Карповы эпопеи [Михаил Колосов] (fb2) читать постранично

Михаил Макарович Колосов Карповы эпопеи

Карпова жизнь — сплошные истории. Малые и большие. Были настолько малые, что они тут же забывались. Проходные, так сказать, истории. Но были и такие, что входили в Карпова бытие прочно и помнились долго. Если выражаться языком научным и подходить к этому вопросу философски, то можно одни Карповы истории назвать случайными, эпизодическими, другие же, наоборот — закономерными, этапными.

И, разумеется, для исследования Карповой жизни логичнее было бы взять только истории, относящиеся к последней категории. Но мы этого делать не будем по той простой причине, что задача эта непомерно трудная: кто может с точностью определить, какая история главная и какая второстепенная? Это даже сам Карпов не в силах сделать. Сейчас, с оглядкой назад, он, может, и скажет: Вот это было да! А вот это — так себе... Однако если бы подобный вопрос задать ему в тот момент, когда история эта творилась, ответ его был бы иным — все получало бы высшую оценку. Это — да! Так время, удаляя от нас некоторые события, делает их ничтожно малыми, и сквозь годы видятся они как сквозь перевернутый бинокль.

Единственно какую сортировку Карповых историй можно сделать — так это разбить их на три группы. Такое разделение не будет искусственным, истории сами так или иначе разбиваются на три части и составляют своеобразную треногу, на которой и держится Карпова жизнь.

А еще эти группы можно сравнить с линиями. Тремя параллельными линиями они так и шли через всю Карпову жизнь. Вернее, жизнь Карпова катилась по ним, как по трехрельсовому пути.

И опять же трудно сказать, какая нога из этой треноги нужнее, какой из этих трех рельсов главный,— все они одинаково необходимы и каждый из них составил в Карповой жизни целую эпопею.

Эпопея строительная. Спальный апартамент

Карпов Гурин — наш сосед и родственник: он доводится мне дядей. И еще — он мой крестный. Крестил меня Карпов несколько раз: сначала по-церковному, этого я не помню. Остальные разы — по-своему, — когда заставал в своем горохе или на своей яблоне. Эти крещения запомнились.

Карпов огород межуется с нашим, а его дом выходит к нам во двор глухой стеной. Теперь она, правда, уже не глухая и зовется так по привычке. Несколько лет назад, захваченный новой модой, Карпов затеял перестройку внутри дома — делал отдельную спальню. Мудрил, мудрил и выгородил-таки в своей довольно тесной хате темную комнатенку. Тетка Ульяна — жена его, — не оценила усилий мужа, назвала спальню гадюшником. Карпов на жену не обиделся, но свое детище попытался защитить.

— Ну, а шо тебе надо? Спальня и есть спальня, чтобы спать в ней. Спят же в темноте или как? Так даже и лучше: днем можно прилечь — окно не надо закрывать. И мухи не будут кусать.— Под конец своей речи Карпов не удержался, подсмеялся над бабой: — Или, может, ты дюже культурная стала? В постелю будешь с газеткой ложиться, как Нюрка Черкашина? Так мы тебе подвесим над головой абажурчик с выкрутасами, вроде рогов у барана, и будет он давать тебе освещение. — Оглядел комнатенку еще раз, заключил: — Побелишь, и все. Потом тебя оттуда и колом не выгонишь: настоящий спальный апартамент. Шо и шо надо?

— Куда там!.. — не унималась Ульяна.

— А ты не той... Не думай только о себе, — сказал Карпова, посерьезнев. — Думаешь, для чего я это городил? — Он нагнулся к жене, зашептал: — Дети уже большие, спать с ними в одной комнате... — Карпов замялся, подыскивая подходящее слово, но, так и не найдя его, спросил: — Как ты об этом, думала?

— Во! Обиделся! — удивилась Ульяна. — Пошутковать нельзя! Да кто ж не знает, для чего спальня? Если б не знала да не думала, так разрешила б я тебе эту грязь в хате разводить?

На другой день Ульяна намесила серой глины с кизяком, замазала щели, а когда подсохло, выбелила стены и потолок мелом, подсиненным куксином, вымыла пол и осталась довольна: "А и правда — апартамент: хорошо будет. Зазря напала на мужика". И ждет Карпова не дождется, спальню показать хочется: пусть порадуется. А он пришел с работы и опять понес инструмент в гадюшник. И побелку не заметил, принялся прорубать окно. Пыталась Ульяна отговорить его — не надо рубить, и так, мол, хорошо, — ни в какую.

Прорубил дыру, высунул голову в наш двор, выдохнул облегченно. Дня три стена зияла после этого черным провалом. Потом Карпов вставил раму, застеклил. С наружной стороны ставню навесил. Сказал Ульяне: — Вот и все. Теперь гляди сколько влезет. Мать моя поначалу чувствовала себя неловко от чужого окна, которое стало днем и ночью смотреть в наш двор. Ей казалось, что за его темными стеклами постоянно скрываются чьи-то глаза. Тогда она посадила напротив него абрикосовое деревце, думала: вырастет — заслонит. Деревце росло долго, так, кажется, и не выросло, а мать за это время привыкла к окну и уже не обращала на него внимания.

А может, и не привыкла, может, ее просто отвлекли другие Карповы дела, которых у него было великое