Узелок [Виктор Николаевич Попов] (fb2) читать онлайн

Попов Виктор Николаевич Узелок

Виктор Попов

УЗЕЛОК

1

Первой на призывы деда Ермолая откликнулась бабка Сосипатрова, которая жила в доме на ветер, как раз напротив магазина. Вначале она чуть приоткрыла тяжелую лиственничную дверь, накрест перехлестнутую массивными железными полосами, высунула аккуратно забранную строгим черным полушалком голову и повертела сю из стороны в сторону. Справа улица была пуста, а слева, около груды ящиков, прислоненных к торцу магазинного помещения, ворочалось что-то бесформенное, которое басовитым голосом деда Ермолая надсадно кричало:

- Стой! Держи их! Держи-и-и!

Поняв, что произошло что-то сногсшибательное, может быть, даже смертоубийство, бабка Сосипатрова бодро заорала: "Караул!" - и, скатившись с крыльца, кинулась поперек улицы. Не добежав до деда Ермолая нескольких шагов, она приостановилась и настороженно спросила:

- Ты жив, Ермоша?

- Жи-ив... Держи-и-и!

- Держи-и-и! - в лад Ермолаю подхватила бабка и теперь уже без опаски подошла к деду вплотную. Увидев, что он связан по рукам и ногам, она пробормотала:

"Ах ты, батюшки, грех-то какой" - и, приподнявшись на цыпочки, зычно заголосила:

- Кар-ра-у-ул!

Захлопали двери, и вскоре около деда Ермолая и бабки Сосипатровой образовался гомонящий людской круг, которыи почтительно замолчал и раздался, когда к месту происшествия подбежал, на ходу поправляя пистолетную кобуру, участковый инспектор младший лейтенант милиции Урвачев. От роду Урвачеву было двадцать три года, по держался он солидно и поэтому сельчане, за глаза звавшие его Колькой-милиционером, в глаза величали не иначе как Николаем Степановичем. Вот и сейчас, стоило ему только появиться, как колхозный скотник Матвей Кожемякин, который только минуту тому рассудительно толковал о том, что надо звать Кольку-милиционера, удовлетворенно засвидетельствовал:

- Николай Степанович точно на месте! Как всегда!

Матвей, когда бывал в подпитии, временами проявлял свой буйный характер, и его жена в таких случаях прибегала к помощи участкового. Поэтому у Матвея были все основания приметить точность стража сельского порядка.

В ответ на свидетельство скотника Николай Степанович строго взглянул на него и, предупреждая дальнейшую фамильярность, погрозил пальцем.

После этого Николай Степанович машинально отвел с запястья манжетку и взглянул на часы. Яркая лампочка, привинченная над магазинной дверью, высветила точное время: пять минут третьего. "В протоколе укажу - три минуты", - подумал Николай Степанович.

Сам он был участковым недавним, но из рассказов сослуживцев вынес впечатление, что начальство к круглым цифрам относится с сомнением.

Личного подтверждения такому впечатлению у него не было, ибо в сельской местности, как известно, случаи сами по себе довольно редки, и почти любой участковый их годовое количество наверняка уложит на пальцах одной руки. Это если говорить о случаях серьезных. Что же касается семейных междоусобиц или соседских неурядиц, которые начинаются, как правило, с пьяных счетов и кончаются более или менее крупным рукоприкладством, такое, чего там скрывать, встречается не реже, чем в городе. Различие только в отношении к подобным случаям. Городское население, как правило, вмешивает в межсоседские конфликты товарищеские суды либо милицию, сельское же, в основном, полагается на местную Советскую власть. Ратоборствующие стороны отряжают к депутату, а то и к самому председателю Совета шумные делегации, и полномочные представители власти ликвидируют очаги бражных неурядиц средствами, служащими всеобщему удовольствию.

Участок Урвачева в смысле преступлений был одним из благополучных. За все время пребывания на посту инспектора участка, в который, кроме деревни Клунниково, где происходят описываемые события, входили деревни Чириково, Макариха, Журавлиха, а также Веселова заимка, Николай Степанович Урвачев составил всего лишь три протокола, заметным из коих был один - о краже у свинарки Лидии Андреевны Тихоновой годовалого бычка по прозвищу Быня, два же остальных касались хмельных семейных стычек с взаимными оскорблениями действием и после супружеских примирений дальнейшего хода не получили.

В ходе следствия по делу о бычке было установлено, что злоумышленники в Сухом логу оставили от Быни только рожки да ножки. Мясо и шкура исчезли в неустановленном направлении на грузовой автомашине марки ГАЗ-51. Неизвестно, сколько бы пришлось следствию заниматься бычком, не проболтайся по пьяной лавочке Федька по прозвищу Свиристок. Федьку посадили, его дружка, шофера совхоза "Еловский", Петьку Ведепяпина тоже посадили, и на одном из районных совещаний начальство одобрительно подчеркнуло, что младший лейтенант Урвачев на своем участке добился стопроцентной раскрываемости преступлений.

Делясь опытом, Урвачев подчеркнул важность профилактической работы и заверил руководство, что приложит все силы.

Честно говоря, сил ему прикладывать было не к чему, и жизнь образцового блюстителя порядка протекала в некотором роде даже и однообразно. С одной стороны, это было хорошо, потому что без лишних треволнений Урвачев мог заниматься домашним хозяйством и повышением своего общеобразовательного уровня, то есть продолжать заочную учебу в Свердловском юридическом институте, а с другой стороны, в определенной мере, тяготило. Недаром ведь говорится, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Урвачев вполне разделял мнение начальства, что солдат он образцовый и поэтому будущее свое генеральство под сомнение не ставил. Но генералом он видел себя боевым, а не чиновным и поэтому тихую жизнь считал вроде бы трамплином, который перебросит его в радужное будущее.

Ведь разные бывают случайности. Убийство?.. Нет, трагедия его не интересовала. Не потому, что он боялся крови и был слаб в коленках. Если что случится такое, он и здесь объявит себя, если головоломная кража...

На пятьдесят, на сорок... на двадцать тысяч рублей...

Государство ничем не рискует: стараниями Николая Урвачева деньги в государственное обращение вернутся в самом скором времени... Но сам процесс раскрытия...

плюс высшее юридическое... это, согласитесь, вещь. Ради этого стоит жить!

И - ВОТ ОНО!

Все время, пока одевался и торопился к месту происшествия, у него не выходило из головы слово убийство. Ведь тот, кто колотил в дверь, так и прокричал:

- Николай Степанович, магазин обокрали. Сторожа деда Ермолая зарезали!

Однако оказалось, что дед жив. Когда Урвачев оказался в центре расступившегося люда, первое, что он услышал, было сношение деда с господом. Извиваясь и подпрыгивая на боку, дед чередовал бога и его угодников со словами, которые свидетельствовали о бедности его языка. После каждой его фразы бабка Сосипатрова охала и мелко крестилась.

Около деда стоял и, попеременно обращаясь то к нему, то к окружающим, объяснял свою позицию дружинник Славка Кошельков.

- Зря ты только, Ермолай Ксенофонтович, силы тратишь. Развязывать я тебя не буду и другим не позволю... А ты, Толяка, не лезь. Ничего с твоим дедом не сделается. Ему даже после переживаний полежать и вовсе полезно... И не ширяй меня под дых, а то я тебя между глаз так ширну, что рядом с дедом отдыхать ляжешь... Завидев Урвачева, Славка словно и не переругивался только что с племянником деда Ермолая Толякой Федотовым, обратился к своему шефу, как бы продолжая давний разговор.

- Все по науке, Николай Степанович, место происшествия охраняется. Меры приняты.

Чувствуя себя приобщенным к важному делу, Славка говорил тоном рапорта и при этом победительно косился на Толяку Федотова, а заодно и на других несознательных, которые, не имея понятия о задачах дружншшков, пытались на него воздействовать во вред следствию.

- Ограбление магазина? - уточнил Урвачев.

- Сорван замок с задней двери. Место происшествия охраняется.

Урвачев удовлетворенно кивнул. Занимаясь с дружинниками, он именно так учил их излагать события:

коротко и ясно. Одно было плохо: собравшаяся толпа затоптала следы. Что бы там ни писали весельчаки-детективщики, как бы ни высмеивали классические атрибуты сыска, а лупа, рулетка и прочие подручные средства верно несут свою незаменимую службу. В эти средства Урвачев верил безусловно и, увидев, что в данной обстановке их применить вряд ли удастся, даже несколько расстроился. А от расстройства и потерял солидность.

В общем-то, он не сам потерял, а его голос, которым он обратился к собравшимся. Не было в голосе необходимой повелительности, когда он произнес ставшую, пожалуй, нарицательной фразу:

- Разойдитесь, граждане! Чего не видали...

Однако граждане, почувствовав в голосе участкового слабинку, только лишь чуть шевельнулись, а кто-то и возразил:

- Так ить не каждый день магазин грабят.

- А ты хотел, чтобы каждый? - Урвачев полуобернулся к говорившему и многозначительно вздохнул: - Ох, Левшенков...

К сказанному он ничего не добавил, но старик Левшенков сразу застеснялся и потянул за рукав сьша. При этом, глядя в сторону, заметил очень рассудительно:

- И правда, Леха, пойдем. Не цирк ить.

За отцом и сыном Левшенковыми потянулись еще несколько человек. По наиболее стойкие все-таки остались.

Они, правда, отошли подальше, стабунились в кружок и вполголоса комментировали событие. Верховодила бабка Сосипатрова, которая, не переставая, уточняла подробности. Вот как они выглядели в объяснительной, которую, со слов бабки, в виду малограмотности и полуслепоты последней, записал дружинник Вячеслав Кошельков.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ

Потерпевшего Ермолая Ксенофонтовича Боброва

Знаю спокон веку и по голосу от любого другого за версту отличу. Голос у него басовитый и очень пронзительно действует. Он еще и после войны служил в городе дьяконом, но потом поругался с батюшкой и тот ему пенсии не положил. После Ермолай Ксенофонтович вернулся в Клунниково и пас личный скот граждан. Пас где-то пять лет. Потом по годам пасти не смог и нанялся в магазин сторожить. Где-то года три уже в сторожах. Насчет большого пьянства не скажу, а что употребляет, то употребляет (тут бабка Сосипатрова вдохновенно резюмировала: "А кто, скажи, сынок, винцом-то требует?", однако резюме бабкино к делу отношения не имело и поэтому в объяснительную не попало, а вызвало критическое замечание дружинника: "Ты, бабушка, за алкоголизм давай не агитируй"). Последний раз видела потерпевшего нынче за полдень. Он зашел на телевизор, по которому показывали картину "Дом с мезнодином". Картина очень жалостная и про любовь. МысЕрмолаем Ксенофонтовичем повспоминали про свою прошедшую жизнь, и я подала ему стопочку. А больше не подавала: в поллитре не было, а оставалось только маленько в баночке, настоенной на травках, а на травках мне доктор велел, потому что у меня в левом боку колотье, и из баночки я никому не подаю. Ушел от меня потерпевший в полном параде. По хозяйству я давно уже не управляюсь, не велит сноха Вера Алексеевна, сына Павла жена. Она очень по семье заботливая и всегда требует, чтобы я спать ложилась ровно не позднее десяти. А у меня везде кругом ломит, и спать я сплю плохо. А когда за окошком стрельнули, я и вовсе сразу опомнилась. Раз стрельнули, потом еще раз. И мотоциклетка, слышно, поехала. А потом, через сколько-то времени Ермолай Ксенофонтович шуметь стал. Я, когда из дому выбежала, думала, он совсем убитый, а ближе когда стало, нет, смотрю, шевелится. Живой, стало быть.

Я подбежала, потом Зарубина Марья, а Ермолай Ксенофонтович Бобров связанный и бранится сильно.

И все шумел: "Распакуйте меня, я их стрельну". А кого там стрельну, когда и не видать никого. Мы только наладились было веревку освобождать, а тут прибыл на место происшествия дружинник Вячеслав Петрович Кошельков и сказал, что по причине следствия развязывать потерпевшего нельзя. А еще прибыл дружинник Сергей Васильевич Емельянов, и его дружинник Кошельков послал за магазин. Когда Емельянов вернулся, они тайно о чем-то поговорили и дружинник Сергей Васильевич Емельянов пошел охранять из магазина входы и выходы. Когда стал сбегаться другой народ, дружинник Кошельков все время предупреждал: "Граждане, не топчите преступные следы!" Только разве с нашим народом сговоришься, понаперли, что твои бараны, а тут и потерпевший Бобров стал вести себя несознательно и все ругался, чтобы его развязали. И в этом его крайне поддерживал его племянник Толяка Федотов, который даже производил оскорбление действием дружинника Кошелькова - торкал его под дых. Некоторые и вовсе недоумки рвались посмотреть, чего в магазине ограбили и чего осталось, но дружинник Сергей Васильевич Емельянов делал все по науке. Мотоциклетку я слышала, а видать, может, и видела, но только в самый хвостик.

И сколь на ней народу ехало, не знаю.

Вопрос: Тряпка типа "носовой платок", которая обнаружена около потерпевшего Боброва, принадлежит ли она потерпевшему, видели вы ее прежде? Ответ: Видела, потому что она сшитая из моего муслина, который в прошлом году продавали в сельпо. Тогда потерпевший Бобров лично достал мне пять метров и еще метр для себя лично и попросил накроить ему платков. Я ему накроила и подрубила в количестве 4 (четыре) штуки.

* * *

Потерпевший Ермолай Ксснофонтович Бобров события излагал следующим образом.

Начальнику ОВД Усть-Дуганского райисполкома

от гражданина Боброва Ермолая Ксенофонтовича,

1908 года рождения, проживающего

У сть-Ду ганский р-н, с. Клунниково.

ОБЪЯСНЕНИЕ

С 69-го года (на полях документа поставлено: 1969.

Исправленному верить. Бобров, Урвачев) я служу сторожем по охране магазина в селе Клунниково. Оклад мне положили 62 рубля в месяц. Сколь охраняю, все проходило чинно и благородно и никогда ничего чтонибудь такого не происходило. Чтобы скандал какой или, упаси бог, драка, пьянка на посту, так и далее, так и далее, этого за мной не замечено, о чем любой другой из клунниковских подтвердит. О происшествии, которое произошло 13 июня сего года по ограблению магазина, могу показать следующее. На пост я в этот день заступил, как всегда, с десяти часов вечера, а кончаться пост должен в шесть утра, когда в магазине редкие товары бывают, я, чтобы от греха подальше, пораньше выхожу п стою подоле. Но в ту ночь ничего такого не было, и заведующая магазином Нина Петровна Тиунова меня ни о чем не предупреждала и не просила. Сама Нина Петровна в ту ночь в селе отсутствовала, а ездила с отчетом в район. Где-то часу в полвторого я обошел круг объекта и приспособился на приступках перекурить. Тут как раз они и прибыли. Трое подъехали на мотоцикле, на темно-голубом. Как называть его, не знаю, только что с люлькой, а на номер не поглядел. Да и поглядеть не мог, потому что встали они, до меня не доезжая, а номер у мотоциклов привешен позади. Который в люльке, вылез и сказал: "Батя, где тут выпить достать, ты посодействуй". Я ему говорю: "Это в городе таксисты в любое время тебя уважат, а здесь - где возьмешь".

Он говорит: "А ежели самогоночки". А я говорю: "У нас самогонкой отродясь не баловались, а теперь, когда к нам Николай Степанович приехали полномочным, и вообще разговора нет. Они насчет пьянства очень строгие.

Приезжайте завтра к одиннадцати, милости просим".

А он все одно: "Посодействуй да посодействуй, не обидим, мол, и тебя, поднесем стаканчик". Тут я вовсе обозлился и сказал: "В армии ты, видать, не служил, кто такой часовой не знаешь, его права и обязанности. Давай отсюдова по-доброму, а то и до греха недолго. Я ведь и стрельнуть могу в случае чего". Он посмеялся и сказал: "Не пужай, батя, я из казаков. А в армии я служил комиссаром". Сам кинулся ко мне и чем-то крепким по голове долбанул. Очнулся я, когда мне в рот что-то запихивали. Потом мой же платок и оказался.

Стал я руками, ногами шевелить, а они связанные. Так моя свобода кончилась. И ружьишко рядом лежит, дробью заряжено, а толку чуть. Я подумал кувыркаться, потом сообразил, что ни к чему: им порешить живую душу, что куру зарубить, а мне пользы от этого и вовсе нет. И обратно: брыкайся я не брыкайся, что толку, когда по рукам-ногам повязанный и рот у меня с тряпицей.

Но делать все ж таки чего-то надо, и я загундсл сколь мог. А им и дела нет, никто не кинулся даже. Сколько-то времени прошло, тот, который меня зашиб, обратно подошел и говорит: "Чтоб ты не помер, я тряпицу у тебя выну, только для того, чтобы и совсем живу быть, не базлай. Вот мы за лесок уедем, тогда только". Гляжу, у них узлишко повязан, не скажу, что богатый узлишко, но и не шибко худой. Ежели по-хорошему, то чуть мене картофельного куля. Я к имя с подходцем, что хоть взяли-то, спрашиваю, чтобы лишка кто на вас не свалил.

А что нам, говорят, жалко, чо ли, государство наше богатое, сколь ни пользуйся, на всех с избытком. С тем сели и уехали".

Дальше дед Ермолай писал, что "ворюги с ним и то душевней были, чем Славка Кошельков-дружинник (слово "дружинник" густо зачеркнуто и Урвачев разобрал его только при помощи лупы), а что Толяка за дядю своего вступился и хотел освободить его от зверства, то это очень даже понятно, потому что племянник с малолетства приучен почитать старших, а особенно когда они - родной дядя".

ПРОТОКОЛ

осмотра места происшествия

13 июня 1971 г. с. Клунниково

Участковый инспектор ОВД Усть-Дуганского р-на Урвачев в присутствии понятых:

1. Кошелькова Вячеслава Петровича, прож. с. Клунниково, ул. Лесная, д. № 18.

2. Емельянова Сергея Васильевича, прож. с. Клунниково, ул. Гагарина, д. № 8. На основании ст. 178, 179 УПК РСФСР произвел осмотр места происшествия.

Ограбление магазина. Оглушен и связан сторож магазина.

