Портрет человека-ножа [Тони Дювер] (fb2) читать постранично, страница - 2

кровожадны, их приручают и учат убивать.

На том столике стояли фарфоровая миска, подсвечник и лежала прядь волос, обвязанная синей лентой с золотыми нитями.

По уличной канаве вдоль дома вода течет на северо-запад.

Из подвального окна можно следить, как дождевая влага струится справа налево, слышать ее шум и в темноте даже замечать в этом сером, точно камень, ручье - вспышки, изогнутые отблески, грозовые клубки, которые исходящий из-за дома желтый свет отбрасывает на жидкий витой узор, переполняющий канаву. Если протянуть руку между прутьями решетки, можно дотронуться до воды. Это напоминает окошко тюремного подвала, в которое видны лишь облака или деревья, да изредка - ноги прохожих. Еще можно было бы подняться на последний этаж и, наклонившись, увидеть узкие лодки с веслами по бокам - человеческие тела.

Здесь все комнаты, от подвала до чердака, могут служить пунктами наблюдения за улицей или садом. Похоже на крепость с часовым.

Человек неопределенного возраста, в серой блузе и синих саржевых брюках с расползающимися внизу штанинами, ведет двойную шеренгу детей от восьми до двенадцати лет во улице, вдоль дома сто ли тюремным. то ли больничным, то ли пансионным фасадом.

Мальчишки посматривают на окна с черными решетками и опускают взгляд к подвальному окошку, за которым мерцает тусклый, желтый, почти оранжевый свет грязной лампочки.

Группа детей идет в ту же сторону, куда течет дождевая вода. Некоторые касаются стены тыльной стороной ладоней, другие спотыкаются на плохо пригнанных булыжниках. Улица выгибается: над шеренгой детей, шагающих вдоль дома, возвышается другая, параллельная, и она движется чуть ли не посредине мостовой.

Учитель в больших черных ботинках в в куртке, наброшенной поверх блузы. Он прикрывает стоячим воротником затылок от очень мелкой мороси, на которую мальчишки не обращают внимания: приходится даже следить, чтобы идущие с краю не соскользнули в канаву.

Они удаляются, дождь утихает, и в тучах временами приоткрываются почти белые просветы.

Ребенок лежит ничком. Голые ягодицы, голая спина, голые ноги. Его рост от головы до пят-метр тридцать-сорок. Совершенно расслабленное лицо немного зарылось в траву, веки смежены, рот приоткрыт, волосы - в милом беспорядке.

Через пару часов после восхода солнца: голубое небо и яркие цвета. Свежий, словно рассвет, грациозно дремлющий труп.

Моя кровать стоит напротив стены, обитой синим шелком, где пчелы смешались с королевскими лилиями. Насекомые дрожат на ветру и машут крыльями со скоростью двигателя. Цветы на гибких стеблях указывают направление ветра, а в траве блестит прядка белокурых, золотистых волос, очень тонких на ощупь. Я подбираю ее: снизу она испачкана землей. Я выпрямляюсь, и ветер заслоняет мне взор прядью моих собственных волос.

Мне нравится эта обивка, хоть я и задыхаюсь от тесноты: летом здесь душно, а зимой кажется, будто меня похоронили заживо. В камине пылает зловещий огонь - погребальная жаровня.

Нож на красном плиточном полу, и больше ничего. Восьмиугольные, большие, лакированные плиты из материала цвета запекшейся крови. Вокруг камина, где я разжигаю огонь, они теплые.

Но это приглушенный красный, тогда как стол у окна - пылающего цвета, пусть и усеянный белой пылью, похожей на чешуйки того мотылька, что летит на пламя, привлеченный огнем, где гаснут цветы: в этой-то рдяной воде с кусающимися цветами мотылек и тонет.

Пустота. Развернуть на столе лист бумаги, уголки которого загнулись, пока он лежал у меня в кармане. Графитный карандаш оставляет легкий серый след. Вверху листа я провожу две параллельные линии, означающие веду, пишу слово «река», потом зачеркиваю и пишу «рвы». Вдоль рвов - липовая аллея: деревьев около сорока, они могучие, благоухающие, их серая и влажная кора, изрытая мелкими черными ранками, покрыта с северной стороны зеленой пыльцой. Я пишу «липовая аллея». До дома еще очень далеко.

Я остаюсь на берегу реки или рвов: за ними - луга, уже за пределами листа. Я ставлю ржавую решетку, чей рисунок напоминает пчелиные соты: ее оплетает бело-розовый вьюнок, над которым склоняется лицо.

Белое лицо приближается, словно мотылек, и огибает цветы. В заборе есть калитка, тоже с сеткой, натянутой на металлическую рамку. Чья-то ладонь быстро опускается на ручку, но та не поворачивается: заклинило из-за ржавчины. Чтобы добраться до моей реки, мальчишки обычно перелезают через эту калитку, хотя они вполне могли бы проделать отверстие в старой решетке или привести в исправность ручку - достаточно поскрести ее перочинным ножом и слегка смазать.

Я прохожу через весь сад, которого еще не нарисовал. Внизу листа - дом.

Теперь я вижу его: жирный кончик моего карандаша, с силой надавливая на бумагу, проводит толстые блестящие линии. Это общий план этажа: