Сад Финци-Контини [Джорджо Бассани] (fb2) читать постранично, страница - 81

тревогу и беспокойство и шел дальше. Как красив был ночью парк, как трепетно освещала его луна! Я ничего не искал среди этих молочно-белых теней, в этом море молока и серебра. Никто не мог бы слишком строго осудить меня за это вторжение, а если подумать, то я имел на него кое-какие права…

Я вышел на аллею, прошел по мосту, повернул налево и оказался у площадки с теннисным кортом. Точно. Профессор Эрманно сдержал обещание. Металлическая сетка, служившая ограждением, лежала на земле и тускло поблескивала рядом с кортом. На противоположной стороне стояли стулья для судей и шезлонги для зрителей. Более того, работы по расширению корта уже начались, потому что вдоль всех четырех его сторон лужайка была перекопана на расстоянии по крайней мере трех метров по бокам и пяти метров по торцевым сторонам. Альберто был болен, серьезно болен. От него пытались любым способом, даже таким, скрыть всю тяжесть его болезни. «Замечательно!» — одобрил я и пошел дальше.

Я вышел на площадку, намереваясь обойти ее кругом, прошел немного и не слишком удивился, увидев перед собой темную громадную тень Джора. Он шел со стороны хижины. Я подождал, пока он подойдет, но собака остановилась метрах в десяти от меня.

— Джор! — позвал я. — Джор!

Он меня узнал, выразил свою радость коротким и мирным движением хвоста и вернулся в темноту.

Время от времени он останавливался и смотрел, иду ли я за ним. Я не шел за ним, хотя и направлялся к хижине. Я старался держаться в тени, на самом краю аллеи. Я прошел метров двадцать под стеной темных деревьев, росших в той части парка, глядя все время налево. Луна теперь была у меня за спиной. Площадка, корт, глухая громада большого дома, а за ними в глубине, за вершинами яблонь, фиговых деревьев, слив, груш, силуэт стены Ангелов. Все казалось ясным, четким, как барельеф, при почти дневном освещении.

В какой-то момент я понял, что нахожусь в нескольких шагах от хижины, не перед ней, не с того конца, который был обращен к корту, а сзади, среди молодых елей и ив, которые росли за ней. Здесь я остановился. Я не сводил глаз с черной, расплывчатой массы хижины. Я замер в нерешительности, не зная, куда дальше идти, что делать.

— Что делать? — повторил я вполголоса, озадаченно. — Что делать?

Я все еще смотрел на хижину, сердце мое не билось сильнее, оно стало вдруг равнодушным, спокойным, оно пропускало мысли и наблюдения, как мертвая вода пропускает свет. Я подумал, что, конечно, Миколь была там, и к ней, сюда, приходил Джампи Малнате каждую ночь, попрощавшись со мной на пороге моего дома (Почему бы и нет? А иначе зачем он брился каждый раз, когда мы шли вместе ужинать?). Теннисная раздевалка в этом случае была для них прекрасным убежищем.

Ну да, продолжал я рассуждать спокойно, шепча слова про себя. Ну да. Как же я мог быть так слеп? Он гулял со мной допоздна, потом, уложив меня, так сказать, в постель, во весь опор устремлялся к ней, а она ждала его в саду. Конечно. Теперь я понял истинный смысл его жеста в борделе. Да, если заниматься любовью каждую ночь или почти каждую ночь, было бы желание, быстренько начнешь скучать о маме, о небе Ломбардии и всем таком… А лестница, там, у стены? Только Миколь могла поставить ее в том месте.

Я был спокоен, безмятежен, невозмутим. Как в пасьянсе, последняя карта легла на место, все сошлось.

Конечно, Миколь. С Джампи Малнате. С лучшим другом больного брата. В тайне от него и от всех остальных в доме, от родителей, от родственников, от слуг, всегда по ночам. В хижине обычно, но, кто знает, иногда, может быть, и в ее комнате, в комнате с молочниками. Так ли уж в тайне? Или же другие, как всегда, притворялись, что не видят, закрывали глаза, потихоньку покровительствовали, потому что, по сути, дело это совершенно естественное и справедливое, чтобы девушка в двадцать три года, если хочет выйти замуж, но не может, получила бы все, что требует природа. Они ведь притворялись, что и болезнь Альберто не замечают. Это в их правилах.

Я прислушался. Полная тишина.

А Джор? Куда подевался Джор?

Я сделал несколько осторожных шагов к хижине.

— Джор! — позвал я громко.

Но в ответ в ночном воздухе до меня донесся глухой, слабый звук, почти человеческий голос. Я сразу его узнал: это был звук старого, милого колокола на часовой башне на площади, который отбивал часы и четверти. Что он хотел сказать мне? Он хотел сказать, что я в очередной раз приду домой поздно, и что это просто безумие, и что очень нехорошо заставлять отца так волноваться, ведь он, конечно, и в эту ночь беспокоится, почему я до сих пор не вернулся, и не может уснуть; он говорил мне, что пора наконец успокоиться. По-настоящему. Навсегда.

— Что за прекрасная история! — покачал я головой, как будто разговаривая с непослушным ребенком.

И, повернувшись спиной к хижине, пошел под деревьями обратно.

Эпилог

История моей любви к Миколь Финци-Контини заканчивается здесь. Поэтому будет справедливо, если и мой рассказ закончится, потому что