ОСМОТРОМ УСТАНОВЛЕНО

Магазин промышленных товаров № 2 райпотребсоюза расположен на улице Лесной, д. № 34 (следует описательная часть, которая для нашего повествования интереса не представляет, и поэтому мы ее опустим. Так же, кстати, как и впредь будем опускать подробности чисто служебные, которые в протокол заносятся для пользы чистого дела, а нам могут показаться скучными, а то и вовсе ненужными. Оставим мы в цитируемом документе лишь те детали, которые привлекли наиболее пристальное внимание участкового инспектора Н. С. Урвачева и заставили его мысли работать в определенном направлении).

...Вход - главный - в магазин освещен электрической лампочкой напряжением 100 ватт. В виду того, что после закрытия магазина крыльцо не подметается, наличие каких-либо следов, относящихся к происшествию, установить не представилось возможным. Связанный сторож находился в трех метрах от крыльца, место, где он лежал, освещено хорошо... Связан сторож капроновым шнуром, типа "бельевой". Ноги связаны узлом "петля", руки связаны в кистях и затянуты узлом "рыбацкий". На расстоянии полтора метра от сторожа находилась шапка-ушанка из меха кролика, козырек шапки до половины оторван. По словам потерпевшего, шапка принадлежит ему. В трех метрах от сторожа обнаружен свернутый жгутом белый носовой платок из ткани муслин. По словам потерпевшего, платок принадлежит ему н послужил кляпом. Дорога на улице Лесной, по которой расположен магазин, грунтовая, обильно покрытая пылью. На пыли ясно видны две параллельные полосы, принадлежавшие, по-видимому, мотоциклу с коляской.

По словам потерпевшего, неизвестные появились со стороны д-ни Чириково, а скрылись в сторону грейдерного тракта: р. п. Стариково-с. Горбуново. При выезде на тракт, в кювете, на сыром грунте ясно сохранились отпечатки следов от покрышек мотоцикла ИЖ. С места происшествия изъяты гипсовые слепки следов мотоцикла. Приобщены в качестве вещественных доказательств н направлены на экспертизу. На экспертизу также отправлены приобщенные в качестве вещественных доказательств шапка-ушанка и носовой платок... На задней двери магазина вырван пробой. Орудием взлома предположительно послужил мотоциклетный инструмент - монтировка стандартная. В коридоре, длиной четыре с половиной метра, шириной - один метр семьдесят пять см, обнаружены следы мужской обуви. Отпе.чатки обуви неясные и представления о ее характере не дают... В отделе "Одежда" висят семь плечиков, на которых прежде, по-видимому, находились семь мужских или женских костюмов... Ящик из-под витрины, в котором, по словам сторожа, находились часы и бижутерия, выдвинут, часов в нем не обнаружено. Изъято ли что в отделе "Ткани", сторож пояснить не смог... Заведующая магазином, она же продавец Н. П. Тиунова, на происшествии не присутствовала, т. к. находилась с отчетом в районном центре Усть-Дуганка. Показания с нее сняты 14/VI и к делу прилагаются... Во время осмотра заявлений не поступило.

* * *

Обстановка в кабинете участкового инспектора Урвачева, расположенном в правом крыле сельсоветовского дома, не то чтобы внушительна, но во всяком случае впечатляет. Основу ее определяют два предмета: полированный, под ореховое дерево, двухтумбовый письменный стол с массивным мраморным письменным прибором "Теремок" и тремя телефонными аппаратами (работает из них да и то с грехом пополам - один) и несгораемый, на верхнее и нижнее отделения, железный шкаф. В свое время этот шкаф верой и правдой служил местному лавочнику Парменову, потом в нем хранила нужные и ненужные документы целая плеяда колхозных руководителей, а пять лет назад, по распоряжению нынешнего председателя Владимира Акимовича Павлова, был выставлен в неотапливаемую кладовку.

Три года стоял он там, покрываясь в местах, где облупилась краска, рыжеватым налетом, но вдруг воспрял к жизни. Произошло это после того, как новый участковый инспектор, случайно забредя в кладовку, остановился около железной глыбы и восторженно приподнял брови. Шкаф свезли на ремзавод, отпескоструили, покрыли эмалью цвета беж и водрузили в кабинет нового владельца. Замки шкафа, несмотря на почтенный возраст, были голосистые, причем каждый - на свой лад. Верхний откликался на движения ключа тонко и упоительно, нижний же издавал звук басовитый и внушительный, словно предупреждал о том, что дела, которые он охраняет, отличаются важностью и неприкосновенностью.

Помимо стола и шкафа в кабинете стояли: резная этажерка, тесно заставленная произведениями классиков марксизма-ленинизма и юридической литературой, три стула, тумбочка с графином и стаканом. К столу с внешней его стороны прислонились два полумягких кресла, которые, по мнению Урвачева, придавали кабинету уют и, если садиться в них визави, располагали к непринужденности и откровенности. С внутренней стороны стола находился жесткий стул с прямой спинкой, который свидетельствовал о демократизме и непритязательности хозяина кабинета.

В те часы, до которых дошел наш рассказ, в кабинете находились двое: сам Урвачев и сторож магазина Ермолай Ксенофонтович Бобров. Оба сидели по разные стороны стола и молчали. Урвачев только что снял допрос и сейчас, машинально поглаживая пальцем торец столешницы, думал о том, что после ограбления магазина прошло уже более полутора суток, а он как был в неведении, так и остался. Допросы бабки Сосипатровой и Боброва ничего существенного к тому, что было и без того ясно, не добавили, а свидетельство завмага Тиуновой помогло лишь установить перечень похищенного: четыре мужских костюма, три женских платья на общую сумму семьсот двадцать рублей ноль-ноль копеек, одна штука (рулон) шерстяной ткани "трико", двенадцать метров двадцать пять сантиметров по цене тридцать три рубля метр, на общую сумму четыреста четыре рубля двадцать пять копеек, и все наличие мужских и женских часов. Пять штук "Востока" и пять штук "Славы" (триста тридцать рублей). Итого...

А какого ему черта в этом "итого". Не "итого" обязано быть, а итог. Итог, в результате которого сейчас перед ним должен бы сидеть не до одури знакомый дед Ермолай, а кто-то из неизвестных. Тем более, что одного из них, по дедову описанию, он уже представлял совершенно зримо. Лет двадцать семь-двадцать восемь, лицо продолговатое, маленькое, подстриженные аккуратно успкн ("точь-в-точь, как у Николай Митрича, колхозного зоотехника"), брови густые (опять же точь-в-точь как у Николая Митрича - в этом месте допроса участковый даже позволил себе пошутить: "Л не сам ли Николай Дмитриевич это и был?"), губы толстые, больше бабские, чем как у мужика, а волос дед не разглядел:

во-первых, на грабителе была кепка, а во-вторых, при лампочке можно и соврать, но, в общем-то, вроде темнорусые.

Результаты экспертизы еще не поступили, да когда и поступят, что от них толку. Все вещественные доказательства Урвачев и без этого изучил вдоль и поперек.

Носовой платок-кляп с характерным дедовым прикусом (у деда и было-то всего четыре зуба на верхней челюсти, да пяток на нижней), бельевой капроновый шнур с косым срезом и двумя узлами "петля" и "рыбацкий", шапка из кролика, к делу, в общем-то, не относящаяся, и гипсовый слепок со следов мотоцикла ИЖ. Никаких характерных особенностей следы не имеют. По ним можно только установить, что прошли покрышки тысяч восемьдевять километров, модель шины Л-130, развал колес нормальный, заднее колесо либо накачано чуть меньше нормы, либо пассажир, сидевший на заднем сидении, достаточно грузен. Мотор мотоцикла хорошо обкатан и мощен: кювет грейдерной дороги имеет крутизну в двадцать восемь градусов, а мотоцикл преодолел этот подъем сходу, чуть буксанув лишь на самом выезде. Значит:

1. Либо машина новая и прошла именно восемь-девять тысяч километров, либо у нее сравнительно недавно сменен мотор. Скорее всего первое, потому что в Л-130 обувают ИЖи, как правило, на заводе, в свободной же продаже сколько ни приходилось замечать, бывают шины модели И-68. 2. Водитель мотоцикла за рулем уже поднаторел, ибо разгон определен правильно и учтено, по сути, все: возможности мотора, скорость, угол подъема и вес груза. Новичку такое не под силу. Он наверняка бы на этом подъеме запурхался и пассажирам пришлось бы помогать... Если взять за отправную точку девять тысяч километров, стало быть, мотоцикл приобретен два-два с половиной года назад. Сельские жители в среднем наезжают за год на мотоцикле три-четыре тысячи...

Н-да... выводы, не сказать, чтобы очень... В районе два года назад продана не одна сотня мотоциклов...

А если (и даже скорее всего) к делу причастны не районные, а гастролеры?

- Значит, вы, Ермолай Ксенофонтович, утверждаете, что неизвестные не стреляли? Ни в вас, ни вообще?

И огнестрельного оружия они не обнажали.

- Ни они не стреляли, ни я. Да если б знать, я б его, гада, издаля не допустил. У меня не смотри, что ружье старо, пуляет без осечки.

Эго верно, из ружья сторожа не стреляли: канал ствола был чистым. И опять-таки прав был Бобров, утверждая, что оружие его надежно. В этом Урвачев убедилсч сам. Очень часто бывает: ружья сторожей не более, чем муляжи. На вид вроде и огнестрельное оружие, а на поверку палка и палка. Ствол, годами не чищенный, на палец обрастает ржавчиной, гильза, вложенная когда-то, вынимается от случая к случаю, а то и вовсе не вынимается и, бедняга, аж зеленеет от старости. Три раза спускал Урвачев курок бобровского ружья и три раза оно безотказно посылало заряд в цель. Нет уж, в чем в чем, а в небрежном хранении оружия Ермолая Ксенофонтовича не упрекнешь. Но как же он все-таки оплошал? Коль его связали, значит, подпустил он незнакомых людей на неположенное расстояние. А ведь не должен, не имеет права отца родного подпускать, не то чтобы чужих. Вообще-то, понять его, конечно, можно:

сколько существует магазин в селе, ни разу никаких поползновений его ограбить не было. Поэтому по-человечески понять сторожа можно. Другое дело, что перед законом ему так или иначе отвечать придется, но Урвачеву-то от этого не легче. Ждал, ждал серьезного дела, и вот дождался, радуйся! С этим выстрелом еще. Бабка Сосипатрова утверждает, что стреляли, и притом - дважды, а Бобров выстрелы отрицает. Да и другие свидетели говорят, что ничего не слышали. Значит, врет бабка?

- А все-таки, может, вспомните какую-нибудь еще малую малость, а, Ермолай Ксенофонтович? - Урвачев вышел из-за стола, обошел его и сел в кресло напротив Боброва, колени в колени. - Да курите, сколько угодно курите, - горячо сказал он, заметив нерешительный взгляд, который Бобров бросил на лежащую около "Теремка" пачку "Опала". Подождал, пока Бобров вытащил и размял сигарету, чиркнул спичкой. - Может, кто из них кого по имени назвал?

- Не, молчком ладили. Видать, все уж промеж себя обговорили.

- А у того, который вас оглушил, какой голос был?

- Кто его знает какой. Голос как голос, можа только окал малость.

- Как кто? Ни у кого из наших говор не похож?

- Да ты что думаешь, Николай Степанович, нашего бы я, что ли, не опознал? - Ермолай Ксенофонтович, который на допросе держался скованно и был сдержанно немногословен, поняв, что с протоколом покончено и ки под чем ему подписываться уже не придется, вроде бы внутренне оттаял и всем своим видом выражал готовность помочь участковому разобраться в неладном деле. - Да нашего бы я за версту узнал. Что говорю-то:

промашку я дал, стрелить надо было...

- Теперь что об этом толковать... Промашку ты дал, что подойти позволил... И в разговоры не надо было пускаться...

- Да не наш был - верней верного!

- Я и не думаю, что наш. Только по говору может походить. Вы вот говорите - окает. Я ведь тоже немного окаю... и Владимир Акимович тоже...

- Не, у того мягчее будет... Хотя и вы не очень, а тот и вовсе легохонько. А может, и вовсе мне показалось.

Скажу я тебе так, а оно, глядишь, и иначе совсем.

- Так все-таки как же, окает или не окает?

- Похоже - окает вес ж таки. Только говорю: чуток.

- А когда они выходили, кто из них узел тащил? Он потом куда сел: за руль, сзади, в коляску? Роста какого, с кем же, опять, из наших сравнить можно?

- С Славкой можно сравнить, - живо откликнулся дед. - Точь-в-точь такой бугай. Только можа поширше еще. Позади он сел. Тот, который в люльке, попервых залез, потом хозяин сел, а тот, который напослед остался, узел на люльку сложил и потом сам устроился.

Урвачев некоторое время посидел молча, покусал верхнюю губу и подумал вслух:

- Не густо ты мне, Ермолай Ксенофонтович, фактиков подкинул, ой не густо... Все с нуля начинать приходится.

- Кто ее знал, что оно так обернется. Знатье бы дело, - дед виновато хмыкнул и покосился на дверь. - Отпустил бы ты меня, Степаныч, а то и так уж безысходно три часа держишь.

Урвачев хотел было застрожиться, но по стесненному виду деда понял, что дело не в покушении на авторитет, и кивнул головой:

- Потом вернетесь. В коридоре подождите. Очную ставку с Сосипатровой сделаем. Пригласите ее в кабинет.

Однако прежде бабки появился Серега Емельянов.

Это он только по протоколу проходил, как Сергей Васильевич, а так чисто Серега. Восемнадцатплетиий парень, которому нынешней осенью в армию. В армии он видел себя не иначе, как разведчиком, и к этому соответственно готовился. Книжки читал исключительно военно-приключенческие, а все места, где упоминалось о разведчиках, выделял карандашными галочками и перечитывал вслух семилетнему брату Валерке. Не имея возможности носить трофейные парабеллум и финку, он всем своим остальным обличьем подчеркивал тесное единение с разведческой вольницей. Хромовые сапоги его отражали солнышко не хуже всамделишного зеркала, а чуть отвернутые голенища, по убеждению хозяина, роднили их с ботфортами, самому владельцу придавали вид удальца, которому нипочем все и даже больше. Телогрейка, которую Серега носил круглую зиму и летними вечерами, на верхнюю пуговицу никогда не застегивалась, отчего грудь будущего разведчика казалась гораздо более широкой, чем была на самом деле. Венчала молодецкую стать с верхом синего сукна мерл" шковая папаха, из-под которой сползал на левый глаз каштановый чуб примерно с полкилограмма весом.

Дрхжинником Серега был основательным, ибо принадлсжность свою к этому институту рассматривал как первый шаг к мечте. Наиболее охотно он нес дежурства в выходные и праздничные дни, когда особенно были возможны беспорядки. А когда таковые и в самом деле возникали, он вел себя решительно и неумолимо. Постоянным его присловьем было словечко "не боись".

С ним он и сейчас возник на урвачевском пороге:

- Не боись, баба Вера, всех вызовут, только не в одно время.

- Она одна там, Тиуновой нету? - Урвачев кивнул головой на дверь.

- Одна. Нина Петровна воду домой понесла... На почту я заходил, пакет тебе велели передать.

- Войду я? - бабка нерешительно приоткрыла дверь и чуть всунула в проем головку.

Урвачев, который не только распечатал пакет, но и пробежал глазами написанное, выразительно свистнул.

Потом поднял взгляд на дверь и досадливо махнул ладош кон:

- Вызову я вас, вызову, посидите пока.

- А дед Ермолай сказал...

- Вы русский язык понимаете?.. - подождал, пока дверь закроется плотно, и протянул бумагу Емельянову. - Порадуйся.

ОРИЕНТИРОВКА

11 июня 1971 года с опушки бора в 6 км от села Николаевки неизвестными был угнан мотоцикл ИЖ-Юпитер с коляской, принадлежащий жителю с. Нпколаевки гр. Косых В. Г.

Приметы: Цвет мотоцикла - темно-голубой, коляска - темно-голубая, стандартная. Между мотоциклом и коляской встроено запасное колесо. Болт крепления запасного колеса длиной 15-18 см укреплен со стороны коляски. Протекторы рабочих колес изношены средне, рисунок сохранился. Запасное колесо нехоженое. Правый борт багажника незначительно вогнут внутрь, вмятина выражена резко, имеет продольный остроугольный прогиб. Номерной знак АЛА-27-..., № шасси Б 10..., двигатель № А 76... Пробег мотоцикла на день угона - 8642 км.

Прошу ориентировать весь личный состав...

* * *

Серега прочитал, в свою очередь присвистнул и сказал:

- Картина. Николаевна... Это от нас меньше полета километров.

- Сорок два. Вот тебе и "не боись".

- А может, все-таки не та тачка?

- Чего не та. Та, конечно. Не каждый день на темно-голубых мотоциклах приезжают магазины грабить.

- Они в нашей округе большинство темно-голубые.

- Ладно. Прекрати. Теперь по новой начинать придется. Я ведь всех ребят на хозяина мотоцикла настроил.

- Слушай, Степаныч, а этот самый Косых се темнит? Может, магазин бортанул, или дружкам мотор в аренду дал, а сам - в органы ходом.

- А потом куда мотор дел?

- Да хоть в околке бросил.

- И такое может быть. И эту версию провентилируем... В общем, ты сейчас посиди, а я с бабкой потолкую.

Что-то она насчет стрельбы темнит.

Подошел к двери, распахнул широко, пригласил. Сам пошел за стол, подвигал, удобней усаживаясь, стул, подождал, пока устроятся бабка и Бобров в креслах, а Серега на стуле, возле этажерки, взял, словно в раздумьи, телефонную трубку, положил обратно. Оперся локтем о стол, водрузил подбородок между большим и указательным пальцами, обдоил его легонько. Заметив, что приглашенные преисполнились должного почтения, полуобернулся к шкафу, потянулся к верхнему, но на ходу расчетливо передумал и повернул нижний ключ. Замок заурчал басовито и внушительно. Сосипатрова и Бобров одновременно вздрогнули. Бабка не выдержала, испуганно спросила:

- Пошто он так-то?

Урвачев пропустил вопрос мимо ушей и строго, как бы между прочим, сказал:

- Дача ложных показаний карается по закону...

Кажется, я уже предупреждал...

Ничего-то она не давала, очная ставка. Бабка попрежнему утверждала, что стреляли, Бобров разводил руками и убеждал бабку побояться бога. Не помогло даже то, что Урвачев на протяжении разговора несколько раз поворачивал верхний и нижний ключи, доставал и перелистывал толстые папки, а между делом, обращаясь к Серсгс Емельянову, толковал о гражданской совести и об ответственности за искажение фактов. Все это он уже делал ради престижа, так как давно понял, что выстрелов никаких не было, а бабка отстаивает свое только потому, что однажды взяла грех на душу, а сознаться в этом не позволяло самолюбие. И еще понял он: дополнительных фактов не будет. Неоткуда им взяться, этим фактам. Все что знали, свидетели выложили, и кроме им сказать нечего. Самым разумным, конечно, было прекратить, как он про себя давно назвал, "канитель", но сделать это ему, как и бабке сознаться, не позволяло все то же самолюбие.

Уйди сейчас бабка Сосипатрова и дед Ермолай, ему останется одно: взять лист бумаги и крупными буквами вывести на нем глумливое слово - болтун! Только так и не иначе. Ждал грандиозного дела, сотни раз проигрывал в голове детали, в мечтах низводил всевозможных знаменитых. А случилось... Да разве то случилось, что представлял. Копеечное дело наклевалось, если уж говорить откровенно. И вот сидит он над пустяковиной третий день, как на двойке с минусом. Ни тпру ни ну, ни кукареку.

Когда бабка и дед, незлобиво переругиваясь, вышли из кабинета, Урвачев задумчиво пожевал нижнюю губу и нарочито весело спросил:

- Итак, товарищ Пинкертон, кого таперича делать будем? Воды в ступе натолкли, на год соли хватит. А те проходимцы посмеиваются себе в жилетку. Ты понимаешь, что бесит? Ходят, гады, рядом с нами, может, даже и десять раз на день их встречаешь, улыбаются тебе, а в кармане кукиш с трехпудовую гирю.

- Не наши это, Николай Степанович.

- Почему ты так решил?

- Во-первых, наших дед с ходу бы опознал, как они там ни обряжайся... Да они и не обряжались никак.

Подъехали, как были, в обыденке. А во-вторых, если наши, они другого раза бы подождали. Чего им на лежалое кидаться. Повременили, когда привезут ходовое подороже, тогда бы и заломили.

- Все?

- Нет, не все. Такой узелок кто ни попадя не повяжет. Либо моряк, либо рыбак...

- Море от нас за пять тысяч верст, рыбалка за семьдесят. Надо, значит, ориентироваться на того, кто ближе.

Ты это хочешь сказать? А если моряк - демобилизованный?

- В том-то и дело, что в Клунникове никого с флота нет, а на рыбалке все простым узлом вяжут... Да и рыбаки - сплошь пацанва. В нашей Кошкадаихе по омутам и то одни песканы. На них мудрости не надо.

- Теперь - все?

- Теперь - все. - Серега откинулся на спинку стула, волнистым жестом поправил прикрывший глаз чуб.

- Состриг бы ты эту свою поросль на лето. Ведь жарко, небось?

- Не пскст зато. И денег тратить неохота, через три месяца за государственный счет постригут. Чего вам всем моя прическа, как кость...

- Да по мне хоть косу отрасти. Я только тебя жалсючи... В общем, насчет узелка ты дело толкуешь, а насчет остального...

- Ну да, дед своих не узнал.

- Не не узнал, а - может, не захотел узнать. Это тебе в голову не приходило?

- Чего-чего?

- А вот того.

- Это, значит, и дед Ермолай втянутый. Да ты что, Степаныч? Он сколько лет у всей деревни на виду. Да и зачем ему это?

- Всякое, парень, бывает. В любом случае все версии надо проработать. Еще у тебя какие соображения?

Хотя бы насчет того же узелка?

- А ч го еще?

- Что нам его специально подсунули. Так, мол, и так, думайте на специалиста. Простой человек такой узел не знает.

- Ты их чуть не за Соломонов готов принять. Самые дешевые ворюги, по-моему, и нечего им шахматные этюды навешивать. Мотор надо искать. Не может быть, чтобы на нем никаких следов не осталось.

- Ясно. Дюжина отпечатков плюс фотография главаря. Читал я про какого-то Тяну или Тепу. Обворовал магазин, переоделся там же, свое барахлишко в угол кинул. А в старом пиджаке - паспорт... И так, видишь, бывает.

- Зачем паспорт, - неуверенно сказал Серега. - Может, окурок...

- Колечко от кожа, - подхватил Урвачев. - Нет, Серега, невезучие мы с тобой. Это другой участковый все наизусть знает. Скажет, что гармошка заиграть должна, она тут как тут, иди и этого самого гармониста тепленьким бери. А если посерьезней преступление, колечко от ножа. Буран ни буран, пурга ни пурга, а колечко - вот оно, на самом виду, только и надо на коленки встать, да снег поворошить. Ты думаешь, у нас ничего нет? Дай кому описать здешний сюжет, все появится.

Нас такими трудягами изобразят, хоть стой хоть падай.

Целая глава будет о том, как мы с тобой и наши юные помощники из детяслей всю пыль с дороги собрали и просеяли. А в решете - брачное свидетельство преступника... лучше даже - удостоверение на право управления мотоциклом...

- Это как в Сахаре льва поймать.

- Во-во. А мы с тобой, видишь, какие невезучие...

Ищем - без толку, допрашиваем - без толку, по округе шныряем - тот же результат. Кстати, в Николаевку надо будет добежать. Ты возьми мою тачку и дуй.

- А что узнать?

- Когда, при каких обстоятельствах, где хозяин был. Короче, прозондируй все как есть. А я у председателя газик попрошу и по округе пошурую.

- Не боись, Степаныч, все по науке будет. Разведчики - глаза войны.

- Только ты веди себя путево, не зарывайся. Ты приехал узнать, как все произошло, чтобы помочь найти пропажу. Никаких полномочий у тебя нету. Об этом ни на минуту не забывай.

- Не боись, Степаныч, не боись.

Сразу же после происшествия Урвачев разослал своим дружинникам телефонограммы, в которых запрашивал сведения о темно-голубом мотоцикле с коляской марки ИЖ, с тремя седоками, который должен был появиться в их деревне между двумя и тремя часами утра 13 июня сего года. Когда созванивался со своими помощниками по телефону, особое внимание советовал обращать на парочки, потому что парочки - самые что ни на есть рассветные птахи и порой ховаются в таких местах, где их черт не сыщет, а самим им все видно и слышно. Прошло два дня, но никто не звонил и, как Урвачев был уже убежден, не позвонит. В деревнях новости не залеживаются, и если бы кто что заметил, давно бы стало известно.

И все-таки он ехал. Не потому, что полагал, будто его личное появление что-то прояснит, а тем более изменит. Просто надо было действовать, ибо никуда не годится в критические периоды, каким нынешний несомненно являлся, сидеть в кабинете и ожидать, когда тебе поднесут все готовенькое. Что надо делать конкретно, он не знал, поэтому и выбрал движение, потому что как бы ни было бесцельно само по себе, оно создает видимость старания и напряженного вмешательства в события.

В таких обстоятельствах самое неприемлемое - бездеятельность и суета. Бездеятельность обескураживает окружающих, а при суете люди, которые до того верили тебе безусловно, готовы были напрячься в выполнении указания, вдруг начинают понимать, что указания бессмысленны, ибо в суете человек становится нелогичен и последующее распоряжение, зачастую без всяких оснований, опровергает предыдущее. Люди изувериваются в пользе их общих действий и радение прекращается.

Остается не разумное исполнение, а безынициативное исполнительство. Никто уже не верит в успешное завершение замысла и создает видимость действия с пустой поспешностью и с надеждою избежать наказания, на которые так щедры люди в панике.

Урвачев был убежден, что истина ему откроется. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через месяц. Но через месяц было нельзя. Вернее - можно-то можно, но никто ему этого месяца не даст. Существуют показатели, которые определяют успех или неуспех действий милицейского аппарата. И среди этих показателей сроки раскрываемости играют далеко не малозначную роль.

Если он не справится в ближайшие дни с делом самостоятельно, из района пришлют следователя и все дальнейшие действия будет возглавлять он, Урвачевстанет при нем вроде как подсобником. Глубиной души Урвачев понимал, что для пользы, так оно, может, и лучше, но смириться с этим не мог, так как с неудачей связывал чуть ли не крах всех своих милицейских надежд. Короче говоря, лавры придуманных и существовавших доподлинно выдающихся следопытов давили на него непрестанно, а как мы знаем, порой чужие лавры давят на людей гораздо тяжелее их собственных.

Her ничего губительней непродуманной, да еще и подгоняемой спешки. Но если быть справедливым, то спешка - понятие условное. Когда за шахматной доской встречаются игроки разной квалификации, один думает над ходами долго и мучительно, другой делает их легко, будто шутя, опровергает логические построения противника. Все зависит от степени подготовленности. Этой самой элементарной подготовленности у Урвачева, как выясняется, нет. Кажется, самое наипервейшее правило: установим, кому выгодно преступление.

Как это по-латыни... Вот как. С этого и начнем... Завмагу выгодно? Если творила разные шахер-махеры - безусловно. Какому-нибудь Ваньке-Петьке, который вчера из заключения, там не перевоспитался, работать честно не хочет, а хочет пить водку и закусывать зернистой икрой? Ему тоже выгодно. Да вообще любой подонок рад поживиться госимуществом. Особенно, если, по его разумению, риск не велик. Как раз так, как в данном случае. Очистили лавчонку, уселись на ворованный транспорт и тю-тю. Ищи ветра в поле. Не может быть, чтобы их никто не видел. Хоть и совсем не прогулочное время три часа утра, но не надо забывать, что утро-то июньское. Молодые в такую пору сплошь припоздняются. Это он верно дружинников ориентировал: поспрашайте молодежь. Только никто не спешит в свидетели.

Те немногие, которые, может, и видели эту шатию, молчат. Боятся мести? Если так, значит, замешан кто-то из их знакомых. Знать, хотя бы, из какой деревни. А может, и что вероятней всего, просто не хотят сотрудничать с милицией. До чего ж это тошно, несправедливо до чего.

Обворуют человека, хулиган, либо пьянчуга начистит ему физиономию... да чего начистит, пригрозит только, и человек взовьется, куда тебе ураган. Пять пар сапог стопчет, по милициям шастая. А встретят его "добры молодцы" в темном углу, так его первое слово после "Караул!" будет "Милиция!" А когда не его лично касается, он, как в детсаду во время обеда, глух и нем. И что самое непонятное в таком отношении - слепота человеческая, глухота, равнодушие какое-то. Неужели не видят люди, что милиция к ним всей душой. Именно не службой, а душой. На дежурстве сотрудник не на дежурстве, но на службе он всегда. Он как пистолет со взведенным курком - в любую секунду готов выстрелить. И те, кто рядом, должны быть уверены, что осечки не будет, потому что осечка может обойтись дорого. Говорят, что милиционеры грубы. Они, мол, руки заламывают, толкают, а то и сунуть могут. Все до одного видят такие действия сотрудников. И дружно осуждают. Интересно! Чего же они сами не пытаются воздействовать на шпану лаской, когда она на них с кулаками лезет. Взяли бы да поюворили по душам. Он тебя по харе, а ты ему: "Ну, миленький, ну, хороший.. " Так ведь нет, милицию зовут.

А когда появится милиция и станет действовать согласно обстановке, обязательно вдруг жалостливые найдутся.

Куда недавнее возмущение девается. Давай все на милицию, парнп там здоровые, выдержат. Эх-ма, убрать бы на недельку милицию, предоставить ей массовый отгул, посмотрели бы тогда, как эти жалелыцики покуковали бы...

Такие отчасти верные, отчасти несправедливые мысли владели Николаем Степановичем Урвачевым, когда он объезжал на председательском газике свою анархию.

Кое-кому его думы могут показаться слишком субъективными, но не будем забывать обстоятельства, которые их вызвали, сделаем также скидку на возраст, и если не примем все эти мысли целиком, то во всяком случае согласимся, что рациональное зерно в них есть. А может быть, и два.

Окончательно уйти в рассуждения о людской неблагодарности и сделать далеко идущие выводы Урвачеву не дал все тот же возраст. Ибо хотя и был участковый молод, тем не менее уже перешел тот рубеж, когда некоторые безбородые старики каждую сугубо собственную неудачу возводят в глобальный масштаб и используют как повод для пространных рассуждений о несовершенстве сущего. Да и по складу характера своего Урвачев принадлежал к тому счастливому большинству, которое не ищет виновных на стороне, а личные промахи относит только на свой счет и не более. Поэтому, посетовав мысленно на тех, кто не хочет идти рука об руку с милиционером, Урвачев тут же принялся казнить себя. "По нашему району, - думал он, раскрываемость составляет почти девяносто семь процентов. Встречались среди преступлении и грабежи, и убийства, зарегистрировано даже разбойное нападение. И все они раскрыты.

Ведь и в тех случаях не теряли на местах преступлений личные документы и не оставляли факсимиле преступники. Тем не менее их находили. А вот я найти не могу.

Не только найти не могу, а толкусь буквально на месте.

Стало быть, я - дундук. И в этом надо признаться открыто, потому что страдает дело. То, что я пыжусь бесполезно - видят все. И я для всех в данном случае не просто Урвачев, а участковый инспектор, представитель власти. А значит, по мне судят о работе нашей милиции вообще. Если и сегодня все будет глухо, завтра же буду просить Павловского Следователь он опытный, и ничего страшного, побуду при нем на побегушках. Учиться никогда не зазорно, куда зазорней оказаться мыльным пузырем. А если я и научиться ничему не смогу, значит, я олух царя небесного и мне самое время подаваться коровам "хвосты вертеть".

Как всегда бывает, и о чем даже в песне поется, вслед тучам приходит солнышко, и настроение человеческое соответственно улучшается. Улучшилось оно и у клунниковского участкового, когда он перестал думать о себе и о своей роли в милицейской табели о рангах, а целиком переключил мысли на дело. Он стал представлять себе (в который уже раз) действия преступников, склонившихся над оглушенным сторожем. Он видел, как наяву, три склонившиеся над поверженным дедом Ермолаем фигуры. Одна из них бугайского склада, в плечах чуть шире дружинника Кошелькова, другая - ни дать ни взять Николай Дмитриевич Липовцев, колхозный зоотехник, ну, а третья... третья фигура была в общем расплывчатой, но на ней Урвачев не сосредоточивался. Он почему-то был уверен, что деда вязал кто-то из двоих: либо усатый, либо бугаистый. Скорее всего второй. Откуда возникла такая уверенность? Из узла, который мог использовать либо матрос, либо рыбак. Люди этих профессии представлялись Урвачеву созданиями крепкими, в чем он отчасти был прав. Разрабатывая версию поиска, участковый склонялся к мысли, что магазин ограбили люди случайные, действовавшие, так сказать, в порядке "вдохновения". Будь это рецидивисты, они наверняка бы воспользовались благоприятным стечением обстоятельств: есть транспорт, внимание милиции уже сосредоточено на Клунникове, а соседние деревни от "опеки", так сказать, свободны, к тому же и охраны там, по сути, никакой нет. Магазинишки крохотные, держать при них сторожей - себе накладней. А при всем при том поживиться есть чем. К тому же, коль приехали они "на гастроли", то не из-за одного же объекта.

Нет, это дело кого-то из района. Случайные орудовали.

Казалось бы, это должно облегчить задачу ищущего. Неопытные люди обязаны наделать столько ошибок, что профессиональному криминалисту только и забот - раскладывать улики по полочкам. Самое ходячее заблуждение. Опытные преступники прибегают к изощренным средствам следов, что само по себе, уже является следом, который у разыскников именуется почерком преступника и подсказывает направление поисков. Почерк - это привычные методы работы, привычка же, как известно, вторая натура. А здесь никакого почерка не было Было самое примитивное нападение на сторожа с примитивным же отвлекающим вопросом насчет выпивки, пробой вырван шинной монтировкой. Это скорее всего говорит о том, что преступление не готовилось, а замысел его возник экспромтом. Угнали неизвестные мотоцикл, может быть, даже с единственной целью - прокатиться, были, скорее всего, под хмелем, не под валящим с ног, а повергающим в то самое состояние, когда по колено кажется море. Тут-то и возникло решение. Покопались в багажнике, попалась под руку монтировка (на след, оставленный орудием взлома, стандартная мотоциклетная монтировка накладывалась точь-в-точь)... Итак, матрос или рыбак! Урвачев держал в руках бородавчатый круг руля, а пальцы словно ощущали шелковистую вязь капрона... вот конец узла подходит под затяжку, вот перехлестывает вязь капрона...

вот конец узла подходит под затяжку, вот перехлестывает струну шнура... Бессчетное количество раз Урвачев мысленно вязал этот проклятый узел. Не только наяву вязал, но и во сне, когда снились ему всевозможные кошмары, которые при бодрствовании забывались, но, тем не менее, оставляли на душе тяжелое щемящее чувство.

А потом вдруг Урвачеву стало мниться, что сегодня, именно во время этой поездки он найдет пропавший мотоцикл. Бывает же так: человек чего-то неукротимо хочет и желание непременно сбывается. И настолько заморочил себя такими иллюзиями участковый, что однажды прямо-таки обомлел: на опушке колка, чуть скрытый низкорослым черемушником, стоял темно-голубой мотоцикл марки ИЖ-Юпитер с коляской. Урвачев ни на секунду не сомневался, что номерной знак этого мотоцикла АЛА 27-... N° шасси Б 10... и т. д.

Но номер оказался иным. К тому же поблизости от мотоцикла находились хозяева. Колхозный скотник Матвей Кожемякин с женой рвали в колке землянику.

Они появились на опушке, едва Урвачев притормозил около их мотоцикла.

- Это ты, Степаныч? - миролюбиво сказал Матвей. - Правильно сюда подрулил. Ягоды полно. На втором взвозе обобрали, а здесь еще не тронуто.

- Прятать мотор надо, - в сердцах рыкнул еще не пришедший в себя участковый. - Останешься без личной техники.

- У меня секретка.

- Мало что. Народ умный пошел. Все электрики.

- Милиция найдет, - подмигнул Матвей, полагая, что участковому за его заботу надо польстить. - И в песне так поют: "Стоим на страже..."

- Веселый ты чего-то, - подозрительно сказал Урвачев. - Случаем не причастился?

- Можно бы, да нельзя. За рулем не пью. А вечером - отчего, - вдруг по-своему истолковал неприветливость участкового. - Заходи, Степаныч, вечером. Тоже, небось, с устатку-то...

- Еще чего.

Нажал Урвачев на стартер и двинулся своей дорогой. А Кожемякин посмотрел ему вслед и сказал жене назидательно:

- Вот что значит у человека служба сурьезная, с людями и то выпить нельзя.

А вечером, на скамеечке возле ворот урвачевского дома сидели хозяин и Серега Емельянов. Урвачев посасывал травинку и задумчиво смотрел на дальний лес.

В маревных сумерках чуть всплескивали белесые отсветы дальней грозы, и по налитому тревожной духотой воздуху чувствовалось, что вскоре над Клушшковым соберется дождь.

Июньский дождь всегда желанен крестьянину, ибо он - один из трех дождей, которые с полным правом сельские жители называют кормильцами. Прольется вовремя июньский дождь, будто сполоснет крестьяское сердце надеждой и радостью. А так как Урвачев был милиционером сельским, а не городским, то и отношение его к дождю было чисто сельское. Поэтому он слушал Серегу с простительной невнимательностью, думая больше о том, что завтра, пожалуй, не понадобится таекать из колодца воду на грядки, а жена наберет в бочку мягкой дождевой воды. И в этой мягкой воде славно покупает Миньку и Аленку. И поля омоются славно, а если зарядит дождичек на сутки, то и о хорошем урожае подумать можно.

Серега, обиженный его невниманием, умолк на полуслове. Урвачев, словно бы приходя в себя, тряхнул головой и произнес верные слова, которые не раз выручали в подобных положениях:

- Ну и что, какие твои выводы?

- Позавчера.

- Что - позавчера?

- А что - выводы?

Оба рассмеялись, а Урвачев сказал:

- Знаешь что, Серега, ты как хочешь про меня думай, но я решил просить, чтоб Павловского прислали.

У нас с тобой амбиция, а людям дело нужно.

- Считаешь, значит, мы не справимся?

- Считаю.

- Не боись, Степаныч, горшки не боги обжигают.

Сказал эту фразу Серега без энтузиазма и даже чуба не поправил. Чувствовалось, что ничегошеньки он сегодня путного не сделал. И, пожалуй, его самым значительным воспоминанием о нынешнем дне будет момент, когда его чуть не сбила корова, которая выскочила из кустов на самой околице Николаевки. А о существ_е что... Косых - комбайнер, человек на селе заметный, о том, чтобы его подозревать, не может быть и речи. Поехал с сыном по ягоды, оставил мотоцикл на опушке, вышли - мотоцикла нету.

- О том самом я и Матвея Кожемякина предупредил, - вновь рассердившись, теперь уже на воспоминания, Урвачев с досадой перекусил травинку. Разбросают технику где ни попадя, а прохвосты тем пользуются.

Урвачев рассказал Сереге про свою уверенность, что встретит нужный мотоцикл, и о том, как обмишулился.

Оба дружно осудили растяп, способствующих преступлениям, и пожалели, что нельзя за такое лопоушество привлекать по всей строгости. А потом на землю упали первые капли дождя, за первыми - вторые, а следом дождь взялся дружно. Урвачев и Серега ушли в избу, долго сидели у открытого окна, слушали дождь и говорили о разных разностях.

Через день приехал Павловский. О том, как действовал он, можно писать самостоятельный рассказ, но как бы он ни действовал, истина не прояснилась. Так что, в общем и целом, престиж Урвачева среди сельчан не улал. А так как дело никого непосредственно не касалось и лично никто из этих самых сельчан не пострадал (кстати, и мотоцикл Косых наш пи через неделю на том самом месте, с которого он исчез), то сограждане тем более легко простили молодому участковому сыскную наудачу.

На отделе кража повисла лишней долей процента пергскрытости и о ней иногда заговаривали. А к Урвачозу стали относиться более внимательно, уразумев всетаки, что он - молодой и нуждается в практической го.мощи. А когда Урвачсв закончил институт и стал молодым специалистом, о нем тем более позаботились и перевели в райцентр, сразу назначив заместителем начальника следственного Отделенпя.

* * *

Прошло четыре юда с тех пор, как на полки архива Усть-Дугапского райотдела милиции легло нераскрытое дело об ограблении магазина промышленных товаров № 2 райпотребсоюза в селе Клунникове, может, немного более четырех. За это время Николай Степанович Урвачев внешне почти не изменился. Если только совсем малость раздобрел да сменил прическу. Прежде он носил "канадскую польку", а теперь его стрижка стала ближе к "классической короткой". А вот внутренне он на четыре года повзрослел и это очень замечалось. Речь стала куда основательнее, выводы - обтекаемее и мудрее. Теперь он даже мысленно не позволил бы себе назвать себя дундуком и засомневаться в своих способностях. И к этому основания у него были. В двадцать пять лет стать заместителем начальника отделения, раскрываемость преступлений которым доведена до девяносто восьми и двух десятых процента! Это кое-что да значит.

Мужание его выразилось и на отношении к вещам.

Нынче он хотя и отдавал должное внешним атрибутам, но уже не переоценивал их воздействие. Массивный стол и шкаф с разноголосыми замками теперь могли вызвать у него не жажду владения, а лишь мягкую улыбку. Тютелька в тютельку такую, которую вызывают добрые, но старомодные знакомые. Нынешний его кабинет был точен и сух, как докладная. Легкий однотумбовый стол, тонкостенный железный ящпк, три стула, вешалка на четыре крючка. Все. И большое в полстены окно с видом на Обь. Когда он чем-то или кем-то был недоволен, то смотрел на великую реку и к нему возвращались невозмутимость и рассудительность.

Сегодня, придя с планерки, он уже полчаса провел у окна. Начальник отдела выговорил ему за Павловского, который вчера не захотел поехать на аэродром встречать какую-то там персону. Выговор неприятен сам по себе, а когда он несправедлив, то и обиден. Павловский не не захотел выехать, а не смог. Он сделал телефонный запрос в край и с минуты на минуту ждал звонка. А потом - почему должен ехать именно сотрудник следственного отдела? Вообще, с тех пор, когда начальника отделения направили на курсы повышения квалификации, руководство отдела взяло моду все дыры затыкать следователями. Видимо, полагают, что если нет начальника, отделение осиротело. Напрасно так полагают.

Такие соображения высказал на планерке Урвачев и добавил, чго обращаться к сотруднику надо не с бухтыбарахты, а через его непосредственного начальника, который прежде всего отвечает за действия подчиненного.

Начальник отдела посмотрел на него недоуменно, несколько секунд поразмышлял и теперь уже выговорил лично Урвачеву, чем ни капельки того не убедил, но настроение испортил окончательно.

Труженица-вода была самоотверженна и нетороплива. Казалось, что разбросанные по ней суденышки управляются не людьми, а слепо подчиняются речной воле.

Идут, идут прямо, вдруг у излучины вильнут в сторону, туда, где глубже и течение медленнее, проплывут новым курсом сколько-то, потом опять вильнут и, словно проказничая, устремятся наискось к противоположной крутизне. Обойдут косу, залив и исчезнут за островом.

А следом из-за нижней укосины новые богатыри-карлики толкают перед собой присадистые плосконосые баржи. Вдруг - "Ракета". Развела гусиными своими лапами косматые белокурые усы, скользнула мимо водных грузовичков быстрокрылая красотка, припала на щеку, осела и, тяжело развернувшись, притерлась к дебаркадеру. Заторопились по сходням гномики. Кое у кого из гномиков ручная кладь, а большинство горбится под рюкзаками. Значит молодежь. Скорее всего нагрянхла в их благодатные края очередная дикая туристская дивизия. Хорошие, конечно, люди туристы, но и хулиганье среди них встречается. В прошлом году промысловики жаловались: забросили на свои зимовья провизию и припасы, а лиходеи все позорили. Остались некоторые охотники без заработка. А претензии - опять же милиции.

Внимательнее стал глядеть Урвачев и заметил: не разбиваются на мелкие группки приезжие, а стабунилнсь общей компанией Стало быть, не дикари. Это уже легче .. Даже мимолетную теплоту к приезжим почувствовал Урвачев, а потом и окончательно потеплело у него на душе. Увидел: быстрым скользящим шагом подходит к милицейскому крыльцу среднею роста гражданин в военной форме и фуражке с зеленым верхом.

Потому потеплело на душе у Урвачева, что гражданин этот и совсем был не гражданин, а Серега Емельянов, который в последнем письме, что пришло месяц назад, грозился приехать в отпуск. Вот он каким стал, пограничный собачий проводник, нынешний прапорщик.

Первым движением Урвачева было поторопиться навстречу, но тут же он остепенил себя. У дверей находится дежурный, да и в коридоре людно. Сел за стол, быстренько обложился папками. Не потому, что хотел произвести впечатление, а только лишь из-за того, чтобы не подумал военнослужащий, будто у них в милиции не жизнь, а масленица. Только по этой причине и не сразу на звонок дежурною ответил.

