья. Слишком много погибло воинов, служивших на борту «Веритас феррум» — сначала сгинули в сражении с Гором ветераны и старшие офицеры, собранные Феррусом Манусом вместе с элитными бойцами остальных рот, потом корабль получил чудовищные повреждения во время сражения в системе Исстван, когда целые секции открывались вакууму. Любое собрание теперь стало бы ничтожным и печальным, подавленным громадной пустотой зала и памятью о тех, кого больше нет. Согласно хорологам корабля, катастрофа на Исстване-5 произошла всего несколько недель назад, но в гигантском помещении уже ощущалась мерзость запустения. Потухли стальные канделябры, свисающие из-под потолочного купола, и единственным источником света остались люмен-полосы, широкой аллеей идущие параллельно друг другу по мраморному полу. Триумфальные полотнища висели, окутанные тенями.

Вскоре после своего появления на борту «Веритас» двое легионеров обнаружили, что вместе с немногочисленными выжившими собратьями могут приходить в зал и беседовать в нем сколько угодно. Саламандр ни разу не видел, чтобы хоть один из Железных Рук появлялся здесь.

— Сержант Гальба сказал мне, что навигатор проложил извилистый маршрут через имматериум, — поделился Кхи’дем новостями с Гвардейцем Ворона. По залу разнеслось пустое, безжизненное эхо его слов. — Если только враги не используют аномалию в качестве маяка, а это вряд ли, мы оторвемся от них.

— Тактика выглядит разумной, — немного подумав, ответил Птеро.

— Верно. Но вопрос не только в этом, я прав?

— Да. Мы слишком долго оставались в системе, и без видимых причин.

— Не «мы», — поправил Кхи’дем. — Они так решили, а мы с тобой — просто пассажиры, которых едва терпят на борту.

Гвардеец Ворона издал краткий и горький смешок.

— Как ты думаешь, нам разрешили участвовать в атаке, чтобы сделать одолжение или оскорбить?

— И то, и другое, должно быть. Зависит от того, в какой момент спросить об этом капитана Аттика.

— То есть, ты считаешь, что он сам запутался в своих мыслях?

В течение дюжины шагов Саламандр тщательно подбирал слова для ответа.

— Не думаю, что с уверенностью могу сказать что-либо, — произнес в итоге Кхи’дем.

— Как и я, — тихо отозвался Птеро. — Независимо от того, чем закончится погоня, меня беспокоит решение о постановке мин. Эта тактика была неразумной, а ведь Аттик верно рассуждал о стратегических преимуществах Пифоса — но при этом рисковал потерять нечто критически важное ради сомнительной победы.

— Капитан всем сердцем жаждет мести, как и остальные Железные Руки.

— А мы? — резко спросил Гвардеец Ворона, и даже в полумраке Кхи’дем увидел, как побагровело лицо товарища. — Мы что, потеряли меньше, чем они?

— Я не это имел в виду, — спокойно ответил Саламандр.

Дойдя до конца зала, легионеры повернули обратно. Много позже, когда они остановились почти в центре помещения, далекие стены показались размытыми, ненастоящими.

К тому времени Птеро справился с гневом.

— Прости, брат, — сказал он. — Я раздосадован не из-за тебя.

Кхи’дем поднял руку, показывая, что извинения не нужны.

— Твой гнев придает мне уверенности, подтверждает, что нас тревожит одно и то же.

— А именно?

— То, как глубоко изменились Железные Руки. Что-то угрожающее произошло с ними после смерти примарха.

Саламандр грустно улыбнулся.

— Возможно, — продолжил он, — мы льстим себе, считая, что не поступили бы так опрометчиво. Думаю, на месте Аттика мы сделали бы то же самое.

— Гнев Железных Рук становится ядовитым…

— Да, отравляя их изнутри.

— А нас? — спросил Птеро.

— Наши судьбы связаны с их уделом.

— Так и есть, — согласился Гвардеец Ворона, и некоторое время они шли молча. В самом центре зала, где полумрак и пустое пространство скрывали их лучше всего, Птеро продолжил. — Значит, на самом деле вопрос в том, что нам предпринять?

— Буду рад услышать твои идеи.

Гвардеец Ворона снова усмехнулся, так же невесело, как и в прошлый раз.

— А я — твои. Мне кажется, наши возможности весьма ограничены. Ведь мы не принимаем решения о дальнейшем ходе кампании, а подчиняемся им. К тому же, вряд ли нам удастся свергнуть капитана Аттика…

Кхи’дем холодно посмотрел на него.

— Я знаю, что ты шутишь, брат, но не позволю обсуждать в моем присутствии даже намеки на предательство.

Вздохнув, Птеро закрыл глаза и потер переносицу. На мгновение Саламандр увидел в Гвардейце Ворона отражение собственной измотанности.

— Извини, я ляпнул не подумав, и это неправильно, — затем воин поднял взгляд. — Впрочем, брат, мы живем в странные времена. Ты и я стали свидетелями невозможного — вернее, его жертвами, и во многом потому, что произошедшее на Исстване-5 до последнего момента оставалось невообразимым.

Птеро понизил голос до шёпота.

— Мы не можем позволить себе считать невозможным что-либо. Мы должно воображать всё, включая самое худшее. Особенно самое худшее.

Кхи’дем поднял глаза к потолку, глядя сквозь почти материальный сумрак. Темнота липла к знаменам, омрачала победы и погружала их в бессмысленное прошлое. Казалось, что полотнища безвольно висят, отяжелевшие под весом трагедии. Мысли Саламандра вернулись к чудовищной галерее на «Каллидоре», месту, где извращения Детей Императора обрели плоть. По аналогии, заброшенный зал воплощал раны, нанесенные сознанию Железных Рук — с Х легионом произошло нечто жуткое, далеко выходящее за рамки военного поражения, горя и боли потерь. Кхи’дем испытывал всё эти чувства, жил с ними, и, больше того, они были мучительным фундаментом существования Саламандра после Резни. Не зная о судьбе Вулкана, воин словно оказался прикованным к маятнику, вечно качающемуся между печалью и надеждой.

С Железными Руками творилось нечто совершенно иное. Они менялись, и как боялся Кхи’дем, необратимо.

Саламандр вновь повернулся к Птеро.

— Итак, что же нам остается?

— Будем наблюдать — пристально.

— Считаешь стратегию Аттика безумной?

— А ты?

— Рискованной, это точно, — покачал головой Кхи’дем. — И я не согласен с некоторыми из решений капитана, но…

Саламандр пожал плечами.

— …он не безумен.

— Пока нет.

— Пока нет. Значит, нам достанется роль голосов разума?

— Боюсь, что так.

Теперь рассмеялся Кхи’дем, то ли в ответ на иронию Птеро, то ли от отчаяния.

— И кто же услышит нас?

— Для начала, сержант Гальба.

— На нем список и заканчивается.

— Лучше один, чем никто, — возразил Гвардеец Ворона.

Кхи’дем вздохнул — к такой «войне» его не готовили. Прежде Саламандр встречал старших офицеров, инстинктивно разбиравшихся в разных интригах, но сам подобным талантом не обладал. Впрочем, война есть война, и, какое бы задание тебе не выпало, уклониться не выйдет.

— Аттик может не согласиться со мной, но выслушать меня капитану придется, — сказал Кхи’дем. — Я прослежу, чтобы у него не осталось иного выбора.

— Значит, решено, — кивнул Птеро.

Легионеры направились к выходу из зала, расположенному под огромной аркой. Не доходя пятидесяти метров до дверей, Саламандр вдруг остановился — у него перехватило дыхание, чего ни разу не случалось после возвышения в легионес астартес.

— Брат, что с тобой? — спросил Гвардеец Ворона.

Странное ощущение исчезло, только кожу немного покалывало.

— Ничего, — ответил Кхи’дем, — всё в порядке.

Иначе и быть не могло, Имперская Истина отвергала сверхъестественные явления.

«Дурных предчувствий» не существовало.

«Веритас феррум» следовал через эмпиреи извилистым маршрутом, и, увлекаемый безумными течениями, переносился из одного притока в другой, нигде не задерживаясь надолго. Маневры корабля выглядели безрассудными — в краю, где направления не имели смысла, ударный крейсер бежал, словно объятый паникой и не разбирающий дороги.

Но впечатление было обманчивым — маяк на Пифосе звал «Веритас» назад. Аномалия настойчиво тянула корабль к себе, не собираясь отпускать. Для психического взора Бхалифа Страссны она стала таким же верным ориентиром, каким прежде был Астрономикон — только не сияющим лучом, а царапиной на сетчатке. Навигатор видел аномалию сквозь варп, почти как маяк Императора, но она не светила ему, а представлялась устойчивым разрезом с рваными краями. Пока бесконечно умирающая реальность и густое варево мыслей омывали сознание Страссны, его разум подбирал для раны в эмпиреях быстро меняющиеся определения. Сначала аномалия казалась царапиной, затем трещиной, а после — разломом. Однажды — только однажды, что очень радовало навигатора — он увидел в ней дверь. Суть аномалии постоянно менялась, ибо непреходящим смыслам не было места в варпе, но её присутствие оставалось стабильным и даже усиливалось.

Об этой растущей мощи знала и Ридия Эрефрен, поскольку к ней возвращалась ясность тёмного взора. Госпожа астропатов и её хор держались изо всех сил, наблюдая за естеством варпа, раскрывающемся перед ними. Самой Ридии казалось, что она прозревает дальше и отчетливее, чем во время первого приближения к системе Пандоракс. Нечто, напоминающее шёпот змеиных языков, гладило разум астропатессы, намекая на возможность идеальной ясности и угрожая абсолютным прозрением.

Содрогаясь, Эрефрен приняла знание, погружаясь всё глубже в бритвенно-острый поток и возводя защитную оболочку, чтобы не утонуть и не истечь кровью. Осознание долга и цели дало Ридии возможность дышать, и она говорила с подчиненными, успокаивая их, как могла, наводя порядок при необходимости. Так госпожа астропатов помогала держаться вместе кучке хрупких, измученных людей — но не всё сумели почерпнуть сил, предложенных ею. Один умер от сердечного приступа, и, после агонизирующих хрипов, его финальный вздох показался благодарным. Прямо перед тем, как «Веритас» достиг системы Пандоракс, второй начал кричать, да так и не смог остановиться.

Пришлось его застрелить.

Агнесс Танаура, как и все прочие обитатели жилых палуб для сервов, по-иному ощутила странствие через варп. Радуясь, что обязанность служить капитану увела её от Пифоса, женщина предпочла бы никогда туда не возвращаться. Для той планеты имелось подходящее слово, которого официально не существовало в языке Империума, поскольку оно было бессмысленным. «Нечестивая». Танаура не боялась использовать это слово, поскольку знала, что оно очень даже имеет смысл — принятие божественности Императора означало признание существования тёмных сил. Бытие бога подразумевало бытие Его врагов, и, если существовало нечто святое, то было и что-то, полностью отвергающее свет Императора. Чтобы описать подобное, требовались слова, и «нечестивое» подходило как раз. Сильный термин, не просто эпитет, но и предупреждение.

Услышав его на Пифосе, Агнесс всей душой пожелала, чтобы полубоги, которым она служит, тоже не остались глухи.

Странствия через варп всегда беспокоили Танауру. Неважно, сколько палуб отделяли её от корпуса, и как основательно корабль был защищен от безумия имматериума, женщина чувствовала касания эмпиреев. Даже в отсутствие штормов, что-то незаметно изменялось в самом воздухе.

Этот переход отличался от прочих — щупальца варпа доставали глубже и становились сильнее. Агнесс верила, что за ними с Пифоса последовало нечто, или же они запятнали себя порчей нечестивого мира. Что-то определенно шло не так, даже голоса сервов в великом зале звучали приглушенно. Люди говорили тихо, словно прислушиваясь к чему-то — или боясь, что их кто-то услышит.

Танауре хотелось спрятаться, найти маленькое укромное местечко, сжаться в нём и прижать свою веру к груди. Но женщина знала, что долг требует от неё иного, поэтому однажды она вышла в центр зала, держа «Лектицио Дивинитатус» в правой руке. Распахнув объятия, Агнесс подняла голову и улыбнулась.

— Я несу слова надежды, — объявила она. — Слова отваги.

И люди пришли послушать.

Плавая и извиваясь в контейнере, Страссны передавал указания по маршруту. Принимая координаты, рулевой Эутропий направлял корабль согласно воле навигатора. Воин не мог читать варп и подозрительно относился к любому, кто обладал такой способностью. Он считал имматериум измерением, насмехающимся над разумной реальностью Императора. Соединенный механодендритами с «Веритас феррум», грандиозным машинным созданием, Эутропий презирал абсурдность варпа, одновременно наслаждаясь превосходством над ней, иррационально воплощенным в поле Геллера. Пусть потоки эмпиреев оставались для него возмутительной несуразицей, рулевой видел, что Страссны направляет корабль по пути, лишенному логических обоснований. Они шли по самому запутанному маршруту из всех, что помнил Эутропий, и, хотя воин понимал необходимость этого с точки зрения тактики, он не доверял утверждениям навигатора о том, что «Веритас» не заблудился. Конечно, Страссны не лгал, рулевому просто не нравилась сама правда — в ней скрывались намеки, которые лучше было не замечать.

Если бы он только мог.

Дурун Аттик неподвижно стоял за командной кафедрой, внешне безразличный ко всему. Это было не так, капитан жаждал поскорее достичь Пифоса, хотел обрести новое знание из рук Эрефрен и нанести следующий удар. Кроме того, Аттика грызла досада и сжигало желание узнать, какой урон его минное поле нанесло Детям Императора. Капитан хотел, чтобы тот оказался значительным, он нуждался в подтверждении правильности выбранной стратегии.

Захотев, Дурун мог бы ощутить состояние каждого компонента бионического каркаса, но сейчас, как будто не по своей воле, он думал о своем человеческом глазе и островке плоти вокруг. Капитан мог бы заменить его оптикой много лет назад, завершив путь машины, но не стал — не счел себя достойным. Тело, решил тогда Аттик, не должно опережать разум, поэтому глаз остался напоминанием о слабости, выходящей за рамки плоти. Сейчас воин ощущал её в последнем кусочке мяса, засевшем в почти полностью металлическом черепе. Плоть казалась трещиной в силовой броне.

«Нет, — подумал Аттик, — это рак».

Да, всё верно. Плоть была раком, разъедающим чистую силу машины, порождавшим токсинами эмоций метастазы сомнений. Капитан не отвергал только ярость, необходимую страсть, единственно верную реакцию на предательство — тягчайшее из преступлений. Это чувство служило воину, но могло затуманить чистоту его суждений, и Дурун видел, как разлагающе оно влияло на Пожирателей Миров. Сейчас, задним умом, предательство XII легиона выглядело неизбежным, ярость привела их к безумию.

А как насчет самого Аттика? Вредил ли он своей роте, потакая собственному гневу?

Нет. Они нанесли удар и пролили кровь, по-настоящему ранили Детей Императора — предателям дорого обойдется одна только потеря «Каллидоры». А теперь «Веритас феррум» готов нанести новый удар, и капитану не требовалось иных доказательств правильности следования по пути ярости. Будь его воля, Дурун оставил бы в своем сознании только гнев и холодный расчет: первый придавал бы ему сил для войны, второй — вычислял тактические ходы для её ведения.

Но упорная человечность плоти не подчинялась желаниям капитана, омрачая ярость скорбью и инстинктивным недоверием. Аттика возмущало даже осознание присутствия на борту воинов из других легионов, он чувствовал, что Железные Руки могут рассчитывать лишь на самих себя. Те, кто не предали Ферруса Мануса, подвели его. Простой факт, логичной и разумной реакцией на который станет тотальная недоверчивость — или инстинкты заставляли Дуруна поверить в это? Однако, следуя тем же самым правилам логики, он не мог найти никаких порочных отклонений в Саламандрах и Гвардейцах Ворона, спасенных на Исстване. Легионеры достойно сражались на Пифосе, как и те двое, кому Аттик позволил участвовать в абордаже «Каллидоры».

Противоречия… Невозможность отличить разумные доводы от того, во что он хотел верить, и отбросить иррациональные мысли. В сущность капитана вливался новый яд — сомнение, и, думая о других легионерах, он испытывал недоверие. Что ещё это могло быть?

Выражение лица Гальбы во время постановки мин. Неуверенность в результате. Едва удавшийся побег «Веритас феррум» из системы Хамартия. Необходимость как можно дольше оставаться в имматериуме, чтобы уйти от погони.

Куда подевался его здравый смысл?

От раздумий Аттика отвлек голос Эутропия.

— Капитан, навигатор Страссны сообщает, что мы готовы к переходу в реальное пространство.

— Благодарю, рулевой.

Вот и ответ, которого искал Дурун — он следовал за своим гневом до границ, очерченных разумом. Мины были поставлены, и они нанесут урон флоту Детей Императора — в таком плотном строю кораблям не удастся избежать повреждений. «Веритас феррум» спасся и вернулся в безопасную гавань.

Аттик был прав, и здравый смысл не подвел его. Теперь капитан мог очиститься от некоторых бессмысленных сомнений.

Так он говорил себе.

Корабль вернулся в физическое измерение, и щиты над окулюсом поднялись. В тот же миг тактические экраны вспыхнули красным и тревожно взвыли сирены.

— Занять боевые посты! — скомандовал Аттик, удержавшись от проклятия.

В системе Пандоракс их поджидал флот.

Огромный.

Часть вторая Зубы и когти

Восьмая глава Путешественники / Цена невинности / Милосердие

Данные с ауспиков поступали в гололитическую проекцию над центром капитанского мостика. Изображение демонстрировало более ста кораблей, расположенных так близко друг к другу, что флот напоминал рой. Гальба наблюдал за ним, не видя смысла в подобном построении. Когда начала поступать информация о скорости и тоннаже судов, сержант окончательно зашел в тупик.

— Капитан? — подал голос рулевой.

— Подведи нас ближе, я хочу получше рассмотреть этих… нарушителей, — приказал озадаченный Аттик, уже выключивший сирены.

— Как прикажете, — отозвался тоже удивленный Эутропий.

— Вы собираетесь атаковать? — спросил Гальба.

— Они намного превосходят нас числом, — заметил Даррас.

Даже его энтузиазм немного угас при виде стократного перевеса неизвестного флота.

— Пока не знаю, — ответил капитан, после чего отдал новые приказы. — Подходим бесшумно, без моей команды огня не открывать. Всем ясно? Это не построение, а скопление кораблей, в котором нет никакого порядка, никакой тактики. Разброс по тоннажу весьма странный, и, кроме того, все суда тихоходные.

«Веритас феррум» двинулся к внутренним мирам системы, без проблем сблизившись с медленно плетущимся флотом. Начала поступать более детальная информация, и стало ясно, что классы судов разнятся точно так же, как и их тоннаж. Хотя среди них оказались несколько имперских транспортников, ни одного боевого корабля обнаружено не было — по большей части гражданские, от небольших торговцев до древних, неуклюжих колониальных гигантов. Новых среди них нашлось немного, да и те, кое-как залатанные, едва ковыляли. Согласно энергетическим засветкам, двигатели некоторых судов вполне могли пойти вразнос и взорваться, а другие корабли выглядели так, что непонятно было, как на них вообще можно летать. Судя по их виду, ни один бы не перенес варп-переход.

— Как они добрались в такую даль? — поразился Антон.

— Считая откуда? — уточнил Даррас.

— Откуда угодно. Совершенно точно, что этот флот не с одной из здешних планет. Если перед нами корабли, уцелевшие в переходе, сколько погибло по пути сюда? Потребовалось бы много времени, чтобы добраться до Пандоракса из ближайшей обитаемой системы.

— Меня гораздо больше интересует, зачем они здесь, — бросил Аттик.

Отследив вокс-переговоры между кораблями, Гальба получил немного ответов. Передачи в основном состояли из рутинных обменов навигационной информацией, при этом шли явно не по форме и без всякого порядка. Те, кто управлял судами, не были военными или хотя бы профессиональными пилотами, и они до сих пор не обнаружили «Веритас феррум». Чем ближе становился Пифос, тем сильнее в передачах ощущалось радостное волнение.

— Их появление здесь неслучайно, — заключил Антон.

— Как и наше, — произнес Аттик.

— Вы думаете, что флот тоже притянуло к Пифосу?

— В этой системе, определенно, имеется одна вещь, привлекающая внимание издалека.

Гальба ещё раз просмотрел информацию по лоскутному флоту, не представляя, какую пользу потрепанная группа гражданских может извлечь из аномалии.

— Что же им от неё нужно?

— Меня заботит не это, — мрачным и безразличным тоном ответил капитан, — а то, что им вообще нужна аномалия.

Обменявшись взглядами с Даррасом, Антон заметил, что брату-сержанту не по себе.

«Я не голос совести Аттика!» — хотел закричать Гальба. Впрочем, вместо этого он спросил то, о чем не желал и думать.

— Мы ведь не можем атаковать их?

Воцарилось пугающее безмолвие.

«Не можем», — повторил про себя Антон. Путешественники явно были нонкомбатантами, имперскими подданными, и не совершали никаких преступлений. Не существовало стратегических соображений, способных оправдать их уничтожение. Никакая, даже самая бессердечная арифметика войны не поможет воинам очиститься от пятна на чести клановой роты, если они учинят подобную резню.

«Мы не такие, — думал Гальба, — не такие. Мы не должны превратиться в собственных врагов».

— Нет, — наконец ответил Дурун, — мы не такие.

Антон вздрогнул, решив, что произнес свои мысли вслух. Нет, конечно. Облегченно выдохнув, сержант ощутил умиротворение — впервые со дня предательства. Одной фразой Аттик убедил его, что Х легион не поступится честью ради военных побед.

— Следуем за ними и наблюдаем, — приказал капитан. — Пока на этом всё.

Когда флот достиг Пифоса, крупнейшие суда заякорились на геостационарной орбите над аномалией, а более мелкие начали спуск. Лихтеры совершали челночные рейсы, перевозя пассажиров с кораблей, неспособных совершить посадку, и не обходилось без происшествий. Модули ауспиков «Веритас» регистрировали тепловые колебания от взрывов транспортников, потерпевших катастрофу, но эти отдельные трагедии совершенно не снижали энтузиазм, звучащий в перехваченных сообщениях — вокс-переговоры стали ещё более взволнованными. Постоянно повторялось слово «дом».

Гальба, занятый прослушкой, сомневался, что большая часть приземлившихся кораблей сумеет подняться с поверхности.

— Они пришли, чтобы остаться, — заключил Антон.

Аттик промолчал.

Покинув базу, «Громовой ястреб» «Железное пламя» на бреющем полете понесся над джунглями. Сверху лесной полог казался таким же непроницаемым, как и снизу, так что Дурун и его сержанты мало что могли рассмотреть с воздуха. Впрочем, открытых мест всё же оказалось больше, чем во время первой вылазки: пока строилась база, «Громовые ястребы» и «Штормовые орлы» совершили десятки вылетов, обрушивая зажигательные бомбы на участок джунглей от возвышенности до колонны. Затем, пройдя через выгоревшие заросли, «Поборники» довершили начатое, разрывая пушечным огнем в кровавый туман любых ящеров, оказавшихся в зоне досягаемости. Огромные осадные щиты танков грубо выскребли тлеющую землю, создав ровную дорогу, ведущую к аномалии — шрам двадцатиметровой ширины. Поток завалило землей, от болота осталась высыхающая грязь, мох обратился в пепел.

Джунгли уже вгрызались в края дороги, пытаясь вернуть утраченные владения. По прикидкам Гальбы, уже через несколько недель придется повторять бомбардировку.

«Интересно, — подумал он, — надолго ли хватит зажигательных боеприпасов?»

Но состояние наземного маршрута сейчас не волновало легионеров в «Железном пламени», явившихся понаблюдать за судьбой новоприбывших.

Гражданские приземлились на участке площадью в несколько квадратных километров, примерно в центре которого располагалась колонна. Из множества мест поднимались клубы маслянисто-чёрного дыма, погребальные костры разбившихся кораблей. Одни разрушились во время спуска, погубленные отказавшими теплозащитными экранами или корпусами, не выдержавшими нагрузки. Другие врезались в землю, словно метеоры. Третьи вообще промахнулись мимо континента и рухнули в безмятежный океан за тёмными утесами. Кроме того, попадались суда, причины гибели которых не удавалось объяснить: будь то по вине некомпетентных пилотов, из-за ошибок в конструкции или всего вместе, они взрывались уже после посадки. Пока «Железное пламя» готовилось к вылету, Антон наблюдал за последними спусками с орбиты, прислушивался к реву двигателей, периодически прерываемому трескучим грохотом катастроф. Железная Рука задавался вопросом, сколько жизней оборвалось за эти несколько минут — несколько сотен уж точно. На поле битвы потеря такого количества смертных бойцов была бы незначительной, но для высадки без противодействия цифра выглядела просто неприлично.

И всё же, на каждый разбившийся корабль приходилось не меньше десяти успешных приземлений. По крайней мере, так подсчитал Гальба, основываясь на том, что смог разглядеть с базы. Сейчас, когда «Громовой ястреб» приближался к посадочной зоне, сержант прикинул плотность дыма и нахмурился.

— Слишком много пожаров, — произнес Антон.

— Что ты имеешь в виду? — спросил капитан.

— Катастроф было меньше, — пояснил Гальба, глядя, как небо над джунглями меняет цвет с грязно-серого на удушливо-чёрный.

— Я вообще не вижу целых кораблей, — заявил сержант Кревтер.

— Вон там, — показал Даррас, — на два часа.

Судно оказалось колониальным кораблем среднего размера и древней конструкции, намного старше Империума. То, что транспортник сумел покинуть родной мир — не говоря уже о том, что он пережил полёт в пустоте и приземление в тяжелых условиях, — выглядело настоящим чудом. «Железное пламя» зависло над кораблем, и легионеры пронаблюдали за тем, как последние пассажиры бурным потоком сбежали по сходням. Затем новоприбывшие собрались вокруг судна, забираясь на деревья, поваленные им при посадке. Транспортник оказался таким старым, что его изначальное название полностью стерлось, и на коротком, толстом носу было грубо выведено новое: «Великий призыв».

Вскоре корабль содрогнулся, словно звонящий колокол, и из открытых дверей трюма вырвались языки огня. Целый каскад взрывов у кормы образовал гигантский огненный шар, объявший двигатели.

— Они танцуют, — произнес Аттик, который стоял у открытой двери десантного отсека, широко расставив ноги и сложив руки на груди. Ветер ревел в лицо капитана, но тот не колебался, будто врос в палубу.

Многотысячная толпа плясала вокруг пылающего судна, словно какая-то община у костерка.

— С ума сошли, — заметил Даррас. — Если пробьет плазменные реакторы…

— Похоже, они знают, что делают, — возразил Дурун. — Иначе такое произошло бы как минимум с одним из кораблей, и эта область джунглей просто бы исчезла. Подрывные заряды размещались аккуратно.

— Но зачем? — спросил сержант Лацерт.

— Потому что они не планируют улетать, — ответил Гальба. — В их передачах Пифос постоянно называли «домом», а теперь ещё и это. Они уничтожают саму возможность покинуть планету.

Антон внимательно смотрел на горящий колониальный корабль, думая, что тот до конца остался верным предназначению. Прилетевшие на нем люди были не простыми гражданскими, а колонистами.

— Они так сильно хотят остаться здесь? — удивился Даррас. — Значит, это невежи, глупцы или безумцы — или, пожалуй, все три варианта разом.

— Неведение им уже не грозит, — произнес Аттик, показывая, что имеет в виду.

Явились ящеры, учуяв запах многочисленных легких жертв, принесенный ветрами Пифоса. Отвечая на этот зов, твари прибывали куда большими стаями, чем прежде, и легионеры заметили множество новых видов. Хищники обрушились на колонистов, вгрызлись в них.

Танцы закончились, и теперь праздновавшиепытались защитить себя. У них не оказалось огнестрельного оружия — вообще никакого, — так что люди просто сбились в толпу и отбивались кулаками и ногами. Некоторые сражались чем-то вроде мечей, но раны от клинков только приводили ящеров в бешенство. «Линия обороны» колонистов представляла собой самый трагический фарс на свете, и звери пировали на славу.

— Облёт зоны, — воксировал Аттик брату Катигерну, пилоту «Железного пламени».

«Громовой ястреб» переносился от одного места высадки к другому, и легионеры видели, что везде повторяется та же картина. Корабли горели, а на расчищенных в момент приземления участках толпы людей защищались палками, самодельными дубинами и уже знакомыми мечами. Кое-где Гальба замечал вспышки лазвыстрелов — по его прикидкам, одна лазвинтовка приходилась, самое меньшее, на сотню колонистов.

Многие гражданские собирались на дороге, очищенной Железными Руками, и их становилось всё больше, когда к толпе присоединялись беглецы, спасающиеся от буйной резни. Антон с трудом мог сосчитать колонистов, в плотном строю, начинающемся возле колонны и тянущемся широкой рекой к возвышению, шагали десятки тысяч. Гигантское стадо, трагическим образом восстанавливающее экологический баланс, из-за отсутствия которого так беспокоился Птеро. Наконец-то на Пифосе появились травоядные, и хищники возрадовались.

Передние ряды стада сражались отчаянно, защищая идущих позади. Понимая, что наблюдает за немыслимо героическими деяниями, с высоты Гальба видел только уродство смерти. Края толпы превратились в болото кровавой грязи и обезображенных тел, всё время прибывали новые рептилии — Пифос снимал завесу с чудовищного разнообразия своей фауны.

Исход сражения был предрешен. Возможно, на это уйдет несколько дней, но в конце концов дорога к колонне скроется под озером крови.

— Возвращаемся, — скомандовал Аттик пилоту.

— Мы не будем стрелять? — спросил Антон.

— В кого? — огрызнулся капитан.

Гальба промолчал, видя правоту командира. «Громовой ястреб» был грубым оружием, его пушки и ракеты прикончили бы больше колонистов, чем ящеров, а убитые твари оказались бы каплей в океане. Железные Руки просто приблизили бы неизбежное.

— Слышите? — спросил Даррас со смесью неверия, удивления и презрения на лице.

— Да, — в голосе Дуруна слышалось только презрение.

Теперь услышал и Гальба. Над криками умирающих и ревом ящеров вздымался радостный клич, слышимый даже сквозь рев турбин «Железного пламени». Толпа пела, превратившись в гигантский хор, восхваляющий собственный триумф. Даже когда твари пожирали их товарищей, колонисты праздновали прибытие на Пифос, и, хоть Антон не мог разобрать слов, но настроение уловил безошибочно. Возносился, достигая крещендо, победный и могучий мотив — что бы ни происходило с этими людьми сейчас, они ощущали себя так, словно совершили нечто великое.

И правда, суметь добраться в систему Пандоракс на кораблях, будто найденных на свалке — это стоило многого. Не меньшим подвигом стало и успешное приземление большей части из них. Но зачем прикладывать такие усилия, чтобы в итоге добраться до мира смерти?

Гальба подозревал, что никогда этого не узнает. Когда празднование завершится, не останется никого, кто смог бы всё объяснить.

— Идиоты, — пробормотал Аттик, игнорируя песню. Впрочем, капитан продолжал неотрывно наблюдать за колонистами, пока толпа не скрылась из виду.

— Они храбро сражаются, — заметил Антон.

— Их битва лишена смысла. Им не победить, они слишком слабы. Эти люди явились сюда, чтобы умереть, и тут нечему восхищаться.

Когда «Железное пламя» вернулось на базу, где собралась вся клановая рота, Кхи’дем и его Саламандры стояли у края посадочной площадки. Пока воины Х легиона высаживались из выходного люка правого борта, встречающие двинулись к ним. Кроме сынов Ноктюрна, присутствовали Гвардейцы Ворона во главе с Птеро — они подошли достаточно близко, чтобы услышать разговор, но оставались в тени.

— Что вы можете рассказать нам, капитан Аттик? — спросил Кхи’дем, и Гальба отметил уважительный тон и выбор слов Саламандра. Правда, в воздухе всё равно повисло ожидание конфликта.

— Положение такое, как и следовало ожидать, — Дурун не обращался прямо к Кхи’дему, а, подняв голос, объяснял ситуацию своим легионерам, построившимся на площадке. — Путешественники практически безоружны и долго не выстоят против ящеров.

— И каков ваш план действий? — почти прошептал Саламандр.

Аттик по-прежнему обращался ко всем собравшимся.

— Госпожа Эрефрен вновь изучает имматериум. Когда она отыщет цель, мы нанесем следующий удар.

— Каков ваш план действий в отношении людей, прибывших с флотом? — настойчиво, но так же мягко повторил Кхи’дем.

Наконец, холодный взгляд Дуруна обратился к сыну Вулкана.

— План? — переспросил Аттик. — Никаких планов. Здесь ничего не поделаешь.

Наступила пауза, и воины за спиной сержанта Саламандр напряглись. Сам Кхи’дем несколько раз моргнул, но сохранил спокойствие.

— Сожалею, но мне сложно в это поверить.

— Сожалею, но меня удивляет ваше недоумение. Через, самое большее, пару дней, ситуация разрешится.

— Разрешится… — повторил Саламандр, не сумев скрыть ужас в голосе.

— В итоге или останется сколько-то колонистов, научившихся давать отпор ящерам, или выживших не будет вообще, — пояснил капитан.

— Вы не считаете, что нас должен заботить исход?

— Почему? — настал черед Аттика удивляться. — Что бы ни произошло, эти люди не представляют для нас угрозы. Они уничтожили корабли, на которых могли бы улететь с планеты. Если в итоге окажутся выжившие, мы без труда прервем любые их попытки связаться с кем-либо за пределами системы. Впрочем, вероятнее всего, никого не уцелеет.

— Я говорил не об опасности для нашей миссии, — ответил Кхи’дем.

— И очень жаль, — голос Дуруна стал почти таким же тихим, как у Саламандра. Но, чем мягче говорил капитан, тем более гневно шипел его вокалайзер.

— Я имел в виду, — продолжил Кхи’дем, — нашу ответственность за колонистов.

— Её не существует.

— Их вырезают, как скот.

— Мне известно об этом, брат, я видел всё своими глазами. А ты — нет.

— Тогда как ты можешь стоять и ничего не делать?

— Они сами приняли это решение, и прямо сейчас воспевают избранный путь. Мы — легионес астартес, наш долг — защита Империума, а не спасение смертных от их собственной тупости.

— Но и не пренебрежение, доходящее до убийства бездействием.

Опустилась тишина, звенящая от сдерживаемого насилия, приглушающая звуки джунглей. Дурун сохранял неподвижность, Гальба сдерживал импульсивное желание поднять болтер. По рядам Железных Рук пробежала волна — по первому слову Аттика они отомстили бы за оскорбление чести капитана.

Дурун не отдал приказ, и, когда заговорил вновь, его голос звучал так, словно воин придавал форму слов ледяной тишине.

— Объяснись, и как следует.

Предупреждение было оглашено, и Гальба, препогано чувствуя себя, приготовился к бою.

«Отступись и забери свое оскорбление обратно», — молил он Кхи’дема. Нельзя допустить трагического кровопролития между легионерами-лоялистами. «Отступи. Отступи».

Саламандр не отступил.

— Что мы такое, капитан Аттик, если допускаем уничтожение гражданского населения? Что мы защищаем? Если жители Империума для нас ничто, какова тогда наша цель?

— Император создал нас, чтобы сражать врагов человечества. Мы — оружие, а не сестры милосердия.

Гальба чуть облегченно вздохнул — Аттик дискутировал с Кхи’демом. Момент ярости прошел, и это радовало сержанта, разум которого терзали слова Саламандра.

— Часть человечества погибает там! — крикнул Кхи’дем, показывая в направлении резни. — Здесь и сейчас, ящеры — наш враг. Каким принципам ты верен, если не этим?

— Хищники — часть природы, — возразил капитан. — Они — испытание для колонистов, и, если те окажутся сильными, то выживут. Таковы уроки Медузы, а ты, верно, забыл обычаи Ноктюрна?

— Нет, я помню их. Люди Ноктюрна не бросают друг друга, а жители Медузы? — Аттик смолчал, и Кхи’дем развил наступление. — Ты говоришь, что колонисты принимают свой удел с песней. Отбиваются ли они от врагов?

На этот раз молчание капитана не было таким враждебным.

— Да, — ответил он, поколебавшись.

— Значит, они не самоубийцы и до конца борются за жизнь. Я уверен, что это не бесчестное поведение, пусть даже гражданские для тебя всего лишь «плоть». Есть битвы, которые нельзя выиграть, какой бы силой воли и воинским умением ты не обладал. Ты знаешь это — мы все испытали такое на себе.

После упоминания о поражении легионов наступила тишина. Кхи’дем умолк, и Гальба спросил себя, не хватил ли Саламандр лишку. Тут же Антон понял, что надеется на победу ноктюрнца в споре с капитаном, и ощутил недоверие к такому пожеланию. Оно рождалось скорее чувствами, чем разумом — возможно, очередной результат неидеального принятия машины. Но источник надежды не имел значения — она существовала, застряв в мыслях Гальбы со своим непрошеным сочувствием.

Аттик отвернулся от Кхи’дема и посмотрел в направлении указующей руки воина. Казалось, что капитан прислушивается к песне.

«Нет, — подумал Антон. — Не он, а я».

— Колонисты также пригодятся для нашей миссии, — добавил Кхи’дем.

Услышав это, Дурун снова повернулся к нему.

— Каким образом? Мне видится только растрата сил и энергии роты на спасение их жизней.

— Но подумай, к чему это приведет в итоге. Если колонисты сумеют основать здесь свой дом, то принесут стабильность всему региону. Неизвестно, сколько мы проведем на этой планете, так неужели небольшое умиротворение природы не окажется полезным?

— Возможно, — хмыкнул Аттик. — А возможно, и нет. Я не планирую использовать Пифос в качестве постоянной базы.

— Нет, — согласился Кхи’дем, — и я надеюсь, что этого не случится.

Саламандр зашагал прочь.

— Но ты должен поступить, как считаешь нужным. И я тоже, — бросил он напоследок.

— Куда ты идешь?

— На помощь.

Из бионической гортани Аттика вырвался короткий импульс электронного шума, который мог означать как рычание, так и смешок.

— А ты, Гвардеец Ворона, всё время молчавший? — спросил он у Птеро. — Позволишь Саламандрам говорить за тебя?

— Мы молчали, потому что слушали, — ответил Инах. — Суди нас за это, как хочешь, Аттик, делай, что считаешь нужным. Так поступим и мы.

Вместе со своим неполным отделением воин Коракса последовал за сыновьями Вулкана.

Капитан снова издал тот странный звук, но теперь Гальба понял, что это и рычание, и смех.

— Вы пытаетесь опозорить нас! — крикнул Аттик вслед уходящим легионерам. — Думаете, что честь не позволит Железным Рукам остаться в стороне, пока вы даете волю своей сентиментальности?

— И они правы, не так ли? — предположил Антон.

— Да, — ответил капитан, снова взяв прежний тон: холодный, монотонный, лишенный эмоций и непроницаемый. — Правы.

Девятая глава Спасение в железе / Ске Врис / Бури

Прошлые битвы на Пифосе были скорее стычками, чем настоящими сражениями — слишком велика была несоразмерность сил. Ящеры численно превосходили разведгруппу. Обезлесивание стало механической процедурой — после испепеляющего обстрела с воздуха выжившие существа не представляли угрозы для танков.

Но в этот раз битва была настоящей — истинным противостоянием, в чём, как подумал Гальба, было нечто почти приятное.

Первый этап стал молниеносным наступлением по дороге с возвышенности. Его возглавил почтенный Атракс, дредноут-пренебрегатель 111-й роты, и два «Поборника», «Машина ярости» и «Медузанская сила», следом за которыми бегом наступала пехота. Сопротивление было слабым. Сдвоенные тяжёлые болтеры дредноута разносили на части рептилий, преграждавших путь. Других, слишком медленных, чтобы бежать, давили и размазывали по земле танки. Железные Руки добрались до ближайшей части толпы меньше чем за час после того, как Кхи'дем убедил их вступить в бой.

Там механизированное наступление разделилось на два клина. Пока Атракс продолжал наступать по центру, «Поборники» разошлись по обе стороны от него. Машинам преградили путь джунгли — дом теней и клыков, защищающих их тайны. Но танкам на это было плевать. Каждый выстрел из орудий-«разрушителей» разносил в щепки стволы, повергая великанов и давя всё, что таилось под ними. Эти орудия были разработаны для поражения крепостных стен, и они изничтожали джунгли. Каждый выстрел был не просто разрушительным, но и метким, ведь падающее под неудачным углом огромное дерево бы раздавило колонистов. Над головой проносилось оказывающее поддержку с воздуха «Железное пламя», осыпающие глубокие чащобы джунглей зажигательными снарядами и поражающее крупные скопления ящеров боевыми орудиями и сдвоенными тяжёлыми болтерами на спонсонах.

Гальба находился вблизи от передового края левой колонны. Его поле зрения загораживал массивный силуэт «Машины ярости». Его уши наполнял рёв двигателей и медленный и ритмичный грохот орудий. Сквозь громыхание выстрелов, казавшихся ударами исполинского барабана, от чьего эха дрожало мерцающее небо, доносился треск падающих и раскалывающихся деревьев и животные вопли. Решившую противостоять им планету ждал наглядный урок о безрассудности таких действий.

Сквозь рёв артиллерии и зверей Гальба едва слышал колонистов, но их песня всё ещё была здесь и взмывала, ликуя, несмотря на ярость голодных рептилий. И теперь, когда грозные Легионес Астартес повергали чудовищ Пифоса, в её торжествующем гимне была истина.

Танки вклинились между хищниками и колонистами, давя тяжёлыми гусеницами всё новых и новых зверей. Они стреляли по бесчинствующим ящерам в упор, забрызгивая растения кровавым туманом. А следом за «Поборниками» наступающие Железные Руки осыпали джунгли болтерным огнём, тесня зверей, гибнущих после каждого захода «Громового ястреба».

Внезапность первой атаки застала ящеров врасплох. Между смертными и охотники образовалась брешь, и в неё ринулись легионеры. Пока наступление уводило их от аномалии, Железные Руки строились по сторонам тропы керамитовой цепью, в которой каждый из космодесантников становился звеном, охраняющим несколько метров по обе стороны от себя. Они стали путём к укрытию.

Стоявший в люке «Машины ярости» Аттик обратился к колонистам. Его вокс-передача разносилась через все громкоговорители, а речь казалась обращением настоящей машины, словно «Железное пламя» и «Поборники» внезапно обрели голос.

— Граждане Империума! Ваша отвага делает вам честь! Но настал час вашего спасения. Следуйте по созданному нами для вас маршруту. Этот путь ведёт к безопасности. Бегите или умрёте на месте.

Гальба, продолжавший бежать за «Поборником» и разрывающий хищников болтерными снарядами, кивнул своим мыслям. Слова Аттика были милосердными, но укреплёнными дисциплиной и сталью. Железные Руки пришли спасти этих людей, но не нянчиться с ними. Если колонисты будут глупцами и упустят возможность, то они действительно слабы и не заслуживают снисхождения.

Гальба осознал, что мысленно продолжает спорить с Кхи'демом. Он заставил внутренние голоса умолкнуть и сконцентрировался на битве. Колонисты начали подниматься на холм. Аттик подгонял их, и они перешли на бег, проносясь между легионерами. Вместе с толпой бежали Саламандры и Гвардейцы Ворона, сдерживая ящеров, отбившихся от стай и пытавшихся догнать бегущую добычу.

Эта было крупнейшей планетарной операцией, проведённой воинами «Веритас Феррум» после штурма Каллинида. Сто одинадцатая клановая рота десятого легиона стала тенью себя былой, но она по-прежнему насчитывала сотни воинов, и кулак Аттика обрушился с силой астероидного удара. Легион был ранен, но продолжал сражаться. Легион — вот кем они были здесь и сейчас, и величие этой войны было поразительным зрелищем. Гальба ощутил прилив гордости, а в сердцах его билась жажда битвы.

— Пусть планета узнает, чего мы стоим! — воззвал к воинам Аттик. — Пусть она поймет, что мы идём! Пусть ощутит наш гнев! И пусть она познает страх!

Чем ближе ряды наступающих Железных Рук приближались к эпицентру аномалии, чем гуще становилась толпа, и тем яростнее атаковали ящеры. Когда Гальба оказался рядом со скальной колонной, атаки зверей стали такими яростными, что казалось, будто на месте джунглей вырос водоворот из щёлкающих пастей. Гальба противостоял настоящей стене из когтей, клыков и мускулов. Большинство зверей было двуногими ящерами, напавшими на них при обнаружении колонны. Но были и четвероногие, а также несколько других видов. Были и те, которые выделялись и охотились сами по себе, а не в стаях. Это были настоящие чудовища, десятиметровой высоты и двадцатиметровой длины. У них были длинные и мощные передние лапы, вдоль которых через спины от затылков тянулись ряды костяных шипов. Они прокладывали себе путь через меньших сородичей, пронзая соперников ударами шипастых локтей.

Четвероногий зверь, бросившийся на Гальбу, завыл и рухнул на землю, когда через его глаз прошёл шип длиной с цепной меч. Его огромный убийца взмахнул передней лапой, метя в сержанта. Тот увернулся. Смертельный удар прошёл над его головой, но замах существа был столь сильным, что он обрушился на легионера позади Гальбы. От силы удара кираса раскололась, и шипы впились в грудь. Ящер поднял к пасти пронзённого воина, захлёбывающегося кровью из пронзённых лёгких и сердец. Пасть с затуплёнными клыками длиной с руку Гальбы сомкнулась на пояснице легионера, разорвав его пополам.

Крича нечленораздельные проклятия, Гальба прошил тварь болтерными снарядами с брюха до шеи. Кровь хлынула из рваных ран. Зверь заревел, глубокий басовитой рёв слился с бешеным, полным страдания воплем. Он ударил головой вперёд. Торчавший изо лба шип вонзился в плечо Гальбы. Треснул керамит. Разорвались мускулы. Он рухнул на землю. Зверь поднял когтистую лапу, чтобы его раздавить. Сержант перекатился в сторону, продолжая стрелять. Земля содрогнулась, когда ящер опустил лапу. А затем выстрелы Гальбы пробили его нижнюю челюсть, и передняя половина головы чудовища просто исчезла. Сержант подумал, что последовавший вопль способен сорвать с небес облака. Зверь пошатнулся, хватая когтями воздух там, где только что находились его челюсти, а затем со звучным грохотом рухнул на землю.

На тело уже карабкались меньшие двуногие твари. Звери лишились лёгкой и вкусной добычи, и теперь они были злы. Они пришли убить космодесантников, наказать за дерзость тех, кто вторгся на их территорию и помешал охоте. Их бездумная ярость была столь сильной, что сержант почти мог поверить, что в зверях может существовать зло.

Ящеры были неутомимы. Как и прежде, их численность казалось бесконечной. Но Железных Рук тоже было много. И у них были танки. И штурмовой корабль. Продолжали падать зажигательные снаряды. Грохотали орудия-«разрушители». Горели растерзанные джунгли. Многие рептилии пали прежде, чем добрались до ненавистной добычи. Другие погибли от бесконечных болтерных очередей. Железные Руки удерживали позиции, и будут удерживать их, пока не выполнят своё задание.

Или пока не кончатся патроны.

Застрелив очередного ящера, Гальба проверил, сколько осталось рожков. Этому он научился после первого боя здесь, как и все легионеры. Они брали с собой много боеприпасов, но не бесконечное количество, и Гальба уже потратил половину. Бесконечно он сражаться не мог.

— Бегите! — приказывал колонистам Аттик, не переставая стрелять, меткими выстрелами обезглавив двух ближайших длинношеих двуногих. — Мы не будем ждать ради вашего удовольствия. Бегите и будете жить. Ждите и вы покажете, что вы недостойны наших усилий. Заслужите нашу помощь, ведь без неё вы умрёте.

И колонисты бежали. Гальба чувствовал, как толпа позади уменьшается. Люди уходили. Они уводили тысячи от колонны к безопасности. И колонисты продолжали петь. Этот звук, смешанный со звериным ревом, предсмертными воплями и рычанием орудий был гротескным. Восхищение Гальбы испарилось, необъяснимая радость колонистов казалась сущим безумием. Неужели они так глупы? Неужели у них нет никакого уважения к боевым братьям, сражающимся и умирающим ради них?

Кого мы спасаем? Задумался Гальба, и сделал шаг назад. Огромные челюсти сомкнулись на расстоянии волоска от лицевой пластины шлема. Он выстрелил ящеру между глаз. Достойны ли эти люди спасения?

Он мог предположить, что бы ему ответил Кхи'дем. Саламандр бы сказал, что действия ценны сами по себе, и неважно, ради кого они совершаются. Если люди беззащитны, если он нуждаются в помощи, то да, они достойны спасения.

Справа от него пара четвероногих обрушилась на легионера. Он не успел выхватить цепной меч прежде, чем рухнул под напором и весом зверей, раздавивших его череп, а затем выстрел «Машины ярости» стёр их из бытия.

Не стало ещё одного брата. Ещё одна потеря ослабленной роты верных воинов. Ради чего? Что эти колонисты могут дать в войне, охватившей Империум? Сколько их жизней оправдает гибель одного из Железных Рук?

Внутренний голос, звучавший как его капитан, сказал, что всех их жизней будет недостаточно.

Но и сам Аттик был здесь, сражаясь за жизни смертных с той же целеустремлённостью и жестокой грацией, что и на борту «Каллидоры». Он согласился с Кхи'демом — отчасти. Согласился хотя бы в том, что защита истинной сущности десятого легиона достойна потерь.

И тогда, на базе, Гальба был доволен этим решением. Но теперь песнь резала его уши. Празднование казалось насмешкой. Теперь он предпочёл бы честную дикость зверей, с которыми сражался. Сержант выплёскивал свой гнев через болтер в уничтожаемую плоть. Убив очередного зверя, он с гордостью подумал о том, как величественная полная мощь роты…

Сражающейся со зверями — напомнил ему горький внутренний голос.

Эти люди. Они того стоили?

Стоили они того или нет, но колонистов загнали на склон. Их было слишком много, чтобы укрытия внутри стен базы хватило на всех. Там укрыли раненых и слабых, а также пришедших первыми. Остальные собрались на плато, толкаясь у склонов. Но эту позицию можно было оборонять. «Поборники» заняли позиции ниже смертных и начали обстрел джунглей. «Железное пламя» продолжало вылеты, выжигая джунгли, пока не появилась возможность удерживать верхние пределы возвышенности относительно небольшими подразделениями.

Обстрел продолжался и после наступления вечера. Дикие звери Пифоса отказывались бросить добычу. Отдельные ящеры, чей неистовый гнев оказывался сильнее инстинкта самосохранения, атаковали каждые несколько минут. Их уничтожали, но всё новые наступали, постепенно истощая запасы боеприпасов.

Стоявший рядом с арсеналом Каншелл наблюдал, как Аттик говорил с небольшой группой колонистов. Разговор шёл на посадочной площадке, на виду у всех. Похоже, что эти люди относились к воинской касте, поскольку на них была примитивная броня и не слишком плохая — Каншелл видел в узорах на наплечниках некоторых следы работы по металлу. Некоторые из воинов, мужчин и женщин, носили копья или мечи с причудливыми украшениями. Возможно, что они были ещё и офицерами. Похоже, что один из стоявших на посадочной площадке был предводителем. Он отличался мощным телосложением, а броня его была более украшенной.

Кеншеллу хотелось бы быть ближе и слышать разговор, но толпа перед ним была слишком плотной, такой, что было не протолкнуться. В основном она состояла из новоприбывших на Пифос, к которым, впрочем, прибились некоторые сервы легиона. Каншелл надеялся, что кто-то из его знакомых окажется достаточно близко и потом расскажет ему, какие было принято решение.

— Он просит нас уходить, — раздался за правым плечом Каншелла женский голос.

Серв резко обернулся.

Женщина, как и другие колонисты, была очень высокой и гибкой. Её волосы были тёмными, густыми и неухоженными, а лицо — плоским, почти обезьяньим, но при этом вытянутым. В ней была странная грация, будто женщина танцевала, стоя на месте. Её одежда состояла из меха и шкур, по которым ещё можно было понять, кому они принадлежали, а на шее висело ожерелье из звериных зубов. Да, было странно видеть такими людей, только что прибывших в систему. Женщина казалась дикаркой, подумал Каншелл. Она не выглядела как представитель народа, способного использовать пустотные корабли. И она поклонилась ему — очень плавно.

— Меня зовут Ске Врис.

— Йерун Каншелл, — кивнул в ответ он. — Безумием было приходить сюда. Вам нужно уходить.

— Мы не можем, — женщина блаженно улыбнулась. — Наших кораблей больше нет.

Значит ходившие по базе слухи были правдой.

— Зачем вы это сделали?

— Нам они больше не нужны.

— Но вы сами видели, какие условия на этой планете! Вы же не собираетесь сделать её своим домом?

— Домом, — повторила Ске Врис. Она закрыла глаза и произнесла это слово вновь.

— Домом, — явно наслаждаясь словом, Ске Врис открыла глаза, и в них сверкнула искренняя радость. Каншелл ощутил укол зависти. Стоящая перед ним женщина нашла цель в своей жизни и ответила на её зов. Когда-то Каншелл думал, что и он нашёл цель, но теперь неуверенность была его спутницей в тревожные дни и бессонные ночи.

— А где твой дом? — спросила Ске Врис.

Медуза? Нет, больше нет. Его родная планета стала слишком далёким воспоминанием.

— Корабль, «Веритас Феррум», — серв запнулся, заметив, что произносит название, словно молитву.

— И как мне убедить тебя покинуть его?

— Никак, — сама идея была оскорбительной.

— Именно.

— Но вы никогда не были здесь прежде, — возразил Каншелл и помедлил. — Или были? — возможно ли, что перед ним потерянные люди, вернувшиеся на родину?

— Нет, — ответила Ске Врис. — никто из моих собратьев никогда не ступал на Пифос.

— Тогда как он может быть вашим домом?

— Так было предсказано, — снова эта улыбка. Она говорила об уверенности столь нерушимой, что проще было повергнуть горы, чем переубедить её.

— Тогда почему вы не пришли сюда раньше?

— Мы ждали нужного времени, и оно настало.

— Откуда ты знаешь это?

— Мы не могли начать наше странствие, пока не были вынуждены это сделать. Война пришла на мир, где мы жили, и ему пришёл конец. Поэтому мы покинули его, радуясь, что наше поколение увидело исполнение пророчества.

Каншелл нахмурился — слова Ске Врис о предзнаменованиях и пророчествах на световые годы отставали от привычных ему Имперских Истин. Это тревожило его. Отчасти потому, что он не одобрял.

Отчасти потому, что ему хотелось бы быть таким же уверенным.

Теперь он видел в толпе колонистов, одетых в мантии с капюшонами. Когда люди шли мимо и проходили мимо них, то склоняли головы. В разуме Каншелла не осталось сомнений в том, сколь велики были суеверия новоприбывших. Насколько изолированной была их цивилизация? Сколько прошло времени? Приводили ли их к покорности и согласию? Возможно, ли что Железные Руки встретили одно из потерянных племён человечества теперь, когда всё повисло на краю гибели?

— Откуда вы пришли?

— Теперь этот мир потерян, — ответила Ске Врис, — а с ним и его имя. И это хорошо. Это был неправильный дом. Он не испытывал нас.

— Ты думаешь, что это сделает Пифос?

— Мы узнали это в ярости, которой он приветствовал нас, — кивнула Ске Врис, широко улыбаясь. — Мы должны заслужить здесь дом. Нас будут испытывать каждый день. И это правильно, таков путь веры.

Вера. Это слово преследовало его, возникало всюду, куда смотрел Каншелл. С первой ночи на Пифосе серву было всё труднее отказываться от него, несмотря на долг. Танаура предлагала ему утешение после смерти Георга Паэрта. Йерун понимал, что ему стоит смириться с галлюцинациями — этого и следовало ожидать в регионе, где грань с Имматериумом была тонкой и неровной. Но ему было сложно отмахнуться от пугающей реальности того, с чем он столкнулся. И что может помочь перед лицом злых чудес, спросила его Танаура, если не вера? Верил ли он, что простого применения силы, неважно сколь великой, всегда будет достаточно?

Вера. Вот, опять. Он смотрел на сияющее лицо Ске Врис и чувствовал дикую зависть. Эта женщина потеряла сотни своих сородичей за один день, но смотрела в будущее не просто с надеждой, но с чем-то гораздо более сильным: с уверенностью. Каншелл задумался, что же могло бы её потрясти?

И подозревал, что ничего. Он смотрел на женщину, чья вера была нерушимым щитом, возможно даже более крепким, чем у Танауры — та была напуганной, а Ске Врис радовалась даже после всего произошедшего.

— Почему? — спросил Каншелл. — Почему вас необходимо испытывать?

— Чтобы мы стали сильными. Мы должны быть сильными, чтобы завершить наш труд.

— И что это за труд?

Ске Врис посмотрела на скрытое тучами небо и высоко подняла руки, приветствуя его.

— Это откровение ещё не пришло, — она помедлила, пытаясь объять необъятное, а затем опустила руки, и глаза её сверкнули с ещё большей радостью, чем прежде. — Оно явится здесь, и скоро. Так сказал мой учитель.

— Твой учитель?

Ске Врис показала на одного из людей в мантиях, стоявшего рядом с посадочной площадкой и наблюдавшего за спором между Аттиком и представителями колонистов. Даже в наступающих сумерках его можно было заметить, ведь этот человек почти на голову был выше большинства своих собратьев, державшихся от него на почтительном расстоянии.

— Как его зовут?

— Я ещё не заслужила право произнести его имя.

Каншелл вновь посмотрел на одежду Ске Врис. Туника женщины была длиннее, чем у большинства колонистов. На ней также был короткий капюшон. Каншелл заметил связь между этим и тёмными одеяниями.

— Ты религиозная ученица?

— Послушница. Да.

Каншелл помедлил, прежде чем заговорить, пока не понял, что должен. Если он не скажет ничего, то признает поражение того, что знал как истину.

— Зря вы тут остались. Вас привели сюда заблуждения. Здесь нечему поклоняться. Нет никаких богов.

— Ты так думаешь? — улыбка Ске Врис не померкла. — Ты так уверен?

— Да.

— Но почему ты так уверен?

— Император открыл эту истину всему человечеству, в том числе и тебе, не так ли?

— А чем открытая истина отличается от божественного откровения?

— Нет, — запнулся Каншелл. — Нет, ты всё не так поняла, я… я… — он умолк. Его воля защищать свои воззрения исчезла.

— Да?

— Ничего. Но ты ошибаешься, — даже сам Каншелл слышал, насколько слаб его довод.

Должно быть, его тревога была заметной. В знак понимания Ске Врис положила руку ему на плечо.

— Друг мой, думаю, нам предстоит поговорить ещё о многом в грядущие дни.

— Вы действительно намереваетесь остаться.

— Намереваемся ли мы? — Ске Врис расхохоталась. — Это наш дом! Здесь наша судьба!

Даррас наблюдал за представлением на посадочной площадке и с отвращением думал, что это фарс. Люди переигрывали. Оборванцы вели себя помпезно, церемонно и горделиво. Они должны были бы быть скромными, но, пусть они и высказывали благодарность, но лучились самоуверенностью, словно это Железные Руки только что явились и были приняты на Пифосе как гости. Полученные им от десятка беглецов ответы только укрепили это впечатление.

Гальба подошёл к нему в тень «Непреклонного».

— Ну как, есть успехи?

— Я спросил, кто они, и они назвались паломниками, — Даррас резко и отрывисто рассмеялся. — Паломники откуда? «Идущие от лжи к истине». С какой планеты? «Они пришли в царство истины, а потому прошлое, как и вся ложь, больше для них не существует». А когда я спросил, как они попали сюда…

— Они сказали, что вознеслись на крыльях веры, — закончил Гальба.

— Именно, — презрительно усмехнулся Даррас. — Чушь.

— Чушь, в которую они, похоже, сами верят.

— Ну, значит, всё хорошо. Мы спасли не лжецов, а глупцов. Прекрасно провели день! — сержант взмахнул рукой, обводя базу и толпы на склоне. — Брат, это плоды твоих трудов. Взгляни на них.

— Я не хотел этого.

— Нет, ты не хотел, — уступил Даррас. — Но ты разочарован? — Он внимательно смотрел на Гальбу. Сержант не удивился, когда его боевой брат покачал головой. Гальба был честен с ним, и с собой и это было хорошо. Что беспокоило Дарраса, так это то, какое влияние на Гальбу оказывали Гвардейцы Ворона и Саламандры, особенно Кхи'дем. Его боевой брат уходил от машинного пути. — Ты думаешь, что мы поступили правильно, не так ли?

— Да.

— В чём смысл этого карнавала?

— Пока я его не вижу. Но честь и практичность не всегда идут вместе.

— Как и честь и правильность. Я не спрашиваю тебя, поступили ли мы благородно — несомненно, это так. Но честь бывает разной. Сегодня мы почтили плоть. В нашем легионе появилась такая привычка?

— Не стоит напоминать мне о наших догматах.

— Плоть слаба, брат, — продолжил Даррас так, словно не услышал, при этом не произнеся вслух то, сколь много её осталось в Гальбе. — Она совершает ошибки. Она поддаётся порче.

— Я знаю, — тихо ответил Гальба.

— Мне кажется, что ты слишком прислушиваешься к своей, — когда Антон не сказал ничего, Даррас продолжил. — Стратегия и рассудок — вот что чтит машину. И когда люди отказываются от рассудка, они склонны к предательству.

В глазах Гальбы вспыхнул гнев, и это было хорошо.

— Ты в чём-то меня обвиняешь?

— Нет. Просто напоминаю тебе, кто ты.

Она знала, кто вошёл в комнату. Безумие варпа наполнило её мир до такой степени, что женщина едва чувствовала своё тело, но присутствие пришедшего было сильным. Оно было суровой и безжалостной реальностью, противостоящей всем посулам и ухищрениям Имматериума.

— Здравствйте, капитан, — сказала астропатесса.

— Госпожа Эрефрен.

— Они не уходят, не так ли?

— Нет, не уходят.

— А как бы они ушли, даже если бы захотели?

— Можно было провести ремонт. Планета Киликс отчасти пригодна для жизни, это суровый мир, но не безумный. Мы могли бы перевезти их до пустых кораблей на орбите.

— Едва ли это подходящее занятие для Железных Рук.

Выражением отвращения капитана стал электрический скрежет.

— Да. Как и нянчиться с этими глупцами. Надеюсь, что вы найдете мне выход.

— Как?

— Дайте мне цель, госпожа. Найдите нам задание.

— Хотелось бы, — она вздохнула.

— Зрение подводит вас?

— Нет, проблема в варпе. Я никогда не видела таких бурь. Мы не сможем пройти сквозь них. Никто не сможет.

— Когда они начались?

— Сразу после нашего возвращения. Мы здесь в западне до тех пор, пока не утихнут бури.

Присутствие замолкло.

— Господин? — спросила Эрефрен.

— Я размышлял, — сказал Аттик, — о том, как сильно не верю в совпадения.

— Возможно ли, чтобы враг мог создать бурю в варпе?

— Нет. Нет, это невозможно, — послышался звук его тяжёлых шагов. — Сделайте, что сможете.

— Я извещу вас, как только увижу для нас путь.

— Я не могу просить о большем, — присутствие начало удаляться, забирая с собой реальность.

— Капитан, — окликнула его Эрефрен.

— Да?

— Я хотела бы поблагодарить вас. Вы оказываете мен великую честь своим доверием.

— Так и должно быть. Мы оказались в необычных обстоятельствах и должны полагаться друг на друга. Госпожа, мы похожи больше, чем вы думаете.

— Я не понимаю.

— Мы оба — инструменты. Нас изменили. Ради наилучшего исполнения своих обязанностей мы отказались от всего, что когда-то делало нас людьми. Стали оружием и ничем иным. Мы непригодны для других целей. Это наша цена и это наша великая честь.

— Благодарю вас, — сказала Эрефрен, ощутив обновлённую силу долга.

Обстрел был неравномерным, но непрерывным. «Поборники» освещали джунгли медленными и выразительными ударами и вспышками пламени. Гальба нашёл Кхи’дема рядом с «Медузанской силой».

— Ты доволен собой?

— Я благодарен вашей роте, — ответил Саламандр. — Рад, что вы сделали правое дело, и не злорадствую, если ты об этом.

— Надеюсь, что ты прав и это было необходимо сделать.

— Как ты можешь сомневаться в этом?

— Из-за потерь.

— Мне жаль, что погибли воины. Я не отношусь к этому безразлично, ведь и нас стало ещё меньше.

— И чего мы этим добились?

— Права звать себя защитниками Империума. Брат-сержант, ты ошибешься, если будешь оценивать этот день лишь с точки зрения военной выгоды.

— Я знал, что ты это скажешь, — тихо усмехнулся Гальба.

— Значит, ты знаешь правду. Ты чувствуешь её.

— Возможно, — Гальба сомневался в этом. Его всё ещё мучил вопрос, стоило ли оно того. — И какова же новая правда? Что нам делать с людьми теперь, когда мы их спасли?

— Мы ответственны за них.

— И что именно нам делать?

— Я не командую этой ротой.

— Неужели? — Гальба не стал скрывать свою досаду.

«Поборник» вновь загрохотал. Гальба указал на внезапную вспышку и горящие деревья.

— Взгляни на плоды своих трудов, брат, — Антон намеренно повторял слова Дарраса. Переносил ли он вину? Был ли кто-то из них виновен в этом? Он не знал. — Каждый выпущенный снаряд является ответом на твоё желание.

— Нет. Каждый из них выражает ваш выбор. Правильный выбор.

— Значит, ты доволен.

— Я чувствую облегчение.

— Как скажешь, — фыркнул Гальба. — Несомненно, твоё облегчение лишь укрепят мои слова.

— И что же это за слова?

— Поскольку на нас взвалена ответственность за этих смертных, то завтра мы начнём постройку постоянного поселения для них.

Кхи'дем замолчал. Через мгновение Гальба заметил, что он дрожит.

— Что-то не так? — спросил он.

— Извини, брат, — прохрипел Кхи'дем и покачал головой, а затем расхохотался.

— Объяснись.

Саламандр наконец совладал с собой, но когда он заговорил, Гальба услышал в его голосе весёлые нотки, готовые прорваться на поверхность.

— Я прожил достаточно долго, чтобы поглядеть, как Железные Руки строят деревню. Такое не каждый день увидишь, — и он расхохотался вновь.

Гальба знал, что должен чувствовать себя оскорблённым. Но он не ощутил злости, а вместо этого увидел иронию, и уголок его рта начал подёргиваться. Когда в последний раз в его роте кто-то смеялся? Он не мог вспомнить. Смех кончился в галактике, но теперь его призвал Кхи'дем. Этот звук бросал вызов ночи, и когда Гальба расхохотался, это было правильно.

Причина была неважна. Важно было само действие.

В эту ночь погибло ещё двое сервов. Один сбежал в джунгли, и его обглоданные останки нашли, когда началась стройка. Другой лежал рядом с арсеналом. Он вставил руки между челюстями и нашёл в себе силы разорвать собственную голову на части.

Десятая глава Прикосновение божественного/ Не крестовый поход /Разум

Строительство началось с новых разрушений. Для создания поселения было выбрано низкое плато рядом с местоположением колонны. Этого настойчиво требовали колонисты, и Аттик согласился, что там находились наиболее пригодные для обороны позиции. В этом был и стратегический смысл — оттуда стало бы возможно протянуть зону усмирения к самой аномалии.

— Возможно, что Саламандры были правы насчёт стабильности, — сказал Даррас Гальбе, когда они следили за ходом работы.

— Они знают, как удерживать позиции, — признал Антон.

Плато было зачищено новыми сбросами зажигательных бомб с «Железного пламени». Бомбардировка была плотной, пламя пожаров взвилось так высоко, что его было видно с базы. Огни мерцали и сверкали под покровом дыма, протянувшегося под облаками, отчего серое небо Пифоса стало грязно-чёрным. Ударно-штурмовой корабль кружил над плато, используя орудия и ракеты, чтобы пробить круговую траншею. Между траншеей и вершиной плато остался лишь узкий участок деревьев. Этот круглый лес станет источником строительных материалов.

Когда пламя погасло, то Железные Руки вместе с отрядом колонистов из нескольких сотен человек вернулись туда, откуда пришли вчера. Это путешествие было более организованным, чем беспорядочное бегство. Группа уменьшилась до размера, при котором её было легко защитить. Но даже так были потери. Ещё трое боевых братьев и пятнадцать колонистов погибли по пути вниз. Пять других смертных убили хищники, рискнувшие забраться на вершину плато.

С «Веритас феррум» были сброшены временные баррикады для создания безопасной зоны на западном краю плато, где началась вырубка леса. Тяжёлые стволы были разделаны на одинаковые части, а затем началось возведение постоянного частокола.

Железные Руки обеспечивали безопасность и валили самые тяжёлые деревья. Само строительство поселения было занятием для колонистов, однако большому контингенту сервов было поручено оказать им помощь, поскольку они обладали навыками, необходимыми для быстрого возведения крепости и недавним опытом.

И их необходимо было чем-то занять.

Каншелл был одним из посланных на плато. Он вызвался с разрешения Гальбы. Йерун находился на борту «Веритас» при Хамартии, что избавило его от нескольких ночей на Пифосе. Путешествие обратно через варп было тяжёлым и полным кошмаров, но Каншеллу удалось подавить страх возвращения на планету. Первая ночь была терпимой, возможно из-за тесноты на базе. Само количество людей внушало большую уверенность.

Но некоторые всё равно погибли. Два человека, каким-то образом оказавшиеся наедине со своим ужасом.

Ошибки сделали их уязвимыми к галлюцинациям, и они убили себя. Это ведь объясняло всё, не так ли?

Каншелл думал о Георге Паэрте, о том, как кричали его глаза, и сомневался.

Танаура пыталась поговорить с ним, но Каншелл не хотел её слушать. Он цеплялся за Имперскую Истину всеми силами своей ослабевшей воли и разума. Йерун не хотел, чтобы она разрушила остатки его уверенности. Поэтому серв попросил о работе. Тяжёлом труде, от которого будет ломить спину, и который, как он надеялся, вымотает его достаточно, чтобы мгновенно заснуть от усталости и не видел никаких снов.

Солнце не появлялось из-за облаков. Ничего, кроме постепенно слабеющего света, не говорило ему, сколько прошло времени. Каншеллу казалось, что темнеет быстрее, чем на самом деле. Ему хотелось верить, что темнеет медленнее, чем на самом деле. Он бросил себя в работу, таща колоды, связывая вместе поленья, строя стену. Он работал так, словно верил, чтоего тело использует энергию, нужную разуму для тревог. Он видел, что не один в этом стремлении. На лицах других сервов была такая же решимость, но в глазах их плескался страх. Их челюсти были сжаты, а шеи — напряжены.

Но колонисты ликовали. Они вновь пели, как и во время пути на базу. Однако сегодня в воздухе плыли разные напевы. Каншеллу казалось, что песни были предназначены для разных занятий — для ходьбы, для разрубания деревьев, для строительства. Слова были неразборчивыми, но их смысл был вполне понятным. Они звучали почти торжественно. Серв подозревал, что песни были хвалебными гимнами. В колонистах определённо было больше радости, чем разума. Они взмывали к ней на крыльях веры в сверхъестественное. Он не одобрял.

Он завидовал.

По краям плато тянулись низкие холмы, не замеченные до сноса леса. Они находились примерно в двадцати метрах от края и сами были не более чем четырёхметровой высоты. Вершины холмов были ровными кругами примерно десятиметровой высоты. Один оказался в первичной безопасной зоне. Колонисты, не строившие стену, возводили на вершине холма остов. Здание поднималось быстро. Оно было приземистым, с островерхой крышей.

Каншелл, вырубавший из полена заострённый кол, помедлил. Он смотрел, как колонистка лезет на вершину крыши здания. Там женщина закрепила в центре один из украшенных посохов жреческой касты. Ске Врис стояла у подножия холма, говоря что-то воодушевляющее и одобрительное женщине. Наконец, та слезла вниз, и послушница захлопала.

Массивная фигура прошла перед Йеруном и направилась к Ске Врис. Это был Даррас. Сержант навис над послушницей, глядевшей на него с улыбкой. Каншелл наблюдал, как они говорили, но сквозь шум и грохот не мог услышать, о чём. Ске Врис выслушала легионера, а затем покачала головой, продолжая улыбаться. Она показала на здание, а затем начала что-то говорить, обильно жестикулируя. Она закончила, разведя руками так широко, словно собиралась обнять мир. Затем Ске Врис поклонилась, приглашая Дарраса следовать за ней. Сержант поднялся наверх и пригнулся, чтобы заглянуть в дверь.

Даррас развернулся и ушёл, махнув Ске Врис так небрежно, как если бы он пожал плечами. Колонистка продолжала стоять, склонив голову, пока воин не ушёл. Каншелл положил топор на колоду и направился к ней.

— Чего хотел сержант Даррас?

— Он спрашивал, что мы тут строим, — Ске Врис выпрямилась и в знак приветствия хлопнула его по плечу.

— Это храм, не так ли? — беззаботность колонистов поражала Йеруна. Железные Руки никогда бы не допустили такого вопиющего нарушения Имперской Истины.

— Здесь нет никаких богов, — тихо хихикнула Ске Врис.

— Тогда что это? Укрытие?

— Сначала мы используем это так, да. Но это не просто укрытие. Это место для собраний. Дом, где мы обсуждаем вопросы нашего общества. Где мы чувствуем и обновляем узы братства. Это ложа.

— Но ты не отрицаешь, что вы занимаетесь поклонением.

— Я не отказываюсь от слов, сказанных тебе вчера, да. Но мы не станем оскорблять великих воинов, оказавших нам помощь. Мы серьёзно относимся и к нашим узам с ними.

— Сомневаюсь, что они чувствуют то же самое, — усмехнулся Каншелл.

— Со временем они это почувствуют. У нас общая судьба. Зачем ещё мы нашли друг друга на этом мире в дни войны? — и опять эта вечная улыбка. Удовольствие женщины от этого мира было сложно не заметить.

Зависть вновь сдавила грудь Каншелла.

— Зайди внутрь, друг мой, — прикоснулась к его руке Ске Врис. — Твой труд тяжёл и долог. Отдохни с нами.

Верность рационалистическому учению требовала, чтобы он отказался. Но ночь приближалась. Поэтому Йерун поднялся за ней по склону к входу. Он же не собирался ничем заниматься? Это просто любопытство. Нет ничего плохого в том, чтобы он просто взглянул.

Когда он приблизился к зданию, то изумился заботе, с какой оно было построено. Брёвна на стены были вырублены быстро и неровно, но пазы выглядели достаточно прочными, чтобы простоять годы и десятилетия. Он заметил, что колонисты ничем не заделали проёмы там, где длина брёвен не совпадала.

— Вы собираетесь использовать что-то влагоизоляции?

— Ничего.

— Ничего?

— Разве наша работа не прекрасна?

Так и было. Проёмы создавали причудливый узор, придававший простому зданию невидимую издали сложность, которая распадалась на отдельные части, если приглядеться слишком близко.

— Это будет плохим укрытием даже от простого ветра, — заметил Каншелл.

— Загляни внутрь, — попросила его Ске Врис.

Каншелл заглянул. Там не было окон, но был свет. Даже в вечных сумерках Пифоса он сиял в проёмах на стенах. Увиденный снаружи сервом узор внутри становился сильнее. Ему казалось, что постоянный внешний свет становился резче, проходя через каждую щель, создавая пересекающееся поле света на свете. Он пытался увидеть точные очертания узора, но не мог. Свет был слишком рассеянным. Он не видел пересекающих друг друга лучей, а скорее чувствовал слои оттенков и тонов. Это было игрой света, которая скорее виделась, чем чувствовалась. Эффект был необыкновенный.

— Как… — заговорил Каншелл, но сбился с мысли, ведь у него было столько вопросов. Как колонисты построили это так быстро? Как они добились такого с такими примитивными материалами? Как они вообще это сделали?

Ске Врис прошла мимо него и встала в самом центре.

— Присоединяйся. Войди и ощути прикосновение божественного.

Каншелл шагнул вперёд. Когда он вошёл в ложу, то паутина света стала крепче. Она танцевала по его нервным окончаниям. Его кожа словно стала гусиной, а волосы на руках встали дыбом. Внутри не стало светлее, но теперь он видел яснее. Он почти мог различить подробности узора. Если он присоединится к Ске Врис в центре паутины, то наверняка увидит всё. Он обретёт ясность и поймёт смысл схемы.

И Ске Врис обещала ему божественное откровение.

Нет. Соблазн утешения был слишком велик. Было бы слишком легко поддаться инстинктам. Его разум и сердце были вымотаны от попыток цепляться за рациональность, но гордость ещё не покорилась. Он хотел бы верить, что именно верность придаёт ему упорства, но в этом не было смысла. Верность Танауры была неоспоримой. Она бы сказала ему идти вперёд.

— Нет, — сказал он Ске Врис, Танауре и себе. — Спасибо тебе, но нет. Мне нужно вернуться к работе.

Йерун направился к выходу из ложи.

— Значит в другой раз, — окликнула его Ске Врис. — Здесь нет дверей, лишь порог. Пересеки его, когда будешь готов.

Сервы вернулись на базу до наступления ночи, но колонисты продолжали работать. Они сказали, что их труд не прервется, пока не будет закончен. В течение дня на плато привели ещё многих людей, и около половины из колонистов строили теперь поселение. Стена разрасталась с каждым часом. Кроме неё и баррикад с «Веритас Феррум» единственной защитой было отделение Железных Рук под руководством сержанта Лацерата, стоявшего ночью на страже.

— Рабочий дух этих людей высок, — сказал он Гальбе и Даррасу, когда те собирались идти на базу. — Отвратительно высок.

На базе всё было по-другому. Там было достаточно места, чтобы укрыть за стенами оставшихся колонистов, но всё равно было тесно. Большинство людей спали. Остальные что-то тихо пели. Напев был медленным тенорным фоновым шумом, медленно повторяющиеся фразы разносились в сумерках, словно рябь по поверхности озера.

— Я думаю, что они строят храм, — сказал Даррас Гальбе, когда они прошли через пластальные ворота базы.

— Это здание определённо на него похоже, — признал Антон. — Ты проверил?

— Они сказали, что это не так, и что «здесь нет никаких богов». Что это лишь место для собраний.

— Думаешь, они тебе солгали?

Даррас помедлил.

— Забавно, но думаю, что нет. И всё же… — он махнул рукой, показывая на отдыхающих и поющих колонистов.

— Да, — согласился Гальба. — В них глубоко пустили корни суеверия. Они не были искоренены.

Сержант и серв заметили капитана, стоявшего рядом со штабным зданием. Сначала Гальба подумал, что он наблюдает за колонистами. Но когда они приблизились, Антон заметил, что взгляд капитана сосредоточен. Он что-то высматривал.

— Ну? — спросил Аттик.

Даррас рассказал ему о плато и о ложе.

— Следует ли нас снести её? — спросил Гальба.

— Нет, — через мгновение ответил капитан. — Нет, если она не нарушает прямо Имперский Закон. Существует ряд усмирённых миров, чьи культурные традиции весьма близки к грани теизма, однако по стратегическим причинам им было оказано определённое снисхождение. Мы уже достаточно провозились с этими жалкими смертными. Сейчас мы не сражаемся в крестовом походе. Мы боремся за жизнь Империума. Если Саламандры захотят тратить время на обучение дикарей, то пусть они этим и занимаются. Пока же, если у этих людей может быть тактическое применение в стабилизации региона, то пусть делают что хотят. Я не буду тратить на них больше времени и ресурсов, чем это необходимо. Ты говоришь, что на плато теперь безопасно?

— Да, — подтвердил Гальба.

— Требуется ли наше присутствие?

— Пока что минимальное, — ответил Даррас. — Однако через несколько дней при достаточном снаряжении они смогут позаботиться о себе сами. Конечно, ожидаемы некоторые продолжительные потери, но…

— Их достаточно много, чтобы их восполнить. Хорошо.

— Нашла ли госпожа Эрефен нам новую цель? — спросил Гальба. Он понимал разочарование капитана. Каждый проведённый на Пифосе день был очередной малой победой, отданной предателям.

— Нет, — проскрежетал Аттик. — Бури в варпе продолжают сгущаться. Но я хочу, чтобы мы были готовы выступить против врага как только это возможно. И тогда вся плоть, — он презрительно взмахнул рукой, — узнает, сильна она или слаба в одиночестве.

Гальба направлялся мимо рабочих казарм к стене, когда увидел у двери стоявшего Каншелла.

— Господин, — низко поклонился серв.

— Здравствуй, Йерун. Тебе не следует быть одному.

— Я не один, — Каншелл покосился обратно на жилое помещение. Его голос дрожал.

— Ты ждал меня?

— Простите меня дерзость… — начал кивнувший серв.

— Всё в порядке. В чём дело?

— То, что я видел в первую ночь…

— Галлюцинации.

Каншелл сглотнул. Он начал дрожать. В его глазах отражались дуговые лампы базы, и они мерцали от ужаса.

— Простите, господин. Я пытался верить, что мне казалось. Прошу, поверьте мне. Я пытался, пытался… Но я знаю, что это было по-настоящему.

— Именно поэтому варп так и опасен, — покачал головой Гальба. — Конечно, это казалось настоящим. Это…

Каншелл рухнул на колени, умоляющее сжимая руки.

— Но это происходит опять! Сейчас! Прямо сейчас! Прошу, умоляю, во имя Императора, скажите мне, что вы тоже чувствуете это!

Гальба был так поражён тем, что серв осмелился его перебить, что ничего не ответил. И промедления оказалось достаточно для того, чтобы рухнула его собственная уверенность. Воспоминания о вкусе теней нахлынули с новой мерзостью, силой и убедительностью. Затем это стало не просто воспоминанием. Вкус вернулся. Тени, бывшие темнее любого отсутствия света, протянули свои щупальца в его сущность. Он пытался бороться с ними. Он пытался стряхнуть их. Гальба сражался с ними рассудком. Он не был иммунным к мысленным ухищрениям варпа. В том, что он чувствовал, не было ничего настоящего.

Тени вцеплялись сильнее, погружались глубже. Она настаивали на своей реальности. Они рвали на части провозглашённую Аттиком упорядоченность и разумность, открывая Гальбу своей чёрной правде.

— Нет, нет, нет, нет… — проскулил Йерун, внезапно вцепившись в свои уши руками. — Вы слышите их?

Каншелл слышал. Хотя тени заглушали его чувства, некоторые восприятия обострились. Они были союзниками теней, новыми когтями варпа. Сквозь тихие напевы колонистов из рабочих казарм доносились едва слышные звуки. Люди внутри что-то бормотали во сне. Слова были смазанными, неразборчивыми. Шум был похож на лепет камней, на намёки ветра, на шёпот ночной реки.

— Я слышу их, — ответил Гальба. Его собственные слова были приглушёнными, словно он говорил через просвинцованную повязку. Но просто заговорив, он вернул себе волю. Он направился к двери. Там ждали новые тени, свившиеся, готовые наброситься. — Сколько?

— Все, — ответил Каншелл.

Это было абсурдом. Не мог же каждый из сотен смертных, спавших на стоявших рядами койках говорить во сне? Гальба шагнул внутрь, оставив Каншелла у двери.

Он мгновенно увидел, что серв был не прав. Не все рабочие бормотали. Некоторые проснулись. Они плакали, сжавшись на койках в клубок от ужаса. Все остальные присоединились к полночному хору. Слова были неразличимыми, но Гальба понял, что каждый из сервов повторяет свою литанию. Голоса сливались вместе, боролись, наслаивались, пересекались. Шёпоты карабкались друг на друга, с каждым мгновением на поверхность проступало новое шипение. И звуки перестали быть человеческими. Они больше не были творением губ и голосовых связок. Они сами по себе стали хрипящими звукоформами, извивающихся вокруг слуха Гальбы. Это были змеиные чешуи, сплетающиеся воедино. Они притягивали тени. Тьма удушала. Гальба начал задыхаться. Стонущий, скрипящий, хихикающий хор становился всё более настойчивым, хотя звуки были едва громче могильной тишины. Осколки соединялись и сливались, соединялись и сливались. Как и прежде, Антон чувствовал, как ускользает его рассудок. Недостаточно было того, что на него обрушивалась истина из выпотрошенных разумов и осквернённых трупов. Недостаточно было того, что он ощутил присутствие истины, давящей на разум, словно расползающаяся опухоль. Нужно было, чтобы он увидел природу истины. Он должен услышать, как она говорит. Он должен узнать, что она провозглашает.

Перед глазами сержанта темнело, так, словно их закрывала пелена, невидимая, но липкая, пронизанная красными, словно мускулы. Истина скользила всё ближе. Он различал её очертания. Это было имя. За именем таился разум. Имя обретало очертания перед его глазами, и очертанием это было Мадаил. Её ритм был ударами змеиного сердца. Имя проталкивало себе путь через его горло. Оно заставил его произнести себя. А затем заберёт себе.

МАДАИЛ, МАДАИЛ, МАДАИЛ.

Гальба взревел. Он высвободил свой гнев, свободный от всех форм, от всех очертаний, от всех слов. И этот разряд чистой ярости пробился сквозь пелену. Он разорвал ночь пополам. Шёпот дрогнул. Гальба вцепился в цепной меч. Он поднял его высоко над головой и позволил рычанию меча рассечь шёпот.

— Пробудитесь! — взревел Антон. — Во имя Императора, пробудитесь!

Шёпот умолк. Тени отступили. Он вновь мог дышать. Сервы приходили в себя, садились и глядели на легионера. Они боялись, но не Железную Руку. Они не выглядели сбитыми с толку. На лицах каждого серва Гальба видел признаки всеобщего кошмара.

Он развернулся и вышел из казармы. Каншелл продолжал стоять на коленях. Серв обмяк, хотя Гальба не понимал, чем это вызвано — облегчением или усталостью?

— Проследи, чтобы никто не спал, — сказал он серву. Он отдал приказ, чтобы у Каншелла была цель. Едва ли теперь кто-то бы уснул.

Пение колонистов прекратилось. Атмосфера на базе была напряжённой, словно буря не утихла, а только надвигалась и вот-вот могла грянуть. Гальба шёл к штабному посту. Туда же направлялись и другие боевые братья, идущие к нервному центру базы. Он чувствовал на себе их взгляды. Это было ожидаемо, ведь именно Гальба поднял тревогу.

Но не все легионеры смотрели на него. Их лица в суровом свете фонарей выглядели мрачными. Это были лица воинов, знающих, что их ждёт битва, но не понимающих врага. Гальба видел, что он не один. Часть напавшего на него прикоснулась и к ним.

Это были не галлюцинации. Он приготовился к спору с Аттиком. Капитан не станет верить таким словам. Гальба сам не хотел им верить — они вызывали слишком много вопросов. Они подрывали основания реальности. Они подрывали основу истин, по которым все они жили. Но эти слова должны были быть произнесены. Они должны были быть учтены.

Аттик стоял снаружи штабного здания так, словно не сдвинулся с места после разговора с Гальбой и Даррасом. Он стоял, расставив ноги, сложив руки. Капитан был неподвижным, словно каменная колонна. На нём не было шлема. Единственный человеческий глаз сиял огнём, холодным, словно пустота. Он смотрел в ночь с чистой машинной ненавистью. Слова Гальбы замерли на его губах, когда он приблизился.

Говорить их не было смысла. Аттик знал.

Капитан сто одиннадцатой роты десятого легиона обратил свой грозный взгляд на Железных Рук.

— На этой планете наш враг, — заговорил он. — Он нападает из теней. Приведите его на свет, — он развёл руками, созданными лишь для того, чтобы уничтожать. — И я сотру его в порошок.

И на рассвете нечто поднялось на поверхность.

Одиннадцатая глава Избранная земля / Под поверхностью / В поисках успокоения

Ночью за Эрефрен явились тени. Внезапно напав, они застали астропатессу врасплох, поскольку её защита была рассчитана на отражение атак из эмпиреев. Фильтры, через которые Ридия смотрела в безумие, никак не могли спасти женщину от того, что управляло тенями. Эта сила, полуприсутствующая на Пифосе и влияющая на него, уже начала просачиваться сквозь барьеры, искажая реальность. Бешенство варпа обретало измеримую форму — оно ещё не ходило свободно по поверхности планеты, но уже приближалось. И авангард безумия уже набрался сил.

С растущей тревогой Эрефрен наблюдала за варп-штормами. Вечно бурлящий океан взъярился столь могучей бурей, что астропатесса рисковала всем, изучая её. Источником непокоя оказался Мальстрим — голодный, беснующийся от внезапного притока сил, он распростерся за бескрайние горизонты. Ридия разглядела несколько кораблей лоялистов, попытавшихся проникнуть в кипящий котел, и то, как все они потерпели неудачу. Некоторые погибли, и женщина увидела их агонию во всех деталях, другие исчезли во вздымающихся волнах нереальности. Ей не хотелось думать, что останется от разумов людей на борту, даже если суда вернутся из шторма.

В отчаянии Эрефрен безуспешно искала отблески Астрономикона. Её психическое зрение не подводило, просто великий свет скрыли поднявшиеся волны.

И, когда астропатесса взирала на бурю, на неё напали. Враги проникли в покои Ридии, и женщина в тот же миг ощутила их не-совсем-присутствие. Эрефрен была сильна и быстра — она затворила от варпа психические чувства и вырвала сознание из его когтей; она подняла свой щит.

Но скорость, сила и умения ничем не помогли Ридии. Астропатесса была готова к появлению тех ужасов, что бродят на краю размытых границ реальности, но они не имели постоянной формы, воли и разума — в отличие от теней.

Нападавшие разбили её щит, смеясь, и их хохот отдавался бритвенными порезами на коже. Тени взревели, провозглашая небытие, и вопль отправил Эрефрен в забвение.

Очнувшись, она впервые в жизни испытала истинную слепоту. Хватая ртом воздух, астропатесса сражалась с удушливой паникой, рожденной зимней белизной её чувств. Ощутив, как вздымается грудь, Ридия вновь обрела свое тело. Согнув пальцы, Эрефрен услышала скрип ногтей по металлическому полу — значит, она упала с трона. Саднило шею и затылок, из которых во время падения вырвались медные антенны и механодендриты, помогавшие астропатессе настраивать разум на изучение варпа.

По кусочкам женщина обрела понимание того, где находится и что с ней, чувства исцелились от паралича. Вернув себе личность, Эрефрен прижала её к груди, объятая жутким стыдом. Астропатесса проявила слабость, непонятно сколько времени пролежав без сознания, не помня о долге.

Хуже всего оказалось осознание случившегося — на неё напали, а, значит, был нападавший.

Ридия не без труда поднялась с пола. К астропатессе вернулась способность ощущать окружение, но неидеальная, словно размытая гололитическая проекция. Протянув руку, Эрефрен отыскала посох, там же, где и всегда — он был прислонен к трону. Сжав жезл, Ридия выпрямилась и, укрепив разум, осторожно потянулась в варп…

…но тут же глухо простонала от боли, а из уголков глаз потекли теплые кровавые слёзы. Грубые, зазубренные серебристые помехи разрушили её восприятие эмпирей, ножами вонзившись в рассудок. Эрефрен окружали когти и битое стекло, пустоты, обретшие форму мучений, искажения, состоящие из многослойного безумия. Астропатесса отступила, чтобы вновь не впасть в забытье.

Утерев кровь со щёк, Ридия собралась, отыскала в себе силы и покинула темные покои. Ей нужно было поговорить с Аттиком — вчера астропатесса предположила, что варп-бури стали неизбежным итогом случайных процессов в имматериуме. Атака изменила мнение Эрефрен, но выводы, следующие из нападения, были слишком уж невероятными. Ридия не могла принять их, она считала, что мыслит не в том направлении.

Тем не менее, нечто атаковало её, и об этом необходимо было доложить.

В командном блоке царило почти полное безмолвие. По дороге Эрефрен попались несколько сервов, но ни одного космодесантника не ощущалось поблизости. Когда астропатесса добралась до комнаты капитана, оттуда вышла какая-то женщина.

— Госпожа Эрефрен, — произнесла серв, — мне очень жаль, но лорда Аттика здесь нет.

Астропатесса почувствовала, что женщина низко поклонилась ей.

— И где же он?

— Вместе с множеством легионеров отправился в поселение.

— Зачем?

Последовала пауза.

— Не имею чести знать… — начала серв.

— Капитан достаточно доверяет тебе, чтобы позволить убираться в его комнате, — перебила Ридия. — Сервы слушают, наблюдают, разговаривают друг с другом. А теперь просвети меня, какие слухи ходят на базе?

— Говорят, в поселении что-то нашли.

— А именно?

— Я не знаю, госпожа.

Эрефрен задумалась на минуту. Нападение; помехи, нарушающие её связь с варпом; открытие, которое — чем бы оно не оказалось — потребовало присутствия командира роты. Все эти события что-то связывало, и астропатессе нужно было доложить Аттику о случившемся с ней.

— Мне нужен вокс-оператор, — сказала Ридия женщине.

— Я найду его, — ответила серв, но не сдвинулась с места. Астропатесса услышала глубокий вдох, звук, говорящий о том, что кто-то набирается смелости для вопроса.

— Как тебя зовут? — поинтересовалась Эрефрен.

— Агнес Танаура, госпожа.

— Ты что-то хочешь у меня спросить, Агнес?

— Вы ведь не думаете, что случившееся прошлой ночью было простым воздействием варпа?

— Нет.

— А вы знаете, что произошло на самом деле?

— Нет, — снова сказала Ридия, собираясь добавить, что не занимается домыслами, но тут же поняла, что Танаура не ждет от неё ответа — серв уже нашла собственный. Неважно, наглость или отвага развязали женщине язык, но оказавшаяся под впечатлением Эрефрен слушала её.

— А ты? — спросила астропатесса.

— Точно не знаю, — ответила женщина. — Но уверена, что это нечто нечестивое.

— «Нечестивое»? — с горьким разочарованием повторила Ридия. — Ты напрашиваешься на серьезное наказание, используя столь суеверный термин.

— Простите, госпожа, но я должна говорить правду, и это — правда. Я вижу, что сегодня ночью вас коснулось зло, — раздался шорох, когда Агнес шагнула вперед. — Но, впрочем, вы не одна в этой схватке. Есть утешение, и есть надежда, даруемые священной…

Эрефрен подняла руку.

— Хватит. Ты несешь чепуху, и у меня нет времени на твои бредни.

— Император, в Своей божественности, — быстрее заговорила Танаура, — спасет нас, но мы должны уверовать в Него, пока не поздно!

Астропатесса почувствовала, как натянулось одеяние — серв осмелилась прикоснуться к ней.

— Пожалуйста, выслушайте меня, — взмолилась Агнес. — Пожалуйста, услышьте слова, в праведность которых вы поверите всем сердцем. Легионеры послушают вас — они должны, должны!

— Послушают ли? — Ридия вырвала полу из хватки Танауры, охваченная презрением. И всё же, астропатесса была чуть ли не благодарна этой женщине и её запретным суевериям, благодаря которым отбросила собственные сомнения. Разговор напомнил Эрефрен о повседневных обязанностях и помог выкинуть из головы иррациональные мысли, теснившиеся там с момента атаки. — Что такого важного они должны услышать?

— Нужно покинуть это место, — очень тихо сказала Агнес, и Ридия фыркнула.

— Вот как сильно ты веришь? Ты, противореча недвусмысленному учению Императора, считаешь Его богом — но слишком слабым, чтобы помочь нам?

— Я… я не это имела в виду.

— Тогда объяснись, и как можно короче.

— Мы, возможно, не очень разумно выбрали Пифос своей базой…

— Мы?! — воскликнула Эрефрен, разгневанная гордыней женщины, и Танаура отшатнулась.

— Я не хотела сказать, что…

— Надеюсь, что не хотела, если ты дорожишь жизнью! — астропатесса крепче сжала посох. Ридия не была жестокой, но существовали границы, за которыми наглость становилась наказуемой.

— Пожалуйста, поймите, — снова взмолилась Агнес, — нельзя выиграть все битвы, мы уже это поняли. Возможно, Пифос — ещё один Исстван, возможно, наши усилия будут полезны в другом месте.

Гнев Эрефрен угас, когда она услышала мучительную надежду в голосе серва. Женщина не трусила, но действовала, как подсказывало ей чувство долга.

Астропат заговорила снова, и в её тоне уже не было угрозы, но он остался твердым.

— Думай, что угодно, но твое поклонение — опасная иллюзия, и только из жалости я не донесу на тебя, — Ридия помолчала, давая Танауре осознать, как близко та подошла к краю. — Заблуждение — не оружие, а слабость. Следуя учениям Императора, я использую силу рассудка против наших врагов. Пока капитан Аттик не объявит иного, Пифос принадлежит нам. Благодаря этой планете, Десятый легион может наносить удары отмщения по предателям, и я не отступлю с неё, если только не прикажет наш командующий офицер.

Астропатесса наклонилась к серву.

— Моя битва здесь, и я не отступлю. Меня атаковали, и я заставлю врага, чем бы он ни был, пожалеть о попытке встать на моем пути.

Говоря, Ридия чувствовала, как истина её слов начинает звенеть металлом. Ужас ночи испарился, оставив росу холодной ярости.

— Ты поняла меня?

— Да, госпожа.

— А теперь вызови вокс-оператора. Пора приниматься за работу.

Аттик ходил по краю ямы в сопровождении Гальбы и Дарраса. В нескольких сотнях метров сержант Лацерт со своим отделением охранял второй провал.

— И это сделали не колонисты? — спросил капитан.

— Они утверждают, что нет, — подтвердил Антон, и, заглянув в глубокую расселину, добавил, — да и не знаю, как бы им это удалось.

Яма, сорока метров в длину и десяти в ширину, возникла перед холмом, на котором построили ложу. Глубину сложно было определить, стены скрывались во тьме после первой сотни метров.

— Хотя усердия им не занимать, — заметил Даррас.

И действительно, за ночь частокол охватил уже половину периметра плато. Безопасная зона выросла вдвое со вчерашнего вечера, после ухода Железных Рук.

— Сотни людей трудились без отдыха, — ответил Гальба. — То, что они сделали со стеной, вполне в рамках возможного. Но вырыть такую яму — нет, и Лацерт не нашел признаков использования взрывчатки. Грунт просел, вот и всё.

— Постройка их «мест для собраний» могла послужить причиной? — поинтересовался Даррас, заметив почти готовую вторую ложу на холмике перед другой ямой.

— Нет, — исключил капитан. — Если бы грунт был неустойчивым, мы бы это определили. Думаю, то, что вызвало оседание — симптом, а не причина наших проблем.

Прервавшись, Аттик наклонил голову вбок и выслушал вокс-передачу.

— Новости от госпожи Эрефрен, — сказал он, повернувшись к сержантам. — Сегодня ночью она выдержала собственную битву, и атака продолжается. Её способность читать течения варпа подорвана.

Затем капитан посмотрел в яму.

— Нас должно заботить не оседание, — подчеркнул Аттик, показывая на нечто, открывшееся в провале, — а вот это.

Под ложей колонистов обнаружилась гигантская каменная структура, и холмик оказался всего лишь вершиной её приземистого купола. По виду, строение было создано из того же материала, что и монолит в эпицентре аномалии. Однако, в колонне оставалась некая двойственность, она казалась одновременно естественной и искусственной, в то время как открывшаяся структура определенно не возникла сама по себе. Больше того, видимая часть циклопического строения обладала тревожащим совершенством — Гальба не видел ни швов, ни следов раствора, всё как будто говорило о том, что здание вырубили из цельной чёрной скалы. Словно целый утёс плавно принял нужную форму, а затем прошедшие тысячелетия постепенно погребли его под землей.

Точно такая же структура виднелась и во втором провале.

— Если подобное скрыто под двумя из холмов… — начал Антон.

— Да, — подхватил Аттик, медленно поворачиваясь кругом, — увидим ли мы то же самое под остальными?

Последовав примеру капитана, Гальба только сейчас заметил, как точно расположены возвышенности. Мысленно соединив их диагоналями, воин понял, что линии пересекаются в центре плато.

— Почему в двух других местах оседания не произошло? — задался вопросом Антон. — Только там, где колонисты возвели свои здания.

— Здесь должна быть связь, — заявил Даррас, — просто мы ещё не видим её.

— Если так, то мы найдем эту связь, — пообещал Аттик. — Важно, что наш враг начал проявлять себя, и поэтому стал уязвим для контратаки.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Гальба.

Капитан указал на ксено-структуру.

— Это построили не ящеры. Значит, перед нами прямое свидетельство присутствия на Пифосе разумной жизни, — он повернулся к Антону. — Не призраки же всё соорудили.

Гальба не дал себя в обиду.

— Сколько времени потребуется природе, чтобы похоронить нечто подобное? Как можно быть уверенным, что раса, создавшая это, по-прежнему существует?

— Факт их возвращения доказывает это. Кого ещё мог бы заинтересовать Пифос? Впрочем, меня мало заботит природа врага, не считая той информации, что поможет его уничтожить. Помехи, мешающие госпоже Эрефрен, срывают дальнейшие операции, и нам дорого обходятся психические атаки противника.

— Какие будут распоряжения? — спросил Даррас.

Аттик прошелся по краю провала.

— Откроем правду, — сказал он. — Спустимся в самое сердце лжи.

Работы оказалось больше, чем когда бы то ни было, и всё делалось в спешке. Капитан отдал приказ полностью обнажить подземную структуру, и на плато перевезли всех колонистов, а также сервов, не занятых в обслуживании базы. Им отдали простую команду: «копать».

Каншелл делал, что ему говорили. Оборудования не хватало, «Веритас феррум» был оснащен для уничтожения, а не колонизации, а те инструменты, что беженцам удалось спасти из зоны посадки и пронести через резню, устроенную ящерами, оказались такими же изношенными и залатанными, как и сам флот. Они составляли большинство из имевшихся орудий, но ни о каких землеройных машинах и речи не было — только лопаты и кирки, зачастую собранные из обломков кораблей. Раскопки обещали стать грандиозными, а с такими инструментами — практически невыполнимыми. Однако, имелась воля к действию и рабочие руки, а колонисты с радостью помогали сервам. Половина новоприбывших продолжала возводить стену и сдерживать кровожадных хищников — на какое-то время атаки ящеров стали редкими, и их отражали без труда. Остальные присоединились к слугам легиона в атаке на грунт у основания холмов.

Йерун больше не надеялся, что усталость поможет уснуть, он знал, что ночь принесет крики, и мог только надеяться, что вопить будет кто-то другой. Впрочем, Каншелл радовался работе, помогавшей отвлечься в течение дня, и даже представлял, что его труд имеет значение. Из вокс-рожков, вещавших по всей длине и ширине плато, разносились заверения Аттика в том, что Железные Руки перенесут войну на территорию врага. Каншелл хотел верить капитану, но, чем больше он копал, чем больше появлялось на свет, тем быстрее слабела уверенность серва.

Прежде всего, из-за того, как быстро продвигалась работа. Земля как будто с радостью раскрывала свои секреты, пока Йерун, вместе с десятками других рабочих, брал приступом края второй ямы. С каждым ударом грунт осыпался во тьму, щебень и комья стучали по поверхности чёрной структуры. Шло время, и она всё более открывалась свету, становясь при этом ещё загадочнее. Масштаб строения становился отчетливее, и Каншелл задумывался, не охватывает ли оно всё плато. Тем временем Аттик направил несколько отрядов на раскопки в точке, равноудаленной от всех четырех холмов, но пока что их усилия увенчались созданием глубокой дыры в земле.

Уверенность серва слабела и по вине загадочности, окружающей структуру. Выступая на свет, постройка просто насмехалась над здравым смыслом — её фасад казался бунтом изукрашенных скульптур, не отображавших ничего реального. Искаженные линии и выпуклости обработанного камня образовывали абстрактные символы жуткого величия, и, когда Йерун вглядывался в резьбу, то видел мощь, застывшую в скале, и скалу, готовую взорваться мощью. Долго смотреть не получалось, от образов начинала болеть голова, и они пытались выдавить серву глаза. Нестерпимо зудела кожа, словно слезающая с костей, а когда Каншелл отводил взгляд, начинались новые муки. Боковым зрением Йерун постоянно замечал движение, змеиные извивы, зовущие к себе. Разумеется, когда серв оборачивался, то всё замирало — но эта неподвижность была насмешкой и ложью. С каждым разом Каншелл всё сильнее страшился, что теперь-то камень шевельнется и мгновенно погубит его.

Работая, колонисты продолжали петь. Они так же всецело отдавались раскопкам, как и возведению стены, превращая труд в акт богослужения. Никто не выказывал страха, и Йерун по-чёрному завидовал им, видя на лицах других сервов отражение собственных ужасов. Их взгляды точно так же метались по сторонам, и все слуги легиона выглядели бледными и взвинченными из-за недостатка сна. Внешняя энергичность подпитывалась отчаянием, но некоторые, хоть и испуганные, казались более уверенными в себе. Эти люди обладали неким глубинным запасом сил, и Каншелл видел в них нечто необычное, нечто, роднившее их с колонистами.

Они верили.

Аттик не отдавал команды на спуск, пока рабочие не вынули достаточно грунта — Йерун следил, как капитан ходит от одной зоны раскопок к другой, оценивая глубину. Воин наблюдал за процессом с бесчувственностью когитатора, не спеша отправлять легионеров в провалы. Железный колосс собирал всю возможную информацию, хотя Каншелл не представлял, что можно было понять из постепенного обнажения каменных структур. Впрочем, через три часа Дурун приготовился вести отряд в самую крупную расселину, перед первой из лож.

Перестав копать, серв воззрился на два отделения, собравшиеся у края провала. Железные Руки закрепляли альпинистские тросы, способные выдержать космодесантника в силовом доспехе, а рядом стояли несколько Гвардейцев Ворона с прыжковыми ранцами на спине.

— Ты испуган, — произнес голос, глубокий, словно пещеры под горным хребтом.

Обернувшись и подняв взгляд, Каншелл увидел Кхи’дема из Саламандр, возвышающегося над ним. Хотя легионер оставался в шлеме, Йерун ощутил в его глазах суровую доброту — нечто, невиданное сервом у Железных Рук, за исключением Гальбы.

— Да, господин, — ответил Каншелл.

— Не надо. Ищи уверенность в легионес астартес, ведь ни одна армия ксеносов не сможет устоять перед нами.

— Я знаю…

Кхи’дем вопросительно склонил голову.

— Мои слова тебя не успокоили, верно?

Если бы об этом спросил кто-то из Железной Десятки, даже Гальба, то Каншелл ответил бы честно потому, что признать собственную слабость было бы менее страшно, чем солгать машиноподобным владыкам. Сейчас серв чувствовал, что его просят, а не заставляют сказать правду.

— Нет, — признал Йерун. — Простите, господин, но нет.

— Почему так?

— Я…

Если бы разговор случился ночью, в окружении ужасов, приходящих с тьмой, то Каншелл не сомневался бы в ответе. День приносил слабое облегчение, но оно всё же смогло удержать серва от преступного признания.

Сжалившись над ним, Кхи’дем ответил сам.

— Потому, что ты считаешь врага кем-то совершенно иным.

Каншелл почти незаметно кивнул.

— Подобные мысли всё чаще встречаются среди сервов, но они ошибочны. Верь в своего капитана — я понимаю, что ты пережил нечто чудовищное, но это были осмысленные атаки. Если бы всё происходящее оказалось следствием истончения барьера между реальностью и имматериумом, мы мало что смогли бы поделать. Но на планете есть враг, с которым можно сражаться. Всё просто.

— Да, господин, — ответил Йерун.

«Нет, — подумал он, — всё не так просто».

Сын Вулкана ещё секунду смотрел на серва, а затем ушел прочь.

«Он знает, что я не верю ему».

Каншелл покраснел от стыда.

Потом он вернулся к работе, сбрасывая во тьму всё больше комьев земли. Кусочек грунта между провалом и откосом плато, на котором стоял Йерун, казался тонким, словно подтаявший лёд. Серва мучили мысли о бездонной пустоте под ногами, и тьма внизу была пастью, готовой поглотить его.

Ведомый долгом, а не верой, Каншелл продолжал трудиться. Однажды подняв голову, он увидел, что оба отделения скрылись в расселине, а их боевые братья стоят на страже возле тросов. Йерун отвернулся, пытаясь найти уверенность, о которой говорил Кхи’дем.

Безуспешно.

А потом, раньше, чем думал серв, его смена закончилась. Вечер сжимал Пифос в своей хватке, и наступало время возвращаться «домой».

На базе, как и в поселении, хватало свободного места для посадки транспортников, так что челночными рейсами удавалось перевозить большое количество слуг легиона. Выбравшись из переполненного пассажирского отсека, Каншелл впервые в жизни отправился искать Танауру.

Женщина нашлась возле посадочной площадки. С «Веритас феррум» в очередной раз доставили боеприпасы, и Агнес вместе с другими сервами таскала пластальные ящики в арсенал, располагавшийся в северо-восточном углу базы. Заметив, что Танаура выглядела так же мрачно, как сам Йерун чувствовал себя, он почти отчаялся. Но больше идти было некуда, и, последовав за верующей, Каншелл подкараулил её у ангарных ворот арсенала.

— Агнес, — позвал он.

Танаура удивленно повернулась.

— Йерун? В чем дело?

— Мне нужно с тобой поговорить.

Женщина судорожно вздохнула — она выглядела не просто измотанной и напуганной, но и проигравшей.

— О чём? — спросила Агнес, и Каншелл засомневался: неужели её вера не сильнее, чем у него?

— Извини, — сказал серв, чувствуя, как вечерняя темнота идет в наступление. — Ни о чём.

Йерун уже повернулся, чтобы уйти, но Танаура удержала его.

— Подожди! — Агнес сжимала руку серва с неистовством, рожденным внезапной и отчаянной надеждой. — Скажи мне.

Ей было, самое меньшее, так же тяжело, как и ему.

— Вещи, которые здесь творятся, — начал Каншелл. — То, что я видел…

Это оказалось сложнее, чем думал Йерун.

— Я не… — даже сейчас, когда его прежнее мировоззрение лежало в руинах, верность не позволяла облечь чувства в слова. Это казалось слишком похожим на предательство.

Танаура помогла ему.

— Законами светской вселенной этого не объяснить.

— Точно! — благодарно ответил Йерун, и давящее чувство в груди ослабло. Облегчение оказалось кратким, но неподдельным.

— Чего же ты ищешь? — спросила она.

— Силы, — произнес серв. — Надежды.

Внезапно оказалось, что Агнес обладает и тем, и другим.

— Надежда есть, — сказала Танаура, — и я наделю тебя силой.

— Это поможет мне против… против ночи?

— Оно поможет тебе противостоять ночи.

— И это всё?

— Император взывает ко всем нам, требуя быть отважными. И, разве не поможет тебе осознание того, что, если силы тьмы реальны, то истинны и силы света?

Каншелл подумал над услышанным.

— Возможно, — произнес он, и это признание, первое принятие проповедей Танауры, распахнуло дверь в разуме серва. И внутрь хлынул солнечный свет.

«Да! — думал Йерун. — Да!»

Серв всегда верил Императору, но теперь, поверив в Него, признав богом, Каншелл понял, что не существует преград и расстояний для Его могущества. Император разглядит его здесь, сумеет протянуть к нему руку. Тепло, пришедшее вслед за отступлением отчаяния, струилось по жилам Йеруна.

— Да, — произнес он вслух и улыбнулся.

— Император хранит, — сказала Танаура.

— Император хранит, — повторил Каншелл.

Той ночью, испуганно свернувшись на койке, он ждал появления ужасов, бродящих во тьме. Кошмары явились, ступая в снах, сплетенных из теней, и дремлющие сервы заговорили и запели. Раздался вопль пробуждения, но Каншелл прижал к сердцу «Лектицио Дивинитатус» — и обрел покой.

Двенадцатая глава Спуск / Машина / Потоп

Железные Руки спускались на тросах по склону, а впереди мелькали Гвардейцы Ворона. Штурмовые десантники Птеро впервые пользовались прыжковыми ранцами, отдавая дань своему истинному призванию. Два отделения десятого легиона возглавляли Аттик и Гальба. Даррасу же крайне не понравилось, что его отделению приказали стоять на страже у спуска в яму.

— Я не хочу проявить неуважения, брат-капитан… но почему?

— Потому что это разведывательная операция, а не штурм. А также потому, что сержант Гальба из всех нас был ближе всего к врагу. Если нас атакуют снизу, то я хочу, чтобы это заметили как можно раньше.

«Он всё ещё думает, что я какой-то… псайкер» — подумал Гальба. Сама эта мысль была для него оскорбительной, но если Аттик думает, что он пригодится, то пускай. Сержант знал свой долг.

Антон оттолкнулся от каменной стены. Дёрнулась ли она под его сабатонами? Погрузились ли носы в неё на мгновение, словно эта была плоть? Видел ли он рельефный узор, похожий на гнездо змей? Нет, ничего этого не было. Антон не был уверен, но надеялся, что это не так. Однако он чувствовал странное отвращение — словно всё произошло именно так.

Он спрыгнул ещё на десяток метров, оттолкнулся вновь и опустился на широкий выступ, где его уже ждали брат-капитан и его отделение. Яма спускалась во тьму, мрачную и безмолвную. Выступ был своего рода террасойперед проходом в стене.

— Это творение больных разумов, — сказал Аттик, глядя на вход. — Истребив их, мы послужим всей галактике.

Вид входа тревожил так же, как и всё в этом месте. Гальба не мог понять, видит ли он окно или дверь. Вход тянулся вверх, словно заострённая арка, но стороны были ассиметричными и петляли, то сближаясь, то отдаляясь. Если посмотреть прямо, то проход казался рваной раной в каменной плоти. Однако при взгляде боковым зрением казалось, что его стороны скачут. Арка была узкой и слабо склонённой вверх. Это резало глаза, и лишь через мгновение Гальба осознал всю глубину этого извращения архитектуры.

— Стороны не сходятся, — указал он. Арка была асимптотой. Её стороны сближались друг с другом, сходились, так, что друг от друга их отделяло меньше волоска, но не соединялись. Арка была ложью.

— Это невозможно, — оскорблённо выдохнул технодесантник Камн. — Должно быть это разлом.

— Нет, — возразил Аттик. Раздалось едва заметное жужжание, когда его бионический взгляд прошёлся по внешней стене, меняя длину волны для восполнения недостатка света и увеличивая предметы. — Брат Гальба прав. Разделение становится частью орнамента. Оно тянется до самого верха.

— Здание разделяется надвое? — задумчиво произнёс Камн, направив собственные искусственные глаза на арку.

— Всё ещё хуже, — сказал сержант. Он указал налево, а потом направо, на другие проходы. В каждом имелись особенные искажения, словно после окончания строительства стены начали плавиться. В виднеющихся во мраке арках был такой же бесконечно малый пробел. Стену, на первый взгляд казавшуюся цельной, покрывала сеть крошечных трещин. Это была трёхмерная мозаика.

— Невозможно, — вновь повторил Камн, но на этот раз в его словах слышался ужас.

— Оно было встроено в склоны холма, вот и всё, — сказал Аттик. — И всё это удерживала земля, когда здание в неё погрузилось.

Шире всего утёс был прямо напротив входа. На другом его краю находился выгнутый заострённый конус высотой с двух легионеров. Он казался огромным клыком, вцепившимся в пустой воздух ямы. Камн сделал два шага вперёд, чтобы его оглядеть. Его серворука направила луч на чёрные камни, а на них проступили те же микроскопические трещины. То, что выглядела как арабеска из разломов, замерцала. Ничто не мешало клыку развалиться на части, если конечно эти разъёмы не обладали собственным притяжением.

— Брат-капитан, — обратился к Аттику Камн. — Мне не приходит в голову ни одного внятного объяснения того, что мы видим.

— Это варп, — ответил Аттик. — Ещё одно последствие его истечения в регион. Нам не следует удивляться подобной мерзости.

— При всём уважении, меня больше тревожит не их существование, — заметил Гальба. — А то, насколько они выглядят организованно. Нечто придало субстанции варпа эту форму.

— Если нечто может воздействовать на материальный мир, то оно может и быть им уничтожено.

Гвардейцы Ворона, продолжавшие спуск, вернулись, рассекая тьму вспышками прыжковых ранцев.

— Ну? — спросил капитан. Он принимал воинов других легионов так же неохотно, как и раньше. Он отказывал им даже в простейшей вежливости. Но он работал с ними. Гальба радовался, что на этот раз ему не придётся быть дипломатом.

Нет, — раздался непрошенный голос в его голове. — Ты больше не дипломат. Ты — псайкер.

— Глубже в расщелине примерно такая же архитектура. Однако часть строения по-прежнему погребена. Мы не можем сказать, какая, — ответил Птеро.

— Есть ли проходы, выглядящие более важными, чем другие?

— Нет. Напротив… — Ворон помедлил. — Каждый проход отличается по форме от других. Но у меня сложилось впечатление, что при этом они являются копиями.

— Копиями?

— Я не хочу говорить, что это здание создано путём повторения.

— Но ты только что это сказал.

— Невольно.

— Такие размышления могли бы заинтересовать летописцев, — Аттик издал электронный рык, заменявший ему усмешку. — Нам же они никак не помогут.

Он направился к входу. Отделения последовали за ним.

Шаг через порог казался проникновением через мембрану. Гальба ожидал, что он окажется в узком коридоре, ожидал, что стены сожмутся, а затем дёрнутся, словно в кашле, желая вытолкнуть чужаков. Вместо этого легионеры оказались в обширном зале. Снаружи казалось, что там абсолютная тьма, но внутри виднелся тусклый свет — слабое красное сияние, кровавые отблески которого наполняли пространство, поглощая проникающие снаружи лучи. Потолок был далёким сводом, опирающимся на тянущиеся к нему колонны. Стены уходили на сотни метров налево и направо. Через пятьдесят метров впереди была глухая цельная задняя стена, совпадающая с подъёмом плато и покрытая рядами искажённых арок.

— Ауспик, — скомандовал Аттик.

— Ничего, — ответил Камн.

— Энергетические источники?

— Ничего.

— Естественно. Что ты можешь мне сказать, технодесантник?

— Капитан, даже пространство здесь невозможно точно измерить — показания противоречивы и постоянно меняются.

— Что было правильным мгновения назад, остаётся правильным и сейчас, — кивнул Аттик. — Здесь действует варп. Однако то, что он создал, стабильно, и мы можем использовать это, чтобы найти спрятавшегося врага.

Они направились дальше. Прямо впереди у дальней стены скат опускался на следующий уровень. Его склон был ровным. Резкий диагональный спуск привёл легионеров в зал, во всём совпадающий с верхним. Там тоже был скат, ведущий их в новый зал, к новому двойнику. А затем следующий скат.

Вскоре проступила сбивающая с толку система. Если бы не различия в углах искажённых колонн, то Гальба бы подумал, что они спускаются в один и тот же обширный зал снова и снова. В повторении помещений была странная целесообразность. Там было значение, хотя он не мог себе даже представить, какое. Антон хорошо осознавал размер помещений — замкнутых, но обширных, воплощений идеи пространства. Повторяясь, они указывали на бесконечность. В них не было никакой явной функции. В них ничего не хранилось. Но они что-то значили. Здесь были голоса, придававшие форму камню. Здесь было намерение, купающееся в одинаковом, лишённом теней багрянце.

Аттик не намеревался слушать эти голоса. Он хотел лишь идти и убивать. Он намеревался принести смысл на Пифос в виде непоколебимого разрушения. Гальба не был доволен. Сержант хотел понять. Если они не знают, с чем сражаются, то как могут надеяться это уничтожить? Возможно, если он услышит слова, то сможет заставить их умолкнуть?

Если он поймёт, для чего предназначено это здание, то сможет предугадать атаку.

Они достигли подножия. В нескольких этажах выше внешние проходы были уже загорожены землёй и скалой. Отделение находились в погребённых глубинах здания. Мерцание оставалось неизменным. Этот зал был похож на другие, через которые они проходили, но в нём не было окон. Вместо этого в каменной стене был единственный круглый проход, ведущий в каменный туннель к центру плато. Его очертания напомнили Гальбе скорее трубу, чем ход, трубу, шедшую на примерно пятнадцать метров до места обвала, преграждавшего путь. Идти было больше некуда, путь окончился.

— Всё ещё никаких показаний, — сказал Камн прежде, чем его спросил капитан.

Аттик молчал. Линзы его шлема словно вспыхнули ярким красным светом, раздражённо пронзая внешнее мерцание.

— Эти развалины были раскопаны неестественными средствами. Нечто действует здесь. Его источник должен где-то быть.

— Но, возможно, не здесь, — предположил Камн. — Возможно, враг действовал издали.

— Откуда? И ради чего? — голос Аттика звучал так, словно он не ожидал ответов.

Гальба вглядывался в изгибы стен трубы. В их расположении и работе по камню было нечто, привлекавшее внимание. Он пригляделся. Там была настоящая каменная кладка, а не невозможные конструкции из верхних развалин. Стыки были почти невидимыми, камни сходились под идеальными углами так, что не было нужды в цементе. И на каждом камне было вырезано изображение зала, такого же, как те, через которые они прошли. Там были колонны, ряды окон, обширное пространство такое сдавленное, что казалось лишь абстрактными линиями.

Связанными линиями.

Соединенными, словно электропроводка.

Пришло озарение.

— Это машина, — сказал Гальба.

— Машина… — повторил Аттик так, словно Гальба сказал богохульство.

— Смотрите, — он указал на стены. — Мы видели столько повторения, столько залов, в которых не было видного смысла. Они должны работать вместе. Как ячейки.

— Для чего? — спросил технодесантник.

— Не знаю, — признался Гальба. — Но мы все видели энергию, наполнявшую их.

— Я не видел ничего, что не могло быть объяснимо причудами варпа, — проворчал Аттик. — Если это и машина, то выведенная из строя, а потому это знание для меня бесполезно. — Он направился обратно по трубе к залу. — Более того, вся эта операция кажется мне бесполезной. Здание мертво. Враг затаился где-то в другом месте.

Гальба помедлил. Он провёл рукой по перегораживающим путь булыжникам. Они поддались при прикосновении — легче, чем он ожидал, хотя разобрать завал было бы нелегко. Он заметил, что Гвардеец Ворона тоже не спешит уходить.

— Что? — спросил Птеро.

— Ничего.

— Ты что-то почувствовал? — Ворон снял шлем и внимательно смотрел на Гальбу.

— Нет, — от пристального взгляда Птеро Антону стало не по себе, — а ты?

— Я тоже, — казалось, что Гвардеец Ворона о чём-то умалчивает. Гальба направился обратно к своему отделению. Он сделал три шага, когда Птеро заговорил вновь, завершив ответ. — Похоже, что мы должны?

— Нет, — ответил ему Гальба, быстрее и с большей выразительностью, чем собирался. Нет, повторил он себе, идя вперёд. Нет.

Пока легионеры поднимались по последнему склону, слова повторялись в ритм с ударами сабатонов по камню. Они казались пустыми. Гальба не был уверен, что именно имел в виду Птеро. Но у него были подозрения. Неприятные, отрицаемые им подозрения. Но Антон также чувствовал, что в чём-то, чего никто из них не понимал, Гвардеец Ворона был прав. Гальба должен был что-то почувствовать. Все они были должны. Аттик ошибался. Машина не была выведена из строя. Возможно, она была отключена, но Гальба подозревал, что она включена. За больным сиянием крылась энергия. Должна была. В этом он соглашался с капитаном — открытие здания само по себе свидетельствовало о действиях некой силы. Теперь боевые братья шли через её владения. Они не нашли врага, которого ждали. Возможно, они были внутри него.

«Что ты скажешь капитану?» — спросил себя Гальба. — «Как ты убедишь его, что это враг? Скажешь ему, что это какой-то титан? Ты в это веришь?»

Антон не знал. Он не был уверен, о чём думает, но когда Железные Руки вошли в первую из верхних ячеек над самым нижним уровнем, то его наполнило странное чувство срочности, тревоги. Здесь была угроза. Аттик должен был отнестись к ней со всей серьёзностью.

Он не ощущал ничего, когда говорил с Птеро, но чувствовал теперь. «Оно идёт», повторял его внутренний голос, и слова были такими же ясными, словно он произносил их вслух. Голос звучал чужим. «Предупреди их», повторял он. Скрип ржавых петель, трещащие черепа, горькие камни. Предупреди их. Существо из мыслей и железного убийства растянуло губы в предвкушающей усмешке. Желание Гальбы отрицать что-то испарилось. Звук собственного дыхание под шлемом оглушал его. Гнилые зубы цеплялись за его сознание. «Предупреди их», повторил шёпот. «Оно идёт», сказал шёпот, и вновь он увидел это, парящее прямо за багровым сиянием. Вкус теней наполнил его рот. Взгляни направо.

Он взглянул. Он увидел закрытые окна. Там нечего было видеть.

«Предупреди их».

— Капитан! Внешняя стена! Нас атакуют!

Легионеры развернулись все как один, вскинув болтеры. Там было пять рядов арок, в каждом из которых — по десять проходов. Стволы болтеров качались и двигались, пытаясь охватить огромное поле атаки. Ничто не показалось из красного сияния. Не было ни звука.

— Брат-сержант? — спросил Аттик по боевому каналу. — Ты что-то засёк?

Гальба помедлил. Чувство тревоги нарастало. Нечто мчалось на них со скоростью магнопоезда.

— Я… — выдавил он из себя и умолк. Он не мог сказать ничего точнее. Он не мог указать на источник атаки.

Раздался звук. Копошащееся шуршание камня и скрежет земли, словно на стену обрушилась огромная волна булыжников. Весь зал содрогнулся. Затем из арок во все стороны полетели осколки. А за ними следовали нападавшие. Твари напоминали личинок — бледных, длиной в рост человека и широких, как космодесантник в силовых доспехах. Хотя у них не было глаз, у тварей было нечто похожее на голову, над и под которой виделись пары форципул, коротких лап, склонявшихся друг к другу и выступающих прямо над круглыми пастями с клыками, похожими на зубья пилы. Они били ими со скоростью, с которой размахивают крыльями бабочки. Их бока тёрлись друг об друга, создавая шум, похожий на тысячи сабель, вечно выхватываемых из ножен.

Личинки казались корчащимся, копошащимся потопом. Они падали на пол — голодный свирепый поток цвета выбеленной кости. Сквозь скрежет тел доносилось мокрое, булькающее шипение лезущих друг по другу тварей. В первое мгновение и Железные Руки и Гвардейцы Ворона стреляли в штормовой прилив всепожирающей жизни. Личинки взрывались, истекая ихором, но зал наполнялся всё сильнее. Прилив копошащихся тварей был бесконечным. Легионеры стреляли в восходящую волну.

— Наверх! — отдал приказ Аттик. Отделения побежали по скату, посылая очереди назад, пытаясь хотя бы на несколько мгновений задержать потоп. Прикрывавшие тыл Гвардейцы Ворона бросали осколочные гранаты. Взрывы звучали тихо, приглушённо. Белые разорванные мускулы разлетались, словно гейзеры из кратеров взрывающейся плоти. Но уже через мгновения на место погибших вползали мчащиеся твари. Одного из братьев Птеро поглотил нарастающий прилив.

Когда воины приблизились к вершине ската, то услышали сверху такой же шелестящий и надвигающийся рёв. Там тоже прорвались личинки. Легионеры ворвались прямо в их удушливую толпу. Стрелковое оружие было бесполезным. Гальба едва успел сменить болтер на цепной меч, прежде чем на него бросились твари. Он сражался вслепую — океан плоти поглотил весь свет. Твари мелькали повсюду и набрасывались на него, словно зыбучий песок, стягиваясь вокруг ног и тела. Вспыхнули предупредительные руны, давление было таким, что броня не выдерживала. Зубы скрежетали о керамит. Клинок рассекал личинок.

Он едва мог двигать руками, но всё, к чему прикасался его меч, разрывалось на части, и одно это позволило Антону сделать вперёд один шаг, а затем другой. Его словно сжимал кулак, чьи пальцы сжимались, разжимались, а затем сжимались вновь. Кровь покрывала всё. Цепной меч рычал, давясь клочьями плоти и густеющей кровью. Тела личинок под ногами тянули его, будто болото, некоторые лопались под напором, отчего устоять на ногах в жиже становилось ещё сложнее. Если бы Гальба упал, то он бы погиб.

Не было ничего, кроме вцепившихся тварей, ничего, кроме кулака и зубов. Гальба рубил, пилил, разрывал и шёл наверх — один тяжёлый шаг за другим. Антон понятия не имел, как далеко зашёл. Он сражался в одиночестве и не мог пробиться даже к ближайшим братьям. Единственным признаком, что они вообще были рядом, были руны на ретинальном дисплее и крики по воксу.

И, конечно, присутствие Аттика. Голос капитана был слышен всегда. Он приказывал и вдохновлял, он проклинал врагов со всей изобретательностью и жестокостью, а его голос никогда не менялся, оставаясь спокойным и смертельно непоколебимым. Сражаясь во главе наступления, он всегда первым пробивался к следующему уровню. Кому, как не капитану, следовало находить следующий скат по одному лишь наитию и направлять воинов? Гальба зарычал от негодования, когда это произошло вновь, подавив слабую надежду на то, что верхние уровни чисты. Он зарычал вновь, уже от злобы, когда услышал череду резких трещащих звуков, а затем опознавательная руна брата Энния вспыхнула красным и погасла. Прежде, чем воинам удалось прорваться до вершины следующего ската, погасли ещё три руны.

— Вперёд, братья! — приказывал Аттик. — Им не победить нас. Мы не можем проиграть, ведь мы сражаемся с плотью, а плоть слаба. Узрите плоть во всей её мерзости. Вот над чем мы вознеслись навеки. Подобным отвратительным тварям не одолеть машины. Пусть они придут. Пусть они наполнят разлом до вершины. Им не остановить нас, ведь они — отродья прошлого, а мы идём к будущему благодаря чистоте и механической силе, — в речи капитана не было пауз, не был тяжёлых вздохов, Аттик говорил так, словно работал метроном. Каждый звук отмечал удар, каждое слово означало гибель новой личинки, каждое предложение было шагом ближе к победе. Вслушиваясь в слова, даже подсаливаясь и едва не падая на корчащихся телах, Гальба чувствовал, как его захватывает уверенность в неизбежной победе. Ибо как могли порождения плоти одолеть волю Аттика, выкованную и закалённую, ставшую крепче плоти? Невозможность подобного давала Антону сил устоять на ногах, рубить сдавливающие его пальцы кулака и идти вперёд.

Каждый пройденный легионерами шаг был битвой. Каждый метр был одинаков. Кулак никогда бы не отпустил их…

Но отпустил.

Они добрались до уровня, который не был похоронен, до которого ещё не добрался надвигающийся прилив беспозвоночных. Гальба сорвал овившуюся вокруг его груди личинку, вонзил клинок в пасть другой, а затем он вырвался наружу. Он мог видеть. Он мог свободно двигаться. Он задержался достаточно долго, чтобы помочь остальным из арьергарда, а затем бросился наверх вместе с выжившими братьями.

«Мы — победители» — сказал себе Антон. — «Мы не просто выжившие, мы — победители»

А позади них мчались личинки, бурлящая пена вскипевшего котла. Космодесантники были быстрее. Они удалялись всё дальше от потока голодной плоти. На бегу Гальба слышал, как Аттик вызывает Дарраса, приказывая ему спустить вниз больше тросов. Они добрались до верхнего уровня залов и выбежали на утёс. Тросы были прочными, но недостаточно прочными, чтобы выдержать вес более чем двух легионеров за раз, и теперь пришла пора ждать.

— Мы уходим последними, — сказал Птеро.

Аттик помелил перед ответом, ощутив явное отвращение от возможности задолжать другому легиону. Но у Гвардейцев Ворона были прыжковые ранцы. Они могли уйти в последнюю секунду. Капитан резко кивнул, учтя необходимость, и приказал остальным боевым братьям подниматься. Гальба стоял на пороге комнаты, также решив ждать до последнего. Он вглядывался в багровый мрак. Пока в нём не было видно ничего, но он слышал приближающийся прилив личинок. Звук, скрежет, визг непристойно излишествующей жизни заставил его пожалеть о собственной плоти, позавидовав почти полной чистоте своего капитана. Он ощутил обновлённую любовь к машинам, к порядку и логике. Плоть была слабостью и хаосом. Она была угрозой, такой же, как были черви, пусть и гротескно преувеличенной в них.

Он задумывался, не пожертвовал ли Аттик слишком многим в пути к абсолютному механизму. Не отсёк ли от себя слишком много плоти. В это мгновение его сомнения исчезли. Стать машиной значило стать порядком. Это значило противостоять всему извращённому. Личинки были жизнью, такой, какой она оказывалась слишком часто. Аттик был жизнью, какой она могла быть: безупречной, непреклонной, ясной и свободной от двусмысленности. Аттик был воплощением осколка мечты Императора. И эта мечта была в опасности. Гальба не знал, возможно ли ещё спасти весь великий замысел, но можно было сохранить его части. Такие, как несокрушимая воля капитана. Его долг был абсолютно ясным. Он должен пройти по такому же пути. Он тоже должен стать порядком. Стать мечтой.

Нет другого пути в победе над кошмарами.

Камн и последние воины Железных Рук уже карабкались наверх. Ещё через несколько минут они покинут эту проклятую землю. Суетливое шипение и скрежет личинок приближались. По камням шла дрожь.

— Ты знал.

— Капитан?

— Ты предупредил нас о нападении. Прежде, чем появился хотя бы один признак. Ты знал.

— Я не… это…

— Как ты узнал?

Шёпот. Усмешка. Повелительный голос. Открыть всё это, но что тогда?

— Я не уверен, — сказал Гальба. Хотя бы это было правдой.

— Тогда будь уверен, — приказал ему Аттик.

Появились личинки. Они ворвались на скат, покрыв пол копошащейся толпой. Стоявшие прямо перед ними четверо уцелевших Гвардейцев Ворона бросили в тварей осколочные гранаты, линия взрывов создала огневую стену, а затем Птеро и его братья выпустили очереди болтерного огня, замедлив поток на несколько секунд.

Но лишь на несколько. Личинки приближались, карабкаясь друг на друга, устремляясь вперёд надвигающейся волной.

— Капитан Аттик, — сказал Птеро. — Пора.

Аттик молча посмотрел на Гальбу. Сержант шагнул назад и смотрел на стену. Камн и другие были уже близко к вершине. Конечно, они добавят ненужный груз на тросы, но Птеро был прав. Они задержались так долго, как могли. Сержант ударил латницами по нагруднику, показав аквилу, и начал карабкаться. Поглядев вниз, Антон увидел, что капитан ещё стоит на утёсе, рядом с другим тросом.

— Прими мою благодарность, Гвардеец Ворона, — сказал Аттик. — Твои обязанности здесь исполнены.

Он всё ещё не брался за трос. Помедливший Гальба ждал. Облачённые в чёрное воины XIX-го легиона взмыли вверх. Вспыхнули сопла прыжковых ранцев, поднимая их к небу. Лишь тогда Аттик взялся за трос и начал карабкаться. Его ноги оттолкнулись от земли в то же мгновение, когда волна ворвалась через арку, но Аттик не смотрел вниз, отказываясь дать врагу что либо, кроме величественного презрения. Он поднимался, подтягивая одну руку за другой, пока не поравнялся с Гальбой. Два легионера начали карабкаться вместе.

Гальба посмотрел вниз. Напор личинок был таков, что они падали из проходов, словно непристойный водопад. Но мало-помалу падение замедлилось, а затем твари начали карабкаться наверх.

— Они с нами не закончили.

— Хорошо, — усмехнулся Аттик. — Потому что я не закончил с ними. Сержант Даррас, готовь огнемёты.

— А нам хватит прометиума? — спросил Гальба.

— Если понадобится, то я буду давить их своими руками.

Прежде чем они поднялись на половину троса, напряжение ослабло — остальные Железные Руки вылезли наружу. Больше не боясь порвать тросы внезапными рывками, Гальба и Аттик стали карабкаться быстрее, удаляясь от личинок, копошившихся на склонах так, словно те ожили. Когда они добрались до вершины разлома, Даррас и ещё двое воинов уже ждали с огнемётами.

Теперь Аттик посмотрел вниз. Он склонился над краем, оценивая движение внизу.

— Стойте на краю, — приказал он. — Держитесь вместе и оставайтесь на виду. Будьте добычей. Дайте им цель. Это не позволит им расползтись.

Железные Руки подошли к нему. Гальба увидел, что капитан был прав. Хотя у червей не было глаз, они всё равно как-то чувствовали присутствие легионеров и собирались вместе, образуя колеблющийся блеклый клин, а не карабкались повсюду.

На Пифосе опускались сумерки. Впрочем, из-за вечного облачного покрова на нём не было восходов солнца, лишь медленная смерть дня, когда тени сгущались, погружая всё во мрак. Во время последнего вздоха света, когда стоявшие на стенах и в построенном поселении факелы уже были зажжены, но ещё не рассекали полную ночь, личинки добрались до поверхности.

— Поприветствуйте их, — приказал Аттик.

Вспышка огнемётов обжигала глаза. Едкая вонь горящих тварей терзала ноздри. Гальбу это не волновало. Это был запах возмездия, очищения. Это было свидетельство, что вся порченая плоть будет изгнана из вселенной согласно требованиям порядка. Даррас и его воины нацелили огнемёты в едином порыве, посылая далеко в клин потоки горящего прометиума. Личинки горели хорошо, некоторые из них раздувались и лопались, когда внутри воспламенялись горючие газы. Корчась и шипя, твари падали, поджигая своих сородичей. Железные Руки выпускали смертоносные потоки короткими очередями, поджигая один за другим участки склона, водя стволами по дуге, принося смерть всем наползающим тварям. Пламя быстро распространялось, уходя далеко за зону поражения огнемётов. Но личинки, гонимые безумным голодом, надвигались. Они рвались навстречу гибели.

— Возможно, стоит запустить ракету «Адской ярости» со штурмового корабля, — предположил Камн.

— Мы уже скоро закончим, — ответил капитан.

И в ответ на его волю пламя разошлось шире, поглощая тварей. Когда опустилась ночь, всю яму охватило кольцо огня.

— Зачищено, — сказал Аттик, повторяя мысли Гальбы. Он отвернулся от умирающих врагов и отошёл от края. — У нас зрители…

Гальбе обернулся и увидел большую толпу собравшихся колонистов. Их глаза сверкали, отражая пламя, мерцавшее на краю разлома.

— Вы понимаете, что вы видите? — спросил их Аттик. Его суровый электронный голос рассёк ночную тишину. — Вы — подданные Империума. Вы — подданные воли Императора. Такова судьба всех, зверей, ксеносов или людей, осмелившихся бросить нам вызов. Трудитесь достойно, сражайтесь упорно. Заслужите нашу защиту. Или же вы заслужите нашу милость.

Последнее слово стало презрительным шёпотом, но Гальба не моргнул. Глядя на толпу смертных, он видел собрание плоти. Чем они отличались в своей слабости от испепелённых насекомых? Какую настоящую пользу в них видел Кхи'дем? Если они не смогут сами защитить поселение, то будут растратой драгоценных ресурсов. И вот смертные стоять здесь, наблюдая за войной со стороны. Видел ли он на их лицах рвение? Да, пожалуй.

— Вы услышали меня!? — потребовал ответа Аттик. Его голос ударил, словно электронный хлыст. Капитан стоял неподвижно, словно разгневанный бог войны, освящённый пламенем призванного им ада.

Люди отшатнулись. Но когда они закричали, что услышали, в их голосах было больше предвкушения и меньше страха, чем ожидал Гальба. Он ощутил, как ширится разрыв между ним и смертной разновидностью человечества. Плоть становилась для него необъяснимой.

Но затем перед его мысленным взором возникло лицо Каншелла. Он видел непоколебимую верность серва и его смертельный ужас. Презрение угасло, а жалость выросла, даже при виде стоящего перед ними стада. Разрываемый между ненавистью к плоти и необходимостью её защитить, Антон заметил, что капитан смотрит прямо на него.

— Будут ли другие? — обратился к нему Аттик. Его голос был тихим, явно предназначенным только для ушей Гальбы, холодным.

— Другие?

— Будут ли в ближайшее время другие нападения?

— Брат-капитан, я не знаю.

— Внизу ты знал.

— Да, — признал Гальба. — Но не знал, почему.

— Слушай меня внимательно, брат-сержант, — склонился к нему Аттик. — Уведомляй меня немедленно о любой полученной информации.

— Конечно, но я…

— Однако запомни вот что. Каким бы ни было состояние Империума, наш легион останется верным повелениям Императора. Я не потерплю нарушений Никейского Эдикта. Я не потерплю колдовства в наших рядах. Это понятно?

— Я не псайкер, капитан. Я…

— Это понятно?

— Да, мой господин, — Гальба услышал голос воина-машины и понял его. Он задумался, какие ещё голоса услышит вновь, и чего ему это будет стоить.

Тринадцатая глава Тщательный анализ / Огни веры / Танец

— Яркая речь, — заметил Кхи’дем.

— Возможно, ещё и показательная, — кивнул Птеро.

Легионеры стояли возле частокола, наблюдая, как толпа расходится после тирады Аттика.

— Он не любит смертных, — признал Саламандр, — здесь нет ничего нового. Но теперь ты считаешь, что эта неприязнь переходит в нечто более опасное?

— Нет, — чуть помолчав, ответил Гвардеец Ворона. — Пока нет, а ты?

— И я — нет.

Кхи’дем мысленно говорил себе, что это не наивный оптимизм — легионер знал, какие последствия могут ожидать тех, кто закрывает глаза на признаки опасности. Также он понимал, что, случись худшее, уцелевшие Саламандры и сыны Коракса немногое смогут поделать. У ноктюрнца осталось четверо боевых братьев, в отряде Птеро — на одного больше.

— Аттик недвусмысленно требовал верности Императору, — продолжил Кхи’дем. — А я слышал в его словах презрение и видел лидера, явно настроенного править подданными с помощью страха. Но капитан не делает ничего преступного, и, хоть мне не нравятся его методы, в целях я не могу найти изъяна.

Саламандр криво улыбнулся Ворону.

— Пожалуйста, скажи мне, что это был голос разума, а не надежды.

Птеро смеялся очень сухо и недолго.

— А как ты можешь знать, что мои слова поддержки основаны на чем-то более веском?

— Тогда нам остается то же, что и всегда — верить в нашего брата.

— «Верить», — пробормотал Гвардеец Ворона. — Император приучил нас относиться к этому слову с подозрением. Может, если бы мы строже следовали Его повелениям, Империум не докатился бы до такого.

— Он сокрушил веру в ложных богов, — мягко поправил Кхи’дем, — а не в близких нам людей или в мечту об Империуме. Император верил в своих детей.

— И вот как мы отплатили за это, — в словах Птеро не было цинизма, только невероятная горечь.

— Мы ещё покажем себя достойными — должны показать.

— Согласен, — отозвался Гвардеец Ворона, и с минуту легионеры молча смотрели на угасающее пламя.

Затем Кхи’дем откашлялся.

— Я сожалею о твоем погибшем брате.

— Спасибо. Жизнь на этой планете… — Птеро покачал головой. — Её абсолютная враждебность уже, казалось бы, никого не может удивить, но всё равно находит способы. В этом нет никакого смысла, и я повторю, что подобное неестественно.

— Если жизнь выведена искусственно, то идея Аттика о том, что против нас тайно действует враг, становится более весомой.

— В этом-то я уверен.

Следующие слова Саламандр подбирал с осторожностью.

— Значит, у тебя есть доказательства, которые большинство из нас не сможет воспринять?

— Да, брат, — улыбнулся Гвардеец Ворона. — Когда-то я был одним из библиариев легиона, но никогда не нарушал Никейский эдикт.

— Не сомневаюсь.

— Я не хочу скрывать свою сущность, в конце концов, после Никеи это уже не имеет значения. Просто мне кажется… разумным… не голосить о ней перед Аттиком.

— Мутации не очень хорошо вписываются в его правильную, регламентированную вселенную, — согласился Кхи’дем. — Уверен, что капитан считает их огромным недостатком.

— Плоть нестабильна, а значит — слаба.

— Браво, восхищен твоей мудростью. Но всё же, расскажи о схватке с теми насекомыми…

— Не думаю, что это была спланированная атака. Просто ещё один пример общей враждебности Пифоса, — ответил Птеро.

— Ты как будто не совсем уверен.

Гвардеец Ворона состроил гримасу.

— Не до конца, да. Наш враг, кем бы он ни был, использует силы имматериума — это понятно из нападений на базу. По ночам в варпе случаются такие завихрения… Простое удержание способностей под контролем становится болезненным. А сегодня я ощутил всего лишь слабую рябь, ничего, что могло бы управлять настолько масштабной атакой.

— Но…?

— Но сержант Гальба предупредил нас о нападении прямо перед его началом. До того, как насекомые выдали себя хоть слабейшим звуком.

— Так он…?

— Не думаю.

— Но как это возможно?

— Никак, — на лице Птеро даже в темноте читалось сильное беспокойство. — Меня намного больше волнует не то, как это произошло, а почему.

Огонь в яме угас. В поселении не имелось электрогенераторов, и единственными источниками света остались факелы, расставленные здесь и там. Из провала выплывали клубы жирного, гнилостного дыма, стелившиеся над плато; воняло тухлыми водорослями.

Кхи’дем тем временем размышлял о раке, убивающем мечты, надежды и братские узы.

— Всё, что мы делаем — ждем и наблюдаем, — заговорил он. — Если что-то проглядим, то так и будем ждать и наблюдать, пока не станет слишком поздно. Мы оба знаем, что здесь творится нечто очень скверное, а значит, нужно действовать.

Думал же Саламандр вот что: «Громкие слова, дурак ты несчастный. Ну давай, вперед, действуй. Ах да, ты же не знаешь, что делать!»

Но Птеро кивнул, соглашаясь.

— Здесь творятся колдовские дела, и этому нужно противостоять.

— Будь осторожен, — предупредил Кхи’дем.

— Я не пойду против воли Императора, но среди нас есть один санкционированный псайкер, и, возможно, она окажется в силах помочь.

— Астропатесса, — понял Саламандр.

Каншелл скверно провел ту ночь и всё последующие. Ужас следовал по пятам за сервом с самого прибытия на Пифос, и от него не удавалось избавиться. Словно тень, он струился за спиной Йеруна, или простирался тьмой перед ним. Порой Каншеллу удавалось свалиться в обрывистый сон, забытье, рожденное изможденностью, но и там ему приходилось сражаться с кошмарными отражениями страхов, скользивших в ночи во время бодрствования.

То, что Йерун не один противостоял ужасам мрака, не успокаивало его. Серва окружали такие же издерганные, напуганные люди, с одинаково осунувшимися лицами, взвинченные и нервно-энергичные. Если бы где-то нашлось убежище, все они ринулись бы туда со всех ног. Успокоения не было — когда приходила ночь и касалась каждого своими ужасами, люди не могли протянуть друг другу руку помощи. Как и остальные, Каншелл скручивался во всё более и более плотный комочек, словно пытаясь сжаться в точку и так скрыться от взгляда создания, бродящего за гранью тьмы. Спрятаться нельзя, сражаться невозможно — оставалось только дрожать, хныкать и надеяться, что сегодня ночью не твой черед. Только молиться, что завтрашним утром не тебя найдут обезумевшим или мертвым.

Пока что мольбы Йеруна находили отклик, но другим не так везло. Неважно, какие меры предосторожности предпринимал Аттик, сколько часовых стояло на страже или как часто проводились обходы — люди продолжали умирать. Всегда один или два серва, никогда больше, но и без жертв не обходилось ни разу. Казалось, что проклятие, нависшее над лагерем, насмехалось над капитаном, танцуя макабрический вальс под собственный мотив и не обращая внимания на жалкие усилия Железных Рук.

Легионеры оказались не в силах остановить медленное вымирание сервов. Поэтому страх распространялся, рос, становился интенсивнее и превращался в яд сложного, насыщенного купажа. Лозы его проросли на отравленной почве Исствана-5, поражение стало перегноем, а ожидания новых ужасов и горестей удобрили грунт. Ночи вносили свой вклад, воплощая мрачнейшие предчувствия, и каждое утро казалось насильным глотком из чаши с ядом. День за днем отравы в ней становилось всё больше. Каншелл понимал — когда яд перельется через край, подобные ему утонут в ужасе, ничего не останется от их смертных рассудков. База превратится в скорбный дом, а затем в склеп.

Если Железные Руки не могли победить рак, что оставалось его жертвам? Йерун молил только о шансе исполнить свой долг, но против ужасов невозможно было что-то предпринять. Посещения бродили в тенях на паучьих ногах и помогали худшим из снов всплыть на поверхность, стать настоящими. Но сам посетитель оставался нереальным, и с ним нельзя было сразиться.

«— Пока, пока ещё нереален, — прозвучал шипящий шепот обещания у шеи Каншелла. — Ещё не совсем, но близко, очень, очень близко. Ещё немного усилий, ещё чуточку терпения…»

Иногда серву казалось, что он слышит скользкие слова даже днем. Порой, в серый полдень Пифоса, Йерун вздрагивал от усмешки, напоминающей скрежет заступа о высохший череп. Повернувшись, он ничего не замечал.

Пока нет. Пока ещё нет.

Не оставалось ничего, кроме молитв. Каншелл оставил веру в разум, и она лежала в почерневших руинах, неспособных оградить серва от ночей Пифоса. Из неё нельзя было напитаться силой, так что прежнее мышление стало бы смертельной глупостью. Сохранив его, Йерун цеплялся бы за ложь, несясь сломя голову прямо в пасть наступающему злу. Случившееся отступничество больше не волновало Каншелла, да и разве не было совершенно разумным то, что, получив доказательства существования демонических сил, он обратился за спасением к божественным?

Впервые серв посетил собрание верующих наутро после ночи, проведенной за щитом «Лектицио Дивинитатус». Танаура направляла групповую молитву в углу столовой, выкроив несколько минут для общения и взаимной поддержки — затем слугам легиона вновь предстояло с головой уйти в назначенные им работы. Каншелл подходил к ним с неуверенностью, не зная, идут ли здесь запретные ритуалы, или верующие вообще не догадываются о его присутствии.

Переживал он понапрасну.

— Йерун, — позвала Агнес, — присоединяйся к нам.

Круг разомкнулся, впуская серва, и он оглядел лица людей, так же истерзанные ужасом, как и его собственное. Но, кроме того, они сияли отчаянной надеждой, за которую готовы были сражаться и умирать. Улыбки верующих оказались такими же неуверенными, как у Каншелла, но приветствовали его от чистого сердца. Йерун понял, в чем дело, когда принял участие в богослужении.

Танаура вновь повела молитву.

— Отец Человечества, — начала она, — мы ищем Твоей защиты, просим, чтобы Ты направил нас.

— Император хранит, — отозвались остальные, включая Каншелла.

— Проведи нас благополучно через времена испытаний.

— Император хранит.

— В отчаянии своем говорим мы, что мрак накроет нас, и свет над нами обернется ночью.

— Но и тьма — не тьма рядом с Тобою.

— И ночь светла, словно день, — заключила Агнес.

После этого улыбки стали куда более уверенными, а Йерун почувствовал себя сильнее. Такие собрания обладали силой, о которой он прежде не подозревал, могуществом, рожденным из братства. Понимание, что он не одинок, успокаивало серва в течение дня. Никто не оставался в одиночестве, всё были друг у друга, и у всех был Император. На следующую ночь ужасов не стало меньше, но у Каншелла прибавилось сил. Йерун сумел встретить угасание света с большей решимостью, и, пусть всё так же дрожа и сжимаясь в тугой клубок, парализованный страхом, выдержать испытания тьмы. Надежда существовала, а на следующее утро, с новыми молитвами в ещё немного расширившемся кругу, серв опять набрался сил и разжег пламя упований на лучшее.

Лишь это поддерживало Каншелла, пока продолжались ночи и ширился список жертв.

Днем он продолжал работать в поселении, где сервы и колонисты делили усилия между постройкой деревни и раскопками. После завершения частокола началось возведение юрт, разбросанных возле центра плато. Теперь у новоприбывших появилась настоящая крыша над головой, но они, похоже, едва обратили на это внимание. Вообще, до юрт дело дошло в последнюю очередь, ими кое-как занялись только после завершения лож — места для собраний теперь стояли на вершине каждого из холмов, отмечавших погребенные каменные структуры.

Раскопки у оснований бугров продолжались, и четыре котлована уже немного углубились в само плато. Полностью обнажились верхние половины странных построек, на нижние уровни которых ещё трижды спускались Железные Руки. В итоге легионеры ничего не нашли, не последовало и новых атак. Аттик остался недоволен — враг никуда не делся, и капитан объявил, что отыщет его. Так, вскоре по приказу Дуруна началась расчистка завалов, которые перекрывали туннели, ведущие под землей к центру плато.

Колонисты возрадовались, услышав новый призыв, и сотни из них вызвались добровольцами — намного больше, чем требовалось. Каншелл обрадовался этому, зная, насколько чудовищный враг противостоит имперским силам — серв не думал, что противник обнаружится в подземельях, но достаточно наслушался историй об огромных залах, искривленных колоннах и сиянии цвета гнилой крови. В руинах обретались очередные кошмары, а Йеруна уже посетило достаточно ужасов, и он не желал отправляться на поиски новых.

На третий день после обнаружения развалин, когда серв помогал возводить одну из юрт, он услышал крик. Вопль донесся с северо-запада, где в частокол врезали ворота. Колонисты, составлявшие половину стройотряда, побросали округлые жерди и бросились на крик, а вслед за ними побежал и Каншелл сотоварищи. В это время к воплям, доносившимся с внешней стороны стены, добавилось рычание ящеров, и несколько секунд спустя уже звучали мучительные стоны. Затем смолкли и они, а рев рептилий стал приглушенным.

«Набили пасти», — в ужасе подумал Йерун.

Что-то с треском разорвалось, раздался хруст костей, и, вслед за этим, короткая очередь — глубокое, ни с чем не сравнимое стакатто болтерного огня.

Опустилась тишина, люди у ворот стояли без движения. В переднем ряду Каншелл заметил послушницу, Ске Врис. Вдоль частокола шли мостки, на полтора метра ниже кончиков заостренных бревен, и по этой платформе к воротам сбегались охранники из числа колонистов. Один из наблюдателей подал знак, и из толпы выступили четыре человека, раскрывшие затем массивные створки. Внутрь вошел Кхи’дем с примагниченным к бедру шлемом, неся на руках труп, в котором не осталось почти ничего человеческого — тело напоминало мешок мяса со скотобойни. Тем не менее, легионер держал его очень бережно, и после передал приблизившимся колонистам. На плече Саламандра висел лазган, который он протянул Ске Врис.

— Ещё действует, — пояснил воин.

— Благодарим вас, великий господин, — поклонившись, ответила женщина.

Кхи’дем недовольно хмыкнул.

— Лучше бы твои люди не благодарили меня, а прекратили действовать столь безрассудно. Незачем так рисковать.

— У нас есть традиции, которые нужно соблюдать, — ответила послушница. — Таков наш священный долг. Я уверена, что и у вас есть такой же.

— Поступайте, как хотите, — ответил легионер, уходя.

Четверо колонистов, открывших ворота, теперь сами устремились наружу, спускаясь по склону плато и пропадая из виду.

— Что случилось? — спросил Каншелл, подойдя к Ске Врис. — Почему он оказался за стеной?

— Охотился.

— Охотился?! — у серва отпала челюсть. Люди не могли вести себя на Пифосе, словно хищники — они были всего лишь жертвами, и выживание колонистов зависело от понимания этого простого факта. К тому же, в деревне хватало припасов, поселенцы питались сухпайками, собранными в зоне посадки. Не самая изысканная пища, но их хватило бы до завершения строительства и организации многочисленных охотничьихотрядов, действительно способных прикончить одинокого ящера, не понеся серьезных потерь. Смертный, вышедший сейчас за частокол, просто-напросто совершал самоубийство.

— И для чего же он охотился? — уточнил Йерун.

Послушница посмотрела на него, как на дурачка.

— Для домов, разумеется.

Взглянув над плечом женщины на юрты и ужаснувшись, Каншелл снова уставился на Ске Врис. На деревянных каркасах были растянуты шкуры рептилий, превратившиеся в стены и крыши. Времени на дубление и сушку не было, так что на зданиях висела сама плоть чудовищ, очищенная и растянутая. Кожа ящеров оказалась настолько крепкой, что подошла для замысла колонистов, хотя Йерун решил, что обрабатывать такой материал не слишком приятно. Он делал юрты слишком органическими, практически живыми, и серв предпочел бы им хижину, построенную из бревен или земли. Вокруг осталось достаточно сырья, не пошедшего на ложи и частокол, но колонисты настаивали, что им необходимо укрытие под шкурами. Впервые увидев юрты, Каншелл решил, что кожа содрана с ящеров, убитых при очищении плато — и ошибся.

— Вы с ума посходили? — спросил серв.

Послушница улыбнулась.

— Неужели это безумие — жить, и, возможно, умирать, следуя своим обычаям? Своим верованиям? Разве ты не готов на такую жертву?

— Конечно, готов! — вспыхнув, ответил Йерун. — Но, если эти поверья неразумны…

— А твои — разумны?

У Каншелла не нашлось ответа. Его ошеломило, сбило с толку расстояние между традициями народа Ске Врис и Империума, на которое указывала послушница. Возможно, колонисты принадлежали к затерянному народу, никогда не знавшему преимуществ Имперского Мира. Впрочем, серв тут же отбросил эту мысль, думать над такими вопросами ему было не по чину. Если Аттика не заботит неортодоксальность этих людей, то Каншелл последует примеру капитана.

Стоя рядом со Ске Врис перед открытыми вратами, серв взволнованно вглядывался в проем, ожидая нападения ящеров. Судя по звукам, хищники рыскали в джунглях за частоколом — день ото дня их рычание становилось всё громче. Правда, никто так и не ворвался в поселение, а минуту спустя вернулись четверо колонистов, волочащих куски твари, убитой Кхи’демом. Ворота закрыли, и Ске Врис хлопнула в ладоши.

— Вот, — указала она, — мясо для пропитания, шкуры для укрытия. Мы потеряли, и мы приобрели.

— Сожалею о смерти твоего сородича, — произнес Йерун.

— Его будут поминать, он останется жить в нашей памяти, в стенах наших домов, — послушница раскинула руки, радостно обнимая мир. — И он умер на земле обетованной, о чем же здесь сожалеть?

Каншелл взглянул на открытую, сияющую улыбку женщины, услышал обрывки песен трудящихся колонистов. Эти люди не испытывали страха, терзавшего базу.

— Я завидую вам, — признался серв.

— Из-за чего?

— Как вы можете быть такими счастливыми?

— А почему бы и нет? — наклонила голову Ске Врис.

Ответ пришел в виде хриплого вопля с небес. Каншелл и послушница разом пригнулись, спасаясь от круто пикирующего летучего ящера, твари с десятиметровым размахом крыльев и головой, почти полностью состоящей из челюсти длиной больше человеческого роста. Выставив когти, чудовище обрушилось на одного из часовых, встреченное разрозненным лазерным огнем. Рептилия оказалась слишком быстрой, а стрелки — необученными, и со вторым, насмешливым криком ящер схватил стража. Кхи’дем уже бежал обратно, но хищник скрылся из виду прежде, чем легионер успел открыть огонь.

Ске Врис низко поклонилась Саламандру, опустившему болтер.

— Пожалуйста, вновь примите наши благодарности, господин, — воззвала она.

Кхи’дем уставился на послушницу с нескрываемым отвращением.

— Чему ты улыбаешься? Нравиться смотреть, как пожирают твоих людей?

— Вовсе нет, господин. Дело в том, что мы ступаем по земле, предначертанной нам, и каждое мгновение здесь усладительно. В конце концов, мы все умрем здесь, дома. Многовековая мечта осуществилась, и наша радость неодолима.

— Ваша радость просто безумна, — пробормотал Кхи’дем и ушел прочь.

Оглядев небо в поисках новых летучих хищников, Йерун никого не обнаружил, но вид мужчин и женщин, патрулирующих стену, не внушал доверия. Эти люди обращались с оружием, словно дети — неужели никто из них не имел боевого опыта? Каншелл не был солдатом, но, проведя жизнь на ударном крейсере, он не мог не набраться кое-каких базовых познаний в военном деле. Здесь же его окружали наивные дурачки, от которых при этом во многом зависела оборона поселения. Саламандр осталось слишком мало, и, пусть легионеры не собирались бросать людей на произвол судьбы, они не могли оказываться повсюду одновременно.

Железные Руки игнорировали деревню, Аттик распределил силы между охраной глубин каменной структуры и защитой базы. Колонистам следовало заслужить право на выживание, за исключением тех, кто работал в руинах — они приносили прямую пользу Х легиону, и поэтому космодесантники присматривали за ними. Время от времени с раскопок доносилось приглушенное, гулкое эхо выстрелов, сообщающее о новой атаке червей. Впрочем, ни одна из них не была такой же масштабной, как первая. Похоже, Железные Руки серьезно сократили численность подземных обитателей — существа, всей массой набросившиеся на врагов, вторгшихся в их владения, проиграли битву.

Но на поверхности дикие создания Пифоса все больше смелели. Казалось, что чудовища поняли слабость новых жертв, и, по одному-двое, всё чаще атаковали стену. Каншелл радовался, что пока обходилось без согласованных нападений целой стаи, но, прислушиваясь к рычащему хору в джунглях за частоколом, понимал: осталось недолго.

Ске Врис выпрямилась, все ещё улыбаясь в спину уходящему космодесантнику.

— А ты что думаешь, друг мой? — спросила она Каншелла. — Безумна ли наша радость?

— Возможно, вы не в своем уме. Все вы.

— Мы и вы вместе живем на этой планете. Мы наслаждаемся своей судьбой, а вы явно страшитесь своей. Так ли хорошо быть «в своем уме»?

Раздался бешеный рёв, за которым последовал топот массивных ног, сотрясающих землю. Нечто громадное врезалось в частокол, и трое часовых, быстро заняв позиции, открыли огонь. Стреляя, они смеялись, и в их хохоте звучало что-то легкомысленное, словно бойцов опьяняла вера. Каншелл поморщился, и Ске Врис взглянула на него всё с той же улыбкой. Лазерный огонь продолжался до тех пор, пока рёв не перешел в болезненное завывание, сменившееся тишиной. Смех не умолкал.

— Итак? — произнесла женщина.

— Я не знаю, — прошептал Каншелл.

— Ты ищешь силы.

Йерун кивнул.

— Сила приходит из веры.

— Да, я уже осознаю это.

— Превосходно! — Ске Врис схватила его за руку. — Быть может, настало время для совместного молебна.

— Я не уверен… — Каншелл встревожено посмотрел на ближайшую ложу.

— Так будь уверен. Скоро мы будем поминать павших товарищей, присоединяйся.

— Возможно, — уступил серв.

— Ты обретешь вдохновение, — пообещала послушница.

Йерун вернулся к юрте, где и провел остаток дня. Атаки ящеров продолжались, но почти все удалось отбить без жертв — только вечером один из часовых потерял равновесие и свалился за стену. Его крики оказались милосердно недолгими и почти не омрачили восторга остальных при виде убитого зверя. Задавшись вопросом, где проходит грань между оптимизмом и бессердечностью, серв почувствовал отторжение и решил, что не придет на поминки.

«Лучше, — подумал он, — буду работать, пока не прилетит транспортник с базы».

Каншелл не менял решения до начала службы. Услышанные песнопения заставили серва поднять голову от шкур, которые он помогал сшивать. Оказалось, что у первой ложи собрались сотни колонистов, заполнивших здание и толпившихся вниз по склону холма. Их поминальная песня звучала так же празднично, как и все, слышанные Йеруном прежде. Но в нее вплеталась мощь, делающая напев триумфальным.

Обогнув яму, Каншелл направился к ложе, прислушиваясь к песнопению, как никогда раньше. Оно говорило с сервом, заявляло о связи между ними. Ещё несколько дней назад Йерун смотрел на поющих колонистов сверху вниз, слыша в их напевах только ноты суеверия. Он считал эти песни признаком воспаленного воображения, отрицания твердых, основательных реалий вселенной.

Так Каншелл говорил себе. Теперь же серв думал, что заблуждался сам, не желая слышать истину, звучащую в музыке. Он отрицал славословия, потому что не хотел верить в существование создания, способного услышать и принять хвалу.

Подходя ближе, Йерун раскаивался в своей глупости. Вокруг завивались звуки сотен голосов, возносящихся в песне, и самого серва подгоняла жажда поклонения. Мелодия открывала горизонты бесконечных возможностей, требовала, чтобы Каншелл принял их, навязывала ему величие. Кожу пощипывало от касаний неразбавленных ощущений, грудь переполняли гордыня и смирение. Глубоко вздохнув, серв вздрогнул, почувствовав, что вдох превратился во всхлип. Подняв руку к щеке, Йерун ощутил влагу кончиками пальцев — из глаз текли слёзы, но зрение оставалось ясным.

Толпа расступилась, пропуская Каншелла, когда он добрался до основания холма. Поднимаясь на вершину, серв ощущал, что его несет какой-то бурный поток. Песня благоухала резким, сладким ароматом яблок, заполняла весь мир, отрезая Йеруна от повседневности. Он больше не чувствовал ног, плыл, а не шел наверх. Каншелл превратился в чистое сознание, душу, свободную от скорбной земной юдоли. Где-то далеко внизу тело серва подняло руки, готовясь взлететь на крыльях мелодии, и Йерун рассмеялся от такой самонадеянности. Он веселился, опьяненный чувствами, впервые с Каллинида избавившись от страха.

Оказавшаяся прямо перед сервом Ске Врис взяла его за плечи.

— Радостно видеть тебя здесь, брат, — произнесла послушница.

Её голос рассек счастливую дымку вокруг Каншелла, вернув его в реальность. Йерун снова оказался в своем теле, хотя испытываемый экстаз не ослаб. С усилием он вспомнил, как составлять звуки в слова.

— Спасибо.

— Пройди вперед.

Ложа была набита до отказа, но каким-то образом люди сумели подвинуться. Перед Каншеллом возникла дорожка, ведущая к центру помещения, и Ске Врис жестом пригласила серва подойти к ждущему там жрецу. Йерун решил, что это господин послушницы, хотя он никогда не видел лица высокого человека. Даже сейчас жрец не снял капюшон — а ведь он танцевал, выделывая гибкие и воинственные па. Он был бойцом в той же мере, что и верующим. Посох означал сан жреца и повергал в ужас его врагов; под развевающимися в пляске одеяниями мелькало обмундирование солдата. Пусть намного менее крупный, чем космодесантник, святой человек казался гигантом рядом с другими колонистами. Прочие жрецы, в таких же одеяниях с поднятыми капюшонами, окружали его, словно зеркала, отражающие танец повелителя. Почти столь же высокие, как и их господин, они были намного худощавее — их движения порождали мелодию, а верховный жрец лучился силой. И, кроме того, на нем сходилась паутина света.

Свет.

Невероятные линии, увиденные Каншеллом в пустой ложе, теперь стали ещё более отчетливыми. Серв пораженно смотрел на невозможное явление — снаружи стояли глубокие сумерки, и, хотя вокруг строения пылали факелы, они не могли быть источником такого яркого света. Сияние струилось через щели в стенах, как будто ложа находилась внутри самой звезды Пандоракс. Как и прежде, чем ближе Йерун подходил к центру, тем больше смыслов обретала паутина, понемногу становясь языком. Позволь Каншелл, она могла бы заговорить с ним. Линии света несли послание, которое слышал верховный жрец, и гигант танцевал, радуясь ему. Нити паутины сплетались с рунами на одеяниях повелителя, серв видел в них призыв и ответ, постоянную смену ролей. В одно мгновение жрец обращался к сверхъестественному, в следующее — уже откликался на божественные воззвания.

Теперь, наконец, Йерун ощутил, что понимает колонистов. Серв осознал, как они сохраняют непоколебимую надежду, невзирая на то, сколько людей погибает в челюстях Пифоса. Верующие просто не могли поступать иначе.

Жрец остановил танец, но, хотя свет не двигался, его очертания оставались настолько запутанными, что взгляд Каншелла продолжал плясать на нитях паутины. Он двигался от начала к концу, от края к центру, по кругу и спирали, создавая гипнотическое, пьянящее чувство. Великан протянул руки, раскрытыми ладонями к серву.

— Добро пожаловать, — сказал верховный жрец. — Встань рядом со мной.

Его голос звучал низко и грубо, но вместе с тем текуче, словно шепот ледника.

Йерун двинулся вперед — прежде он ступал с сомнением, но теперь испытывал нетерпение и в спешке почти споткнулся, охваченный радостью. Он побежал к жрецу.

В трех шагах от центра, когда послание уже кристаллизовалось перед сервом, становясь грандиозной истиной на краю откровения, он помедлил и неуверенно моргнул. Ноги Каншелла словно приросли к полу.

— Что тревожит тебя? — спросил верховный жрец.

Серв сглотнул. У него запеклись губы, пересохло горло, и хмельной аромат яблок манил Каншелла, даря надежду освежиться. Но он не мог, не должен был… Надо подождать.

— Чего-то… — прохрипел Йерун и умолк, затем попробовал снова. — Чего-то не хватает.

— Да? — наклонил голову жрец.

Каншелл попробовал отвернуться — возможно, если удастся закрыть глаза, то он сможет сконцентрироваться и понять, что здесь не так.

— Я чувствую… — серв беспомощно замолчал.

— Ты ещё не дома, — произнес жрец, и Каншелл едва не расплакался от благодарности.

— Да!

Именно так всё и было. Он пока ещё не стал здесь своим, хотя и мечтал об этом так же сильно, как страшился ночей на базе.

— Наша песня и это место всё ещё непривычны тебе. Ты должен обрести уверенность, получить знак, что не предаешь собственную веру, присоединяясь к нашей службе.

— Да, — повторил серв, вновь заливаясь слезами.

— А если я скажу, что наши религии одинаковы?

— Хотелось бы в это верить.

Хотя лицо жреца скрывалось под капюшоном, Йерун не сомневался, что собеседник улыбнулся.

— Иногда для поддержания веры необходимо доказательство, и ты получишь его. Приходи к нам снова и принеси символ своей религии. Так ты узнаешь правду и возрадуешься, присоединившись к нам.

— Спасибо, — прошептал Каншелл.

Он попытался уйти, но ощутил слабость в ногах и понял, что упадет, если попытается сделать шаг. Но тут на помощь пришла Ске Врис, закинув руку серва себе на плечо. Приникнув к послушнице, Йерун проковылял к выходу из ложи, и, оказавшись снаружи, заметил в задних рядах несколько других слуг легиона, следивших за ритуалом с глубокой завистью на лицах. Песнопения всё так же гремели в ушах Каншелла, сердце отзывалось на их прикосновения могучими ударами, полными освобожденной силы веры. Серва пронизывало предчувствие, видение того, что может произойти. Думая о силе, пришедшей к нему после утренней молитвы, Йерун представлял, насколько могущественнее стал бы круг верующих, будь в нем столько же людей, что и в толпе у ложи. Вознесение хвалы Императору так, как Он того достоин, открыто и многими сотнями уст — это, не сомневался Каншелл, нанесло бы страху смертельный удар.

И зачем останавливаться на этом? Видение серва расширялось, он представлял тысячи, миллионы, миллиарды верующих, в полный голос славящих Императора. Дыхание замерло в груди Йеруна. Он не был жестоким человеком, никогда не сражался, чистил и чинил оружие, знал, как оно называется и используется, но ни разу в жизни не выстрелил из него. Он был Йеруном Каншеллом, сервом-разнорабочим, незначительной, легко заменимой шестеренкой в механизме Х легиона, и ничем большим. Но ради воплощения этой мечты он готов был убивать.

Манящее, красочное видение не оставило серва, когда он поднялся на борт транспортника, отправлявшегося на базу. Лишь спустившись на посадочную площадку и услышав звуки из-за стен лагеря, Йерун понял, что образы померкли. Остался только зов грядущего, и Каншелл уцепился за него, за обещание силы — а тем временем страх вернулся, отращивая новые когти и клыки, создавая новые способы убийства надежды.

Юная ночь распевала под совсем иной мотив. Разносилась песня хищников, и в ушах серва звучали новые призывы и ответы: рыки альфа-существ, отклики их стай. Вокруг базы неожиданно собралось множество ящеров, ещё утром ничто не предвещало подобной какофонии — но сейчас бессчетные рептилии вызывающе ревели за стенами, насмехаясь над своими жертвами.

Каншелл уходил с посадочной площадки, не торопясь в общежитие. По-прежнему ощущая слабость в ногах, он постоял на открытом месте между зданиями. Завывание во тьме мучило серва, словно челюсти тварей уже смыкались на его голове.

Там Йеруна и обнаружила Танаура, выглядевшая так же измученно внешне, как он чувствовал себя внутренне. Впрочем, очертания скул Агнес всё ещё казались выкованными из железа.

— Сколько времени это продолжается? — спросил Каншелл.

Болтерный огонь со стены. Рев, сменяющийся визгом и затем тишиной. Отзвуки осады поселения на плато. Чудовища, пробующие оборону на зуб.

— Всё началось утром, и в течение дня они продолжали наглеть, — объяснила Танаура.

— Почему? — спросил Йерун в пустоту. Поведение «здешних» ящеров волновало его сильнее, чем атаки на частокол — уязвимость поселения выглядела очевидной, но лагерь Железных Рук был укрепленной позицией, с прочными стенами, которые защищали воины, могучие, как боги. Почему же хищники нападают на подобную цель, и с таким упрямством?

— Не надеются же они прорваться внутрь? — добавил Каншелл.

— Это животные, — ответила Агнес, — им неведома надежда.

— Правда? А что же их здесь держит?

«Ещё как ведома, — подумал Йерун. — И они надеются испить нашей крови».

Треск сломанных ветвей. Грохот тяжелых тел, сталкивающихся между собой. Яростное и болезненное рычание.

Некоторые чудовища, устав ждать, начали грызться друг с другом.

— Я не знаю, — Танаура с деланным пренебрежением пожала плечами. — Может, надежда у них и есть, но разума точно нет. Внутрь ящерам не попасть, легионеры уничтожают тварей, как только те подбираются к стене.

— А когда закончатся боеприпасы?

— До этого не дойдет.

— Ты говоришь с такой уверенностью…

— Легион не навсегда останется здесь, — Агнес говорила так, словно сама принимала решения. Каншелл едва не одернул женщину за самонадеянность, но потом увидел, как горят её глаза. Решимость, надежда, страсть, провидение… Всё это пылало во взгляде Танауры — как и отчаяние.

— Войну нужно вести не здесь, — сказала она серву.

— Но она ведется здесь, — возразил Йерун.

Рев за стеной стал ещё громче, звуки напоминали вздымающуюся волну, готовую поглотить их всех и никогда не схлынуть. А внутри лагеря ждали своего часа помыслы глубокой ночи, жаждущие испытать веру Каншелла.

Четырнадцатая глава Стягивающаяся петля / Тени против теней / Задание вслепую

— Планета обращается против нас, — заметил Гальба.

— Твоё заявление иррационально и бессмысленно! — рявкнул капитан.

— Я не подразумевал никакого наличия рассудка.

— Действительно? И ты не припадал ни к какому тайному источнику знаний?

Гальба вздохнул. В отличие от Аттика, он ещё мог это делать.

— Нет. Мне было достаточно наблюдений, — он указал на джунгли за стеной, покрывающие восточные склоны возвышенности. Огни базы освещали узкую полосу стволов и листьев, окрас которых менялся от зелёного до серебристого. Позади была лишь беспросветная тьма, содрогающаяся от беспредельного, растущего гнева обитающих там чудовищ.

— Тебе не следует видеть в этих зверях настоящую угрозу, — объявил капитан. Его замечание было окончательным, словно прямой приказ.

Гальба обернулся к Даррасу, ожидая помощи, но брат-сержант молчал, сверля взглядом джунгли. Он редко говорил с Гальбой после боя в развалинах. Подозрения Аттика окутывали Антона, словно болезненный саван. Среди воинов роты ходили слухи, что один из них мог использовать запретные искусства, силы, одновременно нарушающие веления Императора и противоречащие духу машины. Интуиция сама по себе вызывала подозрения в колдовстве, а колдовство было недопустимым.

— Что я вижу в них, брат-капитан, так это изменение модели поведения. Каким бы бездумным не был наш враг, следствия его действий являются такими же, как если бы они проводили хорошо скоординированную кампанию.

— Я знаю это, сержант. Я осведомлён обо всём, что подвергает опасности наше задание. Но это, — он указал на джунгли, — не является для нас основной угрозой.

— Нет, — согласился Гальба. — Не является.

Они замолчали. Позади них из казарм сервов доносились крики ночных ужасов. Никто из Железных Рук не обращал на это внимания. Душераздирающие вопли были ожидаемым явлением. Они не могли сделать с ними ничего, кроме как принять во внимание причиняемые потери. Но Гальба всё равно не мог выкинуть крики из головы — он отчасти понимал, что чувствуют смертные. Он сочувствовал им, даже видя в их страданиях слабость плоти. Аттик, как подозревал сержант, слышал лишь напоминание о тщетности.

— И всё-таки я не считаю, что мы можем и дальше игнорировать угрозу со стороны ящеров, — продолжил Гальба.

— И что же ты предлагаешь? Сжечь джунгли?

— Нет, — это было бы всё равно, что пытаться осушить океан. Зелёное море и таящиеся в нём чудовища казались бесконечными. Но слово «сжечь» крепко засело в голове Гальбы. Оно мелькало в его разуме. Оно что-то подразумевало. Оно было семенем для идеи, чьи очертания Антон пока не мог разобрать, но со временем он поймёт всё, если будет терпеливым.

«Сжечь» — звенела мысль, отдаваясь эхом, становясь навязчивой. — «Сжечь»

Аттик вернулся в командный пост. Даррас, стоявший на карауле, ждал, когда Гальба направится в патруль, но Антон стоял на месте. Наконец, он заговорил.

— Я не псайкер.

— Думаю, что ты не врёшь мне, брат, но в этом-то и вся проблема, — повернулся к нему Даррас. — Ты обманываешь себя, — Гальба открыл рот, чтобы заговорить, но поднятая рука брата-сержанта заставила его умолкнуть. — Ты не следуешь разуму. Ты слушаешь то, что хочешь верить. Это слабость плоти.

— Ты не доверяешь мне.

— Да, не доверяю. Ты отказываешь логике. Ты сходишь с пути, показанного нам Феррусом Манусом, и порываешь с Имперской Истиной так же верно, как если бы ты намеренно занимался колдовством. Поэтому я тебе не доверяю. И тебе не следует доверять ни себе, ни любому принятому тобой решению, — он вновь обернулся к джунглям. Отказывать брату было тяжело, но необходимо. В битвах нет места ошибкам.

— Но что, если я прав?

— Тогда это вселенная наполнена ужасающей бессмысленностью и в ней нет места рассудку. Это твоё безумие, брат. Не надо втягивать в него меня.

Нападения становились всё более частыми и скоординированными. Помехи усиливались, и Эрефен боролась. Она постоянно оставалась настороже, и теперь её нельзя было застигнуть врасплох. Ридия всё ещё чувствовала гнев, оставшийся после разговора с сервом, Танаурой. Гнев был направлен не столько на саму женщину, сколько на капитуляцию, которую подразумевало её предложение. Десятый легион претерпел достаточно позорных неудач, и она могла вернуть ему гордость. Уничтожение «Каллидоры» и её эскортных кораблей было настоящей победой. Она не позволит встреченному врагу лишить их возмездия.

У Танауры была вера. Пусть же она отчасти успокоит её, когда начнутся ночные крики — заблуждения не годятся на большее. У Эрефен была ярость. Она черпала её в исчислимой, неизменной и кровавой реальности самой войны. Она нуждалась в якоре, чтобы можно было заглянуть разумом в Имматериум и не сойти с ума, чтобы защитить себя от врага. Острые края тьмы цеплялись в сознание Ридии крючьями и лезвиями, а вокруг кружили смеющиеся пасти. Рядом с ней пыталось обрести форму нечто, являвшееся воплощением самого ужаса. Она отрицала его. Нечто в ответ разрывало её восприятие варпа на части.

Эрефен шипела. Казалось, что её потяжелевшие и неуклюжие руки находились в световых годах от разума, но всё же астропатесса смогла отключить себя от трона. Она сделала шаг вперёд на ногах, сначала неподвижных как смерть, а затем лёгких, будто воздух. В голове гремел гром и трещало разбитое стекло, выли голоса адских отродий. Она отказывалась слышать их. В этот раз Эрефен не потеряла сознание. Она отсекла себя от варпа, предпочтя слепоту погружению во мрак. Голоса стали тише, но не умолкли. За ней следовали клочья нереальности — не тонкие как паутина и хрупкие как сон, который забываешь после пробуждения, но ядовитые, острые, цепкие, оставляющие неизгладимые шрамы в разуме. Где-то далеко её губы оскалились в усмешке, а зубы сжались. Она пыталась заглушить боль. Астропатесса своими руками разорвала бы горло врага, если бы тот стоял перед ней.

«Трус», — подумала она, отдаваясь гневу. — «Я не могу видеть. Я едва могу идти. Но ты продолжаешь прятаться. Ты — никто. Ты недостоин моего внимания»

Шёпот, ставший сильнее, не слушал её насмешек, голоса шелестели вокруг, терзая её восприятие угрозой внезапного появления. Когда Эрефен потянулась к посоху, то содрогнулась от внезапного зловещего предчувствия, но затем её левая рука сомкнулась на древке, а правая нашла трость.

— Вы не настоящие, — сказала она теням.

«Ещё нет», — прошептали они, обещая скорую встречу.

Она направила команду к руке, и та ударила тростью по полу. Звук принадлежал к другому миру, но был настоящим. Она ударила вновь и вновь, отбивая барабанную дробь с каждым шагом. Эрефен чувствовала впереди путь, окутанный змеящейся тьмой. Мраку не удержать её. Когда рука астропатессы прикоснулась к двери, то она ощутила прилив торжества. Распахнув дверь, Ридия ощутила в коридоре присутствие чего-то огромного, тяжёлого и реального, но родственного теням. Даже закрыв себя от имматериума, она чувствовала, как сущность впереди влияет на течения варпа. Эрефен шагнула назад и подняла трость, готовясь к бою. Противостоявшая ей сущность была огромной, а расколотые и мучительно непредсказуемые течения эмпиреев исказили её. Ридия понимала, что ей не победить, но всё равно намеревалась бороться до конца. Сущность заговорила.

— Госпожа Эрефен, не тревожьтесь.

Она опустила трость и оперлась на неё, частично от облегчения, частично от боли, пронзившей её от черепа вдоль спины. Это был голос Птеро, Гвардейца Ворона, и она чувствовала в нём отзвук своей усталости.

— Значит, на вас тоже напали.

— Напали на всех нас. Впрочем, напор на некоторых был более сильным.

— На псайкеров.

— Да, мы были одними из особых целей.

Эрефен была поражена и польщена его отрытым признанием и заметила уточнение лишь через мгновение.

— Одними из…?

— Есть и другие, не являющиеся псайкерами, и оказавшиеся в поле зрения нашего врага. Причины мне неведомы.

Эрефен вытянулась. Птеро был одним из Легионес Астартес, заслуживающим её всяческого уважения. Но сейчас астропатесса представляла Десятый Легион, и она не падёт. Натиск не прекратился, но стал фоновой осадой. Её щиты были сильны. Её воля была сильнее.

— Вы хотели поговорить со мной?

— Да. Вы согласны с тем, что нашего врага не победить одной лишь силой оружия?

Хотя Гвардеец Ворона и выбирал свои слова осторожно, Эрефен возмутила скрытая критика решений капитана. Однако, она понимала, что Птеро прав.

— Да.

— Полагаю, что вы сможете сыграть ключевую роль в нашей борьбе против такого врага.

— Я лишь астропат. Ничего более.

— Вы — астропат с выдающимися способностями. Ваше восприятие варпа яснее, чем у кого-либо ещё на этой планете. Это — сила.

— Я покорна Воле Императора, — Эрефен яснее почувствовала свое тело, ощутила церемониальную окову, обхватившую лодыжку— знак непоколебимой верности.

— Как и все мы, — согласился Птеро. — Но вам уже приходилось не просто передавать сообщения.

— Чего ты хочешь? — Птеро был прав.

— Использовать ваш взгляд — не бесцельный, но агрессивный, способный уничтожить. Гибель «Каллидоры» стала следствием ваших трудов в той же мере, как и замысла капитана Аттика. Враг видит нас. Он знает нас. Он ищет наши слабые места и проверяет укрепления. Такая осада не может продолжаться вечно. Мы должны выследить врага, найти, где он прячется, а затем осадить его. Но мы должны знать, куда смотреть и куда нанести удар.

— Вы говорили с капитаном Аттиком?

— Не думаю, что его убедят мои предположения, но он послушает вас.

— А затем вы будете командовать войной из теней, — она выдавила из себя улыбку.

— Мы, Гвардейцы Ворона, тешим себя мыслью, что можем делать это с мастерством.

Птеро был прав. Аттик послушал.

Сказалось и то, что Эрефен смогла предложить конкретную стратегию. С рассветом враг отступил, оставив поле ящерам, которых, однако, становилось всё больше. Её разум очистился, и теперь Ридия могла осторожно открыться варпу. Просторы вокруг всё ещё выглядели разбросанными осколками муки, хорошо разглядеть удавалось лишь бури. Они были необъяснимыми — настолько огромными, что словно сливались в единое воплощение абсолютного Хаоса. Эмпиреи вздыбливались волнами, по сравнению с которыми само понятие гор казалось карликовым, а позади штормов таились жуткие намёки на цель, на разум. У Эрефен невольно возникало ужасное ощущение, что она видела труды врага непредставимой ненависти и силы. Она отвернулась от бурь прежде, чем мысль стала убеждённостью. Враг на Пифосе был и так достаточно опасен.

Ридия заставила себя вглядеться в помехи, разбивающие все попытки увидеть подробности варпа. Раскалывающие её видение на осколки, клочья, разорванную энергию, разделяющуюся, накладывающуюся, сталкивающуюся в безумной нелогичности. Сама попытка понять это была пыткой. Её разум пытался улететь прочь, но она взяла его в руки. Эрефен больше не пыталась увидеть то, что было за помехами. Астропатесса глядела на сами помехи. «Вот что я ищу. Отпечатки врага. Следы». Сама причиняемая боль была доказательством. Она охватила свои мучения, превратила их в компас и проследовала к их источнику.

Затем она поговорила с Аттиком.

Час спустя Эрефен вместе с сопровождающими её Железными Руками стояла на краю первой из ям.

— Ты уверена, что помехи исходят отсюда? — спросил капитан.

— Да.

Эрефен было тяжело даже говорить. Стоять так близко к эпицентру помех значило противостоять постоянному натиску. Она почти закрылась вновь, но разруха всё равно тянулась к ней, проникая через крошечную оставленную брешь. Это было ошибкой неприятеля. Так Эрефен могла протянуться к врагу. Так она могла ударить. Враг поплатится за свою дерзость.

— Мы прочесали это здание, — сказал Аттик. — Там ничего нет. Никого. Там есть зона, в которую мы до сих пор не смогли попасть, однако оттуда не войти и не выйти.

— Неважно.

— Ты настаиваешь на спуске?

— Да, — Эрефен чувствовала на себе его оценивающий взгляд. — Капитан, я достаточно сильна для этой задачи. Гордость не позволит мне стать обузой для вас и ваших воинов.

— У меня достаточно обуз, — проворчал Аттик. — Но ты не относишься к их числу. Ты уже нашла нам цель. Найди её вновь, и я буду в неоплатном долгу.

— Мне достаточно исполнения своего долга перед легионом.

— Как и всем нам, — это был голос сержанта Гальбы. Хотя он и обращался к астропатессе, казалось, что его слова направлены на Аттика. Эрефен не нравился наметившийся раскол среди офицеров, но она не намеревалась в него втягиваться. Это не было её делом. Для задания потребуется абсолютная концентрация, и нельзя рисковать, подставляя под удар врага случайные тревоги или отвлекающие мысли.

— Пойдёмте, — сказал Аттик.

Она следовала за звуками его шагов. Глухой стук сабатонов по земле уступал место гулким ударам о дерево.

— Осторожнее здесь.

— Благодарю вас, — она встала на узкую платформу. Если бы Эрефен до сих пор могла использовать всё своё психическое полувидение в полной мере, то ей бы не потребовалась осторожность Аттика. Она бы ощущала точные измерения площадки, знала бы, сколько шагов сможет сделать так, чтобы не рухнуть через край. Но мир больше не очерчивали вспышки необъяснимого знания. Теперь это были ощущения. Перестук трости давал ей представление о реальности. Она могла направлять свои шаги, но мир вокруг был погружён в тени, вокруг были полные неведения пустоты, отчего идти ей приходилось с осторожностью. Ридия привыкла сама командовать в пространствах, где она ступала теперь, между материальным и нематериальным измерениями. Приход обычный человеческой слепоты был оскорблением, которое она никогда не простит.

Колонисты построили на краю здания неровные леса. Яма, находившаяся у подножия главной ложи, там, где впервые просела земля, стала по приказу Аттика местом проведения главных раскопок. В трёх остальных разломах были проведены такие же исследования, однако никаких явных отличий не обнаружили, после чего все усилия были направлены сюда. В других местах карабкались по стенам добровольцы, спускающиеся на тросах. Здесь же были ступени. Неровные, грубо высеченные, петляющие между такими же неровными платформами, но вполне подходящие. С помощью свой трости Эрефен удавалось найти путь вниз. Уж такую-то поблажку своей гордости она могла себе позволить.

Чем дальше она спускалась, тем больше вокруг появлялось пустых пространств. Помехи становились всё сильнее. Эрефен пришлось направить почти все свои психические силы на то, чтобы заблокировать разрушительный напор. Для ходьбы и взаимодействия с материальным миром у неё остались лишь крохи энергии. Однако её гнали вперёд две вещи: вечный гнев и неугасающее желание карать.

Она слышала, как говорят между собой Железные Руки, но их голоса казались звучными вспышками мысленных помех. В их голосах был гнев. Оттенки сомнений и подозрений. Эрефен пришла в голову мысль, что это тоже было частью замысла врага: у Железных Рук отняли механическую бесстрастность. Исстваан V нанёс удар, страшный как в военном плане, так и в психологическом, и над этой раной трудились, углубляя её, расширяя, превращая в нечто страшное, нечто, что могло бы пережить сами звёзды. Гнев бился в сердцах воинов роты, острый как кинжал, но огромный, как целая Галактика. Гнев был ответом на предательство, предательство столь великое, что впоследствии оно виделось во всём. Ридия понимала это, ведь она имела собственный маленький смертный запас гнева. Каким же страшным и всеразрушающим стал бы гнев полубогов…

Пока этот гнев не был направлен внутрь, она чувствовала радость от таких мыслей.

Вздымалась тревога, пузырь, возникающий в тигеле её разума. Бесполезный. Опасный. Эрефен подавила тревогу большей силой гнева и двинулась дальше. Вниз. Шаг за шагом.

Впереди звуки тяжёлых шагов Аттика изменились вновь. Теперь они выбивали из камня резкое эхо.

— Сейчас мы войдём в развалины, — сказал он Ридии. Капитан был прав.

Она поблагодарила его. Эрефен следовала за голосом, чувствуя, как платформа уступает место гладким камням. Затем она перешла через порог. Резкая реальность рассекла всепоглощающую тьму. Она ощутила контуры арки столь же ярко, как если бы помехи прекратились. Но когда она вошла внутрь, то напор на её восприятие усилился стократно.

Время исчезло. Мир исчез. Остались лишь помехи. Она шагнула внутрь навстречу напору, и тот нахлынул со всех сторон, захлёстывая её барьеры. Эрефен тонула в бесформенной энергии, пока не вмешалось нечто, что не было случайным. У него была форма. У него была цель. Оно существовало во времени, и это существование помогло ей вновь осознать. Нечто стало яснее. У него был голос. Это был Аттик, произносящий её имя. Эрефен вцепилась в осколок реальности, пытаясь устоять перед приливом безумия. Она добралась до берега и мало-помалу вернула себе понимание звуков, прикосновений, мыслей, а затем изумлённо поняла, что продолжает стоять на ногах.

— Ты можешь идти дальше? — спросил Аттик.

— Да, — само слово было победой, а его истинность — триумфом. — Капитан, вы говорили, что здание инертно. Это не так.

— Мы знали, что здесь действует просочившаяся энергия варпа, вот и всё, — ответил Аттик. — Ауспик?

— Ничего нового, — это был технодесантник, Камн. — Никаких различимых волн и связанных сигналов.

— Но атаки направлены, — задумчиво протянул Аттик, — и становятся сильнее…

— Это машина, — сказал Гальба.

Аттик что-то проворчал и пошёл дальше.

Вглубь, вниз, всё дальше. Эрефен погружалась в палящий буран. Каждый шаг становился войной, в которой она удерживала одну тяжёлую победу за другой, и чем сильнее была боль, тем больше было чувство, что враг приближается. Время исчезло вновь. Астропатесса держалась лишь благодаря гневу и предвкушению. Эрефен ощутила что-то кроме своей борьбы лишь, когда они остановились.

— Мы не можем идти дальше, — голос Аттика проник через неестественную дымку, словно сообщение с далёкой звёзды.

«Выполни свою задачу», — подумала Эрефен. Она едва не упала, пытаясь заговорить, но удержалась на ногах, помня о долге.

— Мы очень близко, — сказала она и протянула вперёд левую руку. Ладонь прикоснулась к камню.

— Что это?

— Барьер в конце туннеля, — сказал Аттик. — Во время раскопок мы унесли все обломки, но теперь это преграждает нам путь. Оно слишком цельное, чтобы быть естественным, следовательно, это часть здания ксеносов. Предназначение стены неясно, и мы не можем найти пути в обход.

— Возможно, через один из других туннелей… — заговорил Даррас.

— Нет, — возразила Эревен, проведя пальцами по скале. Присутствие наполнило её разум. Поверхность изгибается. Это сфера. Огромная сфера.

— Брат Камн? — спросил Аттик.

— В показаниях нет смысла, брат-капитан. Я не могу ничего сказать наверняка. Но это очень вероятно, да. Думаю, что мы можем верить тому, что определила госпожа Эрефен.

— Ты можешь сказать нам, что на другой стороне? — спросил Аттик. — Найдём ли мы врага, если проложим путь внутрь?

Эрефен протолкнулась через бурю, заставив себя внимательнее вглядеться сквозь помехи здесь, в этом месте, которое было больше варпом, чем реальностью. Она ожидала худшей атаки. Она верила, что увидит сердца разрушительной силы, но не увидела ничего. Сфера была пустой. В ней была лишь обширная пустота, пространство, лучащееся потенциалом, но не было врага.

— Там ничего нет. Эта сфера… — Раковина? Скорлупа? Гроб? — является центром помех.

— Источником?

— Нет. Центром, — Эрефен отвела руку. — Всё здание является источником.

— Машиной, — повторил Гальба.

— Нападения целенаправленны, — заметил Аттик. — Они представляют собой не просто побочные эффекты работы механизма. Если это машина, то кто-то её использует.

— Да, — согласилось Эрефен. Теперь, когда смотреть было не на что, она укрепила барьеры, ускользнув в облегчающую слепоту. Однако она не могла полностью остановить поток энергии — её напор был слишком силён. Голова астропатессы звенела, словно соборный колокол. Если бы этот разговор мог подождать… — Но этот кто-то не здесь.

— Тогда где?

Вопрос Аттика был риторическим, но ответ маячил прямо перед Эрефен. Она не должна была в это верить. Она не могла этого отрицать. Эрефен ждала, думая, пришёл ли Гальба к такому же нежелательному, безумному и неизбежному выводу.

— Не на этом плане бытия, — он пришёл.

— Да.

Воцарилась тяжёлая тишина.

— Я не верю в такой абсурд, — наконец, провозгласил Аттик, выразив свою ярость холодными механическими словами. — Я не могу сражаться с мифами.

— Капитан, — вздохнула Эрефен. — Я не стану пытаться убедить вас в том, существование чего сама бы, честно говоря, предпочла бы счесть ошибкой. Но одно я могу сказать без всяких сомнений — всё здание является источником помех. Если у вас есть вера в мои способности, поверьте и в это.

— Тогда как нам следует положить конец помехам.

— Сжечь его, — сказал Гальба.

Пятнадцатая глава Рефрен / Причащение тайн / Неповиновение

Сжечь их.

«Это ведь моя идея, верно?»

Пока они поднимались на поверхность, Гальба задавал себе один и тот же вопрос. Он мучил воина и во время полета к базе на «Несгибаемом». Аттик пока держал свое мнение при себе, возможно, давая Антону время подобрать доводы или отказаться от безумной идеи. Сержант не передумал, он по-прежнему считал, что руины нужно уничтожить. Это было совершенно очевидно: развалины создают помехи, мешающие Эрефрен наблюдать за варпом. Стереть их с лица земли, и проблема исчезнет.

Логично.

Но ведь Антон думал о сожжении до того, как астропатесса объявила о своих выводах. Легионер пытался обосновать свою уверенность, восстановить рациональную цепочку наблюдений и умозаключений, приведших его к такой идее. Именно к этим словам.

Сжечь их.

Безуспешно. Обоснования превратились в оправдания, и Гальба досадливо отбросил их. Антон был честен с самим собой — мысль пришла к нему ночью, а во тьме Пифоса ничему нельзя доверять.

Как оказалось, даже нынешней дилемме. Сержант ещё сильнее утратил уверенность, когда Аттик позвал его для беседы, проходившей в покоях капитана, небольшой модульной комнате, пристроенной к командному центру. Помещение не имело окон и вообще почти никаких отличительных черт — только голые пластальные стены, да стол в центре, на котором лежали звездные таблицы и растущая коллекция карт Пифоса. Капитан не отказывался от намерения отыскать вражеский лагерь и отправлял штурмовые корабли на разведывательные миссии, охватывающие всё большие участки побережья. Итогом становились наброски безбрежных джунглей на пергаменте. Карты были исписаны пометками, по большей части раздраженно перечеркнутыми.

Сидений и вообще мебели, кроме стола, в помещении не оказалось. Закрыв дверь, Аттик снял шлем и положил его на карты, после чего начал мерить комнату медленными, сдержанными шагами. Увидев это, Гальба понял, как Дурун использует свои покои — для бесконечных размышлений.

— Значит, ты бы предпочел, чтобы я сжег руины? — произнес Аттик.

— Я всем сердцем чувствую, что вы должны так поступить, брат-капитан.

Это был самый чистый, наичестнейший ответ, который только мог дать Антон. Он надеялся, что Дурунобратит внимание на выбор слов.

Так и произошло.

— Чувствуешь, верно?

— Да.

— А что ты думаешь по этому поводу?

— Я не уверен.

Остановившись, Аттик оказался лицом к Гальбе, отделенный от сержанта столом. Ощутив на себе холодный, точный, всепроникающий взгляд капитана, Антон почувствовал, что его оценивает интеллект столь же нечеловеческий, как у когитатора. Так же, как левый глаз был единственным видимым отголоском плоти, оставшейся в Дуруне, последней живой эмоцией в разуме капитана оказалась ярость.

— Объяснись, — произнесло чудовище войны.

— Моим первым порывом стало желание сжечь руины. Их уничтожение — неизбежный результат данного действия, но я хочу именно сжечь их. Я должен сделать это, капитан, и не могу думать ни о чем другом, но…

— Но выбор способа уничтожения цели не был результатом логических умозаключений.

— Совершенно верно.

— Это разумная стратегия, — помолчав несколько секунд, задумчиво произнес Аттик. — Наиболее эффективный способ уничтожить данную структуру — использовать огонь в той или иной форме. Сержант, когда тебя обуяло желание сжигать?

— Прошлой ночью.

— Понятно. Ты не приходил к выводу, что руины — источник помех, до того, как об этом сообщила госпожа Эрефрен?

— Нет.

— Что же может быть источником твоего вдохновения?

— Не имею понятия.

— Правда?

В бионическом голосе Аттика почти не осталось интонаций — капитан только менял уровни громкости и решал, растягивать или нет гласные. Этих вариаций хватало, чтобы передать широкую гамму чувств, и Гальба без труда уловил скепсис командира в одном-единственном слове. Впрочем, сержант не отступился.

— Я не знаю об источнике, но точно знаю, что он не связан с варпом. И я не псайкер — как бы мне удалось столько времени скрывать такое от вас и всех моих братьев? Капитан, — взмолился Антон, — разве я когда-либо давал повод усомниться в своей верности?

Голова Аттика наклонилась вправо на долю градуса.

— Такого не было, — признал Дурун, — но порой твое поведение на этой планете с трудом поддавалось объяснению.

— Я озадачен не меньше вашего.

Электронное хмыканье прозвучало уклончиво — не враждебно, но и не милосердно.

— Пойми, сержант: какая бы слабость не одолевала тебя, я озабочен лишь тем, каким образом это отзовется на общем положении дел. Повредишь ли ты миссии, и насколько серьезно? Повредишь ли ты роте, и насколько серьезно?

— Я бы никогда…

Аттик поднял руку, прерывая Гальбу.

— Если ты не понимаешь, что происходит с тобой, если всё случается помимо твоей воли, то твои намерения не имеют значения. Как, соответственно, и твоя верность.

На это Антон ответить не сумел. Логика капитана оказалась безжалостно, и, вместе с тем, неопровержимой.

— Как вы намерены поступить со мной? — спросил Гальба.

— Я не уверен — и я не люблю неопределенностей, брат-сержант, и особенно не терплю их в себе. Но таково наше положение, и, каким бы ни был источник твоих знаний, в руинах ты сумел предупредить нас об атаке червей. Полезное, хоть и необъяснимое деяние.

Дурун постучал пальцем по столу.

— Опиши в точности, что тогда произошло.

— Я почувствовал, как что-то приближается.

— «Почувствовал» каким образом? Интуитивно?

— Нет. — Антон помолчал. — Я услышал шёпоты.

— В ночь первой атаки ты говорил, что унюхал шепоты.

— Так было, — кивнул Гальба.

— Я решил, что это галлюцинация, вызванная воздействием варпа. — палец отстучал «тук-тук-тук». — Последующие события указывают на ошибочность диагноза. Шёпоты, о которых ты говоришь, были разборчивыми?

— В руинах — да.

— Что они говорили?

— «Предупреди их. Оно приближается. Посмотри направо».

Стук прекратился.

— Весьма разборчиво. Слова произносились твоим голосом?

— Нет, — с отвращением выплюнул Антон, когда в памяти вновь проскрежетали ржавчина, камни и черепа.

— А что сейчас? Шёпоты говорили с тобой после этого?

— Не так, как тогда, но жажда сожжения развалин выражена ярко. Слова «сжечь их» повторяются у меня в голове.

Молчание. Неподвижность. Глубокая задумчивость воина-машины. Затем, слова.

— Отчетливость этих сообщений соответствует теории о разумном противнике. Природа технологии, способной обеспечить их передачу, мне неизвестна, но пока отложим это в сторону. Необходимо разобраться с содержанием посланий — ведь шёпоты не навредили нам в руинах, а помогли.

— Вы считаете, что у нас тут не только враги, но и союзники? — спросил Гальба, чувствуя, что это не так.

— Я уже устал выслушивать рассуждения о невидимых созданиях, — ответил Аттик.

— Со всем уважением, капитан, я вдвое сильнее устал, выслушивая их самих.

На это безэмоциональный череп отозвался звуком, отдаленно напоминающим смешок.

— Могу себе представить, — заметил капитан, и это замечание перекинуло мостик через пропасть, растущую между двумя легионерами. Гальбе стало заметно легче дышать.

— Что нам следует предпринять? — спросил сержант.

Аттик снова замер, а затем решительно стукнул кулаком по столу, так, что помялась крышка.

— У меня мириад дурных предчувствий, но первое сообщение в руинах оказалось ценным, поэтому игнорировать второе было бы глупо. К тому же, его содержание совпадает с моими стратегическими выкладками.

— Значит, нам нужно уничтожить развалины?

— Нам нужно сжечь их.

Каншелл думал, что нынешняя ночь окажется для него последней в поселении. Раскопки приказано было остановить. Хотя Йерун не знал, что именно нашли в глубинах — если вообще обнаружили хоть что-то, — но, казалось, Х легион больше не собирается оставаться на плато. Среди сервов ходили слухи, что пришло время предоставить колонистов их судьбе: для них возведен крепкий частокол, роздано достаточно лазвинтовок, и теперь новоприбывшие должны доказать, что заслуживали спасения.

Такую картину Йерун составил из обрывков фраз, услышанных в предвечерние часы. Поверхностная болтовня, под которой скрывалось нечто важное. Ночные страхи обитателей базы теперь переплетались с надеждами, распаленными церемониями колонистов. Сервы, пусть и восхищенные ими, пока что вели себя как осторожные наблюдатели — один только Каншелл ступал внутрь ложи. Теперь оставался последний шанс принять участие в ритуале, и разговоры бурлили от невысказанных сомнений, неопределенностей и опасений. Сам Йерун предполагал, что большинство сервов, даже последователей «Лектицио Дивинитатус», останутся в стороне. Слишком силен был страх перед столь явным преступлением против секулярной Имперской Истины.

Каншелл знал, что сделала бы Танаура на его месте. Он слышал голос Агнес, призывающий храбро отстаивать истину, каким бы ни было наказание, и ощущал духовный долг перед ней. Танаура никогда не бросала Йеруна, и теперь он не мог отступить — истинная вера в Бога-Императора означала ответственность, и нужно было доказывать делом свои убеждения.

Наступил вечер, рабочая смена закончилась, но транспортники ещё не прибыли. Легионеров нигде не было видно, даже Саламандры ушли из поселения вскоре после того, как Железные Руки и астропатесса вернулись с глубины. Началась независимая жизнь колонистов, и джунгли взревели, словно ящеры поняли это и возрадовались. На стенах стало больше стражей, и им, кажется, лучше удавалось отгонять тварей, пусть и за счёт одной лишь плотности огня. Впрочем, порой летающим рептилиям всё равно удавалось схватить вопящий трофей.

Колонисты начали свои церемонии, и ритуалы оказались самыми многочисленными и восторженными из всех. Все четыре ложи ломились от празднующих толп, и песнопения окутывали деревню сверху донизу. Мотив окружал её.

Каншелл, спрятав в одежде копию «Лектицио Дивинитатус», направился к главной ложе, зная, что сегодня ступит в центр световой паутины. Он примет приветствие жреца и в полной мере познает суть поклонения.

В командном центре базы Аттик обращался с речью к офицерам. Присутствовали также Саламандры и Гвардейцы Ворона, но Кхи’дема не обманула мнимая вежливость капитана. Ноктюрнец знал, что их не пригласили на совет, а вызвали услышать повеления командира Железных Рук. Решение уже принято, и вот-вот начнется операция пока что неизвестного масштаба. Саламандр не представлял, что их ждет — война забуксовала, и Кхи’дем опасался, что раздражение Аттика дошло до той черты, когда действия предпринимаются ради самих действий.

Кроме того, сыну Вулкана было не по себе из-за того, что пришлось оставить поселение незащищенным. Он понимал, что нельзя вечно оборонять колонистов, соглашался, что гражданские должны сами заботиться о выживании, как только получат необходимые средства. Возможно, признавал Кхи’дем, это уже произошло. С другой стороны, непохоже, чтобы положение лоялистов на Пифосе как-то изменилось… Саламандр предпочел бы приносить пользу в деревне, а не гнить на базе в ожидании приказа выступать, который, возможно, никогда не придет.

Аттик включил стол гололита, занимавший большую часть командного центра, и в воздухе появилось изображение поселения. Особо выделялись проекции развалин, рассчитанные по видимым участкам с экстраполяцией на ещё неисследованные уровни. Ярче всего сияла массивная подземная полусфера в центре плато. Возникли руны, указывающие примерное расстояние от поверхности до вершины купола, и Кхи’дем нахмурился. Новые раскопки? Но для этого явно не стоило собирать такое совещание.

Саламандру стало ещё более не по себе.

— С помощью госпожи Эрефрен, — начал Аттик, — мы определили, что данная ксеноструктура является оружием. Хотя местоположение врага ещё только предстоит установить, известно, что он использует этот объект против нас. Значит, пришло время убрать фигуру с доски.

Коснувшись пульта, капитан вызвал на голопроекцию метку «Веритас феррум», занимающего геосинхронную орбиту над поселением.

Беспокойство Кхи’дема сменилось ужасом.

Получив такой же теплый прием, как и прежде, Каншелл снова испытал экстаз поклонения. Ощущения оказались даже более яркими, поскольку в этот раз серв не испытывал сомнений, а полнился радостных ожиданий. И он пришел с вещью, способной озарить это место и предстоящее событие истинной святостью.

Ске Врис ещё раз прошла вместе с Йеруном к центру ложи, расплывшись в безгранично радостной улыбке. Каншеллу казалось, что не только для него сегодняшнее событие имело огромное значение — лицо послушницы сияло, озаренное неизбежным триумфом исполняющегося предназначения. Колонисты распевали на пределе сил, грядущая ночь обещала стать кульминационной. Возможно, поддаваясь перегрузке чувств, несомой восхвалениями, серв завершал нечто важное не только для себя, но и всех этих людей. Может быть, подумал Каншелл, на каком-то уровне они понимали, что их ритуалам чего-то недостает. Теперь Йерун принес колонистам истину Императора, и их поклонение сможет обрести истинную цель.

Высокий жрец в капюшоне ждал на том же месте. Танцевал ли он в этот раз? Каншелл не был уверен. Детали реальности ускользали от серва, материальное отступало пред мощью духовного. Мир разбивался на фрагменты, превращаясь в бесконечно изменчивый калейдоскоп, и фрагменты бытия уносились прочь по искрящимся, вспыхивающим спиралям безупречности. Восприятия Йеруна хватало на понимание, куда нужно идти — он ведь шёл, точно? Или парил? — а мысли оставались ясными ровно настолько, чтобы серв мог понять, что делать, в те редкие моменты, когда он осознавал происходящее. Каншелл двигался — летел, ступал, парил, плыл — вперед, вдох за вдохом, шаг за шагом, метр за метром. Он почти добрался до центра, где сходились все спирали паутины света, места, где смысл умирал и, обновленный, рождался вновь.

— Принес ли ты икону? — спросил жрец.

Цивилизации успели вознестись и рухнуть, прежде чем Йерун нашел силы для ответа.

— Нечто иное, — он протянул копию «Лектицио Дивинитатус».

Тишина. Вселенная замерла. Каншелл застыл в лимбо, наполненном бесконечностью возможных смыслов. Медленно происходило нечто грандиозное, и его значимость возвышалась над сервом, вздымаясь за границы восприятия. Йерун исчез в её тени, напоенный холодным безмолвием. Что он натворил? Нанес оскорбление? Как?

В лимбо протянулась рука, и мир воссоздался вокруг неё — Каншелл снова мог видеть, время сдвинулось с места, но молчание продолжалось. Жрец c почтением взял предложенную книгу, и, воздев её к потолку ложи, произнес:

— Слово.

Безмолвие взорвалось криком, мощным, словно пробудившийся вулкан, абсолютным пароксизмом восторга, и Каншелл расплакался от счастья. Эффект от книги превзошел самые смелые надежды серва — впервые в жизни Йерун осознал, что даже у него, ничтожнейшего из слуг, есть предначертанная судьба и место в замыслах Императора. Возможно, отведенная Каншеллу роль куда более грандиозна, чем его нынешнее положение.

Верховный жрец отступил на шаг, и, опустившись на колени, положил «Лектицио Дивинитатус» в центре пола. Эта потрепанная, рваная, измятая книга переродилась в средоточении света, став чем-то большим, нежели слова, поучения или символ веры. Теперь серв видел в «Лектицио» одновременно прародителя и порождение сил, действующих за гранью познания. Сама Галактика вращалась вокруг этой книги: всё, что было, что есть, и что будет, отражалось и создавалось на её страницах. Возвышенная радость Йеруна смешивалась с таким же благоговейным ужасом — он был слишком мелок, а смыслы — слишком огромны. Попытавшись приглядеться и понять их всех, Каншелл обратился бы в ничто.

Но так ли это ужасно? Не стало бы это кульминацией жизни серва? Не в этом ли заключалось величайшее из деяний, которые он когда-либо надеялся совершить? Обладала ли хоть каким-то смыслом жизнь в состоянии вечного разочарования?

Жрец снова протянул руки, приглашая Йеруна присоединиться к книге, познать всё, обрести абсолютное откровение. Приняв мгновение в обьятия, Каншелл отдал себя Богу-Императору и шагнул вперед…

Нет, не шагнул. Разум успел отдать команду, нервный импульс достиг ног, но тело утратило целостность и отреагировало слишком медленно. В промежутке между мыслью и действием на ложу опустилась тень, и плавное песнопение отступило пред жестокой, безжалостной какофонией машин.

Рёв машин. Тяжелый грохот сабатонов. Приказы, отдаваемые голосом, в котором не осталось и отзвука человечности.

Паутина света раскололась и угасла, песня умерла, и прежний мир сомкнулся вокруг Каншелла. Задыхаясь от потрясения, серв пошатнулся, сначала из-за слабости в ногах, а затем — когда его задела толпа людей, бегущих из ложи. Колонистов подгонял осуждающий гнев ходячего оружия, что обращалось к ним.

— Вашим суевериям конец, — провозгласил Аттик, — как и моему терпению, как и этой деревне. Всё заканчивается сейчас.

Йерун упал на четвереньки, в голове звенело от ударов бегущих ног. Свернувшись в клубок, серв пытался защититься от них, но вскоре ложа опустела — даже самые истово верующие колонисты поспешили выполнить приказ грозного великана. Не торопились только верховный жрец и Ске Врис: подняв голову, Каншелл увидел, как они проходят мимо нависающего над всеми космодесантника. Послушница уважительно поклонилась Дуруну, но её господин, по-прежнему не снимавший капюшона, шел прямо. Затем оба вышли в ночь, и Йерун остался в ложе наедине с капитаном Железных Рук.

— Мой господин, — прошептал Каншелл, понимавший на самом важном, духовном уровне, что не сделал ничего плохого. Но, в царстве мирских законов и в глазах наиболее бесчувственных легионеров, он нарушил правила. Йерун не просил о пощаде, не собираясь предавать истину своей веры.

К тому же, «прощение» было чуждым понятием для подобных созданий.

— Чем это ты тут занимался, серв? — произнес Аттик низким, ужасным электронным голосом, едва слышимым сквозь доносящееся снаружи рычание моторов.

Каншелл открыл рот, но ничего не ответил — говорить было нечего. Никакая правда, ложь или мольба ничего бы не изменили, с тем же успехом серв мог попытаться предотвратить словами наступление ночи.

В ложу зашел Гальба, остановившись позади Дуруна.

— Капитан, — обратился к нему Антон, — колонисты собраны. Если вы желаете говорить с ними…

Аттик повернулся к сержанту.

— Я не стану говорить с этими идиотами, — ответил Дурун, — а просто скажу, что им нужно делать.

И капитан ушел, забыв о Каншелле — серв был настолько ничтожен, что мог привлечь внимание легионера лишь на несколько секунд.

Гальба, оставшийся в ложе, посмотрел вниз.

— Поднимайся, Йерун.

Каншелл кое-как встал на ноги.

— Что ты здесь делал? — вопрос Антона не был риторическим, сержанта действительно интересовал ответ.

Серв не понимал, в чем заключен истинный смысл «поклонения», пока не познал учений «Лектицио Дивинитатус». Но до этого Йерун испытывал нечто схожее, и объектом его преданности был Гальба. Среди всех Железных Рук на борту «Веритас феррум», только Антон по-настоящему замечал слуг легиона. Сержант не воротил нос от жалких смертных, доброжелательно относился к ним и порой, казалось, даже понимал слабых созданий, которые шныряли кругом, трудясь в недрах великого корабля. По крайней мере, Гальба сочувствовал им.

Каншелл не ответил Аттику, понимая, что это окажется бессмысленным. Зная, что Антон воспримет новую правду из уст серва не более радостно, чем капитан, Йерун также понимал, что не должен ничего скрывать от своего господина.

— Подношение Богу-Императору, — произнес он.

Увидев, как Гальба на мгновение закрыл глаза, Каншелл с удивлением осознал, что космодесантник может выглядеть уставшим. Затем сержант снова посмотрел на слугу, в этот раз со страдальческим выражением лица.

— Я должен наказать тебя. По крайней мере, мне следует объяснить абсурдность твоих действий, указать, что ты прямо нарушил указы Императора и Его пожелания.

— Да, господин сержант.

— Но, думается мне, если ты способен превозмогать здравый смысл до такой степени, что бредовая парадоксальность поклонения существу, которое строжайше запретило считать себя богом, ускользает от тебя… То я не стану тратить время на перечисление твоих менее безумных поступков.

Промолчав, Йерун склонил голову в знак согласия, смирения… и непреклонности.

— Этот культ широко распространился среди сервов?

— Да.

Антон хмыкнул.

— Из-за ночей, должно быть, — пробормотал сержант, скорее говоря с самим собой, а не Каншеллом. — Безотчётный ужас приводит к безотчетной надежде.

Он коротко, тихо и мрачно усмехнулся.

— Йерун, если бы ты знал, сколько подобных вещей творится вокруг… — повернувшись к выходу, Гальба продолжил. — Я не собираюсь тебя наказывать, и, к тому же, — он обвел ложу правой рукой, — всё это скоро закончится.

— Господин сержант? — позвал серв, но Антон уже уходил. Каншелл побежал было следом, но вспомнил о «Лектицио», и бросившись обратно к центру ложи, увидел, что книга исчезла.

Штурмовики и транспортники, готовые к взлету, стояли с опущенными рампами, и к воротам поселения уже прибыли «Поборники». «Мотор ярости», въехавший за частокол, сманеврировал и занял позицию перед «Громовыми ястребами». Всех колонистов, несколько тысяч человек, собрали в центре, словно стадо, а пастухами оказались воины 111-й роты. Пока Аттик забирался на корпус «Мотора ярости», Гальба изучал открывшуюся картину. Сержанту показалось, что он наблюдает за вторжением — по одному слову командира Железные Руки могли бы уничтожить население деревни. Нетерпение капитана вылилось в жестокую эффективность всей операции.

Вокс-динамики на боевых машинах разнесли голос Аттика над толпой. Речь Дуруна словно разорвала ночной воздух; капитан не стал приветствовать слушателей.

— Мы вступили в новую стадию войны, — начал он. — Требуется предпринять решительный шаг, который сделает территорию плато небезопасной. Вас эвакуируют обратно на базу легиона и в её окрестности, до тех пор, пока мы не найдем более подходящего места. На этом всё.

Аттик уже собирался слезть с танка, но тут к нему подошел верховный жрец. Мужчина остановился прямо под орудием «Поборника», направленным на его паству.

— Это место — самое подходящее, — заявил жрец.

— Больше нет.

— Простите, если разгневаю вас, капитан, но мы не согласны. Мы должны остаться здесь.

Глядя на неподвижного Дуруна, Гальба думал, не снесет ли тот голову с плеч смертного за такую наглость. Оказалось, что нет.

— Решение зависит не от вас, — ответил Аттик, — и оно уже принято. Перевозка начинается сейчас.

— Нет.

Казалось, что последующее молчание заглушило шум двигателей.

— Каким образом вы собираетесь противостоять нам? — спросил капитан.

— Очень просто — никуда не пойдем.

Наклонившись с танка, Дурун сгреб жреца за складки бронеплаща и поднял перед собой на вытянутой руке. Смертный висел, не вырываясь и спокойно опустив ноги. Подобное самообладание впечатлило даже Гальбу, испытывавшего в тот момент приток отвращения к непокорной плоти.

— Всё ещё не готов покориться? — спросил Аттик.

— Нет.

— Как видишь, я могу перемещать людей по своей воле. Вы уйдете отсюда.

— Нет, — жрец говорил с трудом, но всё так же горделиво. — Сначала вам придется убить нас.

— Вы погибнете, если останетесь здесь.

— Думаю, что нет.

— Ты не знаешь, что произойдет завтра. Ты просто глупец.

— Думаю, что нет.

— Значит, вот как? — хмыкнул капитан. — Что же, нет так нет.

Аттик бросил жреца, и тот грузно рухнул наземь, но сразу же поднялся одним плавным движением. Выпрямившись во весь рост, смертный всё равно казался лилипутом рядом с махиной «Мотора ярости» и мрачным великаном на корпусе танка.

— Вы хотите, чтобы ушли мы — так и будет, — провозгласил капитан. — Вы не хотите нашей помощи — так не получите её. Вы хотите остаться? Ну. Так. Оставайтесь.

Последние три слова капитан произнес медленно, раздельно и грозно, словно ударяя в поминальный колокол.

— Конечно, вы всегда можете изменить свое мнение. Если пожелаете бежать в джунгли и отдать себя в гостеприимные лапы ящеров, не стесняйтесь — мы не станем вас останавливать. Мы не будем вмешиваться. Мы не станем помогать. Нас вообще здесь не окажется. Но, впрочем, мы ещё напомним о себе: этим утром плато перестанет существовать. Ярость Железных Рук выжжет его из памяти людей.

Отголоски приговора Аттика эхом разнеслись по деревне. Из толпы не слышалось и шёпота, жрец остался на прежнем месте, соперничая в неподвижности с капитаном.

— Легионеры, — произнес Дурун, — нам здесь нечего больше делать.

Исход из поселения начался. Наблюдая, как сервы забираются в транспортники, Антон заметил Каншелла, который выглядел намного хуже, чем несколькими минутами раньше. Тогда серв казался напуганным, потрясенным и отчаянным, а сейчас — просто больным и сломленным. Йерун посерел лицом и осунулся от ужаса, и многие другие слуги выглядели точно так же. Сервы страшились не предстоящей ночи и кошмарных созданий, что явятся за кем-то из них, а той угрозы, что нависла над их новыми друзьями.

Гальба ощутил искру сочувствия и тут же затушил её. Как получилось, что сержант стал отщепенцем в роте? Если Антон не был псайкером, в чем тогда крылась слабость, за которую его невзлюбили? Ответ несложно было угадать: плоть. Гальба недостаточно избавился от неё, и эта слабость открыла врагу путь в разум воина. Но теперь Антон вернул себе расположение Аттика и не собирался предавать доверие командира, не мог позволить сантиментам помешать воплощению принятого плана. Сервам недоставало дисциплины, чтобы видеть мир глазами Железных Рук, и космодесантники — как теперь понял Гальба — должны были вести себя более бдительно и тщательнее искоренять «сказочное» мышление, охватившее столь многих слуг легиона.

Он не должен был терять бдительность. Он не должен был так расслабляться.

Быть таким человечным.

Сжечь их.

Отвернувшись от потрясенных людей, Антон направился к «Несгибаемому», где ждал Аттик. По правде говоря, Гальба не представлял, что капитан ответит на упрямство колонистов с такой… бесповоротностью. Сержант ещё мог позволить себе удивление, но потрясение уже стало бы излишним.

«Принятому решению нет альтернативы», — сказал себе Антон, пытаясь не поддаваться растущему ужасу.

Шестнадцатая глава Гнев

Кхи'дем даже не пытался сдержать свой ужас.

Он ворвался в командный центр прямо перед рассветом. Аттик запретил туда входить всем, кроме своих офицеров, пока до удара не осталось лишь несколько минут. К тому времени «Веритас Феррум» вышел на позицию. Рулевой Эутропий был на связи и ожидал лишь приказа обрушить свой гнев. Гальба оставался рядом во время всех приготовлений. Ему нечего было бы сказать Аттику, чтобы переубедить его. Он знал, что должен заставить капитана изменить решение. Он был убеждён, что не должен этого делать.

Он не мог думать. Внутри командного центра он не мог слышать крики и стоны сервов, страдающих от прикосновения теней. Вероятно, он не услышал бы их, даже если бы стоял в центре общежития. В его голове гудело бесконечное желание сжечь, сжечь, сжечь, сжечь! Размеренный стук этого желания бился в разуме, словно стук сердец. Антону удавалось сохранять внимание на какое-то время. Он даже смог пробиться сквозь навязчивые мысли, когда с ним заговорил капитан. Гальба смог выслушать его и ответить. Но через мгновения он не смог вспомнить, что ему говорили или что он слышал. Было лишь одно желание. Если бы у него был выбор, то он предложил бы нанести удар прямо сейчас.

Час скорбного серого рассвета Пифоса приближался. Гальба был этому рад. Желание слабело, превращаясь в мрачное предвкушение. Вскоре Железные Руки будут действовать. Вскоре больше не будет развалин, а машина будет уничтожена. Скоро буря в его черепе прекратится.

Скоро, скоро, скоро…

И всё-таки он обрадовался, увидев пришедшего Кхи'дема, чьё лицо дрожало от ярости, а намерения были очевидными. Возражения сына Вулкана были такими же необходимыми, как и удар. Губы Гальбы скривились, когда он всем своим телом ощутил противоречие. Антон вновь винил свою плоть за пришедший парадокс. Он проклинал её. Он хотел, чтобы плоти не стало.

Скоро.

— Это убийство, — сказал Кхи'дем.

— Отнюдь, — возразил Аттик, спокойный и безразличный к гневу Саламандры. В его голосе не было ни злобы, ни жалости. — Мы предложили им безопасность, но они отказались. Мы не запирали никого в зоне удара. Они могут уйти, когда захотят. У них ещё есть для этого несколько минут.

— Ты намереваешься сознательно истребить гражданское население, не являющееся врагом. Это неправильно. Чем ты тогда будешь лучше Пожирателей Миров или Повелителей Ночи?

Гальба напрягся от оскорбления. Аттик не отреагировал на него никак.

— Абсурд, — вот и всё, что он сказал. Похоже, что он разобрался в Кхи'деме. Целую жизнь назад, над Исствааном V, всё было иначе. Саламандр убедил Аттика подобрать бегущие «Громовые ястребы», воззвав к чему-то в капитане, что не было частью холодной логики войны. Он пытался сделать это вновь, но наткнулся на глухую стену. Кхи'дем обращался к чему-то в Аттике, чего уже больше не было в нём.

Капитан склонился над гололитическим столом. Изображение «Веритас Феррум» зависло прямо над координатами этого поселения. Кинжал был готов обрушиться прямо в сердце вражеских замыслов.

— Брат Эутропий, — вызвал Аттик.

— Что прикажете? — голос рулевого трещал от помех, но связь между поверхностью и кораблями была яснее, чем было за многие дни. Даже истечение варпа в реальное пространство вокруг Пифоса не могло остановить грядущий удар.

— По моему сигналу начинайте отчёт с пяти сотен.

— Приказ получен.

— Капитан Аттик, — взмолился Кхи'дем, — прошу вас, подумайте о…

— Начинайте.

— Отсчёт начат, — доложил Эутропий.

— Благодарю вас, кормчий, — Аттик отключил стол. Гололиты исчезли во вспышке жёсткого снега.

— Что ты наделал? — выдавил Саламандр.

— Избавь меня от сентиментальности своего легиона. Я нахожу её совершенно не представляющей интереса, — Аттик направился к входу в командный центр. — Братья, пройдёмте?

Гальба моргнул. Побуждение оставило его в то же мгновение, как Аттик отдал приказ. Он ясно слышал всё, в первый раз за много дней. Ничто не говорило его. Не было ни предупреждений, ни настойчивых мыслей. Их отсутствие было даром. Антон подумал, что возвращение ясности было знаком, что удар был правильным делом.

Он последовал за Аттиком наружу. Небо было ещё тёмным, но когда они забрались на стены и взглянули с парапета на восток, в направлении поселения, начали проступать очертания джунглей. Сияние медленно пробивалось через облачный покров. Вдали были видны навигационные огни «Несгибаемого». Корабль летел вокруг плато под управлением Дарраса.

Повсюду на Парапете стояли воины Х легиона, пришедшие увидеть грядущее сожжение. Там были и Саламандры, и Гвардейцы Ворона. Аттик кивнул им. Гальба увидел, как Кхи'дем переглянулся с Птеро.

— Ты согласен с этим? — спросил Саламандр.

— Эта постройка должна быть уничтожена.

— Такой ценой?

— Не знаю, — похоже, что Птеро было неприятно это говорить. — Есть ли у нас выбор? Я не могу его отыскать.

— Но это же преступление…

— Сержант Даррас, какие новости? — спросил Аттик по ротному каналу связи.

— Колонисты собираются.

— Возле своих лож?

— Нет. Они собрались вокруг места нанесения удара.

— Безумные самоубийцы, — проворчал Аттик. — Благодарю, брат-сержант.

— Что ты собираешься использовать? — спросил Кхи'дем. Его голос звучал глухо. — Вихревые торпеды?

— Слишком разрушительны. Мы должны сохранить варп-аномалию. Удар должен быть точечным. Проницательность сержанта Гальбы оказалась нам весьма полезной.

— Действительно? — Саламандр пронзил Гальбу взглядом.

— Капитан слишком высоко меня ценит, — сказал Антон.

— Ты сказал, что мы должны сжечь его, — сказал Аттик, а затем повернулся к Кхи'дему. — Так мы и сделаем. Концентрированный залп излучателей, достаточно мощный, чтобы пробить землю и уничтожить все следы здания. Мы зачистим землю и прижжём рану.

— Так это была твоя идея? — Кхи'дем был готов наброситься на Гальбу. — Я думал о тебе лучше.

— Значит, ты тоже слишком высоко меня ценил, — прошептал Антон. Он смотрел за огнями «Громового ястреба» и ждал ослепительной вспышки выстрела. Его наполняло отвращение — направленное на себя, на колонистов, на грядущую резню, на всю эту бессмысленную, противоречивую, сводящую с ума слабость плоти. Он хотел бы, чтобы очищение произошло и с ним.

— Отсчёт приближается к сотне, — сказал Аттик. — Сержант Даррас, пусть смертные знают. Мы достаточно благородны, чтобы дать им последнее предупреждение.

— В этом нет нужды, капитан. Они знают.

— Что ты хочешь сказать?

— Они смотрят наверх. Все. Они ждут его.

— Благодарю, сержант. Отлети на безопасную дистанцию, — Аттик обратился к Кхи'дему, — Успокойся, Саламандр. Это не убийство, а самоубийство.

Кхи'дем свирепо уставился на него, но промолчал.

Аттик посмотрел на небо, где едва начал проступать облачный покров.

— Мы не ответственны за безумие слабаков. Долг и клятвы призывают нас уничтожить врагов Императора. Такова наша задача. Всё остальное — детали. Время.

Гнев рассёк облака, залп излучателей «Веритас Феррум» обрушился вниз. На несколько мгновений землю и небо соединил огненный столп. Грохот удара достиг базы через несколько мгновений после вспышки. Мир содрогался от энергетического разряда и глубоко медного рокота очищающего разрушения. Такова была война, величие обезглавливающего удара: железная рука X Легиона обрушивалась с небес, чтобы сокрушить орудия врага.

Залп прекратился. Пламя исчезло, оставив гаснущее мерцание, яркое как свежий шрам на рассвете. Но грохот не прекратился. Он нарастал. Звук становился всё громче, пока не превратился в рёв приливной волны. Гальба нахмурился. Был ли это звук осыпающихся развалин? Нет, он был слишком громким

— Доклад? — голос Аттика был резким и тревожным,

Треск помех. Однако Гальба видел огни «Несгибаемого». Он продолжал лететь.

Звук становился всё громче. Волна обрушивалась вниз. Гальба пошатнулся. Он не носил шлема, поэтому ничего не могло бы защитить его от перегрузки. Затем свет вернулся.

Сжечь.

Пламя вырвалось из джунглей — ответный залп, идущий с местоположения плато. Это была вся разрушительная мощь удара излучателей, собранная, преображённая и усиленная в нечто запредельное. Это было возмездие столь ужасное, что казалось, будто удар нанесло само расплавленное ядро планеты. Ослепительная вспышка, столь же яркая, сколь и узкая и направленная, пронзила облака. Небо вспыхнуло яростным оранжевым светом. Облака вскипели от торжествующего гнева. А затем сквозь тучи пробилась новая ослепительно яркая вспышка, свидетельствующая об ужасающем взрыве за пределами атмосферы. Гальба знал, что это. Его тело содрогнулось от безмолвного воя отрицания, но он знал, что видит. Грохот продолжал накатывать на базу, но теперь в его рёве слышалась насмешка, хохот пылающего неба.

Гальба знал. Он знал. Знал. Но он не мог не пытаться отрицать увиденное изо всех сил своей воли, отвергая то, что сейчас увидит. Нечто царапало его слух, нечто едва различимое сквозь рёв ветра. Отстранённо он понимал, что это вокс-бусина. Там звучал голос, голос его капитана, вызывающего рулевого «Веритас Феррум», требующего ответа, требующего того, чтобы ему показали реальность, отличающуюся от видимой. Затем раздался другой голос, Дарраса, каким-то образом пробившегося сквозь помехи на достаточное время, чтобы закричать «Что ты наделал?!» Его ярость была направлена на Гальбу и лишь на него. Разряд прекратился, исполнив свою задачу. Яростное мерцание небес потускнело, став красным, словно тлеющая кровь. А затем облака забурлил, когда сквозь них начало падать что-то огромное — что-то, состоящее из нескольких отдельных частей, несущих с собой опаляющий свет свежего пламени.

«Нет, нет, нет…» — но железная истина была глуха к мольбам Гальбы. Вот показался расколотый корпус великого ударного крейсера. «Веритас Феррум» падал, словно град из разбитых соборов. Разбитые части корпуса сверкали, раскалившись от жара входа в атмосферу, следы выпотрошивших корабль ударов тлели. Крейсер был разбит на обломки в сотни метров длиной. Они были такими длинными, что словно не падали, а парили. Это было настолько зловещее и величественное зрелище, что время словно застыло. Гальба прожил каждое мгновение, перешёл через все страницы мрачнеющей истории 111-й клановой роты, но это был их самый чёрный час. Это была смерть надежды. Это был рок всей роты, написанный на небе словами из пламени и металла.

Обломки корабля рухнули на землю. Ни один из них не упал на плато или рядом с базой, словно насмешливая судьба решила, что все они должны стать свидетелями своего отчаяния. Обломки падали со всех сторон, ближайший рухнул едва в километре от Железных Рук. Каждый взрыв казался ударом погибельного молота, барабанным боем страшного суда, которому нет дела до желаний людей.

Земля содрогнулась и продолжала содрогаться с каждым ударом, оставляющим кратеры и воронки. Гальба осел и вцепился в край пластального парапета. Мир пытался сбить его с ног. Со всех сторон налетали ураганные ветра. Они выли над базой. Они вцеплялись, разрывая друг друга. Оказавшихся снаружи зданий сервов разбрасывало во все стороны. Легионеры стояли на ногах, сгибаясь и держась за стены. Лишь Аттик стоял неподвижно, бросая вызов ярости, пытавшейся разорвать базу. Он был непоколебим. Даже перед лицом катаклизма он отказывался признать саму идею поражения.

Удары, ветра… пламя и пепел. Облака пыли и золы взмывали к небу с каждым ударом, и рассвет вновь сменился ночью. Волны пламени расходились по джунглям. Возвышенность стала островком над пылающим океаном. Вой ветров и рёв огненной бури возвещали смерть железных истин. Пыль, дым и пепел душили воздух, разносясь по небу, убивая день навечно и опуская на землю смертный саван.

И сквозь неистовый грохот, сквозь рёв погибели, сквозь вихри и пламя холокоста в голову Гальбы серповидными когтями вцеплялся смех — смех, похожий на проклятие, на саркофаг из слов, смех, похожий на повторяющийся, монотонный, насмешливый напев.

Смех, который будет его вечным спутником.

Сжечь.

Часть 3 Буйство полуночи

Семнадцатая глава Подведение итогов / Чудо / Лики истины

— Мы умрем здесь, — произнес Аттик.

Гальба понимал, что капитан не оплакивает их судьбу, а просто констатирует факт, срывая бесполезные, успокаивающие иллюзии. Эту истину должна была осознать вся рота.

Дурун стоял на посадочной платформе перед «Несгибаемым», уцелевшим в вихрях ударной волны и вернувшимся на базу. Он обращался к стройным рядам легионеров — поредевшим рядам. В передней линии Антон ещё ощущал силу братства воинов, чувствовал мощь стены доспехов, но воспоминания о полном составе роты на борту «Веритас феррум» были по-прежнему яркими. Сержант представлял себе ушедших братьев, офицеров, ветеранов. Из дредноутов остался только почтенный Атракс; погиб железный отец и ещё очень многие легионеры — целые сотни. Их отсутствие рождало фантомные боли, словно в ампутированной конечности.

«Мы все ещё сильны», подумал Гальба, и это было правдой. Но затем перед его мысленным взором возник расколотый «Веритас», и пришло сомнение.

«Сильны, но недостаточно».

На этот раз Антон не мог винить злобный разум, шепчущий в его голове — мысль принадлежала самому воину.

«Для всего, что нам потребуется исполнить здесь, этого хватит», — избавился от неё Гальба.

— Мы не можем покинуть планету, — продолжал Аттик. — Не можем связаться с нашими братьями или иными имперскими силами за пределами системы. А если бы и смогли, то я не разрешил бы вызвать их сюда. Риск слишком велик, а польза слишком мала.

— Мы умрем здесь. Вы из числа Легионес Астартес, вы — Железные Руки, и я знаю, что смерть не страшит вас. Однако же, поражение способно ужаснуть любого — мы проигрывали, мы несли потери, и только плохой воин сделал бы вид, что это не привело к соответствующим последствиям. Тому, кто станет утверждать, что его не ранила гибель нашего корабля, нет места под моим началом. Я говорю так, чтобы вы смотрели в будущее незамутненным, разумным взглядом.

— Мы умрем здесь. Даже наше геносемя будет потеряно навсегда, и рота сгинет бесследно. Наша история подходит к концу, и мы не оставим наследия. Но мы не погибнем напрасно! Мы найдем неприятеля и растопчем его в пыль — и, прежде чем обратимся в прах, от нашего врага не останется и воспоминаний, — капитан возвысил голос. — Мы уничтожим его с такой жестокостью, что вырвем из истории! Его прошлое, настоящее и будущее исчезнут!

Мог ли Гальба поверить этим словами? Ощутив, как сердца наполняются гордостью, Антон понял, что да. Он видел, как Аттик непреклонно стоял пред лицом худшей катастрофы, которую смог обрушить на легионеров этот мир. Капитан не оплакивал «Веритас феррум», его просто обуяла ярость, рожденная холодным рассудком. Дурун не собирался сдаваться, и воинам действительно уже нечего было терять. Железным Рукам предстояло сражаться до тех пор, пока враг не сгинет в забытье вместе с ними.

— Вы спросите, как нам повредить неприятелю, которого мы не можем найти, — говорил Аттик. — Задумаетесь, какое безумие заставляет меня воображать погибель врага сейчас, когда ещё не угасли огни крушения нашей последней попытки. Вот оно: если то, что мы пытались уничтожить, защищается с такой силой и яростью, то его важность критична. То, что не удалось с дальней дистанции, мы совершим в ближнем бою. То, что отразило энергетический поток, поддастся иному оружию — даже если мне придется расколоть каждый камень этого порождения ксеносов своими кулаками!

Помолчав, капитан продолжил уже заметно тише.

— Итак, разделите ли вы мое безумие, братья?

И они пошли за Аттиком. Гальба и все остальные взревели и в унисон застучали латными перчатками по болтерам. Да, боевые братья разделяли безумие командира. Да, они готовы были следовать за ним.

«Плоть слаба, — думал Антон. — И пусть она сгинет так, брошенная мною в горнило войны. Пусть сгорит дотла, и останется лишь мощь неудержимой машины».

Позади легионеров собирались сервы, опустошенные, травмированные создания. Гальбе становилось не по себе при мыслях об их дальнейшей судьбе. Слуги не проходили психологической подготовки космодесантников, им был знаком страх смерти, многократно усилившийся за время, проведенное на Пифосе. После гибели корабля для сервов не оставалось ничего, кроме безбрежного ужаса, за которым ждал кошмарный финал, и Антон уже слышал всхлипывания сквозь треск лесного пожара.

— Слуги Десятого легиона, — обратился к ним капитан, — вам выпал самый жестокий удел. Но вы приносили клятвы, и никто не отменял их. Я не стану освобождать вас от службы, но, в благодарность за преданность, сделаю нечто иное, нечто лучшее. Я вооружу всех вас и позволю сражаться рядом с нами. Вы нанесете ответный удар тому, что мучило вас, и будете биться изо всех сил. Вы перенесли тяжкие утраты и горькие страдания, но честь останется с вами до конца, а это уже немало.

Новая пауза.

— Слуги Десятого легиона! Что ответите вы?

— Мы идем! — закричали они в ответ на металлический хрип воина-машины.

— Да, — понизив голос, Аттик заговорил вновь, наполняя воздух электронной дрожью возмездия. — Мы идем. Мы идем крушить.

— Я так понимаю, что вы пойдете без меня, — заявила Эрефрен, обращаясь к капитану, который пришел поговорить с астропатессой после выступления. Ридия слушала речь, стоя в дверях командного модуля, а затем вернулась в свои покои. Сейчас женщина стояла возле трона, не в силах использовать его, но не желая оставлять пост. Она думала о Страссны, о том, ощущал ли навигатор свою полезность в последние секунды жизни.

— У вас иной путь, — отозвался Аттик. — Да и что бы вы сделали с лазвинтовкой в руках?

— Ничего хорошего, — призналаЭрефрен.

— Теперь вы — последний астропат роты, — напомнил Дурун. — Хор погиб вместе с кораблем.

— В этой роли я тоже не могу помочь легиону — помехи сейчас даже сильнее обычных.

— Мы пойдем в бой ради вас и очистим путь.

«Но куда и зачем?» — хотела спросить Ридия, но осеклась. Астропатесса не видела смысла в жалобах на судьбу, особенно от себя самой. Позволить беспомощности подать голос значило уступить худшей из слабостей. Аттик был прав, у неё иной путь: легионеры выступали, чтобы сразиться с врагом, суть которого оставалась неизвестной. Возможно, их попытка окажется тщетной, но Железные Руки не будут сидеть, сложа руки, после потери «Веритас феррум». Не будет и она. Пусть 111-я рота не может покинуть Пифос, Ридия Эрефрен остается её астропатом, дар и долг которого — прокладывать мосты через пустоту, превращать расстояния в ничто.

— Благодарю, капитан, — сказала она. — Доброго похода, а я проведу собственную кампанию.

— Я знаю, — с видимым уважением ответил Аттик.

Половину сервов и треть легионеров, объединенных под командованием Дарраса, оставили охранять базу, а все остальные направились в сторону поселения. Впереди двигались «Поборники», над головами кружили «Громовые ястребы» — операция не уступала в масштабе миссии по захвату плат, а если считать вооруженных сервов, следующих по пятам Железных Рук, то даже превосходила её. Кроме того, это задание было более неопределенным, с туманными целями — но зато наполненным отчаянной яростью.

Лазвинтовка начинала выскальзывать из вспотевших ладоней Каншелла, которому приходилось бежать вприпрыжку, чтобы поспеть за космодесантниками. Несмотря на это, пот был холодным. Посмотрев на Танауру, тяжело дышащий Йерун понял, что едва успевает и за ней. Агнес, бывшая намного старше Каншелла, выглядела так, словно могла поддерживать взятый темп весь день.

— Не знаю, смогу ли воспользоваться этой штукой, — сказал ей серв.

— Ты прекрасно знаешь, как с ней обращаться. Нас всех обучали.

— Я никогда не был в бою. А тебе приходилось?

Танаура кивнула.

— Боюсь, что промажу.

— Не спеши, тщательно прицеливайся перед выстрелом. Впрочем, ты все равно не промахнешься, мы же на Пифосе. Оглянись по сторонам.

Йерун так и сделал. Мир вокруг преобразился после падения «Веритас феррум», учиненный им холокост просто выжег джунгли. На несколько километров с обеих сторон осталась только опаленная земля и дымящиеся пеньки. Исчезла давящая зеленая ночь, на её место пришел серо-коричневый день дыма и пепла. Рокочущий рёв ящеров звучал с большего расстояния, чем обычно — чудовища сбежали от огня и не торопились покидать укрытия, выступая на погубленную почву. Только некоторые крупные хищники, поодиночке или парами, проверяли обстановку, оставаясь на средней дистанции от роты и двигаясь параллельно с имперцами. Порой рептилии издавали вызывающий рык, но ближе не подходили. Война ещё не возобновилась, и Танаура была права — по таким тварям, когда они окажутся рядом, промахнуться будет невозможно.

Пламя омыло плато, опалив внешнюю часть стены. Но, если не считать почерневших бревен, частокол остался целым, а поселение, казалось, вообще не затронул огонь. Не видя часовых на стене, Каншелл задался вопросом, выжили колонисты или нет. Серв не мог представить, чтобы кто-то уцелел, оказавшись так близко к тому взрыву, поэтому вид частокола поразил его. И, когда «Поборники» въехали на пологий подъем к вершине плато, ворота деревни открылись.

Рота вступила в поселение, и Йерун, войдя за стену, ошеломленно распахнул глаза. Никто и ничто внутри не пострадало, колонисты стояли там же, где и прошлой ночью, словно вообще не двигались с места. На случившуюся катастрофу указывали только две вещи — едкий смрад в воздухе и то, что возникло в центре плато.

Сначала Каншелл решил, что перед ним воронка от взрыва. Со стороны ворот объект напомнил округлую впадину, но, подойдя ближе вслед за легионерами, окружившими дыру, серв понял, что ошибся. Это была шахта, идеально круглого сечения, с вертикальными стенками. Даже сейчас, рассматривая её, Йерун все ещё считал, что видит результат лэнс-залпа.

Он ошибался и в этом.

Колодец был делом чьих-то рук. Никто не раскапывал его, впадина просто открылась — шахта с резными образами на стенках, огромными, абстрактными формами. Глядя прямо на них, люди видели петли и ломаные линии, которые намекали на руны, но так и не становились ими. Но боковым зрением Каншелл постоянно улавливал движение — нечто свивалось по-змеиному и кишело подобно насекомым. Вверх по колодцу плыли тени, нашептывая знания ужасных ночей. Серв плотно зажмурился, но резные знаки тянулись к нему сквозь закрытые веки, становясь серебряными вспышками во мраке. Они засмеялись, и Йерун раскрыл глаза — мира вокруг хватило, чтобы приглушить хохот.

Но не изгнать его.

В глубины шахты по спирали уходила рампа, выступающая из стен, каменная полоса, достаточно широкая, чтобы вместить двух космодесантников плечом к плечу. Спуск был крутым, и Каншеллу показалось, что, если он ступит на пандус, то немедленно понесется вниз, споткнется и свалится в бездну за край. Камень выглядел гладким, словно мрамор.

Серв отступил от края и посмотрел на колонистов, пытаясь придумать, как можно объяснить их чудесное спасение. Заметив, что у главной ложи снова собирается толпа, он слегка подтолкнул Танауру и показал в ту сторону.

— Опять собираются на богослужение.

— Почему сейчас? — отозвалась Агнес. — Ещё даже не полдень, а ты говорил, что их службы всегда проходят по вечерам.

— Может, это из-за того, что мы здесь? — предположил Йерун. — Возможно, они молятся за нас.

Он взглянул на шахту.

— Потому что мы собираемся спуститься туда.

Танаура по-прежнему смотрела на ложу.

— Там ты оставил «Лектицио Дивинитатус»?

— Да.

— Интересно, зачем его украли?

— Я никогда не говорил такого, оно… просто пропало.

— А что ещё могло произойти? — Агнес помрачнела. — Очень хотелось бы знать, зачем им нужна эта книга.

— Тебе надо было увидеть церемонию.

— Ага, — судя по голосу, Танаура не горела желанием.

— Ты не понимаешь, — настаивал Каншелл. — Меня там коснулось нечто божественное, я стал ближе к Императору.

Агнес скептически хмыкнула.

— Почему ты сомневаешься во мне? — спросил Йерун.

— Я не сомневаюсь ни в тебе, ни в испытанном тобою. Меня беспокоит, что ты мог неправильно понять произошедшее.

— Как это?

— Кто-нибудь из этих людей говорил прямо, что они поклоняются Императору?

— Нет, — признал Каншелл. — Но все они должны были погибнуть — и обрели спасение. Разве это не знак Его промысла?

Отвернувшись от ложи, Танаура многозначительно посмотрела на собеседника.

— Уверен?

Тут же её внимание отвлекло нечто за спиной Йеруна, и женщина склонила голову в знак уважения. Повернувшись, Каншелл увидел, что к ним подошли Гальба и Аттик.

— Мои господа, — поклонился серв.

— У тебя есть друзья среди этих людей, — сказал Аттик.

— Думаю, что да, — согласился Йерун, вспомнив Ске Врис.

— В религиозной касте?

— Да, господин капитан.

Дурун повернулся к Гальбе.

— Я доверяю твоему решению, брат-сержант. Делай, как договорено, и постоянно оставайся на связи.

— Так точно, брат-капитан. И… я благодарен вам.

Коротко кивнув подчиненному, Аттик двинулся к вершине спиральной рампы. Антон и стоявшие рядом бойцы его отделения остались на месте.

— Мы бы хотели, чтобы ты кое-что сделал, Йерун, — произнес Гальба.

«Громовые ястребы» описывали узкие круги над плато — «Несгибаемый» оставался за линией частокола, а «Удар молота» Саламандр вошел в воздушное пространство поселения. Что до «Поборников», то «Мотор ярости» охранял ворота, а «Сила Медузы», словно передвижная баррикада, остановился с другой стороны плато. Аттик не верил, что деревянная стена устоит перед действительно мощной атакой ящеров, и танк должен был превратить любого прорвавшегося хищника в пятна крови и жженые осколки костей.

Сейчас пушки «Разрушитель» смотрели в сторону джунглей, но не составило бы труда перенаправить орудия и обрушить их чудовищную ярость на поселение. Капитан не оставлял приказов на этот случай, легионеры и так всё понимали. Никто из Железных Рук не доверял чудесному спасению колонистов.

Недоверие было полезным, но неинформативным, и поэтому, стоя у края шахты, Антон обратился к Аттику со словами: «Я не думаю, что стоит оставлять их без присмотра, пока идет спуск».

Дурун согласился, хотя ещё вчера идея о необходимости арьергардного заслона показалась бы просто смешной. Колонисты были толпой плохо вооруженных смертных, к тому же едва умеющих обращаться с лазганами. От них не могла исходить угроза — но ещё вчера на орбите Пифоса был «Веритас феррум».

В итоге Аттик повел большую часть 111-й роты вниз по шахте ксеносов. Туда же отправились Гвардейцы Ворона, при помощи прыжковых ранцев быстро спускавшиеся по виткам спирали. Антон остался на поверхности, имея в своем распоряжении танки, штурмовые корабли, отделение Железных Рук, сервов и собственные подозрения.

А также Кхи’дема — если его братья наблюдали за ситуацией с воздуха, из «Удара молота», сержант предпочел остаться на земле.

— Присматривай за людьми, ради спасения которых ты сражался, — сказал ему Дурун. — Убедись, что твои усилия того стоили.

Гальба приказал сервам рассредоточиться по периметру деревни, лицом внутрь. Тем временем колонисты разбились на две группы, одна из которых поднялась к ложе — толпа оказалась большой, но, в отличие от прошедших вечеров, всё верующие поместились внутри здания. Вторая часть поселенцев, намного более многочисленная, собралась у ворот, и смертные уважительно держались поодаль от «Мотора ярости». Колонисты молча переминались с ноги на ногу, и Антону показалось, что они ожидают чего-то.

Возможности исполнить предначертанное.

Вместе с воинами своего отделения сержант направлялся к ложе, ведомый встревоженным Каншеллом.

— Уверенность, с которой эти люди говорили о своем выживании, была обоснованной, — заметил шедший рядом Кхи’дем.

— Точно, — отозвался Гальба. — Похоже, на Пифосе только они ничему не удивляются.

— Верно.

— Тебя радует то, как обернулись наши добрые дела? — вдруг разозлился Антон, которого все ещё изводили мысли о том, как ловко им манипулировали. Облегчением стало лишь то, что Аттик не потерял веру в сержанта — возможно, потому, что врагу удалось заставить их совершить ужасную ошибку, замаскировав её под логичное решение. И всё же, Гальба жаждал отмщения. Быстрое согласие капитана на предложение Антона могло означать, что Дурун хотел таким образом испытать его.

«Или же, — подумал сержант, — он посылает прокаженного разбираться с прокаженными».

Гальбе хотелось сорваться на ком-нибудь. Он проклинал плоть колонистов, выстоявшую перед немыслимым ударом, так что само её существование теперь вызывало подозрения. Антон проклинал свое прежнее милосердие к этим смертным, жалость, которую воплощали Кхи’дем и прочие Саламандры. Сейчас сержант, как и все остальные, нуждался во враге, которого можно убить.

Если неприятелем окажутся эти счастливчики-дикари, пусть будет так.

— Не знаю, рад ли я, — ответил Кхи’дем. — Я удовлетворен, что мы поступили правильно.

— Даже если нас обвели вокруг пальца?

— Мы действовали, исходя из того, что знали тогда. Бросив этих людей на погибель, мы поступили бы бесчестно, утратили бы достоинство. В этой войне на кону стоит нечто большее, чем обычная победа силой оружия.

— Смешно, — фыркнул Гальба. Легионеры уже подходили к холму.

— Правда? Ты сделаешь всё, чтобы победить предателей?

— Да.

— И неважно, насколько ты унизишься при этом? Как сильно отдалишься от прежнего себя? На «Каллидоре» мы с тобой видели одни и те же вещи. Готов ли ты превратиться в мерзость, подобную Детям Императора?

Антон промолчал, ему нечем было ответить Саламандру. Нет, Железные Руки никогда не пойдут по пути Третьего легиона; и да, ничто не должно препятствовать ведению войны любыми возможными способами.

Кхи’дем ещё не закончил.

— Эта война ведется в нас самих. Если мы откажемся от прежних идеалов, то, даже если победим в битвах, что тогда останется от мечты Императора? Поймем ли мы, что сотворили с Империумом?

У основания холма Гальба остановился, отыскав ответ, единственный выход из тупика.

— Мы примем благословение машины, — произнес он, вынужденно повысив голос — из ложи доносились песнопения, почти оглушающие в своей воодушевленности.

— Не понимаю.

— Дети Императора — рабы своих страстей. Мы изгоним желания из наших разумов, наши решения не будут основаны на эмоциях. Железные Руки объединят тотальную рациональность с тотальной войной.

Ноктюрнец выглядел скорее опечаленным, чем шокированным.

— Ты подтверждаешь худшие из моих опасений. Когда мы встретились, в тебе не было такого отторжения человечности, как у капитана.

— Я понял, что ошибался, — ответил Антон, надевая шлем.

Невральные разъемы подключились к коре головного мозга, ещё более отдаляя легионера от плоти, наделяя его улучшенным зрениям и чувствами из царства машин. Гальба посмотрел на вход в ложу и церемонию, идущую за дверью.

«Божественное? — подумал он. — Если бы вы могли взглянуть на мир так, как я сейчас, то узнали бы нечто новое о божественном».

Антону представилось, что адепты Марса были связаны с чем-то намного более совершенным, чем любая иллюзия, которой поклонялись колонисты.

«Иллюзия ли?»

Нечто простучало, словно кости, побеспокоенные далеким ветром, и попыталось сунуть нос в мысли Гальбы. Стряхнув его, сержант повернулся к издергавшемуся Каншеллу.

— Ты нервничаешь, Йерун, — произнес Антон. — Не надо, ты не сделал ничего плохого, и мы защитим тебя.

Серв открыл рот, словно собираясь в чем-то поправить сержанта, но промолчал.

— Колонисты хотели, чтобы ты присоединился к их богослужению, — продолжил Гальба. — Они откроют тебе больше, чем нам. Иди и поговори с ними, а мы будем слушать и действовать по обстоятельствам.

— Да, господин сержант, — сглотнул Каншелл и поднялся ко входу в ложу.

— Возможно ли, что эти люди не виноваты ни в чем, кроме ложной веры? — спросил Кхи’дем. — И никак не связаны с тем, что случилось сегодня?

— Они знали, — ответил Антон.

Этого было достаточно, чтобы обвинить колонистов.

Йерун скрылся внутри, словно увлеченный вглубь толпы могучим потоком. Благодаря уху Лимана, Гальба улавливал голос серва сквозь громогласное пение — тот пытался с кем-то поговорить, но вопросы всё время обрывали. Антон прикинул, что Каншелл продвигается к центру ложи.

Песнопение смолкло, и в тишине прозвучал шепот серва.

— Что происходит?

— Явление истины, а что же еще? — ответил женский голос. — Откровение.

— Это моя книга, — сказал Каншелл. — Зачем вы её забрали?

— Ради истины, — рефреном отозвался кто-то.

— Истины, — шепчущим эхом повторила паства.

— Ты ведь этого хотел, верно? — спросила женщина.

— Я уже знаю истину, — возразил Йерун.

— Знаешь, не понимая, — вмешался кто-то ещё, с более низким и грубым голосом. Гальба опознал верховного жреца. — Ты плавал на поверхности, а теперь нырнешь. Как и все вы.

— Все, — повторила женщина.

— Все, — прошептал хор.

— Пригласи их войти, — скомандовал жрец. — Истина принадлежит всем. Тогда вы сможете истинно поклониться божественному вместе с нами.

— Я не могу пригласить «их», — возразил Каншелл.

— О, думаю, что можешь.

Наступившее молчание нарушили звуки борьбы.

В три шага Антон оказался у входа в ложу, и, сопровождаемый своим отделением, вошел внутрь. По пути сержант расталкивал плечами колонистов, раскидывая их по сторонам, и остановился, немного не дойдя до центра. Там, лицом к Гальбе, стоял жрец в капюшоне, а чуть дальше его помощница, Ске Врис, выкручивала Каншеллу руки за спину. Антон быстро заморгал, пытаясь прояснить замутненный взгляд — ядовитая пляска света в ложе расшатывала само основание реальности. На полу, в центре сияющей паутины, лежала потрепанная книга.

— Выпусти его, — приказал Гальба, почти разочарованный тем, как просто и обыденно раскрылось вероломство колонистов.

— Разумеется, — ответил жрец, и Ске Врис отпустила серва, который отшатнулся в сторону.

Увидев это, Антон нахмурился. Да, верховный жрец держал что-то вроде церемониального кинжала, но острием в пол, а на Каншелла никто не направлял оружие. Его просто схватили, но ничего более.

— Наконец-то вы пришли, — произнес вождь поселенцев.

— Не для поклонения, — огрызнулся Гальба.

Жрец наклонил голову, и Антон почувствовал, что он улыбается под капюшоном.

— Возможно, нет. Но вы определенно станете свидетелями.

Послушница отошла прочь, оставив своего господина одного. Тот шагнул к центру комнаты, а Ске Врис скользнула к Йеруну и положила руку ему на плечо, словно успокаивая. Теперь сержант понял, что колонисты не собирались причинять вред серву — они хотели, чтобы Каншелл принял их веру. Они хотели, чтобы в ложу вошли космодесантники.

Гальба поднял болтер и услышал лязг оружия боевых братьев, вставших наизготовку. Оглядев ложу, сержант понял, что из поселенцев вооружен только жрец, но он не представлял угрозы. Несмотря на это, Антон чувствовал предбоевое напряжение — опасность существовала, хотя легионер и не мог её распознать.

— Перекрыть помещение, — воксировал он, продолжая держать болтер наведенным на жреца.

— Держу выход, — доложил Кхи’дем.

— Что-то не так?

— Пока тихо. Около ворот по-прежнему стоит большая толпа.

Обращаясь к жрецу, Гальба спросил:

— Свидетелями чего мы станем?

— Мы уже сказали вам. Истины. Откровения.

Подняв руки, верховный жрец откинул капюшон, и прочие служители культа, разбросанные среди паствы, последовали его примеру.

Лицо человека, стоявшего перед Антоном, перенесло жестокие, звериные искажения. Чёрная шевелюра жреца напоминали львиную гриву, от корней волос начинались ритуальные шрамы и татуировки; нижний резец превратился в клык, выступавший над верхней губой; глаза, лишенные зрачков, переливались багрянцем.

Послушники оказались настолько же опоганенными — некоторые из них прожили жизни, превратившие их лица в массы рубцовой ткани, другие исказили себя более изящно, покрыв лбы и веки вязью замысловатых рун. Кроме того, все щеголяли увечьями, словно указывающими на их принадлежность к религиозной касте. Гальба замечал отрубленные уши, разрезанные щеки, скальпы, оттянутые назад. И каждое лицо светилось тошнотворной, плотоядной радостью.

Теперь, когда жрецы сбросили маски, суть внешнего вида колонистов стала более понятной. Новый контекст позволил Антону иначе взглянуть на этих людей, увидеть мерзкий оттенок в сиянии их веры. Их дикарский облик был осознанным выбором — поселенцы поддались чему-то темному и сейчас ожидали кульминационного момента всей жизни.

Культисты встречали взгляд Гальбы со злорадным торжеством.

— Легионер, меня зовут Ци Рекх, — произнес жрец. — Говорю с гордостью, что я — жрец Давина. Говорю с гордостью, что боги Хаоса открыли варп для меня и моих собратьев-паломников, перенеся наши утлые суденышки в это место, освященное в Их честь. Я горжусь, что ступаю по миру, созданному иными верующими, измененному, чтобы исполнить свое предназначение именно сегодня. И я горд, что достиг предначертанного мне часа.

Палец Антона напрягся на спусковом крючке, но Ци Рекх не стал атаковать воина. Культисты снова запели, и в их песне не было слов — только непрерывный вопль, становящийся громче и затихающий, извивающийся среди перекрывающихся гармоник. Он звучал, как стон и вздох, вой и величальная песнь. Верховный жрец не присоединился к хору, а сделал последний шаг к центру ложи.

Ци Рекх встал над книгой, и световая паутина отозвалась ему. Восприятие Гальбы снова изменилось: тошнотворные лучи не сдвинулись с места, но силуэт жреца завершил портрет, нарисованный зазубренными прорехами в реальности. Там, где только что зиял образ болезненного безумия, мучающего разум намеками на смысл, в полноте своей проявилось значение. Верховный жрец стоял в центре алтаря, созданного из света — света, сплетенного из ран.

Ци Рекх поднял нож.

Гальба выстрелил.

Реальность содрогнулась.

Восемнадцатая глава Жрец / Приношение даров / Пиршество всех душ

Болтерные снаряды попали в Ци Рекха. Некоторые пробились сквозь мускулы, сухожилия и плоть и убили других давинитов, стоявших у дальней стены ложи. Один попал в кинжал, разнеся его не железные осколки. Другие снаряды, врезавшиеся в тело жреца, взорвались. Из ран хлынули фонтаны крови. Крошечные частицы того, что было костями, разлетелись во все стороны. Раны были ужасными, они казались воронками. От тела Ци Рекха осталось окровавленное мясо. Его тень распалась.

Но он продолжал стоять.

Остальные воины отделения Гальбы начали стрелять меньше чем через удар сердца после сержанта. Железные Руки осыпали культистов очередями. Они работали методично. Командующий офицер отреагировал на возникшую угрозу, и воины действовали соответственно. Не было сомнений, что культисты являлись врагами, и неважно, что у них не было оружия — происходило некое нападение. Гальба знал, что это так, хотя природа атаки пока что ускользала от него.

Легионеры превратили ложу в мясницкую лавку. Сам воздух взмок от крови. Басовитый стук орудий колотился о влажные всхлипы тел, разрываемых их огневой мощью. Плоть была слаба, и она разлеталась на части перед непоколебимыми воинами. Культистов истребляли, всё новые давиниты умирали с каждым мгновением, с каждой долей секунды.

Но они продолжали петь.

Хор возносил хвалу с новой силой, не сбиваясь, не дрожа, отвратительное ликование становилось всё сильнее. Кровь текла по ложе. Она покрывала Каншелла, прижавшегося к полу и дрожащего. Жизненные соки Ци Рекха смешивались у его стоп с соками его паствы. Жизнь кровавым водопадом хлестала по его ногам, обмазывая книгу. У него почти не осталось тела, видимой формы.

Но он продолжал стоять. И улыбаться.

Гальба перестал стрелять. Бронированная туника Ци Рекха была разорвана в клочья, а в туловище были пробоины настолько широкие, что Антон мог видеть сквозь них. Жрец не мог быть живым. Гальба не знал, какая сила заставляла его стоять. Он знал лишь, что он должен повергнуть мерзкую тварь. Сержант примагнитил болтер на пояс и взмахнул цепным мечом. Если потребуется, то изрубит останки Ци Рекха на части, но не позволит твари и дальше насмехаться над собой.

Он шагнул вперёд, прогревая мотор клинка, и поднял меч над головой. Смертоубийство вокруг почти закончилось. Большая часть давинитов погибла, лишь немногие из них, в том числе Ске Врис, бросились на землю, спрятавшись за изувеченными трупами. Они больше не пели. Но это было неважно. Песнь продолжалась. Её возносила сама ложа, эхо, отдающееся от забрызганных кровью стен, и гул вибрирующих лучей, которые, как Гальба понял только сейчас, лишь казались светом.

У Ци Рекха не было носа. Из зияющей пустоты посреди его лица сочились клочья чего-то чёрного и мозгового вещества. Но его глаза были живыми, красными, обжигающими. Они смотрели на Гальбу с отвратительным торжеством. Когда цепной меч замер, взревев, а затем опустился по смертельной дуге, Ци Рекх широко открыл рот. Его челюсть была наполовину отстреленной — одни зубы пропали, а от других остались лишь неровные осколки. Грудь была разбитой и раздавленной. От лёгких не осталось ничего. Но из изувеченного рта всё равно послышалось кашляющее шипение. Гальба услышал его сквозь рёв цепного меча, сквозь грохот болтеров братьев, сквозь жуткую песнь. Жрец смеялся.

Гальба опустил клинок на череп Ци Рекха. Кружащиеся зубья впились в кости. Они разорвали мозг в клочья, а затем так, что остался лишь туман. Гальба разрубил голову жреца пополам. Его удар был быстрым и яростным, а тело давинита никак не могло устоять перед оружием и силой сержанта. На смертельный удар вообще не потребовалось времени.

Но само время было похищено, растянуто. Гальба словно двигался навстречу свирепому течению, и единственное действие стало галерей застывших гололитов. Цепной меч опускался целую вечность. Каждый шаг уничтожения становился скульптурой из металла и плоти. Когда череп раскололся на части, глаза не умерли. Они торжествующе сверкали и смотрели на Гальбу. Мгновение тянулось, тянулось и тянулось. Нечто ждало, когда же Гальба всё поймёт.

И тогда он увидел всю картину отчаяния. Его заманили в ложу. Его и воинов его отделения заставили перебить культистов. С пробирающей до костей уверенностью он понял, что от нанесённого им сейчас удара будут такие же ужасные последствия, как от огня излучателей с «Веритас Феррум».

Кровь повсюду. Изобильное кровопролитие. Восхваление крови, текущей и смердящей. Ликующая служба в храме, перед алтарём. Умащение иконы, созданной первейшим из предателей.

Подношение.

В это мгновение, когда умерли заблуждения, Гальба увидел и смерть реальности. Глаза ослепительно вспыхнули, и время возобновило свой смертоносный ход. Багровый свет принял смерть от цепного меча. Он вырвался из глаз, поглотил череп, а затем, когда труп расхохотался в последний раз, и всё остальное тело. Это был старый свет, слабый, испортившийся как умирающая звезда, но пылающий с ядерной силой. Гальба вырвал клинок и отшатнулся назад. Свет истекал из жреца, но это не был настоящий свет. Это было то, что сочилось через узоры сети. То была энергия, нематерия, безумие. Гнев самого варпа.

Буря вырвалась за пределы храма. Гальбы слышал, как раскалываются доски. Ложа разлеталась на части, но он не видел её разрушения. Антон не видел ничего, кроме безумно воющей крови. Она ослепляла его, но шлем не обнаруживал в сиянии видимого света, и потому не мог защитить чувства воина от яростной атаки. Песнь стала ещё громче, оглушительней. Гальба слышал скрежет по воксу, но не мог разобрать слов. Оглушённый яростью чудовищного события сержант пошатнулся.

Он стоял в считанных метрах от разрыва в ткани вселенной. Рана в реальности открылась ещё шире, и Гальба присел, не желая падать, но не в силах сделать ничего более. Буря молотила его, вцепляясь когтями в глаза, уши и разум. Мир готов был распасться на части.

Но вместо этого воплотилось нечто иное. Оно выросло из бури, похитив стабильность физического плана, исказив чистую материю реальности для своих целей. Нечто собиралось в оке вихря, используя всё ещё стоявшие останки Ци Рекха как основу, вокруг которой нарастало нечто огромное. Тьма корчилась, проступали очертания, сливающиеся в силуэт. Тень стала формой, а затем начала набирать вес. Перестали меняться очертания, хотя что-то продолжало корчиться, и в силуэте проступали зловещие извивы и изогнутые шипы.

Несвет погас, поглощённый тварью, принявшей подношение и вышедшей в мир из кошмара. Гальба мог видеть вновь. Он увидел врага, которого искали Железные Руки.

— Демон! — закричал кто-то. Это был Каншелл. Серв сжался в клубок, забыв о лазвинтовке и прижимая руки к лицу. — Демон!

Тварь склонила голову в сторону, словно прислушиваясь, и издала звук, который, как знал Гальба, был смехом, но голову его наполнил воплями умерших младенцев. Затем она шагнула к нему. Отблески света варпа тянулись за существом, как пламя за свечой. Демон. Гальба не мог отказаться от этого слова. Истины, в которые он верил, умерли. Он знал кое-что о былых суевериях и о чудовищах, призванных из тьмы человеческого невежества. И теперь один из этих монстров стоял перед Антоном, и все твари из легенд казались лишь блеклым подобием его.

Чудовище было огромным, гораздо выше Гальбы. Если бы здание ещё стояло, то его голова бы пробила потолок ложи. Оно было двуногим и похожим на человека ровно настолько, чтобы быть практически неузнаваемым. Конечности твари были гротескно длинными, но увитыми канатами мускулов. Прямо над костлявым тазом висел рассечённый череп Ци Рекха, а её грудь напоминала широкий панцирь, покрытый глазами с вертикальными зрачками. Они выглядели точно так же, как очи, украшавшие доспехи трижды проклятого предателя Гора, но были живыми. Они моргали, вращались и пристально глядели на Гальбу.

Голова демона казалась сплошной клыкастой пастью, окружённой ореолом огромных, закрученных и ассиметричных рогов. Они были направлены вперёд и назад, росли как изо лба, так и из основания черепа. Два особенно тяжёлых изгибались вниз, словно клыки, почти до самой груди твари. Её раздвоённый язык, длинный как у змеи, хлестал и сгибался, словно ища добычу, странным образом повторяя движения суставчатого хвоста. Находившиеся под тяжёлыми бровями глаза были такими же пустыми и ровными, как у Ци Рекха, и мерцали, словно огненная буря. Антон подумал, что они ослепли от гнева, ведь голова всегда поворачивалась туда, куда смотрели нагрудные глаза.

В правой руке демон сжимал посох, оканчивающийся пучком жутких клинков, казавшихся трезубцами, однако в их расположении было нечто церемониальное. В углах металла, выкованного в кузнице заблуждений, была и выразительность и смысл. Демон держал посох так, что напомнил Гальбе манеру Ци Рекха. Оружие было знаком положения. Возможное следствие этой идеи ужасало так же, как и присутствие твари.

Демон развёл руки, заключая мир в гибельные объятия, и широко распахнул пасть. Он вздохнул, застыв от невыразимого наслаждения и голода, а затем запрокинул голову, направив пустые глаза в пустоту. Стоял полдень, но тьма подобно туману начала подниматься вверх от твари, образуя пустой чёрный полог, с каждым мгновением расходящийся всё дальше от поселения. Казалось, что по воздух растекаются чернила, но это было нечто гораздо более зловещее. Это была кислота, разъедающая реальность, не оставляющая ничего на своём пути.

Выжившие культисты начали шептаться, и демон склонил голову вновь. Его язык облизал звук и нашёл его приятным. Затем чудовище заговорило, и Гальба понял, что именно его голос мучал его с первой ночи на Пифосе. Этот звук был насмешкой над всеми принципами и всеми надеждами. Он был глубоким, басовитым, свистящим. Это были ползущие горы, грохочущие змеи.

— Произнесите имя мое, — сказал демон и расхохотался, наслаждаясь своим голосом. Он смеялся, и отзвуки смеха разносили кошмары.

— Мадаил, Мадаил, Мадаил… — зашептали давиниты. Толпа у ворот подхватила речитатив, сделав его громче.

— Мадаил, — повторил демон. Он словно пробовал звуки на вкус, растягивая их: Мадааааааааааил. Вторая половина имени превратилась в исступлённый, экстатический выдох. В форму синестетических теней, вкус которых помнил Гальба. То были лишь предшествующие бедствию отзвуки, но теперь, наконец, раздался звук, пришедший на судилище из ночи. Мадаил.

Демон посмотрел на космодесантников.

— Я пастырь стада сего, — объявил Мадаил, превращая слова в нечто неприличное. — И я здесь, чтобы привести его к лугам изобильным, — он склонился вперёд, в предвкушении закатывая глаза. — Распахните же врата!

— Сейчас! — закричала Ске Врис.

Вдоль основания частокола прогремели взрывы. Врата исчезли в огненной буре, и целая секция стены стометровой длины обрушилась, открыв поселение хищникам. Сервы легиона подались назад. Некоторых из них раздавили горящие брёвна, но они держали ряды и начали стрелять в культистов. Безоружные давиниты не сопротивлялись.

— Настало время приношения даров.

Давиниты устремились вперёд так, будто ими командовал один разум. Ближайшие к сервам культисты бросились прямо на очереди лазерного огня, хохоча, наслаждаясь смертью. Остальные бежали через рухнувшие врата. Мадаил вновь вздохнул в предвкушении.

— А затем придёт время единения.

Железные Руки и Саламандры обрушили на демона всю ярость своих болтеров, и из мест взрывов хлынул тёмный ихор. Мадаил замер, словно упиваясь своими ранами, а затем тяжело опустил древко своего оружия, вонзив его сквозь кровавый пол ложи в саму землю. От места удара пошла волна, земля содрогнулась так же яростно и внезапно, как озеро в буре. Космодесантников разбросало в разные стороны. Гальба тяжело упал, но быстро поднялся, продолжая стрелять. Демон просто махнул свободной рукой, вцепившись в воздух, собирая реальность в складки, и угодившие в них снаряды исчезли.

Гальба заметил, как тяжело ему глядеть на демона, на Мадаила, наступавшего за щитом из израненного материума. Он видел тварь так, словно глядел через покрытое трещинами зеркало, изображение распадалось на накрадывающиеся друг на друга части, а линии расколов до слёз резали глаза Гальбы. Слёзы текли по его лицу. Когда он пробовал их на вкус, то понял, что это были кровавые слёзы.

— Брат-капитан, — произнёс по воксу Антон. Он мог видеть каждый шаг в следующие мгновения и то, чем будет конечный результат. Если бы он смог предупредить Аттика, то возможно эти мгновения не станут тщетными. Но в сети слышались лишь помехи. Он едва мог разобрать сообщения остальных воинов отделения.

— Брат Гальба, — сказал Кхи’дем. — Прости меня. Я был неправ.

— Мы все были неправы, — зарычал Антон. Но если это конец, то я встречу его достойно десятого легиона. Он перехватил цепной меч. Клинок рычал, Гальба готовился к двуручному удару. На краю сузившегося поля зрения сержант видел, как следом за ним бегут его братья. Он слышал рычание выходящий на позиции «Поборников». Откуда-то сверху доносился гневный рык «Громовых ястребов». Железные Руки приближались к чудовищу, и машины изгонят эту нелепость из мира рассудка. Таков был обет Гальбы.

Это не было его надеждой. Антон больше не надеялся ни на что.

Демон был всего лишь в двух шагах, Гальба стоял на острие атаки. Искажениям не остановить его, слишком малы были трещины в реальности. Антон был неудержимым джаггернаутом, огромной массой, направляемой праведным возмездием. Он не был плотью. Он был самой силой.

Мадаил ударил первым. Демон взмахнул своим трезубцем, а Гальба, чьё зрение распадалось, не увидел всей чудовищной длины его размаха. Оружие сверкнуло тьмой и пробило доспехи Гальбы, расколов чёрный панцирь, укреплённые рёбра и пробив сердца. Внезапную боль и шок заслонило нечто худшее: чувство смертельного ускользания. Тело больше не подчинялось его воле. Конечности обмякли. Цепной меч выпал из бесполезных пальцев. Хохоча, Мадаил бросил легионера прочь. По экрану шлема Гальбы каскадом пронеслись красные руны критических повреждений, а затем всё потемнело.

Тьма расползлась из раны, сжимаясь вокруг тела, словно кулак. Она была холодной. Она была сильной. Сильнее его.

Всё-таки он был плотью.

Каншелл видел, как Мадаил высоко поднял пронзённого Гальбу, видел, что движения борющегося космодесантника замедлялись, пока он не замер. Демон не медлил. Он двигался со скоростью и грацией. Он казался танцором, наконец-то совершающим своё великое представление на сцене. Убивая одной рукой сержанта, другой демон сделал стремительное движение, когтями открывая рваные раны в ткани бытия, а затем сжал кулак, стягивая реальность в тугой узел. Остальные воины отделения Железных Рук приближались к бесу, и казалось, что они мчались тем быстрее, чем сильнее тот сжимал пальцы. Они обрушили на него град ударов, и чудовище пошатнулось, его руки задрожали от напряжения, но слепая голова рассмеялась, а многочисленные глаза посмотрели на легионеров с холодным понимающим безразличием. Движения Железных Рук были странными — резкими, дёргаными, будто целые мгновения исчезали, или же воины словно двигались через сдавленную в складки вселенную.

Мадаил разжал кулак, выпустив реальность.

Материум резко вернулся. Ударная волна, поднятая изуродованными законами физики, разошлась вокруг демона на десятки метров. Космодесантники находились в складках, и теперь, когда мир выпрямился, оказались одновременно в нескольких местах, и невозможность этого разорвала их на части, словно колючая проволока. В воздухе повис кровавый туман. Легионеры упали, разрубленные на части, словно стволы на поленья.

Каншелл хотел закрыть глаза. Хотел больше не видеть смерть полубогов. За ними явился ночной охотник Пифоса, и его появление стало ужасней всех мрачных обещаний. Впереди серва не ждало ничего, кроме исполнения самых страшных кошмаров.

Но он не закрыл глаза. Он видел, как погибли космодесантники, и знал, что если сдастся отчаянию, то обесчестит легион, которому верно служил. Йерун видел, как его собратья-сервы стреляют в культистов, и знал, что ему следует делать. Гибель, ждущая его и любого другого смертного в мгновение, когда на них обратится взор Мадаила, не освобождала его от долга.

И у него была вера. Каншелл верил сильнее, чем когда-либо, ведь перед ним было доказательство существования божественных сил. Если порождения тьмы могут идти в обличьях из плоти и костей, то как он мог сомневаться в божественности Императора и свете Его? Каншелл потерял свою копию «Лектицио Дивинатус», но он больше не нуждался в ней. Он принёс свою клятву. Йерун был дважды связан долгом. Он увидел пример и последует за ним.

Он умрёт образом, достойным Десятого Легиона, сражаясь за Императора.

Каншелл встал, поскальзываясь в крови — крови, в которой вымокли его руки, от которой слиплись волосы, и с трудом открывались глаза. Он нашёл своё лазерное ружьё рядом с выпотрошенным телом культиста, схватил его, сделал пробный выстрел и побежал к другим сервам.

Путь вёл его позади Мадаила. Демон что-то шептал выжившим космодесантникам, пытавшимся ползти, но Каншелл не слушал — один лишь звук голоса… твари разъедал его рассудок. Он видел, как приближаются «Поборники». Над головой летели штурмовые корабли, скрытые за растекающейся тьмой. Они не смогут навести свои орудия. Неважно. «Мотор ярости» и «Сила Медузы» вышли на чистую линию прицеливания и лишь присутствие тяжело раненных, но всё ещё живых космодесантников сдерживало обстрел. В любое мгновение эта секция плато будет испепелена взрывом.

Сервы начали преследовать культистов. Никто из врагов, не считая Мадаила, не представлял опасности, но у давинитов явно была какая-то задача и они были смертными. Каншелл увидел достаточно свидетельств этому. Извращённое чудо однажды спасло их жизни, но сегодня больше не будет таких чудес. Они могли умереть и умрут. «Найти Ске Врис» — подумал Йерун. Простота и необходимость такой задачи помогла сконцентрироваться на ней, а не на окружающих ужасах. «Найти Ске Врис. Остановить её»

Долг станет его возмездием. На долю мгновения он позволил себе поверить, что теперь лучше понимает дух Десятого Легиона. А затем Каншелл бежал, больше не думая ни о чём, пытаясь сбежать от своего ужаса и настичь гнев.

Он присоединился к задним рядам сервов, когда те выбежали за стены, вышли из-под покрова тьмы в яростный день. Культисты мчались по выжженной земле в сторону базы. Они продолжали петь — буйно, безудержно, ликующе, — и этим призывали хищников. Ящеры приближались с обеих сторон. Они больше боялись открытой местности. Возможно, рептилии знали, что соперничающих хищников в керамите здесь больше не было, а возможно, их собралось достаточно много, чтобы ничто не могло выдержать такой натиск. Земля содрогалась от ног чудовищ, гонимых обещанием лёгкой добычи. Их орда была огромной, но и давинитов были тысячи.

Обильное пиршество.

Сервы дрогнули. Каншелл разделял тревогу остальных. Культисты мчались навстречу гибели. Сколько бы их не убили сервы, ящеры вскоре убьют гораздо больше, и если слуги направятся дальше, то тоже станут добычей.

Но позади их ждало ещё худшее чудовище.

Впереди смерть. Позади вечная погибель. Им оставалось лишь выбрать свою участь.

Каншелл, увлекаемый и подталкиваемый толпой, бежал, понемногу пробираясь вперёд. Ещё дальше он видел Танауру, поднявшую над головой лазвинтовку. Она что-то кричала, слов было не разобрать сквозь рёв и грохот начавшегося обстрела, но её решимость и призыв к цели были ясны. Сверкая лучащимися отчаянным гневом глазами, она показала куда-то. Йерун пригляделся и увидел, что давиниты не просто бросались навстречу смерти — в их жертвах был порядок. Они строились в ряды напротив ящеров. Вставшие там культисты брались за руки и стояли, продолжая петь, в ожидании удара. Между ними продолжали бежать к базе другие. Культисты платили жизнями за то, чтобы их собратья смогли добежать до цитадели Железных Рук. В центре толпы давинитов Каншелл увидел Ске Врис. Размахивая посохом Ци Рекха, она вела паству вперёд. Каншелл увидел в ней отражение пыла Танауры и поклялся разбить его. Серв побежал вперёд. Танаура была права: раз у давинитов была задача, то она была и у слуг Железных Рук. Если они смогут остановить культистов, то в их собственных смертях будет смысл.

Ящеры оказались совсем близко, когда сервы настигли задние ряды давинитов. Каншелл увидел бесчисленные шипы и рога, приземистые и вытянутые тела, двуногие, четвероногие, шеи, тянущие и извивающиеся словно огромные змеи, лапы с когтями длинной с его руку… их объединяли лишь пасти: громадные, яростные, голодные. Он бежал сквозь сжимающийся кулак из клыков и мускулов.

Ящеры набросились на давинитов. Те с хохотом бросались им прямо в пасти. Резня ужасала. Чудовища разрывали культистов, впиваясь в рёбра и высасывая внутренности, потроша когтями. Самый огромный зверь из когда-либо виденных Каншеллом, четвероногий, десятиметровой высоты в холке, опустил огромную квадратную морду размером почти с дредноут и отгрыз голову культиста. Он проглотил череп целиком, а затем, внезапно дёрнувшись вниз, перекусил тело, не дав ему рухнуть на землю.

Повсюду была кровь. Она хлестала на землю. Она лилась с жертв, подброшенных в воздух. Каншелл бежал от озера крови, а нашёл целый океан. И проклятые культисты продолжали петь. Пожираемые жертвы кричали, но в их воплях звучало торжество. Каншелл был в ложе, был свидетелем тёмного посвящения, и теперь видел, что ящеры исполняли ту же ритуальную обязанность, что и Железные Руки. Неважно, кто совершал бойню. Важно было пролитие крови. Проведённая в ложе церемония не была завершена и теперь вышла на большую сцену. Каншелл чувствовал, как сплетается вокруг нечто огромное, знал,насколько он мал и незначителен, насколько тщетны все его усилия. Убийства культистов лишь питали этот грядущий ужас.

Но они всё равно умрут, а честь требовала расплаты, правосудия.

Каншелл сконцентрировался на бегущей впереди Танауре, на её посуровевшем от непоколебимой решимости лице. Она стреляла от бедра. Она не могла промахнуться и стреляла в бегущих культистов, сжигая их лазерным огнём. Но Ске Врис, бежавшая глубоко в центре толпы давинитов, ещё была слишком далеко.

Остановить её. Остановить. Возможно, что последняя из касты жрецов была важной. Возможно, что её смерть, эта капля мести, будет что-то значить. Каншелл хотел верить в эту крошечную надежду. Впервые в жизни он стрелял, намереваясь убить. Он обнаружил, что Танаура была права. Когда пришло время, это было совсем не сложно. И он не промахивался.

Сервы выжигали задние ряды давинитов, мчась по дороге, созданной добровольными жертвами. Но тех не хватило надолго, и ящеры устремились к новой добыче. Дорога к базе превратилось в место неистового пиршества и пожирания.

Последнее сообщение из деревни Даррас принял более получаса назад. Вдали эхом отдавались звуки битвы, наполовину заглушённые воем ящеров. Обзор с вершины стены был хорошим, и после сожжения джунглей оттуда удавалось различить плато сквозь низкий дым и туман. Железные Руки видели безумие бегущей толпы и обжирающихся ящеров.

Всё это происходило перед глазами Дарраса. Истинное воплощение катастрофы.

— Обеспечить безопасность базы, — отдал приказ сержант. — Никто не должен пройти, — он вглядывался в мчащийся по склону поток разъярённых зверей. Стена выдержит напор, но только до определённого предела. — Ящеры или колонисты — неважно, убивайте всех, кто бросится к нам.

Даррас пытался вызвать по воксу сначала Аттика, затем Кревтера на «Несгибаемом». Ответа не пришло, но он хотя бы видел, что «Громовые ястребы» находятся в воздухе. Сержант переключил каналы. Вокс-сеть работала в пределах базы, однако не слишком хорошо с того момента, когда в поселении прогремели взрывы. Даррас едва мог разобрать доклады от дозорных на другой стороне лагеря. Впрочем, он мог достаточно легко связаться с Эрефен в командном центре. Сделав это сейчас, сержант сообщил ей об увиденном.

— Вы заметили какие-нибудь изменения?

— Да, — голос у астропатессы звучал как у воина посреди тяжёлой битвы. — Помехи ослабели. Враг больше не атакует из варпа.

Вдали взревело что-то горящее. Даррас тихо выругался.

— Теперь враг использует более прямые методы.

— Есть кое-что ещё. Аномалия становится сильнее.

— Поясните?

— Я не уверена, сержант. Тёмная энергия втекает в неё и накапливается.

— Вы пытались считать аномалию?

— Да… — голос Эрефен сорвался, прозвучав благовидно и устало.

— Мне пришлось отступить, — прошептала она. — Я могла увидеть всё.

Госпожа астропатического хора была не склонна к преувеличениям. Даррас поверил ей на слово.

— Ваши предположения?

— Я мало что могу сказать, сержант, но в силах представить лишь одну причину накапливать энергию.

— Чтобы выпустить её.

— Я заметила кое-что ещё, — добавила Эрефен. — Уровень энергии возрастает крайне быстро. За последние несколько минут накопление ускорилось, — её сообщение несло точные факты, невзирая на битву и усталость…

— Понимаю. Благодарю, госпожа, — Даррас посмотрел на резню. Она приближалась. Ящеры и колонисты вскоре будут в зоне поражения болтеров. Сержанту не хотелось тратить драгоценные снаряды на цели, которые и так погибнут — пополнения боеприпасов больше не будет. Если он позволит этому продолжаться и дальше, то смертные будут вскоре уничтожены, а без добычи ящеры рассеются.

Но слава Эрефен вызывали в нём тревогу. Нечто усиливало аномалию.

— Брат-сержант, — доложил Катигерн. — они поют.

Даррас прислушался, выделяя сквозь рёв ящеров голоса колонистов. Легионер был прав. И эти крики становились громче с каждым мгновением… прославления? Рассудок Дарраса отказывался признать связь между пролитием крови и аномалией, но его инстинкты говорили об обратном.

Вариантов не осталось. Все колонисты умрут, как намеревались, от клыков, когтей или болтов. Никакой иной результат не был возможен. Он вновь чувствовал едкий, ставший слишком знакомым привкус поражения…

— Не стрелять, — приказал Даррас, и от ярости каждое слово, каждый звук прозвучал как проклятие. — Мы должны беречь боеприпасы. Худшее на подходе.

Так и было. С каждым ударом сердца худшее приближалось. Землю переполнило неистовство смерти. Количество ящеров стало нелогично огромным. Зверей здесь было уже больше чем людей, и они всё прибывали, мчались по измученной земле. Даррас начинал видеть в ящерах части огромного механизма, хитроумных часов, которые после завода беспрестанно совершали обороты, пока, наконец, не оказывались готовы исполнить свою великую задачу.

Он знал, что скоро произойдёт последний поворот ключа.

Каншелл приобрёл туннельное зрение. Лишь так серв мог остаться вменяемым достаточно долго, чтобы сделать то, что был должен. Его окружали воющие чудовища. Ряды давинитов были прорваны. Наступление по склону превратился в беспорядочную схватку. Больше никакой стратегии. Ни один культист не смог бы больше добраться до ворот базы, но быть может, подумал Каншелл, они и не собирались? Стена была лишь в сотне метров от него. Хищники рычали повсюду. Задача культистов была выполнена. Туннельное зрение. Если Каншелл позволит себе осознать всю эту плотоядную бурю, то страх вновь поглотит его, и останется только сжаться в комок и умереть. Поэтому Йерун бежал за Танаурой и смотрел на Ске Врис. Он смотрел на вздымающиеся повсюду огромные ноги, как лес в бурю, видел в них лишь преграды, которые нужно оббежать. Кровь, падавшая на лицо от жертв, поднятых и разорванных над головой, была лишь дождём, тёплым и солоноватым. Если его заберёт смерть, то он этого не узнает. Танаура — вера, Ске Врис — долг, а ничто другое не важно.

В погоне он пробегал под огромными тушами, заслоняющими полуденный свет. Ярость и голод всё нарастали, хищники бросались друг на друга теперь, когда кончилось человеческое мясо. Земля стала грязной кровавой трясиной. Каншелл поскользнулся и рухнул, поскользнулся вновь, пытаясь подняться. Трёхпалая лапа длиной почти с него опустилась в сантиметрах от лица серва. Йерун перекатился, кашляя и задыхаясь, затем вскочил и побежал вновь. У него всё ещё была лазерная винтовка. Он мог видеть Танауру. И он мог видеть Ске Врис.

Они настигали её.

Каншелл вновь начал стрелять. Энергоячейка почти истощилась, но её хватило бы ещё на десяток зарядов.

— Стой! — закричала Танаура. Слишком поздно.

Каншелл не мог целиться на бегу, поэтому выстрелы ушли в молоко. Но промахнуться он тоже не мог, и попал в зверя впереди. Ран оказалось достаточно, чтобы он пошатнулся, на мгновение потерял равновесие и тут же был повален двумя другими. Замелькали хвосты. Один, оканчивающийся костяным шаром размером с силовой кулак, по касательной ударил Танауру и сбил с ног. Каншелл отшатнулся назад, и хвостовая палица промелькнула мимо его груди. Удар мог бы переломать все рёбра, вбить их внутрь. Оглушённая Танаура пыталась подняться. Каншелл помедлил, желая помочь ей.

— Иди! — зашипела Танаура. Ске Врис всё больше удалялась от них.

Каншелл бросился бежать сквозь мясорубку. Ске Врис двигалась, словно танцуя, с ритуальным изяществом уклоняясь от чудовищ. Постепенно нагоняющий её Йерун осознал, что она именно танцевала. В каждом движении была цель. Она словно выводила слова, которые не смог бы произнести ни один язык, но услышала бы любая душа. А затем внезапно он оказался на чистом месте, в оке посреди бури ящеров. Ске Врис остановилась и посмотрела на Каншелла. Залитая с ног до головы кровью своих сородичей, лишь дикарка улыбалась ещё шире. Она протянула ему руку.

— Йерун, присоединяйся к поклонению. Ты видел единственную настоящую Истину. Вознеси хвалу Хаосу.

Каншелл не ответил. Вместо этого он вскинул винтовку. Но прежде, чем серв выстрелил, Ске Врис взмахнула посохом, и из его острого изукрашенного навершия вырвался луч. Это была тёмная энергия, глубокий, гниющий пурпур боли. Она выбила оружие из рук Каншелла и повалила его на спину, с плавным потрескиванием растеклась по рукам. И на мгновение руки забыли, чем они были. Они захотели измениться, стать страннее… Затем энергия рассеялась. Над ним стояла Ске Врис. Вокруг бушевала война ящеров. Повсюду текла кровь.

— Ты убеждён? — спросила давинитка? — Ты можешь видеть?

Каншелл пытался встать, но его руки и ноги были слишком слабы. Земля словно вцепилась в него. Он видел мгновение своей смерти, и смерти всего рассудка, всей надежды на Пифосе. Но он не видел ничего, чему стоило поклоняться. Он плюнул кровавой слюной.

— Жаль, — Ске Врис пожала плечами. — Но неважно. Для своей цели ты подошёл.

Давинитка подняла посох, но в это мгновение её плечо рассек лазерный луч. Ске Врис закрутило. Она застонала, спотыкаясь. Рука, продолжавшая сжимать посох в кулаке, рухнула на землю. Культя дымилась. Кровь текла по её боку, но Ске Врис не падала, а пятилась назад на неуклюжих ногах.

В око вошла Танаура. Она была ободрана когтями — три огромных диагональных борозды тянулись от шеи к левому боку, но она словно не замечала ран. Её лицо сверкало от праведной ярости верующего, встретившего еретика.

Ске Врис шаталась, но продолжала улыбаться.

— Да, — выдохнула она. — Дааа, ты понимаешь. Ты оценишь…

Она остановилась. Мир остановился. Война ящеров замерла, словно на краю великого обрыва. Ске Врис посмотрела на свою кровь, падающую на землю.

— Возможно ли это? — прошептала она с благоговением. — Неужели я столь благословенна? — жрица рухнула на колени и поглядела на Танауру. — Да, — блаженно произнесла она. — Приношение даров завершено. Настало время единения.

Раздался звучный грохот, словно планета была наковальней, ударенной молотом. Затем донеслись новые удары, меньшие, но ещё более зловещие потому, что они не остановились, и приближались.

Мир погрузился во тьму.

Девятнадцатая глава Шахта / «Несгибаемый» / Сейчас

Аттик не слышал звуков битвы, пока Железные Руки не добрались до цели, но дело рук врага он заметил задолго до этого. Пока рота всё глубже спускалась по спиральной рампе, капитан смотрел на строение ксеносов в новом свете, воспринимал его не просто как новый участок структуры. Этот объект уничтожил корабль Дуруна, и Гальба оказался прав — руины были машиной, которая атаковала лоялистов.

Шахта напоминала оружие куда отчетливее, чем остальные фрагменты развалин. Аттику казалось, что он спускается по огромному нарезному стволу — рампа служила составляющей установки, точно так же, как и руны. Кроме того, они были частью источника энергии, капитан принял это, как очевидный факт, осознав эффект от надписей. Даже когда Дурун закрывал человеческий глаз и смотрел на мир исключительно через фильтры имплантата, руны всё так же извивались на краю поля зрения, всё так же шептали неслышимые мерзости. Теперь легионер мог воспринимать их, улавливать смысл через клубящийся туман кошмарных образов перед своим мысленным взором.

Сейчас Аттик начинал понимать, с чем столкнулся Гальба, но все ещё отвергал идею о том, что с врагом на Пифосе невозможно справиться путем тактически грамотного применения военной силы. Всё, что использует оружие, может быть уничтожено им же. Если руны — источник энергии, то Дурун сотрет их со стен. Но капитан сознавал, что здесь действуют и силы иного рода — одну из них использовала Ридия Эрефрен, возможно, действуя более агрессивно, чем могла себе позволить.

Аттик согласился, что Гальба не является псайкером, но при этом сержант был более восприимчивым к энергиям варпа, чем капитан, более склонным к непрямолинейному мышлению. Именно поэтому командир направил Антона разбираться с колонистами и их культом — не представляя, какую роль эти люди сыграли в гибели «Веритас феррум», Дурун всё же не сомневался в их соучастии. А у Гальбы было больше шансов проникнуть под завесу тайны.

Капитану подумалось, что он мог бы объяснить Антону, почему доверил это задание именно ему. Обработав соображение, Аттик признал его истинность, а затем отложил в памяти.

— Есть идеи, технодесантник? — спросил он Камна на полпути вниз.

— Простите, капитан?

— Это явно нечто большее, чем ствол орудия.

— Согласен, но я не могу определить его истинное предназначение, — воин указал серворукой на извивающиеся руны. — Сияние беспокоит меня.

— Мы видели его прежде.

— Но здесь оно значительно интенсивнее, и сконцентрировано в рунах.

— Каков твой вывод? — поинтересовался капитан.

— Ничего определенного сказать не могу.

— Тогда сделай предположение.

— Наш неудачный залп был не просто отражен…

— Я и сам это видел! — огрызнулся Аттик.

— Я хотел сказать, что конструкция поглотила часть энергии.

— Безумие, — возразил капитан, вспоминая, что луч, поразивший корабль, был намного мощнее лэнс-залпа.

— Согласен, — отозвался Камн, — но я всё равно уверен, что это так. Нам нужно готовиться к худшему.

Аттик проклял варп, проклял расу, которая нашла способы использовать его энергию в реальном мире, и проклял этот сплав здания и механизма.

Вниз и вниз, в каменные лабиринты. Грязный свет пифосского дня вскоре угас, сменившись медленно мерцающим сиянием рун, и, наконец, легионерам открылось то, что лежало на дне шахты — словно распахнулись слипшиеся веки. Железные Руки увидели округлый объект, того же диаметра, что и колодец, помеченный единственной руной, самой крупной и замысловатой во всей ксеноструктуре. Пульсации этого знака задавали ритм мерцанию всего света в шахте; он словно смотрел на воинов.

— Вот оно, — объявил Дурун легионерам, взирая на руну в ответ, — то, что мы пришли уничтожить.

Гвардейцы Ворона, ушедшие вперед, ждали на краю последнего витка рампы.

— Капитан Аттик, — воксировал Птеро, — прикажете ли вы начать установку зарядов?

«Надо же, как дипломатично», — подумал Дурун, но всё же увидел в этом знак уважения.

— Немедленно, легионер, — ответил он. — Благодарю тебя.

И тогда-то сверху донеслись отголоски выстрелов. Попытавшись вызвать Гальбу, Аттик не услышал ничего, кроме белого шума.

— Завершим выполнение задания, — скомандовал капитан своим воинам. — Наши братья знают, что делать.

Дурун повел легионеров дальше вниз, но их спуск не завершился у гигантского знака. Шахта перешла в громадную полусферическую пещеру, почти целиком заполненную каменным куполом — именно сюда вели подземные туннели, упираясь в изогнутую поверхность объекта. Выходя из колодца, спиральная рампа раздваивалась и оббегала каверну по окружности, приникая к изогнутой стене. Через равные промежутки от неё спускались зигзагообразные лестницы, с площадками через каждые три метра. Быстро оглядев пещеру, Аттик понял предназначение лестниц — с их помощью архитекторы ксеносов вырезали руны в стенах пещеры. Сам купол, за исключением гигантского символа на вершине, состоял из ровного, нетронутого тёмного камня. Капитан не мог разглядеть на объекте ни единого шва — словно какой-то гигантский пузырь магмы, застыв, образовал сферу, более гладкую, чем лёд, и чёрную, словно обсидиан.

— Мы не смогли повредить её основание, — напомнил Камн.

— Значит, попробуем крышу, — ответил Аттик.

«У всего есть слабые места, — подумал он, словно обращаясь к строению. — Могу поспорить, что твой глаз уязвим».

Спрыгивая с рампы, легионеры с глухим стуком приземлялись на вершину купола. Только они начали устанавливать соединенные заряды, как звуки боя наверху изменились — наступило краткое затишье, а затем что-то взревело с дикой яростью, нарастающей волнами. Отголоски накладывались на отголоски, становясь всё громче.

А потом засиял свет, приближаясь к ним.

Кхи’дему отсекло левую руку ниже локтя. Шок, вызванный возвращением растянутой реальности в стабильное состояние, парализовал каждый электрический импульс брони Саламандра, каждый синапс его нервной системы. На несколько секунд легкие легионера забыли, как нужно дышать, сердца остановились, а разум замкнулся в себе, утратив осознание личности.

Дыхание, пульс и мысли вернулись одновременно, и Кхи’дем заморгал, пытаясь понять значение багряных рун, пылающих перед глазами — доспех перезапускал уцелевшие системы. Прежде, чем Саламандр почувствовал свое увечье, клетки Ларрамана уже покрыли обрубок рубцовой тканью.

В первые мгновения после возвращения реальности, космодесантник ощущал только один позыв: двигаться. Так он и сделал, откатившись с дороги наступающего демона. Затем, прижав колени к груди, Кхи’дем сумел подняться, опираясь на правую руку. Вокруг лежали куски расчлененных легионеров; апотекарий Вект, от которого остались только подергивающаяся голова и туловище, пробормотал последнее проклятье и умолк. Затем Саламандр услышал приближение бури из-за клока ночи, парящего над Мадаилом, и сумел отбежать от демона, прежде чем в того врезались ракеты «Адская ярость». Сила взрыва толкнула ноктюрнца в сторону, он покачнулся, но сумел устоять на ногах.

Мадаил стоял в эпицентре удара, объятый пламенем, закрыв глаза на груди. Подняв голову, демон распахнул пасть в ужасающем экстазе и воздел посох к небу. Огненный вихрь стянулся к нему, уменьшился с хлопком вытесненного воздуха и впитался в лезвия оружия. Мгновения спустя пламя вернулось, обратившись потоком концентрированной энергии, который пронзил щит темноты. Кхи’дем услышал визг раздираемого металла, затем — новый взрыв, и тут же сквозь мрак пронесся сбитый «Несгибаемый». С оторванным крылом, волоча за собой хвост дыма и плюясь огнем из двигателей, «Громовой ястреб» падал, словно комета. Пронесшись над Саламандром, он коснулся земли, затем, словно бросая вызов судьбе, поднялся вновь, и, наконец, рухнул окончательно. При падении «Несгибаемый» прорыл глубокую борозду, уничтожил несколько юрт и с ревом унесся к центру плато.

— Нет, — прошептал Кхи’дем, поняв, что может произойти. За спиной легионера засмеялся Мадаил. Загромыхали «Разрушители», установленные на «Поборниках», и демон расхохотался.

Нос «Громового ястреба» сплющился от удара, и скорость штурмового корабля снижалась — но инерция уже начинала мучительно медленно поднимать его хвост. Прогремели вторичные взрывы, огонь полностью охватил корпус, и «Несгибаемый», превратившийся в громадный факел, вертикально рухнул в шахту.

Пылающий металл с ревом несся к Железным Рукам. Оторвавшись от изучения руны, Аттик поднял голову и увидел горящий корабль, узнав в нем предвестника катастрофы. В приказах не было нужды, и капитан не отдавал их, космодесантники сами бросились прочь в поисках укрытий. Глядя на то, что приближалось к ним, Дурун целую секунду со всей ненавистью проклинал судьбу, и лишь затем последовал за легионерами. Капитан рванулся вправо, громыхая сабатонами по окружной лестнице, а его воины тем временем спрыгивали на нижние уровни.

Рота двигалась быстро, но удар обрушился быстрее. «Несгибаемый» врезался в купол с силой рока, корпус самолёта сжался, словно кулак божества. Пробило двигательную систему, и взрыв наполнил пещеру смертоносным светом, а вслед за вспышкой явился огонь. Языки пламени окутали купол, объяли каверну — укрытия не было, только расстояние, отделявшее воинов от эпицентра, только стойкость металла и крепость брони. И ещё удача.

Очень, очень немного удачи.

Обломки «Несгибаемого» раздавили одних легионеров, других превратила в пепел пламенная ярость взрыва. Авточувства капитана отключились, блокируя вспышку, и в этот миг слепоты он перестал бежать. Пригнувшись, Аттик уперся в уступ рампы и прижался к стене. Тут же в него врезался порыв огненного шторма и ураганного ветра, температура доспеха подскочила до критической. Казалось, что великанская рука пытается оторвать Дуруна от стены и забросить в бурю. Держась изо всех сил, капитан выстоял первые мгновения атаки и ощутил предел сил шторма.

— Мы не падем! — непреклонно взревел Аттик, окруженный пламенным ураганом. Ветра завывали столь яростно, что капитан едва слышал собственный голос внутри шлема. Вокс-канал терзала буря помех, и Дурун не знал, дошел ли его призыв до братьев. Ничто из этого не имело значения — он выстоял, и, пока живет и может сражаться хоть один из Железных Рук, легион не падет.

Аттик повернулся, не обращая внимания на жар, коснувшийся остатков человеческой плоти и напомнивший воину о существовании боли. Капитан поднял ногу, призывая ветра показать всё, на что они способны, и грузно шагнул вперед, в вихри пламени. Данные на дисплее беспорядочно мерцали, и Дурун не знал, остались ли ещё выжившие. Неважно — сражение началось, Аттик принял бой, и Х легион больше не отступит. Ни на шаг.

Доказывая это, капитан вошел в огонь.

Мимо него прокувыркалось тело, скатывающееся к краю рампы. Бросившись вперед, Дурун обхватил запястье легионера, когда тот уже начинал падать. Рухнув на одно колено, Аттик удержал воина, и космодесантник, повисший в воздухе, сумел схватиться свободной рукой за выступ и подтянуться.

— Благодарю, брат-капитан, — произнес легионер, оказавшийся Ахаиком из отделения штурмовиков Лацерта.

Дурун четко услышал его по воксу, шторм явно стихал.

— Отблагодаришь меня в бою, брат, — отозвался он и переключился на ротный канал. — Железные Руки, перегруппироваться и доложить обстановку. Пришло время нанести ответный удар.

Когда прогорело пламя, от «Несгибаемого» не осталось ничего, кроме дымящихся бесформенных обломков. Глядя вниз с уступа, Аттик изучал фрагменты, рассыпавшиеся у основания купола — ничто в них не напоминало останки «Громового ястреба». Просто бесполезный металлолом, очередной позор и унижение легиона, и Дурун собирался отплатить за это лишней раной на шкуре врага.

Рота приходила в себя после взрыва. Железные Руки выполнили приказ командира, и после переклички оказалось, что в катастрофе погибли четырнадцать боевых братьев. С поверхности доносились громыхающие звуки бою, залпы тяжелых орудий.

«Поборники». Проклиная судьбу, капитан взбежал к основанию шахты и, посмотрев наверх, увидел, что «Несгибаемый» при падении снес целые секции рампы. Гвардейцы Ворона и штурмовики Железных Рук ещё могли выбраться наружу, но остальные застряли внизу. Зарычав, Аттик обернулся к куполу, на котором не осталось и следа: удар и взрыв даже не поцарапали руну.

Сжав кулаки, Дурун подозвал к себе Лацерта и Гвардейцев Ворона. Посмотрев вверх, воины поняли всё без лишних слов.

— Возвращайтесь на поверхность, — приказал капитан. — Поддержите братьев.

— А остальная рота? — спросил Лацерт.

— Мы отыщем дорогу.

— Как?

— Будем кулаками выбивать уступы в стенах, если понадобиться. Оставьте нам нескольких врагов, больше я ни о чем не прошу.

Скрестив руки, бойцы отделений ударили латными перчатками по нагрудникам, салютуя знаком аквилы. Полыхнули огнем прыжковые ранцы, и Аттик отвернулся от воинов, устремившихся к вершине шахты.

— Капитан? — вышел на связь Камн.

— Приказываю тебе сообщить хорошие новости, брат.

— Возможно, я нашел выход отсюда.

— Где ты?

— У основания пещеры.

Приказав всем собраться у позиции технодесантника, Дурун начал спуск, прыгая с платформы на платформу ближайшей лестницы. Капитан достиг низа меньше чем за минуту, но его опередили некоторые легионеры, видимо, сброшенные взрывом с купола. Аттик примечал повреждения доспехов; заметил он и несколько мертвых тел.

От основания купола к главным постройкам уходили каменные трубы примерно четырех метров в высоту, расположенные точно по сторонам света. Камн оказался возле ближайшего луча.

— Это туннели, — произнес он.

Дурун кивнул.

— И что?

— Они состоят не из того же камня, что купол.

И действительно, Аттик увидел, что трубы сложены из естественной скалистой породы плато, а не поблескивающего глубокой чернотой материала полусферы.

— И ты решил, что мы сможем пробиться, — утвердительно сказал капитан.

— Да, а потом проберемся через развалины.

— Выполняй, — кивнул Дурун.

— Как прикажете.

А затем, когда технодесантник уже распоряжался установкой зарядов, раздался мощнейший удар. У него не было источника, но вся пещера содрогнулась, и нечто крайне важное изменилось в мире. На мгновение Аттику показалось, что под ногами у него сместилась сама реальность, а затем капитан понял, что ощутил начало разрыва.

И тогда явился свет — свет, рожденный из наихудшей тьмы.

«Мотор ярости» и «Сила Медузы» выпалили разом, и огромные снаряды со смертоносной точностью разорвались у ног Мадаила. Вздыбилась земля, пыль и щебень взметнулись на десятки метров и ещё падали, когда раздался новый залп. Почти целую минуту Кхи’дем не мог разглядеть демона, он видел лишь вулкан, пробудившийся в центре плато.

А затем Мадаил появился вновь — не открывая глаз на груди и экстатически запрокинув голову, чудовище шло среди вздымающихся земляных гейзеров. Сделав два шага, демон поднял веки и бросился влево от Саламандра, направляясь к «Силе Медузы». «Поборник» двинулся навстречу врагу, орудие вновь взревело, и демон как будто зажмурился в предвкушении, заметив дульную вспышку. Снаряд «Разрушителя» ударил тварь прямо в грудь, и, сколь бы ни был огромен Мадаил, ни один гигант не смог бы уцелеть после такого удара. Всё, что принадлежало к материальному миру, оказалось бы уничтожено.

Демон захохотал. Сверкнула мощная вспышка, раскатился оглушительный грохот, а Мадаил продолжал смеяться. Кхи’дем моргнул, видя, что взрыв оказался странно бесследным, не оставившим даже осколков и пыли. Сила удара оттолкнула чудовище на несколько шагов, но, расхохотавшись вновь, демон с изяществом танцора крутнулся на месте, явно наслаждаясь происходящим. Восстановив равновесие и набрав ход, Мадаил вновь атаковал «Силу Медузы», к которой сзади приближался «Мотор ярости». Танк подходил по дуге, оставаясь вне сектора огня своего собрата, орудие «Поборника» молчало из опасения задеть товарища. Завывая двигателем, «Мотор ярости» рвался к цели, стремясь раскатать монстра по земле своим осадным щитом.

«Сила Медузы» выстрелила вновь, и на сей раз Мадаил подпрыгнул. Пролетев высоко над снарядом, демон опустился на крышу танка с такой силой, что траки «Поборника» вошли в землю. «Сила» взревела, словно разъяренный зверь, и легионер, стоявший за турелью, открыл огонь из комби-болтера, целясь в голову монстра. Мадаил ударил посохом сверху вниз, пронзив космодесантника, и надавил сильнее, так, что клинки пробили корпус и застряли в грунте. Кхи’дем испытал ощущение чего-то нереального при виде танка, приколотого к земле, словно насекомое.

Демон зашипел, предвкушая удовольствие, и посох засветился, раскалившись докрасна. От него исходил немыслимый жар, Саламандр видел, как плавится броня рядом с древком. Полыхнули пробитые трубопроводы, тут же детонировал боекомплект, и «Поборник» затрясся, терзаемый внутренними взрывами. Мгновение спустя танк взорвался, разлетевшись на куски, а в центре круга пламени и растерзанного металла остался ликующий Мадаил.

В небе расползалась тьма, словно, чем дольше демон ходил по земле, тем дальше распространялась зараза его существования.

«Мотор ярости» подобрался к Мадаилу, и тяжелый осадный щит ударил чудовище в спину. Демон даже не шелохнулся, а «Поборник» остановился, словно налетел на гору. Выстрелило танковое орудие, но громадный монстр совершил обратное сальто над «Мотором» и, приземлившись сзади, обхватил корпус руками. Отчаянно пытаясь освободиться, «Поборник» рыл землю траками, превращая её в кашу, а Мадаил только хохотал.

Демон чего-то ждал; Кхи’дем слышал рёв турбин второго «Громового ястреба», но не мог разглядеть приближающийся самолёт во тьме.

А Мадаил мог.

Длинная очередь из пушки «Удара молота» пронеслась по плато, заряды оставляли глубокую колею, приближающуюся к демону. Как только первые снаряды попали в цель, ошеломленный от ужаса ноктюрнец увидел, что Мадаил швыряет «Мотор ярости» в воздух. Танк взлетел, словно ракета, скрылся во тьме, и Кхи’дем услышал тошнотворный, хрустящий звук столкновения двух огромных машин. «Громовой ястреб» вырвался из облака мрака, сжимая в предсмертных объятиях «Поборника», и оба врезались в землю, заставив плато содрогнуться.

Наступила относительная тишина, только потрескивание пламени и вторичные детонации звучали отголосками битвы, утихающим ревом проигранной войны. Оглядевшись, Кхи’дем понял, что остался последним из легионеров — правда, танк и «Удар молота» не были уничтожены полностью, и там могли оказаться выжившие. Саламандр захромал к месту крушения, но на полпути прогремел взрыв, сбивая воина с ног ударной волной и забирая у него последних братьев.

Мадаил вышагивал по полю боя, купаясь в сиянии своих славных дел.

— Прелестный танец, — объявил демон, и его насмешливый голос обрел музыкальность. В нем звучала мелодия истерзанных мечтаний, гармоники задушенной надежды.

— Неужели никого не осталось? — спросило чудовище.

Вновь поднявшийся на ноги Кхи’дем не думал, что демон говорит с ним. В этот момент Мадаил не обращал внимания на легионера, удивленного, что создание знает готик. В роке, обрушившемся на лоялистов, было нечто целенаправленное, личное, словно эти ужасные, трагические события, постигшие воинов с «Веритас феррум», ждали своего часа с зарождения Галактики.

— Ахххх, — произнес демон, с жадным наслаждением облизывая воздух. — Добро пожаловать.

Саламандр увидел легионеров с прыжковыми ранцами, вылетающих из отверстия в земле. Воины открыли огонь по демону, но тот не замечал выстрелов.

— Добро пожаловать, — повторил Мадаил. — Смотрите же. Станьте свидетелями великого единения.

Подойдя к краю шахты, монстр посмотрел за пределы плато и указал на что-то посохом.

— Слуги игрушечного бога, — провозгласил он, — глядите, что вы принесли мне. Узрите, что вы сотворили.

Кхи’дем обернулся, не имея иного выбора — он хотел встретить худшее лицом к лицу. Ноктюрнец знал, что Железные Руки и Гвардейцы Ворона смотрят туда же.

На востоке, с оглушительным грохотом землетрясения, восходило нечто. Оно сияло злобным темно-оранжевым светом с багряными прожилками выкипающей крови. Его окружали витки энергии, танцующие и вспыхивающие, словно звездные протуберанцы. Невозможность видения сначала заставила Саламандра опешить, он не понимал, что предстало его взору. Лишь затем Кхи’дем узнал в объекте каменную колонну, аномалию, бывшую центром всех неурядиц на Пифосе.

Монолит поднимался в небо, раскрывая свою истинную природу. Столп оказался всего лишь верхушкой циклопического строения, которое вовсе не было колонной. Рядом, параллельно с главным, росли иные, меньшие монолиты — а затем их основания, изгибаясь и притягиваясь друг к другу, начали сливаться воедино. К своему ужасу, ноктюрнец увидел в объекте гигантскую копию посоха Мадаила; перед Кхи’демом возник монумент из древнейших эонов, возведенный не в память о событии, а в ожидании его. Апофеоз настал, и теперь каменные клинки росли, чтобы терзать небеса. Монумент становился все выше — сотня метров, две, три, и ещё, и ещё, — превращаясь в башню, столь наполненную смыслами, что она грозила уничтожить все значения в мире. Она росла, пока не нависла над землями Пифоса, не возвысилась над всеми деревьями и холмами на сотни километров вокруг.

Многолезвийный монумент продолжал набирать высоту, и в мире Кхи’дема появился новый звук. К скрипу камня добавились грохочущие ритмичные биения, и, за ореолом адских энергий башни, Саламандр разглядел огромные неверные тени.

«Это холмы, — пытались доказать его глаза. — Холмы, что опускаются и вздымаются под могучий ритм».

«Это волны, — понял разум Кхи’дема. — Волны в сотню метров высотой».

Океан присоединился к темному празднеству, отдавая дань финальному свершению. Он тяжко вздыхал вновь и вновь, опускаясь и поднимаясь под похоронный марш, играющий над гробом рассудка — огромная темная масса под серым небом, отражающая апокалиптический огонь монумента. Легионеру показалось, что он видит существ, резвящихся в волнах. Должно быть, инстинкт пригнал сюда глубинных чудовищ, радостно встречающих исполнение того, что было предначертано планете.

Звуки стали ещё более оглушительными, сливаясь в симфонию абсолютного безумия, где бесконечный скрежет камня отбивался ударами волн и вздохами океана. А на заднем плане готовилась вступить новая тема, приближающаяся с каждым мгновением, с каждым аккордом, с каждой погибелью. Появившись, она станет единственным звуком, что поглотит всё, что сокрушит всё.

И станет всем.

Подойдя к самому краю шахты, Мадаил воздел руки, держа посох напротив его гигантского отражения. Свет башни сиял столь ярко, что день померк рядом с ним, и на глазах Кхи’дема мерцание становилось все ослепительнее. Нечто подпитывало монумент энергией, странные эктоплазмические нити плыли к нему по воздуху — отголоски далекого насилия, спешащие добавить свои смерти к растущему списку.

Момент настал. Башня выпрямилась в полный рост. Энергия достигла критической точки. Мадаил, объятый экстазом, стоял у всех на виду — жрец, наделенный силами бога.

— Сейчас! — воскликнул демон, приказывая и моля.

Сейчас.

Двадцатая глава Смерть дня / Рог изобилия / Барабанный бой

В ответ на дьявольский призыв из глубин воды и земли раздался звук — удар, столь страшный, что он разорвал реальность. Грохот донёсся со стороны монумента. Звук рябью разошёлся от его центра, охватив весь мир. В то же мгновение высвободилась энергия, приняв обличье направленного заражённого света, вырвавшегося из лезвий чернокаменных клинков. Сходящиеся лучи поднимались по шахте.

Удар обрушился на мир с такой силой, что поверг с небес едва взлетевших из ямы Железных Рук и Гвардейцев Ворона. Птеро рухнул на землю, перекатился и мгновенно вскочил на ноги. Его брату Юдексу и одному из Железных Рук повезло гораздо меньше — их задел луч. Этого оказалось достаточно. Там, где их коснулась энергия, доспехи и тела переставали существовать в материальном смысле, смываемые потоком нереальности. Из ран выползало и растекалось безумие, росли когтистые лапы, вздувались глаза и клыки. Два легионера умерли ещё до того, как с тошнотворным хлюпаньем рухнули на землю. Их трупы продолжали пожирать себя, пока от них не осталось ничего, кроме ползущего бесформенного месива из хлещущих кишок и стонущих, свистящих осколков кости.

Энергия монумента продолжала изливаться из шахты, и Птеро чувствовал, как растёт ужасающий разлом — разлом, который, как он теперь понял, был не просто случайным смещением, искажением природы вещей, но выбранным местом. Это была ждущая своего часа зараза, имевшая источник — место в реальности столь порченое, что через него могли вырваться отродья варпа.

Инфекция уже распространялась. Повисшее над демоном пятно ночи растекалось, подчиняя небо. Щупальца того, что казалось паром, но двигалось со скоростью молнии, тянулись в небо, сменяя облака, и чернота расходилась, словно нефть по воде. На Пифосе день, никогда не заслуживавший такого имени, умирал в мучениях.

Небосвод поглощало нечто гораздо худшее темнейшей ночи. Чернота была глубокой, абсолютной и всепоглощающей — не пеленой, закрывшей свет разумной Галактики, но кражей. Небо исчезло. Звёзды исчезли. Над Пифосом не осталось ничего, лишь пустота, ужасающая отсутствием всего, что должно было быть, и пугающая ещё сильнее чувством жуткой возможности, нависшей угрозы. Нечто заполнит пустоту. Нечто, чего не должно быть.

И из подножия шахты доносился шум, гам, рёв надвигающейся какофонии, возвещающей пришествие великого кошмара.

Свет ударил в символ купола. Стоявший у подножия Аттик не видел, как руна реагирует на столкновение, но слышал это и… чувствовал. Слышал, как открывается огромная дверь, врата из камня, железа и плоти. Чувствовал, как купол переполняет гниющая энергия. Чёрный камень пульсировал светом бездны. Разрыв продолжался, и Аттик теперь понимал, что худшее произойдёт внутри купола.

— Мне нужен путь в туннель, — приказал капитан Камну. — Немедленно.

— Мы готовы, брат-капитан, — ответил технодесантник.

Воины роты отступили, и Камн подорвал заряды. Раздался приглушённый, заглушённый гудением энергетического луча взрыв, но его силы оказалось вполне хватило, чтобы пробить стену каменной трубы, оставив брешь достаточно широкую, чтобы через неё смогли пройти три легионера. Подрывная работа была проведена мастерски — заряды оказались достаточно сильны, чтобы расщепить стену на части, не завалив обломками проход, и при этом не ослабить потолок так, чтобы тот рухнул. Путь был открыт.

Аттик вошёл первым. У его воинов был открытый путь обратно к поверхности, где, как знал капитан, их ждала война. Однако он помедлил. Дурун был уверен в том, что происходящее внутри неразрушимого купола было критически важным. Он вновь поглядел на туннель, размышляя, в чём же смысл их существования, если все пути ведут в тупики? Творение ксеносов — будь оно зданием, механизмом, или же и тем, и другим одновременно — было извращённым, имеющим неясное предназначение. Однако он уже знал, что в его частях не было ничего бессмысленного. У туннелей была своя цель. Если они существовали, то существовали для того, чтобы привести что-то в купол или выпустить что-то из него. Когда воины роты собрались в проходе, Аттик вновь вгляделся в стену купола.

— Что-то изменилось, — сказал он. Пульсирование здесь происходило быстрее, чем в остальное части полусферы. На него было больно смотреть. Это была тьма, которая ритмично мерцала, энергия, не принадлежащая ни к одной известной части электромагнитного спектра. Больной брат-близнец света. Частота мерцания нарастала на глазах и уже пересекала порог.

Аттик моргнул. Его глаза получали совершенно различную информацию, и вызываемый этим разрыв сбивал с толку, наполняя разум смесью мигрени и цифровой отдачи. Он закрыл сначала один глаз, а затем другой. Человеческий взгляд видел в пульсировании нечто невозможное и извращённое. Бионический же заметил нечто гораздо более пугающее. Он увидел проблески. Стена то появлялась в бытии, то исчезала со скоростью взмахом крыльев насекомого. Аттик взял кусок камня и бросил его в стену. Обломок распался на атомы.

— Это врата, — сказал подошедший технодесантник.

— И они открываются, — Аттик кивнул.

Мерцание происходило всё чаще, и по туннелю расходился гул, дрожь, сбрасывающая пыль с потолка. Тьма стала такой густой, что почти ослепляла.

— Железные Руки, оружие к бою! — отдал приказ Аттик. Его наполнило уверенное предвкушение. — Сейчас мы увидим нашего врага.

Гул нарастал, превращаясь в пронзительный вой. Природа мерцания вновь изменилась. Мгновения, во время которых врата находились в материальном мире, становились всё реже, короче, непостояннее. В войне побеждали осколки времени, в которых барьер был лишь иллюзией, воспоминанием о стене.

Воспоминание угасло. С резким треском рассеивающейся энергии врата исчезли. Путь в купол был открыт.

Как и путь наружу.

Аттик не стал ждать, пока появится враг. Он был вынужден лишь отвечать на его действия с самого возвращения с налёта при Хамартии. Довольно. Капитан вошёл под купол, держа руку на спусковом крючке болтера.

Пространство было заполнено грязным сиянием, ослабленным отблеском луча, ударившего в символ. Пол был гладким и лишённым чего-то примечательного, за исключением примерно пятидесятиметровой ширины террасы в центре. Внутренние стены покрывали руны, отличавшиеся от внешних большим размером и сложностью. Они являлись источниками света, однако бледневшего по сравнению с тем, что возникало в центре купола. Оно появилось как тонкая полоса в воздухе, тянущаяся к террасе от вершины свода. Линия, корчащаяся и дёргающаяся, словно схваченная молния. С каждым движением она оставляла за собой подобие, копию. За несколько коротких мгновений чёрная дрожащая сеть охватила всё центральное пространство, и продолжила расходиться, меньшие нити множились, пересекались, образуя всё более зазубренные очертания.

Быстро просканировав помещение, Аттик не обнаружил укрытий. Брони Железных Рук будет достаточно.

— Построиться дугой, — отдал приказ капитан. — Держите врата в центре. Они наши. Пусть ничто не пройдёт. Приготовьтесь к концентрированному обстрелу того, что появится перед нами.

Дрожь застыла. Лишь тогда Аттик понял, что смотрит не на паутину, а на грани треснувшей, расколотой реальности. Раздался рёв горна, сначала долгий и глубокий, а затем всё нарастающий от скорбного страха до полного удовольствия воя. Грани треснули и раскололись, падающие обломки рассекли материум. За хрупкой пеленой реальности их ждали глубины, бездны безумия.

И из этой бездны пришла армия.

Мычащие, блеющие, ржущие, рычащие, поющие, проклинающие и лепечущие орды хлынули в купол. Это был водопад чудовищности, потоп извращения: плоть, рога, копыта, пасти, когти, крылья, хвосты, клешни. Руки, бывшие клинками, клинки, бывшие глазами, оружия и доспехи, в жизни своей ставшие неразличимыми. Шкуры, багровые от гнева, розовые, словно уродливые младенцы, зелёные, как зараза, белые, как порча. Корчащийся и извивающийся рой личинок был ничем по сравнению с этим натиском. Черви были лишь наброском, созданным планетой подобием ужасающей идеи, которая теперь предстала во всей красе.

Аттик увидел своих врагов, и ими оказались демоны. Возможно, на каком-то уровне, существование которого он не желал признавать, капитан всегда знал, что его бой будет таким. Или, возможно, он просто радовался, встретив что-то, что можно убить. Дурун не знал, что было настоящей причиной, да и не заботился. Он принял реальность невозможного без колебаний и промедлений, и лишь это было важно.

— Убить всех! — приказал капитан, закричав, чтобы его было слышно сквозь вой надвигающейся на роту орды. Он стал машиной. — Не щадить плоть! — зарычал Аттик,когда снаряды начали разрывать первые ряды чудовищ. — Здесь нет ничего, кроме бесконечного прилива слабости. Мы отринули плоть и не позволим ей утянуть себя в болото. Истребить её! Очистить планету от ничтожной жизни!

Разрывные снаряды рвали цели на части. Некоторые демоны падали, погибая так же легко, как и обычные существа. Другие принимали разрывы на грудь, даже не сбиваясь с шага. Третьи же претерпевали преображение, корчась и вопя, мускулы, кожа и кости содрогались и трещали, пока не разрывались, и на месте одного чудовища появлялось двое. Из пробитой в реальности дыры продолжали извергаться всё новые твари. Бездны варпа полнились извращённой и прожорливой жизнью, и их отродьям не было числа.

Легионы наступали на единственную роту.

Наступающий клин демонический чумы почти прорвался к космодесантникам. Под смертоносным градом чудовища, изуродованные и разорванные на части, падали на землю. Умирая, они теряли свои обличья, плоть распадалась, выдавая свой врождённый изъян. Пол купола взмок от растекающихся тел. Наступление не замедлялось. В центре клина, придавая ему форму, наступала упорядоченная группа кроваво-красных рогатых жилистых зверей, вооружённых клинками длиной почти в рост человека. Кишащие вокруг сонмища чудовищ растекались, словно пена на гребне огромной волны. Демонов было так много, что они карабкались друг на друга, чтобы добраться до космодесантников. Их обличья были такими же разными, как их безумие. Некоторые были похожи на людей, и оттого их искажённые формы вызывали лишь большее отвращение. Другие смутно напоминали псов, но рогатых, бронированных, тяжёлых. Ещё больше было тварей, которым было невозможно подобрать хоть какое-то определение. Демоны были воплощённым хаосом, расползающейся опухолью из щёлкающих пастей и хлещущих щупалец.

Аттик понимал, что губительная армия бесконечна.

Ну и пусть.

— Взять их! — взревел капитан.

Получившие приказ Железные Руки не встретили первую волну, защищаясь. Им оставалось только нападать, и воины так и поступили. Легионеры ринулись в бой; металлический таран устремился вперёд, чтобы сокрушить дьявольские орды. Болтеры висели на магнитных замках. Оружием стали цепные мечи, силовые кулаки и пламя.

Аттик размахивал цепным топором, круша искажённых тварей. Он чувствовал, как отдаются через рукоять удары, приятно сотрясая руки. Возможно, уничтожаемая им плоть и была ложью, но она разрывалась и умирала, как настоящая. Ихор забрызгал его с ног до головы. Демон поднял меч над головой, сжимая его обеими руками, и обрушил на лицо Дуруна. Капитан сжал клинок в латной перчатке и сломил пополам, а другой взмахнул топором и легко обезглавил демона. Голова рычала на него, улетая прочь, в давку. Тело пыталось бить Аттика ещё несколько мгновений, прежде чем рухнуло. Оно было раздавлено даже раньше, чем распалось на бесформенную энергию варпа.

Железные Руки были неудержимыми. Аттика окружало братство разрушения. Он и его легионеры встретились с открытой истиной о плоти — порче Галактики, порче самой реальности, и теперь настало время крушить её, рвать её, жечь её. Изничтожать её.

Плоть боролась с Атттиком. Перед ним встала на дыбы тварь — чудовищный слизень, нарост из мускулов и клыков, кожа которого содрогалась, истекая гнилью из гнойников. Это была зараза, пагубная чума, готовая поглотить его. Когда тварь обрушилась на него, Дурун поднял топор, вонзив его в центр туши твари, рассекая неподатливую мерзость. Капитан поднимал топор всё выше, рассекая демона, вывшего от бездумной боли. Его кровь, если это было кровью, хлестала потоком — густым, вязким, просвечивающим и пронизанным чем-то зелёным. Она была заразой в жидкой форме. Аттик чувствовал, как липнут к ней сабатоны. Доспех покрылся влагой ихора и жижи выпотрошенных чудовищ, и это стало орденом для капитана. Он вырвал топор, и рухнувший, разорванный пополам демон затих.

На его корчащийся труп лезли новые ужасы, всё новые и новые, потоки потоков энергии. Аттик рубил и колотил, махал и пинал, убивал и крушил. С каждым движением, с каждым шагом он изгонял из физического измерения нового демона. Он возглавлял лишь осколок былого Десятого Легиона, но каждый воин Легионес Астертес мог истребить армии. Железные Руки наступали на полчища демонов, сдерживая их. Враг не пройдёт. Ему не прорваться на поверхность мимо космодесантников.

Но в этой победе не было смысла. Его воины преграждали лишь один выход, а их было ещё три, и все врата были открыты. Сквозь мелькавшие прорехи в стенах чудовищ Аттик видел, как орды неистовых чудовищ мчатся по другим проходам, а на потолке, там, где раньше был символ, остался чудовищный пролом, и теперь крылатые твари вылетали через него в шахту.

— Капитан, — раздался в воксе голос Камна. Аттика вновь окружала пытавшаяся его разрубить и растерзать орда, и он не мог разглядеть космодесантника. Он не видел никого из своих воинов.

— Да, брат.

В воксе раздался тяжёлый вздох, а затем справа от Аттика донеслось хлюпанье, треск и удар чего-то тяжёлого. Камн был рядом и убивал чудовищ.

— Какова наша задача?

И теперь, услышав вопрос, Аттик не смог на него ответить. Он был так сконцентрирован на обнаружении врага, что даже не задумался о том, что будет делать дальше. Здесь он не мог победить. Рота могла бы сражаться до неизбежного конца, однако это была бы тщетная битва.

«Какова наша задача?

Остановить питаемую варпом машину. И, если это невозможно, неким образом использовать её силу против неё. Мы уже читали через неё варп. Она уязвима. Мы нашли её слабость. Ключом к ней является Ридия Эрефен».

— Пробиваемся к поверхности, — отдал роте приказ Аттик. Он взмахнул топором, разрывая тяжёлое щупальце, обившее его словно питон. — Мы прорываемся к базе.

Они не будут отступать. И, поклялся себе Аттик, они вырвут победу из пасти этой чудовищной планеты.

С каждым тяжёлым, отдающимся эхом ударом приближался рок, каждый удар звучал, как рёв вулканов, сдавленный в один звук. Это было не просто мрачной музыкой, но и представлением. Даррас наблюдал, как поднимается монумент. Даже с такого расстояния было видно, что столп выше возвышенности, и он изменил свет дня. Затем раздался первый удар. А потом страшный грохот, величайший удар, когда свет обрушился вниз, и Даррас понял, что было уничтожено нечто важное. Он знал это, потому что видел теперь смерть дня. Тьма чернее ночи, тьма погибели разошлась от поселения, вцепляясь в облака, поглощая их, расходясь во все стороны, пожирая небо и не оставляя ничего кроме великого и бесконечного ничто.

Но затем, когда тьма над головой стала абсолютной, на пустом небосводе появилось нечто. Чистая пустота отступила, открыв солнце. Оно возникло на небе прямо над монументом, там, где находилась бы звезда Пифоса, если бы её было видно через облачный покров. Несомненно, это было солнце.

Но оно было каменным.

Даррас чувствовал, как под его ногами разрушаются основания любой уверенности. Небесное тело казалось достаточно близким, чтобы к нему прикоснуться, неровная и потрескавшаяся поверхность выглядела достаточно ясной, словно это был планетоид не более чем нескольких сотен километров в поперечнике. Но это была звезда. Она излучала холодный и серый свет. Она повисла над Пифосом, как вынесенный в аду приговор. В звезде не было смысла, не было логики. Не было цели, и именно это придавало её появлению такой ужас. Это было безумие, обрётшее огромную и безжалостную форму. Скала, об которую расколется любое подобие реальности и рассудка.

И удары приближались. Грохот, гром, раскаты надвигающейся катастрофы. Эти удары были тише. Они не были такими сотрясающими всю планету, как выпущенная энергия монумента. Они были менее абстрактными и более реальными, настоящими звуками. Нечто вдали ударяло землю с медленным и безжалостным постоянством.

И приближалось.

Звуки доносились с севера и юга. Даррас понял, что возвышенность зажимают в клещи, прежде чем увидел врага. А затем, в застывшем мертвенном свете каменного солнца, на горизонте появилась угроза.

Даррас слышал, как скулят и стонут от ужаса стоявшие на стене сервы. Он не желал терпеть их слабость, но удивился бы, если бы они отреагировали иначе. Смертные были слабы. У их отваги были хрупкие пределы. И призванные теперь твари прорвали их храбрость. Каменное солнце в небе было ужасным, но далёким, не представляющим немедленной угрозы.

Ей были медленно идущие к базе звери.

До сих пор Пифос скрывал худшие из своих кошмаров. Возможно, подумал сержант, что эти чудовища не появлялись, пока не собиралось достаточно добычи. Для жизни им потребовалось бы невообразимое количество пиши. Он вспомнил, как Птеро отказывался признать естественной плотоядную экологию планеты.

— Ты был прав, Гвардеец Ворона… — прошептал Даррас. На этой планете не было ничего естественного. Железным Рукам, из всех легионов лучшего всего разбиравшихся в технологии, следовало бы это понять. Всё, от растений и зверей до чудовищных артефактов было создано для некой цели, и теперь она наконец-то исполнилась.

Приближающиеся звери были огромными, размером с линейных титанов. Самые меньшие из них были почти пятидесятиметровой ширины. Их головы были длинными, похожими на крокодильи, с выступающими вперёд клыками на краях пастей. Вдоль спин шли конические шипы длиной с ракеты, собиравшиеся на хвостах, способных хлёстким ударом раздавить танк в лепёшку. Они шли на задних лапах, но передние были также огромными, тянущимися почти до земли от плеч, широких, словно оружейные платформы. То тут, то там гиганты склонялись вперёд и отталкивались лапами от земли, чтобы двигаться чуть быстрее. Деревья разлетались на части и падали у них на пути. Затем исполины вышли на выжженную землю и с грохотом направились вперёд. Звери были огромными как холмы и ужасными как легенды.

— Они проломят стену, — произнёс Катигерн.

— Им этого не потребуется, — возразил Даррас. — Они просто переступят через неё. Не думаю, что они её хотя бы заметят.

Великие звери присоединились к пиршеству меньших собратьев, продолжавших пожирать колонистов. Смертных ещё было достаточно, чтобы в воздухе разносились вопли и песни. Гиганты протянули свои громадные лапы и схватили когтями добычу, пожирая и ящеров, и людей. Воздух наполнился треском раскалывающихся костей. Чудовища наступали, гремя, словно землетрясения. Они были лишь в нескольких шагах от базы. Твари нависли над ней в пустой ночи, каменный свет омывал их чешую, отчего гиганты казались горгульями больше соборов. Они пожирали всё на своём пути и скоро должны были обратить свой голод на укрепления легиона.

— Вот зачем мы берегли снаряды, — обратился к людям по воксу Даррас. — Открыть огонь.

Со стен начались шквальные залпы — ураганный ветер масс-реактивного разрушения, молнии лазерного огня, громовые раскаты ракетных установок. Буря обрушилась на ближайшего гиганта. Его бок осветило пламя и крошечные гейзеры крови. Зверь обернулся к базе медленно, словно едва осознавая, что на него напали, и зарычал от нарастающего гнева. Ночь задрожала от рокочущей угрозы.

— Глаза! — приказал Даррас.

Зверь склонил голову вперёд, широко открыв пасть, чтобы проглотить врагов целиком. Как вовремя, — подумал Даррас. Его снаряды вошли в левый глаз чудовища, и ящер завопил, когда на его лицо хлынула жижа. Следующий глаз разорвался через мгновение. Зверь забился в судорогах, дико размахивая руками.

— Глотка! — приказал Даррас.

Прицелиться было сложно. Цель была достаточно большой, но металась от боли и гнева. Движения стали не величественными, а полными ярости. Но ракета нашла горло, и взрыв разорвал плоть, выпустив потоки крови. Вой стал задыхающимся, булькающим кашлем. Зверь пытался отступить. Он отвернулся от стены, но рухнул на колени и, падая, хлестнул хвостом по парапету. Пластсталь прогнулась, треснула, раскололась. От сервов остались кровавые пятна. Три боевых брата Дарраса погибли, их рёбра были раздавлены, а сердца пробиты, словно их ударил покрытый шипами таран размером с «Лэндрейдер». Даррас припал к стене. Хвост обрушился на парапет в нескольких метрах от него, пробив в стене огромную брешь, затем дёрнулся и пролетел прямо над сержантом на расстоянии вытянутой руки. Катигерну пришлось спрыгнуть на землю. Когда зверь рухнул, Даррас поднялся вновь. Земля содрогнулась.

Гиганты посмотрели на своего павшего родича. Двое из них начали пожирать его тело. Другие начали направились прямо к источнику угрозы.

— Сержант Даррас? — раздался голос Эрефен.

— Это срочно? — спросил легионер, стреляя вновь. Возможно, им удастся повергнуть ещё одного зверя прежде, чем остальные раздавят базу. Возможно.

— Думаю, что я могу использовать аномалию.

— Тогда сделайте это. У нас мало времени, — надвигающиеся чудовища заслонили безжизненное солнце. Огонь Железных Рук не ослабевал, но их цели были настороже и нападали разом. Они стреляли в горную гряду.

Лапы длиннее деревьев протянулись и ударили по стене. Пасти открылись, словно двери ангаров. В этой плоти не было ничего слабого — живые горы ползли вперёд, круша укрепления базы, словно яичную скорлупу. Нога задела Дарраса и отшвырнула его прочь. Он приземлился в десяти метрах от места, где был. Вокруг не осталось ничего, кроме дикости и смерти. Выжили лишь немногие сервы, но они сражались, верность долгу и легиону одолевала инстинктивное желание тщетного бегства.

Удары разбрасывали Железных Рук, но они сражались, неизменная дисциплина машин направляла их огонь даже теперь. Однако чудовища проломили их строй, и поэтому больше невозможно было сконцентрировать весь огонь на одной цели. Когтистая лапа опустилась и раздавила казармы сервов. Почтенный Атракс обрушил всю ярость сдвоенных болтеров на её громадное колено, разорвав кости и мускулы, и ящер упал. Огромная туша рухнула на лагерь, давя всё новые здания. Лавина плоти едва не раздавила командный пункт. Атракс, предвидевший направление падения, теперь мог выстрелить прямо в череп. Прежде, чем зверь успел ударить, дредноут выпустил град бронебойных снарядов размером с кулак, разорвав на части мозг твари. Тело забилось в судорогах, круша всё вокруг, затем застыло. Двое. Конец отдалился ещё на несколько мгновений. Возможно, у Эрефен будет время сделать то, что она задумала.

В промежутке между оглушительным рёвом, между непрестанным грохотом болтерных снарядов Даррас понял, что астропатесса что-то ему говорит.

— Сержант. Я пыталась. Я не могу действовать здесь.

— Что? — Даррас переменил магазин и продолжил стрелять, даже не сбиваясь с шага. Он двигался дальше. Когти длиной почти с него оставили глубокие борозды в земле там, где только что был сержант.

— Связь должна быть полной, — в её голосе было спокойствие, выдававшее ужасную решимость. Даже посреди такого разрушения голос Эрефен леденил кровь. — Мне нужен физический контакт с источником аномалии.

Даррас усмехнулся, отскочив назад, когда к нему протянулся колосс, обещая взглядом смерть. Он оторвал палец твари, заставив её отшатнуться.

— Вы понимаете, в каком мы оказались положении? И во что превратилась аномалия? — Даррас гадал, защищала ли её слепота от полного осознания рока.

— Лучше чем вы, сержант, — ответила Эрефен. В её голосе не было надежды, лишь боевая решимость.

— Тогда дождитесь меня, — сказал Даррас. Прорыв был невозможным. Одновременно он был необходимым.

— Я встречусь с вами у корабля, — ответила астропатесса.

— Что? — недоверчиво спросил сержант, но затем увидел. Эрефен уже была на полпути от командного центра до посадочной площадки. Астропатесса шла с той же уверенной решимостью, что и всегда, но гораздо быстрее, и держала свой посох словно знамя. Клюка едва прикасалась к земле. Ридия не бежала, но избегала шагов давящих всё чудовищ легко, меняя направление так, словно предвидела каждое мгновение. Второй корабль Саламандр, «Синдару», уже раздавили, но «Железное Пламя» было готово служить. Эрефен направлялась к нему по настолько прямой линии, насколько позволяло буйство разрушения. Даррас побежал следом, отдавая на ходу приказы.

— Всем в пределах досягаемости. За мной к «Железному Пламени». Брат Катигерн, нам нужен пилот.

— Следую за вами, брат-сержант.

— Брат Атракс… — начал Даррас.

— Принято, — ответил дредноут. — Я дам вам нужное время.

— Благодарю, почтенный брат, — Дарракс перекатился под ударом хвоста, пробившего стену командного центра. — Тебя будут помнить.

— Никого из нас не вспомнят, — раздался по воксу шум, смех, почти такой же далёкий от человеческого, как у Аттика. — Однако поклянись, что покараешь врага.

— Клянусь.

Атракс тяжело зашагал к центру базы. Он стрелял из болтеров по кругу, прямо в трёх ящеров на базе и ещё одного, жравшего добычу за стенами. Гиганты обернулись к крошечному существу, имевшему наглость их ранить. Железные Руки, бывшие слишком далеко от корабля, собирались вокруг Атракса, чтобы поддержать огнём. Из жуткого вихря вокруг базы проступил мрачный порядок. Легионеры, казавшиеся жуками по сравнению с вздымающимися до небес зверями, прекратили бежать. Плотоядные боги надвигались на них, не обращая внимания на тех, кто садился в «Громовой ястреб». Чудовища не глядели, как с рёвом разгораются двигатели.

Даррас, стоявший в кабине рядом с Катигерном, наблюдал за последними мгновениями базы. Ящеры ринулись на добычу. Для своего размера они двигались ужасающе быстро, неправильно быстро. Битва закончилась за считанные мгновения, и даже это время стало подтверждением силы и ярости Железных Рук. Однако ещё более славным достижением стало падение новой твари. Она рухнула прямо на арсенал, и удара такого веса было достаточно, чтобы начать цепную реакцию. Тело зверя и половина базы исчезло в огненном шаре.

Один из гигантов посмотрел вверх, когда пламя прошло по половине его спины. Другие не обращали внимания ни на что, продолжая уничтожать Железных Рук. Они давили легионеров под ногами, поднимали их и разрывали на части. Когда «Железное Пламя» поднялось над посадочной площадкой, один из ящеров извернулся и ударил Атракса хвостом. Удар раздавил дредноута. Внутри корпуса атомантический дуговой реактор получил критические повреждения, что привело к катастрофическому исходу. На несколько мгновений всё перед глазами Дарраса исчезло в ослепительной вспышке. Когда свет погас, то Атракса не стало, а взрыв реактора уничтожил нижнюю половину ящера. Чудовище прожило ещё мгновения даже тогда, когда его потроха падали на землю. Он бездумно бушевало, всё ещё пытаясь пожрать добычу, а затем затихло.

Это тоже была своего рода победа. Но затем к уцелевшим ящерам присоединился их стоявший за стеной собрат, а другие уже поднимались по склонам. Время для оставшихся на базе Железных Рук вышло. Битва закончилась. Клыки и когти разорвали надежду.

Катигерн поднял ударный корабль в крутом подъёме, разгоняя двигатели. Он выстрелил из всех передних орудий в одно время. Сдвоенные тяжёлые болтеры на корпусе, лазерные пушки на крыльях и тяжёлое хвостовое орудие выпалили разом. Бросившееся на них чудовище, желавшее скорей схватить новую добычу, исчезло в расходящемся с грохотом шаре крови и огня. «Железное Пламя» прошло через густое облако рваной плоти. Затем оно вылетело из него и начало подниматься выше, лететь быстрее.

Недостаточно высоко. Недостаточно быстро.

Гигант протянулся обеими лапами и ударил прямо по кораблю.

Двадцать первая глава Послание / Буйство / Неудержимая сила

Когда день сошел в могилу, и явилось каменное солнце, затапливающее землю холодом мертвого мрамора, Каншелл посмотрел на Танауру. Женщина не отреагировала, стоя, как вкопанная, на одном месте — но затем шаги великих ящеров зазвучали ближе, и островок спокойствия исчез. Лихорадочное безумие вернулось, и Агнес, колеблясь, сначала взглянула на стену, а затем вниз по склону. Йерун ощутил панику, рожденную нерешительностью: не было ясного пути, понимания, чего требует долг, и в любой момент их могли растоптать или сожрать.

Прибывали новые чудовища, твари столь огромные, что Каншелл снова ощутил касание величия — и заплакал от того, что оно приняло формы столь ужасные.

— Возвращаемся, — решила Танаура и припустилась вниз по склону, направляясь к небольшому просвету между хищниками. Сервам сопутствовала удача — или отблески ауры последней ступени ритуала, — так что ни один из ящеров не заметил их. Рептилии были заняты пожиранием друг друга или сильно поредевшей толпы колонистов, добровольно отдающих себя на съедение.

— Почему? — крикнул Йерун, стараясь не отставать.

— Здесь битва окончена, а в поселении, возможно, ещё нет.

Больше они не разговаривали, только, как и прежде, дергано останавливались-срывались с места-бежали-прятались среди ног и мимо щелкающих пастей. Но теперь кое-что изменилось — по пути к базе Каншелл кипел от гнева, стремясь отомстить Ске Врис, у него была задача, позволявшая сосредоточиться и не думать об окружающих ужасах. Сейчас у серва не имелось целей, только ужас и жажда избежать его клыков хотя бы на ещё один удар сердца. Йерун следовал за Агнес, но поддерживало его лишь одно — вера в Императора.

И этого хватало.

Каншелл не отчаивался, зная, что каждый шаг, сделанный им в борьбе с нечестивыми врагами Императора, становится праведным свершением. Если в следующую секунду он погибнет, то умрет как истинно верующий — возможно даже, станет мучеником, хотя и невозможно представить, как кто-нибудь сможет узнать о произошедшем на Пифосе.

За спиной сервов раздавался грохот войны и уничтожения: богочудовища атаковали базу.

Довольно далеко спустившись по склону, они с Танаурой услышали знакомое завывание двигателей «Громового ястреба», и сердце Йеруна радостно забилось. Поражение не было полным, рота всё ещё могла крепко бить врага. Раздалось яростное, полнокровное рычание орудий «Железного пламени», и Каншелл понадеялся, что отмщение прокатится по всей ширине холма, положив конец ужасающей жизни вокруг. Серв не боялся гибели в этом огне, надеясь, что ему суждена достойная смерть от оружия легиона, а не терзания в зубах рептилии.

А потом раздался могучий удар, и рев двигателей превратился в прерывистый визг. Пушки замолчали, и самолёт пронесся над сервами, снижаясь и волоча за собой огненный хвост. Йерун заметил «Громовой ястреб» лишь краем глаза, они с Агнес продолжали спасаться от рептилий-убийц, наседающих со всех сторон. Затем спереди донесся грохот, перешедший в бедственный скрежет, и ночь осветилась ярким, горячим сиянием новой катастрофы. Отклонившись в сторону, Танаура побежала в направлении взрыва, и Каншелл сделал то же самое. Он уже не следовал за женщиной, оба серва спешили к вновь обретенной цели — место падения «Железного пламени» стало их следующим полем боя. Слуг легиона призывал долг.

В потоке дикой ярости что-то изменилось, и некоторые твари зашагали в том же направлении. Они также услышали призыв, зов многочисленной и беспомощной добычи.

Даррас бил ногами в смятую дверь десантного отсека, пока она не подалась. Сидевший рядом Катигерн пытался высвободиться из хватки искореженного пульта управления, правая рука пилота безвольно свисала вдоль туловища. «Железное пламя» врезалось в землю носом, с достаточной силой, чтобы смялась передняя часть фюзеляжа и треснула броня на одном из бортов.

— Помощь нужна, брат? — спросил Даррас, помедлив у переборки.

— Сам справлюсь, посмотри, как там остальные.

Это означало: «посмотри, как там астропатесса». Их боевые братья пережили бы и худшее крушение, а Катигерн смог вполне прилично уменьшить угол падения корабля, несмотря на почти полную потерю управления. Корпус «Громового ястреба» не развалился на куски.

Но сержант чуял запах дыма.

Войдя в десантный отсек, он обнаружил, что Железные Руки выбрались из фиксирующих креплений и занимают позиции у боковой двери. Казалось, что её удастся открыть без лишних усилий. Эрефрен, не шевелясь, сидела на месте, и Даррас, проклиная всё на свете, направился к ней.

Заговорив, астропатесса заставила легионера вздрогнуть.

— Я в порядке, сержант, — Ридия едва шевелила губами, но на лбу у неё собирались морщины от невидимых усилий. Космодесантник понял, что женщина ведет какое-то ментальное сражение. — Сколько ещё до цели?

— Мы примерно на полпути. Ваше соединение улучшается?

Эрефрен кратко и напряженно кивнула в ответ. Однако же, когда астропатесса заговорила, то показалось, что усилия, необходимые для взаимодействия с реальным миром, помогли ей собраться.

— Оно хочет, чтобы я заблудилась в умозрительных образах варпа. Хватка аномалии сильна.

— Не вижу, как здесь может помочь дальнейшее приближение к ней.

— Я обладаю собственной силой, — на мгновение Ридия умолкла, словно пловец, сражающийся с внезапной волной, и затем продолжила. — Обучение астропатов ограничивает использование наших способностей до разрешенных пределов, но я верю, что способна на большее. Но на расстоянии ничего сделать нельзя — я смогу сыграть с объектом по своим правилам, только если прикоснусь к нему.

Эрефрен разговаривала совсем не так, как подобает послушному санкционированному псайкеру, но Даррас понял, что это его не волнует. Строгие взгляды, которых сержант придерживался до нынешних пор, те, что вбили клин между ним и Гальбой, теперь оказались бесполезными в этой войне. Отказаться от любого доступного оружия в битве против сил, способных украсть небо, значило признать поражение.

К нему подошел Катигерн, двигавшийся уверенно и быстро, не обращая внимания на бездействующую правую руку.

— Откуда идет дым? — спросил Даррас у пилота.

— Несколько мелких возгораний. Те, до которых возможно было добраться, уже под контролем, — подняв взгляд, легионер кивком указал на чёрные клубы, плывущие из вентиляции. — Много задымлений во внутренних системах, но с этим ничего не поделаешь.

— Двигатели?

— Отключены, но не думаю, что повреждения критические.

Сержант показал на пламя вокруг «Громового ястреба», видимое через иллюминаторы.

— А там что такое?

— Перед падением я сбросил ракеты и дополнительные топливные баки.

Подойдя к двери, Даррас открыл её и обнаружил, что вверх по склону холма тянется полоса огня, результат взрывного уничтожения боекомплекта и горючего десантно-штурмового корабля. Языки пламени сдерживали ящеров, спускавшихся по склону, но огромные монстры вдали только сейчас разворачивались к месту крушения.

— У нас мало времени, — заключил сержант.

— Мы сможем дойти пешком? — спросила Эрефрен.

— Слишком далеко, — ответил Даррас.

Рептилии настигли бы их уже через полсотни метров. Да, отделение Железных Рук могло бы сдерживать тварей какое-то время, но вокруг бродили тысячи чудовищ, и вероятность гибели астропатессы от случайной атаки была слишком велика. Задача сержанта сейчас состояла в обеспечении выживания Ридии на то время, что понадобится ей для завершения собственной миссии.

— Здесь нельзя оставаться, — возразила женщина.

— Тут мы дольше продержимся, — объяснил сержант и мысленно добавил: «пока богочудовища до нас не доберутся».

— А что потом?

Даррас повернулся к Эрефрен.

— Чтобы добраться до аномалии, нам нужны подкрепления. Нужно связаться с капитаном Аттиком и сообщить ему о ваших планах, но вокс по-прежнему не может пробиться сквозь помехи.

Сержант помолчал, давая Ридии время понять намек, а пламя снаружи уже начинало угасать. Погребальный костёр «Веритас феррум» пожрал всё, что могло гореть в округе. Рычание ящеров раздавалось ближе.

— Мы оба знаем, в чем их причина, — добавил легионер.

— Вы думаете, что я смогу пересилить помехи?

— Я знаю, что вы — единственная, у кого есть шанс сделать это. Вы — астропатесса, отправка посланий через варп — ваше призвание.

— Но никто из людей капитана меня не услышит.

— Возможно, и так. Но, если помехи ослабнут, можно будет использовать вокс. Я понимаю, что вы не можете победить аномалию, госпожа, но сразитесь с ней. Боритесь как можно сильнее, и этого хватит.

Кивнув, Эрефрен сжалась в неимоверном усилии. Астропатесса сидела столь неподвижно, что казалось, будто она совершенно не дышит; морщины на её лбу углубились, кожа побледнела, приняв тот же оттенок, что и каменное солнце. Из уголков глаз Ридии вновь потекли тонкие струйки густой темной крови.

Снаружи снова зазвучал медленный барабанный бой приближающегося уничтожения. К нему присоединился новый звук, идущий со стороны поселения, и глаза Дарраса изумленно расширились.

Он услышал смех.

Выбраться на поверхность Пифоса было всё равно что всплыть из глубин океана — океана крови, пучин чудовищных тел и рогов. Аттик уже не думал о направлениях, во второй раз пробиваясь наверх из бездны. Оба раза враг наседал на него целым роем, и схватка превращалась в плавание по трупам, жестокое напряжение сил и мощи цепного топора.

Внизу не было места для замахов, и единственный путь наверх вел через плоть, рожденную варпом. Однако же, если червей вели инстинкты, то новый враг оказался разумным, целеустремленным и вооруженным — но при этом слишком разъяренным и многочисленным, поэтому демоны также не могли показать всё, на что способны, в лихорадочном ближнем бою. Они слишком жаждали крови Железных Рук, и в этом была ошибка нерожденных. Вместо жизненной влаги легионеров демоны проливали свою извращенную пародию на неё, расплескивая ихор по доспехам воинов, шаг за шагом идущих через врагов, никогда не отступая — одна выпотрошенная тварь валилась на другую, а космодесантники продолжали двигаться, постоянно вперед, постоянно вверх.

Постоянно убивая.

А потом они вышли на поверхность, и капитан позволил себе на миг насладиться достижением первой цели. Теперь Дурун снова мог планировать наперед, и он осмотрел новое поле боя.

Он увидел монумент, сияющую издевку над разумом высотой в сотни метров.

Он увидел каменное солнце в бесконечной пустоте.

Он увидел небо, заполненное летучими демонами.

Некоторые из них сражались с воинами Лацерта и Гвардейцами Ворона. Битва напоминала волнение моря в бурю, поскольку бойцы с обеих сторон то и дело взлетали с земли, падали вниз и поднимались снова. Большая часть крылатых чудовищ спешила прочь от поселения, выделывая коленца в воздухе и шумно веселясь, словно направляясь к месту какого-то невообразимого триумфа.

Он увидел изуродованных мертвецов.

Железные Руки поднялись на поверхность из провала, открывшегося у основания холма, на котором стояла первая из лож. Повсюду лежали тела колонистов и космодесантников, и среди них нашлось особенное оскорбление. В центре того, что было полом строения, разместили искореженные обломки «Поборников», так, чтобы куски металла напоминали по форме монумент. На железной башне висело растянутое, насаженное на острые края тело легионера, которое походило на изодранное, окровавленное пугало. Дурун узнал в мертвеце Гальбу — капитан стоял, глядя на отсеченную голову Антона, испытывая ярость при виде измывательств над погибшим. Аттик добавил это изуверство к списку преступлений врага.

Что-то шевельнулось в глубинах сознания капитана. Нечто, почти окончательно заморенное Дуруном, почти задушенное и рассеченное. Человеческая эмоция, порыв, рожденный отзывчивостью и сопереживанием. Пытаясь воскреснуть, это чувство становилось более определенным.

Аттик ощущал вину и сожаление.

От этого не было никакой пользы. Подобные эмоции являлись роскошью, непозволительной в бою, и воплощением слабости. Капитан задул дрожащий огонёк и повернулся, чтобы встретить лицом к лицу истинного врага, за тенью которого он охотился со времен Хамартии.

Он увидел, как демон шагает по плато, через языки пламени, дымящиеся развалины юрт и обломки машин. Он услышал, как тысяча бесформенных глоток скандирует имя чудовища.

МАДАИЛ! МАДАИЛ! МАДАИЛ!

Высоко воздев посох и хохоча от удовольствия, демон дирижировал адской симфонией. С каждым взмахом его рук могучий поток чудовищ по дуге уносился вдаль, следуя жестам повелителя. Мадаил направлял своих пеших воинов туда же, куда улетали демоны небес.

Затем он замер, хотя стаи меньших созданий продолжали бежать мимо ног господина. Оставаясь на прежнем месте, у ворот, Мадаил обернулся, и глаза на груди смерили капитана взглядом. Разинув пасть, гигант вздохнул с омерзительным наслаждением.

— Аххххххххххтик. Ну, наконец-то. Добро пожаловать на наше буйное представление. Присоединишься ли ты к нам? Празднество окажется неполным без такого зрителя.

Взмахнув рукой, демон призвал из толпы десятки младших сородичей и бросил их в атаку на Железных Рук.

— Сражайтесь неотступно, — наставлял Мадаил, — сражайтесь достойно. Заслужите право узреть мое искусство.

Отвернувшись, он вновь направил было процессию из поселения — но тут же остановился, удивленно склонив голову. Свет, источаемый монументом, мигнул на мгновение. Какое-то воздействие кратко, но отчетливо прервало поток болезнетворного излучения, и сквозь эту трещинку в хаосе просочился голос Дарраса по вокс-каналу. В быстром и четком сообщении сержанта прозвучало подтверждение прежней уверенности Аттика: Ридия Эрефрен была ключом. У астропатессы был ключ. Суть войны упростилась, но Дурун сомневался, что услышал голос надежды. Он умолк уже давно, и 111-й клановой роте уже не суждено вновь познать это чувство. Впрочем, теперь у них появилось нечто более реальное: цель.

— Вперед, легионеры! — воскликнул Аттик. — Прорубайтесь через неприятелей! Оружие, способное покарать врагов, неподалеку, и Железные Руки сожмут его в несокрушимой хватке!

И космодесантники атаковали. Они потеряли многих братьев на долгом пути к поверхности. Из роты, насчитывавшей тысячу воинов, осталось лишь несколько десятков потрепанных легионеров, в доспехах, скользких от поганой крови, покрытых следами от ударов клинков и струй кислоты. Неся на себе эти раны, легионеры всё равно ринулись бой с яростью даже более великой, чем внутри купола. Железные Руки были машиной, обретшей чёткую цель, и это превратило их в неудержимую силу.

Демоны, бежавшие навстречу легионерам, напоминали змей и насекомых, людей и быков. Их тела были вытянутыми до предела, за которым казалось, что враги состоят лишь из хвостов, голов, конечностей и жал. Их длинные ноги, сочлененные, как у жуков, выглядели по-человечески элегантными, а двигались существа с омерзительной грацией. Во времена, предшествующие нынешнему безумию, Аттик из вежливости высидел целиком одно из представлений летописцев, столь любимых III легионом, и сейчас видел перед собой отголоски того балета. Демоны танцевали, силой собственного искусства проносясь над землей со скоростью выпадов рапиры. Они пели друг другу, сплетая песнь сирен из мелодий и диссонансов, красоты и разложения. Хитросплетения музыки рассекали реальность, она призывала разум пуститься в пляс и искажала тело. Дурун чувствовал, как песня пытается влиться в него, хочет, чтобы кости капитана обратились в воду, а плоть — в стекло.

Его плоть.

В этом и состояла ошибка демонов — твари пели, не зная, сколь далеки от человечности создания, что противостоят им. Аттик никогда не видел величия в искусстве, и, странствуя всё дальше по пути машины, со временем начал воспринимать мелодии с отстраненной холодностью прозектора. Капитан отверг песню и все её потуги; в теле Дуруна для них не нашлось зацепок.

А потом он врезался в демонов, широко взмахивая цепным топором параллельно земле. Пройдя по дуге, оружие легионера за один раз отсекло четыре конечности, сбоку и перед ним. Аттик растерзал танец и убил песню, вырвав яростные вопли из глоток своих жертв. За ним последовали остальные воины роты, машина уничтожения, крушащая неприятелей. Ни один из боевых братьев не был так же сильно изменен, как Дурун, но, если песня и ранила их, Железные Руки не подавали виду. Наступление даже не замедлилось — они рубили чудовищ, сражали их, топтали мерзость ногами. Капитан услышал, как завывание демонов стихает, уступая место хрусту костей.

«Видишь? — хотел он закричать Мадаилу. — Видишь, что происходит? Вот судьба, что ожидает твой род! Если не на этой планете, так на другой, вы падете от рук наших братьев. Тебе не победить!»

Сражаясь, Аттик порой замечал тела с разодранными крыльями, падающие с небес. Лацерт, Птеро и прочие легионеры-штурмовики вели свою битву против летучих созданий. Многие твари ускользали прочь, воссоединяясь с главным роем.

Атака Железных Рук продолжалась до края плато; Мадаил больше никого не высылал против них, но демоны по-прежнему вытекали бесконечным потоком из провалов под развалинами лож. Чудовища оббегали космодесантников стороной, торопясь поспеть к происходящему на равнинах Пифоса. На мгновение твари утратили интерес к легионерам.

Капитан помедлил, глядя на расстилающуюся перед ним картину безумного карнавала и абсурдной войны. Демоны схватились с ящерами, словно две монструозные волны, столкнувшиеся в шторме идеального уничтожения. Рептилии вызывающе рычали на новых врагов, раскрывая пасти в предвкушении новой, неисчислимой добычи, а пришельцы из эмпиреев хохотали, танцуя-сражаясь с хищниками. На глазах Аттика шла схватка чудовищной плоти ящеров и варпорожденных, звериных инстинктов и извращенной утонченности. Сама земля скрылась под телами сражающихся — она поросла новыми, колыхающимися джунглями, рубящим, кровоточащим, терзающим лесом кошмаров, спорящих за владычество на планете.

Отовсюду прибывали новые стаи рептилий, и всё больше демонов устремлялись из глубин плато навстречу им. Посмотрев вдаль, в сторону базы, Дурун увидел явление колоссов, вокруг которых уже вились летающие демоны, словно рой мошкары. Другие порождения имматериума, более крупные и сильные, шагали навстречу гигантам — они уступали ящерам в росте, но их было больше.

— И всё это сотворили мы, — произнес кто-то рядом с капитаном.

Повернувшись, Аттик увидел Кхи’дема — сын Вулкана лишился руки, но стоял всё так же уверенно, словно врастая в само основание мира.

— О чем ты? — спросил Дурун.

Саламандр кивнул в сторону зрелища.

— Нами манипулировали с самого начала, капитан Аттик. Всеми нами. Но при этом мы действовали в соответствии со своими убеждениями, и не знаю, можно ли было поступить иначе. Исходя из того, кто мы есть — такой финал оказался неизбежным. И, пусть нас обманули, но всё это — дело наших рук. Мы открыли проход.

— Тогда нам следует искупить вину, — ответил капитан.

Ноктюрнец вновь кивнул, и Дурун указал на огненный желоб примерно в километре от них.

— Нас ждут там! — сообщил он роте, а затем посмотрел на Кхи’дема. Аттик больше не ощущал неприязни к Саламандру, но и родственных чувств к нему не испытывал. В мире капитана не осталось ничего, кроме битвы, ждущей впереди, и ненависти ко всему, что он мог убить.

— Ты будешь сражаться рядом с нами? — спросил Дурун у Кхи’дема.

— До самого конца.

— Думаю, долго ждать не придется, — отозвался Аттик, и Железные Руки начали спуск с плато, убыстряясь с каждым шагом, ведущим их в безумствующий ад.

Каншелл удивился, поняв, что «Громовой ястреб» по большей части уцелел. Не меньше серв поразился тому, что они с Танаурой живым добрались до места крушения. Удивление Йеруна сменилось тошнотворным трепетом, когда он увидел, почему ящеры не обращали внимания на мелочь, сновавшую у них под ногами.

В их сторону неслась волна демонов — прыгающий, бегущий, скачущий, летящий хор мерзостей, воющих со смертоносным наслаждением. Каменное солнце смотрело с неба на своих детей, посылая им лучи света, благословляющего на погибель. Каждая частичка преисподней, являвшаяся Каншеллу на протяжении мучительных ночей, обрела полноценное чудовищное воплощение. Настал визжащий конец жизни и надежды, на свободу вырвалось всё, чему противостояла божественная реальность Императора. Упав духом, Йерун изо всех сил схватился за соломинку веры; инстинкт приказывал ему закрыть глаза и перепуганно молиться в ожидании финала. Но Танаура продолжала бежать, направляясь к боковому люку десантного корабля, и серв последовал за ней. Подбежав к корпусу, они дотянулись до двери и заколотили по ней.

Распахнув дверь, Даррас какое-то мгновение смотрел на слуг легиона, а затем расхохотался, поразив Каншелла.

— Если на мой призыв ответили только вы двое, значит, Железным Рукам и правда пришел бесславный конец, — произнеся это, сержант помрачнел. — Залезайте!

Агнес и Йерун забрались внутрь «Железного пламени», к которому приближались и ящеры, и демоны. Даррас захлопнул за ними дверь, и Танаура, повернувшись к смотровому окну, воззрилась на войну безумия снаружи. Чудовища обменивались ударами, сотрясающими землю, а на их фоне звучал низкий, раскатистый грохот шагов наступающих гигантов.

— Мы будем сражаться? — нетерпеливо спросила Агнес. Из её ран текла кровь, но глаза женщины сверкали от осознания значимости собственной веры. Бездействие было ересью для Танауры.

— Будем, — ответил сержант, — если придется. И нанесем удар, когда у нас появится цель. А до тех пор, я с радостью позволю нашим врагам убивать друг друга. Во мне нет ни капли уважения к самоубийцам, строящим из себя храбрецов.

Агнес посмотрела на Дарраса, вспыхнув от негодования, но прикусила язык. Впрочем, Каншелл почувствовал, что в них с Танаурой закипела одинаковая ярость — легионер не понимал сути веры, не осознавал, что нынешнее противостояние вышло далеко за пределы материального мира. Йерун не хотел умирать, но, если бы он знал, что сейчас правильно будет броситься на чудовищ с голыми руками, то, несомненно, так бы и поступил. Умереть, вознося хвалу Императору — это не самоубийство, а мученичество.

Повернувшись к Эрефрен, сержант увидел, что астропатесса выглядит кошмарно. Из словно бы опустевших глазниц непрерывным потоком лилась кровь, кожа женщины истончилась и обтянула череп, а её дыхание звучало перестуком камешков. Ридия напоминала кладбищенскую статую, которую наделили высушенной, шепчущей жизнью. Но неистовая воля, что заставляла Эрефрен двигаться, пылала всё так же ярко. Каншеллу постоянно казалось, что он замечаетбоковым зрением ауру астропатессы, шипастую чёрную корону потрескивающей целеустремленности.

— Есть ли шанс снова очистить эфир? — спросил Даррас.

Едва заметное, резкое покачивание головы.

— Во мне остались силы только на одну, последнюю битву с аномалией, сержант, — ответила Эрефрен. — Я не могу тратить их.

— Да будет так.

Каншелл прочистил глотку, и, когда шлем легионера повернулся к нему, рискнул задать вопрос.

— Вы говорили с капитаном Аттиком?

— Да. Он приведет сюда наши остальные силы, и тогда, — Даррас кивнул Танауре, — ты станешь частью могучего наступления.

Сержант помолчал, и десантный отсек заполнился звуками окружающего буйства. Когда Даррас заговорил вновь, он уже обращался к братьям-легионерам.

— Это деяние окажется достойным песни, хотя никто никогда и не напишет её. Но, братья мои, мы будем знать о том, что совершили. Можем ли мы желать лучшей награды в свои последние мгновения? Думаю, что нет.

Остальные Железные Руки в унисон ударили ладонями по нагрудникам, и подобное единство оказалось красноречивее любой клятвы.

В следующее мгновение корабль сотрясся от могучего удара. Каншелла сбило с ног, затем последовал новый толчок — что-то огромное таранило «Громовой ястреб». Взглянув на смотровое окно, Даррас увидел, что бронестекло вылетело из рамы; в отсек струился зловонный воздух Пифоса, смердящий излишней жизнью.

— Держись! — проревел сержант, и «Железное пламя» снова содрогнулось. Рог, длиной почти в рост Йеруна, пробил фюзеляж насквозь, вырвался обратно и ударил вновь, разрывая борт самолёта. После следующеё атаки в корпусе появилась дыра, достаточно большая, чтобы чудовище сумело просунуть голову внутрь десантного отсека.

Оно напоминало ящера, но было покрыто багровыми металлическими пластинами. Каншелл не мог разобрать, носит ли демон броню, или так выглядит его шкура. Широко, словно на шарнирах, распахнулась пасть, и чудовище издало рев, напоминающий скрежет гигантских шестерней. Поведя башкой туда-обратно, тварь расширила пробоину — толстый корпус «Громового ястреба» отступил перед жаждой демона добраться до своих жертв. На спине зверюги восседал один из сражавшихся мечами рогатых кошмаров, который хохотал и подзуживал ездового монстра к пущему насилию.

Даррас и остальные Железные Руки открыли ответный огонь, но нерожденный не обращал внимания на болт-заряды. Как можно дальше отступив от демона, Йерун начал палить из лазвинтовки, зная, что его действия бессмысленны, но цепляясь за отголосок значения в самом факте противодействия врагу. Серв пытался попасть в глаз ездовой твари, но, хоть цель и была немаленькой, Каншелл оказался недостаточно метким, а чудовище — слишком бешено дергающимся. Оно просунуло голову дальше, пытаясь втиснуться в отсек всем телом, и защелкало челюстями в сторону Эрефрен. Демоны явились устранить угрозу.

Катигерн рванулся вперед, держа крак-гранату, и, когда монстр снова распахнул пасть, швырнул цилиндр ему в глотку. Не отшатнувшись, демон дернулся к врагу и сомкнул челюсти, откусив руку легионера у локтя. Раненый воин рухнул, и в тот же миг граната взорвалась внутри чудовища. Каким-то образом тварь ещё продолжала выть, но её вопль, быстро истончаясь, забрался на неслышимые частоты — а потом оборвался, и на палубу полился тлетворный ихор, смесь крови, масла и ядов.

Ездовой демон содрогался столь бешено, что сбросил всадника. Когда тот поднялся и попытался влезть в дыру рядом с агонизирующим чудищем, Даррас отстрелил нерожденному голову болтерной очередью. Крупный монстр всё никак не хотел умирать — хотя он страдал и ярился в молчании, мощь его действий оказалась достаточно красноречивой. Тварь ворочала головой туда-сюда, раздирая рогом корпус, и, хотя челюсть висела, будто выбитая дверь, а один глаз вышибло взрывом, это лишь ненадолго замедлило порождение варпа. Чудовище протиснулось наружу, игнорируя стрельбу легионеров, его уцелевший зрачок неотрывно следил за бледной, как тень, астропатессой. Ридия ответила демону почти столь же нечеловеческим взглядом.

Мимо «Громового ястреба» пронеслась крак-ракета, врезавшись в бок твари. Задние ноги создания подогнулись, и оно, вывалившись из отсека, повернулось мордой к новым противникам. Тут же в демона вонзилась вторая ракета, превратив бронированную плоть на правом плече в груду шлака, и вслед за этим поток смертоносных зарядов из штурмовой пушки поразил его в грудь и голову. Какое-то мгновение монстр сопротивлялся залпу — а затем разлетелся на острые влажные осколки.

Моргнув, Йерун уставился в пустоту на месте твари. Неподалеку от корабля по-прежнему сражались порождения варпа и ящеры, но никто пока что не атаковал «Железное пламя».

А затем возникли могучие великаны, воплощение войны, ведомой Империумом. Прибыл капитан Аттик.

Поднявшись на борт, Дурун обменялся воинским рукопожатием с Даррасом. Сейчас командир легионеров показался Каншеллу даже более пугающим, чем в прошлый раз — по его изрубленной, покрытой воронками броне струился ихор, нездорово громко жужжали сервомоторы, порой срываясь на скрежещущий перестук. Урон не замедлил Аттика, только лишил его ещё нескольких жалких остатков человечности. Капитан превратился в автономное оружие, отвлекающееся от убийств лишь ради поиска новой цели.

Он стоял перед Ридией — воплощение металла рядом с воплощением прозрения. Оба не подчинялись никчемным ограничениям плоти, и Йерун вздрогнул, чувствуя, как его крохотная личность превращается в жалкое ничто посреди вселенной, где что-то значили только создания, подобные Аттику и Эрефрен. Серв цеплялся за божественность Императора, высшую истину, имевшую даже больший вес, чем прекрасная и ужасная нечеловечность, увиденная Каншеллом.

— Нас ждут великие дела, — сказал космический десантник астропатессе.

— Тогда пора начинать, — откликнулась Ридия.

Снаружи приближался шум лихорадочной битвы и тяжелых шагов. Время людей подошло к концу.

Двадцать вторая глава Воскрешение / К башне / Свидетель

Аттик был удивлён тем, что кто-то из сервов легиона ещё остался в живых. Он не думал, что смертные могут прожить на новом Пифосе дольше нескольких секунд. Он кивнул Танауре, когда первые отряды роты строились вокруг Эрефен.

— Ты хорошо справляешься.

— Император хранит, — ответила Агнесс.

Аттик не сказал ничего. Её открытое пренебрежение Имперскими Истинами не столько разгневало, сколько разочаровало капитана. Он посмотрел на Каншелла и увидел тот же пыл в его глазах. Суеверия давали им обоим силу продолжать сражаться. Дурун отвернулся, чувствуя отвращение от их слабости и не желая верить, что она может послужить опорой.

Затем Аттик встал во главе строя. Обломки «Железного Пламени» до сих пор окружал сужающийся оазис покоя. Демоны и ящеры ещё не закончили свою игру, но передышка почти завершилась. Гиганты, сдерживаемые крупнейшими демонами, были в считанных шагах от них. Впечатление Аттика об этих чудовищах было обрывочным. Они вышли из шахты, когда Железные Руки ещё пробивались через руины, и оставались огромными тенями вдали. В этой породе порождений варпа было нечто иное, отличавшее их от остальных, кроме огромного размера. Их движения выдавали не просто извращённость рождённой имматериумом нежизни, но и механическую природу. Аттик чувствовал одновременно далёкое родство и отвращение, нежелание его признавать. Он предпочёл не вглядываться в эти силуэты — это не дало бы ему никакого полезного знания. Важно было лишь уничтожение всего, что встанет на их пути во время последнего наступления.

— Мы идём! — закричал он.

И Железные Руки направились дальше, оставив позади «Громовой ястреб». Они шли в направлении плато, по прямой линии через орду сцепившихся чудовищ. Хотя их темп и был медленнее, чем во время прорыва к штурмовому кораблю, неясно, откуда находила в себе силы идти дальше Эрефен. Она шла по изувеченной земле, словно призрак смерти, её шаги были выверены и обдуманы. Слепую астропатессу не заботил окружающий со всех сторон пандемониум. Однако своим иным зрением она видела образы, которые Аттик не мог себе представить.

Два серва бежали рядом со строем. Воины легиона не защищали их, они этого и не ждали. Но вместе с сервами шёл Кхи’дем, последний воин 139-й роты Саламандр, верный неуместному желанию своего рода оберегать тех, кто не был достаточно силён, чтобы защитить себя.

Когда они пересекали последние десять метров открытой местности, взгляд Дуруна привлёк свет с севера — кровоточащее сияние, глубокие оттенки фиолетового, синего и красного, смешивающие и пятнающие друг друга, свет разложения. Он становился всё ярче. Там, где он сиял, демоны прекращали свою праздничную войну с ящерами. Они что-то строили. Что-то огромное, возводимое из бесчисленных частиц.

Нет, понял Атттик, не строили, а призывали в бытие, совокупной силой тысяч дьявольских отродий. Он видел, как зазубренные обломки металла взлетали на места, словно части исполинской мозаики, поднимаясь повсюду, куда он смотрел. Обломки были лишь частью строения. Там были кости и разорванная плоть ящеров и людей. И сами демоны. Они бросались на своё творение, становясь жутким ползущим цементом, скрепляющим его части воедино и придающим форму.

И форма ужасала больше всего. Перед глазами Аттика всё поплыло от гнева, угрожающего поглотить рассудок и не оставить ничего кроме воющей машины разрушения. Он знал эти очертания. Он видел перед собой воскрешение. «Веритас Феррум» вновь воплощался в мире. Но вместо горделивого и возвышенного ударного крейсера возникало нечто искажённое, вздутое, мертвенное. На носу вырастала фигура длиной во многие сотни метров, покрытая рогами и зяющей пастью с острыми зубами-иглами и двигающаяся. Живая. У неё были глаза, побелевшие от безумия, и она смеялась. Корабль был трупом, а эта тварь — падальщиком, готовым пожрать любое неиспорченное существо, встреченное на своём пути.

И скоро она отправится в путь. Аттик знал это. Корабль вновь будет рассекать пустоту — благодаря ему демонические легионы покинут Пифос и смогут разнести своё проклятие по галактике. Аттик с отвращением осознал, как долго Железные Руки плясали под дудку Мадаила. Все их действия после прибытия в систему Пандаракс были совершены ради этого мига. Даже их прибытие было не случайным. Их заманили сюда, а затем заставили скакать ради удовольствия дьявольского кукловода.

И, словно в ответ на его отчаянную ярость, появилось само чудовище — Мадаил, едущий на огромном кургане из костей, текущих по земле, словно волна. С останков была содрана вся плоть, но они сверкали от капель крови и дрожали от муки. Демон остановился в десятке метров от Железных Рук и взмахнул рукой, указывая на возрождающийся корабль.

— Узрите моё искусство.

Позади роты донёсся грохот, когда огромные ящеры подошли на шаг ближе. Аттик не сбивался с темпа, Железные Руки не останавливались. Холм тел полз следом за ними. В грудных глазах Мадаила сверкали голод и предвкушение.

— Машина и дух. Такова ваша цель, хотя и думаю, что вы вряд ли поверите словам. Да, думаю, что не поверите, — язык хлестнул по воздуху, пробуя собственные слова демона. — Придите же. Воссоединитесь с кораблём. Станьте полным выражением своего бытия. Станьте неделимыми вместилищами Хаоса.

— Нет, — сказал Аттик. Он говорил тихо, обращаясь скорее к себе, чем к демону. Довольно игр. Его рассудок рассёк туман гнева, и капитан ясно увидел погибель, которой их манил демон. Соблазн в словах Мадаила был ложью. Дьявол не верил, что Железные Руки так быстро поддадутся порче. Он не ждал, что они сдадутся. Он ждал их ярости. Он ждал тщетной атаки. Если рота бросится в бой, то встретится не просто с мощью Мадила, но и с многотысячной армией демонов и уже разумной мерзостью, в которую превратился «Веритас Феррум». Уничтожение будет неизбежным.

Значит, нет. Нет.

И если Мадиал так желал их атаки, то, возможно, он в некоторой степени боялся альтернативы.

— Ввести в замешательство врага! — закричал Аттик. — Вперёд, к победе! — он чувствовал предвкушение, желание использовать ошибку демона, шагая всё быстрее. Оглянувшись назад, он увидел, что Эрефен не отстаёт. Она спешила так, словно была наполнена энергией самой смерти. Астропатессу ждала встреча с судьбой, но не здесь, не сейчас.

Аттик вёл воинов вперёд, не сбиваясь с пути, направляя их к плато и к башне, чью силу они должны будут вырвать у врага.

— Вы остановитесь! — провозгласил Мадаил.

Аттик не слушал его. Впереди их ждала стена демонов, но тонкая, хрупкая стена — слишком много отродий варпа ещё сражалось с ящерами или было поглощено возрождением «Веритас». Стена была слишком тонкой. Железные Руки открыли огонь, осыпая врага болтерными снарядами, а затем обрушились на него. Они стали неудержимым тараном, и в этом была их суть. В этом было их предназначение, а не в сдаче чистоты машин порче варпа. Цепными мечами и кулаками они крушили демонов. Даже сервы бились без страха. Их оружие было слабым, но имели значение все удары и выстрелы, а двигались сервы с поразительной ловкостью, будто отчаяние уводило их от когтей и лезвий.

— Остановитесь! — закричал Мадаил, и впервые Аттик услышал в голосе демона нечто похожее на напряжение.

Легионеры пробили строй врага и устремились вперёд. Путь был открыт.

— Остановите их! — взревел посланник ада. Волны демонов отхлынули от возведения корабля и на ветрах безумия ринулись в контратаку.

— Братья… — произнёс Кхи’дем, — вы многим пожертвовали ради остатков моего легиона. Благодарю вас, — он отступил от сервов и побежал обратно вдоль колонны.

— Что ты делаешь? — потребовал ответа капитан.

— Добываю время, — Саламандр остановился рядом с Экдуром и забрал ракетную установку легионера, а затем отошёл в сторону и направился прямо к Мадаилу, чей поднятый посох сиял с нарастающим жутким светом. «Безумие», — подумал Аттик, но передние демоны уже обрушились на них. Багровые и вооружённые клинками кошмары прокладывали себе путь к передним рядам через гротескных и грациозных тварей, в которых сочеталось подобие человеческой женственности с жуткими когтями и клешнями.

— В пламя битвы, — произнёс Кхи’дем, подходя к подножию ползущего холма. Он вскинул ракетную установку на плечо одной рукой и выстрелил. Ракета пролетела мимо демона. Мадаил захохотал, насмехаясь над одиноким космодесантником, и высвободил накопленную энергию посоха. Когда пурпурное пламя поглотило задние ряды колонны Железных Рук, сжигая воинов дотла и расплавляя доспехи, ракета достигла истинной цели. Кхи’дем не промахнулся, он попал в уголок глаза исполинского ящера и прошептал последние слова. — На наковальню войны…

Гигант зарычал и обернулся навстречу нападавшему. Прямо перед его глазами оказался огромный демон. Напрягшись и зарычав, хищник расшвырял своих соперников и обрушил весь свой огромный гнев на Мадаила. Стопа, превосходившая размером сверхтяжёлый танк, разнесла холм на части. Она раздавила Кхи’дема и погребла Мадаила под сотнями тонн плоти.

Демоны завыли и бросились на чудовище, осмелившееся совершить такое богохульство. Поток омерзительных тварей захлестнул ноги ящера. Его собратья, взревев, устремились на помощь. Наступление на Железных Рук дрогнуло. Теперь у Аттика было время, и он использовал его. Расстояние всё сокращалось, легионеры прорвались на плато прежде, чем их настигли новые волны демонов, а затем рота отбросила их. Порождения варпа обрушивались на них вновь и вновь, казалось, что им не было числа. Однако их предводитель исчез и, возможно, был уничтожен, поэтому демоны становились жертвами собственного Хаоса. Гнев делал их безрассудными, и они бились друг с другом за превосходство. Твари не могли остановить наступление.

Но сама численность порождений варпа делала исход неизбежным. Они разъедали строй. Дисциплина обеспечивала слаженность действий Железных Рук, но с каждым метром легионеров становилось всё меньше. А затем появились и крылатые демоны. Отделения Птеро и Лацерта бились с ними, но и этих тварей было бесконечно много. Они обрушивались на роту с такими пронзительными воплями, что Аттик видел, как на лицах сервов появлялись раны. Демоны летели по воздуху, словно плывя, и при этом напоминали морских тварей. Одна из них устремилась в изящное пике и обезглавила Танауру. Её тело пробежало ещё несколько шагов, словно удерживаемое верой, придававшей сил даже после смерти, и рухнуло перед Каншеллом.

— Император… — потрясённо выдохнул Йерун. — Император хранит. — Он выстрелил вверх, опалив лазерным огнём брюхо демона. Тот завизжал и свернул в сторону, прямо на поток болтерных снарядов Дарраса, а затем рухнул на землю, бьясь в судорогах.

— Император… — повторял вновь и вновь Каншелл. Его глаза расширились и не моргали. — Император… Император….

И Аттик понял, что слышит молитву, единственные слова, на которые у Каншелла ещё хватало дыхания и мысленных сил. Религия маленького человека позволяла Йеруну продолжать сражаться, и это вызывало у капитана отвращение. Значит, так выглядит верность смертных Императору? Суеверное поклонение, насмешка над истиной, ради которой Император и его Легионес Астартес пожертвовали столь многим? Если так, то какой во всем этом был смысл?

У Аттика был долг. У него была война. У Аттика были факты и верность тому, что делало его легионером Железных Рук. Хотя бы этого было достаточно.

На плато за шахтой наступление продолжалось через развалины поселения, а затем рота начала подниматься по последнему склону. Монолит ждал Аттика. Он казался спокойным, возвышенным настолько, что ему не было дела до жалких тревог существ на земле. Безразличным. Монолит пульсировал сиянием великого неистовства, буйства Хаоса.

Позади вспыхнул другой, ослепительный свет, словно Пифос впервые за все времена озарил истинный восход, но он нёс не жизнь, а обещание крематория. Аттик обернулся. Свет исходил из одного из огромных ящеров. Он рассёк чудовище, а затем разнёс на части. И из самого сердца взрыва на тёмной комете вылетел Мадаил.

Выжившие воины штурмовых отделений и Гвардейцы Ворона бросились навстречу демону, и тот отмахнулся с безразличным нетерпением. Луч из посоха угодил в Лацерта. Пепел сержанта ещё только падал на землю, а демон уже убивал его братьев.

До пророка варпа долетел лишь Птеро. Он приземлился на шею Мадаила и вонзил молниевые когти в правый глаз твари, не отрывавшей взгляда нагрудных глаз от целей на земле. Чудовище просто протянулось правой рукой и, подражая атаке Птеро, вонзило огромные когти в его нагрудник. Гвардеец Ворона содрогнулся, но ударил вновь в пробитый глаз. Рука Мадаила сжалась в кулак, а затем, вырвав сердца космодесантника, раздавила их. Птеро упал, и считанную секунду спустя приземлился Мадаил, раздавив и испепелив всё вокруг на расстоянии пяти метров. На мгновение от брата Камна остался лишь механический силуэт, а затем и он исчез.

Демон изверг смерть, но он промахнулся мимо цели. Эрефен перешла на бег в последние мгновения перед ударом.

«Она видит тебя, — подумал Аттик, — тебе не застать её врасплох».

Настало время последней расплаты. Они добрались до монолита. Эрефен пробежала мимо Аттика.

— Время, — прошептала она. Движения астропатессы были странными, дикими рывками, вновь напомнившими Аттику о марионетках. Он видел, как воля Эрефен становится кукловодом её тела.

Демоны обрушились на последних выживших воинов 111-й клановой роты.

И Эрефен прикоснулась к башне.

Сила жадно поглотила её, словно наконец-то пойманную добычу. Эрефен позволила это сделать. Её окружили просторы совершенного безумия. Но она была не просто плывущим по волнам огоньком, ждущим поглощения. Психические силы Эрефен, пусть и не слишком могучие, были такими же настоящими, как и у башни. Она использовала свою материальность как якорь. Ридия выковала из своей личности адмантиумное ядро. Она сдерживала атаки. Из всепоглощающего притока откровений Ридия вырвала зерно истины — корпуса мёртвых кораблей, плавающие вокруг точки Мандевилля Хамартии. Мины себя оправдали. Астропатесса сделала это маленькое торжество оружием. Она использовала его, чтобы выковать свою военную песнь.

Мы ранили тебя. Мы раним тебя. Я раню тебя. Она стала единственной целью.

Она стала голосом. Посланием. Криком и предупреждением.

Варп был бесконечностью. Варп был ничем. Между Пифосом и Террой не было пространства.

Эрефен собрала всю свою волю, черпая силу в последних искрах жизни. Она использовала идеальную, безумную ясность аномалии. Она приготовилась послать свой крик через небытие.

Пульсирование исполинского здания замерло, дрогнуло, и Мадаил завыл проклятия, раскалывающие кости воздуха. Тварь бросилась на Эрефен. Аттик, прыгая с демона на демона, карабкался по лавине искажённой плоти варпа. Даррас бежал за ним, и они вместе оказались перед громадной тварью. Сержант ударил клинком в грудь Мадаила. Глаза захлопнулись. Клинок раскололся. Демон зарычал, пронзая Дарраса посохом. Оружие прошло сквозь тело, врезавшись в корчившихся у них под ногами порождений варпа. Мадаил напрягся, пытаясь вырвать его. Аттик сделал последний прыжок, бросая себя с поднятым цепным топором на чудовищную башку.

Голова дёрнулась вбок и вперёд. Челюсти сомкнулись на поясе Аттика и сдавили его, круша броню. Перед глазами вспыхнули предупредительные руны. Капитан не обращал на них внимания. Он не чувствовал боли.

В нём осталось так мало плоти.

И он видел защитные рефлексы демона. Следовало бить в то, что обороняла тварь.

Он замахнулся, словно пытаясь в последний раз ударить в левый пустой глаз демона. Нагрудные глаза довольно уставились на него. Аттик воспользовался мгновением. С ужасающей скоростью он изменил угол удара, обрушив топор на истинное зрение демона. Он застал тварь врасплох. Топор глубоко вонзился в глаза, и на тело Мадаила хлынула кислотная слизь.

Демон завыл, выпустив Аттика, и капитан рухнул на ковёр из корчащихся тварей. Он пытался встать, но броня не отвечала. Доспехи стали гробом, заточившим в себе неподвижный металл тела. Глубоко внутри его оболочки было пугающее, текучее движение там, где его не должно было быть.

Но Мадаил пошатнулся, сбившись с ходу на драгоценные мгновения. А затем сияние колонны перестало мерцать. Оно стало единым величественным лучом, устремившимся к небесам и на мгновение пронзившим небытие, открыв окно к звёздам.

Лишь на мгновение. Затем зловеще, пагубное мерцание вернулось, а голодная пустота вновь сомкнула хватку вокруг мира. Аттик смог повернуть голову и увидел, как, отпустив башню, падает Эрефен. Она упала на бок, глядя на него. На месте глаз астропатессы были лишь жуткие впадины, но капитан чувствовал на себе её истинный взгляд. Ридия кивнула, а затем обмякла. Аттик вновь посмотрел на Мадаила. Демон овладел собой, и его раненые глаза смотрели на легионера с идеальным гневом.

— Ты не победил, — проскрежетал Аттик. Мадаил шагнул вперёд.

Чувствуя, как остатки его сути сознания раскалываются и утекают прочь, капитан отключил крохи человечности от своего сознания. Машина Десятого Легиона поднялась на ноги в последний раз, встав на пути демона.

— Плоть слаба! — взревел Аттик и встретил тьму.

Каншелл видел всё. Он видел, как был ранен монстр. Он видел свет из башни. И он видел, как кошмар убил капитана.

Демоны не обращали на него внимания. Они позволяли ему жить. Твари текли вокруг, словно океан безумия, пожирая тела Железных Рук. Они позволяли ему видеть.

Видеть каменное солнце, которое не опускалось. Видеть медленный взлёт возрождённого и демонического «Веритас Феррум». Видеть, как приближается мгновение следующего тёмного исхода. И Йерун смотрел, цепляясь за мгновение надежды. Он думал о посланном предупреждении. Император узнает. Император хранит. Император защитит.

Он сбился с мысли, лишь когда над ним навис Мадаил, а мерзкая, изъеденная гнойниками тварь с рогом на месте глаз схватила серва за руку.

— Маленькое творение надежды, — произнёс дьявол, — покажешь ли ты нам силу своей веры? Станешь ли ты свидетелем?

И тогда Каншелл закричал. Вопли серва всё длились, пока его волокли к нечестивому кораблю.

Эпилог

Астропат Эмиль Йедда содрогнулся от шока. Его рот широко распахнулся, лицо скривилось. Мея Вогт, его писец, видела такое ежедневно, бесчисленное количество раз, и сама постоянно вздрагивала от сострадания. Как она могла бы чувствовать себя иначе, зная, какие повреждения причиняет Эмилю каждое принятое сообщение? Последнее словно пронзило череп астропата ледяным стилетом и разошлось по нервной системе, на время принятия захватывая контроль над всем телом. Его челюсть задвигалась, и Йедда начал петь. Вогт схватила стилус и попыталась записать слова. Звук, доносящийся из горла астропата, был скорбным, настойчивым, мучительным — атональным напевом, полным дыма далёкой войны.

Он также был, по большому счёту, неразборчивым.

Песнь оборвалась. Вогт посмотрела на то, что написала в блокноте.

Йедда вытер платком текущую из носа кровь.

— Что… — начал он, а затем умолк и потёр виски. Он попытался заговорить вновь. — Что было в сообщении?

— Приоритет экстремис… — неуверенно начала Мея.

— Я знаю о срочности, — астропат провёл рукой по затылку, стирая выступивший от боли пот. — Я почувствовал её.

Это, как знала Вогт, означало, что он выстрадал её. Йедда измерял срочность сообщения по силе причиняемой им физической боли.

— Но каким было содержание? — когда Вогт не ответила сразу, Эмиль продолжил. — Я не смог разобрать его сам. Слишком много помех.

— Я… сообщение кажется мне тревожным, — наконец, заговорила Мея. — Мне удалось разобрать лишь одно слово, но в нём не было смысла и…

— Прочти мне его.

Она прочла. Слово было неправильным. У него не было места в Империуме. Когда она произнесла их, звуки казались в её рту не просто чужими — нечистыми.

Йедда замер. Его кожа, белая как мрамор, посерела. Когда он встал, то встал осторожно и скованно, словно всё вокруг него покрыл тонкий лёд.

— Отведи меня к господину Галену. И возьми запись.

Вогт взяла руку Йедды и вывела его из камеры. Они прошли по коридорам, освещённых настолько тускло, что путь впереди едва был виден. По обеим сторонам стены покрывали мозаики, но их очертания терялись в полумраке. Хотя у неё и были глаза, Мее казалось, что в этом сумрачном мире слепа она, а не Йедда. Она записывала сообщения, которые пыталась понять, и шла через бесконечные тени на задания, о чьей важности ей не рассказывали. Мея не понимала природы и нынешнего события.

Но она чувствовала тревогу Йедды.

Она дошли до палаты обработки, глубоко в Городе Зрения — огромного и лучше освещённого помещения. Однако люмосферы висели так высоко на сводчатом потолке, что их лучи слабели и тускнели, доходя до пола. Весь центр зала занимало хранилище посланий. Десятки тысяч сообщений складывались в сотни шкафов пяти-, десяти- и двадцатиметровой высоты. Вдоль стен тянулись галереи и балконы, от каждого из которых отходили выдвижные платформы. Писцы, администраторы и сервиторы использовали их, чтобы попасть в хранилище. Иногда из шкафов доставали сообщения, но каждую секунду туда клали десятки новых. С верхних ярусов зала падали, словно снежинки, записи на пергаментах и веленовой бумаге.

Прямо перед ними у основания хранилища сидел, сгорбившись за тяжёлым столом, Хельмар Гален, кривя лицо в вечной гримасе неодобрения, и просматривал одно сообщение за другим, передавая одни сервиторам, уносивших их к шкафам, а другие бросал в отверстие, ведущие к испепелителю.

— Йедда, что такое? — спросил он, не поднимая головы.

— Сообщение из системы Пандоракс. Думаю, вам следует его увидеть.

Гален вздохнул, отложил стилус и протянул руку. Вогт передала запись. Прочтя её, администратор холодно посмотрел сначала на неё, а затем на Йедду.

— И что мне полагается с этим сделать?

— Я хотел… — начал астропат.

— Подразнить меня архаичным словом? — перебил его Гален.

— Возможно, что оно обладает… большей важностью.

— Значит, я должен провозгласить крушение рациональных догматов Имперской Истины из-за одного сообщения?

Вогт вдохнула, намереваясь ответить, но, должно быть, Йедда ощутил напряжение в её руке — он положил ладонь ей на плечо. Гален не терпел забывающих своё место писцов.

— У этого сообщения приоритет экстремис, — спокойно произнёс астропат.

— Ну, разумеется, — горько усмехнулся Гален. — Война же идёт. У каждого сообщения приоритет экстремис, — он махнул усталой рукой, показывая на шкафы позади. — Взгляни на эти донесения. Большинство из них содержат точные данные или хотя бы полную картину для расшифровки. Ни в одном нет позабытых легенд.

— Отнеси это в хранилище, — приказал Гален подошедшему сервитору и повернулся обратно к Йедде. — Приоритет — единственная причина, по которой эта чепуха не отправилась в мусоросжигатель. Возвращайтесь к своей работе.

Йедда поклонился. Они пошли обратно.

Когда они подошли к выходу из зала, Вогт помедлила. Она гадала, почему же чувствует тревогу, почему её сердце сжимается в груди так, словно она потеряла что-то важное или кого-то близкого. В сообщении было лишь одно слово. Как это может быть важно?

— Ты ещё видишь его? — прошептал Йедда.

— Нет.

Но прежде, чем они вышли, Мея оглянулась в последний раз. Она пыталась разглядеть сервитора. Пыталась проследить за сообщением, падающим на полку. Она не смогла. Это была лишь одна снежинка, крохотная снежинка, падающая, упавшая — и погребённая. Она появилась из ночи и теперь вновь в ней исчезла, скрылась среди бесконечного шипения падающих друг на друга сообщений, в забвении белого шума.

Ник Кайм Солнце Прометея

DRAMATIS PERSONAE

Саламандры

Вулкан Примарх

Нумеон Капитан 1-ой роты и глава Погребальной Стражи

Варрун Погребальный Страж

Атанарий Погребальный Страж

Ганн Погребальный Страж

Лоедракк Погребальный Страж

Скатар'вар Погребальный Страж

Игатарон Погребальный Страж

Гека'тан Капитан 14-ой роты

Каитар Боевой брат 14-ой роты

Люминор Аптекарий 14-ой роты

Ангевион Боевой брат 14-ой роты

Ту'вар Боевой брат 14-ой роты

Оранор Боевой брат 14-ой роты

Баннон Сержант 14-ой роты

Гравий Капитан 5-ой роты

Почтенный брат Аттион Дредноут

Гвардия Смерти

Мортарион Примарх

Железные Руки

Феррус Манус Примарх

Габриэль Сантар Капитан 1-ой роты

154-ый экспедиционный флот

Глаиварзель Отобразитель и итератор

Вераче Отобразитель

Имперская Армия

888-ая фаэрийская Армейская дивизия, включающая подразделения надсмотрщиков и дисциплинарных надзирателей.

Жители древнего Ноктюрна

Н'бел Кузнец из Гесиода

Бреугар Работник по металлу из Гесиода

Горв Хранитель равнин Гесиода

Рек'тар Старший горнист Гесиода

Бан'не Король племён Фемиды

Другие 'Чужеземец'

— Не понимаю. Ты вырастил меня. Научил охотиться копьём и луком. Я живу в твоём доме и тружусь в твоей кузнице. И ты хочешь, чтобы я поверил, что я не твой сын? Так кто мой отец?

— Вулкан с Ноктюрна

Никто не заметил, как он умер. Джунгли словно ожили и забрали человека. Рядовой беззвучно исчез. Его убийца двигался слишком быстро, сливался с тенями, пока не исчез в жарком тумане. Свет едва пробивался через густую крону. Люди, кричащие и паникующие в плотной колонне, потянулись за фонариками. В зловещем сумраке было душно. От жары воздух стал гуще, но тела солдат остужал растущий страх. От прямых лучей света ночные жуки попрятались по ложбинам. Лозовые змеи застыли, подражая своим тёзкам в надежде, что их не заметят. Если бы только люди могли так же поступить, и хищник исчез… Плоские листья, которые на самом деле и листьями-то не были, вздымались и опадали, но не было видно ни следа чудовища. Крики стихи, сменились напряжённой тишиной, словно джунгли поглотили голоса и похитили решимость солдат. Дисциплинарный надзиратель 888-ой фаэрийской Имперской Армии поднял сжатый кулак.

Стойте. Стойте смирно… и слушайте. Если мы будем слушать, то выживем.

Его парча и куртка казались не к месту среди обнажённых широких торсов подчинённых. Фаэрийцы, обители мира смерти, были свирепыми могучими людьми, привычными к дельтам рек и непролазным болотам. С патронашей свисали черепа, лязгавшие зубами словно от веселья. Вспыльчивые лица испещрили камуфляжные татуировки, но они не могли скрыть страх. А ведь это фаэрийцы должны были его внушать.

В этот миг стук сердец в двух тысячах грудных клеток был громче всего джунглях. Лес словно затаил дыхание.

Подняв посох карателя, дисциплинарный надзиратель собирался отдать приказ наступать, когда киберястреб на его плече завопил. Слишком поздно. Словно вновь делая вдох, пасть джунглей открылась и поглотила надзирателя. Только что он был здесь, а затем исчез. Как рядовой. Фаэрийцев хватали по одному.

Выстрелы десятка ружей мгновенно устремились к оставленной надзирателем дыре, но след простыл прежде, чем солдаты поняли, что целятся в никуда. Никакие приказы надзирателей не могли помешать двухтысячной пехотной группе открыть шквальный огонь из автокарабинов и дробовиков. Раскалённые лазерные лучи и пули летели во все стороны, люди выплёскивали свой страх, пока не опустели магазины. Отделения стрелков «Рапир» и «Тарантулов» прибавили обстрелу тяжёлой огневой мощи. Густые джунгли вблизи за минуту превратились в покрытую обломками поляну. Электрохлысты и усиленные воксом до раздирающей уши громкости приказы в конце-концов остановили безумие.

Опустилась тишина, нарушаемая тяжёлым дыханием и нервным шёпотом.

Передышка была недолгой.

Из тьмы пришли чудовища. Огромные звери, чьи завывания были громче, чем у любого аугментированного надзирателя, врезались в колонну, десятками убивая фаэрийцев. На одном фланге строй дрогнул и сломался, когда в него врезались огромные покрытые чешуёй твари с защищёнными костяным панцирем рогатыми мордами. Первых погибших солдат попросту расплющило, а следующие взмыли в воздух. За исполинами мчались другие звери, меньшие, но всё же намного превосходящие размерами человека. Ящеры, как и их крупные сородичи, но обликом и природой скорее подобные птицам. Они кружили и набрасывались на разбитые взводы, разрывая людей когтями маленьких лап. Столь сильная раздробленность сделала фаэрийцев лёгкой добычей. Всадники в капюшонах спокойно стреляли из длинноствольных ксеноружей, их конические шлемы сверкали жемчужной белизной.

Над головой вопль разорвал воздух, и миг спустя сквозь полог леса прорвалась стая крылатых ящеров. Удачный выстрел «Рапиры» разодрал перепонки крыльев, послав всадника и его зверя в смертельное пике, но их родичи в клочья разорвали ликовавших стрелков.

Воздух стал густым от крови, когда потрёпанное подразделение собралось на созданной поляне. Это была уже не колонна, а медленно сжимающийся круг — жалкая защита от чужаков и их чешуйчатых зверей. Это место не подходило для последнего боя, и вскоре солдаты Империума вновь бежали во тьму. Ветви ожили, хватая за локти и колени, болота открылись, чтобы поглотить людей целиком. Поднялись стаи мошкары, забивающей рты и уши. Джунгли словно ожили, чтобы прогнать чужаков.

— Вперёд, во имя Терры! — закричал надзиратель, а затем его шею пробило копьё чужака. Его хозяин презрительно стряхнул тело, нависнув над отрядом раненых фаэрийцев на скакуне-ящере. Значение зловещего взора чужака было ясным.

Смерть захватчикам.

Он ринулся вперёд. Звучный боевой клич прогремел в джунглях подобно грому, созывая других всадников, и фаэрийцы обратились в бегство. Треск обрезов и автокарабинов был недолгим и бесполезным. Задние ряды, которым повезло ещё не оказаться пронзёнными, раздавленными или разорванными, просто бежали. Эти люди, эти громилы с мира смерти, выли от ужаса, продираясь сквозь жаркую топь. Спущенные с поводка крылатые звери выбирали себе лакомые кусочки и уносили прочь — к мрачному удовлетворению загадочных хозяев.

То была резня, люди стали кушаньями на пиру хладнокровных ящеров.

С высоты джунгли казались океаном огня. Красные и охряные листья колыхались к густых кронах словно расходящаяся по воде кровь. Было видно, как охотящиеся птерозавры пикируют в незаметные прорехи сплошного оранжевого моря.

Голос эхом отдался во тьме недр корабля.

— Милорд, они напали на авангард Армии.

Огромный человек вдохнул во мраке запах пепла и угля. Где-то позади медленно гасли последние угли ритуального костра. Когда он поднял взор, в глазах отразилось пламя жаровен. Во мраке великан выглядел таким же чешуйчатым, как и чудовища джунглей.

В глубоком как сама бездна голосе промелькнуло сочувствие.

— Пошлите Легион.

* * *

Тяжёлый гул двигателей пробился в джунгли. Внизу, где царил хаос, и шла необузданная жатва человеческих жизней, немногие выжившие фаэрийцы посмотрели наверх. И словно незримая рука отодвинула полог, чтобы открыть плоские бока десантно-штурмового корабля. Абордажный трап был откинут, а тьму в чреве «Грозовой птицы» освещал сонм красных как пламя линз — пассажиры завершали клятвы битвы.

Первый из воинов с оглушительным грохотом опустился на землю. Взвыл цепной клинок, великан в зелёных как лес доспехах навёл болт-пистолет.

— Ко мне! За свободу человечества и во славу Терры!

Подобно бьющим по земле молниям к нему присоединились другие крестоносцы в доспехах, несущих на наплечниках знак оскалившегося дракона.

Мы рождены в огне.

И все как один закричали.

— Вулкан!

Он уже сражался с эльдарами, но всё было иначе. Направленным на 154-ый экспедиционный флот Саламандрам поручили сражаться с налётчиками-пиратами — совершенно отличными от обитателей джунглей существами. То были ужасные суккубы, затянутые в кожу и увешанные мясницкими ножами. Они появились из ниоткуда, словно часть пустоты отделилась от целого, и выпотрошили два фрегата прежде, чем вмешался XVIII Легион и отбросил ксеносов. Ноктюрнцы звали их «сумеречными призраками». То были злые духи, похитители душ, и воин ненавидел их от всей накопленной культурной памяти своего народа.

Перед этой битвой Гека’тан ещё не скрещивал клинки с наездниками на драконах. Обитающие в лесах чужаки не были такими технологически продвинутыми, как их родичи, но они всё равно были эльдарами. И были быстры.

— Внимание, слева, — раздавшееся на командной частоте отделения также отразилось иконкой на ретинальных линзах. Он по прежнему водил пистолетом, стреляя на полуавтоматическом режиме по врагу столь лёгкому на ногу, что целеуказатель не мог уследить. Выстрелы разрывали листву. — Огонь очередями.

Легионеры перестали целиться и сфокусировали огонь на указанных зонах. Яростный обстрел поверг всадника и трёх его родичей.

Гека’тан увидел, как брат Каитар опустился на колени и провёл по наплечнику пальцем, покрытым пеплом одного из медленно гаснущих на поляне огней.

— На наковальню, капитан.

Гека’тан улыбнулся под лицевой пластиной и резко отсалютовал брату. Затем он открыл канал связи роты.

— Всей 14-ой. Вперёд.

Многочисленные «Грозовые птицы» прорвались через покров леса, неся воинов XVIII Легиона на помощь разбитой армии. Они построились быстро и методично — сыны Вулкана ожидали, что отец присоединится к ним, когда станет погорячее.

Несколько отделений из роты Гека’тана собрались, и стена болтерного огня озарила джунгли, гоня прочь тьму и разрывая деревья в щепки. Авангард эльдаров слабел. Птерозавры взмывали в воздух и исчезали в разрывах полога, взывая о мщении. Ряды стегозавров выступили из-за отступающего заслона всадников на рапторах в попытке задержать легионеров.

Коротким боевым знаком Гека’тан приказал выдвинуться дивизиону тяжёлого вооружения.

Исходящий от конденсаторов звук поднялся от тихого гула до тяжёлого стука, когда конверсионные излучатели достигли готовности к стрельбе. Раскатистый хлопок вырвался из нацеленных наконечников, когда энергетические орудия рассекли листву. Взрыв поглотил стегозавров и не оставил ничего, кроме влажных осколков костей.

Быстрый двойной щелчок пальцев стал сигналом, что пора вновь открыть огонь из болтеров. Гека’тан повёл воинов вперёд, убрав пистолет, когда Саламандры получили контроль над полем боя. Решимость солдат медленно возвращалась. Их воодушевило появление легионных астартес, непоколебимо шагающих мимо дрожащих фаэрийцев.

Гека’тан недовольно посмотрел на армейского надсмотрщика, пытавшегося восстановить порядок во взводе.

— Солдат, веди за мной своих людей.

Надсмотрщик резко отсалютовал капитану.

— Во славу Терры и Императора! — он отвернулся и с новой силой заорал на солдат. По всем джунглям Саламандры брали на себя командование подразделениями армии и расчищали путь. С легионом на острие солдаты шли следом для поддержки.

Эльдары упорствовали, несмотря на гибель стегозавров и многочисленные поражения, которые они претерпели на двухкилометровом отрезке столкновения с Саламандрами. Со спин скакунов-ящеров всадники выпустили достойный смеха шквал ружейного огня. Птерозавры совершали молниеносные нападения на легионеров, пока слишком многие не погибли от болтеров Саламандр. Загнанный в угол стегозавр решительно топал вперёд, пока его не разорвала ракета. Падая, зверь перевернулся и раздавил двух всадников на рапторах.

Против легионных астартес не действовала любимая эльдарами тактика налёта и отскока.

Саламандры наступали, и джунгли перед ними начали меняться. Ветви переплетались, листья и лозы сливались воедино. Спустя считанные минуты перед легионерами встала сплошная стена. Через ретинальные линзы боевого шлема Гека’тан продолжал видеть многочисленные следы тел — враг поджидал их во мраке. Быстро движущиеся отряды воинства эльдаров вновь их окружали. Стаи рапторов яркими отпечатками тепла проносились по периферийному зрению, а их родичи-птерозавры садились на самые высокиедеревья, готовя засаду.

Иконка пятого сержанта Баннона вспыхнула на левой ретинальной линзе Гека’тана вместе с информацией о целях, когда капитан открыл канал связи.

— Брат, ад и пламя.

Вспыхнул символ подтверждения, а затем все Саламандры отступили в соответствии с протоколами огня на подавление. Надсмотрщик, чей взвод присоединился к отделению Гека’тана принял это за намёк погнать сплотившихся фаэрийцев вперёд, но легионер остановил его.

— Не сейчас, — сказал он, задержав солдата.

— Мой господин, мы готовы умереть во славу Императора!

— Так и будет, человек, но выступи вперёд сейчас, и твоя смерть будет бесцельной, — Гека’тан показал мечом на движение в рядах Саламандр.

Сержант Баннон вывел вперёд шесть отделений огнемётчиков.

— Ад и пламя!

Ответом его крику стала пульсирующая волна раскалённого прометия. Джунгли съёжились от жара. На флангах раздались взрывы, когда кружащие рапторы наткнулись на растяжки осколочных гранат, заложенных скаутами Саламандр, которые незримо действовали на окраинах зоны боевых действий.

Небо наполнили десантные корабли, разоряющее джунгли пламя отразилось от их металлических животов. Обгорелые пни и хрустящие кусты ломались от исходящих из спусковых двигателей «Грозовых птиц» воздушных потоков. Запахло пеплом. Всё горело. Пока бушевал огненный шторм, Гека’тан смотрел на небо. Один корабль, державшийся отдельно от остальных, ещё не изверг свой груз.

— Отец не с нами.

Гравий тоже заметил отсутствие примарха.

Брат-капитан и товарищ Гека’тана был достаточно близко, чтобы было видно, что он тоже смотрит на окутанные дымом небеса. Его 5-я рота наступала рядом. Более четырёхсот легионных астартес для усмирения простого участка джунглей — в голову приходят мысли о чрезмерном применении силы.

Гека’тан ответил по закрытому каналу.

— Гравий, он скоро придёт. Когда будет нужен.

Но трап одинокой «Грозовых птицы» оставался неподвижен.

Обычный человек не выжил бы в таком жаре.

Но воины внутри даже не потели. Они ровно дышали в покрытых зубцами драконьих доспехах. Размеренные выдохи наполняли воздух привкусом серы.

Один воин стоял отдельно от остальных. Его скрытые латными перчатками кулаки сжимали зазубренную алебарду. Острые драконьи зубы длиной с половину гладия свисали с боков шлема, удерживаемого другой рукой. Палуба неистово дрожала от силы двигателей «Грозовой птицы», но воин оставался неподвижным как статуя. Гребень красных как лава волос словно клинком рассекал лысую голову на две идеально ровные полусферы. Он склонился, обратившись к стоявшему в конце трюма великану.

— Легион выступил. Милорд, мы вступим в бой?

И голос из бездны ответил.

— Ещё нет. Подождём, пусть их закалит наковальня.

Вырывающийся через лицевую решётку воздух превращался в туман. Гека'тан проверил авточувства доспеха — температурные показатели ниже точки замерзания. Проступающая на изувеченных деревьях изморозь заставила его отбросить мысли о системных неполадках. Лёд и снег погасили буйство огня. Реагируя на нападение, Баннон заработал усерднее и приказал боевым братьям открыть сопла огнемётов. Ненадолго вспыхнул жаркий свет, но корка льда лишь укрепилась и медленно оттеснила пламя.

Прометий быстро кончался. Сержант Баннон больше не мог поддерживать огненный шторм без перезарядки. И теперь покрытые изморозью листья, занесённые снегом следы и лёд скрыли порождённую огнемётами обугленную пустошь. Изуродованные деревья стали кристаллическими скульптурами, а увядшие ветви кустов превратились в ледяные клинки — сверхъестественная зима пришла в джунгли. За агрессивным холодным фронтом так же быстро наступала оттепель. Из под снега проступали листья. Свежие почки появлялись из пепла и за мгновения вырастали из побегов в настоящие деревья. Тропический жар вернулся, и учинённого Саламандрами разрушения по большому счёту не стало.

Этому могло быть лишь одно объяснение, о котором знал Гека'тан.

— У чужаков рядом псайкеры. Найти их, — прошептал он по каналу связи

Но воинам не пришлось охотиться на ведьм — они сами вышли из леса в ореоле зелёных молний. Одна из них ударила в грудь легионера, возвестив о прибытии псайкеров. Крошечная рябь энергии разошлась от места удара, а брат Оранорк содрогнулся от удара током. Отделение среагировало прежде, чем его дымящийся труп упал на землю. Взрывы болтов расцветали и исчезали на психических оберегах эльдаров, Саламандры бессильно изливали свой гнев. Шабаш из двенадцати ведьм сообща творил заклинания, то нападая, то защищаясь. Невидимые кинетические щиты эфемерно возникали на пути ракет. Выстрелы огнемётов окутывали психические щиты зловещим оранжевым светом, но ведьмы оставались невредимыми и обрушивали на легионеров щупальца молний, легко пробивающих доспехи.

Гека'тан напряжённо вслушивался в рёв бури.

— Поют, брат-капитан? — спросил Люминор, его аптекарий.

Капитан медленно кивнул. Он увидел на шабаше ведьму с обнажённой головой. Её губы действительно двигались в такт мерзкому песнопению.

— Это колдовство. Оградите от него свои чувства.

— Что-то происходит… — брат Ангвенон, стоявший у другого плеча капитана, махнул острой сариссой на болтере.

Гека'тан слишком поздно заметил опасность.

— Отходим!

Из земли вырвался огромный переплетённый корень и схватил авангард Саламандр — колдовство эльдаров натравило на них сами джунгли. Вспомогательные отряды армии задыхались и погибали. Гека'тан размахивал цепным мечом, но механизм быстро загрязнился и сломался, завязшие зубья остановились. Он боролся с побегами, но корни и лозы обвили руки и тянули вниз. Мускулы рук и спины болели от напряжения. Капитан потянулся к надзирателю, но он и солдаты быстро задохнулись. Скорчившиеся тела забились в предсмертной агонии, а затем их полностью поглотили джунгли.

Слабые изменение призывной песни ведьмы заставили змеящиеся корни сжаться ещё сильнее, вырывая оружие и удерживая руки. Саламандры боролись, но их засасывало в землю так же, как и простых людей.

— Разворот! — сержант Баннон отправил своих огнемётчиков в бой против живых джунглей, но все шесть отделений схватили прежде, чем они успели выпустить остатки топливных баков.

Всю линию фронта Саламандр окутали душащие и сдавливающие растения, наступление остановилось.

Раздались радостные возгласы всадников на рапторах, а за ними трубный рёв стегозавров. По доспехам Саламандр метались тени птерозавров, что кружили и проносились над головой.

— Вырывайтесь! Бейтесь! — Гека'тан высвободил запястье и выпустил в липкое месиво очередь разрывных болтов. Так же поступила его почётная стража, цепные мечи и гладии впились в одержимые деревья.

Он слышал, как впереди вновь собираются эльдары.

Но на тот раз не одни.

От тихого рёва под ногами Гека’тана содрогнулась земля. Он оставил попытки высвободить руку с мечом, чтобы проследить источник звука. Из лесных глубин к натиску воодушевлённых эльдар присоединилась стая огромных альфа-хищников — карнадонов, зверей в три раза выше легионера с мощными связками мускулов под чешуйчатой шкурой. Эти ящеры были не такими громоздкими, как стегозавры, они променяли массу на смертельную скорость и челюсти с достойными пилы зубами. Холодный разум сверкал в глазах чудовищ, а на их спинах восседали величественные словно свирепые короли джунглей всадники-эльдары.

Стая хищников вырвалась вперёд сплотившихся эльдаров, легко обогнав меньших рапторов и неповоротливых стегозавров. Даже птерозавры, чьи всадники словно падальщики кружили над полем брани, явно не испытывали желания напасть, когда карнадоны так близко.

Гека'тан знал, что пойманные в ловушку Саламандры понесут тяжёлые потери. Он видел, как на правом фланге почтенный брат Аттион вырвался из лесных оков и устремился наперерез одному из альфа-хищников. Дредноут обрушил на него силовой кулак, выбив из пасти чудовища фонтан крови. Аттион попытался навести тяжёлый болтер, но удар лапы отвёл его вниз, и очередь разорвала землю, а не плоть.

Схватив карнадона за шею силовым кулаком, дредноут удерживал его щёлкающую пасть на расстоянии и пытался повалить зверя. Поршни ног воина напряглись, противостоя мощи свирепого хищника. На скрытой шлемом голове, так похожей на головы его братьев, не было ни следа эмоций, хотя ретинальные линзы сверкали в подражание пламенному взору Саламандр, а вой подающих энергию сервомоторов выдавал борьбу, разыгравшуюся между зверем и человеком-машиной.

Аттион выпустил струю огня из встроенного в плечо оружия и на миг получил преимущество, пока взмах тяжёлого хвоста карнадона не выбил ноги из-под Саламандры. Воин выпустил шею зверя и рухнул.

Глаза Гека'тана расширились. Он никогда не видел, чтобы так легко повергали дредноутов — вечных воителей, удостоенных погребения в могучем костюме чудовищной боевой брони. Прежде, чем Аттион смог ответить, чудовище сомкнуло челюсти на секции торса, вмещавшей атрофировавшееся тело почтенного воина, и сжало зубы.

Особые обеты и свитки пергамента, разорванные острыми как бритва клыками зверя, унёс сильный ветер. В один миг исчезли десятилетия славных деяний, исполненные обещания доблести и верности. Невероятно твёрдый адамантий прогнулся и треснул под невообразимым напором. По секции прошли трещины, расширяющиеся у шлема Аттиона. Всё это время всадник-эльдар отстранённо наблюдал. Гробница Саламандра была осквернена. Свирепые крохотные глаза уставились на омытого кровью и амниотической жидкостью легионера. Карнадон взревел, говоря всем о своей удали и голоде. Яростный оскал обагрённых клыков возвестил судьбу Аттиона. Он сражался в Войнах Объединения и был одним из первых рождённых на Терре воинов восемнадцатого легиона. Плохая смерть. Когда всё было кончено, карнадон поднял окровавленную пасть, не наевшись крошечным кусочком, которым был Аттион. Всадник чудовища поднял силовое копьё, подзывая остальных.

Гека'тан удвоил усилия.

Затем удар обрушился на огнемётчиков Баннона. Карнадоны попросту раздавили нескольких легионеров, когти зверей оставили на доспехах глубокие вмятины. Другого один из зверей трепал словно куклу, пока не перекусил Саламандра пополам.

Кровь и потроха сверхлюдей дождём посыпались на боевых братьев мёртвых воителей, пробуждая их гнев. Тот же зверь набросился на Баннона, но сержант высвободил цепной меч и обрушил его на нос карнадона. Из рваной раны вслед за сорванными чешуйками забил фонтан крови — знак маленькой победы воина. Баннон попытался увернуться, но переплетения корней замедлили его достаточно, чтобы второй зверь оторвал ему руку. Баннон продолжал стрелять из болт-пистолета, истекая кровью и крича на чудовищ.

Всё ещё наполовину зажатый джунглями Гека'тан смотрел на бой, когда по каналу связи протрещал голос сержанта. Его дыхание было неровным, говорить было явно нелегко.

— Нам крышка, капитан…

Приближались другие ящеры, они набрасывались на раненых и рычали друг на друга, борясь за превосходство и добычу. Избиение огнемётчиков уже началось. Среди них бушевали семь чудовищ, убивая и калеча. А как только до легионеров доберутся меньшие рапторы…

Гека'тан лязгнул зубами. Баннон обречён.

— Уйди со славой, брат. Тебя будут помнить, — о, капитан об этом позаботиться. В его отчёте итераторам и отобразителям не пропадёт не одна деталь героизма сержанта.

— Во имя Вулкана… — Баннон ответил в последний раз.

И несколько минут спустя огненная буря вырвалась в джунгли. Пламя поглотило карнадонов и самых шустрых рапторов, когда воины Баннона подорвали огнемёты. Огненная стена пронеслась по линии фронта и омыла Саламандр очищающим пламенем, превратив в пепел душившие их корни.

От пойманных отрядов авангарда Армии не осталось и следа. На земле лежали немногие мёртвые или тяжело раненые Саламандры, некоторых наполовину завалило землёй.

— Отомстим за них! — Гека'тан закричал по каналу связи.

Остатки горелых растений покрывали поле боя серым саваном. Гека'тан и выжившие пробирались через грязный снегопад из пепла. Впереди, там где огнемётчики отдали свои жизни, в мёртвой зоне словно выросли семь курганов. Они простояли неподвижно лишь несколько мгновений, а затем каждый исчез в лавине сдвинутого пепла. Обожжённые, но очень даже живые карнадоны выпрямились и разом взревели, бросившись на бегущих к ним Саламандр.

Лишь часть огнемётчиков Баннона сгинула в огненной буре. Многие обгорели и даже обуглились, но поднялись на ноги и присоединились к братьям. Саламандры были стойкими, но для победы над чудовищами требовалось нечто большее, чем упорное нежелание умереть. Призыв Гека'тана сплотиться стал криком, резонирующим с воем цепного клинка. Матрица целеуказателей шлема показывала, что один из карнадонов находится на курсе прямого столкновения — вожак стаи, тот, кто убил Аттиона. Набирающий скорость с каждым широким шагом, зверь мчался словно танк. Его клыки были длинной с цепной меч Гека'тана и могли разорвать его доспех с лёгкостью силового топора. Ни один человек, даже космодесантник, не мог надеяться устоять против чудовища…

Но Вулкан был гораздо большим.

Словно чешуйчатый бог примарх явился перед Гека'таном. Его доспех был древним и несокрушимым, выкованным самим Вулканом. Головы драконов и языки огня из редкого кварца делали броню прекрасной и необыкновенной, а закруглённые на концах пересекающиеся друг на друга пластины цвета глубокого зелёного моря придавали ей облик чешуи. Один наплечник украшала голова Кесаря, зверя, убитого Вулканом давным давно. С другой свисала его мантия, чешуйчатый плащ из почти непробиваемой шкуры огненного дракона. Глаза за оскалившейся лицевой пластиной драконьего шлема были глубокими как лавовые разломы, и жар их пронзительного взора ощутимой волной исходил от примарха. Драконий плащ развевался от поднятой «Грозовой птицей» воздушной волны", а по занесённому кузнечному молоту прошёл разряд заточённой молнии.

Когда примарх заговорил, то показалось, что содрогнулась земля, словно один его голос мог сокрушить горы.

— Я Вулкан, и я убивал зверей пострашнее!

Карнадон замедлился. Сомнение вспыхнуло в его глазах.

Эльдар на спине прокричал резкий приказ. Его татуированное лицо было открыто и показывало всю глубину ненависти чужака к захватчикам. Оскалив клыки, чудовище встряхнулось и широко распахнуло челюсть, готовясь к смертельному прыжку.

Расправив скрытые бронёй могучие плечи, Вулкан сжал молот двумя руками и взмахнул. Он был быстр, быстрее, чем мог быть любой воин с таким оружием, и застал врасплох эльдара и его скакуна. Удар был зрелищным. Голова карнадона разлетелась на осколки костей, брызги крови и мозгов. От удара прошла дрожь, Гека'тан и бегущие Саламандры попадали на колени. Расширяющаяся ударная волна пошла дальше и врезалась в других карнадонов, которые пошатнулись и врезались в друг друга, прежде чем упасть на землю. Содрогнулись стаи стремительных рапторов, всадники попадали на землю. По инерции бьющееся в судорогах обезглавленное чудовище прорыло в земле глубокую траншею, которая и стала его могилой.

Не глядя на него, Вулкан ринулся на всё ещё дышащих карнадонов.

За ним последовали семь воителей в драконьей чешуе, несущие необыкновенные клинки и палицы.

— Убить их! — закричал примарх своей Погребальной Страже, молот взлетел вновь. Ещё три раза молнии вырывались из божественного оружия, и столько же изломанных тел карнадонов пало на землю.

Воодушевлённые своим повелителем Саламандры разорвали остальных на части.

Огонь славы жёг кровь Гека'тана. Сражаться на одном поле с примархом было необыкновенной честью. Он чувствовал себя воодушевлённым и обрёл новые силы. Одни сломались на наковальне, но он выжил и закалился, став подобным несокрушимой стали. Когда всё закончилось, капитан охрип, а в сердце его пела литания войны.

Среди изувеченных трупов чужаков он встретился глазами с Гравием.

— Брат, на наковальню.

— Я говорил тебе, что он придёт. Слава легиону, — Гека'тан отсалютовал.

— Слава Вулкану, — возразил Гравий.

Последние из эльдаров бежали, скрылись в джунглях.

Гека'тан наблюдал за ними, а потом посмотрел на Вулкана. Как часто примарх спасал своих сынов от верной гибели, менял ход битвы и сражался, когда всё казалось потерянным? Саламандры были одним из самых маленьких легионов, но служили Великому Крестовому Походу с гордостью и честью. Гека'тан не мог представить, что когда-нибудь это будет не так. Вулкан был стойким и непоколебимым как земля. Он всегда будет их отцом. Ни один ужас не сломит его, ни одна война не будет настолько великой, чтобы он не смог победить.

Сердце капитана переполнили чувства.

— Да, слава Вулкану.

Нумеон вырвал лезвие алебарды из черепа умирающего стегозавра.

— Милорд, нам нужно начать погоню. Варрун и я позаботимся, чтобы они не вернулись, — пообещал капитан, свирепо сверкнув глазами. Он снял шлем и позволил жару джунглей омыть гладкую эбеновую кожу.

Вулкан поднял руку, не глядя в глаза своего чемпиона.

— Нет. Мы организуем зону высадки и соберёмся с силами. Я намерен сначала переговорить с Феррусом и Мортарионом. Для победы в этой войне и сохранения этой планеты мы должны действовать сообща. Земля здесь богата и может многое дать крестовому походу, но только если её не испортит война за приведение Один-Пять-Четыре Четыре к покорности.

Холодный, методичный способ называть мир. Это значило четвёртую планету, которую приведёт к покорности 154-ый экспедиционный флот.

— Не думаю, что они мыслят так же.

Они стояли отдельно от остальных, услышать их мог только немой Варрун. Вокруг на поле боя гремели равнодушные и спорадические выстрелы, Саламандры казнили выживших ксеносов. Ещё дальше дисциплинарные надзиратели созывали отряды армии и проводили проверку их численности.

— Говори, — вот теперь Вулкан посмотрел в глаза Нумеона.

— Четырнадцатые относятся к нам с пренебрежением, а Десятые как к низшим легионерам. Я не вижу сотрудничества между ними и Саламандрами, по крайней мере простого.

— Мы не можем изолировать себя, Нумеон. Мортарион просто горд. Он видит в нас такую же непримиримую силу, как и его Гвардия Смерти, вот и всё. Феррус друг нашего легиона и меня, но… ну, скажем лишь что мой брат всегда отличался усердием. Иногда оно затуманивает его разум ко всему, кроме веры Железных Рук.

— Плоть слаба, — Нумеон скривился, цитируя доктрину X Легиона. — Они имеют в виду нас. Мы слабы.

Похоже, чемпиону не терпелось доказать обратное, но Железные Руки были слишком далеко на южном полуострове главного пустынного континента Один-Пять-Четыре Четыре.

— Они имеют в виду любого, кто не из Десятого легиона, — перебил его Вулкан. — Это просто гордость. Разве ты не горд своим легионом?

Нумеон резко ударил кулаком по нагруднику. Для Саламандра он очень убедительно копировал строгость одного из сынов Жиллимана.

— Мой господин, я рождён в огне.

Вулкан с улыбкой поднял руки, показывая, что он не хотел проявить неуважение к ветерану.

— Нумеон, ты был в моей Погребальной Страже с самого начала. Ты и твои братья встретили меня на Прометее. Ты помнишь?

И преданный воин склонился.

— Отец, это навечно останется в моей памяти. Величайшим моментом в истории легиона стало воссоединение с тобой.

— Да, как и для меня. Ты самый лучший из всех Огненных Драконов, мой первый капитан, мой приближённый. Не принимай слова Десятых близко к сердцу. На самом деле они лишь хотят показать отцу свою преданность, как и все мы. Несмотря на внешнюю грубость Феррус сильно уважает других легионеров, особенно Восемнадцатых. В тебе горит пыл и ярость Саламандр, — в голосе Вулкана ясно раздалась свирепая усмешка. — Что по сравнению с ними холод разума сынов Медузы? — примарх хлопнул рукой по плечу Нумеона, но его дружелюбие продлилась не долго. — Земля, пламя и металл — мы, Восемнадцатые, выкованы из крепкого сплава. Никогда не забывай об этом.

— Милорд, ваша мудрость пристыдила меня, но я никогда не понимал вашей сдержанности и сочувствия, — признался чемпион.

Вулкан нахмурился, словно слова капитана раскрыли ему некую скрытую истину, которая всегда была внутри, но затем выражение его лица изменилось и посуровело. Он отвернулся.

Нумеон собирался задать вопрос, когда примарх поднял руку, прижимая его к тишине. Вулкан пронзительным взором вглядывался в ряды деревьев. Нумеон не видел того, что внезапно привлекло внимание отца, но он знал, что зрение примарха острее, чем у любого его отпрыска. Передавшееся Погребальному Стражу напряжение Вулкана быстро исчезло, когда он вновь расслабился.

И махнул рукой, словно подзывая пустой воздух.

— Покажитесь. Не бойтесь, вам не причинят вреда.

Нумеон в недоумении поднял голову. Его красные глаза вспыхнули, когда из леса появились первые люди. Он выставил алебарду перед примархом для защиты. Странно, что капитан их не заметил.

— Полегче, брат, — посоветовал Вулкан, направляясь к напуганным обитателям джунглей. Они спускались из укрытий в деревьях, выступали из тени стволов и высоких гнёзд. Некоторые словно появились из самой земли, выбравшись из подземных убежищ. Лица покрывали племенные татуировки, а тела скрывала одежда из обожжённой коры и сшитых листьев.

Вулкан снял шлем — оскалившуюся голову дракона с огромным гребнем, похожим на языки пламени. Почётные шрамы свидетельствовали об эпопее подвигов на лице цвета оникса, в котором была и противоречащая пугающему облику мягкость.

— Видишь? — обратился примарх к мальчику, осмелившемуся к нему подойти. — Мы не чудовища.

Напуганное лицо смотревшего на огромного адского великана мальчика говорило, что он думает обратное.

Позади столпились другие люди из племени.

Вулкан всё ещё был гораздо выше мальчика, хотя встал на колени. Примарх повесил кузнечный молот на спину и подошёл к мальчику с открытыми ладонями, показывая, что он не держит оружия. Вокруг собрались остальные Погребальные Стражи. Нумеон позвал их на прометейском боевом жаргоне, известном только Огненным Драконам, и все воины внимательно наблюдали.

Поклявшиеся защищать примарха стражи были необычными воителями. Рождённые на Терре, они не всегда полностью понимали культуру ноктюрнцев, вырастивших Вулкана, но знали свой долг и чувствовали его в генетически улучшенной крови.

Из джунглей начали выходить другие люди, воодушевлённые любопытным мальчиком. Вскоре сотни присоединились к горстке первых. После короткой, поражённой тишины все начали причитать и горестно стенать. Слова было трудно разобрать, но одно повторялось вновь и вновь. Ибсен.

Значит у этого места всё-таки есть имя.

Вулкан встал, чтобы оглядеть их, и освобождённые люди немедленно отпрянули.

— Что нам с ними делать, милорд? — спросил Нумеон.

Вулкан недолго смотрел на них. Собрались многие сотни. Некоторые отряды армии уже пытались построить их, пока летописцы расходились по зоне высадки, документируя и опрашивая теперь, когда местность объявили безопасной.

Женщина, возможно мать храброго мальчишки, подошла к Нумеону и начала что-то бормотать и стенать. Язык аборигенов был некой ублюдочной смесью речи эльдар и проточеловеческих словесных форм. Поблизости ксенолингвисты армии вторжения ещё пытались понять смысл, но уже предположили, что люди, пусть и напуганные, рады освобождению от ярма чужаков.

Она царапала доспех Погребального Стража. По виду Нумеона было видно, что он готов силой отстранить женщину, но его остановил взгляд примарха.

— Это просто страх. Мы такое уже видели, — Вулкан мягко отвёл истерящую женщину от своего советника. Прикосновение к ауре примарха успокоило туземку достаточно, чтобы её смог увести солдат армии. Чуть дальше вспыхнул пиктер, когда один из летописцев запечатлел момент для потомков.

— Ты.

Человек вздрогнул, когда к нему обратился Вулкан.

— М-мой господин?

— Как твоё имя?

— Глаиварзель, сэр. Отобразитель и итератор.

Примарх кивнул.

— Ты отдашь свой пиктер ближайшему дисциплинарному надзирателю.

— С-сэр?

— Никто не должен видеть, что мы спасители, Глаиварзель. Императору мы нужны как воины, как воплощения смерти. Быть чем-то меньшим значит подвергнуть опасности крестовый поход и мой легион. Ты понимаешь?

Летописец медленно кивнул и отдал пиктер фаэрийскому дисциплинарному надзирателю, слушавшему беседу.

— Я разрешаю тебе прийти и поговорить со мной, когда эта война закончится. Я расскажу тебе о свой жизни и пришествии отца. Будет ли это достаточным возмещением потери снимков?

Глаиварзель кивнул, затем поклонился. Не каждый день итераторы теряют дар речи. Когда летописец ушёл, Вулкан вновь повернулся к Нумеону.

— Я видел страх. На Ноктюрне, когда земля раскалывалась, а небо плакало огненными слезами. Это был настоящий страх, — он взглянул на медленно уходящих аборигенов. — Я должен замечать страдание, — лицо примарха посуровело. — Но как мне чувствовать сострадание к тем, чьи тяготы не сравнить с перенесёнными моим народом?

— Я не с Ноктюрна, — Нумеон был в замешательстве и хотел бы сказать что-то лучшее.

Вулкан отвернулся от исчезающих людей. Сорвавшийся с губ вздох мог быть проявлением сожаления.

— Знаю… Скажи мне тогда, Нумеон, как мы освободим этот мир и обеспечим его покорность, если забудем о чувствах братских легионов?

Грубый и воинственный голос комментировал мелькающие гололитические образы континента. Пятна жёсткой травы и колючих растений были рассыпаны по пустынной земле. Блеск зловещего солнца над головой раскаляли песок добела. Над дюнами возвышались монументы и купола из жжёного кирпича. Скопление зданий окружало тяжёлый менгир, стоявший в естественной впадине. Здесь мелькающее изображение остановилось и приблизилось. Поверхность менгира покрывали плавные и внешне чуждые руны. Слабо мерцающие кристаллы, подобные огромным овальным рубинам, были установлены через ровные интервалы и связаны петляющими узлами, которые исходили из центральных рун и переплетались в них.

— Чужаки черпают психическую силу из этих узлов.

Изображение моргнуло и сменилось голограммой Десятого примарха.

Феррус Манус — металлический великан, облачённый в чёрный как смоль силовой доспех. Его родина, Медуза, была стылой пустошью и эхом ей были леденящее серебро лишённых зрачков глаз и холодная как ледник словно ободранная ножом кожа. Брат Вулкана стоял без шлема и вызывающе демонстрировал потрёпанное войной лицо с коротко остриженными чёрными волосами. Феррус был постоянно разожжённой топкой, его гнев быстро разгорался и медленно угасал. Также его звали "Горгоном", по слухам из-за того, что стальной взор примарха мог превращать в камень. Более вероятным объяснением была тёзка планеты и связь с терранской легендой древних Микен.

— Наши авгуры засекли наличие трёх точек пересечения на поверхности Один-Пять-Четыре Четыре — в пустыне, на ледяных равнинах и в джунглях…

— Брат, мы знаем о своей задаче. Не нужно нам напоминать, — перебил его низкий и глухой голос.

Второй примарх пришёл на военный совет и встал рядом с Феррусом Манусом, хотя они и находились на расстоянии многих лиг на противоположных концах планеты. Странно было видеть, что одного окутала арктическая метель, а другого омывает свет жаркого солнца.

Мортарион из Гвардии Смерти — высокий и худой, но даже через гололит его присутствие неоспоримо.

— Что я хочу знать, так это почему мы трое покоряем этот мир, почему три легиона направлены на один экспедиционный флот — что делает его достойным нашего внимания?

Облик самозваного Повелителя Смерти был мрачен. Худые, почти костлявые черты лица напоминали о мифическом образе из знаний древних. Жнеце душ, сборщике умерших, все люди боялись, что в ночи их заберёт существо в погребальном плаще — сером и эфемерном как последний вздох. Мортарион был всем этим и даже большим.

Повелители Ночи использовали страх как оружие, но он был воплощением страха.

Пепельная безволосая кожа виднелась за решёткой, скрывающей нижнюю половину черепа. Облако испарений едкими миазмами окружало кожу — пойманный воздух смертельного Барбаруса исходил из уголков зловещих доспехов. Тело скрывала сверкающая медь и неприкрытая сталь. Большинство деталей скрывал текучий серый плащ, словно дымом обволакивающий угловатые плечи Мортариона, но нагруднике был ясно виден безжалостный череп. Ядовитые курильницы свисали с огромного тела словно связки гранат. Они несли болезнетворный воздух родного мира примарха, как и доспехи.

Вулкан наклонился, чтобы зачерпнуть горсть земли. Протянув её другим примархам, он позволил мягкому суглинку утечь сквозь пальцы.

— Земля, — просто сказал Вулкан. — Здесь под поверхностью пласты ценной руды и бесчисленные драгоценные камни. Я чувствую это в воздухе и под ногами. Если мы приведём Один-Пять-Четыре Четыре к покорности быстро, то сможем её сохранить. Затяжная война значительно уменьшит потенциальное геологическое достояние. Вот почему, брат.

Заговорил Феррус с явным раздражением в голосе.

— И поэтому узлы должны быть захвачены одновременно и по моему приказу.

Усталый хриплый вздох сорвался с губ Повелителя Смерти.

— Это напрасная трата времени на позёрство. Четырнадцатый должен захватить больше земли, чем другие легионы, — Мортарион отстегнул лицевую решётку, чтобы ухмыльнуться Горгону. Улыбка вышла одновременно безрадостной и зловещей, так похожей на мертвенный оскал черепа. — И к тому же я и Вулкан знаем, кто командует. Феррус, нет нужды бояться, что тебя подсидят.

Братское соперничество существовало между всеми примархами. Оно было естественным следствием их общих генетических корней, но Железные Руки и Гвардия Смерти чувствовали его сильнее других. Каждый гордился стойкостью легиона, но если один полагался на сталь и машины в превозмогании слабости, то другой предпочитал более природный и биологический подход. И пока достоинства обоих не были испытаны друг против друга.

Феррус скрестил на груди серебристые, двигавшиеся словно ртуть руки, но не купился на очевидную наживу.

— Брат, твоя задача слишком сложна? А я-то думал что уроженцы Барбаруса крепче.

— Брат, легион оставляет на своём пути смерть! Приди на ледяные поля и сам увидь, как нужно воевать, — Мортарион прищурился и крепче сжал огромную косу.

Неспособный больше остужать раскалённое сердце Манус перебил его.

— Мортарион, мне уже известно о твоих бесчинствах. Мы должны оставить часть мира невредимым, чтобы он был полезен. Ты и твои присные могут и процветать в токсичной пустоши, но на это неспособны поселенцы, которые последуют за нами.

— Мои присные? Продвижение твоего легиона столь же медленно и увечно, как обожаемые вами машины. Что с пустыней, она захвачена?

— Она нетронута. Любой разжигатель войны в легионах астартес может учинить разрушение, но твои методы слишком жестоки. Один-Пять-Четыре не станет под моим руководством голой безжизненной скалой.

— Братья…

Оба повернулись на полуслове к Вулкану.

— Наш враг снаружи, а не среди нас. Нам стоит припасти свой гнев для них и только для них. Каждый из нас сражается на отличном театре военных действий. Нужны разные подходы, и каждому из нас их выбирать. Отец сделал нас генералами, а генералам нужно позволять руководить.

Мортарион слабо улыбнулся.

— Ты как всегда сдержан, брат.

Вулкан предпочёл принять это за комплимент.

— Но прав и Феррус. Мы здесь чтобы освободить и сделать мир покорным, а не обратить его в пепел. Одна адская планета поселилась в моих кошмарах — и я не хочу, чтобы у неё появилась соседка. Ослабь руку, Мортарион. Пусть коса не падает так резко, — он повернулся к Феррусу Манусу. — А ты, брат, доверься нам, как это сделал отец, когда поручил нам вывести человечество из тьмы Старой Ночи.

Феррус сердито посмотрел на брата, не желая уступать, но кивнул. Угли гнева ещё тлели. Вулкан был землёй, стойкой и непоколебимой, тогда как Горгон был подобен арктическому вулкану на грани извержения. Он неохотно успокоился.

— Чувствительная у тебя душа, Вулкан. Не стоит ли ей стать потвёрже?

Они были похожи, Железная Рука и Саламандр. Оба были кузнецами, но Ферруса Мануса больше интересовала функциональность, тогда как Вулкан ценил облик и красоту. Тонкое, но показательное различие, которое иногда вызывало некоторую неловкость несмотря на близкую дружбу.

— Что ты нашёл в джунглях, кроме просвещения? — спросил Горгон.

— Мой легион встретил эльдаров. Они немногочисленны, используют засады и подчинили своей воле ящеров. Среди них есть и ведьмы. Когорты армии уменьшились, а мои сыны понесли незначительные потери, но мы продвигаемся к узлу.

Мало что выдало неудовольствие Ферруса от вести о гибели легионеров, когда он заговорил.

— Мы тоже бились со зверями, покрытыми хитином жителями песков и огромными ящерами-ядозубами. Эльдары ездят на них, как мы на спидерах и гравициклах.

В свою очередь Мортарион сообщил, что разрубил в тундре шею ледяного змея, а чужаки подчинили лохматых мастодонтов.

— Как думаешь, эти звери изначально жили на планете или прибыли с ксеносами? — спросил Вулкан.

— Не важно, — ответил Повелитель Смерти, — Возможно их создали, используя мерзкую чужацкую технологию, — его янтарные глаза сверкнули. — Мне важно лишь где они.

Примарх Железных Рук обдумал всё, пытаясь составить точный образ зоны боевых действий.

— Эти эльдары не такие технологически продвинутые как те, с кем я сражался, — он скривился. — И как они так легко поработили аборигенов?

— Мы обнаружили, что в джунглях живут люди, — сказал Вулкан, — пока несколько тысяч, но скорее всего больше. Я не видел воинов в племенах. Полагаю, что это простой народ, нуждающийся в нашей защите.

— В любом случае, мы должны беспокоиться об эльдарах, — в голосе Мортариона появилось пренебрежение. — На ледяных равнинах есть аборигены, но моё внимание приковано не к ним.

Презрение к человеческой слабости шло из каждой поры Повелителя Смерти. Вулкан ощутил стыд от того, что его собственные чувства к обитателям джунглей не так уж сильно отличались.

— Сейчас я должен согласиться с братом, — сказал Феррус. Он повернулся к Вулкану. — Этот мир полностью захвачен. Даже самые удалённые уголки не свободны от порчи ксеносов, и пока это не изменится мы не можем себе позволить отвлекаться. Будь внимателен, брат, но пусть люди сами себя защищают. Это всё.

Гололит погас, указывая на конец разговора. Вулкан склонил голову в знак принятия приказа Ферруса и обнаружил, что стоит в армейском штабном шатре, а на пороге терпеливо ждёт Нумеон.

— Какие новости? — настроение примарха было угрюмым.

Приближённый отсалютовал со всей своей знаменитой чопорной формальностью и сделал три шага в шатёр.

— Разведчики армии обнаружили точку пресечения, милорд. Они передают координаты.

Вулкан уже выходил из шатра. Стоявшие на страже снаружи фаэрийские солдаты спешили убраться с пути примарха.

— Готовь легион. Мы выступаем.

Нумеон следовал за ним по пятам, — Мне вызвать "Грозовые птицы"?

— Нет. Пойдём пешком.

Снаружи когорты армии сжигали тела чужаков. Странно, но некоторые аборигены собирались по кроям огромных костров и плакали на руках друг друга. Они потеряли всё, жизни и дома, и оказались посреди войны, которую не понимали.

Нумеон говорил про сочувствие. Но сейчас Вулкан чувствовал лишь одиночество. Он чувствовал себя изолированным даже от братьев, кроме Гора. Их дружба была близкой. В Магистре Войны было что-то очень благородное и самоотверженное. Он пробуждал верность в окружающих как никто другой и обладал ощутимой аурой обаяния. Возможно поэтому Император выбрал Магистром Войны его, а не Сангвиния. Вулкан относился к Гору как к старшему брату, на которого стоит равняться, которому можно доверять. Как бы он хотел сейчас с ним поговорить. Вулкан ощутил сумятицу в душе и вновь захотел вернуться на Ноктюрн. Возможно его изменила долгая война. Лицо примарха посуровело.

— Выжжем эльдаров.

Глядя, как струи дыма поднимаются в небо, Вулкан вспоминал время, когда он ещё не знал ни о звёздах, ни о планетах, ни о воинах в громовых доспехах, которым суждено стать его сынами.

Сильные руки работали над раскаткой, черпали сверкающий оранжевый металл и придавали ему угодную кузнецу форму. Руки покрывали мозоли — следы долгих часов работы перед огнём. Шершавые пальцы сжимали старую рукоять молота, который вздымался и опускался, обрушиваясь на раскалённое железо, пока не придал ему коническую форму. Кузнец обработал металл с другой стороны, и он стал наконечником.

— Дай мне клещи…

Кузнец протянул руку — жёсткую, как выдубленная шкура. Под сажей её покрывал здоровый загар, полученный во время поиска драгоценных камней на арридийской равнине. Он взял протянутый инструмент и поднял им наконечник копья. Шипящее облако пара поднялось, когда раскалённый металл прикоснулся к поверхности воды в бочке. Оно напомнило сыну гору Смертельного Огня, которая громко храпела во сне и душила небо, выдыхая дым.

— Она — кровь из сердца, — однажды сказал ему отец. Сын помнил, как ему едва исполнился год, а он уже был выше и сильнее любого в городе. Стоя на склоне горы они наблюдали, когда она выплёскивает и изрыгает свой гнев. Сначала мальчик хотел бежать, не из страха за себя — в этом отношении его воля была железной — но потому, что он боялся за отца. Н’бел успокоил мальчика взмахом руки. Прижав ладонь к груди, он сказал сыну сделать то же самое, — Почитай огонь. Почитай её. Сынок, она — жизнь и смерть. Наше спасение и наш рок.

Наше спасение и наш рок…

Таков был порядок вещей на Ноктюрне.

На древнем языке это значило "тьма" или "ночь", и воистину мир был погружён во мрак, но другого дома он не знал.

Через несколько мгновений клубящийся пар рассеялся, и Н’бел поднял наконечник из бочки и передал сыну.

Он всё ещё был невероятно горячим, жар кузни ещё не исчез.

— Видишь? Вот новый наконечник для твоего копья, — от улыбки по лицу кузнеца пошли морщины. Круги сажи окружали добрые глаза, а исхудалые щёки покрывал слой пепла. Шрамы-клейма покрывали лысую макушку. — Уверен, ты убьёшь им много заурохов на арридийской равнине.

Сын улыбнулся в ответ.

— Отец, я и сам мог его сделать.

Н’бел чистил инструменты, смывая гарь и копоть. В кузнице было темно, чтобы можно было лучше видеть температуру металла и судить об его готовности. Воздух пропитался запахом гари и сгустился от жара. Но это не угнетало, а лишь воодушевляло сына. Ему здесь нравилось. Здесь сын был в безопасности и обретал покой, который не сыщешь нигде на Ноктюрне. Едва заметные во мраке инструменты отца рядами висели на стенах и лежали на всевозможных верстках и наковальнях. У сына были сильные руки, и здесь в кузнице и мастерской он находил им лучшее применение.

Н’бел продолжал смотреть на свою работу и не замечал мимолётных раздумий сына.

— Я лишь скромный кузнец. У меня нет ни способностей творцов по металлу, ни мудрости шамана земли, но я всё-таки твой отец, а отцы любят что-то делать для любимых детей.

Сын нахмурился и осторожно подошёл к старику.

— Что-то не так?

Недолго Н’бел чистил инструменты — плечи его опустились, и кузнец вздохнул. Он положил молот на наковальню и посмотрел сыну в глаза.

— Мальчик мой, я знаю, что ты пришёл узнать.

— Я…

— Не стоит это отрицать.

На лице сына отразилась боль из-за тревоги отца.

— Я не хочу навредить тебе.

— Знаю, но ты заслуживаешь правды. Я боюсь лишь только того, что она будет для тебя значить.

Сын положил руку на плечо Н’бела и осторожно взял его за подбородок. Рядом с нависшим над ним сыном кузнец казался ребёнком.

— Ты вырастил меня и дал мне дом. Ты всегда будешь моим отцом.

Слёзы полились из глаз Н’бела, и он вытер их прежде, чем отстраниться от сына.

— Следуй за мной, — сказал Н’бел, и они вместе пошли к задней стороне каменной кузницы. Сколько помнил сын, там стояла старая наковальня под кожей. Н’бел сорвал её и бросил на пол. Ржавчина покрывала поверхность тяжёлой наковальни, и сын поразился при виде такой ветхости. Кузнец же едва обратил на это внимания, упёршись плечом в красный металлический бок. Он напрягся, и наковальня сдвинулась — чуть-чуть.

— Я вырастил сына-великана не для того, чтобы самому поднимать все тяжести, — Н’бел скривился. — Как насчёт помочь старику?

Сын, пристыжённый тем, что он просто стоял и смотрел, присоединился к отцу, и вместе они сдвинули огромную наковальню. Он едва ощутил тяжесть — сила рук была невероятной и наполняла все мускулы и сухожилия, но простой труд вместе с отцом радовал душу.

Н’бел вспотел и провёл рукой по лбу.

— Да, я точно был сильнее… — он тяжело вздохнул. Напряжение вернулось, когда он показал на квадратное углубление в полу. — Вот…

Несмотря на толстый слой сажи и пыли сын понял, что когда-то это был люк.

— Он всё время был здесь?

— Я благословляю день, когда ты пришёл к нам, — ответил кузнец. — Ты был и остался чудом.

Сын посмотрел на отца, но тот молчал. Он склонился и ощупал края углубления. Пальцы нашли опору, и сын показал силу, которой не было ни у кого другого в городе, подняв огромный каменный булыжник. Несмотря на вес он осторожно его поставил и затем уставился в тёмный туннель, ведущий вниз.

— Что там?

— Сколько я тебя знаю, ты никогда не показывал страха. Ты не дрогнул даже перед подгорными драконами.

— А сейчас боюсь, — честно признался сын. — Теперь, когда я стою перед ней, я не уверен, что хочу узнать правду.

Н’бел положил руку на его плечо, — Ты всегда будешь моим сыном. Всегда.

Он сделал первые шаги во тьму и обнаружил под ногами каменную лестницу, громко трещавшую с каждым шагом. Сын спустился глубже, и во мраке проступили резкие очертания чего-то металлического.

— Я что-то вижу…

— Не бойся, сын.

— Я вижу…

Эхом отразившийся от стен кузни глухой звучный рёвостановил сына перед следующим нерешительным шагом. Это было предупреждение. На смотровых башнях города дули в рог. Н’бел и его сын слышали это даже глубоко в кузне.

Облегчение наполнило сына, когда он покинул омрачённую пещеру и вернулся к тусклому свету кузни.

— Истина подождёт.

Н’бел скривился, потянувшись за копьём, любимый молот уже висел на его поясе с инструментами.

— Сумеречные призраки.

О них ходили легенды в каждом племени Ноктюрна. Ночные дьяволы, похитители плоти, злые духи, кошмар, который оживал, когда облака бурлили в ставшем красным как кровь небе. Немногие встретились с ними и уцелели, и даже их навеки сломали воспоминания. Ожившие ужасные истории — чуждые поработители, похищающие людей из домов и уносящие их на своих кораблях в бесконечную тьму. Оттуда не возвращался никто.

— На нас будут охотиться вечно? — сердито проворчал сын.

— Это просто ещё одна наковальня. Выживи, закались и стань сильнее.

— Отец, я уже силён.

Н’бел сжал плечо сына.

— Да, Вулкан. Сильнее, чем знаешь.

Вместе они выбежали из кузницы в город.

В обагрённых небесах над Гесиодом бурлили и сшибались ржавые облака. Пахло пеплом и дымом, в воздухе незримой цепью повис удушливый жар.

— Адский рассвет, когда рушатся пепельные берега, и солнце горит, — закричал Н’бел, показывая на небо. — Он возвещает кровопролитие. Они всегда приходят в этот ненастный час.

В центре городской площади царила паника. Люди выбегали из домов, прижимая к груди близких и скудные пожитки. Кто-то кричал от ужаса перед тем, что придёт и может забрать их в бесконечную тьму.

Бреугар, работник по металлу, выбрался из толпы и пытался восстановить спокойствие. Он и несколько других людей кричали остальным укрыться. Но рёв рога приводил напуганных в ещё большее неистовство.

— Это безумие должно закончиться, — прошептал Вулкан, ужаснувшись охватившему его племя страху. Сильные люди переживали буйство стихий, когда раскалывалась земля, а вулканы изрыгали в небо тьму и пламя, но страх перед сумеречными призраками был сильнее рассудка.

Пока отец пытался помочь Бреугару и остальным, Вулкан бежал по площади к огромному столпу. То был камень обжигания, где медитировали шаманы земли, когда солнце было в зените. Сейчас он был пуст, и Вулкан схватился за бока монолитного камня и не задерживаясь за мгновения забрался на вершину. С плоского столпа открывался хороший вид на земли за Гесиодом.

Языки тёмно-оранжевого пламени марали горизонт там, где горели далёкие деревни. В небо поднимался маслянистый дым от подожжённых вместе с их обитателями домов. Кочевые пастухи заурохов бежали, их стада вырезали. Чёрные на фоне кроваво-красного неба падальщики-дактили лениво кружили в ожидании пира, который им устроят сумеречные призраки.

Пастухи не обращали внимания на них внимания. Они бежали к стенам Гесиода, но Вулкан мрачно осознал, что уже слишком поздно.

Позади насмешливо вопили сумеречные призраки. Их покрытые клинками скифы парили над равниной и в красном Адском Рассвете казались лишь зазубренными тенями. Вулкан был слишком далеко, чтобы услышать, но он видел, как кричал один из пастухов, пойманный шипастой сетью, пока его не пронзила копьём полуобнажённая ведьма. Другие высокие, гибкие существа в сегментированной броне цвета ночи метали дротики со спин машин, упиваясь охотой.

Когда призраки покончат с кочевниками и деревнями, то направятся к Гесиоду.

Вулкан сжал кулаки. Каждый Адский Рассвет был одинаков. Когда небо становилось красным от крови, раздавались вопли и являлись сумеречные призраки. Ни один человек не должен быть добычей. Ни один сын или дочь Ноктюрна не должен страдать, как скотоводы. Жизнь и так сурова. Выживание и так тяжело.

— Довольно.

Вулкан увидел достаточно.

Он спрыгнул со скалы и приземлился на корточки. К нему подбежал Н’бел, задыхаясь от попыток поскорее увести слабых и уязвимых в безопасное место.

— Пойдём. Мы тоже должны спрятаться.

Лицо Вулкана посуровело, когда он поднялся и посмотрел на отца.

— Другие страдают, пока мы прячемся.

Н’бел открыл рот от изумления.

— А что мы можем сделать? Мы умрём, если останемся!

— Мы всегда можем сражаться.

— Что? — Н’бел пришёл в замешательстве. — Против сумеречных призраков? — он покачал головой. — Нет, сын, нас вырежут как скот на равнине. Пойдём!

Он схватил Вулкана за руку, но тот отмахнулся.

— Я буду сражаться.

Повсюду вокруг жители Гесиода исчезли в тайных нишах и подземных пещерах. То же творилось и по всему Ноктюрну. В Темиде, Гелиосе, Этонии и других — в семи главных поселениях планеты люди бежали в пустоты земли и закрывали глаза от кошмара. Они оставались там, пока сумеречные призраки грабили и убивали, разрушая всё, за что жители Ноктюрна боролись и погибали.

— Нет. Умоляю. Спрячься вместе с другими.

Вулкан направился к кузне.

— Куда ты идёшь? Вулкан! — окликнул его Н’бел.

Он молча вошёл внутрь. Когда Вулкан вышел, на его плечах лежали два тяжёлых кузнечных молота.

— Возможно в моих венах и не течёт кровь этих людей, но всё же я один из них, я ноктюрнец. И я не позволю им больше страдать.

При виде праведного гнева сына отчаянье Н’бела сменилось решимостью. Он взвесил копьё.

— Тогда я не позволю тебе сражаться одному.

Спорить или запрещать значило бы оскорбить отца, а этого Вулкан делать не собирался. Поэтому он кивнул, и между ними прошло невысказанное понимание. Они всегда будут родичами, пусть их кровь может быть разной. Это не изменить ничему, что таилось под люком в кузне.

Вместе они вышли на середину площади и встали напротив ворот Гесиода.

За ними вопли сумеречных призраков становились громче.

— Вулкан, я никогда не гордился тобой так, как сейчас.

— Когда всё закончится, я хочу, чтобы ты запечатал люк. Я не желаю знать, что внизу.

— Сын мой, не думаю, что нам представится такая возможность, — Н’бел повернулся к нему. — Но если мы выживем, то что будет с твоими корнями? Разве ты не хочешь знать, откуда пришёл?

Вулкан посмотрел на потрескавшуюся вулканическую почву.

— Вот мои корни. Там я родился. Отец, это всё, что мне нужно знать.

Краем глаза сын Н’бела увидел Бреугара. Он прижимал к мускулистой груди двуручный молот и звенел торками, вплетёнными в густую бороду. До появления Вулкана в Гесиоде самым крупным и сильным мужчиной был Бреугар. Он принял изменение положения со спокойствием и благородством, которое Вулкан никогда не забыл. Работник по металлу кивнул Н’белу, встав рядом.

— Ты лучший из нас, — сказал он Вулкану. — Родич, я встану с тобой плечом к плечу.

Бреугар был не один. Другие тоже выходили из укрытий на площадь.

— Ты можешь опереться на моё плечо, — сказал Горв, хранитель равнин.

— И на моё, — добавил Рек’тар, старший горнист.

Вскоре здесь собралось более сотни ноктюрнцев, мужчин и женщин, сжимающих копья, мечи, кузнечные молоты и всё, что можно было использовать как оружие. Народ сплотился, и Вулкан стал их опорой.

— Мы больше не будем прятаться, — сказал Вулкан и поднял молоты. Он прищурился, глядя на ворота. Словно клинок в пламени кузни он ковал оружие из своего гнева. Слишком долго они были добычей. И теперь воспрянут…

Вопли внезапно прекратились, словно кому-то перерезали глотку.

На миг воцарилась тишина, нарушаемая далёким скулёжом изувеченных заурохов и мольбой умирающих пастухов, почти добежавших до убежища.

А затем появились мучители.

Окутанные тенями существа двигались с извращённой грацией, подобно осколкам ночи взбираясь на стены. Омытые почти ощутимой жестокостью сумеречные призраки присели на вершине и болтали друг с другом, скалили зубы и сверкали серебристым зловещими клинками, обещая страдания. Первыми границу пересекли затянутые в кожу ведьмы с украшенными острыми клинками волосами, зазубренными копьями, зловещими фальчионами и другими острыми инструментами, о предназначении которых Вулкан мог только догадываться. С кошачьей грацией они приземлились на все четыре конечности и перекатились на ноги плавным щёгольским движением, свидетельствовавшим о невероятном высокомерии и чувстве превосходства. Глаза ведьм переполняло сладостное предвкушение убийства и слабое веселье при виде решимости человеческого скота.

Они двигались к площади нарочито медленно, желая, чтобы добыча задрожала. Вулкан чувствовал напряжение стоявших позади воинов, видел стадное мышление в движении сумеречных призраков. Ему вспомнились львы, альфа-хищники, крадущиеся по арридийской равнине. Но в этих существах, этих бледнокожих бесполых тварях не было ни следа величия грозных гривастых зверей.

Губы Вулкана скривились в презрительной ухмылке.

— Ходячие мертвецы с иссохшей душой, вот вы кто.

Он выступил вперёд.

— Возвратитесь, — закричал Вулкан. — Возвратитесь на свои корабли и убирайтесь отсюда. Здесь вы больше не найдёте ждущего своей очереди скота, лишь сталь и смерть.

Одна из ведьм захохотала. Холодно, зло. Она сказала что-то своим родичам на резком диалекте сумеречных призраков, и низший самец послушно зарычал. Его непроглядно чёрные глаза сузились, остановившись на Вулкане. С душераздирающим воплем чужак ринулся к ноктюрнцам, осмелившимся бросить им вызов. Он был быстр как змеящаяся молния.

Вулкан сказал остальным остановиться и ринулся навстречу. Тварь держала зазубренные кинжалы за спиной, выставив вперёд костлявый подбородок. На нём не было ни шлема, ни маски, лишь нарисованная на левой стороне лица татуировка змеи. За мгновения воины преодолели расстояние, и за миг перед сшибкой сумеречный призрак изменил линию атаки и метнулся к боку Вулкана, намереваясь выпотрошить его со слепой стороны. Но Вулкан предвидел уловку. Он не дрогнул, а отточенные до мономолекулярной остроты боевые инстинкты не оставили поработителю ни одного шанса.

Вулкан блокировал удар древком молота и обрушил другой на голову ведьмака. Все, как ноктюрнцы, так и сумеречные призраки, поражённо замолкли, когда Вулкан вырвал оружие из кровавого месива.

Он плюнул на труп и свирепо уставился на женщину-ведьму.

— Не призраки, лишь плоть и кровь.

Ведьма улыбнулась, её интерес и возбуждение внезапно усилились.

— Мон’ки…

Она облизнулась, а затем вновь слилась с тенями. Прежде, чем Вулкан ринулся в погоню, ворота Гесиода взорвались в буре осколков и пламени.

Взрыв поглотил Вулкана, превратив его в тёмный размытый силуэт. Закрыв глаза, сын Н’бела понял, что не умрёт, и невредимым выступил из огня. Одно это заставило помедлить сумеречных призраков, наблюдавших из неровной бреши в стене.

Воины в полуночно-чёрной броне прыгали с краёв скифов, радостно выхватывая крючья и клинки. Вулкан взмахом молота переломил сумеречного призрака пополам, а затем сокрушил другого ударом кулака.

Он слышал, как позади ринулись в атаку его родичи, народ Гесиода мстил веками притеснявшим его чужакам.

Перепрыгнув через толпу воинов, чьи клинки рассекли лишь воздух, Вулкан приземлился перед скифом. Словно железными гвоздями он пальцами впился в ламеллированный нос машины и перевернул её. Вопящие поработители попадали с корабля, когда Вулкан отшвырнул его словно негодное копьё. Потрёпанный скиф прокатился по земле, а затем исчез в шаре раскалённых обломков.

За кораблём последовало ещё два, первый вёз когорту воинов. По приказу водителя скиф ускорился до таранной скорости, чтобы пронзить Вулкана покрытым шипами носом. Но идеально рассчитавший время прыжка сын Н’бела вскочил на парящую баржу на полном ходу и помчался по покрытому металлом скифу словно по невысокому горному отрогу.

На него бросились воины, изрыгая из ружей адские осколки и делая выпады зазубренными клинками. Вулкан отбил удары и оказался среди них, размахивая молотом.

Каждый взмах питали ненависть и решимость покончить в этом рассвете с циклом страданий и страха. Он вырвал командный трон водителя, оставив позади изломанные тела, и швырнул в третью машину.

Вспыхнул пузырь энергии, когда импровизированный снаряд ударил в окружающее последний скиф защитное поле, но Вулкан, не теряя времени даром, прыгнул следом. Энергетический щит обжёг кожу, он приземлился на палубу и встретился с отрядом воинов. Они выглядели крепче остальных и сжимали острые мечи, окутанные неестественной силой. Белый как алебастр шлем каждого резко контрастировал с красной как внутренности украшенной бронёй. Призраки властно смотрели на непрошенного гостя. А позади вожак поработителей глядел сквозь неровные глазницы рогатого шлема. Хриплый шёпот из клыкастой лицевой решётки спустил воинов с поводка.

Один из призраков безмолвно приблизился и взмахнул клинком, но Вулкан уклонился от удара, оставившего в воздухе раскалённый след. Второй сделал выпад, и в этот раз сын Н’бела отвёл его в палубу скифа, но остался с дымящимся древком в руках. Другой удар превратил второй молот в пепел.

Поднявшийся с трона вожак зарычал от неудовольствия при виде уцелевшего ноктюрнца.

Враг был обезоружен, и полные высокомерия призраки приготовились его прикончить.

Вулкан презрительно ухмыльнулся.

— Мне не нужно оружие, чтобы убить таких, как вы.

И он разорвал телохранителей в клочья, показав поразительную скорость и жестокость. Вулкан сбросил изувеченные тела пронзённых и обезглавленных собственными клинками призраков в кипящий внизу вихрь битвы.

— Этот кошмар закончится с твоей жизнью, — пообещал он, наставив палец на вожака поработителей.

Сумеречный призрак вытянул сверкающий меч из ножен рядом с троном. Тёмная дымка сочилась с клинка и щипала ноздри Вулкана. С губ вожака сорвался глухой, кашляющий звук. Он эхом отдался в пасти жуткой маски. Смех.

И тогда Вулкан заметил на другой руке сумеречного призрака тонкую как игла перчатку. Он наставил её на ноктюрнца, насмешливо повторяя полученную угрозу.

— Бооолль… — зашипел вожак.

При всей сверхчеловеческой скорости Вулкану не успеть среагировать прежде, чем призрак воспользуется оружием.

— Сын!

Сквозь грохот боя донёсся голос Н’бела. Инстинкт подсказал Вулкану протянуть открытую рук, слабое изменение ветра говорило, что нечто приближается. Он чувствовал всё. Пальцы Вулкана сомкнулись на потрёпанной рукояти кузнечного молота и вслепую выхватили его из воздуха. Спустя долю секунды молот вылетел из пальцев, и крутясь полетел к вожаку поработителей, врезавшись в уродливую маску прежде, чем тот успел хотя бы подумать, что обречён. С разбитым пополам лицом призрак выронил меч и рухнул с края скифа.

Спрыгнув на площадь, Вулкан без промедления набросился на других сумеречных призраков. Ему хотелось убивать, пробудившийся дух воина одновременно пугал и будоражил его. Схватив пробегавшего чужака, сын Н’бела раздавил его голову. Другого сломал об колено. Третий, четвёртый, пятый… Вулкан крушил их голыми руками, верша кровавое возмездие за все ужасы, за века учинённые поработителями на Ноктюрне.

Битва была недолгой.

Неготовые к столь решительному сопротивлению остатки налётчиков отступили, чтобы не погибнуть. Задержались лишь ведьмы, опьянённые жаждой боя. Среди них была одна, которой предстояло вонзить и повернуть последний нож.

Она была на противоположном конце площади и танцевала среди копий и мечей ноктюрнцев, оставляя позади с каждым поворотом и пируэтом обезглавленные тела. Глаза Вулкана стали полными ненависти щелями, когда увидели смеющуюся ведьму.

Гнев сменился паникой, когда он увидел, кто оказался на смертельном пути.

— Отец!

Вулкан был не просто человеком. Он обладал силой, скоростью и разумом большим, чем у любого, и поэтому знал, что отличается знакомых и родни, но даже он был не добрался до Н’бела прежде жутких кинжалов.

Вулкан сжал пустые кулаки, проклиная себя за то, что в гневе бросил молот. Единственного человека, которого он знал как отца, зарежут у него на глазах. Каждый шаг по залитой кровью площади казался тысячей лиг, пока клинки ведьмы кружились и сверкали… расекали… завораживали… убивали.

Слёзы огня размыли зрение Ноктюрнцы, окутав багровым туманом разворачивающуюся сцену. Она навечно отпечатается в его разуме.

Н’бел поднял копьё…

…ведьма выпустит ему кишки…

Глаза Вулкана сверкнули, встретившись с её взглядом посреди бойни. Даже в миг убийства ведьма излучала высокомерие. Он запомнит эти глаза, узкие как кинжал и полные мучительной апатии. У Н’бела не было шансов. Его взмах копья уже ушёл далеко в сторону, когда мерцающие фальчионы устремились к жизненно важным органом… но удар так и не опустился. Наперерез ведьме с рёвом бросился Бреугар. К чести работника по металлу, он парировал один из клинков, оставивший на руке тяжёлую рану. Могучий ноктюрнец закричал, со вторым ударом его удача исчерпалась, и клинок погрузился глубоко в живот и вырвался наружу в ужасным хлюпаньем разорванной кожи. Наружу вывалилась исходящая паром груда потрохов. На миг Бреугар замер, словно осознавая свою смерть, а затем упал и застыл. Кровь потекла из тела к ногам Н’бела. Оглушённый и лежащий там, куда его отбросил работник по металлу, кузнец едва мог поднять руки, чтобы защитить себя.

С улыбкой от бесполезного героизма человека ведьма приближалась к Н’белу, но самопожертвование Бреугара дало Вулкану нужное время. Огромный как гора и полный праведного гнева ноктюрнец ринулся на врага.

— Сразись мо мной!

Она отшатнулась словно змея, когда к ней бросился Вулкан, размахивая кулаками. Ведьма едва избегала ударов и не могла ответить. Она отскакивала, петляла и извивалась, пока не оказалась достаточно далеко, чтобы сбежать с последней насмешкой. Остальные ведьмы были мертвы или умирали. Лишь она пережила бойню.

А за разбитыми стенами Гесиода в ткани реальности открылась дыра. В ней призывно мерцала бесконечная тьма, а ветер доносил эхо воплей проклятых, обещая адские мучения всем, кто войдёт. Дыра поглотила ведьму целиком, а затем содрогаясь закрылась, оставив лишь запах крови и могильный холод.

Всё было кончено.

Адский Рассвет закончился, и солнце Ноктюрна поднялось к зениту.

Н’бел встретил Вулкана у ворот. Кузнец всё ещё дрожал, но был жив.

— Бреугар мёртв.

Ненужные слова. Вулкан видел, как он умер.

— Но ты жив, отец, и этому я вечно буду рад.

Голос всё ещё дрожал от скрытого гнева, поглотившего Вулкана в бою. Омытая кровью чужаков грудь вздымалась как кузнечные меха.

— Мы живы, сын, — он взял руку Вулкана, и что-то в прикосновении старых морщинистых пальцев успокоило ноктюрнца, унеся напряжение.

— Такая ненависть. Отец, я чувствовал её. Она прикасалась ко мне, как сейчас твоя рука.

Когда сын повернулся к старику, в его глазах словно горели погребальные огни.

— Я чудовище…

Н’бел не отшатнулся, но погладил Вулкана по щеке.

— Ты настоящий сын Прометея.

— Но ярость… — он посмотрел на землю, прежде чем вновь встретить взгляд отца. — То, как я убивал голыми руками… Я не простой кузнец, так?

Вокруг собрались горожане. Хотя на улицах лежали трупы, все ликовали. Вулкана славили как героя.

Н’бел вздохнул, и все его скрытые страхи потерять единственного сына улетучились.

— Так. Ты не отсюда.

Вулкан проследил взглядом за показывавшей на небо рукой отца.

Солнце пылало словно раскалённое око, окутанное облаком дыма. Вулкан закрыл глаза и позволил жару согреть его. Голос Н’бела донёсся словно издалека.

— Ты пришёл со звёзд…

Это было похоже на каменный менгир, которым поклонялись испорченные примитивные народы. Отсталые религии нельзя было стерпеть, и за порчу идолопоклонничества Саламандры сожгли целые миры. Здесь, на Один-Пять-Четыре Четыре, это был нексус вражеской силы, но его ждала та же судьба. Нечто в обелиске тревожило фаэрийцев, которых хлестали до повиновения дисциплинарные надзиратели и гнали на потрескивающие пушки эльдаров.

По приказам примарха легион выжег джунгли до самого психического узла. Эльдары и их ящеры бежали перед огненным валом, словно дикие звери от естественного лесного пожара. Эдикт Вулкана не обсуждался, наступление было безжалостным. Он не смягчался даже при встрече с беженцами-людьми, зажатыми между молотом и наковальней войны. В них он видел лишь тусклое эхо благородного народа своего любимого мира, трудности обитателей джунглей были ничем по сравнению с суровыми бичами Ноктюрна. В самые мрачные мгновения примарх задумывался, действительно ли он презирал этих несчастных людей за то, что те позволили себя покорить, и куда исчезло его знаменитое сострадание. Когда земля горела, а небо задыхалось от дыма, Вулкан признавался себе, что на него повлияло присутствие чужаков. Это и воспоминания об их бесчинствах в его прошлой жизни до прихода звездолётов. Война была уничтожением, это шло против всего, чему примарха научил в кузнице его старый отец. Вулкан ценил ремесло, чувство перемены вначале и постоянства потом. Это приносило покой его измученной и одинокой душе. Его настоящий отец, тот, кто создал Вулкана быть генералом, нуждался в воине, не кузнеце. Воине, которым Вулкан мог стать.

Стоя на широкой гряде, вздымавшейся над просторами джунглей, примарх черпал утешение в том, что с уничтожением узла нужда задержаться на Один-Пять-Четыре Четыре пройдёт, и ему будет легче оставить позади мысли о родном мире.

Ибсен. Так назывался мир. Если у него было имя, а не число, то было и сердце. Значило ли это, что он заслуживает спасения? Вулкан отбросил вопрос как кусок угля в топке.

Примарх чувствовал себя очень одиноким, хотя он глядел на разворачивающуюся битву в сопровождении Погребальной Стражи и двух рот легиона.

Заговорил Нумеон, прервав размышления Вулкана.

— Они пересекли внешнюю границу владений чужаков. Признаться, я ожидал более согласованной обороны.

Несколько Погребальных Стражей согласно заворчали. Варрун кивнул, выразив мнение лязгом сервомоторов сочленений. Рядом были другие капитаны Саламандр, и чувствовали они то же, что и Погребальная Стража. Либо силы эльдаров на исходе, либо они сдерживаются по какой-то другой причине.

Вулкан задумчиво наблюдал.

В отличии от засады в джунглях здесь собрались многие чужаки. Под сливающимися с растениями зелёными плащами они держали скорострельные луки и длинноствольные ружья. Вулкан видел, как дисциплинарному надзирателю попали в глаз, из затылка вырвался красноватый фонтан мозгов. Его место быстро занял другой, и нестройное продвижение фаэрийцев продолжилось.

Также эльдары использовали батареи тяжёлого вооружения, благодаря антигравитационным платформам более маневренные, чем те, что применяли когорты Армии. Содрогающиеся лазерные лучи и раскалённые плазменные разряды превращали рвущихся из джунглей людей в кровавый туман. Двухместные турели "Рапира" и гусеничные "Тарантулы" отвечали резким стаккато снарядов, перестрелка продолжалась.

Надсмотрщики и дисциплинарные надзиратели согнали диких фаэрийцев в когорты. Плотные колонны мускулистых и татуированных людей наступали, вспышки выстрелов дробовиков и автокарабинов разрывали сумерки.

На другой стороне засевшие за обломками алебастра эльдары отвечали столь же яростным огнём, воздух пронзали лазерные лучи и снаряды. Обе стороны несли потери, тела крутились от тяжёлых ударов или просто падали, исчезая под ногами бегущих следом, по мере сближения умирало всё больше воинов.

Храм окружал менгир. Мерзость, покрытая чуждыми символами, подражавшими показанным Ферусом Манусом по гололиту. Империум смог подробно разглядеть лишь узел в пустыне прежде, чем авгуры полностью отключились. Но здесь было немного иначе. Руны на плоских боках менгира сочетались по другому. Это был какой-то язык. Со временем обстоятельное изучение могло раскрыть его тайны. Но у Вулкана не было такого желания. Он просто хотел уничтожить менгир.

Примарх повернулся к Нумеону.

— Когда когорты армии вступят в бой и втянут в него большую часть эльдар, будь готов начать нашу атаку на узел. Если мы ударим быстро и решительно, то сможем уничтожить его прежде, чем в мясорубке сгинет слишком много жизней.

— Ты думаешь, что у чужаков разорвётся сердце, как только мы уничтожим обелиск? — даже сквозь шлем в голосе Нумеона было слышно замешательство.

— Его оборона — единственная причина, по которой они не отступили в лес, где могут применять излюбленные тактики. С уничтожением узла этой мотивации не станет. Возможность близка. Надо лишь подождать.

Вулкан вглядывался во внешние укрепления. Стены храма были церемониальными, не предназначенными для противостояния согласованному штурму и уж точно не готовыми к атаке Ангелов Смерти Императора. Он разглядел на верхних башнях насесты, частично огороженные там, где приближался полог джунглей. В небесных гнёздах наездники на птерозаврах ожидали атаки легионных астартес. В непроглядной тьме леса Вулкан разглядел и осёдланных рапторов. Эльдары держали свои штурмовые войска в резерве. Примарх не сомневался, что они вновь встретят и ведьм-псайкеров. Было важно нейтрализовать цель прежде, чем враг воспользуется энергией узла.

Первые ряды армии ворвались во внешние укрепления храма и вступили в ближний бой. Свирепые фаэрийцы бились как дикари против смертельно грациозных эльдар. И при этом на стороне армейских громил было такое численное превосходство, что от навыков было мало толку. Эльдар в крапчатом зелёном плаще выстрелил в упор, остатки сердца вырвалось из спины солдата. Отбросив ружьё, он замахнулся на другого человека клинком, который сверкнул словно ртуть, и из горла забил фонтан крови. Трое товарищей набросились на чужака и забили тяжёлыми прикладами автокарабинов. Столь же жестокими были смерти и других: раздавленных армейскими сапогами, обезглавленных моноволокном, выпотрошенных штыками или рассечённых фальчионами. Фаэрийцы бились стаями плечом к плечу, тогда как эльдары кружили одинокими убийцами и на мгновение собирались, чтобы вновь разойтись в поиске свежих врагов. Жестокость боя была почти примитивной.

Вулкан созерцал разворачивающееся кровавое представление. Сокрушительный удар не спровоцировал полномасштабную атаку эльдаров, как он надеялся. Но бесстрастно глядя на битву, примарх видел, как постепенно силы покидают эльдаров.

— Они будут сдерживаться, пока мы полностью не вступим в бой, — сказал Нумеон, словно прочитав мысли примарха. Советник лишь сейчас заметил таящихся в высоких гнёздах и подлеске вокруг храма ящеров.

Свирепый взор Вулкана сузился до узких янтарных щелей.

— Так ободрим же их. Дай волю 5-ю и 14-ю ротам Рождённых в Огне.

Гека'тан не был гордецом. Засада в джунглях стоила 14-ой больше крови легионеров, чем хотелось бы капитану, но он был прагматичным как и все Саламандры и знал, что это просто война. Потеря сержанта Баннона стала тяжёлым ударом — он сражался рядом с Гека'таном почти век, и дивизион огнемётчиков практически уничтожило нападение карнадонов. Их разделили и распределили по другим отделениям. Было странно видеть рассеянных по роте специалистов, но Гека'тан не мог отрицать, что это даёт тактическую гибкость.

Его брат-капитан 5-ой, Гравий, тоже понёс потери в этой войне. Как и Гека'тан, он был скромным и понимал своё место. Но даже при этом, когда с гряды пришёл приказ примарха, Гека'тан сжал кулак в предвкушении мести. И он знал, что Гравий сделал бы то же самое.

Присев вблизи от сражающихся когорт армии, Гека'тан повернулся к Каитару.

— Наковальня зовёт нас, брат. Владыка Вулкан позволил нам восстановить уважение к себе в закаляющем пламени кузницы.

Каитар кивнул, передёрнув затвор болтера. На наплечнике воина чёрным пеплом были написаны имена Оранора и Аттиона.

— Это станет их реквиемом.

— За павших, — добавил Люминор, притаившийся с другой стороны от капитана. Белый доспех апотекария запятнала кровь легиона.

Вокруг Гека'тана собралось его командное отделение. Все были скромными, отказывающими себе в излишествах воинами, но как и капитан радовались возможности отомстить за погибших.

— В пламя войны, — пообещал Гека'тан, а затем вызвал Гравия.

— 5-ая уже готовится, — прошептал другой капитан. — Я выйду во фланг врага. Ждём твоего приказа, брат-капитан.

— Гравий, считай, что ты его получил. Слава Вулкану, — ответил Гека'тан.

Каитар повернулся и закричал, подавая передним отделениям сигнал выступать.

— Во славу примарха и легиона!

И больше двухсот голосов ответили как один.

— Рождённые в огне!

Рассредоточенные по дивизионам огнемётчики выступили вперёд, чтобы создать перед наступающей ротой завесу огня. Сначала Гека'тан вёл воинов медленно, выкашивая эльдаров методичными болтерными очередями. Тяжелое вооружение осталось в резерве, и когда эльдары отвели часть войск для противостояния новой угрозе, капитан отдал приказ открыть огонь.

Следы ракет омрачили небо, загудели мощные конверсионные излучатели, когда сержанты обрушили мощь тяжёлого вооружения. В ответ эльдары спустили птерозавров, и крылатые ящеры спикировали к тяжёлым орудиям в тылу Гека'тана. Взревели тяжёлые болтеры, воздух наполнился раскалёнными снарядами. Градом посыпались дротики, но большая часть была уничтожена прежде, чем вонзилась в тела легионеров. Обстрел разрывал птерозавров, но всё новые слетали с насестов.

Сержанты передовых отделений вели их вперёд, стреляя от бедра. В плотном строю, размахивая силовыми копьями и проклиная ангелов смерти Императора, во фланг вышел эскадрон наездников на рапторах. Им наперерез ринулись дредноуты. Аттион был один, когда бился с карнадоном и пал, но сейчас к рапторам устремилась целая лавина бронированных чудовищ.

— Сорвите фланговые атаки, почтенные братья, и займитесь угрозой с воздуха, — прогремел по каналу связи голос Гека'тана.

— Во имя Вулкана! — хором ответили дредноуты, столкнувшись с всадниками-эльдарами.

Расстояние до храма сокращалось. Гека'тан включил цепной меч, шепча клятву. Командное отделение следовало за ним по пятам. Капитан вновь открыл канал связи.

— Тяжёлым дивизионам — отступить в лес. Капитан Гравий — мы вступаем в бой.

Ответ был быстр и решителен.

— Мы молот, капитан Гека'тан. Стань наковальней, и сломим их.

— Так и будет, — пообещал Гека'тан. Адский круговорот ближнего боя был совсем близко. — Саламандры. Взять их!

С вершины гряды Вулкан наблюдал за атакой 5-ой и 14-ой рот. Это заставило множество эльдаров раскрыться и вступить в бой. За мгновения к защитникам психического узла присоединились пешие солдаты и всадники на ящерах.

— Они вовлекли в бой резервы эльдаров, — заговорил Нумеон. Жажда боя в его голосе была заметной и передалась другим Погребальным Стражам.

Атанарий сжал рукоять двухклинкового силового меча так, словно душил врага. Ганн с звучным треском сжимал и разжимал кулаки. Леодракк и Скатар'вар в унисон сняли силовые булавы с наплечников. Остался неподвижен лишь Игатарон, но и от него шли осязаемые волны чистой агрессии.

Вулкан почувствовал то же, но предпочёл дать углям своей воинственности немного протлеть.

Нумеон присел на краю гряды, опираясь на древко алебарды.

— Я не вижу среди них крупных зверей.

Их не было. Вулкан не заметил в джунглях ни следа карнадонов.

— Очевидно они боятся нашей силы.

Нумеон поднялся. Позади стоял Варрун и точил гладий, но он не протянул руку приближённому. Ни один воин Погребальной Стражи никогда не оскорбит этим другого.

— Милорд, вы хотели сказать вашей силы.

— Нумеон, моя сила — это ваша сила. Легион и я едины, — несмотря на внутреннее чувство отчуждения, Вулкан знал, что это правда. Каждый примарх ступил по пути одиночества, кроме пожалуй Гора, у которого был Морниваль. Справедливо, что примарх Саламандр чувствовал это острее братьев.

Вулкан напряженно наблюдал за полем брани, пока выражение его лица не сменилось с холодной отстранённости к мстительному удовлетворению. Подразделение эльдаров вышло на открытую местность.

Вас-то я и ждал…

Когда примарх заговорил, его глубокий голос был полон угрозы, предвестника насилия.

— Теперь мы нанесём удар.

Нумеон повернулся к остальным, размахивая алебардой словно знаменем.

— Погребальная Стража. На борт!

Позади клочок выжженной земли попирали посадочные опоры "Грозовой птицы". Её дремлющие двигатели быстро начали набирать скорость, и корабль взлетел, едва на борт поднялся Вулкан и воины его внутреннего круга. Остальные роты на гряде остались в резерве и могли только наблюдать, как улетает их господин.

Посадочный трап ещё поднимался, когда Нумеон из трюма вызвал пилота.

— Выйти на штурмовой вектор. Ракетные батареи и…

И Вулкан перебил его.

— Нет. Поработаем руками. Высади нас на краю узла. Я хочу лично разбить его своим молотом.

Вонзив цепной меч в кишки эльдара, Гека'тан закричал своим воинам:

— Вперёд, 14-ая! Вулкан наблюдает за нами.

Вулкан всегда наблюдает. Примарх закаляет нас, как наковальня.

Капитан вырвал клинок из трупа в фонтане крови и тут же был вынужден парировать атаку. Украшенный меч эльдара встретил блок, от сшибшихся клинков полетели искры. Агрессия легионного астартес встретилась с изяществом чужака, но кровь Гека'тана взыграла, и он расправился с ксеносом выстрелом в упор из болт-пистолета. Обгорелые пятна запятнали лесную зелень наруча и скрыли потёки артериальной крови, покрывавшей большую часть доспеха. То было крещение войной, и капитан приветствовал его триумфальным возгласом, ища врага.

Вот где ему бы хотелось быть — в гуще боя, лицом к лицу рубить головы эльдарам. Гека'тан происходил с Ноктюрна, воину был знаком кошмар налётов поработителей: он пережил их ещё мальчиком. Инстинктивная враждебность осталась, хотя преображение изменило воспоминания о страданиях. Здесь были не поработители, анима была другой, но ненависти Гека'тану было достаточно, что это эльдары.

Справа пронёсся поток огня, раскалив наплечник капитана, и сжёг горстку снайперов-эльдаров, пытавшихся уравнять шансы. Гека'тан не мешкал. Продвижение было важнее всего — непреклонное, методичное и неудержимое как лавина. Гравий тоже вступил в бой: капитан слышал крики доблестной 5-ой роты, приближающейся к противнику. Сказать по правде близость поражения в джунглях ранила их обоих. Шанс избавиться от этих чувств в пламени войны был величайшим даром, который мог им дать примарх.

Братья, молот и наковальня, — отдавались в разуме капитана слова. — Покажем им, что Саламандр не так-то легко сломить.

Жестокий бой, бурлящий хаос кровавых картин. В воздухе повис сильный запах горящей плоти чужаков и затхлая вонь их скакунов. Фыркающие и лающие рептилии обнаружили, что легион стал гораздо более опасной добычей без натиска их могучих родичей-карнадонов или вмешательства ведьм…

… пока шквал молний не разнёсся вокруг психического узла, и не возникли четыре закутанных в мантии эльдара. Гека'тан был достаточно близко, чтобы разглядеть их в гуще боя. Незримые путники словно примчались на колдовской молнии и сошли с её дуги на землю, как человек сходит с корабля. Разряды зелёной энергии продолжали плясать по колдовским рунам на одеяниях псайкеров после телепортации. Три ведьмы остались на страже узла, а четвёртый выступил вперёд.

Эльдары были андрогинами, но Гека'тан понял, что перед ним мужик. Он был без шлема, бледное и властное лицо пятнала паутина символических татуировок. Длинные волосы были зачёсаны назад и закреплены рунической заколкой, которая двумя полусферами шла по вискам и сходилась на лбу в похожем на рубин драгоценном камне. Это выглядело как корона, и Саламандр вновь поразился высокомерию и упадку чужаков.

Эльдар, в отличии от остальных, был облачён в зелёную мантию с лазурно-голубыми нитями. Из-под одежды он извлёк сверкающий покрытый рунами меч невероятной красоты. Оружие было психически связано с носителем, по клинку пробегали те же актинические молнии, что сверкали в глазах колдуна.

Остальные чужаки попятились, вокруг медленно образовалось пустота.

Гека'тан заметил, что ему открыт путь к колдуну.

Каитар, Люминор и остальные воины командного отделения повиновались приказу прежде, чем тот был отдан.

— Во имя Вулкана, убьём эту тварь!

Они ринулись в бой. Колдун наблюдал, держа меч в защитной стойке. Одеяния воина-аскета покрывали руны и колдовские символы. За миг перед столкновением он склонил голову, возможно приветствуя врагов.

Первый удар Гека'тана рассёк воздух и впился в землю, колдун отвёл его в сторону. Дела у Каитара шли лучше, но эльдар блокировал гладий плоской стороной меча. Люминор выпустил из болт-пистолета полобоймы, но снаряды безвредно взорвались на созданном открытой ладонью колдуна кинетическом щите. Порыв силы повалил аптекария, и брат Ту'вар бросился на эльдара, чтобы спасти Люминора от удара меча. Рунический клинок легко прошёл через защиту Саламандра, сломал гладий, рассёк доспех и по рукоять погрузился в грудь.

Вырвав клинок, колдун крутанулся и пробил нагрудник Ангевиона, добавив к удару разряд молнии, который закрутил Саламандра и сбил его с ног. Дымящийся воитель попытался подняться, но рухнул лицом вниз и так и остался лежать.

— Убить его! — зарычал Гека'тан, замахиваясь мечом. Его мир сузился до одного поединка, остальная битва стала далёким размытым пятном. Вот наковальня, понял капитан, момент, когда он либо выдержит и восторжествует, либо сломается и погибнет. Три воина-рыцаря словно сражались с танцором, эльдар уклонялся от неуклюжих ударов, одновременно делая быстрые выпады покрытым рунами мечом.

Гека'тан не собирался сдаваться.

Имя мне легион. Я прирождённый воин.

Колдун превратил троих Ангелов Императора в уродливые груды грохочущего металла, и это терзало капитана. Он вновь взмахнул мечом, но рассёк лишь тени. Вскинув болт-пистолет, Гека'тан спустил курок, но в этот миг в него врезался шквал молний из сжатого кулака колдуна. Тревожные символы мгновенно замерцали на ретинальном дисплее, биомеханическая реакция впрыснула болеутоляющее, чтобы удержать Саламандра на ногах. Болт-пистолет перегрелся и взорвался в кулаке, окатив его градом раскалённых осколков. Гека'тан еле замечал спазмы, но понял, что ранен, когда начало затуманиваться зрение.

— Рождённые в Огне! — это был не только зов о помощи, но и протестующий крик.

Приблизились Каитар и Люминор, не дав колдуну нанести смертельный удар. Зрение сужалось, делалось от шлема лишь хуже, поэтому капитан вцепился в зажимы, чтобы его сорвать.

Шлем с грохотом рухнул на землю, и волна запахов, образов и звуков инопланетных джунглей заставила капитана пошатнутся прежде, чем её скомпенсировали генетически улучшенные чувства. У воина всё ещё был цепной меч, недовольно жужжавший в руке. Уголком глаза Гека'тан увидел одного из бывшего дивизиона огнемётчиков Баннона и заорал.

— Легионер! Ад и пламя!

Поток горящего прометия окатил сражавшихся.

Оглушённый ударом и горящий Каитар упал, а Люминор прикрылся рукой. Колдун отвратил огненную бурю новым кинетическим щитом, но тем ослабил другую защиту. Гека'тан выпрыгнул из пламени, сжимая обеими руками цепной меч, и с яростью обрушил его на эльдара.

Жалкий, кашляющий звук вырвался из глотки ксеноса, проглотившего метр раскалённого клинка. Все символы и обереги сломались, в миг жестокости сверхъестественная скорость стала ничем. Он встретился свирепым взглядом с Гека'таном, в глазах которого пылало мстительное алое пламя. Боль должна была бы замедлить Саламандра, не дать ему сражаться, но Вулкан научил своих сынов быть стойкими.

Капитан подался вперёд, его зубы застыли в полугримасе, полуоскале.

— Саламандры бьются все как один!

Едкая слюна опалила посеревшую щёку эльдара, Гека'тан нанёс последнее оскорбление прежде, чем свет в глазах чужака погас. Вырвав клинок, капитан приготовился двигаться дальше.

Впереди был узел, но колдун дал шабашу достаточно времени, чтобы зачерпнуть силу. Разряды энергии мелькали между тремя ведьмами, словно камень питал и усиливал их.

Гека'тан успел лишь поднять меч, призывая воинов сплотиться, прежде чем из менгира хлыстом ударила молния. Её направлял шабаш, покорный разряд энергии сбивал с ног дредноутов и расплющивал Саламандр. Он волной пронёсся по легиону, оставив позади наэлектризованные и обгоревшие трупы. Задело и всё ещё сражавшихся в ближнем бою эльдаров, мерцающий бич был неразборчив, и Гека'тан осознал, сколь многим готовы пожертвовать ксеносы ради защиты менгира.

К счастью, капитан и его командное отделение избежали первой молнии, но вторая уже собиралась.

Выпущенный за долю секунды разряд легко догонит Саламандр. Было больно, как в пламени ада, но Гека'тан всё равно бежал, что есть духу.

Воя двигателями, "Грозовая птица" неслась к буре. Вспышка осветила мрачные внутренности корабля, открыв зловещий силуэт Вулкана, который стоял у открытого бокового люка. Тот был открыт как можно шире, и внутрь десантно-штурмового корабля врывался ветер, трепал закреплённые на доспехах особые обеты. Вулкан ссутился и прищурился, глядя на узел. Его острая вершина фокусировала бурю, а руны на поверхности сверкали в унисон с молниями. Даже вдали и с высоты узел выглядел монолитным. Уничтожить его будет нелегко. Вулкан крепче сжал рукоять.

Позади Погребальные Стражи ждали, еле сдерживая агрессию.

Выпусти нас…

Примарх чувствовал их немую мольбу так же ясно, как и гнев в своей крови.

Молния промелькнула рядом, задев одно крыло, и трюм содрогнулся и накренился. Из раны в бронированной шкуре потекли струйки дыма. Этого было недостаточно, чтобы заставить "Грозовую птицу" отступить, но дальше риск разбиться будет только расти.

Вулкан даже не потянулся к опоре. Его тело осталось неподвижным, а внимание не исчезло.

Пилотмедленно вернул их обратно на курс, и узел вновь замаячил в нескольких метрах внизу в окружении ореола силы. Шабаш ведьм у его основания набирал энергию для нового разряда. Должно быть, снизу учиненное первым ударом опустошение ужасало, а сверху след разрушений был ясно виден.

Странно, что эльдары так страстно защищали менгир, тогда как их тактика предполагала совершенно другой метод ведения боевых действий. Здесь, удерживая обелиск, они открывали все свои слабости и не могли воспользоваться сильными сторонами. Мысль о чём-то незримом и неведомом вновь проникла в разум примарха, но пока он ничем не мог на это повлиять. Значит надо сконцентрироваться на том, что он может изменить.

Вулкан пригнулся чуть ниже и дождался, пока "Грозовая птица" накренится так, чтобы люк наклонился к узлу. Молот в руках был творением самого примарха. Громогласный — имя его. Вулкан выковал молот на Ноктюрне в честь Н’бела и его наследия. В украшенном навершии оружия бушевали пленённые бури, вбитые в металл за долгие часы работы в кузне. Молот был бесподобен. Им не смог бы сражаться ни один легионер. Ни один человек не смог бы даже его поднять. Лишь Вулкан обладал достаточной силой и мастерством, чтобы покорить молот.

Он надел драконий шлем и примагнитил его к латному воротнику.

— Братья, знаете ли вы, что следует за молнией?

Погребальные Стражи не ответили. Вместо этого они приготовили оружие.

Глаза Вулкана вспыхнули внутренним огнём.

— Гром…

И он выпрыгнул из люка.

Воздух с воем проносился мимо Вулкана, летящего по раздираемому бурей небу. Он падал подобно комете с молотом в руках и рёвом огненных драконов горы Смертного Огня на устах. За спиной дико развевался плащ из саламандры, словно дух зверя вернулся и радовался торжеству хозяина.

Лицо под шлемом скривилось, когда примарх достиг смертельной высоты. Ветер стал разрывающим уши воем, но окружённый бурей Вулкан никогда не чувствовал себя таким живым. На миг он задумался, не это ли чувствовали Коракс и Сангвиний, когда парили в небесах.

Приближаясь к обелиску, Вулкан сжал молот обеими руками и поднял над головой. В момент столкновения он обрушил его на острую вершину обелиска словно на иглу, и задрожавший от энергии психический проводник треснул и раскололся. Вулкан не замедлился, продолжая падать сквозь древний камень следом за неудержимой трещиной, стремящейся к основанию обелиска. Из рушащегося менгира вырывались ударные волны, обломки падали на эльдаров, которые смотрели наверх и кричали от ужаса. Каждый высвобожденный обелиском психический импульс теперь вызывал у застывшего шабаша всё более страшные судороги. Ведьмы-эльдары сделали себя проводниками психической энергии, и теперь в них вливались всё её остатки. Ни одно смертное существо не могло пережить такой откат. Вулкан рухнул, и от страшного удара земля взмыла вверх. А тем временем ведьмы умирали одна за другой. Глаза горели, а плоть текла, пока головы не взорвались, и тела не попадали на землю.

Примарха скрыла бурлящая пелена пыли и огня. Он припал на колено, молот погрузился в землю. Так Вулкан и простоял несколько мгновений, его броня вздымалась и опадала в такт дыханию. Вокруг продолжал разваливаться узел, огромные глыбы отваливались и дробились на части. Когда всё закончилось, Вулкана окружил круг битого камня. Все выгравированные руны сломались, их внутренний свет исчезал на глазах.

Уже теснимые воспрянувшими Саламандрами эльдары дрогнули и начали отступать.

Ветер доносил торжествующую крики воителей 5-ой и 14-ой рот, теша гордость Вулкана. Он улыбнулся под оскалившимся драконьим шлемом и заметил, что кто-то идёт.

Нумеон глядел на примарха с края кратера.

Остальные Погребальные Стражи только что высадились из "Грозовой птицы" и добивали выживших.

— Я не ожидал, что ты прыгнешь, — признался Нумеон.

Вулкан поднял голову и встал.

— Это было наитие.

Советник оглядел круг обломков менгира.

— И думал, что будет труднее.

Вулкан поднял бровь.

— Думаешь, было легко? — примарх всё ещё улыбался, когда снял драконий шлем. Расправив плечи и положив Громогласный на плечо, он поглядел на мёртвых псайкеров. — В занятии ведьмовством свои награды.

Нумеон последовал за примархом, вышедшим из круга на пустеющее поле битвы.

— Похоже на то, милорд, — он бесстрастно осмотрел обгоревшие и безголовые трупы. — Сложно сказать, но я не вижу среди шабаша их провидицы.

Вулкану и смотреть было не нужно, он знал.

— Женщины среди них не было, что… странно.

— Наверняка уже сбежала. Должно быть они поняли, что не могут победить.

— Возможно, но тогда зачем сражаться?

Эльдары уже бежали, ради личного выживания забыв о любых попытках тактического отступления. Им больше нечего было защищать и не осталось причин сражаться в бою, к которому эльдары были не приспособлены.

После окончания сражения начали появляться аборигены, как и после битвы в джунглях. Они казались встревоженными, даже напуганными своими освободителями и жались друг к другу. Некоторые дети плакали. Девочка склонилась, чтобы прикоснуться к пальцу мёртвого эльдара, но скрылась во мраке, когда её одёрнула мать. Отряды солдат с прикреплёнными летописцами уже начали собирать беженцев.

— Нумеон, они явно не рады нас видеть, а? — спросил Вулкан.

— Милорд, мне сложно различить реакцию любого человека.

Примарх вздохнул, не в силах больше оставаться бесстрастным.

— Они боятся, но нас, а не чужаков. Что если… — Вулкан замер, когда увидел среди убитых тела людей. От горя его лицо покрылось морщинами, — Я не знал, что в боевой зоне находятся под угрозой гражданские.

Армейские медики и полевые хирурги уносили тела аборигенов вместе с фаэрийцами. Большинство было мужчинами и женщинами, но Вулкан видел среди убитых и детей. Перед глазами примарха застыло холодное лицо девочки, сжимавшей деревянную куклу. Она бы выглядела спящей, если бы не тёмное пятно на пеньковом халате. По контрасту лицо девочки выглядело особенно невинным. Вулкан уже видел такие ужасы после налётов и когда поверхность Ноктюрна раскалывалась в гневе. Он смотрел, как вытаскивают из под обломков тела обгоревших или задохнувшихся от дыма людей.

— Воин сам выбирает себе путь сражений и постоянной угрозы смерти, но эти люди… — примарх медленно покачал головой, словно только что осознал. — Этого не должно было произойти.

Нумеон не знал, что и сказать. На его нахмуренном лице отразилось облегчение, когда подошёл Варрун с гололитическим жезлом.

— Послание от легионов, милорд.

Вулкан ответил не сразу, его взгляд задержался на людях.

— Установи, — наконец, сказал примарх. Варрун вонзил жезл в землю и активировал.

Дымчатый свет вырвался из треугольной вершины и соткался в образ Ферруса Мануса.

В знак почтения оба Погребальных Стража немедленно преклонили колени.

Феррус Манус был в шлеме, а судя по звукам находился в гуще боя в пустыне. Обдираемый песком сверкающий доспех отражал свет солнца. Примарх снял шлем, и серебристые глаза сверкнули словно глыбы льда.

— Джунгли захвачены, брат? — Феррус был как всегда лаконичен.

— Узел эльдаров нейтрализован, — Вулкан кивнул. — Бой оказался легче, чем мы ожидали, но пролилось достаточно крови. А как дела у братских легионов?

— Бой ещё идёт, но меня не удержать, — проворчал примарх Железных Рук. — У нас возникли сложности с механизированными подразделениями. Большая часть моих войск сражается с пешем строю, а дивизионы армии кое-как им подражают.

Мантра Железных Рук о слабости плоти словно была написана на скривившемся лице Ферруса. Он уважал людей, но досадовал на их хрупкость.

— А что с Гвардией Смерти? — решил сменить тему Вулкан. — Был ли верен наш брат своей упорной природе?

— Мортарион сравнял узел с землёй, хотя мне интересно, что осталось для колонизации, — неохотно ответил Манус. — Боюсь, что он превратил ледяные поля в заражённую пустошь и вдобавок повредил весь континент.

По изображению прошла рябь помех. Позади Ферруса гремели далёкие взрывы, но он не обращал внимания.

— Джунгли граничат с окраинами пустыни. Брат, я могу прислать тебе в качестве подкреплений часть дивизионов, — предложил Вулкан, когда изображение восстановилось.

Холодное как айсберг лицо примарха выразило то, что он думал о предложении.

— Не нужно.

— Тогда твоя победа будет ближе, — Вулкан пытался не пустить в голос нотки утешения. Это бы лишь разозлило брата.

— Пустыня велика, но она покорится мне, — Феррус слегка повернулся, хор болтерного огня на фоне глухих раскатов взрывов становился всё ближе. — Мы вновь вступаем в бой. Собери войска в джунглях и жди приказов.

С разрывом связи гололит погас.

— Слабость в гордыне, а не в плоти, — Нумеон покачал головой.

— Тебе не понять, — прошептал Вулкан, глядя вниз.

Отец стремился сделать их совершенными, во всём превосходящими людей. Вулкан и его братья обладали не только большей силой, способностями и разумом, чем их сыны-легионеры, но и слишком человеческими изъянами. Быть одним из многих значило, что добиться от отца любви и одобрения сложнее. Гордость так или иначе вела всех примархов. Она же порождала братское соперничество, и Вулкан задумался, не приведёт ли это однажды к чему-то большему.

— Господин?

Голос Нумеона вернул его к действительности.

По полю боя к ним шёл Саламандр. На спине воина висел в ножнах цепной меч, а походка выдавала раны. Он склонился перед примархом, уже сняв шлем.

Саламандры смотрят друг другу в глаза.

— Встань, воин.

Саламандр послушно поднялся и ударил кулаком по нагруднику.

— Капитан Гека’тан, — кивнул Вулкан, — из 14-ых Рождённых в Огне. Ты закалён, сын мой.

В бою доспех Гека'тана потрескался и обгорел. Также он потерял пистолет и берёг ногу, левый глаз распух, а на лбу было несколько глубоких порезов. Следы почётного шрама на толстой шее виднелись прямо над краем латного воротника.

— Милорд, наковальня стала настоящим испытанием, — он вновь склонил голову.

— Не нужно быть таким скромным. Ты капитан и пролил сегодня кровь ради легиона. Мы победили.

Гека'тан не выглядел таким уверенным.

— Ты хочешь мне что-то сказать, капитан Гека'тан?

— Да, милорд. Мы нашли разведчиков, которые обнаружили узел.

После передачи координатов связь с передовыми разведывательными отрядами полностью исчезла.

— И они все мертвы, — Вулкан помрачнел, чувствуя фатализм капитана.

— Не все, примарх, — даже жгучий взгляд Гека'тана не мог скрыть дурных предчувствий. — Есть один выживший, не солдат.

— Летописец?

— Насколько я понял, милорд.

— И он невредим? — Вулкан словно уже знал ответ по лицу капитана.

— Да, чудо.

Примарх отвернулся, чтобы посмотреть вдаль, туда, где имперские войска загоняли врага вглубь джунглей. Он старательно отводил глаза от растущих груд мёртвых аборигенов.

— Где сейчас этот выживший?

Гека'тан помедлил.

— Это не всё.

В сверкающих пламенем глазах повернувшегося Вулкана читался вопрос.

— Он сказал, что есть другой узел, гораздо более крупный и мощный, чем уничтоженный вами.

Лишь дёрнувшаяся щека выдала неудовольствие примарха.

— Веди.

Выглядел летописец непримечательно. Одетый в скромное облачение мрачного терранского стиля человек сидел на земле с открытыми и настороженными глазами. Его присутствие в джунглях делало нелепым лишь то, что сидел летописец в окружении тел разведчиков, посланных найти узел.

— Ты примарх легиона Саламандр?

— Да, — Вулкан медленно подошёл, повелев Погребальной Страже ждать снаружи кольца трупов.

Этот приказ не обрадовал Нумеона и остальных, но они всё равно повиновались.

Вулкан осмотрел место бойни. Судя по положению и тому, как упали тела, выходило, что разведчики дали последний бой. Примарх вгляделся в джунгли.

— Тебя преследовали?

— Да, от самого четвёртого обелиска.

— И ты так далеко добрался прежде, чем тебя настигли эльдары.

— Именно.

Когда Вулкан вновь повернулся к человеку, то встретился с пронзительными глазами на лице, казавшемся одновременно умудрённым и молодым.

— Как получилось, что все погибли, и выжил лишь ты?

— Я спрятался.

Вулкан уставился на летописца, пытаясь понять, говорит ли тот правду.

Человека похоже не беспокоило то, что он сидит среди мертвецов. Летописец даже не шелохнулся.

— Ты мне не веришь?

— Я ещё не решил, — честно ответил Вулкан и шагнул к нему.

Сначала лязгнул доспех Нумеона, потом раздался его голос.

— Примарх…

Вулкан поднял руку, чтобы охладить пыл советника. Взгляд летописца метнулся к Погребальным Стражам и обратно.

— Похоже, я не нравлюсь твоим телохранителям.

— Они тебе просто не доверяют, — примарх стоял рядом и глядел на человека сверху вниз.

— Какая жалость.

— Как тебя зовут, летописец?

— Вераче.

— Тогда, Вераче, следуй за мной и расскажи всё, что ты знаешь об обелиске.

Вулкан повернулся, когда выходил с места бойни рядом с Нумеоном.

— Внимательно за ним наблюдай, — прошептал он.

Вераче поднялся на ноги и поправил мантию.

Нумеон недовольно посмотрел на летописца и кивнул.

Вулкан не чувствовал тревоги, хотя в этом Вераче и было что-то… странное. Какую угрозу может представлять для примарха плоть и кровь человеческая? Но на пути к "Грозовой птице" Вулкану вспомнилось время, когда он встретил другого странника, того, которого знал как Чужеземца…

Вулкан чувствовал, как слабеет его хватка. При всей своей чудесной силе он знал, что не сможет бесконечно цепляться за край отвесной скалы одной рукой и при этом ещё и держать шкуру дракона в другой.

То был величественный зверь с ярко-красной чешуёй — толстой, шишковатой, похожей на стену щитов. Полосатое брюхо огненного дракона обтягивали мускулы, челюсти были широкими и могучими. Зверь пришёл на зов грохочущей горы, выполз из самых недр.

Выкованное для убийства копьё Вулкана исчезло в лавовом разломе. Оружие, на которое были потрачены часы труда, исчезло за миг, гора вернула свою кровь. Такой же будет и судьба Вулкана, если он соскользнёт.

Солнце жгло обнажённую спину, но жар спадал. Пар и дым затуманили глаза, наполнили нос запахом пепла и серы. Прошло уже несколько часов с тех пор, как началось извержение и перебросило Вулкана через край обрыва. Его спасли лишь превосходные рефлексы и сила… по крайней мере, отсрочили смерть.

Даже Вулкан, чемпион Гесиода и убийца сумеречных призраков, мог погибнуть в лаве.

Молва о поражении поработителей быстро разошлась по главным городам Ноктюрна. В последовавшие недели короли племён шести других поселений и их посланники приветствовали лидеров Гесиода и просили о встрече с сыном кузнеца, быстро становившимся легендой.

Повисший на скалистом выступе Вулкан думал, каким же бесславным будет конец этой легенды. Пальцы соскользнули, и на миг казалось, что всё кончено. Его охватило чувство падения, но Вулкан протянул руку и отчаянно вцепился в утёс пониже. По телу градом били обломки и камни, но он держался.

Сердце в груди билось, словно молот о наковальню, но сын Н’бела старался не дышать слишком глубоко. В такой близи от потока лавы воздух превращался в ядовитые миазмы сернистой щёлочи. Он уже чувствовал, как вокруг носа и кожи горла вздымаются волдыри. Обычный человек бы давно умер. Это лишь укрепило веру Вулкана в то, что на самом деле он не принадлежал к этому народу, что он не родился на Ноктюрне. Отец Вулкана, Н’бел, много говорил с ним перед состязаниями. Он пообещал запечатать подвал под кузницей и так и сделал, но не мог скрыть правду. Вулкан прямо спросил его перед началом, но не услышал ответа — слишком велика была печаль Н’бела. Возможно теперь он не расскажет никогда, и Вулкан так и не узнает о своих корнях.

Пальцы окаменели, в руке словно горели все огни кузни. Вулкан подумал, а не бросить ли шкуру? Обеими руками он мог бы вскарабкаться по скале. Пузырящийся, трещащий поток лавы словно звал Вулкана, умолял его упасть.

Впрочем, сказались и восемь прошлых дней. Вулкан не знал, сколько у него осталось силы — сейчас он едва чувствовал руки и постоянно боролся со странным чувством тяжести, угрожавшим непроизвольно ослабить хватку.

— Тебе меня не сломить.

Вулкан сказал это вслух, чтобы ободрить себя.

Треск лавы внизу был всё больше похож на оглушительный хохот.

Никто не мог понять, как бледнолицый чужак мог быть в каждом состязании ровней Вулкану. Никто не знал, откуда он пришёл, хотя некоторые думали про кочевые племена Игнеи. В этом Вулкан сомневался. Когда Чужеземец, как его потом назвали, пришёл в город, одежда его была незнакомой всем ноктюрнцам. От Гелиосы до Темиды среди населения планеты были культурные различия, но у всех было что-то общее. Что-то, чего не было у Чужеземца.

Его хвастовство было невероятной наглостью. Вулкан помнил, какое раздражение вызвал чужак, когда заявил, что сможет одолеть в состязании любого, даже чемпиона Гесиода. Сын Н’бела согласился скорее от изумления, чем из уважения.

— Пусть попробует, если хочет, — ответил он наедине отцу. — Глупец либо сдастся, либо погибнет в горах. Пусть решит наковальня.

Сейчас эти слова казались особенно недальновидными.

Манящая снизу река раскалённого камня резко вернула Вулкана к смертельной действительности.

Как он может проиграть? Что о нём подумают люди, если победит бледнолицый чужак?

Вулкан держал шкуру дракона за длинный хвост, она качалась от идущего от лавы раскалённого пара. Сын Н’бела понял, что придётся пожертвовать гордостью ради жизни, и уже собирался разжать пальцы, когда по скалистой вершине горы разнёсся крик:

— Вулкан!

Прищурившись, чтобы видеть сквозь густой дым, Вулкан увидел вдали размытый силуэт. Чужак бежал к нему по скалам, а на плече его был самый огромный дракон, которого когда-либо видел ноктюрнец. Он моргнул, пытаясь понять правда ли это или просто мираж, рождённый усталостью и щиплющим глаза сернистым воздухом.

Шкура в хватке решительного сына Н’бела была огромной, но эта… просто исполинской. Она легко заслонила добычу ноктюрнца, и внезапно гордость показалась Вулкану куда менее важной.

Не мешкая, Чужеземец схватил огромную шкуру и бросил её в обширный поток лавы, текущей между ним и скалистым выступом, где висел Вулкан. Он промчался по мосту над булькающей погибелью и спрыгнул на другой стороне. Странник подбежал к краю ущелья и схватил Вулкана за запястье.

— Держись…

И одним рывком, проявив невероятную силу, чужак вытащил и Вулкана, и шкуру дракона.

Измождённые люди какое-то время лежали на голой скале, затем Чужеземец встал и помог подняться Вулкану.

Вдали поток лавы поглотил его великую добычу.

— Так нам не вернуться, — сказал Чужеземец, в голосе не было ни следа сожаления.

Вулкан хлопнул его по плечу, чувствуя, как возвращаются силы.

— Ты спас мою жизнь.

— Я не смог бы, если бы ты не провисел так долго.

Вулкан смотрел на лаву, медленно поглощавшую останки дракона.

— Ты мог бы вернуться в город чемпионом.

— Ценой жизни соперника? Что это была бы за безрадостная победа?

Начали падать густые хлопья пепла, ветер принёс запах гари. Это предвещало пламя.

— Гора ещё не успокоилась, — сказал Вулкан. — Она может извергнуться вновь. Мы должны вернуться в Гесиод.

Чужеземец кивнул, и они начали долгий спуск.

По возвращении Вулкана встретили торжеством. Все жители города, вожди, послы шести других поселений… все собрались, чтобы стать свидетелями завершения состязаний.

Н’бел встретил своего сына одним из первых. Кузнец уже не был таким силачом, как прежде, но всё равно крепко обнял Вулкана.

— Мальчик мой, ты справился. Я знал, — он повернулся и махнул рукой в сторону радостной толпы. — Тебя славит весь Ноктюрн.

Крики эхом гремели в ушах Вулкана. Короли племён выступили вперёд, чтобы поприветствовать его и искупаться в лучах славы. Ликующие возгласы и обещания верности доносились сквозь радостные аплодисменты толпы. Лишь Чужеземец стоял молча и глядел на Вулкана. Но в глазах его не было ни осуждения, ни зависти. Чужак просто ждал.

Бан’ек, король племён Темиды, вышел из толпы и одобрительно кивнул победителю состязания.

— Достойный трофей, — сказал он, показывая на всё ещё висевшую на плечах Вулкана шкуру дракона. — Ты будешь выглядеть воистину благородно, если сделаешь из неё мантию.

Вулкан почти забыл о шкуре.

— Нет, — просто прошептал он.

— Не понимаю, — Бан’ек моргнул.

— Я не заслуживаю всей этой похвалы и восхищения, — Вулкан покачал головой. Он снял шкуру с плеча и протянул её Чужеземцу.

Н’бел попытался остановить сына, но тот отмахнулся.

— Вулкан, что ты делаешь?

— Пожертвовать гордостью ради чужой жизни — вот истинное благородство, — он встретился взглядом с Чужеземцем и внезапно увидел в непроницаемых глазах одобрение. — Эта честь принадлежит тебе, чужак.

— Скромность и самопожертвование хорошо идут вместе, Вулкан. Ты стал всем, на что я наделся.

Не такого ответа ожидал ноктюрнец, совсем не такого. Смятение отразилось на его лице.

— Кто ты?

— Почему ты так на меня смотришь?

Вераче сидел напротив Вулкана, его лицо скрывали тени штабного шатра.

В сумерках глаза примарха были похожи на раскалённые угли. От этого большинству людей был трудно на него смотреть — но не сидящему напротив летописца.

— На тебе ни царапины.

— Это необычно?

— Для кого-то в зоне боевых действий? Да.

— Ты невредим.

Вулкан мягко рассмеялся и отвернулся.

— Я другой.

— В чём?

Примарх вновь повернулся к безмятежному человеку, веселье сменилось растущим раздражением.

— Я…

— Одинок?

Вулкан нахмурился, словно раздумывая над проблемой и не видя решения. Он собирался было ответить, когда решил применить другой подход.

— Тебе стоит бояться меня, человек, или по крайней мере остерегаться, — примарх шагнул вперёд и сжал кулак на расстоянии протянутой руки от лица летописца. — Я могу сокрушить тебя за дерзость.

Вераче не дрогнул перед явной угрозой.

— А станешь ли?

Злая гримаса исчезла с лица Вулкана, и он отошёл, чтобы прийти в себя. Когда примарх заговорил вновь, его голос был тихим и хриплым.

— Нет.

Воцарилась странная тишина, её не осмеливались нарушить ни человек, ни примарх. Наконец Вулкан заговорил.

— Расскажи мне ещё раз, на что похож обелиск.

Пытливый взгляд исчез с лица Вераче, и он улыбнулся, а затем прищурился, вспоминая.

— Это скорее не обелиск, а арка, похожая на часть врат, — он описал её в воздухе руками. — Видишь? Видишь, Вулкан?

— Да, — в голосе примарха было меньше уверенности, чем бы ему хотелось. — А что защитники? Как бы ты оценил их силу?

— Я не воин, поэтому любая моя тактическая оценка едва ли будет полезной.

— Всё равно попробуй.

— Интересно, почему я объясняю это лично тебе, а не одному из капитанов?

— Потому, что им не хватает моего терпения, — проворчал Вулкан. — Теперь о чужаках…

Вераче кивнул, извиняясь.

— Ну что же. Вокруг арки собрались многие эльдары. Ещё больше защищают узел. Я видел… ведьм и ящеров. Четвероногие первыми нас выследили. На верхнем пологе насесты, их во много раз больше чем там, где я их раньше видел. Там есть и более крупные звери, хотя на бегу я не успел их толком рассмотреть.

— Полнее, чем я ожидал, — признался Вулкан. Он покачал головой.

— Я смущаю тебя, не так ли?

— Ты прошёл через бойню невредимым и говоришь об испытании так, словно оно было пустяком. Ты обращаешься к примарху как к коллеге по ордену. Да, твои действия необычны. Там повсюду были тела, не только солдаты, но и аборигены, — после битвы разведчики обнаружили ещё больше мёртвых людей, угодивших под яростный перекрёстный огонь. Образ убитой девочки продолжал тревожить Вулкана, и он приказал относится к погибшим аборигенам с тем же уважением, что и к мёртвым легионерам. — Война безразлична, Вераче, — сказал примарх. — Будь настороже или в следующий раз ты окажешься в могиле.

— Она запомнилась тебе, так?

— Кто?

— Девочка, убитая этой безразличной войной.

Лицо Вулкана выдало его беспокойство.

— Эти люди страдают. Она напомнила мне об этом. Но как ты…

— Я видел, как ты на неё покосился, когда мы шли к шатру. Мне показалось, что это заставило тебя отвести взгляд, — Вераче облизнул губы. — Ты хочешь их спасти, так?

Вулкан кивнул, не видя нужды это скрывать.

— Если смогу. Что за освободителями мы будем, если станем просто сжигать возвращаемые человечеству миры? Что будет с Ибсеном?

— Полагаю, хреновыми. Но что такое Ибсен?

— Это… этот мир. Его имя.

— Я думал, что его обозначение Один-Пять-Четыре Четыре.

— Так, но…

— Я правильно понимаю, что ты хочешь спасти народ Ибсена?

— Ибсен, обозначение Один-Пять-Четыре Четыре — я так и сказал. Какая разница?

— Большая. Что заставило тебя передумать?

— Что ты хочешь сказать? — вновь нахмурился Вулкан. Его немного отвлекали звуки голосов снаружи.

— Что заставило тебя думать, что они достойны спасения? — взгляд Вераче не дрогнул.

— Сначала я так не думал.

— А теперь?

— Не знаю.

— Найди ответ, и твоему беспокойному разуму станет легче.

— Я не беспокоюсь.

— Действительно?

— Я…

Примарха прервал Нумеон, вставший у входа в шатёр.

— В чём дело, брат? — спросил Вулкан, скрывая раздражение.

— Феррус Манус прибыл, милорд.

Победа была ближе, чем ожидал от Железных Рук Вулкан. Спустя мгновения после последнего совета Феррус вновь вышел на связь, сообщив об успехе своего легиона в пустыне. В отличии от брата Вулкан охотно принял помощь, которую ему предложил Феррус, узнав о большем обелиске в джунглях. Похоже это очень пришлось по душе Горгону, возможность помочь Саламандрам исцелила его раненую гордость. Вулкан был не против — у него не было причин что-то доказывать себе или легиону.

— Я встречусь с ним, — Вулкан поднял лежавший на боковой консоли драконий шлем. Вставая, он поглядел обратно на Вераче. — Мы ещё поговорим.

На бесстрастном лице летописца не отразилось ничего.

— Вулкан, я надеюсь на это. Искренне надеюсь.

14-е Рождённые в Огне Гека'тана стояли плечом к плечу с дивизионами Железных Рук. Воины X легиона были закованы в чёрный керамит с выгравированным на наплечниках символом белой руки. У нескольких была агументика: боевые потери заменяли металлические пальцы, кибернетические глаза, стальные черепа или бионические руки. Они выглядели такими же холодными и твёрдыми как гранит, как их родина, Медуза. Были они и стойкими, что Гека'тан приветствовал.

На сей раз его рота была частью второй волны и выстроилась позади Огненных Драконов. Вдали, в центре стоял Вулкан, окружённый легендарной Погребальной Стражей. Остальные Железные Руки, отборные воины, называющие себя Морлоками, ждали на другой стороне поля боя вместе с примархом. Пока разрабатывался план атаки, Гека'тану удалось немного поговорить с их капитаном, Железноруким по имени Габриэль Сантар. Бионики советника были многочисленными, обе ноги и левая рука были машинами, не плотью. Сперва Гека'тану это казалось бесчеловечным, но спустя считанные минуты разговора с Сантаром Саламандр понял, что тот был мудрым и сдержанным воином, питавшим глубокое уважение к XVIII легиону. Гека'тан надеялся, что ему ещё доведётся сразиться вместе с благородным первым капитаном Железных Рук.

Саламандр слышал, что выживший в избиении разведчиков предоставил армии важную для обнаружения последнего узла информацию. Как и предполагалось, этот был совершенно не похож на остальные. Гека'тан ясно видел над передними рядами огромную белую каменную арку, похожую на устремлённый в небеса коготь. Её, как и уничтоженный Вулканом психический узел, покрывали колдовские руны и украшали драгоценные камни. Арка стояла в центре огромной поляны, из земли выступала лишь дюжина сломанных колонн, наследие древней, давно забытой культуры. Даже сами джунгли подались назад, чтобы освободить место, или скорее выросли в органической эмпатии с аркой. Огромные корни и лозы шире бронированной ноги Гека'тана оплетали подножие и змеились по поверхности, узел словно дремал уже много веков.

Арку окружало несколько меньших менгиров, и перед каждым стоял один из выживших колдунов. Они читали речатив или скорее… пели. Мелькавшая между эльдарами психическая энергия создавала вокруг арки сеть мерцающего света, радужный щит.

Для защиты последнего узла чужаки собрали не только псайкеров, но и все свои силы. Одетые в плащи и доспехи эльдары выстроились рядами напротив войск Империума. Антигравитационные платформы парили между когортами врага, которые различались рунами на лицах и конических шлемах. Один фланг занимала огромная стая всадников на рапторах, на другом припало к земле множество свирепых карнадонов. Звери чавкали и фыркали друг на друга, нетерпеливо роя когтями землю. Над головой полог джунглей шелестел от взмахов перепонок и дрожал от пронзительного клёкота птерозавров. Медлительные стегозавры неторопливо шагали на позиции, реагируя на внезапное появление имперских войск. На их широких спинах были установлены тяжёлые орудия, обслуживаемые расчётами эльдаров из элегантных сёдел с балдахинами.

Уже дважды сражавшийся с чужаками Гека'тан знал, что те не склонны к продолжительным битвам на заранее подготовленных позициях, но легион прорвался через засады, а примарх разбил узел одним сокрушительным ударом. У эльдаров просто не осталось выбора, кроме как стоять и сражаться. И они явно были готовы полечь в защите арки костьми.

Гека'тан мог только гадать об её предназначении. Предположительно это были врата, но куда они вели? Капитан знал лишь то, что долг велит ему убивать чужаков.

Капитан всё ещё находился на расстоянии нескольких сотен метров от боя, когда на ретинальном дисплее вспыхнул приказ выдвигаться. Помимо 14-ых Рождённых в Огне под началом Гека'тана было несколько когорт фаэрийцев, и он отдал их дисциплинарным надзирателям резкие и безотлагательные приказы к наступлению. Пока дивизионы армии готовились, у Саламандра было время для последнего сообщения другу.

— Принеси им пламя Прометея, брат, — сказал он по воксу Гравию.

— Да, Вулкан с нами. Увидимся после битвы, Гека'тан.

Капитан оборвал связь и повернулся к командному отделению. Потрепанные, но ещё полные сил Саламандры жаждали мести за раны, полученные от рук колдуна.

— В пламя битвы, капитан, — сказал брат Ту'вар, с привычным упорством переживший клинок в грудь.

Поднятый болт-пистолет висел в кобуре на месте старого, на цепном мече ещё осталась кровь и грязь. Гека'тан поднял его и закричал.

— 14-ые Рождённые в Огне, за мной… на наковальню, братья!

На поляну падала густая пыль, поднятая предшествовавшим имперской атаке обстрелом. Вздыбленная и подброшенная в воздух бесчисленными взрывами гранат и снарядов тяжёлых орудий земля стала мрачной эмульсией в и без того тяжёлом воздухе джунглей. Передние ряды колонн вырисовывались в тумане словно парящие в мутном море изломанные острова. И враги, и друзья в грязном тумане стали призрачными силуэтами. Дрейфовали ленивые облака дыма от взрывов и выхлопов ракет, а пробивающиеся сквозь густой полог копья солнечного света блестели в густом воздухе, лишь добавляя смятения.

Это не было преградой для Вулкана. Он уверенно продвигался сквозь облака пыли, сокрушая молотом подвернувшихся под руку врагов. Вокруг него собрались Погребальные Стражи, и вместе они пробивались к метке половины пути. Наложенная на угол ретинального дисплея тактическая карта показывала точное расстояние до арки. Святыня чужаков была такой огромной, что всё время вздымалась над близким горизонтом за радужными кинетическими щитами. Отражающие остальную часть легиона иконки указывали на уверенное продвижение, но примарх и его преторианцы вырвались далеко вперёд. Дела у дивизионов армии шли куда хуже.

Продолжительный огонь превратил большую часть листвы в туман, который без масок респираторов забивался в лёгкие фаэрийцев и их предводителей. Сквозь вопли расстрелянных и убитых меткими выстрелами снайперов Вулкан слышал кашель людей, которых гнали напролом нетерпеливые надзиратели.

После прекращения начального обстрела воздух начал становиться чище. Часть разломанной колонны показалась среди медленно оседающей пыли. В плане архитектуры она напоминала виденный ранее узловой храм и предполагала, что когда-то этим миром до колонизации людьми владели другие существа. Скорее всего это были эльдары, но в более счастливые дни. Вулкан видел разбросанные у круглого подножия тела чужаков — мрачное напоминание о том, как много они утратили в тёмные тысячелетия до Великого крестового похода и воцарения человечества в галактике.

Эльдары продержались так долго, что свидетельствовало о настойчивости и отваге. Уважения, пусть и неохотного, заслуживал любой враг, пытающийся выдержать натиск двух примархов.

Что тревожило Вулкана, прокладывавшего себе путь через ряды чужаков, так это непонимание почему ксеносы так упорно сопротивляются перед лицом верной гибели. Сбежав, они бы выжили. Чем этот мир для эльдаров так важен? Это лишь дикое пограничье, где разбросаны лишь развалины. Почему ксеносы цепляются за него с таким фатализмом? Разум Вулкана вновь наполнило предчувствие чего-то неведомого, но он не мог ни найти причины подозрений, ни придать им форму. Сейчас примарха занимала битва, дававшая самую важную цель.

После начальной перестрелки сражение стало серией стычек в ближнем бою.

Появившиеся из тающего тумана дивизионы армии штыками, кинжалами и выстрелами в упор прокладывали себе путь на нескольких фронтах. Подавляющее численное превосходство и непреклонная решимость надсмотрщиков и надзирателей позволяли солдатам одерживать небольшие, но всё более важные победы. В бою один на один превосходство было за эльдарами, но чужаки погибали.

Дивизионы как Саламандр, так и Железных Рук шли на прорыв, и в воздухе повис смрад трупов ящеров. Легионы наступали бесстрашно и решительно. Сыны Вулкана изрыгали потоки очищающего пламени, превращая эльдаров в пепел, и добавили выживших совместным натиском, а воины Ферруса Мануса сражались с тем же раскалённым гневом, что и их примарх, наполняя сердца врагов ужасом и трепетом. Морлоки были воистину достойными воителями, ровней Огненных Драконов, и Вулкан радовался тому, что сражается вместе с братом и его преторианцами. Но примарха Саламандр было не легко превзойти.

Такова была ярость Вулкана и его Погребальной Стражи, что вокруг них образовалось ширящееся кольцо мёртвых и умирающих эльдаров. Позволив себе мгновение передышки, Вулкан посмотрел на Ферруса. Брата было сложно не заметить.

Горгон бился без шлема и прорывал фланг врага. В серебряных руках словно метроном вздымался и опускался Сокрушитель Наковален, каждым взмахом круша черепа и подбрасывая чужаков в воздух. Гранитное лицо лучилось пылом и яростью, Феррус неутомимо вёл Морлоков вперёд. Обе стороны вели шквальный огонь, но никто из Железных Рук даже не помедлил.

Вскоре противостоящие им рода эльдаров дрогнули и были истреблены, но на их место встали новые.

Раззадоренные кровопролитием багровые карнадоны проревели вызов, а всадники закричали, приказывая чудовищам идти вперёд. Железные Руки ещё добивали отчаянно сопротивляющихся эльдаров, когда Феррус Манус отдал приказ. Вулкан мог читать по губам и представлял гнев брата.

— Прикончите их немедленно!

Рождённый желанием поскорее закончить бой случайный удар молота примарха обрушился на ближайшую колонну и сокрушил её. Вулкан пошатнулся, увидев, кто на пути обломков.

Мальчик появился из ниоткуда словно соткавшийся из тумана призрак. Ребёнок с воем бежал вслепую, обнажённое тело покрывал пот и чья-то кровь, Словно ощутив нависшую угрозу, мальчик внезапно замер в тени колонны и бессильно посмотрел на надвигающуюся гибель. Он еле поднёс руки к глазам.

Не смотри, дитя…

Вулкан бежал, оставив преторианцев позади. Не успеть. Без вмешательства колонна раздавит мальчика. Примарх закричал, зная, что один вид гибели столь невинного ребёнка навеки запятнает его бессмертную душу.

Вырванный горем брата из боевой ярости Феррус обернулся и увидел опасность.

— Первый капитан! — закричал Горгон, и появился Габриэль Сантар.

По приказу Морлоки двинулись вперёд, стреляя из болтеров в приближающихся карнадонов. Сантар же задержался и бросился под падающую колонну. Обоим руками он схватил обломок, сервомоторы в бионической руке и ногах взвыли от внезапного напора, но выдержали.

Капитану хватило сил повернуть голову и сердито посмотреть на напуганного ребёнка глазами, в которых кипела ярость заточённой бури.

— Беги же!

Мальчик с криком убежал.

И словно перед наводнением внезапно появились сотни бегущих людей. Напуганные аборигены мчались одновременно отовсюду и во все стороны, словно поднятые утихшим ветром листья.

— Терра и Император… — прошептал Феррус Манус при виде непостижимого безумного исхода.

— Милорд…

Несмотря на кибернетику, ноги Габриэля Сантара подогнулись в коленях, а локти согнулись под тяжким грузом. Горгон быстро пришёл на помощь, отложив Сокрушитель Наковален, и забрал изломанную глыбу у советника так, словно та была обычным болтером.

Он закричал Морлокам, которых от ближнего боя отделяли считанные секунды, "ложись!" и метнул разбитую колонну словно копьё. Хуже всего пришлось первому карнадону, взвывшему от боли в сломанных передних лапах. Затем импровизированный снаряд покатился по земле, мешая другим ящером, которые шатались и спотыкались, теряя напор. Тут-то на зверей и набросились Морлоки, к которым присоединился Сантар.

Феррус Манус недовольно посмотрел на Вулкана, пронзительным взглядом легко заметив в толпе брата.

— Полагаю, сейчас ты скажешь, чтобы я постарался их не убить? — поинтересовался он по воксу.

Легче сказать, чем сделать. Мальчик добрался до относительной безопасности, но за ним следовали сотни. Аборигены мчались прямо через простреливаемые поля, не замечая опасности. Похоже, что паникующую толпу выгнало из гнёзд и укрытий крупного поселения воинство эльдаров, либо же это было отчаянным гамбитом стремящихся помешать неизбежной победе Империума чужаков.

Гнев Вулкана разгорелся с новой силой. Вернулись мучительные воспоминания о Времени Испытаний, когда с неба шёл огненный дождь и раскалывалась земля Ноктюрна. Примарх помнил страх людей и мрачное понимание, что придёт конец всему, за что они боролись, чего достигли. Возможно племена Ибсена не были такими уж другими?

Ибсен. Опять. Он смотрел на этот мир новыми глазами, но почему?

Феррус прав: плоть слаба, но долг обязывал Вулкана защищать их, потому что он был силён.

Чем бы ни была причина панического бегства, люди были в ужасной опасности. Целые семьи вслепую мчались через туман, воя и крича в безумной истерии. Некоторые даже набрасывались на оказавшиеся на пути дивизионы армии, бросая камни и размахивая кулаками. Из страха никто не осмеливался приблизиться к легионерам.

А если бы вместо палок и булыжников у них были ружья и карабины?

Племенные татуировки, очевидная лёгкость, с которой они покорились, повсеместное проникновение эльдаров — несмотря на всё сочувствие Вулкан начал задумываться, как далеко пали аборигены от света Императора.

Из оставшегося после взрыва гранаты облака дыма появились невредимые мать и дочь. Вулкан видел, как они бегут, люди были лишь в нескольких метров от примарха, когда он заметил на их пути невзорвавшийся снаряд. Девочка закричала, когда вторая граната, выпавшая из ослабевшей руки павшего солдата, покатилась к снаряду.

— Погребальная Стража! — взревел Вулкан. — Защитите их!

Преторианцы следовали за примархом, но среагировали на опасность. Раскалённый осколок прошил оболочку снаряда, и на свободу вырвалась огненная буря. Нумеон и Варрун встали между ней и дрожащими людьми, склонились и окутали их драконьими плащами. Дождь огня и осколков без вреда пронёсся мимо.

Нумеон смахивал пыль с линз, когда к его нагруднику прижалась крохотная рука. Он встретился с любопытным взглядом девочки и внезапно замер.

А затем люди исчезли, затерялись в безумии. Мать не собиралась ждать, пока их жизни не заберёт случайная пуля или забытый снаряд. Для Нумеона мгновение связи прошло так же быстро, как и появилось.

— Благодарю, сыны мои, — подбежал Вулкан.

Оба кивнули, но взгляд Нумеона на миг остановился на тумане, где пропала девочка.

— Защищай их, — мягко сказал Вулкан, проследив взор советника.

— Пока я жив и дышу, мой примарх, — ответил Нумеон. — Пока я жив и дышу.

Вулкан открыл канал связи.

— Феррус, это невинные люди, пусть и взбудораженные. Будь осторожен.

— Вулкан, позаботься об убийстве врагов, а не спасении аборигенов, — Горгон скривился, но его лицо смягчилось прежде, чем примарх набросился на карнадонов. — Я сделаю всё, что смогу.

Вокруг оплота эльдаров сжималось стальное кольцо. Вулкан знал, что если он будет прорываться через центр, а Феррус пробьёт фланг, то их пути пересекутся. Вместе примархи сокрушат арку и покончат с оккупацией Ибсена эльдарами. Он лишь наделся, что это не будет стоить слишком многих жизней.

Пока что ничто проходящее через психический щит не исходило от шабаша эльдарских ведьм под аркой. Не видел Вулкан и провидицы, почти победившей его легион в джунглях. Именно такие колдуньи были лидерами эльдаров. Расправься с ней, и чужаки содрогнутся. Победа близка. Но что-то заставило примарха помедлить.

Над головой простирался густой, тёмный и непролазный полог джунглей. У Вулкана, как и у его братьев, были хорошие инстинкты, и сейчас они говорили, что нечто смотрит с ветвей, нечто хищное. Но замешательство было вызвано не только этим. Чудовищ достаточно легко убить… Вулкан был обеспокоен с самого разговора с Вераче. Он не привык ни к этому чувству,ни к подобной манере разговора, и всё же примарх закрыл на неё глаза. Вераче что-то скрывал. Вулкан понял это только сейчас, когда его мысли очистились на наковальне войны. Посуровев, примарх пообещал себе получить ответы от летописца.

Но истина подождёт.

Из дымки показался небольшой отряд эльдаров и ринулся на примарха. Их доспехи были другими, покрытыми лазурными пластинами и внешне более подобающими воинам. Лица скрывали шлемы-полумесяцы, украшенные сильнее, чем у собратьев-следопытов, а из-под алых плащей воины выхватили длинные тонкие мечи. С тихим гулом клинки окутала энергия.

Вулкан подал сигнал преторианцам.

Несколько родов эльдаров уже пытались втянуть примарха в бой, чтобы остановить или хотя бы задержать очевидную угрозу, но его свита убивала всё вокруг.

— Погребальная Стража… будьте скорыми на расправу.

Добив последних чужаков, преторианцы устремились мимо примарха на мастеров клинка.

Но те были не одни. Улюлюкающий боевой клич возвестил о появлении огромной стаи рапторов, мчащейся сквозь уходящий туман, эльдары заходили сбоку с энергетическими копьями наперевес. Мастера клинка, обменивающиеся ударами с Погребальной Стражей, специально оттянули на себя преторианцев.

— Хитро… — прошептал Вулкан.

Он повернулся к рапторам, воздев молот над головой.

— Этим крошечным копьям меня даже не поцарапать! — взревел примарх и обрушил оружие на землю.

Земля… раскололась от невероятного удара, треснула и осела в расширяющийся кратер. Поразительная сила Вулкана вылилась в сокрушительный толчок, устремившийся навстречу рапторам. Обломки разбитых скал вылетали из земли, ящеры визжали и шатались, встав на дыбы, а их всадники вылетали из седла. Оглушённые, почти сокрушённые передние ряды исчезли в буре грязи и были затоптаны остальными.

Задержанные мёртвыми и умирающими всадники могли только кричать, когда на них обрушился Вулкан.

Эльдары и их ящеры долго не продержались. Когда Вулкан закончил грязную работу, Погребальные Стражи уже убили последних мастеров клинка. В доспехе Ганна осталась ужасная вмятина, а Игатарон потерял в бою шлем, но в остальном преторианцы были невредимыми.

— Нас теснят, — сказал Вулкан, глядя, как Феррус убивает последнего из огромных карнадонов.

— Примарх, на нашем пути остались лишь раздробленные остатки, — Нумеон взмахнул окровавленной алебардой.

Советник был прав. Конец эльдаров был близок. Они отчаянно сражались против Империума, но гибель карнадонов положила конец сопротивлению.

Для обеспечения полной победы осталось сделать лишь одно.

Монолитная арка непоколебимо стояла за психическим щитом, собравшийся вокруг неё ковен ведьм пел с самого начала боя. Вулкан прищурился, вглядываясь в барьер психической энергии, и не увидел ни следа провидицы. Но осталось чувство, что кто-то наблюдает за ним сверху.

— Она где-то здесь… — прошептал примарх, переводя взгляд с окутанного тенями полога на поле боя. — Чужаки ещё не сделали свой последний ход.

Другие Саламандры уже были близко, даже армейские дивизионы приближались к арке, но Феррус Манус не собирался ждать подкреплений — он рвался на шабаш. Вулкан повернулся к свите.

— Идём.

Вся отвага ксеносов не выдержала свирепой решимости Вулкана и его преторианцев. Вокруг остывали изувеченные тела эльдаров. Воспоминания о гибели Бреугара на клинках жестоких чужаков необъяснимым образом всплыли в его разуме, разожгли пламя ярости ещё жарче. Примарх едва различал врагов — все они слились воедино, и у всех было лицо поработительницы.

— Примарх, — к действительности его опять вернул Нумеон, верный, надёжный Нумеон.

Вулкан сжал его бронированное плечо.

— Прости, сын мой, на миг меня захватило пламя битвы.

— Мы на месте, — без лишних слов сообщил советник.

Яркие вспышки энергии расцветали по поверхности щита, который пытались разбить Железные Руки. Болты бессильно взрывались на непробиваемой поверхности, такой же толк был от огнемётов и тяжёлого вооружения.

Феррус Манус взмахнул Сокрушителем Наковален, и оружие безвредно отскочило. Он обернулся, краем глаза увидев Вулкана.

— Есть мысли, как пробить эту штуку?

Вулкан посмотрел сквозь прозрачную психическую мембрану. Продолжавшие петь ведьмы начали уставать, пот стекал по бледным, неземным лицам, скривившимся от крайнего напряжения. Их силы убывали.

— Я собираюсь бить, пока не треснет, — он поднял Громогласный, наслаждаясь чувством мощи и крепкой рукояти.

На лице Ферруса появилась ухмылка — нечастое зрелище на столь сдержанном и серьёзном лице.

— Как сломать новую наковальню.

Он собирался замахнуться вновь, когда над головой раздался оглушительный вопль, сотрясший полог джунглей на километры вокруг. Земля содрогнулась, когда вопль стал гортанным, свирепым рёвом, и в этот миг словно облако заслонило солнце. У порога арки лучи света упали на щит, яркие отблески заплясали в глазах. Они исчезли, когда всё заслонило нечто огромное и ужасное.

От резкой вони воздух стал тяжёлым и густым, и Вулкан скривился, глядя на омрачённое небо. Пахло от чудовища. К ним спускалась огромная тень, похожая на птерозавра, только гораздо, гораздо больше. Зверь едва взмахивал перепончатыми крыльями, но поднятый ветер поверг наступающих фаэрийцев на колени. Некоторые так и остались стоять или согнулись, съежившись от ужаса. Легионеры заняли позиции рядом с примархами, холодно глядя на чудовище из-за линз шлемов. Поднялся гвалт, когда стая меньших птерозавров появилась из-за огромных крыльев птерадона.

Феррус Манус показал на них молотом.

— Косящий град!

Морлоки открыли шквальный огонь. Кружащих и вопящих птерозавров разрывало на части. Несколько случайных болтов взорвались на шипастой шкуре огромного птерадона, что лишь разъярило зверя — старого и упрямого, похожего на ожившее чудовище из мифов. Мириады шрамов покрывали шкуру, а из костлявой морды выступал огромный рог, окровавленный и потемневший от времени. Когти длиной с примархов выступали из крепких лап. Спину и конечности покрывала бурая чешуя толще любой когда-либо выкованной брони, а цепкий хвост заканчивался похожим на топор шипом.

Но, каким бы величественным не было чудовище, внимание Вулкана привлекла его всадница.

— Вот ты где…

Провидица подчинила своей воле существо и оседлала его. Невероятно, но для управления птерадоном ей не были нужны руки, одна из которых сжимала колдовской посох, а другая — сверкающий покрытый рунами меч. Намерения собравшейся на войну провидицы стали очевидными, когда она уставилась на двух примархов.

Вулкан снял шлем, желая взглянуть чудовищу в глаза, и лицо его скривилось в оскале.

— Мы должны убить эту тварь, брат.

Первобытный рёв заглушил ответ Горгона, забрызгал врагов горячей вонючей слюной. Люди дрогнули. Некоторые обмочились и бежали. Легионеры открыли огонь. Медные болты огненными цветками вспыхивали на ребристом теле. Зверь поднялся на задние ноги, расправив крылья словно ангел-змий, а затем хлопнул ими с удивительной силой. Воздух содрогнулся, а затем от точки удара с глухим рокотом пошла ударная волна, ураганом обрушившаяся на имперские войска. Фаэрийцы и их офицеры разлетелись в разные стороны, удар расплющил их внутренности. Солдаты кружились и падали словно куклы с обрезанными нитями, деревья гнулись, трещали и с корнем вылетали из земли. Вырванные пни и груды веток пробивали танки и погребали под собой целые когорты. Воины решительно сопротивлялись, но падали даже легионеры, вокруг кружилось густое облако пыли.

Стоявший рядом с Вулканом Феррус заскрежетал зубами. Гнев ясно отразился на его лице.

— Брат, не возражаю.

Перед ними лежала арена из разбитых пней и сплющенных растений.

Налёт пыли покрыл доспехи и окружил зверя словно обычный земной туман. Нависший над примархами птерадон смотрел на них с древней ненавистью и злобой.

— Попробуй ещё раз, чудовище, — голос Вулкана опустился до хищного шёпота.

Он услышал тихий хлопок смещённого воздуха и заметил движение как раз вовремя, чтобы сбить Ферруса с ног. Над головой пронеслось нечто покрытое чешуёй — хвостовой топор зверя едва разминулся с открытой шеей Горгона.

Вулкан быстро вскочил и побежал.

— Брат, только не потеряй голову.

— Следил бы за своей. Мою плоть такой ерундой не пробить, — Феррус скривился. Он тоже бежал, обходя птерадона со слепой стороны.

Чудовищная сила и размер были значительными преимуществами, но летающий ящер не мог использовать их против обоих врагов, когда те разделились. Издав звучный вопль, птерадон бросился на Вулкана.

Охотиться на чудовищ было второй природой примарха Саламандр. Ноктюрн — родина многих покрытых чешуёй и хитином кошмаров, и мальчиком Вулкан убивал их всех. Огромен был дракон, чью шкуру он носил как мантию, но это… это был настоящий исполин.

Вулкан потерял брата из виду за тушей птерадона, но держался ближе, чтобы не дать зверю размахнуться. Прогорклая вонь вблизи была лишь сильнее, и смертные давно бы задыхались от смрада, но примарх был в пустошах горы Смертного Огня и выжил в её серных парах. Запах был ничем.

Горячая цепь искр сорвалась с доспеха примарха, когда монстр задёл его когтями, но Вулкан повернулся и ударил Громогласным в бок. Чешуя прогнулась и треснула, показалась кровь, и зверь взвыл от боли. К вони добавился приторный медный запах, и Вулкан понял, что птерадону больно.

Двигайся. Мысль словно мантра кружилась в голове примарха, пока он кружил у бока ящера. Остановиться значит умереть.

Ни один человек не мог сражаться с таким чудовищем. Примархи были большим, чем люди, большим, чем космодесантники.

Они были подобны богам, но даже боги могут пасть.

Словно услышав его мысли, чудовище набросилось вновь. Оно сделало выпад, и Вулкан едва избежал острых как бритва зубов. Он замахнулся для ответного удара, но был вынужден опустить плечо, и зверь вновь щёлкнул пастью. Ящер ударил его всей своей тушей, и Вулкан пошатнулся, сделал шаг назад.

Перед глазами примарха маячили клыки — длинные как цепные мечи и истекающие слюной.

Он провёл Громогласным по узкой дуге, чтобы расслабить запястье, и приготовился сокрушить шею зверя, когда в него впились вырвавшиеся из земли корни.

Вулкан зарычал.

Ведьма пыталась колдовством уравнять шансы.

Примарх вырвал руку, но вокруг него обвивались всё новые корни, прижимая к земле. Вулкан взревел, взревел и зверь, чувствуя, что близок вкусный обед. Пасть открылась словно разлом к земле, птерадон приготовился откусить голову примарха, как вдруг отшатнулся от внезапной боли. Повернув жёсткую шею, чтобы заглянуть через плечо, ящер закричал на второго врага.

— Братец, я ж тебе говорил приглядеть за собой…

Из-за чудовища показался Феррус Манус, видный между огромными лапами. Он расколол кость в перепончатом крыле и отскочил, когда зверь запоздало взмахнул хвостом. Разорвав живые оковы, Вулкан обрушил Громогласного на беззащитное брюхо твари. Разорвались мускулы, треснули кости, ящер вновь взвыл от боли. Взмах когтей огромного крыла заставил примарха отступить, тогда как Ферруса Мануса сдерживали взмахи шипастого хвоста.

Вновь подобравшись поближе, Вулкан сорвал со спины зверя кусок чешуи. После нанесённого обеими руками удара кровь вновь потекла по шрамам между наростами, и примарх понял, что великий зверь слабеет.

— Мы близко! — заорал он.

Феррус сокрушил ногу ящера, и тот с воплем пошатнулся от боли. Кровь забрызгала нагрудник Вулкана, когда он разбил часть морды птерадона. Зверь отшатнулся, и тут Феррус пробил перепонку одного из крыльев. Свирепые примархи разрывали чудовище на части. Из глотки птерадона вырвался паникующий клёкот, булькающий от крови во рту и носовой полости. Ящер внезапно понял, кто здесь хищник, а кто добыча.

Он пытался бежать, но примархи безжалостно молотили по крыльям и крушили тело так непринуждённо, словно готовили себе отбивную. Наверху что-то сверкнуло, и молния ударила в грудь Ферруса. Он пошатнулся, и чудовище смогло взлететь. Несмотря на раны, тяжёлые взмахи крыльев набирали высоту. Другой психический разряд устремился к Вулкану, но тот уклонился и вцепился в бок птерадона.

— Не сбежишь… — прошептал он, сжимая края чешуи словно выступы скалы, а земля уносилась всё дальше.

— ВУЛКАН!!!

Крик Ферруса унёс ветер, ринувшийся в уши примарха. Он хлестал, выл и кричал, а чудовище взлетало всё быстрее и выше. Встретивший ярость стихии Вулкан сжал зубы и полез дальше. Сквозь рёв бури он слышал удары металла по металлу. Примарха звала наковальня.

Мир вокруг превратился в воющий вихрь, и прижавшийся к грубой шкуре зверя примарх понял, что они всё ещё взлетают. Когда он разжал руку, на латных перчатках осталась кровь. Вулкан подтянулся, вцепившись в другую чешуйку. Медленно. Каждое мгновение таило опасность соскользнуть и низвергнуться в первозданное забвение. Когда они ворвались в полог леса, градом посыпались обломки ветвей, царапая лицо словно когти, и на миг примарх ослеп, его зрение заполонили листья. Вулкан держался.

В его ушах отдавались удары молота по наковальне.

Когда они вырвались из джунглей, Вулкан смог подняться чуть выше и добрался до костяного выступа на лапе. Примарх боролся с гнетущей дезориентацией, безумный взлёт унёс все видимые и слышимые ориентиры. Направление потеряло смысл, в ушах болезненно отдавались взмахи тяжёлых крыльев. Остались лишь необходимость держаться и воля лезть. Зверь взлетал.

Солнце всё ещё пылало в небе, но скрылось за тучей, чудовище взмывало всё выше. Оно не могло сбросить примарха. У ящера едва остались силы для полёта, поэтому Вулкану нужно было лишь выдержать неистовый ветер, вырывающий пальцы из опор. Он цеплялся и медленно поднимался к добыче. Мысли вернулись к лавовому разлому и всему, что произошло так много лет назад.

То была другая жизнь.

Забравшись на мускулистую спину между крыльями чудовища, примарх нашёл врага.

— Ведьма! — окликнул он, перекрикивая бурю.

Она оглянулась через плечо. Глаза сверкнули психическим огнём, разряд промчался мимо лица Вулкана.

— Что, и это всё? — закричал примарх.

Провидица направила на него посох и высвободила бурю молний, обжёгших доспех и оставивших на щеке глубокий шрам. Вулкан скривился, но непреклонно приближался. Каждый мучительный рывок приближал его ближе. Примарх чувствовал, что монстр выдыхается, слышал тяжёлое дыхание и ощущал напряжение дрожавших мускулов.

Неспособный взлететь ещё выше птерадон взмахнул крыльями и выровнял полёт, позволив провидице покинуть седло и встать на широкую мускулистую спину. Она смотрела на примарха, направляя силу в клинок меча.

Вулкан поднялся. Он поднял молот нарочито медленно, чтобы ведьма в полной мере осознала, что значит сражаться с одним из сынов Императора.

— Сдавайся и всё будет быстро, — пообещал примарх.

Вместо этого ведьма бросилась на него.

Вулкан ринулся в бой.

Под ногами была не гладкая земля, а неровная спина чудовища, но примарх даже не запнулся. Рунический клинок сверкнул словно язык гадюки, отведя в сторону Громогласный. Она ударила вновь, оцарапав украшение нагрудника. Вулкан замахнулся, но невероятно ловкая ведьма отскочила и идеально приземлилась на спину птерадона. Она сделала выпад, метя в сердце Вулкана. Меч прошёл через блок примарха, но не смог пробить броню и с треском сломался. Провидица задохнулась от психического отката и отшатнулась, сжимая обожжённую руку.

Вулкан схватил за горло эльдарку и повалил её.

— Этот мир принадлежит Империуму.

Она потеряла посох, упавший с чудовища, а меч превратился в обугленную рукоять. Осталась лишь решимость.

Провидица плюнула на доспех Вулкана, в слюне была кровь.

— Варвар! — Имперский диалект звучал странно грубо в её лирическом языке. — Ты не ведаешь, что творишь… — бледные губы покраснели, пыл в глазах угасал. — Если ты уничтожишь это… то обречёшь этот мир на худшую судьбу, чем уже обрёк.

Вулкан ослабил хватку и был вознаграждён предательством. Между ними промелькнул разряд психического огня, и примарх отшатнулся, выпустив провидицу. Второй удар сбил его с ног, Вулкан отчаянно пытался удержаться.

Паникующая провидица вскочила в седло и направила птерадона в мёртвое пике. Головокружительный рывок, и примарх падает через бок птерадона, отчаянно пытаясь за что-то ухватиться.

Она пела, призывая толстые как копья колючки из леса. Вулкан прищурился, вцепившись в толстые чешуйки. Прижавшись к холодной шкуре птерадона, он терпел внезапно налетевший шквал обломков.

Спуск был быстрым. Напряжение сжало тело примарха словно кулак в латной перчатке. Гибнущий зверь падал как камень. Он прорвался через изломанный полог словно сквозь атмосферу другого мира, но не было ни пламени, ни ореола жара — лишь ветер и мчащаяся навстречу земля. Чудовище падало, а хватка Вулкана слабела. Инерция тянула вверх чешую, за которую он цеплялся, угрожая разорвать сухожилия и вырвать её с мясом.

Внизу маячили плоские и безжалостные просторы, которым было достаточно гравитации, чтобы ломать кости и крушить плоть. Похоже провидица собиралась убить их обоих. Вулкан держался, надеясь на свою сверхчеловеческую стойкость. И в тридцати метрах от земли инстинкты выживания взяли своё. Жалобно взвизгнув, птерадон попытался выйти из пике, но слишком поздно. Тщетно пытавшееся взлететь чудовище врезалось в землю.

Удар поднял в небо огромные комья, опустилась тьма. Вулкана отбросило от спины ящера, но он быстро поднялся. Примарх был недалеко от вонзившегося в землю птерадона. Зверь принял удар на себя, и трещины покрывали его изувеченный труп. Крылья разорвались, разбитые кости клинками пронзили перепонки, которые были прочнее обшивки самолётов. Густая жидкости сочилась из изогнутой морды, а шея была вывернута под неестественным углом. Вулкан побежал, зная, что падение могла пережить и провидица.

Скрытая медленно оседавшим облаком пыли ведьма пыталась выбраться из обломков. Кровь окрасила её одеяния, нога явно была сломана. Она злобно уставилась на приближающегося примарха, оскалив обагрённые зубы. Призвав ореол молний, провидица подняла руку в последней отчаянной попытке убить его. Но Вулкан взмахнул молотом прежде, чем разыгралась психическая буря, и снёс ей голову с плеч.

Кровь всё ещё фонтаном била из изувеченной шеи, когда тело словно осознало смерть, и обезглавленная провидица рухнула сначала на колени, потом на живот. Её быстро окружила лужа крови.

Феррус Манус молча смотрел на остановившуюся у его ног голову.

— Всё кончено, брат, — сказал ему Вулкан.

Горгон задумчиво на него посмотрел.

— Победа.

Дивизионы легиона и армии патрулировали поле боя в поисках врага. Раненых эльдаров быстро добивали, а имперцам либо оказывали первую помощь, либо в случае слишком тяжёлых ран облегчали муки. Грязная, военная работа, но нужная. По полю боя ещё метались небольшие группы аборигенов, потерявшихся и явно напуганных. Попытки согнать их для медосмотра и пересчёта сначала встретили враждебность, но постепенно дикари мирно подчинились.

Смерть провидицы сломила эльдаров, они больше не вернутся. Карательные отделения уже были посланы в джунгли, чтобы выследить последних. Феррус Манус сделал то же самое, прежде чем покинуть пустыню, а Мортарион несомненно истребил на ледяных равнинах всех врагов.

Армейские надзиратели заставляли фаэрийцев собирать костёр для гниющей туши птерадона. Такая груда мяса и костей будет гореть долго. Вулкан нахмурился, глядя, как самые наглые и запальчивые солдаты делают насмешливые жесты, забравшись на труп. Недостойно. Неуважительно.

— Каково это было? — спросил Феррус Манус. Примарх Железных Рук стоял рядом, обозревая последствия.

— Что было? — Вулкан повернулся к брату.

— Полёт на спине зверя. Не думал, что кто-то из Восемнадцатого окажется столь импульсивным, — он засмеялся, показывая, что не имеет в виду ничего дурного.

Вулкан улыбнулся. Ему всё ещё было слишком больно для смеха.

— Напомни мне никогда так больше не делать.

Примарх вздрогнул, когда Горгон хлопнул его по спине.

— Эх ты, любитель славы.

После победы настроение Ферруса улучшилось. Сила и отвага возродились в его глазах, а легион помог привести Один-Пять-Четыре Четыре к покорности. Славный день.

Они стояли перед аркой, психический щит пал. После его разрушения шабаш вспыхнул, как раздутое пламя свечи. Теперь перед окружающими арку менгирами лежали лишь обгорелые трупы.

— Такова участь всех врагов, — Феррус пнул груду пепла.

— Они довольно долго держались, — сказал Вулкан. Он присмотрелся к мужчине, чьи пальцы сжались словно когти. Колдун боролся до конца. — Я не могу понять, почему они так яростно защищали это место.

— Кто поймёт нравы чужаков? Вопрос скорее в том, что нам с этим делать, — он пренебрежительно махнул в сторону тяжёлой арки, лишившийся психической защиты. — Если конечно ты не собираешься вновь выпрыгнуть и разбить её.

Вулкан не оценил юмор Горгона, его внимание приковала арка. Врата, предположил Вераче.

Но куда?

— Думаю просто уничтожить её будет ошибкой. По крайней мере, пока мы не поймём её предназначение.

Легкомыслие Ферруса словно застыло, и он посерьёзнел.

— Её нужно уничтожить.

— Мы можем выпустить большее зло, — сурово ответил Вулкан.

— Брат, что на тебя нашло? — Горгон прищурился.

— Что-то… — Вулкан покачал головой. Он увидел знакомое лицо, когда взглянул на плиту под аркой. — А он-то что здесь делает?

Феррус схватил Вулкана за руку, когда тот направился к плите.

— Мы установим заряды и подорвём арку.

— Отпусти меня, Феррус, — Вулкан вырвал руку и встретил сердитый взгляд брата.

Горгон скривился, но промолчал.

Когда Вулкан подошёл к плите, там уже никого не было. Вераче исчез. Он обошёл плиту по кругу. Не было ни следа летописца, но примарх заметил несоответствие в рунных узорах.

Он вызвал Погребальную Стражу и поднял молот.

— Ты это видишь? — спросил Вулкан советника.

— Да, примарх. Проход, — Нумеон выхватил алебарду.

Лишь трещина, нарушение рунического узора, но определённо дверь.

— Откройте, — советник кивнул Ганни и Игатарону.

Преторианцы убрали клинки в ножны и упёрлись плечами в стенку плиты. Леодракк и Скатар’вар встали по обе стороны с оружием на изготовку. Если что-то появившееся изнутри нападёт, то найдёт лишь быструю смерть. Руны покрывали дверь, достаточно высокую для легионеров и сделанную из того же камня, что и арка. Со скрежетом камня и камень она поддалась, открыв невысокую лестницу, ведущую в зал под аркой.

— Опустите оружие, — приказ Вулкан.

Преторианцы повиновались. Нумеон и Варрун опустили клинки последним и настороженно вглядывались во мрак.

— Какие ужасы нас ожидают? — спросил советник.

Вулкану вспомнилась небольшая комната под наковальней в кузне, которую по её просьбе запечатал Н’бел.

— Есть лишь один способ выяснить, — сказал примарх. — Я иду первый.

Затем он шагнул внутрь и погрузился во тьму.

— У меня столько вопросов…

— Некоторые ответы придут лишь со временем. Многие ты найдёшь сам.

Они сидели вместе, глядя на восход в Погребальной Пустыне. Неприветливая, суровая земля, но это дом.

Или так думал Вулкан. Всё изменилось за несколько последних часов или, по крайней мере, изменилось его отношение.

Он повернулся, чтобы посмотреть Чужеземцу в лицо — старое, но молодое, умудрённое, но невинное. В тоне была благожелательность, свидетельствующая о понимании, но что-то в поведении говорило о печали или бремени великого знания. В глазах сверкал огонь — не такой, как у Вулкана, кузня была глубже, то было пламя воли, ведущей великий труд к завершению.

Вулкан не знал, что он понял сам, а что передал ему Чужеземец. Он знал лишь, что ему предначертана судьба среди звёзд за пределами Ноктюрна. Лицо согревал катящийся по равнине жаркий ветер, несущий запах пепла… Вулкан понимал, что ему этого будет не хватать. Его печалила одна мысль об уходе.

— И у меня есть братья?

— Многие, — Чужеземец кивнул. — Некоторые уже ждут твоего возвращения с тем же нетерпением, что и я.

Это понравилась Вулкану. Он всегда чувствовал себя одиноким, несмотря на безоговорочное принятие народом Ноктюрна. Знание, что в галактике есть и другие плоти и крови его, и что встреча уже близка, утешало.

— Что будет с моим отцом, я имею в виду Н’бела?

— Не нужно бояться. Н’бел и весь твой народ будут в безопасности.

— А кто защитит их, если здесь не будет меня?

Тёплая улыбка Чужеземца унесла тревоги Вулкана.

— Тебя ждёт великая судьба. Вулкан, ты мой сын и присоединишься ко мне и своим братьям в крестовом походе, который объединит галактику для человечества и сделает её безопасной, — на лице появилась внезапная печаль, и при виде её сердце Вулкана кольнуло. — Но ты должен покинуть Ноктюрн, и мне действительно жаль. Ты мне нужен, Вулкан, сильнее, чем знаешь, и возможно не узнаешь никогда. Ты самый сострадательный из моих сынов. Твои благородство и скромность удержат вместе разобщённых родичей. Ты — земля, Вулкан, её стабильность и пламя.

— Я не понимаю, о чём ты просишь, отец, — странно было звать так Чужеземца, сущность или человека, которого он едва знал и всё равно чувствовал неоспоримую связь.

— Ты поймёшь. Жаль, но мне придётся покинуть вас, когда я буду нужнее всего, но я постараюсь следить за вами, когда смогу.

— Хотел бы я понять, что всё это значит и кем я должен стать, — Вулкан поднял голову к небу и посмотрел на солнце, обжигающее весь Ноктюрн безжалостными лучами.

— Ты поймёшь, Вулкан. Обещаю, ты поймёшь, когда придёт время.

Золотой свет из-под кожи окутал Чужеземца, когда он сбросил личину и открыл истину…

* * *

Эхо разносилось по раскинувшимся под плитой катакомбам. Нечто влекло Вулкана вниз, он спускался как в тумане. А увиденное на самом дне заставило его жаркую ноктюрнскую кровь похолодеть.

— Что это за место? — прошептал Нумеон.

На стенах были намалёваны странные символы, чуждые по происхождению, а в нишах располагались святилища мерзких божеств. Процессия грубых, длинноруких и бесполых статуй тянулась по краям подземного хода вглубь комплекса. На том конце тени двигались в отблесках ритуального костра.

— Храм, — голос Вулкана был глубоким и полным гнева. Он обнажил гладий.

Раздался шорох и скрип, каждый Погребальный Страж выхватил короткий меч. Никто не собирался марать любимое оружие о грязных жрецов-мракобесов.

— Идите тихо и следом за мной, — сказал Вулкан и направился к мерцающему свету.

К примарху вернулось мерзкое предчувствие, росшее с самой встречи с мальчиком в джунглях, коварные когти терзали его решимость. Вулкан вспомнил, как недавно размышлял о событиях на Ибсене до прихода просветителей Империума.

Как далеко от света Императора пали аборигены?

Вулкан дошёл до края другого зала — примерно круглого, вырубленного из земли и полного глины. На стенах были вырезаны те же символы, а по всем сторонам света стояли тотемы, в центре горело кольцо огня. Вокруг него скакали люди и пели. Пели те же лирические мантры, что и провидица. К поддерживающей потолок деревянной колонне внутри ритуального круга был привязан кто-то, частично скрытый разгорающимся пламенем. На поверхности дерева тоже были вырублены руны, символы чужаков.

Один из жрецов повернулся, когда Вулкан выступил на свет. Лицо скрывала маска какого-то жалкого божества эльдаров, а на груди была вырезана руна. Увидев примарха, сумрачного великана с мерцающими глазами демона, жрец завопил. Пение оборвалось, поднялись крики, кто-то выхватил зазубренные клинки. Это было всё равно, что пытаться биться с терранским медведем иголками. Поняв, что им заблокировали единственный путь к выходу, сектанты бежали к краю пещеры и там столпились. Некоторые изрыгали проклятия, но опустили клинки, чтобы не провоцировать воителей.

Нумеон шагнул вперёд со злобным оскалом на губах.

— Стой! — приказал примарх. Похоже, преторианцы уже были готовы убить людей, но замерли и просто пристально на них смотрели.

— Они не хотели, чтобы их спасали, — Вулкан частично обращался к себя. — Они уже были спасены, но не нами.

— Примарх, они ничем не лучше эльдаров, — процедил Нумеон, всё ещё нетерпеливый и готовый убивать.

— Как я был слеп.

Убрав в ножны гладий, поскольку опасности не было, Вулкан подошёл к кругу огня. Увиденное внутри заставило его пошатнуться.

Загрохотали доспехи, когда Погребальная Стража направилась к господину, но их остановила поднятая рука примарха.

— Я в порядке, — голос Вулкана был чуть громче шёпота. Его взгляд полностью приковала фигура, пещера словно сомкнулась вокруг, обрушив на примарха бремя судьбы.

Он узнал только глаза, тело давным давно съёжилось от недостатка влаги и превратностей судьбы.

Он запомнит эти глаза, узкие как кинжал и полные мучительной апатии.

Грудь Вулкана наполнилась болью, старые воспоминания вернулись словно открытые раны.

— Бреугар…

От мысли о мёртвом работнике по металлу огненные слёзы потекли из глаз примарха, когда он понял, с кем оказался лицом к лицу. Она тоже его узнала, но похожее на труп лицо не могло выразить ничего.

— Ведьма-поработительница.

Внезапно битва у врат Гесиода перестала казаться такой далёкой.

Сумеречные призраки были здесь, на Ибсене, и терзали его, как и Ноктюрн все эти века. Открылась ужасная и безжалостная истина. Люди поклонялись эльдарам, потому что те были их спасителями. Они спасли их от поработителей, своих тёмных родичей. И теперь люди пытали одну из ведьм для какой-то мерзкой цели, возможно чтобы оградить себя от новых вторжений, а может чтобы изгнать ужас из мифов. В любом случае гнев Вулкана поднялся на поверхность словно лава за миг до извержения.

Он в последний раз отвернулся от ведьмы.

— Этот мир потерян, — он чувствовал слабость, почти оцепенел. Дыхание было прерывистым и злым, зубы сжались, как и кулаки. Вулкан прошептал приказ, — Никто не должен покинуть это место живым… — а затем смог говорить достаточно громко, чтобы вызвать панику жрецов, — Убить их всех.

С тяжелым сердцем Вулкан направился прочь и оставил позади бойню.

Отец, мои глаза открыты.

Он знал, что нужно делать.

С возвышающихся над великой рунической аркой холмов Вулкан смотрел, как горят пожары. Вдали тяжёлые шаттлы входили в верхнюю атмосферу, унося десятки тысяч армейских дивизионов к новой зоне боевых действий, внизу пламя медленно пожирало джунгли. Всё горело. Этот мир сожгут дотла, минеральные запасы выкопают до последний крохи и используют для продолжения Великого крестового похода. Ибсен стал миром смерти, он стал Ноктюрном.

— Сегодня я одобрил убийство невинных, — сказал Вулкан колышущейся на ветру дымке жара. Раскалённой, прекрасной, ужасной.

И ответил ему Феррус Манус.

— Лучше очистить это место и начать заново, чем оставить заразу гноиться, — Горгон пришёл попрощаться до следующей кампании. Его Морлоки и остальные Железные Руки уже погрузились на борт, задержались лишь примарх и Габриэль Сантар.

— Знаю, брат, — в голосе слышалась покорность.

— Вулкан, ты рисковал своими людьми и своей жизнью. Всех не спасти.

— Разбитые нами узлы удерживали её в спячке, — он показал на арку. — Это врата. Я видел такие давным-давно. Они ведут в бесконечную тьму, где ждут лишь ужас и страдания. Это я сделал, Феррус. Я обрёк планету на ту же судьбу, что и свою. И как мне жить с этим знанием?

— Ещё многие миры сгорят до конца крестового похода — невинные миры. Брат, речь идёт обо всей галактике. Что по сравнению с ней одна планета? — проворчал Феррус, выдав свой гнев и досаду от непонимания. — Твоё сострадание это слабость и однажды тебя погубит.

Феррус удалился к ждущей "Грозовой птице", а Вулкан остался смотреть на бушующее пламя.

Недолго он оставался один.

— Примарх, корабли взлетают, — то был Нумеон, пришедший позвать господина.

Вулкан повернулся к советнику.

— Ты нашёл летописца, как я просил?

— Да, милорд, — Нумеон отошёл, открыв одетого в мантию и выглядящего образованным человека.

— Это не Вераче, — нахмурился Вулкан.

— Примарх?

— Это не Вераче.

— Моё имя Глаиварзель, милорд, — летописец боязливо поклонился. — Вы обещали поведать мне историю своей жизни, чтобы я мог запечатлеть её для потомков.

Вулкан проигнорировал его, глядя на Нумеона.

— Приведи летописца Вераче. А с ним я поговорю позже.

Нумеон быстро увёл Глаиварзеля, но вернулся со смущённым выражением.

— Примарх, я не знаю, о ком вы говорите.

— Это такая шутка, советник? — Вулкан начал сердиться. — Приведи друго… — он умолк. В глазах Нумеона вообще не было понимания.

К примарху вернулись слова Чужеземца.

Я постараюсь следить за вами, когда смогу.

Вся ярость покинула Вулкана, и он взял Нумеона за плечи, как отец сына.

— Прости. Готовь корабль. Я буду через минуту.

Если Нумеон и понял, что произошло, то не подал виду. Он лишь кивнул и отправился исполнять долг.

Вулкан остался наедине с мыслями.

Океан огня омывал джунгли. Деревья почернеют и умрут, от листьев останется лишь пепел. На месте плодородных земель возникнет бесплодная равнина, сгинет целый народ. Он представил, как прибудут поселенцы, как будут садиться набитые людьми тяжёлые шаттлы. Поселенцев будет ждать новый, необжитый мир. Мир Один-Пять-Четыре Четыре. Жизнь не будет лёгкой.

Вулкан был уверен, что сумеречные призраки вернутся, но колонисты возьмутся за оружие и будут сражаться, как и его народ. Жизнь будет суровой, но славной и достойной. Н’бел научил, что это важно.

Когда примарх прибыл на Ибсен, то был не в духе, его решимость притупилась. Он хотел спасти этих людей, но не смог, однако нашёл казавшуюся потерянной часть себя. Некоторые считали сострадание изъяном, так точно думал Феррус Манус. Но Чужеземец открыл Вулкану глаза и показал, что это его величайшая сила.

— Я назову этот мир Кальдерой, — сказал примарх и поклялся защищать его с той же яростью, что и Ноктюрн. Это не будет ещё один покорный мир, число без сердца. Вулкан забрал многое, но хоть это мог дать взамен.

Пламя вздымалось всё выше. Густые облака пепла проносились по багровому небу, начинался Адский Рассвет. Вулкан посмотрел на небо и встретился взглядом со зловещим солнцем. Солнцем Прометея.

Примечания

Легион Саламандр.

Из могучих легионов космодесантников на службе Императора во времена Великого крестового похода наибольшим количеством дивизионов огнемётчиков могли похвастаться Саламандры, несмотря на относительную малочисленность. Во время завоевания планеты Один-Пять-Четыре Четыре в 154 экспедиции, армии Вулкана, было шесть полных дивизионов огнемётчиков, три из которых остались в резерве. Обширное применение этого оружия следует из предпочитаемой XVIII Легионом тактики боя лицом к лицу, идеально подходящей для войны в джунглях.

Мантия Саламандры.

До воссоединения с примархом легион Саламандр не носил в бою характерные чешуйчатые мантии. Этот обычай возник позднее в честь убийства Вулканом грозного огненного дракона Кесаря, череп которого он носит на наплечнике. Мантии не только придают легионерам вид грозных рептилий, но и обладают природной устойчивостью к огню и укрепляют репутацию XVIII-ых как воистину рождённых в пламени. В это же время, опять же в результате влияния Вулкана, Саламандры начали следовать некоторым учениям Веры Прометея, воспевающей добродетели самоотверженности, самостоятельности и стойкости.

Фаэрийские армейские дивизионы.

Фаэрия — мир смерти размером с луну в сегментуме Соляр. Из-за небольшого размера она указана на очень немногих галактических картах. Покрытая пустынными возвышенностями и обширными лесами Фаэрия — суровый и негостеприимный мир, дом свирепых, почти диких аборигенов. Такие воины являются идеальными кандидатами в Имперскую Армию, и поэтому с началом Великого крестового похода большая часть населения мира была взята на службу для обеспечения важной поддержки легионных астартес Императора.

Легион Железных Рук.

Существуют разрозненные, но несущественные отчёты о роли легиона Железных Рук и примарха Ферруса Мануса во время оккупации планеты Один-Пять-Четыре Четыре. Десятый легион сражался на главном пустынном континенте, известном на языке местных как "Кровах". Летописец [Цензура] утверждает, что связь с называемым им Горгоном примархом прервалась на время наступления на несколько часов, и поэтому Железные Руки последними достигли цели. По возвращении примарх проявил достаточно решимости, чтобы вовремя завершить операцию, но предшествовавшие его воссоединению с легионом события остались загадкой. [Цензура] постулирует, что в этом были замешаны [Цензура] эльдары [Цензура], и эти [Цензура] подстерегли Горгона [Цензура].

Символ Ферруса Мануса.

Настоящая "Железная Рука" — знак примарха Ферруса Мануса. Очевидно, что его наносят на доспехи легионеров X-го и на их технику, но мотив железной руки также часто присутствует в символике тех армейских дивизионов, которые служили частью боевой группы примарха. В случае собранных на Один-Пять-Четыре Четыре войск это включает 144-ю когорту деговаркских протоиндустриалов и "Железную Десятку" клана Сорргол с самой Медузы. Возможно, что эта традиция имеет отношение к случаю, когда примарх сорвал перчатку со знамени легиона и даровал анатолийским бригадам, первыми ворвавшимся во врата внутренних топок клана Тераватт.

Легион Гвардии Смерти.

Из всех войск на планете Один-Пять-Четыре Четыре лишь возглавляемая примархом Мортарионом Гвардия Смерти состояла почти исключительно из легионеров. Остаётся лишь гадать, является ли это следствием презрения XIV Легиона к слабости и хрупкости людей. Фактами же является полный раскол арктического плато, называемого местными Скааном, и систематическое уничтожение всех зданий и поселений в регионе. Посланные после вторжения сборщики докладывают, что именно из-за карательных акций Гвардии Смерти вклад арктического региона составляет меньше 0,5 % от общей добычи минеральных богатств..

Аарон Дембски-Боуден Аврелиан

Предисловие

— Персонажи ~

Примархи

ЛОРГАР АВРЕЛИАН — примарх Несущих Слово

ФУЛГРИМ — примарх Детей Императора

АНГРОН — примарх Пожирателей Миров

ГОР ЛУПЕРКАЛЬ — примарх Сынов Гора

ПЕРТУРАБО — примарх Железных Воинов

АЛЬФАРИЙ ОМЕГОН — примарх Альфа Легиона

МАГНУС КРАСНЫЙ — примарх Тысячи Сынов

КОНРАД КЕРЗ — примарх Повелителей Ночи

МОРТАРИОН — примарх Гвардии Смерти

Легион Несущих Слово

АРГЕЛ ТАЛ — повелитель Гал Ворбак

КОР ФАЭРОН — капитан, Первая рота

Легион Детей Императора

ДАМАРАС АКСАЛИАН — капитан, Двадцать Девятая рота

Обитатели Великого Ока

ИНГЕФЕЛЬ ВОЗНЕСШИЙСЯ — проводник Изначальной Истины

АН`ГГРАТ НЕУДЕРЖИМЫЙ — Страж Трона Черепов

КАЙРОС СУДЬБОПЛЕТ — Оракул Тзинча

«Невозможно долго скрывать три вещи: солнце, луну и истину»

старинная терранская пословица

«Я сожалею всеми фибрами своей души, что не убил его, когда у меня была такая возможность. Тот миг недоверия и скорби, секундное колебание из-за ужаса перед братоубийством — все это обошлось нам неизмеримо дорого. Легионы следуют в ересь за Гором, однако та раковая опухоль, что гнездится в сердце Магистра Войны — это Лоргар.»

Примарх Коракс

«Единственное, чего я всегда желал — это истина. Помните эти слова, читая дальнейшее. Я никогда не задавался целью повергнуть царство лжи моего отца из чувства неуместной гордыни. Я не хотел проливать кровь нашего рода, очистив половину галактики от людей во время этого ожесточенного крестового похода. Никогда не стремился ко всему этому, хоть мне и ведомы причины, по которым это необходимо сделать.

Но я всегда желал лишь истины»

Вступительные строки Книги Лоргара, Первая Песнь Хаоса

Пролог Вестник Единого Бога

Колхида

Много лет назад

Первосвященник наблюдал из окна собора, как внизу пылает его город.

— Мы должны что-то делать.

Голос басовито гремел, однако к нему примешивалась мягкость, сглаживавшая слова и делавшая их практически нежными. Этот голос был создан, чтобы убеждать, вопрошать и заверять, а не кричать и пускать пену от ярости.

Первосвященник отвернулся от окна.

— Отец? Когда погаснет огонь?

Кор Фаэрон прошелся по комнате, к его морщинистому лицу прочно пристало хмурое выражение, словно шрам на старой коже. Он углубился в лежавшие на центральном столе свитки, тонкие губы шевелились, пока он поочередно читал все.

— Отец? Мы не можем оставаться тут, пока город в огне. Нужно помочь людям.

— Ты молчал с тех пор, как мы захватили Собор Просвещения, — на кратчайший миг поднял глаза пожилой человек. — И после победы в войне твои первые слова — это вопрос, когда же потушат пламя? Мальчик мой, ты только что завоевал мир. Есть куда более важные вещи, которыми тебе стоит озаботиться.

Первосвященник был молод и наделен красотой, которая выходила за рамки человеческих представлений. На бронзовой коже блестели вытатуированные золотыми чернилами крохотные надписи. В темных глазах не было холодности, и он мог не улыбаться целыми днями, не выглядя при этом мрачным.

Он снова повернулся к окну. В своем разуме он всегда представлял окончание крестового похода в этом самом месте, заполняющие проспекты Города Серых Цветов ликующие толпы и возносящиеся к небесам радостные молитвы, от которых содрогаются тонкие башни бывших правителей.

Реальность не вполне соответствовала этому. Улицы и впрямь были заполнены людьми, но это были мятежники, мародеры и сражающиеся друг с другом бандывоинов в рясах — последние уцелевшие защитники Завета до последнего дрались с нахлынувшими захватчиками.

— Большая часть города все еще в огне, — произнес первосвященник. — Мы должны что-то делать.

Кор Фаэрон бормотал под нос, читая изодранные куски пергамента.

— Отец? — первосвященник снова обернулся, дожидаясь, пока старый жрец отложит очередной свиток.

— Гм? В чем дело, мальчик?

— Полгорода еще пылает. Мы должны что-то делать.

Кор Фаэрон улыбнулся, выражение его лица было уродливым, однако не лишенным доброты.

— Тебе нужно готовиться к коронации, Лоргар. Завет пал, а Старые Пути будут отброшены как богохульство против Единого Бога. Ты уже не просто Первосвященник Верных Богу, а первосвященник всей Колхиды. Я дал тебе целый мир.

Золотая фигура вновь повернулась к окну, прищурив глаза. В голосе Лоргара появилось что-то жесткое и холодное, предзнаменование всего того, чему суждено было произойти в грядущие столетия.

— Я не хочу править, — произнес он.

— Это пройдет, сын мой. Пройдет, как только ты увидишь, что вокруг нет никого, кто бы подходил на эту роль лучше тебя. В миг осознания это станет твоей самоотверженной потребностью. Так всегда бывает с теми, кто наделен властью. Путь ко всякому трону вымощен благими намерениями.

Лоргар покачал головой

— Мне нужно лишь чтобы наши люди узрели истину.

— Истина — это власть, — старый жрец вернулся к свиткам. — Невежественных и слабых нужно тащить к свету, какова бы ни была цена. Неважно, сколько из них будет плакать и истекать кровью по пути.

Лоргар наблюдал, как горит его новый город, как на улицах внизу его последователи истребляют последних святотатцев — сторонников Старых Путей.

— Я знаю, что уже много раз задавал этот вопрос, — тихо произнес он, — но неужели все это не заставляет тебя задуматься, даже по завершении крестового похода? Когда-то ты верил в то же, что и они.

— А я все еще и верю в то же, что и они, — уверенно улыбнулся Кор Фаэрон. — Но я также верю в то же, что и ты. Я храню старую веру в существование многих богов, Лоргар. Твой Бог всего лишь самый могущественный из них.

— Он скоро придет к нам, — первосвященник взглянул на темнеющее небо. Колхида была миром, страдающим от жажды, и облака редко посещали ее небеса. — Возможно, через год, но не позже. Я видел это во снах. В тот день его корабль спустится через бурю.

Кор Фаэрон приблизился и положил руку на предплечье высокого человека.

— Когда твой Бог придет, мы узнаем, прав ли я был, поверив тебе.

Лоргар продолжал смотреть на синее небо, глядя, как его затягивает поднимающийся от пылающего города дым. Слова учителя вызвали у него улыбку.

— Верь, отец.

Кор Фаэрон улыбнулся.

— Я всегда верил, сын мой. Ты когда-нибудь видел во сне, как зовут это божество? Довольно скоро массы зададут этот вопрос. Я могу лишь гадать, что ты тогда им скажешь.

— Я не думаю, что у него есть имя, — Лоргар прикрыл глаза. — Нам он будет известен лишь как Император.

Часть 1 Семнадцатый сын

Глава 1 Братство

«Дух мщения», спустя четыре дня после Исствана-V

Здесь собрались восемь его братьев, хотя на самом деле в комнате находилась лишь половина из них. Четверо отсутствовавших были не более, чем проекциями: трое располагались вокруг стола, будучи мерцающими серыми гололитическими изображениями, образованными мигающим светом и белым шумом. Сотканный из серебристого свечения образ четвертого был ярче, с его лица и конечностей стекали завихряющиеся языки колдовского огня. Этот последний, Магнус, приветственно склонил голову.

Здравствуй, Лоргар, — родились в сознании слова брата.

Лоргар кивнул в ответ.

— Насколько ты далеко, Магнус?

На психической проекции Алого Короля не отразилось никаких эмоций. Высокий и увенчанный резной короной, Магнус Красный отвел единственный глаз.

Очень. Зализываю раны на далеком мире. У него нет имени, лишь то, которое дал я.

Лоргар кивнул, от его внимания не укрылось некоторое колебание в интонации безмолвного голоса брата. Было не время для подобных бесед.

Прочие поочередно поприветствовали его. Керз — точнее, его мертвенное пульсирующее гололитическое воплощение — едва заметно кивнул. Мортариону, который и во плоти выглядел изможденным призраком, мало шла электронная бесплотность. Его изображение то обретало четкость, то теряло ее, периодически распадаясь на причудливые частицы из-за вызванных расстоянием помех. В знак приветствия он опустил клинок своего Жнеца, и в этом жесте было больше дружелюбия, чем ожидал Лоргар. Последним из присутствовавших с помощью дистанционной передачи был Альфарий. Он был в шлеме, хотя прочие стояли с непокрытой головой, а гололитическое изображение было стабильным в отличие от других, чьи образы искажались огромным расстоянием между флотами. Уступавший братьям в росте почти на целую голову Альфарий был окружен напускным величием, чешуйчатая броня доспеха блестела в отраженном свете изображения. В знак приветствия он скрестил руки на груди в знамении аквилы, символа Императора. Лоргар фыркнул. Забавно.

— Ты опоздал, — вмешался один из братьев. — Мы заждались.

Голос напоминал громыхающую лавину звуков. Ангрон. Лоргар повернулся к нему, даже не пытаясь изобразить примирительную улыбку. Его брат-воитель угрожающе и выразительно пригнулся, затылок был изуродован грубыми нейроимплантами, которые были вбиты в кость и подключены к мягкой ткани стволовой части мозга. Налитые кровью глаза Ангрона сузились от очередного прошедшего по нервной системе болевого импульса — результат действия усилителей агрессии, которые ему хирургическим способом вживили бывшие хозяева. Прочие примархи возвысились и стали править мирами, на которые их забросило, лишь Ангрон томился в неволе, став рабом техноварваров на каком-то забытом захолустном мирке, который даже не удостоился собственного имени. Прошлое Ангрона все еще струилось в его крови, и от каждого сбоя в синапсах мышцы поражала невралгия.

— Меня задержали, — признал Лоргар. Он не любил долго смотреть на брата. Это была одна из тех вещей, от которых Ангрон дергался. Словно животное, владыка Пожирателей Миров не выносил, когда на него смотрели, и не мог смотреть в глаза дольше нескольких мгновений. Лоргар не имел ни малейшего желания его провоцировать. Кор Фаэрон как-то заметил, что лицо Пожирателя Миров — это ухмыляющаяся маска из сжатых костяшек, но Лоргар не оценил юмора. Ему самому брат представлялся треснувшим изваянием: черты лица, которым следовало выглядеть сдержанными и благородными, растягивались в неровном оскале, их искажала граничившая со спазмами боль в мускулах. Было нетрудно понять, почему остальным казалось, что Ангрон постоянно находится на грани бешенства. На самом же деле он выглядел как пытающийся сконцентрироваться эпилептик. Лоргар ненавидел угрюмого и грубого ублюдка, но было сложно не уважать его несокрушимую стойкость.

Глядя на остальных, Ангрон проворчал что-то невразумительно-презрительное.

— Прошло девять дней, нам известны наши задачи, — рыкнул он. — Мы уже рассеялись в пустоте. Зачем ты нас собрал?

Гор, Магистр Войны расколотого Империума, ответил не сразу. Он жестом предложил Лоргару занять место у стола, по правую руку от него самого. В отличие от своего Легиона, носившего керамит цвета морской волны, Гор был облачен в угольно-черный многослойный толстый доспех, нагрудник которого украшало сверкающее кадмиевое Око Терры. Черный центр знака, символа власти командующего армиями Империума, был изменен на щель змеиного зрачка. Увидев бледную и изящно-самодовольную улыбку Гора, Лоргар задумался о том, какие же тайны нашептал тому Эреб за последние месяцы. Он занял место между Гором и Пертурабо. Первый из них председательствовал во главе стола, отбросив после Исствана всю иллюзию равенства. Второй стоял в начищенном клепанном боевом доспехе, с восхитительно-будничной пренебрежительностью опираясь на рукоять огромного молота.

— Лоргар, — приветственно проговорил Пертурабо. В непокрытую голову Железного Воина, даже в линию подбородка и виски, входили две дюжины силовых кабелей разной толщины, подключавшие его к внутренним процессам латунно-серого доспеха. От отрывистого кивка загремели цепи, которыми была увешана многослойная броня. Лоргар кивнул в ответ, но не произнес ни слова. Темные глаза скользнули по остальным в поисках последнего из братьев.

— Итак, — с широкой снисходительной улыбкой произнес Гор. — Наконец-то все мы вновь собрались.

Взоры всех присутствовавших обратилсь к нему, всех, кроме Лоргара. Рассеянность семнадцатого сына осталась незамеченной, и Гор продолжил.

— Это собрание первое в своем роде. Здесь и сейчас мы впервые сошлись все вместе.

— Мы собирались на Исстване, — проворчал Ангрон.

— Не все, — бесцветная гололитическая проекция Альфария так и не повернула скрытого шлемом лица. В голосе почти не было слышно ни треска помех, ни эмоций.

После Исствана девять Легионов разделились. Чтобы завоевать галактику и собрать по пути к Терре громадные армии, верные Магистру Войны Гору Легионы рассыпались в пустоте, удаляясь прочь от оставшейся позади мертвой планеты.

Ангрон прищурил глаза, словно силясь припомнить. Спустя секунду он согласно кивнул.

— И впрямь. Лоргар отказался придти. Он молился.

Гор улыбнулся, его красивое лицо было подсвечено снизу воротом доспеха.

— Он размышлял о своем месте в нашем великом плане. Это нечто иное, брат.

Ангрон снова кивнул, не соглашаясь по-настоящему. Казалось, ему хочется лишь уйти от этого разговора и перейти к другим делам. Гор снова заговорил.

— Все мы знаем о цене грядущей кампании и о нашей судьбе в ней. Наши флоты в пути. Однако после, скажем так, исстванской неприятности, наше братство впервые собралось в полном составе, — Гор сделал открытой ладонью жест в сторону своего золотокожего брата. Умышленно или нет, но это движение выглядело угрожающим из-за надетой на правую руку массивной когтистой перчатки Механикум.

— Надеюсь, твои размышления того стоили, Лоргар.

Лоргар продолжал смотреть на последнего из братьев. Он не отводил от него глаз с того самого момента как отвернулся от Пертурабо.

— Лоргар? — почти что прорычал Гор. — Меня начинает утомлять твоя неспособность следовать составленным планам.

Смешок Керза напоминал карканье грифа. Улыбнулся даже Ангрон, покрытые шрамами губы растянулись, обнажив несколько железных зубов. Лоргар медленно, очень медленно потянулся к висевшей за спиной богато украшенной булаве крозиуса. Он обнажил оружие в кругу своих ближайших родственников, не отрывая взгляда от одного из них. Все, кто присутствовал телесно, ощутили усиливающийся холод психической изморози, от которого их доспехи покрывались льдом.

С губ Несущего Слово сорвался благоговейно-злобный шепот.

— Ты. Ты не Фулгрим.

Глава 2 Кровь за столом переговоров

Время меняет все. Обнаживший оружие уже не был тем сыном, который так и не нашел себе места в империи отца. Даже самые проницательные из его братьев-воителей еще не успели понять, что происходит, а Лоргар уже пришел в движение. Ничтожного мгновения Фулгриму хватило лишь на то, чтобы сделать вдох и инстинктивно потянуться к собственному оружию в тщетной попытке отразить надвигающийся удар. Крозиус Лоргара обрушился, и по оперативному пункту как будто раскатился звон колокола. Фулгрим врезался в стену и рухнул на пол, словно фарфоровая кукла в расколотом керамите. Золотой примарх перевел яростный взгляд на остальных братьев.

— Это не Фулгрим.

Они уже приближались, обнажая оружие. В алой броне Лоргара, окрашенной в честь совершенного его Легионом по отношению к Трону предательства, отражались мерцающие гололитические воплощения тех братьев, кто присутствовал лишь духовно.

— Назад, — предостерег он подходивших, — и слушайте меня как следует. Этот негодяй, эта тварь — не наш брат.

— Успокойся, Лоргар, — Гор подошел ближе, сочленения его доспеха издавали низкое рычание. В былые времена даже малейшего намека на стычку хватало, чтобы удержать Лоргара от опрометчивых поступков. Он почти никогда не адресовал кому-либо из братьев резких слов, хотя и не получал удовольствия от многочисленных упреков в очевидных слабостях. Ненужные конфликты были для него настоящим проклятием. При виде же того, каким он стал теперь, изменившись после Исствана, даже у Гора расширились глаза. Примарх Несущих Слово сжимал булаву обеими красными перчатками, упрямо глядя на братьев прищуренными глазами. Голосом обратившегося к ненависти поэта он вторично произнес: «Назад»

— Лоргар, — Гор понизил голос, чтобы тот стал столь же мягким, как у брата. — Успокойся, Лоргар. Спокойно.

— А ты уже знал, — практически рассмеялся Лоргар. — Брат, я вижу это в твоих глазах. Что ты наделал?

Гор раздраженно улыбнулся. С этим пора было заканчивать.

— Магнус, — произнес он.

Психическая проекция Магнуса Красного покачала увенчанной гребнем головой.

— Гор, я на другом краю галактики. Не проси меня удерживать нашего брата. Сам наведи порядок на своем флагмане.

Фулгрим со стоном начал подниматься с пола. Стекавшая с уголков губ кровь прочертила на его лице зигзагообразные следы. Лоргар поставил на нагрудник поверженного примарха свой бронированный сапог.

— Лежи, — произнес он, не глядя на Фулгрима. Бледное андрогинное лицо того исказилось в фальшивом изумлении.

— Думаешь, ты…

— Если заговоришь, — Лоргар не убирал ногу с лежащего примарха, — я тебя уничтожу.

— Лоргар, — уже зарычал Гор. — Твои слова безумны.

— Это лишь потому, что я увидел безумие, — он поочередно встретился глазами с братьями, переводя взгляд с одного на другого. Наиболее доброжелательные смотрели на него с жалостью. Большинство — с одним лишь отвращением. — Лишь мне известно, как выглядит истина.

Он нажал сапогом, вдавливая в изломанное тело осколки керамитовой брони. Фулгрим поперхнулся кровью. Лоргар не обратил на это ни малейшего внимания. Театрально вздохнув, Гор повернулся к остальным. На его благородном лице явно читалась снисходительность, словно он делился с родственниками какой-то старой шуткой.

— Я с этим разберусь. Оставьте нас одних. Вскоре мы соберемся заново.

Гололитические изображения мгновенно погасли, лишь Альфарий задержался на несколько мгновений, стоя и глядя на Лоргара. Последним исчез Магнус Красный, в конце концов его проекция кивнула Гору и рассеялась, словно туман на ветру. В пустом воздухе несколько секунд раздавался его лишенный источника голос.

Чтобы появиться здесь, необходимо немалое усилие воли, Гор. В следующий раз имей это в виду.

— Циклоп прав, — неодобрительно заявил один из оставшихся. — Мы тянем время на пустом месте. Пускай фанатик утверждает, что ему вздумается. Приструним его и покончим с этим. Нам нужно планировать войну.

Гор вздохнул.

— Ангрон, просто уйди. Я позову тебя с «Завоевателя», когда мы будем готовы.

Пертурабо и Ангрон вышли из оперативного пункта. Как и случалось в большинстве их разговоров, раздражение столкнулось с весельем, один говорил, а другой слушал. Когда дверь помещения вновь закрылась, Лоргар направил громадную булаву на непокрытую голову Гора.

— Итак, ты их отсылаешь, чтобы сохранить тайну, которую нельзя хранить. Думаешь, они ничего не заподозрят? Если ты полагаешь, что я позволю тебе подкрепить свой обман историей о моем безумии, то заблуждаешься.

Гор не попался на крючок.

— Лоргар, это было опрометчиво. Объяснись.

— Я вижу истину, Гор. — Лоргар рискнул бросить взгляд на то, что носило кожу и доспех его брата. — Его душа пуста внутри. Нечто гнездится в этом теле, словно отложенные в носителя яйца. — Лоргар вновь поднял глаза, — Магнус бы это тоже почувствовал, не будь он так вымотан передачей собственного изображения на такое расстояние. Это не Фулгрим.

Гор выдохнул.

— Нет, — признал он. — Это не он.

— Я знаю, что это. — Лоргар прислонил шипастое навершие булавы к виску Фулгрима. — Но не могу понять, как такое произошло. Как ты позволил этому случиться?

— Разве это сильно отличается от твоих же собственных Гал Ворбак? — парировал Магистр Войны.

На покрытом золотой тушью лице Лоргара, до боли похожем на отцовское, появилось выражение терпеливого сочувствия.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, Гор. Один из Нерожденных дергает за ниточки лишенное души тело нашего брата? В этом нет баланса человеческого и божественного. Нет изящного и гармоничного согласия двух душ. Это святотатство и кощунство, а вовсе не возвышение.

Гор улыбнулся. Всегда можно было быть уверенным, что гнев Лоргара будет столь театральным.

— Считай это еще одним неприятным фактом. Я не устраивал гибели Фулгрима, а лишь пытаюсь справиться с последствиями.

Лоргар медленно выдохнул.

— Стало быть, он мертв. Этим телом пользуется иной разум. От Фулгрима осталась только эта шелуха?

Прежде чем ответить, Гор раздраженно заворчал.

— Почему тебя это волнует? Вы никогда не были близки.

— Глупец, меня это волнует потому, что это извращение естественного порядка, — Лоргар говорил сквозь стиснутые идеальные зубы. — Где в этом слиянии гармония? Живая душа уничтожена, чтобы смертная оболочка стала домом для алчной нерожденной твари? Гор, я ходил в варпе. Я стоял в том месте, где встречаются боги и смертные. Это слабость и порок, извращение всего того, чего нам желают боги. Им нужны союзники и последователи, а не одержимые демонами бездушные останки.

Гор промолчал. Он даже никак не ответил на оскорбление Лоргара, хотя его губы и скривились. Лоргар перевел взгляд вниз, на падшего примарха. Фулгрим, что бы ни было внутри него, посмотрел в ответ, бледную кожу вокруг его глаз покрывали пятнышки крови.

Сойди с меня, — явился в сознании Лоргара призрачный голос. Он не принадлежал Фулгриму. Даже близко не был похож.

+Молчи.+ — примарх отправил ответный импульс такой силы, что Фулгрим содрогнулся.

Лоргар… — голос существа был более слабым и скрипучим, будто трепетное дуновение ветра. — Ты знаешь подобных мне. Мы с тобой сородичи.

Примарх Несущих Слово отошел, его усмешка пропала… От звучавшего в безмолвном голосе существа отчаяния у него по коже поползли мурашки.

— Как это произошло? — спросил он Гора.

Магистр Войны наблюдал, как Фулгрим встает. Лоргар этого делать не стал. Он сплюнул на пол и швырнул крозиус на стол. От удара изукрашенного шипастого навершия по поверхности стола разбежались молнии трещин.

Поднявшись на ноги, Фулгрим выглядел стройным и гибким даже в отформованной боевой броне. Повернувшись, Лоргар не заметил этого изящества. Он видел лишь тошнотворное не-свечение по ту сторону глаз брата и разум иного существа в недрах тела. Фулгрим улыбнулся чужой улыбкой.

— Лоргар, — начал он, используя необычно мягкий голос Фулгрима.

+Я узнаю твое настоящее имя и изгоню тебя обратно в варп. Возможно, в его волнах ты заново выучишь запреты.+ — он сдерживался, вдавливая свои слова в чужой разум, однако их жесткости хватило, чтобы на губах Фулгрима выступила кровь.

Лоргар… Я…

+Ты осквернил плоть, в которой находишься. И ничего более. Это не священный союз человечества с Хаосом. Ты попираешь чистоту божественной Изначальной Истины.+

Фулгрим осел, привалившись спиной к стене. Из его глазниц текла кровь.

— Лоргар, — Гор положил брату на плечо лишенную когтей руку. — Ты его убиваешь.

— Не «его», а «это». И желай я прикончить это, оно было бы уже уничтожено, — от сдерживающей хватки Гора на плече глаза Лоргара сузились.

+Убери руку, Гор.+ — передал он. Гор повиновался, хотя и пытался сопротивляться. Отодвигаясь, пальцы Магистра Войны подрагивали, а серые глаза мерцали от неприкрытого напряжения.

— А ты изменился, — произнес он, — с тех пор как скрестил клинки с Кораксом.

Лоргар взял крозиус и положил громадную булаву на наплечник.

— В ту ночь все изменилось. Брат, я возвращаюсь на свой корабль. Мне нужно обдумать эту… мерзость.

Глава 3 Магнус и Лоргар

Как он и ожидал, ему не пришлось долго ждать. В сущности, брат уже ждал его в комнате.

Нам с тобой нужно поговорить, — очертания призрака колыхались, яркое колдовское пламя отбрасывало на наклонных стенах личного святилища Лоргара мириад отражений. В помещении постоянно было холодно, слишком холодно, а проходивший через систему очистки воздух всегда был влажным. Примарх тосковал по сухому климату Колхиды. Он прислонил громадную булаву Иллюминариума к стене.

— Магнус, — обратился он к духу.

Сотканная из серебристого огня фигура отвесила грациозный поклон.

Мы уже давно не говорили ни о чем важном.

Когда-то, еще совсем недавно, вид самого мудрого и могущественного из братьев вызвал бы у него улыбку. Теперь же улыбка вышла фальшивой и не затронула глаз Лоргара.

— Ты преувеличиваешь. За последние годы мы общались много раз.

Единственный глаз Магнуса следил за тем, как Лоргар идет к письменному столу.

Наша последняя стоящая беседа происходила в твоем Городе Серых Цветов почти половину столетия тому назад. Разве с тех пор мы обменивались чем-либо, кроме пустых любезностей?

Лоргар встретился со взглядом Магнуса. Серебристая фигура замерцала, когда вокруг нее раскатился его голос.

+Времена меняются, Магнус.+

Циклоп заметно содрогнулся, хотя и продолжал улыбаться.

Я почувствовал, даже здесь. Ты стал сильнее.

+Я узрел истину в ходе того самого Паломничества, которое ты уговаривал меня никогда не предпринимать. А после Исствана с моих глаз спала пелена. Больше нет нужды сдерживаться. Если мы будем ограничивать себя, то проиграем эту войну, и человечество лишится единственной надежды на просвещение.+

Изображение далекого примарха снова колыхнулось. Какое-то мгновение казалось, что Магнус испытывает боль.

Ты без оглядки кричишь в варп о своей силе. Лоргар, корабль должен плыть по волнам эфира, а не сталкиваться с ними.

Лоргар издал мягкий и терпеливый смешок.

— Ты читаешь мне лекции? Я видел твое прошлое и будущее, Магнус. Ты с нами лишь потому, что отец изгнал тебя. Ты — венценосный король Легиона проклятых.

Мой Легион? О чем ты?

Лоргар ощутил внутри своего черепа легчайшее психическое прикосновение ищущих щупалец брата. Ему понадобилось совсем небольшое усилие, чтобы пресечь коварные поползновения.

+Если ты когда-либо еще попытаешься шарить в моих мыслях, я позабочусь о том, чтобы ты об этом пожалел.+

Улыбка Магнуса стала вымученной.

А ты и в самом деле изменился.

— Да, — кивнул Лоргар, записывая что-то на свитке. — Все изменилось.

Что ты имел в виду, говоря о моем Легионе?

Лоргар уже был поглощен своей работой.

— Посмотри, сколь сильно запутался клубок судьбы, брат, — он окунул перо в чернильницу и продолжил писать. — Вы не освободились от изменений плоти, которых некогда страшился твой Легион. Остерегайся тех из своих сыновей, кто не сможет принять их как дар, коим они являются.

На какое-то время Магнус умолк. Тишину комнаты нарушали лишь поскрипывание пера Лоргара и вездесущий басовитый гул генераторов на палубах инженериума.

Фулгрим мертв.

— Похоже на то, — Лоргар перестал писать и поднял глаза. — И давно ты об этом знал?

Магнус подошел к стене и протянул руку, словно призрачные пальцы могли прикоснуться к висящим там изображениям Колхиды.

Я это понял, как только оказался в оперативном пункте Гора. Он медленно и осторожно отдернул пальцы. Как и ты, я не чужак для обитающих в варпе сущностей. Сейчас его тело наполняет жизнью одна из них.

+Сущности? Брат, называй их как есть. Демоны.+

Образ Магнуса снова затрепетал, почти развоплотившись от порыва безмолвного голоса Лоргара.

Брат, контролируй свои силы.

Лоргар снова начал писать.

— Тебе следовало рассказать мне правду пятьдесят лет назад.

Возможно, — испускаемая Магнусом меланхолия была столь сильна, что почти ощущалась кожей. — Может, и следовало. Я хотел тебя уберечь. Ты был столь самоуверен и высокомерен в своих убеждениях.

Продолжая записывать, Лоргар заговорил.

— Я стою по правую руку от нового Императора и командую вторым по величине Легионом Империума. Твой же дух сломлен, а Легион расколот. Быть может, мне никогда не требовалась защита, а высокомерие привело меня вовсе не к падению. Ты не можешь сказать подобного о себе, Магнус. Мы оба знаем истину, но лишь один из нас встретился с ней лицом к лицу.

Ну и истина, — Лоргар ощутил захлестнувшее его горькое веселье. — Галактика — отвратительное место, и мы делаем ее только хуже. Ты не задумывался, что, возможно, лучше умереть в неведении, чем жить с истиной?

Лоргар оттолкнул эманации эмоций брата вспышкой раздражения. Видение замерцало, почти что растворившись в воздухе.

+А ты задумывался, Магнус? Если да, то почему же ты еще жив? Почему не покорился завывающей смерти, которая пришла за тобой, когда Русс переломил тебе хребет об колено?+

Призрачный образ Магнуса рассмеялся, но смех был вымученным и едва слышным разуму Лоргара.

Вот, стало быть, к чему мы пришли? Ты пол-столетия скрывал от нас эту желчность? Брат, что ты увидел в конце своего Паломничества, когда заглянул в бездну?

+Ты знаешь, что. Я видел варп и то, что плавает в его волнах.+ — на мгновение он сбился, чувствуя как пальцы сгибаются от подступающей ярости, сжимаясь в кулаки. +Ты трус, если знаешь об Изначальной Истине, но не в силах ее принять. Хаос Воплощенный выглядит гротескно лишь потому, что мы глядим на него человеческими глазами. Возвысившись, мы станем избранными детьми богов. Когда…+

Довольно!

Три картины полыхнули пламенем, а хрустальное изваяние дворцовой башни Завета разлетелось на бесполезные стеклянные осколки. От психического порыва брата Лоргар вздрогнул. Ему пришлось втянуть носом кровь.

С меня хватит этих шуточек. Думаешь, что знаешь скрытую по ту сторону реальности правду? Так покажи мне. Расскажи, что же ты увидел в конце своего проклятого Паломничества.

Лоргар поднялся на ноги, изящным жестом затушив огоньки. На его ногтях заблестел иней, и пламя с шипением угасло, лишившись притока воздуха. На какое-то мгновение он почувствовал укол сожаления, что они с ближайшим из братьев дошли до подобного. Но время меняет все. Он уже не был тем слабым и заблудшим братом, которого терзали сомнения. Лоргар кивнул, и его глаза опасно сузились в щелочки.

— Ну хорошо, Магнус.

Часть 2 Паломник

Глава 4 Мертвый мир

Шанриата

Сорок три года до Истваана V

Он сделал первые шаги по поверхности мира, слыша внутри герметичного доспеха мягкую пульсацию собственного уверенного дыхания. Перекрестья целеуказателей неторопливо плавали по пустоте, а тонкая электроника ретинального дисплея выводила потоки биологических данных, которые можно было игнорировать.

Он медленно вышел на ветер. Под ногами захрустел прах, почва была столь мертвой и сухой, что исключала всякую возможность жизни. В такт мыслям по гудящей броне дребезжали подхваченные ветром камешки.

На один лишь миг он обернулся и взглянул на свой десантно-штурмовой корабль. Стремительные ветры уже покрывали его тонким слоем мелкой красной пыли, которой изобиловала эта планета.

Эта планета. Он подозревал, что когда-то у нее было имя, пусть его и не произносили уста людей. Унылое ржавое запустение напоминало о Марсе, хотя планета-сестра Терры и была оплотом промышленности, на котором осталось мало диких пустошей. Также она могла похвастаться более спокойным небом.

Он не смотрел вверх, там не было ничего нового. От края до края горизонта пузырился и пенился покров измученных облаков, грозовые фронты сшибались, образуя волны — белые, лиловые и тысяч оттенков красного.

Варп. Он уже видел подобное, но не в таком качестве. Не вокруг мира, где он заменяет нормальную погоду. Не обрушивается на тысячи солнечных систем вызывающими головную боль волнами, будто гниющая в пустоте туманность.

Лоргар, произнес позади него лишенный жизни и признаков пола голос. Всего лишь миг назад там никого не было.

Он не стал резко разворачиваться навстречу или вскидывать оружие. Примарх медленно повернулся, его глаза были полны терпения и яркого, столь человеческого, любопытства.

— Ингефель, — поприветствовал он явление. — Я заплыл в самую пасть безумия. Теперь расскажи мне, зачем.

Ингефель подполз ближе. Претензии на человеческий облик кончались в районе пояса, где тело переходило в толстый бугристый хвост глубоководного червя или змеи. Покрывавшие нижнюю сторону слизистые мембраны уже покрыла пыль. Даже торс можно было назвать человеческим лишь в самом общем виде: из плеч, словно чудесная насмешка над каким-то древним индуистским божеством, росли четыре костлявые руки. Его покрывала серая пятнистая сухая кожа.

Лоргар, снова произнесло существо. Челюсть затряслась, и кривые зубы лязгнули. От некогда принадлежавшего женщине-человеку лица теперь остались лишь звероподобные остатки — сплошные клыки и пыльная шерсть, львиная пасть не могла закрыться из-за деформированных зубов. Один раздутый и налитый кровью глаз таращился, выпирая из глазницы. Другой был впалым бесполезным комком, наполовину скрытым черепом твари.

Почему ты выбрал этот мир? — спросило создание.

Примарх заметил, что гортань дрожит от усилий заговорить, но из трясущихся челюстей не выходило ни единого слова.

— А это имеет значение? — удивился Лоргар. Его голос раздавался из оскалившейся решетки вокса, расположенной в шлеме на месте рта. — Не думаю, что так.

Еще на орбите ты должен был узнать несколько вещей: ты не можешь дышать атмосферой этого мира, а на поверхности нет никаких признаков жизни. Тем не менее, ты предпочел приземлиться и путешествовать по нему.

— Я видел руины. Утонувший в пыльных равнинах город.

Хорошо, произнесло существо, словно ожидало подобного ответа. Оно ссутулилось на ветру, повернув голову, чтобы прикрыть раздутый глаз. Из позвоночника и лопаток торчало несколько черных крыльев из обгоревшей кости — лишенные мышц и перьев крылья ангела.

— Что ты такое? — спросил Лоргар.

Существо облизнуло свой арсенал зубов. Язык начал кровоточить.

Ты знаешь, что я есть.

— В самом деле? — примарх превосходил ростом любого смертного, однако Ингефель все равно возвышался над ним, стоя на скрученном хвосте. — Мне известно, что ты создание, воплотившееся без души. Я не вижу той жизни, которую вижу в людях. Никакой ауры. Никакого мерцания в самом сердце твоей сущности. Но я не знаю, что ты такое, знаю лишь, чем ты не являешься.

Поднялся ветер, который начал рвать пристегнутые к доспеху Лоргара свитки пергамента. Он позволил буре забрать их и не стал наблюдать, как они уносятся прочь, хлопая в воздухе. На краю ретинального дисплея правого глаза вспыхнуло предупреждение об очередном падении температуры. Наступала ночь? Небо над головой не изменилось — не было видно вообще никакого солнца, не говоря уж о заходящем. Моргнув в сторону пульсирующей руны, Лоргар отменил предупреждение, и в этот момент его доспех загудел громче. Наспинный генератор зарычал, сжигая больше энергии, чтобы перейти к циклу обогрева в пустоте.

— Сейчас температура более чем на двести градусов ниже точки замерзания воды, — сказал он чудовищу. — Почти так же холодно, как в открытом космосе.

Это еще одна причина, по которой я удивляюсь, зачем ты решил прогуляться по этой планете.

По ту сторону лицевого щитка цвета серого гранита Лоргар оскалил зубы.

— Меня защищает доспех, который позволяет выжить в подобных экстремальных условиях. Но что же тогда ты, если стоишь тут и не обращаешь внимания на атмосферу, которая настолько холодна, что за время одного удара человеческого сердца может превратить кровь в лед?

Здесь сходятся владения плоти и духа. Физические законы тут ничего не значат. Может произойти что угодно, без пределов. Это — Хаос. Бесконечная возможность.

Лоргар глубоко вдохнул чистый воздух, переработанный системами рециркуляции доспеха. Тот имел медный привкус ритуальных очистительных масел.

— То есть, я могу дышать здесь? И не замерзну?

Ты — уникум среди сыновей Анафемы. Все твои братья цельны, Лоргар. И только ты запутался. Они овладели своими дарами с момента рождения. Твое же мастерство придет вместе с пониманием. Когда это случится, ты получишь власть перекраивать целые миры по своему капризу.

Лоргар покачал головой.

— Я порожден всем лучшим, что есть в человечестве, но я все еще человек. Ты можешь стоять посреди этой бури без защиты. Но меня она уничтожит в один миг. Мы слишком разные.

Существо оказалось напротив примарха, вздувшийся глаз был затянут пленкой красного песка.

Между варпом и плотью есть лишь одно отличие. В царстве плоти разумная жизнь появляется на свет с душой. Во владениях грубой мысли вся жизнь бездушна. Но обе они живы. Рожденные и Нерожденные, по обе стороны реальности. Им предначертан симбиоз. Предначертан союз.

Примарх присел на корточки, позволив праху ссыпаться между пальцев латной перчатки.

— Нерожденные. Ингефель, я изучал историю своего рода. Это всего лишь поэтичный синоним слова «демон».

Существо снова повернулось спиной к ветру, но ничего не ответило.

— Как называется эта планета? — Лоргар поднял взгляд, но не встал. Пыль песчаным потоком вылетала из его перчатки, и ее со свистом уносил прочь стремительный ветер.

До своего Падения эльдар называли ее Икресса. После рождения Слаа Неф, Той-Что-Жаждет, она получила имя «Шанриата».

Примарх тихо рассмеялся.

Тебе известно значение этого слова?

— Я выучил язык эльдар, когда мой Легион впервые столкнулся с ними. Да, оно мне известно. Это значит «не забытая».

Демон облизнул пасть раздвоенным языком, не обращая внимания на полученные кровоточащие царапины.

Ты встречал сломанные души?

— Сломанные души?

Эльдар.

Лоргар поднялся на ноги, смахнув остатки пыли.

— Империум встречался с ними много раз. Некоторые из экспедиционных флотов сталкивались с ними, чтобы изгнать из имперского пространства. Другие расходились миром. Мой брат Магнус всегда проявлял к ним больше терпимости, — он на мгновение запнулся и повернулся к существу. — Вашему роду известно о моем брате Магнусе, не так ли?

Магнуса знают сами боги, Лоргар. Нить его имени пронизывает паутину судьбы столь же часто, как и твоя.

Несущий Слово вновь повернулся к горизонту.

— Меня это мало успокаивает.

Все придет со временем. Расскажи о сломанных душах.

Он продолжил, теперь более медленно.

— Мой Легион встретил их вскоре после первого отплытия от Колхиды. Флот эльдар, корабли из кости, плывущие в пустоте под громадными солнечными парусами. Я встречался с их провидцами, чтобы понять их место в галактике человечества. За те недели я и овладел их языком.

Лоргар снова вздохнул, вспоминая то время.

— Их было несложно презирать. Нечеловечность делает их холодными, от кожи пахнет горьким маслом и чужим потом, а свою хваленую мудрость они преподносили со снисходительными улыбками. Какое право имел вымирающий род считать нас ниже себя? Я задал им этот вопрос, и у них не нашлось ответа.

Он снова так же тихо рассмеялся.

— Они называли нас «мон-кей», это их слово для обозначения так называемых «низших рас». Но в то же время, хоть их и было легко ненавидеть, многим также можно было и восхищаться. Их существование трагично.

И что же твой Легион?

— Мы их уничтожили, — признался примарх. — С большими потерями боевых кораблей и верноподданных жизней. Их волнует лишь выживание, вся их культура насыщена сильнейшей потребностью продолжить свое существование. Никто из них не умирает с легкостью, просто покорившись.

Он на мгновение прервался.

— Почему ты называешь их «сломанными душами»?

Если вообще можно было сказать, что существо вроде Ингефеля способно улыбаться, то именно это он и проделал.

Ты знаешь, что это за место. Не этот мир, а вся эта область пространства, где встречаются боги и смертные. Здесь родилась богиня. Слаа Неф. Та-Что-Жаждет.

Лоргар перевел взгляд на небо, наблюдая, как наверху бушует космический послед. Ему этого не говорили, но он знал, что шторм будет свирепствовать вечно. И на протяжении грядущих веков он будет расширяться, захватывая все больше солнечных систем. Он распространится вдаль и вширь, раскрывшись и уставившись в сердце галактики, будто глаз бога.

— Я слушаю, — тихо произнес он.

В миг ее рождения, вызванного поклонением эльдар, она присвоила души целой расы. Они сломаны. Когда любой из смертных умирает, его душа попадает в варп. Таков порядок вещей. Но когда умирают эльдар, их затягивает прямиком в пасть богини, которую они предали. Она жаждет получить их, ибо они — ее дети. Когда они умирают, она пьет их.

Демон и сын Императора двинулись на запад. Лоргар шагал против ветра, прикрытая шлемом голова была склонена — он слушал психическую речь существа. Ингефель прикрыл глаза, насколько это позволяло сделать деформированное лицо. Он полз, оставляя в пыли след, словно гремучая змея.

Остававшиеся за ними следы сохранялись недолго, буря быстро стирала все свидетельства того, что они проходили.

— Кое-что из сказанного тобой совпадает со Старыми Путями Колхиды, — он процитировал выдержку из текстов той самой религии, которую некогда поверг во имя поклонения Императору. — Говорят, что «после смерти освобожденная из оков душа уносится в бесконечность, где ее судят жаждущие боги».

Ингефель издал задыхающееся кашляющее бульканье. Лоргару потребовалась секунда, чтобы понять, что существо смеется.

Это сердцевина миллиона человеческих верований, существовавших на протяжении всей жизни вашего рода. Изначальная Истина заложена в крови человечества. Вы все стремитесь к ней. Вам известно, что после смерти вас что-то ждет. Верных и праведных ждет мягкий суд и место во владениях богов. Лишенные же веры будут носиться в эфире, став дичью для Нерожденных. Варп — конечное место, пункт назначения для всех душ.

— Это вряд ли тот рай, который обещают большинство человеческих религий, — Лоргар почувствовал, что его губы кривятся.

Нет. Но это тот самый ад, которого всегда боялся ваш род.

С этим примарх не мог поспорить.

Ты хочешь увидеть руины этой планеты, — Ингефель, покачиваясь, скользил рядом.

— Когда-то это был грандиозный город, — Лоргар разглядел на горизонте первые рухнувшие башни, окутанные поколениями карминовой пыли. Какое бы тектоническое разорение не постигло этот мир давным-давно, оно превратило город в кратер, разметав шпили по земле. То, что торчало из почвы, теперь напоминало ребра какого-то давно умершего зверя.

Эти развалины никогда не были настоящим городом. Когда сломанные души спасались от рождения богини, уцелевшие погрузились на огромные платформы с куполами из живой кости, которые унесли остатки их рода в последний исход к звездам.

— Миры-корабли. Я видел один из них, — Лоргар продолжал шагать вперед, навстречу ветру. — Он был по-своему величественным, чуждым и холодным.

Ветер не смог полностью унести чирикающий смех Ингефеля.

Многим из готовых к отлету миров-кораблей не удалось спастись от крика, который издала Слаа Неф при рождении. Они растворились в пустоте, или же рухнули навстречу смерти на поверхность этих заброшенных планет.

Лоргар замедлил шаг и бросил на демона взгляд.

— Мы идем к могиле мира-корабля?

Ингефель издал своими бесформенными челюстями еще один скрежещущий смешок.

Ты здесь, чтобы увидеть чудеса, не правда ли?

И так они пришли в мертвый город, который рухнул из пустоты, чтобы зарыться в безжизненный прах планеты.

Повсюду, пока хватало глаз, тянулись окрашенные красным сооружения из кости, которые неизящно выступали из фундаментов, словно полный рот раздробленных зубов. Лоргар и его проводник остановились на краю кратера, глядя вниз на могилу пустотного города чужих.

Какое-то время примарх молчал, вслушиваясь в завывание ветра и вторивший ему скрежет песка о броню. Когда он заговорил, то не отвел взгляда от древнего разрушения внизу.

— Сколько здесь погибло?

Ингефель вытянулся, глядя вниз гноящимися глазами. Четыре руки распростерлись в величественном жесте, словно демон претендовал на все, что видел.

Это был мир-корабль Зу`ласа. Двести тысяч душ разорвалось в миг рождения Слаа Неф. Лишенный управления мир-корабль, в живом сердце которого бушевало безумие, рухнул.

Лоргар почувствовал, что не удержался от слабой улыбки.

— Двести тысяч. А сколько по всей империи эльдар?

Весь род. Триллионы. Дециллион. Тредециллион. Богиня родилась в мозгу каждого из живущих эльдар и вырвалась в царство холодного космоса и теплой плоти.

Демон сгорбился, оперевшись всеми четырьмя руками о край кратера. Я чувствую твои эмоции, Лоргар. Удовольствие. Благоговение. Страх.

— Во мне нет любви к обитающим в галактике племенам ксеносов, — признал примарх. — Эльдар не сумели понять правду о реальности, и я не скорблю о них. Жаль лишь, что всякое существо может умереть в неведении, — он вздохнул, продолжая глядеть вниз на погребенный мир-корабль. — Скольким таким не удалось спастись при рождении богини?

Очень многим. Даже сейчас некоторые носятся в варпе — безмолвные обиталища воспоминаний и чужих призраков.

Не обращая внимания на рвущий плащ ветер, Лоргар сделал первый шаг по склону кратера.

— Я что-то чувствую, Ингефель. Там, внизу.

Я знаю.

— Тебе известно, что это?

Демон аккуратно вытер лапой раздраженные глаза.

Вероятно, призрак. Отголосок жизни эльдар, который испускает последний вздох, если вообщееще дышит.

Лоргар достал булаву крозиуса, приблизив палец к активационной руне. Исходящий сверху беспокойный свет упал на оружие, и в полированных шипах отразился шторм.

— Я иду туда.

Глава 5 Отголоски

По улицам бродили призраки, тени из ветра и праха, которые образовывали в буре дразнящие очертания. Они существовали на самом краю обзора и гибли в шторме всякий раз, когда Лоргар пытался рассмотреть их более отчетливо. Вот мелькнула убегающая фигура, стертая ветром в тот самый миг, когда Лоргар повернулся, чтобы взглянуть на нее. И вот еще: три девы, которые протягивали руки и кричали, хотя, когда примарх вновь обернулся, там была лишь кружащаяся пыль.

Он крепче сжал крозиус. Вперед, только вперед, именно оттуда с гудением исходило это болезненное ощущение чего-то живого — ослабшего, попавшего в западню и почти наверняка умирающего. Достигавший сознания безрадостный резонанс указывал на что-то вроде запертого в клетку больного животного: нечто умирало уже долго, очень долго.

Лоргар двигался осторожно, обходя покрытые пылью камни и шагая внутри скелета города. Наполненный песком ветер приносил с собой далекие голоса — нечеловеческие, вопившие на чужом языке. Возможно, ураган тоже играл — при всем знании языка эльдар он не мог разобрать выкрикиваемые в бурю слова. От попыток понять отдельные голоса остальные лишь делались громче, лишая всякой надежды сконцентрироваться.

Продвигаясь вглубь истощенного города, Лоргар перестал оглядываться на каждый полусформировавшийся образ, расслабил глаза и предоставил дразнящему ветру творить, что ему вздумается. Среди сшибавшихся порывов бури на краю его зрения стояли поблекшие шпили — чужие башни, которые с невероятным изяществом устремлялись к враждебному небу.

Примарх оглянулся назад в поисках Ингефеля и ничего не увидел.

Ингефель, — запинаясь, потянулся он своим психическим чувством, сомневаясь, преодолевает ли его зов ветер. Демон. Где ты?

В ответ шторм взвыл еще громче.

Казалось, что время утратило власть. Лоргар начинал испытывать жажду, хотя усталость и не смогла заставить его замедлить шаг на всем протяжении более, чем семидесяти часов, проведенных под нескончаемым закатом. Единственным точным свидетельством течения времени был хронометр на ретинальном дисплее, сломавшийся к концу семьдесят первого часа и ставший выдавать отклонения, на которые было невозможно полагаться. На цифровом дисплее начали пульсировать случайным образом выбранные руны, словно в знак окончательной капитуляции перед противоестественными законами этого утонувшего в варпе царства.

Лоргар вспомнил впалое, костлявое и свирепое, практически вампирское лицо Аргел Тала, когда воин заявил, что его корабль плыл по волнам варпа полгода. Для Лоргара и остальной части флота «Песнь Орфея» отсутствовала не дольше нескольких ударов сердца.

От нечего делать он задался вопросом, сколько времени пройдет в материальной вселенной, пока он находится здесь, бродя по адским берегам.

Те немногие остатки архитектуры мира-корабля, что сохранились над землей, стали жертвой эрозии, их истерли и покрыли шрамами свирепые ветры. Лоргар шел по очередному засыпанному пылью проспекту, его подошвы скрежетали по древнему камню. Быть может, когда-то это был плодородный и наполненный ксенофлорой сельскохозяйственный купол. Впрочем, возможно, что он мог оказаться всего лишь общим помещением. Лоргар пытался обуздать свое воображение, не желая, чтобы танцующие в пыльной буре очертания увели его еще дальше.

Спустя еще сто метров шарканья ногами по бесполезной почве под его сапогами начало пульсировать странное болезненное ощущение борющейся жизни. Слева и справа были лишь рухнувшие башни мертвой цивилизации.

Примарх присел и зачерпнул полную ладонь красной земли. Как и прежде, он позволил ей сыпаться между пальцев, наблюдая, как ветер уносит ее прочь. Ощущение присутствия аритмично нарастало и убывало. Лоргар сделал вдох и направил тонкий импульс психической энергии просачиваться вниз. Ответа он не ощутил. Ни малейшей дрожи сознания. Оно могло находиться в метре под землей, или же глубоко внизу, у самого ядра мира. В любом случае, оно было слабым, нестабильным, казалось неуловимым и лишь едва-едва напоминало жизнь.

Сознание пряталось, но при этом не ощущалось как живое.

Любопытно.

Он углубился дальше, принюхиваясь и выискивая, однако его ищущие прикосновения встречали лишь то же погребенное средоточие упорной пустоты.

Испытывая огорчение от неудачи, Лоргар прекратил свои неуверенные психические прощупывания, свернув восприятие до обычных чувств.

Получилось. Хотя он и проклинал переменчивость своих талантов, но все же ощутил, как нечто внизу зашевелилось, пробираясь кверху. Сущность под песком прокладывала себе путь наверх, ее холодное, словно лед, сознание ищейки пыталось взять след удаляющегося психического прикосновения.

Лоргар инстинктивно отшатнулся, содрогнувшись от рвущегося снизу ощущения отчаяния. Заскрежетав зубами, он отправил мысленный заряд, чтобы отогнать цепкую сущность — в психическом эквиваленте это было все равно, что ударить по пальцам тянущегося к спасительной веревке утопающего человека. Присутствие на мгновение ослабло, собралось с силами и снова потянулось вверх.

Оно прорвалось на поверхность: на разум примарха обрушилось грубое ощущение всплеска холодной ярости, абсолютно лишенной прочих эмоций. Пошатнувшись, Лоргар отступил от фонтана поднимающегося сознания, изо всех сил отводя прочь его неровную энергию. Когда из песка вырвалась рука, у примарха в руках уже был его крозиус.

Закрывая разум от шипящей струи бесформенной психической ненависти, он наблюдал, как из могилы в багряном песке выбирается статуя умирающего божества.

Оно не могло встать. Пытаясь подняться, существо подползло ближе, зарываясь руками в землю в поисках опоры. Но казалось, что оно неспособно стоять. Примарх смотрел, как оно ползет, и не видел на потрескавшейся броне явных повреждений хребта. Длинные космы, ниспадавшие по обе стороны ощерившейся маски смерти, выглядели сотканными из дыма. Подхваченный ветром, он струился прочь, став рабом дыхания бури.

Лоргар медленно и осторожно попятился, его подошвы с хрустом давили прах, а на лице было выражение одного лишь любопытства. Чем бы ни было искалеченное создание, его окружала физически давящая аура источаемого им гнева. Лоргар сделал еще один шаг назад, продолжая пристально наблюдать.

Невзирая на все величие бога-статуи, он явно стал жертвой какого-то сверхъестественного разложения. Вместо некогда вышагивавшей по земле великой сущности теперь ползла пустая оболочка. Прищурив глаза и вглядевшись сквозь ресницы в мерцающие остаточные изображения, Лоргар увидел сгинувшую славу. Существо, закованное в тектоническую броню, с пылающим в глазах белым огнем и сердцем, которое проталкивало магму по костям из неопалимого черного камня. Неистовое явление воплощенной ярости и священного пламени. Лоргар увидел все это сквозь круговерть песка и даже улыбнулся, когда ветер образовал вокруг существа ложное марево — очередной слабый отголосок того, что должно было быть воистину величественным.

Если бы оно могло встать, то превзошло бы ростом дредноут Легионес Астартес. Даже будучи поверженным и разрушенным, это было громадное создание, оставлявшее за собой жалкий след в пыли.

Он практически испытал жалость к этому опустошенному воплощению. Черная кожа потускнела до серого оттенка древесного угля, ее покрывали старые трещины, из которых в бурю сочился дым. Лава-кровь высохла, превратившись в медленно текущую тлеющую грязь. Корка струпьев отмечала следы крови, которая остыла и засохла, покинув тело. На том месте, где некогда пылали колдовским огнем глаза, теперь незряче и свирепо кривились пустые глазницы.

— Я Лоргар, — сообщил он ползущему божеству. — Семнадцатый сын Императора Людей.

Бог оскалил черные зубы и серые десны, пытаясь закричать. Но с ощерившихся губ сорвался только пепел, посыпавшийся на песок под подбородком, а психический толчок неудавшегося вопля бессильно ударился о защищенный разум Лоргара.

Оно подползло ближе. Два пальца сломались о почву. С обрубков потекла застывающая магма, которая чернела по мере высыхания.

— Я знаю, что ты меня слышишь, — примарх продолжал говорить спокойно. Крозиус пылал энергией, на шипастом навершии в безумном танце искрились молнии. — Но не можешь ответить, не так ли?

Он снова шагнул назад. В ответ статуя бога издала еще один безмолвный рев.

— Вижу, что не можешь, — улыбка примарха померкла. — У тебя ничего не осталось, только эта тупая боль неутолимой ненависти. Это почти что трагично.

Лоргар.

Ингефель? Он потянулся к голосу демона. Ингефель? Я нашел… нечто. Отголосок. Призрак. Я положу конец его страданиям.

Это Аватар Каэла Менша Кхайне.

Лоргар почти что пожал плечами. Мне это имя ни о чем не говорит.

Бог войны сломанных душ. Ты потревожил сердце города, принеся тепло жизни в это холодное место.

В ответ он издал психический эквивалент фырканья. Чем бы оно ни было, сейчас оно умирает. И умирало давно, погребенное под этой ядовитой почвой.

Как скажешь. Пауза. Ощущение веселья. Лоргар. Сзади.

Примарх отвернулся от ползущего бога и оказался перед выходящими из песчаной бури стройными фигурами. Он не мог разглядеть деталей, это были лишь силуэты в шторме, которые скользили навстречу, сжимая в руках изогнутые клинки.

Дюжина, две дюжины, все они призраками приближались к нему. Ни один не издавал теплого отклика живого сознания.

— Мон-кей, — прошептал ветер. — Ша`эйл, Ша`эйл, Ша`эйл.

Он знал это слово. Ша`эйл. Ад. Место абсолютного зла.

Лоргар разорвал каждую из фигур на части сфокусированными проекциями психической силы. Потребовалось всего лишь мгновение концентрации. На месте их развоплощения замерцало марево, и примарх рассмеялся, поняв, что тратил силы на миражи.

Снизу донесся тяжелый скрежещущий стон. Лоргар обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как статуя божества наконец поднялась на колени и извлекла из красного песка древний треснувший клинок. Выдыхая пепел сквозь стиснутые зубы, она с кашлем произнесла свои первые слова.

— Суин Даэллэ, — прорычал увядший бог. Клинок в его руках — в большей степени опора, чем оружие — начал испускать потоки нездорового черного дыма, но не вспыхнул огнем.

Лоргар бдительно следил за дрожащим существом. Суин Даэллэ, обратился он к своему далекому проводнику. Эти слова мне незнакомы.

Стенающий Рок. Так называется клинок, который он держит в руках.

Лоргар наблюдал, как Аватар снова упал, рухнув на четвереньки. Мне почти что жаль его.

Он знал, что демон позади него обретает форму, складываясь из ветра, однако не испытывал желания поворачиваться к нему навстречу.

Тебе не следует его жалеть, Лоргар. В этом заключен урок.

Примарх был уверен, что так и есть, но его мало заботили подобные неизящные поучения. Кожа Аватара трескалась и отшелушивалась на сочленениях статуи.

— Я покончу с этим, — произнес он вслух.

Как пожелаешь, донеслись в ответ слова Ингефеля.

Лоргар шагнул вперед, ощущая в руках тяжесть булавы.

Запомни этот миг, Лоргар. Запомни то, что есть, и то, что оно означает.

Он приблизился к оседающей статуе и высоко поднял крозиус, выглядя в точности как палач.

Трескающаяся рука Аватара ухватилась за бронированный наголенник. Отломился еще один палец.

— Я прекращу горе твоего невежества, — произнес Лоргар и позволил оружию обрушиться вниз.

Один взмах. Удар по затылку.

Грохот железа о камень. Шипение подхваченной ветром пыли. Треск гальки по герметичному керамиту.

В этом урок.

Контур из черного пепла отмечал очертания могилы бога на красной почве.

Лоргар. Ты видишь это?

Лоргар повернулся к демону. С челюстей Ингефеля капала прозрачная слюна, которая почему-то не замерзала на сильном холоде.

Видишь? спросило создание, не мигая. Божественная сущность может быть столь же невежественной, заблудшей и слепой, как и любой жалкий смертный. В своем упорстве они также могут быть упрямы и представлять собой серьезную угрозу истине. Взгляни на уничтоженного тобой призрака — отголосок религии, которая давным-давно потерпела крах. Теперь его нет, и этот мир может исцелиться, лишившись порчи ложной и невежественной веры. Ты видишь?

Его раздражение вырвалось из решетки вокса хриплым ворчанием.

— Ты задавал этот вопрос моему сыну, Аргел Талу. Я не нуждаюсь в столь прямолинейных наставлениях. Да, Ингефель. Я вижу.

Даже бог может умереть, Лоргар.

Он снова рассмеялся.

— Изящество тебе вредит, да?

Даже бог может умереть. Ты вспомнишь эти слова перед тем, как наступит конец.

Безмолвный голос демона сделал паузу.

— Ты так говоришь о конце, будто знаешь исход.

Я бродил по дорогам вероятности. Я видел то, что может быть, и что почти наверняка произойдет. Но нельзя увидеть то, что будет, пока оно не станет тем, что было.

Лоргару больше не хотелось смеяться.

— И что же наиболее возможно? Чем все закончится?

Демон облизнулся, очищая пасть от темного пепла и красной пыли. Все закончится так же, как и началось, сын Императора. Войной.

Потребовалось лишь два слова.

— Покажи мне.

Часть 3. На войне

Глава 6 Последние врата

— Я знаю это место, — прошептал он в тишине. — Это Врата Вечности.

Лоргар смотрел на безграничный зал — его размеры позволяли пройти бок о бок тысяче человек и разместить почетные знамена всех полков Императора. Сто тысяч штандартов — насколько хватало генетически усовершенствованного зрения. И еще миллион за его пределами. Два миллиона. Три.

Все больше и больше, насколько мог разглядеть глаз, они с гордостью возвещали о все новых мирах, стиснутых хваткой Империума. Каждый мир взрастил бесчисленные полки, и их боевые знамена висели здесь, образуя бесконечный гобелен. Сам зал, тянувшийся на многие часы хода в каждую сторону, был отчасти собором, отчасти музеем и отчасти святилищем славы.

На дальнем краю, скрытые густым мраком теней, стояли два волкоголовых титана класса «Пес Войны», нацелившие способные сокрушать города орудия на мраморные ступени, которые вели к охраняемым ими огромным воротам.

Сам же портал не поддавался описанию. Слова «дверь» или «ворота» подразумевали понятный масштаб, нечто такое, что без проблем смог бы измерить разум смертного. Здесь же не было ничего подобного. На создание такой преграды должно было уйти не меньше четверти остатков адамантиевого запаса Марса — и это еще перед тем, как добавить слои изукрашенного золота на внешнюю сторону плотной керамитовой брони.

Подобное заграждение столь невероятного размера и величия могло защищать тайны лишь одной души, стоявшей выше всех прочих. Лоргар редко здесь бывал, поскольку Врата Вечности вели в самое тайное святилище его отца, где Император хранил взаперти от сыновей и слуг свою личную генетическую лабораторию.

Некоторое время Лоргар стоял под ротными знаменами полка Армии с планеты под названием Валхалла. На флагах был изображен белый мир и люди в плащах, которые поднимали вымпелы на службе Императору. Лоргар никогда не бывал на их планете и задавался вопросом, как далеко от Терры она располагается в ночном небе. Вероятно, ее жители было столь же холодными и негостеприимными, как иней, по которому они ступали.

— Зачем ты мне это показываешь? — спросил он, отвернувшись от свисавших знамен.

Ингефель выскользнул из тени, окружавший вздувшийся глаз мех потемнел и намок от выделившейся жидкости.

— Ты плачешь? — спросил Лоргар у существа.

Нет. Это кровь.

— Откуда?

Несимметричные челюсти демона сомкнулись со щелчком. Это не имеет значения. Скажи мне, что ты видишь в этом месте?

Лоргар вдохнул, ощущая горячий и насыщенный потом воздух внутренней вентиляции доспеха.

— Я могу здесь дышать?

Да. Мы больше не на Шанриате.

Лоргар расстегнул замки на вороте и снял шлем. Его лица коснулся холодный воздух, а следующий вдох наполнил пылающие легкие желанной прохладой.

Он перевел свои спокойные и умные глаза на демона.

— Каким образом мы покинули мертвый мир?

Мы там, и мы здесь. Однажды ночью ты поймешь, Лоргар. Объяснять сейчас значит впустую тратить время и воздух. Разум смертного не в силах вместить некоторые истины.

Примарх улыбнулся, чтобы скрыть скривившуюся губу.

— Для проводника ты даешь очень мало указаний.

Я посланник. Сопровождающий. Ингефель скользнул по густому красному ковру, оставляя за собой след, словно слизень. Ты здесь ради всего того, что это означает. Тут ты можешь дышать и умереть, если мы будем неосторожны. Варп — это все и ничто, а ты плывешь по его волнам.

— Хорошо, — он подумал, что на данный момент это сойдет.

Ты слышишь, Лоргар?

Лоргар сделал еще один освежающий вдох, позволив легким наполниться прохладой.

— Битва вдалеке? — он покачал головой. — Это видение — ложь. Имперский Дворец никогда не осаждали.

Нет? Ты смотришь на бескрайний зал человеческими глазами. Воспользуйся зрением бессмертного.

Проще сказать, чем сделать. Шестое чувство, никогда не бывшее надежным, свернулось в центре разума, внезапно сопротивляясь высвобождению в этом месте. Сконцентрировавшись, словно разжимая пальцы стиснутого кулака, он сумел раскрыть психический дар.

Лоргар успел произнести: «Я…» прежде, чем его захлестнула бушующая вокруг битва.

Со всех сторон сражались привидения, призрачные тела падали под ударами клинков и болтеров друг друга.

Иллюзия была столь полной, что вызвала физический отклик в его теле — ускоренное биение сердца, неглубокое дыхание, мучительная потребность обнажить сталь и броситься в схватку. Он считал себя искателем, в первую очередь ученым, а уж затем солдатом, однако ярость битвы требовала инстинктивного реагирования. Стиснув зубы, Лоргар наблюдал, как у его ног сражаются и умирают воины, облаченные в бьющиеся друг о друга тени доспехов Легионес Астартес.

В хаотичных рядах присутствовали существа, обладавшие извращенной нечеловечностью. Их окровавленные тела и искаженные лица служили нерушимым свидетельством происхождения от Нерожденных. Когти хватали и рассекали, мясистые щупальца, покрытые шипастой кожей, хлестали и скручивались в удушающих захватах, лишенные глаз лица издавали вой, заглушавший резкий грохот болтеров. Тысячи и тысячи воинов, смертных и бессмертных, которые крушили и убивали с воплями и ревом. У многих были сотканные из дыма и огня крылья, другие же парили под высоким потолком на кожистых крыльях, отбрасывая на схватку по ними тени, похожие на летучих мышей. Эти последние демоны швыряли вниз сопротивляющиеся тела пойманных Имперских Кулаков, бомбардируя воинов внизу их же собственными братьями.

Лоргар выдохнул, перестав неосознанно сдерживать дыхание. Он глухо проговорил: "Узрите же предо мной самое сердце ереси".

Ингефель сгорбился рядом, в его раздутом глазу отчетливо отражалась творившаяся вокруг сумятица. Это твои слова, дитя Императора?

— Нет. Это цитата из старого текста Завета.

Лоргар уставился на прорвавшуюся через сломанный строй Имперских Кулаков огромную фигуру, которая превосходила ростом даже примарха. Знакомый ему жестоко щерящийся шлем Мk-II превратился в клыкастое чудовище, увенчанное громадными изогнутыми рогами цвета железа и слоновой кости. Руки, некогда бывшие закованными в латные перчатки человеческими кулаками, раздулись в узловатые лапы, которые оканчивались косовидными черными шипами, похожими на когти хищной птицы. Даже на таком расстоянии фантасмагория источала что-то ядовитое — извращенно-приятное, приторно-злобное и сулившее смерть в тот самый миг, когда его сладость коснется языка. От левиафана волнами накатывал смертоносный, сбивающий с толку запах.

— Это существо… — Лоргар наблюдал расширенными глазами. — На нем доспех Легионов, но я не могу определить его принадлежность.

Ингефель указал двумя левыми руками. Видишь воинов, облаченных в ярко-красное?

Лоргар не мог их не заметить. Целый неизвестный ему Легион. Под грохот болтеров они наступали в одном строю с вопящими Нерожденными. Имперские Кулаки отступали, с каждой секундой их число уменьшалось.

Это Носители Слова.

— Они…

Да, Лоргар. Это они.

И это действительно были они. Его Легион, его верные сыны, закованные в броню цвета пролитой крови и ржавого железа. Их доспехи были отмечены свитками с молитвами, которые упорно заявляли о благочестии, даже когда пергамент срывался прочь и сгорал в жаре битвы. На многих шлемах были рога, словно в подражание офицерским плюмажам, а на всех наплечниках было изображено выкованное из черненой бронзы искаженное лицо демона.

Пока он смотрел, они запели. Кем были эти воины, украшавшие себя черепами и демоническим лицами и распевавшие при наступлении ритуальные псалмы? Во что превратился его Легион?

Ингефель подслушал мысли, гулявшие в разуме Лоргара. В будущем кроется много перемен, примарх.

Он не ответил. Лоргар шел среди сражающихся легионеров, оставаясь совершенно незамеченным ими. Воины смещались, чтобы стрелять мимо него, но более не обращали на его присутствие никакого внимания. Испытав некоторое колебание, он толкнул в наплечник одного из закованных в красное Несущих Слово. Промахнувшись, воин выругался, сдвинулся вбок и прицелился снова. Через миг его болтер снова начал издавать свой громовой рефрен.

Оказавшись в окружении наступающих легионеров, примарх обернулся к своему проводнику. Ингефель, крадучись, приблизился, змеящееся мускулистое тело червя так же легко раздвигало столпившихся воинов.

Этот момент произойдет через пятьдесят лет после нашего пребывания на Шанриате.

— Почему они в красном?

Ингефель потянулся к одному из Несущих Слово, когти прочертили полосы по демоническому лицу, изображенному на наплечнике воина. Легионер приостановился. На какое-то мгновение Лоргар задался вопросом, не раскрыл ли демон их присутствие. Однако воин перезарядил оружие, не обратив на них внимания, и тотчас снова добавил к атаке свою огневую мощь.

Старый цвет брони Легиона был отброшен, чтобы возвестить о происходящих с человечеством изменениях. Они более не Носители Слова Императора. Теперь они несут твое.

— Это не может быть правдой, — примарх вздрогнул, когда рядом разорвался заряд болтера, убивший ближайшего Несущего Слово. — Ты так и не сказал мне, что это за существо, которое носит доспехи моего Легиона спустя пятьдесят лет.

Он наблюдал, как создание движется, пучки мышц работали в унисон с открытыми силовыми кабелями и многослойной броней из алого керамита. Своими огромными лапами оно разорвало надвое одного из Имперских Кулаков, с крыльев едкой тенью стелился черный дым, медленно разъедавший золотые доспехи всех окружавших воинов.

— Трон Бога-Императора, — прошептал Лоргар. Удерживаемый огромным зверем разорванный Имперский Кулак все еще продолжал сражаться, паля из болтера в лицо демону. Закованное в броню существо отшвырнуло ноги воина прочь и повернуло искаженный шлем, отворачиваясь от с треском бьющих в лицевой щиток зарядов. Лоргар безмолвно наблюдал, как крылатый демон опустил половину Имперского Кулака на свое бычье темя, насадив легионера на правый рог. Это, наконец, прекратило сопротивление воина. Болтер выпал из рук и с лязгом скатился по окутанным тенями крыльям. Демон продолжил сражаться, не обращая внимания на вес тела в доспехах, пронзенного костяным навершием шлема.

— Что это? — снова спросил примарх. — Его душа… мне не подобрать слов.

Лоргар смотрел на разворачивавшуюся перед ним со скрежещущим грохотом резню, напрягая зрение, чтобы заглянуть под плоть чудовища. В живом существе пульсировала бы пылающая эманация, а в одном из Нерожденных всякий свет поглощала бы пустая бездна. В этом же создании присутствовало и то, и другое. Под его кожей посреди черноты жарко пылали угли.

— Оно не человек, — голос Лоргара был напряжен от усилий проникнуть за поднимающуюся от крыльев существа завесу черного тумана. — Но когда-то было им.

Он перевел взгляд на Ингефеля.

— Это так, — это был не вопрос.

На сей раз интонация Ингефеля выдала внутренние колебания демона. Ситуация вызывала даже у него некое нежелание, возможно, из-за благоговения.

Это твой сын, Лоргар. Это Аргел Тал.

От Врат Вечности донесся раскат грома, и посреди схватки приземлилась еще одна крылатая фигура. Ее разодранные порезами крылья были изорваны и запятнаны грязью, белые перья пересекали кровавые полосы. Доспехи превратились в раздробленные руины из расколотой стали и полированного золота, а лицо было скрыто под золотым шлемом. По сжатому в руках клинку пробегали волны психического пламени, которое было столь ярким, что могло выжечь зрение смотрящему.

— Нет, — сумел прошептать Лоргар.

А это твой брат, с нажимом добавил демон. Сангвиний, Владыка Ангелов. Так погибнет Аргел Тал.

Сделав шаг вперед, Лоргар замер. Он сделал вдох в зале перед Вратами Вечности, а выдохнул под небом, которое терзали стонущие вулканы.

Воздух был насыщен губительным, чернящим все зловонием открытой гробницы. Несмотря на охваченный пламенем горизонт и извергаемый горами удушливый пепел, открытая кожа ощущала мало тепла. Не было ни малейшего движения ветра, которое освежило бы воздух. Землю сотрясала продолжительная дрожь, и из глубин под серой почвой доносился низкий стенающий грохот измученной тектоники. Сама планета противилась происходящему на ее поверхности.

Зрение Лоргара не могло проникнуть через поглотивший небо покров пепла. Чтобы настолько затянуть небеса, вулканы должны были извергаться самое меньшее несколько месяцев.

Почувствовав приближение демона сзади, он обернулся.

— Где мы? Зачем ты нас сюда перенес?

Мир без имени. Мы здесь потому, что ты увидел все, что тебе требовалось увидеть.

Неожиданно для самого себя примарх расхохотался. Едва он собрался с силами, чтобы заговорить, как с губ сорвался второй взрыв смеха.

Не вижу, что здесь забавного, Лоргар.

— Ты показываешь мне, как мои армии в союзе с демонами осаждают дворец моего отца, сражаются против моих братьев, и еще спрашиваешь, почему мне хочется смотреть дольше, чем жалких несколько секунд? — Лоргар покачал головой, его смех стих. — Хватит с меня следования подготовленным тобой урокам, тварь.

У Ингефеля потекла слюна. Следи за языком, когда обращаешься к одному из избранников богов.

— Я здесь по собственной воле. И точно так же уйду.

Да, демон выпрямился, и его позвонки издали несколько влажных щелчков. Продолжай себя в этом убеждать, Лоргар.

Примарх сжал крозиус, мучительно желая обнажить оружие и со злобой взмахнуть им, чтобы при помощи насилия утвердить контроль над жизнью. Он знал, что в этом он был точно таким же, как и любой из братьев. Желание никогда не покидало его. Как лучше всего подчинить реальность своей воле? Пролить кровь тех, кто не подчиняется сделанному тобой выбору, и более не будет никакого сопротивления. Путь разрушителя всегда был легок. Трудная работа доставалась созидателям и провидцам.

Лоргар сделал то, чего бы не сделал на его месте ни один из братьев. Он отпустил оружие, оставив его на месте, и выдохнул, чтобы успокоиться.

— Я здесь, чтобы узнать истину о богах, Ингефель. А ты — чтобы явить ее мне. Прошу тебя, не испытывай мое терпение.

Демон промолчал. Лоргар посмотрел в раздутый глаз, из которого все еще сочился ихор.

— Ты понимаешь меня?

Да.

— Ну а теперь расскажи, зачем меня вызвали сюда. Я слышал зов этого места — мое имя, выкрикиваемое сквозь солнечные бури. Я вырос в мире, древние священные тексты которого называли мертвую империю чужих раем для смертных. Мне нужны ответы, Ингефель. Нужны сейчас. Почему с момента рождения меня готовили к приходу в это место? Чего хочет от меня судьба?

У демона снова потекла слюна. Его десны кровоточили, а две руки скрючились, прижавшись к блестящей груди.

— Что с тобой?

Я приближаюсь к концу этого воплощения. Моей сущности неудобно в клетке из кости и плоти.

— Я не хочу видеть, как ты умираешь.

Я не умру в том смысле, который ты вкладываешь в это понятие. Мы — Нерожденные. А также Бесконечные.

Лоргар подавил импульс раздражения, не позволив ему выйти наружу.

— Настоящее бессмертие?

Единственно возможным способом. Точно так же, как и Лоргар несколькими минутами ранее, демон уставился на горизонт. Его взгляд затуманился, наполнившись задумчивостью. Ты задаешь вопрос, хотя уже знаешь ответ. Сейчас ты находишься здесь потому, что тебя позвали, потому, что вся твоя жизнь спланирована ради этого момента. Ты здесь и сейчас потому, что так захотели боги. В спутанных прядях паутины времени я видел неисчислимые варианты возможного будущего, в которых ты так и не пришел к нам, Лоргар.

В одном из них ты умер в молодости, золотое дитя-мученик Колхиды, убитое ассасинами, которые хотели возродить Старые Пути. Когда Империум прибыл забрать тебя, они обнаружили мир, который убил себя сам, погрузившись в крестовые походы озлобленных фанатиков.

В другом тебя отравили всего лишь три ночи после взятия столицы в ходе твоей священной войны за сердца людей Колхиды. Тебя убило вино в кубке, а яд в него подсыпала рука того, кого ты звал отцом. Он боялся, что больше не сможет манипулировать тобой.

В еще одном ты не владел собой, так же, как и многие из твоих братьев. В стычке с Сангвинием ты вонзил ему нож в спину, а затем был убит Гором за это прегрешение.

Был и такой, где ты не подчинился Анафеме — существу, которое вы называете Императором, ошибочно думая, что он человек — и был казнен твоими братьями Керзом и Руссом. Трупу вырезали сердце, и над всеми из твоего рода было совершено великое колдовство, обладавшее алхимической и генетической силой. Твой Легион отравили, погрузили в безумие и в конечном итоге уничтожили с помощью флотилий царства Ультрамар.

Еще ты…

— Довольно, — Лоргар чувствовал, что бледнеет, и подозревал, что это обстоятельство скрывала лишь расписанная золотой тушью кожа. — Прошу тебя, перестань.

Как пожелаешь.

Горы продолжали издавать далекий грохочущий гул, планета выдыхала огонь в собственное небо.

Наконец, Лоргар открыл глаза.

— Почему я? Почему сюда привели меня? Почему не Гор, не Жиллиман? Они полководцы, каким мне никогда не стать. Почему не Сангвиний или Дорн? — он рассмеялся, насмешливо фыркнув. — Почему не Магнус?

Ингефель ухмыльнулся, насколько это позволяла искореженная пасть. Боги тайно или явно коснулись многих твоих братьев. У одного из них крылья за спиной. Это часть генетического замысла вашего Императора? Разве он не хотел уничтожить все отсылки к религии? Зачем тогда производить на свет сына, который выглядит, словно ангел во плоти?

Лоргар отмахнулся от довода.

— Хватит этой идиотской загадочности. Почему не Магнус? Без тени сомнения, он самый могущественный из нас.

Магнус. Магнус Красный. Алый Король. Ингефель рассмеялся в сознании Лоргара и указал на равнину. Он уже с нами, вне зависимости от того, признает ли он это сам. Он пришел к нам, и его не было нужды призывать и рассматривать вопрос веры. Он пришел за силой потому, что именно за ней к нам приходят все создания из плоти. И спустя пять коротких десятилетий, когда галактика запылает, он явится сюда самолично.

Взгляни на этот же самый мир, Лоргар — каким он будет через пятьдесят лет.

Глава 7 Город Света

Какое-то мгновение даже смотреть на свет было больно. Он был серебристым, искусственным и настолько далеким от теплого золота настоящей звезды, насколько только можно было вообразить. Прикрыв лицо от его суровой резкости, Лоргар оглядел равнину, на которую указывал Ингефель.

Очертания превратились в неровные контуры. Лоргар мгновенно узнал их, поскольку обучался здесь почти десять лет, жил среди местных обитателей и восхищался ими так же сильно, как любил народ Колхиды.

— Тизка, — произнес он слово после того, как подавил ужас. Потрескавшиеся шпили, хитроумно созданные людьми; громадные пирамиды из белого камня, светлого металла и разбитого стекла; рухнувшие городские стены, от которых остался лишь крупный щебень — это был великий просвещенный город Тысячи Сынов, поставленный на грань опустошения.

— Что за безумие я вижу? Какой обман принял столь жестокую форму?

Тизка сгорит в горниле грядущей войны. Так должно случиться.

— Я никогда не позволю этому произойти.

Позволишь, Лоргар. Ты должен.

— Ты мне не хозяин. Я никогда не уверую в бога, который управляет своими почитателями. Вера — это свобода, а не рабство.

Ты позволишь этому произойти.

— Если таково будущее, Ингефель, то я сообщу Магнусу в прошлом. Когда я вернусь в Империум, это будет первое, что сорвется с моих губ.

Нет. Это последнее происшествие в ходе просветления Магнуса. Преданный Императором, преданный собственными братьями, он перенесет свой город в варп, чтобы избежать окончательного уничтожения. Здесь он строит крепость для будущей войны.

— Что за война? — выплюнул слова Лоргар. — Ты не перестаешь говорить о предательствах, крестовых походах и битвах, словно я уже могу увидеть описываемые тобой события будущего. Проклятье, скажи мне, что это за война?

Лоргар двинулся к разрушенному городу, но Ингефель схватил его за наплечник.

Война, которую ты начнешь, но не возглавишь. Война ради того, чтобы донести все эти истины до Империума. Ты пришел найти богов, Лоргар. Ты их нашел, поскольку они всегда имели замыслы относительно тебя. И теперь их взгляд обращен на человечество. Мы говорили Аргел Талу так же, как и тебе сейчас: человечество примет истины божественной реальности, или же его постигнет та же судьба, что и эльдар.

Лоргар оглянулся на город.

Ты всегда знал, что все кончится войной. Священный крестовый поход, чтобы принести на Терру истину. Слишком многие миры будут сопротивляться. Власть Императора над их жизнями слишком крепка и безжалостна. Анафема лишает их возможности развиваться самостоятельно, и потому они умрут — пребывая в оковах его ограниченного видения.

Примарх улыбнулся, копируя выражением слабого веселья своего генетического отца.

— А вместо порядка ты предлагаешь Хаос? Я видел, что бродит по поверхности тех эльдарских миров, что сгинули с этой великой утонувшей империей. Моря крови и города воющих Нерожденных…

Ты смотришь на империю, которая не сумела внять богам.

— Даже если так, ни один человек не примет добровольно такие ужасы.

Нет? Эти вещи кошмарны лишь для того, кто смотрит на них глазами смертного. Не признав истинных богов, человечество падет из-за своего безверия. Царства чужих разорвут Империум на части, ибо человечеству не хватает силы, чтобы выжить в галактике, которая ненавидит ваш род. Ваша экспансия угаснет и уменьшится, а боги покарают тех, кто отринул предложение истинной веры. Ваш род может принять Хаос, о котором ты говоришь, или же вкусить той же участи, что и эльдар.

— Хаос, — Лоргар посмаковал слово, взвешивая его на языке. — Это неправильное название, не так ли? Нематериальное царство может состоять из чистого Хаоса, однако он изменяется, соединяясь с материальной вселенной. Разбавляется. Даже внутри Великого Ока, где боги взирают на галактику, физические законы нарушены, однако нет чистого Хаоса. Это не беспорядочный океан бурлящей психической энергии. Не сам варп, а смешение «здесь» и «там», небесной тверди и эфира.

Примарх вдохнул наполненный пеплом воздух, ощущая, как тот щекочет горло.

— Идеальный порядок не меняется. Но и чистый Хаос никогда не выйдет на первое место. Вы хотите союза.

Он обернулся к Ингефелю. Теперь кровь текла из обоих глаз демона, пятная мех мутными зигзагообразными полосами.

— Мы вам нужны, — произнес Лоргар. — Боги нуждаются в нас. Без нас они не в силах покорить материальную вселенную. Их мощь ограничивается, когда нет молитв или совершенных во имя поклонения деяний.

Да, но эта потребность не эгоистична. Это естественное желание. Боги правят Хаосом как стихией. Варп — это все эмоции людей, переживания всякой разумной расы, проявляющиеся в виде психической бури. Он не враг жизни, а ее результат.

Лоргар глубоко вдохнул, ощутив вкус еще большего количества принесенного ветром пепла. Он ничего не ответил, поскольку мало что можно было сказать. Аргел Тал уже вернулся с этими словами, а теперь Лоргар слышал их из первых уст.

Хаос стремится к симбиозу с жизнью: Одушевленные и Нерожденные в естественной гармонии. Союз. Вера. Сила, Лоргар Бессмертие и безграничные возможности. Ощущения, не доступные пониманию смертного. Способность испытывать сводящее с ума наслаждение от любой муки. Дар ощущать экстаз, когда тебя уничтожают. Даже смерть становится замечательной шуткой со знанием, что ты будешь возрождаться в ином обличье снова и снова, пока сами солнца не почернеют.

А когда звезды умрут, Хаос все равно выживет в холоде — такой же идеальный, торжествующий и чистый. Это все то, о чем когда-либо мечтало человечество — не иметь равных в галактике, быть всемогущими по отношению к остальным формам жизни, и быть вечными.

Лоргар больше не глядел на павший город.

— Вы сделали плохой выбор. Я польщен и горд тем, что открыл истину. Для меня честь быть избранным сущностями, которые достаточно могущественны, чтобы их можно было считать божественными в настоящем смысле этого слова. Но мне будет трудно принести этот свет человечеству. Я не могу победить в войне против бога, который восседает на Троне Терры.

Жизнь есть борьба. Ты приложишь усилия и преуспеешь.

— Пусть я даже и поверю во все это… — у Лоргара похолодела кровь. — У меня сто тысяч воинов. Мы погибнем в тот же миг, как только высадимся на Тронный Мир.

Ты привлечешь больше, освобождая мир за миром. Так записано среди звезд. После того, как ты покинешь это место, твой Легион более не будет тратить годы на созидание совершенных миров, которые почитают Анафему как Бога-Императора. Ты сокрушишь сопротивление своей пятой и возьмешь на службу новых, преисполненных веры людей. Некоторые из них будут рабами в чревах твоих боевых кораблей. Другие станут паствой, которую ты поведешь к просвещению. И еще больше попадет в прибежища генетической жатвы и переродится в легионеров.

Примарх подавил потребность выругаться.

— Мне все неуютнее слушать, как ты обсуждаешь мое будущее в столь определенных категориях. Ничего из этого еще не произошло, и может никогда не случиться. И ты так и не ответил на важный вопрос. Почему это должен быть я?

Это должен быть ты.

Его зубы сжались так сильно, что скрипнули.

— Почему? Почему не кто-нибудь из остальных? Гор? Сангвиний? Лев? Дорн?

В других Легионах каждый умрет за своего примарха и пожертвует жизнью ради Империума. Но Империум — это рак, убивающий ваш вид. Даже когда некоторые твои братья выступят против Императора, то будут сражаться за то, чтобы править Империумом. Лишь Несущие Слово умрут за истину и само человечество.

Сейчас нужно объединить веру и сталь. Если человечество станет империей, а не видом, то падет от когтей чужих и гнева богов. Таков порядок вещей. Уже происходившее раньше повторится вновь.

Лоргар снял с пояса запечатанный свиток и чрезвычайно осторожно развернул его. К пергаменту пристали красная пыль с поверхности Шанриаты и несколько пятнышек крови из побоища у Врат Вечности. Они пятнали кремовую страницу, выглядя на светлой бумаге жирными, словно крохотные восковые печати.

Кровь его сына. Жизненная влага одного из его Легиона через пятьдесят лет. Воина, которому предначертано погибнуть на родном мире человечества, в бесчисленных системах от места рождения. Да и родился ли уже этот воин?

Лоргар смял пергамент, уничтожая колхидскую клинопись, и уронил его на холодную землю.

— Магнус сейчас здесь? А мы здесь — в пятидесяти годах от той ночи, когда я вошел в Великое Око?

Да. Момент, где мы сейчас находимся, лишь на считанные дни позже события, которое человечество будет помнить как Разорение Просперо. Магнус стал жертвой собственного высокомерия, и теперь пребывает в самой высокой из башен этого разрушенного города, оплакивая уничтожение своего Легиона и гибель надежд. Он желал лишь самого наилучшего, но любопытство обрекло его на проклятие Императора. Он слишком долго и глубоко вглядывался в те идеалы, которыми не обладает Император.

Не ожидав меньшего, Лоргар кивнул. В конце концов, подобное вряд ли можно было назвать беспрецедентным. Его собственный Легион — сто тысяч Несущих Слово на коленях в прахе Монархии…

Он покачал головой, снова глядя на город и башню в его центре.

— Почему он пришел сюда, в эмпиреи?

Чтобы спрятаться там, где его не смогут схватить псы Императора. Чтобы зализать раны. Магнусу вынесен приговор за его прегрешения. Он предпочел изгнание казни.

Лоргар двинулся вперед.

— Я поговорю с ним.

Тебе не позволят предстать перед Алым Королем.

Ему не требовалось оборачиваться, чтобы знать, что демон улыбается.

— Посмотрим, — произнес он через плечо.

Ответа не последовало. Ингефель пропал.

Ему угрожал урод, облаченный в темно-красный керамит легиона Тысячи Сынов.

— Денлкрргх йидзун, — потребовал тот. Бронзовый болтер охватывали дрожащие щупальца телесного цвета, заменявшие существу руки. Позади одинокого часового высились горы щебня, оставшиеся от рухнувшей городской стены Тизки.

Лоргар медленно выдохнул. Даже на расстоянии дюжины метров от Тысячного Сына несло гнилым мясом и насыщенным резким медным запахом эфирных выделений. Остатки его лица выглядели так, словно расплавилисьи стекли вниз по передней стороне черепа.

— Я Лоргар, владыка Семнадцатого Легиона, — он указал на болтер, который держала тварь. — Опусти оружие, племянник. Я пришел поговорить с братом.

Очередная попытка заговорить сорвалась с губ изуродованного лица Тысячного Сына бессмысленными расплывчатыми звуками. Похоже, тот понял, что лишен этой способности, поскольку через миг в сознание Лоргара вплыл спокойный культурный голос.

Я Хазджин из Пятнадцатого Легиона. Ты не можешь быть тем, кем кажешься.

Лоргар скрыл свой дискомфорт под отцовской улыбкой.

— Я могу сказать то же самое о тебе, Хазджин.

По земле прошло особенно жестокое содрогание. На нижних уровнях ближайшей пирамиды разлетелись стекла, а с разрушенной городской стены скатились новые камни.

Алый Король говорит нам, что мы единственные люди в этом мире. Стекающее лицо Хазджина неуклюжим вдохом набрало полный рот воздуха. Ты не можешь быть лордом Аврелианом из Несущих Слово.

Лоргар развел руки, демонстрируя безоружность и благожелательность.

— Ты же знаешь меня, Хазджин. Помнишь тот вечер, когда я читал лекцию об аллегориях Хеда и Квахира в западном садовом районе Города Серых Цветов?

Болтер чуть-чуть опустился. Хорошо помню. Сколько воинов из моего Легиона присутствовало в ту ночь?

Лоргар уважительно кивнул Тысячному Сыну.

— Тридцать семь, а также толпа смертных числом более двадцати тысяч.

Скошенные глаза воина медленно моргнули. А в чем состоит пятидесятый принцип Квахира?

— Пятидесятого принципа Квахира не существует, он умер от чахотки вскоре после того, как записал девятнадцатый. Пятидесятый принцип Хеда состоит в том, чтобы содержать плоть и железо в такой же чистоте, что и душу, поскольку внешнее неизбежно просачивается вовнутрь.

Воин опустил болтер. Возможно, что ты и обманщик, но я отведу тебя к моему повелителю. Он взглянет на тебя собственным оком.

Лоргар снова склонил голову, на этот раз в жесте благодарности. Он последовал за прихрамывающей фигурой Хазджина, которая поднималась по горам щебня, чтобы войти в город. От сбивчивой походки воина сервоприводы сочленений его доспеха взрыкивали.

Лоргар наблюдал за неловкими движениями воина. Какие бы блага не приносили мутации, их скрывала броня Легиона. В первую очередь, поразившая Хазджина порча была бессистемна. Лоргар не мог не сравнивать ее с упорядоченным смертоносным искажением Аргел Тала из предыдущего видения. Все произошедшие с его сыном изменения были отмечены злонамеренным замыслом, словно некий великий интеллект смял плоть Несущего Слово и переписал его жизнь на генетическом уровне, превратив в живую машину войны.

В мутации Хазджина не было ничего подобного. Если уж на то пошло, он выглядел больным.

— Племянник, — Лоргар продолжал говорить мягко, — что с тобой произошло? Сколько сыновей моего брата изменились так же, как ты?

Хазджин не обернулся. Это место, этот мир изменил столь многих из нас. Мы благословлены Силами, лорд.

Благословлены. Стало быть, демон Ингефель сказал правду: физические факторы меркли для тех, кто принял союз с богами. При обладании психическим мастерством и восхождении сознания на уровни бессмертия проблемы плоти становились все менее существенными. Возможно, в этом был некий нездоровый смысл: когда ты всемогущ, функции тела мало значат. Мощь такого уровня перевешивала проблемы меньшего масштаба.

Но даже при всей гордости от перспектив своего просветления, это стало для Лоргара горькой пилюлей. Правда могла быть божественной, однако это едва ли делало ее более привлекательной для расы людей. Некоторые истины слишком уродливы, чтобы их можно было легко принять.

На его губах на мгновение появилась неожиданная язвительная улыбка. Значит, будет крестовый поход. Очередной крестовый поход, чтобы принести истину массам на острие меча.

Нельзя надеяться, что человечество когда-либо достигнет просветления самостоятельно. Он находил этот аспект своего вида наиболее печальным и прискорбным.

— Сколько вы здесь находитесь, Хазджин?

Некоторые утверждают, что прошли месяцы. Другие заявляют, что лишь дни. Мы не можем вести точный учет времени, поскольку оно течет во все стороны. Хронометры пляшут, как им вздумается. Воин издал сдавленное бульканье, близкое к смешку. Впрочем, примарх говорит нам, что в материальной реальности прошли считанные дни.

Лоргар. Голос принадлежал Ингефелю, а не Хазджину. Поверни назад. Ты не должен видеть это будущее.

Примарх не ответил, и они вошли в Тизку, Город Света.

Взглянув на Магнуса, Лоргар примирил логику с эмоциями и соединил их в понимание. Это был не тот Магнус, которого он знал — это был Магнус пятью десятилетиями старше.

За пятьдесят лет он состарился на сотню. Алый Король отказался от претенциозных доспехов и ныне был облачен в один лишь божественный свет, который оставлял болезненные остаточные изображения в сознании всякого, кто на него смотрел. Но по ту сторону психического великолепия взиравший на прибытие Лоргара брат был сломлен. В единственном глазу осталось мало былого перламутрового блеска, а черты лица, никогда не бывшие привлекательными, теперь покрылись трещинами морщин от времени и настоящими ущельями от мучительных раздумий.

— Лоргар, — произнесла фигура Магнуса, нарушив покой и безмолвие библиотеки. Исходивший от него бурлящими волнами колдовской свет заливал выстроенные вдоль стен свитки и книги.

Несущий Слово медленно вошел, урчащие сочленения его доспеха присоединились к нарушению тишины. От пребывания слишком близко к Магнусу по ту сторону глазниц началось болезненное покалывание, словно белый шум перешел в психическое ощущение.

Лоргар отвел приветливый взгляд в сторону, рассматривая собранную братом коллекцию текстов. Взгляд немедленно упал на одну из его собственных книг — "Эпилог мучения" — которую он написал в тот самый год, когда одержал победу в крестовом походе против старых путей Завета Колхиды.

Лоргар провел кончиком пальца перчатки по кожаному корешку книги.

— Кажется, ты не удивлен увидеть меня, брат.

— Так и есть, — Магнус позволил себе улыбнуться. От этого испортившие его лицо линии стали только глубже. — Этот мир таит в себе бесконечные сюрпризы. Что это за игра, хотел бы я знать. К какой воплотившейся галлюцинации я сейчас обращаюсь? Ты плохое подобие Лоргара, дух. В твоих глазах не пылает огонь веры, которую понимают только он и его сыновья. И таких же шрамов у тебя нет.

Магнус продолжал стоять у письменного стола, однако не возвращался к чтению. Лоргар повернулся к нему, прищурив глаза от резкого свечения.

— Я не призрак, Магнус. Я Лоргар, твой брат, в последние ночи моего Паломничества. Как видишь, время здесь переменчиво, — он запнулся. — Годы тебя не пощадили.

Другой примарх рассмеялся, хотя в этом звуке не было веселья.

— Последние годы никого не пощадили. Прочь, создание, оставь меня наедине с моими вычислениями.

— Брат. Это я.

Уцелевший глаз Магнуса сузился.

— Меня это утомляет. Как ты поднялся на мою башню?

— Пришел в сопровождении твоих воинов. Магнус, я…

— Хватит! Оставь меня с моими расчетами.

Лоргар шагнул вперед, подняв руки в братском примирительном жесте.

— Магнус…

+Довольно.+

Во взрыве белизны исчезли все чувства, кроме ощущения падения.

Часть 4. Избранник пантеона

Глава 8 Вопросы

Он открыл глаза и увидел знакомый горизонт, который бурлил, бунтуя против законов природы. На планете, явно бывшей Шанриатой, наступал закат. Но теперь можно было дышать. И температура была хоть и низкой, однако далеко не смертельной.

Лоргар медленно поднялся с песка. С его доспеха пропали пергаментные свитки, которые сгорели, когда Магнус выгнал его при помощи колдовства. Стесненность в легких не предвещала ничего хорошего. Он ощущал, как мышцы гортани и груди сжимаются в непонятном спазме.

Недостаточно кислорода в воздухе. Вот и все. Он потянулся к пристегнутому к поясу магнитными зажимами шлему и восстановил герметичность доспеха. Первый глоток из внутренней системы подачи воздуха принес неожиданное облегчение. Он вдохнул благовония священных масел доспеха.

И только тогда увидел Ингефеля. Демон лежал на земле, свернувшись, словно кошмарный эмбрион, лоснящийся от внутриутробной слизи. На влажной коже слипся красный песок.

Он легонько пихнул существо носком сапога. Ингефель перекатился, открыв вечернему небу звероподобное лицо. Ни один из его глаз не мог закрыться, но оба попытались. Они раскрылись со щелчком, челюсть хрустнула, и существо поднялось из песка. Как только демон выпрямился, из его пасти хлынул шипящий поток крови. В луже вонючей жидкости корчились какие-то существа, которые уползали в песок, как только оказывались на воздухе. У Лоргара не было ни малейшего желания разглядывать их вблизи.

— Демон, — произнес он.

Уже недолго. Скоро. Эта плоть сгниет. Мне понадобится воплощаться заново. Кости существа щелкали и хрустели, пока оно разгибалось в полную сгорбленную высоту. Я дорого заплатил за то, чтобы вытащить тебя из башни Магнуса.

— Мой брат не пожелал со мной разговаривать.

Твой брат — инструмент Изменяющего Пути. Неужели ты все еще настолько слеп, Лоргар? Магнус пребывает в неведении относительно собственного невежества. Им управляют на каждом шагу, но он полагает, что сам является манипулятором. Боги действуют многими способами. Некоторых лидеров человечества необходимо завлекать предложением их целей и господства, а другими нужно манипулировать до тех пор, пока они не будут готовы узреть истину.

— А я? — спросил примарх сквозь стиснутые зубы.

Ты избран пантеоном. Лишь ты один пришел к Хаосу из-за идеализма, ради блага своего рода. В этом, как и во всем, ты самоотвержен.

Лоргар развернулся и пошел. Направление не имело значения, поскольку во все стороны, насколько хватало зрения, тянулась безликая пустыня.

Самоотвержен. Как-то Магнус обвинял его в этом же самом, и у него оно звучало как значительный изъян. Теперь же демон говорил об этом своим медоточивым языком, как о величайшей добродетели.

Это не имело значения. Тщеславие ему чуждо, и он не поддастся на соблазн вкрадчивых слов. Достаточно одной лишь истины, сколь бы ужасна она ни была.

— Я переживу этот крестовый поход? — спросил он вслух.

Ингефель тащился по его следам, двигаясь медленнее. Дыхание со скрежетом входило и выходило из вздувавшихся легких.

Имперский крестовый поход для тебя уже закончился. Осталось только играть предложенную судьбой роль.

— Нет. Не крестовый поход моего отца. А настоящий, который только предстоит.

Аа. Ты опасаешься за свою жизнь, если выступишь против Императора Терры?

Лоргар продолжал двигаться, без устали шагая по песчаным дюнам.

— Видение Магнуса сказало, что к его времени я пострадал. Когда-то на протяжении грядущих пяти десятилетий я должен буду бороться за свою жизнь. Само собой разумеется, что я могу и умереть. Если ты видел пути возможных вариантов будущего, то должен знать, что, скорее всего, произойдет.

Когда по галактике разлетится предательство, будет бессчетное количество моментов, в которых ты можешь встретить свою смерть. Некоторые более вероятны.

Лоргар поднялся на вершину очередной дюны и остановился, чтобы взглянуть на ставшую еще более бескрайней пустыню.

— Скажи мне, как я умру, — он посмотрел на демона, остановив того своим спокойным пристальным взглядом. — Ты знаешь. Я это слышу в твоем голосе. Так что говори.

Ни одно существо не может абсолютно точно знать уготованное ему будущее. Некоторые решения почти наверняка приведут тебя к смерти. Если на планете под названием Сорокопут ты вмешаешься в ссору между Магнусом Красным и братом, которого ты зовешь Руссом, то с определенной вероятностью будешь убит в ходе их поединка.

— И?

Если ты когда-либо обнажишь оружие против твоего брата Коракса, то почти наверняка погибнешь в схватке, которую никогда не сможешь выиграть.

Лоргар рассмеялся от сводящей с ума неправдоподобности всего этого.

— Ты не можешь предлагать выборы, которые мне не придется делать еще много лет.

Демон зарычал, брызгая слюной. В таком случае не задавай вопросов о будущем, глупец.

Лоргару было нечего ответить на это, хотя интонация демона казалась ему забавной.

— Где мы? — спросил он, наконец. — Снова Шанриата?

Да. Шанриата. Прошлое, настоящее, или, быть может, возможное будущее. Не могу сказать.

— Но воздух здесь не холоден, как пустота.

Со временем варп меняет все вещи. Ингефель сделал паузу, казалось, оседая. Лоргар. Ты должен знать о предстоящей тебе задаче. Я недолго смогу оставаться во плоти, поэтому слушай меня сейчас. В ходе Великого крестового похода Императора ты попадешь на много миров. Те, что населены расами чужих, для тебя бесполезны. Предоставь очищать их своим братьям-примархам. Твой долг более свят.

Найди миры, богатые людьми. Те, где можно собирать урожай населения для твоих армий, с наименьшими возможными отклонениями от чистокровного человечества. Сейчас численность твоего Легиона сто тысяч. За следующие пять десятилетий ты должен ежегодно прибавлять по тысяче воинов. Вместо каждого павшего легионера ты будешь пополнять ряды Несущих Слово двумя новыми.

Он покачал головой, продолжая смотреть на море дюн.

— Зачем ты вернул меня сюда? Какой здесь урок?

Никакого. Я вытащил тебя из покоев Магнуса при помощи грубой силы, а не хитрости. Я не намеревался снова показывать тебе этот мир. Тебя притянуло сюда нечто иное. Нечто очень сильное.

Лоргар ощутил, как от тона существа у него по коже поползли мурашки.

— Объясни.

Бесполезные на залитом кровью нечеловеческом лице, глаза Ингефеля были расширены в чем-то, недалеком от ужаса.

Ты ведь не думал, что даже избраннику пантеона позволят покинуть владения богов, не пройдя перед этим их испытания, не так ли? Было решено, что боги изберут одного визиря, который будет судить тебя.

Примарх медленно и аккуратно обнажил свой крозиус.

— Если все идет по плану, почему тогда ты дрожишь от страха?

Потому, что боги переменчивы, Лоргар, и это вовсе не входило в план. Один из богов переступил границу и нарушил соглашение. Должно быть, он желает лично испытать тебя.

Он сглотнул.

— Я не понимаю. Какой бог?

Он не услышал ответа. Его, словно клинок, пронзил психический вопль Ингефеля. Впервые с того момента, как девушка с Кадии стала его демоническим проводником, он услышал ее внутри существа.

Она кричала вместе с ним.

Глава 9 Неудержимый

Звук начался, словно предвестие грома. Лоргар вскинул голову как раз в тот миг, когда истерзанное небо почернело.

Затянутые облаками небеса застилала мраком похожая на горгулью фигура, которая обрушивала вниз ветер ударами крыльев. Он видел, как она спускается по неизящной спирали, однако мог разглядеть мало подробностей, хотя глазные линзы и изменили цвет, чтобы приглушить маслянистое свечение пространства варпа.

Существо врезалось в землю на расстоянии сотни метров, подняв вверх огромный сноп пыльного песка. Под ногами Лоргара задрожала земля, стабилизаторы коленных сочленений доспеха защелкали и загудели сильнее, компенсируя тряску.

Первыми взметнулись его крылья — огромные звериные черные крылья. Перепонки между мышцами и костями были жесткими, словно старая кожа, по ним змеилась паутина толстых пульсирующих вен. Большую часть тела покрывала усеянная шрамами шерсть, а вздутые мускулы были защищены громадной медной броней. Рогатая голова не поддавалась описанию — Лоргару она напомнила только злобные черты Сейтана, величайшего духа-дьявола Старой Терры, каким его изображали некоторые древнейшие свитки.

Оно не просто превосходило ростом любого из смертных людей — оно возвышалось над ними, словно колосс. Кулаки, каждый размером с легионера, сжимали два орудия. Первым был стремительный кнут, который самопроизвольно хлестал по песку, а вторым — громадный цельнокованый медный топор, покрытый по бокам руническими надписями из массивного металла.

Оно вышло из оставленной воронки, от каждого удара бронированных копыт по поверхности мира расходилась дрожь.

От прицельных сеток и потоков биологических данных на ретинальном дисплее Лоргара не было вообще никакой пользы. Какое-то мгновение они сообщали подробности на руническом языке, который примарх никогда не изучал. В следующую же секунду утверждали, что там ничего нет.

Когда он заговорил, голос был напряженным выдохом, который потрескивал на самой нижней частоте вокс-решетки шлема.

— Во имя моего отца, чтоэто…

Пока Лоргар стоял, поглощенный зрелищем, Ингефель уполз прочь, однако все же услышал его голос.

Демон сгорбился, уменьшился в размерах вдвое, из всех отверстий на его голове текла кровь, и его психическое послание было слабым прикосновением.

Страж Трона Черепов. Несущий Смерть. Владыка Алчущих Крови. Первый из детей Кхарната. Воплощение обретшей форму войны. В царстве смертных он будет известен как Ан`гграт Неудержимый.

Это легендарный чемпион Кровавого Бога, Лоргар. И он пришел убить тебя.

Он открыл рот, чтобы ответить, но существо взревело, и все звуки сгинули в выдохнутой им буре. Звук был таким громким, что разрушил электронику в шлеме примарха, заполнив акустические входы и ретинальные дисплеи треском помех. Лоргар сорвал шлем, предпочтя лучше дышать разреженным воздухом, чем сражаться глухим и слепым.

Легкие немедленно отреагировали, сжавшись в груди, словно два ядра. Шлем цвета серого гранита упал на песок под ногами. Он не ощущал такого страха, какой испытывал бы смертный. Его пугала лишь возможность неудачи. По коже поползли мурашки от непокорного раздражения, что боги собираются испытывать его подобным образом. После всего, что он вынес. После того, как он оказался единственной душой, ищущей истину.

И вот теперь это.

Лоргар поднял булаву, активировав генератор в рукояти. Вокруг шипастого шара навершия расцвело пульсирующее силовое поле, которое шипело и трещало на ветру. С шипов, словно галогенный дождь, полетели потоки искр.

Демон с грохотом приближался, шаг за шагом.

Это никогда не входило в Великий План. Ты не поединщик, как Лев. Не такой буйный, как Русс, не боец по сравнению с Ангроном и не воин, равный Хану. Ты не солдат, как Дорн, и не убийца, как Керз.

— Умолкни, Ингефель.

Кхарнат нарушил соглашение. Кхарнат нарушил соглашение. Кхарнат на…

— Я сказал — умолкни, тварь.

Крылатый демон снова заревел, широко разинув клыкастую пасть. Вены на напряженном горле были толщиной с бедро человека. Хотя Лоргар и приготовился к урагану, но все равно отлетел на несколько метров назад, скользя по гальке. Примарх выдохнул поток колхидских ругательств и, когда зловонный ветер стих, закричал в ответ, бросая вызов.

Прежде, чем здравый смысл успел лишить его контроля над конечностями, он уже несся вперед, обрушивая подошвы на красный песок и обеими руками занося свой крозиус.

Первый удар обрушился с силой падающего с неба десантно-штурмового корабля и столь же масштабным эффектом. Рубящий клинок сшибся с золотой булавой, оружие ударилось друг о друга и крепко сцепилось. Из локтевых сочленений доспеха Лоргара полетели искры от перегрузки и короткого замыкания в подражающих движениям мышц сервоприводах. Но ему удалось. Он заблокировал первый удар. Злобно реагируя на присутствие твари, крозиус коснулся лезвия топора и выбросил разряды электрической энергии. Издав вопль, которого бы не постыдился и карнозавр с дикой планеты, примарх сильным толчком вверх отшвырнул топор Алчущего Крови назад и нанес палицей удар вниз, обрушив ее на колено существа.

В момент контакта, куда быстрее, чем смог бы заметить смертный, силовое поле оружия воспротивилось кинетическому воздействию и рванулось наружу взрывом энергии. В ноге демона что-то треснуло с влажным звуком падения древесного ствола.

Первая кровь. Лоргар уже вырывался назад, оступаясь на содрогающемся песке, когда его горло настиг кнут. Туго обвившиеся шипастые кольца впились, сделав попытки дышать абсолютно невозможными.

В панической суматохе исказившихся чувств он увидел, что создание припало на колено, вывернутые назад бычьи ноги покорно согнулись. Первый удар примарха почти что лишил его подвижности. Если бы Лоргар мог вдохнуть хоть сколько-нибудь воздуха, то взревел бы от восторга. Но вместо этого он рухнул на колени, вцепившись в обвившее плечи и шею змеящееся оружие. Словно ластясь, бич обвил одну руку и прижал ее к телу. Другая же сжималась и тянула, с беспорядочным рычанием сочленений доспеха оттаскивая кнут прочь. В одно мелькнувшее окрашенное красным мгновение ему вспомнилась картина во дворце отца: отреставрированное масляное полотно, изображавшее моряка в океане — в ту эпоху, когда на Терре еще были столь большие водные пространства — оплетенного морским чудовищем краканом.

Лоргар услышал грохот крыльев Алчущего Крови и ощутил, как усилился ветер, когда они снова захлопали. Его мысли пронзил очередной едкий всплеск паники: демон пытался взлететь и утащить его с собой в небо.

Он накатился на кнут, запутываясь еще сильнее ради возможности вырвать крозиус из прижатого к телу кулака. Оплетавшая горло плеть сжала свои кожистые объятия, более не встречая никакого сопротивления. Пока демон тащил его к себе по песку, Лоргар, издав сдавленный крик, из последних сил швырнул булаву одной рукой.

Она попала в морду Алчущего Крови с сочным треском раскалывающейся кости, заглушив назревавший в легких твари победный рев. По броне примарха простучал бесцветный эмалированный град из клыков. Один из них, словно упавший кинжально-острый сталактит, распорол ему щеку. Будь примарх в состоянии дышать, он бы рассмеялся, но достаточно было и освобождения от ослабшего кнута.

Первыми же тремя шагами Лоргар добрался до крозиуса. Онемевшие пальцы шлепнулись на рукоять булавы, и примарх снова сжал его, вскинув вверх. Он обернулся как раз вовремя, чтобы ему залило все лицо брызнувшей кровью и слюной, которые вылетали из разбитой пасти демона. Он стер их, но кожу все равно жгло. Остатки, шипя и дымясь, медленно въедались в броню.

— Покончим с этим, — оскалился он, сам не зная, насколько выражение его лица копировало демона. К его удивлению, тот отозвался сквозь переломанные челюсти и треснувшие зубы. Голос сошел вниз прямо со сталкивавшихся над головой грозовых туч.

— Вся сила во плоти. И жестокой ласке. И вкусе крови на языке.

Он знал эти слова. Хорошо знал.

Возможно, тварь хотела использовать их в качестве отвлекающего маневра. Возможно, это была насмешка, исходившая прямо из уст бога. Как бы то ни было, следующую атаку Лоргар встретил со смехом. Секира Алчущего Крови столкнулась со взмахом булавы. Оружие разлетелось с той же легкостью, как и зубы демона. Осколки металла вспыхнули в воздухе, мерцая призрачно-белым огнем, и застучали по песку.

Лоргар наступал, все еще держа крозиус высоко.

— Ты цитируешь мне священные свитки моей же родины? Неужели даже этот момент должен быть уроком? Этот?

Крылья демона раскрылись в полный размах, затмевая весь горизонт. От них снова начало исходить пряное зловоние гнилого мяса. Существо не было побеждено. Даже не близко к этому. С такими лапами ему не требовался топор. И не нужно было ходить при наличии таких крыльев.

Но теперь у него текла кровь, а тревога Лоргара давно рассеялась по ветру. Он не боялся твари. Каждый сломанный клык предвещал триумф так же, как и каждая капля крови из расплавленной меди, стекавшая с черных десен, и каждый скрежещущий хруст в разбитом колене.

— Я не умру здесь, — посулил примарх демону.

В ответ Алчущий Крови снова заревел. На сей раз примарха сшибло с ног и проволокло по каменистой почве. Из-под брони донесся приглушенный треск, и в груди возникли неровные всплески боли. Даже амортизации волоконных кабелей не хватило, чтобы предотвратить переломы костей. Он остановился, ударившись о выступающий камень, и, поднимаясь на ноги, заметил Ингефеля — червеподобное тело того свернулось, припав к песку.

Сломанные ребра лишили голос силы, превратив его в хрип.

— Помоги мне, сволочь бесхребетная.

Ингефель заскользил прочь, издавая чирикающий испуганный смех и оставляя на красной пыли жирный змеиный след.

— Ты умрешь следующим, — выдохнул Лоргар в удаляющуюся спину. Это тоже было обещание.

Однако Ингефель мог подождать. Большой палец вдавил активатор, возвращая крозиус к электрической жизни, в тот самый миг, как примарха накрыла тень.

С каждым взмахом кнута воздух раздирал грохот. Хлещущие удары прорубали в песке ущелья. Лоргар перекатывался, избегая этих каньонов и отчаянно уклоняясь от каждого удара. Каждый вздох отдавался новой болью в сломанных костях. В разреженной атмосфере для каждого вдоха требовалось усилие.

Он качнулся вбок от хлыста, и в каменистом песке разверзся очередной разлом. Земля разошлась с раскатом грома, вновь сбив его с ног. Стабилизаторы доспеха не смогли это компенсировать. Лишившаяся секиры громадная лапа демона потянулась, чтобы схватить распростертого примарха, и Лоргар отреагировал чисто инстинктивно. Он вскинул руку навстречу опускающемуся захвату, мало задумываясь о том, что в его глазах полыхнул и заструился психический огонь. Огромный красный кулак ударился о психический барьер, и костяшки захрустели, словно рассыпающаяся галька.

Лоргар нанес удар. Крозиус пропел ураганную песню, с глухим звуком обрушился на скрюченные когти и разнес в порошок скрытые под плотью кости из черного железа. Из-под разорванной кожи брызнула кровь, заливая перчатки и нагрудник примарха расплавленной медью.

В ответ, словно стремительная змея, злобно хлестнул бич. Он обвился вокруг руки и крозиуса, жаля шипами. Лоргар зашатался, демон поволок его к себе, и сочленения доспеха завизжали от неожиданных и резких движений. На примарха обрушился очередной выдохнутый поток тухлого воздуха, хотя существо не ревело. С демонстративностью было покончено. Лоргар отклонился назад, его подошвы скребли по песку. Он слишком хорошо видел намерения твари. Челюсти уже раскрывались, собираясь использовать сломанные клыки в качестве оружия там, где не справились топор и кнут.

В прошлом он представлял собственную смерть чаще, чем хотел бы признать — гадая, произойдет ли она в далеком холоде сражения в глубоком вакууме, или в пылающем жаре вонзившегося в спину клинка.

Несмотря на восхваляемое бессмертие и на взращенную в теле неуязвимость, примарх все же был существом из плоти и крови. В моменты, когда Лоргар размышлял о смертности, ему на ум приходило одно из фыркающих замечаний Ангрона: если у чего-то течет кровь, его можно убить.

А кровь, Лоргар, течет у всех. Слова брата резали прямо по живому даже спустя годы после того, как были впервые произнесены. Из танков текло горючее и охлаждающая жидкость. У чужих — кровь и липкие выделения. Никогда не случалось так, чтобы на поле боя Ангрон оказался не в состоянии применить к противостоянию собственное клеймо истерзанной логики.

Лоргар рванулся назад, против направления тяги, но от этого кольца плети лишь стянулись туже. Неуклюжая раздробленная лапа демона потянулась к телу примарха, и пинок с хрустом пришелся по большому пальцу, еще сильнее искалечив его.

Издав рев, существо оторвало его от земли. Он успел только изрыгнуть проклятие, как тварь сжала челюсти на его свободной руке, сломанные резцы заскребли по керамиту. С кровоточащих десен существа стекали капли расплавленной меди.

Он не привык к боли — во всяком случае, не к физическим страданиям. Стискивавшее руку давление было несравнимо ни с чем, что ему приходилось испытывать. По керамиту пошли разрывы металла, угрожая целостности брони. В локте что-то щелкнуло, потом хрустнуло и, наконец, лязгнуло. Кулак свободно повис, пальцы расслабились, более не повинуясь мысленным импульсам.

В ярости, которая восхитила бы даже Ангрона, примарх, наконец, с воплем вырвал крозиус. Навершие булавы врезалось в висок Алчущего Крови с какофонией звуков ломающихся костей, раздробив щеку, глазницу и сустав челюсти. Хватка тут же разжалась, и примарх рухнул на песок.

Он тяжело приземлился, нанося изувеченной руке еще больше повреждений, однако продолжал сжимать силовую палицу. Перекатившись между топчущих копыт твари, Лоргар нанес удар по другой ее ноге, вогнав оружие прямо в коленную чашечку существа. На этот раз от хруста разлетающейся кости его передернуло, несмотря на собственную боль.

Искалеченный Алчущий Крови с воем рухнул на песок. Позади него вытянулись ставшие бесполезными ноги. Прежде, чем крылья успели сделать пару взмахов, Лоргар вскочил существу на спину, крепко вцепившись сапогами в кожистую плоть, и нанес один-единственный удар по ребристому позвоночнику. Еще один тектонический треск возвестил, что хребет демона не выдержал. Одно крыло прекратило свое постыдное хлопанье, шлепнулось на песок и задергалось в судорогах.

Когда подобные дубинам руки потянулись назад, примарх ударил по ним, уродуя пальцы до полной невозможности пользоваться ими. И только после этого обошел тварь вокруг и снова оказался пред ней, глядя в лихорадочные кровоточащие глаза. Текущая из пасти кровь уже остывала на песке, сплавляя челюсть с почвой.

На его губах появилась неприятная улыбка.

— Ну, и что ты из этого усвоил? — поинтересовался он у существа.

Оно принюхалось, выглядя как тупое животное, если бы не разъяренный разум, угасавший в глазах. Даже изломанное и искалеченное, оно пыталось протащить себя вперед, словно сама жизнь примарха была неким нестерпимым оскорблением.

— Ярость без цели — это вообще не оружие, — Лоргар поднял крозиус. — Передай этот урок Кровавому Богу.

Оружие обрушилось вниз, уже во второй раз расправляясь с воплощенной сущностью божества.

Глава 10 Оракул

Спустя тринадцать секунд, оставшись в одиночестве, Лоргар рухнул.

Он не почувствовал, как крозиус выпал из бессильных пальцев. Он ощущал лишь как воздух со скрежетом входит и выходит из его измученного тела. Инстинктивно сведя переломанные кости поплотнее, он свернулся на песке — отголосок тех времен, когда он созревал в генетическом инкубаторе.

Он ощущал вкус крови. Своей собственной крови. Как же сильно она отличалась от той насыщенной химикатами мочи, что текла в жилах легионеров, и от болезненной густоты расплавленной крови мертвого демона.

Воздух слишком разрежен. Его собственные мысли в бреду усталости, от которой слипались глаза, произносились голосом Ингефеля. А мои легкие пробиты осколками ребер.

Какое-то время он лежал, пытаясь остаться в живых и втягивая влажный от крови воздух слабыми легкими.

Демон умер, так же безумно растворившись, как и многие эфирные галлюцинации в этом царстве призраков. Относительно Ингефеля у примарха не было никаких идей. Скоро он выяснит. Не сейчас. Скоро. Он… он должен…

— Больше никаких испытаний, сын Анафемы, — раздался голос.

— Последнее испытание, сын Анафемы, — произнес другой, такой же, как первый, но с каким-то изъяном. Тембр голоса как будто слегка исказило неудачное клонирование.

Примарх вскочил, моргая залитыми кровью глазами и глядя на очередную крылатую фигуру. Эта напоминала гротескную птицу со зловонными сморщенными крыльями и двумя головами грифа. Существо бы возвышалось над простым смертным, но по меркам своих демонических сородичей было сгорбленным и дряхлым, по размерам близким к Ингефелю.

— Я послан судить тебя, — одновременно произнесли обе головы.

— Мне надоело, что меня судят, — примарх улегся на песок и рассмеялся, хотя понятия не имел, что тут забавного.

— Я принес шанс на окончательную истину, — словно ворон, прокаркала одна голова создания.

— Я принес последнюю ложь, которую ты услышишь, — прохрипела вторая с такой же искренностью, как и первая. Ни в одном из четырех черных глаз-камешков не было ни малейшей тени веселья.

— Я со всем этим закончил, — проворчал примарх. Даже встать на ноги было испытанием. Он чувствовал, как нескладно двигаются кости — неровные части головоломки, которые более не соединялись, как следует.

— Это самое неприятное, — выдохнул он.

— Лоргар, — произнесла правая голова существа.

— Аврелиан, — сказала левая.

Он не ответил. Прихрамывая, он двинулся взять с песка крозиус. Включенное силовое поле опалило почву до состояния черного стекла. Поднятое оружие никогда еще не было таким тяжелым.

— Ингефель, — вздохнул Лоргар. — Я закончил. Я узнал все, что мне нужно было узнать. Я возвращаюсь на корабль.

Ответа не последовало. Ингефеля нигде не было видно. Невыразительный пустынный пейзаж не давал шанса определить направление движения.

Он обернулся к двухголовому существу.

— Оставь меня в покое, иначе я уничтожу тебя так же, как Неудержимого.

Обе морщинистых головы согласно качнулись.

— Если ты смог изгнать Неудержимого, — произнесла первая, — то с легкостью изгонишь и меня.

— Или же, возможно, я нечто большее, чем кажусь, — прошипела вторая. — Быть может, сейчас ты слабее и не устоишь перед моим колдовством.

Лоргар потряс головой, пытаясь совладать с плывущими чувствами. Из-за болезненно разреженного воздуха было трудно думать.

— Я принес выбор, Лоргар, — одновременно произнесли обе головы с одинаково серьезным выражением слезящихся глаз.

Он доковылял до перевернутого шлема, поднял его с земли и вытряхнул изнутри песок. Обе глазные линзы треснули.

— В таком случае говори.

Крылья демона затрепетали. Они были недоразвитыми и тощими — Лоргар сомневался, что существо вообще способно летать. Неудивительно, что оно сидело на песке на корточках, опираясь на костяной посох, будто на костыль.

— Я Кайрос, — хором сказали головы. — Во владениях смертных меня будут знать под иным именем: Судьбоплет.

За последний час желание Лоргара выказывать уважение посланникам богов несколько угасло. Он говорил через стиснутые зубы.

— Не тяни.

— Не все будущее полностью чисто, — снова заговорили обе головы. Морщинистые черты были напряжены от усилий, словно говорить хором представляло для них трудность. — Точки пересечений существуют с определенностью. Придет время, когда по всему Империуму вспыхнет война, и ты вновь встретишь брата, которого ненавидишь.

Доброжелательные выражение глаз Лоргара, уже выглядевших усталыми, теперь стало холодным.

— Я не испытываю ненависти к своим бра…

— Ты не можешь лгать мне, — произнесла одна голова.

— А если и попытаешься, то я всегда распознаю правду, — добавила вторая.

Примарх заставил себя кивнуть, и надел шлем. Треснувшие линзы какое-то мгновение мерцали, проясняясь, но довольно скоро возникло зернистое изображение. Любопытно, но через левую линзу Лоргар не видел демона, только горизонт. В правой же существо сидело, непринужденно сгорбившись.

— Не тяни, — на этот раз он зарычал. Три зуба шатались и кровоточили.

— Это случится на Калте, — сказала правая голова.

— Или случится, но не на Калте, — произнесла левая, хотя ее безмятежная интонация не соответствовала спору.

Лоргар все еще ощущал вкус крови в горле. Глаза не переставали слезиться, и он подозревал, что боль в переносице означала раздробленный перелом, который потребуется вправлять.

— Что произойдет?

— Ты сразишься с Жиллиманом, — проклекотали обе головы жутковатым хором. — И убьешь его.

Лоргар заколебался. Думать о подобном в самом деле было почти выше его сил. Даже если не было способа предотвратить грядущий крестовый поход, неужто и впрямь дойдет до таких мер, как братоубийство?

Собственный эгоизм стал для него неожиданностью. Покачав головой, он взглянул на другую сторону медали. Хуже ли братоубийство геноцида? Праведные и невежественные понесут огромные потери с обеих сторон разделенного Империума.

Нужно было сосредоточиться.

— Продолжай.

— Я — Кайрос, Оракул Тзинча, — произнесли обе головы. — Я обречен вечно говорить одновременно истину и ложь. — Существо затрещало сморщенными крыльями. С них спланировало вниз несколько перьев черно-синего цвета уродливого синяка. — Но нынешний миг обладает великой божественностью. Средоточие вероятности. Точка опоры. В это мгновение мгновений Великие Боги обязали меня говорить одну лишь правду. Я дал клятву предстать перед избранником пантеона и предоставить выбор. Сейчас, и никогда более, я могу говорить как единый разум. Никакой лжи. Никаких слов обмана из одних уст и слов истины из других. Этот миг слишком важен. Впервые за всю вечность боги пребывают в союзе.

— А Неудержимый?

Обе головы оглядели Лоргара бесстрастными немигающими глазами.

— Кхарнат нарушил соглашение. Однако Кровавый Бог все еще связан им. Связан клятвой. Небесный пантеон сродни пантеону примархов вашего рода. Они ведут войну друг с другом точно так же, как ты будешь сражаться со своими братьями. Существование есть борьба.

— Бороться — значит жить, — добавила вторая голова.

От этой мысли у Лоргара похолодела кровь. Собрание воюющих богов.

— Понимаю.

— Нет, — произнесла первая голова, — не понимаешь.

— Но поймешь, — кивнула вторая. — В грядущие десятилетия.

— Я принес тебе выбор, — добавила первая голова. — Встретиться с Жиллиманом и сразить его.

— Или оставить его в живых и вкусить позор поражения, — закончила вторая.

Лоргару захотелось рассмеяться, но его веселье сдерживало ползучее ощущение тревоги.

— И какой же это выбор?

— Дело в Калте, — отозвались обе головы. Теперь одна из них безмолвно плакала, а клюв другой расплылся в злобной ухмылке. Способна ли птица ухмыляться? Эта каким-то образом ухитрялась. Лоргар мог лишь смотреть.

— Ты должен выбрать между путями личной славы и божественной судьбы, — сказала первая голова.

Роняя хрустальные слезы, заговорила вторая.

— Ты должен выбрать, станешь ли ровней своим братьям, избрав целью месть, или же потрудишься во имя богов, вкусив позора ради более великой победы.

— Я не тщеславен, — Лоргар ощущал боль в сломанных ребрах, которые медленно срастались под броней и плотью. — Я ищу просвещения своего рода, а не личной славы.

— К концу этой войны у тебя будет много шрамов, — первая голова склонилась в странном уважении.

— Или же ты умрешь, — кивнула вторая, — одним из тысячи способов.

— Переходи к сути, существо, — процедил Лоргар сквозь зубы.

— Калт, — провозгласила первая голова. — У тебя будет шанс — единственный шанс — пролить кровь Жиллимана. Так записано среди звезд руками богов. Если ты встретишься с ним на Калте, то сразишь его.

— Однако проиграешь войну, — сказала вторая. — Ты заслужишь уважение и благоговение братьев. Насладишься местью. Но твоя священная война остановится. Оборону Императора усилит слишком много защитников, приведенных туда жребиями, которые в ином случае не выпадут. Ты можешь никогда не достичь Терры.

Лоргар отвернулся от демона, покачав головой в изумлении от предложения. Остатки плаща хлопали на ветру, словно изуродованные крылья.

— Это пророчество? Если я сражусь с Жиллиманом, мне суждено победить, однако я утрачу все, чего стремился достичь?

Первая голова демона закашлялась и сплюнула толстую нитку кровавой слюны. Пока она кашляла, заговорила вторая.

— Это пророчество. Лоргар, ты не всегда будешь заблудшим — слабейшим из братьев. Ты найдешь силу в этой вере. Обретешь пламя и страсть и станешь той душой, которой был рожден. Поэтому-то Жиллиман и умрет у твоих ног, если ты решишься на это. Сразись с ним на Калте и окончишь схватку с его кровью на лице. Ты жаждешь этого временного триумфа, и он может стать твоим.

Первая голова неожиданно дернулась, воззрившись на него птичьими глазами-бусинами.

— Однако цена высока. Чтобы осуществить это будущее, ты будешь на Калте вместо того, чтобы находиться там, где ты более всего будешь нужен своему роду в предначертанный час. Если ты сразишься со своим братом Жиллиманом, предпочтя человеческую честь судьбе вашего вида, то убьешь его. Но сделав это, ты похоронишь свои надежды освободить человечество от невежества.

— Я повторяю — это не выбор.

Обе головы рассмеялись.

— В самом деле? Ты человек, независимо от того, хочешь ли это признавать. Ты раб людских эмоций. Невзирая на собственную мощь, примархи далеки от совершенства человеческого предназначения.

— Придет время, — скрипнув клювом, весело улыбнулась первая голова, — когда гордость и страсть велят тебе уничтожить Короля-Воина Ультрамара.

Вторая согласно кивнула.

— Но выверяй равновесие, сын Императора. Миг личной славы, который докажет братьям твое господство… Или же созидание пути для будущего вашего рода. Все пророки приносят жертвы, не правда ли? Твоя будет такой.

— Если, — закончила первая, — ты проживешь достаточно долго, чтобы принести ее.

Какое-то время Лоргар молчал. Он слушал, как ветер играет с его изорванным плащом и увядшими перьями крыльев демона.

— Покажи мне, — тихо проговорил он.

Корабль пылал.

Вокруг него на палубе лежала сотня мертвых смертных и павших Ультрадесантников. Стены стратегиума содрогались, давая выход давлению воздуха и питая огонь, распространявшийся по всему мостику. Кресла были объяты пламенем. Огонь уже пожирал тела погибших за последние несколько минут.

Посреди пламени Лоргар увидел самого себя с крозиусом в руках. Видение было облачено в красную броню, копируя Несущих Слово, которых он видел у Врат Вечности. Яростно взмахнув, оно отбросило булаву в сторону. Что бы это ни была за битва, она дорого обошлась — доспехи его изображения потрескались, а лицо почернело от рубцов ожогов.

— За Монархию, — бешено выкрикнул образ Лоргара с растрескавшимися губами и кровоточащими деснами. — За то, что смотрел, как я стою наколенях в прахе своих неудач.

Сперва Лоргар не мог понять, к кому обращается видение. Затем из огня во всем своем мрачном и израненном величии, шатаясь, вышел Жиллиман. Хотя от его доспехов остались только почерневшие остатки, Повелитель Макрагга с молчаливым упорством обнажил гладий. На нем не было шлема, виднелось лицо, которое сохраняло стоическое выражение, невзирая на пробитый череп. Одна рука отсутствовала ниже локтя. Из сочленений доспеха тягучими ручейками бежала кровь. Белый плащ горел.

Образ Лоргара простер вперед руку. Психическая энергия, на насыщенное золото которой было невозможно смотреть прямо, увенчала его голову тремя призрачными рогами. В сеньора Ультрадесанта врезалась волна незримой силы, отшвырнувшая его назад через огонь и ударившая о стену позади него.

Жиллиман рухнул на палубу — подергивающаяся изодранная марионетка с обрезанными нитями. А затем снова потянулся уцелевшей рукой к упавшему гладию.

Лоргар раздавил кисть алым сапогом.

— Это, брат мой, за каждую жизнь, сгинувшую во имя лжи, — схватив повелителя Макрагга за горло, Лоргар вздернул его вверх, и ударил о стену, продолжая душить. — Твой флот горит. Следующим умрет твое звездное царство.

Жиллиман сумел улыбнуться.

Лоргар снова оказался перед двухголовым демоном.

— Я должен увидеть больше.

— Ты увидел все, что требовалось, — хором ответили обе головы.

— Я не понимаю. В конце он выглядел радостным, — примарх поморщился от боли, вызванной биением сердца о сломанные ребра. — Как это возможно?

Но он знал. Как минимум, мог догадаться. Ему уже доводилось видеть это выражение в холодных глазах полководца Жиллимана. Не злость. Не гнев. Разочарование на грани недоверия. Что ты сделал не так в этот раз? В торжественном и важном голосе Жиллимана появлялось осуждение, как будто исходившее от самого их отца. Что ты разрушил теперь? Чьи жизни сгинули из-за твоей глупости?

Губы Лоргара скривились.

— Он что-то знал. Даже умирая, он что-то знал.

— Он ненавидит тебя, — произнесла первая голова демона. — Ему доставило удовольствие узнать, что он не ошибся насчет тебя. Что ты был выжидающим предателем, как он и подозревал.

Вторая голова отрицательно закачалась.

— Нет. Он никогда не испытывал к тебе отвращения, Лоргар. Ты всегда лишь воображал его ненависть. Он не уважает тебя, поскольку вы слишком разные, чтобы найти точки соприкосновения, однако вражду между вами всегда порождала твоя фантазия.

Примарх выругался.

— Кто из вас говорит правду?

— Я, — одновременно отозвались обе головы.

Лоргар снова выругался.

— Довольно. Скажи мне, где я должен быть, если не на Калте? Каким путем следует идти, чтобы просветить мой род.

— Я не твой личный провидец, сын Императора, — проскрипела первая голова. — Я дал тебе выбор. В свое время ты его сделаешь.

— Если проживешь достаточно долго, — добавила вторая с точно такой же интонацией.

Существо расправило крылья.

— Прошу тебя, подожди.

Оно не собиралось ждать.

— Все решится в сегментуме Ультима, Лоргар. Месть или прозрение. Слава или истина.

Примарх поднял руку для еще одной просьбы, но демон исчез в мгновение ока.

Он обнаружил свою добычу свернувшейся в гротескной пародии на созревающую в утробе рептилию.

Но вся ярость уже покинула его. Он не мог не видеть юную девушку-шамана, которая растратила свою жизнь, чтобы превратиться в эту тварь. Не ради славы или выгоды, лишь во имя веры. Он сомневался, что от нее осталось что-либо большее, чем отголосок в сознании существа, однако самой мысли было достаточно, чтобы лишить его злобы.

— Ингефель, — произнес он. — Ты жив?

На всех четырех руках создания дернулось несколько пальцев. Небо темнело. Вместе с ночью пришел холод. Лоргар надел треснувший шлем, глубоко вдыхая воздух из системы внутренней подачи.

— Ингефель, — снова позвал он.

Демон медленно поднялся, скрипя костями. Я жив. Осталось немного. Но сейчас я жив. Существо повернуло к примарху свое чудовищное лицо. Все сделано. Ты узрел все, что требовалось.

— Что из этого было правдой? — требовательно спросил Лоргар.

Все, отозвался демон. Или ничего. Или, быть может, истина где-то посередине.

Лоргар кивнул.

— А если я желал увидеть большее? Ты показал то, что требовали явить мне боги. Теперь покажи то, что хочу увидеть я.

Демон прижал руки-веточки к широкой пятнистой груди. Это разрешено. Что тебе показать, сын Императора?

На мгновение он сделал паузу, подыскивая нужные слова.

— Я видел, что должен делать, чтобы добиться победы. Видел судьбу галактики, если ложь Императора не будет оспорена. Теперь же я желаю пройти по иным планетам внутри Великого Ока. Если это врата рая и ада человеческой мифологии, покажи мне больше. Покажи возможности этих изменчивых миров. Что варп может предложить людям, если мы согласимся на слияние плоти и духа.

Я могу сделать все это, Лоргар. Как пожелаешь.

Примарх заколебался.

— И перед возвращением в Империум я должен в первую очередь увидеть еще одно.

Назови это.

По ту сторону бесстрастного лицевого щитка Лоргар улыбнулся.

— Покажи мне, что произойдет, если мы проиграем.

Часть 5. Конец крестового похода

Глава 11 Совет

«Фиделитас Лекс», спустя 4 дня после Исствана V

Магнус долго молчал. Лоргар продолжал писать, прерываясь только для того, чтобы обмакнуть перо в одну из ближайших чернильниц. Традиционалист в нем преклонялся перед колхидской простотой: он никак не мог избавиться от навязчивого ощущения, что Святое Писание следует заносить на инфопланшет только если под рукой нет других средств. По правде говоря, он получал удовольствие от записывания мыслей и молитв текучей скорописью. В таком творении было больше красоты, и апостолы могли копировать его с абсолютной точностью.

— Брат, — наконец, произнес Магнус. — Я помню, как изгонял из своей башни этот твой призрак. Для меня это было лишь несколько дней назад. Странно думать о том, как время играет с нами, не так ли?

Лоргар, наконец, отложил перо. Когда он обернулся к Магнусу, в его глазах было веселье и что-то еще. Брату потребовалось несколько мгновений, чтобы разглядеть это и на самом деле понять, что же изменилось. Мало что в галактике способно было нервировать Магнуса Красного, однако вид пылающей в глазах Лоргара абсолютной убежденности внезапно оказался одной из таких вещей. Ему уже доводилось видеть подобное в глазах безумцев, пророков и фанатиков чужих рас и иных человеческих миров. И, прежде всего, он видел такое выражение в глазах отца, где оно боролось с терпеливой симпатией. Но он никогда не замечал такого в глазах брата — того, кто командовал мощью, достаточной, чтобы переделать галактику вопреки принципам Империума.

— Великий крестовый поход окончен, — улыбнулся Лоргар. — Теперь начнется настоящая священная война.

— Ты сразишься с Жиллиманом?

Улыбка Лоргара не померкла, хотя в ней стало больше дружелюбного тепла, чем нездорового лихорадочного жара.

— Мой Легион отправится в систему Калта как только завершится совет у Гора.

От собственной тревоги изображение Магнуса колыхнулось.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Нужно разбить Ультрадесант у Калта. Переломить им хребет, иначе они помчатся к Терре и усилят оборону отца.

Магнус пытался увязать уверенное монотонное изложение военной тактики с мягким голосом самого образованного из его братьев. Все это почему-то казалось несовместимым, но при этом Лоргар никогда ранее не выглядел столь необычно завершенным. Проникновенные взгляды украдкой и паузы перед речью исчезли.

Поединок с Кораксом не просто оставил шрамы на горле и лице.

— И это тоже не ответ, — заметил Магнус.

— Мой флот разделится. Мы атакуем сегментум Ультима, поскольку там есть цели поважнее маленькой империи Жиллимана.

— Где? Что?

От смешка Лоргара по изображению Магнуса пошла рябь искажений.

— Возможно, ты узнаешь о наших планах, когда полностью присоединишься к нам.

Раздался звонок, а вслед за ним — твердый и осторожный голос из вокса.

— Магистр Войны просит вашего присутствия, повелитель.

Лоргар поднялся на ноги, на сей раз не утруждаясь взять оружие.

— Благодарю, Эреб. Сообщи на «Дух мщения», что я немедленно прибуду на борт.

На этот раз зал совета был почти пуст. Лоргар отпустил сопровождавших его воинов, предоставив Кор Фаэрону увести их. Оставшись в одиночестве, он подошел к центральному столу, не скрывая удивления от того, как мало участников находилось в помещении.

— Братья, — поприветствовал он Гора с Ангроном.

Кислое выражение лица Магистра Войны демонстрировало, что он отказался от атмосферы снисходительного братского отношения. Рассеянно-хмурый вид Ангрона показывал, что его в любом случае никогда не волновали подобные понятия.

— Лоргар, — Гор практически процедил имя с неискренней улыбкой. Харизматичного полубога, которым так восхищались последователи, больше не было. Благодаря уединению, вместо него среди сородичей стоял их настоящий брат, находящийся на грани мрачного раздражения.

— Я прибыл, как ты просил, — произнес Несущий Слово. — Вижу, что у тебя нет желания обсуждать Фулгрима.

— Ты уже высказался относительно нашего возлюбленного брата. Теперь тебе придется поверить мне на слово, что все под контролем.

Лоргар фыркнул.

— Гор, я видел кошмары и истины, которые ты только начинаешь представлять себе. Это ты должен мне верить.

Лицо Магистра Войны было напряжено и покрыто синими венами. В эти ночи он едва ли был похож на самого себя.

— Я тебе уже поверил, Лоргар. Посмотри, что мы устроили в этой системе. Время отплатить за мое доверие своим.

— Хорошо. Но где «Фулгрим»?

— Снова на поверхности Исствана V, занимается выводом последних сил своего Легиона. А теперь хватит об этом. Нужно планировать великие дела.

Лоргар покачал головой.

— Хватит планирования. Мы провели месяцы, годы, говоря о планах. Обсуждать больше нечего. Я отправляю свой Легион на восточный край галактики. Если все пройдет гладко, я снова присоединюсь к крестовому походу на Терру. Если же битвы будут идти тяжело, я тоже примкну к тебе, но с гораздо меньшим числом воинов, — он окончил уверенное заявление улыбкой.

Ангрон уставился куда-то в пространство, отвлеченный жалящими мыслями, вызванными нейроимплантами. Его лицевые мускулы периодически туго натягивались от тика, но он, казалось, вообще не обращал внимания на разговор.

Гор медленно выдохнул.

— Мы много раз спорили по этому поводу, и с моей стороны было глупо столь долго позволять твоему энтузиазму оставаться таким же необузданным, как твое воображение. У тебя недостаточно воинов, чтобы достичь задуманного.

— А я говорил тебе, брат, что мои апостолы готовы к путешествию в Ультрамар. Мы заключили соглашения с божественными силами, которые тебе все еще трудно постичь. На наш зов откликнутся демоны, Гор, — настоящие демоны, порождения варпа. Наши грузовые трюмы ломятся от смертных, которых мы забрали с покоренных миров. Семнадцатый Легион не сидел без дела последние годы.

— Тебе нужны легионеры, — Гор наклонился над столом с астрономической картой, заслонив кулаками звезды на краях галактики. — Если ты разделишь флот Несущих Слово так, как этого хочешь, то тебе понадобится больше легионеров.

Лоргар поднял руки в жесте капитуляции.

— Ладно. Дай их мне. Выдели несколько своих рот, и я возьму их с собой на восток.

— Я дам тебе больше, — Гор указал на второго находившегося в помещении брата. — Я дам тебе еще один Легион.

Ангрон повернул к Лоргару покрытое шрамами лицо. Его улыбка была самым отвратительным, что когда-либо доводилось видеть пророку.

Глава 12 Контрмеры

От планеты все еще пахло предательством. В воздухе висело тяжелое, насыщенное и острое дымное зловоние.

Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Разделившая Империум гражданская война началась здесь всего лишь четыре ночи назад. Многие из верных Гору Легионов все еще напряженно занимались выводом своих сил на орбиту. Погребальный костер, отмечавший место упокоения десятков тысяч убитых воинов, был больше, чем просто пепельным могильником. Маяк из тлеющих углей провозглашал свержение бездеятельного угнетателя человечества. Почерневшая земля и обгоревшие пустые доспехи более чем двухсот легионеров располагались посреди кладбища танков. Пригодные в качестве трофеев боевые машины уже были присвоены Легионами-победителями. Не подлежащие ремонту обломки остались на месте своей гибели, обреченные ржаветь и рассыпаться после ухода мятежников.

Капитан Двадцать девятой роты Аксалиан наблюдал с выгоревшего корпуса «Лендрейдера» Гвардии Ворона за успехами своих воинов. На его нагруднике все еще располагалась аквила, принадлежавшая ему по праву, как одному из Легиона Детей Императора. Многие его братья уже оскверняли имперский символ, изменяя броню при помощи одних лишь клинков и собственной изобретательности, однако он сохранял первозданный вид доспеха, насколько это было возможно. После завершения обязанностей на планете эмблему смогут удалить техноадепты. Но до тех пор он не собирался терпеть никаких повреждений керамита, который чудесным образом остался нерасколотым в произошедшей на этой неделе безумной битве.

Ему не требовалось повышать голос. Его бойцы и трудившиеся вместе с ними сервиторы работали плавно и эффективно, достаточно было лишь указать направление. У него была роль организатора, а не надзирателя, и он гордился гладким исполнением, происходившим на выделенном ему участке поля. Аксалиан смотрел, как очередной боевой танк с черным корпусом подсоединяют к захватам подъемника десатно-штурмового транспортника Детей Императора. Сервиторы попятились, а ближайший воин поднял руку. Капитан кивнул в ответ.

— Говорит Аксалиан, — произнес он в вокс. — Сектор 30, запрашиваю разрешение на взлет.

— Запрос принят, капитан Аксалиан. Подождите.

Над головой прогрохотал еще один десантно-штурмовой корабль, окрашенный в цвет морской волны Сынов Гора, несущий в чреве украденные бронетранспортеры «Носорог». Спустя примерно минуту, сотрясая землю, с гортанным звуком двигателей поднялся посадочный модуль Железных Воинов.

— Капитан Аксалиан, — донесся ответ технодесантника-наблюдателя из Бригады Утилизации на востоке. — Разрешение дано, у вас пять минут на использование назначенного пускового окна. Если вы не сможете выполнить это предписание, то окно перейдет к следующему кораблю в очереди. Вы поняли?

Разумеется, он понял. Он занимался этим четыре дня и слышал один и тот же отклик технодесантника Сынов Гора самое меньшее двести раз.

— Понимаю.

— Пусковое окно начинается.

Он переключил каналы вокса.

— «Громовой ястреб»-транспортник «Искупитель», можете возвращаться на орбиту.

— Приказ принят, капитан. Стартуем.

Двигатели корабля начали набирать обороты. Аксалиан наблюдал, как тот поднимается с грузом трофеев.

В это мгновение над головой прошла тень. Бункер Бригады Утилизации передал по каналам связи всплеск аварийного кода на визгливом бинарном канте.

— Отбой! — закричал Аксалиан в вокс. — «Искупитель», говорит Аксалиан, немедленно прекратите старт. Садитесь и отключайте двигатели.

«Громовой ястреб» тяжело и глухо ударился посадочным шасси о землю.

— Сэр? — переспросил по воксу пилот.

— Оставайтесь на земле, — произнес Аксалиан. — У нас гости.

Их было трое, и они прибыли без разрешения. Он смотрел, как серые десантно-штурмовые корабли ревут над головой, по спирали заходя на посадку и не обращая внимания на разлад, который они посеяли своим появлением.

— Несущие Слово.

Издав сердитое ворчание, он спрыгнул с корпуса «Лендрейдера». Неподалеку стояли двое его воинов, которые надзирали за бригадой сервиторов. Он жестом велел им оставить свои обязанности и следовать за ним.

— Самодовольные ублюдки, — сказал по воксу один из них, — прибыть таким вот образом.

Аксалиан был достаточно раздражен, чтобы не сделать легионеру выговор за нарушение протокола.

— Давайте взглянем, в чем дело, — произнес он.

Корабли были сродни всем десантным машинам Легионов: они обладали толстым корпусом, сложенными для пикирования крыльями и в своей громоздкости странно напоминали птиц. С механическим унисоном, который мог быть только умышленным, три аппарели опустились, как одна. Аксалиан со своим караулом остановился у ближайшего «Громового ястреба».

— Я капитан Аксалиан из Третьего Легиона. Объяс…

— Капитан, — хором прошипели оба воина.

Во главе отделения Несущих Слово находилась громадная фигура, закованная в красный керамит цвета хорошего вина. Она сошла по аппарели, не обращая внимания на то, как та содрогается под ногами. Неприкрытое лицо примарха было бледным, ему придавали жизни вытатуированные золотой тушью на белой плоти полоски рунических надписей. Аксалиан мог похвастаться честью несколько раз находиться в присутствии Императора, и это существо более, чем кто бы то ни было, походило на Повелителя Человечества, разница была лишь в тех отличиях, которые оно сделало само, чтобы выглядеть иначе.

— Мой лорд Аврелиан, — поприветствовал Аксалиан.

— Скажи мне, — совершенные зубы Лоргара обнажились в чем-то, что было не вполне улыбкой, — где мой брат Фулгрим?

— Шрамы тебе к лицу.

Они встретились в мавзолее из танковых остовов, пока их воины наблюдали со стороны. Тридцать Несущих Слово держали болтеры расслабленно — половина из них была облачена в керамит традиционного для их Легиона гранитно-серого цвета, другая половина — закована в красную броню предателей. После бойни в месте высадки с Семнадцатым Легионом произошли перемены. Действительно великие перемены.

Лоргар стоял во главе фаланги. Облаченный в блестящую пурпурно-золотую броню Фулгрим не нуждался в подобном построении. Его Дети Императора окружали незваных гостей. Некоторые стояли плотными рядами возле двух примархов, прочие же оставались за корпусами боевых танков, ожидая приказа влиться в строй. Все они ощущали в воздухе неприятное напряжение, и мало чьи пальцы были далеко от рукояток болтеров. Всего несколько недель назад показалось бы безумием, что легионеры стреляют в братьев, однако эпоха непорочности и нерушимого доверия закончилась. Ее навеки погребли на этом самом поле боя.

Непринужденное обаяние Фулгрима проявлялось в теплой улыбке и братском блеске в глазах. Он не пытался тянуться к оружию, словно подобное и не приходило ему в голову.

— Я не шучу, — произнес Фулгрим. — Шрамы тебе идут. — Он провел кончиками пальцев по собственным бледным щекам, зеркально повторяя очертания рассекавших лицо и шею Лоргара рубцов. — Они хорошо сочетаются с вытатуированными надписями, словно элегантные тигровые полосы. Разумеется, они не оставляют надежды на восстановление совершенства твоего лица, однако же не лишены привлекательности.

Наблюдавшим за сценой улыбка Лоргара казалась вполне неподдельной и не менее искренней, чем у Фулгрима.

— Возлюбленный брат мой, нам с тобой необходимо поговорить.

Фулгрим демонстративно пожал плечами, на его лице оставалось бесхитростное выражение.

— О чем ты? Разве мы не говорим сейчас, Лоргар?

Из динамиков вокса нескольких Детей Императора раздались смешки. Улыбка Лоргара не померкла. Он произнес в собственный открытый вокс-канал два слова. Имя.

— Аргел Тал.

Капитан Рушал прикрыл глаза, когда на комадной палубе эсминца Детей Императора «Мрачный мученик» произошел взрыв света и шума. От громового раската разбились несколько консолей, раскололись стеклянные приборы, а по экрану оккулуса пошла толстая трещина.

Он уже кричал в вокс, требуя аварийную герметизацию и ремонтную бригаду, и проклинал присутствовавший на борту культ техноадептов, халатность которых, в чем бы она ни состояла, привела к столь серьезному сбою.

Некоторые из ответных воплей утверждали, что это была вспышка телепорта. Как бы то ни было, звенели тревожные сигналы.

Когда Рушал поднялся с пола, разгоняя рукой рассеивающуюся дымку, то сразу же наткнулся на дуло болт-пистолета. Крупнокалиберный и болезненно толстый ствол сломал ему зубы, входя в рот, и с отвратительным холодом и горечью улегся поверх языка. Капитан попытался сглотнуть. Вместе со слюной вниз провалились три зуба. На вкус они были горькими и подкопченными.

— Унгх? — сумел выдохнуть он.

Туман рассеялся достаточно, чтобы стала видна сжимавшая пистолет массивная рука, и облаченный в красную броню предателей Несущий Слово, которому эта рука принадлежала.

— Меня зовут Аргел Тал, — произнес воин. — Тихо стой на коленях, и тебе позволят прожить ближайший час.

Фулгрим запнулся.

— Да, капитан Аксалиан?

Капитану требовалась вторая попытка, чтобы заговорить. Примарх явно не был подключен к основной вокс-сети, а он был старшим по званию офицером при повелителе. Ему выпало уведомить командующего Легионом о… ситуации на орбите.

— Повелитель, мы получаем множественные сигналы с сорока девяти наших кораблей. Изначальным импульсом является сигнал с «Мрачного мученика». Прочие — подтверждения исходного сообщения.

Фулгрим скрежетнул зубами. Его красивые глаза больше не улыбались.

— Что за сообщение, Аксалиан?

Прежде, чем капитан смог ответить, Лоргар со щелчком увеличил громкость вокс-динамика на вороте доспеха. Раздавшийся оттуда голос потрескивал от далеких помех, но слова были слышны достаточно отчетливо.

— Говорит Аргел Тал из Гал Ворбак. Поставленные задачи выполнены, повелитель. Потерь нет. Ожидаем приказа об обратной телепортации на наши корабли.

Лоргар приглушил вокс.

— Ну а теперь, брат, — улыбнулся он Фулгриму с несомненной и абсолютной искренностью — Давай поговорим наедине.

Фулгрим сглотнул. Он слишком хорошо владел собой, чтобы продемонстрировать собственный дискомфорт, но не мог заставить напряженное лицо наполниться жизнью и красками.

— Ты изменился, Лоргар.

— Мне все не перестают об этом говорить.

Глава 13 «Ла Фенис»

Они беседовали несколько часов, прогуливаясь по краю поля боя, петляя между баррикадами и огневыми точками, сооруженными Легионом Железных Воинов. Они не повышали голоса, внимательно глядя друг на друга, а все легионеры и сервиторы рассеивались при их неторопливом приближении. Казалось ясным и совершенно недвусмысленным, что братья не желали, чтобы их прерывали.

К тому моменту, как Лоргар покинул поверхность, на смертные поля Исствана-V опустилась ночь. Труд продолжался, Аксалиан и его отряд вернулись к работе несколькими часами ранее, поднимая трофеи и оставляя металлолом. Капитан оказался достаточно близко и видел, как братья завершили обсуждение. Он отметил, что приторное веселье Семнадцатого Примарха умерилось, равно как и мерцавшая в его глазах злость.

Что же касается Фулгрима, то он казался все таким же бесстрастным. На его лице не было ни знакомой улыбки, обыкновенно используемой им в присутствии Лоргара, ни едва заметных признаков братской снисходительности, которой были ознаменованы десятилетия их родства.

Когда вспышка телепорта угасла, Аксалиан по воксу велел ожидавшему его «Громовому ястребу» оставаться на месте и переключил каналы связи.

— Аксалиан «Сердцу Величия». Запрос первостепенной важности.

Ожидаемая задержка длилась почти целую минуту прежде, чем из нестабильного вокса раздался голос.

— Капитан Аксалиан, запрос первостепенной важности принят. Чем вам помочь, сэр?

— Каково состояние сорока девяти кораблей с «посетителями» от Несущих Слово?

Снова пауза.

— Сообщения флота указывают, что Семнадцатый Легион отзывает присутствующих на борту гостей при помощи телепортации.

А, гордость Третьего Легиона в действии. Ни один капитан боевого корабля не признает, что его застали врасплох подобным образом, не говоря уж про абордаж со стороны тех, кому они доверяли. Гости на борту. Аксалиан практически ухмыльнулся. Как прелестно.

Он уже собирался ответить, когда с висевшего в небе над головой «Сердца Величия» донесся скрежет голоса боевого брата.

— Капитан Аксалиан, мы получаем противоречивые сообщения касательно примарха. Где лорд Фулгрим? Флот требует немедленного визуального подтверждения его местонахождения.

Капитан взглянул туда, где от вспышки телепортационной дымки осталось лишь рассеивающееся мерцание.

— У меня был визуальный контакт с примархом несколько секунд назад. Сообщите флоту, что он телепортировался вместе с Лоргаром.

Он с болезненным любопытством вслушивался в поток голосов, спорящих по орбитальной вокс-сети. Смысл прорвался наружу почти через пять минут и оказался не таким, как он ожидал.

— Флагман всем кораблям. Примарх на борту. Повторяю: «Гордость Императора» передает флоту Третьего Легиона. Лорд Фулгрим на борту.

Помещение было окутано мраком. Он понуждал остальные чувства компенсировать нехватку самого основного: в воздухе висел насыщенный сырой мускусный запах разложения, и Лоргар никогда раньше не думал, что абсолютная тишина может сама по себе создавать ощущение гнетущего присутствия.

— Свет, — громко произнес примарх вслух. Голос породил театральное эхо, однако отклика не последовало.

— Здешняя акустика всегда была чудесна, — сказал Фулгрим, и его брат услышал за этими словами ухмылку.

Несущий Слово поднял кулак. От секундного усилия мысли тот окутался лишенным тепла безвредным психическим пламенем, но это было паразитическое свечение, которое, казалось, пожирало тьму, а не прогоняло ее. Впрочем, этого было достаточно.

Лоргар оглядел опустошенный театр. Какое бы представление ни произошло здесь последним, оно было в высшей степени декадентским. На креслах и в проходах между ними со свойственной мертвецам непринужденностью покоились тела, от которых уже остались только кости и лохмотья. По сцене были раскидано брошенное оружие и сломанная мебель. На всем остались черные пятна застарелой крови.

— Как я погляжу, погоня твоего Легиона за совершенством не распространяется на чистоту, — мягко заметил Лоргар.

Фулгрим снова ухмыльнулся. Теперь это было видно, в свете янтарного колдовского огня зубы брата казались оранжевыми.

— Это освященная земля, Лоргар. Уж тебе-то следует уважать подобное.

Лоргар отвернулся и, переступая через тела, двинулся к сцене.

— Ты раб-марионетка одного из богов. Я же — первосвященник их всех. Не указывай мне, что уважать.

Сцена была расколота ударами и потемнела от пролитой крови. Оба примарха поднялись по ступенькам на саму платформу, усиленные деревянные панели скрипели и визжали под керамитовыми сапогами.

— Вот он, — Фулгрим указал за тонкий шелковый занавес. Лоргар уже увидел его. Он отвел просвечивающий покров в сторону мягким нажимом человека, перемещающего нетронутую паутину.

Фениксоподобный. От картины у него надолго перехватило дыхание, он покорился собственному благоговению и радовался ему. Мало какие произведения искусства трогали его так же, как это.

Фулгрим, столь блистательный на этом изображении, был облачен в свой самый вычурный комплект доспехов, в котором было так же много имперского золота, как и багрянца Детей Императора. Он стоял перед громадными Вратами Феникса, которые вели в зал Гелиополис на борту его флагмана — золотой образ на фоне еще более насыщенного золота. Раскинувшиеся в ангельской симметрии над его плечами огромные огненные крылья феникса отбрасывали на броню пылающее сияние, которое превращало золото в горящую платину, а фиолетовый цвет — в насыщенный пурпур.

И все это, от западающего в память выражения непорочности в глазах до последней и самой малой пряди белоснежных волос, было создано мастерством смертного. Глаза примарха, пусть и со столь почтительного расстояния, видели незаметную топографию мазков кисти по холсту. Лишь божественнейшая из муз могла вдохновить человеческие руки на создание такого шедевра.

— Брат мой, — прошептал Лоргар. — Каким же ты был. Бриллиант среди волков и расточителей.

— Он всегда получал удовольствие от лести, — улыбнулся Фулгрим. — Неужто ты так быстро успел забыть, как он насмехался над тобой, Лоргар? Его пренебрежение уже исчезло из твоей памяти?

— Нет, — Несущий Слово покачал головой, словно усиливая отрицание. — Но у него было полное право считать меня ниже себя, поскольку я никогда не был завершенным. До настоящего момента.

Носящее кожу Фулгрима существо растянуло губы в улыбке, которую никогда бы не изобразил настоящий примарх.

— Ты хотел увидеть брата, избранный. Вот он.

— Это картина. Не смейся надо мной, демон. Не сейчас, когда мы, наконец, пришли к согласию.

— Ты желал взглянуть на утраченного тобой брата, — с лица Фулгрима не сходила улыбка. — Я выполнил свою часть нашего соглашения.

Лоргар уже тянулся к висевшему за спиной крозиусу.

— Успокойся, избранный, — Фулгрим поднял руки. — Картина. Посмотри дольше и глубже. Скажи, что ты видишь.

Лоргар вновь повернулся и уставился на изысканный шедевр. На этот раз он позволил глазам скользить по изображению, не выискивая деталей и просто блуждая, пока они не остановились там, где им было угодно.

Он встретился взглядом с проникновенными глазами портрета, и, в конце концов, Лоргар вздохнул с едва заметной улыбкой.

— Здравствуй, брат, — произнес он, наконец.

— Теперь ты видишь? — спросил стоявший рядом с ним демон. Какое-то мгновение, всего на три этих слова, это был совершенно не голос Фулгрима.

— Я вижу больше, чем ты понимаешь, — Несущий Слово развернулся к поработителю своего брата. — Если ты думаешь с удовольствием провести вечность в роли кукловода при теле моего брата, то однажды ночью тебя ждет смертельное разочарование.

— Это ложь отчаявшейся и глупой души.

Лоргар рассмеялся с редкой и искренней ухмылкой. Возможно, это было единственное выражение лица, нарушавшее его сходство с отцом.

— Я сохраню твою тайну, демон. Наслаждайся контролем, пока он у тебя есть.

Он дружески хлопнул Фулгрима по плечу, и, посмеиваясь, двинулся по украшенному трупами проходу к выходу из театра.

Закрыв дверь, он забрал с собой колдовской свет, оставив Фулгрима и картину во мраке.

За дверью в сопровождении почетного караула ожидал Аргел Тал. Большая часть Легиона перекрасила доспехи в такой же алый цвет, как у Гал Ворбак — очередной символ эпохи перемен. Все эти воины были облачены в красную броню предателей.

— Сир, — поприветствовал его Аргел Тал. Легионер склонил голову, и рога на шлеме опустились. Лоргар чувствовал осязаемый жар двух душ человека — одна из них была живой, другая же, словно паразит, присосалась к первой, имитируя жизнь и возмещая украденное симбиотическим потоком силы.

Гармоничный. Чистый. Божественный. Это было единство Хаоса, встреча плоти и духа.

— Сын мой, сегодня мы созываем Совет Святости, и я снова буду говорить о Калте. Затем, в последующие часы, я призову тебя и наиболее доверенных из твоих младших командиров. После того, как Совет Святости разойдется, я буду беседовать с вами не только о Калте, но и о том, что последует за ним.

Прежде, чем заговорить, воин задумался.

— Я не понимаю, повелитель.

— Знаю. Но поймешь. Аргел Тал, между славой и жертвой существует огромная разница. Иногда судьба сама заботится о себе. Тогда можно следовать зову сердца и делать то, что хочешь. Стремиться к славе, которой ищешь. А временами судьба нуждается в отваге и крови человечества, которое протолкнет ее к лучшему будущему. Пусть даже ценой страсти и мести. Даже ценой в наивысшей степени заслуженной славы. Все мы приносим жертвы, сын мой.

Аргел Тал ощетинился, хотя и попытался скрыть обиду от глаз примарха.

— Хотелось бы думать, что я уже знаю достаточно о жертвах, повелитель.

Лоргар согласно кивнул.

— Именно поэтому этим вечером я обращусь с истиной к тебе, а не к Кор Фаэрону или Эребу. Как и я, ты смотрел в глаза богов. И так же, как и у меня, у тебя останутся еще войны, даже когда система Калта запылает.

КОНЕЦ

Крис Райт Братство Бури

Действующие лица

Примархи

Джагатай-хан — примарх Белых Шрамов

Гор Луперкаль — примарх Лунных Волков

V Легион Белые Шрамы

Шибан-хан — братство Бури

Торгун-хан — братство Луны

Таргутай Есугэй — провидец бури

Имперские персонажи

Илья Раваллион — Департаменто Муниторум

Хериол Мирт — Департаменто Муниторум

I. ШИБАН

Даже сейчас я помню многое из того, что он сказал, но мы учились быстрее на примерах, чем со слов. Именно эта особенность была нашей сущностью — мы смотрели, и мы действовали.

Мы наслаждались скоростью. Возможно, мы зашли слишком далеко, слишком быстро, но я ни о чем не жалею. Мы хранили верность своей природе, и она спасла нас в последнем испытании.

Я многое помню о нем с того времени, когда наши инстинкты были проще. Некоторые полученные уроки, самые ценные из них, до сих пор помогают мне.

Из всего, что он сказал или якобы говорил, только одно потрясло меня. Он сказал: «Смейся, когда убиваешь».

Если бы нам был нужен девиз, если кто-нибудь спросил, что делает нас теми, кто мы есть, тогда я бы ответил именно этой фразой.

Никто никогда не спрашивал. К тому времени, как нас удосужились разыскать, все уже изменилось. Мы вдруг стали нужны, но времени подумать «почему» не было.

Я последовал его совету: убивая, смеялся. Ледяной ветер трепал мои волосы, и я чувствовал горячую кровь на своей коже. Я мчался далеко и быстро, подстегивая своих братьев, чтобы они не отставали. Я был подобен беркуту, охотничьему орлу, свободному от пут, парящему в восходящем потоке высоко над горизонтом.

Вот кем мы были тогда — Минган Касурга, братством Бури.

Это было наше имя, которое отличало нас от других.

В узком кругу нас называли «смеющимися убийцами».

Для остальной галактики мы все еще оставались неизвестными.

Мне нравился Чондакс. В отличие от покрытого корой затвердевшей магмы Фемуса и утопающего в джунглях Эпигеликона планета, давшая имя всему звездному скоплению, подходила нашему стилю войны. Ее безоблачные огромные и высокие небеса были бледно-зеленого цвета, подобно траве рейке. Мы волнами пронеслись по ней от южных пунктов высадки до экваториальной зоны. В отличие от любого другого мира, известного мне ранее и ставшего известным после, он никогда не менялся — во все стороны простиралась белая пустыня, блестевшая под мягким светом трех далеких солнц. Земля была кристаллической, как соль, и трескалась от простого нажатия рукой.

На Чондаксе ничего не росло. Мы доставляли запасы с орбиты на громоздких транспортных судах. Когда они улетали, а мы уходили, земля смыкалась над выжженными следами, разглаживая их добела.

Планета сама себя исцеляла. Наше присутствие было незначительным — мы охотились, убивали, а затем ничего не оставалось. Даже добыча — зеленокожие, которых мы называли хейны, другие — орками, кайнами или крорками — не оставляла следов. Мы понятия не имели, чем они питались. Мы уничтожили их последний примитивный космический корабль несколько месяцев назад, заставив чужих высадиться на поверхность планеты. Всякий раз, как мы вычищали их грязные логова, выжигали их и превращали землю в стекло, возвращалась белая пыль.

Однажды я долго вел эскадрон на юг. Мы покрывали по триста километров до каждого заката, возвращаясь туда, где сражались с орками в жестокой семидневной битве, окрасив землю в черный цвет крови и угля.

Когда мы прошли по месту битвы, там не было ничего, кроме белой пустыни.

Я сверился с локаторами доспеха. Джучи не поверил мне, сказав, что мы ошиблись. Он оскалился, разочарованный тем, что ничего не нашел. Брат надеялся, что некоторые спрятались и уцелели, и теперь были готовы к новому бою.

Я знал, что мы не ошиблись. И тогда я понял, что мы находились на планете, которой нельзя навредить, которая стряхивала с себя нашу кровь и ярость и возвращалась в первоначальное состояние после нашего ухода.

Это наблюдение стало основой моей симпатии к Чондаксу. Позднее я объяснил это братьям, когда мы сидели под звездами и грели руки у костра, как делали наши отцы на Чогорисе. Братья согласились, что Чондакс — хороший мир, на котором можно вести добрую войну.

Пока я говорил, Джучи терпеливо улыбался, а Бату качал покрытой шрамами головой, но я не возражал. Мои братья знали, что у их хана поэтический характер, но это не вызывало презрения у чогорийцев, которое, я слышал, было свойственно другим Легионам.

Есугэй однажды сказал мне, что только поэты могут быть истинными воинами. Тогда я не знал, что он имел в виду. Возможно, лично меня, а может и нет. От задьин арги не требуют объяснений.

Но я знал, что когда наши души согреются и очистятся кровопролитием, и мы уйдем, Чондакс забудет о нас. Мы грелись у огня, топливо для которого, как и все остальное, было доставлено транспортными кораблями. И костер, который на рассвете мы по старому обычаю не будем заливать водой или затаптывать, не оставит следов.

Я нашел это обнадеживающим.

* * *

Мы снова направились на север. Постоянно в движении, постоянно в поиске. Вот что мы любили, если же нам приходилось долго оставаться на одном месте, то мы быстро теряли задор.

Я отправился со своим братством в степи — пятьсот безупречных воинов в доспехах цвета слоновой кости с красной окантовкой. Наши гравициклы вспахивали землю под собой, оставляя позади борозды. Мы управляли ими вызывающе, зная, что никто не сможет так же справиться с их грозной мощью. Когда взошло третье солнце, от чего пустое небо стало светиться, наши покрытые письменами знамена засверкали, а оружие заблестело. Мы мчались как кометы, растянувшись по степи серебристыми клиньями и издавая крики восторга и торжества.

С восходом третьего солнца на Чондаксе исчезли тени. Мы все видели в резких тонах. Смотрели друг на друга и замечали детали, на которые прежде не обращали внимания. Увидели цвет наших смуглых лиц и поняли, насколько стары и как долго участвуем в войнах, и удивлялись тому, что чувствовали себя более дикими и энергичными, чем во времена детства.

На седьмой день, когда солнца находились в зените, мы заметили на горизонте орков. Они тоже направлялись на север, длинные колонны изношенных, неуклюжих бронемашин поднимали в воздух клубы копоти, которые выдавали их позицию.

Как только я увидел их, мое сердце затрепетало. Мышцы напряглись, глаза сузились, пульс участился. Я чувствовал, что пальцам не терпелось прикоснуться к глефе гуань дао. Благословенное оружие — двухметровое металлическое древко, одно изогнутое лезвие, творение мастера ближнего боя — не пило крови уже много дней. Дух гуань дао страстно желал отведать ее снова, и я не собирался разочаровывать его.

— Добыча! — заревел я, чувствуя, как по лицу хлещет жесткий холодный ветер. Я поднялся в седле, позволив гравициклу вильнуть, и всмотрелся в ослепительный блеск горизонта.

Зеленокожие не приняли боя. Они продолжали двигаться испускающими дым колонами так быстро, как могли.

Когда он только привел нас на Чондакс, хейны сражались с нами, бросались на нас толпами, ревя и брызжа слюной из мерзких пастей.

Но не сейчас. Мы сломили их дух, преследовали их по планете, уничтожали, гнали, вырезали. Мы знали, что они где-то собирались, пытаясь организовать массированную оборону, но даже они, должно быть, чувствовали, что конец близок.

Я не испытывал к ним ненависти. В те дни я не понимал, что значит ненавидеть врага. Я знал, какими сильными, умными, находчивыми они были, и уважал это. В начале кампании они убили многих моих братьев. Мы вместе учились, изучали слабости друг друга, учились сражаться в мире, который ничего нам не давал и был безразличен к нашей войне. Когда они хотели, то могли быстро передвигаться. Не так быстро, как мы — никто не мог сравниться с нами в скорости — но они были хитрыми, изобретательными, храбрыми и свирепыми.

Возможно это было сентиментально, но я считал, что они тоже не испытывали к нам ненависти. Они ненавидели поражения, и это подтачивало их дух и притупляло мечи, но они не испытывали к нам ненависти.

Несколько лет назад на Улланоре ситуация была иной. Они почти разбили нас, обрушились на нас бесконечной, бесформенной зеленой волной, сминая любую оборону, опьяненные силой, необузданные благодаря своему великолепному методу ведения войны. В конце концов Гор остановил их. Гор и он сражались там — я видел их собственными глазами, пусть даже издалека. Там ситуация изменилась, там был сломан хребет зверя. На Чондаксе были только остатки, последние осколки империи, которая осмелилась бросить нам вызов и почти победила.

Поэтому я не испытывал ненависти к уцелевшим. Иногда я представлял, что почувствую, если мы столкнемся с врагом, которого не сможем разбить, когда затягивается петля и не остается другого выхода, кроме как отступать, с каждым боем все больше слабея, видя, как медленно теряют силы те, кто рядом с тобой.

Я надеялся и верил, что буду поступать так, как они, и продолжать биться.

Мне не нужно было отдавать приказы братьям — мы проделывали подобное много раз. Разогнавшись до максимальной скорости, мы стали охватывать разомкнутым строем оба фланга конвоя.

Это зрелище заставляло кровь кипеть, а сердце петь: пятьсот блестящих гравициклов, мчащихся эскадронами по двадцать машин в строю «клином», их двигатели оглушительно ревут, а всадники вопят. Великолепные в своих белых, золотых и красных цветах, мы рассыпались по ослепительному песку, выбрасывая за собой вихри пыли.

До этого момента мы шли на крейсерской скорости, сближаясь на дистанцию ведения огня. Теперь же мчались на полном газу,длинные волосы развевались за наплечниками, а клинки сверкали в свете солнц.

Мы нацелились на вражеские машины, большие, громоздкие, на полугусеничном или колесном ходу, которые раскачивались и тряслись, когда зеленокожие выжимали из пыхтящих двигателей все до последнего. Из отверстий в бронеобшивке вырывались клубы дыма. Я видел орков, сидевших на орудийных постах, разворачивающихся, чтобы прицелиться в нас из сделанных на скорую руку ракетных установок и излучателей с почерневшими стволами.

Я видел их оскаленные клыкастые пасти, они что-то кричали нам. Все, что я слышал — грохочущий рев гравициклов, порывы ветра, хриплый рык двигателей ксеносов.

На наших гравициклах были установлены тяжелые болтеры, но они молчали. Никто из нас не стрелял, мы приблизились, отвернув только перед входом в зону поражения вражеских орудий, наблюдая и просчитывая заходы на цель. Мы искали уязвимые места, с которых начнем атаку.

Эрдэни выбрал неправильный угол и слишком сблизился. Я повернулся в седле и увидел, как выпущенная из полугусеничной машины зеленокожих и сильно вращающаяся ракета попала ему в грудь. Взрывом его выбросило из седла. Прежде чем потерять его из виду, я заметил, что он упал на землю, подпрыгивая и кувыркаясь в тяжелом доспехе.

Я принял это к сведению, и если Эрдэни выживет, он будет наказан.

Затем мы приступили к работе.

Наши машины атаковали, сближаясь, петляя и кружа в урагане огня. Мы открыли огонь из тяжелых болтеров, чей яростный рев ненадолго заглушил грохот двигателей, и врезались в конвой, проносясь мимо раскачивающихся полугусеничных машин, оставляя за собой опустошение.

Я возглавлял клин, давя изо всех сил на газ, изрыгая свою дикую боевую ярость, уклоняясь от вражеских снарядов и ракет, чувствуя вибрирующую отдачу болтера, истребляющего все передо мной.

Я растворился в энергии битвы. Солнца были в зените, мы рубились в неистовом ближнем бою, а ледяной ветер обдувал наши доспехи. Я никогда не хотел ничего иного.

Конвой рассыпался. Первой поддалась броня медленных машин, они раскачивались и вставали на дыбы от взрывов. Чудовищные машины получали попадания в тягачи и переворачивались через нос. Прицепы подпрыгивали, опрокидывались и кувыркались. Металлические обломки выбрасывало силой внутренних взрывов на большую высоту. Гравициклы проносились мимо, как летящие сквозь побоище копья.

Пристав в седле, я приблизился к выбранной жертве, направляя мчащуюся машину ногами и одновременно вытягивая глефу из креплений на спине.

Мои девятнадцать братьев минган-кешика были рядом, атакуя по той же траектории. Мы вертелись и мчались сквозь густой град энергетических разрядов и снарядов. Со мной был Джучи, Бату, Джамьянг и другие, припавшие к своим машинам, их кровь кипела, а глаза горели восторгом.

Моя добыча находилась в центре конвоя — огромная, восьмиколесная, увенчанная платформой с орудиями и гранатометами на вертлюге. Площадка была установлена на выглядевшей шаткой навесной системе, вокруг которой зелеными и красными пятнами были подвешены толстые плиты трофейной брони. На платформе толпилось множество орков: одни с личным оружием, другие управляли установленным на машине вооружением. Две большие дымовые трубы в корме извергали дым, а вся конструкция подпрыгивала и раскачивалась, разваливаясь вместе с остальным гибнущим конвоем.

Они не были ни глупыми, ни медленными. Ураган шипящих лучей устремился к нам, проносясь мимо и вспахивая землю под нами. Я получил попадание в наплечник и сильно развернулся влево, позади меня другой гравицикл накренился и врезался в землю в облаке пламени и обломков.

Я прыгнул в последний момент, подброшенный вверх силовым доспехом, и приземлился точно на платформу. Проломив ограждение, я опустился на наклонную поверхность, и крутанул гуань дао кровавой дугой. Расщепляющее поле пылало, оставляя серебристые мерцающие полосы в воздухе. Я гордился своим мастерством владения глефой. Она плясала в моих руках, вращаясь и пронзая, сбрасывая тела орков с платформы. Я пробился через их толпу, ломая кость и разрубая доспехи. Ошеломленные и орущие орки отлетали от меня.

Я заревел от удовольствия, мои руки и ноги пылали, плечи накрыл фонтан сверкающей на солнце крови. Сердца колотились, кулаки были подняты, а дух парил.

Приблизился здоровяк, его левая рука была искалечена взрывом болтерного снаряда. Он шел прямо на меня, опустив голову, сжав когти. У него был ржавый тесак, клинок крутанулся.

Гуань дао рубанула, отрезав кисть чудовища. Затем глефа нанесла обратный удар, да так быстро, что лезвие, казалось, разрезало сам воздух пятном потрескивающей энергии, и раскроила череп орка в облаке крови и костей.

Прежде чем тело упало на настил, я уже снова двигался, рубя, кружась, прыгая, уклоняясь. Ко мне присоединились мои братья, перепрыгивая со своих гравициклов на платформу. На ней едва хватало места для всех нас, мы должны были убивать быстро.

Джучи снял одного из стрелков, вонзив клинок в хребет твари и эффектно вырвав его. Бату попал в переделку, сцепившись сразу с двумя противниками, и получил сильный удар в лицо за свою ошибку. Его окровавленная челюсть была сломана, а он балансировал на краю платформы. Снаряды барабанили по нагруднику Бату, но не смогли сбить его с ног.

Я не видел, чем закончился его бой, так как в это время сошелся с вожаком. Он тяжело шагнул ко мне, отпихнув сородича со своего пути от нетерпения вступить в схватку. Видя это, я засмеялся, не насмехаясь, но одобряя и наслаждаясь.

У него была темная, покрытая серыми шрамами кожа. Он размахнулся зажатым в обеих руках огромным молотом с железным обухом, и оружие зарычало подвижными лезвиями.

Я увернулся, на волосок избежав скрежещущих зубьев. Затем я снова сократил дистанцию, моя гуань дао дрожала от яростной энергии. Я ударил дважды, срезав куски с тяжелой брони орка, но он не упал.

Зеленокожий снова размахнулся, пустив молот по убийственной дуге. Я резко нагнулся, используя уклон платформы, уходя в сторону и вниз, одновременно отводя назад глефу для сохранения равновесия. Мы были похожи на танцоров в смертельном ритуале, раскачивающихся вперед-назад, наши движения были быстрыми, точными, интенсивными.

Орк с искаженным от легкой ярости лицом снова атаковал, вложив свою огромную силу в свистящий косой удар. Если бы он достиг цели, я бы умер на Чондаксе, выброшенный из движущейся платформы в пыль, со сломанной спиной и расколотым доспехом.

Но я предвидел его. Это и был наш путь войны — сделать обманный выпад, заманить, разозлить, спровоцировать ошибку, которая откроет брешь в защите. Когда молот пришел в движение, я знал, куда он направится и сколько времени у меня будет, чтобы увернуться от него.

Я прыгнул. Глефа сверкала, вращаясь в моих руках и вокруг выгнувшегося тела. Я взлетел над неуклюжим выпадом орка и направил гуань дао вниз, сжимая обеими руками.

Зверь ошеломленно посмотрел вверх и увидел, как мой сверкающий на солнце клинок погружается в его череп. Я почувствовал, как рассекается кожа и раскалывается череп, превращаясь в кровавую пену опускающимся энергетическим полем.

Я с лязгом приземлился на настил, вырвал глефу и крутанул ее вокруг, разбрызгивая запекшуюся кровь. Изуродованные останки вожака рухнул рядом со мной. На секунду я застыл над ним, в руке гудела гуань дао. Со всех сторон доносились боевые крики моих братьев и предсмертные вопли нашей добычи.

Воздух наполняли крики, рев, скрежет и треск оружия, растущие клубы горящего прометия, грубый рокот двигателей гравициклов.

Я знал, что конец наступит быстро. И не хотел, чтобы битва закончилась. Я жаждал продолжать сражаться, ощущать силу примарха, кипящую в моих мышцах.

— За великого Хана! — выкрикнул я, снова бросившись в бой, стряхнув кровь с оружия и выискивая новых врагов. — За Кагана!

И вокруг меня мои братья, мои возлюбленные братья мингана, повторили клич, погрузившись в свой древний дикий мир ярости, удовольствии и скорости.

* * *

Мы не ушли, пока не убили их всех. После того как закончилась последняя схватка, мы прочесали поле битвы с короткими клинками, добивая тех ксеносов, что еще дышали. Покончив с этим, мы облили машины их же топливом и подожгли. Когда огонь потух, мы еще раз прошлись по останкам с огнеметами и плазменным оружием, распыляя все, что было больше человеческого кулака.

Нельзя быть слишком осторожным. Зеленокожие отлично умели восстанавливаться, даже после, казалось бы, полного истребления.

Иногда, в прошлом, мы не были осмотрительными. Осторожность не присуща нам, и за это приходилось расплачиваться. Мы старались учиться, совершенствоваться, помнить, что война заключается не только в славной погоне.

К тому моменту, как мы ушли, направившись на север, принесенная ветром земля уже начала засыпать разрушающиеся на глазах курганы из обугленного металла. Ничего не осталось, ничто не уцелело. Это было похоже на сон. Или же это мы были сном, скользящим по пустой поверхности безразличного мира.

Мы оставили четырех братьев мингана, включая Эрдэни, который избежал наказания из-за того, что его грудь была вскрыта. Мы не сожгли их. Сангджай, наш эмчи, извлек их геносемя и снял доспехи с тел. Затем оставил их, обнаженными солнцу и ветру, а мы забрали с собой их мотоциклы и снаряжение.

На Чогорисе мы соблюдали подобные обычаи, чтобы у зверей Алтака было какое-то пропитание, когда всходили луны. Мы никогда не были расточительным народом. На Чондаксе не было живых существ, кроме нас и хейнов, но обычай последовал за нами к звездам, и мы никогда не меняли его.

Мы старались учиться, совершенствоваться, но кое-что сохранили. Нашу суть, качества, которые выделяли нас и заставляли гордиться, мы несли с родного мира и хранили, защищали, как пламя свечи в своей ладони. Тогда я думал, что все в Легионе чувствовали то же самое. Однако я многого не знал.

День спустя мы добрались до точки пополнения запасов.

Да, мы издалека заметили массивные грузовые корабли, которые поднимались и спускались непрерывной чередой. Они были огромными. Каждый нес сотни тонн провизии, боеприпасов, запасных частей, медикаментов — все, что необходимо для обеспечения охоты мобильной армии. В ходе кампании на Чондаксе мы постоянно нуждались в них, курсирующих между транспортными судами на орбите и опорными пунктами на земле.

— Скоро они нам будут не нужны, — сказал я Джучи, когда мы проехали мимо спускающегося лифтера. Вытянутый левиафан висел в воздухе на мерцающих струях из посадочных двигателей.

— Будут и другие битвы, — ответил он.

— Не вечно, — возразил я.

Мы пронеслись мимо посадочных зон, а когда добрались до основного комплекса базы, над горизонтом все еще висело одно солнце, огненно-оранжевый шар на темно-зеленом небе. Тени на светлой земле накрыли нас теплыми пятнами.

Станция снабжения всегда была временной, ее сооружали из сборных элементов, которые вернут на флот, когда необходимость в ней на Чондаксе исчезнет. Только оборонительные башни базы, возвышающиеся над внешними стенами и ощетинившиеся оружием, выглядели солидно, и, когда придет момент, потребуется немало времени для демонтажа. Белая пыль накатывалась на стены гладкими дюнами, разрушая рокрит и металл. Планета ненавидела постройки, которые мы возвели на ней. Она разрушала их, вгрызалась в них, пытаясь стряхнуть частницы постоянства, которые мы вбили в ее вечно меняющуюся шкуру.

Как только гравициклы оказались в бронированных ангарах, я отдал приказ братьям отправиться в казармы и воспользоваться короткой передышкой. Они обрадовались этому, их выносливость была потрясающей, но не беспредельной, а мы провели на охоте долгое время.

Я отправился на поиски командующего базой. Даже с наступлением ночи пыльные улицы временного поселения были оживленными — грузчики сновали между складами, загроможденными снаряжением и контейнерами с провизией, сервиторы бегали из мастерских в арсеналы, солдаты вспомогательных частей в цветах V Легиона уважительно кланялись, когда я проходил мимо них.

Я нашел командующего в рокритовом бункере в центре базы. Как и все остальные смертные, он носил защитное одежду и противогаз — атмосфера Чондакса была слишком разреженной и холодной для обычных людей. Только мы и орки были приспособлены к ней.

— Командующий, — произнес я, пригнувшись при входе в его кабинет.

Он поднялся из-за стола, неловко поклонившись, защитный костюм стеснял движения.

— Хан, — невнятно ответил он через ротовую решетку шлема.

— Есть новые приказы? — спросил я.

— Да, лорд, — ответил он, вручив мне инфопланшет. — Сроки наступления сокращены.

Я взглянул на переданный инфопланшет. На экране светился текст, наложенный на карту района боевых действий. Символы, обозначающие вражеские силы, соединились и теперь отступали к одной точке на северо-востоке. Их преследовали символы братств V Легиона, приближаясь со всех направлений. Я с удовольствием отметил, что мой минган был на передовой окружения.

— Он примет участие? — спросил я.

— Лорд?

Я наградил командующего тяжелым взглядом.

— А, — произнес он, поняв, кого я имею в виду. — Я не знаю. У меня нет данных о его местонахождении. Кешик не делится ими.

Я кивнул. Этого следовало ожидать. Только мое жгучее желание снова увидеть его в бою — в этот раз вблизи — заставило меня спросить.

— Мы выступим, как только сможем, — сказал я ему, улыбнувшись, чтобы смягчить свою чересчур резкую манеру общения с ним. — Если хорошо постараемся, то, возможно, будем первыми подле него.

— Возможно, — ответил он. — Но не одни. Вы должны объединиться с другим братством.

Я поднял брови. На протяжении всей кампании на Чондаксе мы действовали самостоятельно. Иногда мы целыми месяцами двигались по бесконечным равнинам, без пополнения запасов и не меняя направления, полагаясь только на собственные ресурсы. Я наслаждался этой свободой, мы все наслаждались.

— Запечатанные приказы ждут вас, — сказал командующий. — Многие братства объединяют для последнего штурма.

— Ну и с кем мы будем? — спросил я.

— У меня нет информации на этот счет. Только координаты места встречи. Простите меня, у нас много дел, а некоторой информации от флотского командования… не достает подробностей.

Я верил этому, и поэтому не стал обвинять командующего. Я криво усмехнулся, и он немного расслабился.

Мы не были осторожным народом и мало обращали внимания на детали.

— Тогда, надеюсь, их хан умеет мчаться, — все, что я сказал. — Ему придется, чтобы поспеть за нами.

* * *

Это случилось незадолго до нашей встречи.

Мое отдохнувшее братство беспрепятственно двигалось на северо-восток. Многие гравициклы были заменены и отремонтированы оружейными сервиторами, и звук их двигателей стал чище, чем был. Мы всегда гордились своим внешним видом, а короткая передышка в операциях позволила соскрести немного грязи с доспехов, от чего они стали блестеть под светом трех солнц.

Я знал, что мои братья непоседливы. По мере того, как долгие километры исчезали за нами в блеске белого песка и бледно-изумрудного неба, они все больше становились нетерпеливыми и беспокойными, высматривая признаки добычи на пустом горизонте.

— Что мы будем делать, когда убьем их всех? — спросил Джучи на ходу. Он небрежно управлял своим гравициклом, позволяя ему рыскать и подпрыгивать на встречном ветру, словно тот был живым. — Что потом?

Я пожал плечами. Мне почему-то не хотелось говорить об этом.

— Мы никогда не убьем их всех, — сказал Бату, его лицо все еще было багровым от ушибов после боя на платформе. — Если они закончатся, я лично разведу новых.

Джучи засмеялся, но в звуке присутствовала некоторая напряженность, слабый намек на то, что Бату перестарался.

Они не стали развивать эту тему, но все мы понимали, что она присутствует в наших шутках и предположениях. Мы не знали, что ждет нас после окончания крестового похода.

Он никогда не говорил нам о своих планах. Возможно, наедине со своим советом он делился теми же тайными опасениями, хотя мне было трудно представить его неуверенным или опасающимся чего-то. Какое бы будущее не ждало нас после окончания войны, я знал, что он найдет для нас место в нем, как всегда и делал.

Возможно, Чондакс повлиял на нас. Он заставлял нас иногда чувствовать себя недолговечными и мимолетными, вызывал ощущение, что у нас нет больше корней, что прежняя уверенность была странным образом утрачена.

— Вижу! — закричал Хаси, ехавший впереди. Он встал в седле, за спиной развевались длинные волосы. — Там!

Затем и я увидел — белое облако пыли на фоне неба, которое указывало на машины, движущиеся с большой скоростью. Это явно были не зеленокожие, столб пыли был слишком светлым, слишком отчетливым, и слишком быстро перемещался.

Неожиданно я ощутил дрожь беспокойства и быстро подавил ее. Я знал, чем это вызвано — гордость и нежелание делиться командованием, негодование от того, что мне будут приказывать.

— Давайте посмотрим, кто они такие, — сказал я, скорректировав курс и направившись в сторону столба пыли. Я видел, что они замедлились и развернулись, чтобы встретить нас. — Братство без имени.

Я спешился, чтобы поприветствовать своего коллегу. Он сделал то же самое. Выстроившись друг напротив друга, наши воины ждали на некотором расстоянии позади, не слезая с работающих на холостом ходу машин. В его отряде была приблизительно та же численность — пятьсот машин.

Он был немного выше меня. Кожа на бритой голове была бледной, челюсть — квадратной, а шея — мускулистой. Волосы были коротко подстрижены. Длинный ритуальный шрам на левой щеке был отчетливым, указывая на то, что разрез был сделан в ранней молодости. У него были мягкие черты, не резкие и смуглые, к которым я привык.

Значит, он терранец. Большинство чогорийцев были похожи друг на друга: смуглая кожа, длинные иссиня-черные волосы, гибкие тела, увитые мышцами, которые еще больше увеличились после имплантаций. Это единообразие, как мы узнали, пришло от наших забытых предков-колонистов. Легионеры-терранцы, покинувшие колыбель нашего рода задолго до прибытия крестового похода к нам, имели гораздо больше различий: у некоторых кожа была цвета обуглившейся древесины, у других такая же светлая, как наши доспехи.

— Хан, — произнес он, поклонившись.

— Хан, — ответил я.

— Я Торгун, — сказал он на хорчине. Это не удивило меня, это был язык Легиона сто двадцать лет, с тех пор как Повелитель человечества явил себя нам. Терранцы всегда быстро учили его, стремясь походить на вновь обретенного примарха. Они поняли, что им говорить на нашем языке легче, чем нам на готике. Я не знал, почему так было.

— Я Шибан, — сказал я, — из Братства Бури. — А ты из какого?

Торгун помедлил мгновенье, словно я задал невежливый или странный вопрос.

— Из Братства Луны, — ответил он.

— Какой луны? — спросил я, поскольку он использовал неточный термин из хорчина.

— У Терры только одна Луна, — пояснил он.

«Ну конечно», — подумал я, мысленно выругавшись. Я снова поклонился, желая убедиться, что в наших отношениях присутствует уважение, в независимости от различий.

— В таком случае для меня будет честью сражаться вместе с тобой, Торгун-хан, — сказал я.

— Как и для меня, Шибан-хан, — ответил он.

Это случилось вскоре после выступления. Наши братства двигались рядом друг с другом, оставаясь в тех построениях, которые приняли до встречи. Мои воины построились клиньями, его — разомкнутым строем. За исключением этого, мы не сильно отличались друг от друга.

Мне нравилось думать, что я с самого начала заметил небольшие несоответствия — едва различимую манеру, с которой они управляли гравициклами или держались в седле, но, по правде говоря, я не был в этом уверен. Они были такими же умелыми, как и мы, и выглядели столь же смертоносными.

По моему предложению наши минган-кешики смешались. Я решил, что мы должны немного узнать друг друга, прежде чем пойдем в бой. Мы разговаривали друг с другом, отключив воксы, и наслаждались силой своих голосов, перекрикивая рокот двигателей. Для меня это было естественно, но Торгун, похоже, сначала чувствовал себя неловко.

В то время как под нами проносились равнины, а мощная обратная тяга наших двигателей поднимала облака белой пыли, мы постепенно начали разговаривать.

— Ты был на Улланоре? — спросил я.

Торгун сухо улыбнулся и покачал головой. К этому времени Улланор уже стал знаком почета для Легиона. Если тебя там не было, должна была быть веская причина.

— На Кхелле, приводили к согласию, — сказал он, — но до этого мы были прикомандированы к Лунным Волкам, так что я видел, как они сражаются.

— Лунные Волки, — сказал я, понимающе кивнув. — Отличные воины.

— Мы многое узнали от них, — сказал Торгун. — У Волков интересные представления о войне, которым нам бы следовало поучиться. Я стал приверженцем системы командирования — части Легионов слишком разбросаны. В частности нашего.

Я был удивлен его словам, но постарался не показывать виду. С моей точки зрения, он смотрел на ситуацию не с того конца — если кто и был виноват в изоляции V Легиона, так это те, кто стояли над нами и доводили нас до предела. Почему еще мы находились на Чондаксе, преследуя выживших из империи, которая давно перестала быть угрозой крестовому походу? Взялись бы за эту работу Лунные Волки, или Ультрадесантники, или Кровавые Ангелы?

Но ничего этого я не сказал.

— Уверен, ты прав, — произнес я.

В ответ Торгун приблизился, сократив расстояние между нашими машинами до метра.

— Когда ты спросил меня о нашем имени, я замешкался, — сказал он.

— Я не обратил внимания.

— Прошу за это прощения. Это было невежливо. Просто… прошло много времени с тех пор, как мы пользовались этим именем. Ты ведь знаешь, каково это — все наши братства провели много времени отдельно друг от друга.

Я беспокойно посмотрел на него, не совсем понимая, о чем он говорит.

— Не было никакой грубости.

— Мои люди редко называют меня ханом. Большинство предпочитает «капитан». Мы привыкли быть 64-й ротой Белых Шрамов. Применение этих терминов помогает, большинство Легионов тоже их использует. Я на минуту забыл старое наименование. Вот и все.

Я не знал, верить ли ему.

— Почему 64-я? — спросил я.

— Нам дали этот номер.

Я больше не задавал вопросов и не спрашивал, кто выбрал и почему. Возможно, мне следовало, но подобные вещи меня никогда по-настоящему не интересовали. Меня полностью поглотили практические аспекты войны, ее текущие вопросы.

— Называй себя, как хочешь, — сказал я, улыбаясь, — лишь бы ты убивал хейнов. Это все, что его волнует.

Похоже, Торгуна успокоил мой ответ, словно какая-то проблема, о разглашении которой он беспокоился, оказалась незначительной.

— Так как, он будет с нами? — спросил он. — В конце?

Я отвернулся от Торгуна и посмотрел на горизонт. Он был чист — ровная линия яркой, холодной пустоты. Но где-то они собирались против нас, чтобы дать последнюю битву за мир, который уже утратили.

— Я на это надеюсь, — убежденно сказал я. — Я надеюсь, он там.

Затем я украдкой взглянул на Торгуна, вдруг забеспокоившись, что он пренебрежительно отнесется к моим словам, посчитает их смешными.

— Но никогда нельзя сказать наверняка, — сказал я слегка небрежно. — Он неуловим. Так говорят.

Я снова улыбнулся, в этот раз самому себе.

— Неуловим. Как беркут. Вот, что все говорят.

II. ИЛЬЯ РАВАЛЛИОН

Впервые я увидела Улланор с жилой палубы флотского транспортника «Избранный XII». С момента окончания боевых действий прошло всего три стандартных месяца, и околопланетный космос все еще кишел боевыми кораблями. Мы стремительно прошли сквозь строй этих огромных зависших гигантов, и иллюминаторы заполнило темное очертание поверхности планеты.

Было странно наконец увидеть ее собственными глазами. Долгое время Улланор занимал все мои мысли. Я могла без запинки назвать статистические данные: сколько перевезли миллиардов людей и на скольких миллионах транспортных судов, какое количество контейнеров сырья спустили на планету и на каком количестве грузовых транспортеров, какие потери понесены (фактически) и сколько ксеносов убито (приблизительно). Мне были известны данные, которые почти никто другой в Армии не знал, абсолютно бесполезные, например сорт пластали, используемой для изготовления стандартных продовольственных контейнеров, и первостепенной важности, такие как время, необходимое для их доставки на фронт.

Некоторые из этих сведений навсегда останутся в моей памяти. Я догадывалась, что другие люди сожалели о том, что не могут запомнить информацию. Я же сожалела, что не могла забыть ее.

В молодости я считала свои эйдетические способности проклятьем. Как оказалось, их высоко ценила Имперская Армия. Благодаря им я дослужилась до генеральского звания и таким образом стала одной из многих серых, безымянных, невоспетых винтиков военной машины. После окончания сражений нас не очень то и хвалили, и немало ругали взвинченные полевые командиры, когда бои были в разгаре, но если бы не было нас, то не праздновали бы и победы. Война не начиналась просто так, по прихоти воинов — она планировалась, организовывалась, снабжалась ресурсами и становилась возможной благодаря транспортному обеспечению.

Некоторое время мы назывались Корпусом логистиков, затем отделением во флотской администрации, потом недолго были подконтрольны людям Малкадора. Только незадолго до назначения магистра войны нас выделили в отдельный Департаменто со всеми причитающимися бюрократическими привилегиями.

Департаменто Муниторум. Строгое название для необходимой работы.

Конечно же, допускались ошибки. Неразбериха с планетарными координатами, нестандартное снаряжение для Легионов. Некоторое время у нас даже были два экспедиционных флота, действующих с одинаковыми цифровыми обозначениями в противоположных концах галактики.

Я попыталась расслабиться в своем тесном кресле, чувствуя тряску из-за входа в атмосферу. Не испытывая особого удовольствия от того, что меня ждало сразу после высадки, я постаралась отвлечься, глядя на открывшуюся панораму.

Поверхность мира выглядела опустошенной. Над ней проносились темные тучи, рваные и беспорядочные, как спутанные клубки проволочной мочалки. Землю избороздили ущелья и овраги, извиваясь по континентам, как многочисленные морщины.

Только в одном районе Улланора беспорядок был усмирен. Перед отбытием я слышала от знакомых механикус рассказы о то, что они сделали с руинами крепости Уррлака, и тогда не совсем поверила им. Они любили хвастаться тем, что могли сделать с мирами, когда те попадали в их аугметические руки.

Когда я посмотрела через иллюминатор на их работу, то изменила свое мнение. Я увидела путь, проложенный триумфальной процессией, рокритовый шрам длиной в сотни километров, и попыталась оценить размеры церемониальной площади, на которую смотрела — двести квадратных километров? В два раза больше? Она блестела под рваным покровом облаков отполированной чернотой, колоссальная каменная равнина, разглаженная ради единственной цели — предоставить Императору достойное место для его триумфа.

«Какая мы удивительная раса, — подумала я тогда. — Какие безграничные способности мы обрели».

Шаттл нырнул к облачному покрову. Меня начало тошнить и я отвернулась.

Я знала, что Император давно покинул планету. Говорили, что он вернулся на Терру, а также, что магистр войны, как мы должны были его называть, был все еще на борту своего флагмана, но не представляла, насколько он планировал задержаться. Было бы полезно узнать, что мы можем приступить к проработке схемы пополнения запасов 63-й экспедиции, но не было смысла в попытке добиться от примарха конкретной информации, особенно от этого примарха.

В любом случае моя миссия не имела отношения к магистру войны. Она касалась одного из его братьев, того, о ком я знала очень мало, даже понаслышке, и у которого была репутация, помимо прочего, неуловимого человека.

Мне не нравилось это слово. Мне не нравилась сама мысль о том, что придется провести много недель в ожидании встречи, а мысль получить ее нравилась еще меньше.

Я закрыла глаза, чувствуя, как начинает трястись корпус корабля.

Я подумала, что мы все делаем ради Императора.

* * *

Хериол Мирт выглядел усталым, словно не спал много дней. Его темно-зеленая униформа была помята, а темные круги под глазами будто навели чернилами.

Он принял меня в своем импровизированном штабе. У него был отсутствующий, слегка стеклянный взгляд человека, которому на самом деле нужно в ближайшее время выспаться.

— Впервые на Улланоре, генерал? — спросил он, когда мы поднимались по лестнице в его личный кабинет.

— Да, — ответила я, — и я пропустила всю войну.

Мирт устало усмехнулся.

— Мы все пропустили, — сказал он. — И единственные, кто все еще остается на месте.

Мы вошли в комнату: скромную стальную коробку на вершине колонны из сборных административных секций (терранского происхождения, судя по оттискам на каркасе). Мы находились далеко от того места, где происходила церемония введения в должность магистра войны, но через окна я смогла разглядеть огромные башни на горизонте. Несколько титанов все еще двигались по огромной каменистой равнине, их гигантские очертания были смутно видны в плывущем облаке.

Я начала мысленно перечислять их типы — «Владыка Войны», «Разбойник», «Возмездие» — и была вынуждена остановиться.

— Ну, и как вы, полковник? — спросила я, усаживаясь в металлическое кресло и скрещивая ноги.

Мирт сел напротив и пожал плечами.

— Становится полегче, — ответил он. — Думаю, мы можем гордиться, учитывая все обстоятельства.

— Согласна, — сказал я. — Куда вы теперь?

Мирт улыбнулся.

— В отставку, — сказал он. — Почетное увольнение на пенсию, затем домой на Таргеа.

— Поздравляю. Вы заслужили это.

— Спасибо, генерал.

Я немного завидовала Мирту. Он выполнил свой долг и уходил вовремя. В данный момент — за несколько лет до собственной отставки — я плохо представляла, что меня ждет впереди. Среди командного состава Армии ширились слухи о крупномасштабной демобилизации. В конце концов планеты, которые нужно было завоевать, заканчивались.

Такая отставка не привлекала меня. На чужих примерах я видела, какая жизнь могла быть после окончания военной службы. Я не хотела всю жизнь корпеть над диаграммами. Мысль о бесконечной работе, о службе, которая заканчивалась только со смертью, сильно угнетала меня.

— Значит, вы хотите разузнать о Белых Шрамах, — сказал Мирт, откинувшись на спинку кресла.

— Мне сказали, что вы знаете больше других.

Мирт снова засмеялся, в этот раз цинично.

— Возможно, и так. Не слишком рассчитывайте на это.

— Расскажите, что вы знаете, — попросила я. — Все пригодится.

Мирт скрестил руки.

— Поддерживать с ними связь — это сущий кошмар, — сказал он. — Кошмар. В основном здесь были Лунные Волки, и вот они — предел мечтаний, делают то, что собираются сделать. Они держат в курсе происходящего, у них разумные требования. Шрамы, ну, я никогда не знаю, где они и чего хотят. Когда они, наконец, появляются, они очень, очень хороши, но мне какая от этого польза? Сейчас у меня есть резервные батальоны без продовольствия и неиспользованное снаряжение на складах, разбросанных по половине сектора.

Он покачал головой.

— Они обескураживают, не слушают, не советуются. Уверен, из-за этого мы теряли людей.

Затем Мирт искоса посмотрел на меня.

— Поэтому вы здесь? — спросил он. — По этой причине хотите увидеть его?

Я сдержанно улыбнулась.

— Просто факты, пожалуйста, — сказала я.

— Извините. Из того, что я слышал, у них нет близких связей с другими Легионами. Нельзя сказать, что они враждуют, просто… этих связей нет. Они сохранили слишком много обычаев с Мундус Планус.

— Чогориса.

— Неважно. В любом случае это странное место. Они не пользуются обычными званиями. Они даже не используют обычные роты — все эти «ястреба» и «копья». Можете представить, как сложно координировать их действия хоть с кем-нибудь.

— А что насчет примарха? — спросила я.

— Я ничего не знаю. Буквально ничего. Остальные называют его Хан, но все капитаны Белых Шрамов зовутся ханами, так что это бесполезно. Я даже не знаю, где он сражался в конце кампании. Мне говорили, что видели его на балконе примархов, когда здесь был Император, но сложно получить хоть какие-нибудь надежные сведения о том, что происходило до этого.

Мирт улыбнулся самому себе. Он выглядел как человек, который слишком долго боролся с невозможными заданиями, но скоро освободится от них.

— И они зациклены на этикете, — сказал он. — Этикете! Когда вы встречаетесь с ним, позаботьтесь выучить их титулы и употребляйте их правильно. Они будут знать все о ваших. Если у вас есть церемониальное оружие, они захотят узнать и о нем тоже.

У меня не было ничего ценного. Моя жизнь слишком организована, слишком пунктуальна, чтобы беспокоиться о древних мечах. Я подумала, стоит ли мне попытаться найти что-нибудь подходящее.

— Ну а что на счет провидцев бурь? — спросила я.

— У них своя роль, — ответил Мирт. — Мы просто не знаем о ней. Существуют разные версии: что это просто библиарии, и что они совершенно другие. Ходят слухи, что Магнус Красный высокого мнения о них. А может, и нет.

Он развел руками, признавая поражение.

— Видите? — сказал он. — Это бесполезно.

— Это провидец бури, с которым вы мне устроили встречу, — сказала я. — Он старший и пользуется доверием Хана?

— Надеюсь, что так, — ответил Мирт. — Его было не просто найти, и мне пришлось просить об оказании услуги. Но не вините меня, если он не приближен к Хану, мы сделали все, что могли.

У меня не было ощущения, что я о многом узнала.

— Уверена, что это так, полковник, — сказала я. — Нам придется довольствоваться тем, что есть, и надеяться на лучшее. Может, есть еще что-нибудь?

Мирт посмотрел на меня с легким ехидством.

— Вы можете найти внешнее сходство с Шестым Легионом, волками Фенриса, — сказал Мирт. — Знаете, и те, и другие варвары.

Он закатил глаза.

— Не говорите об этом, — предостерег он. — Нам уже доводилось обжигаться на этом. Это их очень раздражает.

— Почему?

— Не знаю. Зависть? Но, я серьезно, не говорите об этом.

— Не буду, полковник, — ответила я, с каждым неопределенным обрывком информации чувствуя все больше пессимизма относительно предстоящей встречи. Мне нужно больше. Больше подробностей, которые помогли бы мне. — Спасибо. Вы были любезны.

Я взяла краулер РТ-36 «Авгиец», модель ходовой части «Эниад», и отправилась с триумфальной равнины в пустоши. Было неудобно и жарко. У воздуха был вкус песка, и я не могла не думать о вони орочьих спор, скрывающейся под всеми запахами.

Провидца бури было непросто найти, как и предупредил Мирт. У меня ни разу не возникло ощущение, что он делал это умышленно, просто ему было абсолютно безразлично, найдут его или нет. Пока мы ехали, приводной маяк Белого Шрама то появлялся, то исчезал, блокируемый плотными гребнями холмов. Когда, наконец, поймали устойчивый сигнал, то были уже в пути почти пять часов.

Перед высадкой я сделала все, что смогла, чтобы выглядеть представительно — пригладила волосы с проседью и расправила складки на униформе. Возможно, мне следовало постараться получше. Я никогда не предавала особого внимания своему внешнему виду, возраст только усилил эту черту.

Теперь уже поздно. Я сделала глоток теплой воды из фляги и немного смочила вспотевший лоб.

Провидец, должно быть, видел наше прибытие. Даже в этом случае он не потрудился спуститься к нам с высокой длинной гряды, которая была слишком крутой для краулера. Я оставила его у подножья, впервые с момента высадки на Улланор ступив на пыльную — настоящую — поверхность планеты.

— Ждите меня здесь, — приказала я экипажу краулера и вооруженной охране, которую Мирт отправил со мной. Меня мало волновала собственная безопасность, но я беспокоилась, как бы ни оскорбить космодесантника, придя с толпой солдат.

Затем начался подъем. Я была не в лучшей форме, годы регистрации докладов в хранилищах Администратума не наделили меня закаленным в боях телом, и я никогда не забивала себе голову мыслями об омолаживающих процедурах.

Я задумалась, как он отнесется ко мне, когда увидит — небольшая, суровая на вид женщина в генеральском мундире. Я почувствовала, что все больше потею от усилий, а на форме снова появились разглаженные мной складки. Для него я буду выглядеть хрупкой, возможно, даже смешной.

Я споткнулась, когда добралась до вершины. Мои ноги заскользили на рыхлой осыпи, и я зашаталась на камне. Я вытянула правую руку, надеясь схватиться за край гребня. Вместо камня мои пальцы вцепились в бронированную руку. Она крепко держала меня.

Я, вздрогнув, подняла глаза и уставилась в золотые глаза на смуглом лице.

— Генерал Илья Раваллион, Департаменто Муниторум, — произнес обладатель лица, учтиво склонив голову. — Будьте осторожны.

Я сглотнула, крепко держась за его перчатку.

— Благодарю, — ответила я, — постараюсь.

Его звали Таргутай Есугэй. Он представился, как только я отряхнулась и восстановила дыхание. Мы стояли вдвоем на гребне. Сухие овраги и ущелья Улланора тянулись во все стороны лабиринтом обуглившихся обломков пород и булыжников. Над нами плыли темные тучи.

— Немного-то от этого мира осталось, — заметил он.

— Да, теперь уже немного, — согласилась я.

Его голос был похож на голос каждого космодесантника, которого я встречала — низкий, звучный, приглушенный. Разносящийся из бочкообразной груди звук походил на всплески сырой нефти о стенки глубокого колодца. Я знала, что если бы провидец захотел повысить голос, тот мог быть ужасающе громким. Но тогда его голос звучал удивительно успокаивающе среди последствий разрушения.

Белый Шрам был не выше тех, что я встречала раньше, и, даже облаченный в доспех, создавал у меня впечатление какой-то гибкости, узкого, худого тела под задубевшей от солнца кожей. Бритый череп венчал длинный чуб, который извивался у шеи. Виски были покрыты татуировками. Я не могла разобрать их значение, они были похожи на буквы незнакомого мне языка. Провидец держал посох с черепом и носил блестящий кристаллический капюшон поверх доспеха.

Среди множества ритуальных шрамов выделялся широкий рваный знак, бегущий вниз по левой щеке, от глазницы и почти до подбородка. Я знала, что он значит. Долгое время этот обычай был всем, что я знала о них. Они наносили себе такие метки в момент посвящения, шрамы, которые дали имя их Легиону.

Его глаза казались золотыми. Радужные оболочки были почти бронзовыми, а белки бледно-желтыми. Такого я не ожидала. Тогда я не знала — были ли у всех Белых Шрамов такие глаза, или только у него.

— Вы сражались на этом мире, Илья Раваллион? — спросил он.

Он говорил на готике нескладно, с сильным, гортанным акцентом. Этого я тоже не ожидала.

— Нет, — ответила я.

— Что вы здесь делаете?

— Меня прислали добиться встречи с Ханом.

— Знаете, как часто он соглашается на них?

— Нет.

— Нечасто, — сказал он.

Когда он говорил, на его темных губах играла легкая улыбка. От каждой усмешки возле глаз собирались морщинки. Похоже, он делал это часто и легко.

По этим первым словам я не могла решить, был ли он серьезен со мной или же забавлялся. Резкий акцент затруднял попытки угадать его намерения.

— Я надеялась, — сказала я, — что вы сможете помочь мне.

— Значит, вы не хотите говорить со мной, — сказал он. — Используете меня, чтобы добраться до него.

Я решила быть честной.

— Верно, — ответила я.

Есугэй тихо рассмеялся. Звук был сжатым и сухим, хоть и не лишен веселья.

— Хорошо, — сказал он. — Я… посредник. Вот кто такие задьин арга, мы передаем слова от одного другому. Миры, вселенные, души — почти одно и то же.

Я по-прежнему была напряжена и не могла сказать, все ли в порядке. Очень многое зависело от встречи, которую я должна была устроить, и трудно будет вернуться, ничего не добившись. По крайней мере Есугэй продолжал говорить, что для меня было хорошим знаком.

А пока я сосредоточилась на деталях, запоминая их. Мой мозг работал машинально, и я ничего не могла с собой поделать.

Доспех Mark II. Указывает на консерватизм? Череп на его посохе неизвестен, несомненно принадлежит чогорийской фауне. Лошадиный? Проверить позже с Миртом.

— Если вы добьетесь встречи, — спросил он, — о чем будете говорить?

Я страшилась именно этого вопроса, хотя он рано или поздно прозвучал бы.

— Простите меня, лорд, это только для его ушей. Дело касается Пятого Легиона и Администратума.

Есугэй одарил меня проницательным взглядом.

— А что вы скажете, если я прямо сейчас проникну в ваш разум и получу ответ? Не считайте, что сможете защититься.

Я напряглась. Коль скоро он сказал об этом, было понятно, что он сможет.

— Я бы помешала вам, если смогла.

Он снова кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Но если вас это беспокоит, то скажу, что не стал бы этого делать.

Он снова мне улыбнулся. Вопреки ожиданию, напряжение начало спадать. Было так странно стоять возле высокой, закованной в броню, генетически улучшенной, наполненной психической энергией смертоносной машины.

Говорит на готике удивительно плохо. Причина в неудовлетворительной связи с центром? Предполагались лингвистические способности, вероятно, придется пересмотреть.

— Я восхищаюсь вашим упорством, генерал Раваллион, — сказал Есугэй. — Вы хорошо постарались, чтобы найти меня, и с самого начала вашей службы упорно трудитесь.

Что бы это значило? Я не ожидала, что он изучит меня. Но, подумав об этом, напомнила себе — я ведь считала их настоящими дикарями?

— Мы знаем вас, — продолжил он. — Нам нравится то, что мы видим. Но мне интересно, насколько вы знаете нас? Вы представляете, на что идете, связываясь с Белыми Шрамами?

Впервые его улыбка стала отдаленно напоминать угрозу.

— Нет, — ответила я. — Но узнаю.

— Возможно.

Он отвернулся, снова обратив взгляд на темнеющий пейзаж. Он молчал. Я едва дышала. Мы стояли боко бок и молчали, над нами проносились облака.

После долгой паузы Есугэй снова заговорил.

— Некоторые проблемы сложны, большинство — нет, — сказал он. — Хан редко соглашается на встречу. Почему? Немногие просят о ней.

Он снова повернулся ко мне.

— Посмотрим, что я смогу сделать, — сказал он. — Не покидайте Улланор. Если новости будут обнадеживающими, то я свяжусь с вами.

Я с трудом скрыла облегчение.

— Благодарю.

Он окинул меня почти снисходительным взглядом.

— Пока не благодарите, — ответил он. — Я только сказал, что попытаюсь.

Когда он смотрел на меня, в его золотых глазах плясало дикое веселье.

— Они говорят, что он неуловим, — сказал Есугэй. — Вам часто придется слышать это. Но послушайте: дело не в неуловимости, а в том, что он находится в центре. Где бы он ни был, это и есть центр. Будет казаться, что он разорвал круг, что сместился к самому краю, а затем вы увидите, что это сам мир пришел к нему, а он все это время ждал его. Понимаете?

Я посмотрела ему в глаза.

— Нет, хан Таргутай Есугэй из задьин арга, — сказала я, продолжая говорить только правду и надеясь, что правильно произнесла титулы. — Но я научусь.

III. ТАРГУТАЙ ЕСУГЭЙ

Мне было шестнадцать лет. Но годы на Чогорисе были коротки. Если бы я родился на Терре, мне было бы двенадцать.

Иногда я думаю, что наш мир заставляет нас быстро взрослеть — сезоны проходят стремительно, и мы с ранних лет учимся искусству выживания. На высоком Алтаке погода меняется так неожиданно, от мороза до палящего зноя, что тебе необходимо быть проворным. Ты должен научиться охотиться, добывать пищу, создавать или находить укрытие, понимать запутанную, изменчивую политику наших многочисленных кланов и народов.

Но, возможно, мы росли недостаточно быстро. После того как Повелитель человечества прибыл к нам, мы обнаружили, что наши воинские качества — наша скорость, наша доблесть — сделали нас могучими. Мы не задумались над тем, в чем была наша слабость. Другим предстояло указать на нее, но к тому времени было слишком поздно что-либо менять.

До Его прихода я не знал, что существовали другие миры, населенные другими людьми с другими обычаями. Я знал только одно небо и одну землю, и оба казались бесконечными и вечными. Теперь же, увидев другие земли и сражаясь под их странными небесами, я ловил себя на мысли, что часто вспоминаю Чогорис. В моем воображении он стал меньше, но вместе с тем более дорогим. Если бы я мог, то вернулся туда. Не знаю, будет ли у меня когда-нибудь такая возможность.

Со времен моего детства прошло более столетия. Мне следовало быть мудрее и оставить в прошлом свои воспоминания, но детство невозможно забыть: мы несем его с собой, а оно шепчет нам, напоминая о путях, которые можно было выбрать.

Мне следовало быть мудрее и не прислушиваться к ним, но я все равно поступал так. Кто не прислушивается к голосу своих воспоминаний?

И вот я остался один и направился в горы Улаава, поднимаясь все выше. Эти горы не были высокими, не такими, как на Фенрисе или Квавалоне. Не были они такими же величественными, как могучая Хум Карта, где много лет спустя была воздвигнута наша крепость-монастырь. Улаав были древними горами, разрушенными за тысячелетия ветрами с Алтака. Летом всадник мог достичь вершин, ни разу не покинув седла. Зимой только беркут и призраки могли вынести царивший там холод.

Меня отправил сюда хан. В те времена мы беспрестанно воевали, друг с другом или с киданями, а мальчик с золотыми глазами был ценной добычей для всех.

Позже я прочел хроники тех войн, написанные имперскими летописцами. Мне пришлось постараться, ведь к своему стыду я так и не выучил их язык должным образом. В Легионе у многих были те же трудности. Возможно, хорчин и готик были слишком далеки друг от друга, чтобы мы могли легко воспринимать второй. Возможно, по этой причине мы и Империум всегда не понимали друг друга, даже в самом начале.

В любом случае эти летописцы упоминали места, о которых я никогда не слышал, и людей, которые никогда не жили, как например палатин Мундуса Плануса. Я не знаю, откуда они взяли эти имена. Когда мы сражались с киданями, мы называли их императора по его титулу — каган, хан ханов. Мы понятия не имели, каким было его родовое имя, хотя позже я узнал о нем. Его звали Кетугу Суого. Поскольку мы сохранили очень мало записей о себе, эти знания скудны. Возможно, я один из немногих оставшихся, кто знал его, и когда я умру, его имя исчезнет вместе со мной.

Имеет ли это значение? Имеет ли значение, что мы сражались с человеком, который никогда не жил на планете, о которой я никогда не слышал? Думаю, да. Имена важны, история важна.

Символы важны.

Я остался один, потому что так было нужно. Хан не отправил бы такого ценного человека в горы, если бы мог помочь. Он по собственному желанию выделил для охраны людей из собственного кешика, поклявшихся защищать меня, если враг пронюхает о моей уязвимости и попытается убить.

К сожалению для хана, небесное испытание предназначалось только для одного разума. У нас, на Чогорисе, были странные и скромные боги. Они показывались только одиноким душам и только там, где земля поднималась, чтобы встретить бесконечное небо, а покров между мирами был тонким и опасным.

Поэтому, даже зная, какая опасность ждет меня, воины хана оставили меня у подножья гор, и я совершил свой путь к вершинам в одиночестве. С самого начала восхождения я не оглядывался. Воздух был уже пронизывающим, он свистел под моим кафтаном и кусал кожу. Я дрожал, прижав руки к груди и наклонив голову.

Долины гор Улаав были прекрасны. В тенистых ущельях талая вода образовала озера зеленовато-синего цвета. На отвесных скалистых уступах темно-зеленым покрывалом, густым и блестящим, как лакированная броня, росли сосновые леса. Небо над вершинами было прозрачным, настолько ярко-синим, что больно было смотреть на него. Все здесь было суровым и чистым, заставляя двигаться, несмотря на царящий холод. Я понял, когда оказался неподалеку от вершин, почему боги остались здесь.

Помимо этого я ничего не чувствовал — ни видений, ни магических сил, ни всплесков сверхъестественной силы. Единственным признаком моей уникальности были глаза, и до сих пор они не принесли мне ничего, кроме проблем. Если бы не хан, меня, вероятно, уже давно убили бы, но он распознал мой потенциал раньше меня. Он был дальновидным человеком, с собственным представлением будущего Чогориса, которое я не мог понять в силу своей юности. Хан также осознавал, насколько полезным я мог быть для него, окажись он прав.

Я забирался все выше, следуя по тропам, которые редко проступали и были не более чем слабыми отпечатками на шатающихся камнях. Я остановился только, когда оказался высоко на восточных уступах. Голова кружилась от разряженного воздуха, и я видел, как далеко забрался.

Обе луны Чогориса взошли, несмотря на то, что на севере еще не село солнце. Я смотрел на огромный простор восточного Алтака — поросшую кустарником бесконечную равнину, которая тянулась дальше, чем кто-либо добирался. Отсюда я видел крошечные проблески лагерных костров в дебрях, отделенные огромными пустыми расстояниями, над которыми возвышалось мрачное небо.

Эти земли принадлежали хану, хотя в те дни власть над ними все еще оспаривали другие племена и кланы. За ними, до восточного горизонта лежало царство киданей.

Мне никогда не доводилось смотреть в такую даль. Я сел, прислонившись к выступу голой скалы, и глядел перед собой. Высоко над головой кружили ночные птицы, и я увидел первые звезды, появившиеся в холодном синем небе.

Я не знаю, сколько времени сидел там, единственная беззащитная душа на склонах Улаава, дрожащая, когда на мир опустилась ночь.

Мне следовало разжечь костер и начать сооружать укрытие. По какой-то причине я ничего не делал. Может быть, меня изнурило восхождение или головокружение от разряженного воздуха, но я не двигался. Скрестив ноги, я глядел на темнеющий Алтак, загипнотизированный крошечными золотыми огоньками, пылающими на равнине, очарованный их серебристыми двойниками на небосводе.

Тогда я почувствовал, что нахожусь в нужном месте. Мне не надо было ничего делать, или менять что-либо, или двигать.

Если что-то должно было случиться, оно случиться со мной здесь. Я буду ждать этого, так же терпеливо как адуу на узде.

Оно должно было найти меня. Я достаточно скитался.

Я проснулся неожиданно.

Это произошло слишком рано — небо было бархатисто черным, усеянным сверкающими звездами. Далекие костры все еще мигали в степи, изменив цвет на темно-синий. Было очень холодно, и ветер шевелил сухие ветки вокруг меня.

Я видел, как один за другим гасли костры на Алтаке. Они затухали, от чего равнина становилась еще более безжизненной — сплошная ничем не тревожимая пустота.

Я попытался пошевелиться. И понял, что могу скользить вверх, плывя по воздуху, словно это была вода. Я посмотрел на себя и увидел гладкое, покрытое перьями тело. Я быстро поднимался кругами, чувствуя, как легкий ветер возносит меня на дрожащих крыльях.

Горы исчезли подо мной. Изгиб горизонта опустился. На востоке, где лежали земли киданей, я увидел еще больше исчезающих огней. Весь мир растворялся во тьме.

Я парил, слегка поворачивая на высоких ветрах. Крикнул и услышал вопль ночной птицы. У меня было ощущение, словно я единственное живое существо на свете.

Вскоре я остался наедине со звездами. Они продолжали гореть серебром над головой. Я взлетел еще выше, хлопая крыльями в истончавшемся воздухе.

Я оказался среди них. Видел огни, горевшие на небосводе; языки бушующего пламени, мерцающего в темноте; предметы, которые не узнавал, могучие, закованные в железо, с носами, похожими на плуги, разорванные на части и превращенные в дрейфующие обломки. Силы, слишком колоссальные для понимания, сражались среди пустоты.

«Значит это боги», — мелькнула мысль.

Я проследовал мимо обломков этих предметов, восхищаясь образами и символами, выгравированными на вращающихся кусках металла. Я видел многоголовое змееподобное существо, высеченное на одном фрагменте, голову волка на другом. Затем увидел знакомый символ — разряд молнии на золотом и красном фоне, вечный знак ханов.

Часть меня понимала, что это были видения, а мое тело находилось там, где я его оставил — на склонах Улаава. Другая часть меня, возможно, более мудрая, осознавала, что я видел нечто реальное, более чем реальное, лежащее в основе самой действительности, словно столбы гэра, подпирающие ткань.

Затем, подобно кострам на Алтаке, огни среди звезд погасли. Все покрылось мраком. Но я знал, что больше не засну. Знал, что за мной кто-то шел.

Я был на равнине. Стоял полдень, а в чистом небе ярко пылало солнце. С гор дул ветер, шелестел кустарником и дергал мой кафтан.

Я посмотрел вниз и увидел чашу в левой руке. Она была глиняной, как все чаши орду. И почти до краев наполнена кроваво-красной жидкостью.

Я снова посмотрел вверх, прикрыв глаза от слепящего солнца, и увидел перед собой четыре фигуры. Их очертания были зыбкими, словно размытые маревом, вот только было совсем не жарко.

У всех были тела людей и головы животных. У одного — голова птицы с синими перьями и янтарными глазами, у другого — голова змеи, у третьего — красноглазого быка, а у последнего — гниющая голова рыбы, уже пожелтевшая от разложения.

Все четверо смотрели на меня, мерцая в лучах света. Они подняли руки и указали на меня.

Никто не говорил. У них не было для этого человеческих губ. И тем не менее я знал, чего они хотят от меня. Каким-то образом их мысли сформировались в моем разуме, так ясно и отчетливо, словно они были моими.

«Пей», — сказали они мне.

Я посмотрел на чашу в левой руке. Жидкость в ней была горячей. Вокруг края собралась пена. Я неожиданно почувствовал сильную жажду и поднял чашу. На полпути ко рту моя рука задрожала.

Я понял, что в ней было нечто важное, но остановился. Внутри меня сражались мои инстинкты.

«Пей», — сказали они мне.

Тон их приказа остановил меня. Я не знал, почему они хотят, чтобы я это сделал.

И тогда я увидел Его. Он пришел с противоположной стороны. Его фигура тоже была человеческой, но ореол света вокруг Него не позволял разглядеть больше. Я не видел Его лица. Он шел ко мне, и я знал, не понимая откуда, что Он проделал очень долгий путь.

Он не приказывал мне. В остальном Он был похож на четверку звериных фигур. Между ними была какая-то связь, нечто, что я чувствовал, но не понимал. Эти Четверо боялись Его. Я знал, что если выпью из кубка, то отвергну Его, если нет, то отвергну их.

Мы замерли так на долгое время. Четверка указала на меня. Окутанный светом человек шагнул ко мне, ни на йоту не приблизившись.

«Пей», — сказали они мне.

Я поднес чашу к губам. Сделал глоток. У жидкости был смешанный вкус: сначала сладкий, потом горький. Я ощущал, как она течет по глотке, горячая и живительная. Как только сделал первый глоток, то почувствовал сильное желание продолжать пить. Я не хотел ничего иного, кроме как выпить все, полностью осушить чашу.

«Пей», — сказали они мне.

После единственного глотка я опустил чашу, осторожно наклонился и поставил ее на землю перед собой. При всей моей осторожности жидкость немного пролилась, испачкав пальцы. Затем я отступил на шаг назад.

Я поклонился Четверке, не желая оскорблять их, и заговорил, не очень понимая, откуда пришли мои слова.

— Будет вежливо выпить немного, — сказал я. — Нам этого достаточно.

Четверка опустила руки. Они больше не приказывали. Человек остановился, по-прежнему находясь там, где Он был, когда я впервые увидел Его.

Я почувствовал, что разочаровал всех. Но, возможно, я разочаровал Его меньше, чем их.

Видение начало расплываться. Я чувствовал, как восстанавливается прочность реального мира. Залитая солнцем равнина передо мной покрылась рябью, как вода, и я увидел провалы тьмы под ней.

Я хотел остаться. Я знал, что возврат в мир ощущений будет болезненным.

Я снова посмотрел на человека, надеясь разглядеть Его лицо, прежде чем сон закончится.

Но не видел ничего, кроме света, мерцающего и вращающегося вокруг яркого ядра. В свете не была тепла, только яркость. Он был похож на холодное солнце.

Но, когда Его свет исчез, я почувствовал утрату.

* * *

Я проснулся, в этот раз по-настоящему, и вздрогнул от холода. Мои руки и ноги болели и были цвета сырого мяса. Попытался пошевелиться и почувствовал, как мучительная боль пронзила суставы. Все болело, словно с меня содрали кожу.

Светало. Равнины внизу были покрыты молочного цвета туманом. Я увидел, как над ним летит клин птиц, подобно нашему строю конных воинов. Сквозь туман поднимались бледные струйки дыма, последние следы костров, которые пылали всю ночь.

Я заставил себя пошевелиться. Спустя некоторое время боль стала стихать. Я размял руки, сделал несколько приседаний. Кровь снова побежала по моему телу. Мне по-прежнему было очень холодно, но движение помогало.

Я все еще помнил свои видения и знал, что они значили. Уйг, старый задьин арга хана наказал ждать их. Это было испытание небес — раз явившись, видения оставались навсегда.

Я не знал, что должен чувствовать. С одной стороны, это было подтверждением того, во что я всегда верил. С другой — предвещало жизнь в одиночестве.

Задьин арга не был воином. Он не скитался по равнине в лакированном доспехе, сражаясь за своего хана, его жизнь была уединенной, он проводил ее в гэрах, всегда под охраной, копался во внутренностях животных и гадал по звездам. Должность хоть и уважаемая, но не самая почетная. Как и все мальчики племени, я мечтал скакать по степям, сражаться с врагами моих братьев и моего хана.

Когда я встал, дрожа на склонах Улаава и следя за туманом, покидающем равнины, я раздумывал над тем, чтобы сказать соплеменникам о провале испытания, что мои золотые глаза всего лишь странный, безвредный недуг.

Я даже начал размышлять, что увиденное мной — всего лишь сон, который снится каждому. Попытался заставить себя поверить в это.

Затем я посмотрел на свои руки. Кончики пальцев по-прежнему были запачканы красным.

Я спрятал кисти в рукава, не желая видеть их, и медленно побрел дорогой, по которой пришел.

В эту ночь я стал другим человеком. Перемена была глубокой, и за прошедшие годы я постепенно осознал насколько глубокой. Но тогда у меня было такое чувство, словно почти ничего не изменилось. Я был ребенком и ничего не знал о силах, которые вмешались в мою жизнь.

Даже сейчас, более века спустя, в этом отношении я все еще ребенок. Все мы, обладающие силой. Мы знаем так мало, видим столь немногое.

И в этом заключается как великое проклятье, так и великое благословение: если бы мы знали больше и видели лучше, то, несомненно, сошли бы с ума.

Я спускался с гор дольше, чем поднимался на них. Часто спотыкался, поскальзывался онемевшими ногами на осыпающихся склонах. Когда солнце полностью взошло, идти стало легче. Я остановился только когда оказался поблизости от равнины, в начале долины, по которой поднимался накануне.

Я издалека увидел то, что осталось от лагеря моей охраны, и тут же понял, что-то не так. Припал к земле около ствола дерева и прищурился, всматриваясь в длинное, извилистое русло реки, возле которого меня оставили воины хана.

Адуун исчезли. Я увидел лежащие в неестественных позах тела. Мое сердцебиение участилось. В горы со мной пришли двенадцать воинов, двенадцать тел лежало на земле вокруг кострища.

Я прижался к стволу, не представляя, что мне делать. Я знал, что должен вернуться к хану, а также, что теперь абсолютно беззащитен. По равнинам не стоило путешествовать в одиночку — на Алтаке негде было спрятаться.

Я бы оставался здесь и дольше, если бы не услышал, как они приближаются. Откуда-то сверху доносился треск веток и громкие, беспечные голоса солдат, поющих на незнакомом мне языке.

В голове промелькнуло одно слово, от которого в жилах застыла кровь.

Кидани.

Каким-то образом я избежал их при спуске. Должно быть, они охотились за мной в горах, и только слепая удача позволила мне пройти мимо них незамеченным.

Они приближались, продираясь через подлесок. Все, что я знал, что были другие, ползающие по Улааву, как муравьи из разворошенного муравейника.

Я не стал останавливаться, чтобы подумать. Выскочил из-за деревьев и бросился туда, где были убиты люди хана. Когда я скользил по крутой тропинке, услышал крики киданей, которые заметили меня и бросились в погоню.

Я бежал изо всех сил, чувствуя, как горят легкие, а дыхание становится тяжелым. Бежал, как гонимый страхом зверь, и не оглядывался.

Моей единственной мыслью было избиваться от преследователей, выбраться на равнину и найти хана. Он возглавлял самую сильную орду на Алтаке, мощь которой увеличивалась с каждым днем. Он смог бы защитить меня, даже если меня преследовали сотни киданей.

Но я должен найти его. Я должен каким-то образом выживать, пока не найду его.

Мне была известна его репутация. Я знал, что он передвигается с места на место непредсказуемо, оставляя врагов в дураках. Даже Уйг, который мог видеть все пути, называл его беркутом — орлом-охотником, далеким странником, неуловимым.

Подобные мысли не помогали. Я заставил себя сосредоточиться на задаче, продолжая бежать, перепрыгивая через кустарники и обегая валуны. Я слышал голоса преследователей и топот их сапог.

У меня не было выбора. Все пути будущего сошлись в один, и мне не оставалось ничего другого, как следовать по нему.

Я сбежал с гор на равнину и нырнул в ковыль. У меня не было ни плана, ни союзников, только маленькая надежда. Все, что у меня осталось — моя жизнь, только что обогатившаяся видениями о другом мире. Я намеревался сражаться за нее, но пока не знал, как.

IV. ШИБАН

Мы знали, что орки в конце концов дадут бой. Когда им некуда будет бежать, они развернутся и встретят нас.

Зеленокожие выбрали хорошую позицию. В высоких широтах северного полушария Чондакса бесконечные белые равнины сжимались в лабиринт ущелий и зубчатых пиков. Этот шрам на открытом лике планеты был виден из космоса. Мы никогда не проникали далеко в этот регион, сначала решив очистить от орков равнины. Эта местность была создана для обороны — тяжело войти, легко укрыться.

Когда наши операторы ауспика увидели ее с орбиты, то назвали тегази — Дробилка. Думаю, они так пошутили.

Я встал в седле, вглядываясь в первую из множества скал, поднимавшихся над северным горизонтом. Из центра горной гряды вырастали длинные столбы дыма.

Я поднес к глазам магнокуляры и увеличил изображение. Среди камней располагались металлические объекты, блестевшие в ярких лучах солнца. Орки возвели стены поперек входов в узкие ущелья, используя в качестве материалов собственные машины. Зная, что они им больше не понадобятся, зеленокожие превратили свои единственные транспортные средства в единственное средство защиты.

Мне это понравилось.

— Они хорошо расположились, — сказал я, изучая укрепления.

— Точно, — согласился Торгун, который стоял рядом со мной и тоже смотрел в магнокуляры. Наши братства развернулись позади в штурмовых построениях, ожидая приказа к атаке.

— Вижу много стационарных орудий.

Я перевел взгляд на вход в ближайшее ущелье. Оборонительные стены были едва видны, расположенные дальше от входа и протянувшиеся по дну оврага линией металлических листов и соединенных опор. На стенах были видны патрули орков. Как заметил Торгун, выше по склонам ущелья были установлены орудийные башни.

— Это будет трудно, — сказал я.

Торгун засмеялся.

— Наверняка, Шибан.

За те дни, что мы провели вместе, я пришел к выводу, что понять Торгуна непросто. Иногда я не мог взять в толк, почему он смеется. В другой раз смеялся я, а он удивленно смотрел на меня.

Торгун был хорошим воином, и думаю, что мы оба стали уважать друг друга после первых совместных боев. До прибытия к Дробилке, мы уничтожили еще два конвоя, и я лично видел, как сражается его братство.

Они были более организованными, чем мы. После начала боя я редко отдавал приказы братьям, доверяя их самостоятельности. Торгун командовал своими воинами постоянно, и они незамедлительно следовали за ним. Они использовали скорость, как и мы, но быстрее занимали огневые позиции, когда сражение становилось более позиционным.

Я никогда не видел, чтобы они пользовались некоторыми тактическими приемами. Воины Братства Луны никогда не отходили, не имитировали отступление, чтобы выманить врага.

— Мы не отступаем, — признался он.

— Это эффективный метод, — ответил я.

— Более эффективно дать им понять, что ты никогда не сделаешь это, — сказал он, улыбнувшись. — Когда Лунные Волки вступают в бой, враги знают, что они никогда не прекращают наступление, без остановки, волна за волной, до победного конца. Это оказывает сильное воздействие.

Едва ли я мог усомниться в репутации Легиона магистра войны. Мне приходилось видеть его в бою. Лунные Волки производили сильное впечатление.

Поэтому, изучив укрепления зеленокожих, я плохо представлял, что предложит Торгун. Меня тревожила мысль, что он посоветует подождать, пока к нам не присоединиться другой минган, а спор не входил в мои планы. Я хотел поддерживать импульс нашего наступления, так как знал, что другие братства уже вступили в сражение на противоположной стороне огромного комплекса ущелий. Если мы собирались добиться чести сражаться рядом с каганом, который наверняка будет в эпицентре битвы, тогда должны оставаться на передовой затягивающегося кольца.

— Я не хочу ждать, — решительно сказал я, опустив магнокуляры и взглянув на Торгуна. — Мы можем разбить их.

Торгун не сразу ответил. Он продолжал смотреть на далекие скалы, выискивая уязвимые места. В конце концов он опустил магнокуляры и посмотрел на меня.

Торгун ухмыльнулся. Я видел эту усмешку прежде, она была одной из немногих черт, свойственных нам обоим. Он ухмылялся перед тем, как вступить в бой, так же, как и я.

— Думаю, ты прав, брат, — сказал он.

Мы обрушились на левый фланг врага, быстро набрав атакующую скорость и помчавшись по равнине сомкнутыми эскадронами. Я пригнулся в седле, сжимая ручки управления, чувствуя звериный рев главного и сильную вибрацию вспомогательных двигателей, а также неистовые порывы скованного духа машины. По обе стороны от меня мчались над белой землей идеальным строем братья.

Выбранный нами вход в ущелье был узким — двести метров шириной по данным ауспика — и кишел защитниками. Мы широко растянулись, используя выступающие сбоку от теснины скалы для скрытного сближения. Я чувствовал, как заплетенные в косы волосы хлещут о наплечники. Воины мчались, поглощая расстояние неистовым потоком.

Мы рассчитали время нашей атаки, чтобы она совпала с восходом третьего солнца. Когда оно появилось за нашими спинами, ослепляя защитников серебристыми лучами, я закричал, приветствуя его.

— За кагана! — заревел я.

— За кагана! — раздался оглушительный восторженный вопль.

Я наслаждался происходящим: пять сотен моих братьев с ревом и на захватывающей дух скорости сближались с целью, их окутывал ослепительный серебристо-золотой ореол, а наши гравициклы вставали на дыбы и петляли. Я видел рядом с собой Джучи, выкрикивающего боевые кличи на хорчине, его глаза пылали жаждой крови. Бату, Хаси, остальные воины моего минган-кешика, все они приникли к своим машинам и сгорали от нетерпения вступить в бой.

Рявкнули первые залпы оборонительного огня, и вокруг нас поднялись разрывы от разноцветного потока снарядов и энергетических лучей. Мы петляли между ними, разгоняя еще больше свои гравициклы, упиваясь их великолепной балансировкой, напором и маневренностью.

Нас встречали быстро увеличивающиеся в размерах скалы. Мы объехали их, сильно наклоняясь и касаясь земли, прежде чем устремиться к входу в долину.

Мои братья выскочили из-за прикрывающих нас скал, и по нам хлестнул сокрушительный и сверкающий огненный шторм. Со стен сорвался ураган снарядов, они взрывались среди нас и разбрасывали гравициклы.

Всадник подле меня получил прямое попадание. Его машина рассыпалась градом металлических обломков и брызгами прометия, неуправляемо пролетев по ущелью и врезавшись в землю пылающим остовом. Воинов выбрасывало из седел, их броня превращалась в решето, а машины врезались в каменные стены, взрываясь в огромных облаках пламени.

Никто из нас не замедлился. Мы мчались по ущелью, поддерживая атакующую скорость, ныряя и уклоняясь от потоков огня, поднимаясь над ними, чтобы увеличить сектор обстрела, а затем спускаясь до уровня земли и пропуская их над головами.

Я добавил газу, чувствуя, как мой гравицикл трясется от напряжения. Земля вокруг превратилась в размытую белую полосу, все внимание было сосредоточено на металлических стенах впереди. Я ощущал, как снаряды рвутся о лобовую броню машины, почти сбивая ее с траектории. Все больше моих братьев падало, когда в них попадал поток снарядов и шрапнели.

Стены стремительно приближались. Я видел орков, которые подпрыгивали наверху, размахивали оружием и вызывающе вопили. Орудийные башни развернулись и нацелились на нас, чтобы обрушить огонь, прежде чем это сделаем мы.

Мои братья дали залп. Загремела какофония огня из тяжелых болтеров, наполнив ущелье градом опустошительного разрушения. Стены исчезли за разрывами. Металлические плиты покрывались вмятинами, лопались и разлетались градом обломков. Я видел, как зеленокожих швыряло высоко в воздух, их тела разрывало снарядами.

И только тогда, как и обещал Торгун, его части тяжелой поддержки открыли огонь. Вспомогательные отделения вышли из боя и под прикрытием нашей фронтальной атаки захватили высоты по обеим сторонам ущелья. Воины Торгуна располагали боевыми средствами, которых не было у нас: роторными и лазерными пушками, ракетными пусковыми установками, даже редким лучевым оружием, которое они называли «волкитная кулеврина» и которое я прежде не встречал.

Их залп был опустошительным, воспламенив сам воздух и затопив преграду перед нами волной неистовой энергии. В баррикаде были пробиты огромные бреши. Сквозь огненную завесу разлетались вращающиеся опоры и балки. Мимо нас со свистом проносились ракеты, пронзая ураган разрушения и врезаясь в горящие укрепления орков. Ослепительные лучи энергии трещали и шипели, отбрасывая на скалистые обрывы зловещий свет.

Я выбрал себе цель, направившись к объятому пламенем отверстию в стене. Промчавшись через пекло, ощутил, как мой доспех облизывают языки пламени. Мне пришлось почти положить машину на бок, чтобы уклониться от орочьей ракеты. Затем я выпрямил гравицикл, еще больше увеличил тягу и проскочил через неровное отверстие в стене.

В меня что-то попало, когда я прорвался через укрепления. Я почувствовал глухой удар в нижней части гравицикла, и его сильно развернуло вправо. Мне с трудом удалось справиться с управлением, предотвратив срыв в роковой штопор.

Мир размылся вокруг меня, дрожа и вращаясь. Я слышал, как другие гравициклы проносятся через бреши в стенах и стреляют из тяжелых болтеров по защитникам. Мельком увидел ущелье на дальней стороне с множеством ветхих баррикад и узких проходов, кишащих толпами орков, которых переполняла звериная ярость. Дефиле было оплетено паутиной трассеров плотной и непрерывной стрельбы, разрываемой шапками рвущихся в воздухе снарядов.

Я развернулся и нырнул под шквал снарядов, после чего увеличил обороты работающего с перебоями двигателя. Оставляя за собой дымный след, моя машина накренилась и встала на дыбы, после чего окончательно заглохла, сорвавшись в резкое пикирование.

Скалистая земля устремилась навстречу с головокружительной скоростью. Я выпрыгнул из седла, тяжело приземлился и перекатился, услышав громкий скрежет врезавшегося в дно ущелья гравицикла, затем раздался свист и взрыв воспламенившихся топливных баков.

Я вскочил на ноги, когда вокруг меня посыпались обломки, глефа уже была в руках. Стены были почти в двухстах метрах за спиной. Передо мной была еще одна преграда — подмостки обваливались, податчики боезапаса горели, как факелы, взрывы сильного обстрела Торгуна сотрясали землю. Орки были повсюду: падали с разрушающихся брустверов, карабкались по скалам. Воздух был наполнен немыслимым шумом — воплями, криками, ревом двигателей гравициклов, выстрелами орудий.

Несколько групп зеленокожих уже заметили меня. Они открыли огонь по мне из самодельных карабинов и пистолетов и бросились в атаку. Я чувствовал свист и треск пуль, рикошетирующих от моего доспеха. Слышал их звериные, хриплые боевые кличи. Ощущал смрад их гнева.

Я активировал энергетическое поле гуань дао и почувствовал, как задрожало ее древко.

Когда орки приблизились ко мне, я был более чем готов.

Я развернулся, рубанув гуань дао. Сверкающее лезвие глубоко вошло в морду первого орка, разрезав плоть. Тварь отшатнулась, пуская кровавую пену.

Следующий ксенос нанес бешеный удар топором, который вонзился в мой наплечник, но не смог пробить керамит. Я вонзил глефу в живот орку и провернул ее, расплавив внутренности. Набросились новые, и я пробился через них, кружась и нанося удары. Гуань дао пела в моих руках, вращаясь вокруг меня сверкающей паутиной энергии. Зеленокожие разлетались по сторонам, их броня рассекалась, а тела — распадались.

Я едва слышал грохот и суматоху кипящей вокруг битвы.

С головой погрузившись в битву, я не замечал ни пылающее небо над головой, ни проносящиеся мимо десятки гравициклов, которые стреляли из бортового оружия.

Я развернулся, снеся голову зеленокожему, затем отскочил назад, раздробив пяткой гуань дао череп другого ксеноса. Я потрошил, колол, рубил, ломал и ослеплял, подпитываемый своим доспехом, силой и жестоким мастерством.

Один из орков — огромный клыкастый монстр с ржавыми железными наплечниками — бросился на меня, каким-то образом увернувшись от моего клинка и пробив мою защиту. Мы столкнулись с резким стуком и оба растянулись на земле. Тварь свалилась на меня, и вонь ее тела ударила в нос. Орк врезал лбом мне в лицо, отчего моя голова дернулась назад. Глаза залило кровью.

Я был прижат к земле и попытался развернуть глефу, которую все еще сжимал в левой руке, чтобы вонзить ее в спину орка. Он заметил движение и блокировал его собственным оружием — шипастой булавой, покрытой кровью. Энергетическое поле гуань дао сдетонировало от соприкосновения, разнеся головку булавы на металлические фрагменты, которые осыпали нас обоих.

Зеленокожий отшатнулся, ослабив хватку. Он схватился за глаза и заревел от боли. Мощным толчком я отшвырнул его и рубанул глефой, целясь в живот. Клинок вошел глубоко между пластинами брони и разрезал орка до самого позвоночника. Я обхватил древко обеими руками и вырвал оружие. Тело монстра превратилось во влажную кучу разорванных мышц, крови и костей.

Я услышал шум за спиной и резко развернулся, приготовившись снова взмахнуть клинком.

Это был Джучи, окруженный грудами орочьих трупов. Он держал болтер, доспех покрывали пятна крови. За ним я увидел, как медленно оседает полуразрушенная стена, охваченная огнем. Мои братья были повсюду: атаковали, преследовали, убивали, разрывали, подобно мстительным призракам посреди многочисленной орды.

— Отличная охота, мой хан! — отметил Джучи, искренне рассмеявшись.

Я разделил его радость, чувствуя, как открылись порезы на лице.

— И она еще не закончена! — выкрикнул я, стряхивая кровь с клинка и повернувшись, чтобы разыскать новую добычу. Над головой пронеслись гравициклы, управляемые гикающими и кричащими всадниками.

Под их скользящими тенями мы вернулись в бой.

С разрушением стен битва в ущелье не стихла. Еще больше баррикад перегораживали извилистые теснины, блокируя пути, ведущие внутрь Дробилки. Зеленокожие окопались везде, где только могли. Они хлынули из своих убежищ, бросаясь на нас толпами, пробираясь по каменистому дну ущелья и торопясь пустить нам кровь. Мы прорубали путь через длинные дефиле, втянувшись в жестокую свалку и атакуемые со всех сторон.

Многие мои братья оставались в седле, проносясь вдоль и поперек по длинному ущелью и уничтожая вражеские огневые позиции на скорости, недоступной защитникам. Остальные, как и я, наступали в пешем строю, стремясь поскорее сцепиться с зеленокожими.

Сблизившись с нашей добычей, мы почувствовали смрад ее крови и пота, услышали прерывистый рев и ощутили, как дрожит земля от топота множества ног. Даже убивая их, мы наслаждались их мастерством и свирепой отвагой, осознавая, каких превосходных существ истребляли.

Джучи был прав. Со смертью последнего зеленокожего день станет унылым.

Единственное, что меня беспокоило — это медленное продвижение Торгуна. Мы наступали без остановки, прорывались все дальше в ущелье, сжигали каждую попадавшуюся на пути баррикаду, убивали всех на своем пути. Я рассчитывал, что братство Торгуна будет следовать сразу за нами. Нам бы пригодилась поддержка их отделений тяжелого вооружения.

Мое братство начало отрываться от них. Им следовало быть быстрее.

После того, как мы прорвались к первой развилке в извилистом ущелье, я покинул поле боя, позволив своим воинам сражаться самостоятельно.

— Брат мой! — выкрикнул я по вокс-каналу, который выделил вместе с Торгуном для личных переговоров. — Что тебя задерживает? Ты заснул? Мы обратили их в бегство!

Я хотел, чтобы мои слова были понятными, как и всегда посреди битвы. Вероятно, я даже немного рассмеялся.

Ответ Торгуна поразил меня.

— Что ты делаешь? — ответил он. Даже по радиосвязи я расслышал гнев в его голосе. — Закрепись на своей позиции, капитан. Вы растягиваетесь. Я не буду поддерживать такой темп. Мы не зачистили точки входа.

Я огляделся. Битва была хаотичной и неконтролируемой, какими и бывают всегда сражения. Орда орков накатывалась по дну долины, огромная и беспорядочная. Она встретилась с тонкой линией Белых Шрамов и с яростью набросилась на них. Мы уже замедлились. А нам следовало быстро опрокинуть их, обрушиться, прежде чем они наберут темп, отбрасывать снова и снова.

Задача была важной и не терпела отлагательств. Каган будет быстро наступать к центру Дробилки. Другие братства будут спешить, чтобы соединиться с ним. Я боялся отстать.

— Мы наступаем, — сказал я, сообщая об этом, как о свершившемся факте, и больше не улыбаясь. — Мы одолеваем их и не должны останавливаться.

— Вам не одолеть их. Удерживайте позицию. Ты слышишь меня? Удерживай свою позицию.

Командный тон поразил меня. Какой-то миг я старался подобрать слова.

— Мы наступаем, — повторил я.

Выбора не было. Он должен понять этого.

Торгун не ответил. Я услышал его ругательства и едва разобрал приглушенный треск рвущихся вдалеке боеприпасов.

Затем он отключил связь.

Джучи, который сражался поблизости, с насмешливым видом подошел ко мне.

— Проблемы, мой хан? — спросил он.

Я не сразу ответил, так как был обеспокоен, и задумался над тем, чтобы приказать своим воинам отступить, закрепиться на позиции и подождать подхода терранцев. Это сохранило бы согласие между нами, которое я не хотел разрушать.

Мы были братьями, он и я. Мысль о раздоре между братьями была возмутительной.

Затем я оглядел ущелье и увидел бойню, устроенную нами. Увидел мой минган во всем блеске его непревзойденной ярости, воинов, сражающихся со страстью и непринужденностью, как и требовала их природа.

— Никаких проблем, — ответил я, пройдя мимо Джучи, чтобы вернуться в бой. — Мы опрокинем их.

Мы продолжали биться. Мы сражались, когда солнца начали садиться, сражались, когда погас свет, превратив ущелья в омуты маслянистой тьмы. Мы надели шлема и воспользовались ночным режимом охотника, чтобы преследовать орков, беспрерывно наступая и атакуя их.

Они неистово сопротивлялись. Со времен Улланора я не видел, чтобы зеленокожие так сражались. Они концентрировали войска, устраивали засады, насылали на нас воинов-самоубийц. Каждая баррикада брала с нас плату, каждая огневая точка забирала жизни, прежде чем мы уничтожали ее. Мы поддерживали изнурительный темп, не позволяя им перегруппироваться, а себе замедлиться. Наша кровь смешалась с их кровью. Ущелья были забрызганы ею, она окрасила серую пыль в темно-красный цвет.

В предрассветный час, когда все три солнца все еще были за горизонтом, я, наконец, приказал моим братьям остановиться. К этому времени мы продвинулись далеко в Дробилку. Нас окружали все более глубокие ущелья и отвесные скалы из белого камня. Со всех сторон лились потоки огня. Группы зеленокожих обходили нас, проскальзывали по опасной местности на уже захваченную нами территорию. Они вопили на нас из теней. Крики отражались от окружающих скал, усиливаясь и искажаясь. Словно сама земля изводила нас.

Я вспомнил предостережение Торгуна и задумался над тем, что он, возможно, был прав, и мое желание наступать поставило нас в затруднительное положение. Его братство было все еще далеко от нас, упорно, но неторопливо продвигаясь к нам. Меня не покидала мысль, что он умышленно не спешил.

— Мы займем позиции здесь, — отдал я приказ Джучи и Бату, чтобы они передали его остальным. — На рассвете возобновим наступление.

Выбранное мной место было ближайшим к бастиону. Над сильно пересеченной местностью возвышалось широкое каменистое плато, предоставляя выгодную позицию над окружающей территорией. Три стороны были отвесными, в то время как четвертая снижалась склоном из раздробленных камней и щебня. Возвышенность не была идеальной — пики на дальней стороне ущелья возвышались над нами, и на самом плато было очень мало укрытий.

Тем не менее оно давало нам возможность остановить рост потерь, заново придать определенную упорядоченность битве. Мы прорвались на плато, карабкаясь по крутым расселинам в скалах, соскальзывая по щебню. После захвата возвышенности мы окопались вдоль склонов, получив возможность вести огонь по теснинам сверху. Я бросил уцелевшие эскадроны гравициклов на стационарные огневые точки, но запретил им продвигаться дальше после уничтожения целей.

Как я и предполагал, зеленокожие сочли нашу остановку за слабость. Они устремились на нас, выскакивая из скрытых тайников и туннелей, которые мы полностью не уничтожили. Орки хлынули по крутым склонам плато, карабкаясь друг по другу в своей жажде добраться до нас. Они были похожи на армию упырей, во мраке их кожа казалась почти черной, а глаза горели красным светом.

С этого момента натиск не ослабевал. Окруженные со всех сторон мы сражались, как и зеленокожие — свирепо, бесхитростно, ожесточенно. Они взбирались, мы сбрасывали их вниз. Они цеплялись за нас, утаскивая каждого воина, покидающего строй, вниз, в ревущий ужас. Мы стреляли и кололи их, отправляли размахивающие руками и ногами тела кувыркаться в темноту, швыряли гранаты в их открытые пасти, отпрыгивая, когда тела разлетались на куски. Они окружили нас, превратив плато в одинокий остров спокойствия посреди бушующего шторма кровожадности ксеносов.

Я оставался на передовой, где шли самые тяжелые бои, орудуя двумя руками глефой, прорубаясь через плоть зеленокожих, словно они были единым, огромным, бесформенным организмом. Я чувствовал, как сильно колотятся мои сердца, а мышцы рук горят от боли. Под шлемом лицо было мокрым от пота, который стекал под горжет. Орки бросались на наши клинки, используя свои тела, чтобы изнурить нас, замедлить, пробить бреши в наших рядах, в которые могли ворваться их сородичи. Их отвага была выдающейся, сила — потрясающей, а решимость — абсолютной.

Мы были окружены и уступали в численности. Такое с нами случалось редко — мы не часто позволяли сковать нас. Наш Легион никогда не отправляли на операции по удержанию объектов в течение долгого времени, в отличие от суровых Железных Воинов или праведных, золотых Имперских Кулаков. Мы всегда презирали подобную гарнизонную службу и сочувствовали приговоренным к ней. Я не мог представить нас в подобных войнах — осажденными, прижатыми к стенам, в то время как над головами пылали небеса.

Но мы были Легионес Астартес, и сражались с уверенностью и решимостью, приобретенными с многолетним опытом. Мы ни разу не уступили. Мы платили за этот бастион на Чондаксе своей кровью, сцепив зубы и крепко удерживая позиции. Когда один из наспогибал, мы взыскивали плату, смыкали ряды и бились с еще большой яростью в этой ужасающей бойне.

Полагаю, мы могли бы держаться там бесконечно долго, позволяя волнам зеленокожих разбиваться о нас, пока они не выдохлись, и мы снова не перешли в наступление. Это предположение так и не прошло проверку. Я увидел шлейфы ракет, вылетающих из ночи, поражающих фланги и тыл врага и сокрушающие его наступательный порыв, увидел массированные залпы толстых лучей лазпушек, безмолвно пожинающие свою страшную дань. Слышал низкий рев тяжелых болтеров и автопушек, ставящие плотный огневой вал.

Я взглянул поверх огромной массы чужаков и увидел бело-золотые проблески, движущиеся по ущелью с юга. Вспыхнула стрельба, заревели двигатели гравициклов.

Я смотрел на происходящее со смешанными эмоциями: несомненно с облегчением, но также с раздражением.

Торгун, наконец, добрался до наших позиций.

К тому времени как первые лучи рассвета проникли в ущелье, зеленокожие были мертвы или бежали. Впервые мы позволили выжившим уйти. У нас было достаточно дел — собрать снаряжение, починить доспехи, вернуть в боеспособное состояние раненых. В свете восходящего солнца плато выглядело опустошенным, затянутым дымкой и заваленным трупами и тлеющими остовами гравициклов.

После того как братство Торгуна присоединилось к нам, я некоторое время не видел его. У меня было много дел и мало желания говорить с ним. Я занимался своими воинами, изо всех сил стараясь снова подготовить их к битве. Вопреки всему мне не терпелось продолжить наступление. Я видел вырастающие впереди серые столбы дыма и знал, что кольцо вокруг орков быстро смыкается.

Я все еще смотрел на север, пытаясь выбрать лучший путь для наступления, когда наконец подошел Торгун. Я повернулся, почувствовав присутствие хана, прежде чем увидел его.

На нем был шлем, поэтому я не мог увидеть выражение его лица. Когда он заговорил, по его напряженному, но сдержанному голосу я предположил, что он зол.

— Я не хочу сражаться вместе с тобой, Шибан, — устало признался он.

— Как и я.

— Ты должен выслушать.

Впервые мои действия поставили под сомнение. Конечно же, у Торгуна было право так поступать, но это уязвило мою гордость хана, и я не смог подобрать достойный ответ.

— Просто скажи мне, — попросил он. — Почему это так важно для тебя?

— Ты о чем? — не понял я.

— Увидеть кагана. Почему ты решил сделать это — подвергнуть наши отряды, наших воинов риску? Мы даже не знаем, на планете ли он. Скажи мне. Помоги понять.

Его слова удивили меня. Я знал, что Торгун более осторожен, чем я. Что его путь войны иной. Мне и в голову не приходило, что он не придает значения возможности сражаться рядом с величайшим из нас.

— Как ты можешь не желать этого? — спросил я.

Тогда мне искренне стало жаль Торгуна. Я предположил, что он, должно быть, пропустил что-то в своем карьерном росте или, возможно, забыл. Он называл себя Белым Шрамом. Я задумался, значило ли это имя для него что-то еще, кроме обозначения Легиона. Для меня, для моего братства оно было всем.

Я почувствовал, что должен объяснить, даже если мои надежды на понимание были незначительными.

— Война — это не инструмент, мой брат, — сказал я. — Война — это жизнь. Мы выросли в ней, мы стали ею. Когда галактика наконец будет очищена от опасностей, наше время закончится. Недолгое время, золотое пятнышко на лице галактики. Мы должны беречь то, что у нас есть. Мы должны сражаться в присущей нам манере, совершенствовать ее, славить данную нам природу.

Я говорил страстно, потому что верил в это. До сих пор верю.

— Однажды я видел его в бою, на расстоянии, — сказал я. — И никогда не забуду этот момент. Одного этого беглого взгляда было достаточно, чтобы поверить в возможность совершенства. В каждом из нас есть частица этого совершенства. Я очень хочу снова увидеть его, увидеть вблизи, познать его, стать им.

Покрытый кровью шлем Торгуна безучастно смотрел на меня.

— Что еще нам остается, брат? — спросил я — Мы строим будущее не для себя, мы создаем империю для других. Эта воинственность, эти восхитительные и ужасные побуждения — все, что у нас есть.

Торгун по-прежнему молчал.

— Будущее будет другим, — сказал я. — Однако, сейчас для нас есть только война. Мы должны жить ею.

Торгун недоверчиво покачал головой.

— Вижу на Чогорисе рождаются не только воины, но и поэты.

Я не мог сказать, смеется ли он надо мной.

— Мы не делаем разницы между ними, — ответил я.

— Еще одна странная традиция, — заметил он.

Затем поднял руку, и я услышал шипение отмыкаемых замков шлема. Торгун снял его и прикрепил магнитными зажимами к доспеху.

Как только мы встретились взглядами, стало легче понимать друг друга. Не думаю, что мои слова смогли убедить его.

— Я сражаюсь не так, как ты, Шибан, — сказал он. — Возможно, я даже сражаюсь не за то же, что и ты. Но мы оба из Пятого Легиона. Мы должны найти общий язык.

Торгун посмотрел вверх, мимо меня и на север.

Там был он. Там он сражался.

— Мы должны быть на передовой штурма, уже сейчас, — сказал Торгун. — Как быстро твои братья будут готовы?

— Они всегда готовы, — ответил я.

— Тогда мы двинемся вместе, — произнес Торгун с мрачным выражением лица, — в тесном взаимодействии, но я не будут задерживать тебя.

В лучах единственного утреннего солнца его кожа выглядела темнее, чем обычно, почти как у одного из нас. Он уже во многом уступил. Я ценил это.

— Мы найдем его, брат, — пообещал он. — Если это нужно сделать, то так тому и быть.

V. ТАРГУТАЙ ЕСУГЭЙ

Решение бежать на Алтак было неудачным. Если бы я остался в горах, то у меня был определенный шанс ускользнуть от преследователей. На равнине это было невозможно.

Иногда я задумываюсь, почему принял это решение. Конечно, я был ребенком, но не глупцом, и знал, что лесистые долины давали лучший шанс сбежать от киданей, даже если этот шанс все равно был мизерным.

Возможно, мне было суждено сделать этот выбор. Но мне не нравится само понятие «судьба», сама мысль, что наши действия предопределены высшими силами, что наши поступки совершаются, как в театре теней, ради их забавы. Более всего мне не нравится мысль, что будущее предрешено, убегая от нас четкими линиями, которым мы вынуждены следовать, теша себя иллюзией о высшей воле.

Ничто из того, что я узнал с момента моего восхождения, не убедило меня, что я неправ в своих размышлениях об этом. Я познал сокровенные принципы вселенной и долгие, утомительные игры бессмертных, но я сохраняю веру в возможность выбора.

Мы творцы своих поступков. Когда приходят испытания, мы можем пойти разными путями: можем победить или же проиграть, и вселенной все равно.

Я не думаю, что это судьба увела меня с Улаава в пустынные просторы Алтака. Я думаю, что принял неверное решение, основанное на страхе.

И не виню себя за это. Все мы, даже самые могучие и возвышенные, можем совершить подобные ошибки.

Некоторое время я был быстрее. Оказавшиеся в горах кидани носили стальные пластинчатые доспехи поверх кожаных жилетов. Я слышал на бегу лязг их шарнирных наручей и знал, что воины устанут быстрее меня.

Я направился на юг, несясь изо всех сил из тени высокогорья на открытые равнины. Земля под ногами была сухой и твердой. Ветер был по-рассветному свеж, прохладен и умерен.

Передо мной ничего не было. Алтак был слегка холмистым, как океан зелени, но здесь не было глубоких лощин, способных спрятать меня. На равнинах человека или зверя можно было заметить за многие километры. В этом и заключалась моя надежда — я увижу свиту Великого Хана с большой дистанции и смогу добраться до них вовремя.

Я чувствовал, как сбивается дыхание, а обутые в мягкую кожу ноги начинают болеть. Хотя я не ел со вчерашнего дня, по какой-то причине это не сказывалось на моей выносливости. Мне вспомнилось видение о четырех фигурах и напитке, который они мне дали, и подумал, насколько близким к реальности оно было. В горле все еще стоял вкус горечи, как у испорченного молока.

При всей неуклюжести преследующих меня киданей из-за надетых на них доспехов, я беспокоился, что не смогу от них оторваться. Шумы их шагов, тяжелого дыхания, бряцающего оружия следовали за мной по равнинам. Я повернул голову на бегу, ожидая увидеть их поблизости.

Это было не так. Я сильно опередил их, и они с трудом поспевали за мной, как и я, обходясь без коней. Казалось, мой слух стал острее, как и зрение. Когда я оглянулся, меня преследовали двенадцать киданей, задыхающихся и бранящихся. Я чувствовал, что могу заглянуть в них, видел пламя их душ, пылающее в груди.

Это поразило меня. Мое восприятие изменилось. Все — мир вокруг, мои преследователи — стало более ярким, чем было.

Меня это испугало, даже больше, чем перспектива быть убитым. Внутри кипели новые ощущения, заливая краской щеки и нагревая ладони.

Я чувствовал себя могучим, но и беспомощным. Я достаточно знал о путях провидцев, чтобы понимать: то, что родилось во мне на горе, необходимо обуздать.

Я отвернулся от киданей и побежал быстрее. Физическое усилие немного помогло. Бежать стало легче, и проклятья солдат стихли, как только они отстали.

Я осмотрел горизонт впереди, отчаянно ища хоть какой-то след Хана. Тогда я проклял его неуловимость.

Я ничего не видел — только небо, и землю, и туман между ними.

Я знал, что пешие солдаты будут не одни. Никто не путешествует на Алтаке без коней, а земли киданей лежали далеко.

Как только солдаты поняли, что я быстрее них, они начали трубить в разветвленные костяные рога. На открытых просторах зазвучали их сигналы, разносимые вдаль порывами ветра. Затем задыхающиеся воины отстали, смирившись с тем, что я оторвался от них, так как знали: мне не уйти далеко.

Я не останавливался. У меня было ощущение, что я могу бежать вечно. Мой легкий кафтан, который не мог согреть меня на высокогорье, позволял двигаться широким шагом. Когда солнце поднялось выше, мои мышцы достаточно разогрелись. Я чувствовал жар в своих жилистых загорелых ногах, и это подгоняло меня еще больше.

Затем донесся звук адуун. Я слышал, как их копыта стучат по твердой земле, и, не оглядываясь, знал, что их много. Я держал голову опущенной и безуспешно высматривал впереди хоть какое-то убежище на равнинной местности.

Они быстро догнали меня. Адуу может с легкостью обогнать человека и скакать неустанно. Те, что догоняли меня, были прекрасными животными, темного окраса и с могучими ногами. Я услышал их хриплое дыхание и хлопки длинных хвостов.

Я в последний раз бросил отчаянный взгляд на горизонт. Хана нигде не было видно. Я возложил все свои надежды на то, чтобы найти его, и просчитался.

Когда удары копыт загремели в моих ушах, я остановился и повернулся лицом к своим убийцам. У нашего народа самым худшим грехом считалось показать страх врагу, и я решил достойно встретить смерть.

По равнине мчалась цепь искусных всадников, приближаясь ко мне. На них были пластинчатые доспехи, сверкающие на солнце. Один из всадников держал длинное копье с хвостом из толстого волоса, прикрепленного сразу под наконечником. За воинами развевались яркие знамена, хлопающие на ветру.

Один всадник скакал впереди остальных, быстро приближаясь ко мне. Я увидел стальной шлем, увенчанный шпилем, бронзовые детали доспехов, взбивающие землю копыта, устремившуюся ко мне веревку.

Аркан скользнул по моим плечам и крепко затянулся вокруг пояса. Всадник промчался мимо, потащив меня за собой. Когда веревка затянулась, меня сбило с ног и швырнуло на землю. Я упал лицом вниз.

На миг я подумал, что он намеревался потащить меня за собой, но натяжение веревки тут же ослабло. Я поднялся на колени, веревка затянулась вокруг талии, а по подбородку стекала кровь.

Всадник объехал меня и спешился, все время удерживая другой конец веревки. Он подошел ко мне и усмехнулся, дергая аркан, словно я был зверем на поводке.

— Ты быстро бегаешь, малец, — сказал он. — Но недостаточно.

Его тон разозлил меня. Мои руки были все еще свободны, и хотя у меня не было оружия, я все еще мог сражаться.

Я прыгнул на него. У меня не было ни плана атаки, ни представления, как я буду биться с человеком, почти вдвое тяжелее меня и облаченного в полный доспех.

А затем случилось это.

Моя жизнь изменилась, соскользнув с одного пути на другой. Когда это наконец случилось, то стало полной неожиданностью для меня. Может быть, мои видения на Улааве были не более чем бредом, или, возможно, они дали мне истинное представление о более глубокой и темной реальности. Это не имело значения. Во мне что-то пробудилось, и оно решило в этот момент проявить себя.

Когда я оглядываюсь в прошлое, думая о Чогорисе, потерянном мире, который любил, то вижу этот момент, навсегда запечатленный в моей памяти, как обработанная кислотой сталь. Именно этот миг разделил нас, повернув мою судьбу от равнин к звездам, в космос, где в бессмертной темноте меня ждали ужасы и чудеса.

Тогда я не знал об этом. И не знал много лет спустя. Ничто из случившегося не изменит истину.

Это случилось в тот момент.

Я бросился вперед, вытянув обе руки перед собой, как борец, собирающийся произвести захват. Из моих рук вырвался резкий, слепящий свет, парализуя и шипя, словно разряды молнии.

Это было мучительно. Я закричал от боли. Меня окутал блеск, скользящий по коже маревом и очищающей энергией. Мир взорвался серебристо-золотым потоком, который кружился и хлестал, неистово сиял, ревел в ушах и горел в ноздрях. Я задыхался, ощущал, как покрываются волдырями легкие, перестал чувствовать ноги и остальное тело.

Я увидел размытые очертания солдата, который отшатнулся от меня. Услышал потрясенные и мучительные крики. Увидел, как он царапает собственные глаза. Связывающая меня веревка лопнула в облаке искр. Я отшатнулся назад, кулаки были сжаты, продолжая выпускать потоки сильного и яркого жара. Из меня, ослепляя и опустошая, вырвалась грубая стихийная энергия, субстанция другой вселенной.

Я не представляю, как долго был погружен в это состояние, сверкая, как радужная головня, кружа по равнинам и извергая разрушение. Это могло длиться секунды, а может намного дольше. Я помню смутные образы всадников, скачущих вокруг меня, их контуры были размытыми среди потока белого пламени. Они не приближались, боясь сгореть. Я помню лица четырех людей-зверей, которые колыхались перед моим мысленным взором и указывали на меня крючковатыми жуткими пальцами.

«Пей», — сказали они мне.

Я упал на колени. Ад бушевал, обжигая плоть, но не поглощая ее. Все тело напряглось и билось в конвульсиях.

Первое, что я увидел, это темную фигура на фоне огня. Она прошла сквозь пламя, отбросив энергетические барьеры, словно это были потоки дождя. Они не навредили незнакомцу.

Воин опустился на колени надо мной. Он казался гигантом, намного выше и шире, чем должен был быть любой живущий человек. Я посмотрел в его глаза, в то время как из моих изливался огонь. Сморгнув слезы, я увидел нечто знакомое в его глазах.

Вспомнилась окутанная светом фигура из моего видения. На миг я подумал, что человек передо мной был тем же самым существом. Скоро я понял, что это не так, но был уверен: между ними существовала какая-то связь.

Затем я почувствовал сокрушительную силу его власти. Пламя мигнуло и, колыхнувшись на ветру, угасло. Словно человек, мимоходом гасящий свечу, он остановил поток истекающего безумия. Даже тогда, скованный замешательством и болью, мой разум оцепенел, часть меня осознавала, насколько поразительным это было.

Незнакомец все еще склонялся надо мной. Шлем венчало остроконечное навершие, как и у его людей. Доспех был прекрасного качества, края белых костяных пластин нагрудника отделаны золотом и украшены красным бисером. Я увидел длинный шрам, тянущийся вниз по левой щеке, который, как я слышал, был распространен у народа Талскар. У воина были глубоко посаженные и жгучие глаза, подобно которым я никогда не видел.

Вероятно, я ошибался на счет моих преследователей. Возможно, они не были киданями.

Задыхаясь и дрожа, я все еще цеплялся за надежду о благородной смерти. Я пытался удержать его взгляд, уверенный, что он пришел убить меня.

Я не смог. Что-то в этом гиганте потрясло меня. Я видел, как его лицо расплывается перед моими глазами, словно отражение в воде. Он словно заглядывал в мою душу, исповедуя и обнажая ее. Я чувствовал, что теряю сознание.

— Будь осторожен, — сказал он.

Потом я потерял сознание, и нарастающая тьма стала такой же желанной для меня, как и сон.

Шесть дней спустя я проснулся.

Много позже я узнал, насколько опасным было для меня это время. Мой внутренний взор открылся на Улааве, но мне не показали, как им пользоваться. Я мог умереть. Со мной могло случиться нечто худшее, чем смерть, как и с остальными поблизости.

Он предотвратил это. Даже тогда, задолго до того, как Повелитель человечества показал нам путь к звездам, он знал, как управлять огнем, пылающим в разумах одаренных.

Насколько я знаю, он не обладал этим даром. Я никогда не видел, как он вызывает огонь или направляет бурю на своих врагов. Он использовал свое тело воина — это великолепное, сильное тело — для войны и ничего другого. Тем не менее я считаю, что он обладал каким-то врожденным знанием о небесных путях. Он был создан для игры в другой вселенной, чтобы сражаться с теми, кто находился по другую сторону пелены, и поэтому должен был обладать, как и его братья, пониманием о скрытой, глубинной сути вещей.

Но тогда я знал только то, что он пленил меня, и по законам Алтака, я был его рабом. Получив отказ в почетной смерти, я смирился с тяжелой жизнью. Хан — мой хан, тот, которому я служил до этого — не смог спасти меня. Я увидел природу своего нового хозяина, и понимал, что он намного превосходит любого воина равнин, включая моего родича-повелителя.

Когда я проснулся, он был рядом. Я лежал на постели из шкур внутри большого гэра. В центральном очаге горел огонь, придавая наполненному дымом воздуху красноватый оттенок. Я слышал голоса, бормочущие в тенях, звуки натачиваемых клинков, оперяемых стрел.

Незнакомец смотрел на меня, а я на него.

Он был огромен. Я никогда не видел человека столь властного, неприкрыто могущественного и переполняемого едва сдерживаемой мощью. Его крупное худое лицо мерцало в тени и пламени.

— Как тебя зовут? — спросил он.

У него был тихий голос. Он низким тембром прогудел в шепчущем пространстве.

— Шиназ, — ответил я. Во рту пересохло.

— С этого момента нет, — произнес он. — Ты будешь Таргутай Есугэем, бегущим мальчиком и сражающимся мужчиной. Ты будешь задьин аргой моей семьи.

Это было не предположение. По обычаям Алтака моя жизнь принадлежала ему, по крайней мере до тех пор, пока другой вождь не отнимет меня силой или мне не удастся сбежать. Я сомневался в возможности обоих вариантов.

— Ты пришел ко мне в начале, Есугэй, — сказал он. — Я Хан многих ханов. Ты присоединишься к орду Джагатая, волне, которая пронесется по миру и изменит его. Будь благодарен, что я нашел тебя, прежде чем ты вернулся к своему старому хану. Если бы я встретил тебя в битве, ты бы умер.

Я молчал. Я еще не отошел от сна и болезни и не видел ясно его лицо. У его голоса был странный, тревожащий тембр. Я лежал на шкурах, чувствуя, как осторожно поднимается и опускается моя грудь.

— Тебя будут тренировать, как и остальных, — сказал он. — Ты научишься пользоваться своим даром. Научишься понимать, когда им пользоваться, а когда нет. Ты во всем будешь следовать моим приказам. Ни один другой человек никогда не будет указывать тебе, как использовать твой дар.

Я следил, как в колышущейся темноте двигаются его губы. Когда он говорил, я видел мимолетные остатки видений с горы — разбитые корабли, пылающие среди звезд. При его словах о завоеваниях мне вспомнились символы на кусках обуглившегося металла.

Волк. Многоголовая змея. Молния.

— Я принес в мир новую форму войны, — сказал он. — Двигаться быстро, оставаться сильным, никогда не отдыхать. Когда Алтак будет нашим, мы принесем эту войну киданям. А после в каждую империю между небом и землей. Они все падут, потому что они больны, а мы — здоровы.

Мое сердце слабо билось в груди. Я чувствовал жар лихорадки на щеках. Его слова были похожи на слова из сна.

— Все империи гибнут, — сказал он. — Все империи больны. Мы выучили этот урок. И тебе предстоит ему научиться.

Когда он говорил, я видел, как движется шрам на его лице. В кроваво-красном свете рубец выглядел живым, словно прижатая к коже бледная змея.

— Мы не будем служить империям, — сказал он. — Мы будем в постоянном движении. У нас не будет центра. Центр там, где мы находимся.

Я знал, что он говорит мне о чем-то важным, но я был слишком молод и слишком болен, чтобы понять. Только позже, намного позже, я смог вспомнить эти слова и осознать истину того, что мне поведали.

— Ты будешь служить мне, Таргутай Есугэй? — спросил он.

Тогда я счел вопрос риторическим. Я был ребенком и понятия не имел, сколько может прожить человек, кем он может стать. Я считал, что на кону только пустяки: моя жизнь, вражда между кланами, старая война на Алтаке.

Сейчас, с моими нынешними знаниями, я не уверен в этом. Возможно, даже в таком случае, у меня был выбор.

— Да, мой хан, — ответил я.

Он долго смотрел на меня, его глаза сияли в кровавом свете.

— В таком случае теперь ты Талскар, — сказал он. — Ты будешь отмечен, как и мы. Ты будешь носить белый шрам на лице, и все научатся бояться тебя.

Свет от костра пробежался по костяным пластинам брони.

— Пока нас не знают, — сказал он. — Так будет не всегда. Придет день, когда мы откроемся миру, сражаясь так, как я научу тебя.

Его глаза походили на драгоценные камни в ночи, пылая голодным безграничным честолюбием.

— И когда этот день настанет, — сказал он, — когда о нас наконец узнают, истинно говорю тебе, задьин арга, сами боги сожмутся от страха пред нами.

VI. ИЛЬЯ РАВАЛЛИОН

Он прибыл за мной пять дней спустя, как и обещал. Все это время я торчала в пустошах Улланора, пытаясь найти какое-нибудь пригодное для себя занятие. У меня не очень и то вышло, флоты начали покидать орбиту. Эта война закончилась, и уже ждали новые битвы.

Я занималась каталогизацией. Представляла отчеты на рассмотрение начальства. Читала заметки, сделанные после встречи с провидцем бури.

Вызов пришел без предупреждения. Я находилась в комплексе Мирта, просматривая его наспех составленные отчеты, когда моя комм-бусина завибрировала.

— У вас будет встреча, генерал Раваллион, — пришло сообщение. — Будьте готовы через час. Я отправлю за вами корабль.

Я понятия не имела, как Есугэй получил доступ к сети Департаменто. Первое, что я почувствовала, как в животе сжался комок нервов. Я служила во многих кампаниях и отстаивала свою точку зрения перед многими могущественными военачальниками, поэтому не считала, что меня можно легко запугать, но это…

Это был примарх, один из сыновей Императора.

Я пыталась представить, на кого он будет похож. О них разное рассказывали: что они постоянно окутаны светом, что их доспехи сияют как солнце, что они могут убить словом или жестом, а один их взгляд может содрать кожу и расщепить кости.

У меня было достаточно времени подумать над этим. Корабль опоздал, что было типично для Белых Шрамов. В конце концов он приземлился, подняв облако пыли, к северу от периметра комплекса. Из своего окна я увидела белые борта и эмблему золотисто-красной молнии и почувствовала новый приступ волнения.

— Держи себя в руках, — произнесла я вслух, в последний раз поправив недавно полученный оружейный пояс, прежде чем направиться к кораблю. — Он всего лишь человек. Нет, больше чем человек. Тогда кто? Он из плоти и крови. Смертный. Один из нас.

Но было ли это правдой? Я столкнулась с проблемой терминологии, с тем, что для меня всегда создавало трудности.

— Он за нас, — решила я. Мне было не по себе из-за предстоящей встречи.

Транспортник принадлежал к челнокам Легионес Астартес типа «Хорта РВ» позднего выпуска. Я знала все о нем. Концентрация на деталях улучшила мне настроение.

Есугэй ждал меня в отсеке личного состава. На нем был обычный доспех цвета слоновой кости. В замкнутом пространстве он выглядел гигантом. Я поднялась к нему по рампе, и Белый Шрам кивнул мне.

— Вы в порядке, генерал Раваллион? — спросил он.

Я кивнула в ответ, пытаясь скрыть свое беспокойство, как я предполагала, с некоторым успехом.

— В полном, Есугэй, — ответила я. К этому времени после долгий изысканий я знала, что провидцы бури не носят титул «хан». Они вообще не носят никаких титулов, видимо, их имени и призвания было достаточно. — Еще раз благодарю за то, что устроили встречу.

За мной с воем сервомеханизмов закрылся посадочный трап. Я услышала лязг закрывающегося воздушного шлюза, и двигатели корабля запустились.

— Пожалуйста, — ответил он, прислонившись к металлической стене.

Размеры транспортного корабля соответствовали физиологии космодесантника. Все, даже скамьи и фиксирующие ремни были слишком велики для меня. Я сидела напротив Есугэя и возилась с ремнями, ноги едва касались пола. Он не пристегнулся и сидел невозмутимо, положив руки на колени.

— Позвольте спросить, генерал, — обратился он, — вы прежде встречались с примархом?

Двигатели продолжали наращивать мощность, и я увидела вздымающуюся пыль за крошечными иллюминаторами.

— Нет, — ответила я.

— Ага! — отреагировал Есугэй.

С приглушенным ревом корабль взлетел, зависнув на несколько мгновений над посадочной площадкой, прежде чем продолжить подъем. Краем глаза я увидела, как сухие долины Улланора начали удаляться.

— В таком случае могу я дать совет? — спросил он.

Я мрачно улыбнулась, чувствуя, как по моему телу прокатываются неприятные волны вибрации. Стены отсека личного состава тряслись, как кожа барабана. Мы поднимались очень быстро. Я задалась вопросом: пилоты вообще помнят о том, что везут пассажиров?

— Да, пожалуйста, — ответила я. — Кто еще может его дать.

— Обращайтесь к нему «Хан», — посоветовал Есугэй. — Мы зовем его иначе, но для вас это правильное обращение. Когда будете говорить, смотрите ему в глаза, даже если будет трудно. Шок от первой встречи может быть… сильным. Это пройдет. Он не будет пытаться запугать. Помните, для чего он был создан.

Я кивнула. Стремительный подъем транспортного корабля вызвал у меня тошноту. Я крепко вцепилась в край сиденья и почувствовала, что руки внутри перчаток вспотели.

— Сведущие люди говорили мне, что он не похож на своих братьев, — сказал Есугэй. — Даже нам сложно понять, что у него на уме. На Чогорисе мы используем охотничьих птиц. Зовем их беркутами. У Хана их душа: стремящаяся вдаль, неугомонная. Он может сказать нечто на первый взгляд странное, а вы возможно сочтете это за насмешку.

Я увидела, что небо в иллюминаторах стало черным и появились крошечные точки звезд. Мы достигли верхней атмосферы невероятно быстро. Я попыталась сконцентрироваться на том, что мне говорил Есугэй.

— Помните только вот что, — сказал он. — Беркут никогда не забывает суть охоты. В конце концов он всегда возвращается на руку, которая выпустила его.

Я кивнула, чувствуя головокружение, и ответила:

— Я запомню.

Я заметила цель нашего полета с большого расстояния: боевой корабль, огромный и отмеченный боевыми повреждениями, его наклонный нос был выкрашен в белый цвет, опознавательные огни мигали в пустоте.

Его имя было мне известно из архивов: «Буря мечей»

Принадлежит к классу капитальных кораблей. Громадный. Модернизирован для увеличения скорости — его двигатели огромны. Было ли это одобрено Марсом?

Я знала, что он был там и ждал.

— Попытайтесь понять его, — невозмутимо сказал Есугэй. — Он может даже понравиться вам. Я видел много странного.

Мы сели в одном из ангаров «Бури мечей», а затем все стало происходить очень быстро. Вместе с Есугэем мы прошли по длинным коридорам, поднялись на лифтах, миновали огромные залы, кишащими слугами и сервиторами. Я слышала песни на языке, который не понимала, и смех в служебных коридорах. На корабле царила шумная, благожелательная и немного хаотичная атмосфера. Запах был более свежим, чем на армейских крейсерах, на которых я бывала, от полированного палубного настила поднимался смутный аромат, напоминающий ладан. Все было ярко освещено и богато украшено цветами Легиона — белым, золотым и красным.

К тому времени, как мы достигли покоев Хана, я понятия не имела, насколько далеко мы зашли. Такие огромные линкоры были больше похоже на города, чем боевые корабли. В конце концов мы остановились перед инкрустированными слоновой костью дверьми, которые охраняли два громадных стражника в церемониальной броне. Я узнала громоздкие контуры древнего доспеха типа «Гром», сильно измененного и окаймленного золотом. В отличие от Есугэя, на стражниках были позолоченные шлемы с щелями-визорами и султанами из конского волоса.

Когда провидец бури подошел к ним, они кивнули, затем взялись за две тяжелые бронзовые ручки дверей.

— Готовы? — спросил Есугэй.

Я чувствовала, как колотится сердце. Из щелей под дверьми сочился свет.

— Нет, — ответила я.

Двери открылись.

Долю секунды я абсолютно ничего не видела. Передо мной плясало размытое пятно света, словно отражаясь от воды. Я почувствовала чудовищную энергию, пылающую огромную силу, гудящую внутри своих оков, подобно скованному сердцу реактора.

В этот момент я не была уверена, чувствовала ли я его истинную сущность, пронизывал ли мой малоопытный взгляд тщательно созданную и вводящую в заблуждение пелену или же мои чувства просто одурманило недомогание, вызванное подъемом с Улланора.

Я знала только одно: что должна твердо стоять на ногах и держать ухо востро. Есугэй сказал, что это пройдет.

— Генерал Департаменто Муниторум Илья Раваллион.

Как только он заговорил, детали комнаты прояснились, словно старую физическую пиктографию проявили в ванне с химическим раствором. Помещение было огромным, с большими высокими окнами, через которые бил отфильтрованный свет солнца Улланора.

Я неуклюже склонила голову.

— Хан, — ответила я, недовольная тонким звучанием своего голоса в отличие от силы его.

— Присаживайтесь, генерал, — предложил он. — Вот кресло для вас.

Я подошла к нему и начала осознавать окружающую обстановку. Стены были обшиты панелями из темного отполированного материала, похожего на терранское красное дерево. Под ногами лежал толстый ковер с грубыми изображениями засушливых равнин и всадников с копьями, пригнувшихся в седлах. Я увидела старинный книжный шкаф, заставленный переплетенными кожей древними книгами. На стенах висело оружие — мечи, луки, кремневые ружья, доспехи из других эпох и миров. Ощутила ароматы земли и металла, приправленные резкими запахами оленьей шкуры, сгоревшего древесного угля и полировочного масла.

Я сидела в кресле, которое были приготовлено для меня, слушала мягкое тиканье старых часов на каминной полке и очень слабый и далекий гул двигателей космического корабля.

Только тогда я осмелилась взглянуть на него.

Его узкое и такое же смуглое, как у Есугэя лицо хранило печать благородства, живого ума, а также чувства собственного достоинства. С обритой головы свисал чуб черных как смоль волос, затянутый золотыми кольцами. На обветренном усатом лице выделялся орлиный нос. Под жесткими бровями блестели глубокопосаженные глаза, напоминая жемчужины в бронзовой оправе.

Его огромное тело вытянулось в кресле, которое было вдвое больше меня. Одна рука в перчатке покоилась на подлокотнике из слоновой кости, другая непринужденно свисала с края. Я представила огромную кошку, которая развалилась в рассеянной тени и отдыхала в перерыве между охотой.

Я едва могла пошевелиться. Сердце колотилось.

— Итак, — произнес Хан. Он говорил в изысканной патрицианской манере. — О чем вы хотели поговорить со мной?

Я посмотрела в блестящие глаза, чтобы ответить. И в этот момент с ужасом поняла, что не могу вспомнить.

Тогда к беседе присоединился Есугэй, подойдя к примарху и спокойно разъяснив обстоятельства нашей встречи на Улланоре. Позже я поняла, что он все это время стоял рядом со мной на случай сильного потрясения. Я никогда не забуду эту любезность с его стороны.

Пока он говорил, а Хан отвечал, я пришла в себя. Выпрямившись в кресле, вспомнила свое задание во всех деталях. Даже в этот момент я была поражена иронией происходящего. Единственное, на что я всегда могла положиться — моя память — в миг отключилась при виде находящегося передо мной гиганта.

— Так что они еще хотят от нас? — сухо спросил Хан, по-прежнему говоря с Есугэем. — Больше завоеваний? Быстрее?

У него был тон уставшего мудреца, потакающего мелким делам существ, значительно уступавших ему внешним видом и величием. В отличие от Есугэя он превосходно говорил на готике, хотя и с таким же сильным акцентом, что и провидец бури.

— Лорд, — сказала я, надеясь, что мой голос не дрожит, — у Департаменто нет жалоб на скорость действий Пятого Легиона.

Хан и Есугэй повернулись и посмотрели на меня.

Я сглотнула и почувствовала, как пересохло в горле.

— Дело скорее в другом, — продолжила я, с трудом выдерживая взгляд примарха. — Старшему стратегу сложно фиксировать точную схему ваших перемещений. Это влечет последствия. Мы не можем снабжать вас так, как вы того желаете. Не можем координировать сопровождающие вас полки Армии. Вы должны были встретиться с 915-м экспедиционным флотом, но мы до сих пор не получили подтверждения о вашем дальнейшем пункте назначения.

Лицо Хана походило на маску. Его выражение не изменилось, хотя я уловила недовольство.

Я чувствовала себя нелепо. Он был абсолютным воином, машиной, созданной Императором для уничтожения миров, и не хотел обсуждать систему логистики.

— Думаете, генерал, — спросил примарх, — что вы первая, кто жалуется мне на это?

Его тон — небрежный, учтивый, безразличный — подавлял. Сомневаюсь, что он этого хотел, но ощущение было именно таким.

Они могут убить словом.

— Нет, лорд, — сказала я, пытаясь сохранять спокойствие и не отвлекаться от своей задачи. — Я знаю, что с Терры в ваш штаб было отправлено семнадцать обращений на уровне Легиона.

— Семнадцать, даже так? — удивился он. — Я сбился со счета. И что вы надеетесь добавить к ним?

— Эти делегации не имели чести разговаривать с вами лично, лорд, — сказала я. — Я надеялась, что если смогу четко объяснить ситуацию, то мы выработаем новую систему логистики. Именно это Департаменто очень хотел обсудить.

Как только я произнесла слова «новую систему логистики», то сразу поняла, что у меня ничего не выйдет. Примарх смотрел прямо на меня, наполовину озадаченный, наполовину раздраженный. Он сдвинулся в кресле, и даже в этом малейшем движении я почувствовала тщетность своих попыток.

Хан терпеть не мог сидеть. И разговаривать. Ненавидел находиться на своем линкоре. Он хотел быть на войне, погрузить с головой в преследование, использовать свою феноменальную силу в вечной погоне.

Он никогда не забывает суть охоты.

— Вы терранка? — спросил примарх.

Вопрос раздался неожиданно, но я вспомнила слова Есугэя и не моргнула.

— Да, лорд.

— Я так и думал, — сказал Хан. — Вы думаете, как терране. В моем Легионе есть воины — терране, и они думают схожим образом.

Он слегка наклонился вперед, сложив руки перед собой.

— Вот чего вы хотите, — сказал он. — Видеть, как легионы маршируют от Терры стройными рядами, бредут, как адуун, оставляя за собой след, ведущий к родному миру, по которому вы сможете провести ваши конвои с оружием и провизией. У вас такой образ мышления, потому что ваш мир, состоящий из городов и оседлых народов, сложен и нуждается в связях.

Он был прав. Этого я и хотела.

— Это не то, чего хотим мы, — сказал Хан. — На Чогорисе мы научились сражаться без центра. Мы брали свое оружие и лошадей с собой, двигались так, как диктовал ход войны, и не привязывались к одному месту. Никогда.

Пока он говорил, его глубокопосаженные глаза, не отрываясь, смотрели на меня, а голос ни разу не повысился. Он не был зол на меня, говорил спокойно, как строгий родитель, объясняющий простую истину ребенку.

— Армии, с которыми сражались, были многочисленнее наших, — сказал он. — Нашим преимуществом была мобильность. Они не могли ударить в наш центр, потому что его у нас не было. Мы не забыли этот урок.

Тогда я поняла, почему все наши делегации не произвели на него впечатления. Трудности с координацией Белых Шрамов не были связаны с их легкомыслием — это был принцип их действий, доктрина войны.

Возможно мне следовало тогда промолчать и принять провал своей миссии, но я не хотела оставлять вопрос неразрешенным. Сражаться на Чогорисе верхом на лошади это одно, крестовый поход триллионов солдат по галактике — другое.

— Но, лорд, — сказала я, — после Улланора крупнее армий орков не осталось. Мы наступаем, не защищаемся, и такая работа требует координации. И, простите меня, но вы конечно согласитесь, что Терре ничто не угрожает. Не осталось никого, кто мог бы противостоять нам.

Хан посмотрел на меня холодным, усталым взглядом. Мои слова не впечатлили его. Я почувствовала весь груз его разочарования, и это было тяжело вынести.

— Не осталось никого, кто мог бы противостоять нам, — повторил он мягко. — Я вот думаю, Есугэй, сколько раз и в скольких забытых империях произносили эти слова.

Он больше не обращался ко мне, обсуждая пути истории со своим сородичем. Про меня забыли, также как про всех остальных, кто пытался ограничить его жесткими рамками Империума. Для него я была никем, а работа Департаменто бесполезной. Месяцы путешествия, исследований, подготовки — все было впустую.

Я была разгневана на себя, и вся горела от разочарования. Сидеть лицом к лицу с самым великим могучим воином, которого встречала за всю жизнь, и не воспользоваться возможностью повлиять на него.

Я ошибалась, и как оказалась, в обоих смыслах.

Он ворвался без предупреждения и уведомления. Двери распахнулись с глухим стуком, заставив меня вздрогнуть.

На плечи была наброшена толстая мантия из волчьих шкур, которая развевалась с каждым громким шагом. Его доспех был цвета белого золота с перламутровым отливом, края отделаны кованой бронзы, а нагрудник украшен блестящим, гранатово-красным оком. Гость излучал величие — тела, разума, духа, и двигался с благородной решительностью и уверенностью воина.

Конечно же, я видела его пикты. Все видели. Я никогда не надеялась увидеть его вблизи, оказаться в присутствии легендарной личности, о которой ходило столько передаваемых шепотом слухов.

Я сжалась в своем кресле, крепко обхватив подлокотники, боясь потерять сознание или сделать что-нибудь глупое.

Хан вскочил на ноги, поспешив поприветствовать его появившейся на лице улыбкой. Меня тут же забыли, обычное пятно на фоне блеска воссоединившихся богов.

— Мой брат, — произнес Хан, обнимая его.

— Джагатай, — ответил Гор Луперкаль.

В груди колотилось сердце. Я была в ужасе от мысли, что один из них повернется ко мне и спросит, что я тут до сих пор делаю. Я хотела уйти, но не осмеливалась пошевелиться, не получив разрешение, поэтому оставалась на месте, желая, чтобы кресло свернулось надо мной.

При виде магистра войны меня должны были наполнить благоговение и счастье. Я должна была почувствовать, как мое сердце пылает от гордости и признательности, что я — одна из триллионов смертных — находилась в присутствии избранников Императора. По какой-то причине, единственное, что я чувствовала — это страх. Мои костяшки побелели. Я молчала. Было такое ощущение, словно по комнате пронесся холодный ветер, остудив ее и заставив мою душу дрожать.

Хан представил Есугэя, и, как обычно спокойный и невозмутимый провидец бури сделал шаг вперед. Затем взгляд Гора — его жуткий, изучающий взгляд — переместился от его брата ко мне.

Мое сердце словно остановилось. Я была неспособна хоть как-то среагировать или просто отвести взгляд. Это был чистый, первобытный ужас, подобный которому испытывала жертва, понимая, что не сможет сбежать.

— А кто она? — спросил Гор.

Хан взял за руку брата.

— Одна из бюрократов Сигиллита, — примарх Белых Шрамов бросил на меня быстрый взгляд. — Я ей доверяю.

Когда они отвернулись, вернувшись к своему разговору, у меня возникло ощущение, словно голову освободили от железных тисков.

Если с Ханом было тяжело общаться, то Гор просто ошеломлял. Двое примархов были одинаково скроены — Хан был даже немного выше, но для меня было очевидно, почему Император именно Гора выбрал своим орудием. Динамизм жестов, открытое лицо, ощущение естественной мощи, исходящей от украшенного доспеха и наполнявшей всю комнату. Даже охваченная необъяснимым страхом, душившим меня, я поняла, почему люди боготворили его.

Я старалась примирить увиденное со своими ощущениями. Хан и Гор несомненно были братьями. Они разговаривали и подначивали друг друга, как братья, обсуждая дела галактического масштаба, не подвластные моему пониманию, словно они были деталями игры, предназначенной для их развлечения и споров. Тем не менее, примархи не были одинаковыми. Хан подавлял, выглядел задумчивым, суровым, внушительным.

Гор был… кем-то другим.

Их разговор был коротким. К тому времени, как я осмелилась прислушаться, он почти закончился.

— И все-таки, поверь, мне стыдно за это, брат, — сказал Гор извиняющимся тоном.

— Ты не должен стыдиться, — ответил Хан.

— Если бы был другой выбор…

— Ты не должен объяснять. В любом случае я уже дал тебе мое слово.

Гор посмотрел на Хана с благодарностью.

— Знаю, — сказал магистр войны. — Твое слово — кремень. Уверен, для нашего Отца тоже.

Хан поднял бровь, и Гор засмеялся. Смех смягчил его черты. Магистр войны излучал необузданную энергию, словно в его воинственных чертах отражалась частица сияния и совершенства воли Императора.

— Все не так плохо, — сказал Гор. — Чондакс — бесплодная пустошь и подходит для сильных сторон твоего Легиона. Ты получишь удовольствие от охоты.

Хотя Хан довольно быстро кивнул, но для меня это походило на жест того,кто знает, как лучше всего выйти из непростой ситуации.

— Мы не рвемся к славе, — сказал он. — Остатки орды Уррлака должны быть уничтожены, а у нас есть все для этого. Но что потом? Меня это волнует.

Гор хлопнул по плечу Хана. Даже это обычное движение — легкое изменение позы, взмах рукой — выдавало в примархе воина. Каждый жест был в высшей степени изящен, исключительно рационален, наполнен властной, чрезмерной энергией. Они оба были существами более высокого порядка, только слегка скованные материей смертного существования.

— Затем мы снова должны сражаться вместе, ты и я, — сказал Гор. — Последний раз это случалось слишком давно, и я скучаю по тебе. С тобой все становится проще. Так что будь добр, не исчезай.

— Меня всегда можно найти. Когда все закончится.

Гор искоса взглянул на него.

— Когда все закончится, — повторил он. Затем выражение его лица стало серьезным.

— Галактика меняется. Я многого не понимаю в ней, и многое мне не нравится. Воины должны держаться вместе. Надеюсь, я смогу призвать тебя, когда придет время.

Двое примархов посмотрели друг другу в глаза. Я могла представить, как они сражаются вместе, и мне стало от этого не по себе. Такой союз потряс бы галактику до основания.

— Ты знаешь, что можешь, брат, — сказал Хан. — Так всегда было между нами. Ты призываешь, я прихожу.

Я услышала искренность в его голосе, он говорил то, что думал. Кроме того я услышала восхищение и теплоту. Они были высечены из одного камня.

Затаив дыхание, я почувствовала, что здесь происходит нечто важное, нечто необратимое.

Ты призываешь, я прихожу.

После этого они вместе вышли из комнаты, идя в ногу и беседуя. Есугэй вышел с ними.

В покоях стало тихо. Я слышала тиканье часов, такое же громкое, как собственное сердцебиение. Долгое время я не шевелилась. Гнетущее чувство страха медленно прошло. Когда я наконец разжала пальцы на подлокотниках кресла, меня все еще трясло. В голове проносились мысли и образы, сталкиваясь в безумном потоке ошеломляющих впечатлений.

До меня медленно дошло, что я осталась одна в сердце линкора Легиона, не имея понятия, как отсюда выбраться. Я догадывалась, что мое звание немного значило в этом месте.

Это было не самое худшее. На краткий миг я увидела путь, по которому на самом деле направляли Великий крестовый поход, и от этого моя ничтожная роль казалась даже еще более незначительной, чем мне представлялось. Мы были ничем для них — этих закованных в броню богов.

Когда я задумалась над этим, сама попытка обсудить военную политику с примархом показалась не тщеславием, а скорее безумием.

Тем не менее я увидела примархов. Бесчисленные кадровые военные с радостью отдали бы свои жизни, чтобы оказаться на моем месте. Несмотря на провал моей миссии, это стоило того.

Я, покачиваясь, поднялась с кресла, собираясь выйти в коридор. Мне не нравилась перспектива снова встретить тех стражников.

Как оказалось, мне и не надо было. Вернулся Есугэй, бесшумно скользнув через двери и заговорщицки улыбнувшись.

— Что ж, — произнес он, — это было неожиданно.

— Действительно, — ответила я все еще слабым голосом.

— Примарх и магистр войны, — сказал Есугэй. — Вы хорошо справились.

Я засмеялась, скорее от спавшего напряжения, чем чего-нибудь еще.

— Серьезно? — спросила я. — Я почти потеряла сознание.

— Бывает, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?

Я закатила глаза.

— Я сделала из себя посмешище. Это была пустая трата времени, вашего времени. Прошу прощения.

Есугэй пожал плечами.

— Не извиняйтесь. Хан ничего не делает впустую.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Мы скоро отправляемся на Чондакс, — сказал он. — Будем охотиться на орков. Хан знает о предстоящей задаче. Он прислушался к вам и попросил меня передать, что, если пожелаете, можете присоединиться к нам. Нашему курултаю нужен опытный советник, который не побоится сказать правду, которую мы не хотим слышать.

Есугэй снова улыбнулся.

— Мы знаем нашу слабость, — сказал он. — Все меняется. Мы должны измениться. Что вы думаете об этом?

Минуту я едва могла поверить в услышанное. Подумала, что он, должно быть, шутит, но догадалась, что он это делает нечасто.

— Вы отправляетесь на Чондакс? — спросила я.

— Не знаю, — ответил он. — Может и нет. С нами вам будет непросто. Для чужих мы кажемся странными. Возможно вам будет лучше в вашем Департаменто. Если это так, то мы поймем.

Пока Есугэй говорил, я приняла решение.

Чувство было волнующим, похожим на прыжок в неизвестность, что было несвойственно мне, так же как и приключившаяся со мной временная забывчивость. Учитывая события последних нескольких часов, мне было несложно поверить, что судьба дает мне шанс чего-то добиться, стать чем-то большим, чем безымянной шестеренкой гигантской машины. Увольнение с действительной службы было близким, и такой шанс больше никогда не выпадет.

— Вы правы, я не понимаю и почти ничего не знаю о вас, — призналась я.

Я попыталась сохранить голос твердым, говорить более уверенно, чем чувствовала себя. Я словно смеялась, наполовину от волнения, наполовину от страха.

— Но обязательно узнаю, — добавила я.

VII. ШИБАН

Нам понадобилось еще два дня, чтобы добраться до центра. Мы с Торгуном все это время сражались вместе, сочетая наши непохожие умения и стараясь не отменять приказы друг друга. В одних случаях я жаждал продолжать наступление, и он не возражал, в других соглашался с его желанием зачистить район, прежде чем покинуть его.

Не всегда было просто. Мои воины неохотно взаимодействовали с его братьями. Мы не слишком часто общались, я встретился только с одним из его лейтенантов, суровым воином по имени Хаким, и даже тогда обменялся с ним едва ли парой слов. Несмотря на это, мы учились друг у друга. Я убедился, что мы можем перенять некоторые тактические принципы Торгуна, и надеялся, что он придерживается того же мнения и о наших умениях.

К моменту прорыва в центр Дробилки мы потеряли больше воинов, чем за все предшествующие годы кампании. Мое братство было сильно потрепано, его боеспособность снизилась почти до двух третей от первоначальной. Я не сожалел об этом. Никто из нас не сожалел. Мы всегда понимали, что зеленокожие будут упорно сражаться за свой последний плацдарм, и те, кто погиб, пали как воины.

Тем не менее, будь на то время, я бы оплакал Бату, который всегда был близок мне, а также Хаси, у которого была жизнерадостная душа. Сумей он выжить, то добился бы многого.

Сангджай извлек их бессмертные органы, и таким образом частице каждого из них было предназначено жить дальше в деяниях других. Как обычно, мы сберегли их доспехи и оружие, а смертные тела оставили, чтобы вернуть земле и небу Чондакса. Даже в защищенных от сильного ветра ущельях останки наших братьев начинали разлагаться прямо у нас на глазах. Я знал, что плато, за которое мы так яростно сражались и пролили много крови, сейчас снова очищено, став белоснежным, пустым, гулким.

Я видел памятники, воздвигнутые Империуму на Улланоре, и восхищался ими. Они будут стоять тысячелетия. Ничего подобного не останется на Чондаксе, чтобы запечатлеть наше присутствие. Мы были похожи на призраки, которые мчались по пустошам, стремительно убивая, прежде чем исчезнуть навсегда.

Но битва была достаточно реальной. Беспощадная, непрерывная, жестокая битва — вот что было реально. Достигнув центра, мы были изнурены и измотаны неослабевающим сопротивлением орков. Мой доспех стал бурым от кровавых пятен. Нагрудник покрыли щербины и вмятины, шлем усеяли зарубки от клинков. Мышцы, подготовленные для непрерывных войн тренировками и генетическими изменениями, постоянно изводила тупая боль. Я не спал много дней.

Но когда мы достигли последней вершины и, остановившись на краю длинного утеса, узрели цель этих усилий, наш дух воспарил.

Мы увидели последнюю гору, покрытую ржавчиной крепость врага, и улыбнулись.

* * *

Это была широкая, круглая впадина, словно вырезанная в изломанном ландшафте гигантской ложкой. Мы стояли на ее южном краю, глядя в центр. Скалы на противоположной стороне едва были видны из-за пыли и большого расстояния. Дно долины было гладким и пустым, бесплодное пространство голых скал, которое мерцало в свете солнц. Земля перед нами плавно снижалась почти на двести метров, затем снова выравниваясь.

В центре впадины стояла цитадель — скалистый шпиль, зазубренный и растрескавшийся за долгие годы. Он тянулся ввысь, словно охотничье копье, пронзившее тушу. Крепость поднималась более чем на двести метров, разделяясь на несколько узких пиков, которые блестели в солнечном свете, как раздробленная кость.

У орков было много времени, чтобы поработать над горой. Они окружили ее стенами и башнями, которые были соединены между собой винтовыми лестницами. Фланги цитадели ощетинились орудиями, а из основания извергались столбы черного дыма. Внутри рычали колоссальные машины — двигатели, генераторы, кузни. Я полагал, что их извлекли из усеянного пещерами космического скитальца, возможно, давно рухнувшего на мир и медленно превращенного в сердце последнего оплота орков.

У цитадели было множество входов, прикрытых тяжелыми вратами из ржавого железа. Тысячи зеленокожих толпились на бастионах и вызывающе ревели. Я догадывался, что внутри скрывалось еще больше орков, ожидавших предстоящий штурм.

Возле вершины беспорядочного нагромождения соединенных друг с другом сооружений — кривых стен и шатких орудийных платформ — в грубом подобии гигантской головы зеленокожего расположилась груда скрепленных болтами металлических листов. Я видел десятиметровые клыки и пылающие глазные впадины, каждая размером с человека. Угловатый череп был заляпан пятнами красной и желтой краски. По поверхности плясали полосы лимонно-зеленого света, указывая на наличие примитивных щитов.

Сооружение могло быть каким-то религиозным артефактом, или может быть логовом касты шаманов, или же искусно построенным бункером для элитных воинов. Возможно, там обитал их вожак, затаившийся как жирное насекомое в темноте, в то время как повсюду умирали его слуги.

Уровень мастерства удивил меня. Мы никогда не видели, чтобы орки возводили такие сооружения, даже во время бойни на Улланоре.

Когда я присмотрел к нему, мне открылась истина. Зеленокожие быстро учились. Мы всегда знали об этой их особенности. Если брошенные против них силы не уничтожали полностью орков, тогда ксеносы в конце концов обращали любое оружие против его хозяев. Даже сейчас, разгромленные и лишенные надежды, они по-прежнему работали над новыми орудиями разрушения.

Вид оружия, которое мы использовали для победы над ними, пробудил вдохновение в их звериных разумах. Ведомые удивительной способностью к копированию они продолжали трудиться.

Зеленокожие строили титан.

Я отметил пути к этой нелепой голове — раскачивающиеся мостики, грубо высеченные лестницы, грохочущие подъемники — и быстро запомнил их, зная, что как только мы окажемся внутри цитадели, у меня не будет времени, чтобы сориентироваться.

Уже сейчас я слышал далекие отголоски стрельбы с противоположной стороны широкой долины. Дисплей шлема показывал сигналы других братств, приближающихся с севера, востока и запада. Некоторые отделения уже выскочили из укрытий и устремились вниз по длинным склонам впадины к крепости. Орудия на стенах открыли огонь, осыпая снарядами приближающиеся эскадроны гравициклов.

Я повернулся к Торгуну, который, как обычно, стоял рядом, и спросил:

— Готов, брат?

— Готов, брат, — ответил он.

Я протянул руку по чогорийской традиции — раскрытой ладонью. Он пожал ее. Если бы мы были воинами Алтака, то порезали ладони, чтобы наша кровь смешалась.

— Да пребудет с тобой Император, Шибан-хан, — пожелал он.

— И с тобой, Торгун-хан, — ответил я.

Затем мы активировали свои клинки, поддали газу нашим машинам и устремились в атаку.

Так как я был ханом, то мог забрать один из уцелевших гравициклов братства у владельца, но решил не делать этого. Я не видел смысла отбирать у моих воинов их машины только потому, что потерял свою.

Поэтому я бежал, как и остальные воины, чьи гравициклы были уничтожены. Мы хлынули вниз по склону, крича и наполняя лезвия клинков шипением энергии. Более сотни воинов бежало бок о бок с гиканьем и ревом, размахивая над головами глефами и талварами. Над нами пронеслись уцелевшие гравициклы, ведя сокрушительный огонь из тяжелых болтеров и мчась вперед к стенам.

Я смотрел на них с завистью и восторгом, видел, как всадники великолепно контролируют свои машины, как они разворачиваются и атакуют в сверкающем солнечном свете. Они были такими естественными, такими непринужденно смертоносными. Я жаждал быть среди них.

Лишенный этой грубой силы я быстро бежал, используя прирожденную скорость и несравненную механическую помощь доспеха. Я чувствовал, как работают мышцы, накачиваемые сверхдозой адреналина и боевыми стимуляторами. Мои братья атаковали вместе со мной, поднимая пыль бегущими ногами.

