Трагическая идиллия. Космополитические нравы [Поль Бурже] (fb2) читать постранично

Поль Бурже Трагическая идиллия. Космополитические нравы

I. «Вся Европа»

В этот вечер — один из последних февральских вечеров 188* года — громадная толпа теснилась в залах игорного дома в Монте-Карло. Это был один из тех моментов, мимолетных, но хорошо знакомых всякому, кто провел на Корнише хоть один зимний сезон; момент, когда внезапный и чудовищный наплыв разношерстной публики преображает это место, в обыкновенное время столь пошлое и по своей грубой роскоши, и по характеру субъектов, которым оно приходится по вкусу.

Яростная жажда веселья проносится по Ницце в недели карнавала и привлекает в этот маленький уголок Ривьеры шумную толпу праздношатающихся и авантюристов. Роскошь климата привлекает сюда тысячи больных и утомленных жизнью, потерявших либо здоровье, либо счастье.

В те ночи, когда бесчисленные представители этих разнообразных типов, обыкновенно рассеянные по всему прибрежью, сразу устремляются в казино, тогда фантастические противоположности их характеров вырисовываются яркими и дикими контрастами. Получается впечатление чего-то вроде космополитического пандемониума, ослепляющего и в то же время нелепого, ошеломляющего и полного трагизма, шутовского и скорбного, как будто море житейское выбросило сюда все обломки роскоши и порока из всех стран всего мира.

В этой удушливой атмосфере, в этой обстановке богатства, ударившегося в излишества и заклейменного позором, находились представители древних коронованных династий в лице трех принцев из Бурбонского дома и представители новых монархий — два двоюродных внука Бонапарта. Происхождение всех пяти легко было узнать по их профилям, сохранившим неопределенное, но кидающееся в глаза сходство с изображениями на некоторых золотых и серебряных монетах, разбросанных по зеленому сукну игорных столов.

Но ни сами принцы, ни их соседи не обращали внимание на это, так же как и на игрока, который когда-то носил титул короля одного из маленьких Балканских государств. Подданные усердствовали ради этого человека, подданные умирали за него, но в этот момент его собственная корона интересовала его, казалось, менее чем короны королей пиковых, трефовых, червонных и бубновых, выходивших в «trente-et-quarante»^[1].

В нескольких шагах от него с упорством отчаяния повышали ставки два знатных римлянина, имя которых, принадлежавшее некогда гениальному папе, неразрывно связано с самыми славными страницами из истории церкви.

И эти короли и принцы, правнуки пап и кузены императоров толкали в сутолоке казино важных аристократов, предки которых служили их дедам или предали их. А эти важные аристократы толкали сынов буржуазии, одетых так же, как и они, воспитанных так же, как и они, забавляющихся тем же, чем и они. А эти буржуа налегали на знаменитых артистов — то на известнейшего нашего портретиста, то на модного тенора, то на прославленного писателя. В эту толкотню вмешались и великосветские дамы в туалетах, которые блеском и эффектностью соперничали с туалетом дам полусвета.

Время шло вперед, и беспрестанно прибывали все новые люди, новые дамы из большого света, новые дамы полусвета, публичные женщины — публичных женщин больше всего. Одна за другой появлялись они во входных дверях. Тут были женщины всех категорий — от существа с алчными глазами и печатью порока на лице, увлеченного погоней за счастливым игроком, у которого она высосет полегоньку и выигрыш и здоровье, как паук высасывает муху, до дерзкой и эффектной пожирательницы целых состояний, которая рискует на рулетке ставками по двадцать пять луидоров и носит бриллиантовые серьги в тридцать тысяч франков.

Местами эти контрасты соединялись в картины еще более яркие и поразительные. Вот, например, между парой этих, торгующих любовью, с кожей, пропитанной белилами и румянами, со взорами, загрязненными сладострастием и корыстью, стоит молодая женщина, почти ребенок, чуть не вчера вышедшая замуж и попавшая в Ниццу, совершая свадебную поездку. Резко выступает ее хорошенькое и свеженькое личико, озаренное живой улыбкой невинного любопытства.

Немного далее любители политической философии могли бы посмотреть на одного из виднейших еврейских банкиров Парижа, который кладет свою ставку рядом со ставкой знаменитого памфлетиста из социалистического лагеря.

В другом конце — молодой человек, измученный чахоткой: желтая кожа с красными пятнами, сморщенное лицо, высохшие от внутреннего жара губы, костлявые руки — все это ясно предвещает ему близкую смерть. А против него сидит спортсмен: дивный цвет лица, широкие плечи, геркулесова мускулатура обещают ему еще восемьдесят лет жизни.

То яркий свет электричества, который льют белые шары на потолке и на стенах, то желтое пламя, исходящее из ламп над игорными столами, освещали эту шумную массу голов, среди