По зато уж когда Серега вошел и дверь за ним плотно закрылась, Урвачев не важничал. Какая к черту важность, если за истекшие четыре года они обменялись едва полдюжиной писем и, стало быть, новостей у них накопилось вагон плюс маленькая тележка.

Когда они хорошо поздоровались, Урвачев сказал:

- Представляешь, гадство, настроение с утра было хуже некуда. С женой поцапался, начальство облаяло.

Тошпехонько. Так и думал, что весь день испорчен.

- Не боись, старший лейтенант, к вечеру совсем захорошеет, - прапорщик волнистым движением поправил несуществующий чуб и легонько кашлянул.

Потом они стали разговаривать о давних и нынешних новостях. В частности, Урвачев сообщил, что бабка Сосипатрова и дед Ермолай поженились. Эта новость Серегу, между прочим, ничуть не удивила. Сельские дедушки и бабушки не любят коротать старость в одиночестве и поздние гражданские браки между ними - явление ординарное.

Со своей стороны Серега рассказал о жизни на границе, очень похвалил свою собаку Линду, которая все понимает, только что не разговаривает. О том клупниковском деле он ничего не спросил. То ли забыл его, то ли стало ему неинтересно.

Вечером у Урвачева по поводу приезда давнего друга собрались гости О том, как отмечалась встреча, можно и рассказать, но лучше не стоит. Помните, четыре года назад скотник Матвеи Кожемякин уважительно отозвался о милицейской службе? Так вот, попадет ему па глаза наш рассказ и подумает он то, чего на самом деле и в завете не было. Так что лучше не возбуждать нездоровое любопытство, а обойтись испытанным сказочным утверждением: "И я там был, мед, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало".

Следующим утром Урвачев провожал Серегу домой в Клушшково. На шестичасовой рейсовый автобус они опоздали, милицейские машины были в разгоне. Урвачев предложил тряхнуть стариной и "оседлать тачку", но Серега наотрез отказался.

- Я свой мундир не для того полдня драил, чтобы стать тебе заместо пылесоса. Ты ведь бетонку до Клунникова не обеспечил?

С бетонкой, действительно, обстояло хуже некуда, и приятели двинулись к складам районной потребительской кооперации, откуда ежедневно во все райконцы отправлялись потребавтомобили.

Урвачев был в штатском, но, в общем-то, это дела не меняло. Многие шоферы знали его в лицо, здоровались по ручке и спрашивали, куда он собрался. Урвачев отвечал не панибратски, но в го же время чувствовалось, что известность принимает как должно,е. Ни в Клунниково, ни в Чириково попуток не было.

Коротая время, провожаемый и провожающий немного посидели около конторы, потом Серега посмотрел на часы и сказал:

- Тебе, пожалуй, пора. У вас планерка ровно с девяти?

- С девяти. Хотелось бы тебя отправить.

- Да уж, поди, не откажут.

- Отказать не откажут, а калым сдерут. Постой, я Никонову накажу...

Никонов был старшим кладовщиком и находился в данный момент никому неизвестно где. И хотя каждый, кого Урвачев спрашивал, видел старшего кладовщика только что, точного его пребывания назвать никто не мог.

- Не порядок, а черт знает что, - сердился Урвачев, переходя от машины к машине. Около одной он на мгновение замер, но у шофера, что увязывал поклажу, ничего не спросил. Только отойдя на несколько шагов, полуобернулся к Сереге и сквозь зубы бросил: - Тебе этот товарищ не знаком?

- Какой? - Ссрега крутнул головой, но Урвачев предупредил:

- Не оглядывайся. Тот, мимо которого прошли?

- Я и внимания не обратил.

- Ладно.

Прошли еще дальше, обогнули автолавку, зашагали обратно. Когда поравнялись с той машиной, Урвачев похлопал себя по карманам, вытащил пачку сигарет. Обратился к шоферу, который продолжал увязывать груз:

- Удели огоньку.

Шофер, не оборачиваясь, досадливо дернул плечом, а руки его продолжали привычное дело - вот конец узла подходит под затяжку, вот перехлестывается струна шнура...

- Помочь, может?

Шофер, продолжая свое дело, отмахнулся:

- Чего там, осталась одна вязка.

Шофер повел плечами, обернулся. На широком круглом лице - круглые веселые глаза.

- Восемь лет уже не курю.

- То-то и здоров. Никонова не видел случаем? А сам не из Чирикова?

- С утра видал, топтался он тут... В Николаевку я...

- Не подходит. Пойдем дальше...

Урвачеву шофер был незнаком, а Серега, который все время порывался что-то сказать, едва дождался, когда они отойдут на приличное расстояние. И тут же возбужденно зашептал:

- Послушай, тот самый, которого я в Николаевке встречал. Я его круглые шары ни с чьими не спутаю.

Кум этого, как его...

- Косых?

- Ну. Когда я к ним приехал, он все время рядом крутился. Так ты о том деле, выходит, не забыл? А сейчас чего вспомнил?

- Уж больно знакомые узелки вяжет.

- Неужели - он?

- Он не он, а проверить надо.

- Вот бы мне тогда его на узелке подловить. Знать бы...

- То-то и оно.

И нераскрытое четырехлетней давности дело об ограблении магазина промышленных товаров № 2 райпотребсоюза в селе Клунникове перекочевало с архивной полки на стол следователя Павловского.

* * *

О том, как дело кончилось, пожалуй, лучше всего расскажет письмо Урвачева Ссреге Емельянову, который после отпуска на свою заставу уже не вернулся, а поехал учиться в военную школу с каким-то мудреным названием. Всего письма мы, конечно, воспроизводить не будем, а только те его места, которые нам интересны.

"...Насчет учебы - это ты придумал правильно. Я бы на твоем месте, правда, подался бы в школу милицейскую - все к гражданке ближе, но, с другой стороны,- солдат, всегда солдат! В общем, на мой взгляд, в мирное время у нас поинтересней. Но это - сугубо личное мнение и я его никому не навязываю.

Ты просил написать, чем кончилось то дело. Концом и кончилось. Размотал его Павловский. Все точно: Колемип с приятелями. Его дружки еще по городу. Вместе в речном пароходстве работали. Усатый уже привлекался по 74-й. А третий случайно ввязался. Вместе выпивали и он, дурак, по пьянке жизнь себе испортил. Впрочем, что значит "по пьянке". Наши мужики вдвое против них позволяют и никого на грабеж не тянет. Жена его выручать приезжала. Такими справками запаслась, что мы с Павловским сами так и не могли решить, на что этот тип больше тянет: на тюрьму или на медаль. По справкам судить, он столько для государства сделал, что оно у пего в пожизненном долгу. Три года ему дали, теперь пускай сам разбирается, кто кому должен.

Все, в общем-то, просто раскрутилось. Потерял мужик бдительноегь. Думал: воды много утекло, теперь можно и торгануть. Точно говорю: три с половиной года Колсмин выжидал. Потом вначале "Славу" и "Восток"

продал. Кончил парой мужских костюмов. На этих вещдоках мы его и поймали. И ведь продал не кому-то на сторону, а родне. Не ведаю, какие там у них счеты, только шуряк его, узнав, что милиция ходит, расспрашивает, сам костюм притащил. И про часы сказал, кому их его родственничек сбагрил. А Колемпн - ни в какую. Не было, мол, у меня ни часов, ни костюмов, это Ленька по злобе наговаривает. У меня хозяйство сдавна справное, а у него только к зажиточности, что семеро по лавкам. К тому же и тот, которому он второй костюм продал, вдруг вилять стал. Мать, дескать, покупала, а у кого - не знаю в точности. Говорила, вроде, у Колемина, а может, и не у него. С матери же чего взять, если она три месяца как преставилась.

Знаешь, что все на свои места поставило? Шнур капроновый. Был он у Колемина натянут от сараюшки к телеантенне, на него белье вешали. А у того шнура, каким деда вязали, помнишь, название было "бельевой"?

Спрашивает Павловский у жены Колемина: "Ваша веревка?" Отвечает: "Наша". - "Давно она у вас?" - "Лет сто". - "Проверим". Экспертиза все по науке доказала: от того самого шнура кусок отрезан.

После того Колемин и сознался. Вначале нервничал шибко, потом ничего, успокоился. Даже спорить начал.

Брехня, говорит, что каждое преступление можно раскрыть. Хоть это возьмите: случайность. Не натолкнись вы на меня, когда я машину утягивал, так бы все и кануло. Я с ним соглашаюсь: случайность. А потом спрашиваю: "Вы произведение А. С. Пушкина читали, "Выстрел" называется?" Отвечает: "Не читал". - "Так вот, есть там любопытный отрывок про шутника. По физии дает - шутит, шапку человеку тоже шутя простреливает. И у нас точь-в-точь. У него - сплошь шутки, у нас - сплошь случайности. По следу находим случайно, по отпечаткам - тоже, а уж по узелку - тем более. Только если правду хотите, то этот самый узелок мне несколько ночей спать не давал. Я его, родного, как таблицу умножения запомнил. А так, вообще-то, конечно, случайность..."