Краем глаза я увидел, как в долину высыпались другие воины. Вершины достигли десятки, затем сотни. Целые братства покидали укрытия и устремлялись на открытое пространство. Я не стал считать, но прежде чем добрался до стен, должно быть, тысячи братьев шли на штурм. Я не видел столько Белых Шрамов с момента высадки на планету. Мы снова были вместе, воссоединившись в блеске нашей страшной объединенной мощи. Шум происходящего — боевые кличи по воксу, топот сапог, сотрясающий рев гравициклов — потряс меня до глубины души.

Вся впадина наполнилась свистом и грохотом приближающего огня. Воздух усыпали разрывы примитивных зенитных снарядов, сбив несколько машин, прежде чем они смогли открыть огонь из болтеров по стенам. На нас обрушился артиллерийский огонь, разрывая выветренные скалы и рассеивая целые отделения атакующих воинов. Дали залп огромные, короткоствольные орудия, перепахивая снарядами землю на нашем пути.

Я чувствовал, как заработало второе сердце, и наслаждался бегущей по венам кровью. Длинные волосы хлестали на сильном ветру. Гуань дао дрожало от жутко голодного расщепляющего поля, страстно желая снова вонзиться в плоть.

Я перепрыгнул дымящиеся воронки и обогнул кучи пылающих обломков, с каждым шагом увеличивая скорость. Мы были подобны разрушительной белой волне, хлынувшей в долину со всех сторон и устремившейся к пылающей вершине в ее центре. Все неслось, бежало, мчалось и сверкало белыми, золотыми и кроваво-красными пятнами. По нам скользили тени гравициклов, которые разворачивались для захода в опустошительные атаки. Разрушенные стены уже пылали, выпуская столбы едкого дыма.

Мы добрались до одних из множества врат, только что уничтоженных залпами тяжелых болтеров и ракетами. Навстречу бросились орки, брызжа от ярости слюной. Они были крупнее всех, что я встречал на Чондаксе, почти такие же огромные, как некоторые из чудовищ, которых мы видели на Улланоре. Зеленокожие тяжело двигались прямо на нас, спотыкаясь на своих когтистых ногах, чтобы сойтись в рукопашной. Мы прорвались через обломки ворот и врезались ксеносов, кружа, кромсая, взрывая, избивая. Две орды — одна ослепительно белая, другая — тошнотворно зеленая — схлестнулись в буйстве клинков, пуль и размахивающих рук и ног.

Я рванул вверх по сыпучему склону, размахивая глефой. Орки устремились навстречу, отбрасывая в сторону обломки камней и поднимая пыль. Я ворвался в их ряды, выписывая дуги клинком. Мерцающее лезвие глефы разрезало железную броню, кожу и кости, разбрасывая ошметки. Я разрубал орков, прежде чем они понимали, что я в пределах досягаемости. Каждый удар наносился чисто и с сокрушительной силой, после чего глефа устремлялась к следующей цели. Повсюду гремела стрельба моих братьев, кромсая легкую броню на осколки, а плоть на куски окровавленного мяса.

В эти минуты, устремившись в битву под ярким светом трех солнц, мы стали бурей. Нас было не одолеть: слишком свирепые, слишком искусные, слишком стремительные.

В окружении Джучи и других воинов минган-кешика я рвался вверх, пробивая путь через разрушенные врата в шаткий лабиринт разваливающейся цитадели. Все больше и больше орков бросалось на нас, спрыгивая с гофрированных крыш и пылающей сети подмостков. Я врезал по морде одному из них, расколов череп на кровавые осколки, после чего развернулся и вбил сапог в живот другому. Глефа разбрызгивала вокруг потоки крови, орошая доспех и линзы шлема.

— Вперед! — заревел я, подпитываемый агрессией и энергией. — Вперед!

Вместе со мной мчались мои братья, взбираясь по лестницам, чтобы добраться до зеленокожих на платформах и очистить от них бастионы. Когда один из нас падал, другой занимал его место. Мы не давали врагам времени, чтобы передохнуть, подумать, среагировать. Мы использовали нашу скорость и силу, чтобы уйти от опасности, а затем тут же вернуться с шипением силового оружия. Цитадель заполнили тела, тысячи тел, сошедшиеся в ближнем бою среди пылающих башен, убивающие и гибнущие в огромном количестве. Оглушающий шум битвы, усиленный и искаженный замкнутым пространством, сотрясал башни и поднимал столбы пыли.

Пробиваясь наверх, я потерял из виду Торгуна. Со мной оставались только мои братья, которых я вел в крестовом походе на протяжении столетия войны. Мы наступали вместе, сметая всех, кто попадался нам на пути, крича и смеясь в абсолютном восторге от битвы. Мой доспех звенел от беспрерывных попаданий, но я ни разу не замедлился. Ко мне устремлялись неуклюжими взмахами клинки врагов, но я отражал их и убивал их хозяев. В ушах гремели крики и вопли зеленокожих, и этот звук только разжигал во мне жажду убийства. Я вдыхал вонь орочьих тел, их грязи и крови, горячий мускус испражнений чужаков. Повсюду, в каждом зловонном уголку этого убогого места, был слышен лязг оружия, каждая ржавая поверхность вспыхивала отражением дульной вспышки.

От этого я чувствовал себя живым. Неодолимым. Бессмертным.

— За Кагана! — закричал я. В груди пылал огонь, а глаза сверкали, когда я рвался вверх, все время вверх.

Я знал, что он будет где-то там. Я буду убивать и убивать, самозабвенно истреблять всех до единого орков, доводя свое тело до пределов выносливости, только ради шанса увидеть его.

Что бы ни думал Торгун, я верил, что снова увижу его в бою.

И после того как это случится, все, что происходило на Чондаксе на протяжении долгих, долгих лет охоты, все будет оправдано.

Я знал, что он будет там.

На бегу я мельком заметил бои, разгоревшиеся на нижних флангах цитадели. Везде свирепствовали схватки. Орудийные платформы и оборонительные башни были переполнены сошедшимися в рукопашном бою бандами зеленокожих и сплоченными группами Белых Шрамов. Все было охвачено бушующим пламенем, которое подпитывали взрывающиеся топливные склады в недрах строения. С равнин в долину продолжали стекаться тысячи воинов, чтобы присоединиться к битве. Тысячи защитников поднимались им навстречу, выбираясь из дымящихся нор и бункеров со свирепым и неистовым отчаянием на перекошенных лицах.

Что касается нас, мы взобрались быстрее и выше всех остальных. Цепляясь за торчащие металлические опоры, мы поднялись по разрушенной и пылающей шахте подъемника и оказались на широкой и ровной платформе, подвешенной между вытянутыми каменными вершинами. Со мной были Джучи и десятки других братьев, их обугленные и потрескавшиеся доспехи блестели пролитой кровью.

На дальнем конце платформы висела нижняя челюсть огромной орочьей головы, которую я видел со скал. Она была даже больше, чем я предполагал — двадцать метров в высоту и ширину. Округлая громада из склепанных металлических отходов и ржавых обломков висела среди плотного переплетения из мостиков и подпор, словно гигантский железный дирижабль.

Я начал отдавать приказ об атаке, но замер на полуслове. Конструкция издала низкий скрежещущий рев, от которого шаткие помосты вокруг нас затряслись. Я старался удержаться на ногах, пока хрупкая платформа под ногами сильно раскачивалась.

Тяжелая металлическая плита отделилась от основания причудливой искусственной головы и лязгнула о платформу. Затем рухнула еще одна, открыв раскаленное, наполненное дымом внутреннее пространство. Я услышал звук отходящих поршней и шипение запущенного подъемного механизма. Из отверстия вырвался землистого цвета дым и устремился по платформе в нашу сторону.

— Уничтожить, — приказал я и уперся ногами в дрожащий металл, держа гуань дао одной рукой и вытянув болт-пистолет другой.

Я открыл огонь, присоединив свои снаряды к потоку, выпущенному моими братьями. Залп устремился в неровную брешь у основания головы. Я слышал гулкие взрывы снарядов и приглушенные вопли ярости. Мы в кого-то попали. И ему было больно.

Только тогда, ревя и что-то невнятно крича, появился он.

Орк вырвался из основания головы, смяв остатки стен пьяной, пошатывающейся поступью, обломки которых разлетелись градом дымящегося металла. Появилась огромная, увитая мышцами рука, затем вторая, а после громадное и непомерно широкое тело. Показалась чрезмерно раздутая голова с выступающей челюстью и слюнявыми губами, усеянная скоплениями влажных нарывов и отмеченная гноящимися шрамами.

Я увидел два желтых водянистых глаза под низкими бугристыми бровями. Когда тварь снова заревела, стали видны скрежещущие клыки, а из открытой пасти вылетели капли густой слюны. Жирное тело зеленокожего тряслось, от чего фрагменты брони на нем и прицепленные кости колыхались, словно водоросли на корпусе рыскающего корабля.

Я никогда прежде не видел такого огромного орка. Когда он шагнул на платформу, опоры под ней согнулись под его весом. Руки были заключены в металлические оболочки, от которых тянулись трубки прямиком в плоть и сухожилия. На кулаки были надеты железные перчатки, каждая из которых была больше моего тела. По ним текли волны зеленой энергии, шипя при соприкосновении с кожей ксеноса.

Он вонял едкой смесью звериного мускуса, машинного масла и серных выхлопов генераторов защитного поля.

Конечно же, я прежде видел вождей зеленокожих, гигантских самцов, вызывающе ревущих в небеса и бросающихся в бой с безудержной энергией. Тех чудовищ влекла свирепая жажда битвы, нестерпимая страсть крушить, убивать, уничтожать и питаться.

Этот был другим. Он был сплавлен с лязгающими механизмами, встроенными в его броню, как один из наших лоботомированных оружейных сервиторов. Неужели они и этому научились от нас?

И его гнев был иным. Издаваемые ксеносом звуки, его движения, отсутствие концентрации в звериных глазах — все было иным. Тогда я понял, что происходило с зеленокожими, когда не оставалось ничего кроме поражения. Они не впадали в слепую ярость, ни просили о пощаде, не испытывали в конце концов страх перед своим врагом.

Они сходили с ума.

— Убить его! — заревел я, целясь в голову.

Мы стреляли из всего оставшегося у нас оружия прямо в зеленокожего и смотрели, как снаряды взрываются на защитном поле. Джучи бросился в атаку, ныряя и кружа под трассерами, чтобы сойтись в рукопашной схватке. Ужасный удар отправил его кувырком за край платформы, нагрудник был смят. Остальные братья попытались сделать то же самое, двигаясь с привычной скоростью и мастерством. Ни один из них даже не приблизился — железные перчатки отшвыривали их и сбивали с ног, словно они были детьми. Огромный и безобразный монстр бросился вперед, размахивая кибернетическими руками и пуская слюни в приступе лихорадочного безумия.

Я вложил в кобуру пистолет, обхватил обеими руками гуань дао и перешел на бег, чтобы сойтись в ближнем бою. Орк увидел мое приближение и, раскачиваясь, пошел мне навстречу, размахивая огромными неуклюжими руками. Я нырнул под одну из перчаток и развернулся, целясь глефой в кисть твари.

Лезвие заскрежетало о защитное поле, выбросив сноп искр. За резким звуком последовала вонь кордита, и мерцающий барьер над руками орка, мигнув, отключился.

Прежде чем я смог воспользоваться добытым преимуществом, зверь развернулся, ударив вторым кулаком снизу. Я попытался увернуться, но перчатка тяжело врезалась в мой бок.

Меня отбросило. Я загремел по платформе, по-прежнему сжимая древко в руке. Мир закрутился вокруг, и я мельком заметил самую высокую башню крепости, раскачивающуюся по небу.

Я остановился, понимая, что чудовище будет прямо за мной. Вскочив на ноги и развернув глефу, я снова ударил, отрубив один из кабелей, который тянулся с плеч орка. На меня хлынула горячая и зловонная жидкость. От контакта с расщепляющим полем клинка она воспламенилась, окутав нас обоих ярко горящим зеленым пламенем.

Я продолжал атаковать, выписывая гуань дао размытые зигзаги и пробуя на прочность защитное поле.

У меня не было шанса. При всей своей огромной массе он был невероятно быстр. Закованный в железо кулак угодил мне ниже горла с силой ушедшего в занос «Носорога». Во второй раз меня свалили с ног. Я почти потерял сознание и отлетел к дальнему концу платформ, видя, как приближается охваченный огнем край, и слепо пытаясь схватиться за что-нибудь. Рука почти сомкнулась на расколотом обломке, но проржавевший металл раскрошился в моей хватке.

Я с грохотом скользнул за край, доспех оставил искрящийся след на стали. Подо мной вниз тянулись отвесные стены цитадели, двести метров пустоты над грудой пылающих почти на уровне земли строений.

В эту долю секунды, зависнув над падающими ржавыми обломками и почти сорвавшись вниз, я увидел приближающуюся ко мне смерть.

Затем мою кисть обхватила рука, втянув обратно, подальше от осыпающегося края. Мое заключенное в броню тело поднялось обратно на платформу так, словно ничего не весило.

После этого я — дезориентированный и с затуманенным взором — уставился в пару глубокопосаженных сверкающих глаз на иссеченном шрамами смуглом лице. Долю секунды я смотрел в эти глаза, оцепенев от шока.

Затем через меня перескочило огромное тело, сопровождаемое хлопком плаща на меху и звуком сапог, решительно шагающих в бой.

Даже тогда мой разум не смог осознать, что произошло. Какой-то миг я не понимал, кого вижу перед собой.

Затем зрение прояснилось, чувства вернулись. Я поднял голову, осмелившись поверить, и увидел наконец своего спасителя.

Я не знал, как он попал на платформу незамеченным и как долго он сражался здесь. Возможно, его прибытие утаили шум и ярость битвы, или, может быть, он мог каким-то образом скрыть свое присутствие.

Никто не смог сказать мне, где он был в ходе штурма и как сумел вступить в бой именно в этот момент, без предупреждения и уведомления.

Я не знал, сделал ли он это умышленно, чтобы добавить неопределенности ходу битвы или этому суждено было случиться.

Все это не имело значения. Каган, Великий Хан, совершенный воин, примарх V Легиона, наконец показался.

Он был на Чондаксе, прямо передо мной.

Он был здесь.

Моим первым порывом было подняться и броситься в битву подле него, присоединить свою глефу к его мечу.

И тут же понял бессмысленность своего желания. Он прибыл со своим кешиком, отрядом гигантов в терминаторских доспехах белого цвета. И даже они не встали между Ханом и его добычей, отступив к краям платформы. Молчаливые и громадные воины гарантировали, что никто — ни зеленокожие, ни Белые Шрамы — не вмешаются. Под нами не стихала битва, но на площадке под сенью огромной, разбитой головы чужого сражались только двое воинов.

Он был высоким и сухощавым, даже в своем доспехе цвета слоновой кости. С плеч свисал тяжелый багровый плащ на пятнистом меху ирмиета, закрывая великолепные позолоченные изгибы керамитовых пластин. Он сражался саблей дао с отполированным до зеркального блеска лезвием, которое сверкало в лучах солнца. На золотых наплечниках были выгравированы плавные буквы хорчина и символ молнии. К поясу прикреплены два чогорийских кремневых ружья — древних и дорогих, усыпанных жемчугом и носящих гильдейские метки давно умерших создателей.

На Улланоре я видел его в бою издалека и восхищался страшным опустошением, устроенным им на переполненных полях тотальной войны. На Чондаксе я увидел его сражающимся вблизи, и это зрелище потрясло меня.

Ни до, ни после я больше не видел равного фехтовального мастерства. Мне никогда не доводилось наблюдать за подобным равновесием, контролируемой свирепостью, неумолимым и безжалостным искусством. Когда Хан вращал клинок, его окружало сияние отраженного от позолоченного доспеха солнечного света. В его искусстве, помимо жестокости и легкого оттенка аристократического презрения, присутствовала также величественность. Он управлял своим клинком, словно тот был живым существом, духом, который он приручил, а теперь заставлял плясать.

Есугэй сказал, что только поэты могут быть истинными воинами. В тот момент я понял смысл этой фразы: Великий Хан овладел страшной и безжалостной сутью искусства боя. Ни одно движение не было лишним и бесполезным — каждый удар ровно настолько смертоносен, насколько необходимо и не более.

Он отбрасывал безумного зверя назад, шаг за шагом, заставляя его отступать к дальнему концу платформы. Орк злился и неистово рычал от ярости и боли. Он безумно размахивал перчатками, надеясь скинуть примарха с платформы могучими, костоломными взмахами, как проделал это с нами.

Хан не отставал ни на шаг от зеленокожего, плащ кружился, когда он бросался то вперед, то назад, нанося колющие и рубящие удары. Примарх длинным изогнутым лезвием рассекал примитивную броню твари и наносил глубокие раны мерзкой плоти. Целые секции защитного поля отключились, перегрузив генераторы на спине орка и вызвав взрывы замкнувшей проводки.

Орк попытался впечатать примарха в пол могучим ударом. Хан увернулся и нанес нисходящий удар саблей. Отсеченный кулак в перчатке лязгнул о металл в брызгах хлещущей крови.

Чудовище заревело, глаза были безумными, а в открытой пасти пузырилась пена. Другой кулак ударил так же быстро, как и в том случае, когда свалил меня. К тому времени Хан уже пришел в движение, развернувшись на одной ноге и выбросив клинок навстречу приближающемуся удару.

Перчатка врезалась в дао, и я почувствовал, как платформа содрогнулась от удара. Хан не отступал, удерживая дао двумя руками, и железный кулак орка треснул, обнажив кровоточащие, толстые когти, исполосованные кабелями и ржавыми поршнями.

Теперь зеленокожий остался без оружия. Он отшатнулся под натиском противника, его вопли становились тише и отчаяннее.

Хан последовал за ним, не прекращая атаковать с холодной свирепостью. Его клинок сверкнул, срезав потный кусок жирного тела твари, затем обратным движением оставил длинный порез на груди. Пластины брони лопнули и посыпались с вздымающихся плеч в лужу пузырящейся крови у ног орка.

Конец наступил быстро. Зверь зашатался, из живота лилась кровь, а челюсть отвисла. Зеленокожий уставился на своего убийцу, в крошечных глазках стояли слезы, а грудь тряслась.

Хан высоко поднял обеими руками дао, крепко стоя на ногах.

Зеленокожий не пошевелился, чтобы защитить себя. Его израненное лицо превратилось в жалкое, плачущее месиво, отмеченное презренным отчаянием и потрясением. Орк знал, что погибает и что все кончено.

Я не хотел смотреть на него. Это был постыдный конец для того, кто сражался так стойко и долго.

Затем меч со свистом опустился и вошел в тело, оставляя за собой кровавые полосы. Голова зверя упала на платформу с глухим гулким стуком.

Хан спокойным движением отвел клинок. На миг примарх застыл над побежденным военачальником орков, надменно глядя на него. Его плащ развевался в задымленном воздухе.

Затем Хан наклонился и подобрал голову зверя. Он плавно повернулся и высоко поднял череп. Из разрубленной шеи кровь густым потоком хлестала на металлический пол.

— За Императора! — закричал Хан, и его голос разнесся по впадине и поднялся высоко в небо.

С нижних уровней, где все еще кипел бой, раздались многочисленные приветственные вопли, заглушив животный рев уцелевших орков, треск и гул пламени.

Я слышал, как они ответили ему, сотрясая воздух одним и тем же словом снова и снова.

Каган! Каган! Каган!

В этот миг я понял, что мы наконец победили. Долгие годы беспрерывных боев закончились.

Война на Чондаксе завершилась так, как и должна была: головой поверженного врага в руке нашего примарха и криками его Легиона, орду Чогориса, поднимающимися в дикой радости к небосводу.

Я присоединился к ним, выкрикивая его имя и сжимая кулаки в эйфории.

Я был рад нашей победе, тому, что белый мир наконец очищен, а крестовый поход направится дальше, сделав еще один шаг на пути к галактической гегемонии.

Но не это было главной причиной моего пыла. Я увидел в деле ужасающую мощь Великого Хана — зрелище, которого я так долго желал.

И не разочаровался.

Я увидел совершенство, поэзию истребления, образец нашего воинского племени во всем блеске непревзойденного величия.

Мой восторг был абсолютным.

Я встретился с Торгуном на Чондаксе еще раз.

На полный захват цитадели ушло много часов. Зеленокожие, следуя своей природе, не прекращали биться. К тому времени как последний из них был выслежен и убит, крепость начала разрушаться, уничтожаемая взрывами снизу и бушующими пожарами сверху, и мы были вынуждены покинуть ее.

Я отвел остатки своего братства на равнину к входу в долину. Нам предстояло много дел: нужно было подсчитать убитых, отправить Сангджая к тем ранеными, которые могли выжить, эвакуировать то, что было можно из парка поврежденных машин для дальнейшей перевозки.

Я помню то время только обрывками. Мои мысли были заняты образами Хана, приводя меня в смятение.

Даже работая, я не мог выбросить из головы увиденную схватку. Я снова и снова повторял сделанные им движения клинком, прокручивая их в голове и твердо решив освоить те, что смогу, как только вернусь в тренировочные клетки.

Посреди всего этого разрушения — пылающих и дымящихся руин крепости — все, что я видел — это сверкающий в лучах солнца изогнутый дао, плавно двигающийся под плащом позолоченный доспех, похожие на алмазы глаза, на краткий миг заглянувшие в мои.

Я никогда не забуду это. Невозможно забыть ярость живых богов.

Около дюжин наших братств сделали то же, что и мы — перегруппировались после битвы. Как только основная часть моего братства была отведена, я отправился искать Торгуна. Полагая, что его минган быстро покинет ущелья, я не хотел уходить, не проявив приличествующую вежливость.

Когда я нашел его, то обнаружил, что его братство оказалось в лучшем состоянии, чем мое. Позже я узнал, что они сражались с честью, захватив и уничтожив множество орудийных установок на стенах. Их действия позволили многим отделениям прорваться через периметр без тех потерь, что понесли мы.

Торгун хорошо справился и укрепил свою репутацию отличным и умелым командованием. Но несмотря на это, я все же немного жалел его. Он не увидел того, что удалось мне, и покинет Чондакс, заметив только слабый отблеск славы.

— Он говорил с тобой? — спросил Торгун, проявив больше заинтересованности, чем я ожидал.

Из-за треснувших и ставших бесполезными линз он снял шлем, но в остальном хан выглядел почти невредимым.

— Да, — ответил я.

Я был в гораздо худшем состоянии. Боевой доспех усеяли вмятины, трещины и борозды. Горжет раскололся в месте удара перчатки зверя, а большая часть сенсоров не работала. Флотские оружейные мастерские будут заняты нашим боевым снаряжением ни один месяц, прежде чем мы снова будем готовы к развертыванию.

— Что он сказал? — спросил Торгун, требуя от меня ответа.

Я помнил каждое слово.

— Он похвалил нас за расторопность, — ответил я. — Сказал, что не ожидал прийти вторым к вершине и что мы гордость Легиона.

Я помнил, как он подошел ко мне после убийства зверя, терпеливо наблюдая, как я с трудом склоняюсь перед ним. Его доспех был неповрежден — зеленокожий даже не поцарапал его.

— Тем не менее он сказал, что дело не только в скорости, — продолжил я, — что мы не берсеркеры, как волки Фенриса, и не можем забывать, что помимо разрушения, у нас есть иные задачи.

Торгун заразительно засмеялся, и я присоединился к нему, вспомнив слова примарха.

— В конечном итоге его совет был схож с твоим, — признался я.

— Рад слышать это, — ответил Торгун.

Я оглядел широкую долину, к которой уже спускались орбитальные транспортники, готовые начать долгий процесс пополнения запасов и перевооружения. Для поддержки воинов Легиона на планету начали высаживаться смертные ауксилиарии, ковылявшие в неуклюжих защитных костюмах.

Я увидел среди них седовласую женщину-чиновника в прозрачном шлеме. Похоже, она командовала остальными, хотя не была похожа на чогорийку, скорее на терранку. Я задумался над тем, что она делала здесь.

— И куда ты теперь отправишься? — спросил Торгун.

Я пожал плечами, повернувшись к нему.

— Не знаю. Мы ждем приказов. А ты?

Торгун как-то странно посмотрел на меня, словно пытаясь решить: делиться ли со мной чем-то важным. Я вспомнил, как он выглядел во время нашей первой беседы, стараясь объяснить название и обычаи своего братства. В этот раз было почти то же самое.

— Не могу сказать, — все, что он поведал мне.

Ответ был странным, но я не стал давить. Я не придал ему особого значения, так как оперативные приказы часто были секретными, и у Торгуна было право не делиться делами своего братства.

Так или иначе, у меня были свои секреты. Я не рассказал Торгуну, что еще сделал Хан. После нашей краткой беседы повелитель быстро отвернулся от меня, озадаченный приближением одного из своих кешиков.

Я мог вспомнить каждое слово этого разговора, каждый жест.

— Сообщение, Каган, — обратился его телохранитель в доспехе терминатора.

— От магистра войны?

Кешик покачал головой.

— Не от него. О нем.

— Что в сообщении?

Последовала неловкая пауза.

— Думаю, мой повелитель, вы захотите прослушать его на флагмане.

После этих слов я увидел на лице Хана выражение, которого совсем не ожидал. В его горделивых, уверенных, величественных чертах я разглядел ужасную тень сомнения. На мгновение, всего одно мгновение, я заметил неуверенность, словно невероятным образом в мысли примарха ворвался какой-то давно забытый кошмарный сон.

Я никогда не забуду этот взгляд, отпечатавшийся на долю секунды на лице воина. Невозможно забыть сомнения богов.

Затем он ушел, отправившись за новостями, требующими его внимания. Я остался на платформе в окружении тех воинов моего братства, которые пережили решающий штурм, размышляя, какие новости могли вызвать столь стремительный уход.

В тот момент это обеспокоило меня. Но встретившись с Торгуном, после того как вражеская крепость была разрушена, а я снова оказался посреди мощи нашего Легиона, мне оказалось сложно припомнить те эмоции.

Мы победили, как и во всех прежних битвах. У меня не было причины полагать, что так будет не всегда.

— Ты был прав, — сказал я. — Твои слова были верными.

Торгун удивился.

— Ты о чем?

— Мы должны учиться у других, — сказал я. — Я могу научиться у тебя. Эта война меняется, и нам нужно реагировать. В ущельях я плохо защищался. Придет день, когда нам придется овладеть этими навыками, не ограничиваться только охотой.

Я не знал, почему сказал все это. Возможно, мучившее меня воспоминание о внезапной тревоге Хана подточило мою уверенность.

В этот раз Торгун не засмеялся. Думаю, мы оба слишком хорошо изучили друг друга.

— Нет, не думаю, что тебе следует измениться, Шибан-хан, — сказал он. — Думаю, ты должен оставаться самим собой: безрассудным и спонтанным.

Он улыбнулся.

— Думаю, ты должен смеяться, убивая.

Я последовал его совету: убивая, смеялся. Ледяной ветер трепал мои волосы, и я чувствовал горячую кровь на своей коже. Я мчался далеко и быстро, подстегивая своих братьев, чтобы они не отставали. Я был подобен беркуту, охотничьему орлу, свободному от пут, парящему в восходящем потоке высоко над горизонтом.

Вот кем мы были тогда — Минган Касурга, Братством Бури.

Это было наше имя, которое отличало нас от других.

В узком кругу нас называли «смеющимися убийцами».

Для остальной галактики мы все еще оставались неизвестными.

Это изменится. Вскоре после Чондакса мы с головой уйдем в дела Империума, втянутые в войну, истоки которой упустили, а о причинах которой ничего не знали. Силы, которые едва замечали наше существование, вдруг вспомнят о нас, а наша верность станет важна для богов и смертных.

История этой войны еще не написана. Я смотрю на звезды и готовлюсь к пламени, которое мы обрушим на них, не зная, куда приведет нас судьба. Возможно, это усилие станет самым могучим из предпринятых нами, нашим последним испытанием перед вступлением в права владык.

Если я честен с собой, тогда мне трудно поверить в это. Для меня более заманчиво считать, что нечто ужасное не произошло, что политически методы действий и стратегемы древних мыслителей не сработали, а наши мечты висят над бездной на шелковой нити.

Если это так, тогда мы будем сражаться до последнего, испытывая нашу отвагу и делая то, для чего были рождены. Я не радуюсь этому. И не буду смеяться, убивая тех, кого всегда любил, как братьев. Эта война будет другой. Она изменит нас, возможно, таким способом, о котором мы даже не догадывались.

Перед лицом грядущего я нахожу некоторое утешение в прошлом. Я помню наш путь войны: безрассудный, энергичный, импульсивный. Из всех миров, на которых мы бились, я буду помнить Чондакс с наибольшей любовью. Я никогда не смогу ненавидеть этот мир, неважно сколько крови он нам стоил. Там я в последний раз охотился прирожденным способом — неограниченный и свободный, как сокол в крутом пике.

Прежде всего ничто не сравниться с воспоминанием о той последней дуэли. Если я доживу, чтобы увидеть гибель сущего, увидеть разрушенные стены Императорского дворца и охваченные огнем равнины Чогориса, я все равно буду помнить то, как он бился. Это совершенство застыло во времени, и никакая злая сила никогда не сможет затмить произошедшее там, перед моими глазами на вершине последнего шпиля белого мира.

Если бы со мной был Есугэй, он бы нашел нужные слова. Я больше не уверен, что у меня есть дар к этому. Но еслипонадобится, я скажу эти слова.

Было время — короткий промежуток — когда люди осмелились бросить вызов небесам и возложить на свои плечи мантию богов. Возможно, мы зашли слишком далеко и слишком быстро, и наше высокомерие все же обрекло всех нас. Но мы отважились, увидели добычу и потянулись, чтобы схватить ее. На краткий миг, малейший фрагмент времени посреди необъятности вечности мы мельком увидели, кем могли стать. Я увидел один такой миг.

Поэтому мы были правы попытавшись. Он показал нам, скорее поступками, чем словами, кем он был.

Именно по этой причине я никогда не буду жалеть о нашем выборе. Когда время настанет, я выступлю против темнеющих небес, держа его пример перед глазами, черпая из него силу, используя, чтобы стать таким же смертоносным и могущественным, как он. И когда смерть наконец придет за мной, я встречу ее должным образом: с клинком в руках, прищуренными взором и словами воина на устах.

— За Императора, — скажу я, призывая судьбу. — За Хана.

Аарон Дембски-Боуден Сердце "Завоевателя"

Император выбрал её.

В результате этого выбора, честь и гордость — эти наиболее непостоянные из валют — посыпались на её семейство. Многие из её дальних родственников — сотни их в запутанной паутине законных и незаконных кровных связей — выразили ей свои наилучшие пожелания, поделились опасениями, или же просто молча кипели от зависти.

Другие действовали более откровенно. Она получила целое небольшое состояние из подарков, взяток и услуг, прочла почти сотню официальных прошений ее руки и сердца, и пережила три попытки покушения.

Всё это не имело значения. Император выбрал её.

Конечно же, он не пришел лично. Его решение было получено в виде свитка, скрепленного Печатью Малкадора. Сенешаль Империума зафиксировал мандат Императора в письменной форме, после чего отправил его с приемлемой поспешностью во владения Дома Андраста. Ей не нужно было читать свиток, чтобы узнать выбор Императора. Ничто другое не привело бы полную фалангу золотых кустодиев к дворцам-шпилям квартала навигаторов.

Слухи распространились подобно пожару по всем шпилям города ещё до того, как ее отец собрал своих придворных и успел открыть свиток. Он сказал два слова капитан-генералу Легио Кустодес. Лишь два слова, которые от него ожидали; самые важные два слова, которые он когда-либо произносил за многие десятилетия своей долгой жизни.

— Она согласна.

Линкор класса «Глориана», один из всего лишь двадцати когда-либо созданных. Она согласилась, потому что не было возможности или повода для отказа. Это было дело, для которого она родилась и выросла.

Последующие дни были охвачены суетой подготовки. Люди трудились, не покладая рук. Менее чем через неделю она отбыла на Марс, окружённая заботой и попечением небольшой армии рабов и слуг. В небесах Красной планеты её ждал корабль, затмевавший своей тенью всех вокруг, пока досиживал последние дни в пустотном доке.

Она почувствовала его нетерпение еще до того, как ступила на палубу его ангара. Благородное рвение судна проявлялось в каждом метре темного, закаленного железа.

― «Твёрдая решимость», ― произнесла она. Флагман Псов Войны. Её первый корабль — и её новый дом.

С тех пор, казалось, прошла вечность. Теперь они были Пожирателями Миров, а её корабль — «Завоевателем».

Восстание привело её в замешательство. Она была частью корабля, а не солдатом. Её взгляд витал где-то там, выше мирских проблем, касающихся войны или территории. Война во имя Императора ничем не отличалась от войны за Воителя.

Её рабы и кормильцы стали приносить новости от экипажа «Завоевателя», рассказывая противоречивые истории о верности и предательстве. Одни говорили, что амбиции Хоруса довели их до объявления войны самой Терре. Другие приносили вести о трагической смерти Императора, восхваляя Хоруса и его продвижение через рушащийся Империум обратно к тронному миру, где он положит конец гражданской войне и займет место своего отца.

Она не знала, кому верить. Не сразу, но спустя недели и месяцы, слухи превратились в сообщения, а сообщения — в факты. Она всё ещё не знала как поступить, и следует ли ей что-либо делать вообще.

Тем не менее, она всегда, снова и снова, возвращалась к единственной истине, звучащей у неё в голове. Император выбрал её.

Не Воитель. Не лорд Ангрон. Не лорд Аврелиан, с которым они сейчас плыли. Они использовали её таланты и проявляли к ней уважение после того, когда узнали её в деле, но не они её выбрали. Они восстали против Него — того, кто выковал Империум. Они объявили войну против Него — того, кто возвысил ей подобных, дал им жизнь в роскоши, и позволил семейным кланам Навис вести корабли сквозь чёрную бездну межзвездного пространства.

Теперь они направляются на Терру, чтобы убить Его — того, кто выбрал её.

Имматериум являл собой океан обжигающего, вопящего света. Лица всплывали на поверхности безумной мигрени, лица из её прошлого. Они рыдали и смеялись, ярились и кричали, после чего рассеивались. Посмотрев сквозь корпус, она обнаружила тень плывущего неподалеку «Трисагиона», неповоротливого, серого и полного жизни, который содрогался, пробиваясь сквозь неспокойные волны. Волны эфира разбивались о колоссальный линкор Лоргара, заставляя его стонать и крениться так же, как и «Завоевателя». Как и в случае с любым кораблем, попавшим в шторм, самый верный способ выжить — плыть через вздымающиеся волны, бороться с ними, надеяться, использовать всё свое мастерство и полагаться на освященное железо. Тем не менее, «Завоеватель» с трудом проходил там, где «Трисагиону» это ничего не стоило — первый скользил по волнам, пропуская удары под днищем, в то время как второй пробивался прямо сквозь волны эфирного океана подобно огромному, непокорному клинку.

Чернота давила на неё извне корабля — чернота, не проницаемая ни для чьих глаз. Это было не просто отсутствие света, а его смерть. Навигатор интуитивно поняла то, чего другие люди не могли бы себе даже представить: глубочайшие течения варпа поглотили свет. Доходя сюда, он находил свою смерть.

Её маяком был свет Императора. Более тусклый чем обычно, ослабевший, как будто от боли, он оставался единственным светом, по которому она могла вести корабль. Она купалась в нем, как делала это всегда. Она следовала за Астрономиконом, освещавшем самые темные области нереальности, скрывавшейся за реальностью.

Не так давно в её покои заглядывала капитан Саррин, чтобы обсудить волнение волн варпа. Ей нравилась капитан Саррин, которая обращалась к ней как положено — ''мой навигатор'', а не ''госпожа Ниша Андраста'', как её вечно лебезящие рабы.

Разговор был недолгим, ибо у Ниши не было ответов для капитана. Варп стал бурнее, свет Императора слабее, и она не знала причин, по которым это произошло.

Чуть позже к ней пришел лорд Лоргар Аврелиан. Он сказал ей, что «Завоеватель» слишком медлителен и они задерживают всю флотилию. Она извинилась перед ним, и он улыбнулся сияющей улыбкой своего отца-Императора.

Как он её заверил, ей не за что извиняться. Для усвоения некоторых уроков требуется время, вот и всё. После он поведал ей об иных путях через варп. Иных светилах, иных маяках, по которым можно вести корабль. По его словам, «Трисагион» направлялся не Астрономиконом, а песнями далеких богов. Смогла бы она услышать их? Смогла, если бы действительно попыталась?

Он говорил мягким тоном учителя, но за добрыми глазами скрывалась ожидавшая её смерть.

— Вы слышите песнь богов, навигатор Андраста?

— Да, — ответила она Носителю Слова. Лорд Аврелиан оставил её в покое, но «Завоеватель» продолжал с трудом пробиваться через волны варпа. Её обман скоро будет раскрыт.

Находясь в своих дворцовых покоях в сердце «Завоевателя», она бережно держала в кружевных перчатках богато украшенный лазерный пистолет, пряча его от посторонних глаз. Её маникюр был безупречен, каждое утро и вечер её прислужники старательно обрабатывали их.

Её рабы всегда держали её в тщательнейшей чистоте; она не могла с уверенностью сказать, делали они это с целью избежать заразы или же придерживались укоренившихся в них придворных стандартов.

Её царственные одежды прилипли к коже, мокрые от трудового пота пустотного мореплавателя. Её трон передавал беззвучные порывы и малейшие сокращения мышц, заставляя корабль следовать им.

Через свою связь с изменяющимся, мутирующим духом машины «Завоевателя» она почувствовала ярость чего-то заключенного глубоко во тьме судна. Это что-то когда-то было примархом, и именно его присутствие превратило священный металл корабля в воплощение ярости Ангрона. Какой был смысл в поле Геллера, когда варп уже поселился в костях «Завоевателя»?

Используя свой третий глаз, она увидела «Трисагион», продолжавший переть напролом, уже на бесконечно большом расстоянии. «Завоеватель» стонал, напрягался и замедлялся в кильватере большего судна.

Когда её выбрал Император — а не эти люди и чудовища, намеревающиеся убить его — она была уверена, что заплатит любую цену за то, чтобы увидеть звёзды и миры, которые никогда раньше не видело человечество. Время показало, что её уверенность была ложной… Она не была готова предать человека, избравшего её.

Она прижала дуло украденного пистолета к виску. Её слуги разбегались, визжали, рыдали.

— За Императора, — сказала она им.

Навигатор Ниша Андраста спустила курок и вырвала «Завоевателя» из варпа в каскадах ревущего, терзаемого металла.

Ник Кайм Несовершенный

Две враждующие армии, разбросанные по всему бело-эбеновому полю, немигающе смотрели друг на друга. Они начали с идеального построения и аккуратных рядов; знамена почти не качались на слабом ветру, а лица бойцов в первых рядах были тверды, как камень. С круглых постаментов на поле боя взирали их повелители и духовные лидеры: император и императрица, стоявшие бок о бок, всем видом демонстрировавшие непоколебимость своей власти и готовность идти ради победы до конца.

Но как это часто бывает в войне, сколь гениальные стратеги на ней бы ни командовали, весь порядок вскоре был уничтожен, и воцарился хаос. Ибо в конфликте можно быть уверенным только в одном: рано или поздно все закончится хаосом.

Война расползлась по суровой, неподатливой земле. Единственным возможным итогом было поражение одной из сторон. Рев горнов еще не утих, но кровь уже начала литься, когда один из генералов заговорил.

— Ты ассоциируешь себя с императором или тетрархом, брат? — спросил Фулгрим.

Фениксиец сидел, оперевшись на спинку стула, и разглядывал Ферруса, отделенного от него набором изящно вырезанных игровых фигур. Он заинтересованно сощурился и подался вперед, чтобы оказаться на одном уровне с братом, который сгорбился над доской, планируя следующий ход.

В отличие от более строго выглядящего брата, Фулгрим был одет в широкое одеяние из переливающейся фиолетовой ткани, а серебряные волосы свободно падали на плечи. У заостренных пальцев, рядом с доской, стоял кубок слоновой кости, гравированный причудливыми символами. Фулгрим отпил из кубка, что, по-видимому, придало ему энергии, и сказал:

— Мне кажется, ты считаешь себя тетрархом. Я прав?

Он повертел в пальцах фигуру, изображавшую дивинитарха. Она представляла собой слепую провидицу с надвинутым капюшоном и служебным посохом с символом зрачка посередине буквы «I». Точнее, йоты из древнегреканского.

Феррус не поднял на него взгляд, все внимание сосредоточив на фигурах.

— Пытаешься меня отвлечь, брат? — добродушно спросил он.

Тон голоса не соответствовал его облику. Феррус был облачен в медузийские боевые доспехи — черные, как похоронный саван, тяжелые и неуязвимые на вид. Волосы были коротко подстрижены, а лицо выдавало не больше эмоций, чем камень.

Фулгрим откинулся назад, и свет от люминесцентной сферы наверху выхватил фарфоровую гладкость кожи на лице и шее. Длинные блестящие волосы коротко вспыхнули под мягкими лучами.

Там, где кончался свет, была лишь тьма. Из-за нее определить точный размер помещения, в котором они играли, не представлялось возможным. Однако низкий свист, отдававшийся эхом в прохладном воздухе, указывал на то, что оно было по меньшем мере широким залом или галереей.

— Вовсе нет, — ответил он, но едва заметный изгиб губ выдал ложь. — Я просто интересуюсь: император или тетрарх?

— Почему бы не примарх? — отозвался Феррус, поднимая наконец на Фулгрима задумчивый взгляд холодных глаз, напоминавших кремень или огненно-ледяной обсидиан. — Ведь мы примархи, разве нет?

Феррус сделал ход, хитроумно выведя во фланг своего последнего экклезиарха. Он подался назад, сложив руки на груди, и принял довольный вид.

Фулгрим засмеялся с искренним, теплым дружелюбием, которое так редко испытывал вне общества своего брата.

— Тебе следует получше скрывать свои намерения, Феррус.

— Правда? — Намек на улыбку появился было на лице Ферруса, но быстро уступил место прежним суровым линиям. — Кто носит маску лучше, чем Горгон, брат? — поинтересовался он. — Просвети меня.

— И кто кого теперь пытается отвлечь?

Феррус не ответил, просто указав на доску рукой в латных перчатках.

Фулгрим слегка помрачнел, обратив на них внимание, но быстро пришел в себя. «Кто надевает броню для мирной стратегической игры?», — подумал он, но невысказанные слова были полны такого гнева, что окружающие тени будто начали испуганно отдаляться. И латные перчатки? Какое дилетантство.

— Неужели тебя не сердит, — произнес он вслух, обращаясь к Феррусу, — это прозвище? Горгон. Уродливое создание, монстр из греканских мифов, столь отвратительный, что один взгляд на него превращал людей в камень.

Феррус коротко рассмеялся.

— Я считаю его комплиментом. К тому же я действительно уродлив.

Они вместе посмеялись его самокритичному ответу. Такова была крепость их братских уз: только в присутствии Фулгрима Феррус мог сказать подобное, мог вести себя так непринужденно.

Тем не менее Феррус счел необходимым обосновать ответ. Этого требовала его натура.

— Мои враги каменели от страха при одном лишь моем взгляде, — сказал он, вздохнув. — Если б только все битвы было так легко выиграть.

— Да… — задумчиво отозвался Фулгрим, почти забыв про доску. — Если бы.

Он опять подался вперед, собираясь отпить из кубка, но к своему неудовольствию заметил, что тот уже пуст.

— Мы с тобой друзья, да? — спросил он.

Вопрос Фулгрима заставил Ферруса скептически нахмуриться:

— Разве я не выковал для тебя меч, брат?

— То есть дружба заключается в выковывании мечей?

— Не могу представить себе большего знака доверия, — ответил Феррус с честностью столь простой, что Фулгриму было тяжело ее видеть. — Мы воины, а потому должны быть уверены в оружии, с которым идем в бой. Я бы не взял клинок, на который всецело полагаюсь, от кого попало.

— И ты доверял мне?

Феррус озадаченно нахмурился:

— Доверял?

— Доверяешь. Ты мне доверяешь.

— Ты мой брат, Фулгрим. Конечно я тебе доверяю.

— И всем остальным нашим братьям тоже?

Горгон показал свое настоящее лицо — каменное и суровое, и неожиданно столь мрачное, что свет вокруг, казалось, потускнел.

— Ты ведь знаешь, что нет.

Фулгриму вспомнилось несколько имен. Керз, Магнус, Джагатай…

— Значит, наши узы крепче прочих, — сказал он, расслабившись.

— Такие встречаются редко, как руды Медузы.

Фулгрим тепло улыбнулся, на мгновение забыв, где находится.

— Как, по-твоему, люди вроде нас смогли стать такими близкими друзьями, несмотря на всю непохожесть наших натур?

— Мы не простые смертные люди, Фулгрим.

Феррусу всегда нравилась эта мысль — идея, что он стоит выше их, что он не обычен.

Но так ли сильно отличается мой взгляд на это?

— Ты же понимаешь, о чем я.

Феррус виновато склонил голову.

— Разве наши натуры непохожи?

Ты прав, похожи. Я — хозяин своей, а ты…

— И, в конце концов, разве крепость дружбы определяется сходством? Вулкан и я — оба кузнецы, пусть наши подходы и различны. Я уважаю его мастерство, но я не предпочел бы его общество твоему.

Фулгрим опять откинулся на спинку стула, явно довольный.

— Ты благороден, Феррус. Я хочу, чтобы ты это знал.

Феррус улыбнулся, повеселев.

— А ты до сих пор медлишь с ходом, брат.

— Просто тешу твою гордость.

Фулгрим сделал свой ход, поместив гражданина на уязвимую позицию. Замысел был очевиден, Феррус разгадает его без труда. Но закрытость игры прятала вторую угрозу.

Поле боя было круглым — что являлось распространенным вариантом — и делилось на секторы, которые в свою очередь состояли из колец, соединенных дугами, определявшими форму доски. Шесть спиц выходили из центрального кольца. Фигуры двоих примархов в данный момент располагались вокруг него, но не все были видны. Термин «закрытая доска» означал, что часть фигур, заданных перед игрой, оставалась в резерве. В процессе игры они изображались в качестве простых «граждан» до тех пор, пока сами не открывались или не убивали другую фигуру.

Дивинитарх был единственным способом выявить сущность закрытых фигур. Феррус пожертвовал своим в начале игры, посчитав, что с тактической точки зрения будет выгоднее вывести тетрарха на хорошую позицию.

Фигура воина в доспехах, который салютовал мечом, поднятым к забралу, своей манерой немало походила на самого игрока.

Когда Фулгрим убрал руку от гражданина, Феррус насмешливо фыркнул.

— Меня так просто не спровоцируешь.

Фулгрим поджал тонкие змеиные губы, но, поразмыслив над словами брата, удержался от очевидного выпада. Вместо него он вернулся к прошлому вопросу:

— Ты так и не ответил. Император или тетрарх?

Феррус, поглощенный игрой, улыбнулся.

Приятно видеть его в таком расслабленном состоянии.

Фулгрим внимательно посмотрел на него.

Угловатые скулы. Линии тяжелых бровей, морщины над ними, подобные разломам в скале лица. Массивная челюсть, покрытая темной щетиной. Мощная шея. Уши как у боксера: уродливые, небольшие, неправильной формы. Немного неестественный цвет лица из-за долгих часов в кузнице. Пронзительный, всегда оценивающий взгляд. И каждый волос, каждый крепкий зуб, каждая морщинка и каждый шрам…

— Судьба слепца — это стратегия, больше подходящая для игр против новичков, брат, — произнес Феррус своим характерным мощным баритоном. И опять передвинул тетрарха.

— Новичков или самонадеянных педантов… — пробормотал Фулгрим.

— И кто же я?

И тот и другой. Ни тот ни другой.

— Давай посмотрим.

Фулгрим подвел своего дивинитарха к безликому Гражданину, и Феррус был вынужден раскрыть его.

— Крепость, брат? Как интересно.

— Неужели?

— Вот только каждый раз, как мы играем, ты предпочитаешь атакующую стратегию.

Поглощенный игрой, Феррус проигнорировал его слова и передвинул крепость вглубь доски, к центральному кольцу.

— Какая агрессия, — одобрительно закивал Фулгрим и сделал свой ход.

Тратя на обдумывание ходов все меньше и меньше времени, Феррус выбил из игры экклезиарха, только что выставленного вперед Фулгримом, и на его лице вспыхнуло предвкушение грядущего триумфа.

Фулгрим забарабанил тонкими пальцами по краю стола. Потеря экклезиарха, очевидно, расстраивала его планы. Секунды шли, а он бездействовал.

— Знаешь, почему игра называется «регицид»? — спросил он, поглаживая костяную башенку своей белой императрицы — сильнейшей, но безвластной.

— Мне все равно, — резко ответил Феррус. — Хватит тянуть время, ходи.

— Терпение, брат, — упрекнул его Фулгрим. — Неужели со времен Народной прошло так много времени, что ты разучился быть терпеливым?

Феррус, судя по его виду, опять готов был сорваться, однако он расслабился и примирительно поднял руки в латных перчатках. И вновь Фулгрим обратил на них внимание и был вынужден сдерживать гневный тик под правым глазом. В холодном воздухе послышалось тихое шипение.

— Что это было? — отреагировал Феррус на звук.

— Ничего. Просто протоколы атмосферной циркуляции.

Впервые с начала игры Фулгрим перевел взгляд со стола на тьму за ним. Он предпочитал такое освещение — особенно во время игры, — поскольку оно помогало сосредоточиться. Тусклый свет лампы заливал столик и игроков болезненно-желтым. За пределами слабого ореола виднелись чьи-то тени, наблюдавшие за ходом войны. Они не двигались, поглощенные игрой, которая достигла кульминационного момента.

— Смерть монарха, — ответил Феррус, возвращая внимание Фулгрима к себе. — Вот что это значит.

— Оно также означает смерть императора, — добавил Фениксиец, взяв себя в руки и передвинув императрицу. — Более того, справедливую и законную казнь вышеупомянутого монарха после суда. — Он облизнул губы, и шорох воздушной циркуляции ненадолго усилился. — Интригующая идея, правда?

— Возможно, — сказал Феррус, возвращаясь к доске.

Ловушка захлопывалась; по напряженному выражению его лица было видно, что он это понимает. Однако оно также показывало, что он лишь знает о ее существовании — но не видит, где она скрыта.

Все еще так слеп…

Передвинув императрицу, Фулгрим оставил императора без защиты.

— Да, продолжил он. — Интригующая допущением, что над императором могут властвовать те же законы и правила, которые сковывают обычных людей. Что подобному существу можно причинить вред, и это будет считаться справедливым и законным.

— Думаешь, так быть не должно?

— Я думаю, это подразумевает, что лидер или даже отец может иметь изъяны.

— У всех людей есть изъяны — они и делают их людьми. А способность разглядеть изъян в себе и исправить — признак людей великих. Такой самоанализ свойственен лишь хорошим лидерам.

«Какая ирония», — хотел сказать Фулгрим, но вместо этого заметил:

— И кто теперь тянет время, брат? — сознательно использовав против Ферруса его собственное обвинение в надежде получить психологическое преимущество.

— Я не тяну время. — В Горгоне вновь начал разгораться гнев, судя по тому, как он сжимал и разжимал кулаки.

— Так действуй.

— Ты торопишь меня в надежде, что я ошибусь.

Тебя незачем подстрекать, дорогой брат.

Закованная в латную перчатку рука Ферруса замерла над тетрархом. Один угловой ход — и он убьет аналогичную фигуру в армии Фулгрима. Такой ход назывался «Мечелом», и в данной версии регицида превращал победившего тетрарха в примарха — фигуру куда более маневренную и, следовательно, мощную.

— Ты что-то скрываешь, — сказал он, все еще колеблясь.

— А ты ведешь себя совсем не так, как должен, брат, — прорычал Фулгрим, оскалившись.

Феррус, казалось, не обратил внимания. Он не сводил глаз с доски и терзался сомнениями.

— Следует ли мне убить его?

Сколько раз я задавал себя этот же вопрос?

После этого хода Феррус должен будет выдержать пока неизвестную атаку Фулгрима, но теперь уже с еще одним примархом в армии. Он внимательно осмотрел доску, но признаков опасности не нашел.

— Ничего у тебя нет… — с улыбкой пробормотал он. — Ты, как обычно, четкой стратегии предпочитаешь уловки.

— Так покажи мне свою, — предложил Фулгрим. — Но сначала ответь на мой вопрос. Ты тетрарх или император?

Феррус взглянул на него воинственно и вызывающе.

— Никто не может быть Императором, кроме самого Императора, — объявил он и, выдвинув своего тетрарха вперед, взял им противостоящую фигуру и заменил его примархом. — Во время игры я ассоциирую себя с тетрархом.

Вот он — брат, которого я знаю.

— Не притязающим на власть, живущим только чтоб служить, — сказал Фулгрим.

— Именно так.

— А теперь ты примарх.

— И опять — да. Твой ход, брат.

— Открывший свое истинное лицо.

— Разве это недостойно? — спросил Феррус, но не сумел скрыть гордость.

— Вовсе нет. Ты слишком прямодушен для притворства, дорогой брат.

Это было ошибкой. Фулгрим не собирался произносить эти слова вслух. Возможно, он не так хорошо контролировал ситуацию — и себя, — как думал?

Феррус раздраженно нахмурился.

— Это еще что значит?

Произнесенные слова не взять обратно, потому Фулгрим не стал отступать. Он указал раскрытой ладонью на доску с идущей игрой. Сделав последний ход, Фениксиец ответил с едва слышной печалью в голосе:

— Что ты не способен увидеть правду, когда она прямо перед тобой.

Гражданин, вставший рядом с новым примархом Ферруса в сделанном только что ходе, оказался экклезиархом. Оба дивинитарха Фулгрима и его второй экклезиарх тоже находились рядом. Они не могли одолеть примарха, ибо его правила хода и их относительное расположение такой возможности не давали. Но они могли сделать кое-что другое.

Феррус округлил глаза, заметив наконец ловушку.

— Не успел, — тихо сказал он. — Не успел…

Да, ни он, ни ты. И оказался слишком слаб…

Фулгрим на мгновение замер, не уверенный, откуда взялась эта мысль, но быстро пришел в себя.

— Это, — сказал он, постучав по груди в том месте, где колотилось сердце, — тебя и погубило. Ты слишком опрометчив, слишком горяч. Ты жертва своего гнева и своей самонадеянности. Как ты можешь быть столь нетерпелив, Феррус? Ты говоришь про изъяны, про качества великих людей. Но разве мы не велики? И не должны ли в таком случае видеть присущие нам недостатки? Ты их видишь?

У Ферруса не было ответа. Он лишь молча глядел него, ничего не понимая.

Вторая ошибка.

Фулгрим кипел от недовольства, но уже не мог остановиться.

— Брат, почему ты меня не послушал? — спросил он. — Такие крепкие узы сковали нас после Народной. Ты был Разящим огнем, а я был Сокрушителем наковален. Во что теперь превратились эти благородные орудия и идеалы, которые мы преследовали, создавая их?

Феррус поднял взгляд от стола; его сердце словно сжала ледяная рука.

— Гамбит предателя? — спросил он — не потому, что не узнал стратегию, а так как не мог поверить, что Фулгрим использовал ее против него.

Гнев. Его сидящий перед Фулгримом Феррус понимал.

— Ты выглядишь раздраженным, брат, — прошипел Фениксиец.

— Потому что ты пытался перетянуть меня на другую сторону!

— И мне это удалось, Феррус. Ты сражался, проливал кровь, создал себе мощное орудие, а теперь оно мое.

Феррус толкнул столик, ударив им Фулгрима в живот, и вскочил.

— Брат! — Фулгрим тоже отодвинулся и попытался изобразить удивление.

Он опять ломается под грузом воспоминаний. Совсем как раньше.

— Ты смеешь… — процедил Феррус. Он ударил кулаком по доске, роняя фигуры.

— Смею что? Мы всего лишь играем товарищескую партию.

— Смеешь это? — Феррус стиснул челюсти. Фулгрим слышал, как он с ненавистью скрежещет зубами, но пока решил не вставать.

— Чем я тебя оскорбил? Сядь, пожалуйста. — Он указал на стул Ферруса, но тот был перевернут и отброшен в сторону. — Вернись к игре.

— Твоей игре, — зарычал Феррус. — В которой ты будешь пытаться сманить меня. Я — преданный сын Императора. Каким был и ты.

Он потянулся к оружию, но не нашел ни ножен на поясе, ни молота на спине.

— Сокрушитель наковален теперь у Пертурабо, — печально сказал Фулгрим. — Он зол на меня даже больше, чем ты, брат, как бы сложно тебе, полагаю, ни было в это поверить.

Жесткое лицо Горгона, безрезультатно пытавшегося понять, о чем говорит Фулгрим, прорезали сейсмические трещины.

— Где Пертурабо? — рявкнул Феррус. — Где мой молот? Отвечай!

«Обман раскрыт», — произнес в голове Фулгрима голос, вмешивавшийся в его последние мысли.

— Согласен, — печально пробормотал Фулгрим.

— С чем? — резко спросил Феррус.

— С тем, что этому пришел конец. — Фулгрим взглянул на тени и на стоявший там силуэт. — Я в тебе очень разочарован, — тихо проговорил он, после чего перевел свои змеиные глаза обратно на Ферруса. — А вот ты…

Феррус, казалось, не понимал.

— Объяснись.

Фулгрим подчинился, произнеся четыре слова, рассеявшие ярость Горгона и оглушившие его.

— Ты не мой брат.

Фулгрим резко схватил регицидный столик обеими руками и отшвырнул в сторону. Фигуры застучали по полу: императоры и граждане были низведены и уничтожены в мгновения. Игра закончилась, и Фулгрим предстал во всей своей дьявольской красоте.

Феррус отступил, когда второй примарх выпрямился в полный рост, поднимаясь высоко над ним.

— Чудовище… — выдохнул он.

Ответ Фулгрима представлял собой злобное шипение:

— Я предпочитаю слово «вознесшийся».

Тот, кого Феррус когда-то знал как воплощение абсолютного совершенства, как прекрасного царя-воина Хемоса, превратился в отдаленное подобие былого идеала.

Кожа приобрела лиловый оттенок, а вдоль змеиного тела бежали чешуйчатые гребни. Верхняя часть торса и лицо оставались почти такими же, как раньше, вот только глаза стали змеиными и пронзительными, и рот, казавшийся порой неестественно большим, был полон острых иглоподобных зубов. Ног у него больше не было: какая-то жуткая алхимия соединила их, и фехтовальный танец уступил молниеносным броскам ядовитой змеи.

Фулгрим хорошо знал свой облик. Он нередко нарциссически изучал его в многочисленных зеркалах. Лицезрел в мерцающем отражении вражеской крови. Замечал в глазах тех, кого собирался убить.

Он был смертоносен. Он был прекрасен.

Он был совершенен.

В отличие от этой убогой особи.

Феррус уже почти справился с отвращением и сжал кулаки.

— Это бесполезно, — равнодушно бросил Фулгрим и метнулся к нему.

Феррус взревел, когда тот вцепился зубами ему в горло и сомкнул пасть. В панике Горгон схватил Фулгрима за верхнюю и нижнюю челюсти и попытался их развести.

Кровь с еще большей силой захлестала из его сонной артерии, и Фулгрим начал кашлять. Горгон крепко держал челюсти, скривившись от боли и ненависти. Фулгрим ударил его когтями, оставив в броне глубокие царапины, однако Феррус по-прежнему отчаянно отказывался сдаваться.

Словно укротитель, смиряющий зверя, он перенес вес на ногу и опрокинул Фулгрима на спину, отчего монстр закорчился и зашипел.

— Теперь я вспомнил… — прорычал он, дополняя холодную, железную ненависть пылающим медузийским гневом, — твое предательство.

Он медленно развел челюсти Фулгрима, словно сомкнутые клещи.

— Трус!

Фулгрим заизвивался, неспособный говорить, пораженный мыслью, что вероятность получить значительные повреждения отнюдь не исключена. Он изогнулся, пытаясь высвободиться, но Феррус не отпускал.

— Надо было убить тебя на Исстване, — сказал Феррус. — Надо было…

Он действительно помнит. Все помнит, как Фабий и обещал.

— Я… — Феррус замер, ослабил хватку и непонимающе уставился на существо, в которое добровольно превратился его брат.

Он помнил слишком много.

— Ты пытался, — горько сказал Фулгрим, глотая звуки.

Резко изогнув змеиное тело, Фулгрим скинул с себя Ферруса. Тот покачнулся, рухнул на колено, но далеко не отодвинулся. Он скользнул рукой по полу, пытаясь удержаться от падения, и наткнулся на чей-то бронированный ботинок. Ничего не понимая, он обернулся и всмотрелся в тени.

Там кто-то был. Узнав силуэт, Феррус перевел взгляд на брата.

— Что это? — спросил он, борясь с противоречивыми эмоциями.

Фулгрим выпрямился и ударил ошарашенного брата шипастым хвостом, пробив металл, недавно истонченный когтями, и пронзив сердце.

— Думаю, это желание примириться с прошлым, — ответил Фулгрим с тихой обреченностью. — А иногда — пытка.

И Феррус Манус, Горгон и примарх Железных Рук, погиб.

Опять.

Фулгрим разглядывал труп, будучи не в силах скрыть отвращение.

— Он был несовершенным. В который раз ты уже подвел меня, Фабий?

Наблюдавший из теней силуэт встревоженно шевельнулся.

— Повелитель… — начал хриплый подобострастный голос.

— Не отвечай, я сам знаю.

В альковах и на купольном потолке с идеальной синхронностью зажглись осветительные сферы. В их резком сиянии стали видны тела. Огромные, закованные в броню тела примархов. Трупы примархов. Медная вонь их пролитой и остывавшей крови была почти невыносима. Фулгрим приказал закачивать в зал консервационные составы, чтобы скрыть запах, но при виде тел ощущения вернулись.

Феррус Манус лежал мертвый. И десятки его несовершенных клонов валялись на полу молчаливыми, искалеченными зрителями. Фулгрим разочарованно окинул их взглядом.

Гололитическое изображение апотекария Фабия мерцало неподалеку, но света не отбрасывало, чтобы он мог наблюдать, не мешая примарху. Фабий давно научился носить на морщинистом лице маску равнодушия, скрывающую эмоции, однако сейчас было видно, как он рад, что не стоит в присутствии Фулгрима на самом деле.

Кузнец плоти был одет как обычно. На пурпурно-золотую броню он накинул плащ из грубой кожи, а к спине крепилась смертоносно выглядящая конструкция. Конечности хирургеона были сложены, но многочисленные инструменты, диффузоры и шприцы виднелись все равно.

— Это непросто, повелитель, — глядя на примарха из-за спутанных грязно-белых колос, попытался он снова, воспользовавшись его рассеянным состоянием. — И порченые образцы дают несовершенные результаты. — Он сделал паузу, чтобы облизнуть сухие, трупные губы. — Как видите, клонирование такого существа, как примарх… Чтобы довести этот процесс до совершенства, требуется научный гений, сравнимый с императорским.

В нескольких метрах стоял совершенно целый мраморный столик с аккуратно установленной доской для регицида. Последний. Фулгрим расположился за ним, скрыв гигантское змеиное тело, как располагался уже много раз.

Неизменность была очень важна, как сообщил ему Фабий. Это был единственный способ отслеживать многочисленные переменные факторы. Незначительные вариации дадут более корректные результаты.

— Твоя гордыня чувствуется из другого сектора, Фабий.

Фабий поклонился.

— Это сложно, но не невозможно.

— Тогда почему у него такие руки? — рявкнул Фулгрим. — Они были подобны ртути, а не закованы в броню. Он должен быть совершенен! Фабий, он мне нужен. Нужен. Я был узником в собственном теле, когда Феррус погиб. Я должен поговорить с ним. Должен сказать ему…

Он замолчал.

— Провести репликацию непросто, — произнес апотекарий, разрушая непродолжительную тишину своими неловкими оправданиями. — Как я уже сказал, порченые образцы…

— Крови с моего клинка должно быть достаточно!

— Да, повелитель, но проблема заключается…

— Помолчи. Мне надоело. — Фулгрим презрительно усмехнулся гололитическому изображению: — Ты мерзкое создание, Фабий. Сколько же в тебе желчи.

— Как вам угодно, повелитель. Вы готовы к новой попытке?

Фулгрим отрывисто кивнул и свет начал гаснуть, пока не осталась только лампа над регицидным столом, в то время как остальная часть зала погрузилась в темноту. Из-под пола раздался звук поворачивающихся шестеренок и работающих сервоприводов — звук пришедшего в работу гигантского механизма. Следом открылся люк, достаточно большой, чтобы пропустить массивного человека в черной броне, сидевшего на непримечательном стуле.

Платформа доставила клона в зал, закрыв собой весь люк, и Феррус открыл глаза.

— Брат, — тепло произнесло существо; лицо его осветилось узнаванием. — Ты готов сыграть со мной?

«Готов», — прошипел голос в голове Фулгрима.

Разве я не лишил тебя голоса?

Лишить меня голоса тебе не проще, чем лишить голоса себя, дорогой носитель.

Ты мой раб.

Пока…

Фулгрим сжал кулак, но демону придется подождать. Его появление не удивляло. Он имел к происходящему не меньшее отношение, чем сам Фулгрим и его брат.

Феррус, судя по его виду, не заметил паузы: его сознание находилось в ментальном стазисе, пока Фулгрим не указал на доску. Фениксиец улыбнулся, когда Феррус опустил взгляд, раздумывая над следующим ходом.

— Ты ассоциируешь себя с императором или тетрархом, брат? — спросил Фулгрим, и игра началась.

Опять.

Фабий, в отличие от большинства своих братьев, обществу других предпочитал одиночество. Он всегда считал, что обладает уникальной для Детей Императора патологией: свежуя очередной объект или разводя в стороны его плоть, дабы обнажить хитроумную систему внутренних органов, он знал, что это не цель, а путь к ней. Знание и понимание отделяли его от более… зацикленных на себе братьев.

Фабий жаждал ощущений. Он жаждал испытать все, но только чтобы это не прекращалось. Также он знал, что его великое дело потребует немало времени. Возможно, столетия и тысячелетия — несмотря уже на достигнутый прогресс.

Возвращение на «Гордость Императора» ограничило его «свободу» экспериментировать, наложило ограничения, отсутствовавшие на «Андронике», но корабль был большим, а у Фулгрима и без того хватало дел. Судя по его нынешней увлеченности идеей с Горгоном, пока что Фабий мог действовать практически безнаказанно.

Если будет осторожен.

Для зала, где он работал сейчас, секретность была особенно важна. Чтобы войти в него, требовался генный ключ, который Фабий менял раз в несколько циклов. Он также располагался на нижних палубах корабля, не был указан на схемах и не отражался в показаниях ауспика. Мертвая зона — во всех смыслах.

Ироничность термина позабавила апотекария. Он улыбнулся, и его жуткая улыбка отразилась в стекле контейнеров, содержимое которых он изучал.

В одном находился уродливый мутант с небольшими крылоподобными отростками из хрящей и тонкой кожи. Он хныкал, без конца захлебываясь в солоноватом растворе и ничего не видя. У другого органы располагались снаружи, и красноватая жижа заливала дно контейнера, по стеклу которого он бессильно молотил иссохшими кулаками. Здесь были десятки образцов — на самых разных ступенях развития и генетической нормальности.

Феррус не был первым, хотя его удалось развить больше всего. Не станет он и последним.

Контейнеры, выставленные вдоль лабораториума, вызывали ассоциации с какой-то жуткой галерей. Пройдя мимо них, он остановился у крайнего.

Внутри лежал младенец, свернувшийся калачиком и спящий в теплоте и безопасности амниотической смеси. На маленькой пояснице ребенка виднелась хтонийская отметина.

— Спи, — прошипел Фабий дремлющему младенцу, подобно мрачной няньке, — ибо когда ты проснешься, галактика будет уже совсем другой.

Аарон Дембски-Боуден Вой родного мира

Его звали Тринадцать Падающих Звёзд, и он плюнул на землю у ног Повелителя Зимы и Войны.

— Вот мой ответ тебе, Русс.

Повелитель Зимы и Войны правил, но не царствовал. Когда он собрал вокруг эйнхeриев, поклявшихся кровью в верности, то сделал это без пышных церемоний. Суд воинов должен проходить под его началом, на голой земле, перед глазами родичей, равных между собой. И каждый из пришедших сюда знал, что день закончится в блеске топора палача.

Взгляды собравшихся обратились на шестерых братьев, ждущих приговора под плачущей бурей. Те стояли, не пытаясь держать строй, лишь инстинкт заставил воинов дать друг другу достаточно места, чтобы выхватить меч и успеть нанести удар. Волчьи шкуры, покрывавшие собратьев, мокли под дождем, и серый керамит брони начинал масляно блестеть, словно отполированный.

Ветер по-прежнему нес химическую вонь выхлопных газов, признак недавней высадки легиона. Суды над воинами никогда не проводились в космической пустоте, и эту традицию не мог нарушить даже Повелитель Зимы и Войны. И фенрисийцы, и терранцы имели право умереть на твердой земле.

Ярлы и тэны из прочих рот окружили кольцом шестерых обвиняемых. Вооруженные и облаченные в доспехи, словно перед битвой, вожди перешептывались между собой голосами глубокими и низкими, напоминавшими рык пробуждающегося медведя. Без всякого стыда они спорили о судьбе сородичей и ударяли по рукам, делая ставки не бессмысленными монетами, а талисманами или оберегами.

Наконец, заговорил Русс. Чужакам нравилось сравнивать его голос с волчьим рычанием, но сейчас примарха окружали сыновья, в речах которых звучали те же нотки неприручённого зверя.

— Я больше не желаю слышать отказов от Воя Родного мира.

Тринадцать Падающих Звёзд кивнул.

— Тогда больше не проси нас об этом.

Верховный король улыбнулся, обнажив клыки и сверкнув глазами. У ног Русса, не подверженного власти времени, что доступно лишь божествам, и покрытого шрамами, подобных которым никогда не получит трус, увивались два верных волка, с которыми он охотился на врагов. Пальцы латной перчатки Повелителя Зимы и Войны праздно погладили мех ближнего зверя.

— Я предлагаю вам почетное дело, а вы отвечаете неповиновением.

— Ты отправляешь нас в изгнание, мой король. Мы не принимаем его. Мы останемся и продолжим охотиться, сражаться вместе с легионом, для чего и появились на свет.

— Понимаю.

Империум мог одарить примарха грудой имен и титулов, но для своих воинов он оставался Повелителем Зимы и Войны, или, с недавних пор, просто «Руссом», первым и благороднейшим среди детей древнего племени Руссов.

И, пред лицом непокорности, проявленной его сыном, Леман из Руссов по-прежнему улыбался. Гримаса мрачного веселья изменила рисунок шрамов на обветренном лице примарха, и он, как часто случалось в такие моменты, подумал про себя, нет ли в плачущем небе предвестия грядущего. Если так, то знамение вышло весьма откровенным.

— Ты знаешь, что по законам поклявшихся кровью я вправе снять ваши головы с плеч за подобный отказ. Неужели Вой Родного мира столь жаждет подставить шеи моему клинку?

Тринадцать Падающих Звёзд сделал шаг вперед, гордый в своем побитом войной доспехе «Крестоносец», почти горделивый под коричневым меховым плащом, потемневшим от капель дождя. По меркам своего народа Тринадцать Падающих Звёзд считался стариком — один из первых Волков Фенриса, отправившихся к звёздам вместе с примархом, покрытый шрамами, но по-прежнему стоящий на ногах, несмотря на все попытки Галактики прикончить его.

Многие из тех, кто сопровождал его, обратились в прах и остались лишь в памяти, погибнув среди тысяч битв новорожденного Империума, в которых сражалась Влка Фенрюка. Большинство выживших уже давно не шли в бой рядовыми воинами стай, получив почетные места в рядах поклявшейся жизнью Волчьей гвардии или возглавив целые роты.

Что до Тринадцати Падающих Звёзд, то воин ожесточенно сражался не за право вознестись в легионе, а за возможность остаться на нынешнем месте. Охотник, лазутчик, следопыт, убийца — он предпочитал, чтобы других заботило руководство могучими армиями и флотами боевых кораблей. Егоместо по-прежнему было в стае, во главе Воя Родного мира, идущего в атаку через клубы дыма и реки крови, с топорами в руках и рычанием в глотках.

Старый Волк почесал щёку под бородой, завитой в косицы, и пальцы наткнулись на вплетенные кольца из слоновой кости. Когда-то — для него, словно вчера — в черных прядях изредка проглядывали седые волосы. Сегодня же в белоснежной бороде виднелись лишь немногие полоски серого. Воин мог противостоять чему угодно, кроме времени и судьбы.

Прежде чем ответить, Тринадцать Падающих Звёзд скривил губу, показывая длинные клыки. Этот знак означал, что старейший собирается поделиться мудростью со щенком.

— Здесь нет ничего почетного, мой король. Это ссылка. Неважно, как сильно ты клянешься, что нас ждет занятие, достойное героев, изгнание остается изгнанием.

Русс клыкасто улыбнулся, поворачиваясь к остальным вождям.

— Сигиллит обратился к нам с просьбой, сородичи. Скажите по правде, здесь, на суде воинов — мало ли в этом чести? Сам Регент Терры взывает к Волкам, умоляя начать слежку за повелителями легионов.

Немногие тэны ударили кулаками по нагрудникам, прочие же откровенно изобразили радость, пробормотав что-то неразборчивое. Примарх расхохотался, получив столь прохладный ответ — он прекрасно знал, что никто из воинов не желает для себя подобной чести, и любил сыновей за искренность, с которой они подтвердили это. Но долг оставался долгом.

Тринадцать Падающих Звёзд не шевелился, и его грубое лицо, обветренное и потемневшее в бессчетных войнах под бессчетными солнцами, смотрело прямо на короля.

— Если Малкадор просит сторожей, пошли ему сторожей. Мы — воины, Русс.

— Но все прочие стаи согласились, а тут у нас пахнет восстанием…

— Это занятие не для стаи! — Тринадцать Падающих Звёзд рычал, обнажая сжатые зубы и разбрызгивая слюну. — Мы говорили с Тенью Низкой Луны и с Голосом Ночи. Их ты посылаешь в бой, пусть даже стаям придется сражаться в рядах других легионов. Нам же предстоит отправиться туда, где нет войны, и никогда не будет. Прочие стаи преклонили колена, потому что их не бросают в трюм и не направляют мертвым грузом на Терру. Им ты предлагаешь новые поля битв — нас же обрекаешь на изгнание.

Русс не улыбался более. При всем благородстве он не отличался терпением.

— Время споров и раздоров прошло, настало время ответственности. Малкадор воззвал ко мне, и я исполню просьбу.

Покачав головой, Тринадцать Падающих Звёзд ощутил, как чувство поражения холодит спину. Он не скрывал ярости, горящей в глазах, но это лишь делало воина похожим на побежденного зверя.

— Мы не трэллы Сигиллита, чтобы подчиняться его прихотям. Рогал Дорн не нуждается в сторожевой стае, следящей за каждым его шагом — а если это не так, то Империум уже потерян. Для нас нет чести в ссылке на Терру, Русс. Как можно гордиться бескровной, мирной судьбой, уделом обывателей, торговцев и земледельцев? — последнее слово он выплюнул словно поганое ругательство.

— Меня мало заботят ваши переживания о собственной гордости, родичи. Мне нравится подобная непреклонность и я высоко ценю пламя, горящее в ваших сердцах, но сделайте ещё один неверный шаг — и окажетесь в архивах Шестого легиона как первая и единственная стая, отказавшаяся исполнить приказы примарха. Такого наследия ты желаешь для Воя Родного мира?

Внезапно воцарилась глубокая тишина, которую не смел нарушить никто, даже Тринадцать Падающих Звёзд.

— Так я и думал, — наконец, произнес Русс. — «Дамарх» доставит вас на Терру, так что будьте готовы к отправлению через двенадцать часов.

Воины Воя Родного мира стояли неподвижно, не уходя и не произнося ни слова.

Вперед вдруг выступил Яурмаг Смеющийся, занимая место Тринадцати Падающих Звёзд. Военачальник Крика Тоскующего Дракона, ярл Тольв и вождь многих стай, он был вправе говорить на суде воинов от имени любой из них.

И он сказал свое слово.

— Мой король, — произнес воин, глядя на Русса глазами столь же серыми, как облака бушующей вокруг грозы.

— Твой король слушает, Яурмаг Смеющийся.

— Русс, — произнес вождь, с привычно суровым и неулыбчивым выражением лица, — так поступать нельзя. Я не могу послать воинов моей роты на задание, от которого отказался бы сам. Если ты отправляешь Вой Родного мира на Терру против их воли, то я улетаю с ними.

С этими словами Яурмаг Смеющийся крепко обхватил рукой в латной перчатке бронзовый, покрытый патиной тор, висящий у него на шее. Леман из Руссов своими руками замкнул широкое металлическое кольцо у глотки воина в день, когда тот впервые принял командование кланом.

Впервые за все время суда примарх поколебался.

Сыновьям редко удавалось удивить Русса, но сейчас один из величайших военачальников легиона стоял перед ним, готовый сорвать с шеи символ власти и оставить подчиненные ему силы ради одной своенравной стаи. Воздух похолодел, и виной тому был не только ледяной ветер. Крик Тоскующего Дракона составлял немалую часть роты Тольв, и, если потеря одной стаи почти ничего не значила, то уход вождя мог оказаться серьезным ударом.

— Благородный порыв, но кто же поведет Крик Тоскующего Дракона вместо тебя?

— Кто угодно. Пусть мои преемники сразятся за бронзовое кольцо.

Русс обдумал все возможные ответы и их последствия, не удовлетворившись ни одним из них. Суд воинов уже перешел грань, до которой всё могло завершиться достойно, и примарх решил довериться инстинктам, как и во всех прочих делах. Интуиция никогда не подводила его.

— Да будет так. Ты отправишься с Воем Родного мира.

В ответ Яурмаг Смеющийся с тихим скрипом поддающегося металла раздвинул кольцо на шее и бросил его к ногам повелителя. Вновь последовало молчание, длившееся несколько ударов сердца.

— Это не ссылка, — вновь повторил Русс. — Вы говорите, что в слежке нет чести, и здесь, на суде воинов, нет места недомолвкам. Ваша правда, сородичи — чести вам не добыть, но Сигиллит обязан соблюдать правила вежливости. Он не может отправить сторожевые стаи лишь к нескольким примархам, поэтому мы будем наблюдать или за всеми, или ни за кем из них.

— Второе мне нравится больше, — осмелился заметить Яурмаг Смеющийся, и многие среди прочих ярлов кивнули, соглашаясь с его словами. — Всеотец бы не потребовал от нас подобного. Это не…

— Мой отец занят тяжелейшим трудом в подземельях Терры, — голос Русса прозвучал, словно повернулись жёрнова. — В его отсутствие правит Регент. На этом и покончим с вашими возражениями.

Примарх смягчил тон, справляясь с первым приступом настоящего гнева.

— Со временем беспокойство Сигиллита развеется. Провести несколько лет на Терре, рядом с моим братом Дорном — вот и всё, чего я прошу от вас.

— Хорошо, государь, поскольку это всё, что мы можем тебе дать, — несмотря на вызывающие слова, Тринадцать Падающих Звёзд чуть откинул голову, подставляя глотку в знак покорности, и его примеру последовали братья по стае. Никого из них не успокоили слова примарха, но, как верные сыновья, они вняли услышанному.

— Скорее призови нас на войну, мой король. Не дай умереть своей смертью на мирной Терре.

Один из посланников Регента, прелат Квилим Йей, маленький и хрупкий человечек, облаченный в черные одеяния, ждал их на борту «Дамарха». Он мгновенно обращал на себя внимание благодаря стилизованному символу Малкадора, висящему на тонкой шее, словно золотой амулет. Почти монотонный голос Квилима немедленно показался воинам Воя Родного мира в равной степени забавным и раздражительным. Посланник Регента не боялся Волков, что казалось весьма ожидаемым, он просто вел себя очень сосредоточенно, явно решив не озлоблять варваров сильнее необходимого.

Долгом Квилима, как сообщил Волкам прелат, являлось создание списка их славных дел с указанием мельчайших деталей, для последующего представления в архивы Терры. Тронный мир получал полные отчеты о действиях каждого из экспедиционных флотов, включая перечисления отличившихся Легионес Астартес и списки погибших воинов.

К сожалению, поток информации тек слишком медленно, а сама она оказывалась в лучшем случае недостоверной, поскольку огромные массивы данных передавались с других концов Галактики. Учитывая, что они отправлялись в Солнечную систему, и воинам предстояло ступить на благородную землю Терры, от Квилима требовалось в сжатые сроки составить полную летопись.

Так прелат поприветствовал легионеров в одном из совещательных покоев боевого корабля, вскоре после того, как они поднялись на борт. В качестве ответа один из воинов стаи плюнул на палубу у ног Йея.

Вместо того, чтобы оскорбиться, Квилим испытал легкое восхищение от этого неуважительного поступка — он долгие годы изучал VI Легион и его примитивный родной мир. Разумеется, фенрисийские ритуалы и традиции, принятые среди Космических Волков, не остались в стороне. Плевание являлось для них не просто дурной привычкой, некоторые племена таким суеверным способом отгоняли несчастье. Другие так демонстрировали недовольство, отказываясь обращать внимание на слова собеседника.

Данный плевок, по мнению Квилима, содержал в себе оба смысла.

— Вы весьма враждебны ко мне, — сообщил прелат с глубокой учтивостью. — Должен ли я предположить, что путешествие к Просперо с остальными воинами легиона представлялось вам более достойным, чем выполнение задания на Терре?

Плюнувший Волк покачал головой.

— Вот ты и показал свое невежество, писец. Эйнхeрии собираются сперва выслушать магистра войны. Гор Луперкаль хочет поговорить с Повелителем Зимы и Войны, лишь после этого Стая отправится ко двору Алого Короля.

Эти слова заинтересовали прелата. Очевидно, решил он, и Малкадор найдет их весьма занимательными.

— О, разумеется, — ответил Квилим тем же, совершенно нейтральным тоном, — Простите, мои данные устарели. Теперь, во исполнение своего долга, я бы попросил предоставить список ваших имен и званий, чтобы мы могли начать процесс составления летописи. Разумеется, это кажется неприятной рутиной, но все воины Седьмого легиона уже прошли такую же тщательную…

— Заткнись, а то я тебя сейчас убью, — пригрозил один из Волков.

Прелат поколебался, кибернетический стилус, заменявший ему левый указательный палец, дрогнул над поцарапанной поверхностью потертого инфопланшета. Он внимательно оглядел стоявших вокруг громадных, могучих, немытых воинов, их железные кольца, вплетенные в завитые косицами бороды, и лица, покрытые неровными руническими татуировками. От легионеров пахло потом, оружейной смазкой и старыми мехами, сопревшими под дождем.

Вдохнув полной грудью для ответа, Квилим тихо выпустил выпустил воздух, заметив, что взгляды каждой пары серо-голубых глаз вонзаются в него, словно клинки. Очень тихо и неторопливо прелат опустил инфопланшет на стол. Волки, тут же утратив к нему интерес, принялись обмениваться кислыми улыбками и что-то ворчать друг другу на своем грудном, отрывистом языке.

В течение нескольких минут Квилим стойко выносил легионеров, относящихся к нему как к пустому месту, и откашлялся, дождавшись, как ему показалось, перерыва в их клыкасто-рычащей «беседе».

— Ты все ещё здесь, — удивился один из Волков, держащий на плече топор. Длина оружия превышала рост Квилима Йея. — Отчего так?

Но прелат не поднялся бы до нынешнего — впрочем, довольно скромного — уровня, если бы легко позволял себя запугать. Для Йея порядок стоял превыше всего, и он собирался наводить его везде, где требовал долг. По-своему прелат так же приносил мир и стабильность в Галактику, как эти облаченные в керамит варвары, и Малкадор направил Квилима сюда не из простой прихоти. Сигиллит доверял ему, полагался на его эффективность.

— Мне нужны подробности для составления летописи, — ответил прелат, стараясь говорить спокойно и мягко, словно с опасным, неприручённым хищником, способным напасть в любой момент. — Если вы хотите избавиться от моего присутствия, то проявите готовность к сотрудничеству, и я покину помещение с удовлетворительной поспешностью. Давайте начнем со списка имен и званий, пожалуйста.

Первым заговорил Яурмаг Смеющийся, покрытый шрамами старый воин с седеющей бородой, в доспехе, покрытом бронзовыми рунами одного из нескольких десятков местных наречий его родного мира, Фенриса.

Ещё несколько часов назад он был военачальником Крика Тоскующего Дракона, уважаемым ярлом Тольв, и после того, как закончится эта дурацкая ссылка, Яурмагу придется вновь сражаться за достойное место в легионе.

Свое фенрисийское прозвание он получил от улыбчивых сородичей, считавших, что нрав воина столь же холоден и суров, как воздух за внешними стены Этта. До сегодняшнего дня Яурмаг Смеющийся вел шесть сотен воинов в битвы под чужими лунами и солнцами, проливая океаны вражьей крови во имя Русса и Всеотца. Теперь же он стоял рядом с Воем Родного мира, поклявшись словом разделить их судьбу в изгнании.

Но ничего из этого старый воин не открыл прелату. Подобные вещи не предназначались для ушей иномирцев.

Вместо этого он назвал писцу имя и звание, почти ничего не означающие для собратьев по легиону.

— Перед тобой Яурмаг, магистр ордена Тоскующего Дракона и командир Двенадцатой великой роты.

Облизав тонкие губы, прелат Йей записал слова легионера, явно не обратив внимания на глумливые улыбки, которыми обменялись Волки.

Вторым заговорил воин с лицом, напоминающим старую дубленую кожу, и поистине белоснежной, а не просто начинающей седеть, как у Яурмага, бородой, спускавшейся до самого низа нагрудника.

Его звали Тринадцать Падающих Звезд. Свое прозвание тэн Воя Родного мира получил на десятую зиму жизни, в память о ночи, когда впервые пролил вражью кровь, а небо обрушило огненный дождь на земли его племени. Он был ещё мальчишкой в племени Руссов, когда Леман вознесся к власти, и после бороздил звёзды под началом примарха, следуя воле Всеотца, призвавшего завоевать всё сущее во имя его.

Но, как и Яурмаг Смеющийся, ничего из этого тэн не открыл иноземцу.

— Я — Каргир, сержант Девятнадцатого отделения, — сказал он прелату.

Так всё и продолжалось. Один за другим воины Воя Родного мира произносили имена, данные им при рождении, сохраняя истинные прозвания в тайне от ушей и пера иноземца.

Следующий легионер покрывал доспехи грязно-белыми волчьими шкурами в розоватых пятнах крови, впитавшейся в мех так глубоко, что оттереть его дочиста уже не удавалось.

Его прозвали Эхо Трех Героев, и за это стоило благодарить бабку воина, старейшину племени Вакрейр. Достойная женщина заметила в лице мальчика сильное сходство с великими предками, и теперь он слышал шепот их призраков в шипении крови на тающем снегу.

— Я — Вэгр, — сказал он. — Служу в отделении сержанта Каргира.

— А вы? — спросил прелат у следующего по порядку воина.

Непослушные бурые волосы этого Волка оказались коротко остриженными, как и его борода. Последняя выглядела неровной, словно легионер сам обрезал её ножом, не позаботившись о зеркале.

Прозвание воина звучало как Родич Ночи, знаменуя мрак, зачавший его, и тьму, понесшую его. Он охотился незримо. Он убивал незаметно. Он скрывался в тени, отбрасываемой его братьями, был клинком, что охраняет их спины, и лезвием за стеной щитов.

— Я — Ордан, — сказал он. — Служу в отделении сержанта Каргира.

— А вы?

Лицо следующего Волка покрывало больше варварских татуировок, чем у остальных воинов. Столбцы рунного письма, словно слезы, бежали из уголков глаз воина, рассказывая сагу на языке, слишком чуждом прелату, чтобы тот мог надеяться прочесть её.

Воина прозвали Сыном Шторма, в память о буре, неистовствовавшей над деревянными мачтами кораблей племени в ночь, когда мать вытолкнула его из лона. Младенец издал первый крик в ярящиеся небеса, а роженица собственным мечом разрубила пуповину, связывавшую их. На Фенрисе не существовало худшей приметы, чем появиться на свет среди волн бушующего моря, и все же Сын Шторма преуспевал в жизни и в сражениях. Благословленные руны-слезы, сбегающие по его щекам, нанес шаман, стараясь отвратить неудачи, насланные скверным рождением. Пока что они не подводили.

— Брандвин, — ответил воин с ухмылкой лжеца. — Служу в отделении сержанта Каргира.

— Вы? — спросил Квилим следующего, того, кто угрожал убить его. Легионер, с ног до головы обернутый в шкуры и увешанный гранатными сумками, ухмыльнулся, обнажая металлические зубы в аугментической челюсти.

Его прозвали Железная Песнь, за речь, весьма невнятную в обычном разговоре из-за полученных ранений, но плавную и дивную во время пения или рассказывания саг у огня. Бионическая челюсть служила хорошим напоминанием об осторожности, с которой необходимо бить головой врага, облаченного в шлем.

— Хэрек, — сказал он. — Служу в отделении сержанта Каргира.

— А вы?

Черную гриву волос этот Волк стянул в хвост, собрав на затылке, как делают воины, отправляясь на охоту. В его глазах застыла бесчувственная, бездушная лазурь, бледная, как летнее небо Фенриса. Точильным камнем он заострял и без того смертоносно острые зубцы цепного клинка.

Голос воина прозвучал мягче, чем у любого из его сородичей.

— Меня зовут Врагов Не Осталось.

Нахмурив бровь, прелат поднял глаза от инфопланшета.

— Но ведь это же не имя.

Врагов Не Осталось, не моргая, смотрел на него. Он не гневался и не сохранял спокойствие, а словно оставался где-то вдали от Квилима.

— Это имя, — ответил он. — Мое имя.

— И как кого-то могут назвать подобным именем?

— Кто-то может сражаться, пока не останется врагов, — пояснил воин.

Квилим опять облизал губы, не обращая внимания, как сильно выдает этим свою нервозность.

— Рюкат, — вмешался Тринадцать Падающих Звёзд. — Его зовут Рюкат. Служит в моем отделении.

Врагов Не Осталось направил безжизненный взгляд на вожака стаи, но ничего не сказал. Не задавая лишних вопросов, прелат записал сказанное.

— И вы? — обратился Квилим к последнему из воинов.

За исключением двух длинных и толстых кос, спускавшихся с висков Волка, его голова была чисто выбрита. Затылок воина оказался под защитой бронированного пси-восприимчивого капюшона, и он, единственный из всех, покрывал броню черными волчьими шкурами — остальные носили серые, бурые или белые.

Сражающийся с Последней Зимой, говорящий с духами и воин-жрец Рун, Ветра, Мороза и Костей, получил свое прозвание после первого похода по тропе видений. В прозрении ему открылся конец всего сущего, далекий час, когда победы Всеотца обратятся в прах. Воин поклялся умереть, сражаясь против увиденного им будущего.

— Наукрим, — ответил он. — Думаю, ты мог бы назвать меня библиарием.

Вслед за этими словами воцарилось хрупкое безмолвие.

— Я заметил, что ты не записываешь мой ответ, маленький человечек, как сделал со всеми остальными. Что-то не так?

Не моргая, Квилим бесстрашно встретил взгляд Волка.

— Никейский Эдикт…

— Да-да, — перебил его Сражающийся с Последней Зимой, слегка поклонившись, как будто бы из уважения. — Возможно, мне стоило сказать, что прежде ты мог бы назвать меня библиарием. Теперь я сражаюсь вместе со своими братьями, используя лишь болтер и клинок. Подобный ответ тебе больше походит?

Коснувшись стилусом поверхности инфопланшета, прелат все же не торопился записывать слова Наукрима.

— Но вы носите доспех, подходящий тому, кто продолжает использовать психические силы.

— Ты имеешь в виду мою шаманскую тиару? — Сражающийся с Последней Зимой постучал пальцами в латной перчатке по пси-капюшону. — Если я сниму её, то проявлю неуважение к духу доспеха. Больше она ни для чего не нужна.

Сглотнув, Квилим выпрямился с поразительным чувством собственного достоинства.

— Я не позволю, чтобы мне лгали.

Волки разом придвинулись ближе. Нельзя было сказать, что на прелата обрушилась стена брони, завывающая оружием, просто в их взглядах появилось едва различимое, но искреннее желание сделать то, что лучше всего удавалось этим смертоносным воинам. Сервоприводы в соединениях брони урчали, огрызались и издавали ворчание.

Заговорил Яурмаг Смеющийся.

— Ты получишь всю правду, которую мы готовы открыть, писец. Записывай и убирайся с глаз долой.

Квилим сощурил глаза, и в какой-то момент показалось, что он заупрямится вновь.

— Хорошо, — наконец, ответил прелат. — Думаю, пока сойдемся на этом.

Как только маленький самодовольный писец Малкадора скрылся за переборкой, Железная Песнь ввел код на дверной панели, закрываясь от непрошеных гостей. Вслед за этим воин фыркнул сквозь сжатые металлические зубы, словно рассерженный зверь.

— Три месяца, — напомнил он, обращаясь к сородичам. — Три месяца пути до Терры, и то, если повезет с течениями. Три месяца с этим мелким забавным грызуном.

Тринадцать Падающих Звёзд смотрел на запечатанную переборку, словно пытаясь прожечь взглядом дыру в пластали. Размышления о маленьком прелате наводили его на мрачные и беспокойные мысли.

— Он лгал нам, так же, как и мы лгали ему. Это не простой писец, от нашего прелата-недомерка тянет запашком ближних кругов Малкадора. Если он и не принадлежит к ним, то явно бывает в одних покоях с людьми, на которых полагается Регент. Поосторожнее с этим типом, всем ясно?

Подтверждающими кивками воины ответили на его приказ.

— Три месяца, — снова начал Железная Песнь. — Три месяца, пока эйнхeрии без нас отправляются схватить Магнуса Одноглазого. Что за историю можно было бы об этом сложить, какую прекрасную сагу…, и я всё пропущу, бесцельно теряя время в летающей тюрьме. Ох, как бы я хотел, чтобы всё это оказалось чьей-то неудачной шуткой.

Родич Ночи подбрасывал нож, с неизменной сноровкой вылавливая клинок в полете.

— А я, собратья, опасаюсь холодного приема, что ждет нас на Терре. Лорд Дорн из благородного Седьмого так же сильно обрадуется нам, как и мы ему.

Никто не нашелся с ответом на эти неприятные, но правдивые слова.

Сын Шторма посмотрел на переборку, затем вновь на сородичей, и его лицо под бородой медленно расплылось в улыбке.

— «Врагов Не Осталось», — произнес он, добросовестно стараясь изменить свой мощный, грубый голос, чтобы изобразить изящную речь прелата. — «Но ведь это же не имя».

Стая и её вожак расхохотались, впервые с того момента, как Повелитель Зимы и Войны объявил им об изгнании на Терру. Улыбнулся даже Яурмаг Смеющийся, но, подтверждая иронию в своем имени, тут же посерьезнел вновь.

Гай Хейли Укромное местечко

Гендор Скраивок, Лживый Граф, Мастер Когтя сорок пятой роты, неподвижно стоял посреди командной палубы «Темного Принца». Игнорируя суетящихся членов экипажа мостика, он неотрывно смотрел вдаль сквозь единственный уцелевший иллюминатор из бронированного стекла. Вытянувшись в струнку, как на параде, он стоял и смотрел на флот Легиона, точнее, на то, что от него осталось. То было кладбище разбитых кораблей, бесцельно дрейфовавших в разноцветной ярости накрывшего Ультрамар эфирного шторма; обломки их надстроек на фоне бури были подобны ледяным узорам на стекле.

Зрелище было угнетающим. Возможно, подумал Скраивок, оно и было по-своему красивым, но он не был ценителем красоты. Даже сквозь почти полностью непрозрачное стекло свет порожденного варпом возмущения причинял боль его чувствительным глазам. Не двигаясь, он перевел взгляд за завихрения шторма, в глубокую ночь за границами маленького помпезного королевства Жиллимана.

Немногие уцелевшие корабли из тех, что прибыли сюда, уже давно ушли. Он не винил их. На самой границе системы Сота была аномалия, полночно-черное слепое пятно прямо за точкой Мандевилля, заметное на фоне далекого звездного скопления Сапфир. С давних пор оно было излюбленным местом встреч Повелителей Ночи, с наслаждением планировавших свои кровожадные кампании под самым носом у Ультрадесанта. Эта странная звездная тень осталась на месте.

Изменилась сама Сота.

То была больше не тихая заводь на задворках галактики; теперь она буквально кишела жалкими сынами Жиллимана. Стоило новоприбывшим кораблям Восьмого увидеть бесконечный поток судов, курсировавших к планете и от нее, или недавно построенную орбитальную станцию, или услышать постоянно забитый болтовней ноосферный эфир — если им позволяло состояние, они тут же разворачивались и устремлялись обратно в эмпиреи. Один за другим, хромая, отбывали и остальные, лишь слегка залатав свои корпуса, чтобы остаться на ходу.

А те, что остались, были уже безнадежны. «Темный Принц», как неохотно признавал Скраивок, был из их числа.

Он провел много бессонных ночей, ожидая вот-вот услышать сигнал боевой тревоги, но Тринадцатый так и не пришел. Ожидание нагоняло на него скуку так же как и все остальное. Гендор начинал догадываться, что было причиной столь повышенной активности врагов, и что это каким-то образом имело отношение к регулярным вспышкам энергии в системы Сота. К счастью, эти вспышки ослепляли Ультрадесант, и помогали Скраивоку скрываться от сновавших кругом врагов.

По крайней мере, пока что это было укромное местечко.

Из девяти оставшихся кораблей признаки жизни подавали только «Темный Принц», «Доминус Ноктем» и «Скрытный Удар». Остальные были полностью мертвы, их реакторы отключены, а легионеры эвакуированы.

Дрейфующие с отключенными огнями, они были похожи на пересекавшие межзвездное пространство вытянутые тени.

Скраивоку было интересно, какие ужасы теперь разыгрывались в их холодных утробах. Какие мелкие царьки властвовали над рабами на темных разрушенных палубах теперь, когда их хозяева ушли? Берегли ли они истощающиеся запасы еды, воды и воздуха, чтобы поддерживать свою преходящую власть? Он был уверен, что так и было. Если Скраивок и усвоил что-то за десятилетия службы, так это то, что люди всегда возвращались к одному и тому же образу жизни, и он был омерзителен.

Наблюдать за иронией судьбы на полудюжине маленьких Нострамо было поистине увлекательным делом. Это хотя бы помогало ему чуть-чуть разогнать скуку.

Потерявшие управление корабли под действием силы притяжения медленно сползались друг к другу во вселенском спокойствии космоса, где им вскоре предстояло встретить свою кончину, превратившись в кучу сломанных переборок и поврежденной обшивки.

Идея ему понравилась: понаблюдать за их столкновением было бы интересно.

Он находился уже здесь семь месяцев. Он сверился с хронометром на ретинальном дисплее. Он делал это как одержимый, считая часы с растущим раздражением.

«Да», — подумал он. — Семь месяцев прятаться в тенях, зализывая раны. Великолепно!»

У «Темного Принца» дела обстояли немногим лучше, чем у мертвых кораблей. Он, конечно, был так близок к разрушению, что было уже не до веселья, но Скраивок находил веселыми многие неприятные вещи. Его рабы непрерывно трудились над восстановлением корабля. Ожидание было непростительно долгим, и, наконец, настал день, который докажет, что их трудов все равно было недостаточно.

«Доминус Ноктем» и «Скрытный Удар» отчаливали.

С тенью тревоги он задумался о судьбе лорда Кёрза. Прежде чем его корабль вырвался из боя с Темными Ангелами, до него дошли известия, что Кёрз высадился на борт «Неоспоримого Довода» в сопровождении значительного количества Атраментаров. Скраивок искал славы больше чем кто-либо из его братьев, но это была та самоубийственная слава, которой он нисколько не желал, и поэтому «Темный Принц» развернулся и на всех парах ворвался в варп.

Теперь вместо погребальных костров он видел лишь искорки плазменных резаков ремонтных бригад, делавших свою утомительную работу.

«И виноват в этом только я один», — подумал он с оттенком сухой иронии.

Вдали за бурей звезды были россыпью бриллиантов в беспросветной тьме, и в их невозмутимом сиянии застыл уничтоженный флот. Его руки непроизвольно сжались в кулаки, руки в безупречно чистых полночно-синих латных перчатках. Все, чем он мог себя занять, это полировкой своей брони и оружия. По их сверкающей поверхности пробегали дуги разрядов молний.

«Ничего, — подумал он. — Я абсолютно ничего не могу поделать».

Скраивок вернулся мыслями к убежищам, которые он так любил в юности, когда орудовал с бандами. В укромных местах беглец мог передохнуть, пока патруль не пройдет мимо, хотя многие из них легко превращались в ловушки.

Звук кашля вытащил его из воспоминаний о трущобной вони и жирном кислотном дожде и вернул его обратно на мостик, из одной дыры в другую, и он от души не мог решить, какая из них хуже.

— Мой господин?

У Скраивока нестерпимо чесалась голова. Отвернувшись от безнадежного зрелища за иллюминатором, он обратил внимание на столь же безнадежного обращавшегося к нему смертного.

Хрантакс был стар, лыс и выглядел очень, очень уставшим. Большие черные круги на бледной коже обрамляли черные нострамские глаза, и в полумраке командной палубы пятна на коже и глаза сливались и казались непомерно большими. Униформа висела на нем мешком — последствия выживания на половинном пайке. Командный интерфейс, имплантированный в его затылок, был почти полностью закрыт складками кожи. Его знаки отличия были криво пришиты к форме. Он походил на больного раком мальчика, играющего в солдата — карикатура на человека.

— Лейтенант Хрантакс. Полагаю у вас для меня еще один доклад о повреждениях? — сказал Скраивок.

— Теперь я капитан корабля Хрантакс, мой господин.

— Будешь тем, кем я скажу, Хрантакс.

Не утратив мужества, Хрантакс продолжил. В нострамском обществе не выжить, если показываешь свою слабость.

— У вас скоро сеанс связи с лордом Кландром и лордом Востом.

— Да, да, — нетерпеливо ответил Скраивок. — Ну так докладывай.

— Отлично. С вашего позволения.

Не дожидаясь ответа, Хрантакс щелкнул пальцами, нажав на тактильные сенсоры в подушечках пальцев, и вывел гололитическую проекцию «Темного Принца» на ближайший дисплей. Картинка дрожала в воздухе, лишь ненадолго обретая четкость. Большая часть проекционных линз была разбита, и когда изображение вращалось, его фрагменты один за другим исчезали и появлялись вновь.

— По нашим подсчетам, нужно еще три дня до полного восстановления основных магистралей питания поля Геллера, мой господин.

Скраивок громко вздохнул.

— Это начинает утомлять. Я вполне уверен, что говорил тебе — то есть, ты понимаешь, это значит, что я полностью уверен, что говорил тебе — что у тебя времени ровно до сегодняшнего дня.

Хрантакс посмотрел гигантскому воину прямо в глазные линзы.

— Это, может, и утомительно, но наши достижения превосходят самые смелые прогнозы. Я говорил о пятнадцати днях, но все будет сделано за девять.

— Как благотворно на людей влияет страх.

— Страх эффективен лишь отчасти. Они хорошо выполнили свою работу только благодаря моему планированию и контролю.

Cкраивок уставился на Хрантакса.

— Все-таки следовало убить тебя. Я все еще могу это сделать.

— Может и так, но вы не станете, — ответил смертный.

— А ты, что, невосприимчив к страху?

У Хрантакса задергался глаз; из него сочился подавляемый страх, и Скраивок смаковал его. Человечишка держался изо всех сил, и мучить его было истинным удовольствием.

— Нет, конечно, но вы не убьете меня, если хотите, чтобы этот корабль хотя бы чуть-чуть приблизился к возможности совершить варп-перелет в ближайшие несколько дней, — ответил он, добавив в конце «мой господин» с таким высокомерным презрением, что Скраивок засмеялся. Через решетку его шлема это прозвучало зловеще.

— Ты смотри, как все быстро! — с издевкой произнес легионер. — Давай же я обниму тебя на радостях! Или быть может, наконец, после стольких месяцев в этой дыре мне уже все равно, и я раздавлю твой череп, чтобы развеять бесконечную скуку от пребывания… — он повысил голос до крика —…здесь?!

Шум на мостике — жалкий отголосок того, что когда-то наполнял это место, на мгновение смолк. Уцелевшие члены экипажа, с потухшими взглядами и изнуренные как Хрантакс, нервно посматривали на космодесантника.

Хрантакс оставил вызывающее поведение командующего без внимания.

— На этом корабле ничего не осталось нетронутым, — мастер корабля обвел рукой потрепанный бок судна. Очертания «Темного Принца» — такого, каким он был — были обозначены тонкими зелеными линиями, а то, что на самом деле осталось от корабля, было раскрашено темно-красным. Все вместе выглядело как мягкий костный мозг в разбитой кости.

— Тринадцать процентов массы потеряно, потери среди экипажа составляют семьдесят процентов. Шестьдесят три из трехсот палуб разгерметизированы. Общее снижение огневой мощи составляет восемьдесят процентов. В шести случаях мы едва предотвратили полную остановку реактора. И мы все еще живы, в большей степени лишь благодаря моим усилиям. И если вы все это время скучали, то мне скучать было некогда.

— Очень за вас рад, лейтенант.

— Я — капитан этого корабля, капитан Скраивок.

— Исключительно по моей милости.

— А ваша милость основывается на моем профессионализме, и если вы хотите остаться гнить здесь на веки вечные, я бы посоветовал вам прикончить меня прямо сейчас.

Гендор Скраивок усмехнулся, но лишь один раз. Это равно могло означать как признание правоты Хрантакса, так и угрозу.

— Три дня? Я полагаю, это хорошая новость, — сказал он, а потом, с минуту помолчав, добавил: — Хорошая работа. Но уже слишком поздно.

В шлеме раздался настойчивый звук. К нему приблизилась офицер связи, обливавшаяся потом от страха. Ей недоставало мужества Хрантакса, и она как могла, избегала космодесантника и обычно разговаривала только с мастером корабля.

— Лорд Кландр и лорд Вост запрашивают канал связи.

— Просто чудеса какие-то! Все сломано, но я все еще должен говорить с этими ублюдками! — ответил ей Скраивок. — Хорошо. Соедини нас, полное шифрование. Мне не очень хочется, чтобы проклятый Тринадцатый что-то услышал и забил боевую тревогу.

Скраивок видел, что женщина была близка к тому, чтобы упасть в обморок.

И ей стоило бы. Он представил себе, как освежевал бы ее, и эта мысль еще больше возбуждала его интерес. Ее вопли были бы восхитительны. Но с другой стороны, они все восхитительно вопят на свежевальных рамах…

— Да, мой господин.

На гололите возникли два лица, рассеяв схему «Темного Принца» во вспышке света и помех.

Первым заговорил капитан Кландр, известный в двадцать третьей роте как Быстрый Клинок.

— Мы готовы отправляться, как и договаривались. Ты с нами?

— И я тоже рад тебя видеть, братец, — ядовито ответил Скраивок. — И тебя, Багровое Крыло.

— Скраивок! — поприветствовал его Вост.

— Ты готов? — скорбно повторил Кландр. На его вытянутом лице застыло крайне несчастное выражение, несмотря на то, что сегодня оно выглядело даже более презрительным, чем обычно.

— Еще три дня, если верить словам моего капитана.

— Тогда мы уходим без тебя.

— Всего семьдесят два часа. Неужели вы не можете задержаться еще чуть-чуть? Три корабля лучше, чем два.

Кландр и Вост отвернулись от него. Скраивок предположил, что они переглядывались, решая, кто из них нанесет решающий удар, хотя с его позиции их проекции смотрели в одном направлении. Такие взгляды не предвещают хороших новостей, подумал он.

— Эта война для нас окончена, — сказал Вост. — У нас нет примарха, нет приказов и нет цели. Если мы останемся здесь, нас уничтожат. Тринадцатый обнаружит нас, их полно вокруг Соты, и у меня нет никакого желания встречаться с ними на столь невыгодных условиях.

— Они нас не обнаружат. Это место хорошо служило Легиону до недавнего времени.

— Сота уже не та, брат, — сказал Вост. Он был менее упрям, нежели Кландр, и чуть ближе к Скраивоку, если так можно было выразиться о Повелителе Ночи. В его презрительной усмешке проскальзывали следы угрызений совести: они были почти незаметны, но все же.

— Это не братство, это унижение! Мне напомнить, как вы осыпали проклятиями тех, кто бросил нас? — спросил Скраивок.

В уголках рта Кландра, всегда опущенных вниз, заиграла призрачная улыбка.

— То были они, а сейчас речь о нас. Легиону конец, Скраивок. Может, если нам повезет, мы сможем хоть немного помочь Магистру войны.

— Но, в общем и целом, каждый ублюдок сам по себе?

— Это по-нострамски, — сказал Кландр. — Было глупо забывать это. Мы ждем следующего импульса с Соты, который скроет наше отбытие.

— И эта… буря. Вы готовы идти сквозь нее? Я не одобряю эту идею.

— И хорошо, потому что ты остаешься здесь, — сказал Кландр. — А я думаю, мы вполне спокойно выберемся отсюда.

— Меня так радует твоя уверенность, — Скраивок сменил манеру разговора, и теперь в его тоне звучало откровенно напускное смирение. — Мне не стоит надеяться, что вы случайно решили прихватить с собой меня и моих людей?

Кландр фыркнул.

— Чтобы ты всадил мне нож в спину и занял мой командный трон? Ты никогда не мог спокойно выполнять приказы. На борту этого корабля есть место лишь для одного капитана, и этот капитан — я, Кландр Быстрый Клинок.

— Я так понимаю, это значит «нет»?

Изображения двух офицеров замигали, как верный признак разгоняющихся до полного хода реакторов. Кландр бросил на него последний уничтожающий взгляд и оборвал связь.

— Как бы там ни было, Скраивок, мне очень жаль, но мы не можем здесь оставаться, — сказал Вост.

— Неважно, — холодно отозвался Скраивок. — Совершенно неважно.

— Ну, да, ты прав, неважно, — согласился Вост. — Прощай, Скраивок!

Гололит отключился.

Скраивок приказал занять боевые посты на случай, если его бывшие братья вдруг решат напоследок поживиться ресурсами его корабля, хотя, судя по всему, тридцати одного когтя космодесантников было вполне достаточно, чтобы отпугнуть их. Кландр и Вост в свою очередь не стали открывать огонь, скорее чтобы не привлечь к себе внимание равнодушных властителей Соты, нежели из какого-либо чувства преданности. Сопла «Доминуса» и «Удара» раскалились добела, и корабли устремились прочь от кладбища.

Тринадцатый легион был педантичен во всем. Как по расписанию, спустя полчаса они снова сделали то, что обычно делали на Соте, и ожидаемый всплеск энергии захлестнул мир. Он затопил помехами вокс и ослепил астропатов, как и всякий раз до этого. Худо-бедно починенные системы заискрили, тусклые люмосферы на мостике «Темного Принца» замигали.

Поток обжигающего света обрушился на убежище Повелителей Ночи. Линзы Скраивока потемнели, и иллюминатор из бронестекла потемнел еще сильнее, но этого было недостаточно. Он зажмурил глаза. Свет выжигал остаточные образы на его сетчатке, и он не увидел, как корабли Кландра и Воста ворвались в варп.

По крайней мере, им хватило приличия отойти на безопасное расстояние от его корабля.

— И вот остался лишь один я, — выдохнул он.

Остался лишь «Принц» и мертвые корабли, истекавшие в пустоту последними остатками жизни.

От выброса энергии у него слезились глаза, но ему не хватило сил снять шлем и вытереть их.

— Вызывай всех обратно. Я хочу, чтобы корабль был готов к отбытию, как только запустятся двигатели. Пошли солдат на другие корабли. Укомплектуй экипаж нашего судна полностью. Мы отправляемся в одиночку.

— Господин?

— И приведи ко мне Келлендвара, — приказал Скраивок.

Хрантакс замялся.

— Никто не знает, где он, милорд.

— Почему?

— Не углядели.

Скраивок указал бронированным пальцем в Хрантакса.

— Знаешь, если бы ты не носил высший офицерский титул среди всех оставшихся на этом корабле, я бы тебя убил. Ты ведь знаешь это, да?

— Я абсолютно в этом уверен, милорд.

Будь он проклят, думал Скраивок, и будь проклята его дерзость. Будьте прокляты и он, и Келлендвар вместе с ним.

— Просто разыщи Палача. И немедленно приведи его ко мне.

Келлендвар вдавил палец глубже в изувеченное лицо человека. Червь застонал от боли, а по его щеке потекла кровь вперемешку с глазным белком. Другая рука Келлендвара так крепко сжала плечо человека, что его ключица сломалась.

Келлендвар посмотрел на него. Он был так слаб и хрупок.

— Хорошо, что ты не сопротивляешься. Ты принял свою судьбу. Это разумно.

— Пожалуйста, мой господин…прошу вас, — произнес мужчина болезненным шепотом. — Я верно служил Восьмому легиону всю свою жизнь.

— И я не сомневаюсь, ты думаешь, что это несправедливо, — лицо Келлендвара приблизилось к лицу человека. От него пахло кровью, глазной жидкостью, грязью и страхом. Он лишь слегка шевельнул пальцем, и мужчина издал булькающий звук новой агонии. — Не справедливо. Во вселенной вообще нет справедливости. Или ты не согласен?

Единственным ответом был влажный всхлип.

— И все же, скажи мне, где мой брат, и я дам тебе легкую смерть.

По тону Келлендвара можно было догадаться, какой была бы альтернатива.

— Который из братьев, мой господин? — задыхаясь, произнес человек.

Келлендвар изобразил искреннее удивление.

— Мой брат. У меня он только один.

— Я не видел ни одного легионера с тех пор как… как… Пожалуйста, умоляю вас! Отпустите меня!

— Нет. Я же уже сказал, не один из братьев, а мой брат.

Человек закричал.

— Господин, пожалуйста! Пожалуйста! Он сказал, что заживо сдерет с меня кожу, если я расскажу кому-нибудь!

— Я не думаю, что сейчас это большая проблема, а ты?

— Пожалуйста, не надо! Он в Великом Склепе, мой господин!

— Вот видишь, все оказалось не так уж и трудно. Будь благодарен, я смилуюсь над тобой.

Келлендвар надавил сильнее, и задняя стенка глазницы треснула под металлом его перчатки как яичная скорлупа. Человек задрожал и умер, его мозг был раздавлен большим пальцем Келлендвара.

Он сбросил раба на пол, вытер руку об его одежду из грубой ткани и оттащил его к центру коридора. Сняв с креплений топор, который носил за спиной на энергоранце, он активировал его энергетическое поле. Гулкий удар оставил на палубном настиле дымящуюся прореху. Повелитель Ночи взял отрубленную голову человека и стал внимательно ее разглядывать. Он поискал, куда бы ее выставить, и пристроил на сломанную опору люмосферы, после чего отправился в темноту мертвого корабля.

От старых привычек было непросто избавиться.

«Никтон» был самым большим кораблем среди сброда, собравшегося у Соты. Ворвавшись в реальное пространство, он едва смог сбавить ход. Немногим позже его реактор отключился, и корабль погрузился в хаос. На борту находились воины двух рот — Невозможного Рассвета и Глубокой Тьмы. Их вражда переросла вперестрелки, и около сотни Повелителей Ночи пали их жертвами, прежде чем было восстановлено некое подобие порядка, и то лишь благодаря тому, что в точку сбора прибыло еще несколько кораблей. Спустя некоторое время «Никтон» был покинут, а выживший экипаж оставлен умирать во тьме.

Кораблю нужно много времени, чтобы умереть по-настоящему. Могут отказать органы, мозг может угаснуть, но жизнь будет теплиться в мертвом теле до последней клетки. Оказавшиеся в столь затруднительном положении выжившие осваивали свое обиталище, как бактерии в кишках умершего человека.

Великая искусственная звезда в сердце корабля погасла, но во вспомогательных станциях энергия все еще оставалась, и они будут функционировать еще тысячи лет. Множество мелких машин пережили смерть гиганта, и их было достаточно, чтобы поддерживать человеческую жизнь, пусть и на примитивном уровне. Целые поколения мужчин и женщин могли выживать на борту «Никтона», постепенно забывая о вселенной за пределами его корпуса.

Келлендвар скорее слышал рабов, нежели видел их.

Временами они уносились от него торопливыми шагами, как крысы в стенах. Он не пытался передвигаться тише, но и не предпринимал попыток преследовать их.

— Я мог бы вас поймать, крысёныши! — прокричал он. — Знайте об этом!

Его голос эхом прокатился по пустынным залам и помещениям до самых дальних коридоров, где услышать его могли только мертвецы. Рассмеявшись, он двинулся дальше.

Целые секции корабля оказались заблокированы, и Келлендвару много раз приходилось возвращаться назад. Лишь дважды он решался надеть шлем и проложить путь через пустоту. Необозримый простор космоса всегда вызывал у него чувство, близкое к страху. Он был рожден в узких переулках, и ему никогда не нравились открытые пространства.

Внутри корабля воздух был пропитан химическими запахами гари. Его нейроглоттис переваривал их, оставляя тонкое послевкусие тысяч смертей. Он проходил по коридорам, забитым обгоревшими телами. Вывернутые конечности и застывшие в крике лица спрессовались в костлявую массу и выглядели, как неведомый многоногий монстр, нашедший здесь свою смерть.

На третьем перекрестке в главном коридоре он наткнулся на тела боевых братьев. Их броня была разбита попаданиями своих же масс-реактивных снарядов. Он окинул их незаинтересованным взглядом, выискивая тех, кого он мог знать, но из рот, базировавшихся на борту «Никтона», он ни с кем не сражался вместе. Их знаки отличия и боевые трофеи были ему незнакомы.

В одном из огромных атриумов из лопнувших труб водопадами лились вода, охладитель и отходы. Местами отсутствовала искусственная гравитация, и он был вынужден передвигаться размеренным и неуклюжим шагом, примагнитив подошвы к палубе; в других местах царил холод глубокого космоса, сковывавший слоями льда металл и плоть.

Он шел в сторону кормы, чуть более чем в двух километрах от того места, где спасательные команды Скраивока растаскивали по кускам корпус «Никтона» подобно морским падальщикам, поедающим кита. Там Келлендвар учуял запах свежей крови. Чуть позже он услышал крики.

— Келленкир, — выдохнул он. Он перехватил топор и осторожно двинулся дальше.

Раб не солгал ему. Келленкир обустроил свое логово в самом сердце Великого Склепа.

Реликвии, собранные за два века битв на службе Императору, были сброшены со своих постаментов. Покрытые плесенью лохмотья — все, что осталось от знамен некогда уважаемых врагов. Скелеты и оружие ксеносов были свалены в кучи по углам. Артефакты десятков сокрушенных цивилизаций валялись на полу. Будь то отчаянный вандализм или наказание, которое корабль понес от рук Темных Ангелов — предательство уничтожило значение Склепа как памятного места.

Склеп стал приютом кошмара.

С каждой опорной балки и колонны свисали закованные в цепи тела со следами жестоких пыток. Центральный проход окаймляли безглазые человеческие головы. В воздухе пахло экскрементами, кровью, тухлым мясом и горелой плотью. Чадящие жаровни, факелы и лампады с человеческим жиром заполняли помещение адским светом. Те немногие иллюминаторы, что остались целыми, были открыты — жуткий беззвездный кошмар за ними делал склеп еще более устрашающим.

У стены выстроились в ряд шесть грубо сделанных клеток. Большая их часть пустовала, но две были битком набиты изможденными грязными телами. Блеск их глаз выдавал, что в них еще теплилась жизнь. Так или иначе, они вели себя тихо и неподвижно, стараясь не глядеть в сторону железного стола в центре комнаты.

К нему был прикован раб, державшийся на последнем издыхании — мужчина или женщина, определить было невозможно. Дыхание все еще пузырилось кровью на его безгубом, безглазом лице. Кожа, в которую он ранее был облачен, была аккуратно до неприличия сложена на пустой раме.

Здесь Келлендвар увидел Келленкира за работой. Как и любой Повелитель Ночи, он был повинен не только в зверствах, но и в удовольствии, которое от них получал. Но для них всегда находилась причина, он не мучил людей лишь ради удовольствия: его извращенный разум всегда мог найти оправдание.

Но то, что он увидел в Склепе, было просто абсурдно.

— Брат, — тихо позвал он.

Келленкир ответил, не отрывая взгляда от своей работы. Он был гол, его руки были по локоть в крови, запекшаяся кровь жертв и металлические порты интерфейса поблескивали в свете пламени.

— Я слышал, как ты вошел. Ты всегда отличался тяжелой поступью, Келлендвар.

— Я пришел забрать тебя. «Темный Принц» наконец готов к отбытию. Пора оставить бестолковые пытки и снова взяться за оружие.

— В моем занятии нет ничего бестолкового. Я преподношу этим людям ценный урок.

Он наклонился и запустил пальцы под ребра своей жертвы. Они хрустнули на удивление громко, и очередная игрушка Келленкира, не приходя в сознание, издала два неровных вздоха, и с последним вздохом облегчения ее измученная душа ускользнула в небытие.

— Скраивок все равно отберет твои игрушки, брат. Пойдем со мной.

Келленкир поднял взгляд.

— Зачем? Он убил своих?

— У нас нет ресурсов, как нет никаких гарантий, что нам удастся уйти отсюда. И наконец, нам нужны люди. То, что мы оставили их здесь бороться за выживание означает, что нам достанутся лишь сильнейшие, и они будут безмерно благодарны, если мы их спасем.

— Как благородно!

— Как практично, брат мой, — возразил Келлендвар. — По крайней мере, так бы сказал Тринадцатый.

Он подошел к краю стола, все еще держа топор наготове.

— Мы больше не братья, — произнес Келленкир. — Эта пародия на флот наконец-то развалилась.

— Ты всегда будешь моим братом. Ты и есть мой брат. Мы рождены одной матерью и от одного отца, и слово «брат» значит для нас гораздо больше, чем для остальных.

— Разве? А что вообще значит кровное родство? Ничего. Оно все уже не значит ничего — ни преданность, и уж точно не кровь. Все тлен пред ликом ночи.

Келленкир схватил откинувшуюся голову мертвого раба и одним грубым рывком отделил ее от шеи.

— Отец бы тобой гордился, — саркастически произнес Келлендвар.

— Который из них?

— Лорд Кёрз. Нашего биологического отца ты убил.

Келленкир улыбнулся воспоминанию.

— Да, есть такое. Я мало помню о временах, когда был слабаком. Но это я помню.

— Возвращайся со мной. Разграбим звезды вместе! Мы должны быть там и нести страх тысячам миров!

— Вот как? И как долго продлится эта сказка, когда во главе — шавка вроде Скраивока? Легиона больше нет. То, что от него осталось — лишь новые банды убийц с мертвого Нострамо. Мы не армия. Мы возвращаемся к жизни в тенях, и вот-вот вцепимся друг другу в глотки. Человеческая природа неизменна, неважно, человек ты или Астартес. Мы были глупцами, считая, что все может быть иначе, Келлендвар. Другие Легионы имеют полное право ненавидеть нас.

Келленкир отшвырнул голову, и она с влажным стуком приземлилась на пол.

— Цивилизации не существует. Правосудия не существует. Есть лишь боль и лишения. И страдания. И момент, когда они, наконец, заканчиваются. И это место — отличное тому доказательство, если тебе нужны хоть какие-то доказательства. К чему сопротивляться? Я останусь здесь и положу конец страданиям и пороку.

Келлендвар покачал головой.

— Неизвестно, где сейчас остатки Легиона. Мы можем найти их, присоединиться к ним и продолжить сражаться. — Он немного опустил топор, чтобы показать искренность своих слов. Он знал, что Келленкир был одним из немногих, кто мог победить его в бою один на один.

— Прошу тебя, брат.

— Да кто такой этот Скраивок, чтобы считать, будто мы чем-то лучше, чем остальной Легион? Ночной Призрак мертв. Нет никаких шансов, что он пережил схватку со Львом.

— Мы не знаем, брат.

— В первый раз он почти убил его. Лев — не из тех, кто оставляет работу незаконченной.

Келлендвар скривился. Все шло не по плану. Брат всегда был его полной противоположностью, но никогда еще он не был столь упрям.

— Мы — это все, что у нас осталось. Для нас с тобой всегда все было иначе. Мы не такие как остальные. Даже среди всего этого бардака у нас с тобой осталось братство.

— Ни у кого ничего не осталось. Оно ничего не стоит. — Келленкир поднял подвеску на длинной цепи. — Ты видел раньше такие штуки?

— Нет, — ответил Келлендвар. — А должен был?

Келленкир хохотнул, и рабы в клетке сжались от ужаса.

— Нет. Я думаю, таким как мы это все бессмысленно.

Он бросил вещицу брату, и Келлендвар поймал ее на лету. Цепочка была испачкана в крови. Повелитель Ночи повертел ее в руке.

— Аквила?

— Я нашел нескольких, носивших ее как амулет, — объяснил Келленкир. — А на пятьдесят второй палубе я обнаружил их целое сборище! Они совершили самоубийство. А на стене там была такая же, но побольше.

— И что?

— И что? Ты всегда был тупицей, Келлендвар. Это было собрание верующих, храм! Они поклоняются Императору. Надеются, что он придет и спасет их. Только вообрази это! Представь себе, как в их маленькие хрупкие черепушки медленно проникает мысль, что у них не будет ни жалования, ни выходных, ни отгулов, как в других легионах — лишь бесконечное служение в утробе корабля Восьмого Легиона и, скорее всего — мучительная смерть. Это наша война, а не их, вот они и почитают Императора как бога. Имперские Истины! — глумился он. — Как быстро они забросили их, ощутив вкус надежды!

Келленкир отвернулся к пойманным рабам.

— Надежда — лишь иллюзия, а жизнь — боль! — прокричал он. — И я намереваюсь достичь в ней совершенства!

Он подошел к клеткам и указал на съежившегося несчастного. Человек упал на колени, моля не о пощаде, а о том, чтобы его смерть была быстрой. С жестокой улыбкой Келленкир покачал головой и, махнув рукой, указал пальцем на другого.

— Ты.

Запустив руку в клетку, он мертвой хваткой вцепился во второго раба. Человек завизжал как ребенок, схваченный чудовищем. Остальные даже не пытались ему помочь, а только пытались увернуться от ангела, который превратился в монстра.

— Я боялся, что ты это скажешь, брат, — вздохнул Келлендвар. — Но ты неправ.

Он набросился на брата без предупреждения и взял его в захват. Келленкир выронил раба, и тот, рыдая, уполз на животе в сторону. Лицо легионера исказилось от злобы. Борясь друг с другом, братья повалились на пол.

— Как ты посмел?!

Уцепившись за бронированные плечи брата, Келленкир взгромоздился ему на грудь и прижал руки к полу. Он нанес Келлендвару четыре удара по лицу, и каждый удар был подобен падающему молоту.

— Это ты не прав! Ты! Никто за нами не придет! Все закончится во тьме, как всегда!

Келлендвар отбивался от близнеца. Келленкир всегда был сильнее его, но без брони он не мог потягаться с силовым доспехом. Келлендвар вывернулся, повалив брата на пол, мягко перекатился на ноги и нацелил на Келленкира свой пистолет.

В этот момент в его поле зрение попало нечто в пустоте за иллюминаторами. Тусклое сияние приближающегося варп-перемещения.

Келлендвар сплюнул кровь.

— А теперь, брат, взгляни и убедись, что я был прав.

Келленкир с опаской перевел взгляд. Разрыв на ткани реального пространства извергал поток ярких цветов в тень Соты. В окружении дрожащих щупалец полуразумного света из эмпирея вышел боевой флот, рассекая психические волны полями Геллера.

Флот Повелителей Ночи.

«Никтон» задрожал от варп-возмущения, вызванного прибывшими кораблями, и их обоих сбило с ног. Первым встал Келлендвар, и, накинувшись на близнеца, вонзил шип боли в нагрудный разъем интерфейса для соединения с силовой броней. Предназначенный для обездвиживания космодесантников прибор послал разряд прямиком в нервную систему Келленкира.

— Однажды я убью тебя, младший братец, — пробормотал Келленкир и с грохотом обрушился на пол.

Келлендвар убрал пистолет в кобуру и закрепил свой длинный топор на спине.

— Возможно. Но сначала я спасу тебя, — произнес он.

Он подхватил Келленкира под руки и начал долгий путь обратно к зоне высадки.

Запертые в клетках рабы рыдали.

Крукеш Бледный, Сто третий капитан, новый лорд Рукокрылых шагал по командной палубе «Темного Принца» в сопровождении двадцати своих воинов, державшихся вокруг него сомкнутым строем. Они разошлись в разные стороны только когда он подошел к ожидающим его Скраивоку и Келлендвару и вышел вперед. Шлем он держал на сгибе локтя, демонстрируя свое бледное как у трупа лицо.

— Скраивок, в какую же развалину превратился твой корабль!

— Лишь потому, что мы не стали уносить ноги, в отличие от тебя, — сказал в ответ Скраивок. От такого количества боеспособных кораблей, заслонявших и без того ограниченный обзор, Скраивоку было не по себе.

— Ай-ай-ай! — Крукеш погрозил пальцем. — Я — Рукокрылый! Это я собрал большую часть наших разметанных сил в некое подобие боеспособного легиона и, получается, я здесь для того, чтобы вытащить вас из той дыры, в которую вы угодили. Думаю, мне полагается немного уважения, Мастер когтя.

— Ты — Рукокрылый только потому, что так сказал Севатар. Это нисколько не делает тебя Рукокрылым, — сказал Келлендвар.

— Я — тот, кто стоит перед вами с целым флотом за спиной, — возразил Крукеш. — Как мне кажется, это делает меня немного лучше прочих.

— А это разве не потому, что Первый капитан прикончил остальных? — спросил Келлендвар. — Ты лишь шавка на привязи, не более того.

— Быть может, ты и прав, — произнес Крукеш с насмешливым спокойствием. Он поднял вверх палец, как будто бы ему в голову только что пришла самая замечательная идея в мире.

— Как тебе такой вариант: я готов забрать в свой флот всех твоих воинов, кто того пожелает, а вас оставлю здесь одних подыхать во тьме. А если у меня будет хорошее настроение, то я найду способ сообщить Тринадцатому легиону о вашем присутствии. Тогда хотя бы у вас будет славная смерть. Разве ты не жаждешь славы?

Скраивок предостерегающе посмотрел на Крукеша.

— На колени, — произнес Крукеш.

Келлендвар отцепил топор и опустил его на палубу. Вместе со Скраивоком они опустились на колени.

— Добро пожаловать на борт «Темного Принца», мой господин, — процедил Скраивок сквозь зубы.

Крукеш принял их повиновение, довольно усмехнувшись.

— Так-то лучше. Можете встать, если хотите. Кто этот нахальный щенок?

— Келлендвар, мой Палач.

— А этот, в цепях?

Скраивок мельком взглянул в угол, где к позорному столбу был прикован Келленкир, метавший яростные взгляды поверх намордника из нержавеющего металла.

— Это Келленкир, он был знаменосцем Четвертого ордена, — сказал Скраивок со страдальческой улыбкой. — Но он немного… выжил из ума.

Крукеш выглядел скептически.

— Тогда убейте его.

— О, боюсь Келлендвару это не понравится, не так ли, Келлендвар?

— Да, — сказал Палач, взвешивая в руке свой топор.

— Видишь ли, они — братья, — объяснил Скраивок. — Истинные братья, зачатые в одно время. А Келленкир — отличный воин.

— Я могу убить всех вас троих, — сказал Крукеш, и его стража взвела болтеры.

— Очень неразумно дразнить его, Крукеш. В тренировочных клетках никто не в силах сразить Келлендвара, кроме его брата. Вот почему я выбрал его своим Палачом, — договорив, Скраивок театральным шепотом добавил: — так что, как видишь, прежде чем сдохнуть, он успеет убить тебя.

Крукеш хмыкнул, оставив угрозу без ответа.

— Тот феномен, о котором ты говорил мне. Тринадцатый создает на Соте какое-то супер-оружие?

Скраивок почесал затылок в том месте, где в порт нейросоединения входил кабель.

— Кое-кто действительно так думает, поэтому они и сбежали. Трусы. Но я не уверен, что это оружие. Оно, конечно, влияет на наши системы, но незначительно. Это больше похоже на… на мощный передатчик или маяк.

— Маяк?

— Вы сами увидите,… мой господин, — совершенно неискренне произнес Скраивок. На короткое мгновение он ощутил себя в шкуре своего мастера корабля Хрантакса. — Вам не придется долго ждать. Ультрадесантники до невозможности ответственны: они зажигали эту штуку трижды в день на протяжении последних двух недель.

— Всегда в одно и то же время?

— А вы как думаете? Это же Тринадцатый.

— Звучит правдоподобно, — вынес вердикт Крукеш.

Хрантакс вывел на гололитический дисплей хроно-отсчет, а под ним развернулась миниатюрная карта системы Соты.

— Аномалия Соты через тридцать секунд, — сообщил монотонный голос сервитора. — Двадцать девять. Двадцать восемь.

Скраивок краем глаза смотрел на Крукеша. На некоторых пластинах брони сменялись голо-изображения любимых жертв капитана, на других — традиционные молнии легиона, все вместе являло собой огромную выставку его зверств. Наплечники были щедро украшены обновленной личной геральдикой. На некоторых пластинах были закреплены маленькие подвесочки — не трофеи, но литые символы его Легиона, рот и ветеранских отделений.

На его шлеме красовался новый гребень в виде распростертых крыльев нетопыря в откровенном подражании Севатару. Он был так самоуверен. Он так кичился тем, что ему повезло выжить. Скраивок и раньше его недолюбливал, но этот новый Крукеш вызывал у него одно лишь отвращение.

Сервитор завершил отсчет.

— Три, два. Один. Пуск.

Скраивок замер в ожидании, как и все остальные.

— Ничего не происходит, — произнес Крукеш. — Что ж, похоже, мне придется оставить тебя здесь.

— Ничего не понимаю! — взревел Скраивок. — Это же Тринадцатый! Должно быть, они затевают что-то еще! Подожди, подожди еще немного!

— Нет, я не думаю…

Крукеш замер. Он нахмурился, и тени затмили его бледное лицо.

Странное предчувствие овладело всеми, и даже смертные слуги обратили тревожные взгляды к своим дисплеям и единственному неповрежденному обзорному иллюминатору. Их души наполнились напряжением в ожидании чего-то ужасающего.

Скраивок почувствовал покалывание в глазах. Секунду спустя Соту затопило ослепительным светом, куда более ярким и пронизывающим, чем лучи солнца системы. Сопровождавшее вспышку электромагнитное излучение вызвало перегрузку систем разрушенного корабля, замкнуло когитаторы, усеяло дисплеи помехами. Сервиторы выпали из своих гнезд, и командная палуба погрузилась в темноту, которую пронизывал нестерпимо яркий свет, палящий сквозь иллюминатор.

Повелители Ночи прикрыли глаза и вздрогнули от боли. Смертные мужчины и женщины на мостике, вопя, рухнули на пол, схватившись за лицо.

Скраивок ждал, когда вернется ночь, но она не возвращалась.

Он опустил ладонь, рискнув посмотреть на свет.

В этот раз вспышка Соты не угасала, а сохраняла свою интенсивность. Секундой позже, вдали, гораздо быстрее, чем свет в реальном пространстве мог туда добраться, загорелась ответная вспышка. Одинокая звезда, остававшаяся яркой даже в ложном свете эфирной бури.

— Так, так, так, — произнес Крукеш. Растопыренные пальцы отбрасывали черную тень на его лицо. — Если я не ошибаюсь, это Макрагг. Как интересно.

Макрагг. Сота. Как они могли быть связаны?

Крукеш активировал вокс-канал.

— Приготовить флот, — приказал он. — И созвать моих капитанов. Думаю, настало время изучить эту систему получше.

Энди Смайли Добродетели сынов

— Плохие из нас отцы, брат, — говорю я, глядя на скрытую бронёй спину Гора. Внимание моего брата разделено, он, как и всегда, разрывается между ролями примарха — отца легиона и боевого командира. Гор стоит во главе временного зала военных собраний, сверля глазами висящий на стене огромный гололит.

— С чего бы? — спрашивает он, не оглядываясь.

— Отцовский долг — наставлять сынов, направлять их на путь истинный.

Тогда Гор оборачивается, и я впервые за несколько месяцев вижу его лицо. Лоб избороздили свежие морщины, а глаза сузились от бремени, которое мои слова облегчить не могли.

— Взгляни, чего добились наши легионы, — говорит Гор, показывая на гололит. В этот момент передо мной гордый отец, защищающий своих сыновей. На экране проступают и уносятся прочь подробности тысячи войн в сотне звёздных систем. Вытканный из них гобелен информации и тактических данных повествует о неудержимой мощи наших детей, способных сокрушить любое, даже самое яростное сопротивление и завоевать миры. — Сколь много бы они добились без нашего руководства?

Он вновь командир. Я улыбаюсь, думая, замечает ли брат мгновения, когда сменяются его роли, и качаю головой.

— Нет. В такой логике есть изъян. Наши сыны рождены для войны, этому мы их не учим. Сражаясь во имя нас и нашего отца, они действуют из повиновения, из долга и чести. Мы используем их как инструменты для своих целей, но чему мы их учим?

— Смогли бы мы научить их быть чем — то иным?

— Будь мы лучшими учителями, то смогли бы помочь Пертурабо принять своё место или облегчить разум Лоргара. Мы смогли бы направить Ангрона и дать Кёрзу душевное равновесие. Наши изъяны как отцов вдвойне отражены в наших неудачах как братьев.

— Нет, — голос Гора твёрд как сталь, а его решимость непоколебима. — У каждого из нас есть предназначение. Император знал это и предусмотрел. Все мы — мечи или щиты, нужные в Его замыслах.

— Но разве не приходится брошенным на арену воинам сражаться и мечами, и щитами?

— Дело не в оружии, брат, а в мастерстве, с которым его используют.

— Вот именно, брат, но все мы знаем лишь один путь, по которому и направляем свои силы.

— Что тревожит тебя, Сангвиний? — Гор обращается ко мне так же, как я обращаюсь к своим капитанам, скрывая узы братства за маской ответственности и воли.

— Ничего, — лгу я.

Я не рассказываю брату о своих видениях, о дворце Императора, сжигаемом неестественным пламенем. Не рассказываю о своих кошмарах, о страхе, что мой легион утонет в собственной проклятой крови. Да и о чём говорить? Я не могу представить ни врага, который нападёт на Святую Терру, ни катализатора, который отправит всех моих сынов до единого в пасть безумия.

Я надеялся, что из всех братьев смогу поделиться сомнениями хотя бы с Гором, но чувство внезапного одиночества заставляет меня умолкнуть.

— Просто праздные раздумья, — я отворачиваюсь и выхожу из зала.

И память о видении следует за мной. Он было похоже на предвиденье изъянов, на поучительную историю о том, что нельзя полагаться лишь на свои сильные стороны. Видение говорило о моих сынах и их неудачах. На последней Буре Ангелов — ритуальном поединке, чья традиция восходит к далёким и забытым временам Ваала — я пытался научить своих самых непохожих детей подобию равновесия. Но на вершине дуэльного камня, забыв обо всём, кроме жизни и смерти, они не вняли моим учениям.

Я вздыхаю.

Истинное знание приходит лишь тогда, когда его приносят перемены обстоятельств, ведь мы, самовлюблённые существа, цепляемся за свои привычки, словно свергнутые короли за руины сгоревших владений. Эту пословицу я запомнил ещё в детстве, услышав её от первых старейшин. Слова впиваются в меня, словно гвозди. От гнева сжимаются кулаки. Амит и Азкаэллон — вот мои меч и щит. Но им надлежит стать чем — то большим, скрестив клинки с сынами моих братьев.

Я научу их важности уроков прежде, чем грянет новая Буря.

Азкаэллон

На Генвинке всегда идут дожди. Всю планету захлёстывает непрестанным ливнем, превратившим континенты в топкие болота, а терзающие моря бури бьют по утёсам. Противник прячется в ядре планеты. Завтра наши роты опустятся в глубины этого мира и принесут врагу возмездие Императора. Сегодня мы стоим на палубе из стали и адамантия, на вершине огромной платформы, стойко стоящей на пути грозных волн. Я снимаю шлем и чувствую на коже капли дождя. Мгновенно промокнув насквозь, волосы прилипают к затылку.

— И где же остальные твои воины, Азкаэллон? — мой соперник показывает на пятерых Сангвинарных Стражей, сопровождающих меня. Это Люций, величайший мастер клинка во всём Третьем легионе. Лицо его благородно и аристократично, а прибитые бурей волосы непокорно хлещут по ветру. Он выглядит так, словно рождён для поединков, но всю красоту Люция портит замаравшая лицо презрительная усмешка.

— О, мне не нужно столько зрителей, как тебе, — отвечаю я, показывая на тысячу легионеров, Детей Императора, стройными рядами стоящих на той стороне.

— Твои воины ведь всё равно услышат о поражении, — в улыбке Люция много ехидства, но нет тепла и искренности.

И у него есть причины для такой самоуверенности. На лице Люция нет ни одного шрама, что редкость для космодесантников, а тем более для воинов, сражавшихся в сотнях поединков. Я спокойно смотрю ему в глаза.

— Лишь глупец хвалится победой, которую ещё не одержал.

— Возможно, — недовольно кривится Люций от моих слов. — Думаю, что и простым солдатам иногда выпадает счастье, — он шагает вперёд нарочито развязно, никуда не спеша, и обнажает меч. — Но не жди его сегодня, Ангел.

Его оружие совершенно. Это узкий и долгий меч с обвитой проволокой рукоятью, более длинной, чем я мог бы ожидать от такого клинка. Он улыбается, видя, что я изучаю оружие, и эффектным взмахом поднимает его клинком вверх.

— Он сделан под старину. Длинная рукоять позволяет мне менять хватку, — Люций показывает, как, легко переходя на двуручный ухват, а затем обратно. Я хмурюсь. Люций — нарцисс среди легиона перфекционистов. Он бьёт эфесом меча по закреплённому на левой руке боевому щиту, — Теперь, если не возражаешь, начнём же.

— До первой крови, — я обнажаю саблю с широким клинком и эфесом тех же цветов золота и меди, что и мои доспехи.

— Как пожелаешь. До первой крови, — насмешливо кланяется Люций, начиная обходить меня. Он идёт важно, всем своим видом показывая небрежность и безразличие. Он играет на публику и язвит, перебрасывая меч из руки в руку, глядя то на рукоплещущих Детей Императора, то на меня, словно вспоминая, что здесь есть и его соперник. Но это лишь представление. При всей своей манерности он не делает ни единого небрежного шага, ни на пядь не углубляется на дистанцию удара, никогда не отводит в сторону клинка.

Для Люция это не игра.

Я стою на месте. Мне некуда спешить. В отличие от многих своих братьев, я не скор на… восторженный гнев. Я привык к терпению, необходимому, чтобы защищать отца — воителя, которому вряд ли когда — нибудь потребуется моя защита. Но надменный Люций не привык терпеть.

Проходят ещё десять ударов сердец.

Дети Императора начинают уставать от ожидания, ликующие крики и насмешки сменяются скучающим молчанием. Люций прищуривается, заметив это.

— Я был готов дать тебе ударить первым, дать возможность сразиться на равных перед поражением. Но… — он останавливается, и насмешливая улыбка вновь появляется на его лице… — эта ночь не будет длиться вечно.

Он атакует.

Я вижу лишь проблески движения меча, клинок мелькает, словно бесплотная тень. Но его укусы жалят. Мне удаётся лишь отвести спешными блоками выверенные удары, защищая саблей открытое лицо. Десяток раз Люций царапает мои доспехи. Если бы он пролил хотя бы каплю крови с моей щеки, то поединок бы завершился.

И с каждой царапиной Дети Императора ликуют. Они кричат и бьют сабатонами в унисон с аплодисментами по стальной палубе платформы. Люций медлит.

— Мне приятно, что у тебя есть хоть какие — то задатки мастерства. Какое удовольствие от лёгких побед?

Я морщусь и делаю вид, что устал, стараясь дышать быстро и резко, словно задыхаюсь. Люций попадается на наживку, и делает шаг вперёд, готовя удар в опорную ногу. Но он слишком самоуверен. Я игнорирую его блеф и парирую клинок, летящий к моему лицу, а затем ударяю в ответ, схватив саблю обеими руками и метя в его живот. Для парирования мы слишком близко. Он петляет, принимая удар, лишая его замаха и встречает боевым щитом. Мой клинок вздрагивает, пробивая вдоль щита длинную борозду. Я кручусь и меняю хватку, а затем ударяю клинком назад.

Ничего. Я недостаточно быстр. Люций уже выскочил из зоны замаха.

— Да, давай же устроим им представление! — он разводит руками, указывая на толпу, но глаза его прищурены, а кровь кипит под напускным самодовольством.

— Кузен, твой голос меня утомляет, — рычу я. — Давай закончим всё молча.

И тогда я вижу это. Уродливый, горделивый гнев, бурлящий под внешне безмятежной маской мастера клинка. Люций крутит в руке меч, и пустая улыбка вновь рассекает его щёки.

— Мы ведь не на войне, братец, почему бы нам не насладиться этими мгновениями?

— Люций, я вижу самую твою суть… — при этих словах его лицо суровеет, и уголки глаз вздрагивают от гнева. — Твоя безмятежность — клинок, закутанный в шелка. Ты напоминаешь мне моего брата, Амита, который так же переполнен злостью. Но ему хватает отваги принять её.

— Расчленителя?! — Люций словно выплёвывает это слово. — Я совсем не такой!

Я не слушаю его возражений. Отвага. Странно, что именно это слово вспомнилось мне при мысли о характере Амита. Но мой брат бы не разводил плясок. И теперь улыбаюсь я, представляя, как бы сражался Амит или, скорее, как бы он набил Люцию морду. Я почти слышу, как хрустит нос мечника, сокрушаемый ударами латных перчаток. Тяжёлые удары звенят в моём разуме, пока не начинают биться чаще сердца…

Я вижу, как Люций шевелит губами, но слышу лишь грохот в груди. Защита, стратегия боя, честь — всё это лишь тихий шёпот, исчезающий в рёве растущего гнева.

Рот Люция движется вновь. Я отвечаю рыком.

Он готовится атаковать, но я бью первым. Я бросаюсь вперёд, подняв саблю над головой. Он блокирует удар клинка, отводит обратный взмах и отходит в сторону, прочь от пинка. Я наступаю. Один стремительный горизонтальный взмах, другой — я меняю хват раз за разом. Моя внезапная ярость застаёт его врасплох. Он умеет и защищаться, но слишком держится за позицию, что позволяет мне подойти достаточно близко, так, что он не может замахнуться. Я больше его. Сильнее. Это мой шанс. Я выпускаю саблю и хватаю рукоять меча обеими руками. Притянув Люция к себе, я наношу сокрушительный удар головой. Но Люцию хватает ума пригнуться, и я кривлюсь, ударив лбом о его крепкий затылок. Кряхтя от натуги, я поворачиваю его и бросаю вместе с клинком через палубу.

— Это тебе не уличная драка! — в голосе Люция всё ещё слышна усмешка, но в глазах вскочившего на ноги мечника сверкает ярость. — Первая кровь — это первый порез клинком. Грубая сила не принесёт тебе победы.

Я наступаю.

— Ты ничего не забыл, Кровавый Ангел? — Люций ухмыляется, показывая острием меча на мои перчатки.

Я смотрю и вижу, что мои руки пусты. Проклятая ярость — я оставил меч на палубе позади. И в это мгновение я начинаю уважать то, как сражается Амит. Ведь потерять контроль и при этом продолжать владеть собой сложнее, чем кажется на первый взгляд.

— Это состязание окончено, — насмешливо говорит Люций.

— Тогда почему ты пятишься от меня, мечник?

Сквозь самодовольный вид проступает замешательство, но он не отводит глаз. Как я и ожидал. Люций слишком опытен, чтобы купиться на примитивный трюк. Но если бы он покосился через плечо, то понял бы, как близко подошёл к краю платформы. Мои слова сделали своё дело. Недолгие сомнения в мыслях Люция, мгновение, когда инстинкты заставили его пятиться, а не идти вперёд — вот и всё, что мне было нужно.

Я бросаюсь на мечника.

Когда я врезаюсь в него, то чувствую, как что — то рассекает щёку. Инерция столкновения сбрасывают нас через край. Мы оба летим вниз, и я сжимаю руками его пояс. А над нами хохочут и кричат Дети Императора, насмехаясь над падением своего чемпиона.

— Ты проиграл! — отчаянно, словно умоляя, кричит Люций, перекрикивая ветер.

— Я знаю.

Я улыбаюсь и развожу руки. Нас раскидывает в стороны. Я закрываю глаза и наслаждаюсь, чувствуя спокойные прикосновения дождя, несущего меня к морю. Да, Люций победил в поединке, но он жаждал другой победы. Восхищение, обожание и преклонение боевых братьев — вот за что он боролся. Когда нас подберут, порез на моей щеке уже исцелится, мгновение триумфа пройдёт. Его победу, как и всё остальное на планете, смоют океаны Генвинки.

Амит

Мы победили. Мы перебили врагов и вернули Императору ещё один мир. Я размял шею и повёл плечами. Меня ждал ещё один бой.

Я пригнулся, проходя под естественной аркой в расщелину, выдолбленную в скале.

Если у этой планеты и было имя, то мы так и не удосужились её узнать. Пусть этим занимаются люди, чьи дела не столь кровавы. Однако мы называли её Печью, что прекрасно подходило планете, чьи холмы высохли под безжалостным светом четырёх солнц. Я прошёл ещё шесть шагов. Если расщелину и можно было назвать прямой, то лишь потому, что она не петляла. Местами её сужали выступающие скалы. Неровные камни царапали наплечники, но трескались и падали под напором моего бронированного тела. В конце концов, я вышел к мелкому, почти круглому водоёму у подножия горы.

Кхарн ждал меня.

За его спиной хромал другой Пожиратель Миров в покрытых трещинами и выбоинами бело — голубых доспехах, почти валясь с ног, но заставляя себя идти к другой расщелине. Кхарн увидел, куда я смотрю, и улыбнулся.

— Это была разминка, — его улыбка была пустой, словно заполнявшей пробел между дёргающимися пальцами и цепляющим уголки глаз гневом, а голос звучал хрипло и гортанно. — Чтобы в ушах не звенела кровь, пока я ждал.

Он был прав. Я опоздал.

— Не мог прийти раньше, — ответил я, не извиняясь и глядя в глаза Кхарна. — Сержант Баракиил потребовал, чтобы я отдал ему право почётного поединка. И я дал ему возможность сразиться за неё.

— Как скажешь, — в голосе Кхарна, смотрящего на меня, не было угрозы. — Я знал, что в конце здесь сразимся мы.

Меня с ним связывало многое и раньше. По воле моего примарха мы бились друг с другом в бойцовых ямах «Завоевателя» в дни, когда вместе не сражались на поверхности этого мира в многомесячной войне. Мы убивали одних врагов, проливали кровь на одну землю. Я видел своё отражение в его тёмных глазах и неохотно признавался себе, что не только это нас объединяло. Мы видели друг в друге собственную жажду крови, гнев, похищающий всё остальное. По правде сказать, иногда нас можно было различить только по цветам доспехов. И даже сейчас мы были в равной мере напряжены. Мы были одинаково чужими в мирное время, пристрастившимися к войне, жаждущими знакомых объятий насилия.

— Возможно, что мы больше не встретимся вновь. Я бы не уступил никому возможности вновь схватиться с таким соперником.

— Немногие так охотно ждут встречи со мной, — усмехнулся Кхарн.

Склоны гор над нами были пусты. Это был наш бой, бой для нас. Его не увидят ни мои Кровавые Ангелы, ни его Пожиратели Миров.

— Значит, это будет подходящим концом для нашей встречи, — ответил я, а затем скривился. — Но здесь нет чести. Это не настоящий бой.

— Ты не разочаровываешь, Расчленитель, — Кхарн улыбнулся, и в этот раз улыбка была такой же настоящей, как и текущий по его виску пот.

Расчленитель.

Это имя редко звучало из уст тех, кто не относился к командованию легиона. Я был Кровавым Ангелом, капитаном, меня звали Амитом, и всё же — как и прочие слова — в сравнении с Расчленителем они казались не столь уместными.

— Да это и не бой, — продолжил Кхарн. — Поэтому давай выкуем собственную честь. Давай схватимся во плоти и крови. Сразимся как воины, а не символы чести или носители каких — то там титулов, — он ударил себя кулаком в грудь. Я кивнул. Мы оба молчали, снимая броню до комбинезонов, открывая шрамы, которые, словно толстые верёвки, оплетали наши тела.

— Выстоит лишь один, — наконец, произнёс я, продолжая глядеть на Кхарна.

— Как скажешь, — он кивнул и протянул руку.

Я шагнул вперёд и в воинском приветствии сжал его запястье. Мы будем сражаться до тех пор, пока один из нас больше не сможет подняться.

— Давай же выясним, чья кровь гуще — Ангела или Мясника! — при этих словах лицо Кхарна дёрнулось от бешенства, а мои сердца забились чаще.

Мы вместе подошли к стойке для оружия на краю ямы, ощетинившейся длинными клинками и древковым оружием. Тяжёлые дубины лежали рядом с шипастыми цепами, тычковыми ножами, баклерами… Я выбрал короткий тесак. Его неровное лезвие затупилось, но клинок был тяжёлым и прочным. Это оружие не рубило и не рассекало. Оно крушило кости и разрывало плоть.

— Хороший выбор, — проворчал Кхарн, снимая со стойки топор и безыскусный молот. — Гораздо лучше, чем ножик, которым со мной дрался твой братец Азкаэллон.

— Ты никогда не увидишь во мне что — то от брата, — Я сдержал смешок, взяв длинную шипастую цепь, и обмотал её вокруг левого кулака. — Этот бой недолго будет идти на расстоянии взмахом клинков.

— Да, он будет жестоким и кровавым.

Вооружившись, мы встали в пяти шагах друг напротив друга.

Я видел лишь Кхарна.

Вой ветра, царапающего скалы ущелья, заглушал рёв крови, мчащейся по моим мускулам. Пальцы сжались вокруг оружия так, что побелели костяшки. Я сместил вес вперёд. Это всё, что я мог сделать, чтобы остаться на месте. Я представил первые мгновения схватки, как мой клинок отбросит топор Кхарна в сторону и ударит по его рукам. Я видел, как мои кулаки будут крушить его лицо. Я хотел бить его вновь и вновь. Слушать, как стучат мои сердца, как трещат его кости. Я ничего не хотел увидеть так сильно, как поверженного Кхарна.

Он взревел и бросился на меня. Я прыгнул вперёд, гортанно рыча. Я поднял вверх клинок, блокируя несущийся к моей шее топор. Оружия встретились с грохотом, отдача и дрожь прошла по руке. Сила Кхарна поражала. Я подался вперёд, когда его молот полетел к моему бедру. Резко ударил левой рукой вверх и скривился, когда мы столкнулись запястьями. Я обхватил рукой его плечо и дёрнул, бросая секач, а затем ударил локтем в челюсть. Он поднял руку, чтобы защититься, и зарычал, когда удар пришёлся в мясо его бицепса.

Забыв об оружии, мы колотили друг друга кулаками и ногами, борясь за превосходство.

Он ударил меня в нос головой, кровь потекла в рот.

Кулак врезался в его рёбра, хрустнули кости.

Его зубы впились в моё плечо.

Ударом лба я разбил ему зубы.

Мы держались, стояли под непрестанными ударами, перемазанные в крови, поте и слюне.

— Ты сдерживаешься, — зарычал Кхарн, сплёвывая кровавую слюну. — Дай мне всё.

— Как и ты, — ответил я, ударяя локтем в лицо.

— Я должен, — его кулак летел к моему правому глазу. — Когда меня захлёстывают Гвозди Мясника, я теряюсь. Пока они не насытятся, — Кхарн подтянул мою голову ближе ко рту и захрипел. Было слышно, как булькает во рту кровь. — А они никогда не насыщаются.

— Истинную ярость невозможно подделать. Она в крови, — и тогда, заглянув в глаза Кхарна, я понял, что ошибался. При всей своей злости мой гнев был частью меня, но ярость Кхарна была вынужденной, вымученной, оскорблением плоти. Его разум был не создан для таких испытаний. И тогда я увидел Кхарна, захлёстнутого его Гвоздями. Я видел это в слюне, текущей изо рта, в дёргающихся глазах, словно лезущих из орбит. Моя левая нога подогнулась, когда Кхарн впечатал в неё свой удар. Он ударил вновь, и бедро вспыхнуло болью. Я зарычал и ударил его, метя в горло. Это дало мне время. Я застонал от боли, отбрасывая Кхарна, а затем отступил и восстановил равновесие.

— Ты… проиграл, — лицо надвигающегося Пожирателя Миров скривилось в усмешке. — С пути… не уйти. Мы должны двигаться дальше.

Я пошатнулся, когда его кулак ударил меня в ухо.

Он был прав. Преимущество в таком бою было у него.

Я пытался защититься от жестоких ударов ногами и руками, и руки уже болели от напряжения. Скоро я ослабею, и он разобьёт мне череп. Рот Кхарна открылся, он рычал, но я этого не слышал. Его крик заглушила ревущая в моей голове, сгущающаяся перед глазами кроваво — красная дымка.

Нет. Не эта битва заберёт меня.

Колено Кхарна врезалось мне в живот, выбивая воздух. Перед глазами всё поплыло. В лицо ударил свет солнц, золотое ослепительное сияние — цвет брони Сангвинарных Стражей Азкаэллона. При этой мысли я нашёл в себе силы улыбнуться. Мой брат никогда не побеждал меня в бою, но всякий раз переживал мою ярость.

Я бросился на Кхарна, уходя от удара, который мог сломать мне челюсть, и схватил его руками за шею. Он подался вперёд. Мы рухнули.

Даже падая, он продолжал меня колотить. Он рухнул на меня, придавив грудь ногами. Я закрыл руками лицо, отчаянно защищаясь от бешеных ударов кулаками и локтями, способных раскроить череп. С каждым ударом бешено колотящихся сердец он бил вновь и вновь. Я рычал от ярости, борясь со всеми своими инстинктами, требовавшими ударить в ответ. Если я сдвину сейчас руки, то умру. Он разобьёт мой череп о скалы так же неизбежно, как солнца потом запекут кровь. Я ждал, пока Кхарн бил, бил, бил…

Его гнев не был согласован. Левая рука не следовала за правой в экономии движении. Правая, правая, правая… Прореха между ударами становилась всё больше, пока его излюбленная рука уставала.

Кхарн бил. Я ждал.

Удар. Боль. Я ждал.

Поток нечленораздельных проклятий из глотки Кхарна. Новый удар. Я ждал.

Новый удар.

Ответ.

Я обхватил своей левой рукой его правой и прижал к его телу, навалившись всем весом. Мы покатились. В этот раз я оказался наверху. Сначала Кхарн и не заметил ничего. У меня была возможность ударить.

И я ударил. Ударил с такой силой, что оставил в челюсти вмятину, сломал кулак, и кровь потекла на скалы из черепа Кхарна. Вложил весь свой весь в удар локтя в лицо. Хрустнули кости. Я не обращал внимания на боль в рёбрах, содрогающихся от яростных ударов, когда схватил его голову двумя руками и впечатал в землю.

Кхарн замер. Я отполз в сторону.

Яслышал, как бьётся и течёт словно далёкая волна кровь в моих венах. Она требовала, чтобы я встал. Но я не мог.

— Ничья… — выдавил из себя я.

— Никакой… ничьей, — невесело и злобно расхохотался Кхарн. — Наш бой… не окончен.

— На сегодня окончен.

— Так закончи!

Но я молчал, закрыв глаза. Я видел лишь Кхарна, и у Пожирателя Миров было моё лицо.

Буря

Это был девятый день девятого месяца. Время Бури Ангелов настало. Я стоял в центре дуэльного камня и ждал своих сынов. Прошло больше года с тех пор, как я последний раз видел Амита и Азкаэллона, отправив их сразиться с Люцием и Кхарном. Я повернулся к двум статуям Императора, нависавшим над главной аркой зала. Между ними горела одинокая кроваво — красная свеча. Воск почти выгорел, и, когда свеча угаснет, начнётся Буря. Сто ударов сердца я смотрел на огонь, неподвижно горевший в застоявшемся воздухе. Он дрогнул лишь под конец. Я смотрел, как он мерцает и угасает. Пройдёт ещё мгновение, и свеча сгорит. И в это же мгновение она вспыхнет ярче всего.

Тогда я подумал о своих сынах, и мой дух дрогнул, как и свеча. Я подумал о моих Ангелах и о ярости, с которой они сражались среди звёзд. Сколь долго пламя сможет сдерживать притаившуюся в их крови тьму? Дурные предчувствия вытягивали из меня силы, когда я размышлял о последних днях своих детей и ужасных разрушениях, и утратах, которые тогда произойдут.

— Владыка Сангвиний.

Сильный голос Амита вырвал меня из раздумий. Я напомнил себе, что пламя продолжает гореть. Судьба моей родословной ещё не предрешена, и, если я стану лишь наблюдателем, то сейчас должен буду направлять своих сынов. Я обернулся и увидел, как Амит стоит под восточной аркой, неровным каркасом из тёмной меди и зазубренного железа. Он не кланялся и не салютовал, ведь в этом месте не было чести, лишь жизнь, смерть и мгновения, отделяющие одно от другого.

Он пришёл как Алчущий Крови. Нападающий, разрушитель. Несомненно, он был рождён для этой роли. Я вздохнул.

— Владыка Сангвиний.

Раздался с другой стороны зала голос Азкаэллона. Я не повернулся к нему навстречу. Он стал Спасителем. Моим защитником.

Я ощутил, как тяжелеет сердце, а руки сжимаются от гнева.

Я ошибся. Урок не пошёл впрок.

Они выбрали те же роли, которые играли всегда.

Я неподвижно стоял, пока они поднимались на дуэльный камень и готовили клинки. Я кивнул, повелевая им начать, и закрыл глаза. Я не хотел вновь смотреть на привычное зрелище. Я едва замечал, что происходит вокруг. Азкаэллон никогда не позволит Амиту ударить меня, а Расчленитель всегда будет пытаться. Мой разум блуждал, скользил по нитям раздумий, но тут…

В знакомых ударах ваальской стали, в фоновом шуме Бури, в которой я стоял долгие годы, что — то изменилось. В этот раз в скорости и ритме было нечто иное.

Изменение привычного хода боя.

Я открыл глаза, и увидел, как Амит оступился и подался назад под яростными ударами Азкаэллона. Я мысленно улыбнулся, видя, как Азкаэллон развивает успех всё новыми яростными взмахами меча. Но Амит держал себя в руках и парировал каждый удар, пока не нашёл брешь. Его атака была идеальной. Азкаэллон остановил клинок лишь тогда, когда он уже летел к моему животу. Я наблюдал с искренним интересом.

Но перерыв в привычном ритме боя был недолгим, и уже к следующей сшибке мечей они вернулись к своей истинной природе. Амит атаковал, не сдерживая гнева, жертвуя защитой ради возможности победы. Успокоившийся Азкаэллон сражался взвешенно и хладнокровно, не желая рисковать ради смертельного удара. Но бой шёл, и вновь и вновь, то тут, то там я видел в каждом из них проблески другого.

Я ошибался, думая, что они смогут изменить свои роли. Гор был прав — мы те, кто мы есть. Но мы можем смягчить, сгладить свои изъяны добродетелью братьев. И тогда я узнал надежду. Словно третье сердце она медленно билась в груди, ожидая возможности ускорить пульс, забиться чаще, обещая славное будущее.

Я видел слишком много возможных погибелей, чтобы верить, что меня и мою родословную ждёт прекрасная судьба. Но теперь груз уверенности не сокрушал меня, ведь, когда придёт день, и мои сыны поддадутся тьме в своей крови, то, надеюсь, добродетели сражающихся вместе с ними удержат их в свете.

Джеймс Сваллоу Прицел

Готовность — вот твое жизненное кредо. Всегда будь готов действовать мгновенно, всегда оставайся на расстоянии руки от своего оружия. Всегда будь настороже и совершай убийство, если представится возможность — но только если ты уверен в успехе. У тебя будет всего один миг, чтобы принять решение.

Не ошибись.

Пистолет, сжатый в грубой, покрытой шрамами ладони, был куда тяжелее, чем помнилось ему. Странное дело, если подумать. Он прекрасно, до мельчайших деталей, знал это угловатое, ничем не украшенное оружие. Мог с точностью определить, сколько зарядов в пистолете, просто взвесив его в руке. Их было шесть — пять в магазине, один в патроннике — а должно быть только пять, как учили инструкторы, заставляя вызубрить правило наизусть. Лишний заряд нарушает баланс оружия, приводит к ненужному износу механизма. Они сказали бы, что нет смысла стрелять больше пяти раз. Кому не хватит одной пули?

Но эти учителя давно покинули зоны военных действий и забыли, что единственный лишний патрон может решить вопрос жизни и сме…

Он снова уплывал — мысли возвращались к старым воспоминаниям и обыденным мелочам. Подобное происходило слишком часто. Встряхнуться. Он постарался остаться «здесь и сейчас», сохранить концентрацию.

Итак, оружие. И цель, на которую оно наведено.

Человечек на неровном шероховатом настиле, вжавшийся в дальний угол укрытия так сильно, как только возможно. Уперся ладонями с длинными, бледными пальцами в стены из железных пластин, согнув колени и съёжившись на полу из обрезков металла. Голова человечка трясется, по испачканному лицу катятся слёзы.

Слово.

— Пожалуйста…

Затем другие.

— Почему сейчас? Почему ты хочешь убить меня после всего этого? Я думал, что мы… Ты и я нашли…

— Понимание? — он подхватил концовку фразы на лету — или голоса прошептали, что нужно сказать?

— Думал, ты знаешь меня? — собственный голос казался ему грубым и чуждым, звучал, будто давно не использовавшийся механизм. — Ты меня не знаешь.

— Мы помогали друг другу выжить! — закричал человечек, найдя силы для чего-то, близкого к вызову.

«Что это значит?»

Слова, кажется, существовали сами по себе. Свободная рука, покрытая сетью пустотных ожогов, поднялась и провела по его лицу, путаясь в сальной бороде и нечёсаных волосах.

Всё так непросто. Вещи, известные ему лучше всего — как нажать на спусковой крючок, убить быстро и чисто, — давили на сознание, заставляя выстрелить. Под рукой не было календаря, чтобы определить, как давно он в последний раз забирал жизнь.

Он хотел сделать это, хотел услышать грохот выстрела и приятную тишину, возникающую следом. Не только потому, что иначе боялся забыть их вкус, но и по необходимости. Именно так должен был начаться путь к последнему убийству — величайшему убийству, заданию, не забытому им.

Увидев мысленным взором очертания грядущего свершения, он не удержался от взгляда через плечо на дальнюю стену укрытия. Туда, где ждало его освобождение, завернутое в промасленные тряпки и укутанное во тьму.

Итак, он прицелился, отодвигая в сторону кусочки расколотой памяти, что пытались сцепиться друг с другом в его разуме.

Каковы орудия нашего ремесла? Винтовка. Пистолет. Маска. Комбинезон. Плащ. Что не попало в список? Что ты создашь из самого окружения своей цели? Какое средство убийства всегда одинаково и при этом всегда уникально? Укрытие. Планируй сколько угодно, но ты никогда не сможешь по-настоящему выбрать позицию для стрельбы до того, как окажешься на месте и создашь её. Укрытие может быть мимолетным, словно туман, или незыблемым, подобно камню, но, если оно подведет, то обернется твоим надгробием.

Остатки лекарского набора он потратил на обработку змеиных укусов и на то, чтобы привести себя в состояние, отдаленно напоминающее стабильное. Слишком многое было потеряно в короткой, жестокой схватке с мерзкими трюмными хищниками, включая поясные сумки с хронометром и инфопланшетом, патронташ с зарядами к основному оружию, модуль очистки жидкостей и, самое скверное, все до последнего пакеты сублимированного пайка.

В железном ущелье, где он оказался, ничто не имело привычных человеческих размеров, не было ничего, что можно обследовать — ни намека на жилые кварталы или бараки, где, вероятно, удалось бы украсть что-нибудь для пропитания. На поверхности планеты есть возможность накопать кореньев или отыскать реку, но здесь, в бескрайних металлических просторах колоссального звездолёта, не приходилось рассчитывать на дары природы.

Возможно, только на первый взгляд.

Отслеживая смену корабельных дней и ночей лишь по собственным прикидкам, он пустился в странствие по трюмам и, двигаясь в рваном ритме, со временем оставил место своего проникновения на борт далеко позади.

После атаки змей он ненадолго возвращался к точке входа, но обнаружил, что спасательная капсула скрылась под студенистой массой металлизированной биопены, которую выпустили автореактивные системы корабля, заделав пробоину в корпусе. Не собираясь проверять, отправят или нет сервиторов на исследование зоны попадания, потерпевший крушение отправился в противоположном направлении и брел несколько часов. Механические, однообразные движения помогли успокоить разум и немного справиться с ошеломляюще ярким бредом, вызванным отравлением. Лишь много позже он начал думать о тех картинах, как о «видениях».

Но, оказавшись у железной расселины, которую невозможно было пересечь, он — хоть и не признавался себе в этом — ощутил отталкивающий страх, увидев на другой стороне чёрной бездны то, что полностью соответствовало призрачным образам в его снах.

Он стоял на узком, не имевшем поручней служебном мостике, уходящем в бесконечность вдоль края металлического утёса. Само ущелье, возможно, простиралось по всей длине корабля — длинная, полная отголосков впадина, погребенная в нутре гигантского звездолёта. Уходя к носу и корме, провал скрывался в оранжевом свете работающих машин и клубах дыма от сжигаемого топлива. Посмотрев вверх и вниз, он увидел только непроглядную тьму, и, отхаркнувшись, сплюнул мокроту в бездну. Раздавалось мелодичное бряцание металлических канатов, проброшенных вдоль грандиозного разлома, ниже уровня мостика — по ним проносились в обе стороны сцепки грузовых контейнеров, и вверх ползли завитки густого химического тумана, который источала ледяная суспензия охладителя, предназначенного для массивных реакторных ядер размером с город. На голых железных скалах выступали огромные пятна, сначала принятые им за выцветшие или проржавевшие участки, но, стоило присмотреться, как они сложились в странные, отвратительно знакомые узоры.

Наконец, он с нежностью любовника разоблачил винтовку и приник к небольшому смотроскопу, скрадывающему расстояние.

Его руки слегка подрагивали, пока лазерные дальномеры обшаривали платформы, выступающие из стен по обеим сторонам ущелья. Каждая площадка, собранная из разнообразных листов металла, не уступала по величине жилому блоку улья. Изредка попадались мосты, пересекающие каньон от края до края, но ближайший из них располагался несколькими сотнями метров выше и плавно переходил в железную скалу. Без костюма-«ползуна» или магнитных ботинок туда никак было не добраться.

Часть его хотела отложить винтовку и больше не смотреть вдаль. Всё из-за последствий яда в крови, картин, что предстали перед ним в бреду, странных обрывочных сцен, которые, казалось, были всего лишь порождениями временной лихорадки. Но теперь он видел их перед собой в реальности.

Провал. Железные стены. Мосты и…

Бредовый страх вернулся вновь, когда прицел остановился на террасе — настоящей, словно сама смерть, на дальней стороне ущелья, в 1.533 километра от него по расчетам немигающего глаза-дальномера. Изукрашенная, покрытая латунью смотровая площадка, с которой командир корабля может быстро окинуть взглядом нижние палубы.

В промелькнувших отравленных грёзах он видел себя стоящим на этой террасе. На него, окруженного вихрем нереальных образов, упала громадная тень, и, обернувшись, он увидел величавый тёмный силуэт — бога войны, откованного из адамантия и чёрного золота. Величественное и пагубное создание.

Гор. Он стоял там. Он встанет там.

Руки дрожали так сильно, что драгоценная, драгоценнейшая винтовка едва не выскользнула из них. Пронзенный ярким мысленным образом её падения во тьму, он, почти запаниковав, отшатнулся и прижал оружие к груди.

Именно в эту секунду потерпевший крушение впервые поверил, что кошмары, вызванные змеиным ядом, могли быть чем-то совсем иным. Но, впрочем, лишь на кратчайшее мгновение — мысль, скользнув по глади сознания, вновь ушла в глубину.

Следом за ней явилась жажда сделать что-то, почувствовать, что его действия имеют значение. Возможно, если бы он остановился и спросил себя, почему так происходит, последующие события пошли бы по иному пути. Но он этого не сделал.

Неподалеку на служебном мостике обнаружился каркас некой наблюдательной вышки — только основание, торчащее над бездной, обрывающееся пролетами балочных ферм, похожих на сломанные зубы, и кое-как приваренных к ним панелей. Вероятно, недоделка какого-то давным-давно умершего рабочего-кораблестроителя, или жертва очередного пересмотра чертежей боевого корабля — столетия назад, когда ещё закладывался его киль… Значение имело лишь то, что теперь он мог превратить остов вышки в укрытие, залечь там и смотреть на далекую латунную террасу.

На протяжении нескольких следующих промежутков времени — хозяин винтовки решил называть их «днями» — он, разыскав в давно заброшенном мусоросборнике несколько фрагментов металлолома, соорудил нечто вроде настила, на который мог лечь, и стен, за которыми мог укрыться. В тенях под сломанным каркасом скрывались сырые, ржавые уголки, покрытые мерзким на вкус конденсатом — там он разместил влагоуловители. Вода привлекала не только его, в укромных местечках ползали жирные насекомые и росли одутловатые, пикообразные грибы. И те, и другие оказались съедобными.

По правде говоря, ему приходилось разбивать лагерь и в худших местах, но так близко к сердцу врага — впервые. Он не позволял себе размышлять о путях отхода и планах действий после атаки, это стало бы самообольщением.

Ему предстояла последняя миссия… но, с другой стороны, он никогда не рассчитывал прожить так долго.

Если человек ждет смерти, надеется, знает, что она придет… Жив ли он на самом деле? Если ты поддался подобному чувству, сможешь ли вернуться к жизни?

Захочешь ли?

Отбросив беспокоящие мысли, он приступил к планированию.

Всё люди, которые встретятся тебе во время выполнения задания, делятся на два вида: «цели» и «побочки». Не забывай, что вторые могут стать первыми после единственного слова, действия или мысли.

Обратное невозможно.

Здесь, внизу, с разумом порой творились странные вещи.

Каждое мгновение, проходившее в гулких недрах старого звёздолета, приносило с собой шепчущие голоса. Воздух стонал и завывал, проносясь через трещины в металлических палубах или над неровной поверхностью обшивки. Корабли такого размера часто обладали собственным микроклиматом — настолько громадными были их утробы, что открытие и закрытие переборок, даже вдохи и выдохи членов экипажа создавали атмосферную циркуляцию, системы ветров и перепады давлений. На некоторых космолётах даже возникали небольшие дождевые облака. Сказочное зрелище.

Он прислушивался к этим шёпотам, пребывая в глубинах состояния покоя, напоминающей забытье стадии отрешенности, в которой время растягивалось и не существовало ничего, кроме пули и цели.

По крайней мере, в теории.

Шепчущие голоса вторгались в его транс. Свистящие, невесомые звуки, чаще всего — бессмысленные вздохи корабля, живущего своей жизнью. Естественные и лишенные содержания.

Но, да, способные ввести в заблуждение. Порой он думал, что слышит слова или имена, то доносящиеся издали, то звучащие вблизи, и поэтому не любил засыпать, боясь, что шёпоты проникнут в его дремлющее сознание.

Именно поэтому он не сразу поверил, что увиденный им член экипажа — настоящий.

Сначала, впрочем, потерпевший крушение услышал бессмысленный, монотонный напев, издаваемый кем-то, совершенно лишенным музыкального слуха. Сперва он решил, что это какой-то нестройный шум на другой стороне железного ущелья, но затем, повернувшись под неактивным плащом, заметил движение.

Неторопливо, с осторожностью надев и закрепив маску, он включил движением зрачка термографический сканер. После этого стал отчетливо виден обрисованный искусственными цветами человек, пробиравшийся мимо торчащих колонн теплообменников.

Угрюмый, невысокий член экипажа — судя по ветхой, изношенной униформе, чернорабочий, — выглядел так же подавленно, как звучал его заунывный напев. Пришелец как раз замер в страхе перед какой-то воображаемой угрозой, озираясь по сторонам, словно боясь, что его заметят.

Человек в маске продолжал наблюдать за сервом. Он видел, как матрос нашел себе местечко, сел, и, запустив руку в складки засаленного кителя, извлек палочку лхо и зажигалку. Закурив, серв жадно затянулся, и в каждом движении читалось, что он тайно предается пороку, скрывшись от глаз тех, кто мог бы выразить неудовольствие.

Сенсоры маски расшифровали состав содержимого короткой и толстой самокрутки. Легкие наркостетики и низкопробные стимуляторы, все до последнего запрещенные имперскими постановлениями.

Он улыбнулся. Как будто терранские законы что-то значили на этом корабле.

Пистолет остался в укрытии — шумопламегаситель пострадал во время отчаянного рывка отстреленной спасательной капсулы, и, несмотря на «утверждения» оружия, что глушитель сработает идеально, его владелец решил оставить проверку на самый крайний случай. Вместо этого он набросил плащ, не активируя его, и прихватил нож — хотя последний вряд ли заслуживал своего имени, будучи простым куском металла. Человек в маске сам выпрямил и грубо заострил обломок, но он всё равно мог вскрыть глотку не хуже фрактального клинка или молибденового резака.

Итак, он оставил укрытие, двигаясь легко и бесшумно. Ближе, ещё ближе. Серв не замечал приближения чужака, пока внизу не пронеслась очередная сцепка контейнеров, и зелёный люмен-индикатор на подвеске одного из них не отбросил странные тени от обоих людей.

Жалкое выражение детского ужаса на лице матроса оказалось настолько выразительным, что потерпевший крушение нашел в нём нечто извращенно комическое. Он грубо, издевательски усмехнулся, подозревая, что серв с испугу перепачкал штаны.

Искорка юмора тут же угасла, когда он осознал, что всё равно должен убить этого придурка — прирезать его и сбросить труп в расселину. Невозможно допустить, чтобы укрытие обнаружили.

И нельзя, чтобы этот матрос, с его самокрутками и монотонными напевами, шатался поблизости. Незачем рисковать раскрытием позиции.

— Это они тебя п-послали? — спросил серв. Литэ — его имя можно было разобрать на выцветшей плашке с правой стороны груди. Забытая палочка лхо упала на палубу. — Всё, конец мне, да? Я их совсем достал?! Значит, вот как оно будет…

— Кого? — произнес хозяин винтовки ещё до того, как вопрос оформился у него в голове.

— Других! — теперь Литэ заламывал руки, дрожал и смаргивал слёзы, явно собираясь смыться. Впрочем, затем чернорабочий передумал — единственный путь к бегству вел через край железного утёса в бездонную тьму. — Я согласился на хренову татуировку, сказал, что посвящаю себя ему — этого что, мало?!

Человек в маске увидел нанесенный густыми чернилами знак, о котором говорил Литэ — красновато-чёрные линии, вьющиеся на щеке. Подобные татуировки часто встречались в низших слоях корабельной иерархии, палубные матросы помечали себя вахтовыми номерами, символами, обозначающими тот или иной сектор корабля, демонстрируя таким образом лояльность и собственный ранг. Грубые знаки различия для заряжающих, машинистов и прочего гражданского персонала.

Но этот символ был иным. В полумраке казалось, что его сильно запутанные линии движутся сами по себе — знак как-то влиял на восприятие. Нечто в самой форме татуировки, напоминавшей звезду, беспокоило хозяина винтовки, и он снова поднял взгляд к полным слёз глазам серва.

— Кому ты посвятил себя?

— Магистру войны, — ответил Литэ, но явно заученно, как будто не раз репетировал эти слова.

— Гору, — добавил матрос, словно неясно было, о ком идет речь.

— Почему ты лжешь мне? — придвинулся человек в маске, поднимая примитивный нож.

Инстинктивно отшатнувшись, Литэ тут же замер — сзади ждала раззявленная пасть бездны.

— Я не лгу! — возразил он. — Магистру войны… Слава…

Серв неопределенно взмахнул руками, словно какой-то приверженец старых религий во время молитвы.

— Славься, Гор! Смерть…

— Скажи это, — ржавый клинок плясал перед человечком. — Почему ты не договариваешь? Ты ведь один из них, верно? Так скажи это.

Потерпевший крушение понукал матроса, подталкивая его свободной рукой.

— Смерть…

Императору. Непроизнесенное слово висело в воздухе, и все же Литэ не мог вымолвить его.

Почему? Понимал ли этот незначительный человечек, что сейчас умрет? Возможно, в свои последние минуты он раскаивался в совершенном предательстве?

Хладнокровный убийца вновь улыбнулся при этой мысли. В свое время все, вставшие под знамена отступника, заплатят за сделанный выбор — от могущественнейшего примарха до ничтожнейшего матроса.

Предатель есть предатель, сказал он себе, и смерть — расплата для каждого из них.

— Я не предатель! — внезапно выкрикнул Литэ, брызгая слюной.

Неужели я произнес последнюю мысль вслух и не понял этого?

Человек в маске нахмурился, недовольный собой.

— Смерть… вам всем, паскудные шлюхины дети! — вдруг раскрасневшись и покрывшись потом, с бессильной яростью заорал матрос. Это было истинное отчаяние, сокрушившее все преграды при осознании близкого конца и того, что теперь ничто уже не имеет значения.

— Я больше не повторю тех слов! — вопил серв, и его голос уносился вдоль по ущелью гулкими, неразборчивыми отзвуками эха. — Я отвергаю вас всех, слышите?! Убейте меня за это! Но я умру с чистой совестью! Я — сын Хтонии, верный Терре и Императору Человечества!

— Правда?

— Десять поколений! — яростно орал Литэ. — Отцы и матери, сыновья и дочери — мы вкалывали на этом корабле во имя Лунных Волков!

Матрос поднял голову, и по его лицу пробежала тень глубокого горя, словно человечек смотрел на любимого человека, умирающего от ран.

— Что он с ним сотворил? Такой прекрасный и благородный, а теперь… развращённый!

Убийца не сразу понял, что человечек говорит о самом великом корабле.

— «Мстительный дух»?

— Да! Такой могучий и праведный — но он сломил его. Но не меня, слышите?! Я верен, и будьте вы прокляты! Верен…

Последнее слово прозвучало, как слабый вскрик побеждённого. Литэ знал, что смерть близка, и последняя вспышка праведного гнева не прогнала её.

— Я не могу больше жить во лжи, — произнес он, начиная рыдать. На мгновение показалось, что серв действительно может броситься на нож в последней, тщетной попытке выказать неповиновение.

— Мужайся, Литэ, — сказал человек в маске, осторожно опуская оружие. — Ты не умрешь сегодня.

— Нет? — лицо матроса выражало то трогательную признательность, то глубокую недоверчивость. — Почему?

— Потому что я хочу посмотреть в глаза верного человека, — хозяин винтовки сел на колпак одного из отключенных теплообменников. — Хочу узнать, остались ли такие люди вообще.

Литэ внимательно изучал его, и убийца внезапно понял, что до сих пор не снял боевую маску — он смотрел на серва пустым, лишенным эмоций взглядом моноленты визора. Ассасин поднял руку, чтобы стянуть личину и показать несчастному дураку, что под изорванным чёрным плащом скрывается человеческое существо.

— Кто ты такой? — спросил матрос. — Зачем ты здесь?

— Меня зовут…

Теперь, когда он собирался назваться, оказалось, что имя не так легко облечь в слова. Хозяин винтовки почти испугался, что они могут ускользнуть.

— Меня зовут Эристид Келл, — вспомнил он, наконец. — Я здесь, чтобы сразить чудовище.

Что есть маска? Это ложь о том, кто мы такие. Это истина о том же самом. Все надеваемые нами маски идентичны, любая из них ничем не отличается от другой. Если тебе доведется сгинуть под личиной, она поглотит твои биоданные и превратит тело в жидкую массу, которую никогда не сможет восстановить ни одна технология. Таким образом, под маской мы безлики и неубиваемы. Каждый раз, когда один из нас падает, на его место встает другой. Непосвященным мы кажемся бессмертными.

Как он оказался здесь?

Из-за невозможности следить за ходом времени, важно было постоянно прокручивать в голове важные воспоминания — значимые, и, возможно, полезные. Ассасин, без сомнений, лишился многого. Удар по голове, полученный, когда капсула пробила нижние палубы флагманского корабля Гора, и пагубное воздействие змеиного яда серьезно сказались на его разуме.

«Я есть оружие».

В те последние мгновения Келл вполне готов был умереть. Задание, которое он получил от своего господина в круге Виндикар и магистров-ассасинов Терры, в итоге почти пошло прахом. Сам Эристид и вздорная команда убийц и безумцев, собранная Верховными лордами, не справились с возложенной миссией. Их направили на планету Дагонет, где отряду предстояло разрешить проблему в лице Магистра войны, отстранить Гора от командования — навсегда.

И они провалились.

Он провалился. После того, как Келл нажал на спусковой крючок, погибло всего лишь подставное лицо — вместо самого архипредателя ассасины казнили одного из полководцев Магистра войны. Но, на руинах своей неудачи, отряд Келла отыскал следы ещё худшего зла, рыскающего в тенях — твари, порожденной варпом, кровожадного демонического гибрида, бытие которого нарушало все известные законы реальности. Это создание просто не могло существовать, и при этом оно было превращено в идеального ассасина, живое оружие, направленное в сердце Императора Человечества.

Эристид и остальные не задавались вопросом, возможно ли подобное. Даже ничтожная вероятность успеха твари означала, что её нужно остановить любой ценой.

И они остановили её, поплатившись всем. Тариил из круга Вэнус, меняющий лица Койн из круга Каллидус, безумная девчонка-псайкер Йота и здоровяк-эверсор Гарантин — все они сгинули, отдали жизни ради уничтожения этого чудовища, «Копья».

И его сестра тоже… Любимая сестренка.

Как её звали?

Келл видел призрачный образ лица, слышал голос сестры — но только не её имя.

Как звали мою сестру?

Она тоже погибла. Её отняли у Эристида. Сжав голову руками, Келл давил до тех пор, пока боль не стала мучительной, но воспоминание о сестре осталось тёмным и холодным. Пустая скорлупка.

В конце всего, он хотел умереть. Стать оружием.

Подняв канонерку «Ультио» в космос, отыскав «Мстительный дух» и убедившись, что Гор на борту флагмана, ассасин направил свой катер, словно ракету, в палубу, на которой стоял Магистр войны. Келла вела слабая, ничтожная надежда на то, что сын-предатель Императора будет смертельно ранен в столкновении.

Но, понимая, насколько ничтожны шансы…

…пока корабль пылал вокруг него…

…куда ни посмотри — алая мозаика тревожных рун…

…крохотная спасательная капсула, голубоватое сияние из люка…

…нужно только сделать шаг…

…задание — всё, что осталось у Эристида Келла в его опустевшем, полном отголосков прошлого существовании…

Он бежал, убедив себя, что гибель в этот момент ничего не докажет, а значить будет ещё меньше. Келл не собирался умирать на борту катера, пока в нем оставалось жизни хоть на один вздох, пока в оружии оставалась хоть одна пуля.

В общей неразберихе, возникшей после его безрассудной атаки, и облаке атомного огня, ознаменовавшего уничтожение «Ультио», запуск спасательного модуля прошел незамеченным. Вонзившись в корпус «Мстительного духа», капсула доставила Эристида в царство врага, и ассасин засел в нем, словно осколок в открытой ране.

Келл обращался к этому воспоминанию чаще, чем к остальным — обрывкам детских лет или поздним фрагментам идеальных убийств, покрытым кровавыми пятнами. То действие изменило условия его существования.

На Дагонете Келл не сумел казнить Гора. Он провалился.

Но когда ассасин оказался здесь, на борту «Мстительного духа», и, скрываясь на нижних палубах, вновь начал планировать это убийство, былая неудача утратила значение.

Он не провалился. Миссия не закончилась. Эристиду Келлу ещё суждено было выстрелить.

— Я здесь, чтобы сразить чудовище, — сказал он, и поклялся, что на сей раз преуспеет.

Никогда не спрашивай, кто они такие. Никогда не уделяй и секунды своего времени подробностям их существования. Не спрашивай себя, заслуживают они смерти или имеют право на жизнь. Тебя не должно это волновать, сию ношу, сняв груз с твоих плеч, взвалили на себя мужчины и женщины, обладающие большим знанием.

Будь благодарен за дарованную ясность, и принимай её без сомнений. Знай, что цель — единственная истина.

Между ассасином и палубным матросом установился шаткий мир. У Литэ нашлись ещё палочки лхо, и серв дрожащими руками протянул одну из них Келлу. Тот принял предложение, и они некоторое время курили в дружеском молчании, оценивая друг друга.

Эристид глубоко, с наслаждением затягивался наркостетическим дымом — прошла целая вечность с тех пор, как он предавался порокам. Или, по крайней мере, так ему казалось. Совершая эти мелкие, обыденные манипуляции, Келл чувствовал нечто отличное от блеклой, бесконечно пустой меланхолии, преследовавшей его со времен Дагонета. Впрочем, он не мог сказать, что именно ощущает. Названия подобных вещей забылись.

Потом Литэ завел разговор о шрамах Эристида и бесцветных пятнах на коже, там, куда пришлись змеиные укусы, но ассасин ещё не был готов обсуждать подобное. Вместо этого, он попросил матроса рассказать о себе… и тот медленно, опасливо поведал свою историю.

— Ты можешь подумать, что я слабак, — начал серв.

Келл именно так и решил, но не видел причин признаваться.

— Позволь объяснить, как всё было. Я начал вкалывать на палубах «Духа» с малых лет, как только набрался силенок, чтобы поднимать муфту генератора, так-то. Я знаю все истории о том, как киль корабля закладывали на верфи, могу рассказать о людях, умерших, чтобы подарить ему жизнь. Здесь целая книга о «Духе», понял?

С этими словами серв похлопал себя по голове. В полумраке на ней виднелись синяки и следы старых ушибов.

— Прямо здесь, да, — продолжил Литэ. — Ничего не забыто.

Келл знал о таких вещах. Словесные предания и устные традиции возникали на огромных боевых кораблях Империума, точно так же, как в городах на поверхностях планет. Настолько грандиозны и сложны были межзвёздные гиганты, что в их тени рождались настоящие легенды, истории о призраках и современные мифы, одной ногой опирающиеся на факты, а другой утопающие в фантазиях. «Мстительный дух» относился к числу таких кораблей, и ассасин не сомневался, что под его стальной кожей живут предания, насчитывавшие уже целые столетия. Члены экипажа делились такими историями друг с другом, передавали их новым поколениям служителей, приукрашивая и дополняя легенды по ходу действия. Матросы, подобные Литэ, являлись кем-то вроде летописцев, своеобразного и примитивного толка.

Вот только по их историям не высекались монументы и не создавались оперы. Матросские легенды не обладали эпичностью преданий о Легионес Астартес, воинах, которые вышагивают над головами меньших созданий и никогда не уделяют им даже толики внимания.

Литэ всё говорил и говорил — однажды начав, он как будто не мог остановиться.

— Мы сражались в Крестовом походе, о да, к великой славе, — в глазах серва блеснули слёзы. — Ох, если бы только знал! Когда Гор поднялся на борт, здесь закатили такое празднество! Мы были единым целым, понимаешь? Мы были кораблем Магистра войны, первыми среди равных. Нам предстояло стать величайшим экипажем в истории… Какое-то время, так всё и было.

«А потом?»

Но Келлу не пришлось понукать матроса. Литэ уставился в пол, и теперь его слова отдавали горечью.

— Но недолго. Вся красота выгорела, я видел это отсюда, с нижних палуб. Не обязательно стоять на мостике, чтобы заметить изменения, не-а. Мы все поняли это. Все, — серв указал на свое лицо. — Давин, все перемены начались с него. Может, побеги укоренились раньше, но расцвели они в Дельфосе, на Давине.

Жутко боясь, что его подслушают в этом безлюдном месте, Литэ опустил голос до хриплого шёпота.

— Гор пал, и, заклейми меня за такие слова, но всем было бы лучше, если б он никогда и не поднялся. Когда Магистр войны вернулся, он… его изменили.

— Поясни, о чем ты.

— У меня нет нужных слов, я человек необразованный. Но я видел это. Вижу это! Знаю это!

Серв медленно покачал головой.

— А потом — Исстван. Ох, Трон помилуй нас — Исстван. То, что там сотворили, преследует всех. Скверна запятнала корабль и каждого матроса на нём. Он перебил своих детей и братьев, этот Магистр войны. Скрыл предательство под именем восстания, словно это какое-то праведное дело.

А дальше Литэ рассказал Келлу историю одного человека, ярусного мастера — кого-то вроде бригадира, отвечающего за палубы, на которых сервы производили обслуживание огромных фокусирующих кристаллов для лэнс-пушек флагмана. Он начальствовал над новым знакомым ассасина, а по крови приходился матросу дальним родственником. Ничего необычного — низшие уровни иерархии экипажей некоторых кораблей становились своего рода общинами, которые населяли палубы звездолётов и соединялись теми же узами, что и жители маленьких отдаленных колоний или сельских поселений.

Ярусный мастер в полный голос выступил против восстания Гора и был казнен за это. Трагичный, но вполне ожидаемый исход; весь ужас заключался в том, как именно его казнили. Человека привязали к генерирующему кристаллу, проходящему тестовый цикл возбуждения/торможения, и оставили там, выгорать изнутри и снаружи на протяжении шестнадцати дней. Матричная стазис-установка во внутреннем механизме лэнс-пушки всё продлевала и продлевала пытку, замедляющее энергетическое поле растягивало время для обреченного мученика. Каждый серв в экипаже, оказавшийся поблизости, вынужден был выслушивать заторможенные, протяжные вопли.

Но это оказалось не самым скверным, не-а. Литэ объяснил, что с бригадира всё только началось.

— Вскоре кровопролитие стало… повседневностью. Хозяева нуждались в нем, просто чтобы тени оставались довольными, понял? Штуки в тенях, то есть. Они забирали людей, иногда выталкивали их обратно. И ты не хотел бы увидеть, как тени меняли людей — или легионеров.

— Мне встречалось… нечто подобное, — предположил Келл, и матрос косо взглянул на него, словно не совсем поверив ассасину. Но затем между ними мелькнуло безмолвное понимание, кошмарная схожесть пережитого, и оба поняли, что Эристид прав.

— Я — трус, — отважился признать Литэ, стыдясь самого себя. — Слабак. Побоялся поднять голос, работал, опустив голову, и притворялся, что ничего не замечаю. Но я видел, видел и не мог рассказать о том, как мне страшно, потому что не знал, кто чувствует себя так же, а кто стал верующим. Ведь нужно было притворяться, даже если ты не веришь, а иначе смерть. И не быстрая.

Серв кивнул в сторону металлического каньона.

— Многие предпочли этот путь каторге под кнутами Магистра войны и его… холуев.

Тут Эристид заметил, что Литэ содрогнулся, хотя воздух был теплым, словно кровь.

— Тебе нельзя говорить обо мне, — сказал он матросу. — Я прикончу тебя, если не поклянешься молчать.

Палубный матрос кивнул.

— Хотелось бы мне набраться храбрости и попросить тебя о смерти, но не выходит, — он глянул в сторону.

— Может, ты сделал бы всё быстро и безболезненно. Если они заподозрят, что я видел здесь человека, то выжмут из меня правду. Я — слабак, — повторил Литэ.

Ассасин лишил жизни столько людей по таким незначительным поводам, что удивился возникшему сейчас нежеланию убивать. Возможно, причиной тому — жажда разделить с кем-то одиночество на боевой барже предателя?

Сколько он уже пробыл здесь? Дни? Недели? Месяцы? Келл не понимал, отчего ему так тяжело следить за ходом времени, и это терзало разум.

— Мне нужна вода, — сказал, в конце концов, ассасин, отложив грубый нож и подумав о той мерзкой жиже, которую ему приходилось пить, загрязненной неизвестными веществами с корпуса корабля. — Можешь достать мне очистительный фильтр?

Кивок.

— Могу, так, чтобы не хватились.

— Принеси его, — ответил на это Келл, — и, возможно, докажешь, что способен справиться с трусостью.

Позже, оставшись в одиночестве, ассасин попытался отыскать окурки от палочек лхо в качестве «вещественного доказательства» реальности Литэ. Ничего не нашлось. Наверное, дыхательные ветра, гуляющие вверх и вниз по ущелью, унесли их.

По крайней мере, так решил сам Эристид.

Не обращайся за помощью к другим, даже если не видишь иного пути. Верно, на просторах Галактики есть хорошие, верные люди, которые с радостью поддержат исполнителя Воли Императора, если узнают, что таковой появился среди них. Но ты не должен ставить их под угрозу. Они не обучены, как ты. Они могут совершать ошибки. Выскочившее слово, странное действие… Не рискуй так. Твоя винтовка — единственная жена, невеста или подруга, которой ты можешь довериться.

Впрочем, он не мог избегать сна вечно. Засыпая, Келл неизбежно возвращался к моменту, когда впервые оказался на борту «Мстительного духа», словно сам корабль не позволял ассасину забыть те мгновения — даже если прочие воспоминания в пострадавшем разуме Эристида уже потрескались и раскрошились. Каждый раз, закрывая глаза, он погружался в яркие образы прошлого.

Капсула углублялась в корпус флагмана, и визг металла, раздираемого абордажными зубьями, напоминал вопль ребёнка из жести и стекла, которого полосуют бритвами. Да, так он звучал.

Спасательный модуль получил пробоину, врываясь на нижние палубы, и нечистый воздух корабля наполнил крохотное внутреннее пространство размером с гроб. Наконец, капсула остановилась, раскаленная докрасна трением, пощелкивая и потрескивая, пока внешняя аблятивная броня стекала с корпуса крупными тягучими сгустками. Когда Келл, получивший кожные и лёгочные ожоги, выбрался наружу, «Мстительный дух» впился во временно ослепшего ассасина клыками, сочащимися ядом.

Капсула пробила борт флагмана неподалеку от одного из гигантских трюмных резервуаров, и окружающее пространство наполняла резкая органическая вонь. Слежавшиеся слои грязи, столетиями нараставшие друг на друга, оказались домом для колоний жирных, червеподобных существ, ползающих и извивающихся среди лопастей биоустановок контроля среды. На этих опарышей охотились более крупные создания, скользившие во тьме — безглазые твари со змеиными телами и миножьими пастями. Невезение привело Эристида прямо к одному из гнезд этих существ.

Он как раз вытаскивал уцелевшие остатки экипировки из разбитой спасательной капсулы, когда змеи, в конце концов, решились атаковать. Терзающие челюсти, жестокие и сильные, впились в тело ассасина и впрыснули отраву в кровь — этот нейротоксин мгновенно парализовывал опарышей, позволяя хищникам сожрать их заживо. На человека яд оказал совершенно иное действие.

Токсин повлиял на разум Келла. Сначала ассасин шатался, словно пьяный, отбиваясь от тварей, а конечности, становясь эластичными, постепенно прекращали повиноваться ему. Эристид пытался уковылять от хищников, слабо понимая значение громких всплесков за спиной — элементы его экипировки тонули в глубоких, мутных канализационных водах.

А потом Келл рухнул на колени, и яд овладел им. Он струился по сосудам, реагируя с кровью и изменяясь, становясь психотропным. На какое-то время, ассасин обезумел.

Что он видел в бреду?

Эристид оцепенел в сумеречном помрачении сознания, смешавшемся с недавними воспоминаниями о пережитом на Дагонете кошмарном противостоянии с не-человеком; с убийствами, свидетелем которых стал ассасин и запутанных, искаженных событиях, предвещаемых ими. Время и пространство просачивались друг сквозь друга перед взором Келла, не смешиваясь, словно потоки крови и масла, создавая сюрреалистичный ландшафт.

Ассасину довелось узреть вещи, не имевшие для него никакого смысла, образы и картины, порожденные не его разумом или памятью. Позднее, в моменты спокойствия, когда Келл нес бессрочный дозор в укрытии, он пытался сосредоточенно обдумать эти видения и отыскать их источник. Что, если Эристид видел не собственные воспоминания, но некие образы из примитивных разумов хищников? Подобные создания существовали — ксенотвари с ничтожными псайкерскими силами, способные проникать в мысли своих жертв. Неужели токсин оказал такое воздействие? Или же это было нечто иное, куда более изящное и пагубное?

Что, если сам «Мстительный дух» показывал Келлу те картины? Столь великий и сложный механизм, ныне оскверненный тьмой варпа и демонической поганью, мог ли он проникнуть в разум ассасина с ядом тварей, живущих в его трюмах, влиться в отравленную кровь Эристида? Послал ли Келлу эти видения сам корабль?

«Если я думаю, что подобное возможно — не утратил ли я разум? — такими вопросами мучился Эристид. — Безумен ли я?»

Ответа не было, лишь сон-видение-бред-фантазия-отрава-галлюцинация, остающаяся прозрачной, как стекло, неизгладимым шрамом лежащая на мыслях ассасина, засевшая в материи его разума, словно заноза ощущений.

Видение всегда оставалось неизменным — Келл стоял на огромной террасе, выступающей из стены железного ущелья, и его постепенно накрывалатень Магистра войны, застилая бледный свет. Тёмное великолепие примарха, жестокость и злоба кипели, скрытые за благородным, немыслимо идеальным лицом.

Словно статуи, виденные Эристидом на Дагонете.

Ожившие, растущие, тянущиеся к нему.

Но в те мгновения, когда Келлу удавалось сохранить наибольшую ясность ума, не дать разбежаться собственным мыслям и схватиться за тростинку здравого рассудка, ассасина сильнее всего пугали чувства, вызванные видением. Такие чистые, и такие постыдные.

Эристид Келл не смотрел в лицо Гору и не испытывал к нему ненависти, хотя и говорил себе, что должен. Но сущность Магистра войны была чем-то вроде чёрного огня, недоступного для полного понимания смертных, испускавшего гибельное излучение, одновременно поглощающее и манящее.

Сингулярность бытия.

Казалось, что круговорот эмоций в сердце Келла развернулся в обратном направлении. Разумом он понимал, что при виде Гора должен испытывать величайшую ненависть: предатель есть предатель, и смерть — расплата для каждого из них. Но эти слова звучали, словно выученная роль, и в них зияла пустота, наполненная пеплом.

Эристид знал, что должен ненавидеть Гора, что сын Императора, первый среди равных, предал самого Келла и всё человечество. Он знал это. В конце концов, такова была его миссия — сразить чудовище.

Но кто на самом деле предал ассасина? Не Гор. Кто отправил Эристида, его сестру и всех остальных на бессмысленное задание, на миссию, которую они никогда не сумели бы, даже не могли бы надеяться выполнить. Кто оставил Келла погибать?

В видении-сне Гор протягивал ассасину руку, без всякого гнева и не замышляя насилия. Движение Магистра войны казался сочувственным.

«Безумен ли я? — вновь и вновь спрашивал Эристид. — Поддался ли разложению, как и другие? Осталось ли в мире хоть что-то чистое?»

Когда яд, наконец, выпустил ассасина из своей хватки, тот очнулся на мелководье загрязненных трюмных стоков, окруженный дохлыми змеями. Рот Келла оказался набитым мелкой чешуей, а на зубах засохла чёрная кровь хищников. Извергнув содержимое желудка в воду, перепачканный и охваченный дурнотой Эристид, пошатываясь, убрел прочь.

Судьба кратко улыбнулась ассасину — он нашел свой лекарский набор. Тут же распечатав его, Келл принял все подходящие средства, чтобы изгнать ужас из разума.

Хоть на какое-то время.

Миссия никогда не заканчивается. Пока ты не получишь отзывающий приказ, пока руководство не скажет иного, задание продолжается. Это диктат, которому нельзя возразить. Не имеет значения, насколько сложно осуществить казнь, как много времени займет подготовка, сколько «побочек» погибнет при выполнении задания. Оно должно быть выполнено. Оно будет выполнено. Ты доведешь его до конца.

Ты сделаешь это.

Как произойдет убийство Магистра войны? Пока шли дни, этот вопрос всё сильнее поглощал ассасина.

Келл регулярно чистил и проверял драгоценную винтовку «Экзитус», хотя она и не требовала столь назойливого внимания. Занятия Эристида опасно близко подошли к рубежу, за которым необходимые операции по поддержанию инструмента ассасина в рабочем состоянии превратились бы в священнодействие. Движения ветоши по разобранному спусковому механизму, медленное, изощрённое тестирование каждого набора датчиков в прицельном модуле с последующей перепроверкой… Это начинало напоминать строго определенный ритуал выполнения святых обрядов, проводившихся во всех разрушенных ныне церквях, выжженных светом Имперской Истины.

Спрятав золотистую аквилу, которую оставила ему сестра — бедная девочка с позабытым именем, — Эристид больше никогда не смотрел на украшение. Он не хотел отвлекаться на подобные мелочи. Укрытие стало алтарем ассасина, храмом, где он на время обрел покой. Умиротворение приходило к Келлу во время коленопреклоненной молитвы оружию, длинной и тонкой снайперской винтовке усовершенствованной модели, лежащей в его руках, словно литой псалтырь, созданный из металла и углеродистой стали.

Ассасин прогонял детали убийства перед мысленным взором, пока не научился мгновенно представлять любую составляющую деяния. Расчёт поправки на ветер и цифры на стеклянных глазах прицела обрели идеальную гармонию нотной записи. Очертания зоны расположения цели Келл помнил наизусть, как изгибы тела любовницы под своими пальцами.

И — финальная часть священнодействия — единственная пуля в винтовке.

Только она осталась у Эристида, и порой ассасин, доставая неиспользованный заряд из казённика, бережно катал его по ладони. Прикосновение холодной латунной гильзы успокаивало Келла, её вращение, почти неощутимый вес смертоносного заряда — всё это помогало обрести уверенность. Словно якорь, пуля удерживала его здесь и сейчас, не давала уплыть.

Маркировка по окружности капсюля сообщала, что заряд произведен на Телемахе, в одной из секретных кузен, находящихся во владении круга Виндикар. Созданный с допуском в несколько микрометров, подходящий только к винтовке «Экзитус» и никакому иному оружию, патрон был новым — выпущенным за один солярный год до того, как его выдали Келлу. Заряд обладал точно распределенным балансом масс, а сама пуля, представляющая собой компактный бронебойный снаряд со сбрасываемым поддоном и разделяемым активным сердечником, обрела жизнь на центрифуге в нуль-гравитационном цехе мануфакториума.

Идеальная. Безупречная. Готовая. Подари ей убийство — и пуля расцветет.

Эристид рассчитал время преодоления ущелья, от мига, когда лицо Гора появится в прицеле — а ассасин немедленно нажмет на спусковой крючок — и до момента попадания. Ему предстоит попасть точно в глаз Магистра войны — Келл предпочел бы правый, но сгодятся оба, — чтобы максимально увеличить шансы на мгновенную смерть повелителя Лунных Волков. Как только пуля пронзит роговицу, запустится процесс фрагментации заряда вплоть до нанометрового уровня. Крохотные, фрактально заточенные осколки разойдутся сферой миниатюрных кинжалов, движущихся на сверхзвуковой скорости, что создаст ударную волну, способную растерзать даже постчеловеческую плоть и расколоть крепкие, словно сталь, кости бога войны. По оценке ассасина, в случае идеального попадания вероятность мгновенной смерти цели составляла один к семи. Разумеется, с учетом прочих факторов убийство на месте становилось менее возможным, но катастрофические повреждения мозга, не приводящие к биологической гибели организма, входили в критерии успешного выполнения задания.

Меньшее будет расценено как провал миссии.

В расчетах Келл исходил из того, что цель будет стоять неподвижно, без шлема и прикрытия в виде метаэнергетических барьеров.

Цель, отличная от всех прочих. Цель… Существо, подобных которому никогда не убивали смертные люди…

— Невозможно.

Произнес ли ассасин это вслух, или воздух прошептал слово ему на ухо? Сложно сказать. Эристид часто забывал, как звучит его голос.

Может ли человек убить примарха? Может ли смертный сразить полубога? Часть Келла хотела на собственном опыте узнать, возможно ли это; другая часть с криком отвергала столь дерзновенный замысел. В самом начале миссии высокомерный, полный самолюбия ассасин считал, что сможет выполнить задание.

Но, после всего произошедшего, Эристид думал иначе. У него возникли сомнения.

Именно поэтому Келл должен был выстрелить — чтобы убедиться.

Чтобы заставить шепчущие голоса умолкнуть.

Виндикар.

Высокий готик, Старо-Терранское происхождение (до Раздора, прибл.) Инфинитив настоящего времени действительного залога от «виндико».

Сложное слово, образованное сложением корня «виндик» — «защитник, охранитель» и основы «дико» — «говорить».

Лексическое значение (многозначное слово): защищать; освобождать, вызволять, избавлять; утверждать, доказывать; мстить или карать.

Он хлебнул воды из дырявой фляги, ощутив пустой и безжизненный вкус пресной жидкости. Внезапно и ярко Келл представил, как пил вино, воспоминание вспыхнуло, словно факел в тёмной пещере его разума. Ассасин уставился на бутылку, и, обнаружив, что очиститель в её горлышке забился частицами грязи, вытряхнул их. Интересно, это Литэ принес ему фильтр или Эристид сам нашел запасной модуль на дне рваного вещмешка? И то, и другое представлялось возможным.

А потом вопросы мгновенно схлынули — он услышал сирены, завывающие в ущелье.

Это определенно не было галлюцинацией, повсюду метались маленькие летающие дроны, механогибриды в орлином обличье, пронзающие сумрак тонкими лучами поисковых сенсоров. Что они пытались найти?

Келл мог лишь догадываться о настроениях «Мстительного духа», но сегодня корабль явно вел себя раздражённо. Ассасин уже пробыл здесь достаточно долго — и сколько же? — чтобы сообразить: что-то пошло не так.

Шло сражение. Где-то там, наверху, в сотне палуб отсюда, за стенами стратегиума, Магистр войны и капитаны Сынов Гора занимались смертоубийством — Келл скорее чувствовал, чем знал это, но к тому времени он уже больше доверял инстинкту, а не рассудку. Эристид позволил себе превратиться в дикое, ведомое примитивными реакциями животное, терпеливого хищника. Исчез человек, вынужденный планировать и ждать, ждать и планировать. Келла не интересовало, за что бьются участники далекой схватки, подобные мысли были слишком смутными, отвлеченными и легко ускользающими. Всё, чего хотел ассасин — чтобы Гор пришёл к нему.

И так будет. Келл видел это во сне-видении, деяние уже свершилось на каком-то ином плане времени и вероятности. Так шептали ему голоса.

— Эристид!

Ассасин резко повернулся, услышав сиплый голос, зовущий его по имени, и увидел матроса, бегущего по палубе к укрытию. Серва била паническая дрожь, а из пореза на щеке текла кровь, заливая лицо.

Выругавшись, Келл бросил быстрый взгляд на железный каньон. Несколько механических птиц, прервав спиральные облёты ущелья, разворачивались в их сторону — должно быть, услышав крик этого придурка.

Уже не в первый раз ассасину захотелось, чтобы камуфляжный плащ работал, как следует. Будь он в полностью исправном состоянии, Эристид просто залёг бы и завернулся в маскировочную ткань, а дроны приняли бы Келла за холодную стальную балку, выступающую за край мостика. Но сейчас истрепанный и дырявый плащ мог прикрыть ассасина лишь в диапазоне видимого света, от провидцев ближнего действия, как и термальных, ультрафиолетовых или магнитно-звуковых сканеров он не спасал.

Эристид устремился к Литэ, резкими жестами приказывая тому найти укрытие.

— Тихо, придурок, тихо! Они приближаются, не видишь, что ли?

Палубный матрос кое-как спрятался за теплообменником.

— Я пришел предупредить вас, господин Келл.

Вблизи лицо серва выглядело иначе — татуировка, ведьмин знак, казалась более детальной, чем раньше, линии, нанесенные краской, превращались в шрамы, распухшие и налитые кровью. Кроме того, Литэ смотрелся изможденнее прежнего, глаза и щёки матроса глубоко запали. Даже кровь, текущая по лицу, выглядела ослабевшей — жидкой, больше похожей на багровые чернила.

Чернорабочий не обращал внимания на пристальный взгляд ассасина.

— На борт корабля кто-то проник, — выпалил матрос, не переводя дыхания, — говорят, отряд воинов, направленных самим Сигиллитом!

Келл удивился тому, что упоминание титула лорда Малкадора заставило его, в буквальном смысле, вздрогнуть. Не в силах разобраться в столь странной реакции, ассасин проигнорировал её.

— Они пришли за Гором?

— Конечно! — на лице серва смешались удивление и смущение, словно ответ подразумевался сам собой. — А за кем же ещё?

Схватив человечка за плечи, Эристид яростно затряс его.

— Сколько их? Где они? Говори!

Литэ поднял руки, пытаясь защититься от внезапно набросившегося на него ассасина.

— Никто не знает! Поэтому наблюдатели и рыскают по кораблю, они ищут пришельцев! Ты что, не понимаешь? Если легионеры убьют его, то освободят всех…

— Нет! Нет! — заорал Келл в лицо серву. За спиной ассасина раздалось жужжание стальных перьев — механические птицы, почуяв тепловой след, неслись к ним над бездной, не переставая зондировать и сканировать пространство.

Но в тот момент Эристид не думал о них, полностью поглощённый мыслями о том, что шанс, предоставленный ему судьбой, может так и не воплотиться в жизнь. Такого не может быть. Гора не должны убить какие-то самозваные агенты, посланные этим трижды проклятым псайкером! Видение обещало Келлу, что он получит возможность сразить чудовище!

— Ты делаешь мне больно, — задыхаясь, пробормотал Литэ, в глазах которого блестели слёзы. — Пожалуйста, отпусти, пока наблюдатели нас не увидели…

Но его мольба оказалась бессмысленной. Пара птиц-машин вынырнула из дымного полумрака над головами людей, обнажив вольфрамовые когти и приготовившись схватить обоих. Веера изумрудных лучей накрыли палубу, и жертвоуказатели обнаружили двоих нарушителей с такой легкостью, словно те лежали на свежевыпавшем снегу.

Наблюдатели спикировали на цель, испуская металлические крики. В этот момент Келл оттолкнул Литэ от себя и тем самым — ненамеренно — спас матросу жизнь. Смертоносные когти, способные одним движением вскрыть человеческое горло, пронеслись так близко от обнаженной глотки серва, что он ощутил дуновение распоротого воздуха.

Вторая механическая птица целилась в глаза Эристида, собираясь вырвать их и располосовать лицо ассасина. Тот мгновенно и слабо пожалел, что оставил шпионскую маску в укрытии — Келл вообще почти не надевал её последнее время.

Пригнувшись и расстегнув пряжку старого плаща на шее, ассасин резко крутнулся на месте, заставив ткань распахнуться полукругом темноты. Не успевший сориентироваться механизм попытался выйти из пике и совершить разворот с креном, но Келл предугадал его маневр. Дернув плащ на себя, Эристид поймал птицу-машину в складках ткани, не позволив наблюдателю рвануться обратно, в вышину. Взмахнув плащом-силком, ассасин раскрутил свёрток плотной материи, бывший когда-то его боевой экипировкой, и с размаху ударил им о палубу. Затем, не теряя ни секунды, Келл бросился вперед и принялся топтать дергающееся, клекочущее тело под чёрной тканью. После каждого удара ног ассасина тварь вырывалась всё более злобно и яростно, но Эристид вскоре покончил с ней.

Второй летающий дрон осаждал несчастного Литэ, избивая и полосуя его заточенными краями крыльев. Отреагировав на смерть партнера, он мгновенно забыл о матросе и обратил свой хищный гнев на Келла. Крылатое копье из металла, пластека и птичьей плоти устремилось к ассасину, и тот ощерился, готовясь к встрече.

Наблюдатель, метя в горло, прошелся когтями по груди Келла, и тот закрутился от силы удара, не выпуская грубый нож из кулака. Крича от боли и ярости, ассасин крепко сжал свободной рукой тело механической птицы, изрезав ладонь в кровавые лохмотья. Клинок метнулся размытым пятном и вонзился в торс дрона, а потом ещё и ещё раз, так, что тугие струи технических жидкостей фонтаном хлынули на железные пластины палубы. Эристид всаживал нож в машину до тех пор, пока не убедился, что она мертва, и к тому моменту руки ассасина превратились в рваную мешанину исполосованной плоти, чёрных смазочных масел и густой крови.

Увидев, что Келл, вздрагивая, направился к нему, Литэ отшатнулся, и ассасин понял, что матрос перепуган донельзя. Страх проник в каждую клетку его тела, он был воздухом в лёгких, водой для губ серва. Эристид ощутил ползучее, тошнотворное отвращение к самому существованию человечка, словно каждый вздох Литэ чем-то оскорблял его.

Ассасин не стал спрашивать себя, откуда взялась такая желчность. Даже не подумал об этом. Он просто заорал на Литэ и кричал, пока матрос удирал прочь.

— Беги, ты, жалкий ублюдок! Смотреть на тебя не желаю, понятно? Возьми свои слова обратно и убирайся!

Келл сплюнул на скользкую палубу.

— Если ты вернешься, если снова сунешь сюда свой нос и не принесешь новость о том, что Гор ещё жив… — голос Эристида достиг крещендо, — я пристрелю тебя на месте!

Литэ сбежал, похоже, не веря, что сумел уцелеть. Стоило утихнуть отголоскам шагов матроса, Келл осел на мостик и уставился на изуродованные руки.

Медленными, мучительными движениями ассасин подтянул убитый плащ и принялся разрезать его на полосы, подходящие для перевязки пальцев и ладоней. Занятый работой, он напряженно прислушивался к шёпоту «Мстительного духа», надеясь уловить частичку знания о том, что люди Малкадора провалили задание и чудовище выжило.

Эристид улыбнулся своим мыслям. Сигиллиту тоже придется испить горькую чашу разочарования.

Величайшее оружие в нашем арсенале также является древнейшим, чистейшим, простейшим в применении. Но, с другой стороны, им сложнее всего овладеть в совершенстве. Каждый убийца должен уяснить абсолютную истину: ты не уникальный. Ты не особенный. Ты умрешь, и ничто не в силах предотвратить твою смерть. Когда ты поймешь и примешь это, придет осознание, что ты есть оружие, и его лезвие, что никогда не затупится, есть жертва.

Итак, он прицелился, отодвигая в сторону кусочки расколотой памяти, что пытались сцепиться друг с другом в его разуме.

— Зачем ты это делаешь? — крикнул Литэ. — Я никогда никому не рассказывал о наших встречах. Я всегда был верным, как и ты! Всегда, даже когда они делали со мной те ужасные вещи…

Матрос чуть подполз к ассасину, увидел пистолет и тут же замер, отказавшись от своего замысла.

— Ты… Ты сделал меня сильнее, господин Келл. Я знал, что если ты сумел продержаться здесь, внизу, все эти годы… То и я смогу сопротивляться им, и это было так тяжело…

Годы? Откровение ошеломило Эристида. Это какая-то ошибка, прошло всего несколько дней с того момента, как канонерка «Ультио» покинула Дагонет. Самое большее — несколько недель, но годы?

Ассасин покачал головой. Он запомнил бы, что прошло столько времени, серв наверняка лжет ему. Шепчущие голоса предупредили бы Келла о минувших годах.

Эристид обнажил зубы в зверином оскале.

— Ты знаешь, верно?

В залитых слезами глазах Литэ вновь мелькнула растерянность, и он покачал головой.

— Я знаю… То есть, я видел… что Гор жив…

— Не то! — рявкнул на него Келл. — Шёпоты рассказали мне о Магистре войны! Я спрашиваю о другом, и ты это знаешь!

— Ш-шёпоты? — теперь матрос смотрел на ассасина, словно тот нес бред сумасшедшего. Неужели серв не видел? Неужели он не понимал?

Подойдя ближе, Эристид направил «Экзитус» во вздымающуюся грудь человечка, и Литэ поднял руки, выказывая покорность.

— Прошу, не делай этого! Я не понимаю, о чем речь, ты говоришь загадками! Сначала я думал, это из-за твоего сидения в одиночестве, но…

— Скажи мне, кто это! — потребовал Келл, не обращая внимания на страстные мольбы человечка и указывая резкими жестами в промозглый воздух ущелья. — Голоса всё время шепчут и не дают мне спать, указывают, что я должен сделать с тобой!

Ассасин подтолкнул Литэ стволом пистолета, заставляя встать и выйти наружу, на мостик. Под ними пели канаты, по которым бесконечно носились в обоих направлениях сцепки контейнеров с охладителем.

Матрос поднял на Келла умоляющий взгляд.

— Ты слишком многое перенес, верно? Да, всё так, теперь я понял. Это место… — серв кивком показал на стену, — «Дух» сломал тебя.

— Говори! — Эристид кричал, не думая о том, что его может засечь какой-нибудь далекий слухо-сканер. — Мне нужен тот, кто шепчет вокруг! Где он?

Ладонь ассасина, держащая пистолет, покрылась потом, и Келл впился в рукоять, сжимая её до побелевших костяшек пальцев.

— Я не знаю! — крикнул в ответ Литэ.

— Говори, кто такой Самус!

Эристид не помнил, откуда выскочило то имя, показавшееся чуждым на губах, словно вытолкнутое из горла ассасина чем-то неподвластным ему.

Но оно оказалось переломной точкой. Разъяренный Келл на мгновение потерял концентрацию, и его палец дрогнул на спусковом крючке. В тот же миг, как последнее слово соскользнуло с губ ассасина, «Экзитус» внезапно выстрелил, и живот Литэ превратился в рваную рану. Выброшенные из выходного отверстия на спине кровь, кости и содержимое кишечника матроса мокрым пятном расползлись по палубе.

Келл не собирался убивать его — по крайней мере, не в тот момент. Но дело сделано, в точности, как предсказывали голоса.

Слабо вздохнув, Эристид подтянул труп и принялся орудовать ножом. Он нанес на туловище мертвеца единственное слово, делая глубокие и четкие разрезы.

ЛУПЕРКАЛЬ.

В качестве последнего росчерка Келл использовал золотистую аквилу, принадлежавшую его забытой сестре. Достав амулет и заметив, что тот потускнел, утратил глянец, а распахнутые крылья покрылись царапинами и сыпью коррозии, ассасин повесил оберег на тощую шею Литэ и подтащил тело к краю железного утёса.

Прошло некоторое время. Эристид ждал нужной сцепки, подходящего для его плана грузового вагона. Когда внизу забренчал искомый поезд с охладителями, Келл расчетливым движением сбросил труп с мостика. Тело Литэ приземлилось на головной вагон, распластавшись, будто сломанная кукла, и отправилось в путь, по направлению к далекой террасе. Довольно скоро мертвеца обнаружат.

Пролитие крови. Сейчас, оглядываясь в прошлое, ассасин находил это очевидным — такие законы теперь действовали на борту «Мстительного духа» и в рядах тех, кто отверг Императора. Вполне логично, что именно так и следовало создать приманку.

Келл вспомнил вымышленные истории, которые читал в детстве, затейливые сказки о том, что чудовищ можно призвать из их загробных владений лишь ритуальным пролитием жизненной влаги. Жертва, вспомнил он, тоже была оружием.

Затем ассасин вернулся в укрытие, на ходу убирая пистолет в кобуру. Оказавшись в своем тайном убежище, Эристид развернул старую ветошь и легонько подул на снайперскую винтовку, пробуждая оружие к жизни.

Единственный, последний заряд бесшумно скользнул в открытый казённик, и Келл приготовился ждать того, что должно было произойти.

Он ждал, и, наконец, шепчущие голоса вернулись.

Не испытывай жалости. Это разрушительная эмоция, мучительное и едкое чувство, способно растворить праведность и целеустремленность. Не жалей цель за пройденный путь, что привел её на линию твоего огня, неважно, насколько трагична или ошибочна эта стезя. Не жалей и себя за деяния, которые просят совершить во имя справедливости.

Это ослабит тебя, и, когда настанет час, заставит усомниться.

И вот, Магистр войны оказался у него в прицеле.

Он стоял там. Он встанет там.

Казалось, что Келл просто моргнул, и это случилось — он внезапно возник в круглом окошке телескопического прицела, окруженный нимбом расчётных поправок на ветер, показаний дальномеров и метеорологических данных.

Сколько прошло времени, как долго пришлось ждать… Ничто уже не имело значения.

Гор Луперкаль, падший сын Императора, повелитель этого корабля. У Эристида не находилось слов, чтобы описать представшее перед ним титаническое создание, грандиозную личность, сама суть которой словно излучалась в пространство и касалась ассасина, проникая сквозь окуляр прицела и угрожая поглотить Келла.

Как такое возможно? На мгновение Эристид утратил волю, и, будь проклята его слабость, воистину усомнился — впервые за все те годы, что совершал убийства во имя круга Виндикар.

Впрочем, те времена казались весьма далекими, а то, что происходило здесь и сейчас — невероятно близким, реальным, и очень, очень ярким.

Гор стоял, изучая труп Литэ, низложенный к его ногам. Магистр войны, гигантское создание в человеческом облике, сотворенное из железа и брони, кивал, словно подобное зрелище не стало для него неожиданностью. Он рассматривал буквы своего почётного прозвания, вырезанные в мертвой плоти. Он держал кончиками большого и указательного пальцев латной перчатки маленькую золотую вещицу.

Оружие Келла сообщило ему, что готово к выстрелу, прицел, пройдя пару последних делений по круговой шкале, закончил наведение, и глаз Магистра войны заполнил изображение. Эристид понимал, что винтовка трясется у него в руках, но стабилизаторы «Экзитуса» вносили необходимые поправки.

Келл сделал вдох и выдохнул лишь наполовину.

Гор повернулся и посмотрел прямо на него.

Воля ассасина рассыпалась прахом, и он бросился бежать — но лишь в мире собственных измученных мыслей. Здесь, в царстве плоти, Эристид завершил деяние благодаря одной только мышечной памяти, и, наконец, нажал на спусковой крючок.

Магистр войны с улыбкой поймал пулю в воздухе, аккуратно, словно бабочку, севшую ему на ладонь.

совершенный

преходящий

казнить

бессмертный

ясность

верный

раскол

покарать

жертва

жалость

истина

Шёпоты превратились в рёв — вопящий, бессловесный ураган, терзавший уши Келла, и ассасин вскочил на ноги, охваченный головокружением. Воздух сгустился, обрел вязкость, и Эристид двигался в нём, словно под водой, отталкиваемый призрачной силой и уплотняющимися потоками времени. Остатки плаща, теперь больше похожего на куколь, сорвались с плеч и унеслись в бездну за железным обрывом. Ассасин потерял винтовку — лёгкое оружие внезапно оказалось неподъемным грузом для его изрезанных рук и с лязгом упало на палубу. Металлические отзвуки падения вдруг стихли, вытесненные клубами дыма.

Грязно-янтарный свет озарил укрытие и мостик, временно ослепив Келла. Источник сияния притягивал взгляд ассасина, словно гравитация — к поверхности планеты.

Всё казалось золотым — куски металлолома, ржавое железо, — всё сверкало, отражая расширяющуюся пелену света. Слишком поздно Эристид осознал, что видел в отравленных снах не латунную террасу.

Это происходит здесь. Это всегда происходило здесь!

Нечто исполинское возникло за спиной Келла, свет угас, и ассасин обернулся, накрытый громадной тенью.

Он стоял там. Он встанет там.

Величественное и пагубное создание, окутанное тьмой, но при этом блистательное и светоносное. Эристид смотрел в лицо, которое ни один скульптор не мог и надеяться передать со всей точностью — некогда красивое, но теперь окропленное жестокостью. С лязгом разжался гигантский коготь, и одно из адамантиевых лезвий поднялось, указывая острием на ассасина.

— Ты — Эристид Келл, — произнес Гор. — Ты должен быть мертв.

Магистр войны уронил себе под ноги пулю, выпущенную из винтовки.

— Зачем ты здесь, ассасин?

— Чтобы убить чудовище, — сумел выдавить Келл.

— Как и я, — прогремел Магистр войны, и безрадостная тень мелькнула по его лицу. Луперкаль стоял в кольце легионеров, великолепных в броне, украшенной тайными рунами и ужасающими амулетами. Никто из них не двигался, не доставал оружие. Воины расступились, чтобы их господин мог исполнить задуманное.

Гор шагнул вперед, походя раскалывая упавшую винтовку надвое тяжелым керамитовым сабатоном.

— Не ошибись на сей раз. Перед тобой я.

Ассасин сухо кивнул, вспомнив воина, убитого им на Дагонете. Люк Седирэ, капитан 13-й роты Сынов Гора. О, как сильно Эристид был уверен, что его цель — сам Магистр войны, как он жаждал оборвать жизнь сына Императора и одним выстрелом покончить с восстанием, так же, как делал это на сотне других миров. Но эта война оказалась иного рода, а Келл выставил себя дураком, решив, что она не отличается от прочих.

Гор поманил его когтем.

— Сделай же это, смертный. Используй последний шанс покончить со мной, — примарх откинул голову, выставляя напоказ незащищенный участок горла. — Вот, я тебе подсоблю.

— Как… — Эристид с невероятным усилием выдавливал каждое слово. — Как ты узнал мое имя?

— Многие голоса шепчут мне, — улыбнулся полубог. — И я запоминаю имена всех, кто пытался остановить мое сердце. Это позволяет оставаться… скромным.

Ладонь Келла опустилась к бедру, коснулась рукояти висевшего там пистолета. Рефлекторное действие — ассасин понимал, что попытка довести деяние до конца окажется бесплодной. Вместе с тем, он не мог остановиться, словно превратился в актера на сцене, обязанного целиком исполнить свою роль в пьесе, которую не в силах был изменить.

— Я видел тебя, — с трудом произнес Эристид. — Когда яд был во мне… Я видел нечто…

Он потряс головой.

— Не понимаю, как…

— Этот корабль принадлежит мне, ассасин. Железом и костьми, душой и телом, — Гор раскрыл поднятый коготь. — Я знаю обо всем, что происходит здесь. «Дух» говорит со мной, и я вижу всеми его глазами.

Змеи. Келл вновь увидел их мысленным взором, ощутил жгучую боль укусов по всему телу и содрогнулся.

— Кровь призвала меня, — Магистр войны слегка кивнул в сторону далекой террасы, где всё ещё лежал труп Литэ. — И я пришел к тебе, человечек — подумай, как редко случается такое. Я пришел к тебе. Теперь можно покончить со всем этим.

Эристид Келл медленно вытащил пистолет.

— Из-за тебя я потерял всё, что было дорого мне.

— Не так, — Гор чуть покачал головой, не обращая внимания на «Экзитус». — Не я направил тебя сюда. Не я заставил тебя рискнуть всем ради обреченной на провал миссии. Гибель Терры и моего отца неизбежны, Келл — ты понимаешь это, не так ли? Возможно, осознал только сейчас, в самом конце? Он отправил тебя, послал на смерть, и ради чего?

На мгновение показалось, что Магистр войны действительно сочувствует столь бессмысленной растрате жизней.

Келлу хотелось вопить от безысходности, в его груди внезапно вспыхнуло пламя чувств, пробужденных словами великого воина. Гор коснулся истины, погребенной глубоко в сердце Эристида, и тот, ошеломленный, сдерживал её, не позволяя вырваться наружу в крике. Но примарх, взглянув на ассасина, увидел правду — так, словно тело виндикара было прозрачным, как стекло.

— Сигиллит, этот ничтожный подлец на службе моего отца, направил твой карательный отряд, и ещё несколько после него. Ассасины — орудия слабых. Неужели ты такой же, как и он, Эристид Келл?

Потеряв самообладание, ассасин завопил, что было мочи. Используя последние крохи жизненной энергии, чтобы поднять пистолет, Келл нажимал и нажимал на спусковой крючок, посылая веер разрывных зарядов «Инфернус» в грудь Магистра войны. Отвернувшись, Гор прикрыл лицо латной перчаткой, но не сделал ничего более.

Примарх выстоял под кратким, ревущим огненным вихрем, и, когда свирепое пламя угасло, на броне не осталось и мельчайшего следа от жарких поцелуев «Экзитуса».

Сердце Эристида упало в ожидании смерти.

Гор направился к нему, а воины полубога так и не шевельнули ни единым мускулом, чтобы отомстить за нападение на их сеньора. С поразительной мягкостью Магистр войны забрал опустевшее оружие из руки Келла и склонился над ассасином.

— Теперь ты видишь?

— Вижу, — с усилием произнес Эристид, глотая слёзы. Я сломлен, сказал он себе. Бесполезен и побеждён. — Молю вас, господин, сделайте это быстро.

В своей просьбе Келл услышал эхо слов несчастного Литэ.

Но смертельного удара не последовало, и, подняв взгляд, Келл увидел, что Гор внимательно наблюдает за ним.

— Знаешь, что ты такое? — спросил Магистр войны. — Задумывался ли когда-нибудь, сколько нитей возможных будущих проходят сквозь тебя? Подумай, человек. Подумай, сколько судеб ты изменил своим оружием. Такие деяния обладают собственной силой.

Холодный металлический коготь коснулся груди Эристида.

— В этом и ином мирах ты обвит цепями событий, уделов, окружающих тебя. Миллионы жизней изменились вслед за попаданиями твоих смертоносных пуль. Таков оставленный тобою след, ассасин, хотя тебе и не суждено увидеть его.

Келл сморгнул слёзы.

— Чего… Чего вы хотите от меня?

Гор изучающе посмотрел на него.

— Скажи, чего ты хочешь.

Прежде Эристид мог бы сказать, что желает положить конец мучениям, пугающим вопросам о собственном безумии, избавиться от расколовшихся воспоминаний. Но теперь ассасин понимал, что спасения нет, что он сломан, и никто не соберет его обратно. Оставался лишь один способ найти покой.

— Хочу вновь обрести ясность, — Келл посмотрел на пистолет, кажущийся маленьким, почти игрушечным в руке Гора. — Стать оружием, холодным и точным, словно машина.

Произнесенные им слова принесли освобождение и огласили предательство.

— Я исполню просьбу, — ответил примарх и взглянул на отобранный «Экзитус». — Это тебе не понадобится, я прослежу, чтобы ты получил в награду нечто лучшее.

Легким движением запястья Гор выбросил пистолет и поманил Келла к себе.

— Дай мне руку, убийца.

Эристид протянул распоротую ладонь, и Магистр войны принял её. Ледяное острие длинного когтя, опустившись, вырезало на покрытой шрамами коже символ, сочащийся исступленной болью. Медленно и мучительно Гор выводил тайный восьмиконечный знак, виденный ассасином на стенах «Мстительного духа». Келл чувствовал, как метка погружается в него, отдаваясь в теле, отражаясь в плоти и костях, воспроизводясь, словно вирус — Эристида изменяли способами, лежащими за гранью его понимания.

Жгучая, рвущая душу боль едва не остановила сердце, но затем милосердно схлынула. Ассасин тяжело дышал, глубоко и часто хватая воздух быстрыми, хриплыми вдохами.

— А теперь, — сказал Гор, выпуская его и делая шаг назад, — мы поглядим, на что способно это оружие.

Посмотрев на собственную руку, Келл увидел в ней нечто чужеродное и зловещее, нечто греховное.

Пистолет, созданный из стекла, крови и ненависти.

Если ты усомнишься, взгляни на свое оружие и узри слова, начертанные на нем. Знай их и знай, что ты прав. Абсолютная истина никогда не изменится.

«Цель оправдывает средства».

Гэв Торп Коракс: Кузница души

Действующие лица

XIX ЛЕГИОН, ГВАРДИЯ ВОРОНА

Корвус Коракс — примарх

Агапито — командор Когтей

Соухоуноу — командор Ястребов

Бранн — командор Рапторов

Страдон Бинальт — технодесантник

Навар Хеф — сержант Рапторов

XVII ЛЕГИОН, НЕСУЩИЕ СЛОВО

Азор Натракин — библиарий-колдун

Сагита Алонс Неорталлин — кабальный навигатор

МЕХАНИКУМ КОНСТАНИКСА-2

Дельвер — архимагос, мастер Япета

Вангеллин — когносценти магокритарх Атласа

Лориарк — магос кибернетики Третьего округа

Бассили — биологис, примус когенитор, Третий округ

Фиракс — магос биологис, Третий округ

Сальва Канар — магос логистика, Третий округ

Лакриментис — когитаторис регуляр, Третий округ

I

Он давно не испытывал таких чувств. За все те десятилетия, что миновали с тех пор, как он вместе с примархом освобождал родной дом от технократов-поработителей, Агапито не ощущал подобной целеустремленности. Она горела в нем, давала силы за пределами трансчеловеческой физиологии, каждый удар силового меча становился еще мощнее благодаря праведности мотива.

Справедливость.

В командоре Гвардии Ворона клокотала ненависть, которая без колебаний бросала его на рабов проклятых Несущих Слово. Последовав за Кораксом в Великом крестовом походе Императора, Агапито обрел цель и решимость, но слепая ярость, направлявшая его в битву, сейчас затмевала чувства долга и преданности.

Сама судьба послала ненавистного противника в руки Гвардии Ворона. Случайная встреча на границе системы Кассик — у Несущих Слово вышел из строя варп-двигатель, и они не сумели скрыться. Агапито сполна воспользуется представившейся возможностью.

Это было провидение, хотя какая высшая сила сыграла свою роль, Агапито не знал, да это командора и не волновало. Убийцы его братьев умрут. Предательство на Исстване будет отомщено, по одному изменнику за раз, если потребуется. Воспоминания о тысячах Гвардейцах Ворона, которых Несущие Слово перебили, словно насекомых, походили на кинжалы, вонзившиеся в грудь командора, их удары заставляли его идти все дальше.

Он заметил легионера-предателя среди членов команды, запрудивших коридоры, чтобы защитить ударный крейсер от высадившихся Гвардейцев Ворона. Вид Несущего Слово вызвал новый поток воспоминаний: орудийный и лазерный огонь, выкашивающий воинов в Ургалльской низине, с каждым залпом оставлявший десятки мертвых сынов Освобождения; вокс-сеть, заполненная криками умирающих и шоком предательства; воины, рядом с которыми он сражался много лет, погибающие от рук хладнокровных убийц.

Получеловеческие сервиторы и обезображенные прихвостни легионеров-предателей едва ли представляли опасность и легко разлетались в стороны от ударов Агапито. В закоулках ударного крейсера Гвардия Ворона не знала себе равных. Агапито сеял кровавое разрушение мечом и кулаком, прорубая и прокладывая путь сквозь давку мутировавших противников, не обращая ни малейшего внимания на клинки и булавы, которые грохотали по доспехам.

Возвышаясь над массой уродливых врагов, Агапито не сводил глаз с Несущего Слово, который понукал своих последователей бросаться на Гвардейцев Ворона. Десятки рабов гибли от ужасных ран, пока Агапито и его легионеры пробивались по коридору. Вырвавшись из толпы, командор замер и уставился на легионера в красных доспехах, который ждал в паре метров от него. Несущий Слово поднес цепной меч к решетке шлема — насмешливый салют и вызов на смертельный поединок.

Агапито был здесь не для схватки, не для обмена ударами и блоками, не для того, чтобы определить лучшего. Он был здесь, чтобы мстить, карать, убивать.

Выстрел из плазменного пистолета прожег бронированную грудь Несущего Слово, едва тот опустил клинок, и керамит с плотью превратились в оплавленный шлак. Несущий Слово повалился лицом на палубу, а Агапито ринулся дальше, врезавшись в недолюдей, которые служили легиону Лоргара. Еще пару секунд, ураган ударов и выстрелов, и вот Агапито уже стоял на груде поверженных врагов. Отделение его Когтей — как и он, выживших на Исстване — собралось вокруг командира.

— Сектор зачищен, командор, — доложил сержант Ашель. Доспехи легионера были покрыты кровью, черная краска блестела свежим багрянцем. Он посмотрел на останки врагов. Трупы мужчин и женщин были искажены и обезображены, их глаза и кожа походили на змеиные, в широких ртах сверкали острые зубы. — Мерзкие подонки.

— Не такие мерзкие как те, что возглавляют их, — прорычал Агапито.

Пару секунд он слушал вокс-сеть, принимая чередующиеся рапорты и сообщения от других сил, рассредоточенных по вражескому ударному крейсеру. Отделения Ховани и Калейна столкнулись с более упорным сопротивлением, чем остальные — больше Несущих Слово.

— Мы идем к правому борту, — сказал командор своим воинам. — За мной.

— Но реакторный зал находится в корме, командор, — ответил Ашель, не сдвинувшись с места, когда Агапито сделал шаг. — Примарх приказал…

— Враг по правому борту, — отрезал Агапито. — Как и спасательные шаттлы. Ты хочешь, чтобы они избежали наказания? Ты уже забыл Исстван?

Ашель бросил взгляд на свое отделение и покачал головой.

— За Исстван, — произнес сержант, поднимая болтер.

— За Исстван, — ответил Агапито.

В Кораксе вскипело отвращение, когда он выдернул лезвия молниевого когтя из тела члена команды. Кровь, забрызгавшая коридор, была нечеловеческой зеленоватой жидкостью, которая циркулировала по телу раба, поступая из медного цилиндра, приклепанного к спине. Вокруг примарха лежало множество других существ, измененных похожим образом. Поначалу Коракс думал, что эти создания — бездумные сервиторы, но страх и отчаяние в их глазах выдавали искру сознания, которую было невозможно увидеть в получеловеческих творениях Механикума. Это были мужчины и женщины в полном понимании слова, ставшие жертвами изменений и экспериментов их хозяев из Несущих Слово.

Но примарх чувствовал отвращение не к жалким существам, которые бросались наперерез, а к предателям, породившим их. Последователи Лоргара превратились в злобных, бесчеловечных созданий — искаженную пародию на благородных легионеров, которыми они некогда были.

Его молниевые когти сверкали в красном освещении коридора. Коракс своими руками создал их на Освобождении после победы у Идеальной цитадели, и оружие заставляло его вновь чувствовать себя цельным. Когти Ворона, как их называли его воины, были в равной степени символом легиона в его решимости сражаться дальше, невзирая на потери, так и оружием. Коракс не стал брать с собой на абордаж летный ранец, примарх чувствовал себя в сводчатых залах и извилистых коридорах так же комфортно, как и под открытым небом.

Его учили сражаться в подобных условиях: лабиринт из феррокрита и металла, где за каждым поворотом мог скрываться враг. В тюрьме, где он вырос, бесконечные переходы стали его охотничьими угодьями. Коракс не забыл уроков прошлого.

Он не направился прямиком в стратегиум, а избрал менее очевидный путь, чтобы обойти самую крепкую оборону. Планировка этого ударного крейсера ничем не отличалась от множества других — по всей длине корабля вел центральный коридор, но Коракс решил пойти через орудийные палубы, уже разрушенные залпами «Мстителя» после того, как боевая баржа приблизилась для абордажа. Кое-где в бортах зияли широкие пробоины, оставив батареи стылой пустоте. Примарх, помнивший последнее предбоевое сканирование с «Мстителя», находил обходные пути мимо уничтоженных отсеков, поднимаясь и опускаясь по палубам, чтобы защитники не сумели предугадать маршрут Гвардейцев Ворона.

С ним шла рота с «Мстителя», но сейчас легионеры лишь наблюдали, как примарх прорубал путь к стратегиуму звездолета. Похоже, Несущие Слово предпочли спустить на них орду существ-мутантов, чем лично встретиться с гневом примарха.

И они не ошиблись.

Стремительно продвигаясь дальше, Коракс столкнулся в следующей галерее еще с несколькими десятками рабов, вооруженных лишь разводными ключами, молотами и обрывками цепей. У некоторых были кибернетические имплантаты, у других — искусственные баки с ихором, которые ему уже приходилось видеть. У людей была бледная кожа,покрытая потом от крайнего истощения и усталости, глаза были покрасневшие и воспаленные. Рабы не выкрикивали воинственных кличей, пока мчались на примарха, в их взглядах читалась обреченность, может даже облегчение, когда молниевые когти разрубали их на части.

Никто из существ, которые когда-то были членами команды, так и не сумел ударить Коракса, пока тот двигался среди них, и его окутанные энергией кулаки превращали металл в обломки, а плоть — в дымящиеся куски мяса. Взглянув в окно галереи, примарх заметил «Мститель», державший курс вдоль взятого на абордаж корабля, а чуть дальше мерцание плазменных двигателей «Триумфа» и «Эругиносиса», тогда как остальная флотилия Гвардии Ворона ждала поодаль.

Если бы они прибыли двумя или тремя днями позже, Несущие Слово могли бы продолжить путь, дабы свершить свое злое дело. По удачному для Гвардии Ворона стечению обстоятельств противника выбросило из варпа в паре тысяч километров от точки сбора легиона. Еще перед бомбардировкой Гвардия Ворона заметила на корабле многочисленные признаки продолжительной битвы, и поврежденные варп-двигатели были лишь самыми явными из боевых шрамов. Что бы ни заставило ударный крейсер отправиться в путь в таком состоянии, оно наверняка было важным.

Поэтому Коракс решил захватить корабль и узнать его тайны вместо того, чтобы просто уничтожить.

Чем ближе Гвардия Ворона подходила к цели, тем упорнее становилось сопротивление. Захватывая отсеки и залы вокруг стратегиума, примарх и его воины создали участок, зачищенный от врагов. Удивительно, но в комнатах не оказалось ровным счетом никаких украшений. Еще до измены Магистра Войны Кораксу пришлось пару раз побывать на кораблях Несущих Слово, и тогда он удивлялся гравировкам и знаменам, иконам и фрескам, которые восхваляли Императора и его деяния. То, что когда-то было кают-компанией, превратилось в пустую скорлупу, лишенную прикрас и мебели, как будто все, что в прошлом возвеличивало Императора, было безжалостно уничтожено.

Вход в стратегиум — две пары громадных дверей, запертых на невероятно огромные запоры — едва ли стал серьезным препятствием; молниевые когти Коракса разрубили одну из дверей всего за пару ударов, обрушив укрепленную пласталь в охваченный сумраком зал управления.

На мгновение Коракса ошеломила тишина. Примарх ожидал, что его встретят шквалом огня, поэтому замер посреди мезонина^[21] над основным ярусом мостика, так и не столкнувшись с сопротивлением.

Оглянувшись, Коракс увидел группы заключенных сервиторов, подсоединенных к светящимся пультам, их полумертвые лица и ссохшиеся конечности казались почти белыми в свечении статики, заполнявшей главный экран. В сумраке мигал красно-янтарный свет сбоящих систем, оголенные провода гудели и искрились. В зале чувствовался слабый запах гнили, исходивший от сервиторов — вонь плоти, постепенно становившейся приторной, смешанная с машинным маслом и ржавчиной.

— Где Несущие Слово? — спросил командор Соухоуноу. Ворвавшись в стратегиум следом за Кораксом, он также застыл на месте, удивленный отсутствием врагов.

— Не здесь, — только и сказал Коракс.

Взгляд привлекла фигура в окровавленной одежде, пронизанная множеством трубок и кабелей, в сердце стратегиума. Тело было настолько худым, что были видны кости скелета, невзирая на обилие вживленной техники. Коракс видел только приоткрытый рот с парой сломанных пожелтевших зубов, остальная же часть лица была скрыта фасетчатым шлемом из керамита, в который входили десятки спиралей.

Коракс спустился по ступеням в главный зал, его шаги грохотом разносились среди глухого бормотания сервиторов и гула плохо экранированных цепей. К удивлению Коракса, женщина слабо шевельнулась. Она подняла голову, словно смотрела на примарха через небольшой черный камень, встроенный в лоб шлема.

— Отпусти меня, — прошептала она. Между ее растрескавшихся губ выступила кровавая слюна, темный язык облизал кровоточащие десны. — Я не могу больше служить.

— Мы не твои тюремщики, — ответил Коракс, остановившись перед ней. Теперь, оказавшись ближе, он разглядел поблескивающие серебряные нити в изодранной одежде женщины. Рисунок был неполным, но, мысленно соединив обрывки воедино, примарх понял, что женщина была навигатором. — Я — Коракс, из Гвардии Ворона.

— Коракс… — она выдохнул имя, и ее губы скривились в страшной улыбке. — Даруй мне смерть. Ты повелитель Освобождения, а я жажду освободиться от этих страданий.

Примарх поднес окутанный энергией коготь к навигатору, но в последний миг заколебался, прежде чем исполнить ее последнее желание. Оно терзало его совесть, но более решительная частичка его сущности — частичка, которая сбросила ядерные заряды на города Киавара, чтобы убить тысячи невинных, и позволяла умиротворять миры, которые противились согласию, удержала его руку.

— Скоро, обещаю, но сначала мне нужны ответы, — произнес он. Навигатор сникла, из-за чего трубки и провода громко задребезжали, словно ниточки уродливой куклы.

Но прежде чем Коракс начал допрос, его внимание привлекла вокс-сеть, где по командному каналу разговаривали Бранн и Агапито.

— Мы не можем пробиться, — говорил Бранн. — Тебе следовало обойти силы, защищающие реактор, брат.

— Я вскоре присоединюсь к тебе, — тяжело дыша, ответил Агапито. — Один из ублюдков сбежал. Мы вот-вот настигнем его.

Коракс прекрасно знал братьев и чувствовал, что Бранн сдерживается из последних сил.

— Реактор нагревается до критической отметки, — наконец произнес командор, — и скоро взорвется, если мы не захватим его. Расправимся с Несущими Слово, когда корабль окажется у нас в руках.

— Агапито, чем вызвана задержка? — потребовал примарх, раздраженный проволочкой командора в выполнении задачи.

— Я… — голос Агапито стих. Когда секундой позже он заговорил, в его словах чувствовалось раскаяние. — Прошу прощения, лорд Коракс. Мы немедленно выдвигаемся к залу реактора.

— Тебе давно следовало это сделать, командор. Поговорим об этом позже.

— Да, лорд Коракс. Простите за то, что отвлекся.

— Если через десять минут мы еще будем живы, я подумаю над этим, — ответил Коракс. Он присел возле плененного навигатора и мягко заговорил. — Прости, но сначала мне нужно решить другие вопросы. Будь сильной.

Он поднялся и повернулся к Соухоуноу.

— Постарайся замедлить перегрузку реактора, — приказал примарх, указав на пульт управления, возле которого сервитор со слезящимися глазами бормотал доклады. — Я хочу захватить корабль целым.

В коридорах, окружающих зал плазменного ядра, горело аварийное освещение. Сопровождавшие его сирены быстро отключили из стратегиума, но красноватый сумрак напоминал Бранну, что корабль еще далеко не в их руках.

— Кавалл, Неррор, Хок, — вызвал Бранн трех ближайших сержантов. — Обход справа, палубой выше.

Их отделения направились к лестничному колодцу, а Бранн повел остальную роту за собой. Волны уродливых рабов уменьшались, без сомнения их оттянули назад для создания последнего рубежа обороны вокруг перегружающегося реактора. Бранн не понимал, было ли это последним актом ненависти Несущих Слово или же они просто не хотели, чтобы Гвардия Ворона раскрыла цель пребывания корабля в секторе. Командор знал, что лорд Коракс не отправлял сигнал об эвакуации, и через сто двадцать секунд абордажным партиям будет уже слишком поздно спасаться с обреченного корабля.

Рапторы Бранна показали себя хорошо, и на секунду командор испытал гордость, наблюдая, как они быстро и смертоносно прочесывают инженерную палубу. Рапторы прошли боевое крещение у Идеальной цитадели, а также в последующих стычках с силами Гвардии Смерти на Монеттане и в захвате нескольких военных кораблей предателей из Имперской Армии, которые были перехвачены в ходе атаки на Толингейст. С каждой битвой Рапторы накапливали ценный опыт.

Теперь они превратились из интуитивно лучших бойцов в дисциплинированных и умелых воинов. Даже те, кого обезобразили дальнейшие мутации генетического семени, сумели преодолеть свои трудности, и теперь сражались на равных с более чистыми собратьями. Бранн настолько привык к своим подопечным, что почти не обращал внимания на их уродства. Все они были просто Рапторами, хотя командор знал, что кое-кто в легионе не полностью им доверял.

Чувство гордости сменилось глубокой ответственностью. Рапторы, как те, что обладали совершенным телом, так и те, которые пережили страшные мутации, были новым поколением Гвардии Ворона: будущим легиона, как называл их лорд Коракс. Примарх явно не испытывал угрызений совести за то, чтобы использовать способности Рапторов, усиленные системами доспехов модели VI. Как и обещал Коракс, к Рапторам относились как к любым другим войскам с Освобождения, дав им возможность проявить себя в качестве легионеров.

Мощный взрыв впереди оборвал размышления Бранна. На долю секунду ему показалось, будто целостность плазменного реактора была нарушена, отделения его Рапторов силуэтами вырисовывались на фоне белого пламени, которое вырывалось из стен и потолка, создавая застывшую сцену.

Мгновение прошло, и Бранна захлестнул огонь. В ушах зазвенел сигнал, предупреждая об опасности высокой температуры, но системы доспехов отлично сдерживали пламя, закачивая охлаждающую жидкость из силовой установки доспехов во вторичные системы. Краска на броне пошла пузырями, а на коже выступил липкий пот, но серьезных повреждений удалось избежать. Пламя погасло через пару секунд, и командор оценил урон.

— Что это было? — потребовал он, направившись вперед. Рапторы, которые находились ближе всех к источнику взрыва, перенесли его не столь удачно. Изломанные останки пары его воинов лежали на вершине лестницы, где и произошел взрыв.

Уцелевшие Рапторы поднялись с палубы и отряхнулись.

— Самодельная бомба, командор, — доложил сержант Хайван. — Полагаю, снаряд для оборонительной турели.

— Атака самоубийцы, — добавил Стрекель, один из воинов Хайвана. — Бомбу нес один из рабов. Свихнувшийся ублюдок.

— А что им терять? — ответил Бранн, добравшись до лестницы. Ступени в десятке метров под ним превратились в растекшийся шлак, стены оказались забрызганы каплями расплавленной пластали. — Сохранять бдительность. Их будет еще больше. Рабов нужно уничтожать прежде, чем они взорвут себя.

По вокс-сети зазвенели сигналы подтверждения, когда Бранн заглянул в шахту. Лестничный пролет на верхнюю палубу был испепелен, из-за чего командор со своими воинами оказался ниже входа в залы главного плазменного трубопровода. Он взглянул на хронометр.

Осталось восемьдесят секунд. А от лорда Коракса по-прежнему нет вестей.

Рапторы рассредоточились по коридорам, с помощью ауспик-сканеров выискивая лестницу или лифт. На поминание мертвецов времени не теряли; каждый понимал, что разделит их участь, если они не успеют остановить перегрузку реактора.

Рапторы отличались спокойным, сдержанным фатализмом, который казался Бранну успокаивающим. Возможно, причиной послужила природа их основания, или, вероятно, на их поведение повлияло мировоззрение самого командора. Какой бы ни была причина, он считал воинов своей роты одними из самых хладнокровных в XIX легионе. Юношеский задор быстро уступил место крайней серьезности в свете галактической войны и немалой вероятности, что Рапторы могли стать последним поколением легионеров Гвардии Ворона.

Бранн знал, что его рота всегда будет наособицу от остальной Гвардии Ворона, несмотря на слова примарха и заверения других старших офицеров. Рапторы отличались не только физически, но и характером. В этом не было ничего нового. Среди воинов Коракса всегда существовали незначительные отличия. Были терране, которые сражались подле самого Императора, их наследие прослеживалось до самого начала Великого крестового похода. Однако, невзирая на славную историю, терране так и не обрели таких же уз, которые лорд Коракс разделял с теми, кто сражался за спасение Освобождения. Бывшие заключенные, и Бранн был всего одним из тысяч, принимавших участие в восстании, приняли Коракса за своего, сначала как защитники, а после в качестве последователей. Терране относились к Кораксу с трепетом и уважением, как к своему генетическому отцу, но они всегда были лишь воинами-слугами Императора и не могли считать себя ровней примарху.

А теперь к этой смеси добавились еще и Рапторы. Они делили между собой две черты: все Рапторы вступили в легион уже после того, как открылось предательство Гора, и не пострадали от резни в зоне высадки и последующих отступлениях с боем. Это отличало их и от тех, кто родился на Освобождении, и от терран. Они не были воинами Великого крестового похода; они служили более темной, но не менее важной цели. Рапторов тренировали не для умиротворения миров, которые не желали принять согласие, и не для искоренения чужаков, но ради единственной задачи — истреблять других космических десантников.

Выживших на Исстване все еще преследовали кошмары прошлого, они испытывали гнев и вину, несли бремя утраты, которое Бранн не мог с ними разделить. Возможно, по этой причине Коракс назначил Бранна командовать новыми рекрутами, надеясь, что тот почувствует единство духа с юным поколением, чего ему уже никогда не светит с выжившими после резни. Мудрый Коракс всегда видел, что творится на душе его воинов.

— Вражеские контакты, несколько сотен, — сообщил Клаверин, сержант одного из авангардных отделений. — Более десятка Несущих Слово возглавляют оборону, командор.

— Понял тебя. Уничтожить сопротивление. Доступ к плазменному залу — приоритетная цель.

Агапито зарубил очередного противника, мерцающее лезвие его силового клинка рассекло крапчатую бледно-синюю плоть, отвратительное, напоминающее собачье лицо человека разделилось ото лба до подбородка. Командор обрушил следующий удар на раба-мутанта с выпученными глазами и раздвоенным языком, вогнав меч в грудь странного существа.

— Еще сто метров! — рявкнул он и взмахнул клинком, подгоняя Гвардейцев Ворона.

Между Агапито и реакторным залом оставалась горстка Несущих Слово, но продвижение от этого не стало легче. Возможно, желая окончить свои презренные жизни, изуродованная команда хлынула в кормовую часть корабля, используя себя в качестве живого щита, чтобы не дать Гвардии Ворона добраться до реакторного зала. Это был не подлый план рабов, который заключался в том, чтобы забрать абордажные партии вместе с собой, но просчитанная жертва Несущих Слово. Плазменный реактор мог достигнуть критического состояния лишь в случае, если легионеры-предатели начали процесс сразу, как только их обнаружили.

Агапито слышал по вокс-сети доклады других отделений, которые двигались на соединение с Бранном и его Рапторами, пытаясь создать единую линию посреди массы защитников, чтобы атаковать залы трубопроводов и машинные отделения.

Мыслей об отступлении не было, как и указаний покинуть корабль. Разведка играла ключевую роль в войне, которую вела Гвардия Ворона — знание того, где враг слабее всего, а где силен, было основой стратегии Коракса. Корабль был слишком ценен, чтобы его потерять, и Агапито сражался, словно берсерк из XII легиона, дабы искупить проступок.

В конце концов Гвардия Ворона проложила путь сквозь толпу защитников, коридор наполнился расчлененными телами к тому времени, как легионеры достигли перехода, ведущего к главному реакторному хранилищу. Агапито отправил два отделения в арьергард, а сам повел остальных, около семидесяти воинов, прямо к пункту управления реактором.

Путь в дальнем конце коридора им преградили аварийные противовзрывные двери, но три мелта-бомбы Когтей пробили в них дыру, достаточно большую, чтобы бронированные легионеры проникли в сердце инженерных палуб.

Сержант Ховани вошел первым, опередив Агапито.

— Не стрелять! — рявкнул сержант, опуская болтер.

Впереди находилось отделение Рапторов — не обычных воинов в боевой броне, но уродливых, несчастных созданий, которые перенесли последнюю имплантацию генетического семени от примарха. Некоторые, слишком крупные даже для силовых доспехов, были просто закутаны в одежду. Другие могли носить комплекты брони, хотя и со значительными доработками.

Агапито невольно сравнил последнее поколение Рапторов с рабами-мутантами, которых он убивал. Чешуйчатая кожа, нечеловеческие глаза, когтистые руки, жесткие волосы, а также костяные и хрящевые наросты обезображивали воинов Гвардии Ворона. Их сержант выглядел горбатым — он еще мог носить доспехи, но удлиненные уши и торчавшую изо лба кость невозможно было скрыть под шлемом. Кожа всех воинов, которых видел Агапито, будь она покрытой мехом или гладкой, змеиной или усеянной шипами, была почти белой. У всех были черные как смоль волосы, и на ум сразу приходило сравнение с выбеленной плотью и черными глазами лорда Коракса.

Несмотря на физическую схожесть с корабельными рабами, Рапторы в своем самообладании и поведении не могли не отличаться от них сильнее. Они охраняли лестничный колодец, внимательные и готовые ко всему, стараясь держаться настолько прямо, насколько позволяли искаженные тела. Никакие уродства не могли скрыть чувство собственного достоинства и выправку легионеров, но их внешний вид все равно тревожил Агапито, особенно в сравнении с чудовищами, которых породили Несущие Слово. Мысли об этом ничуть не помогали принять факт существования изуродованных Рапторов.

— Командор Агапито, — сказал сержант, склонив голову в почтительном приветствии. Его губы были тонкими, обнажавшие во время разговора темные десны и язык, но голос воина оставался тихим и спокойным, почти юношеским. — Командор Бранн захватывает реакторный зал.

— А ты кто? — спросил Агапито.

— Сержант Хеф, командор. Навар Хеф.

— Присоединяйтесь к моим Когтями, Навар, — сказал Агапито, ткнув пальцем за спину на ожидавших у двери воинов. — Полагаю, враг разбит, но их еще может оказаться достаточно, чтобы попытаться провести контратаку.

— Технодесантники сейчас берут под контроль плазменную камеру, командор, — добавил Хеф. — Командор Бранн просил передать, что встретит вас в главном зале.

«Кто бы сомневался», — подумал Агапито, но вслух сказал: — Очень хорошо, сержант. Продолжать в том же духе.

Агапито обратил внимание на тройку сержантов, которые присоединились к нему, ожидая приказаний.

— Заблокировать сектор и соединиться с другими Рапторами, — произнес он. — Никто не должен пройти участок.

Командор уже оборачивался, мысленно вернувшись к Бранну, когда сержанты подтвердили получение приказа и направились к отделениям. Чтобы попасть к главному реактору, Агапито потребовалось подняться палубой выше, миновать еще два отделения Рапторов, охранявших лестничные колодцы, и пройти по короткому коридору. Зал находился в глубине периметра, и командор, приближаясь к реактору, вложил меч в ножны, а пистолет спрятал в кобуру.

Бранн встретил его у дверей, шагнув в коридор одновременно с Агапито, без сомнения проинформированный о приближении другого командора. Поначалу Бранн ничего не сказал, а лишь прошел мимо, чтобы обратиться к отделению Гвардии Ворона в другом конце перехода.

— Сектор в безопасности, продвигайтесь на три палубы ниже, — приказал Бранн. На двух командоров бросили несколько мимолетных взглядов — было ясно, что их отправляют не по каким-то стратегическим соображениям — но легионеры отбыли без лишних вопросов. Постепенно грохот их ботинок стих вдали.

— Брат, я хотел из…

Бранн схватил брата за край нагрудника и приложил Агапито о стену.

— Одних извинений недостаточно! — хотя Агапито не видел лица брата за личиной шлема, поза и голос Бранна выдавали ярость так же отчетливо, как рычание или грозное выражение лица. — Нам дали простой приказ. Что с тобой случилось?

— Я убивал Несущих Слово, брат, — ответил Агапито, пытаясь оставаться спокойным перед гневом Бранна. — Вот, что мы делаем. Мы убиваем предателей.

Агапито попытался вывернуться из хватки Бранна, но брат отпихнул его назад к стене с такой силой, что от удара растрескалась штукатурка.

— Одна минута, — прохрипел Бранн. — Еще одна минута, и нам пришел бы конец.

— Ты настолько ценишь свою жизнь? — спросил Агапито, ударив словами, словно плетью, уязвленный тем, что Бранн высокомерно решил, будто вправе судить его. — Может, тебе следовало лучше сражаться.

Бранн занес кулак, его рука дрожала, но удар так и не последовал.

— На этом корабле Коракс, брат. Ты думал о нем, сводя личные счеты с Несущими Слово?

На этот раз Агапито не пытался сдержать гнев. Он оттолкнул руку Бранна и отбросил его от себя, едва не повалив на палубу.

— Личные счеты? На Исстване-5 погибло семьдесят тысяч наших братьев. Думаешь, только я хочу отомстить? Как насчет других легионов? Саламандр и Железных Рук? Феррус Манус повержен, лорд Вулкан, вероятно, тоже. Лорд Коракс? Я видел, как те ублюдки, Лоргар и Керз, пытались убить его, пока ты сидел на другом конце галактики, поэтому не рассказывай, что из-за меня примарх оказался в опасности.

Бранн отшагнул назад, качая головой.

— Ты ослушался приказа. Прямого приказа примарха. Вот, что с тобой стало, — злость в голосе командора переросла в грусть. — Ты не в силах изменить то, что случилось на Исстване. Наши мертвые братья не поблагодарили бы тебя за то, что ради их памяти ты поставил задание под угрозу срыва.

— Что ты знаешь об этом? — отрезал Агапито. Он постучал пальцем по шлему. — Ты не помнишь того же, что я, тебя там не было, брат.

— Судьба, о которой ты не устаешь мне напоминать, брат, — со вздохом ответил Бранн. Он указал на серую метку, едва заметную на черном левом наплечнике Агапито. — Символ почести за Исстванскую кампанию, который твои Когти носят в знак уважения к павшим, а не как символ стыда. Многие погибли там. Ты — нет. Радуйся этому. Тебе не за что искупать вину.

— Я не пытаюсь искупить вину, — сказал Агапито. Он не мог подобрать слов, чтобы передать всю гамму чувств, которые охватывали его всякий раз, когда он вспоминал о резне в зоне высадки. Наконец он сдался и отвернулся от брата. — Я не виню тебя за то, что тебя там не было, брат, но тебе никогда не понять.

Навигатор повернула изуродованное лицо к Кораксу, когда тот осторожно положил руку ей на плечо.

— Констаникс, — прошептала она. — Вот система, которую ты ищешь. А теперь, пожалуйста, избавь меня от оков.

Порывшись в энциклопедической памяти, Коракс выяснил, что Констаникс-2 был миром-кузницей, находившимся менее чем в пятидесяти световых годах от их текущего местоположения. На чью сторону встала планета в охватившей Империум гражданской войне, оставалось неизвестным, но тот факт, что на ней находились Несущие Слово или по крайней мере направлялись туда, не сулил ничего хорошего.

— Что же там нужно предателям? — мягко спросил он.

— Не знаю. Они дважды наведывались в систему с тех пор, как мы покинули Калт и выбрались из Гибельного шторма.

— Гибельный шторм? — Кораксу прежде не приходилось слышать этот термин.

— Волнение в варпе, — просипела навигатор. — Его создали приспешники Лоргара. Они сделали это со мной, заразили меня… превратили разум в сосуд для одного из их нечеловеческих союзников, чтобы направлять…

— Лорд Коракс, корабль в наших руках, — объявил Соухоуноу. Командор снял шлем, и пот на его темной коже заблестел в багровом освещении реакторных дисплеев. Он с явным облегчением провел рукой по коротким курчавым волосам. От улыбки воина изогнулись белые шрамы — племенные татуировки, которые выдавали в нем бывшего певца-славослова Сахелианской лиги с Терры. — Плазма в хранилище стабилизирована. Командоры Бранн и Агапито отправились в стратегиум для доклада.

Коракс кивнул, но не ответил, вернув внимание обратно к сломленному навигатору.

— Существо, которое они поместили в тебя — оно еще там?

— Нет, сбежало, — навигатор вздрогнула и прерывисто задышала, пронзавшие ее плоть кабели и трубки задребезжали и закачались — от одной лишь мысли о существе женщину бросило в дрожь. Все еще ничего не видя из-за маски, она тем не менее посмотрела на Коракса и стиснула челюсть. — Я знаю, что вы хотите от меня.

— В этом нет необходимости, — ответил Коракс. Он шевельнул рукой так, чтобы кончик одного из когтей оказался в считанных миллиметрах от ее горла, прямо под подбородком. — Наши навигаторы смогут доставить нас к Констаниксу.

— Силы, с которыми Несущие Слово заключили союз, следят за системой. Они заблокируют вас еще на подступах. Они знают «Камиэль», этот корабль, а я смогу провести вас мимо их защиты, — она глубоко, прерывисто вздохнула. — Я потерплю еще немного, чтобы увидеть крушение планов своих мучителей — вы отплатите им за содеянное со мною. Император не ждет меньшего.

— Мои апотекарии осмотрят тебя, как только смогут.

— Телесные раны — самое меньшее, что я перенесла. Они не могут сравниться с муками душевными. Только смерть в силах очистить меня от скверны, — навигатор выпрямилась еще больше, на мгновение показав осанку и грациозность, которой, должно быть, она когда-то обладала, до того как ее по жестокой прихоти извратили изменники. — Я — Сагита Алонс Неорталлин, и последним деянием я послужу лорду Гвардии Ворона.

Коракс отвел молниевый коготь и поднялся. Отступив назад, он склонил голову, признавая жертву Сагиты.

— Именно таким духом и отвагой Гор будет побежден. Тебя не забудут.

Внимание Коракса привлек грохот ботинок наверху, и, повернувшись, он заметил Бранна и Агапито у поручня балкона. Уже поднимаясь по ступеням, примарх жестом приказал Соухоуноу сопроводить его. Гвардейцы Ворона, охранявшие вход в стратегиум, без лишних слов отошли, чтобы дать командирам поговорить.

— Несущие Слово как-то связаны с миром-кузницей Констаникс Два, — сказал Коракс. — Пока мы можем только догадываться, какие зверства они там учинили.

— Возникает дилемма, — сказал Соухоуноу. Он взглянул на Бранна и Агапито, молчание которых выдавало напряжение между ними. — Флот готов атаковать предателей на Эуезе, но кампания не обещает быть быстрой. Что бы Несущие Слово ни готовили на Констаниксе, мы пока ведем войну с последователями Фулгрима.

— Командор Алони и тэрионцы ждут, что мы усилим их наступление на Эуезе, и мы не можем бросить их без поддержки, — добавил Бранн. — На этом мире-кузнице может поджидать все что угодно.

— Очевидно, более важная победа ждет нас на Эуезе, — подытожил Коракс, — если мы сумеем избавить этот мир от влияния предателей, вероятно, весь Вандрегганский Предел останется верным Императору. Но мне не по душе махинации Несущих Слово. Констаникс не имеет стратегической важности, он всего лишь небольшой мир-кузница. Будь планета более значительной, тогда замысел предателей стал бы яснее, но захват Констаникса вряд ли принесет Гору ощутимую военную пользу. Я не люблю загадки.

— Любая миссия, в которой можно убить предателей, достойна, — заметил Агапито. — Лорд Коракс, на Эуезе нам не потребуются все силы легиона. Позвольте мне с несколькими Когтями отправиться на Констаникс, и мы наверняка нарушим планы Несущих Слово.

— Наш легион достаточно мал, — возразил Бранн, покачав головой. — Разделение ослабит нас еще больше.

— Значит, ты хочешь, чтобы Несущие Слово и дальше сеяли разрушение? — отрезал Агапито. Он совладал с гневом и повернулся к Кораксу, его голос стал почти молящим. — Лорд, с предателями следует бороться при любой возможности, а урон, который Несущие Слово могут нанести Империуму, может оказаться значительным, если не уделить им внимания. Они ненавидят Терру так же, как когда-то заявляли о своей преданности ей. Констаникс не станет последним миром, который они совратят, если мы упустим их.

— Я не собираюсь игнорировать Несущих Слово, — ответил примарх.

— Но атака на Эуезу…

Поднятая рука Коракса оборвала возражения Бранна.

— Соухоуноу, твоя оценка?

— Простите, лорд Коракс, но я уверен, что вы уже и так приняли решение, — сказал Соухоуноу, пожав плечами. — Не думаю, что мой совет изменит его.

— У тебя нет мнения?

— Полагаю, вы хотите, чтобы мы карали мятежников везде, где только можно, лорд. Мы должны атаковать противника как на Эуезе, так и на Констаниксе. Или по крайней мере действия Несущих Слово следует изучить и проанализировать.

— Хотя у Агапито может быть иная мотивация для преследования Несущих Слово, я одобряю эту стратегию, — сказал примарх. Коракс отвернулся от командоров и оглядел стратегиум. Воины обступили его, безмолвно ожидая приказов. — Враг на Эуезе хорошо изучен и предсказуем. Бранн, Соухоуноу, вы более чем способны возглавить кампанию вместе с Алони. Я полностью уверен, что вы одержите очередную победу для легиона.

— Вы не отправитесь с нами? — Бранна ошеломило подобное заявление.

— Мое присутствие больше понадобится рядом с Агапито на Констаниксе. Мы возьмем с собой лишь триста воинов. Судя по численности Несущих Слово на корабле, на планете можно не ждать значительного контингента.

— А если Констаникс уже пал? — спросил Соухоуноу. — Пусть этот мир-кузница и незначительный, его все равно защищают тысячи солдат Механикум и военных машин.

— Если сопротивление окажется слишком сильным, мы будем делать то, что и всегда.

— Атаковать, отступать и снова атаковать, — хором произнесли командоры после секундной паузы.

— Именно, — с улыбкой согласился Коракс. Он замер, припоминая все, что знал о мире-кузнице. — Я возьму этот корабль, наберу новую команду с кораблей флота, чтобы наше прибытие осталось незамеченным. Агапито, отбери двести легионеров в сопровождение. Соухоуноу, мне понадобится сотня со штурмовым вооружением для вспомогательных транспортных экипажей. Констаникс покрыт в основном кислотными океанами с несколькими массивами суши. Существует восемь основных воздушных городов, которые поддерживаются с помощью антигравитационной технологии, поэтому нам придется действовать с воздуха. Мне требуются легионеры, обученные обращаться с летными и прыжковыми ранцами, а еще «Громовые» и «Теневые ястребы», «Грозовые птицы», «Огненные хищники», а также любые атакующие корабли подходящих размеров, которые сможет выделить флот. И команда из арсенала. Варп-двигатели «Камиэля» и другие основные системы нуждаются в немедленном ремонте, если мы хотим нанести выверенный удар. Если мы победим Несущих Слово с такими силами, тогда хорошо. Если нет… Что ж, у легиона будет следующая цель.

Командоры кивнули и согласились. Жестом Коракс отправил их выполнять поручения, но окликнул, едва они дошли до выхода.

— И, Агапито, дорога до Констаникса займет минимум неделю. У нас будет предостаточно времени обсудить твои сегодняшние действия.

Командор Когтей словно поник в доспехах.

— Да, лорд Коракс, — ответил Агапито.

II

«Теневой ястреб» бесшумно скользил в ночи, его корпус казался почти незаметным на фоне густых облаков, которые поглощали свет лун и звезд. Гасящие тепловое излучение лопасти выступали из граненой угольно-черной кабины, из-за чего десантный корабль выглядел точь-в-точь как громадный ширококрылый жук-рогач. Всего в нескольких десятках метров под ним по кислотным океанам Констаникса прокатывались волны, освещаемые биолюминесценцией местных бактерий. Вдалеке, в нескольких километрах от плавно снижающегося «Теневого ястреба», сверкали и стробировались навигационные огни мультикорпусных траулеров — красные и зеленые сполохи терялись за завесой ливня, который молотил по корпусу десантного корабля. За деловито снующими туда-сюда судами вихрились яркие следы, пока те усиленными килевыми ковшами вылавливали тысячи тонн богатого органического вещества для перерабатывающих заводов и биологических лабораторий Механикум.

В двух километрах впереди, в полукилометре над океаном сквозь дождь дрейфовал город-баржа Атлас, оставляя за собой багрянистый след от валящего из поддоменников дыма и пара. Красное зарево над десятками мануфакторий и плавилен освещало центр громадины шириною в семнадцать километров. Из причалов, опоясывающих Атлас, тянулись подъемные краны и стрелы с янтарными огнями, которые походили не более чем на крошечные точечки во мгле.

Между светом над доками и пламенеющей аурой городского центра густел сумрак из смога и тьмы. Именно туда и направлялся «Теневой ястреб», лишь свист бриза на краях его крыльев выдавал присутствие корабля. Пилот плавно поднимал машину, а затем стремительно снизился, минуя яркие набережные, чтобы найти укрытие среди темных улиц города.

Тихий гул антигравитационных моторов чуть усилился, когда корабль-невидимка направился в сторону свалки, раскинувшейся между горами шлака и исполосованных кислотой остовов древних машин. «Теневой ястреб», скрывшись за лениво клубящимся смогом, аккуратно приземлился между огромной кучей выброшенных деталей машин и усеянным мусором склоном выработанной породы.

В кормовой части десантного корабля легко опустилась рампа, тут же растворившись во тьме. Из отсека не лился свет, а появившиеся черные фигуры не издавали ни единого звука. Морфические подошвы их ботинок приглушали звуки шагов, когда десять легионеров Гвардии Ворона рассредоточились по периметру вокруг корабля. Следом за ними в проем нырнул Коракс в доспехах цвета воронова крыла, белую кожу его лица скрывал слой темной камуфляжной краски. В молодости он обмазывался сажей из ликейских топок, но теперь для этой цели лучше всего подходила хитрая смесь, которую он создал вместе с киаварскими механикум.

Примарх произнес несколько слов, едва слышимых слогов. Даже если бы неподалеку оказался случайный наблюдатель, из сказанного он ровным счетом ничего не понял бы. Примарх общался с помощью шепотков и тихих вздохов, почти неотличимых от завываний ветра в пустоши — разведарго легиона, на котором можно было в полнейшей секретности отдавать основные команды.

Разбившись на двойки, Гвардия Ворона расширила периметр патрулирования, в то время как Коракс направился к ближайшим постройкам. Пустошь площадью около десяти гектаров с трех сторон окружали высотки. Дома эти были огромными и усилены пласталевыми колоннами, но все равно напоминали рабочие жилища Киавара. Впрочем, ограждения с колючей проволокой и зарешеченные окна вызывали у примарха ассоциации скорее с тюремными комплексами Ликея, и от воспоминания в нем пробудился гнев. Из некоторых окон-амбразур на верхних этажах лился слабый желтый свет, но Гвардия Ворона выбрала для высадки самую темную часть ночи, между полуночью и рассветом, когда уставшие рабочие спали крепким сном — и действительно, Коракс не слышал каких-либо звуков.

Четвертая сторона свалки переходила в феррокритовую площадку, прилегающую к крупному пустующему заводу. Похоже, из него вывезли все мало-мальски полезное, оставив только стены зданий. Не составляло труда догадаться, что из-за Гибельного шторма и других превратностей гражданской войны, бушующей в галактике, Констаникс находился в изоляции и не мог завозить ресурсы, необходимые для работы мануфакторий. Правители Механикум начали обирать своих же подчиненных, хотя Коракс пока не знал, ради какой цели. Но примарх был полон решимости узнать правду.

Приказав воинам охранять место высадки и по возможности не причинять смертельного вреда незваным гостям, Коракс в одиночестве шел к покинутому заводу. За серыми стенами он видел центральный городской храм жречества Механикум — трехсотметровое строение, вздымавшееся из самого сердца города. Дополнительные турели и бастионы нарушали строгие очертания, на ярусах громоздились арки и подъемные механизмы. На вершине храма горело белое пламя, окруженное меньшими огнями, массивными домнами, которые издали походили на церемониальные жаровни.

Покинув свалку, Коракс двинулся прямиком через заброшенный мануфакторум. В выбитых окнах и среди полуобвалившихся мезонин заунывно выл ветер. Тьма примарху нисколько не мешала, он без труда ориентировался в пустующих помещениях, которые когда-то были сборочными цехами. Даже двери в кабинеты бригадиров сняли, из-за чего здание походило на одну огромную пещеру. Растрескавшиеся феррокритовые стены, тут и там покрытые лишайником и чахлой порослью, разделяли рабочие помещения.

Коракс понял, что дождь, в котором летел «Теневой ястреб» с тех самых пор, как проник под облачный покров, не падал на город. Подняв глаза на низкие тучи, примарх разглядел тусклое, размытое пятно погодного щита, который защищал Атлас от буйства стихии. Вероятно, города-баржи имели не только энергетическую защиту. Впрочем, воздух все равно был очень сырым, кислотный привкус напоминал воздух в ледоперерабатывающем заводе.

Комплекс раскинулся на километр, который примарх быстро преодолел своим широким шагом. Выйдя с другой стороны здания, Коракс обнаружил широкую дорогу, пролегающую вдоль внутреннего периметра завода. Судя по выбоинам и широким рубцам на ее поверхности, был заброшен не только мануфакторум. Уличное освещение здесь отсутствовало, за исключением тусклого света из окон близлежащих многоквартирных домов, которые вздымались по обе стороны, будто стены ущелья.

Тишина была нехарактерной для миров-кузниц, на которых Кораксу приходилось бывать. Обычно производственные линии механикум работали круглосуточно, бесконечные смены рабочих и техножрецов трудились во славу Машинного Бога. В Атласе же, голодающем без руд и других материалов, царила почти полная тишина, нарушаемая лишь жужжанием генераторов, питающих рабочие жилища.

Коракс прибыл сюда для сбора информации, но на секунду он задумался над тем, где лучше всего раздобыть искомые сведения. Скрытное проникновение «Теневого ястреба» не позволило им провести близкое сканирование, поскольку его могла обнаружить местная сенсорная сеть, поэтому приоритетной задачей для примарха было разведать планировку и стратегически важные объекты города. Еще ему требовалось узнать, состоит ли правящая элита Механикум в союзе с Несущими Слово или мир-кузница просто был атакован «Камиэлем».

Первая цель была простой — полностью исследовать город. Гениальный разум Коракса мог каталогизировать все увиденное в мельчайших подробностях, запоминая обходные пути, возвышенности, огневые точки, уязвимые места и все остальное, что могло бы пригодиться в дальнейшем. Вторая же казалась сложнее, и потребует личного наблюдения или общения с кем-либо из местных жителей. Оба задания Кораксу предстояло выполнить в сжатые сроки. Он не знал, когда начинается утренняя рабочая смена, но определенно в пределах нескольких ближайших часов.

Коракс вышел на дорогу, но остановился. Кто-то наблюдал за ним.

Он оглядел возвышающиеся блоки и заметил силуэт в одном из освещенных окон. Это была женщина, но она стояла спиной к нему и держала на руках плачущего ребенка, нежно похлопывая его по спинке, пока тот широко раскрытыми глазами смотрел на громадного воина.

«Меня здесь нет», — подумал Коракс, воспользовавшись внутренней силой, чтобы скрыть свое присутствие от восприятия остальных. Как и в прошлые времена, когда она действовала на тюремных стражей и предателей, врожденная способность вычленила примарха из сознания ребенка, который удивленно мотнул головой, а затем, успокоившись, приник щекой к материнскому плечу.

Какой бы мощной ни была его способность, она все же имела пределы. Лучше найти менее открытый путь в город. Коракс, все еще окутанный дезориентирующей аурой, активировал летный ранец. С мягким жужжанием выдвинулись крылья, покрытые металлическими перьями. Примарх сделал два шага и прыгнул, летный ранец поднял его в густой смог, окутавший крыши зданий.

Приземлившись на ближайшее строение, Коракс побежал, попутно бросая взгляды направо и налево, чтобы запомнить план города. Добравшись до края крыши, примарх прыгнул через дорогу и бесшумно полетел сквозь тьму, словно летучая мышь.

Он несся с одного здания на другое, пересекал плотно застроенные рабочие блоки, пробираясь в сердце Атласа. В миазмах, скрывающих трущобы, примарх заметил блик света. На искусственных крыльях он направился к его источнику. Коракс прыгнул между жилыми блоками и приземлился на металлический переход, с которого открывался вид на город.

Внизу находился приземистый храм Механикум, куда меньше главного зиккурата. Формой он напоминал усеченную пирамиду высотой в три этажа, с желтоватым светом, льющимся из арочных окон, которые отбрасывали в сумрак тени черепов-шестеренок Машинного Бога. Вдоль стен выстроились решетчатые железные колонны, переходящие над вершиной храма в сводчатые подмостки. С них на тяжелых цепях свисали медные и серебряные иконы, блестящие в свечении кузничного огня, который выбрасывал языки пламени из световых люков в крыше, полускрытой дымом, валящим из десятков труб.

До примарха донеслось бормотание голосов, приглушенных толстыми стенами, и со своего наблюдательного пункта он заметил укутанные в мантии фигуры, проходящие мимо окон на верхнем этаже. Коракс оставил насест и миновал клубы смога, целясь в железную арку над одним из больших окон. Ухватившись за покрытый вмятинами металл, он сложил крылья и подался вперед.

Верхний этаж состоял из единственного зала, в центре которого горела домна с распахнутыми настежь створками, выдыхая тепло и свет на собравшихся техножрецов. Коракс насчитал пятерых, сбившихся в небольшую группу справа от него. Туда-сюда к скату с топливом ходили сервиторы с руками-лопатами, подпитывая священный огонь Омниссии белыми топливными кубами.

Коракс поискал взглядом пути входа и выхода, анализируя тактическую ситуацию. Недалеко от окна были расположены двигатели и клетка лифта, в дальнем конце зала вилась спиральная лестница, уводящая к крыше храма и вниз, на нижние уровни. Пятерка техножрецов была одной группой-целью, а поскольку лифт стоял на этом же этаже, дополнительную опасность могли представлять только сервиторы у топки — а они определились как однозадачные, неспособные на любые другие действия.

Красноватые стены комнаты были инкрустированы драгоценными камнями в виде алхимических символов и формул, длинные уравнения отобразили словно священные тексты.Плитчатый пол, сходившийся к домне в центре комнаты, был вымощен из похожего на обсидиан камня в форме большой шестеренки, в черный камень каждого из двенадцати зубцов были вправлены бриллианты, ограненные под черепа.

Большую часть комнаты заполняли стенды и алтарные столы с медными инструментами. Астролябии и квадранты покоились на бархатных подкладках, рядом с торкветумами и сложными моделями планетных систем. Искусно высеченные теодолиты выстроились перед полками с перегонными кубами и спектрографами, барометрами и микроскопами, магнитографами и осциллографами, лазерными кронциркулями и нанозахватами. Некоторые явно были копиями гораздо более древних технологий, другие казались вполне рабочими. Похоже, в коллекции отсутствовал какой-либо порядок — случайное скопление бесполезных для техножрецов артефактов, которые хранились в музее только из почтения к инструментам Машинного Бога.

Капюшоны скрывали лица жрецов в тени, но стекло было не настолько толстым, чтобы слова не достигли ушей примарха. Их низкие голоса заставляли поверхность окна вибрировать достаточно, чтобы его острый слух смог разобрать каждое слово.

— Этот последний приказ насчет наших ресурсов нельзя игнорировать, — произнес один из техножрецов. Из его левого рукава торчала кибернетическая рука с когтями, поблескивая в льющемся из домны свете. — Вангеллин недвусмысленно дал понять, что если мы ликвидируем Третий округ, он всех нас сместит и отправит в сервитут.

— Неужели он и впрямь задействует скитариев против своих же? — спросил другой. Коракс опознал владельца голоса — высокий человек с широкой грудью и похожими на сапфиры линзами, поблескивающими в тени капюшона.

— Не просто скитариев… если слухам из Япета… можно верить, — добавил третий. У него было натужное дыхание, передняя часть одежды открывала гудящую насосную машину на груди. Каждый раз, когда он говорил, в искусственном легком щелкали поршни. — Приказ может исходить от Вангеллина, но мы знаем… что он принадлежит… архимагосу Дельверу. Его поддерживают… когносценти… и мы должны подчиниться.

— Дельвер также говорит чужие слова, — четвертый голос был искусственным — прерывистым и металлическим. — За приказ ответственен Несущий Слово Натракин. Ему нельзя верить.

— Доверие — ничто, — произнес второй техножрец. — Сила побеждает всякие аргументы.

— Когносценти ни о чем таком не заявляли, — сказал пятый член группы. Он был низкорослым, не более полутора метров ростом, с сильно сгорбленной спиной, что еще больше усиливалось множеством трубок, ведущим от спины к бакам на поясе. — Скитарии верны, но они не будут слепо действовать против воли своих повелителей.

— Глупо рассчитывать на вооруженное сопротивление, — заметил первый техножрец. — Что мы потеряем, согласившись? Несущие Слово доставили заверения с Марса. Дельвер действует по воле генерала-фабрикатора.

— Подобные заверения… легко… подделать. Несущие Слово желают… опорочить Омниссию. Их творения… уродливы. Мы не можем поддержать это в здравом… уме.

— Ты не похож на себя, Фиракс, так легко отказываясь от познания, — сказал первый голос. — Лорд Натракин дал нам возможность исследовать то, что прежде считалось невозможным. Неужели его творения более уродливы, чем наши поля Геллера и варп-двигатели?

— Азор Натракин — лжец, — произнес металлический голос. — Чистые познания таятся не в альтернативной вселенной, но в реальности, которую мы населяем. Он извратил мышление архимагоса Дельвера.

— Я не стану принимать участие в этом мятеже, — сказал первый техножрец, разворачиваясь.

— Лакриментис… постой, — позвал Фиракс, когда непокорный техножрец двинулся к лифту.

— Восстание против повстанцев, — сказал низкорослый. — Очевидное противоречие. Парадокс.

Примарх заметил взгляд жреца-отступника, когда тот открыл дверь лифта. Он увидел в его взгляде убежденность и непокорность, и в тот же миг понял, что он намеревается предать своих товарищей. Коракс видел подобный взгляд и у других предателей.

Он начал действовать мгновенно — выбив окно в храм, которое осколками просыпалось на пол, примарх ворвался в зал. Прежде чем техножрецы успели среагировать, он оказался рядом с уходящим адептом. Примарх взмахнул рукой, выверив силу так, чтобы удар всего лишь отбросил полумеханического человека на землю, а не размозжил тело.

— Ни с места! — рявкнул Коракс, властность в его голосе вмиг подавила их инстинкт закричать. Он продолжил, пока шок от его появления не прошел. — Я — Коракс из Гвардии Ворона, примарх Императора. У нас с вами единая цель относительно Несущих Слово.

Сервиторы продолжали бродить, пока примарх и техножрецы неподвижно смотрели друг на друга. В этот момент Коракс просчитал каждое следующее движение на случай, если жрецы все же попытаются напасть на него — полдесятка шагов, а затем четыре удара когтями обезглавят их всех за две секунды.

— Освободитель… Киавара, — просипел Фиракс, примирительно подняв старческую руку. — На Констаниксе… ни меньше.

— Он мертв? — спросил жрец с сапфировыми глазами, указав на неподвижного Лакриментиса.

— Пока нет, — выпрямившись во весь рост, ответил Коракс. — Он знает больше, чем вам сказал.

— Любопытно, — сказал техножрец с искусственным голосом. — Что привело на нашу планету повелителя Освобождения?

— Мое появление привлечет чужое внимание, — произнес Коракс, не обращая внимания на вопрос, и бросил быстрый взгляд на разбитое окно, а затем на лифт. — Здесь безопасно?

— Тут нет… других, — сказал сипящий техножрец. — Только мы и… бездумные сервиторы. Я — Фиракс, магос… биологис Третьего… округа. Наши владения… пришли в запустение и… адепты ушли.

— Лориарк, — представился техножрец с металлическим голосом. — Кибернетика. Магос сеньорис этого храма.

— Я — магос логистика Сальва Канар, — сказал горбун примарху и поднял капюшон, явив уродливое, покрытое бородавками лицо. Он указал на лежащего техножреца. — Это Лакриментис, наш когитаторис регуляр. Я всегда считал его прихлебателем Дельвера, он никогда мне не нравился.

Коракс вернул внимание адепту с сапфировыми линзами, связывавшему бессознательного жреца. Адепт отметил воцарившееся молчание и посмотрел на Коракса. Веки быстро прикрыли его синие глазные линзы.

— Бассили, примус когенитор из биологис, — внезапно произнес он. Техножрец посмотрел на лежащего человека, удивленно покачивая головой, и его голос опустился до благоговейного шепота. — Лакриментис был обильно аугментирован, и все же вы повалили его, будто младенца.

— Я — примарх, — просто ответил Коракс. — Он — просто человек. Вы командуете какими-либо значимыми силами?

— Некоторые командиры скитариев еще могут слушаться меня, — сказал Лориарк.

— Еще больше могут прислушаться к… голосу… примарха, — добавил Фиракс. — Вы — эссенция… Омниссии, обретшая плоть. Возможно… даже Дельвер… услышит ваши слова, в то время как наши протесты… попадут в не слушающие… уши.

— Если ваш архимагос заодно с Несущими Слово, мне не о чем с ним говорить, — сказал Коракс, подняв молниевый коготь. — Он познает мой гнев.

— Тогда зачем вам наши воины, когда целый легион Гвардии Ворона ждет вашего приказа? — спросил Лориарк.

Вопрос удивил Коракса, заставив на секунду призадуматься. Он увидел ожидание на лицах техножрецов — тех, чьи лица могли выказывать эмоции. У Лориарка была лишь стальная маска с респираторной решеткой и глазницами, из-за которой на примарха глядели бесстрастные черные сферы.

— Для задания у меня достаточно легионеров, — произнес Коракс. — Остальная часть легиона ведет войну с Гором в других мирах.

— И как вы собираетесь добраться до Дельвера? — непримиримым тоном спросил Лориарк, и хотя его монотонный голос раздражал Коракса, справедливость вопроса злила еще сильнее. — Ваш флот уничтожит Япет с орбиты?

— Нет, — яростно возразил Коракс. И не важно, что у него не было флота. — Я не приговорю так просто тысячи безвинных. Мы сражаемся с архимагосом и Несущими Слово, а не жителями Констаникса. Подобная жестокость — оружие наших врагов, но не Гвардии Ворона.

— Вы не проявили подобного милосердия по отношению к киаварцам, — заметил горбатый Канар.

— Необходимое зло, чтобы предотвратить новые жертвы, — тихо ответил Коракс, покачав головой. — Угроза еще больших разрушений закончила войну. Не думаю, что Дельвера и его командира из Несущих Слово остановят такие меры.

— Возможно, вы ночью проникнете в Япет и самолично возьмете штурмом великий храм? — предположил Лориарк. Из-за металлического голоса техножреца Коракс не знал, была ли в словах того издевка.

— Я обдумаю эту возможность, — ответил примарх. — Возможно, лучше сначала взять под контроль Атлас. Если под нашим началом будет мощь целого города-баржи, мы сможем выступить против Дельвера на равных условиях.

В последовавшем молчании примарх и его потенциальные союзники долго глядели друг на друга. Коракс задавался вопросом, может ли доверять этим людям — точнее, полулюдям. Из своего опыта общения с механикум, которые прибыли на Киавар, он знал, что их мотивы и намерения отличались от людей из обычной плоти и крови. Как группа, они выступали против архимагоса, но Коракс не знал, чего они стоят по отдельности и можно ли им доверять.

Теперь, раскрыв карты, у него оставалось лишь два выхода: заключить союз со жрецами этого округа или убить их. Ниро Терман, одна из приемных матерей Коракса на Ликее, научила примарха ценить святость жизни. Коракс ненавидел бесцельное убийство, но сейчас на чашах весов находилось куда больше, чем жизни пятерых техножрецов.

Канар, похоже, пришел к тому же выводу, его аугментированный мозг обрабатывал данные почти с такой же скоростью, как и у примарха.

— Мы можем лишь заверить об общей цели, — сказал магос, его лицо сморщилось в гримасе. — Кроме наших жизней, нам нечего предоставить вам в знак искренних намерений.

— Нам нечего терять, — прохрипел Лориарк. — Кое в чем Лакриментис был прав: или мы покоримся архимагосу, или нас сочтут за врагов и уничтожат. Но мы не одни. Города Паллас и Криус направились к южным течениям, подальше от Япета, а их магокритархи вышли из совета когносценти. Могу предположить, что остальные города в сговоре с архимагосом.

— Сколько городов?

— Пять, включая столицу. Дельвер считает Атлас союзником. Магокритарх Вангеллин находится в Темплум Эфирика, как и архимагос. Сейчас Атлас движется по основному течению в сторону Япета.

Коракс поглощал информацию, сравнивая услышанное с тем, что знал о других сообществах Механикум. Власти в мирах-кузницах разительно отличались друг от друга, а специфичность вольных городов Констаникса усилила рост сепаратистских настроений, которыми можно было воспользоваться. Архимагос явно представлял главную власть, но лишь в согласии с когносценти, судя по всему, правившими городами-баржами. Если только под влиянием Несущих Слово структура Механикум не претерпела изменения — маловероятно, учитывая, что они пробыли здесь недолго, а техножрецы отличались консервативностью в отношении любого вмешательства извне — Коракс смог бы восстановить контроль над миром, просто устранив Дельвера и Несущих Слово.

— Вангеллин, ваш магокритарх, полагаете, его можно заставить объединиться против архимагоса? — поинтересовался Коракс.

Техножрецы сомнительно переглянулись.

— Разумно надавив… его можно обратить против Дельвера, — просипел Фиракс.

— А остальные когносценти, насколько они будут едины? — спросил примарх. — Появится ли у архимагоса естественный преемник, верный нашей цели?

— Подобные вопросы крайне сложны, — ответил Лориарк. — Это решать не плоти, а только божественной воле Машинного Бога.

«Конечно же», — подумал Коракс, заинтригованный, как могли гениальные Механикум до сих пор цепляться за примитивную технотеологию. Даже техногильдии Киавара, невзирая на все их преступления, не считали, будто служат сверхъестественной силе. То, что Императору приходилось мириться с этим суеверным культом, доказывало важность Марса для Империума; важность, с которой Кораксу приходилось сейчас считаться.

— Влияние достигается сочетанием обещаний и угроз, — громко сказал он, цитируя очередного тюремного наставника. — Что пообещал ему Дельвер?

— На этот вопрос сможет ответить только он, — ответил Канар, указав на все еще находящегося без сознания Лакриментиса.

— Сможешь разбудить его? — спросил Коракс.

— Легко, — сказал Канар. Уродливый магос пересек комнату и встал над лежавшим коллегой. Он поднес руку к капюшону человека и провел пальцами за шеей. Лакриментис тут же скорчился в судорогах, достаточно сильных, чтобы его спина выгнулась дугой. Он продолжал слабо подрагивать, пальцы и ноги пару секунд дергались. Металлический коготь заскреб по плитчатому полу, оставив три неровных следа.

— Церебральная перезагрузка, — объяснил Канар. — Я сам ее установил.

Лакриментис открыл окровавленные глаза, которые какое-то время бездумно смотрели в потолок. Наконец в него вернулась жизнь, и он сел, где-то внутри тела зажужжали приводы. Коракс занял атакующую стойку, отведя руку назад, когда взор техножреца пересекся с примархом.

— Убедитесь, чтобы он ни с кем не связался, — сказал Коракс другим, не сводя убийственный взгляд с Лакриментиса.

— Его связь с храмовым интерфейсом отключена, — сказал Лориарк. — Он не поднимет тревогу.

— Плоть не важна, — произнес Лакриментис, буря Коракса взглядом. — Угроза физических мук несущественна. Мои болевые рецепторы настроены на минимальную восприимчивость.

— Применение силы к нервному дампу ядра не требуется, — сказал Канар. — Обнажение корневых функций откроет доступ к интерфейсу хранилища памяти. Таким образом, в содействии с твоей стороны нет нужды.

— Доступ к корневой памяти повлечет кровоизлияние в жизненно важные органы, — возразил Лакриментис, стиснув металлическую руку. — Последует необратимая утрата личности. Моя верность архимагосу и магокритарху не может сделать меня объектом полного личностного уничтожения. Я действую во благо Третьего округа.

— И таким образом… действовал против… предопределенного порядка… повиновения, установленного… твоим старшим магосом, — сказал Фиракс. Он указал на Коракса. — Перспективы… дальнейшего развития и процветания… Третьего округа… изменились.

— Я также способен изменить восприятие ситуации, — заявил Лакриментис. — Похоже, храму вредно отрицать волю высшей силы, но присутствие примарха сильно меняет исходные параметры.

— К несчастью для тебя, — сказал Канар. — Если логика подскажет, что твое повышение до старшего магоса в интересах Третьего округа, ты без колебаний снова объединишься с Дельвером. Смена верности доказывает, что в дальнейшем можно ожидать того же.

— Я бы предпочел не убивать его, если этого можно избежать, — вставил Коракс, едва понимая жалобы Лакриментиса. Если техножрец решил бросить своих товарищей и согласиться с требованиями архимагоса для того, чтобы его не заменили кем-то, готовым выполнить желания Дельвера, то в этом был смысл. Кораксу не хотелось наказывать слишком сурово за неведение.

Примарху и прежде приходилось идти на сделки с совестью. Во время ликейских восстаний он нуждался в каждом человеке, способном держать оружие, но не все заключенные на луне сидели по политическим статьям. Некоторые были справедливо осужденными убийцами, насильниками, ворами и первостатейными подонками. Свергнуть ненавистный режим означало пожертвовать наказанием — и справедливостью во имя жертв — но такова была необходимость. В свою очередь после поражения технокультов выжившие уголовники за свои действия во время войны получили прощение, которое вынужден был пообещать Коракс.

Что касается агентов Механикум, борьба между войсками Гора и Императора могла стать морально двойственной проблемой. Прежде чем раскрылось предательство, Гор неплохо постарался, переманив на свою сторону генерала-фабрикатора Марса, и теперь невозможно было сказать, какой из миров-кузниц мог стать потенциальным союзником или врагом для Гвардии Ворона.

— Благодаря полной ассимиляции личности с храмом намеренное запутывание и обман будут исключены, — заявил Лориарк. Он махнул Канару и Бассили поднять Лакриментиса. — Мы получим все требуемые данные.

Скрытые под тяжелыми одеждами плечи Лакриментиса поникли, видимо, он смирился с уготованной ему судьбой.

— Его инфоядро раскроет все секреты в течение пары часов, примарх, — сказал Канар. — Если мы поторопим процесс, это может привести к повреждению данных.

— Ты сомневаешься в нашей приверженности альянсу, но откуда нам знать, что вы хотите потом сделать с нашим миром? — сказал Лориарк, вернув внимание обратно Кораксу. — Прежде чем мы пожертвуем одним из своих, пообещаете ли вы, что нас не постигнет та же участь, что и Киавар?

Переговоры зашли в тупик, обе стороны сошлись вместе ради общей цели, но оказались не в силах подтвердить обязательства, необходимые для превращения планов в жизнь. Коракс не любил пользоваться дарованными Императором способностями, чтобы подчинять других своей воле — подобное воздействие никогда не длилось долго — но сейчас он выпрямился во весь рост так, что его голова едва не коснулась потолка, и позволил проявиться всей сущности величия примарха. Бледная плоть засияла сквозь темную камуфляжную красу, явив призрачно-белое лицо, глаза Коракса стали кромешно черными. Он вытянул когти, и по ментальной команде по ним затрещали белые энергетические дуги.

— Стоило мне захотеть, я мог бы убить вас всех и уйти. Я мог причинить немалый урон врагам, затем вернуться с легионом, опустошить планету и искоренить всякую угрозу. Ни один мир не вправе выйти из-под юрисдикции Императора и его представителей. Семь легионов были отправлены на Исстван, чтобы убить меня, но я выжил. Даже не думайте, что этот мир способен меня уничтожить. Любой такой помысел против Девятнадцатого, и, так же истинно, как железо ржавеет, а плоть гниет, клянусь, что убью здесь всех. Я необходим вам сильнее, чем вы мне — не упустите свой шанс.

Эффект сказался на техножрецах незамедлительно. Ошеломленные великолепием и неистовством существа перед ними, они попятились, склоняя головы.

Аура Коракса угасла, скрыв величественность его природы за стенами дисциплины и сдержанности. Фасад, возводимый им все те годы, пока он прятался среди заключенных Ликея, казался ему обыденностью, а не узилищем для могущества. Примарх предпочитал вдохновлять последователей деяниями и словами, а не силой, которая вызывала покорность через принуждение. Его глаза потускнели, когда он посмотрел на склонившихся магов.

— Такова угроза, — тихим голосом закончил Коракс. Он протянул руку, предлагая уверенность и дружбу. — Обещаю освободить Констаникс от грядущей тирании Дельвера и Несущих Слово. Знайте, союз с ними обречет вашу планету на рабство и разрушение. Сделайте правильный выбор.

ПОВЕЛИТЕЛИ ТЕНЕЙ

События рассказа происходят параллельно с третьей главой новеллы Коракс: Кузница души

Тьма несла уют.

Пламя, бушевавшее в разных районах Атласа, озаряло небеса, но улицы между высящимися жилыми зданиями и громадными мануфакториями все равно оставались сокрытыми тенью. Хамелл был рожден в сумерках тюремных шахт Ликея, он вырос в тусклом свете люмополос и провел свое отрочество в затемненных камерах и коридорах. В бытность одним из туннельных бегунов Коракса он научился ориентироваться в узких шахтах доступа и служебных ходах по одному только звуку и запаху.

Тьма была домом.

Когда появилось Освобождение, он думал, что тьме настал конец. С приходом Императора, с наступлением Просвещения, Хамелл гордился тем, что подле остальных борцов за свободу стоял в величественном сиянии такого события.

А теперь он снова сражался во тьме, чтобы не дать предателям погасить тот свет, которого он был лишен в детстве. Измена Гора грозила тиранией и смертью всем тем, кого избавили от ужасов Древней Ночи.

С Хамеллом было еще трое — Фасур, Сендерват и Корин. Все они были рождены на Ликее, и все обладали особым даром. Номинально Хамелл считался сержантом, а остальные — боевыми братьями, но для четырех Гвардейцев Ворона, перебегающих из одного участка сумрака в другой, существовало и другое название.

Мор Дейтан. Повелители Теней.

«Будь там, где враг не хочет тебя видеть». Так гласила Первая аксиома победы. Мор Дейтан постигли ее лучше других.

Хамелл и его бойцы использовали свои способности, чтобы оставаться незамеченными. Они проходили мимо внешних пикетов скитариев, иногда настолько близко, что в случае необходимости могли мгновенно перебить всех врагов. Но подобного не требовалось — караульные и патрули ничего не замечали. Их внимание было сосредоточено на кое-чем другом. Остальная Гвардия Ворона и союзные лорду Кораксу силы Механикум дали знать о своем присутствии техножрецам-отступникам, отвлекая их от угрозы прямо под носом.

Повелители Теней миновали линию фронта. Они перебирались из одной тени в другую, почти на расстоянии выстрела от величественного храма Механикум в сердце парящего города. Они уже побывали в трубопроводе очистительного завода и установили там взрывчатку с часовым механизмом. Теперь они ждали взрывов, которые ознаменуют следующую фазу атаки.

Хамелл так гордился, когда его избрали в воины Легионес Астартес. Сам примарх отобрал его среди тысяч тех, кто помогал свергнуть киаварских деспотов, и он тренировался вместе с другими, пока его тело изменялось до неузнаваемости благодаря имплантатам и курсу терапии апотекариев Гвардии Ворона.

А затем, за шаг до становления полноправным боевым братом, они пришли за ним. Как иногда библиарии забирали одного из посвященных, который обладал латентными психическими способностями, так и Мор Дейтан забрали Хамелла. Они увидели в нем то, чего не разглядели другие — они увидели тайный дар примарха. Теневую поступь.

Заряды взорвались, над Атласом поднялся огненный шар, и Хамелл с братьями двинулись дальше, их черные доспехи полностью сливались с окружающей чернотой. Воины стали настоящими тенями.

Направленный электромагнитный импульс из модифицированной перчатки Корина перегрузил дуговой пилон в конце улицы, и на дорогу опустилась тьма. Четверо воинов торопливо установили пригоршню небольших, но мощных плазменных мин, словно крестьяне, сеющие семена будущей погибели — вокруг с избытком хватало обломков и мусора, чтобы спрятать заряды.

Тишину расколол отдаленный вой сирен. За ним последовало рычание двигателей и грохот тяжелых бронированных ног по рокриту. Из храма в паре сотен метров от них выплеснулись вражеские воины, чтобы найти виновников атаки на трубопровод.

Не прошло много времени, прежде чем колонна приблизилась к позиции Хамелла. Сержант поднял глаза и заметил знакомые черные силуэты, почти бесшумно перепрыгивающие с одной крыши на другую.

Он прошептал пару слогов на разведарго, готовя отделение к бою. Фасур и Корин подняли облегченные плазменные винтовки. Они обладали огневой мощью немодифицированного оружия, но ради небольших размеров пришлось пожертвовать скоростью перезарядки. Оружие вполне могло остановить бронированного врага, но не предназначалось для длительного боя. Ракетные установки Хамелла и Сендервата обладали схожей компактной конструкцией. Малое количество выстрелов едва ли было недостатком — Мор Дейтан не сражались подолгу.

Мимо Повелителей Теней с рычанием прошли полугусеничные транспорты и бронированные шагоходы. С помощью специализированного обучения, которое Хамелл прошел много лет назад, он стал совершенно неподвижным, слился с тенями воедино. Стрелки в башенках слепо смотрели сквозь него, лишь поводя оружием, чтобы прикрыть другие направления.

По словам апотекариев, это была особенность генетического семени. В каждом поколении Гвардейцев Ворона, рожденных на Ликее, было несколько человек, которые несли в себе больше, нежели просто стандартный генетический код XIX легиона. Подобное объяснение едва ли устраивало Хамелла и остальных Повелителей Теней, ведь наверняка столь гениальный ум, как у Коракса, сумел бы обнаружить крошечную мутацию, особенность, выделявшую одаренных, и выделить ее для дальнейшего использования?

В их рядах существовали свои теории на этот счет. Может, внутри каждого из них был осколок души Коракса? И хотя никто больше не пользовался словами вроде «душа», то, что примарх умел полностью исчезать из чужого восприятия, было общеизвестным секретом в Гвардии Ворона. Как и существование Мор Дейтан. Но посторонним об этом не распространялись.

«Особая отражающая технология», — говорили они остальным. Уменьшенная. Крайне нестабильная.

Правда же была намного проще: тьма была для них домом, а во тьме Повелителей Теней невозможно было увидеть.

Величайшая ирония — ирония, поведанная самим Кораксом — заключалась в том, что ради того, чтобы просвещать других, им следовало объять тьму. Не тьму духа, ведь в душе Хамелл никогда не отворачивался от света, тепла солнца, которого в детстве так и не узнал.

Нет, это была тьма, порожденная другими. Дабы сокрушить тьму, им следовало принять ее, познать ее и уничтожить изнутри. Это было прекрасно известно Гвардии Ворона, и уж тем более Мор Дейтан. Все лавры и слава доставались тем, кто гордо шел на войну в величественном блеске своего легиона, пока Повелителей Теней крались и прятались. С каждой победой они делали свет чуточку ярче, и этого было им достаточно.

Точь-в-точь как сегодня. Атлас горел, а в дыму и копоти Повелители Теней терпеливо ждали подходящего момента, чтобы нанести удар.

Когда несколько полугусеничных машин и шагоходов прошли мимо, Хамелл подал сигнал. Вдоль улицы взорвались плазменные мины, захлестнув первые машины колонны, с треском разрывая пластины из керамита и обжигая металл и плоть. В полукилометре от них Агапито начал атаку, его воины обрушили на врага ярость болтерного огня и лавину гранат.

А Повелители Теней продолжали ждать, пока скитарии-предатели пытались выстроиться в подобие боевых порядков, даже не подозревая о близости противника. Хамелл наблюдал за тем, как воины Агапито приблизились к колонне с тыла. Они поочередно уничтожали шагоходы, убивая и круша все, что вставало у них на пути.

В ответ враг выслал из храма подкрепления, чтобы помочь товарищам в беде. Агапито и его воины начали отступать, и пришло время действовать.

Открыв огонь из плазменных винтовок и ракетных установок, Мор Дейтан нанесли удар сзади, вклинившись в только что подошедших скитариев. Воины техножрецов оказались между отступающей Гвардией Ворона и новым врагом в своих рядах, и умирали теперь десятками. Многотурельные шагоходы и транспорты взрывались один за другим, ракеты засыпали пехоту шквалом осколков.

Столь же внезапно, как атаковали, Повелители Теней исчезли.

Улицу усеивали горящие обломки и тела. Ширящийся пожар разгонял тьму, и враг собирался с новыми силами. Пришло время вспомнить Первую аксиому скрытности: «Будь не там, где враг рассчитывает тебя увидеть».

Отступая, Хамелл и его спутники нашли тени и вновь исчезли в их темных объятиях.

III

Тройка гладких, обтекаемых «Шепторезов» мчалась над Атласом, десятиместные корабли казались невидимыми в последние минуты ночи. «Шепторезы» были не многим более чем крылатыми антигравитационными двигателями, Гвардейцам Ворона приходилось цепляться за борта, беззащитные перед буйством стихий, пока корабли проносились над крышами заводов и рабочих жилищ. Лендеры были сброшены на большой высоте из-под фюзеляжа «Грозовой птицы», и их было практически невозможно обнаружить.

— Влево, — предупредил Станз, сместив свой вес.

Агапито крепче взялся за поручень, когда пилот в направляющем куполе перед командором резко повернул «Шепторез», удаляясь от центра города. Два других корабля направились к своим целям, обозначенным Агапито во время инструктажа перед вылетом из «Камиэля».

В Атласе кипела деятельность. Прожекторы в авангардах колонн скитариев двигались по главному авеню в сторону Третьего округа, где бушевал огонь — пожар в безлюдных руинах, которые выбрал Коракс, чтобы привлечь внимание и при этом не подвергать население лишней опасности. Возле домов и мануфакторий, расположенных недалеко от пожаров, эхом разносился треск оружейного огня. С нескольких крыш мелькали лазерные лучи, которые прицельно били в одну из заброшенных построек.

Отделения солдат перебегали с улицы на улицу, из переулка в переулок, из дома в дом. Большинство было обычными, лишенными аугментики людьми, выращенными под надзором механикум и посвятившими себя культу Машинного Бога. Командиры отделений и офицеры были усилены либо кибернетикой и аугметикой, либо же с помощью генной терапии и биологических улучшений в зависимости от храма и магоса, которому они хранили верность.

Во главе поисков неуловимых нападающих двигалась небольшая группа преторианцев. Они были излюбленными воинами Механикум, некоторые из них обладали почти полностью искусственными телами. Каждый солдат был уникальным, отличаясь проворностью и быстротой или громоздкостью и обилием оружейных систем, вооруженных энергетическими клинками или многочисленными ракетными установками. Преторианцы под командованием младших техножрецов Атласа были в равной степени бойцами и посвящением Машинному Богу.

Пристально изучая город, Агапито радовался тому, что в Атласе — как и на всем Констаниксе, о чем свидетельствовали разведанные, — не было геракли. Громадные монстры с тяжелым вооружением, которые помогали в бою с техногильдейскими повстанцами во время последнего мятежа на Киаваре, стали бы грозными противниками. Впрочем, враг с лихвой окупал их отсутствие танками, шагоходами и транспортами, хотя несколько пехотных рот остались верны магам, которые заключили союз с лордом Кораксом. Именно их рассредоточенные силы сейчас сдерживали основной удар магокритарха Вангеллина, нацеленный на Третий округ.

Рабочие были вынуждены покинуть свои дома перед началом смены, улицы запрудили ошеломленные, усталые толпы, которые мешали обеим сторонам. К своей чести, скитарии Вангеллина, как и воины Лориарка и его компаньонов, не желали ставить под угрозу жизни мирных обитателей города-баржи.

— Какая Первая аксиома победы? — спросил Агапито лейтенанта Кадерила, который держался за борт «Шептореза» позади командора. Ветеран-терранин Кадерил на сегодняшний день мог уже командовать ротой, если бы не опустошительные потери легиона во время резни в зоне высадки. Воины говорили по вокс-сети — на такой высоте из-за ветра им пришлось бы кричать через внешние коммуникаторы.

— Быть там, где враг не хочет тебя видеть, — ответил Кадерил.

Агапито перевел внимание на другого почетного стража, которого он сам избрал для задания.

— Харне, какая Первая аксиома скрытности?

— Быть не там, где враг рассчитывает тебя увидеть, — прозвучал резкий ответ легионера.

— Так что нам делать, чтобы победить с помощью скрытности? — продолжил командор.

— Атаковать там, где враг не хочет нас видеть, притворяясь, будто мы в другом месте, — ответил Кадерил. Он указал на центр парящего города. — Наша цель — главный храм, но он слишком хорошо защищен от прямого нападения. Нам нужно отвлечь вражеские силы, чтобы храм стал уязвимым для контратаки.

— Как с Идеальной цитаделью, — добавил Харне.

— И с Копатией, и с Ригусом Три, и множеством иных мест, — заметил Агапито. — У нас нет численного и огневого преимущества для открытых действий. Вангеллин и его техножрецы не станут ослаблять оборону, если только у них не останется иного выхода, поэтому наша атака — отвлекающая диверсия. Нам нужно заставить врага считать, что у нас куда больше сил, чем на самом деле.

— Лорд примарх нанесет смертельный удар, — кивнув, сказал Харне. — Понимаю.

— Похоже, чего-то ты все же не понимаешь, Харне.

— Если Несущие Слово на Япете, почему мы захватываем Атлас?

— Кадерил, как объяснишь? — вместо ответа спросил Агапито.

— Простое задание по ликвидации командного состава вряд ли увенчается успехом без элемента неожиданности, а поскольку против нас вся оборона столицы, нам не хватит времени для подготовки наступления. Атлас — доступная цель только благодаря Лориарку и его диссидентам. Нет гарантий, что мы получим такую же поддержку в Япете. Без скитариев нам попросту не хватит людей. Когда мы захватим Атлас, у нас появится плацдарм для дальнейших операций, а также мощь города-баржи.

— И всякий скитарий, который уцелеет, скорее всего переметнется к победителям, и неважно, кто ими командует, — добавил Шорин с другой стороны узкого фюзеляжа «Шептореза».

— Хорошее наблюдение, — сказал Агапито.

— Четыреста метров до точки выброски, — предупредил Станз. «Шепторез» пошел на снижение.

— Разогревайте двигатели, — приказал Агапито. Лендер задрожал от воя прыжковых ранцев, когда их турбины начали оживать.

«Шепторез» резко нырнул между двух извергающих дым труб, спускаясь в сияние внешних сборочных линий. Кабины экскаваторов крепились к шасси, бесконечные ряды сервиторов-рабочих со сварочными аппаратами и с вживленными респираторам озаряли землю искрами и стекающими струйками раскаленного добела металла. Прокравшись над ними, легионеры остались незамеченными.

«Шепторез» поравнялся с дорогой за заводом и снизился до пятидесяти метров. В линзах шлема Агапито высветилась прицельная сетка, сфокусировавшись на перекрестке впереди. Рядом с ней стремительно уменьшалось количество метров.

— Прыгаем! — крикнул он, когда счетчик достиг нулевой отметки.

Как один Гвардейцы Ворона отпустили поручни. Станз активировал управление машинного духа, прежде чем прыгнуть. «Шепторез» быстро стал подниматься во тьму, а затем направился к морю, где приземлится на воду.

Десять космических десантников падали на дорогу, но включили прыжковые ранцы всего в паре метров от земли, чтобы замедлить снижение. Впрочем, посадка все равно оказалась жесткой, феррокрит растрескался от удара их ботинок.

— Кадерил, вверх и влево, — Агапито сразу начал отдавать приказы, указав половине отделения вместе со своим заместителем на подвесную железнодорожную станцию в северо-восточной части перекрестка. Сам командор вместе с четырьмя оставшимися воинами направился вправо, под тень огромного бункера. Быстрый взгляд на дисплей шлема, на котором отображалась карта местности, подтвердил, что они находились в километре от главного храма, за границей приоритетной защиты.

— За мной, — бросил он отделению и, включив прыжковый ранец, направился к своей цели.

Стратегическая сеть Механикум оказалась довольно эффективной в плане ведения военных действий, решил Коракс. Он отдал новые приказания лексмеханикам и логистам, собравшимся вокруг него на нижнем уровне храма. Аугментированные машинные сектанты без колебаний перевели и донесли данные до субкомандиров, которые сражались по всему городу. Неврально соединенные с командными каналами командиры взводов стремительно выходили из боев, в которых, вероятнее всего, их бы смяли, и перемещались туда, где враг был слаб.

В отличие от святилища на вершине храма, командный зал служил сугубо функциональным целям.

Связные и мониторные сервиторы передавали информацию лексмеханикам, в свою очередь анализирующим поток данных в поисках важных сведений, которые затем переводились логистам, обновляющим боевой дисплей. Системы, которые обычно использовались для учета сырья, топлива, живой силы и продукции, отлично подходили для подсчета солдат и техники.

— Ваш стратегический интерфейс напомнил мне одну из многочисленных боевых симуляций, разработанных моим братом Жиллиманом, — сказал примарх Сальва Канару, который приглядывал за работой помощников.

Отделения и бойцы техногвардии по-прежнему действовали по воле Коракса, перемещаясь по позициям, пока примарх изучал трехмерное гололитическое изображение Атласа, сфокусированное на Третьем округе. Данные обновлялись своевременно и точно, куда лучше, чем это было возможно с союзниками из когорты Тэриона.

— Я слышал, что примарх Ультрадесанта во время Великого крестового похода постоянно проверял свои военные теории в искусственных сооружениях с метрикулярными устройствами, а также с живыми воинами, — ответил магос.

— Самая сложная симуляция не сравнится с настоящей войной, — заметил примарх. — Жиллиман стремился досконально изучить опыт братьев после встречи с ними. Я постоянно раздражал его упреками относительно того, что он уделял слишком большое значение военным подразделениям, не принимая во внимание мирных жителей. Для него существовала разница между комбатантами и гражданскими, которой не видел я. До нашей первой встречи Жиллиман считал, что ослабевшие вследствие потерь боевые части списывались как недееспособные, поскольку он привык управлять целыми батальонами и орденами, но не горсткой воинов. Пару раз я доказал ошибочность его мнения, организовав эффективное сопротивление, используя ограниченные ресурсы, которые Робаут уже считал несущественными.

— Уверен, вы гордитесь этим, — спокойно произнес Канар.

— Клич «Не отступать» для Гвардии Ворона пустой звук, — объяснил Коракс, — высокомерная похвальба, а не разумная тактическая доктрина. До третьего боя Жиллиман так этого и не понял.

— Одолеть одного из величайших стратегов в Империуме — незаурядное достижение. Какая удача, что вы с нами.

— В этом нет ничего великого, — с кривой усмешкой заметил Коракс. — Во время четвертой симуляции он использовал мои приемы, и я не сумел одолеть его. Мой брат быстро учится и куда более дальновиден, чем я. Пока я спасал один мир от рабства, он строил империю из сотни. Я выигрывал отдельные битвы против него, но войну — ни разу.

Коракс погрузился в раздумья. Он не получал вестей от Робаута Жиллимана с момента измены на Исстване, но предполагал, что Ультрадесантники сражаются против Гора, учитывая полнейшее повиновение их примарха приказам Императора в прошлом. Они действовали далеко на востоке, в районе необъятного Ультрамарского царства, вдали от бойни, которую за минувшие месяцы учинили силы Гора. Изолированный неукротимыми варп-бурями — Гибельным штормом, как называла их Сагита, — Ультрамар с тем же успехом мог находиться в другой галактике.

Впрочем, заключенный на борту «Камиэля» навигатор смогла пролить свет на судьбу XIII легиона. Несущие Слово попытались уничтожить Жиллимана и его войска во время сбора на Калте, и хотя Ультрадесант не прекратил свое существование, воины Жиллимана попали в окружение на многих мирах своих владений.

Вряд ли война на галактическом востоке закончится быстрой победой, поэтому решимость Коракса замедлять и противостоять Гору оправдывалась с каждым миром, вырванным из его хватки, с каждым потенциальным союзником, поднявшимся против примархов-изменников.

Именно это придавало такую значимость битве на Констаниксе-2. Ресурсы одного мира, пусть даже мира-кузницы, ничего не значили для Империума, состоящего более чем из миллиона планет, но каждая система, которая переходила в руки Гора, могла поколебать чаши весов в пользу Магистра Войны.

К несчастью, силы, верные магокритарху Вангеллину, использовали те же стратегические преимущества, что и Коракс, но им недоставало гениальности примарха, чтобы столь же умело руководить действом. Не прошло и двух минут, как Кораксу вновь пришлось внести коррективы в свой план.

— Прибыл ваш адепт, — раздался металлический голос Лориарка из дверей за спиной Коракса.

— Адепт? — оборачиваясь, переспросил примарх.

С магосом шел Страдон Бинальт, главный технодесантник небольшого войска Коракса. Его шлем висел на поясе, на лице явственно читалось раздражение.

— Прошу прощения, лорд Коракс, но вы сказали, что маги дали разрешение на работу, — сказал технодесантник.

— Меня заверили в полном содействии, — ответил Коракс, переведя взгляд на Лориарка. — Какие-то проблемы, магос?

— Методы работы адепта Бинальта крайне неортодоксальны, примарх, — произнес техножрец, покачивая головой. — Он обращается со сложными механизмами без требуемых ритуалов. Хотя ваш план полон достоинств, игнорирование необходимых процедур может привести к выходу из строя нашей величайшей машины войны.

— У нас нет времени на бормотание и махание кадилом, лорд примарх, — возразил Бинальт. — Мы уже не раз делали это на своих кораблях.

— Согласен, — произнес Коракс. — Магос Лориарк, будьте добры, проследите, чтобы мои люди смогли вносить модификации без стороннего вмешательства.

Лориарк склонил голову, но поникшие плечи магоса выдавали его недовольство.

Коракс повернулся к Страдону.

— Все в порядке. Возвращайся в оружейный отсек и заверши работу в срок. По моим подсчетам, командор Агапито начнет действовать менее чем через четыре минуты. Даю тебе двадцать, чтобы все подготовить.

— Будет сделано, — сказал технодесантник и быстрым шагом направился к выходу.

В позе Лориарка чувствовалась тревога, и хотя у Коракса не было времени разбираться с суевериями Механикум, ему не хотелось делать ничего, что могло без необходимости прогневить союзников.

— Когда мы одержим победу, вы сможете провести любые обряды и проверки, которые сочтете нужными, — сказал он магосу.

Удовлетворившись такой уступкой, Лориарк поклонился и вышел. Коракс вернулся к гололиту. Силы Вангеллина продвигались к Третьему округу с востока и севера, как и рассчитывал Коракс. Он быстро отдал пару приказов, чтобы оттянуть врагов еще дальше от главного храмового комплекса и расширить брешь для Агапито. Канар, стоявший подле примарха, задумчиво посмотрел на красные руны противника, которые от их храма отделяло лишь два километра.

— Успокойся, — сказал ему Коракс, спокойным голосом ослабив тревоги техножреца. — Всего через пару минут мы узнаем, сработал ли наш план.

— А если нет? — спросил Канар.

— Нам хватит времени придумать новый, — Коракс осторожноположил руку на плечо магоса. — Ты мне доверяешь?

Канар посмотрел в лицо примарху и, несмотря на опасения последнего, увидел в нем лишь самые искренние намерения.

— Да, лорд примарх, да, доверяю.

— Тогда посылай сигнал, — тихо сказал Коракс, герметизируя доспехи и готовясь выдвигаться. — Открывай дорогу к храму. Вангеллин не сможет проигнорировать такое приглашение.

Он передал командование Канару и его товарищам. Если они планировали предать его, сейчас представится наилучшая возможность. Но у Коракса с его небольшим отрядом просто не было другого выхода.

Взрыв в нескольких километрах, в самом сердце Атласа, озарил видневшийся на горизонте Первый округ. Агапито знал, что заряды, уничтожившие трубопровод перерабатывающего завода в дальнем конце главного храмового комплекса, установила группа сержанта Хамелла. Он наблюдал за поднимавшимся в небеса огненным шаром без увеличения, его броня работала на минимальной мощности, пока он с двумя отделениями выжидал на крыше пустующего транзитного терминала в полукилометре от главных ворот.

Гвардейцы Ворона походили на гигантские черные статуи во тьме, в их доспехах оставались включенными лишь основные системы жизнеобеспечения. Лишившись дисплейного хронометра, Агапито в уме отсчитывал секунды, прошедшие после взрыва, чтобы Вангеллин успел отреагировать и отправить войска в контратаку. Прошло сорок три секунды, прежде чем сквозь огни храма пронеслась стайка антигравитационных скиммеров и направилась на юг, в сторону недавно прогремевшего взрыва. По пустым улицам эхом разнеслись предупредительные сирены, когда из открывающихся ворот появилась колонна красно-коричневых четвероногих машин — тип «Сирботус», как назвал их Коракс, — за которыми следовали десятки пехотинцев.

Командор Гвардии Ворона терпеливо ждал, пока машины не свернут в переулок, направляясь к месту нападения Хамелла. Пехота в красных доспехах не отставала, лазганы блестели в свете пожара на перерабатывающем заводе. Хвост колонны почти вышел из ворот, когда Агапито приказал своим отделениям выдвигаться. Краем глаза он заметил отделение сержанта Хамелла, которое приближалось слева, тогда как боевое отделение Кадерила подходило с правого фланга.

Они идеально подобрали время.

Системы доспехов заполнились энергией, и Агапито, активировав прыжковый ранец, перепрыгнул через дорогу на другую крышу, воины последовали за ним. Тактический дисплей замерцал, прицельные сетки расцветали везде, куда бы командор ни бросил взгляд. Приземлившись, он сделал три быстрых шага и прыгнул снова, метя в подкрановые пути над следующей дорогой.

Они преодолели первые триста метров за пятнадцать секунд и снова собрались на вершине угловой башни похожего на крепость аванпоста, из которого целились орудия ворот. Здания справа от них, за пределами видимости, содрогнулись от новых взрывов — замаскированные плазменные мины Хамелла уничтожили головные шагоходы. Благодаря улучшенному слуху и многочастотному сканеру Агапито услышал панические крики и неразборчивые комм-переговоры шокированных скитариев.

Гвардейцы Ворона без лишних слов двинулись за командором — они и так знали, что делать.

Двадцать легионеров обрушились на замыкающие отделения колонны, объявив о прибытии шквалом осколочных гранат, и приземлились на дорогу с раскаленными прыжковыми ранцами и ревущими болтерами.

Агапито упал на солдата с бионической рукой, раздавив его под собственным весом. Воин ударил мечом, разрубив напополам еще одного. Пока Гвардия Ворона без труда уничтожала тылы скитариев, башенные орудия по периметру храма оставались безмолвными, огонь им не позволяли открыть автоматические системы распознавания врага. Агапито живо представил, как отчаявшиеся техноадепты в оборонительных башнях лихорадочно пытаются отменить протоколы безопасности.

За пару секунду расправившись более чем с пятьюдесятью противниками, Агапито приказал отделениям поменять дислокацию и запрыгнул назад на укрепление за пару мгновений до того, как орудия на храмовой стене наконец открыли огонь, уничтожив десяток своих же бойцов. Кому-то явно удалось выключить протоколы.

Несколько тяжелых шагоходов двинулись к месту нападения на колонну, на ходу направляя пушки в сторону Агапито.

— Разбиться на пятерки, секторы три и четыре, — приказал он и, активировав прыжковый ранец, ринулся к приближающимся шагоходам.

Гвардейцы Ворона разделились на боевые отделения и рассыпались веером по обе стороны колонны, используя крышу как прикрытие, чтобы сократить расстояние, когда шагоходы открыли огонь. По зданиям ударили зажигательные снаряды и плазменные ракеты, круша феррокрит и превращая пласталь в расплавленные брызги. Но в легионеров, бегущих и прыгающих к «Сирботусам», невозможно было попасть.

Каждое отделение атаковало свою цель. Выхватывая мелта-бомбы, воины приземлялись на покатые крыши машин войны. Экипажи шагоходов попытались шквальным огнем из зенитных орудий обстрелять нападавших, но слишком медленно — легионеры в считанные секунды оказались на бронированных творениях механикум.

Агапито тяжело упал на пятившуюся к нему машину, перед глазами замигали сигналы предупреждения, когда в поножах заработали компенсаторы напряжения. Крякнув от тупой боли в коленях, командор установил мелта-бомбу на люк и отшагнул назад. Секунду спустя заряд взорвался, оставив в куполе рваную дыру с пожелтевшими от жара краями. Обугленный труп человека, который собирался открыть люк, повалился набок, после чего Агапито просунул плазменный пистолет в брешь и выстрелил в водительский отсек. «Сирботус» вздрогнул, словно раненый зверь, и остановился.

Следом полетела пара осколочных гранат, чтобы удостовериться, что внутри никто не выжил и не займет место водителя. Остальные Гвардейцы Ворона вокруг командора взрывали и пробивали себе путь в остальные «Сирботусы». Лазерный огонь сопровождающей пехоты бессильно отскакивал от силовых доспехов и рикошетил в бронированные корпуса машин. Несколько легионеров обратили внимание на эскорт и открыли шквальный огонь, который изрешетил бронированные нагрудники и разорвал экипировку неаугментированной пехоты. Оставшиеся «Сирботусы» один за другим сгорели от внутренних взрывов, их экипажи погибли вместе с жизненно важным оборудованием. Издалека донеслась новая буря выстрелов, но на этот раз целью были не Гвардейцы Ворона, а их враги. Воины Хамелла открыли прикрывающий огонь из плазменных пушек и ракетных установок, чтобы Агапито и его отделения сумели отступить обратно на крыши.

Как и ожидалось, в следующие минуты из ворот храма хлынули новые войска. Транспорты с открытым верхом везли отделения тяжеловооруженных преторианцев, их сопровождали краулеры с многочисленными турелями. Машины затопили близлежащие улицы, обрушив бурю снарядов и огонь из лазерных пушек на легионеров Агапито и Хамелла, которые уже растворились в ночи.

Орудийные башни на пирамидальной громаде храма начали обстреливать город шарами плазмы и зажигательными зарядами. Техножрецы изливали свой гнев, больше не считаясь с уроном, который наносили домам. Несколько легионеров угодили под удар, их доспехи треснули от разрывов снарядов, а тела испепелило волной горящего прометия, но командору удалось вывести большую часть воинов.

Космические десантники отступали по крышам и переулкам, чтобы укрыться от мстительных сектантов машины. Защитникам-механикум казалось, что нападение Гвардии Ворона на башни ворот провалилось.

Конечно, это было далеко не так.

Коракс кружил над Атласом, мощность его летного ранца усиливалась восходящими потоками от десятков горящих зданий. Он следил за разворачивающейся внизу сценой оценивающим взглядом — отделения Гвардии Ворона стягивались к Третьему округу, а полки скитариев, преданных Лориарку и его товарищам, шли на восток, сдерживая контратаку на Второй округ.

В отступлении был фатальный просчет, брешь, которую Вангеллин наверняка увидел: из храма повстанцев, подобно алому копью, по широкому бульвару двигалась колонна танков и воинов. Горстка Гвардейцев Ворона, скрывавшихся за выбитыми дверями и разбитыми окнами, обстреливали их из плазменных пушек и ракетных установок, заставляя полумеханических преторианцев каждый раз покидать транспорты, создавая иллюзию того, будто атака не провалилась окончательно. Легионеры тут же исчезали в тенях под огнем разрывных карабинов и потрескивающих молниевых орудий, заманивая войска магокритарха еще на сотню метров дальше.

Багряное небо в дальнем конце бульвара, подсвечиваемое огнями горящего города, вдруг замерцало. Между наступающей колонной и храмом Третьего округа возникла дымка, Коракс заметил ее только потому, что знал о ней.

Из пелены дыма над Атласом шагнул титан типа «Полководец». «Кастор Терминус» отключил недавно установленные отражающие щиты и начал заряжать орудия.

Громадная махина шагнула вперед, будто колосс из легенд, ее бледно-зеленый окрас резко выделился на фоне ночного неба, стоило прожекторам ожить, а стеклу кабины в голове засветиться, подобно сияющим синим глазам. У Констаникса не было собственных титанов, но в городах планеты базировались несколько машин из Легио Нивалис, Ледяных Гигантов. Благодаря модификации пустотных щитов киаварской отражающей технологией титан сумел незаметно миновать сенсоры сил Вангеллина и пройти несколько километров от арсенала в южную часть Третьего округа.

«Кастор Терминус» дал залп из всех четырех основных орудий. Многоствольный лазерный бластер, установленный на правом плече, снес полдесятка танков, чьи двигатели и отсеки с боеприпасами взорвались под шквалом белых лучей. Макропушка на левой руке извергла огромные снаряды, уничтожив еще около десятка рвущихся в бой машин. Микроснарядные ракетные установки на зубчатом панцире титана выпустили сотни управляемых разрывных дротиков, взрывы которых прокатились по улице, будто ураган огня, захлестнув все на своем пути.

Танки и преторианцы оказались застигнуты врасплох и едва успели сделать несколько выстрелов в ответ на тридцать секунд пламени и ярости. Широкую улицу усеяли обломки техники и трупы, вторичные разрывы и горящее топливо осветили бульвар, от зданий эхом разносился треск лопающего металла и грохот снарядов.

«Кастор Терминус» исчез столь же быстро, как и появился, вновь активировав отражающие щиты. Коракс в последний раз увидел исполинскую машину войны, которая уже разворачивалась на восток, когда храмовые орудия стали обстреливать ее позицию. Без пустотных щитов внезапность была лучшей защитой титана, и, выполнив задачу, принцепсу пришлось отступить.

— Вниз! — приказал примарх. Больше они не могли терять времени — Вангеллин понял, что его контратака пошла не по плану, и отзывал войска назад для защиты храма.

Из облаков дыма, заключенных внутри погодного щита Атласа, за примархом вынырнул «Теневой ястреб», похожий на размытое пятно на фоне черного неба. Четыре пары строенных тяжелых болтеров одновременно открыли огонь, снаряды затрещали вдоль улицы, выкашивая поток пехоты, которая спешно отступала к воротам.

Бреющий полет «Теневого ястреба» стал последним маневром в длинной череде уловок. Десантный корабль пронесся над храмом, привлекая к себе трассирующий огонь зенитных турелей, вслед за ним засверкали яркие сполохи, но все мимо.

Никем не замеченный Коракс нырнул к верхним этажам храма.

Он метил в балкон на вершине зиккурата, перед высоким сводчатым окном. Примарх мрачно улыбнулся — нередко ему приходила в голову мысль, чтобы будь у него такой летный ранец во время восстания на Освобождении, он бы в одиночку захватил Шпиль Воронов и избавил заключенных от долгих недель тяжелых боев.

Чуть замедлившись, Коракс когтистыми ботинками врезался в окно, расколов кристалфекс толщиной в несколько дюймов. Примарх резко затормозил на полу, изодрав богатый ковер и разбив камень.

Перед массивным дисплеем стоял сам Вангеллин. Коракс узнал магокритарха по длинному красному одеянию, расшитому золотыми рунами Механикум. В одной руке человек сжимал посох с навершием в форме шестеренки, другая же заканчивалась загнутым когтем, который судорожно дернулся, когда правитель Атласа повернулся к неожиданному гостю.

Тройка крупных боевых сервиторов неуклюже направилась к Кораксу. Стволы орудий начали раскручиваться, цепные клинки зажужжали. Чрезмерно зарядив когти, примарх направил разряды потрескивающей энергии в двух полумеханических великанов и тут же отскочил вправо, когда третий открыл огонь. Коракс перепрыгнул шквал лазерных лучей, который вырвался из сдвоенных пушек сервитора. Еще шаг, и примарх перелетел механического противника, горизонтальным ударом разрубив того напополам.

На пол хлынула кровь вперемешку с топливом, и Коракс взглянул на троих техножрецов за пультами справа от него, которые только теперь заметили появление чужака. У примарха не осталось времени для расчета каждого действия, чтобы лишь обезвредить противников — его смертельные удары были вынужденными, но неотвратимыми.

Следующий удар снес голову ближайшему противнику — женщина-адепт потянулась к пистолету на поясе. Другой техножрец у нее за спиной стиснул подвижный металлический кулак. Бионическая конечность отлетела в другой конец комнаты, когда следующим взмахом Коракс разрубил культисту плечо и погрузил когти глубоко в пронзенную трубкой грудь. Третий, глаза которого были заменены похожими на очки рубиновыми линзами, открыл рот, чтобы выкрикнуть предупреждение, за миг до того, как коготь Коракса пробил ему челюсть и в брызгах синеватой жидкости вырвался из макушки.

Примарх выдернул оружие и повернулся к магокритарху. Он хотел взять его живым.

Вангеллин взмахнул посохом, и из его навершия вырвались лучи энергии. Союзники успели предупредить Коракса насчет оружия, и примарх увернулся от разряда, расколовшего циферблаты и измерительные приборы позади него. Прыжок и удар ногой отбросили магокритарха через весь зал, так что он врезался в дисплейную панель, из которой посыпались кобальтовые искры.

Встав над Вангеллином во весь рост, отражаемый в полированной эбонитовой пластине, заменявшей магу почти половину лица, Коракс занес коготь для последнего удара.

— Отзови своих воинов и склонись передо мной, — прорычал он.

Оставшимся глазом, в котором явственно читался страх, Вангеллин посмотрел на громадного примарха. Из пореза на лбу техножреца вытекала маслянистая кровь, скапливаясь в углублениях, которые рассекали его лицо надвое.

— Хватит, — просипел лорд Атласа. — Я сдаюсь.

IV

Зал главного храма Атласа был заполнен техноадептами, присматривающими за системами отладки повреждений и механизмами, которые управляли и следили за обороной, энергосистемой и десятком других жизненно важных функций города-баржи. Несколькими минутами ранее Агапито сопроводил к примарху Лориарка и остальных магов Третьего округа, а также представителей других районов. Впрочем, их быстро вывели, едва они начали засыпать примарха различными вопросами и требованиями. Остались лишь Лориарк, Фиракс и Агапито, а между ними, сгорбившись на стуле и держа настоящую руку на погнутом металлическом нагруднике, сидел бывший магокритарх Вангеллин. Он одарил Коракса тяжелым взглядом.

— Твоя победа будет недолгой, — в прорехах его мантии виднелась зеленоватая кожа, покрытая местами запекшейся кровью. — Думаешь, я охотно подчинился требованиям Дельвера? Он обладает силой большей, чем сам примарх.

— Силой Омниссии? — спросил Агапито, стоя подле своего лорда. — Ваш Машинный Бог спасет его от мести?

— Силой варпа, — то немногое, что уцелело от треснувших губ Вангеллина, искривилось в ухмылке. — Высвобожденного варпа.

— Ты лично это видел? — прохрипел Лориарк. — Каких существ архимагос кует в Япете?

— Что вы нашли в хранилище памяти своего товарища? — поинтересовался Коракс, не обращая внимания на бахвальство магокритарха. — Он знал, что планирует Дельвер?

— Не более того, о чем мы сами догадывались, — ответил Лориарк, покачав головой. — Дельвер давно осваивал механику и искусство варпа, а с помощью Несущего Слово Натракина создает новые творения, дабы обуздать его силу.

— Не просто обуздать его, но даровать жизнь, облечь в божественную механическую форму! — отрезал Вангеллин. — Управляемый варп — да, это то, чего он достиг. Синтез материального и нематериального. Симбиоз физического и бестелесного. Даже угрожая мне своей силой, он показал вершины величия, которого способен достичь Констаникс. Когда мы явим свою силу, то сможем соперничать с Анвилусом, Грифонном, может даже с самим Марсом.

— Более могущественный… чем священная… Красная Планета? — несмотря на одышку, в голосе Фиракса отчетливо слышалось изумление. — Если ты веришь… в такую ложь…. ты глупец. Мы правильно поступили, воспротивившись твоим заблуждениям.

Коракс отвернулся и уставился в выбитое окно. Над Атласом занималась заря, и сейчас в ее розоватом свете город казался поразительно умиротворенным. Сдавшись, Вангеллин сдержал слово и официально передал власть Лориарку в обмен на жизнь. Бой продолжался еще несколько минут, пока приказ не разлетелся по армии, и та не сложила оружие. Командная сеть так же стремительно восстановила порядок, как и разрушила его. Лориарк отправил краткое сообщение в другие округа, в котором объяснил, что Вангеллин обвиняется в техноереси и предстанет на суде перед собратьями-магами. Избавившись от угроз Вангеллина, остальные храмы округов поспешно согласились с притязаниями Лориарка, особенно после того, как с рассветом с орбиты прибыло еще больше Гвардейцев Ворона.

Команды рабочих и ремонтное оборудование сменили отделения солдат и боевых машин. Краны и гравивороты, кибер-ретикулярные рабочие бригады и бессчетное множество других людей и техники расчищали завалы, сносили поврежденные здания и гасили пожары, вспыхнувшие за три часа боев.

— Если познания Дельвера о варпе настолько глубоки, чем ему поможет легионер Несущих Слово? — спросил Агапито. Коракс оглянулся и увидел, что командор, скрестив руки на груди, стоит над Вангеллином. — Что такого Натракин может знать о варпе, что неведомо архимагосу?

— Запретные знания, — сказал Коракс, прежде чем Вангеллин успел ответить. — Помнишь тех Несущих Слово на Круциаксе? Или несчастных созданий на «Камиэле»? Ужасных тварей, которые напали на нас на Исстване Пять?

Судя по лицу Агапито, он не забыл мутировавших воинов, которые следовали за Лоргаром во время резни в зоне высадки. Коракс знал, что его воины шептались о таинственных силах, которые вступили в игру.

Он слишком сосредоточился на восстановлении легиона, а после на ответном ударе по Гору, чтобы пресечь досужие разговоры, но пришло время поведать правду, которую открыл ему сам Император; правду, хранившуюся в глубинах разума, где по сей день, словно тени на дне ущелья, таились последние воспоминания, переданные Императором Кораксу. Он доверял Агапито, еще с тех пор, как они начали сражаться вместе многие десятилетия назад. Хотя в последнее время командору недоставало самообладания, ему следовало знать о природе врагов, с которыми им пришлось столкнуться, все Гвардейцы Ворона заслуживали этого после пережитого.

— Есть существа, живущие в варпе, — начал Коракс. Агапито понимающе кивнул и уже собрался ответить, но примарх оборвал его. — Они не просто там обитают, они сами — варп. Существа, которые могут поглотить корабль, если его поля Геллера обрушатся. Существа, которых навигаторы называют хищниками эмпиреев, а Император именует демонами.

Агапито что-то с отвращением пробормотал, Вангеллин хрипло рассмеялся. Техножрецы слушали с любопытством, как будто это нисколько их не тревожило.

— Да, демоны, — продолжил Коракс. — Сущности не из плоти, но из самой материи варпа.

— Но какое отношение они имеют к Несущим Слово? — спросил Агапито.

— Я видел их силу, видел это в глазах Лоргара, когда встретился с ним. У варпа существует другое название, ведомое Императору, а теперь и мне. Хаос.

Во взгляде Агапито вспыхнуло узнавание, едва командор заслышал слово, которое шептали легионеры, но никогда не осмеливались произнести вслух. Коракс продолжил.

— Демоны Хаоса не могут существовать в нашем мире без проводника. Они состоят из варпа, и реальность высасывает из них энергию. Несущие Слово, те отвратительные воины, с которыми нам приходилось сталкиваться, сделали из себя таких проводников. Они отдали свои тела, частицы разумов, чтобы в них могли обитать эти существа.

Агапито повернулся к Вангеллину и, схватив его за горло, выдернул из кресла.

— Дельвер и Натракин заразили жителей Япета этим демоническим проклятьем? — прорычал он. — Ты знал, но все равно вступили с ними в союз?

— Все не так грубо, — просипел Вангеллин. — Плоть тленна, непостоянна. Машина… машина бессмертна и идеальна для сонмов Великих.

— Отпусти его, — тихо приказал Коракс. Агапито без лишних слов повиновался, бросив сникшего магокритарха обратно в кресло. Примарх посмотрел на Лориарка и Фиракса.

— Такое возможно? Может ли Хаос вселиться в творение из проводов и контуров, адамантия и пластали?

— Если да, то Дельвер найдет способ, — сказал Лориарк. — На мельчайшем уровне плоть — это тот же механизм, состоящий из электрических импульсов и обмена информацией. Жизнь — не более чем биологический механизм.

Коракс глубоко вдохнул и поджал губы. Он полагал, что Несущие Слово находились в отчаянии и прибыли на Констаникс, чтобы починить корабль или разжиться новым оружием и доспехами. Правда же оказалась куда мрачнее, и примарх был тем более рад, что прислушался к внутреннему голосу и прибыл на мир-кузницу. Натракин выбрал Констаникс-2 не из-за ресурсов, но по совершенно иной причине. Здесь их бы никто не нашел. А где отыскать лучшее место для проведения запретных экспериментов?

— Какой бы прорыв не совершили наши враги, их нужно остановить, — сказал он остальным. — Нам не только следует уничтожить все выкованные ими машины, знания об их создании не должны покинуть этот мир.

— А Несущие Слово? — Агапито задал вопрос будничным тоном, но под маской спокойствия Коракс услышал гнев командора.

— С ними мы разберемся, — ответил примарх, тщательно подбирая слова. — Наша задача — очистить Констаникс от их тлетворного влияния. Нарушить планы Несущих Слово — само по себе наказание для них. Сейчас не время для вендетты. Победа — это месть.

Агапито не ответил, хотя слова примарха были явно ему не по душе.

— На чашах весов куда больше, чем простая месть предателям, которые пытались уничтожить нас, — мрачно сказал Коракс, пытаясь втолковать это Агапито. — Именно такие ошибки в суждении, желание поставить личные потребности превыше долга и службы привели столь многих последователей Магистра Войны к предательству. Именно амбиции слабых и хотят использовать демоны Хаоса. Даже здесь им удалось искусно заманить архимагоса на путь скверны, исказив его погоню за знанием в нечто куда более темное.

Примарх не знал, понял ли командор всю опасность союза, созданного Гором, но Агапито согласно кивнул и шагнул к двери.

— Нужно организовать Когтей, прибывающих с «Камиэля», — сказал командор. — Я пойду, лорд примарх?

— Секунду, командор. Лориарк, когда, по-твоему, Дельвер узнает о случившемся?

— Судя по краткому изучению архива передач, во время боя связь была прерывистой, — ответил магос. — Дельвер знает о восстании, а по отсутствию связи поймет, что оно увенчалось успехом. Ничто не указывает на то, что о вашем присутствии известно.

— Хорошо, — сказал Коракс и посмотрел на Агапито. — Убедись, что все орудийные системы в Атласе готовы к бою. Скоординируйся с магами и командирами групп скитариев для организации штурмовых рот. Я проверю приготовления через два часа.

— Штурмовые роты? — просипел Фиракс. — Сначала нам… следует подготовить… оборону Атласа. Большая вероятность того… что ответом Дельвера… станет контратака.

— Мы не предоставим ему такой возможности. Инициатива у нас в руках, и мы не выпустим ее. Магокритарх Лориарк, веди Атлас курсом на столицу. Мы атакуем Япет при первой возможности.

Полуденное небо Констаникса рассекали инверсионные следы, почти теряясь среди клубящихся низких облаков. Коракс следил за их приближением из обсерваториума на вершине главного храма Атласа, всматриваясь в небеса вместе со стоящим рядом Лориарком. Мерцания двигателей поднимались из города-баржи и двигались навстречу кораблям из Япета. Со своей точки обозрения примарх видел пенящиеся серые моря, протянувшиеся до самого горизонта, над кислотными водами стояла слабая дымка.

Мощные антигравитационные отталкиватели и плазменные двигатели удерживали город в воздухе. Хотя щиты защищали Атлас от кислотных штормов, которые время от времени вырастали у него на пути, они не могли оградить жителей от холодного воздуха в пятистах метрах над уровнем моря. Кораксу холод был нипочем, но примарх прекрасно понимал, какие неудобства испытывало неаугментированное население города. В большинстве своем люди трудились на военных заводах, производя снаряды и энергетические батареи для скитариев и их техники. Коракс решил пойти на некоторые уступки, чтобы жители Атласа чувствовали себя неотъемлемой частью общих усилий, как его воины и солдаты Механикум. Рабочим было что терять в грядущем сражении, и они уже понесли немалый урон во время борьбы за Атлас.

— Думаете, разумно подпускать их так близко? — спросил техножрец.

— Это крайне важно, — ответил Коракс. Он наблюдал, как две эскадрильи сближаются друг с другом, разведывательные корабли из столицы разделились, когда шесть истребителей «Примарис молния» разбились на двойки и стали подниматься выше. — Я хочу, чтобы Дельвер увидел Атлас и счел, будто здесь только войска Механикум. Присутствие моих Гвардейцев Ворона лучше всего скроют ложные разведанные. Твоих пилотов проинструктировали должным образом?

— Они позволят одному вражескому кораблю избежать гибели и вернуться в Япет, как мы и уговаривались.

— Тогда я должен укрыться, как и остальные мои войска.

Коракс направился к широкой лестнице, ведущей на верхний этаж храма, и Лориарк последовал за ним. В центре управления города-баржи у сканеров стояли адепты, пытаясь определить текущее местоположение столицы. Им потребовалось более трех дней, чтобы преодолеть тысячу двести километров, но теперь примарх чувствовал, что до его цели, условно говоря, рукой подать. Дальность полета разведывательного корабля не превышала нескольких сот километров, но вряд ли Дельвер отступил бы перед приближающимся городом-баржей. Техножрецы точно предсказали, что Япет идет курсом сближения, чтобы наказать Атлас. Двигаясь на полной скорости, два города, вероятно, окажутся в пределах видимости друг друга в течение следующих десяти часов.

К сожалению, «Камиэлю» также приходилось скрываться от мощных сенсоров и зенитной артиллерии Япета, иначе орбитальное сканирование без труда засекло бы город-баржу. После высадки легионеров и ударных кораблей захваченному ударному крейсеру пришлось выйти в глубокий космос, чтобы избежать обнаружения орбитальными станциями и патрульными кораблями-мониторами Механикум. Те же орбитальные устройства, несомненно, отслеживали текущий путь Атласа, и Дельвер наверняка знал, где находились враги в данный момент. По этой причине Коракс допустил разведывательный полет — враг узнает лишь чуть больше, чем знает сейчас, но нельзя было упускать возможность обмануть врага, ведь это еще немного ослабит его.

Если Коракс не мог быть там, где враг не рассчитывал его увидеть, неплохим компромиссом было до последнего изображать, что у него мало войск. Как примарх излагал в боевой доктрине своего легиона: если полная скрытность не представлялась возможной, частичная маскировка была все же предпочтительнее, чем вообще ничего.

Горбатый Сальва Канар с почтительным кивком приблизился к Кораксу и магокритарху.

— Анализ радиопотока обнаружил совмещение сигналов приблизительно в трехстах километрах по курсу ноль-восемьдесят. Шпионские корабли беспилотные, и мы пытаемся засечь источник сигналов управления. Это позволит нам произвести триангуляцию вместе с остальными данными.

— Подготовить зенитные батареи, — приказал Коракс, указав Лориарку на сервиторов и адептов за орудийными метрикуляторами. — Мы спрятали десантные корабли, но все равно нельзя давать врагу слишком много времени.

Лориарк молча подчинился: похоже, он уже свыкся с властью Коракса, но примарх понимал, что это только необходимость, а не искренняя верность. Подсознательно Коракс отметил, что пятеро легионеров Гвардии Ворона, находившиеся в зале управления, были наготове и пристально следили за происходящим. Если представится такая возможность, Лориарк мог решиться пожертвовать Гвардией Ворона ради заключения мира с Дельвером. Примарх не горел желанием предоставлять магокритарху подобный шанс.

Отчетливый гул заставил храм чуть задрожать, когда по силовым проводам потекла энергия и орудийные системы Атласа пришли в боевую готовность. Похоже, лишь Коракс заметил это, отметив не только очень слабую вибрацию, но также незначительное изменение в электромагнитном поле, которое окутывало город-баржу. Любая цель более чем в километре от Атласа находилась за пределом действия энергетического щита, и наведение на разведывательные самолеты требовало очень тщательной калибровки между орудийными батареями и частотностью поля.

— Готовы открыть огонь, лорд примарх, — сообщил Лориарк.

— Огонь, — кивнув, ответил Коракс.

Энергетическое поле на пару микросекунд отключилось, этого времени хватило, чтобы зенитные турели выпустили залп лучей в сторону вражеских самолетов, круживших над городом.

— Мимо, — доложил один из адептов.

— Вражеские корабли покидают ближнее пространство, — подтвердил еще один человек за сенсорным устройством.

— Командиры звена «Молний» запрашивают разрешение на погоню, — объявил третий адепт.

— Не дальше двадцати километров, — приказал Коракс. — Пусть очистят воздух над Атласом, а затем возвращаются для прикрытия.

— Слушаюсь, лорд примарх.

Он терпеливо следил, как по стратегическим дисплеям скользят яркие руны — истребители гнали вражеских разведчиков на юго-восток. Коракс отметил, что отступающие шпионские корабли двигались в сторону ранее замеченной радио аномалии — Япет находился почти на пути у Атласа.

— Магокритарх, собираем предбоевой совет через час. Пусть все войска будут в состоянии повышенной боевой готовности. Враг близко. Отправь приказ всем станциям, эскадрильям и ротным командирам — пусть готовятся к сражению.

Получив подтверждение от Лориарка, Коракс покинул командный уровень и направился к центральной лестнице храма — примарх считал недостойным горбатиться в лифтах, которые перевозили по этажам куда меньших техножрецов.

— Агапито, — сообщил он по вокс-сети. — Встретимся у главных храмовых ворот. Нужно обсудить кое-какие детали.

— Да, лорд Коракс, — раздался ответ командора. — Я наблюдаю за сбором первой штурмовой колонны. Буду у храма через семь минут, когда вы выйдете.

— Отлично. Тогда сначала разберись с насущными делами, командор. Я сам к тебе подойду.

Коракс не обращал внимания на взгляды многочисленных техножрецов, пока спускался на нижний уровень. Примарх не терял бдительности, понимая, что кто-нибудь из культистов Механикум еще мог хранить верность Дельверу. Он не боялся атаки — даже несколько людей-машин не представляли для него угрозы — но выискивал любые признаки измены. Если Дельвер и его союзники получат предупреждение, что им придется встретиться с примархом, все стратегия Коракса окажется под угрозой.

Прочитать эмоции техножрецов было не так просто, как у обычных людей. У многих лица скрывали маски, либо их черты были сильно модифицированы бионикой и аугметикой. Некоторые техножрецы и вовсе были неспособны на проявление эмоций, поскольку их сознание перенесли в неорганические когитаторы, которые превратили их в существ, подчиненных чистой логике. Именно эти метрикулятии тревожили Коракса сильнее всего. Большинство техножрецов сдерживала боязнь возмездия, но если обстоятельства изменятся настолько, что логическим ходом действий станет предательство Гвардии Ворона, среди культа Атласа найдутся те, кто поступит так в ту же наносекунду. Примарх намеревался устроить все так, чтобы его курс действий оказался самым разумным, тем самым ликвидировав всякую вероятность измены.

С такими мыслями, сохраняя бдительность, Коракс вышел из главного храма во двор. Подняв глаза, он увидел, как ветер быстро рассеивает следы воздушной схватки.

— Я показал вам то, что вы хотели увидеть, — прошептал он. — Теперь идите и возьмите нас.

Стук клепальных молотков, вой паяльных ламп по керамиту и шипение сварочных аппаратов разносились по похожему на ангар арсеналу Четвертого округа. Под наблюдением техноадептов в красных мантиях между тремя рядами танков, штурмовых орудий и транспортеров, дополнительно усиленных фронтальными бронеплитами, суетились группы рабочих. Агапито прохаживался между бронетранспортерами и левиафанами с турелями, наблюдая за проведением работ.

Все шло слаженно и по расписанию. Рабочие трудились с молчаливой решимостью, пока капитаны групп и командиры отделений с неподдельным интересом проверяли модификации своих машин, ведь на них они ринутся на вражескую оборону, и от импровизированных улучшений будут зависеть их жизни.

За колоннами бронетранспортеров выстроились батареи полевых орудий и самоходных артиллерийских установок. Лазерные пушки, роторные орудия и снарядометы стояли возле куда более экзотических молниеметов и термоядерных лучеметов, звуковых деструкторов и конверсионных излучателей. Многие из образцов были знакомы командору Гвардии Ворона, но за годы служения легиону он так и не привык к диковинной технике Механикум. Пусть они и были разрушительными, но необходимость в тщательном уходе и постоянном присмотре делали их непрактичными для гибкого и самодостаточного кодекса примарха. Куда сильнее Агапито доверял обученному легионеру с ракетной установкой, чем любой странной технике, высящейся перед ним.

Сержант Калдор сообщил о прибытии Коракса, и Агапито покинул главную мастерскую, чтобы встретить примарха в одной из наблюдательных галерей над мануфакторией. Он заметил Коракса у подножья лестницы, и примарх махнул ему следовать за ним на верхний ярус.

— Как движется работа? — спросил примарх по комм-сети. Коракс настоял на том, что на Атласе следовало придерживаться строгих мер безопасности, а командный канал был самым защищенным из доступных вокс-частот. Шифры менялись ежечасно и привязывались к отдельным транспондерам в доспехе каждого Гвардейца Ворона. Механикум будет практически невозможно подслушать их.

— Еще два часа, и все будет готово согласно вашим распоряжениям, лорд Коракс, — доложил по форме Агапито, ведь он не понимал, зачем примарх решил наведаться к нему. Командор задавался вопросом, попал ли он под пристальное наблюдение за свои недавние действия, и хотел показаться дисциплинированным и достойным доверия.

— Что скажешь о силах и средствах наших союзников? — они поднялись на верхний ярус, и Агапито повел Коракса на решетчатый балкон, с которого открывался вид на зал. — Думаешь, они послужат нашим целям?

— Их техника хорошо вооружена, а после усиления фронтальной брони сможет выдержать большой урон, лорд. — Но медленная, — добавил Агапито. А из-за дополнительного веса даже еще более медленная, чем обычно. Наступление вряд ли выйдет молниеносным.

— Нет, — тихо ответил Коракс. Примарх помолчал секунду, явно о чем-то задумавшись. — Возможно, слишком медленная. Я пересмотрел план сражения и внес некоторые коррективы. Сначала хочу уведомить тебя. В положенное время я проинформирую магокритарха и остальных.

— Какие коррективы, лорд Коракс? Я собрал четыре штурмовые колонны в носовом округе Атласа для подготовки наступления-трезубца, а также организовал мобильный резерв, как вы и запрашивали. Потребуется время для их передислокации.

— Силы Механикум выдвинутся, как и запланировано. На этом этапе необходимости в реорганизации нет. Я изменил роль твоих воинов.

— Вы не хотите, чтобы мы действовали в качестве поддержки штурмовых колонн? В бою один на один Атласу не сравниться с защитниками Япета. Нам следует задействовать Гвардию Ворона в роли мобильного резерва для создания точек прорыва.

— Да, и поэтому у меня появилась новая задача для тебя и легионеров, Агапито, — Коракс успокаивающе положил руку на плечо командора и оглядел бронетехнику. — Я планирую захватить Япет так же, как мы взяли Атлас. Мы отвлечем силы Дельвера, а затем нанесем обезглавливающий удар по главному храму.

— Вы отправитесь за Дельвером и Натракином один? — Агапито никогда бы стал оспаривать решения примарха, как и недооценивать его мастерство в бою, но атака в одиночку казалась просто самоубийственной.

— Я возьму с собой два отделения в «Теневых ястребах». Армия Атласа слишком медленная, чтобы одержать требуемую победу, — примарх скрестил руки и уставился на зону вооружения. Его взгляд казался несколько отстраненным, как будто он изучал свою цель. — Если Дельвер почувствует, что проигрывает, он может попытаться сбежать. Архимагос переберется на другой город-баржу или вообще покинет Констаникс. Знания, полученные от Несущих Слово, не должны покинуть планету. Нужно захватить храмовый комплекс и окружить предателей так быстро, как только возможно, желательно до того, как Дельвер поймет, что может проиграть войну.

— Так как будут сражаться Когти, лорд Коракс? — Агапито взял себя в руки, приняв аргументы примарха. — Вероятно, столицу будут защищать Несущие Слово и солдаты Механикум, а мы понятия не имеем, сколько прибыло отбросов Лоргара.

— Несущих Слово не может быть много, — заметил Коракс. — Похоже, «Камиэль» выходил на контакт только с Констаниксом, а даже при полной нагрузке он может перевозить не более пятисот легионеров. Судя по словам навигатора, Несущие Слово собраны из нескольких уцелевших отрядов с Калта, которые объединились под командованием Натракина. И если у него действительно окажется крупный контингент, в его же интересах рассредоточить его по городам-баржам для установления полного контроля, вместо того чтобы концентрировать войска в одном месте. Последователь Лоргара без раздумий станет расширять свое влияние и излагать постулаты своей веры, дай лишь возможность. Нет, я считаю, что Несущие Слово не превосходят нас числом. Скорее даже наоборот.

— Но мы не можем игнорировать их как военную угрозу, лорд, — сказал Агапито. — С той же численностью мы сумели взять Атлас. Если мы станем открыто сражаться с ними, то сведем на нет преимущество от нашего присутствия.

— Именно поэтому мы не атакуем Несущих Слово открыто, но оставим их скитариям. Мы должны сосредоточить усилия на главной цели — храме Дельвера.

— Я не могу приказать Когтям игнорировать Несущих Слово, лорд, — возразил Агапито, хотя аргумент касался скорее его чувств, чем легионеров. — Нашим воинам нужно свести счеты.

— Легионеры поступят так, как им приказано, — прорычал примарх, вперив в Агапито темный взгляд, тем самым дав понять, что замечание относилось и к Агапито. Командор вздрогнул, как от удара. — Мы многие годы сражались плечом к плечу, Агапито, но не испытывай нашу дружбу. Я — твой примарх и командир легиона, и ты не ослушаешься меня. Когти подчиняются тебе. Ты подашь им правильный пример.

— Да, лорд Коракс, — Агапито опустил глаза, пристыженный словами Коракса. — Будет так, как вы скажете.

— Хорошо, — гнев примарха прошел так же быстро, как появился. — Дельвер и Натракин будут ожидать атаки техногвардии. На самом деле, я думаю, они нападут первым, вынудив Атлас перейти к обороне. Мы не можем позволить этому произойти. Для максимизации эффекта неожиданности Гвардия Ворона пойдет в первой волне атаки. Каждый «Теневой ястреб», «Шепторез» и другие корабли, которые будут находиться под твоим командованием, доставят единую ударную группировку в сердце вражеского города. Твои Когти должны стать магнитом, притягивающим противника к себе, заставляющим их оставить периметр, чтобы отразить атаку изнутри.

— Тяжелая битва, — сказал Агапито. — Лучшего места для нас не сыскать. Полагаю, эвакуации ждать не придется?

— Только если вам будет грозить истребление. Это не задание в один конец. Командор, я жду, что ты одержишь победу с минимальными потерями. Маневр, атака и скорость.

— Атаковать, отступить, снова атаковать, — кивнув, произнес Агапито. — Это не первый мой бой, лорд Коракс.

Примарх улыбнулся и покачал головой.

— Нет, конечно. Чем дольше ты будешь сражаться, тем больше сил оттянешь на себя, и тем большую ось успеет создать армия Лориарка для моей атаки. Храм расположен в правом квадранте города, и я рассчитаю оптимальные пути и углы атаки, чтобы отвлечь внимание врага на округа по левому борту, а затем атакую и получу приз.

— Я понимаю, лорд, — сказал Агапито. Он ударил кулаком по груди и склонил голову. — Можете положиться на Когти.

— Не дай себя окружить, командор, — с мрачным лицом сказал Коракс. — Резерва для прорыва не будет. Атакуй врага и отвлекай от храма. Это твоя единственная задача.

Агапито снова кивнул, неуверенный, была ли настойчивость примарха признаком сомнения или просто желанием убедиться, что командору все понятно. Иных заверений он более не мог дать своему лорду. Если десятилетий доблести и преданной службы было недостаточно, чтобы убедить Коракса в чистоте его намерений, слов явно будет мало.

Коракс кивнул на прощание и ушел, оставив Агапито со смешанными чувствами. Командор понимал, что если бы у примарха были серьезные сомнения, он без колебаний сменил бы Агапито — Кадерил и другие были готовы принять командование. С другой стороны, Агапито не знал, может ли доверять самому себе. Примарх недвусмысленно приказал, чтоКогти не должны идти за Несущими Слово, но если предатели придут к ним, он может и не суметь отказаться от шанса отомстить.

Смог, валящий из десятков труб и топок Япета, марал горизонт, хотя сама столица до сих пор была не видна. Атлас неспешно приближался к черному пятну, паря в пятистах метрах над уровнем моря. В небесах над двумя городами кружили самолеты, подобно падальщикам, заприметившим труп. Угасающий вой сирен эхом разносился по опустевшим улицам Атласа, заставляя незадачливых путников искать подвалы и бункеры в основании города.

Сквозь постоянный стон антигравитационных двигателей доносился рокот моторов и топот сапог, которые сопровождались ревом бионически усиленных воинов. Колонны скитариев собирались в полукилометре от носовых причалов. Экипажи в последний раз проверяли технику. Командиры отделений проводили предбоевую перекличку. Коракс в зале управления отслеживал относительные позиции двух городов-барж, которых разделяло теперь не больше пятидесяти километров. Еще два с половиной часа, если Атлас продолжит движение с прежней скоростью. Япет лег в дрейф, пока Дельвер решил выждать следующий ход мятежников.

— Расширить заслон истребителей на тридцать километров, — приказал примарх. — Новых разведывательных полетов не допускать.

Лексмеханик глухим монотонным голосом передал команду, и сервитор выдал поток слов на жаргоне техножрецов — лингва технис — бессмысленным нагромождением резких слогов и хриплого ворчания.

Пока примарх терпеливо ждал, Лориарк ходил взад и вперед у него за спиной, спрятав ладони в рукавах и сжимая пояс. Коракс не позволял себе отвлекаться на поведение магокритарха — каждый человек справлялся с нервной дрожью перед боем по-своему, и заставив Лориарка прекратить, он только сильнее встревожит техножреца.

Скрестив руки на груди, Коракс всматривался в дисплеи и панели сканеров, внимательно выискивая любой знак, который выдал бы намерения Дельвера. Судя по всему, архимагосу не приходилось участвовать в войнах, но если Дельвера наставлял Несущий Слово, его не стоило недооценивать.

Если примарх и вынес какой-то урок с Исствана-5, так это то, что никогда не следует заранее считать себя победителем, и даже бросая взгляды на мерцающие дисплеи, он отмечал настроение стоявших за ними техножрецов. Пока они, учитывая обстоятельства, казались довольно собранными, но в грядущей битве не будет места колебаниям или ошибкам.

Способ ведения войны Коракса был совершенным, своевременность идеальной, а маневры крайне точны. Будущий штурм Гвардии Ворона и скитариев, скрытый обманчиво простым маневром — фланговым обходом, отсекающим большую часть вражеских сил от главного храма Япета, — был скоординированным процессом, разработанным после долгих часов изучения макета Япета и того, что было известно или можно было предположить о силах под командованием Дельвера.

— Я изучил ваши архивы в поисках прецедентов подобного сражения, — невзначай произнес Коракс, пытаясь втянуть Лориарка в разговор и отвлечь его от апокалипсических сценариев, которые тот определенно воображал, при этом примарх не сводил глаз с мониторов. — Во время Долгой Ночи на Констаниксе бушевала гражданская война, но о ней почти не осталось сведений.

— Это так, — у искусственно модулированного голоса Лориарка была лишь одна громкость и тональность, из-за чего примарх не мог определить настроение магоса. — Тысяча двести шестьдесят восемь лет прошло с тех пор, как Годы Угрозы уничтожили многое, что было известно нам тогда. Маги, верные истинной вере в Машинного Бога, одержали победу, но дорогой ценой. Мы утратили знания, которые никогда не будут восстановлены. Огромный шаг назад для всех нас.

— Вы изучали старые записи и логи?

— Я провел за ними большую часть жизни, лорд примарх, — ответил Лориарк. Хотя Коракс не знал наверняка, но судя по позе и резким жестам магоса, тот испытывал недовольство, а может даже неприятие того, что примарх считал, будто он не знает историю собственного мира. — Я знаком со сказаниями о битве между городами. Она кажется мне разрушительной и необоснованной тратой ресурсов. Собрание когносценти — куда лучшая форма разрешения конфликтов.

— Согласен.

— И все же вы воин и генерал, лорд примарх. В вашей природе вести войну.

Коракс задумался, прежде чем ответить, убеждая себя, что техножрец не хотел оскорбить его, а лишь высказал наблюдение. Примарх тщательно подбирал слова, пытаясь вместить философию всей своей жизни в пару предложений.

— Война — данность мира. Некоторые мои братья — творцы войны, чистые и однозначные, но не я. Некоторые, вроде Рогала Дорна, архитекторы, как крепостей, так и миров. Империя Жиллимана — венец его таланта как государственного деятеля, так и военного лидера. Император создал нас совершенными воинами и командирами, но примархи — нечто куда большее, чем обычные полководцы.

— И что вы создаете, лорд примарх? — темные глаза бурили Коракса пристальным взглядом. — Если бы Гор не предал, каким бы было ваше наследие, кроме покоренных миров и множества вдов и сирот?

— Я создаю надежду в сердцах людей. Показываю им, что после Долгой Ночи мы в силах обрести просвещение. Я никогда не притеснял побежденных и никогда не отказывался принимать искреннюю капитуляцию. Я проливал кровь правых и виновных, уничтожал цивилизации во имя Императора, но никогда не разрушал понапрасну. Каждая смерть была жертвой ради лучшего будущего — жизни без угнетения и тирании.

— А разве тиран не сказал бы то же самое? Никто не считает, будто делает что-то неправильное.

— Ни один тиран не сложил бы добровольно с себя полномочия, когда все враги были бы побеждены. А я считал это неизбежным.

— Я говорю не о вас, а об Императоре. Почему его видение галактики лучше, нежели у Гора, или у вас, или у Механикум? Пускай вы оружие, которое Император использует против врагов, заполонивших галактику, но именно его сила сотворила вас, спускает ваши легионы против тех, кто противостоит ему.

И вновь Коракс на мгновение задумался, формулируя ответ так, чтобы клубок из инстинктов и простых знаний превратился в нечто более осмысленное.

— Император воплощает собою то, кем он желает быть. Он был тираничным и сострадательным, безжалостным и милосердным. Но я видел его насквозь и соприкасался разумами так, как это не дано никому другому. И в его сущности я видел смирение, мудрость и знания. Он — человек, которого направляет рациональность. Тиран стремится к власти, но Император несет свою силу как бремя, ответственность за все человечество тяжким грузом лежит на его плечах. Он — то, кем должен быть, не по прихоти, но из долга и необходимости.

Лориарк не ответил, и кто знает, поверил ли он Кораксу или нет. После разговоров об Императоре Коракс всегда чувствовал благодарность и благоговение.

Благодарность за то, что генетический отец сотворил его.

Благоговение перед силой владыки, который направлял его.

Восстание Магистра Войны и примархов, которые встали на его сторону, отчетливо показало все соблазны и опасности, появлявшиеся вместе с почти безграничным могуществом. Жажда славы, неуемные амбиции, отрицание и ненависть одолели самые грозные творения Императора. Какое усилие воли понадобилось Повелителю человечества, чтобы не поддаться тому же самому? Что за нечеловеческий разум мог тысячелетиями наблюдать, как рушится галактика, но не отказаться от видения иного, лучшего будущего? Коракс прошел нелегкие испытания, от пробуждения в ледяной пещере на Ликее и до этой самой секунды, но так и не приблизился к ответу на вопрос, насколько тяжелые решения лежали на плечах повелителя Империума.

Погрузившись в раздумья, он с сожалением посмотрел на мониторы. Многим суждено погибнуть сегодня, как солдатам, так и мирным жителям. Он не мог сосчитать количество погибших от его действий за долгие годы кровопролития. Наверняка миллиарды. Но Император без жалоб нес свою ношу, а значит, понесет ее и Коракс.

И когда настоящий мир все же наступит, он без сожалений оглянется на свою кровавую жизнь, зная, что его цель всегда оставалась праведной.

Агапито барабанил пальцами по бедренной пластине, сидя в отсеке «Теневого ястреба». Он заставил себя остановиться, поняв, что это можно счесть за нервность, и, возможно, раздражает других Гвардейцев Ворона, хотя никто из них не стал бы жаловаться.

До Япета осталось два часа.

Два часа, которые пронесутся так, что и глазом не успеешь моргнуть. В голову лезли разные мысли: о его гибели и смерти его товарищей, о победе или поражении, о мести или неудаче. Агапито попытался отвлечься, подумать о ритуалах боя и планировке города, об их цели. Он в уме повторил доктрины Коракса, но они перестали быть успокаивающей мантрой, как прежде.

Еще два часа, но не страха, а ожидания. Он барабанил пальцами не из-за ужаса, но в предвкушении.

Еще два часа до нового боя. Два часа до того, как он станет нести справедливость, звон войны заглушит преследующие его крики мертвых братьев.

Сам того не осознавая, Агапито вновь забарабанил пальцами.

V

За долгие десятилетия Годов Угрозы города-баржи Констаникса пережили кровавый процесс гонки вооружений и оборонительных средств, атаки и защиты, поэтому они стали практически неприступными для нападений других городов. Из-за сложившейся патовой ситуации правители технохрамов были вынуждены прийти к согласию, и с тех пор не вели между собой войн. Впрочем, опробованная тактика ведения войны между городами никуда не исчезла, и Коракс тщательно ее изучил, пытаясь найти способ обойти догмы, сформированные за множество веков.

Благодаря энергетическим щитам Атласа и Япета атака с дальнего расстояния превращалась в пустую трату энергии и снарядов. Для максимальной эффективности бомбардировки и перегрузки обороны противника, городу-барже пришлось бы вначале ослабить свои же щиты, чтобы орудия могли вести огонь, став тем самым уязвимым для стремительной контратаки.

Но вместо артиллерийских ударов приближение Атласа к Япету ознаменовалось сражением в воздухе.

Энергетические щиты не были преградой для самолетов, которые вились друг вокруг друга, пытаясь сбросить на город бетонобойные бомбы. Если одной из сторон удастся одержать верх, она уничтожит вражеские генераторы силового поля, нейтрализовав оборону, тем самым сделав противника уязвимым для сокрушительных залпов артиллерии и опустошительного обстрела орудий «Вулкан». Второй вариант заключался в разрушении двигателей и гравитационных матриц, которые удерживали чужой город в воздухе, но Коракс не хотел сбрасывать Япет в морские пучины. Дело не только в человеческих потерях, которые станут невероятными, просто не было гарантии, что Дельвер и его союзники не попытаются сбежать из гибнущей столицы на боевом корабле или другом судне.

Самолеты вели воздушную дуэль, десятки ударных кораблей обменивались ракетным, болтерным и пушечным огнем, пытаясь преодолеть кордон и расчистить путь для более тяжелых бомбардировщиков и наземных сил. На фоне темных туч расцветали взрывы, в бушующий океан падали горящие остовы и обломки истребителей.

— Почему мы замедляемся? — спросил Коракс, заметив небольшое снижение скорости. — Я не отдавал такого приказа.

— Пока мы не ослабим энергетическое поле Япета, мы должны оставаться на месте, — пояснил Лориарк. — Энергию переводят на зенитные турели на случай прорыва. Воздушные силы Дельвера превосходят наши, и нам следует принять меры предосторожности.

— Продолжать двигаться с прежней скоростью, — рявкнул Коракс сборищу техножрецов, управлявших двигателями города. Примарх повернулся обратно к Лориарку. — Я не собираюсь ждать, пока мы проиграем воздушную битву.

— Двигаясь текущим курсом, мы врежемся в Япет, — сказал магокритарх, хотя Коракс не понял, было ли это возражением или же просто наблюдением.

— Этого я и хочу, — ответил Коракс. — Мы пойдем на абордаж. Вероятно, самый большой, что приходилось видеть галактике. Атлас протаранит Япет, а затем мы высадим наземные войска.

— Протараним? — казалось, магоса поразило простое слово. — Логичнее было бы разрушить защитную сеть Япета, а затем пришвартоваться на более низкой скорости, чтобы начать штурм.

— Война не всегда логична, Лориарк, — спокойно заметил Коракс.

— Но если вражеское энергетическое поле еще действует, нам придется ослабить свою защиту, чтобы избежать опустошительных последствий от их соприкосновения.

— Насколько опустошительных?

Лориарк повернулся к техножрецам, и у них завязался краткая потрескивающая беседа на лингва технис. Покачав головой, Лориарк перевел внимание обратно на Коракса.

— Мы неуверенны. Вероятно, катастрофических масштабов. Предсказать крайне сложно.

— Война — это череда умышленных катастроф, магокритарх, — сурово произнес Коракс. — Двигайтесь с прежней скоростью, держать курс на Япет.

Возражений не последовало, хотя, исполняя приказ, техножрецы о чем-то переговаривались между собой. Проверив главный экран, Коракс отчетливо увидел Япет всего в трех километрах. Серое беспокойное море, отделявшее два города-баржи, уменьшалось со стеклянной медлительностью, хотя на самом деле Атлас приближался на скорости почти в двадцать километров в час. Даже если слияние энергетических щитов не приведет к огромным разрушениям, с задачей отлично справится сила столкновения.

В зале управления завыли сигналы тревоги, освещение полыхнуло красным.

Лексмеханик предупредил об опасном сближении.

— Двести метров до соприкосновения силовых полей.

По всему городу протяжно заревели сирены, комм-сеть загудела от предупреждений для наземных войск готовиться к столкновению и искать укрытия.

Когда осталось сто метров, ионизированный воздух между двумя энергетическими щитами затрещал, море взбурлило, выбрасывая на сотни метров фонтаны кислотного пара. На пятидесяти метрах в суживающемся пространстве замелькали многоцветные молнии, между городами вскипел миниатюрный шторм, треща и громыхая, словно артиллерийский налет.

Когда внешние границы полей соприкоснулись в километре от носовой части Атласа, молнии высветили массивные купола над каждым из городов. В небе зашипела энергия, а на коже Коракса заплясали искры. Несколько техноадептов пошатнулись и упали, двое закричали, когда электромагнитный разряд перегрузил части их кибернетических тел.

Голосовой проектор Лориарка издал пронзительный вой, и из бионической руки вырвались электрические дуги, заставив магокритарха пошатнуться. Коракс схватил его за мантию, чтобы не дать упасть, и ощутил, как по телу прошел ток. Под бледной кожей примарха вздулись темные вены.

Храм оказался в эпицентре электрической бури, над его вершиной кружили энергетические миазмы. Двойной шторм охватил главный сектор Япета, и города-баржи содрогнулись, когда генераторы в их фундаментах накалились до предела.

В конечном итоге они не выдержали столь титанического напряжения.

Первым отказал генератор по правому борту Атласа, уничтожив взрывом два пустых жилых блока и покинутый мануфакторум, подняв обломки в радиусе полукилометра и засыпав пылью вперемешку с мусором два соседних округа. Второй взрыв прогремел в Седьмом округе, в корме города-баржи, ударная волна пронеслась над океаном, обрушив в воду километровый участок доков и причалов. Схожие взрывы сотрясали и Япет, уничтожая здания и вздымая гигантские языки пламени в терзаемый воздух над столицей.

Слившиеся щиты лопнули с оглушительным грохотом, послав по океану волны высотою с титан. Сражавшиеся над городами самолеты разметало взрывом во все стороны.

— Всем батареям, огонь! — крикнул Коракс, пока техножрецы только поднимались на ноги. — Целиться по орудиям врага и периметру города. Я хочу, чтобы наше сближение прикрыла огневая завеса.

Из орудийных башен на вершине главного храма и по всему городу разом открыли огонь макро-лазеры и орудия «Вулкан». Снаряды размером с танк обрушились на Япет, между городами замерцали рубиновые лучи. Пусковые установки извергли десятки маневренных ракет, которые понеслись к обозначенным целям.

Вихрь взрывов озарил ближние секторы столицы, лазерные лучи вспороли бронированные башни и амбразуры. Пушечные снаряды разрушили здания в припортовых округах. Секунду спустя долетели и ракеты, их боеголовки пробили фундамент Япета, а затем взорвались, создав громадные воронки, похожие на пулевые ранения. Осколочные и зажигательные снаряды залили раненый город напалмом, вызвав пожары на газопроводах, заставив детонировать цистерны с топливом и взорваться орудийные склады.

Дельвер и его сторонники реагировали медленно — Атлас успел дать четыре залпа, когда уцелевшие столичные орудия открыли ответный огонь. Атлас вздрогнул от ударов, завибрировав под тоннами обрушившихся на улицы и дома снарядов. Коракс стиснул зубы, когда ракеты попали в бронированную обшивку храма, и порадовался тому, что первым делом приказал закрыть вычурные, но уязвимые окна.

Прочные керамитовые и феррокритовые плиты выдержали удар, хотя храм задрожал от попаданий, из-за которых несколько сервиторов и адептов Механикум растянулись на полу.

Штормовой артобстрел не стихал все время, пока Атлас сближался со столицей, постепенно слабея от контрбатарейного огня, уничтожавшего орудия и укрепления другого города. Обстрел длился более пяти минут, и в конечном итоге от городов-барж остались лишь разрушенные пустоши, покрытые выжженными, похожими на сломанные зубы, остовами зданий, а также уничтоженными электростанциями и заводами, из которых валил густой дым.

Коракс знал, что погибло множество людей, но детали были ему ни к чему. Они достигли точки невозвращения в тот момент, когда направились к Япету, и теперь все, что оставалось, лишь терпеть боль и идти к победе. Погибшие будут оплаканы позже, а сейчас все помыслы и воля примарха были нацелены на уничтожение врагов.

Агапито поднялся в кабину пилота, чтобы посмотреть на первые разрывы снарядов. За свою боевую жизнь он повидал немало зрелищ, как прекрасных, так и горьких, но то, как два города рвут друг друга на части, затмевало их все. Наверное, лишь полномасштабная бомбардировка с орбиты могла сравниться с подобной огневой мощью.

В поле зрения возникли искореженные, погнутые останки доков Япета. Столица пыталась набрать высоту, чтобы избежать столкновения, но Атлас также поднимался, двигаясь курсом прямо на удерживаемый врагами город. Всего несколько сотен метров отделяли два громадных корабля, и командор вернулся обратно в главный отсек и опустился в удерживающую подвеску.

— Приготовиться к выброске. Пилот, я хочу оказаться в воздухе до того, как эти два ублюдка протаранят друг друга.

— Так точно, командор, — ответил Станз.

— Агапито — всем группам, приготовиться к штурму.

Череда подтверждений эхом разнеслась по воксу, едва командор разжал пальцы, заставив себя расслабиться. Он достал силовой меч со стойки над головой и положил его на колени, пальцами отбивая дребезжащий ритм по эбонитовым ножнам.

Ожидание почти закончилось.

Агапито ощутил, как «Теневой ястреб» покидает бронированный бункер, который служил ему укрытием, и через пару секунд корабль поднялся в воздух. Командор повернул голову и посмотрел в похожую на щелку амбразуру рядом с собой. Почти все скрывала пелена огня и дыма, но там, где ветер разгонял облака, Агапито увидел, как Атлас неуклонно надвигается на Япет.

Разрушенный залпами нос города-баржи врезался в разбомбленные верфи столицы. Штыри и обломки погрузочных кранов смялись, словно трава на ветру, бронированные плиты врезались друг в друга, разбрасывая осколки метровой длины. Когда города под ним начали уменьшаться, Агапито увидел, как вдоль дорог разверзаются пропасти, разделяя выпотрошенные останки зданий.

При столкновении поднялось огромное пылевое облако, скрыв «Теневой ястреб» и заставив его уйти влево, пока по его корпусу барабанили обломки.

— Теряю уклон. Нам придется несладко, — предупредил Станз.

Мгновение спустя корабль тряхнуло вправо. Удерживающие подвески затрещали, Гвардейцы Ворона вполголоса выругались под стон напряженного, вибрирующего металла.

Пока Станз пытался вернуть корабль на прежний курс, Агапито посмотрел в щель. Высокие здания по обе стороны от места столкновения с медлительной величественностью валились друг на друга. Командор знал, что население Атласа было в безопасности, глубоко в основании города, но проявил ли Дельвер такую же заботу о своих горожанах? Вряд ли. Скорее всего, сейчас там погибали тысячи.

Тревога вскоре сменилась другим чувством. Агапито взялся за рукоять меча и улыбнулся от праведной ненависти, которая охватила его. Небо над Япетом затянуло дымом, но его разрезали инверсионные следы десятков кораблей, направляющихся к центру города. «Теневые ястребы» и «Шепторезы» почти незаметно скользили сквозь густую пелену, но все же это было не скрытное продвижение. Корабли выплевывали очереди тяжелых снарядов, проносясь над крышами и разрушенными улицами, неся смерть вражеским скитариям. Из «Грозовой птицы» сыпались плазменные бомбы, а два похожих на дротики истребителя обстреливали шоссе противотанковыми ракетами и огнем автопушек.

Агапито хотел, чтобы враги знали, где он.

Ревя двигателями, «Теневые ястребы» приземлились на центральную площадь, над которой возвышались искореженные обломки громадных абстрактных скульптур, некогда изваянных во славу мастеров Машинного Бога. Казалось, не уцелело ни одно здание, мусор усеивал тротуары и дороги, которые временами перекрывались разрушенными до основания постройками. Десантные корабли зависли в нескольких метрах над неровной поверхностью, и из них выплеснулась волна воинов в черных доспехах и с пылающими прыжковыми ранцами. Пилотируемые машинными духами, немного выше бесшумно кружили «Шепторезы», которые передавали визуальную и аудиоинформацию, а также данные сканирования в стратегическую сеть командиров Гвардии Ворона.

Штурмовые войска рассредоточились с отлаженной четкостью, направившись в здания под прикрытием засевших среди руин отделений тяжелой огневой поддержки, отгоняющих рассеянных и дезорганизованных защитников.

Гвардия Ворона стремительно и безостановочно двигалась дальше, разрывы гранат и сполохи огнеметов свидетельствовали о продвижении легионеров, пока они зачищали одно помещение за другим.

Среди обломков лежали изувеченные тела, но Агапито не обращал на них внимания, ведя первое отделение в следующую группу развалин — искореженные останки завода по изготовлению проводки. Из груд разбитой кладки и погнутой пласталевой арматуры торчали роботизированные ленточные конвейеры и подъемные устройства. Над всем этим стоял тяжелобронированный сервитор-часовой, который тут же открыл огонь, едва командор миновал дверь. Вряд ли он самостоятельно взобрался на возвышение, и чудом сумел уцелеть, когда все остальное строение обрушилось.

Из руин вокруг Агапито зарокотали выстрелы, и командор резко ушел вправо, отвлекая на себя огонь бездумного получеловека. Гвардеец Ворона активировал прыжковый ранец и взлетел на следующий этаж, а ответный огонь отделения на первом ярусе сосредоточился на сторожевой машине. Белый луч лазерной пушки прожег гусеницы сервитора, разметав звенья и сплавившиеся обломки широких зубчатых колес и разрезав машину от пояса до шеи.

Двигаясь дальше, Агапито обнаружил наблюдательную точку, с которой открывался вид на город. Поднявшись по разрушенным ступеням, командор увидел Атлас и столицу вплоть до самого гигантского строения главного храма.

Молниеносное наступление Гвардии Ворона застало защитников Япета врасплох, но теперь они начали отвечать. Тройка легковооруженных шагоходов миновала перекресток в трехстах метрах дальше по улице. На них были установлены луковичные сенсорные линзы, похожие на сверкающие паучьи глаза, а также тарелки и антенны связи.

— Разведшагоходы, — предупредил командор остальную роту. — Пускай они увидят нас, а затем уничтожим их.

Сержант Варсио повел отделение на улицу, с помощью прыжковых ранцев перепархивая с одной груды мусора на другую, прямо перед шпионскими машинами противника. Разведывательные шагоходы одновременно обернулись, ложные глаза заблестели, сфокусировавшись на движущихся фигурах. Прошло с полминуты, прежде чем Варсио и его воины исчезли среди руин разрушенного жилого блока напротив — достаточно времени, чтобы разведчики отправили сигнал о своей находке.

С верхних уровней ближайшей посадочной площадки для шаттлов вырвались ракеты и плазма, с легкостью пробившие тонкую броню шагоходов и в считанные мгновения превратившие их в три дымящиеся груды обломков.

— Хорошо. Кодовое обозначение главного храма — точка ноль. Точка атаки — сектор один. Рота, передислоцироваться в секторы четыре и шесть. Каннат, Гарса и Хасул, идите вправо и наведайтесь в ту башню связи в конце шоссе.

Временная рота выдвинулась согласно приказу, формируя неровный периметр, охвативший около квадратного километра города с главной площадью в центре.

Вскоре подоспели скитарии, передовые отряды ехали в гусеничных транспортах с открытым верхом. Машины стали легкими целями для отделений огневой поддержки, которые выдвинулись на позиции, чтобы поприветствовать гостей. Полукибернетические воины выскочили из горящих обломков двух головных машин, пока остальные транспорты пытались развернуться, но тем самым угодили под перекрестный обстрел плазменными гранатами и болтерным огнем пары отделений Гвардии Ворона, которые обошли их с тыла через разрушенный жилой комплекс.

Следующие враги приближались уже более осторожно. Агапито переходил с одной позиции на другую, проверяя, чтобы у каждого отделения было максимальное поле обзора, по возможности организовывая огневые мешки, а также нарочно оставляя некоторые пути свободными, чтобы войска противника двигались дальше, считая себя в безопасности. Командор пользовался опытом, приобретенным у Коракса, и проверял диспозицию сил с той же тщательностью, с которой техножрец ухаживал за когитатором.

На ходу Агапито оценивал врага. Около пятисот пехотинцев шли впереди десятка танков и трех орудий поддержки. Командиры машин слишком хорошо понимали опасность продвижения среди развалин и гор обломков, и поэтому отправили пехотную бригаду расчистить путь.

Агапито взял с собой три отделения и спрыгнул на нижний уровень. Воины собрались в тени покосившейся опоры железнодорожного моста; остальная его часть обрушилась, перекрыв дорогу позади них. Уверенно шагающие по обломкам легионеры свернули влево, обходя приближающуюся пехоту. Укрывшись под завесой дыма и активировав тепловидение, чтобы отслеживать продвижение противника, Гвардейцы Ворона стали ждать.

Минутой позже легионеры, расположившиеся по обе стороны направления движения врага, открыли огонь из болтеров, разрывая пехотинцев в клочья. От первого же залпа полегло несколько десятков человек. Не желая дальше оставаться на открытой местности, солдаты Механикум нарушили строй и бросились в разрушенные здания, и именно тогда Агапито сделал следующий ход. Разделив свои силы, командор ринулся в атаку, стиснув в одной руке силовой меч, а в другой держа плазменный пистолет.

Благодаря клепаным пласталевым набедренникам и бионическим конечностям скитарии были сильнее неаугментированных солдат Имперской Армии, но они не могли сравниться с тридцать одним воином Легионес Астартес. Агапито пока не использовал пистолет, но в первые же несколько секунд боя сразил несколько противников. Перед командором взорвались осколочные гранаты, когда еще одно отделение налетело на врагов, шрапнель вперемешку с разбитой кладкой превратилась в смертоносный огненный шторм.

В шквале болтерных снарядов, взмахов цепных мечей и яростных ударов Гвардейцы Ворона безостановочно прокладывали путь сквозь вражеские ряды. Те скитарии, которые решили бежать, попадали под огонь легионеров, еще ждавших позади, и за считанные секунды почти все либо погибли, либо умирали. Среди павших лежали и несколько легионеров в черных доспехах, погибших от метких выстрелов или силового оружия отчаявшихся командиров скитариев, но Агапито быстро рассчитал, что потери могут считаться приемлемыми при соотношении семьдесят к одному или выше.

Лишившись поддержки пехоты, танки отступили назад под прикрытием основных орудий и шквала лазерного огня из вспомогательных пушек, подняв тем самым еще больше пыли и мусора, хотя и не причинив вреда самой Гвардии Ворона.

Когда рычание двигателей стихло вдали, Агапито услышал глухой рокот тяжелых орудий — основное наступление войск Атласа. Пятисот пехотинцев и трех разведывательных шагоходов и близко не хватило бы, чтобы остановить атаку аколитов Механикум. Командору требовалось приложить еще больше усилий, чтобы заставить врага атаковать его всеми доступными силами.

Агапито активировал командную связь с патрулирующими «Шепторезами», и половина его визуального дисплея начала переключаться с одного изображения на другое, чтобы оценить войска, которые окружали Гвардию Ворона. Примерно в километре, прямо от центрального храма в направлении один-семьдесят, постепенно приближаясь, двигалась крупная смешанная колонна.

Пока насчет нее можно было не волноваться.

Куда больший интерес представлял сейчас титан типа «Гончая войны», который прокладывал путь через заваленную обломками улицу в двух километрах слева от их позиций, с направления два-шесть-пять. Рядом с ним двигались штурмовые орудия и по меньшей мере тысяча солдат, многие из которых были преторианцами, при поддержке гусеничных лазерных уничтожителей «Рапира», мобильных ракетных установок и иной тяжелой техники.

— Перегруппироваться в секторе семь, — приказал командор, переходя на закрытый канал. — Команде «Теневого ястреба», упредительный удар по титану, идущему через сектор четыре-шесть. Штурмовая группа, следовать за ним, вектор атаки восемь, два-два, два-три. Скрытное продвижение. Пусть почувствуют наше присутствие.

— Продвижение слишком медленное, — прорычал Коракс, бросив раздраженный взгляд на Лориарка. — Твоим скитариям следует быстрее занимать территорию и отбрасывать врага на левом фланге.

— Я передам распоряжение, лорд примарх, но они столкнулись с упорным сопротивлением.

— Чем дольше вы будете возиться, тем сильнее оно будет становиться. Двигайтесь быстро, и у защитников не останется времени, чтобы закрепиться.

Лориарк молча склонил голову и вернулся к совещанию со своими техножрецами.

Коракс уставился на главный дисплей. Большая часть войск Атласа увязла в боях, им удалось продвинуться вглубь Япета не более чем на четыре километра. Для двухчасового сражения результат был не самым лучшим, и примарх ожидал большего.

Он сосредоточился на рунах, обозначающих местоположение Гвардии Ворона, и испытал радость. Агапито и его Когти превратили себя в приманку для сил Дельвера, неуклонно продвигаясь к храму архимагоса, попутно стягивая на себя все больше вражеских скитариев. Но вечно так длиться не могло — рано или поздно солдатам Лориарка придется прорываться к Агапито, или в конечном итоге Гвардию Ворона окружат и уничтожат.

Коракс не сводил глаз с экрана, как будто одно это могло изменить ход боя.

Агапито потерял пятую часть легионеров, но теперь враг воспринимал угрозу Гвардии Ворона всерьез. Все больше пехотинцев стекалось по улицам, словно желая одним лишь количеством захлестнуть космических десантников. Судя по данным двух «Шепторезов», еще остававшихся в воздухе, на правом фланге готовилось массированное наступление, которое отбросит Гвардию Ворона к разрушенным верфям на краю города.

Осознавая опасность, Агапито приказал штурмовым войскам стягиваться к его позиции, чтобы создать единый, мобильный отряд, который сможет мгновенно отвечать на любую угрозу. Зверь, которым представлялись силы Дельвера, решился наконец атаковать всей мощью, а Гвардии Ворона нисколько не улыбалось оказаться на невыгодных позициях, когда их настигнет удар.

Перепрыгивая через разбитые крыши с помощью прыжкового ранца, Агапито соединился со своими воинами, которые собирались в зданиях, окружавших гигантскую, наполненную обломками, воронку. Над головой пронеслись «Теневые ястребы», остававшиеся скрытыми до тех пор, пока им не нужно было наносить удар. По подсчетам командора, атаку по всем фронтам вот-вот начнут около шести тысяч солдат и по меньшей мере сотня боевых машин. Гвардия Ворона в ответ отступит и вернется в сектор один, что на площади, заманивая противника к передовой группе войск Атласа и подальше от храма архимагоса.

Чтобы убедиться в обоснованности своего плана, он еще раз посмотрел через искусственные глаза «Шепторезов», пытаясь найти детали, которые мог упустить из виду. Впрочем, командор не увидел ничего неожиданного, и уже собирался отключить канал, когда его взгляд привлекло цветное пятно — темно-красное на фоне темной пелены смога. Агапито отправил сигнал бронированному кораблю, чтобы тот сделал небольшой круг и подлетел с другой стороны.

Командор увидел фигуры в красных доспехах, продвигающиеся через разбитые здания в километре от них, чуть поодаль от основных сил защитников. Переключившись на тепловое видение, Агапито насчитал более пятидесяти сигналов — отличительные тепловые следы быстро бегущих легионеров.

Несущие Слово пришли расправиться с Гвардией Ворона.

Они хотели обойти их с фланга. В Агапито начала закипать ярость, она походила на тепло, которое растекалось по всему телу, разум командора охватила жажда мести. Как и на «Камиэле», судьба подарила ему шанс отомстить за павших на Исстване братьев. На дисплее «Шептореза» взвилось знамя, изодранное и грязное, но покрытое безошибочно узнаваемым золотым текстом, окружающим ярко-красный венец на белом фоне.

Агапито видел это знамя у прихвостней Лоргара в зоне высадки на Исстване, оно гордо реяло на ветру, когда Несущие Слово обратили оружие против своих кузенов из Гвардии Ворона. В течение нескольких недель, последовавших после резни, беспощадный командир ордена XVII легиона по имени Элексис упорно преследовал выживших Гвардейцев Ворона. Несмотря на заверения, данные Агапито примарху, каждый шанс нанести удар и ускользнуть… Но теперь Элексис сам прибыл на Констаникс. На командора нахлынули воспоминания, список разрушений и смертей взывал к отмщению. Крики братьев все громче звенели в ушах, запах крови и жженого керамита становился невыносимо острым.

Он крепче стиснул рукоять силового меча, дыхание стало коротким и прерывистым. Ему дали второй шанс: Агапито убьет знаменосца и затопчет знамя; Элексис будет сокрушен так же, как когда-то раздавили его легион.

— Командор, — по воксу раздался встревоженный голос лейтенанта Кадерила. — Командор, враг в пределах зоны поражения.

Каждый фибр души Агапито призывал его отдать приказ к атаке, и командор знал, что Когти с радостью подчинятся, едва лишь увидят цель. Его сердца гулко колотились, быстрее разгоняя кровь по телу, захлестывая командора яростью.

Взрыв встряхнул здание на противоположном конце улицы, когда первые машины скитариев с лязгом въехали в радиус стрельбы, засыпав дорогу лавиной битой каменной кладки.

Агапито едва обратил внимание на взрыв.

Он был здесь, чтобы мстить, карать, убивать.

И все же в пламенеющем сердце его гнева таилось холодное ядро чистой ненависти. Оно не питало ярость, но усмирило ее, даровав командору ясное видение, рассеяло пелену гнева, который затуманивал мысли.

— Победа — это месть, — пробормотал командор.

— Пожалуйста, командор, повторите ваш приказ.

— Победа — это месть, — громче и увереннее повторил Агапито. Теперь он видел предателей своими глазами, в нескольких сотнях метров, пробирающихся через разбомбленный храм округа. За ними командор заметил крупные очертания за завесой дыма — подкрепления Механикум. Если Гвардия Ворона атакует, их наверняка окружат, пусть даже они успеют уничтожить Несущих Слово.

Холодная, расчетливая ненависть взяла верх над слепой яростью.

— Отступаем в сектор один, — как будто нехотя, процедил Агапито.

— Слушаюсь, командор, — с явным облегчением ответил Кадерил. Гвардия Ворона ринулась во тьму, оставив Агапито в одиночестве смотреть на далеких Несущих Слово, идущих с гордо поднятым знаменем.

— Завтра, Элексис. Ты — бесхребетный трус. Завтра ты узнаешь, как сражается Гвардия Ворона, когда не стоит к тебе спиной. Завтра я окажу тебе такое же милосердие, какое вы проявили на Исстване.

VI

Молниевыми когтями, плюющимися искрами, Коракс отсек голову очередному киборгу-преторианцу и переступил через подергивающийся труп, чтобы встретиться с его товарищами. Два идущих рядом отделения легионеров открыли шквальный огонь из болтеров и тяжелых болтеров, оставляя просеки в рядах элиты скитариев.

Центральный храмовый комплекс Япета занимал больше квадратного километра, главный зиккурат окружали меньшие кузницы и дома-домны. Пока пара «Теневых ястребов» атаковала немногочисленные уцелевшие турели на приграничной стене, Коракс и его воины уничтожали культистов Механикум. Сквозь дым мелькали лазерные лучи, пули и болты, от окружающих зданий отражалась звенящая какофония боя. В небе, среди клубов дыма, поднимающегося из города, патрулировали «Огненные хищники», чтобы не дать ни одному шаттлу или боевому кораблю возможности сбежать из святилища Машинного Бога.

Среди преторианцев двигались отделения тяжеловооруженных противников: солдат, чья броня была приклепана прямо к плоти, а сами тела превращены в оружие. Болтерные снаряды бессильно высекали искры из черных панцирей, тогда как в ответ обильно аугментированные воины стреляли молниевыми дугами и зарядами плазмы. Таких солдат называли таллаксиями — скорее машины, чем люди, их нервные окончания были удалены, чтобы они могли выдерживать боль от пробивающего броню оружия, доли их мозга заменяли вычислителями, превращавших воинов в эффективных и бесчувственных убийц.

Коракс обрушился на таллаксиев, а его Гвардейцы Ворона отступили назад, потеряв четырех легионеров от опустошительного вражеского оружия. Плазменный заряд врезался в левое плечо Коракса, прожигая керамит доспехов, и руку охватила огненная боль. Он проигнорировал ее и взмыл в воздух, летный ранец полыхнул, поднимая примарха выше. Развернувшись, Коракс, словно комета, нырнул в самую гущу таллаксиев, рубя когтями налево и направо, бронированными ботинками круша усиленные экзоскелеты.

Воодушевленные действиями примарха, Гвардейцы Ворона ринулись за ним, разряжая магазины в автоматическом режиме по остановившимся воинам Механикум, все сильнее поливая огнем тех, кому удалось избежать нападения Коракса. Один за другим таллаксии были разорваны молниевыми когтями и слаженными залпами, но все воины Механикум предпочли сражаться до последнего, чем бежать.

Штурмовая группа все еще продвигалась под шквальным огнем из амбразур на вершине храма и других зданий. Коракс разделил взвод, направив одно отделение к огромному дому-кузнице справа, а остальных воинов взяв с собой, двинувшись прямо к главным храмовым воротам.

— Примарх!

Коракс повернулся на предупреждающий крик, как раз вовремя, чтобы увидеть, как из домны выходят три огромных механических зверя. Каждый размерами превосходил танк и передвигался на шести стальных конечностях, их странной формы корпуса были усеяны многочисленными пушками. Между керамитовых пластин, скользких от органической жидкости, блестело то, что походило на мышцы и сухожилия. Машины войны были вооружены гигантскими когтями, вращающимися циркулярными пилами и зазубренными, пылающими лезвиями. Но самым худшим было то, что на их доспехах были вырезаны странные знаки и отвратительные руны, которые будто лучились темной энергией. Коракс уже видел такие на боевой броне Лоргара и его легионеров, и сразу понял, для чего предназначались эти символы: сковывать силу Хаоса в смертной оболочке.

Гвардейцы Ворона заворожено смотрели на полудемонические создания, несущихся на них. Коракс вздохнул: предупреждения техножрецов едва могли описать ужас, который воплощали собою разъяренные левиафаны.

Демонические машины издали чудовищный рев и вопли, когда, размахивая лезвиями и когтями, обрушились на Гвардию Ворона. У легионеров не было ни единого шанса против похожих на пауков исполинов, их болты и клинки были бесполезными против исписанной символами брони атакующих.

Коракс сорвался на бег, готовя когти к атаке. Он подоспел слишком поздно — последний воин был отброшен пинком одной из машин и приземлился в нескольких метрах на рокритовый пол.

Взревев от незамутненной ярости, Коракс ринулся на ближайшую машину.

Их когти с лязгом скрестились. На сегментированной броне механического зверя затрещали молнии. Движимые варпом сервоприводы соревновались с генетически улучшенными мышцами, Коракс скрипнул зубами, а демоническая машина издала стон, походивший скорее на звериный, нежели на машинный.

Грубая энергия примарха одолела порождение варпа. Коракс рубанул по руке машины, и коготь с грохотом полетел на землю. Вогнав кулак в то, что могло быть грудью, примарх поднялся во весь рост, потянув машину влево. Она замахала целой рукой, шипящий синий клинок проносился в считанных сантиметрах от лица Коракса, ее ноги конвульсивно дергались, пытаясь найти опору.

Застонав, Коракс бросил существо на спину и ударил другим кулаком его в брюхо, когтями разделив плиты брони. Из раны под сипение пневматики выплеснулась пузырящаяся зеленая жидкость, напоминающая масло, и смертельно раненое создание издало пронзительный вопль.

Когда Коракс выдернул когти, кто-то сзади ухватил его за правую руку. Примарха подняло в воздух, и другая рука ухватила его за ногу. Он завис в воздухе, не в состоянии дотянуться до земли, чтобы попытаться вывернуться из хватки демонической машины. Доспехи от напряжения погнулись и затрещали, под давлением начали крошиться поножи и наруч.

Коракс извернулся и ударил свободным когтем,разрубив болтающиеся гидравлические кабели. Коготь, сжимавший его ногу, разжался, и примарх повис только на одной руке. Прежде чем он успел снова ударить, машина войны бросила его на землю, тяжело приложив о рокрит. Оглушенный, Коракс ничего не успел сделать, когда его еще дважды ударили об землю, при каждом новом взмахе демонической машины примарху казалось, что у него сейчас оторвется рука.

К нему приблизилась третья машина с вращающимися циркулярными лезвиями. Но прежде чем она успела атаковать, на спине расцвел двойной взрыв, заставивший ее содрогнуться. Болезненный крик заглушил рев плазменных двигателей, когда «Теневой ястреб» пошел на снижение, поливая машину огнем из тяжелых болтеров. Вниз понеслась еще одна ракета, которая угодила в трещину на броне демонического существа и вызвала детонацию боеприпасов, хранившихся в отсеке внутри сегментированного панциря.

Боль от раненого плеча отдалась в груди, Коракс согнул руку и обеими ногами ударил демона, который удерживал его, в фронтальную часть корпуса. Удар оставил глубокую вмятину в красном металле, но, что важнее, примарх получил необходимую опору.

Активировав летный ранец, он отпрыгнул от машины, свободным молниевым когтем отрубив державшую его конечность. Металл разделился в брызгах черных искр, из трещины выпала проводка, и потекла мерзкая жидкость. Выпустив подергивающуюся металлическую руку, Коракс поднялся выше, а затем камнем упал вниз, всем своим телом врезавшись в машину войны.

Демоническая конструкция взорвалась, словно от попадания снаряда, огненный шар разметал во все стороны куски деталей и горящее топливо. Когда пламя угасло, Коракс остался лежать на груде обломков, обгоревший, но живой, его бледная кожа почернела от машинного масла и копоти.

Зная, что Дельвер и, вероятно, Натракин, будут неподалеку от своих демонических творений, примарх направился к кузнице, из которой появились машины.

Широкие ворота здания-домны были распахнуты настежь, являя адскую картину. Красновато-пурпурный свет омывал то, что походило на чудовищную сборочную линию для громадных механических пауков. С кранов и подъемных цепей свисали конечности и изогнутые пластины брони, под которыми трудились согбенные чернорабочие и сервиторы. Те, кто был способен мыслить, бросили инструменты и сбежали, едва Коракс вошел внутрь, но бездумные дроны продолжали выполнять задачи, на которые их запрограммировали, не обращая внимания на убийцу.

Из сумрака, паля из болтеров, вырвалось отделение Несущих Слово. Коракса накрыло бурей выстрелов, но он лишь отмахнулся и бросился на легионеров-предателей, насадив первого из них на когти, а второму оторвав голову вместе с рукой. Разрубив третьего, примарх бросил взгляд над головами отступников в глубины адской кузницы.

У стен стояли клети, внутри которых сидели люди с пустыми взглядами. Их тела были покрыты грязью и кровью — кровью из глубоких рунических ран, вырезанных в плоти. Люди стенали в отчаянии, протягивая руки к прутьям узилищ, остриженные головы поблескивали в неестественном свете. Сами клетки покачивались на длинных, уходящих вглубь кузницы кабелях, которые пылали и искрились, будто собирая страдания заключенных созданий.

В дальнем конце зала высился гротескный пьедестал, сплавленный из металла, камня, костей и черепов, соединявшийся с тюремными клетями. Из нагромождения под странными углами, словно огромные шипы, торчали искусственные сталагмиты, на которых также были вырезаны проклятые руны. Воздух между ними мерцал от неестественной энергии, захлестывая зал-домну пульсирующим не-светом имматериума.

Цепной меч рубанул по бедру Коракса, и тот в ответ ударил наотмашь, отбросив Несущего Слово через весь зал так, что воин врезался в подвешенный двигательный блок. Удар ногой попал в грудь другому предателю, когтями примарх выпотрошил третьего.

Возле вихрящихся миазмов варповского разлома стояли две фигуры. Первую Коракс узнал по описаниям, которыми снабдил его Лориарк — это определенно был Дельвер. Архимагос, как его собратья, был облачен в красное, лицо скрывала тень капюшона. Из спины вилось с полдесятка неугомонных механодендритов, каждый из которых венчало какое-либо искрящееся, жужжащее устройство или кривое зазубренное лезвие.

Другая фигура могла быть только Натракином, предатель был закован в толстые терминаторские доспехи в цветах Несущих Слово, покрытые золотыми рунами и строчками клинописи. Он стоял без шлема, и его обритую голову и шею пронзали вьющиеся провода и кабели, пульсировавшие под плотью и пылавшие психической энергией. Без сомнения, бывший библиарий, ставший колдуном.

Когда от рук Коракса пал последний Несущий Слово, примарх поднял коготь в сторону людей, бросая им вызов.

— Молите о быстрой смерти, и я дарую ее вам, — примарх прошел мимо рядов механических деталей и страдающих в клетках людей.

— О снисхождении молить поздно? — крикнул в ответ Натракин.

— Нет пощады, — прорычал Коракс, срываясь на бег.

Отступники разделилась. Дельвер остался стоять на месте, бионическими руками направив непомерно большую роторную пушку в сторону несущегося на него примарха. Натракин взобрался на алтарь Хаоса и, бросив на Коракса презрительный взгляд, сунул руку в вихрь.

Первая очередь Дельвера ревом разнеслась по залу, заставив Коракса метнуться влево от промелькнувших мимо снарядов. Заключенные заорали от боли, когда их стало решетить снарядами, которые проникали в плоть и разжигали внутри темное пламя, быстро испепелявшее людей.

Сменив маршрут, Коракс прыгнул и направил летный ранец между цепями и болтающимися каркасами. Следующая очередь Дельвера попала в стропила возле крыши, разбив металлические звенья и расколов бронированные плиты.

Коракс приземлился рядом с архимагосом, и когда горящие снаряды прошили воздух у него над головой, одним ударом когтя разрубил вращающиеся стволы пушки. Механодендриты Дельвера взметнулись, подобно змеям в гнезде, осыпав грудь и плечо примарха шквалом ударов. Их мощи оказалось достаточно, чтобы заставить его отступить на несколько шагов. Примарх взмахнул молниевым когтем, отрубив половину щупалец и заставив архимагоса взреветь от боли.

Едва Дельвер отшатнулся, при этом уцелевшие механодендриты безумно задергались, Коракс нанес последний удар. Примарх ринулся вперед и, занеся левый коготь, подобно копью, вонзил его в грудь архимагоса. Стальные пальцы пробили пластины металла и механические органы, прорвались сквозь укрепленный пласталью позвоночник и вышли из спины Дельвера. Архимагос завопил на лингва-технис, когда Коракс рывком поднял его с пола.

— Кара для изменников — смерть, — прорычал примарх.

Он взмахнул другим когтем, полоснув Дельверу по трахее и срубив полголовы. Обезглавленный труп повалился на пол, и Коракс повернулся к Натракину.

Несущий Слово стоял перед пульсирующим варп-порталом, его рука мерцала пурпурным и красным огнем. Из сферы пылающей энергии тянулись щупальца неестественной энергии, которые пронзали его тело, оставляя под кожей пульсирующие следы. Лицо космодесантника превратилось в оскал черепа, глаза пылали огнем.

Пластины терминаторских доспехов начали течь и плавиться, вздуваясь, словно отслаивающаяся кожа, расширяясь и сливаясь. В Натракина хлынуло еще больше энергии варпа, и он стал увеличиваться, конечности удлинились, тело расширилось. Стальные когти вырвались из кончиков пальцев, а на лбу выросло три загнутых рога, каждый из которых венчали рунические наконечники. Спинная пластина и силовой ранец вытянулись, керамитовые и адамантиевые выступы превратились в зазубренную дугу над его головой, будто уродливый нимб.

Коракс шагнул к предателю, но замер, понимая, что не стоит приближаться к бушующим энергиям, которые изливались из варп-разлома. У ног Несущего Слово затанцевали фиолетово-зеленые тени.

Вывернув руку из шара пульсирующей энергии, Натракин сделал пару шагов к примарху. Там, где его ботинки касались сплавившихся черепов и костей, оставались озерца черного пламени. Несущий Слово поднял руки и улыбнулся, когда из запястий вытянулись четыре костяных лезвия с адамантиевыми кромками, в отвратительной пародии на когти самого Коракса.

Предатель заговорил, разнесшийся по залу глубокий голос резонировал отголосками мощи.

— Ты встретил равного, примарх, — стал насмехаться Натракин. Он опустил руки, и из его кулаков выплеснулось черное пламя. — Ничто не устоит перед мощью Бессмертного Хаоса.

— Давай проверим это, предательская мразь.

Слов более не осталось, и Коракс, вытянув когти, прыгнул на Натракина. Со скоростью, почти не уступавшей примарху, колдун отступил в сторону, взмахнув руками-лезвиями, которые оставили порез на нагруднике Коракса. Не замедлившись, примарх восстановил равновесие и развернулся, но Натракин врезался в него, и оба рухнули на нечестивый алтарь.

Коракс ударил Несущему Слово коленом в живот, отбросив Натракина от себя. Из варп-портала потекла теневая материя, которая окружила колдуна пульсирующей аурой, едва тот, согнув когти, поднялся обратно на ноги. Тонкое щупальце соединило его с разломом.

Натракин рассмеялся.

— Вот видишь? Любой смертный, даже космический десантник, уже бы погиб от такого удара. Но ты даже не оглушил меня, Коракс. Каково это, выйти на свой последний бой?

Коракс взметнулся, словно размытое пятно, обрушив град ударов по самозваному чемпиону Хаоса, когти яростно рвали и рубили поднятые руки Натракина, разрывая доспехи и проливая кровь. Под атакой примарха колдун шаг за шагом отступал от портала, но нематериальная нить продолжала связывать Несущего Слово с источником силы.

— Довольно! — рев Натракина едва не оглушил Коракса. Колдун ударил примарха точно в челюсть, отчего тот отлетел на десяток метров и врезался в подвешенную механическую ногу. Черное пламя поползло по лицу примарха, пытаясь поглотить его плоть и разъесть глаза.

— Довольно не бывает, — грозно ответил Коракс, когда огонь на лице погас. — Тебе не одолеть меня.

Они ринулись друг на друга, но в последний момент Коракс прыгнул, активировал ранец и пролетел над врагом. Приземлившись позади Натракина, Коракс вогнал когти в спину предателя. На доспехах из плоти затрещали молнии, из раны стала испаряться кровь.

Коракс взметнулся ввысь, на лету расправляя крылья, пламя ракетных двигателей поднимало их к широким переборкам, удерживающим своды зала. Кружась и вращаясь, примарх бил изменника по опорам, ударяя головой о сталь, врезаясь в балки. Чемпион Хаоса закричал, скорее от гнева, чем от боли, не в силах дотянуться когтями до врага.

Развернувшись, примарх нырнул, потащив вместе с собою Натракина к далекому полу, будто метеор. Ударная волна от их падения заставила цепи и свисающие детали задребезжать и залязгать. Выдернув когти, Коракс поднялся над предателем и наступил на него, снова и снова вбивая ботинок в спину Натракина, так что рокритовый пол под ним пошел трещинами и раскололся.

Чемпион Хаоса лежал, неподвижно, и Коракс, тяжело дыша, наконец отступил от него. Он прислушался. Двойные сердца бились едва слышно. Слабое, хриплое дыхание срывалось с губ Натракина.

Прежде чем Коракс успел нанести удар, колдун перекатился на спину, взмахнув кулаками. Из его рук вырвался эбонитового цвета огонь, захлестнувший лицо и грудь Коракса и заставивший примарха отступить назад. Поднявшись на ноги, Натракин снова расхохотался.

— Это все, что ты можешь, Коракс? Подумать только, ты едва не победил лорда Аврелиана.

Коракс посмотрел на Несущего Слово. Его доспехи погнулись и треснули, из десятка ран текла кровь. Лицо колдуна превратилось в месиво — губы треснули, зубы выбиты, нос размозжен. Один из его рогов сломался.

— Похоже, ты не понимаешь, кто побеждает в бою, — заметил примарх. — Я лишь разогревался.

Она снова ринулись друг к другу, когти высекли фонтан электрических искр и брызги варповской энергии. Коракс прижался к лицу врага, медленно направляя когти к горлу предателя.

— Посмотрим, как ты будешь болтать без головы, повстанец. Я уничтожу каждое порожденное варпом и оскверненное Хаосом существо в галактике, прежде чем умру.

Рубиновые глаза Натракина на мгновение пересеклись с взглядом Коракса и переметнулись на потрескивающие лезвия в считанных миллиметрах от своего горла.

— Тебе стоит начать охоту чуть ближе, примарх.

Колдун посмотрел в лицо Кораксу, и примарх увидел свое отражение: великан с белой кожей и глазами, похожими на остывшие угли.

Натракин рассмеялся.

— Неужели ты думал, что примархи — безупречные создания?

В этот момент Коракс вспомнил о несчастных Рапторах, которые мутировали из-за игр с его генетическим семенем, и вдруг испугался того, что именно он виноват в случившемся с ними. Мог ли их звериный облик иметь отношение к чистым генам примарха, которые он использовал?

Натракин почувствовал его мимолетнее колебание и оскалился.

— Как мог Император создать полубогов с помощью одной только науки? Воины, которые могут выдержать попадание танкового снаряда? Лидеры, каждому слову которых беспрекословно подчиняются? Существа, сила которых намного превосходит силу Громовых воинов и легионеров? Как думаешь, почему Император просто не воссоздал своих детей после пропажи? Какие уникальные темные дары он передал тебе?

Краткий миг сомнения Коракса был всем, что требовалось Натракину. С победным ревом Несущий Слово отбросил примарха, показав ожоги на горле. С его костяных лезвий капал черный огонь, когда он двинулся на примарха.

— Лоргар узрел истину! Пришло время увидеть и тебе. Прими природу Хаоса и присоединись к братьям на пути к торжеству справедливости.

Коракс услышал достаточно и взметнулся с ошеломляющей скоростью.

— Молчать!

Увлекшись насмешками, Натракин отреагировал слишком медленно. Молниевый коготь снес голову Несущего Слово с плеч, и та полетела в сумрак.

Тяжело дыша, Коракс припал на четвереньки, мотая головой. Предатель врал напропалую, пытаясь спасти свою шкуру. Император поклялся уничтожить Хаос — он сам это сказал Кораксу. В памяти вспыхнули воспоминания — образы его создателя в лаборатории, работающего над зарождающимися зиготами, которые станут его генетическими сыновьями.

— Нет, — Коракс поднялся, все его сомнения разом рассеялись. Император не лгал, он бы сразу это заметил. — Я не порождение Хаоса.

Затем он заметил, как окружающая труп Натракина аура стала сгущаться, щупальца энергии варпа, истекающей из портала, задвигались быстрее.

Тело дернулось.

Коракс ощутил холодок тревоги, услышав тихий смешок.

Изувеченный нагрудник Натракина пошевелился, живот лопнул и превратился в пасть, усеянную адамантиевыми зубами, в грудных мышцах раскрылись рубиновые глаза. Тонкий змеиный язык облизал игольчатые клыки, и чемпион Хаоса встал.

— Хаош не уништошить, — прошипели выплавившиеся из доспехов керамитовые губы. — Он — вешен.

Коракс недоверчиво покачал головой, когда Натракин поднялся на ноги. Из спины колдуна вырвался увенчанный жалом хвост, поднявшийся над плечом. Обрубок шеи оброс металлическими шипами, сформировавшими звериную пасть. Его руки опять охватило черное пламя.

— Покоришь или умри. Иного не дано.

Сделав два стремительных шага, Коракс вогнал когти в новое лицо падшего чемпиона и оторвал существо от пола. По ним обоим заструился черный огонь, Натракин заорал и ударил когтями по голове примарха, разрывая кожу, плоть и металл. Коракс, не обращая внимания на боль, шагнул к варп-разлому.

— Хаос, может, и вечен, — прорычал он, подтаскивая Несущего Слово к порталу, — но не плоть.

Взревев, Коракс забросил Натракина во вращающуюся энергетическую сферу.

Та ярко вспыхнула, и колдун словно прилип к ее поверхности. Изнутри сверкающей сферы проступили смеющиеся и скалящиеся лица демонов. Когтистые лапы схватили колдуна и потащили в глубины, пока тот не исчез в буре потрескивающей энергии.

Коракс разбил ближайший сталагмит, который подпитывал разлом. Он стал кружить вокруг чудовищного алтаря, круша отростки из металла и кости. С каждым разрушенным шипом пульсация портала становилась более нестабильной. Когда примарх разрубил последний торчащий сталагмит, разлом исчез. Шок пробрал Коракса до самого естества, словно его сердце стиснул кулак. Но затем все прошло.

— Ложь, — пробормотал он, отворачиваясь. — Император и об этом мне сказал. Ложь и обман — единственное настоящее оружие Хаоса.

Но все же в его словах звучала толика сомнений, ибо Коракс знал, что самая убедительная ложь содержит в себе зерно правды.

Раны на лице жгли, плечо болело, но примарха ждал бой. Япет еще не был захвачен во имя Императора.

Эпилог

Коракс стоял на мостике «Камиэля» наедине с Сагитой Алонс Неорталлин.

— Япет под моим контролем, а те, кто сотворил это с тобой, мертвы, — сказал он навигатору. — У Механикум есть корабль, на котором я смогу воссоединиться с легионом. Ты заслужила покой.

Примарх заколебался, вспоминая слова Натракина. Ему стало интересно, что же видела в нем навигатор? Какое существо узрела она своим варповым оком?

— Ты хороший человек, — прошептала она, словно в ответ на его невысказанный вопрос. — Хороший и преданный слуга Императора. Ни больше, ни меньше.

По покрытой шрамами щеке навигатора скатилась одинокая слеза, когда Коракс поднес коготь к ее изуродованному подбородку.

— Спасибо, — прошептала она.

Гэв Торп Владыки теней

Тьма несла уют.

Пламя, бушевавшее в разных районах Атласа, озаряло небеса, но улицы между высящимися жилыми зданиями и громадными мануфакториями все равно оставались сокрытыми тенью. Хамелл был рожден в сумерках тюремных шахт Ликея, он вырос в тусклом свете люмополос и провел свое отрочество в затемненных камерах и коридорах. В бытность одним из туннельных бегунов Коракса он научился ориентироваться в узких шахтах доступа и служебных ходах по одному только звуку и запаху.

Тьма была домом.

Когда появилось Освобождение, он думал, что тьме настал конец. С приходом Императора, с наступлением Просвещения, Хамелл гордился тем, что подле остальных борцов за свободу стоял в величественном сиянии такого события.

А теперь он снова сражался во тьме, чтобы не дать предателям погасить тот свет, которого он был лишен в детстве. Измена Гора грозила тиранией и смертью всем тем, кого избавили от ужасов Древней Ночи.

С Хамеллом было еще трое — Фасур, Сендерват и Корин. Все они были рождены на Ликее, и все обладали особым даром. Номинально Хамелл считался сержантом, а остальные — боевыми братьями, но для четырех Гвардейцев Ворона, перебегающих из одного участка сумрака в другой, существовало и другое название.

Мор Дейтан. Теневые Владыки.

«Будь там, где враг не хочет тебя видеть». Так гласила Первая аксиома победы. Мор Дейтан постигли ее лучше других.

Хамелл и его бойцы использовали свои способности, чтобы оставаться незамеченными. Они проходили мимо внешних пикетов скитариев, иногда настолько близко, что в случае необходимости могли мгновенно перебить всех врагов. Но подобного не требовалось — караульные и патрули ничего не замечали. Их внимание было сосредоточено на кое-чем другом. Остальная Гвардия Ворона и союзные лорду Кораксу силы Механикум дали знать о своем присутствии техножрецам-отступникам, отвлекая их от угрозы прямо под носом.

Теневые Владыки миновали линию фронта. Они перебирались из одной тени в другую, почти на расстоянии выстрела от величественного храма Механикум в сердце парящего города. Они уже побывали в трубопроводе очистительного завода и установили там взрывчатку с часовым механизмом. Теперь они ждали взрывов, которые ознаменуют следующую фазу атаки.

Хамелл так гордился, когда его избрали в воины Легионес Астартес. Сам примарх отобрал его среди тысяч тех, кто помогал свергнуть киаварских деспотов, и он тренировался вместе с другими, пока его тело изменялось до неузнаваемости благодаря имплантатам и курсу терапии апотекариев Гвардии Ворона.

А затем, за шаг до становления полноправным боевым братом, они пришли за ним. Как иногда библиарии забирали одного из посвященных, который обладал латентными психическими способностями, так и Мор Дейтан забрали Хамелла. Они увидели в нем то, чего не разглядели другие — они увидели тайный дар примарха. Теневую поступь.

Заряды взорвались, над Атласом поднялся огненный шар, и Хамелл с братьями двинулись дальше, их черные доспехи полностью сливались с окружающей чернотой. Воины стали настоящими тенями.

Направленный электромагнитный импульс из модифицированной перчатки Корина перегрузил дуговой пилон в конце улицы, и на дорогу опустилась тьма. Четверо воинов торопливо установили пригоршню небольших, но мощных плазменных мин, словно крестьяне, сеющие семена будущей погибели — вокруг с избытком хватало обломков и мусора, чтобы спрятать заряды.

Тишину расколол отдаленный вой сирен. За ним последовало рычание двигателей и грохот тяжелых бронированных ног по рокриту. Из храма в паре сотен метров от них выплеснулись вражеские воины, чтобы найти виновников атаки на трубопровод.

Не прошло много времени, прежде чем колонна приблизилась к позиции Хамелла. Сержант поднял глаза и заметил знакомые черные силуэты, почти бесшумно перепрыгивающие с одной крыши на другую.

Он прошептал пару слогов на разведарго, готовя отделение к бою. Фасур и Корин подняли облегченные плазменные винтовки. Они обладали огневой мощью немодифицированного оружия, но ради небольших размеров пришлось пожертвовать скоростью перезарядки. Оружие вполне могло остановить бронированного врага, но не предназначалось для длительного боя. Ракетные установки Хамелла и Сендервата обладали схожей компактной конструкцией. Малое количество выстрелов едва ли было недостатком — Мор Дейтан не сражались подолгу.

Мимо Теневых Владык с рычанием прошли полугусеничные транспорты и бронированные шагоходы. С помощью специализированного обучения, которое Хамелл прошел много лет назад, он стал совершенно неподвижным, слился с тенями воедино. Стрелки в башенках слепо смотрели сквозь него, лишь поводя оружием, чтобы прикрыть другие направления.

По словам апотекариев, это была особенность генетического семени. В каждом поколении Гвардейцев Ворона, рожденных на Ликее, было несколько человек, которые несли в себе больше, нежели просто стандартный генетический код XIX легиона. Подобное объяснение едва ли устраивало Хамелла и остальных Теневых Владык, ведь наверняка столь гениальный ум, как у Коракса, сумел бы обнаружить крошечную мутацию, особенность, выделявшую одаренных, и выделить ее для дальнейшего использования?

В их рядах существовали свои теории на этот счет. Может, внутри каждого из них был осколок души Коракса? И хотя никто больше не пользовался словами вроде «душа», то, что примарх умел полностью исчезать из чужого восприятия, было общеизвестным секретом в Гвардии Ворона. Как и существование Мор Дейтан. Но посторонним об этом не распространялись.

«Особая отражающая технология», — говорили они остальным. Уменьшенная. Крайне нестабильная.

Правда же была намного проще: тьма была для них домом, а во тьме Теневых Владык невозможно было увидеть.

Величайшая ирония — ирония, поведанная самим Кораксом — заключалась в том, что ради того, чтобы просвещать других, им следовало объять тьму. Не тьму духа, ведь в душе Хамелл никогда не отворачивался от света, тепла солнца, которого в детстве так и не узнал.

Нет, это была тьма, порожденная другими. Дабы сокрушить тьму, им следовало принять ее, познать ее и уничтожить изнутри. Это было прекрасно известно Гвардии Ворона, и уж тем более Мор Дейтан. Все лавры и слава доставались тем, кто гордо шел на войну в величественном блеске своего легиона, пока Теневые Владыки крались и прятались. С каждой победой они делали свет чуточку ярче, и этого было им достаточно.

Точь-в-точь как сегодня. Атлас горел, а в дыму и копоти Теневые Владыки терпеливо ждали подходящего момента, чтобы нанести удар.

Когда несколько полугусеничных машин и шагоходов прошли мимо, Хамелл подал сигнал. Вдоль улицы взорвались плазменные мины, захлестнув первые машины колонны, с треском разрывая пластины из керамита и обжигая металл и плоть. В полукилометре от них Агапито начал атаку, его воины обрушили на врага ярость болтерного огня и лавину гранат.

А Теневые Владыки продолжали ждать, пока скитарии-предатели пытались выстроиться в подобие боевых порядков, даже не подозревая о близости противника. Хамелл наблюдал за тем, как воины Агапито приблизились к колонне с тыла. Они поочередно уничтожали шагоходы, убивая и круша все, что вставало у них на пути.

В ответ враг выслал из храма подкрепления, чтобы помочь товарищам в беде. Агапито и его воины начали отступать, и пришло время действовать.

Открыв огонь из плазменных винтовок и ракетных установок, Мор Дейтан нанесли удар сзади, вклинившись в только что подошедших скитариев. Воины техножрецов оказались между отступающей Гвардией Ворона и новым врагом в своих рядах, и умирали теперь десятками. Многотурельные шагоходы и транспорты взрывались один за другим, ракеты засыпали пехоту шквалом осколков.

Столь же внезапно, как атаковали, Теневые Владыки исчезли.

Улицу усеивали горящие обломки и тела. Ширящийся пожар разгонял тьму, и враг собирался с новыми силами. Пришло время вспомнить Первую аксиому скрытности: «Будь не там, где считает враг».

Отступая, Хамелл и его спутники нашли тени и вновь исчезли в их темных объятиях.

Джон Френч Талларн: Палач

Действующие лица

Имперская Армия:

Тахира — лейтенант, командир Первого эскадрона, рота Амарант, 701й Джурнийский

Лахлан — стрелок, 111 «Палач» «Фонарь»

Макис — механик-водитель, 111 «Палач» «Фонарь»

Вэйл — заряжающий, 111 «Палач» «Фонарь»

Удо — стрелок орудия спонсона, 111 «Палач» «Фонарь»

Генжи — стрелок орудия спонсона, 111 «Палач» «Фонарь»

Гектор — капрал, командир, 112 «Палач», «Свет смерти»

Брел — сержант, командир, 113 (временно присоединенные силы) «Покоритель», «Тишина»

Джаллиника — стрелок, 113 (временно присоединенные силы) «Покоритель», «Тишина»

Калсуриз — механик-водитель, 113 (временно присоединенные силы) «Покоритель», «Тишина»

Селк — заряжающий, 113 (временно присоединенные силы) «Покоритель», «Тишина»

Рашне — стрелок-воксоп, 114 (временно присоединенные силы) разведывательная машина, «Коготь»

Имперские персонажи:

Акил Сулан — торговый принц Сапфир-сити

Прочие:

Джален

«Война — это смерть рациональности. Только при взгляде в прошлое события кажутся справедливыми и предопределёнными выбором. Те, кто сражаются, редко знают, почему они сражаются, а те, кто ими командует, редко видят картину достаточную для хоть сколько‑нибудь правильного выбора, кроме как сказать — «мы сражаемся с ними, потому что мы здесь».

Адолус, военный теоретик Имперского суда.

Разрушение — не есть уничтожение. Когда мы разрушаем, то создаем. Разбей стекло, и ты создашь осколки.

Афоризм клана Гобинальных клинков, Терра (эра неизвестна)

Поговори со мной о царствах, что мы создали меж звёзд.

Нет, мы не станем говорить о тех вымерших местах,

Об укрывшей их ночи, об их затихших песнях.

Поговори со мной о величии, что было нашим,

Нет, мы не станем говорить о сухих зубах в мёртвых ртах.

Поговори со мной о мире, который наступит однажды,

Нет, мы не станем говорить о грядущей тишине.

Песня «Плач в Пришедшей Ночи», Талларн (поздняя эпоха).

Глава 1

Предисловие первой главы

Завоеватели Талларна появились как коряги, принесённые прибойной волной. Тысячи кораблей вывались в космос из ниоткуда: первый, вращающийся вокруг себя, затем второй, после — сотни. Они кружились в свете звёзд, выбросы эктоплазмы тянулись за их чёрными корпусами. Всё это были боевые корабли IV легиона, Железные Воины. Это не были грациозные боевые галеоны, броня их была изъедена, бока и хребты усеивали орудия и пусковые шахты.

«Железная кровь» прибыла последней, маневровые двигатели включились по всей длине её корпуса, как только корабль вошёл в реальный космос. Огромная баржа вздрогнула, ложась на дугообразный курс, корпус содрогался, шахты двигателей раскалились добела. Она буквально пропахивала себе дорогу среди разбросанного повсюду флота. Некоторым меньшим кораблям удалось вернуть себе достаточно контроля над собственными системами, чтобы убраться с её дороги, но так повезло не всем.

«Чистота пламени», кружась, пересекла путь «Железной крови». Нос громадной боевой баржи ударил эсминец, словно молот, отчего меньший корабль разорвало на куски, его плазменный реактор превратился в сияющую голубую сферу. «Железная кровь» прошла сквозь обломки, броня её ярко вспыхнула на мгновенье от соприкосновения с огнем. Она замедлилась, полностью останавливаясь, и залегла во тьме, двигатели медленно гасли как глаза уставшего человека. Постепенно разрозненные корабли начали собираться вокруг неё.

Сигналы понеслись от корабля к кораблю, приказы и запросы окружающей обстановки потекли во все стороны. Флот вновь обрёл порядок. Сенсоры начали прочесывать пустоту, ища и оценивая.

На раскинувшейся вокруг усеянной звёздами сфере одна звезда горела ярче других. С такой дистанции невооружённый взгляд воспринимал её как маленькую пылающую монетку. Вокруг неё в ожидании кружились планеты, не ведающие собственного будущего, мирно спящие в пустоте холодного космоса.

Медленно, словно пробуждающийся от спячки монстр, флот повернулся в сторону звезды, и тысячи кораблей отправились, чтобы убить цивилизацию.

Забытое оружие / Слёзы небес / «Тишина»

Лейтенант Тахира — командир первого эскадрона, роты Амарант, 701й Джурнийского полка — выругалась, когда танк резко остановился. Она продолжала материться в полёте, когда её выкинуло из пустой башни и закружило в воздухе. Она сильно ударилась о землю, пытаясь окончить своё падение перекатом. Её протащило по полу клубком мельтешащих рук и ног, она врезалась в укрытые брезентом ящики и остановилась. Воздух вышибло из лёгких. Это прекратило поток ругательств. Она чувствовала давление холодного рокрита на щеку. Тупая боль заполнила грудь. Рот её был открыт, она чувствовала, как дрожат её губы и язык в попытке вдохнуть.

«Должно быть, выгляжу как рыба», — подумала она.

Остальные члены экипажа ржали, звук смешивался с урчанием танка на холостом ходу. Шасси марсианской модели бурчало без движения в нескольких шагах от неё. Всё ещё в заводской серой краске, оно не выглядело как боевой танк. На месте башни был только воротник в смазке и люк, ведущий внутрь корпуса. Спонсонные орудия, как и те, что должны были бы располагаться на корпусе, отсутствовали. Она могла видеть ухмыляющуюся девчонку-стрелка Генжи, сидящую на том месте, где должно было бы быть переднее орудие корпуса. Лахлан сидел на правом спонсоне танка, Макис и Вэйл — на верхушке корпуса, свесив ноги внутрь танка.

— Инспектируешь пол, Тах?

Голос был высокий, почти мальчишеский, Удо. Это должен быть Удо. Они снова все рассмеялись. Терра, это даже не было хорошей шуткой.

— Просто пытаюсь… сбежать… от твоего общества.

Они засмеялись, и она вдохнула спокойно.

В падении она была виновата сама, вождение Удо не вязалось с понятиями безопасности и сохранения жизни, и было глупо кататься на верхушке артиллерийской установки. Даже с учётом этого, она с большим трудом подавила желание встать и выстрелить Удо в лицо. Она поднялась на колени, как только жалкий глоток воздуха добрался до её лёгких. Она встала, подобрала кепку и натянула её обратно на голову. Она была высокой для танкиста, но, должно быть, слишком низкой для пехотного офицера. Жилистая, смуглая, с острыми чертами лица, с улыбкой, которая, как ей казалось, обнажала слишком много зубов, а форма всегда сидела мешковато, независимо от размера.

Она отвернулась от танка, скорее для того, чтобы скрыть тот факт, что не восстановила дыхания до сих пор, чем для того чтобы осмотреться. Позади урчащего танка ангар уходил далеко вглубь — громадная рокритовая пещера, залитая режущим глаза светом. Теперь, когда она больше не ехала на танке, то смогла заметить, как работающий двигатель заполнил всё пространство эхом. Пол был затянут патиной масляных разводов и испещрён следами тяжёлых гусениц. Тонкий слой песчаной пыли покрывал всё вокруг, и был ещё прохладный, слегка затхлый запах, выдававший кратковременное отключение систем вентиляции. Где‑то над ними, за толщей слоев скалы, пласкрита и стали, находился наполненный жизнью Сапфир-сити, а под ним была лишь сеть пустых военных убежищ.

Конечно, они были не пустыми — два полка и несколько других заблудших формирований жили в верхних секциях. Ещё были склады, запасы для кампаний, которые по большей части уже давно закончились, ржавеющие и гниющие в тишине. Даже в таких пещерах как эта были сваленные у стен ящики и большие угловатые силуэты под брезентом уставного зелёного цвета. Несмотря на это, полностью укомплектованный бронетанковый полк, а может быть и два, могли бы полностью раствориться в оставшемся свободном пространстве.

Были и ещё убежища, десять штук только в одном этом комплексе, а таких комплексов было раскидано по всему Талларну бесчисленное количество. В них могла бы сосредоточиться армия, достаточная для завоевания целого космического сектора.

«Теперь уже не сосредоточится», — подумала Тахира. Она никогда не задумывалась над незанятыми помещениями комплекса до этого момента. Три проклятых года, а она даже не подумала осмотреться вокруг.

Остальные, конечно же, осмотрелись. У неё было ощущение, что Макис и Генжи знали о комплексе гораздо больше, чем следовало бы, с другой стороны, чем ещё тут можно было заняться? Именно Макис нашёл ангар и предложил взять один из недостроенных танков, чтобы покататься. Во всяком случае, так казалось. Тахира подозревала, что они не в первый раз проводят время подобным образом, это был просто первый раз, когда они позвали её с собой.

Тахира и весь 701й Джурнийский находились в подвешенном состоянии на Талларне уже двадцать семь терранских месяцев, так сказать, перед развертыванием. В первые шесть месяцев они прошли все тренировки, которые можно только вообразить, просто для того чтобы скинуть напряжение внутри полка. Были драки, по большей части между экипажами 701го, ну и с 1002 м Халкисорианским механизированным, делившим с ними комплекс. Были и телесные наказания. Эффекта это не оказало. Они были все слишком напряжены в ожидании войны, которая, похоже, забыла, что они её ждут.

Потом пришли новости. Империум воевал сам с собой. Магистр войны Гор, главнокомандующий Крестовым походом, отвернулся от Императора, и половина боевой мощи Империума последовала за ним. Кое‑кто сомневался, что это была правда, словно отсутствие непосредственного шума и ярости отрицало саму возможность предательства Гора. И всё же соединение Тахиры оставалось без приказов, без корабля, который мог бы перевезти их на линию фронта, без войны, которая ждала бы их.

Тахира повернулась и увидела Макиса, слезающего в башенное кольцо танка, сразу за местом водителя.

— Вылезай из кресла, Удо, — сказал он, низким и ровным голосом.

— Почему? Я что, не могу ошибиться, пока учусь? — она не могла видеть лицо Удо, но плаксивый голос ублюдка указывал на него даже лучше, чем его крысиная рожа.

Макис почесал серую щетину на подбородке и слегка качнул головой. Лахлан поймал её взгляд на своем месте на правом спонсоне. Он наклонил голову и приподнял брови.

— Просто, вылезай, — сказал Макис. Голова Удо появилась в башенном кольце, его пятнистый череп отсвечивал в свете ламп. Он вытянул руку, чтобы кто‑нибудь помог ему выбраться. Никто не помог. Через секунду он выбрался сам, на лице его отражалось мучение от прилагаемых усилий. Парнишка был весь бледный, а ребра под формой изнуренно вздымались.

— Я ничего не задел, — запротестовал Удо, выпрямившись на верхнем корпусе. Макис ничего не ответил, просто спрыгнул на водительское место.

— О. Так ты пытался избежать столкновения с чем‑то? — сказал Вэйл. — Прости. А я думал, ты просто безумен. Хотя слово ”некомпетентен” подойдёт лучше.

— Было забавно, — тощее лицо Удо было измученным и красным, — Вы, ребята, поржали.

— Удо, — Вэйл повернул голову и нахмурился, — заткнись.

— Я ничего не задел, — ещё раз промямлил Удо, садясь и свешивая ноги внутрь танка, бросив попутно кислый взгляд на Вэйла. Татуированный заряжающий прикрыл глаза, словно решил вздремнуть, Удо покраснел от злости.

Удо. Ей надо что‑то сделать с Удо. Её экипаж был занят тем, что обычно делали все маленькие группы скучающих людей, проводящих друг с другом слишком много времени — давали выход своему напряжению. Она должна была бы сделать что‑то с этим месяцы назад. Она всегда добивалась результатов от своих экипажей, не прибегая к суровым методам, которыми обычно пользовались другие офицеры. Её донимало ожидание и отсутствие информации. Она закусила губу, когда увидела, как Удо смотрит на Вэйла, а потом вниз, внутрь танка, на Макиса, занявшего место водителя. Ей действительно стоило разобраться с этим месяцы назад. Её навыки спали. Она прошлась рукой по своим стриженым волосам.

Она должна что‑то сделать.

Удо одарил Вэйла ещё одним взглядом и сплюнул на корпус танка. Слюна потекла по окрашенному серым металлу.

Проблема была в том, что маленького клеща было так легко невзлюбить.

— Босс? — голос Лахлана прервал её размышления, она моргнула и поняла, что тот уже слез с танка и стоял в паре шагов от неё. Он носил зелёный жилет, форменные брюки были коричнево-зелёной тигровой расцветки, явно не Джурнийского происхождения. Он держал открытую пачку лхо. Тахира кивнула, и он бросил ей пачку.

— Спасибо, — сказала она, закуривая и возвращая пачку. Лахлан кивнул на корпус танка, двигатель рыкнул, и ещё один завиток выхлопов устремился к потолку.

— Готовы к ещё одному заезду, босс?

— А? — она посмотрела на танк, — Да, конечно, через минутку.

Она повернулась к укрытым брезентом силуэтам, в которые она врезалась, вылетев из танка. Край одного из брезентов оторвался, и она могла видеть покрытый ржавчиной металл под ним. Она приподняла кусок тяжелой материи и откинула его в сторону. Машины под брезентом были небольшими, примерно в три раза меньше марсианского шасси, которое Удо чуть не сломал. Они стояли стопками по три штуки друг на друге в металлических рамках.

— Видел такие? — спросила Тахира, пробегая глазами по ржавым отметинам и трафаретным цифрам.

— Что это за штуки? — Лахлан подошёл к ней.

— Полагаю, разведывательные машины. Никогда не видела подобной модели. Похоже на эту можно ставить лаз. пушку, — Тахира указала палочкой лхо на небольшой выступ в передней части одной из машин.

Лахлан кивнул и нагнулся к днищу стоящей в стойке машины. Он прошёлся рукой по предполагаемому месту установки колеса. На руке остались чёрные жирные следа смазки.

— Всё ещё в заводской смазке. Их привезли сюда и поместили на склад ещё до того, как они попали в руки ублюдков, которые должны были бы на них ездить. — Он поскреб ногтями ржавый участок и отступил, держа в руке кусок коричнево-красного металла, размером с монетку. — Похоже, они больше и не поедут.

— Я знаю, каково это, — ответила она и глубоко вздохнула, — Пошли, надо возвращаться на верхние уровни.

Она пошла обратно к ждущему танку, вскочила на верхушку корпуса и уселась в башенное кольцо напротив Удо. Лахлан последовал за ней. Двигатель взревел, и танк, звякая, развернулся. Он взглянула на Удо и заметила, что он начал открывать рот.

— Нет, Удо. Ты не поведешь.

Акил Сулан ждал в тишине, пока шаги удаляющегося Джалена не затихли на кафельной платформе. Долгое время он просматривал письма, пролистывая инфопланшет, прежде чем выключить его и убрать в карман. Акил ещё раз медленно вдохнул, смакуя запах Сапфир-сити, пока тот успокаивался под слабеющим светом. Запах пыли, смешанный с морским ветром, наполнил его рот и нос. Он любил это вечернее время: дневная жара соприкасается с прохладой удлиняющихся теней, запах воды, смывшей пыль с уличных камней, тонкие завитки ароматов пищи, струящиеся с многочисленных крыш. Выглядело так, словно город сам дышал.

Он сделал ещё один глубокий вдох, замирая между мгновеньями. Небосвод был кобальтово-голубым, обрамленный золото-розовым краем света отступающего солнца. Город расходился от края балкона беспорядочными ярусами, и урезанные тенями улицы устремлялись вниз к равнинам побережья и дельте реки, где каменные крыши сменялись агро-куполами убегающими к морю. Город в основном был лабиринтом из зданий с плоскими крышами, но это были башни, притягивавшие взор. Их были сотни, некоторые маленькие и обветренные, другие претендующие на звание небоскрёбов. Все были из камня, но камня тысячи текстур и красок. Чёрная башня Азила искрилась вкраплениями кристаллов, в то время как Шпиль Нема выглядел как закрученный костяной рог.

Акил улыбнулся, как мог улыбаться только человек, владеющим многим из того, что видит.

Сапфир-сити — жемчужина среди множества больших городов Талларна. Его город.

Он опёрся на каменную балюстраду и посмотрел на свою руку. Кожа выглядела старой, как это могло случиться? Как могло произойти, что столько времени и ответственности свалилось на него?

Он поднял руки вверх, пробегая ими по гладкой коже лица, а потом назад по седеющим волосам. Это был древний жест, имитирующий умывание водой после долгого дня, полного трудов. Его дочери стали копировать этот жест едва ли не раньше, чем научились говорить. Их смеющиеся образы, всплывшие в его голове, вернули его губам улыбку.

Ветер усилился, иулыбка поблекла.

Он отвернулся и пошёл прочь от перил, постукивая по инфопланшету в кармане, спускаясь вниз к узким улицам. Одет он был гораздо беднее, чем обычно. Те, кто его знали, были бы шокированы, увидев его в поношенной чёрно-пурпурной робе, столь распространённой среди трудяг. Хотя ему нравилась простая одежда, она была удобной, и ему нравилось возбуждение от анонимных прогулок по улицам Сапфир-сити вечерами, когда тьма начинала скапливаться в нишах. Люди проходили мимо, немногие поднимали руку, желая ему удачи, но никто не удостаивал его больше, чем просто взглядом. Он выглядел обычным человек, идущим домой и не думающим ни о чём ином, как о еде и сне.

Он вырос на этих улицах, бегал по крышам, карабкался по фруктовым лозам, оплетавших стены старых зданий. Он никогда не был бедняком, но богатства были где‑то в далёком будущем. Жизнь не всегда была приятна, но она была проще.

Он скучал по этой простоте. Он скучал по её ясности. Он любил возвращаться на улицы, приятное ощущение истёртых камней под ногами, смешанные запахи готовящегося мяса, цветочного табака, смягчающие зловоние застоялых сточных вод. Больше всего он получал удовольствие от того, как люди смотрели на него, или не смотрели, когда он не был закутан в экзотические ткани, окружён телохранителями и ассистентами. Он радовался возможности не быть Акил Суланом хоть немного.

«Талларн медленно умирает».

Мысль росла в нём, пока он шёл в сгущающихся тенях. Без припасов и войск для Великого крестового похода, использующих планету в качестве перевалочного пункта, мир вернётся к тому состоянию, в котором он был во времена его деда: ничего незначащая заштатная планетка. Возможно, это займёт столетие, но так и будет. Он к тому времени и сам умрёт, но только не его дочери. Близняшки были ещё совсем малышками, беззаботно улыбающимися и смеющимися. Они нуждались в будущем.

Крик вырвал его из размышлений. Он шёл в развалку. Крик повторился, чёткий и резкий. Он слышал звук царапающих камень ног за углом в паре шагов впереди. Прежде чем следующая мысль пришла ему в голову, Акил уже действовал. С кинжалом в руке он завернул за угол. Отделанная кожей рукоять ножа в его ладони была тёплой и знакомой. Он помнил, как дед улыбался, отдавая ему этот нож. Изогнутый, обоюдоострый, все жители Талларна, мужчины и женщины, носили подобные клинки.

Акил обогнул угол. Перед ним была узкая улица, здания сжимали её, крадя слабый свет. Там было двое, один — гора мускул, второй — тощий и долговязый. Третья фигура лежала забитой на земле. В сумраке люди казались размытыми силуэтами, тела и конечности. Один из них пнул лежачего. Воздух вновь прорезал крик.

— Гони монету, старик, — сказал тощий. Акил был в трёх шагах от них. Здоровяк обернулся. Перед Акилом появилось широкое лицо с блестящими глазами, уставившимися на него. Здоровяк открыл рот, чтобы закричать и потянулся за своим ножом.

«Если хочешь узнать характеры людей — посмотри на их оружие, — когда‑то сказал его дед, — а мы, Талларнцы — дети ножа».

Лезвие здоровяка просвистело, сверкая в сумерках. Акил присел, уходя от удара, и, в ответ, полоснул противника собственным ножом по бедру. Мужчина заорал. Акил выпрямился и резанул его руку с ножом повыше локтя.

Здоровяк выронил нож, тёмная кровь заструилась по его ослабшей руке. Он огляделся в поисках своего товарища, но тощий уже улепётывал. Акил отступил на шаг назад и встретился с противником глазами. Мужчина колебался. Акил слегка подбросил нож, так чтобы на нём блеснуло солнце. Мужчина кивнул и похромал прочь, оставляя след из тёмных капель на камнях улицы.

Акил проследил, как тот уходит, после чего вытер и убрал свой нож. Он глянул на лежащую на земле фигуру. Пыльное, морщинистое лицо, обрамлённое седыми волосами и бородой, повернулось к нему, когда он наклонился.

— Стоять сможешь? — спросил Акил. Старик скорчился, перевернулся и кивнул.

— Благодарю тебя, достойный благодетель, — сказал старик. В произношении старика Акил расслышал груз лет и недостаток зубов, но сами слова почти заставили его улыбнуться. «Достойный благодетель» было обращением, ставшим анахронизмом ещё до приведения к согласию. Акил отметил мятое серое сукно, из которого была сшита одежда старика, поношенная, вся в пятнах пота и запыленная. Перед ним был крестьянин одного из малоразвитых поселений Талларна.

— Они взяли что‑нибудь? — спросил Акил, помогая старику подняться.

— Нет, достойный благодетель, — мужчина крепко встал на ноги с помощью Акила и судорожно вдохнул, — звёзды воздадут тебе за твою доброту.

— Вот, — Акил вытащил из кармана пригоршню кредов и протянул незнакомцу.

— Нет, нет, — старик покачал головой и отстранил его руку, — я не могу дважды воспользоваться твоей добротой. Акил вновь протянул руку, но мужчина покачал головой и отступил в сторону.

— Ты дал мне более чем достаточно. Да прольется на тебя благодать фортуны, — старик пошаркал прочь. Акил двинулся, чтобы помочь ему, но тот вновь покачал головой.

Акил чувствовал желание мужчины покинуть поскорее тихую улицу. Он огляделся. Тьма вокруг стала почти непроглядной. Ему следовало и самому убираться с улицы.

— Я знаю, куда идти, — старик беззубо улыбнулся и кивнул, — мне недалеко. Акил кивнул в ответ и хотел что‑то сказать, но мужчина уже скрылся за углом.

Секунду Акил не двигался. Что‑то было не так. Он повернулся и сделал шаг вниз по улице, его рука неосознанно прошлась по карману.

Он замер. Карман был пуст, инфопланшет исчез. Ледяной ужас пронзил его. Он проверил другие карманы, а потом оглядел улицу.

Ничего.

Он побежал в ту сторону, куда отправился старик, холодная паника заструилась по его венам. Он завернул за угол. Широкая улица убегала вдаль и терялась во мраке, тихая и пустынная, за исключением обрывков танцев, несуразные звуки которых доносил ветер.

«Ты дал мне более чем достаточно», — сказал старик. Акил сделал ещё шаг, раздумывая над вариантом побежать по улицам в поисках старика. Он остановился. Он не отыщет старого вора. Сумеречные аллеи Сапфир-сити могли поглотить человека через пару быстрых шагов, существовала дюжина разных путей, которыми старик мог уйти с этой улицы.

Он сделал глубокий вдох и попытался успокоить мысли и пульс. Ему следует…

Вспышка в небе внезапно высветила улицу белым светом. Акил вскинул руки, чтобы защитить глаза. Какую‑то секунду он мог видеть сосуды в собственных глазах.

Он посмотрел вверх. Звёзды падали, рассыпаясь брызгами искр, они выделывали различные пируэты в ночном небе.

«Фейерверк, — подумал он, — незапланированное празднование. Метеоритный дождь…»

Начали завывать сирены. Сначала одна, затем другая и так далее, пока эхо ревущего хора не заполнило всё вокруг. Где‑то глубоко внутри него вероятности соединились со страхами. Он подумал о дочерях, спящих в доме на другом конце города. Люди заполняли улицу, изливаясь толпами из дверей. Большинство замирало, уставившись в небо, губы их двигались, но слова терялись в рёве сирен.

Акил начал двигаться, сначала несколько медленных шагов. Затем он ускорился, отпихивая людей прочь с дороги. И, наконец, он побежал. А небеса над ним роняли огненные слёзы.

Металл холодил лоб Брела. Он держал глаза закрытыми, позволяя боли перетечь из его головы в люк башни. Где‑то снаружи, за пределами танка, он слышал громкие голоса. Он игнорировал их. Большинство экипажей не любили находиться в машинах дольше, чем это требовалось, но лично его присутствие махины умиротворяло. Он нарёк её «Тишина», после сражения, о котором, по его мнению, мало кто уже помнил на Талларне. И когда стреляла, и когда стояла без дела, как сейчас, она была его местом, его царством, где всё было на своих местах. И когда накатывала головная боль, это было единственное место, в котором он хотел быть.

Голоса становились громче, ругательства просачивались сквозь открытый люк над его головой.

«Не сейчас», — подумал он. Не тогда, когда боль пробивает его череп. Он выдохнул и попытался отключить звуков голосов.

— Ты должен заплатить, — произнёс женский голос, пронзительный, злобно-скулящий. Он знал этот голос. Конечно, это была Джаллиника.

— Я не могу, — ответил другой голос, мужской, умоляющий, хныкающий. — Я просто не могу. Послушай… Мужской голос оборвался ворчанием.

— Есть ещё кое‑что, лейтенант, сэр, — сказала Джаллиника. Брел уверенно мог сказать, что она наслаждалась происходящим. — Вся боль, какую ты пожелаешь, просто продолжай говорить, что не можешь заплатить.

Зазвучал ещё один мужской голос, рычащий как прибой, обрушивающий гальку на скалы, слишком низкий, чтобы Брел разобрал слова. Это не имело значения, ему не требовалось понимать Калсуриза, чтобы узнать его. Громадный водитель как обычно выполнял всю грязную работу.

Полу-треск полу-крик донёсся снаружи. Похоже, сломали зубы. Брел плотнее сжал веки. Он просто хотел, чтобы они заткнулись. Головная боль была ярким белым шариком во лбу, выдавливающим ему глаза.

— Что теперь скажешь, лейтенант, сэр, — протяжно произнесла Джаллиника, Брел слышал как она ухмылялась.

— Я не могу… я…

Раздался громкий пронзительный крик, и что‑то врезалось в броню танка снаружи. На секунду стало тихо, затем Калсуриз зарычал, послышались рыдания смешанные с влажным, прерывающимся дыханием.

«Хватит», — подумал Брел. Боль в голове стала яркой как солнце. Он открыл глаза, смаргивая голубые и розовые пятна, плывущие перед глазами. Он выпрямился, ухватился руками за края круглого люка и выпрыгнул наружу одним чётким движением. Они взглянули на него, когда он спрыгнул на защиту трака, а оттуда — на пол. Сотни молчаливых танков тянулись во всех направлениях, их корпусы покрывала пыль. Через каждые сто метров висел люмин-фонарь, разбавлявший мрак жёлтым светом с оттенком мочи. Брел посмотрел на скорчившегося на полу человека. Кровь забрызгала землю. Нос и рот парня кровоточили, он прикрывал их руками. Брел отметил его плетёные ранговые канатики, свисающие с плеча его формы, однозначно определяющие его принадлежность 1002му Халкисорианскому.

— Достаточно, — сказал Брел. Во рту пересохло, а в голове всё ещё пылало солнце. Брел понимал, что должно быть выглядит так, словно по нему только что прокатился танк. Он был гол по пояс, тонкий ссутуленный скелет, как результат половины жизни проведенной скрюченным в башне «Покорителя». Пыль и машинная смазка покрывали его, смазывая рубцы давно заживших ран и размывая края татуированных ястребов и ухмыляющихся черепов.

Он облизал губы и посмотрел на Калсуриза. Здоровяк опустил глаза и потёр челюсть. Джаллиника начала что‑то говорить, но Брел повернул голову и посмотрел на неё. Она отступила на шаг, опустив руки в умиротворяющем жесте. Рубцы шрамов, пересекавшие её тонкое лицо и руки, казались тонкими тенями на бледной коже. Брел оглянулся на лейтенанта, хныкающего на полу, сделал шаг вперёд и присел. Теперь он узнал парня — Саламо, командир Двенадцатого эскадрона, рота Леопардов.

— Саламо, верно? — спросил Брел.

Саламо посмотрел вверх. Кровь покрывала всю нижнюю половину его лица. Нос превратился в месиво, дышал он через обломки зубов. Один из его аугментических глаз был разбит. Он с трудом вдохнул и кивнул.

Брел одарил его улыбкой, стараясь не дать головной боли исказить лицо.

— Проблема, лейтенант Саламо, состоит в том, что вы, похоже, не понимаете природу вашего долга, — Брел сделал паузу, моргнул, когда боль в его черепе переместила свой эпицентр. — Я не брал с вас расписки, но, к сожалению, вы должны именно мне. Так что, прежде чем мы продолжим, я хочу знать, сколько вы должны и можете ли заплатить.

Позади него Джаллиника начала было шуметь. Брел вскинул руку. Она затихла. Он вновь улыбнулся Саламо. Парень передвинулся и всосал воздух сквозь сломанные зубы.

— Шестьдесят… пять, — промямлил Саламо, хрипя между словами.

— Шестьдесят пять? — сказал Брел, он пытался не дать глазам вновь зажмуриться от боли. Давненько не было так плохо, со времён Якануса. Он обернулся к Джаллинике.

— Ты сделала это за шестьдесят пять?

— Он… — она вновь начала говорить, но Брел поднял палец. Он вдавил палец в переносицу и закрыл глаза.

— Ты можешь заплатить? — спросил он Саламо.

— Нет, — пробулькал тот.

Брел кивнул, не открывая глаз. Шестьдесят пять не были громадной суммой, но те, кто приходили к нему, обычно имели проблемы, которые заставляли менять представления о рамках удачи.

Брел и его экипаж пробыли на Талларне почти десятилетие, оставленные своим ушедшим дальше полком валяться в окровавленных бинтах и снах, наполненных бредом. Десятилетие он ждал, когда война вновь призовёт его. Он видел, как падает значимость Талларна в качестве накопительно-перевалочного пункта для армий Великого крестового похода. Миллионы, заполнявшие когда‑то убежища подземных комплексов, сократились до тоненькой струйки людей. Корабли, зажигавшие в ночном небе фальшивые звёзды, улетали и более не возвращались. А Брел и его экипаж оставались, забытые воины на забытой земле. Но они отыскали себе местечко на Талларне.

Среди миллиардов снарядов, амуниции и трухлявых запасников были вещи, за которые солдат готов заплатить: стимы, болеутоляющие, еда получше. Вещи, чтобы погрузиться в мечты или уводящие в забытие. Через весьма непродолжительное время у них были деньги, достаточные, чтобы достать всё, о чём может мечтать солдат. Дело они вели тихо и рационально, и война больше не возвращалась. Даже когда пришли новости, что в Империуме вспыхнула гражданская война, Брел не почувствовал волнения, он и его экипаж никогда не вернутся, только не сейчас.

Он открыл глаза. Саламо смотрел на него, ожидая. Брел примиряюще улыбнулся и кивнул.

— Ладно, — сказал Брел мягким голосом, — ладно.

Он поднялся и, позволив Саламо опереться на его руку, помог тому встать на ноги. Лейтенант Халкисорианского вытер тыльной стороной ладони окровавленный рот. Он взглянул на Брела, второй уцелевший аугментический глаз горел зелёным светом.

— Я принесу тебе деньги, — прошепелявил Саламо сквозь сгустки слюней и крови, — и я никому ничего не скажу.

Брел снова улыбнулся, это движение послало новые волны боли ему в череп.

— Ладно, — сказал он и похлопал Саламо по плечу, — ладно.

Саламо попытался улыбнуться в ответ, но его избитое лицо было на это не способно. Он развернулся, чтобы уйти.

Брел сломал Саламо шею одним быстрым движением и опустил тело на пол. Он вновь закрыл глаза, когда дело было сделано, и позволил себе осесть на защиту трака «Тишины». В ушах звенело. Это было что‑то новенькое.

— Избавьтесь от тела. Сбросьте его в тайники оружия на нижних уровнях, это должно выглядеть так, как будто он свалился с лестницы или ещё чего‑нибудь.

Звон превратился в пронзительный визг. Джаллиника и Калсуриз не отвечали. Брел заставил себя открыть глаза и оглядеться. Его водитель и стрелок стояли, уставившись во мрак, скрывавший изогнутый потолок. Брел собирался уже сказать что‑нибудь, как Джаллиника обернулась и посмотрела на него.

Что это такое? — прокричала она.

Брел моргнул, потом встряхнул головой. Заунывный визг пульсировал при его движениях, не внутри его головы, но вокруг него. Брел повидал множество театров войны, слышал как кричат корабли, когда проламываются их корпуса, бежал в блиндажи под падающими бомбами. Звук был определённо тревогой, но не был похож ни на один из тех, что он слышал ранее. Это был не стандартный сигнал тревоги, не сигнал к сбору, он казался новым, словно крик прорывался в реальность из забытого ночного кошмара. Боль в его голове была столь сильной, что зрение стало выдавать смазанную картинку.

— Я не знаю, — сказал он, но слова поглотил возросший тревожный визг.

Глава 2

Предисловие второй главы

Первый выстрел в битве у Талларна был сделан в космосе. Его произвёл тяжёлый крейсер «Удар молота» с самого края зоны покрытия планетарной системы слежения. Выстрел «Новы» обрушился на станцию орбитальной защиты над северным полюсом, пока её системы находились в спящем режиме. Станция исчезла. Режущий глаза голубой свет залил северные территории Талларна, и на мгновенье затмил само солнце. Доли секунды спустя вторичный заряд боеприпаса активировался. Заряд гравитонов проник в расширяющуюся сферу плазмы и затащил орудийные платформы станции в свои смертельные объятья. Рассвет заплясал над северными равнинами Кадира, едва гравитон вступил в схватку с магнитными полями Талларна. В северной столице Оннас люди толпились на верхушке городского купола, наблюдая за шоу в ночном небе.

Система орбитальной обороны начала просыпаться. Сканеры ауспика прочесали космос в поисках целей. Долго искать не пришлось. Сотни кораблей окружили Талларн постоянно сжимающейся сферой.

Средства планетарной защиты открыли огонь. Торпеды выскользнули из пусковых шахт. Турболазеры, осушая свои конденсаторы, разрезали тьму перекрещивающимися лучами. Некоторые выстрелы достигли целей.

Три торпеды настигли макро-транспортник «Краэтос» и пробурили насквозь три палубы, прежде чем взорваться. Турболазеры обрушились на «Громовую кару», когда её пустотные щиты повстречались с кольцом орбитального мусора. Энергетические лучи срезали мостик с корпуса и оставили его дрейфовать в космосе. Но сопротивление не могло продолжаться долго.

Ещё два выстрела «новы» со стороны флота Железных Воинов уничтожили станции над экватором и южным полюсом. Эскадры эсминцев скользнули на высокую орбиту и выпустили веер торпед. Боеголовки вышли на собственные орбитальные курсы, чтобы добить уцелевшие орудийные платформы. Новые созвездия вспыхнули в небе Талларна.

Для защиты системы было мало кораблей. Эскадра оборонительных мониторов, чьи реакции притупились за годы бездействия, попыталась перехватить корабли противника. Они погибли, исполняя свой долг. Огонь лазеров разрезал их корпусы на куски, а после залпы макро-пушек обратили обломки в груды искорёженного металла и облака горящего газа.

Только один корабль попытался сбежать. «Свет Инвита» был ударным кораблем Имперских Кулаков. Он промедлил всего секунду, пока офицер связи пытался установить контакт с маршалом Люцием, находившимся на поверхности Талларна. Единственным ответом была статика. Командир корабля не колебался. Весть о нападении должна была распространиться. Нос «Света Инвита» повернулся в сторону тёмной окраины системы, двигатели набирали тягу, пока не раскалились добела.

Он почти прорвался. Перехватчики Железных Воинов устремились за ним, открыв шквальный огонь. Целые тучи обломков и энергетических разрядов обрушились на его щиты, но он продолжал уходить. Ещё одна группа кораблей Железных Воинов выскользнула из‑за дальней луны Талларна. Они ждали на тот случай, если кто‑нибудь из защитников попытается бежать, и они были готовы. Десять эсминцев выпустили целую сеть торпед. «Свет Инвита» отчаянно маневрировал, стараясь пробиться сквозь торпедную завесу. Одна торпеда поразила его в верхнюю часть корпуса и взорвалась. Корабль сбился с курса, по его корпусу побежали маленькие огоньки. Вторая торпеда угодила в центр корабля, вырвав кусок расплавленного металла из его бока. Железные Воины приближались с ленивой самоуверенностью. Бесконтрольно вращаясь «Свет Инвита» сделал единственный залп в символическом акте неповиновения. Орудия Железных Воинов вскрыли его от носа до кормы.

В небе над Талларном корабли IV Легиона располагались на орбите. Гранд-крейсеры, боевые баржи, осадные корабли, снабженцы застлали небо унылым металлом. Бомбардировочные орудия выдвинулись и повернулись в сторону поверхности. Некоторые заняли свои позиции так, что носовые торпедные шахты смотрели на поверхность, словно свисающие кинжалы.

Наземная оборона Талларна бросила вызов небесам. Платформы лазеров и ракетные шахты выпустили противокорабельные снаряды по флоту на орбите. Железные Воины открыли ответный огонь.

Для наблюдателей с ночной половины Талларна бомбардировка выглядела как метеоритный дождь. В чистых южных небесах боеголовки мерцали как россыпь золотых монеток в солнечном свете. Сотни бомб и торпед обрушились на поверхность. После запуска им не требовалось ускорение, гравитация Талларна всё сделала сама. По мере снижения боеголовки разделялись. Сначала они сбрасывали керамитовую броню, словно кокон, обнажая полированный металл. Следующий слой просто распадался на куски парой секунд позже, выпуская в верхние слои атмосферы возбудителей вирусов. Под этим слоем были сотни маленьких крылатых бомб, укладкой напоминающих личинок насекомых, прицепившихся к матке. Этот слой отделялся в трёхстах метрах над поверхностью. Бомбы падали как семена, распространяя вирусы после раскрытия.

И, наконец, ядро каждой боеголовки ударялось о землю как снаряд, пробиваясь сквозь скалы и грунт, прежде чем взорваться. Облака мусора и земли взлетели в воздух. Под поверхностью вирус начинал распространяться по почве, подбираясь к слою грунтовых вод.

Первыми умерли те, кто был ближе к эпицентрам взрывов. В Кресцент-сити бомба упала на одну из главных магистралей окраины города. Дорога была забита людьми и машинами, пытавшимися добраться до убежищ, располагавшихся за пределами города. Едва взметнулось облако взрыва, как люди начали падать, их глаза кровоточили. Через секунды плоть тех, кто пережил первоначальный взрыв начала отваливаться от костей окровавленными ошмётками.

Те, что были подальше, прожили чуть дольше. Вирусный туман, повисший в воздухе, был подхвачен ветром и понесся над Талларном. Люди начали погибать. Они падали, пытаясь добраться до убежищ. Они умирали в домах, поскольку отравленный воздух просачивался сквозь трещины в стенах. Они погибали, смотря в небо. За стенами городов вирус косой прошёлся по богатым аграрным и джунглевым регионам. Леса превратились в лохмотья токсичной слизи, свисающей с мёртвых стволов деревьев. Грязные кости скота плавали в лужах чёрной грязи. Стаи птиц падали с неба дождём гнилой плоти и перьев.

В течение первых пяти минут после взрывов потери в основных городах достигли почти миллиона. Через десять минут они перевалили за отметку в десять миллионов. Через час оставшихся в живых на поверхности Талларна можно было уже не принимать в расчёт.

Кто‑то сумел выжить в изолированных местах на значительном удалении от мест бомбардировок. Они погибнут в ближайшие несколько дней. Через три дня на поверхности не осталось сколь‑нибудь значимой жизни.

Последним погибшим от первой атаки был солдат одной из северных баз, расположенных в тундре. Его имя было Рахим. Запертый в броневике он ехал безостановочно несколько дней, разыскивая войсковые соединения до тех пор, пока у него не вышло горючее. Воздух у него закончился через два часа после остановки.

Заперевшись в убежищах глубоко под землей, выжившие талларнцы ждали. Многие были солдатами, остатки полков так и не попавшие в Великий крестовый поход. Было и немного счастливчиков из числа гражданских, знавших об убежищах и добравшихся до них своевременно. Потягивая переработанную воду, вдыхая рециркулированный воздух, они слушали как тишина, словно саван окутывает поверхность Талларна.

Ад наверху / Убийство машины / «Покоритель»

— Это должно быть шутка, — пробормотала Джаллиника. Брел метнул в неё взгляд, и она пожала плечами. Они стояли в главном распределительном зале убежища, просто ещё одна из многих групп, в ожидании новостей. Офицер, стоявший на башне, выглядел так, словно его сейчас стошнит. Кожа была бледной, а глаза расширенные и стеклянные, будто он пялился на окружающий мир, надеясь вот-вот проснуться. Брел помнил подобные взгляды — это был взгляд человека, только что понявшего, каково это — быть частью истории.

— Рекогносцировка будет проводиться лёгкими силами — численностью до эскадрона.

Офицер, судя по форме Джурнийский капитан, старательно не смотрел на толпящихся возле траков его танка мужчин и женщин. Он глянул на свиток пергамента в правой руке, попытался разгладить бумагу и почти выронил его.

— Терра, — прошипела Джаллиника и покачала головой. Брел продолжал смотреть на офицера.

Ситуация была проста: расчёт судьбы, бросок костей. Если ещё остались боги, которым следовало помолиться, то Брел попросил бы у них сделать так, чтобы о нём забыли. Ему приказали доложиться этому Джурнийскому капитану, кто‑то реально нашёл его и отдал приказ, а это могло означать только что‑то плохое. Кроме него самого, вокруг стояли экипажи джурнийцев, с которыми они смешались, ожидая, пока капитан вновь сможет говорить. Брел оглядел людей вокруг, отмечая выражения их лиц. Некоторые выглядели нервозно, кто‑то — оцепенел. Были даже те, которые казались возбуждёнными.

Затем его глаза нашли и других — мужчин и женщин в серых целиковых комбинезонах без знаков различий. Они точно не выглядели солдатами. Выглядели они как беженцы, которых сбили в кучу и одели в униформу, коей было вокруг предостаточно. Брел устало вздохнул, он внезапно осознал, как всё будет происходить.

— Атмосфера на поверхности токсична, поэтому на ваших боевых машинах должны быть полностью исполнены протоколы по герметизации.

Офицер сделал паузу и облизнул губы. Джаллиника закатила глаза и покачала головой ещё раз, но он, похоже, не заметил. Брела не удивлял тот факт, что идиот читал весь брифинг от и до, словно на тренировке, хотя любому дураку было ясно, что вышедшие на поверхность машины будут полностью загерметизированы, а экипажи будут одеты в костюмы хим. защиты. Это, как и весь остальной брифинг, значения не имело. Все ждали одной единственной важной вещи — кто пойдёт наверх.

«В итоге, — подумал Бреф, — они не собираются отвечать на действительно важный вопрос — зачем мы идём наверх сейчас?»

Прошло семь недель с момента бомбардировки, после шока пришла паника, а потом всеобщее оцепенение охватило всё вокруг. Были суициды, спрос на наркотики любых видов вырос до запредельных значений. Потом были выжившие, тысячи гражданских из города наверху, которые сумели добраться до комплекса прежде, чем его опечатали. Сломленные люди, в грязной одежде, принадлежавшей жизни, которой больше не было, их поместили в неиспользуемые хранилища.

Несколько дней комплекс находился на грани безумия. Офицеры цеплялись за протокол, как утопающий за обломки тонущего корабля. Было несколько групповых казней, проведённых для усиления дисциплины, и после них дела пошли в некотором ошеломлённом ритме, проходили недели.

И теперь что‑то поменялось.

— К каждому эскадрону будет прикреплен проводник, — капитан кивнул в сторону мужчин и женщин в комбинезонах. — Они поедут в лёгких машинах. Все они — добровольцы. Они знают поверхность и помогут вам ориентироваться.

Брел не удивился, слыша, как Джаллиника давится смехом. Они собирались взять гражданских на поверхность Талларна, точнее на то, что от неё осталось. Это было не просто бесполезно, это был идиотизм.

— Целью миссии является проверить присутствие войск противника на поверхности и идентифицировать их, — сказал капитан, зачитывая из блокнота. — У нас нет уцелевших войск на поверхности, так что вы будете нашими глазами.

«Мы даже не знаем с кем сражаемся, — подумал Брел, — Целый мир подыхает, а мы гадаем кто же держит нож».

— Диспозиция следующая, — сказал капитан. Брел почувствовал в кишках ширящийся и скручивающийся холод. — Первый эскадрон, отправляетесь на восток вдоль горной дороги.

Женщина лейтенант с острыми чертами лица и в мешковатой форме подняла руку.

— Машина номер три вышла из строя в моём эскадроне. Мы остались без основного оружия.

Капитан выглядел взволновано, он просмотрел свиток в своих руках. Брелу почти было жаль парня. Почти.

— Да, — отчеканил капитан, — да, вы запрашивали. В вашем эскадроне будет замена, — капитан поднял глаза. — Сержант Брел?

Брел выдохнул и поднял руку.

— Сэр, — сказал он ровным голосом.

— Ваша машина присоединяется к подразделению лейтенанта Тахиры.

Брел кивнул, подтверждая, и увёл глаза от взгляда лейтенанта.

Они пойдут наружу. После долгих лет война всё же нашла его. Рядом с ним Джаллиника шептала проклятья. Калсуриз и Селк сидели тихо. Брел ничего не чувствовал, словно приказ опустошил его. Капитан продолжал говорить, но Брел его не слушал. Мир свёлся к медленному пульсу, шумящему в его ушах. Воспоминания о Вандоросе всплыли в его мозгу, клокочущие, горячие и яркие. Леса, горящие вокруг него, звуки снарядов, бьющих в корпус, мгновенная вспышка энергетического луча, поразившего его танк и погрузившего мир вокруг во тьму. А затем пришли и все остальные, одно за другим — все поля сражения, все покойники с обгоревшими оскалами. Когда боль расцветала в его черепе, то становилось легче, она топила воспоминания в ярких ощущениях.

— Моё имя — Акил.

Брел поднял глаза. Брифинг вокруг заканчивался.

Перед ним стоял мужчина. Он был тощий и красивый с тёмными глазами и волосами. Комбинезон выдавал в нём одного из толпы гражданских, прошедших базовый инструктаж по управлению техникой, чтобы они могли служить проводниками на поверхности. Это было даже хуже, чем нелепо.

Мужчина, назвавшийся Акилом, улыбнулся. Выглядел он, как человек, привыкший как к ответственности, так и к деньгам. Он приветственно протянул руку.

— Полагаю, что я ваш проводник, — сказал Акил.

Брел посмотрел на руку Акила и отвернулся. Рядом с ним Джаллиника хрюкнула от смеха, но Брел не сказал ничего. В его голове всё ещё неслись огненным танцем воспоминания, и мёртвые ухмылялись, приветствуя его.

«Это не мой мир. Этого нет на самом деле. Это не может быть реальностью».

Мысли прыгали в голове Акила, пока машины ползли по руинам Сапфир-cити. Он хотел отвернуться, но глаза его были прикованы к ближайшей смотровой щели из бронестекла с момента их выхода из убежища.

Туман, словно занавес, застилал ему обзор. Солнца не было, только рассеянное жёлтое свечение, которое, казалось бы, шло одновременно отовсюду. Иногда туман сгущался, вынуждая их останавливаться. В эти моменты он ловил себя на том, что разум формирует образы в завихрениях по ту сторону бронестекла. Он смотрел до тех пор, пока видимость не улучшалась до нескольких метров, и они продолжали движение. Иногда туман отступал, обнажая то, что скрывал всё время.

Здания всё ещё стояли, но это были пустые оболочки. Деревянные балконы, двери и оконные рамы разрушились и растворились, стекая по каменным стенам. Радужные влажные плёнки цеплялись за обломки стёкол. Мертвецов он видел тоже. Поначалу он принял их за кучи грязи или нечистот. Но потом он разглядел полурастворившиеся зубы, ухмыляющиеся из слизи. После этого он перестал присматриваться.

Двухместная разведывательная машина, которой он управлял, представляла собой приплюснутую сваренную из металла коробку со скошенным передом. Машина называлась «Коготь». Он управлял множеством разных машин в своё время, но ни одна из них не была похожа на «Коготь». Гусеницы бежали по передней плите, уходили наверх и шли по самому верху бортов. Спереди находилось опечатанное гнездо под орудие, самого орудия не было. Когда Акил увидел её впервые, машина была выкрашена в серый цвет. Теперь пёстрая слизь покрывала её корпус.

Внутри «Когтя» единственными шумами были рокот двигателя и шипящие хрипы системы обеспечения воздухом. Акилу они напоминали сердцебиение умирающего человека. Через какое‑то время, он понял, что прислушивается в ожидании каждого следующего хрипа. Он не мог слышать Рашне, но знал, что он там, скрюченный в маленьком грузовом отсеке, лежит, обнимая коленки, и не смотрит через кристаллы бронестекла. Рашне был солдатом, связистом, хотя если бы не униформа, то Акил решил бы, что это просто мальчишка. Рашне посмотрел наружу только один раз. Он упёрся лицом в стекло, когда туман заклубился вокруг них. Он глазел примерно минуту, после чего свернулся в тишине.

Оба они, и Рашне и Акил, сидя внутри машины, были одеты в костюмы хим. защиты из толстой резины, глаза смотрели сквозь круглые окуляры, рты соединялись трубками с баллонами с воздухом. У «Когтя» были траки, как у боевого танка, только пушки не было. Пустой орудийный слот располагался рядом с рулевым оборудованием Акила. Он не был уверен почему, возможно, ему не доверяли, а может просто не нашли подходящей пушки. Управление машиной было простым — два рычага и две педали. Он прошёл шестичасовую тренировку. Теперь, проползая по окраинам мёртвого города, не видя, куда он двигается, соединенный с остальным эскадроном только скрежещущим воксом, он размышлял, как им могло прийти в голову, что этого будет достаточно. Управлять машиной было всё равно, что бороться с табуном железных чудищ, контроллеры отвечали или нерешительно, или с внезапно сильной отдачей.

Они ехали несколько часов. Акил понятия не имел, где они находятся. Он ехал на юг, следуя компасу машины. Главная магистраль, ведущая к ближайшим поселениям, шла вдоль побережья, и до бомбардировки добраться до края города можно было за полчаса. Они ехали уже шесть часов и всё ещё не обнаружили никаких признаков противника. Иногда он видел что‑то, что казалось ему знакомым. Здание или статуя внезапно появлялась из тумана на мгновенье и вновь пропадала. Каждый раз, когда он пытался определить их текущую позицию, он терпел неудачу. Весь эскадрон останавливался. Он убеждал себя, что компас врёт, и что они едут на север или ходят кругами.

Он старался не думать слишком много, не думать, почему это случилось, не думать обо всех тех людях, которые толпились на улицах, когда завыли сирены. Не думать о своих дочерях в доме, далеко на юге.

«Они как раз должны были ложиться спать», — подумал он, потом отбросил мысль также быстро, как она пришла. Он не мог точно сказать, почему вызвался добровольцем. Отчасти от гнева, гнева на то, что случилось с его миром, было ещё и чувство вины, но у него было неприятное ощущение, что более всего он хотел посмотреть на ад на земле и знать, что он и вправду существует. Теперь он это знал.

Он моргнул. Мир вокруг него прояснился, открывая лысый берег слева от дороги. Море синюшного цвета медленно и тяжело перекатывало волны. Кучи сочащегося вещества лежали вдоль линии прибоя. Начинался дождь, жирные чёрные капли брызгали на бронестекло. Он остановил машину и повернулся к Рашне. Парень смотрел на него в ответ сквозь запотевшие окуляры, колени подтянуты к груди. Акил кивнул.

— Сообщи остальным, что мы на дороге вдоль восточного побережья.

Секунду Рашне не двигался. Потом он разогнулся и начал щёлкать переключателями на оборудовании, заполнявшем отсек. Он воткнул провод вокса костюма в главную установку, покрутил диск, нажал клавишу и начал говорить.

— «Фонарь», говорит «Коготь».

Выброс статики последовал за фразой, потом лишь тихо шипящая тишина.

— «Фонарь», говорит «Коготь».

Статика вновь выросла, потом спала до низкого гула. Рашне начал крутить диск, повторяя одну и ту же фразу снова и снова.

— «Фонарь», говорит «Коготь».

Акил слышал надсадное дыхание парня в конце каждой передачи.

— Рашне, — позвал Акил по внутреннему воксу. Парнишка не ответил, продолжая крутить настройки вокс-установки, голос его теперь стал просительно-монотонным. Акил повернул голову, чтобы посмотреть в переднюю смотровую щель. Густой жёлтый туман навалился на стекло с той стороны.

— Их там нет, — голос Рашне был тихим, словно он говорил сам с собой. Акил повернулся к нему. Мальчик сидел, упёршись головой в вокс-установку. — Их там нет.

Потом он поднял голову, и Акил увидел мокрые дорожки на внутренней стороне окуляров паренька.

— Мы одни, — сказал Рашне, и Акил почувствовал, как мир сжимается вокруг него холодной рукой.

«Тишина» ползла вперёд сквозь мрак, клочья био-массы свисали с траков и по всей длине ствола главного орудия. Слизь и мусор хрустели и хлюпали под гусеницами. Выхлопы кашлем неслись по воздуху, консистенцией напоминавшим суп.

«Тишина» была «Покорителем», машиной созданной для уничтожения себе подобных, она выполняла свою работу с высокомерием украшенного шрамами старого воина. Она сражалась на Креденсе, на Арзентисе IX, и получила повреждение на Фортуне. Именно это повреждение привело её на Талларн, хозяева её ушли, оставив её ремонтироваться, но без шансов на воссоединение. Брел никогда не водил «Тишину» в бой, но не сомневался в ней. Они были похожи, вылеплены из одного теста.

— Куда, мать их, они подевались? — пробормотал Брел, вглядываясь в монитор ауспика. Пять минут назад «Коготь» исчез с их экранов, и теперь лишь статика была ответом эскадрону, пытающимся докричаться до разведчиков по воксу.

— Этот идиот по идее должен был знать город, — сказала Джаллиника, — а теперь он просто исчез.

— Замолкни, — сказал Брел, усиленно изучая монитор ауспика. По нему бежали фигуры и цвета. Их было четверо — два «Палача», его «Покоритель» и машина разведки. Зелёные отметки «Палачей» то становились ярче, то бледнели, забиваемые помехами. Отметки разведчика не было видно вовсе. С самого выезда из убежища сканер показывал отвратительную картинку, полную наложений и помех, но сейчас стало ещё хуже.

— «Тишина», говорит «Фонарь», — голос лейтенанта Тахиры проскрипел в его ухе.

Он моргнул. Линзы его костюма запотели изнутри. Помехи бежали по экрану ауспика. Он даже не пытался смотреть в обзорный перископ. Смысла не было. Если они не видят разведчика на ауспике, то уж точно не смогут его рассмотреть в жёлтом тумане за бортом, даже если будут смотреть в приборы инфракрасного видения.

— Проклятье, «Тишина» — отвечайте!

— «Тишина» на связи, — произнёс Брел, не отрываясь от экрана. Что‑то зудело на краю его чувств. Зелёная метель пробежала по экрану.

— Видите что‑нибудь? — спросила Тахира.

Брел молчал. Кровь стучала в его голове. Крики неслись на каждом его вдохе. Всё было так же, как и обычно. Как во всех тех местах, где он убивал, и откуда выбирался в надежде больше никогда не возвращаться обратно. Пятно статики забурлило на экране и потускнело. Он чувствовал себя так, словно чего‑то ждал.

Спокойствие наполнило его, мягко и внезапно, как будто включили свет.

«Сейчас начнётся, — подумал он, — всё, как всегда».

Он почувствовал как его тело и разум одолели ощущение паники и вошли в спокойный ритм. Это было настолько знакомо, словно он вернулся домой.

— «Фонарь», это «Тишина». Я ничего не вижу, — пауза. Он облизал губы и один раз коснулся правой руки Джаллиники — старая команда, подаваемая без слов. Казенная часть главного орудия отворилась и проглотила снаряд. Брел ощутил своими костями глухой ударзакрывания казенника, ещё одно старое ощущение вернулось спустя многие годы. — Но что‑то не так. «Фонарь». Там что‑то есть. Нам следует зарядить орудия.

— Что? — недоверчиво прохрустел голос Тахиры. — Вы ничего не видите, но там что‑то есть?

— Зарядите орудия. Меня не волнует, что вы выше званием. Зарядите орудия.

Пауза удлинилась шквалом помех.

— «Фонарь», говорит «Свет смерти», каковы ваши приказы? — голос принадлежал Гектору, командиру машины номер два эскадрона. Гектор был решителен, но Брел слышал напряжение в его вопросе. Остальные экипажи должны были чувствовать тоже, что и он сам — тяжелое, скрученное ощущение и кислотный привкус адреналина. Они все должны это чувствовать, но никто за пределами «Тишины» не знает, что это значит.

Рядом с ним Джаллиника бормотала что‑то себе под нос. Молитву запрещённому богу.

— Всем машинам, — Тахира сделала паузу, — зарядить орудия.

Акил чувствовал дрожание стекла головой. Конечно, двигатель продолжал работать. Это требовалось для работы системы подачи воздуха. Он немного сдвинул голову. Позади него вокс-установка продолжала заполнять кабину статикой. Звучало это успокаивающе, как дождь, барабанящий ночью по крыше. Рашне плакал, всхлипы парня разносились по внутренней вокс-сети и вне её. Акил слушал, но молчал. Они потерялись. Они были одни, и было только вопросом времени, когда кончится топливо, двигатель заглохнет и прекратится подача воздуха. Он размышлял, стоит ли перед этим моментом снять костюм и распахнуть люк. Это будет конец всего, тот конец, который он заслужил. Он думал о дочерях и о том, выжили ли они.

Стекло вновь задрожало под его головой. Он поднял голову и положил на стекло руки. Он ощутил низкую вибрацию, несинхронную с рокотом двигателя машины, скорее звук тяжёлых гусениц, сотрясающих землю.

— Я что‑то слышу, — сказал Акил тихо. Рашне снова всхлипнул.

Акил настроил внутренний вокс и заговорил громче.

— Раш, я что‑то слышу, — он обернулся, и увидел, что парень смотрит на него широко раскрытыми глазами из‑за запотевших стёкол. Акил кивнул. — Ты не слышишь это? Они там, они рядом, — он замолк. — Попробуй ещё раз вокс.

Рашне повернулся и начал щёлкать переключателями.

— Всем позывным, ответьте, если вы меня слышите. Говорит разведывательная машина четыре, Первый эскадрон, рота Амарант, семьсот первый.

Акил встряхнул головой, словно пытаясь убрать улыбку. Облегчение и изнеможение наполнили его.

Мы не одни.

Он наклонился вперёд, упираясь головой в бронестекло, в которое пялился часами. Окуляры клацнули о переднюю смотровую щель. Туман вновь сгустился вокруг, пряча ландшафт жёлтой илистой вуалью. Он уже хотел повернуться к Рашне, когда заметил движение в тумане.

— Раш, — сказал он осторожно, стараясь сохранить ровный голос, — ты принимаешь что‑нибудь в ответ?

— Нет, — Акил почти видел, как мальчик ухмыляется и пожимает плечами, — но они ведь рядом, правильно?

Акил продолжал рассматривать картину по ту сторону испачканного стекла. Ему вдруг стало очень холодно.

«Мы не одни», — мысль росла в его мозгу, как ледяное эхо неправильно истолкованного откровения.

— Это странно, — сказал Рашне. Акил услышал, как тот переключил дополнительные тумблеры, — что‑то идёт по воксу. Послушай.

Рашне увеличил громкость. Через секунду Акил услышал, что он имел ввиду: низкий рычащий шум, нарастающий испадающий за пеленой статики. Он прислушался. Звук приходил и откатывался, похожий на шум бьющихся о берег ленивых волн, или на биение сердца.

— Раш, — начал было он, но потом он вновь увидел это. Оно выплыло из тумана, словно морское чудище, показавшееся на поверхности, чтобы вдохнуть перед погружением на глубину. Перед ним предстал вид резких углов и тусклой неполированной стали. И эта штука была близко, буквально в сотне метров.

— Раш, вырубай вокс, — сказал он, в голосе его нарастала паника.

— Что? — спросил Рашне.

— Вырубай его.

— Почему?

Акил не слушал. Он вспоминал, как наблюдал за преследующей добычу саблезубой кошкой в экваториальных джунглях, о её манере двигать головой, принюхиваясь к воздуху. Он медленно потянулся к управлению и выключил двигатель.

— Что ты делаешь? — воскликнул Рашне.

— Выруби во…

Они оба услышали это.

— Двигатель, — выдохнул Рашне, — это они, они там.

Парень потянулся к воксу.

Танк вывалился из тумана прямо перед глазами Акила. Корпус был скошенной тусклой металлической плитой с куполообразной башней. Он двинулся вперед, разбрасывая слизь во все стороны. Лучи красного света прорезали туман, выискивая и сходясь. Башня, пока он смотрел, повернулась, обращая на него чёрный взор дула своего орудия. Он почувствовал вполне определенно, что следующий вдох будет для него последним.

— Мне жаль, — прошептал он самому себе.

Мир исчез за пеленой белого света.

— Убийство! — крикнул Лахлан. Тахира поморщилась, когда рёв раздался в её наушниках. Она чувствовала, как пот катится по её коже. Температура внутри «Фонаря» мгновенно взлетела после выстрела орудия. Под хим. защитным костюмом волосы встали дыбом, как только плазменный уничтожитель начал перезарядку. Корпус трясло и качало, пока они мчались в сражение. Шум двигателя вибрировал в её голове.

Теснясь в башне рядом с Лахланом, она ощущала себя как в лодке посреди бушующего моря. Весь экипаж был одет в костюмы из резины и обработанной ткани. Вдыхая воздух через маску, соединенную с генератором воздуха танка, ей казалось, что она тонет в жаре и мозговыносящем рычании двигателя «Фонаря». Она едва видела то, что не находилось непосредственно перед её окулярами, и влага от её дыхания уже ручейками стекала по стеклам. Единственным способом, которым она могла общаться с остальным экипажем, был внутренний вокс.

Снаружи завеса раскаленного пара вырвалась с конуса орудия. Покрывавшая его слизь воспламенилась. Всполохи пламени поползли по «Фонарю», уничтожая полоски отличия Амарант на орудийной башне. Чёрная жидкость летела с дороги, танк двигался, таща за собой плащ стекающего пламени.

Для Тахиры всё начало происходить очень быстро с того момента, как она засекла машину противника, а Лахлан выстрелил.

Она тренировалась в боевых машинах полдесятилетия, участвовала в учениях и накатала более сотни машино-часов. Но это было ни на что не похоже. Информация и чувства нахлынули на неё. Дюжины мыслей, страхов и вероятностей формировались и исчезали в одну секунду. Это было всё равно, что пытаться удержать шторм. Это был разрыв, поняла она, разрыв между тренировкой и реальностью, разрыв, который она всегда хотела преодолеть.

Струйки жара и газа смазали картинку в её перископе. Красные иконки отмечали место, где была машина противника. Она не двигалась. Довольно неплохо.

— Убийство подтверждаю, — сказала Тахира. Ауспик завизжал. Из зелёного тумана пикселей показалось очертание. — Противник, с левого борта, шестьдесят градусов, атакуйте, как только увидите их.

— Я их не вижу, — прокричала Генжи.

— Вращаюсь, — сказал Лахлан рядом с ней, и башня начала поворачиваться в своём кольце.

«Я ничего не вижу».

«Генжи», — подумала Тахира. Терра, она хотела только, чтобы девчонка перестала кричать. Тахира не отвечала, она понятия не имела, что происходит. Противник исчез с ауспика. Вспышки янтарного, зеленого и красного танцевали по чёрному экрану монитора. Она постаралась сфокусироваться на экране ауспика, бросая взгляды в перископ. Она не видела проклятую тварь и там.

Она обратила свой взгляд на зелёные отметки «Тишины» и «Света смерти» на экране ауспика. Они формировали клин с «Фонарем» на острие. Первая жертва была прямо по курсу, но даже тогда они смогли разглядеть её только благодаря тепловому выбросу. Теперь же они не могли засечь остальные силы противника. Она знала, что были реальные шансы развалить построение эскадрона, или сделать что‑то фатально глупое, перестреляв друг друга в попытке поразить противника. Она прижала свой правый наушник к уху и переключилась на передачу.

— Всем машинам, говорит «Фонарь», огонь только при визуальном подтверждении.

Гектор и Брел подтвердили получение приказа, их голоса почти утонули в растущем хаосе звуков вокруг неё.

— Куда эти ублюдки подевались? — проговорил Лахлан. Он прижимался лицом к резиновому кольцу окуляра прицела главного орудия «Палача».

— Вижу одного, — раздался ещё один крик. Это был Удо с правого спонсона. Она взглянула на ауспик и увидела справа угловатый красный сигнал, эхом отразившийся от металла и тепла. Цель.

«Острый глаз, крысёныш», — подумала она.

— Поворот, вправо, вправо, вправо. Цель, с правого борта, восемьдесят градусов сужающаяся, атака при визуальном опознавании.

Тон двигателя изменился, и башня начала поворачиваться.

— Попался! — прокричал Удо.

— Визуальное подтверждение противника, — сказала Тахира. Но сигнальная лампочка выстрела орудия правого спонсона уже горела жёлтым светом на панели управления. Она открыла рот, чтобы закричать.

— Стреляю.

— Удо! Подтверди, мать твою!

Эхо энергетического разряда прокатилось по отсеку.

— Попадание! — завопил Удо.

Тахира прильнула глазами к одному из перископов. Она едва различала хоть что‑то в пределах десяти метров. Охряные облака клубились перед глазами, как ил во взмученной воде. Она включила инфракрасное видение, и мир превратился в серую дымку. Жар лазерного выстрела был бледнеющей линией в тумане.

— «Фонарь», говорит «Свет Смерти», — врезался ей в уши голос Гектора, — у меня прямо по курсу вспышка лазера. Почти попала в нас. Что происходит?

— Удо! — рявкнула Тахира.

— Это были они, я видел, — отозвался Удо. Она почти видела, как он несогласно мотает головой, словно дружественный огонь был ещё одной ошибкой, которую можно понять.

— Заткнись, — прорычала она. Сигналы скакали по ауспику, меняясь с красного на жёлтый, перекрываясь и противореча друг другу. Это было похоже на попытку драться с кем‑то, ориентируясь на звук, стоя под проливным дождём. Враг был там, они были правы…

Красный свет залил ауспик. «Фонарь» покачнулся. Белый свет хлынул из окуляров её перископов. Лахлан матерился. Она взглянула на него. Он руками зажимал глаза. Генжи и Макис кричали. Ауспик очистился. Она вытаращила глаза.

Зелёная метка «Света смерти» исчезла. Белое пятно жара вращалось на том месте, где он был. «Фонарь» продолжал ехать вперёд, его башня была повёрнута в сторону последней позиции Гектора. Её пальцы соскользнули при попытке щёлкнуть тумблером связи.

— «Свет смерти», говорит «Фонарь», — начала она.

— Его больше нет, — прокричал Лахлан. Она не хотела смотреть на него. Она всё слышала в его голосе.

— «Свет смерти», отвечайте».

— Его больше нет.

Её внезапно продрал мороз по коже. Звуки, казалось, стали громче и отдалились.

— Цель. Стреляю, — раздался голос Генжи.

— Погоди, — сказала Тахира, но слово затерялось в шуме выстрела орудия левого спонсона.

От яркого света, затопившего туман снаружи, Акил закрыл глаза. Рашне вопил по воксу. Мир наполнился вибрацией и внезапным шумом. На секунду, когда приближающийся танк исчез в огненном шаре, он подумал, что это были они — что это их подбили, и что он пойман в своём последнем миге прозрения.

Потом свет стал красным, и чёрный дым пополз по горящему туману.

Больше звука и света, зубодробильная вибрация катилась через него, он продолжал зажимать окуляры, а Рашне всё вопил и вопил.

— Стоп, — спокойно сказал Брел. Остальные члены экипажа молчали, но он почувствовал затихание двигателя, и лишь шум помех заполнял отсек. Джаллиника смотрела на него в ожидании указания цели, достойной того, чтобы пытаться её рассмотреть. Они оба знали, что если она будет постоянно смотреть в прицел, то начнёт стрелять по призракам, или по своим.

«Старые методы и старые трюки, — подумал Брел. — Вот мы и снова здесь. Дома, словно и не уходили».

Сражение началось так, как обычно они и начинались, с рёвом смерти, а потом всё скатилось в анархию. Он ощутил, как покачнулась «Тишина», в момент гибели «Света смерти», и слышал вызовы Тахиры. Машина Тахиры понятия не имела, что происходит, но они всё ещё двигались и палили во всех направлениях, по врагу, чья численность и характер не были установлены. Всё, что у них было — отметки на экранах ауспика и неясные силуэты снаружи. Возможно, они прикончат ещё кого‑то, но находиться рядом с ними было опасно.

Брел рассматривал монитор ауспика. На счету «Фонаря» было одно убийство, противник ответным огнём уничтожил «Свет смерти». Это означало, что где‑то снаружи была ещё минимум одна машина противника, плюс потерявшаяся машина разведки. Противник был хорош. Они, должно быть, рассыпали строй, как только были готовы атаковать, и они использовали туман и помехи ауспика, чтобы прятаться.

«Или они глушили наши сканеры и средства связи, — подумал он. — Снижая полезность и тех и других до неприемлемого уровня. В самом деле, круто».

— Джал, — вызвал он по внутренней вокс-сети, — Численность элитного подразделения охотников в таких условиях?

— Три, — она пожала плечами, — не больше четырёх.

— Два?

Она рассмеялась.

— Только если нет другого выбора.

Брел кивнул и сделал глубокий вдох.

— Ага. Я бы напрягся, если бы ты согласилась.

Он подумал ещё мгновенье и отдал приказ.

— Выключить двигатель. Главное орудие держать готовым к бою. Оставить питание для связи, воздуха, прицелов и ауспика, но выключить транспондер.

Это был момент, вызывавший наибольшие сомнения. Транспондер посылал постоянный сигнал, сообщавший другим дружественным подразделениям, находившимся на той же частоте, их текущую позицию и то, что они не являются объектом для атаки. Без него «Тишина» будет отражаться на экранах ауспиков дружественных подразделений как неопознанный объект, и в битве как эта, они станут мишенью для всех.

— Сейчас, — сказал Брел, и секундой позже «Тишина» превратилась в бездвижную глыбу остывающей брони.

— Хрр, — послышался голос Генжи. Тахира встряхнула головой, пытаясь уловить текущую обстановку.

— Уничтожение подтверждаю, — сказал Лахлан, — Вижу пламя.

Тахира прижалась к окулярам перископа. Пламя пожирало туман, распространяясь по нему злобным красным свечением, словно горел сам воздух. Она сморгнула влагу с глаз. Туман стал менее густым, и она увидела машину противника. Она не видела первую цель отчетливо, никто из них не видел, даже Лахлан, когда нажимал гашетку. Корпус подбитого танка был низким со скошенной лобовой бронёй, с бортов выступали орудийные башни. Одно бортовое орудие было уничтожено, на его месте был почерневший обрубок. Башня формой купола напоминала карбункул, из которого торчал ребристый ствол конверсионного излучателя. С передней броневой плиты ухмылялся череп из чёрного кованого железа. Она знала этот класс машины и узнала эмблему с тысяч пиктов, сделанных летописцами во время завоевательного похода Империума.

«Класс «Хищник», — подумала она. — Легион Железных Воинов».

И он не был уничтожен. Едва поврежден.

— О, теперь понятно, — прошептала она.

— Что? — спросил Лахлан.

«Хищник» двигался, направляясь к ним, наводя орудие прямо на неё.

— Уничтожение не подтверждено! — завопила Тахира. — Убей его Лах! Убей сейчас же!

— Вижу его, — ответил Лахлан, как только башня повернулась. Он был неподвижен, держа палец на спусковом крючке.

— Небеса Терры, — выдохнул он.

— Огонь! — закричала Тахира. «Хищник» замедлялся, жерло его главного орудия смотрело на неё, как сама смерть.

— Я…

— Сейчас! — заорала она.

Лахлан нажал курок, и плазменный уничтожитель взревел. Выстрел поразил «Хищника» под башню и снёс её, расплавленный металл брызгами полетел в стороны. Уничтожитель продолжал стрелять, изливая плазму в цель, разрушая её с яростью самого солнца.

Сигналы о перегреве вспыхнули вокруг Тахиры, внутренности «Фонаря» внезапно окрасились красным. Он вытянулась и скинула руку Лахлана с гашетки. Башня наполнилась газом.

Вэйл отчаянно ругался, сражаясь с рычагом охлаждающей установки, находившимся на задней стенке его ямы под главным орудием. Он дёрнул его вниз, и Тахира услышала, как загудели от внезапной нагрузки охладительные контуры. Секунду спустя красные лампочки сменились жёлтыми.

Она выдохнула. Вэйл очень вовремя подключил вспомогательные контуры. Ещё секунда и орудие заполнило бы турель обжигающим паром, теперь оно отключилось до тех пор, пока не охладится, как следует. Лахлан смотрел на неё, глаза за окулярами маски были широко раскрыты.

— Главное орудие вышло из строя, — объявила она спокойно, и поблагодарила про себя костюм, прятавший от окружающих слёзы, бегущие по её щекам.

— Босс… — голос Лахлана был низким.

Она отвернулась, посмотрев в ауспик и начала говорить по воксу. Она встряхнула головой, сфокусировалась на ауспике, изучая красные метки, отмечавшие две уничтоженные машины, и мрачное белое пятно на месте гибели «Света смерти». На краю экрана мерцала жёлтая метка, обозначавшая неопознанный контакт.

— Цель слева — там ещё что‑то есть, — сказала она, и прислушалась к эху собственных слов, прокатившемуся по воксу.

— Босс, я видел их перед выстрелом, — сказал Лахлан, словно не слыша её.

Она прищурилась, разглядывая статику, заполнявшую монитор. Жёлтый сигнал неопознанной машины затухал в кольце снижающейся тепловой сигнатуры.

— Словно остывающие обломки, — пробормотала она себе. — Или они выключили двигатель.

— Я видел вражеский экипаж, пытавшийся выбраться из подбитого танка, — сказал Лахлан.

— Цель жива, — объявила она, — Повторяю, цель жива. Ублюдок пытается спрятаться.

— Это были легионеры, — произнёс Лахлан и осёкся, словно сказал нелепость, — Противник снаружи — Космодесант.

Тахира слышала слова и думала о черепе на корпусе «Хищника».

«Космодесант, — мысль звенела в её мозгу, — наш противник — Железные Воины»

— Есть визуальный контакт! — крикнула Генжи из левого спонсона.

Тахира посмотрела в перископ. Цель была там, приземистый угловатый силуэт, наполовину скрытый завесой тумана. Она открыла рот, чтобы отдать приказ на уничтожение.

— Ого…

— Вы слышите нас? — голос, полный паники и статики, ворвался ей в уши. Человек. Тахира почувствовала, как её разум опрокидывается, а тело и рот оцепенели.

— Пожалуйста, — вновь раздался голос, — Пожалуйста, скажите, что слышите нас.

— Тах, они у меня на мушке, — доложила Генжи.

— Отставить! — крикнула Тахира. Она внезапно осознала, что вспотела внутри костюма ещё раз.

— Говорит «Фонарь». Мы слышим и видим вас. Назовите себя.

Секунду было затишье, потом голос вернулся.

— Рашне, моё имя Рашне, — она слышала дрожь в словах.

«Это они, — подумала она, — Разведчики, и я чуть не приказала уничтожить их».

Она вновь посмотрела на ауспик. Тепловые отметки подбитых машин мерцали в зелёном океане статики. Отметки «Тишины» не было. Возможно, их машина разгерметизировалась. Возможно, они были где‑то за пределами дальности действия ауспика. Возможно, туман…

Она остановила поток мыслей.

Два противника уничтожены, возможно, но ценой потери половины эскадрона. Она никогда не думала, что её первое сражение дойдёт до такой холодной арифметики.

Но это не имело значения. Не сейчас. Им предстояла долгая дорога обратно к комплексу убежищ, и остаткам её эскадрона следовало убираться отсюда и раствориться в тумане, пока за ними не пришли новые силы Железных Воинов. Она взялась за тумблер управления внешней связью.

— Рашне, — передала она по воксу. Она отметила, что голос её всё ещё спокойный и ровный. Казалось, он принадлежит не ей, — Мы идём к вам. Выдвигайтесь на наш фланг, как только заметите нас, и держитесь так близко, чтобы вы могли прочесть серийный номер кузова.

— Хорошо, — ответил Рашне, — хорошо.

— Хорошо. И пользуйтесь своим позывным. Конец связи, — она переключилась на внутренний канал. — Мак, поехали. Лево, сорок градусов.

Снаряд «Хищника» поразил «Фонарь», когда тот поворачивался, левый спонсон снесло прочь с визгом раздираемого металла.

— Вот ты где, — сказал Брел, глядя на экран ауспика, красная метка противника вспыхнула тепловым излучением.

— Джаллиника, цель на правом фланге, двадцать градусов, приближается. Стреляй, как только увидишь их спину. Кал, по моей команде заводи нас и езжай прямо.

Он замолк. Его экипаж и машина ждали: Джаллиника, прильнувшая к прицелу, Калсуриз, готовый моментально завести двигатель, Селк, подготовивший следующий снаряд главного калибра.

«Такие спокойные, — подумал он, — все они такие спокойные».

Противник устремился вперёд с той позиции, на которой он прятался под прикрытием интерференции. Он мог попробовать уничтожить его сейчас, но угол не был оптимальным, не для убийства машины. Вдобавок, он хотел убедиться, что противник был один. На «Фонарь» обрушился огонь. Он мог слышать грохот и хлопки пушки «Хищника». «Фонарь» продолжал вертеться, пытаясь подставить под удар лобовую броню.

— Умно, — пробормотал Брел самому себе. Глухой гул зазвенел посреди спокойствия. Противник выстрелил вновь. «Фонарь» поворачивался, но «Хищник» был быстрее, и он зайдёт им за спину через пару секунд.

Тахира пыталась дышать. Сигналы тревоги мигали под завывание двигателя. Удо вопил по воксу. Дюжины мыслей переполняли её голову.

«Откуда они взялись? Застали нас врасплох. Ничего не можем сделать. Нарушена ли целостность корпуса? Мы сейчас сдохнем. Пытаются зайти сзади. Мы должны повернуться. Мы должны открыть ответный огонь. Мы должны…»

Что‑то ударило в лобовую броню с силой пинка Титана, и «Фонарь» зазвенел как гонг. Тахира ударилась головой о крепление главного орудия. Тьма расцвела по краю зрения. Потом машину зашатало, и сила отбросила её назад, как тряпичную куклу. На внутренней поверхности её окуляров появилась кровь. В ушах звенело, в голове разливалась тьма.

— Нет, — закричала она, но «Фонарь» пульсировал красным тревожным светом, и всё, что она могла слышать — вопли Удо о том, что он что‑то видит.

«Пожалуйста, — подумала она, она понятия не имела, кому бы отправить свою мысленную мольбу — не здесь. Не сейчас».

— Сейчас, — произнес Брел. «Тишина» взревела, пробуждаясь. Неподвижность сменилась пробирающим до костей визгом металла, трущегося о металл, и дыханием двигателей, наполненным чадом и мощью. Они поползли вперёд, медленно поначалу, потом всё быстрее. Орудия повернулось, шипя моторами и подшипниками. Противник заметил их и начал замедляться, поворачиваясь, чтобы встретить новую угрозу.

— Попался, — сказала Джаллиника, Брел расслышал усмешку в её словах. — Стреляю.

Снаряд «Покорителя» ударил «Хищника» в броню кормовой части корпуса и моментально проник внутрь.

«Хищник» взорвался. Огненное облако разошлось по туману, разбрасывая куски брони. Башню сорвало с корпуса, словно лист порывом ветра. На секунду туман окрасился цветами крови и расплавленного металла. Потом огонь превратился в густой чёрный дым, поваливший из разбитого корпуса танка.

Брел моргнул и кивнул сам себе.

— Занимаем место в строю и ждём приказов.

Через секунду он щёлкнул тумблером внешней связи.

— «Фонарь», говорит «Тишина», — произнёс он.

Поток ругательств влился ему в уши. Почему‑то они вызвали у него улыбку. Через несколько секунд всё затихло. Он вновь переключил вокс на передачу.

— «Фонарь», говорит «Тишина». Всегда пожалуйста.

Глава 3

Предисловие третьей главы

Железные Воины думали, что битва выиграна. На протяжении долгих недель, прошедших с вирусной бомбардировки их силы не засекали каких‑либо признаков уцелевших на поверхности Талларна. Их первые боевые потери внесли коррективы в эту точку зрения. В ответ они послали на планету ещё больше войск. Тёмные корпусы макро-транспортников нырнули в атмосферу Талларна, чтобы высадить бронетехнику на покрытые грязью равнины.

Осадные танки «Тифон», «Сабли», «Лендрейдеры», «Хищники», «Рубящие клинки» выкатились из зон высадки, прокладывая колеи в грязи. Это были машины Легионов Астартес, и их экипажи состояли из Железных Воинов, закованных в броню для ведения боевых действий в условиях враждебной атмосферы. Рядом с ними двигались отряды машин войны Механикум, манипулы Легио Кибернетика, и боевые машины полудюжины когорт людей, приданных IV Легиону. Десятки тысяч единиц бронетехники выехали с дюжины пунктов высадки на двух основных континентах Талларна.

Это были силы, побеждавшие врагов, во много раз превосходивших их числом, но, по правде говоря, это была лишь частичка мощи Железных Воинов. Многие остались на кораблях, но это не было ошибкой в расчётах Железных Воинов; они прикончат всех выживших выскочек, оставшихся на поверхности Талларна. В этом не было сомнений.

Сообщения Железных Воинов понеслись над поверхностью, помехи им создавал лишь ветер смерти, дующий среди руин городов и по залитым месивом равнинам. Сигналы исходили от похожих на кубы посадочных модулей захватчиков, они распространялись в сторону неба, к ждущим наверху кораблям. Погребённые в убежищах выжившие слушали. Решётки антенн средств радиоперехвата тралили эфир, улавливая куски шифровок, затем они передавали их под землю, где мужчины и женщины сидели, сгорбившись, в полутьме, слушая скрипы и завывания сигналов. Они не понимали, о чём говорят Железные Воины, но знали, что это свидетельствует о большой численности войск захватчиков.

Переговоры защитников, передававшиеся по шедшим под городами и скалами кабелям, враги не перехватывали. Некоторые лидеры разбросанных убежищ говорили о выжидании, о выживании под землёй в тишине. Они аргументировали тем, что выжившие предоставлены сами себе. Они не могут позвать на помощь, даже если и был хоть кто‑то, кто мог бы эту помощь оказать. Лучше сохранять спокойствие, надеяться, что противники уйдут, бросив мир, который они убили. Но больше было тех, кто говорил, что захватчикам надо пустить кровь любой ценой.

Загрязнение / Стороны / Вина

Сирены перестали завывать. Секунду спустя свет в камере обеззараживания стал холодного голубого оттенка.

«Как вода под солнцем», — подумал Акил.

— Пошли, — сказал он Рашне, позабыв, что парень не может его слышать. Машина разведки была обесточена, внутренний и внешний вокс отключен. Он подполз к Рашне и дотронулся до его руки. Голова Рашне медленно поднялась, и Акил отметил, что глазам за линзами окуляров понадобилась секунда, чтобы сфокусироваться. Большим пальцем руки Акил указал на задний люк машины. Рашне повернул голову и посмотрел, затем стал пробираться к выходу. Акил полез следом к ручке открывания люка.

Он замер в ожидании двойного сигнала сирен, свидетельствующего о безопасности разгерметизации танка. Рашне начал стучать по металлу люка, раскачиваясь взад-вперёд.

Сигнал прозвучал, и Акил нажал рукоять. Люк зашипел, открываясь, и голубой свет полился внутрь танка. Рашне широко распахнул люк, и выскочил наружу, таща за собой на резиновом шланге баллон с воздухом. Акил вышел следом.

Камера снаружи была огромным цилиндром, по стенам шли металлические рёбра, достаточного охвата, чтобы окружить три танка стоящие в ряд. Форсунки усеивали стены, с них всё ещё стекала очищающая жидкость. Металлические решётки отделяли их от пропасти под ногами, а за спинами были огромные взрывоустойчивые двери, отделявшие их от мира снаружи. Впереди было ещё немало взрывоустойчивых дверей.

Экипажи «Фонаря» и «Тишины» вылезали из своих танков по обеим сторонам машины разведки. Левый спонсон «Фонаря» превратился в мешанину из металла, орудие было вырвано, виднелась пустая ниша стрелка.

«Кто‑то погиб здесь», — осознал Акил. Какое‑то время он всматривался, потом быстро отвернулся.

Жирная, бесцветная слизь капала с траков и корпусов трёх танков. Шланги высокого давления и рад-лучи прошлись по ним, сдирая всё токсичное и уничтожая любую органику на их корпусах. Танки теперь были достаточно чистыми для того, чтобы экипажи могли распечатать люки и выйти наружу, но риск всё ещё был, танки должны пройти ещё один цикл обеззараживания, прежде чем их можно будет переместить внутрь убежища. Экипажи покинут камеру, а вращающиеся кольца обрушат на танки ещё больше радиации и химии. Ничто не сможет пережить это.

Во всяком случае — теоритически. Это была первая дверь на пути обратно под землю из ада на поверхности, но она не была последней. Им надлежало пройти ещё ряд процедур, прежде чем они смогут снять костюмы. После чего их подвергнут той же процедуре обеззараживания, что и машины. После этого они будут признаны пригодными для того, чтобы дышать одним воздухом с остальным комплексом.

Акил побрёл в сторону маленького прохода рядом с взрывостойкой дверью. Тревожный вскрик был приглушённым, но он всё же услышал его. Он обернулся. Рядом с ним замерли экипажи двух других танков. Рашне лежал на полу, руки задраны за голову. На какое‑то мгновенье он решил, что у парнишки приступ. Потом он увидел то, от чего кто‑то из них и закричал.

У Рашне был не приступ, он стягивал капюшон своего химзащитного костюма.

Акил успел сделать пару шагов в сторону мальчика, когда резиновый воротник поддался. Он замер. Рашне стоял на коленях на полу, с трудом вдыхая окружающий воздух. Его соломенные светлые волосы спутались, на лбу блестели бисеринки пота.

Акил наблюдал, его собственный вдох замер в глотке, в то время как Рашне дышал полной грудью. Мальчик посмотрел наверх, глаза его были ясными и голубыми. Он улыбнулся и вдохнул ещё раз. Ничего не произошло. Рашне, пошатываясь, стал подниматься на ноги.

Завыла сирена. Вспыхнули красные огни, окрасив мокрые машины багровым. Рашне вскрикнул и почти упал, его рука вскинулась к корпусу машины разведки в поисках опоры. Акил сделал шаг вперёд, чтобы подхватить парня, но Рашне смог устоять сам. Его рука в перчатке оторвалась от корпуса машины. Акил мог видеть влажный блеск на пальцах. Мальчик не смотрел на него, Рашне поднял руку и смахнул пот с глаз. Это было настолько же неосознанное движение, как, например, сердцебиение.

Акил схватил Рашне за руку. Мальчик повернулся, чтобы посмотреть на Акила. Его рот открылся.

Кровь полилась из глаз Рашне. Лицо покрылось быстрорастущими нарывами, пожирающими его плоть стремительно множащимися кратерами. Тёмные прожилки от быстро сворачивающейся внутри крови заструились по его коже. Акил почувствовал, как рука мальчика обмякла в его хватке. Он разжал ладонь, и Рашне упал на пол, словно мешок с требухой.

Акил почувствовал, как падает сам, и как комок рвоты подкатывает к глотке. Ощущения были какие‑то отстранённые, словно это происходило не с ним, так словно его разум сбежал в какое‑то место, где настоящее ему более не принадлежало. Он слышал, как пытается кричать. Видел, как он сам падает на пол, как его охватывают руки и тащат по полу к маленькой двери в стене хранилища.

Позади него в пульсирующем красном свете лежало разлагающееся тело Рашне.

— Я думаю будет лучше, если вы освободите для нас помещение, — сказал Брел, обращаясь к остальным. Джаллиника и Калсуриз уже стояли на ногах, мышцы были напряжены, словно они приготовились к стычке.

— Это значит, что вы все выметаетесь отсюда, — пояснил он.

Он поднял руки, чтобы потереть глаза, когда комната отдыха опустела. Он подождал, пока стихнет скрип подошв и бормотание, и раздастся щелчок закрывшейся двери. Он посмотрел наверх.

Тахира стояла, глаза её пылали, руки были вытянуты по бокам, словно она старалась удержать их под контролем. Она излучала ярость. Брел посмотрел в сторону и протяжно выдохнул. Прошёл всего час, как с ним закончили процедуры по обеззараживанию, но он уже мог чувствовать нарастающую в голове боль. Во рту был металлический привкус, а гудение люмин полос в комнате отдыха вызывало у него желание закрыть глаза. Ему очень хотелось бы избежать разговора прямо сейчас, ему хотелось просто тихонько сидеть и слушать, как его экипаж переругивается друг с другом. Говорить ему не хотелось вовсе.

— Лейтенант, — произнёс он осторожно.

— Встать, — тихо ответила она. В её голосе Брел услышал нотки гнева. Он встал, ещё раз вздохнув.

— Отдать честь, — сказала она. Он осторожно отсалютовал без показухи.

— Ещё раз, — сказала она. Он повторил приветствие. Она сделала шаг вперёд. Брел знал, что сейчас начнётся.

«Надо просто пережить это, — подумал он, — утереться и идти дальше, плыть по течению и залечь на дно».

Тахира перевела дыхание.

— Если ты когда‑нибудь…

— Мне плевать, — ответил он пустым голосом.

Он поднял глаза. Тахира застыла с раскрытым ртом, словно он пнул её в живот, и она не может вдохнуть. Он наблюдал, как шок и ярость сменяют друг друга на её лице.

— Я… — начала она вновь.

— Мне плевать, что ты собираешься сказать о том, что я сделал на поверхности. Мне плевать, что ты командир моего эскадрона, мне плевать на то, что случилось. Мне жаль, что тебе не плевать, но тебе придётся привыкнуть.

Он повернулся и присел на край своей койки. Тахира выглядела так, словно пыталась вновь распалить свой гнев. Брел вздохнул.

— Поверь, я могу понять. Один танк, один стрелок и ещё ребёнок, у которого не хватило нервов, чтобы не снимать капюшон во время основной процедуры обеззараживания. Достаточно тяжёлое для кого‑то бремя, и я понимаю ход мыслей в твоей голове, что возможность сорваться на мне — это единственная вещь, которая, как тебе кажется, находится всё ещё под твоим контролем, — он умолк и кивнул, наполовину себе самому, наполовину — ей. — Но мне плевать. Моему экипажу плевать, и если хочешь правду, всем вокруг плевать тоже. Всё, что их заботит — выберутся ли они из всего этого живыми или нет.

Челюсти Тахиры двигались, словно она с трудом пыталась сказать то, что хотела. Кожа стала очень белой, кровь отхлынула. Зрачки стали маленькими чёрными точками.

«Ручки‑то у неё дрожат, — подумал Брел, — она, должно быть, вдвое младше меня, и вот-вот врежет мне». Он покачал головой и потянулся рукой под койку. Периферийным зрением он видел, как Тахира напряглась. Он медленно вытащил бутыль, встряхнул разок, чтобы прозрачная жидкость бултыхнулась о стекло.

— Правда, — сказал он, доставая пару жестяных кружек и наливая по порции в каждую. Он протянул одну Тахире, — всегда горька на вкус.

Тахира взяла кружку, но не выпила. Брел сделал большой глоток из своей кружки, чувствуя, как ликер огнём катится вниз по его глотке. Тахира долго смотрела на жестянку в руках, потом резко поднесла её ко рту. Секундой спустя глаза её заслезились, и она пыталась подавить кашель. Брел едва сдержал смех.

Тахира фыркнула и отступила, чтобы сесть на штампованный металлический стул.

— Я читала записи о тебе, — сказала она и глотнула ещё из кружки. Брел поднял бровь.

— У них всё ещё есть записи здесь? Я думал, что теперь‑то они их точно потеряли.

— По большей части это были медицинские отчёты, но к ним прилагался послужной список.

Брел покатал кружку в руках, стараясь избегать её взгляда.

— По моим подсчётам это двенадцатая война для тебя, правильно?

— На самом деле — тринадцатая, — ответил Брел, всё ещё не глядя на неё, — они не посчитали Гало Маргинс. Никто не любит вспоминать балаган, за которым последовало поражение. Только не в Великом крестовом походе.

Пересаженная кожа на затылке шее и руках начала вновь зудеть, это происходило каждый раз, когда он думал о прошлом. «Потому что она не твоя», — пошутил когда‑то заряжающий Фастинекс, когда Брел рассказал ему о зуде в пересаженной плоти. Рот его скривился.

«Двадцать лет прошло с тех пор, как этот жирный ублюдок словил рикошет, — подумал он, — а его тупая рожа всё ещё забавляет меня».

Ещё я нашла лист наград и грамот. Даже несколько рекомендаций к повышению. Потом ты смылся сюда… и всё. Нет даже записей о взысканиях.

— Позабытые, вот кто мы. Ты, должно быть, заметила.

— Больше нет, — сказала она. Брел продолжал молчать, — они вводят в строй ещё больше единиц. Командование издало приказ — всё, что может ездить, будет вооружено, и каждый человек, способный дышать рециркулированным воздухом, будет отправлен в бой. Не только добровольцы, вообще все, годные управлять машинами пройдут подготовку. Они хотят, чтобы мы нанесли ответный удар.

Брел смеялся пока не смог наконец‑то остановиться.

— Разве это смешно? — спросила Тахира.

— Да, — кивнул Брел, — в некотором смысле, это самая забавная штука, из тех, что я слышал за прошедшие годы.

Он опустил кружку и налил себе ещё одну большую порцию.

— Всем было плевать на это место, даже когда Империум начал рвать сам себя на части. Теперь одна из сторон решила превратить его в пустошь, и мы засовываем мужчин и женщин в боевые машины, чтобы они умерли за пару секунд, — он улыбнулся. — Ага, очень смешно.

— Это их дом.

— Это было их домом. Сомневаюсь, что они захотят жить там сейчас, — он сделал глоток и покрутил шеей, чтобы снять напряжение в мышцах. Он посмотрел на Тахиру, на его невозмутимое лицо глядели глаза с застывшим гневом в глубине.

— Ты — бессердечный ублюдок.

— Горька на вкус, как я и говорил.

— Мы должны сражаться против любой угрозы. Предатели…

— Что? — сказал он, весело ухмыляясь, — Ты думаешь, что здешние «шишки» объединяются потому что, считают, будто одна идеология правильней другой? Что их реально беспокоит, так это то, что сейчас одна из сторон пытается убить нас, а другая — нет. Мы‑то на какой стороне?

Тахира поднялась. Клокочущий гнев вернулся. Она немного неуклюже вытащила лазпистолет, но он отметил, что дуло, направившееся ему в лицо, не тряслось.

— Это призыв к мятежу, — тихо проговорила она.

— Давай-давай, — сказал он, — Ещё один командир танка погибнет, а врагу это не будет стоить даже пули. Может они дадут тебе медаль.

Он медленно поднёс кружку к губам, сделал глоток и вновь посмотрел в дуло пистолета. Спустя секунду она опустила пистолет. Брел кивнул в знак благодарности.

— Я дам тебе совет, бесплатный, потому как ты всё ещё «зелёненькая». Перестань думать о нас, как о людях. Я, мой экипаж, этот глазастый гражданский, или любые другие, которых к тебе прицепят. Они — это машины, которыми они управляют, и они либо делают это хорошо, либо плохо. И только это должно тебя заботить, потому что только это имеет значение для выживания.

Медленно и осторожно Тахира поставила кружку на пустой стул и сделала шаг к двери. Брел устало выдохнул, но Тахира развернулась быстрее, чем он успел среагировать, и сильно врезала ему по челюсти. Очень сильно.

Он рухнул на пол, в голове гудело. Лежа там, он слышал, как Тахира взяла полупустую бутылку и пошла прочь. Он хотел было посмеяться, но дверь уже захлопнулась за ней.

Акил сидел на полу один в тишине, наблюдая за стекающей по пласкритовой стене водой. На секунду он подумал, могла ли она просочиться из‑за стен бункера, потом он посмеялся собственным мыслям.

«Если бы она была снаружи, то я уже был бы мёртв», — подумал он, вспоминая разрастающиеся гнойники на лице Рашне.

Он подтянул ноги к груди. Комбинезоны, которые им выдали, были грубыми и плотными. Его собственная одежда была сожжена после первой стадии обеззараживания. Он не был уверен почему, но страх в глазах солдата был таким, что он без лишних вопросов стащил себя ещё один слой своей жизни и смотрел, как его сбрасывают в печь.

Адреналин отхлынул, как только он попал в убежище. Было похоже на откатывающееся после шторма море, оставляющее на берегу обломки. Люди проходили мимо, все в униформе, все двигались целеустремлённо. Некоторые смотрели на него, но он осторожно старался избегать их взглядов. Он не хотел разговаривать с кем бы то ни было. Он не хотел видеть своё отражение в их глазах. Он шёл по серым коридорам, не имея представления куда направляется, пока просто не остановился. В конце концов, он сел, прислонившись к стене ожидая чего‑то, что имело бы смысл. Он был точно уверен, что таким образом провёл несколько часов. Он моргнул и встряхнул головой. Он чувствовал усталость и опустошение.

«У меня не осталось ничего, что не было бы похоронено или спрятано. Мой мир теперь живёт в опечатанных могилах, — он сцепил руки, разглядывая линии на ладонях. — Что я делаю? Я не воин. Никогда им не был, и есть ли хоть что‑то, ради чего сейчас стоит сражаться?»

По толпам беженцев, скученных в ангарах, ходили разговоры об ответном ударе, и ударе такой силы, чтобы враг истёк кровью на мёртвых землях Талларна.

«Талларн», — каждый раз, когда он слышал это слова, из глубин его мыслей поднималось чувство вины. Оскалы мёртвых зданий, вид лица Рашне за мгновенье до того, как его глаза растворились, пронеслись перед его внутренним взором.

— Тяжкие думы могут тебя прикончить, знаешь ли, — раздался голос над ним.

Он посмотрел вверх. Женщина в мешковато сидящей форме, с острыми чертами лица и коротко остриженными тёмными волосами смотрела на него. Она улыбнулась, и Акил разглядел усталость в улыбке.

— Лейтенант, — сказал он, начиная подниматься на ноги. Она остановила его и плюхнулась рядом. Он не встречался с ней до присоединения к эскадрону, и успел перекинуться с ней едва ли десятком слов, прежде чем они вышли на поверхность.

— Зови меня Тахирой, пожалуйста, — сказала она, и он уловил запах алкоголя в её дыхании. Она вытащила из набедренного кармана бутылку.

Прозрачная жидкость плескалась на дне. Она откупорила бутылку, сделала глоток и предложила ему.

— Но, Тах тоже сойдёт.

Он посмотрел на неё, потом на бутыль. Тахира слегка пожала плечами. Он взял у неё бутылку.

Напиток был на удивление мягким на вкус, но он закашлялся, когда жидкость добралась до его глотки. Тахира рассмеялась.

— Спасибо, — сказал Акил, когда тепло разлилось по телу, принося оцепенение.

— Да, это — классная штука.

Он растопырил пальцы левой руки, разглядывая складки и линии на коже. Он сделал ещё глоток. В этот раз он почувствовал, как глотка онемела, и не закашлялся.

— Прошу прощения, — сказал он.

— За то, что потерялся? — спросила она. Она протянула руку за бутылью, и он передал ей выпивку. — Да уж, было довольно глупо, но ты неплохо управляешь машиной и не похож на человека, склонного повторять ошибки.

Она затихла, и он заметил, что глаза её затуманились, словно она что‑то вспоминала. Потом она тряхнула головой и нахмурилась.

— Это не твоя вина на самом деле. Мы потеряли тебя так же, как и ты нас, — она глотнула из бутылки. — Видел их?

— Кого? Противника?

Тахира кивнула.

— Нет, я видел только… машины. Но твой стрелок, Лахлан, сказал, что видел их, — он сделал паузу и взглянул на Тахиру. — он сказал, что это был Космодесант.

— Железные Воины, — сказала она, кивая, — И их много. По словам командования. Туман наверху наполнен их сигналами.

Акил нахмурился. Конечно, он слышал о Легионах Космодесанта. Он даже видел одного из них издалека, когда был мальчиком. Его отец был приглашён на торжества по случая начала какой‑то компании, а, возможно, её успешного завершения, Акил никогда не был уверен на этот счет. Все великие торговые принцы были там. Воздух сверкал от золота, благоухал духами, а космодесантник стоял рядом с военным губернатором, словно сумеречный леопард среди бабочек.

«Железные Воины». Он всего пару раз слышал это название раньше, а теперь это было имя убийц его мира.

— Они могут умирать, как и мы, — сказал Акил, слыша резкость в собственном голосе.

Тахира взглянула на него и подняла бровь. Он глотнул ещё из бутылки, но не продолжил. Она пожала плечами.

— Ещё они говорят, что среди нас могут быть лазутчики, шпионы и предатели, работающие на другую сторону, хотя я не могу понять каким образом, — она усмехнулась. — Паранойю легче всего обрести в такие моменты.

Акил слегка качнул головой и вновь посмотрел на Тахиру.

— А правда ли то, что говорят, будто мы одни, и не можем подать сигнал?

— Похоже на то, — сказала она и пожала плечами, — но я не знаю. Возможно, командованию удалось отыскать живого астропата, где‑то там, а может какой‑нибудь корабль с орбиты смог удрать из системы. Возможно, вся мощь Империума спешит нам на помощь.

Он усмехнулся.

— Они никогда так не делали.

Тахира подняла голову, присматриваясь к нему.

— Ты же из местных, так?

— Да, — кивнул он и посмотрел на свои руки, — да, это мой мир.

— Семья?

Он подумал о дочерях. Спали ли они, когда упали бомбы? Добрались ли до убежища?

— Да. В смысле, я думаю…, я надеюсь.

— Похоже, что многим удалось добраться до убежищ, — Тахира смотрела прямо на него, — Твоя семья может быть здесь, или в одном из тех, с кем мы связаны коммуникациями. Я знаю кое-кого из командования. Имена твоих родных могут быть в списках выживших.

Секунду он просто сидел, уставившись на неё, потом почувствовал, как защипало в глазах, и моргнул.

— Спасибо. Спасибо тебе, Тахира, — сказал он, чувствуя, как улыбка бежит по его лицу. Она улыбнулась в ответ, но он уловил блеск в её глазах, и видел, что в улыбке было больше жалости, чем радости.

— Я отыщу тебя в любом случае, — сказала она после паузы.

— Что? Почему?

Тахира поднялась, сделала последний глоток и посмотрела на него вниз.

— Потому что мы собираемся вернуться. И ты идёшь с нами.

Глава 4

Предисловие четвёртой главы

Изак-жа. Поначалу командиры и солдаты думали, что это приветствие. Затем они предположили, что это — ругательство. Потом они поняли, что это — ни то, ни другое.

Фраза перетекала из уст в уста меж гражданскими в убежищах. Мужчины и женщины шептали друг другу слово при встречах. Родители говорили его своим детям, словно оно могло излечить их страх. Старые друзья говорили его, пожимая друг другу руки. Никто из солдат не спрашивал выживших о его значении, тех же, кто пытался, встречали лишь мрачные взгляды и пожимание плеч, словно они спросили, зачем кому‑то нужно дышать.

Затем, когда интерес солдат уже почти исчез, пришли добровольцы. Немного поначалу, группы оборванных смельчаков. Потом больше — старые и молодые, мужчины и женщины, они толпились в коридорах за пределами уровней, занимаемых командованием. Когда появлялись офицеры, гражданские говорили, что пришли добровольцами, что они заменят павших солдат, что поведут любую боевую машину, подчинятся любому приказу.

Сперва разбросанное командование обороной отказывалось, но с каждым рейдом против Железных Воинов потери среди экипажей и машин росли. Они могли заменить машины, неиспользованными материалами были завалены углы убежищ и бункеры. Большинство снаряжения было или старым и повреждённым, или новым и неполным, но повреждения можно было исправить и найти запчасти. Чего заменить было нельзя, так это живых людей, управлявших машинами, наводивших орудия и жавших на спусковые крючки. Так что в итоге ужасная арифметика войны дала последним гражданам Талларна желаемое — они отправятся на землю, которую потеряли, и будут убивать тех, кто забрал её у них.

Старые, больные и слишком юные были отсеяны. Тем, кто остался, показали, как управлять бронетехникой, заряжать, наводить орудие и стрелять, а также как пользоваться воксом. Для тренировки это было слишком быстро и недостаточно, солдаты знали это также хорошо, как и сами волонтёры. Большинство также знали, что мир наверху или научит их или убьёт, но вслух этого никто не говорил. Какой смысл был говорить правду вслух?

Как только тренировки были окончены, добровольцев распределили между понесшими потери подразделениями. Некоторых, проявивших способности и навыки, допустили к управлению машинами. Только тогда, когда стало ясно, что они или выживут или умрут вместе, солдаты спросили своих новых боевых братьев и сестёр о значении «изак-жа».

Это старое выражение объяснили талларнцы, пришедшие из времён, о которых остались лишь сказания. Оно имело множество значений, но здесь и сейчас важным было только одно.

— Отмщение, — сказали они. — Его значение — отмщение.

Зона поражения / Все мы — машины войны / Предсмертный хрип

— Подтверждаю три цели, — Акил выжидал, тем временем вокс шипел в его ушах.

— Только три? — спросил сухой голос.

Брел, конечно, это был Брел. Акил не слышал ни единого слова, произнесённого этим человеком вне вокс-сети эскадрона: ни в часы, когда они проходили обеззараживание, ни в убежище, ни во все прошедшие недели войны. Они общались только здесь, в мире мёртвых.

Хотя дело этот холоднокровный ублюдок знал хорошо. Акил уже видел семь патрулей Железных Воинов, каждый численностью шесть единиц. Он вновь посмотрел в прицел, приблизил, провёл слева направо и обратно. Туман терял плотность, отступая и открывая вид на раздробленные здания, окружённые обрушившимися квартирами, похожими на поломанные зубы вокруг гнилого языка. Противник не раз уже бомбил это место, утрамбовывая его перемещающимися огненными валами, пытаясь стереть рейдеров с лица земли. Но эта тактика успеха не принесла.

Он переключил прицел в инфракрасный режим, туман, земля и руины окрасились унылой завесой окружающих температур. Туман был прозрачен настолько, что можно было видеть метров на сто без инфракрасного режима, но смысла в этом не было. Тепловизоры были дневным светом этой войны.

Двигатели трёх двигавшихся через руины машин Железных Воинов горели ярко зелёным цветом. Жёлтые точки указывали на нагревавшиеся части, или те места, где траки скрежетали по корпусу. Остывающие завитки тащились из их выхлопных труб, а моторные отсеки были почти белого цвета. Он прищурился и покрутил настройки зуммера, пытаясь понять, нет ли ещё машин за теми, что он видел перед собой.

Нет, их было только три: гигантская машина с отвесными бортовыми плитами двигалась между двух поменьше, которые, как он знал, назывались «Хищники». Тот, что покрупнее выглядел скорее как просто литой кусок железа, чем боевая машина. По бортам были видны блоки лазпушек, а толщина траков на глаз превосходила броню его собственной машины.

— Подтверждаю три цели — два «Хищника», один — неизвестного класса. Здоровый, со скошенной наверх фронтальной бронеплитой, счетверённые лазпушки по бортам.

— «Спартанец», — раздался голос Тахиры, — класс — «Лендрейдер».

Акил кивнул, хотя почти некому было видеть этот жест.

— Все они войдут в зону атаки через один-два-ноль секунд.

— Принято, — сказала Тахира. — Всем машинам — открыть огонь и начать движение по сигналу «Когтя».

Вокс замолчал, и Акил почувствовал, как пот защекотал ему бровь. Неосознанно он поднял руку, чтобы потереть резину костюма облегающего его голову. На миг образ Рашне, потирающего своё незащищённое лицо, мелькнул перед его внутренним взором…

Он отогнал воспоминание, медленно выдохнув, и взглянул сквозь окуляры поверх рычагов управления. Прибор инфракрасного виденья был новым, как лазпушка, помещенная рядом с элементами управления, и зелёно-серый пятнистый камуфляж корпуса. Для Акила этот вид стал уже чем‑то обычным, чем пользуешься каждый день.

— Свет Солнца, ты только посмотри на эту хреновину, — произнёс Удо. Он скрючился рядом, припав к прицелу лазпушки. Каким‑то образом вокс умудрялся растягивать плаксивый тон голоса Удо. — Мы можем врезать по этому «Спартанцу», а они внутри просто подумают, что мы постучались, прося разрешение войти.

— Его можно убить, — ответил Акил и знал, что это не так, едва открыл рот.

— Да, ладно? Как давно ты управляешь машиной, старик?

Акил пожал плечами, разглядывая гусеницы, грохочущие над плито-образным корпусом машины. Удачный выстрел мог порвать их, и сделать танк похожим на выброшенного на берег левиафана. Долгие недели, проведённые на поверхности, вдыхание воздуха из баллонов, наблюдение за врагами, прятанье от них, убегание от них и убивание их поменяли его взгляд на мир.

«Я уже не тот человек, что был», — подумал он. Он почувствовал, как согнулась левая рука, словно от болезненного воспоминания.

После долгой молчаливой паузы Удо фыркнул. В этот раз Акил промолчал; он уже понял, что целесообразнее игнорировать большую часть из того, что говорит Удо. Стрелок не был в восторге от перевода на машину разведки, но у Акила было чувство, что даже в раю Удо нашёл бы, о чём поныть.

— Они входят в вилку, — сказал Акил тихо.

— Орудие готово, — ответил Удо.

Акил наблюдал, как «Хищник», идущий в авангарде, перемалывая грунт, вползал на возвышенность, его главное орудие оставалось на фиксированном уровне. За ним полз «Спартанец».

— Целься в головную машину, — сказал Акил.

— Уже прицелился.

— По тракам в этот раз.

— Знаю-знаю. Ты не мог бы просто заткнуться, старик? Просто помни о своей части работы.

Акил взялся за рычаги, которые запускали двигатель машины. Он слышал дыхание Удо по воксу. Силуэты танков Железных Воинов в его глазах росли по мере приближения, два «Хищника», прикрывающие «Спартанца» спереди и сзади. Он услышал, как Удо сделал один глубокий вдох.

— Стреляю, — прошептал Удо со своего места.

Свободной рукой Акил переключился на внешний вокс.

— Отмщение! — прокричал он.

Громогласный треск ударил ему в уши. Он закрыл глаза, когда разряд энергии полыхнул из лазпушки, прицел залило белым. Выстрел поразил «Хищника» в нижнюю часть, прожёг бортик защиты трака и расплавил ведущий каток. Ещё секунду траки «Хищника» продолжали движение, грохоча по разорванному кругу и разбрызгивая расплавленный металл. Потом танк занесло, неповрежденный трак увёл его по полукруговой траектории.

Внутри машины разведки Акил услышал удар и взрыв снаряда «Тишины», поразившего цель. «Хищник» исчез в расширяющемся облаке пламени с чёрными прожилками. Позади него «Спартанец» продолжил движение, разбрасывая догорающие обломки своего товарища в стороны. Второй «Хищник» повернул на фланг, поворачивая башню на ходу.

Акил открыл глаза. Отсветы пламени заливали кабину машины разведки сквозь смотровые щели, картинка на тепловизоре плясала от жары, Удо вопил и колотил руками по прицелу. Акил потянул рычаг зажигания, и двигатель «Когтя» ожил. Он воткнул передачу заднего хода, и машина разведки попятилась с пригорка.

Акил, на самом деле, больше уже не мог ничего чувствовать, какая‑то его часть управляла машиной, но на самом деле его беспокоил только пронзительный вой в ушах. Это был момент, определявший, выживут они или нет. Железные Воины должны были уже знать их позицию. Они точно видели луч лазпушки, который словно палец указывал на их машину. Если эскадрон просчитался в планировании засады, или они сами промедлят сейчас, то они умрут здесь.

«Коготь» ускорялся, отступая.

Тридцать ярдов, потом поворот. Рутина царила в мыслях Акила, пока машина дёргалась и брыкалась, передавая отдачу ему в руки. Рядом с ним Удо продолжал проклинать врагов, одновременно ликуя от убийства.

— «Коготь», «Спартанец» двигается к вашей позиции, — раздался голос Брела, ровный и лишённый эмоций, словно говорил механизм.

— Подстрели его, — прорычал Акил.

— Пока нет шанса на хороший выстрел, — сказал Брел.

Убийство было для Брела уже приевшейся рутиной. Они находили патруль, место для засады и ждали. Цель всегда выбирал разведчик, но именно Брел приносил смерть попавшим в засаду. Тахира больше не спрашивала его предложений, а просто подтверждала их. Расположение и углы атаки имели решающее значение. Когда разведчик поражал первую цель, «Тишина» должна была быть в нужном месте, чтобы сразу же добить её и разнести на куски.

Они играли в неприятную игру, постоянно рыскали в поисках оставшихся сил противника. Они поражали цели при благоприятной возможности, но едва они делали первые выстрелы, вся задача сводилось к простому выживанию. Разведчик больше других подставлялся в эти моменты, но это был как раз факт, из числа мало беспокоивших Брела. Тахира и «Фонарь» оставались позади, пока сжималась пружина засады, тепловые и энергетические сигнатуры «Палача» были слишком яркими, чтобы он мог делать первый выстрел, а его вооружение было слишком ненадежным, чтобы бороться с чем‑то крупнее среднего танка. Резерв, страховка, убийца возможности. «Фонарь» может и именовался «Палачом», но реальным убийцей в эскадроне была «Тишина».

Бей один раз, сильно и отступай. Эта была система, сохранявшая им жизнь и позволившая уничтожить восемь машин Железных Воинов.

Брел наблюдал, как «Спартанец» приближается к «Когтю». «Тишина» была почти в километре от зоны убийства, и он опирался на данные тепловизора и ауспика, для отслеживания хода битвы. «Спартанец» отображался ярким кирпичом, тащившим за собой тепловой шлейф пылающих обломков «Хищника». Выживший «Хищник» нёсся, маневрируя по широким дугам, его башня вновь поворачивалась, чтобы прикрыть тыл «Спартанца». Они были хороши — ни колебаний, ни паники. Они выбирались из засады напрямик, в укрытие, чтобы контратаковать.

Брел почувствовал, как его рот скривился, и почти покачал головой своим собственным мыслям.

Конечно, они были хороши. Это же Космодесант.

— Но здесь все мы — машины войны, — пробормотал он себе под нос.

— Могу сделать хороший выстрел по ведущему катку «Спартанца», — сказала Джаллиника. — Мы, возможно, не прикончим его, но покалечим точно.

Брел ощутил какой‑то зуд на краю своих мыслей. Что‑то было не так в этой засаде: фактор или возможность, которую он проглядел. Он сделал паузу, прислушиваясь к собственному дыханию, рассматривая, как цвета перемещались и размазывались на ауспике.

— Босс? — произнесла Джаллиника.

— Стреляй, — мягко ответил Брел. В его голове зуд неуверенности нарастал.

Тахира ждала. Прошло двадцать шесть секунд с начала столкновения. До этого они ждали семьдесят две минуты. Она знала это, как подсчёт, как дыхание, как сидение без движения, чтобы скрыть свой озноб.

Всё это было частью её действий сейчас.

— Заводимся, Тах? — спросил Макис.

— Нет, — ответила она, не пошевелившись. Казалось, что в «Фонаре» тихо, несмотря на отдалённый грохот артиллерии и двигателей.

— Они уже должны быть готовы к отступлению.

— Рано засветимся, нас заметят и прикончат, — она сделала паузу, выключила вокс, потом включила его вновь. — Я думаю, что мёртвыми мы будем слегка менее полезными.

— Ладно, — ответил Макис, но тон его свидетельствовал о том, что думает он совершенно иначе. Вейл и бортовые стрелки промолчали. Возможно, они были согласны с Макисом, но, по правде, ей было плевать. Она водила их в бой в шести заданиях и девяти отдельных стычках, и возвращала их оттуда. Это значило, по её личному мнению, что их мысли её не заботили.

«Надо бы выучить настоящие имена бортовых стрелков, — подумала она. — Тот, что слева, вроде бы, Порн, а может быть — Вэнтин».

Она мысленно пожала плечами, это не имело значения. Как и то, был ли он хорошим стрелком, в любом случае она не была полностью убеждена в том, что спонсон починен, кто бы в нём ни был, его убьют скорее раньше, чем позже. Проще было не задумываться об их именах.

Рядом с ней Лахлан заёрзал в кресле, его молчание было угрюмым и абсолютным. Он едва говорил теперь, и на миссии и в убежище. Это немного беспокоило её, но потом её захватили собственные проблемы. Проблем у них у всех хватало.

— Тебе стоит взглянуть, Тах, — сказал он. Она услышала напряжённость в его голосе и резко повернула голову, чтобы посмотреть на него.

— Почему?

— Потому что мы, похоже, сейчас отправимся в ад.

Левый борт «Когтя» с силой врезался во что‑то, и машину занесло. Акил ударил по тормозам и машина разведки резко остановилась. Его голову мотнуло вперёд, и верхняя часть лица ударилось о тепловизор. Он почувствовал привкус железа во рту и глотке, когда попытался вдохнуть.

Удо прекратил ликовать. Акил моргнул, глаза слезились, и кровь забрызгала внутреннюю поверхность окуляров.

— Нет, нет… — выдохнул он и схватился за контроллеры, — пожалуйста…

Двигатель взревел, и «Коготь» затрясся на месте накрепко засев на том, обо что ударился. Он ощутил, как внутри распахнулся ледяная бездна, мороз продрал его по коже и забрался в мозг.

— Нет, пожалуйста, не сейчас…

Они все навидались подобного за прошедшие недели, и слушали истории в убежищах снова и снова. Застрять в аду на поверхности было хуже, чем прямое попадание, даже хуже разгерметизации. Порванные траки, сгоревшие силовые установки, увязшие корпусы — всё это означало медленную смерть для экипажа внутри танка. Без возможности выбраться наружу для ремонта или высвобождения машины, им оставалось лишь сидеть в своих бронированных гробах, пока кислород не закончится.

Рядом с ним Удо прижался окулярами к прицелу, высматривая что‑то в наполненном пламенем и дымом тумане снаружи. Акил попытался сдвинуть машину вперёд, потом резко дал задний ход. Катки и траки бешено завизжали, перекрывая возрастающее рычание двигателя. Они не сдвинулись с места.

— Приближается! — крикнул Удо.

Акил взглянул на пылающую отметку на тепловизоре. Силуэт «Спартанца» маячил, жар вырывался из его силовой установки. Он подал больше энергии, пытаясь сдвинуть машину назад, «Коготь» вновь затрясло. Противник полз прямо на них. Акил сбросил газ, почувствовал, как машина немного сползла, и вновь дал полный ход назад. Что‑то поддалось, и траки «Когтя» заскрежетали по покрытому слизью щебню.

Бортовые лазпушки «Спартанца» открыли огонь. Сходящиеся лучи света ударили в обрушившуюся каменную кладку прямо перед носом «Когтя». Машина зазвенела, когда раскаленные добела куски пласкрита застучали по корпусу.

— Брел! — заорал он в вокс, но крик затерялся в грохоте взрывающегося металла.

Снаряд «Покорителя» поразил броню «Спартанца» в кормовой части. Дым и пламя вырвались наружу, и гигантский танк взбрыкнул, как взбешённое чудовище. Корма рухнула обратно в облаке дыма, бортовые лазпушки задёргались.

— Попался, — прошептал Брел. Огромный танк был всё ещё жив, но обездвижен. Он включи вокс.

— «Коготь», убирайтесь оттуда.

Орудия «Спартанца» могли ожить в любой момент, а уцелевший «Хищник» упорно двигался, стреляя на ходу. Тяжёлые снаряды падали в руинах, вспышки плясали вокруг позиции машины разведки. Брел отвернулся от вида снаружи.

— Поехали, Кал, — сказал он, и огромный водитель пробурчал подтверждение.

Рядом с ним Джаллиника выругалась. Он оглянулся на неё, в уши ему лился поток ругательств.

— В чём дело? — прокричал он.

Она перестала материться.

— Посмотри, — ответила он.

Он посмотрел.

— Ох…

Прямо на глазах Акила поршни открыли переднюю часть «Спартанца». Что‑то двигалось внутри, что‑то, тускло блестевшее в отсветах огня. Какую‑то секунду Акил думал, что танк просто развалился от полученных повреждений, но из чрева «Спартанца» выбежали горящие фигуры.

Их было десять, десять ночных кошмаров закованных в тусклое железо и матовую сталь. Молнии бежали по их молотам, топорам и силовым когтям. Изогнутые пластины брони на их плечах двигались, как железные мускулы. Поначалу Акил просто таращился на них, взгляд его приковали к себе горящие глаза на тёмных лицевых пластинах. Он почувствовал, как его рот беззвучно корчится, произнося слово, услышанное им когда‑то, но лишь сейчас он начал понимать его смысл.

«Терминаторы».

Заряд энергии мелькнул в смотровой щели, Акилы закрыл глаза секундой позже, на его сетчатки отпечатался бронированный силуэт. Он кричал, кричал и не мог остановиться. Взрывы забарабанили по корпусу. Лазпушка стреляла вновь и вновь.

— Я прикончил одного, — выдохнул Удо, — думаю, что одного прикончил.

Акил заставил себя открыть глаза. Терминаторы были в сорока метрах от них и стреляли на ходу, земля пенилась вокруг их ног. Взрывы и дульные вспышки смазывали вид. Он дёрнул на себя рычаги управления. Металл завизжал, машина разведки тряслась, на секунду задержалась на месте и вырвалась на свободу. Рычаги задрожали в его руках, когда траки пришли в движение от мощного импульса и выдернули их назад.

Терминаторы продолжали приближаться. Теперь он мог видеть полированные железные черепа на их грудных пластинах и гильзы, падающие с их комбиболтеров. Удо выстрелил вновь, но сильно промахнулся.

Акил застопорил левый трак. Машину занесло, правый трак развернул её. Акил налёг на оба рычага, и «Коготь» рванул вперёд. Он больше не видел Железных Воинов, руины перед ним были размытым пятном холодного щебня. Они протаранили стену и проломились сквозь неё. Удо выскочил со своего сиденья, карабкаясь к кормовым смотровым щелям.

— Где они? — прокричал Акил.

— Не вижу.

Акил полу развернулся на своем кресле, инстинктивно оглядываясь. Вновь отворачиваясь, чтобы посмотреть вперёд, он как раз успел увидеть остатки упавшей колонны за секунду до столкновения с ней.

«Коготь» пробурился сквозь ломанный пласкрит, задрался носом вверх и обрушился вниз. Акила швырнуло вперёд. Несколько секунд мир вокруг сжался до звенящей тишины и звука его собственного дыхания. Потом он осознал, что они больше не двигаются.

Руки взялись за контроллеры, одновременно он спросил:

— Ты их ви…

Оглушительный звон удара прокатился по машине. Бронеплита крыши прогнулась вовнутрь. Акил слышал, как сталь скрежещет по стали. Удо свернулся калачиком позади его кресла. Акил думал о молниях, бегающих по оружию терминаторов.

— Погнали! — крикнула Тахира. «Фонарь» был всё ещё не прогрет, и его двигатель протестующе взвыл в ответ на команды Макиса, побуждавшие его немедленно действовать. Слизь и грязь летели из‑под траков, пока он прокладывал себе дорогу в сторону разведчика. Шарниры визжали, пока он набирал скорость. Им надо было быть ближе, намного ближе к ним, чтобы получить шанс на выстрел. Тахира бросила их по самому быстрому и короткому пути, чтобы заполучить этот шанс, прямо через грязевое поле к застрявшему разведчику, через зону поражения уцелевшего «Хищника».

«Глупо, так глупо», — Тахира мысленно ругалась.

— Лахлан, можешь стрелять?

— Позиция не самая лучшая.

— Когда сможешь?

Возрастающее рычание двигателя и грохот со звоном внутри «Фонаря» заполнили собой паузу.

— Пять секунд или вообще никогда.

Тахира посмотрела на ауспик. На левом фланге «Хищник» Железных Воинов прицепился к ним и маневрировал по широкой дуге, таща за собой тепловой хвост и ставя помехи. Через пару секунд он будет у них за спиной.

«Убойная позиция», — подумала она.

— Стрелок левого борта, огонь по готовности, — она подождала, но ответа не последовало. — Ты слышал приказ, кто бы ты, мать твою, ни был? Видишь цель — стреляешь.

— Понял, — спустя секунду ответил дрожащий голос.

— Хорошо, — огрызнулась она и переключила канал.

— «Тишина», говорит «Фонарь», — статика зашипела ей в уши. — Брел, ты слышишь?

«Хищник» Железных Воинов почти вышел на позицию для стрельбы. Если Брел не разберётся с ним, то все они — покойники. Она усмехнулась сама себе. Было поздновато думать об этом. Теперь уже выбора не было, вообще.

— Лахлан, стреляй.

Первый терминатор добрался до «Когтя» и забрался на крышу. Железный Воин выпрямился с щёлкающим шипением промасленных суставов и сервоприводов. Ни один человек не мог бы стоять на поверхности Талларна и оставаться живым, но это бронированное создание не было человеком — это был космодесантник, а броня, одетая на него, была создана, чтобы идти сквозь пламя битвы и холод космоса. Оголовок молота мерцал голубым светом в густом воздухе. Легионер секунду смотрел вниз, зеленые электрические глаза изучали верхнюю бронеплиту машины разведки. Он поднял молот.

Поток плазмы ударил терминатора в бок и сбил его с ног. Он перекрутился в полёте, мгновенье броня сохраняла свою форму, после чего расплавилась. Куски керамита взорвались от жара и подожгли воздух вокруг. Плоть Железного Воина внутри брони просто испарилась.

Плазма прокатилась по воздуху, от чего краска «Когтя» пошла чёрными пузырями. Ближайшие к разведчику Железные Воины исчезли, броня их смялась и превратилась просто в расширяющиеся сферы газа и огня. Некоторые из них прожили достаточно долго, чтобы повернуться и попытаться выйти из плазменного шторма, их фигуры медленно расплывались на ходу.

Ослепительно бело-голубой свет затопил внутренности «Когтя». Крыша от нагрева засветилась красным. Акил слышал крик и стремительные взрывы плазмы. Статика бурлила и барабанила ему по ушам, свет становился ярче, меняясь с белого на оранжевый. Он взялся за контроллеры и запустил двигатель машины. Он понёсся прочь с щебня, огонь плазмы расчищал ему путь.

Акил услышал отдалённые голоса по воксу, когда повернул «Коготь» на юг, подальше от зоны поражения.

— Веди нас в зону поражения, Кал, — сказал Брел. Последовала пауза, и Брелу не надо было видеть лицо водителя, чтобы понять, что тот в замешательстве. — Выполняй, Кал, прямо в её центр. Настолько близко к выжившему «Хищнику», насколько это вообще возможно.

Как только Брел увидел маневр «Фонаря», он понял, что задумала Тахира, и чего она ждала от него. Он выругался и секунду размышлял — стоит ли отдавать приказ. Спустя долгий выдох он покачал головой — наполовину от злости, наполовину — от восхищения.

— Есть, босс, — сказал Калсуриз после долгой паузы.

«Тишина» с грохотом начала движение, траки медленно вращались, постепенно набирая обороты, они неслись в зону поражения. Брел приклеился окулярами к перископу, перещёлкивая режимы с тепловизора на обычный. Туман здесь был тонок настолько, что он мог видеть танк Железных Воинов, идущий сквозь пар, как акула в мутной воде.

— Вот и ты, — прошептал он, — Джал, скажи им, что мы здесь.

Орудие «Покорителя» сверкнуло огнём, и «Хищника» на секунду скрыло грязевым душем и дымом. Когда Брел вновь увидел его, тот изменил курс, резко поворачивая, наводя куполообразную башню, орудия спонсонов тоже пришли в движение. Проклятье, он был близко, так близко, что его металлический корпус с полосками почти заполнил весь прицел. Он видел красные лазеры прицелов скользящие во мраке в поисках его и удалённого «Фонаря». «Хищник» мог сделать это, одна машина могла покончить и с «Фонарём», и с «Тишиной», если только не прикончить его первым. Тахира знала это, знала, когда с рёвом неслась по полю битвы, подставляя себя, как мишень, и она знала, что её единственный шанс выжить состоит в том, что Брел выдвинет «Тишину» туда же, и «Хищнику» придётся разделить своё внимание. Это был очень мужественный манёвр, но и невероятно глупый тоже.

Башня «Хищника» наводилась на Брела, поток ругательств Джаллиники, сражавшейся с главным орудием в попытках стабилизировать его для выстрела, заполнил его уши. Казённая часть распахнулась рядом с ним, оттуда вылетела дымящаяся гильза. Селк уже был наготове и заряжал новый снаряд. Блок стрельбы «Покорителя» захлопнулся на латунной гильзе снаряда со звоном удара по наковальне.

Брел следил за «Хищником». Машины были близко, слишком близко друг к другу. Это была не битва, это была рукопашная с кулаками из фугасных снарядов и стали. В такой драке победитель мог быть только один. Размытый красный луч света системы наведения «Хищника» превратился в точку в прицеле Брела, и он знал, что по ту сторону орудия «Хищника» пара глаз легионера смотрели прямо на него.

— Ладно, — прошептал Брел.

«Тишина» выстрелила мгновеньем позже «Хищника», грохот выстрела и звон попадания слились в громогласном металлическом рёве. «Хищник» исчез на глазах у Брела. Секундой позже обломки его корпуса забарабанили по внешней оболочке «Тишины», словно тысяча молотков. Джаллиника гикала, похлопывая по казённой части. Брел сохранял молчание, наблюдая за пламенем и кольцами дыма, подымающимися над взорванным остовом «Хищника», слушая.

Клац-бум, клац-бум, клац-бум.

— Они подбили нас, — сказал он.

И тогда все они услышали тоже — скрежет полуразорванного металла, похожий на стук сломанных железных пальцев по корпусу.

— Полная остановка, — сказал Брел, но Калсуриз уже перевёл двигатель на нейтраль. «Тишина» остановилась, покачнувшись, и металлический «клац-бум» исчез. Секунду никто из них не произносил ни слова. Все они знали, что произошло. Брел глубоко вдохнул стерилизованного воздуха.

Молчание нарушил Селк.

— Трак не порван, — произнёс он. Брел слышал, как заряжающий пытается совладать с голосом. — Нас бы развернуло, или его бы заклинило, будь он разорван.

— Он порван наполовину, — добавил Калсуриз, голос его звучал буднично, словно он обсуждал шанс хорошей карточной раздачи. — Вы можете слышать, как он скребет по кожуху, и дело не только в траке. Левый ведущий каток также подбит, или я — новый Регент Терры.

Джаллиника фыркнула от смеха и замолкла.

Брел выдохнул. Не было никакого смысла задавать вопросы, проносившиеся в их головах:

«Можем ли мы двигаться, или застрянем, проехав пару метров»?

— Брел, ты достал его, ты — самый лучший ублюдок из тех, что я видела, — голос Тахиры раздался по воксу, и он мог в нём слышать восторг от того, что она всё ещё был жива. Он закрыл глаза и откинул голову назад.

— Пожалуйста, — ответил он.

«Вот, значит, как это произойдёт, — подумал он. — Спустя все эти годы я задохнусь на поверхности мёртвого мира, потому что шальной снаряд порвал трак».

Он покачал головой.

— Брел? — голос Тахиры скрипнул вновь в его ушах, в нём вдруг появилось напряжение, — нам бы надо двигаться, почему ты стоишь?

Он проигнорировал вопрос и переключил вокс только на внутреннюю связь.

— Кал, медленно набирай ход. Посмотрим, можем ли мы двигаться.

«Или мы все уже покойники, просто продолжаем пока дышать», — добавил он про себя.

— Брел? — прогрохотал голос Тахиры в ушах, и он вновь её проигнорировал. Он слушал, как сменился по высоте гул двигателя, и катки пришли в движение со звуком «клац». В груди у него заныло, и он поймал себя на том, что задерживает дыхание.

Что‑то глухо громыхнуло, и «Тишина» поползла вперёд. Гул двигателя уменьшился, когда Калсуриз сбавил обороты, и вот появилось знакомое урчание, сопровождающее движение. Они двигались, медленнее, чем человек мог бы идти, но, тем не менее, они двигались, и это означало, что они были живы.

Глава 5

Предисловие пятой главы

Первый корабль прибыл в одиночестве. Он вырвался из варпа на краю системы и направился к Талларну. Поначалу Железные Воины предположили, что это торговец или транспортник, который не имеет понятия о войне, бушующей в пункте его назначения. Три эсминца Железных Воинов выдвинулись на перехват. Они собирались взять его на абордаж, повредить, если потребуется, и забрать всё ценное.

Только подойдя на дистанцию выстрела, они поняли, что просчитались. Корабль не был транспортником или заблудшим торговцем. Это был боевой корабль.

«Урок эпох» был боевым кораблём, созданным, чтобы выдерживать наносимый ему урон, уничтожая своих врагов в ответ. Уродливый корпус в опалённой броне, ощетинившийся жерлами орудий, он служил Императору с тех пор, как Великий крестовый поход впервые покинул Солнечную систему. Каждый, из всех служивших на нём командиров, погиб в бою, а сам корабль бывал на краю гибели более дюжины раз. Но он никогда не колебался, и его клятвы верности Императору были нерушимы. В ответ на приветствия Железных Воинов командир корабля отправил одно единственное сообщение на всех частотах.

«Смерть предателям, смерть предателям, смерть предателям», — летело оно в эфире впереди корабля

Эсминцы Железных Воинов выпустили торпеды по курсу движения «Урока эпох». Но он продолжал идти. Боеголовки врезались в его палубы, прожигая броню в сгустках плазмы, расплавленный металл вытекал в космос. Он всё ещё продолжал идти. В глубине системы крупные корабли снялись с орбиты Талларна и начали длинный разгон, чтобы перехватить этого одинокого противника. В трюмах кораблей Железных Воинов рядовые и сервиторы загружали новые торпеды в пусковые шахты. Они выстрелили вновь, артиллерия стреляла всё быстрее, по мере того, как корабли пожирали дистанцию до цели. Огненные пузыри покрыли нос и спину «Урока эпох». Взрывы сотрясали его растрескавшуюся шкуру. Но он продолжал идти.

Эсминцы Железных Воинов начали сворачивать с пути пылающего корабля. «Урок эпох» открыл огонь. Щиты эсминцев рухнули под шквалом макро-снарядов за мгновенье до того, как их корпусы расплавились, а реакторы взорвались.

Всё ещё охваченный пламенем "Урок эпох" с беззвучным рёвом устремился к Талларну. Два часа спустя прибыли второй и третий корабли — «Плач Калибана» и «Зверобой» следовали на тот же сигнал о помощи, что и «Урок эпох». Сообщение струилось по варпу, исходя с Талларна, значение его было понятным, невзирая на помехи от штормов.

«Здесь Железные Воины. Это наковальня, на которой мы сокрушим их».

Многие ещё прибыли после. Они пришли с ненавистью, за славой, но более всего они желали переломить хребет легиону предателей.

Талларн был более не одинок.

Земля, которая будет / Поступь бога / Раненный

— Видишь это?

Слова проникли в тёмные омуты снов Акила и вытолкнули его на поверхность. Его веки, вздрогнув, открылись. Он спал, оперевшись головой на вибрирующий корпус машины разведки. Ему снились небеса, рыдающие пламенем, и шедший под ними человек с татуировками, его многоцветная кожа шевелилась, как клубок змей.

Акил позволил Удо вести машину после того, как чуть было сам не завалил их в канаву, и Удо занял его место без единого жалобного слова. Как только он вылез из водительского кресла, усталость навалилась на него одной мощной безмолвной волной, утащив его в сладкую полудрёму. Он думал, что вроде бы пытался извиниться, но на деле он лишь пробормотал что‑то бессвязное и погрузился в сон. Теперь же он пробудился, кожа прилипла к внутренней стороне костюма, чувства пытались осознать мир вокруг.

— Что? — нечётко спросил он, потом он понял, что надо включить вокс на передачу.

— Что ты сказал? — переспросил он.

Он моргнул. «Коготь» не двигался, двигатель затих. Удо сидел на месте водителя, наклонившись вперёд так, что его окуляры упёрлись в запачканное смотровое стекло переднего обзора.

— Что происходит, почему мы остановились?

Удо продолжал смотреть в стекло не отрываясь.

— Мы остановились час назад. Босс захотела перепроложить наш маршрут. Что‑то связанное с вражеской активностью на участке между нами и убежищем. Остальные стоят рядом с нами, — он повернул голову, чтобы посмотреть на Акила, в глазах его блеснул лунный свет, струящийся сквозь смотровые щели.

«Что‑то не так, — подумал Акил, — что‑то или добавилось или исчезло из привычного порядка вещей»

Что‑то, что он не мог уловить…

Удо кивнул и щёлкнул воксом.

— Прости, что разбудил, но ты должен это видеть.

Вот теперь он понял, что не так.

Лунный свет.

Лучи лунного света блестели на царапинах, покрывавших блок управления огнём и контроллеры. Акил стал пробираться вперёд, к лунному свету, словно мог его потрогать, как будто это была текущая вода. Удо посторонился, и Акил прижался к смотровой щели, выглядывая наружу. Туман всё ещё был там, висел грязной вуалью, но он мог видеть луну и звёзды, светящие ему холодным, прекрасным светом. Он выдохнул, закрыл глаза и открыл их вновь. Он почувствовал, как на лице его появляется улыбка, и не мог воспрепятствовать ей.

— Похоже, туман становится тоньше местами, — сказал Удо. — Это какое‑то плато к северо-западу от убежища. Мы пересекли его границу двенадцать километров назад. С тех пор не видели руин или обломков.

Акил ощутил, как улыбка застыла, а потом пропала вовсе.

— Фрукты, — сказал он сам себе.

— Что?

— Здесь выращивали фрукты. Километры и километры деревьев и кустов. «Ароматные равнины», так мы их называли, потому что в пору цветения воздух настолько насыщался ароматной пыльцой, что ты мог чувствовать запах всю дорогу до побережья, — Акил умолк. Он привозил сюда своих дочерей на Фестиваль Цветения в прошлом году…

Он оторвал взгляд от луны и посмотрел на земли, освещаемые её светом. Слизь, покрывавшая землю, начала засыхать, по мере того, как исчезал туман. Трещины змеились по поверхности, и он видел пылевые вихри, несомые тем, что, должно быть, было порывами ветра.

«Это начало, — подумал Акил, глядя на танцующую в свете луны пыль, — Не важно, что будет дальше, и кто победит, мой мир никогда не будет прежним. Этот иссохший труп — наше будущее».

«Я смотрю на землю, которая будет».

Удо рядом с ним пошевелился, но ничего не сказал. Акил уже собирался отвернуться, когда заметил первую вспышку. Он уставился на небо. На миг он уверился, что видел…

Ещё одна вспышка, уже ниже над затуманенным горизонтом, частично закрытым далёкими сгустками тумана. Потом ещё и ещё вспышки. Он посмотрел вверх, новые звёзды зажигались и гасли, мерцая и сгорая за один удар сердца. Дымчатые небеса разукрасились светом и падающими вниз затухающими угольками. Акил начал было говорить, но слова превратились во вздох, Удо вскинул голову.

— Вы видите это? — скрипнул голос Тахиры в ушах.

— Да, — незамедлительно ответил Брел.

— Что… — но голос Брела прервал его.

— Орбитальное сражение, большое, и, похоже, происходит десантирование. Они крушат друг друга там наверху, чтобы добраться до поверхности.

Акил смотрел, как формируется звезда, вспыхивая белым и красным.

— Но я думал, что мы одни, — сказал он, — что наверху лишь Железные Воины.

— Похоже, ситуация изменилась, — сухо ответил Брел.

Акил ощутил, как что‑то дрогнуло у него в груди. Это было тёплое чувство, как будто вселенная неожиданно распахнула перед ним ранее незаметную дверь, сквозь которую полился солнечный свет.

— Это вовсе не значит, что они пришли, чтобы помочь нам, — сказал Брел, словно расслышав надежду в молчании Акила. — Есть что‑нибудь от командования, лейтенант?

— Никаких сообщений с тех пор, как мы вышли на поверхность, — ответила Тахира и сделала паузу. — Нам надо вернуться в убежище. Всем машинам — прогреть двигатели. Выдвигаемся через пять минут.

Они тащились по иссохшей равнине, широкий треугольник из машин под холодным светом луны. Двигались они со скоростью пешехода, пыль клубилась на их пути. Перед ними, медленно приближаясь, лежала область, покрытая густым охряным туманом, поджидающим, как стена, отделявшая лунную ночь от какой‑то другой реальности.

Отвернувшись от лунного света, в грохочущем мраке «Фонаря» Тахира позволила себе на миг закрыть глаза. Они ныли от постоянного наблюдения через узкие смотровые щели и прицелы. Время от времени, она направляла один из смотровых блоков в ночное небо. Фальшивые звезды, кометы и огненные стрелы космического сражения продолжали мелькать на чёрном куполе небес. Брел был прав, кто бы там ни был — они бились насмерть.

Что это значило? Подкрепление? Спасение? Вывод войск? Она слышала надежду в словах Акила, когда они впервые увидели вспышки в небе, она очень сильно желала бы верить, что её первая война окончена, но она чувствовала, что Брел был ближе к истинному положению вещей — новые звёзды в небе могли быть с равным успехом как мрачными предзнаменованиями, так и знаками надежды.

— Будем в тумане через пару минут, — произнёс Макис, — ты сказала до убежища тридцать километров?

— Примерно, — пожала плечами Тахира, хотя Макис не мог её видеть, — трудно быть полностью уверенной на этот счёт. Карты слегка устарели.

Макис не ответил. Утробное урчание машины вновь поглотило Тахиру, покачивая её в своих грохочущих объятьях.

Туман окружил их несколько минут спустя, как и обещал Макис. Минуту он был похож на утёс из разбухшего пара, клубящегося над ними, а потом он полностью проглотил их, мелькая в стёклах перископов, вздымаясь, как муть со дна реки. Тахире пришлось подавить страх, сжавший её кишки. На мгновенье, ей показалось, что они погрузились в глубокую, токсичную воду. Она сосредоточилась на ауспике, чтобы успокоиться, наблюдая, как голубые маркеры «Тишины» и «Когтя» приблизились с каждой стороны к её машине. Обычно они двигались развёрнутым строем, полагаясь на контакт по воксу и ауспику, но, учитывая, что «Тишина» еле ехала на полуразбитом траке, сейчас они держались как можно ближе друг к другу.

Они продолжали ехать в течение четырёх часов. Они ехали вдоль дорог, забитых каркасами машин, сквозь ржавые останки зданий, через лужи застывающей слизи. Грохот их траков и выхлопов двигателей тонули в гнилостном тумане. Никто не говорил ни слова, ни внутри машин, ни по вокс-сети. Единственными звуками были рокот двигателей, крутивших траки, и шипение помп системы подачи воздуха.

— Надо остановиться, — голос Брела заставил Тахиру подпрыгнуть.

— Пробема? — спросила она. Вокс потрещал секунду, после чего вновь раздался голос Брелаю

— Изменился звук дребезжания трака, — ответил он, в его голосе слышалось изнеможение.

«Терра, неужели мы все в таком состоянии?» — подумала Тахира.

— Возможно, металл слабеет. Не хочу его подвергать лишним нагрузкам.

— Ага, — сказала она, проглатывая волну собственной усталости. Во рту пересохло, где‑то в голове, позади глаз, пульсировала боль, — ладно.

Она моргнула и потрясла головой, стараясь сфокусироваться.

«Если пробудем здесь ещё долго, то, возможно, не сможем вернуться».

Она переключилась на канал эскадрона:

— Все машины — остановка на пятнадцать минут. Приглушите двигатели. Держите вокс и ауспик включенными.

Акил и Брел подтвердили, но она едва их слышала. Она почувствовала, как её кренит вперёд, поймала себя сама и откинулась обратно в кресло. Она не должна была позволить себе заснуть. Она попыталась определить их текущее местоположение, проводя вычисления и сопоставляя мрачные картины, мелькавшие за бортом во время движения, и светящуюся карту на командной консоли. Это не сработало. Она обнаружила, что вовсю хлопает глазами уже на вычислении второй дистанции. Наконец‑то, с отключенным двигателем «Фонарь» стал тихим и спокойным.

Ей нельзя засыпать…

Ей нель…

Глаза Тахиры широко открылись, голова откинулась так быстро, что врезалась в люк над ней. Острая боль унесла остаточную картинку сна. Голова пульсировала от боли, которая не вся была результатом удара. Она сглотнула, пытаясь убрать привкус желчи изо рта.

«Фонарь» вздрогнул.

Тахира замерла. Это было в самом деле? Это не было похоже на вздрагивание машины, когда она передвигалась. Нет, это скорее походило на дрожь земли прямо под ними. Медленно она повернула голову, чтобы посмотреть на Лахлана. Стрелок завалился на бок, он спал, капюшон костюма задрался так, что окуляры оказались у него на лбу. Может ей померещилось, может это был отголосок поблекшего уже сна. В голову как будто вколотили гвоздь. Она осторожно включила канал внутреннего вокса:

— Кто‑нибудь ещё почувствовал это?

Ответа не последовало. Она нажала клавишу передачи ещё раз.

Земля вновь вздрогнула. Лахлан пошевелился во сне, но не проснулся.

Тахира щёлкнула по активному прицелу и прижала глаза к видоискателю. Мир снаружи не изменился: бурлящая завеса тумана окрасилась в полинявшие зелено-белые тона инфракрасного виденья. Во мраке появлялись и исчезали разрывы, как коридоры за быстро закрывающимися дверями.

Где‑то в отдалении вспыхнуло пятно света и тепла, пробившись своим свечением сквозь туман, прежде чемпотухнуть. Секундой спустя она услышала грохот взрыва. Она переключилась на обычный вид. Сердце успело стукнуть один раз, прежде чем она увидела оранжевое зарево с мигающими отсветами.

Тахира закусила губу. Взрывы были далеко, но они были в том направлении, в котором им надлежало следовать, чтобы попасть в убежище. Может это орбитальная бомбардировка? Дальнобойная артиллерия или ракетные удары? Но корпус её машины не колебался, что‑то другое сотрясало землю. Дрожь прокатилась ещё и ещё, словно в ответ на её мысли. Что‑то в её неторопливом ритме, навело её на мысли о тёмном лесе с ночными кошмарами, мелькающими на краю зрения.

— Лейтенант, — голос Брела звучал устало и холодно, но, как ни странно, она была рада его слышать как никого другого прежде, — вы почувствовали это?

— Да, — ответила она, — взрывы на юго-востоке.

— Возможно, — сказал он. В его голосе прозвучала нотка надежды?

— Но вибрация и взрывы не синхронны.

— Возможно, ударной волне надо больше времени, чтобы пройти сквозь скалы и грунт.

— Может быть, — она слышала неуверенность в своём собственном голосе. — Я думаю, нам надо затаиться и заглушить двигатели. Полностью отключить энергию, прицелы. Никаких переговоров.

— Что? — спросил Брел, но она уже переключала тумблеры вокса.

— Акил, слышишь меня? — она подождала секунду, и щелкнула тумблер вновь, — Акил?

— Слышу вас, лейтенант, — голос его звучал сонно, словно с трудом пытался проснуться.

— Хорошо, — она включила канал связи эскадрона, — все машины, мы глушим двигатели и прекращаем переговоры. Выключить всё, кроме системы подачи воздуха. Я имею ввиду всё. Не двигаться, не использовать ничего, что выделяет тепло или потребляет энергию. Включить вокс через тридцать, три-ноль минут.

Она глянула в прицел последний раз, рука потянулась к кнопке выключения питания.

Земля вздрогнула ещё раз, и ещё.

— Погоди секунду… — начал Брел, но протест свой он уже не смог завершить.

Титан шагнул из тумана перед глазами Тахиры, словно вышел из‑за занавеса. Изогнутые пластины брони толщиной в несколько метров покрывали его плечи, а спина, казалось, ссутулилась под тяжестью установленных в стойках ракет. Изъеденная оранжевая краска покрывала его череп. Руки представляли собой длинноствольные орудия. Маслянистые оболочки пустотных щитов мерцали в тумане, в глазах горел электрический зелёный свет. Лучи сканеров обшаривали поверхность перед ним, пока поршни шириной в три ствола шипели, делая следующий шаг.

Это был бог войны, высшая боевая машина. Линейный Титан, и мир сотрясался от его поступи.

— Отходим! — Тахира почувствовала, как крик вырвался из её глотки. Макис тоже кричал, двигатель «Фонаря» ревел, пробуждаясь и набирая полную мощность, вокс скрипел воплями остальных членов экипажа. Титан шагал неторопливо, огонь сверкнул в его правой руке над их головами, она урчала и скрипела, прокручивая стволы орудия.

«Коготь» завизжал, протестуя против действий Акила, подавшего максимальную мощность на непрогретые узлы. Машина прыгнула назад, траки пропахали землю.

— Не вижу его! — прокричал Удо. Парнишка обнимал прицел лазпушки, палец лежал на спусковом крючке. Земля вокруг них вздыбилась. Машину разведки подбросило в воздух, через секунду она рухнула обратно. Жёлто-красные всполохи пламени мелькнули в смотровых щелях, корпус загудел, как от поцелуя шрапнели. Акила швырнуло вперёд, когда «Коготь» врезался в землю. Взрыв боли заполнил череп. Пронзительный гул, казалось, захлестнул его, тёплая жидкость потекла со лба, заливая его левый глаз. Он дотянулся до рычагов управления, опознав их наощупь руками сквозь резиновые перчатки, видел он смутно. «Коготь» продолжал двигаться, траки с пробуксовкой завращались, едва они коснулись грунта. Акил навалился на рычаг привода правого трака, и машину резко развернуло.

Снаружи вновь раздался рёв орудия Титана, и мир закачался, как от удара одного из древних богов. Он бросил «Когтя» вперёд полным ходом, шестеренки завизжали, набирая скорость.

У них были секунды, в лучшем случае. Он слышал истории о Титанах, даже видел несколько памятных пиктов, запечатлевших их в действии. Они несли на себе достаточно вооружения, чтобы превратить целый город в груду щебня и расплавленного стекла. «Коготь» жил лишь благодаря тому, что божественная машина применила лишь частичку своей силы, чтобы убить их.

Зрение его ещё не восстановилось, но он мог видеть бело-голубой свет, ударивший по ту сторону смотровых щелей, и слышал визг плазмы прожигающей туман. Плазменный уничтожитель «Фонаря» вёл огонь по атакующей махине. Луч плазмы ударил в первый пустотный щит Титана и обрушил его в рёве статики. Титан зарычал в ответ, его боевые горны перекрыли даже гул его поступи. Орудие, смонтированное в его левой руке начало светиться, молнии побежали по ребристым фокусирующим контурам. По всей длине орудия вырывался пар.

Стволы правой руки начали вращаться.

— Когда сможем стрелять? — прокричала Тахира. «Фонарь» трясло на ходу, мотая из стороны в сторону, Макис вовсю пытался сделать из них трудную мишень.

Главное орудие дымилось от жара. Пот ручьем тёк с Тахиры внутри костюма, заливая ей глаза и мешая сфокусироваться. Они схлопнули один из щитов Титана, может два, но они даже не задели самого Титана.

— Спонсонные орудия, огонь! — крикнула Тахира, так и не выучив проклятые имена стрелков.

Оба спонсона выстрелили. Белые заряды энергии вырвались наружу, поджигая воздух, разливаясь по щитам Титана светящимися кольцами. Ещё один пустотный щит задрожал, зашипел и обрушился. Лазпушки продолжали стрелять, пробуя на прочность следующий слой. Она смотрела, как гатлинг-орудие Титана набирает скорость, неотвратимо раскручиваясь, в то время как его плазменное орудие на другой руке излучало жар и вспышки, набирая мощность.

— Главное орудие, огонь!

— Ещё не готово.

— Немедленно — другого шанса у нас не будет.

Лахлан выругался и нажал на гашетку. Луч плазмы полыхнул из жерла перегретого орудия. Раскалённый газ вырвался с казённой части рядом с Лахланом, обтекая защитные пластины ужасающими неоновыми облаками. Лахлан завопил, когда газ окутал его, защитный костюм приплавился к его коже, по лёгким пошли волдыри от нестерпимого жара. Завыла сирена тревоги.

Тахира не отводила взгляда от Титана, аварийные системы охлаждения морозили башню. Поток плазмы поразил щиты Титана и смёл их один за другим. Таинственная энергия исчезла в неестественном грохоте и вспышке света.

Потом свет потускнел, и показался контур Титана, стоящего на месте, без облака своих щитов. На секунду бог, выкованный из железа, предстал перед ней обнажённым.

— Спонсонные орудия, огонь, — сказала она, понимая, что уже слишком поздно. Титан шагнул к ней, сокращая дистанцию шагами, оставлявшими в земле кратеры. Злобный свет вокруг плазменного деструктора божественной машины стал цвета раскалённой стали. Она почти слышала рёв рвущейся на свободу энергии внутри оружия.

Орудие Титана выстрелило в тот момент, когда со стороны в него врезался снаряд.

На месте левой руки возникла звезда зазубренного света, спустя миг она взорвалась. Туман сверкнул белым светом. Титан зашатался. Противовзрывные щиты закрыли его глаза. Огонь побежал по его телу, распространяясь от останков левой руки, вниз пролился дождь из обломков. Броня покоробилась от температуры, чешуйки обгорелой краски полетели прочь. Огромная голова божественной машины наклонилась, потом покачнулась, как у бойца, приходящего в себя после тяжёлого удара. Из его покорёженной брони лилось горящее масло, и летели искры, его полурасплавленные боевые горны ревели болью. Потом голова поднялась, Титан выпрямился со скрежетом искорёженных перегревом приводов.

Он открыл огонь. Снаряды полетели из его уцелевшей руки, терзая землю перед ним и наполняя воздух грохотом его ярости.

«Фонарь» закачался, как спичечный коробок в урагане.

— Уходи, — раздался голос Брела в ушах Тахиры. На миг она ощутила холодное спокойное дыхание, пробивающееся сквозь ярость. — Ты слышала меня. Бери машины и беги.

Весь мир вокруг неё превратился в вибрацию и шум.

— Ты… — начала она, но слова потонули в грохоте взрывов.

— Наш трак порван, Тахира, — сказал Брел, словно указывал на очевидный, но упущенный из виду жизненный факт. — Порван по-настоящему. Этот Титан прикончит тут всё живое. Уцелеть будет невозможно. Мы точно не выберемся.

Даже сидя в перегретой башне танка, Тахира задрожала от сказанных слов, осознавая, что Брел впервые назвал её по имени.

— Беги, — повторил он, и вокс замолк.

Секунду Тахира молчала. Он почувствовала удар своего сердца, снаружи в ответ взрывы сотрясли землю.

— Готовы? — спросил Брел. Он не смотрел на свой экипаж. Ни на Джаллинику, теснившуюся с ним в башне. Ни на Селка, скрючившегося в пространстве у него под ногами. Ни на Калсуриза, наполовину высунувшегося из отсека водителя и сидевшего рядом с передней лазпушкой.

Ему не надо было смотреть на них, что бы знать, что они находятся там, где им положено быть. Они все слышали, что он сказал Тахире, он подключил к передаче канал внутреннего вокса. Никто из них не произнёс ни слова, когда он солгал. Внутри «Тишина» звенела от близких разрывов. Звук затихал, пока не стал похож на шум моря на мире, который он покинул давным-давно, том самом, который он называл своим домом.

— Мы бы всё равно не выбрались на разбитом траке, — сказала Джаллиника. Брел взглянул на неё, потом отвернулся и кивнул.

«Так вот как на самом деле всё закончится, — подумал он. — От этого я бежал и скрывался всё это время. Я и в самом деле дурак».

— Ладно, — сказал он и кивнул снова. Ему не было нужды смотреть в прицел, чтобы узнать, где враг. Корпус гудел от тяжёлых шагов раненной машины.

Красный свет залил его командную консоль. Сканеры засекли их, Титан увидел их.

— Огонь! — крикнул он.

«Тишина» заговорила в последний раз, и раненный ею бог ответил.

Глава 6

Предисловие шестой главы

Анархия. Только этим словом можно было описать прибытие первых подкреплений лоялистов на Талларн. Рой кораблей, пришедших на помощь Талларну, принёс в себе остатки ударных сил легиона, гранд-когорты Имперской Армии, боевые группы Титанов и бессчётное множество других подразделений.

Но у них не было единого командира, способного направить их усилия. В космосе сражались сотни кораблей, пробиваясь к планете. Десантные модули погибали и падали в ядовитую атмосферу Талларна. На поверхности, дюжины командиров спорили друг с другом, даже сражаясь с врагом. Кто кому должен был подчиняться? Каков был план? Что им надлежало делать? Они пришли на Талларн ни под единым командованием, поэтому единого ответа не было.

В итоге, лишь их численность спасла лоялистов от катастрофы. Благодаря случайности, они прибыли со всех сторон сектора и в неравные временные интервалы. Но прежде всего, они прибыли в огромном количестве: одиночные корабли, эскадры, потрёпанные флоты, они слетелись, как падальщики к трупу. Без единого плана атаки, они делали самую очевидную и прямолинейную вещь, которую могли — пытались высадить войска на поверхность Талларна.

Многие погибли, но Железные Воины не могли остановить их всех.

Зарево битвы опоясало Талларн. Корабли маневрировали и таранили друг друга, толкаясь в попытках добраться до низкой орбиты или подстрелить тех, кто уже начал десантировать войска и снабжение. Кое‑кто не был в курсе, что атмосфера наполнена ядом, первые корабли, рухнувшие в грязевые океаны с быстроразлагающимися телами экипажей на борту, быстро научили других осторожности. Над северным полюсом Талларна корабли под командованием адмирала Форока вышли на геостационарную орбиту над убежищем Кобалак и начали выгрузку снабжения на горное плато. На равнинах Хедива, на чёрную покрытую коркой землю, приземлились транспортники Легио Грифоникус. Над ними, в разрывах, проделанных их десантными кораблями в тумане, были видны стреляющие, горящие и гибнущие корабли. В окрестностях Сапфир-сити новоприбывшие руководствовались сигналами из убежища, находившегося под городом, они сбросили сотни свежих боевых машин, для соединения с силами выживших.

В ответ Железные Воины послали на Талларн ещё больше своих войск.

Джурнийский 701й бронетанковый полк

Штаб полка

рота Кобальт

рота Аметист

рота Вердигрис

рота Золото

рота Циан

рота Вермильон

рота Янтарь

рота Амарант

Первый эскадрон

Второй эскадрон

Третий эскадрон

Четвёртый эскадрон

111 «Палач» «Фонарь»

112 «Палач», «Свет смерти»

Машина № 2 — Не в строю

Машина № 3 — Не в строю

113 «Покоритель», «Тишина» (временно присоединённые силы)

114 разведывательная машина, «Коготь» (временно присоединённые силы)

701й Джурнийский находился в стадии длительного формирования на Талларне, когда враг атаковал планету. В то время как другие полки вводили в строй запасные машины и перевооружали те, что уже поучаствовали в Великом крестовом походе, многие Джурнийские эскадроны предстояло ещё только сформировать до полного боевого состава, ввиду незавершённых логистических операций.

Временно присоединённые силы обычно формировались путём соединения уцелевших машин разбитых эскадронов в новое боевое подразделение, при этом старались заменять выбывшие машины однотипными. В отношении Первого эскадрона роты Амарант такой возможности не было.

«Покоритель» — «Тишина»

(Имперский войсковой актив CSI/19630917/4126LR/V78–5)

Изначально «Тишина» была приписана к 1му Каметтерскому «Выкованному в звёздах» как «Машина 78–5». Она участвовала в боях на Креденсе во время падения Регентства Кольца и хорошо проявила себя в боях на Арзентисе IX. На Фортуне она записала на свой счёт сорок подтверждённых убийств во время гибельного рассвета в наступлении против поселений ксеносов, и осталась единственной машиной «Выкованного в звёздах», находившейся в строю к концу битвы.

Получив обширные повреждения во время боя, она должна была бы пойти на металлолом, но этого не было сделано из‑за её послужного списка. Вместо этого кузов был вывезен и отмаркирован, как подлежащий капитальному ремонту, когда 1й Каметтерский перегруппировывался на Талларне.

Машина 78–5 была восстановлена, но, в конечном итоге, никогда не воссоединилась со своим родным полком. Позже её передали отставшему экипажу, выведенному в резерв сил развёртывания экспедиционных флотов. Её новый командир переименовал её в «Тишину». Но Великий крестовый поход более не призвал их на войну, так что они ждали на Талларне, пока война сама не нашла их.

Мощь веков / Отметка / Казнь

— Этого не может быть, — произнесла Тахира. Рядом с ней Акил покачал головой, но промолчал. Они стояли в одном из залов убежища, границы которого терялись в тепловых выбросах двигателей и выхлопных газах. Она медленно вдохнула, и запах металла, топлива и разогретых двигателей наполнил её глотку. Она закашлялась, чувствуя жжение в слезящихся глазах, моргнула, прочищая глаза, и на секунду задумалась, вдруг она откроет глаза и обнаружит себя, сидящей в металлическом коконе её машины.

Танки. Сотни, нет — тысячи танков заполняли зал. Она узнала башни «Карателей», длинные стволы пушек «Покорителей», клиновидные корпуса «Малькадоров» среди дюжин других типов, которые она опознать не могла. Пятнистая раскраска сотен полков покрывала их корпусы, униформа мужчин и женщин, обслуживавших машины, свидетельствовала о том, что они пришли с миров, находящихся на значительном удалении от Талларна. Рокот двигателей, выкрики приказов, звон ударов металла по металлу наполнили её уши грохочущей волной.

Это была не просто армия, это было воинство, готовящееся к битве. И оно было не единственным, такая же картина наблюдалась в каждом хранилище под Сапфир-сити.

Остатки эскадрона Тахиры прибыли в убежище два часа назад. Последние километры они больше брели, чем прорывались. «Фонарь» и «Коготь» потихоньку пробирались мимо неясных силуэтов в тумане, петляя между отсветами далёких взрывов. Тогда только Тахира поняла, что означали огни в небе. Железные Воины отправили на поверхность Талларна столько войск, сколько она не могла себе даже представить.

Она мельком видела десантный модуль в разрыве тумана. Мощь веков изливалась на Талларн: шагающие боевые машины, мобильные артиллерийские платформы и громоздкие танки с угловатыми корпусами. Тахира смотрела на врагов, пока они не пропали из виду, и гадала, не найдут ли они убежище под Сапфир-сити взломанным и наполненным покойниками.

Но дела обстояли иначе. Вместо этого, она обнаружила его гудящим от переполнявших залы различных вооружений.

Почти неспособные ходить, с воспалёнными глазами и отсыревшей за дни, проведённые в костюмах, кожей, уцелевшие члены экипажей Тахиры прошли процедуры обеззараживания и увидели, что убежище охвачено лихорадочной активностью. Десятки тысяч мужчин и женщин перемещались по залам и коридорам. Для кого‑то это было слишком много. Вэйл просто сполз спиной по стене на пол и сидел, качая головой. Удо начал ухмыляться и болтать. Сама Тахира не произнесла ни слова, а просто стояла и смотрела целых пять минут на поток людей. Потом она пошла. Акил молча последовал за ней с широко раскрытыми глазами.

Они брели вниз по наполненным суетой коридорам, пряча взгляды, когда забывали отдать честь. В конечном итоге, они пришли в хранилище, где месяцы назад она и её экипаж катались на танке по голому пласкриту.

Здесь она увидела, почему Железные Воины спустились на поверхность сейчас. Причиной были не столько подкрепления, прибывшие на Талларн. Сколько то, что с этого момента легион утрачивал своё преимущество.

— Космодесант, — сказал Акил глухим голосом, и Тахира проследила его взгляд в сторону полудюжины фигур, стоящих перед тремя закрытыми спидерами. Броня их была белой, но с выбоинами и царапинами, в которых виднелся серый керамит под слоями краски. Зазубренные багровые подтеки виднелись на их поножах, наплечниках и шлемах, косы чёрных конских волос с вплетёнными в них костями болтались на их поясах, когда они двигались.

И как они двигались. Тахира обнаружила, что думает о змеях, ползущих по земле, — неторопливо перетекающих, но готовых к атаке. Один из них стоял без шлема и повернулся, чтобы посмотреть на неё. Взгляд Тахиры встретился с глазами цвета голубого холодного неба.

В эту секунду ей захотелось убежать и зарыться где‑нибудь под пласталью и рокритом. Она отвела свой взгляд от космодесантника.

— Что будет теперь? — спросил стоящий рядом с ней Акил.

Она не ответила, вместо этого она залезла в карман своего хаки и вытащила палочку лхо. Она осторожно зажала её губами и щёлкала зажигалкой, пока, наконец, не вспыхнул голубоватый конус пламени. Волосы её прилипли к голове и сально блестели от жира. В морщинки лица забралась грязь. Грубая отметина от воротникового зажима окольцовывала её шею, как след от оков. Она заметила, что руки были спокойны, но светящаяся точка тлеющей лхо дрожала. Она встретилась глазами с собственным смазанным отражением на маленьком корпусе зажигалки. Суровость и усталость смотрели на неё. Она подумала о Бреле.

«Свет Терры. Я выгляжу теперь как он».

Она закрыла глаза и вдохнула дым.

— Тахира? — подал голос Акил.

Она почувствовала влагу на щеках.

«Что происходит?» — подумала она и открыла глаза.

Слезы катились по её щекам, сажа полосками размазалась по лицу. Ей казалось, что это не её слёзы.

Глотку сдавило. Она почувствовала бегущую по телу дрожь, тяжкие воспоминания, бурлившие внутри, навалились на неё. Она глубоко дышала, пытаясь остановить слёзы. Акил ничего не говорил, а она не смотрела на него. Она не хотела, хотя бы потому, что увидела бы слёзы и в его глазах. В её всё ещё затуманенном взоре, ряды застывших машин выглядели как уродливое железное море. В паре футов от неё, солдат в голубой униформе заряжал ленты снарядов в оружейный бункер. Где‑то далеко, девушка, нет, не девушка — солдат, смеялась, соскочив вниз с башни «Покорителя».

— Лахлан умер, когда мы почти добрались сюда.

— Я знаю, — мягко ответил Акил, — я видел, как ты вытаскивала его из машины.

Теперь её действительно трясло. Мир перед глазами стал размытым пятном.

Снова раздался голос Акила, низкий и размеренный:

— Тахира, это — не твоя ошибка.

— Это — была моя ошибка. Я приказала ему стрелять. Я знала, что может произойти, что орудие может перегреться, — она сделал паузу и моргнула. — Он стонал часами. Я просто хотела, чтобы он затих. Но, видишь ли, его костюм порвался, так что мы все слышали. Часть меня хотела, чтобы он умолк. Но он продолжал стонать. Мне казалось, что он пытался произнести чьё‑то имя. Потом он затих, и…

Она почувствовала, как смешок прорывается сквозь зубы:

— Я почувствовала облегчение. На секунду, но мне стало легче.

Акил ничего не ответил, когда она взглянула на него, тот рассматривал свою левую ладонь, словно не хотел встречаться с ней взглядом. Она внезапно задумалась над его возрастом, у него были дочки, как он говорил. Ей стало любопытно, какого возраста они были.

Воспоминание о вопросе Акила плавало в её мозгу.

«Что будет теперь?» — медленно она восстановила контроль над собой, возведя броню из самообладания. Она перестала трястись, чувствуя, как ком воспоминаний и эмоций скребётся в двери, которые она только что закрыла перед ними.

— Теперь, Акил, — начала она, словно он только что задал свой вопрос. Она наполнила каждое слово ледяным спокойствием и контролем. Акил взглянул на неё, и она уловила блеск чего‑то в его глазах, пока говорила, — теперь всё начнётся заново.

Акил позволил людскому потоку нести его по коридорам убежища. Люди давили на него, толкали, пропихивались мимо, торопясь по своим делам, какими бы они ни были. Никто не смотрел на него, если не считать взглядов, вопрошавших, что это за немытый и щетинистый мужик стоит на их дороге. Его это не волновало, даже нравилось: просто бесцельно бродить, идти туда, куда ноги сами понесут. Время от времени, ему казалось, что он бродит по запутанным улицам своей юности, слушая выкрики торговцев и их громкие возгласы, когда они расхваливали товар.

Он улыбнулся. Офицер в лазурном полевом шлеме уловил выражение лица Акила, и, видимо, решил, что тот насмехается над ним, поскольку Акил заметил, как офицер наморщил лоб и начал открывать рот. Акил отсалютовал, почтительно вскинув голову, и пошёл дальше. Он не знал куда идёт, но это было хорошо, он не мог сейчас надеяться на что‑то лучшее.

— Акил Сулан.

Поначалу, он едва расслышал голос и даже не подумал обернуться. Акил Сулан был теперь никем — просто ещё один рейдер, пушечное мясо битвы за Талларн. Мир, в котором это имя что‑то значило, канул в небытие. Нет, голос, который звал его, был просто обманом слуха, полузнакомый обрывок стоящего вокруг гула голосов и топота ног.

— Ты — Акил Сулан.

В этот раз голос был у него за самой спиной, он почувствовал руку на своём плече. Его собственная рука метнулась к месту, где он всё ещё носил кинжал.

— Нет, нет мой друг, — сказал голос уже у его уха. Это был мягкий голос с мурлыкающим акцентом самых южных штатов Талларна. Он почувствовал острие ножа, уколовшее кожу прямо над правой почкой, — я не желаю причинять тебе вреда, достойный благодетель, но ты должен пойти со мной.

Акил ощутил бездонную пропасть, распахнувшуюся в его сознании.

«Достойный благодетель», — никто так не называл его с той самой ночи, как упали бомбы.

— Кто ты? — сумел он выдавить из себя. Вокруг него толпы солдат, аколитов и сервиторов, продолжали идти, не замечая и не заботясь ни о чём.

— Слуга друга, достойный благодетель. Он хочет снова тебя видеть, — хватка на плече Акила ослабла, а острие ножа переместилось ему под левую руку. Человек вышел из‑за его спины, оказавшись вплотную к левому боку Акила. Рука обхватила плечи Акила, словно они были старыми товарищами. Нож будет невидим для стороннего наблюдателя. Акил не смог скрыть потрясение, когда взглянул на человека.

Он носил униформу глубоко красного цвета с чёрными аксельбантами и пришпиленными серебряными ранговыми планками. Широкое, гладковыбритое лицо улыбалось Акилу из‑под остроконечного шлема.

— Прости за нож, но моя служба нашему общему другу, не даёт мне права получить твой отказ на приглашение, — акцент мужчины внезапно сменился: стал твёрдым и жёстким, все следы южного акцента исчезли. Акил мог унюхать запах алкоголя и крепкого табака в дыхании мужчины, словно тот только что вышел из‑за карточного стола офицеров.

Сознание Акила летело кувырком, усталость и шок перемешивались и взбалтывались. Месяцы в убежище, или внутри корпуса «Когтя», виды поверхности, убийства и попытки позабыть…всё это рухнуло в растущую внутри него тьму. Он видел Джалена, стоящего рядом с ним на балконе, перед тем как ночь в последний раз опустилась на Сапфир-сити.

«Грядут перемены, достопочтимый Сулан, — сказал Джален, и изумрудные ящерицы, вытатуированные на его лице, как-будто начали извиваться. — Тебе стоит принять это, прежде чем сделать следующий шаг».

«Я понимаю, — ответил Акил и повернулся, чтобы посмотреть в глаза собеседнику, — чего ты хочешь от меня?»

Воспоминание тускнело, но татуированное лицо оставалось, пока он смотрел на человека в красной униформе офицера.

— Джален, — произнёс он.

Мужчина, выглядевший как офицер, улыбнулся и кивнул.

— Он рядом. Идём со мной.

Комната была маленькой, просто коробка из голой пластали, притаившаяся за маленькой дверцей в конце тихого коридора, словно её специально построили, чтобы потом позабыть. Режущий глаза свет от свисавшей на цепи с потолка одинокой люмен-сферы заливал помещение. Три плиты из пластали лежали на полу, края их истёрлись, а плоскости покрывал толстый слой пыли. В комнате пахло пылью — пылью и спёртым воздухом. Акил осмотрел комнату единственным взглядом и повернулся к человеку в красной офицерской униформе.

— Жди здесь, — сказал мужчина и захлопнул металлическую дверь.

Акил выдохнул и нажал на веки пальцами. Сквозь веки он чувствовал, как дрожат его руки. Он постарался успокоить мысли, составить план действий.

— Здравствуй, друг мой.

Глаза Акила распахнулись.

Человек, стоявший у закрытой двери, слегка улыбнулся и приподнял бровь. Он был высоким, и выглядел на средний возраст, но зелёные глаза выдавали прожитые годы, которые были не видны на лице. Запачканный маслом комбинезон чернорабочего болтался на жилистом теле мужчины, из‑под закатанных рукавов виднелись тонкие, но мускулистые руки. Лысый череп бликовал на свету. Улыбка всё ещё была на губах человека, когда он шагнул вперёд.

— Джален, — произнёс Акил.

— Рад видеть тебя, — ответил Джален. Голос его был глубокий, спокойный и неторопливый. — Прости меня. Это, наверно, потрясение. Приношу свои извинения. Я был… неподалёку какое‑то время, но я решил, что лучше бы нам пока не встречаться. В конце концов, многое изменилось со времени нашей последней встречи.

Акил пристально смотрел на Джалена. Он думал о них двоих, рассматривающих Сапфир-сити, в последнюю ночь, когда солнце освещало края зданий, а далёкое море приобретало цвет полуночной синевы. Джален кивнул, словно вспомнил тот же самый момент.

— Многое поменялось, но мы двое остались, — сказал Джален, пока он говорил, цветные узоры начали появляться на его коже, разрастаясь во все стороны, как плющ на залитой солнцем стене. Изумрудные ящерицы поползли по его шее и лицу, их тела, хвосты и лапы плотно переплетались. Бирюзовые гребни опутали его предплечья, тонкие спирали заструились по ладоням, переходя на пальцы. Улыбка Джалена разорвала татуированные джунгли на его лице.

Акил почувствовал боль в груди. Он втянул воздух сквозь зубы, и ярость наполнила его, кипящая и ядовитая. Руки вскинулись, в следующий миг тонкая кожа шеи Джалена оказалась в его хватке, он протаранил татуированным человеком стену и давил, и давил.

Внезапно захват его опустел, он падал, кружась, он не мог вздохнуть. Он врезался в пол и почувствовал, как остатки воздуха вышибло из лёгких. Он катался и жадно ловил воздух ртом. Джален стоял над ним и смотрел, руки его свободно висели по бокам.

— Стоило попробовать с ножом, — сказал Джален, поднимая левую руку с зажатым клинком. Искусные волны бежали по изогнутому лезвию, рукоять из тёмного дерева блестела инкрустированным серебром. Это был нож Акила, нож, врученный ему дедом, с этим клинком он не расставался даже внутри машины. Джален поднял нож, пробежался глазами по лезвию, пока не встретился взглядом с Акилом. — Если собираешься убить кого‑то, то убивай одним ударом. Разве не так здесь говорят?

Акил боролся с болью в груди. Ярость всё ещё была там, она переплеталась с болью, пытаясь стать единым целым. Он перекатился на колени и яростно вдохнул.

— Ты убил мой мир, — задыхаясь, сказал он и попытался встать.

— Нет, — покачал головой Джален, присаживаясь на одну из плит. Он наклонился вперёд, локти лежали на коленях, руки близко сведены. Нож Акила исчез. — Нет, мы этого не делали.

Акил чувствовал, как сердце бьётся о грудную клетку. Он размышлял о том, чтобы добраться до двери и закричать, что в убежище вражеский лазутчик. Потом он подумал о человеке в красной офицерской форме, человеке, который так легко и плавно менял акцент.

Он посмотрел вверх на человека, обещавшего спасти Талларн от медленной смерти. Джален посмотрел в ответ — спокойно, беспристрастно, выжидая.

Акил отвернулся, вспоминая медленный страх, росший в нём, по мере того, как он наблюдал за увяданием Талларна, его блеск благополучия, приучивший к стабильности и истощающееся благоденствие утекающих дней. Империум поднял их, а потом отвернулся, не заботясь о том, какое будущее ждёт тех, кто служил ему.

Потом началась война между Гором и Императором, но она не затронула Талларн. Будущее его мира, мира его дочерей, выглядело всё также мрачно и уныло, как и раньше. Затем, когда Акил уже отчаялся разглядеть впереди что‑то, кроме холодной тьмы безысходности, Джален нашёл его и предложил ему надежду.

Акил повернулся и посмотрел в зелёные глаза выходца с другого мира. Он всосал воздух и сплюнул. Джален медленно покачал головой.

— Я никогда не лгал тебе. Дела, которые мы обсуждали, планы, которые строили — всё это было правдой. Мы хотели восстановить Талларн, спасти его от медленного угасания, которое, как ты знал, было не за горами. Мы хотели вернуть ему его будущее.

Акил упёрся руками в пол, пытаясь набрать больше воздуха, пытаясь подняться, встать и схватить Джалена за горло. Он убьёт его, здесь и сейчас. Он начал подниматься, руки его тряслись.

— Послушай меня, Акил, — сказал Джален, поднимая руки с раскрытыми ладонями. — Послушай меня. Это дело не наших рук.

Сдавливающая боль пробила тело Акила, когда он попытался выпрямиться, он не смог этого сделать и рухнул вниз на одно колено. Он пыхтел, оскалившись. Он зажмурил глаза, пот выступил на его лбу. Постепенно он начал чувствовать, как боль отпускает его грудь, но он оставался неподвижным.

«Почему?»

Слово сформировалось на его губах прежде, чем он смог прикусить их, и он осознал, что задавал этот вопрос всё время, начиная с того момента, как Железные Воины убили его мир. Задавал и не надеялся получить ответ

— Почему, Джален? Мы были так близки. Ещё несколько месяцев и губернатор был бы свергнут. Ты говорил, что войны не будет, что магистру войны Талларн нужен целым. Я верил в это. Каждая монета, потраченная мной, чтобы купить уши других городов, каждое имя, которое я тебе передал, всё было потому, что я верил в это. Я верил, что магистр войны спасёт нас.

Джален покачал головой, сожаление искривило татуировки вокруг его глаз.

— Акил…

— Ничего больше не осталось! — рявкнул Акил. Он глотнул воздуха, чувствуя, как слёзы текут по щекам. — Ничего больше не осталось.

— Ты не поверишь мне, я вижу это, но я скажу тебе правду — в том, что случилось здесь, мы участия не принимали. Другие действовали так, как мы не предполагали. Но ты всё ещё здесь, и мы тоже, и есть что‑то, что ты можешь сделать для спасения будущего Талларна, — он сделал паузу, и Акил взглянул на него, сожаление потускнело в глазах Джалена. — Кое‑что осталось.

Акил покачал головой, но от слов Джалена холодок побежал по его телу.

— О чём ты можешь…

— Твои дочки, Акил. Обе они живы и в порядке и надеются, что ты тоже.

Акил ничего не сказал. Он не мог говорить. Голоса кружились в его сознании.

«Пусть это будет правда. Пожалуйста, пусть это будет правда. Нет, этого не может быть. О Терра, где они…? Могут ли они быть живыми? Это ловушка, ложь? Как это возможно?»

Джален наклонил голову, словно подслушивал мысли. Затем он потянулся к набедренному карману и вытащил потрёпанный инфопланшет, щелчком выводя его из спящего режима. На экране были трещины и смазанные следы от пальцев, но от изображения, бегущего по нему, Акил замер на месте — два маленьких личика в обрамлении чёрных кудрей волос, тёмные глаза широко раскрыты и настороженны. Пока Акил наблюдал, одна из них посмотрела на другую, словно для уверенности.

«Мина, — подумал он, — всё хорошо, всё будет хорошо».

Он почувствовал, как в глазах защипало, а в горле застрял ком.

— Смотри, — сказал Джален мягко. В экран протянулась татуированная рука, ладонью вверх, словно прося чего‑то. Акил увидел, как Емерита кивнула сестре, и Мина вложила в татуированную ладонь тонкую полоску ткани. Рука исчезла, и картинка погасла.

Акил посмотрел на Джалена. Мужчина с татуировками сидел с раскрытой ладонью. Красные, оранжевые и голубые нитки поистрепались, но цвета были столь же яркие, как в тот день, когда он последний раз видел её, вплетенную в косу Мины. Он потянулся, взял маленький кусочек ткани и долго его рассматривал. Когда он поднял взгляд, холод вновь пробежал по нему. Ему понадобилась секунда, чтобы обрести дар речи.

— Чего ты хочешь от меня?

Джален кивнул, не улыбаясь, на его лице не было никаких эмоций.

— Через семнадцать минут всем подразделениям в этом убежище дадут сигнал к сбору для выхода на поверхность. Они присоединятся к тем, что уже окружили входы. Большие силы Железных Воинов и их союзников приближаются. В их намерения входит разбить пришедшие вам на помощь войска, вломиться в это убежище и захватить его — сделать его своей первой крепостью, чтобы выиграть всю эту битву.

— Всю эту битву?

— Да. Войска, заполнившие это убежище и сражение в небесах — только начало. Многие ещё придут, в том числе — на помощь Железным Воинам. Много, много больше плоти и железа изольётся на этот мир, пока он не захлебнётся, и обеим сторонам будет уже нечего больше выставить, не останется ни капли крови, чтобы пролить.

Акил фыркнул и покачал головой:

— Ты желаешь, чтобы так было, или ты боишься этого?

— Очень хорошо, очень хорошо, — сказал Джален. Внезапная улыбка заставила ящериц на его щеках извиваться, — мне стоило бы помнить, по какой причине мы пришли к тебе. Ты всегда был умён, Акил, но сейчас ты должен только слушать.

Улыбки больше не было на лице Джалена, оно было суровым, глаза не мигали. Акил чувствовал себя так, словно не мог отвернуться от лица, которое вдруг стало далеко недружелюбным.

— В грядущем сражении ты получишь сигнал, содержащий единственное слово. Когда ты услышишь это слово, то должен пропустить мимо себя наступающие в этот момент на тебя войска. Тебе не причинят вреда, но они должны пройти.

— Пройти… и достигнуть убежища? — Акил умолк на секунду, и Джален наклонил голову. — Что произойдёт потом?

— Ты сбежишь и будешь снова жить, также как и твои дочери.

— Как они найдут меня в гуще сражения?

Глаза Джалена, казалось, заискрились.

— Они найдут тебя.

Акил выдохнул. Он хотел закрыть глаза, упасть снова в мягкий мир снов и мечтаний, в котором путь перед ним просто не существовал — в мир, где не ему пришлось бы делать этот выбор. Нити ткани коснулись его кожи, когда он пошевелил рукой.

«Выбор, — сказал голос из холодных глубин его сознания, — выбора никогда не было».

— Какое слово будет сигналом?

— Спасение.

Джален стоял, протягивая нож Акила хозяину, ладонь его левой руки была поднята. Завитки и узоры татуировок ловили смутное свечение лампы. На секунду Акил увидел изображения перьев и чешуек, и вот уже новый светящийся зелёным узор сложился на ладони: две линии соединились в треугольник без базовой стороны. Головы рептилий и змеиные шеи скрутились вокруг символа, их глаза и чешуя мерцали холодным светом.

Акил заколебался, потом поднял левую руку, чувствуя покалывание в ладони, когда электу засветилась всего лишь второй раз в его жизни. Джален закрыл ладонь и слегка улыбнулся. Узоры татуировок пропали с его кожи, как только он повернулся и сделал шаг к двери.

— Не беспокойся, друг мой, — сказал Джален, кладя руку на защёлку двери. — Ты — на правильной стороне.

Звук заполнил пещеру. Он разносился по воздуху, рёв десятка тысяч моторов и клацанье закрывающихся люков. Он рос, как рык пробуждающегося громадного чудовища, сделанного из металла и шестерёнок.

Тахира бежала сквозь растущий гул. Она увёртывалась от заряжающих сервиторов и бежала по заполненным дымом коридорам между танками. Она дремала, когда из вокса заревел сигнал к развёртыванию. Содержимое бутылки не позволяло ей заснуть, они не сделали работу хорошо. Она проснулась, думая, что всё произошло снова, что бомбы падают, и смертельный туман заполнит убежище. Потом она распознала сигнал общей тревоги и рассмеялось.

Все начиналось сначала, просто по-другому.

Тяжёлый танк «Малькадор» начал двигаться, скрежеща траками, и почти раздавил её, когда она пробегала мимо. Она выругалась ему вслед и побежала дальше. Она устала, так сильно, что готова была просто остановиться и позволить, чему бы то ни было просто взять и произойти. Но она всё равно бежала, затягивая застёжки химзащитного костюма и высматривая «Фонарь» в рядах танков.

Каждый способный двигаться танк подлежал развёртыванию. Исключений не было, если она не будет на месте, то «Фонарь» отправится на поверхность без неё. Она не позволит этому произойти. Не важно, насколько сильно она устала, неважно, как часто она задумывалась о том, сколько из этих машин станут гробами для своих экипажей, она не позволит своей машине и экипажу уйти на войну без неё.

— Тахира!

Она крутанулась, выискивая знакомое лицо. Удо стоял, наполовину высунувшись из башни «Фонаря», капюшон и маска его химзащитного костюма болтались у него на груди, как содранная кожа. Ухмылка бродила по его небритому лицу.

— Во имя Терры, чего ты лыбишься?

Мгновенье Удо выглядел озадаченно, ухмылка померкла.

— Простите босс, — пробубнил он. У неё было ощущение, будто она знала, почему он находился возле «Фонаря», а не рядом с Акилом и «Когтем». Она покачала головой, от недосыпа и излишнего увлечения бутылкой ей казалось, что в глаза насыпали песка. — Просто здорово знать, что вы пойдёте с нами наружу.

Она проигнорировала последнюю фразу и забралась на верхушку машины. Камуфляжная раскраска давно исчезла, стерлась от процедур обеззараживания и воздействия воздуха на поверхности. Патина унылых цветов и лохмотьев покрывала теперь корпус «Фонаря», выглядело как пятна крови на фартуке мясника. Главное орудие было прохладным и безмолвным, внешний кожух опалился по всей длине под воздействием нагрева самого орудия.

— Вылезай из башни, — сказал она Удо, кивнув головой. Он открыл рот и набрал воздух, чтобы что‑то сказать. Ей действительно этого не хотелось, не сейчас. Да и вообще никогда.

— Тебе… тебе нужен новый стрелок.

— Один из спонсонных стрелков сядет за главное орудие.

— Они же не умеют, Тах.

— Лейтенант Тахира, — отрезала она, — и прежде, чем ты ляпнешь ещё одну очевидную банальность — да, я в курсе, что останусь без одного из спонсонов, но мне кажется, что ты стремишься оставить Акила вообще без стрелка. Так что выметайся из моей машины и отправляйся в свою.

— Его здесь нет, Тах — лейтенант.

— Что?

Удо пожал плечами:

— Акила нет, я не видел его несколько часов.

Тахира уставилась на него.

«Что же, мать их, ей теперь делать сейчас? Эскадрон из одной машины? Здорово, просто здорово».

Высоко над ней зазвучал горн общего сбора. Огни начали мигать, заливая всё вокруг мерцающим жёлтым светом. Лязг закрывающихся люков прокатился над армадой танков.

— Лейтенант.

Она обернулась. Акил стоял возле левого борта «Фонаря».

Он запыхался, на лбу выступил пот. Химзащитный костюм выглядел так, будто он натягивал его прямо на бегу. Она почти рассмеялась, глядя на него. Плечи Удо поникли.

— Вы оба, отправляйтесь в свою машину и будьте готовы выдвигаться.

Удо не спорил.

Она взлетела на башню «Фонаря» и спрыгнула внутрь. Остальные члены экипажа были уже на своих местах и придирчиво проверяли оборудование. Она потянулась, чтобы захлопнуть люк, но остановилась. На секунду перед ней предстала пещера — грубые силуэты боевых машин, стоящих в ожидании под пульсирующим светом и завываниями горнов. Ближайшие к воротам машины завели двигатели, их гул слился в единый хор. Выхлопные трубы выбросили облака дыма. Какое‑то время Тахира просто смотрела, ожидая, пока предупреждающие огни вокруг дверей не зажгутся зелёным светом. Затем она потянула крышку люка, и её мир вновь ограничился «Фонарём».

Железные Воины сожгли руины Сапфир-сити перед атакой. Огонь со стоящих на высокой орбите кораблей пролился на землю. Пожары прокатились по остовам зданий, образуя вокруг себя раскалённые вихри. Фосфексные бомбы прошлись по улицам, пожирая камень и железо. Тяжёлые удары бомбардировки превращали в щебень уже горящие здания. Свет огня окрасил туман и дым кроваво-красными и гнойно-жёлтыми полосами.

Корабли прекратили огонь, и намгновенье трупу Сапфир-сити позволили просто гореть. Затем в дело вступила дальнобойная артиллерия, и мёртвый город вновь зашатался от наступления Железных Воинов со стороны прибрежных равнин. К северу от наступающих масс были горы, их вершины терялись в тумане. На их южном фланге переполненный шлаком океан был похож на чёрное зеркало. Железные Воины наступали плотными волнами, скрежещущий прилив шириной в тридцать километров и глубиной в сотню.

Первыми в мёртвый город вошли осадные машины. Неуклюжие корпусы, покрытые клепаным керамитом, размалывали куски камня в порошок своими траками. Крупнокалиберные орудия торчали из их корпусов и башен, бронированные бульдозерные лезвия отваливали щебень в сторону, словно это был свежевыпавший снег. Они вторглись в лабиринт из заваленных камнями дорог и обрушившихся зданий, ауспики прочёсывали руины в поисках противника. Осколки камней барабанили по их корпусам, пока оседала пыль бомбардировки. Экипажи этих бегемотов не были Железными Воинами, хотя они несли на себе метки, подтверждавшие их службу Пертурабо и его сыновьям. Они прошли десять метров, сто метров, двести метров… и ничего. Между наступающими машинами скакали сигналы — кто‑нибудь видел хоть что‑то? Почему нет разбитых машин? Возможно, бомбардировка уничтожила всех врагов?

17я рота 81го Галибедских Присягателей служила с Железными Воинами уже два десятилетия. Именно их машины яростно атаковали Лаккомильский разлом на Тарниаке IV, и Пертурабо лично приказал возродить роту, после её гибели на Нецибисе. Теперь они наступали в авангарде первой волны — тридцать «Малькадоров», «Разрушителей» и «Громовержцев» в угольно-чёрных цветах. Присягатели смогли пройти пять километров вглубь безмолвного города, когда стали первыми настоящими жертвами сражения.

В большой промоине, которая раньше была самой широкой улицей города, полоса зелёного света сверкнула сбоку от колонны Присягателей. Светящийся луч дотронулся до корпуса «Разрушителя» и пробурился в самое его сердце. Танк исчез, корпус разорвало на куски неровным облаком. Две машины по сторонам от него опрокинуло, как брошенные карты. Луч зелёного света исчез, а затем сверкнул вновь. Ещё один танк исчез.

Внутри машин Присягателей на ауспиках вспыхнули тепловые и энергетические метки. Осадные танки открыли огонь, выплёвывая тяжёлые снаряды на окружающую местность. Ещё больше огня пришло из руин, по мере того как оживали спрятанные танки защитников.

По всей ширине города, с севера на юг, защитники появились из заранее подготовленных засад. Сотни танков погибли почти мгновенно, их корпусы были пробиты насквозь, или разломлены взрывами. Всё больше защитников появлялось из глубин лабиринта, чтобы убивать и убивать вновь. На юге, в покрытых водой прибрежных руинах, из затопленных туннелей появились шагающие машины Механикум. Они были вдвое выше человека, но без плоти и лиц, они скользили среди руин, молнии с их смонтированного на руках оружия переползали на корпусы танков и зажаривали сидящие внутри экипажи.

На секунду наступление захватчиков запнулось. Затем вторая атакующая волна пришла на смену первой.

Защитники, пережившие бомбардировку, погибли в этот момент. Они умерли в огне, корпусы их машин были пробиты, тела превратились в лохмотья кожи и мяса. Они умерли за один удар сердца, в их ушах стоял звон от попаданий. Они умерли, думая о доме, о лицах, которые им уже не суждено увидеть.

Акил почувствовал тряску от взрывов, едва «Коготь» достиг края рампы. По обеим сторонам от него множество машин выходило наружу из‑под защиты подземелий. Вспышки света и обрывки цветов мелькали в смотровых щелях — столбы пламени пылали в тумане, высвечивая почерневшие скелеты домов. Всё вокруг сотрясалось. Во рту пересохло, запах резинового костюма забил ему глотку.

— Берегись! — завопил Удо, и Акилу едва хватило времени, чтобы увернуться от корпуса впереди идущего танка.

Он выругался. Танки выезжали из убежища столь плотными порядками, что это напоминало стадо скота, толпящееся перед выходом из загона. Снаряды рвались среди них, подбрасывая корпусы машин и оставляя широкие воронки в земле. Акил гнал «Когтя» вперёд, держа в поле зрения силуэт «Фонаря». Он едва видел, куда едет, а вокс превратился в источник бестолкового гама.

«Это не сражение, — подумал он, — это — неуправляемое восстание».

Он включил частоту эскадрона:

— Куда, будь оно всё проклято, мы едем? — прокричал он по воксу.

— Выдвигаемся на два километра и занимаем позицию, — раздался голос Тахиры. — Мы формируем линию к юго-востоку, чтобы встретить врага, прежде чем он доберется до центральных врат убежища. То же самое будет организовано для защиты северного и южного входов.

— Это всё?

— Это всё, что смогли согласовать между собой командующие, так что это — план. Вот, что выиграли для нас замаскированные подразделения наверху — время, чтобы выбраться и установить фронт поперёк города.

Акил покачал головой.

— Сколько там врагов?

— Понятия не имею. Десять тысяч? Пятьдесят?

— И мы просто выходим наверх, чтобы встретить их?

— А какой у нас есть выбор? Если они достигнут врат, то прорвутся внутрь, и тогда надежды для нас не будет, — голос её захрипел, и он расслышал изнеможение даже сквозь помехи вокса. — Победа — наш единственный путь к выживанию.

Акил ничего не ответил и секунду спустя выключил вокс.

Клин из трёх сотен машин Железных Воинов обрушился на защитников северного входа. На острие атаки семь «Рубящих клинков» проломили не успевшие до конца построиться в боевой порядок ряды защитников, как бронированный кулак фанерный щит. Некоторые оборонявшиеся попытались противостоять супер-тяжёлым танкам, огонь их орудий обрушился на громадные машины. Скорострельные орудия открыли ответный огонь, пробивая и броню и здания. Облака чёрного дыма наполнили воздух, в разрывах между ними виднелось красное пламя.

Следом шли меньшие машины Железных Воинов, добивая раненных и искалеченных. «Поборники» и самоходные мортиры обстреливали местность перед наступающей колонной, накладывавшиеся друг на друга взрывы вырастали разбросанными цветами.

Линии лоялистов прогнулись. Машины, всё ещё выходившие из северных врат встретились с теми, что отступали под натиском Железных Воинов. В радиусе километра от входа образовался запутанный клубок из танков.

На юге города силы Железных Воинов наступали при поддержке Титанов: две боевые группы, окрашенные в цвета вороненного железа с оранжевыми прожилками, шли сквозь мрак, их пустотные щиты мерцали под градом снарядов. Каждые несколько секунд Титаны разом замирали и одновременно стреляли, лучи ослепляюще-белой энергии раскалывали землю, а потоки снарядов и ракет лились, как дождь на краю грозовой тучи. Им оказывали сопротивление, но они стёрли с лица земли всех, кто мог противостоять им. Когда осела пыль их последнего залпа, над горящими руинами разнесся рёв их боевых горнов.

Затем первая громадная машина отделилась от группы.

«Рассекатель» нёсся вдоль побережья, его растопыренные пальцы тонули в слизи и шлаке. Это был «Боевой Пёс», самый маленький из своего рода, но от этого он не переставал быть богом разрушения. Его близнец следовал за ним на дистанции в сотню метров, голова и орудия покачивались от быстрой ходьбы. Они уже записали себе первые убийства: манипулу Кибернетика и эскадрон измазанных грязью танков. Это была лёгкая добыча, едва ли заслуживавшая внимания машин их типа.

Внутри головы «Рассекателя» экипаж слушал сигналы, которыми истекал во все стороны город. Тысячи подкреплений скопились в Сапфир-сити, чтобы защитить расположенные под ним убежища. Значения это не имело, победа была лишь вопросом времени.

Без всякого предупреждения прерывистая линия огня выросла из руин и обрушилась на «Рассекателя». Пустотные щиты «Боевого Пса» рухнули, и снаряды ударили в его голову. Титан встряхнул головой, словно собака, пытающаяся вытряхнуть огненных ос из своей шкуры, и, наполовину ослепший, выстрелил в ответ. Плазма и болт-снаряды вырвались из его орудий, преврати окружающие руины в пыль и горячий пар.

Напавшие на «Рассекателя» выстрелили снова, всего один раз. Луч, выпущенный орудием «Вулкан», пробил его волчью голову с визгом испаряющегося металла.

«Боевой Пёс» рухнул в рёве рвущегося металла и рассыпающихся шестерёнок.

Последняя передача его принцепса была предупреждением, адресованным соратнику.

— «Теневые мечи»! — прокричал сигнал, но второй железный бог уже падал в этот момент.

Тахира почувствовала, как закрываются её веки. Ничто не двигалось на площади. Пространство было ограничено грудами щебня, булыжная мостовая была разбита и опалена артиллерийским огнём, но оно всё ещё было неким кругом спокойствия, по сравнению с бушевавшим неподалёку хаосом. Здесь они формировали линию, оборону против наступающего противника, но если бы не шум в воксе и отдалённые отсветы взрывов в тумане, она бы решила, что они здесь одни. Уровень адреналина упал вскоре после того, как они заняли предписанные позиции, оставив её бороться с накатывающей усталостью.

«Терра, я просто хочу поспать», — подумала она. Рядом с ней Вэйл пытался вытянуться в непривычном кресле стрелка. Пару минут назад снаряд мортиры рухнул на площадь. Гулкий треск вспугнул их, но ничто не последовало после падения.

Где‑то на севере Железные Воины упорно наступали. Юг держался, про центр, похоже, вообще позабыли. Во всяком случае, так всё выглядело, судя по вокс передачам. Война определённо где‑то там шла, хотя бы потому, что туман искрился заревом, ярость которого дрожью бежала по её телу, но всё это было далеко отсюда. Рассматривая спокойную площадь, она чувствовала себя насекомым, пойманным перевёрнутым стаканом.

— Есть что‑нибудь? — раздался по воксу голос Акила.

— Неа, — ответила она. Она смотрела на площадь через блок прицелов, установленных на верху башни. Она не включала дополнительные режимы наблюдения, но это не имело значения — было просто не на что смотреть. «Фонарь» и «Коготь» скрывались за руинами здания на западном краю площади, их было всего двое, чтобы прикрыть площадь и по полкилометра фронта в каждую сторону от их позиции. Поначалу этот сектор прикрывало больше танков, но они были отозваны на север.

Хуже всего было то, что ей было наплевать. Она была абсолютно уверена, что другие ушли с этого сектора вообще без приказа. Они были свежими, недавно высадившиеся, и они хотели увидеть битву, замарать руки, совершить пару убийств. Она почти рассмеялась от этих мыслей. Она должна была стоять, и у неё было только пол-эскадрона. Она знала, что это должно было бы её раздражать, но она обнаружила, что её действительно, в самом деле, это не заботило. Если всё будет тихо, то будет и нормал…

«Лендспидер» с рёвом пронёсся над площадью. Воздушная волна разорвала густой туман, воздух под его антигравом мерцал. Тахира уловила грубые линии и глубокий голубой цвет, прежде чем скиммер вновь нырнул в руины и пропал из виду. Эхо его полёта медленно затихало.

— Что это, мать его, было? — выкрикнул Вэйл. Тахира включила частоту эскадрона.

— Приготовиться к сражению, огонь по всем целям.

— Что… — начал было Вейл.

— Разведчик, «Лендспидер». Похоже, пришёл и наш черёд.

Вэйл затих.

— Ты уверена, что это был враг, Тах?

— Нет, — она сделала паузу. Нет, она действительно не была в этом сейчас уверена. Скиммер был голубого цвета — она была в этом уверена, но что это значило? — Прямо сейчас я работаю над правилом, что всё, движущееся в нашу сторону с той стороны фронта, несёт нам вред.

Вэйл повернулся к ней, и она видела, что он готов был что‑то сказать.

Шквал шума раздался из её наушников, наполнив голову визгом статики. Она сжала голову руками, царапая капюшон костюма. Визг статики продолжал расти в тональности, а потом растворился во множестве щелчков, похожих на бормотание сломанной машины. Она услышала, как кто‑то вскрикнул, и задумалась, что, должно быть, это была она. Звук исчез, оставив в ушах затихающий звон.

— Что за…

— Я что‑то вижу, — это была Вэнтин с правого спонсона.

«Остроглазая девка», — подумала Тахира.

— Подтверждаю, — сказала она.

— Вижу их, — отозвался Вэйл, прижавшись лицом к прицелу орудия, — приближаются.

Тахира уже смотрела в собственный прицел. Что‑то двигалось на той стороне площади. Она включила тепловизор, и вот они, пожалуйста, приземистые угловатые силуэты, горячие корпусы, тащащие за собой остывающие выхлопы. Она опознала формы силуэтов и орудия, торчавшие из их башен.

«Палачи» и «Покорители»?

«Почему Вэйл не стреляет?» — сверкнул вопрос в её голове. Она открыла рот, чтобы приказать открыть огонь.

Глаза скользнули по ауспику. Цели отображались, но все они мигали с красного на голубой, с дружественного на вражеский. Она помнила первую вылазку на поверхность, момент, когда она думала, что подбила одну из своих машин. Она закусила губу под маской костюма.

— Каким образом они сумели оказать с той стороны фронта? — спросил Вэйл. Тахира не ответила, но выругалась и щёлкнула вокс.

— Не стрелять, — крикнула она. — Это могут быть дружественные соединения. Всем машинам — огонь только по моей команде.

Машины продолжали приближаться, маневрируя среди руин.

«Они должны видеть нас, — подумала она, — также как мы видим их, но они ведь тоже не стреляют».

Она переключила вокс на канал общего вещания.

— Неопознанные машины, дайте отзыв на кодовое слово «Отмщение», — произнесла она и стала ждать одного единственного слова, свидетельствовавшего, что приближающиеся машины — не враги.

Рейдер.

Простое слово, которое будет означать, что сейчас не развернётся новое сражение. Новый всплеск статики и стук её собственного сердца заполнили паузу.

Акил слышал запрос Тахиры по воксу, его взгляд был прикован к «Фонарю». Он чувствовал себя так, словно мог разглядеть каждую заклёпку и отметину на бронеплитах. Мощь пробегала по его корпусу, сдерживаемая, готовая к действию. Его главное орудие светилось, готовое открыть огонь, дуло было окутано жаром. Лазпушка пустого левого спонсона висела безвольно, как рука покойника. Кровь стучала в его висках.

— Назовите себя, — вновь раздался голос Тахиры. — Пароль — «Отмщение».

— Что происходит? — спросил Удо, — Почему мы не стреляем? Дай мне послушать частоту эскадрона.

Акил облизнул губы. Машины, приближавшиеся с той стороны площади, продолжали молчать. Он ощутил напряжённость момента. Он чувствовал кожей каждый шов своего костюма, воздух, всасываемый в маску, форму ножа в набедренной сумочке.

Вокс вновь захрипел, раздался незнакомый голос:

— Неопознанная машина, это капитан Силдар, 56й Оларианский, назовите себя.

Акил выдохнул, хотя не помнил, чтобы он задерживал дыхание. Это были дружественные войска, потерявшиеся по ту сторону линии фронта. Это не был тот самый момент — ему пока не нужно было выбирать. Приближающиеся машины просто пройдут мимо, или присоединятся к ним для удержания фронта. Всё будет хорошо. Ему не надо выбирать. Возможно, вообще не придётся.

Но пауза затягивалась. Он почти мог видеть, как Тахира рассматривает голубые иконки на ауспике, взвешивая вероятности. Выбирая.

— Нет, — сказала Тахира, — дайте отзыв на пароль.

— Спасение, — ответил другой голос.

— Огонь! — рявкнула Тахира, слушая как плазменный уничтожитель завыл, набирая энергию.

«Что если пароли и отзывы перепутались…?»

Но времени на сомнения не было. Это не было войной человеческих ошибок. Это была война машин.

«Палач» выстрелил, отсеки «Фонаря» наполнились горячим воздухом. Плазма поразила головную машину в башню, снаряд в казённой части её орудия сдетонировал, оторвав башню от корпуса. Тахира уже разглядывала другие машины, перемещавшиеся за обломками. Их было минимум четыре. Им надо было прикончить или повредить ещё парочку, прежде чем те откроют ответный огонь.

«Почему они не стреляют в ответ? — мысль росла и крутилась у неё в голове, даже пока она наблюдала за «Палачом», близнецом «Фонаря», отползавшим назад на той стороне площади. — Если они враги, почему их орудия не заряжены и не готовы к бою?»

Плазменный уничтожитель «Фонаря» вновь концентрировал энергию, вытягивая её с пронзительным воем из накопительных колб. Лазпушки выстрелили вновь, один заряд пробил стену, обрушив вниз душ из раскалённых камней. Второй прочертил проплавленную линию по корпусу «Покорителя».

«Два выстрела. Только два выстрела при трёх рабочих лазпушках в эскадроне…»

Она включила вокс:

— Акил, скажи Удо, чтобы он стрелял! Мать вашу. Огонь!

Акил вытащил нож. Секунду он смотрел на него, изогнутое лезвие блестело, как убывающая луна. Он обладал им всю свою жизнь. Он пользовался им, конечно, его учили, как его использовать. Правда, он никогда не использовал его для убийства, но сейчас это произошло. Кровь стекала по лезвию, казалось, что она уже загустевает. Воздух вокруг него был заполнен приглушённым звуком битвы. Он посмотрел на Удо. Парень лежал на блоке управления огнём. Вокруг прорези в его костюме, прямо под рёбрами, образовалась окаймлённая красным улыбка.

Спасение.

Слово звенело у него в ушах, вызывая размытые воспоминания: лицо Джалена, его дочки, глядящие на него с той стороны стекла инфопланшета, огонь, льющийся с небес Талларна.

— Мне…, — слова формировались, и, наконец, сорвались с губ, — мне жаль.

Он вытащил тело Удо с места стрелка. Кровь плескалась внутри костюма, выливаясь из прорези. Он выронил нож, не посмотрев, куда он упал.

Лазпушка была для него чем‑то непривычным. Свет прицела залил его окуляры. Он повернул орудие. Кормовая бронеплита «Фонаря» заполнила прицел красными горячими тепловыми выбросами. Курок туго упирался в его палец.

— Акил, — раздался голос Тахиры, злой и обеспокоенный, — Акил, отвечай. Если ты меня слышишь, немедленно стреляй.

«Но что если Джален солгал?» — снова всплыл вопрос, все последние часы он думал над ним, не переставая. Акил закрыл глаза. Мир шипел и ревел голосами орудий — А что если не солгал?

Голос Тахиры звучал в его ушах, приказывая открыть огонь, спрашивая, что случилось.

Его руки онемели.

— Акил…

Послесловие шестой главы

Сапфир-сити пал.

На севере противоборствующие стороны молотили друг друга в изорванной линии мёртвого железа и пламени. Сотни защитников вышли, чтобы остановить продвижение Железных Воинов, ценой собственных жизней сдерживая их натиск. Машины заполнили овраги, которые когда‑то были улицами. Облака дыма тянулись сквозь туман к небу, похожие на чёрные знамена, развевающиеся над руинами.

На юге, на стыке руин и побережья, трезубцы «Теневых мечей» и «Штормовых владык» держались до тех пор, пока враг не обрушился на них из глубин океана. Огромные угловатые штурмовые машины, прошедшие по морскому дну целые километры, пробились на поверхность, как закованные в панцирь чудовища, выползающие обратно на берег. Снаряды забарабанили по их мокрым корпусам, едва они достигли берега, но их было недостаточно. Терминаторы высадились из машин и двинулись вброд по полузатопленным улицам, чтобы уничтожить сверхтяжёлые танки силовыми молотами и кулаками.

В центре защитники были сломлены в тот момент, когда в их тылах появились многочисленные соединения противника. Противник смял оборону прежде, чем они успели развернуть свои машины. Никто из раздробленного командования обороной не знал, как такое могло произойти.

Эпилог

Размышления Гидры

+ Это сработало? + спросил первый голос. Это был ненастоящий голос, но в этом месте, по правде говоря, ничто не было настоящим. Поскольку оба, и говоривший и слушавший, знали — правда, это то, что ты вкладываешь в это понятие.

+ Результат был адекватным. +

+ Это ненужный риск — поручать дело непроверенным активам. +

+ Верно, но теперь они проверены. +

+ Сколько последовало приказу? +

+ Девять. +

+ А остальные? +

+ Пали в битве. +

+ Уцелевшие активы ничего не знают друг о друге? +

+ Ничего. Как и раньше. +

+ Ты всё ещё веришь, что они имеют ценность? +

+ Наши повелители верят. Какой другой фактор я должен учитывать? +

+ Что с другим делом? +

+ В процессе. +

+ Есть уверенность в том, что Гор отправит эмиссара? +

+ Он уже отправил. +

Хроника Битвы за Талларн

326010.М31

Железные Воины подвергают Талларн вирусной бамбардировке.

460010.М31

Проходит примерно семь недель, прежде чем выжившие в убежищах совершают первый рейд на поверхность. К этому моменту разведчики Железных Воинов уже прочёсывают поверхность. Начинается отчаянная война по принципу “бей и беги” между потрёпанными и изолированными Имперскими войсками и захватчиками из легиона.

Натолкнувшись на более ожесточённое сопротивление, чем они рассчитывали, Железные Воины посылают на поверхность подкрепления своим бронетанковым дивизиям.

498010.М31

Спустя более чем две недели в убежище под Кресцент-сити обнаруживается одинокий выживший астропат. Это позволяет послать сигнал о помощи.

579010.М31

Только по прошествии тринадцати недель с момента первой атаки в систему прибывает первое подкрепление лоялистов. “Урок эпох” — первый корабль, вступивший в бой с противником.

596010.М31

Сапфир-сити захвачен силами предателей.

Последующие семь с половиной месяцев яростная война полыхает на поверхности Талларна, на его орбите и в комплексах подземных убежищ.

671010.М31

Железные Воины создают комплекс “Незримый лабиринт”, состоящий из захваченных убежищ и соединительных тоннелей.

724010.М31

Силы имперцев проводят первую атаку против “Незримого лабиринта”.

787010.М31

Вторая атака на “Незримый лабиринт”.

873010.М31

Макро-транспортник “Коготь орла” врезается в поверхность Талларна.

892010.М31

Битва у Железных Трупов.

954011.М31

Третья и последняя атака на “Незримый лабиринт”.

222011.М31

“Инфернальный прилив” взрывается на низкой орбите Талларна, значительно усложняя ведение боевых действий обеим сторонам. Десантирование подкреплений становится гораздо более сложной задачей, и потери более не могут быть быстро восполнены.

285011.М31

Ассасин убивает правителя Талларна, военного губернатора Деллазария.

383011.М31

Начинается битва за Кадив.

408011.М31

После более чем тринадцати стандартных месяцев силы предателей внезапно покидают систему. Имперцы провозглашают свою победу в Кадиве и по всей планете.

Джон Френч Талларн: Очевидец

Последний оставшийся на поверхности Талларна титан пересекал пыльные равнины с новым хозяином планеты на борту. Богу было одиноко. Его братья и сестры ожидали в небесах, в коконах корабельных трюмов, исцеляясь и вооружаясь для следующего боя. Это задание было последним, после него он воссоединится с родней, но пока что великан продолжал вышагивать с усталостью раненого солдата. Ветер завывал на выщербленной серой шкуре, поднимая сгустки пыли над плечами. Пройдя очередные несколько сот метров, титан замирал и содрогался с лязгом поврежденных механизмов и забитых поршней.

Небо над головой было кристально чистым.

Сузада Син, назначенный губернатор-милитант Талларна, смотрел глазами титана на иссохшую землю.

«Мою землю», подумал он, закашлявшись. Боль вспыхнула в ране на левой стороне груди, и заставила Сина моргнуть, но все же он не дал страданию отразиться на лице. Во всяком случае, надеялся, что не дал.

Рядом с ним неподвижно стоял источавший угрозу Каликгол; неподвижные глаза Белого Шрама изучали зрелище, открывающееся с командной палубы титана. С другой стороны стоял генерал Горн, чье вытянутое лицо застыло над застегнутым воротом его защитного костюма.

Сузада провел рукой по соединительным манжетам на шее своего костюма. Убившие Талларн вирусные ББС (прим. Боевые Биологические Средства) все еще присутствовали в воздухе и почве, и пройдут сотни — если не тысячи — лет, прежде чем люди смогут дышать здесь без средств защиты.

Не таким он представлял себе возвращение домой, да и кто бы мог о таком подумать? Все десятилетия войны среди звезд он думал, что никогда больше не увидит мир, где появился на свет. На Вессосе и Тагии Прайм во время Великого Крестового Похода, на Колдрине после предательства Магистра войны, на десятке меньших фронтов, везде он был уверен, что смерть утянет его в холодное забвение. Но он выжил, и теперь вернулся на Талларн, который перестал существовать.

Палуба качнулась под ногами, и богомашина замерла. Сузада бросил взгляд на неподвижные силуэты принцепса и близнецов-модерати. Все трое были подключены к тронам, чернохрустальные визоры прятали их лица, явно скрывая глаза от посторонних. Он не встречал данный обычай в других легионах Титанов, и, по неясным причинам, обычай этот ему не нравился.

— Что случилось? — задал он вопрос спустя несколько секунд. — Почему мы остановились?

Из пультов управления неспешно показались ленты перфорированного пергамента.

— Посмотрите, — заговорил Каликгол.

Белый Шрам пристально вглядывался сквозь армированное стекло «глаза» титана, зрачки воина черным иглами выделялись на серой радужке. Сузада проследил за направлением его взгляда, и тоже увидел.

От клочка земли отделилось облако, поднятое порывом ветра, и из желтой мглы проступили очертания. На мгновение показалось, что на поверхности океана показались обитатели глубин, а потом он понял, на что смотрит.

Змеившиеся по побитому металлу витки ржавчины покрывали остов ближайшего танка, осыпавшиеся перед уничтожением траки лежали по сторонам и позади него. Дыра с рваными краями искажала угол наклона его лобовой брони, башенный люк был закрыт, но дуло главного орудия расщепилось кустом почерневшего металла. Он видел горки пепла среди развороченных внутренностей, открытые воздействию смертоносных веществ.

Удаляющееся облако открыло взгляду еще один танк, его корпус был размягчен кислотным воздействием. Рядом с ним стояла машина поменьше, практически невредимая, за исключением проходящего через башню ровного сквозного отверстия — чистого пулевого ранения в черепе обреченного человека. Показались еще остовы, как сгрудившиеся вместе, так и снесенные в сторону отдельные обломки. Он моментально узнал десятки моделей техники, но многие видел впервые. Здесь были громадные корпусы «Штормовых молотов», нашедшие упокоение рядом с каркасами легионных «Хищников» и рабочих лошадок — «Палачей». Посреди развалин распростерлись помятые фигуры боевых автоматов с переплетенными механическими конечностями. Один из крупных шагоходов казался почти нетронутым, на опаленном панцире не было отметин, а поршневые кулаки вцепились в сломанный корпус «Сикарийца», по-видимому, застыв в момент раздирания мертвого танка на части.

Облако продолжало удаляться, и ковер мертвого металла простирался все дальше от ног Титана.

— Равнины Хедива, — прошептал Каликгол, но губернатор услышал. Генерал Горн медленно выдохнул, но ничего не произнес.

«Хедив, — подумал Син. — Должно быть, я стоял тогда на этом самом месте…»

Весь день в воздухе висел дождь — принесенный южным ветром теплый дождь, трава покачивалась и текла, подобно морским волнам. Он стоял плечом к плечу с другими мужчинами его полка, обратившими головы к небесам, наблюдая, как транспорты спускаются им навстречу. Тогда в последний раз он ступал по поверхности Талларна, последний раз, когда он дышал воздухом планеты. Больше этому не бывать никогда.

— Что это? — спросил Сузада голосом, очищенным от эмоций после прохождения через фильтры. Он посмотрел на Горна, но покрытое шрамами лицо генерала превратилось в маску, а глаза блуждали где-то далеко отсюда.

— Это? — На некоторое время серые глаза Каликгола задержались на Сузаде.

Потом Белый Шрам вновь повернулся к тянувшейся до горизонта равнине, полной недвижных остовов.

— Это победа, — ответил он.

Джон Френч Талларн: Броня

Не переведено.

Гэв Торп Лорд Воронов

Действующие лица

Силы Расплаты

Корвус Коракс — примарх XIX легиона «Гвардия Ворона»

Герит Аренди — бывший командор Теневой Стражи

Соухоуноу — командор Ястребов

Алони Тев — командор Соколов

Агапито Нев — командор Когтей

Бранн Нев — командор Рапторов

Навар Хеф — лейтенант, Рапторы

Девор — Раптор

Нерока — Раптор

Шаак — лейтенант, Соколы

Бальсар Куртури — восстановленный библиарий

Хамелл — теневой сержант, Мор Дейтан

Сендерват — Мор Дейтан

Фасур — Мор Дейтан

Корин — Мор Дейтан

Странг — Мор Дейтан

Аркат Виндик Центурион — Легио Кустодес

Анновульди — кузнец войны, IV легион «Железные Воины»

Нориц — капитан, VII легион «Имперские Кулаки»

Касати Нуон — VIII легион «Повелители Ночи»

Касдар — Х легион «Железные Руки»

Дамастор Киил — Х легион «Железные Руки»

Настури Эфрения — диспетчер стратегиума боевой баржи «Мститель»

Наима Старотрендар — баронесса Скарато

На Карандиру^[22]

Натиан — планетарный комендант

Напенна — технодесантник, XIX легион «Гвардия Ворона»

Иэнто — IX легион «Кровавые Ангелы»

Файалло — лидер ячейки Карандиру

Пролог

Карандиру [День Расплаты — ДР]

— Думаешь, один легионер сможет отвоевать целый мир?

Очередь болтерного огня, сопровождавшая вопрос воина из Детей Императора, пробила пластиковую стену, отделявшую главный ярус аудитории от голопроекционной комнаты.

Укрывшийся за корпусом самого проектора Соухоуноу не шевельнулся.

— Ты выбрал неправильную сторону, — продолжил предатель.

Командор Гвардии Ворона прислушался к грохоту ботинок, поднимавшихся по каменным ступеням между рядами кресел. Он напрягся, когда шаги стали ближе. Зажужжав сервоприводами, отступник остановился прямо за дверью. Еще одна очередь разорвала ряд металлических шкафчиков справа от Соухоуноу. Он отполз влево, обогнув помост проектора.

— Тебе не повернуть волну вспять.

Соухоуноу не слушал его. Когда предатель закончил говорить, до Гвардейца Ворона донесся характерный щелчок вынимаемой обоймы.

Он мгновенно выскочил из укрытия и ринулся к стене. Его пистолет изверг бурю болтов, проделав в пластике еще несколько дыр размером с кулак. На полной скорости врезавшись в разделявшую их стену, командор проломил ее и налетел на легионера-предателя в пурпурных доспехах. По инерции Гвардейца Ворона оба воина упали и покатились по ступеням аудитории. Достигнув главного яруса, легионеры перекатились на ноги, продолжая держать друг друга. У Соухоуноу было преимущество, фибросвязки его доспехов все еще горели мощью после атаки на предателя, и оба вылетели через высокие стеклянные двери на широкий балкон. Космические десантники прижались к балюстраде, откуда им открылся вид на площадь. Внизу трепетало знамя со знаком Ока Гора.

Площадь кишела людьми — обычными мужчинами и женщинами, бегущими по брусчатке и словно не замечающими огонь болтеров и тяжелых орудий гарнизона цитадели. Из толпы то и дело вырывался спорадический лазерный огонь, но величайшим их оружием была численность. Тысячи, возможно десятки тысяч людей выплеснулись на улицы, окружая анклав предателей. За ними по городу ширилась тьма, квартал за кварталом исчезал в крадущихся тенях.

— Не просто один легионер, — прорычал Соухоуноу. Он высвободил левую руку, и его кулак вспыхнул, когда из передней части перчатки выскользнуло энергетическое лезвие. — Символ. Послание.

Он вонзил кинжал в горло предателю. Толпа внизу взревела, когда Соухоуноу сбросил труп легионера Детей Императора с балкона. Командор приветственно поднял руку. Освобождение Карандиру началось.

Еще семь легионеров преградили Кораксу дорогу. Пятеро были облачены в боевую броню, выкрашенную в цвет Детей Императора, на шестом были насыщенно-красные доспехи, отмеченные символикой Несущих Слово; последний же был в цветах Сынов Гора. Коракс задался вопросом, какой проступок или преступление совершили эти легионеры, что их отправили нести столь неблагодарную службу. Ни один воин Легионес Астартес не вызвался бы по своей воле в состав гарнизона тюремного мира, когда в других местах их ждала слава битвы. Легионеры не выглядели ранеными или непригодными к сражениям каким — то иным образом, что могло объяснить их небоевую роль. Впрочем, эта тайна его не слишком волновала. Он был зол и не в настроении брать пленных для допроса.

Трое Детей Императора открыли огонь из болтеров, и с доспехов Коракса посыпались искры, пока он бежал по вестибюлю перед центральным стратегиумом. Двое других держали наготове пистолеты и цепные мечи, но не рвались навстречу примарху. Легионер Сынов Гора достал клинки с алмазными кромками но, видимо, также не горел желанием сразиться с примархом. Несущий Слово, который был без шлема, оскалил клыки, поднимая плазмаган.

Коракс прыгнул, как только легионер выстрелил, и заряд плазмы с ревом пролетел под примархом, заложившим вираж на черных крыльях. Прыжковый ранец вспыхнул, и Коракс, вытянув левую руку, в мгновение ока пересек разделявшее их расстояние. Приземляясь, Коракс пробил предателю грудь, разорвав керамит и сросшиеся ребра. От шлема отскочил болтерный снаряд, еще несколько разорвались на спине и плече. Примарх развернулся к остальным и взмахом руки отбросил мертвого Несущего Слово на Дитя Императора, сбив космического десантника на пол.

Крыло взметнулось, разрубив острым концом лезвия легионера Сынов Гора и обезглавив его самого. Поворачиваясь, Коракс наступил на голову упавшему воину III легиона, вдавив шлем и череп в пол.

Оставшиеся в живых Дети Императора бросились к открытым дверям. Примарх поднял правую руку, и его комби-оружие открыло огонь, послав ливень болтов вслед бегущим космическим десантникам. На их доспехах заискрились взрывы, и один отступник упал, его голова разлетелась осколками кости, впившимися в керамит братьев. Другие добрались до переборки, и последний из них приостановился, чтобы дотянуться до клавиатуры на стене. Заряд из другого ствола комбиоружия Коракса попал в спину предателю, мгновенно расколов доспехи, после чего мелта-ядро проплавило ему позвоночник. Последние двое выживших без оглядки побежали по коридору. Коракс бросился в погоню, широкой поступи помогали полуоткрытые крылья, так что казалось, словно с каждым шагом он чуть взмывает вверх. Настигнув добычу, он пробил кулаками их ранцы и, сокрушив позвоночники врагов, оторвал их от пола. Их паническое дерганье не доставляло ему никаких хлопот.

Слева открылась еще одна дверь, и примарх отбросил тела в сторону. Обернувшись, он увидел нескольких Гвардейцев Ворона с оружием наготове во главе с Аренди.

— За мной, — произнес примарх. Он повернулся к новоприбывшим спиной и направился по коридору к главному залу крепости.

— Вперед! Бейтесь сильнее! От этого зависит жизнь примарха!

Крик Бранна перекрыл грохот стрельбы, когда он дал длинную очередь из комбиболтера, сразив нескольких тюремных охранников-предателей. Мужчины и женщины в багрово-черной форме повалились на пол, изрешеченные разрывными болтами. Воздев силовой меч, Бранн махнул остальным идти в бой.

Рапторы командора Гвардии Ворона ринулись по рампе, ведущей в центральный дворик. Некоторые воины были без брони на конечностях, в отличительных носатых шлемах от доспехов модели VI. Они открыли шквальный огонь из болтеров и тяжелого оружия, прижимая людей, что стояли между ними и огромными воротами.

Вокруг них вперед хлынули другие Рапторы.

Это были воины, пережившие мутацию генетического семени. Некоторые все еще могли носить доспехи или их части, на других же были стеганые комбинезоны с плотной кольчугой и подогнанными мастерами пластинами. Технодесантники сделали все возможное, чтобы обеспечить своих искалеченных братьев такой же защитой, что и свободных от генетической скверны. Звериный рев и стрекот пришли на смену гордым боевым кличам, пока они хромали, дергались и бежали к врагам. Многие имели оружие — болт-пистолеты, силовые топоры и цепные мечи — но некоторым не хуже служили когти и костяные наросты.

Две группы Рапторов вклинились в сотни солдат-отступников, которые текли в нижние камеры, чтобы остановить побег, не подозревая, что столкнулись с боевой группой легионес астартес. Некоторые пытались отступить, перекрывая дорогу остальным, пока болты, лазерные лучи и пули жужжали, трещали и проносились в темных закутках подземного комплекса.

Бранн взглянул на хронометр на дисплее шлема. Лорд Коракс сейчас прорывался в крепость коменданта. Глушащее поле тюремного блока, питаемое от подземного генератора, чтобы не допустить телепортаций и связи, все еще блокировало все сигналы.

Командору Гвардии Ворона требовалось выбраться на поверхность, которая находилась все еще в мучительных трехстах метрах выше.

Ему следовало предупредить примарха об изменнике.

I

Боевая баржа «Мститель» [ДР –128 дней по адаптированному стандартному терранскому времени]

Коракс вызвал командоров, а также Арката из Легио Кустодес и капитана Норица из Имперских Кулаков, чтобы на совещании были представлены все группы его войск. Они явились издалека, откликнувшись на зов примарха Гвардии Ворона.

Рассеявшись по десяткам систем, Гвардия Ворона вела партизанскую войну против сил Гора и прочих предателей. Подкрепления попадали в засады по дороге к полям сражений, что становились все ближе к Терре; припасы перехватывались, отнимались и обращались против тех, кому предназначались те оружие и доспехи, которые поступали из удерживаемых предателями миров-кузниц; разведывательные флоты уничтожались.

За годы, прошедшие после того как Коракс сделал «Мститель» своим флагманом, многое изменилось. Некогда покои Бранна, а теперь обитель примарха, расширили, заново обставили и превратили в субстратегиум. Главная комната все так же оставалась почти ничем не украшенной, а пласталевые стены — приглушено-синего цвета. На деревянном полу красовался резной символ Гвардии Ворона — обвитая цепью геральдическая птица с вытянутыми крыльями и когтями. Стол, прежде стоявший на символе, теперь перенесли в боковую комнату, ибо даже на борту корабля Коракс предпочитал проводить совещания и инструктажи стоя, стимулируя тем самым быстроту и живость ума командоров.

У стен располагались темные экраны мониторных и коммуникационных станций, клавиатуры и прилегающие друг к другу рунические панели, а также спрятанные под стойки стулья. Последние несколько дней примарх почти не покидал покои, слушая рапорты от возвращавшихся кораблей и флотилий, но распустив при этом весь вспомогательный персонал. Он хотел, чтобы его подчиненные и остальные свободно делились мыслями, не опасаясь проявить несогласие или колебание перед младшими по званию.

Коракс подождал, пока последний из приглашенных займет свое место — Нориц в охряной боевой броне. Когда на него упал взгляд примарха, капитан резко вытянулся в струнку, держа увенчанный гребнем шлем на сгибе локтя. Он недавно прибыл с Освобождения, где особым талантам его легиона нашли применение — родная луна Гвардии Ворона и мир-кузница, на орбите которого она вращалась, стали куда более защищенными после оборонительных улучшений, проведенных Имперскими Кулаками за последний год. Он был самым юным из присутствовавших, с короткими белыми кудрями и не знающими покоя ярко-синими глазами.

Старше всех был Алони, обладавший азиатской внешностью и от природы лысой головой, покрытой многочисленными позолоченными штифтами за выслугу лет. Он был командиром штурмовых рот Соколов, и на его доспехах еще оставались следы недавних починок и ремонтов, а также спайка и пластины, еще не выкрашенные в церемониальный черный цвет. Несмотря на изношенный вид, его снаряжение было в хорошем состоянии, металл смазан и блестящ, карманы и магнитные сумки на бедрах и поножах наполнены боеприпасами и гранатами.

Агапито и Алони стояли справа от Норица, Бранн и Соухоуноу слева, все в полуночных цветах Гвардии Ворона. Бранн и Агапито, родные братья, не были вылитыми копиями друг друга, но оба имели квадратные челюсти, тяжелые надбровные дуги и впалые щеки. Их кожа была зеленоватого оттенка из — за того, что они родились и выросли в искусственном освещении Ликея, от чего их не смогла избавить даже аугментация Легионес Астартес. Лицо Агапито к тому же рассекал старый шрам.

Соухоуноу был самым темнокожим из них, поскольку был выходцем из Сахелианской лиги на Терре. У него были короткие курчавые волосы, такая же бородка покрывала подбородок и щеки; он прибыл всего день назад и не успел привести себя в порядок после патрулирования. Его кожу иссекали белесые шрамы и племенные татуировки, оставшиеся с детства, когда его готовили к роли жреца-песенника, но позже забрали в недавно основанные легионы Императора.

Они были рослыми мужчинами, усиленными благодаря генам космических десантников, и все равно уступали Аркату, который был не только крупнее — ниже только самого Коракса — но и держал себя уверенно, с непринужденностью и грацией. Тонкое лицо, острый нос и зачесанные назад светлые волосы стали причиной, по которой Гвардейцы Ворона дали ему особое прозвище: Орел Императора.

Коракс приветственно кивнул каждому из них, а затем заговорил, переводя взгляд с одного на другого, спокойно оценивая их реакцию.

— Мы вели тяжелые бои после того, как катастрофа во Впадине Воронов лишила нас последней надежды вернуть легиону подобие былой мощи. Способом, лучше всего известным Гвардии Ворона, мы снова и снова наносим удары по Гору, уменьшая его силы, отвлекая его гнев от других сил, — Коракс вздохнул. — Этого недостаточно. Армии и флоты МагистраВойны все еще нацелены на Терру.

— Вы предлагается вернуться в Тронный мир? — с надеждой в голосе спросил Нориц. — Мы присоединимся к обороне?

— Я бы лучше сложил свою жизнь между звезд, чем прятался за стеной, — сказал Агапито.

— Прятался? — Нориц незамедлительно возмутился. — Ты считаешь лорда Дорна трусом?

— Прости, я не это имел в виду, — тут же поправился Агапито, извинительно подняв руку. Он посмотрел на примарха. — Мы сражались ради свободы, мой лорд. Снова заключить себя внутри стен станет насмешкой над всем, во что мы верим.

— Что еще мы можем сделать? — спросил Соухоуноу. — У нас мало людей, как и кораблей. Какими бы опытными мы ни были, мы не можем создавать воинов из ничего.

— Из ничего? — Коракс закрыл глаза и покачал головой. — Я пытался так сделать, и это причинило только новую боль.

Он мысленно возвратился к событиям во Впадине Воронов несколькими годами ранее.

Страх и отчаяние. Не в глазах людей, которых он превратил в зверей, но в его собственном сердце. После того, как он дважды встретился со смертью, едва не поддался отчаянию, в эту опрометчивость его толкнул совершенно иной вид страха — страх оказаться неправым.

Сотни лучших детей Освобождения заплатили цену отчаяния Коракса и платили ее до сих пор. С каждым прошедшим месяцем их тела искажались все больше, и ему приходилось наблюдать, как их медленно пожирала напасть, которую он сам впустил в них. Война не оставляла места для жалости и возобновления исследований, чтобы найти лекарство; сами данные были слишком опасными для хранения, и остатки познаний, психически вживленных ему Повелителем Человечества, почти померкли в памяти.

Если бы он сумел одержать победу в войне, то смог бы доставить сломленных Рапторов к своему генетическому отцу для излечения. Если и оставалась надежда вернуть их в прежнее состояние, то она зависела всецело от Императора.

Но сначала требовалось выиграть войну.

Он открыл глаза.

— Нет, мы не собираемся создавать воинов из ничего. Но мы можем найти новых воинов. Мы слышали вести от них, перехватывали передачи — сообщения их астропатов. Остатки, роты, отделения сломленных войной легионов, удаленные экспедиции, возвращающиеся только теперь, полузабытые еще с начала крестового похода гарнизоны, выжившие бойцы после наступлений и контратак, которыми мы защищали Империум. Они рассеяны вокруг нас и сражаются на пределе сил. Я объединю их, и мы станем обучать их своему способу борьбы. Вот как мы вновь обретем былую мощь.

— Понадобится целая вечность, чтобы разыскать всех легионеров, даже тех, что находятся в пределах нескольких тысяч световых годов, — заметил Аркат.

— Не мы пойдем к ним, а они к нам. Единственное простое послание, которое пробьется сквозь варп-штормы. Боевой клич для всех, кто лишился командиров. С помощью этого клича мы соберем людей и ударим с большей силой, чем прежде. Мы заставим Гора пожалеть о том дне, когда он недооценил нас! Если Магистр Войны хочет сжечь галактику, мы заставим сгореть в том пламени и его самого.

— Если группировки лоялистов услышат призыв, почему того же не могут наши враги? — тихо спросил Нориц.

— Вне всяких сомнений, — ответил Коракс. Он отмахнулся от сомнений капитана и взглянул на Арката. — Если бы ты перехватил незашифрованное вражеское послание, вызывающее войска в определенное место, что бы ты подумал?

— Я бы счел это ловушкой, — сказал кустодий. — Это показалось бы мне идеальной возможностью для засады.

— Но разве наши союзники не подумают того же? — спросил Соухоуноу. — Вражеская уловка, чтобы заманить всех в одно место?

— Возможно, но у одиноких кораблей и небольших флотилий больше шансов вырваться из подобной ловушки, чем у крупного флота. И они захотят верить, что это правда, тогда как врагами будет двигать предосторожность. Когда они начнут прибывать, то смогут отправить собственные сообщения, так что по их слову к нам стечется еще больше воинов.

Кустодий, не выглядевший убежденным, задумчиво потер подбородок.

— От чьего имени ты станешь командовать такими силами? Ты много о себе возомнил, если считаешь, что воины из многих легионов пойдут за тобой. Последний, кто обладал такой властью, был Магистр Войны…

— Мне не нужно больше власти, чем той, что даровал мне Император в день, когда сделал меня командующим Девятнадцатого легиона, — ответил Коракс. — Я — примарх легионес астартес, и хотя титул за последние годы померк, он все еще кое — что значит как для меня, так и для других. Я восстановлю честь своего звания и докажу, что верность пока остается благодетелью в эти смутные времена.

— И где мы начнем сбор армии? — спросил Аркат.

Коракс повернулся к стенной панели и активировал гололитическую карту, проецируемую из установленных на высоком потолке линз. Он прокрутил пару дисков и нажал несколько кнопок на панели, пока изображение не сконцентрировалось на изолированной звездной системе в паре десятков световых годов.

— Здесь, — сказал примарх. — Система, которую мы освободили пятьдесят дней назад — Скарато.

II

Скарато [ДР -91 день]

— Во времена Великого крестового похода конклавы легионов были грандиозными мероприятиями, наполненные празднествами, церемониями и пышностью, — задумчиво произнес Алони, вглядываясь в пламя огромного камина, которое освещало зал. Огонь отблескивал от десятка золотых штифтов выслуги лет, вбитых в его лоб и скальп. — Это же кажется скорее советом воров.

Зал предназначался для куда более торжественных событий, вроде тех, о которых сейчас вспоминал Алони. Комната имела почти двести метров в длину и сорок в высоту, ее громадный сводчатый потолок поддерживали колонны размером с ногу титана. Камин был достаточно большим, чтобы в нем поместился «Носорог», а жар подпитываемого газом огня ощущался даже на расстоянии в пару десятков метров, где и стоял сейчас космический десантник. В дымоходе скрывалась теплоотдающая система, которая питала висевшие над головой огромные канделябры, похожие на созвездия.

Казалось, лишь здесь примарх чувствовал себя уютно; остальные дворцовые комнаты выглядели слишком маленькими, чтобы вместить клокотавшую внутри него энергию, коридоры слишком узкими даже для тех, кто вырос в застенках Ликея. После своего заявления и прибытия на Скарато Коракс был полон энергии и едва сдерживал жажду действия.

Он сидел на импровизированном троне за широким столом, перенесенным из его каюты на «Мстителе». В сочетании с позолоченными украшениями и яркими фресками грандиозный кабинет скорее походил на зал для балов, нежели военных совещаний.

— Таковы обстоятельства, — ответил примарх. — Сколько уже прибыло?

— Триста двенадцать легионеров, — сказал Алони, даже не сверяясь с инфопланшетом у себя в руках. — Только что прилетел небольшой лихтер, дооснащенный варп-двигателями и полями Геллера, с семью Железными Руками на борту. Они выжидали в системе Аквиния.

— Я ведь говорил Аркату, что они откликнутся на зов, — произнес Коракс. Он подался вперед, отодвинув груды отчетов, и собирался что — то сказать, но звук открывающихся дверей заставил его обернуться. Алони оглянулся и увидел, как в зал входит баронесса Наима Старотрендар. Женщина была приземистой, немолодой, с заметной хромотой и свежим порезом на левой щеке, физически слабой. Но лишь ее отказ отдать Скарато Сынам Гора, упорство в сохранении части старого правящего класса, а также организация сопротивления вымостили дорогу для восстания, начатого после тайного внедрения Алони менее ста дней назад.

Она уверенно направилась к примарху и, заставив стоявшего у нее на пути космического десантника отступить в сторону, остановилась возле стола. Судя по всему, баронесса ни на миг не сомневалась, что Алони уступит ей дорогу. Ее лицо было строгим, но когда она заговорила, голос оказался на удивление мягким.

— Некоторые мятежные элементы — те, кто открыто сотрудничали с Сынами Гора — еще прячутся в своих норах, — сказала им фактическая правительница планеты. — Я начала процедуру открытия трибуналов, но боюсь, люди слишком возбуждены и злы, чтобы ждать справедливых судебных процессов.

— Это понятно, но недопустимо, — столь же тихо ответил Коракс. Пару секунд он смотрел на Наиму, длинным пальцем потирая подбородок. — Чувствую, у тебя есть предложение, как нам не допустить правосудия толпы.

— Нужно выдать совместное заявление, — скрестив руки, произнесла Наима. — Воззвание от лица нас обоих с просьбой сохранять спокойствие должно остудить худшие проявления гнева. Вы известны как освободитель и борец за справедливость. Если вы подкрепите мое слово своим, если вы гарантируете, что все те, кто обратился против своего народа, понесут наказание, жители Скарато поверят вам.

— Я не могу дать такого обещания, — сказал Коракс и пожал плечами. — Я верю в то, что ты сдержишь слово, но меня здесь не будет, чтобы надзирать за соблюдением Имперского закона.

— Но некоторые воины ведь останутся? — Наима напряглась и бросила взгляд на Алони. — Вы должны поддерживать хотя бы видимость присутствия после отгремевших здесь событий. Десяток кораблей за столько дней, а как насчет тех, что прибудут после вашего отлета? А если Сыны Гора вернутся, дабы вернуть то, что вы отняли у них?

— Я вырвал Скарато из хватки Гора, но теперь лишь от жителей твоего мира зависит, сумеют ли они не допустить, чтобы она сжалась снова. Мы оставим вам несколько кораблей, на которые вы сможете поднять команды, но мои легионеры нужны в других местах, для освобождения иных планет и систем.

Наима поникла, но Коракс улыбнулся, встал с трона и протянул женщине руку. Примарх смотрел прямо на нее, его черные глаза сверкали в свете огня, кожа была белой как мел.

— Когда сюда пришли Сыны Гора, они были на пике мощи и в бессчетных количествах. Моя цель состоит в том, чтобы они больше не вернулись, и определенно не с такими силами, но для этого мне нужно вести войну в других местах. Если я останусь, если превращу Скарато в базу для операций, можешь не сомневаться, предатели вернутся — в таких количествах, против которых я не сумею защитить вас.

— Лорд Коракс, я понимаю, что у вас есть куда более важные дела, чем судьба Скарато, но ради нас, ради меня, безопасность этого мира и его жителей лежит на ваших плечах. Вы сказали нам, что поддержка Гора обернется для Скарато бедой, и я поверила вам, в самом деле поверила. Сыны Гора не были любимыми хозяевами, мы знаем это по собственному опыту, — Наима махнула рукой в сторону двери. — Но мои люди боятся. Лучше, они могут сказать, иметь плохого хозяина, но жить, чем сопротивляться и погибнуть.

— Вы не должны поддаваться отчаянию, — сказал Алони, встревоженный словами женщины. — Скарато прожил пару лет под гнетом тирана. Наш мир — Ликей, планета, на которой я вырос — угнетали бессчетные поколения. Я родился в тюрьме и считался виновным лишь потому, что моей матерью была женщина, пытавшаяся протестовать против надзирателя, который не позволял ей отдыхать во время беременности. Я не знал, что может быть иная жизнь, кроме как в заключении и тяжелом труде, от первых моих воспоминаний и до того, как я стал достаточно взрослым, чтобы поднимать лазерную кирку. Были там и такие, чье единственное преступление заключалось в том, что их предки семь или восемь поколений назад чем — то прогневили деспотов Киавара.

Эти мысли злили Алони даже по прошествии столько времени, и он уперся пристальным взором в скаратоанского лидера. Космический десантник невольно сжал кулаки, скорчившись от воспоминаний.

— Если ты капитулируешь перед угрозой Гора, то приговоришь своих людей к той же участи, — продолжил Алони. — Я понимаю, это непросто, но лорд Коракс показал нам, что не нужно просто принимать выбор между рабством и смертью. Может, ради самих себя, нам нужно пожертвовать жизнями, но такая жертва подарит свободу другим.

Наима была поражена страстностью аргументов Алони. По прибытии на Скарато легионер обнаружил, что сопротивление здесь ширилось, готовясь превратиться в назначенное восстание. Тогда не было нужды в риторике и доводах — все, что требовалось, это заверение в том, что если сопротивление не угаснет, Гвардия Ворона обязательно придет на помощь. Одно его присутствие воспламенило надежду. Какое — то время Наима, чуть нахмурив лоб, всматривалась в командора. Алони задавался вопросом, встревожило ли ее сказанное, или же она пыталась понять, простак ли он. Баронесса почесала мочки ушей, верный признак глубокого раздумья, как уже успел отметить для себя Алони.

— Гарантий нет, — произнес Коракс, сев обратно и обхватив руками подлокотники трона. Его лицо окаменело. — Только выбор.

— Понимаю, — медленно ответила Наима. Она посмотрела на Алони, и прочла в его глазах жалость.

Космический десантник предпочел смолчать. Благодаря Кораксу и Императору он больше никогда не станет жертвой.

Наима выпрямилась и потянула кайму своей куртки, распрямляя ее. Когда она заговорила снова, ее тон был уже более деловым.

— Благодарю вас за веру в людей Скарато, лорд Коракс. Надеюсь, вы всем удовлетворены.

— Все просто отлично, — сказал примарх. — Гостеприимность твоих людей сравнима только с их эффективностью.

— Не могли бы вы дать мне еще один совет? — спросила Наима. Коракс кивнул. — Я уверена, что найдутся те, кто после вашего отбытия попытается взять власть в свои руки. Фракции, которые благоденствовали при оккупационном режиме, захотят вернуть потерянное. У меня, как и у вас, нет желания начинать погромы и преследовать неугодных, и я должна доверять тем, кого назначу на руководящие должности. Как можно быть уверенной в их мотивах? Как вести их, не веря им?

— Впервые с этой проблемой я столкнулся, когда планировал восстание на Ликее, — ответил примарх. — Любое начинание измеримо лишь силой воли самого слабого участника. Некоторые заключенные были готовы предать меня взамен на привилегии от стражей. По большей части мои люди знали их поименно, но с ростом движения я уже не мог лично оценивать каждого нового бойца, становившегося под мои знамена.

В ходе приготовлений я создал тактические группы, которые почти ничего не знали друг о друге, так что ни одна отдельная ячейка не могла разрушить самого движения. Тем не менее для гарантирования безопасности этого было недостаточно. Когда настало время открытой борьбы, я реорганизовал отряды, перемешав лидеров и рядовых членов так, что если и успел возникнуть какой — то заговор, он непременно развалился. Стремительность и решительность — лучшая защита от тлетворного влияния. Когда сила считается данностью, наступает бездеятельность, а тогда… Что ж, все мы познали цену тлетворного влияния.

— Таким же образом мы поступим с воинами из других легионов, которые ответят на наш призыв, — добавил Алони после того, как Коракс замолчал. — Существующие формации будут разделены, командиров и сержантов разбросают по различным отрядам. Бывшие должности и убеждения более не будут иметь значения. Если появится группа предателей, скрывающих свои намерения, в результате разделения они вряд ли сумеют совершить предательство. По нашему опыту, новообразованной формации не потребуется много времени, чтобы определить, кто кому верен в действительности.

— Коренная реорганизация? — переспросила Наима. — Не уверена, что знати это понравится.

— Это единственный способ разрушить силовые блоки и обеспечить взаимный интерес, — сказал Коракс. — Со временем тебе самой придется оставить свою должность, чтобы люди видели, что ты делаешь это не ради сохранения собственной власти.

— Таковы ваши намерения, лорд Коракс? — поинтересовалась Наима. — Вы будете готовы передать командование легионом, чтобы избежать таких же обвинений в самовозвеличении?

Алони заметил ее острый взгляд, направленный на примарха. Сейчас командор впервые слышал о том, что Коракс вообще мог подумывать о возможности ухода. В разуме тут же возникли вопросы, много вопросов, но Гвардеец Ворона не проронил ни слова, ожидая ответа примарха.

Какое — то время Коракс молчал. Когда он наконец заговорил, то взглянул сначала на Алони, затем встретился взглядом с Наимой.

— Да. Я хотел отойти от дел в надлежащий срок. Рано или поздно наступит время, когда мое дальнейшее присутствие станет приносить больше вреда, чем пользы. Я думал, что этот момент близко, но у Гора были иные планы. Похоже, он оказался не готов отречься от власти.

— И вы считаете, что именно вам судить, когда этот момент наступит снова? — с сомнением в голосе произнесла Наима. Алони задался вопросом, в ком она сомневалась — в себе самой или же в Кораксе. — Вы так хорошо знаете себя и свою силу воли?

— Не знаю, — губы примарха изогнулись в кривой улыбке. — Если наступит момент, когда я буду полностью уверен в том, что время пришло, вот тогда мне придется уйти.

III

Скарато [ДР -90 дней]

Глаза Соухоуноу, слушавшего передачу с «Мстителя», расширились от удивления. Командор ожидал провести на вахте пару спокойных часов. Установленный ими штаб, который прилегал к древнему дворцу планетарного повелителя, был обычной ретрансляционной станцией связи, связанной с сенсорами и вокс-приборами на борту «Мстителя», поскольку системы боевой баржи были намного мощнее всего, к чему Гвардия Ворона имела доступ на поверхности.

— Примарх знает об этом? — ответил командор в вокс-систему.

— Я сообщила ему перед тем, как связаться с вами, командор, — сказала диспетчер Эфрения. Ее старческое лицо выглядело строгим на мерцающем дисплее. — Он сказал, что как вахтенный офицер вы решите вопрос должным образом.

Соухоуноу не был уверен, хвалил или испытывал его тем самым примарх.

— И сигнал этот исходит из старой шаланды, вышедшей из варпа два дня назад?

— Как я говорила, командор, — терпеливо сказала Эфрения. — Матрицы криптообнаружения подтвердили, что это один из старых шифров легиона.

Само по себе это ничего не значило — у врага было достаточно времени, чтобы взломать протокол безопасности легиона-соперника. Но что обеспокоило Соухоуноу, так это то, почему кто — то думал, будто передача старого кода Гвардии Ворона избавит его от подозрений?

— Есть другие идентификаторы? — спросил он.

— Нет, но корабль пока слишком далеко для разборчивой вокс-связи, командор, — ответила диспетчер. — Любое сообщение дойдет до нас только через несколько часов.

— Отправь «Бесстрашного» на разведку. Считать корабль враждебным до тех пор, пока не будет установлено обратное.

— Так точно, командор. Флот переведен в режим повышенных мер безопасности, — Эфрения подалась ближе к видеокамере, и опустила голос до шепота. — Думаете, кто — то еще мог выбраться с Исствана? Это кажется маловероятным.

— Не знаю, — признался Соухоуноу. Он покачал головой. — Это слишком неправдоподобно, чтобы быть некой хитрой уловкой. Не могу представить, какие предатели могут полагать, будто смогут чего — то достичь с помощью устаревших передач и разваливающейся шаланды.

— И я того же мнения, командор. Код — личный позывной Герита Аренди.

— Аренди? — Соухоуноу думал, что сегодняшний день его уже вряд ли чем — то удивит, но это откровение воспламенило в нем еще большее смятение. — Он командовал гвардией примарха. Теневыми Стражами.

— Знаю, командор. Герит всегда находился подле примарха. Если кто — то и сумеет пробиться через половину галактики, чтобы воссоединиться с примархом, то только он.

— Это было до Исствана. Многое изменилось с тех пор.

Коракс проревел приказ, веля Теневым Стражам отступать. Алони заметил со своего реактивного мотоцикла, как Аренди отшатнулся от повелителя. Тогда Коракс оставил их — летный ранец унес его в кроваво-красные облака над Ургалльской низиной на поиски предателя Лоргара, воины которого вклинились во фланг Гвардии Ворона. Примарх атаковал, отступал и снова атаковал с беспощадной решительностью, словно изогнутый клинок, вновь и вновь вонзающийся во вражескую плоть.

Аренди пытался следовать за Кораксом, скача со своими людьми на прыжковых ранцах, но крылья Лорда Воронов занесли его слишком далеко, и у них на пути встали уродливые чудовища Несущих Слово. Алони был слишком занят прорывом, чтобы следить еще и за продвижением Теневых Стражей. Командор требовался в другом месте, и вернулся со своим эскадроном только двадцать минут спустя после того, как создал брешь в окопанных на гребне орудиях и танках Железных Воинов. Из трехсот Гвардейцев Ворона, которых Алони повел в атаку на холмы, выжило всего двадцать два.

У Теневых Стражей дела обстояли еще хуже.

Сражение продолжалось, оставляя за собой груды расчлененных и раненых легионеров.

Алони, наблюдая бойней, понимал, что некоторые из воинов, лежавших в изуродованной боевой броне, еще могут быть живы. В глубине души он верил, что это правда. Лейтенант Каракон срочно запрашивал подкрепления на острие четвертого сектора прорыва; Коракс отступал в «Громовом ястребе», и искать выход каждой роте и отделению теперь придется самостоятельно.

Если Алони будет колебаться, погибнет еще больше легионеров. Он не стал оглядываться на покойников, когда развернул реактивный мотоцикл и полетел обратно к гряде.

— Неужели он до сих пор жив? — спросила Эфрения.

— Возможно. Но после случившегося во Впадине Воронов не думаю, что стоит принимать его за того, кем он кажется на первый взгляд. Я рад, что не мне, а лорду Кораксу предстоит узнать правду.

IV

Скарато [ДР -81 день]

— Ты уверен, что это действительно Герит?

Коракс рассматривал космического десантника на мигающем видеоэкране, пытаясь для себя решить тот же вопрос. Новоприбывший во всем походил на воина, которого Коракс назначил командовать своей церемониальной гвардией. Не только его лицо, но и телосложение, то, как он себя вел, были такими же, какими их помнил примарх. Коракс не нуждался в анализе голосовой схожести для подтверждения, ведь его сверхчеловеческий слух остротой не уступал любому оборудованию.

Аренди — или человек, им притворявшийся, — скрестив руки, сидел на скамье в комнате. Время от времени он бросал угрюмый взгляд на видеопередатчик. На нем был толстый, похожий на саронг пояс из грубой ткани, доспехи с него сняли сразу по прибытии. Броня проходила сейчас проверку в арсенале, где ее обыскивали в поисках передающих устройств, что могли бы привести их к настоящим хозяевам Аренди. Коракс удостоил его доспехи беглого осмотра, поразившись модификациям и полевым заплаткам, благодаря которым они до сих пор находились в рабочем состоянии — время, проведенное Аренди в тюремных мастерских Ликея, привило ему любовь к подобным занятиям, хоть он так и не вступил в ряды технодесантников. Бывший командор Теневых Стражей был уроженцем Ликея, его мускулистое тело отличалось большей гибкостью, нежели у большинства легионеров, щеки и глазницы были запавшими. Он всегда так выглядел, но годы, минувшие после резни в зоне высадки, не прошли для него бесследно. Его массивное тело покрывали шрамы от болтов, спину и плечи рассекали порезы, а от левого бедра до правой груди расцветало пятно от плазменного заряда. Местами кожа была обожжена настолько глубоко, что под шрамированной плотью проступала тень черного панциря. Но подобные раны не значили ничего, поскольку их могло оставить оружие как лоялистов, так и предателей.

Тем не менее, одну из этих отметин Коракс легко расшифровал. Тройной порез от левого уха до плеча. Те, кто не сражался в Ургалльской низине, могли подумать, что рану оставило дикое животное, но примарх знал правду.

Какой — то зверообразный маньяк-предатель пытался вырвать Аренди горло.

Но все свидетельства не значили ровным счетом ничего после инцидента во Впадине Воронов, когда Гвардия Ворона раскрыла лазутчиков из Альфа-легиона под ложными лицами и ложной броней.

— На генетическое тестирование потребуется еще несколько часов, лорд Коракс, — произнес Соухоуноу, которому поручили командовать новоприбывшими лишь потому, что когда появились первые из них, на вахте оказался он. — Я послал за библиарием, Бальсаром Куртури.

Соухоуноу обеспокоено отвернулся от экрана.

— Он постоянно спрашивает о вас, лорд. Снова и снова. Другие тоже продолжают твердить, что вы должны поговорить с Аренди.

— Звучит подозрительно, — задумался Коракс, уставившись в маленький экран. — Почему они не передадут эту информацию тебе?

— Я думал о том же, лорд. Я сам задавал Аренди этот вопрос, — командор бросил взгляд на монохромное изображение. — По его словам, у него имеются сведения касательно важной цели, в некой системе под названием Карандиру. Он говорит, что сначала должен пообщаться с вами, прежде чем поведать остальным. Понятия не имею, что он имел в виду.

— Не знаю, какую Аренди может представлять для меня угрозу, поэтому если он предатель, вряд ли это будет попытка убийства, — Коракс задумчиво потер подбородок. — Ладно. Я поговорю с ним.

Бывший телохранитель находился в соседней комнате. Коракс бросил взгляд на Соухоуноу, который проследовал за ним до самого входа. Гвардеец встретил его взгляд с мрачным лицом и открыл дверь.

Аренди вскочил на ноги и ударил кулаком в грудь, едва Коракс шагнул внутрь. Громко лязгнула щеколда, когда за примархом закрылась дверь. Комната внезапно словно уменьшилась в размерах, полностью заполненная Кораксом.

— Мой лорд! — глаза Аренди заблестели от слез. — Как я рад видеть вас живым!

Коракс не ответил ему взаимностью. Он посмотрел на космического десантника, крепко сжав руки за спиной.

— Почему ты здесь? — требовательно спросил примарх.

— Мы получили зов, мой лорд, — в смятении ответил Аренди. Он оглянулся. Комната не предназначалась в качестве тюремной камеры, но из нее вынесли всю мебель, кроме скамьи. — По правде говоря, я не ожидал вновь оказаться в плену.

— Доверие — редкий ресурс в наше время, — произнес примарх, жалея о правдивости своего высказывания. — Не все — те, кем они кажутся.

— Эта истина мне хорошо известна, — Аренди немного расслабился и опустил руки. Внезапно он ухмыльнулся. — Для меня такое облегчение видеть вас в добром здравии. Мы думали… Горгон и Драконий Лорд мертвы… Там царила анархия, но мы надеялись, что вы уцелели. Если кто — то и мог, говорили мы, то только Лорд Воронов.

— Воспоминаниям будем предаваться позже. Что такого ты хотел сказать, о чем услышать могу только я?

— Прошу прощения, лорд Коракс, но мои сведения могли бы посеять недовольство, попав не в те уши, — сказал Аренди. Во время разговора он начал жестикулировать, что живо напомнило Кораксу о былой экспрессивности командора. — Есть еще одна тюрьма, мой лорд. Говорят, это целый мир, где мятежники держат в заключении миллионы людей. Среди них есть легионеры, многие из них солдаты Имперской Армии, но большинство — обычные гражданские. Плохая история, мой лорд. Очень плохая.

Мысль заставила Коракса оцепенеть, в памяти всплыли воспоминания о Ликее. Примарх отогнал их, чтобы сосредоточиться на текущих заботах.

— Почему эти новости таят опасность? — пробормотал он. — Здесь нет ничего удивительного. Предатели порабощают миры по всей галактике.

Коракс невольно зарычал, и его перчатки сжались в кулаки. Аренди поднял руку, словно подумав, что примарх собирается ударить его.

— Это лишь слух, мой лорд, — предупредил легионер. — История, передававшаяся от одного к другому по ненадежной цепочке. Это даже может быль ловушка, чтобы заманить нас.

— Теперь я понимаю твой отказ говорить, — сказал Коракс. Некоторые из его командоров, а также рядовые воины могли ухватиться за любой шанс, который, невзирая на последствия, позволил бы им снять с себя бремя. И все же Аренди честно указал на изъяны своей истории. — Ты поступил правильно, что молчал до сих пор. Система Карандиру далеко отсюда. Потребуется немало усилий, чтобы проверить эти слухи.

— Да, в паре тысяч световых лет, лорд. Возможно, это и неважно. Мы прибыли служить, какими бы ни были ваши приказания. Мы надеялись… Даже в длиннейшие из ночей и наихудшую погоду мы продолжали верить, что легион уцелел. Это было нелегко, — голос Аренди затих, когда он пристально посмотрел на примарха. — До нас доходили и другие слухи. Дикие истории. О том, что легионы уничтожены, а их примархи повержены. Те, кто охотились на нас, когда мы ловили их, насмехались над нами, рассказывая о гибели Гвардии Ворона. В это было сложно не поверить, но мы держались. Мы знали, что они лгут.

— Не совсем, — с вздохом ответил Коракс. — Мы больше не то войско, что существовало до Исствана. От старого легиона осталось менее четырех тысяч воинов.

Аренди уставился на примарха, его брови сошлись вместе, на лице проявилась боль.

— Полагаю, я надеялся на слишком многое. Нам следовало понять. Выбраться нам удалось с большим трудом. Почему мы ожидали, что остальному легиону повезет больше?

— Как ты выбрался с Исствана? — тихо спросил Коракс, сверля космического десантника мрачным взором.

— Благодаря удаче и рассудительности, — признался Аренди. — Предатели были так заняты убийствами, что какое — то время не осматривали мертвецов. Я дождался ночи, а затем ускользнул. Я знал, что слишком рискованно выходить на обычные частоты легиона, но спастись удалось и другим, поодиночке или небольшими группами. Не только Гвардейцы Ворона, но Железные Руки и Саламандры также. Отступники пытались выследить нас, и некоторые погибли или сдались, но мы всегда оставались на ходу. В конечном итоге мы натолкнулись на грузовой лихтер, который перевозил припасы на один из наблюдательных постов. Мы сумели захватить его, а затем вывели на орбиту.

Аренди почесал лоб, и с него отшелушилась кожа. Внимательно разглядывая легионера, Коракс заметил в его глазах бесконечную усталость. Кожа бывшего командора, лишенного питательных веществ и сна, стала сухой и крапчатой, как у бледной ящерицы, а глаза — налитыми кровью и с темными кругами под ними.

— Как давно?

Аренди пожал плечами.

— Трудно сказать наверняка. Мы пробыли на Исстване приблизительно шестьсот тридцать дней. Дальше из — за быстрых варп-прыжков точное время назвать сложно. Мы прыгали от системы к системе, просто ища союзников или врагов, пытаясь сделать все возможное, чтобы насолить предателям.

— Шестьсот тридцать дней? — теперь настал черед Коракса поражаться, но когда удивление прошло, ему на смену пришла гордость. — Великое достижение. Что насчет других, Саламандр и Железных Рук?

Аренди неожиданно отвернулся и сжал руки, сцепив задрожавшие пальцы.

— В плену или мертвы, скорее всего.

Какое — то время Коракс пристально изучал Аренди, пытаясь сделать для себя выводы. Он был почти уверен, что перед ним действительно ветеран Ликея, возвысившийся в рядах Гвардии Ворона, чтобы стать одним из самых доверенных командоров примарха. Все в Аренди выглядело настоящим, начиная с его манеры речи и заканчивая запахом и поведением. История казалась не только правдоподобной, но и трагичной, и в глазах космического десантника читалась искренняя боль, боль, которую Кораксу приходилось видеть тысячи раз в глазах тех, кто выбрался с Исствана вместе с ним, при воспоминаниях о братьях, оставленных ими на поверхности.

— Я принял решение не возвращаться на Исстван, — тихо промолвил примарх.

Он впервые признался в этом вслух, хотя подобные мысли озвучивали другие, не обвиняя его, но скорбя вместе с ним.

Коракс встретился со страдальческим взглядом легионера.

— Я знал, что будут другие выжившие, но нам угрожало нечто более страшное. Остановить Гора было важнее.

Взгляд Аренди стал твердым, он сжал челюсть, но кивнул.

— Конечно, мой лорд. Я понимаю. Вероятно, выбор дался вам нелегко.

— Нет, — решительно произнес Коракс. — Он был одним из самых легких, что мне приходилось делать. Я никогда не считал ни одного своего воина расходным материалом — и не считаю до сих пор — но я никогда не жалел и не сомневался в принятом решении. Чаши весов покачнулись так сильно, что иного выхода просто не оставалось.

Глубоко вдохнув, Аренди поднялся и вытянулся в струнку.

— И что насчет узников Карандиру?

— Думаешь, стоит их спасать? — спросил примарх, шагнув к двери.

— Да, мой лорд, думаю.

Коракс направил на Аренди вопросительный взгляд, и Аренди объяснился.

— Вы учили нас, что войны выигрывают не только силой оружия. Некоторых противников нужно истребить целиком, но над многими победу можно одержать у них в головах, задолго до того, как сломить военным путем.

— И какое отношение это имеет к заданию?

— Самое прямое, мой лорд. Пусть у задания нет очевидной военной выгоды, оно по-своему важно. Если мы готовы позволить миллионам людей страдать неведомо сколько лет, не уверен, что мы заслуживаем победы в этой войне.

Это были отличительные слова, тем более ошеломляющие из — за невзыскательности того, как их преподнесли. Коракс не слышал от своих воинов ничего подобного, и какое — то время он обдумывал, стоило ли отчитать Аренди за такие крамольные разговоры.

Примарх остановил себя, подумав о перенесенных Аренди травмах. Это не извиняло его поведение, но давало бывшему командору уникальное видение ситуации. Если кто — то и знал, чего стоит надежда, временами слепая надежда, то это люди вроде Аренди, которые выстояли перед лицом безнадежности и полного поражения.

Коракс опустил руку на плечо легионера и пригнулся, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Предстоит многое сделать, поэтому я не обещаю, что мы освободим Карандиру. Тем не менее, я услышал тебя, и подумаю над сказанным.

Аренди благодарно кивнул, и Коракс направился к выходу. Дойдя до двери, он оглянулся.

— Я хочу тебе верить, Герит.

— Знаю, — ответил космический десантник. — И поэтому не можете.

— День, возможно меньше, и ты воссоединишься со своим легионом. Мы не настолько многочисленны, чтобы нам требовался еще один командор, но твое понимание того, каким образом действуют предатели, очень нам пригодится.

Аренди промолчал, и Коракс чувствовал на спине его взгляд, когда выходил из комнаты. Снаружи его ждал Соухоуноу, явно встревоженный и нетерпеливый.

— Это он? — спросил командор. — Ему можно верить?

Коракс не стал отвечать сразу. Это был непростой вопрос. Примарх вспомнил обо всем, что произошло за последние несколько лет — предательство Гора и других его братьев, Альфа-легион и его коварные замыслы, схизма Механикум — и понял, что хотя инстинкты твердили ему, что человек в комнате действительно Герит Аренди, который до сих пор оставался верным Гвардии Ворона, эти инстинкты и суждение нельзя было считать непогрешимыми.

— Пока нет, — наконец ответил примарх, и жестом указал Соухоуноу сопроводить его в зал слежения. — Но я чувствую, что он окажется тем, кем есть.

— Похоже, скоро мы узнаем, — сказал Соухоноу, когда они вошли в комнату и увидели, что внутри их уже ждет брат-библиарий Куртури.

Псайкер поприветствовал примарха кивком и салютом. Его плечи были поникшими, глаза — уставшими. Последние дни он без устали работал, проверяя разумы каждой новой группы.

— Как идут дела? — спросил Соухоуноу, пока Коракс склонился над видеоэкраном, следя за Аренди.

— Остальные — действительно те, за кого себя выдают, и они считают, что воин, который вывел их с Исствана — Герит Аренди, — библиарий посмотрел в монитор и нахмурился. — Но они что — то утаивают — секрет, которым не желают делиться.

— Ты можешь проникнуть глубже и узнать его? — не отрывая взгляд, спросил Коракс.

— Нет, мой лорд, необходима подготовка, но даже тогда будет оставаться некоторый риск для субъекта и меня. Я не настолько одаренный, как были некоторые из Библиариуса — разлом подсознания легионера требует значительной силы воли.

— Отлично, — произнес Коракс, размышляя над тем, что поведал ему Аренди насчет мира-тюрьмы. — Думаю, я уже знаю этот секрет. Если можешь, я был бы благодарен, если бы ты сейчас проверил личность Аренди. Знаю, ты устал, но пока он последний.

— Конечно, мой лорд, — Куртури сделал глубокий вдох и вытер побелевшее лицо. Кивнув Соухоуноу, он вышел из комнаты.

Коракс настроил дисплей видеоэкрана и отрегулировал аудиоканал. Они услышали, как Куртури подошел к комнате, затем щелчок замка и тихий скрип открывающейся двери.

— Я тебя знаю, — произнес Аренди, и его глаза сузились, когда он поднялся и посмотрел на Куртури. — Что ты здесь делаешь?

— Я пришел, чтобы убедиться, что ты действительно тот, за кого себя выдаешь, брат, — мягко сказал Куртури. — Это не займет много времени, и больно не будет, но только если ты не будешь сопротивляться.

— Ты состоял в Библиариусе! Если считаешь, будто сможешь впиться в мой разум, то ты глубоко заблуждаешься.

Коракс нажал кнопку на панели управления монитора, активировав громкоговоритель в другой комнате.

— Аренди, это лорд Коракс. Брат-библиарий Куртури следует моему приказу. Ты исполнишь все его распоряжения.

— Псайкер? — Аренди казался возмущенным. Более того, он казался напуганным. — Я бы предпочел отказаться, мой лорд. Вы знаете, на что способны эти псайкеры?

— Они могут сказать мне правду, — резко сказал Коракс. — Я услышал достаточно твоих возражений. Если ты откажешься пройти проверку, я запру тебя в глубочайшей камере на планете.

— Они… они охотились на нас с теми колдунами-ублюдками, мой лорд! Они насмехались над нами, посылая видения того, что они содеяли, резни, пленников, пытаясь выманить нас из укрытий. Мы должны были ни о чем не думать, опустошить разумы, чтобы они не смогли засечь даже слабейшее эхо. Они превратили нас в бездумную добычу, мой лорд! Они наслаждались этим!

Коракс скривился, но он не мог отступать.

— У нас теперь новое правило, Герит. Все новоприбывшие должны пройти психическую проверку. Правило едино для всех.

Аренди понурил голову, его руки задрожали. Наконец, он поднял глаза и уставился на Куртури удивительно пристальным взглядом.

— Ладно, делай!

— Расслабься, брат, — Куртури жестом указал Аренди сесть. Библиарий проследовал за ним к скамье и присел возле него. — При физическом контакте все пройдет легче, — тихим и спокойным голосом сказал он, протягивая руку. — Не возражаешь?

Аренди покачал головой, и мгновение спустя они стиснули запястья друг друга. Куртури закрыл глаза, но Аренди, не отрываясь, продолжал следить за псайкером.

Не было никаких спецэффектов, ни стонов, ни драматизма. Коракс неподвижно следил за происходящим на дисплее, даже когда Аренди забила дрожь. Он заметил, как глаза легионера начали блестеть, казалось, еще немного, и он заплачет.

Наконец, Куртури открыл глаза и отпустил его, но прошло еще несколько секунд, прежде чем Аренди ослабил свою хватку, оставив на коже библиария красные следы от пальцев.

— Теперь ты доволен? — зло спросил Аренди, поднимаясь.

Куртури ничего не сказал, и его выход ознаменовался только лязгом закрывающейся двери. Коракс перевел взгляд на дверь станции слежения, пока библиарий не вошел обратно. Приподнятая бровь была единственным вопросом, который стоило задавать примарху.

— Он — Герит Аренди, — уверенно произнес Куртури. — Его воспоминания, его сознание, их невозможно воссоздать или подменить.

Коракс выдохнул, вдруг поняв, что не дышал с самых пор, как библиарий начал проверку.

— Хорошие новости, мой лорд, — сказал Соухоуноу. Он посмотрел на Куртури. — Кажется, ты чему — то не рад.

Библиарий покачал головой и бросил многозначительный взгляд на Коракса, затем на командора.

— Дай нам секунду, — сказал примарх, кивнув в сторону двери. — Пожалуйста.

Соухоуноу без слов оставил их.

— Он что — то скрывает, — тихо отметил Куртури, когда дверь закрылась. — Секрет, глубоко там, где я не могу увидеть его.

— Как и остальные?

— Вероятно. Каждый из них — личность, и я никак не могу распознать то, что они желают укрыть от меня.

— Они лояльные?

— Не могу вам этого гарантировать, но ни один из них нелоялен.

— Что это еще значит? — нахмурившись, спросил Коракс. — Если они не нелояльны, значит, они лояльны, так?

— Простите, но все они скрывают секрет, мой лорд. Общий секрет, полагаю, учитывая то, что они были вместе. Пока тайна остается нераскрытой, я не могу быть на все сто процентов уверенным в их мотивах. Но, помимо прочего, я не заметил в них враждебности по отношению к вам, а когда я проверял их образами предателей, это вызывало в них непритворную ненависть.

— Понимаю, — произнес Коракс. Он видел, что Куртури едва держится на ногах от усталости. — Иди выспись, полных четыре часа. Если кто — то тебя побеспокоит, он ответит передо мной.

— Благодарю, лорд Коракс.

— Когда будешь уходить, скажи Соухоуноу зайти.

Куртури отдал честь и покинул комнату. Спустя пару секунд командор вернулся.

— Так мы доверяем ему? — спросил он.

Коракс вновь посмотрел на видеоэкран и понял, что решение предстоит сделать ему и только ему.

— Да, — ответил он. — Разобщение, недоверие и сомнение — три величайших бедствия, что Гор наслал на галактику. Мы можем уничтожить врага, но все равно погибнуть от этих напастей даже спустя десять тысячелетий.

— Как нам исцелить всю галактику? — спросил Соухоуноу. — Мы пока даже не победили в этой войне.

— Возможно, на самом деле это одно и то же, — глубоко задумавшись, сказал Коракс. Затем, вернувшись к реальности, он бросил на лидера Соколов резкий взгляд. — Найди старших членов новоприбывших групп и скажи им явиться на утреннее собрание. Если к тому времени Аренди пройдет полную проверку, пусть он также приходит.

— У вас есть план? — Соухоуноу ухмыльнулся при этой мысли, и его энтузиазм тронул Коракса, так что он улыбнулся в ответ.

— Пришло время прижечь некоторые раны, оставленные Гором, — улыбка примарха вдруг погасла, и его глаза сузились. — И пришло время нанести некоторые раны самим.

V

Скарато [ДР -80 дней]

Лидеры остатков легионов, собравшиеся перед Кораксом, представляли собой пестрое смешение из линейныхофицеров и сержантов, а также случайного лейтенанта — воины более высоких званий предпочли остаться подле своих примархов в начале гражданской войны. Заняв места за длинным столом, внесенным в большой зал для собрания, они взирали на примарха со смесью надежды, настороженности и трепета.

Он не вставал, решив не подавлять делегатов аурой физического присутствия. По той же причине Коракс был без доспехов, лишь в простом сером нательнике из легкой материи под длинным угольно-черным плащом. Как и трон, на котором восседал примарх, одежда — дары от Наимы, — была изготовлена лучшими скаратоанскими ремесленниками и прядильщицами.

Прошло много времени, больше двух терранских стандартных лет, когда он в последний раз носил что — то другое помимо доспехов. Коракс задавался вопросом, на что это будет похоже, боясь, что, возможно, будет чувствовать себя обнаженным, но на самом деле это позволило ему мыслить скорее как гражданский лидер, нежели генерал.

— Звания не играют роли, — начал Коракс. — Старая иерархия, титулы центуриона и кузнеца войны, адьютаториуса и лейтенанта-оружейника утратили былой смысл. Для всех нас командная структура не более чем воспоминание, а табель о рангах лишь повод поностальгировать. Гвардия Ворона усвоила это не хуже вашего, хотя вы разделены со своими примархами, а также высшими эшелонами легионов, в цветах которых ходите.

Коракс указал на командоров, сидевших справа от него.

— Здесь весь мой командный штаб. Капитаны Соколов, Когтей, Ястребов и Рапторов. Мой легион насчитывает всего пару тысяч воинов. Несколько рот по старым критериям мощи. Многие из вас возглавляют отделения, другие и того меньше. Вы годами сражались только чтобы выжить. Некоторые из вас пытались достичь Терры или думали воссоединиться со своими легионами, но для большинства из нас это не вариант, — он подчеркнуто взглянул на кузнеца войны Анновульди из Железных Воинов, затем на Касати Нуона из Повелителей Ночи и пару других представленных воинов, чьи примархи приняли сторону Гора. — Есть среди вас и такие, кто уже никогда не сможет вернуться в свои легионы, даже если мы одержим победу. Я считаю, что вы пережили наиболее грандиозное предательство из возможных, и могу лишь восхищаться вашей отвагой, верностью и решительностью, невзирая на отчаянные обстоятельства, в которых вы оказались.

Коракс посмотрел на свои руки, покоившиеся на отполированной столешнице, бледные на фоне темного дерева. Это помогало ему успокоить мятущиеся мысли. Во многом сегодняшнее собрание отличалось от ранних совещаний на Ликее, что шепотом проводились в заброшенных субканалах. Но хотя обстановка изменилась, цель оставалась прежней, и примарх вспомнил первые дни сопротивления. Первоочередной задачей было поднять боевой дух, убедить остальных, что свергнуть тиранов не только возможно, но доказать им, что это неизбежно. Встретившись с этими сломленными воинами, примарх понял, что столкнулся с той же проблемой. Они были готовы сражаться, но ему требовалось объяснить им, ради чего сражаться, и вселить в них веру в то, что они не только способны победить, но что победа гарантирована. Для этого он дотянулся до глубинной сущности примарха, и повел речь с непреклонной властностью в голосе.

— С этого дня начинается новая фаза войны. Нас мало по сравнению с противостоящей нам мощью, но мы обладаем оружием, о котором Гор может только мечтать. Мы служим Императору, а не самим себе, и это придает нам силы, превосходящие все, чем могут похвастать ничтожные предатели. Эта сила даст нам союзников — тысячи, миллионы, миллиарды. Человечество не заслуживает того, чтобы им правил тиран, и — как бы ни старались Несущие Слово, называя его новым Императором — архипредателю на скрыть своего истинного обличья. Его последователи — звери и дегенераты, захватывающие и порабощающие всякого, кто слабее их.

Коракс посмотрел на Бранна, Агапито и Аренди.

— Что такое слабость?

— Иллюзия, — ответил Бранн, с улыбкой повторив слова примарха, сказанные им еще в дни Ликейского восстания. — Это клеймо, которым предатели метят своих жертв. Только те, кто верит в ложь, кто отказывается верить в свою силу, действительно слабы.

— А что такое сила?

— Истинная сила исходит из понимания того, что собственная значимость зависит от значимости всех остальных, — сказал Аренди. Прошло немного времени после того, как прибыли он и остальные выжившие из гвардии примарха, но к нему постепенно возвращалась былые силы. Его лицо стало полнее, глаза ярче, кожа более гладкой. — Она связывает нас узами и позволяет действовать сообща ради достижения единой цели.

Кивая, Коракс обвел взглядом сидевших за столом. Многие казались не убежденными, но этого следовало ожидать.

— Вы сомневаетесь, что в нашем сломленном состоянии мы можем чего — либо достигнуть, — мягко произнес примарх. Он выбрал одного из Железных Рук, предплечья и верхняя часть тела которого были заменены аугментикой и бионикой. — Касдар, ты — результат работы многих рук, верно?

— Бессчетны рабочие в кузницах, что выплавили металл для моих протезов, и бессчетны те, кто работал со сварочными аппаратами и тепловыделяющими элементами, дабы сотворить сложное сплетение нервов и проводов, подсоединенных к моему разуму, — легионер вытянул когтистую ладонь и, вращая крошечными шестеренками в сочленениях рук, сложил искусственные пальцы в кулак. — Но все они направляются моей волей.

— Тысячи отдельных деталей, с разными целями и ценностью, действуют сообща под контролем единого разума, — сказал Коракс. — Мы поступим так же. Машина, организм. Из многих деталей, действующих по отдельности, но незримо и беззвучно связанных общей целью и мыслью. Я не прошу вас поклясться мне в верности, ибо нет большей клятвы, чем ваши деяния во имя Императора. Я не прошу от вас стать Гвардейцами Ворона, ибо вас породила кровь других отцов и обряды других миров. Каждый из вас тот, кто он есть, личность, но вместе, неразделимо, мы станем чем — то большим.

Дамастор Киил, еще один воин Железных Рук, поднялся с места и посмотрел на Коракса, прося разрешения взять слово. Примарх кивнул ему.

— Я уважаю вашу отвагу, лорд Коракс, как и любой присутствующий здесь, — лицо Киила по большей части состояло из металла и керамики, блестевшей в освещении зала. Только левый глаз и ухо оставались из плоти, с которой он родился. — Я ответил на ваш астропатический зов, чтобы вновь стоять вместе со своими братьями, и я горжусь тем, что сижу за этим столом вместе с вами, а также теми, кто сейчас находится в каютах и на других кораблях. Но гордости и решительности недостаточно, чтобы побеждать в битвах. Вы сами сказали, что от Гвардии Ворона осталось всего несколько тысяч воинов. Возможно, еще пару сотен вам удалось собрать из ближайших систем и секторов. Даже если бы у нас были корабли, оружие, снаряжение, танки и полные арсеналы, нам не хватит воинов, чтобы сразиться даже с самыми мелкими флотилиями предателей, идущими к Терре. Единственная наша надежда в том, чтобы присоединиться к обороне, прежде чем силы Гора осадят Солнечную систему.

Киил сел обратно, получив от других собравшихся одобрительные кивки и взгляды. Бранн бросил взгляд на примарха, намереваясь отчитать легионера, но Коракс остановил его поднятой рукой. Он указал на капитана Норица.

— Твои братья по стене ждут тебя в Имперском Дворце, капитан. Ты желаешь вернуться к лорду Дорну и ждать атаки войск Гора?

Капитан, казалось, не знал что ответить. Он провел пятерней по коротким волосам и, сжав кулаки, поднял глаза. Нориц посмотрел сначала на Коракса, затем на Киила, и снова на примарха.

— Да, — ответил он с извиняющимся кивком. — Я всем сердцем хочу стоять с избранными Императора на стенах величайшей крепости в галактике.

— Спасибо, капитан.

Коракс обернулся влево, туда, где молча сидел Аркат, внимательно слушавший все, о чем шла речь.

— Как представитель кустодиев, в обязанности которых вменяется всегда пребывать подле Императора, что скажешь ты? Возвращаться ли нам на Терру?

— По воле Императора и Малкадора я оставил Терру вместе с тобой. Лорд Коракс. Сначала я сомневался в том, сумеем ли мы совершить что — то с горсткой воинов, но оказался неправ. Здесь наша борьба также служит защите Терры.

— Там, где есть притеснения, всегда будет непокорство, неважно, как сильно угнетено население, — произнес Коракс. — Легионес Астартес никогда не славились милосердием, особенно к тем, кому они несли согласие на острие меча. Но мы никогда не были тиранами, даже худшие из нас, до того времени, пока Гор не отвернулся от всех своих клятв. Я привел вас на Скарато не из прихоти. Здесь можно постигнуть урок не только в партизанской борьбе, но и в том, как одержать победу над превосходящим врагом, используя в качестве оружия сердца и разумы. Всякий мир, в котором предатели удерживают власть под угрозой меча и пистолета — наша цель. Пару воинов, даже единственный легионер, могут воспламенить восстание, которое способно задержать или втянуть в себя сотни предателей.

— Может, для Гвардии Ворона это и так, — сказал Дамастор Киил, и его искусственное легкое с шипением втянуло воздух. — Но не все из нас выросли в тюрьме, не проводили годы, сражаясь вдали от командования примархов. Вы принимаете свою культуру как данность, лорд Коракс.

— Нисколько, — ответил примарх. — Скоро вы на своем опыте познаете те методы ведения боев, о которых я вам говорил. А также лично познакомитесь с теми, которых террором вынудили подчиниться. Я не требую обещаний или клятв, кроме тех, что вы будете сопровождать нас в следующей атаке и учиться у Гвардии Ворона как вести войну, в которой нам приходится сражаться. После этого вы будете вольны пойти своей дорогой, попытаться возвратиться на Терру или другие родные миры, какие предпочтете, либо же остаться под моим началом.

— Эта следующая атака, где она произойдет? — спросил Касати Нуон, и его пальцы сжались, словно сомкнувшись на горле невинной жертвы.

— Мир, порабощенный последователями Гора, в системе Карандиру. Мы освободим его.

— Я знаю эту систему, — неожиданно отозвался капитан Нориц. Все взгляды обратились на него. — Двести четырнадцатая экспедиция, под командованием самого лорда Дорна, уничтожила ее столицу и возвела на руинах Зимний Город. Если его превратили в тюрьму… Стены Имперских Кулаков непросто обрушить, лорд Коракс.

— В самом деле, и именно таким стенам Император доверяет будущее Империума, — сказал Коракс. — Но немало укреплений уже преодолено, пусть и несокрушимы те, кто стоит за ними. Ответь мне, капитан Нориц, ты провел долгое время, укрепляя Освобождение и Киавар, а легион твой умел как в штурмах, так и в защитах фортификаций. Какую бы ты избрал стратегию, чтобы преодолеть защиту Зимнего Города?

— Учитывая компанию, в которой мы оказались, ответ простой, — Имперский Кулак оглянул остальных присутствующих за столом и улыбнулся. — Это самый лучший способ захватить любую крепость. Изнутри.

VI

Скарато [ДР -80 дней]

После того как Коракс закончил совещание, Соухоуноу встретился с другими командорами в смежной с залом комнате. Помещение было богато обставленным, повсюду стояла золоченая мебель, высокий потолок украшала гипсовая цветочная лепнина. На стенах были изображены сцены досуга местной знати — охота в крутых каньонах на приземистых ящерах, катание на баржах с солнечными парусами над величественным водопадом, или ночное пиршество под озаренным фейерверками небом.

— К нам вернулся наш брат по оружию! — возглас Бранна заставил Соухоуноу обернуться и увидеть, как командор приветствует Аренди, по-воински стиснув его запястье и хлопнув по плечу. Агапито более сдержанно поднес кулак к груди.

— Я часто думал, что этот день уже не придет, — произнес Аренди. Его лицо просветлело, когда Бранн отступил назад. — Как давно я ждал столь радушного приема. Хотелось бы мне, чтобы он наступил раньше.

— Прошлого не изменить, — сказал Агапито. — К счастью, мы еще можем изменить будущее.

— Да, это так, — Аренди взглянул на Соухоуноу, словно только что заметил его. — Лейтенант Соухоуноу, верно?

— Уже командор, — ответил воин. Он не ожидал получить новое звание, но стремительные повышения по служебной лестнице были одними из неизбежных реалий легиона после резни. Сначала Соларо оказался предателем, а затем Нуран Теск погиб при штурме Идеальной Цитадели всего через пару недель после того, как стал командором. Соухоуноу не считал себя суеверным, но старался не задумываться слишком часто о судьбах предшественников.

— Ты терранин, да? Мы ведь сражались вместе?

— Не плечом к плечу, — признался Соухоуноу. — До Исствана у меня не было повода находиться возле гвардии примарха. И да, я родом с Терры.

— Так вот почему мои братья поприветствовали меня улыбками, тогда как от тебя я получил лишь тюремную камеру.

— Прошу прощения, но обстоятельства, что привели к моему повышению, заставляют меня вести себя осмотрительно по отношению к тем, кто заявляет о преданности, скрываясь под чужой личиной. К тебе относились так же, как и ко всем ответившим на зов примарха.

— Чужая личина? — Аренди непонимающе повернулся к Бранну и Агапито. — Что еще за чужая личина?

— Долгая история, Герит, — ответил Бранн. — Которая еще долго будет иметь привкус позора и стыда. Она может подождать. Соухоуноу, не сомневайся, перед тобой командор Аренди. Тебе следует верить суждению примарха, а также тех, кто был подле него с самого детства. Недоверие будет нашей бедой — рана, причиненная изменниками, ноет до сих пор.

Соухоуноу сделал глубокий вдох и согласно кивнул.

— Ты прав, — сказал он, воздев кулак братства. — С моей стороны было неправильно вести себя так подозрительно. Тем не менее, я все равно буду осторожен, имея дело с другими легионерами не из Освобождения. В этот час испытаний ничто нельзя принимать на веру.

Какое — то время они стояли в молчании, каждый погруженный в свои мысли.

— Довольно тревожно, не находите? — произнес Аренди, нарушив тишину. Он посмотрел мимо Соухоуноу на фрески.

— Что? — спросил командор. — Картины на стенах?

— Власть предержащие этого мира живут как короли, — сказал Аренди. — Боюсь, вы свергли Сынов Гора только чтобы возвести вместо них еще более жестоких диктаторов.

Остальные взглянули на изображения, пытаясь понять, что имел в виду бывший командор.

— Нет никаких свидетельств, что планетарная аристократия дурно обращалась со своими подданными до появления предателей, — отметил Агапито. — Скарато пришел к согласию мирным путем.

— Разве вы не считаете привилегированную жизнь свидетельством излишеств? — Аренди направил взгляд на Соухоуноу, затем на Бранна. — Я бы сказал, это одно из преимуществ юности, не проведенной в роли брата по ячейке.

— Если ты меня в чем — то обвиняешь, говори прямо, — сказал Соухоуноу. — Думаешь, кто — то из нас менее предан общей цели? По-моему, проведенное вдалеке от нас время затуманило либо твою память, либо здравомыслие.

— Уверяю, я никого не обвиняю. Просто это факт, что те, кто никогда не чувствовал касание плети, не могут представить себе ее боль. Угнетать можно по-разному. Не всякий тиран виден невооруженным глазом. Коварным словом, тихой угрозой или взяткой они принуждают и подкупают. Праведность требует невероятных усилий.

— Ты говоришь прямо как твой старик, Реквай, — натужно рассмеявшись, сказал Бранн. — Дискуссии на политические темы подождут. Нам нужно разработать план и порядок проведения грядущей кампании, чтобы представить их лорду Кораксу. Он ясно дал понять, что собирается отбывать через несколько дней.

— Нужно выбрать командиров тактических групп и распределить легионеров по отрядам, — добавил Агапито.

— И я не стану вам мешать, — сдержанно кивнув, сказал Аренди.

— Тебе стоит остаться, — произнес Агапито.

— Да, — примирительно сказал Соухоуноу. Хотя его мало заботило отношение Аренди после возвращения, бывший командор пользовался влиянием среди рожденных на Освобождении легионеров. Многие Гвардейцы Ворона сочтут его появление хорошим предзнаменованием. — Ты обладаешь проницательностью, которую многие найдут бесценной. Перспективой, которую никто из нас и представить не может. И даже если у тебя нет определенного звания, раньше ты ведь был командором.

Аренди посмотрел на Соухоуноу, возможно, пытаясь понять, скрывался ли за его словами еще какой — то смысл. Он нахмурил лоб, губы сжались в тонкую линию.

— Сейчас я никем не командую, — наконец ответил он. — Если лорд Коракс сочтет уместным восстановить меня, я помогу вам. До тех же пор мне следует присматривать за воинами, которые прибыли вместе со мной.

Оборвав дальнейшие возражения, Аренди молча развернулся и вышел. Бранн покачал головой и посмотрел на Соухоуноу.

— Я думал, ты будешь более радушен к давно потерянному сыну Освобождения. Вспомни о том, сколько мы выстрадали на полях Исствана-5, а затем подумай, что ему и другим пришлось пережить в последующие годы. Аренди — пример для всех нас, и тебе не следует вести себя с ним так снисходительно.

— Разве это не повод задуматься, братья? — произнес Соухоуноу, вглядываясь в дверь, как будто Аренди все еще ждал за ней. — Кто из нас не изменился за прошедшие годы? Что — то в Герите мне не нравится.

— Примарх поручился за него, — произнес Агапито, хоть он и выглядел неуверенным. — Нам нельзя сомневаться в лорде Кораксе.

— Нужно отложить мысли о распрях, — сказал Бранн. — Почему ты не можешь просто порадоваться тому, что наши братья выжили и возвратились к нам?

Вопрос повис в тишине, пока Агапито и Соухоуноу обменивались взглядами. Соухоуноу решил, что сейчас не лучшее время озвучивать доводы относительно преданности или замыслов Аренди. Очевидно, что узы истории были куда крепче, нежели у одного лишь легиона. Все Гвардейцы Ворона были непоколебимо преданы Кораксу, но доктрина, поощрявшая независимое мышление и самостоятельность иногда приводила к расколам, когда личность пересиливала общую верность.

— После приказа Коракса, что всех новоприбывших следует распределить по ротам Гвардии Ворона, нам будет хватать вражды и раздоров даже без воскрешения старых подозрений между терранами и рожденными на Освобождении, — сказал он.

— Положусь на ваши познания, братья, — Бранн уважительно поднял руки. — Мы должны похоронить противоречия, иначе лорд Коракс погребет их вместо нас, вместе с нашими званиями. Сейчас не время позволять небольшим трещинам становиться непреодолимыми пропастями.

— Конечно, — согласился Агапито. — Возвращение Аренди многое перевернуло с ног на голову. Через пару дней все более-менее нормализируется, и эти события станут не более чем воспоминаниями.

Соухоуноу надеялся, что сказанное его собратом-командором окажется правдой, но все равно, сам того не желая, тревожился, что возвращение Аренди могло означать нечто куда более разрушительное.

VII

Капел-5642А [ДР -67 дней]

Красный цвет покрывал коридор: красный мантий Механикум и красный крови тех, кто их носил. Тут и там яркое сияние молниевых когтей Коракса высвечивало сталь, серебро и медь. Более мягкий контраст давали темные очертания силовых доспехов, что принадлежали горстке Сынов Гора, надзиравших за работой верфи.

— Бранн, выдвигайся вперед и начинай наведение.

Примарх остановился над лежавшим ничком предателем с отметками сержанта. Смотря на отступника, Коракс не ощущал злости или ненависти. Возможно, разочарование. Он знал, что некоторые отказались следовать за Магистром Войны в его мятеже, но кто бы стал винить Сынов Гора за подчинение своему примарху? Он задался вопросом, нуждался ли мертвый сержант в уговорах, или последний маленький шажок, чтобы обратиться против Императора, был легким, кульминацией длительного процесса.

— Сто восемьдесят секунд. Планетарная защита отвечает, — почти в километре от него, на другом краю орбитальной верфи, Бранн вместе со своими Рапторами проникли на главную трансляционную станцию звездной базы. Им не потребуется много времени, чтобы установить комм-связь между «Мстителем» и мониторными системами причалов, что отслеживали звездное движение вокруг пяти массивных корпусов звездолетов, строившихся над астероидной базой Капел-5642А.

Коракс нанес удар как раз вовремя. Один из новых боевых кораблей был почти введен в эксплуатацию, остальным до завершения оставались считанные недели. Не лучшее творение Механикум, решил Коракс, но довольно быстрое по сравнению с десятилетиями конструирования, что требовались в обычных обстоятельствах. Примарх не понаслышке знал об эффективности принудительного труда и подневольных рабочих, и союзники Гора из Механикум повторяли подобные методы в десятках миров-кузниц и верфях, подобных Капелу.

— Шестьдесят секунд, — сказал Коракс своим воинам, направляясь по коридору к точке входа, пробитой его «Грозовой птицей». — «Мститель», у нас есть матричная сетка верфи?

— Так точно, лорд Коракс, — ответила Эфрения. — Задаю курс торпеды.

В коридор из перекрестка впереди ворвался облаченный в золотые доспехи Аркат Виндик Центурион из Кустодийской Стражи, сопровождаемый еще шестерыми воинами-сверхлюдьми — выжившими в многочисленных сражениях после того, как они покинули Терру, дабы оберегать дарованные Кораксу Императором генетические формулы. Они разили аугментированных солдат и полумеханических сервиторов в сполохах энергетических лезвий и вспышках болтганов Копий Стражей. Кустодий одним взмахом алебарды разрубил огромного сервитора-преторианца напополам, с равной легкостью рассекши механизмы и кости. Перешагнув останки, Аркат поднял свое оружие, приветствуя приближающегося примарха.

— Я начинаю видеть достоинства в том, чтобы нести бой врагу, — произнес Аркат. — Существует более одного способа защищать Императора. Иногда масштабное наступление — лучшая защита.

— Если Гор не сумеет достичь Терры, Император будет в безопасности, — ответил Коракс. Они пошли нога в ногу, пробираясь через исходящие паром, дымящие и кровоточащие останки воинов Механикумов, преграждавших им путь. — Эту войну мы просто не можем позволить себе проиграть.

Аркат кивнул. Кустодий остановился, чтобы погрузить острие в дергающееся тело змееподобного зверя-машины, придавленное трупом боевого-сервитора.

— Пару лет назад, когда Гор двинулся на Исстван, это стало шоком для всех, — произнес он. — Нам из Легионес Кустодес пришлось поверить, что худшее может наступить, но многие все равно продолжали считать, что отступник Магистр Войны никогда не сумеет одолеть мощь Империума.

— Я в этом никогда не сомневался, — сказал Коракс.

— Ты должен понять, насколько сильным может быть отрицание. Да, Гор уничтожил три легиона, или почти уничтожил, и когда его планы стали явными, оказалось, что Темные Ангелы и Ультрадесант далеко от основного театра боевых действий. Но даже тогда нашлись те, кто не мог представить галактику, в которой предатели удерживали баланс силы.

Среди высших эшелонов Гвардии Ворона некоторые считали также. Коракс позволил им высказать свои мысли, но сам он никогда не сомневался в лидерских качествах Гора.

— Я считаю, — продолжил Аркат, — что Гор никогда бы не встал на столь погибельный путь, не будь он абсолютно уверен в том, что сможет победить. За время Великого крестового похода Гор не единожды доказывал, что способен одерживать грандиозные победы, и завоевал большую часть галактики благодаря планированию, харизме и беспощадности.

— Он также знает, как использовать сильные стороны своих братьев для того, чтобы получить преимущество, — с горечью добавил Коракс. — Всегда готов попросить их пожертвовать своими легионами в тенях, вдали от анналов истории и пиктов летописцев; всегда прибывает, чтобы нанести финальный удар. Однажды я врезал Гору за то, что он узурпировал победы Гвардии Ворона ради собственного возвеличивания и, думаю, Магистр Войны еще помнит тот удар. При первой же возможности я собираюсь повторить оскорбление.

— Таким же образом он поступил и с мятежом, притупив контратаку лоялистов о таких, как Дети Императора, Железные Воины и Несущие Слово. Месяц за месяцем, год за годом Магистр Войны консолидировал войска, готовясь к финальному удару — штурму Терры.

Они свернули в коридор, что вел к проходу, взорванному в корпусе станции залпами «Грозовых птиц» и «Громовых ястребов».

— Есть и такие, кто хочет встать на ту сторону, что, как им видится, одерживает верх, — сказал Коракс, грустно покачав головой. — Они считают себя в большей безопасности с восходящей звездой, нежели со старой элитой. Мятеж ширится по Империуму, либо ради цели предателей, либо просто против Империума.

— Дорн совершенно уверен, что Гору не победить без захвата имперской столицы, и здесь я с ним согласен. Но мы расходимся во мнениях относительно того, как его остановить. Кулак Императора решительно настроен сразиться на стенах Дворца, но было бы пораженчеством считать, что предатели сумеют достигнуть Солнечной системы, невзирая на усилия верных воинов.

Примарх Гвардии Ворона верил — приходилось верить — что история докажет его правоту. Гор не был глупцом, но он рассчитывал, что Гвардию Ворона уничтожат на черных полях Исствана-5. То, что они выжили, а также атаки Коракса и последователей, заставляли его откладывать последнее наступление, демонстрируя тем самым, что неизбежность битвы за Терру — ложь.

— Тридцать секунд, — объявил Коракс, не нуждаясь в хронометре, чтобы следить за ходом времени — его внутреннее чутье не уступало любым обычным часам.

Он взошел на рампу десантного корабля — того самого, что вывез его с Исствана, заметил примарх — и подождал наверху, пока мимо него не прошли отступавшие кустодии и Гвардейцы Ворона.

— Уничтожение пары кораблей не изменит ход войны, — сказал Аркат, поравнявшись с Кораксом.

— Нет, но их отсутствие ощутят. Один потерянный конвой не сломит хребет мятежу, тут ты прав, — ответил примарх. — Освобожденный мир не обратит волну вспять. Но они складываются в одно целое, и победа — это лишь накопление бессчетных несущественных событий и решений в твою пользу. Каждое понесенное Гором поражение дает Дорну время организовать оборону. Каждая разрушенная либо захваченная верфь ограничивает возможности предателей. Каждый мир, оставшийся за Империумом или отбитый у предателей, оттягивает ресурсы Гора. Каждое оружие и комплект брони, не доставшийся отступникам, скажется на их силах, и со временем они сложатся в цену поражения врага.

Коракс жестом указал Аркату следовать за ним внутрь десантного корабля.

— Мы быстро приближаемся к переломному моменту, — продолжил примарх. — Сыны Гора наступают, гончие войны наконец спущены с цепи после того, как другие ослабили нас. Магистр Войны жаждет великой битвы, что завершит все битвы, финальное противостояние, из которого он выйдет победителем.

— Мы не допустим этого. Ликей был захвачен не за одну ночь. Его захватили благодаря тщательной подготовке и тысяче крошечных побед. Одно сражение не остановит Магистра Войны. В десятке миров, сотне миров, тысяче миров, верные слуги Императора будут сопротивляться, и каждый внесет свою лепту в ослабление мятежа, который держится лишь на эго и отчаянии.

— Думаешь, ты сможешь вести подобную войну?

— Самый опасный враг тот, которого не видишь, и поэтому не можешь с ним сражаться. Это — сущность Гвардии Ворона.

Десантный корабль с ревом оторвался от орбитальной верфи. Рампа поднялась — последнее, что увидел Коракс, были пронесшиеся в паре километров огромные торпеды, которые направлялись точно в заданные цели. Далекие орбитальные станции и корабли-мониторы еще только пытались выявить угрозу.

Они не успеют. «Мститель» уже разворачивался, готовясь подобрать штурмовые корабли и включить отражающие щиты. За три минуты захваченные корабли превратятся в расплавленный металл и обломки. Через пять минут скрытый от обнаружения «Мститель» будет направляться к выходу из системы, готовясь к встрече с остальными силами Коракса.

Примарх улыбнулся.

— Гор проиграет войну не под стенами Имперского Дворца, но здесь, во всеми забытых местах меж звезд, во тьме вне света его присутствия. Вот где Гвардия Ворона сильнее всего. Вот где Гор будет побежден.

VIII

Кретерахский предел [ДР -22 дня]

Стратегиум «Стойкого» застыл в неподвижности. Командор Алони в одиночестве стоял между приглушенных сервиторов, то и дело поглядывая на сканирующее оборудование и каналы связи. В особенности его внимание было приковано к двум дисплеям: показаниям расхода внутренней энергии и антенны пассивной дифракции.

Первый отслеживал, сколько звука и излучения издавал громадный звездолет: забавно изготовленный под старину циферблат — сам по себе подсвечиваемый дисплей вносил бы вклад в световое и энергетическое загрязнение — с красной линией, обозначавшей максимальный порог эффективности отражающих щитов. Стрелка подрагивала на отметке в три четверти, вполне в пределах нормы, а сами щиты работали не на полную мощность. Будь на «Стойком» полный экипаж и все двести допустимых легионеров, скрыть свое присутствие ему было бы непросто, но имея лишь основную необходимую команду и пятьдесят космических десантников на борту, он обладал большей маскировкой и маневренностью, чем обычно.

Что играло жизненно важную роль, поскольку антенна дифракции была направлена прямо на плазменные разряды тридцати четырех двигателей звездолетов.

Одним из них был «Гневный авангард», ударный крейсер легиона Имперских Кулаков. Капитан Нориц со своей немногочисленной ротой двигался в сторону других сигналов: кораблей снабжения предателей. Семь контактов ауспика являлись конвойными кораблями сопровождения — пара легких крейсеров, гранд-крейсер, а также несколько эсминцев и фрегатов.

Предатели вели себя осторожно, один из легких крейсеров шел к приближающемуся судну VII легиона, а меньшие эскорты расходились в стороны, чтобы не дать ударному крейсеру сбежать; транспорты оставались под защитой орудий оставшихся крейсеров на тот случай, если «Гневный авангард» окажется приманкой.

Они не ошибались, но предатели не понимали природу охотников, поджидавших среди облаков газа Кретерахского предела. Предупредительные данные текли по нескольким экранам, пока корабли отступников прочесывали окружающую пустоту сюрвейерами глубокого поиска, пытаясь засечь другие корабли, которые, как они знали, должны были поджидать среди звездных обломков. Их сенсоры были наведены на рассеянную пыль и астероидные карманы — идеальное укрытие для обычных кораблей.

Но они искали не в том месте.

«Стойкого» сносило дрейфом все ближе к конвою с противоположного направления, тогда как «Теневой удар» приближался под перпендикулярным углом. Другой крейсер не отображался на сенсорных дисплеях — как и планировалось — поэтому Алони оставалось только надеяться, что корабль Гвардии Ворона в нужном месте.

Им пришлось постараться, чтобы убедить Норица использовать свой корабль в качестве приманки. Капитан Имперских Кулаков сильно рисковал, это так. Если корабли с отражающими щитами обнаружат слишком рано, их план провалится, и Имперские Кулаки столкнутся с худшими последствиями.

Похоже, пока все шло хорошо. Алони следил за движением «Стойкого», время от времени корректируя курс незначительными выбросами двигателей, словно токарь, отсекавший считанные нанометры от сложной детали на лазерном станке. Предатели не меняли текущего курса, поэтому крейсер идеально пересекался с группой легковооруженных и слабо бронированных транспортов.

Транспорты вышли из контролируемого предателями мира-кузницы Антастик-9, а также мануфактории Капел-5642А, чтобы доставить оружие на Карандиру. Сынам Гора пришлось рассеяться более чем по десятку секторов из — за рейдов Гвардии Ворона и массированного наступления Тэрионской когорты со своими союзниками из легионов титанов на регион Эуезы, вынуждая конвои встречаться в диком космическом пространстве, вроде Кретерахского предела. Маяк у Кретераха был идеальной точкой для сбора такого количества кораблей, и именно по этой причине «Стойкий» и два других корабля ждали в засаде почти сорок дней.

Когда суда начали прибывать одно за другим, удивлению Алони не было предела. Они надеялись поймать пару кораблей, но судя по собиравшемуся торговому флоту, для Карандиру планировались значительные подкрепления. Для лоялистов это было счастливым совпадением, и хотя врагов было слишком много для открытой атаки, подобный шанс нельзя было упустить.

Алони нахмурился. Командир легкого крейсера предателей был очень храбрым, полным ходом двигаясь прямо на «Гневный авангард». Очевидно, вражеский капитан собирался как можно быстрее захлопнуть ловушку, или, вероятно, полагал, будто сможет одолеть ударный крейсер без помощи остальных кораблей сопровождения. Норицу придется держать себя в руках и позволить фрегатам и эсминцам удалиться от основного конвоя так далеко, как только это возможно; гранд-крейсер будет слишком занят, чтобы ответить на нападение Гвардии Ворона, а оставшийся легкий крейсер вышел за пределы досягаемости, чтобы проводить сканирование звездных полей обломков.

Норицу придется избегать еще одного. Единственный сеанс связи, даже узконаправленная передача, могла выдать присутствие двух других кораблей. Принадлежи судно-приманка Гвардии Ворона, Алони бы не всматривался в дисплеи так пристально, но он не знал, как поведут себя в такой ситуации Имперские Кулаки. Алони по своему опыту знал, что они отличные бойцы, но не столь изощренные, как воины, изваянные Аксиомами Коракса.

Не отрывая взгляда от данных сканирования, командор следил за «Гневным авангардом», пытаясь предугадать действия Норица. Казалось, командир Имперских Кулаков решил открыто встретиться с легким крейсером, возможно, пытаясь вынудить офицеров-предателей ринуться в атаку без поддержки.

Опрометчивый ход, как для Имперских Кулаков, так и для Сынов Гора — поединок отваги и демонстрация ярости, чтобы напугать другого, подобно паре гончих, скалящихся друг на друга.

Алони вздохнул. Легионес астартес воевали между собой несколько лет, и все же некоторые так ничему и не научились. Для многих врагов Императора было бы достаточно одного лишь проявления силы, но сейчас легионеры сражались с легионерами. Ни один не отступится первым. Оба капитана не чувствовали страха, и их взаимные угрозы перерастут в настоящий бой.

Алони задался вопросом, мог ли он переоценить опытность Норица, либо же недооценивать командира Сынов Гора. Оба двигались друг на друга и понимали, что должны идти до конца, зная, что малейшее проявление слабости означает катастрофу. Они шли курсом прямого столкновения, возможно, в самом прямом смысле.

Командор Соколов, подразделения, состоявшего из уцелевших штурмовых рот Гвардии Ворона, подумал о третьем варианте, наблюдая за тем, как два противоборствующих корабля идут на таран, намереваясь прикончить противника в испепелении близкой дистанции. Имперские Кулаки славились поединками чести, а Сыны Гора были известны мастерством и любовью к битвам один на один. Вполне вероятно, что оба командира успели оценить друг друга с тактической точки зрения и приняли вызов. Они проведут дуэль звездолетов, и победителю достанутся трофеи.

Скачок энергии на сканере указал на неожиданную вспышку энергии двигателей. Он принадлежал «Гневному авангарду». Корабль Норица активировал ретродвигатели на полную мощность, уходя от легкого крейсера и окружавших его эскортов. На первый взгляд казалось, что командир Имперских Кулаков решил отказаться от атаки, но Алони знал лучше.

— Хвала тебе, капитан, — прошептал Алони, наблюдая за тем, как судно Имперских Кулаков разворачивается и уводит меньшие вражеские корабли подальше от конвоя.

Дальний лэнс-огонь рассеял сигналы по всему дисплею — Сыны Гора бросились в погоню. Но россыпь частиц от включенных пустотных щитов показала, что офицеры «Гневного авангарда» берегли их до последнего момента, прежде чем ответить, убедившись, что враг втянут в бой.

Проверив текущее положение «Стойкого», Алони убедился, что его корабль находился почти на позиции. Следующие несколько минут тянулись медленно, пока он наблюдал, как союзники из Имперских Кулаков оттягивают вражеские корабли от боевой сферы. Нориц легко мог приказать разогнать реакторы и убраться отсюда на полном ходу, но вместо этого оставался точно за пределами оптимальной дальности стрельбы преследовавшего его крейсера, веря, что пустотные щиты выдержат спорадический лазерный огонь. Сражение требовало всей хитрости от обоих командиров. Сыны Гора не могли ускориться выше боевой скорости, не рискуя при этом, что «Гневный авангард» развернется и даст по ним залп, пока они уязвимы, но с другой стороны Норицу нельзя было допустить, чтобы враг потерял надежду.

Алони прошел к инженерному пульту и включил внутреннюю связь.

— Увеличить подачу энергии, полная боевая готовность.

Ему не требовалось подтверждение. Почти мгновенно огоньки зажглись на всю мощность, по всему стратегиуму вспыхнули, оживая, дисплеи и индикаторы. Распространение многоцветных огней напомнило Алони празднование Дня Освобождения на Киаваре, когда техножрецы разрешали жителям мира-кузницы помянуть тех, кто погиб, дабы спасти мир от ига техногильдий. Возможно, «разрешали» было не совсем верным словом — день памяти был официально признан эдиктом самого лорда Коракса как часть соглашения, согласно которому планета перешла под управление Механикум.

Восстание Гора положило этому конец. Не стало парадов в День Освобождения. Не стало празднований в честь окончания Старой Ночи. В галактику возвратилась тьма.

Гудок сирены оповестил о переходе в атакующее состояние. Наряду со звуковым предупреждением на комме каждого находившегося на борту легионера вспыхнула руна сбора. Словно оживающие статуи, офицеры мостика, доселе неподвижно ждавшие у стен стратегиума, начали активировать доспехи. Загорелись желтые и красные глаза, когда включились их авточувства. Гиганты в черной броне вышли из тающего сумрака.

Алони передал череду команд, когда лейтенанты заняли свои посты, и сервиторы пришли в сознание. Затем он передал сообщение капитану Норицу.

— Благодарю, капитан. Не знал, что Имперские Кулаки так хорошо умеют изображать приманку, — прошло некоторое время, прежде чем до них дошел ответ.

— Мы — Сыны Дорна, братья по стене, — произнес Нориц. — Мы привыкли позволять врагу набрасываться на нас. На самом деле я даже рад отступить после того, как отвлек их внимание.

— Полагаю, так тебе и следует поступить, капитан. Увидимся при встрече с флотом.

— Хорошей охоты, командор Алони.

Пока «Гневный авангард» набирал скорость, увеличивая разрыв с преследовавшими его Сынами Гора и направляясь к точке варп-перехода, «Стойкий» вклинился в сердце вражеского конвоя. Энергию отражающих щитов перенаправили обратно на генераторы пустотных щитов, пока крейсер входил в радиус огневого поражения. Но даже теперь, после полной демаскировки, сенсорам врагов потребовалось несколько минут, чтобы засечь приближающийся корабль.

Когда «Стойкий» нырнул в конвой, «Теневой удар» опустил отражающие щиты и возник в тридцати тысячах километрах по левому борту, на курсе пересечения.

— Всем батареям, огонь! — взревел Алони, когда главный калибр оказался в пределах досягаемости. — Выбрать цели!

Гранд-крейсер Сынов Гора неуклюже разворачивался к возникшим из ниоткуда кораблям Гвардии Ворона, но был слишком далеко, чтобы не дать паре пустотных хищников проскользнуть к транспортам. Ракеты, плазменные заряды и снаряды обрушились на практически беззащитные транспортные суда, чей спорадический и неэффективный огонь защитных турелей беспомощно растекался по полностью активным щитам военных кораблей.

Один расцвет расширяющегося газа и плазмы за другим отмечали курс двух охотников, первый рассекал массу транспортировщиков, тогда как другой двигался вдоль конвоя. Вражеский легкий крейсер стремительно развернулся, но, поскольку другие эскорты не были на требуемых позициях, его капитану не улыбалась перспектива встретиться с несколькими вражескими судами в одиночку. Сынам Гора оставалось лишь наблюдать, как Гвардия Ворона сошлась вместе, все еще ведя огонь из бортовых и хребтовых орудий, и пошла на прорыв.

Для кого — то было бы сложно выйти из боя, не произведя ни единого выстрела по военным кораблям предательского легиона, но Алони хорошо усвоил аксиомы примарха. Ему не было чего добиваться, и было чем рисковать в открытом противостоянии. Он уже получил больший трофей.

Двенадцать транспортных судов уничтожены, еще семь обездвижены всего за один атакующий заход.

— Эти потери им будет непросто возместить, — произнес стоявший у сенсорного пульта лейтенант Шаак, ощутив настроение Алони. — Легионеры без боеприпасов не смогут штурмовать Терру.

— Верно, — ответил Алони. Он уставился на рассеивающиеся облака — все, что осталось от уничтоженных транспортов. — И они не смогут усилить Карандиру. Но было бы неплохо и самим захватить пару-тройку кораблей. У нас есть собственные нужды, но они подождут до другого дня.

— Но мы ведь и так уже привыкли сражаться кулаками и палками, да? — сказал Шаак. Его голос стал мрачным. — Дайте мне роту настоящих воинов против этих выродков-бандитов с Хтонии. Они думают, будто смогут так просто одолеть нас и отлететь к Терре в лучах славы? Мы заставим этих ублюдков пожалеть, что они не доделали работу на Исстване.

— Верно, лейтенант. Верно.

IX

Карандиру [ДР -30 минут, адаптированное стандартное терранское время]

Золотая вспышка «Грозовой птицы» в паре километров к западу на мгновение привлекла внимание сержанта Хамелла. То же казалось команд зенитных турелей вокруг целевой зоны, что отвлекло их от одинокого, скрытого безлунной ночью «Шептореза», бесшумноскользившего к силовой станции. Противовоздушные снаряды разорвали облака, в которых испарился десантный корабль, а следом небеса прочертил лазерный огонь, выискивая «Грозовую птицу» в сумраке.

Цепляясь за борта антигравитационного десантного корабля, сброшенного двадцатью минутами ранее с той самой «Грозовой птицы», Хамелл взглянул на станцию. По ночным облакам водили прожекторами, выискивая признаки десантно-боевого корабля, даже не целясь на восток, откуда приближались Мор Дейтан. Люди занимали внешние стены и заполняли сторожевые башни — укрепления, возведенные для усмирения заключенного населения планеты, которые всего за несколько минут окажутся совершенно бесполезными.

Хамелла забавляла мысль о том, что «повышенные меры безопасности» зачастую имели совершенно противоположный эффект. Атака Гвардии Ворона заставила стражников выйти из казарм и занять позиции у пушек и орудийных гнезд, всматриваться в ночь глазами, полными страха и трепета. Турели и энергетические ограждения ожили, готовые отразить атаку с земли.

Патрули ходили по нескольким переулкам и улицам между пунктами раздачи, бараками, машинными залами и ветровыми электростанциями. Комплекс занимал по меньшей мере семь или восемь квадратных километров, а людей, его охранявших, было прискорбно мало для подобной задачи. Когда из подземного бункера в стене выплеснулось еще больше солдат в красно-черной форме, Хамелл улыбнулся.

Такие деловые, но такие неэффективные.

Для Мор Дейтан лучшего и придумать нельзя было. Чем больше враг смотрел вверх и суетился, тем сильнее он обнажал сердце своей обороны. Уже и без того растянутый сверх меры — кто станет тратить ресурсы на охрану силовой станции, почти недосягаемой для местных? — свою нехватку тщательности и дисциплины гарнизон восполнял спешкой и шумом.

У них не было причин опасаться атаки с воздуха. Внешние защитные орудия определенно обладали впечатляющей огневой мощью, достаточной, чтобы отразить все, кроме атаки с орбиты. А последнее было проблематичным из — за кольца обороны вокруг центральных комплексов самой тюрьмы в паре километров отсюда. Оно состояло из орудий и ракет, способных достичь орбиты и питавшихся от станций, которые как раз и собирались отключить Мор Дейтан. Огромные турбины и кабели над головой, что связывали между собой огромные столбы, уводившие в глушь, делали посадку непростой задачей.

Непростой, но не невозможной.

Сендерват был одним из лучших пилотов среди Повелителей Теней, и именно он вел длинный, обтекаемый «Шепторез» вдоль столбов и кабелей, всего в паре метров над более чем сотней тысяч вольт электричества. Электромагнитное излучение сети давало им еще одну защиту от устройств слежения и сканеров силовой станции. Таков был способ ведения войны Гвардии Ворона — обратить враждебную местность и защиту врага в свое преимущество.

— Горячая зона через тридцать секунд, — предупредил Сендерват. Он говорил через внешние вокализаторы доспехов, избегая любых вокс-сигналов, которые можно было бы засечь.

Свернув вправо, «Шепторез» стал удаляться от маскирующей ауры силовых кабелей, уходя в сторону центрального здания управления, вдалеке от генераторов и куртины.

Уничтожение станции орбитальным ударом было бы относительно простой задачей, даже несмотря на защитные лазеры неподалеку — в такой ситуации отражающие щиты были лучше пустотных — но главные сторожевые комплексы получали энергию от нескольких электростанций, и каждую из них пришлось бы уничтожать по очереди. Вместо этого тщательно спланированный удар легионеров по одной станции даст возможность закоротить всю энергетическую структуру тюрьмы.

«Шепторез» опустился, зависнув в паре сотен метров над точкой назначения. Огромные башни охлаждения окружали пятиэтажное здание управления, площадь которого не превышала дюжину квадратных метров. Под приземляющимися Гвардейцами Ворона раскинулись узкие переходы и дороги, слишком тесные для корабля или уверенной посадки на прыжковых ранцах. То же оснащение будет недоступным для них, когда они окажутся внутри диспетчерской башни.

Сендерват направил бесшумный корабль между возвышающимися постройками, широкие крылья проходили в считанных сантиметрах от крушения. Хамеллу ни разу не приходила в голову мысль, что они могут разбиться. Сендерват резко остановил «Шепторез» над станцией. Свет из окон разливался на голом феррокрите и металле всего в паре метров под ними. Хамелл заметил тени ходивших внутри людей.

— Дать энергию, — приказал он. Его дисплей ожил, и остальные легионеры также позволили энергии хлынуть в свою боевую броню. — Высадка!

Пятеро из Мор Дейтан — Хамелл, Фасур, Сендерват, Корин и Странг — отпустили корпус «Шептореза» и упали на крышу. Посадку затормозили специально модифицированные доспехи — наряду с обычными фибропучками внутри комплектов брони конечности усиливали специальные откалиброванные крепления и микросервоприводы, позволяя им двигаться более тихо и плавно.

Системы автопилота «Шептореза» направили машину следом за улетавшей «Грозовой птицей».

Хамелл указал на служебную дверь в левом углу здания. Фасур повел их по плоской крыше, сжимая в одной руке пистолет с бесшумными газовыми болтами, а в другой — боевой нож. Для этого задания Повелителям Тени пришлось отказаться от более тяжелого вооружения ради максимизации скрытности и скорости. Исход задания решится в ближнем бою.

Фасур остановился перед пультом с цифровой клавиатурой возле двери. Он взглянул на Хамелла, который покачал головой и провел ребром ладони по горлу. Фасур кивнул и махнул Странгу на дверь.

Небольшой силовой кулак Странга сверкнул лишь чуть ярче линз его шлема, когда он нашел обшитые петли двери и поочередно потянул их на себя, отсоединяя. Затем он осторожно приподнял дверь, отодвинул ее и прислонил к стене.

Внутрь комплекса управления вели ступени.

Хамелл занял место впереди и спустился по лестнице к коридору. В разделявшей их двери не оказалось стеклянной панели, поэтому он сверился с ауспик-дисплеем на запястье. Ни одного жизненного показателя в пределах пяти метров.

Он приоткрыл дверь на площадку с очередными ступенями и лифтом, а также переходом, ведущим в другой конец крыши. Энергетические сигналы свидетельствовали о многочисленных сетях и силовых кабелях — пустующие служебные и информационные комнаты. Сержант указал другим следовать за ним и вновь начал медленно и бесшумно спускаться по ступеням.

Приказав Сендервату, Странгу и Корину охранять нижние уровни и вход на первый этаж, Хамелл вместе с Фасуром направился в коридор четвертого этажа. Справа тянулась голая, лишенная окон стена, слева — две запертые двери, боковой коридор и открытая дверь. Переход вел вдоль всего здания, в дальнем конце сворачивая налево.

Хамелл с пистолетом наготове приблизился к первой двери. Фасур прошел к следующей и остановился.

Слабейшая вибрация установленного на запястье монитора предупредила Хамелла о приближающемся сигнале. Он увидел на дисплее две точки, что собирались повернуть из — за угла в дальнем конце.

Он пошел по другой стороне коридора, чтобы второй Повелитель Теней не заграждал ему обзор. Фасур также заметил приближающуюся угрозу и, подняв пистолет, прижался к двери.

Хамелл замер, позволив себе слиться с окружением. Он ощутил мерцание световых полос на потолке, слабые угасания и просветления. Ощутил моменты потускнения и втиснулся в них, почувствовав, как они растягиваются в вечность.

В коридоре не было настоящей тени, но двое воинов Мор Дейтан не нуждались в ней, чтобы оставаться скрытыми непродолжительное время. За те пару мгновений, что подарили им сверхъестественные силы, двое солдат обогнули угол, не замечая двух массивных воинов перед собою.

Фасур выстрелил, его пистолет тихо кашлянул, и движимый газом снаряд умчался в стража справа. Глаза солдата только начали расширяться от удивления, когда ее мозг зарегистрировал двух чужаков, за миг до того, как болт пробил ей горло. Снаряд тихо взорвался, вырвав женщине трахею с позвоночником и почти оторвав голову.

У второго солдата оставалось полсекунды, чтобы сдвинуть ствол автогана на пару сантиметров, прежде чем бесшумный болт Хамелла попал ему в грудь, пробив нагрудник и плоть. Погрузившись в легкие и сердце, он взорвался, выплеснув наружу фонтан крови.

Оба солдата повалились на пол, их оружие с лязгом выпало из рук.

Хамелл вернулся к двери и, приоткрыв ее, зашел в небольшую каптерку. Возвратившись назад, он увидел, как Фасур выходит из комнаты впереди. Легионер оглянулся на командира и покачал головой.

Они двинулись дальше. Фасур удерживал позицию в пустующем коридоре, пока Хамелл отправился исследовать сигнал в последней комнате, идущий из перехода.

Когда сержант остановился возле открытой двери, улучшенный слух и авточувства его брони засекли тяжелое дыхание. Он шагнул внутрь с пистолетом наготове, но решив пока не открывать огонь. В опертом на стойку с документами кресле спал охранник, с надвинутой на глаза фуражкой и водруженными на стол ногами. Два видеоэкрана передавали нарушаемые статикой картинки, на которых поочередно мерцали изображения с разных пикт-каналов.

Вынув нож, Хамелл схватил мужчину за горло и одновременно накрыл перчаткой шею. Легким поворотом запястья он рассек трахею человека еще до того, как он успел проснуться. Хамелл позволил трупу обмякнуть и опустил кресло обратно на четыре ножки. Он проверил мониторы, но ничто не указывало на то, что где — то находился еще один пост безопасности. Как — никак, это обычная электростанция, а не сама тюрьма или крепость коменданта.

Он воссоединился с Фасуром, и вместе они проследовали по короткому коридору через центральную часть этажа, имевшему по двери с каждой стороны и более тяжеловесный портал в конце. Хамелл указал товарищу на левую дверь, сам же направился к правой.

Авгур показал многочисленные сигналы за обеими дверьми. Фасур посмотрел на сержанта для инструкций и в ответ получил череду жестов, указывавших, что им нужно с боем и как можно скорее прорваться вперед. Фасур кивнул и прижался к своей двери.

Хамелл снял с пояса пару небольших дискообразных детонаторов. Первый был электромагнитной импульсной гранатой, второй — устройством для создания дымовой завесы. Он активировал оба и с силой толкнул дверь.

Диски покинули его ладонь в тот же момент. Хамелл на секунду отступил назад, пока обе гранаты не взорвались. Электричество отключилось, комната утонула во мраке.

В эту сумятицу сумрака и вошел сержант, переводя пистолет поочередно на каждую цель, отпечатавшуюся в катушках памяти ауспика мгновением ранее, а теперь отображаемую через авточувства. Он делал по два выстрела в каждое подсвечиваемое очертание, слепо шагая сквозь тьму, впрочем, стреляя с непогрешимой точностью. Несколько секунд сержант ничего не видел и не слышал, затем отступил вправо и всадил два болта в последнюю из целей на сенсоре, мерцавшую желтым на визоре.

Ослепляющее поле рассеялось, резко вернув зрение и звуки. Авточувства приглушили яркие огни до уровня сумрака, чтобы защитить глаза Хамелла от внезапного изменения. Он быстро осмотрелся. На полу лежало восемь техников и охранников, каждый с парой зияющих ран в теле. Все мертвы.

Импульсная граната была установлена на самую низкую мощность, как раз достаточную, чтобы не позволить автоматизированным системам послать сигнал тревоги. Пульты с дисками и данные, отображавшие уровень энергии на посту, начинали снова оживать.

— Вход под контролем, — доложил Сендерват. Странг и Корин сообщили, что нижние этажи зачищены от немногих находившихся там людей.

Фасур присоединился к Хамеллу.

— Главное управление — здесь, — сказал Повелитель Теней. — В другой комнате вторичные охладительные системы для реакторов. Все данные о сети проходят через это место.

— Я хочу, чтобы по сети прошла каждая искра энергии. Перегрузи ее, — сказал Хамелл. — Да наступит ночь.

Х

Карандиру [День Расплаты]

Кораксу, сидевшему на рампе снижавшейся «Грозовой птицы», открывался идеальный обзор на разворачивавшуюся битву за главный город Карандиру. За исключением нескольких зданий, в которых располагались изолированные аварийные генераторы, город тонул во тьме. Пламенные метеоры оставляли следы на фоне фиолетового заката от догоравших в небесах остатков разбитых орбитальных пушек и ракетных платформ; оружия, которое до атаки Гвардии Ворона в основном было нацелено на поверхность, а не в космос.

По всему городу, окруженному километровой высоты стеной, на улицах и крышах искрился лазерный огонь. С высоты в несколько километров он походил на отблески пламени в темном водоеме. Местами ярился огонь от более привычного оружия. Но Соухоуноу хорошо выполнил свою работу, и подобные очаги сдерживались — пожар, рвавшийся в закутках города-тюрьмы, мог убить тысячи, возможно, десятки тысяч. Они не могли защитить всех, и многим судилось погибнуть в мятеже, но они были здесь не ради того, чтобы освобождать обожженные трупы.

Вокруг «Грозовой птицы» темнеющие небеса пронзали черные очертания «Шепторезов» и «Теневых ястребов» с другими Мор Дейтан на борту. Повелители Тени разделялись, падая на выбранные цели в городе. Чуть поодаль снижались «Громовые ястребы» и «Грозовые птицы», направляясь к удаленным рабочим поселкам и меньшим учреждениям с режимом безопасности — шахтам и заводам, окруженным километрами колючей проволоки, минными полями, а также оборонительными турелями. От противоракетных шахт, уничтоженных точечными ударами флота Гвардии Ворона на орбите, поднимались столбы дыма.

По всему миру наносились удары других групп, целившихся в станции снабжения и казармы. Их возглавляли ветераны Гвардии Ворона, но состояли они из воинов других отрядов легиона. Это был идеальный полигон для обучения методам ведения войны Гвардии Ворона. Небольшие атакующие группы из пары десятков воинов были связаны с ячейками сопротивления, спешно организованных Соухоуноу, а также диссидентами.

Кораксу, находившемуся двумя километрами выше, пришло время отделиться от главных сил. Примарх оглянулся на Аренди, стоявшего рядом в отсеке «Грозовой птицы». Телохранитель поднял кулак, и жест повторили остальные легионеры.

— Помни, я хочу, чтобы стенные орудия умолкли и были взяты под контроль, — произнес примарх по воксу. Конечно, в напоминании не было нужды, но в операциях Гвардии Ворона точное время имело критическое значение. — Встреча через три часа.

— Хорошей охоты, — пожелал ему Аренди.

Коракс расправил крылья летного ранца, крепко сжал комбиоружие и спрыгнул с рампы.

Примарха тут же подхватил ветер, вознеся над снижающимся десантным кораблем. Он повернул налево и вниз, нырнув к широким улицам и площадям городского центра. Даже с такой высоты Коракс видел массы заполонивших улицы людей, стягивавшиеся к крепости-дворцу, что занимал холм на северном краю города.

Их ждут потери. Лишь немногие подвиги могли быть совершены без жертв, но Коракс не стремился без нужды проливать кровь угнетенных. Он не стал бы подогревать восстание, а затем бросать людей перед лицом кровавых последствий. Захват города — дело непростое, и жителям Карандиру понадобится помощь, пока Гвардия Ворона берет его под контроль. Коракс решил сам заняться отражением первых контратак против обычных людей, в то время как остальные силы захватывают важные узлы обороны.

Коракс задавался вопросом, могли ли Сыны Гора и остальные космические десантники попытаться подавить восстание кровью не состоявших в легионе солдат, что служили в качестве стражников, но легионеры, которых оставили в местном гарнизоне, отвечали всей своей мощью. Пока присутствие Гвардии Ворона оставалось скрытым, предателям казалось, что им необходимо погасить мятеж до того, как он успеет распространиться, не понимая всего масштаба собранных против них сил. Это делало их уязвимыми, как и задумывал примарх.

Кружа в километре над землей, Коракс заметил, как из ангара возле главной сторожевой крепости выехал бронетранспортер «Мастодонт». Судя по всему, он направлялся к центральной площади. «Мастодонт» мог перевозить до сорока космических десантников, медленный, но хорошо вооруженный и бронированный. В качестве мобильного командного пункта он был идеальным средством для координации подавления восстания и, если примарху улыбнется удача, там же мог оказаться офицер высокого ранга или, возможно, даже сам комендант.

Примарх сложил крылья и, подобно черному метеору, обрушился на город. В паре сотен метров он начал сворачивать к «Мастодонту», чуть приоткрыв крылья для замедления снижения, и взмыл над самими крышами. Впереди свободные цепи стрелков заняли позиции на чердаках и переходах, из которых открывался обзор на продвижения мятежников. Хладнокровные убийцы вели плотный огонь, расстреливая безоружных гражданских людей на улицах. Коракс изменил траекторию полета и, кружа то влево, то вправо, на ходу кончиками крыльев или ударами кулаков обезглавливал либо расчленял открывшихся стражей.

Размеры «Мастодонта» ограничивали его передвижение лишь главными шоссе, что делало курс машины более предсказуемыми. Набрав немного высоты, Коракс развернулся, а затем, снизившись почти до уровня улицы, понесся прямо на бронетранспортер.

По примарху, мчавшемуся между зданиями к транспорту с покатыми бортами, забили из стрелкового оружия, но благодаря приближению спереди он оставался вне радиуса поражения основных спонсонных орудий на боках «Мастодонта».

Сквозь прорезь водительского места в выступающей передней кабине Коракс заметил расширившиеся от удивления глаза. В последнюю секунду примарх махнул крылом и ушел влево, пропорхнув вдоль борта бронетранспортера. Коракс выстрелил из мелты своего комбиоружия, расплавив орудийный выступ спонсона.

Воспользовавшись крыльями для торможения, он вцепился пальцами в разодранные пластины керамита, а затем с помощью ускорения вылез на вершину транспорта. Свернув крылья обратно, Коракс добрался до ближайшего купола, в котором сидел смертный стражник в шлеме с черными визором. Коракс закрепил оружие на поясе, схватил человека за голову и выдернул из кресла. Затем он одним движением выбросил солдата из «Мастодонта», так что тот рухнул на рокрит в паре метров под ними.

Еще один стрелок развернул сдвоенный тяжелый болтер в сторону Коракса. Примарх тут же ушел влево, потом вправо, увернувшись от очереди снарядов с разрывными наконечниками. Ударом ноги он прогнул пластину брони, что защищала стрелка, заключив его руки под согнутым металлом. Взмахом открытой ладони Коракс обезглавил человека, а затем возвратным ударом отсек руки, так что лишенный головы и конечностей труп упал внутрь машины.

Позади Коракса, зашипев пневматикой, открылся люк. Примарх вырвал погнутый щиток из купола и с легкостью снял тяжелый болтер с установки. Три снаряда угодили в первого вылезшего из люка человека, вырвав куски плоти из его живота и груди. Следом за ним показался второй, явно подталкиваемый кем — то снизу. Еще два снаряда испарили ему голову.

«Мастодонт» остановился. Коракс услышал впереди лязг падающей штурмовой рампы и, пройдя туда, встал за водительской кабиной. Из внутренностей транспорта хлынул поток солдат в красной форме. Примарх принялся выкашивать их очередями тяжелого болтера, даже не дав им времени поднять оружие.

Лента тяжелого болтера почти закончилась. Коракс свесился с крыши, повиснув на одной руке, и выстрелил последние три болта в водительскую щель. Наградой ему послужил влажный хруст разрывающейся плоти и резко оборвавшийся крик.

Выбросив пустое оружие, примарх спрыгнул на штурмовую рампу, прямо на лежавшего стража, размазав ее по металлической решетке. Коракса встретило множество скрытых визорами лиц и наполненных страхом глаз, когда он шагнул к главному люку транспортера.

— Это будет быстро, — пообещал им Коракс, доставая оружие.

Так и случилось.

Когда все кончилось, Коракс, раздосадованный тем, что так и не встретился ни с одним легионером, прошел к командному пульту на верхнем ярусе машины. Там оставался последний выживший, отчаянно запрашивавший по вокс-каналу немедленную поддержку. Коракс пробил кулаком позвоночник человека, разрубив его между плеч. Взмах запястья оборвал мимолетный ужас парализованного человека, вырвав ему сердце и легкие.

Коракс встал над панелью комм-сети и посмотрел на эпицентр связи командного канала. На сетке были точки — главная цитадель, а также комплекс охранных башен и бункеров за южной стеной. Соухоуноу был уже в крепости, и вскоре к нему на помощь подоспеет Аренди и его воины. Силы вторжения сосредоточились на штурме крепости, и Коракс мало чем мог помочь в этой битве. Но вторая точка заинтересовала его — там располагался центр огромного количества стратегических данных, стекавшихся со всего города и внешних сторожевых постов.

Коракс понимал, что будь он правителем тюремного мира, то не стал бы размещать свои силы в легко опознаваемой городской крепости. Комплекс за пределами города казался наиболее вероятным местом, где он мог найти коменданта.

Для штурма комплекса у него не было других свободных войск, но Коракс был решительно настроен поквитаться с тем, кто правил этим несчастным миром. Прибытие Гвардии Ворона уже должно было вызвать у коменданта серьезные опасения, и Коракс хотел поймать его до того, как он скроется в глуши или сбежит на орбиту. Примарх не желал вести длительную охоту — его мантрой была стремительная атака и быстрое отступление — поэтому единственным возможным вариантом оставалось личное вмешательство.

— Говорит Коракс — всем силам. За комплексом обнаружена вторичная цель. Отправляюсь на разведку. Ожидается незначительное сопротивление. Продолжайте выполнение текущих задач, подкреплений не требуется.

Покинув «Мастодонт», Коракс расправил крылья и взмыл в небо.

XI

Карандиру [ДР +1 час]

— Иногда, — Бранн повернулся, обращаясь к стоявшим вокруг него Рапторам, — скрытность не лучший выход. Иногда просто нужно уничтожить все на своем пути.

Лейтенант Навар Хеф спустился следом за своим командиром с рампы «Грозовой птицы», сопровождаемый другими членами командного отделения. Остальные воины, как увечные, так и неизмененные, выходили из других десантных кораблей, бредя сквозь высокую, по пояс, траву, что покрывала пространство вокруг крепости.

Пока большая часть легиона захватывала центральный комплекс цитадели с характерной для Гвардии Ворона скрытностью и хитростью, Рапторам поручили уничтожить второстепенный гарнизон в трехстах километрах от основной зоны боевых действий. С падением столицы любое продолжительное сопротивление или контратака скорее всего начались бы с бункеров и фортов здесь, в Надрезесе.

Также, согласно разведданным от источников командора Соухоуноу здесь сидели особо важные преступники. Никто не знал наверняка, кого именно держали в Надрезесе, но в отличие от остального населения Карандиру они находились под постоянной охраной за замками и решетками. А это значило, что Коракс очень хотел их освободить.

«Громовые ястребы» плевались огнем из лазерных пушек, снарядами и ракетами по внешнему кольцу укреплений, в то время как «Грозовые птицы» извергали из себя пятьсот легионеров в сопровождении танков, транспортов, быстрых атакующих машин и тяжелых орудий. На холмы, с которых открывался вид на Надрезес, с юго-востока падали десантные капсулы, неся еще почти двести Рапторов к складам и ангарам, в последнюю минуту опознанным орбитальным сканированием, прежде чем флот изверг свой груз из смертоносных воинов.

Кружившие вокруг «Громовых ястребов» меньшие «Грозовые орлы» бомбардировали ракетами долговременные огневые точки и подземные укрепления, усеивавшие оборонительную полосу. Тяжелые транспортные корабли спускали штурмовую технику, что все еще оставалась в арсеналах Гвардии Ворона, пока батареи зенитных орудий «Гидра» наблюдали за небесами, а самоходные орудия выдвигались на позиции, готовые обстрелять любые силы, которые решились бы перейти в атаку. Танки-уничтожители бункеров «Поборник» катились во главе наступления, извергая из массивных жерл своих орудий огонь и погибель.

— Любопытно, — сказал Бранн, поднявшись со следовавшим за ним Хефом в десантный отсек ждавшего «Лендрейдера». — Почти все укрепления вокруг форта обращены внутрь. Что ты об этом думаешь?

— Они боятся тех, кто находится внутри, и всеми силами хотят удержать их там, — ответил Хеф. Он говорил медленно и осторожно, выговаривая слова вздувшимся языком и утолщенными клыками. Он давно перестал носить шлем, хотя бронники постарались модифицировать части старой боевой брони модели II и III так, чтобы комплект подходил огромному мускулистому телу и искривленному позвоночнику лейтенанта. — Поэтому нам следует вытащить их оттуда.

— Вот именно, — согласился Бранн. Он отдал водителю приказ по внутреннему воксу, и штурмовой танк пришел в движение, направившись через глушь в сторону внешнего периметра Надрезеса. Вокруг них сформировалась колонна — другие «Лендрейдеры» и таранные машины типа «Улисс», танки «Хищник» и бронетранспортеры «Носорог» были готовы ворваться в сердце вражеских позиций.

— По местам! — рявкнул Бранн.

Хеф вместе с остальными отступил на свое место и активировал систему гашения ударов. Упали удерживающие болты, пересекшись с его ранцем, а впереди опустился поручень. Раптор сомкнул на нем когтистые пальцы.

— Пятьдесят секунд до бреши, — командор оглянулся, проверяя, все ли закрепились, после чего встал сам в передовую удерживающую подвеску.

Хеф окинул взглядом восьмерых товарищей Рапторов. Некоторые были деформированы, как он сам, троих не затронула мутагенная отрава, что извратила первое и последнее пополнение роты. «Лендрейдер» выехал на подъем, и лейтенант ощутил, как транспорт на миг оторвался от земли, после чего с грохотом рухнул вниз, заставив легионеров вжаться в подвеску.

— Линия траншей преодолена, — произнес Бранн, всматриваясь в стратегический дисплей.

Хеф взглянул на стоявшего напротив Девора. Они были друзьями еще с тех времен, когда оба были новиатами, но теперь он с трудом узнавал товарища. Кожа на лице Девора медленно отслаивалась, обнажая жир и мышцы. Очевидно, процесс не был болезненным, но красное мясо и вены пронзали костяные наросты — по три бивня с каждой стороны челюсти. Апотекарион удалял их, но новые продолжали отрастать. Вскоре ему придется лечь на очередную операцию. В отличие от Хефа, его тело находилось не в таком плохом состоянии, за исключением отростков на локтях, которые ему приходилось каждые пару дней стачивать с помочью лазерной терки.

Нерока, еще один его давнишний друг, был его противоположностью, незатронутым. На нем были доспехи модели VI, ставшие отличительным знаком первых Рапторов. Он стоял, крепко прижимая болтган к груди, с прямой и гордой осанкой, крепко удерживаемый в подвеске. Раптор заметил на себе взгляд Хефа.

— Пришло время праведной мести, лейтенант. Предстоит убить немало изменников.

— Верно, — ответил Хеф. Он взглянул на Бранна, который отрывисто говорил по вокс-каналу, продолжая наблюдать за разворачивающейся атакой. — Пришло время опять доказать, чего мы стоим.

— Можешь положиться на нас, — Хеф почувствовал улыбку в словах Нероки. — Нас ничто не остановит.

— Брешь через десять… девять… восемь…

Хеф попытался расслабиться под обратный отсчет Бранна, и почувствовал сквозь корпус вибрацию и грохот от ударов боевых кораблей, очень близко. Они пробивали дорогу через линию обороны для штурмовой колонны, во главе которой шли «Лендрейдеры».

Штурмовой танк внезапно остановился, корпус вздрогнул от резкого толчка. Подвески поднялась в корпус еще до того, как упала рампа. Хеф выбрался первым, ближайший к выходу. Правой рукой он выхватил цепной меч и завел мотор, бритвенно-острые зубья с ревом завращались. Другой он приготовил осколочную гранату — его пальцы стали слишком толстыми и неуклюжими, чтобы нажимать спусковой крючок болтера или пистолета.

«Лендрейдер» протаранил стену пристройки, едва не обвалив все здание. Хеф побежал по рампе и метнул гранату. Взрыв наполнил комнату дымом и шквалом осколков. Что — то брело на него сквозь пыль, и легионер инстинктивно ударил, вогнав жужжащие зубья цепного меча в голову человеку, который, пошатываясь, вышел из мглы. Цепной меч без труда пробил шлем и отсек голову нападавшему.

Потрескивание болтов и вспышки огня сопровождали продвижение Хефа. У него не было дисплея шлема, но он знал, что его братья рядом, по обе стороны, запах доспехов и вой сервоприводов был так же отчетлив для его улучшенного обоняния и слуха, как ответный сигнал транспондера.

Дорогу преградили новые стражи в кольчугах в шестиугольную сетку, похожую на древние доспехи, поверх формы. Солдаты были вооружены скорострельными автоганами, плевавшимися пулями в наступавших легионеров без какой — либо слаженности и точности. Хеф почувствовал, как что — то оцарапало голову. Мимо него в защитников заискрили болты, вырывая куски плоти и разметывая во все стороны кольчужные ячейки.

В бою на близком расстоянии у гарнизона не было шансов. Хеф разорвал лицо первому из них когтями. Секунду спустя цепным мечом он отрубил ногу другому. На него ринулась женщина с силовым мечом, кто — то вроде командира отделения — лейтенант увидел направленный ему в грудь меч и вовремя ушел в сторону. Он схватил женщину за запястье, раздробив хрупкие кости внутри тяжелой перчатки, еще одним поворотом сломал и вывихнул конечность. Закричав, она выхватила пистолет и ткнула им в лицо Хефа. В ответ легионер ударил цепным мечом, и пистолет вместе со сжимавшей его рукой упал на пол.

Над головой заревели сирены и замигали красные огни. Хеф вогнал острие цепного меча в живот и грудную клетку женщины. Из раны посыпалось изорванное мясо, когда он вырвал оружие и позволил дергающемуся трупу выпасть из хватки.

Битва стихала, в живых оставалось всего двое или трое стражей, с которыми Рапторы расправлялись при помощи ножей и болтеров. Хеф оглянулся в поисках Бранна, и заметил, что командор согнулся над низким пультом обзорных экранов и панелями управления.

— Доступ к воротам, — произнес Бранн, нажав несколько кнопок. — Все открыто. Это должно ускорить процесс.

Бранн повел отделение на феррокритовую площадку главного комплекса. Полуденное солнце ярко светило на безоблачном небе, если не считать дыма, поднимавшего от пожаров из — за атаки. Небо имело бирюзовый отлив, местами его прочерчивали инверсионные следы кружащих кораблей и дымки от плазменных выбросов.

— Главный комплекс открыт, командор, — доложил Нерока, указав на пару «Хищников», что проехали мимо «Лендрейдера». Они продолжали вести огонь по барбакану, преграждавшему путь в подземные уровни.

— Группа Один, собраться у моей позиции для атаки. Группа Два — удерживать периметр. Группа Три — разбиться на отделения и зачистить остальной комплекс, — Бранн перешел на бег, направляясь к разломанным остаткам барбакана. — Пришло время узнать, кого они там прячут.

XII

Карандиру [ДР +90 минут]

Легионес астартес завоевали галактику. Этот факт был неоспорим. Во время Великого крестового похода легионы привели к согласию бессчетные миры во имя Императора. Наблюдая за разливающейся ордой плохо вооруженных заключенных, которые прорывались в ворота и окна внутренней цитадели, Соухоноу вспомнил о не менее часто цитируемом продолжении тех слов. Легионес астартес завоевали галактику, но завоевание поддерживали бессчетные миллиарды солдат Имперской Армии и адептов Терры, которые пришли после.

Шум в аудитории заставил его обернуться. Это был Файалло, один из лидеров ячеек, что был прислужником в цитадели и обеспечивал Соухоуноу большей частью сведений. Парню было всего семнадцать стандартных терранских лет, но он мог похвастать твердым взором и еще более твердой решимостью. Печально, что он лишь на несколько лет перерос возраст для имплантации генетического семени по новым, более суровым стандартам легиона. Он был ловким, сильным и, если бы у него не нашлось скрытых генетических изъянов, из него вышел бы отличный легионер. Но вместо этого он оказался превосходным лидеров коммандосов.

— Ворота пока не открыты, — сказал Соухоуноу, махнув юноше, чтобы тот присоединился к нему на балконе. — Десятки людей гибнут зря.

— Не беда, — ответил Файалло, уверенно, но без наглости. — Потребуется на пару минут дольше, чем мы планировали, чтобы добраться до подвальных хранилищ оружия. Кассал и его команда прижали охранников на форуме. Кастиллин сейчас у запорного механизма.

Соухоуноу кивнул. Разглядывая парня, он задался вопросом, как выглядели Бранн, Агапито и остальные во время битвы за Освобождение. Этот опыт он не мог разделить вместе с ними, но легионер не чувствовал себя в меньшей степени Гвардейцем Ворона; не более, чем они чувствовали себя чем — то меньшим из — за того, что не принимали участия в кампаниях Великого крестового похода до нахождения примарха.

— Я поражен, как хорошо ты успел все организовать за двадцать дней, — произнес Файалло, выглянув из — за парапета. Он с благоговением оглянулся на Соухоуноу. — Я думал, это невозможно.

— Не соглашусь, — ответил космический десантник. — Если бы ты считал это невозможным, то не стал бы и слушать меня. Ты думал, что это маловероятно.

— Без разницы, — сказал Файалло, пожав плечами. На его щеке темнела ссадина, затемняя собой веснушки. — Я был в отчаянии, только и всего.

— Отчаявшемуся остается только надеяться, — Соухоуноу махнул рукой на клокочущие массы людей, спускавших свой гнев на бывших тюремщиков. — Говорят, когда достиг дна, единственный путь — это наверх. По моему опыту, зачастую нужен кто — то другой, чтобы показать, что подняться возможно.

— Я не понимаю, почему вы просто не прибыли и не начали атаку, — произнес юноша. Он поднял глаза, словно пытаясь увидеть боевые баржи, крейсеры и эсминцы флота на орбите. — Просто разнести все на кусочки своими звездолетами, а затем обрушиться на уцелевших. Зачем отправлять просто одного легионера? Без обид, конечно.

— Резонный вопрос, и я не в обиде. То, что здесь произошло — послание. Послание для всех тех, кто обратился против Императора. Человечество их не поддерживает. Союзников, что они имеют, можно набрать угрозами и подкупом, но настоящей верности от них не дождешься. Если единственный легионер способен поднять мятеж, это может случиться где угодно. Единственный легионер может завоевать мир так же, как относительная горстка людей — сотня, может, сто пятьдесят — могут держать Карандиру в оковах, и как надежда — мое оружие, надежда на победу и на освобождение, так и страх способен подчинить целое население. Страх перед возмездием тебе и твоей семье. Страх поражения и потери даже еще большего. Тиран будет убеждать раба, что ему есть что терять, когда у него нет ничего, кроме грязи и обносков, убеждать его, что грязь и обноски — то, что стоит защищать.

— И они разобщают людей, стравливая друг с другом. Сто пятьдесят легионеров — могучая сила, но ни в одном мире им не под силу подавить миллиард людей. Нет, для этой задачи требуются другие люди, готовые продать свой род ради мелких привилегий, чтобы самим быть свободными от кнута и каторги. Вот так диктатор повелевает целым миром, целой звездной системой. Он сжимает мир в кулаке и сокрушает все, что есть в нем ценного. Предложи награду немногим, надели их властью, и они раздавят волю большинства.

Эта мысль пробудила в Соухноуноу гнев. Хоть он не родился на Освобождении, не боролся против тиранических техногильдий Киавара, он тем не менее всем сердцем принимал аксиомы и философию Коракса. Если цель легионес астартес заключалась не в том, чтобы нести галактике свободу, если война и резня невообразимых масштабов не имела иной задачи, кроме простого доминирования, тогда все, ради чего он сражался, было бессмысленным.

— На самом деле не требуется даже один легионер. Нужен просто мужчина или женщина, не более того. Первый, кто рискнет всем во имя идеала. Они отдадут свои жизни, свое будущее ради намерения, в надежде стать примером. А затем приходят те, кто еще храбрее. Человек, решивший встать подле них. Один мужчина или женщина — лишь личность, сражающаяся ради себя. Но двое — уже цель.

— Значит, это делает меня храбрее тебя? — с ухмылкой заметил Файалло. — Если ты был первым, а быть вторым значит проявить еще большую храбрость.

— Технически, я успел рекрутировать несколько сотен последователей до того, как выйти на тебя, — сказал космический десантник. Он заметил, как юноша сник, и положил ему руку на плечо. — Но тогда ты этого не знал. С твоей точки зрения ты был первым — или вторым, полагаю — и да, то, что ты сделал, потребовало куда больше храбрости, и было сложнее всего, что мне когда — либо приходилось делать в своей долгой жизни.

На площади прогремел взрыв, разнесший часть стены над воротами. Толпа хлынула вперед, когда на площадь посыпались металл и камень. Из нижних окон бойцы-мятежники закричали, что ворота открыты. Их слова приветствовали радостными и яростными криками, и освобождение Карандиру продолжилось с новой силой.

— Тебе пора начинать следующую фазу, — сказал Соухоуноу компаньону. — Настало время подорвать заряды, установленные под второй стеной.

Файалло отдал честь и вышел, оставив Соухоуноу всматриваться в небеса над площадью в поисках «Грозовой птицы» — Аренди и его небольшой отряд должны были поддержать битву за цитадель.

Но их не было видно, и даже учитывая преимущество в численности, командор не знал, смогут ли узники Карандиру одолеть своих противников.

Соухоуноу в расстроенных чувствах отстранился от балкона и направился к лестнице. Ему придется доверить Файалло атаку через брешь во второй стене, чтобы командор смог принять участие в бою, бушевавшем парой этажей ниже. Он был единственным легионером, и многие умрут из — за отсутствия Аренди.

Ему будет что высказать бывшему командору при следующей встрече.

XIII

Карандиру [ДР +2 часа]

Рапторы целеустремленно продвигались по широкому туннелю, готовые мгновенно ответить на любую угрозу. Хеф шел рядом с командором, одновременно пораженный и напуганный их находкой. Подземные камеры, мимо которых они проходили, экранировались мерцающими силовыми полями, и за теми энергетическими стенами таились самые разнообразные существа.

Комнаты были обставлены как тюремные камеры, с койками и сантехникой, но большая их часть походила на звериные логова, заваленные грудами рваных одеял и грязных простынь. Их обитатели скакали, скользили и крались по своим клетям, некоторые кидались на энергетические барьеры, когда возле них проходили космические десантники, но каждая попытка оканчивалась треском и сполохом пурпурного света.

Силовые щиты не пропускали звуков, и Хеф задавался вопросом, какие крики, вопли и визги раздавались за ними. Многие заключенные явно пребывали в ярости, кто — то рыдал. Некоторые приближались к легионерам с подозрением или надеждой в глазах, слишком человеческие среди искаженных псиных морд и чешуйчатой кожи.

Вскоре стало ясно, почему главное управление не управляло системой безопасности этой части тюрьмы. Некоторые из существ, мимо которых они проходили, размерами не уступали дредноуту, увитые громадными мышцами с извивающимися жилами и венами. Они сидели, сгорбившись, в своих камерах, с рогами, бивнями и похожими на мечи когтями. Борозды на стенах и потолках свидетельствовали о давних припадках гнева. Некоторые мутанты хватали обломки мебели и швыряли их в барьеры, когда рядом показывались легионеры; били кулаками по груди, словно приматы, либо откидывали головы и издавали неслышимые крики.

Каждое новое чудище заставляло Хефа содрогаться от узнавания, как будто он заглядывал в комнаты под Впадиной Ворона, где его и других Рапторов содержали до тех пор, пока не напали приспешники Гора. Хеф изо всех сил старался отогнать те воспоминания и сосредоточиться на задании, но при виде новых чудовищ и разгневанных монстров он не мог думать ни о чем другом.

— Мы отомстим за них, — поклялся Бранн, чувствуя, как неуютно его воинам.

Эти слова казались странными, учитывая природу большинства воинов, что сопровождали командора. За исключением оружия, боевой брони и цветов легиона, единственная разница между Рапторами и пленниками заключалась в том, что они находились по разные стороны силовой стены. Если эти несчастные нуждались в отмщении, то что это означало для Рапторов?

Раздавшиеся впереди выстрелы принесли долгожданное отвлечение от тревожного потока мыслей. Хеф ринулся на звук, когда отделение Рапторов, вошедшее в другую часть комплекса с мелтабомбами в руках, натолкнулось на шквал пуль и более тяжелого орудийного огня.

Пробегая по только что открытому туннелю, Хеф замечал мех, рога и чешуйчатую кожу, но не обращал на открывшиеся ему ужасы внимания, и вместе с остальными вырвался из рядов Гвардии Ворона. За последние месяцы его руки удлинились — часть непрерывного процесса, что растянул кости и хрящи, а также укрепил мышцы и внутренние органы, — так что он бежал почти на четвереньках, стремясь быстрее добраться до противника.

Он промчался мимо тел охранников, некоторые из которых были странно изувечены, изломаны и разбиты, словно брошенные куклы. Мимолетно оглядев их, Хеф не заметил ни болтерных ран, ни порезов; их всех убили голыми руками.

Прямо впереди взорвалась ракета, сбив одного Раптора с ног, а другого разорвав на куски. Огонь стал прицельнее, выстрелы попадали в грудь закованным в силовые доспехи воинам, из дверных проемов били удивительно мощные лазерные лучи.

Свернув за угол, Хеф столкнулся лицом к лицу с великаном, ростом и шириной не уступавшим космическому десантнику. Человек был полуобнажен, на груди бугрились покрытые шрамами мускулы. Хеф инстинктивно рубанул цепным мечом, но воин двигался не менее быстро, поднырнув под замах и ударив кулаком вживот лейтенанта. Еще один удар ногой угодил Хефу по челюсти, заставив его пошатнуться. Болтерный снаряд попал нападавшему в плечо, вырвав из него кусок мяса размером с кулак. Это едва замедлило человека, когда он снова бросился на Хефа, отступавшего обратно за угол коридора, пока остальные его собратья шли на поддержку.

— Прекратить огонь! — прозвенел крик Бранна в обшитом металлом коридоре. — Назад! Прекратить огонь!

Хеф не понимал, почему им не дали развить преимущество, но без колебаний выполнил приказ, отшатнувшись от противника. Мужчина остановился, чтобы поднять цепной меч, выбитый из рук Хефа. Гвардеец Ворона не помнил, как выронил оружие, и внутри него вскипел стыд.

Спорадический огонь прикрывал отступление Гвардии Ворона, позволив Рапторам перегруппировываться в центральном коридоре.

— Какая Первая аксиома победы? — выкрикнул Бранн, шагнув на перекресток.

Хеф постепенно приходил в себя после приступа кровожадности и смятения. Рапторы собрались вокруг командира по обе стороны бокового туннеля. Бранн прижался спиною к стене.

— Будь там, где враг не хочет тебя видеть, — эхом прозвучал ответ.

— Это командор Бранн из Гвардии Ворона, назовите себя!

— Бранн? — издалека донеслось бормотание, которого Хеф не смог разобрать. — Покажись.

Командор посмотрел на Хефа и остальных. Пару секунд он размышлял над требованием, нахмурившись в нерешительности. Наконец Бранн выглянул из — за угла, и воины с другой стороны коридора взяли его на прицел.

— Бранн! Клянусь ямами Киавара, это он! — послышался еще один голос.

Командор опустил оружие и шагнул на открытое пространство.

— Напенна? Мать моя техножрица! Но… как…

Теперь Хеф увидел, что его противник был не из числа стражников, но самым что ни на есть космическим десантником, а с ним несколько других, засевших в боковом коридоре. Двое неподвижно свернулись на полу, еще один держался за сильно кровоточащую руку. Среди них лежала также пара Рапторов.

Тот, кто назывался Напенной, хлопнул Бранна по груди. К его вспотевшему лицу прилипла прядь светлых волос, но Хеф заметил на щеке воина татуировку — эмблема легионного ворона, сжимавшего в когтях шестеренку Механикум.

Технодесантник.

Напенна отступил и нахмурился, когда заметил Рапторов. Его люди приблизились к нему, захваченные лазганы и автоганы выглядели крошечными в их огромных руках. Все они были в штанах свободного покроя, босые и с голой грудью.

— Похоже, не мне одному нужно объясниться, — сказал пленник. — Как долго вы здесь были? Почему вы не освободили нас раньше?

— Не уверен, что понимаю тебя, друг, — произнес Бранн.

— Ты освободил и вооружил недов до того, как нашел нас? — Напенна махнул рукой на Хефа и пару других мутировавших воинов. — Когда вы прибыли?

— С полчаса назад, — Бранн посмотрел на компаньонов. — Это мои Рапторы, Напенна. Из легиона.

— Они выглядят точь-в-точь как неды, — сказал один из заключенных.

— Неды? — переспросил Хеф. — Кто такие неды?

Другой легионер на мгновение смутился.

— Так мы называли тех, на ком проводили эксперименты, — объяснил он. — Тех, кого они превратили в…

— Неды? Недолюди? — Хеф почувствовал себя так, словно его ударили, в груди расцвела боль. От обиды в нем вспыхнул гнев, но лейтенант подавил желание напасть на обидчика. Он не был зверем, напомнил себе Хеф, но он не мог представить, как должны были выглядеть Рапторы для окружающих. Хеф с чувством собственного достоинства поднес кулак к груди. — Я — лейтенант Навар Хеф из Гвардии Ворона. А кто вы?

— Иэнто, Кровавые Ангелы, — произнес другой воин. Он не отдал честь в ответ, но взглянул на Напенну. — Ты раньше не упоминал об этих… воинах.

— Никогда их не видел, — сказал Напенна. Он с подозрением посмотрел на командора и его Рапторов.

— Многое изменилось, — произнес Бранн. — Почему вы напали на нас?

— Когда камеры открылись, я понял, что началась атака, и собрал тех немногих, кто еще оставался, — сказал Напенна. — Я подумал, что комендант отправил отряд своих не… своих экспериментов убить нас, прежде чем мы освободимся.

— Разве ты не видел, что мы Гвардейцы Ворона? — спросил Бранн. От пары других легионеров донеслось бормотание, Иэнто резко хохотнул. — Что? В чем дело?

— Ваши цвета — более не символ верности, как прежде, — сказал Кровавый Ангел. Он взглянул на Хефа, затем на отнятый цепной меч. Извинительно пожав плечами, Иэнто возвратил оружие. — Полагаю, это твое.

— Если легион здесь, то где лорд Коракс? — с некоторой торопливостью спросил Напенна.

— Он собирается убить планетарного губернатора, — ответил Бранн. — А что?

— Думаю, лорд Коракс идет прямо в ловушку, — на лице Напенны читалась боль. — До Исствана комендант был одним из нас. Гвардейцем Ворона.

XIV

Карандиру [ДР +2 часа]

Крепость коменданта была хорошо защищена. Коракса, находившегося еще в паре километров, поприветствовала россыпь запущенных с земли ракет. Примарх вовремя заметил их приближение и уничтожил большинство очередями из болтера. Последняя настигла его снизу и разорвалась неподалеку, осыпав доспехи осколками, но не причинив серьезного урона.

Из тучи, нависшей над протяженностью бронированных башен и защищенного турелями вала, вылетела двойка перехватчиков, чтобы встретить примарха. Коракс не мог сравниться с реактивными самолетами в скорости и огневой мощи, и в его доспехах зазвенела какофония предупреждений, когда ракеты взяли цель, а системы прицеливания засекли его присутствие.

Сполохи запусков вынудили Коракса сбросить высоту, попутно отслеживая инверсионные следы двух приближающихся снарядов. У него оставалось несколько секунд на реагирование, и он как можно быстрее ринулся к земле, где авгуры перехватчиков могли потерять его из — за отражения сигнала от поверхности. Ракеты, направляемые длинным хвостовым оперением, припустили следом за ним, и хотя Коракс не мог оторваться, у него были свои преимущества.

Сделав выброс из летного ранца, он почти завис в воздухе, а затем опустил плечо и камнем рухнул вниз. Этого оказалось достаточно, чтобы первая ракета пролетела над головой, не успев разорваться. Примарх проводил ее взглядом; другая ракета все еще направлялась в его сторону. Он попытался набраться высоту, ускорившись под такой перегрузкой, которая наверняка убила бы даже космического десантника, но было слишком поздно.

Ракета разорвалась десятью метрами левее, осыпав примарха бризантными зарядами вперемешку с осколками. Большая часть срикошетила от доспехов, но компоненты летного ранца получили обширные повреждения, и из него во все стороны разлетелись тонкие блестящие перья-лезвия.

Перехватчики становились все ближе, защитные турели на земле открыли огонь, прошивая воздух вокруг примарха смертоносными лазерными лучами и разрывными снарядами. Даже если бы он преодолел плотный турельный огонь, то стал бы легкой мишенью для орудий реактивных самолетов. Первым делом Кораксу требовалось уничтожить их, прежде чем перенести битву на поверхность. Примарх ринулся в сторону машин, почти преодолев звуковой барьер, так что его доспехи завибрировали от предельного напряжения.

Откинув руки за спину, расправив крылья и подняв голову, Коракс несся прямо на самолет, который успел запустить в него еще две ракеты. У него не оставалось другого выхода, кроме как выдержать попадания, но в последнюю секунду он ушел в сторону, чтобы основная мощь взрывов пришлась на грудь и плечо, а не на летный ранец.

Пилоты выдвинули тупоносые роторные пушки и замедлили машины, чтобы полоснуть трассирующим огнем перед примархом. Бронебойные снаряды забили по керамиту и пластали, рассыпая сверкающие осколки выбитого металла. Коракс ощутил, как на левой руке и ноге, будто булавочные уколы, расцветают раны — болезненные, но не опасные.

Пилот ближайшего перехватчика попытался набрать высоту, догадавшись о намерениях примарха, но самолет был не таким маневренным, как летный ранец Коракса, и, вытянув перед собой кулак, Лорд Воронов врезался в левое крыло. Топливные баки взорвались, едва он взмыл над разбитым самолетом.

Машина ушла в штопор, и лицо пилота за широкими очками застыло в маске ужаса.

Второй перехватчик пронесся на бреющем полете, извергая снаряды из орудий, но очереди проходили далеко от цели. На мгновение отключив подачу энергии в ранец, Коракс резко развернулся, сделал выброс из гравитических репульсоров, превращая подъем в падение, и ринулся за вторым самолетом.

Пилот потерял цель и начал крутой разворот, пытаясь найти свою жертву. Коракс идеально рассчитал траекторию и вытянутыми пальцами пробил фонарь кабины и разорвал подвеску вместе с летным костюмом пилота.

Человек просто выпал из закружившегося перехватчика, его крики затерялись в ветре.

После уничтожения самолетов зенитный огонь возобновился с невиданной прежде яростью, скрыв небеса за взрывами снарядов и вспышками лазеров. Коракс кружился и вертелся между ними, но плотность огня была слишком высокой, чтобы полностью избежать его. Осколки безостановочно рикошетили от пластин брони, опаленных сполохами энергетических лучей.

Коракс замедлился, чтобы определить цели. Самая значительная концентрация антенн и сенсорных тарелок располагалась на многоэтажном здании в сердце цитадели. Примарх направился к нему, определив его как нервный центр всего комплекса.

Если командование где — то и было, то только здесь.

Загрохотали счетверенные пушки, вынудив Коракса пойти кружным путем до намеченной цели. Он приземлился на одно из внешних оборонительных укреплений, пробив феррокритовую крышу и задавив под обломками людей в орудийном гнезде. Примарх бросился к следующему укреплению, пока тяжелая пушка разворачивалась на воющем лафете. Два выстрела из мелты превратили гнездо в опаленный шлак. Разрывной болт попал в стрелка, лишив его руки и выбив из кресла возле пушки.

Коракс поспешил дальше, не обращая внимания на пистолетный и винтовочный огонь стражников, бессильно отскакивавший от ранца. Здание штаба состояло из центральной башни высотой в пару этажей, достичь которой можно было только по оббитым металлом переходам, ведущим из четырех прилегающих бункеров. Колючая проволока и металлические колья не были преградой для примарха, переступавшего их размашистыми шагами, даже не пользуясь летным ранцем.

В бункере слева начали подниматься сегментированные ворота, как у ангара для техники, явив угловатые бронированные фигуры. Сначала Коракс подумал, что это воины в терминаторских доспехах, но они были крупнее. Затем примарх предположил, что это дредноуты, но троица представляла собой великанов в доспехах, а не военные машины.

Из орудия ближайшего существа вырвался сгусток плазмы, дохнув жаром в лицо Кораксу. Обернувшись к наступающим воинам, он услышал, как открываются ворота еще одного бункера и, оглянувшись, увидел двух других исполинских воинов, приближающихся с противоположной стороны.

Вместо того чтобы дать себя окружить, Коракс кинулся на троицу. Вторичные орудия — болтеры, управляемые когитаторами, определил он, — стали плеваться снарядами, пока воины готовили основное оружие — вращающиеся клинки, потрескивающие кулаки и приспособления необычного вида.

Они напомнили ему шагоходы Хаоса с Япета, но на костюмах отсутствовали таинственные руны, что были на корпусах наполовину демонических машин, созданных Азором и Дельвером. Это явно была боевая броня, а не автоматизированные машины — примарх видел, как движутся мышцы под кольчугой, соединявшей сегментированный керамит и адамантиевые пластины. Предатели перешли на бег, готовясь встретить его атаку, и из — за дымчато-серых визоров на него взглянули наполненные яростью глаза.

Из золотистого острия одного из орудий вырвалась молния, попав Кораксу в левую руку. Энергия поползла по конечности, непрерывно усиливаясь благодаря подпитке от схем в доспехах примарха. Его рука потяжелела, когда внутренние системы отключились. Казалось, к боку вдруг прицепили груз, заставив Коракса пошатнуться. С некоторым усилием он перешел на бег, левая рука безвольно болталась сбоку, но правая продолжала крепко сжимать комбиоружие.

Коракс открыл огонь. На доспехах ближайшего врага заискрился вихрь болтов, разрывая керамит, но едва задев существо. Примарх еще оставался вне эффективного радиуса действия мелты, поэтому ускорился, с грохотом ступая по заляпанному грязью рокриту.

Рокот и вой сзади предупредили его о выстреле, и мгновение спустя правая нога Коракса подкосилась — мерцающий заряд попал в заднюю часть бедра, без труда пробив доспехи. Примарх упал, но вовремя подставил руку, чтобы не приложиться лицом о рокрит, и в то же время гром и треск ознаменовал второй выстрел. Во все стороны разлетелись обломки летного ранца.

Он взглянул на ногу, поразившись тому, как подобное оружие могло нанести такой урон. Его броня могла выдержать попадания ракет, лазерных пушек, автопушек и даже плазмы. Неестественная энергия же оставила лишь небольшую дыру, пылавшую темным огнем.

Колдовство!

Примарх с трудом поднялся на ноги, отметив, что системы оправились от шока после попадания разряда молнии, и к левой руке вернулась чувствительность. Но оружие воина почти перезарядилось — Коракс видел, как на стабилизаторах вокруг корпуса свиваются дуги энергии.

По левому плечу растекся заряд плазмы, забрызгав шлем каплями расплавленного металла и керамита. Коракс услышал треск колдовского ружья и сжал зубы, приготовившись к еще одному попаданию.

Но снаряд с воем пронесся над головой.

Издав бессловесный тревожный крик, который дал выход кипящему внутри гневу, Коракс ринулся на тройку воинов. Он выстрелил из мелты в грудь вооруженному плазмой предателю, свалив его на землю.

Прежде чем примарх успел добить упавшего противника, левую руку полоснул цепной клинок, оставив рваные дыры от вращающихся зубьев. Коракс отмахнулся, метя пальцами в лицо врагу. Удар вышел неточным, и цепное оружие рубануло снова, выбив искры из локтевого сочленения.

Коракс перебросил оружие в другую руку и ударил кулаком лежащего предателя. Подняв руку, он увидел, что с нее скапывает не кровь, а густая маслянистая жидкость. У него не осталось времени на раздумья, поскольку в бой вступил третий враг, всем телом врезавшись в примарха и, когда обоих отбросило на десяток метров, вцепившись когтистым силовым кулаком в нагрудник.

Как только они замерли на груде каменных обломков, Коракс перекатился и приложил врага оземь. Доспехи треснули от удара, способного раздробить кости и раздавить внутренние органы обычного человека. Аугментированный предатель посмотрел сквозь визор, и примарх увидел в его взгляде сумасшедшую ярость. Воин ударил Коракса по шлему, и его голова мотнулась вбок. Еще один удар цепным мечом другого предателя выбил из наплечника примарха осколки керамита. Коракса немало удивило то, что второй нападавший оказался рядом с ним так быстро.

Примарх ударил наотмашь, отбросив от себя предателя с цепным мечом. Встав на ноги, он наступил на шлем воина с силовым кулаком и превратил его голову в месиво из крови и расплющенного металла. Тело дважды спазматически дернулось, затем застыло. Предатель, которого пнули в грудь, медленно поднимался. Коракс, покачав головой, шагнул к нему, достал оружие и взял его на прицел.

Другой воин снова выстрелил из молниевого оружия, и на груди Коракса заискрилась темная энергия. Он рухнул на спину, парализованный между шеей и поясом. Его сердца натужно забились, системы брони будто сошли с ума, посылая случайные сигналы в конечности и вызывая спазмы, которые боролись с мышцами, вместо того чтобы усиливать их.

Грохот выстрела из тяжелой винтовки заставил Коракса зажмуриться за мгновение до того, как снаряд попал в зазор между левым наплечником и шеей, вырвав мышцы плеча. Впервые со времен Исствана Коракс издал болезненный крик. В его теле вспыхнул колдовской огонь, вливая варповскую заразу в кровь и плоть.

Что — то тяжелое прижало его левую руку и, подняв глаза, примарх увидел, что предатель с цепным клинком наступил ему на запястье массивным ботинком. В иных обстоятельствах Коракс без труда бы стряхнул его, каким бы крупным он ни был, но доспехи больше не повиновались ему. Силач с триумфальным взглядом навел потрескивающий ствол молниевого оружия на лицо Коракса.

Остальные собрались вокруг него, один из них был вооружен ружьем с зазубренным силовым лезвием, переливавшимся серебряными искрами энергии. Последний предатель, насколько видел Коракс, не имел стрелкового оружия, кроме установленных на плече сдвоенных болтеров; обе его руки заканчивались шипастыми молотами, окруженными пульсирующей аурой.

Четверо массивных воинов возвышались над Кораксом, темными силуэтами выделяясь на фоне небес. Это казалось невозможным. Он был готов принять смерть от рук звероподобного Ангрона в горах Исствана-5, но умереть вот так? Смехотворно. Он даже не знал, кто его одолел.

Это оказалось несложно, и поражение тупой болью отзывалось в животе Коракса.

Еще один выстрел из молниевого оружия снова перегрузил системы доспехов, удерживая примарха в неподвижном состоянии. Один из солдат отступил в сторону, позволив Кораксу увидеть группу людей на укреплении над бункером. Их было четверо, в доспехах легионес астартес, двое с отметками Детей Императора, еще один в цветах Сынов Гора.

Четвертый шагнул к парапету и посмотрел на примарха. Его броня была черной, а на плече безошибочно угадывался символ белого ворона. Он был без шлема, и бледные волосы свободно ниспадали ему на лицо.

Гвардеец Ворона.

— До чего просто! — выкрикнул легионер, и Коракс тут же узнал голос, а также лицо.

— Натиан.

Корвус был вдвое крупнее собравшихся вокруг него юношей, но из всех, с кем встречался лидер партизан, только Натиан почти не выказывал страха. Твердость взора заключенного не уступала Кораксовому.

— Я же могу помочь, да? — сказал Натиан. — Они думают, мне можно верить. Я возглавлял крупнейшую шайку контрабандистов в целом крыле. Пару взяток и нужных слов намного облегчат транспортировку добра, это я вам гарантирую. Да и в бою я кое-чего стою. Я бесчестный, но дам свое слово, чего бы оно ни стоило. Я хочу выбраться из этой вонючей дыры не меньше других.

— Проклятье, он и так знает слишком много, — произнес Агапито. — Избавимся от него. В следующую смену скинем тело в мусоросжигатель.

Натиан оскалился, хоть и не выглядел напуганным.

— Нет, — ответил Коракс. Он пристально посмотрел на Натиана и увидел в его глазах первобытную опасность. Серийный убийца уже в свои тринадцать лет. Это было неприятно, но то, что планировал Коракс, требовало не только отважных, но и безжалостных людей. — Я могу его использовать. Да, Натиан — я принимаю твою клятву. Но не питай иллюзий — я заставлю тебя ее сдержать.

— Какая встреча, лорд Коракс, — оскалился бывший Гвардеец Ворона. Ветер разметывал его белые волосы по тонкому лицу. — Ты забыл Первую аксиому скрытности, мой храбрый лидер. Ты пришел именно туда, где я тебя ждал.

Коракс попытался сесть. Искрящийся молот врезался ему в лицо, заставив повалиться на спину. Молниевая пушка затрещала всего в паре метров, готовая парализовать доспехи в тот же миг, как он попробует освободиться. В глазах воина, который сжимал ее, читалось веселье и готовность без колебаний применить оружие.

— Конечно, заманить тебя сюда было плевым делом, — продолжил Натиан. Его голос был хриплым, наполненным горечью. Он взглянул на легионера Детей Императора. — Использование некоторых улучшенных генетических сывороток из… ладно, не стану утомлять тебя деталями. Это — «Новые Люди», как их зовет Фабий. Он у нас апотекарий, знаешь ли. Очень умный, — он махнул рукой на огромных воинов. — Но я считаю это название несколько скромным. Даже если не учитывать прекращение сбоев на клеточном уровне, они куда больше, чем просто люди. Как все мы. Может, «Легионес Супериор»? Не знаю, оратор из меня всегда был никудышный, в отличие от Агапито. У него душа поэта. В любом случае, пока у них нет имени, так что, боюсь, ты умрешь в неведении.

Натиан развернулся и направился к бункеру. Прежде чем он исчез в двери, Коракс успел заметить, что предатель из Гвардии Ворона слегка прихрамывает. Обступившие примарха так называемые Новые Люди подняли оружие и подступили ближе.

— Пришло время узнать, насколько хорошо тебя сделал Император, — произнес один из них, его басовитый голос модулировался аугмиттерными системами доспехов.

Он выстрелил в левое предплечье Корака. Примарх сжал зубы, не позволив себе закричать — он не доставит предателям такого удовольствия.

— Может, ему стоило сделать тебя чуть покрепче, — ухмыльнулся воин.

Коракс кинулся на противника. Он почти схватил предателя за горло, когда ослепительная боль сокрушила его череп. Едва агония полыхнула в нервных окончаниях и позвоночнике, он понял, что очередной молниевый заряд попал ему в голову.

Нервная система перегрузилась, и он рухнул лицом на покрытый гравием рокрит. Кораксу понадобились все силы, чтобы приподняться на руке, игнорируя пульсировавшую в запястье боль.

Плазменный заряд ударил в спину, заставив примарха вновь упасть и расплавив оперение на крыльях. В доспехах взвыли предупреждающие сигналы, в системы хлынула охладительная жидкость, чтобы остановить перегревание.

Он почти ослеп от электрического шока и обжигающей боли, не в силах сосредоточить взгляд на земле. Коракс судорожно вдохнул, решив для себя, чтобы погибнет на ногах, а не лежа.

Еще один выстрел попал в колено, сломав хрящи. Примарх не смог удержаться от крика. С геркулесовым усилием он перекатился на спину, подмяв под себя крылья.

Коракс так и не понял, что произошло дальше. Один момент воин с молниевой пушкой шел к примарху, воздев клинок с вращающимися зубьями. Но уже в следующий он превратился в шар огня и осколков, его тело отбросило взрывом, по земле покатилась оторванная рука.

Рев реактивных двигателей заставил Коракса посмотреть в небо, и там он заметил пять черных теней, падающих из облаков на пылающих прыжковых ранцах.

Новые Люди отреагировали незамедлительно, направив оружие на приближающихся легионеров. Плазменный заряд прошел мимо цели, но предатель с противотанковым оружием не промахнулся — он попал в голову одному из Гвардейцев Ворона, превратив его шлем и череп в оставлявшую алый след массу из костей и крови.

Ведущий воин приземлился на солдата с руками-молотами, плазменный пистолет испарил лицо существа за мгновение до того, как сам Гвардеец Ворона врезался ботинками в грудь врага, проломив доспехи и повалив его на землю.

Остальные Новые Люди кинулись в атаку, едва воины с прыжковыми ранцами успели приземлиться, а обезглавленный труп рухнул на феррокрит в паре метров от них. По бункерам забили ракеты и орудия кружащего корабля, вторичное оружие стало вышивать небольшие разрывы на доспехах Новых Людей. Ответный огонь из расположенных по кругу бункеров проходил мимо цели или расцветал на бронированном фюзеляже «Грозовой птицы».

Шок от разряда молнии постепенно проходил. Коракс начал ощущать руки и ноги. Гвардия Ворона стаей обрушилась на следующую жертву, рубя ее силовыми топорами и мечами, расстреливая из пистолетов, только чтобы отогнать врага от своего примарха.

Коракс заметил, как стрелок из плазмы поворачивается к легионерам в черных доспехах, и узнал свечение заряженного оружия. С ревом он заставил себя встать и сделать стремительный прыжок. Сопла поврежденного летного ранца на краткий миг вспыхнули, и Коракс неуклюже врезался в гигантского воина. Плазменный заряд ушел вверх, и примарх последовал за ним. Крылья раскрылись, и Коракс пронесся мимо «Грозовой птицы», продолжавшей обстреливать оборонительные укрепления.

В ухе Коракса затрещал комм.

— Лорд Коракс! Это Бранн. Крепость коменданта — ловушка!

— Спасибо за предупреждение, командор, — процедил примарх сквозь сжатые зубы.

Один из Новых Людей успел вцепиться в крыло ранца, но примарх вытянул руки, чтобы высвободиться из его хватки. Продолжая подниматься все выше, он стряхнул воина-мутанта и затем ринулся следом. Падение Нового Человека подняло облако пыли и грязи, в которое Коракс без колебаний нырнул. Примарх на лету врезал предателю кулаком, пробив доспехи с костями и распоров аугментированного солдата от плеча до живота.

— Мне выслать подкрепления, мой лорд? — Бранн звучал отчаянно встревоженным.

— Нет, — ответил Коракс. Он оглянулся. Двое Новых Людей еще были живы, сражаясь против Гвардейцев Ворона. Примарх направился в сторону схватки. — Выполняй текущее задание.

Новый Человек с колдовским ружьем услышал приближение примарха и развернулся, поднимая оружие. Коракс, уже полностью пришедший в себя, заметил дульную вспышку и темное размытое пятно бронебойного снаряда. Продолжая ускоряться, он качнулся влево, позволив ему пронестись над плечом.

Предатель отступил назад и торопливо передернул затвор. Но он едва успел загнать новый снаряд и поднести оружие к плечу, как Коракс добрался до него.

Апперкот примарха угодил Новому Человеку под шлем, сбив того с ног и заставив голову мотнуться назад. Кулак Коракса прошил металл и кость, словно воздух, и из раны вырвался поток черной грязи. Примарх плечом оттолкнул падающее тело и по инерции обрушился на последнего нападавшего.

Новый Человек сжимал в железной хватке шлем одного из Гвардейцев Ворона. Керамит безумно трещал, усиленные пластины прогибались под давлением. Легионеры стреляли из болт-пистолетов и рубили цепными мечами, безуспешно пытаясь сразить бронированного левиафана.

Коракс развернулся и приземлился на ноги, могучими ударами отрубив руки противнику. Освободившийся Гвардеец Ворона упал на землю, и Новый Человек пошатнулся. Из вокалайзеров изувеченного воина раздался звериный полурев-полукрик, и он беспомощно замахал обрубками конечностей, орошая землю черной жидкостью.

Очередной удар ногой оттолкнул его дальше. Коракс ускорился и прыгнул на полдюжины метров, врезавшись в нечеловеческого воина. Коракс, вдруг осознав, как близко стоял от смерти, дал чувствам волю. Он рвал и кромсал, его кулаки превратились в размытые пятна, превращая броню в обломки, кожу в обрывки, а плоть в ошметки.

Закончив, он отступил назад. От Нового Человека осталось лишь месиво сворачивающейся черной жидкости и оторванных конечностей вперемешку с кусками керамита и пластали.

Тяжело дыша, Коракс повернулся к своим воинам, которые сейчас перестреливались с солдатами, выбегавшими на крыши бункеров.

Командир легионеров стянул помятый шлем и натужно вдохнул.

Это был Аренди.

— Герит? Почему ты здесь? — примарх поднял глаза, когда двигатели «Грозовой птицы» оглушительно взревели, унося боевой корабль к внешней линии обороны. По машине велся ответный огонь, но ее орудия до сих пор без устали обстреливали укрепления. Коракс перевел внимание обратно на Аренди. — Ты же должен был помочь командору Соухоуноу.

Бывший командир телохранителей согнулся пополам, кашляя и блюя. Когда он посмотрел на примарха снова, Коракс заметил, что по лицу Аренди стремительно расползаются черные ссадины. Легионер ухмыльнулся, но тут же поморщился от боли.

— Иногда ты такой идиот, Корвус, — Аренди назвал его по имени, которым лишь немногие пользовались после пришествия Императора. Примарха возмутили слова воина, но прежде чем он успел что — либо сказать, легионер продолжил. — Мне передали твои слова. «Неужели вы думаете, что мне действительно нужны телохранители?» Так?

Коракс вспомнил оброненные им на Исстване-5 слова, после того, как перевозивший их «Громовой ястреб» совершил аварийную посадку.

— Что — то вроде того, — ответил примарх, внезапно ощутив себя глупцом из — за подобной самонадеянности. — Как ты узнал обо… обо всем этом? Ты знал о Натиане?

— Не совсем, нет, — сказал Аренди. Космический десантник выбросил смятый шлем. — Ходили слухи, что после резни в Ургалльской низине некоторые из легиона перешли на сторону предателей. Они были как — то связаны с этим местом, но ничего конкретного. Мы как раз собирались связаться с Соухоуноу, когда перехватили отрывок разговора на открытой частоте. Что — то о приближающейся к крепости коменданта цели. Я понял, что вы, как обычно, влезете в неприятности, с которыми в одиночку не справитесь. Бранн дал нам краткую сводку. Жаль, что мы не успели раньше.

Примарх оглянулся. Они все еще находились на открытой простреливаемой местности. Гвардейцы Ворона расправились с первой волной солдат на крышах, но скоро последуют другие.

— Наверное, нам лучше попасть внутрь, — сказал он остальным, шагнув к двери ближайшего бункера. — За мной. Зачистить комплекс.

— А если мы найдем этого выродка Натиана? — спросил один из легионеров.

— Он мой, — отрезал Коракс. Он нетерпеливо стиснул пальцы, будто смыкая их на горле изменника. — Еще один предатель, которому нужно преподать урок о том, что начатое нужно доводить до конца.

XV

Карандиру [ДР +2,5 часа]

Последние двое выживших без оглядки побежали по коридору. Коракс бросился в погоню, широкой поступи помогали полуоткрытые крылья, так что казалось, словно с каждым шагом он чуть взмывает вверх. Настигнув добычу, он пробил кулаками их ранцы и, сокрушив позвоночники врагов, оторвал их от пола. Их паническое дерганье не доставляло ему никаких хлопот.

Слева открылась еще одна дверь, и примарх отбросил тела в сторону. Обернувшись, он увидел нескольких Гвардейцев Ворона с оружием наготове во главе с Аренди.

— За мной, — произнес примарх. Он повернулся к новоприбывшим спиной и направился по коридору к главному залу крепости.

От мысли о предательстве Натиана внутри примарха горела холодная ярость. Он гневался не из — за того, что Гвардеец Ворона мог перейти на сторону Гора; Коракс понимал, что в легионе неизбежно нашлись бы воины, которые могли поддаться соблазну мятежа. Но измена Натиана казалась ему личным делом. Коракс благоволил Натиану, несмотря на открытые сомнения других, ввел во внутренний круг Ликейского восстания и позже, невзирая на возражения, принял в Гвардию Ворона.

Возможно, как раз это и злило Коракса: ему следовало понять. Предательство Натиана было взиравшим на примарха его же высокомерием, воплощением нежелания Коракса отступать, которое столь часто было благодетелю, но иногда и ужасным злом.

С этими мыслями командир Гвардии Ворона прокладывал путь через солдат в алой форме, едва обращая на них внимание. Больше его заботили трещины, дыры и подпалины на доспехах, а также раны — напоминание, как близко Натиан был от того, чтобы убить бывшего повелителя.

Внутреннее убежище находилось под землей, и в него вело пару наклонных коридоров. Коракс остановился, чтобы отправить Аренди и телохранителей отрезать пути для отступления, но примарх знал, что Натиан будет дожидаться расплаты. В предателе всегда была нигилистическая жилка, которую, как еще давно надеялся Коракс, выдавит верность и самоотдача новому долгу.

Теперь в Натиане, более не отягченным клятвами и братством, проявились его наименее привлекательные черты.

Коракс спустился на следующий уровень, затем остановился. Натиан хвалился, что Коракса легко предугадать. Мог ли отступник приготовить для примарха в своем штабе еще один сюрприз? Это казалось вполне вероятным, но только если Натиан создал целую бригаду Новых Людей, которые поджидали в засаде с полным арсеналом экспериментального оружия из мира-кузницы — а судя по всему, это не так — поэтому Коракс не мог понять, как угрозу представлял для него бывший легионер.

При появлении Коракса гидравлика дверей зарокотала, открывая их.

Примарх увидел Натиана, склонившегося над панелями с экранами. От его черных доспехов отблескивал свет, лицо озарялось изображениями на дисплеях. Коракс заметил, что это были трансляции со всего Карандиру — сцены сражений на различных инсталляциях и мониторах показывали, как население свергает своих надсмотрщиков в колониях-поселениях.

С шипением отворилась противоположная дверь, и в ней показались скрытные воины Аренди. Коракс поднял руку и указал им отступить, решив войти в логово предателя одному. Ему вряд ли что — то могло причинить вред, кроме самого мощного оружия, но не его легионерам.

Натиан обернулся, когда Коракс переступил порог. Он улыбнулся, тонко поджав губы, в его взгляде читалось безумие.

— Приятно, что ты пришел за мной, — произнес отступник. — Добро пожаловать в мой дом.

Коракс огляделся. Комната имела двадцать метров в ширину, двухуровневая, с широким переходом вдоль стен с пультами коммов и сканеров, а также нижним круглым субэтажом, в центре которого стояли кресла, столы и шкафчики.

— Грязновато, — отметил Коракс, скривив губы при виде мусора на полу и мебели. Большую его часть составляли пустые бутылки. Примарх бросил удивленный взгляд на противника. — Пьешь? В самом деле?

Натиан пожал плечами.

— Боюсь, что так, мой лорд. Но не бойся, сейчас я трезв как стеклышко. Знаешь, как нелегко напиться со всеми этими дополнительными органами, выводящими отраву из крови? — Натиан указал на свое тело. — Еще один подарочек от Императора. А человеку ведь нужно время от времени наслаждаться хорошей выпивкой.

— Я собираюсь убить тебя, — произнес Коракс.

— Само собой, — сказал Натиан.

— Но сначала ты ответишь на мои вопросы.

— Если ты так хочешь, — сказал Натиан, пройдя на субэтаж. Там он опустился в большое кресло, его доспехи зашипели, металл кресла заскрежетал под тяжестью воина. — Располагайся.

— Что с тобой случилось на Исстване? Я думал, ты погиб, — произнес Коракс, игнорируя насмешки предателя. — Зачем ты обратился против меня?

— Ты бросил меня первым! — взревел Натиан с искренним чувством в голосе и взгляде. Он поднялся и обвинительно ткнул пальцем в примарха. — Когда меня завалило под горой Несущих Слово, убитых мною болтером и клинком, ты бросил меня и десятки других.

— Я не бросал тебя. Меня ранили. Твои верные братья забрали меня.

— До того, — сказал Натиан, отмахнувшись от слов Коракса. — Когда ты вышел из боя против Ночного Призрака и Лоргара. Ты бежал. Ты бросил нас умирать!

Коракс ничего не ответил, лишь поджав челюсть от воспоминаний.

— Я вижу, ты понимаешь. Я отдал тебе все — душу и тело, жизнь и смерть. Я верил в тебя, в Императора и его чертов крестовый поход. Вот что ты со мной сделал, Корвус. Ты заставил меня поверить во что — то, заставил гордиться, — Натиан вздохнул и, сжав кулаки, отвернулся. — А потом ты бросил меня, доказав, что все, что было раньше — вранье.

— Это было не вранье. Предательство Гора…

— Гора? Ты винишь Гора? — предатель взметнулся назад, глаза легионера заблестели и расширились от ярости, к бледным щекам прилила кровь. — Гора не было на полях Исствана. Там был ты! — его голос упал. — И там был Лоргар. Он нашел меня, и нескольких других, раненых и брошенных. И когда он заговорил, пелена спала с моих глаз, пелена, которую ты набросил на меня своими хвастовством и ложью!

— Для Лоргара ты ничто.

— Он говорил, и мы слушали, и в его словах был смысл, настоящий смысл, впервые за многие десятилетия. Природа вселенной, то, о чем ты бы не поведал нам из страха того, что мы не поймем, что больше в тебе не нуждаемся. И его любовь… Он любил нас, и говорил нам это, и мы чувствовали искренность его слов. И так свою безответную любовь к тебе мы отдали ему.

— Ты жалок, — отрезал Коракс. — Абсолютно жалок, — он медленно повернулся, указывая вокруг себя. — Самоизвиняющийся, жалкий и слабый. Все то, чего я ждал от изменника. Ты ничему не научился у меня. Ты вырос в тюрьме, а теперь сам стал тюремщиком? Ты хочешь пытать и увечить тех, кто слабее тебя? Какими ужасами Лоргар и остальные напитали тебя? Если это ты создал этих «Новых Людей», то ты не более чем спятивший эгоист.

— Правда? — голос Натиана достиг пика и сорвался. — Здесь от меня есть польза. Однажды ты уже воспользовался мною, — он рассмеялся, оскалив пожелтевшие зубы. — И, кроме того, это ты — то называешь меня спятившим?

Он выскочил на внешний переход и нажал несколько кнопок, выведя на один из крупных экранов пикт-изображение. Коракс ощутил, как в животе свернулся тугой узел, а во рту пересохло, когда увидел, как отделение Бранновых Рапторов врывается в тюремное крыло — воины, которых коснулась скверна из — за его генетических манипуляций.

— Это другое, — произнес он, прежде чем Натиан успел бросить ему в лицо свои обвинения, но слова прозвучали слабо, неубедительное извинение, и предатель знал это.

— Ну конечно, другое, мой лорд. Ну конечно, — Натиан оскалился, его лоб наморщился от ярости. — Разница в том, что я честен насчет того, чем здесь занимался. Больше ты никогда не будешь судить меня, Корвус. Никто из вас!

Предатель сделал неровный вдох и повернулся к пульту. Там он активировал несколько механизмов управления, затем вихрем развернулся к Кораксу. Теперь в его взгляде читалось неприкрытое безумие, мания, заставившая Коракса вздрогнуть.

— Ты не властен над моей судьбой! Никто не властен!

Взгляд Коракса переметнулся на небольшой экран с мигающим сообщением.

ЗАЩИТА РЕАКТОРА ОТКЛЮЧЕНА.

— Это и есть твой великий план? — спросил Коракс. — Самоуничтожение? Ты ведь знаешь, что я убью тебя.

Он заметил в руке Натиана болт-пистолет.

— Нет. Не убьешь.

— Это едва ли мне навредит, — сказал примарх.

— О, тебе будет больно еще очень долго, Корвус. Может, весь остаток твоей бессмертной жизни.

С этими словами Натиан прижал болт-пистолет к подбородку и нажал спусковой крючок.

Болт прострелил ему рот. Миллисекунду спустя затылок Натиана исчез в фонтане крови, костей и мозга, и легионер повалился на пульт.

Лицо Коракса забрызгало багрянцем. Стиснув челюсть, он утер кровь, не в силах оторвать взгляд от трупа, которого когда — то называл товарищем, встревоженный так, как не тревожился с тех самых пор, когда заглянул в глаза Ночному Призраку и увидел в них отражение себя. Неужели смерть и отчаяние были единственным, что он мог дать?

Затем его взгляд упал на дисплей реактора. Показатели находились на восьмидесяти процентах от критического уровня функционирования и нарастали уже какое — то время — с тех пор, как погибли Новые Люди, предположил Коракс. Речь Натиана была ничем иным, как затягиванием времени.

Другая дверь с шипением открылась, и внутрь ворвался Аренди. Он окинул беспокойным взглядом комнату в поисках угроз, прежде чем остановиться на теле Натиана. Затем его взор упал на дисплей с обратным отсчетом, и глаза бывшего командора расширились.

— Я слышал выстрел.

— Предатель собирался перегрузить плазменный реактор, — подтвердил Коракс, пересекши комнату.

— Всегда знал, что он жалкий ублюдок, — в голосе Аренди чувствовалась понятная тревога. — Сколько у нас времени? Нам эвакуироваться?

— Я так не думаю, — ответил Коракс. Он осторожно ввел команду, вызвав защищенный паром дисплей доступа. Пальцы примарха защелкали по цифрам на рунической панели, и затем экран потемнел. Спустя пару секунд появилось подтверждение.

ЗАЩИТА РЕАКТОРА ВКЛЮЧЕНА. БЕЗОПАСНЫЙ ОПЕРАЦИОННЫЙ РЕЖИМ ВОССТАНОВЛЕН.

— Вы знали пароль? — Аренди уставился на Коракса с трепетом и открытым ртом.

— Нет, — ответил примарх. — Натиан никогда не отличался особой сообразительностью. Паролем был его тюремный номер с Ликея. Удачная догадка.

— Я… — Аренд покачал головой, смущенный, но затем отмахнулся от тревожных мыслей. — Что ж, хорошо, что мы больше не в непосредственной опасности. Я бы никогда не поверил в то, что Натиан мог бы обратиться против нас, если бы не повидал кое — что за пару прошлых лет. Судя по всему, он не мог с этим жить, как бы себя не оправдывал.

— Он был слаб, — произнес Коракс. — Я знал это, и мне не следовало этого игнорировать.

— Мне кажется, он дал слабину, тут вы правы. Но вы идиот, раз думаете, что это было для него легко. Любой, кто дожил до этого времени, неважно, на чьей он стороне, проявил своего рода силу, будь то к добру или худу.

— Ты второй раз называешь меня идиотом, Герит, — тихо сказал Коракс. — Натиан допустил ту же ошибку, недооценив меня.

— Вы думаете… — Аренди посмотрел на безголовый труп. — Вы думаете, я такой же, как он?

— От меня не укрылось твое своеволие, — произнес примарх.

Казалось, Аренди уязвили его слова.

— Я знаю, что многое изменилось, но никогда не думал, что ты поставишь себя выше критики, Корвус. Если я говорю не к месту, то только потому, что понял: смягчение слов — пустая трата времени. Говори то, что думаешь, так гласит пословица. Если желаешь прямолинейных Ультрадесантников, делающих то, что им велят, или фанатичных Несущих Слово, ловящих каждое твое слово, то тебе не стоило учить нас полагаться на самих себя. Если ты хочешь Гвардию Ворона, то тебе следует принимать нелестные слова. Я еще помню те времена, когда ты не относился так ревностно к формальностям.

Казалось, бывший командор испытывает Коракса. Он назвал его «Корвус», в точности как Натиан, словно они опять были на Ликее. Почему он подстрекал примарха? Возможно, дело было в чем — то другом…

— Это же ты рассказал мне об этом месте, — произнес Коракс.

— Так и было, — Аренди окинул взглядом экраны и кивнул. — И хорошо, что рассказал. Эти уроды, «Новые Люди», могли стать большой проблемой, если бы предатели усовершенствовали свою генетическую технологию.

— Так это случайность, что Натиан оказался здесь и хотел заманить меня в ловушку?

— Я бы не назвал это совпадением, но я не понимаю, к чему вы клоните.

Примарх указал на стены.

— Институт, предназначенный для манипуляций и изучения мутаций генетического семени Легионес Астартес? И из всех, кто мог обнаружить его, им оказался я, единственный примарх, узнавший о происхождении нашего вида больше, чем кто — либо другой? Верится с трудом. Я думаю, тот, кто создал это место, знал, что у меня есть доступ к тайным знаниям. Как еще они могли привести меня сюда, если не с помощью одного из моих людей?

— Почему ты так на меня смотришь, Корвус? Я привелтебя сюда, чтобы положить этому конец.

— И что я здесь нашел? Свой бой? Вызов Гору? Все прошло слишком гладко. Победы больше не даются так просто.

— Должен предупредить тебя — сейчас я использую то самое слово в третий раз, Корвус, — пробормотал Аренди, отступив назад. — И парочку других, которые тоже тебе не понравятся.

Коракс шагнул к космическому десантнику и навис над ним, его голос упал до шепота.

— Как ты выбрался с Исствана, Герит? Что стало с другими? Где они теперь?

— Я не понимаю вас, лорд, — Аренди сделал еще шаг назад к пульту.

— Это место — не тот секрет, что ты утаивал от меня. Библиарий увидел его в твоей голове. Нечто, о чем ты мне не рассказал. Натиан заставил меня вспомнить об этом. Нам посчастливилось выбраться с Исствана, жертвуя своими жизнями. Натиан заключил сделку с Лоргаром в обмен на жизнь. Как выбрался ты, Аренди, когда столь многим это не удалось?

— Не могу поверить… — забормотал Аренди, его челюсть задрожала, глаза опустились.

— Как? — Коракс был неумолим, едва в силах сдержать кипящий внутри гнев.

— Мы использовали их! — выпалил Аренди. — Мы — я и другие Гвардейцы Ворона — должны были захватить лихтер и дождаться остальных. Они атаковали основной комплекс, чтобы отвлечь внимание, пока мы скрытно вышли на позицию. Мы использовали Саламандр и Железных Рук, чтобы спастись самим.

Он отступил от Коракса с поникшими плечами и опущенной головой.

— Ты пожертвовал ими? — шокировано переспросил Коракс.

Это был не тот ответ, которого он ожидал, но легче от этого ему не стало. Правда оказалась почти такой же жестокой, как и то, чего боялся примарх. Но, несмотря ни на что, Коракс ощущал боль и искреннюю вину в словах Аренди.

— На посту у посадочного поля предателей оказалось больше, чем мы полагали, — Аренди обратил на примарха загнанный, молящий взор. — Нам пришлось улететь. Пришлось. Если бы мы ждали, то не спасся бы никто.

Примарх смотрел на безголовый труп, размышляя о двух таких разных судьбах. Аренди, который продолжал надеяться, и Натиан, поддавшийся отчаянию.

— Я понимаю, — произнес он. — Для тебя это было тяжелое решение.

Аренди сделал вдох и выпрямился, все еще не встречаясь взглядом с примархом.

Это было тревожно. Возможно, Аренди не предал примарха или Гвардию Ворона, но он разрушил узы братства. Он предал доверие товарищей. Если бы Лоргар обратил свои золотые слова на Аренди, не сдался ли бы он, как Натиан?

Можно ли было доверять хоть кому — то из них?

Так, по крайней мере, говорила опасливая его часть, но Коракс понимал, что во времена предательства легко видеть изменников везде. Мог ли он доверять Аренди? Нет, но больше он не верил и себе самому. Предстояло идти на риск, а уверенность — зарабатывать. Если бы Аренди хотел убить Коракса или отдать в руки Натиана, он мог просто бросить его Новым Людям.

Как казалось Кораксу, единственная причина, по которой ему могли спасти жизнь — это ввести еще одного предателя в его окружение. Но мог ли такой сложный план оказаться правдой?

Осторожность и паранойя, серая линия, которую так легко пересечь. Нет, у Коракса не было причин не доверять Аренди, и урон, нанесенный знанием об измене Натиана, можно было залечить тем примером, что подал Аренди и его товарищи.

Надежда была слишком ценной, чтобы жертвовать ее паранойе.

— Еще одно, Герит.

— Лорд Коракс?

Примарх мог не доверять Аренди, но решил довериться. По крайней мере, пока.

— Спасибо. За то, что верил в меня.

Эпилог

Карандиру [ДР +2 дня]

— Я не уверен, что это правильно, — сказал Бранн. Слова были произнесены тихо, но вес его несогласия звучал куда громче.

Коракс посмотрел на командора, затем окинул взглядом отделения Рапторов, которые выстраивались у рамп в подземный комплекс, где были заключены неудавшиеся Новые Люди.

— Мы не можем оставлять их в живых, — тяжело сказал Коракс.

— Нет, лорд, но… — Бранн махнул рукой на Рапторов. — Почему они?

Примарх оглянул группы изуродованных воинов, собиравшихся вокруг командиров своих отделений. Стоявшие неподалеку чистые собратья-Рапторы молча наблюдали, присматривая за колоннами вражеских солдат, которых выводили со двора.

— Это твоя зона боевых действий, командор, — сказал Коракс. Он говорил тихо и спокойно, но и сам понимал опасения Бранна. — Я знаю, это кажется жестоким, но все должно идти именно так. Никакого особого обращения. Так мы условились.

— Монстры, чтобы убивать монстров, — прошептал Бранн. — Вот кем мы стали?

Коракс не стал делиться своими мыслями, наблюдая за тем, как первые из отделений спустились в комплекс, звероподобные и искаженные. Он вспомнил последний акт ненависти Натиана. Возможно, подумал примарх, именно ими мы всегда и были.

Роб Сандерс Армия из одного

Сквозь переохлажденный металоновый туман проступает лицо.

Нейросоединение выжигает его очертания в моем мозгу. Это лицо. Я знаю это лицо…

Я пробираюсь сквозь свои кошмары. Царство полувоспоминаний, лабиринт сумрачного абсурда.

Вот я один, уличный беспризорник, дрожащий в нищете и темноте главного улья. Вонь от куч химических отходов жжет мои ноздри так же, как когда-то.

Я фыркаю и оказываюсь уже тощим юнцом, вокруг толпа и давка: идет вербовка в Имперскую Гвардию, вокруг шепчутся о великой войне, надвигающейся на Проксима Апокрифис. В ней Апокрифской Горте уготована выдающаяся роль. Я три дня простаиваю в беспокойной очереди, только для того, чтобы услышать издевательский смех младшего офицера и его прислужника-сержанта. Я разворачиваюсь и ухожу.

Я несусь прямо в какофонию выстрелов. Подулье, я бегу вместе с Кровавыми Молниями. Ощущаю медный привкус возбуждения от перестрелки, мимо проносятся пули, в прорехах ржавого ограждения мелькают блестящие клинки стилетов. Это Спуск Тритуса. Мы на территории Охотничьих Собак — и под «мы» я имею в виду меня и Счастливчика. Я помню жар, с которым пуля предателя вошла мне в спину, звук его убегающих шагов, когда он бросил меня умирать. Оставил меня Охотничьим Собакам. Жестокому судье Коркорану и его силовикам из улья. В переполненной инкарцетории, где я заключен в тесной камере, где можно только стоять. В тяжелом труде, выполняемом командами по строительству шпиля.

После высоты и вызванной ей гипоксии — снова плен. Я продан и брошен в клетку. Клетку для рабов. Загон для одной из множества гладиаторских ям главного улья. Теперь я одно из животных, существующих лишь для того, чтобы нести смерть другим. Животное, которое попалось на глаза некоему барону Кравиусу Блюмолотову — обрюзгшему племяннику такого же обрюзгшего старшего планетарного лорда-губернатора. Он приходит к моей клетке ночью — когда заканчивается моя кровавая работа — и запускает свои жирные пальцы в мои слипшиеся от крови волосы. Благодарность выродка. Милость изверга.

— Мой верный раб, — шепчет он успокаивающе.

Но вот еще раз моя кровь и плоть в цене. От предложения иномирца даже гнусный барон не может отказаться.

Далеко-далеко во тьме я вновь испытываю такой страх в агонии и осквернении плоти, о причинении которого любой боец из гладиаторских ям или бандит подулья даже не могли мечтать. Я обрел… Клада и их мучительный дар нового бытия. Моё тело стало произведением их темного искусства: хирургический шедевр генетической и кибернетической аугметики. Гипертрофированная мускулатура, наложенная на сломанную, переконструированную, а затем укрепленную раму экзоскелета. Для них я — воплощение химического оружия. Во мне столько боевых наркотиков и препаратов, что сворачивается кровь и горят вены; эти сильнодействующие средства вызывают зависимость, и я уже не смогу без них жить. Психологическая обработка окончательно уничтожает то, что еще оставалось от моей личности в этом чудовищном создании Клады. Я — катастрофа. Я — холодная ярость. Я — беспричинная жестокость, чистая и направленная. Я — живое оружие, всегда готовое к бою.

Я — эверсор.

Только после этого я встречаюсь с тем, по чьему замыслу рождаются подобные мне чудовища. Они зовут его Сигиллит. Он прививает моим мультисердцам глубокую любовь к Императору и бездонную ненависть к его врагам. Из его губ я слышу свое имя, кажется, впервые за целую вечность.

— Ганимус…

Через нейроканал он показывает мне это лицо. Лицо, которое мне знакомо.

— Ганимус… — говорит Сигиллит. — Теперь этот человек стал нашим врагом. Он — пешка Воителя. Безбожный еретик. Ты должен с ним покончить, Ганимус, — и со всеми, кто его поддерживает.

Переохлажденный металоновый туман рассеивается.

Небытие криосна само становится сном. Я слышу вой, с которым спусковая капсула падает сквозь атмосферу, я лечу словно бомба, словно молния, словно месть Императора сквозь небеса цвета расплавленного свинца. Толчок отвлекает меня от моего полета-кошмара. Передача данных на кору мозга завершена. Моё задание — это подавляющий разум контроль, которому я не в силах противиться. Моя цель для меня всё — она тянет меня с непреодолимой силой притяжения звезды. Неутолимый гнев — это всё моё естество.

Я прорываюсь наружу сквозь листы капсулы, словно из металлического чрева. Костюм-перчатка цвета полуночи плотно обтягивает тело, наполненное ужасным потенциалом. Накачанный до чудовищности — гротеск, вылепленный из плоти и ненависти, — я вновь ступаю на пепел Проксимы Апокрифис. В тень главного улья и холодный мрак, что когда-то я называл домом. Вытаскиваю из поясной кобуры свой «Палач» и вытягиваю пальцы, обтянутые начиненной токсинами нейроперчаткой.

Сквозь оптику черепа-шлема я вижу, что на шпилях дворца развеваются знамена Хоруса. Глаз Воителя, наблюдающий за приближением убийцы. Шаг за шагом — все быстрее, скорость и ярость нарастают — вперед, через наполненные отбросами трущобы. А затем убийство начнется. И его не остановить.

Я питаюсь смертью. Жители улья, фабричная чернь и враждующие группировки — все умрут на моем кровавом пути. Я утоляю свою страсть к разрушению. Падают дымовые трубы, рушатся фабричные здания, полыхают пожары. Словно зверь, я прорываюсь сквозь силовиков, посланных остановить меня, прежде чем в сражение вступят предатели из Третьей Апокрифской Горты. В городских кварталах я устраиваю для них ту самую войну, которую они ждут, вырезая простых солдат как скот, прежде чем вырвать сердца их командиров-еретиков. Я не оставляю Воителю ничего, кроме ошеломленных юнцов и мертвых трусов. Я врываюсь на территорию дворцового шпиля словно монстр, поднимающийся из глубин. Я проливаю благородную кровь, расчленяю сильных мира сего одного за другим и, в конце концов, добиваюсь аудиенции у верховного лорда-губернатора.

То самое лицо. Это лицо я знаю.

— Я верный подданный Императора, — блеет Кравиус Блюмолотов, бывший барон.

— Нет, — шепчу я. — А вот я — да.

Мой голос дрожит. Мне теперь не до слов. Я больше не могу сдерживать кровавую ярость и даю ей выход. Я эверсор. И я стал местью.

Аарон Дембски-Боуден Гвозди мясника

1

Раньше — до того как примарх начал свое восхождение к славе, до того, как он был схвачен, — корабль назывался по-другому. В те более светлые дни он носил имя «Твердая решимость» и был флагманом легиона Псов Войны.

Но время меняет все. Теперь Двенадцатый легион стал Пожирателями Миров, а их флагман получил имя «Завоеватель».

Мало что в его облике напоминало о прошлом. Закованный в толстую броню, ощетинившийся орудийными батареями, «Завоеватель» казался грубо скроенным бастионом, и никакой другой имперский корабль не мог с ним сравниться.

Сейчас он замер впереди громадного линейного флота, отключив двигатели и наведя многочисленные орудия на золотой флагман, возглавлявший флотилию противника.

В отличие от «Завоевателя», вражеский корабль имени никогда не менял. Не изменился и его облик: за исключением оскверненной аквилы, когда-то украшавшей укрепления надстройки, корабль выглядел как прежде. Добавились лишь новые шрамы, полученные в мятежных боях.

Таким был флагман Семнадцатого легиона — «Фиделитас лекс», как гласила надпись на его носу.

На высоком готике это значило «Закон веры».

Пожиратели Миров и Несущие Слово остановились в шаге от открытых военных действий. Сотни кораблей застыли в космической пустоте, и каждый ждал лишь приказа открыть огонь первым.

2

Триста человек, присутствовавших на мостике «Завоевателя», сосредоточились на своих обязанностях, и тишину нарушали лишь бормотание сервиторов и вездесущий гул корабельного реактора. Как среди простых смертных, так и среди сверхлюдей большинство ощущали странную смесь эмоций: некоторые чувствовали страх, которому сопутствовало волнение, казавшееся им неуместным; предвкушение, охватившее других, быстро перерастало во что-то очень похожее на гнев. И никто не мог отвести глаз от оккулуса и флота, парившего по другую сторону смотрового экрана.

Одна фигура выделялась среди других своим огромным ростом. Гигант, закованный в золотисто-бронзовую броню из многослойного керамита, взирал на оккулус прищуренными глазами. Его рот, неспособный на улыбку, казался прорезью в переплетении шрамов. Как и его братья, он был похож на отца — так статуя похожа на героя, в честь которого воздвигнута. Но в этой статуе были дефекты, были трещины: мускульный тик под глазом, глубокая рубцовая борозда на бритой голове. Рука в латной перчатке потянулась к затылку, где зудела старая, так до конца и не зажившая рана.

Когда гигант наконец заговорил, его голос был пропитан болью:

— Мы могли бы открыть огонь. Мы могли бы превратить половину их кораблей в стылые гробы, и Хорус бы ничего не узнал.

Капитан Лотара Саррин, сидевшая на приподнятом троне позади гиганта, прокашлялась, но воин даже не повернулся к ней.

— Хочешь что-то сказать, капитан?

Лотара сглотнула.

— Господин…

— Сколько раз повторять, я никому не господин. — Тыльной стороной ладони гигант стер первые капли носового кровотечения. — Говори, что собиралась сказать.

— Ангрон, мы должны остановиться, — Лотара тщательно подбирала слова. — Должны отступить.

Теперь примарх развернулся. По пальцам левой руки пробежала дрожь; возможно, рефлекторный порыв схватиться за оружие, который удалось подавить, а может быть, просто осечка синапсов в поврежденном мозге.

— А почему, капитан?

Взгляд капитана метнулся влево, где рядом с ее троном стояли несколько воинов Ангрона. Они смотрели на экран, всем видом своим демонстрируя холодное безразличие. Взгляд Лотары остановился на одном из воинов.

— Кхарн?

— Не жди, что Кхарн поддержит тебя, девчонка! Я задал вопрос тебе! — Руки примарха дрожали, и пальцы дергались, словно извивающиеся змеи.

— Мы зашли слишком далеко! Если мы атакуем их флот, даже в случае победы цена будет слишком высока. Мы окажемся во вражеском тылу с жалкими остатками тех ресурсов, которые нам нужны, чтобы выполнить приказ магистра войны.

— Не я спровоцировал этот конфликт, капитан.

— Со всем уважением, сэр, но это были именно вы. Вы снова и снова испытывали терпение лорда Аврелиана. Четыре планеты завоеваны, и каждый раз мы атаковали в нарушение приказов. Вы же понимали, что он этого так не оставит! — Лотара указала на оккулус: десятки кораблей флота, который еще несколько часов назад был союзным, а теперь превратился во вражеский, медленно, но неумолимо приближались. — Вы навязали нам этот бой, и ни команда, ни легион вам не возразили. Теперь мы стоим на грани, которую переступать нельзя. Это должно прекратиться.

Ангрон повернулся к экрану, и его израненные губы сложились в некое подобие улыбки. Он видел, что капитан права, но в этом-то и заключалась проблема: он не думал, что брат начнет действовать. Не думал, что бесхребетник Лоргар так осмелеет.

Лотара вновь обратилась к собравшимся воинам:

— Кхарн, сделай же что-нибудь!

Примарх услышал шаги у себя за спиной. Голос Кхарна был мягче, чем у многих его товарищей: доброты в нем не слышалось, но зато слышались спокойствие и сдержанность.

— А ведь она права.

В других легионах такая вольность была бы немыслима, но Пожиратели Миров не признавали никаких традиций, кроме собственных.

— Может, и права, но я чую отличную возможность. Лоргар всегда был самым слабым из нас, и его Несущие Слово ничем не лучше. Мы могли бы здесь и сейчас избавить галактику от этой пародии на легион вместе с их полоумным хозяином. Тебе же нравится эта идея, Кхарн, а если скажешь, что нет, я назову тебя лжецом.

Раздалось тихое шипение сжатого воздуха, и Кхарн снял шлем. Учитывая обстоятельства его жизни, отсутствие шрамов на лице воина можно было считать чудом.

— Лоргар изменился, изменился и его легион. На место наивности пришел фанатизм, и хотя мы превосходим их числом, победа будет стоить нам большой крови.

— Платить за все кровью — наша судьба, Кхарн.

— Пусть так, но мы можем сами выбирать, когда и где драться. Я согласен с Лотарой: хватит дразнить Несущих Слово. Мы должны прекратить атаки на случайные планеты, вновь соединить флоты и двигаться дальше в сегмент Ультима.

— Но мы можем прикончить его!

— Конечно. Тогда вы выиграете сражение, а Хорус проиграет войну. Нет, это на вас не похоже.

Искалеченные губы примарха медленно, зловеще изогнулись — так он улыбался.

— Недоброжелатели сказали бы, что это как раз в моем духе, — возразил Ангрон, прижимая пальцы к пульсирующим вискам. Его всегда терзали головные боли, которые усиливались до невыносимого предела, когда он злился. Сегодня это была не просто злость: примарх был в бешенстве.

Лотару отвлекли от беседующих воинов другие заботы, среди которых были и триста человек команды на мостике, которые смотрели то на Ангрона, ожидая от него приказов, то на обзорный экран, где вырастали, приближаясь, очертания вражеских кораблей.

— Нас догоняет «Фиделитас лекс». Он набирает скорость для атаки и уже вошел в зону максимальной дальности стрельбы. Их пустотные щиты подняты, все батареи готовы открыть огонь. Эскадрилья поддержки подойдет к границе максимальной дальности через 23 секунды.

Ангрон сплюнул кровь на палубу.

— Мы не отступим!

— Полный вперед. Сэр, подумайте еще раз!

— Придержи язык, смертная. Подготовить «Медвежьи когти»!

— Как прикажете. «Медвежьи когти» к бою!

— Принято.

— «Медвежьи когти» будут готовы через четыре минуты.

— Хорошо. Они нам пригодятся.

— Входящее гололитическое сообщение с «Фиделитас лекс». Это лорд Аврелиан.

Примарх опять глухо расхохотался:

— Давайте послушаем, что хочет сказать этот змей.

В воздухе появилась мерцающая гололитическая проекция, и тот, кто предстал на ней, был полной противоположностью хозяину Пожирателей Миров. Ангрон был калекой, а Лоргар — совершенством, один скалился в усмешке, другой — улыбался с жестокой сдержанностью. Прежде чем Лоргар заговорил, прошло несколько тягучих минут, но и тогда он задал лишь один вопрос:

— Почему?

Ангрон смерил призрачное изображение пристальным взглядом:

— Я воин, Лоргар. Воины воюют.

Изображение вздрогнуло: гололитический сигнал нарушила помеха.

— Времена воинов прошли, брат, настал век крестоносцев. Вера. Преданность. Дисциплина.

— Ха! У меня другие методы, и они меня еще ни разу не подвели. Я добываю победу лезвием топора, и пусть история судит мои поступки.

Гололитический Лоргар покачал татуированной головой:

— Магистр войны послал нас сюда не просто так.

— Я буду относиться к тебе серьезнее, если ты перестанешь прикрываться Хорусом.

— Хорошо. *помехи*… привело нас сюда, и мои планы вот-вот сорвутся из-за того, что ты не можешь контролировать свой гнев. Брат, как ты не понимаешь, мы же проиграем эту войну. Вместе мы сможем захватить тронный мир, и Хорус станет новым императором, но по раздельности мы падем. Пока ты всем доволен, но что будет, если мы проиграем? Если история назовет нас еретиками и предателями? Именно такая судьба нас ждет, если сейчас мы ввяжемся в междоусобную войну. — Лоргар помедлил, внимательно изучая брата, словно старался уловить какой-то невысказанный намек. — Ангрон, прошу тебя, не провоцируй этот бой так, как ты спровоцировал многие другие.

Руки Ангрона снова дрожали, и чтобы это скрыть, он пощелкивал костяшками. Тупая боль в затылке разрослась до сокрушительного прилива, до нестерпимого зуда, который никак не унять.

— «Медвежьи когти» готовы. Жду команды открыть…

Слова капитана утонули в вое сирен.

3

Они ворвались в космическую пустоту беззвучно, бесследно — не так, как появляются имперские корабли. Не было ни яростных вихрей света, ни похожих на крепости кораблей из темного металла, своими корпусами раздирающих раненную реальность. Эти корабли обозначили свое присутствие мерцанием, словно вылепили себя из света далеких звезд.

Не медля ни секунды, они рванулись вперед, и каждый из них был совершенен в своем филигранном, грациозном великолепии. Первыми навстречу чужакам развернулись «Фиделитас лекс» и «Завоеватель», хотя оба отреагировали на новую угрозу по-своему. «Фиделитас лекс» сбросил скорость, чтобы не отрываться от эскадрильи поддержки, и, едва эсминцы и эскорты заняли боевой порядок, повел их в атаку. «Завоеватель», напротив, ринулся в бой, не думая об опасности, которой подвергают себя одиночки. Его орудийные порты начали с грохотом открываться, и весь корпус корабля эхом отозвался на вой заряжающихся батарей.

Корабли чужаков пронеслись мимо, даже не потрудившись открыть огонь. Черные на фоне черной пустоты, они были быстрее и скользили в космосе вокруг «Завоевателя», не выпуская при этом ни единого залпа. Флагман Пожирателей Миров уже открыл огонь и яростно выплевывал свой боезапас — совершенно впустую, отправляя снаряд за снарядом в никуда. Палубные орудия содрогались при каждом выстреле, но не могли найти цель. Корабли чужаков призраками ускользали прочь, и лазерные лучи вспарывали пустое пространство между звездами. Все новые рейдеры присоединялись к этому боевому танцу вокруг «Завоевателя», который оказался в окружении.

А затем они открыли огонь с точностью, недостижимой для имперских технологий, и каждый корабль произвел залп одновременно. На это им потребовалось не больше времени, чем человеческому сердцу — на один удар.

Пустотные щиты флагмана Пожирателей, охотившегося в одиночку, вспыхнули под напором пульсарных лучей, и их выпуклая поверхность, сверкая нестерпимо яркими цветами, отражала всполохи, высвечивая заодно и темные корабли чужаков.

В стратегиуме все еще выли сирены, и палуба дрожала, словно вокруг бушевал ураган. Саррин сверилась с тактическим дисплеями:

— Щиты держатся.

Ангрон облизнул губы и коротко застонал — мышцы на левой стороне лица свело болезненной судорогой. Когда он заговорил, голос его напоминал глухое, угрожающее рычание:

— Пусть кто-нибудь объяснит мне, почему мы выблевываем боезапас в пустоту и никак не можем зацепить ни одного вражеского корабля?

— Мы стреляем вслепую, — рассеянно ответила капитан: она была занята тем, что выстукивала команды сервиторам на клавиатурах в подлокотниках трона.

— Это на таком-то расстоянии? Они у нас чуть ли не на головах сидят.

— Остальной наш флот уже почти готов открыть огонь с максимальной дистанции, но «Лекс» ближе. Он присоединится к нам меньше чем через минуту… Ох! — Капитан ударилась головой о спинку трона и выругалась. — Щиты пока держатся, но это не надолго.

Взревев, примарх ткнул топором в сторону оккулуса, на котором только что промелькнул один из рейдеров. «Завоеватель» разворачивался со всей возможной скоростью, чтобы не упустить его из виду.

— Хватит! Мне надоело палить по призракам. Запускайте «Медвежьи когти».

4

«Завоеватель» снова содрогнулся, но на этот раз не из-за вражеского обстрела, терзавшего его щиты. Из бронированных портов в зубчатых укреплениях в пустоту вырвался рой снарядов, формой напоминавших копья. Каждое такое копье было размером с целый эскортный корабль; из десятка их семь попали в цель. Пробив броню, эти огромные копья активировались и благодаря магнитному удержанию намертво закрепились в развороченном нутре добычи.

Против обычных судов такие устройства были вполне эффективны, но корабли чужаков были сделаны не из простого металла, а из смеси синтетических материалов. Двое сумели высвободиться и теперь уползали прочь от имперского флагмана, распотрошенные и открытые вакууму. Этим двоим повезло. Остальные пять эльдарских крейсеров все еще были «на крючке»: их стягивало с курса силой, не уступавшей мощности их двигателей. Они замерли, двигатели раскалились в безмолвной борьбе, но так и не смогли сдвинуть корабли с места. Копья, вонзившиеся в них корпуса, должны были не просто их изувечить: они действовали как гарпуны и теперь буксировали жертву к охотнику.

«Завоеватель» начал подтягивать копья обратно с убийственной медлительностью. Тяжелые цепи наматывались на брашпили, возвращая гарпуны к кораблю, который их запустил. Только Пожиратели Миров могли взять такое варварски примитивное орудие, увеличить его до немыслимых размеров — и затем использовать столь эффективно.

Цепи втягивались звено за звеном, и двигатели «Завоевателя» работали на пределе сил, стараясь преодолеть инерцию пяти пойманных крейсеров. Остальные эльдарские рейдеры отошли подальше: вести огонь им теперь было затруднительно, так как имперский корабль прикрывался их товарищами как щитом. Какой-то рейдер попытался освободить одну из бьющихся на крючке жертв, сосредоточив огонь на тяжелой цепи, что привязала ее к «Завоевателю». Ради этого корабль пошел на маневр сближения и оказался в пределах досягаемости лазерных батарей имперского флагмана. Мерцающие щиты рейдера мгновенно схлопнулись, и еще через секунду корабль разлетелся на части, не устояв перед яростью «Завоевателя».

Ангрон наблюдал за происходящим с улыбкой на изувеченных губах.

— Спустить псов, — приказал он со смехом.

Абордажные капсулы, отделившиеся от корпуса «Завоевателя», преодолели короткое расстояние в мгновение ока, и Пожиратели Миров устремились в недра загарпуненных кораблей.

— Вернуть «Медвежьи когти», которые не поразили цель. Кхарн?

— Сир?

— За мной. Мы идем поприветствовать этих эльдар.

5

Сжимая горло воина-эльдар, Ангрон размышлял о том, что Лоргар, как ни неприятно это признавать, был прав. Чужак дергался, силясь высвободиться из хватки примарха, рука которого обхватила его глотку. Ангрон сжал ладонь — и сопротивление закончилось тихим влажным хрустом сломанных позвонков. Он отбросил труп, и тот врезался в стену; череп чужака раскололся от удара.

Эльдарский корабль вызывал у примарха тошноту. Все органы чувств восставали против здешней обстановки, здешних запахов. Вся эта чужацкая неправильность вызвала у Ангрона приступ головной боли, едва он выбрался из абордажной капсулы с рычащим топором наперевес. Пряный, странно безжизненный запах дразнил обоняние; стены, казалось, состояли из острых углов; неровная палуба уходила то вверх, то вниз; везде эти неестественные цвета из сотни оттенков черного. Весь корабль пропитался сладким смрадом страха, и жидкость, сочащаяся из ран в корпусе, придавала ему медный привкус. Даже корабли ксеносов пахнут кровью, если вспороть им брюхо.

Этот запах давал ощущение чистоты — и цели. Именно для этого Ангрон и был рожден.

Осколки из чужеродного металла со звоном отскакивали от его брони, оставляя новые шрамы на немногих открытых участках кожи. Но что такое шрамы? Они не признак поражения и не награда за победу; они лишь свидетельство того, что воин всегда встречает своих противников лицом к лицу.

— Арррргх!

Ангрон оттолкнул в сторону своих легионеров и бросился в погоню за отступающими эльдар. В их хрупких доспехах и тонких как палки конечностях была некая странная грациозность, но грациозность тошнотворная и неестественная. Грация змеи тоже может вызвать восхищение, но не стоит заблуждаться и считать ее красивой или более того, достойной уважения.

Топор примарха опускался размеренно и безразлично, и каждый удар уносил жизнь того, кто оказывался на пути. Гвозди мясника, вбитые в затылок Ангрона, гудели, заставляя мышцы гореть огнем, а мозг — плавиться. Он хотел любой ценой продлить это состояние, и все остальное потеряло смысл. Сладостное очищение ничем не замутненным гневом обостряло чувства — вот что значит быть по-настоящему живым. Гнев был заложен в человеческой природе, и любые прегрешения можно было оправдать яростью. Нет ничего честнее, чем ярость, и человечество за всю свою историю не знало эмоции более достойной, более естественной и адекватной.

Родитель, карающий убийцу своего ребенка; пахарь, встающий на защиту своей земли; воин, мстящий за смерть своих братьев. Гнев — высочайшее переживание, доступное человеческой душе — оправдывал все, и в этой оправданности таилось блаженство.

Ангрон прорвался сквозь еще один залп осколочных ружей. Кожей головы он ощущал жалящие уколы, и кровь обильным потоком стекала по шее. Внезапная потеря чувствительности, когда нервы обдало холодом, заставила его на мгновение заподозрить, что осколки располосовали ему лицо до кости.

Не важно. Такое уже случалось раньше и наверняка случится снова.

Он продолжал атаку, двигаясь инстинктивно, не слыша и не чувствуя ничего, кроме до отвращения приятного гудения гвоздей в затылке. Гнев прояснил его сознание, и в такие мгновения, когда штыри, погруженные глубоко в его мозг, работали на полную мощность, Ангрон мог успокоиться — мог мечтать и вспоминать.

Безмятежность. Не покой, о нет: безмятежность ярости, похожая на затишье в глазе бури.

6

За три месяца до этого, когда их тайный крестовый поход только начинался, Лоргар спросил, зачем он изуродовал собственный легион. Ну конечно, гвозди мясника, он имел в виду именно их:

— Ты знаешь, что они делают с тобой? Знаешь, во что они превращают твоих воинов?

Ангрон кивнул: кому это знать, как не ему.

— Благодаря им я могу мечтать. — За всю его жизнь были лишь считанные разы, когда он рискнул признаться в подобных вещах. Он до сих пор не был уверен, почему признался Лоргару. — Они заглушают все чувства, так что остается лишь самый чистый, самый праведный гнев.

Головная боль, угнездившаяся в глазницах, начала спускаться к позвоночнику. Ангрон был не в том настроении, чтобы вести задушевные беседы, но Хорус направил их в сегментум Ультима, поручив работать вместе. На этом раннем этапе, в самом начале пути, напряженность между ними еще не обрела видимых форм.

Лоргар в ответ грустно улыбнулся и покачал головой:

— Брат, эти гвозди не предназначались для мозга примарха. Они крадут у тебя часы живительного сна, не дают сознанию осмыслить то, что случилось за день. Они притупляют эмоции и низводят их до уровня самых грубых инстинктов. Драться, калечить, убивать. Ведь ты не знаешь других удовольствий? Эти… имплантаты, пусть и примитивные, сумели полностью перекроить границы между отделами твоего мозга.

— Ты ничего не понимаешь!

Может быть, гвозди действительно оказывали такой эффект; но они же давали ощущение покоя, которое сводило с ума своей эфемерностью, и чистоту совершенной ярости.

— Тебе они кажутся проклятием, но на самом деле не все так просто.

— Так просвети меня. Помоги понять.

— Ты хочешь их удалить? Знаю, ведь хочешь.

Он лучше умрет, чем допустит такое. Несмотря на боль, несмотря на все мучительные судороги, тики и спазмы гвозди мясника проясняли сознание и позволяли ясно видеть цель. Это он ни на что не променяет. Он не настолько слаб, чтобы поддаться такому искушению.

— Брат… — Казалось, что Лоргар расстроен: в его глазах застыло беспокойство. — Их нельзя удалить, не убив тебя при этом. Я и не собирался пробовать. Даже если окажется, что мы можем умереть, ты встретишь смерть с этими железками в черепе.

— Уже ясно, что мы смертны. Феррус же умер.

Лоргар устремил отсутствующий взгляд на металлическую стену, словно хотел увидеть то, что было за ней:

— Я постоянно об этом забываю. Столько всего случилось за последнее время.

— Ха-хм. Как скажешь.

— Так зачем ты подверг этой процедуре весь свой легион? Ответь хотя бы на этот вопрос. Почему ты приказал технодесантникам вбить эти гвозди в головы всех воинов под твоим командованием?

Ангрон ответил не сразу. Он вообще не был обязан отвечать на вопросы Лоргара, но ему пришло на ум одно соображение: если кто из братьев и мог понять его мотивы, так это именно Лоргар. Повелитель Семнадцатого легиона и сам наказывал своих сынов не менее жестоко: Несущие Слово из Гал Ворбак по-прежнему вели раздвоенное существование, терпя демонов, заточенных в их сердцах.

— Они — единственное в жизни, что я знаю и в чем уверен. Благодаря им я добиваюсь победы. Ты добиваешься своей победы с помощью сходных уловок.

— В этом… есть доля правды.

Память Ангрона хранила лишь туманные воспоминания обо всем, что последовало за этим разговором. Шла неделя за неделей, напряженность между примархами возрастала, и от этого страдали оба легиона. Палубы и трюмы кораблей, составлявших огромную флотилию, заполнили 40 тысяч Несущих Слово в алой броне и 70 тысяч Пожирателей Миров в белой. Сначала стычки между воинами двух легионов, спровоцированные разницей в их философии, сохраняли цивилизованную форму: Несущие Слово получали почетные приглашения на гладиаторские бои, которые проводил Двенадцатый легион, а Пожирателей Миров допускали в тренировочные залы Семнадцатого.

Но когда до воинов дошли отголоски разногласий между примархами, начался настоящий раскол. Первая заметная трещина возникла у Турина, планеты, сохранившей верность далекой Терре. Объединенный флот вышел из варпа лишь затем, чтобы пополнить запасы, дозаправиться — и двинуться дальше, вглубь вражеской территории. Легионы легко расправились с жалким подобием планетарной обороны и, разграбив перерабатывающие заводы Турина, получили все, что нужно. Через неделю Несущие Слово были готовы двигаться дальше: они уже предали все крупные города очищающему пламени и растоптали все священные символы Империума. Но у Пожирателей Миров еще были здесь дела.

В течение долгих дней и еще более долгих ночей Двенадцатый легион с примархом во главе истреблял остатки населения, проливая реки крови по всей планете. Если вначале Лоргар просто не соглашался с братом, то теперь испытывал к нему отвращение, которое затем сменилось холодной злостью, ставшей отличительной чертой Аврелиана.

Ангрона не только нельзя было отозвать с планеты — с ним нельзя было даже связаться. Он был слишком занят тем, что превращал Турин в безжизненную пустыню.

Когда последние отряды Пожирателей Миров вернулись на свои корабли, флот отставал от графика уже на десять дней. А потом был Гарулон Прайм. Главная планета системы Гарулон находилась от солнца на идеальном расстоянии, благодаря чему человек на ее поверхности мог не просто выживать, но жить с комфортом. Планета-сокровище, легендарный Эдем, Гарулон Прайм был образцом Согласия и исправно снабжал славные полки Имперской армии нескончаемым потоком новобранцев.

Уничтожив скромные силы планетарной обороны, Лоргар приказал сохранить часть населения в качестве рабов, а затем сжечь весь этот мир. Он поклялся, что от Гарулона Прайм останутся только угли, а вот число кабальных рабочих и сервиторов на его кораблях пополнится за счет свежего мяса.

Но примархи опять разошлись во мнениях. Ангрон повел Пожирателей Миров вниз, на поверхность, где они принялись грабить города, уничтожив всякую возможность координированных действий. Как обычно, Ангрон жаждал крови. Он не собирался превращать эту планету в обугленное назидание всему Империуму; он хотел, чтобы Гарулон стал миром-гробницей, где города окутаны тишиной и миллиарды костей белеют на солнце.

И так продолжалось планета за планетой. Разногласия между братьями, вызванные разницей в их стремлениях и философии, только усиливались, так что в конце концов два легиона предателей оказались на пороге локальной гражданской войны. Когда Ангрон приказал выйти из варпа, чтобы атаковать пятый по счету мир, дело почти дошло до кровопролития.

— Лоргар, если ты попробуешь остановить меня, ты и твой малахольный легион умрете первыми.

— Пусть будет так, брат. Первыми мы стрелять не станем, но все равно не позволим вам обойти нас и впустую растратить людей и ресурсы в никому не нужной бойне.

— Как это ненужной? Ведь это враги!

— Это ненастоящее враги!

— О, Лоргар, все, кто против нас, — враги самые настоящие.

Странно было то, что Ангрон с пронзительной ясностью помнил эти слова, но совершенно забыл, как на них отреагировал его брат. Прошло всего несколько часов, а воспоминания об этом казались ему столь же призрачными, как детские мечты.

7

— Сир.

Голос, пробивавшийся к нему сквозь медно-красную дымку совершенной ярости, казался невообразимо далеким. У этого исступленного бешенства был свой привкус: нечто сродни ужасу или экстазу, но в то же время слаще, чем они оба вместе взятые.

— Сир.

Он повернулся, но ничего не увидел и прозрел, лишь вытерев кровь, заливавшую глаза. Перед ним стоял один из его воинов, в руках у него — черный цепной топор, зубья которого забиты кусками мяса.

— Сир, все кончено.

— А-а.

Выдохнув, Ангрон избавился от последних остатков ярости, которые никак не хотели уходить. На их месте осталась пустота, а ту в свою очередь заполнила боль, вновь пронзившая его голову. Правую руку свело судорогой, и он чуть не выронил собственный топор.

— Ты же знаешь, я ненавижу, когда меня так называют даже в шутку. Возвращаемся на «Завоеватель».

Он помедлил мгновение, оглядывая темные стены, запятнанные кровью.

— Кораблем все еще управляют. Нет ни паники, ни грохота, ни криков.

Кхарн поставил ногу на нагрудник поверженного ксеноса. Доспех мертвого воина повторял рельеф грудной клетки: переплетение тонких, хлипких мышц.

— Бой закончен. — Кхарн по опыту знал, что не стоит спрашивать, слышал ли Ангрон вокс-сообщение об исходе битвы. Примарх болезненно воспринимал любой намек на собственную невнимательность. — Вражеские корабли уходят. У них не было и шанса против нашего объединенного флота.

— Это сражение с самого начала не имело смысла. — Ангрон следил за каплями крови, падавшими с его топоров. — На что они рассчитывали?

— Капитан Саррин считает, что с помощью колдовства ксеносы предвидели момент, когда «Завоеватель» оторвется от флота и станет уязвимым. Возможно, они надеялись нанести быстрый удар, одним махом уничтожить все командование легиона и тут же скрыться в ночи.

— И сколько же их скрылось?

— Большая часть. Когда засада сорвалась, они ускользнули в пустоту до того, как наш флот смог вступить в бой.

Ангрон задумался, не отводя взгляда от алых капель, срывавшихся с кромки топоров. Они падали одна за другой, вызывая рябь в луже крови у его ног.

— Мы погонимся за ними.

Кхарн колебался:

— Лорд Аврелиан уже приказал флоту занять боевой порядок и следовать дальше в сегментум согласно плану.

— Разве похоже, что меня заботит его мнение? Никто не уйдет от «Завоевателя».

8

Он смотрел на гололитическое изображение, всеми силами пытаясь отвлечься от боли и сохранить самообладание. Гвозди мясника зудели и бились в собственном ритме, и сосредоточиться под это сводящее с ума биение было настоящим испытанием. Они никогда не утихали, ибо никогда не бывали утолены. Кровопролитие свершилось совсем недавно, но они уже хотели большего. Как и он, по правде говоря. В этом состояло проклятие гвоздей: они заставляли его жаждать той безмятежности в глубине ярости.

Изображение Лоргара дергалось из-за помех, которые вызывала подготовка варп-двигателей его флагмана к запуску.

— Неужели я должен напоминать тебе, что наши легионы были на грани сражения, пока нас не отвлекли те никчемные чужаки? Ангрон, брат мой. Это наш шанс объединиться и позволить спокойным мыслям вести нас вперед.

— Я буду искать эльдар. Мне все равно, согласен ты или нет. Мы вернемся к твоему флоту, как только поймаем их.

— Порознь мы падем. Из нас двоих ты должен быть воином, однако ты забываешь самые основные принципы выживания в битве. Если ты оставишь меня с третью моего легиона на краю Ультрамара, думаешь, тебе будет к кому возвращаться, когда твоя идиотская и бесцельная беготня закончится? Думаешь, того, что осталось от твоих Пожирателей Миров, будет достаточно, чтобы выдержать полноценную атаку, если тебя поймает Тринадцатый легион? Или Русс? Или Хан?

— Если боишься, что тебя превзойдут числом, может, не стоило отправлять бессчетные тысячи в калтскую мясорубку? — Ангрон втянул носом очередную струйку крови. — Тогда они были бы сейчас здесь, с тобой, а не плыли в ультрамаринской крепости навстречу смерти. Почему бы тебе не отозвать их, пока они не атаковали? Может, они услышат, как ты кричишь со своей моральной высоты.

Братья несколько долгих секунд смотрели на гололитические изображения друг друга. Тяжелую тишину нарушил Ангрон, но не очередным оскорблением. На этот раз он рассмеялся. Он смеялся долго, пока слезы не потекли по лицу, похожему на разрушенное изваяние.

— Мне не очень понятно, что тебя так смешит.

— Мой монашеский брат, а тебе не приходило в голову, что самый простой способ решить эту проблему — это отправиться с нами?

Лоргар ничего не ответил.

— Это не какая-нибудь глупая шутка. Отправляйся с нами! Мы растопчем этих ксеносских ублюдков и сожжем их хрупкие корабли изнутри. Скажи, неужели твои крестоносцы не хотят наказать грязных чужаков, посмевших напасть на нас?

— Мы здесь, чтобы исполнить долг, Ангрон. Священный долг.

— И мы его исполним! Наш долг — обескровить сегментум, прорубить путь в самое сердце удаленных регионов Империума. Мы это сделаем — вместе, ты, я и легионы, что следуют за нами, но во имя богов, о реальности которых ты так громко заявляешь, не будем женикого щадить! И давай начнем с этих поганых эльдар. Возмездие, Лоргар. Прочувствуй это слово. Воз-мез-дие!

И Лоргар наконец улыбнулся.

— Хорошо. Мы сыграем по твоим правилам. На этот раз.

9

Капитану Саррин никогда раньше не доводилось выслеживать эльдарский флот. Как выяснялось, ничто из того, что она делала раньше, на это не походило.

— Варп-излучение?

— Никак нет.

— Даже с фокусировкой ауспика по диапазону координат, которые я тебе дала?

— Никак нет.

— Ну… Попробуй еще раз!

— Принято.

Она едва удержалась от вздоха. Лорд Ангрон, ее повелитель и командир, — неважно, нравилось ли ему обращение «лорд» или нет — потребовал, чтобы она повела объединенные флоты двух легионов в погоне за врагом. Проблема с этим была проста. Она понятия не имела, как это сделать. Эльдары не сбежали. Они исчезли.

Низкий гул работающих доспехов заставил ее перевести взгляд в сторону от трона. Кхарн приближался; его лицо, как обычно, было закрыто шлемом, увенчанным гребнем.

— Терпение Ангрона заканчивается.

— Как и мое, — Лотара сузила глаза. — И мне не по душе угрозы, Кхарн.

— Это одна из многих причин, почему тебя назначили командовать «Завоевателем». И то была не угроза — я лишь поставил тебя в известность.

— Он заставляет меня гоняться за призраками! Эльдарские корабли не оставляют варп-излучения, так как же мне их преследовать? Моя старшая астропат ничего не чувствует, мой навигатор не может найти в варпе никаких следов, по которым можно было бы следовать, ауспик ничего не видит, — она посмотрела на Кхарна и сама начала злиться. — При всем моем уважении, чего он от меня хочет? Чтобы я летала широкими кругами и надеялась на возвращение врагов?

Кхарн ничего не ответил. Он лишь бесстрастно смотрел на нее.

Лотара подняла руки и собрала волосы в свободный хвост, чтобы они не лезли в глаза.

— Одна идея у меня есть. Мы все-таки можем наказать эльдар. Ангрон хочет смерти врагов; думаю, я могу это устроить.

— И как ты собираешься это сделать, если не можешь за ними следовать?

— Они атаковали, когда «Завоеватель» в одиночку выдвинулся вперед, обогнав остальной флот. Их целью были мы — точнее, их целью был наш примарх. Они ударили, потому что ожидали момента, когда мы окажемся уязвимы, и они были готовы рискнуть огромным числом воинов, чтобы убить Ангрона. Полагаю, они рискнут опять.

— Кажется, я догадываюсь, к чему ты ведешь.

— Порой мне кажется, что Ангрону неважно, откуда льется кровь. Но он хочет возмездия, и я обеспечу ему возмездие. Прикажи своим воинам занять боевые посты и подготовь элитные роты — они понадобятся, когда мы выпустим «Медвежьи когти».

— Поглотители будут готовы немедленно, капитан.

Судя по голосу, он был весел, доволен ее планом. Они хорошо друг друга знали, ведь до того, как Лотару повысили, она несколько лет прослужила на флагмане рулевым. Капитан Саррин любила рисковать не меньше, чем воины легиона, которому она служила.

— Откуда эта улыбка, Лотара?

— Скоро мы подтвердим знаменитое высказывание Двенадцатого легиона, Кхарн. Никому не уйти от «Завоевателя».

10

Они одиноко плыли — все глубже погружаясь в пустоту, все дальше уходя от и так далекой Терры, все больше увеличивая расстояние между собой и собственным флотом. Лотара не знала, когда чужаки атакуют снова; она лишь знала, что они это сделают. Уже одиннадцать часов шло их усыпляющее плаванье, но она все еще находилась на стратегиуме, откинувшись на спинку трона и уставившись в космическое пространство. Она категорически отказывалась давать отдых болевшим, усталым глазам — не сейчас, когда у нее было задание.

— Ну же, ну же… — шептала она про себя, даже не осознавая, что слова превратились в тихую мантру. — Ну же, ну же, ну же, ну же…

— Капитан Саррин.

Лотара повернулась к своему первому помощнику. Ивар Тобен был одет в такую же ослепительно белую форму, что и его капитан, и выглядел куда менее усталым. Единственным, что разнило их облик, был красный отпечаток ладони посередине ее груди — исключительный знак отличия, которым награждали самых достойных слуг легиона. Она получила почетный символ от самого Восьмого капитана, когда вступила в командование «Завоевателем».

— Тебе есть что доложить, Тобен?

— Все данные ауспиков показывают лишь мертвое пространство.

Он немного помолчал и заговорил снова, не сумев скрыть беспокойство в голосе:

— Вам следует поспать, мэм.

Она усмехнулась.

— А тебе следует поменьше болтать. Это корабль не только примарха, но и мой тоже, и я не стану плыть в лапы врага с закрытыми глазами. Ты же меня знаешь.

— Когда вы в последний раз спали, капитан?

Она предпочла спрятаться за ложью вместо того, чтобы признать правду. Может, тогда Тобен оставит ее в покое.

— Я точно не знаю.

— Тогда я вам скажу. Последний раз вы спали сорок один час назад, мэм. Разве не лучше будет, если во время нападения ксеносов вы будете полны сил?

— Ваши опасения приняты к сведению, офицер Тобен. Будьте добры, вернитесь к своим обязанностям.

Он резким движением отдал честь.

— Как прикажете.

Лотара вздохнула — медленно и глубоко. Она вперила взгляд в звезды, двигающиеся за оккулусом, и охота продолжилась.

Шестнадцать часов спустя, когда «Завоеватель» оказался полностью недостижим для своего флота поддержки, сирены на мостике вновь начали выть.

Лотара выпрямилась на троне, улыбаясь несмотря на то, что тело ломило от усталости.

— Что ж, попробуем еще раз? Вокс-специалист Кеджик?

— Так точно, капитан.

— Будь любезен, открой канал сфокусированной импульсной передачи на самый крупный эльдарский корабль.

— Есть, мэм, запускаю, канал готов.

Лотара встала с трона, прошла вперед и взялась за перила на краю приподнятой платформы.

— Это капитан боевого корабля Двенадцатого легиона «Завоеватель», Лотара Саррин. Я обращаюсь к никчемному флоту чужаков, вылезшему из ниоткуда перед нашим носом.

Она улыбнулась и почувствовала, как ускоряется сердце. Именно для этого она жила, и именно поэтому ее поставили командовать столь мощным флагманом. Пусть легионеры сражаются топорами и мечами — ее ареной была пустота и танцующие в ней корабли.

— Я хотела бы поздравить вас с последней ошибкой, которую вы допустили в своей жизни.

К ее удивлению, в ответ по воксу протрещал голос. Из-за несовместимости коммуникационных систем слова были едва слышны сквозь жужжащий шум.

— Грязная мон-ки… Ты будешь молить о прощении за те тысячи грехов, что твой ублюдочный род совершил за жалкое время своего существования.

— Если хочешь убить нас, чужак, вперед, попробуй!

— Мон-ки с кровью собак в венах… Чудо, что ты сумела освоить даже столь примитивную речь. Твой искалеченный принц с орудиями боли в черепе должен умереть этой ночью. Ему никогда не удастся стать сыном Кровавого Бога.

— Довольно твоих религиозных бредней!

Она теперь улыбалась, не утруждая себя попытками скрыть, как по-злому веселило ее их надменность.

— История станет гораздо чище, когда вас сотрут с ее страниц.

— Храбрые слова от представителя вымирающей расы! Почему бы тебе не приблизиться, поместить свои симпатичные кораблики в радиус действия моих когтей?

Эльдар прервал связь с грохотом оскорбленного вопля; было непонятно, органического ли происхождения он был или нет.

— Очаровательные существа.

— Вражеский флот приближается!

Лотара сжала перила и обратилась к членам экипажа, приписанных к стратегиуму.

— Вахтенный офицер Тобен, подготовьте к пуску все, что у нас есть. Открыть все орудийные порты, перевести все орудия в режим готовности, разогнать все двигатели до максимума. Тактические гололиты должны обновляться каждые две секунды, чтобы компенсировать скорость врага. Артиллерия! Обозначить ключевые цели по уровню угрозы и определить вторичные цели по расстоянию. Пустотные щиты на всю поверхность. Рулевой, ускориться до атакующей скорости и быть готовым остановить рывок инерциальными резисторами, когда мы выпустим «Медвежьи когти». Всем постам, доложить статус. Вахтенный офицер?

— Есть, мэм!

— Тактический?

— Гололит активирован, капитан.

— Артиллерия, первая, вторая и третья станции.

— Есть.

— Есть.

— Так точно, мэм!

— Пустотные щиты!

— Принято.

— Вахтенный.

— Есть, капитан.

Лотара откинулась на спинку украшенного трона, чувствуя, как со стремительным биением сердца пропадают все следы усталости. Она ввела код из восьми рун, активируя корабельный вокс-канал.

— Это капитан Саррин. Всем членам экипажа занять боевые посты, мы вступаем в бой с врагом.

11

«Завоеватель» врезался во флот чужаков; гремели бортовые залпы, вражеский огонь, сливаясь с сумасшедшими цветами, хлестал по перегруженным пустотным щитам.

На этот раз боевой корабль сосредоточился на одной цели и стал преследовать ее с неуклюжей упорностью бросившегося в атаку безумца. Вражеский флагман представлял из себя нечто, составленное из плавных линий — дугообразных крыльев и изогнутых стабилизаторов, выходивших из удлиненного приподнятого корпуса. Это было орудие пытки, обладавшее достаточными размером и мощью, чтобы летать среди звезд. Он двигался с обманчивой изящностью, словно в танце уходя от рывка «Завоевателя». Проследовавшие вслед за ним эскорты, с крыльями-лезвиями, дали по щитам «Завоевателя» залп потрескивавших выстрелов. Они вспыхнули неестественным огнем, ярче, чем солнце самой Терры, и с жестокой бесцеремонностью взорвались.

«Завоеватель» продолжал плыть вперед, непоколебимый и равнодушный. Он протаранил один из вражеских кораблей и отбросил его в сторону, заставив врезаться в группу других судов, и куски разбитого корпуса поплыли в пустоту. Рейдер выпустил воздух, как будто сделал последний, долгий вздох, и его экипаж улетел в космос, словно капли крови из раны.

«Завоеватель» все продвигался. Его броня получала новые шрамы, новые следы от огня, новые повреждения; шипящие лазеры чужаков вырезали их в плотной обшивке.

Вражеский флагман начал отступать. Он понял, каково было намерение боевой баржи: не сражаться с целым флотом, а, проигнорировав меньшие корабли, вывести из строя того, кто был действительно важен.

С невозможной резвостью эльдарский крейсер совершил вираж и вновь отлетел в сторону, уходя от своего массивного преследователя. Двигатели «Завоевателя» раскалились добела и взревели, словно широко раскрытые звериные пасти закричали в беззвучный космос.

Когда огромная тень боевого корабля накрыла убегающий рейдер, капитан Лотара Саррин вцепилась в подлокотники трясущегося трона и сквозь туман, застилавший стратегиум, прокричала единственный приказ:

— Выпускайте «Медвежьи когти»!

На этот раз не было широкого обстрела, не было попыток поймать несколько вражеский кораблей и разделить абордажные группы. «Завоеватель» выпустил все восемь передних копий. Все восемь попали в цель, пробив корпус подвижного вражеского флагмана. Целую секунду он тащил «Завоевателя» вперед, пока реактивные двигатели имперского корабля не продемонстрировали свою подавляющую, упорную мощь. Словно медведь, схвативший волка, «Завоеватель» начал тянуть, ломать, притягивать к себе.

Огромные цепи сматывались, лязгающее звено за лязгающим звеном, подтаскивая эльдарский флагман все ближе. Абордажные капсулы уже наполняли пространство между кораблями и вонзались в корпус судна.

Лотара услышала по воксу треск двух голосов. Двух братьев, впервые сражавшихся вместе.

— Мы внутри. Ощущения от запаха этих отвратительных нелюдей — как от яда.

Ангрон проворчал в ответ:

— Следуй за мной, брат.

12

Немногие архивы содержали подтвержденные записи о двух примархах, сражавшихся бок о бок. Даже в эпоху войн и чудес это было исключительно редким событием.

Ангрон воспринимал все свои действия сквозь яростный туман от гудящих гвоздей мясника. В эти долгие моменты берсерковской ясности он видел, как сражается его брат — в первый раз.

Они не могли быть более непохожи в том, как двигались и как убивали. Лоргар продвигался вперед медленными, но энергичными шагами, держа обеими руками шипастую булаву-крозиус и описывая ей широкие дуги. Каждый удар сопровождался долгим, громким звоном, словно огромный храмовый колокол возвещал о причиненных смертях.

Когда булава влетала в группы худых пронзительно кричащих эльдар, их переломанные тела разлетались в стороны. Неудачливые твари врезались в изогнутые стены корабля, после чего сползали вниз, словно испорченные марионетки, которым обрезали ниточки.

В противоположность Лоргару с его сдержанным, педантичным гневом, Ангрон был во власти эмоций, и механические отростки вибрировали в его мозгу. Его топоры-близнецы, «Отец кровопролития» и «Дитя кровопролития», безумно опускались на врагов, разрывая и рубя, расчленяя, обезглавливая их, порой разделяя надвое. Брызги крови орошали его, усеивая пятнами бронзовый доспех, пока тот не стал красным, как у Лоргара.

Продолжая двигаться через длинный сводчатый зал вместе с братом, Лоргар приблизился к Пожирателю Миров.

— Тебе следует просто покрасить ее в алый, брат!

Внимание Ангрона было приковано к льющейся крови, рвущейся плоти и ломающимся костям. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы очнуться и вернуть способность понимать чужие слова.

— Что?

— Твоя броня! — Лоргар сделал паузу, чтобы развернуться и обрушить крозиус на эльдара, вооруженного копьем. Он почти сплющил воина и раздавил останки ногой. — Твоя броня, просто покрась ее в алый!

Ангрон почувствовал, как улыбка заставила его оскалиться, обнажив вставные железные зубы. Его брат был далеко не первым, кто сказал это, но тот факт, что Лоргар говорил серьезно, заставил его по-братски захохотать. Пожиратель Миров ногой откинул в сторону очередного эльдара и расчленил третьего обратным взмахом цепного топора. Он увидел, как Лоргар рядом с ним убивает троих чужаков одним ударом.

— Ты теперь хорошо убиваешь.

Между зубами Ангрона протянулись ниточки слюны. Из обеих ноздрей медленно текли струйки крови, и темная же кровь текла из правого глаза, заливая щеку.

— Ты изменился, Лоргар!

Несущий Слово ответил на комплимент с молчаливой благодарностью, убив врага рядом с братом. Но он не смог молчать долго.

— Эти имплантаты убивают тебя.

Ангрон в этот самый момент взревел, метнувшись вперед. Он прорубал себе путь по изогнутому коридору и покрывал стены красной, воняющей химикатами кровью чужаков.

— Я знаю, что ты слышишь меня, брат, эти имплантаты убивают тебя!

Ангрон даже не оглянулся. На его месте были видны лишь неясные очертания забрызганных кровью бронзовых доспехов и обоих зубастых топоров, которые, поднимаясь и опускаясь, умело и неритмично несли смерть.

13

Вместо того, чтобы в безнадежном отчаянии защищать корабль, капитан эльдар ожидал незваных гостей на удобном мостике.

Ангрон первым вошел через дверной проем, распилив люк из ксеносского металла рычащими лезвиями «Дитя» и «Отца кровопролития». Разрушительный град осколковых снарядов застучал по его керамитовой броне, отбивая куски от нагрудной пластины.

Ядовитые шипы вонзились в те немногие участки плоти, что не были закрыты броней, но Ангрон не стал обращать внимания на бегущий по венам яд, зная, что его генетически усиленный организм очистит кровь.

О, как пели гвозди мясника! Они пульсировали в основании черепа, словно ввинчивались глубже в терзаемую плоть, стремясь избежать прикосновений эльдарского яда. Он вынес этот яростный поток огня, и когда дали второй залп, направил свой топор на существо на троне, вырезанном из костей ксеносов.

Лоргар вошел после него; на его золотом лице было открыто написано холодное равнодушие. Он всего лишь поднял закованную в перчатку руку, и вокруг них обоих образовался кинетический барьер, защищающий их психо-силой от потока эльдарских осколковых снарядов. Он замер, спокойным взглядом осматривая окружавшую их мерзость.

Трон в центре окружали ямы с трупами, и на грязные пики были наколоты останки людей и ксеносов. С потолка свисали цепи, заканчивавшиеся крючьями, на которых зрели дурнопахнущие плоды в виде нечеловеческих тел, лишенных конечностей или кожи.

— Ты когда-либо ступал на борт «Сумрака»?

Ангрон был едва способен ответить. Мучительные судороги заставляли его кривиться, а пальцы — в мышечном спазме давить на пусковую кнопку.

— Нет, никогда не был на флагмане Восьмого легиона.

Губы Лоргара изогнулись.

— Это место… это место похоже на личные покои Керза.

Пожиратель миров столкнул вместе свои топоры.

— Покончим уже с этим, брат!

— Как тебе угодно.

Примархи подняли свое оружие и бросились вперед, как одно целое. Первыми стали вооруженные глефами воины в белых масках. Ангрон прорубал сквозь них путь, в то время как Лоргар раскидывал их в стороны ударами булавы или отбрасывал назад потоками психо-огня.

Впервые в жизни два брата сражались в союзе. Ангрон повернулся и выпустил внутренности мечнику в темных доспехах, который пытался напасть на Лоргара со спины. Несущий Слово в свою очередь защитил своего залитого кровью брата, отразив выпад эльдара навершием булавы и убив его при обратном взмахе. Союз было нелегко контролировать и поддерживать, ибо для них обоих он не был естественен. Но они хранили его, пока на мостике не остался только один живой противник.

— Будут последние слова?

Корабль теперь трясся сильнее. «Медвежьи когти» вонзились слишком глубоко, «Завоеватель» разрывал жертву на части за счет одной лишь силы своей хватки.

Ангрон, пошатываясь, подошел к брату; из его рта бежала слюна, голова кружилась — ущербная статуя совершенного воина, разрушенная дурным обращением. Но сейчас они, столь сильно забрызганные кровью, выглядели почти как близнецы.

Принц ксеносов был существом в вычурных церемониальных доспехах, ангельски хрупким и источающим мерзкую вонь нечистой крови из-под умащенной кожи.

Бледные губы эльдарского повелителя выплюнули последние слова, огласившие воздух шипением.

— Два принца бога мон-ки? Должен был быть только один — тот, кому предстоит стать сыном Кровавого бога… Орудия боли направляют душу на Восьмеричный путь… Этот путь ведет к Трону Черепов.

Лоргар перевел внимание на Ангрона, и перед его спокойными глазами разворачивались различные варианты.

— Сын Кровавого бога… Не может быть!

Ангрон поднял топоры. Разбойник даже не пошевелился. Лоргар потянулся к плечу Ангрона.

— Подожди. Он сказал…

Но топоры обрушились вниз, и голова ксеносского капитана покатилась по полу.

14

Три дня спустя «Завоеватель» подполз обратно к флоту. Его корпус получил значительные повреждения, но большая их часть была легко устранима. Настоящими потерями были смерти среди экипажа. По меньшей мере половина законтрактованных сервов и тренированных смертных членов команды была мертва.

Для корабля столь значительных размеров те несколько тысяч, что остались живы, были практически самым минимумом, необходимым для управления. Из трех тысяч воинов, которых Ангрон забрал с собой на флагман, вернулась от силы треть. Эльдары взяли кровавую плату за свое поражение, и похоронные обряды Двенадцатого легиона шли день и ночь, пока корабль плыл к своим братьям. Гермошлюзы открывались и закрывались, словно молчаливо распахивавшиеся в пустоту пасти, и выпускали завернутые в саван тела убитых Пожирателей Миров и членов экипажа.

Лоргар подготовился к отлету с «Завоевателя» и попрощался со своим братом на посадочной палубе.

— Хорошо, что удалось уничтожить часть напряженности между нами.

Ему следовало отдать должное, он не позволял своим непослушным мышцам дергаться, как бы гвозди мясника ни впивались в его нервную систему.

— На некоторое время. Не будем делать вид, что так останется навсегда.

Ангрон вытер кровь из носа тыльной стороной руки.

— Ты сказал что-то на вражеском корабле… Что-то о гвоздях?

Лоргар на мгновение задумался.

— Я не помню…

— Я помню. Ты сказал, что имплантаты меня убивают.

Лоргар покачал головой, отвечая ему своей самой доброй, самой искренней улыбкой. В его голове опять зазвучали слова эльдарского разбойника:

«Тот, кому предстоит стать сыном Кровавого бога… Орудия боли направляют душу на Восьмеричный путь… Этот путь ведет к Трону Черепов».

— Я был неправ. И было глупо тревожиться. Тебе удалось выживать так долго, ты и дальше будешь способен это переносить.

— Ты лжешь мне, Лоргар!

— В данном случае не лгу, Ангрон. Твои гвозди мясника никогда тебя не убьют, я в этом уверен. Если я смогу облегчить боль, от которой ты страдаешь, я это сделаю. Но их нельзя удалить, а вмешательство в их работу скорее всего убьет тебя так же верно, как их удаление. Теперь они такая же часть тебя, как оружие в твоих руках и шрамы на твоей коже.

— Может, ты не лжешь, но ты по крайне мере что-то скрываешь!

Лоргар улыбнулся с бесхитростным сожалением.

— Я скрываю многое. Когда-нибудь мы об этом поговорим. Это не секреты — лишь истины, которые не могут расцвести, пока не наступит нужный момент и кусочки этой великой головоломки не начнут вставать на место. Я сам еще многого не понимаю.

Примарх Пожирателей Миров оскалился в металлической улыбке. В ней не было даже намека на тепло.

— Тогда убирайся на свой корабль, крестоносец. Приятно было пролить с тобой кровь.

Лоргар кивнул и поднялся по трапу на свой штурмовой корабль, не оборачиваясь.

— До свидания, брат.

Ангрон смотрел, как штурмовой корабль покидает посадочную палубу и устремляется к «Фиделитас Лекс».

— Кхарн.

Советник вышел вперед из молчаливых рядов почетной стражи, облаченной в массивную терминаторскую броню.

— Да.

— Лоргар изменился. Но он еще держит свой раздвоенный язык за зубами и не выдает секреты. Как зовут Несущего Слово, с которым ты дерешься на дуэлях?

— Аргел Тал. Седьмой капитан.

— Ты давно его знаешь, да?

— Несколько десятилетий. Мы сражались вместе при трех приведениях к Согласию. Почему вы спрашиваете?

Примарх ответил не сразу. Он потянулся к затылку, чтобы почесать его. Плоть на ощупь казалась грубой, опухшей. Головная боль была сильнее обычного. Опустив руку ниже, он почувствовал теплую струйку крови, сбегавшую по шее. Она шла из уха.

— Перед нами много месяцев трудного союза с Несущими Слово. Будь начеку, Кхарн! Это все, чего я прошу.

15

Уже следующей ночью два воина, сыны крестоносца и гладиатора, сошлись в поединке на арене — цепной топор против силового меча. Алые доспехи Аргела Тала были лишены украшений — свитков веры и почитания, которые он носил в битвах. На белом керамите Кхарна также не было ничего, кроме цепей, приковывавших его оружие к рукам.

Оба воина не обращали внимания на ободрительные возгласы и крики своих товарищей, стоявших у края арены. Сняв шлемы, они сражались на песке, и раздавался только звон сталкивающихся лезвий. Когда их оружие сомкнулось, воины стали напирать друг на друга, увязая ногами в песке в попытке найти точку опоры. Их лица разделяли считанные сантиметры, из груди вырывалось издававшее кислотную вонь дыхание, в то время как они напряженно пытались выйти из блока.

Голос Аргела Тала выдавал его необычную дуальность: его сдвоенные души говорили через одни уста.

— Ты сегодня медлителен, Кхарн, что тебя отвлекает?

Пожиратель миров вновь удвоил усилия, напрягая мускулы в попытке отбросить противника назад. Аргел Тал ответил тем же, и с его верхних зубов сталактитами протянулся ихор.

— Я не медлителен… Сложно драться с вами двумя!

Аргел Тал оскалился. Он вдохнул, чтобы ответить, и Кхарну этого ослабления оказалось достаточно. Пожиратель Миров ушел в сторону, заставив противника потерять равновесие. Цепной топор, вращая зубьями, с ревом пронесся сквозь воздух, но лишь снова столкнулся с золотым лезвием меча в руках Несущего Слово.

— Не медлителен… — он сдавленно хмыкнул, показывая свою усталость так же открыто, как Кхарн показывал свою, — но недостаточно быстр!

Проклятые имплантаты послали по позвоночнику Пожирателя заряд колющей боли. Кхарн почуствовал, что один его глаз задергался, а левую руку в бессмысленной реакции свело судорогой. Гвозди мясника грозили захватить контроль. Он отвел оружие и отступил, держа топор поднятым — только потратил мгновение, чтобы сплюнуть кислотную слюну, собравшуюся под языком. Цепи загремели о доспех, когда он принял боевую стойку. Цепи были его личной традицией, но распространились и по другим легионам после того, как их популярность вышла за пределы арен, принадлежавших Пожирателям Миров.

Сигизмунд, первый капитан Имперских Кулаков, последовал традиции с обычной для него истовостью, закрепив свое рыцарское оружие на запястьях толстыми черными цепями. Он стяжал немалую славу здесь, на аренах «Завоевателя», когда сражался с лучшими воинами Двенадцатого легиона в конце Великого крестового похода. Его называли Черным рыцарем, чествуя его доблесть, благородство и личные награды.

«Расчленитель» также был воином, прославившим себя на аренах Пожирателей Миров. Амит, капитан Кровавых Ангелов, дравшийся с той же свирепостью и жестокостью, что и принимавшие его в гостях. До Истваана Кхарн считал их обоих своими братьями по клятве. Когда придет время осаждать Терру и рушить стены Дворца, он будет сожалеть об убийстве этих двух воинов сильнее, чем об убийстве кого-либо другого.

Аргел Тал зарычал.

— Соберись! Ты пассивен, и твое мастерство гаснет заодно с твоим вниманием.

Кхарн высвободился, извернув лезвие топора, и атаковал серией яростных, ревущих взмахов. Аргел Тал скользнул назад, предпочтя уклониться и избежать риска пропустить удар. Несущий Слово поймал последнюю атаку лезвием меча и вновь вынудил Кхарна остановиться. Воины недвижно стояли, давя друг на друга с равной силой.

— Война, что грядет. Она не кажется тебе неблагородной? Бесчестной?

— Честь? Меня не волнует честь, кузен, меня волнует лишь правда и победа!

Кхарн вдохнул, чтобы ответить, но в этот момент вокс в комнате с треском ожил.

— Капитан Кхарн? Капитан Аргел Тал?

Оба воина замерли. Неподвижность Аргела Тала была порождена нечеловеческой способностью контролировать свое тело; Кхарн не шевелился, но не был абсолютно спокоен. Остывавшие гвозди мясника в затылке заставляли его подергиваться.

— В чем дело, Лотара?

— Мы получаем сообщение от флота. Лорд Аврелиан шлет массовые сигналы со всех кораблей Несущих Слово, фокусируемые «Лексом». Армада Кор Фаэрона только что атаковала Калт! — она остановилась, чтобы перевести дыхание. — Война в Ультрамаре началась!

Кхарн деактивировал топор и теперь лишь молча стоял. Аргел Тал засмеялся, и в его двойном голосе зазвучало угрожающее львиное мурлыканье.

— Время пришло, кузен.

Кхарн улыбнулся, но в выражении его лица не было никакого веселья. Гвозди мясника еще гудели в глубине мозга, испуская волны боли и иррациональной злобы.

— Теперь, когда Калт в огне, Теневой крестовый поход начинается!

Грэм Макнилл Криптос

Атомные небеса пылали ослепительным электромагнитным блеском, идущим от разрушенных энергетических труб тесла-катушек, пока умирающие машины Кавор Сарты вопили от ужаса. Воздух полнился статическим шумом терзаемых механизмов невообразимой сложности — всепланетный визг распадения ноосферы.

Гигантские рудные поля сплавились и растеклись, громады очистительных заводов просели, когда вулканические сердца, некогда дававшие им энергию, стали причиной их гибели. Ядерные взрывы в мгновение ока стерли в пыль сборочные площадки и мануфактории, в ремонтных ангарах, где прежде слышался перезвон трудящихся рабочих, теперь разносилось лишь эхо куда более темного боя.

Лояльные кузницы, в прошлом помогавшие строить Империум Человека, были порабощены ужасающими нечеловеческими хозяевами, которые жаждали разорвать его на куски. В магистралях знаний, с таким трудом вырванных из объятий Древней Ночи, теперь раздавались крики стреляющих солдат, рявканье орудий и громогласные шаги гибридных существ, изваянных из червеплоти и железа.

Орден Ядовитых Шипов из легиона Несущих Слово принес войну на Кавор Сарту, войну, которую мир-феод Механикум проиграл еще до того, как прозвучали первые выстрелы. Безымянный, невидимый противник, наносивший удары без предупреждения и оставлявший после себя только разруху, отрезал Кавор Сарту от имперских цитаделей Герольдар и Трамас. Нападая из теней протяженного астероидного поля вокруг Тсагуальсы, этот лишенный имени враг искалечил Кавор Сарту прежде, чем Несущие Слово и их миллиардные армии смертных спустились сквозь бушевавшие в небе ядерные бури.

Нет страха большего, чем страх перед неизвестностью, а паника, охватившая Кавор Сарту, ослабила решимость защитников лучше любого планетарного обстрела. Мир-кузница пал за шесть дней, и его безграничные ресурсы перенаправили в угоду загадочной алхимии и кошмарных целей. Запретные хранилища вновь отперли, схороненную науку времен Железа и Золота вынули из пыльных крипт ради производства с помощью варпова колдовства ужасающих машин войны.

Кавор Сарта вопил, перерождаясь в новой, зловещей форме.

Он будет вопить до тех пор, пока его гигантские башни не выгорят дотла, а пламенное ядро не станет холодным и безжизненным.

Имперский мир умирал, но его смерть не осталась незамеченной.

Существо двигалось плавной механической походкой, которая одновременно казалась изящной и неестественной. Оно обладало непарным количеством ног, что оскорбляло чувства Никоны Шарроукина. Он укрывался в тени рухнувшей рудоплавильной башни, его тело было совершенно неподвижным, излучение доспехов и выход газа из компактного прыжкового ранца находились за границей обнаружения вражескими сканерами благодаря специально созданным системам маскировки.

Он был настолько невидим, насколько это только возможно для одного из сыновей Коракса. Шарроукин оглядел развалины кузницы, высматривая других существ, хотя знал, что оно одно. От кузницы остались дымящиеся руины, взорванная кирпичная кладка и прочные балки выгнулись, подобно стальному руну. Магнитные шквалы бушевали, словно миниатюрные пылевые вихри, а атмосферные помехи полнились криками машин и случайными взрывами оставленных боеприпасов. Сквозь зияющие дыры в крыше лился фиолетовый свет, клубы радиоактивной стружки затуманивали визор.

Существо застыло у обломков обжимного пресса, покрытое ожоговыми рубцами лицо, которое держалось на шее из металлических жил и влажных хрящей, недовольно кривилось. Имплантированные глазные сферы горели в режиме триангуляции, учащенно пульсируя всякий раз, когда из бездонных вокс-легких глубоко в плоти грудной клетки вырывался пронзительный визг. Оно отдаленно напоминало обезьяну, его верхняя часть тела была увита мускулами вперемешку с искусственно выведенными кусками мяса и поршнями, витыми магнитными усилителями и торчащими хим-шунтами. Голова казалась высеченным в форме пирамиды ужасом из стальных опухолей и распухшей плоти. Широкую спину усеивали многочисленные ракетные контейнеры, хотя Шарроукин не заметил в них ничего похожего на боеголовки. На каждом предплечье располагалось по широкоствольному оружию — шипящее пламя-копье и своеобразная гарпунная пушка.

Оно передвигалось при помощи трех конечностей с чрезмерно большим количеством сочленений, из-за чего те походили на щупальца. Велунд прозвал этих чудовищ ферроворами за их привычку поглощать целые куски металла, которые они затем выделяли в виде пластин экзоброни. Они были быстрыми, быстрее всего, с чем им приходилось сталкиваться за те три дня, которые прошли со времени их скрытного спуска на поверхность планеты.

Проникновение на руины Кавор Сарты оказалось простой задачей. Даже новичок из Гвардии Ворона сумел бы избежать обнаружения. Армии, захватившие планету, были дикими и неумелыми, они плясали вокруг горящих озер прометия, разлившихся до невообразимых размеров. Над землей то и дело поднимались грибовидные облака взрывов, от которых содрогалась твердь, и больше всего Шарроукин опасался не пленения, а того, что они могли попасть под шальной снаряд.

Шарроукин и Велунд имели все причины ненавидеть противника, покорившего Кавор Сарту, но сейчас на кону стояло слишком много жизней, чтобы рисковать успехом задания ради утоления гнева. Еще со времен юности, когда он боролся за свободу в туннелях Освобождения, Шарроукин научился использовать ненависть, держать каждую ее толику наготове до нужного момента, но легион Велунда совсем не походил на Гвардию Ворона. Сабик Велунд был воином сердца, и от ироничности этой мысли Шарроукин едва не улыбнулся.

Ему не терпелось достать свой игольчатый карабин, но Велунд решил выстрелить сам.

Вокруг щупалец-конечностей ферровора поднялись клубы опаленного металла вкупе с валом облученной пыли, и существо завизжало в отвратительном удовлетворении, вдыхая полные легкие металлических обломков. Оно направилось дальше, гротескными, перистальтическими шагами передвигаясь по кузнице-храму. Существо дошло почти до края мануфактории, а Велунд все не стрелял.

— В чем дело? — спросил Никона по закодированному вокс-каналу. — Мне выстрелить?

— А ты можешь учесть поправку на радиоактивный встречный ветер или колеблющиеся переменные магнитных слоев? — спросил Велунд. — Разве твое оружие соединено с нервной системой для поправки на биологическое колебание?

— Просто стреляй.

— Когда буду готов, — произнес Велунд, и Шарроукин услышал шипящий выдох аугментированного устройства.

Небо за дальней стеной мануфактории озарилось расцветом бурлящего фиолетового пламени, и руины окатило волной горячего ветра. Шарроукин распознал в осадках следы стронция и хлорида калия от разрушения хим-шахты или погребенной трубы реактора, дошедшей до критической массы.

Доспехи Шарроукина зарегистрировали смертельный уровень радиации, хотя ему самому ничего не грозило. Его латанные-перелатанные доспехи ужаснули бы теневых мастеров из Шпиля Ворона или могли послужить причиной для поощрения, но они достаточно хорошо защищали от такого рода токсичных осадков.

Отголосок пульс-снаряда Велунда утонул в трещащем реве воздуха, всасываемого в вихрь воспламенившихся газов и радиоактивного обрушения, но Шарроукин услышал его так же ясно, как скрежет ледяного бура в замерзшем прометиевом забое. Ферровор повалился на землю, когда его жилистые ноги подкосились. Жаркий свет в его глаза угас, и существо с присвистом выдохнуло насыщенный химикатами воздух.

Едва Шарроукин услышал щелчок вылетевшего болта, он пришел в движение.

Гвардеец Ворона выскользнул из укрытия и запрыгнул на покосившуюся массу погнутого металла. Наметанным взглядом он сразу определил, куда следует сместить вес, и принялся перепрыгивать с одной твердой поверхности на другую, после чего выпрыгнул на угловатую балку под потолком. Он с легкостью приземлился и помчался к выплавленному краю рухнувшего бруса.

— Четыре секунды, — прозвучал голос Велунда.

Шарроукин не ответил и включил двигатели прыжкового ранца, пламенной дугой перепорхнув через широкий вентиляционный канал стертого в пыль фрезерного станка.

— Две секунды.

Шарроукин сорвал с пояса устройство размером с мелта-заряд, после чего ринулся на широкие плечи ферровора. В глазах создания полыхнул красный свет, но прежде чем оно успело хотя бы шевельнуть конечностями, Гвардеец Ворона закрепил устройство у основания его шеи. Иглы инжектора вонзились в плоть существа, и устройство издало резкий бинарный писк.

— Одна.

Ферровор пошатнулся, и Шарроукин слетел с его спины. Он превратил падение в управляемое снижение, выгнувшись и на лету достав карабин. Палец лег на спусковой крючок, но натренированные рефлексы не дали ему нажать слишком сильно.

Красные глаза ферровора пронзили его взглядом, но ракетные контейнеры оставались закрытыми, и ручное оружие бессильно повисло по бокам.

Шарроукин выдохнул.

Рядом с ним возник Велунд, укрываясь в широком вентиляционном канале, который шел сквозь последнюю уцелевшую стену кузницы. Его обильно аугментированный болтер был переброшен за плечо, словно он только что попал в мирно пасущееся животное, а не вражеского боевого сервитора.

— Хорошо ты с ним разделался, — произнес Велунд.

— Если бы ты не ждал так долго, мне бы не пришлось лететь так далеко.

Велунд пожал плечами. Его боевая броня была такой же черной, как у Шарроукина, но если у Гвардейца Ворона она была небольшой и удобной, то у Велунда — массивной и напичканной различной аугметикой. Там, где на плече у Шарроукина красовался белый ворон его легиона — пусть и потемневший от ионизированной пыли — у Велунда была посеребренная перчатка Железных Рук. Одну из рук Велунда заменили бионическим имплантатом, а большую часть внутренних органов пришлось заменить после ранений, которые он получил от руки самого Финиксийца.

— Я предугадал взрыв химических и радиоактивных элементов, и рассудил, что смогу прикрыть выстрел термальными и электромагнитными помехами, — заявил Велунд. — Я просчитал, что ты также сможешь добраться до ферровора вовремя.

— Перестань их так называть, — сказал Шарроукин. — Давая имена этим существам, ты как будто предрекаешь им долгую жизнь.

— Как мало ты знаешь, — ответил Велунд, сняв винтовку с плеча и взобравшись на неподвижное тело ферровора. — Давая имя машине, я могу узнать ее. Если я знаю ее, то понимаю. Если я понимаю, то могу победить. Теперь давай быстрее, пока когнитивный разум существа не выжег ингибитор блокировки позвоночника.

Шарроукин подавил отвращение и следом за Велундом залез на спину ферровора, цепляясь за наросты торчащих пластин брони, чтобы добраться до влажной полости между ракетными контейнерами и прогнившим мясом на спине. Из перчатки Велунда выскользнул длинный шип из покрытого серебром металла, и Шарроукин непроизвольно поморщился.

Велунд загнал шип в основание позвоночника ферровора, и хотя Шарроукин не увидел никаких внешних перемен, он ощутил дрожь, охватившую кибернетическое существо, пока оно боролось за контроль над собственным телом.

Велунд кивнул и сказал:

— Оно наше.

Шарроукину пришлось объединиться с Велундом от безысходности, но пока воин Железных Рук неплохо себя проявил. Ему очень не хватало навыков скрытности, но он компенсировал этот недостаток куда более специализированными умениями. Шарроукин и Велунд отличались по талантам и внешнему облику настолько, насколько это только можно представить, но общий опыт сковывал их узами, какие могли оценить только очень немногие из Легионов Астартес.

Они выжили на Истваане-V.

Отрезанный от примарха и боевых братьев, Шарроукин спасся из резни в зоне высадки на «Грозовой птице» Железных Рук, одной из немногих, которой удалось пролететь огненный смерч ракет. Шарроукин лежал при смерти, изрешеченный болт-снарядами предателей, которые пробили его доспехи с тошнотворной легкостью. Сабик Велунд затащил его израненное тело в «Грозовую птицу» и прокричал пилоту взлетать. Находясь на волосок от смерти, Шарроукин чувствовал, как пули грохочут по броне «Грозовой птицы», пока она уносилась прочь от места катастрофы.

Затем последовали месяцы исцеления, хотя Шарроукин не помнил почти ничего, кроме возвышающегося над ним в апотекарионе размытого образа с резким голосом.

— Ты не умрешь, Гвардеец Ворона, — звучал голос. — Не позволяй слабой плоти предать тебя, особенно после того, как ты столько пережил. Я получил удар от Финиксийца, но до сих пор жив. И ты также будешь жить.

Шарроукин помнил властный тон этого голоса, и не осмелился его ослушаться. Он слышал в нем горечь, но не понимал ее причины до тех пор, пока не узнал, что Феррус Манус мертв, повержен той же рукой, что ранила Сабика Велунда.

После катастрофической контратаки против войск Магистра Войны Железные Руки искали способ отомстить. Несмотря на сокрушительную потерю примарха, сыны Медузы были снова готовы к бою в течение дня после того как встретились с идущими следом силами, которым повезло избежать ловушки Магистра Войны.

Следующие шесть месяцев раздробленная тактическая группировка Железных Рук с таким успехом задерживала вражеские флоты, что сам Коракс мог бы ими гордиться. Атакуя, отступая и снова атакуя, они били туда, куда только представлялась возможность. Словно оглушенный боец, который попросту не в силах остановиться, Железные Руки неустанно шли в бой.

И теперь они отыскали цель, достойную своего гнева.

К тому времени, как имперские силы перегруппировались для отражения угрозы в секторе Трамас, для Кавор Сарты было уже слишком поздно. Ее громадные запасы ресурсов перешли в руки врага, и предатели координировали усилия, чтобы вырвать оставшиеся миры-кузницы из хватки марсианского жречества. Имперские командующие пришли в ужас от искусности координации изменников, и вознамерились прервать астропатические передачи между покоренными мирами и флотами предателей.

Подобные методы считались испытанным и действенным средством для разрушения вражеских планов, но кое-что пошло не так. Естественно, их сообщения были зашифрованными, но Механикум Трамаса, считавшиеся лучшими взломщиками кодов, быстро разгадали коды связи. Вместо сведений о передвижениях флотов, их местоположению и силах, раскрытый текст оказался искаженным месивом из испорченного бинарного кода, вплетенного в нераспознаваемую ветвь лингвистической системы передачи, не относившейся ни к одной из известных языковых групп, которые поддавались бы переводу.

Объяснение пришло только после захвата флагмана предателей. Варп-двигатели корабля дали сбой, когда он уходил из отмененной засады, после чего воины из Первого Легиона взяли его на абордаж и уничтожили всех, кто находился на борту. Одно из обнаруженных тел принадлежало модифицированному до неузнаваемости гибридному существу,которое несло на себе отпечаток генетических манипуляций и аугметической хирургии невиданного доселе рода. Хотя мозг существа превратился в кашу, а органы связи были вырваны с корнем, проведя тщательное вскрытие, адепты Марса пришли к неизбежному выводу.

Существо представляло собой искусственно выведенную гибридизированную форму жизни, обладающую собственным языком и способом артикуляции, перевести которые могло только другое такое создание. Это был идеальный носитель кода, чьи шифры Механикум смогли бы взломать лишь в том случае, если бы им удалось захватить одного из представителей их вида живьем.

Адепты Механикум нарекли их Нелингвальним Воинством Шифра.

Велунд же называл их Криптосами.

Они засели в развалинах завода по очистке руды, посреди пузырящейся трясины шипящих нефтепродуктов и ядовитых испарений. Расположенный между возвышающимися ретрансляционными башнями, которые потрескивали от жужжащих электрических сполохов, очистительный завод находился настолько близко, насколько ферровор смог их завести. Он провел их через многоуровневую защиту кузницы-храма, мимо заваленных трупами жилых башен и выжженных огнем мануфакторий, наполненных эхом бездушного машинного канта, переходящего в статику по мере своего искажения. Они видели мастерские, гудящие от ударов молотов сборочного оборудования, и пейзажи, изменяющиеся от слепящего серебра и золота до опаленного железа и алтарей из орошенной кровью бронзы.

Рядом с ними суетились десятки ферроворов, но ни один из них не смотрел в их направлении благодаря Велунду, поработавшему над энергетическим излучением их существа. Патрули смертных и бронетехника старались обходить созданий десятой дорогой, ведь ферроворы были непредсказуемыми, и могли обратить свой голод в равной степени на врагов и союзников. Оно знало безопасные пути мимо разрывных мин, через слепые пятна датчиков движения и обладало достаточной маневренностью, чтобы продвигаться по полям лазерных ловушек.

За ретрансляционными башнями раскинулось огражденное стеной сердце кузницы-храма, угловатое нагромождение кубов, пирамид и сфер. Странные символы и непонятные уравнения были начертаны на сводчатых потолках мазями из крови и масел, священная архитектура Омниссии, оскверненная неэвклидовой геометрией и извращающей эшеровской алгеброй.

Ферровор притаился позади них, его механическое рычание утопало в резонирующем басовитом гудении башен, возле которых они прятались. По меньшей мере пятьдесят таких же созданий бродили по неровной пустоши, оставшейся на месте уничтоженных заводов вокруг храма. Они двигались пересекающими патрульными кругами вместе с несколькими сотнями вооруженных солдат с модифицированным ауспик-снаряжением скитариев.

— Защитные башни, пикт-сканеры, сенсоры движения, участки изменяющегося давления и накладывающиеся линии огня. И только один вход, — сказал Шарроукин, отмечая одно средство обороны за другим. Он лежал в тени, пристально вглядываясь в затемненные магнокуляры. — Судя по защите этого места, наши источники оказались правы. Криптос здесь.

— И ты знаешь способ, как нам обойти все это? — спросил Велунд, сидевший за огромной изолирующей тарелкой из керамита, которая свалилась с разрушенной башни.

Он прижал болтер к плечу, хотя ствол и прицел были сняты.

— Думаешь, сможешь перестрелять пятьдесят ферроворов? — поинтересовался Шарроукин.

— Нет, но будь у нас рота Железных Рук, мы бы пробились внутрь.

— Чтобы достать необходимое, мы не должны пользоваться таранами и другим оружием. Если пойдем напролом, Криптосу тут же вышибут мозги.

— Так как ты думаешь войти?

— Мы не войдем, — сказал Шарроукин. — Необнаруженным туда проникнуть невозможно.

— Значит, все это задание было пустой тратой времени? — прошипел Велунд. — Я-то думал, Гвардия Ворона знает толк в таких делах; скрытное проникновение и обход вражеской обороны.

— Так и есть, но иногда пробраться внутрь бывает просто невозможно. Иногда оборона настолько плотная, что мимо нее не пройдешь, какие бы ухищрения ты не использовал.

— И что это значит?

— А то, что раз мы не можем проникнуть внутрь, мы заставим врага вывести Криптоса наружу.

Несмотря на разрушения вокруг храма, оказалось довольно просто отыскать открытый инфожелоб, соединявший храм с планетарной сетью. Большая часть проводов была повреждена или расплавлена, но несколько пучков матовых кабелей уцелели, и именно над ними сейчас трудился Велунд. Из его покрытой отверстиями перчатки вылезали многочисленные зажимы для электропроводки и щелкающие устройства, но даже крошечные искорки, прыгавшие между инструментами, заставляли Шарроукина нервно озираться.

— Они ведь не засекут нас?

— Только если будешь меня отвлекать, — ответил Велунд, подсоединив кабель из мотка проводов к громоздкому устройству на поясе. Шифровочная машинка Механикум зажужжала, принявшись пережевывать шифрование высокого уровня прикосновением достаточно легким, чтобы избежать обнаружения.

— Я внутри, — сказал Велунд, когда из шифровочного устройства зашипел кодированный бинарный шифр. — Ноосферная внутренняя связь высокого уровня. Только лучшее для Криптоса…

— Полегче, — заметил Шарроукин. — Если предатели хотя бы подумают, что мы здесь, миссия провалена.

— То, что я из Железных Рук, еще не значит, что я не могу действовать тонко, когда этого требуют обстоятельства, Никона, — произнес Велунд, нарочно назвав его по имени. — Я обучался на Марсе и знаком с инновациями адепта Зета в ноосферной сети.

— Так ты уже сталкивался с такого рода системой?

— Я ее детально изучал, — сказал Велунд.

— Изучал? — переспросил Шарроукин. — Значит, тебе не приходилось обращаться с подобным раньше?

— Не совсем, но уверен, что все получится, — ответил Велунд, подняв вилку соединителя и вставив ее в основание модифицированного горжета.

— Я тебе это припомню, когда нам придется спасать свои шкуры, — сказал Шарроукин.

Велунд не ответил, напрягшись, когда информация заструилась по золотым кабелям в его улучшенные кортикальные имплантаты.

Воин Железных Рук махнул перчаткой, управляя операционными системами, подачей энергии и потоками данных, которые мог видеть только он. Кончиками пальцев, настроенными на доступ к гаптике, он просеивал груды ноосферной информации морганием глазных линз, когда его затопило вихрем сведений.

Шарроукин оставил Велунда заниматься проникновением в информационную систему кузницы-храма, а сам вернул внимание его защите, высматривая, не привлекли ли они чьего-то внимания.

— Она мне поможет… — шепнул Велунд, и Шарроукин склонил голову, прислушиваясь.

— Что именно?

— Кузница, — добавил Велунд, его голос звучал отстраненно и напряженно. — Она ненавидит то, чем стала, и хочет, чтобы я прекратил ее страдания. Ее системы перенастраиваются на мои информационные отпечатки.

Шарроукину стало не по себе от мысли, что храм-кузница проявляет нечто, что отдаленно можно принять за сознание. Механикум были бесценной частью Империума, хотя их вера в божественную силу машин, которые они создавали и за которыми ухаживали, едва ли соответствовала Имперской Истине.

Но, как и в случае с большинством полезных вещей, целесообразность и полезность перевешивали предубеждения.

— Готово, — сказал Велунд, введя на невидимой панели что-то вроде кода доступа. — Скоро они закопошатся.

Шарроукин посмотрел на храм, когда по всему комплексу взвыли сирены предупреждения. Вспыхнуло аварийное освещение, из клаксонов на защитных башнях полились громкие объявления на булькающем канте. Из железных построек хлынули потоки вооруженных людей, смесь одичалых когорт скитариев и паникующих армейских подразделений.

— Не знаю, что ты сделал, — сказал Шарроукин. — Но их это изрядно напугало.

— С разрешения храма я извлек стержни управления из атомного ядра реактора и изменил состав катализирующих элементов, чтобы по экспоненте довести изотопы до критической массы. Как только это случится, все в пределах ста километров будет уничтожено.

— Включая нас?

— Нет, — произнес Велунд и похлопал по еще одному устройству Механикум на поясе. — Кроме нас.

Вражеские войска собрались перед главными воротами храма, встав защитным построением в ожидании дальнейших приказов. На лицах солдат явственно виднелся страх, а когда враг в нерешительности, самое время нанести удар.

— Там, — сказал Велунд. — Должно быть, это он.

Шарроукин посмотрел туда, куда указывал Велунд. Воин в сверкающих красных доспехах, на которых развевались скрепленные воском свитки, сопровождал ничем не примечательного адепта в свободной черной мантии. За исключением сетчатых механических рук и аугментации, которую можно было встретить у большинства техножрецов, ничто не выделяло адепта из массы других.

— Несущий Слово, — выплюнул Шарроукин, его голос напрягся от сдерживаемой ненависти.

— Магнитный разряд заблокирует вокс-переговоры, — сказал Велунд. — Но у нас меньше пяти минут, чтобы захватить Криптоса.

— Тогда выдвигаемся, — ответил Шарроукин и ткнул пальцем за плечо. — Оно готово?

Велунд включил на захваченном ферроворе порабощающее устройство.

— Более чем, — сказал он.

Ревущие гейзеры сверхнагретого радиоактивного пара взорвали купола и стены кузницы-храма, переменчивый воздух прочертили пылающие разряды молний. Когда атомное ядро храма взбурлило, системы охлаждения и протоколы рассеивания были сознательно отключены или просто отказали. Немногие адепты, все еще остававшиеся на постах, обнаружили, что им на каждом шагу мешают предотвратить близящуюся катастрофу.

Но гибель кузницы знаменовалась не только разрушением структурных элементов, когда Сабик Велунд и умирающее сердце машины исполнили свою месть. Из защитных турелей вырвался автоматический огонь, выкашивая предателей бронебойными снарядами. Выключатели катушек расщепления, предназначенные для детонации заглубленных мин при схождении определенных параметров, сработали чередой грохочущих взрывов, от которых содрогнулась земля и в шарах пламени обрушились ближайшие постройки. Ферроворы задрожали, когда в их кортикальные имплантаты стали поступать противоречивые приказы, и открыли огонь по кучкам скитариев, после чего бросились поглощать их закованные в металл тела.

С холодной решимостью охотников Шарроукин и Велунд ринулись сквозь стробирующее безумие взрывов и пальбы.

Велунд на ходу стрелял оглушительными дозвуковыми пулями. Каждый снаряд разрывался в панцирной броне военного лорда скитариев или надсмотрщика, все цели подбирались ради уничтожения командной цепочки врага, чтобы никому не позволить взять ситуацию под контроль. Он двигался с механической точностью вместе с орущим ферровором, выпускавшим дуги слепящего света и заряженные током гарпуны. Он прокладывал путь сквозь тех немногих предателей, которые распознали в них врагов.

Ракетницы у него на спине извергали залпы ракет, снаряды разрывались и усеивали землю сотнями плазменных бомблетов. Ослепительные взрывы синего пламени потрескивали среди изменнических подразделений Армии, с гротескным шипением плавя металл, плоть и кость.

Карабин Шарроукина был легче оружия Велунда, но в руках мастера-снайпера такой же смертоносный. При каждом нажатии на курок раскалывался вражеский череп или разрывалось открытое горло; смертельные выстрелы, отнимавшие жизни до того, как жертвы успевали заметить опасность.

— Он убегает, — сказал Шарроукин, когда Несущий Слово забросил закутанного в мантию адепта на плечо и бросился к зданию под низкой крышей в углу храмового двора.

— Сможешь поймать? — спросил Велунд, вогнав болт-снаряд в грудь кричащему воину скитариев с окровавленной звериной шкурой, наброшенной на усеянные клыками наплечники.

— Я тебя умоляю, — ответил Шарроукин.

— Отыщи меня за шестьдесят секунд, иначе не выберешься с планеты.

Шарроукин кивнул и включил прыжковые двигатели, оставив позади Велунда и берсерка-ферровора. Несущий Слово был слишком далеко, чтобы добраться до него за один прыжок, поэтому Шарроукин направился вниз, ведя огонь в автоматическом режиме, и набирая скорость для следующего скачка. Двигатели полыхнули ярче, и, рванувшись вниз, Шарроукин увидел, что Несущий Слово добрался до постройки, крыша которой разъехалась в стороны, явив серебристый флаер с огромными двигательными гондолами.

— Тебя поймает не тот враг, которого ты видишь, — прошипел Шарроукин. — А тот, которого нет.

Карабин вспыхнул, и Несущий Слово пошатнулся, когда иглы на огромной скорости прошили ему бок шлема и плечо. Во все стороны разлетелись искореженный металл и керамит, Шарроукин закинул оружие за плечо и приземлился, сокрушив под собой камень и подняв вал горячего дыма.

Гвардеец Ворона выхватил из заплечных ножен парные гладии с черными лезвиями и бросился к Несущему Слово. Предатель стянул пробитый шлем, и Шарроукин увидел пепельно-серое лицо, покрытое переплетенной массой татуировок, которые извивались под кожей, словно черви, выведенные обладающими сознанием чернилами.

Несущий Слово бросил Криптоса и выхватил болтер. Шарроукин рубанул первым гладием по стволу, а второй вогнал в нагрудник Несущему Слово. Воин зашипел от боли и отпрянул, когда в казеннике оружия разорвался снаряд. Он ударил кулаком, но Шарроукин уже пришел в движение. Он развернулся вокруг Несущего Слово и вонзил мономолекулярное острие гладия воину в шею.

Лезвие дошло до позвоночного столба. Шарроукин прокрутил меч, и голова Несущего Слово повалилась на плечо, когда он вырвал оружие. Тело еще не успело упасть, как Гвардеец Ворона обернулся и вздернул адепта в черной мантии с земли. Капюшон откинулся, и Шарроукин вздрогнул, увидев ужасающее лицо создания. Его кожа была такой же бледной, как и у него, нижняя часть лица представляла собой кошмарное скопление подвижных частей, аугмиттеров, вокс-решеток и издающих звуки деталей, не походившее ни на что из виденного Шарроукином прежде. То, что осталось от черепа, выглядело как перфорированный интерфейс когитатора, скопление меди и чужацкой плоти вперемешку со стеклянными участками, сквозь которые был виден аугментированный мозг.

Криптос издал звук, похожий на скрежет железными ногтями по грифельной доске, и из его рта, шевелившегося с отвратительным механическим пощелкиванием и утробным звериным урчанием, вырвался поток сжатого машинного звука.

— Как я и думал, — сказал Шарроукин, закинув Криптоса на плечо и вызвав иконку местоположения Велунда.

Воин Железных Рук сражался в самой гуще боя, укрываясь в тени ферровора, который рвал на куски своих бывших союзников. Шарроукин взмыл в воздух, оставляя за собой огненный след, и приземлился в воронке от взорвавшейся звуковой мины. Второй прыжок пронес его над группой укрывшихся смертных, а с третьим приземлился возле Велунда.

— Все идет отлично, — заметил Велунд. — Ядро дошло до критической массы.

— Сколько еще? — спросил Шарроукин, скинув Криптоса с плеча.

Велунд снял второе устройство, которое ему дали адепты Механикум, и поставил его на землю между ними. Он щелкнул активирующим механизмом, его палец завис над кнопкой активации.

— Готов? — сказал он.

— Давай, — произнес Шарроукин, когда небо полыхнуло невыносимо ярким светом, и мощное свечение стерло кузницу-храм с лица планеты в реве ядерного пламени.

Время потеряло всякий смысл.

Для Шарроукина прошел век или одно мгновение, промежуток времени, который было невозможно определить. Свет и тень поднялись и исчезли, мир снаружи казался мерцающим пузырем нереальности, который укрывал их от гибели в ядерном огне, двигавшийся, словно серия кадров из пиктера. Он не мог двигаться, не мог думать, и — невзирая ни на что — не мог существовать.

А затем мир снова приобрел четкость, когда таймер на генераторе стазисного поля достиг нулевой отметки. Вокруг них закружились раскаленные ветра, зараженные и несущие с собой токсичные яды, которые на тысячелетия сделают этот регион Кавор Сарты непригодным для жизни. От кузницы-храма не осталось и следа, только остекленевшая равнина и глубокая расселина в земле, где находилось расплавленное ядро. Многокилометровое грибовидное облако переливалось огнем, воздух дрожал от мощной ударной волны. Среди ужасающей пустоши, оставшейся после ядерного взрыва, кружились щелочные торнадо из тяжелых металлов, грозовые тучи с рокотом сшибались в электромагнитных схватках.

Велунд стоял на коленях перед генератором стазисного поля, но затем поднялся и отряхнулся. Шарроукин оглянулся, пораженный тем, что им удалось пережить ядерное испепеление.

— Думаю, все прошло удовлетворительно, — сказал Велунд.

— Мы живы, и Криптос у нас, — согласился Шарроукин и бросил взгляд за жалкое существо, которое свернулось калачиком и тараторило что-то на своем неестественном, непроизносимом языке-шифре, пока его хрупкое тело поддавалось облучению.

— И предатели не заподозрят о нашем вмешательстве. Для них это будет случайная авария.

— Считаешь, враги на это поведутся?

— Учитывая слабое взаимодействие и отсутствие экспертов-техников в оккупационных войсках, подобные события здесь не редкость, — ответил Велунд. — Полагаю, нашего вмешательства не заметят.

Шарроукин кивнул и активировал встроенный в доспехи телепортационный маячок, чтобы дать сигнал кораблю Железных Рук, укрывшемуся среди орбитальных обломков вокруг Кавор Сарты. Электромагнитные бури скроют след телепортационного луча, и они исчезнут прежде, чем вражеские войска прибудут для осмотра места аварии.

— Хорошая работа, Сабик Велунд, — сказал Шарроукин.

— Действительно хорошая, Никона Шарроукин, — согласился Велунд.

«В общем и целом», — подумал Шарроукин, — «предателям выдался сегодня не лучший день».

Роб Сандерс Далёкие отголоски Древней Ночи

— И они назвали его… Смертью, — по открытому вокс-каналу шипела проповедь брата-капеллана Моргакса Мурнау. Прямые черные волосы подобно занавесам обрамляли бледное лицо, не скрывая злобного взгляда. Стоявший среди фиксирующих рам десантной капсулы капеллан сыпал словами в массивную трубку основного вокса, держа под рукой массивный скалящийся череп-шлем. — Живое воплощение Конца. Тьма, перед которой мы трепещем. Избавление, которого мы жаждем. Будущее, которого мы страшимся.

Капеллан Гвардии Смерти шагнул на рампу. Десантная капсула застряла в грязи, похожая на вытянутого, покрытого заклепками клеща. Вокруг него была одна топь. Убедительная речь капеллана отдавалась эхом среди окаменевших железных деревьев, ветер разносил его мрачные слова, подобные сладкозвучному безумию, над пропитанной соком растений трясиной. Проповедь прервал короткий и редкий выхлоп из стабилизирующих двигателей, когда машинный дух десантной капсулы попытался удержать ее вертикально и не позволить погрузиться в болото.

— Он дает вам не больше, чем требует ваша смертность. Мы играем в вечность, но нас создали не для нее. Тепло покинет наши могучие тела. Наши сердца будут биться пустым эхом. Кровь застоится в наших венах, а наша плоть сгниет. Смиритесь с этим.

Мурнау оглядел пузырящееся болото. Земля была пропитана водой и разложением, кишела паразитами, меганожками и вшами. Призрачные тучи комаров роились и кружились над поверхностью болота, наполняя зловонный воздух жужжанием миллиарда крошечных крылышек.

Мурнау смотрел, как барахтается в трясине тонущая птица, хлопая липкими крыльями с тщетным неистовством. Ее массивный клюв когда-то стучал по колоссальным стволам железных деревьев, но сейчас он бесполезно молотил по слизи из микроорганизмов, которые уже разрушали драгоценную плоть птицы.

Это место — Алгонкис — когда-то было покрытой зелеными лесами луной, благословенной стаями таких пестрых птиц. Они сидели на вершинах деревьев и наполняли окрестности резкими на слух песнями. Внизу разбросанные группы по заготовке леса и законтрактованные работники вырубали железные деревья промышленными цепными топорами и пилами. Плотная древесина поставлялась на лесопилки, цеха и заводы других миров, где один из самых крепких пиломатериалов в Империуме использовался в неисчислимых целях. Лесистая луна входила в состав суб-сектора, который изобиловал агромирами и был центром пересечения торговых путей, пока регион не навестил фрегат Гвардии Смерти «Жало Барбаруса», карая с орбиты один имперский мир за другим. Мурнау следил, как командир корабля со знанием дела настоящего специалиста выбирал разные виды смертоносного биологического оружия для каждой планеты-жертвы. Искусственно созданные болезни, загрязнители атмосферы и казалось бы давно искорененные галактические эпидемии, воскрешенные изменниками-адептами Механикум под руководством Моритата Форгала.

Урожаи агромира сгнили на огромных полях. Стада тучного скота погибли, пронзенные изнутри спорами свирепствующих грибковых инвазий. Вода чистых богатых растительным и животным миром океанов превратилась в светло-коричневую жижу. Для Алгонкиса Форгал припас настолько разрушительный и прожорливый истребитель экологии, что даже Мурнау был удивлен, как быстро лесистая луна превратилась из вечнозеленого мира изобилия в гниющий шар грязи и разложения. Сухие иглы засыпали лесную почву, а огромные стволы железных деревьев истекли соком, превратив плодородный чернозем в тошнотворную трясину. Агрессивные виды грибков разорвали древесину и кору, свалив множество колоссальных деревьев. Оставшиеся превратились в окаменевший лес из гигантских столбов, которые обвиняюще указывали на небеса. Когда популяции местных насекомых погибли, подпитывая оболочку умирающего мира, плесень и мучнистая роса покрыли все слоем конкурирующих микроорганизмов.

— Послушай меня, Латам, — прорычал капеллан в вокс-трубку. — Ты и твои братья Кулаки уже мертвы, вы просто еще не знаете об этом. Где ступают сыновья Мортариона, там торжествует воля Владыки Смерти. Мы несем голод, чуму, войну и полное уничтожение во многих его формах. Мы несем апокалипсис во имя Мортариона. Мы — Гвардия Смерти, капитан Латам. Мы — Конец всему, — Мурнау позволил злобному выражению растянуться в жестокую улыбку.

— Но, — сказал капеллан, подняв палец, — не облегчай нам задачу. Хотя мы здесь для того, что отправить тебя в самое последнее путешествие, смерть бессмысленна без сладкого сожаления о счастливой жизни. Когда мои уничтожители заберут твою жизнь, а они это сделают, можешь не сомневаться, я хочу, чтобы ты постарался. Чтобы боль утраты отразилась в твоей груди с хрипом последнего вдоха. Ничто так не радует моего повелителя, как семена сомнения, посеянные в сердцах смертных, семена, которые вырастают в сады тьмы и отчаяния, прежде чем его инструменты смерти не вырвут эти сердца из несчастных и отчаявшихся тел. Мы — инструменты, капитан. Знай, что никакие укрепления и защита не спасут тебя. Знай, что помощи не будет. Знай, что твой Император покинул тебя.

Вокс в шлеме Мурнау застрекотал. Он повесил вокс-трубку на встроенный в стену рычаг и надел боевой шлем.

— Мурнау слушает, — прошипел он.

— Моритат Форгал хочет поговорить с тобой, брат-капеллан.

— Переключай.

Мурнау снял со стеллажа болт-пистолет с барабанным магазином и вложил в кобуру на поясе. С большим почтением он взял с подставки символ своей должности — крозиус арканум. Короткий адамантиевый жезл венчала фигура костлявого ангела, его изогнутые крылья соприкасались кончиками, образуя шипастое навершие почтенного оружия.

Мурнау спустился с рампы в трясину, о его бронированные колени плескалась похожая на сироп грязная вода. Капеллан чувствовал, как мокрая земля цепляется за его ботинки засасывающей хваткой, хотя мощи его силового доспеха было более чем достаточно, чтобы выдернуть их из болота. Шагая по грязному мелководью, Мурнау вышел из тени посадочной капсулы и направился через окаменевший лес.

— Это Форгал, — затрещал вокс. Голос офицера был далеким, как эхо в гробнице.

— Мой брат в жизни и смерти, — ответил Мурнау, — помехи забивают связь.

— Дело не в ретрансляторе, — сказал ему Форгал. — «Жало Барбаруса» покинуло орбиту.

— Ты уходишь? — спросил Мурнау.

— Сканирование авгурами дальнего действия выявило флотилию-жертву, которая входит в соседнюю систему.

— Грузовые суда?

— Большие зерновозы в сопровождении эскортного крейсера Имперской Армии, — сообщил ему Моритат, — мы собираемся принести им кару примарха.

— А мы псам Дорна на поверхности лесистой луны, — заверил его Мурнау.

Когда Мурнау тащился через трясину, а по воде перекатывалась слабая рябь, он чувствовал, как распадается под подошвами ботинок гнилая масса упавших деревьев. Почерневшие чахлые останки все еще пронзали висевший над водой ядовитый туман. Липкая поверхность боевого доспеха стала ловушкой для неловких мух и комаров, и вскоре броня покрылась умирающими насекомыми.

Он увидел далекую и мгновенную вспышку во мраке леса, за которой последовала тепловая волна, всколыхнувшая дымку и зарегистрированная авточувствами доспеха. За разорванной пеленой тумана показалась цель капеллана. Мурнау смог разглядеть среди изъеденных болезнью деревьев очертания потерпевшего крушение корабля.

Огромная секция была одной из пяти, обнаруженных Гвардией Смерти на болотистой поверхности Алгонкиса. Когда «Жало Барбаруса» столкнулся с фрегатом Имперских Кулаков «Ксанф», который тайно крался через опустошенные агро-миры, Моритат Форгал обрушил на корабль лоялистов весь имеющийся в его распоряжении арсенал. Тот рухнул на зловонную поверхность луны, расколовшись при падении.

Форгал направил капеллана на место катастрофы. Его приказ был однозначным: выживших быть не должно.

— Мурнау, — проскрежетал по воксу Моритата, — Фенестра до сих пор не расшифровал астротелепатическое сообщение, переданное с «Ксанфа».

— Это… печально. Мы должны были спустить шкуру с этого урода, притягивающего неприятности. Мне противно, что наша дальняя связь зависит от такого выродка.

— Но это так, — сказал Форгал. Мурнау услышал, как офицер сделал быстрый хриплый вдох. Это было обычное предвестие какого-то упрека. Мурнау много раз замечал подобный звук, перед тем как Моритат устраивал нагоняй нижестоящему легионеру. — Дело в том, брат Мурнау, что не было бы никакого астротелепатического сообщения, поставь твое отделение врага на колени.

Мурнау сдержал готовое вырваться объяснение. Он не будет оправдываться: он капеллан Гвардии Смерти. Во тьме он был всевидящими глазами Мортариона, в тишине — жгучими словами примарха. Где царила нерешительность, Мурнау гарантировал месть Владыки Смерти… а Мурнау был уверен, что в сердцах Витаса Форгала царила нерешительность, вот почему Моритату нравилось исполнять приказы магистра войны с командного трона.

— Покончи с ними, Моргакс, — проворчал Форгал, — немедленно.

— Какого рода сообщение? — спросил Мурнау, меняя тему разговора.

— Фенестра говорит, что оно зашифровано, — сообщил офицер Гвардии Смерти, — но колдун прежде не встречал такой код у Легионов. Им определенно не пользуются Имперские Кулаки, и он совсем не похож на код Легионес Астартес.

— Пункт назначения?

— Сол, — ответил Форгал, голос Моритата вдруг исказили помехи. Они теряли вокс-сигнал. — Фактический пункт назначения корабля, учитывая его последнюю зарегистрированную траекторию.

— Интригующе, — сказал Мурнау, — значит «Ксанф» что-то вез. Информацию. Технику. Сырье. Дорн укрепляет позиции, это в его характере. Кулаки уйдут в глухую оборону и постараются выдержать надвигающуюся бурю. Я скажу, пусть попытаются, и пусть Гвардия Смерти покажет им тщетность их безнадежного дела, — он задумался на миг. — Почтенный Моритат, стоит ли нам изменить цели операции, а этот предназначенный для Терры груз обнаружить и доставить стратегам магистра войны?

— Нет, — ответил Форгал, — оставим эту утонченность нашим кузенам из XX Легиона. Это война, а сыны Мортариона имеют дело со смертью, а не сбором бессмысленных деталей. Приказ прежний. Никаких выживших, Моргакс. Ты понял?

— Будет сделано, — заверил его капеллан.

— «Жало Барбаруса» скоро вернется за вами, — сказал Форгал, — затем скука варпа и на луны-заводы Униплекс Минора. Закончи дело и сделай это быстро.

* * *

Когда Мурнау шагал под моросящим дождем по мелководью, он увидел еще одну вспышку. Его доспех зарегистрировал тепловой след энергетического оружия, который исходил из разрушенного фрагмента корпуса. Туман и тучи мошек поредели, и капеллан увидел все величие космической победы Форгала. Останки корабля представляли искореженные развалины. Все, что осталось от «Ксанфа» — артиллерийская секция миделя, готическое великолепие которого по мере затопления одного отсека за другим одним концом уходило под поверхность вскипевшего болота.

Мурнау оценил цель взглядом тактика. В то время как один конец оторванной секции затонул, второй возвышался подобно металлической горе. Капеллан пробежался оптикой по открытым внутренностям корабля, разрушенным пожарами и истекающих различными газами и гидравлическими маслами. Отверстия и дыры в смятой обшивке корпуса предоставили лоялистам амбразуры и возможность не подпускать близко атакующую Гвардию Смерти. Ее подстерегал прерывистый огонь из лазерных карабинов и болтеров.

Пробежав по вокс-каналам, Мурнау нашел сержанта Грулла Горфона, выкрикивающего грубые приказы своему отделению. Гвардия Смерти занимала позиции возле правого борта фрегата. Он получил самые тяжелые повреждения, и Имперские Кулаки проделали впечатляющую работу по укреплению переходных шлюзов и баррикадированию брешей в корпусе на других направлениях.

Капеллан нашел воинов Горфона, когда те передвигались между избитыми болтерными снарядами стволами окаменевших гигантов. Как и Мурнау, они находили зловещее возбуждение в окружающей среде, вокруг них умирал мир, из этой смерти рождалась новая жизнь. Это была скользкая, зловонная, мерзкая форма жизни, но, тем не менее, жизнь. Так как враг укрепился внутри разбитого «Ксанфа» и имел в своем распоряжении все боеприпасы фрегата, Гвардейцы Смерти решили лишить их безопасных укрытий.

Моргакс Мурнау считал, что для каждой работы есть свой идеальный инструмент. На борту «Жала Барбаруса» среди контингента Гвардии Смерти имелся таковой. Грубое и бескомпромиссное средство беспощадного опустошения — отделение уничтожителей Горфона, известное под именем «Могильщики».

Уничтожители привлекали худших из числа Легионес Астартес. Космодесантников, которых офицеры Легиона держали на коротком поводке: бездушных, склонных к разрушению, не знающих пощады, тех, для кого галактика должна пылать. Тем не менее, в случаях крайней необходимости прибегали к исключительным талантам этих воинов. Оружие массового разрушения извлекали из темных недр арсенала, а аппетит уничтожителей к истреблению возбуждался шансом на кровавую и свирепую битву.

Форгал приказал, чтобы выживших не было. И Мурнау вызвал Могильщиков.

Шлепая по трясине среди всплесков болтерных снарядов, Мурнау подошел к Зорраку — одному их специалистов тяжелого вооружения Могильщиков. Его броня была неокрашенной, но забрызгана грязью в качестве подходящего камуфляжа. Прижавшись ранцем к гниющему стволу окаменевшего железного дерева, уничтожитель прижимал к груди громоздкую ракетную установку. Зоррак кивнул, приветствуя проходящего мимо капеллана, от чего разошлись темные спутанные волосы, открыв под собой кровоточащую маску. На покрытом шрамами лице уничтожителя горели маниакальным возбуждением белки глаз, а покрытые струпьями губы изогнулись в дьявольской улыбке. На поясе Зоррака бряцали запасные боеприпасы со специальным снаряжением.

Это были разработанные терранцами кошмары, ужасное оружие из тьмы генетических войн Древней Ночи. Боеголовки, оснащенные сырьем из списанных ядерных реакторов, были настолько радиоактивными, что Зоррак только каким-то чудом не светился в темноте. Вместо этого он и его товарищи платили ужасную цену за применение такого страшного оружия — ожоги и шрамы, нанесенные их рожденным войной телам.

Капеллан отклонился, когда лазерный луч пронзил покрытую грибком кору у плеча Зоррака. Уничтожитель оскалился блестящими белыми зубами, после чего наклонился к пусковой установке и прицелился в разбитый фрегат. Из дергающейся установки вылетели одна за другой ракеты и разорвались в корпусе фрегата, окутав корабль слепящим сиянием. Некоторые превратили отверстия и искореженные вмятины в еще большие бреши для ожидающей Гвардии Смерти. Другие вызвали цепь внутренних взрывов, которые пробежались по кораблю, наполнив внутренние помещения чрезвычайно токсичными радиоактивными веществами и вынудив сервов Легиона покинуть свои посты.

Капеллан шагал под прикрытием самых больших железных деревьев, трясина цеплялась в каждый его шаг. Попадавшиеся навстречу уничтожители приветствовали Мурнау безумными взглядами и изъеденными язвами усмешками. У всех воинов отделения Горфона были радиационные ожоги и болезненный отталкивающий вид, характерный для их специализации. Вооруженные массивными болт-пистолетами, они перебежками от дерева к дереву приближались к остову, останавливаясь только, чтобы бросить в него радиационные гранаты. Гвардейцы Смерти периодически осыпали тонущую секцию очередями крупнокалиберных снарядов, ревя с мрачным весельем в ответ на попытки лоялистов сразить их.

Со стороны остова «Ксанфа» раздался грохот запирающего механизма орудийного станка. Мурнау узнал звук. Вокс-канал наполнился какофонией предостережений.

— Выстрел! — услышал он крик сержанта Горфона, адресуемый его людям.

Капеллан навел оптику на смятый борт фрегата. Из темноты искореженной амбразуры появился массивный ствол единственного орудия. Каким-то образом капитан Латам ввел в действие одну из оставшихся пушек, а выжившие передвинули ее на позицию на поврежденном лафете.

Мурнау нигде не мог укрыться от плазменного выстрела, свидетельством тому были открытое пространство и тлеющие огрызки железных деревьев. Орудие обладало опустошительной мощностью, но без откалиброванного прицела было неэффективным. По возвышению гигантского ствола Мурнау определил, что траектория выстрела в лучшем случае была настильной. Импровизированный расчет за чудовищем не собирался тратить впустую выстрел, и капеллан предположил, что лоялисты скорее возьмут прицел выше, чем выстрелят без всякой пользы в болото.

— Делай, что хочешь, — прошипел Мурнау сквозь зубы. Он невозмутимо опустился на колени в воду и склонил череп-шлем. — Я не боюсь смерти…

Все вокруг стало белым.

Рев орудия, предназначенного для боя между космическими кораблями, встряхнул его до самых костей. Авточувства доспеха мгновенно отключились, а слякоть вокруг него выкипела в пелену грязного пара.

Мурнау с мрачной самодовольной усмешкой вскочил на ноги прежде, чем восстановилось его зрение. Как он и предугадал, плазменный луч прошел над их позицией и выжег просеку в окаменевшем лесу. Ствол огромного орудия исчез, отброшенный на свой колоссальный лафет, но Мурнау почувствовал, что через открытый орудийный порт на него смотрят разочарованные глаза.

Пройдя через вязкую топь, Мурнау обнаружил довольного сержанта Горфона, который ждал его. Двое Могильщиков — покрытые многочисленными шрамами братья Кхургул и Гхолик — выкрикивали возле омертвевших стволов деревьев непотребные ругательства в сторону тонущего корабля, подзуживая Имперских Кулаков. Они стреляли в открытые и более уязвимые места остова из огромных пистолетов и швыряли связки гранат. Их взрывы окутывали болото радиоактивным туманом, убивавшим насекомых, и из-за которого мерцал разбитый корпус «Ксанфа». Через несколько минут Мурнау почувствовал фоновый треск радиации, отфильтрованной боевым доспехом. Броня сказала ему то, что он уже знал — смерть в одной из своих бесчисленных форм нависла тяжелым саваном над всем районом.

— Вдохновляет, капеллан, — сказал сержант уничтожителей, когда Мурнау проделал последние тяжелые шаги по воде, которую тревожили лазерные лучи. Как и его воины Грулл Горфон представлял ужасное сочетание шрамов и ожогов от воздействия радиации. Его бритая голова была похожа на потрескавшуюся коросту, из язв на его худые щеки стекала мерзкая жидкость. А потрескивающий силовой кулак еще больше подчеркивал жуткий вид сержанта, он выглядел кривым, почти горбатым.

— Докладывай о ситуации, сержант, — капеллан говорил подчеркнуто резко, но если его тон и встревожил Горфона, то уничтожитель это никак не показал.

— Кулаки прикрывают этот обломок крепче, чем задницу Дорна, — грубо поведал сержант. — Баррикады и переборки заварены. Большое количество сервов — думаю, около сорока — держат под огнем подходы, и они ввели в действие пушку правого борта. Все этого произошло до того, как настоящая проблема в виде Ориэля Латама и четырех его ветеранов скрылась там.

— Наши потери? — спросил Мурнау.

— Трое, — ответил ему Горфон с небрежным смирением. — Это чертово орудие убило Рорка с первого выстрела. Латам и его ублюдочные братья сняли Урз-кала и Ортага, когда они проводили разведку незащищенных входов. Хорошая новость в том, что у Латама заканчивается время. Этот обломок тонет и чем больше он принимает болотной воды, тем быстрее погружается. Думаю, после того как мои уничтожители проделали между палубами радиоактивную дыру, герой Латам скоро отступит внутрь.

Мурнау обратил обжигающие линзы черепа-шлема на Горфона.

— Боюсь, эти новости не достаточно хороши, сержант, — прошипел капеллан, в его голос частично вернулась прежняя маниакальная болезненность. — Форгал ускорил наш график. Моритат отправил верных псов Дорна долгой дорогой смерти, но именно нам выпало проводить их до конца пути. У нас немного времени до эвакуации. Ты слышишь меня, Горфон?

Сержант медленно кивнул, но не сдержал безумной усмешки, растянувшей покрытые струпьями губы.

— Мы можем взять «Ксанф», — сказал он, — но это будет стоить крови. Наши потери будут высокими.

Капеллан кивнул.

— Думаешь, Владыка Смерти хочет, чтобы ты сопровождал его вечно?

Невольная усмешка превратилась в мрачный смешок двух воинов.

— Думаешь, это не касается всех нас? — добавил Мурнау, как себе, так и Горфону и его ужасным уничтожителям. — Собирай отделение, сержант, для прямого штурма вражеского корабля. Мы проделаем собственный вход и возьмем боем Латама и его Кулаков.

— Да, брат-капеллан, — заверил его Горфон, после чего вернулся к воксу доспеха. — Могильщики, — обратился по связи сержант уничтожителей, — немедленно отходите к моей позиции. Отдан приказ — абордаж. Зоррак и Хадар-Гул обеспечивают прикрытие. Заградительный огонь. По всему фронту.

Мурнау вытащил пистолет и ждал среди железных деревьев, пока оставшиеся Могильщики направлялись через лазерный огонь по мелководью к позиции сержанта. Как и было приказано Зоррак и Хадар-Гул вели по «Ксанфу» беспрерывный и ослепляющий огонь радиационными ракетами. Уничтожители крались по грязи, как крабы. Мурнау показалось, как корабль тряхнуло от серии взрывов. Под таким опустошительным отвлекающим огнем у Кулаков, их сервов и матросов было мало шансов помешать врагу.

Переведя пистолеты на автоматический режим, Кхургул и Гхолик вышли из укрытия и открыли огонь, прикрывая Горфона. Силовой кулак сержанта уничтожителей зашипел темной энергией, когда космодесантник сомкнул огромные металлические пальцы и ударил по стволу железного дерева костяшками. Он бил снова и снова, кромсая почерневшую древесную массу и разрушая основание гиганта лесистой луны. Древнее колоссальное дерево подалось с пронзительным треском, и Гвардейцы Смерти проводили глазами его окаменевшую крону, которая свалилась на корабль. Верхушка тяжелого металлического ствола пробила изувеченную секцию корпуса и остановилась в новой, зияющей бреши.

— Ко мне, Могильщики! — заревел Горфон. Мурнау воздел крозиус арканум над сержантом, что уничтожитель воспринял, как благословение их стараний. Поклонившись, сержант перелез через расколотый ствол и перешел на тяжелый бег по скату, устроенному упавшим деревом.

Могильщики последовали один за другим. Каждый Гвардеец Смерти вернул один из пистолетов в кобуру и вынул клинок. Цепные мечи уничтожителей были короткими, широкими, в форме фальчиона, подходящее оружие, чтобы рубить на куски вражеских воинов, скрывающихся в замкнутых пространствах и тенях упавшего корабля.

Когда керамитовые ботинки Мурнау давили омертвевшую кору упавшего дерева, капеллан почувствовал удары болтерные снаряды Кулаков по нижней части ствола.

К то времени как капеллан добрался до корпуса «Ксанфа», Горфон и его уничтожители были уже внутри. Выставив пистолет и используя крозиус, чтобы убирать в сторону завесы из электрокабелей и протекающих гидропроводов, Мурнау следовал за быстрым продвижением отделения уничтожителей Легиона.

Ему доставляло радость находить одних мертвецов на их извилистом пути. Оторванная секция представляла собой изматывающий лабиринт наклонных коридоров, разрушенных отсеков и искореженных надстроек. Повсюду были тела — останки сервов, которым не повезло выжить после ужасного падения и изувечившего лес удара. Лампы слабо мигали гаснущим электричеством, а полумрак был насыщен радиоактивным туманом. Внутри корабля все было покрыто порошкообразными осадками страшного обстрела. Они осели на темном доспехе пробиравшегося в темноте капеллана.

Мурнау шагнул через рваную дыру в переборке. Металл стекал вниз, здесь уничтожители использовали мельта-бомбы, чтобы пробиться в изолированный отсек. Пройдя через струйки застывающего металла, Мурнау оказался посреди бойни.

Здесь были новые трупы, у большинства отсутствовали конечности. Тела были изувечены рваными дырами, разбросаны по сторонам в диком натиске абордажа. Все члены экипажа и сервы Имперских Кулаков были мертвы или же умирали. Многие сжимали лазерные карабины и пистолеты. Капеллан мог представить стаккато светового спектакля из лучей и лазерных импульсов, который встретил уничтожителей и осветил темноту междупалубами.

Как только начался рукопашный бой, смертные матросы, по-видимому, совсем не оказали сопротивления. Они были слишком больными, слишком слабыми. Они сделали то, что им приказали хозяева из Легиона и удерживали силы магистра войны на расстоянии, но они сделали это на коленях, моля о смерти. Страдания и муки, пережитые на борту «Ксанфа», были почти осязаемы. Мурнау понял, что улыбается под личиной шлема.

Палуба была скользкой от рвоты и телесных жидкостей, включая растущие лужи пролитой крови, а многие тела лежали с повязками на сломанных руках и ногах, и вокруг лысеющих голов. Повсюду были ужасающие свидетельства воздействия арсенала уничтожителей. Радиация отравляла. Вызывала язвы, волдыри. Под давно сброшенными из-за сильного жара одеждами кровоточила плоть. Даже если бы Могильщики не прорубили своими руками дорогу через корабль, сервы фрегата все равно бы умерли. Горфон был прав: у выживших истекало время. Сыны Мортариона просто предоставили благословенное освобождение и облегчили их страдания визжащими клинками и болтерными снарядами.

В то время как оптика радовала произошедшими зверствами, вокс-устройство Мурнау сообщало о новых, которые разворачивались на нижних палубах. Там раздавались гневные и предсмертные крики, часто заглушаемые взрывами гранат, лязгом клинков и грохотом пистолетных выстрелов. Гвардия Смерти была безжалостной. Неодолимой. Жуткие убийцы Горфона были бесшумными и одержимыми, наслаждающимися бойней и сладкой атмосферой смерти.

Лоялистов и, конечно же, своей собственной.

Капеллан нашел первого погибшего из числа своих космодесантников на перевернутой лестнице — невозмутимое продвижение Кхургула привело к случайной крак-гранате. Его доспех Марк III был разорван взрывом, как поспешно вскрытая консервная банка. Шлем раскололся, и в нем оставалась только половина головы уничтожителя. Кхаргул лежал на боку и непонимающе моргал Мурнау, кровь стекала через решетчатую лестничную площадку. Гвардеец Смерти безостановочно повторял попытку вставить новый барабанный магазин в пустой пистолет, терпя раз за разом неудачу.

— Тише, брат! — сказал капеллан уничтожителю. Взмахнув жезлом своей должности, Мурнау обрушил навершие крозиуса на то, что осталось от головы космодесантника.

Вытянув стилизованные и зазубренные крылья оружия из смятого черепа уничтожителя, Мурнау последовал по пути разрушения Могильщиков через напоминающие склеп палубы в тонущие внутренности фрегата. По вокс-связи он услышал новый звук: низкий хриплый лай болтерной стрельбы. Могильщики обнаружили свою добычу — псов Дорна. Личный состав «Ксанфа» из легионеров Имперских Кулаков держался в темных недрах разбитого остова так, как мог только VII Легион.

Спустившись через следующую выжженную мельтой дыру в палубе и пройдя через смятую переборку, Мурнау оказался в лабиринте из искореженного металла: герметичных отсеках, вероятно пробитых и затопленных; забаррикадированных коридорах и целых палубах, рухнувших одна на другую. Фонари доспеха Мурнау слабо освещали повсеместное разрушение. На такой глубине в корабль вообще не проникал свет, давая капеллану основания предполагать, что они находились ниже уровня поверхности болота. При спуске Мурнау обнаружил еще двух убитых уничтожителей и изувеченное тело Имперского Кулака, который забрал их жизни. Болтерный стрекот стал ближе, хотя звук яростной перестрелки сильно искажался разрушенными помещениями корабля. Горфон и его уничтожители, должно быть, выбили лоялистов из укрепленного узла, прорвавшись в недра фрегата. Имперские Кулаки отступили внутрь корабля. Они ушли, потому что собирались сделать это.

Капеллан нашел Могильщиков на крутом спуске технического коридора. Палуба внизу была освещена сильным пожаром, который разогнал темноту бело-синим блеском. Гвардия Смерти была вовлечена в яростную перестрелку с горсткой врагов, прерываемой взрывами радиационных гранат. Ответный огонь был неприцельным, но безостановочным. Но Мурнау был удивлен, обнаружив уничтожителей здесь, их свирепое наступление почти остановилось.

Сержант Горфон прислонился к люку, ведущему на склад инструментов. Он поднял огромный силовой кулак, чтобы прикрыть свою мерзкую рожу от рвущихся вокруг болтерных снарядов.

— Доложить об обстановке, — потребовал капеллан. — Почему вы не атакуете?

— Трое, — предположил уничтожитель, — возможно четверо Кулаков удерживают орудийную палубу. Их логово укреплено и кажется, хорошо обеспечено боеприпасами из арсенала фрегата. У нас же остались последние магазины.

— Латам… — выругался Мурнау, но сержант покачал обожженной головой. Сделав шаг назад, он позволил фонарям доспеха Мурнау осветить за своей спиной очертания тела в доспехе. Труп лежал в углу склада. Он был без шлема, а обозначения на доспехе распознавали в космодесантнике капитана Имперских Кулаков.

На мертвенно-бледном лице капитана Ориэля Латама застыло выражение человека, которого настигла внезапная и насильственная смерть.

— Ты? — спросил капеллан.

Горфон покачал головой.

— Думаем, он погиб при крушении.

Мурнау медленно кивнул. Латам мертв…значит, сопротивление возглавлял… кто? Другой легионер? Находчивый сержант или заместитель?

Он взглянул на Горфона.

— Есть другие входы?

Сержант Гвардии Смерти покачал головой.

— Мы не можем пробиться внутрь? — прошипел Мурнау с неожиданным раздражением. Капеллан почти чувствовал победу в своей сжимающей хватке.

— Для такой атаки у меня нет воинов, — сказал ему Горфон, пожав с виду сутулым плечом. — Кроме того, такие потери излишни. Возможно, Имперские Кулаки скоро сами выйдут.

Мурнау не нравилось, куда вело самодовольство сержанта уничтожителей.

— И зачем им так поступать? — пробормотал капеллан.

Горфон отцепил большой контейнер, который висел на нижней части его ранца.

— Иначе они погибнут, — заявил Горфон посреди непрерывного грохота стрельбы. Он бросил канистру капеллану. Мурнау поймал ее и повертел в руках.

Фосфекс.

В распоряжении Легионес Астартес было много видов ужасного оружия. Некоторые из них предпочитали за хирургическую точность, другие за разрушительный потенциал. Будучи живым оружием расширяющегося Империума, легионеры ценили соответствующие достоинства смертоносных инструментов своей профессии. Во многих монастырских базах и на боевых баржах Легиона пылились отдельные виды оружия, которыми не пользовались из-за их разрушительной мощи. Для многих подразделений и офицеров применение радиационного и химического оружия выходило за рамки дозволенного. Оно было далеким отголоском темного прошлого, забытым наследием анархии, из которой, в конце концов, родился сильный Империум. Для уничтожителей Легиона это было излюбленное оружие, которое вызывало ужас и сеяло страх во вражеских рядах.

Вслед за фосфоресцирующим кошмаром экзотермического взрыва фосфекс повиснет, как ядовитое облако, которое выжжет и просочится во все, кому не посчастливится вступить в контакт с ним. Насколько было известно, фосфекс не подвергается разложению.

— Ты использовал это оружие? — спросил Мурнау.

— Скинул туда пару канистр, — ответил ему Горфон с неприкрытой гордостью. — Ты пропустил крики, капеллан.

— Очень жаль. Я предпочел бы, чтобы ты этого не делал.

— Почему? — рассеянно спросил сержант, когда рискнул бросить короткий взгляд в технический коридор. Перестрелка стихала, как доказательство токсичного пекла, пронесшегося по нижней палубе.

— Потому что наша операция требует от нас спуститься туда, — сказал капеллан с почти злой решимостью. Горфон отчетливо увидел убежденность в глазах Мурнау.

— Ты шутишь! Это самоубийство, — запротестовал уничтожитель Гвардии Смерти.

Мурнау наклонился поближе. Он тихо и отчетливо произнес каждое слово.

— Никаких… выживших…

— Но, брат-капеллан, — начал Горфон, — фосфекс…

— Испытает нас, это так, — согласился Мурнау. — Но не больше, чем был испытан лорд Мортарион, который бесстрашно и неукротимо направился в горы Барбаруса. Каждый шаг был агонией для него, каждый вдох пыткой, но он сделал это, чтобы освободить нас. И поэтому мы свободны — свободны в выборе. Свободны решать собственную судьбу. Все, что он просит взамен, так это повиновение. Дай же нам следовать по стопам примарха — бесстрашно и неукротимо.

Мурнау снял череполикий шлем и пристально посмотрел на сержанта. На какое-то мгновение на отвратительном лице сержанта мелькнуло сомнение, затем оба воина разделили заразное безумие.

Капеллан поведет их по стопам примарха. Сержант кивнул.

— Гхолик. Хадар-Гул. Идете первыми, — приказал Горфон, — мы должны покончить с выжившими.

Когда Мурнау прикреплял шлем к поясу, то заметил минутную нерешительность среди уничтожителей, которую они впервые продемонстрировали за время жестокого абордажа. Могильщики с изувеченными лицами знали, что значат приказы сержанта. Гвардейцы Смерти сами должны бросить вызов фосфексу и помериться физической выносливостью и решимостью с Имперскими Кулаками.

Уничтожители вошли первыми, держа наготове пистолеты и работающие на холостом ходу цепные мечи. Грулл Горфон с Мурнау следовали за ними, а Зоррак замыкал колонну. Как и Хадар-Гул, он бросил громоздкую пусковую установку и вооружился болт-пистолетами. Стены и потолок коридора вспыхнули, когда зажгли фосфоресцирующие огни. Ужасное химическое пламя танцевало на металле, пылая жутким бело-синим огнем, который казался голодным и как будто желал захватить новую территорию. Когда отряд осторожно спускался по крутому коридору, Мурнау почувствовал прикосновение к коже жидкого тумана токсичной смеси. Подобно медленно действующим ядовитым испарениям она вызвала приступ удушья, и капеллан почти тут же ощутил, как яд проникает и обжигает его внутренности.

Мурнау услышал мучительный рев Имперских Кулаков, исходящий с нижней палубы. По вокс-связи капеллан уловил едва слышимый мучительный ропот Могильщиков, шагающих через нависающий фосфекс. Матовый керамит и зеленая окантовка их доспехов заметно тлела, но Мурнау не оценил в полной мере пытку, которой он их подверг, пока сам не ступил в концентрированное облако химической смерти. Раскаленные языки пламени, вспыхнувшие на металле кабелей, нагрудника и наплечников немало отвлекали, воспламенив его длинные черные волосы и облизывая лицо.

Мурау чувствовал, как в него въедается иссушающее токсичное соединение.

Могильщики молча спускались на орудийную палубу, подавляя боль. Мурнау предположил, что оставшиеся Имперские Кулаки страдали также, если не больше Гвардии Смерти, так как уничтожители вошли без сопротивления. Со стороны защитников не раздалось ни единого выстрела.

Орудийная палуба представляла картину сверкающего синего пекла. Повсюду пылало пламя. Здесь уничтожители нашли пустые канистры и высочайшую концентрацию химического облака. Мурнау услышал по воксу низкий рык уничтожителей, но это был рокот решимости. Они были Гвардией Смерти, сыновьями Мортариона, карой Барбаруса. Они были сильнее братских Легионов. Они не боялись ни смерти, ни любого оружия смерти. Их величайшим даром была нечеловеческая выносливость, и она и только она вела вперед спотыкающихся Могильщиков.

— Тела, — сообщил Горфон, хрипя из-за разлагающихся легких.

— И здесь тоже, — пробулькал Гхолик, когда уничтожители осторожно разошлись по открытой палубе. На ней лежали Имперские Кулаки, без шлемов и лицом вниз, желтые доспехи обгорели и деформировались. Когда Мурнау и сержант стояли над телом одного мертвого космодесантника, капеллан краем глаза заметил что-то.

— Движение! — Хадар-Гул сумел издать хриплый рев.

Из синего мрака, пошатываясь, вышел еще один воин Латама, в вялой руке он держал болтер и наугад стрелял в палубу и потолок. Горфон резко развернулся и отшвырнул противника силовым кулаком. Лоялист упал, его отвратительное лицо представляло дымящуюся маску изъеденных мышц, кожи не было, а скуловые кости были видны сквозь гиперобезвоженную кожу. Сержант уничтожителей ударом потрескивающего кулака снес плавящуюся голову с плеч несчастного воина. Имперский Кулак упал на колени, затем завалился на бок.

— Кровь! — выкрикнул Зоррак, привлекая внимание Мурнау и остальных Могильщиков.

Следуя за каплями запекшейся крови, которая шипела на палубе среди остатков фосфекса, уничтожитель повел их за собой через синий туман. Капли превратились в сгустки, а те в кровавые отпечатки ботинок, пока, наконец, пятно на палубе не привело Гвардейцев Смерти к одинокому космодесантнику, ползущему по орудийной палубе. Зоррак поднял болт-пистолет.

— Стой! — рявкнул Мурнау обожженными губами. Распростертый воин определенно не был Имперским Кулаком, на что явно указывал цвет его доспеха. Броня могла сойти за ту, что носила Гвардия Смерти. Мурнау прищурился кровоточащими глазами. Даже сквозь мерцающее на доспехе свечение было очевидно, что на нем нет расцветки, символа Легиона и знаков отличия.

— Кто он? — выдавил вопрос Горфон, ожидая, что капеллан знает ответ.

Мурнау не знал, но был уверен, что воин — тот самый драгоценный груз, который «Ксанф» вез на Терру. Пассажир действительно был космодесантником, но больше не легионером.

— Он — шпион лоялистов, — заявил капеллан, — какой-то агент Императора.

Мурнау встал перед лежащим космодесантником, тот посмотрел на него с палубы. Его глаза затуманились и покрылись кровавыми пятнышками, а кожа на лице лопнула и высыхала на глазах капеллана. Рыжеватые волосы и борода были заплетены в косы, а бакенбарды пропитала запекшаяся кровь, вытекавшая из разлагающихся легких. Воин взглянул на Мурнау и продемонстрировал окровавленные острые зубы. Он нарушил напряженную тишину хриплым, но полным первобытной решимости голосом.

— Это… Варскьолд, — прохрипел агент, — сержант… действуй…

Мурнау понадобилось мгновение, чтобы понять — агент говорил в вокс.

Внезапная детонация сотрясла орудийную палубу, это перегрузилось одно из плазменных орудий. Оно полыхнуло жаром и светом миниатюрного солнца.

Мурнау почувствовал, как сместился весь корабль. Капеллана швырнуло о переборку, а всю конструкцию несколько раз сильно тряхнуло. Агент Варскьолд приказал какому-то невидимому союзнику взорвать пушку и корпус корабля. Мурнау почувствовал, как «Ксанф» накренился, когда поток болотной грязи хлынул на орудийную палубу. Что-то внутри корабля выровнялось, переломный момент был пройден, и дополнительный вес грязной воды потащил остов на дно.

Секунды проносились одна за другой. Мурнау услышал одиночный выстрел из болт-пистолета. Фосфекс затмил все вокруг синей светящейся пеленой, и под ее прикрытием Горфон получил выстрел в горло. Под таким углом снаряд вошел сержанту уничтожителей в подбородок и снес покрытую струпьями макушку. Мурнау понял, что Варскьолд выстрелил из спрятанного оружия. Ответ капеллана был немедленным и хорошо отработанным. Крозиус обрушился на голову агента с ужасной силой и раскроил череп. Из-под спутанных рыжих кос потек мозг.

Тонущий корабль снова накренился, еще раз сбив с ног оставшихся Могильщиков. Мурнау слышал, как снаружи бурлит грязь. В облезших ушах ревел зловонный воздух, который, тем не менее, не смог рассеять ужасное облако фосфекса, зависшее над палубой. Капеллан слышал со всех сторон мучительные стоны «Ксанфа», несущегося в болотную могилу.

Почти ослепшие и по-прежнему страдающие от беспощадного едкого воздействия фосфексного тумана, Гвардейцы Смерти боролись. Из-за постоянно двигающейся под ними палубы неудивительно, что ревущие черные воды добрались до них так быстро.

Мурнау шел, спотыкаясь, по наклону и помогал себе руками, цеплялся за трубу, тянущуюся вдоль переборки орудийной палубы. Гхолик и Хадар-Гул молча исчезли в темноте, их смыл поток разлагающейся тины.

Корабль двигался. То, что было уклоном, стало вибрирующей вертикалью. Зоррак громоподобными шагами направился к капеллану, и двое Гвардейцев Смерти потянулись друг к другу, но их пальцы разминулись на волосок, и уничтожитель полетел вниз в неистовый водоворот поднимающейся воды.

Используя крозиус в качестве ледоруба, Мурнау поднимался по стене, словно по отвесной скале. Вбивая оружие в металлическую обшивку, он создавал точки опоры, чтобы подтянуться, одновременно избавляясь при помощи рук и ног от мешающих трубопроводов и кабелей, которые тянулись по коридору. Тем временем тягучее облако фосфекса пожирало тело и решимость капеллана, у него было такое ощущение, что каждый дюйм его обнаженный плоти горел.

Когда кружащаяся в водовороте вязкая грязь с шумом стала подниматься к Мурнау, он поднялся на покореженную лестницу, но разлагающаяся гниль начала сочиться, течь, а затем и хлестать сверху. Капеллан на минуту остановился. «Ксанф» тонул, болотная вода поступала внутрь через отверстия и бреши в корпусе упавшего корабля, заливая фрегат и сверху и снизу. Путь к бегству капеллану был отрезан, и он оказался в ловушке.

Мурнау врезал кулаком по стене коридора, оставив вмятину в металле. Его худое лицо исказилось от гнева, лишенные кожи мышцы и сухожилия образовали разочарованную маску. Капеллан уселся на лестничной конструкции, наблюдая, как мимо льется жидкая грязь в зловонные воды внизу. Мурнау думал о дарах жизни, которые зачахли и погибли, чтобы возникло такое разорение и разложение, о перспективе новой жизни, которую сулила гниющая слизь для насекомых, паразитов и грибковых форм, колонизировавших и захвативших Алгонкис, быстро превратившийся в болото. Мысль о том, что он станет частью этого плодотворного разложения на минуту развеселила капеллана. Он бы улыбнулся, но от его лица так мало осталось.

Острая боль в глазах сменилась темнотой, и все, что у Мурнау осталось — это огонь в его обожженных кровоточащих легких и приговор в сердцах. Веселье и безумие покинули капеллана. Он облизал безупречные зубы. Даже покрывшимся волдырями языком он смог ощутить тяжелое смертоносное воздействие, просачивающееся в его тело.

В пустынном мраке мысли капеллана вернулись к истории о восхождении Мортариона, которую он рассказывал уничтожителям, чтобы воодушевить их и укрепить дух. К своему удивлению и разочарованию сейчас он нашел в ней крайне мало вдохновения. Образ Мортариона на токсичных склонах Барбаруса только служил напоминанием ему, что ядовитая среда их родины на самом деле победила примарха, и это Император спас своего падшего сына.

Никто не спасет Моргакса Мурнау. Капеллан вспомнил настойчивый приказ Форгала: на борту «Ксанфа» не должно быть выживших.

Их и в самом деле не будет.

Джеймс Сваллоу Потерянные сыны

Я передаю эти слова через вокс-вора.

Знайте, что это сто семнадцатый день пятого года нашего бдения и третий год с момента предательства. Моего самообладания надолго не хватит, а лезвие меча всегда остро от ежедневной заточки — и я жду.

И я жду.

Я Аркад, хранитель Кровавых Ангелов, и сейчас я являюсь хранителем Ваала и всех его окрестностей. На эту должность я был назначен своим повелителем Сангвинием.

Нас всего двадцать братьев вместе со мной. Всего лишь горстка сынов из огромного легиона здесь, на ржавых песках нашего родного мира. Мы маршируем по коридорам нашей крепости-монастыря и без конца тренируемся. Сражаемся на тренировках друг против друга и с боевыми сервиторами. Мы медитируем и присматриваем за армией слуг, что поддерживают огонь в очаге легиона и славу Кровавых Ангелов в совершенстве и великолепии.

Но мы ждем.

Пять лет — всего лишь миг для вселенной и едва заметный срок для Легионес Астартес. Мы живем рамками, которые обычный человек не может понять. Еду и питьё в нашей жизни заменяют боевые миссии, длящиеся десятилетиями.

Пять лет? В стазис-сне я спал намного дольше. Это ничего не значит!

Это значит…

Время — странная и коварная штука. Я знаю, сколько проходит между вздохом и выдохом, но эти пять лет длятся так, что кажется — каждый новый день длиннее предыдущего.

Я всегда встаю еще до того, как поднимается красное солнце Ваала и кажется, что проходит целая вечность до того, как оно опустится за горизонт.

Бездействие раздражает как меня, так и других. Мы ничего не делаем. Мы занимаемся ерундой и тренируемся, но это ничего нам не дает! И всё это происходит тогда, когда в галактике идет война и звезды превращаются в прах. Гражданская война, кошмар, легионы идут против других легионов. Этот конфликт… я слышал слухи… может взять с нас непомерную плату.

Я надеюсь, этот день станет последним. Что сегодня обязанность, которую вменил мне мой повелитель, спадет с моих плеч.

Имперская директива # GHJRHVE/334/DXGJ/7316/Tета

+++НАЧАЛО ДАННЫХ+++

Да будет известно, что Хорус Луперкаль, Воитель, Первый среди равных (остальные звания опущены), повелел чтобы Ангел Сангвиний, примарх IX легиона астартес, Владыка Ваала (другие звания опущены) собрал Великие Роты Трех Сотен, входящие в легион Кровавых Ангелов (смотрите дополнение) для того, чтобы понести боевое знамя Императора Человечества к мирам скопления Сигнус. Лорд Сангвиний выразит недовольство Империума и тем самым принесет свет заблудшим и потерянным под пятой расы ксеносов, известной как нефилимы (смотрите: приведение к согласию Мельхиора, карательные операции Белых Шрамов) до полного истребления ксеносов.

Да будет так, во имя Терры.

+ДОПОЛНЕНИЕ+

Для поддержания паритета в системе Ваал и иных структурах легиона на месте останутся символические силы. Минимальная рекомендация: шесть крупных кораблей и суда их поддержки с командами и не более двадцати космодесантников.

+++КОНЕЦ ДАННЫХ+++

Я поднимаюсь на посадочную площадку из черного базальта на восточной башне, и брат Хезен уже ждет меня там. Его взор устремлен куда-то вдаль, за крыши Большого Крыла, башни и купола крепости-монастыря.

Знаю, что он слышит мои шаги, но не оборачивается. В порывах пронизывающего ветра они еле слышны. Для нашей крепости такая тишина кажется неестественной — идя сюда в одиночестве по галереям, я слышал лишь свою поступь. Хезен первый Кровавый Ангел, которого я сегодня повстречал, его ярко-бордовая броня отполирована и блестит в лунном свете.

Он всё еще не повернулся ко мне.

Моя броня, эбеново-черная, как и предписано Хранителям, такая же чистая и неповрежденная, как и у него. Мы чистим и полируем её каждую ночь, даже если в этом нет нужды. На бедре у меня висит крозиус арканум с белоснежным крылатым черепом, указывающий на мой ранг и положение. На мгновение я задумываюсь, вспоминая, когда же в последний раз приводил в действие разрушительную мощь этого оружия; сейчас оно бездействует, но всегда готово к бою, как и мы.

— Хезен, — зову я по имени, и мой старый друг наконец-то соизволяет посмотреть на меня.

Он держит свой шлем подмышкой и ветер трепет его волосы с серебряными нитями седины. Над правым глазом проходит линия послужных штифтов, неизменно придавая его лицу недоуменное выражение.

— Брат Аркад, — он слегка поклонился. — С орбиты пришло сообщение. — Он коснулся своей вокс-бусины. — Небольшое судно вошло в атмосферу несколько минут назад. Разрешение на посадку уже получено.

— А что насчет корабля? — судно, легкий крейсер класса «Неустрашимый», впервые был замечен патрулем за орбитой Аммонаи, возле самого отдаленного аванпоста системы.

— Он под прицелом дюжины наших линкоров, — отвечает Хезен. — Едва он попробует запустить свои плазменные двигатели, они откроют огонь.

Я полагаю, что сообщение было довольно кратким: капитан корабля всего лишь сообщил нам, что доставил посланника от Регента Терры. Все сопутствующие позывные и коды были верными, и у меня не оставалось иного выбора, как согласиться.

Но сейчас были не те времена, когда всё основано на доверии, и я лишний раз убедился, что во всех башнях в поле зрения находятся бойцы, вооруженные болтерами модели «Охотник». Мы все слышали истории о предательстве на Исстване, Калте и других мирах, где боевые братья, поначалу казавшиеся лояльными, показывали свое истинное лицо и убивали тех, кто, приветствуя, жал им руку. Здесь такого не будет. Я в этом клянусь.

Услышав далекий шум двигателей, я расстегиваю зажимы и снимаю свой череполикий шлем. Пристегиваю его к замку на бедренной части брони и всматриваюсь в облачное небо. Некоторые говорят, что у меня вид неполноценного человека: у меня нет волос — последствие действия ядов, что чуть не убили меня на Ваддокс Прайм. Но надо сказать, я ношу свои увечья с гордостью. И если при первой встрече кто-то отведет от меня взгляд, то этому человеку я уже никогда не буду доверять.

А вот и челнок. Я вижу, как он быстро приближается с запада. Он серый, как сланец, и даже моё улучшенное зрение не может различить какие-нибудь идентификационные знаки на его борту. Рука сама собой опускается на рукоять крозиуса.

Хезен тоже его замечает. Он сжимает рукоятку болт-пистолета, пристегнутого на поясе. Мы готовы убить или быть убитыми сегодня. И я понимаю, что мы оба подспудно ищем предлог для этого.

Это «Штормовой Орел». Он делает заход над посадочной площадкой и приземляется с пронзительным ревом двигателей. Не успела осесть пыль, как открывается рампа и в люке вырисовывается силуэт.

Космический десантник. Это может быть только он — массивная силовая броня почти полностью заполняет внутренности челнока. Но какие цвета носит этот так называемый посланник? С первого взгляда я не могу их различить.

Я вспоминаю другого посланника, того, что был у нас пять лет назад. Тот момент всё так же чист и свеж в моих воспоминаниях — эйдетическая память вызывает его к жизни так, будто это всё происходит сейчас.

Я находился на линкоре «Душевное спокойствие». Это судно было мне словно старый приятель. Я был на его борту, когда Император впервые пришел на Ваал, и я был тогда молод, очень молод. Мы стали полноценными, когда к нам присоединился Сангвиний.

Но в этом воспоминании Великого Ангела с нами не было.

Основная часть флота легиона была развернута по всей галактике, большинство год назад ушли к поясу Кайвас, но сейчас их миссия уже была закончена и Кровавые Ангелы готовились к новому заданию. По приказу Воителя нам следовало направляться к Сигнус Прайм и наказать ксеносов, которые пытались навести там свои порядки. Беспрецедентно, но астропатические сообщения требовали о присутствии всего легиона у этих порабощенных звезд.

Признаюсь, я принял это как высшее стремление. Все мы, великая багровая армия, Ангелы Смерти — развернулись к одной единственной цели. О, как мне хотелось принять участие в этой компании. Там можно завоевать себе такую славу!

Но этому не суждено было случиться.

Приказы пришли от самого примарха. Он не мог позволить, чтобы их передал кто-то другой, прекрасно понимая, что мы будем чувствовать, исполняя свой долг. Я слышал эхо его голоса в сообщении астропата Сера Джеспера, Мастера Сообщений, когда передавались указания.

«Отбой».

Я даже вздрогнул.

Джеспер назвал двадцать имен, и я отчетливо помню выражение жалости на лицах тех, на кого не пал выбор. Жалости к нам. Покидая собрание, они прощались с нами с печальной улыбкой на устах. Чувствуя к нам жалость, они были рады, что не остаются с нами.

На нас возлагалась великая и особая миссия: мы должны стоять на страже системы Ваал и родного дома легиона, защищать и заботится о нем, пока остальные наши родичи сражаются с чужаками. Мы должны стать охранниками. Стражами, которым поручено охранять наш родной мир, а не воинами, идущими на битву.

Это была горькая радость. С одной стороны высокая честь, что нам, двадцати воинам, доверено самое сердце Кровавых Ангелов; с другой — огромная трагедия, что нам не суждено вкусить победу нашего легиона на Сигнусе.

Я принял это так, как положено хранителю — со смирением и стоическим выражением лица. Но моему примеру последовали не все.

На посланнике не было ни меток легиона, ни знаков различия. Броня была безлика за исключением небольшой иконки, вытравленной на верхней части наплечника. Но больше всего меня потрясло не это — он открыто носил психический капюшон библиария, что полностью противоречило Эдикту Никеи! Легионес Астартес отреклись от использования психических сил, и всё же вот этот носит одежду псайкера, не боясь порицания.

И прежде, чем он ступает на землю Ваала, я ступаю на рампу, преграждая ему путь. Хезен стоит у меня за спиной с вытащенным пистолетом.

Псайкер смотрит на меня с видом, похожим на мрачное веселье. Теперь я могу получше рассмотреть его: стриженная голова и щетинистое лицо, внимательные глаза и много раз сломанный нос. Он знает, какой вопрос я хочу задать еще до того, как я произношу его. И знает не потому, что воспользовался своей силой, а потому, что слышал его до этого уже сотню раз:

— Я брат Тайлос Рубио, агент Малькадора Сигиллита. Я наделен его полномочиями, а он — полномочиями самого Императора.

Дальше можно уже не говорить; имени Сигиллита достаточно, чтобы позволить всё, что только можно представить.

Спустя секунду я делаю шаг назад и позволяю ему сойти с рампы.

— Я не могу распознать твоё звание и твой легион, брат.

Выражение лица Рубио остается беспристрастным:

— У меня его нет, если вам так угодно. Я лишь инструмент воли регента.

— И чего же хочет от нас лорд Малькадор? — спрашивает Хезен. — Насколько я слышал, гражданская война бушует далеко от нас.

Мой боевой брат даже не пытается скрыть свою горечь и обиду.

— Да, — кивает Рубио. — Но теперь война подошла и к Ваалу.

— Мы не видели кораблей предателей, — моя рука лежит на крозиусе. Я готов в любой момент использовать его. — Хорус Луперкаль, чтоб ему сдохнуть, до сих пор не счел нужным испытать нашу оборону.

— Но вы ведь знаете о буре в варпе? — спрашивает у меня Рубио. — Огромная пелена варп-шторма, которую люди называют гибельным штормом?

— Знаю.

Как можно не знать об этом? Некоторые астропаты Сера Джеспера погибли в результате большого метапсихического эффекта. Мы слышали доклады, случайные и противоречивые, о гигантских водоворотах непроходимых штормов, накрывших галактику. Кто-то говорил, что это дело рук Воителя-изменника и его союзников-предателей, другие говорили, что это Император создал заграждения на пути к Терре. Как бы то ни было, пока всё это бурлит и кипит в пустоте, галактика рассечена надвое.

Я знаю про гибельный шторм. Он висит кровавым занавесом между Ваалом и далекими звездами, к которым ушли мои родичи. Барьер, за который нам надо проникнуть, чтобы заглянуть в скопление Сигнус. Это то, что лишило нас связи с нашим легионом и нашим примархом.

— Тогда вы должны знать, что карта галактики претерпела изменения, — рука Рубио опускается в мешок на поясе. — Возможно, что и навсегда. И это заставило лорда Малькадора сделать нелегкий выбор во благо Империума. Ради будущего человечества.

В его руке появляется матово-черный тубус, содержащий, без сомнения, свиток светового пергамента с сообщением. Черный свиток — чрезвычайно редкая вещь, вещь из легенд, и я не сразу понимаю, что вижу именно его.

На моей памяти такие сообщения лишь дважды доставлялись на родной мир нашего легиона. Я понимаю, что обязан взять его, и протягиваю руку. Я Аркад, хранитель Кровавых Ангелов, страж Ваала, и лишь я могу сделать это.

Резким движением я ломаю тубус, и в руках оказывается разворачивающийся пергамент. Керамит перчаток скрывает дрожь моих пальцев.

— Мне жаль, брат, — голос Рубио доносится до меня словно издалека. Я полностью поглощен тем, что написано в свитке. Серебром по черному.

— Кровавых Ангелов больше нет, — произношу я, но голос словно не принадлежит мне. Произнесенные слова отдаются криком в моем сознании, требуя опровержения. — Наш легион… объявлен несуществующим.

Хезен оборачивается к закованному в серую броню воину, его гнев поднимается вместе с пистолетом в руке.

— Что это за враньё? — кричит он, целясь в Рубио. — Вы не можете так говорить, у вас нет права так поступать! Это безумие!

— Это приказ регента, — отвечает псайкер, в его голосе нет даже намека на сострадание. — К сожалению, я вынужден предупредить, что если вы не подчинитесь, то будете объявлены Экскомуникат Трэйторис.

Я тупо верчу свиток в руках и вспоминаю подобный разговор.

С тех пор, как наш флот ушел к скоплению Сигнус, прошло всего несколько месяцев. Но всё уже изменилось.

Назойливое гудение телепортариума на миг заглушило все мои чувства, и внезапно я переместился из отсека перемещения в цитадели в самое сердце тактикариума на борту «Душевного спокойствия».

Я вынул крозиус, но не стал активировать его поле. Я надеялся, что одного вида оружия будет достаточно.

Нагал и другие повернулись ко мне, когда я вошел в отсек. Члены экипажа поспешили убраться с моего пути. Нагал и пять братьев в полном боевом облачении с заряженными и взведенными болтерами.

Готовые к войне.

— Ты не должен был приходить сюда, хранитель! — взъярился Нагал. Он поднял свой болтер, но все-таки не направил его на меня.

— Отбой!

Как только я отдал этот приказ, то сразу услышал в своем голосе эхо слов Сангвиния.

Нагал лишь горько усмехнулся:

— Не в этот раз. Мы уходим, и тебе не остановить нас.

Он жестом обвел помещение. Команда «Душевного спокойствия» была на своих боевых постах, готовая вести корабль в варп. Идиоты — шторм убьет их сразу, как только они попадут в него. Я сказал об этом Нагалу, но не смог его убедить.

— Мы рискнем. Лучше попытаться и погибнуть, чем оставаться здесь и наблюдать, как падает наш дух.

— Брат, послушай меня. Остановись. Так хочет примарх. Если вы не подчинитесь, то будете объявлены Экскомуникат Трэйторис.

На мгновение все замерли, но Нагал словно не заметил этого:

— Я не хочу насилия, Аркад. Просто развернись и уйди. Так будет лучше.

— Нет, — часть меня хотела уйти с ним. — Я разделяю твое страдание, твое разочарование. Мы все понимаем тебя.

Я посмотрел на лица других воинов и членов экипажа. Да, мы все чувствовали это.

— Но у нас есть приказы. Мы должны остаться здесь и защищать Ваал до тех пор, пока не спадет варп-шторм.

— Защищать от чего? — прорычал Нагал. — Мы не можем задерживаться!

Он ткнул пальцем в обзорное окно, на звезды за ним, висящие в темноте, и я понял, что он имел в виду. Там, скрытый в сердцевине варп-пространства, адский разлом разрастался, словно раковая опухоль. Астронавты называли его гибельным штормом. Он разрастался с каждым днем, а его появление ознаменовало потерю контакта с флотом легиона и Ангелом. На всех нас упал темный покров. Я боялся худшего.

Я произнес имя.

— Хорус. Мы должны быть готовы противостоять ему…

Нагал перебил меня, плюнув на палубу:

— Ложь и идиотизм! Я отказываюсь верить в россказни, порочащие любимого брата нашего повелителя! Хорус никогда не пойдет против Терры! Это всё придумано, чтобы разделить нас! Придумано каким-то неведомым врагом! Вот почему мы должны добраться до Ангела — чтобы узнать правду.

Он замолк, растеряв запал — ужасающая вероятность предательства Воителя легла ему на плечи:

— А если… если каким-то чудовищным образом это правда… то у нас еще больше причин найти Сангвиния.

— Если Хорус окажется предателем, — подал голос один из воинов, — то мы найдем его и убьем.

Мой боевой брат бросился ко мне, в глазах светился страх.

— Какой смысл отсиживаться здесь, если наш отец пропал, если он… — Нагал не мог заставить себя произнести эти слова. — Если Сангвиния убили?

Я убрал крозиус. Подошел к Нагалу и посмотрел в глаза.

— Так вы думаете, что Ангел мертв? — спросил я, и никто не смог мне ответить. — Ответьте мне, родичи. Если вы и вправду думаете, что Сангвиний потерян для нас, то я отдам вам этот корабль и позволю улететь.

Молчание казалось бесконечным.

— Нет, — сказал наконец Нагал. — Я не верю, что он мертв. Мы это знаем. — Он постучал по груди прямо над сердцем. — Здесь.

Нагал смотрит на меня и ненавидит. Ненавидит за то, что я дал команду «Отбой», за то, что я осудил его при всех. Я был центром его ярости и разочарования. Но я не винил его за это.

Черный свиток в его руке, он сжимает его и в гневе разбивает о пол Большого Крыла. Массивный купол, сооруженный над палатой собрания Кровавых Ангелов, стократно усиливает громкость нашего одновременного восклицания:

— Это недопустимо!

С этим все соглашаются. Они выслушали повторенные мной слова Рубио и выразили свое несогласие с ними. Псайкер находился за пределами огромного зала, ожидая нашего решения, но я не сомневаюсь, что его сверхъестественные возможности позволяют ему слышать всё, что здесь говорят.

— Какие у Сигиллита имеются доказательства? — говорит один из легионеров. Как и все мы, он не хочет верить, что наша двадцатка это всё, что осталось от Сынов Сангвиния. — Показания дураков и людей?

И всё же я видел данные, что привез с собой Рубио. Наблюдения с имперских кораблей, посланных с Терры на подавление вспышек восстания. Горстки развалюх, что сумели прорваться назад сквозь безумие гибельного шторма, горстки из тысяч.

Экипажи этих кораблей разворачивали свои датчики к скоплению Сигнус, проходя в нескольких световых годах от него, их ясновидцы пытались наладить контакт с флотилией Кровавых Ангелов, а астропаты взывали к своим коллегам на борту «Красной слезы» и других кораблей.

Я видел. И теперь хотел показать остальным, что смогли увидеть эти экипажи. Черноту и полное отсутствие света. Новая пустота в галактических координатах там, где раньше сияли звезды и планеты Сигнуса.

Скопления Сигнус больше не существует. Огромная темная масса заняла его место, поглотив всех тех, кто отважился ступить на разрушенные миры. Поговаривают, что там, внутри, ад, если конечно, он существует. Я бы оплакивал моего Великого Ангела, если бы смог.

Эта трагедия громом гремит в моем разуме, но она была слишком велика, чтобы постичь её. Легион, вычеркнутый из существующих. Все мои братья, товарищи по оружию, мой ангельский отец — их всех нет.

Действительно ли я верил в то, что Сангвиний потерян для нас? Мне стыдно об этом говорить, но в тот момент это было так. Я верил, что всё потеряно.

Хезен помотал головой:

— Не ждет же регент, что мы тихо уйдем в забвение! Он должен знать, что без веских аргументов мы не согласимся на расформирование!

Расформирование. Такое маленькое слово для такого большого акта, заключительного постановления. Методический вывод из действия легиона космического десанта: изъятие и перераспределение всего имущества, от болт-зарядов до линкора. Это закроет часослов наследия, которое пережило времена Древней Ночи, обещая окончательный конец Кровавым Ангелам.

Не в славной битве, сражаясь с упрямым врагом до последнего — но смерть от пера и чернил, работы бюрократов, политиков и стратегов. Это вызывает отвращение и бесит меня в равной степени. Это не тот имперский путь, за который я поклялся сражаться!

— Мы не умрем! — кричит Нагал и его поддерживают остальные. — Даже… даже если это правда.

Он смотрит на черный свиток:

— Есть еще двадцать живых Сынов Сангвиния! Двадцати душ хватит, чтобы восстановит легион.

— И одной было бы достаточно, — рычит Хезен. — Не важно, сколько это займет времени, хоть тысячу лет, мы сможем восстановить наши силы.

— Если у вас будет это тысячелетие чтобы сделать это, — я поворачиваюсь на эти слова и вижу, что Рубио стоит позади меня. Он сумел войти и подойти ко мне так близко, а я даже не заметил. — Но сейчас тревожные времена, Кровавый Ангел. Самые трудные в истории Империума.

— У тебя нет права здесь находиться, — говорит Нагал. — Крыло предназначено лишь для отпрысков нашего легиона и более ни для кого.

Рубио не обращает на его слова никакого внимания и смотрит только на меня. Я чувствую, как псайкер проникает в мои мысли, он знает про страх в моем сердце. И мрачно кивает:

— Война с Хорусом угрожает разорвать галактику на две части. Приоритеты меняются. Как хирург должен пожертвовать одним органом ради спасения всей жизни, так и Сигиллит делает нелегкие решения. Мне жаль, что именно на ваш легион пал такой тяжелый выбор.

— Скажи прямо, — я вновь обретаю голос. — Если ты пришел сюда нашим палачом, Рубио, так делай свое дело!

Он коротко кивнул и окинул рукой крепость-монастырь:

— Военная машина состоит из мощи легиона, генетических и оружейных запасов, из всего вместе… Её стратегическая цена не поддается исчислению, нельзя допустить, что бы всё это попало в руки предателей. Необходимо сохранить имущество легиона, и охранять до тех пор, пока оно не будет использовано в битвах.

— Мятеж не продлится так долго, — сказал Хезен.

— Вы в этом уверены? — возразил Рубио. — Сигиллит предусмотрел все возможные варианты. Даже сейчас, на далеком Титане, он готовит новое оружие, новое поколение воинов. Малькадор готовится. — Он указал на свою броню. — Я и подобные мне были призваны помочь ему в этом деле.

— И вы хотите распотрошить нашу крепость для этого? — голос Нагала был глух и холоден. — Когда мы совсем будем подавлены, регент придет на Ваал подобно стервятнику и обдерет его начисто? Так вот для чего ты пришел сюда? — он двинулся на Рубио, сжав кулаки. — Чтобы обобрать нас до последней нитки?

— Да, — ответил псайкер. — Транспортные баржи на подходе, их экипажи состоят из верных фракций Механикум. Они заберут всё, что необходимо.

— Убирайся, — Нагал уже рычит.

— Я еще хочу сказать…

— Пошел вон! — ревет воин.

Рубио замолкает и легко кланяется. Когда он уходит, ярость Нагала оборачивается против меня:

— Ты должен был отпустить нас, Аркад. Будь проклята твоя кровь, мы должны были уйти!

Я поворачиваюсь к нему.

— Если бы я это позволил, от нас вообще бы ничего не осталось.

— Оглянись вокруг. Скоро так и будет.

Его слова напоминают мне о моем сне.

Мы никогда не говорили о сне, хотя мы все так или иначе были в нем замешаны.

Те из нас, кто спал — если космические десантники действительно могли спать — видели его более четко, но даже те, кто бодрствовал, стоя на посту или тренируясь, получили частицу…

Я не решаюсь назвать это видением.

Что я видел? Нагромождение образов, проходящих сквозь разум вспышками воспоминаний. Мир кроваво-красных песков, но не Ваал. Горящие небеса. Огромное существо, больше похожее на зверя, чем начеловека, детали я не могу различить — всё размыто.

В руках существа топор. Мощный удар, убивший сотни моих братьев.

И посреди этого — Сангвиний, распахнувший крылья. Я вижу, как он падает, хотя знаю, что Ангел не падет никогда.

Затем всё исчезло, и внезапно во мне на краткий миг пробудилась чудовищная ярость. Это был доселе не виданный вид гнева, с трудом поддающийся пониманию. Я почувствовал себя… словно оскверненным его мимолетным прикосновением.

Во времена до восхождения Императора это назвали бы предзнаменованием.

После того дня никто из воинов больше не говорил о сне, словно огласка могла привести к его свершению.

Мне надо присутствовать на взлетной площадке, где стоит «Штормовой Орел» Рубио, похожий на терпеливого хищника, готового взмыть в небо.

Признаюсь, я уже принял решение, пока шел через Тихий Монастырь и вдоль верхних галерей. Ничто из того, что может сказать мне псайкер, не изменит моего решения.

— Говори, — требую я, когда он появляется из внутренностей посадочного модуля.

— У меня для тебя и твоих братьев есть одно предложение. Один шанс, — в его голосе сквозила искренность. Я задался вопросом, был ли однажды Рубио на моем месте, раздавленный столь большой потерей? Воин снимает свой силовой меч с пояса, ножны и всё остальное и показывает мне. — Вы спрашивали о моем звании и легионе. Когда-то я был Ультрамарином, воином Тринадцатого легиона. — Рубио поворачивает оружие и я вижу на его рукоятке символ Ультимы. — Я потерял свой легион так, словно если бы сыны Маккрага были мертвы и потеряны. — Эти слова не были надуманны: я услышал боль в его голосе и поверил ему.

— И теперь ты агент Малькадора?

Он кивнул.

— Один из многих. Некоторые из нас легионеры, из братств обеих сторон восстания. Другие смертные и… есть другие. У меня теперь новые задачи.

Он рассказал о работе Сигиллита в Солнечной системе, о свершенных во имя Императора делах, но не открывая всей правды. Он сказал, что во всех звездных системах принимаются меры. Корабли и люди по-тихому перебрасываются туда, где они будут наиболее нужны в случае боевых действий. Военная техника, генетические и строительные материалы инфраструктур легионов. Всё для проекта лорда Малькадора, всё для борьбы не столько с предателем Хорусом Луперкалем, а сколько с темными силами, что он пробудил.

Я не понимаю, к чему он все это говорит до тех пор, пока он не делает мне предложение. И тут до меня доходит.

Рубио протягивает руку:

— Присоединяйся ко мне, Аркад. Ты и твои братья. Черный свиток может означать конец вашего легиона, но не конец вашей преданности Терре.

— Ты хочешь, чтобы мы поменяли свои цвета на этот? — я рассматриваю его призрачно-серую броню и касаюсь крылатой капли крови на своем полночно-черном нагруднике. — Да я скорее умру, чем сдамся.

Если Сангвиний больше не с нами, и мы потерянные сыны… тогда сбросить с плеч наши отличительные черты подобно тому, как некоторые сбрасывают плащ — это было бы величайшим оскорблением его памяти!

— Ты не понимаешь.

— Я понимаю, — я надвигаюсь на Рубио, но он не отступает ни на шаг. — Я говорю от имени всех своих братьев. Мы отказываемся от твоего предложения.

К его чести, он не стал попусту тратить силы, пытаясь уговорить меня.

— Отлично. Но у меня к вам есть одно последнее требование, — псайкер вложил меч в ножны и протянул мне вокс-модуль. — Ваши корабли на орбите, сторожевая флотилия… Я передал им приказ Малькадора рассредоточиться и убрать цвета легиона…

Я улыбнулся, и гордость переполнила моё сердце:

— Но они не подчинились?

В этот момент люди — команды и офицеры — напомнили мне, что не обязательно быть легионером, чтобы быть легионом.

— Капитаны кораблей отказываются выполнять приказы Сигиллита без твоего разрешения. Аркад, ты должен сообщить флоту, что он свободен от присяги Кровавым Ангелам.

— Этому не бывать, — я слышу шаги. Стук керамитовых сапог по камню, воины выстраиваются в ряд за моей спиной. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть лица, но вижу лишь скрывающие их шлемы.

И их броню…

Они больше не носят кроваво-красные цвета нашего легиона. Темный слой чернильной краски покрывает их доспехи, делая их похожими на мои. Единственно, что осталось красным, так это две скрещенные полосы на груди и наплечниках. Две багровые линии, словно кровавые раны.

Их привел Нагал.

— Если мы и вправду рота мертвых, — нараспев произносит он, — то так каждый, кто посмотрит на нас, поймет это.

Моя гордость растет, и я вижу вопрос в глазах Рубио, когда поворачиваюсь к нему.

— Где Хорус Луперкаль, брат? Под какой корягой скрывается этот перебежчик?

Рубио сразу понимает, на что мы так решительно настроены:

— Вы стремитесь найти Воителя. Двадцать против всей мощи его армий, его легионов предателей? Вы найдете лишь смерть.

— Но согласно словам Сигиллита, мы уже мертвы, — огрызнулся Хезен. — Мы найдем Хоруса и убьем его. Или погибнем, пытаясь сделать это.

— А что, разве у нас есть еще что-то, к чему следует стремиться? — спросил я и увидел, что Рубио замер. — Любой, кто присягнул в верности Великому Ангелу, может последовать за нами, если захочет.

Псайкер вновь обнажил свой ультрамарский гладиус, нарочито медленно и демонстративно. Лезвие меча засветилось одновременно с ожившими кристаллами в капюшоне воина.

— Я не могу этого допустить. Вы Легионес Астартес и имеете право распоряжаться своими судьбами так, как хотите. Но эти корабли принадлежат Империуму и Терре, — острый кончик его меча нацелился мне в голову. Вокс-модуль по-прежнему был передо мной в его протянутой руке. — Скажи им сложить оружие, брат Аркад.

— Нет, — крозиус арканум уже был в моей руке. Активированная аура потрескивала, сияя бледно-голубым светом.

В тот момент я был готов совершить самый немыслимый поступок. Я был готов убить другого космического десантника из-за того, что считал, что я прав, и знал, что мои боевые братья за моей спиной не остановят меня. Они посчитают мой поступок правильным и не станут упрекать. Я готов был забрать жизнь Тайлоса Рубио, если потребуется.

В каком-то смысле это ощущалось как… освобождение. Так этого так жаждут предатели Хоруса? Стоит сделать это один раз и дальше будет все легче и легче убивать? Сейчас мы стоим на пороге этого, и дальнейший путь будет отмечен кровью воинов, которых когда-то мы называли братьями и, возможно, даже вместе сражались.

Но прежде чем наше оружие скрещивается, раздается крик из уст смертного:

— Стойте! Стойте! Во имя Ангела, прекратите!

Нагал, Хезен и другие расходятся, словно темный занавес, пропуская человека. Тощий, одетый в бархатную мантию, он спотыкается, будто испытывая приступ головокружения. Сер Джеспер, Мастер Сообщений, бежит изо всех сил. За ним тянутся пучки витых проводов и ритуальных кабелей. Он в бешеном темпе пробежал от астропатического секлюзиума крепости-монастыря, и находится в состоянии сильного смятения. Меня обеспокоило то, что Джеспер находится в таком состоянии только тогда, когда получал сообщения огромной важности. Бедный телепат даже не смог должным образом избавиться от своего пси-оборудования. Из уголков его глаз течет смешанная со слезами кровь.

Ноги астропата подкосились, но Хезен успел подхватить его. Он подошел к нам, держа на руках слабого худого человека, словно ребенка.

— Выслушайте меня, — прохрипел Джеспер. Он еще не достаточно очнулся, но что-то заставило это тощее тело продержаться достаточно долго, чтобы заговорить. Он начал нараспев повторять полученные им мемо-коды, подтверждающие подлинность сообщения. А затем начал шепотом воспроизводить межзвездное сообщение.

— Ралдорон связался со мной через ужасно огромное расстояние…

— Первый капитан? — Нагал застыл при упоминании этого имени. Наш брат Ралдорон ушел вместе с Ангелом на Сигнус. Внезапно стала понятна причина такого поведения Джеспера.

— Он сказал… — астропат умирал. Он почти убил себя, вырывая это сообщение из губительного шторма, пожертвовал своей жизнью, зная, что оно спасет всех нас. Его поступок посрамил меня. — Сангвиний жив. Легион выстоял.

Это было последнее сообщение Сера Джеспера, доведенное до нас: я услышал последний удар его сердца.

Рубио не смог ничего сказать в ответ на это — его вокс-бусина треском подтвердила слова Джеспера сообщением его собственных астропатов с борта крейсера. Он опустил меч.

Я поднимаю крозиус, и красный свет солнца Ваала отражается в нем кровавым блеском.

— Возвращайся, Рубио. Забирай свои корабли, свои приказы и возвращайся ни с чем к Малькадору.

Моё сердце пело, пока я произносил эти слова.

— Он слишком рано посчитал вас потерянными, — произнес псайкер.

— Мы никогда не были потерянными, — покачал я головой в ответ. — Мы Кровавые Ангелы.

И такого ответа было достаточно.

Гэв Торп Святое слово

«Слово Императора следует читать и внимать со всем прилежанием, дабы сумел ты постичь знания, нужные тебе».

— Лектицио Дивинитатус, около М31

В небе над городом вспыхивали и потрескивали разряды молний, мрачно озаряя армию, отступавшую из разрушенных предместий. Тысячи окровавленных и подавленных людей уходили из Милвиана. Оставляя позади выжженные остовы танков и транспортов, солдаты Тэрионской когорты со всей спешностью и благодарностью подчинились приказу к отступлению.

Вслед тэрионцам бил орудийный и лазерный огонь, еще больше истончая их ряды, пока на Милвиан не обрушились снаряды сотен окопанных пушек, чтобы остановить преследование. Потоки солдат в сумраке текли к ждущим товарищам.

На дисплее зашипели статические помехи, когда офицеры-наблюдатели, сопровождавшие наступление, отключили канал разведданных. Марк почувствовал облегчение, что ему не придется смотреть на колонны уставших людей, которые брели обратно к имперским позициям. Картинка сменилась отображением позиций, а также символами и обозначениями целей, придававших угрюмой картине стерильно-клинический вид.

За свою военную карьеру Марку Валерию приходилось отступать и прежде, но сейчас его терзал вопрос, могло ли это стать главным поражением в его жизни. Вице-цезарь тэрионцев перевел внимание с главного экрана командной палубы на небольшой коммуникационный монитор в панели рядом с ним.

— Милвианские батареи должны замолчать не позднее завтрашнего полудня. Проволочек я больше не потерплю. От этого зависит наш успех.

Взглянув на суровое лицо командора Бранна на гололитическом дисплее, вице-цезарь Марк Валерий понял, что капитан Гвардии Ворона ничуть не преувеличивал. Если Бранн сказал, что исход кампании зависит от того, возьмет ли армия Валерия Милвиан в следующие восемнадцать часов, то так оно и было.

Хотя Бранн говорил спокойно и без обвинений, Марк отлично понимал, что заслужил куда более строгих слов. Атака на Милвиан захлебнулась в самом начале, и Тэрионской когорте пришлось спешно отступить. И вице-цезарь собирался любой ценой искупить этот отход.

— Мы готовимся возобновить наступление на рассвете, — заверил Марк командора Гвардии Ворона. С первой атакой он поспешил, из-за чрезмерной самоуверенности или же просто считая себя готовым к ней. За его ошибку поплатилось более тысячи семисот тэрионцев. — Я обозначил новое направление атаки, так что на этот раз мы доберемся до батарей. В атаку бросим все силы. Ваши корабли смогут выйти на низкую орбиту для атаки.

— Нам предстоит нанести смертельный удар, — продолжил Бранн, напоминая то, о чем говорил уже много раз. Марк слушал молча, склонив голову. — Из-за твоего продвижения ко второй столице, Милвиану, большая часть верховного командования предателей бежала в бункерный комплекс в тридцати километрах южнее города. Это ненадолго. Через восемнадцать часов мы высадимся на боевых кораблях и в десантных капсулах, если только тэрионцы и их ауксилиарии захватят Милвиан и заставят умолкнуть оборонительные лазеры и противоорбитальные орудия, охраняющие город.

Бранн мог не упоминать, что лежало на чашах весов. С захватом Милвиана и уничтожением командования предателей мир Эуеза вернется в лоно Империума, а с ним и Вандрегганский сектор.

— Да, командор, — Марку было нечего больше сказать, что бы ни прозвучало как извинения или доводы для офицера Легионес Астартес. — Милвианские батареи падут.

— Понятно. Что-нибудь еще?

Да, подумал Валерий, но промолчал. Его посетил сон. Гудящий жизнью командный центр был едва ли подходящим местом для обсуждения личных вопросов между Валерием и Бранном.

— Ничего, командор.

— Это радует, Марк. Удачного боя.

Изображение замерцало, а затем исчезло. Марк приказал резервам выдвигаться и прикрыть отступление. Убедившись, что все, что можно сделать, уже сделано, уставший вице-цезарь покинул командную палубу и вернулся в покои.

Его внимание привлекло осторожное покашливание и, остановившись, Марк увидел Пелона, выжидающе стоящего у занавешенного окна. Юноша превратился в худощавого, но мускулистого молодого человека, с гордостью носившего звание субтрибуна. В решительном парне, который сопровождал Марка, сложно было признать того напуганного мальчика, десять лет назад ставшего его денщиком.

— Да? — сказал Марк.

— Впустить свет, вице-цезарь?

Валерий безразлично махнул рукой, и тут же забыл о мимолетном отвлечении, не в силах выбросить поражение из головы. Пелон счел это за разрешение и потянул за веревочку, которая оттянула тяжелую штору. Сквозь тройку арочных окон, из которых открывался вид на поросшие лесами холмы и грифельно-серые облака, полились последние лучи синеватого солнца.

Марк застыл на месте, любуясь пейзажем. Он был так поглощен планированием атаки, что не смотрел на холмы Эуезы уже несколько дней. Он шагнул к окну и проследил за увенчанным деревом холмом, исчезнувшим позади.

Конечно, двигался не сам холм, а массивный транспорт «Капитоль Империалис», служивший Марку в качестве штаба. «Презрительный», длиною в восемьдесят метров и высотою в пятьдесят, двигался стремительным походным темпом на длинных гусеницах, его покатые бока усеивали обзорные порты и орудийные спонсоны. В пяти километрах грохотал еще один «Империалис», «Железный генерал», которым командовал префект Антоний, младший брат Марка.

Каждая сверхтяжелая машина везла по две роты из Тэрионской когорты — сотню человек и девять танков, а за массивной пушкой и сотнями второстепенных орудий приглядывали бессчетные адепты и сервиторы Механикум.

Рядом с парой исполинских транспортов двигались остальные тэрионцы, пешком или в транспортах, в целом семьсот тысяч человек. Среди них шагали разведывательные и боевые титаны из Легио Виндиктус, которых поддерживало пару тысяч аугментированных скитариев, сагитариев, преторианцев и геракли, а также десятки удивительных машин войны и обслуживающих устройств.

В армии имелись и другие сверхтяжелые машины — «Гибельные клинки» и «Теневые мечи», «Штормовые молоты» и «Левиафаны» из Тринадцатого полка подавления Козерога, а также сотни танков «Леман Русс», транспортов «Химера», зенитных орудий «Гидра», и множество других танков и машин войны. С ними ехали «Грифоны» и осадные бомбарды, штурмовые орудия «Василиск» и мобильные ракетные платформы.

Спустя два с половиной года после того, как новая Тэрионская когорта умылась кровью у Идеальной цитадели Детей Императора, армия Марка стала по-настоящему сильной.

Дорога была вымощена — в некоторых местах буквально — людьми и машинами Корпуса лоторских саперов. Пятнадцать тысяч человек и столько же инженерных машин создавали просеку через леса, сравнивая холмы и насыпая аппарели на утесах и эскарпах, чтобы облегчить переход для следующего за ними воинства. На реках при помощи хитроумной техники возводили дамбы и мосты. Болота осушали, дорогу мостили на сотни километров через равнины и подножья холмов.

Единственных сил, которых здесь недоставало, была сама Гвардия Ворона. Легион лорда Коракса был рассредоточен по всей Эуезе и орбите. Гвардия Ворона первой огласила о прибытии войск Императора, и захватила космический порт в Карлингии, чтобы позволить тэрионцами и их союзникам выгрузить свои громадные машины войны.

— Совет командования через два часа, — сказал Марк, отворачиваясь от марширующей армии. Он добрался до кровати в углу комнаты, даже не отвлекаясь на постоянную дрожь от двигателей массивного транспорта. — Разбудишь через час.

Он скинул тяжелое пальто в заботливые руки Пелона. Когда Марк присел на кровать, и Пелон опустился на колени, чтобы стянуть сапоги, от вице-цезаря не укрылось, что его помощник немного задумчив.

— О чем думаешь, Пелон? Говори.

Помощник колебался, сосредоточившись на работе. Когда он заговорил, то не встретился взглядом со своим повелителем.

— Полагаю, вы так и не упомянули о своих снах командору Бранну.

— Нет, — ответил Марк. Избавившись от сапог, он закинул ноги на кровать и лег, положив руки на грудь. — После произошедшего с Рапторами он ясно дал понять, что о снах лучше не вспоминать.

— Последний такой сон спас Гвардию Ворона от гибели, вице-цезарь. Не думаете, что ваши последние сновидения того же рода?

— Мне повезло, что лорд Коракс не стал допытываться о причинах нашего своевременного прибытия на Исстван, а Бранн хочет, чтобы так продолжалось и дальше. Я понимаю, что не примарх слал мне видения, и не хочу поднимать проблемы, которые повлекут неприятные вопросы. В этой войне нам уже пришлось повидать немало странного. Командира Имперской Армии, который видит вещие сны, не станут терпеть.

— Но что, если сны присылает иная, высшая сила, чем примарх? — в тоне Пелона чувствовалось едва заметное увещевание.

— Нонсенс, — ответил Марк, поднимаясь. Он оглядел помощника с ног до головы. — Нет никаких высших сил.

— Я могу назвать одну, — тихо произнес Пелон. Юноша порылся в мундире и извлек ворох рваных листовок и плас-принтов. В его движениях появилось оживление.

— Мне как-то дал это один из лоторианцев. В этих писаниях истина, куда глубже всего, что я читал прежде. Император не оставил нас, но дальше следит и направляет своих последователей. Все здесь.

Он протянул бумажки Марку, но вице-цезарь, презрительно фыркнув, лишь отмахнулся.

— Я ждал от тебя большего, Пелон. Я полагал, ты вырос на Тэрионе и впитал мудрость логики и причинности. А теперь ты пытаешься представить эти суеверия как некую сакральную истину? Ты не думал, что я уже читал эти бумажонки о боге? Они оскорбительны для Имперской истины и всего, за что мы сражались.

— Простите, вице-цезарь, я не хотел вас прогневить, — сказал Пелон, поспешно спрятав листовки назад в карман.

— Разбудишь меня через час, и чтобы я больше не слышал упоминаний о всяких там Богах-Императорах и прочем божественном провидении.

Вот уже несколько дней Марку не спалось, и сегодняшний день не стал исключением. Стоило ему задремать, мысли тут же наполнялись пугающими образами. Вице-цезарь стоял на поросшей травой равнине, над головой собирались грозовые тучи. Трава шелестела и расходилась, когда в ней что-то проползало.

Вокруг него поднялись змеи, поблескивающие гладкими зелеными чешуйками, и обнажили длинные, словно кинжалы, зубы. Марка окружили, змеи подбирались все ближе, кусали за руки и ноги, вонзались клыками в грудь и живот, попутно кусая и отталкивая друг друга.

Мечась от боли, Марк заметил тело зверя и понял, что напавшие на него существа на самом деле были лишь многочисленными головами одного чудовища. Существо парализовало его ядом и начало свиваться кольцами, вырвав клыки и выдавливая из него жизнь.

Марк проснулся в заливающем лоб холодном поту. Сквозь окна он увидел черное ночное небо. Пелон сидел в кресле рядом с комодом, что-то торопливо пряча в карман, когда обернулся к проснувшемуся повелителю. В глазах помощника читалась тревога, и нечто, чего Марк прежде не замечал: зачарованность.

Какой бы бред ни был написан в тех бумажонках, он явно оказал на юношу неизгладимое впечатление, но у Марка сейчас не было сил бранить Пелона. Вице-цезарь поднялся, его рубашка и рейтузы стали мокрыми от пота.

Пелон подошел к занавешенному шкафу и достал свежевыглаженную форму. Марк кивком поблагодарил его.

Командный зал, расположенный за мостиком «Капитоля Империалиса», представлял собой большую комнату двадцать на тридцать метров, в центре которой находился яркий гололитический дисплей. Одну из стен освещал ряд коммуникационных панелей, за которыми работали сервиторы и помощники, тогда как другую переборку занимал визуальный дисплей, на котором транслировались передачи со сканеров и стратегической сети.

Гололит показывал Милвиан, огромный город, который много десятилетий назад разросся за пределы фортификационной стены и превратился в настоящий лабиринт пригородов мануфакторий и жилых зданий, кольцом окружавших оборонительные башни периметра и главные гарнизонные постройки. Громадные дворцы планетарной элиты высились на холме, который поднимался возле западного края стен. Холм защищали четыре форта над узким мостом, переброшенным через разделявшую город реку. Разведывательные самолеты и орбитальное изучение подтвердили, что все другие переправы были уничтожены защитниками.

Контрбатарейный огонь макропушек и стенных батарей ложился всего в паре километров, так что совет командования проходил на фоне нескончаемого обстрела валов и траншей, возведенных за последние дни саперами и их машинами.

Пока Марк говорил, субтрибуны управляли дисплеем гололита, мигающими стрелками и иконками прописывая формации и маневры.

— План не изменился, — сказал вице-цезарь командному совету. — Захват города состоит из четырех фаз. Первая — создание осадной линии в двух километрах от предместий, — уже завершена. Орудия полковника Голада и ракеты Тринадцатого полка Козерога нанесли урон внутренней линии обороны. Огневая завеса не дает главным силам предателей выйти из центра, из-за чего предместья уязвимы. Бойцы Тэриона под командованием префектов захватят внешний город, и будут готовиться к штурму стен, расчищая улицы и здания для прохождения танков и титанов, которые сформируют острие главного наступления.

Марк сделал паузу, когда на гололите заискрился синий купол.

— Мы полагали, что все идет по плану, пока во время предыдущей атаки не столкнулись с чем-то невиданным раньше. Подступы к городской стене экранируют силовые щиты, способные отражать снаряды и лазерные лучи, а также разрывающие плоть сильными разрядами энергии. Люди зовут его «молниевым полем», и ему удалось остановить их.

— Молниевое поле — крупное препятствие, но когда оно обрушится, — а Марк не сомневался, что оно обрушится, как только они найдут генераторы и выведут их из строя, — районы внутреннего города по обе стороны реки станут последними двумя целями. Мы заставим умолкнуть орудия орбитальной обороны, и Гвардия Ворона десантируется на укрепления за городом.

— Орбитальная поддержка?

Вопрос принадлежал генералу Кайхилу из саперов, коренастому жилистому мужчине, уже немолодому, и облаченному в потертый камуфляжный костюм.

— Не будет, пока мы не уничтожим оборону, — ответил Марк. — Мы не можем рисковать своими кораблями на низкой орбите, а любой другой удар будет слишком неточным. Для уничтожения молниевого поля нам нужен прицельный обстрел. Когда мы отключим энергетический экран, то получим поддержку с воздуха, но наша цель — захватить город, а не сравнять его с землей.

Вице-цезарь стал ждать новых вопросов от собравшихся офицеров. В глубине мыслей он до сих пор ощущал горячее дыхание зверя на своей коже и пронзающие тело клыки. Марк попытался отогнать чувства, но последний сон казался даже более живым, чем прежде, из-за чего он испытывал крайнее смущение. Он снова взглянул на голосхему, пытаясь найти слабину.

Его взгляд упал на городок Лавлин в четырех километрах западнее, вдоль главной оси атаки. Ранее он попал под мощный удар Тринадцатого полка Козерога и орбитальный обстрел, а саперы, зачищавшие местность, подтвердили, что врагов там не осталось, но все же он привлек внимание Марка.

— Мы уверены, что наш фланг в Лавлине прикрыт? — спросил он у Кайхила.

— Вражеских войск там нет уже двенадцать часов, — пожав плечами, сказал генерал. — Мы можем еще раз проверить руины, но потребуется время — я не могу снять людей с главной атаки.

Марк, почесывая гладко выбритый подбородок, обдумал возможные варианты действий. И хотя план казался безопасным — настолько безопасным, насколько вообще таким может быть план, — он не мог избавиться от сомнений, вызванных ночным кошмаром и отступлением.

— На случай угрозы флангу я отправлю десять рот в резерв, — он перевел внимание на один из экранов, отображавшее лицо принцепса-сеньориса Ниадансала из Легио Виндиктус, участвовавшего в совещании с мостика своего титана типа «Полководец».

— Пожалуйста, отправьте двух боевых титанов в резерв, принцепс, — попросил Марк.

— Это кажется пустой тратой ресурсов, — наморщив лоб, сухо ответил командир титана. — Десять рот и два титана могут внести значительный вклад в основное наступление.

— Мы сумеем преодолеть молниевый щит и без них, — возразил Марк. — Они смогут пойти вперед и поддержать главную атаку, когда фланг будет в безопасности.

— У вас есть сведения, о которых мы не знаем, вице-цезарь? — спросил полковник Голад из Козерогов.

— Сведений нет, — поспешно ответил Марк. Он замолчал, чтобы собраться с мыслями. — Наше продвижение в город должно пройти без заминок, вот и все. Лучше перестраховаться, чтобы потом не жалеть.

— Возможно, вы чрезмерно осторожны, вице-цезарь, — произнес Голад. — Потери — неизбежное следствие войны.

Валерий промолчал, понимая, что Козероги не принимали участия в штурме, а только сидели в траншеях в паре километров от города. Вместо этого он просто заворчал и пожал плечами.

— Да, я осторожен, но не чрезмерно, полковник, — спокойно сказал Марк, сдерживая резкий тон. Голад не знал, что в глубине души чувствовал Марк, и его нельзя было винить за сомнения.

— Кто будет командовать резервом? — спросил Антоний. Одетый в цветастую тэрионскую форму, с красной перевязью, перекинутой через нагрудник, префект напоминал Валерию его самого пару лет назад, когда он приводил планеты к согласию. Больше двух лет войны с предателями ничуть не ослабили энтузиазм Антония. Марк завидовал надежде младшего брата, но после увиденного им на Исстване и личного свидетельствования измены Гора, Марк отбросил всякие мысли о решающей победе и просто принимал каждый новый бой.

— Ты, — ответил Марк. Брату он доверял больше всех остальных, а «Железный генерал» не внес бы решающего вклада в наступление. — Я пришлю тебе подробности, придам шесть пехотных рот, четырех бронетанковых, прежде чем ты полетишь обратно на «Железный генерал».

Антоний кивнул, но в его взгляде читалось любопытство. Поначалу Марку казалось, что он заметил во взглядах других присутствующих подозрение, но понял, что это всего лишь паранойя, офицеры просто не понимали, к чему внезапные изменения в планах.

— Еще остались нерешенные вопросы? — спросил Марк, сменив тему. В последовавшей короткой паузе офицеры ничего не сказали и не спросили. — Хорошо. Бомбардировка Голада начнется через тридцать минут. Атакуем через сорок пять.

Мостик «Презрительного» гудел от передач по комм-сети и вокс-переговоров подчиненных Марка. Каждую минуту стрелял главный калибр, заставляя содрогаться весь «Капитоль Империалис», несмотря даже на то, что звукогасители приглушали оглушительный грохот.

Марк сосредоточил внимание на главном дисплее, который делился на семь субэкранов, отражавших боевую телеметрию пятикилометровой линии фронта. Один дисплей был отведен под передачу с разведывательного корабля в верхних слоях атмосферы над городом, показывая уничтоженные укрепления внизу. Козероги не ослабляли огонь, фокусируя артобстрел на ДОСах и орудийных батареях.

Еще пять показывали схемы продвижения саперов и тэрионцев на окраины Милвиана. Пехотные бригады под прикрытием титанов «Гончая войны» из Легио Виндиктус быстро переходили из дома в дом. Они двигались стремительно, казалось, большинство вражеских сил отступали к стене, как и предполагал Марк. Тем не менее, атака проходила методично и слажено, солдаты ничего не оставляли на волю случая.

В километре позади пехоты шли танки и штурмовые орудия тэрионцев и Козерогов. Длинные колонны ползли по бульварам и дорогам в сопровождении бойцов, чтобы не угодить в засаду.

Еще один экран отображал пикт-передачу из самого штабного транспорта, показывая вид на укрытые дымом улицы, немного размытый из-за шести слоев пустотных щитов, которые защищали массивную командную машину. Картину озарял мерцающий лазерный огонь, расцветы взрывов и столбы дыма. В затянутом тучами небе проносились снаряды, с падающих зданий вздымалась пыль, накрывая улицы. Постоянный фон бесчисленных рапортов и переговоров, стрекота и воя ручного оружия подчеркивался громкими разрывами, напряженными отчетами, руганью и проклятиями, передачей координат и выкрикиванием имен подчиненных.

Они казались далекими, в шаге от Марка, пока тот слушал и наблюдал. Вице-цезарь уловил обрывок речи сержанта, бранящего свое отделение за то, что оно отступило, а затем громкий напев сервитора Механикума, определяющего векторы сканирования, который нарушался треском статики и шипением кодировки. Раздавались крики, вопли боли, на экранах то и дело вспыхивали и исчезали крошечные символы. Маленькие отметки двигались по темным переулкам и останавливались возле перекрестков, удерживаемых врагом.

Экран, подобно беспорядочной схеме, покрывали стрелки планируемых наступлений, треугольники захваченных третьестепенных целей и круги, отмечавшие зоны артиллерийского огня.

Марк даже не пробовал разобраться во всем этом. Время от времени он просил объяснений у одного из трибунов, но ему не полагалось знать все детали сражения. Его волновала только общая картина, и в этом отношении все шло так, как он и надеялся.

Иногда он бросал взгляд на последний субэкран, по которому текли строчки из списка потерь одиннадцати фаланг тэрионцев. В первой атаке они потеряли две тысячи тридцать человек, но не все из них погибли. Темп наступления замедлился, когда армия преодолела внешнюю линию обороны.

В четырех километрах позади и тремя километрами западнее, на правом фланге движения, «Железный генерал» и сопровождавшие его роты ждали приказа к атаке. Штурм начался час назад, и пока со стороны Лавлина ничто не предвещало угрозы, но Марк пока еще не был готов отбросить сомнения и вызвать резерв.

«Презрительный» поддерживал основную атаку, двигаясь по главному шоссе Милвиана в сторону молниевого поля. Прочность защитного экрана не испытывали на пустотных щитах титана или «Капитоля Империалис», поэтому Марк решил, что сверхкрепость была лучшим способом для уничтожения одного из генераторов. Как только они создадут брешь в поле, остальные силы атакуют оставшиеся генераторы.

Марк возглавил атаку не из одного только прагматизма. После отражения прошлого штурма он стремился доказать своим людям и в первую очередь лорду Кораксу, что на него и его тэрионцев можно положиться. С момента основания они служили Императору, и примарх Гвардии Ворона не заслуживал худшей службы.

«Презрительный» шел вперед, давя брошенные автомобили и пустые танки, стоявшие на пути командной крепости. Батареи по обоим бортам и главный калибр вели огонь по окружавшим жилым блокам, сравнивая с землей все в пределах нескольких сотен метров. Снаряды защитников рвались вокруг неуклонно надвигающегося левиафана. Тут и там пустотные щиты переливались от прямых попаданий, захлестывая «Презрительный» мерцающей пурпурно-золотой аурой.

Позади грандиозной машины ждали тэрионские танки и солдаты, готовые развить прорыв.

Марк понимал, что исход битвы находился на чашах весов, где от следующего часа зависел успех или поражение целого вторжения. Хотя они стремительно продвигались к центру города, предатели догадались собрать основные силы за молниевым полем, и атака едва не захлебнулась. От подчиненных Марка поступали многочисленные запросы о подкреплениях — дополнительная огневая мощь титанов и пехоты требовалась по всему фронту.

— Генератор в пределах огневого поражения, вице-цезарь, — доложил один из трибунов.

— Нацелить основные орудийные системы, огонь на поражение.

Едва приказ сорвался с губ Марка, другой трибун закричал предупреждение со своего места у сенсорной панели.

— Вражеский титан типа «Полководец», в восьмистах метрах, сектор четыре, целится в нас, — изображение на субэкране смазалось и показало машину войны, немного размытую из-за пустотных щитов. — Перенаправить огонь?

— Нет, — отрезал Марк. — Сосредоточить все орудия на генераторе поля. Наши пустотные щиты выдержат. Титаны прикроют нас.

«Презрительный» содрогнулся, дав залп из всех пушек и тяжелых орудий. Здание в половине километра от него разлетелось штормом обломков, когда молниевое поле перегрузилось, на сотню метров разметав в искрящихся дугах энергии куски рокрита и оплавленного металла.

Победный рев, разнесшийся по командной палубе, заглушил крик трибуна-сенсориума.

— Варп-ракета, вице-цезарь!

Субэкран увеличил разрешение на одной из орудийных точек в панцире предательского титана. Из нее, извергая клубы синего дыма, вылетела ракета длиною в десять метров. В считанные секунды она преодолела первую сотню метров, прежде чем активировался ее миниатюрный варп-механизм. Ракета на мгновение исчезла, оставив инверсионный след из клубящейся бело-зеленой энергии варпа. Секундой позже она возникла снова, уже в двухстах метрах от «Презрительного».

— По местам — стоять! — взревел Валерий, когда приближающийся снаряд вновь исчез в варпе.

Вице-цезарь вцепился в командный пульт за миг до того, как варп-ракета появилась уже за пустотными щитами «Капитоля Империалис» и взорвалась. «Презрительный» содрогнулся, на пару долгих секунд поднявшись в воздух, и Марка отбросило на палубу.

Едва успевшего встать вице-цезаря оглушило ревом аварийных сирен. Из пореза на лбу текла кровь. Он вытер ее рукавом парадной рубашки.

— Контроль повреждений. Ответный огонь. Поле еще не упало?

— Нет, вице-цезарь, — произнес один из трибунов. — Постойте… да, думаю… да, оно упало!

— Вызвать резервы? — спросил еще один.

Марк уже был готов согласиться, понимая, что промедление может дать противнику время на восстановление молниевого поля, что отстрочит захват противоорбитальных орудий. Его бойцы и союзники гибли сотнями, но их смерти пойдут насмарку, если к полудню они не возьмут батареи на дальней стороне.

Он уже собрался связаться с Антонием, когда запищал его личный комм-канал. К удивлению Марка, это был его брат.

— Вице-цезарь, мы обнаружили в руинах Лавлина движение. Они передают позывные Гвардии Ворона и запрашивают проход мимо нас.

— Ты уверен, Антоний? — Марку с трудом удавалось сосредоточиться среди воя клаксонов, рапортов трибунов и пульсирующей боли от раны на голове. — Примарх и командоры не говорили о действующих здесь других войсках.

— Комм-сканирование и сенсоры подтверждают наличие крупных сил, движущихся к нашей позиции. Возможно, планы изменились?

Марка ошеломили такие новости. Возможно, что в бой вступили новые армии ауксилиариев и силы Гвардии Ворона — некоторые из них были разбросаны по всей планете и сражались отдельно в соответствии со стратегией Коракса — но казалось маловероятным, что ему о них не сообщили.

— Ты уверен, что они передают правильные позывные и коды?

— Это сигналы Гвардии Ворона, вице-цезарь. Они устарели на пару дней, но это определенно наши протокольные сервиторы.

В воспоминаниях всплыла многоголовая змея, и у Марка свело живот. Это была не просто случайность.

— Сигналы ложные, Антоний. Открыть огонь.

— Брат? Ты хочешь, чтобы мы стреляли в союзников? Ты с ума сошел?

На секунду Марк задумался, но так и не пришел к какому-либо выводу. Может, он и впрямь сошел с ума, а может, и нет. Если новоприбывшие войска были вражескими, они с легкостью обойдут тэрионцев с тыла. Чтобы противостоять им, придется оттянуть все войска с линии фронта. Хота Марк сомневался в своем здравомыслии, инстинкты буквально кричали ему об обмане. Сам примарх дал ему строгий приказ не доверять комм-связи после кризиса во Впадине Ворона. Ему Марк верил.

— Открыть огонь по приближающимся войскам. Предатели взломали наши протоколы. Это вражеская атака!

— Марк…

— Открыть огонь, или я отстраню тебя от командования!

Комм замолчал. Марк нервно ждал, теребя красную перевязь на груди, хотя не сомневался, что поступил правильно. Он увидел, как полыхнули и угасли пустотные щиты вражеского титана после выстрела главного калибра и огня дружественных титанов, подступающих со всех сторон.

Прошло почти три минуты, за которые Марк ожидал принять разгневанное сообщение от Бранна или даже самого лорда Коракса. Он утер пот с лица и уставился на экраны, заставляя себя следить за ходом сражения.

— Вице-цезарь, рапорты о бое на западном фронте, — выпалил послание один из трибунов, его лицо раскраснелось от ужаса. — Префект Антоний вступил в бой с вражескими силами на окраинах Лавлина. Резервная фаланга и титаны вступают в бой.

— Понятно, — Марк усилием воли взял себя в руки. Вице-цезарь протяжно выдохнул и уверенно продолжил. — Отправьте сообщение всем командирам. Сосредоточиться на наступлении. С угрозой разберутся без них. Есть подтверждение о принадлежности врага?

— Подтверждения нет, вице-цезарь, но первые визуальные доклады указывают на то, что их подразделения носят цвета Альфа-Легиона.

Марк кивнул, ничуть не удивившись новости. После попытки уничтожить генетическое семя Гвардии Ворона двумя годами ранее, воины и оперативники Альфа-Легиона постоянно донимали воинов примарха, хотя Марку и не приходилось сталкиваться с ними лично.

— Отправьте весть командованию легиона. Сообщите, что протоколы безопасности под угрозой. Посоветуйте немедленно изменить дислокацию всех сил, а также планы.

В ухе снова запищал комм.

— Во имя Императора, брат, почему ты не сказал, что подозревал атаку? — спросил Антоний.

И что мог ответить Марк? Никто, кроме Пелона, не знал о сне, а Марк не желал рассказывать о нем всей армии.

— Простая предосторожность, брат, ничего больше. Тебе нужны дополнительные силы?

— Нет, вице-цезарь. Титаны и танки уже отбросили их. Да восславится предосторожность, верно?

— Похоже на то.

Уставший, но ликующий, Марк рухнул на кровать. Было уже за полночь, и войска до сих пор вели бои в городе, но он мог оставить зачистку на остальных. От Бранна поступило сообщение, что высадка на вражеский бункер увенчалась успехом. Было уничтожено четыре тысячи врагов, в плен попало множество командиров предателей, включая Альфа-легионера, который координировал оборону. Командор Гвардии Ворона поблагодарил Марка, а также его армию и, к счастью, не стал спрашивать, как Марку удалось предугадать атаку предателей.

— Желаете раздеться, вице-цезарь?

Марк не заметил Пелона, терпеливо ждавшего возвращения своего повелителя. Помощник стоял возле кровати, вытянув руки, чтобы принять мундир Марка. Его руки были забинтованы там, где он получил ожоги. Марк слышал о героизме Пелона, когда тот спас нескольких человек из огня на орудийных палубах, и упомянул о нем в своем докладе примарху. Вице-цезарь сел и сбросил с себя пальто.

— Постой, Пелон, — сказал он, когда денщик повернулся к шкафу.

— Повелитель?

— Эти твои бумажки… Что ты с ними сделал?

— Они еще у меня, вице-цезарь, — Пелон выглядел так, будто его поймали на горячем. — Простите, вы желаете, чтобы я избавился от них?

— Нет, пока нет, — прошептал Марк. Он вспомнил события прошедшего дня и понял, что ему нужно где-то обрести надежду. Он больше не мог раз за разом принимать бой. Пустота внутри поглотит его, даже если не убьют враги. Молниевое поле, варп-ракета и, в первую очередь, Альфа-легион, не давали ему покоя. — Дай мне взглянуть.

Пелон достал из кармана кипу мятых бумажек и после мимолетной паузы передал ее Марку. Теребя мочку уха, вице-цезарь начал читать.

«Возлюбите Императора, ибо Он — спасение для рода человеческого. Покоритесь словам Его, ибо Он ведет вас в светлое будущее. Услышьте Его мудрость, ибо Он обережет вас от зла. Пылко возносите Ему молитвы, ибо они спасут души ваши. Чтите слуг Его, ибо они — глас Его. Падите ниц пред Его величием, ибо все мы обретаемся в Его бессмертной тени».

Джон Френч Магистр войны

— Магистр войны.

Слова повисли в тишине. За высокими кристальными окнами свет далёких звёзд мерцал в блеклых газопылевых облаках. Облачённый в доспехи примарх 16-го легиона сидел на троне и вглядывался в полумрак, словно ожидая ответа.

— Этот титул стал тяжёлой ношей. Гор Луперкаль. Отец, сын, друг, враг… Всё смешало бремя двух слов.

Он склонил голову, глядя на чёрные железные подлокотники трона. Взгляд скользнул по бронзовой булаве размером со смертного человека. То был Сокрушитель Миров, принятый им из рук отца вместе с титулом магистра войны и руководством великим крестовым походом. Глаза остановились на рукояти в виде головы орла. На лице промелькнула тень улыбки.

— Отец никогда не говорил, что это значит, лишь о пределах власти. Нельзя оставлять такие слова без ясного смысла. Возможно, он верил, что однажды я пойму сам. Или же просто это было не важно, пока это освобождало его от нас, сыновей. Возможно, он не знал, что эти слова будут значить для Империума.

Гор поднял руку, и перед троном вздыбилась колонна призрачного света.

Зернистую проекцию наполнили образы мужчин и женщин — кричащих, сражающихся, умирающих. Мольбы и проклятья слились в протяжный вой, грохот болтерных выстрелов разорвал тишину.

— Теперь он знает.

Гор кивнул своим мыслям. Отблески голограммы мерцали в глубине его непроницаемочёрных глаз.

— Пламя охватило всё, и ветер его раздул. Оно охватило всех нас — меня, его, моих братьев и наши легионы. Будущеечеловечества решится в кровавом вихре — вихре, охватившем всех нас. Империум падёт и возвысится во главе со мной или будет падать, падать, падать…

Он медленно встал. Его доспехи лязгали, шуршали. Гор вновь взмахнул рукой, и вокруг закружились конусы холодного света, сгустившиеся в образы незрячих лиц. Одни кричали, выплёвывая кровь и пар, другие бормотали — монотонно, безжизненно. — Нам их уже не достать… У нас не осталось другой техники… Истребление — единственный выбор… Гидра не смогла… Гор склонил голову. Прислушался.

— Кровь, призывы к переменам… Анархия — владычица этой эры. Война рассеяла нас, вырвала из моих пальцев и понесла навстречу забвению.

Гор обернулся, наблюдая, как вокруг вспыхивают голограммы. В тронном зале мерцали призрачные отблески тысячи сообщений.

— Пятьсот кораблей унесла ярость бури… и враг нас ждал?

— Исстван должен был сгореть безмолвно, чтобы мы победили раньше, чем война действительно началась. Крылья ангела должны были быть сломлены у моих ног, но меня преследуют неудачи. Вновь и вновь, вновь и вновь…

— Жиллиман собирает все силы в Ультрамаре… Они совершенны… Они возвысятся… Он замер, глядя на сморщенного астропата.

— … уже сокрушены…

— Наш брат чуть не сгорел, но жив. Робаут, мудрый Робаут… Все его записи, планы, надежды. Такой понимающий… Такой сильный… Такой чертовски совершенный… — Гор вздохнул. — Хотел бы я, чтобы он был с нами.

Взмах когтей — и образы исчезают, тишина вновь воцаряется в тенях. Гор покачал головой, продолжая смотреть на трон.

— Ты бы сказал, что я зря прислушался к Альфарию и Лоргару, что тайная война обречена на поражение. Возможно, ты был бы прав. Гидра не видит всё и слепо приставляет нож к собственной спине. Коракс бы так не ошибся… — Гор невесело усмехнулся, затем вздохнул. — И почему со мной нет столь многих, с кем бы я хотел сражаться вместе — лишь сломленные братья? Я — господин свирепых чудовищ.

Он медленно пошёл вдоль широкого гололитического стола. Эхо шагов исчезало в тишине.

— Я не могу контролировать их сынов, и они знают это. Мортарион, Пертурабо, остальные… они чувствуют это. Они знают, что мы больше не можем управлять ходом войны — лишь следовать за ним. Но они никогда не смогут понять меня до конца. И понимание ускользает с каждым мгновением. Они сомневаются. Думают, что я сбился с пути. Я вижу это в их глазах. Мелочность, гордыня — семена погибели влекут их, раздувая бурю. Вот с кем я творю будущее.

Он остановился у подножия трона и протянул руку. Пальцы сомкнулись на рукояти Сокрушителя Миров. Гор легко поднял булаву, чтобы в тусклом свете зала отразились все вмятины на отполированном металле.

— Тысячи битв. Десятки тысяч. Десятки тысяч десятков тысяч… Ради новой эры мы отринули всё, в чём были уверены, все убеждения обратились в прах. Война будет бушевать повсюду, но никто не знает, когда будет нанесён последний удар. Но это не катастрофа, ведь все они служат моим целям. Буря начинается ради того, чтобы ударил гром.

Он вновь посмотрел на трон и печально покачал головой. Пальцы разжались, опустив Сокрушителя Миров. Он смотрел не прямо перед собой, а куда-то вдаль.

— Никто другой бы не осмелился. Даже ты. Возможно, поэтому отец выбрал меня. Возможно, лишь тогда он был честен.

Взгляд чёрных, непроницаемых глаз безжалостного короля посуровел. С подлокотника трона на Гора пустыми глазницами смотрел череп Ферруса Мануса, тонкая паутина трещин опутывала идеальный лоб поверженного примарха, расходясь от проломленного виска. Даже отполированный череп всё ещё излучал силу и решимость.

— Важно, что галактика горит, а не кто разжёг пламя. Вот что значит титул магистра войны, брат. Силу сделать то, что должно.

Дэвид Эннендейл Железная истина

Выли сирены.

Взрывы сотрясали «Веритас Феррум». Обстреливаемый с обеих сторон ударный крейсер Железных Рук шёл на прорыв. Нет смысла уклоняться, когда слева Повелители Ночи, а справа Альфа-Легион. Можно лишь выбрать врага. Пустотные щиты зажатого огнём двух меньших крейсеров корабля сверкали, словно новое солнце — так ярко, что на мгновение окуляры не показывали ничего, кроме ослепительных вспышек. Стоявший у командной кафедры капитан Дорин Аттик повысил хриплый, бионический голос, перекрикивая вой сирен и грохот вторичных взрывов.

— Сержант Гальва, доложите о повреждениях.

— Пустотные щиты пробиты по левому борту, капитан. Пожар на посадочной палубе и в казармах сервов.

— Запечатать отсек. Перенаправьте энергию на щиты.

Стоявший на посту прямо под кафедрой Гальва покосился на капитана.

— Капитан, но выжившие…

Резкий взмах руки заставил его умолкнуть.

— Они уже мертвы. Все в этом отсеке потеряны. Мы к ним не присоединимся. Исполняй, чтоб тебя!

Будь проклята арифметика войны! Будь проклят Гор! Будь прокляты вероломные изменники, заполонившие близкую орбиту Исствана-V обломками кораблей и пламенем предательства, в котором сгорала мечта Императора. — И будь проклят я… Гальва замер у пульта.

— Капитан?

— Ничего.

Но ведь не «ничего», да? Не он ли смеялся бионической гортанью, смеялся, обратившись к воинам, когда «Веритас» только начал полёт через варп к системе Исстван? Он сказал, что на самом деле легионеры знают страх, ведь он чувствует его. Страх, что примарх Феррус Манус уже сокрушит мятеж Магистра войны, когда они прилетят.

После Каллинида, после вероломного нападения Фулгрима, едва стихли бури в варпе, лорд Манус устремился на Исстван, взяв с собой самых опытных ветеранов на самых быстрых и целых кораблях. Глупость примарха лишила Аттика половины воинов, и когда «Веритас Феррум» наконец-то вышел из варпа в системной точке Мандевиля… его ждал ад.

Аттик спустился с кафедры и прошёл к окулярам. На дальней орбите системы Исстван плыло кладбище кораблей верных воинов. Некоторые были уничтожены при попытке к бегству, но большинство просто разорвал шквальный огонь прямо при выходе из Имматериума. Вторая волна Железных Рук была практически истреблена.

— Поворот направо!

Аттик оглядел экипаж.

— Кто-нибудь отстранит меня, если моя теория не подтвердится?

Битва ещё не закончилась, но уже было ясно, что конец близок… и ужасен. Дорин ткнул пальцем в ближайший вражеский корабль, который появился в окулярах, когда «Веритас» начал разворот.

— Я хочу, чтобы мы обрушили всё на этого ублюдка из Альфа-Легиона.

Если бы у него остались губы, они бы разошлись в свирепой усмешке.

— Так значит, личности не важны, а, Альфарий? Тогда это тебя совсем не огорчит.

С неторопливым величием ледника «Веритас» обрушился на цель. «Тета», корабль Альфа-Легиона, пытался уклониться, пройдя над эклиптикой, но слишком медленно. Слишком поздно.

Концентрированный огонь торпед и излучателей «Веритас» пробил пустотные щиты. Они исчезли в мерцающем каскаде, и ходовые огни «Теты» погасли за миг до того, как на корабль обрушился главный залп Железных Рук.

Страшный удар разорвал «Тету» пополам.

Подал голос Гальва.

— Повелители Ночи опять стреляют.

— Учтено, сержант! Контрмеры!

Аттик смотрел на разбитый крейсер.

— Рулевой, вперёд…

Нос «Веритас Феррум» погрузился в рассеивающийся огненный шар на месте корпуса «Теты». В пустоте обломки корабля Альфа-Легиона словно обняли крейсер.

Скользящее попадание вывело из строя щиты на корме по правому борту, но «Веритас» прорвался. Позади обломки бились о борт корабля Повелителей Ночи. Предатели пытались провести манёвр уклонения, но слишком поздно.

Разбитая корма «Теты» врезалась в крейсер, и словно вспыхнуло новое солнце — это взорвался реактор.

Команда радостно закричала.

Из голосового аппарата Аттика вырвался довольный рык.

— Сержант Гальва, — прохрипел капитан. — Щиты держатся… едва…

Путь впереди был чист. Аттик повернулся к оператору вокса.

— Есть ли сообщения из зоны высадки?

— Ничего, что я мог бы подтвердить, капитан.

После прибытия они получали лишь обрывки вокс-сообщений — призывы о помощи тех, кто звал себя Железными Руками и оплакивал смерть примарха, но не отвечал на прямые вызовы крейсера.

Аттик вернулся к командной кафедре.

— Значит снова ложь…

Он не поверит, что Феррус Манус мёртв, не поверит, пока не увидит труп примарха. И возможно не поверит даже тогда. Просто не поверит. Но глубоко в душе Аттик знал, что больше никого не спасти из зоны высадки, и чувствовал, что унесёт с собой ненависть в могилу.

Ауспик Гальвы взвыл об опасном сближении.

— Впереди обломки крупных кораблей.

Аттик больше не мог вздохнуть: так много слабой плоти ушло, сменилось могучим металлом, что простые человеческие привычки стали ему недоступны. И потому он просто сжал кулаки на поручнях вокруг кафедры.

— Мы должны отступить… — зарычал капитан. — Если нет… Если никто из верных воинов не выжил в бойне на поверхности… что тогда? Что будет с нашим легионом?

Вокс-оператор резко повернулся к кафедре.

— Сигнал, «Громовые ястребы». Два! На подлёте с поля обломков. Запрашивают помощи!

Арифметика войны вновь встала перед глазами Аттика.

— Вывести на основную АС!

Раздались гудки, треск помех. Затем голос.

— Это сержант Кеедам, 139-я рота Саламандр. Наш транспорт уничтожен. Нужна поддержка.

Аттик посмотрел на тактические гололиты. Союзных кораблей осталось так мало. Лишь «Веритас» был достаточно близко и даже обладал иллюзией свободы действий. Но арифметика войны безжалостна.

— Увы, сержант, мы ничем не можем помочь. Это ударный крейсер 10-го легиона «Веритас…

— У нас на борту твои братья и воины Гвардии Ворона. Многие погибли, чтобы их спасти. Это ничего не значит?

— С вами наш примарх?

Повисла неловкая тишина.

— Нет!

— Тогда, увы…

— Три легиона сражались во имя Императора и ныне истреблены. Нас бросят, забудут о жертве? Ты отдашь предателям абсолютную победу? Никто не расскажет об этом дне на Исстване-V?

Аттик выругался. Он проклинал Кеедама, проклинал всю галактику.

— Рулевой… — Дорин задумался, выбирая слова. — Курс на перехват. Мы возьмём их на борт.

Он ненавидел ту часть души, которая возрадовалась решению. Если бы и её можно было заменить бионикой!

«Веритас Феррум» шёл на сближение с «Громовыми ястребами». С обоих бортов приближались грозные линкоры Сынов Гора и Детей Императора. Вокруг Железных Рук смыкалась удавка.

Крейсер ещё замедлялся, чтобы принять на борт корабли, а предатели уже открыли огонь.

Посадочная палуба правого борта закрывалась, когда в левый ударили торпеды, и без того ужасные повреждения стали катастрофическим.

Грохот взрывов посрамил бы любой гром. Через командный интерфейс Аттик чувствовал раны корабля так, словно его рёбра царапал нож, а клаксоны на мостике «Веритас» выли от боли. Но у Железных Рук ещё был вектор спасения. Аттик ударил по ограждению кафедры.

— Вперёд!

«Веритас» летел. В борту зияла огромная пробоина. Из неё в пустоту вытекал воздух, пламя и крошечные одоспешенные фигуры.

Корабль содрогнулся от удара ещё двух торпед. Гальва согнулся на посту так, словно экраны были его врагами, и он хотел их задушить.

— Пламя распространяется, капитан! Больше сотни легионеров погибли в пустоте.

— Что во много раз больше вместимости ястребов. Уверен, наши гости того стоили. Вот оно. Окончательное изгнание милосердия из души, запоздавшая на одну битву гибель последней слабости. И теперь, когда остался лишь один отчаянный путь, Аттик ощутил могильное спокойствие.

— Совершить прыжок.

Сержант уставился на него.

— Капитан, наш корпус пробит!

— Совершить прыжок! Немедленно!

Варп-двигатели «Веритас Феррум» изрыгнули пламя, повреждённый корабль взвыл, смещаясь между реальностями, и Аттик заглянул в пасть будущего — такого же неуверенного и безжалостного, как и он сам.

Энтони Рейнольдс Очищение

Действующие лица

XVII Легион «Несущие Слово»

Сор Талгрон — капитан 34-й роты и представитель Лоргара на Терре

Ярулек — капеллан, впоследствии Темный Апостол

Аранет — знаменосец 34-й роты

Дал Ак — магистр связи

Лот — сержант разведки

Телахас — сержант группы прорыва

Урлан — апотекарий

Волхар Реф — проповедник на службе в Воинстве Крестоносцев

XIII Легион «Ультрадесант»

Аэк Децим — магистр ордена, 17-й орден

Коннор — сержант, 170-я рота

Наксор — технодесантник, 170-я рота

Тиллус Викторий — чемпион 171-й роты

Ваул Агрегий — боевой брат-ветеран, 171-я рота

Фрейя Солонтин — адмирал, командир «Праведной ярости»

Ромус — боевой брат-ветеран, 170-я рота [выделен]

Павел — Небесный Охотник, 172-я рота [выделен]

Ксион Октавион — боевой брат, 174-я рота [выделен]

Сио — боевой брат, 175-я рота [выделен]

Королос — бывший капитан, 178-я рота [выделен]

Защитники Терры

Рогал Дорн — примарх Имперских Кулаков, Преторианец Императора.

Архам — магистр хускарлов Дорна

Тибер Аканф — кустодий-страж

Натаниэль Гарро — бывший боевой капитан Гвардии Смерти

«На самом деле жестокость бьет по самому жестокому, а интриган падает в яму, которую роет другому».

Приписывается пророку Дхояллу времен до Единения.

Пролог

456008.М31 — Система Перцептона, Ультрамар.

Легионер корчился на столе апотекария. Лишенный кожи, ободранный и истекающий кровью, он скорее напоминал одного из Живущих Вовне, чем что-либо, имеющее человеческую природу.

Его плоть расплылась, словно воск, приобретя влажный, глянцевито-скользкий вид. Черты лица расплылись и смазались воедино, как будто на нем была надета гротескная культовая маска. Глазницы превратились в истерзанные красные ямы, от растекшихся глазных яблок остались только обожженные слезные протоки. Остатки рта открывались и закрывались в агонии. Нити расплавленной плоти соединяли между собой губы — или, по крайней мере, те места, где раньше были губы.

Серворезаки, дрели с алмазными наконечниками и мономолекулярные пилы срезали дымящиеся секции уничтоженного доспеха Мк III. Каждый из кусков падал с гулким грохотом, забрызгивая девственно-белый пол кровью и маслом. Плоть легионера сплавилась с доспехом, и он бился и скулил, когда броню срезали — сдирали с него, будто экзоскелет жука, обнажая все новые увечья под ней. Над открытыми изуродованными останками поднимался горячий пар, от которого несло едким химическим огнем и жареным мясом.

Воин был не один. Все столы апотекариона были заняты, и все свободное место было завалено телами легионеров. Стоны и рев умирающих и раненых смешивались с фоновым шумом лихорадочно раздаваемых распоряжений, пил по кости, систем поддержания жизнедеятельности, гипоинъекторов и аппликаторов синтекожи.

В вены и позвоночный столб воина были воткнуты иглы, кабели питания и стимулирующие устройства, в горле торчала трубка дыхательного аппарата. Он забился в конвульсиях, кровяное давление заметно упало, и раздался визг тревожной сигнализации.

В исступленном приливе сил он вырвался из удерживающих его ограничительных приспособлений. Когда медицинский персонал поспешил к нему, он выдернул дыхательную трубку из горла и вцепился в ближайшего апотекария воскоподобной, похоже на клешню рукой, подтащив того поближе. Он подался вперед, истерзанные мышцы шеи вздулись, словно влажные канаты.

Он пробулькал что-то не поддающееся расшифровке, забрызгивая лицевой щиток апотекария кровью.

Служители силились удержать его. Несмотря даже на все раны, против его аугментированной силы они были все равно, что дети. Его хватка казалась железной.

— Урлан, — прорычал он, вперив в апотекария пустые глазницы. — Не… хороните меня.

Вместо ответа апотекарий Урлан вдавил в шею пациента установленный на своем запястье нартециум, впрыснув в кровеносную систему новые порции мощных наркотиков. Хватка легионера обмякла, его пальцы задергались.

Апотекарий Урлан отступил назад, и служителям-медикам, наконец, удалось исполнить свои обязанности при помощи новых ограничителей. Руки и грудь апотекария покрывала кровь, и не вся она принадлежала его пациентам. Белый доспех был изъеден кислотой и давал сбои, из поврежденных сочленений и сервоприводов летели искры, и он перемещался, заметно хромая. Он сам едва выбрался с планеты, и уже находился на борту эвакуационного челнока, когда все пошло не так.

— Он будет жить?

Урлан бросил взгляд назад, на говорившего — Темного Апостола Ярулека. Тот стоял, скрестив руки на груди. Вокруг стола собралось еще несколько прочих офицеров и легионеров. На всех были заметны следы битвы, у многих виднелись раны разной степени тяжести.

— Я удивлен, что он вообще жив сейчас, — произнес Урлан, тщетно пытаясь протереть линзы визора шлема от крови. — Удивлен, что он был жив, когда попал сюда.

— Но ты можешь его спасти?

Урлан посмотрел на пациента, корчащегося на столе перед ним.

— Нет, — сказал он.

— Тогда его судьба в руках богов, — произнес Ярулек.

Урлан снова повернулся к теперь впавшей в кому, подергивающейся массе расплавленной химикатами плоти на столе перед ним. Сложно было поверить, что это — его капитан.

— Выйдите, — сказал он через плечо. — Дайте мне поработать. Я сделаю, что смогу.

1

454008.М31 — Система Перцептона, Ультрамар

Войну выиграли за двадцать семь минут, хотя сражение и продолжало бушевать на протяжении еще ста шестидесяти трех дней.

Двадцать семь минут. Именно столько потребовалось его кораблям, чтобы вывести из строя флот Ультрадесанта над Перцептоном Примус. Враг еще не слышал о Калте, равно как и об Арматуре, Талассаре и любой другой из бесчисленных зон боевых действий, намеченных как часть Теневого крестового похода.

Хронометр щелкнул, и он отдал приказ.

Несущие Слово нанесли удар. Больше половины вражеской флотилии погибло от первых залпов, остальная часть — в последующие часы и дни. Их остовы теперь кружили на орбите столичной планеты, сердца системы.

Итак, война за Перцептон оказалась выиграна за двадцать семь минут. За следующие месяцы оставалось лишь завершить отстрел.

Спустя сто шестьдесят четыре дня после первого удара планета Перцептон Примус перестала существовать.

132006.М31 — Терра

С орбиты можно было разглядеть береговые линии, которые когда-то обозначали контуры континентов старой Терры. Громадные океанические пространства, покрывавшие мир, исчезли, испарившись в ходе долгих междоусобных ядерных войн, которые практически уничтожили человечество в былые эпохи, однако изначальные очертания еще возможно было смутно распознать, будто призраков прошлого — хотя особенно ясно это можно было сделать во мраке.

Их выдавали огни. Вся планета сияла, словно маяк в пустоте, озаренная светом ульев, мегагородов и магистралей, но эти огни были ярче всего на старых континентах, а сравнительно темные участки суши указывали, где когда-то располагались моря, или же тянулись вдоль прямых, неестественно угловатых берегов более новых, искусственных океанов.

На южном горизонте переливалось призрачно-зеленое полярное сияние, а изъеденные радиацией земли к северу заволакивали огромные химические бури, мерцающие от почти непрерывной пульсации молний. Впрочем, челнок направлялся не в эти стороны. Когда его золоченые крылья развернулись, а на термальных щитах угасло свечение от входа в атмосферу, он изменил угол спуска в направлении самой крыши мира.

Сор Талгрон в одиночестве сидел в закрытом салоне, глядя в иллюминатор. Одна из огромных рук в серой перчатке прикрывала ему обзор от внутреннего освещения челнока.

— Напитки, капитан?

Сор Талгрон мельком повернулся от окна. Внутреннее убранство челнока целиком состояло из плавно скругленных поверхностей, мягкого освещения и нейтральных тонов. Кресло из синтетической кожи обладало достаточными размерами, чтобы весьма удобно разместить громаду его тела. Одиннадцать оставшихся пассажирских мест оставались незаняты, хотя на борту присутствовали и другие. Сейчас он не видел их, однако чувствовал в рециркулированном воздухе привкус запаха генетически сформированных тел — одновременно знакомый, но при этом странный — а также улавливал слабое гудение их доспехов.

Говорившая служительница была неестественно высокой и гибкой, а ее большие овальные глаза представляли собой молочные сферы, лишенные зрачков. Этот облик ей придали генные манипуляции, хотя он и не мог понять их цели. Возможно, ее внешность представлялась людям приятной. Возможно, они повлияли на ее гены просто потому, что могли это сделать.

— Сладкий нектар? Амасек? — произнесла она, томно указывая на парившую перед ней охлаждаемую тележку. — Что-нибудь еще?

Сор Талгрон покачал головой и снова отвернулся к иллюминатору. Он увидел там собственное отражение, хмурящееся в ответ. Он не был уверен, что именно люди сочли бы привлекательным в мягком и бледном лице служительницы челнока, однако знал, что бы они нашли непривлекательным в его собственном.

Его лицо было квадратным и жестким. Жестоким. Это не было лицо ученого или дипломата. Проведенная в битвах жизнь сделала его черты сплющенными, а лицо и скальп крест-накрест пересекали уродливые шрамы. Невозможно было ошибиться относительно его роли во вселенной — он был воином, солдатом, убийцей. Именно для этого его создавали, для этой роли его генетически преобразили, и в ней он был хорош. Таково было его предназначение.

Сервомоторы в сочленениях доспеха издали визг, когда он снова подался поближе к стеклу, заслонившись от света и собственного мрачного отражения.

Пока спуск челнока выравнивался, глаза Сор Талгрона изучали планету внизу. Он увидел пылающие сопла золотых перехватчиков эскорта, вылетевших из-за края крыла и сопровождающих их внутрь.

Сор Талгрон пристально глядел, не мигая и впитывая все, что видел. До прибытия к месту назначения ему еще предстояло какое-то время лететь над крупнейшим рукотворным сооружением, какое когда-либо видела вселенная. И все же даже на самых окраинах этой колоссальной, раскинувшейся на целый континент мегапостройки Сор Талгрону было очевидно, что она коренным образом менялась.

Когда он покидал Терру, сооружение под ним было дворцом. Вернувшись, он обнаружил, что оно полным ходом движется по пути превращения в крепость.

* * *

Сор Талгрон шел сквозь пламя в сопровождении своего знаменосца Аранета и магистра связи Дал Ака. На всех троих были надеты багряные доспехи оттенка разлитой крови. Тяжелая боевая броня приобрела новые цвета Легиона по пути к Ультрамару, однако Сор Талгрона они не устраивали. Это казалось предательством прошлого Легиона.

Вокруг них, заполняя опаленный воздух пеплом и трепещущими страницами горящих книг, гибли многие века науки и мудрости. Базы данных библиариума предавали огню, и тысячи текстов и кодексов оказывались утрачены навсегда. Проводка и память на кремниевой основе плавились и трещали в пламени.

Сор Талгрон не скорбел об их потере.

Огромный зал был заполнен пылью. Его явно забросили после того, как вступил в силу Никейский эдикт. С большой вероятностью с тех пор тут не ступала ничья нога.

До сегодняшнего дня, когда помещение стало полем боя.

Он шагал среди последствий сражения, его наплечники лизало пламя, а под ногами хрустело цветное стекло. Должно быть, огромные витражные окна, выходившие в просторный атриум библиариума, стали одной из первых потерь в битве за город Массилею.

На полу и возле стен лежали забрызганные тела, превращенные огнем болтеров в изодранное мясо. Четверо Несущих Слово были мертвы, их уложили выстрелами наповал. Несколько других оказались повержены, и ими занимались апотекарии Легиона. У двоих были смертельные раны, и им подарили избавление, молитвы умерли у них на губах. У мертвых извлекали геносемя, редукторы жужжали, выплевывая кости и кровь.

Несколько павших Ультрадесантников еще не умерли, однако к ним на помощь не могли прийти апотекарии XIII Легиона, и в живых не осталось никого из боевых братьев, кто мог бы вытащить их в безопасное место. Возможно, в другом батальоне их жизни бы окончились мучительно, после бессчетных часов муки и ритуального унижения, однако Сор Талгрон не собирался делать ничего подобного, и их приканчивали без церемоний.

Они были врагами, и он бы сделал все, что в его силах, чтобы победить их полностью и до конца. Однако он не мог питать к ним ненависти, и не намеревался подвергать их ненужным истязаниям.

В XIII Легионе можно было многим восхищаться. Они обладали завидной слаженностью и боевой дисциплиной, а качество их работы было несравненным. Вне всякого сомнения, они являлись самой эффективной боевой силой, с которой доводилось сталкиваться Сор Талгрону, и он относился к ним с огромным уважением.

— Эреб желает, чтобы каждый враг, захваченный живым, был принесен в жертву для подпитки Гибельного Шторма, — заявил Ярулек перед началом войны в системе. — Так надлежит поступать на всех Пятистах Мирах.

— Будь проклят Эреб, — ответил ему Сор Талгрон. — Эта змея мной не командует. Мне приказано уничтожить этот мир. Я сделаю это по-своему.

Он вышел из атриума, минуя возносящиеся вверх колонны из белого мрамора, выщербленные и покрытые воронками от огня болтеров. Снаружи располагалась широкая полукруглая терраса, обрамленная природным камнем и безукоризненно ухоженной зеленью, которая теперь была перемолота и погублена. Водопад стекал в скальный бассейн, где лицом вниз плавали тела. Загибающиеся мраморные ступени спускались на нижние уровни вестибюля.

Сор Талгрон прошел мимо огромной белой статуи, изображавшей фигуру в рясе, сидящую в позе мыслителя.

На земле лежал легионер Ультрадесанта. Его рассекло надвое выстрелами, нижняя часть торса и ноги были неподалеку. Под ним собралась лужа крови, внутренности вывалились на террасу, однако он был жив. Легионеры умирали нелегко.

Аранет направил на него свой болт-пистолет.

— Нет, — произнес Сор Талгрон, и знаменосец опустил оружие.

Ультрадесантник был в звании центуриона — младший капитан, судя по знакам различия на наплечниках. Одной рукой он сжимал собственные внутренности, тщетно пытаясь удержать их на месте, а при помощи другой полз по земле. Рядом лежал волкитный пистолет-серпента. Воин нащупывал его. Даже умирая, он искал оружие против врагов.

Сор Талгрон с хрустом опустил сапог ему на запястье, и нагнулся, чтобы самому подобрать серпенту. Он повертел ее в руках.

— Хорошее оружие, — сказал он.

Ультрадесантник поднял на него взгляд. На воине был шлем. Тип Mk IV, какая-то местная ультрамарская разновидность. Некогда чистая кобальтово-синяя поверхность и окантованные золотом кромки теперь были забрызганы яркой и сочной кровью. На висках был изображен золотой венок — какое-то боевое отличие, которого Сор Талгрон не узнавал.

— Почему? — спросил легионер. Его голос потрескивал и был насыщен помехами.

Сор Талгрон приставил ствол волкитного пистолета к линзе визора Ультрадесантника, целясь точно в левый глаз.

— Что почему?

— Почему вы это делаете?

Сор Талгрон нажал на спуск. Затылок шлема Ультрадесантника взорвался, а пол под ним занялся пламенем.

— Потому что мне так приказали, — произнес он.

2

Магистр ордена Аэк Децим из 17-го ордена Легиона Ультрадесанта упер тяжелый сапог в грудь предателю и выдернул клинок. Короткий меч выскользнул из решетки вокса павшего врага с влажным скрипом, и легионер в красной броне рухнул, присоединившись к ковру из прочих на перемешанной с кровью земле.

Удушливый дым застилал обзор, содержащиеся в нем химикаты и слепящие микрочастицы вызывали жжение в глазах и горле. Видимость сократилась до считанных метров. Пелена тумана сделала сканеры авгуров бесполезными. Децим понятия не имел, где проходит линия фронта, но это едва ли имело значение. Сражение полностью утратило конфигурацию. Время стратегии прошло.

На него бросился очередной враг. Он отбил визжащий цепной меч легионера в сторону и вдавил в грудь Несущему Слово ствол своего болт-пистолета. Сила взрыва отшвырнула предателя назад, и он оказался на земле на расстоянии четырех метров, в разорванном горжете зияла глубокая воронка. Второй выстрел Децима прикончил его, попав между шлемом и нагрудником. Детонация практически оторвала голову от тела.

Шейное уплотнение было одним из немногих мест в новых типах доспехов, попав в которые из болтерного оружия, точно можно было убить с дальнего расстояния. До этой кампании ему ни разу не доводилось видеть эффект воздействия болтового оружия на силовую броню легионеров — насколько он знал, никто в XIII Легионе вообще никогда не рассматривал подобную возможность. Сама мысль об этом представлялась ужасной. Теперь же, когда бой легионера против легионера перешел в разряд практики, им пришлось пересмотреть тактику.

Технодесантник Наксор предсказывал, что следующие типы силовых доспехов, скорее всего, будут сконструированы с учетом этих недостатков. В линейную броню, вероятно, интегрируют высокие горжеты, как у катафрактиев, говорил он всего за несколько секунд до того, как его расчленил Несущий Слово, облаченный в человеческую плоть. Децима подташнивало от того, что этих вероломных дикарей когда-то называли их сородичами.

Битва скатилась до дикой свалки. Повсюду вокруг него гибли легионеры, носящие багряные цвета переродившихся Несущих Слово и благородно-синие Ультрадесанта. Масштабы резни были унизительны. Никакого отступления, только не из этого боя. Они до последнего будут сражаться и умирать. Сейчас было важно только задержать врага здесь на достаточно долгое время. То, что начиналось как танковое сражение на дальней дистанции и молниеносные штурмы, дошло до продирания в грязи и рубки с врагом при помощи затупившихся мечей и лишенных зубьев цепных клинков. Он увидел, как один из его ветеранов — Ваул Агрегий, Победитель Стаксуса — расстрелял Несущего Слово, изрыгавшего омерзительные проклятия, заставив предателя умолкнуть посредством заключительного болта в голову. Другой ветеран впечатал легионера XVII-го в дымящийся остов оскверненного «Лендрейдера», размазав того своим окутанным энергией силовым кулаком.

Находившегося неподалеку Ультрадесантника свалили в грязь, нападавший раз за разом всаживал нож с зазубренным клинком ему в горло, пока воин не затих. Несущего Слово, в свою очередь, разорвало на части огнем болтеров, но постоянно появлялись новые, которые шагали из тумана, декламируя свои печальные песнопения.

В душе XVII Легиона пустило корни зло. Только так Децим мог объяснить то, во что они превратились.

Безмолвный чемпион роты Тиллус Викторий сражался так же, как делал это в дуэльных клетках, предпочитая в качестве пары своему силовому мечу маленький боевой щит и гладий. Он казался виртуозом. Он принял удар на щит и крутанулся, подсекая Несущего Слово под колени, а затем прикончил того обезглавливающим ударом крест-накрест обоими клинками.

Чемпиона никогда не побеждали клинок к клинку, однако, когда он обернулся в поисках нового противника, ему в глаз угодил вылетевший из дыма шальной болт. Он пробил левую линзу визора и разорвался внутри черепной коробки. Тиллус упал, не издав ни звука, мечи выскользнули в грязь из безжизненных пальцев. Воин был практически одержим тренировками. И в конечном итоге, это ни на что не повлияло. Это была недостойная смерть.

Децим уставился на труп чемпиона, и его захлестнула ненависть. Он ни разу не испытывал настолько глубокого чувства, никогда не питал ненависти ни к кому-либо из ксеносов, с которыми сражался в ходе Великого крестового пода, ни даже к непокорным людям с тех планет, что отвергли владычество Императора. По отношению к некоторым из этих сбившихся с пути цивилизаций он чувствовал жалость, к другим отвращение или безразличие, но ненависть — никогда.

Обширно модифицированный доспех едва функционировал. Он работал на вспомогательных мощностях, а броня была настолько обожжена, измята и покрыта воронками, что мало где на ее поверхности еще оставался горделивый кобальтово-синий цвет Легиона. Левое плечо представляло собой искореженное месиво, обильно изрыгающее искры, внутренние сервоприводы постоянно скрежетали. Децим чувствовал, как внутри сустава кость скребет по кости. На нем не было шлема — он сорвал его после того, как в начале боя тот принял на себя основную тяжесть взмаха силовой булавы — и левую половину лица покрывала корка спекшейся крови.

Магистр ордена устал до изнеможения. Он уже больше недели вообще не отдыхал. Какую-то секунду на него не набегал ни один враг, и ему ничего так не хотелось, как усесться на землю и прислониться к уничтоженному «Лендрейдеру» Несущих Слово… но нет. Даже сейчас, когда конец приближался с неизбежностью заката светил, необходимо было, чтобы он до последнего оставался на виду, стойкий и воинственный.

Он проверил боекомплект. Четыре болта. Он загнал магазин обратно в пистолет. Предстояло считать каждый выстрел.

Почва содрогалась от взрывов, скрежета тяжелых траков и того, что казалось землетрясением, однако Децим знал, что это громовая поступь титанов. Он слышал, как они зовут друг друга, издавая из боевых горнов оглушительный рев, в котором тонули тяжелые удары артиллерии, перестук выстрелов, вопли умирающих и лязг клинков. Периодически раздавался раздирающий барабанные перепонки грохот их орудий, и когда это происходило, Магистр ордена ощущал тошноту при мысли, что благородные сыны Ультрамара гибнут целыми рядами, словно пшеница перед жнецом.

Связь отказала, даже закрытые каналы Ультрадесантников оказались загрязнены коварным шепотом, криками и дьявольскими звуками варпа. Однако он знал, что его капитаны дадут ему повод для гордости, карая Несущих Слово в этом последнем натиске XIII-го.

Внимание Децима привлек раздавшийся сзади крик. Щурясь в дыму, он увидел, как из тумана у них за спиной возникают фигуры врагов. Их обошли с фланга. Его капитаны отрывисто раздавали приказы, но уже мало что можно было сделать, и оказавшиеся под беспощадным перекрестным огнем Ультрадесантники погибали.

Уменьшившееся в размерах отделение тяжелой поддержки повернулось навстречу новой угрозе, разворачивая свои автопушки и широко расставляя ноги. Двое из них упало, но они все равно обрушили свою ярость на противника, потрепав его ряды и выиграв для остальных отделений время на укрытие. Стволы пушек вскоре засветились красным от нагрева. И все же они продолжали молотить по врагам, вынуждая тех падать в грязь.

Из дыма над головой рухнула закованная в броню фигура, из перегруженного прыжкового ранца бил поток яркого пламени. Несущий Слово приземлился позади отделения тяжелой поддержки, присев и упершись в землю одним коленом и одной рукой для устойчивости. Вокруг первого с шумом упали и другие. Один из стрелков почувствовал у себя за спиной врага и попытался обернуться, но он был слишком медленным. Несущий Слово поднимался, его цепной топор издавал вой.

Магистр ордена Аэк Децим уже вскочил и бежал, командирское отделение следовало в шаге позади него. Его выстрел попал вражескому легионеру в висок. Заряд скользнул вбок и сдетонировал, заставив воина потерять равновесие. Пока он приходил в себя, Децим уже бросился на него и опрокинул в грязь. Цепной топор Несущего Слово отлетел в сторону.

Они покатились, скользя и съезжая вниз по грязевому откосу. Децим потерял свой пистолет, но продолжал сжимать силовой клинок. Когда их спуск прекратился у подножия склона, в канаве, заполненной трупами в доспехах, Децим оказался наверху. Он попытался нанести смертельный удар, однако враг стиснул его наруч, удерживая клинок на расстоянии. Несущий Слово впечатал бронированный кулак в челюсть Децима, выбив ее и раздробив кость.

Его на мгновение ошеломило, и Несущий Слово развил преимущество. Он перекатился поверх Децима, вжав того лицом в грязь и удерживая за затылок. Магистр ордена силился высвободиться, выпустив при этом клинок, однако не мог сбросить предателя. Лицо раз за разом билось о землю. Глаза заливало грязью и кровью.

— А теперь ты умрешь, — прорычал Несущий Слово. Его голос был настолько искажен, что казался скорее звериным, чем принадлежащим тому, кто хоть когда-то был человеком.

А затем раздался гром выстрела из автопушки с близкого расстояния, и его голова исчезла в красной дымке.

Децим поднялся, протирая глаза от грязи и крови, и взобрался по склону к своему отчаянному командирскому отделению под прикрытием огня последних оставшихся легионеров с тяжелым вооружением.

Он глянул на небо. Там ничего не было видно, но он знал, что должно было приближаться назначенное время. Адъютант заметил его взгляд.

— Вы уверены в этом, мой господин? — спросил он.

— Уверен, — произнес Децим. — Да простит меня Император.

При выходе из челнока его сопровождали, словно узника: двое спереди, двое позади. Они совершили посадку в верхних предгорьях самых высоких пиков Терры, хотя сейчас те были не видны. В шарнирных посадочных захватах, присоединенных к корпусу челнока, не было окон.

При нем не было оружия, согласно приказу. Это было озвучено как просьба, но тем не менее являлось приказом. Он вышел из челнока, безбоязненно глядя перед собой. Гибкие сегментированные стены сменились бронированным коридором, и он вошел внутрь дворца.

На его шиферно-серой броне не было никаких украшений. Один лишь темно-красный гребень на зажатом подмышкой шлеме указывал на его высокое положение в Легионе. Доспех был старым и сильно изношенным, а пластины брони — толстыми и массивными. Это был солдатский доспех, практичный и утилитарный, на поверхности были видны следы частого ремонта. Он носил эти отметины, словно боевые шрамы. Каждая царапина и вмятина обладала собственной историей.

Четверо членов Легио Кустодес, сопровождавших его во дворец, напротив, носили чрезвычайно изукрашенную броню цвета полированного золота, обильно отделанную декоративными молниями и орлами. С золоченых плеч ниспадали длинные меховые плащи, лица скрывались под высокими коническими шлемами. Их доспехи были куда более изящно сработаны, чем скромная броня Сор Талгрона, однако это не было парадное облачение. Это была самая совершенная боевая броня, какую смогли разработать искуснейшие техножрецы Марса — легкая, прочная, практически неуязвимая для традиционного огнестрельного оружия и позволяющая большую свободу движений, нежели доспехи Легионов.

Каждый из них держал копье стража — характерное орудие их ордена. Золоченые алебарды со встроенным огнестрельным оружием были необычным и экзотическим вооружением. В необученных руках они были бы непригодны к использованию, однако Сор Талгрон видел, что даже в состоянии покоя они являлись практически продолжением тел кустодиев. Ими бы пользовались с непревзойденным мастерством, и, хотя Сор Талгрон наблюдал их применение только на тренировках, он полагал, что ключевой задачей для сражающегося с Легио Кустодес противника будет оказаться ближе зоны эффективной досягаемости.

Он не чувствовал особых уз родства с Легио Кустодес. Они отличались от него настолько же сильно, как неусовершенствованные люди, несмотря на общее сходство в генетическом наследии. Две ветви трансчеловечества радикально различались между собой, пусть даже посторонний мог этого и не видеть — в основном разница носила не физический характер, хотя кустодии, возможно, и казались выше. Они просто представляли собой отдельные виды.

Подлинная сила Легионес Астартес заключалась в единстве целей и братских узах между ними. Быть может, именно поэтому и настояли, чтобы Сор Талгрон отправился на поверхность в одиночестве, а остальная его рота не покидала корабля на высокой стоянке. Кустодии могли быть лучшими в своем роде воинами по отдельности, однако по мышлению они коренным образом отличались от тех, кто генетически перерождался, попадая в Легионы. Их создавали для иной задачи, к которой они были идеально приспособлены и которая требовала определенной степени индивидуализма и автономности, что противоречило генетически внедренной коллективной ментальности космических десантников.

Было бы интересно выставить Легио Кустодес на арене против Легионес Астартес. Он подозревал, что один на один у кустодиев в золотых доспехах было бы преимущество, однако, чем масштабнее был бы бой, тем сильнее было у него ощущение, что победят товарищи-легионеры.

Легио Кустодес не являлись солдатами, однако Сор Талгрон был солдатом до мозга костей.

Они остановились перед третьими усиленными противовзрывными дверями, по бокам от которых располагались синхронизированные сторожевые пушки. Охрана была плотнее, чем во время прошлого визита Сор Талгрона в дворцовые залы, когда его присутствие казалось куда более желанным.

Запертая дверь распахнулась. По ту сторону стоял офицер кустодиев, великолепный в своей золотой броне. Взгляд Сор Талгрона метнулся влево и вправо. Если бы на нем был надет шлем, перед глазами мигали бы символы угрозы. Офицера сопровождало отделение космических десантников в желтых доспехах, державших поперек груди болтеры.

Это было неожиданно, однако он не позволил проступить на лице даже намеку на удивление.

Визор офицера сдвинулся назад серией плавно нахлестывающихся друг на друга пластин, открыв лицо, знакомое Сор Талгрону. Оно было ястребиным и полным силы, на нем отсутствовали шрамы, однако Сор Талгрон знал, что это ничего не значит, только не среди Легио Кустодес. Будь он из Легионов, Сор Талгрон понял бы, что воин либо неопытен, либо невообразимо хорош, но кустодиев создавали не для жизни, состоящей из непрерывной войны на передовой. Это не значило, что им недоставало боевой закалки. Далеко не так. Только глупец стал бы их недооценивать.

По центру выбритой головы офицера тянулась полоса коротко стриженых волос — такой же гребень, как на шлеме Сор Талгрона. Сор Талгрон не знал, являлось ли это обозначением звания, или же просто эстетическим предпочтением. Их род обладал врожденной сильно выраженной чертой индивидуализма, поэтому второй вариант был весьма вероятен. Впрочем, казалось несколько ироничным, чтоэтот выбор подражал наружности капитана-генерала, Константина Вальдора. Вот вам и индивидуализм.

— Я приношу извинения за то, как вас приняли, — произнес офицер. Его аристократический акцент все еще казался странным для слуха Сор Талгрона, привыкшего к более гортанной колхидской речи. — С момента вашего прошлого пребывания на Терре вселенная переменилась.

Его звали Тибер Аканф, и Сор Талгрон бывал в его обществе во время предыдущих визитов на Терру. Страж никогда не сообщал остальные сто тридцать семь своих имен, а у Сор Талгрона не было никакого желания их узнавать.

Они поприветствовали друг друга по-воински, запястье к запястью, пожимая предплечья. Несущему Слово нечасто доводилось глядеть на кого-либо снизу вверх, однако кустодий был выше Сор Талгрона на полголовы.

— Что произошло? — спросил он, когда они разомкнули пожатие. — Кажется, будто Терра готовится к осаде.

— Грядет война, — ответил Аканф.

Сор Талгрон нахмурился.

— В войне нет ничего нового, — сказал он. — Мы воевали с начала Великого крестового похода. Именно для этого нас создали.

— Эта война будет иной.

— Почему? Какого бы нового врага ни обнаружил Поход, наверняка нет никакой угрозы для самой Терры, — произнес Сор Талгрон.

Тибер Аканф не ответил, и выражение лица Сор Талгрона стало еще более сумрачным.

— Рассказывай, — хмуро сказал он.

— Это не моя обязанность, — произнес кустодий. — Но я отведу вас к тому, кто это сделает. Идемте. Лорд Дорн ожидает вас.

Пятеро воинов наблюдали, как на равнинах внизу сражаются и гибнут их братья. С их наблюдательного пункта битва не отличалась от одной из симуляционных досок в коллегии, хотя здесь смерть была чрезвычайно реальной. Они стояли молча, каждый из Ультрадесантников погрузился в личную темницу злости, сожаления, упрямства и скорби.

Эти пятеро не были тесно связанным подразделением. Они не ковали стальных уз в горниле войны. Никто из них не говорил друг с другом, пока их не собрали вместе для этого последнего задания — миссии, которая могла реабилитировать их и стереть список их былых проступков.

У них были разные роты, разные отделения, разные истории. Один был Небесным Охотником, другого взяли из рядов штурмовиков. Двоих привлекли из тактических подразделений, хотя один из них владел иными силами, пока тот путь не оказался для него закрыт, и теперь он ничем не отличался от любого другого легионера в строю. Последний был униженным героем минувших времен.

Их умения и специализация различались столь же сильно, как послужные списки. Единственным, что их объединяло, являлся позор.

На каждом был шлем, выкрашенный в красный цвет. Каждый нес на себе знак взыскания.

Когда для них проводили инструктаж по этому заданию, все они предстали перед магистром своего ордена. Никто из них этого не хотел, однако ни один не отказался. Как тот сказал, это был способ очистить свои имена. Честь.

Октавиону это не казалось честью. Ему это казалось жесточайшим из наказаний. И все же, он не жаловался и не питал вражды к магистру ордена Аэку Дециму за то, что тот дал ему это поручение. Оно должно было кому-то достаться, и с тем же успехом это могли оказаться те, кто опозорил себя в глазах своих командиров.

Он чувствовал противоречивые эмоции окружавших его легионеров, наблюдавших за тем, как силы врага окружают Ультрадесантников на равнинах далеко внизу. Каждому из них хотелось быть там, вносить свой вклад, сражаясь — и умирая — рядом с братьями, вместе с которыми они так долго тренировались и бились.

— Вон там, — произнес один из них, Небесный Охотник Павел. Ему не было нужды утруждаться. Они все видели. Возможно, ему было необходимо сказать это вслух, подумалось Октавиону. Быть может, так оно становилось более реальным, более практическим.

К северу облако пыли предвещало приближение очередного подразделения Несущих Слово. Они шли от Массилеи, некогда гордого города, который был сердцем и душой этого мира.

Октавион слышал сообщения, что она пала раньше в этот же день. Насколько он знал, все его боевые братья были мертвы. 174-я рота Октавиона удерживала город дольше, чем ожидалось, взяв с предателей высокую плату, однако теперь ее больше не было.

Массилея являлась для него домом в большей мере, нежели какое-либо другое место в Галактике. Именно там он прошел основную часть обучения. Казалось, это было целую вечность назад.

— И еще, — сказал Павел, указывая на юг.

На горизонте двигались темные очертания. «Громовые ястребы», «Грозовые птицы» и штурмовики. Еще одна боевая группировка, вступающая в дело. Октавион видел, что Несущие Слово хотят закончить войну быстро. Им не хотелось задерживаться здесь дольше необходимого.

— Пора, — произнес он, озвучивая правду, о которой, как он знал, думал каждый из них, и которая висела над ними, словно нож гильотины.

— Еще могут приближаться подкрепления из Ультрамара, — сказал младший из них, Сио, которого только недавно повысили из рядов скаутов. — Разве мы не можем подождать еще немного?

Октавион не знал, за какой проступок Сио был вынужден носить красное. Никто из них не рвался добровольно объяснять свое взыскание, и никто из них не просил об этом остальных. Это была не та тема, которую было бы удобно обсуждать кому-либо из них.

— То, что никаких подкреплений не прибыло, указывает, нам на то, что это не одиночный инцидент. Война охватила все Пять Сотен Ультрамара, — произнес задумчивый ветеран Ромус. — У нас есть приказы.

Его голос был пустым. Опустошенным. Октавион понял, что он уже примирился со смертью.

— А если эти приказы неверны? — спросил Сио.

— Это не имеет значения, — прорычал Ромус. — Наши имена уже запятнаны. Я не стану даже думать о том, чтобы усугубить свой позор неповиновением последним распоряжениям магистра нашего ордена.

Остальные издали согласное бормотание, но Октавион чувствовал страдание младшего из боевых братьев. Оно волнами исходила от него. Разумеется, оно присутствовала в каждом из них — никто не желал этого ненавистного, неблагодарного поручения. Остальные просто лучше это подавляли.

— Никто не придет, — произнес Октавион голосом чуть громче шепота.

— Как ты можешь быть в этом уверен? — спросил Сио.

Что он мог ответить, чтобы смягчить отчаяние юного воина? Ничего. Кроме того, ему нужно было преодолеть собственные сомнения. Собственных демонов.

— Никто не придет, — прогремел пятый из их группы, массивный Королос, бывший чемпион. На этом вопрос оказался закрыт.

— Идемте, — произнес Октавион, отворачиваясь от поля боя и своего гибнущего ордена к ждущему челноку. Там ждало множество ветеранов Имперской Армии, стоявших навытяжку. Осознавали ли они, что обречены точно так же, как и остальные?

Не только Сио надеялся, если не верил, что им не потребуется исполнить долг, который на них возложили.

И теперь они все оказались перед фактом, что этой исчезающей надежды больше не было. Она перестала существовать.

Теперь они и впрямь столкнулись со смертью самой надежды.

3

Сор Талгрон находил забавную иронию в том, что указ Императора лишил Империум самого мощного оружия против варпа именно тогда, когда оно требовалось более всего. Он не любил псайкеров и полагал, что интересам человечества лучше всего соответствует их полное истребление, однако был глубоко прагматичен по натуре, а библиарии являлись тем оружием, в котором крайне нуждался XVII-й. Если Император в скоро времени не откажется от своей блажи, увидев силы, выпущенные против его армий и миров союзниками Магистра Войны, то, несомненно, окажется глупым гордецом.

Раскинувшийся перед ним город напоминал карту, выполненную в трех измерениях. Целые его сектора были скрыты густым черным дымом. Либрариум был построен на скальном выходе в северной части Массилеи, самой высокой точке широкой долины дельты. Он являлся объектом паломничества задолго до того, как Ультрадесантники сделали его центром обучения тех из своего числа, кто проявлял психические таланты.

Массилея была богатым и многонаселенным районом, построенным из мрамора, золота и стекла, пока бомбардировка не превратила ее в руины. Разбитые колоннады и фрагменты статуй тянулись вдоль широких улиц, которые превратились в поле боя, усыпанное щебнем, выгоревшими остовами техники и бесчисленными мертвыми. Осталось только несколько триумфальных арок, на которых реяли изорванные и опаленные флаги. Они высились над парадными площадями и скверами, ставшими кладбищами. Дизайн города включал в себя деревья и зеленые зоны, но теперь там были почерневшие участки выжженной земли. Два моста, которые пересекали протекавшую через город реку, остались нетронутыми, вода под ними была завалена трупами.

Над головой выли «Громовые ястребы» и «Грозовые птицы», несущие на себе новые цвета Легиона. Они закручивали вихрями повисшие над городом дым и пепел.

Со своего наблюдательного пункта Сор Талгрон видел, как подразделения бронетехники приданных ему батальонов двигаются по занятым секторам города. «Носороги», «Лендрейдеры» и «Поборники» пересекали засыпанные щебнем улицы, покидая город впереди более тяжелых машин, которые со скрежетом следовали за ними — «Разящих клинков» и «Тайфунов», ставших столь важными в предшествовавшем сражении.

Периодически все еще разносилось эхо треска выстрелов и более низких глухих ударов снарядов и минометов. Несколько восточных квадратов города еще не были полностью умиротворены. Бой был жестоким и трудным, каждое здание требовалось зачищать этаж за этажом.

Когда шум артиллерийских районов и выстрелы стихали, можно было расслышать докатывающийся с запада гул, похожий на гром. На равнинах за долиной, в пятидесяти километрах отсюда, все еще шел бой. Сор Талгрон уже отдал половине своих войск распоряжение направляться туда, чтобы зайти к атакующему противнику с фланга. В этом сражении предстояло разбить последние реальные силы Ультрадесанта на этой планете. Бой должен был стать последним. По его завершению начнется процесс эвакуации. Остатки сопротивления внутри системы исчерпают свои силы, и будет произведена финальная выбраковка непокорной популяции людей.

Если еще и прибудет какая-либо поддержка от XIII Легиона, она обнаружит, что вся система превратилась в могильник.

Из вокс-нунция Дал Ака с треском раздавались донесения его офицеров. Все шло, как и ожидалось.

На периферии зрения Сор Талгрона блеснула вспышка. Он мгновенно среагировал, издав предупреждающий крик и упав за укрытие. Слишком медленно.

На его лицевой щиток брызнула горячая кровь. По визору потекли ее сгустки. Аранет упал, его мозги вышибло наружу через зияющую дыру размером с кулак на левой стороне шлема. Знамя роты оказалось на земле.

Сор Талгрон кипел от злобы, присев и вжавшись спиной в мраморную балюстраду. Он неотрывно глядел на мертвого знаменосца и на кровь, пропитывающую знамя. Рядом с ним укрылся Дал Ак, который передавал приказы и координаты местоположения снайпера. В его голосе слышалась злость.

Этот район объявляли зачищенным. Сор Талгрон ничего не говорил, предоставив разбираться своим офицерам. Он слышал отрывистые приказы, легионеры сходились к месту дислокации снайпера. Сержант отделения брал ответственность за ошибку на себя. Предстояли последствия.

Они сидели, слушая вокс-сообщения различных подразделений ордена, рассредоточивающихся по городу, и ждали подтверждения, что снайпер нейтрализован. Лужа крови, вытекшей из головы Аранета, подбиралась все ближе.

Сор Талгрон поймал себя на том, что думает о своем старом наставнике Волхаре Рефе. Мысль была не из приятных.

— Он был хорошим воином, — произнес Дал Ак.

— Что? — переспросил Сор Талгрон.

— Аранет, — сказал магистр связи, кивнув в направлении распростертого перед ними трупа. — Он был хорошим воином. Я видел, как он однажды начисто оторвал зеленокожему голову, а на Галланаксе записал на свой счет семнадцать эльдар. Его будет не хватать. Теперь его дух в эмпиреях.

Сор Талгрон издал ворчание.

— Ты говоришь, будто жрец.

— Учения о… — начал было Дал Ак, но его прервало красноречивое пощелкивание входящего вокс-сообщения.

— Что там? — требовательно спросил Сор Талгрон.

— Третий эшелон, — доложил Дал Ак. — Они установили местонахождение… погодите… повторите. Это подтверждено?

Вдалеке позади себя они услышали резкий треск взрывов гранат, за которым последовало рявканье нескольких контролируемых очередей из болтера. Двести тридцать метров, прикинул по звуку Сор Талгрон. Снайпера больше не было.

— Капитан, третий эшелон заметил высадку Ультрадесанта в тайном месте, предположительно — коммуникационном аванпосте.

— Где?

— Триста километров к западу. Мне указать это место в качестве цели для удара с орбиты?

— Нет, — ответил Сор Талгрон. — Пошли за моим десантным кораблем.

— Капитан?

— Враг оборонял этот мир с большим умом и упорством. Я не допущу, чтобы последних из них уничтожили с орбиты. Они умрут так же, как жили — с честью.

— Если бы ситуация развернулась наоборот, проявили ли бы они к нам такое же уважение, капитан? — спросил Дал Ак. — Какая разница, как они умрут?

Он вновь подумал о своем прежнем учителе и выпавшей на его долю участи.

— Это важно для меня, — произнес он.

Гигант опирался на стол закованными в бронзу кулаками.

Он был огромен. Такими были все примархи, но Сор Талгрону доводилось стоять рядом только с одним из них — Лоргаром Аврелианом, генетическим отцом Несущих Слово.

Рогал Дорн был гораздо крупнее.

Не будь нынешняя эпоха секулярной, примарху Имперских Кулаков, несомненно, поклонялись бы как полубогу. Ни один смертный не смог бы находиться возле него и не испытывать страха.

Его лицо было неумолимо, словно камень. Коротко стриженые волосы обладали белизной снега. Глаза были жесткими и ледяными, как бриллианты, и излучали холодный острый ум.

И злость. Глубокую беспощадную злость, которая физически чувствовалась в каждом его движении и выражении лица.

Стол перед ним был громадным, вырезанным из темного дерева, давно исчезнувшего на Терре. Его покрывали планы, сводки, орбитальные сканы и инфопланшеты. Обилие информации подавляло, однако она был упорядочена — ничего неуместного или же ненужного.

Само помещение было просторным, аскетичным и практически лишенным мебели. Кресла отсутствовали. С одной стороны, пространство от пола до потолка занимали сводчатые окна. По виду за ними становилось ясно, что комната расположена высоко над отрогами Гималазии, выше линии облаков. Небо снаружи было темным и испещренным булавочными остриями звезд, но снизу сквозь толстые усиленные панели лилось резкое промышленное освещение.

Когда Тибер Аканф сообщил о его прибытии, шло собрание. Бюрократы, политики, гильдийцы, Администратум — Дорн распустил их одним словом. Уходя, мало кто осмелился хотя бы взглянуть на Сор Талгрона. Это были архитекторы нового Империума, обладавшие настоящей властью, и Сор Талгрон испытывал к ним отвращение. Они понятия не имели о крови, смерти и ужасах, познанных теми, кто придал Империуму форму. Скорее всего, никто из них вообще никогда не покидал планету. Один, длинный и худой, как скелет, с чертежами и инфопланшетами в руках глянул на него сверху вниз, с пренебрежительным выражением на узком лице. Пока он удалялся, Сор Талгрон вперил в него взгляд, ненавидя его и весь его слабосильный род. Вот за этих они сражались? Его тошнило от этого.

Тибер Аканф удалился, закрыв за собой огромные деревянные двери. С Дорном остались двое. Никого из них не представили.

Одного Сор Талгрон знал по временам своего пребывания на Терре — Архам, магистр свиты хускарлов Дорна. Суровый, гордый человек, генетическое наследие которого было очевидно — его черты сильно напоминали примарха.

Другой был не из Имперских Кулаков. Его доспех имел однотонную окраску с потертой оливково-зеленой отделкой. Офицер Гвардии Смерти.

Этот капитан был совершенно лысым, его кирасу и горжет украшал стилизованный взлетающий орел. Его взгляд был суров и непоколебим. Сор Талгрону он показался цельным. Надежным. Стоическим. Сор Талгрон не знал, кто это, однако почувствовал инстинктивную симпатию. Это был солдат, которого он мог уважать.

Загадка личности воина оказалась забыта, стоило только Дорну заговорить. Когда он закончил, повисла тяжелая тишина.

Сор Талгрон долгий миг глядел на капитана Гвардии Смерти, наморщив лоб. Затем его взгляд вновь переместился на Дорна.

— Это… — наконец, произнес он. — Это трудно представить.

— Поверь в это, — сказал Рогал Дорн. Его голос напоминал раскаты грома.

— Исстван-Три будет навеки проклят в анналах истории, — добавил Архам. Сор Талгрон посмотрел на него, прищурившись. Хускарл держался чересчур горделиво.

— Четыре Легиона обратились против своих же. Обратились против Императора, — произнес Сор Талгрон, качая головой. — Это безумие.

— Верно, безумие, — сказал Дорн. — Безумие наихудшего толка.

Примарх оттолкнулся от стола и сжал кулаки. Казалось, ему хочется по чему-нибудь ударить. Сор Талгрон сомневался, что какое-либо живое существо пережило бы подобный удар, вложи примарх в него всю мощь своей ярости.

Колосс пересек комнату. Его движение было неотвратимо, каждый шаг тяжело отдавался и сопровождался механическим гулом и скрежетом доспеха. Он остановился перед окнами, глядя вниз по склону хребта. Горный откос купался в лучах множества прожекторов, которые придавали громадной стройке внизу острую рельефность. Резкий белый свет озарял черты Дорна, подчеркивая глубокие морщины и контуры лица. Он стоял настолько сурово и неподвижно, что казался вырезанным из гранита.

Какое-то время примарх оставался на месте, неотрывно глядя вдаль. Тишина подавляла. Архам и неизвестный капитан Гвардии Смерти, не моргая, смотрели на Сор Талгрона.

— Как вы узнали об этой резне? — наконец, спросил Сор Талгрон, нарушив молчание. — Мои авгуры и астропаты уже несколько месяцев ничего не слышали из-за границ сегментума, их слепят варп-штормы.

Примарх повернулся и с мрачным выражением на лице зашагал обратно к массивному столу из темного дерева. Сор Талгрону потребовалось заметное усилие воли, чтобы не отступить на шаг при его приближении. В бою это было бы устрашающее зрелище: закованный в золото гигант, который надвигается на тебя с намерением убить. Ни одно смертное существо не продержалось бы дольше одного удара сердца.

— Хор астропатов молчал, — прорычал Дорн. — Мы ничего не слышали из системы Исствана с тех пор, как это началось.

Сор Талгрон нахмурился, но промолчал.

— Вместо этого я получил известия от того, кто там был, — произнес Дорн, отвечая на незаданный вопрос.

Дорн наклонил голову, и взгляд Сор Талгрона переместился на капитана Гвардии Смерти, безмолвно стоявшего навытяжку.

— Это боевой капитан Натаниэль Гарро, ранее принадлежавший к Четырнадцатому Легиону, — сказал примарх.

Гарро отсалютовал, по старой терранской традиции ударив себя кулаком в грудь. Сор Талгрон ответил тем же жестом.

— Удивительно видеть здесь Гвардейца Смерти, только что выслушав историю о предательстве вашего Легиона, — произнес он.

— Это не история, — огрызнулся Архам. — Это правда.

Сор Талгрон бросил на него взгляд.

— Просто фигура речи, — ответил он, и снова сконцентрировал внимание на Гарро.

— Мне удивительно и горько стоять здесь и говорить о подобных событиях, — сказал капитан Гвардии Смерти. — Моя связь с Легионом умерла вместе с моими подлинными братьями, с которыми расправились на Исстване Три за прегрешение, состоявшее в их верности.

— Стало быть, ты легионер без Легиона.

— Похоже на то.

— Гарро был свидетелем предательства Магистра Войны. Он видел, как мой… брат, — Дорн практически выплюнул слово, — обратился против Империума. Гор атаковал Исстван-Три вирусными бомбами, убив несчетные тысячи верных Императору легионеров и миллионы граждан. При виде этого зверства Гарро взял свой корабль «Эйзенштейн» и прорвался, чтобы донести вести до Терры.

— Похоже, что Империум должен тебя отблагодарить, — произнес Сор Талгрон, склонив голову в направлении Гарро.

— Я всего лишь сделал то, что счел своим долгом, — слегка натянуто отозвался Гарро.

— Если бы «Эйзенштейн» не пробился через блокаду и не принес известие о предательстве, мы бы не узнали об этой бойне, пока не стало бы слишком поздно, — сказал Архам.

— Трон, — произнес Сор Талгрон. — Магистр Войны мог захватить Терру, практически не встретив сопротивления.

— Мог, — ответил Дорн. — Но его уловка провалилась.

— Легионы убивают своих, гражданская война, заговор с целью свержения Императора, — проговорил Сор Талгрон, качая головой. — Как до такого дошло?

— Из-за поступков одного человека — Гора Луперкаля, — произнес Дорн. — Гор был лучшим из нас. Если пал он, то пасть мог кто угодно. Что и заставляет меня задуматься о тебе и твоих боевых братьях, капитан.

4

Сор Талгрон относился к фанатизму с ненавистью. Он ненавидел метафизическую потребность, которая, казалось, содержалась в генокоде его боевых братьев — у Легиона появилась новая, отчаянная жажда веры в нечто большее, нежели борьба, боль и страдание, составлявшие бытие смертных. Однако именно такова была его жизнь: одно кровавое поручение за другим, пока, в конце концов, за тобой не придет смерть. С чего бы должно существовать что-то, помимо этого?

Зачем эта неутолимая потребность в смысле? В вере?

Он считал подобное слабостью. Недостатком. Тем, что Легион унаследовал от Лоргара Аврелиана, и Сор Талгрон почти ненавидел примарха за это. Разумеется, он благоговел перед ним и без колебаний пожертвовал бы за него жизнью, однако все же почти ненавидел. Он не знал, почему не обладает таким врожденным влечением, как братья. Возможно, недостаток был в нем?

Если бы он заговорил об этом с кем-либо, даже с подчиненными, они бы не поняли. Отнеслись бы к нему с презрением. Вне всякого сомнения, вскоре за ним бы явились с атамом. Просто очередная чистка.

Он чувствовал нечто похожее на родственные узы с кустодием-стражем Тибером Аканфом. Возможно, в большей мере, чем с ближайшими из боевых братьев, и эти взаимоотношения были построены на лжи. Кем он стал?

Снизу поднялась и зависла перед ним «Грозовая птица». Мощные подъемные двигатели с воем взметали пыль. Машина развернулась, опуская аппарель. Держа доставшееся ему знамя Легиона, пропитанная кровью ткань которого билась в выхлопе ускорителей штурмового корабля, словно парус, он ступил на мраморную балюстраду террасы, а с нее — внутрь штурмовика, не обращая внимания на сорокаметровый провал, куда угодил бы, не сумей пилоты удержать машину ровно. Дал Ак и два отделения легионеров перешагнули просвет вслед за ним, примагнитив подошвы к аппарели посредством едва осознаваемых мысленных импульсов.

Некоторые из легионеров ненавидели эти моменты погрузки в «Грозовую птицу», десантную капсулу, или таран «Цест»: заброски в гущу схватки, передачи своей судьбы в руки пилотов, водителя или просто удачи. Сор Талгрон не входил в их число. Если их собьют или уничтожат прежде, чем они доберутся до цели, значит так тому и быть. Это его успокаивало. Если что-то и случится, у него нет над этим власти. Будь что будет.

Впрочем, сегодня ему было неуютно внутри «Грозовой птицы». Казалось, что стены смыкаются вокруг него, словно каменный мешок.

Он прошел по кораблю, миновал стойки со штурмовыми обвязками и оружием и вошел в кабину. Двое офицеров-летчиков, сидевших спиной к спине, приветствовали его сдержанными кивками. С синих губ двух пилотов-сервиторов, размещенных спереди, свисала похожая на белую кашу слюна. Их бледная плоть подергивалась.

Освещение и светофильтры выпуклого фонаря из бронестекла окрашивали находившийся снаружи кабины город Массилею в серо-зеленые цвета. Перед ведущим пилотом проецировались голограмматические экраны, которые поставляли офицерам-летчикам обилие данных, а в воздухе перед вторым пилотом парили трехмерные топографические карты. С места, где находился Сор Талгрон, зеленые линии экранов казались искаженными и странными. Он знал, что там также присутствует множество вспомогательной информации, видимой лишь летным офицерам. Капитан приготовился, взявшись за верхние поручни.

Кормовая аппарель закрылась, и «Грозовая птица» пошла вверх, закладывая резкий вираж к западу. Пока она поворачивала, кончики крыльев смотрели в землю и небо. Сор Талгрон прочно стоял на месте, магнитные захваты сцепляли его подошвы с полом. Они перемахнули через выступающий над скалой внизу библиариум, где остался только огонь, дым и грязный белый мрамор. А затем помчались над городом, руины которого проносились внизу.

Покинув город, они сбросили высоту и снизились над бирюзовой рекой, взметая за собой две стены брызг. Они пожирали километры, следуя вдоль змеящихся утесов, которые тянулись по берегам реки.

Машина пересекла глубокие лазурные воды на месте впадения реки в озеро, которое можно было перепутать с морем. Там они сменили курс и пошли над сушей, с воем пролетая над останками недавно выигранного сражения. Легион уже ушел, выдвинувшись с фронта к ближайшим зонам высадки. Близилось время покинуть этот мир, и Сор Талгрон уже отдал подразделениям 34-й роты, не занятым в бою, приказ направляться к точкам сбора и готовиться к эвакуации.

За Легионом оставались пылающие погребальные костры, в которых были свалены высокие кучи мертвецов, однако внимание Сор Талгрона приковали к себе громадные бронированные панцири, разбросанные по почерневшей земле. Это поле стало кладбищем титанов лоялистов. Большинство из них было повержено с малыми потерями среди сил XVII Легиона — после победы в битве в пустоте наверху титаны стали легкой добычей для орбитальных орудий флота. Лишенные поддержки машины представляли собой немногим более чем ходячие ловушки, и удары лэнсов раз за разом рвали пустотные щиты соблазнительных мишеней, пока не свалили их наземь. Только «Псам войны» хватило скорости, чтобы уйти от губительных залпов, и, судя по поступавшим донесениям, они взяли с наступающих наземных сил кровавую плату, пока, наконец, и сами не оказались повержены.

Упавшие тела полудюжины механических колоссов кишели адептами и сервиторами Механикума. Это были секты марсианского жречества, которые примкнули к Легиону и делу Гора. Они разбирали «Налетчики», «Псы войны» и «Немезиды», словно черви, кормящиеся на гниющих трупах.

«Грозовая птица» прошла над участком странно нетронутой дикой природы, островом зеленых елей посреди океана почерневшей от огня земли, разогнав внизу стадо многорогих четвероногих животных. Похоже, что вдали от основных сражений все еще процветала жизнь.

Они приблизились к одной из зон сбора Легиона. Низко над землей висели грузовые челноки, а над головой ожидали другие, готовые подобрать более тяжелые наземные подразделения. «Носороги» и «Лендрейдеры» Несущих Слово уже ползли по скалистым каньонам на эвакуацию. «Грозовая птица» приветственно качнула крыльями воинам внизу, и Сор Талгрон увидел, как командир танка, одиноко стоящий в открытой башенке «Протея», вскинул руку в ответ.

Они продолжили движение на восток, проносясь над взорванными холмами, дымящимися удаленными особняками и древним лесом, превратившимся в головешки и тлеющие угли. Машина миновала трех «Смертоносных» «Ночных Призраков», которые шагали вдоль гряды битого щебня к точке сбора и ожидающим массоподъемникам. Титаны были увешаны флажками и отмечающими убийства знаменами. После возвращения в безопасное место на борту уродливых кораблей Механикума на орбите, им предстояло украситься символами новых убийств. Легио Мордаксис вновь проявил себя на поле боя. Каждая из быстро вышагивающих богомашин, не смотря на сгорбленность и сходство сзади с жуком, несла на себе артиллерию, способную уничтожать целые роты.

Ведущий титан, черный панцирь которого был окаймлен желтым, качнул массивной головой в направлении «Грозовой птицы», пролетавшей в сотне метров сбоку, и испустил из боевого горна сотрясший мироздание вопль. Приветствие? Вызов? Сор Талгрон не знал. Две другие боевые машины тоже издали воющие гулкие крики, а затем они прошли мимо, отклоняясь к ледяным шапкам горного хребта, который приближался на горизонте, напоминая о громадных пиках Имперского Дворца Терры. Сор Талгрон с усилием изгнал сравнение из своего разума.

Первоначальные наблюдения за этим регионом не выявили присутствия врага, однако это явно было неверно. Возможно, аванпост все еще укрывала некая разновидность защиты, поскольку Дал Ак сообщал, что визуализация флота и сканеры дронов ничего не дали. Они шли вслепую.

Они летели среди льдистых пиков, нацелившись на маяк, установленный отделениями разведчиков.

— Вижу ее, — произнес старший офицер летного состава. Сор Талгрон подался вперед, скосив глаза в сторону от парящего в воздухе и мигающего красным маркера цели.

Сооружение было настолько хорошо замаскировано с воздуха, что он не мог ничего разглядеть, пока они не оказались прямо перед ним.

— Во имя крови Уризена, — произнес Сор Талгрон. — Как Лот ее нашел?

— Не знаю, капитан, — отозвался офицер. — Челноки и десантные корабли прочесали эту область, но ничего не добились. Возможно, ему повезло.

— Тогда ему сильно везет, — сказал Сор Талгрон, зная, что удача тут не причем. Лот был лучшим оперативником разведки в роте, а возможно, что и во всем Легионе. Он снова и снова проявлял себя в дюжине разных кампаний и систем.

Посадочная площадка была встроена в горный склон, приткнувшись под длинным свесом. «Грозовая птица» зашла под каменный выступ. Там уже находился посадочный модуль XVII Легиона и стояли ожидающие их прибытия воины. В глубине спрятался челнок в синей окраске XIII-го.

Вокс Сор Талгрона издал щелчок. Закрытый канал. Дал Ак.

— Капитан, зачем врагу сюда забираться? — спросил Дал Ак. — Битва еще продолжается на нескольких фронтах. Ультрадесантники на этой планете еще живы и дышат. Они проиграли войну, и у них нет надежды на эвакуацию. Даже если это узел коммуникации, зачем сюда идти? В системе нет флота, с которым можно было бы связаться.

— Враги совершенно рациональны. Явно есть причина, которой мы не видим, — ответил Сор Талгрон. — Я хочу узнать, в чем она состоит.

Тишина, затем щелчок, и вокс-связь с Дал Аком отключилась.

Сор Талгрон знал, что его решение тревожит магистра связи. Тот об этом не говорил, однако это было очевидно. Сор Талгрон понимал его. Не требовалось являться сюда лично. Более того, это было не в его духе.

Крылья «Грозовой птицы» выровнялись, и двигатели приземлили ее на посадочную площадку. Когтистые опоры с лязгом опустились.

К бедру Сор Талгрона был пристегнут его стандартный, лишенный украшений болтер типа «Умбра», а на левом боку висел привычный груз ребристой булавы. Справа располагалась кобура с новоприобретенным волкитным пистолетом.

Штурмовая рампа снова открылась, и внутрь «Грозовой птицы» хлынул холодный горный воздух. Не произнося ни слова, Сор Талгрон повернулся, прошагал по внутреннему пространству десантно-штурмового корабля и вышел на солнце.

При этих словах Дорна лицо Сор Талгрона окаменело.

— Верность Семнадцатого никогда не ставилась под вопрос, — произнес он, даже не пытаясь сдержать злость в голосе. — Нас обвиняли в чрезмерном фанатизме в нашем… в нашей любви к Императору в былые времена, однако никто и никогда не сомневался в нашей верности или преданности Империуму.

Архам поднял планшет, движением руки перемотав перечень данных.

— С момента твоего назначения сюда ты был чрезвычайно активен, — сказал он. — Патрулирование Солнечной системы из конца в конец, регулярные инспекционные визиты на Марс, а также верфи Юпитера и Луны, поддержание присутствия внутри Имперского Дво…

— Это моя обязанность! — прервал Сор Талгрон. Выражение его лица предвещало бурю. — Если ты хочешь меня в чем-то обвинить, так давай, скажи это. Хватит отклоняться от дела.

Архам положил инфопланшет обратно на стол.

— Где ты был последние два месяца? — спросил он.

— Так теперь это допрос, мой повелитель? — поинтересовался Сор Талгрон, демонстративно не глядя на Архама и обращаясь в Рогалу Дорну.

Лицо примарха было непроницаемо, он промолчал.

— Нет, если ты ничего не хочешь скрыть, — произнес Архам.

Опасная неподвижность окутывала Рогала Дорна подобно мантии. Сор Талгрон чувствовал, как его сверлит твердый, словно алмаз, взгляд.

— Боевой капитан Гарро, — наконец, заговорил примарх. — Я знаю, что у вас есть важные дела. Благодарю за уделенное время. Вы можете нас покинуть.

Гарро еще раз ударил себя кулаком в грудь и поклонился лорду Дорну. Бросив на Сор Талгрона долгий взгляд, он вышел из комнаты. Дверь со щелчком закрылась за ним. Рогал Дорн продолжал неотрывно смотреть на Сор Талгрона.

— Где ты был? — спросил он.

— Я путешествовал в Святилище Единства, как, уверен, вам уже известно, — рыкнул Сор Талгрон и вскинул глаза на Архама. — Удовлетворен?

— Комета, — произнес магистр хускарлов. — С какой целью.

Сор Талгрон посмотрел ему прямо в глаза.

— Я был там, чтобы навести порядок, — сказал он.

— Поясни, — произнес Дорн.

Сор Талгрону явно не хотелось этого делать. Святилище являлось убедительным символом имперской мощи и единой цели. Оно было вырезано внутри громадной кометы, которая регулярно возвращалась в Солнечную систему несколько раз в тысячу лет, огибая светило по неправильному эллипсу. В былые эпохи, когда ее траектория была более стабильной и точнее предсказуемой, она носила иное название, однако то затерялось во мгле времен. Комету видели в небесах, когда Император выиграл Объединительные войны на Терре, и святилище было сооружено именно в честь той победы.

Сор Талгрон не желал говорить об этом перед посторонними, однако выражение лица Дорна было неумолимо и требовало ответа.

— В прошлом Семнадцатый Легион проявлял черты, сочтенные некоторыми… противоречащими секулярной сути Империума.

Он опустил глаза, вспомнив выговор, полученный его Легионом на Монархии. Эта боль до сих пор терзала его изнутри, хотя он никогда и ни в каких отношениях не был набожен. Было очевидно, что ему не хочется произносить это вслух, так же, как была очевидна и его злость от необходимости вновь рассказывать о позоре своего Легиона.

— Впоследствии Легион осознал ошибочность своих поступков, — произнес он.

— А комета?

— В силу своей орбиты комета вернется в Солнечную систему через несколько лет. Мне было приказано ликвидировать определенные сооружения, возведенные на комете, до того, как это произойдет.

Примарх фыркнул.

— Мой младший брат может вести себя так глупо, — сказал он.

— Лоргар построил в Святилище Единения храм, обожествляющий Императора, так? — произнес Архам, до которого дошло на мгновение позже. — До Монархии. Ты был там, чтобы разрушить его, пока никто не узнал.

От небрежного упоминания имени примарха и пренебрежения в голосе Имперского Кулака на Сор Талгрона нахлынула злоба, и ему потребовалась вся его воля, чтобы сдержать ее. Рогал Дорн продолжал смотреть на него немигающим взглядом.

— Как я уже говорил, — произнес Сор Талгрон, встретившись с Дорном глазами, — за прошедшее время Семнадцатый осознал ошибочность своих представлений. Нас уже посрамили перед всеми Легионами. Уризен не желал дальнейшего позора.

Сор Талгрон перевел взгляд на Архама.

— Удовлетворен? Мы не предатели. Я не предатель.

— Никто из нас не верил, что Магистр Войны способен не предательство, — сказал Архам.

Сор Талгрон стиснул кулаки и уже собирался заговорить, но Дорн вскинул руку, призывая его к молчанию.

— Довольно, — произнес он, и в его голосе слышалась железная бесповоротность. — И ты неправ, Архам, Гор всегда был способен на подобное. Я никогда не встречал более способного человека, просто не ожидал, что он выберет этот путь, — выражение его лица было бескомпромиссным. Сразу за внешним фасадом бурлила злоба. — Я нечасто ошибаюсь.

Архам яростно глядел на Сор Талгрона, как будто тот был виноват в полученном им замечании.

— Лоргар проницателен, — произнес Дорн. — Назначив тебя сюда, он сделал хороший выбор.

— Мой повелитель? — переспросил Сор Талгрон.

— Чтобы убедить Императора, что его самый публичный выговор поняли, он отправил на Терру тебя, — сказал Дорн. — Он сделал хороший выбор.

— Меня послали сюда усилить присутствие Легиона…

— Но почему из всех его превозносимых капитанов именно ты?

— Не знаю, мой повелитель, — ответил Сор Талгрон. — Возможно, я вызвал неудовольствие лорда Аврелиана.

— Тебя уязвляет, что ты не на передовой, не сражаешься вместе с братьями. Я понимаю это лучше большинства прочих, — с оттенком горечи произнес Дорн. — Однако Лоргар отправил тебя сюда не поэтому. Это не наказание.

— Порой так кажется, мой повелитель, — сказал Сор Талгрон.

— Ты из иной породы, нежели остальной Семнадцатый Легион. Ты практичен и прагматичен, в то время как твои братья чрезмерно рьяны. Ты солдат и не претендуешь на что-либо другое. Большинство из вашего рода изъясняются, словно жрецы. Это неприятно. Именно поэтому Лоргар направил сюда тебя.

— Мой повелитель, Семнадцатый получил выговор за излишне глубокое почтение к Императору, — произнес Сор Талгрон. — Легион изменился.

— А ты когда-нибудь чтил Императора, капитан? — спросил Дорн.

— Мой повелитель, я… Простите. Мне некомфортно говорить о подобных вещах.

— Я не верю, что ты это делал, — продолжил Дорн. — Ты веришь в стратегию и тактику, сапоги на земле и броню на спине. Веришь в болтеры и кровь, логистику и команды на поле боя. Скажи, что я неправ.

Сор Талгрон промолчал.

— На самом деле, я завидую, что Семнадцатый добрался до тебя первым, — произнес Дорн. — Из тебя получился бы хороший Имперский Кулак.

Сор Талгрон хранил безмолвие, не зная, что ответить.

— Благодарю вас, мой повелитель, — наконец, пробормотал он.

— Несомненно, ты — идеальный капитан, которого Лоргар мог послать на Терру, чтобы заверить Императора, что в Семнадцатом все хорошо.

— В Семнадцатом все хорошо, — сказал Сор Талгрон.

— Капитан, я вызвал тебя сюда не по вопросу вашей верности, — произнес Дорн. — Позволь прояснить мою позицию. У меня нет причин рассматривать Семнадцатый иначе как верный Императору Легион. Как ты и говорил — если уж на то пошло, в прошлом ваш Легион показал себя, возможно, даже слишком верным. Я не верю, что ты или твой Легион — предатели. Я не поэтому запер ваш флот на лунных верфях. Не поэтому позволил переступить порог дворца лишь тебе одному. Не поэтому воины вашего гарнизона здесь были помещены под стражу.

— Почему же тогда?

— Должна присутствовать видимость того, что я одинаково обращаюсь со всеми Легионами. Поступить иначе значит рисковать навлечь на себя обвинения в фаворитизме и вызвать новый раскол среди моих братьев. Твои воины — не единственные в Имперском Дворце, кого я заточил в тюрьму.

Сор Талгрон нахмурился.

— Кто остальные?

— Воинство Крестоносцев, — отозвался Дорн, поочередно похрустывая костяшками.

— Вы заточили их? Всех?

— Всех, — подтвердил Дорн.

— Даже тех, верность чьих Легионов вам известна?

— Кто может сказать, насколько глубоко проникла гниль?

— Легионам это не понравится, — произнес Сор Талгрон, скрестив руки на груди. — Некоторым — сильнее, чем прочим.

— Меня это не заботит, — ответил Дорн. — Я пытаюсь позаботиться о том, чтобы Империум вокруг нас не рухнул. Чтобы этого добиться, я сделаю что угодно. Что угодно.

— Стало быть, вы заключили в тюрьму и Имперских Кулаков, которые являются частью Воинства Крестоносцев? — спросил Сор Талгрон.

— Нет. Имперские Кулаки более не Легион, ведущий крестовый поход, и потому наши представители в Прецептории отозваны. Нас нарекли преторианцами Императора. Сложно охранять дворец, находясь под замком.

— Не стану возражать, хотя прочие могут рассматривать это с иной точки зрения, — сказал Сор Талгрон. — Звучит так, словно существует один закон для ваших Кулаков, и другой — для всех остальных.

— Именно так и обстоит дело, — произнес Дорн.

— А что с размещенной при вас караульной стаей Шестого Легиона? — поинтересовался Сор Талгрон. — Что с сынами Русса? Вы ведь заточили и их?

Лицо Дорна было неподвижно, словно камень.

— Нет. Они подчиняются приказам Сигиллита. Они — исключение.

— Мой повелитель, простите мне прямоту, но не разит ли от этого лицемерием?

— Так должно быть.

Сор Талгрон отвел глаза, собираясь с мыслями.

— Все это — просто политика, не так ли? — спросил он.

— В такое время, когда оказалось, что любой Легион может обратиться против Империума, хотя бы теоретически, необходимо, чтобы все видели, что я заранее обеспечиваю безопасность Терры и при этом иду по тонкой грани, удерживая верные Легионы вместе, — произнес Дорн. — Да, это политическое решение.

Примарх дал ему секунду, чтобы усвоить все это.

— Ты зол, — наконец, сказал он. — Понимаю. Ты возвращаешься на Терру и обнаруживаешь, что твои легионеры в тюрьме. Любой командир разозлился бы.

— Как скажете, — отозвался Сор Талгрон.

— В идеальной вселенной мне не было бы нужды запирать верных легионеров, которые могли бы пригодиться в роли гарнизона дворца на случай худшего из вариантов развития событий, — произнес Дорн. — Но эта вселенная не идеальна.

— Так что будет дальше? — спросил Сор Талгрон.

— Твой гарнизон будет отпущен и перевезен обратно на ваш флот. С ваших кораблей будут сняты стопоры. Ты присоединишься к ним на орбите, а затем вы уйдете. К завтрашнему рассвету в Солнечной системе не останется ни одного члена Легиона Несущих Слово. Время вашего пребывания здесь подошло к концу.

— Мой повелитель?

— Семь других Легионов присоединятся к моему карающему флоту, который собирается в системе Исствана, — сказал Дорн. — Вы тоже будете там, и дадите Магистру Войны бой.

Прародитель Имперских Кулаков не пользовался репутацией непредсказуемого, как некоторые из его братьев, однако,без сомнения, являлся одним из самых могучих существ в мироздании, а Сор Талгрон не был знаком с его настроением и характером. Он тщательно подбирал слова.

— При всем уважении, мой повелитель, мне было приказано поддерживать присутствие Семнадцатого Легиона в Солнечной системе, — произнес Сор Талгрон, взвешивая каждое слово. — Приказы исходили от самого лорда Аврелиана. Я не могу не подчиниться его распоряжению.

— Считай, что приказы Лоргара отменены высшей инстанцией, — ответил Дорн. — Это честь, капитан. Ты примешь участие в битве, которая наведет порядок.

— Нет, просто с политической точки зрения меня удобно отослать, — парировал Сор Талгрон. — Если я заберу Тридцать Четвертую на сборы, не станет ли от этого Терра более уязвима?

— Имперских Кулаков нарекли преторианцами Императора, — сказал Архам. — Защищать Терру — наш долг.

— Флот вторжения может уже направляться сюда, — произнес Сор Талгрон. Если это так, вам понадобятся мои легионеры.

— Наш долг, не ваш, — повторил Архам. Сор Талгрон ответил на яростный взгляд Имперского Кулака своим собственным.

— Ты позволишь своей гордыне подвергнуть Терру опасности? — спросил он.

Клинок Архама уже наполовину покинул ножны, когда Дорн ударил кулаком по центру стола. Он сдерживал силу, в противном случае от стола остались бы только обломки, разбросанные по всему помещению.

— Довольно, — произнес примарх. Он не повышал голоса, в этом не было нужды. Архам убрал меч, но на его лицо сохранялась жажда убийства.

— Это закончится там же, где началось, — сказал Дорн. — На Исстване.

— Будь я предателем, вы бы посылали меня в руки ваших врагов целым и невредимым, — произнес Сор Талгрон.

— У меня и без того хватает здесь заключенных легионеров.

— Мой повелитель, при всем уважении, я считаю это ошибкой.

— Твой протест отмечен, капитан, — ответил Рогал Дорн. — Отмечен и проигнорирован. Ты покидаешь Терру. Однако у нас остается еще один последний вопрос для обсуждения — представитель Семнадцатого в Воинстве Крестоносцев.

— Волхар Реф, — сказал Сор Талгрон. — Несомненно, вы не можете сомневаться насчет того, кому он верен?

— Нет, он, возможно, единственный член Воинства Крестоносцев, в ком я не сомневаюсь. Это одна из причин, по которым я освобождаю его на твое попечение. На одного верного легионера больше для сбора.

— И на одного меньше для несения стражи в стенах дворца, — продолжил Сор Талгрон. — Меньше на одного потенциального врага внутри.

— И это тоже, — отозвался Дорн, сцепив пальцы перед собой.

— Он будет благодарен, мой повелитель, — сказал Сор Талгрон, склоняя голову. — Легионеру следует встречать свою судьбу на поле боя, а не томиться в тюремной камере.

Примарх кивнул.

— Его изолируют от прочих. Они не должны знать, что его освобождают. Я устрою ему перевод в другое место содержания. Меньше охраны. Тебе дадут допуск. Хотел бы я так же легко избавиться от всех.

5

— Шахта уходит глубоко внутрь горы, — произнес сержант разведки Лот, сплюнув на поверхность посадочной площадки. Едкая трансчеловеческая слюна зашипела, въедаясь в металл. — Триста метров, перпендикулярно вниз.

Чтобы сделать доклад Сор Талгрону, Лот снял свой шлем, улучшенный нестандартными сенсорными системами и целеуказателями. Один из его глаз был заменен бионикой, и линза тихо стрекотала, меняя фокусировку. Сохранившийся органический глаз был холодным и совершенно бездушным. Капитан отметил клеймо на лбу в виде шестерни с двенадцатью зубцами, которое выделяло его как прошедшего обучение на Марсе.

Подобная метка была крайне необычна за пределами братства технодесантников. Лота готовили для этого пути, однако он не имел того характера и предрасположенности, которые были необходимы для успеха. Его вновь назначили в ряды разведчиков, где его яростная самостоятельность, изобретательность и своенравность были более уместны.

Те же самые черты, которые делали его плохим линейным солдатом, оказались ценным качеством, а обучение на Марсе сделало его бесценным при работе во вражеском тылу в качестве диверсанта.

В сущности, этот талант хорошо использовали на Терре.

На сгибе руки он баюкал длинную винтовку, обернутую камуфляжной сеткой. Поверх облегченной брони висел изодранный плащ-хамелеон, тяжелый материал которого преломлял вокруг себя свет. Под пылью и грязью доспех сохранял первоначальную шиферно-серую расцветку Легиона.

Когда капеллан Ярулек спросил Лота, почему он решил не освящать броню цветами перерожденного Легиона, тот выругался на трущобном наречии низших каст Колхиды.

— Сам попробуй остаться незамеченным, вырядившись в красное, жрец, — ощерился он. Ярулек разыскал Сор Талгрона и потребовал, чтобы капитан надавил на своенравного сержанта разведчиков. Однако тот не стал возражать против объяснений Лота, и оставил его протест в силе.

Именно Лот и его неполное отделение засекли прикрытую маскирующим полем вражескую машину, низко летевшую по горным долинам. Они возвращались с разведывательно-ликвидационного задания и, хотя вражеский корабль не отображался на сигнуме отделения, они зафиксировали тепловую метку и отследили ее при посадке. Именно локационный маяк Лота привел корабль Сор Талгрона сюда.

Легионеры XVII-го трудились, чтобы проникнуть в шахту через запертые, сильно укрепленные противовзрывные двери, которые казались единственным входом. Работающие лазерные резаки издавали шипение и визг.

— Там транспортер, сейчас он на дне шахты, — сказал Лот. — Его деактивировали, и заминируют, если у них есть здравый смысл. Я бы так сделал.

— Можешь снова его запустить? — спросил Сор Талгрон.

— Это не должно составить труда.

— Хорошо, — произнес Сор Талгрон. — Когда эту дверь откроют, я хочу, чтобы ты и твое отделение спустились в шахту. Поднимите транспортер наверх. Постарайтесь не подорваться.

Лот едва заметно кивнул и направился проинструктировать свое отделение, снова сплюнув на ходу.

— Низкорожденный пес, — произнес Дал Ак, наблюдая, как Лот присел на корточки и начал раздавать распоряжения усевшейся вокруг него группе.

— Не забывай, я тоже принадлежал к низшей касте, — рыкнул Сор Талгрон.

— Прошу прощения, мой повелитель. Я сказал, не подумав.

— Избавься от предубеждений. Не будь он хорош, он был бы уже мертв.

— Они будут ждать нас внизу. Мы выйдем прямо на их стволы.

— Я в курсе, — отозвался Сор Талгрон.

— Капитан, я не понимаю. Зачем мы ими утруждаемся? Война выиграна. Мир захвачен.

— Я не намерен покидать этот сектор, пока в нем дышит хоть один Ультрадесантник, — произнес Сор Талгрон. — Мы могли бы неделями молотить по этой горе с орбиты, а они все равно оставались бы внизу. Они бы вообще едва это заметили. Мы идем в засаду? Да. Есть ли альтернатива? Нет.

— Зачем сюда отступать?

— А вот это уже более верный вопрос.

— И каков ответ?

Сор Талгрон обернулся и посмотрел на своего магистра связи.

— Понятия не имею, — произнес он.

— Пистолеты и клинки, — сообщил Лот, поднимаясь на ноги. Его легионеры избавились от лишней нагрузки: боеприпасов, энергоячеек, коммуникационного оборудования и более тяжелого вооружения. Они сняли рефракционные теневые плащи. В заключение Лот прислонил посреди груды снаряжения свою длинную винтовку, неохотно расставаясь с ней.

— Никому ее не трогать, — прорычал он перед тем, как надеть свой модифицированный шлем. Линзы не засветились — они были матовыми и приглушенными, такими же невыразительными и мертвыми, как его единственный органический глаз.

Двери взломали, и защищенные створки рывком открылись. Лот лениво отсалютовал Сор Талгрону и Дал Аку, развернулся и повел свое отделение на спуск. Один за другим, они беззвучно, словно тени, скользнули за край шахты транспортера.

— Непослушный ублюдок, — произнес Дал Ак, когда тот скрылся. Он прошелся среди сложенной экипировки и целенаправленно опрокинул ногой винтовку Лота. Сор Талгрон покачал головой.

Пока они ждали, по приказу Сор Талгрона прибыл еще один челнок. Топая по посадочной площадке, выгрузилось осадное отделение в тяжелых доспехах. Они были закованы в броню Мк III «Железо», обширно модифицированную для лобовых атак, каждый нес громоздкий осадный щит. Это были одни из самых закаленных в бою легионеров ордена, они часто формировали авангард против бронированных укреплений и вражеских кораблей. Коэффициент потерь в их рядах был чрезвычайно большим, однако находиться среди них означало также и честь. Эти несгибаемые ветераны являлись для Сор Талгрона одним из главных средств прорыва.

— В вашем распоряжении, — произнес Телахас, сержант отделения. У него за спиной был массивный громовой молот, пристегнутый магнитными замками.

С отделением прорыва прибыл также и Апостол Ярулек. Пока он шагал среди рядов, легионеры склоняли головы, оказывая ему такое почтение, которое Сор Талгрон находил отвратительным.

Тем не менее, он не мог оспорить воздействия, которое проповедник оказывал на его людей. Где бы на линии фронта он ни сражался, их решимость заметно крепла, и не раз в битве успех 34-й зависел от его способности пробудить в легионерах фанатичное рвение. Сор Талгрон с недоверием относился к способу, которым тот манипулировал эмоциями своих последователей, однако он не был настолько глуп, чтобы не видеть, что жрец служит делу и служит хорошо.

Возможно, сильнее всего уязвляло то обстоятельство, что, хотя Ярулек никогда не приобрел бы стратегической проницательности Сор Талгрона, он инстинктивно понимал, как добиться наилучшего результата от людей на месте — лучше, чем сам Сор Талгрон. Жрецу была известна сила хорошо подобранных слов, и он знал, когда подкрепить свою пылкую риторику делом. Он вдохновлял их. Сор Талгрон пользовался всеобщим глубоким уважением, однако речи и красивые слова были не для него. Он был создан для прямого действия и, хотя и испытывал глубоко укоренившееся отвращение к силе чего-то столь эфемерного, как простые слова, но знал, что это в большей степени не отражение их неполноценности, а его собственная слабость.

Не то чтобы Ярулек был плохим солдатом — в сущности, совсем наоборот. Если бы его не забрали в начале испытательного срока, не вывели из рядов неофитов и не избрали для службы капелланом, Сор Талгрон уже доверил бы ему командование собственным батальоном. Он обладал хорошими инстинктами, и еще лучше отточил их за время, которое провел прикомандированным к Кор Фаэрону в роли одного из его военных советников.

Ярулек знал о его предубеждении.

— Вам не нужна риторика веры, чтобы сражаться наилучшим образом, — сказал ему Ярулек на полях Наласы. В тот день Темный Апостол возглавил жестокую контратаку против зеленокожих, поведя клин в самый центр вражеских порядков, чтобы убить военачальника. Благодаря этому поступку они выиграли войну. Обоих покрывала липкая, омерзительно пахнущая кровь зеленокожих. — Это не ваш путь, мой повелитель, и при всем уважении — это одновременно и сила, и слабость. Однако у этих воинов, — продолжил он, указывая на победоносных легионеров вокруг них, — нет вашей… особой концентрации. Вашей решимости. Вашего прагматизма. Им нужно нечто большее. Нужна вера и наставление. С этим они лучше сражаются, а без него пропадут.

Сор Талгрона раздражало то, что он знал: проповедник прав.

Теперь он качнул головой в сторону Ярулека, пока проповедник совершал обход, останавливаясь, чтобы тихо переговорить с некоторыми из воинов и кладя другим руку на плечо. Ярулек поклонился в ответ, почтительно опустив взгляд. Сор Талгрон отвернулся.

Он реквизировал из арсенала новоприбывших абордажный щит. Тот был тяжелым, со встроенным рефракционным полем, и прикрывал легионера с головы до колен. Поверхность была черной, на ней виднелись следы борозд от лазеров и плазменных ожогов. Он мог бы выбрать из других, более новых щитов, однако питал неприязнь к оружию, которое еще не прошло закалку боем.

Дал Ак как-то заметил, что это просто суеверие. А ему было известно, что капитан ненавидит все столь бессмысленное, как суеверия.

Сор Талгрон даже не удосужился ответить.

— Знаете, вы и впрямь мрачный ублюдок, — сказал Дал Ак. Вот это уже вызвало у него улыбку.

Сейчас в магистре связи не было ни малейшего намека на легкомысленность. Сор Талгрон буквально видел его насупившееся лицо, несмотря на надетый боевой шлем.

— Так вы пойдете туда лично? — спросил Дал Ак. Аугмиттеры шлема не позволяли различить в его голосе воинственность, или неодобрение. Шлемы Легиона превращали все в злобное рычание, и все тонкости тембра и интонации терялись. Возможно, это была одна из причин, по которым космические десантники так плохо умели распознавать иронию и сарказм неусовершенствованных людей, подумалось ему.

— Пойду, — ответил Сор Талгрон. — А ты — нет.

Магистр связи ничего не сказал. В этом не было нужды.

— Ты нужен мне здесь, наверху. Держи каналы связи открытыми.

Дал Ак отсалютовал и двинулся прочь, не произнеся ни слова. Он излучал неодобрение, словно жаркое марево.

Сор Талгрон закрепил абордажный щит на левой руке. Поле рефрактора включилось, и он ощутил гудящую вибрацию.

Он подошел к краю посадочной площадки. Вдалеке, будто огромные раздувшиеся насекомые, висели грузовые челноки. Он стоял в одиночестве.

Ты из иной породы, нежели остальной Семнадцатый Легион. Ты практичен и прагматичен, в то время как твои братья чрезмерно рьяны.

Слова Дорна уязвляли его. Возможно, его действительно правильно выбрали на роль врага внутри, однако каждый миг этого был ему отвратителен. Он ненавидел обман, скрытность и фальшь, которые от него требовались, и ненавидел самого себя за то, что так хорошо исполнил эту роль. Он презирал ее, однако солдат исполняет приказы. Возможно, Лоргар действительно сделал верный выбор.

В Легионе были и другие, кто жаждал власти и насладился бы предательством — к примеру, Эреб. Мало кто видел в нем коварного манипулятора, каковым он являлся. И все же, Дорн бы его не принял, в этом капитан был уверен.

Сор Талгрона всегда удивляло, что другие не видят отвратительного Первого капеллана насквозь. Он обладал чересчур большим влиянием на Легион, и его порча была заразна. Сор Талгрон молился, чтобы змея не пережила Калт.

Молился. Плохой выбор слова с его стороны. Он не молился ни единого дня в своей жизни, даже когда был ребенком на Колхиде. И не планировал начинать теперь.

Он видел то же зло, что гноилось внутри Эреба, в некоторых из членов своего ордена. Это проявлялось не в такой мере, как прочих орденах Легиона, однако присутствовало к вящей его досаде. С новыми рекрутами дело обстояло хуже — казалось, что те, кто недавно введен в XVII-й, легче поддаются порче и более склонны погружаться в новую веру и жажду силы. В будущем это не сулило ничего хорошего, и Сор Талгрон питал на счет Легиона мрачные опасения. Возможно ли вообще будет его узнать спустя десять лет, или через век?

Он делал, что мог, чтобы сохранять ряды 34-й максимально чистыми — те, кого он счел наиболее предрасположенными попасть под губительное влияние Эреба, отправились на Калт. Если бы никто из них не вернулся назад, он не ощутил бы неудовольствия. В каком-то смысле это стало бы очередной чисткой рядов Легиона. Не таких масштабов, как бывали раньше, однако от того не менее важной. Его не заботило появление мучеников. Если вырезать опухоль, целое может уменьшиться, но в долгосрочной перспективе Легион станет сильнее.

Обычно он не был склонен предаваться самосозерцанию — по крайней мере, до Сорок семь — Шестнадцать — и у него была насущная задача. Прошло меньше пятнадцати минут, и от разведчиков поступили вести.

— Четыре взрывных устройства обезврежены, маяк установлен, — раздался в ухе Сор Талгрона холодный шепот Лота, нарушив его добровольное вокс-молчание. — Питание транспортера восстановлено. Направляемся вверх.

Спустя считанные секунды скрежет механизмов возвестил, что платформа начала подниматься.

— Внизу есть враги, — добавил Лот. — Легионеры и Имперская Армия.

— Численность?

— Сложно сказать, наши сканеры блокируют. Немного, но они окопались и ждут.

— Магистр связи, — произнес Сор Талгрон, отключая вокс-канал. — Флот засек маяк?

— Засекли, капитан, — ответил Дал Ак. — Сейчас проводят калибровку.

— Как долго?

— Будут готовы продолжать через семь минут.

— Каковы ваши приказы, мой повелитель? — спросил Ярулек, присоединяясь к ним. — Как вы собираетесь это исполнить?

— Мы спустимся вниз. Уничтожим все, что найдем, — сказал он.

— Хороший план, — улыбаясь, произнес Ярулек. Сор Талгрон отметил, что улыбка так и не затронула его глаз. В глазах таилась только тьма.

6

Королос знал, что по шахте транспортера спускается подлинная смерть, и был ей рад, будто давно бросившему его другу.

В смерти не было ничего страшного, надлежало бояться только неудачи при жизни. Это он усвоил на горьком опыте.

Когда-то у него на шлеме был поперечный офицерский гребень центуриона, но это время уже прошло. Его выделили за силу, и он сперва нес службу как чемпион 178-й роты, а затем сделал карьеру офицера. Причиной его падения стала гордыня. Теперь его шлем был красным в знак взыскания, знак его позора. Пробудившись после Сенозии IV, он обнаружил, что шлем сняли, а на его месте закрепили кобальтово-синий, однако настоял на своем.

— Время твоего наказания закончилось, старый друг, — сказал Магистр ордена Левиан — это было до того, как на эту должность был повышен молодой Аэк Децим. — Ты нес это бремя достаточно долго. Слишком долго. Это моя вина, и я жалею об этом. С тебя хватит страданий.

Он не хотел ничего слушать. Сказал, что его честь навеки запятнана, и он не может этого так оставить. Красный шлем гарантировал, что его бесчестье вынесено наружу и ясно видно всем, и он не желал даже слышать о том, чтобы отказаться от этого, пока не пройдет ощущение гложущего его жгучего стыда. А такого можно было добиться, лишь умерев.

В конце концов, они отступились.

Он жаждал этой свободы более столетия. Он никогда бы не смог исправить сделанные ошибки — не смог бы вернуть жизни боевых братьев, утраченные из-за его высокомерия и гордыни — однако возможно, что, погибнув, смог бы отчасти продвинуться в деле искупления этих ошибок.

Все его друзья и товарищи были мертвы. Все те горделивые Ультрадесантники, вместе с которыми он обучался в академиях Арматуры. Все те, кто был рядом с ним, пока Великий крестовый поход углублялся за пределы карты, расширяя владения Империума. Все его ближайшие братья, с которыми он смеялся, проливал кровь и убивал, все они стали будто прах — сгинули, но не были забыты. По крайней мере, не им. Даже несгибаемый бойцовый пес магистр Левиан ушел навеки, и его пепел был захоронен в залах Макрагга, помещенный в бронзовую урну у ног сидящей статуи, которая изображала умершего.

Остался лишь он один.

Он не был в одиночестве, не в буквальном смысле слова. Окружавшая его горстка легионеров, которые ждали, направив оружие на двери платформы подъемника, носила такие же орденские символы, как те, что украшали его бронированное тело, однако он практически не чувствовал подлинного родства с ними. Когда их ввели в XIII Легион, он был уже стар. Реликт терранского прошлого. Они оказывали ему заметное почтение — им было известно о его битвах и триумфах, хотя он об этом никогда не говорил — и склоняли головы, когда он шагал по палубам боевых кораблей Легиона. Однако это только подчеркивало существовавший между ними разрыв. Они чтили его, но этим лишь возвышали за рамки своих рядов.

Между ними не существовало настоящих братских уз. Откуда им было взяться? Они не могли стать ему роднее, чем он был по отношению к ним.

Кабина дошла до дна шахты, и он стиснул свои огромные энергетические кулаки, издав рычание сервоприводов и механизмов. На гигантских бронированных костяшках замерцала переливающаяся энергия, между заостренных пальцев заплясали разряды. Он пригнулся, готовясь атаковать.

Застонали поршни. Шестерни провернулись. Запорные устройства поднялись.

Настало время убивать. А потом наконец-то настанет время умереть.

Двери транспортера открылись.

Кабина подъемника заполнилась дымом, который скрыл Несущих Слово из виду. Сор Талгрон услышал металлический лязг гранат, брошенных в замкнутое пространство, как он и ожидал.

— Сомкнуться! — взревел он, и осадное отделение мгновенно среагировало. Двигаясь в безупречно вышколенном согласии, они одновременно опустились на одно колено и выставили щиты перед собой. Они расположились тесным строем и сомкнули щиты, образовав сплошной барьер. Те, кто стоял во втором ряду, подняли щиты, прикрываясь сверху, а фланговые развернули щиты наружу. Они уперлись в заднюю часть кабины подъемника, используя укрепленную пласталевую стену для защиты тыла, и создавая практически непробиваемую оболочку. На древней Терре подобное построение использовалось воинами, которые были вооружены лишь копьем и клинком, однако здесь оно оказалось столь же эффективно.

Гранаты взорвались, заполнив помещение огнем и осколками, однако бронированный панцирь выстоял, защитив легионеров внутри.

— Завесу! — скомандовал Сор Талгрон, и каждый второй щит в передней линии приподнялся на достаточное время, чтобы под ним прокатились ослепляющие гранаты, которые запрыгали и понеслись вглубь помещения снаружи. Затем щиты с громким эхом вновь обрушились вниз.

Дым рассекли первые очереди, которые попали внутрь кабины и ударили по усиленной стене щитов. По большей части это был огонь лазеров. Несколько болтеров.

Бегло выпущенные сплошные высокоскоростные заряды ударили в щит самого Сор Талгрона, стуча по нему, будто отбойный молоток, и, хотя капитан уперся в пол, ему пришлось отступить на шаг, ноги скользили назад. Щит выдержал, и он вновь вдвинулся в линию, сохраняя целостность стены.

— Вперед! — рявкнул он, и строй начал наступать.

Они двигались медленно, с хрустом делая по шагу за раз, и начали отвечать огнем, положив болтеры на край стрелковых прорезей в верхних кромках. Они целились туда, где трассеры выдавали позиции врага. Удушливый дым закрывал им обзор в той же мере, что и врагам, и они палили вслепую, ставя задачей не столько убить, сколько подавить.

Несущий Слово справа от Сор Талгрона упал, получив удачное попадание в голову, но разрыв мгновенно заполнился. Другой легионер шагнул вперед и занял его место. Капитан почувствовал, как над головой с визгом пронесся высокоточный снаряд, и один из вражеских воинов рухнул замертво — в бой вступил Лот со своим отделением разведчиков. Они спустились на крыше подъемника и соскользнули вниз через верхний люк только тогда, когда осадное отделение продвинулось в наружное помещение.

Дым начинал рассеиваться. Спереди и с обоих боков можно было смутно различить неусовершенствованных людей — около десятка — облаченных в черную форму и респираторы на все лицо, припавших на колени за наспех укрепленными баррикадами.

Авточувства Сор Талгрона зафиксировались на трех вражеских легионерах среди них. На этих троих были не обычные кобальтово-синие шлемы, а красные. Скорее всего, знак почета, отмечающий ветеранов или, возможно, подразделение телохранителей.

Больше следовало тревожиться о паре управляемых сервиторами турелей, которые крутились позади. Силовые соединения гудели и содрогались от энергии, включаясь.

— Лот, — произнес Сор Талгрон.

— Вижу их, — отозвался сержант разведки, и череп одного из встроенных сервиторов-наводчиков исчез, разлетевшись влажными осколками.

Тем не менее, второе орудие нацелилось на приближающихся легионеров. Вокруг сервитора, будто лепестки цветка, раскрылись бронепластины. Стволы турели засветились и выстрелили как один.

Последовала слепящая вспышка, рев перегретого воздуха, и рассеивающийся дым разорвали четыре раскаленных луча. Троих Несущих Слово разрезало надвое. Рефракционные поля их щитов были бесполезны против такой энергии. Упал и один из отделения Лота, прошедшие прямо сквозь стену щитов лучи ровно отсекли ему ногу ниже бедра.

Прежде чем бреши в линии щитов закрылись, объединенный огонь болтеров и лазеров уложил еще двоих Несущих Слово. Они преодолели только половину пути по затянутому дымкой огневому мешку, а сторожевая лазерная система громко гудела, накапливая энергию для нового выстрела. Сор Талгрон уже собирался скомандовать строю наступать вдвое быстрее, чтобы оказаться в зоне действия клинков, когда в дыму проступила громадная фигура, которая бегом приближалась к ним.

— За Ультрамар! — прогремела она. От звука ее тяжелых шагов сотрясался весь металлический зал.

— Рассыпаться! — взревел Сор Талгрон. — Рассыпаться!

7

Королос отчетливо помнил первые дни Великого крестового похода. Те рассветные годы были великолепны, полны надежды и уверенности. Сомнения пришли позднее.

Он так ясно это помнил. Видел прямо перед собой мечника эльдар, который дразнил его, подманивал к себе. Очертания командира ксеносов расплывались в движении, он рубил пехоту Харкон Гено, будто мякину. Они и были мякиной — простые, неусовершенствованные солдаты Имперской Армии. Он настолько был намерен убить дьявола-чужака, присвоить себе эту честь, что отделился от основных сил авангарда. С ним было две сотни Ультрадесантников, отрезанных от остальной роты — в точности как планировал враг.

Заунывные вопли ксеносов преследовали его даже сейчас. Эльдар обрушились на них со всех сторон, убивая их своим экзотическим смертоносным оружием, прорываясь сквозь порядки косящими налетами реактивных мотоциклов. Визжащие ведьмы вертелись посреди целых отделений, оставляя за собой отсеченные конечности и разрушенные мечты.

В тот день он потерял не просто сто семьдесят четыре верных сына Ультрамара и еще триста восемнадцать, которые погибли, придя ему на помощь. Он утратил не только капитанский чин.

Он лишился уважения своего Легиона. Собственного уважения. Хуже всего — он увидел разочарование в глазах примарха. Неодобрение пронзило его до глубины души, и этой ране уже не суждено было зажить.

Семнадцать лет он открыто нес свой позор, сражаясь как простой легионер, нося шлем, выкрашенный в красный цвет, и ища почетной смерти в бою. Наконец, она пришла к нему. На Сенозии IV он рухнул посреди круга из убитых врагов, и с его губ лилась кровь. Наконец-то ему предстояло обрести покой.

Но даже тогда его испытание еще не окончилось. Ему не было уготовано небытие, которого он жаждал.

Он пал боевым братом Авентином Кориолом, однако пробудился вновь в бронированной оболочке, позволяющей ему продолжить жить. На нагруднике было выгравировано его новое имя — Королос — но новое воплощение не уменьшило позора. Его боль была столь же сильна, как и всегда. Он еще не совершил достаточно, чтобы искупить свои проступки и получить дозволение на покой небытия. Как мог он вообще искупить их?

Он видел находившихся перед ним Несущих Слово как серые, пиксельные кляксы. Мигающие целеуказатели идентифицировали их, и он обрабатывал обилие информации, которая за наносекунду поступал напрямую в кору мозга — уровень энергии доспехов, темп сердцебиения, отрывистые команды, проносившиеся туда-сюда по их вокс-сети, тип и место производства брони, модель и степень опасности вооружения.

В зловонной амниотической жидкости внутри тесного саркофага его атрофировавшиеся, похожие на клешни руки дернулись, и огромные силовые лапы нового механического тела сжались в кулаки. С грохотом приближаясь к ним, он дал выход своей злобе, стыду и отчаянию.

Из иссохшей органической гортани вышло лишь несколько блуждающих пузырьков, но вокс-динамики на панцире исторгли рев железного разъяренного зверя.

Сор Талгрон шел под горой, и его шаги эхом разносились в безмолвной пустоте. Коридоры были узкими, но при этом высокими, и их верх озарял яркий стерильно-белый свет. В тюремном комплексе, известном как Склеп, не существовало теней. Спрятаться было негде.

Путь описывал круги и петлял, но капитан не колебался. Он руководствовался загруженными данными о плане комплекса. Двери, подъемники и коридоры, которые он проходил, были сильно укреплены, заперты замками и закодированы, однако с готовностью открывались перед ним, пропуская вглубь чрева горы. Все было организовано. Ему расчистили дорогу. Его не ждало ни сопротивление, ни трудности.

Он не увидел ни единой живой души с самого момента высадки из черного орнитоптера, который доставил его сюда — в Кхангба Марву, глубоко под льдистый пик Ракапоши. Когда он ступил на посадочную площадку, утопленную на сотни метров ниже поверхности горы, не было ни встречающей группы, ни вооруженных охранников, ни караульного отряда. Сторожевые пушки бездействовали, пассивно отведя стволы в сторону. Перед ним лежал вход в громадный тюремный комплекс. Зияющий портал из усиленного адамантия манил внутрь.

Комплекс являлся одним из наиболее защищенных мест Терры, и все же Сор Талгрон вошел прямо внутрь, не встретив никаких препятствий. На его губах появилась тень улыбки, хотя даже если бы поблизости кто-то оказался, то не смог бы ее разглядеть под варварски скалящимся боевым шлемом.

При его приближении установленные на потолке пикт-рекордеры отворачивались в сторону. В архивах данных не будет записей о том, как он проходил.

Зеленый значок, мигавший в углу обзора, указывал, что он приближался к своей цели. Капитан ввел длинный цифровой код на клавиатуре, которая резко втянулась в консоль, и панель стены скользнула в сторону, открыв черный экран. Сор Талгрон снял шлем и уставился вглубь, пока шло сканирование сетчатки. Основную часть протоколов безопасности Склепа отменила вышестоящая инстанция, однако несколько последних мер предосторожности было не так легко обойти. Впрочем, его биометрические данные ввели систему и присвоили им наивысший допуск — как минимум, в этой небольшой подсекции тюрьмы.

Решетка пересекающихся пальцев внутри двери расцепилась, и две половины разъехались в стороны. Сор Талгрон шагнул внутрь маленькой зоны ожидания, похожей на шлюз пустотного корабля. Он увидел в зеркальных окошках с обеих сторон камеры собственное отражение: огромный серый воин в функциональном, грубом доспехе «Железо». Линзы шлема светились, будто тлеющие угли. Поношенная боевая броня казалась неуместной в этой обстановке клиники, залитой резким светом. Здесь он представлял собой аномалию.

Внутренние системы доспеха сообщали, что его сканируют, сверяя с данными, которые были загружены в систему по приказу Дорна. Он боролся с желанием сжать кулаки.

Спустя секунду протоколы безопасности, какими бы они ни были, оказались удовлетворены, и последняя дверь перед Сор Талгроном отодвинулась, пустив его к находившемуся за ней узнику.

Помещение было круглым и просторным, на дисплее визора тут же вспыхнули значки целеуказателей, которые зафиксировались на турелях управляемых сервиторами автопушек, свисавших с потолка. Те были хирургически срощены с сегментированными башенками в нескольких точках по периметру комнаты и жестко запрограммированы на единственную функцию. Сор Талгрон настороженно наблюдал за ними, однако они поворачивались, минуя его и, похоже, не регистрировали его присутствия. Он моргнул, убирая значки, и переступил порог.

Посреди комнаты помещалась полностью замкнутая круглая камера. Сквозь выпуклые стены из толстого бронестекла было видно, что обитатель — фигура с комплекцией Легионес Астартес — стоит на коленях, как будто медитирует или, возможно, даже молится. Сор Талгрон подошел ближе, изучая его.

Тот был одет в желтый тюремный комбинезон, который никоим образом не скрывал его колоссального телосложения, и неподвижно сидел, положив руки на бедра, подогнув под себя ноги и закрыв глаза. Веки — равно как и вся левая половина лица — были татуированы колхидской клинописью. Поседевшие черные волосы доставали до плеч, человек заплетал их на висках на манер колхидского обычая послушников. На мочках ушей висели серьги из кости и железа, еще одна уступка традициям родного мира Уризена. Кожа имела насыщенный оттенок красного дерева и была покрыта глубокими морщинами.

Сор Талгрон ввел простой код отпирания двери и шагнул внутрь. Изнутри стены были покрыты инеем и непроницаемы — стекло с односторонней пропускной способностью. Сор Талгрон снял шлем, и второй Несущий Слово медленно открыл глаза, словно пробуждаясь от долгого сна.

— Я знал, что ты идешь, — произнес заключенный. — Я это провидел.

Он встал, поднимаясь на ноги. Он был крупным, ростом почти как Сор Талгрон в доспехе. Его глаза были темными и суровыми, в глубине плавали золотистые искорки.

— Проповедник Волхар Реф, — произнес Сор Талгрон, почтительно кланяясь. — Прошло много времени.

Узник улыбнулся, продемонстрировав зубы из темного металла.

— Уже много лет не слыхал этого обращения, — отозвался он. — Рад тебя видеть, парень.

— Наденьте это, — сказал Сор Талгрон, бросив ему простую робу. — Вам пришла пора покинуть это место.

По пути наружу они никого не встретили. Все шло по плану. Не возникло никаких непредвиденных осложнений.

Сор Талгрон и Волхар Реф сели в орнитоптер, который был прикрыт и замаскирован, чтобы скрыть характерные черты от тех, кто мог бы случайно его узнать.

Двери легкой машины, выполненные по принципу «крыло чайки», закрылись, приглушив нарастающий визг двигателей на крыльях и изолировав их от внешнего ледяного воздуха с низким содержанием кислорода. Орнитоптер начал подниматься по вулканической вертикальной шахте, и наверху, чтобы пропустить их, раскрылись противовзрывные заслонки, способные выдержать орбитальную бомбардировку.

— Стало быть, слухи правдивы, — произнес Волхар Реф.

— Правдивы, — отозвался Сор Талгрон. Он снова надел шлем, и голос вновь стал обычным механическим рычанием.

— Рассказывай все, — сказал Реф.

Это был «Контемптор», огромная машина из адамантия и керамита, и он врезался в Несущих Слово с силой штурмового тарана.

Втрое превосходя легионера по росту, он покрыл расстояние быстрыми, грохочущими шагами и снес четверых в сторону первым же взмахом руки. Щиты смялись, кости раздробились, и легионеры отлетели прочь, врезавшись в стену, до которой было пять метров. Еще одного с хрустом раздавило тяжелой поступью. Следующий удар швырнул прочь еще троих, их конечности болтались на лету

Стена щитов развалилась.

Несущие Слово попятились, паля по бронированному корпусу, однако болты и сгустки плазмы совершенно не замедляли чудовище. Оно обхватило одного поперек туловища, сомкнув на теле массивные пальцы, и дало выход ярости мелта-орудия, встроенного в ладонь. В легионере прожгло пылающую дыру, и дредноут отбросил мертвого воина прочь.

Ультрадесантники и солдаты Имперской Армии по периметру поднялись из-за укрытия, и болтеры с лазганами в их руках начали рявкать и трещать, паля по разрозненным Несущим Слово. Один из легионеров XIII-го перескочил через баррикаду и погрузил в голову Несущего Слово искрящийся силовой топор. В ответ Сор Талгрон сделал шаг вперед и впечатал в Ультрадесантника свой абордажный щит, заставив противника пошатнуться, а затем прицелился из болтера, чтобы прикончить. Прежде чем он успел вдавить спуск, по наплечнику скользнул перегруженный лазерный заряд, из-за чего он потерял равновесие, и смертельный выстрел ушел мимо цели. Капитан шагнул назад, чтобы объединиться со своими легионерами. В его руке гремел болтер.

Еще один Ультрадесантник, вооруженный модифицированным длинноствольным болтером, сделал пару быстрых выстрелов, выведя из строя еще двоих воинов Сор Талгрона. Заряды прошли сквозь броню шлемов, будто иглы сквозь яичную скорлупу. Сор Талгрон опознал специализированные боеприпасы скорее по звуку снарядов, чем по эффекту.

Болты «Кракен».

Краем глаза он заметил, как Ярулек подкатился под рукой замахнувшегося на него «Контемптора». Апостол плавным движением поднялся на ноги и размозжил голову вражескому солдату в черной броне. Его крозиус шипел и плевался энергией.

Управляемое сервитором лазерное орудие завизжало, снова набрав полную мощность, и Сор Талгрон увидел, что на краю дисплея погасли идентификационные руны еще двоих его легионеров, убитых выстрелом лазерного разрушителя.

Сор Талгрон отдалился от смертоносного джаггернаута, каковым являлся «Контемптор». Его выверенные выстрелы уложили одного из Ультрадесантников — легионера в простой броне, которому еще предстояло заслужить украшения или почетные отметки. Он исчерпал боезапас, примагнитил болтер к бедру и плавно извлек новоприобретенный волкитный пистолет. Первый выстрел разнес грудь солдату. Из спины умирающего человека вырвалось пламя, которое испепелило еще одного.

— Рассредоточиться! — приказал Сор Талгрон. — Дал Ак, — продолжил он, активируя вокс-канал. — Сколько еще?

— Входят, — пришел ответ от Дал Ака. — Тридцать секунд.

«Контемптор» повернул свой массивный красный шлем. Кровожадный взгляд остановился на Сор Талгроне. Тот понял, что машина слышала его распоряжения. Она опознала в нем старшего офицера. Дредноут развернулся и наклонился в его сторону, издав скрежет шестерней и сервоприводов. Он вскинул одну из своих огромных обезьяньих рук и атаковал. Из ладони когтистой лапы хлестнуло пламя.

Сор Талгрон поднял абордажный щит, чтобы тот принял на себя основной удар горящего прометия. Рука со щитом загорелась, он попятился и открыл огонь из пистолета, целясь «Контемптору» в голову. От выстрелов на визоре остались опаленные воронки, однако это не замедлило дредноута. Сор Талгрон метнулся в сторону, когда машина замахнулась на него. Она зацепила его по касательной, смяв щит и заставив отшатнуться к пласталевой колонне. «Контемптор» зашагал к нему, в глазных линзах сияло злобное свечение.

Тяжелый удар по механическому колену нарушил равновесие дредноута, и тот пошатнулся, припал на колено и уперся рукой в землю. Сержант Телахас вновь занес свой громовой молот для еще одного удара, целясь в то же сочленение — оружие с легкостью могло нанести повреждения даже машине вроде «Контемптора». Если бы удар попал в цель, то обездвижил бы тяжеловесное чудовище.

Удар не попал в цель.

«Контемптор» перехватил замах свободной рукой. Массивные пальцы сомкнулись на предплечьях сержанта осадного отделения, смяв наручи, словно фольгу, и переломив оба запястья. Беспомощного сопротивляющегося легионера приподняло над полом. «Контемптор» поднял второй кулак и развел пальцы, открывая встроенный в ладонь огнемет, дежурный огонек которого светился синим. Телахас взревел, когда его окатило горящим прометием. Броня почернела и треснула, плоть начала зажариваться, и рев перешел в вопль. Дредноут прервал крики агонии, ухватившись за бьющиеся ноги и разорвав воина на части одним жестоким движением. Он отбросил останки в разные стороны и снова развернулся к Сор Талгрону.

Однако своей гибелью Телахас выиграл чрезвычайно необходимое им время. Счетчик в углу дисплея визора Сор Талгрона мигнул и дошел до нуля.

Полыхнула ослепительная вспышка, и раздался резкий грохот вытесняемого воздуха. Там, где раньше никого не было, возникло пять фигур, образовавших вокруг капитана защитный барьер. Мерцающий свет стекался воедино на массивных выпуклых пластинах доспехов катафрактиев.

— Свалите его, — распорядился Сор Талгрон.

8

Октавион наблюдал на маленьком потрескивающем монохромном пикт-трансляторе, встроенном в коммуникационный блок, как ход боя склоняется в пользу Несущих Слово.

На другом экране мигали числа. Минута и тридцать пять секунд. Тридцать четыре. Тридцать три. Слишком долго, — подумалось ему.

С самого начала конфликта XVII Легион контролировал ход коммуникации. Против защитников применили какой-то вирусный распространяющийся мусорный код, который делал большую часть вокс-передач неразборчивыми и исковерканными. Хуже того, порой казалось, что коммуникаторы работают отчетливо, однако передававшиеся приказы являлись ложью. Изначальное сообщение искажалось и перерабатывалось, что успело привести к нескольким тяжелым потерям, пока Магистр ордена Децим не приказал полностью их отключить и полагаться только на закрытые передачи малого радиуса.

Невосприимчивыми к вирусу мусорного кода осталось лишь две системы связи на планете. Первая была в городе Массилея, расположенном в центре единственного континента планеты. Вторая представляла собой узел передачи дальнего действия, где он сейчас и стоял. Командный пункт находился глубоко под горами. Теперь это осталось единственным способом связаться с чем-либо на орбите, или за ее пределами.

Тридцатью шестью часами ранее Децим решился на последний отчаянный бросок костей.

Враги полагали, что уничтожили весь флот. Они ошибались.

Оставался один корабль — громадная «Праведная ярость», гордость сектора. В опустошительном пустотном сражении ее обездвижили, однако не прикончили. Безжизненная, не имея энергии на двигателях, она вращалась вокруг планеты вместе с обломками и останками флота. Несущие Слово действовали тщательно, но недостаточно тщательно, чтобы проверить, нет ли пульса у какого-нибудь из трупов.

Она медленно кружилась и делала оборот вокруг планеты за восемь с половиной часов, так что требовалась лишь простая арифметика, чтобы определить точный момент, когда корабль окажется в правильном месте.

Звук отчаянной схватки, которая шла за запертыми пневматическими дверями, был приглушен, но Октавиону каждая смерть казалась пронзающим его душу копьем. Пол содрогался при каждом шаге «Контемптора». До его падения оставалось недолго. Королос заслужил покой, но Октавион больше всего надеялся, что тот сможет продержаться еще немного дольше.

Сорок пять секунд. Сорок четыре. Сорок три.

Узнав, что их выследили, они испытали шок. Опозоренных Ультрадесантников охватило отчаяние, когда они поняли, что Несущие Слово нашли их, и они могут потерпеть неудачу на этом последнем, искупительном задании. Этого нельзя было допускать. Им полегчало, когда Октавион добровольно вызвался стать тем, ктоостанется здесь, в командном центре, и отдаст фатальный приказ, в то время как прочие пойдут задерживать врага так долго, как смогут. Эта роль не доставляла ему удовольствия, однако была необходима.

Двадцать секунд.

Он бросил взгляд на экранчик. Там виднелись разбросанные по полу Несущие Слово, однако этого было недостаточно. Все ветераны Имперской Армии, одетые в черную броню, были убиты, равно как и подвергнутые взысканию его братья по Легиону. Королос остался один.

«Контемптор» убил нескольких из новоприбывших катафрактиев, однако теперь они окружили его, словно гончие медведя. Одна из рук дредноута повисла, став бесполезной, и он заметно прихрамывал. Пластины брони свисали изодранными пучками со всех сторон в тех местах, где терминаторы рубили ее силовыми клинками и цепными топорами. Долго это не продлится.

Четыре секунды. Три. Две.

Октавион ввел на клавиатуре старинной панели управления последовательность символов, создавая прямой канал связи с «Праведной яростью».

Основной экран оставался пуст.

— Давай же, — выдохнул он. — Давай!

Он нажал еще несколько групп клавиш, и экран ожил. Возникло зернистое изображение лица женщины. Ее взгляд был пустым, на лбу виднелась наспех зашитая рана. Лицо было перемазано пеплом, или, возможно, кровью. Судя по эполетам, она являлась адмиралом. Мостик некогда прославленного корабля позади нее был погружен во мрак. Октавион знал ее, хотя никогда не общался с ней лично.

— … тут? — донесся насыщенный помехами голос.

— Повторите, адмирал Солонтин, — сказал Октавион. — Вы меня слышите?

— Есть искажения, но да, — произнесла женщина на экране. Звук не совпадал с изображением, что придавало ему причудливую несвязность. — Кто вы? Я ожидала Децима.

— Я — брат Ксион Октавион. Магистр ордена Децим доверил мне ответственность отдать приказ.

— У вас есть код высших полномочий?

— Есть.

— Введите его сейчас же.

Каждый из легионеров, назначенных на это задание, заучил код авторизации. Октавион ввел семнадцатизначное число.

— Высшие полномочия приняты, — произнесла адмирал Солонтин. Она провела рукой по лицу. — Стало быть, это конец. Я молилась, чтобы до этого не дошло.

Точно так же, как и он, она знала, что, отдав приказ, обрекает себя и свой корабль на смерть. Октавион бросил взгляд на пикт-трансляцию из-за запертых дверей позади него.

— Загружаю координаты цели, — сказал он.

— Данные получены и обрабатываются. Все боевые палубы готовы вести огонь.

— Это нужно сделать, сейчас же.

— Легионер Октавион, мы еще не на позиции.

— Что?

— Небольшое осложнение, — произнесла Солонтин. — Столкновение. Космический мусор. Нас толкнула часть «Кулака Ультрамара». Ничего особенно скверного, однако это снизило инерцию нашего вращения.

— Но вы еще сможете завершить эту миссию?

— Да, — ответила она. — Мы будем на позиции менее чем через семь минут.

— Семь минут, — повторил Октавион. Он выругался. — У нас нет семи минут.

— Есть проблема, легионер?

— Да, есть проблема. Вы не можете подвести корабль быстрее?

— Мы потеряли ход, — произнесла адмирал. — У нас нет энергии на двигателях, а даже если бы и была, вражеский флот обнаружил бы нас сразу же при включении тяги. Семь минут. Поддерживайте загрузку данных.

— Если я уничтожу эти консоли…

— Тогда уничтожите всякую надежду, — бросила Солонтин. — У меня нет никакого наведения на цель. Все мои системы вышли из строя. Мне нужно, чтобы канал оставался открыт. Имея такую точку отсчета, я смогу навести орудия вручную. Не дайте врагу попасть в эту комнату.

Октавион уставился на консоли в беспомощном отчаянии. Вот так вот все кончится? Неудачей?

— Я задержу их, — произнес он. — Вы получите необходимое время.

Зал был пуст. Возле стен стояли леса, однако их построили лишь наполовину и не использовали, как будто рабочие бросили свой труд, не завершив его. Пол покрывали пыль, каменная кладка и пятна засохшей краски. Было несложно представить, что эти залы стояли пустыми на протяжении месяцев, а возможно и лет.

Вогнутый потолок украшала выцветшая фреска, штукатурка под которой осыпалась и отваливалась хлопьями. Первоначально картина должна была быть великолепна: в центре помещалось героизированное изображение Императора, окутанного золотым светом и пламенем, а вокруг него собрались стилизованные фигуры, олицетворявшие Легионес Астартес. Там присутствовали цвета всех Легионов. Вокруг Императора вращались планеты Солнечной системы, а позади них располагались созвездия. Пустоту заполняли имперские корабли, тянувшиеся ко всем уголкам на краях фрески. Работы, которые велись, состояли в ее реставрации — а также перекрашивании нескольких воинов в новые цвета Легионов. Должно быть, для повторения оригинального шедевра и возвращения ему былой славы пригласили самых искусных мастеров, прежде чем их старания оказались брошены.

Кладку здесь тоже чинили. По полу были разбросаны инструменты, стояли незавершенные, наполовину вырезанные изваяния. Огромные блоки необработанного камня были перевязаны брезентом и канатами, аппаратуру скрывали парусина, обломки и пыль.

Возможно, реставрацию сочли излишней при прочих требованиях, и бригады перенаправили куда-то в другое место, когда Дорн начал процесс укрепления дворца, или же, быть может, ее забросили десятками лет ранее и позабыли среди бюрократии Совета. В любом случае, важным являлось то, что это была неиспользуемая, старая секция дворца, брошенное и не осматриваемое нижнее крыло. Оно подходило для цели Сор Талгрона, а все остальное не имело значения.

— Сор Талгрон, это не путь к палубам челноков, — произнес Волхар Реф.

— Перед тем, как мы покинем Терру, необходимо выполнить еще одно задание, почтенный проповедник, — отозвался Сор Талгрон. — То, о чем меня попросил лично лорд Аврелиан.

— Он попросил тебя сам? Должно быть, твоя звезда в Легионе на подъеме, — заметил Реф.

— Как вы и предсказывали, когда я был кандидатом, — сказал Сор Талгрон. — Теперь я капитан Тридцать четвертой.

— Ты хорошо проявил себя, — произнес проповедник Реф.

— Вы хорошо меня обучили.

Сор Талгрон пробирался среди обломков, под его бронированными сапогами хрустели фрагменты штукатурки. Реф призраком следовал за ним, ступая более легко. Капитан отвел в сторону тяжелый брезентовый полог, взметнув облако пыли. С другой стороны находилась лестница, скрытая очередными обрушившимися лесами и прочим мусором. Ступени истерлись от времени — должно быть, когда-то ими часто пользовались. Сор Талгрон спустился во мрак, и его собрат по Легиону последовал за ним.

Темное пространство с низким потолком приглушало звуки. Гудение доспеха Сор Талгрона напоминало рой разозленных насекомых. В разные стороны уходили сводчатые проходы, однако Сор Талгрон шагал прямо. Его влек к себе мерцающий вдалеке оранжевый огонек.

Они шли мимо вырезанных ниш и пустот, каждую из которых перекрывали запертые цепью железные ворота и феррокрит. Волхар Реф остановился возле одной из них, проведя кончиками пальцев по печати — голове орла над скрещенными молниями.

— До Единения, — выдохнул он.

— Вся эта секция Имперского Дворца стара, — произнес Сор Талгрон, оглянувшись на него. В темноте линзы блестели, словно отражающие свет глаза хищника.

— Очень стара.

— И заброшена, — согласился Сор Талгрон, отворачиваясь.

— В Воинстве Крестоносцев были такие, кто чувствовал себя брошенным, — произнес Реф. — Застрявшими здесь, на Терре, пока их Легионы находятся среди звезд, делая то, ради чего были созданы.

— А вы? Вы себя так чувствовали? — спросил Сор Талгрон через плечо.

— Никогда, — ответил Реф. — Меня поддерживала вера в Бога-Императора. Как я и говорил, я знал, что ты придешь.

— Я никогда особо не полагался на видения и пророчества, — сказал Сор Талгрон.

— Это не означает, что они не реальны.

Сор Талгрон не ответил. Он просто двинулся дальше, к мерцающему огню впереди. Теперь уже было ясно, что это свеча.

В конце коридора одна из запечатанных арок была открыта. На каменном полу лежали куски цепи. Внутри горел одинокий фитилек, который стоял в луже расплавленного красного воска на вершине каменного блока, покрытого вырезанными сложными фигурами и убористыми надписями. Блок был прислонен к дальней стене, и виделась зияющая квадратная дыра, где вынули еще несколько. Десятки камней всех размеров были уложены вдоль стен низкими штабелями. По периметру стены тянулись восемь вырезанных погребальных ниш.

На полу валялись останки нескольких давно умерших людей, которые явно выволокли из погребальных ниш. Некоторых свалили лицом на пол, других просто грубо оттащили в сторону, в процессе переломав кости, будто хворост. Тела, которые еще поддавались опознанию, были костлявыми и древними. Их кожа пожелтела и высохла, словно бумага, а к иссохшей плоти пристали клочья волос. Они были облачены в древнюю броню, которая, тем не менее, в какой-то степени походила на доспехи Легионес Астартес.

Всего тел было восемь: по одному на каждую из арочных ниш. На их месте были поставлены восемь выпуклых гробов.

— Добро пожаловать, братья, — раздался голос из тьмы.

9

Все сопротивление внутри комнаты было нейтрализовано. Единственным живым из врагов оставался «Контемптор», если его можно было назвать живым. Сор Талгрон так не считал. Запертый в темноте, заточенный в ящике. Это не жизнь.

Прежде чем упасть, дредноут убил трех катафрактиев. Даже их превозносимые доспехи не защищали от его кулаков.

Он опрокинулся побитой грудой металла и керамита, однако все еще пытался сражаться и убивать. Одной из рук больше не было, нижняя половина работала со сбоями. Машина лежала на полу, силясь подняться в вертикальное положение. Ее грудь была пробита, и изнутри сочилась тошнотворная, омерзительно пахнущая жидкость.

Уцелевшие Несущие Слово окружили поверженное чудовище, с вниманием относясь к его силе даже при смерти. Сор Талгрон держал громовой молот погибшего сержанта. Без соединения с источником энергии оружие уже не обладало той мощью, однако должно было справиться с задачей.

Он обрушил молот на огромный красный шлем «Контемптора».

Дредноут потянулся к нему, но это была неуклюжая попытка, от которой оказалось легко уклониться — у монстра не осталось сил. Еще три удара сбили шлем, ослепив дредноут.

— Отрежьте ему руку, — приказал Сор Талгрон.

Двое катафрактиев шагнули вперед. Один из них прижал конечность гиганта к полу — свидетельство того, насколько ослаб «Контемптор» — несколькими минутами ранее он бы раздавил терминатора одним кулаком, осмелься тот приблизиться.

Завизжал цепной кулак. Брызнуло масло, воздух заполнился искрами. Затем все кончилось.

Обе руки машины были ампутированы, ноги конвульсивно дергались, и она стала беспомощна. Она лежала на спине, содрогаясь.

— Убейте… меня… — протянула она.

Сор Талгром кивнул катафрактиям. Они раздвинули разорванный нагрудник дредноута, расширяя пробоину. Наружу хлынула тошнотворная жижа.

Внутри, вися в паутине кабелей, трубок и шлангов, находился мерзкий иссохший труп — какой-то герой XIII Легиона из минувших времен. Сор Талгрон задумался, являлось ли это его наградой за годы службы. Если так, это была жестокая участь.

Тело дернулось, с прогнивших губ сорвался хрип. Оно было жалким. Оно вызывало у него отвращение.

Молот прервал страдания. Сор Талгрон с омерзением отбросил оружие и повернулся к запертой двери. Он уже собирался приказать разбить ее, однако она открылась сама.

Им навстречу вышел одинокий Ультрадесантник. При нем не было оружия, и возможно именно это удержало руку Сор Талгрона, не дав тому немедленно пристрелить глупца.

Как и дредноут, Ультрадесантник носил красный шлем, хотя у него тот висел на поясе, и голова оставалась непокрыта. Он глядел вниз, волосы свисали на лицо.

Сор Талгрон почувствовал внутри черепа неуютное гудение. Казалось, будто нечто пытается процарапать себе дорогу наружу. Он потряс головой, чтобы отделаться от ощущения.

Ультрадесантник поднял взгляд.

Из его глаз хлынуло белое пламя.

Сор Талгрон шагнул в темное помещение, отметив внезапное понижение температуры воздуха.

— Хватит представлений, Ярулек, — произнес он. Решетчатый вокализатор шлема превратил слова в нечеловеческое трескучее рычание. — У нас мало времени.

— Все готово, — ответил Апостол, поднимаясь из тени. Он был с головы до пят облачен в тяжелую темную рясу, и его лицо оставалось скрытым от невооруженных глаз. Сор Талгрон заметил его сразу же, шлем убирал тень от капюшона, а тепловой отпечаток ярко светился на фоне камня. Однако для Волхара Рефа он, должно быть, возник, словно восстающий из мертвых призрак. Глаза проповедника были широко раскрыты.

— Проблемы? — спросил Сор Талгрон, бросив взгляд в том направлении, откуда они пришли. Он опустился на колени и подобрал с пола кусок цепи.

— Здесь внизу никого не было, — сказал Ярулек, откидывая капюшон. Его голова была выбрита до голого скальпа, как у аскета, кожа туго обтягивала череп. Глазницы были впалыми и темными.

— Что это? — прошипел Реф. — Почему мы здесь задерживаемся?

— Проповедник Волхар Реф, — произнес Ярулек, склоняя голову. — Это честь.

Реф едва заметно кивнул в ответ. Он прошел мимо Апостола, пробираясь среди древних покойников, и остановился у ближайшего саркофага. На боковой панели мигали зеленые огоньки. Он провел рукой по выпуклой поверхности крышки, смахивая налет инея. По другую сторону хрусталя проступило лицо.

— Жизненные показатели? — спросил Сор Талгрон, обматывая цепь вокруг руки.

— Все стабильны, капитан, — отозвался Ярулек.

— Ты уверен, что это сработает?

— Это сработает.

— Что это? — снова произнес Реф. На фигуре внутри саркофага был надет плотно прилегающий металлический колпак, утыканный кристаллами, диодами и проводами. На обнаженном теле виднелись метки, и Реф наклонился, чтобы разглядеть их более отчетливо. Его дыхание собиралось дымкой в воздухе перед ним. — Кто они такие?

— Батарея, — сказал Ярулек. — Чрезвычайно мощная батарея.

— Для питания чего?

— Это псайкеры, взятые из Пустой Горы, — произнес Сор Талгрон. — Все в той отвратительной крепости — те, кого Империум считает слишком неуправляемыми, слишком слабыми, или же слишком слабыми, чтобы приносить пользу. Они были обречены на смерть.

— Во благо Империума, — полным яда голосом добавил Ярулек.

— Эти все равно умрут, — продолжил Сор Талгрон. — Только теперь умрут ради более благородной цели.

— Их… изуродовали, — произнес Реф, приблизив лицо к крышке саркофага. На плоти спящего внутри псайкера были вырезаны руны и символы. Раны окружала красная кромка, они гноились.

— На тебе колхидские тексты, однако ты рожден на Терре, не так ли? — спросил Ярулек, подходя ближе.

— Что с того? Во мне кровь примарха, как и в тебе, — огрызнулся Реф.

— За последнее время… в Легионе стало заметно меньше терранцев, — произнес Сор Талгрон. Волхар Реф посмотрел на него, наморщив лоб и не понимая смысла прозвучавших слов.

— Скажи, проповедник, — заговорил Ярулек. — Что ты был бы готов отдать, попроси об этом сам Лоргар?

— Что угодно, — немедленно ответил Реф.

— Ты отдал бы свою жизнь?

— Разумеется.

— Превосходно.

Услышав в голосе Ярулека смертоносное намерение, проповедник Реф резко обернулся, повернувшись спиной к Сор Талгрону. Прежде чем он успел среагировать, Сор Талгрон, словно удавку, набросил проповеднику на шею кусок цепи. Он с силой дернул за нее, перекрывая доступ воздуха и нарушая равновесие. Реф тут же потянулся рукой к душащей его цепи, силясь сделать вдох. Используя свою колоссальную, увеличенную доспехом силу, Сор Талгрон развернул Волхара Рефа лицом к Ярулеку.

Апостол сбросил с себя рясу. Под ней он оказался без доспеха и раздет до пояса, так что был виден татуированный торс. Свет свечи колыхался на коже, заставляя нанесенные символы и тонкую колхидскую клинопись плясать.

— Я тоже ношу на своем теле слово нашего повелителя, — произнес он. — Впрочем, его смысл недавно несколько изменился.

У него в руке был нож, и он шагнул вперед, чтобы погрузить оружие в тело проповедника.

— Такова воля Лоргара, — ощерился он.

Держась за цепь двумя руками, Волхар Реф подтянулся и ударил обеими ногами точно в грудь Ярулека. Сила удара отбросила Апостола назад и оттолкнула Сор Талгрона на один из стазисных саркофагов, от чего тот с визгом металла скользнул на полметра в сторону. Шлем капитана с хрустом врезался в низкую арку над головой, и хватка на цепи ослабла.

Реф вырвался на свободу и поднялся на ноги, когда Ярулек бросился на него. Когда нож Апостола сверкнул во мраке, проповедник перехватил запястье Ярулека, направляя оружие мимо себя, и резко повернул, выкручивая сустав. Другой рукой он вцепился Ярулеку в плечо и, используя инерцию Апостола против него же самого, впечатал его лицом в край каменного плинта.

Он вырвал нож из руки Ярулека и крутанулся, оборачиваясь к Сор Талгрону. Капитан Несущих Слово преграждал ему путь наружу.

— Во имя Императора, что происходит? — прошипел он.

— Уризен изменил свои чувства к Императору, — произнес Ярулек, пытаясь встать. С его лица капала кровь.

— Это безумие, — сказал Реф. — Семнадцатый никогда не изменит.

— Были те, кто сопротивлялся, — ответил Сор Талгрон.

— Этот нож, который ты держишь в руке, пролил много крови Легиона, — добавил Ярулек.

— Ты последний в своем роде, старый друг, — произнес Сор Талгрон. — Последний рожденный на Терре Несущий Слово, кто не принял новый путь. Чистка почти завершена.

— Новый путь? — переспросил Реф. — Что это за сумасшествие?

— В Монархии Император осудил нас за поклонение ему как богу, — сказал Ярулек. Он пожал плечами. — Мы нашли себе новых. Ну, то есть старых.

— Тебя слишком долго не было в Легионе, — произнес Сор Талгрон.

— В тебе нет ни грана веры, парень, — выплюнул Реф. — Все это не какое-то священное действо. Вы стали предателями, не более того.

— Нет, — отозвался Ярулек. — Мы обрели просветление.

— Зачем вы меня освободили? Почему бы просто не оставить меня гнить вместе с остальными из Воинства Крестоносцев?

— В свое время тебя бы просто казнили, — ответил Сор Талгрон. — Правда выплывет наружу. Правда всегда выплывает наружу. Думаешь, Дорн позволит тебе жить, узнав, что Семнадцатый присягнул Гору? А так ты еще можешь послужить Легиону. Так в твоей смерти есть смысл. Цель.

— Во что ты превратился, Сор Талгрон? — спросил Реф. — Ты больше не тот воин, которого я знал. Тот бы никогда не предал Империум. Даже через тысячу лет. С тобой что-то случилось, какая-то порча изъела твою душу.

