Земля и небо Водопьянова [Владимир Иванович Артамонов] (fb2) читать постранично

Артамонов Владимир Иванович Земля и небо Водопьянова

Признание

Нередко волнует меня незаслуженное забвение славных страниц нашей истории. Истинные герои оттесняются в сторону, появляются «герои» иного толка, одержимые жаждой популярности. А ведь мое поколение — и я сам, и множество людей не только нашей страны — хорошо помнят славу первых Героев Советского Союза славу заслуженную. Может быть, именно поэтому мне так захотелось написать о М. В. Водопьянове, на счету которого столько больших дел, что их хватило бы для нескольких замечательных людей.

М. В. Водопьянов беззаветно посвятил себя Арктике. А Арктика, как известно, сама выбирает себе героев. В ее экстремальных условиях, тяжелейших для человеческого существования, могут работать только сильные духом, настоящие богатыри. Несмотря ни на какие испытания, которым она подвергает смельчаков, рискнувших иступить с ней в единоборство, они не сникают, не жалуются на свою судьбу, не отступают. В Арктике немало «точек», названных именами людей, исследовавших ее — С. И. Дежнева, Д. Я. и X. П. Лаптевых, В. А. Русанова, Г. Я. Седова и многих, многих других. И не Арктика виновата в том, что бесчисленным ее заливам, бухтам и т. д. присваивались порой имена многочисленных государственных мужей, которые не имели к ней сколько-нибудь заметного отношения. И, конечно, не виновата в том, что нет на ее бескрайних просторах ни одной «точки» имени М. В. Водопьянова истинного первопроходца Арктики, сделавшего, чрезвычайно много для ее освоения.

Но потомки все равно разберутся, кто был М. В. Водопьянов, поймут, что без таких, как Михаил Васильевич, не смогли бы состояться многие яркие события тех лет, что историю не повернешь вспять, что она живет по своим непреложным законам, оставляя в народной памяти истинное, человеческое.

Я слышал о нем еще в детстве

Михаил Васильевич Водопьянов… В детстве мы, мальчишки, произносили это имя заворожено. Многие из нас мечтали стать летчиками, в том числе и я. Жизненная дорога, однако, повела к другой профессии — журналиста, но к авиации все же имел отношение — правда, к гражданской: в составе большого творческого коллектива готовил книгу по истории этой отрасли. Потребовались для книги фотографии. И произошло неожиданное: мне дали домашний адрес Водопьянова, который оказался как раз там, где я живу. Соседи! Дома наши почти рядом стояли — в новом, только что заселенном районе. Я пошел к Михаилу Васильевичу — конечно же, не без трепетного волнения, — и чтобы увидеть его, и чтобы попросить некоторые фотографии для нашей книги. Нам нужны были фотографии, которые отразили факты интересовавших нас событий прошлых лет: челюскинской эпопеи 1934 года, за которую М. В. Водопьянову вместе с другими шестью летчиками впервые в истории нашей страны было присвоено звание Героя Советского Союза, полета на Северный полюс и «приледнения» там в 1937 году впервые в мировой истории самолета, который вел Водопьянов, его полета одним из первых в 1941-м году, в августе, на Берлин…

Однако нужных нам фотографий у Михаила Васильевича оказалось немного. Мне сказали его близкие, что он их в основном дарил, а не собирал.

В дальнейшем наши встречи продолжились. Я много раз еще бывал у Водопьянова, познакомился с близкими родственниками Михаила Васильевича. Мне показали газетные вырезки давних лет, письма Водопьянову от советских людей и его письма товарищам по службе… Рад был, что услышал голос этого человека, услышал его рассказы, рассказы о нем тех, кто хорошо знал его по работе и в быту.

Мальчишеское воображение рисовало мне М. В. Водопьянова «стальным», суровым, а увидел я мягкого, добродушного, очень непосредственного и искреннего человека.

Он часто говорил людям ласковые слова, например: «Какой вы красивый, молодой!» Видимо, в каждом из окружавших он старался увидеть что-то доброе, значительное и это подчеркнуть, возвысить. Все более проявлявшаяся у Михаила Васильевича чуткость к людям начиналась, как мне кажется, в далекие годы его летной работы, когда он постигал мудрость своей профессии, мудрость бытия, узнал цену человеческой жизни.

Мое общение с Михаилом Васильевичем приходится на последние пять лет его жизни. Видел я его не только веселым, но и грустным, погруженным в свои думы. Однажды он был удручен. Казалось, что такое состояние у него появлялось периодически оттого, что не мог он больше быть участником каких-то новых больших событий, активно действовать. Его вид словно говорил о том, что все уже позади. Угадывалось, что от этой безысходности он страдает, хотя и понимает, что жизнь необратима. Но деликатность не позволяла Михаилу Васильевичу при людях оставаться сумрачным. Поэтому почти всегда его можно было видеть приветливым, с доброй улыбкой.

Я потом бывал на его даче в Купавне — когда Михаила Васильевича уже не стало. Он часто приезжал сюда отдохнуть, что-то подремонтировать