По нашему глубокому, лежащему в тайниках души убеждению мы должны жить вечно. И бренность своего существования, и смертность воспринимаем как насилие над собой. Только Рай — настоящий, мир — иллюзорен и дан нам «на время». Поэтому так воздействует на наши чувства рассказ о грехопадении, он словно воскрешает в заснувшей памяти какую-то старую истину.
Чеслав Милош. «Азбуки» (Перевод с польского О. Катречко)
Отцы Церкви — не только Блаженный Августин — объявили ересью утверждение о том, что Адам и с ним Ева подверглись вечному проклятию. Таким образом, их провозгласили святыми; день их памяти стали отмечать двадцать четвертого декабря. В конечном счете их признали святыми покровителями — но не крестьян, выращивающих фрукты (как того можно было бы ожидать), а всех портных. Ведь они стали первыми людьми, носившими одежду. А одежду для них сшил сам Господь.
Курт Флаш. «Адам и Ева»
1
ТЕМНАЯ КОМНАТА
Вдруг появлялись они, женщины. Они возникали ниоткуда, облаченные в его платья, брюки, юбки, блузки и плащи. Иногда ему казалось, что они приходят из белизны или что они просто неожиданно показываются, что они прорывают поверхность и наконец-то являют себя. Ему нужно было лишь слегка наклонить ванночку с проявителем, большего от него не требовалось. Сначала не было ничего, а потом было что-то, и вдруг появлялось все. Но миг между ничем и чем-то ухватить было невозможно, так, словно его и не было.
Большой лист скользнул в ванночку. Адам перевернул его пластмассовым пинцетом, утопил поглубже, еще раз перевернул, всмотрелся в белизну — а затем стал так вдумчиво вглядываться в изображение женщины в длинном платье, оставлявшем одно плечо открытым и спиралью обвивавшем пышное тело, словно случилось чудо, словно он заклял духа, заставив его явиться в своем подлинном обличье.
Адам ненадолго приподнял фотографию пинцетом. Черный фон казался теперь светлее, но при этом контуры платья и подмышек не утратили четкости. Он взял сигару с края пепельницы, затянулся и выдохнул дым на мокрую фотографию, потом промыл ее в ванночке под струей воды и положил в закрепитель.
Скрип садовой калитки родил в нем чувство тревоги. Он услышал приближающиеся шаги, три ступеньки наверх, даже глухой звук сумки, задевшей открытую входную дверь.
— Адам, ты дома?
— Да! — прокричал он, но не громче, чем было нужно для того, чтобы она его услышала. — Я здесь!
Ее каблучки простучали у него над головой, а он тем временем подышал на негатив, протер его замшевой тряпочкой и вновь положил в увеличитель. Он навел резкость и выключил лампу увеличителя. На кухне открыли и вновь закрыли кран, шаги возвращались — вдруг она запрыгала на одной ноге: снимала босоножки. В корзине, которая стояла за дверью в подвал, звякнули пустые бутылки.
— Адам?
— Хм.
Он взял из упаковки лист фотобумаги, восемнадцать на двадцать четыре, и вставил его в рамку увеличителя. Эвелин спускалась по ступенькам. Наверняка у нее опять будут пыльные пальцы оттого, что она нащупывала рукой низкий потолок, чтобы не удариться.
Он еще раз ненадолго взял сигару и несколько раз затянулся, пока дым полностью не окутал его.
Поставил таймер на пятнадцать секунд и нажал на большую прямоугольную кнопку — опять зажегся свет, начали тарахтеть часы.
Словно помешивая что-то, Адам задвигал в лучах света над головой женщины сплющенной алюминиевой ложкой, по-кошачьи быстро убрал ее, вытянул пальцы, которые, словно ударяя по воде, отбрасывали тень на фигуру женщины, и снова убрал их, прежде чем лампа увеличителя выключилась, тарахтение прекратилось.
— Фу! Ну и вонь. Слушай, Адам, здесь-то ты зачем куришь?!
Адам пинцетом окунул бумагу в проявитель. Он не любил, когда его отвлекали от фотографий. Здесь его раздражало даже радио.
Эвелин, которая и босиком была на полголовы выше Адама, на ощупь пробралась к нему и дотронулась до его плеча:
— Я думала, ты нам что-нибудь приготовишь.
— В такую жару? Я сегодня весь день газон косил.
— Пойду я, что ли.
На белом листе бумаги снова возникла женщина в длинном платье. Адама сердило, что она, судя по всему, втягивала живот, ему казалось, по ее улыбке заметно, как она задерживает воздух. Но может быть, он и ошибался. Он пинцетом утопил фотографию в ванночке с водой, а затем переложил ее в фиксаж. Потом достал из пачки новый лист, сложил его пополам и, положив на край стола, разорвал надвое. Вторую половину он положил обратно в пачку.
— А что ты жуешь?
— Закрой глаза. Не подглядывай.
— Они мытые?
— Да, не бойся, не отравлю, — сказала Эвелин и положила ему в рот виноградинку.
— Где ты его купила?
— У Кречманов в лавочке, он сам протянул мне
Последние комментарии
20 часов 11 минут назад
20 часов 46 минут назад
21 часов 39 минут назад
21 часов 44 минут назад
21 часов 55 минут назад
22 часов 8 минут назад