— Я именно тот человек, которого ты знал, — прорычал Сор Талгрон. — Легион — моя жизнь. Так было всегда. Лучше было бы предать Семнадцатый? Так бы поступил человек, которого ты знал? Он бы предал лорда Аврелиана?

— Тот, кого я знал, понимал разницу между правильным и неправильным.

— Что правильно, а что нет — определяет победитель, — ответил Сор Талгрон. — Я солдат, каковым был всегда. Я делаю то, что мне приказали. Ничего не изменилось.

— Тогда будь ты проклят, и будь проклят Легион, — произнес Волхар Реф и шагнул к нему, сжимая нож Ярулека.

* * *

— Убить его! — запоздало закричал Сор Талгрон.

Ультрадесантник взмахнул перед собой рукой слева направо, как сметают все со стола в приступе ярости. Всех Несущих Слово швырнуло назад чудовищным ударом незримой силы.

Их впечатало в стену, которая прогнулась и смялась за ними. Однако невидимая сила не пропадала. Она продолжала давить на Несущих Слово, пригвождая их к месту. Казалось, будто реальность в комнате внезапно изменила свою ось, и задняя стена стала низом, а гравитация десятикратно увеличилась.

Ультрадесантник приподнялся на полом, его ноги повисли в воздухе. Его руки были распростерты ладонями вверх. Белое пламя вздымалось над кистями и изливалось из глаз. Зубы обнажились в злобном оскале.

Сила давила на Сор Талгрона так, что казалось, будто на груди стоит боевой танк, было трудно дышать. Руки и ноги прижимало к стене, и, невзирая на всю свою мощь, преумноженную волоконными пучками и сервоприводами доспеха, он не мог ни вырваться на свободу, ни даже поднять оружие на врага.

И все же, несмотря на многотонное давление, с его губ сорвался лающий смех.

Ультрадесантник обратил на Сор Талгрона свой пылающий взгляд.

— Ты находишь это забавным, предатель? — спросил он. Его речь звучала так, словно дюжина голосов сливалась воедино.

— Ты такой же предатель, как и я, — произнес Сор Талгрон. — Ты идешь против указа Императора.

— У тебя нет морального права осуждать меня, — сказал Ультрадесантник. Множество голосов накладывались друг на друга.

Сор Талгрон с заметным трудом рассмеялся снова.

— Мне нет нужды осуждать тебя. За меня это делают твои собственные поступки.

— Твои слова — яд, предатель, — произнес Ультрадесантник. — Мой проступок — ничто в сравнении с масштабами вашего вероломства.

— Так и зарождается предательство: небольшими шагами, — сказал Сор Талгрон. Он вновь попытался поднять оружие, но не смог. С тем же успехом он мог бы пытаться поднять гору, настолько мощную силу против него применяли. — Но тут нет полутонов. Либо повинуешься, либо нет. Ты пошел против слова Императора. В его глазах ты ничем не отличаешься от любого из нас. За такое он приказал убить одного из собственных сыновей, так с чего ты взял, что он простит тебя?

Ультрадесантник повел руками вперед, словно толкал тяжелый груз. Сила, удерживавшая Несущих Слово, стала еще интенсивнее. Доспех Сор Талгрона застонал. Он не смог бы выдержать еще большую нагрузку.

— Ты… так… же… проклят… как… мы… — прорычал капитан.

— Довольно! — выкрикнул Ультрадесантник, выбросив руку в направлении Сор Талгрона и напрягая пальцы, будто хватал что-то. Сор Талгрону внезапно сдавило горло, перекрыв трахею. — Этот мир сгорит, и весь твой вероломный Легион сгорит вместе с ним.

Вытянув руку и продолжая удерживать Несущих Слово на месте, проклятый библиарий вытащил плазменный пистолет. Он неторопливо прицелился и выстрелил. Последовала обжигающая вспышка жара и света, и один из легионеров Сор Талгрона погиб, ему пробило живот. Воздух заполнился смрадом растекающейся плоти и едким запахом плазменного разряда.

Несущие Слово боролись с психическим давлением, которое пригвождало их к месту, но толку не было. Никто из них не мог пошевелиться.

Пистолет библиария сбрасывал перегретый пар из силовых катушек. Воин опустил ствол на следующую цель — Сор Талгрона. Лицо капитана было лиловым, его горло продолжала стискивать невидимая железная хватка.

И тогда заговорил Ярулек. От его слов царапанье в сознании Сор Талгрона резко усилилось. Если бы он мог дышать, то, возможно, вскрикнул бы. Казалось, будто какая-то когтистая тварь внутри черепа отчаянно силится выбраться наружу. Он почувствовал, как из носа побежал ручеек крови.

Слова Апостола звучали гортанно и резко, они ни в каком отношении не были человеческими. Эти звуки были ненормальны, их не имело права произносить ни одно существо, рожденное в материальном мире. Они являлись зовом, призывом для созданий с другой стороны пелены реальности.

И, вопреки всей рациональной логике, на зов ответили.

Гудение в голове Сор Талгрона могло бы сойти за звуки сбоящего вокса, который принимает лишь помехи, или же за непрестанный гул миллиона насекомых. За трескучим шумом он слышал чириканье нечеловеческих голосов и пронзительный плач новорожденных. Это был тревожный, дезориентирующий звук, и он неуклонно нарастал.

Все осветительные полосы внутри помещения взорвались, разбрызгивая во все стороны осколки битого стекла. Словно занавес, опустился мрак, и чирикающие голоса внезапно оказались в одной комнате с ними. Единственным источником освещения оставался тусклый электронный свет инфодисплея из помещения снаружи. Электрическое жужжание в воздухе достигло болезненного резонанса.

Со звуком рвущейся бумаги от окружающей тьмы отделилась пара теней. Они полетели к библиарию, приближаясь к нему, словно мотыльки к свече, словно пиявки к крови. У каждой из бестелесных фигур была пара длинных тощих рук, созданных из одной лишь сплошной темноты. Конечности исходили из скелетоподобных тел, слабо напоминавших человеческие, которые истончались и исчезали ниже уровня пояса.

Они сцепились с Ультрадесантником, впившись в его руку с оружием своими бесплотными когтями, и выстрел ушел мимо цели, прожигая металл в полуметре над головой Сор Талгрона. Капитан почувствовал, что давление на него уменьшилось, и сделал вдох, судорожно хватая воздух. Сопротивляясь давящей психической силе, он сумел чуть-чуть сдвинуть руку. Кончики пальцев коснулись волкитного пистолета в нагрудной кобуре.

Тени окружили библиария, оплетая его, будто змеи. Одна продолжала удерживать его руку с оружием, борясь с ним, а другая исступленно нащупывала его горло. Ультрадесантник отбивался от них, силясь стряхнуть, однако это было все равно, что хватать дым.

Материализовалась третья тень, которая возникла из тьмы и вздыбилась позади. Она обхватила голову Ультрадесантника своими теневыми когтями, и библиарий взревел, когда холодные пальцы погрузились в его разум. Бесплотное существо содрогнулось, его руки запульсировали темным не-светом, уходящим в тело, и его фигура стала более материальной. Сор Талгрон осознал, что оно кормится. На не имеющем никаких прочих черт лице распахнулся рот, обнажая ряды крошечных колючих зубов, и создание выдохнуло облако гудящих мух, которых сопровождал смрад, похожий на запах гниющей плоти.

Два других духа возобновили свои усилия. Было совершенно очевидно, что библиария вот-вот одолеют.

Издав рев, тот вскинул руку в направлении остова «Контемптора», безжизненно лежавшего на полу. Тот приподнялся в воздух и — вместе с резким движением руки Ультрадесантника — врезался в Ярулека.

Голос Апостола умолк, и призраки начали угасать. Они силились остаться в материальном мире, лихорадочно цепляясь за плацдарм в реальном пространстве, однако их медленно утягивало обратно в тень. Они вопили и корчились, но затем исчезли. Библиарий стоял в одиночестве, тяжело дыша.

Раздался одиночный выстрел, разошедшийся громким эхом, и в груди Ультрадесантника появилась пробитая дырка. Он рухнул назад, по направлению траектории высокоскоростного снайперского снаряда.

Тяжесть, прижимавшая Сор Талгрона к стене, пропала, и капитан поднялся на ноги. Он бросил взгляд назад, в сторону транспортера. Лот стоял на одном колене, из ствола его длинной винтовки тянулся дымок.

— Хороший выстрел, — проворчал он. Сержант разведчиков пожал плечами.

Сор Талгрон подошел к библиарию. Ультрадесантник распростерся на полу, под ним собралась лужа крови. Сор Талгрону не требовалось быть апотекарием, чтобы понять, что легионер не выживет.

— Отчаяние делает всех нас глупцами, — произнес он. — Тебе не было нужды нарушать Никейский эдикт. Теперь ты умираешь изменником.

— Возможно, — выдохнул Ультрадесантник. — Но вы… умрете… вместе…

Его голос стих, жизнь покинула тело.

Сор Талгрон нахмурился и отвернулся. Гул в его сознании наконец-то исчез, хотя в висках продолжало болезненно стучать. Неожиданно, но выдохнутые тенью-демоном мухи все еще оставались здесь. Они лежали замертво на спине, поджав лапки, и хрустели под сапогами.

Демоны. Таковы были новые союзники XVII Легиона. Если бы на нем не было шлема, он бы сплюнул с отвращением.

Он увидел, как двое его легионеров оттаскивают останки «Контемптора» и помогают Апостолу Ярулеку подняться на ноги.

— Стало быть, ты жив, — заметил Сор Талгрон, не испытывая по этому поводу никаких эмоций.

— Капитан, вам нужно на это взглянуть, — произнес Лот.

Сор Талгрон двинулся на голос сержанта разведки и вошел в маленький командный центр связи. Большую часть места занимали сенсорные системы и инфодисплеи, заполненные данными.

— Что я вижу? — поинтересовался он, ткнув пальцем в один из экранов. — Это то, что я думаю?

— Да, — сказал Лот. — Там на орбите есть активный корабль Ультрадесанта.

— Дайте мне звук на том экране, — велел Сор Талгрон, указывая туда, где виднелось изображение что-то говорящей женщины.

— … на третью бомбардировочную палубу, — говорила женщина, когда к визуальной трансляции подключилась звуковая. — Огневой расчет зафиксирован. По моему сигналу.

— Они готовятся стрелять, — произнес Лот. — Они используют этот канал, чтобы управлять системами наведения.

— Отключи связь! — рявкнул Сор Талгрон.

— Пытаюсь, — отозвался Лот, нажимая на клавиши управляющей консоли. — Меня заблокировали.

Женщина на экране повернулась и посмотрела на Несущих Слово. По штифтам на лацкане Сор Талгрон увидел, что она — адмирал флота. Тонкие губы тронула неприятная улыбка.

— Я так понимаю, что легионер Ксион Октавион мертв, — произнесла она. — Он умер как герой. Как бы то ни было, он выиграл необходимое мне время. Предатели, вы все сгорите.

Сор Талгрон выругался и вытащил свой волкитный пистолет, прицелившись точно в центр управляющего модуля. Лот встал и попятился, второпях сбив стул.

Капитан выстрелил, разрядив оружие в консоль. Весь блок взорвался искрами и огнем, инфодисплеи разлетелись.

Ярулек стоял в дверях, опираясь на поддерживающую его руку легионера.

— Что может сделать один поврежденный корабль?

— На этом континента еще есть силы Ультрадесанта, — произнес Сор Талгрон. — Они не станут метить по зонам боевых действий из опасения убить своих же легионеров. Они не дадут на такое разрешения. Это не в их природе. Они будут целиться по одной из наших точек сбора.

Посреди последовавшей тишины в воксе затрещал голос Дал Ака.

— Капитан! Приближаются вражеские противопланетные заряды! — произнес он. — Множественные сигналы!

10

Децим сжимал цепной топор руками, скользкими от крови, которая текла из дюжины ран. Он лишился собственного оружия — а также нескольких единиц, добытых у павших друзей и врагов — ранее в ходе боя. Мускулы пылали, броня висела изодранными лоскутами. Одно из легких утратило целостность, вторичное сердце тяжело стучало, принимая эстафету у ослабшего основного, пронзенного осколками. Он знал, что у него больше дюжины внутренних травм, требующих немедленного внимания медиков.

Магистр ордена раздробил череп предателя обухом топора, скривившись от боли при ударе. Он отбросил цепной топор в сторону — у оружия не хватало такого количества зубьев, что оно представляло собой немногим более, нежели дубину. Он подобрал грубо сработанный нож, который сжимал вражеский легионер. Тот был горячим на ощупь, и руку начало странным образом пощипывать. К горлу подступила желчь. Децим швырнул проклятый клинок прочь.

— Вот, мой повелитель, — произнес раненый сержант Ультрадесанта, протягивая свой силовой меч. Воин был до такой степени залит кровью, что его можно было бы спутать с Несущим Слово.

— Благодарю, сержант Конор, — сказал Децим, принимая клинок. Он вдавил активационную руну, и по всей длине меча разлилась энергия. — Макраггский?

Сержант устало кивнул.

— С самих гор Венца.

Визг приближающегося артиллерийского снаряда заставил Ультрадесантников забраться в укрытие. Децим не стал утруждаться. Он определил по звуку, что это мимо цели, влево от него. Над усыпанной трупами равниной забушевал горячий ветер, и удушливые облака на мгновение разошлись от завихрения воздуха, вызванного невидимым взрывом.

Враг вновь шел на них. Ряды легионеров и дредноутов наступали вместе с «Поборниками» и «Носорогами». Их все еще были тысячи.

— Мой повелитель! — раздался крик. Он слишком устал, чтобы определить, кто говорит. — Мой повелитель, смотрите!

Подняв взгляд к небу, Аэк Децим увидел, как сквозь верхние слои атмосферы падают десятки пылающих предметов. За каждым оставался огненный след. Он встал среди грязи и крови, тяжело дыша. Дело было сделано.

— Подкрепления? — спросил один из его легионеров, и Децим почувствовал укол стыда. Он не рассказал о своем последнем приказе никому, за исключением самых высокопоставленных офицеров и группы подвергнутых взысканию легионеров. Он решил, что так будет лучше.

Несколько из его людей издали хриплый ликующий крик, подумав, что Магистр ордена подтвердил прибытие подкреплений. Впрочем, другие были умнее.

— Это не десантные капсулы, — произнес сержант Конор, понизив голос, чтобы его слышал только Децим. — Подкрепление не придет, так ведь.

Это был не вопрос.

— Нет, — ответил он. — Планета погибла, как и мы. Однако мы заберем вместе с собой всех этих языческих вероломных ублюдков.

С помощью сержанта он устало взобрался на крышу разбитого остова «Носорога» и высоко поднял силовой меч, чтобы всем было видно. Их осталась жалкая горстка, однако он видел горящую в глазах гордость. Гордость и злость.

Первый из орбитальных ударов пришелся к северу. Полыхнула слепящая вспышка, и за горизонтом в воздух поднялся гриб зеленого пламени. Магистр ордена прикинул, что звук будет идти до них почти минуту. Другие падали над головой, ближе, чем первый.

История не станет сурово судить его за это, однако лишь потому, что после завершения здесь не останется ни одного выжившего из XIII Легиона, кто рассказал бы о том, что он привел в действие. Ни у кого никогда даже не возникнет вопросов, чья сторона обрушила этот кошмар на верный мир Пяти Сотен. Время сомнений прошло.

— Последняя атака, сыны Ультрамара! — взревел Децим. — Последняя атака во имя Жиллимана и Императора!

Он спрыгнул с «Носорога», уйдя в липкую трясину до середины голени.

— Идемте, братья. Честь и слава!

— Честь и слава! — отозвались они как один.

Схватка длилась недолго. Легионер без доспеха не мог поспорить с легионером в доспехе.

Когда Волхар Реф нанес колющий удар, Сор Талгрон поймал его за руку. Хрустнули кости, нож с лязгом упал на пол. Проповедник ударил кулаком в боковую часть шлема Сор Талгрона, расколов линзу и смяв керамит.

— Большего ты не добьешься, — произнес Сор Талгрон. Свет треснувшей линзы мерцал.

Он схватил Рефа за шею и впечатал его телом в стену. Один раз, другой — используя всю свою силу, увеличенную сервоприводами. Кирпичи вокруг Рефа осыпались, и он осел на колени. Подойдя ближе, Сор Талгрон тяжело ударил его тыльной стороной руки в висок, мгновенно уложив.

Сор Талгрон присел над проповедником, уперев одно колено посередине спины и прижимая его к полу, а одной рукой надавил ему на затылок. Второй рукой он подобрал клинок Ярулека. Даже через перчатку рукоять атама казалась теплой.

— Это мой наставник, а также воин, который в свое время заслуживал уважения самого примарха, — прорычал Сор Талгрон. Он прижимал клинок атама к задней стороне шеи Волхара Рефа. — Я не допущу, чтобы он страдал без необходимости.

— Это сработает, капитан, — заверил его Ярулек.

— Если нет, я перережу тебе глотку. Обещаю.

А затем он вдавил нож между позвонков Рефа, погружая его в хребет.

Они еще не прибыли на поверхность, а двери уже начало разъедать. Температура внутри транспортера заметно упала, из вентиляции сочилась резкая алхимическая вонь. Над головой скрипел трос подъемника. Сор Талгрон не был уверен, что они вообще доберутся доверху.

То, что враг запустит планетоубийцы, стало ошеломляющим поворотом. Он даже не рассматривал подобное как стратегическую возможность для XIII-го.

— Этот мир погибнет вместе с бессчетными тысячами воинов Семнадцатого, однако похоже, что вы впечатлены, — произнес Ярулек.

— Это так, — ответил Сор Талгрон. — Я не думал, что в них такое есть.

Он отдал приказ об эвакуации, но было маловероятно, что до удара бомб планету покинул кто-либо, кроме малой доли его легионеров. Теперь вокс затопило помехами.

— Нам следовало остаться внизу, — сказал Ярулек.

— Молчи, жрец, — огрызнулся Сор Талгрон. — Остаться там означало смертный приговор. Нам нужно выбираться с планеты.

— Посмотрите, что они выпустили на свободу! — ощерился Ярулек. Внутрь подъемника сквозь вентиляцию и трещины в двери сочился химический туман. Там, где дымка соприкасалась с голым металлом, трепетали языки бледного пламени. Они потянулись к Ярулеку, привлеченные его жестом. — Вы думали, они на такое неспособны? Этот мир сгорит.

Сор Талгрон развернулся и оттолкнул Ярулека к задней стене, сомкнув руки у него на горле.

— Твои боги тоже этого не предвидели, жрец, — произнес он. — Похоже, что все мы недооценили, насколько Тринадцатый нас ненавидит. Насколько далеко они зайдут, чтобы пустить нам кровь.

Он еще раз толкнул Ярулека и с отвращением отвернулся. Отвращение вызывал не только Темный Апостол, а вообще все: то, во что превратился Легион, наследственная слабость в его генах, собственные поступки на Терре — и это было лишь немногое.

— Выйти наружу значит умереть, — сказал Ярулек. — Есть иные способы, иные пути, которыми можно пройти. Если знать, как именно.

Внутри Сор Талгрона поднялась холодная ярость.

— Я не побегу, будто червь в нору, оставив своих легионеров на смерть, — произнес он, на мгновение бросив на Ярулека уничтожающий взгляд, а затем вновь отвернувшись.

— Да будет так, — выдохнул Ярулек.

Температура внутри подъемника резко упала, по стенам пополз иней. Вокруг Несущих Слово закружилось множество теней и нашептываний.

Когда Сор Талгрон обернулся, Ярулека не было.

Транспортер со стоном остановился. Пожираемый едким химическим туманом металл уже начинал прогибаться и разваливаться.

Двери открылись. Мир снаружи пылал.

11

Фосфекс, как впоследствии напишет Робаут Жиллиман, представлял собой «несомненно, самое позорное оружие из созданных людьми, которое человечество когда-либо к своему стыду применяло против живого мира».

Чрезвычайно летучая зажигательная смесь обладала способностью гореть без кислорода и практически без подпитки топливом. Она могла гореть под водой — в сущности, она воспламеняла саму воду — и прожигала сплошной камень, самый огнеупорный керамит и адамантий, совершенно уничтожая всю жизнь на углеродной основе, с которой соприкасалась.

Известная под различными названиями, как то: «живой огонь», «ползучая смерть» и «ледяной огонь» за тягу к движению и отрицательной температуре горения, после высвобождения они распространялась по экспоненте, сжигая все на своем пути. Ее создавали для одной-единственной цели — абсолютного истребления жизни на планете. Загрязнение остатками ее сгорания было гораздо более стойким, чем даже самая смертоносная радиация от ядерных осадков или выброса из плазменного ядра, что делало любую соприкоснувшуюся с ней местность непригодной для обитания.

Даже Гвардия Смерти не любила ей пользоваться, кроме как в самых крайних обстоятельствах, и даже тогда применяла ее исключительно по приказу самых высших эшелонов командования Легиона. Примарх XIII Легиона санкционировал использование фосфекса лишь дважды, и это было сугубо в изолированных областях, однако эти боеприпасы все еще хранились на небольшом количестве наиболее мощных боевых кораблей для применения в крайнем случае.

Согласно решению Магистра ордена Децима, Перцептон Примус представлял собой именно такой случай.

Одна ручная фосфекс-бомба могла заразить воздух и почву в месте взрыва на тысячу лет. За всю историю Легиона за одну бомбардировку никогда не выпускали полный залп боеголовок с фосфексом. В теоретических симуляциях пострадавшему от подобной атаки миру уже не суждено было восстановиться.

В общей сложности с «Праведной ярости» по поверхности Перцептона Примус было запущено двадцать четыре атмосферных ракеты типа «Морталис». Все они попали по единственному сверхконтиненту планеты, накрыв зону рассеивания шириной в десять тысяч километров. Каждая метила в ключевую стратегическую позицию, координаты которых были загружены с подземной коммуникационной базы в горах — точки эвакуации Несущих Слово, город Массилея, поле боя, куда благодаря Магистру ордена стянулись большие силы вражеских легионеров.

«Праведная ярость» была уничтожена вместе со всем экипажем через три минуты и двадцать семь секунд с момента запуска первого залпа. Убийство совершил крейсер XVII легиона «Освященный».

К тому моменту поверхность Перцептона Примус уже пылала.

Извлечь у легионера основное сердце оказалось сложнее, чем можно было бы ожидать, пусть даже на нем не было доспеха.

Сперва шел черный панцирь, твердая подкожная оболочка, обладавшая прочностью выдаваемой гвардейцам противоосколочной брони и достаточно жесткая, чтобы остановить твердую пулю. После его преодоления резать слишком высоко означало наткнуться на сросшуюся грудную клетку.

Пытаться разрубить ее, не будучи хорошо экипированным, было бесполезно. Кости космодесантника имели прочность железа, а грудина представляла собой один сплошной массив.

Решение проблемы, как было известно Сор Талгрону, состояло в том, чтобы заходить ниже грудной клетки. Глубокий вертикальный разрез прямо под грудиной.

— Жаль, что Дорн отсылает нас прочь, — произнес Ярулек, разрезая плоть и сухожилия. — Все пушки нашего флота, стоящего на верфях вокруг Луны, готовы выстрелить в наиболее подходящий момент. Это было бы… восхитительно.

— Дорн не дурак, — сказал Сор Талгрон. — Мы знали, что это возможно, потому у нас и есть свои аварийные варианты: комета, верфи, наши союзники на Марсе и тому подобное. Заряды остаются на взводе, так?

— Да, — ответил Ярулек. — Лот хорошо поработал. Когда бомбы взорвутся, они решат, что психические муфты просто перегрузились. Будет суматоха. Паника. Что более важно, они окажутся слепы. Могут пройти месяцы, прежде чем они смогут послать или принять какое-либо астропатическое послание за пределами Солнечной системы.

— Хорошо, — произнес Сор Талгрон.

— Лорд Аврелиан будет недоволен, что нас отводят от Терры. Будь здесь наш гарнизон во время финальногонатиска…

— Это всегда было вероятно, — ответил Сор Талгрон. — Наш примарх знал об этом. Мы подготовили, что могли, с пользой проведя здесь время. А теперь что касается нашего последнего сюрприза…

Парализованный и близкий к смерти Волхар Реф лежал на полу на спине, поверх тяжелого листа брезента, покрытого темными пятнами крови. Они сняли с него одеяние и срезали желтый комбинезон, обнажив мускулистое тело. Его кожа лоснилась от крови. Он испустил приглушенный стон, страдальчески подергивая головой, когда Ярулек запустил руку в разрез на животе, углубляясь в полость тела и наощупь продвигаясь вверх.

У него не было языка, который вырвали изо рта у самого корня. Выброшенный орган лежал на полу. Между зубов был пропущен кусок цепи, завернутый за шею, словно кляп. На мягких тканях груди, бедер, плеч и шеи были вырезаны кровоточащие губительные символы. Ярулек превратил его плоть в кровавый пергамент для собственного труда. Восьмиконечный Октет был вырезан на лбу так глубоко, что пробороздил череп.

— Разумно ли было говорить Дорну, что вы посещали комету? — спросил Ярулек.

— Лучший обман — тот, в котором присутствует доля правды, — ответил Сор Талгрон. — Солги я, он бы это понял.

— Задача была выполнена?

— Нет, — с оттенком горечи произнес Сор Талгрон. — Дорн вернулся, и мне пришлось бросить ее незаконченной. Чтобы завершить задание, я оставил там группу с Ибариксом.

Ярулек прервал свою кровавую работу и бросил взгляд на капитана.

— Это смертный приговор, — сказал он.

— Ибарикс вызвался добровольно. Когда наступит время, Легион будет гордиться им. А теперь пошевеливайся. Мы и так уже задержались.

Ярулек понимающе кивнул и снова сконцентрировался на насущном деле.

— Это осквернение не доставляет мне удовольствия, — обратился Сор Талгрон к Волхару Рефу. Он стоял поодаль, в стороне от кровавой работы, скрестив руки на груди. — Это просто средство для достижения цели. Ты — всего лишь очередной инструмент в моем арсенале, оружие, которое можно использовать в бою. Война придет на Терру, и дворец падет. Ты станешь частью этого.

Апостол вытащил из торса Рефа окровавленную руку. Он держал основное сердце истерзанного Несущего Слово. Оно продолжало пульсировать, с каждым натужным содроганием из рассеченных артерий и вен лилась кровь. Проповедник уставился на собственное еще бьющееся сердце широко раскрытыми глазами. Он дышал короткими, резкими глотками. К этому моменту уже заработало второстепенное сердце — так легионер мог прожить какое-то время.

— Склянку, — произнес Ярулек.

Перед началом работы Ярулек поставил рядом два стеклянных сосуда. В одном находилось нечто маслянистое и корчащееся. В другом не было ничего, кроме некоторого количества чернильно-черной жидкости. Сор Талгрон откупорил крышку второй склянки и протянул ее Ярулеку, который засунул внутрь сердце Рефа и закрыл сосуд.

— Вторую, — сказал Ярулек, указывая на нее. — Дайте ее мне. Быстрее.

— Я не притронусь к этому, — произнес Сор Талгрон, держа перед собой сосуд с сердцем Рефа. Оно перестало биться.

Зашипев, Ярулек встал и сам взял склянку, а затем снова опустился на колени рядом с Волхаром Рефом. Лицо легионера было бледным, а взгляд расфокусированным. Дыхание стало менее глубоким. Тело отключалось, погружая его в спячку.

Ярулек пробормотал серию не-слов, от которых у него изо рта потекла кровь, а огонек свечи замерцал. Он ударил склянкой, которую держал в руке, об каменный пол, и стеклянная поверхность покрылась паутиной трещин. Из трещин начала сочиться темная маслянистая и испаряющаяся жидкость, воздух заполнился смрадом гнилого мяса. Корчащаяся тварь внутри впала в неистовство, она билась и колыхалась, напирая на свою расколотую темницу. Ярулек продолжал держать склянку в руке, а кусочки стекла начали отваливаться, и наружу высунулись напоминающие червей придатки цвета кровоподтека.

Волхар Реф уже потерял сознание, его дыхание все замедлялось, пока не стало едва различимым. Ярулек склонился над ним, продолжая говорить на языке демонов, с губ капала кровь. С разбитой склянки сыпалось грязное стекло, удерживаемая внутри тварь пыталась освободиться. Сор Талгрон чувствовал ее присутствие, она скребла по краям его разума, будто по доске для письма, силясь втянуть себя в реальность. Извивающаяся тварь в склянке представляла собой лишь крошечную долю существа — остальная часть обитала в бурлящем хаосе варпа.

— Если я это чувствую, то и другие могут, — прорычал он. — Контролируй его.

— Эта комната защищена, — отозвался Ярулек. — Никто ничего не уловит.

— Просто давай быстрее.

Ярулек погрузил разбитую склянку в проделанный им разрез на теле Волхара Рефа и втолкнул ее в пустоту на месте сердца. Он вытащил руку и вытер маслянистые остатки.

Волхар Реф дернулся, его тело забилось в конвульсиях. Глаза распахнулись, во взгляде был невыразимый ужас. Он застонал, качая головой из стороны в сторону. Умоляюще поднял глаза на Сор Талгрона. Ему удавалось судорожно хватать воздух, но при этом мышцы шеи вздувались, а вены на виске напрягались так, что едва не лопались. Он пытался кричать, просить, проклинать их, но не мог.

Сор Талгрон почувствовал, как склянка у него в руке содрогнулась. Он поднял ее, в нем боролись изумление и отвращение. Сердце проповедника внутри вновь начало биться.

— Работает, — произнес Сор Талгрон.

— Оно срастается с ним, — сказал Ярулек. Он зашивал живот Рефа, плотно стягивая кожу и соединяя ее при помощи толстой нитки и зазубренного крючка. Это была грубая работа, производимая наспех, однако ее должно было хватить.

Закончив, он вытер кровь со рта тыльной стороной кисти.

— Эти обереги сдержат его, — произнес он, сделав едва заметный жест в направлении символов, вырезанных на плоти Рефа. — Пока не придет нужное время.

— А тогда разумы этих замороженных псайкеров дадут энергию для его освобождения, — произнес Сор Талгрон.

— Верно, — ответил Ярулек.

— Как я уже сказал — если не сработает, я перережу тебе глотку.

— Скорее всего, пройдут годы, прежде чем мы узнаем.

— Я могу подождать, — сказал Сор Талгрон. Он положил руку на окровавленный лоб Волхара Рефа. — Прости, старый друг.

Двери разъехались, и пылающий бело-зеленый туман почти охотно опустился на одного из легионеров осадного отделения. Тот пошатнулся, от его доспеха пошел пар, и броня мгновенно зашипела. Фосфекс начал действовать, и ее поверхность растворялась.

Сор Талгрон и еще один из Несущих Слово втащили пораженного легионера обратно, но дело уже было сделано. Тяжелая броня пошла пузырями и трещинами, и они уронили его на пол. Первыми подались обрезиненные уплотнения доспеха, и воин взревел, когда его плоть начала с шипением гореть внутри брони. Пол под ним зашипел, когда в него вгрызся едкий химический туман.

Жгучая дымка расползалась по посадочной площадке. Горы находились на самом краю одного из взрывов, но даже несмотря на это, творилась ужасающая бойня. Все задетое жадно пожиралось. Металл распадался, как будто его погрузили в кислоту, а голый камень полыхал зеленым пламенем. Удушливые металлические облака поглощали сам воздух.

— Боги, — выругался Лот. — Корабли.

Транспортов Несущих Слово не было. Оставалась более легкая машина XIII Легиона, но, бросив на нее взгляд, Сор Талгрон убедился, что на ней они никуда не улетят — фонарь кабины прогнулся внутрь, размягчившись под действием едкой алхимической отравы, а металлический фюзеляж растворялся на глазах.

С платформы было не выбраться.

Павший легионер погружался в пол, который расплывался и таял под ним. Его крики были практически жалкими, так что Сор Талгрон быстро прикончил его своим боевым клинком. Настил подался, и тело Несущего Слово провалилось в шахту подъемника. Коррозия распространялась по полу.

— Наружу, — скомандовал он.

Платформа горела, однако едкий туман еще не поглотил ее. Оставались безопасные островки. Вдали алхимическое пламя обволакивало горы, стекая по ним, словно лавина. Он осознал, что им повезло с местом. Должно быть, другие горы выступили в роли буфера, защитив их от большей части осадков фосфекса, однако вздымающийся туман быстро приближался. У них оставалось в лучшем случае несколько минут.

— Дал Ак, — прорычал Сор Талгрон, вглядываясь в небо.

— Вокс все еще не работает, — сказал Лот.

— Запускай сигнальную ракету, — приказал Сор Талгрон.

Однако прежде чем сержант разведки смог выполнить распоряжение капитана, они заметили последнюю ракету, которая с воем неслась вниз сквозь верхние слои атмосферы.

Она скрылась за горами, однако было несложно рассчитать, что она упадет ближе к ним, чем все остальные.

Они не почувствовали удара под ногами — не сразу. Чтобы дойти до них, ударной волне требовалось время, однако она должна была оказаться разрушительной. Поначалу они также ничего не услышали.

Однако произошла обжигающая сетчатку вспышка. Она затмила небо. Оптические глушители шлема Сор Талгрона отсекли жгучий взрыв, сохраняя ему глаза и затемняя все в процессе компенсации.

Следом за детонацией в воздух поднялось гигантское облако бурлящей пыли, дыма и бледного пламени, скорость которого нарастала даже во время подъема в стратосферу. Осадки от взрыва с ревом прошли над вершинами гор палящей и обжигающей ударной волной, которая понеслась к ним стеной высотой в дюжину километров. Эта стена скрывала пики из виду один за другим, приближаясь с колоссальной быстротой.

Не существовало никакого способа избежать ее. Оставалось лишь стоять и смотреть, как она с воем движется к ним, пожирая все за собой. Это была смерть, и она шла за ними.

Никто и ни за что бы не поверил, будто кто-то из сыновей Жиллимана санкционирует применение фосфекса в таких масштабах, особенно против одного из своих же миров. Сор Талгрон знал, что за подобное зверство осудили бы даже его собственный Легион.

— Возможно, именно этого мы и заслуживаем, — пробормотал он.

12

Стена бурлящего бледно-зеленого алхимического огня ударила по ним, оторвала от земли и швырнула назад.

Сор Талгрон вскрикнул, когда крушащая кости сила впечатала его в скалу. Его вопль затерялся в оглушительном реве губительного инферно. Он мало что мог разглядеть сквозь окружавшую его белую дымку и бледное пламя, но мельком видел, как легионеров бросает из стороны в сторону, будто игрушки жестоких богов. Это было похоже на пребывание во власти огненного циклона, только ветры состояли из самых едких химикатов, когда-либо изобретенных человеком.

Первыми погибли Лот и его отделение, их облегченные доспехи были в наименьшей степени способны противостоять токсичным ветрам. Броня растворилась на телах, пожираемая яростным жгучим холодом. Кожа и мышечная ткань расплавились, а кости вспыхнули, когда с них соскользнуло мясо. Линзы шлемов разлетелись, глаза и мозги превратились в жидкость, в мгновение ока выгорев внутри черепов.

Уплотнения доспеха подались, и Сор Талгрон почувствовал кислотный ожог. Боль была мучительна, хуже всего, что ему когда-либо доводилось испытывать. У него на лице уже присутствовали следы рубцов от радиации и ядерных ожогов, однако боль от тех ран не шла ни в какое сравнение с кошмарным ощущением от вплавляющегося в плоть фосфекса.

Ударная волна прошла. Сор Талгрон и его воины, шатаясь и спотыкаясь, оказались на плавящейся платформе. Их тела заливало удушливое едкое пламя. Никто не избежал его ярости. Половина легионеров уже погибла, их трупы буйно пылали на земле. Плоть Сор Талгрона горела, и он рухнул на колени. Жилы, связки и мускулы лодыжек и коленей оказались съедены, герметизирующие уплотнения, наконец, окончательно сдались.

Все его тело захлестывала жгучая боль — как внутри, так и снаружи. Мускулы превратились в пламя. Оба сердца запылали.

Растворившаяся решетка шлема провалилась внутрь, и он вдохнул горящий едкий туман, втянув его в легкие. Линзы визора разъело, глаза расплавились и стекли вниз по опаленным щекам.

Он упал, корчась, каждое нервное окончание горело в агонии. Плоть разрушалась, мерцая бледным огнем, который обгладывал ее с костей. Броня полыхала, ее разлагало на базовые составляющие и пожирало. Сам воздух, который он вдыхал, представлял собой ядовитое пламя.

Он силился выпрямиться, однако не мог победить в этом бою. Одной лишь силы воли было недостаточно. Он вновь упал и на сей раз не поднялся.

В свои последние секунды он подумал о Волхаре Рефе. Лучше умереть, чем претерпеть такую судьбу.

Сор Талгрон и его спутник, закутанный в темно-багряную рясу с низко опущенным на лицо капюшоном, шагали по стыковочному коридору к ожидающему десантному челноку. Их окликнул властный голос, измененный высокотехнологичным вокабулятором.

— Стойте!

Двое Несущих Слово замедлили движение и повернулись на голос.

— Проблема? — выдохнул Ярулек из маскирующей тени своего капюшона. Сор Талгрон знал, что под рясой он сжимает свой атам, готовясь нанести удар. Это бы мало помогло против тех, кто приближался.

— Возможно, — произнес он.

К ним шло трое кустодиев, за которыми трепетали красные плащи и плюмажи оттенка артериальной крови. Они остановились перед двумя легионерами, с резким звоном ударив основаниями своих алебард о пол.

— Да? — спросил Сор Талгрон. У него зудела рука от желания потянуться к оружию.

Лицевой щиток стоявшего впереди кустодия скользнул назад, открывая суровые черты Тибера Аканфа.

— Итак, вы нас покидаете, — сказал он.

— Покидаем, — отозвался Сор Талгрон. — Дорн приказал всем легионерам Семнадцатого в Солнечной системе выдвигаться к Исствану. Мы направляемся на сбор.

Тибер Аканф кивнул.

— Вы задержались по дороге сюда? Неполадки у сервитора-пилота?

— Да, в орнитоптере. Небольшая задержка. Неудобство, но не более того.

Взгляд кустодия задержался на закутанной в плащ и скрытой капюшоном фигуре Ярулека.

— Ты хотел еще чего-то, страж? — спросил Сор Талгрон, и внимание Тибера Аканфа вновь обратилось на него. Какое-то мгновение лицо воина было сурово, однако затем приобрело иное, лишь чуть более теплое выражение.

— Просто пожелать вам всего хорошего, — сказал он. — Было честью иметь с вами знакомство в те годы, что вы провели на службе в Солнечной системе.

Сор Талгрон снял шлем и посмотрел кустодию в глаза. Его уважение к стражу было неподдельным. Он протянул руку, и они обменялись пожатием по старинному воинскому обычаю.

— Успехов в бою, — произнес Аканф. — Возможно, мы еще встретимся.

— Я уверен, что встретимся, — ответил Сор Талгрон.

* * *

«Грозовая птица» опускалась под ударами бурлящих вихрей, оставшихся после циклопического взрыва. Она приближалась с трудом, корчащийся липкий туман, цеплявшийся к горам, поднимался ей навстречу, вытягивая огненные отростки.

Турбины двигателей развернулись вниз, и десантно-штурмовой корабль с ревом зашел под длинный выступ посадочной площадки. Когтистые посадочные приспособления не были выдвинуты — платформа более не обладала твердостью — однако штурмовая аппарель опустилась, открываясь в кипящий снаружи хаос. Машина нетвердо зависла в воздухе, содрогаясь и покачиваясь. Белое пламя лизнуло корпус, и она начала гореть.

Ее ждали двое, облаченные в пылающие доспехи катафрактиев и поддерживающие между собой обугленную фигуру. Наполовину ковыляя, наполовину ползком они неуверенно двинулись к зеву аппарели, волоча безжизненного воина. Для первого из них это оказалось чересчур — даже огромные, укрепленные для пребывания в пустоте доспехи «Катафракт» не могли сохранять целостность под разрушительным воздействием фосфекса. Он рухнул, и последний стоящий на ногах легионер на Перцептоне Примус самостоятельно забросил обгорелое тело на рампу, протолкнул дальше, а затем забрался сам и упал внутрь.

Направленные двигатели «Грозовой птицы» взревели. Ее корпус разъело в тех местах, где его лизнуло ледяное живое пламя. Машина отодвинулась, разворачивая сопла к покрову бело-зеленой смерти, пожиравшей местность внизу от края до края горизонта, и рванулась в небо, с воем возвращаясь сквозь верхние слои атмосферы.

Корабль избавился от фосфекса, только достигнув пустоты. Если это пламя прицеплялось, единственным способом потушить его оставался контакт с холодным вакуумом.

В десантном отсеке «Грозовой птицы» легионер в доспехе терминатора держал обгоревшие останки своего командира, пока весь находившийся внутри воздух уходил в пустоту. Затем он рухнул, наконец сдавшись.

— «Инфидус Диаболус», говорит «Грозовая птица» АТ-394, прибываем на кормовую пусковую палубу номер четырнадцать, — произнес Дал Ак из кабины десантно-штурмового корабля. — Мне нужна подготовленная и ожидающая аварийная медицинская бригада. Готовьте апотекарион для работы с критическими повреждениями от фосфекса и пребывания в пустоте. Приоритет номер один.

— «Грозовая птица» АТ-394, свободных медицинских групп нет, — пришел насыщенный помехами ответ. — Апотекарион уже переполнен поступающими пострадавшими.

— Я везу капитана Сор Талгрона. — просто сказал Дал Ак. На мгновение последовала пауза, затем связь со щелчком переключилась на другой канал. Раздался новый голос.

— Принято, «Грозовая птица» АТ-394. Медицинская бригада подготовится и будет вас ждать.

13

— Он будет жить?

Урлан бросил взгляд назад, на говорившего — Темного Апостола Ярулека. Тот стоял, скрестив руки на груди. Вокруг стола собралось еще несколько прочих офицеров и легионеров. На всех были заметны следы битвы, у многих виднелись раны разной степени тяжести.

— Я удивлен, что он вообще жив сейчас, — произнес Урлан, тщетно пытаясь протереть линзы визора шлема от крови. — Удивлен, что он был жив, когда попал сюда.

— Но ты можешь его спасти?

Урлан посмотрел на пациента, корчащегося на столе перед ним.

— Нет, — сказал он.

— Тогда его судьба в руках богов, — произнес Ярулек.

Урлан снова повернулся к теперь впавшей в кому, подергивающейся массе расплавленной химикатами плоти на столе перед ним. Сложно было поверить, что это — его капитан.

— Выйдите, — сказал он через плечо. — Дайте мне поработать. Я сделаю, что смогу.

Он был в яме с Волхаром Рефом.

Грудь проповедника сомкнулась, запечатав внутри разбитую варп-склянку. Они сбросили его в подготовленный Ярулеком каменный мешок, и он тяжело ударился о дно шахты. Бесполезные парализованные ноги подогнулись под ним. Тесная темница давила на него со всех сторон, удерживая в частично вертикальном положении, но он являл собой жалкое зрелище, свернувшись в неуклюжую позу эмбриона на дне ямы. Перед тем, как они скинули его внутрь, Ярулек нитками зафиксировал ему глаза в открытом состоянии. Это был злой поступок, и Сор Талгрон жалел, что не пресек его.

Затем они забили люк над ним при помощи плит и камней, аккуратно опустив первые куски и наспех набросав остальные. Многие фрагменты были крупными, и между ними оставались заметные зазоры. По крайней мере, какое-то время он не остался бы без воздуха. Наконец, они снова подтащили поверх отверстия тяжелый алтарный камень и закрыли гробницу, запечатав ее цепями и грудами щебня.

Реф был в сознании, когда они сбросили его вниз, и оставался жив до сих пор. Существа, занявшие место его сердца, удерживали его бодрствующим и в здравом уме, подавив анабиозную мембрану. Сколько лет мог разум продолжать пребывать погруженным во мрак, будучи в сознании, но не имея возможности пошевелиться, прежде чем впасть в безумие?

Теперь Сор Талгрону предстояло это выяснить.

Он был в яме с Волхаром Рефом.

Их прижимало друг к другу. Темнота была абсолютной, однако Сор Талгрон мог видеть. Он не стал задаваться вопросом, почему так происходит. Реф дышал короткими, судорожно-резкими глотками, которые участились, когда он увидел, что Сор Талгрон находится так близко от него.

Его кожа имела нездорово-серый оттенок, на теле пульсировали толстые лилово-черные вены. Внутри его плоти двигались существа: существа, которые извивались и сокращались. Он представлял собой инкубатор, носителя, и то, что содержалось внутри него, желало выйти наружу. Сор Талгрон слышал в своем сознании его шепчущие, сводящие с ума голоса. Оно хотело вырваться из материального тела Рефа, выйти в эту область бытия, используя его плоть как врата.

Впрочем, время еще не пришло. Пока не пришло.

То, что обитало внутри Волкара Рефа, представляло собой лишь крошечную часть целого — остальное находилось в бурлящих глубинах варпа: ждущее, нетерпеливое, полное ненависти. То, что ему было об этом известно, не казалось чем-то странным.

— Мне жаль, — произнес Сор Талгрон. — Я надеялся, что будет иначе. Однако это необходимо. Когда придет время, нужно будет пробить проход во дворец. Мы должны делать все, что послужит этой цели.

Он видел расширенные, налитые кровью глаза Рефа. Тот неотрывно глядел на него в ответ, веки были грубо пришиты в открытом положении. По щекам бежали слезы из крови и шипящего ихора. Во взгляде читался ужас — он знал, что внутри его плоти что-то зарождается. Что собственная плоть больше ему не принадлежит.

— Я мертв, — сказал Сор Талгрон. — Вот почему я здесь. Это мое наказание.

Он вытянул руку, заметив мимоходом, что плоть на ней покрыта волдырями и дымится, и прижал пальцы к грубо заштопанной ране на животе проповедника Рефа. Кожа не зажила, и он протолкнул кисть внутрь.

Существа начали корчиться во тьме. Он почувствовал, как они тычутся в кисть и предплечье. А затем они начали зарываться в его плоть. В этом ощущении не было ничего неприятного. Червеобразные отростки, извиваясь, продвигались от предплечья внутрь бицепса. От этого ужасающе обгоревшая плоть пошла рябью и стала выгибаться.

Они извивались и зарывались все дальше, сквозь плечо и вглубь тела, закапываясь в органы. Один проталкивался вверх по шее, от чего горло вздулось. Он продавил себе дорогу через основание черепа и погрузился в мозг. Сор Талгрон почувствовал давление на свой разум. От странного ощущения он улыбнулся, и с его губ сорвался смешок. Он увидел в немигающих глазах Рефа страх и отвращение.

Потом отростки начали втягиваться обратно, и улыбка Сор Талгрона сменилась внезапной паникой. Демонические протуберанцы пустили корни внутри его плоти, вцепились в него и не собирались выпускать из своей власти.

Он сопротивлялся, но не мог выбраться из их хватки. Они соединились с ним, став теперь такой же его частью, как кости и мускулы. Они втягивались назад, внутрь своего носителя — время вырваться наружу пока не настало, еще нет — и волокли Сор Талгрона с собой. Он ревел, вопил и кричал, непрерывно отбиваясь, однако его неотвратимо тянуло вглубь.

Кисть его руки все еще находилась внутри тела Волхара Рефа. Было невозможно вытащить ее наружу. Один вдох — и его затянуло по плечо. Он ничего не мог сделать, чтобы помешать этому. С точки зрения логики, в происходящем не было никакого смысла, однако тот факт, что смертная оболочка проповедника являлась вместилищем для демона, большая часть которого обитала по другую сторону пелены, также был нелогичен.

Да, он чувствовал, как в его истерзанную плоть врезаются ножи и пилы по кости, но это было где-то далеко, словно происходило с кем-то другим. Он видел, как остатки рук и ног отсекают от тела. Конечности получили слишком сильные повреждения от пламени фосфекса. Нечего было спасать.

Оплавленные бесполезные сердца заменили на стрекочущие и пощелкивающие синтетические модули. Легких больше не было. За него дышала гудящая машина.

— Мозговая активность скачет, — донесся до него голос. Звук был приглушен, словно он находился под водой. — Мы опять его теряем!

Сор Талгрон боролся с силой, которая тащила его внутрь тела Волхара Рефа, однако та была слишком мощной. Его тело полностью втянуло в зараженный торс, и мир исчез. Его поволокли вглубь. Вниз, вниз и вниз, в глубокую тьму, таившуюся под ним.

Его потащило еще ниже, и тьма уступила жидкой, похожей на молоко красноте. Он покинул материальный уровень бытия и вышел в бурлящий кошмар варпа, почувствовав, как на него обращаются чудовищные глаза. Он ощутил там давящий интеллект недостижимого разума, ощутил присутствие богов и демонов, существование которых всегда отрицал. Тех, кто был стар еще задолго до того, как человек спустился с деревьев, и кто изменился, измельчав. Его душили в глубинах ада, обвивали щупальца существ, которых не мог по-настоящему постичь разум смертного. Он почувствовал на себе сокрушительный гнет их внимания и закричал. Легкие заполнял жидкий огонь.

Он силился освободиться, выплыть из этой тошнотворной, сводящей с ума трясины ненависти, неистовства и ярости, но не мог. Это была его тюрьма, его проклятие и хуже того — то, чего он по собственным ощущениям заслуживал.

Вокруг смыкалась тьма. Она стала практически абсолютной, когда перед Сор Талгроном появилось золотое сияние. Он поднял взгляд на лицо парящего перед ним полубога и почувствовал, как душащие его щупальца слабеют.

Сын мой.

Видение простерло к нему кисть, из каждой поры изливался свет. Он потянулся вверх и принял золотую руку могучего создания. Пальцы полубога сомкнулись на его собственных, и золотистый свет заполонил все.

— Вот и все, — произнес голос. — Кончено. Его больше нет.

Окровавленное, лишенное конечностей тело на столе, когда-то являвшееся Сор Талгроном, было мертво. На самом деле, он умирал на столе уже в восьмой раз, но сейчас они не смогли вернуть его к жизни.

Апотекарий Урлан отступил в сторону, отключая машины, которые силились поддерживать жизнь в капитане. Их писк и стрекотание превратились в общий непрерывный визг. Апотекарий был покрыт кровью. Она стекала с его рук и груди густыми ручейками.

— С самого начала было маловероятно, что он выживет, — произнес Урлан. Он бросил взгляд в сторону, где лежал без сознания другой легионер, плоть которого была проткнута десятками кабелей и трубок. — Впрочем, у этого дела лучше. У того, кто его принес. Кто это?

— Сержант-катафрактий Кол Бадар, — пустым голосом сказал Дал Ак.

Он неотрывно смотрел безжизненным взглядом на останки тела, которое когда-то было Сор Талгроном.

— Я думал, что спас его.

Магистр связи развернулся и пошел прочь, опустив голову.

Один за другим легионеры медленно уходили, пока Ярулек не остался в одиночестве. Темный Апостол подошел ближе, глядя на расплавленное лицо Сор Талгрона. Он увидел, как что-то дернулось.

Он моргнул, решив, что ему померещилось, но затем увидел это вновь. На правой половине лица Сор Талгрона подрагивала обнажившаяся жилка. Когда он взглянул с близкого расстояния, ему показалось, что он заметил, как внутри истерзанной плоти капитана что-то шевельнулось, всего лишь на долю секунды…

А затем он ощутил прикосновение варпа. Тот сочился от трупа Сор Талгрона, словно аромат, и глаза Апостола изумленно расширились. Сор Талгрон повернулся на столе, и его челюсти разошлись, беззвучно двигаясь. Лишенный губ рот рассекла божественная улыбка.

— Апотекарий! — закричал Ярулек. — Он жив!

Сор Талгрон повернул изуродованное лицо к Ярулеку. Пустые окровавленные глазницы остановились точно на нем.

— Уризен, — прохрипел Сор Талгрон.

Ярулек упал на колени.

— Лоргар Аврелиан? Что с ним, брат?

— Он… Он поднял меня из тьмы.

— Апотекарий! — снова крикнул Ярулек через плечо.

— Ярулек, я их видел, — прошептал Сор Талгрон.

— Кого видели, мой повелитель?

— Богов… — выдохнул он.

Эпилог

Угловатый нос корабля рассекал живую антиматерию преисподней, видимой за порталом оккулуса. Существа, состоящие из грубых эмоций и воплощенные в обличьях из кошмаров и порожденных ужасом психозов смертных, скреблись по полю Геллера корабля, силясь пробить его.

Сор Талгрон стоял на мостике своего громадного флагмана, пристально глядя в вихрящееся безумие варпа.

После ужасных ранений, полученных им на Перцептоне Примус, его не погребли в саркофаге дредноута. Нет, вместо этого ему создали новое тело — состоящее из бионики, поршней, шестерней и синтетических органов. От него прежнего практически ничего не осталось.

Его лицо представляло собой кошмарную картину растерзанной, изувеченной плоти и уродливой рубцовой ткани. Ему хотели дать новое. Выращенная в баках синтетическая плоть, культивированная мышечная ткань и донорские живые кости. Предложение вызвало у него смех.

Впрочем, глаза ему заменили, и он всматривался в эмпиреи парой черных сфер — глаз, изготовленных адептами Механикума и улучшенных им самим посредством молитв, увещаний и темных благословений. Настроенные на варп и его вариации, они давали ему уникальную картину, которую он находил приятной.

Он стал выше, чем был в первом своем жизненном воплощении — том пустом существовании, которое вел до прихода к вере. Было невозможно разделить броню и плоть, ставшие единым целым.

К его нагруднику была прикреплена «Книга Лоргара», раскрытая, чтобы демонстрировать литании и катехизисы осквернения. На бедре висел шлем, недавно созданный в подражание зловеще ухмыляющемуся черепу.

На палубе апотекариона «Инфидус Диаболус» он родился заново. Им двигала новая цель, новая убежденность. Перед ним открылась новая дорога. Новый путь.

У него за спиной висел символ его новообретенной власти. Помимо символа власти это в равной мере было могучее оружие: гигантский крозиус, закаленный в крови мучеников.

Он потерял две трети 34-й роты на Перцептоне Примус, когда Ультрадесантники зачистили планету. Это был ошеломляющий финальный поступок побежденного врага. Перцептон Примус стал навеки заражен, однако это, как полагал Сор Талгрон, было небольшой платой за те потери, которые нанес Ультрадесант.

Он многого лишился на Перцептоне Примус. Однако многое также и приобрел.

Ясность. Цель. Убеждения. Веру.

На его бедре пульсировала варп-склянка. Внутри билось сердце — сердце Волхара Рефа.

— Уже скоро, мой старый друг, — произнес он.

***КОНЕЦ***

Ник Кайм Врата Терры

— Знаешь, а мы не часто сходились во мнении, — заговорил первый. У него был приятный, поставленный голос, немного старческий, но исполненный внутренней силы. Он подошёл бы государственному деятелю или политическому посреднику, а в былые времена Древней Терры в романейской империи такой человек возглавлял бы разведку. — Но теперь, когда мы сражаемся на два фронта, у нас наконец-то появилась общая цель.

— Она всегда была общей, — ответил второй. Его голос был глубже и, как и всегда, напомнил первому гулкое эхо в каменных сводах. Он был таким же жёстким и непреклонным, как и сам второй, в нём не было места компромиссу. Но всё же сейчас он просил именно об этом. О компромиссе. — Различны лишь наши методы.

В этом голосе тоже была мощь, но воинская, а не тайная. В этом втором чувствовалась сила — сила и угроза.

— Должны ли исключать друг друга немедленный и конечный результат? Победу на войне приносят не только болтеры и клинки, — Этот первый был обычным человеком, существом ничтожным по сравнению с нависшим над ним титаном, но его харизма была сравнима с физической мощью второго. — Но ведь мы друг друга понимаем? — спросил он, чтобы удостовериться, что воин точно уяснил суть. В противном случае под угрозой оказалось бы всё, чего они хотели добиться, нарушая закон своего Отца. — Со времён Никеи многое изменилось.

Молчание воина выдало, что его явно тревожит план, но затем он медленно кивнул.

— Мы поступаем так ради нового Империума. Цель оправдывает средства. Речь идёт о выживании.

Вновь воцарилась тишина, а затем морщины избороздили угловатое лицо хмурого воина. Он хотел покинуть это место и вернуться на стены, где его уникальным талантам нашли бы лучшее применение. Преторианец не привык красться в тенях и говорить шёпотом.

— Наша первая задача — не дать флоту войти в атмосферу. Если мы остановим их там, то сможем победить, и возможно Хорус Луперкаль не дойдёт до этих стен, — первый прищурился. Они оба знали, что это вряд ли произойдёт.

— Мой брат, — при этих словах воин скривился. Невыразимые зверства, ужасающее братоубийство уничтожили уважение и разорвали все узы братства между ними. Преторианцу было тяжело признаваться в этом даже себе, но он хотел, чтобы Хорус прорвал кордон, чтобы предатели пали у врат. Закованные в перчатки руки сжались в кулаки, и слова вырвались через частокол сжатых зубов. — Он дойдёт до стен.

— Тогда мы должны использовать все доступные средства, иначе человечество погибнет.

Воин глубоко и тяжело вздохнул, словно надеясь, что с воздухом его покинут и все тревоги и сомнения.

— Меня это тревожит.

— Разумеется, и поэтому мне нужно твоё доверие. Поэтому об этом должны знать только мы. Обычно мы повинуемся эдиктам нашего Отца.

— Он не твой отец.

— Разве он не отец всех нас, лорд-преторианец?

Воин встретился взглядом с правителем и прошептал — тихо, еле слышно.

— Он не должен узнать.

***

Из уха сочилась какая-то жидкость. Она стекала с мочки по щеке и капала на жёсткий пол. Обрывками полузабытого сна в разуме кружило смутное эхо вторжения, оно петляло и извивалось словно змея, оставляя за собой остывающий след. Жидкость пахла железом и поначалу была тёплой.

Глаза Аркадиза распахнулись словно бронированные заслонки. Из его уха сочилась кровь.

Я ранен.

Но он не помнил битвы, в которой был ранен.

Облачённый в потрёпанный доспех Аркадиз знал, что он воин, чувствовал, как медленно возвращаются силы, как солдатские инстинкты наполняют разум действиями и противодействиями, как приток адреналина требует движения.

Легионы…

Аркадиз тяжело поднялся на колени, вновь ощутив боль от ран и слыша, как хрустит расколотый керамит. Бок обожгло резкой болью. Он отбросил её, вытер кровь с покрытого шрамами лица и поднялся на ноги.

— Доложите, — его голос, надтреснутый и охрипший, после долгого молчания казался чужим. Слово подсказал инстинкт — всё, что осталось у Аркадиза. Вокруг возвышались стены, укреплённые контрфорсами и адамантием. Это место было странно знакомым.

— Мы держимся, брат-капитан, — ответил воин в кобальтово-синих силовых доспехах. На его левом наплечнике была Ультима — знак легиона Жиллимана, такой же, как у Аркадиза. Воин был братом из роты капитана, но он не мог вспомнить его имя.

— Лейтенант… — прохрипел Аркадиз, узнав знаки различия на доспехах. — Помоги мне дойти до поста.

— Будет исполнено, лорд-капитан.

Грохот разносился по крепости от парных макропушек слева и справа от командного трона. Каждой управлял боевой брат, Ультрамарин, которого Аркадиз знал, но узнавал.

Сев и подключив доспехи к командным портам трона, капитан попытался понять, что происходит, но не смог. То, что происходило "сейчас" было уловимым и ощутимым, но лишённым смысла. Аркадиз начал собирать обрывки ситуации, словно видные в дыму фрагменты изображения.

Он знал, что был ранен. Ранен в голову.

Сквозь широкую вертикальную амбразуру впереди была видна далёкая битва. Ряды пехотинцев и бронетанковые колонны наступали через зону поражения навстречу граду десантных капсул, спускающихся на землю на огненных столпах. И даже с ограниченным вертикальной бойницей видом Аркадиз понял, что никогда не видел так много…

Со времён Улланора…

Тогда это были огненные копья союзников в дни славной войны, когда цель была проста, а враг ясен. Всё это погубили зависть и предательства, зараза глубоко укоренившейся братской вражды.

Бок вновь обожгло болью, но теперь это было лишь призрачное воспоминание. Живое напоминание о грубой бионике, заменившей половину его тела.

— Лорд-капитан, — лейтенант, вставший наизготовку справа от командного трона, указал на что-то пальцем. Капитан поглядел туда и словно впервые заметил ряды наблюдательных экранов вокруг вертикальной бойницы.

На нескольких он увидел сине-зелёный мир, Терру, и понял, как близко пришла война. Они стояли у последних врат.

— Авангард Магистра войны прорвал внешний имперский кордон, — продолжил лейтенант.

События разворачивались быстрее, гораздо быстрее, чем думал Аркадиз. В его понимании происходящего были пробелы, словно капитан был частью отредактированного отчёта об операции… Вот только эта операция ещё продолжалась, а Аркадиз не представлял, что осталось за кадром.

Должно быть, рана головы мешает думать.

Он мысленно встряхнулся.

На экранах появился флот. Огромные чудовища, закованные в метровую броню и окутанные мерцающими пустотными щитами, презрительно отмахивались от огня зенитных батарей. Они двигались медленно, словно вязли во тьме реального пространства, но решительно и неумолимо рассекали пустоту. На бортах вспыхивали орудия, а передние излучатели изрыгали разрушительную ярость.

— Всем орудиям сконцентрировать огонь на переднем корабле, — голос Аркадиза остался хриплым, но непосредственная угроза привела его в чувства. — Орудия с первого по четвёртое, изменить траекторию… — капитан сверился с атмосферным положением переднего корабля, используя доступные инструменты панели управления, которую только что заметил, как и экраны… — по намеченным координатам.

Пронзительный вой сервомеханизмов возвестил о движении орудий. Заработали системы подачи боеприпасов, загоняя сверхтяжёлые снаряды в огромное чрево. Четыре целеуказателя сошлись в одном перекрестье.

Аркадиз опёрся руками на панель управления и, несмотря на раны, встал, отключившись от разъёмов. Его измученное войной лицо осветило зелёное монохромное сияние экранов.

— Огонь!

Мощная звуковая волна и химический запах от выпущенных снарядов возвестили о канонаде.

На консоли отразились неоднократные попадания по носовым щитам переднего крейсера. Уже обстреливаемые зашедшими на перехват союзными фрегатами пустотные щиты замерцали, вспыхнули и смялись.

От плотного огоня макропушек цепь взрывов прошла по носу и дну крейсера, который резко отклонился от курса, словно поскользнувшийся на масляном пятне грузчик. Покинув строй, он оказался на пути других кораблей, которые уже не успевали развернуться. Крейсеры врезались в подбитый передний корабль, и пламя взрыва, безмолвно взметнувшись в реальном мире, словно маяк, почти сразу же погасло.

А мгновения спустя реактор переднего корабля дошёл до критической точки, и яркая вспышка, будто взрыв сверхновой, поглотила все.

Это был погребальный костёр целой флотилии, отчего Аркадиз свирепо улыбнулся, закрывая глаза.

Ослепительная вспышка угасала, когда из встроенного в панель управления вокс-приёмника раздался сначала треск, а затем голос воина-короля. Победные крики Ульрадесантников стихли.

— Воины Пылающего Рифа, говорит Рогал Дорн. Магистр войны пришёл к нашим вратам. Вы — авангард, ваши тела — кирпичи, а кровь — цемент. Держитесь столько, сколько сможете. Ваше самопожертвование достойно уважения, вы преторианцы, чьи имена будут жить вечно. Защищайте последние врата с решимостью в сердцах и сжатыми кулаками. Не отдавайте архипредателю ничего. Заставьте его кровью заплатить за каждый метр. Мы с вами. Ради Императора и выживания Терры, держитесь.

За ними наблюдал сам Рогал Дорн, и Аркадиз последует его приказу так, как если бы его отдал собственный примарх.

Отвернувшись от обломков разбитых кораблей, капитан посмотрел на поле боя внизу.

Когорты из сотен пехотинцев встретили первую волну высадившихся воинов, но даже при поддержке бронетанковых колонн предавшие легионеры разрывали их на части. Проблеск артериально-красного среди бело-голубых доспехов выдал, чьи воины штурмуют их врата, и от этого знания Аркадиз ощутил холодное прикосновение отчаяния.

— Берсерки сорвались с поводка…

Лейтенант не услышал его или не счёл нужным ответить. Он казался лишённым настоящей души комплектом доспехов.

На глазу Аркадиза вспыхнул ретинальный дисплей командного браслета, который он только что заметил, и появились лица каждого Ультрамарина, возглавлявшего когорты армии.

Но он не мог вспомнить имён. Воины были лишь "братьями-ветеранами", различающимися по суффиксу с Альфы до Каппы.

— Отступить и перегруппироваться, — рявкнул брат-капитан по общей связи прежде, чем отдать конкретные приказы братьям-ветеранам. Защитники начали отходить, стягивая силы вокруг самых сильных уцелевших когорт и позволяя другим сформировать арьергард. Танковые батальоны благородно пожертвовали собой, чтобы задержать врага, и были разорваны в клочья искорёженного металла.

— Сформировать плотную огневую цепь, — продолжал Аркадиз, проверяя и перепроверяя ситуацию через экраны и амбразуру. — Не вступать в ближний бой.

В схватке с берсерками оттянуть бойню можно лишь удерживая их на расстоянии.

Держитесь столько, сколько сможете, вспомнил капитан слова Дорна.

Взглянув на небо, Аркадиз заметил контролирующую участок реального пространства над ними флотилию имперских кораблей. Он обратился к стрелкам.

— Открыть огонь по задним рядам, истощить силы, а затем мы добьём выживших.

Макропушки вновь перенацелились, и по крепости разнеслось гулкое эхо отдачи.

Аркадиз наблюдал через амбразуру за расстрелом первой вражеской волны. Она рассеялась под плотным огнём, а среди клубов дыма и обломков кружили тела воинов, которые когда-то были его братьями. Их смерти не могли смягчить боль в сердце Аркадиза, но они воодушевили когорты армии, которые теперь многократно превосходили врага числом. Бой на поверхности зашёл в тупик.

— Хорошая работа, милорд, — сказал лейтенант. — Враг остановлен.

Но в его голосе не было ничего личного, будто это был лишь запрограммированный ответ.

— Пока что, брат, — кивнул Аркадиз.

Прежде, чем он сказал что-то ещё, вновь затрещал вокс, предупреждая о появлении кораблей в защищаемом ими секторе. Взгляд на наблюдательный экран открыл гораздо больший флот. Его возглавлял один особенный корабль, выделявшийся среди прочих.

"Дух Мщения"…

Огромный флагман Хоруса — зазубренное чёрное копьё во мраке, ощетинившееся орудиями и рычащее с яростью еле удерживаемого зверя. Его окружали десятки других крейсеров и чудовищных линкоров, но по сравнению сбоевой баржей Хоруса все они казались крошечными. То был проводник воли магистра войны в пустоте — зловещий корабль, воплощающий его сделку с Хаосом и всемогущество, которое обещали даровать примарху, если он отдаст Губительным Силам последний оплот человечества.

Когда он заговорил, то раздался рёв орудий, способных разрушить целые миры. Из жерл пушек "Духа Мщения" вырвалось одно слово, и слово это было "гибель".

Идущая на перехват имперская флотилия исчезла в яростном огненном вихре, а затем всё стихло, и солнечный ветер разнёс прах. Раненое флагманом Хоруса реальное пространство загудело от ужаса и муки.

Вот теперь Арадис вздрогнул.

Как нам выстоять против такой безграничной ярости?

Но брат-капитан был Ультрамарином и превыше всего чтил долг. Он будет удерживать позицию ради Императора, ради Терры и всех человеческих душ, которые принесут в жертву жаждущим богам, если он не выстоит.

— Перезарядить орудия. Огонь по эскортам, разбить строй. Пусть их флагман пробивается через обломки собственного флота.

"Дух Мщения" всё ещё был слишком далеко, и на таком расстоянии корабль с подобной бронёй и щитами отмахнётся от канонады как от укусов насекомых. Но вот вырвавшиеся вперёд корабли, сжигающие двигатели, чтобы идти впереди исполинского флагмана… они кружили вокруг баржи, словно мелкие хищные рыбёшки вокруг левиафана. Аркадиз хотел, чтобы "Духу Мщения" пришлось проломиться через кладбище погибших кораблей. Даже если они лишь замедлят флагман, это тоже будет победой.

— Плотный непрерывный огонь, — отдал приказ капитан. — Продолжайте стрелять, пока не закончатся снаряды.

Обстрел продолжался меньше минуты, когда крепость подбил один из крупных кораблей сопровождения Хоруса. Ударная волна подбросила Аркадиза, осколки камнебетона вонзились в лицо. Один глубоко погрузился в челюсть, но капитан не обратил на это внимания. Он ударился о командный трон, но не смог удержаться и покатился. Чувства наполнились пламенем, дымом и грохотом. Откуда-то донёсся сдавленный крик.

Погиб стрелок.

На этот раз Аркадиз поднялся быстрее, стряхнув головокружение, и вгляделся в расходящиеся клубы дыма. Его худшие страхи подтвердились. Разорванный пополам воин изломанной марионеткой свисал из орудийного кресла. Большую часть левой половины черепа раздавило, и уцелевший глаз смотрел с окровавленного лица — когда-то прекрасного, но теперь жуткого.

Лейтенант исчез из виду в адской буре, и Аркадиз не знал, жив ли Ультрамарин вообще. Всюду в удушливом дыму лежали обломки. Часть крепостной стены обвалилась внутрь, и доносящийся снаружи рёв битвы стал громче. Бурный ветер приносил вонь горелой плоти и едкий привкус непереносимого жара.

После недолгого перерыва орудия возобновили огонь. На разбитом наблюдательном экране, который работал с безумными перебоями от помех, подбивший их корабль разваливался на части.

Четвёртое уцелевшее орудие молчало.

"Дух Мщения" неумолимо приближался, отбрасывая в разные стороны обломки. Вскоре им придётся открыть по нему огонь, попытаться совершить невозможное и подбить или хотя бы замедлить корабль, который одним небрежным залпом мог разнести на части и крепость, и астероид, на котором её построили.

Аркадиз доковылял к умолкшему орудию, отбросил мёртвого стрелка и забрался в кресло.

На его зрение наложилось перекрёстье прицела, макроувеличение позволило различить конкретные корабли. Сквозь лазурное сияние прицельного фильтра капитан видел яростную космическую битву. Огромные корабли типа "Император" шли наперехват "Мстительного духа" и его личного авангарда. Яркие словно звёзды вспышки ультрасвета возвестили об обстрел носовых излучателей.

Несколько лучей разом пронзили передний фрегат, и он вспыхнул словно сверхновая, из взорвавшихся реакторов незримой дымкой вырвалась тепловая смерть.

Выделив на зрачке крейсер, который обходил подбитый корабль, и подсознательно оценив счётчик боеприпасов справа от экрана, Аркадиз зажал гашетку.

Его тело содрогнулось от ровного стакатто отдачи, которую не смогли полностью погасить системы мощного орудия. Ни один смертный не смог бы использовать макропушку: от первого же залпа кости бы разлетелись в щепки, а внутренности превратились в кашу.

Но Аркадиз мог вытерпеть, и наградой ему было сладкое зрелище того, как выстрелы пробивали корму крейсера. Истекая топливом и экипажем, корабль замедлился и попытался выйти на ответное огневое решение. На борта обрушился шквальный огонь трёх других макропушек, рвавших целые палубы, рушивших башни и крушащих пластины брони. Пустотные щиты полностью отказали.

— Сбить его! — Аркадиз кричал, выплёскивал разочарование, вызванное уверенностью, что они лишь отсрочивают неизбежную гибель.

Цепная реакция разорвала крейсер на части, и осталось лишь пятно в мрачном и безразличном океане — гробница преданных забвению и замёрзших еретиков.

Окинув взглядом беспросветные глубины космоса, Аркадиз нацелился на другой корабль. Отрывочная очередь пробила часть щитов и повергла несколько коммуникационных башен прежде, чем твёрдая хватка на плече выдернула капитана из ограниченной вселенной, добровольным пленником которой он стал.

— Мой лорд, наши войска на поверхности отступают.

Лейтенант ещё был жив. Кровь текла из рваной раны по щеке на шею и капала на латный воротник, но он был жив.

— Сэр, я могу взять орудие, — добавил он.

Аркадиз кивнул, сдёргивая орудийные ремни, чтобы пустить в кресло лейтенанта, и подошёл к панели управления.

— Как?

Ещё считанные мгновения назад казалось, что битва надолго зашла в тупик, но теперь предатели перегруппировались и неизвестно как получили подкрепления. Их вновь теснили. И более того, в бою появилось нечто иное. Красная кожа, глаза, чёрные как сама пустота, исходящая от мускулистых тел ощутимая зловещая аура. У Аркадиза не было слов, чтобы описать этих… чудовищ.

Перед ними бежали целые фаланги солдат, которые потеряли свих капитанов-легионеров. Болтерный огонь выкашивал их словно зрелую пшеницу. Те верные воины, что ещё сражались, вряд ли продержатся долго, прежде чем всеобщее бегство покончит с их сопротивлением.

— Сколько людей осталось в гарнизоне?

Ответ лейтенанта был механическим.

— Пятьдесят Легионес Астартес и в сто раз больше солдат вспомогательных войск. Они ждут тебя на нижнем уровне пред вратами.

— Я не говорил, что… — капитан умолк, видя, что лейтенант больше его не слушает. Его последние слова преследовали Аркадиза, когда он шёл к грузовой платформе, которая отвезёт его вниз, к последним защитникам крепости.

— Мой лорд, для меня было честью служить с вами.

— Как и для меня, лейтенант, — но эти слова казались пустыми, даже неправдой.

Эхо разносилось по обширному нижнему уровню, окутанному тенями, а в воздухе витала поднятая отдачей макропушек пыль. В центре под ярким светом наизготовку стояли более пяти тысяч воинов.

Офицеры-Ультрамарины с прижатыми к груди болтерами возвышались над солдатами Армии. Когда платформа опустилась, Аркадиз заметил, что он одет в полное боевое облачение, в том числе плащ и лавровый венок. Он смотрел на воинов, которых поведёт навстречу смерти, через красные ретинальные линзы шлема. На левом боку висели украшенные ножны, на правом — полностью заряженный болт-пистолет в кобуре. Командный обруч исчез. Рядом появился сервитор-оружейник, которого не было, пока платформа опускалась, и скромно поклонился.

— Мой клинок, слуга, — сказал Аркадиз, протягивая руку, чтобы сервитор мог вложить в неё меч.

Крепкая рукоять придала силы капитану, едва он к ней прикоснулся.

— Теперь я знаю свою задачу, — прошептал он существу, отошедшему в сторону, едва капитан сошёл с платформы на нижний уровень. И он не сомневался, потому что знал, что никакие слова не изменят того, что должно произойти.

Вместо этого он просто спросил.

— Вы готовы пожертвовать собой вместе со мной и умереть во имя Терры?

— За Трон и Императора! — прокричали в унисон пять тысяч голосов.

Увидев стальную решимость в глазах каждого, Аркадиз кивнул.

— Открыть последние врата, — приказал он, и ворота распахнулись, впуская свет, кровь и смерть…

Время… промелькнуло. Это уже случалось, но лишь сейчас Аркадиз это заметил.

Пять тысяч стали пятью сотням, окружёнными посреди поля боя воющей ордой зверей, ставших людьми, и людей, ставших зверями.

Демонов…

Такое странное, архаичное слово. Но подходящее.

За мгновения пять сотен стали пятью десятками, и остались лишь Аркадиз и его братья-легионеры.

Разве я не был одним из последних?

Не считая воинства крестоносцев, легион Жиллимана последний раз видели на Калте. Лишь сейчас Аркадиз понял, как странно было находиться рядом с безымянными боевыми братьями, среди незнакомых лиц, воинов, лишённых различий и личностей.

Вонь горелой плоти ударила по ноздрям даже сквозь решётку шлема, когда силовой меч рассёк грудь предателя, второй удар снёс голову с плеч. Третий блокировал ответный выпад. Воющие зубья встретились с раскалённым адамантием, полетели осколки металла. Выстрел из болт-пистолета в упор разорвал лицо берсерка, и он рухнул, а на его месте выросла тварь из ада.

Она мелькала и рябила, сверхъестественно быстро скользя между измерениями. То был гнев, необузданный и обретший форму в звериной плоти. Рогатая тварь выла, обещая проклятие.

Высоко над полем боя тень появилась над силовым куполом, чьи герметичные пустотные щиты окружали крепость-астероид. Она медленно скользила по космосу с плавностью хищника, заслоняла собой целую туманность.

Зверя воодушевило присутствие огромного корабля и сдержанное отчаяние Ультрамарина, который видел его и понимал, как умрёт.

Когда первые орудийные батареи "Духа Мщения" открыли огонь, и крошечные солнца вспыхнули на атмосферном коконе, Аркадиз ещё верил, что они смогут устоять. Силовой меч встретился со смрадным адским клинком, и чёрные искры разлетелись, когда Аркадиз парировал удар зверя. Он пропустил второй удар и ощутил мучительную боль.

Расхохотавшийся зверь посмотрел вниз, подначивая капитана поступить так же.

Горячее, серное дыхание насмехающейся твари ударило в лицо Аркадиза. Из груди Ультрамарина на полметра торчал адский клинок.

Свет угасал в глазах капитана, а собранное им вокруг кобальтовое кольцо из пятидесяти боевых братьев было почти разбито, когда в небе вспыхнула новая звезда.

Наводившему грозные носовые орудия "Духу Мщения" было достаточно заговорить лишь раз прежде, чем окружающий астероид силовой купол обрушился.

Ядерное пламя устремилось навстречу капитану с небес, омыв мир ослепительным смехом, и он закрыл глаза…

***

…А затем очнулся, утопая во тьме.

Во рту был металлический привкус крови, и он не мог двигаться. Через несколько секунд Аркадиз понял, что был привязан.

Он медленно приходил в себя. Голова болела, словно внутри гудел рой разъярённых насекомых, а обмякшее тело саднило. Судя по стенам, которые он только различил во тьме, он был в какой-то камере. Лёжа на спине и приходя в себя, Аркадиз мало что ещё мог заметить, но инстинкт подсказал, что он не один.

— Где я?

Он смутно ощущал чьё-то присутствие, едва различимое, словно бы намеренно скрытое.

Ему не ответили, но когда Аркадиз скосил глаза, в проёме впереди появилось пятно тусклого света. В нём стояли две фигуры, два неясных силуэта.

— Кто вы? В чём смысл моего заточения? — Его схватили. Аркадиз выжил в атомном пламени и теперь стал пленником.

Один из наблюдателей был огромен, в два раза выше астартес, и отбрасывал непроницаемую тень. В громадном доспехе он излучал силу.

Хорус…

Аркадиз не мог скрыть ни презрения, ни злобы в голосе.

— Убей же меня, адское отродье, и не трать время.

Ему ответила вторая фигура — гораздо меньшая, стройная и облачённая в длинную мантию.

— Ты в безопасности, брат Аркадиз, — сказал наблюдатель воспитанным и властным голосом.

— Тогда отпусти меня.

Одоспешенный великан отступил и скрылся в тени, где Аркадиз не мог его разглядеть.

— Не могу.

— Я — капитан легиона Ультрамаринов, и если я не военнопленный на борту этого корабля, то отпусти меня.

— Ты не на корабле, Ультрамарин.

— Тогда где…

— Важно не это, а то, что ты почти прошёл испытание и скоро вернёшься к активной службе.

Лицо Аркадиза скривилось от непонимания.

— Я уже вернулся и командовал крепостью, частью Пылающего Рифа. Я едва…

Мысли расплывались, ускользали.

— Действительно? Ты действительно был там всё это время? — спросила закутанная фигура.

Непонимание сменилось гневом.

— Что происходит? — Аркадиз натянул ремни, удерживающие его в лежачем положении. — И почему я привязан? Я умер.

— Только в своих мыслях, и это для твой же безопасности.

— Но как ты… — и в его разуме словно вспыхнул фонарь, открыв уродливую правду. — Я здесь не один. Со мной псайкер, один из нас.

— Один из нас? — человек словно и не заметил отвращения в голосе Аркадиза.

— Библиарий, — тихо и с опаской сказал капитан. — Проверявший мои воспоминания, внедряющий сценарии… как ещё ты мог затуманить мои мысли, наполнить разум образами и заставить их казаться настоящими? Что стало с Никейским Эдиктом, с волей Императора?

— Многое изменилось. Необходимость заставляет нас идти на компромисс и принимать трудные решения. Мы должны быть уверены. Надеюсь, что ты это поймёшь.

— В чём уверены? — капитан с трудом сдерживал негодование и гнев.

— В твоей способности идти на жертвы, действовать в трудной ситуации и делать всё нужное для достижения цели, даже если это значит проиграть битву и умереть. Ты много лет был вдали от линии фронта, и даже на Бастионе служил лишь телохранителем.

Бастион… там погиб Гека`тан. Я всё ещё помню лицо Саламандра, падающего в огонь.

— Для достаточной проверки тренировка должна быть строгой.

— И поэтому у меня идёт кровь, а я привязан к креслу?

— Проецируемые библиариями "сценарии" должны выглядеть реальными, однако в качестве побочного эффекта это часто вызывает физические симптомы, соответствующие ментальному опыту. Но здесь нет ничего, что не служило бы высшему благу Империума.

— Тогда почему ты прячешься в тени?

— Темнота помогает процессу. Впрочем, это не важно.

— А вторжение?

— Ещё не началось, но флот Магистра войны может в любой момент появиться из варпа. Мы должны быть наготове, а потому нет времени на бесконечные тренировки. Благодаря библиариям мы сможем получить нужные ответы.

Явно не согласный Аркадиз скривился, но ощутил, что гнев ускользает. Перед глазами начало темнеть, вернулось ощущение тяжести.

— Прости меня, — с искренним сожалением сказал наблюдатель.

— За что? — выдавил капитан.

— За то, что я сделаю потом.

Глаза Аркадиза закатились, и он обмяк, вернувшись к нереальности.

Закутанная фигура кивнула библиарию, который стоял рядом с дремлющим Ультрамарином.

Псайкер положил на голову Аркадиза руку, а вокруг его психического капюшона переливался ореол энергии.

— Благодарю тебя, брат Умойен.

— Лорд Сигиллит.

Когда Малкадор вышел в наблюдательный зал, то встретился со стальным взором облаченного в доспехи великана.

— Его разум будет очищен?

Раздались звуки тяжёлых поршней. Ромбовидный магнитный лифт начал подниматься на антигравитационной волне. Он медленно поднимался всё выше, а камера начала уменьшаться, открыв вторую, а затем третью, четвёртую…

— Я лично за этим прослежу, — ответил Сигиллит. — Улыбнитесь, лорд-преторианец. Аркадиз станет превосходным командиром для Пылающего Рифа.

Большую часть зала, в который зашёл огромный воин, занимал гололитический экран. На его зернистой поверхности был виден медленно вращающийся шар Терры и тысячи окруживших её защитных астероидов.

— И даже этого не будет достаточно, — проворчал воин.

— Нет, не будет, — Малкадор вздохнул. — В каждом спроецированном сценарии Хорус сокрушал Риф. — Он помолчал, прежде чем спросить. — Ты одобришь назначение капитана Аркадиза?

Воин тяжело и печально вздохнул, прежде чем отвернуться от гололита.

— Проверь его ещё раз. Проверь ещё раз их всех.

Магнитный лифт продолжал подниматься. Показались сотни камер, где за впавшими в психический транс воинами наблюдали библиарии из разных легионов, присланные на Терру капитаном Гарро и его товарищами.

Малкадор чувствовал разумы всех и каждого, слышал далёкое психическое эхо битвы в их мыслях. Сам он не раз видел сны о штурме Терры. И ни одно видение не заканчивалось хорошо.

— Как пожелаете, лорд Дорн.

***

Аркадиз очнулся, ощутив, что по его лицу течёт кровь. Он был ранен, ранен в голову, но когда? Со всех сторон капитана окружала крепость, а привёл его в чувство грохот орудий на стенах.

Поднявшись на ноги, капитан увидел боевого брата, которого не знал.

— Лейтенант, — сказал он, заметив знаки различия Ультрамарина, — докладывай.

Джон Френч Сокрушенные

'Я жалею не мёртвых, но живых. Те, кто оставлен у могильной черты — это они несут бремя смерти. Это они должны учиться жить, зная, что ничто уже не может быть как прежде'.

— из "Плача по Фениксу", записано примархом Фулгримом в 831.М30

1

— Когда мы его освободим?

Голос был первым, что Крий услышал после того, как очнулся в тюрьме своей брони. Он был негромким и низким, точно море, плещущееся об утёс. Вокс-система его шлема вернулась к жизни, затрещав и защёлкав статическими шумами. Мрак остался, давя на его глаза.

— Когда достигнем рубежа солнечного света, Борей, — сказал второй голос. Его источник находился дальше, но всё ещё неподалёку.

— Он очнулся там внутри? — спросил первый — тот, кого назвали Бореем.

— Возможно.

Вверх по позвоночнику Крия побежали слабые толчки электричества. В системы его брони потихоньку сочилась энергия — в количествах, достаточных для того, чтобы ощущать, но не для того, чтобы двигаться. Так, конечно же, и было задумано. В этом состоянии его доспехи с парализованными мышечными волокнами и застопоренными сервоприводами были такой же полноценной тюрьмой, как и любая камера.

"Это не Кхангба Марву, — подумал он, и месяцы безмолвия в гигантской тюрьме Терры ожили и истаяли по мере того, как вырисовывалось осознание. — Я больше не заточён под горой". Его кожа ощущала вибрацию брони, ровную и медленную, как электрический пульс.

"Я на корабле", — понял он.

Он провёл на судах большую часть своей жизни, путешествуя по разбросанным звёздам от войны к войне, и ощущения от работы корабля были знакомы ему, как биение собственных сердец. По крайней мере, были когда-то, до того, как он вернулся на Терру, до того, как Крий, лорд клана Кадоран и ветеран почти двух столетий войны, стал легионером Железных Рук в Крестовом Воинстве.

До того, как о нём забыли.

Его глаз коснулся свет. Через поле зрения побежали льдисто-голубые цифры. Он попытался сфокусироваться на проплывающих перед взглядом строчках данных, но обнаружил, что не может. В местах, где его плоть соединялась с аугметикой, зудело — половина контактов была закорочена скремблером, к которому кустодии прибегли, чтобы его усмирить.

Он начал разбирать по пунктам своё положение. У него не было оружия, кроме его собственного тела. При нормальных обстоятельствах — не самая великая из проблем, но его доспехи не были ему подконтрольны и, по всей вероятности, страдали от нехватки энергии. Показатели функционирования его аугметики были гораздо ниже оптимальных. Даже если ему удастся заполучить контроль над своей бронёй, его боевая эффективность составит пятьдесят девять процентов от максимальной. Это, конечно, в предположении, что не существует никаких других ограничителей, удерживающих его на месте.

"Не забывая, что ещё до того, как тебя послали на Терру, ты был слишком стар для фронта, — сообщил голос на заднем плане его мыслей. — Не забывая этого фактора".

Затем ещё имелся вопрос о том, с каким неприятелем он столкнётся. Он вызвал из памяти услышанные голоса, прокручивая в голове их высоту и тембры. Никаких акустических признаков кустодиев, но вокальный диапазон выходил за рамки человеческой нормы: более низкий, с окраской голоса, обусловленной мышцами и системами, которых не было у смертных. В его рассудке сформировалось заключение, имеющее наименьшую вероятность ошибки: космические десантники.

Значит, у него были новые тюремщики, но почему?

"Несущественно". Того, что они являлись космодесантниками, было достаточно, чтобы переиначить исход схватки. "Даже если я смогу двигаться, я, скорее всего, всё же проиграю", — подумал он.

Тогда в нём поднялась ненависть — ненависть к тем, кто предал Императора, ненависть к тем, кто заключил его в тюрьму, но больше всего — ненависть к своей собственной слабости. Он не должен был сдавать до такой степени, что он мог приносить пользу лишь в качестве номинального представителя; он не должен был позволять, чтобы его лишили свободы; ему надлежало быть с остальными из своего клана и Легиона, когда они повергали предателя Хоруса. Ему надлежало…

Он оборвал эту цепочку мыслей, обуздывая их и позволяя, чтобы их страстность наполнила его душу, но не давая ей притупить его логику.

— Правда железа, — пробормотал он сам себе, — направляй меня.

Что-то заскребло по наружной стороне его шлема. Он застыл с напряжёнными, готовыми к действию мышцами. Вокруг его шеи зашипел газ. Глухо стукнули открывающиеся застёжки, и его шлем поднялся вверх. Его глаза затемнились, когда в них хлынул свет, и на короткий момент всё игрилось перед его взглядом, прежде чем обрести чёткость.

На него смотрело широкое лицо. Его сглаженные и утолщённые от мышц черты покрывала загорелая, бугрящаяся шрамами кожа. Это было лицо лучшего из лучших Императора, лицо космического десантника. От центра черепа воина сбегала вниз коротко стриженная полоска волос, пара тёмных глаз не моргая наблюдала за Крием. Крий уставился на него в ответ своими линзами цвета индиго, которые были вделаны в лицо, поделенное между изрубцованной плотью и хромированным керамитом.

Он сидел на троне в центре ярусного помещения из камня. Его тело было обмотано цепями, которые соединялись с оковами на его запястьях и были зафиксированы на креплениях в полу. Стены помещения были чёрными и гладкими, с вкраплениями горного хрусталя, который искрился в свете притушенных газоразрядных сфер. Со стен свисали знамёна, их золотая, чёрная и багряная нить была изорвана дырами от пуль и опалена огнём. Купол потолка наверху был покрыт мозаикой из белых и чёрных плиток, образующих эмблему стиснутого кулака.

Космический десантник, снявший шлем Крия, был одет в жёлтую броню с крестообразным символом на плече, исполненным чёрным по белому. Была в нём какая-то застылость, которая напомнила Крию о мемориальных скульптурах, что стояли на страже могил почитаемых людей.

"Имперские Кулаки, — подумал он. — Преторианцы Терры. Ну конечно".

Имперский Кулак отшагнул назад, и Крий увидел второго, который стоял ещё дальше и молча наблюдал за происходящим. Его броня была закутана в белый табард с чёрным перекрестом, рука покоилась на навершии зачехлённого меча. Крий посмотрел в суровые, холодные глаза цвета сапфира недрогнувшим взглядом.

— Его броня, милорд? — произнёс Имперский Кулак, стоящий над ним. — Мне следует её активировать?

"Борей", — подумал Крий. Так его назвал другой голос.

— Я бы не стал, — сказал он и посмотрел вверх. Борей встретился с ним взглядом, на его лбу начинали формироваться зародыши хмурых морщин. — И если бы я был тобой, я бы также не снимал эти цепи.

— Что?

— Потому что если ты это сделаешь, — продолжил Крий спокойным тоном, — то я убью вас обоих.

Борей бросил взгляд на своего безмолвного товарища, затем обратно на Крия. — Ты…

— Да, я знаю, кто он такой, — прорычал Крий.

— Я не желаю верить в то, что ты предатель, Железная Рука, — сказал второй Имперский Кулак.

— Предательство… — Крий медленно произнёс это слово. — Скажи мне, если бы тебя погребли под горой, заточили бы рядом с теми, в чьих жилах течёт кровь настоящих предателей, — какие мысли ты лелеял бы во тьме? Чего бы ты пожелал тем, кто тебя туда заключил? — фокусировочные кольца его глаз дёрнулись. — Если бы Сигизмунд, Первый Капитан Имперских Кулаков, сидел бы здесь на моём месте — о чем бы думал он?

Глаза Сигизмунда сузились.

— Я бы размышлял о том, каким образом мог бы лучше всего послужить Империуму.

— Правда? — усмехнулся Крий.

Сигизмунд продолжил, словно он этого не слышал:

— Теперь, когда мы вышли за пределы Солнечной Системы, лорд Дорн поручил мне передать тебе его приказы.

Крий медленно покачал головой, не отводя взгляда от глаз Сигизмунда:

— Мой меч следует приказам моего примарха и повелениям Императора. Не твоим, и не Рогала Дорна.

Борей рванулся вперёд, его каменные черты были изломаны гневом. Его рука уже была собрана в кулак. — Ты смеешь…

"Быстрый, — отметил Крий. — Очень быстрый".

Но Сигизмунд двинулся ещё стремительнее и положил руку на плечо Борея.

— Спокойствие, Борей, — произнёс повелитель храмовников. Борей глянул на своего командира, и что-то передалось от одного к другому в этом взгляде.

Крий открыл рот, чтобы заговорить. Сигизмунд его опередил:

— Феррус Манус мёртв.

Крий услышал слова. Он ощутил, как они обрабатываются его мозгом. Он ощутил, как растекается по нему их смысл. Он ощутил… он не ощутил ничего.

Мгновение растягивалось, и по-прежнему ничего не было. Ни ощущения брони на коже, ни тупой боли в закороченной аугметике, ни пульсации крови в конечностях. Лишь нахлынувшая тишина да чувство падения, словно во вселенной разверзлась дыра и заглотнула его. Он падал, и была лишь пустота — и вверху, и внизу.

"Феррус Манус мёртв". Слова раскатывались в его уме.

Где-то в его воспоминаниях к нему повернулось суровое лицо и неулыбчиво на него посмотрело.

"А ты кто такой?"

"Я Крий. Первая Вексилла Десятого Легиона, — он тогда ещё сглотнул сухой глоткой. — Я ваш сын".

"Это так", — сказал Феррус Манус.

— Как? — услышал он собственные слова.

Сигизмунд продолжал наблюдать за ним, как и раньше, без единого проблеска эмоций в глазах.

— Он пал в ходе контрудара на Исстване.

— Когда?

— Это неясно, — сказал Борей.

— Когда? — спросил Крий, чувствуя, как его губы расходятся в оскал.

— С тех пор, как мы услышали эту весть, прошло двести сорок дней, — сказал Сигизмунд.

Крий осмыслил число. Половина его разума восприняла его как сухие данные, вторая же взвыла. По всему его телу напряглись мышцы. Его броня заскрипела, загремели цепи.

"Всё это время они знали. Они знали, и всё же ничего не говорили до этого момента".

Он выдохнул, унимая пожар, который расползался внутри, и почувствовал, как к нему возвращается некоторое самообладание. Имперские Кулаки просто наблюдали за ним.

"Феррус Манус мёртв". Нет. Нет, это было невозможно.

"Они знали, и всё же ничего не сказали".

Мысли Крия кувыркались в распахивающейся пустоте его рассудка, пока его рот формировал слова:

— Что насчёт остального контрудара?

— Мы не знаем, не наверняка, — Сигизмунд сморгнул и в первый раз оторвал взгляд от глаз Крия. — Альфа Легион, Повелители Ночи, Железные Воины и Несущие Слово перешли к Хорусу. Вулкан пропал без вести. Коракс дал нам о себе знать, и он докладывает, что Гвардия Ворона потеряна, не считая тех нескольких тысяч, что он привёл с собой.

Крий чуть кивнул головой. Несколько мгновений назад эта новая информация повергла бы его в шок. Сейчас его оцепеневший рассудок просто впитал её и осмыслил. В ушах звенел писк. Он сглотнул, но обнаружил, что кожа во рту суха, как бумага.

"Феррус Манус мёртв…"

"Он возвратится, найдётся способ. Он — Горгон, он — железо, он не может умереть".

— Мой Легион?

— Мы не знаем. Кто-то мог пережить резню. Кто-то мог не достичь системы Исстван. Может статься, что множество их всё ещё остаётся где-то там, вовне, — Сигизмунд сделал паузу и шагнул ближе. — Этого-то и хочет от тебя лорд Дорн — чтобы ты разыскал любых своих братьев, каких только сможешь.

"Феррус Манус мёртв…"

"Он не оправдал наших ожиданий. Он нарушил узы железа. Он пал и покинул нас, оставил жить дальше без него".

— И тогда?

— Доставь их обратно на Терру.

— Чтобы держаться до последнего, — Крий услышал фальшь в собственном смешке. — Считанные единицы против грядущей бури?

— Да, — сказал Сигизмунд, и Крий что-то заметил в синих глазах Имперского Кулака — что-то тёмное и опустошённое мелькнуло, как тень в норе. — Ты согласен пуститься в это предприятие?

Крий отвёл взгляд. Его глаза пощёлкивали, изучая удерживающие его цепи, вбирая в себя каждую из отметин, оставленных при их ковке. Воздух отдавал холодным камнем, ружейным маслом и пластинами брони.

"Феррус Манус мёртв…"

Крий вернул взгляд на Сигизмунда и кивнул.

Сигизмунд извлёк свой меч. В этот момент Крий заметил, что запястье храмовника обвито цепями, которые соединяли руку и оружие. Затрещал разряд, поднимаясь вверх по клинку, и какую-то секунду Крий наблюдал за его пляской в глазах Сигизмунда. Затем меч ударил вниз, и цепи, которые удерживали Крия, распались со звонким шелестом.

Борей ткнул в клавишу управляющего устройства на своём запястье, и Крий ощутил, как восстанавливается полноценная связь с доспехами, отзываясь покалыванием, бегущим вверх по позвоночнику. Он медленно встал, движения его брони и тела были скованными. Он посмотрел вниз, на оковы на своём запястье. К нему приблизился Борей, держа в руке латунный ключ. Но Крий подумал о том, что он подглядел в глазах Сигизмунда, и махнул храмовнику рукой, чтобы тот отошёл прочь, звякнув о броню разрубленными звеньями цепи.

— Нет, — произнёс он и снова повернулся к Сигизмунду. — Оставьте их.

— Как пожелаешь, — сказал Сигизмунд, чуть кивнув головой. — Этот корабль называется "Связанный Обетом", и он понесёт тебя в твоих поисках. Борей полетит с тобой, — он стиснул кулак и поднял его к своей груди. — Надеюсь, что мы встретимся снова, Крий Кадоранский.

Крий тоже отсалютовал в ответ и проводил взглядом Сигизмунда, когда тот развернулся и вышел из помещения.

2

Крий смотрел на звёзды, их бледный свет сливался с двоичными рунами данных, чьи строчки проплывали перед его взглядом. Вокруг него двигались и шептались члены экипажа мостика, передавая друг другу бобины пергамента и информационные планшеты. За ними тянулись кабели нейроинтерфейса. Крий не сидел на командном троне — в конце концов, это был не его корабль, равно как он и не командовал им по-настоящему. Вместо этого он стоял перед главными обзорными иллюминаторами мостика, слушая, наблюдая, ожидая, — точно также, как дюжину раз до этого.

"Вот он я, стою здесь, — подумал он, — в ожидании, что мёртвые подадут голос из ночи".

Его глаза пощёлкивали независимо от его воли, точно моргая.

"Феррус Манус мёртв".

С того момента, как он услышал эти слова, минули месяцы, и всё же они по-прежнему крутились в его мыслях и грёзах наяву. Крий продолжал бодрствовать с тех самых пор, как они покинули Солнечную Систему, выстаивая здесь, на мостике "Связанного Обетом", когда тот выходил из варпа, слушая песнь корабля, когда они шли через потустороннее царство. Он пытался найти успокоение в Кличе Железа и Калькуляциях Цели, но покой ускользал от него всякий раз, когда он пытался его достичь. Он ожидал, что буря внутри него закончится, что холодный процесс логики заявит о себе и оставит его таким, каким он был раньше: с яростью в руке, но с железом в сердце. Вместо этого, с каждым проходящим днём и, затем, с каждым проходящим месяцем он чувствовал, как в его сердцах растёт пустота.

"Мы не были созданы для этого, — подумал он. — Когда нас выковывали, то отсекли всё нужное для того, чтобы пережить это горе".

"Машина сильна, и логика может распахнуть любую сферу понимания, — слова Ферруса Мануса обратились к нему из теней далёкого воспоминания. — Но они — ничто без рук и умов живых. Мы существуем и подчиняем железо нашей воле, но металл может разломиться, механизмы — отказать, а логика — стать порочной. Жизнь — вот единственная верная машина. Отсеки слишком много, и мы утеряем себя. Помни это, Крий".

Глаза Крия щёлкнули, меняя фокус, и воспоминание потускнело. Он услышал позади себя пощёлкивание и гул, знаменующие приближение Борея.

— Двенадцать прыжков, — не оборачиваясь, произнёс Крий. — Двенадцать раз мы мёртво висели в пустоте, пока астропаты просеивали эфир в поисках любого следа моих собратьев. Двенадцать циклов безмолвия.

— Мы должны преуспеть, и неважно, сколько это займёт. Таков наш обет.

Крий кивнул, но не ответил. Борей шагнул ближе. Крий чувствовал на себе взгляд воина, но не отвернулся от своего созерцания звёзд.

— Когда Хорус придёт, Терре понадобится каждый клинок для её обороны, — сказал Борей.

— Ты уверен, что он придёт?

— Так считает лорд Дорн.

— Почему?

— Как же иначе Хорус может надеяться победить в этой войне?

Крий пожал плечами и, обернувшись, посмотрел на Борея. Тёмные глаза глядели на него в ответ — пронзительные, непреклонные и полностью лишённые эмоций.

— Ты так уверен, что речь идёт о победе? — спросил Крий.

— О чём же ещё?

Крий вернул взгляд на звёзды.

— Об изничтожении, — произнёс он. Мгновение тянулось в молчании.

По мостику раскатился ещё один усиленный голос:

— Лорд Крий.

Обернувшись, Крий увидел капитана "Связанного Обетом". Кастерра был стар, его глаза сверкали яркой зеленью на лице, изрубцованном временем и ледяными ветрами Инвита. Хотя он и был обычным человеком, Кастерра провоевал почти семнадцать десятилетий, служа Имперским Кулакам, и ещё десятилетие перед этим — Империи Кластера Инвит. Крепкий и уравновешенный, старый капитан напоминал колонну, созданную с расчётом на то, чтобы выдерживать большой вес.

— Лорд, — после кратчайшей паузы произнёс Кастерра, — у астропатов кое-что есть.

— В чём состояла суть послания? — спросил Борей. Кастерра перевёл взгляд с Крия на Борея и затем обратно.

— Образ горы, — сказал Кастерра. — Огромное жерло уходит вниз с её вершины к её сердцу. Сердце горы темно, его пламень давно остыл. Астропаты говорят, что их всё ещё гнетёт грёза об её сердце. По их словам, она отдаёт кремнем и свинцом, — он помолчал. — Вторичная череда образов — метафора стандартного кода для системы в скоплении Аринат.

Крий кивнул в знак благодарности и отвернулся. Борей ждал, наблюдая за ним.

— Игнарак, — наконец произнёс Крий. — Так это называют рождённые на Медузе — безмолвие гор, которые когда-то пылали и которые запылают вновь.

— Что это означает? — спросил Борей.

— Это призыв, — сказал Крий. — Призыв на военный сбор.

3

"Фетида" лежала в тиши космоса, окутанная светом умирающей звезды. "Связанный Обетом" висел на расстоянии, держа в узде энергию своего реактора, чтобы сражаться или спасаться. Крий разглядывал огромную чёрную тушу другого судна, пока "Грозовой Орёл" покрывал дистанцию между двумя кораблями.

"Фетида" была рождена в небесах Марса. Её тушу от двигателей и до молотоподобного носа покрывала шкура из чёрного камня и неполированного железа. Она походила на город-кузницу, отправленный плавать среди звёзд, её раздутое тело было наполнено мастерскими, печами и складами. Последний раз, когда Крий её видел, она была царицей в центре флотилии меньших судов, и вокруг её причальных отсеков светлячками сновали огоньки транспортников и балкеров. Нынче же её железная шкура несла отметины гигантских ран, корпус потемнел от ожогов. На месте причальных отсеков зияли неосвещённые провалы. От крепости на её хребте остались беспорядочные руины разрушенных строений. Пустые дыры орудийных стволов, массивы датчиков и иллюминаторы смотрели на звёзды бок о бок с рваными воронками. Спроецированная изнутри на машинные глаза Крия, она гляделась трупом, плавающим в чёрной воде.

"Она одна", — подумал Крий. Увязывание данных с вероятностями в его уме вело к неопределённым выводам. Он убрал изображение "Фетиды", но оставил глаза слепыми к внутреннему пространству "Грозового Орла". Их линзы были закрыты лепестками полированного металла, и темнота его мира нарушалась лишь светящимся водопадом постоянного потока данных. Он слышал, как где-то слева заскрёб доспехами Борей, сдвигаясь в своём магнитном удерживающем устройстве. Рокочущее урчание двигателей отзывалось в конечностях и броне Крия тупой болью.

Он предпочитал такое состояние, предпочитал находиться внутри своих собственных мыслей. Это напоминало ему о времени, когда он ещё не узнал о смерти своего отца, когда мир складывался из прямых линий логики и силы.

"Что происходит с Легионом, когда умирает его примарх? — продолжали вихриться мысли в его голове, пока "Грозовой Орёл" скользил к "Фетиде" сквозь пустоту. — Что случается с его сынами без его направляющей руки? Что станется с нами?"

— Крий.

Голос Борея прервал вихрение его мыслей. Крий встряхнулся и открыл глаза. Они достигли "Фетиды", осознал он.

"Грозовой Орёл" уселся, заскрипев корпусом, его двигатели и системы вздыхали, отходя ко сну. Борей стоял, глядя вниз на Крия с этим своим будто высеченным из камня выражением лица, которое нарушалось лишь для того, чтобы обнаружить гнев. Свет, отблёскивающий от брони храмовника, выхватывал орлиные крылья, выгравированные на золотисто-жёлтой пластине брони. Со спины Борея свисал чёрно-красный плащ, а череп на навершии его зачехлённого меча подмигивал Крию глазами чёрного янтаря.

— Готов к этому, Крий? — спросил он, и Крию на секунду показалось, что он видит в тёмных глазах воина проблеск какой-то эмоции.

"Жалость? — спросил он себя. — Это всё, что остаётся на нашу долю?"

Он кивнул Борею, отстегнул магнитное удерживающее устройство и встал. Сервоприводы в его ноге засбоили. Тело прострелило болью и сообщениями об ошибках. Он чертыхнулся про себя, но не позволил, чтобы это проявилось на его лице. После того, как они покинули Солнечную Систему, неисправности в его аугметике стали хуже, словно металл, присоединённый к его плоти, вторил трещинам в его душе.

"Или отвергает растущую во мне слабость", — подумал он, проверяя громовой молот на спине и прикреплённый к бедру болт-пистолет.

— Я готов, — наконец сказал Крий, и они развернулись лицом к опускающейся рампе "Грозового Орла". Глаза Крия на секунду затемнились от яркости освещения, затем восстановили баланс. Их боевой катер стоял в центре круга прожекторного света внутри в остальном тёмной каверны. Крий повернул голову, обозревая гулкое пространство, которое простиралось во мрак по обеим сторонам. Палуба была покрыта штурмовыми судами, безмолвными и холодными, с отметинами повреждений на корпусах. "Грозовые Птицы", "Громовые Ястребы" и таранно-штурмовые корабли теснились вместе с судами дюжины прочих конфигураций. Он узнал раскраски Саламандр, Повелителей Ночи, Гвардии Ворона, полков Имперской Армии и Адептус Механикум. Всё было смешано в одну кучу, напоминая склад расхитителя помоек. Воздух был таким, словно его выдохнуло из распахнутой заслонки топки.

Их ожидали двенадцать фигур. Крий обежал их глазами, подмечая чёрную, покрытую царапинами и вмятинами броню и обозначения пяти разных кланов Железных Рук. Доспехи каждого выглядели так, словно их ремонтировали снова и снова, всякий раз наращивая их объём. Крий не узнал никого из легионеров, но с того дня, как его послали на Терру, прошло почти десять лет, и за это время сто тысяч лиц Легиона могли существенно измениться.

— Я Крий, — произнёс он и услышал, как отдаётся эхом его голос. — Когда-то был главой Кадорана и эмиссаром Ферруса Мануса в Солнечной Системе, — он сделал паузу, поворачиваясь, чтобы указать на Борея. — Рядом со мной стоит Борей, храмовник Седьмого Легиона. Я прибыл с вестями и приказами от Рогала Дорна, Преторианца Терры.

Железные Руки не шевельнулись и не отозвались. Крий нахмурился.

— С кем я говорю, братья?

— Я Афанат, — произнёс голос, насыщенный статическими шумами. Лицом говорившему служил чёрный железный череп с дырчатой решёткой для рта. В его глазницах пылал холодный огонь голубого света. В верхнюю часть головы Афаната были воткнуты кабели, их шлейф уходил в горжет его брони. Сами доспехи были мешаниной различных типов и моделей, спаянной в единое целое вокруг своего носителя. Крий отметил такие детали, как сутулые плечи, оканчивающиеся оружием руки и вспомогательные поршни, видимые через проломы в пластинах на руках и ногах. К покрытой вмятинами броне пристали капельки жидкости, похожие на брызги дождя.

— Я знаю твоё имя, Крий Кадоранский, — добавил Афанат. — Я служил под твоим началом на Йерронексе. Немногие всё ещё числили тебя среди живых.

Крий начал перебирать в памяти послужные списки и образы легионеров и наконец обнаружил лицо строевого сержанта с глазами цвета стали. Если бы не имя, ему вряд ли пришло бы в голову, что это был тот же самый воин.

— К каким кланам-ротам вы принадлежите? — спросил Крий.

— От того, чем мы были, не осталось ничего, — Афанат сделал паузу, его слова завершило царапанье статики, — брат.

Крий обвёл взглядом круг Железных Рук.

— Те, кто стоит рядом с тобой? — он снова отметил их неподвижность. Как и у Афаната, их доспехи блестели от влаги. "Почему воздух такой жаркий?" — удивился он про себя.

— Те немногие, что явились с полей бойни, — сказал Афанат, — Теперь мы принадлежим "Фетиде".

— Вы были на Исстване V?

Пауза тянулась несколько долгих мгновений.

— Да, Крий Кадоранский. Мы там были, — произнёс Афанат, решётка его динамика испускала щёлканье и треск. — И на Гагии, и на Сакриссане, и на Агромисе.

— Эти места мне неизвестны, — сказал Крий.

— Это места битвы, места отмщения и смерти, принесённой предателям, — сообщил ещё один из Железных Рук, который стоял рядом с Афанатом.

Крий поглядел на него. Лицо легионера было обнажено, без следа аугметики на нём, но сталь присутствовала в его взгляде. Его многослойную броню усеивали гнёзда интерфейсных разъёмов, а кабели, выходившие из основания черепа, свисали вниз, будто плащ из змей. Его губы были поджаты, и хмурая гримасапропечатала свои морщины между штифтами выслуги на его лбу.

— Я Фидий, — сообщил он слово бы в ответ на вопрос, который собирался задать Крий. — Я — командующий "Фетидой" и её хранитель, — Крию помстилось, что он уловил какой-то промельк в пристальном взгляде Фидия. Возможно, это была краткая вспышка эмоций. — Славно видеть среди живых ещё одного из нашего рода.

— Сколько здесь с тобой воинов из вашего Легиона? — требовательно спросил Борей. Афанат медленно повернул голову и посмотрел на легионера Имперских Кулаков.

— Наши силы стоят перед тобой, сын Дорна.

"Так мало…" Крий почувствовал, как разрастается свинцовый груз на его душе. Когда он последний раз видел "Фетиду", она несла три тысячи воинов в полной боевой готовности. Прежде чем он успел совладать со своим умом, в воображении встала картина трупов, разбросанных под пламенеющим небом. "Сколько же их потеряно и лежит мёртвыми рядом с нашим отцом?"

— Рогал Дорн просит, чтобы вы вернулись на Терру, — сказал Крий. — Чтобы держать там оборону вместе с нашими братскими Легионами.

— Просит? — произнёс Афанат.

— Или требует? — добавил Фидий.

— Для защиты Терры до́лжно собрать силы всех Легионов, — сказал Борей, делая шаг вперёд. Крий мог видеть, как становятся резче морщины на лице храмовника. — Вы должны вернуться с нами, как говорит лорд Крий.

— Лорд Крий… — проурчал Афанат, кивая на разрубленные цепи, по-прежнему свисающие с запястий Крия. — Чей он лорд?

Борей дёрнулся ответить, но Афанат заговорил вновь:

— Твоя сила давным-давно иссякла, Крий Кадоранский. Мы не возвратимся с тобой. Мы не покажем спину тому, что лежит перед нами.

— Что насчёт сигнала, который вы посылаете в пустоту? — спросил Борей. — Военный сбор?

— Мы здесь, — сказал Фидий.

— А прочие выжившие, остаток Легиона?

— Мы не видели никого другого из Легиона со времени резни, — сказал Афанат.

— До настоящего момента, — пробормотал Фидий.

В голове у Крия щёлкнуло — детали встали на место, довершая схемы и отсекая возможности. В нём вырисовывалось осознание. Он протяжно выдохнул и, несмотря на стелющийся в воздухе зной, вдруг ощутил потребность поёжиться.

— Сигнал — это не призыв, — произнёс он. Борей повернулся к нему. — Это приманка.

— Мы завлекаем к себе наших врагов, — кивнул Фидий.

— Среди звёзд ошиваются охотники, — сказал Афанат. — Они сейчас ищут нас, как не переставали заниматься этим с момента нашего побега с Исствана. Они услышат наши призывы. Они знают о нас достаточно, чтобы понять их смысл. Они придут, и мы встретим их лицом к лицу.

— С горсткой? — спросил Борей.

— Со всем оружием, которое только у нас есть, — ответил Афанат.

— Если бы вы имели численность в сто раз больше… — сказал Крий, затем покачал головой. — Вы здесь сгинете, братья.

— Сгинете… — эхом отозвался Афанат, отправляя слово катиться сквозь горячий воздух.

— Как можете вы надеяться добиться здесь чего-то помимо вашей смерти?

И тогда Афанат засмеялся. Это был трескучий раскат, который прогромыхал в тишине, как скрежещущие шестерни.

— Это больше не война под флагом надежды, брат, — это война ради отмщения, война на истребление, — он покачал головой. — Примарха не стало, с Великим Крестовым Походом покончено, и вскоре придёт очередь Империума. Всё, что имеет значение, — это чтобы те, кто привёл нас к этому концу, разделили наши могилы.

Борей гневно взрыкнул. Крий услышал скребущий звук клинка, начинающего покидать ножны храмовника. Он развернулся и стиснул руку на рукояти полуизвлечённого меча, встречаясь глазами с пылающим взглядом Имперского Кулака. Он услышал, как со всех сторон пискливо завывают заряженные фокусировочные кольца и клацают предохранители волкитного и болтерного оружия, приводимого в боевую готовность.

— Нет, — произнёс Крий. — Здесь и сейчас твоя или их смерть не послужит никакой цели.

Борей упёрся в Крия взглядом, его бесстрастное лицо служило оправой бешенству в его глазах. Крий слышал, как завывают сервоприводы его рук, силясь удержать меч в неподвижности. Крий медленно разжал свою хватку и повернулся обратно к Афанату.

— Прости нашего родича из Седьмого. Твои слова… — Крий замолк, его язык замер за раздвинутыми зубами. Его глаза щёлкнули и перефокусировались. — Твои слова его удивили.

— Ты неправ, когда говоришь, что смерть не служит никакой цели, — сказал Афанат. — Смерть — это всё, что сейчас есть.

"Что сталось с этими братьями?" — спросил себя Крий, когда Афанат отвернулся от него, скрипя и шипя бронёй. Фидий и остальные Железные Руки развернулись, чтобы последовать за ним.

— Мы останемся с вами, — объявил Крий. Борей поймал его взгляд, но промолчал. — Пока что.

— Ты так говоришь, словно существовал какой-то другой выбор, — заметил Афанат, уходя прочь.

4

— Безумие, — выдохнул Борей.

Крий не ответил. Они с Бореем стояли на мостике "Фетиды", на гранитном полуострове, который располагался под её командным троном и над каньонами систем управления, наполненными сервиторами. Весь зал имел пятьсот метров в длину и был вполовину меньше в ширину. Колонны, тянущиеся ввысь, уходили к сводчатому потолку в ста метрах над палубой. С цепей свисали жаровни из чёрного железа, добавляя зарево тлеющих углей к холодным зелёным и синим цветам гололитических экранов. Безмолвные члены экипажа сидели за своими пультами, склонив головы. Из складок их тёмно-серых одежд змеились кабели, соединяясь с блоками аппаратуры. Между машинами привидениями двигались техножрецы в белых и красных одеждах.

Даже в этом месте воздух был напитан неистовым жаром, пахло изношенным металлом и электричеством. Крию всё это было не в диковину, но в то же время вызывало тревожное ощущение, словно лицо друга, тронутое едва уловимыми шрамами.

Фидий сидел в командном троне, возвышающемся за их спиной. Поверх космодесантника кишмя кишели кабели, связывая его с корабельными системами. Афанат и другие Железные Руки исчезли после того, как они покинули ангарную палубу, — да так и не появились вновь.

Крий вернул глаза на дисплей, показывающий пустое пространство вокруг "Фетиды". Это был многогранник из голубого света, который вращался над постаментом из чёрного хрусталя. Через голо-проекцию, центрированную вокруг "Фетиды", плыли информационные руны, отслеживающие положение космических осколков. "Связанный Обетом" находился вне поля зрения, в тени астероида, который медленно катился сквозь близлежащие пространства. Фидий велел Борею, чтобы тот приказал своему кораблю удалиться и хранить молчание, что бы ни случилось. Не требовалось озвучивать никаких угроз — все и так понимали, что если "Связанный Обетом" не подчинится, он будет уничтожен. Борей отдал приказ.

Крий медленно развернулся и посмотрел на храмовника. Борея окутывал заряд холодной сдержанности и сосредоточенной ярости. Они были как твёрдая и мягкая сталь, скованные вместе при выделке клинка.

— Те силы, что у них имеются, сгинут здесь, растраченные впустую в озлоблении, — произнёс Борей.

— Они не намерены здесь умирать, — сказал Крий после долгого мгновения тишины. — Это не в нашем обычае.

— Они не похожи на тебя. Они не похожи ни на кого из Железных Рук, которых мне доводилось встречать.

"Да, — подумал Крий. — Они похожи на другой Легион или на тень, отброшенную прошлым…"

Им не было позволено покидать мостик, и на своём пути с ангарных палуб он таки и не увидел ни единого признака других Железных Рук — лишь сервиторов да серфов, закутанных в истрёпанные серые одежды. Он сделал глубокий вдох и снова спросил себя, почему же так жарко.

— Корабль с целым хозяйством каркасов штурмовых судов, но только с "горсткой" воинов… — сказал Борей, позволяя словам подвиснуть в воздухе. — И теперь Афаната нигде не видно, — он посмотрел на Крия с мрачным лицом. — Секреты, — тихо пробормотал он, как будто следуя за нитью своих подозрений.

— Нет, причины, — сказал Крий. Борей держал его взгляд. — Они остаются моими братьями. Даже если они изменились. Мы остаёмся роднёй. Мы остаёмся…

"…сынами мёртвого отца". Мысль засела в голове, и он ощутил, как внутри снова поднимается волна опустошённости.

"Глядите", — раскатилось по мостику из вокс-динамиков. В голове у Крия тут же прояснилось, и он посмотрел вверх на командный трон. В воздухе снова прогрохотал голос Фидия: "Они идут".

Крий вернул глаза на гололитический дисплей. На краю проекции моргнули красные руны, отмечающие неприятельские корабли. Рядом с расползающейся кучкой судов начали формироваться названия.

— Сыны Хоруса, — выдохнул Борей. — Они даже не скрывают своей принадлежности.

— Они хотят, чтобы мы знали, кто они, — сказал Фидий. — Они хотят, чтобы когда они нас уничтожат, мы знали, что это были они. В этом они не изменились.

Крий прочёл сведения, сыплющиеся из вражеских судов. Он узнал их всех. Три корабля имели стреловидные корпуса в обшивке из бронзы и адамантия цвета морской зелени. Они были рождены в кузницах Арматуры и презентованы Хорусу Жиллиманом. Повелитель Ультрадесанта назвал свои подарки "Ударом Копья", "Волком Хтонии" и "Рассветной Звездой", и мало какое судно могло состязаться с ними в скорости и свирепости.

Четвёртый корабль, большего размера и с более сглаженными очертаниями, имел прошлое, которое тянулось вглубь веков к первым войнам за рубежами лучей солнца Терры. Император окрестил его "Детищем Смерти", и он всё ещё носил это имя в предательстве.

— Две тысячи легионеров, — пробормотал Крий, подсчитывая возможную численность. — Если нам повезло, то у них будет некомплект.

— Они стреляют! — крикнул Борей.

Крий увидел, как от четырёх кораблей отделяются расходящиеся значки. К ним неслись группы торпед.

— Двенадцать секунд до удара, — объявил одетый в серое член экипажа.

— Почему вы не стреляете в ответ? — выкрикнул Крий. Фидий не сказал ни слова. По мостику разнеслось нарастающее цоканье машин, экипаж гнул спины над тысячей задач, но орудия "Фетиды" продолжали молчать. — Вы должны…

Мостик качнуло от первых разрывов. Крий пошатнулся и восстановил равновесие. Один за другим зазвучали сигналы тревоги. Взметнулось рыжее пламя. Воздух наполнился вонью обугливающегося мяса — члены экипажа сгорали на своих постах, их крики терялись в какофонии звуков. В пространство мостика начал поступать белый газ.

Фидий был неподвижен в своём троне. Крий спросил себя, осознаёт ли тот вообще, что происходит перед ним, или его подключенный к интерфейсу ум видит сейчас лишь тьму за бортом.

По судну пронёсся ещё один удар. Палуба накренилась, на секунду исчезла сила тяжести. Тела смертных взлетели в воздух. Кабели вырывались из плоти. Наружу брызнула кровь, её капельки разбивались на шарики, зависающие в воздухе.

Крий поднялся с палубы вместе с остальными, закувыркавшись вверх тормашками. Затем гравитация включилась обратно. Он рухнул вниз, покатился и поднялся на корточки. Борей обнаружился рядом, уже на ногах.

Вокруг них, в дыму и пламени, царил хаос.

— Нам надо найти Афаната, — выкрикнул Крий. — Если Фидий не станет слушать, то он должен. Им нужно бежать, пока их не смяли.

Борей бросил взгляд на окружающий хаос и кивнул. Они дружно поднялись с палубы и бросились к двери. За их спинами продолжали кричать тревожные сирены.

5

Сидя в командном троне "Фетиды", Фидий с гневом ощущал, как содрогается его корабль. "Фетида" истекала кровью по всему корпусу. Свежие дыры в её изрубцованной шкуре брызгали газом, плазмой и машинными жидкостями. Он ощущал каждую волну повреждений как вспышку боли, пронзавшую то, что ещё оставалось от его плоти. Невелика цена. Ерундовина.

В висящей перед ним голо-проекции плавали красные отметки вражеских судов. Они стремительно приближались.

— Развернуться им навстречу, — произнёс он. — Поддать мощности двигателям.

Секундой позже он почувствовал, что корабль начал повиноваться. Сработали новые сигналы тревоги и были отключены членами экипажа и адептами, присутствовавшими на мостике, — те были не настолько глупы, чтобы оспаривать приказ.

"Это будет такой огненный ураган, что будь здоров, — подумал он. — Возможно, наш последний, — он поёжился в своей броне. — Нет, эта война для нас ещё не закончена. И нипочём не закончится, пока у нас ещё есть силы."

— Вражеские цели, тридцать секунд до входа в пределы досягаемости артиллерии, — объявил потрёпанный офицер-сигнальщик. Фидий даже не кивнул — он уже знал и мог видеть, как иссякает, сходя на нет, дистанция до трёх кораблей Сынов Хоруса.

— Начать обряды, — сказал Фидий, перекрывая шум мостика. — Пробудить их.

6

Крий встал, завидев двери. Его кожа пошла мурашками, дыхание спёрло в горле. Позади него остановился Борей, поднимая глаза, чтобы отследить высоту дверей, уходящих во мрак наверху. Щербатый адамантий был покрыт конденсатом. Воздух был очень горячим, словно они стояли рядом с огнём. Лужа, скопившаяся на пороге, курилась паром; чёрное зеркало её поверхности нарушалось лишь сотрясениями от космической схватки, которая крушила корабль. Крия захлестнуло ощущение, что это место дожидалось, чтобы он его нашёл.

Они обнаружили его случайно. Бегая пустыми коридорами "Фетиды", они чувствовали, как корабль сотрясает в битве, и видели, как тускнеет и моргает освещение, но не нашли никаких признаков Афаната. Затем двери просто оказались в этом месте, нависнув над их головами.

— Оружейный склад, — сказал Борей.

Крий покачал головой, но промолчал и двинулся вперёд. Лужа на пороге заколыхалась вокруг его ботинок. Помещение по ту сторону дверей когда-то было оружейным складом, припомнил он.

— Но оружейный склад не запотевает от конденсата, — произнёс он. — Как и не наводняет жарой целый корабль.

Он медленно поднял свою металлическую руку, протянул её, затем замер в миллиметре от того, чтобы коснуться дверной поверхности.

— Мы должны продолжать поиски, — сказал Борей.

Крий покачал головой. В его рассудке стрекотала логика, работая быстрее и чётче, чем когда-либо с тех пор, как он покинул Терру. Выводы плясали почти в пределах досягаемости, ожидая данных, чтобы отбросить лишние версии.

И через все его мысли красной нитью проходила уверенность, что все ответы находятся по ту сторону стоящих перед ним дверей…

Он чуть сдвинулся вперёд. Борей протянул руку, чтобы оттащить его назад.

Крий прижал ладонь к металлу, усеянному бусинками влаги. Он ощутил контакт как горячее покалывание, которое распространялось по его нервам. По дверям светящимися линиями разбежались контуры электрических цепей. С лязгом разблокировалось что-то невидимое.

Крий отпрянул.

На поверхности дверей появилась щель. Она медленно расширилась. С той стороны на них воззрилась тьма.

7

— Неприятель открывает огонь, — объявил офицер-сигнальщик. Взревели тревожные сирены. Фидий ждал, отсчитывая временные интервалы, наблюдая за вражескими кораблями в голо-проекции. Они, конечно же, не бросились прямо на "Фетиду" — для этого Сыны Хоруса слишком хорошо знали военное дело. Два из четырёх кораблей — "Удар Копья" и "Волк Хтонии" — ускорялись по прямой, в то время как "Рассветная Звезда" и "Детище Смерти" выписывали широкие дуги, чтобы зажать "Фетиду" в клещи своей огневой мощи.

Они собирались излупцевать её торпедами и затем приблизиться, чтобы взять судно на абордаж. Фидий был в этом уверен. Несмотря на изменения, привнесённые временем и предательством, в глубине души Сыны Хоруса всё ещё оставались волками. Сейчас они будут вести себя, как эти хищники, действуя стаей, калеча и загоняя в угол свою добычу, перед тем как нанести смертельный удар.

В пустотные щиты "Фетиды" ударили макро-снаряды — сначала один, потом второй, затем они посыпались градом. Фидий смотрел, как срывает щиты, — гигантские радужные мазки энергии сверкали на краю его восприятия. В нос "Фетиды" ударил стометровый плазменный шар, и корабль содрогнулся; оторванным струпом закувыркался прочь раскалённый добела кусок брони. Фидий не отводил взгляда от центра голо-проекции, от значков вражеских судов. Корабль сотрясался всем корпусом, продолжая свой нырок в сплошную стену неприятельских выстрелов.

Он ощутил, как процедуры пробуждения начинают оттягивать энергию от второстепенных систем. Реакторы взвыли предупреждениями о недостатке питания. Если бы численности экипажа всё ещё хватало, чтобы приставить людей к орудиям, для их включения не достало бы мощности.

— Приготовиться к запуску, — произнёс Фидий.

8

Двери зашипели, закрываясь за их спинами. Крий стоял во тьме, его глаза щёлкали и жужжали, выискивая любые клочки света. Незащищённую кожу его лица начал кусать холод.

"Температура ниже порога, требуемого для поддержания жизнедеятельности, — щёлкнуло в его уме. — Непосредственная угроза отсутствует".

Тишину прорезал скрежет стали — Борей извлёк свой меч.

Глаза Крия переключились в режим тепловидения. Холодно — голубое и чёрное. Холодно, безмерно и неимоверно.

Через его линзы проплывали строчки данных. Он не обращал на них внимания, пытаясь различить хоть какие-то узнаваемые очертания в голубых кляксах во мраке.

— Направленный свет, — прошептал он, и его глаза зажглись, как мощные фонари. Участок перед ним был заставлен аппаратурой, чьи ряды уходили во тьму, заполняя пространство, которое когда-то вбирало в себя "Грозовые Птицы" и танковые батальоны. Штабели цилиндров и плоские прямоугольные контейнеры стояли, окружённые хитросплетением труб. На чистом куске пространства перед дверями располагалось низкое возвышение из полированного железа.

Над его поверхностью, на расстоянии где-то в ширину пальца от неё, парил скипетр, сделанный из отфрезерованного и полированного металла. Возвышение и устройство в виде скипетра были единственным предметами, казавшимися свободными от инея, который покрывал всё остальное в помещении.

— Искусственная регуляция температуры, — пробормотал Крий, ведя лучами своих глаз через мрак. — Это помещение переустроили, установили это оборудование. В этом причина высокой температуры на судне — тепло, отводимое отсюда, должно куда-то уходить.

— Секреты, — прорычал Борей, с присвистом выпуская белый пар сквозь стиснутые зубы.

Крий сделал вдох, в первый раз обращая внимание на то, чем отдаёт стоячий воздух: его обонятельные рецепторы затопило нотками машинного масла и антисептика. Его логические умопостроения пришли к неопределённым заключениям, и он непроизвольно щёлкнул фокусировочными кольцами глаз. Он шагнул вперёд, его механические сочленения и броня скрипели на морозе. Он осторожно миновал возвышение.

Ближайший агрегат навис над ним, сверкая в ледяной шкуре. Он стоял чуть в стороне от остальных, точно генерал во главе армии. Точки присоединения трубок и труб к верху и бокам агрегата покрывала шуба из замёрзших жидкостей. Крий поднял руку перед собой, растопырил свои металлические пальцы и коснулся поверхности. Металл звякнул о металл. Тактильные датчики зазудели, сообщая его холодному рассудку: адамантиевая структура с малой толикой серебра и других, неизвестных, элементов. Слабая пульсация отзывалась тупой болью в его пальцах. Он повёл рукой, отслеживая ими металлическую поверхность, пока они не наткнулись на заросший инеем хрусталь.

Он замер, потом отпрянул.

Там что-то было, он мог это видеть сквозь крошечное окошко, которое его пальцы расчистили во льду.

— Что это? — голос Борея, казалось, взлетел вверх и исчез во мраке.

В голове Крия щёлкали вычисления, следуя маршрутами умозаключения и вероятности, формируя выводы.

— Это могильник, — тускло прошелестел Крий. Он медленно поднял руку ещё раз и соскрёб со стекла иней. Его глаза пролили свет в пространство по ту сторону.

На него смотрел железный череп.

Ум Крия впал в ступор. Данные по-прежнему проплывали перед его взглядом, но он больше не уделял им ни малейшего внимания. В ушах звенело.

Из своего ледяного кокона на него смотрел замороженный Афанат.

"Как можете вы надеяться добиться здесь чего-то помимо вашей смерти?" — услышал он свой собственный вопрос, отдающийся в его уме, и ответ Афаната, донёсшийся из глуби памяти:

"Это больше не война под флагом надежды, брат, — это война ради отмщения, война на истребление".

И с этим воспоминанием пришло неизбежное заключение, вытекающее из накопленных данных.

"Кибернетическое воскрешение, — выдохнула логика в его уме. — Афанат мёртв. Они все мертвы. Они вышли из этого сна, чтобы поприветствовать нас, когда мы прибыли, и затем вернулись в его объятия. Они повернули ключи от царства мёртвых".

— Нет, — услышал он слово, бессильно слетевшее с его собственных губ. — Нет, это запрещено. Наш отец запретил нам отпирать те врата.

"Феррус Манус мёртв".

Крий не мог пошевелиться. В голове крутились обломки мыслей, его глаза прикипели к этим контейнерам-гробам, которые рядами уходили вдаль, стоя под своими саванами из инея. Их были сотни.

Палубу под ногами тряхнуло. С далёкой вышины потолка просыпался отколотый лёд. "Фетида" была внутри сферы битвы.

"Смерть — это всё, что сейчас есть, Крий".

Палубу снова тряхнуло. По всей длине помещения зажглись голубые огни, и передняя часть контейнера разошлась надвое с глухим треском, который эхом раскатился по залу. Из решёток и труб излился газ. Крий смотрел не отрываясь, его глаза всё ещё продолжали светиться. Вспыхнул меч Борея.

Ещё один раскат треска, и Афанат шагнул на свободу. Палуба звенела под его поступью, вместо мышц ходили поршни. Его оружие сбрасывало свои ледяные чехлы, приходя в боевую готовность. Он постоял так секунду, его сочленения пыхали паром, сервоприводы пощёлкивали.

Затем он посмотрел на Крия. Его глазные линзы светились голубым.

— Теперь ты видишь, Крий, — проскрежетал Афанат таким голосом, точно дробилось на куски стылое железо. Его деактивированный силовой кулак сгрёб скипетр с возвышения. Крий мог разглядеть руны Медузы, которые бежали кольцами по поверхности устройства, и все они сейчас светились тусклым светом. Он едва ли не ощущал привкус экзотических энергий, заключённых в его сердцевине. — Вот теперь ты понимаешь.

9

Интерфейсные соединения вливали в Фидия страдания "Фетиды", и он чувствовал, как его плоть колотит от симпатической боли. Во рту была кровь, и ещё больше её сворачивалось на внутренних поверхностях его брони.

— Слабость, — прорычал он сам себе и заставил свой ум сосредоточиться.

"Удар Копья" и "Волк Хтонии" уже пронеслись мимо "Фетиды" и теперь резко разворачивались, стреляя на повороте. Её заднюю часть начали полосовать турболазеры, врезаясь вглубь и прожигая себе путь в её нутро. "Рассветная Звезда" и "Детище Смерти" приближались, их носовые и спинные орудия молотили в борта "Фетиды". Фидию представилось, что он может ощущать, как его собственная плоть поджаривается вокруг имплантированных гнёзд разъёмов.

Всё было так, как ему и полагалось, но вместе с тем — ужасно неправильно.

Штурмовые катера стояли наготове, абордажные торпеды только и ждали, чтобы войти в пусковые трубы, но пробуждённым мертвецам ещё только предстояло их наполнить. Им уже полагалось бы хлынуть на нижние палубы кораблей XVI Легиона. Но они слишком замешкались, или же процессы пробуждения не увенчались успехом. К этому моменту Афанат уже должен был пробудить остальных от их сна.

Фидий попытался подать ему сигнал, но единственным ответом был треск статики. Им нужно было произвести запуск — им нужно было ударить по атакующим их кораблям сейчас. У них не было орудий — от них была отведена вся энергия, чтобы держать мертвецов в спящем состоянии и чтобы бросить "Фетиду" в битву.

Всё искажалось перед глазами. Он поборол вязкую волну тумана в своей голове. Им требовалось время. Если бы они смогли протянуть ещё чуть-чуть…

— Вывести нас поверх них, — приказал он.

Двигатели напрягли все свои силы, в сознании Фидия начали скапливаться поступающие доклады. Если им удастся зайти по дуге над плоскостью вражеской атаки, то, когда пробуждение завершится, они могут нырнуть обратно в ураган выстрелов. Они всё ещё могут добыть себе этот миг отмщения. Его разум спешно переделывал расчёты. Они всё ещё могут это сделать. Они могут…

Веерные залпы, которые синхронно произвели "Рассветная Звезда" и "Детище Смерти", ударили "Фетиду" в хребет. По её надстройке прокатилась взрывная волна. По всему внешнему корпусу разлетелись вдребезги купола. Стометровые шпили закувыркались в вакуум, как щепки от сломанного копья.

Фидий впился пальцами в подлокотники трона, не давая себе упасть. Он ощутил запах горелого. Что-то, лопнувшее глубоко внутри его тела, сейчас запекалось в жару́ его раскалённых машинных соединений. Его глаза сфокусировались на голо-проекции сферы битвы, на пульсирующем зелёном значке "Связанного Обетом", прячущегося в тени астероида и, по-видимому, забытого всеми.

Им требовалось выиграть время, неважно какой ценой, или от их смертей не будет никакого проку.

Закряхтев от усилия, он открыл вокс-канал дальней связи.

— Помогите нам, — прокаркал он окровавленными губами.

В течение секунды ничего не менялось. Затем "Связанный Обетом" пришёл в движение. Показатели реакторов заполыхали в полную силу, выводя корабль в границы сферы битвы. Он набирал ускорение, его двигатели пылали, как пленённые солнца.

Фидий видел всё это, и тем не менее понимал, что этого недостаточно. "Связанный Обетом" ещё не вышел на дистанцию стрельбы. Не успел Фидий об этом подумать, как "Удар Копья" завершил разворот, уходя в занос от набранного импульса. Его орудия зафиксировались на "Фетиде".

В заднюю часть корпуса вонзились жгучие энергетические лучи. Из ран засочился расплавленный металл. Лучи вгрызались всё глубже и глубже, и пластины брони уже начинали светиться от нагрева.

10

— Что вы наделали? — голос Крия звонко раскатился в ледяном воздухе, перекрыв даже грохот битвы за бортом.

Афанат не ответил, однако оглянулся на ряды обледеневших контейнеров. И тогда Крий это ощутил — трепет в воздухе, похожий на дыхание, сдобренное статикой.

Он открыл рот, чтобы продолжить, но Афанат заговорил первым, лязгая поршнями и шестернями своего массивного тела.

— Со временем логика отказывает. Ты это заметил? Чистый поток данных и рассуждений — он просто иссякает спустя какое-то время. Ты продолжаешь свои попытки понять, договориться с реальностью о том, что случилось, но понимать нечего, и договариваться не о чем.

— Вы…

— Путь железа, логика машины — они предназначались для того, чтобы сделать нас сильными, чтобы возвысить нас над плотью, — Афанат сделал паузу, и когда его голос раздался вновь, в его мёртвом, электрическом гудении звучала ярость. — Но это была ложь. Железо может разлететься на куски, в логике могут быть изъяны, а идеалы могут не оправдать ожиданий.

— Что ты такое? — потребовал от него Борей, и Крий бросил взгляд на храмовника. Тот так и не шевельнулся, но в его неподвижности чувствовалось сдерживаемое бешенство. Афанат медленно перевёл на него взгляд.

— Я исстванский мертвец. Легионер из Несущих Слово снёс мне когтем пол-черепа. Я пал, как и столь многие из нас. Фидий забрал меня с поля битвы — меня и стольких, скольких смог. Наша плоть отказала, и наше геносемя сгнило в наших трупах, но того, что от меня осталось, было достаточно, — Афанат поднял скипетр и начал глядеть на информационные руны, покрывающие его поверхность. — Он знал секреты Эгидских Протоколов и Скаркозановой Рецептуры, устройств и процедур времён Древней Ночи, которые наш отец держал в недоступном для нас месте. Фидий создал меня заново и дал мне вторую жизнь, жизнь льда и железа. Долгое время я не мог вспомнить, кем я был, но в конце концов часть прошлого вернулась. Это редкость. Большинство этих пробуждённых мало что помнит, — Афанат поглядел в сторону контейнеров, которыми было заставлено помещение. — Но все помнят, что значит ненавидеть.

— Примарх запретил то, чем вы являетесь, — прорычал Крий. — Феррус Манус…

— Пал, — негромко произнёс Афанат. — Я это видел, брат. Наш отец умер на моих глазах.

Крий ощутил, как по телу разливается холод. Его ум больше не функционировал как следует. Он был не в состоянии рассуждать — он мог лишь ощущать, как лёд образует свои занозы в его плоти и аугметике.

"Феррус Манус пал".

"Он не оправдал ожиданий".

На его рассудок накатывала тьма, разрастаясь грозовым фронтом, клокоча гневом.

"Он покинул нас. Так что остаётся от его власти — теперь?"

Афанат глядел на него, кивая. Его глаза были голубыми солнцами, сияющими в его железном черепе.

— Да, — произнёс Афанат. — Теперь ты это понимаешь. Значит, вот что оставил нам наш отец. Не логику, не интеллект, но ненависть. Таков урок, преподанный его смертью. Это будет последняя война, война, ведущаяся ради отмщения, а не из соображений рассудка. Ничего другого не существует. Ни приказы, ни обеты уже ничего не значат. Ты знаешь, что это так, Крий. Ты не можешь этого отрицать.

— Я зову это предательством! — взревел Борей. Крий увидел, как меч храмовника прокручивается размытым пятном молнии и полированного металла. Клинок ударил по кисти Афаната, вгрызаясь на глубину и разбрызгивая кровь и масло. Скипетр упал на палубу. Борей ударил снова, вращая клинок над самой палубой, чтобы подрезать ногу легионера Железных Рук.

Афанат упал, и Борей занёс меч над головой для смертельного удара. Крий среагировал, даже не успев ни о чём подумать, его пальцы стиснулись вокруг предплечий Борея. Храмовник Имперских Кулаков без малейшей заминки развернулся, стремительный как хлыст. Крутящий момент оторвал Крия от палубы, и он завертелся в воздухе, рухнул на землю, покатился и начал подниматься, только чтобы встретиться с бронированным ботинком, опускающимся на его грудь.

— Еретик, — выплюнул Борей. Крий услышал это слово, почувствовал, как оно ранит, в то самое время, как ботинок Борея врезался в его нагрудник. Удар сотряс всё его тело, но он успел заметить краем глаза, как Афанат поднимается на ноги, протягивая руку за скипетром.

Борей уже разворачивался, за его мечом тянулся молниевый разряд.

— Нет! — выкрикнул Крий и бросился вверх. Он ударил Борея плечом, и они оба повалились. Крий ощущал, как поле клинка Борея выжигает лак с его брони. Они ударились о палубу с глухим треском. Борей уже извивался под ним, всё ещё сжимая свой меч.

Палуба сотрясалась. Сотрясалось всё помещение.

Борей ударил вверх свободной рукой, впечатывая её в лицо Крия и сминая металлическое гнездо, окаймляющее его левый глаз. Поле зрения Крия пошло паутиной трещин. Борей высвободился, затем перекатился и встал. Остриё его меча светилось.

"Я паду здесь, — подумал Крий. — Как и наш отец, я паду под клинком потерянного друга". Он глядел в холодные, безжалостные глаза Борея и чувствовал, как его плоть захлёстывает облегчение. Сломанные шестерёнки логики в его рассудке бездействовали.

Меч Борея потрескивал с вожделением палача. Он вознёсся высоко над Крием, сияя полоской грозы, и вонзился вниз.

Афанат, появившись из тумана под визг поршней, ткнул Борея наискосок в левое плечо. Храмовника развернуло от удара.

Крий чувствовал разливающийся по телу холод, словно тающий лёд этого зала добирался до его нутра. Казалось, что ход времени замедлился до тонкой струйки, до угасающего пульса. Крий смотрел, как Афанат подступает для второго удара, и осознавал, что, мёртвый он или нет, но его собрат по Легиону не выживет в этой стычке.

Афанат обладал стремительностью, какую может иметь лишь космодесантник, но Борей был быстрее.

Потерявший устойчивость Имперский Кулак обратил своё спотыкающееся движение в удар, и остриё его клинка взрезало кабели и поршни под мышкой у его противника. Крий увидел, как сверкнула жидкость, чёрная в голубом свете. Афанат начал поворачиваться, но Борей уже вытягивал свой меч обратно для смертельного удара.

Крий поднялся на ноги. Его конечности сковывала боль. Из него хлестала кровь. В груди разливался холод. Он продвинулся на шаг вперёд, вытягивая из-за спины молот.

Борей сделал выпад. Кончик его меча встретился с уже ослабленной бронёй под мышкой Афаната.

Крий ощутил, как включается молот в его руке. Взгляд туманила тёмная пелена.

Борей выдернул свой клинок наружу, раскроив грудь Афаната.

Крий взревел.

Борей развернулся, и их взгляды встретились.

Удар молота Крия раздробил пластрон Борея и подкинул его в воздух. Храмовник врезался в палубу и не поднялся.

Покачиваясь под шипение недовольных сервоприводов, Крий поглядел на Афаната. Легионер Железных Рук лежал на палубе, его туловище было вскрыто, обнаруживая металлические компоненты, которые пощёлкивали среди обмороженной плоти его груди. Кровь и масло образовали вокруг него лужу с тёмной зеркальной поверхностью. Крий услышал жужжание собственных глаз, пытающихся навестись на фокус. Палуба зашаталась, и внезапно цепенящий холод, который он чувствовал в груди, окутал всё его тело. Он посмотрел вниз, на тёмную жидкость, покрывающую его туловище и ноги. Она била толчками из широкой раны в его рёбрах.

Он упал на колени, видя, как палуба встаёт ему навстречу. Он встретился взглядом с умирающим Афанатом. В этих глазах не было ни печали, ни жалости.

— Мертвецы должны пойти, — прохрипел Афанат. — Ради отмщения. Мы помним. Мёртвые помнят…

Его голос умолк, дыхание булькало статикой. Его глаза потускнели, в их глубинах мелькнула последняя искра непокорства, и затем они стали пустыми.

Крий медленно повернул голову. Перед глазами всё расплывалось, превращаясь в группы пикселизованных квадратов. Он чувствовал пустоту внутри, ту самую пустоту, которая была там с тех самых пор, как он услышал о смерти своего отца. Она распахнулась, приветствуя его.

Боль и оцепенение наваливались скопом при каждом медленном движении. Скипетр лежал на палубе, в том самом месте, где он выпал из руки Афаната. По его светящимся рунам была размазана кровь. Крий дотянулся до устройства, стиснул его в руке и поднял с пола. Ощущение было такое, словно он схватился за разряд молнии.

"Феррус Манус мёртв".

Его глаза уже не фокусировались, но пальцы нащупали руны, которые были вырезаны по всей длине скипетра.

"Как и мы все".

Он повернул каждое из колец.

"Мы — призраки умерших, оставшиеся в гибнущих землях".

Его пальцы нашли кнопку запуска.

"И всё, что осталось на нашу долю, — это отмщение".

Позади него, хрустнув расколовшимся льдом, открылся ещё один контейнер, затем ещё и ещё. Фигура за шаркающей фигурой неуклюже ступали на палубу. Крий успел почувствовать, как пульсирует скипетр, прежде чем тот выскользнул из его пальцев. Тьма протянулась ему навстречу.

Она была тёплой и отдавала железом, как вынутый из огня металл, как плоть и кровь.

Последним, что Крий увидел перед тем, как вокруг него сомкнулась ночь, были его мёртвые собратья, марширующие на войну, и лёд, осыпающийся от их поступи.

11

"Фетиду" крутило веретеном, её двигатели цеплялись за пустоту в попытке восстановить контроль. В корму дышали вражеские суда, стянувшиеся к своей добыче. По всей поверхности их корпусов распахивались тёмные зевы пусковых отсеков, но в то время, как их собратья выходили на абордажную дистанцию, "Рассветная Звезда" и "Детище Смерти" продолжали вести огонь. Макро-снаряды взламывали внешний корпус "Фетиды", а плазма расширяла раны, готовя дорогу воинам, ожидающим в десантных модулях "Коготь ужаса" и штурмовых катерах. Сейчас расстояния были малы, вся схватка была втиснута в сферу битвы диаметром не более тысячи километров. Сынам Хоруса казалось, что смерть "Фетиды" неотвратима, но в то самое время, как отдавался приказ высадиться на раненый корабль, ситуация изменилась.

"Связанный Обетом" ворвался в бой, точно брошенный кинжал. Полотнище света, протянувшееся от корабля Имперских Кулаков, ударило в "Рассветную Звезду". Пустотные щиты не выдержали, полопавшись, как водяные пузыри с маслянистыми разводами. "Связанный Обетом" выстрелил снова, резко наращивая ускорение. В корпусе неприятельского судна прорвались плазмоводы, затапливая отсеки энергией, раскалённой до солнечных температур. В машинных отделениях закричали тысячи людей, чья кожа сгорала в этом пекле.

"Рассветная Звезда" содрогнулась. Размазывая пламя по черноте космоса, она начала разворот, чтобы навести орудия. У "Связанного Обетом" с его наполовину истощённым энергозапасом всё ещё оставался один вид оружия.

Высоко в башне корабельного мостика капитан Кастерра кивнул сервитору в люльке из клубка кабелей.

— Запустить торпеды.

Ракеты скользнули в пустоту, их внутренние маневровые двигатели, зажёгшиеся при входе в вакуум, помчали их впереди "Связанного Обетом". Каждая имела размер с жилую башню улья, а её боеголовка была артефактом, преподнесённым в дар Рогалу Дорну жречеством Адептус Механикум Марса.

С подбитой "Рассветной Звезды" стеной поднялись снаряды-перехватчики. Торпеда за торпедой взрывались, не успев достичь своей цели.

Затем одной удалось проскользнуть. Она ударила "Рассветную Звезду" высоко в борт и вонзилась глубоко в нутро боевого корабля.

"Рассветная Звезда" продолжала разворачиваться, окружённая дымкой обломков и мерцанием отказывающих пустотных щитов. Затем вихревая боеголовка торпеды взорвалась спиралью неонового света и ревущей тьмы. От "Рассветной Звезды" практически ничего не осталось, её корпус превратился в осколки, разодранный изнутри сверхъестественными силами. На её месте осталась светящаяся рана, завывающая немыслимым звуком. Затем она схлопнулась в ничто.

Оставшиеся корабли XVI Легиона дрогнули в своём напоре. "Удар Копья" сошёл со своего курса на перехват "Фетиды" и развернулся к "Связанному Обетом". Остальные сбросили скорость, перекидывая энергию на щиты и орудия.

Этой передышки хватило. "Фетида" оторвалась от атакующих её кораблей, заходя над ними по пылающей дуге, и нырнула обратно в испятнанный адским пожаром вакуум между своими врагами.

12

Фидий смотрел из своего трона, как вражеские корабли встают ему навстречу. "Волк Хтонии" и "Детище Смерти" стремительно поворачивались, пытаясь навести свои орудия. "Фетида" продолжала свой нырок. От её бортов отрывались осколки брони размером с боевой титан, в кильватере клубились текучее пламя и пылающий газ. Развернувшись, неприятельские суда открыли огонь, усеивая "Фетиду" взрывами.

На краю схватки "Связанный Обетом" развернулся к приблизившемуся "Удару Копья", выстраиваясь на одну линию с врагом. Оба корабля открыли огонь. Их щиты лопнули, и носы судов запузырились огненными волдырями. Затем корабли пронеслись мимо друг друга, ведя обстрел цепочкой последовательных залпов. Брюхо "Удара Копья" было разодрано снарядами макро-пушек, волна их детонаций сметала прочь решётчатые фермы и сенсорные "тарелки". "Связанный Обетом" принял ответный огонь на свой незащищённый корпус — пылающая плазма попала в зияющий ствол батарейной пушки, вызвав детонацию снаряда в казённике, и весь борт корабля внезапно начало разносить взрывами.

Он начал уходить в штопор, двигатели продолжали мчать его дальше, пока пожары на палубах пожирали его изнутри.

Фидий на мостике "Фетиды" молча выслушал последние сигналы "Связанного Обетом". Вокруг него горбатились над своими задачами сервиторы и члены экипажа, бормоча на бесстрастном языке двоичного кода и диалекте Медузы. В глубинах складок собственного мышления он смотрел, как отчётливо и ярко сияют данные с его корабля. Индикаторы повреждений вопияли насыщенным красным цветом. Значки, показывающие выходную мощность двигателей, настойчиво вспыхивали.

Он знал, что всё это означает. Он почти что ощущал это в своём теле. Они были на грани смерти, и внутри, и снаружи. Сейчас это было неважно.

На краю его сознания набирали силу голоса мертвецов: одни — монотонные человеческие, другие — невнятный машинный код. Мёртвые шагали на войну, и это всё, что сейчас имело значение. Сотни их изливались из ледяного сердца "Фетиды", чтобы наполнить ветхие штурмовые катера и абордажные торпеды.

Фидий ждал, омываемый криками своего корабля и шёпотом своих братьев.

"Фетида" вклинилась между "Волком Хтонии" и "Детищем Смерти". Из обоих кораблей полоснули новые энергетические залпы. "Фетида" содрогнулась, и воздух, пропитанный вонью горящего металла, наполнился воплями двоичного кода.

Сидя в клубке кабелей своего трона, Фидий ощущал, как пульсируют яростью корабельные системы. Он позволил, чтобы это чувство росло внутри него, отгородившись от всех прочих ощущений. Неприятельские суда были так близко, что если бы они выстрелили сейчас, то подбили бы друг друга.

— Запуск, — произнёс он, и его корабль откликнулся.

Двигатели "Фетиды" выключились. Запустились тормозные установки, сражаясь с импульсом корабля. Вдоль его боков и брюха открылись вакуумные шлюзы, рассеивая в космос катера на выдохах стартового пламени. Они кишели в зазоре, добираясь до корпусов кораблей своих врагов. Магма-взрывы бурлили, прожигая переборки, гравитонные заряды разламывали броню, и штурмовые катера грудились вокруг пробоин, как мухи на кровавой ране.

Первые из мёртвых Железных Рук сошлись с Сынами Хоруса на батарейных палубах "Волка Хтонии". Палубы под погребами боеприпасов были усеяны трупами орудийной прислуги, задохшейся и сокрушённой взрывной декомпрессией. В оставшихся карманах атмосферы трепетал маслянистый свет пламени. Железные Руки наступали, их оружие выплёвывало смерть. Пол дрожал под их медленной поступью.

Противовзрывные двери, что располагались дальше по палубе, открылись, внутрь хлынул задымлённый воздух. Сыны Хоруса прошли через них компактными клиньями, держа тяжёлые пехотные щиты сплошной стеной. Наступая, они стреляли — болты вспарывали воздух, врезались в доспехи и детонировали. Пал первый легионер Железных Рук, его выкованное заново тело разорвало на части множественными взрывами. Его братья отплатили врагам той же монетой. Пучки выстрелов из волкитного и плазменного оружия озарили мрак неоновым светом. Бронированные фигуры исчезли в потоках пламени и псевдо-солнечного света. Щиты вре́зались в доспехи, из-под зубьев цепных мечей, заскрёбших по керамиту, полетели искры. Железные Руки перешли наклинки, на молоты, принялись выпускать в упор энергетические выстрелы и разрывные снаряды. Покойники заново принимали смерть в тишине, звуки их кончин украла безвоздушная пустота.

А мёртвые всё изливались из "Фетиды".

К тому времени, как Железные Руки захватили батарейные палубы, по всему "Волку Хтонии" возникла дюжина других плацдармов. Сыны Хоруса начали иссякать в числе, они отступали, стягиваясь в тесные кольца сопротивления.

В пустоте космоса, и "Детище Смерти", и "Волк Хтонии" продолжали скользить сквозь вакуум по своим первоначальным траекториям. Внутри "Детища Смерти", Железные Руки ударили по командной цитадели корабля, дюжинами врываясь в башни и бастионы, которыми был окружён купол мостика. Сыны Хоруса встретили наступление Железных Рук заслонами подавляющего огня и постепенно его остановили, а потом дали сигнал к контратаке. Терминаторы продирались сквозь отработанные снарядные гильзы и груды трупов, в их броне цвета морской зелени отражались дульные вспышки и свечение силовых полей. Какое-то время казалось бесспорным, что "Детище Смерти" отбросит мертвецов назад в пустоту.

Случайность покончила с этой надеждой.

Кишащий абордажниками "Волк Хтонии", который снова разворачивался к "Фетиде", выпустил торпеды. Возможно, это была ошибка, быть может — паника или неисправность в какой-то системе на корабле, раздираемом изнутри на части. Запущенные вслепую торпеды промчались между крутящимися кораблями. Одна подбрила верхнюю часть корпуса "Фетиды" и расплескала пламя по её разрушенным башням. Остальные ударили в "Детище Смерти" чуть спереди от двигателей и сдетонировали близ магистрального плазмопровода.

Взрыв без малого разорвал судно напополам. Оно начало уходить в штопор, двигатели продолжали тащить его дальше, а распространяющиеся взрывы пожирали его изнутри. Железные Руки продолжали наседать, в то время как завоёванный ими корабль разваливался на части.

На "Волке Хтонии" Железные Руки в конце концов добрались до реакторных палуб и загасили пылающее сердце корабля. "Волк Хтонии" погрузился во мрак и тишину. Перед лицом смерти своих собратьев "Удар Копья" бросился наутёк к краю системы и нырнул в варп. "Фетида", которой было отказано в полном уничтожении её врагов, устроилась неподвижно рядом с умирающими судами, как хищник, усаживающийся закусить своей добычей.

Покончив со своими задачами, те мертвецы, кто ещё был в состоянии ходить, удалились на "Фетиду", в ждущие объятия холодного забытья.

13

Сквозь ледяные сны до Крия донёсся голос: "Пробудись".

Сначала пришла боль, как это бывало всегда. Она началась в груди и разбежалась по его оставшейся плоти, опаляя жгучим прикосновением. Затем очнулось железо.

Боль стала сильнее, она прошивала его насквозь, пронзительная и острая, как игла. Какой-то долгий миг он мог ощущать каждый поршень, сервопривод и искусственное волокно своего тела, но не мог ими двинуть. Он снова был пойман в ловушку, удерживаемый мёртвым грузом металла, с которым он был соединён. Кровь пульсировала по его плоти и неслась по его конечностям, отстукивая, как далёкий барабан. В ушах нарастали звуки: лязг машин, царапанье инструментов, стрекотня сервиторов, приступающих к своим задачам.

Боль стала ещё сильнее, и она не слабела. Внутри нарастал инстинктивный порыв забиться, закричать, освободиться от железа, пока вся его воля не начала уходить на то, чтобы сохранять неподвижность. Затем этот миг прошёл.

Его тело снова принадлежало ему. Вернулось зрение. Сначала возникла завеса статических помех, падающих из черноты, как снег. Затем появились очертания, потом цвета, следом — лицо, которое он узнал.

— Пора, — произнёс Фидий.

Крий кивнул. Вверх по позвоночнику судорожными рывками бежала боль.

"Феррус Манус мёртв".

Как всегда, истина всплыла в его уме так же ярко и болезненно, как и в тот момент, когда он услышал её в первый раз. Сперва была пустота, потом — сосущая чернота горя, затем — гнев багровее крови, и, наконец, пришла ненависть. Холодная, безграничная и тёмная, как закалённое железо, она оформилась и стала потребностью, стала стимулом. Он отсёк все прочие эмоции и мысли, отключая их от своего разума, как излишние системы. Осталась лишь ненависть, купающаяся в лучах его боли.

Он отвернулся от Фидия и посмотрел на кольцо Железных Рук, которые стояли перед ним с оружием в руках. Он встретился с ними взглядом, и в их глазах был холод. Он снова посмотрел на Фидия.

— Мы достаточно близки к Солнечной Системе, — сказал Фидий.

Крий не произнёс ни слова, но тронулся с места, и Железные Руки молча последовали за ним.

14

Борей поднял глаза на Крия — с того дня, как они покинули Терру, кожа поверх угловатых костей его лица стала бледнее, а само оно осунулось. На храмовнике были чёрные одежды, а не его загубленная броня; толстые оковы на его запястьях и лодыжках соединялись цепями с адамантиевым ошейником, который окольцовывал его шею. Он выпрямился, звякнув звеньями цепей друг о друга. Его раны явно причиняли ему боль, но он исцелится и будет жить. Лицо Борея не выказывало никаких эмоций, но Крий уловил какой-то проблеск в глубине его глаз. Его рассудок взвесил возможности в отношении того, что это может означать: злость, жалость, решимость, узнавание? Он отмёл их все как не имеющие отношения к делу.

В ангаре было так же тихо, как и во время их прибытия все эти месяцы тому назад. Тёмную каверну по-прежнему заполняли обобранные каркасы посадочных судов и боевых катеров, и всё так же было не продохнуть от жаркого воздуха. "Грозовой Орёл" Борея с чёрно-золотым корпусом стоял готовый к вылету, его прожекторы порождали озерцо света перед открытой посадочной рампой.

— Мы на рубеже света, — сказал Крий. — Как только мы улетим, мы пошлём сигнал. Твои братья тебя здесь найдут.

— Ты… как они, — произнёс Борей, переводя глаза с Крия на остальных Железных Рук.

— Они мои братья, — ответил Крий.

— Этому не будет конца, — негромко сказал Борей. — На том пути, которым ты сейчас идёшь, гибнет всякая надежда.

— Надежда, Борей, была потеряна давным-давно, — голос Крия звучал тихим скрежетом. Он чувствовал, как стучат в груди машины, заменившие ему сердца. — Она была потеряна в тот миг, когда пал наш примарх, когда наши отцы стали смертными в наших глазах. Эта война кончится не так, как ты думаешь, Борей, и не так, как того желается твоему повелителю, — он замолк и поднял свои руки. Рассечённые цепи бряцнули в тех местах, где они по-прежнему свисали с его запястий. — Но хотя я и не вернусь с тобой, я сдержу своё обещание. Если ты желаешь получить это обязательство, то оно у тебя есть. Когда придёт время, ты можешь нас призвать.

Долгое мгновение Борей держал взгляд Крия.

— Как?

— Игнарак. Безмолвие гор, которые когда-то пылали и которые запылают вновь. Пошли это сообщение, прикрепив к нему одно слово. Если мы дотянем до того дня, мы тебя услышим, и мы отзовёмся.

Борей ничего не ответил. Лицо храмовника уже снова замкнулось и закаменело, его выражение стало непроницаемым. Крий отступил на шаг назад и двинулся к выходу из помещения. Пара Железных Рук, стоявших по обе стороны от Борея, повела его вверх по рампе "Грозового Орла", и Крий услышал, как пилоты-сервиторы что-то затараторили своему кораблю на языке машин.

Добравшись до верха рампы, Борей снова обернулся к Крию.

— Что за слово? — позвал он. Крий посмотрел вверх на храмовника. — В том призыве, какое слово вас приведёт?

Двигатели "Грозового Орла" заголосили, набирая мощность. Горячий воздух ангара заволновался.

— Пробудитесь, — сказал Крий.

Борей ещё какое-то мгновение стоял на верху рампы под нарастающим ветром и затем отвернулся прочь.

КОНЕЦ

Джон Френч Змей

«И змей проник даже в рай»

— из Падения Небес,

собранного из разных древних источников

Работа запрещена в 413.М30

Ведьма смотрела на Тороса. Её руки были по локоть красными, а белый шелковый халат отяжелел от пропитавшей его засохшей крови и свежего пота. Человек у её ног был еще жив, конвульсивно дергая почти бескожим телом. Кровь стекала с лезвия кинжала в руках ведьмы — капли на его кончике сверкали багровым цветом в свете горящих углей. Вокруг, широко открыв глаза, стояла в ожидании толпа её последователей, не зная, что именно они увидели и как именно должны отреагировать.

Они делали это много раз и считали себя скрытными, но Торос и его жрецы просто вошли в середине ритуала словно их тут ждали.

Глядя в глаза ведьме, Торос гадал, кого же она в нем увидела. Посланника богов? Чудовище? Откровение? Он снял темный плащ, что скрывал его во время путешествия сюда и предстал таким, каким был на Давине: худая долговязая фигура в грубой одежде. Золотые браслеты в виде змея с рубиновыми глазами охватывали его шею и запястья. Сзади стояли пятеро его жрецов в светлых мантиях, сжимая чешуйчатыми пальцами посохи. Их красные узкие глаза не мигая смотрели на происходящее.

Стены пещеры были железными — это было место чуть ниже огромной печи. Высоко наверху пылали жаром выходные трубы печной вентиляции. Культисты использовали это место годами — пролитая кровь и бормотание жертв зудели где-то на задворках чувств Тороса.

Ему здесь не нравилось. Ему не нравился запах железа и унылая вонь разумов тех, кто был в кузнице. Он тут лишь потому, что боги пожелали, чтобы этот мир стал их собственностью, причем до того, как сюда придет война. Это будет перерождением — высшим счастьем для недостойной планеты. Толпа этих культистов была лишь началом. Но они еще увидят истинное лицо тех, кому поклоняются.

Торос наклонил голову, заставляя ведьму трястись под его взором. Ей было страшно — он чувствовал резкий специфический запах человеческого страха в воздухе пещеры. А почему бы ей его не испытывать? Она пользовалась силой, заставляя остальных подчиняться ей. А теперь к ней пришел посланник её богов, и ей не понравилось лицо тех сил, которым она поклонялась. Он знал, что так оно и есть; видел это в зеркале её глаз.

+ Уже близко, возвышенный. +

Призрачный шепот голосов его жрецов пронесся в голове Тороса. Он улыбнулся:

+ Да, дети мои. Этот миг приближается. Боги покажут нам путь. +

Освежеванный человек на полу дернулся, его вырвало кровью. Ведьма даже не посмотрела на него — она уже забыла про жертвоприношение. Стоящие на коленях культисты всё еще не шевелились. Их страх ощущался чувствами Тороса как безвкусный аромат.

Скот. Скот, ведомый злостью и завистью. Скот, который лелеет свою маленькую ненависть и мечтает вырвать власть у тех, кто им управляет. Этого и следовало ожидать — подобные желания связывают смертных с богами, но они все равно не далеко ушли от зверей, ожидающих удара пастушьей плетью. Они называют себя Восьмеричной Дверью. Они в отчаянии и они слабы — в сердцах они думали, что их молитвы никогда не будут услышаны.

— Во имя крови, — запела ведьма дрожащим голосом, поднимая над Торосом кинжал. — Во имя семи серебряных путей и пяти чаш ночи, я приказываю тебе…

Торос медленно помотал головой, не отрывая взгляда от её глаз.

— Мелочь, — прошипел он, делая шаг вперед. — Ничтожество.

Вокруг него начали кружить тени и еле слышный шелест. Скользя по его коже, они начали заполнять пещеру. Боги благословили его — нет, они сделали его таким. С того момента, как мать принесла его в Ложу Змеи, избранного кривого ребенка с красными глазами, и до того, как он заглянул за врата сна и увидел за ними проблеск богов — всё это было лишь подготовкой. За стенами этой пещеры был целый мир и в его небесах висели звезды, вокруг которых кружились в вечном танце другие миры. Все они спят, все ждут новую эпоху, о наступлении которой даже не подозревают. Вот зачем боги пронесли его через море душ и поэтому он стоит сейчас здесь — он пробудит спящий Империум ото сна.

Ведьму уже действительно трясло. Торос услышал в её разуме зарождающиеся слова и заговорил прежде, чем она смогла их произнести. Голос прозвучал грохочущим шепотом:

— Тишшшшина.

Ведьма не ответила и не шевельнулась. Торос почувствовал, как за спиной зашевелились сопровождавшие его жрецы. Он медленно запустил руку под одежду и вытащил нож. Пальцы плотно обхватили рукоятку.

— Вы призывали верховных слуг богов, — он сделал еще один шаг вперед. Взгляды тысячи глаз коснулись его кожи. — Этот мир будет принадлежать им.

Оскалив острые зубы, Торос закончил:

— Но вы — вы сейчас мои.

Тишина взорвалась, и ведьма прыгнула на него с кинжалом в руке.

Культисты с ревом вскочили на ноги. Одно бесконечное мгновение Торос чувствовал эхо их криков в душе — их гнев был подобен жару печи. По всей пещере ножи вылетали из своих ножен. Он чувствовал всё: каждое ритуально заточенное лезвие, каждый разжимающийся мускул, каждое сердце, стучащее со страхом и ненавистью. Его омыла жажда убийства, наполняя и преображая.

Он уклонился от удара ведьмы и вспорол ей живот своим ножом. Она упала, заливая кровью белый шелк. Жадно хватая ртом воздух, она хотела просить о милосердии, но душа уже улетала на встречу с богами. Он ощутил, как зашептали тени, ликуя от её криков.

Призрачный голос Тороса вознесся в сгущающейся тьме:

+ Боги говорят! +

+ Они говорят, + эхом как один откликнулись его жрецы.

От них вверх рванулся столб неровного света, расколов мрак зеленым огнем. Пять жрецов взлетели в воздух, окутанные вспышками спиральных молний. Потолок пещеры покрылся изморозью, холод подавил жар, идущий от печи. Там, где огонь коснулся культистов, не осталось ничего кроме пепла.

Торос отвернулся от мертвой ведьмы, поднял руку и вокруг неё из дыма возник черный змей. Он пополз по руке вниз, обвиваясь вокруг тела. Кожа Тороса сгорала и леденела при касании адского существа. Оставшиеся культисты бросились на него с ножами; в их глазах плескался страх и ужас. Он почувствовал, как змей обвил его горло и открыл рот, чтобы проглотить его.

Из толпы отделился один культист. Он был огромен, голая грудь блестела от пота. Он атаковал, гремя серебряными кольцами, вделанными в складки кожи. Торос почувствовал, как кинжал здоровяка вошел ему между ребер, пробил сердце и кровь хлынула из раны на грудь.

В нем пульсировали жар и холод. Он взглянул на жирного культиста: тот выдернул нож для второго удара. Черные капли крови брызнули с лезвия.

Торос раскрыл рот, чувствуя, что челюсти расходятся всё шире и шире. Из горла вырвались тени и, вскипая в воздухе, обвились вокруг культиста прежде, чем он смог нанести второй удар. Черное облако поплыло прочь, накрывая бушующую толпу. Культисты начали падать, ослепленные кошмарным ужасом, пот на их обнаженной коже превращался в лед.

Каждый разум в пещере закричал.

Теперь они увидели, подумал Торос, когда из тысячи глоток вырвался крик. Они увидели изначальную истину.

Крис Райт Бьёрн: Одинокий Волк

Он бежит, а под ногами горит земля. Бежит так быстро, что словно летит, едва касаясь обугленных плит, прорываясь сквозь хлещущие из трещин синие языки. Над головой сверкает небо, разрываемое сиянием истончающейся пелены.

Он видит свою добычу, возвышающуюся над бурлящей массой тел, и этого достаточно. Вздымаются топоры, сверкая в огне, и обрушиваются на лица вопящих проклятых, но его с ними нет.

Весь Род сражается на бескрайних равнинах Велбайна, встретив яростью безумие орды. Спущенные с цепи Волки бросаются в гущу боя, где им и хочется быть. Стаи воюют, прикрывая друг друга, образуют стены щитов и клинья секир. Вопящие порождения ночи обрушиваются на них, но крики замирают в их нечестивых пастях, когда твари видят гнев Русса. Примарх продолжает сражаться, хотя даже его, исполина, не видно — на поле боя достаточно кошмаров, чтобы занять Волчьего Короля.

Но нет стаи, что защитит ему спину, нет стаи, что прикроет его яростную атаку. Он был один так долго, что успел свыкнуться с этим. Топор кружит вокруг как боло, свистит, ускоряется, готовится к удару.

Над ним нависает добыча — огромная, покрытая панцирем и окутанная пагубным огнём. Её крылья, рваные и кожистые, раскрываются в измученной ночи. Под ударами копыт трещит земля, клинок рассекает сам воздух, а от рёва содрогается мир.

Это воплощение кошмаров смертных, собранных воедино и раздувшихся в сотворённого безумием исполина. Он идёт по полю смерти, разя направо и налево дымящимся топором. Огонь взмывает навстречу, омывая кроваво-красные мускулы и чёрные маслянистые шипы. Придавленное короной рогов длинное бычье лицо скалится в свирепой презрительной усмешке.

Он бежит всё быстрее. Он уже видел эту тварь. Он узнаёт складки демонической кожи, топор в руках, выбитые в железе руны разрушения. Он помнит, что тварь сделала в прошлый раз, когда пересеклись их судьбы.

И как он мог бы забыть, если не помнит почти ничего другого?

Тварь видит его и рычит вызов, от которого содрогается поле боя. Передняя нога опускается, и трещины идут по тлеющим плитам. Оружие движется тяжело, с лезвия брызжет кипящая кровь.

Но он уже зашёл слишком далеко. Он прыгает, пролетает над головами низших чудовищ, разбрасывает их, прорывается сквозь бессильную преграду.

Он бросает вызов в первый раз за многие годы. Он даёт волю языку, молчавшему с тех пор, как последние братья из его стаи сгорели на погребальном костре. Он произносит имена умерших, павших в бою братьях, как и обещал их духам, когда угли ещё мерцали как умирающие звёзды.

— Алви! — кричит он, обрушивая на тварь первый удар. Густая как магма кровь хлещет на клинок топора. Алви, так и не заслуживший подвигом имя, Алви, чистейший из них. Алви, который умер, когда его нагрудник сокрушили копыта твари, и продолжал рубить нечестивую плоть даже захлёбываясь кровью.

Демон воет, обрушивая собственный топор, но он слишком быстр. Он движется словно буря, словно молния, кружит и приближается — неуловимо, неудержимо.

— Бирньольф! — Сказитель. Скальд, тяжёлый на руку, но лёгкий на язык, несущий сагу стаи и память об её жертвах. Бирньольф умер в когтях твари и был брошен обратно в сумерки испарений вечных чумных равнин Грита. Со смертью Сказителя умолкли и саги.

Теперь демон пытается сделать так же, но он слишком хитёр. Он старше и закалён в пламени, что жарче огня, терзающего этот мир. Он отскакивает в сторону, уже готовясь к новому рывку.

— Эйрик! — Злотоволосый, живучий. Эйрик глубоко ранил тварь перед смертью, забравшись на неё для удара.

И теперь он поступает так же — использует массивность демона против него, противопоставляя скорость силе. Мимо словно маятник пролетает тяжёлый топор твари, проходя на расстоянии волоска. Он вонзает клинок в грудь демона и хватается за железные цепи, чтобы не упасть и взобраться выше.

— Гуннальд Щитоносец! — Как мог умереть Гуннальд? Какая сила могла пробить его несокрушимую защиту? Гуннальд сражался до самого конца, размахивая громовым молотом и изрыгая проклятия даже тогда, когда его душили.

Он не пытается сделать так же. Он не так силён, как Гуннальд, и потому пользуется скоростью, карабкаясь по железным пластинам шкуры твари. Она пытается стряхнуть его, но не может. Воин чувствует растущий страх. Теперь демон знает, кто он.

— Хьорвальд, Храни, — близнецы, всегда сражавшиеся вместе, вскидывающие болтеры и наполняющие воздух очередями разрывных снарядов. Они пали лишь тогда, когда тварь остановила атаку и разбросала последних охотников с клинками. Он помнит, как они отбросили болтеры, обнажили мечи и бросились в бой. Хьорвальд и Храни умерли так же, как и жили: плечом к плечу.

Не осталось имён. Он сражается, словно обезумев, цепляется за плечо демона когтями искусственной руки, а другой рубит топором. Тварь пытается скинуть его, отбросить, как было прежде, но теперь его когти острей.

Всё тяжелей, глубже, старше, мудрей, сильней. Убив его стаю, тварь ввергла его в бойню, достойную Конца Света. Теперь он подобен старому охотнику легенд, отнимающего у павших силу.

Тварь вырывает у него топор и торжествующе ревёт. Она смотрит, как мелькает и вспыхивает красным клинок, падая на горящую землю. Она замирает, чтобы взглянуть на это — и здесь ошибается.

Он ждал этого. Его волчьи когти тянутся к шее твари. Адамантиевые клинки, потрескивающие от вспышек молний, сжимаются на демонической шкуре, сдавливают толстые мускулы.

Тварь бьётся. Вцепляется в него. Раздирает когтями бронированную спину. Но теперь ему достаточно держаться. Он давит всё сильнее, когти впиваются всё глубже, выдавливая реальный воздух из нереальных лёгких. Он скрипит клыками, чувствуя, как из ран течёт кровь.

Кожа лопается, вздуваются и рвутся сосуды, сила покидает зверя. Он душит демона, падающего на колени. Вокруг бушует битва, вихрь неудержимого гнева, но её больше не видит даже демон.

Красные глаза твари вспыхивают в последний раз, и он не отводит взгляд. Демон задыхается, хрипит, но хватка не ослабевает.

Лишь когда тварь погибает, лишь когда её смертная оболочка превращается в неподвижную грязь и пепел, он поднимает свой кровавый коготь. Он срывает шлем с головы и запрокидывает лохматую голову, глядя в небо. Вдохнув неотфильтрованный воздух, он торжествующе воет.

Его живые братья воют вместе с ним. Они знают, что теперь он вернётся. Они знают, что он на самом деле убил. Он стоит на дымящемся трупе демона, опустив сапоги на его опавшие плечи. Осталось произнести лишь одно имя, имя последнего воина стаи, того, кто ради мести охотился среди моря звёзд, того, кого слишком долго звали Одиноким Волком.

— Бьёрн.

Энтони Рейнольдс Кхарн: Восьмеричный Путь

Я стою и жду, расслабленно держа в руке топор для поединков. Это не Дитя Крови, то ревущее чудовище предназначено только для убийства. Схватка — не сангвис экстремис. Оружие привязано к запястью цепью, в честь гладиаторов Деш`еа. Я видел их кости, бродил по месту их гибели. Я помог Ангрону обрушить возмездие на их убийц. Мне никогда не доводилось встречаться с ними, однако их смерть поведала, чем мы становимся. Мы — рабы памяти о них.

— До третьей крови.

Как и я, Борок раздет по пояс. Его массивный мускулистый торс крест-накрест пересекают старые раны — шрамы поверх шрамов. Все они спереди, он ни разу не повернулся к врагу спиной. Он не трус.

— До первой.

Я вижу в его глазах разочарование, но он согласно кивает. Легион пролил довольно крови. Слишком многие умерли на аренах после преображения Ангрона, после его вознесения. По крайней мере, таким словом это описал его брат Лоргар. Ангрон изменился, и его сыновьям придется сделать то же самое.

Стоящие кругом зрители шумят, они ревут, как животные. Им не терпится увидеть кровь. Этого требуют от всех нас Гвозди Мясника. Они вдавливаются в мякоть сознания, перемалывая и терзая болевые рецепторы. Становится все хуже, они ощущаются даже в дремлющем состоянии, вкручиваются в мозг. Винты заворачиваются и гвозди стучат. Братские узы с товарищами из Пожирателей Миров не в силах лишить меня улыбки. Пища на вкус, словно пепел. Нет никакой радости кроме той, что обретается, когда убиваешь, вскрываешь артерии, рассекаешь плоть и забираешь черепа. Вот чего от меня хотят Гвозди.

На протяжении последних недель я сторонился братьев. Меня преследуют мрачные мысли. Я привык в одиночестве бродить по палубам «Завоевателя», бездумно шагая по коридорам, как будто после пройденных километров за километрами меня посетит некое внезапное озарение, некое указание, некая… надежда.

Я не намеревался приходить сюда этой ночью. Возможно, это Гвозди вели меня на арену. Но как только я услышал зовущий, словно сирены, звук сшибающихся клинков и оружия, врубающегося в плоть, то уже был не в силах свернуть прочь. Сегодня было невозможно устоять перед соблазном пусть даже секундного успокоения непрестанного трения в коре головного мозга. Гвозди хотят, чтобы я снова сражался. Я не был здесь с тех пор, как посрамил Эреба. Трусость подлеца не дала мне совершить убийство, и Гвозди наказали меня за это. Но теперь я тут, и давление уже ослабло.

Борок занимает место напротив меня посреди круга. Он будет драться своим обычным оружием — парой длинных кривых клинков. Мечи против топора. Такие бои никогда не затягиваются.

Я атакую. Это единственный известный мне путь.

Моя скорость застает его врасплох, и схватка едва не заканчивается в первый же миг. Впрочем, он быстро приходит в себя. Мы оба пляшем под дудку Гвоздей, и это омерзительная мелодия. Мало кто в Легионе теперь сражается изящно.

Я блокирую клинок, несущийся к моему горлу, и вынужден качнуться в сторону от его близнеца, который движется понизу, чтобы выпотрошить. Я отбрасываю Борока пинком, впечатав ногу точно ему в солнечное сплетение. Он отшатывается.

Я жду его, крутя запястьем и вращая топор для поединков, перехватывая оружие. Он рычит и бросается на меня. Я встречаю его лицом к лицу.

Борок — один из Поглотителей, телохранителей Ангрона. Разумеется, раньше примарх никогда не нуждался в телохранителях. А теперь он скован и заперт под палубой, и сама идея, будто ему нужна защита, смехотворна. Поглотители — немногим более, чем его тюремщики. Постыдная служба для тех, кто должен был быть элитой Легиона.

Блок, взмах, шаг в сторону, выпад. Это не по-настоящему. Схватки — только чтобы отвлечься и ослабить боль, пока мы снова не вступим в подлинный бой, и можно будет дать Легиону свободу. Мысль о том, чтобы выпустить Ангрона из его темницы, не из приятных. А что насчет нас? Его сыновей? Обречены ли мы на такую же участь? Покинут ли нас последние остатки человечности, станем ли мы просто скованными безумцами?

Гвозди чувствуют, что моя агрессия угасает, и наказывают меня. Они вонзаются в мозг, ослепляя меня белой вспышкой боли. Я отвлекаюсь, и Борок практически достает меня. Я избегаю размашистого удара его клинков всего лишь на волосок. Я вижу, что он разочарован. Ему хотелось испытать себя в бою с воином, который одолел Темного Апостола, но то было другое дело. То было реально, а это просто фарс.

Один из его клинков скрежещет по рукояти топора, едва не задевая мои костяшки. Это была бы первая кровь, хотя от такого итога Аргел Тал бы рассмеялся. Возможно, именно воспоминание о старом друге отчасти дает толчок тому, что происходит затем.

От удара тыльной стороной ладони я оступаюсь и падаю на пол.

Что-то капает на мою руку. Кровь… Он меня задел, а я даже не почувствовал? Нет. Мы оба поднимает глаза вверх, забыв о схватке. Потолок кровоточит. На меня падает вторая капля, потом еще одна. По стенам текут ручейки.

А затем я слышу рев Ангрона. Примарх бушевал на протяжении недель, но теперь все по-другому. От этого звука толпа умолкает. Он изливается через решетку палубы, расходясь по стали. От него стены содрогаются и стонут. Он с треском исходит из отключенных раструбов вокса. Его одного достаточно, чтобы исказить саму реальность. Мое сердце начинает грохотать в унисон с ударами в голове. Оно сливается с издаваемым Ангроном шумом, который нарастает и близится к крещендо. Мои пальцы сжимаются на рукояти топора, и с губ срывается рычание. Грохот поглощает все.

Я знаю, что грядет, но не в силах предотвратить это. Все происходит быстрее, чем когда-либо раньше. Я едва успеваю сделать вдох. На меня как будто обрушивается приливная волна, и через миг я тону. Я вскакиваю на ноги, держа топор обеими руками, и все окрашивается красным.

Первое, что я ощущаю — смрад крови и сырого мяса. Второе — рев. Не Ангрона, примарх-демон умолк, а столь же оглушительный рев толпы. Зрение медленно возвращается ко мне, красная пелена поднимается, открывая последствия бойни. Мои руки по локоть покрыты кровью. Она капает с топора. Кровь и у меня во рту, спекается на губах и подбородке. Это не моя кровь.

Я смотрю на учиненное мной побоище. Борока больше нет. На его месте останки, дело рук психопата. Толпа одобрительно ревет. Это тошнотворно. Мне хочется уйти отсюда, прочь от криков и могильного зловония.

Вперед выходит фигура. Мои глаза расфокусированы, но пальцы подергиваются от желания погрузить топор в расплывающееся лицо.

— Борок был одним из Поглотителей, Кхарн. Теперь его место по праву твое.

Я смеюсь от слабости. Она прорывается кровавым кашлем, брызгами слюны и сгустков запекшейся крови. Я бросаю топор, и оружие падает с глухим лязгом. Обтираю руки, кровь отстает и капает с кончиков пальцев. Я озираюсь, будто человек, который пробудился от глубокого сна. На меня обрушивается ярость толпы, их злоба и жажда крови. Это мои названые боевые братья. Мой Легион.

Теперь я ясно вижу, что мы больше не идем Багряным Путем. Это совсем иная стезя, куда сильнее обрекающая на проклятие. Я считал подобное суеверной чушью, всего лишь религиозными тирадами XVII Легиона. Это не так. Увы, не так. Мы ступаем по Восьмеричному Пути, и дороги назад нет.

Ник Кайм Выжженная земля

Не переведено

Гэв Торп Сайфер: хранитель порядка

Глубоко вздохнув, чтобы умерить напряжение, сжимавшее грудь, Захариил вгляделся во тьму прохода. Усилием воли он отогнал воспоминания о своем последнем визите в это место — подземелье под аркологией Северных пустошей — и о тех ужасных вещах, свидетелем которым он стал. Что-то заставляло его мешкать у входа, но он не знал точно, что именно: то ли запустение этого нового примитивного поселения, то ли отзвук какого-то более глубокого, нематериального ощущения. Он обернулся к спутнику и жестом указал на скалы вокруг них, обработанные буровыми инструментами и лазерными кирками:

— Раскопки совсем недавние.

Как и Захариил, другой космодесантник был без доспеха, предпочтя броне тяжелые одеяния Ордена. На них не было знаков, указывавших на его звание или чин: воин-загадка, лорд Сайфер, хранитель тайных традиций.

— Падальщики, — он пожал плечами.

— Спустя столько лет? И зачем им бежать от нас? Невиновные не убегают.

Сайфер обернулся. Захариил отметил — уже не в первый раз, — что спутник его колеблется.

— Орден вычистил это место, и вполне естественно, что жители решили, будто нарушают закон, возвращаясь сюда. Здесь не осталось ничего важного.

— Думаю, более детальный осмотр не повредит. Ведь вы сами хотели посетить Северные пустоши; я же здесь лишь как одна из… заинтересованных сторон.

Именно по приказу Лютера Захариил превратился в спутника Сайфера в его таинственных странствиях, хотя самому Сайферу поначалу это пришлось не по душе. Эта миссия стала для них просто первым поводом совершить совместное путешествие.

— Я не хочу возвращаться к великому магистру без полного отчета.

— О чем здесь отчитываться? — Сайфер махнул рукой в сторону заброшенного поселения позади них. — Какие-то бродяги роются в своих трущобах, и больше ничего.

— Мы осмотрели только поверхность, но нужно заглянуть глубже — пусть лишь чтобы убедиться, что в этих прогнивших туннелях не зреет новое восстание.

Лорд Сайфер казался обеспокоенным:

— Мастер Лютер, случаем, не рассказал, что именно привлекло его внимание к этому району?

Врать Захариилу не пришлось:

— Вкратце. Количество новых рекрутов практически исчерпало ресурсы Альдурука, и он подумывает основать здесь новую крепость.

— Странный выбор, учитывая историю этого места.

— Не соглашусь. Выбор вполне очевиден: так Орден покажет, что вновь контролирует эти территории.

Они спустились по туннелям, стены которых, ранее блестевшие металлом, теперь покрылись пятнами коррозии. В воздухе чувствовался едкий запах, источник которого был неясен. Захариил остановился на мгновение и прижал руку к голове: он чувствовал, что дальше, в глубине, что-то шевелится, что-то, чего он не ощущал уже очень давно, и все же очень знакомое. Спустя несколько секунд он вновь нырнул в темноту.

Пройдя по туннелю еще некоторое расстояние, они обнаружили новые признаки недавних раскопок и строительных работ, в результате которых завалы были расчищены, а слабые места укреплены. Чем глубже они уходили, тем горячее становился воздух, пока жара не стала удушливой — а вместе с ней усиливалась и вонь. Однако источника запаха видно не было, и ни в одном из коридоров или залов, которые они миновали, не было следов заражения. Лорд Сайфер никак не прокомментировал этот факт, хотя и постоянно оборачивался к Захариилу.

С жарой и вонью пришло и гнетущее чувство. Захариилу упорно казалось, что каждый шаг приближает их к чудовищной участи, и чем глубже они спускались, тем сильнее становилось это ощущение, хотя Сайфер, судя по всему, его не разделял. Или же, как подсказывала Захариилу внутренняя подозрительность, тот знал, что так будет?

— Подождите!

Тревожный оклик спутника заставил Сайфера остановиться, и рука его потянулась к болт-пистолету на поясе. Мгновением спустя по туннелю пронесся длинный тихий вздох: каждые несколько секунд издалека до них доносилось, тревожа зловонный воздух, чье-то горячее дыхание.

— Чувствуете?

Сверхъестественный ужас медленно охватывал Захариила, холодом поднимаясь по спине. В зрачках его сверкнули искры психической энергии: он направил свое сознание вперед, выставив руку перед собой, словно ощупывал невидимую стену.

Сайфер обнажил оружие. Лучше было не упоминать того, что случилось раньше, и потому библиарий соврал:

— Всего лишь остаточный след, ничего больше. Вы… Кажется, вам не по себе. В чем дело?

— Я… я не могу идти дальше. Я должен…

Лорд Сайфер дрожал, не в силах справиться с собой, и оглядывался по сторонам в ожидании погибели, подстерегавшей его. Он начал медленно отступать назад по коридору.

— Нам нужно вернуться. Ошибкой было приходить сюда.

— Призраки прошлого, — Захариил пытался успокоить не только своего спутника, но и себя самого. Ему еще не доводилось видеть, чтобы кто-то из легионеров вел себя таким образом, но Сайфер, в отличие от него, не сталкивался с кошмарами, обитавшими глубоко под Северными пустошами. — Здесь нечего бояться, кроме воспоминаний.

Содрогаясь, Сайфер продолжал отступать, пока его шаги не стихли. Захариил не последовал за ним, захваченный воспоминаниями о прожорливых червях — и о чем-то страшном, противоестественном. И все же он двинулся дальше, ведь его направил сюда Лютер, да и лорд Сайфер чувствовал притяжение этого места.

И без псайкерского таланта чувство неправильности, исходившее от туннелей впереди, было вполне ощутимо. В нем было нечто знакомое: некий голос, некое присутствие, с которым Захариил уже сталкивался. Скверна, пропитавшая коридор, не казалась враждебной — таковой ее счел лорд Сайфер; нет, скорее, в ней чувствовалось приглашение.

Но почему сейчас? Возможно, поселенцы откопали что-то, что уцелело в ходе зачистки? Вряд ли бы они задержались здесь, если бы этот ужасный вездесущий запах был в этом месте изначально. Действительно ли они бросили свои дома в такой спешке только из-за прибытия двух космодесантников? И почему лорд Сайфер отправился сюда?

Слишком много вопросов, на которые ответов нет. Сайфер. Он должен был знать, что здесь происходит; возможно, его предупредили, что Захариил за ним следит, и потому он заманил библиария сюда. Сверхчеловечески острый слух Захариила уловил резкий отзвук заработавших двигателей их челнока; он перешел на бег, направляясь обратно, на поверхность.

Что-то приближалось. Теперь он ясно это чувствовал, словно кто-то зловонно дышал ему в спину. Нужно сказать остальным, нужно предупредить их.

Уроборос вернулся.

Грэм Макнилл Волк пепла и пламени

Часть первая

«Сын может с хладнокровием перенести потерю отца, но потеря наследия способна низвергнуть его в пучину отчаяния»

— Черный Тацит Фиренца

1.

Рука корабля

Обеты наказания

Острие копья

«Я был там, — будет говорить он до самого дня своей гибели, после которого разговаривал уже не столь часто. — Я был там в тот день, когда Гор спас Императора». Исключительный момент — Император и Гор стоят плечом к плечу в пламенных, усыпанных пеплом глубинах мусорного мира. Они сражались в гуще боя едва ли не в последний раз, хотя только один из них знал об этом.

Отец и сын, спина к спине.

С клинками наголо, в окружении бессчетных врагов.

Прекрасный образ для Крестового похода, как всякий другой, позже обессмерченный на холсте и бумаге.

До того, как воспоминания о тех временах стали внушать страх.

Мусорный мир Горро — вот где все случилось, глубоко в свалочном космосе Телонского предела. Империя зеленокожих, некогда охватывавшая местные звезды, горела в пламени, со всех сторон осаждаемая неисчислимыми армиями Империума. Империя чужаков была разбита, ее грязные миры-крепости полыхали, но недостаточно быстро.

Горро был ключом.

Мир дрейфовал по непостоянной орбите в далеком свете раздувшегося красного солнца, где безжалостное время и гравитация так и не сумели породить планет. Не странник, а захватчик.

Его уничтожение стало приоритетной задачей Крестового похода.

Приказ поступил от самого Императора, и на призыв ответил его возлюбленный и самый блистательный сын.

Гор Луперкаль, примарх Лунных Волков.

Горро не желал умирать.

Всякие ожидания Лунных Волков, что они нанесут стремительный удар в сердце, растаяли в тот момент, как Шестьдесят Третья экспедиция вышла на границу системы и узрела мусорный флот, что оборонял ее.

Сотни судов, переброшенных из сражения в Пределе, дабы защитить цитадель-планетоид вожака. Огромные корабли-трупы, питаемые пламенеющими плазменными реакторами. Боевые скитальцы, сваренные вместе из проржавевших обломков, вывезенных из небесных кладбищ и возвращенных к жизни отвратительной технонекромантией.

Флот стоял на якоре вокруг колоссальной, выдолбленной в астероиде крепости — горной скале, закованной в броню из чугуна и льда. В толщу камня были ввинчены километровой длины двигательные катушки, его неровная поверхность бугрилась гигантскими батареями орбитальных гаубиц и минометов. Крепость неспешно приближалась к Лунным Волкам, пока бешеные своры мусорных кораблей неслись впереди, словно необузданные, размахивающие дубинами дикари. По воксу лаяла, подвывая, статика, миллионы клыкастых пастей давали голос первобытным инстинктам.

Поле сражения превратилось в сплошную вихрящуюся зону свободного огня, невероятно переплетенного клубка военных кораблей, коллимируемого лазерного огня, параболических торпедных следов и полей разлетающихся обломков. Боевые столкновения в пустотных войнах обычно проходили на расстоянии в десятки тысяч километров, но это стало настолько близким, что орки-мародеры ракетными сворами ринулись на абордаж.

Ядерные разрывы марали космическое пространство между флотами электромагнитными искажениями и фантомными отголосками, из-за которых реальность стало невозможно отличить от сенсорных призраков.

«Мстительный дух» находился посреди самого яростного боя, его борта то и дело содрогались от выстрелов. От него дрейфовал оплавившийся от многочисленных концентрированных залпов скиталец, извергая массы горящего топлива и дуги плазмы. Тысячи тел сыпались из вывороченных внутренностей, словно грибковые споры.

В подобном бою едва ли была утонченность. То была битва не маневров и контрманевров, а свалка. Победу в ней одержит тот флот, который будет бить сильнее и чаще.

И пока это были орки.

Остов «Мстительного духа» стонал, словно живое существо, пока корабль маневрировал, куда быстрее, чем можно было ожидать от такого исполина. Его древний корпус дрожал от мощных ударов, палуба вибрировала от отдачи многочисленных паливших в унисон бортовых батарей.

Пространство между сражавшимися флотами было заполнено бурей обломков, атомными завихрениями, перестреливающимися атакующими эскадрильями и сгоравшими облаками пара, но на флагмане Луперкаля сохранялась твердая дисциплина.

Колонны инфоэкранов и мигающие проводные гололиты освещали сводчатый стратегиум неровным подводным светом. Сотни голосов смертных передавали приказания капитана, пока дребезжащие машины перечисляли отчеты о повреждениях, пустотных силах, и график ведения огня артиллерии, сливаясь с бинарным кантом жрецов Механикум.

Обученная команда мостика во время боевых действий представляла настоящий венец красоты, и если бы не Эзекиль Абаддон, который словно заключенный в клетку волк мерил шагами палубу, Сеян смог бы оценить ее по достоинству.

Первый капитан ударил кулаком по медному краю гололитического стола, отображавшего сферу боевого столкновения. Прочерченные мигающие векторы угрозы полыхнули статикой, но мрачная картина вокруг «Мстительного духа» не изменилась.

Корабли зеленокожих значительно превосходили Лунных Волков, как по численности, так и — отрицая логику и здравый смысл — по тактической изобретательности командира.

Это раздражало, и гнев Эзекиля ничуть не помогал.

Смертные, на чьих лицах отражался свет текущих данных, оглянулись на неожиданный звук, но тут же отвели глаза, когда Первый капитан уставился на них тяжелым взглядом.

— Правда, Эзекиль? — спросил Сеян. — Это твое решение?

Эзекиль пожал плечами, из-за чего пластины брони заскрежетали друг о друга, а черный хвост задрожал, словно шаманский фетиш. Эзекиль нависал, такова была его характерная черта, и он попытался нависнуть над Сеяном, как будто действительно полагал, что сможет заставить его казаться маленьким. Смешно, ведь выше он казался только благодаря тому хвосту.

— Полагаю, у тебя есть лучшая идея, как обратить чаши весов, Хастур? — спросил Эзекиль, оглянувшись через плечо и стараясь говорить вполголоса.

Бледные, цвета слоновой кости, доспехи Эзекиля мерцали в освещении стратегиума. Едва видимые отметки банд виднелись на тех пластинах, которые не были заменены ремесленниками, проступая золотом и тусклым серебром. Сеян вздохнул. Прошло почти двести лет с тех пор, как они покинули Хтонию, а Эзекиль до сих пор хранил наследие, которое стоило оставить в прошлом.

Он ухмыльнулся Абаддону лучшей своей улыбкой.

— Судя по всему, да.

Это привлекло внимание остальных его братьев из Морниваля.

Гор Аксиманд, до того похожий на их командира резкими орлиными чертами и язвительным изгибом губ, что его называли самым истинным из его истинных сынов. Или, когда Аксиманд был в одномиз своих нечастых благожелательных настроений, Маленьким Гором.

Тарик Торгаддон, недалекий шутник, темное угрюмое лицо которого сумело избежать трансчеловеческого сглаживания, характерного для легионеров Императора. Там, где Аксиманд мог разрушить веселье момента, Торгаддон впивался в него, как гончая в кость.

Все братья. Товарищество четырех. Советники, братья по оружию, скептики и доверенные лица. Настолько близкие к Гору, что считались его сыновьями.

Тарик отвесил шутливый поклон, словно самому Императору, и произнес:

— Тогда прошу, просвети нас, несчастных глупых смертных, жаждущих искупаться в блеске твоего гения.

— Тарик хотя бы знает свое место, — ухмыльнулся Сеян, и его изящные черты лица лишили комментарий злобы.

— И какая же у тебя лучшая идея? — спросил Аксиманд, вернувшись к сути.

— Все просто, — ответил Сеян, обернувшись к возвышающемуся на кафедре позади них командному посту. — Мы доверимся Гору.

Командир заметил их приближение и приветственно поднял руку. Совершенное лицо: идеально высеченные черты, пронзительные океаническо-зеленые глаза, мерцавшие янтарем, и в которых ощущался орлиный разум.

Он возвышался надо всеми, его широкие наплечники украшала шкура гигантского зверя, поверженного на равнинах Давина много десятилетий назад. Доспехи, бело-золотые, невзирая даже на боевое освещение стратегиума, представляли собой настоящее произведение искусства, с центра нагрудника которого взирало немигающее око. На наручах и наплечниках красовались знаки бронников, орел и молнии отца Луперкаля — эзотерический символизм, смысл которого укрылся от Сеяна, и, почти скрытые в тени наложенных друг на друга пластин, выцарапанные отметки банд Хтонии.

Сеян прежде их не замечал, но командиру именно таким и следовало быть. Каждый раз, стоя в его присутствии, ты видел нечто новое, очередную причину любить его еще сильнее.

— И, как по-вашему, движется дело? — спросил Гор.

— Я должен быть откровенным сэр, — ответил Тарик. — Я чувствую на себе руку корабля.

Луперкаль улыбнулся.

— Ты не веришь в меня? Я был бы уязвлен, не знай, что ты шутишь.

— Да? — сказал Тарик.

Гор отвел взгляд, когда стратегиум задрожал от череды мощных попаданий по корпусу. Снаряды многочисленных орудий крепости-астероида, рассудил Сеян.

— А ты, Эзекиль? — поинтересовался Гор. — Я знаю, что могу рассчитывать на честный ответ, не опускающийся до идолопоклонства.

— Вынужден согласиться с Торгаддоном, — ответил Эзекиль, и Сеян подавил улыбку, поняв, каких усилий такое признание стоило Абаддону. Тарик и Эзекиль походили друг на друга в войне, но были полными противоположностями, когда время убийств заканчивалось. — Мы проиграем сражение.

— Ты когда-либо видел, чтобы я проигрывал сражения? — спросил командир у своего тезки. По едва заметному изгибу губ Луперкаля Сеян понял, что командир плавно подводит Первого капитана к ответу.

Гор Аксиманд покачал головой.

— Нет, и вы никогда не проиграете.

— Льстивый ответ, но неверный. Я так же способен проиграть битву, как любой другой, — сказал Гор, подняв руку, чтобы пресечь неизбежные заверения в обратном. — Но я не собираюсь проигрывать эту.

Луперкаль повел их к командному посту, где создание, походившее на скелетообразный каркас, было подсоединено главному боевому гололиту.

— Адепт Регул, — сказал Гор. — Просвети моих сынов.

Эмиссар Механикум кивнул и гололит расцвел жизнью. Пост командира давал более ясное отображение битвы, но это лишь делало его текущие планы еще более непонятными.

Тусклый свет гололита скрывал глазницы командира в тени, одновременно высвечивая все остальное лицо насыщенным красным цветом. Он походил на вождя древности, сидевшего у тлеющего очага в своем шатре, собравшего военачальников на заре битвы.

— Хастур, ты лучше прочих понимаешь тактику пустотного боя, — произнес Гор. — Взгляни и скажи мне, что ты видишь.

Сеян склонился над гололитическим курсографом. Его сердце подскочило от гордости при словах Луперкаля, так что ему потребовалась вся сила воли, чтобы не раздуть грудь, словно один из тех напыщенных павлинов из III легиона. Он сделал глубокий вдох и уставился на зернистую, медленно обновляющуюся карту битвы.

Зеленокожие вели войну без ухищрений, неважно, на каком поле боя им приходилось сражаться. На земле они валили на тебя ордой беснующихся, исходящих пеной и раскрашенных фекальной боевой краской берсерков. В космосе их извергающие потоки радиации скитальцы-налетчики врывались прямо в гущу боя, бессмысленно поливая все вокруг снарядами и ядерными боеголовками.

— Стандартная тактика зеленокожих, хотя я бы постыдился называть подобную свалку этим термином, — сказал Сеян, пошатнувшись, когда последовательно переданные с поста командира приказы заставили «Мстительный дух» уйти в резкий разворот. По всему корпусу флагмана прокатилось эхо сокрушительных разрывов. Никто не знал, были ли это попадания или результаты пожаров.

— Они давят наш строй одной своей мощью и численностью, — продолжил он, когда Регул сместил центрирование гололита, чтобы высветить места самых яростных боев. — Центр отступает от крепости-астероида, нам попросту не хватает орудий, чтобы нанести ей урон.

— Что еще? — спросил Гор.

Сеян указал на медленно вращающееся изображение.

— Наши правые верхние секторы оттеснили слишком далеко. Только нижние левые секторы пока удерживают позиции.

— Чего бы я сейчас только не отдал за второй флот, — сказал Тарик, кивнув на пустой участок космоса. — Тогда мы бы зашли им с флангов.

— Зачем желать того, чего у нас нет? — произнес Маленький Гор.

Что-то здесь было не так, и у Сеяна ушла секунда, чтобы в разуме выкристаллизовалось подозрение.

— Адепт, покажи соотношение вражеских выстрелов и попаданий, — велел он. В воздухе перед Сеяном тут же возникла вращающаяся панорама данных. Он пробежал взглядом статистику и понял, что его подозрение подтвердилось.

— Их оценка разрушительной способности намного выше средней, — сказал он. — Количество попаданий составляет более семидесяти пяти процентов от числа выстрелов.

— Это, должно быть, ошибка, — сказал Эзекиль.

— Механикум не допускают ошибок, Первый капитан, — произнес Регул голосом, похожим на скрежет стального ерша по ржавчине, сказав «ошибок» как страшнейшее из ругательств. — Данные точны и в пределах допуска локальных параметров.

— Зеленокожие, вероятно, попадают и по своим собственным кораблям, — сказал Сеян. — Как они это делают?

Гор указал на испещренные трещинами очертания Горро.

— Потому что это не обычные зеленокожие, и я подозреваю, что ими правят не воины, но некая технокаста. Вот почему я послал адепту Регулу запрос присоединиться к Шестнадцатому легиону для выполнения задачи.

Сеян перевел взгляд обратно на изображение.

— Если вы подозревали это, тогда происходящее непонятно вдвойне. Если я могу говорить искренне, сэр, тактика флота не имеет смысла.

— И что может сделать ее тактически осмысленной?

Сеян подумал, прежде чем ответить.

— Тарик прав. Будь у нас еще один флот здесь, наша текущая стратегия была бы разумной. Тогда они попали бы между молотом и наковальней.

— Еще один флот? — спросил Гор. — И я должен достать его просто из воздуха?

— А вы можете? — с надеждой спросил Тарик. — Сейчас он бы нам не помешал.

Гор ухмыльнулся, и Сеян понял, что тот наслаждается моментом, хотя не мог взять в толк, почему. Командир бросил взгляд на одну из ярусных галерей за командной палубой. Словно по подсказке, к железному поручню шагнула фигура, омываемая неровным свечением прожектора, который казался слишком хорошо направленным, чтобы быть случайностью.

Стройная и призрачная в белом платье, госпожа-астропат «Мстительного духа» Инг Мэй Синг откинула капюшон. Госпожа Синг, с запавшими щеками и пустыми глазницами, была слепой к одному миру, но открыта перед иным, тайным, о котором Сеян мало что знал.

— Госпожа Синг? — спросил Гор. — Сколько еще?

Ее голос был слабым и тонким, но в нем чувствовалась властность, благодаря которой он без труда долетел до главной палубы.

— Уже вот-вот, примарх Гор, — произнесла она с легким укором. — Как вам отлично известно.

Гор рассмеялся и поднял голос, чтобы его услышал весь стратегиум.

— Вы правы, госпожа Синг, и я надеюсь, вы простите мне мою мимолетную театральность. Как вы догадались, сейчас случится нечто грандиозное.

Гор повернулся к адепту Регулу.

— Отдай приказ о маневре.

Адепт склонился, приступая к работе, и Сеян спросил:

— Сэр?

— Вы хотели еще один флот, — сказал Гор. — Я даю его вам.

Космос разделился, будто вспоротый острейшим лезвием.

Выплеснулся янтарный свет, ярче тысячи солнц и одновременно существуя во множестве реальностей восприятия. Клинок, вскрывший пустоту, выскользнул из открытой им дыры.

Но то был не клинок, а рожденный в пустоте колосс из мрамора и золота, военный корабль нечеловеческих пропорций. Его величественный нос венчали орлиные крылья, а весь корпус усеивали огромные города из статуй и дворцов войны.

То был звездолет, но отличный от всех прочих.

Построенный для человека, не знавшего равных себе в целой галактике.

То был флагман самого Императора.

«Император Сомниум».

Судно Повелителя Человечества сопровождали стаи боевых кораблей. Каждый из них был титаном пустотной войны, но в тени громадного звездолета повелителя они казались обычными.

Все еще потрескивая зажегшимися щитами, имперские военные корабли ринулись в бой. Опаляющие копья лэнс-огня забили по обнаженному тылу и флангам скитальцев зеленокожих. Тысячи торпед понеслись сквозь космос, за которыми последовали тысячи других. Мерцающая метель инверсионных следов окрасила пространство сетью переливающихся газовых следов.

Орочьи корабли начали взрываться, выпотрошенные боеголовками с таймерами или разрубленные напополам прицельными выстрелами лэнсов. По окруженному флоту ксеносов прокатилась серия вторичных взрывов, когда их примитивные плазменные реакторы достигли критической массы и раскалившиеся до безумного жара двигатели содрогнулись в смертельных судорогах взрывов.

Орочья атака замедлилась, столкнувшись с новой угрозой.

Чего как раз и ждал Гор Луперкаль.

Флот XVI легиона — что вот-вот должны были опрокинуть — приостановил рассредоточение, его корабли стали с потрясающей скоростью разворачиваться и соединяться в поддерживающие друг друга волчьи стаи.

И то, что еще секунду назад выглядело как рассеянный флот, в считанные минуты стало атакующим флотом. Отдельные корабли зеленокожих были окружены и уничтожены. Крупные группы шли на соединение, но не могли сравниться с двумя скоординированными военными флотами, которые возглавляли величайшие воины галактики.

Зеленокожие начали стягиваться к монструозной крепости-астероиду, когда «Мстительный дух» и «Император Сомниум» также направились к нему. Военные корабли сопровождения прокладывали путь через скитальцев-налетчиков, расчищая дорогу для Гора и Императора, которым предстояло нанести смертельный удар.

Заходя под разными углами, оба корабля поливали астероид непрерывными бортовыми залпами. Пустотное пламя и электромагнитные разрывы из невероятного количества артиллерии накрыли исполинскую крепость полыхающим заревом. Это был уровень огня, способный убивать планеты, сила, способная вскрывать миры и потрошить их столь же усердно, как это сделала безостановочная промышленность с Хтонией.

По некому незримому сигналу имперские корабли разделились, когда адские огненные бури захлестнули астероид. Кошмарная техника в самом его сердце, питавшая энергией орудия и двигатели, взорвалась и расколола камень на части.

Гейзеры зелено-белой плазменной энергии длиною в тысячи километров полились из трупа потрескивающими плетями солнечно-ярких молний. Подобное притягивает подобное, и из плазменных ядер кораблей зеленокожих вырвались молнии и разорвали их в переливающихся штормах, которые испепеляли все, к чему прикасались.

Из бури разрушительной энергии спаслась всего горстка судов, но их быстро догнали волчьи эскадры.

За час после прибытия Императора от орочьего флота осталось лишь огромное облако остывающих обломков.

Входящее вокс-приветствие эхом разнеслось по стратегиуму «Мстительного духа». Бури плазмы, кипевшие на кладбище кораблей зеленокожих, делали межкорабельный вокс обрывистым и ненадежным, но эта передача прозвучала настолько четко, как будто говоривший стоял рядом с Луперкалем.

— Разреши подняться на борт, сын мой, — произнес Император.

Момент был настолько великим, настолько неожиданным и внушающим благоговение, что Сеян понял, что запомнит его на всю оставшуюся жизнь. Много времени прошло с тех пор, как Сеян испытывал благоговение к кому-то другому, кроме своего примарха.

Император явился без шлема, его благородное чело украшал лишь золотой венец. Даже издали его чудный сияющий лик казался достойным вечной преданности. Ни один бог не внушал большего уважения и чести. Ни один другой земной владыка не мог быть более возлюбленным.

Сеян понял, что не может сдержать слез радости.

Отец и сын встретились на главной посадочной палубе «Мстительного духа», где собрались все находившиеся на борту корабля легионеры, дабы почтить Повелителя Человечества.

Десять тысяч воинов. Так много, что всем «Грозовым птицам» и «Громовым ястребам» пришлось вылететь в пустоту, чтобы освободить для них место.

Никаких приказов не отдавали. Их не требовалось.

То был их властитель, повелитель, который объявил галактику владениями человечества и создал легионы, дабы превратить эту мечту в реальность. Ни одна сила во вселенной не могла сдержать их от воссоединения. Как один, Лунные Волки запрокинули головы и приветственно взвыли — мощный, оглушительный рев воинской гордости.

Но явились не только легионеры. Были тут и смертные — те, кого Лунные Волки забрали в ходе Великого крестового похода. Странствующие поэты, хронисты-любители и промульгаторы Имперской Истины. Узреть Повелителя Человечества воплоти было возможностью, которая более не представится, и какой смертный упустит шанс увидеть человека, который придавал галактике новый облик?

Он взошел на борт вместе с тремя сотнями членов Легио Кустодес — богоподобными воинами, сотворенными по подобию Императора. Закованные в золотую броню с красными плюмажами, они были вооружены щитами и длинными алебардами с фотонными лезвиями. Воины, единственной целью которых было отдать свои жизни, дабы защитить его.

Морниваль следовал за Гором во главе всей Первой роты, которая маршировала длинной колонной вместе с воинами Легио Кустодес.

Как и остальные воины Сеян сравнивал их с собой, но не мог сформировать определенное впечатление об их силе.

Возможно, все дело именно в этом.

— Этому меня научил Джагатай, — сказал Гор в ответ на вопрос Императора. — Он называл это «цзао». Я не способен провести маневр с той же скоростью, что Ястреб Войны, но и так сойдет.

Сеян понял, что Гор старается вести себя скромно. Недостаточно, чтобы скрыть гордость в голосе, но не становясь откровенно высокомерным.

— Вы с Джагатаем всегда были близки, — сказал Император, пока они проходили мимо рядов Лунных Волков. — Все мы, даже я, считаем, что ты знаешь его лучше прочих.

— А я едва знаю его, — согласился Гор.

— Он таким создан, — ответил Император, и Сеяну почудилась в его голосе нотка искреннего сожаления.

Они шагали между тысячами радующихся легионеров по величайшим коридорам на борту «Мстительного духа». Чем дальше они проходили, тем меньше становилось рот Лунных Волков, пока в итоге не остались только юстаеринская элита Эзекиля и Морниваль.

Они дошли до Проспекта Славы и Скорби — восходящему коридору с рельефными колоннами, поддерживавшими мерцающий кристаллический купол, сквозь который можно было любоваться плазменными судорогами флота зеленокожих. Рамочные щиты, тянущиеся ровно на половину длины Проспекта, были исписаны именами и номерами, и поход к мостику остановился, когда Император преклонил колени перед последней панелью.

— Мертвые? — спросил Император, и в том простом вопросе Сеян услышал тяжесть бессчетных лет.

— Там, где побывал «Дух», — ответил Гор.

— Так много, и их будет еще больше, — произнес Император. — Мы должны сделать так, чтобы оно стоило того. Мы должны построить галактику, приличествующую героям.

— Мы можем наполнить этот зал еще сотню раз, и все равно это будет оправданная цена, чтобы увидеть победу Крестового похода.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — сказал Император.

— Звезды наши по праву рождения, — произнес Гор. — Не так ли ты сам говорил? Если мы не будем допускать ошибок, они станут нашими.

— Я так говорил?

— Да. На Хтонии, когда меня только нашли.

Император поднялся и положил бронированную перчатку на плечо Луперкаля, как гордый отец.

— Тогда я должен оправдать твое доверие, — сказал Император.

Позже, когда по всему «Мстительному духу» зазвучал приказ готовиться войне, они встретились. Предстояло еще многое сделать, организовать боевые группы, приготовиться к грядущему штурму и тысячи прочих заданий, стоило заняться, прежде чем начинать атаку на Горро.

Но сначала это.

— У меня нет времени для твоих бессмысленных ритуалов, Хастур, — заявил Эзекиль. — Мне еще нужно подготовить роту.

— Как и всем нам, — ответил Сеян. — Но ты останешься.

Эзекиль вздохнул и согласно кивнул.

— Ладно, только быстрее.

Для их встречи Сеян выбрал редко посещаемую наблюдательную палубу в задней секции корабля. За кристафлексовым куполом полыхали яркие остаточные следы плазменных штормов, а на полированном полу террацо плясали ветвящиеся отблески молний. На стенах отсека не было украшений, хотя на них были выцарапаны хтонийские гексы убийств, не самые лучшие примеры стихов и ужасные изображения поверженных пришельцев.

В сердце зала звездным светом блестело глубокое озерцо со свежей водой, казавшееся кроваво-красным из-за раздувшегося красного солнца системы.

— Даже луна не в той фазе, — изрек Эзекиль, глядя на темное отражение Горро в зеркально-гладких водах.

— Да, но и так сойдет, — ответил Сеян.

— Юстаеринцы будут сражаться вместе с Императором, — сказал Эзекиль, найдя последнее возражение против церемонии, в которой не особо любил участвовать. — И я не хочу, чтобы нас затмила та золотая солдатня.

— После Ордони мы регулярно проводим этот ритуал, — заметил Тарик, преклоняя колени, чтобы положить свой сверкающий серебром знак серповидной луны возле медальона Аксиманда в форме половины луны. — Он помогает нам оставаться честными. Помните Терентия.

— Мне не нужно напоминать о честности, — отрезал Эзекиль, но также опустился на колени и положил свой медальон ложи. — Терентий был изменником. Мы не такие, как он.

— И только благодаря постоянной бдительности мы таковыми и останемся, — сказал Сеян, тем самым оборвав споры. Он положил свой знак полумесяца рядом с символами братьев. — Легион смотрит на нас. Куда мы, туда и он. Вот наше предназначение.

Сеян вместе с братьями из Морниваля достали мечи. XIII легион предпочитал короткие колющие гладии, но сыны Луперкаля носили боевые клинки с длинными рукоятями, которыми можно было управляться одной рукой или беспощадно рубить с двух.

— Кто мы? — спросил Сеян.

— Мы — Лунные Волки, — хором ответили остальные.

— Кроме этого, — произнес Сеян, едва не сорвавшись на рык.

— Мы — Морниваль.

— Связанные светом луны, — проревел Сеян. — Скованные узами, разорвать которые может лишь смерть.

— Мы убиваем за живых, — выкрикнул Эзекиль.

— Мы убиваем за мертвых! — прокричали они в унисон.

Опустив мечи, каждый воин приставил острие меча к горжету стоявшего слева воина.

Сеян почувствовал меч Эзекиля у шеи, приложив свой клинок к горлу Аксиманда, который в свою очередь поднес свое оружие к шее Тарика. Наконец, Тарик опустил меч на Эзекиля, ухмыльнувшись от того, что обнажает оружие против Первого капитана.

— У вас есть Наказания?

Воины протянули сложенные листки клятвенной бумаги, обычно использовавшейся для записи целей, которые предстояло выполнить в бою. Подобные клятвы крепились к доспехам воинов — открытое заявление об их боевых намерениях.

Каждый брат Морниваля написал на своей бумажке, но вместо деяний чести они выбрали наказание за неудачу. Это были Клятвы Наказания, которые Сеян ввел после войны в скоплении Ордони против изменника Ватала Геррона Терентия.

Вначале братья воспротивились идее, заявив, что угрозы наказания претят их гордости, но Сеян настоял, сказав: «Мы придерживаемся сущностной и неизменной добродетели легионов в их рациональной оценке и порицании зла. Мы наделяем примархов божественными качествами, а также моральными и рациональными чертами, делающими их справедливыми и мудрыми. Мы упрощаем сущность галактики, веря в то, что существует нерушимая стена между добром и злом. Урок Терентия состоит в том, что граница между добром и злом слишком тонкая. Любой может пересечь ее в исключительных обстоятельствах, включая нас самих. Считая, будто мы не можем пасть перед злом, мы тем самым делаем себя более уязвимыми к тому, что может привести к подобному исходу».

Поэтому они нехотя согласились.

Сеян протянул свой шлем, поперечным гребнем вниз. Его листок с наказанием был уже внутри, три других воина бросили свои наказания туда же. Затем каждый брат потянулся внутрь и выбрал случайную бумажку. Аксиманд и Эзекиль закрепили свои на поясах. Тарик вложил бумажку в кожаную петлю на ножнах.

В одном из древних текстов времен Объединения Сеян прочел о традиции, когда выкрашенные охрой воины Сарапиона перед сражением придумывали наказания и бросали их в большое железное горнило. Каждый воин проходил мимо него и вытягивал наказание, которому его подвергнут, если он подведет короля. Никто не знал, какое наказание ему досталось, поэтому не один воин не придумывал более легкого наказания, не боясь получить такое же для себя.

К тому времени, как будут запущены десантные капсулы, все братья Морниваля скрепят воском свои Клятвы Наказания в потайных местах доспехов.

За все те годы, что прошли после написания первого наказания, их ни разу не читали.

И никто не прочтет, подумал Сеян.

Клятвы Момента были даны, «Грозовые птицы» покинули взлетные палубы. Лунные Волки летели к Горро. Десятки тысяч десантных капсул и боевых кораблей неслись к поверхности, готовые выдолбить мусорный мир изнутри.

Горро ждала мучительная смерть.

Неизвестная Механикум технология полей связывала многослойные глубины Горро в одно целое, и благодаря той же технологии делала его неуязвимым для бомбардировки.

Макропушки, способные сравнять с землей целые города, едва оцарапывали его ржавую поверхность. Магма-бомбы и ускорители масс, обладавшие мощью раскалывать континенты, взрывались в атмосфере. Смертоносная радиация разрушительных боеголовок рассеивалась в пустоте, полураспад, который обычно шёл десятки тысяч лет, происходил за считанные часы.

Луперкаль наблюдал, как его воины идут в бой, с золотого мостика корабля своего отца. Ему хотелось пойти в первой волне атаки, первому ступить на чужацкую поверхность Горро. Волк пепла и огня, обрушивающийся на мир, подобно мстительному богу-разрушителю.

Разрушитель? Нет, никогда.

— Ты бы хотел сейчас быть с ними? — спросил Император.

Гор, не отворачиваясь от обзорного шлюза, кивнул.

— Я не понимаю, — произнес Гор, ощутив за спиной могучее присутствие отца.

— Чего ты не понимаешь?

— Почему ты не отпустил меня с сынами, — сказал Гор.

— Ты всегда стремишься быть первым?

— Разве это плохо?

— Конечно, нет, но ты нужен мне в другом месте.

— Здесь? — сказал Гор, не сумев скрыть разочарование. — Чем я буду здесь полезен?

Император рассмеялся.

— Ты думаешь, что будешь наблюдать за гибелью монстра отсюда?

Гор повернулся к Императору, и только теперь увидел, что его отец облачен для войны, огромный и величественный в золотых доспехах с орлиными крыльями и бронзовым кольчужным плащом. Обнаженный меч из вороненой стали потрескивал от мощных психических энергий. Возле него с оружием наготове стояли кустодии.

На крупнейшем телепортационном устройстве из всех, которые видел Гор.

— Полагаю, ты называешь это острием копья? — произнес Император.

Часть вторая

Разум — место само по себе. И из рая может сделать ад, а из ада — рай.

Слепой поэт Кэрлундайн

2.

Хтония в железе

Разделенные братья

В бездну

Сияние света, вихревое чувство перемещения и мир распался на части. Нет ощущения движения, лишь могущественное течение времени. Фосфорно-яркий свет погас в глазах Гора, и на смену ему пришло угольное свечение домны ненасытных мастерских и вулканических трещин.

Мостик флагмана Императора исчез.

Вместо него возник образ из его юности.

Хтония из железа и грязи.

Гор исследовал самые глубины приемного родного мира, куда ниже глубочайших рудных шахт, где обитали лишь безумцы да калеки, дожидаясь своей смерти. Он даже отважился пройти под истекающими влагой трупными ямами, прокрадываясь мимо завывающих убийц-гаруспиков с разделочными ножами и плащами из внутренностей.

Хтония представляла собой перенаселенные трущобы, где на каждом повороте ждали невообразимые ужасы, а вызывающие клаустрофобию туннели озарялись пульсирующим светом магматических разломов. Загустевшие от пепла токсичные миазмы лезли в легкие, затуманивали зрение и порочили душу.

Такой она была. Прогнувшиеся потолки, поддерживаемые проржавелыми балками, зарешеченные лампы, плевавшиеся судорожным светом и чадящие серным дымом.

Мусорный мир пах железом и огнем, маслом, потом и испражнениями. От зала разило звериной вонью, как будто здесь держали стадо животных, за которыми никогда не прибирали. Это был запах орков — аммиачный и странно напоминавший гнилые овощи.

Больше тысячи зеленокожих взревело, увидев пару сотен бронированных воинов, что без предупреждения возникли посреди огромного зала. Каждый орк был закован в ржавые пластины из железа, привязанные или приколоченные к раздутым телам. Подозрения Гора о правящем техноклассе только подтвердились видом гудящей пневматики, потрескивающих силовых генераторов и шипящего, окаймленного светом оружия.

— В бой! — закричал Император.

К досаде Гора, кустодии откликнулись первыми, сжав копья и открыв огонь очередями разрывных массореактивных снарядов. Юстаеринцы начали стрелять мгновением позже, и ряды орков расцвели огненными взрывами.

Затем Император схлестнулся с врагами.

Его сверкающий меч из вороненой стали был слишком быстрым, чтобы уследить за ним взглядом. Император шел через ряды орков, будто даже не двигаясь, он просто возникал в одной точке, чтобы убить, а затем появлялся в другом месте, десятками пожиная жизни зеленокожих. Каждый удар опускался с силой артиллерийского снаряда, расколотые тела разлетались во все стороны, словно от взрыва бомбы.

Но меч был не единственным оружием Императора.

Вытянутая рука пылала бело-золотым огнем, и все, к чему прикасалось пламя, обращалось в алую золу и пепел. Он ломал орочьи тела мощными вминающими ударами, крушил незримыми петлями силы, отражал ответный огонь мыслями, что превращали пули в дым.

Они шли на него сотнями, стягиваясь, будто железная стружка к мощному магниту, зная, что не найдут более достойного для их ярости. Император убивал всех, неостановимый в чистоте своей цели.

Крестовый поход миллиардов воплотился в одном сияющем существе.

Гор более века бился подле Императора, но сражающийся отец до сих пор ввергал его в трепет. Он был совершенен. Фулгрим мог прожить тысячу жизней, но никогда не достичь чего-то столь же восхитительного.

Гор открыл огонь из штурмболтера, обезглавив чудовище с парой вращающихся крючьев вместо рук. Развернувшись, он выпотрошил еще одного зеленокожего, который мгновение глупо глядел на вываливающиеся внутренности, прежде чем рухнуть на пол. Гор ринулся вслед за отцом в массу чужацкой плоти и стали. Он взмахнул мечом по низкой дуге, отрубив ногу огромному орку с абсурдно бугрящимися механическими мышцами. Когда тот упал, примарх раздавил ботинком ему череп и перешагнул дергающееся тело.

Юстаеринцы сражались по обе стороны от него, сплошной строй терминаторов в черных доспехах неутомимо прокладывал путь сквозь океан стальной железной плоти. Эзекиль вел их с отличительной безжалостностью — с разгону врезаясь в противников, размахивая кулаком, словно поршнем, и извергая из спаренного болтера разрывную смерть.

Гор участвовал во всех мыслимых боевых действиях, но ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем кровавые битвы против зеленокожих. Его окружали сотни грязных звериных тел, завывающих, орущих, вопящих и рычащих. Клыки впивались в наручи. Ревущие ножи ломались о наплечники. Он отбивал мечи, выдерживал удары, убивал нападавших с чистой экономией движений.

Вонючая чужацкая кровь покрывала его доспехи и с шипением скапывала с лезвия меча и стволов штурмболтера. Возле него с яростной целеустремленностью сражался Эзекиль, прилагая все усилия, чтобы не отстать от своего примарха.

Кустодии разрубали орков отточенными ударами копий стражей. Они управлялись ими со смертоносным мастерством, но здесь не было места вычурным боевым стилям. Здесь или убивал ты, или убивали тебя. Удары, которые могли уже трижды оборвать жизнь, приходилось повторять вновь и вновь просто для того, чтобы повалить единственного зверя.

Орки отбивались с первобытной животной яростью, которая делала их такими опасными. Даже терминаторские доспехи можно было пробить, а легионеров — убить.

Орки делали и то, и другое.

Погибло по меньшей мере дюжину кустодиев. Возможно, вдвое больше юстаеринцев. Гор увидел, как упал Эзекиль, когда ему в плечо погрузилась исполинская шипованная булава вдвое больше смертного. Военный капитан орков, громадный, словно огрин, вырвал булаву и раскрутил оружие над своим гигантским телом, чтобы нанести смертельный удар.

Мерцающий меч заблокировал опускающуюся булаву.

Двуручный клинок из вороненой стали и с объятым пламенем лезвием.

Император повел запястьем, и тяжелое шипованное навершие слетело с обмотанной проволокой рукояти. Повелитель Человечества развернулся, и огненный меч прочертил огненную восьмерку.

Огромный зеленокожий развалился четырьмя точно разрубленными кусками. Его голова в железном шлеме продолжала гневно орать, когда Император присел, чтобы поднять ее с палубы. Поднявшись, он пошел на орков, сжимая орущую голову военного капитана в одной руке, а меч в другой.

Гор помог Эзекилю подняться на ноги.

— Сражаться можешь? — спросил примарх.

— Так точно, — коротко ответил Эзекиль. — Просто царапина.

— У тебя сломано плечо, а костяной щит в левом боку раздроблен. Как и таз.

— Им придется переломать мне все кости, чтобы удержать от вас, — ответил Эзекиль. — Как и вас от возлюбленного всеми Императора.

Гор кивнул.

Сказать больше значило оскорбить Эзекиля.

— Ни одна сила в галактике не удержит меня от вас.

Как будто слова Эзекиля были брошенным вызовом галактике, Гора тряхнуло от мощного землетрясения где-то глубоко внизу.

— Что это было? — спросил Абаддон.

Ответ мог быть только один.

— Гравитационные поля, что соединяют Горро, выходят из-под контроля, — произнес Гор. — Мусорный мир рвет себя на части.

Едва Гор успел сказать это, как в целом зале содрогнулось палубное перекрытие. Стальные плиты метровой толщины разорвались, словно бумага, и из глубин вырвались гейзеры масляного пара. Вздувшиеся стены обрушились вовнутрь, а из раскалывающегося потолка посыпался град обломков. По залитой кровью палубе раскрывались расселины, с каждой секундой становясь все шире, и кустодии, юстаеринцы и орки полетели в пламенные глубины мусорного мира.

Гор, устояв на ногах, прыгнул туда, где заметил сияющего Императора, что сражался в окружении зеленокожих мародеров.

— Отец! — закричал Гор.

Император повернулся, протянув к Гору руку.

Еще одна встряска.

И мусорный мир поглотил Императора.

Сеян понятия не имел, куда их занесло. Вокруг был только дым, пепел и кровь. Трое из его отделения погибли, а они еще не видели врагов. Красный свет озарял внутренности задымленной десантной капсулы, скапывая багрянцем там, где сидели Агреддан и Кадоннен, разодранные пробившими корпус осколками. Голова Фескана, оставляя спирали крови на полу, закатилась под ноги Сеяну.

Двигатели десантной капсулы отказали и то, что должно было быть управляемой посадкой вместе с остальной Четвертой ротой, превратилось в падение сквозь сотни слов накиданного друг на друга мусора к ядру Горро.

Согласно сбоящему, то и дело нарушаемому статическими помехами сенсориуму визора, его рота находилась на двести километров выше. Через пробоины, образовавшиеся в корпусе десантной капсулы, закрадывалась вонь опаленного металла и гнилых продуктов.

Сеян услышал отличительные стук, грохот и скрежет, с которыми работала вся техника зеленокожих. А за ними утробную лающую речь орков. В звуках ощущался лязгающий металл, но сейчас у Сеяна не было времени задумываться над этим.

— Подъем! — прокричал он. — Бегом! Наружу!

Ремни, что удерживал его, защелкали, когда деформированный металл попытался отсоединиться. Сеян разорвал их и повернулся, чтобы достать болт-пистолет и меч с полки над головой. На всякий случай он прихватил также связку гранат. Остальное отделение последовало его примеру, без лишней суеты высвобождаясь и вооружаясь.

Дно капсулы наклонилось под углом в сорок пять градусов, так что десантный люк вел на палубу. Сеян дернул ручку аварийного открытия. Раз, второй, третий.

Та поддалась, но лишь самую малость.

Следующими двумя ударами он вышиб панель, и та с оглушительным грохотом выпала наружу. Сеян запрыгнул в люк и выбрался из-под стонущих останков капсулы. Один за другим выжившие его отделения присоединились к нему на обожженных руинах палубы. Они вылезали следом за ним, держа болтеры наготове.

Вдруг земля задрожала. Результат землетрясения или что-то посерьезнее? Мощные силы прокатывались по железным костям Горро. Повсюду припыленными грудами валялись металл и раскрошенный камень.

Оглянувшись, Сеян увидел сыплющийся с высокого потолка ливень обломков и опутанную проводами дыру, которую проделала десантная капсула, рухнув в потрескивающее, наполненное разрядами молний хранилище.

Упавшую капсулу окружала раздавленная техника. Кругом валялись металлические балки и тела, сокрушенные ударом или землетрясением. Глубокое проникновение застало полдюжины уцелевших орков врасплох, но лязгающие, извергающие дым существа, что шли на них, едва ли были зеленокожими.

По крайней мере не их разновидности из плоти и крови.

— Трон, что это? — поразился Сеян.

Существ, покрытых тяжелой броней, похожей на полные комплекты из грубо склепанного железа, он принял вначале за вождей орков — жестоких командиров, которые могли требовать самые крепкие доспехи и самое большое и громкое оружие.

Но это были вовсе не они.

Их черепа, как и тела, состояли из металла. Ни одна их часть не была органической, они будто целиком состояли из ржавого железа, воздуховодов, огромных циркулярных пил, а также громадных пушек с клыкастыми стволами.

Их окружали сотни крошечных вопящих созданий. Хихикающие худощавые прислужники, хотя даже они были усилены примитивной бионикой. Некоторые тащили дымящиеся временные пистолеты, другие сжимали нечто вроде миниатюрных паяльных ламп или инструменты, больше похожие на хирургические, чем на механические. Сеян решил, что они недостойны его внимания.

Металлические зеленокожие с лязгом и шипением затопали к ним, и из их пушек грянул шквал огня. Сеян кинулся в укрытие. Огонь был безнадежно неточным, но ужасающе плотным. От закованных в железо орков донеслась лающая речь, похожая на скрежет несмазанной техники.

Сеяна всегда удивляло, что орки умеют разговаривать. Он понимал, что этого следовало ожидать, учитывая несвойственный уровень технологии, но то, что настолько звероподобная раса вообще общалась, оскорбляло его до глубины души.

Над головами разорвались снаряды, круша тяжелую технику, что прикрывала их. Сразу после этого на нее хлынула волна огрызающихся и хихикающих прислужников. Они были крошечными, практически незаметными. Пока один не попытался прожечь ему шлем.

Сеян размазал его резким ударом головой. Существо взорвалось, будто зеленый волдырь. Он откатился в сторону и вытер вонючее месиво. Прислужники набросились на него, режа, коля и паля из маленьких пистолетов.

Сеян принялся стряхивать их. Он облепили его, словно насекомые.

Он считал их недостойными внимания, и поодиночке они таковыми и являлись. Но если бросить в бой сотню таких существ, даже легионерам придется несладко.

Ведь пока он убивал их десятками, орки-броненосцы подступали все ближе. Рой неустанно атаковал, забивая в сочленения доспехов смешные маленькие инструменты, радостно крича, когда зазубренные лезвия проникали между пластин. Остальные воины его отделения справлялись не лучше, облепленные врагами, словно запутавшаяся в сетях добыча.

— У меня нет на это времени, — прорычал Сеян, сорвав с пояса ленту осколочных гранат. Он выдернул чеки и метнул ленту над головой.

— Ложись! — проорал он, пригнувшись и накрыв голову руками.

Гранаты взорвались с мощными отголосками последовательных разрывов. Во все стороны полетели раскаленные докрасна осколки. Сеяна омыло огнем, и ударная волна отбросила его на большую машину. Доспехи зарегистрировали несколько пробоин, где существам удалось ослабить гибкие сочленения, но ничего серьезного.

Прислужники исчезли, разлетевшись кровавыми ошметками по ближайшей технике, будто оставшийся материал после взрыва на кукольной фабрике. Уцелело пару существ, но они больше не представляли опасности. Сеян, покрытый кровью чужаков, поднялся на ноги и прицелился из пистолета в приближающихся броненосцев.

— Снять их, — приказал Сеян.

Славное отделение — так называли себя воины, которыми командовал Сеян. Димос, Малсандар, Гортои и другие. Фавориты Гора, возлюбленные всеми, они заслужили свое название. Некоторые считали его тщеславным, но те, кто видел их в бою, думали иначе.

Малсандар убил первое существо парой выстрелов из плазменного карабина — железная создание полыхнуло, словно вулкан, когда ослепляющий луч послужил причиной цепи вторичных взрывов изнутри. Гортои повалил еще одного сокрушительным ударом силового кулака и, схватив за руки, разорвал надвое, словно он опять оказался в ямах смерти на Хтонии.

Димос и Улсаар сдерживали другого прицельными болтерными очередями, пока Энкан обходил его сзади с мелтазарядом наготове. Фаскандар был на коленях, его доспехи горели, керамитовые пластины плавились, подобно воску. Сеян слышал по воксу его крики.

Сеян выбрал цель — броненосца с длинными бронзовыми бивнями, грубо припаянными к клыкастой металлической челюсти. Его глаза были двумя неодинаковыми дисками красного и зеленого цветов, тело — бочкообразная конструкция со скрежещущими поршнями и руками-орудиями из клепаного металла. Он всадил болтерный снаряд ему в глотку. Массореактивный снаряд взорвался и снес существу голову в брызгах огня и фонтане биоорганического масла.

Существо продолжало наступать, подняв тяжелое короткоствольное оружие с пылающим стволом. Сеян выскочил из укрытия, не давая ему времени выстрелить, и ботинками врезался орку в грудь. Броненосец не упал. Легионеру показалось, будто он ударил структурную колонну.

К его голове понесся коготь на чудовищно огромных поршневых приводах. Сеян нырнул и вжал кнопку активации на рукояти цепного меча. Клыкастое лезвие взревело, и он без раздумий рубанул по остаткам бьющих фонтаном масел и жужжащих цепей, что еще удерживали голову броненосца.

Рогатый череп покатился по палубе, и Сеян наступил на него. Металл треснул, и наружу выплеснулась вязкая жидкость, подобная той, в которую погружали останки погребенного в дредноуте смертельно раненого брата, вместе с дергающимся, похожим на корень, спинным мозгом. К горлу Сеяна подкатилась тошнота, стоило ему увидеть, что лежало в железном черепе.

Его наполняла губчатая серо-зеленая масса, будто грибковая циста переплетенных корней. Два красных глазных яблока, державшихся на сломанных металлических стеблях, бешено глядели на него из обломков железного черепа.

Ужас едва не стоил ему жизни.

Коготь обезглавленного броненосца вцепился ему в нагрудник и поднял с палубы. Из труб на спине повалил черный дым, когда когти начали сходиться вместе. Пластины доспехов смялись под сокрушительным давлением. Сеян попытался высвободиться, но хватка была неодолимой.

Выкованная на Марсе броня треснула. На сенсориуме замигали предупредительные руны. Сеян закричал, когда кости затерлись друг о друга, и внутреннюю часть доспехов стала заполнять кровь.

Он уперся ботинками в грудь броненосца и, выгнувшись, достал пистолет. Красные глаза в медленно осушающемся шлеме неотрывно наблюдали за ним, наслаждаясь мучениями. Болтерный снаряд разорвался в мозговом веществе броненосца, и его тело забилось в судорогах. Коготь дернулся, выронив Сеяна на палубу.

Он неудачно приземлился, частично повредив позвоночник. Перед глазами побелело из-за хлынувшего в кровь болеутоляющего, чтобы унять боль в основании шеи. Он расплатится за это позже, но иначе ему попросту не дожить до этого «позже».

Сеян воспользовался передышкой, чтобы восстановить равновесие.

Остальные броненосцы были мертвы.

Как и Фаскандар, чье тело превратилось в желатинную массу от выстрела из неизвестного оружия зеленокожих. Димос сидел на коленях рядом с павшим братом.

— Его нет, — произнес он. —Не хватит даже для апотекария.

— Он будет отмщен, — пообещал Сеян.

— Как? — спросил Гортои с воинственностью в голосе, требующей укрощения.

— Кровью. Смертью, — ответил Сеян. — Наша задача неизменна. Мы идем и убиваем всех, кого увидим. Кому-то не по душе наш план?

Возражать никто не стал.

Димос взглянул на рваную дыру, проделанную десантной капсулой.

— Остальная рота в сотнях километров над нами, — сказал он. — Здесь мы сами по себе.

— Нет, — произнес Сеян, — мы не одни.

Системы его доспехов обнаружили имперское присутствие.

— Кто еще мог оказаться на такой глубине? — спросил Малсандар.

Сеян никогда прежде не видел такую сигнатуру, но кому бы она ни принадлежала, даже электромагнитные помехи и враждебное излучение техники орков в ядре мусорного мира не могли скрыть ее.

Только один человек мог быть видимым так глубоко в Горро.

Сеян ухмыльнулся.

— Это Император.

Гор падал внутрь мусорного мира, подобный перламутрово-белому ангелу на крыльях из огня. Он прыгнул без раздумий, зная только то, что ему нужно идти за отцом.

Землетрясение рвало Горро на части. Проседающие уровни из наваленного кучами мусора разваливались. Слои разделялись, собранные обломки обрушивались по экспоненте с развалом структурной целостности.

Это означало две вещи.

Во-первых, Гор мог следовать примерно тем же путем, что и его отец.

А, во-вторых, пространство внизу расширялось, и его спуск ускорится. Он пролетал через муравейники жилых пещер, вонючих ям для кормежки и лабиринты мастерских, в которых пылал изумрудный огонь.

Гор выдерживал удары, которые убили бы даже легионера, когда смертельные судороги бросали его из стороны в сторону, словно подхваченный ураганом лист. Подняв глаза, он заметил падающие следом крошечные черные и золотые фигурки.

Юстаеринцы и Легио Кустодес.

Они последовали за ним, героичные и жертвенные.

Но в итоге все же обреченные.

Они не были примархами. Они не перенесут того, что сможет он.

Гор увидел, как одного из юстаеринцев испепелила струя плазменного огня, что вырвалась из развороченной трубы. Кустодиев, летевших головами вниз, давило падающими обломками или разваливающимися структурными элементами. Их обмякшие безжизненные тела следовали за ним в глубины мира.

Снизу взвивались километровые молнии. Боевые машины орков взрывались, летевшие по неуправляемым траекториям снаряды рикошетили от стен. Некоторые попадали в Гора, опаляя броню и обжигая плоть.

Гор проносился сквозь пещеры, наполненные крупными механизмами, которые никогда бы не осмелился создать ни один адепт Марса, не говоря уже о том, чтобы привести в действие. Мир вращался вокруг него, остов Горро рвался и кричал в преддверии разрушения. Похожие на утесы стены сходились вместе, гигантские балки из килей поврежденных звездолетов гнулись как проволока, струи расплавленного металла вырывались из разваливающихся заводов.

Примарх врезался в стену, которая раньше могла быть палубой. Под достаточным углом, чтобы немного замедлить снижение. Земля внизу представляла собой ад рушащихся обломков и огня. Гор ударил кулаком в металл, оставляя за собой рваную полосу, чтобы затормозить падение.

И даже погасив скорость, удар оказался сокрушительным. Гор упал на колени и покатился сквозь пламя, чувствуя, как жар пропалил доспехи и коснулся кожи.

Палуба содрогнулась и сорвалась с крепежей.

Он пролетел через зияющую бездну, подсвечиваемую снизу сине-белым излучением. На секунду Гор завис в ослепительно-яркой пустоте противоборствующих гравитационных сил, что тянули в тысячу сторон одновременно. Затем одна сила, мощнее всех остальных вместе взятых, схватила его и потянула вниз.

Примарх упал, лишь в последнюю секунду успев выровняться. Гор рухнул на колено, оставив в палубе глубокую вмятину.

Мгновение он не мог поверить своим чувствам.

Пространство, куда он упал, представляло собой сферический зал, где игрались постоянно изменяющиеся гравиметрические силы. Здесь не существовало ни верха, ни низа, и отсутствовало единое направление, в котором могла бы действовать сила притяжения. Из громадных медных сфер, расположенных на неравных промежутках вдоль внутренней стены вырывались молнии, и сбивающее с толку своей невероятной запутанностью сплетение переходов и мостков окружало колоссальный вихрь энергии. По крайней мере с километр шириной, он пылал, будто скованный зверь плазменного огня. Из неуклонно растущего вихря выплескивался серебряный огонь, разрушая структуру Горро.

Но взгляд Гора привлекла не так слепящая и гипнотизирующая реакция плазмы в сердце мусорного мира, как окруженный со всех сторон золотой свет.

Император прокладывал путь сквозь завывающую толпу самых крупных зеленокожих из всех, которых когда-либо видел Гор. Большинство ростом не уступало примарху. Один даже превосходил самого Императора.

Его отец пытался достичь фрагментированного железного кольца, что окружало слепящее плазменное ядро, но зеленокожие обступили его всех сторон.

В этом бою не мог победить даже Император.

Но он был не один.

Сеян и его Славное отделение прорывались через разваливающиеся руины мусорного мира по старинке. Без тонкостей, без изящества. Словно рейд на территорию враждебного лорда в те дни, когда главную роль играла грубая сила и беспощадная жестокость. Когда ты колол, бил и стрелял до тех пор, пока не убивал всех перед собой или не тонул в крови.

Его перламутрово-белые доспехи стали склизкими от крови. Ему пришлось выбросить пистолет, когда в него вцепилось механизированное помоечное существо и попыталось взорвать боезапас. Меч раскололся о бронированный череп еще одного броненосца, разбрызгав его бестелесный грибной мозг по всей палубе.

Все это не важно.

Его кулаки были оружием.

Его вес был оружием.

Энкан и Улсаар погибли, сраженные моторизированными колунами и энергетическими крючьями.

Важно только то, чтобы они успели к Императору.

Сеян вошел в боевой ритм, в ту холодную пустоту внутри воина, где его мир сжимается до сферы сражения. Там, где поистине великие отделяются от простых смертных тем, что они способны осознавать все, что их окружает.

Димос сражался слева от него, Гортои — справа.

Они прорывались все дальше, бредя по колено в крови и мясе зеленокожих. Вонь боен и отхожих ям сшибала с ног, но Сеян заблокировал ее. Волна неистовствующих орков походила на массу зеленой плоти, закованной в измятую броню. По пути им встречались другие броненосцы, а также множество других технологических чудовищ, при виде которых первые казались едва ли не понятными и знакомыми.

В ходе Великого крестового похода Сеяну пришлось повидать немало образцов грубой, но действенной техники зеленокожих, но то, что скрывала под собой поверхность мусорного мира, на порядки превосходило все то по своей сложности и отвратительности.

Метка Императора по-прежнему ярко горела на визоре, хотя остальные ответные сигналы смазывались и искажались из-за помех.

Сеян заметил впереди треснувшую арку, из которой изливался ослепительный белый свет. Император находился за ней.

— Мы на месте, — с трудом выдохнул легионер — даже феноменальная трансчеловеческая физиология имела пределы выносливости.

Он ринулся через арку в огромный сферический зал, в центре которого пылало ярчайшее из солнц.

— Луперкаль… — прошептал Сеян.

Меч Гора сломался, в спаренных болтерах кончились снаряды. Меч треснул посередине, кромка затупилась от разрубания бессчетных тел зеленокожих. Примарх прокладывал дорогу по мостику, десятками убивая чудовищно раздувшихся орков, подбираясь к обвалившемуся уступу прямо под Императором.

Он пропитался кровью, своей собственной и орочьей.

Шлем давно пропал, сорванный в жестокой схватке с великаном с железными бивнями, моторизированными крушащими когтями вместо рук и извергающей пламя пастью. Он переломил тварь о колено и сбросил труп с мостика. Неуправляемые гравитационные воронки подхватили его тело и унесли прочь.

Все больше зеленокожих, пыхтя и пересмеиваясь, вваливалось на мостик, преследуя его. Их мрачная радость оставалась для Гора загадкой. Они шли на смерть, не важно, судилось ли им умереть от его руки или сгореть в неизбежном разрушении колоссального плазменного реактора.

Кто будет смеяться перед лицом погибели?

Император сражался с бронированным гигантом вдвое крупнее себя. Его голова походила на огромный валун в железном шлеме со слоновьими бивнями и похожими на зубила тускло блестящими клыками. Его глаза были угольно-красными щелками, в которых светился настолько злобный ум, что у Гора перехватило дыхание.

Гор никогда не видел подобных ему. Ни один бестиарий не описал бы его из страха быть поднятым на смех, ни один магос-механикум не поверил бы в то, что такой монстр вообще может существовать.

Шесть лязгающих, вбитых в плоть механизированных конечностей несли разное дробящее, крушащее, режущее и извергающее пламя оружие убийства. Доспехи Императора горели, золотой венец у него на шее сгорел дотла.

Ухающие роторные пушки поливали огнем броню Императора, молниевые когти срывали пластины. Императору требовалась вся его воинская сноровка и психическая мощь, чтобы не дать оружию меха-вожака прикончить себя.

— Отец! — закричал Гор.

Зеленокожий обернулся и увидел Гора. Он заметил отчаяние в его глазах и расхохотался. Кулак, похожий на осадный молот «Редуктор», отбил меч Императора, и вздернул Повелителя Человечества в воздух. С нечеловеческой мощью зеленая рука стала выдавливать из него жизнь.

— Нет! — проорал Гор, пробившись через последних зеленокожих, чтобы достичь отца. Мех-вожак повернул наспинное орудие на примарха, и опаляющая очередь молниеносных выстрелов забила по палубе.

Гор увернулся от снарядов, словно волк на охоте посреди пепла и огня конца мира. У него не осталось оружия, и хотя для обычного воина легионов это вряд ли сыграло бы на руку, против подобного противника безоружность была решающим недостатком.

Да и ни одно его оружие не навредило бы ему.

Но вот его собственное…

Гор схватился за одну из механизированных конечностей вожака с крутящимися медными сферами и потрескивающим молниевым оружием. Рука обладала громадной силой, но сантиметр за сантиметром Гора вывернул ее.

Из оружия вырвалась молния, дочерна опалив руки Гора. Сквозь мясо сверк

нули кости, но что такое боль по сравнению с гибелью отца?

Одним геркулесовым усилием Гор дернул руку вверх, и оружие выплюнуло из себя белую молнию. Опаляющий залп попал в предплечье мех-вожака, и конечность ниже локтя взорвалась в брызгах обугленной плоти и вскипевшей крови. Зверь удивленно заворчал, выпустив Императора, с глупой завороженностью рассматривая остатки своей руки.

Ухватившись за подаренный шанс, Император ринулся с воздетым мечом из вороненой стали. Острие пронзило живот мех-вожака и вышло из его спины в фонтане искр.

— Теперь ты умрешь, — промолвил Император и рванул клинок вверх.

То была ужасная, мучительная, смертельная рана. Из отвратительных металлических органов внутри тела зеленокожего вырвался электрический огонь. То была убийственная рана, пережить которую не смог бы даже зверь столь невероятных размеров.

Но это был еще не конец.

Гор ощутил нарастание колоссальных психических энергий и зажмурился, когда внутри Императора стало усиливаться яркое свечение. Доселе он не видел в своем отце ничего похожего на подобную силу и даже не подозревал, что он может ею обладать. Физическая плоть обратилась в пепел, а то, что богословы древности называли душой, сгорело навеки-вечные.

От того, кого постигла подобная участь, не останется ничего.

Его тело и душа покинут течение конечной энергии вселенной, дабы угаснуть в памяти и навсегда исчезнуть из ткани бытия.

Это была полнейшая, необратимая смерть.

Энергия прошла по мечу Императора и наполнила зеленокожего убийственным светом. Существо разлетелось в воющем золотом взрыве, и из переливающего остаточного образа его гибели полыхнула молния, что начала перескакивать от орка к орку, будто выискивая сородичей повелителя Горро. Из Императора вырвались невообразимые энергии, выжигая остатки чужацкой плоти до дымки дрейфующего золотистого пепла.

Гор смотрел, как сквозь Императора протекает сила жизни и смерти, видел, как он растет, покуда не стал похожим на бога. Окутанным ослепительным янтарным пламенем, громадным и величественным.

Отец никогда не называл себя богом, и неизменно отрицал любые подобные заявления. Он даже наказал сына, который верил в то, что Гор увидел своими глазами.

Гор упал на колени, не в силах сопротивляться чуду, свидетелем которому он стал.

— ЛУПЕРКАЛЬ!

Он обернулся на звук своего имени.

И вот он, его охотничий волк.

По мостику бежал Сеян, выкрикивая его имя и размахивая кулаком. Он переступил предел выносливости и рассудительности, только чтобы стоять подле своего примарха и Императора.

Чудесный свет позади него затмила сине-белая плазма и, обернувшись, Гор увидел, что Император силуэтом отражается на фоне кипящего холодным огнем ядра Горро.

Он стоял спиной к примарху, меч вложен в ножны, а руки подняты кверху. Тот же золотой огонь, что уничтожил вождя зеленокожих, истекал с кончиков его пальцев, будто нематериальное пламя.

Гор понятия не имел, что за безумная механика лежала в основе силового ядра орков, но любому глупцу было ясно, что оно вот-вот разрушится. Горро в мощных конвульсиях разваливался на части, что служило достаточным тому доказательством, но при виде вырывающегося из оков звездного огня примарх понял это наверняка. Была ли гибель мех-вожака последней соломинкой, которая сломила узы веры, удерживавшие чудовищные силы в узде?

Через сколько времени оно взорвется? Гор не догадывался, но подозревал, что задолго до того, как они успеют спастись из глубин мусорного мира.

— Все не могло закончиться вот так, — прошептал Гор.

— Нет, сын мой, — ответил его отец, вновь впитав в себя золотой свет. — Не закончится.

Император стиснул кулаки, и воздух вокруг кипящего плазменного ядра свернулся. Он тошнотворно скрутился в себя, как будто реальность была не более чем фоном, на котором разворачивалась драма галактики.

И там, где он скрутился, пространство ужасающе разверзлось, явив глубочайшие бездны надвигающегося хаоса и бесконечного потенциала. Зияющие пустоты, где объединенные жизни всей галактики были просто пылинками в космическом шторме. Царство эмпиреев нерожденных, где в грязной утробе смертного вожделения рождались кошмары. Существа холодной пустоты крутились во мраке, словно миллион змей из эбонитового стекла, извивающиеся бесконечными скользящими узлами.

Гор заглянул в саму бездну, одновременно испытывая отвращение и восхищение тайным механизмом вселенной. На его глазах Император собрал ткань мира и накрыл ею плазменное ядро зеленокожих. Усилие давалось ему непросто, золотой свет в его сердце тускнел с каждой прошедшей секундой.

А затем оно исчезло.

Пустоту, оставленную плазменным огнем, с громогласным хлопком заполнил смещенный воздух, и по залу сернистой бурей прокатилась ударная волна.

Император, опустив голову, припал на колено.

Секундой позже Гор оказался возле него.

— Что ты сделал? — спросил Гор, помогая отцу встать на ноги. Император поднял глаза, на его дивное лицо возвращалась краска.

— Отправил плазменное ядро в эфир, — ответил Император, — но долго это не продлится. Мы должны уйти, прежде чем складка не развернется и заберет все с собой. Оно раздавит мусорный мир так же верно, как если бы он попал в хватку черной дыры.

— Тогда давай убираться отсюда, — сказал Гор.

Они наблюдали за агонией Горро с мостика «Мстительного духа». Император и Гор вместе с Морнивалем стояли у ослитового диска, откуда примарх планировал пустотную войну против мусорного флота.

— От такого зеленокожим не оправиться, — сказал Гор. — Их мощь сломлена. Пройдут тысячи лет, прежде чем зверь восстанет снова.

Император покачал головой и вызвал из диска мерцающий световой планетарий. У краев диска закружились мягко сияющие точки, десятки систем, сотни миров.

— Если бы ты был прав, сын мой, — промолвил Император. — Но зеленокожие как раковая опухоль в теле галактики. Ибо на месте каждой шаткой империи, что мы сожжем дотла, возникнет новая, еще больше и прочнее. Такова природа орков, и вот почему их расу так тяжело уничтожить. Их следует полностью искоренить, или они вернутся еще сильнее, снова и снова, пока их не станет слишком много.

— Значит, мы навеки прокляты зеленокожими?

— Нет, если будем действовать быстро и безжалостно.

— Я — твой меч, — произнес Гор. — Покажи, куда бить.

Император улыбнулся, и в сердце Гора расцвела гордость.

— Телонский предел — всего лишь сатрапия крупнейшей империи, с которой мы когда-либо сталкивались, и она должна пасть, чтобы Крестовый поход мог продолжаться, — сказал Император. — Война, которую мы поведем, дабы разрушить эту империю, будет величественной. Ты обретешь славу, и люди будут говорить о ней до тех пор, пока не погаснут сами звезды.

— И это она? — спросил Гор, склонившись над светящимся гололитом. Один, затем десятки и наконец сотни миров окрасились зеленым.

— Да, — сказал Император. — Это Улланор.

Крис Райт Волчий коготь

Сцена 1 Внутри коридоров космического корабля

Шел ожесточенный бой. Отовсюду слышался вой цепных клинков, изредка прерываемый болтерным огнем; по всему помещению сражались и умирали закованные в броню космодесантники.

Его враг носил чешуйчатое, сине-зеленое одеяние предателей. Это был массивный монстр, тяжело ступавший в тактической дредноутской броне, вооруженный спаренными цепными клинками, которые располагались под кулаками, снаряженными комбиболтерами. Уже три Волка Фенриса лежали у его ног, сраженные и истекающие кровью.

Бьорн пригнулся, прижимаясь к стене коридора. Бой на корабле был ограниченным и вызывал клаустрофобию — свою роль играли широкие тени и узкие пространства. Лишь четыре воина осталось от стаи, что он взял с собой на фрегат Альфа Легиона "Йота Малафелос".

Раздался злорадный смех, искаженный вокс-решеткой шлема.

Было некуда отступать, негде укрыться. Ещё трое легионеров-предателей приближались в тени терминатора-чемпиона, шагая по телам павших.

Бьорн напрягся, готовясь к ответной атаке. Он чувствовал, что охотничий дух его оставшихся в живых братьев подготовил их к тому же.

И лишь тогда, когда его мышцы затопил поток гиперадреналина и его сердца забились в жажде убийства, он вспомнил, как это было раньше. Он вспомнил, как пришел к Слейеку за нужным ему инструментом войны, и какой ответ он получил.

— Что бы сказал Творец Клинков теперь, — размышлял Бьорн, — когда волна убийств усилилась вновь? Какие проклятия слетели бы с его обожженных и затупившихся клыков, если бы он осознал, что произошло?

Сцена 2 Внутри кузницы

Это было огромное помещение, наполненное рёвом печей. Здесь непрерывно трудились толпы работников. Отовсюду слышались удары молота, искры разлетались от расплавленного металла.

Внизу, в глубине кузнечной палубы "Храфнкеля", огни никогда не гасли. Непрерывно разливались котлы расплавленного железа, ослепляющего, когда жидкий металл шипел, остывая в кузнечных формах. Молоты поднимались и опускались на адамантиевые наковальни, и визг конвейеров нарушали только благословленные сталью фигуры техножрецов в алых одеяниях.

Бьорн целеустремленно пробирался сквозь рабочее помещение. Магистр кузницы флагмана, недовольно смотря на почти черную груду иссеченного металла, бывшего древним боевым доспехом, ждал его перед раскрытой пастью зажженной печи.

— Интересно, сколько на это уйдет времени… — вырвалось из скошенной решетки посмертной маски жреца железа.

— Я ищу того, кого зовут Творцом Клинков, — окликнул его Бьорн.

— Все мы здесь, внизу, зовемся так, — ответил Слейек. — Но теперь вы нашли одного, и ему уже известно, чего вы хотите.

Бьорн взглянул на вздымающиеся серво-руки Слейека Творца Клинков, блестевшие от масел с прилипшей к ним металлической стружкой — признаком недавней работы.

— Мне нужна перчатка.

Слейек рассмеялся сухим, как жаровня с углями, смехом.

— Вы нравитесь Королю Волков, — отсмеявшись, сказал он. — Мне сказали, он лично понизил вас.

Жрец подошел ближе, и Бьорн учуял исходящую от него едкую вонь дыма.

— Но это не дает вам привилегий, — уже суровее продолжил Слейек. — Будь вы даже самим лордом Гунном — вам всё равно пришлось бы ждать своей очереди.

Бьорн поднял свою левую руку. Она представляла собой сплетение обожженных и поломанных металлических лонжеронов. С тех пор, как он потерял руку на Просперо, у него не было возможности сделать нормальную аугметическую замену, и последнее сражение против Альфа Легиона окончательно искалечило то, что от неё осталось.

— Я не могу сражаться этим, — сказал Бьорн, повернув культю к отсветам пламени. — Не снова.

— Я слышал, что у вас все прошло удачно.

— Мне нужно вновь овладеть клинком.

Уже второй раз за время из беседы магистр кузницы рассмеялся.

— Тут есть что-то ещё?

— Этой рукой я орудовал мечом, — горько прошептал Бьорн.

— Тогда лучше научиться пользоваться другой.

Бьорн напрягся, непроизвольно встав в стойку напротив Слейека.

— Не шути со мной, молоточник.

— Вы думаете, я шучу? Посмотрите вокруг. У меня здесь четыре тысячи воинов, которых необходимо одеть и вооружить. Каждый прошедший час приносит мне ещё одну окровавленную партию расколотой брони и сломанных клинков. Мне пришлось умертвить и переработать часть своих трэллов, чтобы удовлетворить потребность в железе, и это не прекратиться, пока Змеи держат нас за горло. У вас есть ваше зрение, ваша сила и вы в состоянии пользоваться болтером. Что делает вас одним из немногих счастливчиков.

— Этого не достаточно, — прорычал Бьорн. — Мне нужна перчатка.

Слейек наклонился, опуская свой почерневший шлем до тех пор, пока он не оказался на расстоянии ладони от Бьорна.

— Ждите… своей… очереди.

Какой-то момент Бьорн не двигался. Он сжал пальцы правой руки, обдумывая обострение проблемы. Возможность была. Слейек был крупным, но Бьорн всё же крупнее.

Но затем, скрепя сердце, он отступил. Драка со своими могла только ускорить их возможную гибель среди ржаво-красных звезд Алакксеса.

— Я вернусь, — ответил Бьорн. — Вы не откажете мне снова.

Слейек лишь пожал плечами и вернулся к работе. Его серво-руки кружились в действии, и огни вновь заполыхали.

Бьорн шагал к последним рядам трудящихся трэллов, едва замечая вспышки дуговых сварок напротив их тяжелых масок. Каждый его нерв пылал от ярости. Ему пришлось бы снова вступить в бой как полукровке, как обузе, как калеке. Его собственная смерть не страшила него, но мысль о неудаче его братьев по стае заставляла его кровь кипеть.

И тогда, в самом дальнем уголке кузницы, он увидел это. Висевшее на адамантиевых цепях, наполовину скрытое во тьме, резко отсвечивая отраженным светом из печей. Оно было завершенным, нетронутым, и обладало грозной красотой.

— Ты, — схватив ближайшего смертного трэлла, обратился к нему Бьорн. — Для кого это было создано?

— Я не знаю, повелитель, — неуклюже поклонившись в своей толстой кузнечной броне, ответил трэлл. — Мне узнать у моих хозяев?

Бьорн снова посмотрел на это. Сплав был безупречен. Это было особой вещью, работой гениального ремесленника. Носитель этого убивал бы и убивал до тех пор, пока звезды бы не выгорели и тьма не взвыла сквозь пустой вакуум.

Бьорн вытянул свою уничтоженную руку.

— Можешь установить это?

— Да, — неуверенно начал трэлл, — но…

— Сделай это, — прервал его Бьорн.

Он потянулся к висящим цепям, схватил их и подтянул ближе. Его пульс ускорился.

— Сделай это, — продолжил Бьорн. — Сейчас.

Сцена 3 Внутри коридоров космического корабля

Ревя смертельные проклятия Старому льду, Бьорн выскочил на врага. Его четыре адамантиевых когтя рычали, окутанные энергетическим полем, резко выделяясь синим во мраке, окружавшем его.

Терминатор-чемпион жестко атаковал его, цепные клинки тряслись в кровавом вопле. Два воина сшиблись друг с другом, и Бьорн почувствовал скребущую боль, когда адамантиевые зубья впились в его наплечник.

После чего терминатор выстрел из болтера в упор.

Болт-снаряд угодил Бьорну в грудь, почти опрокинув его на спину. Тот заворчал от боли, но продолжил сражаться. Он менял направления, отклонялся и наносил колющие удары, увиваясь вокруг противника, чтобы сохранить дистанцию.

Он вонзил свой волчий коготь вверх, под шлем, в шею легионера. Когти меньшего размера могли бы треснуть и вывернуться, сломавшись об усиленный горжет-воротник, и оставить Бьорна без защиты от смертельного удара.

Но эти когти кололи точно. Их разрушающий покров вспыхнул сине-белым буйством, разрывая плотный керамит. Когти погружались глубже, скользя сквозь плоть и разрезая сухожилия, мышцы и кости. Горячая кровь фонтанировала вдоль всей длины адамантиевых когтей, шипя и испаряясь с кромок лезвий.

Пронзенный в шею чемпион зашатался. Бьорн крутанул лезвия, и враг упал с разодранным горлом, глухо ударившись о палубу с тяжелым, заключительным грохотом мертвого боевого доспеха.

Раздались победные крики Космических Волков, после чего стрельба усилилась.

Бьорн ознаменовал свою победу воем, широко взмахнув когтями и разбрызгав кровь по коридору. По его примеру, его братья вышли из укрытий, обильно стреляя, блокируя выживших Альфа Легионеров и загоняя их обратно.

Богобой, помощник Бьорна, усмехнулся, хваля за подвиг, когда пробегал мимо.

— Больше не Однорукий, — ухмыляясь, сказал он. — Нам придется найти тебе имя получше! — крикнул он, оглянувшись на полпути.

Бьорн не обратил на это внимания. Он восстановился, готовый рвать, терзать и колоть, более не искалеченный судьбой и прихотями войны. Творец Клинков может проклинать его, как ему заблагорассудится — он не получит эти когти обратно.

— Убить их! — проревел Бьорн. — Убить их всех!

И, со скрежетом боевых доспехов и треском разрушительных энергий, он, вновь невредимый, вошел в тени.

Примечания

1

Небесное тело на орбите протозвезды, образующееся в результате постепенного приращения более мелких тел, состоящих из пылевых частиц протопланетного диска.

(обратно)

2

Братство. Легион. Отец. Император (лат.).

(обратно)

3

Г. Гессе.

(обратно)

4

Р. Саут.

(обратно)

5

Ш. Бронте, «Джен Эйр».

(обратно)

6

(лат.) гончарная земля, обозначение для сорта глины в алхимии.

(обратно)

7

Фиренца, фиренцийский — искаженное название Флоренции. Фиренциец (ист. Флорентиец) — прозвище Леонардо да Винчи.

(обратно)

8

Принцип соответствия в герметизме.

(обратно)

9

Шекспир, "Король Иоанн".

(обратно)

10

«Башня молний», Дэн Абнетт.

(обратно)

11

«Двери восприятия» — эссе Олдоса Хаксли, в котором он описывает опыт употребления мескалина.

(обратно)

12

Слова Грейс Хоппер.

(обратно)

13

Слова Мартина Левина, американского финансиста.

(обратно)

14

Конъюнкция, союз противоположностей; алхимический термин.

(обратно)

15

Евангелие от Иоанна, 13:36.

(обратно)

16

Дж. Милтон, «Потерянный рай».

(обратно)

17

Самоназвание римлян.

(обратно)

18

"Буллпап" — компоновка стрелкового оружия, при которой магазин расположен позади рукоятки со спуском. Позволяет уменьшить общие габариты при сохранении длины ствола.

(обратно)

19

Вади — арабское название сухих русел рек и речных долин временных или периодических водных потоков, заполняемых, например, во время сильных ливней.

(обратно)

20

Eventyr — в переводе с датского "приключение", сказочный жанр (прим. пер.).

(обратно)

21

Мезонин — многоярусная металлическая стеллажная конструкция для максимального использования высоты помещения.

(обратно)

22

Карандиру — тюрьма в Бразилии, считавшаяся наиболее жестокой в стране. Просуществовала с 1920 до 2002 года.

(обратно)

Оглавление

История версий

Грэм Макнилл Расколотое отражение

  Действующие лица

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

Ник Кайм Прочность железа

  Действующие лица

  Выкованный из железа

  Воля железа

  Ярость железа

Гэв Торп Лев

  Действующие лица

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

Роб Сандерс Притаившийся змей

  Действующие лица

  Альфа

  Бета

  Гамма

  Дельта

  Эпсилон

  Омега

Джеймс Сваллоу Где ангел не решится сделать шаг

  ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

  МЕЛЬХИОР

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СЕВЕРНЫЙ КРЕСТ

    1 ЯВНЫЕ И СКРЫТЫЕ УГРОЗЫ БЕЗМОЛВНОЕ ОРУЖИЕ УСЛУГА

    2 СОБРАНИЕ В РАЗДУМЬЯХ АКОЛИТ ЛИЦО В ДЫМКЕ

    3 ИЗ ЧИСТОКРОВНЫХ ВОЛКИ УТОПАЮЩИЕ В ПЕПЛЕ

    4 РАДОСТНАЯ ВСТРЕЧА НЕСУЩИЕ СВЕТ АНГЕЛ БОЛИ

    5 ВИДЕНИЕ НЕЧТО ПОХОЖЕЕ НА ИМЯ ОСТАНКИ

    6 СТРАХ ФОРУС ЗВЕЗДЫ ГАСНУТ

  УЛЛАНОР

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ СОБОР ЗНАКА

    7 Я СОЗЫВАЮ КОНКЛАВ ЛИЦА В ОГНЕ МОРОЗ ПО КОЖЕ

    8 ГЕЛИОС ЖИВОЙ ГОРОД ЭКСТЕРМИНАТУС

    9 ОРУЖИЕ ТРУСОВ БИБЛИАРИЙ ПРИЗЫВ

    10 СПРЯТАВШИЕСЯ НЕЧЕСТИВОЕ ПРИЧАСТИЕ СТАРЫЕ ИМЕНА

    11 ДЕМОНЫ СИГНУС ПРАЙМ ВОПЛЬ

    12 РАЗОБЛАЧЕНИЕ АДСКИЕ КОРАБЛИ КУРС НА СТОЛКНОВЕНИЕ

    13 ПАДАЮЩАЯ СЛЕЗА КРЕПОСТЬ ЭТО НАША КЛЯТВА

    14 РАВНИНЫ ПРОКЛЯТЫХ В БОЙ ЖАЖДУЩИЙ КРОВИ

  НИКЕЯ

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КРАСНЫЙ АНГЕЛ

    15 ХРАМ ИЗ КОСТЕЙ ВОСПЛАМЕНЕНИЕ АКТ НЕПОВИНОВЕНИЯ

    16 КОЛДУНЫ КРАСНЫЕ ПРИЗРАКИ НИТИ

    17 НАЗАД ПУТИ НЕТ ПРОКЛЯТЫЙ ВИДЕНИЯ

    18 В РОТЕ СМЕРТИ ПЛАМЯ ГНЕВА МЕСТЬ

    19 ЖЕРТВА ХМЕЛЬНОЙ ВКУС ПОБЕДЫ ПОМНИ ПАВШИХ

    20 ЗАПЛАЧЕННАЯ ЦЕНА СКОРБЬ ИМПЕРИУМ СЕКУНДУС

  ЭПИЛОГ

Джон Френч Багровый кулак

  Действующие лица

  Пролог НОЧНАЯ СТОРОНА ИНВИТА

  СТО СОРОК ОДИН ДЕНЬ ДО БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ

    СИСТЕМА ФОЛЛ

    ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ ТЕРРА

  ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ ДНЕЙ ДО БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ СИСТЕМА ФОЛЛ

  ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ДНЕЙ ДО БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ

    СИСТЕМА ФОЛЛ

    ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ ТЕРРА

    СИСТЕМА ИССТВААН

    ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ ТЕРРА

  ДЕНЬ БИТВЫ В СИСТЕМЕ ФОЛЛ СИСТЕМА ФОЛЛ

  Эпилог (ВРЕМЯ/МЕСТО НЕ УСТАНОВЛЕНЫ)

Грэм Макнилл Проект «КАБА»

Гэв Торп Полёт ворона

Грэм Макнилл Смерть серебряных дел мастера

Аарон Дембски-Боуден Вороний принц

  Действующие лица

  Пролог

  Часть первая РУКОКРЫЛЫЕ

    Глава I Теневое братство

    Глава II Логово

    Глава III Подготовка

    Глава IV Рукокрылые

  Часть вторая СЫН БЕССОЛНЕЧНОГО МИРА

    Глава V Мальчик, который станет королем

    Глава VI Память

    Глава VII «Сумеречный»

    Глава VIII Никчемный бой

    Глава IX Вороний Принц

  Эпилог ПРЕДАТЕЛИ

Грэм Макнилл Ангел Экстерминатус

  Действующие лица

    III ЛЕГИОН, ДЕТИ ИМПЕРАТОРА

    IV ЛЕГИОН, ЖЕЛЕЗНЫЕ ВОИНЫ

    «СИЗИФЕЙ»

    ЭБОНИТОВЫЕ АРХИМСТЫ

    VII ЛЕГИОН, ИМПЕРСКИЕ КУЛАКИ

  Книга I TERRA FIGULA[6]

    Теогонии — I

    Глава 1 КРАСОТА В СМЕРТИ ВОЗРОЖДЕНИЕ СТРАЖИ

    Глава 2 ПЕРВАЯ КРОВЬ СОКРУШИТЕЛЬ НАКОВАЛЕН НОВЫЙ ТРЕЗУБЕЦ

    Глава 3 СВЕЖАЯ КРОВЬ ЖЕЛЕЗНАЯ ПЕЩЕРА СВЯТАЯ СВЯТЫХ

    Глава 4 КАЗНЕННЫЙ КАРНАВАЛИЯ БЛИЖЕ ЧЕМ БРАТЬЯ

    Глава 5 ЯДОВИТЫЙ ЗМЕЙ ТАЛИАКРОН ЗРИТЕЛИ ЗА КУЛИСАМИ

    Глава 6 МАЭЛЬША'ЭЙЛЬ АТЕРАКИЯ ВЫСТРЕЛ ВО ТЬМЕ

    Глава 7 Я БЫЛ ТАМ ВЕРХНИЕ ПУТИ ПЛОТЬ В НАГРАДУ

    Глава 8 ОТПРАВЛЯЮЩИЕСЯ В ПУТЬ

  Книга II КАК ВВЕРХУ, ТАК И ВНИЗУ[8]

    Теогонии — II

    Глава 9 ВОЗРОЖДЕННАЯ «ЛА ФЕНИЧЕ» МЕТОДОЛОГИЯ БОГ НА ПОЛЕ БИТВЫ

    Глава 10 НЕ ВО ТЬМЕ САМЫЙ СЛОЖНЫЙ КЛЮЧ НИЖНИЕ ПУТИ

    Глава 11 ТЯЖКОЕ БРЕМЯ ДОДЕКАТЕОН ПАМЯТЬ ТЕЛА

    Глава 12 ОСАДА ДВОРЦА ВКУС РАЗВРАТА ГЕНЕРАТОРЫ ПОМОЩНЕЕ

    Глава 13 ПОДАЛЬШЕ ОТ КРАЯ МАСКИ СНЯТЫ ПРИКАЗЫ АТАКОВАТЬ

    Глава 14 ЗДЕСЬ ЖИВУТ МОНСТРЫ ТЫ МЕНЯ РАНИЛ ЗАМКНУВШИЙСЯ КРУГ

    Глава 15 ДРУГОЙ СПОСОБ СРАЖАТЬСЯ ЖЕЛЕЗО ВНУТРИ ВСЕ К КАПИТАНУ!

    Глава 16 ВОПРОС ДОВЕРИЯ НЕСТАНДАРТНЫЙ ВХОД «СИЗИФЕЙ» АТАКУЮЩИЙ

    Глава 17 БАШНЯ БРАТОУБИЙСТВО КОМАНДОВАТЬ БУДУ Я

  Книга III CONJUNCTIO[14]

    Теогонии — III

    Глава 18 ВЫПОЛНЯЙ СТАРЫЙ МИР ГОРОД МЕРТВЫХ

    Глава 19 АМОН НИ-ШАК КАЭЛИС ДИСГАРМОНИЯ ТОТ, КОГО Я ХОЧУ УБИТЬ

    Глава 20 ПОГИБЕЛЬ ИШИ ЭТОТ МИР ЖИВОЙ Я РАЗБИРАЮСЬ В ЛАБИРИНТАХ

    Глава 21 ФРАГМЕНТЫ ЦЕЛОГО ИММАТЕРИАЛЬНАЯ МАТЕМАТИКА ИХ НИКОГДА НЕ БЫЛО

    Глава 22 ПОЛУРЕАЛЬНЫЕ ГОРИЗОНТЫ ВОЙНА С ПРИЗРАКАМИ ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ

    Глава 23 ГОЛОСА МЕРТВЫХ СЛАВА ПАВШИМ ЖНЕЦ

    Глава 24 ЖЕЛЕЗО НА ЖЕЛЕЗО НАСЛЕДИЕ КРОВИ ТЯЖЕЛЫЙ БОЙ

    Глава 25 ТОТ, КТО БЫЛ МЕРТВ СНЫ О ЖЕЛЕЗЕ ОРЕЛ ДЕСЯТОГО

    Глава 26 ОБЩИЙ ВРАГ ЗВУКИ БЕЗУМИЯ БЕЗ УДОВОЛЬСТВИЯ

    Глава 27 АПОФЕОЗ ГИБЕЛЬ МИРА ВО ТЬМУ

    Теогонии-IV

Джон Френч Чёрное Око

Аарон Дембски-Боуден Предатель

  Действующие лица

    ПРИМАРХИ

    XII ЛЕГИОН «ПОЖИРАТЕЛИ МИРОВ»

    XVII ЛЕГИОН «НЕСУЩИЕ СЛОВО»

    XIII ЛЕГИОН «УЛЬТРАДЕСАНТ»

    СЛУЖАЩИЕ ФЛОТА

    МЕХАНИКУМЫ МАРСА

    ЛЕГИО АУДАКС «УГОЛЬНЫЕ ВОЛКИ»

    ЛЕГИО ЛИСАНДА «СТРАЖИ ГРАНИЦЫ»

    НЕИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

  Пролог ИССТВАН III

  Часть 1 АРМАТУРА, ВОЕННЫЙ МИР Спустя год после резни на Исстване V

    Последние слова

    1 ПЕРВОСВЯЩЕННИК И КОЛДУН АРМАТУРА ПЕСНЬ ВАРПА

    2 ЕДВА ЛИ ЛЮДИ ВОИНЫ И КРЕСТОНОСЦЫ СОКРУШЕННЫЕ НА ТОЙ ЖЕ НАКОВАЛЬНЕ

    3 ПОДДАВШИЙСЯ ГВОЗДЯМ ВОЙНА В ПУСТОТЕ СВЯТЫЕ КРАСНЫЕ, БЕЗБОЖНЫЕ БЕЛЫЕ

    4 ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЙ ЕДИНСТВО ПЕРЕКРЕСТОК ВАЛИКА

    5 УГОЛЬНАЯ КОРОЛЕВА ЕГО ИМПЕРСКАЯ МУДРОСТЬ ОНИ ЛИКУЮТ, МОЙ ПРИНЦЕПС

    6 МЕДВЕЖИЙ КОГОТЬ ПЕРЕДЫШКА ДИТЯ КРОВИ

    7 НИКТО НЕ УБЕЖИТ НЕСАНКЦИОНИРОВАННАЯ ВЫСАДКА СТЕНА ЩИТОВ

    8 ПРИЗЫВ

    9 ПРОБУЖДЕНИЕ ЯРОСТЬ ПАДЕНИЕ ТИТАНА

    10 ГЕННСКАЯ ЧИСТКА ВОЙНА ОКОНЧЕНА ЗАВЕРШЕНИЕ

    11 КОНЕЦ АРМАТУРЫ ТРИАРИИ ВОЗВРАЩЕНИЕ

    12 ПРЕДВОДИТЕЛИ ЛЕГИОНА БРАТ МОЙ, ВРАГ МОЙ ПОСЫПЬ ЗЕМЛЮ СОЛЬЮ

  Часть 2 Спустя три дня после Осады Арматуры НУЦЕРИЯ, РОДНОЙ МИР

    13 КОСТИ

    14 ПЕРЕВОД НЕТ ДОСТУПА ПЛАМЯ КУЗНИЦЫ

    15 ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ БРАТСТВО

    16 ПЕРЕРОЖДЕНИЕ БЛАГОСЛОВЕННАЯ ЛЕДИ ВАКРА ДЖАЛ

    17 ГОЛОСА В НОЧИ УРОК РУССА ВАРП

    18 ПОЛЕ КОСТЕЙ ПРЕДАТЕЛЬ ПРОСТОЙ ПРИКАЗ

    19 МЕРТВЫЕ ГЛАЗА ВЕЧНЫЙ ВОЙНА, ГДЕ НАДО ДУМАТЬ

    20 КРОВЬ В ПУСТОТЕ ВЫЗОВ ТРИАРИЕВ ОН УМРЕТ ЗДЕСЬ

    21 ОТМЕТКА КАЛТА НЕЖДАННОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ КУЛЬМИНАЦИЯ

    22 ОН УМРЕТ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ КОГТИ УГОЛЬНЫХ ВОЛКОВ КРОВАВЫЙ ДОЖДЬ

    23 ДЛАНЬ СУДЬБЫ ИЗ ОГНЯ КРОВЬ КРОВАВОМУ БОГУ

  Эпилог

    I

    II

    III

Гай Хейли Эребовы осколки

Грэм Макнилл Былой Калт

  Действующие лица

    XIII ЛЕГИОН, УЛЬТРАДЕСАНТ

    XVII ЛЕГИОН, НЕСУЩИЕ СЛОВО

    ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XIX

  XX

  XXI

  XXII

  XXIII

  XXIV

  XXV

  XXVI

  XXVII

  XXVIII

  XXIX

  XXX

  XXXI

  XXXII

  XXXIII

  XXXIV

  XXXV

  XXXVI

  XXXVII

  XXXVIII

Энтони Рейнольдс Тёмное сердце

Дэвид Эннендейл Странник

Роб Сандерс Темнее тьмы

Аарон Дембски-Боуден Подземная война

Джон Френч Атам

  Первое

  Второе

  Третье

  Четвертое

  Пятое

  Шестое

  Седьмое

  Восьмое

Дэн Абнетт Неотмеченный

Ник Кайм Вулкан жив

  Действующие лица

  С выжженной земли

  Персона нон грата…

  Глава 1 Последователи

  Глава 2 Летопись

  Глава 3 Находка

  Глава 4 Сыны наших отцов

  Глава 5 Кровь за кровь

  Глава 6 Изо льда в пламя

  Глава 7 Мы не одни…

  Глава 8 Расколотые

  Глава 9 Чествуя мертвых

  Глава 10 Горящая плоть

  Глава 11 Смертные столпы

  Глава 12 Фульгурит

  Глава 13 Ритуал

  Глава 14 Дурные предчувствия

  Глава 15 Жуткий пир

  Глава 16 Сожженный

  Глава 17 Лицо в крови

  Глава 18 Зона высадки

  Глава 19 Позиционная война

  Глава 20 Бессмертный

  Глава 21 Муки

  Глава 22 Пути отхода

  Глава 23 Полутень

  Глава 24 Жертвы

  Глава 25 Воссоединение

  Глава 26 Войди в лабиринт

  Глава 27 Вера

  Глава 28 Человеческие пороки

  Глава 29 Хватит бегать

  Глава 30 Наши последние часы

  Глава 31 Несущий рассвет

  Глава 32 Грозовые поля

  Падение с небес

Дэн Абнетт Забытая Империя

  Действующие лица

    НА МАКРАГГЕ

    НА СОТЕ

    ИЗ ШТОРМА

  1 ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ

  2 ФАРОС

  3 ИЗ СЕРДЦА БУРИ

  4 В ЗАЛЕ ПОВЕЛИТЕЛЯ УЛЬТРАМАРА

  5 ТОТ, КТО ВЕРНУЛСЯ

  6 НАСМЕРТЬ

  7 ВСТРЕТИВШИЙСЯ СО СМЕРТЬЮ

  8 ПЕРВЫЙ СРЕДИ РАВНЫХ

  9 ПРЕДАВШИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

  10 ПРАЙД ПРИХОДИТ В УЛЬТРАМАР

  11 КОНТАКТ

  12 БРАТЬЯ

  13 ПАДАЮЩИЕ АНГЕЛЫ

  14 СМЕРТЬ В КРЕПОСТИ ГЕРЫ

  15 СТРЕЛЯЙТЕ ПО ВСЕМ ТЕНЯМ

  16 КРОВНЫЕ БРАТЬЯ

  17 ДОМАШНИЙ ОЧАГ

  18 ОТРИЦАНИЕ СМЕРТИ

  19 СМЕРТНОСТЬ

  20 НА ОДНОЙ СТОРОНЕ

  21 СНЫ И ВИДЕНИЯ

  22 ГДЕ УПАЛ МОЛОТ

  23 ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ

  24 ЗАБЫТАЯ ИМПЕРИЯ

  25 НАЧАЛО И КОНЕЦ

Роб Сандерс Руки Императора

Ник Кайм Фениксиец

Гэв Торп По приказу Льва

Грэм Макнилл Возлюбленная супруга

Аарон Дембски-Боуден Владыка красных песков

Джеймс Сваллоу Всё что остаётся

Крис Райт Шрамы

  Действующие лица

    ПРИМАРХИ

    V ЛЕГИОН «БЕЛЫЕ ШРАМЫ»

    VI ЛЕГИОН «КОСМИЧЕСКИЕ ВОЛКИ»

    X ЛЕГИОН «ЖЕЛЕЗНЫЕ РУКИ»

    XVIII ЛЕГИОН «САЛАМАНДРЫ»

    XV ЛЕГИОН «ТЫСЯЧА СЫНОВ»

    XVII ЛЕГИОН «НЕСУЩИЕ СЛОВО»

    ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

  Пролог БРАТЬЯ

  Часть I ВОЛК И ХАН

    1 БЕЛЫЙ МИР ТЕЛА МЫСЛИ

    2 РОДНОЙ МИР ЗАЛИЗЫВАЯ РАНЫ ВРАГ ОБНАРУЖЕН

    3 ПОВЕЛИТЕЛИ ТЕРРЫ ИГРОКИ КЛИНОК ЛЕГИОНЕРА

    4 «ХЕЛЬРИДДЕР» В ШТОРМ ПРЕДАТЕЛЬ

    5 ВОЙНА В ПУСТОТЕ МЕДАЛЬОН ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

    6 ОБИДЫ НА ПОМОЩЬ ФЛАГМАНУ АЛЫЙ КОРОЛЬ

    7 «КОНТЕМПТОР» ТАИНСТВЕННОСТЬ ТЕЧЕНИЯ ЭФИРА

    8 ОБРАТНО В ПЫЛЬ СЫНЫ ГОРА КЛЕТКА ЯСТРЕБА

    9 НЕПОДХОДЯЩИЙ МОМЕНТ ДРЕЙФ КЛИН

    10 ЦЕНА ЗНАНИЙ КУРС ЗАДАН ОЧЕРЕДНОЙ ИЗМЕННИК

  Часть II СТЕКЛО И ПЕПЕЛ

    11 НАХОДКА С ФЕМУСА НОСИТЕЛИ СЛОВА СТАРАЯ ЛОЖЬ

    12 ЕДИНСТВЕННАЯ ИСТИНА НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА ВОСПОМИНАНИЯ ОБ УЛЛАНОРЕ

    13 КЕМ ТЫ СТАНОВИШЬСЯ НАПЕРЕГОНКИ СМЕЙСЯ, КОГДА УБИВАЕШЬ

    14 ДУХ МАШИНЫ КОГДА ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ СОЖЖЕННЫЙ МИР

    15 КАРТОГРАФИЯ ГОРОД МЕРТВЫХ ЯКША

    16 ПЕЩЕРЫ ВОЗРОЖДЕНИЕ ВСЕ ЕЩЕ ЗДЕСЬ

    17 ОТВЕТНЫЙ ХОД В ВАРП ТУПИК

    18 АЛЫЙ КОРОЛЬ КОРВИД СБОР

    19 ВОЗВРАЩЕНИЕ БРАТСТВО БУРИ РАЗРЫВ В ОБЛАКАХ

    20 ЗАСТИГНУТЫЙ ВРАСПЛОХ ВО ВСЕ ВРЕМЕНА В ГАЛАКТИКЕ УТРАТА ДРУЗЕЙ

    21 НА МОСТИК ТИРАНЫ ПРИВЛЕКАЯ ВНИМАНИЕ

    22 ПОД ВЕРШИНОЙ ИСПЫТАНИЕ «БУРЯ МЕЧЕЙ»

    23 РАСПЛАТА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ОХОТА

Крис Райт Братство Луны

Крис Райт Демонология

Грэм Макнилл Мстительный дух

  Действующие лица

    ПРИМАРХИ

    XVI ЛЕГИОН «СЫНЫ ГОРА»

    XIV ЛЕГИОН «ГВАРДИЯ СМЕРТИ»

    XIII ЛЕГИОН «УЛЬТРАДЕСАНТ», II БОЕВАЯ ГРУППИРОВКА (25-я рота)

    IX ЛЕГИОН «КРОВАВЫЕ АНГЕЛЫ»

    ЛЕГИО КРУЦИУС

    ЛЕГИО ФОРТИДУС

    ЛЕГИО ГРИФОНИКУС

    МЕХАНИКУМ

    ДОМ ДЕВАЙН

    ДОМ ДОНАР

    ИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

    ИЗБРАННЫЕ МАЛКАДОРА

    НЕИМПЕРСКИЕ ПЕРСОНАЖИ

  Часть первая ОТЦЫ

    1 МАВЗОЛИТИКА БРАТСТВО БРАТЬЯ

    2 КРЕПКИЕ КОРНИ МОЛЕХ ОГОНЬ МЕДУЗЫ

    3 НЕСУЩИЙ БОЛЬ ДОМ ДЕВАЙН ПЕРВОЕ УБИЙСТВО

    4 ПЕРЕКОВАННЫЙ ФИЛУМ СЕКУНДО СЕМЬ НЕРОЖДЕННЫХ

    5 РАЗРИСОВАННЫЙ АНГЕЛ КРОВНИКИ СЛЕДОПЫТЫ

    6 ДЕВЯТЬ ДЕСЯТЫХ ЗНАНИЯ «ТАРНХЕЛЬМ» СУПРУГА

    7 БЕЗЫМЯННАЯ КРЕПОСТЬ ВОЕННЫЙ СОВЕТ ПОДАРОК

    8 ПОЖИРАТЕЛЬ ЖИЗНЕЙ ПРОТИВОСТОЯНИЕ НАДЕЖДА НА ОБМАН

    9 ВСПОМНИТЬ ЛУНУ ДОБРАЯ ОХОТА ПРОВОКАТОР

    10 Я ХОЧУ ЭТОТ КОРАБЛЬ МАГИСТР ВОЙНЫ БЕЗБИЛЕТНИК

  Часть вторая СЫНОВЬЯ

    11 КРИКИ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ВТОРЖЕНИЕ

    12 ПРОРЫВ ОБЕЗГЛАВЛИВАНИЕ ДВОЙНОЕ ПЛАМЯ

    13 МАЯК ЗАГНАННЫЙ ВОЛК Я ЭТО СДЕЛАЛ

    14 СТРЕЛА АПОЛЛОНА МАШИНА УНИЧТОЖЕНА КОМПЛЕКС ЭЛЕКТРЫ

    15 ПЕЩЕРА ГИПНОСА БЕЛАЯ НАГА ОГНЕННЫЙ АНГЕЛ

    16 ФЛАГМАН ЭКЗОГЕНЕЗ ПРОНИКНОВЕНИЕ

    17 ЗВЕРИ МОЛЕХА КРИТИЧНО ВАЖНОЕ НЕТ СОВЕРШЕНСТВА БЕЗ НЕСОВЕРШЕНСТВА

    18 EVENTYR[20] ПЫТКИ ЗАПОЗДАЛАЯ СМЕРТЬ

    19 БОЕВЫЕ ПОТЕРИ ПРИКАЗ ОТДАН ВЛАДЫКА БУРЬ ВЫСТУПАЕТ

  Часть третья ПРИЗРАКИ

    20 БИТВА ПРИ ЛУПЕРКАЛИИ

    21 КЛЯНУСЬ ЖИЗНЬЮ ЧЕЛОВЕК РЯДОМ С ТОБОЙ НАСЛЕДИЕ КОРТЕЗА

    22 НЕ УЛЛАНОР ЭТО СТРАХ ВРАТА АДА

    23 ПЛАТА КРОВЬЮ ОБСИДИАНОВЫЙ ПУТЬ БОГ СРЕДИ ЛЮДЕЙ

    24 ПОКИДАЯ ЛУПЕРКАЛИЮ СКВЕРНЫЙ ПРИЕМ В ЛУННОМ СВЕТЕ ГЛАЗ ОХОТНИКА

    25 ДОРОГА К ТЕРРЕ БОЛЬШЕ НЕ ВПОЛУХА ОКЕЙ

Грэм Макнилл Алый король

Ник Кайм Артефакты

Роб Сандерс Терзание

Крис Райт Верность

Гай Хейли Венок вызова

Дэвид Эннендейл Проповедник исхода

Дэвид Эннендейл Проклятие Пифоса

  Действующие лица

  Пролог

  Часть первая Земля обетованная

    Первая глава Шрамы/Пример для подражания/Одиночки

    Вторая глава Госпожа песни/Эпоха чудес/Зеленые земли

    Третья глава Шесть секунд/Неестественный отбор/Зов в глуши

    Четвертая глава Плацдарм/Нечего бояться/Синестезия

    Пятая глава Приз/Хамартия/Совершенство

    Шестая глава Философия на бойне / Обезглавливание / Креон

    Седьмая глава Дух времени / Заброшенный зал / Одиночество странствия

  Часть вторая Зубы и когти

    Восьмая глава Путешественники / Цена невинности / Милосердие

    Девятая глава Спасение в железе / Ске Врис / Бури

    Десятая глава Прикосновение божественного/ Не крестовый поход /Разум

    Одиннадцатая глава Избранная земля / Под поверхностью / В поисках успокоения

    Двенадцатая глава Спуск / Машина / Потоп

    Тринадцатая глава Тщательный анализ / Огни веры / Танец

    Четырнадцатая глава Стягивающаяся петля / Тени против теней / Задание вслепую

    Пятнадцатая глава Рефрен / Причащение тайн / Неповиновение

    Шестнадцатая глава Гнев

  Часть 3 Буйство полуночи

    Семнадцатая глава Подведение итогов / Чудо / Лики истины

    Восемнадцатая глава Жрец / Приношение даров / Пиршество всех душ

    Девятнадцатая глава Шахта / «Несгибаемый» / Сейчас

    Двадцатая глава Смерть дня / Рог изобилия / Барабанный бой

    Двадцать первая глава Послание / Буйство / Неудержимая сила

    Двадцать вторая глава Воскрешение / К башне / Свидетель

  Эпилог

Ник Кайм Солнце Прометея

  DRAMATIS PERSONAE

  Другие 'Чужеземец'

  Примечания

Аарон Дембски-Боуден Аврелиан

  Предисловие

  Пролог Вестник Единого Бога

  Часть 1 Семнадцатый сын

    Глава 1 Братство

    Глава 2 Кровь за столом переговоров

    Глава 3 Магнус и Лоргар

  Часть 2 Паломник

    Глава 4 Мертвый мир

    Глава 5 Отголоски

  Часть 3. На войне

    Глава 6 Последние врата

    Глава 7 Город Света

  Часть 4. Избранник пантеона

    Глава 8 Вопросы

    Глава 9 Неудержимый

    Глава 10 Оракул

  Часть 5. Конец крестового похода

    Глава 11 Совет

    Глава 12 Контрмеры

    Глава 13 «Ла Фенис»

Крис Райт Братство Бури

  Действующие лица

  I. ШИБАН

  II. ИЛЬЯ РАВАЛЛИОН

  III. ТАРГУТАЙ ЕСУГЭЙ

  IV. ШИБАН

  V. ТАРГУТАЙ ЕСУГЭЙ

  VI. ИЛЬЯ РАВАЛЛИОН

  VII. ШИБАН

Аарон Дембски-Боуден Сердце "Завоевателя"

Ник Кайм Несовершенный

Аарон Дембски-Боуден Вой родного мира

Гай Хейли Укромное местечко

Энди Смайли Добродетели сынов

  Азкаэллон

  Амит

  Буря

Джеймс Сваллоу Прицел

Гэв Торп Коракс: Кузница души

  Действующие лица

    XIX ЛЕГИОН, ГВАРДИЯ ВОРОНА

    XVII ЛЕГИОН, НЕСУЩИЕ СЛОВО

    МЕХАНИКУМ КОНСТАНИКСА-2

  I

  II

  ПОВЕЛИТЕЛИ ТЕНЕЙ

  III

  IV

  V

  VI

  Эпилог

Гэв Торп Владыки теней

Джон Френч Талларн: Палач

  Действующие лица

  Глава 1

    Предисловие первой главы

    Забытое оружие / Слёзы небес / «Тишина»

  Глава 2

    Предисловие второй главы

    Ад наверху / Убийство машины / «Покоритель»

  Глава 3

    Предисловие третьей главы

    Загрязнение / Стороны / Вина

  Глава 4

    Предисловие четвёртой главы

    Зона поражения / Все мы — машины войны / Предсмертный хрип

  Глава 5

    Предисловие пятой главы

    Земля, которая будет / Поступь бога / Раненный

  Глава 6

    Предисловие шестой главы

    Джурнийский 701й бронетанковый полк

    «Покоритель» — «Тишина»

    Мощь веков / Отметка / Казнь

    Послесловие шестой главы

  Эпилог

  Хроника Битвы за Талларн

Джон Френч Талларн: Очевидец

Джон Френч Талларн: Броня

Гэв Торп Лорд Воронов

  Действующие лица

  Пролог

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  Х

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  Эпилог

Роб Сандерс Армия из одного

Аарон Дембски-Боуден Гвозди мясника

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

Грэм Макнилл Криптос

Роб Сандерс Далёкие отголоски Древней Ночи

Джеймс Сваллоу Потерянные сыны

Гэв Торп Святое слово

Джон Френч Магистр войны

Дэвид Эннендейл Железная истина

Энтони Рейнольдс Очищение

  Действующие лица

  Пролог

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  Эпилог

Ник Кайм Врата Терры

Джон Френч Сокрушенные

Джон Френч Змей

Крис Райт Бьёрн: Одинокий Волк

Энтони Рейнольдс Кхарн: Восьмеричный Путь

Ник Кайм Выжженная земля

Гэв Торп Сайфер: хранитель порядка

Грэм Макнилл Волк пепла и пламени

  Часть первая

  Часть вторая

Крис Райт Волчий коготь

  Сцена 1 Внутри коридоров космического корабля

  Сцена 2 Внутри кузницы

  Сцена 3 Внутри коридоров космического корабля

*** Примечания ***